Она была прекрасна, прекрасна той красотой, которая внезапно затмевает рассудок; красотой, которая ничуть не схожа с воображаемой нами ангельской и которая, однако, сверхъестественна; красотой дьявольской, которой он иной раз наделяет некоторых, делая их своим орудием на земле.
Он ее любил, любил той любовью, которая не знает ни границ, ни препятствий; любовью, в которой ищут радость, а находят лишь муки страдания; любовью, что подобна счастью и, однако, кажется, наполняет небеса во искупление грехов.
Она была своенравной, своенравной и сумасбродной, как все женщины в мире.
Он - суеверным, суеверным и отважным, как все мужчины его времени.
Ее звали Марией Антунес. Его - Педро Альфонсо де Орельяна. Оба были из Толедо и жили в том же городе, что был свидетелем их рождения.
В предании, которое повествует эту удивительную историю, произошедшую много лет назад, не говорится ничего более о ее персонажах.
Я как правдивый летописец не добавлю от себя ни единого слова, чтобы описать их подробнее.
II
Однажды он увидел ее плачущей и спросил:
-- Почему ты плачешь?
Она вытерла глаза, пристально посмотрела на него, вздохнула и снова заплакала.
Педро подошел к Марии и, оперевшись логтем на арабского стиля перила, откуда красавица наблюдала, как проносится речной поток, взял ее за руку и снова спросил:
-- Почему ты плачешь?
Река Тахо со стонами вилась у их ног среди скал, на которых расположен имперский город. Солнце заходило за соседними горами, и лишь монотонный шум воды нарушал громогласную тишину.
Мария сказала:
-- Не спрашивай меня, почему я плачу, не спрашивай: ни я не знаю, что тебе ответить, ни ты меня не поймешь. Есть желания, которые скрываются в женской душе, и лишь один вздох может их выдать; безумные идеи, блуждающие в нашем воображении, которые не осмеливаются произнести наши губы; непостижимые феномены нашей загадочной природы, которые мужчины не могут даже постичь. Умоляю тебя, не спрашивай, что печалит меня; если я тебе скажу, возможно, ты просто рассмеешься.
Сказав эти слова, она снова склонила голову, а он стал повторять свой вопрос.
Нарушив свое упорное безмолвие, красавица сказала своему любимому глухим и дрожащим голосом:
-- Ты сам этого хочешь; это сумасшествие, которое тебя рассмешит, но не важно, я скажу тебе, раз ты того желаешь.
Вчера я была в церкви. Был праздник Пресвятой Девы; ее образ, установленный на главном престоле на золотой скамейке, светился, как раскаленные угли; по всей церкви с дрожью распространялись, как эхо, звуки органа, а хор священников пел Salve, Regina.
Я молилась, молилась, погруженная в религиозные мысли, когда машинально подняла голову и мой взгляд обратился к алтарю. Не знаю, почему мои глаза устремились на предмет, который я до этого не видела, предмет, который - не понимаю, почему - привлекал к себе все мое внимание. Только не смейся... Это был золотой браслет на руке Божьей Матери, в которой она держала своего божественного Сына... Я отвела глаза и стала снова молиться... Это было невозможно! Взгляд снова непроизвольно обращался к браслету. Свет с алтаря чудесным образом отражался на тысяче граней его алмазов. Красные и голубые, зеленые и желтые - миллионы отблесков кружили вокруг камней, как вихрь атомов огня, как головокружительная ронда тех духов огня, что завораживают своим сиянием и невероятным беспокойством...
Я вышла из церкви и пришла домой, но пришла с этой навязчивой идеей в голове. Я легла спать, но не смогла заснуть... Всю ночь я только об этом и думала... К рассвету мои веки сомкнулись, и, веришь ли, даже во сне я встречала, теряла из виду и снова находила красивую смуглую женщину, носившую золотой браслет с алмазами; да, простую женщину, потому что это была уже не Пресвятая Дева, которой я восхищаюсь и перед которой смиряюсь; это была женщина, такая же как я, которая смотрела на меня и насмехалась надо мной. Казалось, она говорит мне, показывая драгоценность: "Видишь ее? Как она блестит! Она похожа на браслет со звездами, которые в летнюю ночь сорвали с неба. Видишь? Так вот она не твоя и никогда не будет твоей, никогда... Возможно, у тебя будут другие, лучше и богаче, если найдешь, но эта сверкает так волшебно, так завораживающе... такой у тебя не будет никогда..." И я проснулась, но с той же навязчивой идеей, как раньше, похожей на жгучую, дьявольскую, неодолимую боль. Идеей, внушенной мне, без сомнения, самим Сатаной... Что скажешь?.. Ты молчишь, молчишь и сник... Тебя не смешит мое сумасбродство?
Педро судорожно сжал в руке эфес своей шпаги, поднял голову, которую он, действительно, опустил и глухо сказал:
-- У какой Девы этот браслет?
-- У Дарохранительницы, -- прошептала Мария.
-- У Дарохранительницы! -- с ужасом в голосе повторил юноша. -- У Девы Дарохранительницы Кафедрального собора!..
И на миг у него на лице отразилось состояние его души, ужаснувшейся от одной мысли.
-- О почему не другая Дева? -- пылко и с жаром продолжил юноша. -- Почему он не у архиепископа в митре, не у короля в короне, не у дьявола в лапах? Я вырвал бы этот браслет для тебя у него из лап, даже если бы это стоило мне жизни или проклятья. Но у Девы Дарохранительницы, у нашей Святой Паломы я... я ведь родился в Толедо, это невозможно, невозможно!
-- Никогда! -- почти неслышно прошептала Мария. -- Никогда!
И она снова заплакала.
Педро уставился на реку. На реку, которая беспрерывно проносилась перед его блуждающим взглядом, извиваясь у его ног среди гор, на которых расположен имперский город.
III
Кафедральный собор Толедо! Представьте себе лес из гигантских гранитных пальм, которые, сплетая свои ветви, образуют колоссальный пышный свод, под которым укрываются и живут жизнью, предоставленной им божественным гением, множество выдуманных и реальных существ.
Представьте себе непостижимый хаос света и тени, в котором смешиваются и путаются во мраке нефов лучи темного цвета и борется и теряется в темноте храма сияние лампад.
Представьте себе мир из камня, огромный, как дух нашей религии, мрачный, как ее традиции, загадочный, как ее притчи, и все равно вы не сможете хоть отдаленно представить этот вечный памятник воодушевлению и вере наших отцов, на который века расточали на перебой свои убеждения, вдохновение и искусство.
В его лоне живет тишина, величие, поэзия мистицизма и священный ужас, который защищает его внутренний мир от мирских помыслов и низменных земных страстей.
Физическая усталость облегчается, когда вдыхаешь чистый горный воздух, атеизм излечивается, когда вдыхаешь его атмосферу веры.
Но каким большим, каким величественным предстает собор нашему взору в любое время, когда ни зайдешь в его загадочные святые пределы. Никогда собор не производит такого сильного впечатления, как в те дни, когда он раскрывает всю свою религиозную роскошь, когда все священные места покрывают золотом и драгоценными камнями, лестницы и колонны - коврами.
И когда тысяча его серебряных лампад пылает, излучая поток света, когда в воздухе витают благоухания, слышны пение хора и музыка органов, когда башенные колокола сотрясают собор от самых низов до высочайших шпилей, венчающих его купола, именно в такие моменты понимаешь, чувствуешь огромное величие Бога, живущего в нем, вдыхающего в него жизнь и наполняющего его своим всемогуществом.
В тот же день, в который произошла только что описанная мною сцена, в соборе Толедо был последний из восьми дней праздника Пресвятой Девы.
На религиозный праздник в соборе собралось бесчисленное множество верующих. К концу празднования все уже разошлись. Уже погасли свечи в часовнях и на главном престоле, огромные двери церкви скрипели, почти закрываясь за последним толедцем, когда в темноте, бледный, бледный, как статуя у склепа, на который он оперся на секунду, чтобы взять себя в руки, некий мужчина незаметно проскользнул к решетке средокрестья. И здесь свет, падающий от лампады, позволил различить черты его лица.
Это был Педро.
Но что должно было произойти между двумя влюбленными, чтобы он в конце концов сподвигся воплотить в жизнь ту идею, только от мысли о которой у него волосы становились дыбом от ужаса? Этого мы никогда не узнаем.
Но он был там, он пришел туда, чтобы осуществить свой преступный замысел. Его беспокойный взгляд, дрожь в коленях, пот, струящийся крупными каплями по лбу, отражали его мысли.
Собор, погруженный в глубокую тишину, был пуст, совершенно пуст.
Однако время от времени как будто слышался непонятный шум: возможно, скрип дерева, или шепот ветра, или, кто знает, может, он, возбужденный, слышит, видит, ощущает несуществующие образы, рожденные его фантазией. Но, по правде, то близко, то далеко, то за его спиной, то рядом с ним, слышался как будто сдавленный плач, шорох одежды, волочащейся по полу, шум нескончаемых шагов.
Педро сделал усилие, чтобы пройти дальше. Он подошел к решетке и поднялся на первую ступень главного престола. Около него располагаются усыпальницы королей, чьи каменные статуи с рукой на эфесе шпаги, кажется, день и ночь охраняют церковь, в тени которой они нашли вечный покой.
-- Вперед! -- прошептал он, хотел сдвинуться с места, но не смог. Казалось, его ноги были прикованы к полу. Он опустил глаза, и волосы у него стали дыбом: пол алтаря был устлан широкими темными надгробными плитами.
На секунду ему показалось, что чья-то тощая холодная рука с непреодолимой силой удерживает его на этом месте. Гаснущие свечи, горящие в глубине нефов, как рассеянные во мраке звезды, покачивались на его глазах, покачивались могильные и алтарные статуи и покачивался весь собор с гранитными столбами и стенами и ряды скамеек.
-- Вперед! -- вновь воскликнул вне себя Педро, подошел к алтарю и взобрался к самому образу Пресвятой Девы. Все вокруг казалось ему нереальным и ужасающим, все было во мгле и слабом свете, более величественных, чем мрак. Только мягко освещенная одной золотой лампой Богородица, нежная и безмятежная, несмотря на такой ужас, казалось, спокойно улыбалась.
Однако эта молчаливая и неподвижная улыбка, которая его на секунду успокоила, в конце концов вселила в него страх, более странный, более глубокий страх, чем тот, что он до этого испытывал.
Но он снова взял себя в руки, закрыл глаза, чтобы не видеть ее, судорожно протянул руку и схватил золотой браслет - благочестивое подношение одного святого архиепископа, стоящее целое состояние.
И вот браслет был в его руках. С неестественной силой сжимал он его дрожащими пальцами. Оставалось только бежать, бежать с браслетом, но для этого надо было открыть глаза, а Педро было страшно увидеть образ Пресвятой Девы, увидеть могильные статуи королей, демонов на карнизе, чудовищ на капители, полоски тени и лучи света, которые, подобно белым гигантским призракам, медленно передвигались в глубине нефов, наполненных ужасающим и странным шумом.
Наконец он открыл глаза, оглянулся вокруг, и пронзительный крик слетел с его уст.
Собор был полон статуй. Они, одетые в длинные неброские наряды, спустились со своих мест, заполнив весь собор, и смотрели на него глазами, лишенными зрачков.
Святые, монахини, ангелы, демоны, воины, дамы, пажи, монахи, крестьяне - они передвигались хаотично в нефах и у алтаря. Мраморные архиепископы, которых он до этого видел недвижимых у их смертного одра, отправляли богослужение у его ног в присутствии королей, стоящих на коленях на своих гробницах. Между тем, ползая по полу, влезая на скамьи, обернутые в балдахины, подвешенные под сводами, кишели как черви в трупе множество химерических, безобразных, ужасных рептилий и животных из гранита.
Он больше не мог этого выдержать. Со странной силой стучало у него в висках, глаза залила кровь. У него снова вырвался душераздирающий нечеловеческий крик, и он без чувств упал на алтарь.
Когда на следующий день служащие церкви нашли его у алтаря, он все еще держал золотой браслет в руке и, увидев, как они приближаются, воскликнул пронзительным хохотом: