Уолпол Хью - Враг в засаде

Врагъ въ засадѣ.

Разсказъ Г. Вальполя 1).

1) Авторъ разскіза, Гью Вальполь (Hugh Walpole) -- молодой англійскій романистъ, обратившій на себя вниманіе въ послѣдніе годы романами "Fortitude", "Mr Perrin and Mr Trall" и др. Онъ примыкаетъ къ новѣйшей нео-реалистической школѣ въ англійской литературѣ. Въ его романахъ отражается духовное начало англійской современности, борьба противъ бытовыхъ условностей во имя "правъ мечты".

Въ настоящее время Гью Вальполь живетъ въ Россіи и изучаетъ русскую жизнь. Его разсказъ представляетъ особый интересъ для русскихъ читателей, показывая захватывающее вліяніе русской стихіи на душу культурнаго англичанина. При назрѣвающей теперь потребности нашего духовнаго сближенія съ Англіей, чрезвычайно цѣнно видѣть, какъ отражается Россія въ пониманіи англійскаго писателя, чутко воспринимающаго русскую дѣйствительность и ея внутренній смыслъ.

"Врагъ въ засадѣ" печатается въ авторизованномъ переводѣ съ рукописи до появленія разсказа въ англійскомъ оригиналѣ. З. В.

Капитанъ Джонъ Фордъ считалъ минуты до пріѣзда своей жены -- не потому, что онъ пламенно любилъ ее (послѣ ихъ свадьбы прошло уже пятнадцать лѣтъ) -- а потому что съ ея пріѣздомъ связанъ былъ его отъѣздъ, т. е. завершеніе самаго тягостнаго полугода въ его жизни. У него бывали и прежде тяжелыя переживанія -- какъ напримѣръ первое время послѣ его женитьбы, когда онъ любилъ свою жену, а она была къ нему равнодушна; затѣмъ ужасное время въ Индіи, когда приступы лихорадки чередовались почти непрерывно, съ какой то злорадной жестокостью. Тяжело ему было еще и послѣ того въ Лондонѣ, когда ему казалось, что его близкій другъ полюбилъ его жену, и онъ, къ собственному ужасу почувствовалъ, что совершенно не огорченъ. Все это его достаточно мучило въ свое время; но теперь ему казалось, что это было ничто въ сравненіи съ зимой, которую онъ прожилъ въ Москвѣ.

Онъ пріѣхалъ за шесть мѣсяцевъ до того для изученія русскаго языка и въ интересахъ службы. Такъ онъ самъ смотрѣлъ на цѣль своего путешествія въ Россію. Въ англійскомъ консульствѣ его направили въ семью Ивановыхъ, говоря, что хозяйка дома привыкла къ англійскимъ офицерамъ, что квартира въ хорошей части города, что столъ у Ивановыхъ простой, но превосходный. Онъ явился по указанному ему адресу съ внушительнымъ количествомъ сундуковъ и чемодановъ, въ началѣ сентября -- и у Марьи Егоровны Ивановой похолодѣло на сердцѣ при видѣ его. У нея уже пятнадцать лѣтъ часто жили въ домѣ англійскіе офицеры, но ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ такаго устрашающаго вида, какъ капитанъ Фордъ.

Онъ былъ красивый человѣкъ, но весь точно деревянный. Платье его было вѣрно изъ желѣза, судя по складкамъ на панталонахъ и по строгому покрою рукавовъ. Онъ былъ высокаго роста, ючень худой, съ глазами точно холодные синіе камни, съ рыжими усами, каждый волосокъ которыхъ выражалъ надменное и презрительное удивленіе. А при видѣ его сверкающихъ сапогъ бѣдная Марья Егоровна сразу поняла, что ея Машѣ никакъ не угодить на него и что въ ближайшіе же дни она вызоветъ его глубокое неудовольствіе.

Ей очень хотѣлось было сказать ему, что, къ сожалѣнію, всѣ комнаты у нея заняты. Но у нея какъ разъ не было ни одного жильца и она очень нуждалась въ деньгахъ. Она поглядѣла на его здоровое, загорѣлое и самоувѣренное лицо, и у нея задрожали колѣни. Но Марья Егоровна была женщина храбрая. Она подумала о своихъ дѣтяхъ, о Костѣ, Анѣ и Володѣ... и сказала, что будетъ ючень рада, если онъ поселится у нея.

II.

Первое впечатлѣніе капитана Форда было такое, "что онъ никогда бы не повѣрилъ, что есть такія страны на свѣтѣ". Правда, погода въ эти первые дни, въ концѣ сентября, была крайне неблагопріятная. Все время шелъ дождь. Съ каждымъ днемъ грязь на улицахъ становилась все болѣе глубокой. Бывали дни, когда надъ городомъ висѣла плотная тяжелая завѣса, и всѣ ходили, сгибая плечи, точно остерегаясь удара. Дома были какъ будто изъ папье-машэ, пестрота золотыхъ, синихъ и зеленыхъ куполовъ казалась вульгарно крикливой, трамваи оглушали своимъ пронзительнымъ звономъ. Извозчики обдавали грязью панталоны капитана Форда, и какіе то слишкомъ услужливые люди вѣчно пытались отнять у него пальто, шляпу и палку, когда онъ совершенно не собирался отдавать ихъ. Колокола поднимали трезвонъ, когда ему еще хотѣлось спать. Въ Оперѣ когда онъ разъ опоздалъ къ началу, ему пришлось простоять цѣлый актъ въ коридорѣ. На улицѣ онъ постоянно спотыкался о провалы въ мостовой. Въ банкѣ ему пришлось однажды прождать два часа прежде, чѣмъ ему выдали его деньги.

-- "Я и не представлялъ себѣ, что есть такія страны на свѣтѣ", повторялъ онъ про себя.

Семья Ивановыхъ была тоже такая, какихъ онъ еще никогда не видалъ въ жизни. Хозяйку дома, Марью Егоровну, добрую, пухлую, растрепанную, съ постоянно навертывавшимися на глаза слезами, очаровательно коверкавшую англійскій языкъ, многіе изъ жившихъ у нея англійскихъ офицеровъ считали "очень милой женщиной". Они писали ей письма еще долго послѣ отъѣзда и увѣряли ее, что непремѣнно вернутся и поселятся въ Россіи. Она хранила ихъ письма въ шкатулкѣ, подаренной ей однимъ изъ нихъ съ надписью на крышкѣ красными буквами: "На память о Брайтонѣ". Но капитана Форда она раздражала. Она такъ его боялась, что, давая ему уроки по утрамъ, совершенно теряла голову и забывала всѣ нужные англійскіе слова, а иногда и русскіе.

-- "Я васъ не совсѣмъ понимаю", говорили ей его двигавшіеся усы.

-- "Ахъ, видите", бормотала она въ отвѣтъ, "какъ это по англійски... вы знаете... ахъ да... арру, merry, gay...нѣтъ, не gay... какъ это?" И онъ съ уничтожающимъ терпѣніемъ ждалъ, глядя черезъ ея голову на икону въ углу.

Кромѣ того она была разсѣянна, а также считала, что доброе сердце выше ума. Единственное, чего ей хотѣлось, это чтобы всѣмъ вокругъ нея жилось пріятно. Высшимъ наслажденіемъ для нея самой: была игра въ лотто съ ея пріятельницами, шестью толстыми дамами, которыя приходили рано днемъ и усаживались играть съ нею до самаго ужина.

Мужъ Марьи Егоровны тоже легко относился къ жизни. Онъ былъ изобрѣтатель и много лѣтъ тому назадъ сдѣлалъ практичное изобрѣтеніе -- патентованный зажимъ для бумагъ, который вѣшается надъ письменнымъ столомъ. Послѣ того онъ изобрѣлъ еще мазь для сапогъ, машинку для чистки апельсинъ, пюпитръ и складной стулъ, который, когда съ него встать, превращался въ стойку для зонтиковъ. Кромѣ зажима для бумагъ, ни одно изъ его изобрѣтеній непошло въ ходъ, но онъ не терялъ надежды на успѣхъ въ будущемъ и былъ однимъ изъ самыхъ веселыхъ людей въ Москвѣ. Иногда только онъ вдругъ впадалъ въ отчаяніе, громко заявлялъ, что сомнѣвается въ Богѣ и сообщалъ кухаркѣ, которая была своимъ человѣкомъ въ домѣ, что въ тотъ же день лишитъ себя жизни. Онъ былъ сентименталенъ, всѣмъ довѣрялъ и вѣрилъ безусловно всему, что бы ему ни сказать.

Дѣти -- Костя, Аня и Володя -- были самые обыкновенные, любили родителей, но рѣдко ихъ слушались. Они страшно шумѣли, кричали, смѣялись и пѣли. Только Костя, мальчикъ лѣтъ четырнадцати, начиналъ относиться къ жизни болѣе серьезно. Онъ читалъ газеты, былъ задумчивъ и говорилъ съ отцомъ покровительственнымъ тономъ.

Самымъ однако замѣчательнымъ членомъ семьи былъ дядя Антонъ, братъ Иванова. Иногда могло казаться, что онъ не совсѣмъ въ своемъ умѣ, но всѣ его чудачества прощались ему за его "замѣчательныя мысли".

-- "Какія такія мысли?" спросилъ съ нѣкоторымъ недовѣріемъ капитанъ Фордъ, когда Марья Егоровна впервые сообщила ему объ этомъ.

-- "Самыя изумительныя", отвѣтила Марья Егоровна, "мысли о Россіи, о Богѣ, о душѣ человѣческой".

-- "Да?" было все, что сказалъ капитанъ Фордъ.

Внѣшность дяди Антона была довольно необычная. Онъ былъ огромнаго роста, съ длинной, русой всклокоченной бородой, косматыми бровями и съ цѣлой копной взъерошенныхъ волосъ. Онъ ходилъ неумытый, въ потертомъ платьѣ и неряшливость его одежды доходила почти до неприличія. За столомъ онъ велъ себя какъ дикарь, проливалъ супъ на скатерть, бралъ въ руки косточки отъ птицы и обгладывалъ ихъ. Легко себѣ представить ужасъ, который его манеры внушали капитану Форду. Правда, дядя Антонъ питалъ при этомъ безграничную любовь къ человѣчеству, а также предпочелъ бы сдѣлать обходъ въ версту, чѣмъ наступить на червяка. Но это не могло примирить капитана Форда съ его невоспитанностью.

Самое ужасное было то, что дядя Антонъ сразу же почувствовалъ особое расположеніе къ капитану Форду.

-- "Вотъ это настоящій человѣкъ", говорилъ онъ. "Съ нимъ есть о чемъ поговорить". И ужъ онъ дѣйствительно говорилъ съ нимъ въ свое удовольствіе. Марьѣ Егоровнѣ стоило невѣроятныхъ усилій, чтобы удерживать его отъ постоянныхъ вторженій въ комнату капитана Форда.

-- "Онъ занятъ своими дѣлами", говорила она ему. "Онъ вѣдь совсѣмъ не такой, какъ мы".

-- "Всѣ люди одинаковы", отвѣчалъ ей съ улыбкой дядя Антонъ. "Всѣ мы братья. У меня къ нему самыя теплыя чувства".

Вначалѣ вся семья отнеслась очень тепло къ капитану Форду и готова была считать его своимъ человѣкомъ. Но онъ не пилъ водки, ненавидѣлъ щи, терпѣть не могъ огурцовъ и приходилъ въ ужасъ отъ рябчиковъ. Онъ весь цѣпенѣлъ отъ громкаго чавканія маленькаго Володи, а когда дядя Антонъ вертѣлъ въ пальцахъ косточку отъ цыпленка, у него проступала блѣдность на загорѣломъ, солдатскомъ лицѣ.

Кромѣ того онъ никогда не былъ словоохотливъ. Онъ всегда относился съ предубѣжденіемъ къ говорунамъ и любимымъ его изрѣченіемъ было:

-- "Когда вамъ хочется что нибудь сказать, подумайте сначала, стоитъ ли это говорить. Вы увидите, что въ большинствѣ случаевъ не стоитъ".

Ивановы же никогда не задумывались прежде чѣмъ что нибудь сказать. Они говорили все, что имъ приходило въ голову, говорили всѣ заразъ, кричали и перекрикивали другъ друга съ полнымъ добродушіемъ и веселымъ смѣхомъ. Марья Егоровна вскорѣ замѣтила, что капитану Форду непріятенъ шумъ за столомъ и рѣшила соблюдать тишину. Но, къ сожалѣнію, у нея была короткая память; къ тому же она сама всегда горячилась -- и ему не было легче отъ того, что она потомъ извинялась передъ нимъ. Другіе англичане относились съ улыбкой къ шуму и суматохѣ за столомъ, но капитанъ Фордъ принималъ такой видъ, точно онъ изъ чувства долга передъ родиной, несетъ какую то весьма трудную и крайне непріятную обязанность. Было совершенно очевидно, что онъ отъ всего этого очень страдаетъ. Разныя другія мелочи тоже усугубляли его раздраженіе. Онъ привыкъ брать по утрамъ холодную ванну и, казалось бы, что это не могло представить никакихъ трудностей. Но водопроводъ былъ полонъ сюрпризовъ и вода изъ крана лилась иногда совершенно бураго цвѣта. Кромѣ того, въ ванной комнатѣ не затворялась задвижка; однажды, въ то время когда капитанъ Фордъ сидѣлъ въ ваннѣ, къ нему вошелъ дядя Антонъ и, видимо не находя въ этомъ ничего недопустимаго, сталъ самымъ спокойнымъ образомъ разговаривать съ нимъ.

А затѣмъ исторіи со стиркой бѣлья! Въ Англіи относительно бѣлья установленъ самый точный порядокъ: бѣлье сдается прачкѣ въ понедѣльникъ, и она возвращаетъ его въ пятницу. Но въ Москвѣ были свои собственные обычаи, и бороться съ ними не было никакой возможности. Часто "праздники" замедляли доставку бѣлья на недѣлю, а то и на двѣ. Машу отправляли въ прачешную съ точнымъ приказомъ не возвращаться безъ воротниковъ капитана Форда, хотя бы ей пришлось прождать ихъ до самой смерти. Но она все таки возвращалась безъ нихъ съ длиннымъ разсказомъ о томъ, какой обходительный человѣкъ хозяинъ прачешной: онъ обѣщалъ, къ будущему вторнику или средѣ разыскать большинство вещей капитана.

-- "Что же дѣлать, у насъ ужъ всегда такъ", поясняла Марья Егоровна съ блаженной улыбкой.

-- "О, Господи!" только и могъ сказать капитанъ.

Онъ сдѣлался непроницаемо замкнутымъ, и Ивановы стали глядѣть на него съ испугомъ въ глазахъ. Онъ почувствовалъ, что между нимъ и его хозяевами возникаетъ какая то преграда, и это его раздражало. Онъ ожесточенно отдался изученію русскаго языка, рѣшивъ какъ можно скорѣе одолѣть его. Не отличаясь блестящими способностями, онъ добивался своей цѣли безграничнымъ упорствомъ... Произношеніе у него было ужасное, но онъ не дѣлалъ ни одной грамматической ошибки. Семьѣ Ивановыхъ предстояла невеселая зима...

III.

За нѣсколько недѣль до Рождества капитанъ Фордъ почувствовалъ, что съ нимъ творится что то неладное. Погода поправилась. Выпалъ снѣгъ и наступили сверкающіе хрустальные дни. Краски неба отсвѣчивались въ бѣлой пеленѣ, покрывшей землю. Золотые, синіе и зеленые куполы висѣли надъ улицами въ туманные вечера, какъ клубы облаковъ; причудливыя линіи и узоры московскихъ улицъ казались таинственными путями въ чудесныя страны; все уродливое претворялось въ красоту, и все обыденное точно улыбалось затаенной, щемящей и что то обѣщающей улыбкой. Капитану Форду было не по себѣ. Совершенно противъ своего желанія онъ сталъ вспоминать давно минувшіе дни, когда онъ былъ влюбленъ въ опереточную хористку и воображалъ, что она ангелъ чистоты и невинности, и даже писалъ ей стихи. Была такая лѣтняя ночь, когда онъ поѣхалъ съ нею кататься въ коляскѣ въ Гэмпстэдъ и призывалъ мѣсяцъ въ свидѣтели своей вѣрности на вѣки. Боже, какъ онъ потомъ смѣялся надъ собой, и какими глупцами казались ему всѣ другіе юноши, способные предаваться такимъ же романическимъ бреднямъ. Вспомнилъ онъ еще и первое время послѣ женитьбы, когда его снова чуть не охватила прежняя дурь. Но тогда его отрезвила его собственная жена, жестоко его высмѣявъ.

-- "Что это, Джонъ!" говорила она ему -- они въ это время проводили медовый мѣсяцъ въ Монте-Карло -- "я не ожидала отъ тебя такого ребячества!".

Позже, сохранивъ еще въ душѣ налетъ романтизма въ отношеніяхъ къ женѣ, онъ мечталъ о томъ, чтобы имѣть сына. Но м-съ Фордъ считала неблагоразумнымъ обзаводиться семьей при ихъ еще пока скромныхъ средствахъ, и они рѣшили подождать. Такъ они до сихъ поръ все еще ждали.

И вдругъ теперь, въ Москвѣ, онъ, противъ своей воли, сталъ поддаваться какимъ то страннымъ ощущеніямъ. Возвращаясь иногда поздно ночью послѣ какого нибудь вечера, онъ проклиналъ холодъ и ухабы на дорогѣ и медленность извозчика. Но вмѣстѣ съ тѣмъ его охватывало теплое чувство радости, когда бѣлыя улицы пробѣгали между рядами огней, выглядывавшихъ изъ темныхъ неровныхъ стѣнъ, когда на углахъ вспыхивали передъ нимъ костры, когда онъ глядѣлъ на лампады, теплившіяся передъ иконами. Покой широкой русской ночи, покрывающій такія обширныя, такія тихія пространства, ласкалъ его своимъ нѣжнымъ прикосновеніемъ, шепталъ ему что то своимъ нѣжнымъ голосомъ. Передъ самымъ Рождествомъ онъ сталъ говорить себѣ, что если онъ не возьметъ себя въ руки, то прямо разыграетъ дурака, дѣйствительно привязавшись къ Россіи. Это его пугало самымъ серьезнымъ образомъ.

Боязнь "оказаться въ дуракахъ" заставляла его держаться еще болѣе замкнуто. Наступилъ сочельникъ, принесшій ему много непріятностей. Онъ купилъ подарки для Ивановскихъ дѣтей,-- очень хорошіе подарки,-- но отъ приглашенія къ нимъ на елку отказался. Тогда дѣти, осмѣлѣвъ подъ вліяніемъ праздничнаго возбужденія, ворвались къ нему въ комнату, стали его благодарить, а пятилѣтній Володя объявилъ, что желаетъ его поцѣловать. Отъ этого онъ уклонился и обошелся съ дѣтьми крайне холодно.

"Ничиго, ничиго", повторялъ онъ, раздраженный бурными выраженіями ихъ благодарности.

За ужиномъ вся семья преподнесла ему подарки: Марья Егоровна стихотворенія Некрасова, ея мужъ табакерку въ русскомъ вкусѣ, дядя Антонъ иконку въ мѣдномъ окладѣ. Онъ почувствовалъ себя очень неловко и не зналъ, что сказать.

"Thanks -- право же -- мм -- благодарно васъ"... бормоталъ онъ, жалѣя отъ всей души, что не уѣхалъ на этотъ вечеръ къ англійскимъ знакомымъ.

Послѣ Новаго Года онъ два раза кряду былъ въ Художественномъ Театрѣ и видѣлъ "Вишневый Садъ" и "Трехъ Сестеръ". Обѣ пьесы произвели на него сильное впечатлѣніе -- ничѣмъ, какъ онъ себѣ самъ говорилъ, не оправдываемое. Особеннымъ театраломъ онъ никогда не былъ, а ужъ если иногда и ходилъ въ театръ въ Англіи -- то съ полнымъ и внѣшнимъ, а также и душевнымъ комфортомъ. Представленіе начиналось ровно въ девять часовъ, сюжетъ пьесы былъ такой, что въ немъ легко разобрался бы и ребенокъ; играли очень извѣстные актеры. Онъ съ ними былъ знакомъ, встрѣчался съ ними въ клубахъ; они приходили также на дневные пріемы къ его женѣ. Кромѣ того, онъ принципіально стоялъ за то, что пьесы не должны быть печальныя.

-- "Жизнь и такъ полна заботъ", говорилъ онъ друзьямъ. "Зачѣмъ же еще разстраивать себя, когда идешь въ театръ или читаешь какую нибудь книгу?"

Всѣ его друзья были съ нимъ согласны, и совершенно очевидно, что при такихъ взглядахъ онъ долженъ былъ возмущаться "Вишневымъ Садомъ" и "Тремя Сестрами". Обѣ пьесы были удручающія и безъ всякой развязки. Дѣйствующія лица появлялись и уходили по собственному произволу, вели небрежнымъ тономъ безцѣльные разговоры и совершенно не считались съ требованіями какой либо цѣльной драматической фабулы. Въ концѣ представленія ничья судьба прочно не устраивалась. Напротивъ того, если у кого-нибудь была вначалѣ пьесы какая нибудь налаженная жизнь, то къ концу она совершенно разстраивалась. Къ тому же актеры были не похожи на актеровъ и, повидимому, у нихъ не было внутренняго убѣжденія, что безъ ихъ участія пьеса утратитъ всякій интересъ. Все это шло въ разрѣзъ съ требованіями капитана Форда, а между тѣмъ въ немъ назрѣвало что то, что его положительно пугало. У него было такое чувство, точно онъ совершаетъ развѣдку въ непріятельской странѣ и замѣтилъ сицящаго въ засадѣ врага, который при первомъ неосторожномъ шагѣ кинется на него. "Если не принять мѣры, я ближайшимъ же образомъ попадусь въ просакъ"... Онъ чувствовалъ врага и сознавалъ угрожавшую ему опасность. Стоитъ вѣдь одинъ разъ попасться въ просакъ, чгобы при слѣдующемъ случаѣ повторилось тоже самое и чтобы уже окончательно оказаться въ дуракахъ. Въ любви Раневской, Гаева и Фирса къ ихъ дому и къ вишневому саду, въ страсти Маши и Вершинина, пылавшей мрачнымъ огнемъ въ самомъ сердцѣ "Трехъ Сестеръ", онъ видѣлъ слѣды, выдававшіе присутствіе врага, который подстерегалъ его. Неужели онъ ошибался въ своемъ пониманіи цѣли и смысла жизни? Неужели онъ лишилъ себя всего, что жизнь можетъ дать душѣ человѣческой?

При этой мысли онъ вскакивалъ, точно стараясь пробудиться отъ тяжкаго сна. Что ему за дѣло до души человѣческой? Вѣдь онъ англійскій офицеръ и человѣкъ практическаго склада ума. Такъ разсуждать впору только такому пьяному дураку, какъ дядя Антонъ.

И онъ сдѣлался еще болѣе сдержаннымъ въ обращеніи съ Ивановыми. Хуже всего было то, что дядю Антона нельзя было оттолкнуть никакой холодностью. Со своей дѣтской довѣрчивостью и простотой онъ видѣлъ только то, что самъ хотѣлъ видѣть и не слушалъ никакихъ возраженій. Онъ продолжалъ относиться къ капитану Форду такъ, точно онъ одинъ только и зналъ его истинную душу.

-- "Вѣдь вы любите Россію", говорилъ онъ ему, возвышаясь надъ нимъ своей исполинской фигурой и опуская ему на плечо свою большую грязную руку.-- "Вы любите Россію. Она съ каждымъ днемъ становится ближе вашей душѣ. Я это ясно вижу и знаю, что когда вы уѣдете, васъ будетъ тянуть обратно къ намъ. Вы изголодаетесь по Россіи"... Ну не глупо ли было такъ говорить!

Прошло еще нѣсколько недѣль, и капитану Форду съ каждымъ днемъ все болѣе страстно хотѣлось бѣжать изъ Москвы. Онъ очень усердно занимался русскимъ языкомъ и дѣлалъ поразительные успѣхи. Вся семья Ивановыхъ, за исключеніемъ дяди Антона, стала его теперь прямо бояться. Его непріязненное отношеніе было точно тѣнью, омрачавшей весь домъ, и нельзя было бы сказать, что близость его отъѣзда печалила его хозяевъ. Все же они по своему относились къ нему хорошо и гордились имъ.

-- "Вы, вѣрно, такого англичанина никогда и не видали", разсказывали они своимъ знакомымъ.-- "Удивительно, какой онъ гордый и неприступный. Рта не раскрываетъ. Ужъ дѣти то до чего присмирѣли съ тѣхъ, поръ какъ онъ у насъ. Не узнать ихъ совсѣмъ. Замѣчательный человѣкъ -- дѣйствительно, настоящій англичанинъ!"

Наконецъ, пришло письмо отъ м-ссъ Фордъ. Она сообщала, что заканчивая свое путешествіе, пріѣхала въ Севастополь и поѣдетъ домой черезъ Россію. По дорогѣ она захватитъ его съ собой въ Москвѣ.

-- "Воображаю, какъ ты радъ будешь вернуться домой", писала она, "проживъ столько времени среди такихъ невозможныхъ людей!"

Почему, когда онъ читалъ письмо жены, у него было ясно выраженное чувство, точно она какая-то не настоящая?... Ему, конечно, давно пора вернуться въ Англію. Онъ сталъ ждать съ нетерпѣніемъ -- и вмѣстѣ съ тѣмъ съ какой то странной тревогой -- пріѣзда жены.

IV.

М-ссъ Фордъ пріѣхала. Она была очень живая маленькая женщина, готовая всегда точно заклевать весь міръ. Она изящно одѣвалась и производила такое впечатлѣніе, точно больше всего терпѣть не могла попусту тратить время. Она даже говорила какими то обрубленными фразами.

-- "Вотъ и я", объявила она мужу. "Отъѣздъ завтра въ 10.30. Необходимо. Обѣщала Андерсонамъ быть на свадьбѣ дочки. Бѣдный, какой у тебя видъ! Нужно будетъ заказать тебѣ новое платье".

Ея появленіе на ужинѣ у Ивановыхъ произвело угнетающее впечатлѣніе. Она говорила громко и рѣзко, глядя черезъ плечо Марьи Егоровны, которая съ перваго же взгляда почувствовала къ ней острую непріязнь. Это было тѣмъ удивительнѣе, что Марья Егоровна никогда ни къ кому дурно не относилась. Вся семья возненавидѣла м-ссъ Фордъ, и для дѣтей она на долгіе годы осталась въ воспоминаніи воплощеніемъ чудовищнаго деспотизма. Дядѣ Антону она такъ непонравилась, что онъ за весь ужинъ не сказалъ ни слова и только бормоталъ потомъ весь вечеръ про себя:-- "Бѣдный мой другъ! Какой онъ несчастный!"

Самымъ удивительнымъ было то, что въ свѣтѣ открывшейся Ивановымъ м-ссъ Фордъ, самъ капитанъ, который въ теченіи всей зимы казался какимъ то пугаломъ, представился имъ жертвой. Ивановы вдругъ почувствовали, что всей душой къ нему привязались. Они не могли примириться съ тѣмъ, что его увезетъ отъ нихъ эта ужасная жена. Неужели же онъ дѣйствительно уѣдетъ завтра? Они вѣдь такъ къ нему привыкли, такъ его полюбили -- больше чѣмъ, всѣхъ англичанъ, жившихъ у нихъ.

Самъ Джонъ Фордъ былъ въ очень странномъ состояніи духа. То чувство, которое онъ испыталъ при чтеніи письма отъ жены, непонятнымъ образомъ усиливалось. Когда она обращалась къ нему, ему казалось, точно онъ смотритъ на что-то въ зеркалѣ. Если зеркало убрать, то вмѣстѣ съ нимъ исчезнетъ и отраженіе. Она сдѣлалась для него какимъ то тяжелымъ воспоминаніемъ, подобно висящей на стѣнѣ старой фотографической группѣ школьныхъ товарищей. Къ тому же онъ ясно чувствовалъ, что ему не хочется уѣзжать завтра. Тотъ страхъ, который съ каждымъ днемъ надвигался на него, подступилъ къ нему теперь совсѣмъ близко.-- "Я дѣйствительно окажусь въ дуракахъ, если не возьму себя въ руки", говорилъ онъ себѣ, глядя на жену.

Уходя къ себѣ въ комнату, онъ взглянулъ на дядю Антона и подумалъ съ глубокимъ внутреннимъ изумленіемъ:-- "Кажется, онъ одинъ только и знаетъ, каковъ я на самомъ дѣлѣ!"

Онъ провелъ всю ночь безъ сна рядомъ съ женой, которая продолжала казаться ему не существующей, не настоящей. Онъ коснулся ногой ея ноги и у него было такое чувство, точно его заставляютъ прочесть наизусть латинскіе стихи, которые онъ училъ, въ школѣ. Когда утренняя заря освѣтила ея лицо, онъ почувствовалъ внезапное страстное желаніе вскочить и убѣжать безъ. оглядки куда-нибудь въ самое сердце Россіи и потеряться тамъ навсегда.

Онъ, конечно, не убѣжалъ -- слишкомъ сильны были въ немъ привычки прошлаго. Но прощаніе съ Ивановыми было очень тяжелое. М-ссъ Фордъ быстро и весело попрощалась со всѣми и почувствовала глубокое облегченіе при мысли, что уже никогда больше не увидитъ этихъ ужасныхъ людей.

-- "Скорѣе, Джонъ! Ѣдемъ. Мы опоздаемъ на поѣздъ".

Капитанъ Фордъ стоялъ съ болѣе "англичанистымъ" видомъ, чѣмъ когда либо.-- "Иду, иду", отвѣтилъ онъ. Онъ точно ждалъ, чтобы она ушла первая, какъ будто еще собирался сказать нѣчто такое, чего не могъ сказать при ней. Но когда она вышла, все, что онъ сказалъ, было: "Well, well, прощайте, Марья Егоровна. Я вамъ очень признателенъ. Прощайте!"

Онъ похлопалъ по плечу дѣтей. Дядя Антонъ подошелъ было къ нему, потомъ остановился и, быстро пройдя къ себѣ въ комнату, заперъ за собою дверь. Капитанъ Фордъ окинулъ всѣхъ членовъ семьи въ первый разъ на ихъ памяти мягкимъ и нѣжнымъ взглядомъ и быстро побѣжалъ внизъ по лѣстницѣ, точно боясь погони

-- "Прощайте... до свиданія!" кричали ему вслѣдъ дѣти.

Внизу ждалъ автомобиль и м-ссъ Фордъ уже сидѣла въ немъ.

-- "Боже, какіе несносные люди!" возмущалась она. "Мы едва поспѣемъ къ поѣзду".

Моторъ уже двинулся съ мѣста, какъ вдругъ капитанъ Фордъ высунулся изъ окна и остановилъ его.

-- "Я что то забылъ", сказалъ онъ женѣ.

Онъ выскочилъ изъ автомобиля, помчался внизъ по улицѣ, вбѣжалъ въ домъ и позвонилъ въ квартиру Ивановыхъ. Ему открыла Маша. Пробѣжавъ мимо нея, онъ вошелъ, не стучась, въ комнату дяди Антона. Дядя Антонъ стоялъ у окна и смотрѣлъ на улицу. Онъ обернулся.

-- "Я-я"... запыхавшись проговорилъ Фордъ, "я съ вами не попрощался". Онъ протянулъ дядѣ Антону обѣ руки. Дядя Антонъ крѣпко пожалъ ихъ, потомъ медленно и торжественно трижды поцѣловалъ Форда.

Его еще никогда въ жизни не цѣловалъ ни одинъ мужчина -- даже его отецъ и братъ. Въ Англіи такія "сентиментальности" считаются оскорбительными для мужского достоинства. Но теперь капитанъ Фордъ былъ уже не прежній. Онъ только сказалъ, все еще едва переводя духъ:

-- "Я вернусь... Знайте, что я вернусь!"

-- "Я знаю", отвѣтилъ дядя Антонъ.

Капитанъ Фордъ быстро ушелъ и черезъ минуту сидѣлъ уже въ автомобилѣ.

-- "Что за безобразіе, Джонъ!.. Мы опоздаемъ на поѣздъ".

Онъ ничего не отвѣтилъ женѣ. Онъ глядѣлъ въ окно. Въ воздухѣ чувствовалось первое теплое дуновеніе весны. По улицамъ текли воды и въ нихъ отсвѣчивалось голубое небо. Икона надъ Лубянскими воротами сверкала на солнцѣ. Воздухъ былъ полонъ звона колоколовъ и трамвайныхъ звонковъ. Рядъ ларьковъ съ деревянными игрушками и пестрыми фарфоровыми украшеніями отражался въ лужахъ.

Капитанъ Фордъ громко вздохнулъ и качнулъ головой въ отвѣтъ на свои собственныя мысли. Онъ зналъ, что врагъ его настигъ -- и его это только радовало.

Перев. съ рукописи Зин. Венгеровой.
"Современникъ", кн.X, 1915