Книговод

Любовь мистера Гильфиля

Элиот Джордж


   

ЛЮБОВЬ МИСТЕРА ГИЛЬФИЛЯ

ПОВѢСТЬ ДЖОРДЖА ЭЛІОТА (1)

(1) См. Русскій Вѣстникъ No 9, приложенія, повѣсть Амосъ Бартонъ, того же автора.

ГЛАВА I.

   Когда, тридцать лѣтъ тому назадъ, умеръ старый мистеръ Гильфиль, весь Шеппертонъ искренно оплакивалъ его; и еслибы налой и каѳедра не были обтянуты чернымъ сукномъ, по распоряженію его племянника и главнаго наслѣдника, прихожане непремѣнно бы сложились, для того чтобы не былъ упущенъ этотъ знакъ уваженія къ его памяти. Всѣ фермеры облеклись въ черную бумазею, и мистрисъ Дженингсъ, съ Верфи, подверглась строжайшему порицанію за то, что въ первое же воскресенье послѣ смерти мистера Гильфиля явилась въ церковь въ розовыхъ лентахъ и зеленой шали. Конечно, мистрисъ Дженингсъ была новопріѣзжая и горожанка, а потому и ожидать отъ нея нельзя было, чтобъ она имѣла ясное понятіе о томъ что прилично и что неприлично; но, какъ справедливо замѣтила въ полголоса мистрисъ Гиггинсъ, выходя изъ церкви и обращаясь къ мистрисъ Парротъ, мужъ ея родился въ приходѣ, и могъ бы внушить ей лучшія правила. Недостаточная готовность облекаться въ черное при первомъ удобномъ случаѣ, или слишкомъ большая поспѣшность сбросить съ себя трауръ, свидѣтельствовали, по мнѣнію мистрисъ Гиггинсъ, о непростительномъ легкомысліи и нравственной закоснѣлости.
   -- Есть люди, продолжала она, -- которые никакъ не могутъ разстаться съ цвѣтными своими нарядами, но въ моемъ семействѣ этого никогда не дѣлалось. Повѣрите ли, мистрисъ Парротъ, со дня моей свадьбы до смерти мистера Гиггинса, чему въ Срѣтеніе будетъ девять лѣтъ, мнѣ не случалось двухъ лѣтъ сряду ходить не въ траурѣ.
   Мистрисъ Парротъ вздохнула.
   -- Да, отвѣтила она, съ полнымъ сознаніемъ своей несостоятельности въ этомъ отношеніи: -- не во всякомъ семействѣ было столько смертныхъ случаевъ, какъ въ вашемъ, мистрисъ Гиггинсъ.
   Мистрисъ Гиггинсъ, вдова почтенныхъ лѣтъ и не безъ состоянія, съ нѣкоторымъ самодовольствомъ согласилась съ мистрисъ Парротъ и подумала, что по всей вѣроятности мистрисъ Дженингсъ принадлежитъ къ семейству, въ которомъ и понятія не имѣютъ о томъ, что такое порядочныя и приличныя похороны.
   Даже замарашка мистрисъ Фрипъ, очень рѣдко посѣщавшая церковь, выпросила у мистрисъ Гакитъ лоскутокъ стараго чернаго крепа, и приколовъ этотъ знакъ сердечнаго сокрушенія къ своей безобразной шляпенкѣ, явилась въ церковь на похороны. Со стороны мистрисъ Фрипъ, это изъявленіе почтенія къ памяти мистера Гильфиля не имѣло ни малѣйшаго богословскаго значенія. Причиной его былъ случаи, приключившійся нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и не побѣдившій, должно признаться, равнодушія закоснѣлой старухи ко всякимъ религіознымъ истинамъ. Мистрисъ Фрипъ держала у себя піявокъ, и такъ была извѣстна своимъ нравственнымъ вліяніемъ на этихъ своевольныхъ тварей и своимъ умѣньемъ заставлять ихъ приниматься при самыхъ невыгодныхъ условіяхъ, что хотя ея собственныхъ піявокъ рѣдко употребляли по подозрѣнію, что онѣ вялы и слабы, но самое ее всегда призывали, чтобы приставлять болѣе бодрыхъ кровопійцъ, исходившихъ изъ аптеки мистера Пильгрима, когда (что случалось весьма часто) кто-нибудь изъ больныхъ сего искуснаго мужа страдалъ отъ воспаленія. Такимъ образомъ, мистрисъ Фрипъ, кромѣ своей земельки, приносившей ей, по разчетамъ сосѣдей, никакъ не меньше полу-кроны въ недѣлю, имѣла, благодаря своему искусству, еще другіе доходы,-- какіе именно, это никому не было извѣстно,-- но очень порядочные, по общему сужденію. Сверхъ того, она вела бойкую торговлю леденцами и пряниками, искушая ими юныхъ сластолюбцевъ, разорявшихся у ея прилавка. И, несмотря на всѣ эти очевидные источники доходовъ, безстыдная старуха постоянно жаловалась на свою бѣдность и выпрашивала всякую дрянь у мистрисъ Гакитъ, которая хотя и говорила про нее, что она лжетъ за двухъ и называла ее старою скрягой и язычницей, а въ душѣ все-таки благоволила къ старой своей сосѣдкѣ.
   -- Вотъ опять эта старая жидовка идетъ ко мнѣ за чайными листьями, каждый разъ говорила мистрисъ Гакитъ; -- а я, дура, отдаю ихъ ей, хотя они нужны для Салли, которая употребляетъ ихъ для метенья половъ.
   Эту-то мистрисъ Фрипъ мистеръ Гильфиль, въ одинъ теплый воскресный вечеръ, когда онъ возвращался послѣ службы изъ Неблея, верхомъ, въ высокихъ сапогахъ со шпорами, засталъ сидѣвшею въ сухой канавѣ не вдалекѣ отъ своего коттеджа, рядомъ съ огромною свиньей, которая съ довѣріемъ истинной дружбы положила ей голову на колѣни, и соннымъ хрюканьемъ, отъ времени до времени, выражала ей свое удовольствіе.
   -- Какъ, мистрисъ Фрипъ, сказалъ мистеръ Гильфиль, -- я не зналъ, что у васъ есть такая чудная свинья! У васъ къ Рождеству будутъ отличные окорока.
   -- Что вы! Богъ съ вами! Мнѣ ее два года тому назадъ далъ сынъ мой, и мы съ тѣхъ поръ не разстаемся съ нею. Да у меня никогда на нее рука не поднимется, хотя бы мнѣ свинаго сала всю жизнь не пришлось отвѣдать.
   -- Что вы! да она совсѣмъ объѣстъ васъ. Слыханное ли дѣло дѣло держать свинью и прока отъ нея не ждать!
   -- О, она сама выкапываетъ себѣ кой-какіе корешки, и неужто мнѣ жалѣть ей крохъ и помоевъ? Мы съ нею питаемся чѣмъ Богъ послалъ. Куда я, туда и она; она хрюкаетъ, когда я говорю съ нею; ни дать, ни взять, разумный человѣкъ.
   Мистеръ Гильфиль расхохотался, и простился съ мистрисъ Фрипъ, не спросивъ, надо признаться, отчего она не была въ церкви, и не сдѣлавъ ни малѣйшаго усилія разсѣять мракъ, царствовавшій въ ея душѣ. Но на другой день онъ приказалъ слугѣ своему Давиду отнести ей большой кусокъ ветчины и сказать ей, что пасторъ непремѣнно хочетъ, чтобъ она еще разъ отвѣдала хорошаго свинаго сала. И когда мистеръ Гильфиль умеръ, старушка Фрипъ выразила ему свою благодарность и свое уваженіе тѣмъ незатѣйливымъ и ненакладнымъ для себя образомъ, о которомъ я говорилъ выше.
   Я чувствую, что въ читателяхъ моихъ уже зародилось подозрѣніе, что викарій не слишкомъ блисталъ исполненіемъ болѣе духовныхъ своихъ обязанностей, и въ самомъ дѣлѣ въ этомъ отношеніи я могу сказать о немъ только то, что обязанности эти онъ исправлялъ всегда не мѣшкатно. У него была цѣлая кипа коротенькихъ проповѣдей, съ оборванными и пожелтѣвшими краями, и каждое воскресенье онъ, безъ разбора и не обращая вниманія на содержаніе, бралъ двѣ изъ нихъ, и прочитавъ одну утромъ въ Шенпертонѣ, садился на лошадь и спѣшилъ въ Неблей, гдѣ онъ отправлялъ службу въ крошечной живописной церкви, устланной разноцвѣтными камнями, по которымъ нѣкогда раздавались мѣрные шаги воинственныхъ монаховъ, гдѣ по высокимъ стѣнамъ висѣли старинныя латы надъ блѣдными изображеніями двѣнадцати апостоловъ, и мраморные рыцари и ихъ жены съ отбитыми носами занимали большую часть свободнаго мѣста. Здѣсь, въ припадкѣ свойственной ему разсѣянности, мистеръ Гильфиль забывалъ иногда снять шпоры прежде чѣмъ надѣть столу, и только тогда замѣчалъ это, когда, всходя на амвонъ, начиналъ чувствовать, какъ что-то странно цѣплялось за подолъ его одежды. Но неблейскимъ фермерамъ и въ голову не приходило критиковать своего пастора. Онъ сталъ для нихъ такимъ же необходимымъ условіемъ жизни, какъ рынки, шоссейныя заставы и грязные банковые билеты; къ тому же онъ былъ викарій, и но этому права его на ихъ уваженіе никогда не приходили въ непріятное столкновеніе съ его правами на ихъ карманы. Нѣкоторые изъ нихъ, не пользовавшіеся роскошью крытаго Фургона, пообѣдали получасомъ раньше, то-есть въ двѣнадцать часовъ, чтобъ успѣть къ двумъ часамъ по грязнымъ дорогамъ добраться до церкви и занять свое мѣсто въ то время, когда мистеръ Ольдинпортъ и леди Фелисія, для которыхъ неблейская церковь была чѣмъ-то въ родѣ фамильнаго храма, пробирались посреди поклоновъ и присѣданій фермеровъ, къ своей отдѣльной скамьѣ, съ рѣзными стѣнками и балдахиномъ, распространяя на пути своемъ нѣжный запахъ фіялокъ и розъ, пропадавшій даромъ для грубаго обонянія присутствующихъ.
   Жены и дѣти фермеровъ усаживались на темныя дубовыя скамьи, но мужья обыкновенно избирали болѣе почетныя мѣста и занимали отдѣльныя сѣдалища подъ которымъ либо изъ двѣнадцати апостоловъ, гдѣ, какъ только кончалось пѣніе, молитвы и отвѣты, и наступало пріятное однообразіе проповѣди, можно было видѣть и слышать, какъ почтенный отецъ семейства погружался въ сладкую дремоту, изъ которой онъ неминуемо пробуждался при звукахъ заключительнаго славословія. И потомъ они опять по тѣмъ же грязнымъ дорогамъ отправлялись домой съ пріятнымъ сознаніемъ, что исполнили свой долгъ, и ощущая, быть-можетъ, больше пользы отъ этой простой дани, принесенной тому, что они почитали хорошимъ и душеспасительнымъ чѣмъ, многіе изъ мудрствующихъ посѣтителей церкви въ нынѣшнее время.
   Мистеръ Гильфиль также въ послѣдніе годы своей жизни сталъ возвращаться домой тотчасъ же послѣ службы: онъ пересталъ по воскресеньямъ обѣдать въ Неблейскомъ аббатствѣ, по той причинѣ, что разссорился, и не на шутку разссорился съ мистеромъ Ольдинпортомъ, дядей и предшественникомъ того мистера Ольдинпорта, который процвѣталъ во времена преподобнаго Амоса Бартона. И нельзя было не пожалѣть объ этой ссорѣ, вспомнивъ, сколько пріятныхъ часовъ, въ молодости своей, эти два человѣка провели, охотившись вмѣстѣ; въ тѣ давніе дни многіе любители охоты завидовали мистеру Ольдинпорту въ томъ, что онъ такъ ладно жилъ съ своимъ викаріемъ. "Послѣ жены нѣтъ никого, кто бы могъ быть для васъ такимъ божескимъ наказаніемъ какъ пасторъ, который сидитъ у васъ подъ носомъ на вашей землѣ," часто говоривалъ сэръ-Джасперъ Ситвелъ.
   По всей вѣроятности, первоначальный поводъ къ ссорѣ былъ самый незначительный; но природа одарила мистера Гильфиля очень ѣдкимъ язычкомъ, и насмѣшки его отличались тою живостью и оригинальностью, которой совершенно были лишены его проповѣди; и такъ какъ нравственная сторона мистера Ольдинпорта представляла много слабыхъ сторонъ, то колкія замѣчанія пастора нанесли ему вѣроятно нѣсколько такихъ глубокихъ ранъ, какія трудно было простить. Таковъ былъ по крайней мѣрѣ отчетъ, данный объ этомъ дѣлѣ мистеромъ Гакитомъ, который зналъ о немъ столько же, сколько и всякое постороннее лицо. Недѣлю послѣ ссоры, возсѣдая распорядителемъ за обѣдомъ, который ежегодно давался обществомъ преслѣдованія воровства и разбоя, въ гостиницѣ Олѣдинпортскій гербъ, онъ не мало способствовалъ къ оживленію обѣда, объявивъ во всеуслышаніе, что пасторъ отлично отдѣлалъ мистера Ольдинпорта. Открытіе того или тѣхъ, которые угнали коровку мистера Паррота, врядъ ли было бы болѣе пріятною новостью для шеппертонскихъ фермеровъ: мистеръ Ольдинпортъ, какъ землевладѣлецъ, былъ у нихъ на самомъ дурномъ счету; несмотря на то, что цѣны очень упали, онъ не сбавилъ арендной платы, и остался совершенно равнодушенъ къ разнымъ статейкамъ въ провинціяльныхъ газетахъ, повѣщавшимъ о томъ, что такой-то виконтъ или баронъ отказался отъ десятой части своихъ доходовъ. Дѣло въ томъ, что мистеръ Ольдинпортъ не имѣлъ ни малѣйшаго желанія возсѣдать въ парламентѣ, а былъ движимъ сильнымъ желаніемъ пріобрѣтать и улучшать свое, и безъ того, хорошее состояніе. Поэтому для шеппертонскихъ фермеровъ было истиннымъ удовольствіемъ узнать, что пасторъ ѣдко издѣвался надъ благотворительностью богатаго джентльмена, походящею на благотворительность того человѣка, который укралъ гуся, а потроха роздалъ нищимъ. Нужно замѣтить, что относительно развитія Шеппертонъ далеко опередилъ Неблей; онъ имѣлъ и торныя дороги, и общественное мнѣніе, между тѣмъ какъ въ первобытномъ Неблеѣ умы людей колеса ихъ фургоновъ двигались по самымъ глубокимъ колеямъ и рытвинамъ, и на землевладѣльца роптали только какъ на необходимое и неотвратимое зло, подобное дождливой погодѣ, простудѣ и докучливымъ комарамъ.
   Итакъ, въ Шеппертонѣ, этотъ разрывъ съ мистеромъ Ольдни портомъ не только не повредилъ пастору, но еще далъ новую силу доброму согласію, которое всегда царствовало между имъ и всѣми остальными его прихожанами, начиная съ того поколѣнія, у котораго онъ крестилъ дѣтей лѣтъ двадцать пять тому назадъ, и кончая тѣмъ многообѣщающимъ поколѣніемъ, представителемъ котораго могъ служить маленькій Томми Бондъ, промѣнявшій недавно блузу и шаровары на строгую простоту цѣльнаго костюма изъ рубчатаго нлиса, сшитаго въ обтяжку и украшеннаго мѣдными пуговицами. Томми былъ мальчикъ независимаго духа, не признававшій никакихъ властей, и горячо любившій волчки и колесики, которыми онъ имѣлъ привычку набивать и растягивать карманы своихъ кожаныхъ панталонъ.
   Однажды, забавляясь на дорожкѣ сада своимъ волчкомъ, онъ увидалъ, что пасторъ прямо идетъ на него, въ то самое мгновеніе, когда волчокъ начиналъ великолѣпно гудѣть; Томми, не задумавшись, во все горло закричалъ: "Посторонитесь! Не видите что ли волчокъ?" Съ того дня "плисовая куртка" сталъ любимцемъ мистера Гильфиля, который ничего такъ не любилъ какъ дразнитъ его и приводить его въ недоумѣніе вопросами, дававшими Томми самое жалкое понятіе о его умственныхъ способностяхъ.
   -- А что, плисовая куртка, доили ли сегодня гусей?
   -- Доили гусей! Развѣ доятъ гусей? Эки пустяки ни говорите!
   -- Неужто же ихъ не доятъ? А чѣмъ же питаются гусенята? Томми никогда не размышлялъ объ этомъ предметѣ, и поэтому не удостоивалъ своего собесѣдника отвѣтомъ, принималъ презрительно-равнодушный видъ и тщательно начиналъ заводить свой волчокъ.
   -- А, я вижу, ты не знаешь, чѣмъ питаются гусенята? А видѣлъ ли ты, какъ вчера съ неба падали леденцы? (Здѣсь Томми навострилъ уши.) Попали они и въ мой карманъ. Посмотрика, правду ли я говорю или нѣтъ.
   И Томми, не затрудняясь невѣроятностію источника, спѣшилъ освидѣтельствовать его пріятные плоды: онъ имѣлъ свои причины вѣрить, что засунуть руку въ карманъ пастора бываетъ очень пріятно и полезно. Мистеръ Гильфиль называлъ этотъ карманъ свой чудотворнымъ, -- оттого что, любилъ онъ говорить дѣтямъ, всѣ пенсы, которыя онъ опускалъ въ него, немедленно обращались въ пряники, леденцы и другія сласти. И вслѣдствіе того маленькая Бесси Парротъ, бѣлокурая толстушка, всегда имѣла похвальную откровенность встрѣчать его вопросомъ: "А сто у васъ сегодня въ калманѣ?"
   По всему этому вы можете себѣ представить, что на крестинныхъ обѣдахъ пасторъ не былъ лишнимъ гостемъ. Фермеры въ особенности любили его общество, оттого что онъ не только могъ, покуривая свою трубочку, пестрить разговоръ о приходскихъ дѣлахъ разными остроумными шутками и прибаутками, но былъ къ тому же знатокъ въ лошадяхъ и рогатомъ скотѣ. У него были пастбищные луга миляхъ въ пяти отъ его дома, онъ держалъ на нихъ скотъ и нанималъ управляющаго, но въ сущности все дѣло дѣлалъ самъ; и подъ конецъ жизни, когда уже онъ былъ не въ силахъ охотиться, у него не было большаго удовольствія какъ ѣздить на свой лугъ, заниматься покупкой и продажей скота. Слушая, какъ онъ разсуждаетъ объ относительныхъ достоинствахъ разныхъ породъ рогатаго скота, или о послѣднемъ распоряженіи суда о какомъ-нибудь нищемъ, поверхностный наблюдатель не замѣтилъ бы большой разницы, между пасторомъ и его деревенскими прихожанами, кромѣ развѣ только того, что первый былъ поостроумнѣе; онъ подлаживался къ ихъ языку и выговору, чтобы быть вполнѣ понятымъ ими, и употреблялъ даже тѣ же, не совсѣмъ правильные обороты и выраженія, которые были въ ходу въ Шеппертонѣ. Тѣмъ не менѣе, сами фермеры очень хорошо сознавали разницу между собой и пасторомъ, и не теряли уваженія къ нему, несмотря на его простое обращеніе и шутливый разговоръ. Мистрисъ Парротъ тщательно расправляла передникъ и ленты чепца какъ только показывался издали пасторъ, низко присѣдала передъ нимъ, и въ Рождество всегда имѣла наготовѣ жирную индѣйку, которая посылалась ему съ "ея почтеніемъ". Иво время самыхъ веселыхъ, пересыпанныхъ сплетнями разговоровъ съ мистеромъ Гильфилемъ, можно было замѣтить, что и мущины и женщины наблюдали за собой, и никогда не были равнодушны къ его мнѣнію о нихъ.
   То же уваженіе встрѣчалъ онъ и при исполненіи чисто духовныхъ своихъ обязанностей. Польза крещенія тѣсно слилась въ умахъ шеппертонскихъ жителей съ личностью мистера Гильфиля; метафизическое различіе между человѣкомъ и саномъ было чуждо уму добрыхъ шеппертонскихъ прихожанъ. Когда мистеръ Гильфиль былъ боленъ, миссъ Селина Парротъ на цѣлый мѣсяцъ отложила свою свадьбу, чтобы только не быть обвѣнчанною Богъ вѣсть кѣмъ и какъ.
   -- Славную мы нынче утромъ слышали проповѣдь, почти каждый разъ замѣчали прихожане, выслушавъ одну изъ старыхъ, пожелтѣвшихъ рѣчей, пріятную имъ именно потому, что слышали они ее въ двадцатый разъ: на умы этой степени развитія, повторенія дѣйствуютъ гораздо сильнѣе неожиданности и новизны, и обороты рѣчи, подобно напѣвамъ, не скоро пріобрѣтаютъ.
   Проповѣди мистера Гильфиля, какъ вы можете себѣ представить, не имѣли никакого особеннаго направленія; я долженъ сознаться, что они даже не очень сильно затрогивали совѣсть: вспомните, что мистрисъ Паттенъ, тридцать лѣтъ внимательно слушавшая ихъ, была несказанно оскорблена и возмущена, когда Амосъ Бартонъ намекнулъ ей, что она грѣшница и нуждается въ милосердіи Божіемъ; но, съ другой стороны, онѣ были удобопонятны, развивая почти исключительно то простое предложеніе, что человѣкъ, поступающій хорошо, найдетъ себѣ награду; что именно значило поступать дурно, объяснялось въ отдѣльныхъ проповѣдяхъ о лжи, злословіи, гнѣвѣ, лѣности и т. п.; а хорошо поступать значило придерживаться честности, правдивости, кротости, трудолюбія и другихъ не затѣйливыхъ, будничныхъ добродѣтелей, не имѣющихъ ничего общаго съ тонкостями богословскаго ученія. Мистриссъ Паттенъ понимала, что если сыры ея будутъ водянисты, она поплатится за это на томъ свѣтѣ; но, кажется, проповѣдь о злословіи вовсе не такъ была для нея ясна. Мистрисъ Гакитъ осталась очень довольна проповѣдью о честности, гдѣ говорилось о невѣрныхъ вѣсахъ и лживомъ мѣрилѣ, что стало для нея особенно ясно вслѣдствіе недавней ссоры съ лавочникомъ; но незамѣтно было, чтобы на нее очень сильно дѣйствовала проповѣдь о гнѣвѣ.
   Но заподозрить чистоту ученія мистера Гильфиля, порицать что-нибудь въ его пріемахъ или способѣ выражаться, никогда не приходило въ голову его шеппертонскихъ прихожанъ, тѣхъ самыхъ прихожанъ, которые, лѣтъ десять или пятнадцать спустя, выказали такую требовательность относительно мистера Бартона. Но въ это время, они успѣли вкусить опасный плодъ древа познанія -- нововведеніе, открывающее, какъ извѣстно, людямъ глаза, но не всегда пріятнымъ для нихъ образомъ. Тогда же критиковать проповѣдь значило почти то же, что нападать на самую религію. Племянникъ мистера Гакита, мистеръ Томъ-Стоксъ, бойкій городской юноша, привелъ однажды въ ужасъ своихъ почтенныхъ родственниковъ, объявивъ, что онъ можетъ написать проповѣдь не хуже проповѣдей мистера Гильфиля; вслѣдствіе чего, мистеръ Гакитъ, желая совершенно устыдить дерзкаго юношу, предложилъ ему золотой, если онъ исполнитъ то, чѣмъ хвастался. Проповѣдь, однако, была написана; и хотя никто не хотѣлъ допустить, чтобъ она сколько-нибудь была похожа на проповѣди мистера Гильфиля, она тѣмъ не менѣе такъ была похожа на проповѣдь вообще, имѣя и текстъ, и три отдѣла, и заключительное поученіе, начинающееся словами: "А теперь, братія мои", что золотой, хотя онъ не былъ выданъ изъ приличія, въ послѣдствіи очутился въ карманѣ молодаго человѣка, и его проповѣдь была признана въ его отсутствіе "мастерскою штукой".
   Конечно, преподобный мистеръ Пикардъ, изъ диссентеровъ, въ проповѣди, произнесенной имъ въ Ротерби, о бѣдственномъ положеніи Новаго Сіона, выстроеннаго при избыткѣ вѣры и недостаткѣ капитала, выходцами изъ первоначальнаго Сіона, объявилъ, что онъ живетъ въ приходѣ, гдѣ пастырь "шествуетъ во мракѣ"; и во время службы онъ молился объ оглашенныхъ и не просвѣщенныхъ свѣтомъ истины, намекая на прихожанъ мистера Гильфиля. Но мнѣ и говорить нечего, съ какимъ отвращеніемъ и негодованіемъ эти прихожане смотрѣли на мистера Пикарда.
   И не только шеппертонскимъ фермерамъ было пріятно общество мистера Гильфиля, онъ былъ желаннымъ гостемъ во многихъ изъ лучшихъ домовъ того края. Старый сэръ-Джасперъ Ситвелъ былъ бы радъ видѣть его у себя каждую недѣлю; и еслибы вы видѣли, какъ мистеръ Гильфиль велъ къ столу леди Ситвелъ, или слышали съ какою старомодною, но тѣмъ не менѣе изящною любезностію онъ говорилъ съ ней, вы бы заключили, что онъ когда-нибудь жилъ въ обществѣ другаго рода чѣмъ то, которое онъ могъ найдти въ Шеппертонѣ, и что его безцеремонные пріемы и разговоры спустя рукава не что иное какъ слѣды непогоды на старомъ мраморномъ памятникѣ, дозволяющіе еще кой-гдѣ различить нѣжность и красоту первоначальнаго цвѣта. Но съ лѣтами эти выѣзды стали въ тягость старому джентльмену, и его рѣдко можно было найдти гдѣ-нибудь, кромѣ какъ въ предѣлахъ его прихода, чаще всего у собственнаго камина, съ трубкой въ зубахъ и стаканомъ джина съ водой подлѣ.
   Здѣсь я замѣчаю, что подвергаюсь опасности возстановить противъ себя всѣхъ своихъ прекрасныхъ читательницъ, и совершенно подавить въ нихъ всякое желаніе узнать подробности о любви мистера Гильфиля. Джинъ съ водой! Фи! вы можетъ-быть захотите послѣ этого, чтобы мы заинтересовались романомъ производителя сальныхъ свѣчъ, въ головѣ которго образъ возлюбленной сливается съ мыслію о топленомъ салѣ и фитиляхъ.
   Но, вопервыхъ, многоуважаемыя читательницы, позвольте вамъ замѣтить, что джинъ съ водой, подобно тучности, плѣшивой головѣ и подагрѣ, вовсе не исключаетъ самаго романическаго и поэтическаго прошедшаго, точно такъ же какъ и накладки, которыя вы, быть-можетъ, когда-нибудь надѣнете, не будутъ значить, что у васъ никогда не было роскошной косы. Увы! мы, жалкіе смертные, часто бываемъ ничѣмъ не лучше древеснаго пепла. На немъ и слѣда не остается той свѣжей, сочной зелени, нѣкогда украшавшей зеленую вѣтвь; но, глядя на него, мы знаемъ, что и въ немъ когда-то кипѣла молодая жизненная сила. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, рѣдко случалось видѣть согбеннаго старика или сморщенную старушку безъ того, чтобы передъ моимъ духовнымъ окомъ не предстала картина того прошедшаго, которому они принадлежатъ, и недоконченная повѣсть свѣжихъ щекъ и блестящихъ глазъ кажется мнѣ иногда незначащею и незанимательною въ сравненіи съ тою длинною драмой, полною надеждъ и страсти, уже давно дошедшею до своей развязки и оставившею бѣдную душу, будто пыльныя и мрачныя подмостки театра, съ разсѣянными по нимъ въ безпорядкѣ напоминаніями о прежнемъ ихъ блескѣ и красотѣ.
   Вовторыхъ, позвольте мнѣ васъ увѣрить, что мистеръ Гильфиль потреблялъ сей неблаговидный напитокъ самымъ умѣреннымъ образомъ. Носъ его не былъ красенъ, бѣлые волосы окаймляли его лицо. Пилъ онъ джинъ, я полагаю,вѣроятно потому, что онъ былъ дешевъ; и здѣсь я нечаянно наткнулся на другую слабость викарія, о которой, еслибъ я хотѣлъ его выставить въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, я быть-можетъ умолчалъ бы. Несомнѣнно было, что съ лѣтами мистеру Гильфилю становилось все труднѣе и труднѣе выпускать изъ рукъ денежки,-- какъ выражался мистеръ Гакитъ, -- хотя наклонность эта проявлялась больше въ стремленіи уменьшить собственные расходы чѣмъ въ томъ, чтобъ отказывать въ помощи людямъ нуждавшимся. Самому себѣ говорилъ онъ, какъ бы въ извиненіе, что копитъ деньги для племянника, единственнаго сына сестры, которая, за исключеніемъ одного только существа, была главною привязанностію его жизни. Мое маленькое состояніе, думалъ онъ, поможетъ ему пробиться въ жизни, и онъ когда-нибудь съ молодою женой пріѣдетъ на могилку старика дяди. Для его семейнаго счастія быть-можетъ будетъ къ лучшему, что я жизнь свою провелъ одиноко.
   -- Итакъ мистеръ Гильфиль былъ холостякъ?
   Вы бы вѣроятно дошли до этого заключенія, еслибы заглянули въ его столовую, гдѣ голые столы, неуклюжія, старинныя жесткія кресла, изодранный турецкій коверъ, вѣчно засыпанный табакомъ, гласилъ, казалось, о жизни не женатой, и въ комнатѣ не было ничего такого, ни портрета, ни слѣда женскаго рукодѣлія, и изящной, не нулевой бездѣлушки, которыя могли бы опровергнуть это заключеніе. Здѣсь-το мистеръ Гильфиль проводилъ свои вечера, почти всегда наединѣ съ своимъ старымъ сетеромъ Панто, который лежалъ передъ каминомъ у ногъ его, закрывъ морду лапами, и только изрѣдка поднималъ ее, чтобы дружелюбно взглянуть на своего хозяина. Но въ домѣ была комната, гласившая другое чѣмъ эта мрачная столовая,-- комната, куда никто не входилъ, кромѣ мистера Гильфиля и старой ключницы Марты, составлявшей съ мужемъ своимъ Давидомъ, садовникомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и грумомъ, всю прислугу дома. Ставни въ этой комнатѣ были всегда затворены, кромѣ одного раза въ три мѣсяца, когда Марта входила въ нее, чтобы вымести въ ней пыль и впустить въ нее свѣжій воздухъ. Она всегда спрашивала ключъ отъ нея у мистера Гильфиля, который запиралъ его въ своей конторкѣ, и, покончивъ свое дѣло, возвращала ему этотъ ключъ.
   Трогательную картину озарялъ дневный свѣтъ, когда Марта поднимала тяжелыя занавѣси и открывала глубокое окно съ готическимъ переплетомъ. На маленькомъ туалетномъ столикѣ стояло хорошенькое зеркало въ рѣзной золоченой рамѣ; въ придѣланныхъ къ нему подсвѣчникахъ еще стояли низенькія восковыя свѣчи, и на ручкѣ одного изъ этихъ подсвѣчниковъ висѣлъ черный кружевной платочекъ; полинялая подушка для булавокъ, съ воткнутыми въ нее заржавѣвшими булавками, флаконъ для духовъ, и большой зеленый вѣеръ лежали на столѣ; а на коммодѣ, подлѣ зеркала, стояла рабочая корзинка, съ недоконченнымъ, пожелтѣвшимъ отъ времени, дѣтскимъ чепчикомъ. Два платья, давно забытаго покроя, висѣли у дверей, и пара миніатюрныхъ красныхъ туфель, съ почернѣвшимъ серебрянымъ шитьемъ, стояли подлѣ кровати. Два или три акварельные вида Неаполя украшали стѣны, а надъ каминомъ висѣли двѣ миніятюры въ овальныхъ рамкахъ: одна изъ нихъ представляла молодаго человѣка лѣтъ двадцати семи, съ здоровымъ цвѣтомъ лица, свѣжими, полными губами и яснымъ открытымъ взглядомъ. На другой -- была представлена дѣвушка, не старше вѣроятно восемнадцати дѣть, съ тонкими чертами, блѣднымъ южнымъ цвѣтомъ лица, и большими черными глазами. Молодой человѣкъ былъ напудренъ; тайные волосы дѣвушки были зачесаны назадъ, и крошечный чепецъ съ ярко-малиновымъ бантомъ, казалось, чуть держался ца ея маленькой головкѣ -- кокетливый уборъ, но въ Глазахъ можно было прочесть больше грусти чѣмъ кокетства.
   Съ этихъ-то вещей Марта сметала пыль, четыре раза въ годъ, съ того времени, когда она была еще цвѣтущею молодою дѣвушкой,-- а теперь, въ это послѣднее десятилѣтіе жизни мистера Гильфиля, ей уже несомнѣнно было за пятьдесятъ лѣтъ. Такова была запертая комната въ домѣ мистера Гильфиля: словно наглядный образъ того тайнаго уголка въ его сердцѣ, гдѣ онъ давно схоронилъ всѣ надежды и горе своей молодости, всю поэзію своей жизни.
   Не много, кромѣ Марты, было людей въ приходѣ, которые бы сохранили ясное воспоминаніе о женѣ мистера Гильфиля, или бы вообще знали о ней что-нибудь, кромѣ того, что въ церкви надъ пасторскою скамьей была мраморная плита съ латинскою надписью въ память ея. Тѣ изъ прихожанъ, которые помнили ее, не были одарены умѣньемъ краснорѣчиво излагать свои мысли, и отъ нихъ вы не узнали бы ничего, кромѣ того, что "мистрисъ Гильфиль была иностранка, съ такими глазами, что вы не повѣрите, и голосомъ, отъ котораго васъ бросало то въ жаръ, то въ холодъ, когда она пѣла въ церкви." Единственнымъ исключеніемъ въ этомъ отношеніи была мистрисъ Паттенъ, которая, благодаря своей отличной памяти и страсти разказывать была драгоцѣннымъ хранилищемъ грустныхъ преданій Шеппертона. Мистеръ Гакитъ, поселившійся въ Шеппертонѣ только десять лѣтъ послѣ смерти мистрисъ Гильфиль, часто предлагалъ старые вопросы мистрисъ Паттенъ, для того чтобы получать отъ нея старые отвѣты, имѣвшіе для него ту же прелесть, какую для болѣе-образованныхъ людей имѣютъ отрывки изъ любимой книги, изъ давно-знакомой комедіи.
   -- Такъ вы хорошо помните то воскресенье, когда мистрисъ Гильфиль въ первый разъ явилась въ церкви, мистрисъ Паттенъ?
   -- Еще бы! День былъ чудесный; въ самомъ началѣ сѣнокоса, мистеръ Тарбетъ читалъ проповѣдь въ этотъ день, а мистеръ Гильфиль сидѣлъ съ женой на своей скамьѣ. Я какъ теперь вижу его, какъ онъ велъ ее подъ руку: голова ея доходила немного выше его локтя; сама она такая была блѣдная, а глаза у нея были черные-пречерные, но глядѣла она ими какъ-то странно, какъ-то разсѣянно въ даль.
   -- И вѣрно на ней было вѣнчальное платье? спрашивалъ мистеръ Гакитъ.
   -- Самый простой нарядъ: бѣлая шляпа, подвязанная подъ подбородкомъ, и прозрачное бѣлое кисейное платье. Но вы и представить себѣ не можете каковъ въ тѣ дни былъ мистеръ Гильфиль! Къ тому времени, когда вы пріѣхали въ Шеппертонъ, онъ уже совершенно измѣнился. У него были тогда румяныя щеки и такіе блестящіе, смѣющіеся глаза, что весело было на него смотрѣть. Въ то воскресенье, казалось, онъ не помнилъ себя отъ радости, но, не знаю почему, я уже тогда имѣла предчувствіе, что не долго ему радоваться. Иностранцы -- не надежный народъ, мистеръ Гакитъ: я путешествовала съ своими господами, и насмотрѣлась на ихъ мерзкую пищу и дурацкую жизнь.
   -- Мистрисъ Гильфиль была Италіянка, не правда ли?
   -- Я полагаю, что такъ, но не знаю навѣрное. Съ мистеромъ Гильфилемъ никто никогда не смѣлъ говорить о ней, а всѣ другіе ничего не знали кто она такая. Но должно-быть она съ самаго дѣтства воспитывалась въ Англіи, оттого что на нашемъ языкѣ говорила она не хуже васъ и меня. У этихъ Италіянокъ всегда отличные голоса, и когда мистрисъ Гильфиль пѣла, нельзя было не заслушаться. Онъ привезъ ее однажды ко мнѣ вечеркомъ и говоритъ мнѣ своимъ веселымъ, добродушнымъ голосомъ:-- А вотъ, мистрисъ Паттенъ, я вамъ привезъ жену, чтобъ она отвѣдала лучшаго чаю во всемъ Шеппертонѣ; а вы покажите ей вашу молочню и сыры, а потомъ она вамъ что-нибудь споетъ. И она пѣла у меня, а голосъ ея то, казалось, наполнялъ всю комнату, то звучалъ тихо и нѣжно, и такъ и хваталъ за сердце.
   -- И ужь послѣ того вы не слыхали ея?
   -- Да, она ужь и тогда была больна, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ я умерла. И всего-то она прожила въ приходѣ не болѣе полугода. Она не весело смотрѣла въ тотъ вечеръ; я видѣла, что ей мало нужды до молочни и сыровъ, и что она разсматриваетъ все только для того, чтобъ угодить мужу. А ужь онъ -- я и сказать не умѣю, какъ онъ былъ въ нее влюбленъ! не насмотрится, не налюбуется на нее, радъ бы на рукахъ ее носить, чтобы только не дать ей бывало сдѣлать лишняго шага. Смерть ея чуть не убила его, хотя онъ много бралъ на себя, не переставалъ разъѣзжать по приходу и исполнялъ всѣ свои обязанности. Но онъ превратился въ тѣнь, и въ большихъ его глазахъ было столько грусти и отчаянія, что вы бы не узнали его.
   -- Онъ не взялъ за ней состоянія?
   -- Нѣтъ. Все состояніе мистера Гильфиля перешло ему отъ матери. Съ этой стороны были и деньги и связи; жаль, что онъ такъ женился: съ его наружностью и состояніемъ ему нигдѣ не было бы отказа, и теперь бы вокругъ него играли внуки. А онъ же такъ любитъ дѣтей.
   Такимъ образомъ мистрисъ Паттенъ обыкновенно заключала свой разказъ о женѣ пастора, о которой, какъ вы замѣчаете, она знала весьма мало. Ясно было, что сообщительная старушка ничего не знала о жизни мистрисъ Гильфиль до ея пріѣзда въ Шеппертонъ, и что ей не были извѣстны подробности о любви мистера Гильфиля.
   Но я, любезный читатель, такъ же болтливъ, какъ мистрисъ Паттенъ, а свѣдѣній имѣю гораздо больше, и если вамъ любопытно узнать еще что-нибудь о романѣ мистера Гильфиля, вамъ стоитъ только перенестись воображеніемъ въ конецъ прошлаго столѣтія и удостоить вашего вниманія слѣдующую главу.
   

ГЛАВА II.

   Наступаетъ вечеръ 21-го іюня 4788 года. День былъ знойный и ясный, и солнце еще далеко не сѣло. Но его лучи, пробиваясь сквозь густую листву высокихъ вязовъ парка, теряютъ свою жгучесть, и не мѣшаютъ двумъ дамамъ вынести изъ дому свои подушки и работы, и усѣсться на лугу передъ фасадомъ Чеверельскаго замка. Мягкая трава пригибается даже подъ легкими шагами младшей изъ двухъ дамъ, которую, по невысокому ея росту и нѣжному складу, съ перваго взгляда можно было бы принять за ребенка. Она идетъ впереди съ подушками, и кладетъ ихъ на свое любимое мѣсто, у самаго спуска, подъ купой лавровъ, откуда дамы эти могутъ видѣть солнечные лучи, играющіе между водяными лиліями, а сами могутъ быть видимы изъ оконъ столовой. Она разложила подушки, а теперь оборачивается, и даетъ вамъ случай вполнѣ разсмотрѣть ея лицо, обращенное къ медленно-подвигавшейся старшей дамѣ. Васъ тотчасъ же поражаютъ ея большіе черные глаза, напоминающіе своею безстрастною, невинною красотой глаза лани, и вы не съ разу обращаете вниманіе на совершенное отсутствіе румянца на ея молодыхъ щекахъ, и на южный, желтоватый колоритъ ея нѣжнаго лица и шеи, выглядывающей изъ-за черной кружевной косыночки, не допускающей слишкомъ близкаго сравненія между ея бѣломъ кисейнымъ платьемъ и цвѣтомъ ея кожи. Ея большіе глаза кажутся еще поразительнѣе отъ того, что темные ея волосы зачесаны назадъ, подъ крошечный чепецъ, съ яркомалиновымъ бантомъ съ одной стороны, надѣтый на самую верхушку ея головки.
   Другоя дама ни въ чемъ не похожа на черноглазую дѣвушку. Она высока ростомъ, и кажется еще выше отъ того, что ея напудренные волосы зачесаны кверху на высокій тупей, и покрыты кружевами и лентами Ей около пятидесяти лѣтъ, но цвѣтъ ея лица еще свѣжъ и блещетъ колоритомъ нѣжной блондинки; ея гордыя, презрительныя губы, и нѣсколько закинутая назадъ голова, придаютъ ея лицу выраженіе надменности, которому не противорѣчатъ ея холодные, сѣрые глаза. Косынка, засунутая подъ низкій воротъ ея узкаго голубаго корсажа, вполнѣ обозначаетъ величественныя очертанія ея стройнаго стана, и глядя, какъ она плавно выступаетъ по лугу, невольно приходило на умъ, что это одна изъ величественныхъ дамъ Рейнольдса, которая вздумала выйдти изъ своей рамки, чтобы подышать вечернею прохладой.
   -- Положите подушки ниже, Катерина; здѣсь слишкомъ много солнца, еще издали воскликнула она повелительнымъ голосомъ.
   Катерина исполнила ея приказаніе, и онѣ усѣлись, составляя изъ себя два яркія пятна, красное и голубое съ бѣлымъ на зеленомъ лонѣ лавровъ и луга, которыя на картинѣ были бы отъ того не менѣе красивы, что сердце одной изъ этихъ женщинъ было нѣсколько холодно, а сердце другой очень грустно.
   И прелестную картину представилъ бы въ этотъ вечеръ Чеверельскій замокъ, еслибы случился тутъ какой-нибудь англійскій Вато, чтобъ изобразить его на полотнѣ: домъ изъ сѣраго камня въ старинномъ стилѣ, съ своими готическими окнами, пропускающими сквозь свои разноцвѣтныя стекла золотые солнечные лучи, и огромный букъ, закрывающій до половины боковую башню и разбивающій своими темными вѣтвями слишкомъ строгую симметрію фасада; широкая дорожка, усыпанная пескомъ, ведущая направо къ пруду вдоль ряда высокихъ сосенъ, налѣво вьющаяся середи зеленыхъ пригорковъ, покрытыхъ группами деревьевъ, гдѣ красный стволъ шотландской елки горитъ на яркой зелени липъ и акацій; широкій прудъ, по которому лѣниво плаваютъ два лебедя, засунувъ одну лапу за крыло, и гдѣ открытыя водяныя лиліи спокойно глядятъ на ласкающіе ихъ солнечные лучи; лугъ съ своею нѣжною, бархатною зеленью, отлого спускающійся къ болѣе грубой и темной травѣ парка, отъ которой незамѣтно отдѣляетъ ее маленькій ручеекъ, вытекающій изъ пруда и исчезающій подъ каменнымъ мостикомъ, ведущимъ въ паркъ; и на этомъ лугу двѣ дамы, которыхъ роль въ ландшафтѣ живописецъ, избравшій себѣ выгодное мѣсто для общаго обзора картины, обозначилъ бы двумя-тремя красными, бѣлыми и голубыми точками.
   Но изъ большихъ готическихъ оконъ столовой онѣ были видны яснѣе, и представлялись глазамъ трехъ джентльменовъ, допивавшихъ послѣ обѣда свое вино двумя миловидными женщинами, милыми каждому изъ трехъ по весьма различнымъ причинамъ. Эти три человѣка составляли группу, на которую стоило взглянуть повнимательнѣе; но, при входѣ въ эту столовую, каждаго бы, вѣроятно, сильнѣе поразила сама комната, до такой степени пустая, что красотой своихъ размѣровъ она производила впечатлѣніе готическаго собора. Простая ковровая дорожка, ведущая отъ однихъ дверей къ другимъ, довольно истертый коверъ, разостланный подъ столомъ, и буфетъ въ углубленіи стѣны, ни на минуту не отвлекали взгляда отъ высокихъ сводовъ потолка, съ его богатыми украшеніями, желтовато-бѣлаго, мягкаго цвѣта, кой-гдѣ отѣненнаго золотомъ. Съ одной стороны этотъ высокій потолокъ былъ поддержанъ столбами и арками, за которыми болѣе низкій потолокъ, миніатюрная копія большаго, покрывалъ квадратный выступъ, составлявшій съ своими тремя остроконечными окнами середину фасада дома. Комната болѣе была похожа на изящную архитектурную модель чѣмъ на столовую; и маленькій столъ съ сидѣвшими вокругъ него людьми производилъ болѣе впечатлѣніе странной, не значащей случайности, нежели чего-нибудь стоящаго въ связи съ первоначальнымъ назначеніемъ комнаты.
   Но кто внимательнѣе вглядѣлся бы въ этихъ людей, тотъ не нашелъ бы ихъ незначащими; старшій изъ нихъ, читавшій вслухъ отчетъ о послѣднихъ многозначительныхъ событіяхъ во Франціи, и обращавшійся отъ времени до времени съ какимъ-нибудь замѣчаніемъ къ своимъ молодымъ слушателямъ, былъ отличнымъ обращикомъ англійскаго джентльмена того почтеннаго времени, когда процвѣтали кафтаны и пудра. Его темные глаза быстро глядѣли изъ-подъ навислыхъ и густыхъ сѣдыхъ бровей, но всякое подозрѣніе въ строгости, возбужденное этимъ проницательнымъ взглядомъ и орлинымъ носомъ, исчезало при взглядѣ на добродушныя очертанія его рта, сохранившаго всѣ свои зубы и всю свою выразительность на зло шестидесяти годамъ. Лобъ, начиная съ бровей, нѣсколько подавался назадъ, вострая форма его головы становилась еще замѣтнѣе отъ его прически: напудренные волосы всѣ были зачесаны назадъ и заплетены въ косу. Онъ сидѣлъ на маленькомъ жесткомъ стулѣ, не представлявшемъ ни малѣйшей возможности развалиться на немъ, и выказывавшемъ необыкновеную прямизну его стана. Однимъ словомъ, сэръ-Кристоферъ Чеверель былъ великолѣпный старикъ, въ чемъ можетъ убѣдиться каждый, кто войдетъ въ гостиную Чеверельскаго замка, гдѣ портретъ его во весь ростъ, писанный съ него, когда ему было пятьдесятъ лѣтъ, виситъ рядомъ съ портретомъ его жены, величественной дамы, усѣвшейся на лугу.
   Глядя на сэръ-Кристофера, вамъ невольно пришло бы въ голову пожелать, чтобъ у него былъ взрослый сынъ и наслѣдникъ; мо быть-можетъ вы бы не захотѣли, чтобъ оказался имъ молодой человѣкъ, сидѣвшій по правую руку отъ баронета, и напоминавшій его очертаніемъ лба и носа. Еслибъ этотъ молодой человѣкъ не былъ самъ такъ изященъ отъ головы до ногъ, то его бы непремѣнно замѣтили по изяществу его костюма. Но совершенства его гибкаго, стройнаго стана были такъ поразительны, что никто, кромѣ портнаго, не замѣтилъ бы совершенствъ его бархатнаго кафтана; его маленькія бѣлыя руки, съ своими тонкими пальцами и голубыми жилками, совершенно затмевали красоту его кружевныхъ манжетъ. Лицо его, однако, не было пріятно, и трудно сказать почему. Ничего не могло быть нѣжнѣе цвѣта его лица, свѣжесть котораго была еще поразительнѣе въ сравненіи съ его напудренными волосами, ничего не могло быть нѣжнѣе его синихъ, томныхъ вѣкъ, придававшихъ что-то лѣнивое выраженію его карихъ глазъ; ничто не могло быть тоньше и чише очертанія его прозрачныхъ ноздрей и верхней губы. Быть-можетъ, подбородокъ былъ бы слишкомъ коротокъ для безукоризненнаго профиля, но этотъ недостатокъ только болѣе выдавалъ нѣжность и тонкость его лица, и шелъ къ общему его характеру. Невозможно было не согласиться, что лицо это необыкновенно красиво; и однако, для большей части мущинъ и женщинъ, оно было лишено всякой прелести. Женщинамъ не нравились глаза, которые, казалось, сами лѣниво требовали ѳиміама лести, вмѣсто того чтобы расточать его; а мущины, особенно же если они не отличались стройностью и красотой, чувствовали сильное побужденіе назвать этого Антиноя въ пудрѣ "пошлымъ франтикомъ." Я подозрѣваю, что преподобный Менардъ Гильфиль, сидѣвшій противъ него за столомъ, совершенно раздѣлялъ это мнѣніе, хотя въ его собственномъ складѣ и профилѣ не было ничего такого, что бы могло развить въ немъ особенное недоброжелательство къ красотѣ другихъ. Его свѣжее, открытое лицо и стройные члены были такіе, какихъ лучше не нужно для жизненнаго обихода, и, по мнѣнію мистера Бетса, шотландскаго садовника, гораздо бы больше пришлись къ военному мундиру, чѣмъ "птичій" носъ и нѣжный складъ капитана Вибрау, несмотря на то, что этотъ молодой джентльменъ, какъ племянникъ и нареченный наслѣдникъ сэръ-Кристофера, имѣлъ сильнѣйшее право на уваженіе садовника и, что ни говори, былъ также не обиженъ природой. Но увы! въ желаніяхъ своихъ люди отличаются необыкновеннымъ упорствомъ; и человѣка, который желаетъ персика, не утѣшить самая великолѣпная морковь. Мистеръ Гильфиль вовсе не былъ чувствителенъ къ мнѣнію мистера Бетса, но былъ очень чувствителенъ къ мнѣнію о себѣ другой особы, которая вовсе не раздѣляла пристрастія къ нему мистера Бетса.
   Кто была эта другая особа не трудно было бы отгадать, еслибъ обратить вниманіе на взглядъ, какимъ мистеръ Гильфиль провожалъ молодую дѣвушку въ бѣломъ платьѣ, когда она прошла по лугу съ подушками. Капитанъ Вибрау смотрѣлъ въ ту же сторону, но на его красивомъ лицѣ не выражалось рѣшительно ничего.
   -- А, сказалъ сэръ-Кристоферъ, оторвавъ на минуту глаза отъ газеты, -- вотъ гдѣ усѣлись наши дамы! Позвоните, Антони, и прикажите подать кофе; мы присоединимся къ нимъ, и попросимъ обезьянку Тину спѣть намъ что-нибудь.
   Кофе не замедлилъ появиться, но противъ обыкновенія внесъ его не лакей, а старый дворецкій, въ потертомъ, но тщательно вычищенномъ черномъ кафтанѣ.
   -- Извините, сэръ-Кристоферъ, сказалъ онъ, поставивъ подносъ на столъ,-- вдова Гартопъ здѣсь; она плачетъ и проситъ позволенія поговорить съ вашею милостью.
   -- Я уже далъ Маркгему, всѣ нужныя приказанія насчетъ вдовы Гартопъ, рѣзкимъ, рѣшительнымъ голосомъ отвѣтилъ сэръ-Кристоферъ.-- Мнѣ не зачѣмъ говорить съ нею.
   -- Ваша милость, смиреннымъ голосомъ продолжалъ дворецкій,-- бѣдная женщина совершенно убита, и говоритъ, что не будетъ въ состояніи ни спать, ни ѣсть, пока не поговорить съ вашею милостью, и проситъ васъ простить ей за то, что она позволила себѣ безпокоить васъ въ такое время. Она такъ и заливается слезами.
   -- Знаю, знаю; слезы товаръ не покупной. Хорошо, проведите ее въ библіотеку.
   Покончивъ съ кофеемъ, молодые люди вышли въ отворенныя двери и направились къ тому мѣсту, гдѣ сидѣли дамы; а сэръ-Кристоферъ отправился въ библіотеку, сопровождаемый Рупертомъ, его любимою гончею собакой, которая во время обѣда, сидя на своемъ обычномъ мѣстѣ, по правую руку баронета, отличалась своею вѣжливостью и любезностью; но какъ только принимали скатерть, она исчезала подъ столъ, находя вѣроятно, что графины и рюмки составляютъ слабость человѣческую, которую можно простить, но нельзя одобрить.
   Библіотека находилась въ трехъ шагахъ отъ столовой, по другую сторону устланнаго коврами корридора. Выступавшее окно находилось въ тѣни большаго бука, и отъ этого, а также отъ плоскаго потолка, покрытаго тяжелою рѣзьбой, и отъ темнаго цвѣта книгъ, покрывавшихъ стѣны, комната казалась нѣсколько мрачною, особенно же если войдти въ нее изъ столовой съ ея воздушными сводами и сѣтью бѣлыхъ, кой-гдѣ отѣненныхъ золотомъ, украшеній. Когда сэръ-Кристоферъ отворилъ дверь, лучъ болѣе яркаго свѣта упалъ на женщину въ глубокомъ траурѣ, которая стояла посереди комнаты и глубоко присѣла передъ нимъ. Она была цвѣтущая женщина лѣтъ около сорока, съ главами красными отъ слезъ, которыя вѣроятно поглотилъ платокъ, принявшій видъ сыраго комка въ ея рукѣ.
   -- Здравствуйте, мистрисъ Гартонъ, сказалъ сэръ-Кристоферъ, щелкнувъ пальцемъ по крышкѣ своей золотой табакерки; -- что вы имѣете мнѣ сказать? Маркгемъ уже вѣроятно увѣдомилъ васъ, когда вамъ нужно будетъ оставить ферму.
   -- Да, сударь, за этимъ я и пришла. Я смѣю надѣяться, что ваша милость передумаете и не выгоните меня съ бѣдными моими дѣтьми изъ фермы, за которую мужъ мой всегда платилъ исправно и въ срокъ.
   -- Пустяки! что вы выиграете, желалъ бы я знать, оставаясь на фермѣ и утратя на нее все, что оставилъ вамъ вашъ мужъ, вмѣсто того чтобы продать скотъ и всѣ ваши запасы, и поселиться въ какомъ-нибудь мѣстечкѣ, гдѣ вы можете сберечь свои денежки. Всѣмъ живущимъ на моихъ земляхъ извѣстно, что я никогда не позволяю вдовамъ оставаться на фермахъ, которыми управляли ихъ мужья.
   -- Ахъ, сэръ-Кристоферъ, вникните, ваша честь, въ мое положеніе, когда я продамъ и сѣно, и хлѣбъ, и всю живность, заплачу долги и обзаведусь новымъ хозяйствомъ, у меня развѣ останется столько, чтобы мнѣ съ дѣтьми не умереть съ голоду? И какъ же мнѣ тогда воспитать своихъ мальчиковъ и отдать ихъ въ ученіе? Придется имъ быть поденщиками, а отецъ ихъ былъ, можно сказать, примѣрнымъ фермеромъ: пшеницу никогда не мололъ такъ прямо съ поля, а всегда бывало наперёдъ уберетъ ее въ скирды, соломы никогда не продавалъ съ фермы, и ничего такого. У кого хотите спросите, худаго про него никто не скажетъ. "Бесси, говорилъ онъ мнѣ, Бесси",-- это были послѣднія его слова,-- "не запускай фермы, если сэръ-Кристоферъ позволитъ тебѣ остаться въ ней."
   -- Полно, полно, сказалъ сэръ-Кристоферъ, воспользовавшись минутой, когда рыданія прервали рѣчь мистрисъ Гартопъ,-- выслушайте меня и постарайтесь понять, что я вамъ говорю. Вы столько же въ состояніи управлять фермой, какъ ваша лучшая дойная корова. Вы должны будете взять къ себѣ свѣдущаго по хозяйству человѣка, а онъ или дочиста оберетъ васъ, или уговоритъ васъ пойдти за него.
   -- О, сударь, не такая я женщина! за мной этого никогда не водилось.
   -- Не удивительно! Вамъ еще никогда не случалось быть вдовой. У женщинъ всегда много блажи въ головѣ, а ужь особенно въ ту пору, когда имъ придется надѣть вдовій чепецъ. Ну, разсудите же сами: если вы останетесь на фермѣ, черезъ два-три года хозяйство придетъ въ упадокъ, деньги всѣ уйдутъ у васъ сквозь пальцы, и хорошо еще если за вами не будетъ недоимокъ; или, быть-можетъ, вы выйдете замужъ за какимъ-нибудь негодяемъ, который васъ и вашихъ дѣтей будетъ бить и притѣсняй
   -- Я знаю толкъ въ хозяйствѣ, сэръ-Кристоферъ; съ малолѣтства, можно сказать, меня пріучали къ этому дѣлу. Тетка отца моего мужа завѣдывала фермой двадцать лѣтъ и отказала свой капиталъ всѣмъ своимъ внучатнымъ племянникамъ и племянницамъ, въ томъ числѣ и моему мужу, которымъ тогда была беременна его мать.
   -- Должно-быть она была двѣнадцати вершковъ роста, косая съ могучими руками, гренадеръ въ юпкѣ. Не такая красивая вдовушка какъ вы, мистрисъ Гартопъ.
   -- Никогда я не слыхала, сударь, чтобъ она была коса, а знаю я, что еслибъ она захотѣла, такъ могла бы и не разъ выйдти замужъ, и не за такихъ людей, которые бы только искали ея богатства.
   -- Да, да, всѣ вы это воображаете. Всякій, кто только взглянетъ на васъ, ужь непремѣнно желаетъ на васъ жениться, и даже былъ бы очень радъ, еслибъ у васъ еще вдвое больше было дѣтей, и вдвое меньше денегъ. Но нечего тутъ разсуждать и плакать. Я знаю, что я дѣлаю, и не измѣню своего рѣшенія. Я совѣтуй вамъ думать теперь только о томъ, какъ бы вамъ повыгоднѣе сбыть всю вашу движимость да высмотрѣть себѣ мѣстечко, куда бы вамъ переселиться, когда придетъ срокъ оставить ферму. А теперь ступайте къ мистрисъ Беллами, и скажите ей. чтобъ она собрала для васъ чай.
   Мистрисъ Гартопъ, понявъ по рѣшительному тону сэръ-Кристофера, что просьбы ея ни къ чему не поведутъ, низко присѣла передъ нимъ и удалилась, а баронетъ сѣлъ за свой письменный столъ въ углубленіи окна, и написалъ слѣдующую записку:
   
   "Мистеръ Маркгемъ, не хлопочите объ отдачѣ внаймы Краусфутскаго коттеджа; я хочу поселить въ немъ вдову Гартопъ, когда она оставитъ ферму. Если вы будете здѣсь въ субботу утромъ, я поѣду съ вами, чтобы распорядиться насчетъ поправокъ; нужно также будетъ прирѣзать полосу земли къ огороду, чтобъ она могла держать корову и свиней. Преданный вамъ

Кристоферъ Чеверель."

   Пославъ письмо, сэръ-Кристоферъ вышелъ въ садъ, чтобы присоединиться къ обществу на лугу. Но на лугу нашелъ онъ однѣ покинутыя подушки, и отправился къ восточному фасаду дома, гдѣ большая стеклянная дверь залы открывалась на длинную перспективу свѣжихъ луговъ и деревьевъ, которыя оканчивались въ отдаленіи готическими воротами. Стеклянная дверь была отворена, и войдя въ нея, сэръ-Кристоферъ нашелъ тѣхъ, кого искалъ, занятыхъ разсматриваніемъ недоконченнаго потолка. Потолокъ здѣсь былъ въ томъ же легкомъ, готическомъ стилѣ, какъ и въ столовой, но отдѣлки еще болѣе тонкой; узоры его было точно окаменѣвшее кружево на полѣ самаго нѣжнаго и разнообразнаго колера. Около четверти потолка не было еще раскрашено, и подъ этою частію его находились лѣса и весь снарядъ живописца; вся же остальная комната была дуста и какъ-то успокоительно обхватывала своими чистыми очертаніями входившаго въ нее.
   -- Франческо сталъ нѣсколько поисправнѣе послѣдніе дня, сказалъ сэръ-Кристоферъ.-- Я не видывалъ такого лѣниваго человѣка: я право начинаю думать, что онъ спитъ стоя, съ кистью въ рукѣ. Но я буду торопить его, а не то лѣса не будутъ прибраны къ пріѣзду невѣсты: вы видите, Антони, я ожидаю, что вы военныя дѣйствія поведете быстро, и заставите крѣпость скоро сдаться.
   -- О, сэръ-Кристоферъ! дѣло извѣстное, что осада изо всѣхъ военныхъ дѣйствій самое трудное и скучное, сказалъ капитанъ Вибра, съ улыбкою, говорившею совершенно иное.
   -- Но только не тогда, когда за стѣнами его есть предатель, въ видѣ нѣжнаго сердца; и вы найдете этого предателя, если только мать Беатрисы, кромѣ красоты своей, передала ей и свою нѣжность.
   -- Какъ вы думаете, сэръ-Кристоферъ, сказала леди Чеверель, которой, казалось, эти воспоминанія мужа не совсѣмъ были пріятны,-- не хорошо ли было бы повѣсить "Сивилу" Гверчино надъ этою дверью. Она не довольно на виду въ моемъ кабинетѣ.
   --Безподобно, душа моя, отвѣтилъ сэръ-Кристоферъ съ самою нѣжною вѣжливостію; -- если вамъ не жаль разстаться съ этимъ украшеніемъ вашей комнаты, оно будетъ совершенно на мѣстѣ здѣсь. Наши портреты, писанные сэръ-Джошуа Рейнольдсомъ, будутъ висѣть противъ окна, а "Преображеніе" на этой стѣнѣ. Вы видите, Антони, что мы на стѣнахъ не оставляемъ почетныхъ мѣстъ для васъ и вашей жены. Мы ваши портреты поставимъ лицомъ къ стѣнѣ въ галлереѣ, а вы современемъ намъ отмстите тѣмъ же.
   Пока шелъ этотъ разговоръ, мистеръ Гильфиль подошелъ къ Катеринѣ и сказалъ ей:
   -- Видъ изъ этого окна мнѣ особенно нравится.
   Она ничего не отвѣчала, и видя, что глаза ея наполняются слезами, онъ прибавилъ:
   -- Не пройдтись ли намъ немного? Сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель чѣмъ-то, кажется, занялись.
   Катерина молча изъявила свое согласіе, и они свернули на песчаную дорожку, которая извивалась между высокими деревьями и зелеными лужайками, и вела въ обширный огороженный цвѣтникъ. Оба они молчали: Менардъ Гильфиль зналъ, что мысли Катерины далеки отъ него, а она давно привыкла не стѣсняться его присутствіемъ.
   Они дошли до цвѣтника и машинально завернули въ калитку, открывавшую взгляду такую роскошь всевозможныхъ красокъ, что онѣ какъ огонь поражали глазъ, особенно послѣ тѣнистой зелени сада. Къ полнотѣ впечатлѣнія способствовало еще то, что грунтъ чуть замѣтно спускался отъ калитки и потомъ опять поднимался къ противоположному концу, гдѣ стояла оранжерея. Цвѣты горѣли во всемъ блескѣ вечерняго освѣщенія, вербены и геліотропы распространяли свое нѣжное благоуханіе въ мягкомъ воздухѣ. Вся картина производила впечатлѣніе блестящаго праздника, гдѣ все ликовало и радовалось, гдѣ горе не могло себѣ найдти сочувствія. Это же самое почувствовала Катерина. Она двигалась между клумбами, и синими, и золотыми, и красными, и весь этотъ блескъ, вся эта красота, такъ тяжело подѣйствовали на нее, чувство ея одиночества съ такою силой овладѣло ею, что слезы, до тѣхъ поръ тихо катившіяся по ея блѣднымъ щекамъ, теперь хлынули изъ ея глазъ, и она громко зарыдала. И, однако, рядомъ съ ея сердцемъ, билось любящее сердце, страдавшее за нее, ни на минуту не забывавшее, что она несчастна и что оно безсильно помочь ей. Но она была раздражена мыслію, что его желанія не согласуются съ ея желаніями, что онъ болѣе жалѣетъ о безразсудствѣ ихъ нежели о томъ, что имъ не суждено осуществиться, и потому не могла находить утѣшенія въ его сочувствіи. Катерина, подобно всѣмъ намъ, съ досадой отворачивалась отъ сочувствія, въ которомъ подозрѣвала тѣнь осужденія, какъ ребенокъ отворачивается отъ сластей, подозрѣвая въ нихъ скрытое лѣкарство.
   -- Милая Катерина, я слышу голоса, сказалъ мистеръ Гильфиль;-- они кажется идутъ сюда.
   Она тотчасъ же побѣдила себя,-- видно было, что она привыкла скрывать свое волненіе,-- и быстро побѣжала къ другому концу сада, гдѣ, казалось, занялась составленіемъ букета. Скоро затѣмъ въ цвѣтникъ вошли леди Чеверель, опираясь на руку капитана Вибрау, а за ней сэръ-Кристоферъ. Они остановились передъ рядомъ гераній у самаго входа, и къ тому времени Катерина возвратилась съ моховою, не совсѣмъ еще распустившеюся розой въ рукѣ.
   -- Вотъ, padroncello, сказала она, подходя къ сэръ-Кристоферу, -- вотъ, вамъ роза въ вашу петличку.
   -- А, черноглазая обезьянка, сказалъ онъ, нѣжно погладивъ ее по головѣ, -- вы опять убѣжали съ Менардомъ, чтобы помучить его или заставить его еще немножко больше влюбиться въ васъ.
   Пойдемъ, пойдемъ, я хочу, чтобы вы мнѣ спѣли Но perdato, прежде чѣмъ мы засядемъ за пикетъ. Антони уѣзжаетъ завтра, и вы должны своимъ пѣніемъ привести его въ должное настроеніе, чтобъ онъ въ Батѣ не ударилъ лицомъ въ грязь.
   Онъ положилъ ея маленькую руку на свою руку, и позвавъ леди Чеверель, направился къ дому.
   Все общество вошло въ гостиную, которая съ своимъ выступающимъ окномъ и плоскимъ, украшеннымъ рѣзьбой и гербами потолкомъ соотвѣтствовала библіотекѣ на противоположномъ концѣ дома; но отсутствіе тѣнистаго дерева передъ окномъ я блескъ красокъ и золотыхъ рамъ портретовъ, которыми были обвѣшаны стѣны, придавали комнатѣ болѣе веселый видъ. Здѣсь висѣлъ портретъ сэръ-Антони Чевереля, возстановившаго въ царствованіе Карла II блескъ своего стариннаго рода, пришедшаго нѣсколько въ упадокъ послѣ краткаго сіянія того Шевреля, который прибылъ въ Англію съ Завоевателемъ. Величественный видъ имѣлъ этотъ сэръ-Антони, упершій одну руку въ бокъ и выставившій красивую ногу съ видимымъ намѣреніемъ удивить своимъ современниковъ и потомство. Вы могли бы снять съ него великолѣпный парикъ, красный плащъ перекинутый за плечо, и у него не убавилось бы ни на каплю величія. И сумѣлъ онъ также выбрать себѣ подругу жиани: взгляните на леди Антони Чеверель, висящую противъ него, на ея темно-золотистые волосы, окаймляющіе ея кроткое, задумчивое лицо, и падающіе двумя роскошными буклями на ея нѣжную шею, которая отдѣляется отъ ея бѣлаго атласнаго платья только болѣе мягкою бѣлизной своею, и согласитесь, что она ему совершенная пара.
   Въ этой комнатѣ пили чай, и здѣсь каждый вечеръ, какъ только часы на башнѣ били девять, сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель садились за пикетъ до конца десятаго часа, когда мистеръ Гильфиль начиналъ читать молитвы для всѣхъ, собиравшихся въ часовнѣ, домашнихъ.
   Но теперь до девяти часовъ еще было далеко, и Катерина должна была сѣсть за клавикорды и спѣть сэръ-Кристоферу его любимыя аріи изъ Орфил, оперы, которую счастливые отцы наши имѣли случай часто слышать на лондонской сценѣ. Случилось въ этотъ вечеръ, что чувства, выраженныя въ двухъ аріяхъ: Che farò senza Euridice? и Ho perduto il bel semblante, гдѣ Орфей изливаетъ, въ дивныхъ звукахъ, всю свою тоску по возлюбленной, совершенно пришлись къ душевному настроенію Катерины. Но волненіе ея, вмѣсто того чтобы препятствовать ея пѣнію, придало ему новую силу.
   Она пѣла такъ, какъ никогда не пѣла; въ пѣніи былъ самый лучшій талантъ ея; въ пѣніи, вѣроятно, заключалось все преимущество ея надъ аристократическою красавицею къ которой Антони ѣхалъ свататься; и ея любовь, ея ревность, ея гордость, ея бунтъ противъ судьбы, страстнымъ потокомъ излились изъ ея стѣсненной груди. У нея былъ рѣдкій контральто, и леди Чеверель, большая любительница музыки, тщательно наблюдала за тѣмъ, чтобъ она не пѣла черезъ силу.
   -- Безподобно, Катерина, сказала леди Чеверель, когда замолкли послѣдніе, дивно-сладкіе звуки аріи.-- Вы эту арію спѣли необыкновенно хорошо. Повторите ее.
   Она повторила ее, и затѣмъ спѣла Но perduto, которую сэръ-Кристоферъ также заставилъ ее повторить, несмотря на то, что уже пробило девять часовъ.
   -- Ай-да искусная черноглазая обезьянка, сказалъ онъ, когда она кончила.-- Ну теперь придвиньте намъ столъ для пикета.
   Катерина придвинула столъ и достала карты; потомъ съ свойственною ей дѣтскою быстротой движенія, она бросилась на колѣни передъ сэръ-Кристоферомъ и обняла его колѣни. Онъ нагнулся къ ней, погладилъ ее по щекѣ и улыбнулся.
   -- На что это похоже, Катерина? сказала леди Чивериль: -- когда вы отвыкнете, отъ этихъ комедіантскихъ выходокъ?
   Она вскочила на ноги, подошла къ клавикордамъ, убрала ноты, и видя, что баронетъ и его жена занялись пикетомъ, ускользнула въ дверь.
   Пока она пѣла, капитанъ Вибрау стоялъ, прислонившись къ стѣнѣ, не вдалекѣ отъ клавикордъ, а капеланъ развалился на софѣ въ другомъ концѣ комнаты. Они теперь оба взялись за книги. Мистеръ Гильфиль выбралъ послѣдній нумеръ журнала для джентльменовъ; капитанъ Вибрау расположился на оттоманѣ близь дверей и открылъ Фоблаза. Совершенное молчаніе воцарилось въ комнатѣ, гдѣ за десять минутъ передъ тѣмъ раздавались страстные звуки молодаго голоса Катерины.
   Она быстро прошла по скудно-освѣщеннымъ корридорамъ, поднялась по широкой лѣстницѣ и очутилась въ галлереѣ, тянувшейся вдоль всего восточнаго фасада дома, куда она обыкновенно отправлялась, когда желала быть одна. Луна свѣтила въ окна и облекала въ странную свѣтло-тѣнь разнородные предметы, рас" положенные вдоль длинныхъ стѣнъ: здѣсь стояли и греческія статуи, и бюсты римскихъ императоровъ; низкіе шкапы, наполненные всевозможными рѣдкостями: тропическими птицами и большими причудливыми раковинами, стариннымъ оружіемъ и обращиками латъ, римскими лампами и миніатюрными моделями греческихъ храмовъ; а надъ всѣмъ этимъ красовались старинные, фамильные портреты -- маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ, составлявшихъ когда-то надежду фамиліи Чеверелей, съ гладко выстриженными головками, съ крѣпко-накрахмаленными воротничками,-- увядшихъ леди, съ рудиментарными чертами и высоко-развитыми головными уборами,-- храбрыхъ, бородатыхъ джентльменовъ, съ высокими губами и высокими плечами.
   Здѣсь, въ дождливые дни, сэръ-Кристоферъ, вмѣсто прогулки, прохаживался съ своею супругой, и здѣсь стоялъ бильярдъ; но вечеромъ никто не заходилъ сюда, кромѣ Катерины и иногда еще одного человѣка.
   Она ходила взадъ и впередъ, и ея блѣдное лицо, бѣлое платье, воздушная поступь, придавали ей скорѣе видъ призрака чѣмъ живаго существа.
   Она остановилась наконецъ передъ широкимъ окномъ надъ портикомъ, и заглядѣлась на длинную перспективу луговъ и деревьевъ, озаренныхъ печально-таинственнымъ свѣтомъ луны.
   Вдругъ что-то теплое, душистое, пахнуло на нее, чья-то рука тихо обняла ее и завладѣла ея пальчиками. Катерина вздрогнула будто отъ электрическаго удара, и замерла на одно долгое мгновеніе; потомъ она оттолкнула руку, обнявшую ее, обернулась, и подняла на наклонившееся къ ней лицо глаза, исполненные нѣжности и упрека: безстрастность лани исчезла изъ нихъ, и въ этомъ взглядѣ обнаружилась вся основа существа бѣдной Катерины, ея страстная любовь и страстная ревность.
   -- Отчего ты отталкиваешь меня, Тина? полушепотомъ сказалъ капитанъ Вибрау: -- неужели ты сердишься на меня за мою же горькую долю? Неужели ты хочешь, чтобъ я противился дядѣ, столько сдѣлавшему для насъ обоихъ, въ самомъ дорогомъ его сердцу желаніи? Ты знаешь, что у меня есть обязанности, передъ которыми должны замолкнуть наши чувства.
   -- Да, да, сказала Катерина, отворачиваясь отъ него и нетерпѣливо топнувъ ножкой,-- не повторяйте мнѣ того, что я уже давно знаю.
   Но внутренній голосъ, который она напрасно старалась заглушить, безпрестанно повторялъ ей:-- Зачѣмъ же заставилъ онъ меня полюбить его, зачѣмъ убѣждалъ онъ меня, что любитъ меня, если онъ зналъ, что онъ не въ состояніи ничѣмъ для меня пожертвовать? А любовь на это отвѣчала: -- Онъ увлекался минутнымъ чувствомъ, также точно, какъ и ты, Катерина; а теперь ты должна ему помочь въ исполненіи долга. Но голосъ возражалъ:-- Для него все это шутка. Ему вовсе не трудно отказаться отъ тебя. Онъ скоро полюбитъ эту красавицу, и забудетъ твое блѣдное, грустное личико.
   Такимъ образомъ любовь, негодованіе и ревность боролись въ этой молодой душѣ.
   -- Къ тому же, Тина, продолжалъ капитанъ Вибрау самымъ мягкимъ и заискивающимъ голосомъ, -- врядъ ли мнѣ это дѣло удастся. Миссъ Эсперъ, вѣроятно уже любитъ кого-нибудь; а ты знаешь, что я буду очень радъ встрѣтить неудачу. Я возвращусь горемычнымъ холостякомъ, и найду тебя быть-можетъ замужемъ за красивымъ капеланомъ, который по уши влюбленъ въ тебя. Сэръ-Кристоферъ уже давно рѣшилъ въ своемъ умѣ, что Гильфиль долженъ на тебѣ жениться.
   -- Зачѣмъ вы все это говорите? У васъ нѣтъ ни капли чувства. Оставьте меня.
   -- Разстанемся друзьями, Тина. Все это можетъ пройдти. Очень можетъ статься, что мнѣ не суждено никогда жениться. Эти сердцебіенія могутъ очень скоро свести меня въ могилу, и ты тогда будешь имѣть удовольствіе знать, что я никогда не буду ничьимъ мужемъ. Кто знаетъ, что можетъ случиться? Быть-можетъ, я стану на свои ноги прежде чѣмъ попадусь въ брачныя сѣти, и буду тогда воленъ жениться на моей маленькой птичкѣ. Зачѣмъ намъ отчаиваться прежде времени?
   -- Вамъ легко говорить, вы ничего не чувствуете. Мнѣ горько и тяжело теперь, я не думаю о томъ, что можетъ случиться послѣ. Но вамъ дѣла нѣтъ до моего горя.
   -- Нѣтъ дѣла, Тина? нѣжно сказалъ Антони, и опять обнялъ ее рукой и притянулъ къ себѣ. Этотъ голосъ, эта рука, были всевластны надъ бѣдною Тиной. Негодованіе и горе, воспоминаніе о прошедшемъ и предчувствія будущаго, все исчезло, все было забыто въ блаженствѣ той минуты, когда Антони прижалъ свои губы къ ея губамъ.
   "Бѣдная Тина, подумалъ капитанъ Вибрау: какъ бы она была счастлива, еслибъ я женился на ней. Но у нея сумасбродная головка."
   Въ эту минуту громкій звукъ колокола пробудилъ Катерину изъ краткаго, сладостнаго забытья. Это былъ призывъ къ вечерней молитвѣ въ часовнѣ, и она поспѣшила туда, а капитанъ Вибрау медленнымъ шагомъ послѣдовалъ за ней.
   Живописную картину представляло это семейство, собравшееся на молитву въ маленькой часовнѣ, освѣщенной мягкимъ свѣтомъ двухъ-трехъ восковыхъ свѣчъ. У налоя стоялъ мистеръ Гильфиль, и лицо его было нѣсколько важнѣе чѣмъ обыкновенно.
   По правую руку отъ него, на красныхъ бархатныхъ подушкахъ, стояли на колѣняхъ хозяинъ и хозяйка дома, величественные въ своей старческой красотѣ. По лѣвую виднѣлись молодыя лица Антони и Катерины, во всей поразительной противоположности своего колорита: онъ, съ своимъ классическимъ профилемъ и нѣжнымъ цвѣтомъ; она -- черноглазая и темная, какъ истинное дитя юга. Далѣе, на красныхъ коврахъ, стояли, преклонивъ колѣна, слуги: женщины подъ предводительствомъ мистрисъ Беллами, опрятной старой домоправительницы, въ чепцѣ и передникѣ снѣжной бѣлизны, и мистрисъ Шарпъ, разряженной камеристки леди Чеверель, съ лицомъ нѣсколько кислымъ; мущины -- подъ предводительствомъ мистера Беллами, дворецкаго, и мистера Уарена, почтеннаго камердинера сэръ-Кристофера.
   Мистеръ Гильфиль обыкновенно читалъ нѣсколько отрывковъ изъ вечернихъ молитвъ, кончавшихся простымъ прошеніемъ: "Просвѣти мракъ нашъ."
   За тѣмъ всѣ поднялись, и слуги вышли, раскланявшись и присѣвъ въ дверяхъ. Семейство возвратилось въ гостинную, всѣ пожелали другъ другу покойной ночи и разошлись, и спокойный сонъ вскорѣ объялъ всѣхъ, за исключеніемъ двухъ. Катерина долго плакала и, заснувъ наконецъ отъ утомленія, какъ ребенокъ еще долго рыдала во снѣ. Менардъ Гильфиль заснулъ еще позже, и все думалъ о томъ: вѣрно она теперь плачетъ.
   Капитанъ Вибрау, отпустивъ своего камердинера въ одиннадцать часовъ, скоро погрузился въ сладкій сонъ; его правильное лицо, какъ красивый камей, отдѣлялось отъ бѣлой подушки.
   

ГЛАВА III.

   Предыдущая глава дала проницательному читателю достаточное понятіе о томъ, что происходило въ Чеверельскомъ замкѣ, лѣтомъ 1788 года. Въ это лѣто, какъ извѣстно, великая Французская нація находилась въ страстномъ броженіи, не предвѣщавшемъ ничего добраго. И въ душѣ нашей маленькой Катерины также происходила ужасная борьба. Бѣдная птичка начинала метаться и биться въ ж елѣзной клѣткѣ неумолимой судьбы, и очевидна была опасность, что если продлится эта борьба, то бѣдное трепещущее сердце не вынесетъ долѣе.
   Но если, какъ я надѣюсь, ваше участіе нѣсколько возбуждено къ Катеринѣ и ея друзьямъ въ Чеверельскомъ замкѣ, то вы вѣроятно спрашиваете себя, какъ попала она сюда. Какими судьбами это нѣжное дитя юга, съ лицомъ, краснорѣчиво говорящимъ вамъ о темносинемъ небѣ, оливковыхъ рощахъ, таинственно освѣщенныхъ мадонахъ, очутилось въ этомъ величественномъ замкѣ, подлѣ гордой бѣлокурой леди Чеверель, словно яркій колибри, сидящій въ паркѣ, на вѣткѣ вяза, рядомъ съ великолѣпнѣйшимъ бѣлымъ голубемъ? И говорила она къ тому же по англійски совершенно чисто, и молилась по протестантскому обряду. Ее вѣроятно привезли въ Англію въ самомъ раннемъ дѣтствѣ? Именно такъ.
   Во время послѣдняго путешествія по Италіи сэръ-Кристофера и его жены, за пятнадцать лѣтъ до начала нашего разказа, они долго жили въ Миланѣ, гдѣ сэръ-Кристоферъ, который страстно любилъ готическую архитектуру и задумалъ превратить свой незатѣйливый деревенскій домъ въ образецъ готическаго замка, ревностно принялся изучать всѣ подробности этого мраморнаго чуда, собора. Здѣсь леди Чеверель, какъ во всѣхъ другихъ итальянскихъ городахъ, гдѣ ей случалось жить довольно долго, взяла себѣ учителя пѣнія: въ то время она не только любила и понимала музыку, но и была одарена прекраснымъ сопрано. Въ тѣ дни, и самые богатые люди употребляли переписанныя ноты, и много людей, не походившихъ ни въ чемъ другомъ на Жанъ Жака, походили на него въ томъ, что снискивали себѣ пропитаніе "à copier la musique à tant la page." Леди Чеверель понадобился перепищикъ, и маэстро Албани вызвался прислать ей знакомаго ему poveraccio, отличавшагося четкостью и правильностью своего почерка. Къ несчастію, говорилъ маэстро Антоніо, этотъ poveraccio не всегда совершенно въ своемъ умѣ, вслѣдствіе чего дѣло его шло иногда довольно медленно; но прекрасная синьйора сдѣлаетъ доброе дѣло, если дастъ занятіе бѣдному Сарти.
   На другое утро, мистрисъ Шарпъ, въ то время цвѣтущая и видная женщина лѣтъ тридцати-трехъ, вошла къ своей госпожѣ и сказала ей:
   -- Извините, миледи, въ передней стоятъ какой-то оборванный, нечистоплотный человѣкъ, и говоритъ, что его прислалъ къ вашей милости учитель пѣнія. Но я полагаю, что вы не захотите его видѣть. Онъ, вѣроятно, просто нищій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, приведите его сейчасъ сюда.
   Мистрисъ Шарпъ удалилась, пробормотавъ что-то про "блохъ и хуже того." Она вовсе не была охотницей до прекрасной Италіи и ея обитателей, и несмотря на глубокое свое уваженіе къ сэръ-Кристоферу и своей госпожѣ, не могла иногда удержаться, чтобы не подивиться непостижимой прихоти своихъ господъ, покинувшихъ родной край, чтобы толкаться между "папистами, въ странѣ, гдѣ и бѣлья порядочно не умѣютъ вымыть, и гдѣ отъ всѣхъ людей такъ и несетъ чеснокомъ".
   Тѣмъ не менѣе, минуту спустя, она ввела въ комнату не высокаго худаго человѣка, съ блѣднымъ, исхудалымъ лицомъ, безпокойнымъ блуждающимъ взглядомъ, который застѣнчиво, почти въ ноги поклонился леди Чеверель, что придавало ему видъ человѣка, долго просидѣвшаго въ одиночномъ заключеніи. И однако, сквозь весь этотъ упадокъ и грязь проглядывали слѣды чего-то молодаго и нѣкогда красиваго. Леди Чеверель, вовсе не сантиментальная и даже не очень чувствительная, была добра и любила расточать милости свои подобно богинѣ, благосклонно глядящей на калѣкъ и слѣпыхъ, поклоняющихся ей и взывающихъ къ ней. Она почувствовала состраданіе къ бѣдному Сарти, показавшемуся ей какимъ-то жалкимъ остаткомъ чего-то болѣе блестящаго; она ласково заговорила съ нимъ, объяснила ему, какія оперныя аріи она желаетъ имѣть переписанными, и его, казалось, согрѣли лучи ея голубыхъ глазъ, и когда онъ удалился съ тетрадями нотъ подъ мышкой, поклонъ его, хотя все такой же почтительный, былъ менѣе робокъ.
   Лѣтъ десять, по крайней мѣрѣ, Сарти не видалъ ничего столь блестящаго, величественнаго и прекраснаго какъ леди Чевериль: то время давно прошло, когда онъ выступалъ на подмосткахъ, въ бархатѣ и перьяхъ, блестящимъ первымъ теноромъ одной короткой зимы. Увы! онъ совершенно лишился голоса на слѣдующую зиму, и съ тѣхъ поръ немногимъ былъ лучше надтреснувшей скрыпки, годной только на растопку печи. Подобно большей части итальянскихъ пѣвцовъ онъ мало зналъ самъ, чтобъ учить другихъ, и не будь у его красиваго почерка, онъ и его молодая, безпомощная жена; могли бы умереть съ голода. Послѣ рожденія его третьяго ребенка, свирѣпствовавшая въ городѣ горячка выбрала себѣ въ жертвы болѣзненную мать и двухъ старшихъ дѣтей, и заразила самого Сарти; онъ всталъ съ одра болѣзни разслабленный умомъ и тѣломъ, и съ четырехъ-мѣсячною, чуть дышавшею малюткой на рукахъ. Онъ жилъ надъ овощною лавкой; лавку эту содержала женщина,которая не отличалась кротостію нрава, и своимъ ростомъ и громкимъ голосомъ могла отвѣчать за мущину; но она сама была мать, и вслѣдствіе того сжалилась надъ бѣднымъ желтымъ, черноглазенькимъ bambinetto, и ухаживала за нимъ и за больнымъ его отцомъ. Здѣсь-то продолжалъ онъ жить, кой-какъ перебиваясь, благодаря маэстро Альбани, который доставлялъ ему работу. Вся жизнь его, казалось, заключалась въ этомъ ребенкѣ: онъ няньчился съ нимъ, игралъ съ нимъ, живя съ нимъ одинъ въ своемъ маленькомъ чуланчикѣ, и только тогда просилъ хозяйку дома присмотрѣть за его малюткой, когда ему случалось отлучиться изъ дому чтобы взять или отнести работу. Посѣтители лавочки часто могли видѣть маленькую Катерину, какъ сиживала она на кучѣ гороха и копалась въ ней, или подобно котенку, для совершенной безопасности, была опущена въ глубокую корзину.
   Иногда, однако, Сарти оставлялъ свою малютку съ покровительницей другаго рода. Онъ былъ очень богомоленъ, и три раза въ недѣлю отправлялся въ соборъ, и всегда бралъ Катерину съ собой. Здѣсь, когда высокое утреннее солнце обогрѣвало миріады блещущихъ зубцовъ снаружи и боролось съ массивною мглою внутри, тѣнь человѣка съ ребенкомъ на рукахъ пробиралась къ маленькой мишурной мадоннѣ, висѣвшей въ отдаленномъ уголку близь хора. Посереди всѣхъ величественныхъ красотъ этого великолѣпнаго собора, бѣдный Сарти обращался къ этому символу божественнаго милосердія, словно ребенокъ, окруженный чудною природой, и не видящій ни синяго неба, ни снѣжныхъ горъ, а съ бьющимся сердцемъ слѣдящій за какимъ-нибудь легкимъ перушкомъ или мотылькомъ, находящимся въ ту минуту въ уровень съ его глазомъ. Здѣсь-το, Сарти, посадивъ подлѣ себя Катерину на каменныя плиты, молился и возносился духомъ; и если случалась ему надобность зайдти куда-нибудь по близости, онъ оставлялъ ее здѣсь, передъ мадонной, и дѣвочка сидѣла совершенно смирно, улыбаясь, и какъ птичка щебеча сама съ собой. Когда Сарти возвращался, онъ всегда находилъ, что Благословенная въ женахъ сберегла его малютку.
   Сарти такъ хорошо и скоро исполнилъ дѣло, заказанное ему леди Чеверель, что она опять отослала его съ кипой нотъ. Но теперь прошла недѣля, прошла другая, и Сарти не являлся и не отсылалъ ввѣренныхъ ему нотъ. Леди Чеверель уже сбиралась послать Уарена отыскать его по адресу, оставленному имъ, какъ въ одно утро, когда она готовилась выѣхать, слуга принесъ ей маленькій клочокъ бумаги, оставленный для нея зеленщикомъ, приходившимъ съ своею корзиной. На бумажкѣ были написаны на италіянскомъ языкѣ только три строчки дрожащею, невѣрною рукой:
   
   "Не сжалится ли, Eccelentissima, Христа ради, надъ умирающимъ человѣкомъ, и не посѣтитъ ли его?"
   
   Леди Чеверель узнала почеркъ Сарти. Она тотчасъ же сѣла въ экипажъ, дала италіянскому кучеру адресъ Сарти, и приказала ему везти ее туда. Экипажъ остановился въ узкой и грязной улицѣ, противъ овощной лавочки, и широкій обращикъ женскаго пола тотчасъ же появился въ дверяхъ, къ великому ужасу мистрисъ Шарпъ, всегда отзывавшейся объ этой женщинѣ въ послѣдствіи съ отвращеніемъ, смѣшаннымъ съ негодованіемъ. La Pazzini (такъ звали лавочницу) впрочемъ улыбалась и присѣдала теперь очень любезно, и леди Чеверель, плохо понимавшая миланское нарѣчіе, поспѣшила окончить разговоръ съ нею, попросивъ ее провести къ синьйору Сарти. La Pazzini повела ее наверхъ по узкой темной лѣстницѣ, отворила двери, въ которую попросила ее войдти. Прямо противъ двери, на низкой жесткой постели, лежалъ Сарти. Глаза его были открыта, но онъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго движенія, когда они вошли.
   У ногъ его, на постели, сидѣла крошечная дѣвочка, лѣтъ, казалось, около трехъ; холщевый неуклюжій чепецъ покрывалъ ея маленькую головку, ножки ея были обуты въ кожаные сапожки, надъ которыми виднѣлись ея худенькія желтыя икры; блузочка, передѣланная изъ чего-то бывшаго прежде шелковою матеріей, довершала весь ея костюмъ. Ея черные большіе глаза, на ея желтенькомъ личикѣ, дѣлали впечатлѣніе двухъ драгоцѣнныхъ камней, вставленныхъ въ вырѣзанную изъ пожелтѣвшей слоновой кости каррикатурную головку. Она держала пустую стклянку и забавлялась, тѣмъ, что то закупоривала, то откупоривала ее.
   La Pazzini подошла къ кровати и сказала:-- Eссо la nobiliuima signora! но вслѣдъ за тѣмъ громко воскликнула:-- Пресвятая Богородица! онъ умеръ!
   Да, бѣднякъ умеръ. Письмо его не дошло вовремя, и онъ не успѣлъ исполнить своего намѣренія, и попросить богатую англійскую леди не оставить его маленькой Катерины. Мысль эта не покидала его слабой головы, съ тѣхъ поръ какъ онъ почувствовалъ, что болѣзнь его опасна. Она была богата, она была добра, она непремѣнно сдѣлаетъ что-нибудь для бѣдной сиротки. И потому онъ рѣшился послать этотъ клочокъ бумаги, благодари которому не выговоренная еще его просьба была исполнена, Леди Чеверель дала хозяйкѣ денегъ на похороны, и увезла Катерину, съ намѣреніемъ посовѣтоваться съ сэръ-Кристоферомъ на счетъ того, что съ нею дѣлать. Даже мистрисъ Шарпъ такъ была тронута картиной, которую она увидѣла, когда ее попрали, чтобы снести Катерину въ экипажъ, что прослезилась, хотя она вовсе не была подвержена этого рода слабости: она поставила себѣ за правило не дозволять себѣ плакать, оттого что слезы, какъ извѣстно, очень вредны для глазъ.
   Возвращаясь въ гостиницу, леди Чеверель перебрала въ своемъ умѣ разные планы относительно Катерины, и наконецъ одинъ, изъ нихъ одержалъ верхъ надъ всѣми другими,-- почему бы имъ этого ребенка не увезти съ собою въ Англію и не воспитать у себя? Она уже была замужемъ двѣнадцать лѣтъ, и однако въ Чеверельскомъ замкѣ не раздавалось дѣтскихъ голосовъ, а эти звуки оживили и освѣжили бы старый домъ. Къ тому же, не богоугодное ли дѣло обратить эту маленькую папистку въ добрую протестантку, и привить по возможности англійскій плодъ къ этому итальянскому деревцу.
   Сэръ-Кристоферу этотъ планъ очень понравился. Онъ любилъ дѣтей и тотчасъ же пристрастился къ черноглазой обезьянкѣ -- прозвище, которое онъ давалъ ей, въ продолженіи всей ея короткой жизни. Но ни ему, ни леди Чеверель и въ голову не приходило взять ее вмѣсто дочери, возвести ее до себя. Такая романическая мысль не представлялась ихъ знатному уму. Нѣтъ! ребенокъ будетъ воспитанъ въ Чеверельскомъ замкѣ, съ тѣмъ чтобы въ послѣдствіи быть полезнымъ въ домѣ, то-есть разматывать шерсть, вести счеты, читать вслухъ, словомъ всячески замѣнять благодѣтельницѣ своей очки, когда глаза ея начнутъ ослабѣвать.
   Итакъ, мистрисъ Шарпъ было поручено замѣнить холщевый чепецъ, сапожки и шелковую юпочку болѣе приличною одеждой, и теперь, странно сказать, маленькая Катерина, тридцати-мѣсячное существованіе которой, казалось бы, далеко не было красно, впервые испытала, что такое сознательное горе. "Невѣдѣніе, сказалъ Аяксъ, есть зло безъ боли"; а также, полагаю я, и грязь, если судить по веселымъ лицамъ, соединеннымъ съ ней. Во всякомъ случаѣ чистоплотность часто бываетъ добромъ съ болью, какъ можетъ засвидѣтельствовать всякій, чье лицо подвергалось безжалостному тренію руки съ золотымъ кольцомъ на третьемъ пальцѣ. Если ты, читатель, не испыталъ этой пытки, я не могу требовать отъ тебя, чтобы ты составилъ себѣ хоть приблизительное понятіе о томъ, что приходилось Катеринѣ выносить отъ совершенно-новой для нея расточительности мистрисъ Шарпъ на воду и мыло. По счастію, это чистилище скоро слилось въ ея маленькой головкѣ съ немедленнымъ переходомъ въ блаженную обитель -- диванъ въ кабинетѣ леди Чеверель, гдѣ находились и игрушки, и собачка покорнаго нрава, безропотно переносившая маленькія мученія, и гдѣ, въ довершеніе, сэръ-Кристоферъ сажалъ ее иногда на одно колѣно и заставлялъ ее прыгать.
   

ГЛАВА IV.

   Три мѣсяца послѣ этого важнаго въ жизнп Катерины событія, а именно, позднею осенью 1763 года, изъ трубъ Чеверельскаго замка такъ и валилъ дымъ, и вся прислуга дома съ волненіемъ ожидала возвращенія своихъ господъ послѣ двухлѣтняго отсутствія. Сильно было удивленіе мистрисъ Беллами, экономки, когда мистеръ Уаренъ высадилъ изъ кареты черноглазаго ребенка, и сильно въ мистрисъ Шарпъ было сознаніе своего превосходства въ опытности и знаніи свѣта, когда она вечеромъ, въ комнатѣ экономки, за теплымъ стаканомъ грога, передавала собравшимся вокругъ нея, равнымъ ей по чину членамъ прислуги, какимъ образомъ Катерина попала къ нимъ въ домъ. Уютная то была комната и пріятно въ ней было собираться въ холодный ноябрьскій вечеръ. Глубокій, обширный каминъ, съ горѣвшими посереди его огромными полѣньями, съ милліонами искръ, летѣвшихъ въ темную трубу, уже одинъ представлялъ собою живописную картину; надъ нимъ красовалась надпись, тонко вырѣзанная старинными готическими буквами, на широкой деревянной доскѣ, вставленной въ стѣну: "Бойся Бога и чти царя". А за обществомъ, образовавшимъ полумѣсяцъ вокругъ пылающаго огня, что за глубокое пространство въ таинственномъ полусвѣтѣ, гдѣ воображенію былъ просторъ разыграться! Въ самой глубинѣ комнаты, что за высокій богатырскій столъ, на рѣзныхъ массивныхъ ножкахъ! а вдоль стѣнъ, какія шкапы и полки, говорящіе уму о. безконечныхъ запасахъ абрикосоваго варенья и другихъ хозяйственныхъ прелестей! Двѣ-три картины неизвѣстно какъ попали сюда, и составляютъ пріятныя темныя пятна на сѣрыхъ стѣнахъ. Высоко надъ скрипящею, тяжелою дверью виситъ что-то такое, что при сильномъ воображеніи и при сильной вѣрѣ можно было принять за кающуюся Магдалину; а гораздо ниже виситъ подобіе шляпы и перьевъ, съ отрывками Фрезы, изображавшее, если вѣрить мистрисъ Беллами, сэръ-Франсисса Бекона, который изобрѣлъ порохъ, и, по ея мнѣнію, напрасно занимался такимъ дѣломъ.
   Но въ этотъ вечеръ никто не вспоминаетъ о великомъ веруламскомъ мыслителѣ, и всѣ, кажется, того мнѣнія, что давно умершій и похороненный философъ гораздо менѣе интересенъ чѣмъ живой садовникъ, который занимаетъ видное мѣсто въ полукругѣ у камина. Мистеръ Бетсъ, обычный вечерній посѣтитель этой комнаты, предпочиталъ дружескій разговоръ за стаканомъ грога своему одинокому креслу въ своемъ очаровательномъ, крытомъ соломой коттеджѣ, на островкѣ, гдѣ нельзя было услыхать никакихъ звуковъ кромѣ крика грачей и дикихъ гусей: звуки поэтическіе, безъ сомнѣнія, но не располагающіе къ веселью.
   Наружность мистера Бетса была очень замѣчательна въ своемъ родѣ. Онъ былъ здоровенный мущина, лѣтъ около сорока, и, глядя на него, вы бы сказали, что природа вѣрно очень торопилась, окрашивая его лицо, и не успѣла позаботиться о тѣняхъ; ибо все то, что было видно надъ его галстухомъ, было покрыто одною безразличною красною краской; когда онъ находился отъ васъ въ нѣкоторомъ разстояніи, вамъ приходилось отгадывать, гдѣ именно въ пространствѣ между его носомъ и подбородкомъ находился его рогъ. Но, разсмотрѣнныя вблизи, губы его имѣли даже что-то совершенно особенное; и эта особенность, я полагаю, имѣла нѣкоторое вліяніе на его выговоръ, странности котораго нельзя было объяснить однимъ его сѣвернымъ происхожденіемъ. Кромѣ того, мистеръ Бетсъ отличался отъ большинства смертныхъ постояннымъ морганьемъ глазъ, и это, соединенное съ румянымъ цвѣтомъ его лица, и привычкой свѣшивать голову на бокъ, а на ходу покачивать ее со стороны на сторону, придавало ему видъ Бахуса въ синемъ передникѣ, поставленнаго, вслѣдствіе стѣсненныхъ обстоятельствъ Олимпа, въ грустную необходимость собственноручно воздѣлывать свои лозы. Но, также точно, какъ обжоры часто бываютъ худы и блѣдны, люди воздержные часто бываютъ черезчуръ румяны; и мистеръ Бетсъ, могу васъ увѣрить, былъ человѣкъ воздержный, хотя, конечно, въ дружеской компаніи онъ былъ не прочь выпить стаканчикъ-другой.
   -- Экая притча! замѣтилъ мистеръ Бетсъ, когда мистрисъ Шарпъ кончила свой разказъ: -- не ожидалъ я отъ сэръ-Кристофера и нашей леди, что они привезутъ къ себѣ въ домъ Богъ вѣсть какого ребенка. Вспомните мое слово, доживемъ ли мы до этого или нѣтъ, а кончитъ эта дѣвочка дурно. У первыхъ моихъ господъ былъ французъ лакей; онъ кралъ и шелковые чулки, и рубашки, и кольца, и все, что ни попадалось ему подъ руку, и наконецъ стянулъ шкатулку съ деньгами и бѣжалъ. Всѣ иностранцы таковы: это у нихъ въ крови.
   -- Позвольте, сказала мистрисъ Шарпъ, съ спокойнымъ сознаніемъ, что собесѣдникъ ея далеко отсталъ отъ нея въ либеральности взглядовъ и понятій: -- я не стану защищать иностранцевъ; я не хуже кого другаго знаю, что это за народъ, и всегда скажу, что они тѣ же язычники, да и кушанья свои они готовятъ на такомъ мерзкомъ маслѣ, что порядочному человѣку гадко и въ ротъ взять. Но, несмотря на все это, и на то, что всѣ заботы о ребенкѣ во время дороги пали на меня, я не могу не сказать, что миледи и сэръ-Кристоферъ хорошо сдѣлали, что призрѣли невиннаго ребенка, который правой своей руки не можетъ отличить отъ лѣвой, и привезли его сюда, гдѣ онъ научится говорить полюдски и будетъ воспитанъ въ нашей религіи. Сэръ-Кристоферъ, Богъ вѣетъ почему, спитъ и бредитъ объ этихъ чужестранныхъ церквахъ; а по мнѣ, такъ стыдно и грѣшно даже и войдти въ нихъ и взглянуть на картины, которыми обвѣшаны тамъ стѣны...
   -- А придется вамъ, однако еще повозиться съ иностранцами, сказалъ мистеръ Уаренъ, который любимъ подразнить садовника; -- сэръ-Кристоферъ нанялъ нѣсколько италіянскихъ работниковъ, чтобы помогать при передѣлкахъ въ домѣ.
   -- При передѣлкахъ! съ испугомъ воскликнула мистрисъ Беллами.-- Какихъ передѣлкахъ?
   -- А развѣ вы не знаете, сказалъ мистеръ Уаренъ,-- что сэръ-Кристоферъ хочетъ совершенно перестроить старый замокъ? За нами ѣдутъ портфели, биткомъ набитые рисунками и планами. Весь домъ будетъ выложенъ камнемъ въ готическомъ стилѣ, понимаете, въ родѣ нашихъ церквей; а потолки будутъ такіе, какихъ вамъ и въ жизнь свою не приходилось видѣть. Сэръ-Кристоферъ только и занимался этимъ въ чужихъ краяхъ.
   -- Боже милосердый! воскликнула мистрисъ Беллами: -- насъ совсѣмъ задушатъ известью, работники будутъ строить куры служанкамъ! Безпорядку не будетъ конца!
   -- Правда ваша, мистрисъ Беллами, сказалъ мистеръ Бетсъ,-- А все-таки я не могу не сказать, что готическій стиль очень не дуренъ, и нельзя не подивиться, какъ похожи эти каменные листья, ананасы и розы на настоящіе. Сэръ-Кристоферъ, я увѣренъ, сумѣетъ украсить замокъ, и ужь тогда другаго такого помѣстья не сыщешь во всей странѣ,-- съ такими оранжереями, такимъ цвѣтникомъ и паркомъ.
   -- А по мнѣ, домъ не можетъ быть лучше теперешняго, будь онъ хоть разготическій, сказала мистрисъ Беллами: -- я здѣсь уже четырнадцать лѣтъ завѣдываю всѣмъ хозяйствомъ. Но что на это говорятъ леди Чеверель?
   -- Леди Чеверель никогда не станетъ прекословить сэръ-Кристоферу, сказалъ мистеръ Беллами, которому не нравился вольнодумный тонъ разговора.-- Сэръ-Кристоферъ что задумалъ, то и сдѣлаетъ. И онъ на это имѣетъ полное право. У него есть деньги, и онъ всегда ими распоряжался какъ джентльменъ. Допейте-ка свой стаканъ мистеръ Бетсъ и выпьемте за здоровье нашихъ господъ, а потомъ вы намъ что-нибудь споете. Сэръ-Кристоферъ и миледи не каждый вечеръ возвращаются изъ Италіи.
   Противъ этого, конечно, ничего нельзя было сказать, и тостъ былъ тотчасъ же провозглашенъ; но мистеръ Бетсъ, находя вѣроятно, что пѣніе его не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія къ этому обстоятельству, не обратилъ вниманія на вторую часть предложенія мистера Беллами. Поэтому мистрисъ Шарпъ, сказавшая однажды, что она вовсе не думаетъ выйдти замужъ за мистера Бетса, хотя онъ "обстоятельный, здоровый человѣкъ, котораго каждой женщинѣ было бы лестно подцѣпить", повторила просьбу мистера Беллами.
   -- Что жъ, мистеръ Бетсъ, спойте же намъ жена Роя. Мнѣ пріятнѣе будетъ послушать эту славную старинную пѣсню чѣмъ всѣ эти италіянскіе переливы.
   Мистеръ Бетсъ не устоялъ противъ такого любезнаго приглашенія: онъ засунулъ руки въ карманы, прислонился къ спинкѣ своего стула, закинулъ голову такимъ образомъ, что глаза его прямо глядѣли въ зенитъ, и тонкимъ staccato спѣлъ всю пѣсню, именуемую: жена Роя изъ Альдивалоки. Голосъ этой пѣсни, конечно, можно было бы обвинить въ нѣкоторой монотонности, но для присутствовавшихъ эта монотонность была главнымъ достоинствомъ пѣсни, помогая имъ подтягивать припѣвъ. Не мѣшало ихъ удовольствію также то, что единственная подробность относительно жены Роя была та, что она "надула" его, хотя чѣмъ и какъ -- это оставалось неизвѣстно до конца.
   Пѣшемъ мистера Бетса заключилось вечернее дружеское засѣданіе, и общество скоро затѣмъ разошлось; мистрисъ Беллами въ эту ночь вѣроятно видѣла во снѣ известь и мусоръ, сыпавшіеся на ея варенья, и влюбленныхъ служанокъ, забывающихъ свои обязанности; а мистрисъ Шарпъ -- пріятное житье въ коттеджѣ мистера Бетса, на свободѣ, посереди цѣлыхъ горъ овощей и фруктовъ.
   Катерина скоро побѣдила всѣ предубѣжденія противъ ея чужестраннаго происхожденія, да и какія предубѣжденія могутъ устоять противъ безпомощности и дѣтскаго лепета? Она вскорѣ стала любимицей цѣлаго дома, и, благодаря ей, любимая гончая собака сэръ-Кристофера, канарейка мистрисъ Беллами и необыкновенныя куры мистера Бетса много утратили своего значенія въ домѣ. И вслѣдствіе этого, сколько разнообразныхъ удовольствій выпадало на долю маленькой Катерины въ продолженіи одного долгаго лѣтняго дня! Вырвавшись изъ доброжелательныхъ, но нѣсколько жестокихъ рукъ мистрисъ Шарпъ, она отправлялась въ кабинетъ леди Чеверель, гдѣ царствовало важное величіе, но гдѣ, зато, такъ лестно было сидѣть на колѣняхъ сэръ-Кристофера; онъ игралъ съ ней и бралъ ее иногда съ собой въ конюшню, гдѣ Катерина скоро привыкла безъ слезъ слышать лай привязанныхъ собакъ и говорить съ отважнымъ видомъ, но прижимаясь къ ногѣ сэръ-Кристофера: "онѣ не тлонутъ Тину". Затѣмъ мистрисъ Беллами отправится, бывало, собирать розовые листья розъ, и Тина бѣжитъ за нею, и счастлива, если она ей позволитъ нести горсточку въ своемъ передникѣ; и еще счастливѣе, если ей удастся попасть подъ душистый дождь листьевъ, когда ихъ высыпали на простыни для сушки. Другое, часто повторявшееся удовольствіе ея было совершать съ мистеромъ Бетсомъ путешествіе по фруктовымъ садамъ и оранжереямъ, гдѣ желтенькая ручка невольно протягивалась къ высоко-висѣвшимъ надъ ней сокровищамъ, и никогда не возвращалась домой пустая. Въ спокойномъ досугѣ этой однообразной деревенской жизни, всегда находился кто-нибудь, кому нечего было другаго дѣлать, какъ заниматься Тиной. Южная птичка нашла на сѣверѣ теплое и мягкое гнѣздышко, любовь и ласки. Природная нѣжность и чувствительность ребенка должны были при этой обстановкѣ перейдти въ совершенную неспособность бороться съ трудностями жизни, тѣмъ болѣе что съ самаго дѣтства въ ней проявлялась какая-то необузданность при всякомъ сколько-нибудь рѣзкомъ или строгомъ обращеніи съ нею. Пяти лѣтъ она за какое-то непріятное запрещеніе отмстила мистрисъ Шарпъ тѣмъ, что вылила чернильницу въ ея рабочій ящикъ, и однажды, когда леди Чеверель, видя, что она съ любовію слизываетъ краску съ лица своей куклы, отняла ее у ней, злодѣйка тотчасъ же взлѣзла на стулъ и сбросила на полъ вазу, стоявшую на столѣ. Это былъ впрочемъ единственный случай, когда вспыльчивость ея одержала верхъ надъ обычною робостью въ присутствіи леди Чеверель, которая своимъ, всегда ровнымъ, нѣсколько холоднымъ обращеніемъ съ ней, пріобрѣла надъ ней большую власть.
   Мистеръ Уаренъ сказалъ правду; вскорѣ счастливое однообразіе Чеверельскаго замка уступило мѣсто суетѣ и шуму. Тяжелые возы съ камнями изъ сосѣдней каменоломни изрыли дороги парка, бѣлая пыль покрыла зеленый дворъ, и мирный домъ огласился звукомъ топоровъ и пилъ. Въ продолженіи слѣдующихъ десяти лѣтъ сэръ-Кристоферъ былъ единственно занятъ архитектурнымъ преобразованіемъ своего стариннаго семейнаго жилища; слѣдуя единственно внушеніямъ своего вкуса, онъ опередилъ общую реакцію противъ безтолковаго подражанія греческому стилю, въ пользу возстановленія готическаго, которою обозначился конецъ восьмнадцатаго столѣтія. Настойчивость, съ которою онъ стремился къ своей цѣди, возбуждала не малое презрѣніе къ нему со стороны его сосѣдей, не понимавшихъ другой страсти, кромѣ охоты, и удивлявшихся тому, какъ человѣкъ съ такимъ именемъ и состояніемъ могъ до того сбиться съ толку, чтобы скупиться на вина и держать всего двухъ старыхъ каретныхъ лошадей да одну верховую, ради какой-то непонятной затѣи. Жены ихъ не находили очень предосудительными его дурныя вина и плохихъ лошадей, но краснорѣчиво выражали свое сожалѣніе о леди Чеверель, которая была поставлена въ грустную необходимость жить только въ трехъ комнатахъ, посреди шума, суеты, въ дурномъ воздухѣ, отъ котораго непремѣнно должно было пострадать ея здоровье. Это было все равно, что имѣть мужа, страдающаго одышкой. Отчего сэръ Кристоферъ не нанималъ для нея дома въ Батѣ или, если ему уже такъ хотѣлось лично присматривать за работниками, гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ замка? Сожалѣнія эти были потрачены совершенно даромъ; леди Чеверель, хотя и не раздѣляла архитектурной страсти сэръ-Кристофера, имѣла однако такое строгое понятіе объ обязанностяхъ жены, и такое глубокое уваженіе къ сэръ-Кристоферу, то никакъ не тяготилась своею покорностію. Что же касается сэръ-Кристофера, то онъ былъ совершенно равнодушенъ ко всякимъ осужденіямъ. "Упорный причудникъ", называли его сосѣди. Но я, видѣвшій Чеверельскій замокъ такъ, какъ сэръ-Кристоферъ завѣщалъ его своимъ наслѣдникамъ, я признаю искру генія въ этой настойчивости, съ которою онъ, не жалѣя трудовъ, отказывая себѣ во всемъ, привелъ къ концу свое намѣреніе; и проходя черезъ эти комнаты съ ихъ великолѣпными потолками и скудною мебелью, говорящія о томъ, что всѣ лишнія деньги были уже истрачены, когда наступила очередь позаботиться о комфортѣ, я чувствовалъ, что этого стараго англійскаго баронета оживлялъ духъ, умѣющій отличить искусство отъ роскоши я безкорыстно покланяющійся красотѣ.
   Пока такимъ образомъ превращался и украшался Чеверельскій замокъ, росла, выбѣгивалась и хорошѣла также и Катерина. Положительною красотой она не отличалась, но какая-то воздушная нѣжность, соединенная съ ея большими черными трогательными глазами, и голосомъ, говорившимъ сердцу, придавали ей особенную, неизъяснимую прелесть. Но развитіе Катерины не было, какъ превращенія въ замкѣ, плодомъ систематическихъ и заботливыхъ трудовъ. Она росла, какъ растутъ дикія фіялки; садовникъ радъ видѣть ихъ въ своемъ саду, но не печется и не заботится о нихъ. Леди Чеверель выучила ее читать и писать, и заставляла ее учить наизустъ катехизисъ; по ея желанію, мистеръ Уаренъ давалъ ребенку уроки ариѳметики, а мистрисъ Шарпъ пріучала ее къ разнымъ рукодѣліямъ. Но долго не было и мысли о томъ, чтобы дать ей болѣе тщательное воспитаніе. Я увѣренъ, что до самой смерти своей Катерина воображала, что земля стоитъ на мѣстѣ, а солнце и звѣзды вращаются вокругъ нея, ко что касается до этого, то, вѣроятно, то же самое думала и Елена, и Дидона, и Десдемона, и Джюліетта; а потому, я надѣюсь, вы не найдете, что изъ-за этого моя Катерина недостойна быть героиней повѣсти. Я долженъ признаться, что, за однимъ только исключеніемъ, небо не наградило ея никакими особенными дарованіями. Но за то она умѣла любить, и въ этой способности, я увѣренъ, самая свѣдущая въ астрономія дама не могла бы сравняться съ ней. Хотя она была сирота и воспитанница, но эта драгоцѣнная способность находила себѣ богатую пищу въ Чеверельскомъ замкѣ, и Катеринѣ представлялось гораздо болѣе случаевъ любить чѣмъ многимъ молодымъ леди, и джентльменамъ, воспитаннымъ нѣжными родными и окруженнымъ попеченіями и заботами. Первое мѣсто въ ея дѣтскомъ сердцѣ занималъ, полагаю я, сэръ-Кристоферъ; маленькія дѣвочки обыкновенно привязываются къ самому изящному въ домѣ джентльмену, тѣмъ болѣе что ему рѣдко приходится вмѣшиваться въ дисциплину. За баронетомъ слѣдовала Доркасъ, веселая, краснощекая дѣвушка, помощница мистрисъ Шарпъ въ дѣтской, игравшая такимъ образомъ роль варенья въ ложкѣ ревеня. Грустный то былъ день для Катерины, когда Доркасъ вышла замужъ за кучера, и съ гордымъ самодовольствіемъ отправилась въ городокъ Слопетеръ управлять "заведеніемъ". Маленькій рабочій ящикъ съ надписью: "кого люблю, того дарю", присланный ей отъ Доркасъ, хранился между сокровищами Катерины десять лѣтъ спустя.
   Исключительное дарованіе, о которомъ я сказывалъ выше, было,-- вы отгадываете?-- ея способность къ музыкѣ. Когда леди Чеверель впервые замѣтила, что у Катерины не только замѣчательный слухъ, но и замѣчательный голосъ, это открытіе очень обрадовало и ее, и сэръ-Кристофора. Музыкальное воспитаніе ея очень заняло ихъ. Леди Чеверель посвящала ему много времени, и успѣхи Тины были такъ неожиданно-быстры, что леди Чеверель почла нужнымъ взять для нея италіянскаго учителя пѣнія, который каждый годъ, на нѣсколько мѣсяцевъ, пріѣзжалъ въ замокъ. Это неожиданное дарованіе очень измѣнило положеніе Катерины. Послѣ первыхъ годовъ, когда съ дѣвочками играютъ какъ съ куклами, настаетъ время, когда становится не такъ ясно, на что онѣ могутъ быть годны, особенно же если онѣ, какъ Катерина, не обѣщаютъ быть особенно блестящими или красивыми; и не удивительно, что въ этотъ интересный періодъ никто не дѣлалъ особенныхъ плановъ насчетъ ея будущности. Но теперь ея, рѣдкій голосъ крѣпче привязалъ къ ней леди Чеверель, страстно любившую музыку, и поставилъ ее на другую ногу въ домѣ. Мало-по-малу на нее привыкли смотрѣть какъ на настоящаго члена семейства, и слуги поняли, что миссъ Сарти, какъ бы то ни было, суждено быть барыней.
   -- Оно такъ и слѣдуетъ, говорилъ мистеръ Бетсъ;-- не на то она создана, чтобы самой себѣ зарабатывать насущный хлѣбъ. Она нѣжна словно персикъ; куда ей трудиться и мыкаться по свѣту!
   Но задолго до того времени, о которомъ мы говоримъ, новая пора наступила въ жизни Тины, благодаря прибытію въ домъ болѣе молодаго товарища чѣмъ всѣ тѣ, которыми она была окружена. Ей не было еще восьми лѣтъ, когда питомецъ сэръ-Кристофера, Менардъ Гильфиль, мальчикъ пятнадцати лѣтъ, началъ проводятъ каникулы въ Чеверельскомъ замкѣ. Менардъ былъ добродушный мальчикъ, сохранившій страсть ко всѣмъ тѣмъ дѣтскимъ забавамъ, на которыя молодые джентльмены обыкновенно смотрятъ свысока. Онъ много занимался также уженьемъ и столярнымъ ремесломъ, почитая его однимъ изъ самыхъ благородныхъ искусствъ, а не изъ какихъ-нибудь низкихъ, практическихъ цѣлей. И во всѣхъ этихъ забавахъ, для него было наслажденіемъ имѣть при себѣ маленькую Катерину, играть съ нею, отвѣчать на ея наивные вопросы и видѣть какъ она всюду слѣдуетъ за нимъ, точно маленькая левретка за большимъ сетеромъ. Каждый разъ, когда Менардъ возвращался въ свою школу, происходило трогательное прощаніе.
   -- Ты не забудешь меня, Тина? Ты будешь вспоминать обо мнѣ, когда меня не будетъ здѣсь? Я оставляю тебѣ всѣ веревки, которыя мы сучили, а ты, смотри, береги мою морскую свинку. Поцѣлуи же меня хорошенько и скажи, что не забудешь меня.
   Съ лѣтами, когда Менардъ изъ школы перешелъ въ университетъ, и изъ тоненькаго мальчика превратился въ стройнаго высокаго юношу, его отношенія къ Катеринѣ необходимо должны были нѣсколько измѣниться, хотя по прежнему они остались дружескими и короткими. У Менарда эта дѣтская привязанность незамѣтно перешла въ страстную любовь. Первая любовь всегда бываетъ сильна, особенно тогда, когда она имѣетъ свое начало въ дружбѣ дѣтскихъ лѣтъ, когда страсть сливается съ привычкой, съ давнею привязанностью. Любовь Менарда была такого рода, что только бы ему видѣть Катерину, онъ съ радостію согласился бы принять отъ нея всякія мученія, и предпочелъ бы ихъ самымъ заманчивымъ удовольствіямъ вдали отъ нея. Видно ужь такова участь высокихъ, широкоплечихъ силачей, начиная съ Самсона до нашихъ временъ. Что же касается Тины,-- плутовка, очень хорошо видѣла, что она вполнѣ поработила Менарда; онъ былъ единственный человѣкъ на свѣтѣ, съ которымъ она могла дѣлать все, что хотѣла; и мнѣ нечего прибавлять, что то былъ вѣрный признакъ ея равнодушія къ нему: страстная женщина любитъ не иначе какъ съ трепетомъ и страхомъ.
   Менардъ Гильфиль не обманывалъ себя насчетъ чувства къ нему Катерины; но его не покидала надежда, что когда-нибудь она привяжется къ нему на столько, что не будетъ отвергать его любви. Онъ терпѣливо ждалъ того дня, когда ему можно будетъ смѣло сказать: "Катерина, я люблю тебя!" Онъ могъ бы, какъ видите, довольствоваться очень малымъ, какъ всѣ люди, не придающіе своей личности большаго значенія, не выставляющіе своего драгоцѣннаго я, на каждомъ шагу, на показъ. Онъ воображалъ (очень ошибочно, какъ всегда влюбленные), что онъ много выигралъ, когда ему пришлось совершенно поселиться въ Чеверельскомъ замкѣ, въ качествѣ домашняго капелана и пастора сосѣдняго прихода; онъ судилъ по себѣ и думалъ, что привычка и дружескія отношенія -- лучшій путь къ любви. Сэръ-Кристоферу было пріятно во многихъ отношеніяхъ помѣстить Менарда капеланомъ въ своемъ домѣ. Ему нравилось архаическое достоинство этого домашняго чина; онъ любилъ общество молодаго человѣка, и думалъ, что Менардъ, съ своимъ маленькимъ состояніемъ, можетъ прожить очень счастливо и спокойно въ его домѣ, не убивая себя занятіями, пользуясь полною свободой, пока не очистится комбермурское куратство и онъ навѣки не поселится въ сосѣдствѣ замка. "И женится, тогда на Катеринѣ", также скоро началъ мечтать сэръ-Кристоферъ; хотя добрый баронетъ вовсе не былъ прозорливъ относительно того, что могло ему быть непріятно или противно его намѣреніямъ и надеждамъ, онъ очень скоро замѣчалъ то, что согласовалось съ его видами, онъ отгадалъ чувство Менарда и заставилъ его признаться въ нихъ. Онъ тотчасъ же порѣшилъ въ своемъ умѣ, что и Катерина раздѣляетъ эти чувства, или раздѣлитъ когда будетъ постарше. Но въ то время она была такъ молода, что нельзя было ничего порѣшить.
   Между тѣмъ обстоятельства сложились такимъ образомъ, что хотя намѣренія и планы сэръ-Кристофера остались тѣ же, Meнарду Гильфилю пришлось убѣдиться, что не только сердце Катерины никогда, по всей вѣроятности, не будетъ принадлежать ему, но что оно уже совершенно отдалось другому; и всѣ его надежды обратились въ горькую тревогу.
   Раза два, во время дѣтства Катерины, въ замокъ пріѣзжалъ другой мальчикъ, моложе Менарда, кудрявый, нарядный красавчикъ, на котораго Катерина смотрѣла тогда съ робкимъ восторгомъ. То былъ Антони Вибрау, сынъ младшей сестры сэръ-Кристофера и объявленный наслѣдникъ Чеверельскаго замка. Баронетъ не пожалѣлъ денегъ, стѣснилъ себя даже въ исполненіи своихъ архитектурныхъ замысловъ, чтобы, помимо прямыхъ наслѣдниковъ, утвердить свои владѣнія за этимъ мальчикомъ; и побудила его къ этому, долженъ я признаться, жестокая ссора съ старшею сестрой: способность прощать не была въ числѣ добродѣтелей сэръ-Кристофера. Наконецъ, послѣ смерти матери Антони, когда онъ самъ уже былъ взрослый молодой человѣкъ, съ чиномъ капитана, онъ сталъ проводить все свободное время въ Чеверельскомъ замкѣ. Катеринѣ было тогда шестнадцать лѣтъ, и нечего мнѣ тратить много словъ, чтобъ объяснить вамъ то, что, какъ видите, было очень естественно.
   Въ Чеверельскомъ замкѣ не много принимали гостей, и капитану Вибрау гораздо было бы скучнѣе, еслибы не было тамъ Катерины. Пріятно было заниматься ею, бросать ей нѣжные взгляды, и видѣть какъ она затрепещетъ отъ радости, вспыхнетъ, и робко взглянетъ на него своими большими, черными глазами, если онъ похвалитъ ея пѣніе или скажетъ ей ласковое слово. Пріятно также было отбить ее у этого длинноногаго капелана. Какой праздный мущина можетъ противустать искушенію очаровать женщину и затмить другаго мущину, особенно если ему совершенно ясно, что у него ньтъ дурныхъ намѣреній, если онъ увѣренъ, что въ самомъ короткомъ времени опять все придетъ въ порядокъ? Однако, къ концу восьмнадцати мѣсяцевъ, которые капитанъ Вибрау почти сполна провелъ въ домѣ дяди, онъ вдругъ увидѣлъ что дѣла подвинулась гораздо далѣе чѣмъ онъ ожидалъ. Нѣжные взгляды повлекли за собой нѣжныя слова, а нѣжныя слова вызвали такіе краснорѣчивые взгляды, что невозможно было не идти впередъ crescendo. Видѣть себя предметомъ обожанія милой, черноглазой, нѣжной, невинной дѣвушки весьма пріятно, и было бы даже жестоко отвѣчать на эти чувства совершенною холодностію.
   Вы, можетъ-быть, думаете, что капитанъ Вибрау, ухаживавшія за Катериной безъ всякаго намѣренія жениться на ней, былъ человѣкъ развращенный и безъ правилъ? Вовсе нѣтъ. Онъ былъ одаренъ большимъ хладнокровіемъ, рѣдко увлекался и всегда зналъ, что дѣлаетъ; а слабая, нѣжная Катарина скорѣе могла подѣйствовать на воображеніе чѣмъ на чувственную сторону человѣка. Онъ въ самомъ дѣлѣ былъ очень нѣжно расположенъ къ ней, и вѣроятно полюбилъ бы ее, еслибы только былъ въ состояніи полюбить кого бы то ни было. Но природа не одарила его этою способностью. Она даровала ему прямой носъ, бѣлыя руки, нѣжнѣйшій цвѣтъ лица и немалую дозу спокойнаго самодовольства; но, какъ бы для того, чтобъ оградить это тонкое издѣліе свое отъ всякихъ опасностей, она позаботилась о томъ, чтобъ онъ не былъ подверженъ никакимъ страстямъ. Въ дѣтствѣ, въ молодости, онъ всегда велъ себя отлично; сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель почитали его примѣрнымъ племянникомъ, самымъ удовлетворительнымъ наслѣдникомъ, почтительнымъ къ нимъ, разсудительнымъ, и, что всего важнѣе, всегда повинующимся чувству долга. Капитанъ Вибрау всегда поступалъ самымъ пріятнымъ и удобнымъ для себя образомъ изъ чувства долга. Онъ одѣвался великолѣпно, потому что онъ былъ обязанъ къ тому своимъ положеніемъ; изъ чувства же долга онъ покорялся непреклонной волѣ сэръ-Кристофера, бороться противъ которой было бы утомительно да и безполезно; онъ былъ слабаго сложенія, и изъ того же чувства долга, онъ берегся и возился съ собой. Одно только въ немъ, его здоровье, безпокоило и огорчало его друзей; и вслѣдствіе этого баронетъ очень желалъ пораньше женить племянника, тѣмъ болѣе что ему представлялась партія, которая во всѣхъ отношеніяхъ утѣшила бы сэръ-Кристофера. Антони видѣлъ миссъ Эшеръ, единственную дочь предмета первой любви сэръ-Кристофера, измѣнившаго ему, увы! для другаго баронета,-- и плѣнился ея красотой. Отецъ миссъ Эшеръ умеръ недавно и оставилъ ей очень порядочное состояніе. Если, что весьма вѣроятно, Антони успѣлъ бы тронуть ея сердце, то ничто не могло бы такъ обрадовать сэръ-Кристофера и успокоить его насчетъ того, что его наслѣдство не попадетъ въ ненавистныя ему руки. Антони уже былъ очень хорошо принять у леди Эшеръ, какъ племянникъ стариннаго друга; почему бы ему не съѣздить въ Батъ, гдѣ она жила съ дочерью, сблизиться съ ними и попытать счастіе?
   Сэръ-Кристоферъ сообщилъ свои желанія племяннику, который тотчасъ же изъявилъ свое согласіе сообразоваться съ ними -- изъ чувства долга. Онъ нѣжно извѣстилъ Катерину объ этой жертвѣ, требуемой отъ нихъ обоихъ непреодолимымъ чувствомъ долга; и три дня спустя произошла та прощальная сцена, при которой вы присутствовали въ галлереѣ, наканунѣ отъѣзда капитана Вибрау.
   

ГЛАВА V.

   Неумолимо-мѣрный бой часоваго маятника болѣзненно сжимаетъ сердце, изнывающее подъ гнетомъ страшнаго ожиданія. Также точно дѣйствуетъ на него и однообразный ходъ величественнаго механизма природы. Весенніе цвѣты уступаютъ мѣсто волнующимся темнымъ травамъ, между которыми тепло краснѣетъ щавель; волнующіяся травы исчезаютъ, и луга, какъ яркіе изумруды, лежатъ между рамками цвѣтущихъ изгородей; бѣлѣющіе колосья начинаютъ поникать къ землѣ своими полновѣсными головками; жнецы мелькаютъ между ними, и скоро связанные снопы всѣ свезены съ поля; затѣмъ плугъ снова переворачиваетъ темную землю, готовя ее къ принятію вновь вымолоченнаго сѣмени. И эти переходы изъ одной красоты въ другую, подобные переливамъ мелодіи для счастливыхъ сердецъ, измѣряютъ для многихъ другихъ приближеніе ожидаемыхъ бѣдствій, какъ бы приближаютъ, для нихъ ту минуту, когда тѣнь страха уступитъ мѣсто дѣйствительности отчаянія.
   Съ какою жестокою быстротой прошло для Катерины лѣто 1798 года! Никогда, казалось ей, такъ быстро не отцвѣтали розаны, такъ скоро не начинали краснѣть ягоды на старой рябинѣ: все такъ и стремилось къ осени, когда должно было разразиться надъ ней несчастіе, когда ей придется видѣть, какъ всеt вниманіе, вся нѣжность Антони будутъ обращены на другую.
   Еще до конца іюля, Антони писалъ, что "леди Эшеръ и ея дочь, желая отдохнуть отъ жара и суеты Бата, ѣдутъ въ свое помѣстье Фарлей и зовутъ его съ собой". Изъ писемъ его было видно, что онъ въ отличныхъ отношеніяхъ съ обѣими дамами; о соперникѣ не было и помина, и сэръ-Кристоферъ становился все веселѣе ей веселѣе. Наконецъ, въ концѣ августа, пришло извѣстіе, что предложеніе капитана Вибрау было принято, и послѣ многихъ писемъ, полныхъ любезностей и обоюдныхъ поздравленій, было рѣшено, что леди Эшеръ и ея дочь пріѣдутъ въ сентябрѣ въ Чеверельскій замокъ, чтобы Беатриса могла познакомиться съ новыми родственниками, а старики могли переговорить о дѣлахъ. Капитанъ Вибрау долженъ былъ остаться до тѣхъ поръ въ Фарлеѣ, и пріѣхать вмѣстѣ съ дамами.
   Между тѣмъ всѣ жители Чеверельскаго замка были заняты приготовленіями къ пріѣзду гостей. Сэръ-Кристоферъ проводилъ дни въ совѣщаніяхъ съ управляющимъ и стряпчимъ, суетился, торопилъ Франческо. Мистеру Гильфилю было поручено добыть дамскую лошадь: миссъ Эшеръ отлично ѣздила верхомъ. Леди Чеверель приходилось много разъѣзжать по знакомымъ, рассылать приглашенія. Дернъ, дорожки и клумбы мистера Бетса находились всегда на такой степени совершенства, что онъ для сада ничего необыкновеннаго не могъ сдѣлать, кромѣ развѣ только покричать лишній разъ на своихъ помощниковъ, что и не было имъ упущено.
   Къ счастію для Катерины, у нея тоже было свое дѣло, помогавшее ей проводить долгіе тяжелые дни. Она кончала подушку для креселъ, не достававшую еще къ собранію вышитыхъ подушекъ въ гостиной,-- плодъ многолѣтней работы леди Чеверель, и единственная чѣмъ-нибудь замѣчательная мебель въ домѣ. Надъ этимъ вышиваніемъ она сидѣла съ холодными губами и замиравшимъ сердцемъ, и благодарила Бога за то, что это тягостное ощущеніе въ продолженіе дня противодѣйствовало той необходимой потребности выплакаться, которая возвращалась къ ней съ темною ночью. Болѣе всего боялась она за себя, когда подходилъ къ ней сэръ-Кристоферъ. Баронетъ былъ бодрѣе чѣмъ когда-либо, и ему казалось, что всѣ должны ликовать и радоваться съ нимъ. Добрый сэръ-Кристоферъ! Онъ столько въ жизни своей встрѣтилъ удачъ, что не мудрено, если онъ не много зазнался; особенно же теперь, когда и послѣдній его замыселъ увѣнчался такимъ скорымъ успѣхомъ, когда онъ могъ мечтать о внукѣ, надѣяться увидѣть его стройнымъ юношей, съ пушкомъ на верхней губѣ. Почему бы нѣтъ? Въ шестьдесятъ лѣтъ человѣкъ еще молодой человѣкъ.
   Сэръ-Кристоферъ всегда съ какою-нибудь шуткой подходилъ къ Катеринѣ.
   "Помните же, обезьянка, что намъ надобно щегольнуть голоскомъ; вы вѣдь минстрель нашего замка. И принарядиться надо: платьице надо хорошенькое, ленточку новую. Не слѣдуетъ и птичкѣ пѣвчей ходить замарашкой." Или: "Теперь за вами очередь, Тина. Но будьте доброю дѣвочкой, не жеманьтесь и не важничайте. Я не дамъ вамъ мучить моего Менарда."
   Въ такія минуты трудно было Катеринѣ не расплакаться; трудно ей было улыбаться, когда старый баронетъ гладилъ ее по головѣ и ласково глядѣлъ ей въ глаза. Разговоръ и присутствіе леди Чеверель были менѣе тягостны для нея: леди Чеверель гораздо хладнокровнѣе радовалась этому семейному событію; къ тому же ей не совсѣмъ было пріятно то, что сэръ-Кристоферъ такъ радуется предстоящему свиданію съ леди Эшеръ, сохранившейся въ его памяти нѣжною шестнадцатилѣтнею красавицей, которой онъ клялся въ вѣчной любви. Леди Чеверель скорѣе бы умерла чѣмъ созналась бы въ этомъ, но она въ душѣ питала надежду, что онъ разочаруется въ леди Эшеръ и даже устыдится своей прежней страсти къ ней.
   Въ продолженіе этихъ дней, мистеръ Гильфиль наблюдалъ за Катериной съ чувствами, весьма различными. Страданія ея терзали его сердце; но онъ радовался за нее, что любовь, которая никогда бы не могла повести къ добру, не будетъ находить себѣ пищи въ несбыточныхъ надеждахъ. И удивительно ли, что онъ говорилъ себѣ: "Быть-можетъ, со временемъ, Катерина перестанетъ тосковать по этой бездушной куклѣ, и тогда..."
   Наконецъ наступилъ давно ожидаемый день. Яркое солнце освѣщало пожелтѣвшія липы, когда карета леди Эшеръ подкатила къ подъѣзду. Катерина, сидѣвшая въ своей комнатѣ за работой, услыхала стукъ колесъ и поднявшійся потомъ въ домѣ говоръ и шумъ. Вспомнивъ, что леди Чеверель просила ее пораньше сойдти въ гостиную, она поспѣшно одѣлась и съ удовольствіемъ почувствовала, что она бодра и спокойна. Мысль, что Антони въ домѣ, желаніе видѣть миссъ Эшеръ и показать, что и она недурна, всѣ эти чувства вызвали румянецъ на ея блѣдныя щеки и помогли ей заняться своимъ туалетомъ. Вечеромъ непремѣнно попросятъ ее пѣть, и она будетъ пѣть очень хорошо. Миссъ Эшеръ увидитъ, что ею нельзя совершенно пренебрегать. И, занятая этими мыслями, она надѣла свое сѣрое шелковое платье и малиновую ленту съ такою заботливостію, какъ будто она сама была невѣста; не забыла она также круглыхъ жемчужныхъ серегъ, которыя подарила ей леди Чеверель, по желанію сэръ-Крестофера, который находилъ, что у Тины прехорошенькія ушки.
   Въ гостиной она уже застала сэръ-Кристофера и леди Чеверель, разговаривавшихъ съ мистеромъ Гильфилемъ, и размазывавшихъ ему, какъ хороша миссъ Эшеръ, но какъ мало она похожа на мать.
   -- Эге! сказалъ сэръ-Кристоферъ, когда увидалъ Катерину:-- что вы скажете, Менардъ? Видали ли вы когда-нибудь Тину такою нарядною и хорошенькою? Это платье, если я не ошибаюсь, выкроено изъ старой юпки леди Чеверель. Не много же нужно, чтобъ одѣть мою обезьянку.
   Леди Чеверель, успѣвшая уже удостовѣриться въ своемъ превосходствѣ надъ леди Эшеръ, была въ отличномъ расположеніи духа, и ласково улыбнулась Катеринѣ, а на Катерину сошло какое-то самообладаніе и равнодушіе, которое приходитъ иногда, будто приливъ морской, между припадками страсти. Она удалилась къ фортепіано и занялась своими нотами, не безъ чувства удовольствія, что наружность ея произвела пріятное впечатлѣніе; она думала о томъ, что будетъ въ состояніи совершенно спокойно заговорить съ капитаномъ Вибрау, когда онъ войдетъ въ комнату. Но когда она услыхала его шаги, когда пахнуло на нее знакомымъ запахомъ розъ, сердце ея замерло, и она очнулась только тогда, когда онъ уже стоялъ подлѣ нея, и, взявъ руку ея, говорилъ своимъ спокойно-лѣнивымъ тономъ:
   -- Ну какъ вы поживаете, Катерина? Вы пополнѣли и похорошѣли.
   Она покраснѣла отъ негодованія на то, что онъ можетъ говорить съ нею и смотрѣть на нее съ такою совершеннѣйшею небрежностію. Увы! онъ былъ влюбленъ въ другую, и гдѣ жь было ему вспомнить свое прежнее чувство къ ней? Но она тутъ же поняла свое безразсудство. Развѣ онъ могъ выказать тутъ свое настоящее чувство? Эта внутренняя борьба продлила для нея тѣ немногія мгновенія, которыя прошли, пока опять не отворилась дверь и взоры всѣхъ не обратились на двухъ входившихъ дамъ.
   Дочь казалась еще красивѣе и величественнѣе по сравненію съ матерью, полною, невысокою женщиной, которая нѣкогда блистала непрочною красотой блондинки, съ ослѣпительнымъ цвѣтомъ лица, но неправильными чертами и расположеніемъ къ полнотѣ. Миссъ Эшеръ была высока ростомъ и сложена граціозно и стройно, хотя нѣсколько массивно; въ каждомъ движеніи ея была видна спокойная увѣренность въ себѣ; ея темные волосы, нетронутые пудрой, роскошными локонами падали вокругъ ея лица и лежали на ея бѣлыхъ плечахъ. Яркій и вмѣстѣ нѣжный румянецъ ея щекъ и чистое очертаніе ея прямаго носа производили впечатлѣніе ослѣпительной красоты, несмотря на самые обыкновенные каріе глаза, узкій лобъ, и можетъ-быть слишкомъ тонкія губы. Она была въ траурѣ, и ея круглыя руки, обнаженныя до локтя, казались еще бѣлѣе отъ сравненія съ ея чернымъ креповымъ платьемъ. Первое впечатлѣніе красоты ея было поразительно, и когда она съ любезною улыбкой остановилась передъ Катериной, съ которою леди Чеверель знакомила ее, бѣдняжка только тогда вполнѣ сознала все безразсудство своей мечты.
   -- Мы въ восторгѣ отъ вашего помѣстья, сэръ-Кристоферъ, сказала леди Эшеръ, стараясь принять величественный видъ, что вовсе не удавалось ей: -- я увѣрена, что племянникъ вашъ былъ пораженъ безпорядкомъ въ нашемъ Фарлеѣ. Бѣдный сэръ-Джонъ вовсе. не заботился о томъ, чтобы поддерживать домъ и садъ. Я часто говорила ему объ этомъ, но онъ отвѣчалъ: "Вздоръ! какое дѣло моимъ друзьямъ, что мои потолки закопчены, лишь бы только я былъ въ состояніи угостить ихъ хорошимъ обѣдомъ и напоить хорошимъ виномъ." Онъ былъ такой гостепріимный, сэръ-Джонъ.
   -- Мнѣ особенно понравился видъ на домъ изъ парка, какъ только мы проѣхали мостъ, довольно поспѣшно вступилась миссъ Эшеръ, какъ бы боясь, что мать ея скажетъ что-нибудь лишнее;-- мы тѣмъ болѣе были поражены, что Антони ничего намъ не хотѣлъ описать напередъ. Онъ хотѣлъ удивить насъ, и это вполнѣ удалось ему. Я очень желаю пройдтись съ вами по замку, сэръ-Кристоферъ, и услышать отъ васъ всю исторію вашихъ архитектурныхъ замысловъ, на которые, какъ сказалъ мнѣ Антони, вы положили столько труда и времени.
   -- Не совѣтую вамъ, душа моя, наводить старика на разказы о старинѣ, сказалъ баронетъ;-- я надѣюсь, что вы найдете себѣ у насъ занятіе болѣе пріятное чѣмъ разбирать мои старые рисунки и планы. Другъ нашъ, мистеръ Гильфиль, отыскалъ для васъ отличную лошадь, и вы можете прогуливаться по окрестностямъ сколько вашей душѣ будетъ угодно. Мы знаемъ отъ Антони, что вы отличная наѣздница.
   Миссъ Эшеръ обратилась къ мистеру Гильфилю съ самою обворожительною своею улыбкой и выразила ему благодарность съ изысканною любезностію особы, желающей очаровать собою и увѣренною въ успѣхѣ.
   -- Не благодарите меня, сказалъ мистеръ Гильфиль,-- прежде чѣмъ не испробуете лошадь. Леди Сара Линтеръ ѣздила на ней послѣдніе два года; но вкусъ одной дамы можетъ не согласоваться со вкусомъ другой насчетъ лошадей чуть ли не больше чѣмъ насчетъ всего другаго.
   Пока шелъ этотъ разговоръ, капитанъ Вибрау стоялъ, прислонившись къ камину и довольствуясь отвѣчать лѣнивою улыбкой на взгляды, которые миссъ Эшеръ постоянно обращала на него, когда говорила. "Какъ она любить его," подумала Катерина. Но ей было отрадно видѣть, что Антони, казалось, скорѣе дозволялъ любить себя чѣмъ любилъ самъ. Ей показалось также, что онъ блѣднѣе и вялѣе обыкновеннаго. "Еслибъ онъ не очень любилъ ее, еслибъ онъ хоть иногда вспоминалъ о прошломъ съ сожалѣніемъ; я пожалуй помирилась бы съ нимъ, и стала бы радоваться радости сэръ-Кристофера."
   Во время обѣда, одно не значащее обстоятельство утвердило ее въ этихъ мысляхъ. Когда на столъ поставили дессертъ, передъ капитаномъ Вибрау очутилось блюдо желе; почувствовавъ желаніе полакомиться самъ, онъ сперва подалъ блюдо миссъ Эшеръ; она покраснѣла и сказала нѣсколько рѣзкимъ тономъ:
   -- Неужели вы до сихъ поръ не узнали, что я не ѣмъ желе?
   -- Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ капитанъ Вибрау, котораго слухъ не былъ довольно тонокъ, чтобы почувствовать разницу полутона.-- А я воображалъ, что вы любите его. Мнѣ помнится, что въ Фарлеѣ каждый день подавали желе.
   -- Нельзя сказать, чтобы вы обращали большое вниманіе на то, что я люблю или не люблю.
   -- Я слишкомъ занятъ отрадною мыслію, что вы любите меня, былъ офиціальный, совершенно спокойный отвѣтъ.
   Никто, кромѣ Катерины, не замѣтилъ этой маленькой сцены. Сэръ-Кристоферъ слушалъ съ вѣжливымъ вниманіемъ разказы леди Эшеръ о послѣднемъ своемъ поварѣ, который соусы готовилъ мастерски, и по этой причинѣ нравился сэръ-Джону. "Онъ былъ такой взыскательный насчетъ соусовъ, сэръ-Джонъ, и поваръ оставался у насъ въ домѣ шесть лѣтъ, хотя онъ предурно пекъ пироги и дѣлалъ пуддинги." Леди Чеверель и мистеръ Гильфиль улыбались гончей собакѣ, Руперту, который, просунувъ свою большую голову подъ руку сэръ-Кристофера, внимательно осматривалъ всѣ блюда на столѣ, обнюхавъ сперва тарелку своего хозяина.
   Когда дамы перешли въ гостиную, леди Эшеръ принялась подробно излагать леди Чеверель свои убѣжденія насчетъ того, что не слѣдуетъ людей хоронить безъ бѣлья въ одной шерстяной одеждѣ.
   -- Конечно, нельзя обойдтись безъ шерстянаго платья, потому что такъ заведено; но это вовсе не мѣшаетъ подъ низъ надѣть бѣлье. Я всегда говорила: "еслибы сэръ-Джонъ скончался завтра, я бы похоронила его въ бѣльѣ." Я такъ и сдѣлала. Совѣтую и вамъ сдѣлать то же самое, если вамъ придется хоронить сэръ-Кристофера. Вы никогда не видали сэръ-Джона, леди Чеверель. Онъ былъ высокій, плотный мущина; у него былъ точно такой же носъ, какъ у Беатрисы; и вы не повѣрите, какой онъ былъ взыскательный насчетъ бѣлья!
   Миссъ Эшеръ между тѣмъ усѣлась подлѣ Катерины, и сказала ей съ тою снисходительною любезностію, говорившею казалось: Я право вовсе не горда, хотя бы я и имѣла на то причины."
   -- Антони говорилъ мнѣ про ваше пѣніе. Я надѣюсь, что мы васъ услышимъ сегодня вечеромъ.
   -- Да, тихо и серіозно отвѣтила Катерина;-- я всегда пою, когда пожелаютъ.
   -- Какъ вы счастливы и какъ я вамъ завидую! Вообразите себѣ, у меня вовсе нѣтъ слуха; я не могу напѣть самую простую мелодію, а между тѣмъ я такъ люблю музыку! Не несчастье ли это? Но за то мнѣ предстоитъ здѣсь истинное наслажденіе; капитанъ Вибрау говоритъ, что вы каждый день сколько-нибудь поете.
   -- Удивительно, если у васъ нѣтъ слуха, что вы любите музыку, совершенно просто отвѣтила Катерина, не сознавая сама, что сказала колкость.
   -- О, увѣряю васъ, я обожаю ее; да и Антони такъ любитъ ее! Я бы все отдала, чтобъ умѣть пѣть или играть, хотя онъ говоритъ, что онъ радъ тому, что я не пою, оттого что это не идетъ къ понятію, которое онъ себѣ составилъ обо мнѣ. Какой родъ музыки предпочитаете вы?
   -- Я люблю всякую хорошую музыку.
   -- А любите вы также ѣздить верхомъ?
   -- Нѣтъ; я никогда не ѣзжу верхомъ. Мнѣ было бы страшно сѣсть на лошадь.
   -- Вы бы скоро привыкли. Я никогда не была боязлива. Антони гораздо больше боится за меня чѣмъ я сама за себя, и съ тѣхъ поръ, какъ я ѣзжу съ нимъ, я принуждена быть гораздо осторожнѣе: онъ такъ пугливъ за меня.
   Катерина ничего не отвѣчала, но подумала про себя: "Я бы желала, чтобъ она оставила меня въ покоѣ и не говорила со мною. Ей только хочется выказать передо мною свое добродушіе и поговорить объ Антони."
   А миссъ Эшеръ думала про себя: "Эта миссъ Сарти, кажется, простовата. Не даромъ же она музыкантша. Но она лучше собой чѣмъ я ожидала. Антони сказалъ мнѣ, что она не хороша собой."
   Къ счастію, въ эту минуту леди Эшеръ заставила дочь обратить вниманіе на вышитыя подушки, и миссъ Эшеръ встала, подошла къ другому дивану, и между ней и леди Чеверель завязался оживленный разговоръ о разныхъ родахъ вышиванія; мать ея, видя, что теперь ей трудно будетъ вставить свое слово, пересѣла къ Катеринѣ.
   -- Я слышала, что вы превосходно поете, было, разумѣется, первое ея замѣчаніе.-- Всѣ Италіянцы поютъ необыкновенно хорошо. Какъ только я вышла замужъ, сэръ-Джонъ повезъ меня въ Италію, и мы были въ Венеціи, гдѣ всѣ, вы знаете, разъѣзжаютъ въ гондолахъ. Вы, какъ я вижу, не пудрите себѣ волосъ. Беатриса также, хотя многіе думаютъ, что пудра очень бы шла къ ней. У нея необыкновенно густые волосы, не правда ли? Прежняя наша горничная причесывала ее гораздо лучше этой; но представьте себѣ, она носила чулки Беатрисы передъ тѣмъ какъ отдавать ихъ въ мытье, и послѣ этого, вы понимаете, мы не могли держать ее у себя, не такъ ли?
   Катерина приняла этотъ вопросъ за реторическую фигуру и нашла излишнимъ отвѣчать; но леди Эшеръ повторила: "не такъ ли?" точно согласіе Тины было необходимо для спокойствія ея духа. Услышавъ наконецъ слабое: "нѣтъ," она продолжала:
   -- Съ горничными такъ много хлопотъ, а Беатриса такъ взыскательна, что вы не повѣрите. Я часто говорю ей: "Душа моя, ты не найдешь совершенства." Самое это платье, что на ней теперь надѣто,-- оно конечно теперь сидитъ отлично,-- было передѣлано не знаю сколько разъ. Но она точный сэръ-Джонъ: вы не повѣрите, какъ на него трудно было угодить. А что леди Чеверель, взыскательна она?
   -- Да. Но мистрисъ Шарнъ уже двадцатый годъ въ домѣ.
   -- Я очень желала бы, чтобы Грифинъ прожила у насъ также долго. Но я боюсь, что нами придется разстаться съ ней: здоровье ея очень слабо. А она къ тому же черезчуръ упряма: не слушается меня, не хочетъ пить декоктъ изъ горькихъ травъ. У васъ тоже нездоровый видъ. Совѣтую вамъ пить ромашку утромъ натощакъ. Беатриса такъ здорова и крѣпка, что никогда не принимаетъ лѣкарствъ; но еслибъ у меня было двадцать болѣзненныхъ дочерей, я всѣхъ бы ихъ заставляла пить ромашку. Ничто такъ не укрѣпляетъ, какъ ромашка. Обѣщайтесь же мнѣ по утрамъ пить ромашку.
   -- Благодарю васъ; я вовсе не больна, отвѣчала Катерина;-- я всегда была худа и блѣдна.
   Леди Эшеръ продолжала убѣждать ее въ необыкновенныхъ цѣлебныхъ свойствахъ ромашки, и не переставала болтать до самаго появленія джентльменовъ. Тутъ она снова напала на сэръ-Кристофера, который, казалось, понялъ, что ради поэзіи гораздо лучше было бы ему не встрѣчаться съ предметомъ первой любви по прошествіи сорока лѣтъ.
   Капитанъ Вибрау, разумѣется, подошелъ къ мистрисъ Эшеръ, а мистеръ Гильфиль старался избавить Катерину отъ непріятнаго положенія сидѣть молча въ сторонѣ, подсѣвши къ ней и принявшись ей разказывать, какъ одинъ изъ его пріятелей упалъ утромъ съ лошади и переломилъ себѣ руку, хотя онъ очень ясно видѣлъ, что она почти не слушаетъ его и смотритъ въ другую сторону. Одно изъ мученій ревности въ томъ именно и состоитъ, что она никакъ не можетъ свести глазъ съ предмета, раздражающаго ее.
   Всѣ были довольны, когда сэръ-Кристоферъ, чтобы чѣмъ-нибудь прервать разговоръ свой съ леди Эшеръ, обратился къ Тинѣ съ словами:
   -- Что жь, Тигіа, развѣ вы намъ ничего не споете сегодня, прежде чѣмъ мы засядемъ за карты? Вы, кажется, играете въ карты, леди Эшеръ? прибавилъ онъ, спохватившись.
   -- Какже! Мой бѣдный, дорогой сэръ-Джонъ, бывало, каждый вечеръ садился за вистъ.
   Катерина тотчасъ же сѣла за клавикорды, и съ восхищеніемъ увидѣла, что какъ только начала она пѣть, капитанъ Вибрау отошелъ отъ невѣсты и сталъ на свое старое мѣсто у клавикордъ. Это придало новую силу ея голосу; и когда она замѣтила, что. миссъ Эшеръ вскорѣ послѣдовала за нимъ, видимо стараясь придать лицу своему выраженіе восторга, ея заключительная bravura нисколько не пострадала отъ того, что маленькое торжествующее презрѣніе оживило ея душу.
   -- Голосъ вашъ сталъ еще свѣжѣе и сильнѣе, Катерина, сказалъ капитанъ Вибрау, когда она кончила.-- Это не то, что пискливое пѣніе миссъ Гибертъ, которымъ мы восхищались въ Фарлеѣ, неправда ли, Беатриса?
   -- Еще бы! Какъ вы счастливы миссъ Сарти... Катерина... вы мнѣ позволите васъ называть Катериной?.. Мнѣ столько говорилъ про васъ Антони, что я смотрю на васъ какъ на старинную знакомую. Вы не разсердитесь, если я васъ буду звать Катериной?
   -- Ничуть, меня всѣ зовутъ Катериной, или просто Тиной.
   -- Не лѣнитесь, обезьянка, спойте намъ еще что-нибудь, съ другаго конца комнаты закричалъ сэръ-Кристоферъ.-- Мы еще далеко не насытились музыкой.
   Катерина охотно исполнила его желаніе: пока она пѣла, она была царицей комнаты, и миссъ Эшеръ оставалось только выражать притворный восторгъ и удивленіе. Увы! вы видите что творила ревность въ этой бѣдной молодой душѣ. Катерина эта невинная птичка, любящая и боязливая, поняла, что значитъ ненавидѣть и торжествовать надъ врагомъ.
   Когда пѣніе кончилось, сэръ-Крисгоферъ и леди Чеверель сѣли за вистъ съ леди Эшеръ и мистеромъ Гильфилемъ, а Катерина усѣлась подлѣ баронета, какъ бы для того чтобы слѣдить за игрой: она не хотѣла стѣснять своимъ присутствіемъ жениха и невѣсту. Сперва она находилась еще подъ впечатлѣніемъ своего минутнаго торжества, и ее поддерживала гордость; но глаза ея невольно устремлялись въ тотъ уголъ комнаты, гдѣ капитанъ Вибрау усѣлся подлѣ миссъ Эшеръ и оперся рукой на спинку ея стула, въ позѣ самой приличной для жениха. Томительное чувство овладѣло Катериной. Она видѣла, почти не глядя, какъ онъ взялъ руку своей невѣсты, чтобы разсмотрѣть ея браслетъ; головы ихъ склонялись все ближе и ближе другъ къ другу, кудри ея касались его щеки, онъ поднялъ ея руку къ своимъ губамъ... Катерина чувствовала, какъ вспыхнули ея щеки; она не могла высидѣть долѣе. Она встала прошлась по комнатѣ, какъ бы ища чего-то, и наконецъ скользнула въ дверь.
   Въ корридорѣ она взяла свѣчу, быстро устремилась въ свою комнату, и заперла за собою дверь.
   "О, это свыше силъ моихъ, это свыше силъ моихъ!" громко воскликнуло бѣдное дитя, ломая себѣ руки, и прижимая ихъ къ пылающему лбу.
   Потомъ она быстро принялась ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   И я должна это видѣть, должна это терпѣть, сколько, сколько еще дней!
   Она чувствовала потребность что-нибудь изорвать, измять въ своихъ рукахъ. На столъ лежала кисейная косынка; она схватила ее и изорвала въ мелкіе кусочки, пока ходила по комнатѣ, и потомъ сжала ихъ въ твердые комки въ своей рукѣ.
   А Антони, думала она: ему дѣла нѣтъ до того, что я должна чувствовать глядя на это. О, для него ничего не значитъ забыть все прошлое! Какъ онъ говорилъ, что любитъ меня, держалъ руку мою въ своихъ рукахъ, по цѣлымъ часамъ глядѣлъ мнѣ въ глаза!.."
   "О, это жестоко, это жестоко!" опять громко вскрикнула она, когда всѣ; эти сладкія мгновенія опять предстали передъ ней. И слезы хлынули изъ ея глазъ, она бросилась на колѣни передъ своею кроватью, опустила голову и горько зарыдала.
   Она сама не знала, какъ долго она провела въ этомъ положеніи, когда раздался колоколъ къ вечерней молитвѣ, и она вспомнила, что леди Чеверель можетъ хватиться ея и послать за ней. Она встала и начала поспѣшно раздѣваться, чтобы ей не было болѣе никакой возможности сойдти внизъ. Не успѣла она еще расплести волосы и накинуть ночное платье, какъ раздался голосъ мистрисъ Шарпъ, которая постучалась въ дверь.
   -- Миссъ Тина, кричала она,-- леди Чеверель спрашиваетъ, не больны ли вы?
   Катерина отперла дверь и сказала:
   -- Благодарю васъ, милая мистрисъ Шарпъ; скажите, прошу васъ, леди Чеверель, что у меня очень разболѣлась голова.
   -- Такъ отчего же, скажите на милость, вы еще не лежите въ постели, а стоите раздѣтыя и дрожите отъ холода? На что это похоже? Садитесь, я вамъ причешу волосы, а потомъ уложу и закутаю васъ хорошенько.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ; я сейчасъ лягу сама. Доброй ночи, милая Шарпочка; не ворчите на меня; я буду умница и сейчасъ лягу спать.
   Катерина расцѣловала своего стараго друга, но отъ мистрисъ Шарпъ не легко было отдѣлаться; она непремѣнно хотѣла собственноручно уложить свою питомицу, и унесла съ собой свѣчу, безъ которой бѣдной дѣвочкѣ стало еще тоскливѣе на душѣ.
   Но сердце ея такъ билось, она такъ была взволнована, что не могла долго вылежать въ постели; ей было пріятнѣе дрожать и зябнуть. Въ комнатѣ было довольно свѣтло: высоко въ небѣ луна мелькала между торопливо бѣжавшими тучами. Катерина отдернула занавѣсь окна, приложила лобъ къ холодному стеклу, и засмотрѣлась на деревья и луга.
   Какъ мраченъ и печаленъ лунный свѣтъ, когда холодный, жесткій вѣтеръ лишаетъ его нѣжности и спокойствія! Деревьямъ хотѣлось бы кажется отдохнуть, а ихъ то и дѣло безпокоятъ эти невидимые толчки, зябнущая трава пригибается съ сочувственнымъ холодомъ, и ивы у пруда какъ-то безпомощно и жалобно простираютъ свои бѣлѣющія вѣтви. Но картина эта пріятна Катеринѣ по самой своей мрачности: въ ней есть чувство жалости. Это не то, что жестокое, безпощадное счастіе влюбленныхъ, издѣвающееся надъ горемъ.
   Она крѣпче прижала голову къ стеклу, и слезы обильнѣе хлынули изъ ея глазъ. Она рада была этимъ слезамъ: она сама пугалась той бѣшеной страсти, которая наполняла ея душу пока глаза ея были сухи. Какъ скрыть эти чувства, какимъ образомъ сдержать себя?
   Она вспомнила о сэръ-Кристоферѣ: какъ онъ былъ добръ къ ней, и съ какою радостію ожидалъ онъ свадьбы Антони! И несмотря на это, она могла читать въ своемъ сердцѣ такія ужасныя чувства!
   -- Что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать! шептала она сквозь слезы.-- Боже, сжалься надомной!
   Такимъ образомъ провела Тина долге часы этой холодной ночи; наконецъ силы измѣнили ей, она опять бросилась въ постель, и заснула тяжелымъ сномъ.
   Пока это бѣдное сердечко билось, и страдало, и погибало въ неровной борьбѣ, все въ природѣ шло своимъ неизмѣннымъ, безпощаднымъ, величественнымъ порядкомъ. Звѣзды стремились по своимъ вѣчнымъ путямъ; солнце проливало свой яркій свѣтъ на народы и страны по другую сторону быстро движущейся земли; корабли разсѣкали темныя морскія волны; смерть своею холодною рукой безъ разбора касалась своихъ жертвъ: что значила наша маленькая Тина, что значили ея страданія въ этомъ величественномъ, безконечномъ движеніи? Они исчезали въ немъ, какъ исчезаютъ эти малѣйшіе центры жизни, трепещущей въ каждой каплѣ воды; они были также никѣмъ не замѣчены какъ біеніе тоски въ груди этой птички, которая спустилась къ своему гнѣздышку съ добытымъ кормомъ, и нашла свое гнѣздышко разореннымъ и пустымъ.
   

ГЛАВА VI.

   На слѣдующее утро, когда вошедшая въ комнату Марта пробудила Катерину отъ тяжелаго сна, солнце свѣтило, вѣтеръ утихъ, и мучительные часы прошлой ночи казались ей чѣмъ-то недѣйствительнымъ, пригрезившимся ей, несмотря на ощущаемое ею утомленіе и боль въ глазахъ. Она встала и принялась одѣваться съ какимъ-то страннымъ ощущеніемъ совершеннаго душевнаго онѣмѣнія; ей казалось, что уже ничто на свѣтѣ не заставить ее заплакать; и она даже чувствовала нѣкоторую потребность поскорѣе сойдти внизъ, быть не одной, чтобъ чѣмъ-нибудь избавиться отъ этой тягостной безчувственности.
   Рѣдкій человѣкъ не чувствуетъ стыда и раскаянія въ своихъ грѣхахъ и сумазбродствахъ, когда ясное утреннее солнце глядитъ ему въ лицо, какъ бы пытаясь отвратить его отъ суетнаго пути, съ котораго онъ уже много разъ, но напрасно, старался сойдти, и Тина горько раскаивалась въ своемъ вчерашнемъ безуміи. Сегодня она постарается быть доброю, и когда она стала на колѣни, чтобы прочитать свою короткую молитву, ту самую молитву, которую она выучила наизусть еще десятилѣтнимъ ребенкомъ, она прибавила:-- О Боже! дай мнѣ силы перенести все это.
   Въ этотъ день, казалось, молитва эта была услышана: послѣ завтрака капитанъ Вибрау и миссъ Эшеръ предприняли далекую прогулку верхомъ, и Катерина провела утро спокойно. Вечеромъ, къ обѣду, были гости; потомъ, Катерину заставили пёть, но леди Чеверель, вспомнивъ, что она нездорова, рано отослала ее въ ея комнату, гдѣ она скоро погрузилась въ глубокій сонъ. Для страданія, также какъ и для наслажденія, душа и тѣло должны возобновлять свои силы.
   Но на слѣдующій день пошелъ дождь, и всѣ принуждены были сидѣть дома. Было рѣшено, что сэръ-Кристоферъ употребитъ этотъ день на то, чтобы проводить гостей по всему дому, разказать имъ всю исторію архитектурныхъ преобразованій, показать имъ картины и семейные портреты. Все общество, за исключеніемъ мистера Гильфиля, было въ гостиной, когда предложеніе это было сдѣлано; и когда миссъ Эшеръ поднялась съ своего мѣста, она взглянула на капитана Вибрау, видимо ожидая, что онъ послѣдуетъ за ней; но онъ остался въ своемъ креслѣ у камина и углубился въ газету, которую до тѣхъ поръ разсѣянно держалъ въ рукахъ.
   -- Вы не пойдете съ нами, Антони? сказала леди Чеверель, замѣтивъ вопросительный взглядъ миссъ Эшеръ.
   -- Нѣтъ, если вы позволите, отвѣчалъ онъ, вставая съ своего мѣста и отворяя дверь.-- Мнѣ что-то не здоровится сегодня, и я боюсь холодныхъ комнатъ и сквознаго вѣтра.
   Миссъ Эшеръ вспыхнула, но ни слова не сказала, и вышла изъ комнаты съ леди Чеверель.
   Катерина сидѣла за своею работой въ углубленіи окна. Она въ первый разъ теперь оставалась наединѣ съ Антони; она даже думала прежде, что онъ избѣгаетъ ея. Но теперь онъ вѣрно захотѣлъ поговорить съ ней, сказать ей ласковое слово. И точно онъ всталъ съ своего мѣста и усѣлся на оттоманѣ противъ нея.
   -- Ну что, Тина, какъ же вы поживали все это время?
   И слова эти и голосъ, которымъ они были сказаны, были обидой для нея. Голосъ такъ мало былъ похожъ на прежній его голосъ, слова были такія холодныя и пошлыя. Она отвѣчала съ нѣкоторою горечью;
   -- Я удивляюсь, что вы объ этомъ спрашиваете. Я полагаю, что вамъ это совершенно все равно.
   -- Не слишкомъ же ласково встрѣчаете вы меня послѣ такой долгой разлуки.
   -- Не знаю, почему вы ожидали отъ меня ласковой встрѣчи.
   Капитанъ Вибрау замолчалъ. Онъ очень желалъ избѣгнуть намековъ и объясненій, но вмѣстѣ съ тѣмъ желалъ быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ Катериной. Онъ очень радъ былъ бы обласкать ее, дѣлать ей подарковъ, убѣдить ее, что онъ отлично поступилъ съ ней. Но эти женщины такое наказаніе! Нѣтъ никакого средства заставить ихъ смотрѣть на вещи разумно.
   -- Я надѣялся Тина, сказалъ онъ наконецъ,-- что вы одобрите мое поведеніе, вмѣсто того чтобы сердиться на меня. Неужели вы не видите, что все устроилось къ лучшему для всѣхъ насъ -- къ лучшему для вашего счастія.
   -- О пожалуста не ухаживайте для моего счастія за миссъ Эшеръ! отвѣтила Тина.
   Въ эту минуту дверь отворилась, и въ комнату вошла миссъ Эшеръ, чтобы взять свой, лежавшій на клавикордахъ, ридикюль. Она зорко взглянула на раскраснѣвшуюся Катерину, и нѣсколько презрительно сказавъ капитану Вибрау:-- Если вы такъ боитесь холода, я удивляюсь, что вы выбрали себѣ мѣсто у окна,-- тотчасъ же вышла изъ комнаты.
   Женихъ ея, казалось, не очень смутился, и послѣ короткаго молчанія взялъ стулъ, придвинулъ его къ Катеринѣ, и сказалъ, взявъ ее за руку.-- Полно, Тина, улыбнитесь мнѣ и будемъ друзьями. Я всегда буду вашимъ другомъ.
   -- Благодарю васъ, сказала Катерина, освобождая свою руку.-- Вы очень великодушны. Но отойдите отъ меня, сдѣлайте милость, Миссъ Эшеръ можетъ опять войдти въ комнату.
   -- Чортъ ее возьми миссъ Эшеръ! сказалъ Антони, подъ впечатлѣніемъ навѣянныхъ ему, близостью Катерины, воспоминаній.
   Онъ обнялъ рукой ея станъ, и притянулъ ее къ себѣ. Трудно было губамъ ихъ не встрѣтиться послѣ этого, но въ слѣдующее же мгновеніе она вырвалась изъ его рукъ, и съ возмущеннымъ сердцемъ, со слезами на глазахъ, выбѣжала изъ комнаты.
   

ГЛАВА VII.

   Катерина вырвалась изъ объятій Антони, съ отчаяннымъ усиліемъ человѣка, сохранившаго ровно на столько самосознанія, чтобы чувствовать, что его удушитъ чадъ угля, если онъ не будетъ имѣть силъ вырваться на свѣжій воздухъ; по когда она очутилась въ своей маленькой комнаткѣ, голова ея еще слишкомъ кружилась отъ этого минутнаго возвращенія къ прошлому, она еще такъ была взволнована внезапною нѣжностью Антони, что не могла отдать себѣ яснаго отчета въ своихъ впечатлѣніяхъ, объяснить себѣ, горьки ли они, или сладки. Какъ будто чудо совершилось въ маленькомъ мірѣ ея чувствованія,-- утренняя дымка смутныхъ возможностей уступила мѣсто яснымъ и рѣзкимъ очеркамъ безнадежной извѣстности.
   Она чувствовала потребность быстраго движенія. Ей необходимо было пройдтись, несмотря на дождь. По счастію, свѣтло-голубое пятно на небѣ, между тучами, подавало надежду, что погода намѣрена разгуляться.
   "Пойду я на островъ, подумала про себя Катерина, и отнесу я мистеру Бетсу шарфъ, который я связала для него, а если леди Чеверель спроситъ зачѣмъ я вышла въ такую погоду, ужь я найду что сказать." Въ дверяхъ прихожей она встрѣтила Руперта, расположившагося на коврикѣ съ твердымъ намѣреніемъ осчастливить своимъ обществомъ перваго человѣка достаточно чувствительнаго, чтобы предпринять прогулку въ это утро. Когда онъ положилъ ей на руку свою косматую морду, и съ убѣдительнымъ краснорѣчіемъ принялся махать хвостомъ, и наконецъ отъ избытка чувствъ положилъ ей лапы на плечи и облизалъ ей лицо, приходившееся именно въ уровень съ его мордой, Катерина была отъ души благодарна ему за его ласки. Животныя такіе пріятные друзья: они не дѣлаютъ вопросовъ, не осуждаютъ, не требуютъ объясненій.
   "Островъ" находился въ отдаленной части парка, и былъ окруженъ ручейкомъ, вытекающимъ изъ пруда. Конечно, по дождливому дню, Катерина не могла бы выбрать менѣе удобнаго мѣста для прогулки. Дорога шла по лѣсу, и хотя дождь скоро совершенно прекратился, съ деревьевъ не переставало лить на нее. Но она нашла именно то успокоеніе, котораго искала, пробираясь по мокрымъ дорогамъ съ зонтикомъ, слишкомъ тяжелымъ для ея маленькой руки. Эта утомительная прогулка была для нея, что день, проведенный на охотѣ, былъ для мистера Гильфиля, который также не рѣдко долженъ былъ бороться съ своими припадками ревности и тоски, и имѣлъ мудрую привычку прибѣгать въ такихъ случаяхъ къ невинному опіуму природы -- физическому утомленію.
   Когда Катерина дошла до красиваго деревяннаго мостика, единственнаго хода на островъ для всякихъ, кромѣ лапчатыхъ ногъ, солнце одержало верхъ надъ тучами; оно свѣтило сквозь вѣтви высокихъ вязовъ, образовавшихъ глубокое гнѣздо для котеджа садовника, превращало капли въ алмазы, и побуждало настурціи, покрывающія стѣны, снова приподнять свои огненныя головки. Грачи перекликались другъ съ другомъ, вѣроятно находя, въ согласіи съ людьми, обильный источникъ для разговора въ перемѣнахъ погоды. Мшистая трава, покрытая разными полуболотистыми растеніями, доказывала, что гнѣздо мистера Бетса было сыро и въ хорошую погоду; но Мистеръ Бетсъ придерживался того мнѣнія, что маленькая наружная сырость не можетъ повредить человѣку, принявшему внутрь должное противоядіе, именно стаканчикъ рома съ водой.
   Катерина любила это гнѣздо. Каждый уголокъ его, каждый звукъ, раздававшійся въ немъ, были ей знакомы и памятны, съ тѣхъ еще поръ какъ мистеръ Бетсъ на рукахъ приносилъ ее сюда, и она передразнивала грачей, засматриваясь на зеленыхъ лягушекъ, выглядывавшихъ изъ сырой травы, и кормила бѣлыхъ пушистыхъ куръ садовника. Теперь этотъ уголокъ казался ей милѣе чѣмъ когда-либо; онъ былъ такъ далекъ отъ миссъ Эшеръ, ея блестящей красоты и самодовольной любезности. Она думала, что мистеръ Бетсъ не вернулся еще къ обѣду, и хотѣла усѣсться въ его комнаткѣ, чтобы дожидаться его.
   Но она ошиблась. Мистеръ Бетсъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, покрывъ лицо носовымъ платкомъ, -- самое приличное, въ дурную погоду, препровожденіе времени между завтракомъ и обѣдомъ. Пробужденный неистовымъ лаемъ привязаннаго бульдога, онъ еще издали увидалъ маленькую свою любимицу, и встрѣтилъ ее въ дверяхъ, казавшихся, также какъ и весь котеджъ, слишкомъ низкими въ сравненіи съ его ростомъ. Бульдогъ, между тѣмъ, уволенный отъ строгости своей оффиціяльной роли, вступилъ съ Рупертамъ въ дружескій обмѣнъ идей.
   Мистеръ Бетсъ успѣлъ посѣдѣть со времени нашего знакомства съ нимъ, но держался по прежнему прямо, и лицо его было, если возможно, еще краснѣе; оно рѣзко отдѣлялось отъ его синяго галстука и бѣлаго, какъ снѣгъ, передника.
   -- Что это вы, миссъ Тина, воскликнулъ онъ, -- какъ это вы добрались до меня въ такую погоду? Развѣ вы гусенокъ, чтобы шлепать лапками по такой грязи? Но я радъ, очень радъ васъ видѣть. Эсѳирь, закричалъ онъ горбатой своей стряпухѣ,-- возьмите зонтикъ миссъ Тины и высушите его. Войдите, войдите, миссъ Тина, сядьте къ огню, погрѣйте себѣ ножки, да выпейте чего-нибудь тепленькаго.
   Мистеръ Бетсъ ввелъ ее въ маленькую гостиную, нагибаясь, чтобы пройдти въ низкія двери, поправилъ подушку кресла и придвинулъ его къ самому огню.
   -- Благодарю васъ, дядя Бетсъ (Катерина сохранила свои дѣтскія прозвища для друзей своихъ, а садовникъ принадлежалъ къ числу ихъ):-- не такъ близко къ огню, я шла скоро и согрѣлась.
   -- Да, но башмаки ваши тонки и совсѣмъ промокли. Вамъ надо положить ноги на рѣшетку камина. Ну, ужь и ножки, нечего сказать! не больше столовой ложки. Удивляюсь какъ вы на нихъ умудряетесь ходить и стоять. Но чѣмъ бы васъ напоить, чтобы согрѣть васъ хорошенько? Что скажите вы о капелькѣ теплаго винца?
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, мнѣ ничего не нужно, я недавно завтракала, сказала Катерина, доставая шарфъ изъ своего глубокаго кармана: въ тѣ дни карманы были очень помѣстительны.-- Взгляните, дядя Бетсъ, вотъ зачѣмъ я пришла къ вамъ. Я сама связала его для васъ. Вы должны носить его зимой, а прежній вашъ, красный, отдать старому Бруксу.
   -- Красота, миссъ Тина, да и только. И вы сами трудились надъ этимъ для меня! Утѣшили же вы старика! Я буду носить его и всѣмъ буду хвастаться, что вы сами вязали его для меня. Эти полосы, бѣлыя и синія, прелесть какъ красивы.
   -- Да, этотъ шарфъ больше будетъ идти къ цвѣту вашего лица чѣмъ вашъ старый, красный. Я увѣрена, что мистрисъ Шарпъ еще сильнѣе влюбится въ васъ, когда увидитъ васъ въ этомъ шарфѣ.
   -- Цвѣтъ моего лица! да вы смѣетесь надо мной, плутовка! Но кстати о цвѣтѣ лица: что за чудный румянецъ на щекахъ нашей невѣсты! Клянусь честью, я такой красавицы не видывалъ. И какъ она мастерски ѣздитъ верхомъ! Мистрисъ Шарпъ обѣщалась поставить меня за дверь, когда господа будутъ проходить изъ гостиной въ столовую къ обѣду, чтобъ я могъ вблизи разсмотрѣть невѣсту. Мистрисъ Шарпъ говоритъ, что она почти лучше нашей леди, когда она была молода, и я полагаю, что не много въ нашемъ краю найдется барынь, которыя могли бы сравняться съ ней.
   -- Да, миссъ Эшеръ очень хороша собой, чуть слышно проговорила Катерина, снова начиная чувствовать свое ничтожество, увидѣвъ какое впечатлѣніе производитъ на всѣхъ миссъ Эшеръ.
   -- Нужно надѣяться, что она къ тому же и добра, и будетъ хорошею племянницей для нашихъ господъ. Мистрисъ ГрифИнъ, горничная ея, говоритъ, что насчетъ платьевъ и всякихъ нарядовъ на нее очень трудно угодить. Но она еще молода; все это пройдетъ, когда у нея будутъ мужъ, дѣти и разныя заботы. Сэръ-Кристоферъ ликуетъ и радуется. На дняхъ еще онъ говорилъ мнѣ: "Что жь, Бетсъ, говоритъ, какъ вамъ нравится ваша будущая госпожа?" А я ему: -- Да! говорю, ваша милость, такихъ писанныхъ красавицъ не на каждомъ шагу встрѣтишь; я поздравляю капитана съ такою супругой, и желаю ему нажить съ ней много дѣтей, а вашей милости дожить до тѣхъ поръ, пока они подростутъ. Мистеръ Уаренъ говоритъ, что сэръ-Кристоферъ только и думаетъ о томъ, какъ бы сыграть свадьбу, и что вѣроятно ее сыграютъ до конца осени.
   Пока болталъ такимъ образомъ мистеръ Бетсъ, Катерина чувствовала, что сердце ея все больше и больше сжимаетея.-- Да, сказала она, поднимаясь съ своего мѣста:-- сэръ-Кристоферъ ни о чемъ другомъ не думаетъ. Но мнѣ нужно идти домой, дядя Бетсъ; леди Чеверель можетъ хватиться меня, да и вамъ пора обѣдать.
   -- Нѣтъ, объ обѣдѣ моемъ не безпокоитесь; но я не стану васъ удерживать, если вы думаете, что леди Чеверель будетъ не довольна, хотя я еще мало поблагодарилъ васъ за этотъ чудесный шарфъ. Я на него насмотрѣться не могу. Но вы что-то блѣдны сегодня, миссъ Тина, здоровы ли вы? не простудились ли вы, гуляя по этой сырости?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, возразила Тина, спѣша изъ дому, и взявъ свой зонтикъ изъ кухни:-- прощайте, дядя Бетсъ.
   Она позвала Руперта и направилась къ замку, а добрый садовникъ долго глядѣлъ ей вслѣдъ, засунувъ руки въ карманы и задумчиво покачивая головой.
   -- Она съ каждымъ днемъ становится нѣжнѣе и блѣднѣе, сказалъ онъ вполовину про себя, вполовину обращаясь къ Эсѳири.-- Я не удивляюсь, если она завянетъ какъ тѣ цикламены, которые я недавно пересадилъ. Я вспоминаю о нихъ, глядя на нее: она такая же бѣленькая, слабенькая и нѣжная, какъ и они.
   Бѣдняжка возвращалась домой, не жажда больше свѣжаго, сыраго воздуха, какъ противодѣйствія внутреннему волненію, но ощущая такой холодъ въ сердцѣ, что она содрагалась отъ каждаго свѣжаго вѣтерка. Золотые лучи солнца пробивались сквозь мокрую листву, птицы радостно чирикали, и голоса ихъ, такъ же какъ и воздухъ, казалось, очистились послѣ проливнаго дождя; но Катерина двигалась между всѣми этими красотами, какъ бѣдная раненая ливретка, съ трудомъ ползущая по мягкой травѣ, которая стала жестка для нея. Слова мистера Бетса о радости сэръ-Кристофера, о красотѣ миссъ Эшеръ, о близости свадьбы, какъ бы обдали ее холодною водой, пробудили ее изъ неясной дремоты и заставили ее взглянуть въ глаза дѣйствительности. Таковы всѣ впечатлительныя натуры: для нихъ слова имѣютъ значеніе фактовъ и всевластны надъ ихъ слезами и улыбками, даже если онѣ имъ и не совсѣмъ вѣрятъ. Катерина возвратилась въ свою комнату, убитая по прежнему и болѣе чѣмъ когда-либо возмущенная противъ Антони. Его обращеніе съ ней утромъ было новымъ для нея оскорбленіемъ. Вынудить у нея выраженіе нѣжности въ такую минуту, когда она была въ полномъ правѣ ожидать слова раскаянія, сожалѣнія, сочувствія, значило издѣваться надъ ея горемъ, ни во что не ставить ее самое и ея чувство.
   

ГЛАВА VIII.

   Въ этотъ вечеръ миссъ Эшеръ еще надменнѣе и величественнѣе обыкновеннаго закидывала свою хорошенькую головку, и своимъ холоднымъ взглядомъ слѣдила за всѣми движеніями Катерины. Было ясно, что готовилась гроза. Капитанъ Вибрау ни на что, казалось, не хотѣлъ обращать вниманіе, и видя, что невѣста его чуть отвѣчаетъ ему, на зло ей, болѣе обыкновеннаго, сталъ заниматься Катериной. Мистеръ Гильфиль уговорилъ ее сыграть съ нимъ партію въ шашки; леди Эшеръ и сэръ-Кристоферъ усѣлись за пикетъ; миссъ Эшеръ съ большимъ оживленіемъ о чемъ-то разговаривала съ леди Чеверель, и Антони, предоставленный такимъ образомъ самому себѣ, подошелъ къ стулу Тины, оперся на спинку его и сталъ слѣдить за игрой. Тина, еще находившаяся подъ впечатлѣніемъ утреннихъ воспоминаній, почувствовала, что ея блѣдныя щеки начинаютъ горѣть; наконецъ они сказала нетерпѣливо:
   -- Отойдите отъ меня, сдѣлайте милость.
   Миссъ Эшеръ сидѣла противъ нихъ, и видѣла какъ Катерина покраснѣла, какъ она что-то нетерпѣливо проговорила, вслѣдствіе чего капитанъ Вибрау удалился отъ стола. И не она одна это замѣтила: еще другой человѣкъ съ напряженіемъ слѣдилъ за каждымъ измѣненіемъ въ лицѣ Катерины, и видѣлъ къ тому же, что и миссъ Эшеръ наблюдала за ней. Этотъ человѣкъ былъ мистеръ Гильфиль, и ему стало еще страшнѣе за Катерину.
   На другое утро, несмотря на ясную погоду, миссъ Эшеръ отказалась отъ прогулки верхомъ, и леди Чеверель, замѣчая, что что-то не. ладилось между ею и Антони, позаботилась о томъ, чтобъ они остались наединѣ въ гостиной. Миссъ Эшеръ усѣлась на диванъ у камина, и съ ревностнымъ прилежаніемъ принялась за какое-то красивое шитье. Капитанъ Вибрау сидѣлъ противъ нея съ газетой въ рукахъ, и съ искусственно-развязнымъ видомъ читалъ ей отрывки изъ разнымъ статей, не подавая вида, что замѣчаетъ презрительное молчаніе, съ которымъ она продолжала быстро дѣйствовать иглой. Наконецъ почерпнувъ изъ газеты все, что было возможно, онъ положилъ ее на столъ, и миссъ Эшеръ тогда сказала:
   -- Вы, кажется, очень близки съ миссъ Сарти?
   -- Съ Тиной? Еще бы! Вѣдь вы знаете, что она всегда была любимицей всѣхъ въ домѣ, и мы всегда были, съ ней какъ братъ съ сестрой.
   -- Сестры, обыкновенно, не краснѣютъ до ушей, когда къ нимъ подходятъ братья.
   -- Развѣ она краснѣетъ? Я этого не замѣчалъ. Но эта крошка такъ застѣнчива.
   -- Напрасно вы хитрите, капитанъ Вибрау. Я убѣждена, что между вами были какія-нибудь нѣжныя отношенія. Миссъ Сарти, въ своемъ положеніи, никогда бы не позволила себѣ говорить съ вами такъ вспыльчиво, еслибы вы не дали ей на это права.
   -- Полноте, милая Беатриса, разсудите сами: статочное ли это дѣло, чтобъ я влюбился въ бѣдную Тину? Что въ ней можетъ возбудить такого рода чувство? Она ребенокъ, а не женщина. На нее нельзя смотрѣть иначе, какъ на маленькую дѣвочку, которую можно баловать, съ которою весело играть.
   -- Позвольте спросить, въ какую игру играли вы вчера утромъ, когда я неожиданно вошла и застала ее съ пылающими щеками и дрожащими руками?
   -- Вчера утромъ? Да, я припоминаю. Вы знаете, что я всегда дразню ее Гильфилемъ, который по уши влюбленъ въ нее, и она приходитъ тогда въ ярость, быть-можетъ оттого, что она не равнодушна къ нему. Они выросли вмѣстѣ, и одно изъ любимыхъ желаній сэръ-Кристофера -- отдать ее за него.
   -- Капитанъ Вибрау, вы говорите не правду. Мистеръ Гильфиль былъ тутъ не при чемъ, когда она покраснѣла вчера вечеромъ и прогнала васъ отъ себя. Совѣтую вамъ быть откровеннымъ. Если вы начинаете раскаиваться въ своемъ выборѣ, не стѣсняйтесь, прошу васъ. Я охотно уступлю мѣсто прелестной миссъ Сарти. Поймите, что въ отношеніи ко мнѣ вы совершенно свободны. Я отказываюсь отъ всякихъ правъ на сердце человѣка, который не стыдится обманывать меня.
   Сказавъ это, она встала и величественно направилась къ дверямъ. но Антони загородилъ ей дорогу и взялъ ее за руку.
   -- Милая, дорогая Беатриса, не горячитесь; не судите меня такъ строго. Сядьте сюда, дорогая моя,-- и онъ привелъ ее къ дивану и сѣлъ подлѣ нея, не выпуская руки ея. Миссъ Эшеръ вовсе была не прочь возвратиться и выслушать его объясненія; но она, попрежнему, холодно и гордо смотрѣла на него.
   -- Неужели вы не довѣряете мнѣ, Беатриса? Неужели вы не можете повѣрить мнѣ, хотябъ и были обстоятельства, которыя я не могу вамъ объяснить?
   -- Я не допускаю, чтобы могли быть такія обстоятельства. Порядочный человѣкъ никогда не поставитъ себя въ такія обстоятельства, которыя бы онъ не могъ объяснить своей невѣстѣ. Онъ не станетъ просить ее вѣрить, что онъ поступаетъ хорошо, но докажетъ ей это на дѣлѣ. Позвольте мнѣ встать, сэръ.
   Но онъ обнялъ рукою ея станъ и удержалъ ее.
   -- Полно, милая Беатриса, сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ:-- неужели вы не понимаете, что есть вещи, о которыхъ мущинѣ не слѣдуетъ говорить, тайны, которыя онъ обязанъ хранить не для себя, а ради другихъ? Все, что касается меня, я готовъ разказать вамъ, но не требуйте, чтобъ я открывалъ вамъ чужія тайны. Неужели вы и теперь меня не понимаете?
   -- Если вы ухаживаете за женщиной, отвѣчала миссъ Эшеръ съ презрѣніемъ,-- такъ это конечно ея тайна, которую вы обязаны хранить. Но что попустому тратить слова, капитанъ Вибрау? Ясно какъ день, что между вами и миссъ Сарти существуютъ какія-то странныя отношенія, которыя нельзя назвать просто дружескими. Вы не хотите объяснить мнѣ ихъ, и я нахожу, что мы больше ничего не имѣемъ другъ другу сказать.
   -- Чортъ побери, Беатриса! вы сведете меня съ ума. Виноватъ ли человѣкъ, если въ него влюбится дѣвушка? Такіе случаи бываютъ на каждомъ шагу, но мущины не разглашаютъ ихъ. Всѣ дѣвушки способны на такія минутныя увлеченія, особенно если онѣ мало видятъ людей, и лучшее средство излѣчить ихъ -- не обращать на это вниманія. Если вы могли полюбить меня, вы не должны удивляться, что и другіе раздѣляютъ вашъ вкусъ; это должно, напротивъ, дать вамъ о нихъ хорошее мнѣніе.
   -- Должна ли я понять изъ вашихъ словъ, что миссъ Сарти влюбилась въ васъ, хотя вы никогда не ухаживали за ней?
   -- Не заставляйте меня говорить это, душа моя. Не довольно ли вамъ того сознанія, что я васъ люблю, что я весь принадлежу вамъ? О, прекрасная моя повелительница! вы чувствуете свою силу, и нарочно мучаете меня, терзаете мое бѣдное сердце. Но не будьте слишкомъ жестоки: вамъ извѣстно, что въ моемъ сердцѣ, кромѣ любви, таится еще другая болѣзнь, и такія сцены заставляютъ его страшно биться.
   -- Но вы должны мнѣ отвѣчать хоть на одинъ вопросъ, сказала миссъ Эшеръ, начиная нѣсколько смягчаться:-- существовала ли, существуетъ ли съ вашей стороны любовь къ миссъ Сарти? Мнѣ дѣла нѣтъ до ея чувствъ, но я имѣю право требовать отчета въ вашихъ чувствахъ къ ней.
   -- Я очень люблю Тину; кто бы не полюбилъ этой милой, доброй крошки? Но такая любовь, какъ вы воображаете, никогда мнѣ не приходила въ голову. Такихъ женщинъ, какъ Тина, любишь какъ братъ, но не имъ отдаешь все свое сердце.
   Нѣжный взглядъ, поцѣлуй, запечатлѣнный на ея бѣлой рукѣ, служили краснорѣчивымъ поясненіемъ его словъ. Миссъ Эшеръ была побѣждена. Такъ трудно было предположить, чтобъ Антони могъ полюбить эту блѣдную, незначащую дѣвочку,-- такъ легко было представить себѣ, что онъ обожаетъ блестящую миссъ Эшеръ! Самолюбію ея даже начинала улыбаться мысль, что другія женщины вздыхаютъ по ея красавцу-жениху; съ нимъ, въ самомъ дѣлѣ, никто не могъ сравниться. Бѣдная миссъ Сарти! но она вѣрно скоро забудетъ его.
   Капитанъ Вибрау видѣлъ, что она сдается.-- Мы не станемъ больше говорить объ этомъ, дорогая моя, не правда ли? Я увѣренъ, что вы будете щадить Тину, и будете ласковы къ ней, чтобы доставить мнѣ удовольствіе. Но не хотите ли вы теперь поѣздить верхомъ? Взгляните, какая чудная погода! Позвольте мнѣ велѣть подать лошадей. Мнѣ необходимо подышать свѣжимъ воздухомъ. Такъ поцѣлуйте же меня въ знакъ того, что прощаете мнѣ, и скажите, что вы поѣдете со мной.
   Миссъ Эшеръ исполнила обѣ эти просьбы, и пошла готовиться къ прогулкѣ, въ то время, какъ женихъ ея отдавалъ приказанія на счетъ лошадей.
   

ГЛАВА IX.

   Между тѣмъ мистеръ Гильфиль, не имѣвшій съ вчерашняго вечера ни минуты покоя, съ нетерпѣніемъ ждалъ, чтобы леди Чеверель и леди Эшеръ поѣхали кататься, надѣясь, что онъ тогда застанетъ Катерину одну въ кабинетѣ у леди Чеверель. Дождавшись, чтобъ отъѣхалъ экипажъ, онъ взошелъ на верхъ и постучался въ дверь.
   -- Войдите, сказалъ свѣжій, мягкій голосъ, всегда заставлявшій сердце его биться, какъ журчанье ручейка томимое жаждой сердце.
   Онъ вошелъ, и нашелъ Катерину стоявшую посереди комнаты въ нѣкоторомъ смущеніи; она вздохнула свободнѣе, когда увидѣла Менарда, но въ слѣдующее же мгновеніе почувствовала досаду на него за то, что онъ прервалъ ея размышленія и испугалъ ее.
   -- А, это вы Менардъ! вы вѣрно хотите говорить съ леди Чеверель?
   -- Нѣтъ, Катерина, отвѣчалъ онъ грустно,-- я хочу поговорить съ вами. Мнѣ необходимо сказать вамъ кое-что. Позволите ли вы мнѣ посидѣть съ вами съ полчаса?
   -- Да, мой милый, старый наставникъ, сказала Катерина, съ видомъ утомленія опускаясь въ кресла.-- Въ чемъ же дѣло?
   Мистеръ Гильфиль усѣлся противъ нея, и сказалъ:-- Я надѣюсь, милая Катерина, что васъ не обидятъ ной слова. Меня побуждаетъ говорить съ вами не иное какое-либо чувство, а только искреннее участіе къ вамъ и душевное безпокойство о васъ. О прочемъ я умалчиваю. Вы знаете, что вы для меня дороже всего на свѣтѣ; но я не хочу навязывать вамъ чувство, на которое вы не можете отвѣчать. Я буду говорить съ вами какъ братъ, какъ тотъ старый Менардъ, который десять лѣтъ тому назадъ носилъ васъ на рукахъ. Вы не подумаете, я надѣюсь, что я хочу говорить о предметѣ, тягостномъ для васъ, изъ какой-нибудь низкой, эгоистической цѣли?
   -- Нѣтъ; я знаю, что вы очень добры, разсѣянно сказала Катерина.
   -- То, что я видѣлъ вчера, продолжалъ мистеръ Гильфиль слегка краснѣя, и нерѣшительно:-- возбудило во мнѣ опасеніе,-- простите мнѣ Катерина, если я ошибаюсь,-- что капитанъ Вибрау позволяетъ себѣ до сихъ поръ играть вашимъ сердцемъ, обращаться съ вами не такъ, какъ слѣдуетъ объявленному жениху другой дѣвушки.
   -- Что вы этимъ хотите сказать, Менардъ? сказала Катерина, вспыхнувъ и дрожа отъ волненія.-- Хотите вы сказать, что я поощряла его ухаживать за мной... Какое право имѣете вы предполагать это? Что вы видѣли вчера? На что вы намекаете?
   -- Не сердитесь, Катерина. Я не подозрѣваю васъ ни въ чемъ дурномъ. Я подозрѣваю только, что этотъ негодяй старается поддержать въ васъ чувство, которое не только пагубно для спокойствія вашего духа, но можетъ повлечь за собой много дурнаго и для другихъ. Я хотѣлъ предупредить васъ, что миссъ Эшеръ зорко слѣдитъ за всѣмъ тѣмъ, что происходитъ между вами и капитаномъ Вибрау, и я увѣренъ, что она начинаетъ ревновать его къ вамъ. Будьте осторожны, Бога ради, Катерина, и старайтесь обращаться съ нимъ вѣжливо, но равнодушно. Вы видите теперь, я увѣренъ, что онъ не стоитъ вашего чувства къ нему. Каждое лишнее біеніе его сердца тревожитъ его болѣе всѣхъ мученій, которымъ онъ подвергъ васъ.
   -- Не говорите о немъ такимъ образомъ, Менардъ, страстно воскликнула Катерина.-- Онъ не то, что вы думаете. Онъ думалъ обо мнѣ; онъ любилъ меня; онъ только покорился волѣ дяди!
   -- Разумѣется! Я знаю, что онъ всегда, по самымъ добродѣтельнымъ причинамъ, дѣлаетъ все то, что ему самому пріятно и полезно.
   Мистеръ Гильфиль замолчалъ. Онъ чувствовалъ, что начинаетъ горячиться и можетъ этимъ испортить все дѣло.
   -- Я не стану высказывать моего мнѣнія о немъ, продолжалъ онъ потомъ спокойно и ласково.-- Но любилъ ли онъ васъ или нѣтъ, его теперешнія отношенія къ миссъ Эшеръ такого рода, что ваша любовь къ нему можетъ повредить не вамъ одной. Поймите меня, я не ожидаю, чтобы вы разлюбили его разомъ, въ одну ночь. Время, разлука и чувство долга -- единственныя лѣкарства. Еслибъ я не боялся, что сэръ-Кристоферъ и леди Чеверель удивятся и будутъ недовольны, я бы попросилъ ихъ отпустить васъ на время къ моей сестрѣ. Она и мужъ ея добрые люди, и вы были бы у нихъ какъ дома. Но теперь именно нельзя этого безъ особенной какой-нибудь причины; и я больше всего боюсь возбудить подозрѣнія сэръ-Кристофера на счетъ вашихъ чувствъ и того, что было прежде. Вы согласны со мной, Тина?
   Онъ опять замолчалъ, но Катерина ничего не отвѣчала ему. Она отвернулась отъ него, и со слезами на глазахъ смотрѣла въ окно. Онъ всталъ, ближе подошедъ къ ней и сказалъ, протягивая ей руку.
   -- Простите мнѣ, Катерина; я боюсь, что я огорчилъ васъ, но меня мучила мысль, что вы іл замѣчаете, какъ часто глаза миссъ Эшеръ обращены на васъ. Помните, умоляю васъ, что спокойствіе цѣлаго семейства зависитъ отъ вашего умѣнья владѣть собой, отъ силы вашего духа. Скажите мнѣ только, что вы прощаете мнѣ, и я сейчасъ уйду.
   -- Милый, добрый Менардъ, сказала она сквозь слезы, и протягивая ему свою маленькую ручку,-- не вамъ, а мнѣ приходится просить у васъ прощеніе. Но я измучилась. Я не знаю, что мнѣ дѣлать. Прощайте.
   Онъ нагнулся къ ней, поцѣловалъ маленькую ручку и вышелъ изъ комнаты.
   -- Негодяй! сквозь зубы проговорилъ онъ, когда дверь затворилась за нимъ.-- Не будь сэръ-Кристофера, чего бы я не далъ, чтобы раздавить этого негоднаго червяка!
   

ГЛАВА X.

   Въ этотъ вечеръ капитанъ Вибрау, послѣ длинной прогулки съ невѣстой, возвратился въ свою комнату, и съ видомъ сильнаго утомленія опустился въ кресла передъ зеркаломъ. Онъ испугался, увидѣвъ, что дорогое его сердцу лицо блѣднѣе и разстроеннѣе обыкновеннаго, и съ безпокойствомъ пощупалъ себѣ сперва пульсъ, а потомъ приложилъ руку къ сердцу.
   "Я поставленъ въ чертовски-непріятное положеніе,-- думалъ онъ, развалившись въ креслахъ и не сводя глазъ съ зеркала,-- между двумя ревнивыми женщинами горячими и вспыльчивыми. И суждено же мнѣ такое наказаніе при моемъ здоровьѣ. Я радъ бы все бросить и бѣжать въ какую-нибудь теплую страну, хоть въ Индію, гдѣ лѣность и сонливость не дозволяютъ женщинамъ быть ревнивыми. А здѣсь хороша, нечего сказать, моя жизнь! Я ничего не дѣлаю пріятнаго для себя, всячески стараюсь дѣлать пріятное другимъ, и вся моя награда -- разъяренные взгляды изъ женскихъ глазъ, и цѣлые потоки брани изъ ихъ милыхъ устъ. Если Беатрисѣ приключится еще одинъ припадокъ ревности -- а Тина такъ безразсудна, что по всему вѣроятію приключится, -- она весь домъ способна поставить вверхъ дномъ. А всякая остановка въ этой свадьбѣ, особенно же такая, можетъ совершенно сразить дядю. Я ни за что на свѣтѣ не желалъ бы причинить ему это огорченіе. Да и нужно же человѣку, когда-нибудь жениться, я не могъ выбрать себѣ невѣсты лучше Беатрисы. Она необыкновенно хороша собой, и я въ самомъ дѣлѣ очень люблю ее; она, конечно, не отличается большою кротостью, но я ни въ чемъ не буду перечить ей, и это не будетъ меня касаться. Какъ я буду радъ, когда эта свадьба будетъ дѣлимъ поконченнымъ! Вся эта суета мнѣ страшно надоѣла. Да и чувствую я себя хуже это время. Эта исторія о Тинѣ сегодня утромъ совершенно разстроила меня. Бѣдная Тиночка! Экая она дурочка, что сердечко свое такъ крѣпко отдала мнѣ. Но она могла бы быть разсудительнѣе. Еслибъ она только поняла, что я желаю ей добра, стала бы смотрѣть на меня, какъ на друга! Но женщины на это не способны. Беатриса очень добра; я увѣренъ, что она была бы тогда ласкова къ бѣдняжкѣ. Какъ хорошо было бы, еслибъ Тина полюбила Гильфиля, хотя бы съ досады на меня! Онъ былъ бы отличнымъ мужемъ, и я отъ души порадовался бы счастію этой крошки. Еслибъ обстоятельства мои были другія, я, конечно бы, самъ женился на ней; но объ этомъ и думвъ было нельзя при моихъ отношеніяхъ къ сэръ-Кристоферу. Я полагаю, что дядя могъ бы уговорить ее пойдти за Гильфиля; я знаю, что она не въ состояніи противиться его желаніямъ. А какъ только они будутъ перевѣнчаны,-- она такая любящая птичка, что скоро забудетъ обо мнѣ и души въ немъ не будетъ чаять. Для ея счастія, конечно, нужно желать, чтобы свадьба эта поскорѣе устроилась. Охъ! счастливы тѣ, въ кого не влюбляются женщины. Поди, потомъ раздѣлывайся!"
   Тутъ, онъ нѣсколько повернулъ голову, чтобы съ другой точки зрѣнія полюбоваться своимъ лицомъ. Ясно было, что "il dono infeIrce della belleza" причина всѣхъ его бѣдствій, и эта мысль есгественно повлекла за собой ту, что пора ему позвать камердинера.
   Въ продолженіи слѣдующихъ дней, однако, все шло такъ хорошо, въ домѣ было такъ тихо, что капитанъ Вибрау и мистеръ Гильфиль вздохнули свободнѣе. Минуты отдыха нужны для всего въ природѣ: даже въ тѣ ночи, когда бушуетъ самый разъяренный вѣтеръ, на мгновеніе воцаряется тишина, прежде чѣмъ вѣтеръ опять начнетъ съ трескомъ ломать вѣтви, неистово битье* въ окна, со свистомъ врываться въ малѣйшія скважины.
   Миссъ Эшеръ была въ отличномъ расположеніи духа; капитанъ Вибрау не отходилъ отъ нея, и очень былъ остороженъ въ своемъ обращеніи съ Катериной, къ которой миссъ Эшеръ была необыкновенно внимательна. Погода стояла отличная; утромъ приходилось ѣздить верхомъ, вечеромъ принимать гостей. Совѣщанія въ библіотекѣ между леди Эшеръ и сэръ-Кристоферомъ кончились, казалось, къ общему удовольствію, и было рѣшено, что недѣли черезъ двѣ леди Эшеръ и ея дочь простятся съ Чеверельскимъ замкомъ и возвратятся къ себѣ въ Фарлей, чтобы дѣятельно заняться тамъ приготовленіями къ свадьбѣ. Баронетъ съ каждымъ днемъ казался счастливѣе. Привыкнувъ смотрѣть на людей, входившихъ въ его планы, въ пріятномъ свѣтѣ, который бросали на будущее его сильная воля я крѣпкая увѣренность, онъ видѣлъ только настоящія прелести и надежды будущихъ семейныхъ добродѣтелей въ миссъ Эшеръ,-- тѣмъ болѣе что быстрота ея взгляда и вкусъ въ оцѣнкѣ наружнаго изящества составляли дѣйствительную основу для симпатіи между ею и сэръ-Кристоферомъ. Леди Чеверель никогда не увлекалась ничѣмъ и никѣмъ, и какъ всѣ женщины не была очень очень снисходительна въ сужденіяхъ о своихъ сестрахъ, и потому она была болѣе умѣреннаго мнѣнія о достоинствахъ миссъ Эшеръ. Она подозрѣвала, что прекрасная Беатриса своенравна и властолюбива, и сама являя въ себѣ примѣръ покорной супруги, она съ неодобреніемъ замѣчала, что Беатриса принимаетъ очень часто повелительный тонъ въ разговорахъ съ Антони. Гордая женщина, научившаяся покорности, всю свою гордость обращаетъ на то, чтобы довести до совершенства эту покорность, и съ строгимъ порицаніемъ, свысока, смотритъ на всякія женскія притязанія. Впрочемъ, леди Чеверель только въ душѣ своей позволяла себѣ произносить эти осужденія, и, что можетъ даже показаться невѣроятнымъ, имѣла довольно власти надъ собой, чтобы не тревожить своими сомнѣніями миръ души сэръ-Кристофера. А Катерина? Какъ проводила она эти ясные осенніе дни, когда всѣ радовались, и даже солнце казалось, улыбалось счастію всего семейства? Для нея перемѣна въ обращеніи миссъ Эшеръ была непонятна. Эти вниманія, эти взгляды, полные состраданія, эта любезная предупредительность, терзали Катерину, которая съ трудомъ противилась желанію отвергнуть ихъ съ негодованіемъ. Должно быть, думала она, Антони просилъ ее быть ласковою съ бѣдною Тиной. Еще обида! Онъ могъ бы понять, что самое присутствіе миссъ Эшеръ было мучительно для ней, что улыбки миссъ Эшеръ терзаютъ ее, что ласковыя слова миссъ Эшеръ какъ ядовитыя укушенія воспламеняютъ ее до бѣшенства. Антони! онъ видимо раскаивается въ своемъ невольномъ порывѣ нѣжности къ ней въ то памятное утро. Онъ удаляется отъ нея, онъ холоденъ и вѣжливъ съ нею, чтобъ успокоить Беатрису, и Беатриса можетъ теперь любезно улыбаться: она увѣрена въ полной преданности Антони. Но что дѣлать! все это было необходимо, и ей оставалось только покориться. Но все же онъ поступилъ съ ней жестоко, о! какъ жестоко! Она никогда не была бы способна заставить его столько страдать. Возбудить въ ней такую любовь къ себѣ, говорить ей такія нѣжныя слова, такъ ласкать ее,-- и потомъ вести себя такъ, какъ будто никогда ничего подобнаго не бывало! Онъ заставилъ ее выпить ядъ, который казался ей такимъ сладкимъ, пока она пила его, и теперь ядъ этотъ смѣшался съ ея кровью и она погибала въ страданіяхъ
   Съ этою сдержанною въ груди бурей, бѣдная дѣвочка каждый вечеръ возвращалась въ свою комнату, и здѣсь только давала ей разразиться. Здѣсь она сквозь рыданія, громкимъ шепотомъ изливала все, что у него было на душѣ, ломала себѣ руки, даже лежала на холодномъ жесткомъ полу, призывая смерть, и находя наконецъ успокоеніе въ тяжеломъ снѣ, изъ котораго она пробуждалась въ какомъ-то нравственномъ онѣмѣніи, помогавшемъ ей кой-какъ прожить длинный день.
   Изумительно, какъ долго можетъ молодое, слабое существо бороться съ тайнымъ горемъ, и не являть на себѣ никакихъ слѣдовъ этой безпрерывной пытки, кромѣ какъ только для истинно-любящаго глаза. Самая нѣжность сложенія Катерины, ея обычная блѣдность, ея всегда тихіе и застѣнчивые пріемы, дѣлали менѣе замѣтными признаки утомленія и страданія. А ея пѣніе -- единственная сторона ея, въ которой она проявляла еще дѣятельность -- не утратило ни капли своей силы. Она сама удивлялась тому, что какія бы чувствованія ни стѣсняли ея сердца, какъ бы ни терзали ея равнодушіе Антони, вниманія миссъ Эшеръ, она всегда находила успокоеніе въ пѣніи. Эти глубокія чудныя звуки, которые изливались прямо изъ ея сердца, казалось, уносили съ собой ея горе, ея негодованіе, ея безумную страсть.
   Поэтому леди Чеверель не замѣчала никакой особенной перемѣны въ Катеринѣ, и только одинъ мистеръ Гильфиль съ тоской и безпокойствомъ замѣчалъ лихорадочный румянецъ, горѣвшій иногда на ея щекахъ, темныя тѣни подъ, ея глазами, и странный, разсѣянный взглядъ, неестественный блескъ милыхъ ему глазъ.
   Но, увы! дѣйствіе этихъ тревожныхъ ночей не ограничивалось одними этими легкими наружными перемѣнами.
   

ГЛАВА XI.

   На слѣдующее воскресенье, утро было дождливое; было рѣшено, что семейство не поѣдетъ, какъ обыкновенно, въ Комбермурскую церковь, но что мистеръ Гильфиль отправитъ утреннюю службу въ часовнѣ.
   Въ назначенный часъ Катерина сошла въ гостиную; но она тагъ была блѣдна и разстроенна, что леди Чеверель съ безпокойствомъ освѣдомилась о ея здоровьѣ, и узнавъ, что у ней сильно болитъ голова, рѣшила, что Катерина не должна идти въ часовню, и тутъ же уложила ее на диванѣ у камина, прикрыла ее и вложила ей въ руки томъ проповѣдей Тилотсона, на случай если она почувствуетъ себя лучше и будетъ въ силахъ заняться назидательнымъ чтеніемъ.
   Проповѣди добраго архіепископа могутъ быть отличнымъ лѣкарствомъ для страждущей души, но эти лѣкарства не пришлись по болѣзни Тины. Она сидѣла съ открытою на колѣняхъ книгой, и съ глазами, обращенными на портретъ прелестной леди Чеверель, жены славнаго сэръ-Антони. Она глядѣла на портретъ, не думая о немъ, и бѣлокурая красавица казалось смотрѣла на нее съ этою доброжелательною безсознательностію, съ этимъ кроткимъ удивленіемъ, съ какимъ счастливыя и самообладающія женщины смотрятъ на своихъ взволнованныхъ и слабыхъ сестеръ.
   Катерина думала о близкомъ будущемъ, о предстоявшей свадьбѣ, обо всемъ томъ, что ей придется перенести въ продолженіи слѣдующихъ мѣсяцевъ. О, еслибъ я могла заболѣть и умереть до тѣхъ поръ! думала она.-- Когда человѣкъ очень болепъ, ничто ужь его не тревожитъ и не заботитъ. Бѣдная Патти Ричардсъ цазалась такою счастливою, когда умирала. Она уже не думала о своемъ женихѣ: она ни о чемъ не жалѣла; ей нравился только запахъ цвѣтовъ, которые я приносила ой. О, еслибъ я могла только полюбить что-нибудь, могла думать о чемъ-нибудь другомъ! Еслибъ я только могла избавиться отъ этихъ ужасныхъ чувствъ, я бы помирилась съ своимъ несчастіемъ; я не стала бы роптать, я всячески старалась угождать леди Чеверель и сэръ-Кристоферу. Но когда находитъ на меня это бѣшенство, я не знаю что дѣлать. Я все <испорчено>ваю и только чувствую, что голова моя кружится и сердце мое бьется; я способна тогда сдѣлать что-нибудь ужасное. Никто, кромѣ меня, я увѣрена, не испытывалъ такихъ чувствъ. Это должно быть очень дурно. Но Богъ сжалится надо мной, онъ знаетъ, какъ мнѣ тяжело и горько.
   Въ такихъ размышленіяхъ провела Тина время, пока не услышала голосовъ въ корридорѣ; приподнявшись, она замѣтила, что проповѣди Тилотсона лежатъ на полу. Только что успѣла она поднять ихъ и расправить измявшіеся листки, какъ въ комнату вошла леди Эшеръ, Беатриса и капитанъ Вибрау, всѣ съ тою бойкостію и веселостію, которая обыкновенно распространяется на лицахъ людей по окончаніи проповѣди.
   Леди Эшеръ тотчасъ же подошла къ Катеринѣ, и усѣлась подлѣ нея. Полчаса спокойной дремоты очень освѣжили ее, и придали новую силу ея языку.
   -- Что, милая миссъ Сарти, какъ вы теперь себя чувствуете?
   -- Немного лучше, кажется. Я убѣждена, что вамъ нужно только спокойствіе. Эти головныя боли происходятъ ни отъ чего другаго, какъ отъ слабости. Вамъ не надобно утомляться, и вы непремѣнно должны пить горькія травы. Когда я была вашихъ лѣтъ, то точно также страдала головными болями, и старый докторъ <испорчено>онъ бывало говорилъ моей матери: "сударыня, у вашей, до, кромѣ слабости, нѣтъ никакой болѣзни." Онъ такой былъ <испорчено>ительный, этотъ докторъ Самсонъ. Но какъ жаль, что вы не слыхали сегодняшней проповѣди. Прекрасная проповѣдь! Мистеръ Гильфиль говорилъ о десяти дѣвахъ, мудрыхъ и правдивыхъ, и все это объяснялъ намъ. Какой пріятный молодой человѣкъ, этотъ мистеръ Гильфиль! Такой тихій и скромный, и такъ хорошо играетъ въ вистъ. Я бы желала заманить его къ себѣ въ Фарлей. Какъ бы полюбилъ его покойный сэръ-Джонъ! Онъ такой веселый и добронравный за картами, а мой сэръ-Джонъ былъ такой охотникъ до нихъ, сэр-Джонъ. А нашъ куратъ такой раздражительный человѣкъ; онъ всегда сердится, когда проигрываетъ. По моему, пасторъ не долженъ слишкомъ заботиться о деньгахъ, какъ вы полагаете? <испорчено>ите же, какъ вы думаете?
   Ахъ, леди Эшеръ, вступилась Беатриса съ презрительною улыбкой,-- не утомляйте бѣдной Катерины такими скучными вопросами. У васъ, кажется, все еще болитъ голова, милая Катерина,-- прибавила она съ видомъ большаго участія, обращаясь къ Катеринѣ: -- возьмите мой флаконъ съ душистымъ спиртомъ и оставьте его себѣ. Онъ, быть-можетъ, освѣжитъ васъ.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала Катерина, -- я не п<испорчено> отнимать его у васъ.
   -- Увѣряю васъ, милая моя, онъ мнѣ вовсе не нуженъ; вы непремѣнно должны взять его, продолжала убѣждать ее миледи Эшеръ, протягивая ей флаконъ.
   Тина покраснѣла, съ нетерпѣніемъ оттолкнула флаконъ и сказала:-- Благодарю васъ; я никогда не употребляю этого. Я не люблю духовъ.
   Миссъ Эшеръ положила флаконъ въ карманъ молча, но съ удивленіемъ и неудовольствіемъ во взглядѣ, и капитанъ Вибрау на лицѣ котораго выразился нѣкоторый испугъ, поспѣшно сказалъ: -- Посмотрите, Беатриса, погода совершенно разгулялась. Мы успѣемъ прогуляться до завтрака. Надѣньте шляпу мантилью, и походимъ по саду.
   -- Да, милая моя, не худо пройдтись, сказала леди Эшеръ,-- я пойду посмотрѣть, не расхаживаетъ ли сэръ-Кристоферъ по галлереи.
   Какъ только дверь затворилась за двумя дамами, капитанъ Вибрау, стоявшій спиной къ камину, обратился къ Катеринѣ, и сказалъ ей тономъ строгаго наставника: -- Милая Катерина, постарайтесь поболѣе сдерживать себя, и не давать такой воли своимъ чувствамъ. Вы просто невѣжливы съ миссъ Эшеръ, я вижу, что она удивлена и обижена. Подумайте только, какъ странно ей должно казаться ваше поведеніе. Она будетъ допытываться причины этихъ вспышекъ. Повѣрьте, милая Тина, прибавилъ онъ, подходя къ ней, и стараясь взять ея руку:-- я для васъ же самихъ желаю, чтобы вы вѣжливо отвѣчали на ея вниманіе. Она очень хорошо расположена къ вамъ, и я былъ счастливъ видѣть васъ друзьями.
   Катерина уже и то находилась въ такомъ состоянія болезненнаго раздраженія, что самое невинное слово капитана Вибрау заставило бы ее страдать, какъ жужжаніе самой маленькой мошки заставляетъ страдать тяжело-больнаго. Но ея благосклонно-увѣщательный тонъ былъ совершенно невыносимъ. Онъ такъ былъ виноватъ передъ нею, а говорилъ съ нею теперь, какъ снисходительный наставникъ. Это было новое оскорбленіе. Его увѣренія въ дружбѣ были самою обидною низостью.
   Катерина вырвала изъ рукъ его свою руку, и сказала съ негодованіемъ: -- Оставьте меня, капитанъ Вибрау; я вамъ, кажется ничего не дѣлаю.
   -- Катерина, отчего вы такъ раздражительны, такъ несправедливы? Я за васъ дрожу и безпокоюсь. Миссъ Эшеръ уже замѣтила ваше странное обращеніе съ нею и со мной, и это ставитъ меня въ очень непріятное положеніе. Что могу я сказать ей?
   -- Что сказать? съ волненіемъ и горечью проговорила Катерина, вставая съ своего мѣста и направляясь къ дверямъ: -- а скажите, что я глупая дѣвчонка, что я влюбилась въ васъ, и ревную васъ къ ней; но что вы никогда не имѣли ко мнѣ другаго чувства, кромѣ жалости, не показывали мнѣ ничего, кромѣ дружбы. Скажите это ей, и она еще больше полюбитъ васъ.
   Она произнесла это какъ самую горькую насмѣшку, какую она только могла себѣ представить, не подозрѣвая, что насмѣшка эта горька именно по своей истинѣ. Несмотря на все ея негодованіе, все ея бѣшенство, всю ея ревность, въ душѣ ея еще не совсѣмъ исчезла вѣра въ Антони; она все еще надѣялась, что въ сердцѣ его скрывается больше любви къ ней чѣмъ онъ показываетъ; ей въ голову не приходило подозрѣвать его въ этой винѣ противъ себя, которая всякой женщинѣ обиднѣе даже невѣрности. И она произнесла эти язвительныя слова потому только, что въ эту минуту не находила достаточно-сильнаго выраженія своему негодованію.
   Пока она стояла такимъ образомъ посереди комнаты, дрожа отъ волненія и съ поблѣднѣвшими губами, дверь отворилась, и за ней показалась миссъ Эшеръ, величественная и прелестная какъ всегда. На устахъ ея играла та улыбка, съ которою обыкновенно являются въ комнату молодыя особы, убѣжденныя, что появленіе ихъ самое пріятное событіе; но въ слѣдующее же мгновеніе она взглянула на Катерину съ изумленіемъ, а на жениха своего съ недовѣріемъ и неудовольствіемъ. Лицо капитана Вибpay выражало сильное утомленіе и досаду.
   -- Быть-можетъ, вамъ некогда идти гулять со мной, капитанъ Вибpay, я пойду одна.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я ждалъ васъ, отвѣчалъ онъ, спѣша къ ней и подавая ей руку.
   Они вышли изъ комнаты, не взглянувъ на бѣдную Катерину, которая все еще стояла посереди комнаты, уничтоженная и пристыженная. Какъ горько она теперь раскаивалась въ своей неожиданной вспышкѣ!
   

ГЛАВА XII.

   -- Любопытно было бы знать, что теперь воспослѣдуетъ въ моей драмѣ съ миссъ Сарти? сказала миссъ Эшеръ капитану Вибpay, когда они вышли въ садъ.-- Я бы очень желала имѣть понятіе о томъ, что будетъ дальше.
   Капиталъ Вибрау молчалъ. Онъ былъ не въ духѣ, онъ былъ утомленъ, и ему очень хотѣлось совершеннымъ молчаніемъ отразить нападенія разсерженной красавицы. "Чортъ побери, думалъ онъ про себя, отбивайся теперь отъ другой!" И онъ мрачно уперъ глаза въ горизонтъ, и въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ его знала Беатриса, нахмурилъ брови.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ совершеннаго молчанія, она продолжала еще болѣе надменнымъ тономъ.
   -- Надѣюсь, вы понимаете, капитанъ Вибрау, что я жду отъ васъ объясненія.
   -- Я не могу вамъ дать другаго объясненія, милая Беатриса, сказалъ онъ наконецъ, дѣлая усиліе надъ собой,-- кромѣ того, которое вы уже слышали отъ меня. Я надѣялся, что мы уже не возвратимся больше къ этому разговору.
   -- Но объясненіе ваше далеко не удовлетворительно. Я должна вамъ сказать, что обращеніе съ вами миссъ Сарти очень странно, при вашихъ отношеніяхъ ко мнѣ. А со мной она просто держится. Я, конечно, не останусь въ этомъ домѣ при такихъ обстоятельствахъ; мать моя объяснитъ причины сэръ-Кристоферу.
   -- Беатриса, сказалъ капитанъ Вибрау, неудовольствіе котораго уступило теперь мѣсто тревогѣ,-- умоляю васъ быть терпѣливою и снисходительною. Я понимаю, что все это вамъ непріятно, но я увѣренъ, что вы не захотите повредитъ бѣдной Катеринѣ и навлечь на нее гнѣвъ дяди. Вспомните, какъ она одинока и безпомощна.
   -- Всѣ эти отговорки очень ловки, но я не дамъ себя обмануть ими. Миссъ Сарти никогда бы не посмѣла обращаться такимъ образомъ съ вами, еслибы вы не ухаживали за ней, если бы она не имѣла причины думать, что вы любили ее. Она, вѣроятно смотритъ на ваши отношенія ко мнѣ, какъ на измѣну себѣ. Я вамъ очень благодарна за то, что вы сдѣлали меня соперницей миссъ Сарти. Вы обманули меня, капитанъ Вибрау.
   -- Беатриса, клянусь вамъ, что Катерина для меня ничто иное, какъ добрая дѣвочка, къ которой я привыкъ. Я радъ былъ бы сейчасъ обвѣнчать ее съ Гильфилемъ, и это кажется достаточное доказательство того, что я не влюбленъ въ нее. Что же касается прошлаго, я быть-можетъ дѣйствительно немного занимался ею, а она придала слишкомъ большое значеніе самому обыкновенному вниманію. Развѣ это не можетъ со всякимъ случиться?
   -- Она не позволяла бы себѣ тогда такихъ дерзкихъ выходокъ. Что она говорила вамъ сегодня утромъ? Отчего она была такъ взволнована и блѣдна?
   -- Почемъ я знаю? Я ей сказалъ, что она не ведетъ себя какъ слѣдуетъ, а она по обыкновенію своему вспылила: она только кажется тихонькою, а въ самомъ дѣлѣ она ужасно горяча.
   -- Но нужно же, чтобы кто-нибудь ей объяснилъ, что поведеніе ея совершенно неприлично и непростительно. Я удивляюсь, какъ это леди Чеверель не замѣчаетъ ея невѣжливыхъ отвѣтовъ и капризовъ.
   -- Прошу васъ, Беатриса, не намекайте на это тетушкѣ. Вы, вѣроятно, уже замѣтили, какія у нея чопорныя понятія. Ей и въ голову никогда не приходило, чтобы дѣвушка могла влюбиться въ человѣка, который не посватался къ ней.
   -- Въ такомъ случаѣ, я сама объяснюсь съ миссъ Сарти. Для ея же пользы необходимо, чтобы кто-нибудь сказалъ ей правду.
   -- Нѣтъ, душа моя, изъ этого не произойдетъ ничего хорошаго. Вы не знаете Катерины. Самое лучшее было бы для васъ, по возможности не обращать на нее вниманія. Все это скоро забудется. Я увѣренъ, что она вскорѣ выйдетъ замужъ за Гильфиля, и вся эта блажь вылетитъ изъ ея головы. Боже мой! Какъ стучитъ мое сердце! Это проклятое біеніе все усиливается.
   Такъ кончился этотъ разговоръ, или по крайней мѣрѣ та часть его, которая относилась къ Катеринѣ; но капитанъ Вибрау не забылъ этого разговора: онъ рѣшился во что бы то ни стало выйдти изъ этого непріятнаго положенія, и на другой же день, оставшись наединѣ съ сэръ-Кристоферомъ, приступилъ къ дѣлу.
   Разговоръ шелъ, по обыкновенію, о предстоящемъ великомъ бытіи.
   -- Кстати, сказалъ Антони, съ самымъ беззаботнымъ видомъ похаживая по комнатѣ: -- когда же вы намѣрены сыграть свадьбу Гильфиля и Катерины? Во мнѣ теперь развилось сочувствіе ко всѣмъ влюбленнымъ. Почему бы скорѣе не осчастливить бѣднаго Менарда? Я полагаю, онъ уже объяснился съ мной.
   -- Гмъ! сказалъ сэръ-Кристоферъ:-- я думалъ это дѣло отложить до смерти стараго Кричлея; этотъ бѣднякъ долго не протянетъ, и тогда бы Менардъ могъ въ одно время вступить и въ бракъ, и въ должность. Но впрочемъ, изъ-за этого нечего ждать. Они могутъ жить въ замкѣ. Обезьянкѣ нашей, дѣйствительно, пора замужъ. Уморительно будетъ видѣть ее степенною матерью семейства, съ крохотнымъ ребенкомъ на рукахъ.
   -- По моему, такого рода дѣла никогда не должно откладывать. И если у васъ есть какія-нибудь виды насчетъ устройства будущности Катерины, я съ истиннымъ удовольствіемъ исполню все ваши желанія.
   -- Милый мой Антони, эта мысль дѣлаетъ вамъ честь. Но у Менарда есть свое состояніе, и я его довольно знаю; онъ предпочтетъ не быть обязаннымъ никому. Но теперь, какъ вы меня навели на эту мысль, я начинаю себя упрекать за то, что прежде объ этомъ не подумалъ. Я такъ былъ занятъ вами, злодѣй и Беатрисой, что совершенно забылъ о моемъ бѣдномъ Менардѣ. Онъ много старше васъ: ему уже давно пора обзавестись семействами.
   Сэръ-Кристоферъ замолчалъ, глубокомысленно поднесъ щепотку табаку къ носу, и потомъ прибавилъ почти про себя.
   -- Да, да! Мы разомъ покончимъ всѣ наши семейныя дѣла.
   Во время прогулки съ миссъ Эшеръ, капитанъ Вибрау между прочимъ сообщилъ ей, что сэръ-Кристоферъ желаетъ какъ можно скорѣе устроить свадьбу между Гильфилемъ и Катериной, и что онъ съ своей стороны очень будетъ радъ видѣть это дѣло поконченнымъ. Счастье Тины было очень дорого ему, и онъ ничего лучшаго не могъ бы пожелать ей.
   Сэръ-Кристоферъ любилъ немедленно приводить въ исполненіе свои замыслы. Онъ рѣшалъ скоро и такъ же скоро дѣйствовалъ. Вставая послѣ завтрака изъ-за стола, онъ сказалъ мистеру Гильфилю:
   -- Приходите ко мнѣ въ библіотеку, Менардъ. Мнѣ нужно сказать вамъ два слова.
   -- Менардъ, другъ мой, началъ онъ, какъ только они усѣлись съ лицомъ сіяющимъ при мысли о неожиданной радости, которую онъ готовилъ своему собесѣднику.-- Почему бы намъ, до конца этой осени, не устроить счастье четырехъ сердецъ вмѣсто двухъ, а? А? повторилъ онъ, хлопая по крышкѣ табатерки и съ улыбкой подмигивая Менарду.
   -- Я не знаю, понялъ ли я васъ, сэръ, отвѣчалъ мистеръ Гильфиль чувствуя самъ, что блѣднѣетъ.
   -- Не знаете, злодѣй, поняли ли вы меня? А кто, послѣ Антони, мнѣ ближе и дороже всѣхъ? Вы уже давно повѣрили мнѣ си тайну, и никакихъ признаній мнѣ уже теперь не нужно. Тина теперь въ лѣтахъ и будетъ отличною вамъ женой. Ректорскій домъ не очистился еще для васъ, но что за дѣло? Я и жена будемъ счастливы имѣть васъ при себѣ. Намъ слишкомъ было бы трудно разомъ разстаться съ нашею милою пѣвчею птичкой.
   Мистеръ Гильфиль находился въ большомъ затрудненіи. Онъ боялся навлечь подозрѣнія сэръ-Кристофера на настоящее чувство Катерины, и однако онъ долженъ былъ въ отвѣтѣ снова основываться на этомъ чувствѣ.
   -- Не думайте, сэръ, проговорилъ онъ наконецъ съ усиліемъ,-- чтобъ я не чувствовалъ и не цѣнилъ вашей доброты ко мнѣ, чтобъ я не былъ вамъ благодаренъ за ваши отеческія помышленія о моемъ счастьѣ; но я боюсь, что чувства ко мнѣ Катерины не такого рода, чтобъ я могъ видѣть ее моею женой.
   -- Спрашивали вы ее объ этомъ?
   -- Нѣтъ. Но такого рода дѣла часто узнаются очень хорошо и безъ разспросовъ.
   -- Вздоръ и пустяки! Обезьянка должна васъ полюбить. Развѣ вы не были первымъ ея другомъ? Я помню, какъ она, бывало, <испорчено>ивается плачетъ, когда вы обрѣжете себѣ палецъ. Къ тому же она сама давно привыкла къ мысли, что вы ея женихъ. Я всегда въ этомъ духѣ говорилъ ей о васъ. Я былъ убѣжденъ что вы уже давно это дѣло порѣшили между собой; то же самое думалъ и Антони. Антони полагаетъ, что она влюблена въ васъ, а у него молодые глаза, онъ долженъ знать толкъ въ этомъ дѣлѣ. Онъ говорилъ мнѣ объ этомъ сегодня утромъ, и очень утѣшилъ меня дружескимъ участіемъ, которое онъ принимаетъ въ васъ и <испорчено>ѣ.
   Кровь, и притомъ больше чѣмъ нужно, хлынула въ лицо мистера Гильфиля; онъ стиснулъ зубы, крѣпко сжалъ кулаки, силясь сдержать порывъ негодованія. Сэръ-Кристоферъ замѣтилъ его волненіе, но приписалъ его возбужденной въ немъ надеждѣ насчетъ чувствъ Катерины.
   -- Вы слишкомъ скромны, Менардъ, продолжалъ онъ.-- Человѣкъ, которому, какъ вамъ, не почемъ перескочить черезъ самый высокій заборъ, не слѣдуетъ такъ падать духомъ. Если вы сами не рѣшаетесь переговорить съ нею, предоставьте это дѣло мнѣ.
   -- Сэръ-Кристоферъ, убѣдительно сказалъ бѣдный Менардъ,-- если вы въ самомъ дѣлѣ хотите оказать мнѣ благодѣяніе, не упоминайте теперь объ этомъ предметѣ Катеринѣ. Я боюсь, что это мое предложеніе, сдѣланное не вовремя, совершенно удалитъ ее отъ меня.
   Противорѣчіе всегда сердило сэръ-Кристофера.
   -- Что заставляетъ васъ это думать? продолжалъ онъ нѣсколько <испорчено>о:-- какія причины можете вы привести мнѣ, кромѣ того ни на чемъ не основаннаго предположенія, что она васъ не довольно любить?
   -- Никакихъ, кромѣ моего личнаго убѣжденія, что я не достаточно дорогъ ей, чтобъ она согласилась быть моею женой.
   -- Въ такомъ случаѣ я нахожу, что причина эта совершенно достаточная. Я рѣдко ошибаюсь въ своихъ сужденіяхъ о людяхъ, и убѣжденъ, что Тина совершенно свыклась съ мыслію, что вы будете ея мужемъ. Повторяю вамъ, предоставьте мнѣ дѣло, и будьте убѣждены, что мое вмѣшательство не повредитъ ему.
   Мистеръ Гильфиль, боясь сказать что-нибудь лишнее и вмѣстѣ съ тѣмъ страшась послѣдствій этого рѣшенія сэръ-Кристофера, вышелъ изъ библіотеки съ душой, переполненною негодованія противъ капитана Вибрау и отчаянія за себя и за Катерину. Что подумаетъ она о немъ? Она можетъ предположить, что сэръ-Кристоферъ дѣйствуетъ съ его вѣдома и согласія. Онъ, вѣроятно, не будетъ имѣть случая переговорить съ нею наединѣ: онъ напишетъ ей и отнесетъ записку въ ея комнату въ то время, мы она будетъ одѣваться къ обѣду. Нѣтъ, это ее взволнуетъ, и ей будетъ тяжело высидѣть за обѣдомъ и скрыть свои чувства. Онъ подождетъ до вечера. Послѣ вечернихъ молитвъ, онъ пошелъ къ ней, чтобы проститься съ нею и, незамеченный никѣмъ, вручилъ ей записку. Она отнесла ее въ свою комнату, нѣсколько удивленная, и прочла слѣдующее:
   "Милая Катерина, не подозрѣвайте меня, если сэръ-Кристоферъ станетъ говорить вамъ о нашей свадьбѣ. Я сдѣлалъ, что могъ, чтобъ убѣдить его не тревожитъ васъ этимъ пpeдметомъ и настоялъ бы на своемъ, еслибы не боялся датъ поводъ къ вопросамъ, на которые я не могъ бы отвѣчать, не проявивъ вамъ новыя огорченія. Пишу я это вамъ, чтобы приготовить васъ къ разговору съ сэръ-Кристоферомъ и чтобъ еще разъ повторить вамъ (но надѣюсь вы не сомнѣваетесь въ этомъ), что чувства ваши священны для меня. Я скорѣе соглашусь отказаться отъ любимой мечты моей жизни чѣмъ доставить вамъ одну лишнюю горькую минуту.
   "Никто иной какъ капитанъ Вибрау побудилъ сэръ-Кристофера взяться за это дѣло въ такую минуту. Я говорю вамъ это, чтобы вы могли скрыть свои чувства, если услышите это отъ сэръ- Кристофера. Вы видите теперь, что за подлое сердце бьется въ его груди. Полагайтесь всегда на меня, дорогая моя Катерина,-- что бы ни случилось въ послѣдствіи -- какъ на преданнаго вамъ друга и брата.

"Менардъ Гильфиль."

   Катерина была такъ поражена и уязвлена тѣмъ, что она узнала о капитанѣ Вибрау, что не могла думать объ угрожавшей ей опасности, о томъ, что спроситъ у нея сэръ-Кристоферъ и она ему отвѣтитъ. Ей было не до страха: она не думала о будущемъ, настоящее горе поглащало ее всю.
   И Антони могъ это сдѣлать! Объяснить этотъ послѣдній поступокъ его нельзя было ничѣмъ, кромѣ какъ самымъ грубымъ неуваженіемъ къ ея чувству, самою неблагородною неделикатностью въ отношеніи къ ней, на которую онъ рѣшился ради своего удобства, и во избѣжаніе дальнѣйшихъ объясненій съ миссъ Эшеръ. Нѣтъ, это было хуже. Онъ съ умысломъ, безъ всякой пользы для себя, мучилъ и терзалъ ее. Онъ хотѣлъ доказать ей свое презрѣніе, заставить ее почувствовать до какой степени она была безразсудна, вообразивъ, что онъ когда-либо могъ любить ее.
   Послѣднія капли вѣры и нѣжности, воображала она, изсякли теперь въ ея душѣ; въ ней осталась только одна жестокая, жгучая ненависть. Ей уже нечего было долѣе скрывать свою ненависть изъ боязни повредить ему; онъ игралъ ея чувствомъ, какъ сказалъ Менардъ; онъ издѣвался надъ ней; а теперь онъ поступилъ ней такъ жестоко, такъ низко! Она имѣла достаточныя причины ненавидѣть его; ненависть, наполнявшая ея душу, не казалась уже ей такимъ грѣшнымъ чувствомъ, какъ прежде.
   Пока мысли эти съ мучительною быстротой проносились въ ея головѣ, она не пролила ни одной слезы. Она не могла стоять на мѣстѣ, и крѣпко стиснувъ руки, съ огнемъ въ блуждающемъ взглядѣ, быстрыми шагами ходила взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Еслибъ я только могла поговорить съ нимъ, шептала она, и сказать ему, какъ онъ отвратителенъ мнѣ!
   Потомъ, какъ бы пораженная внезапною мыслію, она вынула изъ кармана ключъ, отперла выложенный мѣдью ящикъ, гдѣ хранились ея маленькія сокровища, и достала изъ него крошечную миніатюру. Ее окружалъ узкій золотой ободокъ съ придѣланнымъ къ нему кольцомъ, назначеннымъ вѣроятно для <испорчено>почки; на другой сторонѣ, подъ стекломъ, виднѣлись двѣ пряди волосъ, одна темная, другая свѣтлая, связанныя причудливымъ узломъ. То былъ тайный подарокъ Антони, полученный ею годъ тому назадъ, портретъ, заказанный имъ нарочно для нея. Въ продолженіе послѣдняго мѣсяца, она не брала его въ руки: прошедшее и безъ того довольно живо припоминалось ей. Но теперь она съ яростію стиснула его въ рукѣ, и изо всей силы швырнула его на полъ.
   Раздавитъ ли она его теперь ногой, уничтожитъ ли она до послѣдняго слѣда это жестокое, лживое лицо?
   Ахъ, нѣтъ! Она бросилась было къ тому мѣсту, гдѣ упалъ портретъ; но когда она увидѣла это лучшее сокровище свое, которое она такъ любила, такъ часто покрывала горячими поцѣлуями и слезами, такъ часто вечеромъ клала подъ подушки, и съ восторгомъ разсматривала на другое утро -- когда она увидѣла, что этотъ портретъ, все, что осталось ей отъ прошлаго счастія, лежитъ на полу, натреснувшій, съ разбитымъ стекломъ, разсыпавшимися волосами, въ ея чувствованіяхъ совершился переворотъ: сердце ея смягчилось, и она залилась слезами.
   Взгляните, съ какимъ стараніемъ собираетъ она теперь всѣ части своего сокровища, поднимаетъ всѣ до послѣдней волосинки укладываетъ ихъ на мѣсто,-- съ какою грустью она разсматриваетъ трещину, обезобразившую милыя ей черты! Увы! теперь нѣтъ стекла, которое бы могло защитить и портретъ, и волосы; взгляните, какъ бережно она завертываетъ его въ мягкую бумагу, и опять запираетъ въ ящикъ. Бѣдное, бѣдное дитя! Дай-то Богъ, чтобы всегда воздерживающее чувство явилось прежде невозвратнаго дѣйствія!
   Она нѣсколько поуспокоилась и принялась перечитывать письмо Менарда. Она прочла его два или три раза, не отдавая себѣ отчета въ его содержаніи; голова ея была какъ въ туманѣ послѣ страстнаго волненія послѣдняго часа, и она съ трудомъ могла заставить себя вникнуть въ смыслъ письма. Но когда она наконецъ поняла какого рода ей предстоитъ свиданіе съ баронетомъ, она испугалась. Мысль разсердить сэръ-Кристофера внушала всѣмъ въ домѣ такой страхъ, до такой степени пугая ее, что ей казалось невозможнымъ противиться его желанія. Онъ воображалъ, что она любитъ Менарда; онъ всегда намекалъ ей на это. Какимъ образомъ теперь сказать ему, что онъ ошибался, и что отвѣтить ему, если онъ спроситъ, не любить ли она кого-нибудь другаго? Даже въ воображеніи ей невозможно было представить себѣ, чтобы сэръ-Кристоферъ могъ взглянуть на нее сердито. Онъ всегда былъ такъ добръ къ ней! Потомъ она начала думать о томъ, какъ она огорчитъ его, и эгоистическій страхъ уступилъ мѣсто страху опечалить любимаго человѣка. Слезы ея лились, но она теперь оплакивала не свои несчастія вмѣстѣ съ сочувствіемъ и любовью къ сэръ-Кристоферу, въ ея душѣ пробудилось также чувство благодарности къ мистеру Гильфилю за его неизмѣнное великодушіе и нѣжность.
   -- Милый, добрый Менардъ! Какъ я виновата передъ нимъ! Еслибъ я только могла полюбить его -- но я никогда не буду въ состояніи ни о чемъ думать, ничего любить. Сердце разбито.
   

ГЛАВА VIII.

   На другое утро настала эта ужасная для Катерины минута. Она сидѣла въ кабинетѣ леди Чеверель, слабая и утомленная страданіями прошлой ночи, и переписывала какіе-то благотворительные списки, когда въ комнату вошла леди Чеверель, сказала:
   -- Тина, сэръ-Кристоферъ хочетъ поговорить съ вами; ступайте къ нему въ библіотеку.
   Она сошла внизъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Какъ только она вошла въ комнату, сэръ-Кристоферъ, сидѣвшій у окна, обратился къ ней съ словами:
   -- Садитесь-ка сюда ко мнѣ, обезьянка; мнѣ нужно кой о чѣмъ переговорить съ вами.
   Катерина взяла скамейку и усѣлась у ногъ баронета. Ей такимъ образомъ легче было скрыть отъ него свое лицо. Она обняла рукой его ногу, и прижала щеку къ его колѣну.
   -- Вы, кажется, сегодня не въ духѣ, Тина. Что съ вами, моя обезьянка?
   -- Ничего, padroncello, у меня только все болитъ голова.
   -- Бѣдная обезьянка! Послушайте, не полегче ли будетъ вашей головкѣ, если я обѣщаю вамъ милаго и добраго мужа, хорошенькое подвѣнечное платьице, а со временемъ собственный домикъ, гдѣ вы будете молодою хозяйкой и будете иногда принимать и угощать своего padroncello!
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу выходить замужъ. Я бы желала всегда оставаться у васъ.
   -- Вздоръ и пустяки, дурочка. Я скоро стану несноснымъ старикомъ, а дѣти Антони овладѣютъ всѣмъ домомъ и будутъ надоѣдать вамъ. Вамъ нуженъ человѣкъ, который любилъ бы васъ больше всего на свѣтѣ, и нужны собственныя дѣти, чтобы было вамъ кого лелѣять и любить. Я не потерплю, чтобъ изъ васъ вышла сморщенная, старая дѣва. Я ненавижу старыхъ дѣвъ. Я не могу безъ отвращенія смотрѣть на эту Щарпъ. Черноглазая моя обезьянка не на то создана. А тутъ же подъ рукой Менардъ Гильфиль, отличнѣйшій, золотой человѣкъ, и любитъ онъ васъ больше самого себя. И вы тоже любите его, глупенькая обезьянка, и нечего говорить вздоръ будто вы не хотите за него замужъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, padroncello, не говорите этого; я никакъ не могу выйдти за него замужъ.
   -- Почему не можете, дурочка? Вы сами не понимаете своихъ чувствъ. Полно, всѣмъ ясно, что вы любите его. Леди Чеверель всегда говорила мнѣ, что вы влюблены въ него, она вмдѣла какъ вы распоряжаетесь бѣднымъ Менардомъ, и Антони думаетъ то же самое. Отчего вы забрали себѣ въ голову, что зы не хотите за него замужъ?
   Слезы и рыданія не дали теперь Катеринѣ отвѣчать. СэръКристоферъ погладилъ ее по головѣ и сказалъ:
   -- Полно, полно, Тина, вы вѣрно больны сегодня. Ступайте отдохните, милая крошка. Вы на все взглянете иначе, когда будете здоровы. Подумайте о томъ, что я сказалъ вамъ, и помните, что послѣ женитьбы Антони, мнѣ ничего такъ не хочется, какъ соединить васъ съ Менардомъ. Но вы не огорчайте меня причудами и капризами, и всѣми этими вздорами.-- Эти послѣднія слова онъ сказалъ довольно строго, но тотчасъ же прибавилъ болѣе нѣжнымъ тономъ: -- А теперь полно плакать, утрите свои черные глазки, милая моя обезьянка. Ступайте, лягте въ свою постельку, и постарайтесь заснуть.
   Катерина скользнула со скамейки къ ногамъ сэръ-Кристофера, схватила его руку, покрыла ее поцѣлуями и слезами, потомъ убѣжала изъ комнаты.
   Капитанъ Вибрау еще до вечера узналъ отъ дяди, чѣмъ кончился его разговоръ съ Тиной. "Еслибъ я могъ толкомъ переговорить съ ней, думалъ онъ, -- я быть-можетъ убѣдилъ бы ее быть разсудительнѣе. Но въ домѣ нѣтъ средствъ сказать ей два слова такъ, чтобы насъ не прервали, и если я встрѣчу ее въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, это никакъ не скроется отъ Беатрисы." Наконецъ онъ рѣшился откровенно обратиться къ миссъ Эшеръ, сказать ей, что желаетъ хорошенько переговорить съ Катериной, чтобъ убѣдить ее не отвергать руки Гильфиля и не отказываться отъ вѣрнаго счастія. Онъ былъ очень доволенъ этимъ благоразумнымъ и благородно-откровеннымъ планомъ, и въ тотъ же вечеръ сообщилъ его миссъ Эшеръ, и получилъ отъ нея полное согласіе. "Пусть, думала она, Антони выскажетъ правду этой миссъ Сарти. Онъ показываетъ необыкновенное терпѣніе и снисхожденіе въ своемъ обращеніи съ нею."
   Тина весь этотъ день не выходила изъ своей комнаты, и леди Чеверель, которой сэръ-Кристоферъ сообщилъ всѣ подробною своего разговора съ Тиной, ухаживала за нею какъ за больною. Ея нѣжная заботливость была такъ тягостна для Катерины, ей такъ было неловко отвѣчать на вниманія и ласки, которыя, чувствовала она, были слѣдствіемъ недоразумѣнія, что на другой день она сдѣлала усиліе надъ собой и сошла внизъ къ завтраку, хотя всѣ жилы ея бились и голова ея горѣла. Тяжело было отвѣчать на разспросы о здоровьѣ, но тяжело было сидѣть одной въ своей комнатѣ. Она пугалась собственныхъ чувствъ, она пугалась силы и ясности, съ которою картины прошлаго а будущаго представлялись ея воображенію. Но, къ тому же, еще одно чувство заставляло ее желать быть внизу и двигаться по комнатамъ. Она надѣялась найдти случай поговорить наединѣ съ капитаномъ Вибрау, высказать ему все то, что накопилось у нея на душѣ. Случай этотъ представился самымъ неожиданнымъ для нея образомъ.
   Леди Чеверель попросила ее принести изъ ея кабинета какіе-то узоры для вышиванія, и какъ только она вышла гостиной, капитанъ Вибрау послѣдовалъ за ней, и встрѣтилъ ее, когда она сходила съ лѣстницы.
   -- Катерина, сказалъ онъ, останавливая ее за руку, когда она не глядя на него, спѣшила пройдти мимо, -- не сдѣлаете и вы мнѣ одолженіе быть сегодня въ двѣнадцать часовъ въ Грачевнѣ? Мнѣ нужно поговорить съ вами; мы будемъ тамъ одни. Я не могу говорить съ вами въ домѣ.
   Къ удивленію его, на лицѣ ея выразилась радость, и она коротко и рѣшительно отвѣчала: "да, потомъ освободила руку свою, и сбѣжала съ лѣстницы.
   Въ это утро миссъ Эшеръ, собиравшаяся перещеголять леди Чеверель своимъ вышиваніемъ, была занята разматываньемъ шелковъ, и леди Эшеръ была осуждена на скучную роль мотовильни. Леди Чеверель сидѣла за работой, и Катерина, видя, что она никому больше не нужна, пошла въ кабинетъ и сѣла за клавикорды. Ей казалось, что могучіе аккорды, величественные протяжные звуки, помогутъ ей провести томительныя минуты, остававшіяся еще до двѣнадцати часовъ. Мессія Генделя стоялъ раскрытый на хорѣ: Подобно овцамъ, вся мы, и Катерина тотчасъ же погрузилась въ мощныя сплетенія этой великолѣпной фуги. Въ самыя счастливыя свои минуты она не могла бы сыграть ее такъ хорошо: борьба въ душѣ ея была въ ладу съ борьбой потрясающихъ сердце звуковъ.
   Но въ половину одиннадцатаго, она были прервана леди Чеверель, которая вошла въ комнату и сказала:
   -- Тина, не сойдете ли вы въ гостиную, помотать шелкъ съ миссъ Эшеръ? Мы съ леди Эшеръ собираемся поѣхать покататься.
   Катерина сошла внизъ, раздумывая про себя, какъ ей выбраться изъ гостиной, чтобы вовремя попасть въ Грачевню. Ничто на свѣтѣ не будетъ въ силахъ удержать ее, лишить ее этой послѣдней быть-можетъ отрадной минуты, когда ей можно будетъ излить всю свою душу. Послѣ этого она покорится, будетъ молчать и все сносить.
   Но она не успѣла усѣсться и взять мотокъ желтаго шелка, какъ миссъ Эшеръ любезно улыбнулась ей и сказала:
   -- Я знаю, что на сегодняшнее утро у васъ назначено свиданіе съ капитаномъ Вибрау. Не стѣсняйтесь мною, пожалуста.
   "Такъ онъ говорилъ съ нею обо мнѣ," подумала Катерина, и руки ея, державшія мотокъ, задрожали.
   -- Держать эти мотки очень скучно, продолжала миссъ Эшеръ тѣмъ же любезнымъ тономъ, -- я вамъ очень благодарна, увѣряю васъ.
   -- Напрасно вы благодарите, отвѣчала Катерина, не въ силахъ долѣе превозмогать свое раздраженіе, -- я дѣлаю это только по желанію леди Чеверель.
   Настала, наконецъ, для миссъ Эшеръ удобная минута прочесть Катеринѣ назидательную проповѣдь о неприличіи ея поведенія. Съ непріятнымъ чувствомъ, скрывавшимся подъ видомъ сожалѣнія, она сказала ей:
   -- Миссъ Сарти, мнѣ очень жаль за васъ, что вы не умѣете лучше владѣть собою. Давая такую волю своимъ неизвинительнымъ чувствамъ, вы унижаете себя; да, вы очень унижаете себѣ
   -- Какія неизвинительныя чувства? спросила Катерина, опустя руки и прямо глядя въ глаза миссъ Эшеръ.
   -- Не мнѣ объяснять вамъ ихъ. Вы должны понять, о чемъ я говорю. Вамъ бы слѣдовало призвать на помощь чувство долга и свою гордость. Вы очень огорчаете капитана Вибрау свою неумѣніемъ владѣть собою.
   -- Онъ вамъ сказалъ это?
   -- Да, конечно. Ему очень непріятно, что вы такъ враждебно смотрите на меня. Онъ очень желаетъ, чтобы вы сблизились со мной. Увѣряю васъ, что мы оба самымъ дружескимъ образомъ расположены къ вамъ, и отъ души жалѣемъ, что вы продолжаете питать такія чувства.
   -- Я вамъ очень благодарна, язвительно отвѣтила Катерина. Въ какихъ же чувствахъ обвиняетъ онъ меня?
   Раздраженіе миссъ Эшеръ усиливалось. Въ сердцѣ ея все еще таилось подозрѣніе, что капитанъ Вибрау обманулъ ее насчетъ своихъ чувствъ и отношеніи къ Катеринѣ, и она рѣшилась и что бы то ни стало, узнать истину. Она не прочь была къ тому же проучить и уколоть Катерину.
   -- Я не люблю распространяться о такихъ вещахъ, миссъ Сарти. Скажу вамъ только, что я не понимаю, какъ женщина можетъ позволить себѣ питать страсть къ человѣку, который не подалъ ей къ тому ни малѣйшаго повода, какъ извѣстно мнѣ отъ капитана Вибрау.
   -- Онъ вамъ сказалъ это? точно сказалъ? внятно и тихо спросила Катерина, вставая съ своего мѣста.
   -- Да, онъ сказалъ мнѣ это. Онъ былъ обязанъ сказать мнѣ это послѣ всѣхъ вашихъ странныхъ выходокъ.
   Катерина, ни слова не говоря, повернулась и быстро вышла изъ комнаты.
   Она молча, безъ оглядки, побѣжала въ галлерею. Нельзя было узнать кроткой Катерины въ этомъ блѣдномъ, разстроенномъ, разъяренномъ существѣ. Солнце освѣщало галлерею, отсвѣчивалось на старинныхъ латахъ, на полированныхъ рукояткѣ мечей. Да, въ галлереи было много смертоносныхъ оружій. Въ томъ ящикѣ лежитъ кинжалъ; она хорошо знала это, и прямо бросилась къ нему, открыла его, и кинжалъ опустила въ свой карманъ. Три минуты спустя, она уже была въ саду, и песчанымъ извилистымъ дорожкамъ спѣшила въ отдаленную Грачевню. Она не чувствовала дождя завялыхъ листьевъ, которыя сыпались на нее, она не чувствовала земли подъ своими нога. Рука ея въ карманѣ сжимаетъ рукоятку кинжала, до половины вышедшаго изъ ножонъ.
   Она достигла Грачевни, ее обняла тѣнь густыхъ вѣтвей. Сердце ея то неистово билось, то замирало въ ея груди. Черезъ минуту онъ будетъ здѣсь, подойдетъ къ ней съ своею лживою улыбкой, не подозрѣвая, что ей извѣстна вся его подлость, и она вонзитъ этотъ кинжалъ въ его грудь.
   Бѣдное дитя! бѣдное дитя! она, которая, бывало, со слезами просила пустить пойманную рыбку обратно въ воду,-- она, которая не въ состояніи была задавить муху, теперь въ бѣшенствѣ своей страсти думаетъ, что можетъ убить человѣка, одно слово, одинъ взглядъ котораго поражаетъ изнеможеніемъ ея нервы.
   Но что же это такое лежитъ на дорогѣ, посереди сырыхъ листьевъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея?
   Боже мой! это онъ -- онъ лежитъ безъ движенія, шляпа свалилась съ его головы. Онъ вѣрно занемогъ, упалъ безъ чувствъ. Рука ея выпускаетъ кинжалъ, и она бросается къ нему. Глаза его открыты, но онъ не видитъ ея. Она опускается на колѣни, поднимаетъ милую ей голову, цѣлуетъ этотъ блѣдный, холодный лобъ.
   -- Антони, Антони! скажи мнѣ хоть слово -- это я, это Тина! Боже, онъ умеръ!
   

ГЛАВА XIV.

   -- Да, Менардъ, говорилъ сэръ-Кристоферъ, весело болтая съ мистеромъ Гильфилемъ въ библіотекѣ, -- это въ самомъ дѣлѣ замѣчательно: никогда въ жизни, мнѣ не случалось задумать плана и не привести его въ исполненіе. Я планы свои обдумываю хорошо, и никогда, ни на шагъ не отступаю отъ нихъ,-- вотъ въ чемъ вся штука. Непреклонная воля, вотъ все мое волшебство. И послѣ удовольствія начертать себѣ замысловатый планъ, ничего нѣтъ лучше на свѣтѣ какъ видѣть его осуществленнымъ. Этотъ годъ будетъ самымъ счастливымъ въ моей жизни, исключая конечно 93-й, когда я вступилъ во владѣніе замкомъ и женился на Генріеттѣ. Старый домъ наконецъ отдѣланъ совсѣмъ; женитьба Антони,-- самая задушевная моя забота,-- устроилась совершенно по моему желанію; надѣюсь, скоро и вамъ придется заказывать вѣнчальное колечко для маленькой ручки нашей Тины. Не качайте головой съ такимъ грустнымъ видомъ, я уже говорилъ вамъ, что. почти всѣ мои пророчества сбываются. Но вотъ, кажется, пробило четверть перваго; пора мнѣ съѣздить въ Гай-Эшъ переговорить съ Маркгемомъ насчетъ рубки лѣса. Старые мои дубы поплачутъ объ этой свадьбу но чтожь...
   Вдругъ дверь растворилась, а Катерина, блѣдная какъ смерть, съ глазами, помутившимися отъ ужаса, вбѣжала и кинулась и шею къ сэръ-Кристоферу.
   -- Антони... Грачевня... онъ умеръ... въ Грачевнѣ... говорила она задыхаясь, и безъ чувствъ упала на полъ.
   Въ одно мгновеніе, сэръ-Кристоферъ выбѣжалъ изъ комнаты и мистеръ Гильфиль нагнулся надъ Катериной, чтобы приподнять ее. Когда онъ взялъ ее на руки, онъ почувствовалъ что-то твердое и тяжелое у нея въ карманѣ. Что бъ это могло быть! Какъ бы ей не ушибиться... Онъ отнесъ ее на диванъ, отыскалъ ея карманъ и вынулъ оттуда кинжалъ.
   Менардъ вздрогнулъ. Неужели она помышляла о самоубійствѣ? Или... или... Имъ вдругъ овладѣло ужасное подозрѣніе. "Онъ умеръ... въ Грачевнѣ..." Онъ вознегодовалъ самъ на себя за мысль, заставившую его вынутъ кинжалъ изъ ножонъ. Нѣтъ не было на немъ слѣдовъ крови, и Менардъ готовъ былъ поцѣловать острое лезвіе за это доказательство его невинности. Онъ спряталъ кинжалъ къ себѣ въ карманъ, съ тѣмъ чтобы отнести его какъ можно скорѣе, на обычное, извѣстное ему мѣсто въ галлереѣ. Однако, для чего же Катерина взяла этотъ кинжалъ? Что произошло въ Грачевнѣ? Не въ бреду ли она говорила?
   Онъ боялся позвонить, боялся позвать кого-нибудь къ ней на помощь. Мало ли что она могла сказать, очнувшись отъ оброка? Можетъ-быть возобновится бредъ... Онъ не могъ рѣшиться оставить Катерину, а между тѣмъ невольно упрекалъ себя за то, что не послѣдовалъ за сэръ-Кристоферомъ, чтобы дознаться истины. Все это въ одно мгновеніе промелькнуло въ его умѣ, но это мгновеніе показалось ему такъ безконечно долгимъ, что тотчасъ же потомъ онъ съ ужасомъ спохватился, слѣдовало бы ему чѣмъ-нибудь помочь Катеринѣ, какъ-нибудь привести ее въ память. Къ счастію, на столѣ у сэръ-Кристофера стоялъ полный графинъ. Онъ попробуетъ сперва спрыснуть холодною водой, можетъ-быть она очнется и безъ посторонней помощи.
   Между тѣмъ, сэръ-Кристоферъ, не переводя духу спѣшилъ въ Грачевню; лице его, еще недавно сіявшее такимъ безмятежнымъ спокойствіемъ, теперь помрачилось неяснымъ страхомъ.
   Громкій, тревожный лай Руперта, побѣжавшаго за нимъ, поразилъ мистера Бетса, въ это самое время возвращавшагося домой; онъ поспѣшно пошелъ по направленію звука, и у самаго входа въ Грачевню встрѣтился съ баронетомъ. Ему достаточно было взглянуть на сэръ-Кристофера. Мистеръ Бетсъ, не сказалъ ни слова, пошелъ рядомъ съ нимъ, между тѣмъ какъ Рупертъ кинулся впередъ среди сухихъ листьевъ, обнюхивая землю. Не прошло минуты, какъ его порывистый лай возвѣстилъ имъ, что онъ нашелъ что-то; и тотчасъ же потомъ онъ вернулся къ нимъ, перескочивъ черезъ высокую засаженную насыпь. Они свернули въ сторону, чтобы взобраться на эту насыпь; Рупертъ все бѣжалъ передъ ними, указывая имъ дорогу. Шумное, нестройное карканье грачей, самый шелестъ сухихъ листьевъ подъ ихъ ногъ, казались баронету какими-то зловѣщими звуками, но наконецъ они взошли на насыпь и стали спускаться внизъ. Сэръ-Кристоферъ видитъ что-то темное, среди желтыхъ листьевъ, покрывающихъ нижнюю дорожку. Невольный трепетъ пробѣгаетъ по его могучимъ членамъ. Рупертъ подбѣгаетъ къ нему лижетъ его дрожащую руку, какъ бы желая пріободрить его этомъ опять бросается обнюхивать тѣло.
   Да, это тѣло... тѣло Антони.
   Вотъ его бѣлая рука съ брилліянтовымъ перстнемъ, судорожно сжимающая горсть пожелтѣвшихъ листьевъ. Глаза полузакрыты, они не чувствуютъ лучей солнца, прямо падающихъ, на нихъ сквозь кусты.
   Но можетъ-быть онъ только въ безпамятствѣ, можетъ-быть съ нимъ сдѣлалось дурно. Сэръ-Кристоферъ сталъ на колѣни, завязалъ галстукъ, разстегнулъ жилетъ и приложилъ руку къ сердцу. Можетъ-быть онъ въ обморокѣ; невозможно, невозможно, чтобъ это была смерть. Нѣтъ, прочь эту страшную мысль!
   -- Бѣгите, Бетсъ, бѣгите за помощью, мы отнесемъ его въ въ коттеджъ. Отправьте кого-нибудь въ замокъ, увѣдомить мистера Гильфиля и Уаррена. Пусть они тотчасъ же пошлютъ за докторомъ Гартомъ, и осторожно предупредятъ миледи и миссъ Эшеръ, что Антони боленъ.
   Мистеръ Бетсъ поспѣшилъ домой, и баронетъ остался одинъ; онъ все еще стоялъ на колѣняхъ возлѣ тѣла племянника. Молодые гибкіе члены, свѣжія щеки, нѣжныя губы, гладкія бѣлыя руки, все было холодно, все оцѣпенѣло; лицо старика нагнулось надъ тѣломъ въ безмолвномъ отчаяніи; его старыя, жилистыя руки трепетно искали какого-нибудь признака, что жизнь еще не улетѣла безвозвратно.
   Рупертъ стоялъ тутъ же, какъ вѣрный сторожъ; онъ лизалъ руки, то у мертваго, то у живаго, вдругъ кидался вслѣдъ за мистеромъ Бетсомъ, какъ бы для того, чтобы привести его поскорѣе, но тотчасъ же потомъ возвращался на прежнее мѣсто, чувствуя себя не въ силахъ покинуть своего господина въ минуту горя.
   

ГЛАВА XV.

   Странная бываетъ минута, когда, въ первыя разъ, стоишь надъ человѣкомъ, лежащимъ безъ чувствъ, и видишь, какъ первый проблескъ сознанія озаряетъ безжизненныя черты, подобно лучу солнца на горныхъ вершинахъ, спавшихъ въ пасмурной мглѣ. Легкій трепетъ и оцѣпенѣвшіе глаза опять покрыло влагой; на мгновеніе отражается въ нихъ только полусознаніе младенца, потомъ, съ судорожнымъ движеніемъ, они раскрываются совсѣмъ и начинаютъ смотрѣть; они видятъ настоящее, и оно является имъ какими-то чуждыми письменами; еще нѣтъ истолкователя -- памяти.
   Трепетная радость наполнила сердце мистера Гильфиля, когда эта перемѣна промелькнула на лицѣ Катерины. Онъ нагнулся надъ нею, стараясь согрѣть въ своихъ рукахъ ея холодныя руки; онъ смотрѣлъ на нее съ нѣжнымъ состраданіемъ, когда она открыла глаза и устремила на него изумленный взоръ. Ему пришло въ голову, что онъ можетъ найдти вина въ столовой. Онъ вышелъ изъ комнаты, и взглядъ Катерины обратился къ окну и упалъ на кресло сэръ-Кристофера. Вотъ звено, на которомъ порвалась цѣпь ея сознанія, и всѣ происшествія этого утра стали мало-по-малу возникать въ ея памяти, не ясно и не послѣдовательно, какъ плохо запомнѣнный сонъ, когда встрѣтился Менардъ съ рюмкой вина. Онъ приподнялъ ее, и она выпила глотокъ; но все еще она молчала, напрасно стараясь связать свои воспоминанія; между тѣмъ дверь растворилась, и на порогѣ показался мистеръ Уарренъ, съ лицомъ, предвѣщавшимъ что-то страшное. Мистеръ Гильфиль, боясь, чтобъ онъ не сталъ говорить въ присутствіи Катерины, пошелъ къ нему приложивъ палецъ къ губамъ и вывелъ его въ столовую, по ту сторону корридора.
   Катерина, нѣсколько оживленная возбуждающимъ дѣйствіемъ вина, стала ясно припоминать все, что произошло Грачевнѣ. Тамъ лежалъ Антони, бездыханный; она прибѣжала сюда, чтобы позвать сэръ-Кристофера; ей нужно пойдти посмотрѣть, что они съ нимъ дѣлаютъ, можетъ-быть онъ еще не умеръ, можетъ-быть онъ лежалъ безъ чувствъ; вѣдь люди иногда падаютъ безъ чувствъ. Пока мистеръ Гильфиль совѣтовался съ мистеромъ Уарреномъ, какимъ образомъ сообщитъ печальную вѣсть миссъ Неверель и миссъ Эшеръ, а въ душѣ рвался вернуться къ Катеринѣ, бѣдная дѣвушка слабымъ шагомъ добрела до главнаго входа, который остался открытъ. Силы ея стали возвращаться лишь только она подышала свѣжимъ воздухомъ, а вмѣстѣ съ силами проснулась вся живость прежнихъ впечатлѣній, прежнее непреодолимое желаніе вернуться въ Грачевню, къ Антони. Она шла все быстрѣе и быстрѣе, и, наконецъ, найдя искусственную силу въ своей страстной тревогѣ, пустилась бѣжать.
   Но вотъ она слышитъ тяжелые шаги, и на деревянномъ мостикѣ, подъ тѣнью поблекшихъ деревъ, видитъ людей несущихъ что-то. Вотъ она встрѣтилась съ ними лицомъ къ лицу, Антони уже не лежитъ въ Грачевнѣ; они несутъ его на выхваченной наскоро двери, а вотъ за нимъ идетъ сэръ-Кристоферъ; стиснутыя губы, смертельная блѣдность, выраженіе какого-то сосредоточеннаго страданія въ глазахъ, все въ немъ высказываетъ съ трудомъ подавленное горе сильной натуры. Видъ этого лица, на которомъ Катеринѣ никогда еще не случалось подмѣтить слѣдовъ душевной муки, пробудилъ въ ней порывъ новаго чувства, на минуту заглушившаго всѣ прочія. Она тихо приблизилась къ нему, молча взяла его руку и пошла рядомъ съ нимъ. Сэръ-Кристоферъ не имѣлъ духу отослать ее, и такъ она дошла вмѣстѣ съ печальною процессіей до коттеджа мистера Бетса, и тамъ присѣла молча, не сводя глазъ съ Антони, выжидая, не очнется ли онъ?
   Она еще не замѣтила, что кинжалъ исчезъ изъ ея кармана; она даже не подумала о немъ. При видѣ Антони, лежавшаго безъ жизни, безъ движенія, непривычныя для нея чувства гнѣва и ненависти мигомъ разсѣялись; въ ея душѣ осталась одна прежняя, нѣжная любовь.
   Давнишнее настроеніе взяло свое; единственное воспоминаніе, связанное для нея съ этими потускнѣвшими, мутными глазами, было то, что они когда-то смотрѣли на нее съ любовью. Она забыла всѣ оскорбленія, забыла муки ревности, забыла всю его жестокость и всю свою жажду мести, какъ изгнанникъ забываетъ бурный переѣздъ, отдѣляющій его отъ родимаго <испорчено>олка, забываетъ грустную страну, въ которой онъ остался одинокимъ.
   

ГЛАВА XVI.

   Еще до наступленія вечера исчезла всякая надежда. Докторъ Гартъ тотчасъ же объявилъ, что все кончено. Тѣло Антони перенесли въ замокъ, и всѣ узнали какое надъ ними разразилось горе.
   Докторъ Гартъ распрашивалъ Катерину; она отвѣчала только, что нашла Антони, неподвижно лежавшимъ въ Грачевнѣ. Никого конечно, кромѣ мистера Гильфиля, не могло поразить, что она именно случилась тутъ. Послѣ этого краткаго отвѣта она уже не прерывала молчанія. Она все сидѣла въ углу кухни садовника отрицательно качала головой, когда Менардъ сталъ ее упрашивать вернуться съ нимъ домой, и, повидимому, не въ состояніи была думать ни очень, кромѣ возможности, что Антони очнется. Но когда наконецъ тѣло понесли въ замокъ, она встала и опять пошла рядомъ съ сэръ-Кристоферомъ, такъ тихо, что даже докторъ Гартъ не возражалъ противъ ея присутствія.
   Рѣшили положить тѣло въ библіотеку до завтра когда долженъ пріѣхать коронеръ производить слѣдствіе. Когда наконецъ заперли дверь, Катерина машинально завернула галлерею, чтобъ отправиться наверхъ, въ свою комнату, единственное мѣсто, гдѣ она могла спокойно предаваться своему горю. Въ первый разъ случилось ей проходить по галлереѣ послѣ той ужасной минуты; вся эта обстановка пробудила въ ней полууснувшія воспоминанія. Желѣзная броня уже не сверкала на утреннемъ солнцѣ, она висѣла, мрачная и темная, надъ шкапомъ, изъ котораго она вытащила кинжалъ. Да! теперь ей припомнилось все! и душевныя муки и преступленіе! Но гдѣ же теперь кинжалъ? Она ощупала карманъ, кинжала тамъ не было. Неужели пригрезилось это ей все? Она отворила шкапъ; кинжала нѣтъ. Увы! все это не могло быть мѣчтой; она точно виновата и преступна. Но гдѣ же однако кинжалъ? Неужели онъ могъ выпасть у нея изъ кармана? Ей послышались шаги на лѣстницѣ, и она опрометью бросилась въ свою комнату, и тамъ, упавъ на колѣни передъ кроватью спрятавъ лицо отъ докучнаго свѣта, старалась припомнить всѣ обстоятельства, всѣ волненія сегодняшняго утра.
   Все съ новою ясностію возникло передъ нею; все, что сдѣлалъ Антони, все, что она перечувствовала въ продолженіи столькихъ мѣсяцевъ съ самаго того іюньскаго вечера, когда у нихъ былъ разговоръ въ галлереѣ. Она всѣ бурные порывы страсти, свою ревность, свою ненависть къ миссъ Эшеръ, свое желаніе отмстить Антони. О, сколько всего легло у ней на совѣсти! Она всему причиной; она довела до этихъ поступковъ и рѣчей, которыя такъ раздражили ее. И, наконецъ, если онъ и виноватъ передъ нею, чѣмъ же она хотѣла отплатить ему? Она такъ преступна, что не можетъ надѣяться на прощеніе. Ей бы хотѣлось признаться во всѣмъ, чтобъ ее наказали; ей хотѣлось бы пасть на колѣни передъ всѣми, передъ самой миссъ Эшеръ. Сэръ-Кристоферъ просто ее бы отослалъ; онъ но захотѣлъ бы имѣть ее на своихъ глазахъ, еслибъ онъ узналѣ все; но ей легче бы было видѣть его гнѣвъ и перенести заслуженное наказаніе, чѣмъ попрежнему принимать его <испорчено> и, храня на душѣ ужасную тайну. Но за то, если сэръ-Кристоферъ узнаетъ все, это еще усилитъ его горе; онъ станетъ еще нещастнѣе прежняго. Нѣтъ! ей невозможно признаться; вѣдь ей пришлось бы обвинять Антони. Но ей нельзя оставаться въ замкѣ; она должна бѣжать, ей невозможно выносить взгляда сэръ-Кристофера, видѣть всѣ эти вещи, напоминающія ей объ Антони и объ ея преступленіи. Можетъ-быть она скоро умретъ; она чувствуетъ такую слабость! Не можетъ-быть, чтобы въ ней осталось много жизни. Она уйдетъ куда-нибудь, будетъ жить бѣдно и смиренно, и молить Бога, чтобъ Онъ простилъ ея согрѣшенія и далъ ей скорѣе умереть.
   Бѣдное дитя и не подумало о самоубійствѣ. Лишь только остыла первая вспышка гнѣва, вернулась вся ея природная нѣжность и <испорчено>оть; она могла только любить и тосковать. По неопытности свой, она не могла вполнѣ сообразить всѣ послѣдствія своего отъѣзда изъ замка; она не предвидѣла всего ужаса и тревоги, сопряженныхъ съ неминуемыми поисками.
   "Они подумаютъ, что я умерла, говорила она себѣ и мало-по-малу меня забудутъ. И Менардъ скоро утѣшится и полюбитъ другую."
   Ея размышленія были прерваны легкимъ шумомъ у двери; къ ней стучалась мистрисъ Беллами. Ее прислалъ мистеръ Гильфиль, узнать о здоровья миссъ Сарти и принесть ей кушанья <испорчено>на.
   -- Нездоровый у васъ видъ, душа моя, сказала старая экономка,-- вы такъ и трясетесь, какъ въ лихорадкѣ. Послушайтесь меня, лягте въ постель. Я пришлю Марту, нагрѣть ваши простыни и затопить каминъ. А вотъ, посмотрите какой славный аррорутъ приправленный виномъ. Кушайте, кушайте, васъ это согрѣетъ. А мнѣ опять нужно идти внизъ, некогда мнѣ здѣсь оставаться, столько тамъ дѣла! Миссъ Эшеръ все въ истерикахъ, а горничная ея слегла въ постель; она такая жалкая, слабая; то и дѣло <испорчено>уютъ мистрисъ Шарпъ. Но я вамъ пришлю Марту, а вы разденьтесь-ка, да прилягте. Будьте умницей, поберегите себя.
   -- Благодарю васъ, добрая мамочка, сказала Тина, цѣлууя сморщенную щеку старухи. Я съѣмъ аррорутъ, а вы больше обо мнѣ не безпокойтесь сегодня вечеромъ. Мнѣ будетъ очень хорошо, когда Марта затопитъ каминъ. Скажите мистеру Гильфилю, мнѣ лучше. Я сейчасъ лягу; такъ вы уже не приходите ко мнѣ, можетъ-быть я засну.
   -- Хорошо, хорошо, берегите себя, будьте умницей; дай Богъ вамъ спокойно заснуть.
   Катерина проглотила аррорутъ, пока Марта разводила огонь, ей хотѣлось подкрѣпить себя на дорогу, и она оставила въ своей комнатѣ блюдо съ сухарями, чтобы спрятать ихъ къ себѣ въ карманъ. Она была поглощена мыслію какъ бы уйдти изъ замка, и перебирала въ головѣ всѣ средства какія представляла ей кратковременная опытность.
   Уже стемнѣло; ей придется ждать до разсвѣта, потому что слишкомъ страшно отправиться въ путь въ темнотѣ; но ей непремѣнно нужно уйдти прежде чѣмъ кто-нибудь проснется въ домѣ. Она знала, что будутъ сидѣть въ библіотекѣ надъ тѣломъ Антони, но надѣялась пробраться въ садъ черезъ маленькую дверь гостиной, по другую сторону дома.
   Она приготовила бурнусъ, шляпку и вуаль; потомъ зажгла свѣчу и вынула изъ бюро разбитый портретъ, завернутый въ бумагу. Она завернула его вмѣстѣ съ двумя записочками Антони, набросанными карандашомъ и спрятала къ себѣ на грудь. Тутъ же былъ фарфоровый ящичекъ, подарокъ Доркасъ, рядомъ съ нимъ жемчужныя сережки, и шелковый кошелекъ съ пятнадцатью семи-шиллинговыми монетками, которыя сэръ-Кристоферъ дарилъ ей каждый годъ въ день ея рожденія, съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ взяли ее въ домъ. Брать ли ей съ собою серги и кошелекъ?
   Тяжело было бы ей разстаться съ ними; они какъ будто сохраняли на себѣ отпечатокъ отеческой нѣжности сэръ-Кристофера. Ей бы хотѣлось, чтобъ ихъ вмѣстѣ съ нею положили въ гробъ. Она надѣла кругленькія сережки и положила въ карманъ кошелекъ съ фарфоровымъ ящичкомъ. У нея былъ другой кошелекъ съ деньгами; она высыпала ихъ и стала пересчитывать семи-шиллинговыя монеты она ни за что не хотѣла издержать. Оказалось, что у нея, кромѣ того, есть еще гинеями восемь шиллинговъ,-- чего же больше!
   Она присѣла, въ ожиданіи разсвѣта, боясь лечь въ постель, чтобы слишкомъ не заспаться. Еслибы только она могла еще разъ увидѣть Антони, поцѣловать его холодный лобъ! Но это невозможно. Она не достойна этого утѣшенія. Она должна бѣжать отъ него, бѣжать отъ сэръ-Кристофера, отъ леди Чеверель, отъ Менарда, отъ всѣхъ, кто былъ такъ добръ къ ней, не подозрѣвая ея вины.
   

ГЛАВА XVII.

   На другое утро, почти первою мыслію мистрисъ Шарпъ, была забота о Катеринѣ, которую ей не удалось навѣститъ <испорчено> несмотря на то, что, отчасти по истинной привязанности, <испорчено>сти по сознанію своей собственной важности, она неохотно вручала ее заботамъ мистрисъ Беллами. Въ половинѣ осьмаго она направилась въ комнату Тины съ благимъ намѣреніемъ присовѣтовать ей строгую діэту, напоить какимъ слѣдуетъ лѣкарствомъ и уложить на цѣлый день въ постель. Но, отворивъ дверь, она увидѣла, что постель пуста и даже не помята. Очевидно, Тина и не ложилась. Чтобъ это значило? Неужели она просидѣла всю ночь на пролетъ, а теперь вышла въ садъ? Бѣдняжка! Немудрено, что вчерашнія происшествія совершенно разстроили ей; каково ей было найдти тѣло капитана, можетъ-быть она совсѣмъ лишилась разсудка.... Мистрисъ Шарпъ съ безпокойствомъ заглянула въ шкапъ, гдѣ обыкновенно хранились бурнусъ и шляпка Тины, ихъ не было тамъ, значитъ, у ней достало разсудка одѣться потеплѣе. Но все же добрая женщина сильно встревожилась и поспѣшила къ мистеру Гильфилю, который сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ.
   -- Мистеръ Гильфиль, сказала она, затворивъ за собой дверь.-- Меня что-то безпокоитъ миссъ Сарти.
   -- Что такое? воскликнулъ бѣдный Менардъ, и въ головѣ его мелькнула мысль, что Катерина какъ-нибудь проговорилась насчетъ кинжала.
   -- Ея нѣтъ въ ея комнатѣ; кровать даже не помята; ни салопа, ни шляпки я не нашла.
   <испорчено>ь минуту мистеръ Гильфиль не былъ въ состояніи выговорить ни слова. Онъ былъ убѣжденъ, что все кончено: Катерина наложила на себя руки. На лицѣ его вдругъ выразилось такое отчаяніе, что мистрисъ Шарпъ сама испугалась дѣйствія своихъ словъ.
   -- О, сэръ, мнѣ, право, тяжело васъ такъ огорчать и безпокоить, но я рѣшительно не знала къ кому еще обратиться.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вы очень хорошо сдѣлали.
   Самое отчаяніе придало ему силы. Теперь, какъ все кончено, ему оставалось только страдать, терпѣть, и помогать другимъ переносить горе. Онъ продолжалъ болѣе твердымъ голосомъ.
   -- Ни слова никому обо всемъ этомъ. Мы не должны тревожить леди Чеверель и сэръ-Кристофера. Можетъ-быть, миссъ Сарти просто вышла погулять. Она была страшно разстроена, да, и немудрено, что волненіе не дало ей заснуть. Пройдите потихоньку по всѣмъ комнатамъ, чтобы посмотрѣть, нѣтъ ли ея въ домѣ. А я пойду поискать ее въ саду.
   Онъ сошелъ внизъ и, чтобы никого не встревожить въ домѣ, отправился прямо на Островъ за мистеромъ Бетсомъ, котораго онъ вскорѣ и встрѣтилъ. Ему онъ повѣрилъ свои опасенія насчетъ Катерины, объясняя ихъ тѣмъ, что вчерашнее событіе повидимому, сильно разстроило ее и даже подѣйствовало на ея умъ; онъ попросилъ садовника послать людей отыскивать ее въ саду и въ паркѣ, и освѣдомиться о ней во всѣхъ сторожкахъ; если же всѣ эти поиски ни къ чему не поведутъ, нужно будетъ немедленно спустить пруды.
   -- Боже упаси отъ такого несчастія, Бетсъ, но намъ же самимъ будетъ спокойнѣе, когда мы обыщемъ всѣ мѣста,
   -- Положитесь на меня, положитесь на меня, мистеръ Гильфиль. Эхъ! да я бы согласился пойдти въ поденщики на всю остальную свою жизнь, только бы не случилось съ нею ничего дурнаго.
   Добрый садовникъ печально пошелъ въ конюшню, чтобы въ послать верховыхъ по всѣмъ направленіямъ въ паркѣ.
   Второю мыслію мистера Гильфиля было обыскать Грачевну: можетъ быть ее опять потянуло къ тому мѣсту, гдѣ умеръ капитанъ Вибрау. Онъ поспѣшно обошелъ всѣ насыпи, заглянулъ за каждое толстое дерево, прослѣдилъ всѣ изгибы дорожекъ. Собственно говоря, онъ едвали надѣялся отыскать ее здѣсь, но эта возможность удаляла на время страшную, неотвязную мысль, что тѣло Катерины найдется въ водѣ. Обойдя всю Грачевню, онъ торопливо пошелъ вдоль рѣчки, окаймлявшей садъ съ одной стороны; рѣчка почти вездѣ обросла деревьями; въ одномъ мѣстѣ она становилась вдругъ гораздо шире и глубже обыкновеннаго; вѣроятнѣе было, что Катерина направилась скорѣе сюда, чѣмъ къ пруду. Онъ спѣшилъ впередъ, напрягая зрѣніе; безпрестанно мерещилось ему то, чего онъ такъ боялся увидѣть
   Вотъ что-то бѣлѣется за этимъ кустомъ. Колѣни подкашиваются у него. Ему кажется, что онъ различаетъ ея платье, прицѣпившееся къ вѣткѣ, ея милое лицо опрокинутое навзничь. О, Боже, дай силы вынести ниспосланное тобою испытаніе! Вотъ онъ почти дошелъ до куста, и бѣлый предметъ зашевелился. Это водяная птица, которая распустила свои бѣлыя крылья, улетая съ громкимъ крикомъ. Онъ самъ не знаетъ, отрадно ли ему или грустно, что онъ не нашелъ ея здѣсь. Мысль, что ея уже нѣтъ въ живыхъ, все лежитъ тяжелымъ камнемъ у него на душѣ.
   Когда онъ дошелъ до большаго пруда, передъ фасадомъ замка онъ увидѣлъ людей, столпившихся около него и приготовлявшихся къ страшному обыску, который долженъ былъ замѣнить неясный ужасъ опредѣленнымъ горемъ; старикъ-садовникъ, мучимый неизвѣстностію, не могъ дождаться, чтобъ испробовали всѣ средства другія отыскать Катерину. Прудъ уже не смѣялся, сверкая среди водяныхъ лилій. Его темныя воды смотрѣли какъ-то жестоко неподвижно, какъ будто бы въ ихъ холодной глубинѣ навсегда сокрылись погибшія радости и надежды бѣднаго Менарда.
   Въ его головѣ толпились мысли о томъ, какъ отзовется несчастіе на другихъ. Всѣ окна и ставни въ фасадѣ были закрыты, сэръ-Кристоферъ врядъ ли могъ замѣтить что происходило передъ домомъ; но мистеръ Гильфиль зналъ, что не долго можно будетъ отъ него скрывать отсутствіе Катерины. Скоро пріѣдетъ Коронеръ производить слѣдствіе, за нею пошлютъ, чтобы разспросить ее; и тогда необходимо будетъ объявить все баронету.
   

ГЛАВА XVIII.

   Часовъ въ двѣнадцать, когда всѣ пояски оказались тщетными и коронера ожидали съ минуту на минуту, Мистеръ Гильфиль не могъ долѣе откладывать тягостнаго разговора съ сэръ-Кристоферомъ; баронетъ во всякомъ случаѣ долженъ былъ узнать о новомъ несчастій, постигшемъ его домъ; оставалось только по возможности приготовить его къ тому.
   Сэръ-Кристоферъ сидѣлъ въ своей уборной; дневной свѣтъ едва пробивался сквозь темныя, опущенныя занавѣси оконъ. Мистеру Гильфилю въ первый разъ приходилось видѣть его въ это утро, и онъ былъ пораженъ, до какой степени бодрый старикъ постарѣлъ и опустился за одну ночь. Морщины на лбу и на щекахъ какъ-то глубже обозначились, цвѣтъ лица потускнѣлъ, вѣки распухли; самые глава, недавно такъ быстро и проницательно глядѣвшія на все окружающее, теперь были безжизненны, неподвижны, какъ будто бы въ нихъ отражалось одно прошлое.
   Онъ протянулъ руку Менарду, который молча пожалъ ее и молча сѣлъ подлѣ старика. Сердце сэръ-Кристофера какъ-то смягчилось отъ этого безмолвнаго сочувствія. Слезы выступили у него въ глазахъ, и готовы были покатиться по щекамъ крупными каплями. Первыя его слезы, съ тѣхъ поръ какъ онъ возмужалъ, были пролиты надъ Антони.
   Менардъ чувствовалъ, что языкъ у него прилипъ къ гортани. Онъ не былъ въ силахъ самъ начать разговоръ: онъ рѣшился ждать, чтобы сэръ-Кристоферъ самъ промолвилъ что-нибудь, что бы дало ему поводъ сообщить грустную вѣсть.
   Наконецъ баронетъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и проговорилъ:
   -- Я очень слабъ, Менардъ, да подкрѣпитъ меня Господь! Я не полагалъ, чтобы меня что-либо могло такъ сразить. Да, я всѣ свои надежды возложилъ на этого мальчика. Можетъ-быть, я виноватъ передъ сестрой; мнѣ бы слѣдовало простить ее. Она недавно схоронила одного изъ своихъ сыновей. Я былъ слишкомъ гордъ и упоренъ...
   -- Да, сказалъ Менардъ,-- только горе можетъ насъ научить смиренію и покорности; затѣмъ можетъ-быть Богъ и ниспосылаетъ намъ такія тяжкія испытанія. Вотъ сегодня намъ новая забота...
   -- Тина? тревожно проговорилъ сэръ-Кристоферъ.-- Неужели Тина больна?
   -- Я очень безпокоюсь о ней. Она вчера была страшно взволнована... а съ ея слабымъ здоровьемъ... я, право, не знаю, каковы могутъ послѣдствія такого ужаснаго потрясенія.
   -- Бѣдняжка!... Неужели она въ бреду?
   -- Одинъ Богъ вѣдаетъ что съ нею. Мы не можемъ отыскать ее. Мистрисъ Шарпъ сегодня утромъ вошла въ ея комнату и нашла ее пустою. Шляпка и мантилья ея исчезли. Мы вездѣ искали ее, и въ домѣ, и въ саду, и въ паркѣ, и... въ водѣ. Никто ее не видалъ съ тѣхъ поръ какъ Марта развела у нея огонь, вчера вечеромъ, часовъ въ семь.
   Пока говорилъ мистеръ Гильфиль, въ глазахъ сэръ-Кристофера, устремленныхъ на него, опять блеснуло что-то похожее на прежнюю проницательность; и внезапно, какъ будто бы при новой, мучительной мысли, его взволнованное лицо еще болѣе помрачилось. Когда Гильфиль замолчалъ, онъ положилъ руку къ нему на плечо и сказалъ, понизивъ голосъ:
   -- Менардъ, неужели бѣдняжка любила Антони?
   -- Да...
   Менардъ остановился въ нерѣшительности; въ немъ боролось опасеніе еще больше огорчить сэръ-Кристофера съ твердымъ намѣреніемъ, во что бы то ни стало, избавить Катерину отъ справедливаго попрека. Глаза сэръ-Кристофера все еще вопросительно были устремлены на него, а онъ невольно потупился, стараясь найдти выраженія, которыя могли бы нѣсколько смягчить жестокую истину.
   -- Вы не должны несправедливо осуждать Катерину, проговорилъ онъ наконецъ.-- Ради ея, я принужденъ сказать вамъ то, что въ иномъ случаѣ я бы никогда не рѣшился выговорятъ. Капитанъ Вибрау овладѣлъ ея сердцемъ, оказывая ей вниманіе, отъ котораго ему бы слѣдовало воздерживаться. Прежде еще чѣмъ зашла рѣчь о его бракѣ съ миссъ Эшеръ, онъ увѣрялъ Катерину въ своей любви.
   Сэръ-Кристоферъ выпустилъ руку Менарда и отвернулся отъ него. Онъ молчалъ нѣсколько минутъ, повидимому стараясь превозмочь свое волненіе.
   -- Мнѣ нужно тотчасъ же поговорить съ Генріэттой, сказалъ онъ наконецъ, и въ голосѣ его зазвучала прежняя рѣшительность:-- она все должна узнать; но отъ всѣхъ другихъ мы по возможности скроемъ истину. Милый мой, продолжалъ онъ болѣе мягкимъ тономъ,-- на вашу долю пало самое великое испытаніе. Но, можетъ-быть, мы еще найдемъ ее; мы не должны отчаиваться; мы еще не имѣли времени принять надлежащія мѣры. Бѣдное мое дитя! Прости мнѣ, Господи! Я воображалъ, что знаю и вижу все, а между тѣмъ былъ слѣпъ и глухъ.
   

ГЛАВА XIX.

   Наконецъ тяжелая недѣля дотянулась до конца. На основаніи произведеннаго слѣдствія, присяжные коронера произнесли приговоръ: скоропостижная смерть. Докторъ Гартъ, которому извѣстно было положеніе здоровья капитана Вибрау, приписывалъ ее давней болѣзни въ сердцѣ, прибавляя однако, что, вѣроятно, ее ускорило какое-нибудь необычайное волненіе. Одной миссъ Эшеръ былъ извѣстенъ поводъ, по которому капитанъ Вибрау отправился въ Грачевню, но она ни разу не произнесла имени Катерины, и вообще отъ нея старались удалять всѣ печальныя подробности слѣдствія. Мистеръ Гильфиль же и сэръ-Кристоферъ не безъ основанія предполагали, что причиной волненія было какое-нибудь свиданіе, назначенное Катеринѣ.
   Всѣ поиски по ней были напрасны, да и не мудрено; всѣ руководились предположеніемъ, что она наложила на себя руки. Никто и не замѣтилъ отсутствіе бездѣлицъ, которыя она вынула изъ своего бюро; никто и не зналъ о существованіи портрета или о томъ, что она сохранила всѣ монетки, подаренныя ей въ дни рожденія; не могло также показаться страннымъ, что въ этотъ день на ней были надѣты жемчужныя сережки.
   Всѣ думали, что она ушла, ничего не взявши съ собою, и такимъ образомъ не могла уидти далеко; къ тому же, при ея тревожномъ, напряженномъ настроеніи, всего вѣроятнѣе было, что она такъ или иначе положила конецъ своей жизни. Нѣсколько разъ обходили одни и тѣ же мѣста, мили за три или четыре вокругъ замка, осмотрѣли каждый прудъ, каждую лужу по сосѣдству.
   Иногда Менарду приходило въ голову, что смерть сама настигла ее вслѣдствіе холода и изнеможенія. Каждый день онъ бродилъ по сосѣднимъ лѣсамъ, разбрасывая кучи сухихъ листьевъ, какъ бы надѣясь найдти подъ ними ея безжизненное тѣло. Потомъ имъ овладѣвала другая, страшная мысль, и онъ опять, день за днемъ, осматривалъ всѣ пустыя комнаты въ домѣ, заглядывая въ каждый чуланъ, за каждый шкапъ, мучимый страхомъ, что онъ найдетъ ее гдѣ-нибудь съ безуміемъ во взглядѣ, открытомъ, но не распознающемъ ничего.
   Но наконецъ прошли эти пять безконечныхъ дней; похороны кончились, кареты возвращались черезъ паркъ. Когда онѣ выѣзжали изъ замка, шелъ крупный дождь; но теперь небо расчистилось и солнечный лучъ заигралъ на мокрыхъ кустарникахъ, окаймлявшихъ дорогу. Этотъ лучъ падалъ прямо на лицо всадника, медленно подвигавшагося по дорогѣ; въ немъ мистеръ Гильфиль тотчасъ же узналъ (несмотря на нѣсколько поубавившееся дородство) Даніила Нотта, бывшаго кучера, женившагося десять тому назадъ на краснощекой Доркасъ.
   Всякое новое обстоятельство пробуждало одну и ту же мысль въ умѣ мистера Гильфиля; лишь только взглядъ его упалъ на знакомое лицо Нотта, онъ спросилъ себя: "не пріѣхалъ ли онъ сообщить что-нибудь на счетъ Катерины?" Потомъ онъ вспомнилъ, что Катерина очень любила Доркасъ, что она всегда посылала ей какой-нибудь подарокъ, съ Ноттомъ, когда ему слчалось заѣхать въ замокъ. Не могло ли статься, что Тина отправилась къ Доркасъ? Но сердце опять замерло у него при мысли, что вѣроятно Ноттъ пріѣхалъ только потому, что услышалъ о смерти капитана Вибрау и захотѣлъ узнать, какъ его старый господинъ перенесъ этотъ ударъ.
   Какъ только карета доѣхала до дому, онъ вошелъ къ себѣ въ кабинетъ и началъ тревожно шагать взадъ и впередъ по комнатѣ, и желая сойдти внизъ поговорить съ Ноттомъ, и боясь рѣшить послѣднюю, слабую свою надежду. Всякій, взглянувъ на это лицо, обыкновенно дышавшее такимъ спокойнымъ добродушіемъ, увидѣлъ бы, что послѣдняя недѣля оставила на немъ тяжелые слѣды. Днемъ онъ все ходилъ или разъѣзжалъ верхомъ, отыскивая Катерину, или распоряжаясь поисками другихъ. По ночамъ онъ не смыкалъ глазъ, развѣ лишь иногда случалось ему впасть въ легкую дремоту, въ которой ему мерещилось, что онъ нашелъ Катерину мертвую, послѣ чего онъ просыпался, вздрагивая, и намѣсто страшнаго сна встрѣчалъ ту же неотвязную мысль, что точно все кончено, что точно онъ больше ея не увидитъ. Его свѣтлые сѣрые глаза ввалились и потускнѣли; полныя, беззаботныя губы какъ-то напряженно сжались; лобъ прежде гладкій и открытый, болѣзненно сморщился. Онъ лишился не только предмета недавней страсти, онъ лишился существа, съ которымъ связаны были всѣ любящія силы его души; такъ ручеекъ, у котораго мы играли, и цвѣты, которые мы собирали въ дѣтствѣ, навѣки остаются связаны въ нашей душѣ съ чувствомъ прекраснаго. Для него слово любовь не значило ничего иного, кромѣ любви къ Катеринѣ. Въ продолженіи многихъ лѣтъ, мысль о ней не покидала его, проникла и озарила для него все, какъ воздухъ и свѣтъ, а теперь, когда онъ потерялъ ее, ему казалось, что исчезла для него возможность какого бы то ни было наслажденія: небо, земля, ежедневная прогулка, ежедневный разговоръ могли остаться, а то, что придавало имъ прелесть и отраду, погибло навсегда.
   Но вотъ ему послышались шаги по корридору, и кто-то постучался къ нему въ дверь. Голосъ его дрожалъ, когда онъ проговорилъ: "войдите", и новая внезапная вспышка надежды почти болью отозвалась въ его сердцѣ, когда онъ увидѣлъ Уаррена, а съ нимъ Даніила Нотта.
   -- Вотъ пришелъ Ноттъ, сэръ, съ извѣстіями о миссъ Сарти. Я разсудилъ, что лучше провести его прямо къ вамъ.
   Мистеръ Гильфиль не вытерпѣлъ, чтобы не схватить руку стараго кучера и крѣпко пожать ее; но онъ не былъ въ силахъ проговорить ни слова, и только рукой указалъ ему на стулъ; между тѣмъ какъ Уарренъ молча вышелъ изъ комнаты.
   Онъ впился глазами въ круглое, добродушное лицо Даніила, онъ прислушивался къ его тоненькому, пискливому голоску, съ такимъ же напряженнымъ, торжественнымъ ожиданіемъ, какъ будто бы передъ нимъ предсталъ грозный вѣстникъ изъ царства тѣней.
   -- Меня, сэръ, прислала Доркасъ; но мы ничего не знали о тѣмъ, что случилось въ замкѣ. Она такъ тревожится о миссъ Сарти, что сегодня упросила меня осѣдлать моего Воробья, бросить пашню, и поѣхать сюда доложить обо всемъ сэръ-Кристоферу да миледи. Вы, можетъ-быть, слышали, сэръ, мы уже не содержимъ трактира въ Слоппетерѣ; дядя мой умеръ года три ему назадъ и оставилъ мнѣ наслѣдство. Онъ служилъ прикащикомъ у сквайра Рембля, знаете, у котораго большія такія фермы. Мы наняли маленькую ферму, акровъ въ сорокъ или около, потому что моей Доркасъ наскучилъ трактиръ, когда пошли у насъ дѣти. Право, премилое мѣстечко, сэръ; и водопой ея скота въ двухъ шагахъ.
   -- Ради Бога, сказалъ Менардъ,-- разкажите мнѣ про миссъ Сарти; я покамѣстъ не въ силахъ говорить ни о чемъ другомъ.
   -- Такъ вотъ же, сэръ, сказалъ Ноттъ, нѣсколько перепуганый горячностію молодаго пастора:-- она пріѣхала къ намъ въ извощичьей телѣжкѣ, въ середу вечеромъ, часу уже въ десятомъ; Доркасъ выбѣжала на крыльцо, когда услышала, что тѣлежка остановилась передъ нашимъ домомъ, и миссъ Сарти бросилась обнимать Доркасъ, и говоритъ: "Возьмите меня къ себѣ, Доркасъ, возьмите меня къ себѣ!" и словно въ обморокъ упала. А Дорасъ меня зоветъ, кричитъ: "Даннелъ!" я выбѣжалъ и внесъ въ комнату молодую леди; черезъ нѣсколько минутъ она очнулась и раскрыла глаза, и Доркасъ дала ей выпить ложечку рому съ водой; у насъ славный ромъ, онъ остался у насъ еще отъ трактира, и Доркасъ никому не даетъ его пить. Она говорить, что бережетъ его про болѣзнь; а мнѣ кажется, что жаль пить хорошій ромъ, когда нѣтъ ни аппетита, ни вкуса; ужь все равно, лѣкарства глотать. Ну, Доркасъ уложила ее въ постель, я съ тѣхъ поръ она и не вставала; все лежитъ, точно одурѣлая, и не вымолвитъ слова; ничего не ѣстъ, и насилу иногда женѣ удастся уговорить ее проглотить что-нибудь. Мы не могли придумать, отчего это она ушла изъ замка, и Доркасъ уже стала бояться, что что-нибудь да не такъ. А сегодня утромъ она не вытерпѣла, непремѣнно захотѣла, чтобъ я отправился сюда разузнать, въ чемъ дѣло. Я проѣхалъ двадцать миль на своемъ Воробьѣ, который все думаетъ, что онъ на пашнѣ, послѣ каждыхъ тридцати шаговъ все хочетъ завернуть назадъ, какъ будто бы онъ покончилъ борозду. Трудненько мнѣ съ нимъ приходилось, сэръ, могу сказать!
   -- Да наградитъ васъ Господь за то, что вы пріѣхали, Ноттъ! сказалъ мистеръ Гильфиль, опять пожимая руку стараго кучера. Теперь подите внизъ, покушайте чего-нибудь, да отдохните. Вы переночуете здѣсь; скоро я приду къ вамъ разузнать, какая ближайшая дорога въ вашу ферму. Я тотчасъ же отправлюсь туда, какъ только переговорю съ сэръ-Кристоферомъ.
   Часъ спустя, мистеръ Гильфиль скакалъ на доброй лошади по дорогѣ къ грязной деревенькѣ, миль около пяти за Слоппетеромъ. Опять ему показалось радостнымъ сіяніе вечерняго солнца, опять ему стало весело смотрѣть, какъ мимо него пролетаютъ деревья и кусты, чувствовать подъ собою ровный галопъ вороной Китти, и вдыхать свѣжій вѣтерокъ, прямо дующій ему въ лицо.
   Катерина не умерла; онъ нашелъ ее; сила его любви и нѣжности велика; она должна возвратить ей жизнь и счастіе. Послѣ этой недѣли мрачнаго отчаянія, внезапно пробудившаяся надежда уносила его далеко за предѣлы обычныхъ мечтаній. Катерина наконецъ полюбитъ его, она будетъ его женой. Они прошли черезъ всѣ эти муки и испытанія для того только, чтобъ она могла узнать всю глубину его любви. Какъ онъ будетъ ее беречь, какъ онъ будетъ любоваться своею милою птичкой, съ ласковыми, робкими глазами, какъ онъ будетъ вслушиваться сладкія пѣсни! Она прильнетъ къ нему, ея измученное сердѣчко отдохнетъ у его груди. Въ любви сильнаго и вѣрного человѣка всегда есть оттѣнокъ любви материнской; въ душѣ его сохранился запасъ той покровительствующей нѣжности, которая нѣкогда сіяла на него изъ глазъ его матери.
   Уже вечерѣло, когда онъ доѣхалъ до деревушки Каллами, и спросилъ у какого-то работника, возвращавшагося домой, дорогу къ Даніилу Нотту; ему сказали, что онъ живетъ рядомъ съ церковью, возвышавшею на небольшомъ пригоркѣ свою неуклюжую колокольню, обвитую плющомъ. Такимъ образомъ, онъ безъ труда нашелъ красивое жилище, о которомъ съ такимъ восторгомъ отзывался Даніилъ; изъ двери велъ скотный домъ, наполненный отличнымъ удобреніемъ и не отдѣленный отъ жилища никакими загородками; хозяинъ былъ врагъ пустыхъ и безполезныхъ украшеній.
   Лишь только мистеръ Гильфиль подошелъ къ воротамъ, какъ его завидѣлъ бѣлокурый мальчикъ, лѣтъ девяти, преждевременно облеченный въ toga virilis, то-есть въ толстую, суровую блузу; онъ выбѣжалъ навстрѣчу къ необычайному гостю. Вскорѣ и Доркасъ показалась у дверей; розы на ея щекахъ нисколько не поблѣднѣли отъ сравненія съ четырьмя парами румяныхъ щечекъ, выглядывавшихъ изъ-за нея, и даже съ толстѣйшимъ малюткой, котораго она держала на рукахъ и который сосалъ корку хлѣба, прехладнокровно вытаращивъ глаза.
   -- Мистеръ Гильфиль, не правда ли? сказала Доркасъ, нняко ему кланяясь, между тѣмъ какъ онъ осторожно пробирался по сырой соломѣ, привязавъ свою лошадь у воротъ.
   -- Да, Доркасъ; вы едва-едва меня узнаете. Какова миссъ Сарти?
   -- Все въ одномъ положеніи, сэръ; Даннелъ вамъ вѣрно разказалъ. Вѣдь вы пріѣхали изъ замка? какъ это вы успѣли такъ скоро?
   -- Да, онъ прибылъ въ замокъ во второмъ часу, а я отправился тотчасъ же, какъ только переговорилъ съ нимъ. Но вѣдь ей не хуже, не правда ли?
   -- Никакой нѣтъ перемѣны, сэръ; ни къ лучшему, ни къ худшему. Да не угодно, ли вамъ будетъ войдти, сэръ? Она все лежитъ, не шевелясь, и ничего не замѣчаетъ, точно ребенокъ двухъ-недѣльный; на меня она смотритъ такими странными глазами, какъ будто бы меня не узнаетъ. О, скажите мнѣ, мистеръ Гильфиль, что это значитъ? Какъ это она ушла изъ замка? Что дѣлаютъ сэръ-Кристоферъ и миледи?
   -- Они въ большомъ горѣ, Доркасъ. Капитанъ Вибрау, знаете, племянникъ сэръ-Кристофера, умеръ скоропостижно. Миссъ Сарти нашла его мертвымъ въ саду; я боюсь, что этотъ испугъ подѣйствовалъ на ея голову.
   -- Боже милосердый! Этотъ красивый молодой джентльменъ, про котораго всѣ говорили, что онъ будетъ наслѣдникомъ. Я его помню маленькимъ, когда онъ пріѣзжалъ погостить въ замокъ. Да, истинное горе для баронета и миледи! А бѣдная миссъ Тина,-- она нашла его мертвымъ? О, Боже моя, Боже мой!
   Доркасъ между тѣмъ провела гостя въ парадную кухню, премилую комнату, какъ обыкновенно бываютъ кухни въ фермахъ, гдѣ нѣтъ особой гостиной; огонь отражался на блестящемъ ряду жестяныхъ тарелокъ и кастрюль; тщательно вылощенные столы были такъ чисты, что такъ и хотѣлось ихъ погладить; въ одномъ углу стоялъ ящикъ съ солью, въ другомъ треугольное кресло, стѣны были уставлены заготовленнымъ въ прокъ саломъ, а потолокъ украшался висѣвшими окороками.
   -- Садитесь, сэръ, сдѣлайте милость, сказала Доркасъ, придвигая треугольное кресло:-- да извольте выкушать что-нибудь послѣ длиннаго переѣзда. Бекки, возьмите малютку.
   Бекки, толстая, краснорукая дѣвушка, вышла изъ задней кухни и принялась нянчить малютку, который, по врожденному хладнокровію или по избытку жира, очень спокойно согласился перейдти изъ рукъ въ руки,
   -- Чѣмъ же я могу попотчивать васъ, сэръ? Не угодно ли вамъ ветчины, или чаю, или, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ выкушать стаканчикъ рому съ водой? Я знаю, что у насъ нѣтъ такихъ кушаній, къ которымъ вы привыкли, но все, что только есть въ домѣ, будетъ къ вашимъ услугамъ, и я за честь почту васъ чѣмъ-нибудь угостить.
   -- Благодарю васъ, Доркасъ: я не могу ни ѣсть, ни пить. Я ничуть не голоденъ и не усталъ. Поговоримъ о Тинѣ: неужели она ничего вамъ не сказала?
   -- Ничего, сэръ. Послѣ первыхъ словъ: "Милая Доркасъ говоритъ, возьмите меня къ себѣ , она упала въ обморокъ и уже не открывала рта. Я иногда уговорю ее скушать какой-нибудь кусочекъ и выпить капельку, но она ни на обращаетъ вниманія. Иногда я къ ней приводила Бесси (тутъ Доркасъ посадила къ себѣ на колѣни кудрявую, трехлѣтнюю дѣвочку, которая давно уже вертѣла въ рукахъ уголъ передника матери, вытаращивъ глаза на гостя), думала, не займется ли она ребенкомъ, вѣдь это бываетъ съ больными. Мы избрали въ огородѣ осеннихъ крокусовъ, и Бесси натаскала ихъ къ ней на постель. Я помнила, что миссъ Тина, когда была маленькая, очень любила цвѣточки. Но она смотрѣла на Бесси и на цвѣты точно какъ будто бы она и не видала ихъ. У меня сердце разрывается, когда я посмотрю на ея глаза; онѣ какъ будто бы стали больше, и она смотритъ точно такъ, же какъ мой бѣдный малютка, который зачахъ и умеръ прошлаго года, онъ такъ исхудалъ, что ручки у него стали совсѣмъ прозрачными. Но я надѣюсь, сэръ, что когда она васъ увидитъ то вспомнитъ про замокъ, и, можетъ-быть, очнется немножко.
   Менардъ самъ отчасти питалъ эту надежду; но слова Доркасъ опять обдали холодомъ его сердце, въ которомъ недавно пробудилось столько радости при извѣстіи, что Катерина жива. Теперь ему невольно навязывалась мысль, что не хватитъ у нея силъ и нравственныхъ и тѣлесныхъ, чтобъ оправиться послѣ страшнаго потрясенія, что нѣжная ея жизнь надломлена невозвратно.
   -- Подите, Доркасъ, узнайте, какова она; но не говорите ей, что я здѣсь. Можетъ-быть лучше будетъ, если я ей не покажусь до завтрашняго, утра, хотя для меня очень тяжело провести еще ночь, не видавши ея.
   Доркасъ поставила на полъ маленькую Бесси и вышла изъ комнаты. Остальныя три малютки, въ томъ числѣ молодой Даніилъ въ своей сермяжной блузѣ, стояли въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ мистера Гильфиля и украдкой поглядывали на него; робость ихъ еще увеличилась, когда ушла мать. Менардъ взялъ ручку Бесси и, притянувъ ее къ себѣ, усадилъ ее на колѣни. Малютка отряхнула свои свѣтлые кудряшки, взглянула ему прямо въ лицо и спросила, картавя:
   -- Такъ ты пріѣхалъ къ чужой леди? Ты заставишь ее говорить? Что ты съ нею сдѣлаешь?Поцѣлуешь ее?
   -- А ты любишь, чтобы тебя цѣловали, Бесси?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Бесси рѣшительно, и напередъ потупила головку, готовясь къ отчаянному сопротивленію.
   -- У насъ два щенка, сказалъ маленькій Даніилъ, ободренный любезнымъ обхожденіемъ гостя съ маленькою Бесси.-- Показать ахъ вамъ? Одинъ съ бѣлыми пятнами.
   -- Какже, покажите.
   Даніилъ выбѣжалъ изъ комнаты, и немного спустя, вернулся съ двумя слѣпыми щеночками, за которыми, съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, прибѣжала и мать, повидимому весьма нѣжная; начиналась трогательная семейная сцена, когда Доркасъ возвратилась и сказала:
   -- Въ ней ровно никакой нѣтъ перемѣны. Мнѣ кажется, что вамъ нечего дожидаться завтрашняго дня, сэръ. Она лежитъ тихо, какъ всегда. Я внесла двѣ свѣчи къ ней въ комнату, чтобъ на могла хорошенько разглядѣть васъ. Надѣюсь, сэръ, что вы и взыщете насчетъ помѣщенія, и зато, что я на нее надѣла мой чепчикъ.
   Мистеръ Гильфиль молча кивнулъ головой, и пошелъ вслѣдъ Доркасъ. Взобравшись на лѣстницу, она отворила первую же дверь; шаги ихъ почти не звучали по устланному полу. Пестрыя занавѣски кровати были задернуты у изголовья, и Доркасъ поставила свѣчки съ этой стороны такъ, чтобы лучи ихъ не падали въ глаза Катеринѣ. Раскрывъ дверь, Доркасъ шепнула:
   -- Не лучше ли, сэръ, мнѣ оставить васъ однихъ съ нею?
   Мастеръ Гильфиль сдѣлалъ знакъ согласія, приблизился къ кровати. Катерина лежала, съ глазами обращенными въ противоположную сторону, и, казалось, не замѣтила, что кто-то вошелъ въ комнату. Глаза ея, какъ говорила Доркасъ, казались еще больше прежнихъ, оттого можетъ-быть, что лицо похудѣло и поблѣднѣло, а всѣ волосы были запрятаны подъ толстымъ чепцомъ. Маленькія ручки, лежавшія недвижно на одѣялѣ, стали худы до прозрачности. Она казалась еще моложе чѣмъ была, и человѣкъ, взглянувшій въ первый разъ на это миніатюрное личико и эти крошечныя ручки, могъ бы подумать, что они принадлежатъ двѣнадцати-лѣтней дѣвочкѣ, близкой къ избавленію отъ будущихъ, а не прошедшихъ горестей.
   Какъ мистеръ Гильфиль подошелъ и сталъ противъ нея, свѣтъ прямо падалъ ему на лицо. Легкое выраженіе испуга промелькнуло на лицѣ Катерины; она внимательно посмотрѣла ни него нѣсколько минутъ, потомъ сдѣлала движеніе рукой, какъ бы того чтобы подозвать его поближе, и прошептала:
   -- Менардъ!
   Онъ сѣлъ на кровать и нагнулся къ ней. Она шепнула опять
   -- Менардъ, вы видѣли кинжалъ?
   Онъ послѣдовалъ первому своему движенію и отвѣчалъ ей откровенно; въ послѣдствіи онъ увидѣлъ, что хорошо сдѣлать
   -- Да, сказалъ онъ тихо,-- я нашелъ его въ вашемъ карманѣ и опять отнесъ въ галлерею.
   Онъ взялъ ея ручку и молча держалъ ее, выжидая, что она скажетъ? Сердце его такъ переполнилось благодарностью за то, что она узнала его, что онъ едва могъ удержаться отъ рыданіи Мало-по-малу глаза Тины стали спокойнѣе, взглядъ изъ сдѣлался менѣе напряжёнъ. Слезы медленно выступали на нихъ и наконецъ крупными каплями покатились по ея щекамъ; видно было. онѣ облегчаютъ ея душу; за ними послѣдовали тяжелыя рыданія, и такимъ образомъ она лежала цѣлый часъ, не говоря слова, но чувствуя, что растаяла ледяная кора, сжимавшая сердце.
   Какъ драгоцѣнны были эти слезы для бѣднаго Менарда, котораго такъ долго преслѣдовалъ образъ Тины, глядѣвшей на него сухимъ и жгучимъ взглядомъ сумашествія!
   Мало-по-малу рыданія утихли, она стала дышать спокойнѣе и тихо лежала, закрывъ глаза. Менардъ терпѣливо сидѣлъ подлѣ нея, не замѣчая какъ проходитъ время, не обращая вниманія на старинные часы, громко стучавшіе въ сѣняхъ. Но часу въ дсятомъ Доркасъ не вытерпѣла, и вошла на цыпочкахъ, чтобъ увидѣть наконецъ дѣйствіе, произведенное появленіемъ мистера Гильфиля. Не трогаясь съ мѣста, онъ шепнулъ ей, чтобъ она подала ему новыхъ свѣчъ, велѣла бы кому-нибудь присмотрѣть за его лошадью, а сама бы легла спать. Онъ же просидитъ ночь надъ Катериной -- въ ней произошла большая перемѣна.
   Немного спустя, губы Тины зашевелились:
   -- Менардъ! шепнула она опять; онъ нагнулся къ ней, и она продолжала:-- Такъ вы знаете, какая я грѣшная, злая? Вы знаете, что я хотѣла сдѣлать этимъ кинжаломъ?
   -- Вы хотѣли себя убить, Тина?
   Она тихо покачала головой, и потомъ молчала въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ, наконецъ, взглянувъ на него какъ-то странно-торжественно, прошептала:
   -- Убить его.
   -- Тина, дорогая, безцѣнная моя Тина, вы бы этого не сдѣлали никогда: Господь видѣлъ всю вашу душу. Ему извѣстно, что вы неспособны добровольно причинить вредъ какому бы то ни было живому созданію. Онъ охраняетъ своихъ дѣтей и не допуститъ ихъ совершить поступокъ, противъ котораго возмутилась бы собственная ихъ душа. Въ вашемъ сердцѣ только на мгновеніе промелькнула гнѣвная мысль, и Онъ вамъ прощаетъ ее.
   Она опять впала въ глубокое молчаніе, продолжавшееся почти до самой полночи. Видно было, что усталому, изнеможенному ея уму трудно было прослѣдить какую бы то ни было мысль. Наконецъ она опять заговорила шопотомъ, въ отвѣтъ на послѣднія слова Менарда:
   -- Да, во мнѣ такъ долго таились дурныя чувства! Я такъ сердилась, я такъ ненавидѣла миссъ Эшеръ, я и подумать не могла о чужомъ горѣ, потому что сама такъ страдала. Меня всю охватили дурныя страсти; я самое грѣшное созданіе въ мірѣ.
   -- Нѣтъ, Тина, многіе точно такъ же грѣшны, какъ вы. И меня часто осаждаютъ грѣшныя чувства, часто мнѣ приходитъ искушеніе дурно поступить; но я сильнѣе васъ тѣломъ, я лучше умѣю скрыть свои чувства, лучше умѣю противиться имъ. Они не берутъ верхъ надо мной. Вы видѣли маленькихъ птичекъ, когда онѣ еще очень молоды и только что начинаютъ летать: какъ всѣ ихъ перышки ощетинятся, когда онѣ разсердятся или испугаются чего-нибудь! Онѣ никакой не имѣютъ власти надъ собой, могутъ упасть съ высоты отъ одного страха. Вы были похожи на такую птичку. Тоска и горе такъ овладѣли вами, что вы сами не знали, что дѣлали.
   Ему не хотѣлось говорить долго, чтобы не утомить ея, не отяготитъ ея головки слишкомъ многими мыслями. Казалось, ей нужны были длинные промежутки молчанія прежде чѣмъ она могла сосредоточить свои чувства и выразить ихъ словами.
   -- Но если я хотѣла это сдѣлать, проговорила она потъ не все ли это равно какъ еслибъ а уже совершила преступленіе?
   -- Нѣтъ, моя Тина, отвѣчалъ Менардъ тихо, съ намѣренною разстановкой,-- намъ иногда хочется совершить дурное дѣло, на которое, собственно, мы вовсе не способны, точно также какъ у насъ бываютъ и хорошія намѣренія, которыя мы не въ силахъ осуществить. Мысли наши не рѣдко бываютъ хуже насъ самихъ, точно также какъ онѣ часто бываютъ и лучше насъ. А Господь видитъ насъ вполнѣ; Онъ не судитъ насъ, какъ наши ближнія, по отдѣльнымъ чувствамъ и поступкамъ. Мы постоянно несправедливы другъ къ другу, постоянно ставимъ другъ друга или слишкомъ низко или слишкомъ высоко, потому именно, что видимъ и слышимъ только отдѣльныя дѣйствія и слова. Мы не можемъ окинуть взглядомъ всю душу нашего ближняго. Но Богу извѣстно, что вы неспособны совершить это преступленіе.
   Катерина молча покачала головой. Минуту спустя она сказала:
   -- Я не знаю сама... мнѣ казалось, что я вижу его, что онъ ко мнѣ подходитъ, и... и я все-таки хотѣла его убить.
   -- Но когда вы увидѣли его, что тогда сталось съ вами, Тина?
   -- Я увидѣла, что онъ лежитъ на землѣ и подумала, что съ нимъ дурно. Я сама не знаю, что со мною сталось, я все забыла въ эту минуту. Я стала на колѣни подлѣ него, заговорила съ нимъ, а онъ... онъ не пошевельнулся, глаза у него были неподвижны и я стала думать, что онъ умеръ.
   -- И съ тѣхъ поръ не возвращался вашъ гнѣвъ?
   -- О нѣтъ, нѣтъ! Я сама хуже всѣхъ на свѣтѣ; я сама виновата во всемъ.
   -- Нѣтъ, моя Тина, вина не вся на вашей сторонѣ; онъ былъ виноватъ; онъ былъ первою причиной всему. Онъ дурно съ вами поступилъ; вслѣдствіе этого и вы стали къ нему питать дурное чувство, но вы извинительнѣе его. Я грѣшнѣе чѣмъ вы, Тина, я часто съ озлобленіемъ смотрѣлъ на капитана Вибрау, онъ меня такъ раздражалъ и оскорблялъ какъ васъ, и можетъ быть сдѣлалъ бы что-нибудь хуже.
   -- О нѣтъ, онъ не былъ такъ виноватъ, онъ не зналъ, до степени мнѣ тяжело. Да могъ ли онъ меня любить какъ я любила? И могъ ли онъ жениться на такой бѣдной дѣвушкѣ какъ я?
   Менардъ на это не отвѣчалъ и опять настало молчаніе покуда Тина не сказала:
   -- А къ тому же, я всѣхъ обманывала. Никто не зналъ, какая я дурная. Padroncello и не подозрѣвалъ ничего онъ меня называлъ своею добренькою обезьянкой... А еслибъ онъ зналъ все, что бъ онъ подумалъ обо мнѣ?
   -- Малая Тина, у всѣхъ насъ есть тайные грѣхи, и если мы оглянемся на нихъ, мы не станемъ жестоко осуждать ближнихъ. Самъ сэръ-Кристоферъ почувствовалъ, когда разразилось надъ нимъ это горе, что онъ былъ слишкомъ настойчивъ и упрямъ.
   Такимъ образомъ, въ прерывистыхъ признаніяхъ и успокоительныхъ отвѣтахъ проходили часы, отъ темной ночи до голоднаго разсвѣта, и отъ разсвѣта до первыхъ лучей зари. Мистеру Гильфилю казалось, что въ эту долгую ночь, узы, связывавшіе его навсегда съ Катериной получили какую-то новую;илу, были освящены чѣмъ-то свыше. Такъ бываетъ во всѣхъ человѣческихъ отношеніяхъ, основанныхъ на глубокомъ, истинномъ сочувствіи: каждый новый день радости или горя становится новымъ источникомъ, новымъ освященіемъ любви, питающейся не только надеждами, но и воспоминаніями, любви, для которой постоянное повтореніе -- не скука, а потребность, для которой одинокая радость равняется страданію.
   Запѣли пѣтухи; заскрипѣли ворота; на дворѣ послышался какой-то топотъ, и Доркасъ стала пошевеливаться въ своей комнатѣ. Эти звуки повидимому встревожили Катерину; она съ безпокойствомъ взглянула на мистера Гильфиля, и спросила:
   -- Менардъ, вы уходите?
   -- Нѣтъ, я останусь здѣсь въ Калламѣ, пока вы не оправитесь, а тамъ мы уѣдемъ вмѣстѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я никогда не возвращусь въ замокъ! Я буду жить одна и зарабатывать себѣ хлѣбъ...
   -- Хорошо, дорогая Тина, вы будете дѣлать то, что вамъ покажется лучше. Но покуда мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы хоть немножко заснули. Постарайтесь успокоиться, а тамъ, Богъ дастъ, вы почувствуете себя лучше, и вамъ можно будетъ посидѣть на кровати. Господь сохранилъ вашу жизнь, несмотря на все это горе; грѣшно не пользоваться Его дарами. Милая Тина, вы себя будете беречь, неправда ли? Маленькая Бесси какъ-то разъ приносила вамъ цвѣточковъ, вы тогда и не посмотрѣли на нее. Но въ другой разъ вы ее приласкаете, не такъ ли?
   -- Я постараюсь, смиренно прошептала Тина и закрыла глаза.
   Когда солнце поднялось на горизонтѣ, разсѣивая утреннія лучи, и золотя своими лучами маленькое, рѣшетчатое окошко, Катерина уже спала крѣпкимъ сномъ. Менардъ тихо высвободилъ свою руку изъ ея руки, обрадовалъ Доркасъ добрыми вѣстями, и отправился въ сосѣднюю гостиницу, внутренно благодаря Бога за то, что Тина по крайней мѣрѣ пришла въ себя. Повидимому, появленіе его отчасти прервало цѣпь мучившихъ ее воспоминаній, и навело ее на откровенное изліяніе, которое могло означать начало благодѣтельнаго переворота. Но тѣло ея такъ ослабѣло, душа такъ истомилась, что требовалась крайняя заботливость и осторожность. Первымъ его дѣломъ было увѣдомить обо всемъ сэръ-Кристофера и леди Чеверель; потомъ письмомъ же пригласить сюда свою сестру, которой онъ намѣревался поручить Катерину. Онъ зналъ, что ей не годится покуда возвращаться въ замокъ, даже еслибъ она могла на это охотно согласиться; тамъ каждый предметъ долженъ былъ снова растравлять душе вную ея рану. Если же она остнется нѣсколько времени съ его кроткою, доброю сестрой, которая живетъ такъ тихо и мирно, у которой такой миленькій, веселенькій мальчикъ, Тина, можетъ-быть, опять привяжется къ жизни, и современемъ, хоть отчасти, оправится отъ страшнаго потрясенія, пошатнувшаго ея нравственныя и тѣлесныя силы. Написавъ оба письма и на скоро позавтракавъ, онъ опять сѣлъ на лошадь и поскакалъ въ Слоппетеръ, чтобы тамъ отдать ихъ на почту и сыскать доктора, которому онъ могъ бы ввѣрить нѣжное здоровье Катерины.
   

ГЛАВА XX

   Меньше недѣли спустя, Катерину уговорили отправиться въ путь, въ удобной каретѣ, подъ покровительствомъ мистера Гильфиля и его сестры, мистрисъ Геронъ. Ласковые голубые глаза послѣдней, ея кроткія манеры, успокоительно дѣйствовали на бѣдное, измученное дитя, тѣмъ болѣе, что мистрисъ Геронъ принимала съ нею тонъ сестринскаго равенства, совершенно новый для нея. Величественныя манеры леди Чеверель, при всей ея добротѣ, всегда держали Тину въ нѣкоторомъ принужденіи, а теперь ей отрадно было имѣть подлѣ себя такую милую молодую женщину, ухаживающую за нею съ нѣжностью старше сестры и говорящую кроткимъ и ласковымъ голосомъ.
   Менардъ почти негодовалъ на себя за то, что чувствомъ себя такъ счастливымъ покуда не миновала еще опасность висѣвшая надъ жизнію Тины; но новое для него наслажденіе заботиться о ней ежечасно, охранять ее, не разставаться съ по цѣлымъ днямъ, такъ поглощало его, что не оставляло мѣся для страха или сожалѣній.
   На третій день, карета остановилась у воротъ фоксгомскаго пасторскаго дома; на ступеняхъ крыльца стоялъ самъ преподобный Артуръ Геронъ, обрадованный пріѣздомъ своей Люси, и держалъ за руку широкоплечаго, бѣлокураго мальчика лѣтъ пяти, который усердно пощелкивалъ своимъ крошечнымъ бичомъ.
   Нигдѣ нельзя было увидѣть лужайки, болѣе гладко подкошенной, дорожекъ чище выметенныхъ, навѣса живописнѣе опутаннаго вьющимися растеніями, чѣмъ здѣсь, въ жилищѣ фоксгомскаго пастора, расположенномъ среди березъ и каштановъ, на полускатѣ горы, на которой возвышалась церковь; внизу виднѣлась деревня, разсыпанная среди полей и луговъ, съ зелеными изгородями и раскидистыми деревьями, еще избавленная отъ благодѣяній улучшенной методы хозяйства.
   Весело топился каминъ въ большой гостиной, и весело свѣтился огонь въ маленькой розовой спальнѣ, назначенной для Катерины, потому что изъ оконъ этой комнаты не было видно кладбища, а переді ними рисовался хорошенькій коттеджъ, съ ульями, собранными въ кучку, мирно пасущимися коровами, со всею веселою суетой здоровой полевой работы. Мистрисъ Геронъ, съ тонкимъ чутьемъ впечатлительной души, написала мужу, чтобъ онъ приготовилъ эту комнату для Катерины. Добродушныя пестрыя куры, терпѣливо отыскивающія себѣ зернышка хлѣба, иногда благодѣтельнѣе дѣйствуютъ на измученное сердце чѣмъ роща съ соловьями; есть что-то невыразимо успокоительное въ незатѣйливой веселости хохлатыхъ цыплятъ, избалованныхъ дворняшекъ и терпѣливыхъ рабочихъ лошадокъ, съ наслажденіемъ пьющихъ изъ какой-нибудь лужи.
   Не мудрено, что мистеръ Гильфиль надѣялся, что Катерина отдохнетъ душой въ этомъ уголкѣ, исполненномъ комфорта, безъ тѣни пышности, могущей сколько-нибудь ей напомнитъ Чеверельскій замокъ; здѣсь она можетъ мало-по-малу стряхнуть съ себя давящій гнетъ воспоминаній и оправиться отъ слабости и изнеможенія, которыя въ ней были признаками душевнаго недуга. Слѣдующею его заботой было помѣняться на время занятіями съ куратомъ мистера Герона, чтобъ имѣть возможность остаться при Катеринѣ и слѣдить за постепеннымъ ея выздоровленіемъ. Казалось, она рада была видѣть его подлѣ себя, каждый день съ нетерпѣніемъ ждала его прихода, и хотя немного говорила съ нимъ, но чувствовала себя счастливѣе, когда онъ сидѣлъ рядомъ съ нею и держалъ ея тоненькую, слабенькую ручку въ своей мощной рукѣ. Но Освальдъ, Оззи тожь, широкоплечій мальчикъ, былъ можетъ-быть самымъ полезнымъ для нея товарищемъ. Вмѣстѣ съ нѣкоторыми чертами лица дяди, онъ наслѣдовалъ и дядину раннюю страсть къ домашнему звѣринцу и очень настоятельно требовалъ сочувствія Тины къ своимъ морскимъ свинкамъ, бѣлкамъ и суркамъ. Были минуты, когда, играя съ нимъ, она припоминала собственное свое беззаботное дѣтство, и вообще часы, проведенные въ комнатѣ маленькаго Оззи, проходили для ней довольно скоро.
   Мистрисъ Геронъ не занималась музыкой; у нея не было даже инструмента, но мистеръ Гильфиль уже позаботился о томъ, чтобы достать клавикорды; онъ поставилъ ихъ въ гостиную и распорядился, чтобъ они постоянно были открыты, надѣясь, что какъ-нибудь проснется въ Катеринѣ прежняя любовь къ музыкѣ, и невольно привлечетъ ее къ клавишамъ. Но прошла почти вся зима, и не сбылось его ожиданіе. Катерина, конечно, оправилась нѣсколько, но въ ней осталось то же томное равнодушіе ко всему окружающему; ласковая, благодарная улыбка, добродушная покорность прихотямъ Освальда, и минутное вниманіе къ тому, что происходило вокругъ нея -- вотъ все, чего могли добиться отъ нея. Изрѣдка она бралась за какую-нибудь женскую работу, но слабенькіе ея пальчики почти тотчасъ же опускались сами собой, и она опять впадала въ молчаливую задумчивость.
   Наконецъ настала перемѣна. Былъ одинъ изъ тѣхъ свѣтлыхъ февральскихъ дней, когда въ теплыхъ лучахъ солнца уже виденъ намекъ на приближающуюся весну. Менардъ гулялъ по саду съ нею и съ Освальдомъ и показывалъ имъ первые подснѣжники, послѣ прогулки она легла отдохнуть на диванъ. Оззи вертѣли по комнатѣ, полусознательно отыскивая какое-нибудь запрещенное удовольствіе: случайно ему попались клавикорды, и онъ ручкой своего бича ударилъ по низкой, басовой нотѣ.
   Звукъ этотъ потрясъ Катерину подобно электрическому толчку, ей казалось, что новая душа вселяется въ нее, что въ ней пробуждается новая жизнь, болѣе глубокая и полная. Она оглянулась вокругъ, встала съ дивана, и подошла къ клавикордамъ Минуту спустя, ея пальцы пробѣгали по клавишамъ съ прежнею мягкостью и силой, ея душа потонула въ своей стихіи, гармонія звуковъ, какъ водяная лилія, увядавшая на землѣ, опять распускается и оживаетъ, лишь только обмокнутъ ее въ родную струю
   Менардъ поблагодарилъ Господа. Въ Катеринѣ пробудилась дѣятельная сила, она должна была произвести переворотъ въ ея недугѣ.
   Вскорѣ мягкія, густыя ноты голоса смѣшались съ болѣе рѣзкимъ звукомъ инструмента, и мало-по-малу пѣніе взяло верхъ надъ клавикордами. Маленькій Оззи стоялъ посереди комнаты, раскрывъ ротъ и растопыривъ ножки; на него почти навела ужасъ такая неожиданная способность со стороны "Типъ-Типъ", въ которой онъ привыкъ видѣть ничего болѣе, какъ товарища, не очень даже смышленнаго, и во многихъ отношеніяхъ сильно нуждавшагося въ его совѣтахъ и опытности. Волшебница, вылетѣвшая вдругъ изъ молочнаго кувшина, не могла бы больше удивить его.
   Катерина выбрала ту же самую арію изъ Орфея, которую она пѣла въ послѣдній разъ, много мѣсяцевъ тому назадъ, при самомъ началѣ своего горя. То была любимая арія сэръ-Кристофера, и звуки ея какъ будто переносили Катерину въ то время, когда жизнь ея весело и беззаботно текла въ Чеверельскомъ замкѣ. Воспоминаніе о долгихъ ясныхъ дняхъ дѣтства и отрочества взяло верхъ надъ краткимъ промежуткомъ горя и вины.
   Она остановилась и залилась слезами; то были первыя ея слезы съ тѣхъ поръ, какъ она поселилась въ Фоксгомѣ. Менардъ не утерпѣлъ; онъ тихо подошелъ къ ней, обнялъ ея станъ и нагнулся, чтобы поцѣловать ее въ головку; она прижалась къ нему, и обвила руками его шею.
   Нѣжному, слабому цвѣточку нужна была какая-нибудь опора. Сердце, вновь проснувшееся для музыки, проснулось и для любви.
   

ГЛАВА XXI.

   Тридцатаго мая, 1790 г., жителямъ сосѣднихъ деревень, собравшимся около фоксгомской церкви, представлялась очень красивая картина. Зеленая травка, унизанная росой, весело сверкала на солнцѣ; въ воздухѣ раздавалось чиликанье птичекъ и жужжаніе пчелъ, густолиственные каштаны, усыпанные цвѣтами, и бѣлѣющіе кусты боярышника какъ будто тѣснились вокругъ, чтобъ узнать отчего такъ радостно звонятъ церковные колокола, когда Менардъ Гильфиль съ лицомъ, сіявшимъ отъ счастія, показался у стариннаго готическаго входа, ведя подъ руку Тину. Ея личико все еще было блѣдно, на немъ лежалъ какой-то оттѣнокъ грусти, какъ у человѣка, который въ послѣдній разъ пируетъ съ друзьями, и знаетъ, что скоро ему придется распроститься съ ними. Но ея маленькая ручка такъ радостно опиралась на руку Менарда, столько робкой любви сіяло въ ея глазахъ въ отвѣтъ на его взглядъ!
   За молодою не слѣдовало длинной вереницы подругъ; шла только хорошенькая мистрисъ Геронъ, опиравшаяся на руку красиваго, черноволосаго молодаго человѣка, котораго до сихъ поръ никто не видалъ въ Фоксгомѣ; подлѣ нея шелъ маленькій Оззи, обрадованный не столько новымъ бархатнымъ своимъ платьицемъ, сколько мыслію, что онъ играетъ важную роль шафера Типъ-Типъ.
   Позади всѣхъ шла пара, на которую поселяне смотрѣли еще съ большимъ любопытствомъ чѣмъ на молодыхъ; красивый старый джентльменъ, съ быстрымъ проницательнымъ взглядомъ, наводившимъ невольный ужасъ на всѣхъ присутствующихъ шалуновъ, и величественная леди, въ голубыхъ съ бѣлымъ рукахъ, навѣрное походившая на самое королеву Шарлотту.
   -- Да, вотъ это точно картинка, говорилъ мистеръ Форд, истый страффордширскій патріархъ, опираясь на свою палку и держа голову на бокъ, съ видомъ человѣка мало надѣявшагося на новое поколѣніе, но не хотящаго однако лишить его своихъ совѣтовъ и замѣчаній. "Нынѣшняя-то молодежь, совсѣмъ уже не то... на видъ-то бойка, да прочности нѣтъ никакой; но одинъ изъ нихъ не подержится такъ, какъ сэръ-Крис'феръ."
   -- Бьюсь объ закладъ, сказалъ другой старикъ, -- что этотъ молодецъ, что ведетъ подъ руку жену нашего пастора, сынъ сэръ-Крис'фера; онъ на него и похожъ.
   -- Ну, и останетесь въ дуракахъ. У сэръ-Кристо'фира никогда и не было сына. А это говорятъ, племянникъ, которому достанутся всѣ помѣстья. Кучеръ ихъ стоялъ въ гостиницѣ Бѣлаго Коня и сказывалъ мнѣ, что былъ другой племянникъ, да какой еще молодецъ и красавецъ! да умеръ вдругъ ни съ того ни съ сего; такъ сэръ-Крис'феръ и пріискалъ себѣ новаго наслѣдника.
   У входа церкви стоялъ мистеръ Бетсъ, въ новехонькомъ кафтанѣ, готовый привѣтствовать молодыхъ. Онъ нарочно пріѣхалъ изъ Чевереля, чтобы полюбоваться на счастье миссъ Тины, и былъ бы въ совершенномъ восторгѣ, еслибъ его не смущала незначительность букетовъ въ сравненіи съ тѣми, какихъ могла было бы нарвать въ чеверельскихъ садахъ.
   -- Да благословитъ васъ Богъ, да пошлетъ Онъ вамъ всякое счастіе, дрожащимъ голосомъ проговорилъ добрый садовникъ.
   -- Благодарю васъ, дядя Бетсъ; не забывайте Тины, сказалъ нѣжный, мягкій голосъ, въ послѣдній разъ ласкавшій слухъ мистера Бетса.
   Обычное свадебное путешествіе ихъ были не продолжительно, и они скоро очутились въ Шеппертонѣ, куда мистеръ Гильфилъ уже нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ былъ назначенъ викаріемъ. Получилъ онъ это скромное мѣстечко по ходатайству друга, имѣющаго какія-то права на благодарность семейства Ольдинпортовъ сэръ-Кристоферъ раздѣлялъ радость Менарда, что онъ могъ поселиться съ Катериной вдали отъ Чеверельскаго замка. Ея здоровье все было очень слабо, и всѣ были согласны въ томъ, что страшно было бы заставить ее возвратиться въ тѣ мѣста, гдѣ она столько страдала. Года черезъ два-три, къ тому времени когда не стало бы стараго мистера Кричлея, ректора комбернурскаго, и Катерина по всей вѣроятности была бы счастливою матерью, Менардъ могъ бы переселиться въ Комбермуръ, и Тина не почувствовала бы ничего кромѣ радости, когда бы увидѣла, что новая "черноглазая обезьянка", бѣгаетъ по галлереямъ и саду замка. Счастливая мать не страшится никакихъ воспоминаніи,-- всѣ призраки прошедшаго исчезли при первой улыбки ея малютки.
   Въ этихъ надеждахъ, и въ наслажденіи робкою нѣжностью Катерины, мистеръ Гильфиль провелъ нѣсколько блаженныхъ мѣсяцевъ. Она нуждалась въ его любви, жила ею. Ея постоянно томный и утомленный видъ былъ естественнымъ слѣдствіемъ ея слабаго здоровья, и когда явилась Надежда, что она будетъ матерью, всѣ друзья ея порадовались и стали надѣяться всего лучшаго для нея.
   Но нѣжное растеніе было слишкомъ сильно помято жизнію, и уже не имѣло силы дать распуститься новому цвѣтку.
   Тина умерла, и любовь Менарда Гильфиля вмѣстѣ съ нею сошла въ могилу.

Заключеніе.

   Я передалъ вамъ въ точности все, что зналъ о любви мистера Гильфиля, этой любви, освѣтившей его жизнь за много, много лѣтъ до того времени, когда онъ дряхлый, сѣдой и одинокій, сидѣлъ, задумавшись у огня, въ своемъ шеппертонскомъ домикѣ. Густые темные кудри, страстная любовь, глубокое сердечное горе, какъ ни далеки они кажутся отъ рѣдкихъ бѣлыхъ волосъ, равнодушнаго довольства, безстрастнаго спокойствія старости,-- все это не что иное какъ нѣсколько бодрыхъ шаговъ по одному и тому же длинному жизненному пути; такъ точно цвѣтущія италіянскія долины, сладкозвучное addio дѣвушекъ ихъ, все это часть того же дневнаго переѣзда, переносящаго васъ на другую сторону горы гдѣ вы очутитесь посреди мрачныхъ утесовъ и гортанныхъ голосовъ Швейцаріи. Для тѣхъ, кто только зналъ сѣдаго викарія, нетерпѣливо разъѣзжавшаго на своей старой, сивой клячѣ, трудно было бы повѣрить, что онъ же былъ тотъ самый Менардъ Гильфиль, который, съ сердцемъ, переполненнымъ нѣжностію и страстію, что есть духу скакалъ на ворономъ конѣ въ Калламъ, или, что этотъ старый острякъ, съ букомическими вкусами, съ разчетливыми привычками, извѣдалъ нѣкогда всѣ тайны преданной любви, боролся съ ея мученіями, насладился ея радостями. И въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Гильфиль тѣхъ послѣднихъ шеппертонскихъ дней былъ подверженъ многимъ странностямъ, слабостямъ, которыхъ никто бы не сталъ подозрѣвать въ простомъ, любящемъ Менардѣ. Но съ людьми случается то же, что съ деревьями: если вы отсѣчете лучшія ихъ вѣтви, куда стремится весь молодой жизненный сокъ ихъ, раны заживутъ современемъ, но на мѣстѣ ихъ явится какой-нибудь грубый некрасивый наростъ; и то, чему слѣдовало бы бытъ юркимъ, вѣтвистымъ деревомъ, обратится въ уродливый, смѣшной пень. Много раздражающихъ недостатковъ, непріятныхъ странностей развиваются вслѣдствіе тяжкаго горя, сдавившаго и вонзившаго природу именно въ то время, когда она распускаю во всей своей красотѣ; промахи, ошибки, которые мы ни строго осуждаемъ, часто не что иное, какъ нетвердая поступь человѣка, который лишился лучшаго своего члена.
   Итакъ, старому нашему другу, хотя онъ во многомъ походилъ на узловатый изуродованный дубъ, отъ природы было назначено быть величественнымъ деревомъ. Сердце его здорово, умъ свѣтелъ, и въ старикѣ, который набивалъ свои карма пряниками для дѣтей, который отдѣлывалъ своимъ колкимъ новомъ дурные поступки богача и внушалъ къ себѣ самое глубокое уваженіе своимъ прихожанамъ, можно было найдти всѣ основныя черты того благороднаго, прямаго и нѣжнаго юноши, излившаго всѣ самыя лучшія, самыя свѣжія силы своей души въ первой и единственной любви -- любви къ Тинѣ.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", т.28, 1860

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов