Биск Александр Акимович - Переводы

АЛЕКСАНДР БИСК

1883, Одесса - 1973, близ Нью-Йорка

Очевидно, первый русский поэт-переводчик, обратившийся к творчеству Райнера Марии Рильке, - переводил его с 1905 года, как признался в письме к составителю этой антологии (март 1973 г.). Вообще Рильке до начала первой мировой войны в России разглядели немногие; черновые переводы тех лет Пастернака и Ахматовой были опубликованы много позже, отдельными книгами Рильке издали Ю. Анисимов и В. Маккавейский, кое-что опубликовали А. Дейч, В. Эльснер, В. Шершеневич, - "своего" Рильке Биск издал в Одессе в 1919 году, перед отъездом в эмиграцию навсегда. Будучи профессиональным филателистом-комиссионером, жил относительно безбедно и продолжал переводить. Книгу Рильке (утроенную по объему) Биск переиздал в Париже в 1957 и 1959 годах, существует теплый отзыв о ней Б. Пастернака. Переводы из других поэтов (преимущественно из Ст. Георге и Ж.М. Эредиа) Биск собрал в книге "Чужое и свое" (1961, Париж) под одной обложкой с собственными стихами. Оставил ценные мемуары о русском Париже 1906-1908 годов.

АНРИ ДЕ РЕНЬЕ

(1864-1936)

ЛЮБИТЕЛЬ

Средь виноградников цветущих и обильных,

В своем имении, в глуши, на старый лад

Спокойно он прожил - как зреет виноград, -

Бургундское вино храня в бутылках пыльных.

Поклонник красоты, в трудах своих посильных

Он муз не забывал, оставив ценный клад:

Отрывки из поэм, посланий и баллад

И свитки длинные пергаментов фамильных.

В высоком парике и с тростью, чуть склонен, -

Когда он проходил, весь избранный Дижон

Тепло приветствовал седого кавалера,

Пожалуй, не за то, что он - почтенных лет,

Не за вино его, поместия - о нет;

За то, что три письма имел он от Вольтера.

СТЕФАН ГЕОРГЕ

(1868-1933)

* * *

Проходим мы бесшумною походкой

По буковой аллее в мягком свете

И видим за воротною решеткой

Миндаль стоит второй уж раз в расцвете.

Скамью на солнце ищем мы без тени

Где нас никто тревожить не посмеет

Сплетаем наши руки мы в забвеньи

И солнце долгой лаской нас лелеет.

Ветвей мы чуем легкое качанье

Я вижу свет сочится с них и внемлю

С тобою как порой среди молчанья

Созревший плод ударится о землю.

* * *

На камни что по улицам торчали

Снега упали мягкой пеленой

И город белым пухом весь объят.

Снежинки ткать свой саван не устали

И если ветр их гонит предо мной

Мои ресницы как от слез дрожат...

Беспомощно я в небе звезд ищу

Но всеми я покинут я один.

Хотел бы я по белому плащу

Раскинуться бездумно средь равнин.

Но если буду схвачен я ветрами

Смерчом смертельным в бездну вовлечен

Я где-нибудь пристану у ворот

Искать угла. Быть может за холмами

Моя надежда завершает сон

И с первым вешним вздохом оживет.

* * *

Еще велит мне верность оставаться

Еще в твоем смиреньи путь к уюту.

Мой долг святой печальнее казаться

Чтоб стать родней в последнюю минуту.

Я жду напрасно ласкового слова

мы подошли с тобой к последней грани

И в этот миг я понял как сурова

Судьба бесплодных зимних созиданий.

* * *

Где лучи летят без счета

Треплют саван над полями

Прут потоки к каждой яме

Тают топкие болота:

Там свалю я наудачу

На костер былые дани

Ворох всех воспоминаний

И тебя еще в придачу.

Прочь ступая беглым шагом

В лодку легкую вскочу я -

За рекою торжествуя

Мой товарищ машет флагом.

Волны ветра ударяют

Над сырой и рыхлой пашней

И над всей тоской вчерашней

Пусть тропинки зацветают.

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

(1875-1926)

* * *

И был тогда день белых хризантем;

я трепетал пред этой красотою...

И поздней ночью ты пришла затем,

чтоб овладеть моей душою.

Я так дрожал... А ты легко ступала,

и ты как раз мне снилась перед тем...

И ночь, как песня тихая, звучала -

ночь белых хризантем.

* * *

Неосажденные твердыни,

вы не искали войн и бед? -

чтоб враг раскинулся в долине

у ваших стен на много лет,

пока, голодные, на страже,

вы прочно не сживетесь с ним;

он, славно вправленный в пейзаже,

залег пред далями и даже

не угрожает, недвижим.

С высоких крыш прострите взоры:

всё так же тих огромный стан.

Он не уходит на просторы

и войдет в переговоры,

он жаждой битв не обуян.

Он и упорный, и нескорый,

немой, недремлющий тиран.

* * *

Уж барбарисы красные созрели,

и старческие астры стали в тень.

Кто не богат теперь, в осенний день,

тот будет вечно мучиться без цели.

Кто и теперь склонил усталый лик -

быть может, в нем таятся привиденья

и только ждут, чтоб вечер к ним приник,

чтоб в темноте восстать из заточенья, -

тот весь уже в прошедшем, как старик.

С ним больше ничего не приключится,

и всё ему живущее - солжет;

и Ты, Господь. Тяжка Твоя десница,

и, точно камень, вглубь она влечет.

АНГЕЛЫ

Они - с усталыми глазами,

застыли в начатом стихе,

и в их мечты вплелась с веками

тоска - как будто о грехе.

Их лица - схожих ряд овалов,

и все молчанья их равны,

как много-много интервалов

в великой песне вышины.

Но чуть взмахнут они крылами -

пройдет воздушная струя,

как будто Бог в замолкшем храме

провел творящими руками

по темной книге бытия.

НОЧНАЯ ПОЕЗДКА

Санкт-Петербург

В этот час, когда мы на высоких

вороных орловских рысаках, -

между тем, как отсветы в далеких

неурочно-ранних площадях

занялись, причудливо-новы, -

мчались, нет: взвивались, возлетали

и дворцов громады огибали

к набережным веющим Невы,

растревоженные долгим бденьем

в эту ночь без неба, без земли,

полную цветеньем и броженьем,

что густой волной обволокли

Летний Сад, где в чаще синеватой

мимо нас толпа туманных статуй

отходила, тая, без возврата, -

в этот час тот город стал

исчезать, как будто он познал,

что совсем он не был; он устал,

как безумец, чей несменный бред

вдруг рассеялся, и, безоружный,

понял он, что бремя долгих лет,

то, что мыслить более не нужно,

эта мысль упорная: гранит -

покидает мозг его недужный

и его навек освободит.

Оригинал здесь