Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К°), Фонтанка, 117.
1911.
Письма В. С. Соловьева 1).
Многоуважаемый
Николай Яковлевичъ,
По неожиданнымъ и совершенно неотвратимымъ обстоятельствамъ не могу къ Вамъ пріѣхать, о чемъ искренно сожалѣю. Завтра или послѣзавтра заѣду и (буде потребуется) дамъ объясненіе.
До свиданія. Душевно преданный Вамъ
1) Почти всѣ эти письма были напечатаны въ 1908 году въ изд. "Письма В. С. Соловьева", т. I, подъ ред. Э. Л. Радлова. Выпустить ихъ изъ нашего собранія было бы жаль, и мы ихъ перепечатываемъ, прибавляя 4 письма еще не напечатанные (1, 2, 25 и 38) и дѣлая маленькія исправленія въ порядкѣ писемъ. Ред.
2) Опредѣлить точно даты первыхъ 2-хъ писемъ, какъ и нѣкоторыхъ послѣдующихъ, не удалось. Ред.
Вторникъ, с. Вынырки. (18S9).
Дорогой Николай Яковлевичъ,
Все готово. Завтра утромъ (среду) буду у Васъ. Въ происшедшей маленькой задержкѣ не виноватъ: корректуру, отправленную въ пятницу, получилъ только въ воскресенье вечеромъ, вернувшись къ Трубецкому изъ Москвы, гдѣ три раза былъ у Васъ, но не заставалъ дома.
Итакъ, до завтра.
Будьте здоровы. Душевно преданный Вамъ
Дорогой Николай Яковлевичъ!
Вотъ 8 страницъ (моихъ), въ Москвѣ мнѣ рѣшительно заниматься, даже переводомъ, невозможно. Вчера весь день отняли неожиданные визиты. Сегодня ѣду въ Тамбовскую деревню и тамъ въ одинъ день навѣрное окончу Anhang и пришлю Вамъ немедленно.
Очень жалѣю, что не могу проститься съ Вами. Впрочемъ, можетъ быть, еще застану Васъ въ Москвѣ по возвращеніи.
Мое почтеніе Наталіи Николаевнѣ.
Душевно преданный
28 апр. 89. Спасскъ, Тамбовской губ., у км. Д. Н. Цертелева, с. Липяги.
Дорогой Николай Яковлевичъ!
Вотъ Вамъ Anhang, можете не сличать,-- пропусковъ нѣтъ. Что касается до привѣтствія итальянскому комитету {По случаю постановки памятника Джордано Бруно на Campo dei fiori въ Римѣ. Ред.}, то Ваше молчаніе на счетъ этого въ послѣдней запискѣ я истолковалъ въ благопріятномъ для себя смыслѣ, т. е., что Вы снимаете съ меня сіе порученіе. Если же я сверхъ ожиданія въ этомъ ошибся, то вотъ Вамъ мой мотивированный отказъ: то условное сочувствіе, какое я могу имѣть къ этому дѣлу, принадлежитъ мнѣ одному (между членами Психологическаго Общ.), ибо нѣкоторые вовсе не сочувствуютъ (напр., Цертелевъ), и другіе (большинство) сочувствуютъ безусловно и моихъ оговорокъ относительно антиватиканскаго направленія бруновской агитаціи нисколько не раздѣляютъ. Въ виду этого мнѣ было бы очень странно являться представителемъ Общества въ этомъ дѣлѣ.
Я весьма доволенъ, что укрылся подъ сѣнь струй; здѣсь можно въ двѣ недѣли сдѣлать больше, чѣмъ въ Москвѣ въ два мѣсяца, не говоря уже о Петербургѣ.
Мой хозяинъ поручаетъ Вамъ кланяться. Онъ хотѣлъ заѣхать къ Вамъ тогда въ послѣдній день, но я, на основаніи Вашей записки, сказалъ ему, что Васъ не будетъ дома.
До свиданія -- вѣроятно, еще въ Москвѣ.
Мое почтеніе Наталіи Николаевнѣ.,
Душевно преданный
Влад. Соловьевъ.
15 мая 89. Спасскъ, Тамбовской губ., с. Липяги.
Дорогой Николай Яковлевичъ!
Выѣзжаю отсюда только 24-го, и притомъ не въ Москву, а сначала въ Сызрань; поэтому не имѣю никакой надежды видѣться съ Вами до августа.
Получилъ извѣстіе изъ Петербурга, что духовная цензура вторично и окончательно осудила мою Теократію. Такимъ образомъ мнѣ не приходится раскаиваться въ тѣхъ непріятностяхъ для духовнаго начальства, которыя содержатся въ новой французской книгѣ.
Видѣли ли Вы апоѳозъ Никанора въ "Вѣстникѣ Европы?" Если бы это было въ другомъ мѣстѣ, то многіе читатели приняли бы за чистую монету, да и теперь, пожалуй, не всѣ догадаются, въ чемъ тутъ настоящая соль.
Для Васъ статья будетъ готова къ 15-му августа. Такъ какъ въ одну всего вмѣстить нельзя, а тянуть въ нѣсколькихъ подъ однимъ заглавіемъ для Васъ неудобно, то я считаю за лучшее разбить свое писаніе на нѣсколько отдѣльныхъ статей, съ особымъ заглавіемъ для каждой.
Первая будетъ о красотѣ -- тема, кажется, безобидная. Конечно, при нѣкоторой доброй волѣ можно было бы для уясненія отъ противнаго идеи красоты распространиться о безобразіяхъ духовнаго вѣдомства, но изъ дружбы къ Вамъ я готовъ отъ этого совершенно воздержаться.
На вопросъ Вашъ объ оттискахъ, не знаю, что отвѣчать. Поступите такъ, какъ Вамъ удобнѣе, а если Вамъ все равно, то я ни противъ Куно-Фишера, ни противъ Иванцова ничего не имѣю.
Цертелевъ Вамъ кланяется и охотно обѣщаетъ свое сотрудничество.
Отъ души желаю Вамъ добраго здоровья и успѣха въ дѣлахъ.
Сердечно кланяюсь Натальѣ Николаевнѣ.
Искренно Вамъ преданный
Влад. Соловьевъ.
з окт. 89. Петербургъ, Европ. Гост. (Михайл. ул.).
Дорогой Николай Яковлевичъ,
Вотъ Вамъ, согласно обѣщанію, безъ всякаго замедленія. Прибавилъ на свободномъ мѣстѣ новое нѣсколько менѣе односложное заключеніе. А на стр. 24 внизу -- очевидно, въ наборѣ -- выпалъ конецъ фразы, который я (не имѣя рукописи) и приписалъ по памяти и по смыслу. Надѣюсь, что отъ этой вставки не выйдетъ никакого типографскаго затрудненія, но во всякомъ случаѣ необходимо было снабдить предложеніе сказуемымъ.
Засимъ -- All right. Вторая статья образуется.-- Вашихъ навѣщу непремѣнно какъ только освобожусь отъ публицистики для " Вѣстника Европы ".
Будьте здоровы.
Весь Вашъ Влад. Соловьевъ.
NB. И въ первой половинѣ статьи я сдѣлалъ кой-какія корректурныя поправки.
12 окт. 89. Петербургъ, Европ. Гост. (Михайл. ул.).
Дорогой Николай Яковлевичъ!
Не будете ли столь добры прислать мнѣ, не дожидаясь выхода книжки, остальной гонораръ, т. е., если не ошибаюсь, 70 руб. ([3X40] 120--50 = 70).
Предпочитаю обратиться къ Вамъ, а не къ N., который слишкомъ уже аккуратенъ.
Если пошлете кредитными билетами (а переводъ на банкъ дѣлать для маленькой суммы, я думаю, не стоитъ), то адресуйте ихъ на имя Радлова, такъ какъ онъ служащій, и ему проще получить денежное письмо [Эрнесту Львовичу Радлову, Эргелевъ переулокъ, домъ 9, Петербургъ].
Для очищенія собственной совѣсти обращаю еще разъ Ваше вниманіе на нецѣлесообразность большихъ объявленій на заднихъ страницахъ газеты, вмѣсто маленькихъ на первой.
Въ воскресенье кончаю статью для "Вѣстника Европы" и затѣмъ начну дѣлать визиты.-- Непремѣнно побываю у Вашихъ.
Въ началѣ ноября, вѣроятно, пріѣду въ Москву, но надолго ли -- не знаю. Нужно было бы съѣздить въ Парижъ: все напечатанное количество экземпляровъ моей книги разошлось, и при новомъ наборѣ я желалъ бы самъ держать корректуру.
Но на всякое хотѣнье есть терпѣнье, и врядъ ли я дальше Москвы уѣду. Будьте здоровы, любезный другъ.
Мой сердечный поклонъ Натальѣ Николаевнѣ и общимъ пріятелямъ.
Душевно преданный Вамъ
Влад. Соловьевъ.
21 дек. 89. Европ. Гост.. Петербургъ.
Дорогой Николай Яковлевичъ,
"Какой съ Божьей помощью неожиданный оборотъ!"
Если бы двукратная инфлуэнца и не помѣшала мнѣ начать, то извѣстный фальшивый документъ помѣшалъ бы все равно закончить статью для второй книги философскаго журнала. Теперь всѣ мои мысли обращены въ другую сторону, и если бы даже было время, все-таки ничего путнаго для Васъ бы не написалъ.
Итакъ, до третьей книги, если не произойдетъ новыхъ неожиданностей. Впрочемъ, жаловаться на меня Вамъ не приходится, ибо: 1) замѣткою въ "Новомъ Времени" я, заступившись за пріятеля, сдѣлалъ вмѣстѣ съ тѣмъ маленькую рекламу Вашему журналу и притомъ единственнымъ возможнымъ въ данномъ случаѣ способомъ. 2) То же самое сдѣлалъ я и въ "Вѣстникѣ Европы", цитируя Трубецкого въ своей послѣдней, отнынѣ исторической (по крайней мѣрѣ, въ смыслѣ Гоголевскаго Ноздрева) статьѣ.
Теперь маленькое порученіе къ Вамъ. Одинъ мой знакомый, г. Уманецъ, кандидатъ восточныхъ языковъ, печатаетъ довольно обширное сочиненіе о мусульманской философіи и желалъ бы извлечь изъ него небольшую статью для философскаго журнала. Согласны ли бы Вы были въ принципѣ принять такую статью? Онъ ждетъ отвѣта, и Вы мнѣ еще успѣете написать до моего отъѣзда (врядъ ли раньше вторника соберусь).
Былъ на-дняхъ у Вашихъ и нашелъ ихъ въ добромъ здоровьѣ.
До свиданія. Мое почтеніе Наталіи Николаевнѣ и сердечный поклонъ общимъ друзьямъ.
Душевно преданный Вамъ
Влад. Соловьевъ.
Дорогой Николай Яковлевичъ!
На Вашу телеграмму отвѣчаю письмомъ не изъ экономіи, а потому, что не могу дать краткаго и категорическаго отвѣта на Вашъ вопросъ. Конечно, я Вамъ вполнѣ довѣряю во всѣхъ отношеніяхъ, но вопросъ въ томъ, стоитъ ли печатать замѣтку въ оскопленномъ видѣ. Другое дѣло, если бы это была большая и содержательная статья; а у такой маленькой выходки нарушеніе тона и стиля, исключеніе двухъ-трехъ яркихъ фразъ, можетъ отнять всякій смыслъ.
Итакъ: 1) если Вы можете ручаться, что компромиссъ съ цензурой не компрометтируетъ характера и смысла замѣтки, то поступайте по усмотрѣнію; 2) если Вы имѣете насчетъ этого сомнѣнія, то сообщите мнѣ предполагаемыя измѣненія; въ такомъ случаѣ, и если у Васъ есть причины торопиться выходомъ книжки, придется отложить замѣтку до будущей. Наконецъ, 3) если Вы сами находите, что для возможности напечатанія замѣтки, необходимо ее обезцвѣтить, то рѣшимте не печатать вовсе.-- А писать объ этомъ предметѣ въ другомъ тонѣ и стилѣ я не умѣю.
NB. Если Вы находите нѣкоторыя фразы слишкомъ явно ироническими собственно по отношенію къ лицу Лесевича, то таковыя можете свободно измѣнить въ благопріятномъ смыслѣ; но упрекъ о дурномъ отношеніи къ единомышленникамъ оставьте во всей силѣ. За что же и тѣхъ обижать безоговореннымъ восхваленьемъ одного Лесевича?
А что же сверстанное "Искусство?" Жду его непремѣнно. Извѣстное Вамъ заявленіе мною передѣлано со стороны стиля, который былъ въ прежней редакціи слишкомъ казеннымъ. Теперь вышло несравненно лучше. Такъ какъ эти перемѣны касаются исключительно только формы, то я не считаю нужнымъ безпокоить еще разъ всѣхъ подписавшихся. Но если хотите, могу прислать Вамъ новую редакцію, которую въ такомъ случаѣ просилъ бы показать и другимъ. Короленко прислалъ свою подпись съ самымъ сочувственнымъ письмомъ. Кажется, за двумя-тремя исключеніями всѣ выдающіяся литературныя имена будутъ въ сборѣ съ мэгалэономъ во главѣ. Кто-то болталъ о контриротестѣ; но вѣдь для этого нужно прежде всего создать контръ-Толстого. А я думаю, что и контръ-Гроты и контръ-Соловьевы предпочтутъ безмолвіе.
Искренно Вамъ преданный
Влад. Соловьевъ.
P. S. Отвѣтъ Страхову напечатанъ въ ноябрьской книгѣ "Вѣстника Европы".
P. S. Признаюсь, что я не успѣлъ перечесть замѣтку, написанную прямо набѣло; съ этой стороны я даже прошу Васъ ее пригладить.
Христосъ воскресе, дорогой Николай Яковлевичъ!
Спасибо за книжку. Ничего не имѣю противъ возстановленія прежняго конца въ моей статьѣ. Но есть одна опечатка, измѣняющая смыслъ; она была мною исправлена, но вашъ корректоръ заупрямился. Нельзя ли исправить ее на особой ленточкѣ, которую вклеить въ книжку? Тогда уже кстати и другія менѣе важныя. Прилагаю на листкѣ.
NB. А вотъ просьба болѣе настоятельная. Хотя статья о поддѣлкахъ и не совсѣмъ покрываетъ мой ноябрьскій авансъ, но по причинѣ праздниковъ о ч е въ прошу прислать мнѣ 100 р., а въ сентябрѣ навѣрное совсѣмъ расквитаюсь. Эти три дня одними начаями и извозчиками стоили мнѣ уже 70 р. Пришлось впасть въ разные мелкіе долги (о крупныхъ не говорю), которые необходимо заплатить. Итакъ, пожалуйста, какъ можно скорѣе, вышли мнѣ сто рублей на мое имя (Петербургъ, Европейская Гостиница).
Когда можно будетъ пріѣхать въ Москву -- не знаю.
Есть очень важное дѣло, о которомъ кратко писать неудобно, а пространно еще рано. Все-таки надѣюсь увидѣться до вашего отъѣзда изъ Москвы.
Усердно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ и общимъ друзьямъ. Твоихъ здѣсь видалъ двукратно. Будь здоровъ.
Искренно твой
Владиміръ Соловьевъ.
Въ страстную пятницу нанесъ мнѣ визитъ Ѳеоктистовъ. C'est du nouveau.
PS. Теперь пишу статью о 6-ой и 7-ой книжкахъ для "Новостей" {Т. е. о 6-ой и 7-ой книжкахъ "Вопросовъ философіи и психологіи". Ред.}.
Любезный другъ Николай Яковлевичъ!
Какъ видишь, я опоздалъ выѣздомъ, но все таки пріѣду во время и некрологъ будетъ готовъ (а также и рецензіи на "Историческое Обозрѣніе", о чемъ меня просилъ Карѣевъ). Въ крайнемъ случаѣ, если и будетъ задержка дня на два, то право, для двухмѣсячника это не важно.
Имѣю къ тебѣ предложеніе: если возможно, въ послѣднихъ числахъ февраля прочесть въ Обществѣ мною ненапечатанную еще статью объ идолахъ и идеалахъ. Она въ окончательной редакціи кажется мнѣ и удачной, и цензурной, а главное -- благовременной. Предупреждаю объ этомъ на всякій случай, а затѣмъ поговоримъ при свиданіи.
9 авг. 91. Петербургъ, Вознесенскій просп., д. 16, кв. 3.
Очень радъ былъ твоему письму, милый другъ Николай Яковлевичъ. Въ Москвѣ лѣтомъ не былъ и іюньскаго письма твоего не видалъ. Весьма одобряю съ эгоистической точки зрѣнія перемѣну твоихъ плановъ, да думаю, что и для тебя въ сущности лучше оставаться въ Москвѣ. Въ концѣ августа буду въ Москвѣ непремѣнно. Но къ Толстому не поѣду: наши отношенія заочно обострились вслѣдствіе моихъ "Идоловъ", а я особенно теперь недоволенъ безсмысленною проповѣдью опрощенія, когда отъ этой простоты сами мужики съ голоду мрутъ.
Дошли ли до тебя мои статьи въ "Новостяхъ" о философскомъ журналѣ? Вторую Нотовичъ сократилъ въ концѣ, вслѣдствіе чего моя похвала твоему " Введенію" вышла загадочной. А послѣ того онъ сыгралъ со мною еще такую штуку, вслѣдствіе которой я рѣшилъ съ нимъ совсѣмъ покончить: выдалъ замою статью -- статью одного моего однофамильца, гдѣ тотъ меня дважды расхвалилъ. Скучно писать подробности: разскажу при свиданіи.
Я радъ, что съ этимъ развязался, тѣмъ болѣе, что всякаго дѣла и безъ того у меня пропасть.-- А цензура укротилась: второй выпускъ "Національнаго вопроса" съ разными колючими статьями, между прочимъ, съ тѣми, нa которыя "Вѣстникъ Европы" получилъ предостереженіе, вышелъ безпрепятственно. Все-таки не безполезно было извѣстное тебѣ письмо.
Для философскаго журнала имѣю "нѣсколько главъ изъ философіи исторіи".
Пришли непремѣнно 15-й.
Третій часъ ночи, а потому кончаю.
Вотъ начало статьи -- конецъ завтра отправляю -- все равно въ субботу и воскресенье типографія не работаетъ -- значитъ, это не составитъ задержки.
Я все боленъ, и раньше прислать было невозможно.
Начало статьи -- плохо. Дальше, надѣюсь,-- лучше. Но во всякомъ случаѣ прошу очень о внимательной корректурѣ.
О себѣ напишу потомъ, на досугѣ.
Милый другъ, я употребилъ сегодняшнюю ночь и продолжаю употреблять день на исправленіе своего Канта, котораго и вручу тебѣ druckfertig часовъ въ 6 1/2, заѣхавши къ тебѣ по дорогѣ на вокзалъ.
Спасибо за Декарта, любезный другъ Николай Яковлевичъ! Разумѣется, я не буду дѣлать никакихъ измѣненій, кромѣ того, что безусловно необходимо съ точки зрѣнія словарной. Корректуры иногороднымъ авторамъ не посылаются.
Листы Милюкова и брата послалъ тебѣ вчера заказною бандеролью. Замѣчанія свои на М. пошлю въ эту среду или четвергъ. Я думаю, что дѣлить статью М. (а слѣдовательно, и относить на сентябрь мои замѣчанія) неудобно. Въ цѣломъ своемъ видѣ статья обратитъ на себя вниманіе, тогда какъ первая половина, при нѣсколькихъ остроумныхъ замѣчаніяхъ, представляетъ по существу мало новаго послѣ моихъ статей о Данилевскомъ и статьи Трубецкого о Леонтьевѣ. Впрочемъ, "поступайте по обычаямъ вашей страны". О "Смыслѣ любви" дамъ окончательный отвѣтъ къ 1-му мая. Вѣроятно, напишется около листа.
Я начинаю чувствовать себя лучше и думаю, что нервно преувеличилъ свою невропатію.
Вслѣдствіе цензурныхъ препятствій для дешеваго изданія, я отдалъ своего "Магомета" Стасюлевичу, а Павленкова намѣренъ вознаградить Жанною д'Аркъ или Петромъ Великимъ.
Видаюсь я здѣсь больше съ иностранцами, а также съ моимъ министромъ финансовъ Саломономъ, который тебѣ кланяется.
До свиданія въ маѣ.
Сердечно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ.
Присланная тобой и при семъ возвращаемая гранка уже была у меня, дорогой Николай Яковлевичъ. Зачѣмъ ты прислалъ мнѣ ее вторично,-- не понимаю. На письмо твое я отвѣчалъ вслѣдъ за отправленіемъ корректуръ и просилъ между прочимъ не разсѣкать Милюкова. Свои замѣчанія посылаю тебѣ завтра или послѣ завтра.
Будь здоровъ и присылай мнѣ Канта.
Милый другъ Николай Яковлевичъ!
Что же Кантъ?
Напиши о немъ, о себѣ, а также о Милюковѣ.
Миръ праху Астафьева!
Теперь философія этого рода имѣетъ только двухъ представителей: Страхова и Розанова -- миръ и ихъ праху!
Возвращаясь къ живому Канту,-- отчего замедлились корректуры? Неужели ни одного листа не готово? Пиши и присылай по слѣдующему адресу: Петербургъ, у Синяго моста, Вознесенскій проспектъ, д. 16, кв. 8, полковнику Кузьмину-Караваеву.
Къ невропатологу еще не обращался, но, вѣроятно, обращусь. А можетъ быть, я просто начинаю переходить изъ твердаго состоянія въ жидкое, чтобы потомъ перейти въ газообразное.
Кстати -- видѣлъ уже два напечатанныхъ листа "Философіи мистики" Дю-Преля. Моя "Телепатія" въ концѣ недѣли поступитъ въ цензуру.
Предлагаю Психологическому Обществу поручить мнѣ переводъ кантовскаго "Trдume eines Geistersehers", съ присовокупленіемъ шопенгауэровскаго трактата изъ "Парергъ" по тому же предмету. Могла бы выйти порядочная книжка, подъ заглавіемъ! "Кантъ и Шопенгауэръ о психургическихъ явленіяхъ".
Голуби стучатъ въ окно.
Будь здоровъ.
Сердечно кланяюсь твоему дому и общимъ друзьямъ.
Развѣ Алекс. Григ. не сказалъ тебѣ, что я былъ боленъ? отчего ты не заглянулъ ко мнѣ? Прошу тебя, привези завтра съ собою "письмо" Милюкова и передай Ивановскому {Владиміръ Николаевичъ Ивановскій былъ секретаремъ редакціи .Вопросовъ философіи и психологіи". Ред.}. Пожалуйста, не забудь.
Относительно 2-то изданія Канта я безусловно несогласенъ присоединить "Критику практическаго разума" -- вотъ почему:
1) переводъ въ настоящемъ видѣ крайне плохъ, по словамъ Василія Петровича {Т. е. Василія Петровича Преображенскаго. Ред.}, и чтобы сдѣлать его возможнымъ, потребуется около полугода. 2) Размѣры его -- около 18 листовъ. 8) Я, конечно, желаю наибольшаго распространенія своего перевода и былъ бы доволенъ, если бы пріобрѣтающій "Критику практическаго разума" eo ipso пріобрѣталъ бы и "Пролегомены"; но какъ быть, если онъ ихъ уже пріобрѣлъ въ 1-омъ изданіи? Очевидно, онъ будетъ ругать издателей и не безъ основанія.-- Итакъ, я считаю необходимымъ, чтобы 2-е изданіе было, дѣйствительно, таковымъ по содержанію и чтобы оно вышло въ сентябрѣ мѣсяцѣ. Поручаю это Василію Петровичу, какъ редактору трудовъ Психологическаго Общества. Затрудненіе же съ Иванцовымъ по этому предмету мы беремъ на себя.
Я еще не совсѣмъ здоровъ, но сталъ выѣзжать и сегодня ѣду къ брату Мишѣ въ деревню. Вернусь завтра, въ понедѣльникъ, вечеромъ. Если ты останешься ночевать въ Москвѣ, то увидимся. Очень бы этого желалъ. А въ Царицыно еще разъ пріѣхать никакъ не успѣю, да и опасаюсь немного климата, который имѣетъ на меня специфически-вредное дѣйствіе, испытанное мною еще 28 года тому назадъ.
Будь здоровъ, милый другъ. Если не увидимся во вторникъ, то -- до ноября. Сердечно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ.
Милый другъ, я сегодня обѣдаю у Солдатенкова, откуда собрался ѣхать къ Янжулу, отправляющемуся въ Чикаго. Но ради тебя сіе послѣднее (т. е. не Чикаго, а Янжула) отложу. Тѣмъ не менѣе Кузьма Медичисъ раньше десяти не выпуститъ.
До свиданія.
Здравствуй, другъ любезный Николай Яковлевичъ! Непремѣнно, непремѣнно жди окончанія моей "Любви" для ноябрьской книжки; не годится, не годится откладывать на будущій годъ, хотя нравственной обязанности передъ читателями я тутъ не усматриваю; болѣе чувствую матеріальную обязанность передъ редакціей за авансъ, но это скоро, скоро покроется и еще попросится. Такъ какъ сентябрьская книжка вышла 15-го, то и ноябрьская можетъ также выйти 15-го, а новые сроки ужъ съ новаго года. Мою статью получишь ultimo 5-го ноября, а вѣрнѣй, что раньше. Непремѣнно, непремѣнно подожди ее.
Съ чего ты взялъ, что мы съ Трубецкимъ жуируемъ. Мы даже осатанѣли надъ книгами, а пить -- пьемъ только яблочный квасъ, а онъ такъ даже и молоко. Печалитъ меня твое нездоровье. Одно могу посовѣтовать: волнуйся поспокойнѣе! Моя физика тоже подъ гору пошла.
Въ Петербургъ возвращаюсь въ декабрѣ, а когда въ Москву -- еще не знаю. Будь все таки здоровъ, любезный другъ. Усердно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ и всѣмъ твоимъ. Цѣлую Левона, Петровскаго, Преображенскаго и всѣхъ общихъ друзей. До 1-го ноября -- Hôtel des Bains (Ille-et-Vilaine), а потомъ -- Hôtel Vouillemoht, 15, rue Boissy d'Anglas, Paris.
Статью Левона прочелъ съ удовольствіемъ.
Милый и ругающій меня другъ Николай Яковлевичъ,
По отъѣздѣ Трубецкихъ, 17-го октября, я немедленно и добросовѣстно сѣлъ за конецъ "Любви" и къ воскресенью 31-го октября написалъ около 40 страницъ, но когда я ихъ перечелъ -- о, боги!-- какъ сказалъ бы покойный Аѳанасій Аѳанасьевичъ -- какая это вышла размазня, какая каша поганая, какая мерзостыня! А вѣдь я хотѣлъ написать какъ можно лучше. За что же меня ругать? Жалѣть меня надо, вотъ что! А затѣмъ, неужели все: и моя честь, и репутація твоего журнала, и честь мистической философіи въ Россіи, и, наконецъ, доброе имя половой любви -- все это должно быть принесено въ жертву одной только аккуратности?-- Нѣтъ! и тысячу разъ нѣтъ!-- сказалъ я себѣ и, посвятивъ понедѣльникъ меланхоліи, во вторникъ телеграфировалъ тебѣ. Теперь о будущемъ. Полтора мѣсяца для построенія новой статьи на развалинахъ старой вполнѣ достаточно для меня. Итакъ, совѣтую тебѣ къ ноябрьской книжкѣ приклеить цвѣтную ленточку такого содержанія: "Запоздавшая вслѣдствіе нездоровья В. С. Соловьева пятая и послѣдняя статья "Смыслъ любви" будетъ помѣщена въ слѣдующемъ, январскомъ No журнала", что и будетъ непремѣнно исполнено, если только я тѣмъ временемъ не умру отъ размягченія мозга. Въ такомъ случаѣ вмѣсто статьи и въ видѣ оправдательнаго документа ты можешь напечатать слѣдующее предсмертное изліяніе:
Скоро, скоро, другъ мой милый,
Буду выпущенъ въ тиражъ
И возьму съ собой въ могилу
Не блистательный багажъ.
Много дряни за душою
Я имѣлъ на сей землѣ
И съ безпечностью большою
Былъ не твердъ въ добрѣ и злѣ.
Я въ себѣ подобье Божье
Непрерывно оскорблялъ,--
Лишь съ общественною ложью
Въ блудъ корыстный не впадалъ.
А затѣмъ, хотя премного
И безпутно я любилъ,
Никого зато, ей-Богу,
Не родилъ и не убилъ.
Вотъ и всѣ мои заслуги,
Всѣ заслуги до одной.
А теперь прощайте, други!
Со святыми упокой!
На-дняхъ ѣду въ Парижъ. Я послалъ на прошлой недѣлѣ Трубецкому большое письмо, но, кажется, забылъ написать въ немъ свой точный парижскій адресъ. Вотъ этотъ адресъ для тебя и для него: Hôtel Vouillemont, 15, rue Boissy d'Anglas, Paris.
Будь здоровъ, милый другъ; сердечно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ и всѣмъ друзьямъ.
Навѣсти Марію Петровну Шеншину; скажи ей, что я и тебя обманываю, но что я по ней скучаю.
Петербургъ, гост. Англія, 3/15 янв. 04.
Милый другъ Николай Яковлевичъ, вчера съ курьерскимъ поѣздомъ отправилъ тебѣ послѣдніе 6 листовъ статьи. По мѣрѣ облегченія моей инфлуэнцы я начиналъ себя чувствовать въ писательскомъ настроеніи, но, увы! не могъ имъ воспользоваться, какъ слѣдуетъ, чтобы не опоздать. Долженъ былъ сокращать изо всѣхъ силъ и даже не успѣлъ перечесть.
Если вышла какая-нибудь безлѣпица, то ты, купно съ Левономъ и Трубецкимъ, исправьте; при томъ знайте,-- "яко ниже по ереси, ниже по лукавству нѣкоему сицево, что дерзнуто бысть мною, по по нѣкоему всяко случаю, или по забвенію, или по скорби, или нѣчто излишнему винопитію погрузившу мя, паписашася тако".
Во всякомъ случаѣ взываю о тщательной корректурѣ, а одинъ экземпляръ (не для возвращенія, ибо это задержитъ) пришли мнѣ, пожалуйста, сюда (гостиница Англія) и извѣсти о своемъ здоровьѣ, а также о здравіи и житіи двухъ вышеозначенныхъ лицъ съ семействами, равно какъ и прочихъ друзей.
О себѣ сообщу кратко, что остался, въ общемъ, весьма доволенъ своимъ заграничнымъ путешествіемъ.
Въ Парижѣ имѣлъ случай возвѣстить французамъ нѣсколько важныхъ, но горькихъ истинъ, за которыя они сначала не только не побили меня каменьями, но даже весьма привѣтствовали, но потомъ, сообразивши оныя, отмстили особеннымъ образомъ: частію замолчали, а частію -- еще хуже -- подмѣнили въ газетныхъ отчетахъ мою рѣчь какимъ-то безцвѣтнымъ вздоромъ, со всякими комплиментами мнѣ; но это не бѣда, ибо рѣчь, все-таки, будетъ напечатана въ подлинномъ видѣ. Здѣсь я ее совершенно буквально повторилъ въ одномъ свѣтскомъ кружкѣ въ присутствіи 2 министровъ. Пріятною неожиданностью было для меня получить чистую прибыль со своей прежней французской брошюры ("l'Idée russe"), а книгу (l'Eglise universelle"), кажется, можно будетъ издать новымъ переработаннымъ изданіемъ. Сдѣлалъ нѣсколько пріятныхъ знакомствъ.
Жалѣю только, что эти парижскія задержки помѣшали мнѣ остановиться въ Берлинѣ. Впрочемъ, надѣюсь весной еще поѣхать въ Швецію и Германію. Въ Москву собираюсь въ февралѣ. Будь здоровъ. Сердечно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ и всѣмъ друзьямъ. Трубецкому хочу писать особо, но еще когда соберусь, а потому сообщи это письмо ему, Левону и кому знаешь изъ прочихъ пріятелей {Къ письму приложено маленькое стихотвореніе "Въ окрестностяхъ Або". См. письма В. С. Соловьева, I, стр. 83. К. Г.}.
Редакторы и друзья!
Васъ ругать намѣренъ я.
Сказалъ мнѣ Радловъ, вамъ знакомый,
Что духомъ новшества влекомый,
Ты, Гротъ, рѣшилъ Сатурна бѣгъ
Ускорить,-- дерзкій человѣкъ!
Но не удастся и вдвоемъ
Ноябрь вамъ сдѣлать октябремъ.
Я клянуся сей бумагой
И чернильницею сей:
Вамъ редакторской отвагой
Не смутить души моей.
Вдохновляемый Минервой,
Отошлю статью вамъ я
Лишь тогда, какъ ляжетъ первый
Снѣгъ на финскія поля.
Съѣзжу санною дорогой
По озёрамъ, по рѣкамъ,
И тогда на судъ вашъ строгій,
Лишь тогда статью отдамъ.
"На берегу пустынныхъ" водъ
Мнѣ муза финская явилась:
Я только вѣжливъ былъ -- и вотъ --
Злодѣйка тройней разродилась {См. ниже.}.
Иныхъ покуда нѣтъ грѣховъ,
Ничто страстей не возбуждаетъ,
И тихій рой невинныхъ сновъ
Прозрачный сумракъ навѣваетъ.
Живу, съ заботой незнакомъ,
Безъ утомленья и усилья,
Питаюсь только молокомъ,
Какъ Педро Гомецъ, "Левъ Кастильи" 1).
1) Слѣдуютъ стих. "Монрепо", помѣч. 26 сент. Выборгъ, и "Колдунъ-камень", прмѣч. 27 сент. Выборгъ, "Саймо", помѣч. 3 окт. Саймо. См. "Стихотворенія" Соловьева. Ред.
Годится ли, или негодно --
Кто для меня теперь рѣшитъ?
Хоть Саймо очень многоводна,
Но про свое лишь говоритъ.
Кругомъ собаки, овцы, крысы --
Не вижу судей никакихъ.
Чухонцы, правда, бѣлобрысы,
Но имъ не внятенъ русскій стихъ.
Пишу. Глядятъ въ окошки ели,
Морозецъ серебритъ пути...
Стихи, однако, надоѣли,
Пора и къ прозѣ перейти.
Что у Васъ дѣлается? Какъ твои дѣла, Левушки? Что Коля? Я на дняхъ видѣлъ во снѣ и Михаила Николаевича -- очень грустно. Пишите, пожалуйста; я совершенно отдѣленъ отъ міра и даже не читаю газетъ.
Живу я на озерѣ Саймѣ, около деревни (хутора) Тіурунньеми, въ мѣстности, называемой Кайсараранта, т. е. Царскій берегъ. А писать и телеграфировать нужно такъ: Иматра, Рауха, пансіонъ Альма, В. С. С.
До свиданья, милые друзья,-- до января, вѣроятно. Люблю Васъ и на разстояніи. Кланяйтесь отъ меня своимъ домашнимъ, также Трубецкому и всѣмъ общимъ друзьямъ, которымъ можете показать сіе посланіе.
Милый другъ Николай Яковлевичъ!
Вчера, въ пятницу, я отправилъ въ типографію рукопись посредствомъ кондуктора Залѣсскаго, которому далъ изрядно и посулилъ еще по возвращеніи, а онъ мнѣ обѣщалъ доставить въ типографію прямо съ поѣзда -- слѣдовательно, въ субботу утромъ до 12 ч. (раньше разноса почты). Послѣдніе листы дописываю теперь и пошлю сегодня на твое имя, такъ какъ завтра и въ понедѣльникъ типографія, вѣроятно, будетъ заперта. Но -- NB. NB. въ посланныхъ листахъ я не успѣлъ произвести основательную чистку въ концѣ, гдѣ говорится объ аскетической практикѣ насчетъ дыханія, о постѣ и т. д. Будь добръ, если найдешь какія-нибудь неладныя фразы, что-нибудь слишкомъ сырое и неожиданное, измѣни это искусною рукою, не упраздняя мысли; Левонъ въ этомъ отношеніи слишкомъ строгъ, поэтому предоставляю это тебѣ. Въ послѣднихъ листахъ все будетъ исправно и четко написано, чтобы можно было прямо верстать. Такимъ образомъ, если дѣло только за моей статьей, то 15-го, во вторникъ все можетъ быть готово, а раньше, вслѣдствіе праздниковъ, все равно едва ли бы поспѣли. Но второе NB. По полученіи завтра послѣднихъ листовъ, если вся статья покажется тебѣ недостаточно обработанною и въ общемъ производящею неблагопріятное впечатлѣніе, то въ интересахъ журнала и моихъ отложи печатаніе до января, и не пеняй на меня, такъ какъ стеченіе обстоятельствъ вышло дѣйствительно чрезвычайное и неустранимое, ибо не могъ же я отложить Канта, когда пришли его буквы въ словарѣ.
Будь здоровъ, усердно кланяюсь Наталіи Николаевнѣ и общимъ друзьямъ.
(Финляндія), 22 ноября 1894 г.
Любезные друзья
Николай Яковлевичъ,
Драконъ Михайловичъ,
Сергѣй Николаевичъ
(NB сему пишу на дняхъ отдѣльно),
Благодарю Васъ за внимательное отношеніе къ моей статьѣ. Безусловно согласенъ съ вашимъ заключеніемъ, что безъ передѣлокъ ее печатать не годилось. Также безусловно согласенъ, что въ частности пунктъ о дыханіи обоснованъ крайне слабо. Согласенъ juxta modum съ тѣмъ, что ты, Гротъ, возражаешь на счетъ размноженія. Дѣло въ томъ, что я употребилъ это слово, чтобы избѣжать термина (coitus), принятаго въ медицинской и зоологической, по не философской литературѣ. Размноженіе же въ точномъ смыслѣ, т. е. дѣторожденіе, по справедливому твоему замѣчанію, не есть грѣхъ, а по моему справедливому дополненію есть даже искупленіе грѣха -- для матери прямо и принудительно, для отца косвенно и факультативно. Имѣю, однако два возраженія'.
1) Conceptum generationemque futuram in actu coitus praescire non est mortalibus datum.
2) Любовь безплодная сама по себѣ не можетъ быть грѣхомъ, грѣховность же мѣръ предупрежденія concedo въ принципѣ.
Безусловно несогласенъ съ возраженіемъ относительно неполнаго исчисленія физіологическихъ функцій. Это возраженіе происходитъ единственно отъ вашей разсѣянности, ибо я начинаю съ заявленія, что имѣю въ виду главныя физіологическія функціи, а вы мнѣ указываете или на такія, которыя не суть главныя, или на такія, которыя относятся вовсе не къ физіологіи, а къ психологіи.
О столпничествѣ и бичеваніи у меня будетъ рѣчь въ главѣ о ложномъ аскетизмѣ. Бичеваніе всегда было нѣкоторымъ способомъ мастурбаціи и суррогатомъ coitus'а. Борьба съ болтливостью и помыслами никакого физіологическаго значенія не имѣетъ. Вѣдь предметомъ обузданія здѣсь были не механическія движенія языка и мозговыхъ молекулъ, о которыхъ аскеты ничего не знали, а самое психическое содержаніе словъ и мыслей.
Согласенъ я съ замѣчаніемъ Трубецкого, что подходъ къ аскетизму имѣетъ у меня метафизическую видимость, которую легко устранить.
Чтобы не утруждать васъ чрезмѣрно сими грустными матеріями, перехожу къ баснѣ давно мною написанной, и неимѣющей никакого отношенія ни къ аскетизму, ни къ политикѣ. Honni soit qui mal y pense.
Бревно и эѳіопы.
1.
Въ странѣ, гдѣ близъ воротъ потеряннаго рая
Лѣсъ дѣвственный растетъ,
Гдѣ пестрый леопардъ, зрачками глазъ сверкая,
Своей добычи ждетъ,
2.
Гдѣ водится боа, гдѣ крокодилъ опасенъ
Среди широкихъ рѣкъ,
Гдѣ дерево и звѣрь и всякій гадъ прекрасенъ,
Но гадокъ человѣкъ,--
3.
Ну словомъ гдѣ-то тамъ, межъ юга и востока,
Теперь или давно
На улицу села съ небесъ, по волѣ рока,
Упало вдругъ бревно,--
4.
Бревно то самое, что возлѣ Мамадыша
Крестьянинъ Еремѣй
Въ пути отъ кабака, не видя и не слыша,
Съ телѣги стрясъ своей.
5.
Свалилось и лежитъ. Народъ собрался кучей.
Дивится эѳіопъ,
И въ страхѣ отъ бѣды грозящей, неминучей,
Трясетъ ужъ ихъ ознобъ.
6.
Бревно межъ тѣмъ лежитъ. Вотъ въ трепетѣ великомъ,
Ползкомъ къ нему ползутъ.
Бревно лежитъ бревномъ. И вотъ въ восторгѣ дикомъ
Ужъ гимнъ ему поютъ.
7.
"Великій, кроткій богъ! Возлюбленный, желанный!"