Книговод

Уста и чаша

Мюссе Альфред Де


Альфред де Мюссе.
Уста и чаша

Драматическая поэма

Перевод Анны Дмитриевны Мысовской.

Между устами и чашей всегда найдется место для несчастья.
Старинная пословица.

Действующие лица

   Охотник Франк.
   Пфальцграф Транио.
   Рыцарь Гюнтер.
   Лейтенант Франка.
   Монна Бельколора.
   Дейдамия.
   Горцы. Рыцари. Монахи. Народ.

Посвящение Альфреду Т.

   Я посвящаю вам, мой друг, свое творенье:
   Трагедией назвал я это сочиненье.
   Бумаги будет в нем дестей, наверно, пять.
   Теперь сам черт меня, пожалуй, не разбудит.
   Я сон приветствую, но не люблю зевать.
   Три тысячи стихов написано -- и будет!
   Достигнут мой предел, пора и на покой.
   Вот рукопись моя, -- со странною тоской
   Я на нее гляжу. Пока она писалась,
   В ней все пленительным и милым мне казалось,
   А нынче только страх внушает мне она.
   Когда работаешь, в тревожном напряженье
   Трепещет каждый нерв, как под рукой струна,
   Слова в самой душе находят отраженье.
   (Поверьте, это так; здесь неуместна ложь.)
   Не пишешь, а сидишь и молчаливо ждешь,
   Не прозвучит ли вновь тот голос непостижный;
   И так проводишь ночь, безмолвный, неподвижный.
   Сосредоточенно вперив куда-то взгляд,
   Подобно малышу, который не резвится,
   Стараясь не измять свой праздничный наряд.
   А днем -- болят виски и все в глазах двоится:
   Проснувшись, чувствуешь, что ты и хром и мал,
   И видишь, что Вулкан с небес опять упал.
   Так смотрит, вся в слезах, на саван наслажденья
   Душа в ту страшную минуту пробужденья
   От страсти, купленной и проданной на час,
   Когда, насытив плоть, желаний жар угас.
   Но у поэта плоть, а не душа томится:
   Чуть приоткроется па краткий миг окно --
   И вновь захлопнется, и тело вновь гробница,
   И в памяти хранит одну лишь боль оно.
   Но главная беда скрывается не в этом:
   Когда Иисус Христос, сияя дивным светом,
   Раз к фарисею в дом пришел, тот фарисей
   Хотя и разглядел над головою бога
   Чудесный ореол, но все же молвил строго:
   "Дай доказательство мне святости твоей".
   И я, как фарисей, тая в глазах улыбку,
   Пришельцу говорю: "А если ты не бог?"
   Не в том, конечно, суть, чтоб отыскать ошибку
   Иль разжевать в стихе за каждым слогом слог,
   Как на лугу весной траву жует корова;
   Есть тьма охотников скрести до блеска слово
   И очищать от блох несчастные стихи,
   Как чистят грязных псов испанцы-пастухи.
   Но думать, что сорвал плод неземного сада,
   И бережно морковь нести в своей руке, --
   Ну как, скажите, тут не застонать в тоске
   И не предать огню любимейшее чадо?
   Напоминает мне влюбленного поэт,
   Когда он за своей идеей волочится,
   Как за красавицей, которая дичится:
   Куда угодно он пойдет за нею вслед!
   Лишь сядет у огня, как саламандрой гибкой
   Она из пламени встает пред ним с улыбкой;
   Сперва он ей твердит слова любви, а там
   Зовет ее к себе. Знакомо это вам.
   (Могла бы к вам Прийти принцесс
   Она сдается, и -- прощай, очарован
   Как ласточка, она не может в клетке.
   Умрет -- и памяти о той не сохран.
   А вот сорвем цветок -- и запах долг
   Минутной прихоти -- и той нам не
   Когда к источнику омыть лицо от
   Приходит девушка в полдневные часы,
   Ей можно, не спеша, глядеть, как
   Бежит вода с ее распущенной косы.
   Пойдет она домой, рубинами сверкая
   Как драгоценного кинжала рукоять,
   И влажный лоб ее задумчиво лаская,
   Прохладу девичьей души вдыхает,
   Но если пьет поэт -- он должен из
   Пить, словно браконьер, который ждет.
   Глоток, другой -- и вновь дорога далее).
   И сохнет на ветру горячая рука.
   Поверьте, критики я не пугаюсь едко!
   Она жужжит, жужжит, но жалит очи.
   Твердят, что Байрону я подражал порой,
   Но я такой вины не знаю за собой.
   Заимствовать стихи меня не приневолит,
   Стакан мой невелик, но пью я из него
   Немного чести в том, что честь я с охр с
   Но, право же, мой друг, не грабил я мс
   Я о политике писать остерегаюсь,
   Витией не бывал и быть не собираюсь,
   И не прельстить меня сомнительным в
   Стать века своего блестящим образцом.
   Я не любитель драть на перекрестках
   Идти, куда толпу толкает всякий сброд,
   Хватать за полы тех, кто сам в хвосте идёт!
   Когда спадет вода, не стащишь с мели
   Их много, славящих свободу в наши дни
   Кто прежде королей и Бонапарта слави.
   Их много, жаждущих, чтоб миром снова
   Тот бог, которого повергли в прах они.
   У нас продажными зовутся люди эти,
   И все твердят, что так заведено на свете.
   Пускай их ремесло доходно, пусть умно,
   Б о что ни говори, а мне претит оно.
   Моя рука про мир и войны не писала,
   Коль ошибается мой век -- мне дела мало.
   А коль он прав, о том я слез не стану лить.
   Я только спать хочу средь общего смятенья...
   Быть может, старость мне готовит угрызенья,
   Но я до старости надеюсь не дожить.
   Люблю ль я Францию, хотите знать? Конечно.
   Но чту Испанию не менее сердечно,
   К китайцам, к персам я вполне благоволю,
   Индусы братья нам, -- индусов я люблю.
   Зато не выношу унынье городское,
   Где скопище людей как бы в плену живет,
Забыв о радостях, о солнце, о покое:
   Внизу могильный тлен, вверху -- кирпичный свод.
   Католик я иль нет, хотите знать? Католик,
Нo Лата я люблю и Незу очень чту,
Бог Кишатаи во мне не вызывает колик,
Худого не скажу о Парабавасту,
   Мне Види нравится, Тартака уважаю,
   Против Кходы я ничуть не возражаю,
   Пришёлся по душе мне Мишапу-добряк.
   Но не выношу ханжей, что полны яда,
   го я невесть куда иду, не знаю, как.
   Люблю ли мудрость я? Ну, как же, несомненно,
И чту не менее курительный табак,
Старинное бордо люблю проникновенно, --
Вино нас горячит, оно унынью враг,
го не выношу тартюфов скользких расу,
Искательных проныр, навязчивых святош:
Где доброта -- обман, их добродетель -- ложь!
Под старость, говорят, и черт облекся в рясу;
Седым отшельником охотно стану я, --
Когда меня свезут на кладбище друзья.
   Люблю ль природу я, хотите знать? Бесспорно,
Все искусства чту я столь же непритворно
Восхитительной Венеру нахожу,
Какая женщина сравняться с ней посмеет?,
Так разговаривать Венера не умеет, --
Бессловесностью порою дорожу,
Не выношу мечтателей слезливых,
   Гудящих о ночах, озерах, лодках, ивах,
   О, этот выводок, который, что ни шаг,
   Льёт море слез на ворохи бумаг.
   В природу некий смысл они, как все, влагают
   И, может быть, ее неплохо постигают,
   Но сознаюсь, что мне их не постичь никак.
   Люблю ль богатство я, хотите знать? Порою.
   Но жизнь простую чту и в пей не вижу зла,
   Еще милее мне любовница, не скрою,
   А пуще всяких благ свобода мне мила.
   Уснувший дух людей свобода пробуждает.
   Она в них мужество и твердость возрождает,
   Она толкает их на славные дела.
   Зато не выношу стяжателей нечистых, --
   Я смелых игроков им предпочесть готов, --
   Не выношу тупиц, сановных и речистых.
   Наверно скажут все лет этак через триста,
   Что золотой наш век был веком медных лбов.
   Но все-таки -- люблю ль я что-нибудь на свете?
   Я Гамлета слова сейчас вам повторю:
   Офелия, дитя, не верьте ни в зарю,
   Ни в синеву небес, ни в ночь, ни в добродетель,
   Ни в розу пышную и алую, как кровь,
   Не верьте ни во что, -- но веруйте в любовь.
   К ней обратите взор смиренный и покорный,
   Как к солнцу обращен всегда гелиотроп,
   И помните слова той песенки задорной,
   Которую любил когда-то Мизантроп.
   Узнайте верности собак и женщин меру,
   И все-таки в любовь храните свято веру.
   Любовь и солнца свет -- весь мир в них заключен.
   В любви -- не в женщине -- для нас блаженство слито.
   Нас не сосуд пьянит, а то, что в нем налито.
   Пусть будет наша жизнь как беспробудный сон!
   И коль одну Жюли любил Руссо мятежный,
   А Гете был пленен лишь Маргаритой нежной, --
   Любовь изведали они. Пусть в мире спят.
   Вы скажете, мой друг, что в рифмах я неточен.
   Согласен: в этом я, конечно, реформат
   И правильностью рифм отнюдь не озабочен.
   Постыдной кажется мне слов пустых игра,
   И фехтования подобного любитель
   Напоминает мне немного столяра.
   Прославится в веках тот новый сочинитель,
   Который мыслям в гроб отменный гвоздь забил,
   Неточность объявив для рифмы под запретом.
   Как видно, лучшим был Вольтер у нас поэтом,
   Затем что вольный стих он первый осудил.
   По всей Италии пронесся стоп печали:
   То Микеланджело ушел в страну теней.
   С ним завершался век, и старики молчали,
   Предчувствуя приход грядущих скорбных дней.
   Искусство, что при нем взлетало, точно птица,
   За небо ухватясь, -- так дети иногда
   За мать стараются покрепче ухватиться, --
   Искусство умерло. Тоскана никогда
   Последнего в роду гиганта но забудет.
   Искусства больше пет, -- в него не верят люди.
   Теперь о мертвецах, о гнили гробовой
   Рассказывает нам литература смело, --
   Она сама мертва, в ней нет души живой.
   О девках говорит она со знаньем дола
   И тянет муз Ренье из грязных луж на бал.
   Она сама сродни всем этим девкам пьяным,
   Нет у нее лица, лишь пудра да румяна.
   Бывали все у ней, и первый я бывал.
   Да, после этого, мой друг, мне не годится
   Искусство поносить иль сожалеть о нем.
   Но под конец хотел сказать я вот о чем:
   Художник -- человек и для людей трудится.
   Он в свой священный храм свободу жрицей взял;
   Там каждый камень -- жизнь, треножник -- мирозданье,
   Там фимиам -- любовь, гармония, страданье,
   Там в жертву истине оп сам себя заклал.
   Художник -- воин, вождь; карабкаясь по склонам,
   Он гордо свой отряд спешит опередить.
   Двумя путями мир он может победить:
   Вослед за Мериме, вослед за Кальдероном
   Действительность залить расплавленным свинцом,
   Чтоб жизни наготу отобразить в нем слепо,
   И отпечаток снять, и бросить этот слепок
   Со сцепы зрителям безжалостно в лицо.
   Резец но проходил по сумрачной медали,
   Вы маску видите, как бог се создал.
   Вам не найти следов раздумья иль морали, --
   Поэт запечатлел лишь то, что увидал.
   А можно, следуя Расину и Шекспиру,
   В дорогу дальнюю пуститься с фонарем,
   И сердце жизни вскрыть отточенным пером,
   И рассказать потом взволнованному миру,
   Какой нашел поэт неведомый тайник
   И что за мысли в нем возникли в этот миг.
   Принц Гамлет Клавдия убьет, Иолай-- Мафана;
   Для размышления поступок -- лишь предлог.
   Не важен самый бой, коль бьющихся нежданно
   Поможет озарить сверкающий клинок.
   Вам Кальдерон дает набросок со скелета:
   Вы можете мечтать о мускулах атлета,
   О том, в какую плоть, о том, в какой наряд
   Одели б вы его от головы до пят.
   Шекспир рисует вам размашисто и смело
   Тугие мускулы, трепещущее тело,
   И думаете вы, что дивные ножны
   Невиданную сталь в себе скрывать должны.
   Тот следствие постиг, а этот -- лишь причину,
   Обоим истина видна наполовину.
   Так жизнь устроена, что делать, милый друг!
   Лишь Бог всеведущий объемлет всю картину.
   А я, как погляжу внимательно вокруг,
   Я вижу, Пети-Жан, что мир изрядно низок;
   Не слаб я на глаза и не даюсь в обман...
   Man delights nor me, sir, nor Woman neither [*].
   Но если бы я мог сам выбирать свой путь,
   Вслед за Шекспиром бы пошел и -- заблудился!..
   Я, кажется, уже куда-то уклонился, --
   Кончаю, чтоб и впрямь с дороги но свернуть.
   Да, заболтался я, пора остановиться.
   Хотел украсить я заглавную страницу
   Словами: скромный дар с почтеньем приношу
   И вас, почтенный друг, принять его прошу.
   Так нынче составлять должны мы посвященья.
   Слегка увлекся я и обнаружил вдруг,
   Что в предисловие распухло обращенье,
   А предисловий мы не терпим, милый друг.
   
   [*] -- Человек никогда не восхищает меня, сударь, ни женщина, ни кто-либо другой ( англ.).

Вступление

   Охотиться, любить и пировать с друзьями --
   Так понимает жизнь Тироля гордый сын,
   Свободный и навек сроднившийся с горами,-
   Как царственный орел -- питомец туч и льдин.
   Страна, где солнца луч долины не ласкает,
   Спокойный океан, чьи волны -- кручи гор!
   Здесь эхо без конца ведет свой разговор,
   Здесь горец ветру в дань стрелу и песнь бросает.
   О мой Тироль! Тебя Швейцария хранит,
   И шлет Венеция сиянье небосводу.
   Так ветер южных стран красой тебя дарит,
   А ветер севера тебя дарит свободой.
   Привет тебе, земля необозримых льдов,
   Кочующих людей, блуждающих оленей!
   Бедна ты; не даешь ни злаков,, ни плодов,
   Но скудным молоком немало поколений
   Ты выкормила, мать. И дорожат они,
   Сыны твои, тобой. Все мило им: поляны
   С колючею травой, неласковые дни,
   Родных озер и рек суровые туманы.
   Привет тебе, земля священной простоты!
   Неведомы тебе пустые разговоры,
   Сжигающие жизнь бесплодные мечты,
   Искусства праздные, томительные споры.
   Воинственный твой сын с мечтами незнаком, --
   Лишь в битвах и любви он видит жизни цели,
   И только потому, что он рожден певцом,
   Порою в тростниках его мы слышим трели.
   Нет у тебя, Тироль, богатств и храмов нет,
   Богов не знаешь ты, но сердце страстью бьется;
   Прекрасным именем она у нас зовется:
   Свободой! Ею ты проникнут и согрет.
   Пусть покоряется Германии долина, --
   Отважный житель гор владык не хочет знать;
   Он кормится ружьем, в снегу ложится спать,
   Для выгоды чужой гнуть не желает спину
   И, словно воздух гор, оков не признает.
   О вольный воздух гор! Свобода не живет
   В навозе городов, средь вихрей пыли черной.
   Напрасно вы войной неправой и упорной
   Стараетесь ее посеять семена, --
   Они не примутся, хоть трупами своими
   Вы грунт удобрили. В тяжелом смрадном дыме
   Она умрёт, ей высь небесная нужна!
   Не ждите, чтоб она в низины к вам слетела.
   Взбирайтесь же наверх, мечтатели! За ней!
   Наденьте башмаки, вот лестницы. Скорей!
   Ей дороги лишь те, в ком сердце бьется смело.
   С железным посохом спешите в лоно гор,
   И там найдете вы священную свободу.
   Еще никто, Тироль, не пил твою природу:
   Любезны сердцу муз прикрасы с давних пор,
   А ты -- в мишурный блеск не хочешь ты рядиться,
   Хозяйка, щедрая и в нищете своей!
   Ты мне куда милей Италии -- блудницы,
   Доступной всякому, кто деньги платит ей.
   Ты девственно чиста, а чистоту считаю
   Я высшей красотой. Она мой идеал,
   И жажду я лишь в том потоке утоляю,
   Где водная струя прозрачна, как кристалл.
   Лишь псы бродячие пьют в мутном водопое.
   В Неаполь все бегут, но он не нужен мне,
   А ты любима мной в твоем немом покое,
   В холодности твоей и снежной белизне.
   Да, ты любима мной. Я полюблю картины
   И статуи, когда исчезнет чистота:
   Мне мрамор кажется прекрасней наглой Фрины,
   Чья всем и каждому доступна красота,
   Чья спальня сделалась проезжею дорогой,
   Той Фрины, что едва за гостем дверь запрет,
   Оправит поясок и косы приберет,
   Как новый гость уже стучится у порога.

Действие первое
Явление I
Площадь.

Посредине площади большой пылающий косТЕР.

Охотники, Франк.

Хор охотников

   Стеной туман встает, и солнце закатилось;
   Алмазами росы сверкая и горя,
   В парчовых башмачках на землю ночь спустилась.
   Взошла заря любви, вечерняя заря!
   Удачен был наш лов по милости Дианы;
   Опасный по горам мы совершили путь.
   Теперь конец трудам. Пора нам отдохнуть.
   Так сядем же за стол. Друзья, полней стаканы!

Франк

   Напрасно прыгал я с утеса на утес:
   Следы моих же ног там находил мой нес.
   Я встретил на пути один лишь терн колючий.

Хор охотников

   Франк, перестань. Себя напрасно, брат, не мучай.
   Сядь рядом и пируй. Не сходен день со днем,
   А дружба всех подряд по круговой обходит,
   Как чара полная за праздничным столом.
   Один веселье в ней, другой печаль находит,
   Но всякому она забвение дает.
   Сегодня счастье мне, а завтра твой черед.

Франк

   При мне моя беда, при мне мое веселье,
   И лишь в своем пиру хочу вино я пить.
   А чувствовать всегда в чужом пиру похмелье, --
   Нет, лучше руку мне по локоть отрубить!
   Я лишь тогда начну чужие есть объедки,
   Когда меня согнет проклятая нужда.
   Среди охотников стрелок я самый меткий, --
   Зачем же от меня бежит успех всегда?
   Иль пугалом я стал, того не замечая?
   Иль, может быть, в одной из бесшабашных драк
   Лишилась всех волос судьба моя шальная
   И мне теперь ее не ухватить никак?
   Не мною, а другим была коза убита, --
   И кем же? Тем стрелком, который шел за мной.

Хор охотников

   Зачем удаче ты завидуешь чужой?
   Могущество людей в содружестве сокрыто.
   Смирись! Велел господь склоняться тростнику.
   Опасность в гордости разгневанной таится;
   Терпенье нужно нам, как масло -- ночнику.

Франк

   От глупых этих слов вся желчь моя мутится.
   Я не хочу от вас подачек принимать:
   Вот золото, могу я уплатить за ужин,
   И с чертом договор пока что мне не нужен.
   А нищету свою с общественной мешать
   Способен выродок! -- Я человек свободный,
   Содружество в нужде мне вовсе не с руки,
   И если вкруг меня живут лишь бедняки,
   Ужели должен я всегда ходить голодный?
   Хулите гордость вы, а я, как Бога, чту:
   Лишь в гордости одной мы черпаем терпенье,
   В ней наши женщины находят чистоту,
   Солдаты -- мужество, поэты -- вдохновенье.
   Таится в гордости величье королей,
   И стойкость бедняков сокрыта тоже в ней.
   Попробуйте на мой вопрос ответить сами:
   К чему с рожденья мы назначены судьбой?
   Вы видите, вон там, за далью голубой,
   Всегда расходится по небу дым клубами?
   Он вырывается из тех больших котлов,
   Которым мы даем названье городов.
   В них страсти бьют ключом, в них наслажденье блещет!
   Их испарения над миром пеленой
   Расходятся и вновь бегут назад волной.
   Повсюду сон, лишь там живая жизнь трепещет,
   Там выжать из нее пьянящий, сок спешат,
   Как будто эта жизнь -- созревший виноград.

Хор

   Франк, ты гнушаешься своею нищетою,
   И честолюбие грызет тебя, как боль.
   Бродяга и бедняк, но гордый, как король,
   Ты презираешь всех обиженных судьбою.
   Скажи, ты молишься ль, оканчивая день?
   Благоговеешь ли перед зарею ясной?
   Ужель в твоей груди не сердце, а кремень?
   Ты любишь ли отца, свой дом и край прекрасный?
   Ужель ни преданность, ни жалость никогда
   В тебя не проскользнут, как не пройдет вода
   Сквозь толщу мрамора? Тот счастья не узнает,
   Кто век свой проживет для одного себя.
   Дитя небес -- душа, тоскуя и скорбя,
   Как пленница, в земном изгнанье изнывает
   И ищет дорогих, возлюбленных сестер.
   Слезой и песнею зовется разговор
   Одной души с другой.

Франк

                                Не стану вам мешать я!
   Давайте смело ход и песням и слезам.
   Мое проклятие не очень страшно вам,
   Но все-таки пошлю я вам свое проклятье.
   Налейте же вина и в мой стакан, прошу:
   Я тост проклятия сейчас провозглашу.
   (Поднимает стакан.)
   Всем новорожденным проклятье шлю! Работа
   Да будет проклята вовек! Пускай сгниют
   Посевы на полях, где люди спины гнут,
   Где с влагой дождевой смешались капли пота!
   Будь проклята любовь, и дружба, и семья!
   Пусть это общество с лица земли сотрется!
   Проклятье и тебе, о родина моя!
   Пускай отцовский дом на камни распадется!
   Из дома выходит толпа горцев.

Второй хор

   Кто это' говорит? Кто страшною трубой
   Проклятий мерзостных тревожит наш покой [*],
   На мирный этот край несчастье призывая?
   
   [*] -- "That such a hideous trumpet calls to parley" и т. д. -- "Макбет", действие II. (Прим. автора.) ("Зачем такая страшная труба зовет собраться" и т. д. Пер. М. Лозинского.)
   
   Не ты ли это, Франк? Мы знаем много лет
   Тебя -- завистника, спесивца и лентяя --
   И не хотим, чтоб нас пугал твой дикий бред!
   Тебе наш труд претит твое же ремесло,
   Иуда, мерзко нам; и если тяжело
   Жить среди нас тебе и если головою
   Своей ты перерос отцовский потолок, --
   Дорога скатертью! Гоняйся за судьбою!
   Слепых твоих угроз не замечает Бог,
   И раньше ты руки кощунственной лишишься,
   Чем сверху разглядят, как ею ты грозишься.
   Ты лучше дела бы полезного искал:
   Тот ангел дерзостный, что небу слал проклятья, --
   Он начал проклинать, когда с небес упал.

Все охотники

   Ты презираешь нас, а мы росли как братья.
   Зачем не посидишь ты с нами никогда?

Франк

   Нельзя ли гнев сменить на милость, господа?
   (Обращаясь к одному из охотников).
   Имейте к бедняку, о господин мой, жалость:
   Подайте мне медяк... Измучен я постом...
   Один лишь медячок -- для вас такая малость!

Хор

   Тебе тоски не скрыть под глупым шутовством!

Франк

   Быть может, есть у вас любезная девица?
   Тогда я воспою, прославлю и почту
   Умеренность, любовь и нравов чистоту, --
   Пускай душа у вас поет и веселится.
   Ведь благодетеля бедняк потешить рад,
   И если беден он, так сам и виноват.
   Но камни вслед ему бросать ужель но стыдно,
   Коль утопиться он и сам готов? Предел
   Он может перейти.

Хор

                                Да ты обезумел!
   Лишь злость одна в словах, а смысла в них не видно.

Франк

   Да, раздражать нельзя несчастного, когда
   Его душа чутка, болезненно горда,
   Когда рука к ножу приучена -- не к пяльцам,
   Когда на женщину он сердцем не похож...

Хор

   Ты, кажется, грозишь?

Франк

                                Тупым бывает нож,
   Неверною -- рука. Когда же грудь страдальца
   Надорвана от мук, печалей и невзгод, --
   Он в руку головню горящую берет
   (берет из костра, разложенного па площади, горящую головню и бросает в свой дом),
   И предает огню бесстрашно дом свой старый --
   Свой кров и кров отца. Он в нем похоронил
   И слезы горькие и упований пыл.
   Пускай теперь горит он в пламени пожара!

Хор

   Стой, поджигатель, стой! В горячечном бреду
   Ты все дома сожжешь и ввергнешь нас в беду!
   Где будут завтра спать беспомощные дети? V

Франк

   Ни с места! Я не дам пощады, бог свидетель!
   Хотя бы на меня вы двинули войска,
   Хотя б весь мир сгорел -- клянусь, моя рука
   Уложит первого, кто сбить вот это пламя
   Осмелится водой! Итак, я изгнан вами?
   Я не угоден вам? Но я ведь не щенок,
   Которого ногой швыряют за порог!
   Сказали вы -- беги, хватай судьбу за ворот!
   Я и пойду. А вы, чтобы судьбу схватить,
   Вы не сумеете рукой пошевелить!
   Чтоб не идти во тьме, я освещаю город.
   Нет, не безумен я, и это все не бред:
   Что я ленив и горд -- сомненья в этом нет.
   Пока мой дом стоит, пока он цел, я знаю --
   Он будет для меня могилой, не жильем.
   Я в нем и родился, и жизнь провел я в нем.
   За двадцать долгих лет привыкнешь и к сараю,
   Успеешь полюбить и хлев за этот срок...
   Я предаю его огню. Мой путь далек, --
   Так пусть же призрак мой со всем, что мной любимо,
   Растает в небесах прозрачной струйкой дыма.
   Ну, ветры севера, проспитесь! По ночам
   Слетались часто вы к моей убогой двери
   И звали за собой. Иду я, братья, к вам,
   И только вам одним я жизнь свою доверю.
   Пусть Бог меня ведет, а если Бога нет,
   Я наугад пойду за случаем вослед.
   (Убегает.)

Явление II.
Долина.

Франк встречает молодую девушку.

Девушка

   Куда ты, Франк, идешь, один и без собак?
   Ты неразумен, друг: сейчас туман сгустится.

Франк

   Взгляни, Дейдамия, в долине ночь и мрак.
   Куда идешь одна, разумная девица?

Дейдамия

   Спустилась я цветов шиповника нарвать,
   Но бедные цветы от холода увяли.
   Не хочешь ли ты их себе на счастье взять?
   (Бросает цветы и убегает.)

Фpанк

   (один, поднимая букет)
   Как весело бежит!.. Мы вместе подрастали,
   Ребенком помню я её. И может быть,
   Дейдамия меня могла бы полюбить.
   (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ III.

Дорога, пролегающая через лесной овраг. Светает.

   Ф р а н к
   (сидит на траве)
   Когда свершится все, когда от жалких стен
   Останется лишь прах, лишь горсть земли остылой, --
   Придет мой час тогда безмолвно лечь в могилу.
   Но если молод я, и сладок жизни плен,
   И страшно этот мир в расцвете лет оставить?
   О гром и молния! Куда мне путь направить? .
   (Засыпает).

Голос

   (во сне)
   Проходит жизнь двумя путями,
   Есть две дороги перед вами.
   Одна из них идет лугами.
   Она покойна и. гладка,
   Зато узка, почти безлюдна,
   Ее заметить глазом трудно,
   Как па поляне изумрудной --
   Струю немого ручейка.
   Как водопад, шумит другая,
   Безумца взоры привлекая,
   Но видит, на нее вступая,
   Он пропасть под своей ногой.
   Одна тиха, как сновиденье,
   Другая -- буря и волненье,
   Названье первой -- путь смиренья,
   Путь честолюбия -- второй.

Франк

   (не просыпаясь)
   О чем вещаешь ты, о дух, во тьме ночной?
   Не страшным ли грозишь мне предсказаньем ?
   Но для чего тогда создателя рукой
   Я искрой одарен святой,
   Что разрушает жизнь страданьем?
   Зачем пылает грудь и страсти жгут меня?
   Зачем душа моя тоскует и дивится
   И, вместе с искрою небесного огня,
   Крылатая, она на высоту стремится?

Голос

   Кто слепо гонится в своем тщеславье жадном
   За властью над людьми, за почестями вслед,
   Тот гордо заклеймит презреньем беспощадным
   Смиренную любовь и сердца сладкий бред.
   Но тот, кто в тишине безмолвно угасает,
   Кто счастье и покой в своей любви обрел, --
   О горец юный! -- тот `глубоко презирает
   Утехи, гордости и славы ореол.

Франк

   О славе, почестях пророчествуешь ты.
   Скажи, достигну ль я величья высоты?
   Мой след надолго ль в мире сохранится?
   О вышний дух, скорей, скорей ответствуй мне!
   Открой хотя б на миг, хотя б во сне,
   Что в глубине грядущего таится.

Голос

   Взгляни, сейчас заря забрезжит на востоке:
   Откроешь ты глаза, как в те былые дни,
   Когда ты в этот час твердил свои уроки
   Иль грезил призраком несбыточной любви.
   Ты в дом Дейдамии -- приют уединенья,
   Смиренный и простой -- неспешно заходил,
   И горести свои, тревоги, огорченья
   Не забывал ты с ней, а поровну делил.
   Вы вместе выросли и сблизились, как дети,
   Вас не манила жизнь несбыточной мечтой,
   Потом друг к другу вы привыкли... А на свете
   Одна привычка, Франк, несет сердцам покой.

Франк

   Нет, слишком поздно, дух: не возвратить былого.

Голос

   Раскайся и молись!

Франк

                                Я не могу.
   Голос
                                Молись!

Франк

   Нет! Нет! Проклятью я предал отца родного!

Голос

   Так, значит, час твой бил, -- восстань и пробудись.

Восходит солнце; Франк просыпается; появляются верхом на лошадях Транио -- молодой пфальцграф, и монна Бельколора, его любовница.

Транио

   Ступай, невежа, прочь! Ты заслоняешь путь.

Франк

   Бот встану, подожди, да вежливее будь.

Транио

   Проворней, скот! Не то останешься на месте!

Франк

   Ну, подожди! Тебя я проучу по чести.
   Вынь шпагу, иль придет сейчас тебе конец.

Транио

   Что ж, отражай удар!

Дерутся. Транио падает.

Бельколора

                                Как звать тебя, храбрец?

Франк

   Карл Франк.

Бельколора

    Ты недурён, дрался с большою силой...
   А родина?

Франк

    Тироль.

Бельколора

                                Я хороша, мой милый?

Франк

   Как день.

Бельколора

    Восемнадцать лет мне минуло весной.

Франк

   Мне двадцать.

Бельколора

    На коня! Поедешь ты со мной.

Уезжают.

Действие второе.
Явление I.

Парадная комната.

Франк

   (у стола, заваленного золотом )
   О золото! Из всех сокрытых рычагов,
   Что жизнью двигают, в тебе одном вся сила.
   Ты -- чистая слеза, что солнце обронило,
   Бог истинный среди неистинных богов.
   В гранит сердца людей ты обращаешь взглядом,
   Покров невинности спадает пред тобой,
   Ты отравляешь кровь соблазна сладким ядом.
   О воли двигатель, заговори со мной!
   Скажи, что честь и долг -- один лишь звук летучий,
   Что правда лишь в тебе и свято только ты,
   Что невозможные, безумные мечты
   Ты обращаешь в явь рукой твоей могучей.
   А ведь немногие видели и во сне
   Все то, что здесь лежит! -- О груда золотая!
   Как сердце горячо и бурно бьется, тая
   В твоем живительном, ласкающем огне!
   Клянусь, луна скорей в кадрили закружится
   И звезды поведут веселый хоровод, [*]
   Чем снова с кем-нибудь, кто на земле живет,
   Такое волшебство внезапно совершится!
   
   "Земля пропляшет тысячу кадрилей" и т. д. -- Шиллер. (Прим. автора.)
   
   И это все -- мое! Я лишь теперь постиг,
   Какая в золоте для стариков отрада
   И почему скупец в предсмертный страшный миг
   От золотых монет не отрывает взгляда.
   (Считает деньги.)
   Пятнадцать тысяч здесь монетой, да бумаг
   Еще на столько же. Вот странный случай! Боже,
   Где был бы нынче я и завтра жил бы как,
   Нe встреть я Транио? Я заколол вельможу,
   С любовницей его кутил весь день, потом
   Отправился играть; голодный, без сомненья,
   Я проиграл бы все, -- но я в игорный дом
   Попал, когда был пьян и сыт до пресыщенья.
   Мне страшно повезло, сорвал я скоро банк,
   Взял деньги и ушел. Да, тут рука господня.
   (Отворяет окно)
   Как мне, богатому, хотелось бы сегодня
   Увидеть прежнего себя! Убогий Франк,
   Бегун за зайцами, искатель скудной пищи, --
   Как бедно он одет! Какой угрюмый взгляд!
   Он просит помощи! Тебе не сладко, брат?
   Вот золото, возьми на хлеб себе, дружище!
   (Бросает горсть золота)
   Мне, право, кажется, что я вчера купил
   Весь мир, и этот мир теперь к моим услугам;
   Я словно от судьбы не милость получил,
   А только должное имею по заслугам.
   (Уходит).

Явление II.
Дорога.

Вдали слышна песня, затем проходит толпа горцев.

Охотничья песня

   Эй, ловчий удалой! Что видишь ты вдали?
   Собаки землю рвут. Собаки след нашли.
   Теперь зевать нельзя! То быстрой серны след. --
   Возлюбленной моей на свете краше нет!
   Храни её Господь! -- Вот серна поднялась...
   Она несётся в лес!.. Сквозь стаю прорвалась...
   Дружнее, псы, дружней: дрожит, слабеет зверь!
   Как милую обнять хотел бы я теперь! --
   Победа! Зверь упал! Ура!!! К нему скорей! --
   На свете краше нет возлюбленной моей!

Хор

   Вы видите, друзья, дворец: как в тине мутной,
   В нем Франк погряз. Он был охотником лихим.
   Запутавшись в сетях красавицы распутной,
   Что делает он там? Внутри палат царит
   Молчанье мертвое, но путник замечает,
   Как ночью женщина в них окна растворяет,
   И смуглое лицо ей ветер леденит.
   Ушел наш Франк. Зачем расстался он с друзьями?
   В нем голос прошлого не умер, может быть.
   Ах, если б голос тот мог совесть пробудить!
   Оплачем беглеца горючими слезами.
   Нет Карла нашего! Его мы не найдем
   Среди былых друзей под каменной скалою;
   Он лань, пронзенную охотничьей стрелою,
   Не станет потрошить отточенным ножом
   И не придет глотать, охотой утомлённый,
   Снег чистых ледников, людьми не загрязнённый.
   (Уходит.)

Явление III.
Ночь. Терраса, выходящая на дорогу.

Монна Б е л ь к о л о р а и Франк, сидящие в нише.

Бельколора

   Спи, бледный юноша; ты должен отдохнуть.
   Смыкаются глаза, рука твоя остыла...
   Ты дремлешь, Карло мой. Приляг ко мне на грудь.
   День близок, и заря восток позолотила.

Франк

   Я не дремлю, а день придет еще не скоро.
   Кипучего огня в крови не превозмочь...
   Мы время удержать не можем, Бельколора, --
   Так что за дело мне, на небе день иль ночь!

Бельколора

   Но голова твоя клонится в утомленье
   На руку, где еще твой поцелуй горит.
   Ты больше не со мной, а где-то в отдаленье...
   Ах, жалкий неженка, мне кажется, он спит.

Франк

   Да, милая, восток одет зарей прозрачной.
   Что бледен я и слаб, я это знаю сам.
   Яснее прежнего, и скоро тенью мрачной
   Являться сам себе начну я по ночам.
   Как бодр я был вчера! Ты молодости силу 
   Убила красотой пленительной своей,
   Горячие уста открыли ей могилу,
   Одела саваном волна твоих кудрей.
   Приотвори окно, дай небом насладиться,
   Пускай оно вернет мне веру в божество,
   Пусть солнце здесь блеснет, я с ним хочу проститься...
   Кто знает, завтра я увижу ли его!

Бельколора

   Беги, Коль я даю тебе одно страданье
   Ужель два дня любви могли тебя убить?

Франк

   Убить меня? О нет! С тобой я начал жить,
   А до тебя была не жизнь, а прозябанье.
   Ты мне открыла мир, я счастлив, я богат,
   Всем сердцем я к тебе, о милая, привязан
   И счастьем лишь своим одной тебе обязан...
   Счастливые всегда о смерти говорят!
   Взгляни, какая ночь! Имеют ли значенье
   Слова, когда на нас глядит весь мир вокруг?
   Мы говорим без слов, и гений наслажденья
   Безмолвен.

Бельколора

    Много ли ты выиграл, мой друг?

Франк

   Забыл. Я все забыл. Сядь, милая, поближе.
   Дай руку. Чтоб мою дремоту разогнать,
   Скажи мне о своем прошедшем. Говори же...
   О ночь волшебная! Мне слез не удержать!

Бельколора

   Отгонишь дрему ты скорей своим рассказом.

Франк

   Мы слишком счастливы. Из головы моей
   Исчезло прошлое. Да впрочем, у людей
   В минуты забытья, когда тускнеет разум,
   Хранятся в памяти следы лишь славных дел,
   А я что расскажу тебе о жизни бедной?
   Я только чувствовать и сердцем жить умел
   И в ней блуждал порой, как в чаще заповедной.
   Как обессилел я! Мне руку приложи
   Ко лбу и говори. Все, все узнать хочу я.
   Вот поцелуй, возьми, -- за жизнь твою плачу я;
   Её правдиво мне, мой ангел, расскажи.

Бельколора

   (вздыхая)
   Я из Флоренции, фамилии известной,
   И как живу сейчас -- жила я не всегда.
   Богаты были мы, но человек бесчестный
   Нас разорил; меня заставила нужда
   Вступить на скользкий путь, забыв и стыд и совесть.

Франк

    (отворачиваясь)
   У этих дев всегда одна и та же повесть!
   Где в мире видели они глупцов таких,
   Чтоб верить им? О, как теперь мне думать больно,
   Что я вот эту дрянь считал умней других...

Бельколора

   Похоронив отца...

Франк

                                Молю тебя, довольно!
   Любая женщина на улице любой
   Доскажет мне конец.

Оба некоторое время молчат.

                                Признайся откровенно,
   В тот достославный день, не зная совершенно,
   Кто я такой, -- зачем связалась ты со мной?
   Каприза твоего чем объяснить причину?
   Я был в крови, в пыли и нищенски одет.

Бельколора

   Ты дрался хорошо -- другой причины нет.

Франк

   Во мне ждала найти ты сильного мужчину?
   Увы! Дитя мое, попала ты впросак.
   Я знаю, к силачам вы, женщины, пристрастны.
   Что ж, это вкус как вкус, во вкусах мы не властны.
   Но будь я женщиной, я делал бы не так.
   Не стал бы подбирать их на большой дороге,
   Когда они всегда толпятся на пороге
   Любого кабака. Нет, я б их выбирал
   Неспешно, приказав сперва друг с другом драться.
   Еще скажи мне: тот, с кем ездила кататься
   Ты по лесу тогда, -- тебя он содержал?

Бельколора

   Да.

Франк

    Как же смерть его тебя не огорчила?
   Ох, эту смерть его я помню как сейчас.
   Эфесом шпаги лоб ему насквозь пробило,
   Из горла кровь лилась, и вытек левый глаз.
   Он не дышал -- хрипел, порывисто, неровно.
   Влачась у ног коня, старался жизнь продлить.
   Так плющ оторванный старается обвить
   Еще раз дуб родной... Ужель ты хладнокровно
   Глядела на его страдальческий конец?
   Ты ведь не сделала ни шагу, ни движенья.

Бельколора

   Всем этим доказать ты хочешь, без сомненья,
   Что у меня в груди не сердце, а свинец?

Франк

   Мои слова тебя не трогают нисколько!

Бельколора

   Послушай, Франк, претят мне грубые слова,
   А если захочу сказать одно, то только
   Я и скажу одно, а уж никак не два.
   Ты разлюбил меня?

Франк

                                Я разлюбил вас? Боже!
   Вот вздор! Я прочитал в одной из умных книг,
   Что всех часов любви прекрасней и дороже
   Тот драгоценный час, когда умолк язык
   Желаний чувственных и страсть остыть успела,
   Когда любовники до утра говорят,
   Как нежные друзья, доверчиво и смело
   И счастья полного вдыхают аромат.
   Вот в эти-то часы полночных разговоров
   Душа возлюбленной становится ясна,
   Как глубина ручья, которую от взоров
   Не может скрыть его хрустальная волна.
   И лишь тогда своей избраннице прекрасной
   Готовы принести мы уваженья дань,
   Да и себя вдвойне мы ценим... Вы согласны
   Со мною, ангел мой? Скажите!

Бельколора

                                Перестань!

Франк

   Блаженство это мы, не правда ли, узнали?
   Однако вот о чем подумал я: пора
   Нам обеспечить жизнь. Не вечно ведь игра
   Нас будет вывозить -- так мы с тобой вначале
   Подцепим старичка с тяжелым кошельком.
   Оплатит нам он стол, жилье, вино, одежду.
   Ему отдашь ты ночь, меня утешишь днем.
   Мы старца этого, питаю я надежду,
   Обчистим мастерски. А там, глядишь, друзья
   Найдутся у него. Тогда пойдет охота!
   Ловцом, конечно, ты, а гончей буду я.
   Найти бы верную служанку -- вот забота!
   А впрочем, золото устроит все дела!
   Служить я буду век тебе, как рыцарь верный,
   И заживем тогда мы тихо и примерно.

Бельколора

   Твоя насмешка, Франк, границы перешла:
   Ты можешь получить отставку в наказанье.
   Ну, поцелуй меня, негодный зубоскал.
   Я не злопамятна.

Франк

                               Порочное созданье!
   Еще дня два иль три -- как низко я бы пал!
   (Отходит и облокачивается на перила террасы.)

По дороге проезжает конный солдат.

Солдат

   (поет)
   Солдат в опасности сберег
   Беспечный нрав и пылкий.
   В одной руке блестит клинок,
   В руке другой -- бутылка.
   Возложат лавровый венок
   Солдату на могилу.
   Он весел был, всегда шутил,
   Он жизнь отчизне посвятил,
   А сердце отдал милой.

Франк

   (зовёт его)
   Эй, друг, остановись! Ответь мне в двух словах.
   Ты, видно, весельчак, -- откуда и куда ты?
   Где император ваш? Где храбрые солдаты?

Солдат

   Все в Глюренсе; в поход мы выступим на днях.
   Я догоняю их.

Франк

    Как будто мне знакомо
   Твоё лицо. Скажи, ты снизу или с гор?
   Быть может, и меня ты знаешь?

Солдат

                                С давних пор,
   Когда еще ты жил в своей деревне, дома.
   Напротив мельницы ваш дом стоял как раз.
   Что делаешь ты здесь? Не к нашему ли стану
   Намерен ты примкнуть?

Франк

                                Конечно, -- и тотчас.
   (Спускается с террасы на дорогу. Обращаясь к Белъколоре)
   Прощай, дитя мое, я ужинать не стану. --
   Вот только мой костюм в походе будет плох.
   А саблю мне дадут?

Солдат

                                Еще бы! Будь покоен, --
   Одежду, саблю -- все получишь. Видит бог,
   Отряду по душе придется новый воин.
   Влезай на круп коня. От друга своего
   Я слышал, будто ты...

Уезжают галопом.

Бельколора

   
                                А я люблю его.

Действие третье
Явление I.
Глюренс.

Площадь перед дворцом.

Хор солдат.

   Как в грозный ураган гремящие лавины
   Стремглав несутся с гор на мирные долины,
   Так храбро ринулись сыны Тироля в бой,
   Когда Палатинат пошел на них войной.
   Теперь подписан мир; победные знамена
   Кантонов свернуты; надменные бароны
   Седой Германии приветный слышат зов.
   Пора тебе домой, отважный зверолов;
   И ты, о Рейна сын, сними свой шлем тяжелый, --
   Тебя обнять спешит сограждан круг веселый.
   Солдаты, мы пришли: вот здесь наш Франк живет,
   Которого венчал ликующий народ.
   Сам старец царственный, монарх наш престарелый,
   Прижал его к груди. Сейчас наш воин смелый
   Отважный капитан, кому дивится мир,
   С толпой солдат своих придет сюда на пир.
   Поистине, наш Франк достоин поклоненья:
   Под Инсбруком, где шло кровавое сраженье,
   Где застилала свет грозы военной мгла,
   Бестрепетно унес он черного орла.
   Он всех одушевлял. В разгаре жаркой сечи
   Погибшим мы его считали много раз,
   Но снова, как со дна морского водолаз,
   Он, презирая дождь из ядер и картечи,
   Являлся и вперед нас вел, непобедим,
   Хоть трижды ранен был и враг следил за ним.
   Он доблестью купил шевроны золотые
   И шпоры рыцаря; заслуги боевые
   Прославили его. Взгляните-ка, друзья,
   Там женщина бежит. Должно быть, итальянка...

Входит Бельколора.

   Куда, красавица? Идти вперед нельзя.
   Что ищете вы здесь?

Бельколора

                                Дом капитана Франка.

Солдаты

   Дом капитана здесь. Зачем он нужен вам?
   Ведите с кем-нибудь другим переговоры.
   Лейтенант
   Назад, любезная, не место здесь для дам.

Бельколора

   Но место для меня. Я, сударь, Бельколора;
   Франк -- мой возлюбленный.

Лейтенант

                                Я знаю вас, и все ж
   Не вправе пропустить. Вы можете гордиться
   Любовником. Но нет, вы мне сказали ложь:
   Такая для него подруга не годится.

Бельколора

   А не любовник мой, так нынче будет им:
   Ведь я люблю его, ты это понимаешь?
   Меня покинул он, а я пришла за ним.
   Вот правда, если ты узнать ее желаешь.

Солдаты

   Ну, что за тварь! Идет, не глядя, напролом.
   Чтоб взять любовника --кинжал берет в подмогу.

Бельколора

   С кинжалом я иду вперед, как с фонарем.
   Ну, расступитесь же и дайте мне дорогу!

Лейтенант

   Придется пропустить ее и дать эскорт.
   Ох, эта женщина -- но женщина, а чёрт.

Бельколора входит во дворец. На площади появляется Франк. Он верхом на лошади, украшен венком.

Народ

   О доблестный герой, побед `виновник главный!
   Мы шествие твое встречаем торжеством.
   Ты дал победу нам; монарх самодержавный
   Твоим назвался должником.
   Сойди же отдохнуть на лаврах, воин славный;
   Смой кровь: с усталых ног она бежит ручьем.

Франк сходит с коня.

Рыцари

   Счастливец молодой! Ты славой возвеличен,--
   Ты с юности пленил любовницу могил.
   От доблестных мужей былых веков отличен,
   Ты подвигами их затмил.
   Так уподобься же бессмертной Беатриче:
   Пусть дальше мчит тебя размах могучих крыл.

Народ

   Прекрасный этот день, как праздник встречен нами,
   И праздником пускай он кончится для всех.
   Твои соратники украсились цветами.

Доносится веселый смех.

   Отец твой ждет тебя. Дворец горит огнями.
   Войдем. Часы пиров напрасно тратить -- грех!

Все уходят во дворец, кроме Франка и Гюнтера.

Явление II.

Франк и Гюнтер одни.

Гюнтер

   Вы не' уходите за ними в галерею?
   Мой юный вождь, среди восторгов и пиров,
   Что возбуждают гнев завистливых врагов,
   Вы видите ли тех, кто головой своею
   Рад жертвовать за вас? Увы, друзья молчат,
   Не выражают чувств пред шумною толпою.
   О повелитель мой! Души и сердца брат!
   Везде, покуда жив, пойду я за тобою,
   Светило яркое, народных толп кумир! --
   Простите, капитан, увлекся старый воин.
   Приязни вашей я, быть может, недостоин...
   Но что-то вас гнетет? Идите же на пир!
   Военные труды, опасность и волненье
   Окончились; теперь вам нужно развлеченье.

Хор

   (в доме)
   Споем! Пусть все идет вверх дном!
   Коль пить, так пить, и к черту все порядки!
   Ура тому, кто под столом!
   Хоть сладок нам военный гром,
   Но мира дни нам тоже сладки!

Гюнтер

   О чем грустите вы? Как тучею одето
   Высокое чело. Чу! Песни всё шумней,
   Вино течет рекой, все тонет в море света,
   Сквозь стекла виден рой ликующих гостей.

Хор

   (у окна)
   Зачем так медлить, Франк? Идите, Гюнтер, к нам!
   Вы седы -- ну так что ж! Мы так усердно пили,
   Что больше не ведем мы счет чужим годам,
   Да и свои года сегодня позабыли.

Гюнтер

   Что с вами, капитан? Вы бледны, как мертвец.
   На ясный взор легло печали покрывало.
   Мне кажется, меня не слышит он. Творец!
   Что душу чуткую так сильно взволновало?

Франк

   От жизни лагерной желая отдохнуть,
   Сегодня поутру я сел на иноходца
    И в поле выехал, но зной и пыльный путь
   Давили грудь мою. У первого колодца
   Я осадил коня. Там, Гюнтер, на скамье
   Лежала девушка, молочница простая.
   Я другом был её, с ней вместе подрастая,
   И много светлых дней провел в ее семье.
   Полуоткрыв уста, забыв про все на свете,
   Она спала. (Так спать умеют только дети.)
   Корзинка с травами и ворох диких роз
   Не выпали из рук. Какие сны ей снились?
   Казалось, что когда глаза ее закрылись
   И дет

   

АЛЬФРЕДЪ МЮССЕ.

УСТА И ЧАША.

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА.

Переводъ А. Д. МЫСОВСКОЙ.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельманъ. Невскій, д. 148.
1891.

ЛИЦА:

   Франкъ, охотникъ.
   Страніо, палатинъ.
   Гунтеръ, рыцарь.
   Лейтенантъ Франка
   Мойна Бельколора.
   Дедамія.
   Рыцари.
   Горцы.
   Монахи.
   Народъ.
   

ПРЕДИСЛОВІЕ.

                                                     Между устами и чашой всегда
                                                     найдется мѣсто для несчастія.
   
             Охотиться, любить и пировать съ друзьями,--
             Такъ понимаетъ жизнь Тироля гордый сынъ,
             Свободный какъ орелъ, сынъ облаковъ и льдинъ,
             И такъ же. какъ орелъ, сроднившійся съ горами.
             Прелестная страна! Но солнце забываетъ
             Долину мирную съ волнистой цѣпью горъ.
             Гдѣ эхо безъ конца ведетъ свой разговоръ,
             А горецъ пѣсенку безпечно напѣваетъ.
             О милый мой Тироль! Швейцарія хранить
             Твои селенія, небесному же своду
             Венеція даетъ свой яркій колоритъ,
             И вѣтеръ, проносясь, всегда тебѣ даритъ
             Отъ Юга красоту, отъ Сѣвера -- свободу.
   
             Привѣть тебѣ, земля встающихъ снѣговъ.
             Кочующихъ людей, блуждающихъ оленей!
             Земля безъ тучныхъ нивъ, оливковыхъ лѣсовъ.
             Не мало грудь твоя вскормила поколѣній,
             Но грубымъ молокомъ. Питомцы же твои
             Привязаны къ тебѣ: имъ дороги поляны
             Съ колючею травой, безсолнечные дни.
             Родныхъ озеръ и рѣкъ суровые туманы.
             Привѣтъ тебѣ, страна наивной простоты,
             Страна безъ митинговъ, полночныхъ разговоровъ,
             Гдѣ нѣтъ бездѣйствіемъ разслабленныхъ фразеровъ,
             Гдѣ не сжигаютъ жизнь безплодныя мечты.
             Воинственный твой сынъ съ искусствомъ не знакомъ,
             Лишь въ битвѣ да любви онъ видитъ жизни цѣли,
             И если въ камышахъ его мы слышимъ трели,
             Такъ это потому, что онъ рожденъ пѣвцомъ.
   
             Нѣтъ у тебя, Тироль, артистовъ, также нѣтъ
             Ни храмовъ, ни боговъ, по сердце чувствомъ, бьется,--
             Прекраснымъ именемъ оно у насъ зовется:
             Свободой -- имъ твой духъ проникнутъ и согрѣтъ.
             Свободный житель горъ не хочетъ даже звать,
             Кто деспотъ,, для кого трудится житель луга;
             Его рука тверда, но не коснется плуга.
             Онъ кормится ружьемъ, въ снѣгу ложится спать
             И дышетъ воздухомъ лазоревыхъ высотъ,
             Которымъ дышетъ міръ. Свобода не живетъ
             Въ наземѣ городовъ, а любитъ воздухъ горный.
             Напрасно вы войной кровавой и упорной
             Стараетесь ея посѣять сѣмена,
             Они не примутся, хоть трупами своими
             Удобрили вы грунтъ: въ зловредномъ, смрадномъ дымѣ
             Ей тяжело, ей высь небесная нужна!
             Ступайте-жъ сами къ ней, мечтатели, Творецъ
             Давно на помощь вамъ Десницу простираетъ.
             Онъ къ вамъ не спустится, но васъ Онъ призываетъ.
             Скорѣй сандаліи! Въ смиреніи сердецъ,
             Съ желѣзнымъ посохомъ спѣшите въ лоно горъ,--
             И тамъ найдете вы желанную свободу.
   
             О, милый мой Тироль, никто до этихъ поръ
             Не воспѣвалъ твою прекрасную природу!
             Вѣдь музы ищутъ миртъ, ты-жъ, гордая страна,
             Прикрасы нищеты надменно отвергаешь:
             Предъ свѣтомъ худобы своей не открываешь,
             И громко не кричишь о томъ, что ты бѣдна.
             Хозяйка скромная! Пришельца изъ чужбины
             Пригрѣй у очага. Ты для меня милѣй
             Италіи, въ тряпьѣ мишурномъ Мессалины,
             Любовницы отцовъ и вмѣстѣ сыновей.
             Ты дѣвственно чиста, а чистоту считаю
             Я высшей красотой -- она мой идеалъ,
             И жажду только въ томъ потокѣ утоляю,
             Гдѣ водная струя прозрачна, какъ кристаллъ.
             Одни животныя пьютъ въ общемъ водопоѣ.
             Въ Неаполь всѣ бѣгутъ, но онъ не нуженъ мнѣ
             А ты мнѣ дорога въ своемъ святомъ покоѣ,
             Въ своей холодности и строгой бѣлизнѣ.
             Когда съ лица земли невинность пропадетъ.
             Мнѣ будутъ нравиться статуи и картины.
             Я мраморъ нахожу гораздо чище Фрины,
             Къ которой запросто приходитъ всякій сбродъ.
             Чья спальня сдѣлалась дорогою проѣздной.
             Той Фрины, что едва поклонника обяжетъ,
             И пояса еще порядкомъ не завяжетъ,
             Какъ ужъ на смѣну къ ней является другой.
   

АКТЪ I.

Площадь. Посрединѣ большой пылающій костеря

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Охотники и Франкъ.

ХОРЪ ОХОТНИКОВЪ.

             Съ небесной высоты уходитъ солнце прочь.
             Умытая росой слетаетъ тихо ночь.
             Какъ робкая любовь задумчива, блѣдна,
             Серебряной парчей роскошно убрана.
             Не мало нынче днемъ мы вынесли трудовъ --
             Діана насъ вела, дала обильный ловъ.
             Мы праздникъ свой начнемъ, ее благодаря.
             Взошла заря пировъ -- вечерняя заря!
   

ФРАНКЪ.

             Напрасно лазилъ и съ утеса на утесъ --
             Тамъ только кровь мою подлизывалъ мой песъ.
             Одинъ колючій тернъ нашелъ я на пути.
   

ХОРЪ.

             Товарищъ, о бѣдѣ прошедшей не грусти.
             Сядь рядомъ и пируй. Не сходенъ день со днемъ,
             А дружба какъ бокалъ за праздничнымъ столомъ
             Обходитъ всѣхъ друзей онъ чарой круговой --
             Одинъ тамъ пьетъ печаль, веселье пьетъ другой.
             Но миръ забвенія онъ всякому даетъ.
             Сегодня счастье намъ,-- а завтра твой чередъ.
   

ФРАНКЪ.

             Моя печаль при мнѣ -- я нашей не беру,
             Но не пойду съ своей плясать въ чужомъ пиру:
             Я жить на счетъ другихъ я буду лишь тогда,
             Когда меня скрутитъ проклятая нужда.
             Одинъ оборванный, голодный паразитъ
             На запахъ кушанья сосѣдняго бѣжитъ!
             Я горецъ, какъ и вы, стрѣляю лучше всѣхъ,--
             Зачѣмъ же рѣдко такъ дается мнѣ успѣхъ?
             Судьба-ль меня гнететъ, простой-ли случай тутъ,--
             Отчаянный шатунъ,-- мнѣ портитъ жизнь и трудъ?
             Я не видалъ козы -- убилъ ее другой,
             И кто-же? Тотъ стрѣлокъ, который шелъ за мной!
   

ХОРЪ.

             Не раздражай себя удачею друзей.
             Франкъ, только въ общности могущество людей.
             Смирись! Законъ Творца, чтобъ стебли гнулъ тростникъ
             Въ терпѣньи человѣкъ почтененъ и великъ,
             А гордость, въ гнѣвный часъ, опасна и вредна.
   

ФРАНКЪ.

             Нѣтъ, община мутитъ всю желчь мою до дна!
             Подачекъ принимать еще я не хочу;
             Вотъ золото -- я имъ за хлѣбъ свой заплачу,
             И душу дьяволу могу не продавать.
             Свою-жъ нужду съ нуждой общественной сплетать
             Способенъ выродокъ! Рабомъ я не рожденъ.
             Нашъ общинный уставъ мнѣ страненъ и смѣшонъ:
             Скажите почему при скудости другихъ,
             Обязанъ я имѣть никакъ не больше ихъ?
             Вотъ также гордость вы считаете грѣхомъ, --
             По и терпѣніе мы въ гордости беремъ.
             Въ ней храбрость войскъ, дѣвицъ и женщинъ чистоту,
             Святой энтузіазмъ подъ знаменемъ креста.
             Она питаетъ умъ, любовь къ добру и честь.
             Что только на землѣ порядочнаго есть --
             Все въ гордости: она величіе царя
             И стойкость бѣдняка. По правдѣ говоря,
             Все человѣчество -- ничтожество одно!
             Какъ мыслитъ, чувствуетъ и дѣйствуетъ оно?
             Взгляните: тамъ, вдали, подъ небомъ голубымъ,
             За цѣпью нашихъ горъ, клубится вѣчный дымъ
             Отъ кубовъ паровыхъ, отъ тѣхъ большихъ котловъ,
             Которымъ мы даемъ названье городовъ.
             Кипитъ въ нихъ страсть, разгулъ, интрига и обманъ.
             Паръ разстилается въ пространствѣ какъ туманъ,
             И снова въ центръ идетъ бушующей рѣкой.
             Весь сокъ душевныхъ силъ тамъ гонитъ родъ людской.
             Жизнь бродитъ, пѣнится, какъ въ бочкѣ виноградъ.
             И люди съ жадностью глотаютъ хмѣльный ядъ.
   

ХОРЪ.

             Франкъ! Честолюбія тебя снѣдаетъ боль:
             Съ сумою нищаго, надменный какъ король.
             Гнушаясь собственнымъ лохмотьемъ нищеты.
             Ты ненавидишь всѣхъ, кто бѣденъ. какъ и ты.
             Отвѣть намъ: любишь ты свой край и отчій домъ?
             Дрожитъ ли грудь твоя предъ солнечнымъ лучемъ.
             И молишься-ли ты, оканчивая день?
             Ужель въ груди твоей не сердце, а кремень?
             Ужель ни преданность, ни жалость никогда
             Въ него не проскользнутъ, какъ не пройдетъ вода
             Въ шлифованный гранитъ? Не знаетъ счастья тотъ.
             Кто жизнью замкнутой, безчувственной живетъ.
             Душа, дитя небесъ, но плѣнница земли,
             Тоскуетъ о другихъ, оставленныхъ вдали,
             И ищетъ дорогихъ, возлюбленныхъ сестеръ.
             Вѣдь пѣсня и слеза есть зовъ и разговоръ
             Одной души съ другой.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Кто-жъ пѣть мѣшаетъ вамъ?
             Давайте смѣло ходъ и пѣснямъ, и слезамъ.
             А у меня одна способность -- проклинать.
             Налейте мнѣ вина и выпьемъ. Испугать
             Не можетъ никого мой гнѣвъ, а потому
             Я предлагаю тостъ проклятія всему!

(Поднимая стаканъ)

             Да будутъ прокляты младенцы! Пусть гніютъ
             Посѣвы на поляхъ! Да будетъ проклятъ трудъ
             Руки мозолистой! Да будетъ проклята
             Земля, что влагой слезъ и потомъ облита!
             Пусть гибнутъ: общество, связь крови, миръ семей,
             Всѣ упованія, всѣ радости людей.
             Селенья, города, отцовское жилье,
             Будь проклято и ты, отечество мое!

(Изъ домовъ показывается толпа горцевъ).

ВТОРОЙ ХОРЪ.

             Чьи вопли слышимъ мы? Чей голосъ громовой
             Въ вечерней тишинѣ тревожить нашъ покой?
             Кто мирную страну проклятью предаетъ?
             Не ты-ли это, Франкъ? Давно, не первый годъ
             Ты намъ знакомъ! Лѣнтяй, завистникъ и гордецъ.
             Ты презираешь трудъ, которымъ твой отецъ
             Кормилъ семью,-- твое-жъ, Іуда, ремесло
             Противно намъ. Тебѣ, быть можетъ, тяжело
             Жить въ скромномъ обществѣ,-- когда ты такъ высокъ,
             Что для тебя нужна не сакля, а чертогъ, --
             Дорога скатертью: бѣги ловить судьбу.
             Безумецъ! Съ небомъ ты становишься въ борьбу.
             Такъ знай: твоя рука отвалится скорѣй,
             Чѣмъ небо разглядитъ, что ты махаешь ей!
             Ты лучше дѣла-бы полезнаго искалъ.
             Вѣдь ангелъ, что людей и Бога проклиналъ,
             Былъ падшимъ ангеломъ, отверженнымъ Творцомъ.
   

ВСѢ ОХОТНИКИ.

             Ты-жъ отвергаешь насъ. За дружескимъ столомъ
             Зачѣмъ не посидишь ты съ нами никогда?
   

ФРАНКЪ.

             Нельзя-ли гнѣвъ сложить на милость, господа?
             (Обращаясь къ одному изъ охотниковъ)
             Позвольте получить на бѣдность пятачекъ.
             Кусочекъ хлѣба мнѣ, всего одинъ кусокъ,
             Чтобъ голодъ утолить. Измученъ я постомъ...
   

ХОРЪ.

             Ты хочешь скрыть тоску подъ глупымъ шутовствомъ?
   

ФРАНКЪ.

             Быть можетъ, сударь, есть любезная у васъ?
             Я стану славить блескъ ея прекрасныхъ глазъ,
             А также воспою, прославлю и почту:
             Умѣренность, любовь и нравовъ чистоту.
             Вѣдь благодѣтеля бѣднякъ потѣшить радъ.
             Страдаетъ онъ -- такъ что-жъ: самъ, вѣрно, виноватъ!
             Но честно-ли въ него булыжники бросать,
             Когда онъ топится? Опасно раздражать
             Страдающихъ людей!
   

ХОРЪ.

                                                     Въ тебя вселился бѣсъ:
             Въ словахъ лишь злость одна, а здравый смыслъ исчезъ.
   

ФРАНКЪ.

             Да, раздражать нельзя несчастнаго, когда
             Душа его чутка, болѣзненно горда,
             Когда на женщину онъ сердцемъ не похожъ,
             И если у него за поясомъ есть ножъ.
   

ХОРЪ.

             Ты, кажется, грозишь?
   

ФРАНКЪ.

                                                     Ножъ можетъ соскользнуть,
             Ослабится ударъ. Когда-жъ страдальца грудь
             Надорвана отъ мукъ, упрековъ и невзгодъ --
             Онъ въ руку головню горящую беретъ

(Онъ беретъ горящую головню и бросаетъ на крыльцо своей хижины).

             И предаетъ огню отцовскій старый домъ.
             Онъ полный властелинъ въ имуществѣ своемъ.
             Тамъ колыбель его младенчества была,
             И эта колыбель сгоритъ теперь до тла!
   

ХОРЪ.

             Стой, поджигатель, стой! Въ горячешномъ бреду
             Ты выжжешь цѣлый край и насъ введешь въ бѣду
             Стой!! Гдѣ-же мы дѣтей положимъ завтра спать?
   

ФРАНКЪ.

             Ни съ мѣста! Я огня не дамъ вамъ заливать!
             Хотя-бы на меня вы двинули войска
             И цѣлый міръ сгорѣлъ -- клянусь, моя рука
             Уложить перваго, кто хоть стаканъ воды
             Плеснетъ на мой усадъ! А! изъ своей среды
             Вы гоните меня! Но я вѣдь не щенокъ,
             Котораго ногой швыряютъ за порогъ!
             Не вы-ли мнѣ бѣжать велѣли за судьбой?
             Ну, что-жъ? и и пойду, но не на вашъ покрой, --
             Вашъ плохъ ужъ черезъ чуръ,-- устрою жизнь свою.
             А чтобъ былъ путь свѣтлѣй, сожженью предаю
             Строенье ветхое. Да развѣ это бредъ?
             Что я лѣнивъ и гордъ -- сомнѣнья въ этомъ нѣтъ.
             И въ доказательство: изъ груды кирпичей
             Я заживо себѣ готовлю мавзолей.
             Родимое гнѣздо намъ мило,-- говорить,
             Въ своемъ-же просидѣлъ я двадцать лѣтъ подрядъ.
             Довольно длинный срокъ, успѣешь полюбить
             Свой уголъ. Но теперь хочу я уходить,
             Такъ пусть-же призракъ мой, со всѣмъ мнѣ дорогимъ,
             При блескѣ пламени, уноситъ сѣрый дымъ!
             Ну, вѣтры Сѣвера, проспитесь! Вы давно,
             Носясь за бурею, стучали мнѣ въ окно
             И звали за собой. Иду я, братья, къ вамъ.
             Вамъ будущность свою, вамъ жизнь свою отдамъ.
             Мнѣ Богъ укажетъ путь, направя вашъ полетъ,--
             А если Бога нѣтъ -- насъ случай поведетъ!

(Убѣгаетъ).

   

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Долина.

Франкъ и Дедамія.

ДЕДАМІЯ.

             Куда бѣжишь ты, Франкъ? Одинъ и безъ собакъ?
             Ты безразсуденъ, другъ: въ долинѣ страшный мракъ!
   

ФРАНКЪ.

             Благоразумный другъ! безъ матери, одна.
             Откуда ты идешь? Ужъ поздно, ночь темна....
   

ДЕДАМІЯ.

             Шиповникъ я рвала, но вѣтеръ такъ жестокъ:
             Взгляни, какъ мой букетъ отъ холода поблекъ.
             Не хочешь-ли его на счастье взять?

(Бросаетъ ему цвѣты и убѣгаетъ).

ФРАНКЪ (одинъ, поднимая букетъ).

                                                                         Домой
             Бѣдняжка понеслась! Вѣдь мать ея со мной
             Сосѣдка. Съ дѣтства съ ней я друженъ. Можетъ-быть,
             Меня Дедамія могла-бы полюбить!
   

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Лѣсная дорога. Свѣтаетъ.

ФРАНКЪ сидитъ на травѣ.

             Когда свершится все, когда печальный домъ,
             Гдѣ жилъ убогій Франкъ, разрушится огнемъ,
             Онъ долженъ и себя въ золѣ похоронить!
             Но если молодъ онъ и страстно хочетъ жить?
             Зачѣмъ-же умирать? О горе! О бѣда!
             Что станется со мной? Куда идти? Куда?

(Засыпаетъ).

ГОЛОСЪ (во снѣ).

             Проходятъ жизнь двумя путями.
             Есть двѣ дороги передъ нами:
             Одна изъ нихъ идетъ лугами;
             Она покойна и гладка,
             Зато узка, почти безлюдна,
             Ее примѣтить даже трудно,
             Какъ на полянѣ изумрудной
             Струю нѣмого ручейка.
             Какъ водопадъ шумна вторая,
             Безумца взоры привлекая.
             Но видитъ онъ, туда вступая,
             Рядъ острыхъ камней подъ ногой.
             Одна тиха, какъ сновидѣнье,
             А эта -- бурное волненье.
             Названье первой: путь смиренья,
             Путь честолюбія другой.
   

ФРАНКЪ (во снѣ).

             Повѣдай, духъ, о чемъ вѣщаетъ голосъ твой?
             Не гибельнымъ-ли мнѣ грозитъ онъ предсказаньемъ?
             Тогда зачѣмъ Создателя рукой
             Я одаренъ той искрою святой,
             Что разрушаетъ жизнь страданьемъ?
             Какъ будто пламень жжетъ меня.
             Душа тоскуетъ и томится,
             И вмѣстѣ съ искрою небеснаго огня
             Сама на высоту стремится.
   

ГОЛОСЪ.

             Тотъ, кто бѣжитъ въ тщеславьи жадномъ
             За властью, почестями вслѣдъ,
             Клеймитъ презрѣньемъ безпощаднымъ
             Любовь и сердца сладкій бредъ.
             Но тотъ, кто мирно угасаетъ,
             Кто въ милой счастіе нашелъ,--
             Онъ точно также презираетъ
             Непрочной славы ореолъ.
   

ФРАНКЪ.

             О славѣ, почестяхъ пророчествуешь ты.
             Скажи, коснусь-ли я величья высоты?
             И станетъ-ли меня потомство уважать?
             О, духъ, отвѣть скорѣе мнѣ,
             Хотя на мигъ, хотя во снѣ
             Сорви съ грядущаго печать.
   

ГОЛОСЪ

             Заря блеснула на Востокѣ.
             Вотъ часъ, когда въ былые дни
             Ты повторялъ свои уроки
             И грезилъ призракомъ любви.
             Потомъ, окончивши ученье,
             Къ своей Дедаміи спѣшилъ,
             И всѣ тревоги, огорченья
             Не забывалъ съ ней, а дѣлилъ.
             Сперва вы сблизились, какъ дѣти,--
             Дорога васъ вела одна,--
             А послѣ свыклись,-- Франкъ, на свѣтѣ
             Привычка -- счастію равна.
   

ФРАНКЪ.

             О, духъ! нельзя вернуть былого.
   

ГОЛОСЪ.

             Раскайся!
   

ФРАНКЪ.

                                 Поздно!
   

ГОЛОСЪ.

                                                     Нѣтъ. Моли.
   

ФРАНКЪ.

             Я проклялъ прахъ отца родного.
   

ГОЛОСЪ.

             Такъ близокъ часъ твой -- пробудись!

(Солнце посходитъ; Франкъ просыпается. На дорогу выѣзжаютъ: Страніо, молодой палатинъ, и Монна Бельколора. его любовница,-- оба верхами).

СТРАНІО.

             Мужикъ, съ дороги прочь! Ты заслоняешь путь.
   

ФРАНКЪ.

             Вотъ встану, подожди, да вѣжливѣе будь.
   

СТРАНІО.

             Проворнѣй, скотъ! Не то на вѣкъ оставлю здѣсь.
   

ФРАНКЪ.

             Нѣтъ, прежде я съ тебя собью, наѣздникъ, спѣсь.
             Выпь саблю изъ ноженъ, да лошадь придержи.
             Ну, отражай ударъ!

(Дерутся. Страніо падаетъ).

МОННА.

             Какъ звать тебя, скажи?
   

ФРАНКЪ.

                                                     Карлъ-Франкъ.
   

МОННА.

             Ты очень милъ, дерешься молодцомъ.
             А родина?
   

ФРАНКЪ.

                                 Тироль.
   

МОННА.

                                                     Красива я лицомъ?
   

ФРАНКЪ.

                                                                                   Какъ день!
   

МОННА.

             Восьмнадцать лѣтъ мнѣ минуло весной....
   

ФРАНКЪ.

             Мнѣ двадцать.
   

МОННА.

                                 На коня! и ужинай со мной.
   

АКТЪ II.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

(Парадная комната. Франкъ сидитъ у стола, покрытаго золотомъ).

ФРАНКЪ.

             О, золото! Изъ тѣхъ таинственныхъ винтовъ,
             Что жизнью двигаютъ -- въ тебѣ одномъ вся сила.
             Ты чистая слеза, что солнце обронило,
             Богъ истинный среди неистинныхъ боговъ.
             Ты плащъ невинности, медузы острый взглядъ,
             Что сердце леденитъ и въ камень обращаетъ,
             Ты тотъ волшебный ключъ, что волю отрицаетъ,
             Ты соблазнителя чарующій развратъ.
             Дай разсмотрѣть тебя! Заговори со мной!
             Скажи, что долгъ и честь одни пустые звуки,
             А все добро въ тебѣ, что чуть-ли не святой
             Тотъ человѣкъ, къ кому ты попадаешь въ руки.
             Еще прибавь: и то, что кажется намъ сномъ,
             Что можетъ пылкое создать воображенье,--
             Перевернувши міръ могучимъ рычагомъ,
             Ты даже эти сны приводишь въ исполненье!
             А вѣдь не многіе видали и во снѣ,
             Что здѣсь передо мной. О, масса золотая,
             Какъ сердце нѣжится и таетъ, утопая
             Въ твоемъ живительномъ, ласкающемъ огнѣ!
             Клянусь, луна скорѣй пропляшетъ экосезъ,
             Венера вальсъ, а Марсъ въ мазуркѣ отличится,
             Чѣмъ снова съ кѣмъ нибудь изъ емертныхъ совершится
             Такое волшебство и чудо изъ чудесъ!
             Металлъ божественный! Я началъ понимать
             Какъ умирающій, съ послѣднимъ содроганьемъ,
             Тебѣ послѣдній взглядъ старается отдать,
             И старость дряхлая горитъ къ тебѣ желаньемъ. (Считаетъ деньги).
             Пятнадцать тысячъ тутъ монетой, да бумагъ
             Еще на столько-же. Вотъ странный случай. Боже!
             Гдѣ былъ-бы нынче я? А завтра жилъ-бы какъ,
             Не встрѣть я Страніо? Я матъ даю вельможѣ,
             Съ его любовницей кучу весь день, потомъ
             Меня ведутъ играть. Голодный, безъ сомнѣнья,
             Я проигралъ-бы все,-- но я въ игорный домъ
             Попалъ, когда былъ пьянъ и сытъ до пресыщенья.
             Мнѣ страшно повезло: я скоро сорвалъ банкъ,
             Взялъ деньги и ушелъ. Нѣтъ, тутъ рука Господня! (Отворяетъ окно).
             Какъ Франка прежняго хотѣлъ-бы я сегодня
             Увидѣть изъ окна. Вонъ онъ, убогій Франкъ,
             Бѣгунъ за зайцами, сухой отъ скудной пищи:
             Какъ онъ бѣдно одѣтъ! Какой угрюмый взглядъ!
             Онъ проситъ помощи! Что, плохо, видно, братъ! (беретъ горсть золота).
             Вотъ золото, возьми на хлѣбъ себѣ, дружище!..
             Мнѣ, право, кажется, что я вчера купилъ
             Весь міръ, и цѣлый міръ готовъ къ моимъ услугамъ,
             И что я отъ судьбы не милость получилъ,
             А только должное имѣю по заслугамъ!
   

СЦЕНА ВТОРАЯ.

(Дорога. Вдали слышна охотничья пѣсня: затѣмъ проходитъ толпа горцевъ).

ПѢСНЯ.

             Эй, ловчій удалой! Что видишь ты вдали?
             Собаки землю рвутъ! Собаки слѣдъ нашли.
             -- Къ ружью, стрѣлки, къ ружью: то быстрой серны слѣдъ.--
             Возлюбленной моей на свѣтѣ краше нѣтъ!
             Храни ее Господь.-- Вотъ серна поднялась...
             Она несется въ лѣсъ!.. Сквозь стаю прорвалась!..
             Дружнѣе псы, дружнѣй: дрожитъ, слабѣетъ звѣрь!--
             Какъ милую обнять хотѣлъ-бы я теперь.
             -- Побѣда: звѣрь упалъ! Ура!! Къ нему скорѣй!
             На свѣтѣ краше нѣтъ возлюбленной моей!
   

ХОРЪ ГОРЦЕВЪ.

             Друзья, мы подошли къ палатамъ дорогимъ:
             Подъ сѣнью этихъ стѣнъ погрязъ, какъ въ тинѣ мутной,
             Карлъ Франкъ, который былъ охотникомъ лихимъ:
             Онъ связанъ по рукамъ красавицей распутной.
             Что дѣлаетъ онъ тамъ? Всегда внутри палатъ
             Молчанье мертвое. Лишь путникъ замѣчаетъ,
             Какъ ночью женщина окно здѣсь открываетъ,
             И вѣтры буйные ей волосы крутятъ.
             Ушелъ нашъ Франкъ! Зачѣмъ разстался онъ съ друзьями?
             Но голосъ прошлаго живетъ въ немъ, можетъ быть.
             Ахъ, если-бъ голосъ тотъ могъ совѣсть пробудить!
             Оплачемъ бѣглеца горючими слезами.
             Нѣтъ Франка нашего! Его мы не найдемъ
             На горныхъ высотахъ въ погонѣ за козулей,
             Онъ лань, убитую тирольской мѣткой пулей.
             Не станетъ потрошить отточеннымъ ложемъ.
             И не придетъ глотать, охотой утомленный.
             Снѣгъ чистыхъ ледниковъ, людьми не загрязненный.
   

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

(Крытая терраса, съ окнами на дорогу. Ночь).

Монна Вальколора и Франкъ.

МОННА.

             Спи, блѣдный юноша; ты долженъ отдохнуть:
             Блескъ синихъ глазъ потухъ, рука твоя остыли.
             Ты дремлешь, милый Карлъ. Прилягъ ко мнѣ на грудь.
             День близокъ, ужъ заря востокъ позолотила.
   

ФРАНКЪ.

             Я не дремлю, а день придетъ еще не скоро.
             Въ моей крови любви и нѣги теплота.
             Но время удержать нельзя намъ, Бельколора,
             Тогда не все-ль равно -- что свѣтъ, что темнота.
   

МОННА.

             Но голова твоя склонилась въ утомленьи
             На кубокъ пѣнистый... Ты въ грезы погруженъ.
             И больше не со мной, а гдѣ-то въ отдаленьи.
             Ахъ, жалкій нѣженка, его осилилъ сонъ!
   

ФРАНКЪ.

             Да, милая: востокъ одѣтъ зарей прозрачной.
             Что блѣденъ я и слабъ -- я это вижу самъ.
             Я остовъ прежняго, пожалуй, тѣнью мрачной
             Я стану самъ себѣ являться по ночамъ.
             Какъ бодръ я былъ вчера. Ты молодости силу
             Убила красотой пластической своей:
             Горячія уста открыли ей могилу,
             А саваномъ ея быль шелкъ твоихъ кудрей.
             Пріотвори окно: дай небомъ насладиться,--
             Вѣдь эта высь даетъ намъ вѣру въ Божество:
             Пусть солнце здѣсь блеснетъ, я съ нимъ хочу проститься:
             Кто знаетъ, завтра я увижу-ли его!
   

МОННА.

             Бѣги, когда со мной опасность и страданье.
             Ужель два дня любви могли тебя убить?
   

ФРАНКЪ.

             Убить меня? О, нѣтъ! Съ тобой я началъ жить,
             А до тебя была не жизнь, а прозябанье.
             Ты мнѣ открыла міръ, я счастливъ, я богатъ,
             И счастіемъ своимъ одной тебѣ обязанъ.
             Зато къ одной тебѣ сердечно я привязанъ.
             Но всѣ счастливые о смерти говорятъ.
             Взгляни, какая ночь! Имѣютъ-ли значенье
             Слова въ такую ночь? Любовь, какъ запахъ розъ,
             Мы чувствуемъ безъ словъ, а геній наслажденья
             Безмолвенъ.
   

МОННА.

                                 Сколько ты сегодня выигралъ въ штоссъ?
   

ФРАНКЪ.

             Забылъ. Я все забылъ! Сядь, милая, поближе.
             Дай руку. Чтобъ мою дремоту разогнать,
             Скажи мнѣ о своемъ прошедшемъ. Говори-же...
             О, что за ночь, и какъ мнѣ хочется рыдать!
   

МОННА.

             Ты разгуляешь сонъ скорѣй своимъ разсказомъ.
   

ФРАНКЪ.

             Мы слишкомъ счастливы. Изъ памяти моей
             Исчезло прошлое. Да впрочемъ, у людей.
             Въ часы забвенья, когда тускнѣетъ разумъ,
             Хранятся въ памяти лишь чувства и дѣла,
             Что рамку жизни ихъ раздвинули собою.
             А я что испыталъ? Любовь къ тебѣ дала
             Движенье первое къ сердечному застою.
             Однако я усталъ. Немного поддержи
             Мой лобъ и говори. Хочу нетерпѣливо
             Я слушать голосъ твой. Подробно и правдиво
             Свою исторію мнѣ, другъ мой, разскажи.
   

МОННА (вздыхая).

             Какъ нынче я живу -- жила я не всегда:
             Я изъ Флоренціи, фамиліи извѣстной.
             Отецъ мой былъ богатъ, но человѣкъ безчестный
             Насъ раззорилъ. Одна жестокая нужда
             Заставила меня, забывши стыдъ и совѣсть,
             Вступить на скользкій путь.
   

ФРАНКЪ (отворачиваясь)

                                                     Вездѣ одинъ припѣвъ!
             Уже двадцатая изъ этихъ милыхъ дѣвъ
             Разсказываетъ мнѣ одну и ту-же повѣсть.
             Да гдѣ-же видѣли окѣ глупцовъ такихъ,
             Что вѣрятъ имъ? О, какъ обманываться больно.
             А эту я считалъ порядочнѣй другихъ...
   

МОННА.

             Со смертію отца...
   

ФРАНКЪ.

                                           Молю тебя, довольно!
             Доскажетъ Юлія, которую найду
             На первой улицѣ. (Послѣ нѣкотораго молчанія)
             Признайся откровенно,
             Въ тотъ незабвенный день, не зная совершенно.
             Кто я,-- какую цѣль имѣла ты въ виду,
             Когда брала меня? Чѣмъ объяснить причину
             Твоей симпатіи?Я былъ бѣдно одѣтъ
             И весь въ пыли, въ крови.
   

МОННА.

                                                     Ужъ я дала отвѣтъ:
             Ты дрался хорошо.
   

ФРАНКЪ.

                                           Не крѣпкаго-ль мужчину
             Мечтала ты найти? Но глазъ прекрасный твой
             Ошибся. Знаю я, что женщины пристрастны
             Бываютъ къ силачамъ -- во вкусахъ мы не властны,
             Вкусъ къ силачамъ есть вкусъ такой-же, какъ другой:
             Но будь я женщиной, хватать ихъ по дорогѣ
             Не сталъ бы на угадъ, а билъ на вѣрняка:
             Ихъ можно отыскать хоть сотню на порогѣ
             Простой гостинницы, любого кабака.
             Я выбралъ-бы штукъ шесть и приказалъ имъ драться.
             Вотъ я еще о чемъ спросить тебя желалъ:
             Тотъ баринъ, съ кѣмъ тогда ты ѣздила кататься,
             Онъ быль любовникъ твой? Тебя онъ содержалъ?
   

МОННА.

             Да.
   

ФРАНКЪ.

                                 Какъ-же смерть его тебя не огорчила?
             Ахъ, эту смерть его я вижу какъ сейчасъ:
             Изъ горла била кровь, часть кожи отскочила
             Съ покрововъ черепа, и вытекъ лѣвый глазъ.
             Влачась у ногъ коня, прерывисто, неровно
             Дышалъ онъ, за траву цѣпляясь, какъ полипъ,
             И все хрипѣлъ, хрипѣлъ. Глухой, ужасный хрипъ
             Былъ слышенъ далеко. Ужели хладнокровно
             Ты видѣла его страдальческій конецъ?
             Вѣдь ты не сдѣлала ни шагу, ни движенья.
   

МОННА.

             Всѣмъ этимъ доказать ты хочешь, безъ сомнѣнья,
             Что у меня въ груди не сердце, а свинецъ?
   

ФРАНКЪ.

             Ты даже и теперь не тронулась нисколько!
   

МОННА.

             Я не люблю бросать суровыя слова,
             А если захочу сказать одно, то только
             И говорю одно, а ужъ никакъ не два.
             Ты разлюбилъ меня.
   

ФРАНКЪ.

                                           Я разлюбилъ? Богъ съ вами!
             Но какъ-то я прочелъ въ одной изъ умныхъ книгъ,
             Что лучшими въ любви считаются часами
             Часы ночныхъ бесѣдъ, когда молчитъ языкъ
             Стремленій чувственныхъ и страсти засыпаютъ;
             Когда любовники, какъ будто братъ съ сестрой,
             Согрѣтые одной духовной теплотой,
             Довѣрчиво сердца другъ другу открываютъ.
             Вотъ въ эти-то часы полночныхъ разговоровъ
             Душа возлюбленной становится ясна,
             Какъ глубина ручья, которую отъ взоровъ
             Не можетъ скрыть его хрустальная волна.
             Тогда-то, лишь тогда предмету увлеченья
             Оцѣнку вѣрную мужчина можетъ дать,
             И, признавая въ немъ нрава на уваженье,
             Гордится, что себя онъ въ правѣ уважать.
             Такое счастіе сознательное прочно.
             Вы съ этимъ выводомъ согласны?
   

МОННА.

                                                                         Ахъ, умѣрь
             Фантазію!
   

ФРАНКЪ.

                                 Ну, да, конечно, да. Такъ точно
             И мы сознательно блаженствуемъ теперь,
             Но мы существовать не можемъ идеально,
             А потому, мой другъ, подумать намъ нора.
             Какъ обезпечить жизнь. Не вѣчно-же игра
             Насъ станетъ вывозить,-- такъ мы первоначально
             Подцѣпимъ старичка съ тяжелымъ кошелькомъ:
             Онъ намъ доставитъ столъ, квартиру и одежду.
             Ты ночь отдашь ему, меня-жъ утѣшишь днемъ.
             Мы старца этого, питаю я надежду,
             Обчистимъ мастерски. Пожалуй, и друзья
             Найдутся у него: тогда пойдетъ охота.
             Ловцомъ, конечно, ты, а гончей буду я.
             Сперва ихъ подпоимъ. Но главная забота
             Найти прислужницу, способную молчать
             И смазывать замки секретныхъ помѣщеній.
             Да, впрочемъ, съ деньгами чего нельзя достать.
             И буду при тебѣ чиновникъ порученій.
             И какъ блистательно устроимъ мы дѣла!
   

МОННА.

             Твоя невѣжливость границы перешла:
             Ты можешь получить отставку въ наказанье.
             Ну, поцѣлуй меня, негодный зубоскалъ.
             Я больше не сержусь.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Порочное созданье!
             Еще дня два, и какъ я низко-бы упалъ!

(Онъ отходитъ и облокачивается на перила террасы. По дорогѣ проѣзжаетъ конный солдатъ).

СОЛДАТЪ (поетъ).

             Не повернетъ затылка
             Предъ недругомъ солдатъ,
             Въ рукѣ его бутылка,
             Въ другой рукѣ булатъ.
                       Когда придетъ ему капутъ.
                       Солдата съ честью погребутъ.
             Служа отчизнѣ силой,
             Какъ слѣдъ богатырю,
             Онъ отдалъ сердце милой,
             А голову царю.
   

ФРАНКЪ (кричитъ).

             Эй, другъ, остановись! Отвѣть мнѣ въ двухъ словахъ,
             Рубака-весельчакъ: откуда и куда ты?
             Гдѣ императоръ вашъ? Гдѣ бравые солдаты?
   

СОЛДАТЪ.

             Всѣ въ Глюренсѣ. Въ походъ мы выступимъ на-дняхъ.
             Я догоняю полкъ.
   

ФРАНКЪ.

                                           Какъ будто мнѣ знакомо
             Твое лицо. Скажи: ты съ низу, или съ горъ?
             Быть можетъ, и меня ты знаешь?
   

СОЛДАТЪ.

                                                               Съ давнихъ поръ,
             Когда еще ты жилъ не въ городѣ, а дома.
             Вашъ выселокъ лежитъ надъ мельницей какъ разъ.
             Что дѣлаешь ты здѣсь? Не. къ нашему-ли стану
             Намѣренъ ты примкнуть?
   

ФРАНКЪ.

                                                     Конечно, и сейчасъ.

(Онъ сходитъ съ балкона и обращается къ Моннѣ)

             Прощай, дитя мое, я ужинать не стану, (Солдату)
             Вотъ только мой костюмъ походный очень плохъ.
             Какой нибудь палашъ дадутъ тамъ.
   

СОЛДАТЪ.

                                                                         Будь покоенъ.
             Всю аммуницію получишь. Видитъ Богъ,
             Ты малый хоть куда: совсѣмъ заправскій воинъ.
             Съ руки намъ, чортъ возьми!.. Садись, я подсоблю.
             Держись все на крестцѣ: конь сильный и не строгій.
             Да, братецъ, разскажи по дружески дорогой:
             Какъ вечеромъ у васъ... (Уѣзжаютъ галопомъ).
   

МОННА (провожая ихъ глазами).

                                                     А я его люблю!
   

АКТЪ III.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

(Глюренсь. Площадь передъ дворцомъ).

ХОРЪ СОЛДАТЪ.

             Какъ въ грозный ураганъ, кружась, несутся льдины
             Съ вершины глечера на тихія долины, --
             Такъ ринулись впередъ, при возгласѣ войны,
             Тироля гордые, отважные сыны.
             Теперь подписанъ миръ. Окружные кантоны
             Свернули знамена: надменные бароны
             Разсѣялись какъ дымъ. Виватъ тебѣ, герой,
             Смиренный звѣроловъ, сотрудникъ боевой!
             Сынъ Рейла, сбрось свой шлемъ и кованныя латы:
             Поздравить и обнять хотятъ тебя солдаты!
             Стой, братцы, мы пришли: вотъ домъ, гдѣ Франкъ живетъ.
             Котораго вѣнчалъ восторженный народъ.
             Самъ старецъ царственный, монархъ нашъ престарѣлый.
             Прижалъ его къ груди. Сейчасъ нашъ витязь смѣлый.
             Нашъ храбрый капитанъ, краса богатырей,
             Здѣсь будетъ пировать съ дружиною своей.
             Поистинѣ нашъ вождь достоинъ поклоненья:
             Подъ Инспрукомъ, гдѣ шло жестокое сраженье,
             Вся артиллерія гдѣ скучена была,
             Подъ градомъ бомбъ унесъ онъ чернаго орла.
             Онъ всѣхъ одушевлялъ. Въ минуту жаркой сѣчи,
             Когда свѣтъ Божій гасъ отъ ядеръ и картечи,
             Погибшимъ мы его считали много разъ.
             Но снова, какъ со дна морского водолазъ,
             Являлся изъ огня онъ живъ и невредимъ,
             Хоть пулей быль задѣтъ и врагъ слѣдилъ за нимъ.
             Онъ выкупалъ въ крови нашивки золотыя
             И шпоры рыцаря. Заслуги боевыя
             Прославили его. Смотрите-ка, друзья,
             Какая къ намъ бѣжитъ красотка итальянка.
   

МОННА БЕЛЬКОЛОРА (приближается къ толпѣ)

             Постойте, барыня: идти впередъ нельзя.
             Чего вы ищите?
   

МОННА.

                                           Домъ капитана Франка.
   

СОЛДАТЫ.

             Домъ капитана здѣсь. Зачѣмъ онъ нуженъ вамъ?
             Вотъ лейтенантъ: вы съ нимъ ведите разговоры.
   

ЛЕЙТЕНАНТЪ.

             Назадъ, красавица, здѣсь мѣсто не для дамъ.
   

МОННА.

             Но вы остановить не въ правѣ Бельколоры:
             Франкъ -- мой возлюбленный.
   

ЛЕЙТЕНАНТЪ.

                                                               Я знаю васъ, и все-жъ
             Не смѣю пропустить. Вы можете гордиться
             Своимъ любовникомъ. Да вѣрно это ложь:
             Такая для него подруга не годится.
   

МОННА.

             А не любовникъ мой, такъ нынче-жъ будетъ имъ.
             Вѣдь я люблю его, люблю, вѣдь понимаешь?
             Меня покинулъ онъ, и я пришла за нимъ.
             Вотъ правда, если знать ты истину желаешь.
   

СОЛДАТЫ.

             А дѣвка-то боецъ! нахалка. съ мѣднымъ лбомъ!
             Чтобъ брать мужчинъ -- кинжалъ взяла она въ подмогу!
   

МОННА.

             Съ кинжаломъ я иду впередъ, какъ съ фонаремъ.
             Ну, разступитесь-же и дайте мнѣ дорогу.
             Гдѣ къ капитану дверь?
   

ЛЕЙТЕНАНТЪ.

                                                     Вотъ вамъ открытый ходъ.
             Вы такъ настойчивы, прекрасная принцесса.
             Пускай ее солдатъ конвойный проведетъ. (Про себя)
             Бабенка эта бѣсъ, когда не хуже бѣса!

(Монна Бельколора входитъ во дворецъ. На площади показывается Франкъ. Онъ на лошади, украшенъ лавровымъ вѣнкомъ).

ХОРЪ НАРОДА.

             О, доблестный герой, побѣдъ виновникъ главный,
             Мы шествіе твое встрѣчаемъ съ торжествомъ.
             Ты далъ намъ прочный миръ, монархъ самодержавный
             Твоимъ остался должникомъ.
             Сойди-же отдохнуть на лаврахъ, воинъ славный.
             Смой кровь: съ усталыхъ ногъ бѣжитъ она ручьемъ.

(Франкъ сходитъ съ коня).

ХОРЪ РЫЦАРЕЙ.

             Блаженный человѣкъ, онъ славу пожинаетъ,
             Растенье позднее, что зрѣетъ у могилъ.
             Міръ тѣни славныя героевъ забываетъ.
             Ты молодъ, смѣлъ и полонъ силъ.
             Жизнь новыя тебѣ дороги открываетъ,
             Лети-жъ орломъ свершать, что здѣсь ты совершилъ.
   

НАРОДЪ.

             Счастливый этотъ день какъ праздникъ встрѣченъ нами.
             И праздникомъ, пускай, онъ кончится для всѣхъ.
             Темнѣетъ. Столъ накрыть. Наполненъ домъ гостями.
             Несется ихъ веселый смѣхъ.
             Соратники твои украсились цвѣтами.
             Идемъ: часы пировъ напрасно тратить грѣхъ.

(Всѣ уходятъ въ ломъ, кромѣ ГЮНТЕРА и ФРАНКА).

   

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Гюнтеръ и Франкъ.

ГЮНТЕРЪ.

             Вы не уходите за ними въ галлерею?
             Мой юный вождь, среди овацій и пировъ,
             Что возбуждаютъ гнѣвъ завистливыхъ враговъ,
             Вы видите-ли тѣхъ, кто жизнію своею
             Пожертвовать вамъ радъ? Увы, друзья молчать,
             Не выражаютъ чувствъ предъ шумною толпою.
             О, повелитель мой! Души и сердца братъ!
             Вездѣ, покуда живъ, пойду я за тобою.
             Свѣтило яркое, общественный кумиръ!
             Простите, капитанъ, увлекся старый воинъ.
             Пріязни вашей я, быть можетъ, недостоинъ...
             Но вы скучаете? Ступайте-же на пиръ.
             Военные труды, опасность и волненье
             Умѣютъ праздновать, имъ нужно развлеченье.
   

ХОРЪ (въ домѣ).

             Давайте нѣтъ. Поставимъ домъ вверхъ дномъ!
             Ужъ коли пить, такъ къ чорту всѣ порядки.
             Ура, тому, кто будетъ подъ столомъ!
             Отраденъ намъ кровавой битвы громъ.
             И міра дни порой бываютъ сладки!
   

ГЮНТЕРЪ.

             О чемъ грустите вы? Какъ тучею одѣто
             Прекрасное чело. Чу! пѣсни все шумнѣй.
             Вино бѣжитъ рѣкой, домъ тонетъ въ морѣ свѣта,
             Сквозь стекла видѣнъ рядъ ликующихъ гостей.
   

ХОРЪ (у окна).

             Зачѣмъ такъ медлитъ Франкъ? Идите, Гюнтеръ, къ намъ.
             Хоть сѣды вы, какъ лунь: мы такъ усердно пили,
             Что ужъ не можемъ счетъ вести чужимъ годамъ.
             Да и свои-то счесть едва-ли будемъ въ силѣ.
   

ГЮНТЕРЪ.

             Что съ вами, капитанъ? Вы блѣдны какъ мертвецъ.
             На ясный взоръ легло печали покрывало.
             Мнѣ кажется, меня не слышитъ онъ? Творецъ,
             Что душу чуткую такъ сильно взволновало?
   

ФРАНКЪ.

             Отъ жизни лагерной желая отдохнуть.
             Сегодня поутру я сѣлъ на иноходца
             И въ поле выѣхалъ, но зной и пыльный путь
             Давили грудь мою. У перваго колодца
             Я осадилъ коня. Тамъ, Гюнтеръ, на скамьѣ
             Спала молочница., еще почти ребенокъ.
             Я мать ея любилъ и зналъ ее съ пеленокъ,
             Но мало свѣтлыхъ дней провелъ я въ ихъ семьѣ!
             Крестьяночка спала, какъ ангелъ безмятежный,
             Такъ тихо. На щекахъ игралъ румянецъ нѣжный.
             Корзинка съ зеленью и цвѣтомъ дикихъ розъ
             Была въ ея рукахъ. Какіе сны ей снились?
             Казалось, что въ тотъ мигъ глаза ея закрылись,
             Н дѣтская душа умчалась въ царство грезь,
             Когда она напѣвъ шептала. Подъ улыбкой
             Напѣвъ на розовыхъ устахъ ея дрожалъ.
             Какъ птичка легкая дрожитъ на вѣткѣ гибкой.
             О, Гюнтеръ, тамъ за мной никто не наблюдалъ!
             До ручекъ милыхъ я дотронулся руками,
             Потомъ, невинныхъ сновъ движеньемъ не смута,
             Припалъ къ ея устамъ горячими устами.
             И на лошадь вскочилъ, рыдая, какъ дитя!
   

АКТЪ IV.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Предъ дворцомъ Франка. Дверь обтянута чернымъ сукномъ: слуги устанавливаютъ катафалкъ. Франкъ въ маскѣ, одѣтый монахомъ, и дна служителя.

ФРАНКЪ.

             Поставьте гробъ сюда, и свѣчи чтобъ горѣли.
             Да не забудьте: всѣмъ должны вы говорить,
             Что умеръ я вчера, убитый на дуэли.
             И Боже васъ храпи хоть взглядомъ измѣнить.
             Хотя движеніемъ назначенной вамъ роли.
             Ступайте-же.

(Слуги уходятъ).

                                           Теперь, Предвѣчный Судія,
             Отвѣта ожидать я буду отъ Тебя.
             Нѣтъ въ дѣйствіяхъ моихъ чужой, гнетущей воли.
             Мнѣ жаръ болѣзненный не раздражаетъ грудь,
             Я смертью не шучу, а только заглянуть
             Хочу въ ея предѣлъ. Монету золотую
             О мраморъ пробуетъ искусный ювелиръ,--
             И я испробовать о замогильный міръ
             Желаю жизнь свою, еще не прожитую.
             Подобно золоту и качество и вѣсъ
             Покажетъ звукъ ея. Вотъ утро наступаетъ.
             Проснувшійся солдатъ палатку покидаетъ.
             При утренней зарѣ поетъ зеленый лѣсъ.
             Рыбакъ съ надеждою на весла налегаетъ
             И трепетно скользитъ по волнамъ браконьеръ.
             Жизнь пробуждается: повсюду шумъ, движеніи....
             Какое бойкое, подвижное творенье
             Все человѣчество! Возьмемъ мы, напримѣръ,
             Хоть этотъ городокъ: здѣсь десять тысячъ зданій,--
             А сколько-же сердецъ живетъ и бьется въ нихъ.
             А сколько крови тамъ, и желчи, и страданій,
             И злобы, и тревогъ горячихъ и пустыхъ!..
             О, жалкій родъ людской! какой ты ищешь цѣли?
             Вѣнецъ твоихъ трудовъ., желаній и забои.
             Одинъ дубовый гробъ, что жизнь тебѣ даетъ,--
             Онъ только на аршинъ длиннѣе колыбели.
             Въ томъ, вся ихъ разница!.. Зачѣмъ мой бѣдный умъ
             Идеи, впередъ, какъ червь неутомимо-жадный,
             И точин. образы завѣтныхъ, лучшихъ думъ,
             Къ которымъ я стремлюсь съ надеждою отрадной;
             И потому всегда, въ минуту приближенья,
             Я нахожу лишь прахъ, одинъ остатокъ тлѣнья!

(Входятъ солдаты и народъ).

   

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Франкъ въ маскѣ, монахи, солдаты и народъ.

   Примѣчаніе автора. Въ продолженіе всей сцены, Франкъ долженъ измѣнять голосъ. Всѣхъ, которые ее сочтутъ неправдоподобной, прошу сходить на балъ въ оперу. Одинъ изъ моихъ друзей замаскировалъ во время карнавала свою служанку и ввелъ ее въ танцевальный залъ, гдѣ не было замаскированныхъ. Хотя на служанку надѣли только небольшую полумаску безъ кружева, не закрывающую рта, никто ея не узналъ, и она танцовала около двухъ часовъ съ молодыми людьми, которымъ подала въ теченіи своей жизни, стакановъ двѣсти воды.
   

ХОРЪ.

             Нашъ капитанъ убитъ? Когда-же?.. Какъ зовутъ
             Того, кто съ нимъ дрался?.. Какъ вышла ссора эта?..
             Гдѣ встрѣтились они и кто зачинщикъ тутъ?
   

ФРАНКЪ.

             Съ кѣмъ говорите вы: онъ вамъ не дастъ отвѣта!
   

ХОРЪ (склоняясь предъ катафалкомъ).

             Когда есть лучшій міръ въ небесныхъ высотахъ,
             И твой нетлѣнный духъ витаетъ въ этомъ мірѣ,
             Гдѣ храбрые бойцы, погибшіе въ бояхъ,
             Подобно облакамъ купаются въ эѳирѣ:
             И если грустный зовъ услышать можешь ты,
             О Франкъ, взгляни изъ волнъ сапфировой эмали,
             Какъ ратники твои ломаютъ въ знакъ печали
             У гроба, твоего и копья, и шиты!
   

ГЮНТЕРЪ (вбѣгая).

             Ужели злая смерть, друзья, его сразила?
             Зачѣмъ-же не меня!.. Мой юноша -- храбрецъ,
             Вѣдь я любилъ тебя нѣжнѣе, чѣмъ отецъ,
             И молодость твоя мнѣ душу молодила!..
             Я только объ одномъ Создателя просилъ:
             Увидѣть, какъ свое онъ выполнитъ призванье,
             Но онъ убитъ -- къ чему мое существованье!..
   

ФРАНКЪ (въ сторону).

             Ахъ, бѣдный мой старикъ: тебя-то я забылъ!
   

ХОРЪ.

             На барабаны крепъ! Священниковъ зовите.
             Товарищи, скорѣй колѣна преклоните!
             Съ открытой головой, въ молчаніи нѣмомъ.
             Прослушаемъ слова молитвы погребальной.
             Какъ христіане, долгъ мы выполнимъ печальный,
             И павшаго вождя въ могилу отнесемъ!

(Три монаха выступаютъ впередъ).

МОНАХИ.

             У вѣчной тьмы на стражѣ вѣчной
             И злыхъ и добрыхъ судія.
             Начертанъ путь ихъ скоротечный
             Въ верховной книгѣ бытія.
             Богъ шлетъ намъ бѣды и напасти.
             Имъ говоря: "за власть грѣховъ.
             Людей я предалъ вашей власти,--
             Считайте вашихъ мертвецовъ!"
   

ХОРЪ.

             Я грѣшенъ, Господи, и къ смерти не готовь!
   

МОНАХИ.

             Речетъ онъ бѣдствіямъ сраженья:
             "Да гибнетъ сорная трава,
             Здѣсь будетъ мѣстомъ погребенья
             Пантеры пасть и чрево льва.
             Пусть веселится въ правдѣ сильный,
             Когда съ земли смету я прахъ
             Всѣхъ павшихъ, будто дождь обильный
             И на долахъ и на горахъ!"
   

ХОРЪ.

             Не дай мнѣ, Господи, погрязнуть во грѣхахъ!
   

МОНАХИ.

             "Когда-же день наступитъ слезный,
             День неизбѣжный, какъ судьба,
             И прогремитъ мой голосъ, грозный,--
             Покинутъ мертвые гроба.
             Тутъ ихъ поглотитъ адъ кромѣшный.
             Имъ уготованный давно,
             И на челѣ увидитъ грѣшный
             Вины позорное пятно!"
   

ХОРЪ.

             Зубовный скрежетъ тамъ, страданіе одно!
   

МОНАХИ.

             "Свершится судъ мой справедливый,--
             Нелицемѣренъ мой законъ:
             Получитъ кару нечестивый,
             И будетъ праведникъ спасенъ.
             Такъ благу бренному, земному,
             Пускай не радуется злой".
             Хвала Создателю благому,
             И слава Троицѣ святой!
   

ФРАНКЪ (въ сторону).

             Фигляры дикіе! Кто, говоря по чести.
             Отыщетъ здравый смыслъ во всей ихъ болтовнѣ.
             Туи, Богъ у нихъ палачъ, который, въ жаждѣ мести
             Готовъ изжарить міръ на медленномъ огнѣ.
             И пытка и огонь! Они идутъ за вѣкомъ,
             Но корень Рима живъ и къ намъ пустилъ побѣгъ.
             Хоть говорятъ они, что Богъ сталъ человѣкомъ,--
             Скорѣй-же въ Богѣ ихъ таится человѣкъ.
   

ХОРЪ.

             Мы о душѣ его молились со слезами,
             Но есть обязанность еще у насъ въ виду:
             Пусть тотъ, кто близокъ былъ съ покойнымъ, передъ нами
             Откроетъ жизнь его.
   

          ФРАНКЪ (въ сторону).

                                                     Я этого и жду.
   

ОФИЦЕРЪ (выходя изъ рядовъ).

             Солдаты, рыцари и храбрая дружина!
             Мы не напрасно льемъ потоки горькихъ слезъ:
             Рокъ лучшаго у насъ товарища унесъ,
             Не стало честнаго бойца и гражданина.
             Какъ вождь и человѣкъ, нашъ Карлъ незамѣнимъ.
             Я другъ покойнаго -- чѣмъ я горжусь немало --
             И въ правѣ, потому, вдвойнѣ гордиться имъ.
             Рожденный въ хижинѣ, онъ долго жилъ сначала
             Въ глуши тирольскихъ горъ, гдѣ всѣми былъ любимъ.
             Забавы и труды, заботы и печали
             Съ односельчанами, какъ братъ, онъ раздѣлялъ...
   

ФРАНКЪ (подходя къ офицеру).

             Такъ значитъ, сударь, вы покойнаго не знали:
             Онъ горцамъ не любовь, а ненависть внушалъ.
             Всѣ думали о немъ и говорили худо.
             Я самъ былъ въ тѣхъ мѣстахъ, немного лѣтъ назадъ.
             Да въ этой же толпѣ есть многіе оттуда.
             Они мои слова, конечно, подтвердятъ.
   

НАРОДЪ.

             Монахъ, не прерывай любимца капитана!
   

СОЛДАТЫ.

             Ужъ что таить: нашъ Франкъ немного былъ суровъ,
             И дружбу братскую къ сельчанамъ очень рано
             Запряталъ подъ языкъ. Да, онъ не тратилъ словъ,
             Особенно въ тотъ день, какъ сжечь задумалъ хату.
             Причину не открылъ онъ также никому.
   

ОФИЦЕРЪ.

             Поставимъ-ли въ вину усопшему собрату
             Ошибки юности! Предвидя, что ему
             Иная миссія готовится на свѣтѣ,
             Франкъ ощущалъ судьбы таинственный призывъ.
             Солдаты! кто насъ всѣхъ руководилъ въ совѣтѣ?
             Въ дѣлахъ, а не въ словахъ онъ былъ краснорѣчивъ.
             И я могу сказать словами-же монаха:
             Я самъ былъ въ тѣхъ мѣстахъ: вездѣ передо мной
             Являлся -- въ битвѣ -- левъ, герой, незнавшій страха,
             А въ жизни человѣкъ съ возвышенной душой.
   

ФРАНКЪ.

             Такъ значитъ, сударь, вы покойнаго не знали.
             Не въ героизмѣ онъ отвагу почерпалъ:
             Имъ чувства мелкаго тщеславья управляли.
             Онъ жизнію солдатъ и собственной игралъ
             Съ азартомъ игрока. Какъ всѣ авантюристы,
             Онъ занять былъ одной карьерою своей.
             Вездѣ встрѣчаются подобные артисты:
             Во флотѣ, въ арміи, въ стѣнахъ монастырей.
             Нѣтъ, этотъ человѣкъ своей не стоилъ славы...
             Вы полагаете, что юный вашъ герой
             Чтилъ Бога, власть, законъ, общественные нравы?
             Живя до арміи съ кокоткою одной.
             Онъ ею торговалъ!
   

СОЛДАТЫ.

                                           А Франкъ былъ парень ловкій:
             Онъ время не терялъ: когда покинулъ домъ,
             Сейчасъ-же поспѣшилъ съ особенной снаровкой,
             Пожалуй, не однимъ заняться ремесломъ!
             Мы знаемъ хорошо красотку Бельколору:
             Она вчера съ нимъ ночь въ палаткѣ провела...
   

НАРОДЪ.

             Пусть говоритъ монахъ.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Но къ этому позору
             Прибавилъ онъ еще позорныя дѣла:
             Для алчной женщины, для низкой, пошлой связи,
             Онъ по міру пустилъ несчастнаго отца!
             Солдаты! казни нѣтъ, достойной наглеца,
             Кто въ память честныхъ лицъ бросаетъ комомъ грязи.
             Когда есть клевета и ложь въ моихъ словахъ,
             Вы можете меня убить безъ состраданья.
   

НАРОДЪ.

             Всю правду говори, не бойся насъ, монахъ!
   

ФРАНКЪ.

             Но если горцы -- ихъ не мало средь собранья,--
             Находятъ, что я правъ, и захотятъ помочь тирольцы.
             Мы можемъ подтвердить, что Франкъ былъ негодяемъ!
   

ФРАНКЪ.

             А помните-ли вы, какъ грубо онъ въ ту ночь
             Разстроилъ братскій пиръ?
   

ТИРОЛЬЦЫ.

                                                     Да! да! Мы проклинаемъ
             Его, бездѣльника!
   

ФРАНКЪ.

                                           А не забыли вы,
             Какъ сжегъ онъ домъ отца?
   

СОЛДАТЫ.

                                                               Монаху все извѣстно!
   

ФРАНКЪ.

             Примите-же въ расчетъ свидѣтельство молвы,
             Что Страніо -- о томъ толкуютъ повсемѣстно.
             Зарѣзанъ Франкомъ...
   

НАРОДЪ.

                                        ская душа умчалась в царство грез,
   Она не кончила какой-то песни звонкой.
   На розовых устах напев еще дрожал,
   Как птичка легкая дрожит на ветке тонкой.
   О Гюнтер, там за мной никто не наблюдал!
   Склонившись, рук ее коснулся я руками,
   Потом, невинного покоя не с мутя,
   Припал к ее устам горячими устами
   И на коня вскочил, рыдая как дитя!

Действие четвертое.
Явление I.
Перед дворцом франка, дверь обтянута черным сукном.

Слуги устанавливают катафалк.

Франк в маске, одетый монахом, и двое слуг.

Франк

   Поставьте гроб сюда, и свечи чтоб горели.
   Да не забудьте: всем должны вы говорить,
   Что умер я вчера, убитый на дуэли.
   И Боже упаси хоть взглядом изменить
   Или движением назначенной вам роли.
   Ступайте же.

Слуги уходят.

    Теперь, предвечный судия,
   С вопросом дерзостным к тебе взываю я.
   Ответь мне. Я свой путь избрал по доброй поле,
   Мне жар горячечный не раздражает грудь.
   Я смертью не шучу, а только заглянуть
   Хочу и её глаза. Монету золотую
   О мрамор пробует искусный ювелир, --
   Так я испробовать о замогильный мир
   Желаю жизнь мою, еще не прожитую.
   Но близится рассвет. Из труб пошел дымок,
   Нарушил сон солдат веселый зов горниста,
   С надеждою рыбак садится в свой челнок,
   На весла налегла рука контрабандиста.
   Жизнь пробуждается: движенье, гомон, звон...
   Да, человечество -- чудовищный дракон!
   Здесь, в этом городе, лишь десять тысяч зданий,
   А сколько же сердец живет и бьется в них,
   И сколько пота здесь, и желчи, и страданий,
   И злобы, и тревог, горячих и пустых!
   Тысяченогий зверь, к какой бежишь ты цели?
   На несколько вершков длиннее колыбели
   Твой гроб, -- а гробом ты окончишь путь земной.
   Зачем, покуда плоть трудится, дух мой жадный,
   Как червь, грызет весь мир и точит беспощадно,
   И пропасть черную я вижу пред собой?

Входят солдаты и народ.

Хор

   Наш капитан убит! Когда же? Как зовут
   Того, кто дрался с ним? Как вышла ссора эта?
   Где встретились они и кто зачинщик тут?

Франк

   (в маске) [*]
   С кем говорите вы? Он вам не даст ответа.
   (Показывает на гроб.)
   
   [*] -- Франк должен говорить измененным голосом в продолжение всей сцены. Тех, кто сочтет ее неправдоподобной, прошу сходить на бал в театр Оперы. Один из моих друзей замаскировал во время карнавала свою служанку и ввел её в зал, где не было замаскированных. Хотя на лицо служанки надели только небольшую полумаску, не закрывавшую рта, никто ее не узнал, и она танцевала почти два часа с теми самыми молодыми людьми, которым подала в свое время стаканов двести воды. (Прим. автора.}

Xор

   (склоняясь перед, катафалком)
   Когда есть лучший мир в небесных высотах
   И твой нетленный дух витает в этом мире,
   Когда на ложе туч и облаков в эфире
   Бесстрашные бойцы, погибшие в боях,
   Покоятся, склонясь на блещущие латы, --
   О Франк, взгляни сюда, на мирные холмы,
   Где горестно тебя оплакиваем мы;
   Взгляни, как верные и храбрые солдаты
   Ломают копья в знак печали над тобой.

Гюнтер

   (вбегая)
   Ужель в расцвете лот он взят от нас судьбой?
   Мой милый Франк! И смерть его не пощадила?
   Один я, вновь один! О юноша-храбрец,
   Ведь я любил тебя, как преданный отец,
   И молодость твоя мне душу молодила!
   Я только об одном создателя просил:
   Увидеть, как своё ты выполнишь призванье.
   Убит! Мой Франк убит! О, горькое страданье!

Франк

    (про себя)
   Ах, бедный мой старик, тебя-то я забыл.
   Хор
   На барабаны креп! Священника зовите.
   Молитесь, воины! Колени преклоните
   С открытой головой, в молчании немом.
   Франк умер, как солдат, долг чести не нарушив;
   Возьмет господь к себе его живую душу,
   А тело на руках в могилу отнесем.

Три монаха выступают вперед.

Монахи

   Господь во мрак земной державы
   Свой взор вперяет величавый.
   Трепещет правый и неправый
   Пред чашей грозною весов.
   Призвал он беды и напасти:
   "За то, что миром правят страсти,
   Людей я предал вашей власти.
   Теперь считайте мертвецов!"

Хор

   (на коленях)
   Я грешен, господи, и к смерти не готов!

Монахи

   " Считайте, --он речёт сраженьям,---
   Тех, кто нашел успокоенье
   Без погребального моленья,
   Чей львом растерзан будет прах.
   Пусть всех объемлет страх могильный,
   Когда сверкает меч всесильный
   И мертвые, как дождь обильный,
   Ложатся на земных полях".

Хор

   Не дай мне, господи, погрязнуть во грехах!

Монахи

   Как только срок последний минет
   И мир в недвижности застынет, --
   Мертвец свой утлый дом покинет,
   И пред судьей предстанет он.
   Низринут в бездну будет грешный,
   Его поглотит ад кромешный,
   И дланью огненной, нездешней,
   Навек он будет заклеймен.

Хор

   Зубовный скрежет там! Костей иссохших звон!

Монахи

   Владыка ль, раб ли боязливый, --
   Он суд увидит справедливый,
   Наказан будет нечестивый,
   А праведник найдет покой.
   Так счастью бренному, земному
   Но радуйтесь, как сну пустому.
   Хвала создателю благому
   И слава троице святой!

Франк

   (про себя)
   Фигляры дикие! Опасен бред их злой!
   Ты слышишь ли его, о вышний дух нетленный?
   Их бог зажечь костер готов для всей вселенной.
   Да, корень Рима жив и к нам пустил побег.
   Повсюду страх костра... Они идут за веком...
   Пусть говорят они, что Бог стал человеком, --
   Скорее в Боге их таится человек.

Хор

   Мы о душе его молили со слезами,
   Но есть еще одна обязанность у нас.
   Пусть тот, кто близок был с покойным, перед нами
   Откроет жизнь его.

Франк

   (про себя)
                                Стрела не в бровь, а в глаз.

Офицер

   (выходит из рядов)
   Солдаты, рыцари! Печальны ваши лица,
   И не напрасно льем мы реки горьких слез.
   Рок лучшего у нас товарища унес.
   Франк другом был моим. Я вправе им гордиться.
   Он родился в горах и долго в дружбе жил
   С односельчанами; по-братски он делил
   Их беды и труды, веселье и печали.

Франк

   (подходя к офицеру)
   Ну, значит, сударь, вы покойного не знали.
   Соседям не любовь, а злобу он внушал.
   Так скажут все, кто с ним из одного селенья.
   Лжи нет в моих словах -- я сам там побывал.

Народ

   Молчи, монах! Наш Франк достоин восхваленья.

Солдаты

   Надменность -- да, такой за ним бывал грешок.
   Коль горцев он любил -- скрывал любовь умело,
   Особенно в тот день, когда свой дом он сжег.
   То было страшное, безжалостное дело.

Офицер

   Поставлю ли в вину я другу своему
   Такие мелочи? Он верил, что ему
   Великие дела дано свершить на свете,
   И ощущал судьбы таинственный призыв.
   Какой светился ум в любом его совете,
   Как без речей в боях он был красноречив!
   Я повторю слова сурового монаха:
   "Я сам там побывал!" Везде передо мной
   Являлся в битве лев, герой, не знавший страха,
   А в жизни -- человек с возвышенной душой;
   Прекраснее людей встречали вы едва ли.

Франк

   Ну, значит, сударь, вы покойного не знали.
   Чтоб почести снискать, готов он был хоть в ад
   На гибель страшную послать своих солдат.
   Па карту ставил он, как все авантюристы,
   Все -- или ничего. Он родился в нужде,
   В безвестной хижине. Повсюду и везде
   Встречаются у нас подобные артисты --
   Во флоте, в армии, в стенах монастырей.
   Пет, Франк не заслужил известности своей!
   Он попирал закон, не чтил властей. О боже!
   Еще до армии он две недели жил,
   Торгуя женщиной, которую любил.
   Все это отрицать никто из вас не может.

Солдаты

   Да, черт возьми! С тех пор, как Франк покинул дол,
   Он хлеб свой добывал престранным ремеслом!
   Мы знаем хорошо красотку Бельколору:
   Она вчера с ним ночь в палатке провела.

Народ

   Пусть говорит монах!

Франк

                                Но к этому позору
   Прибавил он еще позорнее дела:
   Все промотал дотла он с женщиной ничтожной
   И но миру пустил несчастного отца.
   Солдаты! Казни нет, достойной наглеца,
   Кем имя честное поругано безбожно.
   Коль клевета в моих окажется словах,
   Тогда прошу убить меня без состраданья.

Народ

   Всю правду говори, не бойся нас, монах!

Франк

   Но если горцы -- их немало средь собранья --
   Найдут, что и не лгу, и захотят помочь...

Тирольцы

   Мы можем подтвердить, что Франк был негодяем!

Франк

   А помните ли вы, как грубо он в ту ночь
   Расстроил братский пир?

Тирольцы

                                Да, да, мы проклинаем
   Его, презренного!

Франк

                                А не забыли вы,
   Как сжег он дом отца?

Солдаты

                                Монаху все известно!

Франк

   Примите же в расчет свидетельство молвы,
   Что странного, -- о том толкуют повсеместно, --
   Зарезан Франком.

Народ

                                Как! Красавец молодой?
   Наш Брандель труп его нашел в лесной трущобе.

Франк

   Да, Франк его убил.

Солдаты

                                И, верно, не по злобе --
   Он к Транио не мог вдруг воспылать враждой, --
   А что бы обобрать... Анафема злодею!

Франк

   А как он оскорблял вас гордостью своею!

Все

   Развеять прах его!

Франк

                                Чтоб здесь он не лежал!
   Убийцу низкого от нас и гроб не спрячет!
   Мы разобьем его!
   (Снимает крышку гроба.)
   Народ и солдаты
                                Он пуст! Что это значит?

Франк

    (снимает маску)
   Что значит? Только то, что Франк не умирал.

Солдаты

   Вы живы?

Франк

    (офицеру)
    Лейтенант, вы дурно поступили.
   Как разыграться вы позволили молве?
   Лежи я здесь -- мой гроб они бы разгромили.
   Да, сударь, речь идет о вашей голове.
   Извольте увести солдат, отдайте шпагу
   И помните: теперь из лагеря -- ни шагу.

Все молча уходят.

   Да, так и есть: всю жизнь неутолимой жаждой
   Томиться буду я. Творец мой, сколько мук,
   Опасностей, прудов, что вынесет не каждый...
   Но стойким буду я. Еще не время, друг...
   Не Бельколора ль там идет со мной проститься?
   (Он снова надевает маску и закрывает гроб.)

Входит Бельколора в глубоком трауре. Она опускается на колени возле катафалка.

   Я вижу стан её, покатое плечо,
   Над горделивым лбом венец косы ложится, --
   Лоб этот никогда не мыслил ни о чем, --
   Огромные глаза -- в них черный пламень ада...
   Продажная душа, всех похотей кумир,
   Нечистых, сточных вод влекущая наяда,
   Сосущий кровь мужчин безжалостный вампир!
   В ее дыхании -- зараза истощенья,
   Дана ей власть сердца опустошать людей.
   Два демона всегда идут вослед за ней
   И гибель в мир несут: то Смерть и Наслажденье.
   Всплывают в памяти, как будто сквозь туман,
   Тех огненных минут блаженство и проклятье:
   Безмолвные уста, безумные объятья,
   Застывший в страсти лик и напряженный стан...
   Какая сила в ней, нечистая и злая!
   Всегда я умереть хотел, ее лаская!
   О, горе юноше, чье сердце увлекут
   Призывы льстивые разврата-властелина!
   Невинная душа похожа на сосуд
   Безмерной глубины; когда осадок тины
   Попал в него сперва, то после хоть поток
   Прозрачной, как хрусталь, струей в него вольется; --
   Сосуд, как океан, обширен и глубок,
   И грязь на самом дне навеки остается.
   (Приближается к гробу.)
   О, как печален взор прекрасных ваших глаз!
   О, не вдова ли вы?

Бельколора

                                Вдова, вы отгадали.
   Прости навек, любовь!

Франк

                                Всё новое на вас.
   Как траур вам к лицу! Вдовой вы, верно, стали
   Не раньше, чем вчера?

Бельколора

                                С вчерашнего лишь дня,
   Но буду ей всегда.

Франк

                                О монна Бельколора!
   Всегда --предлинный срок.

Бельколора

                                Вы знаете меня?.

Франк

   В Неаполе с тебя не отводил я взора.
   Неаполь так хорош! Поедем, друг, туда.
   Ты развлечешь меня.

Бельколора

                                Мне вас припомнить' трудно.

Франк

   Вот маску подниму -- и вспомнишь ты тогда.
   А впрочем, у тебя в сердечке многолюдно,
   И быть затертым в нем толпой не мудрено,

Бельколора

   Ступайте' прочь, монах. Навеки суждено'
   Мне быть одной.

Франк

                                Тебе так плакать не пристало.
   Ты без любовника осталась, ангел мой?
   Так от потери той, ей-ей, убытку мало;
   У Франка не было ни грота за душой.
   Он воин был лихой, находчивый и смелый,
   Зато в долах любви, как школьник, неумелый.
   Ночь проводил в мечтах, день -- в грубой болтовне.

Бельколора

   Не смей так говорить со мной, монах безбожный!

Франк

   Оставим мертвецов. Прошу, позвольте мне
   Вот этот кошелек вручить вам -- дар ничтожный,--
   И с ним еще один, да несколько бумаг,
   Во что их завернуть, схода же прилагаю.
   (Он покрывает гроб золотом и ассигнациями.)

Бельколора

   Скажи я -- да, -- как ты попался бы впросак!

Франк

    (про себя)
   Юпитер, золотом прельщающий Данаю!
   ( Громко.)
   Я очень нелюдим, таиться не хочу;
   Запру вас во дворце; от желчного страданья
   Капризен и сердит; лакеев колочу
   И требую от всех немого послушанья,
   От болей иногда не сплю я но ночам,
   И целый дом не спит. Все, избегая ссоры.
   Должны мне угождать. По вкусу ли я вам?

Бельколора

   Ах, нет, клянусь творцом!

Франк

                                А эти луидоры?
   Здесь несколько двойных, возьмите их себе.
   (Бросает на гроб ещё один кошелек.)

Бельколора

   Все мне?

Франк

   (про себя)
    О, золота пленительная сила!
   Чью душу слабую она не искусила?
   ( Громко.)
   Да, я забыл сказать, что язва на губе
   Обезобразила меня. Я худ ужасно II кос.
   Вас не смутят такие пустяки?

Бельколора

   От страха вся дрожу.

Франк

                                Для маленькой руки,
   Взгляните, вот браслет, отделанный прекрасно.
   Наденьте-ка его.
   (Бросает браслет на гроб.)
    От язвы мерзкой той
   Все зубы выпали, лицо покрыли шрамы;
   Не отличался я и прежде красотой,
   А нынче страшен стал, признаюсь в этом прямо.
   Лишился я волос, бровей и бороды.

Бельколора

   О ужас!

Франк

    У меня вещица сохранилась --
   Цепочка из камней отличнейшей воды.
   (Бросает цепь на гроб.)

Бельколора

   В Париже сделана?

Франк

    (про себя)
                                Ну, рыбка закружилась:
   Схватила червячка.
   (Громко.)
                                Тут горю не конец.
   Невелика беда, что потерял я брови,
   Но язва страшная меня лишила крови:
   Я весь насквозь прогнил, не человек -- мертвец.

Бельколора

   Довольно! Всем святым молю вас, уходите!

Франк

   Так я возьму назад всё, что у вас в руках.

Бельколора

   Неправда это всё.

Франк

                                Решайте же: хотите
   Принять мою любовь?

Бельколора

                                Ну да, хочу, монах.

Франк

   (про себя)
   Даная чуть жива.
   (Берет ее за руку. Громко.)
                               Прекрасно, ангел милый.
   Местечко мы сейчас укромное найдем.
   Под этим гробом -- склеп; всегда открыт он днем.

Бельколора

   Под домом Франка?

Франк

   (про себя)
                                Что ж не скажет: под могилой?
    (Громко.)
   Да в склеп зачем идти? И этот пьедестал,
   Клянусь, вполне хорош: нас гроб отлично спрячет.
   Согласна, милая?
   (Снимает покров, а вместе с ним и крышку гроба.)

Бельколора

    Он пуст! Что это значит?

Франк

   Что значит? Только то, что Франк не умирал.
   Прочь, тварь продажная! Беги, мой гнев опасен,
   Да не гляди назад, а то не жди добра.
   (Держа кинжал в руках, он прогоняет её, один)
   О милый мой стилет, клинок твой чист и ясен
   И девственная сталь упруга и остра.
   Зачем дрожит рука, и в сердце трепет дрожи,
   И тянутся они друг к другу почему?
   Судьба моя! И ты мне подтверждаешь тоже,
   Что наступает час сказать "прости!" всему.
   Угрюмый гроб, глядишь ты на меня свирепо...
   Но ты не страшен мне, все отрицаю я --
   Богатство, честь, любовь -- и верю только слепо
   В одно небытие, как верую в себя.
   Должно к небытию вернуться все живое,
   Одна материя бессмертна под луной.
   Бог созидает прах, а случай -- остальное.
   Где пепел Цезаря? Где след его земной?
   О господи! Зерно, зеленый лист, растенье, --
   К ним сводится вся жизнь людей. А я, я сам,
   Дитя случайности, я был одно мгновенье
   Вселенной стройною, законченной, как храм, --
   Но храм с живой душой, страстями и мышленьем,
   И вот уйду навек, и голосом моим
   Никто но прокричит грядущим поколеньям,
   Не остановит их и не напомнит им:
   "Я брат ваш, старший брат! У белоснежной груди
   Природы-мачехи дремал я детским сном,
   Как вы, и я ее питался молоком,
   И я когда-то жил, как вы живете, люди!"
   А если эту грудь, о праведный творец,
   Мне укусить, да так, чтоб на атласном теле
   Остался навсегда уродливый рубец?
   Все средства хороши, когда приводят к цели.
   Недаром же решил великий Герострат,
   Что скоро род людской добро позабывает, --
   Легко стирается его летучий след, --
   Дурное ж в памяти навеки пребывает.
   Чем Эмпедокл затмил героев древних лет?
   Тем, что с отвагою безумною и редкой
   Он в Этну бросился. Движением одним
   Он славу подтолкнул. Толчок такой был меткий,
   Что слава в кратере исчезла вместе с ним.
   Он показал себя бестрепетным и смелым, --
   Чего ж еще желать? С тех пор прошли века,
   А на земной коре, как прежде, знаки целы,
   Что сделала его железная рука.
   С пергаментных листов сотрутся начертанья,
   Как пьяные, падут на землю изваянья,
   Но имя -- Эмпедокл -- вовеки не умрет;
   Пусть канет в бездну лет народов вереница,
   Оно, как мумия под каменной гробницей,
   К потомству дальнему нетленным перейдет.
   Харчевню жизни я покинуть не желаю.
   Твой острый меч меня, природа, не страшат:
   Небытие -- оно мой нерушимый щит,
   Но я от голода и жажды изнываю.
   Проснись! Насыть меня... А то добычу сам
   Пойду отыскивать, пути не разбирая.
   Куда идти? Туда, где есть душа людская,
   Что так же, как моя, отвергнув ветхий хлам,
   На сцене жизненной комедии страдает.
   О, злоба! Снова с ней остался я вдвоем,
   Надежду эта страсть одна переживает!
   Мне черный плащ её немало лет знаком, --
   Я знал её ещё в моей лачуге бедной, --
   Но я не знал тогда, в дни юности моей,
   Что легких призраков, летавших вместе с ней,
   Сумеет пережить вот этот призрак бледный.
   Подруга мрачная! Склонись ко мне на грудь.
   Взгляни, моя ладья к отплытию готова.
   Уедем в дальний край. Ты мне сестрою будь,
   Моим прибежищем и опытом суровым.
   Сомненье -- поздний плод. Лишь зимнею порой
   Оно на дереве познанья. созревает.
   А мне оно давно всю душу отравляет.
   Оно везде, во всем. И будет смыт волной
   Прозрачный тот покров, тот саван гробовой,
   Каким неверие из жалости прикрыло
   Труп упования, простертый у могилы.
   Грядущие века, какой вас ждет удел?
   Вся жизнь разорена; как дым, исчезла слава;
   Нет более любви; мир божий опустел;
   Одной лишь веры в смерть не рушится держава.
   Как в страшной тишине, укрыты тьмой ночной,
   Предавшись дикому, бессмысленному гневу,
   Разбойники толпой терзают слепо деву,
   Стирая кровь с лица душистых кос волной, --
   Тростинка слабая, в бесчувствии она
   На землю падает, бледна и холодна, --
   Так в наш печальный век исследователь жадный
   Весь мир готов терзать рукою беспощадной.
   И вы, о сыновья безжизненных отцов,
   Увидите не мир, а жалкие обломки...
   Вы проклянете нас, поблекшие потомки!
   Утробы наших жен плодят лишь стариков.
   Они готовы дуть на ледяную воду.
   И вопросят они создателя земли:
   "Отец, ты сотворил обильную природу.
   Так почему ее бесплодной мы нашли?"
   Жрецы анализа, упрямые софисты!
   Когда останутся безводные пески,
   Когда докажете, что мир -- большой, лучистый --
   Всего лишь жалкий труп, разъятый на куски,
   Когда на месте том, где было мирозданье,
   Поставите могил однообразный строй
   И начертаете рукою ледяной
   На всех надгробиях одно и то ж названье, --
   Тогда среди немых и сумрачных аллей,
   Б саду безлиственном, уставленном гробами,
   Где гомон птиц умолк, умолк и смех детей, --
   Скажите мне, как жить вы будете там сами?
   Работу продолжать вы станете потом,
   Гробокопатели вселенной, на кладбище,
   Где после диспута напишете о том,
   Как сделать род людской разумнее и чище.
   О черви! Гальванизм пустите смело в ход
   И человечество, что сами вы убили,
   Заставьте поплясать па собственной могиле,
   Пока оно в неё, как сноп, не упадет.
   А, Прометеями задумали вы стать
   И начали все то, что сотворил создатель,
   Безжалостно крушить и вновь переплавлять!
   Он был вам не чета, тот смелый испытатель!
   Огня он попросил, как только увидал,
   Что первый человек, им сделанный, бездушен;
   А вами человек по создан, а разрушен.
   Задули вы огонь, который в нем пылал.
   Так мудрость, стало быть, скрывается в презренье,
   А разум истинный -- в молчанье гробовом,
   И думать мы должны теперь лишь об одном --
   Чтоб маятник души не получил движенья?
   Жизнь, точно океан, грозна. В глубинах там
   Нас ждут чудовища, коварны и незримы,
   И по поверхности скользить всегда должны мы,
   Как Иисус Христос, скользивший по волнам.
   Пускай сверкает гладь отливом изумруда, --
   Морская глубь страшна в своей холодной мгле,
   И дерзкий водолаз, вернувшийся оттуда,
   Отмечен ужаса печатью на челе.
   Но юность тянется к неведомой пучине,
   И поиски любви и счастья в наши дни, --
   Как встарь, кончаются крушением они,
   И повторяется рассказ о блудном сыне,
   И песня, старая и новая всегда, --
   О жизни, отданной несбыточной надежде, --
   Звучит нам и теперь, как в древние года,
   И так же горестен ее напев, как прежде.
   Как некогда Гигес, который пред собой
   На миг купальщицы увидел образ бледный,
   Так рану страшную таит безумец бедный,
   Честолюбивою терзаемый мечтой.
   Из раны кровь на грудь струей стекает алой...
   Исполненный тоски по цели небывалой,
   Он забывает мир, трепещет сердце в нем,
   И он бросается вослед за идеалом,
   За ускользающим, блуждающим огнем,
   За богом, для кого все служит пьедесталом.
   Но если, ослабев, захочет он взглянуть
   На милых и родных, на пройденный им путь,
   То что ж увидит он? Все, близкое когда-то,
   Осталось позади, и нет назад возврата.
   На небо должен он смотреть -- или упасть.
   Кружится голова, объемлет ужас жгучий...
   Вперед шагает он -- его толкает страсть;
   Вперед шагает он. Подъем все круче, круче...
   И вот -- есть в жизни миг, когда в последний бой
   Безумие и страсть вступают непреклонно.
   Они сражаются над пропастью бездонной,
   И лишь один боец вернется вниз живой.
   Планеты и миры! Ужель во всей вселенной
   Всё те же самые законы бытия,
   Какие видим мы па нашей тверда бренной?
   О ночь, ночь вечности! Когда рука твоя
   С бесстрастного лица срывает покрывало,
   Чтоб грозную свою увидеть красоту, --
   Ужели ты глядишь на ту же нищету?
   Природа-мачеха! Зачем ты пожелала
   Свирепой жаждою меня испепелить,
   Коль нет источников, чтоб жажду утолить?
   Куст влагу пьет, орел добычу ловит смело,
   А я, чем я могу свою утишить страсть?
   О мать жестокая! Зачем куешь ты стрелы,
   Коль ведомо тебе, что в цель им ие попасть.
   Что острием своим не сердце быстрой лани,
   Не. птицу на лету им суждено пронзить, --
   Нет, самое тебя изранить, может быть!
   Но так хотела ты. Все решено заранее.
   Дыхание весны, зари дрожащий свет!
   То радость старости! А мне лишь двадцать лет!
   И если должен ты, о светлый дух надежды,
   Погибнуть - миг один побудь еще со мной,
   Навек со мной простись, закрой мне тихо вежды,
   Будь капелькой росы в неодолимый зной.
   Жизнь все еще манит... Приди ко мне! Я молод...
   Позволь, прекрасный дух, как в детские года,
   Прильнуть к твоей груди, забыть и мрак и холод,
   И умереть с тобой согласен я тогда.
   (Бросается на колени, в это время к ногам его падает букет.)
   Букет шиповника! Откуда? Божья сила!
   Я сохранил его, того не зная сам.
   О бедные цветы! Дейдамиею милой
   Вы были брошены тогда к моим ногам.

Действие пятое
Явление I.
Площадь.

Дейдамия, девушки, женщины.

Дейдамия

   Вплетите в косу мне, подруги, ваши розы, --
   Пусть девичьи мои они венчают грезы, --
   А робость девичью укройте под фатой:
   Сегодня вечером придет любимый мой.

Девушки

   Прощай, дочь вольных гор, ты расстаешься с нами!
   В твоем блаженстве нам печаль готовит рок.
   Венчальный твой букет мы оросим слезами:
   Берут из цветника любимый наш цветок.

Женщины

   Невесту войн ждет, считает он мгновенья.
   Пришла пора нам снять девичий твой убор.
   Мы тайну нежную шепнем, и ты в смятенье,
   Невольно трепеща, опустишь робкий взор.

Девушки

   Веселый твой напев не зазвенит в долине,
   С кувшином не придешь ты к пасти медных львов,
   Не будешь шерсть овец сушить на луговине,
   Забудет горный снег следы твоих шагов.

Женщины

   Ты хороша, как день! Как солнце, из тумана
   Пробившись, золотит лучами облака,
   Так счастье красит всех. Прекрасная Диана
   Собой заполонит отважного стрелка.

Дейдамия

   Но грустно что-то мне, я плачу и тоскую.
   О красоте моей скажите вы ему,
   Чтоб сделалась милей я Франку своему, --
   Лишь для любимого красивой быть хочу я.
   С богиней не должны вы сравнивать меня, -
   Я бледностью одной похожа на Диану.
   В ту ночь, как Карл от нас ушел, весь мир кляня, --
   Какую он тогда нанес мне злую рану!
   Я извелась от слез. Казалось мне, во тьму
   Оделся мир. О том скажите вы ему.

Явление II.
Горцы.

Горцы

   Итак, не умер Франк. Таков извечный грех
   Охотников: еще медведя не убили,
   Как шкуру меж собой на части поделили.
   Когда проснулся Франк, ну, напугал он всех!
   Но смолкли болтуны, услышав голос веский.
   Когда-то брошен в Тибр был Геркулес Фарнезский,
   И новым заменен он изваяньем был.
   Мы любим только то, что видит глаз наш бедный:
   Бесценный образец погиб, и слепок бледный
   Доверчивый народ уже превозносил.
   Но вышла вновь из вод фигура исполина,
   Пред жалкой копией предстало божество,
   И мраморная тень, увидев властелина,
   На землю рухнула с подножья своего.
   Франк возрождается! Тот прежний, нелюдимый,
   Всех ненавидящий и всеми нелюбимый, --
   Его уж нет. Наш Франк не прочь и пошутить,
   Весёлый, ласковый, глядит на всех открыто.
   А как отважен он! Прошедшее забыто,
   И мы стакан вина готовы с ним распить.
   Он нынче женится, и добротой едва ли
   Мы можем с кем-нибудь Дейдамию сравнить.
   Любовью окружен, Франк мирно будет жить.
   О выдумке его мы от солдат узнали.
   Кто догадался бы, что в гроб он лег живым?
   Франк доверял вполне помощникам своим.
   Устроившись в гробу, чтоб там не задохнуться, '
   Отверстье провернул он в крышке над лицом.
    "Со смертью, -- молвил он, -- придется мне
   столкнуться, Пускай я буду с ней заранее знаком!"
   Пришли служители, и взяли гроб на плечи,
   И в церковь отнесли его ночной порой,
   Был и священник тут, и факелы, и свечи,
   И пение молитв. Наш молодой герой
   Во время шествия, хотя считался прахом, --
   Посвистывал да в щель глядел на небосклон,
   А утром в маске он прикинулся монахом
   И стал свидетелем своих же похорон.
   Да мало ли людей всю жизнь гуляют в маске?'
   Ах, сколько ряженых увидишь в паши дни!
   Кто в рясе чернеца, а кто в военной каске...
   А в добродетель-то рядятся как они!
   Смиренный лицемер той маске доверяет,
   На сцене жизненной не расстается с ней,
   Но налетает вихрь желаний и страстей, --
   Одно движенье, шаг -- и маску он теряет. 
   (Уходят.)

Явление III.
Небольшая комната.

Франк, Д е й д а м и я.

Франк

   И ты меня ждала, Маметта, столько дней?
   Сердечко эти дни печалью отмечало?
   А вечером всегда стояла у дверей?

Дейдамия

   О дорогой мой Франк, Маметта так страдала!

Франк

   Летел за часом час, спускалась ночи мгла, --
   Твой взгляд не покидал извилистой дороги,
   Где скрылся милый друг. Ты на его пороге
   Стояла, как судьба, и все его ждала.

Дейдамия

   Как голос твой дрожит! А бледен почему ты?
   Но что ты делал там, в далекой стороне?
   Скучала мать моя... В свободные минуты,
   Скажи, ты вспоминал о ней и обо мне?

Франк

   Здесь жил когда-то всем внушавший отвращенье
   Оборванный бедняк, несчастный, нелюдим.
   Франк -- звали так его. Соседями гоним,
   Он страшно голодал. Нужда и униженье
   Отметили его, а воспаленный взор
   Светился алчностью и страхом. Молчаливый,
   Угрюмый, сумрачный, походкой ленивой
   Бродил он по лесам и по уступам гор,
   Повсюду разнося подавленные стоны.
   Отверженный везде, куда ни проникал,
   Он ненавидел свет и все его законы
   И горькую судьбу в безумье проклинал.
   Увидев жалкого, унылого беднягу,
   Бредущего в тени с поникшей головой,
   Его сочли бы все за вора иль бродягу,
   Который потому не взялся за разбой,
   Что страшно отвечать потом за преступленье.
   Ах, тот постыдный страх и та тупая лень --
   На нравственной стезе последнее паденье,
   Духовной нищеты последняя ступень. Несчастный человек!
   Когда-то знал его я.

Дейдамия

                                Там кто-то за окном скрывается. Сейчас
   Глаза блеснули мне.

Франк

                                Не вижу ничего я.

Дейдамия

   Нет, это кто-нибудь подслушивает пас.
   Ты только поглядел -- и вмиг лицо пропало.

Франк

   Ну, нищий, может быть, стоял невдалеке.
   Тебя безделица такая напугала!

Дейдамия

   Так продолжай же свой рассказ о бедняке.

Франк

   Я словно в зеркало гляжу и вижу: вечер,
   Бушует оргия, пылают ярко свечи,
   И юноша-игрок, склонив лицо на грудь,
   Б объятьях женщины бездушной, но прекрасной,
   Лежит без сил. Ему уже нельзя вздохнуть,
   Он хочет вырваться, уйти, но все напрасно:
   Как утопающий, она впилась в него.
   Тот юноша... Но ты рассказа моего
   Совсем но слушаешь? Ну, подойди поближе!

Дейдамия

   Нет! Нет! Пусти меня... О Карл, прошу... Пусти же!

Он целует её насильно.

   Мы не обвенчаны... Сейчас вернется мать...
   Я не хочу! Оставь!!! За что меня терзать?

Франк

   Как добродетельна, о ангелы святые!
   Дейдамия
   Когда поженимся, то заживем семьей?
   К нам будут приходить отец, конечно, твой,
   И мать моя, и все соседи и родные.
   Там дети подрастут. Займешься ты ружьем
   И фермою, а я обзаведусь коровой.
   Всё вместе, всё вдвоем, любя один другого,
   Мы так до старости глубокой доживем.
   Над чем смеешься ты?

Франк

                                Над чем? Да над грозою.
   Вдруг, черт возьми, в меня ударит невзначай!

Дейдамия

   Прошу вас замолчать!

Франк

                                Малютка, продолжай,
   Поверь, что я смеюсь совсем не над тобою.

Дейдамия

   Франк, вот опять лицо, и так же скрылось вдруг.
   Ну, право, кто-то там за нами наблюдает.
   Смотри, вон человек к забору припадает.

Франк

   Да никого там нет, ты бредишь, милый друг.
   (Обнимает Дейдамию.)
   Я с грустью думаю, что женщина другая,
   Не столь прекрасная и чистая душой,
   Любима может быть так пламенно, как мной
   Любима ты, моя Маметта дорогая.
   Как только образ твой в душе моей всплывал,
   Она, как в дни весны, вновь становилась ясной:
   Так проясняется и блещет, как кристалл,
   Вода, когда глядит в нее твой лик прекрасный.
   Я вновь с тобой, и все по-старому кругом,
   Все та же комната: вот прялка, рукоделье,
   Которое твоим окончено трудом,
   В твоих глазах все та ж беспечность и веселье.
   Да, все по-старому, ты та же, что была,
   Не улетел покой невинного чела.
   По как же ты могла, даря свое участье.
   Не сохранить в душе следов моих тревог,
   Тогда как я твое безоблачное счастье,
   Как чудный талисман, в груди своей сберег?

Дейдамия

   Вы, господа льстецы, -- ведь это всем не ново, --
   Твердите женщинам любезности одни;
   Но я речам твоим внимать всегда готова,
   Хотя не для меня придуманы они.

Франк

   Скажи, в Италию поехать ты согласна?
   В Париж? Мы заживём как богачи с тобой.
   Ты приоденешься и будешь так прекрасна!

Дейдамия

   Тебе не нравится, признайся, чепчик мой?
   Но праздничным тебе я угожу убором:
   Зеленый фартук мой, цветы, чулки с узором
   И платье белое... Смеешься ты опять?

Франк

   Мой ангел, через час придут нас обвенчать,
   И этот поцелуй вернешь ты добровольно,
   Ты не рассердишься, не оттолкнешь меня;
   Так для чего сейчас мне делаешь ль так больно?

Дейдамия

   Ну, подожди, побудь как добрый брат со мной.
   Лишь час -- и стану я навек твоей женой!
   Вот я умею ждать: я очень терпелива.
   О дорогой мой Франк, не надо, не спеши!
   Да, я отдам тебе, отдам не боязливо,
   А нежно, искренно, от полноты души,
   Твой жгучий поцелуй... Пусть гром тогда грозится
   Нам будет все равно!

Франк

                                О, как ты холодна!
   А у меня душа пылает и томится.
   Как долог этот час!

Дейдамия

                                Франк, видишь, у окна
   Всё та же голова. Пока мы здесь толкуем,
   Нас кто-то стережет.

Франк

                                О, сжалься надо мной,
   Залей мой страстный жар ответным поцелуем!

Дейдамия

   Мой друг, вам нужно быть почтительным с женой.

Франк

   Нет, пет! Я не могу! Ни черный пламень ада,
   Ни твой ревнивый бог -- ничто мне не преграда!

Дейдамия

   Да, обними меня!.. Хочу тебя обвить
   Своей косой, хочу твое дыханье пить...
   Да, я твоя жена, любовница, рабыня!
   Пускай приходит смерть! Я вся твоя отныне.
   Собой я хороша и нравилась другим,
   Но я ждала тебя, жила тобой одним.
   (Бросается в его объятья.)

Франк

   (быстро поднимаясь)
   Да, правда, человек какой-то у забора.

Дейдамия

   Не все ли нам равно?

Франк

                                Ужель? Не может быть!
   Ох, гром и молния! Да это Бельколора!
   Останься здесь, я с ней хочу поговорить.
   (Выскакивает из окна.)

Дейдамия

   Что с Франком? Почему пришел он в исступленье
   Вот он идёт назад. -- Ну, кто стоял впотьмах?
   Франк
   Ей-ей! Мне кажется, я видел привиденье.
   Нет никого. Теперь понятен мне твой страх.
   Пойду ещё кругом, чтоб лучше убедиться.
   Дождись меня.

Дейдамия

   (подбегая к окну)
    О Карл!.. Постой!.. Коль скрыла
   То привидение, тот страшный призрак зла,
   Не тронь его, оставь: он к нам не возвратится.

Б е л ь к о л о р а появляется у окна и тотчас убегает.

   В меня вонзили нож! На помощь! О, скорей!
   (Падает и на коленях выползает из комнаты.)

Горцы

   (у окна снаружи)
   Кто звал нас? Кто кричал? Кому нужна защита?
   Чья это кровь? Чей труп мы видим у дверей?
   В груди Дейдамии кинжал! Она, убита!
   На помощь, Франк! Сюда!..

Ф р а н к

   (входя в комнату с трупом Дейдамии)
                                Тебя уж больше нет!
   При первой ласке ты на небо улетела.
   Ты от меня ждала её пятнадцать лет,
   Маметта, но вернуть ее мне не успела.
   
   1832 г.
   
   
   
   
    Какъ? несчастный палатинъ,
             Котораго Брандель нашелъ въ лѣсной трущобѣ?
   

ФРАНКЪ.

             Да, Франкъ его убилъ.
   

СОЛДАТЫ.

                                                     Конечно, не по злобѣ,--
             Для злобы у него и не было причинъ.--
             А чтобы обобрать... Анаѳема злодѣю!
   

ФРАНКЪ.

             А какъ онъ оскорблялъ васъ гордостью своею!
   

ВСѢ.

             На вѣтеръ прахъ его!
   

ФРАНКЪ.

                                           Чтобы здѣсь онъ не лежалъ,
             Долой мошенника, убійцу, негодяя!
             Гробницу разобьемъ! (Поднимаетъ крышку гроба).
   

НАРОДЪ И СОЛДАТЫ.

                                                     Монахъ, она пустая!
   

ФРАНКЪ (снимая маску).

             Пустая, потому что Франкъ не умиралъ!
   

СОЛДАТЫ.

             Вы живы?
   

ФРАНКЪ (офицеру).

                                 Лейтенантъ, вы дурно поступили:
             Какъ разыграться вы дозволили молвѣ?
             Тутъ, сударь, рѣчь идетъ о вашей головѣ.
             Будь мертвъ я -- что они со мной-бы натворили!
             Я арестую васъ: пожалуйте мнѣ шпагу,
             И тотчасъ увести извольте всѣхъ солдатъ,--
             А сами, помните, изъ лагеря ни шагу!

(Всѣ молча уходятъ)

             Вотъ опытовъ моихъ печальный результатъ.
             Ужели-же всю жизнь изслѣдованья жаждой
             Томиться буду я? Творецъ мой, сколько мукъ.
             Опасностей, трудовъ, что вынесетъ не каждый,
             Увѣчій, тяжкихъ ранъ и доблестныхъ заслугъ!
             Они забыли все!.. Довольно волноваться,
             Я испытаніе продолжу до конца:
             Не Бельколора-ли идетъ со мной прощаться?
             Я узнаю черты знакомаго лица.

(Онъ снова надѣваетъ маску и закрываетъ гробъ. Входятъ Бельколора въ глубокомъ траурѣ; она опускается на колѣни возлѣ катафалка).

ФРАНКЪ.

             Ну, вотъ она сама. Вотъ стань ея красивый,
             Полунагая грудь, съ округленнымъ плечомъ,
             Вотъ лобъ, подъ шелкомъ косъ, высокій, горделивый,
             Который никогда не мыслилъ ни о чемъ:
             И пара чудныхъ глазъ, гдѣ мракъ и пламень ада.
             Да, вотъ она, страстей и похотей кумиръ,
             Земного омута могучая Наяда,
             Очаровательный, плѣнительный вампиръ!
             Въ ея дыханіи зараза истощенья,
             А красота страшна, какъ ядовитый цвѣтъ.
             Два демона всегда идутъ за нею вслѣдъ:
             Одинъ зовется -- смерть, другой-же -- наслажденье.
             Я вижу и теперь, какъ будто сквозь туманъ:
             Дрожащія уста, безумныя объятья,
             Холодный блѣдный ликъ, застывшій въ страсти стань...
             Въ минутахъ этихъ все -- блаженство и проклятье.
             И солнца лучъ и тьма могильная, нѣмая...
             Всегда я умереть хотѣлъ, ее лаская!
             О, горе каждому, чье сердце увлекутъ.
             Въ дни ранней юности распутныя картины?
             Невинная душа похожа на сосудъ
             Безмѣрной глубины: когда осадокъ тины
             Попалъ въ него сперва, то послѣ пусть потокъ,
             Прозрачный какъ хрусталь, во внутрь его вольется,--
             Сосудъ какъ океанъ обширенъ и глубокъ,
             И грязь на самомъ днѣ на вѣки остается.

(Онъ приближается къ гробницѣ).

             Зачѣмъ, сударыня, такой унылый видъ?
             Ужъ не вдова-ли вы?
   

БЕЛЬКОЛОРА.

                                           Вдова, вы отгадали,
             Единственной любви.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Костюмъ недавно сшитъ,--
             Вамъ черное къ лицу,-- вдовой вы вѣрно стали
             Не раньше какъ вчера?
   

БЕЛЬКОЛОРА.

                                                     Съ вчерашняго лишь дня,
             Но буду ей всегда.
   

ФРАНКЪ.

                                           О, Монна Бельколора,
             Всегда -- предлинный срокъ!
   

БЕЛЬКОЛОРА.

                                                               Вы знаете меня?
   

ФРАНКЪ.

             Съ Неаполя, гдѣ съ васъ не отводилъ я взора.
             И нынѣшней зимой искалъ я сладкихъ встрѣчъ.
             Неаполь такъ хорошъ! Мой другъ, вамъ нужно было
             Немного тамъ меня разсѣять и развлечь.
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Да я не знаю васъ!
   

ФРАНКЪ.

                                           Вздорь, ты меня забыла.
             И въ маскѣ я притомъ. Что дѣлать, ангелъ мой,
             Въ сердечкѣ у тебя густое населенье,
             И тамъ весьма легко затертымъ быть толпой.
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Монахъ, ступайте прочь. Одно уединенье
             Мнѣ нужно.
   

ФРАНКЪ.

                                 Ну, о чемъ ты плачешь, мой дружекъ?
             Положимъ, у тебя любовника не стало,
             Такъ отъ потери той, ей! ей! убытку мало --
             Вѣдь онъ дарить тебя червонцами не могъ?
             Давай-ка поведемъ бесѣду откровенно:
             Франкъ былъ лихой солдатъ, искусный на войнѣ,
             Науки-же любви не зналъ онъ совершенно,--
             Ночь проводилъ въ мечтахъ, день -- въ грубой болтовнѣ.
             Насмѣшливый и злой...
   

БЕЛЬКОЛОРА.

                                                     Молчи, монахъ безбожный,
             Какъ смѣешь ты со мной такъ дерзко говорить?
   

ФРАНКЪ.

             Оставимъ мертвецовъ. Хотите получить
             Нотъ этой, кошелекъ? Чтобъ скрасить даръ ничтожный,
             Тутъ и другіе два, да нѣсколько бумагъ,
             Во что ихъ завернуть, къ нему-же прилагаю.

(Онъ покрываетъ гробъ золотомъ и билетами).

БЕЛЬКОЛОРА.

             Скажи я: да -- вѣдь вы попали-бы впросакъ.
   

ФРАНКЪ (въ сторону).

             Вотъ и еще Зевесъ, прельщающій Данаю! (Громко)
             Я страшный мизантропъ -- таиться не хочу,
             Я въ замокъ васъ запру; отъ желчнаго страданья
             Капризенъ и сердитъ, лакеевъ колочу,
             И требую отъ всѣхъ нѣмого послушанья.
             Въ болѣзни иногда не сплю я по ночамъ.
             И цѣлый домъ не спитъ. Всѣ, избѣгая ссоры,
             Должны мнѣ угождать. По вкусу-ли я вамъ?
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Ахъ, нѣтъ, клянусь Творцомъ!
   

ФРАНКЪ.

                                                               А эти луидоры?
             Здѣсь нѣсколько двойныхъ -- возьмите ихъ себѣ.

(Бросаетъ на гробъ кошелекъ).

БЕЛЬКОЛОРА.

             Все мнѣ?
   

ФРАНКЪ (въ сторону).

                                 О, золота магическая сила.
             Чью душу слабую она ни искусила!
             (Ей) Страдаю я еще нарывомъ на губѣ.
             Онъ портитъ мнѣ лицо. Притомъ я худъ ужасно
             И косъ. Васъ не страшатъ такіе пустяки?

И КЛЬКОЛОРА.

             Ужъ я отъ нихъ дрожу!
   

ФРАНКЪ.

                                                     Для небольшой руки,
             Взгляните, вотъ браслетъ, отдѣланный прекрасно:
             Надѣньте-ка его. (Кладетъ на гробъ футляръ)
                                           Губительный нарывъ
             На щеку перешелъ и вызвалъ воспаленье.
             Покорный вашъ слуга былъ прежде некрасивъ.
             Теперь-же, говорятъ, внушаетъ отвращенье.
             Лишился я волосъ, бровей и бороды.
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             О, ужасъ!
   

ФРАНКЪ.

                                 У меня вещичка сохранилась:
             Рубиновая цѣпь -- отличнѣйшей воды...
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Въ Парижѣ сдѣлана?
   

ФРАНКЪ (въ сторону)

                                           Ну, рыбка закружилась:
             Схватила червяка! (Ей) Тутъ горю не конецъ.
             Бѣда невелика, что потерялъ я брови.
             Но ядовитый гной проникъ въ сосуды крови,
             Ужъ я не человѣка, нормальный, а мертвецъ.
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Довольно! Всѣмъ святымъ молю васъ, уходите!
   

ФРАНКЪ.

             Такъ я возьму назадъ все, что у васъ въ рукахъ?
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Вы требуете ласкъ?
   

ФРАНКЪ.

                                           Рѣшайте-же: хотите
             Принять мою любовь?
   

БЕЛЬКОЛОРА.

                                                     Ну да, хочу, монахъ!
   

ФРАНКЪ (въ сторону)

             Даная струсила! (Ей) Прекрасно, ангелъ милый,
             Мѣстечко мы сейчасъ укромное найдемъ:
             Есть недалеко склепъ,-- всегда онъ отпертъ днемъ.
   

БЕЛЬКОЛОРА.

             Подъ домомъ Франка?
   

ФРАНКЪ (въ сторону)

                                           Что-жъ не скажетъ: подъ могилой.
             (Ей). Да въ склепъ зачѣмъ идти -- здѣсь улица глухая,
             Намъ можетъ послужить и этотъ пьедесталъ.
             Гробница скроетъ насъ.

(Онъ отодвигаетъ покровъ и вмѣстѣ съ нимъ крышку гроба).

БЕЛЬКОЛОРА.

                                                     Монахъ, она пустая!
   

ФРАНКЪ.

             Пустая потому, что Франкъ не умиралъ!
             Прочь, проститутка, прочь! Бѣги! Мой гнѣва, опасенъ.
             И не гляди назадъ, а то не жди добра!

(Онъ прогоняетъ Бельколору съ кинжаломъ въ рукахъ).

             О, милый стилетъ, клинокъ твой чистъ и ясенъ,
             Но дѣвственная сталь упруга и остра.
             Зачѣмъ дрожитъ рука? и въ сердцѣ трепетъ дрожи!
             И тянутся они друга, къ другу почему?
             Я думалъ -- можетъ быть, та мысль гнететъ ихъ даже --
             Что наступаетъ часъ сказать "прости" всему.
             А ты, безмолвный гробь, что смотришь такъ свирѣпо?
             Не страшенъ мнѣ твой мракъ-все отрицаю я:
             Честь, счастье и любовь, и вѣрю только слѣпо
             Въ одно ничтожество, какъ вѣрую въ себя.
             Все здѣсь ничтожно, все! Свѣтило міровое
             Безсмертно и оно матеріей одной.
             Бои. созидаетъ прахъ, а случай -- остальное.
             Гдѣ пепелъ Цезаря, гдѣ слѣдъ его земной?
             Въ овсяномъ колосѣ, зернѣ, золѣ растенья!..
             Вотъ виды бытія. Да, наконецъ, я самъ
             Дитя случайности: теперь одно мгновенье
             Я нѣчто цѣльное и сильное, я храмъ,
             Гдѣ теплится огонь желанья и мышленья...
             И никакихъ слѣдовъ, какъ перестану жить.
             Я не оставлю тамъ, гдѣ тѣнь моя гуляла,
             Ну ровно ничего, чтобъ послѣ повторяло
             Тѣмъ бреннымъ существамъ, что придутъ насъ смѣнить:
   
             Я братъ вашъ, старшій братъ! У бѣлоснѣжной груди
             Природы-мачихи дремалъ я дѣтскимъ сномъ;
             Какъ вы. и я ея питался молокомъ,
             И я когда-то жилъ, какъ вы живете, люди!
   
             А если-бъ эту грудь, о праведный Творецъ!
             Я укусилъ, да такъ, чтобъ на атласномъ тѣлѣ
             Остался навсегда уродливый рубецъ?
             Всѣ средства хороши, когда приводятъ къ цѣли.
             Не даромъ-же сказалъ великій Геростраты
             Такъ скоро родъ людской добро позабываетъ,
             Какъ долго помнитъ зло. Но иногда бываетъ,
             Что и о глупости всю вѣчность говорятъ.
             Чѣмъ Эмпедоклъ затмилъ героевъ древнихъ рядъ?
             Тѣмъ, что съ отвагою безумною и рѣдкой
             Онъ бросился въ вулканъ. Движеніемъ однимъ
             Онъ славѣ далъ ударъ: ударъ такой былъ мѣткій,
             Что слава въ дымный горнъ скатилась вмѣстѣ съ нимъ.
             Безсмертья онъ желалъ -- и выполнилъ желанье.
             Какъ можно пережить свое существованье,
             Онъ это доказалъ; съ тѣхъ поръ прошли вѣка,
             Л на земной корѣ не сгладилось названье,
             Что сдѣлала его желѣзная рука.
             Погибнутъ статуи, страница за страницей
             Сгніють пергаменты, и не одинъ народъ
             Сойдетъ съ лица земли,-- то имя не умретъ.
             Оно какъ мумія, подъ каменной гробницей,
             Къ потомству дальнему петлѣпнымь перейдетъ.
   
             Какъ Эмпедоклъ и я исчезнуть не желаю.
             О жизнь, я закалилъ оружіе свое
             Въ твоемъ ничтожествѣ! остро мое копье.
             Но я отъ голода и жажды изнываю.
             Проснись!.. Насыть меня!... А то добычу самъ
             Пойду отыскивать, пути не разбирая.
             Куда? Туда, куда, гдѣ есть душа людская,
             Что такъ-же, какъ моя, отвергнувъ ветхій хламъ,
             На сценѣ жизненной комедіи страдаетъ!..
             О злоба! Снова съ ней остался и вдвоемъ:
             Надежду эта страсть одна переживаетъ.
             Съ угрюмой фуріей я изстари знакомь,
             Я зналъ ее еще въ избушкѣ бѣдной,
             Но я не зналъ тогда, въ дни юности моей.
             Что изъ всѣхъ призраковъ, порхающихъ за ней,
             Останется со мной лишь этотъ призракъ блѣдный.
             Подруга мрачная, склонись ко мнѣ на грудь.
             Съ арены жизненной я сдернулъ покрывало.
             Теперь рука съ рукой пойдемъ въ далекій путь.
             Отнынѣ ты одна совѣтницей мнѣ будь.
             Какъ ты уже давно оружіемъ мнѣ стала!
             Сомнѣнію, говорятъ, безвкусный, поздній плодъ,
             Послѣдній, что даетъ намъ дерево познанья.
             Чего-жъ мнѣ ждать, когда въ душѣ оно живетъ?
             А гдѣ-же нѣтъ его? Гдѣ нѣтъ его вліянья?
             Оно накрыло міръ прозрачной пеленой.
             Сомнѣнье тотъ покрова., тотъ саванъ гробовой.
             Которымъ скептицизмъ, изъ жалости одной,
             Прикрылъ изсохшій трупа, людскаго упованья.
             Вѣка грядущіе, печаленъ вашъ удѣла,!
             Вся жизнь раззорена: какъ дымя, исчезла слава,
             Нѣтъ больше и любви міръ Божій опустѣлъ,
             И только вѣра въ смерть не потеряла нрава.
             Мы все разбили, все! Такъ въ день кровавыхъ сѣчъ,
             Въ часъ изступленія, когда поддавшись гнѣву,
             Боецъ уродуетъ трепещущую дѣву,
             О волоса ея свой отирая мечъ,
             Такъ черствый аналистъ, къ изслѣдованью жадный,
             Природу растерзалъ рукою безпощадной!
             Что ждетъ васъ, сыновья безжизненныхъ отцовъ,
             Когда придете вы на мѣсто гнусной ломки!
             Вы проклянете насъ, поблекшіе потомки!
             Утробы нашихъ женъ плодятъ лишь стариковъ.
             Они, желая пить, подуютъ прежде въ воду,
             И станутъ вопрошать Создателя земли:
             "Господь! Ты сотворилъ обильную природу,
             Зачѣмъ-же мы ее безплодною нашли?"
             Жрецы анализа, служители софизма,
             На что вы тратите и время и труды?
             Когда разложите вы рѣки и пруды,
             Изрѣжете весь міръ ножемъ матерьялизма,
             И намъ укажете ряды чугунныхъ плитъ
             На мѣстѣ прежняго, устроеннаго зданья,
             А да гробницахъ тѣхъ поставите на видъ
             Вездѣ одно и то-жъ ученое -- названье;
             Тогда, среди такихъ безлиственныхъ аллей,
             На этой площади, уставленной гробами,
             Безъ формъ, безъ образовъ, безъ чувствъ и безъ идей,
             Что дѣлать и какъ жить вы будете тамъ сами?
             Работу продолжать вы станете свою,
             Конечно, и на томъ общественномъ кладбищѣ,
             Гдѣ послѣ диспута напишете статью:
             Какъ сдѣлать родъ людской разумнѣе и чище.
             Затѣмъ и гальванизмъ не пустите-ли входъ,
             И человѣчество, что сами вы убили,
             Заставите плясать на собственной могилѣ,
             Пока оно уже совсѣмъ не упадетъ.
             А, Прометеями задумали вы быть!
             И начали все то, что сотворилъ Создатель,
             Кровавою рукой коверкать и рубить.
             Нѣтъ, онъ былъ выше васъ, тотъ дерзкій испытатель:
             Онъ сталъ искать огня, какъ только увидалъ,
             Что первый человѣкъ, имъ сдѣланный,-- бездушенъ;
             Но вами человѣкъ не сдѣланъ, а разрушенъ,
             Огонь его души безжалостно потушенъ,
             Та искра Божія, которой онъ дышалъ!
                       Такъ мудрость, стало-быть, въ безмолвіи презрѣнья,
                       А разумъ истинный въ молчаньи гробовомъ...
                       И нужно, потому, стараться объ одномъ:
                       Чтобъ механизмъ души не получалъ движенья!
   
             Жизнь -- грозный океанъ. Въ таинственныхъ водахъ
             Чудовищъ, страшныхъ змѣй и гадовъ разныхъ много.
             Мы на поверхности должны держаться строго,
             Какъ Іисусь-Христосъ держался на волнахъ.
             Пусть гладь его блеститъ отливомъ изумруда,
             Ужасно дно въ своей густой, холодной мглѣ,
             И каждый водолазъ, вернувшійся оттуда,
             Всегда носилъ слѣды страданья на челѣ.
             Но юность тянется къ невѣдомой пучинѣ.
             Ахъ, пѣсня древняя слышна и въ наши дни:
             О тщетныхъ поискахъ величья и любви,
             Какъ повторяется разсказъ о блудномъ сынѣ.
             Увы, пока луна горитъ въ выси небесъ,
             Безумцы будутъ жить надеждою безплодной,
             Гоняясь за мечтой, какъ нѣкогда Гигесъ
             Гнался за призракомъ красавицы подводной.
             Минутный взоръ ея пылающихъ очей
             Зажегъ въ немъ кровь. Огонь такой-же сожигаетъ
             Грудь юноши, когда о славѣ онъ мечтаетъ.
             Тѣнь лучезарная изъ мрака выступаетъ,
             Онъ, забывая міръ, бросается за ней.
             И вой, идетъ, идетъ за чуднымъ идеаломъ,
             Который все скользитъ, притягивая взглядъ,
             И для котораго все служитъ пьедесталомъ,
             Идетъ и наконецъ оглянется назадъ.
             И что-же видитъ онъ: все близкое когда-то
             Такъ страшно далеко отстало на пути,
             Что къ прошлому уже нѣтъ болѣе возврата,
             Что радостей былыхъ ему ужъ не найти.
             Онъ вновь идетъ. Тропа становится все круче,
             Отъ прежней прямизны замѣтнѣе уклонъ;
             Надъ головой его встаютъ толпою тучи,
             Земля колеблется, тускнѣетъ небосклонъ.
             Вотъ онъ на высотѣ, почти у самой цѣли,
             Тутъ роковой моментъ и роковая страсть,--
             Тотъ роковой моментъ всѣ геніи имѣли --
             Онъ долго съ нею борется, стараясь не упасть,
             Но на крутой скалѣ, гдѣ два бойца дерутся,
             Они уже потомъ вдвоемъ не остаются.
   
                       Планеты и міры! Ужель во всей вселенной
                       Все тѣ-же самые законы бытія,
                       Какіе видимъ мы на нашей тверди бренной?
                       О ночь, ночь вѣчности! когда рука твоя
                       Съ безстрастнаго лица то сниметъ покрывало,
                       Чтобъ міра Божьяго увидѣть красоту,
                       Ужели ту-же ты увидишь нищету?
                       Такъ для чего-жъ въ тотъ день, какъ свѣтъ ты отдѣляла,
                       Забыла влагою спасительной снадбіги.
                       Его источники? Тоскуя и страдая,
                       Я не найду воды, чтобъ жажду утолить.
                       А ты, природа, мать безумная и злая,
                       Зачѣмъ плодишь дѣтей и имъ готовишь адъ?
                       Заботишься-ли ты укрыть, спасти ихъ отъ страданья?
                       Даешь-ли полноту и смыслъ существованья?
                       О, нѣтъ! Ты на пескѣ свои возводишь зданья,
                       А стрѣлы мѣткія бросаешь на угадъ!
   
             Я жить хочу! Да, жить всей жизни полнотою.
             Дыханіе весны, луны янтарный свѣтъ,
             Блескъ утренней зари, игра лучей съ листвою --
             То радость стариковъ,-- мнѣ-жъ только двадцать лѣтъ!
             Надежда, свѣтлый духъ! останься на мгновенье,--
             Я знаю, что твои сосчитаны часы,
             Но на прощанье дай минуту утѣшенья:
             Снеси съ небесъ святой, цѣлительной росы.
             Хоть разъ, хоть только разъ я освѣжуся ею,
             Потомъ прижмусь къ тебѣ, какъ въ дѣтскіе года,
             У сердца твоего свое я отогрѣю,
             И умереть съ тобой согласенъ я тогда!

(Бросается на колѣни; въ это время къ ногамъ его падаетъ букетъ).

             Кто бросилъ мнѣ букетъ? Да это прежній! Боже!
             Я все его хранилъ, того не зная самъ.
             О бѣдные цвѣты!.. Онъ на дорогѣ тоже
             Изъ рукъ Дедаміи упалъ къ моимъ ногамъ!
   

АКТЪ V.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

(Долина).

Дедамія, женщины и дѣвушки.

ДЕДАМІЯ.

             Вплетите въ косу мнѣ, подруги, ваши розы,
             Пусть дѣвичьи мои онѣ вѣнчаютъ грезы,
             А робость дѣвичью сокройте подъ фатой:
             Сегодня вечеромъ придетъ мой дорогой!
   

ХОРЪ ДѢВУШЕКЪ.

             Прощай, дочь вольныхъ горъ, ты разстаешься съ нами!
             Берутъ изъ цвѣтника любимый наша, цвѣтокъ.
             Вѣнчальный твой букетъ мы облили слезами:
             Въ твоемъ блаженствѣ намъ печаль готовить рокъ!
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

             Прекрасный витязь ждетъ невѣсту съ нетерпѣньемъ.
             Мы ш. домъ его тебя съ почетомъ отведемъ.
             Тамъ грудь твоя замретъ подъ сладкимъ ощущеньемъ,
             И задрожитъ рука подъ свадебнымъ кольцомъ.
   

ХОРЪ ДѢВУШЕКЪ.

             Но станетъ твой напѣвъ носиться по долинѣ,
             Съ кувшиномъ не придешь ты къ пасти мѣдныхъ львовъ:
             Не будешь шерсть овецъ сушить на луговинѣ:
             Забудетъ горный снѣгъ слѣды твоихъ шаговъ.
   

ХОРЪ ЖЕНЩИНЪ.

             Ты хороша, какъ день! Какъ солнце, изъ тумана,
             Пробившись, золотитъ лучами облака.
             Такъ счастье краситъ всѣхъ. Прекрасная Діана
             Совсѣмъ заполонитъ отважнаго стрѣлка.
   

ДЕДАМІЯ.

             Но грустно что-то мнѣ. Когда на самомъ дѣлѣ
             Я хороша -- о томъ скажите вы ему,
             Чтобъ сдѣлалась милѣй я Франку своему;
             Мнѣ красота нужна для этой только цѣли.
             Вы сравнивать меня съ богиней не должны:
             Я блѣдностью одной похожа на Діану.
             Ахъ, милый мнѣ нанесъ мучительную рану
             Въ ту ночь, когда ушелъ изъ нашей стороны!
             Весь міръ грустилъ со мной о незабвенномъ другѣ.
             Вставала я въ слезахъ, въ слезахъ ложилась спать...
             Я извелась отъ слезъ! Безцѣнныя подруги,
             Объ этомъ также васъ прошу ему сказать. (Уходятъ).
   

СЦЕНА ВТОРАЯ.

ХОРЪ ГОРЦЕВЪ.

             Франкъ оказался живъ! А между тѣмъ сосѣди
             Сказали, что его ходили хоронить.
             Намъ шкуру продали,-- а шкура на медвѣдѣ,
             Котораго еще не думали убить.
             Струхнули же они, какъ вышелъ онъ изъ лѣса!
             Но Франкъ заговорилъ -- и смолкли болтуны.
             Приходитъ намъ на умъ преданье старины:
             Когда поставили статую Геркулеса,--
             А Геркулесъ Фарнезъ,-- ея оригиналъ,
             Былъ брошенъ въ Тибръ,-- народъ увидѣлъ изваянье,--
             Вѣдь часто не предметъ мы видимъ, а названье,--
             И тотчасъ же ея божественность призналъ.
             Но вышла разъ изъ водъ фигура исполина,
             Предъ блѣднымъ образомъ предстало божество,
             И, какъ по волшебству, безсмысленная глина
             Упала передъ нимъ съ подножья своего!
             Франка, возрождается! тотъ прежній, нелюдимый.
             Отъ праздности своей знакомый съ нищетой,
             Всѣхъ ненавидящій и всѣми нелюбимый,--
             Его ужъ больше нѣтъ,-- а есть у ласъ другой:
             Веселый, ласковый, на всѣхъ глядитъ открыто,
             Онъ съ честнымъ фермеромъ не прочь и пошутить.
             Испытанный храбрецъ,-- все прошлое забыто.
             Мы чарку отъ души готовы съ нимъ распить.
             Онъ на Дедаміѣ сбирается жениться,--
             Добра и хороша она, какъ херувимъ,
             Скромна, разсчетлива, и можно поручиться,
             Что никогда никѣмъ онъ не былъ такъ любимъ.
             А въ сдѣлку съ гробомъ Франкъ вошелъ довольно смѣло.
             Мы всю исторію узнали отъ солдатъ,--
             Они тутъ ни при чемъ, а только, говорятъ,
             Онъ самъ, да двое слугъ устроили все дѣло.
             Онъ и лежалъ въ гробу, но въ крышкѣ, надъ лицомъ
             Отверстье провернулъ, чтобъ тамъ не задохнуться.
             "Со смертью", говоритъ, "придется же столкнуться,
             Пускай же буду съ ней немного я знакомъ".
             Потомъ носильщики гробъ подняли на плечи
             И ночью отнесли въ ближайшій монастырь.
             Тутъ были и попы, и факелы, и свѣчи,
             И гимны слезные. Нашъ юный богатырь
             Во время шествія -- ну, вынесъ же онъ тряску!--
             Посвистывалъ, да въ щель глядѣлъ на небосклонъ:
             Когда же разсвѣло -- надѣлъ костюмъ и маску,
             Чтобъ быть свидѣтелемъ своихъ же похоронъ!
             Да мало-ли людей всю жизнь гуляютъ въ маскѣ.
             Ахъ, сколько ряженыхъ увидишь въ наши дни:
             Кто въ рясѣ чернеца, другой въ военной каскѣ...
             А въ добродѣтель-то какъ рядятся они!
             Въ тотъ шутовской костюмъ одѣтъ, по большей части,
             Смиренный лицемѣръ, но сшитый кое-какъ
             Непрочный тюль трещитъ, лишь онъ ускоритъ шагъ
             И валится съ него при первомъ вихрѣ страсти.
   

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

(Небольшая комната).

Франкъ и Дедамія.

ФРАНКЪ.

             И ты меня ждала, малютка, столько дней?
             Сердечко эти дни печально отмѣчало?
             А вечеромъ всегда стояла у дверей?
   

ДЕДАМІЯ.

             О, дорогой мой Франкъ, малютка такъ страдала!
   

ФРАНКЪ.

             Летѣлъ за часомъ часъ, спускалась ночи мгла,--
             Твой взглядъ не покидалъ извилистой дороги,
             Гдѣ скрылся милый другъ, ты на его порогѣ
             Стояла какъ судьба -- и все его ждала!
   

ДЕДАМІЯ.

             Какъ голосъ твой дрожитъ! А блѣденъ почему ты?
             Но что же дѣлалъ ты въ той дальней сторонѣ?
             Какъ тосковала мать!.. Въ свободныя минуты.
             Скажи, ты вспоминалъ о ней и обо мнѣ?
   

ФРАНКЪ.

             Здѣсь жилъ, когда-то, всѣмъ внушавшій отвращенье.
             Несообщительный, несчастный паразитъ.
             Онъ назывался Франкъ.-- невзрачное на видъ,
             Худое существо. Нужда и униженье
             Согнули станъ его, а воспаленный взоръ
             Свѣтился алчностью и страхомъ. Молчаливый.
             Угрюмый, сумрачный, походкою лѣнивой
             Блуждалъ онъ по лѣсамъ и но уступамъ горъ,
             Повсюду разнося подавленные стоны.
             Отверженный вездѣ, куда ни проникалъ.
             Онъ ненавидѣлъ свѣтъ и всѣ его законы
             И горькую судьбу въ безумьи проклиналъ.
             Увидя жалкаго, угрюмаго бѣднягу
             Съ нетвердой поступью, съ поникшей головой,
             Что прятался въ тѣни, не прибавляя шагу,--
             Его сочли-бы всѣ за вора, иль бродягу,
             Который не рискнетъ пуститься на разбой
             Изъ страха -- самому пасть жертвой преступленья.
             Ахъ, тотъ постыдный страхъ и та тупая лѣнь --
             На нравственной стезѣ -- послѣднее паденье,
             Духовной нищеты послѣдняя ступень!
             Подобный человѣка, мнѣ былъ знакомъ когда-то!
   

ДЕДАМІЯ.

             Здѣсь кто-то за окномъ. Я видѣла сейчасъ
             Блестящіе глаза
   

ФРАНКЪ.

                                           Такъ это лучъ заката.
   

ДЕДАМІЯ.

             Нѣтъ. Вѣрно кто нибудь подслушиваетъ насъ:
             Мелькнуло тамъ лицо и вслѣдъ за тѣмъ пропало.
   

ФРАНКЪ.

             Ну, нищій, можетъ быть стояла, невдалекѣ.
             Тебя бездѣлица такая испугала!
   

ДЕДАМІЯ.

             Оканчивай же свой разсказъ о бѣднякѣ.
   

ФРАНКЪ.

             Когда нибудь потомъ. Теперь душевнымъ взглядомъ
             Я вижу образы и фонъ другихъ картинъ:
             Ночь оргіи: толпа блестящая нарядомъ.
             Огни, вино, игра и юноша одинъ
             Въ объятьяхъ женщины,-- нѣтъ, только самки страстной,
             Съ чертами женскаго прекраснаго лица.
             Напрасно ускользнуть старается несчастный,--
             Тѣ руки такъ крѣпки, какъ руки мертвеца!
             Но ты не слушаешь? Дай поцѣлуй за это. (Обнимаетъ ее).
   

ДЕДАМІЯ.

             Оставь, пожалуйста: сейчасъ вернется мать!

(Франкъ цѣлуетъ ее насильно).

             Вѣдь намъ не долго ждать священнаго обѣта...
             Голубчикъ, перестань!.. Не стыдно-ль приставать!..
             Ты мучаешь меня!..
   

ФРАНКЪ.

                                           Вотъ строгая дѣвица!
   

ДЕДАМІЯ.

             Когда мы женимся, то станемъ жить семьей.
             Насъ будутъ посѣщать: отецъ, конечно твой,
             Родные, мать моя, потомъ другія лица.
             Тамъ дѣти подростутъ. Займешься ты ружьемъ
             И фермою своей, а я принять готова
             Труды и хлопоты хозяйства остального.
             Все вмѣстѣ, все вдвоемъ, любя одинъ другого.
             Мы такъ до старости глубокой доживемъ.
             Надъ чѣмъ смѣешься ты?
   

ФРАНКЪ.

                                                     Надъ чѣмъ? Да надъ грозою,
             Вдругъ, чертъ возьми, она насъ хватитъ невзначай!
   

ДЕДАМІЯ.

             Прошу васъ замолчать.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Малютка, продолжай.
             Повѣрь, что я смѣюсь совсѣмъ не надъ тобою.
   

ДЕДАМІЯ.

             Франкъ, вонъ опять лицо, и также скрылось вдругъ!
             Ну, право, кто нибудь за нами наблюдаетъ.
             Смотри, вонъ человѣкъ къ забору подбѣгаетъ...
   

ФРАНКЪ.

             Да никого тамъ нѣтъ, ты бредишь, милый другъ. (Обнимая Дедамію).
             Моя Дедамія, голубка дорогая,
             Я съ грустью думаю, что въ области земной,
             Быть можетъ женщина находится другая,
             Не столько чистая, прекрасная, святая,
             Любимая другимъ, какъ ты любима мной.
             При мысли о тебѣ душа моя яснѣла,
             Какъ проясняется зеркальная вода.
             Гдѣ личико твое глядится иногда,--
             И милый образъ твой всплывалъ на верхъ всецѣло.
             Я вновь съ тобой и все но старому кругомъ:
             Вотъ та-же комната, вотъ прялка, рукодѣлье,
             Что кончено твоимъ усидчивымъ трудомъ,
             Вотъ глазки съ искрами безпечнаго веселья.
             Да, все по старому,-- ты та-же, что была.
             И не смотря на то, что всѣ мои печали
             Дѣлила ты какъ другъ, онѣ не взволновали
             Покоя яснаго невиннаго чела.
             Но какъ же ты могла, даря свое участье,
             Не сохранить въ душѣ слѣдовъ моихъ тревогъ,
             Тогда какъ я твое безоблачное счастье,
             Какъ чудный талисманъ въ груди своей сберегъ?
   

ДЕДАМІЯ.

             Вы, господа льстецы, играете словами,
             И говорите всѣмъ любезности однѣ.
             Я слушать ихъ люблю, какъ сказанныя вами,
             Хотя не для меня придуманы онѣ!
   

ФРАНКЪ.

             Тебѣ не скучно здѣсь? Мы можемъ поселиться
             Въ Мадритѣ, въ Лондонѣ, въ Парижѣ наконецъ...
             Когда захочешь ты немного нарядиться.
             То будешь такъ мила.
   

ДЕДАМІЯ.

                                                     Да развѣ мой чепецъ
             Находишь ты дурнымъ? Но праздничнымъ уборомъ
             Я восхищу тебя: надѣну я цвѣты,
             Зеленый фартукъ, лифъ, чулки съ большимъ узоромъ
             И платье бѣлое... Опять смѣешься ты?
   

ФРАНКЪ.

             Мой ангелъ! ожидать невыносимо больно:
             Тотъ поцѣлуй, что я теперь желаю взять,
             Ты черезъ часъ сама отдашь мнѣ добровольно,
             Зачѣмъ же цѣлый часъ обязанъ я страдать?
   

ДЕДАМІЯ.

             А я умѣю ждать: я очень терпѣлива.
             И ты ускорить часъ блаженства не спѣши.
             Да, я отдамъ тебѣ, отдамъ не боязливо,
             А нѣжно, искренно, отъ полноты души
             Твой жгучій поцѣлуй. Тогда удары грома
             Не испугаютъ насъ.
   

ФРАНКЪ.

                                                     Какъ ледъ ты холодна!
             Мою же грудь палитъ сердечная истома...
             Какъ дологъ этотъ часъ!
   

ДЕДАМІЯ.

                                                     Франкъ, видишь: у окна
             Все та-же голова. Пока мы здѣсь толкуемъ,
             Насъ кто-то стережетъ.
   

ФРАНКЪ.

                                                     О, сжалься надо мной:
             Залѣй мой страстный жаръ отвѣтнымъ поцѣлуемъ.
   

ДЕДАМІЯ.

             Мой другъ, ты долженъ быть почтителенъ съ женой.
   

ФРАНКЪ.

             Нѣтъ! Нѣтъ! я не могу! Хотя бы силы ада,
             Всѣ стрѣлы грознаго небеснаго огня,
             На насъ обрушились -- они мнѣ не преграда!
   

ДЕДАМІЯ.

             О, мой возлюбленный!.. Цѣлуй, цѣлуй меня!
             Да, пусть приходитъ смерть!.. Да, я твоя рабыня!
             Жена, наложница, имущество твое...
             Ты жизнь моя и честь, мой богъ, моя святыня!
             Съ твоимъ свое навѣкъ слила я бытіе!
             Ласкай меня: хочу я пить твое дыханье...
             Обвить тебя косой!.. Я знаю, что была
             Любима многими, почти до обожанья,
             Но одному тебѣ я сердце берегла! (Она бросается въ объятія Франка).
   

ФРАНКЪ (быстро поднимаясь).

             Да, правда: человѣкъ какой-то у забора.
   

ДЕДАМІЯ.

             Не все-ли намъ равно!
   

ФРАНКЪ.

                                                     Ужель?!.. Не можетъ быть!...
             Ахъ громъ и молнія, вѣдь это Бельколора!
             Останься здѣсь, я съ ней хочу поговорить.

(Онъ выскакиваетъ изъ окна).

ДЕДАМІЯ.

             Что съ Франкомъ? Почему пришелъ онъ въ изступленье?
             Вотъ онъ идетъ назадъ. Ну, кто-жъ стоялъ въ потьмахъ?
   

ФРАНКЪ (у окна снаружи)

             Ей! ей! мнѣ кажется я видѣлъ привидѣнье:
             Нѣтъ никого! Теперь понятенъ мнѣ твой страхъ.
             Пройду еще кругомъ, чтобъ лучше убѣдиться.
             Дождись меня.
   

ДЕДАМІЯ (подбѣгая къ окну).

                                           Франкъ!.. Франкъ!.. Когда она ушла
             Та женщина, та тѣнь несчастія и зла,
             Оставь ее, не тронь: она не возвратится.

(Вельколора появляется у окна и тотчасъ убѣгаетъ).

             Въ меня вонзили ножъ! На помощь!.. Поскорѣй!

(Она падаетъ и на колѣняхъ выползаетъ изъ комнаты).

ТИРОЛЬЦЫ (у окна снаружи).

             Кто звалъ насъ? Кто кричалъ? Кому нужна защита?..
             Чья это кровь?.. Чей трупъ мы видимъ у дверей?
             О, Боже Праведный! Дедамія убита!!!...
             Она уже мертва, нельзя ее спасти!
             Злодѣйство гнусное! Неслыханное дѣло!
             Франкъ! Франкъ, идите къ намъ!
   

Франкъ (входя въ комнату съ тѣломъ Дедаміи).

                                                               Любовь моя, прости!
             При первой ласкѣ ты на небо улетѣла!
             Отъ друга поцѣлуй взяла ты на пути,
             Но другу возвратить его ужь не успѣла!

Конецъ.

"Пантеонъ Литературы",1891

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов