Богданович Татьяна Александровна - Картинка

КАРТИНКА.

(Въ Январѣ 1906 г.)

-- Петя, развѣ у васъ уже проходятъ катехизисъ?

Петя поднимаетъ свое курносенькое, румяное лицо отъ чашки (эта чашка вмѣсто стакана, да еще съ обязательною прибавкою молока въ чай -- возмутительное насиліе взрослыхъ надъ нимъ, одиннадцатилѣтнимъ второклассникомъ) и отвѣчаетъ опрометчиво:

-- Нѣтъ.

-- Какой же ты текстъ твердилъ? Послѣ обѣда. Бѣгалъ по корридору и повторялъ.

Отецъ грузно усаживается на свое мѣсто въ концѣ стола, гдѣ все уже для него приготовлено, какъ онъ любитъ: стаканъ крѣпкаго чаю въ серебряномъ подстаканникѣ, два бутерброда на тарелочкѣ, молочникъ съ желтоватой пѣнкою, какъ крышечка на его краяхъ. Петя быстро оглядываетъ всѣ эти предметы. Увы! все на мѣстѣ -- и спички, и пепельница, и гильотинка для сигары... Никакого предлога вскочить, подслужиться, чтобы увильнуть отъ нотаціи. Дѣло въ томъ, что отецъ терпѣть не можетъ, когда ходятъ по корридору во время его послѣ-обѣденнаго сна; а нынче...

Петя теперь это отчетливо припоминаетъ; еще и дверь въ спальню была неплотно притворена. Достанется! Ну, и пусть себѣ! Велика важность...

-- Текстъ? Какой текстъ?-- переспрашиваетъ онъ наивно; но узкіе, темные глазенки его задорно блеснули. Онъ еще не научился своевременно тушить ихъ. Впрочемъ, теперь у нихъ такъ принято въ гимназіи: врать начальству, даже не стараясь, чтобъ повѣрили. Петѣ частенько влетаетъ за это и въ классѣ, и дома.

-- Какой, какой? Про то я тебя и спрашиваю, кажется, русскимъ языкомъ!-- уже раздражаясь, прикрикнулъ на него отецъ. Онъ сильно не въ духѣ, родитель: поминутно трогаетъ золотые очки, галстухъ, чмокаетъ языкомъ, какъ бы прочищая зубы. Навѣрное, опять "изжога". За обѣдомъ были пикули. Сейчасъ вотъ станетъ выговаривать мамѣ за то, что ихъ опять взяли въ лавочкѣ, хотя сто разъ говорено, что такія вещи надо непремѣнно покупать въ хорошемъ гастрономическомъ магазинѣ, иначе это сущій ядъ для порядочнаго желудка. Мама будетъ доказывать, что пикули отъ Смурова, какъ всегда. Просто: мы ихъ не въ мѣру покушали. Да все еще гнѣвается на Володю, съ которымъ за обѣдомъ вышелъ довольно-таки острый конфликтъ. "Товарищъ"-Володька (Петинъ старшій братъ, шестиклассникъ), несомнѣнно, опять былъ правъ, но развѣ же большіе когда-нибудь сознаются, что сдрейфили? Только другихъ умѣютъ поучать: кто умнѣе, тотъ уступитъ -- и все такое.

Петя предавался безъ помѣхи своимъ размышленіямъ, благо разговоръ между отцомъ, матерью и бабушкой, дѣйствительно, перекинулся на пикули и изжогу. Тучу пронесло бы и совсѣмъ мимо, не наглупи онъ самъ: накрошилъ себѣ въ чай сушекъ и, потопляя ложечкою все выплывавшую флотилію,-- опрокинулъ чашку, чѣмъ и привлекъ на себя опять вниманіе. Мама вскрикнула, что скатерть чистая (извѣстно ужъ: она всегда чистая, когда что-нибудь прольешь); отецъ оборвалъ за неловкость и вернулся къ допросу на счетъ злополучнаго текста.

-- Нечего, нечего дурачка-то корчить! Быть можетъ, это у васъ въ гимназіи одна изъ "свободъ". Но дома, прошу,-- увольте! И то ужъ день-деньской только и слышишь: Петя! Петька! Да Петя-же!-- Онъ передразнилъ разными голосами, какъ домашніе кричатъ на неугомоннаго шалунишку и "зазудилъ" дальше:

-- Или хотя бы эта манера уличнаго мальчишки вѣчна напѣвать, насвистывать, вслухъ съ самимъ собой разговаривать. Ну, что тамъ за текстъ въ корридорѣ битый часъ бормоталъ? Держу пари, даже не понимаешь хорошенько...

-- Что же тутъ не понимать? Рѣдкость какая! Слава Богу, не два мнѣ года,-- огрызнулся мальчикъ, весь вспыхивая. Ничѣмъ его нельзя такъ донять, какъ предположеніемъ, что онъ чего-нибудь не понимаетъ. И, презрительно морща носъ, Петя однимъ духомъ выпаливаетъ:

-- Вопросъ:-- Что есть конституція 17 Октября?

-- Отвѣтъ: Сіе есть уповаемыхъ извѣщеніе, вещей обличеніе невидимыхъ, т. е. увѣренность въ невидимомъ, какъ въ видимомъ, и въ ожидаемомъ,-- какъ въ настоящемъ...

-- "Что взяли?" -- говоритъ торжествующая Петина фи. зіономія, хоть онъ и силится сохранить подобающее въ такихъ случаяхъ пренебрежительное равнодушіе. Эффектъ произвелъ: всѣ смѣются, особенно звонко Зина и Манечка,-- младшія дѣвочки. Онѣ, впрочемъ, только то и поняли, что Петя сказалъ что-то "ужасно смѣшное" и ну себѣ: хи-хи-хи! ха-ха-ха!

Петя скорчилъ ужасную гримасу въ сторону сестренокъ и передразнилъ ихъ дѣтски-визгливый, безсмысленный смѣхъ.

-- Самъ то хорошъ. Попугай!-- опять нахохливаясь и поправляя очки, замѣчаетъ презрительно отецъ.-- А ты, милѣйшій, поменьше бы при немъ вздору мололъ,-- строго обращается онъ къ входящему какъ разъ въ столовую Володѣ.

-- Въ чемъ дѣло? Какой такой вздоръ?-- спрашиваетъ возможно равнодушнѣе гимназистъ; но его румяное съ мороза веселое лицо потускнѣло, брови насупились и скрыли взглядъ. Мрачно беретъ онъ стаканъ изъ рукъ матери и садится на свое мѣсто.

-- И вовсе я даже не отъ Володи!-- обиженно протестуетъ Петя.-- Будто уже кромѣ Володи мнѣ не откуда? Небось, и у насъ въ классѣ газеты тоже читаютъ. А вотъ реалисты-второклассники такъ даже химическую обструкцію у себя устроили,-- добавляетъ онъ, пріосаниваясь.

-- Да ты самъ ужъ, часомъ, не эсъ-декъ ли?-- подзадориваетъ Володя свысока.

"Туда-же въ большіе лѣзетъ, а самъ нынче пару изъ латыни схватилъ -- думаетъ Петя и съ неподражаемой небрежностью отзывается:

-- Нѣтъ, я эсъ-эръ!

Опять всѣ вокругъ стола невольно улыбнулись. Бабушка, впрочемъ, тутъ же ласково попрекнула:

-- Петя, Петя, привыкаешь ты, дружокъ, болтать, что на языкъ попало. Глупо это, милый мой, и не честно. Вырастешь большой, тоже будешь этакъ: все одни слова. Ну, что за эсъ-эры такіе? Вѣдь ты, сознайся, навѣрное не знаешь.

-- Вотъ еще! Конечно, знаю,-- краснѣя весь до бѣлокурыхъ вихровъ, выпутывается мальчикъ.-- Ну, тѣ... которые застрѣливаютъ... и съ бомбами.

-- Ну, а эсъ-деки?-- искренно забавляясь братомъ, задираетъ Володя. Но отецъ обрываетъ его:

-- Пожалуйста, довольно ужъ! Скоро у насъ грудныя дѣти будутъ эсъ-деками и эсъ-эрами. Бабушка совершенно вѣрно замѣтила, что всѣ вы привыкаете выѣзжать на словахъ, не задумываясь о той отвѣтственности, которая... Такъ выростаютъ верхогляды, крикуны...

Долго, скучно разглагольствуетъ папаша на счетъ отвѣтственности каждаго честнаго человѣка передъ обществомъ и родиною за свои поступки и слова... Все это черезъ голову Пети направлено, разумѣется, по адресу Володи, который сидитъ, сгорбившись, и громко мѣшаетъ ложечкою въ стаканѣ, съ такимъ видомъ, будто его-то именно это ужъ ничуть не касается. Петя внимательно наблюдаетъ, какъ шевелятся губы и усы отца,-- онъ давно уже не слушаетъ, Говоритъ, право, точно по французски: слова-то всѣ, конечно, понимаешь, а къ чему они? Одна скучища, хоть онъ тамъ себѣ ученый, раз-раз-ученый, и книгъ у него въ кабинетѣ милліонъ, и въ газетахъ про него даже пишутъ... Вотъ бабушка, та совсѣмъ другое дѣло. Скажетъ только: "не честно" -- и хочется ей свою правду доказать, потому что споритъ она съ тобой не какъ съ трехъ-лѣтнимъ пупочкой. Вся ужъ она такая, бабушка: сѣденькая себѣ, мягкая, съ ямочкой на подбородкѣ и... умная. Просто умная. Хоть она и не съумѣла вчера объяснить про гимназическія дроби, какъ въ гимназіи. А, небось, всякую задачу рѣшитъ! Надоумитъ только два слова, такъ само и сдѣлается. Въ одну минуточку -- тр-р-р! Стоитъ ей другой разъ только къ столу подсѣсть съ вязаньемъ, когда уроки готовишь. Вотъ мама придетъ,-- сейчасъ ужъ начинается: "Опять пишешь носомъ". "Какой въ ящикѣ безпорядокъ, убери". "Помой руки." Только мѣшаетъ. А бабушка и-и-нѣтъ! И все-то она умѣетъ сдѣлать, все у нея сейчасъ же находится, что потерялось. Ну, просто волшебная!

Петя потянулся къ сидѣвшей съ нимъ рядомъ старушкѣ, потерся, какъ маленькій, головою о ея плечо и заглянулъ ей въ глаза. Бабушка потрепала его по щекѣ и любовно улыбнулась ему взглядомъ: всегда былъ Петька бабушкиной "преференціей", что грѣха таить.

Отецъ тѣмъ временемъ напалъ уже прямо на Володю и между ними опять, какъ за обѣдомъ разгорѣлся споръ. Сначала Володя огрызался нехотя; но скоро разгорячился и самъ. По мѣрѣ же того, какъ возвышались ихъ голоса, мать все замѣтнѣе обнаруживала досаду: нетерпѣливо останавливала дурачившихся дѣвочекъ, нервно перестанавливала передъ собой на подносѣ посуду. Терпѣть она не можетъ "исторій", дутья, крика. То ли дѣло веселый, буднично-безобидный разговоръ за столомъ! Отецъ-труженикъ долженъ отдыхать въ семьѣ, видѣть вокругъ себя довольныя, ласковыя лица. Къ чему эти споры, пріучающіе только дѣтей къ грубымъ выходкамъ? Хотя только въ этихъ спорахъ и обнаруживался изрѣдка передъ родителями умственный ростъ дѣтей, новые ихъ запросы, ихъ нарождающіяся убѣжденія... Но то, что эти дѣти уже въ 15-16 лѣтъ уходятъ одни, какъ Володя и старшая его сестра Лиза, въ свои мечты, свои книги, къ своимъ товарищамъ, не смущало пока родителей. Вѣдь всегда у всѣхъ бываетъ такъ въ "переходномъ" возрастѣ... Не перенимали бъ только у этихъ товарищей ихъ внѣшней невоспитанности, а навыки нравственной порядочности и морали привиты имъ, слава Богу, прочно съ малолѣтства. Съ чего имъ быть "дурными", этимъ холенымъ, счастливымъ дѣтямъ? Мать и отецъ всю свою жизнь посвящаютъ ихъ воспитанію, хорошій примѣръ труда и семейныхъ устоевъ всегда у нихъ передъ глазами. И все-то у нихъ дома есть...

Лидія Николаевна оглядываетъ съ гордостью свой выводокъ,-- всѣ эти здоровенькія, чистоплотныя, безъ распущенности оживленныя лица вокругъ вкусно, красиво сервированнаго чайнаго стола.

-- Володя, не кусай ногти!-- замѣчаетъ она вскользь, не вслушиваясь въ споръ, только морщась отъ запальчиваго тона, которымъ сынъ отвѣчаетъ отцу, и охота Петру Владиміровичу связываться съ; мальчишкой? Разволнуется, доведетъ себя до припадка. И безъ того у него сегодня опять что-то печень...

-- Володя, позови Лизу,-- вмѣшивается она, наконецъ, рѣшительно.-- Вѣчно опаздываетъ. Всѣ уже отпили...

Но Лиза какъ разъ входитъ въ столовую; остановилась на минуту въ дверяхъ, щурясь, точно со сна, слегка наклонивъ къ лѣвому плечу свою изящную, бѣлокурую головку. Тоненькая, высоко вытянувшаяся, какъ тростинка, которую вотъ-вотъ пригнетъ къ землѣ, а можетъ быть, и надломитъ первый рѣзкій порывъ вѣтра, дѣвушка, еще полными какихъ-то своихъ недодуманныхъ мыслей глазами, пытливо разглядываетъ -- точно впервые ихъ увидала -- знакомыя лица и вещи въ уютномъ освѣщеніи висячей электрической лампы изъ-подъ кружевной оборки на красномъ шелку... А тамъ -- въ сѣренькой брошюркѣ, дочитывая которую она опоздала къ чаю,-- тамъ: голыя, промозглыя стѣны, тройныя рѣшетки, грубость тюремщиковъ, нечеловѣческія мученія, физическія и нравственныя, безуміе, смерть... въ могилѣ, заживо сомкнувшейся надъ молодыми жизнями,-- лучшими, погибшими... погибающими и теперь, вотъ сейчасъ... въ то время, когда здѣсь, дома, пьютъ чай съ печеньемъ, разговариваютъ, смѣются...

-- Какъ они могутъ?.. И я?..-- робко выклевывается вопросъ, холодкомъ заползаетъ, точно морозъ на улицѣ въ складки одежды, чувство остраго стыда... А между тѣмъ невольно отходитъ, согрѣвается понемногу испуганное сердечко въ теплѣ и безопасности родного угла. Какъ въ дѣтствѣ, бывало, послѣ страшной сказки...

-- Ты слишкомъ много учишься, Лизокъ,-- говоритъ ей бабушка, съ ласкою поправляя ей на вискѣ нѣжную прядь волосъ.

-- Я? Нѣтъ,-- вяло отзывается дѣвушка, глядя въ чашку, и слабо краснѣетъ. Они даже не замѣчаютъ, что она совсѣмъ, совсѣмъ бросила учиться въ послѣднее время. Въ гимназіи дѣло идетъ такъ себѣ, по инерціи, какъ всегда у признанной годами первой ученицы. По вечерамъ тетрадки и учебники раскладываются на столѣ для вида,-- на всякій случай: чтобы подсунуть подъ нихъ брошюру въ яркой обложкѣ, истрепанную книжку со жгучими словами, жгучими мыслями... Юный мозгъ въ лихорадкѣ,-- измученный, перевозбужденный, глотаетъ ихъ одну за другой, напитывается соками не перебродившей, не отстоявшейся новой жизни, бурно плещущейся вокругъ,-- пугающей и неудержимо въ себя втягивающей... Лгать, прятать эти новыя книжки, эти новыя мысли -- конечно, гадость, противно, подло! Но развѣ они, эти самые ей близкіе люди, поймутъ, откликнутся честно, правдиво, если не лгать, все сказать имъ прямо?.. Нравоученія, черствое резонерство...

-- У тебя, Лизанька, вѣрно опять голова болитъ?-- спрашиваетъ, тревожно вглядываясь, бабушка, уловившая брезгливую минку, при этой мысли шевельнувшую Лизины брови и губы.

-- Еще-бъ не болѣть! Сидитъ, какъ старуха, безъ движенія, безъ воздуха,-- съ неудовольствіемъ отзывается мать.-- Отчего, спрашивается, опять не пошла сегодня на катокъ съ дѣвочками и миссъ Дженъ? Я была занята: портной принесъ примѣривать мальчикамъ пальто. А вѣдь, если я не хвачусь, никто ужъ не позаботится...

Бабушка сконфужена упрекомъ невѣстки не въ бровь, а въ глазъ за нарушеніе одного изъ основныхъ правилъ "дѣтскаго" дня. Сама же виновница равнодушно пропускаетъ мимо ушей и выговоръ матери, и объясненія, которыми старушка пытается извинить себя и ее. Разсѣянно прислушивается она на минуту къ спору брата съ отцомъ. Охота, право, Володѣ...

-- Мѣщанствомъ насквозь проржавѣла вся жизнь,-- кричитъ закусившій удила юноша.-- Имъ разлагающійся строй, во всѣхъ слояхъ общества,-- спѣшитъ набальзамироваться, чтобы не разсыпаться въ прахъ, какъ мумія отъ свѣжаго воздуха, который... котораго...

-- На три съ минусомъ, милѣйшій, на три съ минусомъ... Притомъ же долженъ тебѣ напомнить, что я и самъ грамотенъ,-- а ты не приготовишка, чтобы упражняться "въ пересказываніи своими словами"...-- утрированно спокойнымъ тономъ иронизируетъ отецъ, намекая на сегодняшній хлесткій фельетонъ, который съ такой горячностью перифразируетъ Володя. А у самого желчь поднимается къ горлу -- того и гляди, вправду, не разыгрался бы припадокъ коликъ? Очень не кстати, потому что въ кабинетѣ его ждетъ еще корректура и порядочная пачка бумагъ, отложенныхъ имъ на просмотръ нынче вечеромъ. И, срывая досаду разомъ уже за все, Петръ Владиміровичъ круто сворачиваетъ принципіальный споръ на личную почву,-- язвитъ Володю за плохіе недѣльные баллы: двойка изъ латыни и ни единой пятерки! Во всѣ газеты носъ совать -- на это у насъ время, небось, есть. А вотъ какъ придется балбесу шестикласснику брать репетитора...

-- Да мнѣ вовсе не надо... Я самъ...

-- Та-та-та! Опять перейти безъ награды... И не воображай! Съ твоими способностями, ты долженъ у меня кончить съ медалью -- слышать ничего не хочу,-- ужъ мѣщанство ли это или не мѣщанство... Привычка къ серьезному труду усваивается въ твои годы на всю жизнь. И прежде, чѣмъ судить о томъ, что мѣщанство и что нѣтъ,-- самому надо научиться зарабатывать кусокъ хлѣба. Да-съ, а не выѣзжать на шеѣ репетитора, который грошовыми уроками содержитъ цѣлую семью въ 18 лѣтъ...

Володя шумно отодвигаетъ стулъ, красный, насупленный; онъ глядитъ изъ-подлобья на отца и цѣдитъ, нехорошо усмѣхаясь:

-- Не моя же, наконецъ, вина, что Викторову платятъ гроши... просвѣщенные либералы... господа ка-де-ты...

-- Володя!!

-- Какъ ты смѣешь!!

-- Ахъ, Володюшка!

Но въ этотъ мигъ, очень кстати, раздаются пронзительные вопли младшихъ дѣвочекъ изъ гостиной, куда онѣ ушли играть съ Петей.

-- Петька, перестань! Акваріумъ разобьешь! Слышишь: сейчасъ перестань швыряться катушками! Я мамѣ скажу...-- И затѣмъ крикъ и плачъ маленькой Манечки, которой шалунъ, въ разгарѣ затѣяннаго имъ "обстрѣла дома", угодилъ катушкою въ глазъ.

Бабушка и мать вскакиваютъ, устремляются на поле брани. Тамъ сперва ничего нельзя разобрать: Манечка реветъ благимъ матомъ, Зина, всѣхъ перекрикивая, страстно обвиняетъ Петю.

-- Да какъ же обстрѣливать домъ и чтобъ ни въ кого не попало?-- искренне-негодующе оправдывается тотъ.

-- Мы, даже совсѣмъ не хотѣли... Это все онъ, все онъ!..

-- Умна-а-я! Кто жъ таки захочетъ, чтобъ его разстрѣливали?!-- протестуетъ Петя съ подавляющей ироніей.

-- Ахъ, мамаша, вѣрно, не задвинули ящикъ, а этотъ скверный мальчишка добрался -- всѣ катушки мнѣ раскидалъ.

-- Я, Лиденька, ты знаешь, никогда не хожу въ твой рабочій столикъ,-- мягко защищается бабушка.

-- Какже -- никогда! Передъ обѣдомъ, помните, вы искали чернаго шелка: Лизѣ передникъ поштопать. Я же сама еще вамъ сказала, чтобы вы взяли у меня въ столѣ.

-- Ну, можетъ быть, можетъ быть... Пожалуй, что и забыла. Ты ужъ извини, Лиденька. Манюрочка, дѣтка, пойдемъ, я тебѣ компресикъ на глазокъ...

-- Я не хочу ком-пре-са!

-- Перестань! Пустяки. Ступайте спать. А вы, Петръ Петровичъ, извольте-ка мнѣ всѣ катушки подобрать. Слышишь. Сейчасъ же! Хуже маленькаго, право...

-- Сильно старѣетъ мамаша; все стала забывать. Что ни поручи, все перепутаетъ,-- сообщаетъ, какъ нѣчто весьма пріятное, Лидія Николаевна мужу. Тотъ сидитъ уже одинъ за столомъ,-- мнительно прислушивается къ боли и тяжести въ боку. Старшія дѣти воспользовались случаемъ,-- уходятъ.

-- Прочла?-- значительнымъ шопотомъ спрашиваетъ Володя сестру въ дверяхъ. Лиза киваетъ головою и взглядываетъ ему въ глаза такъ скорбно, смущенно-вопросительно, какъ не сказалось бы словами.

-- А я еще такую книгу досталъ, такую... На сегодняшній вечеръ. Приходи къ намъ въ комнату. Ты только сейчасъ, пока Петьки нѣтъ... Онъ всюду носъ суетъ, а потомъ возьметъ, да разблаговѣститъ,-- конспиративно успѣваетъ еще шепнуть Володя.

Но Лизѣ не судьба.уйти. Мать зоветъ ее. Чтобы "пріучаться къ хозяйству", дѣвушка должна каждый вечеръ помогать убрать чайную посуду. Со вздохомъ присаживается она вытирать блюдца, которыя споласкиваетъ и опрокидываетъ передъ нею на подносъ быстро и ловко полными руками въ кольцахъ Лидія Николаевна.

-- Ты, Лиза, поговорила бы съ братомъ... Онъ становится невозможно рѣзокъ. Какъ старшая сестра, какъ женщина, ты должна вліять на него смягчающе... Вотъ хотя бы сейчасъ, съ отцомъ...

-- Прошу тебя, оставь это, Лидія,-- кисло вмѣшивается супругъ.-- Что тамъ за разговоры? Оборвать его, голубчика, разъ, другой, живо сойдетъ съ него это мальчишество... дурацкое... И оборву, не прогнѣвайся,-- будь онъ тамъ себѣ хоть разъ-"староста"... Ну, а что же наша литературная работа, Лизокъ? Подвигается?

Раза два -- три въ зиму отецъ вдругъ проявляетъ усиленный интересъ къ занятіямъ старшихъ дѣтей,-- принимается развивать ихъ: требуетъ отчета въ прочитанныхъ по его указанію книгахъ, гадаетъ имъ темы для сочиненій. И любитъ, чтобы цѣнили это вниманіе его, человѣка заваленнаго служебными и общественными дѣлами.

Лиза безпокойно, почти испуганно глядитъ на отца, сдвинувъ свои тоненькія брови въ досадливой озабоченности.

-- Какая литературная работа?!

-- Такъ! Опять стоячая вода!-- много, впрочемъ, мягче, чѣмъ на Володю, ворчитъ отецъ.-- Стараешься внести хоть какую-нибудь живую струю въ мертвечину, въ убогую шаблонность вашей школьной учебы, а съ вашей стороны ни шагу, ни капли доброй воли... Не могу же я вѣчно тащить всѣхъ на буксирѣ! Пожалуйста, чтобы къ субботѣ сочиненіе было готово. Просмотримъ его вмѣстѣ, потолкуемъ...-- прибавляетъ онъ совсѣмъ уже ласково.

Лива припоминаетъ, что, дѣйствительно, съ мѣсяцъ тому назадъ отецъ задалъ ей сочиненіе: параллель между сестрами Лариными. Какъ отразились на каждой изъ нихъ недостатки тогдашняго женскаго воспитанія, предубѣжденія взглядовъ общества на женщину и т. д. Цѣлый вечеръ проговорилъ тогда, увлекая и ее потокомъ своихъ плавныхъ, красивыхъ и тонкихъ разсужденій. Но до Ольги ли и Татьяны ей теперь?!. Въ ушахъ у нея опять сухой стукъ сквозь толстыя, нѣмыя стѣны, одинъ поддерживающій духъ героевъ-мучениковъ -- ихъ общеніемъ другъ съ другомъ. Ей кажется, что она чувствуетъ боль въ изуродованныхъ цынгою суставахъ, гложущую боль-тоску въ груди: по волѣ, по дѣлу, по дорогимъ людямъ: ребенку, невѣстѣ, матери... Лиза вдругъ рѣзко вскакиваетъ и убѣгаетъ, ни слова не говоря. Она не можетъ, не можетъ больше... Слезы, какъ кипятокъ, разливаются въ груди, текутъ безъ удержу на подушку, куда уткнувшись лицомъ, она плачетъ, всхлипывая, какъ маленькая, обиженная дѣвочка. О чемъ? Спроси ее,-- она и сама сразу не отвѣтила бы. Такъ. Много, много разнаго, ужасъ, ужасъ какого...

-- Надо бы Лизу опять повезти къ Сиротинину,-- недовольнымъ тономъ говоритъ отецъ.-- Она стала невозможно малокровна и нервна...

Лидія Николаевна и сама только что было подумала, что, не довольствуясь каплями и пилюлями домашняго врача, слѣдовало бы посовѣтоваться на счетъ Лизинаго здоровья съ знаменитостью; но она не выноситъ чьего-либо вмѣшательства въ свои материнскія права и обязанности, особенно по отношенію къ дочерямъ. Тѣнь критики, напоминанія объ этихъ обязанностяхъ,-- которыя она, по собственному убѣжденію, исполняетъ образцово,-- вызываетъ ее на всегда готовый отпоръ:

-- Пустяки,-- авторитетно заявляетъ она,-- растетъ дѣвочка. Выпишу ей мясного сока... Въ ея годы я была такая же худенькая, блѣдненькая. Боялись чахотки. А вотъ, слава Богу, пять человѣкъ дѣтей и...

Красивымъ движеніемъ своего сытаго, статнаго тѣла она тянется къ грушѣ звонка подъ лампою черезъ плечо мужа.

Тотъ не упускаетъ случая поцѣловать ея свѣжую, полную руку, задѣвшую его по щекѣ душистымъ кружевомъ рукава; но Лидія Николаевна дѣлаетъ притворно строгое лицо, не слишкомъ, впрочемъ, торопливо отклоняя проявленіе законной нѣжности.

-- Надежда,-- говоритъ она, кивая укоризненно въ сторону двери. Горничная немолодая, некрасивая, но очень приличная, въ большомъ бѣломъ передникѣ, съ плоской оборочкой на маковкѣ, не глядя на господъ, безшумно вошла, ставитъ въ буфетъ посуду, сметаетъ кривою щеточкой крошки со скатерти.

-- Обратите вниманіе, Надежда, чтобъ завтра барину къ кофею былъ свѣжій калачъ. Вамъ опять сегодня подсунули сухарь какой-то. Если у нихъ нѣтъ, перемѣните булочную. Да пошлите ко мнѣ кухарку -- записать счетъ,-- распоряжается барыня, доставая изъ ящика длинную, переплетенную тетрадку.

-- Надежда, подайте мнѣ въ кабинетъ сифонъ; а то вы опять забудете по вчерашнему,-- приказываетъ, удаляясь заниматься въ кабинетъ, баринъ.

Въ гостиной онъ натыкается на торчащія изъ-подъ дивана Петины ноги, отбивающія тактъ:

"Вставай, поднимайся, р-р-рабочій народъ"!

-- Петя, да скоро же ты сядешь за уроки? Вѣдь уже десятый часъ.

-- Я катушки подбираю,-- отзывается невозмутимо Петя подъ диваномъ и тянетъ себѣ дальше, по возможности басомъ:

"Голодай, чтобъ они пир-р-ровали"...

-- Чортъ знаетъ что!-- шипитъ сквозь зубы выведенный изъ терпѣнія отецъ, сердито запираясь у себя въ кабинетѣ. А изъ столовой мать нетерпѣливо кричитъ:

-- Петя, дрянной мальчишка, навѣрное ты опять утащилъ карандашъ отъ кухонной книжки. Выдвижной, съ колечкомъ. Я его нарочно ленточкой привязала еще... все таки...

-- Да я, мамочка, только на минутку взялъ. Записать.

-- Ступай, сейчасъ же принеси. Сказано разъ навсегда: не смѣй трогать. Развѣ у тебя нѣтъ карандаша?

-- У самой ихъ цѣлая куча,-- ворчитъ себѣ подъ носъ Петя, вылѣзая изъ-подъ дивана.-- Точно не можетъ другимъ записать. Подавай ей непремѣнно этотъ. А гдѣ его возьмешь, когда онъ еще въ гимназіи потерялся? Всегда ужъ карандаши теряются въ гимназіи.

Взъерошенный, весь вываленный въ пыли, бредетъ Петя,-- ничего не подѣлаешь,-- садиться за уроки... Но на половинѣ корридора, вдругъ встряхнувшись всѣмъ тѣломъ, какъ мокрая собаченка, руки въ карманахъ, онъ лихо затягиваетъ:

"У студента подъ конторкой

Нашли баночку съ касторкой,

И поставили на видъ,

Будто найденъ динамитъ.

Т. Б.

"Русское Богатство", No 6, 1911