ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917
НУЖНО ПООЩРЯТЬ ИСКУССТВО.
Повѣсть.
-- Докторъ, у меня ноги дѣлаются такія длинныя-длинныя...-- повторяла больная съ упорствомъ человѣка, теряющаго сознаніе.
-- Нѣтъ, это вамъ такъ кажется,-- спокойно отвѣчалъ молодой, черноволосый докторъ, невольно глядя на поднимавшіеся носки, какъ это бываетъ у покойниковъ.
-- Вы въ этомъ увѣрены?..
-- Совершенно... Но вамъ не нужно говорить: спокойствіе прежде всего.
Больная на нѣсколько мгновеній стихала, но потомъ выпрастывала правую руку изъ-подъ одѣяла и начинала ею что-то искать около себя. Это безсознательное движеніе почему-то раздражало доктора, и онъ старался не смотрѣть на эту горячую руку съ сухой, воспаленной кожей. Больная съ трудомъ, полуоткрывала отяжелѣвшія вѣки; ея запекшіяся сухія губы что-то силились выговорить, но она только втягивала въ себя воздухъ, который сейчасъ же вырывался изъ груди ея съ сухимъ хрипомъ.
"Дѣло дрянь...-- думалъ докторъ, просматривая сигнатурку на имя m-me Вьюшиной-Запольской.-- И что ей дались эти ноги!.."
Въ большомъ, довольно грязномъ номерѣ провинціальной гостиницы "Калифорнія" стоялъ полумракъ, который за перегородкой, гдѣ лежала больная, переходилъ въ какую-то бѣлесоватую мглу. Окно подъ спущенной бѣлой шторой походило на бѣльмо. Нужно было посидѣть минутъ десять, чтобы глазъ освоился съ этимъ освѣщеніемъ и могъ различать предметы. Впрочемъ, докторъ Куваевъ настолько часто бывалъ здѣсь, что могъ ощупью отыскать каждую вещь: въ углу стоялъ полузакрытый дорожный сундукъ, изъ-подъ крышки котораго топорщились плоеныя оборки юбокъ; на стѣнѣ, закрытый простынями, помѣщался цѣлый театральный гардеробъ; на туалетномъ столикѣ валялся раскрытый ящичекъ съ красками для грима, тутъ же запылившееся блюдечко съ вареньемъ, засохшій букетъ, разсыпанныя шпильки, флаконы съ духами, альбомъ съ треснувшимъ переплетомъ; на окнѣ изъ-подъ шторы выглядывали ленты какой-то шляпы и краешекъ шелковаго корсета съ кружевной оторочкой -- однимъ словомъ, вся обстановка странствующей провинціальной примадонны. На ночномъ столикѣ около кровати и на приткнувшейся въ углу колченогой этажеркѣ валялись пустыя коробки изъ-подъ какихъ-то порошковъ и цѣлый арсеналъ аптечныхъ пузырьковъ съ лѣкарствами. Графинъ съ водой стоялъ на тетрадкѣ нотъ, гуттаперчевый мѣшокъ для льда на снятыхъ номерахъ мѣстной газеты "Бужоёмскій Курьеръ".
Да, все это было такъ знакомо доктору и такъ интересовало его еще недавно, но, странная вещь, прежней Вьюшиной-Запольской больше не существовало, а на кровати лежала совсѣмъ другая женщина, которой докторъ никакъ не могъ примирить въ своемъ воображеніи съ той Еленой Михайловной Вьюшиной-Запольской, которая сводила съ ума весь Бужоёмъ двѣ недѣли тому назадъ. Какъ немного нужно было времени, чтобы изъ цвѣтущей молодой женщины получился какой-то медицинскій препаратъ: обострившійся носъ, точно обтянутыя около бѣлыхъ зубовъ сухія губы, прилипавшія къ бѣлому лбу пряди бѣлокурыхъ, слегка вившихся волосъ, ввалившіяся щеки, темные круги и глядѣвшіе изъ нихъ потухавшимъ взглядомъ страшные умирающіе глаза. Да, всего, двѣ недѣли назадъ, какъ эти глаза горѣли такимъ раздражающимъ огнемъ, а этотъ пухлый, дѣтски-нерѣшительно очерченный ротъ пѣлъ: "Ночи безумныя, ночи безсонныя..." и "Подъ душистою вѣткой сирени...". Правда, голосъ у Елены Михайловны былъ очень небольшой, но онъ просто хваталъ за душу своими низкими грудными нотами, когда она, полузакрывъ глаза и немного приподнявъ голову, сама увлекалась своимъ пѣніемъ. Докторское сердце какъ-то замирало, когда она, раскланявшись съ аплодировавшей публикой, улыбалась въ его сторону, а когда онъ пожималъ въ антрактахъ гдѣ-нибудь за кулисами ея маленькую, такую мягкую и всегда теплую руку, въ душѣ поднималась цѣлая буря, не то чтобы ужъ настоящая буря, а такъ, пріятное и щекочущее чувство, какое онъ испытывалъ въ присутствіи всѣхъ хорошенькихъ женщинъ.
Сидя у больной, докторъ успѣлъ до мельчайшихъ подробностей изучить всю окружающую его обстановку, такъ что она начинала ему мозолить глаза. Чтобы какъ-нибудь убить время, онъ досталъ изъ-подъ мѣшка со льдомъ номеръ "Бужоёмскаго Курьера" и машинально началъ просматривать страницу за страницей. Жиденькая передовица о помойныхъ ямахъ, потомъ хроника съ двумя убійствами и однимъ скандаломъ въ клубѣ... пять корреспонденцій тоже объ убійствахъ и грабежахъ, театральная рецензія... Просматривая послѣднюю, докторъ машинально повторялъ въ умѣ истасканныя, шаблонныя фразы всѣхъ такихъ рецензій: "У ней звучный mezzo-soprano, хотя и цеобширнаго діапазона... Правда, она свободно беретъ чисто-сопранныя ноты si-бемоль, но этотъ западающій въ душу голосъ особенно хорошъ въ нижнемъ регистрѣ. Нѣтъ злоупотребленія вибраціями и тремоло... свободная фразировка... выработанная дикція... постановка нюансовъ... Однимъ словомъ, наша гостья -- дорогой залетный соловушка!"
"Этакая ерунда!..-- подумалъ невольно докторъ и посмотрѣлъ на начало рецензіи, о комъ вся эта галиматья написана.-- Да, Вьюшина-Запольская... Вотъ тебѣ и соловушка!"
Въ концѣ рецензіи стояла фраза о великолѣпныхъ "скульптурныхъ" рукахъ Елены Михайловны, о необыкновенной лѣпкѣ ея плечъ, и высказывалось сожалѣніе, что, при всѣхъ сценическихъ данныхъ, фигуру Елены Михайловны портятъ только ея "нѣсколько длинныя ноги, какъ намъ кажется, хотя, конечно, мы можемъ и ошибаться".
"Эге, вотъ откуда эта мысль о длинныхъ ногахъ...-- обрадовался своей находкѣ докторъ и спряталъ на всякій случай газету въ карманъ.-- Охота обращать вниманіе на такую галиматью".
Напряженный шопотъ и какая-то возня за перегородкой, гдѣ была устроена пріемная Елены Михайловны, прервали теченіе докторскихъ мыслей и заставили его выглянуть изъ-за перегородки, скрывавшей дверь. Его глазамъ представилась совершенно неожиданная живая картина: около дивана боролись двѣ фигуры -- старый артистъ Булатовъ, отецъ Елены Михайловны, имѣвшій обыкновеніе каждый день приходить въ номеръ дочери (подъ предлогомъ навѣщенія больной онъ выпивалъ цѣлую бутылку водки, а потомъ засыпалъ мертвымъ сномъ тутъ же на трактирномъ диванчикѣ),-- этотъ артистъ сейчасъ крѣпко держалъ своими длинными руками талію горничной Паши и старался поймать ея прятавшееся лицо своимъ колючимъ, небритымъ подбородкомъ.
-- Булатовъ, постыдитесь...-- заговорилъ докторъ, стараясь сдержать порывъ негодованія.
-- Ахъ, виноватъ... Кто бы могъ подумать, докторъ, что вы здѣсь!..-- довольно развязно оправдывался г. Булатовъ, выпуская горничную.
Слезившіеся, воспаленные отъ пьянства глаза старика смотрѣли съ такимъ нахальствомъ, что доктору страшно захотѣлось выпроводить артиста сейчасъ же въ шею, но онъ опять удержался изъ страха разбудить дремавшую больную.
-- Господинъ Булатовъ, такъ ведутъ себя только... только...-- повторялъ докторъ, подбирая другое слово, которымъ можно было бы замѣнить "отъявленнаго негодяя".
-- Господинъ докторъ, прошу не забываться...-- отвѣчалъ старый артистъ, выпрямляясь во весь ростъ. Онъ былъ гораздо выше доктора и славился, какъ отчаянный буянъ и трактирный герой.
-- Хорошо, мы съ вами поговоримъ послѣ...-- спохватился докторъ, замѣтивъ, что они не одни, а въ дверяхъ растерянно стоитъ горничная Паша, съ своимъ полуоткрытымъ ртомъ и выбившимися завитками короткихъ русыхъ волосъ.-- Паша, вамъ здѣсь нечего дѣлать... уходите.
-- Мнѣ, докторъ, нужно...-- бормотала Паша, машинально поправляя сбившійся на груди передникъ.-- Я къ барынѣ... а баринъ добрые-съ... они только любятъ пошутить...
-- Васъ объ этомъ никто не спрашиваетъ!.. Можете уходить...-- рѣзко оборвалъ докторъ.
Паша сдѣлала шагъ къ двери и нерѣшительно остановилась. Это была такая цвѣтущая и необыкновенно свѣжая дѣвушка. Раньше докторъ не обращалъ на нее вниманія, а теперь ему бросились въ глаза и неестественно полный бюстъ Паши и какое-то особенно мягкое выраженіе ея лица съ свѣтлыми, глупыми глазами. Нѣмая сцена была прервана Булатовымъ, который подошелъ къ Пашѣ, взялъ ее своей костлявой рукой за круглый затылокъ и довольно грубо вытолкнулъ въ двери номера.
-- Убирайся!..-- ворчалъ онъ, осторожно притворяя дверь.-- Не мѣшай порядочнымъ людямъ серьезный разговоръ имѣть... Господинъ докторъ, я къ вашимъ услугамъ.
Докторъ смѣрилъ артиста съ ногъ до головы, презрительно пожалъ плечами и скрылся за драпировкой. Булатовъ нѣсколько времени стоялъ посрединѣ комнаты, поправляя свой точно вылизанный по бортамъ сюртукъ, беззвучно шевелилъ губами и кончилъ тѣмъ, что презрительно махнулъ рукой.
-- Да, я старъ, но это-то меня и тячетъ къ цвѣтущей молодости...-- бормоталъ онъ, укладываясь на диванъ.-- Артисты всегда будутъ цѣнителями красоты... а я уважаю полненькихъ...
Черезъ полчаса Булатовъ уже храпѣлъ, свѣсивъ свои длинныя ноги въ дырявыхъ сапогахъ на коверъ. Грязная и смятая сорочка точно врѣзалась ему въ красную шею, ротъ былъ открытъ, обнажая гнилые желтые зубы; одна волосатая красная рука съ напружившимися жилами была закинута за голову, другая безсильно висѣла.
Черезъ нѣсколько дней въ сосѣднемъ номерѣ "Калифорніи" происходилъ консиліумъ. Собралось человѣкъ пять докторовъ, маленькихъ провинціальныхъ знаменитостей, очень щепетильныхъ, очень завистливыхъ и постоянно враждовавшихъ между собой. Впрочемъ, на консиліумахъ они держали себя, какъ и слѣдуетъ людямъ науки -- говорили сдержанно и съ достоинствомъ, у всѣхъ на лицахъ была написана ученая скука, о консультантахъ говорили не иначе, какъ: "нашъ ученый другъ высказалъ мнѣніе", "мой многоуважаемый collega позволилъ себѣ заявить", "беру на себя смѣлость указать на то-то" и т. д. двое величественно зѣвали, двое курили папиросы, а розово-сѣденькій, свѣжій, какъ яблоко, старичокъ, съ бѣлоруссный фамиліей Щучка, ораторствовалъ:
-- Наслѣдственность, господа!.. Что дѣлать: наука здѣсь безсильна... Обыкновенный человѣкъ вынесетъ все это шутя, а здѣсь предъ нами результатъ пяти поколѣній великихъ артистовъ: у Елены Михайловны отецъ -- актеръ, дѣдъ -- актеръ, прадѣдъ -- актеръ... Это значитъ, что пять поколѣній вели собачью жизнь, и вотъ вамъ плоды вырожденія; наша паціентка -- это клубокъ больныхъ нервовъ. Лучшее лѣкарство для такихъ субъектовъ -- смерть.
Этотъ смертный приговоръ былъ подтвержденъ молчаливымъ согласіемъ всѣхъ консультантовъ, и розово-сѣденькій докторъ даже улыбнулся, довольный такимъ исключительнымъ случаемъ въ своей практикѣ. Но у Елены Михайловны есть отецъ,-- необходимо предупредить старика.
-- Ничего не имѣете, господа?-- спрашивалъ неугомонный докторъ.
-- Да къ чему это -- не все ли равно?..-- возражалъ докторъ Куваевъ, присутствовавшій здѣсь.-- Умретъ, тогда всѣ узнаютъ...
-- Нѣтъ, это нашъ долгъ, уважаемый коллега, печальный долгъ, по долгъ прежде всего.
Черезъ нѣсколько минутъ въ номеръ вошелъ г. Булатовъ. Лицо у него было только-что выбрито, и на немъ точно застыло торжественно-печальное выраженіе. Онъ поклонился съ заученнымъ достоинствомъ стараго артиста и выслушалъ сбивчивыя объясненія розово-сѣденькаго старичка, заложивъ руку за бортъ своего облизаннаго сюртука.
-- Мы понимаемъ ваши родительскія чувства, господинъ Булатовъ...-- бормоталъ докторъ, подыскивая слова.-- Все это печально, но Еленѣ Михайловнѣ даже лучше умереть сейчасъ: для нея это единственный исходъ. Понимаете: наслѣдственность... цѣлый арсеналъ самыхъ сложныхъ болѣзней, противъ которыхъ наука безсильна. Ваша дочь -- клубокъ больныхъ нервовъ, и можно только удивляться, какъ она дожила до своихъ двадцати пяти лѣтъ. Консиліумъ констатировалъ перемѣщеніе сердца въ связи съ рядомъ другихъ аномалій.
Старый актеръ приложилъ платокъ къ глазамъ, какъ это дѣлаютъ на сценѣ благородные отцы, и крѣпко пожалъ руку доктора. Куваевъ отошелъ къ окну, чтобы не видѣть этой комедіи, и сосредоточенно барабанилъ пальцами по окну.
-- Успокойтесь, пожалуйста, господинъ Булатовъ...-- бормоталъ розовосѣденькій докторъ, испытывая непріятное и брезгливое чувство отъ пожатія грязной и потной руки благороднаго отца.-- Что дѣлать: рано или поздно -- нашъ общій удѣлъ...
-- Благодарю васъ, господа!..-- хрипло заговорилъ великій артистъ, моргая сухими глазами.-- Благодарю и за правду и за сочувствіе къ горю стараго артиста... Да, я отецъ, но искусство прежде всего требуетъ жертвъ. Артисты слишкомъ много живутъ одними нервами, а моя дочь...
Консультанты уже не слушали великаго артиста -- раскланявшись съ нимъ издали, они кучкой выходили изъ номера, довольные исполненнымъ долгомъ. Розово-сѣденькій старичокъ фамильярно подталкивалъ доктора Куваева въ спину и на ходу бормоталъ:
-- Это рѣдкій случай, молодой человѣкъ, именно перемѣщеніе сердца въ такой формѣ. Совѣтую вамъ обратить на него особенное вниманіе, тѣмъ болѣе, что вы, кажется, немного увлекались Еленой Михайловной. Не отпирайтесь, милый плутишка... Но какая философія: вчера разсвѣтъ и благоуханіе молодой жизни, а сегодня -- смерть. Какъ это у Державина сказано: "Гдѣ столъ яствъ стоялъ, тамъ надгробные воютъ клики"... Однимъ словомъ, что-то въ этомъ родѣ... Кстати, отъ этого господина Булатова такъ и разитъ сивухой.
Куваевъ только сморщился и ничего не отвѣтилъ,-- онъ не выносилъ болтуновъ. Проводивъ ученую коллегію, онъ отправился по коридору въ номеръ больной, но у самой двери его остановилъ г. Булатовъ, осторожно взявъ за локоть.
-- Докторъ, говоря между нами, мнѣ до зарѣзу нужно сейчасъ нѣсколько крейцеровъ...-- проговорилъ онъ со своей запойной хрипотой.
Докторъ сунулъ ему первую попавшуюся подъ руку бумажку и вошелъ въ номеръ. Но здѣсь онъ совсѣмъ былъ озадаченъ доносившимся изъ-за перегородки дѣтскимъ лепетомъ: "Мма-ма-ааа!..". Ему отвѣчалъ чей-то задыхавшійся шопотъ.
-- Это еще что за комедія?-- изумлялся докторъ и громко кашлянулъ, не рѣшаясь войти.
-- Войдите...-- отвѣтилъ тотъ же задыхавшійся шопотъ.
Больная попрежнему лежала на кровати, а около нея подъ защитой нѣсколькихъ подушекъ возился полугодовой ребенокъ.
-- Рекомендую... мой сынъ Маляйка...-- шопотомъ проговорила больная, и что-то въ родѣ улыбки искривило ея запекшіяся губы.
-- А... гм...-- протянулъ докторъ Куваевъ и не зналъ, что ему дѣлать -- именно здѣсь онъ никакъ не разсчитывалъ наткнуться на такую чувствительную сцену.
-- Мм-ма-а!..-- лепеталъ Маляйка, взмахивая пухлыми ручонками; взглянувъ на доктора, онъ весело улыбнулся своимъ беззубымъ ртомъ.
-- Это дядя...-- подсказала ребенку Паша, какъ-то испуганно взглянувъ на доктора.
Это была не горничная, а кормилица, догадался докторъ, и въ его головѣ пронеслась забытая сцена объятій великаго артиста. Вотъ отчего у этой Паши такое необыкновенно мягкое выраженіе лица, глупые глаза, какъ у всѣхъ кормилицъ, и такой полный бюстъ. Докторъ присѣлъ къ кровати и молчалъ самымъ глупымъ образомъ. Онъ шелъ сюда совсѣмъ не для этихъ телячьихъ нѣжностей, и притомъ онъ не подозрѣвалъ, что у Елены Михайловны есть грудной ребенокъ. До самой смерти нужно разыгрывать комедію. Всѣ эти мысли промелькнули въ докторской головѣ очень быстро, и онъ чувствовалъ на себѣ пытливый материнскій взглядъ.
-- Ахъ, ты... звѣрушка!..-- проговорилъ онъ наконецъ, чтобы сказать что-нибудь, и даже помахалъ предъ улыбавшимся дѣтскимъ личикомъ своей перчаткой.
Больная тяжело вздохнула, закрыла округлившіеся большіе глаза и точно замерла. Докторъ наблюдалъ всякое движеніе и старался найти въ своей душѣ чувство сожалѣнія къ умиравшей матери, но въ немъ не шевельнулось даже тѣни чего-нибудь похожаго. Сказывался эгоизмъ слишкомъ здороваго молодого организма, а чужія страданія вызывали скорѣе чувство брезгливости, какъ всякое другое проявленіе слабости.
-- Паша...-- прошептала больная и указала глазами на ребенка, чтобы его унесли: инстинктомъ матери она поняла настроеніе доктора.
Паша сдѣлала сердитое лицо, торопливо и ловко подхватила своими голыми красными руками ребенка и унесла его. Доктору вдругъ сдѣлалось немного совѣстно, что онъ не приласкалъ крошку,-- конечно, онъ не любилъ дѣтей, это живое, ревущее мясо, но что ему стоило хотя бы поцѣловать ребенка, чтобы доставить этимъ удовольствіе умирающей матери.
-- Докторъ... мнѣ какъ будто сегодня лучше...-- проговорила больная, съ трудомъ перекатывая свою голову на подушкѣ.
-- Да?.. Это, вѣроятно, начинается кризисъ... Кстати, я даже не подозрѣвалъ, что у васъ есть ребенокъ, а это чрезвычайно важное обстоятельство... Въ каждой болѣзни самое серьезное поставить вѣрный діагнозъ.
-- Консиліумъ былъ?..-- спросила больная.
-- Да...
-- Напрасныя хлопоты... Вы такъ добры, докторъ. Но вѣдь я... хорошо знаю и безъ консиліума, что скоро умру... Да, я не сказала вамъ про ребенка... Къ чему?.. Не все ли равно... Актриса принадлежитъ прежде всего публикѣ, а публика ревнива... Потомъ, какое кому дѣло до нашей личной жизни?.. Не сердитесь на меня, докторъ... у меня есть къ вамъ просьба...
-- У меня тоже: не волнуйтесь... Присутствіе ребенка вредно для васъ.
-- Ахъ, нѣтъ... всего день-два, и конецъ... Я вѣдь не обманываю себя и вижу по вашему лицу свой смертный приговоръ.
Докторъ нетерпѣливо вскочилъ со своего стула и зашагалъ по комнатѣ, задѣвая ногами мебель. Къ чему разводить трагедію?.. Да, мы всѣ умремъ, но если не умѣемъ жить, то, по крайней мѣрѣ, нужно умѣть спокойно умереть.
-- У меня есть просьба къ вамъ...-- продолжала больная, закрывая глаза.
-- Все, что вамъ угодно...
Больная перевела духъ, обвела глазами комнату и заговорила своимъ задыхавшимся голосомъ:
-- Докторъ, вы добрый человѣкъ... вы еще сами не знаете себя... У матери есть свой инстинктъ... и я... я чувствую эту скрытую въ васъ доброту... Маляйка останется круглымъ сиротой... на рукахъ у пьяницы-дѣда. Это сумасшедшій человѣкъ, и ребенокъ погибнетъ... Докторъ, возьмите Маляйку себѣ...
-- То-есть какъ это себѣ?..
Эта неожиданная просьба умирающей просто ошеломила доктора: взять на воспитаніе чужого ребенка такъ, здорово живешь,-- нѣтъ, это сумасшествіе!..
-- Что для васъ значитъ воспитать ребенка, а это принесетъ вамъ много такого, чего вы сейчасъ не подозрѣваете... вы посмѣетесь надъ моей сумасшедшей просьбой, но...
-- Вы мнѣ позволите подумать до завтра,-- нашелся докторъ, чтобы какъ-нибудь отвязаться.-- Это слишкомъ важный вопросъ, и притомъ все слупилось такъ неожиданно.
Посмотрѣвъ на лгавшаго доктора, больная закрыла глаза, а когда онъ взялся за шапку, чтобы спастись постыднымъ бѣгствомъ, она съ неожиданной для него энергіей приподнялась на подушкѣ и заговорила:
-- Нѣтъ, не то... докторъ: одну минуту... Если... если вы не можете сами... кто-нибудь другой... всегда найдутся добрые люди... ради Бога, докторъ, ради вашей матери прошу... Наконецъ вы можете передать ребенка въ какое-нибудь семейство... въ пріютъ... но только спасите его отъ моего отца...
-- Это другое дѣло, Елена Михайловна, и я съ своей стороны употреблю всѣ зависящія отъ меня средства...
-- Нѣтъ: честное слово?.. Спасите Маляйку отъ дѣда и, главное, отъ театра. Это мое послѣднее желаніе.
-- Хорошо: даю вамъ честное слово!..
Въ головѣ доктора мелькнула счастливая мысль: Маляйка ему можетъ служить отличнымъ объектомъ для наблюденій и опытовъ, какъ живой препаратъ вырождающагося человѣчества. Пусть пока звѣрушка поживетъ у него, а сбыть его съ рукъ онъ всегда успѣетъ. Больная нѣсколько времени лежала съ закрытыми глазами, а потомъ позвонила. Вошла Паша.
-- Позови отца...-- не открывая глазъ, проговорила больная.
Великій артистъ игралъ на бильярдѣ тутъ же въ "Калифорніи" и явился съ недовольнымъ, но внимательнымъ лицомъ. Онъ посмотрѣлъ сначала на дочь и на доктора, поцѣловалъ руку у больной и никакъ не могъ подыскать въ своемъ репертуарѣ подходящей позы для такого случая.
-- Папа, вотъ докторъ беретъ Маляйку себѣ...-- заговорила больная, хватаясь ослабѣвшей рукой за простыню.-- И ты никогда... никогда не смѣй прикасаться къ моему ребенку...
-- Елена Михайловна хочетъ сказать вамъ, что отдаетъ сына мнѣ на воспитаніе,-- объяснилъ докторъ мысль больной, которая въ знакъ согласія наклонила голову.-- Вы, какъ ближайшій родственникъ, должны теперь же отказаться отъ всякихъ правъ на вашего внука.
Великій артистъ понялъ наконецъ, въ чемъ дѣло, горько улыбнулся и принялъ обиженно-покорный видъ.
-- Елена, я ничего не имѣю противъ твоего желанія...-- отвѣтилъ онъ и церемонно поклонился доктору.
-- Папа, ты не сердись на меня... Это... это моя послѣдняя воля...
-- Артисты должны стоять выше узъ крови...-- съ драматической дрожью въ голосѣ проговорилъ г. Булатовъ и въ знакъ прощенія поцѣловалъ дочь въ лобъ.
Когда великій артистъ удалился, больная знакомъ попросила доктора подойти ближе и быстрымъ движеніемъ поднесла его руку къ своимъ запекшимся губамъ.
-- Что вы... Елена Михайловна... зачѣмъ?..-- смутился докторъ, вырывая руку.
-- Вы мнѣ доставили величайшее счастье, докторъ... счастье умереть спокойно...
Эта выходка умирающей опять вызвала въ душѣ доктора какое-то тяжелое и непріятное чувство: ему совсѣмъ не было ея жаль... Мало ли умираетъ людей на свѣтѣ и оставляетъ послѣ себя кучу сиротъ -- и то и другое только результатъ неизлѣчимаго легкомыслія. Украсть -- нехорошо, а плодить нищихъ -- это ничего.
Примадонна умерла черезъ два дня. Антрепренеръ Хомутовъ рвалъ на себѣ волосы и ругался на четырехъ языкахъ -- онъ терялъ въ ней свою главную доходную статью; доктора-консультанты были очень довольны, потому что они предсказывали именно такъ, какъ все случилось.
Номеръ въ "Калифорніи", который занимала Вьюшина-Запольская, теперь былъ переполненъ посѣтителями,-- кипѣла настоящая ярмарка. Первое мѣсто принадлежало, конечно, артистамъ мѣстной труппы, которые являлись сюда каждый день, съ огорченнымъ видомъ пожимали руку старика Булатова, припоминали къ случаю разные трогательные эпизоды изъ жизни покойной, тяжело вздыхали и шопотомъ разсказывали другъ другу свои закулисныя исторіи.
-- Бѣдняжка, она была еще такъ молода...-- плаксиво повторяла grande-dame, по фамиліи m-me Понсонъ, извѣстная въ труппѣ подъ кличкой "бѣдной Лили".-- Помните, какъ Лёля пѣла "Подъ душистой вѣткой сирени..."? Ахъ, какая это была прелесть!.. Еще наканунѣ своей болѣзни она говорила мнѣ: "Лидія Васильевна, голубчикъ, мнѣ что-то не по себѣ". Потомъ она разсказывала про какой-то сонъ, который видѣла въ эту ночь... Мы съ ней были всегда очень хороши!..
Всѣ усилія m-me Понсопъ сдѣлать изъ своей цвѣтущей, дебелой фигуры что-нибудь горюющее и жалкое оставались тщетными -- красное лицо такъ и оставалось краснымъ, а узкіе черные глазки плавали какъ въ маслѣ. Эта "бѣдная Лили" пользовалась въ труппѣ популярностью, какъ особа, "сдѣлавшая хивинскую кампанію". Она, дѣйствительно, была въ Ташкентѣ и вывезла оттуда, вмѣстѣ съ пріятными воспоминаніями о русской арміи, цѣлый гардеробъ дешевыхъ бухарскихъ шелковъ и два ковра. Съ труппой Хомутова она была неразлучна, потому что родной ея братъ, очень суровый и грубый человѣкъ, давно уже занималъ мѣсто режиссера,-- фамилія ихъ была чисто-русская -- Ягодкина, и какъ дѣвица Ягодкина превратилась въ m-me Понсонъ -- оставалось неизвѣстнымъ. Говорили, что она была замужемъ за какимъ-то оголтѣлымъ французскимъ маркизомъ Понсонъ, хотя это послѣднее требовало еще серьезнаго подтвержденія.
-- Пожалуйста, не оставляйте старика одного...-- трещала "бѣдная Лили", обращаясь къ вѣчно-пьяному комику Недорѣзову.-- Горе его убьетъ.
Вихлястый и сгорбленный комикъ улыбался своимъ беззубымъ ртомъ и тащилъ Булатова въ буфетъ, гдѣ имъ теперь былъ открытъ широкій кредитъ. Этотъ Недорѣзовъ составлялъ одну изъ крупныхъ силъ труппы, какъ самый талантливый и образованный человѣкъ, но онъ пилъ горькую, какъ многіе русскіе комики, и доводилъ антрепренера до бѣлой горячки своими прогулами, которые накатывались на него въ самое горячее время. Въ виду торжественнаго момента Недорѣзовъ пожертвовалъ Булатову сюртукъ со своего плеча,-- артисты великодушны.
-- Такихъ женщинъ больше нѣтъ!-- повторялъ Булатовъ, когда они выпивали по рюмкѣ.-- Не правда ли?.. Я горжусь, что у меня была такая дочь... Ты не можешь понимать отцовскихъ чувствъ, потому что это... это... однимъ словомъ, ты комикъ, и больше ничего!..
-- Ковырнемъ еще спотыкаловки?..-- говорилъ комикъ, стараясь принять видъ огорченнаго человѣка.-- Въ сущности, вѣдь всѣ Мы умремъ... рано или поздно.
-- Конечно, издохнемъ -- общій удѣлъ всего прекраснаго на землѣ,-- соглашался Булатовъ.-- Только разница въ томъ, кто издохнетъ: какая-нибудь скотина, или настоящая артистка... да.
-- Если ты это на мой счетъ, то, пожалуйста, побереги порохъ... А какъ ты думаешь, старина, кто теперь займетъ мѣсто Елены Михайловны,-- неужели эта старая кляча Мясоѣдова?
-- Мясоѣдова? Мясоѣдова послѣ Лёли?... О, это было бы ужъ слишкомъ, а Хомутовъ неглупый человѣкъ и знаетъ ей цѣну. Пока, вѣроятно, повертится и Мясоѣдова: она всегда шла у насъ на затычку -- некого поставить, значитъ, давай Мясоѣдову. Мирскій ухаживаетъ за ней...
-- Подлецъ!...
-- Скотина!..
-- Да и Хомутовъ, если разобрать, тоже свинья...
-- Это давно, голубчикъ, извѣстно!..
Въ буфетъ завертывали и другіе артисты: резонеръ Астраханцевъ, первый любовникъ Чеховъ-Мирскій. Они торопливо выпивали свою рюмку и спѣшили вернуться въ номеръ, потому что явились сюда съ дамами. Астраханцевъ сопровождалъ "бѣдную Лили", а первый любовникъ -- вторую драматическую актрису Мясоѣдову. У Чехова-Мирскаго было красивое молодое лицо, но глаза смотрѣли тупымъ, безсодержательнымъ взглядомъ, и въ труппѣ про него ходила чисто-театральная поговорка: глупъ, какъ теноръ. Одѣвался онъ всегда безукоризненно и любилъ посить на выхоленныхъ рукахъ подозрительные перстни. Сейчасъ Чеховъ-Мирскій ухаживалъ за Мясоѣдовой, которая послѣ смерти Вьюшиной-Запольской заняла въ труппѣ первое мѣсто. Астраханцевъ имѣлъ очень представительную наружность и финономію стараго дипломата не у дѣлъ. Въ труппѣ Хомутова онъ былъ самымъ стариннымъ артистомъ и пользовался репутаціей очень справедливаго человѣка, чуждавшагося тѣхъ нескончаемыхъ интригъ, которыми раздираются на части всѣ провинціальныя труппы. Говорили, что въ ранней молодости онъ былъ влюбленъ въ "бѣдную Лили", но хивинская кампанія ихъ разлучила, а теперь Астраханцевъ по старой памяти иногда занималъ деньги у своей возлюбленной.
-- Я не понимаю, что за пристрастіе у нашихъ дамъ къ этимъ похоронамъ,-- говорилъ съ гримасой первый любовникъ, когда они возвращались но коридору.
-- Нельзя... послѣдній долгъ,-- отвѣчалъ резонеръ.
-- Да, но вѣдь та же Мясоѣдова вѣчно грызлась съ Еленой Михайловной, интриговала противъ нея, а теперь плачетъ... не понимаю!..
-- Я тоже не понимаю...
Покойница лежала на длинномъ столѣ, выдававшемся изъ передняго угла на средину комнаты. Все изголовье было покрыто живыми цвѣтами, въ ногахъ лежало нѣсколько вѣнковъ. Высокія свѣчи, горѣвшія въ покрытыхъ бѣлыми чехлами подсвѣчникахъ, сильно дымили; старушка-монахиня въ большихъ очкахъ монотонно читала старческимъ дребезжащимъ голосомъ псалтырь и время отъ времени оглядывалась на тихо шушукавшую у дверей толпу любопытныхъ. Мужчины жались по угламъ, женщины заглядывали со страхомъ на скрещенныя на груди руки покойной и начинали торопливо креститься. Въ уголкѣ тихо плакала "водевильная штучка", молоденькая и некрасивая актриса, извѣстная подъ кличкой Зайца,-- у ней были такіе большіе, испуганные глаза. "Бѣдная Лили" приняла на себя роль распорядительницы и старалась занимать всѣхъ, какъ въ своемъ салонѣ. Она особенно ухаживала за Мясоѣдовой, высокой и полной дамой неопредѣленныхъ лѣтъ съ красивымъ, но уже поблекшимъ лицомъ.
-- Вы знаете, какъ я любила Лёлю...-- шептала ей "бѣдная Лили", вытирая платкомъ сухіе глаза.-- Бѣдняжка со всѣми простилась -- это нашъ христіанскій долгъ.
-- Я на нее не сержусь, хотя у насъ и происходили нѣкоторыя печальныя недоразумѣнія...-- отвѣчала Мясоѣдова тоже шопотомъ, очень довольная своими заплаканными глазами,-- это послѣднее ее умиляло.-- При нашей жизни невозможно избѣгнуть столкновеній. Я ее тоже любила, какъ самую талантливую изъ всѣхъ примадоннъ, какія у насъ только были... Нужно быть справедливымъ прежде всего. Сколько у ней было однихъ подарковъ. Неужели все это останется этому пьяницѣ Булатову?
-- Ахъ, не говорите, голубчикъ...
Пришла старушка Орлова, когда-то знаменитая красавица, сводившая съ ума не одинъ городъ, а теперь что-то такое сгорбленное, обрюзгшее и покорное, прикрытое скромной, темненькой шерстяной кофточкой и бѣлымъ чепцомъ, изъ-подъ котораго выбивались пряди густыхъ сѣдыхъ волосъ. Она неслышною походкой прямо подошла къ покойницѣ, помолилась, открыла зеленую пелену съ большимъ крестомъ изъ желтаго позумента и смѣло заглянула въ лицо покойницы; одинъ глазъ смотрѣлъ на нее изъ-подъ полузакрывшагося вѣка. Старушка всполошилась, торопливо сунула свою костлявую и сухую руку въ карманъ кофточки и, вытащивъ оттуда нѣсколько серебряныхъ монетъ, закрыла смотрѣвшій мертвый глазъ и положила монеты.
-- Спасибо вамъ, Агаѳья Петровна...-- благодарила ее "бѣдная Лили", не досмотрѣвшая во-время одной изъ своихъ прямыхъ обязанностей.
Старушка сердито посмотрѣла на нее. Вмѣсто отвѣта она взяла нѣсколько вѣнковъ и повѣсила ихъ на подсвѣчники. Весеннее солнце ворвалось пыльными дрожащими полосами въ окно и вспыхнуло яркими блесками на позументахъ покрова и мѣдныхъ застежкахъ псалтыри. Огни горѣвшихъ свѣчъ совсѣмъ потерялись въ этой нахлынувшей волнѣ ликующаго свѣта и казались колебавшимися красными точками. Въ номерѣ дѣлалось душно. Пріотворили дверь въ коридоръ, чтобы выпустить дымъ ладана.
-- Мнѣ кажется, что она сдѣлалась длиннѣе...-- говорила Мясоѣдова, обращаясь къ Орловой.-- Потомъ мнѣ хотѣлось бы взять на память прядь волосъ... у ней были такіе прекрасные волосы!..
-- Да, были...-- повторила старушка.-- Только волосы ей остригли во время болѣзни.
-- Ахъ! Какіе эти доктора безжалостные,-- можно ли было губить такіе прекрасные волосы!.. Не все ли равно умирать...
Нѣсколько разъ приходила и уходила Паша съ опухшимъ отъ слезъ лицомъ. Она тупо смотрѣла своими свѣтлыми, большими глазами на собравшуюся публику, искала кого-то въ толпѣ и незамѣтно исчезала. Плакавшій въ уголкѣ. Заяцъ каждый разъ нагонялъ на Пашу ужасную тоску, и она бѣжала по коридору, закрывъ лицо передникомъ.
Мужчинамъ давно надоѣло толкаться въ номерѣ покойницы, и они потихоньку ворчали. Помилуйте, нельзя дышать отъ этого ладана, а чтобы покурить -- бѣги въ буфетъ. Чеховъ-Мирскій поблѣднѣлъ и нѣсколько разъ принимался дѣлать глазами выразительные знаки своей дамѣ, но Мясоѣдова грустно улыбалась и отворачивалась.
-- Чего еще онѣ ждутъ, эти проклятыя дамы?-- спрашивалъ Астраханцевъ, испытывавшій потребность закусить вплотную.
-- Не понимаю...-- отвѣчалъ первый любовникъ.-- Это та самая Орлова, которая разорила какого-то милліонера?
-- Да... Были и рысаки, и свой домъ, и брильянты, а теперь вотъ одна темненькая кофточка осталась. Я еще помню ее, когда она доживала свою карьеру. Она всегда была немножко сумасшедшей и ужасно сорила деньгами. Однако уже два часа.
Дамы, дѣйствительно, кого-то ждали и вопросительно поглядывали на дверь. "Бѣдная Лили" шопотомъ разсказывала что-то Мясоѣдовой, вѣроятно, очень интересное, потому что примадонна покачивала головой, поднимала крашеныя брови и красиво вздыхала.
-- Вы говорите, что между ними ничего не было?-- спрашивала она, стараясь не смотрѣть на Чехова-Мирскаго, выражавшаго знаки нетерпѣнія.
-- Говорятъ... Но кто можетъ знать? Во всякомъ случаѣ, это дѣлаетъ честь... да. Мужчины... о, вы знаете, что такое мужчины!.. И тутъ вдругъ...
Въ этотъ моментъ въ дверяхъ показались доктора Щучка и Куваевъ, заѣхавшіе навѣдаться относительно похоронной процессіи. Была устроена на этотъ случай спеціальная подписка, причемъ поклонники Елены Михайловны не скупились на деньги.
-- Ахъ, докторъ...-- восторженно пропищала "бѣдная Лили", устремляясь къ дверямъ.
-- Позвольте, Лидія Васильевна, который изъ двухъ?-- шутилъ Щучка, загораживая дорогу.-- Я могу принять это на свой счетъ, а въ мои годы увлеченія обходятся очень дорого.
-- Вы неисправимый старый шалунъ,-- кокетничала "Бѣдная Лили", ударивъ розово-сѣденькаго шалуна фамильярно по плечу.-- Я говорю съ Николаемъ Григорьевичемъ...
-- Что такое случилось?-- удивлялся Куваевъ, здороваясь съ Мясоѣдовой.
-- Ничего, ничего...-- бормотала Лили, закатывая глазки.-- Вы еще такъ молоды, а въ вашей груди бьется женское сердце... да. Повѣрьте, что мы, женщины, оцѣнимъ вашъ благородный поступокъ, какъ никто другой.
-- Какой поступокъ?.. Извините, я, кажется, не понимаю васъ...
-- Ахъ, послѣ, послѣ...-- шептала Лили, прикладывая платокъ къ глазамъ.-- Скромность дѣлаетъ еще больше чести вашей душѣ.
Эти слова заставили Куваева побагровѣть, и въ его глазахъ запрыгали огни погребальныхъ свѣчъ. Чеховъ-Мирскій подталкивалъ локтемъ Астраханцева, который смотрѣлъ на доктора равнодушными глазами человѣка, видавшаго виды. Положеніе Куваева выходило очень некрасивое, и онъ не зналъ, что ему сказать: исторія съ Маляйкой, значитъ, уже выплыла на свѣтъ Божій и съ быстротой молніи облетитъ весь городъ. Ему не будутъ давать прохода -- мужчины двусмысленностями, дамы телячьими нѣжностями. Онъ подозрительно посмотрѣлъ на актерскія бритыя физіономіи, на старуху Орлову, которая, указывая на него пальцемъ, спрашивала Зайцева: "Этотъ?" -- и еще болѣе смутился. Изъ затрудненія его вывелъ Щучка, заговоривши о похоронахъ: вѣнки понесутъ особыя депутаціи, или просто сложить ихъ на крышкѣ гроба?
-- Депутаціи слишкомъ ужъ торжественно...-- вмѣшалась Мясоѣдова.
-- Какія депутаціи?..-- хрипло спрашивалъ появившійся въ номеръ Булатовъ, едва держась на ногахъ.-- Дочь актера... я требую, чтобы ее похоронили въ простенькомъ ситцевомъ платьѣ... въ некрашеномъ деревянномъ гробу... это послѣднее желаніе отца, который въ ней потерялъ все...
Булатова кой-какъ увели, а за нимъ вырвался и Куваевъ. Но въ коридорѣ его поймала Паша -- она караулила его здѣсь съ самаго утра.
-- Что тебѣ?-- сердито спрашивалъ ее докторъ.
-- Я... я... Маляйка...-- шептала Наша, глотая слезы.
-- Ахъ, отстань, пожалуйста: дѣлайся съ нимъ, какъ знаешь! Потомъ все устроимъ...
Послѣднія слова онъ договаривалъ на ходу, почта убѣгая изъ "Калифорніи". Паша стояла на томъ же мѣстѣ съ остановившимися глазами и раскрытымъ ртомъ, и потомъ, пошатываясь, какъ пьяная, около стѣнки побрѣла къ себѣ внизъ, гдѣ скрывался Маляйка. Докторъ Куваевъ въ это время проклиналъ ни въ чемъ неповиннаго ребенка, который свалился, какъ снѣгъ на голову.
-- Чортъ знаетъ, что такое получается,-- ворчалъ онъ, припоминая комплименты "бѣдной Лили".-- Этакъ сдѣлаешься посмѣшищемъ всего города!..
Похороны примадонны устроились самымъ торжественнымъ образомъ. Собралась вся Хомутовская труппа, и явились недавніе почитатели и поклонники безвременно угасшаго таланта. Вся улица около "Калифорніи" была запружена толпой любопытныхъ и просто случайныхъ уличныхъ зѣвакъ. День выдался свѣтлый и теплый, какіе бываютъ только въ концѣ марта, когда появятся первыя проталинки и дорога почернѣетъ. Карнизы домовъ обрастали за ночь ледяными сталактитами, а теперь съ нихъ бѣжала вода. Въ ближайшемъ саду перекликались галки, вѣчно ссорившіяся съ обижавшими ихъ воронами. Цѣлая толпа нищихъ и необыкновенно убогихъ старушекъ осаждала подъѣздъ "Калифорніи" съ ранняго утра, перебраниваясь съ двумя полицейскими, торчавшими здѣсь же "для порядка".
Всей церемоніей распоряжался самъ антрепренеръ Хомутовъ, великій художникъ по части всевозможныхъ церемоній. Его бритая, одутловатая физіономія появлялась за-разъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, а надсаженный голосъ раздавался во всѣхъ комнатахъ. Это былъ настоящій провинціальный антрепренеръ -- подвижный, немножко грубый и никогда не унывавшій. Про него говорили, что онъ и родился несостоятельнымъ должникомъ, и теперь занималъ деньги даже у капельдинеровъ. Каждый годъ Хомутову пророчили крахъ, но приходила осень, и онъ являлся въ Бужоёмъ съ новой труппой и всѣ столбы оклеивалъ своими афишами. Въ своемъ театрѣ онъ былъ всѣмъ: актеромъ, декораторомъ, режиссеромъ, а въ случаѣ затрудненія садился на капельмейстерское мѣсто и дирижировалъ оркестромъ. Всегда прилично одѣтый, всегда озабоченный и всегда съ готовой остротой, висѣвшей у него на кончикѣ языка, онъ былъ незамѣнимымъ человѣкомъ въ разныхъ торжественныхъ случаяхъ -- на юбилеяхъ, на торжественныхъ обѣдахъ, на встрѣчахъ и проводинахъ. Онъ убиралъ зеленью комнаты, заколачивалъ гвозди, подносилъ дамамъ букеты, ругался со всѣми рабочими, училъ поваровъ и лакеевъ, говорилъ остроумные застольные спичи и, потный, усталый, разсерженный, повторялъ:
-- Нѣтъ, слуга покорный! Отъ такой собачьей жизни можно умереть!..
Въ "Калифорнію" онъ явился передъ выносомъ, вмѣстѣ съ о. протодьякономъ, котораго раздобылъ, несмотря на всевозможныя препятствія. Прежде всего оказалось, что все было сдѣлано невозможно, и Хомутовъ собственноручно принялся обивать гробъ новой матеріей: розовая была слишкомъ банальна -- нужно голубую, это эмблематическій небесный цвѣтъ, да и глаза у Елены Михайловны были тоже голубые. Полетѣли со своихъ мѣстъ цвѣты и вѣнки, перемѣнены были подсвѣчники; "бѣдная Лили", явившаяся въ пестрой бухарской шали, должна была надѣть простой черный платокъ, актерамъ повязанъ на локтяхъ крепъ, лѣстница увѣшана гирляндами изъ хвои, на лошадиныхъ попонахъ явились иммортельки и т. д. Уложивъ покойницу въ гробъ своими руками, Хомутовъ посмотрѣлъ ей въ лицо, отвернулся, чтобы вытереть слезу, и, обратившись къ доктору Щучкѣ, проговорилъ:
-- Какъ вамъ, докторъ, не совѣстно: вы лишили меня лучшей артистки.
Въ своей труппѣ Хомутовъ походилъ на пѣтуха въ курятникѣ, и самые строптивые невольно покорялись его неугомонной волѣ. За-глаза всѣ актеры ругали его, чтобы выкупить хоть чѣмъ-нибудь свое рабство. Актрисы плакали, капризничали, даже плевали въ физіономію Хомутову, но всякія недоразумѣнія заканчивались только новымъ торжествомъ антрепренера. Только въ одномъ случаѣ Хомутовъ былъ безсиленъ: онъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ Мясоѣдовой, глупой и неспособной актрисы, которая висѣла на Хомутовской шеѣ, какъ пудовая гиря. Эта связь тянулась пятнадцать лѣтъ и стоила большихъ денегъ -- другими словами, Хомутовъ забивалъ всѣ свои средства, чтобы вытащить Мясоѣдову на столичную сцену. Увлеченія другими женщинами и легкія закулисныя интрижки Хомутова въ счетъ не шли, разъ потому, что Мясоѣдова слишкомъ хорошо знала театральный бытъ, а потомъ каждая новая шалость выкупалась самой тяжелой цѣной -- неуязвимый антрепренеръ валялся въ ногахъ у своего идола и плакалъ, какъ ребенокъ. Каждое смазливое женское личико, появлявшееся на сценѣ, стоило ему страшныхъ сценъ домашней, ревности, оскорбленій и просто оплеухъ. Всего комичнѣе было то, что Хомутовъ, знавшій порядочно сцену и умѣвшій опредѣлить артиста съ двухъ словъ, считалъ Мясоѣдову непризнаннымъ талантомъ. Публика ея не любила, но Хомутовъ упорно воевалъ съ этимъ равнодушіемъ, подкупая газетныхъ рецензентовъ, устраивая дебюты Мясоѣдовой въ столицѣ, загораживая дорогу начинающимъ талантамъ.
Въ страшной суматохѣ, поднятой въ "Калифорніи", Хомутовъ успѣвалъ видѣть всѣхъ и все. По пути онъ ласково потрепалъ опять плакавшаго Зайца по розовой щекѣ и проговорилъ: "бѣдный Зайчикъ!", поцѣловалъ руку у Орловой, освѣжилъ о. протодьякона коньякомъ, больно ущипнулъ подвернувшуюся Пашу и, отведя въ сторону Щучку, приказалъ:
-- У Булатова нѣтъ шубы... Поѣзжайте ко мнѣ и привезите, у меня тамъ есть старая енотка.
-- Послушайте, вы за кого меня принимаете?
-- Что же, по-вашему, родной отецъ долженъ итти за гробомъ своей дочери въ одномъ сюртукѣ?.. Вы привезите шубу, а потомъ я къ вашимъ услугамъ.
Куваевъ нарочно пріѣхалъ къ самому выносу тѣла, чтобы не служить мишенью городскихъ разговоровъ, участливыхъ взглядовъ и сдержанныхъ улыбокъ. Въ толпѣ актеровъ были и частныя лица: товарищъ прокурора, два адвоката, нѣсколько купцовъ и чиновниковъ. Одни пришли изъ любопытства, другіе, чтобы потолкаться въ пестрой актерской толпѣ. Этотъ сбродный мірокъ остался вѣренъ самому себѣ и въ наглядномъ присутствіи смерти: та же фальшь, та же безустанная интрига и неунимавшаяся сплетня.
-- Мы только васъ и ждали, чтобы начать выносъ...-- шепнулъ Хомутовъ Куваеву, устраивая пѣвчихъ въ двѣ шеренги -- регентъ напился въ буфетѣ прежде времени, и Хомутову пришлось занять его мѣсто.
Похоронная процессія растянулась на всю улицу. Впереди шли пѣвчіе съ регентовавшимъ Хомутовымъ, за ними сѣдой старичокъ-священникъ въ свѣсившейся на бокъ ризѣ, его поддерживалъ о. протодьяконъ; дальше слѣдовалъ пустой катафалкъ -- гробъ несли артисты-мужчины на рукахъ, а женщины несли вѣнки. Кучка театральныхъ любителей замыкала шествіе. Погребальный звонъ, шлепанье просачивавшейся подъ ногами воды, смутный говоръ напиравшей со всѣхъ сторонъ толпы -- все это перемѣшалось въ головѣ Куваева въ невообразимо пеструю и тяжелую картину. Но странной случайности онъ все время смотрѣлъ на широкую спину Булатова, который съ важностью, приличной случаю, шагалъ сейчасъ за гробомъ, облеченный въ Хомутовскую енотку. Это была послѣдняя ложь, но старикъ былъ доволенъ, и мы боимся сказать больше -- счастливъ. Онъ на нѣсколько часовъ являлся героемъ дня, и всѣ взоры были устремлены на него: "бѣдный отецъ великой артистки!" Театральныя дамы шли съ блѣдными лицами, нѣкоторыя плакали, и только одна "бѣдная Лили" цвѣла, какъ свекла. Докторъ Щучка шелъ рядомъ съ ней и трогательно напоминалъ, гдѣ нужно было обходить мокрыя мѣста и лужи.
Торжественное отпѣваніе въ церкви ничѣмъ особенно не выдѣлилось, кромѣ того, что Зайцу сдѣлалось дурно, и съ ней пришлось отваживаться. Пьяный комикъ Недорѣзовъ тоже плакалъ. Путь на кладбище шелъ тѣмъ же порядкомъ, съ тою разницей, что гробъ везли на катафалкѣ, а театральныя дамы ѣхали на извозчикахъ. Докторъ Куваевъ ѣхалъ вмѣстѣ съ другими и, угнетенный всей этой мишурой, обдумывалъ свое собственное глупое положеніе.
-- Необходимо этого Маляйку сбыть съ рукъ,-- разсуждалъ онъ, перебирая въ умѣ своихъ знакомыхъ.-- А то въ самомъ дѣлѣ...
Чѣмъ дальше онъ думалъ на эту тему, тѣмъ несомненнѣе казалось ему рѣшеніе: всякія глупости нужно обрывать разомъ. Такой ходъ мыслей нарушался только воспоминаніемъ о Пашѣ, которая встрѣчала его каждый разъ такимъ благодарнымъ и беззащитнымъ взглядомъ. Странно, что о самой Еленѣ Михайловнѣ онъ почти не думалъ и какъ-то не могъ проникнуться настоящей жалостью ко всему случившемуся, какъ и всѣ другіе участники похоронъ. Въ самомъ дѣлѣ, выходило какъ-то такъ, что покойница оставалась въ сторонѣ, а всякій думалъ о своихъ дѣлахъ. Да и что она такое была для нихъ всѣхъ?-- случайный человѣкъ, заброшенный въ хомутовскую труппу, Богъ знаетъ, какимъ вѣтромъ.
Когда процессія наконецъ прибыла на кладбище, всѣ почувствовали себя очень утомленными, особенно дамы. Явилась общая мысль поскорѣе оставить покойницу на кладбищѣ и вернуться къ своимъ текущимъ дѣламъ. Первый комъ земли бросилъ Булатовъ, за нимъ Хомутовъ. Дамы съ блѣдными лицами заглядывали въ отверстіе могилы и старались бросить горсти песку, чтобы мерзлая земля не стучала о гробовую доску. Когда проворные могильщики торопливо начали работать лопатами, Булатовъ какъ-то глухо вскрикнулъ и схватился за грудь, но публика уже спѣшила расходиться и на него не обратили вниманія.
-- Я подарилъ ему эту шубу...-- замѣтилъ Хомутовъ, усаживаясь въ сани Куваева.-- Что же, въ самомъ дѣлѣ, и на насъ есть крестъ: не околѣвать же старику на морозѣ.
-- Куваевъ, Куваевъ, посадите меня!..-- кричалъ Щучка, протискиваясь къ санямъ.-- Моей лошади гдѣ-то нѣтъ...
-- Къ сожалѣнію, вы опоздали, милый докторъ,-- отвѣчалъ Хомутовъ, закуривая сигару.-- Вы поѣдете съ Лили... Бѣдняжка устала и требуетъ серьезнаго участія...
Въ "Калифорніи" былъ устроенъ довольно порядочный обѣдъ, и всѣ благодарили Хомутова за его хлопоты. Онъ былъ немножко навеселѣ и только раскланивался; у него не было голоса для спичей. Говорилъ за него Астраханцевъ, потомъ какой-то адвокатъ. Куваевъ едва дождался конца, чтобы убраться поскорѣе домой. На подъѣздѣ его догналъ Щучка, имѣвшій такой возмущенный и несчастный видъ.
-- Куваевъ... Куваевъ... вотъ еще исторія-то!..-- бормоталъ онъ, теряя калошу по дорогѣ.-- Представьте себѣ, всѣ подписныя деньги я передалъ Хомутову, а онъ никому и ничего не заплатилъ и самъ куда-то сквозь землю провалился. Нужно платить пѣвчимъ, прислугѣ, за обѣдъ... Чортъ знаетъ что такое!.. Это какой-то разбойникъ... Вы не видали его?..
Куваевъ могъ только пожать плечами: случай, дѣйствительно, вышелъ не совсѣмъ обыкновенный. Получить деньги съ Хомутова назадъ нечего было и думать.
-- Зачѣмъ же вы отдавали ему деньги?..-- накинулся Куваевъ на несчастнаго Щучку.
-- И самъ не знаю, какъ это вышло: просто стихъ такой дурацкій нашелъ... Ахъ, разбойникъ, разбойникъ!..
Провинціальный городъ Бужоёмъ расположился въ красивой гористой мѣстности, но самъ по себѣ, какъ большинство русскихъ городовъ, рѣшительно ничего замѣчательнаго не представлялъ -- прямыя улицы, чуть вымощенныя въ центрѣ и тонувшія въ грязи по окраинамъ, купеческія хоромины съ зелеными крышами, десятокъ церквей, нѣсколько общественныхъ зданій неизвѣстнаго стиля, чахлый бульваръ, плохонькій театръ, посрединѣ площади неизбѣжный гостиный дворъ, походившій на острогъ, и только. Его можно было бы назвать очень скучнымъ, если бы для сравненія были города веселѣе и красивѣе. Около сорока тысячъ жителей околачивались на казенной и частной службѣ, была кой-какая торговлишка, а большинство обывателей существовало рѣшительно неизвѣстными доходами, и въ графѣ земской статистики по этому вопросу оголтѣлые мѣщане писали: "живу своимъ средствіемъ", "снимаю фатеру", "живу въ собственномъ флигелѣ съ мезониномъ".
Квартира доктора Куваева находилась недалеко отъ театра, гдѣ главная улица дѣлала поворотъ къ рѣкѣ Бужоёмкѣ. Снаружи это было одноэтажное бревенчатое зданіе, точно присѣвшее къ землѣ; въ отворенныя ворота можно было видѣть широкій дворъ, службы и привязанную къ столбу собственную лошадь. Небольшой подъѣздъ съ дверью, обитой клеенкой и мѣдной дощечкой: "Николай Григорьевичъ Куваевъ, врачъ", велъ въ полутемную переднюю, гдѣ посѣтителей встрѣчалъ отставной солдатъ Егоръ, "отвѣчавшій за кучера". Изъ передней дверь вела въ свѣтлую пріемную съ мягкой триповой мебелью, цвѣтами и фотографіями на стѣнѣ. Здѣсь докторъ принималъ своихъ паціентовъ, расхаживая изъ угла въ уголъ. Вторая дверь вела въ кабинетъ и спальню, а третья въ столовую и двѣ заднія комнаты, стоявшія пустыми. Въ нихъ хозяинъ собирался устроить лабораторію и препаровочную, но все руки какъ-то не доходили. Кухня помѣщалась внизу. Для холостого одинокаго человѣка такая квартира была, пожалуй, велика, но въ Бужоёмѣ не было, во-первыхъ, удобныхъ квартиръ вообще, а во-вторыхъ, туда еще не проникла та дороговизна, которую привозятъ съ собой поѣзда желѣзныхъ дорогъ и пароходы.
Существуетъ мнѣніе, что обстановка характеризуетъ своего хозяина, но по этой мѣркѣ мы затруднились бы сказать о докторѣ Куваевѣ что-нибудь опредѣленное, потому что его квартира ничего особеннаго не представляла. Самымъ живымъ мѣстомъ являлся кабинетъ, но и тутъ, кромѣ медицинскихъ книгъ и фотографій актрисъ, рѣшительно ничего не было. На окнѣ валялись какіе-то мудреные хирургическіе инструменты, газеты для удобства складывались на кресло-качалку, на письменномъ столѣ красовались самыя банальныя вещи: очень массивная и еще болѣе того неудобная чернильница, портретъ старушки въ чепцѣ, покрытый пылью прессъ, бронзовый календарь, показывавшій всегда одно и то же число, стаканчикъ съ карандашами и перьями и еще какая-то кабинетная дрянь, неизвѣстно для чего попадающая на письменные столы. Лежавшій подъ ногами коверъ былъ заплеванъ и покрытъ пепломъ, потому что Егоръ считалъ всякую чистоту своимъ личнымъ врагомъ. Послѣ обѣда докторъ любилъ засыпать съ книгой или газетой въ рукахъ на неуклюжей кушеткѣ, поставленной такъ, что она мѣшала и ходить и сидѣть. Въ спальнѣ царилъ настоящій безпорядокъ,-- кровать, впрочемъ, стояла посрединѣ комнаты, какъ предписываетъ гигіена, въ одномъ углу мраморный умывальникъ, въ другомъ комодъ, по стѣнамъ принадлежности гардероба, но все остальное не выдерживало никакой критики и требовало настоятельнаго вниманія.
Мы не можемъ сказать, чтобы докторъ не замѣчалъ царившаго въ его домѣ холостого безпорядка, или что онъ не сумѣлъ бы устроиться иначе,-- нѣтъ, но онъ, съ одной стороны, слишкомъ мало жилъ дома, чтобы заниматься подобными пустяками, а потомъ на пять тысячъ годовой практики немного сдѣлаешь. Ужъ если заводить обстановку, то настоящимъ образомъ, а всякое мѣщанство шокировало доктора хуже нищеты. Самое главное заключалось въ томъ, что докторъ вообще смотрѣлъ на свою настоящую жизнь, какъ на что-то временное, что существуетъ пока, а будущее впереди. Вѣдь ему всего было тридцать лѣтъ съ небольшимъ, и жизнь улыбалась. Кромѣ всего этого, докторъ любилъ эту походную обстановку и, возвращаясь въ холостую квартиру, съ удовольствіемъ чувствовалъ себя тѣмъ независимымъ человѣкомъ, который никому и ни въ чемъ не обязанъ давать отчета. Разумный эгоизмъ -- вотъ цѣль жизни, а остальное все глупости. Куваевъ принадлежалъ къ тѣмъ сдержаннымъ и крѣпкимъ натурамъ, жизнь которыхъ выстраивается по извѣстному шаблону. Онъ любилъ свою науку, работалъ добросовѣстно и больше не хотѣлъ ничего знать. Бывая въ семейныхъ домахъ, какъ знакомый и какъ врачъ, онъ вездѣ видѣлъ одну и ту же закулисную сторону семейной жизни и далъ себѣ слово никогда не жениться. Эти вѣчныя ссоры мужей и женъ, жалобы и подергиванья, обвиненія другъ друга, иногда семейныя драмы и цѣлыя трагедіи,-- нѣтъ, благодарю покорно, можно обойтись и безъ этого. Считая себя холодной и расчетливой натурой, докторъ рѣшилъ про себя, что онъ не созданъ для семейныхъ радостей. Эта эгоистическая философія скрашивалась кой-какими приключеніями: легкими интрижками, иногда жестокимъ кутежомъ въ обществѣ тѣхъ же женатыхъ мужчинъ.
Появленіе Маляйки сразу нарушило обычное теченіе жизни въ докторской квартирѣ. Ему были отведены тѣ двѣ заднихъ комнаты, гдѣ предполагались препаровочная и лабораторія. Паша быстро освоилась въ новой обстановкѣ, съ какой-то мышиной ловкостью въ нѣсколько дней сумѣла загромоздить ихъ всевозможнымъ хламомъ, какой набирается въ дѣтскихъ: появились какіе-то таинственные сундуки, дѣтская ванночка, колченогая мебель, какая-то ситцевая занавѣска, кривое зеркальце на стѣнѣ, а по обѣимъ его сторонамъ неизбѣжныя фотографіи, засиженныя мухами. Докторъ не узналъ этихъ комнатъ, когда заглянулъ сюда черезъ нѣсколько дней по водвореніи Маляйки.
-- Кровать нужно отодвинуть отъ печки,-- внушительно замѣтилъ докторъ, искоса взглядывая на спавшаго ребенка.-- Потомъ, чтобы не было этого крика... понимаешь? Я вообще не выношу шуму.
-- Этакій-то ребеночекъ да будетъ безпокоить...-- отвѣтила Паша и сдѣлала сердитое лицо.
Докторъ въ это время разсматривалъ фотографіи на стѣнѣ. На одной онъ узналъ Елену Михайловну, какой она, вѣроятно, была лѣтъ пять тому назадъ, а на другой съ неестественной важностью выглядывалъ какой-то выцвѣтшій господинъ съ бритой актерской физіономіей и какимъ-то дурацкимъ бантомъ вмѣсто галстука.
-- Это кто такой?-- невольно полюбопытствовалъ Куваевъ, тыкая пальцемъ на послѣднюю фотографію.
-- Такъ... супругъ Елены Михайловны.
-- А!..
Сморщившись, докторъ понюхалъ воздухъ и замѣтилъ:
-- Воздухъ какъ будто не совсѣмъ... Нужно вентиляторъ открывать чаще.
-- Это ужъ вы сами придумываете: никакого здѣсь воздуху нѣтъ.
-- Ты ничего не понимаешь...
Паша вдругъ улыбнулась и посмотрѣла на доктора съ какимъ-то обиднымъ снисхожденіемъ.
Въ окна дѣтской смотрѣло уже апрѣльское солнце и весело разбѣгалось по стѣнамъ игравшими зайчиками. Въ открытый вентиляторъ сквозь шумъ вертѣвшагося колеска доносился откуда-то мѣрный великопостный благовѣстъ. Докторъ посмотрѣлъ на пестренькіе обои, отставшіе по угламъ, на давно небѣленый потолокъ, и подошелъ къ кроваткѣ. Маляйка спалъ сномъ праведника, раскинувъ голыя ручонки. Это былъ прелестный ребенокъ съ просвѣчивающими розовыми тонами кожи и такими смѣшными, пухленькими пальчиками. Что-то такое беззащитное и счастливое своимъ невѣдѣніемъ чувствовалось въ этомъ крошечномъ тѣльцѣ, жившемъ одними растительными процессами. И вотъ изъ этого пузыря вырастетъ большой человѣкъ, эта голова будетъ думать, а сердце забьется желаніями... Мы уже сказали, что докторъ не былъ сентиментальнымъ человѣкомъ, поэтому онъ скоро отвернулся отъ Маляйкиной кроватки и довольно строго спросилъ Пашу:
-- А видъ у тебя есть?..
Этотъ вопросъ заставилъ кормилицу торопливо нырнуть за занавѣску, гдѣ громыхнула крышка скрытаго сундука. Черезъ минуту она представила доктору самую форменную бумагу, въ которой значилось, что Пелагея Носкова, жена запаснаго фейерверкера, отъ роду имѣетъ 23 года, лицо чистое, носъ обыкновенный, особенныхъ знаковъ и примѣтъ на тѣлѣ не обнаружено.
-- А гдѣ у тебя мужъ?-- спрашивалъ докторъ, не рѣшаясь назвать кормилицу попросту Пашей, какъ ее называла Елена Михайловна.
-- Фиціантомъ въ "Калифорніи" служитъ.
"Этого еще недоставало...-- сердито подумалъ докторъ, оглядывая Пашу съ ногъ до головы.-- Хорошъ, должно-быть, гусь этотъ офиціантъ, сдѣлавшій изъ жены дойную корову..."
Въ головѣ доктора быстро пронеслась картина, какъ запасный фейерверкеръ будетъ по праздникамъ являться вотъ въ эти самыя комнаты, непремѣнно пьяный, будетъ требовать угощенія и вообще всѣми средствами и способами показывать, что онъ законный мужъ и можетъ дѣлать все "въ своемъ правѣ". Доктору показалось, что въ комнатѣ уже пахнетъ дешевыми дрянными папиросами, какія курятъ офиціанты, и онъ подозрительно посмотрѣлъ на таинственную ситцевую занавѣску, за которой Паша спала, свернувшись калачикомъ на сундукѣ, а потомъ на ея темненькое ситцевое платье и собранные по-бабьи волосы.
-- Мужъ у меня смирный...-- предупредила Паша вертѣвшійся на языкѣ доктора вопросъ.
Докторъ ничего не отвѣтилъ и, круто повернувшись на каблукахъ, вышелъ изъ дѣтской. Паша проводила его глазами и проворчала:
-- Ишь, какой сердитый выискался: "шуму не выношу!..". Тоже живой человѣкъ, ежели въ другой разъ и пореветъ...
Вечеромъ этого же дня явился и Хомутовъ, разсерженный, потный, охрипшій. Куваевъ принялъ его довольно холодно и провелъ въ кабинетъ.
-- Это чортъ знаетъ что такое!..-- громко заговорилъ Хомутовъ, разваливаясь въ креслѣ и безъ приглашенія вытаскивая сигару изъ ящика.-- Проклятый городъ... Щучка-то какъ меня отблагодарилъ тогда... а? По всему городу разнесъ, что я прикарманилъ всю подписку... Какъ это по-вашему?.. Я, дѣйствительно, не могъ разсчитаться тогда, тутъ же за обѣдомъ, но потомъ все дочиста роздалъ: и пѣвчимъ и въ "Калифорнію". Вотъ послѣ этого и хлопочи, и разрывайся на сто тысячъ частей...
-- Я слышалъ что-то такое, по былъ увѣренъ, что произошло недоразумѣніе,-- обрадовался Куваевъ, подавая Хомутову огня.
-- Да, это все Щучка напуталъ... Старый дуракъ!.. Пусть онъ теперь покажетъ ко мнѣ за кулисы свою глупую рожу... Впрочемъ, я не злой человѣкъ, да и что мнѣ: плевать...
Хомутовъ поправилъ сбившійся на-бокъ галстукъ, вытянулъ ноги и широко вздохнулъ. Въ этомъ человѣкѣ жила какая-то захватывающая энергія, и Куваевъ чувствовалъ себя въ его присутствіи какъ-то бодрѣе, какъ было и сейчасъ.
-- Знаете, и про васъ по городу: гу-гу-гу!..-- продолжалъ Хомутовъ, насасывая сигару.-- И что придумаютъ: будто этотъ несчастный ребенокъ вашъ... ей-Богу!.. Да вѣдь я-то знаю хорошо, чей онъ, да и Елена Михайловна была не такая женщина...
Это извѣстіе возмутило Куваева, и онъ забѣгалъ по кабинету. Дѣйствительно, проклятый городъ: изъ какого угодно хорошаго дѣла непремѣнно устроятъ пакость. Хомутовъ далъ время доктору выговориться, а потомъ безъ церемоніи попросилъ вина.
-- Да вы не безпокойтесь: прямо давайте бутылку сюда на столъ и два стаканчика...-- говорилъ онъ, когда докторъ началъ искать глазами подходящаго мѣста.-- У меня голова идетъ кругомъ, а вино освѣжаетъ... Послѣ обѣда я люблю выпить стаканчикъ...
Появилась бутылка, и Хомутовъ выпилъ ее одинъ, поддакивая доктору, жаловавшемуся на несправедливость людей вообще и бужоёмскихъ обывателей въ частности.
-- Да вы плюньте, какъ я всегда дѣлаю въ подобныхъ случаяхъ,-- успокаивалъ Хомутовъ, прищуривая глаза. Не довернешься -- бьютъ, перевернешься -- бьютъ. Нужно философски смотрѣть на жизнь. А всему причиной эти проклятыя бабы съ своимъ языкомъ... Если бы вы знали, что онѣ мнѣ стоятъ!.. Ну, да плевать на все, а смѣется тотъ, кто смѣется послѣдній. Вы что же это, докторъ, забыли насъ и въ театръ носа не показываете?..
-- Да все какъ-то некогда...
За разговоромъ Хомутовъ незамѣтно выпилъ всю бутылку одинъ, закурилъ на дорогу другую сигару и взялъ у доктора взаймы пятьдесятъ рублей, "до завтра", какъ онъ обыкновенно занималъ. Куваевъ съ удовольствіемъ сдѣлалъ это послѣднее одолженіе, точно желалъ заплатить за невольное сомнѣніе въ честности Хомутова, въ которое его ввелъ этотъ идіотъ Щучка. Надѣвая въ передней калоши, Хомутовъ дружески ударилъ Куваева по плечу и, подмигнувъ, весело проговорилъ:
-- Э, батенька, нужно поощрять искусство.
Это была любимая поговорка, когда Хомутовъ чувствовалъ себя хорошо.
На другой день Куваевъ имѣлъ удовольствіе слышать, что Хомутовъ всю похоронную подписку положилъ цѣликомъ въ свой антрепренерскій бездонный карманъ, и пришлось дѣлать вторую.
-- Это разбойникъ!..-- кричалъ розовый Щучка, размахивая руками.-- Помилуйте, ему ножъ въ руки и на большую дорогу... Разбойникъ!..
-- Да, и очень ловкій разбойникъ,-- соглашался Куваевъ, изъ чувства самосохраненія не разсказавшій никому о вчерашней продѣлкѣ Хомутова.
Паша переживала скверное время, начиная съ того, что запасный фейерверкеръ очень неохотно согласился на ея жизнь въ холостой докторской квартирѣ. Это былъ заурядный трактирный лакей съ бритой физіономіей и развинченными движеніями; жену онъ любилъ и по вечерамъ, сидя въ своей каморкѣ, обыкновенно мечталъ вслухъ о томъ блаженномъ времени, когда заведетъ въ Бужоёмѣ свой домишко и займется торговлишкой. Это была завѣтная мысль, опьянявшая "фиціанта" своей заманчивостью. Можно себѣ представить, сколько Пашѣ нужно было употребить женской ловкости, ласкъ и спеціально-бабьихъ наговоровъ, чтобы уломать мужа.
-- Главная причина, что другіе фиціанты проходу мнѣ не дадутъ,-- разсуждалъ онъ, выслушавъ всѣ доводы жены.-- Въ самъ-то дѣлѣ, отъ живого мужа да въ чужіе люди... Докторъ-то холостой, а врагъ горами качаетъ.
-- А десять цѣлковыхъ жалованья въ мѣсяцъ, это какъ по-твоему?..-- доказывала Паша съ своей стороны.-- Вонъ за мѣсяцъ впередъ получила, а тамъ еще подарки къ празднику...
Въ "Калифорніи" для четы Носковыхъ была отведена крошечная каморка гдѣ-то подъ лѣстницей, гдѣ, какъ говорила Паша, было "ни встать ни сѣсть". Помѣщеніе было самое неудобное, и вдобавокъ здѣсь вѣчно воняло керосиномъ, ваксой и еще той спеціальной духотой, какая накопляется только въ трактирахъ. Но Паша любила эту трактирную нору, и ей было тяжело съ ней разставаться.
-- Жалованье... оно, конечно...-- размышлялъ "фиціантъ".-- Особливо, если при сноровкѣ...
-- Ты считай, въ годъ-то сколько это будетъ,-- настаивала Паша.-- Полтораста цѣлковыхъ -- легко сказать!.. Вотъ онъ, домишко-то, и вырастетъ... Это какъ по-твоему? А что зря будутъ болтать фиціанты, такъ они и такъ скажутъ...
Въ подтвержденіе чистоты своихъ помысловъ, Паша клялась всѣми святыми, плакала и повторяла:
-- А куда безъ меня Маляйка-то дѣнется... а?.. Несмысленный ребеночекъ, погинетъ какъ разъ въ чужихъ-то людяхъ, а тоже живая душа... Еленато Михайловна со слезами меня просила...
У Носковыхъ свой ребенокъ только-что умеръ, и Паша переносила свое неудовлетворенное материнство цѣликомъ на Маляйку, а круглое сиротство ребенка подымало въ ея душѣ самыя нѣжныя чувства. Жадный до денегъ фиціантъ кое-какъ былъ умоленъ, и Паша птицей летѣла къ своему воспитаннику, придумывая разные страхи относительно оставленнаго въ одиночествѣ Маляйки.
Но главныя затрудненія были не въ отношеніяхъ къ мужу, а въ докторской квартирѣ, гдѣ были неумолимые домашніе враги -- кучеръ Егоръ и кухарка Степанида. Появленіе Маляйки они встрѣтили крайне непріязненно, какъ личную свою обиду, и съ перваго дня принялись донимать несчастную Пашу тѣми невидимыми мелочами, какими можно отравить жизнь. Особенно усердствовала кухарка, разбитная и пропащая бабенка, возненавидѣвшія Пашу съ перваго взгляда, какъ свою очевидную соперницу,-- въ качествѣ солдатки непокрытой головы, она къ Егору питала особенно нѣжныя чувства. Чтобы вскипятить молоко или достать теплой воды изъ кухни, Паша принимала отъ своихъ враговъ настоящую "муку мученическую",-- они вышучивали ее, хихикали прямо въ глаза, величая Маляйку "подзаборникомъ", и устраивали всевозможныя каверзы: Маляйкино молоко прокисало, пригорало или прямо выливалось, въ воду попадала сажа, печка закрывалась съ угаромъ и т. д. Будь у доктора своихъ дѣтей хоть чортова дюжина, ничего подобнаго, конечно, не могло бы быть, а тутъ беззащитный маленькій человѣкъ сталъ поперекъ горла всѣмъ, вызывая, въ качествѣ приживальца изъ милости, какую-то глухую, чисто-животную ненависть. Благодаря интимнымъ отношеніямъ между кучеромъ и кухаркой, ни одна горничная не уживалась больше недѣли, и будь Паша одна, прислуга выжила бы ее, но теперь она защищала Маляйку и, благодаря этому, не только оставалась побѣдительницей, но даже изъ оборонительнаго положенія переходила въ наступательное. Глупая и беззащитная Паша проявляла необыкновенную сообразительность и пускала въ ходъ очень сложныя стратегическія комбинаціи.
-- Эта Пашка чистая вѣдьма...-- ругалась въ своей кухнѣ Степапида.-- Зубищи у ней, какъ у меделянской собаки: за горло такъ и норовитъ схватить.
-- Ее, пожалуй, теперь не вдругъ доймешь!-- сосредоточенно размышлялъ Егоръ, суровый и гордый человѣкъ, питавшій непростительную слабость къ толстымъ бабамъ.-- Пашка теперь какъ корова, когорая отелилась въ лѣсу; никакой волкъ такую корову не возьметъ...
Въ сущности, Егоръ имѣлъ свои далекіе виды и подобными разсужденіями хотѣлъ только заговорить зубы Степанидѣ. Паша боялась этой вздорной и отчаянной солдатки, какъ огня, и отвѣчала на разныя заигрыванья Егора по темнымъ угламъ молчаливыми зуботычинами и очень ловкими затрещинами "по чему попадя". Все это нисколько не смущало Егора, онъ какъ ни въ чемъ не бывало выходилъ за ворота, очень комфортабельно усаживался на приворотную скамеечку и, подергивая десятирублевую гармонику, тонкимъ, жалобнымъ голосомъ напѣвалъ:
Да баба сѣяла муку,
Да посулила мужику!..
-- Ну, что звѣрушка?-- обыкновенно спрашивалъ докторъ, быстро входя въ дѣтскую, гдѣ пахло "живымъ человѣкомъ", какъ объясняла Паша.
Этотъ простой вопросъ всегда заставлялъ Пашу краснѣть, но она поправлялась и непремѣнно ввертывала какое-нибудь хорошее словечко за своего Маляйку. Такая привязанность кормилицы къ ребенку очень нравилась Куваеву, но иногда чисто-куриная политика Паши просто его возмущала. Если, напримѣръ, онъ нѣсколько дней не заглядывалъ въ дѣтскую, она встрѣчала его съ нахмуреннымъ видомъ и своимъ молчаніемъ давала понять, что очень недовольна докторскимъ поведеніемъ. Именно эта притязательность и бѣсила доктора: онъ давалъ деньги -- чего же больше?.. И что теперь самъ Маляйка: живой и безсмысленный кусокъ мяса, связанный съ кормилицей чисто-растительными процессами. Въ ней, въ этой Пашѣ, сказывалась съ поразительной силой та всевыносящая русская баба, которая будетъ съ дьявольскимъ терпѣніемъ высиживать и вынашивать кусокъ дерева, потому внѣ этого растительнаго міра для нея кругомъ была сплошная пустота. Впрочемъ, это мнѣніе Куваеву скоро пришлось измѣнить, потому что эта глупая и необразованная Паша умѣла первая подмѣтить въ ребенкѣ каждую новую мелочь, каждый, шагъ впередъ и малѣйшую черточку въ характерѣ. Да, у Маляйки уже былъ свой собственный характеръ, и онъ не только умѣлъ проявить свое маленькое "я", но и отстаивалъ его съ упрямствомъ совсѣмъ большого человѣка.
-- Э, да ты, братъ, величайшій эгоистъ!..-- шутилъ докторъ, подметывая Маляйку къ самому потолку.
Паша была совершенно счастлива въ такіе рѣдкіе моменты накатывавшейся на доктора нѣжности, и отъ удовольствія у ней даже темнѣли глаза. Но эти минуты радости для Паши сейчасъ же смѣнялись цѣлой полосой новыхъ испытаній и самодѣльнаго страха. Она и спала тѣмъ чуткимъ материнскимъ сномъ, который слышитъ все -- свернется клубочкомъ на своемъ сундукѣ, уткнется головой въ подушку и спитъ, какъ заяцъ.
Особенно по вечерамъ тревожное состояніе Паши принимало какую-то острую форму, и она непріятно вздрагивала отъ малѣйшаго шороха. Она боялась въ эти минуты и доктора, и кучера Егора, и завертывавшаго раза два мужа.
-- Ты у меня смотри, будь въ сохранности!..-- грозилъ "фиціантъ", дѣлая краснорѣчивый жестъ.-- Мнѣ плевать и на твое жалованье: самому дороже стоитъ.
Однажды такимъ образомъ, когда Паша въ сумерки прислушивалась къ каждому звуку, изъ кухни по лѣстницѣ вверхъ послышались тяжелые шаги, и появившійся въ дверяхъ дѣтской Егоръ вытянулся передъ Нашей, какъ передъ настоящей барыней.
-- Къ вамъ, Пелагея Софроновна, гости-съ...-- отчеканилъ онъ, какъ это дѣлалъ передъ бариномъ.-- Прикажете принять-съ?..
На лѣстницѣ слышалось хихиканье кухарки, которая устроила всю эту комедію. Оказалось, что пришелъ старикъ Булатовъ и, пробравшись въ кухню, спросилъ прямо Пашу. Онъ былъ въ одномъ сюртукѣ, въ худыхъ сапогахъ, безъ калошъ, и вообще въ самомъ растерзанномъ видѣ. Все это ужасно смутило Пашу, и она провбла старика въ свою комнату.
-- Ужъ, право, вы лучше бы и не приходили, а то одинъ срамъ!-- ворчала Паша на своего гостя.-- Поглядите-ка на себя-то, на кого вы похожи...
-- Погибаю, Пашенька... съ горя погибаю!-- хрипѣлъ Булатовъ, внося съ собой струю сивушнаго запаха.
-- Еще мнѣ за васъ какъ достанется, ежели баринъ узнаетъ...-- не унималась Паша.-- Извѣстно, кому пріятно!
-- Ну, ну, не съѣстъ всю за-разъ, хоть оставитъ кусочекъ...-- шутилъ Булатовъ, оглядывая равнодушно комнаты.-- Ничего, славныя палаты. Вотъ бы мнѣ здѣсь еще пожить...
-- Ахъ, перестаньте пустяки молоть!.. У меня безъ того сердце не на мѣстѣ: вдругъ баринъ.
-- Я самъ баринъ и къ твоему барину но дѣлу пришелъ.
Старый артистъ былъ такъ несчастенъ, что первое чувство гнѣва въ Пашѣ быстро смѣнилось чисто-бабьей жалостью. Она усадила гостя въ уголокъ, чтобы не такъ ужъ было замѣтно, если вдругъ барина нанесетъ, напоила его чаемъ, пришила двѣ пуговицы къ сюртуку и даже потихоньку сунула въ карманъ потайной двугривенный, сохранившійся въ глубинахъ ея сундука. Булатовъ успѣлъ за это время обрасти какой-то щетиной и точно еще больше опухъ.