Кончинский Тадеуш - Погибающий Иерусалим

ПОГИБАЮЩІЙ ІЕРУСАЛИМЪ.

Разсказы Тадеуша Кончинскаго.

Tadeusz Konczynski. "Giniąca Jerozolimo".

I. Миссія Ананіи.

Вечеромъ въ Іерусалимъ пришли страшныя вѣсти. Римскія войска со всѣхъ сторонъ надвигаются къ священному городу: пятый легіонъ идетъ черезъ Эммаусъ, десятый черезъ Іерихонъ, а во главѣ боевыхъ силъ союзниковъ и четырехъ остальныхъ легіоновъ идетъ самъ Титъ, сынъ Веспасіана, и везетъ съ собой тяжелыя осадныя машины и значительные боевые запасы.

Вскорѣ бѣглецы изъ деревни Гаватсаулъ донесли, что римскій вождь разбилъ на ночь временный лагерь въ Шиповой долинѣ на разстояніи тридцати стадій отъ стѣнъ столицы.

Надъ городомъ на крыльяхъ мрачной ночи, гремѣло пророчество Іереміи: "и не было въ день гнѣва Господня никого, кто бы уцѣлѣлъ и остался".

Страхъ, паническій страхъ овладѣлъ милліоннымъ населеніемъ. Пока до Іерусалима доносились лишь отголоски осады далекихъ городовъ, пока тараны и осадныя машины разрушали стѣны и башни Іотапаты, дѣйствительность казалась еще очень далекой. Такой далекой, какъ велика была гордость священнаго города и Храма Господня. Но теперь дрогнули всѣ сердца, а глаза закатились и покрылись бѣльмами ужаса.

Цѣлую ночь никто не спалъ въ Іерусалимѣ. Въ сотняхъ тысячъ домовъ рыданія старцевъ пробуждали отъ сна младенцевъ. Со стѣнъ замка Антонія, изъ колоннады Храма, изъ Верхняго и Нижняго города, изъ башенъ женщинъ и Псефиносъ {По-еврейски -- Холмъ Саула.} воины смотрѣли вдаль, протирая заспанные, отяжелѣвшіе и изнуренные ужасами братоубійственной войны глаза.

Тѣмъ болѣе поразился Элеазаръ, вождь зилотовъ {Зилотами (ревнителями) называлась партія, особенно заботившаяся о строгомъ соблюденіи буквы закона и о чистотѣ нравовъ.-- Прим. пер.}, сдѣлавшій изъ храма Соломонова свой вооруженный лагерь, когда ему доложили, что какой-то еврей желаетъ непремѣнно видѣться съ нимъ лично, но ни за что не хочетъ сказать своего имени.

"Можетъ быть, онъ бѣжалъ изъ римскаго лагеря?" -- подумалъ тиранъ и приказалъ его впустить.

Черезъ минуту передъ Элеазаромъ стоялъ высокій мужчина съ обильной черной растительностью, аскетическимъ лицомъ и проницательно смотрѣлъ на него сверкающими глазами, полными словно сіяющихъ лучей.

-- Кто ты такой?-- спросилъ тиранъ.

-- Я Ананія, сынъ Машалоса.

-- Чего ты хочешь?

Пришелецъ посмотрѣлъ на него спокойнымъ, увѣреннымъ взглядомъ и сказалъ:

-- Союза между народомъ и Господомъ.

Элеазаръ насмѣшливо улыбнулся.

-- Ты плохо знаешь Священное Писаніе, -- отозвался онъ: -- союзъ заключенъ давнымъ давно между мною и Господомъ. Я заступаю народъ. Ты развѣ не знаешь, гдѣ ты находишься и гдѣ мой лагерь?

Ананія закрылъ глаза и съ горечью произнесъ:

-- Я знаю, кто ты и гдѣ ты находишься. Подъ ногами твоими полъ покоевъ первосвященника.

-- Развѣ это не доказательство, что Господь со мной? Развѣ кто-нибудь до меня былъ такъ близокъ къ Господу, какъ я? Развѣ не рухнула бы на меня крыша храма, если бы сердце мое и мысли мои были полны лукавства? Иди и обращай другихъ, людей Іоанна и Симона. Меня же оставь въ покоѣ. Самозванныхъ пророковъ я не люблю и всегда велю стегать ихъ кнутами на ступеняхъ Храма. Бѣги же прочь отсюда, бѣдный человѣкъ, пока я еще спокоенъ.

Но Ананія не двигался.

-- Элеазаръ, сынъ Симона, -- заговорилъ онъ повышеннымъ голосомъ,-- я не такой, какъ многіе изъ ложныхъ пророковъ, которые за одинъ талантъ готовы продать весь законъ Господень. Я сорокъ дней постился въ Шиповой долинѣ и Господь говорилъ со мною..

Вождь зилотовъ поколебался. Пламя гнѣва уже загорѣлось въ его глазахъ, но онъ преодолѣлъ себя и спросилъ:

-- Ты видѣлъ войска Тита? Видѣлъ его самого?

-- Господь велѣлъ мнѣ итти, чтобы я возвѣстилъ слова его раньше, чѣмъ минетъ ночь въ долинѣ Шиповъ. Слушай, что я скажу тебѣ.

Тиранъ вскочилъ съ мѣста и, блѣдный отъ гнѣва, указалъ ему на двери.

-- Уходи скорѣе, если ты не хочешь видѣть свою кровь на собственной шкурѣ.

Ананія поднялъ вверхъ руки и воскликнулъ:

-- Кожа моя изсохла отъ голода, выгорѣла отъ солнца. Не страшны мнѣ никакія муки. Я говорю тебѣ, Элеазаръ, сынъ Симона, да будетъ миръ между тобою, Іоанномъ и Симономъ, дабы вы не оскверняли мечей своихъ въ братоубійственной войнѣ, а обратили бы свое оружіе противъ общаго врага. Сдѣлайте такъ, и Господь, едва наступитъ заря, дастъ побѣду въ мои руки.

Вождь зилотовъ глубоко задумался. Онъ хорошо зналъ безграничную дерзость и отвагу людей, охваченныхъ религіознымъ экстазомъ. Вѣдь изъ такихъ именно фанатиковъ собралъ онъ свои войска, ведя ихъ противъ всѣхъ, кто не повиновался ему и не шелъ за нимъ.

-- Съ кѣмъ ты будешь бороться?-- невольно спросилъ онъ.

-- Съ Титомъ!-- крикнулъ Ананія сдавленнымъ голосомъ.

Тиранъ задрожалъ. Мысль, что римскій вождь можетъ погибнуть отъ руки еврея, охваченнаго жаромъ Господнимъ, ослѣпила его.

Почти смиренно взглянулъ онъ на человѣка, провозглашавшаго такую страшную, такую великую вещь.

-- И чего же ты хочешь?-- спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ, притворяясь, что не понялъ его предыдущихъ словъ.

Тогда Ананія заговорилъ, полузакрывъ глаза, вслушиваясь въ голоса своей души:

-- Три тирана нашего города изберутъ своимъ вождемъ Господа Силъ. Ибо, какъ вихрь колесницы Его, словно орлы -- кони Его. И не станутъ они избивать своихъ братьевъ въ междоусобной борьбѣ, обильной кровопролитіемъ, не станутъ жечь ихъ амбаровъ, полныхъ зерна, не станутъ чинить никакого насилія надъ ихъ имуществомъ и женами ихъ, а станетъ городъ, какъ одинъ лагерь, а воины его, какъ единое войско. И не станутъ они выставлять другъ противъ друга стражу на гибель свою, но выставятъ ее противъ общаго врага римскаго, дабы наслѣдство ваше не перешло къ чужимъ, дома ваши не стали домами чужеземцевъ. Это сказалъ мнѣ Господь Силъ, когда я стоялъ на молитвѣ, и повелѣлъ мнѣ возвѣстить вамъ всѣмъ то же.

Элеазаръ думалъ:

"Если станется такъ, и человѣкъ этотъ склонитъ по слову своему Іоанна и Симона, которыхъ я побѣждаю и не могу окончательно побѣдить, то кто же будетъ командовать всѣми, какъ не я, коль скоро я создалъ для себя изъ Храма непреодолимую твердыню? И черезъ кого, какъ не черезъ меня, который такъ ревнуетъ о чистотѣ нравовъ и обычаевъ Израиля, дастъ Господь спасеніе? Развѣ войска Іоанна и Симона не станутъ моими войсками, а весь городъ моей партіей? И -- кто можетъ знать -- не послалъ ли Господь этого человѣка для славы моей какъ разъ въ тотъ моментъ, когда враги мои потеряли голову отъ страха, передъ лицомъ надвигающагося Тита?"

Онъ обратился къ пришельцу и сказалъ ему:

-- Да станется по слову твоему и велѣнію Того, Кто черезъ тебя говоритъ. Едва наступитъ заря, я мечъ свой вмѣстѣ съ тобой обращу противъ римлянъ, дабы отдалъ ихъ Господь въ руки наши. И да станется миръ между мною и Іоанномъ, между мною и Симономъ, миръ между Симономъ и Іоанномъ, и общій нашъ мечъ и сила наша обратятся противъ враговъ съ запада. Если слова мои говорятся на вѣтеръ только, то пусть Господь Силъ поразитъ болѣзнью кожу мою, изсушитъ кости мои.

Ананія поднялъ руки вверхъ и молился.

-- Ананія, сынъ Машалоса -- добавилъ тиранъ Элеазаръ, самъ глубоко взволнованный -- стань передъ лицомъ Іоанна и лицомъ Симона и возвѣсти имъ то, что говорилъ мнѣ, и то, что я сказалъ тебѣ и каково велѣніе Господне.

Пришлецъ поклонился и вышелъ отъ вождя. Стража повела его мимо жертвенника внизъ черезъ дворы, къ мощнымъ ступенямъ храма.

Ночь была темная, беззвѣздная.

Часто они попадали ногой въ лужи крови, или натыкались на груды мертвыхъ тѣлъ.

-- Неужели столько молящихся?-- спросилъ Ананія стражу -- прибыло въ Іерусалимъ, и приносятъ такія обильныя жертвы, что огонь не успѣваетъ поглотить ихъ, и кровь ихъ остается поверхъ земли?

-- Гдѣ ты былъ, человѣкъ? спросили его насмѣшливо.

-- Я каялся и молился сорокъ дней въ пустынѣ, -- отвѣтилъ вдохновенный пришелецъ.

-- Ха-ха-ха!-- раздался грубый смѣхъ воиновъ.

-- Значитъ, ты не знаешь -- объяснилъ ему одинъ,-- что люди Іоанна изъ Гишалы, стараются вытѣснить насъ изъ Святыни Господней и постоянно нападаютъ на насъ? Они выставили противъ насъ катапульты и баллисты. Молящихся они еще пропускаютъ, беря съ нихъ выкупъ, но зато не обращая ни на что вниманія; они мечутъ пики и камни даже во время всесожженія и убиваютъ у жертвенника одинаково, какъ нашихъ воиновъ на стѣнахъ, такъ священниковъ и молящихся. Это ихъ кровь и ихъ тѣла гніютъ вокругъ. У насъ нѣтъ времени для сжиганія или погребенія труповъ, мы должны бороться съ оружіемъ въ рукахъ.

Ананія остановился посрединѣ жертвеннаго двора, поднялъ вверхъ руки, молился и жгучія слезы залили его исхудалое, аскетическое лицо. Наконецъ, они очутились внизу.

Тутъ стража предоставила Ананію самому себѣ.

-- Иди прямо впередъ. Ноги сами приведутъ тебя къ замку Антонія -- посовѣтовали они ему на прощаніе.

Ананія поблагодарилъ и двинулся впередъ.

Глубокое удивленіе охватило его. Какъ это могло случиться, чтобы между Храмомъ и замкомъ, занимаемымъ Іоанномъ, не было никакихъ построекъ? Вѣдь, когда онъ покидалъ Священный Городъ, удаляясь въ пустыню, то здѣсь находился цѣлый кварталъ, густо заселенный?

И дѣйствительно, какъ только можно было глазомъ окинуть, ничего не было замѣтно, никакихъ построекъ. Онъ натыкался на какія-то колоды, попадалъ въ какія-то ямы.

Ананія повернулъ направо, миновалъ мостъ и вдали замѣтилъ очертанія дворца Асмонеевъ, внизу же, подъ собой, онъ увидалъ пылающіе огни передъ замкомъ Антонія. Ужасъ охватилъ Ананію. Онъ не узнавалъ мѣстности. Вѣдь налѣво отъ него должны были быть большія постройки, богатые магазины и склады. Между тѣмъ глаза его не замѣчали даже слѣда какихъ либо построекъ или амбаровъ.

Ананія протеръ глаза разъ, другой.

-- Глаза мои обманываютъ меня? Вѣдь вокругъ меня равнина?-- спрашивалъ онъ себя.

Дрожа всѣмъ тѣломъ, онъ подбѣжалъ къ воинамъ, стоявшимъ на стражѣ у замка.

-- Тутъ ли Антоній?-- спрашивалъ онъ ихъ съ ужасомъ.

-- Тутъ, бродяга -- услышалъ онъ грубый отвѣтъ.

А другой спросилъ его:

-- Ты что несешь -- деньги для вождя или свою шкуру для выдѣлки?

-- Я прохожу съ вѣстями о Титѣ,-- тихо отвѣтилъ Ананія, словно стыдясь своихъ словъ.

Воины переглянулись.

-- Дайте его намъ!-- крикнули издалека, когда вѣсть о приходѣ Ананіи разошлась среди стражи.

Пустынникъ не слышалъ ни насмѣшекъ, ни призывовъ. Туманъ застилалъ его душу.

-- Господь Силъ!-- воскликнулъ онъ громко,-- неужели я потерялъ зрѣніе? За что Ты караешь меня такъ жестоко?

Потомъ онъ умоляюще обратился къ солдатамъ, грѣвшимся у огня:

-- Скажите мнѣ, молю васъ, правда ли, что это замокъ Антонія и что его я вижу передъ собой?

Грубый смѣхъ раздался среди солдатъ.

-- Какъ же это не Антонія,-- сжалился одинъ надъ нимъ,-- когда тутъ находится нашъ вождь изъ Гишалы?

Ананія протеръ глаза.

-- Гдѣ же тотъ богатый кварталъ, который находился въ Долинѣ Тиропойонъ?

-- Ха-ха-ха!-- смѣялись вокругъ.

Одинъ изъ солдатъ схватилъ его за плечо и спросилъ насмѣшливо:

-- Ого -- ого! Да кто ты такой? Ужъ не купчикъ ли, который торговалъ лакомствами и золотомъ у стѣнъ Святыни? Ужъ не хочешь ли ты поймать насъ на словахъ, гдѣ мы спрятали добычу? А не хочешь-ли ты поплясать на палкѣ надъ огнемъ?

Но одинъ изъ солдатъ, болѣе сострадательный, вступился за него:

-- Оставьте его въ покоѣ. Онъ очевидно потерялъ разумъ. Не помнитъ того, что было.

Ананія схватилъ солдата за руку и цѣлуя его въ желѣзный наплечникъ, просилъ:

-- Говори, что тутъ было. Я сорокъ дней не былъ въ святомъ городѣ.

Солдаты подозрительно посмотрѣли на Ананію, но его вдохновенное лицо подкупило вступившагося за него.

-- Смотри, все, что здѣсь было между наружными стѣнами Храма и дворцомъ Асмонеевъ, всѣ эти магазины, склады, жилые дома -- все пожралъ огонь.

-- Кто сжегъ?-- спросилъ Ананія.

Снова безумный смѣхъ охватилъ солдатъ.

-- Нашъ вождь, Іоаннъ изъ Гишалы.

-- Зачѣмъ?

-- Ты нелѣпый человѣкъ, разъ не можешь догадаться самъ -- зачѣмъ. Чтобы намъ было легче добраться до шкуры Элеазара, который заперся въ Храмѣ. Теперь между нами и Храмомъ равнина, на которой лукавымъ зилотамъ уже негдѣ прятаться и нападать на насъ изъ-за угла.

Ананія онѣмѣлъ. Мракъ и холодъ насквозь проникали его душу. Могучіе тиски боли сжали его ослабѣвшее сердце и сдавливали его съ страшной силой. Онъ смотрѣлъ вокругъ блуждающимъ взглядомъ.

-- Ведите его къ начальнику, къ Іоанну!-- раздались голоса вокругъ.

Подталкиваемый со всѣхъ сторонъ, награждаемый тумаками, не сознавая, что съ нимъ творится, онъ очутился въ нижнихъ комнатахъ Антонія, сложённыхъ изъ толстаго камня и биткомъ наполненныхъ боевыми припасами и снарядами.

Передъ нимъ былъ мужчина невысокаго роста, плотный, плечистый, смотрѣвшій исподлобья. Верхніе бѣлые зубы его торчали впередъ и захватывали даже нижнюю губу.

-- Откуда ты?-- рѣзко спросилъ Іоаннъ изъ Гишалы.

-- Ананія, сынъ Машалоса, родомъ изъ Іерусалима.

-- Имѣешь семью здѣсь?

-- Старуху мать.

-- Никого больше?

-- Нѣтъ.

-- Имѣешь имущество?

-- Да.

-- Много?

-- Нѣсколько талантовъ.

-- Отдашь его въ пользу моихъ солдатъ!

-- Отдамъ его на войну съ римлянами.

Ананія поднялъ вверхъ свое аскетическое лицо. Имъ овладѣло глубокое волненіе, онъ смотрѣлъ свѣтлымъ вдохновеннымъ взглядомъ на стоявшаго передъ нимъ военачальника.

Тотъ прикусилъ зубами нижнюю губу, а потомъ бросилъ отрывистымъ голосомъ:

-- Дашь его мнѣ на войну съ врагомъ.

Но пришлецъ смотрѣлъ на Іоанна пристальнымъ, глубокимъ взглядомъ.

-- Съ которымъ?-- спросилъ онъ протяжно.

Іоаннъ переступилъ съ ноги на ногу. Рѣсницы его задрожали отъ сдерживаемаго гнѣва.

-- Замолчи!-- крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ,-- а не то пойдешь на пытку.

Но Ананія словно не слышалъ этой угрозы и заговорилъ громко:

-- Черезъ меня тебѣ говоритъ Господь, Іоаннъ изъ Гишалы, сынъ Деви. Соедини свою руку и мечъ съ рукой Элеазара и рукой Симона. Не помни того, что было вчера, сотвори миръ между народомъ и Господомъ, а тогда Господь черезъ руки мои дастъ вамъ побѣду надъ Титомъ.

Тиранъ посмотрѣлъ на него, прищуривъ глаза, потомъ произнесъ холоднымъ тономъ:

-- Это все?

Ананія продолжалъ:

-- Элеазаръ, которому я объявилъ волю Господню, посылаетъ меня къ тебѣ, Іоаннъ изъ Гишалы, и говоритъ, что онъ исполнитъ велѣніе Господне и выставитъ стражу свою не противъ тебя, а противъ врага съ запада. На разсвѣтѣ Титъ тронется изъ Шиповой Долины и будетъ отданъ въ руки наши, если трое станутъ за одного и одинъ за весь народъ. Такъ повелѣлъ Господь.

Тиранъ оперся всѣмъ своимъ тѣломъ на рукоять меча, вбитаго остреемъ въ полъ, и спросилъ пришельца, словно ненарокомъ:

-- Отдаешь ли имущество?

-- Отдамъ его на войну съ римлянами.

-- Въ мои руки.

-- Въ твои руки, если станешь за трехъ.

Легкая, злобная улыбка, почти незамѣтная для окружающихъ, проскользнула по губамъ тирана.

-- Стану за трехъ,-- отвѣтилъ онъ холодно,-- если такова воля Господа Силъ. Иди и повтори велѣніе Господне Симону, дабы на разсвѣтѣ мы общими силами ударили на врага.

А въ душѣ онъ думалъ:

-- "Я притаюсь. Сниму стражу у Храма, въ которомъ заперся Элеазаръ и противъ Нижняго Города, откуда на меня нападаетъ Симонъ. Пусть говорятъ люди въ городѣ, что хочу мира. И тогда ни одинъ изъ нихъ не осмѣлится напасть на меня. А какъ только мы одержимъ хотя бы небольшую побѣду надъ римлянами, и одинъ изъ нихъ станетъ менѣе осторожнымъ, я овладѣю либо Храмомъ, либо Нижнимъ Городомъ и тѣмъ усмирю моихъ непримиримыхъ враговъ.

Громко же онъ отдалъ слѣдующее приказаніе стражѣ:

-- Ведите этого вдохновеннаго мужа къ стражѣ Симона и отдайте его въ ихъ руки, оказывая ему достойную почесть.

И сталось такъ, что Ананія-пустынникъ шелъ посреди войскъ Іоанна изъ Гишалы, и опускали передъ нимъ оружіе десятники и сотники и гулъ привѣтствій встрѣчалъ и провожалъ его до послѣднихъ постовъ.

Оттуда уже по крутымъ, извилистымъ улочкамъ они быстро направились въ сторону Верхняго Города. Было уже далеко по полуночи и вскорѣ долженъ былъ начаться восходъ солнца.

Не успѣли они миновать кварталовъ верхняго предмѣстья и еще далекій путь предстоялъ имъ до дворца Ирода, въ которомъ была, главная квартира тирана Симона, сына Поры, какъ яркій блескъ ослѣпилъ глаза Ананіи.

-- Развѣ мы на востокъ идемъ и день уже начинается -- воскликнулъ онъ истомленнымъ голосомъ,-- или вечернее солнце забыло зайти надъ Іерусалимомъ, стыдясь его паденія, и свѣтитъ кровавымъ заревомъ?

Люди Іоанна ничего не отвѣтили.

Въ глазахъ ихъ горѣлъ суровый гнѣвъ и ожесточеніе.

Зарево росло по мѣрѣ того, какъ они приближались. Снизу по главной улинѣ съ раздирающими криками муки и отчаянія бѣжала черная толпа.

Нѣсколько человѣкъ пробѣжало мимо нихъ въ паническомъ страхѣ, бросая оружіе при видѣ стражи.

-- Это наши люди,-- сказалъ одинъ изъ солдатъ Іоанна,-- они не узнаютъ насъ.

Стража остановила старика, который бросился передъ ними на колѣни, судорожно сжимая руки двухъ мальчиковъ, бѣжавшихъ вмѣстѣ съ нимъ.

-- Милости,-- рыдалъ старикъ,-- я братъ вашъ, той же самой іудейской крови. Не пачкайте мои сѣдины кровью. Я веду отроковъ Исаіи, королевской крови. Отца ихъ убили во время жертвоприношенія. Теперь люди Симона убили ихъ мать и сожгли домъ. Милости къ моимъ сѣдинамъ и для этихъ слабыхъ цвѣтковъ.

Ананія хотѣлъ говорить со старикомъ, но ему не далъ начальникъ отряда.

-- Надо сойти съ пути толпы, иначе мы не успѣемъ достать мечи, какъ насъ уже собьютъ и раздавятъ.

Стража повернула въ темный переулокъ, и ужасный видъ разостлался передъ ними.

Казалось, что горитъ полгорода. Багровыя тучи, разсыпая золотой, искристый дождь, носились надъ городомъ, усиливаясь съ каждой минутой. То изъ одной, то изъ другой крыши вырывался сначала одинъ, а потомъ другой языкъ пламени, и вскорѣ острый столбъ огня захватывалъ все живое и мертвое въ свою власть. Адскій стонъ толпы, убѣгающей отъ огня и меча, звѣринымъ воемъ наполнялъ умирающую ночь.

Ананія разорвалъ свои одежды и разразился рыданіями.

-- Городъ Давида,-- рыдалъ онъ,-- городъ Соломона, до какого паденія дошелъ ты? Господь обратилъ все противъ тебя и ускорилъ время твое, дабы погибли безвозвратно твое величіе и пышность и ты унизился среди народовъ. О, Іерусалимъ, Іерусалимъ, попалъ ты въ руки четырехъ враговъ и чужеземецъ-римлянинъ сталъ среди нихъ овцой, а львомъ, леопардомъ и волкомъ являются твои же собственные тираны.

Онъ упалъ на землю и посыпалъ прахомъ свою голову.

Огромная людская волна сбившихся въ одну массу женщинъ, дѣтей и старцевъ мчалась, какъ илъ, гонимый наводненіемъ. Глаза всѣхъ закатились отъ безумнаго страха, всѣ уста были открыты съ пронзительнымъ крикомъ, всѣ руки протянуты впередъ въ поискахъ пути, и спасенія, всѣ ноги давили и топтали все, что попадалось имъ на пути, хотя бы тѣла своихъ матерей.

Солдаты Іоанна переговаривались между собою, и наконецъ начальникъ отряда подошелъ къ Ананіи и крикнулъ ему:

-- Возвращайся съ нами въ Антонію! За толпой слѣдуетъ Симонъ со всѣми своими людьми. Оставаться здѣсь невозможно, добраться до него сегодня тоже немыслимо, бѣги съ нами! Симонъ жжетъ кварталы нашихъ сторонниковъ!

Ананія просилъ ихъ измученнымъ, рыдающимъ голосомъ:

-- Да исполнится судьба моя! Вы дѣлайте, что вамъ надлежитъ.

Солдаты моментально покинули его, мечами и стилетами прокладывая себѣ путь среди наводненія бездомныхъ бѣглецовъ.

Наконецъ, изъ чудовищныхъ глубинъ пылающаго города вынырнули вооруженные отряды.

Когда они приблизились къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ Ананія, тотъ вскочилъ съ земли и, охваченный безуміемъ вдохновенія, побѣжалъ навстрѣчу войскамъ.

-- Стойте!-- крикнулъ онъ переднимъ рядамъ.-- Іерусалимъ кричитъ моими устами. Титъ у воротъ города. Іерусалимъ кричитъ моими устами!

Страшная мука и страданіе, звучавшія въ его крикѣ, поразили солдатъ, наполнили дрожью ихъ сердца. Они остановились, растерянные.

-- Ведите меня къ Симону, сыну Поры. Я пророкъ судьбы, идущей мнѣ вослѣдъ, судьбы Іерусалима и вашей судьбы. Ведите меня скорѣе, пока не наступилъ разсвѣтъ.

Но самъ Симонъ уже подъѣзжалъ къ нимъ на конѣ, покрытомъ красивымъ чепракомъ.

-- Что тутъ такое?-- крикнулъ онъ своимъ людямъ.

Въ ту же минуту Ананія съ развѣвающимися волосами, подскочилъ къ его лошади, схватилъ ее за узду и кричалъ съ нечеловѣческой силой:

-- Симонъ, сынъ Поры, тиранъ Іерусалима, трое васъ раздѣлило Священный Городъ. Римлянинъ уже у стѣнъ города, а вы купаетесь въ крови гражданъ и жжете дома своихъ братьевъ, позорите святилища и прахъ царей. Симонъ, Господь гласитъ моими устами. Смирись, склони долу свою преступную голову. Бейся тѣломъ о ступени Храма, моли суда Господня надъ собой за зло совершонное тобою. Недостойны и опорочены руки твои, чтобы бороться съ римлянами. Проклятъ весь родъ твой до послѣдняго поколѣнія.

Бѣшенство охватило тирана. Онъ хотѣлъ поразить Ананію мечомъ, но конь, испуганный страшнымъ видомъ пророка и его голосомъ, сталъ на дыбы и бросился въ сторону.

Пустынникъ съ нечеловѣческой силой осадилъ коня на мѣстѣ и кричалъ:

-- Я слуга Господа и вѣстникъ воли Его. Конецъ тебѣ и всѣмъ тиранамъ. Богъ Израиля, проклялъ васъ, какъ вереды на тѣлѣ Іудеи, и зоветъ мстителей изъ отверстыхъ могилъ.

Его охватилъ религіозный экстазъ.

-- Встанутъ мертвые и будутъ защищать Священный Городъ, соединятъ свои руки съ десницей Господней. А вамъ всѣмъ погибель и жестокая, безпощадная смерть!

Испуганный скакунъ вырвался изъ рукъ Ананіи, сталъ на дыбы и свалился вмѣстѣ съ сѣдокомъ.

Страшный крикъ раздался среди солдатъ, но Симонъ поднялся изъ-подъ лошади, и, бѣлый отъ бѣшеной злости и боли, крикнулъ своимъ:

-- Возьмите этого пророка и бросьте его въ огонь! Пусть мчится на небо въ огненной колесницѣ! Я добрый... Освѣщаю дорогу римлянамъ, чтобы они поскорѣе пришли подъ наши мечи. А ты, пророкъ, вѣщай намъ въ огнѣ!

Насмѣшливый, злой смѣхъ нѣсколькихъ тысячъ солдатъ многоголосымъ эхо раздался среди падающихъ домовъ и гула пожара.

Сто рукъ подняло Ананію, сто рукъ подкинуло его вверхъ. Тѣло пустынника описало въ воздухѣ крутую дугу и скрылось въ безднѣ вспыхнувшаго пламени.

II. Праздникъ опрѣсноковъ.

Ездра, сынъ Нави, прибылъ въ Іерусалимъ изъ далекой Александріи на праздникъ Пасхи.

Онъ впервые былъ въ священномъ городѣ, о которомъ дѣдъ и отецъ его говорили ему, какъ о міровомъ чудѣ.

Съ той минуты, когда онъ съ Голубиной Скалы увидалъ городъ Давида и Соломона, когда глаза его ослѣпилъ блескъ Храма Господня, построеннаго изъ бѣлаго камня, съ золотой крышей, онъ все время дрожалъ отъ волненія и плакалъ отъ трогательной радости. Никто изъ путниковъ не могъ дознаться отъ него причинъ его глубокой скорби, да и самъ онъ былъ не въ состояніи понять, что съ нимъ творится.

Зазвучали самыя глубокія и волнующія струны его души, спавшія непробудно въ теченіе всей его трудовой жизни, пока не коснулся ихъ своими крыльями великій моментъ восторга.

Словно дитя, шелъ онъ къ городскимъ воротамъ, нѣмой и равнодушный ко всему окружающему, и совершенно не понималъ, что съ нимъ творится. Его не поразила та торопливость, съ какой стража у воротъ совершала осмотръ пилигримовъ; не возбудили въ немъ никакого страха крики: "Римляне идутъ къ Іерусалиму"; не возмутился онъ даже и тогда, когда люди Іоанна забрали у него изъ узелковъ всѣ золотыя монеты, не оставивъ даже и мѣдныхъ. Онъ только все улыбался и плакалъ. Онъ готовъ былъ цѣловать руки тѣхъ, которые его толкали и осматривали. Лица стражей казались ему удивительно нѣжными, несмотря на ихъ суровое выраженіе. Въ блескѣ ихъ мечей и щитовъ отражалось нѣчто отъ сіянія Храма Господня.

Только тогда, когда одинъ изъ стражи схватилъ его за плечи и попытался стащить съ него длинный узкій свертокъ, Ездра кротко придержалъ его за руку и попросилъ:

-- Оставь только это.

-- Показать!-- раздался суровый приказъ.

Руки Ездры задрожали, но на губахъ, запекшихся отъ дневной жары, появилась улыбка, полная невыразимаго счастья и гордости. Съ большимъ трудомъ и возней онъ развязалъ наконецъ свертокъ, изъ котораго выпали два широкихъ обоюдоострыхъ меча и со звономъ упали на камни.

-- Что это за оружіе?-- спросили его рѣзко.

-- Мои мечи,-- отвѣтилъ онъ тихо и скромно.

-- Кто ты такой?

-- Ездра, сынъ Нави изъ Александріи, пилигримъ.

-- Чью сторону ты держишь?-- спрашивали его.

Ездра взглянулъ да допрашивавшаго его воина широко раскрытыми глазами. Онъ весь измѣнился въ лицѣ и не понималъ чего отъ него требуютъ.

-- Къ кому на службу ты хочешь итти?-- былъ повторенъ тотъ же вопросъ, но въ другой формѣ.

Ездра робко, конфузясь своего невѣжества, спросилъ:

-- А развѣ есть еврейскій царь въ Іерусалимѣ? Вы простите меня, темнаго человѣка, но о событіяхъ іудейскихъ не такъ скоро приходятъ вѣсти въ Египетъ.

Солдатъ вопросительно взглянулъ на начальника стражи. Онъ не зналъ, какъ говорить дальше.

Начальникъ стражи обратился къ путнику съ такими словами:

-- Твое незнаніе мы можемъ простить тебѣ, но прежде чѣмъ мы впустимъ тебя, вооруженнаго, въ городъ, мы должны знать, съ кѣмъ ты намѣренъ воевать?

Ездра съ удивленіемъ посмотрѣлъ на солдатъ Іоанна. Онъ не вѣрилъ своимъ ушамъ, былъ убѣжденъ, что надъ нимъ насмѣхаются. Лицо его вспыхнуло краской стыда, и онъ отвѣтилъ, опуская глаза:

-- Хотя я и простой человѣкъ, но я не ребенокъ. Бѣглецы изъ Іотапаты дали намъ знать, какая опасность грозитъ Іерусалиму. Славу Господу Силъ, что я поспѣлъ еще во-время.

-- Эти мечи,-- добавилъ онъ гордо,-- упадутъ на головы римлянъ.

Стражники переглянулись, а начальникъ спросилъ недовѣрчиво:

-- А ты знаешь толкъ въ военномъ искусствѣ?

Ездра выпрямился, на губахъ его появилась торжествующая улыбка, онъ съ любовью посмотрѣлъ на два сіяющихъ меча и отвѣтилъ:

-- Это мои дѣти. Я обучался въ гладіаторской школѣ. Нѣтъ мнѣ равнаго во всемъ Египтѣ. Я былъ на великихъ играхъ въ Римѣ и побѣдилъ самыхъ тяжелыхъ гальскихъ и умбрійскихъ борцовъ. Я теперь первый въ моемъ ремеслѣ во всей имперіи.

Онъ легко склонился къ мечамъ, острія которыхъ издали протяжный свистъ, упавъ на камни, схватилъ одинъ изъ нихъ за рукоятку и направилъ его на стражей.

Солдаты инстинктивно отступили наладъ.

-- Я клялся моему дѣду,-- продолжалъ Ездра взволнованнымъ голосомъ,-- что то, что у меня есть наилучшаго и то, что я лучше всего знаю, я принесу въ даръ Храму Господню, а вдобавокъ и мою жизнь. И вотъ этотъ мечъ есть самое драгоцѣнное, чѣмъ я владѣю, а мое ремесло есть самое лучшее, что я имѣю. Позвольте мнѣ помолиться въ Храмѣ Господнемъ, а потомъ покажите, гдѣ стоятъ римскіе легіоны. Я пойду первый, хотя бы и одинъ...

Онъ стоялъ передъ ними, похожій на бронзовую статую. Его стальныя ноги врѣзались въ землю, плечи округлились отъ напряженной силы, а широкій мечъ сіялъ своими двумя зловѣщими остреями. Онъ, казалось, на глазахъ у стражи выросъ, сталъ гигантомъ. На обнаженной головѣ подстриженные волосы развѣвались отъ вѣянія вѣтерка, долетѣвшаго изъ долины Кедронской.

Наступило тревожное затруднительное молчаніе. Александрійскій гладіаторъ ждалъ отвѣта. А они, пристыженные, съ нахмуренными лицами, прижавшись другъ къ другу, присматривались къ нему, какъ къ какому-то странному явленію.

Наконецъ начальникъ стражи овладѣлъ этимъ угрюмымъ, угнетающимъ настроеніемъ и сухо отвѣтилъ:

-- Той частью города, въ которой ты сейчасъ находишься, управляетъ Іоаннъ изъ Гишалы, нашъ вождь. Онъ скажетъ, что тебѣ дѣлать дальше.

Солдаты отвели его во внутренность башни, гдѣ находился тиранъ.

-- Ты вошелъ въ священный городъ,-- сказалъ Іоаннъ изъ Гишалы,-- черезъ башню женщинъ. И тѣмъ самымъ ты долженъ подчиниться моимъ приказамъ. Деньги, которыя у тебя оказались, я забираю на военныя цѣли. Такъ какъ ты умѣешь владѣть оружіемъ, то выбирай: или служить подъ моимъ знаменемъ и защищать Іерусалимъ какъ отъ римлянъ, такъ и отъ величайшихъ нашихъ враговъ, Симона и Элеазара, безправно присвоившихъ себѣ власть въ городѣ, или, если ты не хочешь служить въ нашихъ рядахъ и полагаешь, что есть какой-либо другой путь спасенія для столицы Давида и Соломона, то я, избранный Господомъ Силъ быть единымъ владыкой священнаго города, говорю тебѣ, Ездра, сынъ Нави, ты лживый братъ народа іудейскаго и ради преступныхъ цѣлей прибылъ сюда изъ далекой Александріи, поэтому справедливо будетъ, если я велю арестовать тебя и казнить. Единымъ спасителемъ Іерусалима могу быть только я и никто другой, и только я одинъ стремлюсь къ тому, чтобы умножить славу и укрѣпить безопасность Храма Господня.

Ездра бросился на землю, прахомъ посыпалъ главу свою и такъ молилъ:

-- Благородный владыка Іерусалима! сжалься надъ моимъ сердцемъ простого человѣка и надъ моей неученой головой. Я вѣрю каждому слову. Но если ты желаешь, чтобы рука моя и мечъ мой сверкали какъ молнія и разили какъ громъ по приказу твоему, то поклянись мнѣ, что каждое слово, сказанное тобой сейчасъ, и твоя добрая воля правдивы и святы! Я клялся дѣду моему Господомъ Силъ, что жизнь мою я отдамъ только на защиту Храма Господня. Сжалься, о господинъ, надъ моимъ убожествомъ и ничтожностью и исполни просьбу мою.

Іоаннъ изъ Гишалы усмѣхнулся, быстро, словно мимоходомъ, взглянулъ на своихъ солдатъ и заявилъ, поднимая вверхъ руку:

-- Клянусь Святая Святыхъ, что все сказанное мною истинная правда.

Ездра заплакалъ слезами радости. На его темномъ, загорѣломъ лицѣ вспыхнулъ восторженный огонь. Онъ снова сталъ тѣмъ довѣрчивымъ ребенкомъ, который входилъ въ ворота Іерусалима, полчаса тому назадъ.

-- Владыка священнаго города, благодарю тебя за эти слова. Ты великодушенъ и благороденъ. Я клянусь тебѣ, что мечъ мой отдохнетъ только въ день праздника Пасхи.

Было уже около полудня, когда Титъ во главѣ шестисотъ отборныхъ наѣздниковъ покинулъ свой временный лагерь, разбитый у подножія Гаватсаула, и отправился на развѣдки къ стѣнамъ Іерусалима.

Только тридцать стадій отдѣляло его отъ возставшаго города.

Звонъ оружія и панцырей, лошадиное ржаніе и топотъ копытъ неслись далеко впереди и позади него. Дорога оставалась позади всадниковъ, а зато изъ золотисто-пыльной дали вырисовывались все яснѣе могучіе бѣлые контуры столицы іудейской, пока наконецъ вся огромная масса стѣнъ не выступила во всемъ своемъ грозномъ величіи и мощи. Римскій отрядъ пріостановился на минуту.

Солнечное зарево обливало безконечными потоками блеска Іерусалимъ съ его тройной оборонительной стѣной, гигантскими башнями, дворцомъ Ирода и муравейникомъ домовъ, уходившихъ все выше и выше, къ самой Антоніи и Храму Господню, сіявшему, словно тысячи факеловъ, въ ослѣпительной бѣлизнѣ своихъ стѣнъ и золотѣ крыти.

Всадники жмурили глаза отъ обилія свѣта и блеска, бившаго отъ святыни.

Долго стоялъ Титъ неподвижно на мѣстѣ, сдвинувъ брови, измѣряя взглядомъ силу и огромность врага. Душа его радовалась великому подвигу. Въ немъ закипѣла геройская кровь его отца Веспасіана.

-- Это стоитъ того, чтобы побѣдить,-- шепталъ онъ самъ себѣ, потомъ пришпорилъ коня.

Отрядъ изъ шестисотъ отборныхъ наѣздниковъ двинулся слѣдомъ за сыномъ новаго римскаго императора. Души солдатъ полны были гордости и вѣры въ великую побѣду.

Со всѣхъ крышъ, со всѣхъ стѣнъ города на нихъ смотрѣли милліоны еврейскихъ глазъ. Въ сонномъ раскаленномъ воздухѣ не слышно было ни возгласовъ торжества, ни оскорбленій, ни военныхъ кликовъ. Казалось, что столица іудейская вымерла, а на стѣнахъ ея появились тѣни тѣхъ, кто уже ушелъ изъ жизни.

Римскій отрядъ подъѣзжалъ все ближе и ближе къ воротамъ Псефиносъ. Огромное облако бѣлой пыли клубилось надъ дорогой, по которой мчались римскіе воины, одѣтые въ блестящіе панцыри и сверкая мечами,-- клубилось такъ долго и далеко, что казалось, какъ будто бы вслѣдъ за отрядомъ Тита двигались всѣ его легіоны и союзныя войска.

Но именно въ тотъ моментъ, когда всадники свернули въ бокъ съ дороги, беря налѣво и намѣреваясь объѣхать вокругъ стѣнъ, налетѣлъ предательскій вѣтеръ изъ долины Кедронской, ударилъ въ тучи пыли, сгоняя ихъ прочь съ дороги, и обнаружилъ всю немногочисленность римскаго отряда, осмѣлившагося подойти къ самымъ стѣнамъ іудейской столицы.

Ездра стоялъ на стѣнѣ вблизи башни женщинъ, сжимая въ рукахъ свой любимый мечъ и крѣпкій щитъ. Онъ впился глазами въ римскихъ наѣздниковъ, взвѣшивая крѣпость ихъ кованыхъ панцырей и быстроногость лошадей. Широко раскрытыми ноздрями онъ жадно втягивалъ воздухъ, какъ собака, которая скорѣе довѣряется своему чутью, чѣмъ глазамъ.

-- Можетъ быть, это и есть тотъ моментъ, когда можно изъ крови ихъ принести жертву Господу Силъ?-- спрашивалъ онъ себя.

Онъ все еще колебался и взвѣшивалъ, но какъ только замѣтилъ, что римская колонна сворачиваетъ въ сторону іоппійской дороги и вѣтеръ показалъ во всей полнотѣ ничтожность римскаго отряда, онъ, какъ безумный, соскочилъ со стѣны.

-- Господь отдаетъ ихъ въ наши руки!-- воскликнулъ Ездра громкимъ голосомъ и крикнулъ стражѣ, чтобы она отворяла ворота.

Іоаннъ изъ Гишалы махнулъ рукой въ знакъ согласія, забряцали тяжкіе запоры и медленно раскрылись тяжелыя ворота.

-- Храмъ Господень смотритъ на насъ сверху!-- крикнулъ Ездра вдохновенно.-- За мной, кто любитъ побѣду!

И, не оглядываясь, слѣдуетъ ли кто-нибудь его призыву, онъ выбѣжалъ за стѣну и съ нечеловѣческой силой мчался къ римскому отряду.

Геройство его зажгло, какъ зажигаетъ огонь высушенный лѣсъ, тысячи еврейскихъ грудей. Сорвались съ мѣста толпы воиновъ и, какъ обезумѣвшіе, бросились вслѣдъ за нимъ съ страшными криками.

Не успѣлъ Титъ что-нибудь предпринять, отдать приказъ къ отступленію или вывести свой отрядъ съ дороги въ открытое поле, какъ уже Ездра, словно беззаботный громъ, бросился на первые ряды, ударомъ щита высадилъ изъ сѣдла ближайшаго всадника и поразилъ падающаго тяжелымъ ударомъ по головѣ.

Римлянинъ взмахнулъ руками, выронилъ мечъ и, обливаясь кровью, упалъ съ коня прямо къ ногамъ Тита. Вслѣдъ за Ездрой на отрядъ напала первая еврейская тысяча, а за ней другая и третья. Страшные крики нападающихъ наполнили воздухъ.

Гладіаторъ, подхваченный толпой своихъ земляковъ, невольно промчался мимо римскаго вождя и нѣсколькихъ десятковъ первыхъ рядовъ наѣздниковъ, а всей страшною тяжестью своего тѣла и стремительности напалъ на тѣхъ, которые еще не успѣли свернуть съ дороги.

Какъ тяжелый камень, выброшенный изъ баллисты, нахлынули защитники Іерусалима на римскій отрядъ, въ мгновеніе ока распавшійся отъ этого неожиданнаго нападенія на двѣ части и принужденный поэтому вести какъ бы два смертныхъ боя.

Ездра безумствовалъ. Холодная кровь испытаннаго борца и религіозное возбужденіе придавали его мечу неотразимую смертоносную силу. То римскій мужъ, пораженный наотмашь, обливаясь кровью, падалъ съ побѣлѣвшими зрачками въ объятія товарищей; то боевой конь, подгоняемый шпорами, не успѣвалъ еще стать на дыбы и помчать своего господина впередъ для страшнаго труда, какъ уже, пораженный остреемъ меча до самой хребтовой кости, падалъ на землю и тяжестью своею придавливалъ всадника; то римскій щитъ, пораженный, какъ громомъ, щитомъ Ездры шатался въ замлѣвшей лѣвой рукѣ римлянина, а вмѣстѣ съ тѣмъ страшный неотразимый ударъ разрубалъ открытую голову воина, словно это былъ орѣхъ, наполненный кровью.

Вокругъ безумствующаго гладіатора создалась адская давка. Трупы римлянъ, вздрагивающія тѣла лошадей создали помостъ, съ котораго Ездра, какъ неутомимый тиранъ, поражалъ остальныхъ. Страхъ заглянулъ въ глаза римскимъ воинамъ.

Они закричали, и кто только смогъ въ этой давкѣ справиться съ конемъ, повернули на дорогу и помчались къ далекому лагерю, полные ужаса.

Четыреста всадниковъ убѣжало. Съ Титомъ осталось только двѣсти, онъ былъ совершенно отрѣзанъ отъ дороги и имѣлъ передъ собой только два выхода: или бѣжать дальше вдоль стѣнъ Іерусалима черезъ сады, отдѣленные одинъ отъ другого рвами и заборами къ неизбѣжной безславной смерти, или отважно пробиться къ своимъ черезъ охваченныя воинственнымъ пыломъ и обезумѣвшія отъ римской крови все растущія вооруженныя толпы евреевъ.

При видѣ бѣгства четырехсотъ всадниковъ съ грохотомъ раскрылись находящіяся неподалеку ворота Псефиносъ и выбросили изъ своего широкаго горла нѣсколько тысячъ войскъ Симона, привычныхъ къ кровавой борьбѣ и жаждущихъ римской гибели.

Титъ, безъ шлема и панцыря, съ одного взгляда понялъ свое страшное положеніе, пришпорилъ коня, сдѣлалъ имъ полукругъ и молча съ поднятымъ мечомъ бросился на упоенныя побѣдой толпы евреевъ.. Въ одинъ мигъ двѣсти римскихъ всадниковъ, натянувъ поводья, какъ струны, сдѣлали подобный же полукругъ и помчались вслѣдъ за нимъ, охваченные одной только мыслью, однимъ нѣмымъ приказомъ вождя.

Толпы еврейскихъ воиновъ съ удивленіемъ посмотрѣли на эту кучку римлянъ, дѣлающихъ такую безнадежную атаку.

Ездра замѣтилъ римскаго вождя, непокрытаго шлемомъ и безъ панцыря. Онъ поднялъ мечъ вверхъ и ждалъ, устремивъ взглядъ на новую жертву своей кровавой нивы.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ.

Когда-то, на большихъ играхъ въ Римѣ, когда онъ, какъ гладіаторъ, почти падая отъ утомленія, стоялъ надъ трупомъ своего послѣдняго противника, онъ встрѣтился глазъ съ глазомъ съ лицомъ, подобнымъ этому всаднику... лицомъ молодымъ, побѣдоноснымъ... и глаза тѣ же самые, съ такимъ же удивленіемъ смотрѣвшіе на страшную жатву его меча.

-- Титъ,-- прошепталъ онъ.

-- Титъ! Это онъ самъ!-- закричалъ онъ громко.

-- Титъ! Титъ!-- повторили тысячи устъ съ удивленіемъ.

И тотчасъ же изъ сотни луковъ полетѣли тучи стрѣлъ въ мчавшагося прямо на нихъ римскаго вождя.

-- Стойте!-- кричалъ Ездра, взбѣшенный поведеніемъ соотечественниковъ,-- онъ долженъ умереть не отъ стрѣлы! Оставьте его моему мечу!

Но толпа еврейскихъ воиновъ страшными криками заглушила его, съ лихорадочной торопливостью меча стрѣлы и копья въ всадника, приближавшагося къ нимъ на вспѣненномъ жеребцѣ.

Однако ни одна стрѣла, ни одно копье не коснулось его.

Уже только сто шаговъ отдѣляло ихъ другъ отъ друга -- побѣдоноснаго гладіатора и римскаго вождя, какъ вдругъ два центуріона, тревожась за жизнь владыки, пришпорили своихъ коней и помчались впередъ, чтобы проложить дорогу Титу сквозь сбитыя волны мечей, пикъ и стрѣлъ.

Ездра стоялъ, какъ бронзовая статуя, склонивъ голову впередъ, напрягая стальные мускулы своихъ ногъ и рукъ.

Когда первый центуріонъ съ размаху наѣхалъ на него, то гладіаторъ отскочилъ въ сторону, припалъ на правое колѣно и щитомъ отбилъ грозный ударъ, направленный на него сверху, а самъ одновременно нанесъ жестокій ударъ по плечу, отрубивъ всю руку римлянина вмѣстѣ съ убійственнымъ мечомъ. Второй центуріонъ, пораженный въ лицо нѣсколькими стрѣлами, свалился съ коня и упалъ на землю, разбивъ голову о камень.

Снова стало пусто между Ездрой и римскимъ вождемъ.

-- Господь Силъ,-- жарко молился гладіаторъ,-- помоги мечу моему, пусть кровь Тита искупитъ гнѣвъ іудейской земли!

Онъ закрылъ глаза и глубоко втянулъ въ легкія раскаленный воздухъ, полный запаха свѣжей людской крови.

Передъ нимъ близко, все ближе, виднѣлся бѣлый конь Тита и его свѣтлые, ясные глаза императора, развѣвающіеся волосы и блестящее оружіе.

-- Господь Силъ!-- вздохнулъ Ездра и взглядомъ жнеца окинулъ коня и фигуру Тита.

Въ этотъ моментъ нѣсколько воиновъ Симона выбѣжало изъ толпы, стараясь преградить путь всаднику и захватить славу побѣды для себя.

Но взмахъ меча Тита уже обозначилъ нѣсколько путей смерти. Крикъ ужаса вырвался изъ груди еврейскихъ воиновъ, и нѣсколько изъ нихъ въ страхѣ бросились въ сторону Ездры, ища спасенія въ бѣгствѣ.

-- Съ дороги!-- крикнулъ дико гладіаторъ, жаждавшій смерти римской.

Но его никто не слушалъ. Онъ свалилъ съ ногъ двухъ бѣглецовъ ударами щита, третьяго ударилъ по лицу плоской стороной меча, но самъ однако въ послѣднюю минуту подъ натискомъ бѣжавшихъ упалъ на землю и не могъ даже, благодаря тяжести навалившихся на него живыхъ и мертвыхъ, достать руку свою съ страшнымъ мечомъ.

Бѣлый конь съ громкимъ топотомъ копытъ промчался мимо и унесъ вдаль тѣло римскаго вождя, а за нимъ какъ лавина промчалось двѣсти всадниковъ.

Ездра призывалъ смерть, но никто не хотѣлъ дать ее ему, напротивъ, его съ торжествомъ повели въ городъ. Римлянинъ позорно бѣжалъ отъ стѣнъ Іерусалима, а это случилось лишь благодаря гладіатору.

-----

Черезъ нѣсколько дней наступилъ праздникъ Опрѣсноковъ.

Іерусалимъ весь гудѣлъ отъ радостныхъ восторговъ. Защитники разбили римскій отрядъ и дважды разметали совершенно десятый легіонъ, не давъ ему возможности построить лагерныя укрѣпленія. Если бы не помощь самого Тита, подоспѣвшаго во время, ни одинъ римскій солдатъ не ушелъ бы живымъ.

Ездра былъ героемъ столицы. Дѣвушки и юноши повторяли его имя. Старцы трогательно говорили о его подвигахъ. Но самъ онъ былъ тихій, спокойный, сосредоточенно замкнувшійся въ себѣ.

Въ праздникъ Опрѣсноковъ онъ повѣсилъ мечъ на стѣну. Несмотря на всѣ настоянія Іоанна изъ Гишалы, онъ отказался въ этотъ день отъ военной службы, немало удивленный и огорченный тѣмъ, что какая-то цѣль могла заставить тирана проливать кровь въ такой великій праздникъ, разъ римляне не дѣлали никакихъ попытокъ къ штурму.

Самъ онъ одѣлся въ чистыя одежды, а такъ какъ тиранъ Элеазаръ ради празднованія побѣды позволилъ входить въ предѣлы Храма въ этотъ день каждому, кто пожелаетъ, то Ездра и отправился на дворъ мужчинъ, чтобы принести Господу молитвенную жертву.

И онъ жарко молился:

"Господь Силъ! Ты, который отвратилъ насъ отъ лика Своего, какъ отвратилъ отъ Себя все сѣмя Ефрема, сжалься надо мной. Знаю я, что грѣхи народа іудейскаго отвратили все доброе отъ насъ, но окажи милость мнѣ, недостойному и выслушай молитву мою. Я не позналъ женщины, которая была бы мнѣ женой, я не имѣю дѣтей, которыхъ я воспитывалъ бы въ духѣ Закона, у меня нѣтъ родителей, которыхъ надо поддерживать, а мои дѣдъ и бабка стары и близка минута ихъ смерти -- и жизнь мою я хочу только обратить на трудъ единства народа Твоего и во славу и защиту Храма Твоего.

"Господь Силъ, окажи мнѣ милость, отдай Тита въ руки мои. Трижды онъ былъ близокъ къ гибели отъ меча моего и трижды ушелъ отъ нея. Пусть же стѣны Храма Твоего остынутъ отъ жаркихъ лучей солнца, утоливъ свою жажду кровью Тита".

И Ездра трогательно плакалъ, забывая въ экстазѣ молитвы про весь свѣтъ. Онъ не замѣтилъ, что Храмъ отъ края и до края былъ заполненъ молящимися, прибывшими со всѣхъ сторонъ свѣта. Онъ не замѣтилъ, что среди молящихся тысячами толпились люди Іоанна изъ Гишалы, держась по ближе другъ къ другу и избѣгая его самого. Онъ не замѣтилъ, какъ странны были ихъ поведеніе и одежда.

Отъ молитвеннаго экстаза онъ очнулся, только благодаря ужаснымъ, потрясающимъ крикамъ толпы.

Ездра вскочилъ на ноги. Онъ былъ выше окружающей его толпы на цѣлую голову. И смотрѣлъ широко раскрытыми, до боли широко раскрытыми глазами на то, что творилось передъ нимъ и казалось ему ужаснымъ сномъ, а не дѣйствительной правдой.

Вокругъ него люди сходили съ ума отъ ужаса и страха. Люди Іоанна изъ Гишалы достали изъ-подъ хламидъ своихъ мечи и убивали солдатъ Симона, не щадя даже священниковъ, рѣзавшихъ скотъ при жертвенномъ алтарѣ.

Дворы мужей и женщинъ, площадки священниковъ, лѣстницы и входы и самый Храмъ покраснѣли отъ братской крови.

-- Убиваютъ люди Іоанна!-- этотъ крикъ убиваемыхъ доносился со всѣхъ сторонъ.

-- Пощады! Пощады!

Ездра поблѣднѣлъ. Кровь прилила къ головѣ. Отъ этого прилива его собственной крови и отъ крови, проливаемой вокругъ него, потемнѣло у него въ глазахъ.

-- Іоаннъ изъ Гишалы хитростью завладѣлъ Храмомъ! Люди Элеазара спрятались въ подземные ходы!-- крикнулъ кто-то, прибѣгая мимо него.

Гладіаторъ тяжело дышалъ.

-- На такую-то службу ты звалъ меня сегодня, тиранъ, такую-то жертву я долженъ былъ принести сегодня Господу?-- хрипѣлъ Ездра.

Онъ съ болью оглянулся вокругъ.

-- Господь Силъ, понимаю я теперь, почему Ты не отдалъ мнѣ Тита, не отдать его никогда въ руки мои! Грѣхъ Іуды написанъ желѣзнымъ рѣзцомъ, омоченнымъ въ крови на рогахъ жертвенниковъ ихъ.

Онъ протеръ глаза и тяжело вздохнулъ. Безуміе охватило его.

Ездра подскочилъ къ ближайшему воину. Ударомъ кулака расшибъ ему голову, вырвалъ у трупа мечъ изъ рукъ и какъ буря, какъ вихрь напалъ на убійцъ.

-- Гдѣ измѣнникъ Іоаннъ изъ Гишалы?-- кричалъ онъ и бѣгалъ по Храму.

Тамъ, гдѣ толпа была гуще, туда бросался онъ, какъ молнія. Смерть шла передъ нимъ и за нимъ. Убивали молящихся. Убивали людей Элеазара и Симона, Ездра убивалъ людей Іоанна.

Люди Іоанна падали передъ нимъ, какъ созрѣвшіе хлѣба подъ серпами жнеца, пока наконецъ онъ самъ, окруженный ими, не упалъ тамъ, гдѣ была завѣса передъ Святая Святыхъ, и тѣлоего не разнесли на ста пикахъ и ста мечахъ.

III. Пѣснь Іонаѳана.

Іонаѳанъ, изъ священническаго рода Аніахимъ, уже съ давнихъ поръ сталъ слагать вдохновенную пѣснь о землѣ іудейской, кающейся грѣшницѣ. Въ часы сумерекъ и въ тихіе вечерніе часы онъ привыкъ блуждать по опустѣлымъ дворамъ святыни или подолгу стоять на одномъ мѣстѣ, прислонившись къ бѣлымъ стѣнамъ Храма Господня, любуясь его крышей, покрытой золотыми листами, горѣвшими яркими лучами при свѣтѣ заходящаго солнца...

Часто онъ ложился на стѣнѣ, окружающей Храмъ, обратившись лицомъ къ потемнѣвшей лазури, на которой нѣкогда огненная колесница Иліи оставила искристый слѣдъ своихъ колесъ...

Въ такіе часы тайны прошлыхъ вѣковъ вели съ нимъ долгіе тихіе разговоры, полные глубокихъ размышленій, заклинаній, слезъ и улыбокъ.

Глаза Іонаѳана загорались отъ минувшихъ трагедій и пережитыхъ торжествъ.

Такъ родилась пѣснь, пѣснь великая, потрясающая.

Но когда бряцаніе оружія, проклятія и военные клики стали безчестить святмню, когда вмѣсто очистившихся пилигримовъ въ стѣнахъ и на дворахъ Храма появились воины Элеазара, озвѣрѣвшіе отъ междоусобной борьбы и войны съ римлянами, когда тишина и благоговѣніе разошлись съ мѣдными воротами, жертвенникомъ всесожженія и Святая Святыхъ, тогда въ душѣ его порвались струны вдохновенія и перестала звучать пѣснь.

Когда со двора его изгнали дикіе крики и дикія лица защитниковъ Іерусалима, онъ сталъ каждый вечеръ подниматься на крышу Храма. Вокругъ него поднимался лѣсъ золотыхъ стрѣлъ, оберегавшихъ святыню отъ посѣщеній птицъ. Могло казаться, что это павшія войска или воины, охваченные тяжелымъ сномъ, свалились вповалку на крышѣ Храма, обративши острея своихъ стрѣлъ кверху противъ надвигающейся съ запада бури.

Взойдя на крышу, Іонаѳанъ становился невидимымъ для всѣхъ, а самъ между тѣмъ видѣлъ все.

Страшныя волны междоусобной войны неустанно бились о ворота святыни, заливая кровью погибающихъ ступени, стѣны, дворы и аркады. Пылающіе дома, трупный запахъ, приносимый вихрями пустыни, грохотъ римскихъ тарановъ, суета и крики отчаянныхъ штурмовъ -- все это съ уничтожающей силой врывалось въ сознаніе пѣвца, проводя въ его душѣ глубокія борозды ранъ.

На днѣ сердца Іонаѳана открылся тихій источникъ слезъ. Медленно, день за днемъ, ночь за ночью били волны отчаянія и страданія, все сильнѣе, все мучительнѣе подрывая рѣзкія утвержденія разума, пока наконецъ душа его не стала вся полна однимъ только волненіемъ, однимъ страданіемъ, однимъ великимъ стономъ и плачемъ.

Тогда онъ покинулъ высокую уединенную крышу Храма и спустился внизъ, къ живымъ, умершимъ и умирающимъ.

Онъ шелъ, какъ тѣнь, какъ вѣтеръ гробовой.

-- Іонаѳанъ!-- остановилъ его братъ его Маккавей, не видавшій его уже нѣсколько дней, -- гдѣ ты былъ всѣ эти дни? Ужъ не взяли ли тебя идумеяне Симона въ плѣнъ, или ты былъ боленъ, раненый римскимъ мечомъ?

Левитъ шелъ дальше, словно не слыша его словъ.

-- Ты похожъ на трупъ!-- съ удивленіемъ воскликнулъ Маккавей, присмотрѣвшись къ нему внимательнѣе,-- Ты не ѣлъ, что ли, страдалъ отъ жажды? У насъ достаточно хлѣба. Мы отняли его у общества и жителей. Пойдемъ въ башню. Я напою и накормлю тебя. Возьмись только за мечъ и щитъ и кричи вмѣстѣ съ другими, что ты воинъ Элеазара, что въ немъ одномъ ты признаешь владыку Іерусалима, и ты ни въ чемъ не будешь нуждаться.

Братъ преградилъ ему путь.

-- Ты молчишь? Что съ тобой? Въ глазахъ твоихъ огонь... братъ...

Іонаѳанъ закрылъ глаза, изъ которыхъ покатились крупныя, тяжелыя слезы. Глубокій стонъ, словно изъ гробницы, вырвался изъ его груди. Онъ, словно лунатикъ, широко раскрылъ глаза и пошелъ дальше, ничего не видя передъ собой.

По знаку Маккавея, стража зилотовъ свободно пропустила его за стѣны храма.

Какъ тѣнь, какъ вѣтеръ гробовой, бродилъ онъ по городу.

Толпа голыхъ, почернѣвшихъ дѣтишекъ окружила собаку, убѣгавшую отъ нихъ съ обглоданной костью въ зубахъ, можетъ быть отъ животнаго, а можетъ быть и отъ человѣческаго трупа. Собаки и дѣти отчаянно боролись за кусокъ кроваваго мяса. Стоны, вой собаки, грохотъ каменьевъ, удары палокъ, клубы пыли -- все пронеслось, промчалось мимо него.

Онъ сразу понялъ, что творится.

Іонаѳанъ бросился въ самую гущу боровшихся, чтобы раздѣлить ихъ, но старая женщина рѣзко рванула его и потянула къ себѣ.

-- Для тебя собака дороже дѣтей? Это я велѣла имъ! Мы питаемся тѣмъ, что можно украсть или отнять у собаки. А ты повидимому находишься на иждивѣніи одного изъ трехъ іерусалимскихъ тирановъ, разъ для тебя песъ дороже голоднаго ребенка! Иди прочь, прочь отсюда и не возвращайся!

Іонаѳанъ съ горестью и ужасомъ посмотрѣлъ на нее. Все человѣческое въ его душѣ было потрясено до самаго основанія. Женщина-вѣдьма стояла передъ нимъ въ окровавленной, изорванной рубашкѣ и вся въ ранахъ.

-- Ха! ха! ха!-- смѣялась она дико.-- Ты любуешься моими великолѣпными одеждами? Такъ знай же, что мужъ мой имѣлъ десять кораблей въ Іоппѣ и бальзамовые лѣса подъ Іерихономъ, а я -- пятьдесятъ прислужницъ. Теперь мой домъ на улицѣ, потому что цари твои ограбили все наше имущество и сожгли моего мужа живымъ! Ты помнишь первосвященника Матвѣя? Въ этой рубашкѣ я ношу трауръ по немъ, а дѣтей моихъ вожу на собачью тризну! Привѣтствуй отъ меня своего тирана и скажи ему, что я и мои дѣти плюемъ ему въ глаза! Пусть Господь Силъ сокрушитъ его кости и зубы!

И она разразилась дикими, потрясающими рыданіями.

Іонаѳанъ закрылъ лицо руками. Изъ груди его рвался отчаянный крикъ, но такъ и замеръ на устахъ. Онъ пошелъ дальше, какъ тѣнь, какъ вѣтеръ гробовой.

Въ боковой уличкѣ рядомъ съ Рынкомъ Шерсти онъ встрѣтилъ цѣлый вооруженный отрядъ. Іонаѳанъ обрадовался, палъ передъ нимъ на землю и молилъ:

-- Не жалѣйте меча! Отдѣлите душу мою отъ тѣла!

Начальникъ отряда сталъ издѣваться надъ нимъ:

-- Слишкомъ много хлопотъ. Иди за стѣны! Тамъ ты найдешь готовую могилу. Найдешь овраги, полные гніющихъ труповъ. Попроси у нихъ пріюта для себя.

Обратившись къ своимъ людямъ, онъ крикнулъ:

-- Ищите пищи въ этомъ домѣ! Они заперлись! Значитъ, ѣдятъ!

И онъ указалъ на запертыя двери находящагося неподалеку большого дома.

Воины выломали дверь и бросились въ домъ. Но ни криковъ, ни звона оружія, ни какихъ-либо стоновъ не слышно было изнутри.

Черезъ нѣсколько минутъ солдаты выбѣжали оттуда съ пустыми руками и испуганными, встревоженными лицами.

-- Мы уже были здѣсь четыре дня тому назадъ и забрали тогда все, что было изъ пищи и запасовъ! Тамъ теперь полное спокойствіе!

Солдаты направились дальше. Іонаѳанъ, охваченный тайной несчастья, вошелъ въ домъ.

Въ сѣняхъ было пусто и тихо. Онъ прошелъ одну, другую комнату, наконецъ вошелъ въ большую мрачную комнату.

Посрединѣ стоялъ большой длинный обѣденный столъ. Вокругъ него сидѣли люди... Одни изъ нихъ какъ будто бы спали, другіе углубились въ кресла.

Іонаеанъ хотѣлъ было привѣтствовать ихъ, но у него нехватило голоса. Ноги его наткнулись на чье-то тѣло на полу. Іонаѳанъ склонился, вглядѣлся и остолбенѣлъ.

-- Трупъ...-- прошепталъ онъ.

Онъ заглянулъ въ глаза сидѣвшимъ вокругъ стола, коснулся ихъ рукъ. Глаза всѣхъ были неподвижные, широко раскрытые съ побѣлѣвшими зрачками, руки холодныя, закостенѣвшія.

Безумный страхъ охватилъ его, завладѣлъ его мыслями, разсудкомъ, сердцемъ и душой.

Іонаеанъ выбѣжалъ на улицу.

-- Трупы... трупы...-- повторялъ онъ въ лихорадочномъ возбужденіи:-- Голодная смерть... братья убиваютъ братьевъ... убійства, насилія... Іерусалимъ гибнетъ...

И Іонаѳанъ бросился искать смерти, какъ успокоенія.

Онъ уже издалека замѣтилъ ворота Фазаеля. Потрясающій гулъ военныхъ криковъ, глухой грохотъ тарановъ, разрушающихъ стѣны города, бряцаніе и звонъ оружія какъ буря неслись, шли на него.

Іонаѳанъ протеръ глаза и вспомнилъ о страшной дѣйствительности.

-- Война! война съ римлянами! Въ Іерусалимѣ три тирана борются за власть! Убійства внутри стѣнъ и убійства снаружи! Господь Силъ, дай мнѣ смерть въ битвѣ!

Навстрѣчу къ нему бѣжало нѣсколько человѣческихъ существъ. Казалось, что они дѣлаютъ ему издалека какіе-то отчаянные знаки, какіе-то призывы, чего-то требуютъ, кричатъ, какъ кричитъ убиваемый человѣкъ.

-- Братья! Вамъ нужна помощь?-- кричалъ онъ имъ издалека.

Но толпа съ испуганными лицами и безумными глазами даже не замѣтила его, окружила на минуту и миновала его. Только раздирающіе стоны страданія коснулись слуха Іонаѳана, только въ глаза его бросилась и врѣзалась въ память картина, что у всѣхъ этихъ людей руки отрѣзаны до самаго локтя и они размахивали передъ нимъ окровавленными ранами.

Іонаѳанъ посмотрѣлъ внизъ. Цѣлый кварталъ Іерусалима вспыхнулъ пламенемъ пожара.

Трескъ пламени, клубы искристаго дыма неслись къ далекимъ, сѣрымъ, молчаливымъ небесамъ и смѣшивались съ военными криками.

Онъ подбѣжалъ къ солдатамъ, поджигавшимъ дома.

-- Кто вы такіе?

-- Солдаты Симона!

-- Зачѣмъ вы поджигаете эти дома съ живыми людьми внутри?

-- Сторонники Іоанна живутъ въ этихъ домахъ, пусть гибнутъ!

-- Солдаты! іудейская кровь течетъ въ вашихъ жилахъ, тамъ за стѣнами война съ римскимъ могуществомъ!

-- Наши тоже тамъ борются. Симонъ герой!

-- А вы здѣсь въ это время избиваете своихъ братьевъ?

Солдаты посмотрѣли на него съ изумленіемъ. Мертвенно-зеленое лицо Іонаѳана, напоминавшее трупъ, вызвало у нихъ взрывъ смѣха.

-- Онъ до того постился, что обезумѣлъ!-- воскликнулъ одинъ изъ нихъ.

-- Изъ его кожи можно бы сдѣлать хорошія ножны для меча.

-- Право, стоитъ отрѣзать ему руки и пустить его въ городъ, какъ это только что сдѣлалъ Симонъ съ людьми Элеазара!

-- Пусть онъ принесетъ жертву передъ обрѣзаннымъ алтаремъ!

-- Ха-ха-ха!

Іонаѳанъ бросился на землю и кричалъ страшнымъ голосомъ:

-- Смерти! Я жажду смерти! Я буду благословлять мечъ, который прекратитъ мою жизнь!

Онъ ползалъ у ногъ солдатъ, умоляя ихъ объ ударѣ меча, какъ о милости.

Но солдаты отталкивали его отъ себя.

-- Умирай подольше, коль скоро тебѣ такъ мила смерть, священническая собака!-- кричали они ему.

-- Я братъ вашъ...-- плакалъ онъ.

-- Ха-ха-ха! Наши братья находятся въ башнѣ Фазаеля, покорные Симону! Всякій другой -- собака и падаль!..

Съ ужасными воинственными криками и пылающими факелами они двинулись дальше для грабежа и поджоговъ.

Іонаѳанъ долго лежалъ на землѣ. Слезы его высохли, страданія души замерли.

Въ душѣ его зазвучали струны съ громовымъ эхо и страшными, какъ молніи, словами. Въ душѣ его народилась послѣдняя пѣснь, пѣснь гибели.

Онъ поднялся съ земли, сильный и грозный. Въ глазахъ его загорѣлся огонь вдохновенія.

Сквозь крѣпко сжатыя губы рвалась лавина мести, проклятій и бездоннаго гнѣва.

Широкими, мужественными шагами онъ снова прошелъ черезъ весь городъ, набираясь силъ и внутренней мощи. Онъ поднялся по ступенямъ храма, миновалъ дворъ женщинъ и дворы мужчинъ, миновалъ площадку священниковъ и исчезъ въ глубинѣ святыни, чтобы вскорѣ появиться на крышѣ ея.

Еще разъ окинулъ онъ всевидящими очами городъ трехъ Холмовъ, бѣлую римскую стѣну лагерныхъ палатокъ, обвивавшуюся вокругъ стѣнъ Іерусалима, словно шнуръ вокругъ горла приговореннаго, высокій дворецъ Ирода и Антонію, гробницы царей и Елены, могучія башни Гиппикосъ, Псефиносъ и Фазаеля, прослѣдилъ взглядомъ дороги, ведущія изъ Іерусалима въ Іоппу, Газу, Іерихонъ и Сихемъ, потомъ опустилъ рѣсницы и внутреннимъ взоромъ окинулъ весь край до Ливанскихъ горъ и моря и долго стоялъ такъ въ задумчивости души.

Наконецъ, онъ опомнился, подошелъ къ самому краю крыши и крикнулъ солдатамъ, чтобы они всѣ шли къ нему и привели вождя своего Элеазара.

И когда солдаты вмѣстѣ съ Элеазаромъ подошли къ Храму, Іонаѳанъ сталъ среди лѣса золотыхъ стрѣлъ, защищающихъ святыню, и заговорилъ мощнымъ голосомъ:

-- Элеазаръ, тиранъ Іерусалима, и ты, братъ мой Маккавей, вы, солдаты, родившіеся отъ племени іудейскаго, выслушайте мои послѣднія, предсмертныя слова!

Толпа солдатъ подошла поближе и стала тѣснѣе, со страхомъ посматривая на высокую фигуру левита, стоявшаго на краю крыши, словно огромная, безстрашная птица.

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! проклятъ день, въ который я родился! Проклятъ человѣкъ, который принесъ вѣсть отцу моему и сказалъ: "у тебя родился сынъ!" Проклятъ каждый человѣкъ за то, что онъ не убилъ меня въ самой утробѣ -- такъ, чтобы мать моя была мнѣ гробомъ. Для чего вышелъ я изъ утробы,-- чтобы дни мои исчезли въ позорѣ великомъ и безславіи?

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Во славу Бога ты былъ построенъ! Для казни и позора, для смерти безчестной во дни мои ты породилъ сыновей своихъ. Я -- левитъ твой, самый малѣйшій среди малыхъ, но моей болью, стыдомъ и отчаяніемъ -- самый великій среди великихъ, эту боль мою, стыдъ и отчаяніе сквозь уста мои изливаю на братьевъ моихъ, на дома твои, на долину Тиропейонъ и заливаю ими, словно наводненіемъ, все твое величіе и обширность, ибо я узрѣлъ очами моими глубокихъ, важныхъ и близкихъ событій свершеніе.

Толпа оробѣла.

Нечеловѣческой силой вѣяло отъ Іонаѳана. Его руки, протянутыя надъ городомъ, казалось, бросали камни на головы толпы и пригибали ее къ землѣ. Убійственный огонь пылалъ въ его глазахъ. Элеазаръ, встревоженный и злой, нетерпѣливо дергалъ свою бороду. Онъ ненавидѣлъ людей, которые осмѣливались безъ его вѣдома произносить какія бы то ни было рѣчи.

Голосъ Іонаѳана разносился далеко, уносясь за огромныя стѣны святыни, доходя до самыхъ аркадъ Антоніи.

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Зачѣмъ же ты столько чистыхъ дѣвицъ воспиталъ, зачѣмъ ты столько стройныхъ юношей возрастилъ, когда преступленіе ихъ -- мать родная, а отецъ -- дикое насиліе? Зачѣмъ въ стѣнахъ твоихъ столько жениховъ, когда преступленіе съ насиліемъ вмѣстѣ пошло въ ложницу и родило тебѣ трехъ сыновей.

-- О городъ священный! Какой же камень окровавленный, трупъ обезчещенный, гробъ отверстый, домъ разрушенный, святыня оскверненная не врѣзали въ память твою имена ихъ страшныя на вѣки вѣковъ? Трое сыновей преступленія, рожденные отъ насилія, возсѣли на трехъ тронахъ въ границахъ твоихъ стѣнъ, а народъ ихъ -- жертвенное животное! Три сына преступленія идутъ вослѣдъ отца, насиліе -- имя ихъ подвиговъ!

-- Элеазаръ, кровавый сынъ Симона, прокляни отца своего и мать! Іоаннъ, сынъ Леви, прокляни отца своего и мать! Симонъ, сынъ Поры, прокляни отца своего и мать! Ибо вовѣки вѣковъ каждый камень окровавленный, трупъ обезчещенный, гробъ отверстый, домъ разрушенный, храмъ оскверненный такъ запомнятъ имена ваши, что даже тогда, когда отъ нихъ всѣхъ уже останется только прахъ одинъ и вѣтеръ случайно подниметъ его, онъ самъ отлетитъ испуганный отъ одного только звука именъ вашихъ!

Элеазаръ побѣлѣлъ отъ бѣшенства, онъ выхватилъ мечъ и крикнулъ солдатамъ:

-- Стащить его съ крыши! Убить! Четвертовать и каждую часть черезъ другія ворота выбросить изъ города!

Но въ толпѣ никто не тронулся. Стихійная сила, вѣявшая отъ Іонаѳана, приковала всѣхъ къ мѣсту. А онъ, неустрашимый, продолжалъ дальше голосомъ, звенѣвшимъ, словно трубы архангела въ день Страшнаго Суда мести:

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Наступитъ первый день мѣсяца Лоосъ, и ты увидишь стѣны твои сокрушенныя врагомъ. Въ лагерѣ ассирійцевъ разобьетъ шатеръ свой римскій царь губитель. Господь Силъ простретъ надъ нимъ десницу Свою, щиту его дастъ Свой карающій ликъ, мечу его дастъ блескъ молній, голосу -- раскаты грома и черезъ разрушенныя стѣны Антоніи поведетъ его на вершину, гдѣ стоитъ святыня!!

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Еще ты огней такихъ не видалъ, еще ты криковъ такихъ не слыхалъ, еще ты такой рѣзни не испыталъ, такого стона младенцевъ, матерей и старцевъ, такого завыванія проклинаемыхъ защитниковъ, такого ужаса, грохота и разрушенія, какіе ты узришь въ тотъ день, уже близкій тебѣ! Господь Силъ поклялся Самому Себѣ, что Онъ сдѣлаетъ тебя пустыней, не оставитъ камня на камнѣ, ты будешь казармой войска, пришедшаго съ запада, и тысячи іудейскихъ женщинъ будутъ въ немъ для похоти его.

-- Никто не уйдетъ отъ страшной гибели!

-- Сіонъ будетъ вспаханъ, какъ поле, и Іерусалимъ станетъ грудой развалинъ, и гора дома сего -- лѣсистымъ холмомъ!

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Отчего ты думалъ, что Богъ твой только Богъ вблизи, а не Богъ и вдали?

-- Отчего ты трехъ сыновей преступленія и насилія не убилъ заранѣе въ утробѣ ихъ матерей, а съ ними вмѣстѣ и ихъ сѣмени сѣмя? Отчего ты пожалѣлъ каменьевъ іудейскимъ рукамъ и на горѣ Елеонской не прекратилъ своевременно ихъ жизнь? Отчего ты не остановилъ шаговъ ихъ кровавыхъ подвиговъ, пока они не успѣли еще уготовить тебѣ позорный конецъ?

Ошеломленная толпа изгибалась подъ тяжестью этихъ словъ, произносимыхъ Іонаѳаномъ съ экстатической мощью. Элеазаръ, словно безумный, рвался къ нему черезъ ряды солдатъ.

-- Лучники! ко мнѣ! Снять мнѣ этого ворона съ крыши! Я дамъ талантъ за мѣткій выстрѣлъ!-- кричалъ онъ хриплымъ голосомъ.

Но страхъ былъ сильнѣе награды и останавливалъ каждую руку, каждую стрѣлу въ колчанѣ.

Іонаѳанъ продолжалъ:

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ! Ты погибнешь! Не встанешь снова! Ты будешь могилой двѣнадцать разъ ста тысячамъ! Живымъ никто отсюда не уйдетъ! И будетъ камень, лежа на твоихъ развалинахъ, вздыхать свободно, что исполнился наконецъ Господній обѣтъ, что онъ наконецъ отдохнетъ отъ разлива этой крови, отъ тяжести братоубійственныхъ труповъ и отъ стоновъ нищеты!

-- О Іерусалимъ! Іерусалимъ!! Посыпь пепломъ главы твоихъ сыновей и дочерей! Преврати ихъ въ мертвыхъ, ибо кто живой узритъ, какъ ты будешь погибать, тотъ захлебнется собственною кровью отъ стыда, что онъ назывался братомъ трехъ царей-преступниковъ и что передъ смертью онъ не облегчилъ твои камни, не вытащилъ за городскія ворота привязанныхъ къ лошадямъ труповъ трехъ царей преступленія и кроваваго насилія!!.

Въ своемъ возбужденіи Іонаѳанъ сталъ ломать золотыя стрѣлы на крышѣ Храма и бросать, ихъ на Элеазара.

-- О Іерусалимъ, я смерти жажду! А царя преступленія хочу убитъ передъ смертью, чтобы облегчить хоть немного твои бѣлые камни!!

Кровавый блескъ заходящаго солнца освѣщалъ край золотой крыши, и вся она вспыхнула пурпуровымъ огнемъ.

Ряды солдатъ отступили передъ золотыми стрѣлами, бросаемыми Іонаѳаномъ съ бѣшеной силой. Ужасъ передъ надвигающимися событіями поднялъ дыбомъ волосы на ихъ головахъ.

Элеазаръ съ пѣной ка губахъ бросился на ближайшаго лучника, не хотѣвшаго стрѣлять. Всадилъ ему въ горло мечъ, самъ вырвалъ у трупа колчанъ и лукъ, вложилъ стрѣлу, нацѣлился и рванулъ тетиву.

Іонаѳанъ зашатался на крышѣ, взмахнулъ руками и, какъ черный камень, свалился на землю.

IV. Разрушитель.

Каждый день на стѣнахъ Іерусалима появлялся мужчина высокаго роста съ угрюмымъ, суровымъ взглядомъ, никогда ни съ кѣмъ не промолвившій ни единаго слова, никогда никого не привѣтствовавшій.

Звали его Іисусъ, сынъ Аристея.

Бывало проходили часы одинъ за другимъ, а онъ все стоялъ на стѣнѣ и смотрѣлъ то на Верхній городъ и башню Фазаеля, гдѣ устроилъ свое жилище тиранъ Симонъ, то на замокъ Антоніи и Храмъ; казалось, что онъ измѣрялъ взглядомъ толщину и высоту стѣнъ того и другого зданія, взвѣшивалъ крѣпость и мощь башни женщинъ и воротъ Гиппикосъ. Когда онъ наматывалъ свою черную бороду на исхудалые пальцы и устремлялъ взглядъ въ глубь римскаго лагеря, то цѣлые отряды войскъ могли потрясать воздухъ военными криками, стражники могли толкать и звать его внизъ, онъ не слыхалъ ничего, былъ равнодушенъ ко всему окружающему, всецѣло углубившись въ свои страшныя думы.

Многихъ изъ воиновъ Симона или Іоанна изъ Гишалы возмущало поведеніе Іисуса, но каждый изъ нихъ немедленно отступалъ, коль скоро ему приходилось повстрѣчаться съ убійственнымъ взглядомъ сына Аристеева.

Въ началѣ осады, когда римскіе легіоны еще не принимались штурмовать городъ, его частенько видали въ разныхъ мѣстахъ на городскихъ стѣнахъ. Стражи у воротъ Ессеевъ знали такъ же хорошо, какъ и воины Элеазара или люди Іоанна у воротъ Псефиносъ.

Но съ тѣхъ поръ какъ Титъ подвелъ осадныя машины съ сѣверной стороны и сталъ пробивать таранами первую стѣну, окружающую Новый городъ, Іисусъ чаще всего появлялся здѣсь. Онъ прибѣгалъ въ эти края и на разсвѣтѣ, и въ полдень, и въ сумерки, и въ полночь съ лихорадочно горящими глазами и злобно сжатыми кулаками. Онъ, какъ безумный, обѣгалъ укрѣпленія, изслѣдуя поврежденія, причиненныя римскими машинами.

Часто ядра, камни и стрѣлы сыпались цѣлымъ градомъ изъ баллистъ, катапультъ и римскихъ скорпіоновъ, разсѣвая смерть вокругъ, прогоняя защитниковъ со стѣнъ, но Іисусъ, словно тѣло его было соткано изъ тумана и вихря, огромными шагами смѣло шелъ вперёдъ, не обращая вниманія на громкіе крики еврейскихъ солдатъ, предостерегавшихъ его отъ явной гибели.

Его пренебреженіе къ смерти, жгучій убійственный взглядъ, огромный скелетъ, едва обтянутый кожей, угрюмое молчаніе и странныя, загадочныя движенія -- все это наполняло распущенныхъ еврейскихъ солдатъ ужасомъ и удивленіемъ.

По цѣлымъ часамъ, словно боевой сигналъ, стоялъ онъ неподвижно на стѣнѣ, тамъ именно, гдѣ падалъ наибольшій градъ камней и стрѣлъ и гдѣ смерть сжимала въ своихъ объятіяхъ все живое.

Онъ словно насмѣшливо издѣвался надъ римскою мощью и надъ воинственнымъ жаромъ евреевъ.

Но весь трудъ и усилія тарановъ были напрасны. Огромные камни стѣны, тѣсно связанные между собой, дрожали отъ ударовъ мѣдныхъ головъ, но ни единой выбоины не видать было въ нихъ.

Іисусъ одичалъ еще больше. Онъ становился прямо страшнымъ, необычайно гордымъ и злымъ. Когда одинъ изъ солдатъ настойчиво заступилъ ему дорогу, то онъ, недолго думая, разбилъ ему кулакомъ грудную клѣтку, повалилъ его на землю и пошелъ дальше, не оглядываясь, похожій на видѣніе съ зеленовато-землистымъ лицомъ. Никто не отваживался поднять на него оружіе.

Однажды на разсвѣтѣ гулъ тарановъ необычайно усилился. Грохотъ настойчивыхъ ударовъ, потрясающимъ эхо, разносился по всему городу. Но весь страшный грохотъ этой адской кузницы покрывалъ низкій, протяжный грохотъ, повторявшійся съ математической точностью черезъ правильные промежутки; казалось, что молніи одна за другой ударяли въ іерусалимскія твердыни, что земля дрожитъ и распадается на части.

Ужасъ пронесся по улицамъ святого города, облетѣлъ всѣ башни и стѣны, сжимая тисками надменныя, гордыя сердца защитниковъ.

Толпы истощенныхъ, почернѣвшихъ отъ голода жителей вышли изъ полу обгорѣвшихъ домовъ.

-- Что это за грохотъ?-- кричали со всѣхъ сторонъ.-- Развѣ римляне уже разбиваютъ ворота?

Рыданія и стоны слышались со всѣхъ сторонъ.

Отъ мимо пробѣгавшихъ, поблѣднѣвшихъ отъ страха воиновъ получались отрывистыя объясненія:

-- Римляне подвели самую огромную осадную машину! Стѣна дрожитъ и трескается!

-- Бьетъ таранъ, передъ которымъ ничто не устоитъ!

-- Римляне обили таранъ желѣзными листами?

-- Всѣ катапульты и баллисты работаютъ. Никто не можетъ устоять на стѣнахъ.

-- Нѣтъ никакой возможности пустить стрѣлы или огонь!

Женщины рвали на себѣ волосы. Мужчины посыпали пепломъ строптивыя головы.

Воздухъ дрожалъ отъ всеобщаго крика:

-- Разрушитель! Разрушитель!

Услыхавъ эти крики, Іисусъ выбѣжалъ изъ полуобвалившагося дома, находившагося на Рынкѣ Шерсти. Онъ, какъ безумный, помчался въ сѣверную часть города.

По пути онъ слышалъ крики:

-- Разрушитель бьетъ въ стѣны!

-- Разрушитель выбиваетъ камни!

-- Сѣверная стѣна валится!

Въ глазахъ у Іисуса загорѣлись странные огоньки. Широко раскрытый ротъ его жадно хваталъ воздухъ, насыщенный запахомъ крови и трупной гнили; онъ такъ бѣжалъ, точно спасался отъ какого-то врага, направляясь въ ту сторону, откуда доносился ужасный, густой гулъ.

Толпа разступалась передъ нимъ, словно дерево, раскалываемое стальнымъ клинкомъ; солдаты, державшіе стражу внутри города, у самой стѣны, отступили передъ нимъ. Онъ, какъ вихрь, промчался мимо нихъ и взбѣжалъ съ развѣвающимися полами одежды на самую стѣну, туда, гдѣ чудовищная голова Разрушителя разбивала камни.

Градъ стрѣлъ, камней и дротиковъ закрылъ его на мигъ отъ глазъ еврейскихъ солдатъ.

Іисусъ припалъ къ краю стѣны и устремилъ глаза на машину, изъ которой отъ времени до времени среди скрипа цѣпей появлялась страшная мѣдная болванка и, какъ черная молнія, ударяла въ каменныя глыбы, защищавшія городъ.

Послѣ каждаго удара Іисусъ перегибался внизъ, чтобы лучше видѣть, какъ дѣйствуетъ "Разрушитель".

Огромныя выбоины въ стѣнахъ скалили на него бѣлые зубы.

Отрывистый, рѣзкій смѣхъ вырвался изъ груди Іисуса. Въ глазахъ его загорѣлись молніи чудовищной радости. А потомъ уже давно невиданныя слезы залили его лицо и оросили камни, къ которымъ онъ приникъ лицомъ.

Онъ вскочилъ на ноги, протянулъ руки въ сторону римлянъ и сталъ дѣлать какія-то движенія, значенія которыхъ никто не могъ понять.

Еврейскіе воины струхнули. Всѣ полагали, что онъ уже лежитъ трупомъ на стѣнѣ, а онъ снова возсталъ живой и мечется, словно безумный.

Что онъ кричалъ и чего требовалъ отъ римлянъ, этого., не услыхало ни одно ухо. Все заглушалъ дикій свистъ катапультъ и римскихъ скорпіоновъ, адскій скрипъ цѣпей и ужасный грохотъ тарановъ.

-- Страшный судъ!-- кричали повсюду дрожащіе, поблѣднѣвшіе люди.

Іисусъ махнулъ рукой въ сторону римлянъ, словно прощался съ ними или отгонялъ ихъ, и побѣжалъ прочь со стѣны.

Онъ, какъ вихрь, промчался мимо солдатъ. Зловѣщій, рѣзкій смѣхъ вырывался отъ времени до времени изъ его груди; мощными, крѣпко сжатыми кулаками онъ пролагалъ себѣ путь въ смятенной толпѣ.

Въ домъ свой, находившійся на Рынкѣ Шерсти, онъ вбѣжалъ съ пылающими глазами и съ бѣлой пѣной на губахъ. Онъ стремительно распахнулъ входныя двери и не спустился, а прямо скатился по полуразрушенной лѣстницѣ внизъ въ подвалъ.

-- Друзилла! Друзилла!-- кричалъ онъ,-- ты жива еще?

Изъ угла послышался наболѣвшій женскій голосъ:

-- Это ты, Іисусъ?

-- Я!-- закричалъ онъ и припалъ къ женщинѣ, лежавшей на какомъ-то рубищѣ.

Сѣроватыя сумерки, пробивавшіяся со двора черезъ скважину стѣны, освѣщали стальнымъ блескомъ лицо больной. Большіе черные глаза одни только, казалось, жили на ея лицѣ, истощенномъ лихорадкой продолжительнаго голода.

Мужчина покрылъ исхудалыя кости ея рукъ горячими поцѣлуями, подсунулъ свою руку подъ ея маленькую головку съ чудными пламенными чертами и безсвязно говорилъ:

-- Друзилла моя дорогая! Близится день отмщенія за всю нищету, пережитую тобой! За всѣ наши несчастья Господь ниспосылаетъ отмщеніе и кару!!

Женщина откинула влажной рукой волосы съ его лица.

-- Ты бѣдный, Іисусъ, -- шептала она, -- о, какой ты бѣдный, несчастный! Отъ чего жизнь такъ медленно покидаетъ меня? За что Господь такъ немилосердно мучитъ тебя и меня?

-- Тише, Друзилла, тише! Ты не должна умирать до тѣхъ поръ, пока глаза твои не насытятся местью Господней! Такъ нужно! Такъ поклялся я тебѣ и врагамъ моимъ Симону и Іоанну! Ты умрешь тогда, когда увидишь, какъ тѣла ихъ будутъ изрублены римскими мечами!

Женщина пыталась закрыть уста его слабыми пальцами.

-- Не говори такъ, не говори! Враги твои -- братья твои. Прости имъ, Іисусъ... Имъ и намъ грозитъ одна и та же гибель!

Мужчина вскрикнулъ:

-- Ты наслушалась отъ назареянъ подобной болтовни. Я прощаю тебѣ, Друзилла, потому что ты больна. Но знай, что они уже не братья мои. Я проклялъ ихъ тысячи разъ. Симонъ велѣлъ убить моего отца, чтобы завладѣть его богатствомъ. Люди Элеазара убили моего брата въ Храмѣ. Палачи Іоанна раскроили твои внутренности мечомъ! За что? За то, что ты защищала послѣдній кусокъ хлѣба, спрятанный для меня? И такіе-то осквернители закона защищаютъ стѣны Іерусалима, защищаютъ ихъ затѣмъ, чтобы внутри этихъ стѣнъ истреблять людей? "Отмщеніе имъ" -- сказалъ Господь устами пророковъ. Отмщеніе имъ самимъ и племени ихъ до десятаго поколѣнія!

-- Іисусъ!

-- Господь посылаетъ мощныхъ враговъ съ запада, дабы они положили конецъ безправіямъ Іерусалима и дабы тѣхъ, что ходятъ предъ Господомъ кривыми путями, привести къ отверстой могилѣ! Я читалъ тебѣ въ пророчествахъ Іереміи: "Спину, а не лицо мое покажу я имъ въ день гибели". Гибель эта идетъ на нихъ, идетъ! Она уже близка! Месть имъ за тебя, за сожженный городъ, за обиды сиротъ, отцовъ и матерей. Идетъ месть эта и не минетъ ихъ! А тогда очи мои и твои закроются съ сладостной утѣхой въ душѣ, что свершилось все, согласно справедливости Господней..

Друзилла схватила Іисуса за плечо.

-- Говори, что случилось? Развѣ римлянинъ уже въ городѣ?-- съ трудомъ прошептала она.

Іисусъ всталъ, смиренно поклонился на востокъ и жарко молился:

-- Господи, Ты отнялъ у нихъ разумъ! Итакъ, предай сыновей ихъ голоду и подвергни ихъ мечу; да будутъ жены ихъ бездѣтными и вдовами! Ты прострешь руку Свою и уничтожишь ихъ! Я умаялся, умоляя Тебя...

Женщина потянула его за полу одежды и испуганно повторила свой вопросъ:

-- Іисусъ! Что случилось въ городѣ? Неужели Храмъ Господень погибъ отъ огня римлянъ?

Іисусъ очнулся, взглянулъ на нее и, подозрительно осматриваясь вокругъ, не услышитъ ли кто-нибудь случайно, шепнулъ на ухо женѣ:

-- Разрушитель работаетъ! Стѣна не выдержитъ долго! Трещитъ уже! Я видѣлъ собственными глазами! Никто уже не защищаетъ ея.

-- Разрушитель?-- пробормотала Друзилла.

-- Титъ поставилъ Разрушителя. У него мѣдная чудовищная голова. Слышишь гулъ?

Онъ замолчалъ.

Въ погребѣ стало удивительно тихо.

Вдругъ фундаментъ ихъ полуразрушеннаго дома глухо задрожалъ, и послышался отдаленный короткій громъ.

-- Буря,-- прошептала женщина побѣлѣвшими губами.

-- Тише!-- крикнулъ на нее Іисусъ,-- это римская буря! Это гулъ и удары Разрушителя! Самый мощный римскій таранъ пробиваетъ первую стѣну и разрушитъ ее, и Самъ Господь въ облакахъ дыма и молній порадуется въ первый разъ.

Друзилла тяжело вздохнула и со стономъ упала на подушки.

Іисусъ склонился надъ ней.

-- Ты голодна, о бѣдная моя жена! И въ домѣ нѣтъ ни единаго зерна, нечего приготовить тебѣ. Палачи еврейскихъ тирановъ забрали все у насъ и причинили тебѣ глубокую рану, которая горитъ внутри у тебя.

Онъ поднялъ вверхъ сжатые кулаки. Въ стальныхъ лучахъ дневного свѣта, пробивавшагося сквозь щели, ярко блеснули за черными, запекшимися губами его бѣлые зубы.

Женщина въ испугѣ закрыла глаза, а онъ, склонившись надъ нею, тихо бормоталъ:

-- Уже недолго, скоро наши муки придутъ къ концу! Близка наша смерть, но близка и месть! Только подожди терпѣливо! Удержи жизнь въ себѣ еще день одинъ, два дня, и очи твои натѣшатся великою радостью!!

Изъ глазъ Друзиллы полились слезы и впитались въ сухую лихорадочно-горѣвшую кожу лица. Полуулыбка появилась и быстро исчезла на ея губахъ.

-- Станется согласно твоей волѣ!-- съ трудомъ прошептала она и умолкла.

Іисусъ, склонившись надъ ней, бормоталъ молитвы, перемѣшивая ихъ съ проклятіями, потомъ опять побѣжалъ въ городъ на стѣны. И такъ бѣгалъ онъ то домой, то на стѣны не одинъ разъ и ночью и днемъ.

Солдаты впервые услышали, какъ онъ въ пароксизмѣ безумія шепталъ:

-- Разрушитель работаетъ! Стѣна трещитъ! Ха-ха-ха! Стѣна трещитъ! Дрожи, Іерусалимъ!

Къ вечеру слѣдующаго дня измученное еврейское войско, не будучи уже никоимъ образомъ въ состояніи защищать стѣны отъ тарановъ и падая съ ногъ отъ усталости послѣ непрерывныхъ трехдневныхъ атакъ и ложныхъ штурмовъ римскихъ легіоновъ, отступило отъ первой стѣны. Всѣ искали отдыха и сна подъ защитой второй стѣны.

Іисусъ замѣтилъ это и торопливо побѣжалъ домой.

Ночь спустилась надъ городомъ.

Постепенно гасли костры, горѣвшіе передъ палатками воиновъ.

Спокойствіе и отдохновеніе послѣ цѣлыхъ дней крови, убійствъ, насилія и пожаровъ братались съ ночью и охватывали людскія существа непреодолимою мощью сна.

Іисусъ, сынъ Аристея, шелъ съ Рынка Шерсти, неся тяжесть на плечахъ.

Онъ напрягалъ свои послѣднія силы и медленно шелъ впередъ. Когда онъ подошелъ къ воротамъ Генотъ, стража остановила его:

-- Съ чѣмъ идешь?-- спросили его.

-- Съ богатствомъ къ римлянамъ!-- зловѣще разсмѣялся онъ.

Солдаты посмотрѣли другъ на друга. Начальникъ стражи подошелъ къ нему поближе.

-- Что ты несешь на спинѣ?-- сурово спросилъ онъ.

-- Посмотри!-- злобно зарычалъ Іисусъ въ отвѣтъ.

Стражникъ откинулъ покровъ и съ отвращеніемъ отступилъ.

-- Ты несешь трупъ?

Іисусъ злобно посмотрѣлъ на него.

-- Мой трупъ еще живетъ. Умретъ только тогда, когда настанетъ для него время,-- дико отвѣтилъ онъ и пошелъ впередъ, не обращая ни на кого вниманія.

Вторично стража заступила ему дорогу.

-- Куда идешь?-- услышалъ онъ снова грозный вопросъ.

Іисусъ едва сдержалъ безумный гнѣвъ, кипѣвшій у него въ груди.

-- На первую стѣну.

-- Зачѣмъ?

Онъ засмѣялся ужаснымъ смѣхомъ.

-- Затѣмъ, что вы всѣ отступили за вторую стѣну. Я съ этимъ умирающимъ трупомъ иду защищать первую стѣну.

-- Безъ оружія?

-- Этотъ трупъ и я ляжемъ на расщелинахъ стѣнъ. Разрушитель поскользнется на нашихъ тѣлахъ.

Начальникъ стражи взглянулъ на него съ ужасомъ и сожалѣніемъ.

-- Ха-ха!-- смѣялся Іисусъ.-- Вамъ странно?

И онъ пошелъ впередъ. Никто уже больше не рѣшался преграждать ему путь.

-- Господъ вдохновилъ его,-- со страхомъ говорили солдаты другъ другу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Полночь уже давно миновала.

Іерусалимъ спалъ тяжелымъ, мучительнымъ сномъ.

Іисусъ сложилъ свою ношу на стѣну и ревностно молился, напряженно всматриваясь вдаль.

Онъ замѣтилъ въ глубинѣ ночи одинъ огонекъ, потомъ другой. Внизу что-то зазвенѣло, затихло, и снова бряцаніе какъ бы обернутыхъ во что-то мечей и щитовъ донеслось до него.

Іисусъ склонился надъ умирающей женщиной.

-- Друзилла, римляне идутъ!-- шепталъ онъ ей на ухо.-- Слышишь?

Широко раскрытые глаза Друзиллы пристально смотрѣли на него съ недоумѣннымъ вопросомъ.

Дрожащими руками зажегъ Іисусъ огонь, поднялъ вверхъ нѣсколько зажженныхъ лучинъ и освѣтилъ ими пропасть, чернѣвшую внизу подъ нимъ.

Выбоины стѣны, сдѣланныя разрушителемъ забѣлѣлись своими впадинами.

-- Здѣсь дорога!-- крикнулъ онъ сдержанно внизъ. Іисусъ перегнулся черезъ стѣну въ сторону римскаго лагеря и укрывалъ пылающія лучины за стѣной.

-- Здѣсь дорога!-- повторилъ онъ свой призывъ.

Онъ старательно освѣщалъ выбоины, и онѣ видны были, какъ на ладони.

Надъ его головой пронеслась стрѣла.

-- Не убивайте!-- крикнулъ Іисусъ.-- Я освѣщаю вамъ путь! Идите! Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше!

Лучины разгорѣлись яркимъ свѣтомъ.

За стѣной весь глубокій оврагъ полонъ былъ римскими легіонерами -- при огнѣ поблескивали ихъ панцыри, шлемы и копья. Сотни рукъ прикрѣпляли лѣстницы къ стѣнамъ.

Іисусъ громко смѣялся.

-- Скорѣе! Скорѣе!-- торопилъ онъ.-- Жена моя умираетъ! Торопитесь, пусть передъ смертью она увидитъ васъ! Господь посылаетъ изъ вашихъ рукъ гибель Іерусалиму!

Ему повѣрили.

Римскіе легіоны тихо и молча взбирались по выбоинамъ вверхъ на стѣну. Солдаты одинъ за другимъ входили на первую стѣну, спускались внизъ и соединялись въ отряды уже внутри кварталовъ Новаго Города.

Іисусъ припалъ къ умирающей женщинѣ и шепталъ ей на ухо зловѣщимъ шопотомъ:

-- Друзилла! Свершилось! Они уже тамъ!

Женщина странно усмѣхнулась и вздохнула въ послѣдній разъ. Іисусъ покрывалъ поцѣлуями ея коченѣющее тѣло.

Сѣроватый разсвѣтъ засталъ его на стѣнѣ, все еще у тѣла жены.

Послѣдній центуріонъ римскихъ легіоновъ, перешедшій стѣну, вздрогнулъ, увидя это зрѣлище, и прошепталъ:

-- Безумный еврей! Да сократитъ ему Юпитеръ жизнь!

Авториз. пер. съ польскаго С. Михайловой-Штернъ.

"Русская Мысль", кн.V--VI, 1917