Книговод

Современное естествознание и психология

Фаминцын Андрей Сергеевич


   

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ И ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

Psychologue nemo, nisi Physiologue.
Physiologue nemo, nisi Psychologue.

ВВЕДЕНІЕ.

   Предпосылаемое моему разслѣдованію введеніе имѣетъ двоякую цѣль:
   1) въ немногихъ словахъ выяснить читателю цѣль и характеръ печатаемаго труда; это является тѣмъ болѣе необходимымъ, что онъ будетъ появляться лишь отдѣльными главами, въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ; 2) обрисовать мою точку зрѣнія, отличную отъ общепринятой, и не совсѣмъ сходную и съ воззрѣніями, примыкающими ближе остальныхъ, къ проводимому мною взгляду.
   Какъ показываетъ заглавіе: "современное естествознаніе и психологія", главною задачею моей будетъ выясненіе положенія, которое естествознаніе занимаетъ въ настоящее время по отношенію къ психологіи и тѣмъ явленіямъ, которыя послѣдняя изслѣдуетъ; затѣмъ я постараюсь, руководствуясь главнымъ образомъ надежными фактическими данными, выяснить назрѣвшую потребность возможно полнаго знакомства естествоиспытателей съ психологіей и тѣсно связанной съ нею теоріей познанія.
   Не требуетъ разъясненія, что всякій мыслящій человѣкъ, чѣмъ бы онъ ни занимался и о чемъ бы ни думалъ, руководствуется при оцѣнкѣ добываемыхъ свѣдѣній степенью достовѣрности, которую они ему внушаютъ; различая между ними невѣроятныя, вѣроятныя и достовѣрныя, онъ довѣряется имъ въ различной степени. У каждаго человѣка, отъ дикаря до наиболѣе развитаго включительно, имѣется для того присущая ему мѣрка, или, выражаясь научно -- теорія познанія. За рѣдкими исключеніями, послѣдняя есть не плодъ размышленія, а унаслѣдованная отъ предшествовавшихъ поколѣній и воспринятая отъ окружающихъ людей привычка смотрѣть и понимать вещи по установившемуся шаблону.
   Значительно строже выработанная, но столь же шаблонная теорія познанія и обусловленное ею міровоззрѣніе нерѣдко является тираннически господствующею, какъ показываетъ исторія развитія любой отрасли знанія, и среди людей науки, приковывая на время ихъ мысли незримыми цѣпями къ опредѣленному взгляду. Но живая научная дѣятельность не дозволяетъ ученымъ на долгое время успокоиваться на одномъ и томъ же мировоззрѣніи; подъ вліяніемъ безпрерывно накопляющихся научныхъ открытій, возникаютъ новыя вѣянія и господствующій взглядъ уступаетъ мѣсто новому, который нерѣдко съ успѣхомъ замѣняетъ свергнутаго тирана. Послѣдній однако не дремлетъ и случается, къ изумленію всѣхъ, занимаетъ вновь свое мѣсто и пріобрѣтаетъ первенствующее значеніе. Изученіе смѣны и характера тирановъ человѣческой мысли составляетъ одну изъ любопытнѣйшихъ страницъ исторіи культуры человѣчества.
   Надежнѣйшимъ средствомъ борьбы съ этими тиранами мысли является строго научно обоснованная теорія познанія, черпающая свои выводы изъ данныхъ логики и психологіи и поэтому сливающаяся съ ними въ одно нераздѣльное цѣлое. (Здѣсь и ниже я подразумѣваю подъ терминомъ: теорія познанія -- ученіе о познаніи).
   Мнѣ кажется, поэтому, вполнѣ ясною необходимость для человѣка науки, какой бы отраслью знанія онъ ни занимался, знакомство съ современной теоріей познанія, съ тѣмъ, чтобы, или ее принять къ руководству въ своихъ розысканіяхъ, или же составить себѣ относительно ея основоположеній, по возможности, опредѣленное воззрѣніе. Игнорировать же ее, по моему мнѣнію, не дозволительно.
   Между тѣмъ, надо сознаться что, въ настоящее время среди естествоиспытателей сравнительно немногіе раздѣляютъ высказанное мнѣніе; въ громадномъ же большинствѣ случаевъ не только приступаютъ, но и продолжаютъ производить спеціальныя научныя изслѣдованія, не справляясь съ данными теоріи познанія.
   Общепринятое воззрѣніе учитъ, что явленія жизни столь сложны, что неразумно браться за выясненіе ихъ, когда еще не достаточно изучены несравненно болѣе простыя явленія мертвой природы. Начинать изученіе извѣстнаго рода явленій съ наиболѣе простыхъ и затѣмъ уже переходить къ явленіямъ болѣе и болѣе сложнымъ -- вотъ неоспоримый принципъ, котораго неуклонно слѣдуетъ держаться во всякаго рода разслѣдованіи, независимо отъ предмета изученія. Въ доказательство того, насколько этотъ принципъ раціоналенъ и плодотворенъ, приводятъ изумительные успѣхи естественныхъ наукъ, неуклонно слѣдующихъ этому принципу.
   Подъ этими словами я готовъ росписаться, но только съ слѣдующею оговоркой: подъ условіемъ, чтобы подлежащія разслѣдованію явленія были не только одного и того же порядка, но и въ равной и одинаковой мѣрѣ доступны вашему изученію. Только къ явленіямъ такой категоріи вышеуказанный принципъ можетъ быть, по моему мнѣнію, прилагаемъ съ успѣхомъ.
   Если же допустить предлагаемую оговорку, то значеніе принципа этого, по отношенію къ разслѣдованію явленій мертвой природы и жизненныхъ явленій, теряетъ приписываемую ему непреложность.
   Въ самомъ дѣлѣ, изъ совокупности всѣхъ разнообразныхъ механическихъ, физическихъ, химическихъ, физіологическихъ и психическихъ процессовъ, производящихъ то, что мы называемъ жизнью, мы непосредственно сознаемъ лишь процессы, называемые психическими. Доходящими до нашего сознанія психическими процессами {Доходящіе до нашего сознанія психическіе процессы обыкновенно называютъ сознательными, въ отличіе отъ тѣхъ, которые до нашего сознанія не доходятъ, обозначаемыхъ какъ безсознательные. Я намѣренно избѣгаю этихъ обозначеній, въ виду двусмысленности, порождаемой этими названіями: они въ дѣйствительности и употребляются въ различномъ смыслѣ разными авторами: нѣкоторыми -- для обозначенія, что изъ психическихъ процессовъ одни доходятъ, а другіе не достигаютъ нашего сознанія, при чемъ и тѣ и другіе признаются по существу совершенно сходными; другіе же авторы (Гартманъ) принимаютъ двѣ различныя категорія психическихъ процессовъ, кореннымъ образомъ различныя между собою: сознательные, происходящіе съ участіемъ сознанія, и безсознательные -- протекающіе безъ вѣдома сознанія.} мы, такъ сказать, исключительно живемъ; громаднѣйшее большинство людей остальными процессами начинаютъ интересоваться лишь тогда, когда нарушеніе правильнаго ихъ хода отражается на нашей психикѣ, когда возникаютъ болевыя ощущенія, мѣшающія обычной жизни здороваго организма, того по истинѣ блаженнаго состоянія, когда позабываешь даже о существованіи зависимости своей отъ невѣдомыхъ намъ явленій механическихъ, физическихъ и пр. Объ организаціи нашего тѣла и его функціяхъ сравнительно немногіе имѣютъ нѣкоторыя лишь свѣденія; сама наука умѣла сдѣлать въ этомъ направленіи далеко не все, что было бы желательно знать.
   Сравнивая организмъ нашъ съ предметами внѣ насъ находящимися, мы среди нихъ находимъ подобные намъ организмы -- людей, затѣмъ близкіе къ людямъ организмы -- животныхъ; далѣе растенія -- связанныя съ животными, какъ увидимъ ниже, группою простѣйшихъ организмовъ, изъ которой развились животныя и растенія, и наконецъ, неодушевленныя тѣла такъ называемой мертвой природы {Обоснованіе реальности, т. е. увѣренность въ независимомъ отъ нашего сознанія существованіи и познаваемости міра внѣшняго будутъ изложены и в главахъ 2-й и 3-й.}.
   Всякій согласится, что этими словами точно выражено обычное пониманіе нашей жизни и нашего отношенія къ міру внѣшнему; оно принимается за объективное описаніе положенія, занимаемаго нами среди окружающей насъ природы. При этомъ явленія мертвой природы представляются не только несравненно болѣе простыми, чѣмъ явленія жизни, но и гораздо болѣе доступными объясненію.
   Противъ этого взгляда можно привести однако нѣсколько вѣскихъ возраженій. Первое, что въ немъ поражаетъ, это -- полное отсутствіе анализа познавательной способности нашей психики и способовъ, имѣющихся въ нашемъ распоряженіи для познанія насъ самихъ и явленій міра внѣшняго.
   Изъ анализа же нашей познавательной способности слѣдуетъ: 1) что непосредственно мы ощущаемъ лишь нашу внутреннюю, психическую жизнь; 2) что впечатлѣнія отъ окружающей насъ природы мы воспринимаемъ не иначе, какъ при посредствѣ органовъ нашихъ чувствъ. Всѣми они признаются за единственные пути нашего общенія съ міромъ внѣшнимъ; но, вѣроятно, сравнительно немногимъ извѣстно, что они доставляютъ намъ не непосредственное созерцаніе того, что дѣлается внѣ насъ, а лишь условные знаки; только долгимъ опытомъ и съ большимъ трудомъ научаемся мы съ помощью ихъ понимать и истолковывать явленія міра внѣшняго, совершенно такимъ же образомъ, какъ, ознакомившись съ буквами, мы современенъ достигаемъ быстраго чтенія и пониманія написанной этими буквами рукописи или книги.
   Психика наша, происшедшая (какъ будетъ показано ниже) путемъ постепенной эволюціи изъ психики простѣйшихъ существъ и достигнувшая въ человѣкѣ одновременно съ организаціей нашего тѣла, высшаго развитія, является наиболѣе приспособленною для изысканія, какъ средствъ къ огражденію безопасности нашей жизни, такъ и къ уразумѣнію явленій внѣшняго міра.
   Но не смотря на высокое развитіе вашей психики, мы осуждены на воспріятія лишь внѣшней стороны явленій внѣшняго міра. Только по аналогіи мы заключаемъ о присутствіи психики въ людяхъ и животныхъ; нѣкоторые изслѣдователи, признаютъ ее и въ растеніяхъ. Наконецъ, въ явленіяхъ мертвой природы мы не въ состояніи найти ничего такого, что указывало бы на присутствіе въ нихъ психики, сходной съ нашей, хотя бы и въ самомъ зачаточномъ ея проявленіи. Изъ этого обыкновенно заключаютъ, что въ нихъ психики вовсе не обрѣтается. Принимая, однако, во вниманіе, что намъ доступна лишь одна внѣшняя сторона явленій міра насъ окружающаго, мы не имѣемъ никакихъ данныхъ, а слѣдовательно и никакого права рѣшать вопросъ касательно внутренней, закулисной стороны явленій такъ называемой мертвой природы.
   Явленія эти столъ своеобразны и представляютъ такъ мало аналогій съ тѣмъ, что мы знаемъ о нашей внутренней жизни, что, о лежащей въ основѣ ихъ сути, никакого представленія составить мы не въ состояніи. Наблюдать и разслѣдовать ихъ опытнымъ путемъ мы можемъ лишь съ внѣшней стороны; только по перемѣщенію предметовъ или частицъ ихъ мы получаемъ свѣдѣнія о происходящихъ внѣ насъ перемѣнахъ. Невниманіемъ къ этому обстоятельству и объясняется завѣтная мечта естествоиспытателей свести всѣ доступныя намъ явленія на движенія атомовъ.
   Но непонятно, какъ могъ вкрасться въ эту мечту, не будучи замѣченнымъ, очень важный и крупный недосмотръ: естествоиспытатели какъ будто забыли, что намъ доступенъ еще другой міръ явленій -- психическихъ; правда, непосредственно доступный каждому лишь въ сферѣ индивидуальной жизни, но, тѣмъ не менѣе, по значенію его для насъ, затмѣвающій все остальное.
   Мы непосредственно сознаемъ внутреннюю сторону явленій нашей жизни, но сравнительно лишь мало знаемъ о внѣшнихъ, матеріальныхъ процессахъ, происходящихъ въ насъ; что же касается до явленій внѣшняго міра, то мы сравнительно легко познаемъ внѣшнюю ихъ сторону, между тѣмъ какъ внутренняя остается и въ настоящее время неразгаданной тайной.
   Я вполнѣ сочувствую мысли, что одни и тѣ же законы заправляютъ какъ явленіями мертвой природы, такъ и явленіями жизненными, но не могу согласиться, чтобы сводимые на движеніе атомовъ законы физики и химіи, представляющіе намъ лишь внѣшнюю сторону явленій мертвой природы, могли бы исчерпывать собою явленія жизни полностью, т. е. не только со стороны внѣшняго ея проявленія, но и хорошо знакомую намъ по непосредственному ощущенію ея внутреннюю -- психическую сторону.
   Въ тѣсной связи съ этими мыслями находятся слѣдующія соображенія:
   Быстро слѣдующія одни за другими поразительныя и неожиданныя открытія естествоиспытателей, въ особенности біологовъ и физіологовъ, расширяя наши умственные горизонты, все ближе и ближе приближаютъ насъ къ давно желаемой разгадкѣ устройства сложнаго механизма нашего тѣла и, слѣдовательно, къ познанію нашей жизни съ внѣшней, матеріальной стороны; въ то же время разслѣдованія психическихъ явленій освѣтятъ и ея внутреннюю сторону. Мы, слѣдовательно, можемъ надѣяться подойти къ пониманію обѣихъ сторонъ нашей жизни; при разслѣдованіи же явленій міра внѣшняго мы, если не навсегда, то въ настоящее время, обречены довольствоваться познаніемъ лишь ихъ внѣшней стороны. Отсюда понятно, какъ несбыточна и, по существу своему, невѣрна мечта о возможности вывести и явленія жизни изъ законовъ механики, физики и химіи, или, другими словами, объяснить ихъ изъ движенія атомовъ, изъ которыхъ построено наше тѣло. Если бы даже и удалось всю внѣшнюю сторону жизненныхъ явленій разложить на движеніе атомовъ, то осталась бы совершенно незатронутою интереснѣйшая ея сторона -- психическія явленія, другими словами -- психика.
   Въ самомъ дѣлѣ, если бы мы при изученіи организма человѣка ограничились только пріемомъ, единственно намъ доступнымъ и примѣняемымъ нами при изученіи явленій такъ называемой мертвой природы, т. е. разслѣдованіемъ лишь внѣшней стороны жизни, то никогда не познали бы въ немъ психики, которая въ немъ находится, о существованіи которой мы въ началѣ заключаемъ только по аналогіи, но затѣмъ, безчисленнымъ количествомъ провѣрокъ, убѣждаемся въ ея присутствіи.
   Неоднократно приходилось уже мнѣ употреблять слово: психика, не прибѣгая къ болѣе точному опредѣленію того, что подъ нимъ здѣсь разумѣется.
   Подъ именемъ психики я разумѣю всю присущую изучаемому организму сумму психическихъ явленій, какъ не доходящихъ до его сознанія, такъ и доступныхъ сознанію: ощущеній, представленій, понятій до сложнѣйшихъ умственныхъ процессовъ и волевыхъ актовъ включительно. Я намѣренно не употребляю терминовъ: душа, духъ, также какъ и слово: матерія. Эти термины въ обыденномъ ихъ значеніи не обозначаютъ ничего реальнаго; никому не удалось созерцать духа или души съ присвоенными имъ аттрибутами; никто не видалъ матеріи, какъ нѣчто протяженное и въ то же время безкачественное. Термины духъ, душа, матерія ничто иное какъ продукты нашего интеллекта, абстрактныя понятія, созданныя имъ, для объединенія явленій нашей внутренней жизни съ явленіями міра внѣшняго. Мы такъ привыкли къ употребленію этихъ терминовъ въ вышеуказанномъ смыслѣ и на столько сроднились съ міросозерцаніемъ, при посредствѣ ихъ нами созданнымъ, что многимъ покажется, вѣроятно, очень труднымъ, или даже невозможнымъ отрѣшиться отъ нихъ и отъ неразрывно связаннаго съ ними міровоззрѣнія. Между тѣмъ, однако, гипотетическая природа этихъ терминовъ и значеніе ихъ только какъ вспомогательнаго средства для построенія общепринятаго, и, несомнѣнно, легко каждому доступнаго и поэтому весьма пригоднаго для массъ міровоззрѣнія, раскрывается безъ труда, если объ этомъ поразмыслить.
   Значеніе этихъ терминовъ въ отношеніи къ построенному на ихъ допущеніи, міровоззрѣнію, по моему мнѣнію, совершенно сходно съ значеніемъ двухъ электрическихъ жидкостей, положительной и отрицательной, долгое время лежавшихъ въ основѣ теоріи электрическихъ явленій; электрическія жидкости сослужили свою службу, какъ удобная схема обобщенія электрическихъ явленій; ими пользовались, хотя никто не приписывалъ имъ реальнаго существованія; въ настоящее время они уже почти всѣми оставлены. Смѣю думать, что подобная участь грозитъ, въ болѣе или менѣе отдаленномъ будущемъ, и нашимъ общепринятымъ представленіямъ о духѣ и матеріи. Предположеніе это подтверждается изученіемъ попытокъ философовъ подойти къ разрѣшенію вопроса о взаимодѣйствіи духа и матеріи; мы видимъ лишь рядъ неудачъ, свидѣтельствующихъ, какъ мнѣ кажется, ясно о невозможности взаимодѣйствія ихъ, по крайней мѣрѣ, принимая ихъ съ приписываемыми имъ аттрибутами.
   Конечно, я далекъ отъ претензіи замѣнить эти термины лучшими; я и не задавался этимъ вопросомъ. Придерживаясь только реальнаго, я буду говорить лишь о явленіяхъ, не предрѣшая ничего касательно ихъ природы и способовъ взаимодѣйствія, и буду различать: явленія психическія и матеріальныя, въ надеждѣ, что всякій пойметъ, о чемъ идетъ рѣчь, не требуя дальнѣйшаго ихъ опредѣленія.
   Послѣдующее изложеніе покажетъ, что, преслѣдуя исключительно цѣль выяснить необходимость возможно тѣснаго сліянія естествознанія съ психологіей и теоріей познанія, я совершенно оставляю въ сторонѣ пререканія между приверженцами механическаго міровоззрѣнія и виталистами; я смѣю думать, что оба эти ученія грѣшатъ тѣмъ, что борятся на почвѣ зыбкой и легко подвижной; не въ естествознаніи, а въ психологіи и теоріи познанія слѣдуетъ искать настоящаго устоя для построенія міровоззрѣнія; все естествознаніе ничто иное, какъ только частный случай примѣненія дѣятельности нашей психики и внѣшнихъ органовъ чувствъ къ разслѣдованію природы; науки филологическія, историческія, юридическія суть подобные же частные примѣры умственной дѣятельности нашей психики.
   Ни въ одной изъ наукъ этихъ категорій не говорится вовсе о нашей психикѣ и о средствахъ, которыми мы обладаемъ для познаванія нашего міра внутренняго и явленій міра внѣшняго; не говорится ничего о методахъ разслѣдованія. Относящіяся сюда соображенія и фактическія данныя входятъ въ составъ логики, психологіи и теоріи познанія; совокупностью результатовъ этихъ трехъ доктринъ опредѣляются какъ предѣлы познаваемаго нами, такъ и степень научной цѣнности, какъ фактическихъ данныхъ, такъ и полученныхъ, при посредствѣ ихъ выводовъ въ различныхъ отрасляхъ знаній.
   Поэтому, три науки: логика, психологія и теорія познанія составляютъ категорію наукъ основныхъ; всѣ же остальныя ничто иное, какъ частные случаи упражненія нашей психики въ пріобрѣтеніи знаній, столь же многочисленные и разнообразные, какъ и предметы разслѣдованія.
   Эти соображенія превосходно подкрѣпляютъ отвергаемую въ настоящее время естествоиспытателями мысль, что исходною точкою любой отрасли знанія долженъ быть признанъ человѣкъ, или, вѣрнѣе, его психика и средства наши къ пріобрѣтенію знаній. Знакомство съ логикой, психологіей и теоріей познанія должно предшествовать занятію другими науками; только въ этомъ случаѣ мыслима вполнѣ раціональная разработка послѣднихъ.
   Но и этимъ не исчерпываются еще доводы въ пользу выбора человѣка за исходную точку распознаванія природы. Этотъ пріемъ особенно удобенъ при изученіи психическихъ явленій въ природѣ. Мною было уже выяснено также, что имѣющіяся въ нашемъ распоряженіи научныя данныя, единогласно свидѣтельствуютъ, что человѣкъ есть конечный продуктъ эволюціи живыхъ существъ, эволюціи, берущей свое начало изъ среды простѣйшихъ представителей жизни на земной поверхности; выяснилось, что не только тѣло наше, но и психика произошла путемъ эволюціи и поэтому, сродная съ психикой остальныхъ живыхъ существъ, она является наиболѣе совершеннымъ и въ наше время наиболѣе сложнымъ и интереснымъ продуктомъ эволюціи.
   Въ человѣкѣ мы имѣемъ, слѣдовательно, высшее воплощеніе жизни на землѣ. Если возьмемъ его за образецъ и будемъ спускаться постепенно отъ наиболѣе сродныхъ съ человѣкомъ животныхъ до простѣйшихъ, то мы получимъ ту же психику, но упрощающуюся по мѣрѣ упрощенія самого организма. Мы заранѣе можемъ утверждать, что не найдемъ въ животной психикѣ ничего намъ чуждаго; все различіе будетъ состоять лишь въ степени развитія; многихъ чертъ, намъ присущихъ, можетъ и не оказаться; но мы не будемъ подвержены опасности просмотрѣть чего-нибудь, что почти неизбѣжно, при обратномъ ходѣ разслѣдованія отъ простѣйшаго къ наиболѣе сложному. Кромѣ того, преимущество пути разслѣдованія психики сверху внизъ -- отъ человѣка къ простѣйшимъ, заключается въ томъ, что, исходя изъ болѣе намъ извѣстной нашей психики къ менѣе и менѣе извѣстной, по мѣрѣ ея упрощенія, мы легче можемъ оріентироваться, нежели при ходѣ обратномъ.
   Выясненная тѣсная связь естествознанія съ психологіей и теоріей познанія дѣлаетъ неизбѣжнымъ для естествоиспытателя основательное знакомство съ послѣдними, въ особенности: а) для біологовъ, занимающихся разслѣдованіемъ эволюціи организмовъ какъ животныхъ, такъ и растеній изъ простѣйшихъ ихъ представителей, а равно изученіемъ условій ихъ жизни на земной поверхности и географическаго распредѣленія, и б) для физіологовъ, изучающихъ жизненныя функціи растительныхъ и животныхъ формъ.
   Сказанное здѣсь остается пока лишь пожеланіемъ: громаднѣйшее накопленіе фактическихъ данныхъ, большею частью грубаго матеріала, усвоеніе котораго, поэтому, дѣлается возможнымъ лишь памятью, разнообразіе пріемовъ разслѣдованій, требующихъ большого запаса знаній техническаго характера, для производства опытовъ и наблюденій со всею строгостью и отчетливостью, соотвѣтственно современному состоянію науки, порождаютъ, противъ воли людей науки, узкихъ спеціалистовъ, и нѣтъ пока силы выбиться изъ этого ненормальнаго положенія. Только когда, при дальнѣйшемъ развитіи науки, удастся объединить фактическія данныя по каждой спеціальности въ единое стройное и цѣлое и этимъ облегчить ихъ усвоеніе, явятся вновь ученые съ широкимъ взглядомъ, способные обнять и синтезировать добытое въ различнѣйшихъ отрасляхъ человѣческаго знанія.
   Весьма характерны для нашего времени выраженія: съ точки зрѣнія естествоиспытателя, философа, или еще спеціальнѣе: физіолога, психолога и т. п., и еще характернѣе общепринятый обычай обсуждать съ такой частной и односторонней точки зрѣнія, не только изучаемыя явленія, но и наиболѣе общіе вопросы, касающіеся міровоззрѣнія, основъ жизни и прочее.
   Никому, конечно, не можетъ быть возбранено выбрать какъ предметъ изслѣдованія, такъ и пріемъ изученія и при томъ съ желаемой точки зрѣнія. Физіологъ, интересующійся исключительно матеріальными функціями организма и разсматривающій его какъ машину, врачъ, имѣющій исключительною цѣлью, на основаніи опытныхъ данныхъ, лѣчить паціента и этимъ прекратить, или, по крайней мѣрѣ, облегчить его страданія, могутъ, безъ ущерба для ихъ дѣла, игнорировать вопросы, касающіеся психическихъ явленій. Для нихъ живой организмъ ничто иное, какъ машина; они стремятся овладѣть ею и управлять по произволу, на основаніи точнаго изученія механизма тѣла и реакцій его раздраженія. Также психологъ, поставившій себѣ задачею изучить исключительно причинную связь и характеръ психическихъ явленій, можетъ произвести важныя и интересныя разслѣдованія, не вдаваясь въ разсмотрѣніе матеріальныхъ процессовъ въ организмѣ. И физіологъ, и врачъ, и психологъ, обогащая наши свѣдѣнія объ организмѣ цѣлымъ рядомъ точныхъ и интересныхъ фактовъ, въ высокой степени содѣйствуютъ преуспѣянію науки; ихъ трудами она создается. Имена наиболѣе выдающихся изъ такихъ спеціалистовъ ученыхъ, великихъ по открытіямъ въ избранной имъ спеціальности, не забываются и съ благоговѣніемъ повторяются благодарнымъ потомствомъ.
   Но какъ бы ни были значительны полученные результаты, если только спеціалистъ ученый, выйдя изъ предѣловъ своей спеціальности, позволитъ себѣ, не ознакомившись достаточно съ другими отраслями знанія, обосновать свое міровоззрѣніе, то навѣрное потерпитъ неудачу. Что такихъ неудачныхъ попытокъ, вслѣдствіе навязанной вышеизложенными обстоятельствами спеціализаціи, въ настоящее время чрезвычайно много, врядъ ли кто будетъ отрицать.
   Проникнутый убѣжденіемъ въ необходимости знакомства естествоиспытателей, и въ особенности біологовъ и физіологовъ, съ психологіей и теоріей познанія, при выясненіи сути жизни и функцій организмовъ (животныхъ и растеній), я и написалъ настоящее разслѣдованіе, въ надеждѣ пріобрѣсти сторонниковъ проводимаго мною взгляда.
   Резюме сказаннаго слѣдующее:
   Предлагаемый трудъ, имѣющій цѣлью выяснить связь естествознанія съ психологіей и теоріей познанія, главнымъ образомъ зиждется на данныхъ, заимствованныхъ изъ этихъ отраслей знанія, хотя и касается мѣстами философскихъ доктринъ, гдѣ къ тому представлялась необходимость. Не желая вдаваться въ метафизическія разсужденія, я съ намѣреніемъ избѣгаю терминовъ: духъ, душа, матерія и говорю только о психическихъ и матеріальныхъ явленіяхъ.
   Особенное вниманіе обращено мною на участіе психическихъ процессовъ въ жизненныхъ отправленіяхъ организмовъ. Никто не станетъ отрицать, что въ человѣкѣ и въ высшихъ животныхъ происходятъ двоякаго рода процессы: психическіе и матеріальные, всякій понимаетъ, что подъ ними подразумѣвается. Совокупность психическихъ явленій, начиная съ ощущеній и до высшихъ мыслительныхъ процессовъ и волевыхъ актовъ включительно, я буду обозначать психикой, ничего не предрѣшая, какъ о ихъ природѣ, такъ и о ихъ связи съ процессами матеріальными. Принимая ихъ тѣсную связь и взаимодѣйствіе съ матеріальными процессами, за фактъ, не подлежащій сомнѣнію, я разсматриваю вліяніе психики на функціи организма и отчасти на его строеніе; исходною точкою я избралъ человѣка, затѣмъ перехожу къ разсмотрѣнію психики животныхъ и, на основаніи цѣлаго ряда фактическихъ данныхъ, указываю на необходимость признанія психики у растеній.
   Этими немногими замѣненіями, мнѣ кажется, достаточно ясно обрисовывается какъ цѣль и направленіе моего труда, такъ и положенная въ основу руководящая мысль.
   Въ заключеніе позволю себѣ перечислить главы съ краткимъ обозначеніемъ ихъ содержанія:
   Глава первая. Очеркъ господствующихъ среди естествоиспытателей взглядовъ на жизнь и на отношеніе живыхъ существъ къ такъ-называемой мертвой природѣ.
   Главы вторая и третья. Что есть реальное?
   Глава четвертая. Взаимодѣйствіе матеріальныхъ и психическихъ процессовъ въ организмѣ человѣка. Вліяніе психики не только на функціи" но и отчасти на построеніе тѣла.
   Главая пятая. О психикѣ животныхъ.
   Глава шестая. Психика растеній.
   Заключеніе.
   

Глава первая.

   Всякое открытіе, а тѣмъ болѣе новая мысль, имѣющая цѣлью видоизмѣнить существующее воззрѣніе, становятся несравненно понятнѣе и получаютъ наиболѣе яркое освѣщеніе, если рельефно выставлены моменты, предшествовавшіе зарожденію ихъ и вызвавшіе ихъ появленіе. Исторія развитія нашихъ знаній, по любой отрасли наукъ, изобилуетъ примѣрами тѣсной зависимости совершаемыхъ открытій отъ характера, качества и количества имѣющихся налицо фактическихъ данныхъ. Однимъ изъ любопытнѣйшихъ и неопровержимыхъ результатовъ изученія исторіи открытій оказывается раціональная послѣдовательность въ научной разработкѣ предмета, не смотря на то, что она является часто плодомъ совокупнаго творчества ученыхъ, жившихъ въ различныя, отдаленныя одна отъ другой эпохи. Каждый ученый, разрабатывая науку, продолжаетъ труды предшественника; достигнутые же имъ результаты служатъ, въ свою очередь, исходною точкою для позднѣйшаго ученаго и т. д., такъ что современная наука является какъ бы слиткомъ или амальгамой трудовъ всѣхъ участвовавшихъ въ разработкѣ ея мыслителей; настоящее состояніе каждой науки представляетъ поэтому неизбѣжное слѣдствіе прошедшаго и переходную ступень къ развитію ея въ будущемъ.
   На этомъ основаніи и я считаю цѣлесообразнымъ предварительно обрисовать взгляды современныхъ естествоиспытателей на вопросы: 1) что есть реальное? 2) что такое психическіе процессы? и 3) какую роль играютъ они въ жизни живыхъ существъ и въ окружающей ихъ природѣ?
   Изъ различныхъ воззрѣній является, за послѣднія десятилѣтія, господствующимъ среди естествоиспытателей механическое воззрѣніе; оно утверждаетъ, что жизненныя явленія отличаются отъ явленій такъ-называемой мертвой природы ничѣмъ инымъ, какъ только большею сложностью. Послѣднія же управляются исключительно законами физики и химіи; изъ сочетанія физическихъ и химическихъ процессовъ слагается и жизнь, которая поэтому, подобно имъ, разложима, безъ остатка, на движенія атомовъ тѣла организма.
   Однимъ изъ наиболѣе краснорѣчивыхъ и горячихъ защитниковъ механическаго міровоззрѣнія является проф. московскаго университета К. А. Тимирязевъ. Въ небольшой книжкѣ, вышедшей въ 1895 году, подъ заглавіемъ: "Нѣкоторыя основныя задачи современнаго естествознанія", онъ, въ цѣломъ рядѣ статей, проводитъ механическое міровоззрѣніе.
   На первыхъ же страницахъ, въ привѣтственной рѣчи при открытіи ІХ-го съѣзда естествоиспытателей и врачей, онъ Заявляетъ свои симпатіи "къ точному изученію природы", "къ реальной истинѣ въ наукѣ", противополагая имъ изученіе философіи, которую выставляетъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ какъ тормазъ естествознанія. Тимирязевъ ставитъ даже отсутствіе первоклассныхъ философовъ среди русскихъ ученыхъ, повидимому, въ заслугу русскому уму, вычеркивая такимъ образомъ философію изъ числа наукъ, необходимыхъ при изученіи природы.
   Какъ приверженецъ механическаго взгляда, онъ ставить физіологіи растеній слѣдующую цѣль и задачи:
   "Цѣль физіологіи -- объяснить жизненныя явленія. Но объяснять, значитъ приводить менѣе извѣстное къ болѣе извѣстному, сложное къ простому, частное къ общему. Всякое объясненіе предполагаетъ сравненіе съ болѣе простымъ и общимъ. Но за предѣлами живого мы знаемъ только область неживого, за предѣлами міра органическаго лежитъ міръ неорганическій, менѣе сложный, менѣе запутанный въ своихъ проявленіяхъ. Мы должны, слѣдовательно, стремиться къ тому, чтобы разложить сложныя жизненныя явленія на простѣйшія явленія, свойственныя міру неорганическому; мы должны сравнивать первыя съ послѣдними, или ни съ чѣмъ ихъ не сравнивать, т. е. отказаться отъ ихъ объясненія. Но для этого мы должны быть убѣждены въ законности такого сравненія. Если же въ жизненныхъ явленіяхъ мы будемъ вынуждены признать конечные факты, не распадающіеся на простѣйшіе факты, не подчиняющіеся анализу, то тогда, конечно, возможно только ихъ описаніе, а не объясненіе. Постараемся же сравнить жизнь съ нежизнью; посмотримъ, въ чемъ заключается ихъ сходство и различіе. Для этого мы не станемъ прибѣгать къ опредѣленію жизни. Всѣ безчисленныя попытки въ этомъ направленіи достаточно доказываютъ ихъ безплодность". "Чѣмъ отличается живое тѣло отъ неживого? Присутствіемъ ли особаго, единичнаго, дѣятельнаго, руководящаго начала, дѣйствующаго независимо, или даже вопреки физическимъ законамъ, которые управляютъ органическимъ міромъ, начала, не подчиняющагося даже закону причинности, лежащему въ основѣ всѣхъ нашихъ представленій о естественныхъ явленіяхъ? Характеризуется ли жизнь присутствіемъ особаго такого начала, которое, перемѣнивъ множество названій, еще и въ настоящее время порою появляется въ наукѣ подъ именемъ жизненной силы? Еще и теперь можно найти явныхъ или тайныхъ, откровенныхъ или скрытыхъ поборниковъ этой таинственной жизненной силы".
   "Но что же это за жизненная сила? Въ чемъ заключаются ея аттрибуты, гдѣ ея сфера дѣятельности, могутъ ли ея защитники дать намъ удовлетворительный отвѣтъ? Въ томъ-то и дѣло, что не могутъ. Ея аттрибуты, ея сфера дѣятельности чисто отрицательнаго свойства. Главный ея аттрибутъ -- не подчиняться анализу, скрываться тамъ, куда еще не проникло точное разслѣдованіе, ея область -- все то, что еще не объяснено наукой, тотъ остатокъ, съ каждымъ днемъ уменьшающійся остатокъ фактовъ, которые еще ждутъ объясненія". "Можно сказать, что каждый новый шагъ, каждый успѣхъ науки урѣзываетъ отъ этой темной области неизвѣстнаго, въ которой царила эта жизненная сила. Мы и не пойдемъ за нею въ эту область неизвѣстнаго. Наука можетъ заниматься только тѣмъ, что она знаетъ сегодня, а не гадать о томъ что узнаетъ завтра. Оставаясь въ области извѣстнаго, посмотримъ, подчиняются ли тѣ жизненныя явленія, которыя поддаются изученію, подчиняются ли они основнымъ физическимъ законамъ, управляющимъ міромъ неорганическимъ, или уклоняются отъ нихъ, или даже противорѣчатъ имъ.
   Основное свойство, характеризующее организмы, отличающее ихъ отъ неорганизмовъ, заключается въ постоянномъ дѣятельномъ обмѣнѣ между ихъ веществомъ и веществомъ окружающей среды. Организмъ постоянно воспринимаетъ вещество, превращаетъ его въ себѣ подобное (усвояетъ, ассимилируетъ), вновь измѣняетъ и выдѣляетъ. Жизнь простѣйшей клѣтки, комка протоплазмы, существованіе организма слагается изъ этихъ двухъ превращеній: принятія и накопленія -- выдѣленія и траты вещества. Напротивъ, существованіе кристалла только и мыслимо при отсутствіи какихъ-либо превращеній, при отсутствіи всякаго рода обмѣна между его веществомъ и веществами среды. Первый изъ признаковъ, характеризующихъ жизнь, т. е. принятіе и накопленіе веществъ, мы можемъ разсматривать съ двоякой точки зрѣнія, съ химической и механической; въ первомъ случаѣ мы его называемъ питаніемъ, во второмъ -- ростомъ. Питаніе и ростъ въ сущности только двѣ стороны одного и того же явленія. Обыкновенно полагаютъ, что при увеличеніи массы неорганическихъ тѣлъ не происходитъ ничего подобнаго питанію и росту тѣлъ органическихъ. Вещество организма про. исходитъ изъ вещества съ нимъ несходнаго; прежде чѣмъ войти составною частью организма, вещество это должно претерпѣть превращеніе. Масса кристалла увеличивается чрезъ накопленіе вещества, находящагося уже въ маточномъ растворѣ. Ростъ кристалла происходитъ чрезъ наслоеніе, наложеніе новыхъ частицъ, или, выражаясь технически, чрезъ аппозицію -- кристаллъ растетъ съ своей поверхности. Ростъ же организмовъ, полагаютъ, посредствомъ вставки новыхъ частицъ вещества между уже существовавшими, посредствомъ внутренняго отложенія, или, употребляя освященный обычаемъ терминъ, посредствомъ интуссусцепціи. Но и это, съ перваго взгляда, коренное, существенное различіе почти исчезаетъ въ виду любопытныхъ опытовъ съ такъ называемыми искусственными клѣточками, открытіе которыхъ принадлежитъ Морицу Траубе. Значеніе этого открытія и до сихъ поръ не вполнѣ оцѣнено многими авторитетными ботаниками, зато оно тотчасъ по появленіи было оцѣнено по достоинству такимъ физіологомъ, какъ Гельмгольцъ {Считая неудобнымъ выпустить приводимое Тимирязевымъ относительно значенія искусственныхъ клѣтокъ Траубе, какъ одно изъ важнѣйшихъ доказательствъ его взгляда, я не могу не заявить, что, по моему мнѣнію, ботаники, смотрящіе на клѣтки Траубе иначе, чѣмъ Тимирязевъ и Гельмгольцъ, совершенно нравы.
   Объ осадочныхъ перепонкахъ см. мой "Учебникъ физіологіи растеній", стр. 228.}. Траубе беретъ каплю одного вещества, приводитъ его въ прикосновеніе съ растворомъ другого вещества, и эта капля облекается оболочкой. Это подобіе клѣточки передъ удивленнымъ глазомъ наблюдателя начинаетъ расти, т. е. увеличивать свой объемъ и свою массу. Это явленіе искусственнаго роста представляетъ намъ двѣ основныя черты сходства съ ростомъ дѣйствительнымъ. Оно происходитъ только въ силу взаимодѣйствія разнородныхъ веществъ, т. е. только пока вещество клѣточки въ состояніи измѣнять вещество окружающей среды и превращать его въ себѣ подобное, т. е. ассимилировать его. Оно происходитъ посредствомъ вставки новыхъ частицъ вещества между частицами уже существующаго, т. е. посредствомъ интуссусцепціи. Съ нарушеніемъ химизма, или разрушеніемъ формы, организаціи нашей клѣточки, прекращается и ея характеристичная дѣятельность, ея ростъ; она, если такъ можно выразиться, умираетъ. Итакъ, въ процессѣ питанія и роста едва ли можно установить какое-нибудь коренное, принципіальное различіе между организмомъ и неорганизмомъ.
   Но мы видимъ, что въ организмѣ совершается не только процессъ созиданія, т. е. питанія и роста, но рука-объ-руку съ нимъ идетъ процессъ разрушенія и выдѣленія, выражающійся, главнымъ образомъ, въ окисленіи вещества организма кислородомъ воздуха, въ процессѣ дыханія".
   "Но, конечно, и эта связь между жизненными явленіями и тратой (вѣрнѣе, превращеніемъ) вещества не составляетъ особенности живыхъ тѣлъ; мы ее встрѣчаемъ и въ мірѣ неорганическомъ. Живыя тѣла всегда охотно сравнивали съ механизмомъ; всего ближе сравненіе съ паровой машиной. Брюкке, указывая на сходство между организмомъ и механизмомъ и желая показать на существующее между ними различіе, говоритъ: "организмъ -- это такой механизмъ, который самъ себя строитъ"; но въ только что описанныхъ искусственныхъ клѣточкахъ мы видимъ именно примѣръ механизма, который самъ себя строитъ".
   Переходя затѣмъ къ разсмотрѣнію этого двоякаго, прогрессивнаго метаморфоза, Тимирязевъ находитъ (какъ и слѣдовало ожидать, прибавлю я отъ себя), что метаморфозъ, вполнѣ подчиняется законамъ постоянства или вѣчности матеріи и закону сохраненія или вѣчности энергіи.
   "Итакъ, мы видимъ, -- продолжаетъ Тимирязевъ, -- что и превращеніе вещества, и превращеніе энергіи совершается въ растительномъ организмѣ по тѣмъ же законамъ, какъ и бъ неорганической природѣ. Это законы строго количественные, а тамъ, гдѣ является число и мѣра -- тамъ нѣтъ мѣста для какой-нибудь капризной жизненной силы. Растеніе является результатомъ взаимодѣйствія веществъ и силъ, которыя оно встрѣчаетъ въ окружающей средѣ. Задача физіолога, въ идеальной формѣ, сводится какъ бы къ разрѣшенію уравненія, въ которомъ, съ одной стороны, стоитъ растеніе, съ другой -- доступныя ему вещества, дѣйствующія на него силы".
   "До сихъ поръ мы имѣли въ виду только двѣ категоріи превращеній -- превращеніе вещества и силы, по жизнь организмовъ представляетъ намъ еще третью категорію -- превращеніе формы, и это, быть можетъ, самая характеристическая сторона жизненныхъ явленій. Жизнь представляетъ намъ послѣдующее чередованіе, смѣну формъ: мы называемъ это развитіемъ или эволюціей. Въ этомъ процессѣ развитія насъ поражаетъ одна общая, широкая черта, заключающаяся въ томъ, что путемъ этого развитія слагаются формы, цѣлые организмы, или отдѣльные органы, поразительно прилаженные, приспособленные къ ихъ средѣ и отправленію, представляющіе то, что мы называемъ гармоніей, совершенствомъ, цѣлесообразностью. Всѣ отдѣльные химическіе и механическіе процессы какъ бы направлены къ одной опредѣленной цѣли -- къ образованію цѣлесообразной формы. Въ этомъ то цѣлесообразномъ развитіи охотно усматриваютъ характеристическую особенность организмовъ, отличающую ихъ отъ неорганизмовъ. Это-то начало развитія, присутствующее, какъ полагаютъ, въ зародышѣ каждаго организма, связующее и согласующее всѣ химическіе и физическіе процессы, въ немъ совершающіеся, направляя ихъ къ опредѣленной цѣли,-- это уже не просто физика и химія,-- говорятъ виталисты,-- это и есть начало жизни.
   Но, ограничивая такимъ образомъ сферу дѣятельности жизненной силы, ея защитники, какъ удачно выражается Клодъ Бернаръ, "превращаютъ витализмъ въ чисто-метафизическое представленіе, разрываютъ послѣднюю связь, которая связываетъ его съ физическимъ міромъ, съ физіологической наукой. Говоря, что жизнь есть идея или начало, руководящее развитіемъ существа, мы только выражаемъ мысль объ извѣстномъ единствѣ тѣхъ одновременныхъ и послѣдовательныхъ превращеній, химическихъ и морфологическихъ, чрезъ которыя проходитъ организмъ съ начала до конца жизни. Нашъ умъ пытается выразить это въ одномъ общемъ представленіи и называетъ его силой, но было бы ошибочно предполагать, что эта метафизическая сила дѣятельна на подобіе силъ физическихъ".
   "Но если, -- пишетъ далѣе Тимирязевъ, -- объясненіе при помощи одной особой силы невѣрно, то самый фактъ цѣлесообразнаго развитія остается фактомъ. Можетъ ли физіологія пролить какой-нибудь свѣтъ и на эту темную сторону жизненныхъ явленій, можетъ ли она дать объясненіе для этого цѣлесообразнаго развитія? Въ попыткѣ такого объясненія и заключается одна изъ характеристическихъ сторонъ современной біологіи. Она не остановилась передъ задачей, которую предшествовавшіе вѣка считали неразрѣшимой" {См. р. 240-241.}.
   Въ концѣ этой статьи, озаглавленной: "Основныя задачи физіологіи растеній", пр. Тимирязевъ подводитъ итоги всему въ ней сказанному: "Для осуществленія своей задачи, для объясненія явленій растительной жизни, физіологія растеній не нуждается ни въ какихъ произвольныхъ посылкахъ, отъ которыхъ давно отказались науки, имѣющія предметомъ неоживленную природу. Она не нуждается, какъ въ былыя времена, въ допущеніи существованія особой органической матеріи,-- для нея достаточно и той, изъ которой состоятъ неорганизованныя тѣла, и тѣхъ общихъ законовъ, которые управляютъ послѣдними. Она не нуждается въ допущеніи особенной жизненной силы, неуловимой и своевольной, ускользающей отъ закона причинности, не подчиняющейся числу и мѣрѣ,-- для нея достаточно основныхъ физическихъ законовъ, управляющихъ и неорганическимъ міромъ. Она не нуждается, наконецъ, въ допущеніи существованія неопредѣленнаго метафизическаго начала цѣлесообразнаго развитія,-- этого послѣдняго убѣжища виталистовъ,-- для нея достаточно дѣйствительнаго, указаннаго Дарвиномъ, историческаго процесса развитія, неизбѣжнымъ, роковымъ образомъ направляющаго органическій міръ къ совершенству и гармоніи. До тѣхъ поръ, пока намъ не докажутъ противнаго, мы вправѣ видѣть въ растеніи "механизмъ, самъ себя обновляющій" и обладающій исторіей. Мы вправѣ требовать отъ этой науки, при ея современномъ состояніи, чтобы при объясненіи явленій жизни она прибѣгала только къ троякаго рода причинамъ: химическимъ, физическимъ и историческимъ. Эта троякая задача вполнѣ соотвѣтствуетъ тремъ эпохамъ въ развитіи естествознанія вообще,-- тремъ эпохамъ, которыя характеризуются тремя общими законами, лежащими въ основѣ нашего міросозерцанія, тремя руководящими именами. Эти законы: законъ постоянства матеріи, законъ сохраненія энергіи и законъ преемственности или единства жизни. Эти руководящія имена -- имена Лавуазье, Гельмгольца и Дарвина".
   Приведенныя цитаты относятся непосредственно, конечно, къ процессамъ жизни растеній и, слѣдов., къ физіологіи растеній, но изъ характера и общаго хода разсужденій видно, что авторъ не дѣлаетъ исключенія и для жизненныхъ процессовъ животныхъ и, повидимому, считаетъ приводимое имъ механическое воззрѣніе приложимымъ и къ жизни животныхъ, со включеніемъ человѣка.
   Взглядъ этотъ проводится по отношенію къ человѣку въ "Основахъ физіологіи человѣка" Фредерика и Нюэля {См. русскій переводъ проф. Н. Введенскаго, т. I. (1897).}. "Физіологія", по ихъ опредѣленію, "это -- физика и химія организмовъ". "Современная физіологія не признаетъ существеннаго различія между матеріальными явленіями въ организмѣ, тожественными съ явленіями неодушевленной природы, и матеріальными явленіями, свойственными только исключительно живымъ тѣламъ". "Дѣятельность живого организма ограничивается превращеніемъ матеріи и энергіи, воспринятыхъ извнѣ. Живой механизмъ какъ и всякій вообще механизмъ, подчинены законамъ механики, общимъ законамъ физики и химіи".
   "Итакъ, въ дѣйствительности есть только физика, химія и общая механика; эти три науки обнимаютъ собою всѣ проявленія природы, какъ живыхъ, такъ и мертвыхъ тѣлъ".
   "Наука о жизни есть, такимъ образомъ, только своеобразная отрасль общей физико-химіи".
   О психическихъ же явленіяхъ говорится лишь слѣдующее: "Они мало доступны изслѣдованію". "Атомистической гипотезѣ, составляющей краеугольный камень физическихъ наукъ и физіологіи въ тѣсномъ смыслѣ, повидимому, не суждено пролить много свѣта на психологію". "Всякое монистическое міросозерцаніе, т. е. міросозерцаніе, претендующее объяснить одними и тѣми же законами явленія физическія и психическія, окажется принужденнымъ придать матеріи физиковъ (если ее одну взять за основу объясненія) новыя свойства, приписать, напримѣръ, ей зачаточное сознаніе. Но это дѣло уже выходитъ за предѣлы нашего изложенія, которое должно ограничиться изученіемъ только матеріальныхъ явленій, протекающихъ въ живомъ организмѣ".
   Первыя возраженія противъ возможности сведенія всѣхъ явленій тѣлеснаго міра, въ томъ числѣ и жизненныхъ явленій, къ движенію атомовъ были высказаны еще въ 1872 году знаменитымъ берлинскимъ физіологомъ Дю-Буа-Реймономъ въ его, надѣлавшей много шума рѣчи {Emil Du-Bois-Reymond. Reden. Erste Folge. Ueber die Grenzen des Naturerkennens. ib. p. 258, 259. p. 105, 1872.} озаглавленной: "о границахъ познанія природы". "Познаніе природы,-- пишетъ Дю Буа-Реймонъ, -- состоитъ въ приведеніи измѣненій тѣлеснаго міра къ движенію атомовъ... или, другими словами, въ разложеніи всѣхъ процессовъ природы на механическія движенія атомовъ".
   "Познаніе природы или, вѣрнѣе выражаясь, естественно историческое познаніе тѣлеснаго міра, при посредствѣ и въ смыслѣ теоретическаго естествознанія, состоитъ въ приведеніи измѣненій тѣлеснаго міра къ движенію атомовъ, вызываемому силами, имъ присущими и независимыми отъ времени; другими словами: въ разложеніи всѣхъ процессовъ природы на механическія движенія атомовъ".
   "По достиженіи этого, весь міръ оказался бы познаннымъ съ естественно исторической точки зрѣнія".
   "Духъ,-- писалъ еще Лапласъ,-- которому были бы раскрыты, по отношенію къ извѣстному моменту, всѣ оживляющія природу силы и взаимное положеніе вещей, составляющихъ міръ, могъ бы, если бы Онъ былъ достаточно могучимъ, постичь, при посредствѣ одной формулы, какъ движеніе громаднѣйшихъ міровыхъ тѣлъ, такъ и легчайшихъ атомовъ, для него ничего не осталось бы сокрытымъ; какъ будущее, такъ и прошедшее предстало бы его взору. Слабое отраженіе такого духа представляетъ человѣческій умъ въ томъ совершенствѣ, которое онъ съумѣлъ придать астрономіи". "Мы сходны съ этимъ духомъ (Лапласа),-- пишетъ Дю Буа-Реймонъ,-- потому что мы его понимаемъ."
   Принимая духъ Лапласа за недосягаемый для человѣческаго ума идеалъ, Дю Буа-Реймонъ переходитъ къ изслѣдованію его границъ познанія, которыя еще съ большимъ правомъ примѣнимы къ гораздо слабѣйшему уму человѣческому.
   "Въ двухъ направленіяхъ всѣ усилія духа Лапласа проникнуть дальше созерцанія движенія атомовъ будутъ тщетны; тѣмъ болѣе для нашихъ стремленій."
   "Во-первыхъ, необходимо напомнить, что познаніе природы, которое раньше было опредѣлено, какъ удовлетворяющее нашей потребности, именно: познаніе причинности явленій,-- на самомъ дѣлѣ не дѣлаетъ этого и не есть познаніе. Представленіе міра какъ совокупности вѣчныхъ и неуничтожаемыхъ мельчайшихъ частицъ, одаренныхъ центральными силами, которыми производятся всѣ происходящія движенія, есть только какъ бы суррогатъ объясненія. Этимъ сводятся, какъ уже было замѣчено, всѣ измѣненія въ тѣлесномъ мірѣ на неизмѣнное количество матеріи и присущей ей силы движенія; при этомъ устраняется дальнѣйшее объясненіе измѣненій. Достигнувъ обладанія этимъ постояннымъ и довольные добытымъ результатомъ, мы могли бы успокоиться на нѣкоторое время; но вскорѣ въ насъ зародилось бы желаніе постигнуть сущность этого постояннаго. Тогда оказалось бы, что атомистическое воззрѣніе, пригодное, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ и необходимое при физикоматематическихъ соображеніяхъ, превращается, если переступить предѣлъ возможнаго требованія, въ корпускулярную философію и ведетъ къ неразрѣшимымъ противорѣчіямъ."
   "Матеріальный міръ представляетъ кромѣ того духу Лапласа еще одну неразрѣшимую загадку. Правда, что послѣднему открылось бы, при посредствѣ формулы, первобытное состояніе вещей. Но если бы предъ духомъ Лапласа явилась матерія въ безконечно давнемъ времени и безграничномъ пространствѣ, въ покоѣ и распредѣленной неравномѣрно, то онъ бы не позналъ причины неравномѣрнаго распредѣленія; если же онъ засталъ бы матерію уже въ движеніи, то осталась бы скрытою отъ него причина движенія, представляющаяся ему лишь случайнымъ состояніемъ матеріи. Во всякомъ случаѣ, его потребность въ познаніи причины осталась бы неудовлетворенной.
   "Затѣмъ, -- продолжаетъ Дю Буа-Реймонъ, -- на опредѣленной, для насъ же совершенно неизвѣстной стадіи развитія жизни на землѣ выступаетъ что-то новое, прежде неслыханное и, подобно сущности матеріи, силы и началу движенія, непостижимое.
   "Это непостижимое есть сознаніе. Я полагаю, что могу весьма убѣдительнымъ образомъ доказать, что не только при настоящемъ состояніи нашихъ знаній, сознаніе необъяснимо изъ матеріальныхъ условій, въ чемъ каждый согласенъ, но что, по природѣ вещей, оно никогда не станетъ объяснимымъ изъ этихъ условій. Противоположное мнѣніе: что нельзя терять надежды на познаніе сознанія изъ матеріальныхъ условій, и что послѣднее можетъ еще удасться по накопленіи въ продолженіи ста и тысячелѣтій непредвидимаго богатства человѣческихъ знаній -- есть второе заблужденіе, которое я намѣренъ оспаривать въ настоящей^есѣдѣ.
   "Я намѣренно употребляю здѣсь слово: сознаніе, такъ какъ здѣсь идетъ дѣло о духовномъ процессѣ какого бы то ни было характера, даже и простѣйшаго.
   "Въ самомъ главномъ, объясненіе изъ матеріальныхъ условій, наиболѣе возвышенной дѣятельности души постижимо не менѣе, чѣмъ объясненіе изъ нихъ воспринимаемыхъ чувствами ощущеній. Съ первымъ возбужденіемъ удовольствія или недовольства, которое ощутило наипростѣйшее живое существо на землѣ, съ первымъ воспріятіемъ качества, уже разверзается пропасть и міръ становится вдвойнѣ непонятнымъ.
   "При возможной полнотѣ, доступнаго духу Лапласа, знанія строенія и движеній матеріальныхъ частицъ мозга, духовные процессы остаются столь же непонятными, какъ и теперь. Астрономическое {Подъ астрономическимъ познаніемъ Дю Буа-Реймонъ подразумѣваетъ. 1) знаніе законовъ, по которымъ дѣйствующія между частицами системы силъ измѣняются въ зависимости отъ разстоянія, и 2) расположеніе частицъ системы въ два момента, отдѣленные дифференціаломъ времени.} познаніе мозга наивысшее изъ того, чего мы могли бы достигнуть, не откроетъ мамъ ничего, кромѣ движенія. Немыслимо распредѣленіе или движеніе частицъ, допускающее возможность перекинуть мостъ въ царство сознанія".
   Нашему познанію природы поставлены, по Дю-Буа-Реймону, на всегда двѣ преграды: "1) неспособность познать матерію и силу и 2) невозможность объяснить психическіе процессы изъ матеріальныхъ условій".
   Знаменитую рѣчь свою Дю Буа-Реймонъ заканчиваетъ многозначительнымъ словомъ: "Ignorabimus", утверждая слѣдовательно, что путемъ, которому слѣдуетъ современное естествознаніе, нельзя надѣяться раскрыть ни сути вещей, ни значенія нашей жизни.
   Механическое міровоззрѣніе наложило на современное естествознаніе совершенно своеобразный, временной колоритъ, именно -- стремленіе всѣми мѣрами изгнать участіе психики въ явленіяхъ природы, не исключая и жизненныхъ явленій; все въ природѣ объяснить чуждыми психикѣ механическими причинами и, по возможности, все цѣлесообразное свести на миражъ, или, другими словами, приравнять къ продуктамъ лишь слѣпой случайности. Эту характерную черту современнаго естествознанія подчеркнулъ и Бэръ въ одной изъ превосходныхъ рѣчей своихъ: "Образованные любители естествознанія, не причисляющіе себя къ ученымъ, едва повѣрятъ, какую боязнь питаютъ цеховые натуралисты къ признаванію цѣлей и цѣлесообразности въ явленіяхъ и продуктахъ природы". "Я хочу показать, какъ, повидимому, возникло это чувство страха. Хотя къ этому и имѣются нѣкоторыя основанія, но въ настоящее время нерѣдко оно превосходитъ всякую мѣру какъ въ отрицаніи цѣлесообразныхъ отношеній, такъ и въ издѣвательствѣ надъ ихъ признаніемъ: я покажу, что естествознаніе слѣдуетъ въ этомъ по совершенно ложному пути и что заблужденіе зиждется на началахъ, очевидно ошибочныхъ".
   Въ доказательство, что подобныя крайнія воззрѣнія раздѣляли и крупнѣйшіе авторитеты науки, я приведу выдержки изъ рѣчей Гельмгольца и Дю Буа-Реймона, Въ рѣчи своей: "О цѣли и успѣхахъ естествознанія" (русскій переводъ, стр. 92), Гельмгольцъ пишетъ: "...до времени Дарвина были возможны только два объясненія органической цѣлесообразности, которыя оба въ концѣ концовъ приводили опять-таки къ участію разума въ ходѣ процессовъ природы. Или разсматривали, сообразно виталистической теоріи, жизненные процессы, какъ постепенно направляемые живой душой, или объясняли происхожденіе всякаго отдѣльнаго живого организма дѣйствіемъ сверхъестественнаго разума".
   "Теорія Дарвина содержитъ существенно новую творческую мысль. Она показываетъ, какимъ образомъ цѣлесообразность въ образованіи организмовъ можетъ произойти безъ вмѣшательства разума, при помощи слѣпаго дѣйствія закона природы".
   Еще болѣе характерны слѣдующія слова Дю Буа-Реймона {Du Bois-Reymond. Reden. Erste Folge. 1886. Darwin gegen Galiani, p. 228 и 229.}: "Конечно, не доказано, до чего можетъ достигнуть естественный подборъ и что ему нужно приписать для объясненія цѣлесообразности органической природы {Вѣрнѣе: организованной.}. Цѣль естествоиспытателя теоретика: познать природу. Если это намѣреніе не нелѣпо, то онъ долженъ предположить природу познаваемою. Цѣлесообразность природы несовмѣстима съ ея пониманіемъ. Поэтому, если представляется какой-нибудь способъ (Ausweg) для изгнанія изъ природы цѣлесообразности. то естествоиспытатель долженъ это сдѣлать. Такой поводъ представляетъ ученіе объ естественномъ подборѣ;, и такъ послѣдуемъ же немедленно по этому пути, хотя бы мы и испытывали, придерживаясь этого ученія, ощущеніе безнадежно утопающаго^ цѣпляющагося за плавающую на водѣ доску. При выборѣ между доскою и гибелью преимущество безспорно по сторонѣ доски".
   Въ надеждѣ, что описанный колоритъ естествознанія дѣйствительна окажется лишь временнымъ, перехожу къ краткой характеристикѣ ученія виталистовъ, впадающихъ, по моему мнѣнію, въ другую крайность.
   Въ послѣдніе годы голоса противъ вышеизложеннаго механическаго воззрѣнія начали и среди естествоиспытателей раздаваться все громче и громче. Начало этому положилъ профессоръ физіологіи въ Базелѣ, Бунге. Въ третьемъ изданіи книги: "Lehrbuch der physiologischen und pathologischen Chemie" вся первая глава, озаглавленная: "Витализмъ и механизмъ", посвящена критикѣ механическаго воззрѣнія и обоснованію виталистическаго.
   "Мы читаемъ,-- пишетъ Бунге,-- въ тысячѣ физіологическихъ статей и въ введеніи каждаго учебника физіологіи, что единственная задача физіологическихъ розысканій заключается въ сведеніи жизненныхъ явленій къ физическимъ и химическимъ, т. е. въ концѣ концовъ механическимъ законамъ".
   Протестуя противъ принимаемой виталистами "жизненной силы" для объясненія явленій жизни, такъ какъ этимъ словомъ ничего не выясняется, Бунге въ то же время возстаетъ противъ утвержденія противниковъ витализма, будто въ живыхъ существахъ дѣйствуютъ исключительно только силы и вещество, присущія неодушевленной природѣ. Только по ограниченности нашей, по его мнѣнію, мы не въ состояніи открыть въ живыхъ существахъ чего-либо иного.
   "При изслѣдованіи, посредствомъ нашихъ внѣшнихъ чувствъ, живой и неодушевленной природы, мы не открываемъ ничего, кромѣ, опредѣленныхъ процессовъ движенія.
   "Но мы обладаемъ еще внутреннимъ чувствомъ, которымъ познаемъ состоянія и измѣненія собственнаго сознанія, открываемъ вещи и процессы, не имѣющіе ничего общаго съ механизмомъ".
   "Въ активной дѣятельности кроется загадка жизни. Самое понятіе активности открыто нами не посредствомъ чувствъ, но почерпнуто изъ самонаблюденія. Мы переносимъ почерпнутое изъ нашего сознанія на объекты нашихъ чувственныхъ воспріятій, на каждую маленькую клѣтку. Это первый опытъ психологическаго объясненія всѣхъ жизненныхъ явленій".
   Физіологическія розысканія, по Бунге, надо начинать съ наиболѣе сложнаго организма, съ человѣка, на томъ основаніи, что это единственный организмъ, при разслѣдованіи котораго мы не принуждены ограничиваться лишь органами чувствъ, но можемъ проникнуть въ самую глубь его существа, при посредствѣ внутренняго чувства.
   "Суть витализма,-- пишетъ въ заключеніе Бунге,-- состоитъ въ томъ, что мы идетъ по единственно вѣрному пути, и что исходимъ отъ извѣстнаго, отъ внутренняго міра и стремимся на основаніи его объяснить невѣдомый намъ міръ внѣшній". "Скоро,-- прибавляетъ онъ, въ примѣчаніи,-- наступитъ время, когда тезисъ: "Physiologus nemo nisi Psychologue" не будетъ нуждаться въ защитѣ".
   Въ Россіи академикъ Коржинскій первый поднялъ голосъ противъ механическаго воззрѣнія въ своей вступительной лекціи, озаглавленной "Что такое жизнь?" и прочитанной въ 1888 году, при открытіи преподаванія въ томскомъ университетѣ.
   Коржинскій возстаетъ противъ положенія механической теоріи, что "всѣ жизненныя явленія можно подвести подъ физическіе и химическіе законы, и что нѣтъ ни малѣйшей надобности допускать въ организмахъ присутствіе какихъ-либо особыхъ свойствъ или силъ, отличныхъ отъ тѣхъ, которыя имѣюіъ мѣсто въ неорганическихъ тѣлахъ".
   Неправильно, по его мнѣнію, механическимъ путемъ объяснять изгибы частей растеній, подъ вліяніемъ различныхъ внѣшнихъ дѣятелей (напр., свѣта). Изгибы (геліотропическіе) къ свѣту или отъ свѣта, стремленіе растенія, растущаго въ темномъ мѣстѣ къ свѣту, выражающееся въ чрезмѣрномъ удлиненіи его стебля, по направленію къ свѣту, ростъ корня внизъ въ почву, стебля вверхъ и другія подобныя движенія онъ разсматриваетъ какъ инстинктивныя дѣйствія, посредствомъ которыхъ растеніе стремится удовлетворить своимъ потребностямъ. Къ таковымъ причисляетъ онъ и передвиженія свободнодвигающихся простѣйшихъ организмовъ.
   "Обмѣнъ веществъ въ организмѣ, превращеніе энергіи -- вотъ гдѣ механическое направленіе дало положительные результаты". "Но эти явленія питанія и дыханія, вообще обмѣна веществъ и превращенія энергіи, еще не составляютъ сущности. Это служебные процессы, это лишь аттрибуты жизни, сущность которой совершенно ускользаетъ отъ механическаго изслѣдованія".
   "Сущность жизни, -- пишетъ далѣе Коржинскій, -- заключается, во-первыхъ, въ активности, т.-е. способности отвѣчать на внѣшнія раздраженія, а, во-вторыхъ, въ проблемѣ развитія организма. Эти собственно жизненныя явленія имѣютъ въ своей основѣ нѣчто общее, спеціально свойственное организмамъ и не имѣющее мѣста въ явленіяхъ неорганической природы. Это свойство, это начало присуще плазмѣ. Его нельзя отнести къ химическимъ или физическимъ свойствамъ, такъ какъ оно творитъ явленія, не имѣющія аналогіи среди міра неорганическаго. Оно не разложимо на составные элементы и ускользаетъ пока отъ точнаго разслѣдованія. Это свойство мы можемъ условно называть жизненной энергіей. Это не есть жизненная сила, не есть самобытный, неисчерпаемый источникъ силъ, свойственный организму. Жизненная энергія не представляетъ исключенія изъ закона сохраненія энергіи".
   Въ заключеніе Коржинскій прибавляетъ: "Принимая существованіе. въ организмахъ спеціальныхъ жизненныхъ свойствъ, особаго жизненнаго начала, мы какъ будто дѣлаемъ шагъ назадъ, приближаемся вновь къ витализму и отвергаемъ механическую теорію, какъ ошибочную. Однако, это заключеніе не будетъ вполнѣ справедливо. Ученому приходится убѣждаться каждый день, что нѣтъ мнѣній, совершенно ошибочныхъ, какъ нѣтъ и абсолютно вѣрныхъ. Каждое воззрѣніе заключаетъ въ себѣ извѣстную долю истины, каждый выводъ представляетъ лишь приблизительное рѣшеніе вопроса. И, если наше мнѣніе справедливо, то оно представляетъ лишь новое приближеніе къ истинѣ".
   Еще категоричнѣе Коржинскаго высказался проф. Бородинъ, выступившій на защиту витализма въ рѣчи, произнесенной на торжественномъ засѣданіи, по случаю 25-го юбилея Петербургскаго Общества Естествоиспытателей (см. также "Міръ Божій", май 1894 г.).
   "Въ настоящее время,-- пишетъ Бородинъ,-- мы присутствуемъ при зрѣлищѣ, столь же любопытномъ, сколько неожиданномъ для многихъ,-- витализмъ начинаетъ возрождаться, хотя и въ иной, обновленной формѣ".
   И далѣе: "И такъ, старушка жизненная сила, которую мы съ такимъ тріумфомъ хоронили, надъ которой всячески глумились, только притворилась мертвою и теперь рѣшается предъявить какія-то права на жизнь, собираясь воспрянуть въ обновленномъ видѣ".
   Возрождающійся витализмъ -- неовитализмъ, Бородинъ характеризуетъ какъ ученіе, безусловно признающее господство физики и химіи въ живыхъ тѣлахъ, "подчиненіе послѣднихъ мертвой природѣ". "Благодаря такой капитальной уступкѣ, неовитализмъ совершенно освобождается отъ постоянно повторявшагося упрека въ томъ, что признаніе какой-то особенной жизненной силы служитъ лишь тормазомъ для успѣховъ физіологіи".
   Я не буду останавливаться на описаніи приводимыхъ Бородинымъ фактическихъ аргументовъ противъ механическаго воззрѣнія; откровенно говоря, они допускаютъ вѣскія возраженія, главнымъ образомъ, потому, что въ доказательство непригодности вообще объясненія физіологическихъ вопросовъ на основаніи законовъ физики и химіи приводятся частныя данныя: неудачи въ достиженіи этой цѣли по отношенію къ поглощенію веществъ растительными организмами и къ поднятію воды по стеблю. Неудачи эти могутъ оказаться временными; приводимые Бородинымъ факты не рѣшаютъ, поэтому, вопроса въ желаемомъ смыслѣ.
   Въ заключеніе замѣчу, что, не соглашаясь вполнѣ съ аргументаціей Бородина, я ему вполнѣ сочувствую въ томъ, что утвержденіе приверженцевъ механическаго ученія: "будто жизнь не болѣе, какъ игра въ протоплазмѣ физико-химическихъ силъ (въ современномъ нашемъ о нихъ представленіи, прибавлю я отъ себя), не ограничивается современнымъ состояніемъ фактическихъ нашихъ свѣдѣній о живыхъ тѣлахъ, не есть, другими словами, строгій выводъ точнаго знанія, а лишь догматъ вѣры большинства современныхъ естествоиспытателей".
   Подпишусь, наконецъ, охотно и подъ слѣдующими заключительными словами Бородина: "не станемъ смущать юные умы, въ большинствѣ случаевъ приходящіе лишь въ кратковременное соприкосновеніе съ естествознаніемъ въ нашихъ аудиторіяхъ, выдавая за незыблемо-установленный, будто бы, наукою фактъ то, что въ дѣйствительности составляетъ лишь догматъ вѣры современныхъ естествоиспытателей; вмѣсто того, чтобы утверждать съ увѣренностью, что организмъ есть механизмъ, а жизнь -- физико-химическое явленіе, разыгрывающееся въ протоплазмѣ, скажемъ скромно, что живыя тѣла подчинены дѣйствію механическихъ силъ мертвой природы, но жизнь, по прежнему, остается для насъ величайшею изъ тайнъ".
   При этомъ однако я не могу согласиться съ виталистами, чтобы въ живыхъ тѣлахъ проявлялась особенная сила, не присущая тѣламъ природы не живой. Я полагаю, какъ это высказано мною уже въ введеніи, и постараюсь показать въ нижеслѣдующихъ главахъ, что представляющееся намъ различіе между явленіями жизни и такъ-называемой мертвой природы коренится не въ различіи этихъ двухъ категорій явленій, а въ способахъ, которыми мы ихъ познаемъ; явленія нашей жизни доступны нашему разысканію какъ съ внѣшней, такъ и внутренней стороны; явленія же не живой природы лишь съ внѣшней стороны. Поэтому я и утверждаю, вопреки общепринятому взгляду, что исходною точкою естествознанія должна быть наша жизнь, и что суть явленій жизни, не смотря на ихъ чрезвычайную сложность, намъ болѣе извѣстна, чѣмъ суть явленій природы не живой. И если слѣдовать общепринятому правилу въ ходѣ разслѣдованія, именно, избирая путь отъ болѣе извѣстнаго къ менѣе извѣстному, то исходною точкою познаванія природы долженъ быть признанъ человѣкъ.
   Придерживаясь намѣренія представить здѣсь лишь взгляды естествоиспытателей и изъ этихъ взглядовъ лишь такіе, которые насчитываютъ большее или меньшее число сторонниковъ, я совершенно отстраняюсь отъ изложенія въ этой главѣ воззрѣній философовъ, а также и оставшихся безъ вліянія на естествознаніе одиночныхъ воззрѣній естествоиспытателей.
   Пять лѣтъ спустя, послѣ приведенной рѣчи Дю Буа-Реймона, появилась рѣчь {Nägdi, "Anhang zur Mechanisch-physiologischen Teorie der Abstammungslehre", p. 555--602. 1884.} Негели, подъ заглавіемъ: "Die Schranken der naturwissenschaftlichen Erkenntnisse, въ которой извѣстный ботаникъ взглянулъ на этотъ предметъ съ иной нѣсколько стороны. Не останавливаясь на воспроизведеніи его рѣчи, я ограничусь лишь краткой характеристикой его взгляда.
   Негели не признаетъ различія между живымъ, и мертвымъ, принимая, вопреки господствующему взгляду, способность ощущенія и связанныхъ съ нимъ чувствъ довольства и неудовольствія, не только у простѣйшихъ животныхъ, но и у растеній и также у неорганическихъ тѣлъ.
   Сходный монистическій взглядъ проводитъ и Гекель въ нѣсколькихъ своихъ статьяхъ.
   Своеобразный взглядъ высказанъ Гауптманомъ въ его сочиненіи: "Метафизика въ современной физіологіи", вышедшемъ вторымъ изданіемъ въ 1894 году.
   Согласно ученію Авенаріуса, онъ разсматриваетъ психику, какъ "производную зависимую" отъ матеріальныхъ процессовъ организма, и полагаетъ возможнымъ утверждать, что развитіе психики вызывается и обусловливается исключительно потребностью приспособленія организма къ жизни, среди условій, его окружающихъ.
   Гауптманъ, послѣдователь философа Авенаріуса, привѣтствуетъ главный трудъ этого философа "Критика чистаго опыта" {Avenarius. "Kritik der reinen Erfahrung". 2 Bde. Leipzig. 1888--1890.}, "какъ основную книгу современной научной психологіи, насколько послѣдняя была выдвинута впередъ, какъ послѣдній цвѣтъ и вѣнецъ современной біологіи и какъ основу такъ называемыхъ наукъ о духѣ; книга эта, по его мнѣнію, призвана воздѣйствовать и на біологію, чрезъ выясненіе ея задач

   

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ И ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

(Продолженіе *).

*) См. "Міръ Божій", No 3, мартъ.

Глава четвертая.

   Высказанное мною въ предыдущей главѣ отрицательное отношеніе къ современной критической философіи, единственной въ своемъ родѣ наукѣ, поставившей себѣ цѣлью критически разслѣдовать и обосновать теорію познанія, несомнѣнно должно возбудить въ читателѣ совершенно естественное желаніе, взамѣнъ отвергнутаго, получить указаніе на болѣе надежную исходную точку, при разслѣдованіи основъ теоріи познанія и природы нашей психики.
   Обстоятельства случайно сложились такъ счастливо, что мнѣ представляется возможнымъ, до извѣстной степени, удовлетворить желаніе читателя.
   На нашихъ глазахъ происходитъ быстрый и полный метаморфозъ психологіи; изъ науки почти исключительно умозрительной, она превращается въ науку опытную, порвавъ послѣднюю связь съ метафизикой. Первые рѣшительные шаги въ этомъ направленіи были сдѣланы двадцать лѣтъ тому назадъ. Вундтъ въ Германіи и Шарко во Франціи повели психологію по новому пути; Шарко своими изслѣдованіями о гипнозѣ у истеричныхъ, Вундтъ -- основаніемъ въ Лейпцигѣ спеціальнаго кабинета для работъ по экспериментальной психологіи. Въ отличіе отъ прежней психологіи, возникающей, новой, дали названіе психологіи эксперименталѣной.
   Вотъ какими словами характеризуетъ ее Бинэ {Бинэ. "Введеніе въ экспериментальную психологію", (русскій переводъ).}:
   "Психологія окончательно организовалась въ отдѣльную и независимую науку. Въ настоящее время она представляетъ собраніе научныхъ изысканій, которыя до нѣкоторой степени имѣютъ значеніе уже и сами по себѣ, въ родѣ изысканій по ботаникѣ и зоологіи; она какъ бы выбралась на просторъ изъ груды смутныхъ, еще плохо выясненныхъ знаній, называемыхъ философіей; она перерѣзала нить, связывавшую ее до этого времени съ метафизикой.
   Экспериментальная психологія независима отъ метафизики; но она не исключаетъ метафизическихъ изысканій. Сама она не предполагаетъ никакого опредѣленнаго рѣшенія великихъ проблемъ жизни и души, сама по себѣ она не имѣетъ никакихъ стремленій спиритуалистическихъ, матеріалистическихъ или монистическихъ; она наука о фактахъ природы и больше ни о чемъ".
   Экспериментальная психологія, которой посвятилъ свою статью Бинэ, есть лишь малая часть современной экспериментальной психологіи; эту малую часть, разрабатываемую въ такъ называемыхъ психологическихъ, кабинетахъ, принимаютъ, обыкновенно, за цѣлое, совершенно игнорируя несравненно болѣе существенную часть экспериментальной психологіи, занимающуюся разслѣдованіемъ гипнотизма. Это недоразумѣніе объясняется слѣдующимъ образомъ: школа Шарко, которой принадлежать капитальныя работы надъ гипнозомъ, искусственнымъ образомъ и совершенно произвольно ограничила свою задачу разслѣдованіемъ гипнотическихъ явленій лишь у истеричныхъ больныхъ, въ особенности у больныхъ тяжелой формой истеріи; сообразно съ этимъ и гипнотизмъ изучался Шарко и его школой, съ точки зрѣнія разстройствъ моторныхъ и сенсорныхъ центровъ, и включенъ какъ часть въ психологію болѣзненныхъ явленій. Разслѣдованія по гипнозу поэтому исключены и Бинэ (изъ школы Шарко) въ его книжкѣ, посвященной исключительно экспериментальной психологіи въ собственномъ смыслѣ этого слова (по Бинэ), какъ не входящей въ программу изслѣдованій психологическихъ кабинетовъ.
   Я постараюсь доказать посредствомъ вѣскихъ фактовъ, что этотъ взглядъ (школы Шарко) одностороненъ, и что съ полнымъ правомъ можно разсматривать гипнотизмъ, какъ отдѣлъ экспериментальной психологіи и притомъ гораздо болѣе важный чѣмъ первый, по глубинѣ" интересу разрѣшаемыхъ имъ задачъ и раскрываемыхъ явленій жизни.
   Физіогномія каждаго изъ этихъ отдѣловъ экспериментальной психологіи обрисовывается совершенно отчетливо нижеслѣдующими данными.
   Въ составъ экспериментальной психологіи въ собственномъ смыслѣ этого слова входятъ:
   Ученіе объ ощущеніяхъ, движеніяхъ, памяти и продолжительности психическихъ актовъ; это части психологіи, наиболѣе успѣшно разрабатываемыя при помощи опытнаго метода. Изъ нихъ лучше всего разслѣдованы внѣшнія ощущенія. Различая два рода памяти: самодѣятельную и умышленно вызванную, разслѣдуютъ относительно каждой изъ нихъ: а) въ какой степени ощущеніе сохраняется памятью, б) какія могутъ быть разстройства воспоминанія, в) какія вліянія дѣйствуютъ на сохраненіе памяти, г) число воспоминаній, которыя могутъ быть пріобрѣтены въ извѣстный промежутокъ времени, д) качество воспоминаній, е) сравненіе воспріимчивости и прочихъ качествъ образовъ, словеснаго, зрительнаго и слухового; ж) прочность воспоминаній. Сюда же относятся раслѣдованія по психометріи (заключающія измѣренія состояній сознанія и изображеніе ихъ цифровыми данными), и по психофизикѣ -- т.-е. измѣренія съ одной стороны, интензивности раздраженія, а съ другой -- ощущенія, вызываемаго измѣреннымъ раздраженіемъ.
   Преимущественно для психометрическихъ и психофизическихъ разслѣдованій и потребовалось устройство спеціально приспособленныхъ кабинетовъ, снабженныхъ тонкими приборами и подходящимъ помѣщеніемъ.
   Число психологическихъ кабинетовъ пока еще очень ограничено. Первый изъ нихъ былъ основанъ Вундтомъ въ Лейпцигѣ въ 1878 году. Съ того времени начали устраиваться подобные кабинеты и въ другихъ городахъ Европы, гдѣ ихъ насчитываютъ въ настоящее время до 16; въ Америкѣ число ихъ достигаетъ до 27.
   При всемъ уваженіи къ разслѣдователямъ перечисленныхъ вопросовъ, нельзя отрицать, что интересъ получаемыхъ результатовъ ими мельчаетъ приблизительно въ отношеніи обратнопропорціональномъ возрастанію ихъ точности. Сами изслѣдователи сознаются, что на многіе изъ вопросовъ получаются отвѣты лишь болѣе или менѣе гадательные, даже при громадномъ количествѣ, потребныхъ для нихъ опытовъ. Но если и предположить всѣ разрабатываемые въ настоящее время въ психологическихъ кабинетахъ вопросы окончательно рѣшенными, то и тогда прибыль нашего знанія о психикѣ оказалась бы весьма незначительной. Претензіи современныхъ психологовъ-экспериментаторовъ по истинѣ могутъ быть названы болѣе чѣмъ скромными. Особенно ярко выступаетъ справедливость сказаннаго, при сравненіи этихъ вопросиковъ лилипутовъ съ грандіозными, захватывающими духъ результатами, уже полученными при гипнотическихъ разслѣдованіяхъ.
   Послѣдними мы исключительно обязаны французскимъ ученымъ; разслѣдованія по этому предмету -- ключъ къ сокровищницѣ нашихъ познаній о психикѣ; здѣсь кроется золотоносная руда для будущихъ психологовъ {Источниками при изложеніи гипнотизма послужили мнѣ слѣдующіе сочиненія:
   1) Бернгеймъ. "О внушеніи" (русск. переводъ 1887 г.).
   2) Бехтеревъ, В. М. "Нервныя болѣзни въ отдѣльныхъ проявленіяхъ". 1894.
   3) Бони. "Гипнотизмъ". (Русск. переводъ 1889).
   4) Вундтъ. "Гипнотизмъ и внушеніе". 1892. (русскій переводъ).
   5) Гиляровъ. "Гипнотизмъ по ученію школы Шарко и психологической школы". 1894 г.
   6) Кирилловъ, В. "Современное состояніе вопроса о гипнотизмѣ". 1893.
   7) Тархановъ. И. О. "Гипнотизмъ, внушеніе и чтеніе мыслей". 1886.
   8) Форель. "Гипнотизмъ, его значеніе и примѣненіе". (Русск. переводъ 1890).}.
   Въ виду выдающейся важности разслѣдованій надъ гипнозомъ и внушеніемъ, для разбираемаго мною вопроса, я постараюсь выяснить результаты и значеніе ихъ для психологіи, какъ области, на которой, по крайнему моему убѣжденію, въ недалекомъ будущемъ сосредоточится единодушный натискъ психологовъ и физіологовъ; богатая добыча не заставитъ себя ждать, особенно, если всѣ эти силы будутъ направлены единодушно, согласно строго обдуманному плану.
   Прежде чѣмъ приступить къ изложенію опытовъ по гипнозу, считаю своимъ долгомъ обратить вниманіе читателей на то, что, по единогласному свидѣтельству лицъ, занимавшихся гипнотическими опытами, признается крайне опаснымъ занятіе ими людьми, не подготовленными къ этому спеціальнымъ образованіемъ. Совершенно непозволительно заниматься ими ради забавы, такъ какъ при этомъ можетъ быть причиненъ загипнотизированному лицу вредъ, не легко поправимый. Легкомысленное отношеніе къ опытамъ надъ гипнозомъ заслуживаетъ не меньшее порицаніе, какъ и вивисекціи въ неумѣлыхъ рукахъ: и тѣ, и другія, когда производятся не съ строго научной цѣлью, могутъ возбудить, во всякомъ добропорядочномъ человѣкѣ, лишь ужасъ и отвращеніе.
   Разслѣдованіемъ гипнотизма занимаются во Франціи двѣ соперничествующія между собою школы: школа Шарко въ Парижѣ и психологическая школа въ Нанси. Обѣ школы очень многое сдѣлали для выясненія явленій гиппонизма, такъ что трудно рѣшить, за которой изъ нихъ признать первенство; обѣ обнародовали весьма любопытныя розысканія по этому предмету, Наиболѣе существенное различіе между ними сказывается въ томъ, что школа Шарко, сближая гипнотизмъ съ истеріей, изучаетъ его только у истеричныхъ, и притомъ у больныхъ тяжелой формой истеріи (grand hypnotisme), между тѣмъ какъ школа Нанси обогатила насъ превосходными изслѣдованіями надъ гипнотическими явленіями у нормальныхъ людей, и притомъ не только въ состояніи гипноза, но и во время бодрствованія; она сближаетъ внушеніе, вызываемое гипнотизеромъ, съ самовнушеніемъ, а послѣднее съ понятіями о мистицизмѣ, привычкѣ, рефлексахъ и автоматизмѣ и какъ бы подводитъ насъ къ наиболѣе сокровенному тайнику нашей жизни.
   Сообразно взгляду на гипнотизмъ, каждая изъ этихъ школъ даетъ ему своеобразное опредѣленіе. Школѣ Шарко свойственно стремленіе свести, если не всѣ явленія гипноза, то часть ихъ, къ элементарнымъ физическимъ силамъ, безъ всякаго участія психики; она допускаетъ прямое гипнотическое дѣйствіе металловъ и магнитовъ на нервную систему, признаетъ явленіе перенесенія паралича, каталепсіи, анзстезіи съ одной стороны тѣла на другую подъ вліяніемъ магнита, вѣритъ въ возможность непосредственнаго раздраженія локализированныхъ центровъ мозговой коры поглаживаніемъ кожи головы и др.
   Почти все заимствованное мною, изъ этихъ источниковъ, приведено дословно.
   Рише, изъ школы Шарко, опредѣляетъ сообразно этому гипнотизмъ, какъ совокупность состояній нервной системы, вызванныхъ искусственными пріемами. Гипнотизмъ, по опредѣленію этой школы, есть неврозъ.
   Школа Нанси признаетъ лишь вызываніе гипноза внушеніемъ, отрицая всѣ остальные пріемы, рекомендуемые школой Шарко. По Форелю (школа Нанси) неточное и неопредѣленное понятіе о гипнотизмѣ слѣдуетъ замѣнить понятіемъ о внушеніи.
   Для насъ особенно интересно, что весьма многіе люди подчиняются, гипнозу. Въ общемъ, по Бони, можно считать, что число ихъ доходитъ до 90%.
   Въ этомъ же смыслѣ высказываются и ближайшіе помощники Шарко, именно Бурневилль и Рейверъ.
   Вотъ еще нѣкоторыя числовыя данныя:
   Число духовно и.тѣлесно здоровыхъ людей, загипнотизированныхъ Льебо и Бернгеймомъ, достигаетъ нѣсколькихъ тысячъ. Въ теченіе 1887 года д-ръ Веттерштрандъ въ Стокгольмѣ подвергнулъ гипнозу 718 человѣкъ, изъ которыхъ не поддались гипнозу только 19. Д-ръ Рентергемъ въ Амстердамѣ, въ теченіе трехъ мѣсяцевъ изъ 178 человѣкъ усыпилъ 162, изъ которыхъ у 91 достигъ полнаго излѣченія отъ разныхъ болѣзней. Форелю удалось изъ 205 человѣкъ усыпить 171.
   Изъ всѣхъ разнообразныхъ пріемовъ, рекомендуемыхъ для приведенія въ состояніе гипноза, я остановлюсь на одномъ, самомъ выдающемся и признаваемымъ обѣими вышеназванными французскими школами, именно на словесномъ внушеніи. Школа Нанси признаетъ его за единственный способъ возбужденія гипноза; школа Шарко, хотя и ограничиваетъ дѣйствіе внушенія лишь извѣстнымъ моментомъ гипнотическаго невроза, но приписываетъ ему однако особенно выдающуюся роль въ гипнотическихъ явленіяхъ.
   "Внушеніе сводится, по мнѣнію проф. Бехтерева, къ непосредственному прививанію тѣхъ или другихъ психическихъ состояній отъ одного лица къ другому -- прививанію, происходящему безъ участія воли воспринимающаго лица и не рѣдко даже безъ яснаго съ его стороны сознанія.
   Очевидно, что уже въ этомъ опредѣленіи содержится существенное отличіе внушенія, какъ способа психическаго воздѣйствія одного лица на другое, отъ убѣжденія, производимаго всегда не иначе, какъ при посредствѣ логическаго мышленія и съ участіемъ личнаго сознанія. Въ этомъ же смыслѣ дѣйствуютъ приказаніе и примѣръ.
   Однимъ словомъ, внушеніе дѣйствуетъ прямо и непосредственно на психическую сферу другого лица путемъ увлекательной и взволнованной рѣчи, путемъ уговора, жестовъ и мимики.
   Легко видѣть, что пути для передачи психическихъ состояній гораздо болѣе многочисленны и разнообразны, нежели пути для передачи мыслей путемъ убѣжденія.
   Вотъ почему внушеніе въ общемъ представляетъ собою гораздо болѣе распространенный и нерѣдко болѣе могущественный факторъ, нежели убѣжденіе.
   Послѣднее можетъ дѣйствовать только на лицъ, обладающихъ здравой и сильной логикой, тогда какъ внушеніе дѣйствуетъ не только на лицъ съ сильной и здравой логикой, но еще въ большей мѣрѣ на лицъ, обладающихъ недостаточной логикой, какъ, напр., дѣтей и простолюдиновъ".
   Гипнозъ не что иное, какъ искусственно-вызванное видоизмѣненіе нормальнаго сна. Это состояніе отнюдь не идетъ рука объ руку съ глубиною сна.
   Есть лица, у которыхъ, по свидѣтельству проф. Бехтерева, "внушенія могутъ быть производимы въ бодрственномъ состояніи такъ же легко и просто, какъ въ состояніи гипноза. Изслѣдуя самъ неоднократно такихъ лицъ, онъ убѣдился, что они, по существу, ни чѣмъ не отличаются отъ всѣхъ прочихъ, кромѣ, быть можетъ, большей нервности и впечатлительности. При этомъ не подлежитъ никакому сомнѣнію, что воспріимчивость ихъ къ внушеніямъ происходитъ въ нормальномъ психическомъ состояніи".
   Словесное внушеніе (котораго, какъ выше было выяснено, я исключительно касаюсь) признано и проф. Бехтеревымъ, за наиболѣе распространенное и, повидимому, наиболѣе дѣйствительное средство для видовъ гипноза {Бехтеревъ. "Роль внушенія въ общественной жизни". 1898. Обозрѣніе психологіи, невралгіи и экспериментальной психологіи.}.
   Вотъ какъ описываетъ пріемъ словеснаго внушенія сторонникъ школы Нанси, Бернгеймъ: "Я начинаю съ заявленія больному, что нахожу нужнымъ съ пользой подвергнуть его лѣченію гипнотизмомъ; что есть возможность вылѣчить или облегчить его при помощи сна. Освободивъ увѣщеваніемъ больного отъ тайнаго страха, связаннаго съ этимъ неизвѣстнымъ, я говорю ему: "смотрите на меня пристально и думайте только о томъ, чтобы спать. Сейчасъ вы почувствуете тяжесть въ вѣкахъ, усталость въ глазахъ; они мигаютъ, вотъ начинаютъ слезиться; взглядъ дѣлается мутнымъ, вотъ они закрываются". Нѣкоторые субъекты закрываютъ глаза и тотчасъ засыпаютъ. Другіе оказываютъ болѣе сильное сопротивленіе, но, за рѣдкими лишь исключеніями, тоже засыпаютъ.
   Наступающій гипнотическій сонъ бываетъ то болѣе, то менѣе глубокій; относительно числа и характеристики этихъ различныхъ состояній сна, показанія ученыхъ расходятся.
   Многія лица уже на первомъ сеансѣ поддаются вліянію; другіе только при второмъ или третьемъ. Послѣ одной или двухъ гипнотизацій, вліяніе дѣлается быстрымъ. Часто достаточно посмотрѣть на нихъ, протянуть пальцы къ ихъ глазамъ, сказать: "спите!", чтобы въ нѣсколько секундъ, иногда мгновенно, глаза ихъ закрылись и наступили всѣ явленія сна.
   Субъекты, у которыхъ внушимость сильно развита, засыпаютъ, какъ только ихъ наводятъ на мысль о снѣ. Ихъ можно гипнотизировать черезъ передачу, заявивъ имъ, напримѣръ, что они уснуть, какъ только ими будетъ прочитано письмо; можно ихъ усыпить и при посредствѣ телефона.
   Не слѣдуетъ думать, чтобы впечатлительными къ гипнозу были преимущественно невропаты, люди слабаго ума, истеричные, или женщины. Бернгейму удавалось усыплять людей весьма интеллигентныхъ изъ высшихъ классовъ общества, ничуть не нервныхъ, по крайней мѣрѣ въ томъ смыслѣ, какъ мы это понимаемъ {Для предупрежденія упрека будто я придерживаюсь взглядовъ на гипнотизмъ школы Нанси, что дѣйствительно можетъ показаться изъ моего изложенія, считаю необходимымъ пояснить, что я ограничиваюсь описаніемъ одного лишь способа усыпленія "словеснымъ внушеніемъ" только потому, что это одинъ изъ самыхъ дѣйствительныхъ. Вопросъ же о возможныхъ способахъ усыпленія я намѣренно оставляю въ сторонѣ. Считаю также излишнимъ касаться и различныхъ объясненій эти внушенія.}.
   Во время гипнотическаго сна душевная дѣятельность загипнотизированнаго является въ полномъ подчиненіи волѣ гипнотизера, и, смотря по степени вызваннаго сна, проявляетъ различнымъ образомъ свою отъ него зависимость."
   Различаютъ нѣсколько степеней сна, причемъ показанія школы Шарко, признающей три различныхъ степени, рѣзко отличаются отъ свидѣтельства школы Нанси. Бернгеймъ, напр., отличаетъ шесть степеней и характеризуетъ ихъ совершенно иначе, чѣмъ Шарко. Послѣдняя самая сильная степень гипноза обозначается обѣими школами именемъ сомнамбулизма.
   Крайне любопытны нижеслѣдующія наблюденія Брэда надъ изощреніемъ чувствъ во время сомнамбулическаго сна, подтвержденныя нѣсколькими наблюдателями.
   Слухъ во время этого сна бываетъ, по опытамъ Брэда, почти въ 12 разъ чувствительнѣе, чѣмъ въ нормальномъ состояніи. Паціентъ, который въ бодрственномъ состояніи не могъ слышать тиканіе часовъ на разстояніи болѣе трехъ футовъ, во время гипнотизма слышалъ его на разстояніи тридцати пяти футовъ и могъ безъ колебанія направиться по прямой линіи къ этому звуку.
   Обоняніе также чрезвычайно изощрено. Одна дама (съ завязанными глазами), могла подходить къ розѣ, которую держали отъ нея на разстояніи 46 футовъ.
   Обоняніе дозволяетъ значительному числу загипнотизированныхъ лицъ легко находить въ многолюдномъ обществѣ владѣльца перчатки, хотя бы онъ былъ имъ неизвѣстенъ. Паціентъ нюхаетъ сначала перчатку, затѣмъ обходитъ комнату и вручаетъ, не колеблясь и безошибочно, перчатку владѣльцу, не дотрогиваясь до него.
   Осязательная чувствительность настолько велика, что ощущается самое легкое прикосновеніе и тотчасъ же вызываетъ дѣйствіе соотвѣтствующихъ мускуловъ; эти мускулы тогда обладаютъ способностью къ сильнымъ сокращеніямъ.
   Пробужденіе отъ сна весьма характерно. Представимъ себѣ субъекта въ глубокомъ гипнотическомъ снѣ; на заданные вопросы онъ отвѣчаетъ. Если, продолжая бесѣду, неожиданно сказать ему: "проспитесь": онъ открываетъ глаза, но уже не помнитъ ничего, что происходило во время сна. Особенно поразительны слѣдующія пробужденія, вызванныя Бернгеймомъ: онъ разбудилъ больного, говоря: "считайте до 10; когда громко произнесете 10, вы проснетесь". Въ моментъ, когда онъ произноситъ 10, глаза его открываются; онъ не помнитъ, что считалъ". Въ другой разъ было сказано: "вы будете считать до 10, когда дойдете до 6, вы проснетесь, но будете продолжать считать до 10". Дойдя до цифры 6, паціентъ открываетъ глаза, но продолжаетъ считать до 10. На вопросъ: "почему вы считаете?" субъектъ отвѣчаетъ, что не помнитъ, чтобы онъ считалъ. Этого рода опыты неоднократно удавались Бернгейму и надъ людьми очень интеллигентными. Нѣкоторыя лица, по пробужденіи, жалуются на тяжесть въ головѣ, на тупую головную боль, на головокруженіе. Для предупрежденія этихъ ощущеній оказывалось достаточнымъ сказать имъ передъ пробужденіемъ: "Вы проснетесь и придете въ себя; вы не будете чувствовать никакой тяжести въ головѣ; вы будете чувствовать себя совершенно хорошо", и внушенное пробужденіе происходило безъ всякаго непріятнаго ощущенія.
   Разсмотримъ теперь, какого рода эффекты достигаются при посредствѣ словеснаго внушенія.
   Изъ нижеприведенныхъ примѣровъ мы увидимъ, что они чрезвычайно разнообразны и могутъ быть, для болѣе удобнаго обозрѣнія, разсмотрѣны по категоріямъ. Внушенія могутъ быть сдѣланы, какъ: 1) во время гипнотическаго сна, такъ и 2) въ состояніи бодрствованія.
   Внушеніемъ могутъ быть вызваны во время сна; а) галлюцинаціи, т. е. воспріятія явленія, при отсутствіи его реальной причины; б) иллюзіи -- извращеніе сознаніемъ дѣйствительно воспринятыхъ впечатлѣній; в) волевые акты, исключительно обусловленные волей гипнотизера и совершаемые нерѣдко противно наклонностямъ и характеру субъекта, послѣдніе могутъ быть внушены: а) съ приказаніемъ немедленнаго исполненія, или же б) чрезъ болѣе или менѣе продолжительный, но точно опредѣленный срокъ. Сюда относятся также в) внушаемыя неотразимыя идеи и влеченія, г) потеря памяти, полная или только частная, д) нарушеніе, въ желаемомъ гипнотизеромъ смыслѣ, главнѣйшихъ, изъятыхъ изъ нашей воли, функцій организма. Такъ, напр., словеснымъ внушеніемъ удается возбудить или пріостановить функцію кишечника, дыханія, вызвать измѣненіе въ сосудодвигательной системѣ, т. е. уменьшитъ или увеличить приливъ крови къ любой части тѣла, и этимъ путемъ повысить или понизить температуру послѣдней, измѣнять функціи секреторной системы, заправлять ходомъ и сроками менструацій, вызывать или уничтожать параличи и проч.
   Нижеслѣдующіе примѣры, заимствованные мною изъ надежныхъ источниковъ, всего лучше способны выяснить своеобразіе гипнотическихъ явленій.
   Галлюцинація внѣшнихъ чувствъ.
   Отъ словъ: "къ вамъ на правую щеку вскочила блоха, вы чувствуете зудъ", загипнотизированный субъектъ дѣлаетъ гримасу и начинаетъ чесать указанное мѣсто.
   При словахъ: "вы видите передъ собою злую собаку, которая лаетъ на васъ" субъектъ съ ужасомъ отодвигается и гонитъ прочь мнимую собаку, которую онъ видитъ и слышитъ.
   Когда Б... находится въ каталептическомъ состояніи ея взглядъ" привлекаютъ, и направляютъ къ землѣ, утверждая, что она въ саду, наполненномъ цвѣтами. Тотчасъ же каталептическое состояніе прекращается, она дѣлаетъ жестъ удивленія, ея физіономія оживляется. "Какъ они хороши!" восклицаетъ она и, наклоняясь, собираетъ цвѣты, дѣлаетъ изъ нихъ букетъ, прикрѣпляетъ его къ корсажу и пр.
   Въ то время, какъ она занимается воображаемымъ сборомъ цвѣтовъ, ея вниманіе обращаютъ на то, что на цвѣткѣ, который она держитъ въ рукѣ, сидитъ улитка. Она смотритъ. Восхищеніе тотчасъ уступаетъ много отвращенію, она бросаетъ цвѣтокъ и усиленно утираетъ руку платкомъ.
   Если показать Бар... раненаго, то она принимаетъ видъ состраданія, наклоняется, становится на колѣни и дѣлаетъ жестъ, будто обертываетъ руку бинтомъ.
   Видъ толпы маленькихъ дѣтей внушаетъ ей самыя нѣжныя чувства.
   Достаточно сказать Бар.... "слушайте музыку!", чтобы она стала на дѣлѣ слышать воображаемую музыку. Бар... кажется очень довольной и внимательной, движетъ въ тактъ головой и ударяетъ рукою.
   Галлюцинаціи органическаго чувства. Мы сажаемъ,-- пишетъ Рише,-- загипнотизированную Б... за столъ, увѣряя ее, что онъ богато сервированъ.. Мы приглашаемъ ее пить чудесныя вина. Она дѣлаетъ жестъ, будто льетъ вино въ стаканъ и подноситъ этотъ послѣдній къ губамъ. Она находитъ вино восхитительнымъ. Мы ее уговариваемъ выпить еще. "Я боюсь заболѣть", говоритъ она. Мы ее разувѣряемъ, и она продолжаетъ подливать себѣ вино. Вскорѣ мы ей говоримъ, что она опьянѣла. Дѣйствительно, она встаетъ и качается, ходитъ какъ пьяная и держитъ руку у живота съ видомъ страданія. Мы можемъ тогда вызвать у ней настоящую рвоту, сказавъ ей, что у нея болитъ подъ ложечкой и что ее тянетъ рвать. Она имѣетъ такой страдальческій видъ, что мы не рѣшаемся продолжать эту сцену. Достаточно сказать, что она выздоровѣла, что у нея ничего нѣтъ, чтобы все это прекратить въ одно мгновеніе. Ноова тотчасъ же становится каталептической".
   Зрительныя галлюцинаціи. "Крестьянской дѣвушкѣ,-- пишетъ Форель,-- загипнотизированной въ первый разъ и не имѣющей ни малѣйшаго понятія ни о физикѣ, ни о призмахъ, приставляютъ къ глазу призму, со внушеніемъ внимательно фиксировать не существующее пламя свѣчи. На вопросъ, что она видитъ передъ собою, она отвѣчаетъ: два пламени. Тутъ мы, какъ это вѣрно доказываетъ Бернгеймъ, имѣемъ дѣло съ безсознательнымъ внушеніемъ. Дѣвушка видѣла, при посредствѣ призмы, всѣ окружающіе предметы вдвойнѣ, и это заставило ее безсознательно удвоить и пламя свѣчи, существовавшее не надѣлѣ, а только въ ея воображеніи. Если же этотъ опытъ сдѣлать въ совершенно темной комнатѣ и съ субъектомъ, гипнотизируемымъ въ первый разъ и незнакомымъ съ даннымъ явленіемъ даже теоретически, то внушенное изображеніе никогда не бываетъ двойнымъ. Удвоеніе въ данномъ случаѣ произошло инстинктивно, автоматически и не достигло, такъ сказать, порога сознанія".
   Весьма интересенъ еще слѣдующій опытъ: приводятъ субъекта въ гипнотическое состояніе и сосредоточиваютъ его взглядъ на извѣстномъ предметѣ; затѣмъ одинъ глазъ закрываютъ рукой. Если затѣмъ поставить передъ глазомъ призму, то субъектъ заявляетъ, что видитъ два предмета. Этотъ второй образъ можетъ быть фиксированъ внушеніемъ. Если въ то время, когда призма находится передъ глазомъ и субъектъ сознаетъ, что видитъ два предмета, мы станемъ утверждать, что онъ будетъ продолжать видѣть два предмета, то устраненіе призмы не измѣнитъ ничего въ положеніи вещей и субъектъ не перестаетъ утверждать, что видитъ два предмета. Если снова помѣстить призму передъ испытуемымъ глазомъ, то субъектъ заявляетъ, что видитъ четыре предмета. Если эти четыре образа снова фиксировать внушеніемъ, то новое помѣщеніе призмы передъ глазами дѣлаетъ ихъ восемь и такъ далѣе. Вскорѣ число образовъ можетъ быть умножено на столько, что субъектъ не въ состояніи ихъ сосчитать. Объясненіе этого опыта Рише см. его сочиненіе "Grande hystérie", стр. 713, 714.
   Въ высшей степени любопытно, что галлюцинаторный образъ приближается или удаляется, сообразно съ тѣмъ, смотрѣть ли на него черезъ окуляръ или объективъ бинокля. Если смотрѣть на него въ микроскопъ или лупу, то онъ увеличивается. Но подробности, не доступныя невооруженному глазу, не воспринимаются и чрезъ увеличительное стекло.
   Въ зеркалѣ галлюцинаторный образъ отражается, какъ реальный предметъ, и, слѣдовательно, получаются два воображаемыхъ образа.
   Не менѣе интересенъ опытъ, обыкновенно демонстрируемый въ школѣ Шарко, иллюстрирующій чрезвычайное повышеніе въ этомъ состояніи зрительной способности: берутъ двадцать одинаковыхъ листовъ бумаги и на одномъ изъ нихъ внушаютъ субъекту портретъ. Больная безошибочно находитъ этотъ мнимый портретъ среди девятнадцати остальныхъ сходныхъ листовъ. При этомъ, если листъ съ внушеннымъ портретомъ повернуть низомъ вверхъ, то портретъ представляется больной вверхъ ногами.
   Въ видѣ примѣра галлюцинацій, перемѣщающихся вмѣстѣ со взглядомъ, Рише приводитъ галлюцинацію чернаго круга и голубя. Если больной внушить, что куда бы она ни стала смотрѣть, она повсюду будетъ видѣть черный кругъ или голубя, то эти образы будутъ преслѣдовать ее всюду. При этомъ они измѣняютъ размѣръ и положеніе, сообразно съ разстояніемъ и положеніемъ тѣхъ предметовъ, на которыхъ фиксируются. Эти образы на столько интензивны, что заслоняютъ собою реальные предметы.
   Галлюцинаціи личности. Субъектъ, по желанію экспериментатора, воображаетъ себя стекляннымъ, восковымъ, гуттаперчевымъ.
   Больную можно также превратить въ птицу, собаку и пр. и тогда она старается воспроизводить дѣйствія этихъ животныхъ.
   Удается вызвать внушеніемъ забвеніе своего я... Можно даже заставитъ утратить всю память; но опытъ этотъ можно повторять лишь съ большою осторожностью.
   Отрицательныя галлюцинаціи. Достаточно сказать субъекту, что юнъ лишенъ зрѣнія, чтобы онъ тотчасъ же пересталъ различать окружающіе предметы и оставался слѣпымъ до того момента, когда экспериментаторъ пожелаетъ возвратить ему зрѣніе посредствомъ противоположнаго внушенія. При этомъ его можно сдѣлать слѣпымъ, какъ на оба глаза, такъ и на одинъ. Точно также можно его лишить и другихъ чувствъ.
   Можно внушить субъекту, что онъ не видитъ извѣстнаго лица; въ такомъ случаѣ онъ продолжаетъ его слышать. Вотъ опытъ, разсказанный Бине и Фере: "Мы внушаемъ больной, находящейся въ сомнамбулизмѣ, что, проснувшись, она не будетъ видѣть одного изъ насъ, Фере, хотя и будетъ по прежнему слышатъ его голосъ. По пробужденію больной, Фере становится передъ нею; она не замѣчаетъ его; Фере протягиваетъ ей руку; она не дѣлаетъ никакого движенія и продолжаетъ спокойно сидѣть въ креслѣ, въ которомъ проснулась. Мы сидимъ рядомъ съ нею. въ ожиданіи. Черезъ нѣсколько времени больная выражаетъ удивленіе, что не видитъ Фере, который только что былъ въ лабораторіи, и спрашиваетъ, куда онъ скрылся. Мы отвѣчаемъ: "онъ ушелъ, вы можете возвратиться къ себѣ въ палату". Фере становится противъ двери. Въ моментъ, когда больная хочетъ взяться за ручку двери, она наталкивается на невидимаго ею Фере, и отъ такого неожиданнаго столкновенія вздрагиваетъ; она вторично пытается подойти, но при встрѣчѣ съ тою же невидимой и непонятной преградой, на нее нападаетъ страхъ, и она отказывается снова подойти къ двери.
   Тогда мы беремъ со стола шляпу и показываемъ ее больной; она. отлично видитъ ее и убѣждается руками и глазами, что это реальное тѣло. Мы надѣваемъ шляпу на голову Фере. Больная видитъ шляпу, висящую въ воздухѣ; нельзя описать ея удивленія. Но изумленіе ея переступаетъ всякія границы, когда Фере снимаетъ шляпу съ головы и нѣсколько разъ кланяется ей; больная видитъ, какъ шляпа, ничѣмъ не поддерживаемая, описываетъ въ воздухѣ кривую линію. Мы беремъ пальто и передаемъ его Фере, который надѣваетъ его на себя: больная пристально смотритъ на пальто и видитъ, съ удивленіемъ, какъ оно качается въ воздухѣ, принимая форму человѣка. "Словно манекенъ,-- говоритъ она,-- съ пустотой внутри".
   Предметъ, сдѣланный посредствомъ внушенія незримымъ, по большей части, не препятствуетъ больнымъ думать, что они воспринимаютъ находящіяся позади его реальныя вещи. Если, напр., наблюдатель закроетъ свое лицо экраномъ, несуществованіе котораго предварительно внушено, то субъектъ увѣряетъ, что продолжаетъ видѣть лицо экспериментатора. На самомъ дѣлѣ, однако, субъектъ видитъ не предметъ, но его субъективный образъ. Незримый предметъ играетъ роль экрана и больная не можетъ видѣть, что дѣлается позади экрана.
   Иллюзіи. Склянка въ рукахъ субъекта превращается, по волѣ наблюдателя, въ ножъ или веревку; больной даютъ нюхать нашатырный спиртъ, утверждая, что это мускусъ, и она находитъ запасъ пріятнымъ; даютъ, вмѣсто земляники, что-нибудь горькое, напр.. хининъ, и больная съ удовольствіемъ ѣстъ мнимую землянику и пр.
   Иллюзіи и галлюцинаціи могутъ быть ограничены одной стороной тѣла. Такое ограниченіе достигается либо погруженіемъ половины тѣла въ летаргію, чрезъ закрытіе соотвѣтствующаго глаза, либо просто внушеніемъ.
   Неотразимыя идеи и побужденія. Можно внушить не только иллюзіи и галлюцинаціи, но и различныя дѣйствія, какъ во время гипнотизма, такъ и въ состояніи бодрствованія, и притомъ на различные сроки г день, мѣсяцъ, годъ. Эти дѣйствія, если внушеніе сдѣлано опредѣленно и авторитетнымъ тономъ, исполняются, обыкновенно, съ большою точностью и по большей части съ "роковою необходимостью".
   Многими примѣрами доказано, однако, что въ состояніи сомнамбулизма воля не вполнѣ уничтожена.
   Внушенія на долгій срокъ. Опытъ Бернгейма: "Въ августѣ 1883 года я говорю загипнотизированному сомнамбулу С., бывшему сержанту: "Въ какой день вы будете свободны на первой недѣлѣ октября? Онъ мнѣ отвѣчаетъ: "Въ среду".-- "Ну, такъ слушайте: въ первую среду октября вы пойдете къ Льебо (который ко мнѣ его направилъ), вы встрѣтите тамъ президента республики, и онъ вручитъ вамъ медаль и пенсію".-- "Я пойду,-- отвѣчалъ онъ". Больше я ему не говорю ничего. По пробужденіи, онъ ничего не помнитъ. Въ этотъ промежутокъ времени я дѣлаю ему другія внушенія и ни разу не напоминаю описаннаго внушенія. 3октября (63 дня спустя послѣ внушенія) я получаю отъ Льебо слѣдующее письмо: "Сомнамбулъ С. пришелъ ко мнѣ сегодня въ одиннадцать часовъ безъ десяти минуть. Поздоровавшись при входѣ съ Ф., онъ направляется къ лѣвому шкафу моей библіотеки, не обращая вниманія ни на кого, почтительно кланяется и произноситъ: "Ваше превосходительство". Такъ какъ онъ говорилъ довольно тихо, я подошелъ прямо къ нему; въ это время онъ протянулъ правую руку и сказалъ: "Благодарю, ваше превосходительство". Тогда я его спросилъ, съ кѣмъ онъ разговариваетъ. "Да съ президентомъ республики". Надо замѣтить, что впереди его не было никого. Послѣ того, онъ снова обернулся къ шкафу и поклонился, а затѣмъ возвратился къ Ф. Свидѣтели этой странной сцены, послѣ ухода С., обратились ко мнѣ съ естественнымъ вопросомъ, что это за полоумный. Я отвѣчалъ, что это не полоумный, а такой же здравомыслящій человѣкъ, какъ они и я, но что въ немъ дѣйствуетъ другой.
   "Прибавлю, что когда я, нѣсколько дней спустя, увидалъ С., онъ утверждалъ, что мысль идти къ Льебо у него явилась внезапно 3-го октября, въ 10 часовъ утра; что въ предшествовавшіе дни онъ не зналъ того, что долженъ идти, и не имѣлъ никакого представленія о предстоящей ему встрѣчѣ".
   Подобные факты засвидѣтельствованы Бони и Льежуа.
   Послѣдователи Шарко всѣ, безъ исключенія, признаютъ результаты только что приведенныхъ опытовъ за вполнѣ достовѣрные факты.
   Реальность дѣйствія внушеній на короткій срокъ была многократно доказана соматическими признаками. "Удавалось,-- свидѣтельствуетъ Питръ, -- сказать больной, что сегодня послѣ обѣда у нея вдругъ сдѣлается параличъ ногъ, чтобы вызвать вечеромъ послѣ обѣда внезапно внушенный параличъ".
   Многочисленными опытами выяснено состояніе памяти во время гипноза и въ слѣдующій за нимъ періодъ времени. Полученные результаты и сводятся къ слѣдующему: 1) во время гипноза субъектъ помнитъ все, что зналъ въ состояніи бодрствованія, а равно и въ предшествовавшихъ гипнотическихъ состояніяхъ; 2) послѣ пробужденія онъ забываетъ все, происходившее во время предшествовавшихъ лтнотическихь состояніяхъ; 3) но можно спеціальнымъ внушеніемъ, кореннымъ образомъ, измѣнить эти результаты; удается съ одной стороны, вызвать во время гипноза полное или частное забвеніе того, что происходило въ предшествующихъ гипнотизаціяхъ; съ другой же стороны возможно внушеніемъ фиксировать память, и по пробужденіи, обо всемъ или о части того, что происходило во время гипноза. .
   Скажите лицу, находящемуся въ состояніи гипноза, что, по пробужденіи, онъ будетъ помнить все, что дѣлалось во время сна, и оно будетъ помнить. Скажите ему наоборотъ, что оно никогда не вспомнитъ о томъ или другомъ обстоятельствѣ, случившемся во время сна, и тогда пусть его снова усыпляютъ и настойчиво разспрашиваютъ; оно никогда не вспомнить объ этомъ обстоятельствѣ.
   Доказательство совершенно отчетливаго представленія въ послѣдующемъ гипнозѣ, о томъ, что происходило въ предшествовавшемъ, обнародовано докторомъ, сенаторомъ Дюфе, относительно одной молодой служанки, которую онъ неоднократно усыплялъ, и о которой ему было извѣстно, что она и безъ посторонняго внушенія, впадаетъ въ состояніе сомнамбулизма.
   Въ припадкѣ сомнамбулизма, она запрятала въ ящикъ драгоцѣнности, принадлежавшія хозяйкѣ. Послѣдняя не находя ихъ на мѣстѣ, обвинила въ кражѣ служанку. Служанка клялась въ своей невинности, но не могла дать никакихъ объясненій относительно исчезновенія потерянныхъ вещей. Ее посадили въ тюрьму. Дюфе былъ тогда врачемъ тюрьмы. Онъ зналъ обвиняемую, такъ какъ раньше производилъ надъ нею гипнотическіе опыты. Онъ ее усыпилъ и разспросилъ относительна преступленія, въ которомъ ее обвиняютъ. Она ему разсказала со всѣми подробностями, что у пеА не было намѣренія обворовать хозяйку, но что однажды ночью ей пришло въ голову, что драгоцѣнности, принадлежащія этой дамѣ, не были въ надежномъ мѣстѣ, и она поэтому заперла ихъ въ другой ящикъ. Объ этомъ показаніи былъ увѣдомленъ судебный слѣдователь. Онъ отправился къ хозяйкѣ служанки и нашелъ драгоцѣнности въ ящикѣ, указанномъ сомнамбулой. Невиновность обвиняемой была такимъ образомъ ясно доказана, и служанка тотчасъ же выпущена на свободу.
   Подобнаго же рода случаи засвидѣтельствованы и другими авторами.
   Забвеніе, по внушенію, лица, вызвавшаго предыдущій гипнозъ, подтверждается слѣдующимъ оригинальнымъ случаемъ, опубликованнымъ Питромъ:
   "Въ послѣднихъ числахъ декабря 1884 года, утромъ, въ часъ посѣщенія больныхъ посторонними лицами, постороннее больницѣ лицо, усыпило одну изъ нашихъ историчныхъ, Павлину Т., и приказало ей въ 4 часа пополудни пойти поцѣловать госпитальнаго священника и не говорить никому, кто далъ это приказаніе.
   Въ теченіе всего утра и въ первые два часа послѣ полудня больная не представляла ничего особеннаго. Въ четыре часа она поспѣшно встала съ постели и направилась черезъ палату къ выходу. Сидѣлка спросила ее, куда она идетъ. "Я иду къ отцу X (отвѣчала она); я хочу его поцѣловать". Ее сочли за сумасшедшую и не пустили. Тогда произошла невыразимая сцена. Павлина дѣлала необычайныя усилія, чтобы освободиться, такъ что были принуждены ее привязать. Нѣсколько часовъ подъ рядъ у нея были конвульсивные приступы необычайной силы; она издавала пронзительные крики и смущала покой другихъ больныхъ. Послали за дежурнымъ врачемъ. Врачъ, послѣ безплодныхъ попытокъ успокоить волненіе Павлины, попробовалъ усыпятъ больную и внушить ей, чтобы она была спокойной. Тогда обстоятельства дѣла выяснились. Усыпленная больная, во время сна, разсказала, что произошло утромъ, не назвавъ однако имени лица, которое сдѣлало ей внушеніе. Врачъ рѣшилъ уничтожить первоначальное внушеніе противоположнымъ. Онъ старался внушить Павлинѣ забвеніе утренней сцены; пытался ее увѣрить, что онъ самъ отецъ X, и что она можетъ его поцѣловать, если этого непремѣнно желаетъ. Но ни одно изъ этихъ внушеній не было принято, и такъ какъ крики и конвульсіи не прекращались, то врачъ вынужденъ былъ привести больную въ состояніе летаргіи и оставилъ ее въ такомъ положеніи всю ночь. На другой день утромъ, едва успѣли ее вывести изъ летаргіи, какъ снова появились: возбужденіе, конвульсіи и неодолимое желаніе поцѣловать отца X. Чтобы покончить съ этимъ, пришлось искать виновника (котораго, къ счастью, удалось найти, между тѣмъ какъ Павлина наотрѣзъ отказалась назвать его имя, хотя его и знала въ совершенствѣ), привести его въ палату и просить усыпить больную и такимъ образомъ лично уничтожить внушеніе, сдѣланное имъ по легкомыслію наканунѣ. Какъ скоро все это было исполнено, Павлина перестала носиться съ мыслью поцѣловать отца X. и совершенно успокоилась.
   Нѣсколько дней спустя, 12 января 1885 года, произошла подобная же сцена: больная еще разъ заявила желаніе поцѣловать госпитальнаго священника. Когда ее усыпили, она разсказала, что утромъ, возвращаясь изъ ванны, она встрѣтила на поворотѣ лѣстницы трехъ лицъ, которыя ее усыпили и приказали совершить названное дѣйствіе, прибавивъ, что она будетъ жестоко страдать, пока его не приведетъ въ исполненіе, и что она никогда не должна называть тѣхъ, кто ей это приказалъ. Возбужденіе Павлины было настолько велико, что врачъ, не найдя 13 января виновниковъ внушенія, рѣшилъ отправиться къ священнику, разсказать ему о случившемся и просить его, чтобы онъ дозволилъ больной поцѣловать его. Онъ согласился. Послѣ этого все пришло въ порядокъ.
   Особенный интересъ представляетъ вліяніе словеснаго внушенія, на растительныя, отъ воли человѣка независимыя, отправленія; словеснымъ внушеніемъ удавалось по произволу вызывать какъ запоръ, такъ и поносъ, внушать рвоту, головокруженіе и сильную головную боль, или же, наоборотъ, прекращать эти страданія; мы увидимъ, что словеснымъ внушеніемъ удается возбуждать сильный и быстрый приливъ крови къ намѣченной заранѣе части тѣла и производить этимъ сильное вздутіе ея; можно заставить даже сочиться кровь на опредѣленныхъ заранѣе мѣстахъ и притомъ даже чрезъ опредѣленный срокъ времени; удавалось при помощи лишь словеснаго внушенія увеличивать отдѣленіе молока у женщинъ, вызывать, а равно и прекращать менструацію и неоднократно достигать полнаго исцѣленія, безъ помощи другихъ средствъ. Въ доказательство сказаннаго привожу слѣдующее:
   Въ пользованіи Брэда былъ одинъ господинъ, страдавшій эпилептическими припадками, но поддававшимися никакому леченію и котораго Брэдъ гипнотизировалъ съ благопріятнымъ успѣхомъ. Однажды въ то время, какъ онъ былъ загипнотизированъ, Брэдъ сталъ двигать своими губами, подражая дѣйствію глотанія, чему больной тотчасъ же началъ подражать, какъ скоро замѣтилъ связанный съ этимъ звукъ. Когда Брэдъ высказалъ предположеніе, что онъ принялъ нѣсколько алоэ, больной тотчасъ жестами и словами выразилъ отвращеніе къ извѣстному горькому вкусу этого лѣкарства. Брэдъ затѣмъ сказалъ ему, что пріемъ этого средства долженъ вскорѣ произвести у него еще большее дѣйствіе, и дѣйствительно, по истеченіи короткаго времени больной началъ ежиться, какъ будто сильное слабительное вызвало у него боли. Брэдъ больше ничего не говорилъ, но по истеченіи четырехъ или шести минутъ больной всталъ, отправился по лѣстницѣ въ ватерклозетъ и спустился оттуда все еще въ состояніи гипноза, послѣ того какъ онъ оставилъ несомнѣнныя доказательства успѣха произведеннаго надъ нимъ опыта. По пробужденіи, онъ не зналъ о томъ, что произошло, но жаловался на горькій вкусъ во рту. Посѣтивъ Брэда снова на слѣдующій день, онъ сообщилъ ему, что горькій вкусъ для него сталъ такимъ роковымъ, что онъ напрасно пытался удалить его полосканіемъ рта водою. Кушанье и питье всякаго рода и на слѣдующее утро имѣли нестерпимо горькій вкусъ, который прошелъ лишь по истеченіи дня, вслѣдствіе волненія, которое случайно было вызвано у паціента.
   Брэду удавалось у загипнотизированныхъ лицъ вызывать обильную рвоту, давая имъ проглотить ложку воды и увѣряя ихъ при этомъ, что они приняли рвотное; иногда бывало даже достаточно просто заставить ихъ повѣрить, что они приняли рвотное, чтобы вызвать рвоту.
   У больныхъ сильнымъ поносомъ, однимъ лишь внушеніемъ увѣренности въ ожиданіи скораго прекращенія ихъ страданія, удавалось Брэду прекращать эти боли.
   О регулированіи менструаціи см. "Гипнотизмъ" проф. Гилярова стр. 247 и сл., а также русскій переводъ Фореля стр. 84 и сл., тамъ же исцѣленіе внушеніемъ семидесятилѣтняго алкоголика.
   Возможность вызывать словеснымъ внушеніемъ, прилива крови къ намѣченной части тѣла, или, наоборотъ, свести притокъ ея до минимума, и такимъ образомъ, по произволу, уменьшить или увеличить температуру этой части тѣла, подтверждается опытомъ Бюро. Загипнотизированному субъекту онъ заявилъ, что его лѣвая рука холодѣетъ. Температура руки дѣйствительно стала опускаться и черезъ нѣсколько часовъ понизилась на 10о, т. е. упала съ 30о до 19о Реомюра. Вмѣстѣ съ тѣмъ пульсъ лѣвой руки, записанный сфигмографомъ, далъ едва замѣтную ломанную, между тѣмъ какъ сфигмографъ правой руки чертилъ крупные, вполнѣ нормальные зигзаги. Хотя измѣненія въ температурѣ и въ пульсѣ были засвидѣтельствованы механическими приборами, и потому о притворствѣ не могло быть и рѣчи, тѣмъ не менѣе, чтобы придать опыту характеръ experimentum crucis, были произведены два другіе опыта. Отмѣчаемые термометромъ и сфигмографомъ колебаніе въ температурѣ и давленія крови, являясь исключительно слѣдствіемъ внушенія, прекращались, какъ только было устранено внушеніе, и наоборотъ, обнаруживались на другой рукѣ, вслѣдствіе новаго спеціальнаго внушенія. Когда съ лѣвой руки было снято внушеніе о пониженіи ея температуры, то послѣдняя оказалась на обѣихъ рукахъ одинаковою и ровной --31о R. точно также и пульсы обѣихъ рукъ чертили одинаковые, вполнѣ нормальные зигзаги. При переносѣ на правую руку внушенія о пониженіи температуры, послѣдняя понизилась въ ней до 20,5 Р., тогда какъ на лѣвой рукѣ термометръ показывалъ 28,7 Р. Вмѣстѣ съ тѣмъ пульсъ правой чертилъ едва замѣтную ломанную, а пульсъ лѣвой -- нормальные зигзаги.
   Этотъ опытъ, построю научной постановкѣ, не можетъ не считаться -безусловно доказательнымъ и устраняетъ всякія сомнѣнія въ возможности дѣйствія внушеніемъ на сосудо-двигательную систему.
   Внушенные нарывы. Открытіе это сдѣлано было аптекаремъ Фокашономъ, который впервые вызвалъ нарывъ приклеиваніемъ почтовыхъ марокъ.
   Въ послѣднее время произведенъ рядъ аналогичныхъ опытовъ, вполнѣ удостовѣряющихъ подлинность явленій, наблюдавшихся Фокашономъ.
   Шарко съ учениками часто производятъ у гипнотиковъ обжоги внушеніемъ. Идея обжога производитъ дѣйствіе не тотчасъ, иногда послѣ нѣсколькихъ часовъ инкубаціи.
   "21 іюня 1889 г. мы внушаемъ,-- пишетъ Рише,-- загипнотизированной дѣвицѣ, С., что на той части праваго запястья, которую мы указываемъ жестомъ, у нея будетъ красное пятно спустя 10 минутъ по ея пробужденія. Мы будимъ субъекта. Въ назначенное время молодая дѣвушка вскрикнула: "Смотрите, какое у меня здѣсь красное пятно".
   Внушеніе осуществилось чисто субъективнымъ образомъ. Сомнамбула увидала красное пятно на своей рукѣ, тогда какъ это пятно не Существовало для другихъ.
   Субъектъ усыпленъ вновь. На этотъ разъ мы произносимъ медленно я точно:
   "Десять минутъ послѣ вашего пробужденія у васъ появится красное пятно на томъ мѣстѣ вашей руки, которое мы укажемъ. Всѣ увидятъ пятно. Вы не почувствуете никакой боли, но краснота кожи будетъ вполнѣ видна и вполнѣ доступна наблюденію".
   Мы будимъ субъекта, потомъ, въ нетерпѣливомъ ожиданіи результата, остаемся настолько близко къ молодой дѣвушкѣ, чтобы можно было слѣдить за каждымъ ея движеніемъ и отмѣчать въ ожидаемомъ наступленіи всякое безсознательное участіе и всякое личное вмѣшательство, если таковыя послѣдуютъ.
   Десять минутъ прошли. Молодая дѣвушка, во все это время съ нами разговаривала и мы могли убѣдиться въ отсутствіи какого бы то ни было прикосновенія къ указанной части руки. Затѣмъ мы посмотрѣли руку и тотчасъ же передъ нашими глазами предстало красновато-синее пятно, сопровождаемое легкою опухолью.
   Это пятно оставалось въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, а вечеромъ пятно стало еще краснѣе и въ тоже время посинѣло.
   Здѣсь дѣло идетъ не о воображеніи субъекта, который видитъ или полагаетъ, что видитъ, летающую по комнатѣ птицу, или что-либо подобное; здѣсь внушеніе производитъ слѣдствіе реальное, физическое, ощутимое и совершенно неоспоримое.
   Нерѣдко внушенные нарывы превращаются въ продолжительныя болячки.
   О вызываніи путемъ внушеній воспалительныхъ явленій на кожѣ, интересны слѣдующія показанія проф. Бехтерева {Бехтеревъ. "Нервныя болѣзни въ отдѣльныхъ наблюденіяхъ", стр. 203, 204 (1894 г.).}: "Истерично больной было внушено, что ей необходимо поставить мушку, что это будетъ нѣсколько болѣзненно, но нужно будетъ потерпѣть; приклеивался же, вмѣсто мушки, лишь кусокъ липкаго пластыря; накладывалась и повязка, съ цѣлью исключить возможность всякой мистификаціи; уже на другой, самое большее на третій день, подъ липкимъ пластыремъ появлялся пузырь, наполненный серозной жидкостью, какъ .отъ приставленной мушки.
   Въ другой разъ проф. Бехтеревъ "поставилъ ей на одну сторону спины настоящую мушку, ча другую же сторону прилѣпилъ кусокъ липкаго пластыря, внушивъ ей, что послѣдній представляетъ собою настоящую, весьма энергично дѣйствующую мушку, тогда какъ дѣйствительная мушка не нарветъ ей вовсе, что она такъ слаба, что болѣть вовсе не будетъ и не произведетъ дѣйствія. Въ результатѣ такого внушенія оказалось, что подъ настоящей мушкой проф. Бехтеревъ не нашелъ ничего, кромѣ воспалительной красноты, тогда какъ, подъ обыкновеннымъ липкимъ пластыремъ оказался большой серозный пузырь, частью уже прорвавшійся.
   Стигматы (кровоточивые знаки).
   Г-жа С. была усыплена 16 іюня 1891 года (опытъ Бонжана). Мы ей внушаемъ, что спустя десять минутъ послѣ пробужденія у нея не только появятся красныя пятна на задней сторонѣ обѣихъ рукъ, но что выступитъ также на кожѣ кровь.
   По истеченіи десяти минутъ мы удостовѣряемъ существованіе двухъ красновато-синихъ пятенъ большого размѣра, чѣмъ въ предыдущихъ опытахъ и съ болѣе замѣтною опухолью. Сверхъ того, на кожѣ показалсь капли крови. Зрѣлище было поразительно. Результаты этого внушенія были еще поразительнѣе.
   Обѣ руки на всемъ протяженіи, въ особенности правая, раздулись до размѣровъ, почти внушающихъ опасеніе, и эта опухоль продолжалась нѣсколько дней.
   Правда, внушеніе справилось и съ этимъ случаемъ, и молодая дѣвушка, загипнотизированная поочередно Малларомъ и Рише, перестала чувствовать боль, и ея руки пришли въ нормальное состояніе.
   Въ тѣсной связи съ этими явленіями находятся вызываемыя внушеніемъ ускореніе и замедленіе сердцебіенія. Въ виду того,что нѣкоторые субъекты способны по собственной волѣ производить подобныя явленія, т. е. посредствомъ самовнушенія, относящіяся сюда данныя будутъ изложены ниже, при самовнушеніи.
   Внушенные контрактуры и параличи. Чтобы вызвать искусственный параличъ, напр., руки, достаточно сказать истеричному субъекту (въ состояніи гипнотизма или иногда въ бодрственномъ состояніи): "Вы не можете шевельнуть вашей рукой, она виситъ неподвижной, она парализована". Явленія паралича наступаютъ иногда тотчасъ же, иногда постепенно, спустя незначительный срокъ времени.
   Подобнымъ же образомъ вызываются искусственные контрактуры. Эти параличи и контрактуры остаются неопредѣленно долгое время и устраняются противоположнымъ внушеніемъ.
   Внушенныя анестезіи, т. е. внушенныя потери общей чувствительности и аналгесіи, т. е. потери болевой чувствительности.
   Аналгесіей можно замѣнять хлороформъ. У загипнотизированныхъ больныхъ, за послѣднее время, было сдѣлано нѣсколько сотъ хирургическихъ операцій. Въ 1839 году Герино ампутировалъ у больного ногу. Во время этой операціи больной не только не ощущалъ никакой боли, но, на вопросъ, какъ себя чувствуетъ, отвѣчалъ: "Какъ въ раю", и сталъ цѣловать у хирурга руку.
   Иногда гипнотизмомъ пользуются въ акушерской практикѣ для безболѣзненныхъ родовъ.
   Всѣ эти безболѣзненныя операціи могутъ служить лучшимъ объективнымъ доказательствомъ подлинности гипнотической анестезіи.
   Внушеніе въ состояніи бодрствованія. "Я замѣтилъ,-- пишетъ Бернгеймъ,-- что многіе субъекты, которые ранѣе были гипнотизированы, могутъ, не подвергаясь вновь гипнотизаціи, проявлять въ состояніи бодрствованія способность къ воспріятію явленій внушенія.
   Не усыпляя, я говорю въ упоръ одному изъ моихъ, привыкшихъ къ гипнотизаціи больныхъ: "закройте руку, вы не можете ее больше открыть". И онъ держитъ руку судорожно закрытой, и дѣлаемыя имъ усилія открыть ее остаются безъ результата. Я заставляю его протянуть Другую открытую руку и говорю: "Вы не можете закрыть ее". Онъ тщетно старается закрыть ее, приводитъ фаланги до состоянія полусгибанія, но не можетъ, вопреки всѣмъ своимъ усиліямъ, сдѣлать большаго.
   Я говорю: "теперь закрытая ваша рука открывается, а открытая -- закрывается", и въ нѣсколько секундъ это выполняется; руки остаются неподвижными въ этомъ новомъ положеніи.
   Автоматическія движенія удаются у него весьма хорошо. Я говорю: "вращайте вашими руками, вы не можете ихъ остановить. Не дѣлайте угожденія. Остановите ихъ, если можете". Онъ дѣлаетъ усилія, старается приблизить руки, чтобы одну подпереть другой. Безполезно: они отскакиваютъ, точно пружины, влекомыя безсознательнымъ механизмомъ. Останавливаю одну руку; другая продолжаетъ вращаться; но лишь только освобождаю первую, она присоединяется ко второй и снова начинаетъ вращаться.
   До полученія этихъ и другихъ подобныхъ явленій достаточно говорить съ субъектомъ самымъ простымъ образомъ, улыбаясь, безъ намека на приказаніе.
   Подобному внушенію подчиняется и чувствительность. Убѣдившись въ нормальномъ состояніи чувствительности паціента на уколы булавкой, Бернгеймъ говоритъ: "Твоя правая рука не чувствительна, чувствительна только лѣвая", и вонзаетъ булавку въ правую руку, безъ реакціи со стороны послѣдней, тогда какъ другая рука обнаруживаетъ болѣзненное ощущеніе. Вслѣдъ затѣмъ онъ говоритъ: "Но нѣтъ, нечувствительна твоя лѣвая рука". И мгновенно явленіе наступаетъ: въ правой рукѣ чувствительность вновь появляется. Точно также Бернгеймъ вызываетъ анестезію лица, ноздрей и пр. Ортаны чувствъ такимъ же образомъ подвергаются вліянію внушенія. Убѣдившись въ нормальности зрѣнія паціента, Бернгеймъ говорить ему: "Ты видишь очень хорошо и очень далеко лѣвымъ глазомъ; правымъ же глазомъ ты видишь худо я на очень близкомъ разстояніи". Вслѣдъ затѣмъ Бернгеймъ заставляетъ его читать печатный шрифтъ, величиною въ 3 миллиметра: лѣвый глазъ читаетъ его на разстояніи 80 сантиметровъ, правый же на разстояніи только 24 сантиметровъ. Бернгеймъ производитъ затѣмъ трансфертъ (перенесеніе) по внушенію, говоря: "Правый глазъ видитъ очень хорошо, лѣвый же видитъ только очень близко". Оказывается, что правымъ глазомъ субъектъ читаетъ теперь на разстояніи 80 сантиметровъ, а лѣвымъ на 24.
   У этого паціента слухъ очень хорошъ: правымъ ухомъ онъ слышитъ тиканіе карманныхъ часовъ на разстояніи 94 сантиметровъ, лѣвымъ -- на 87. Бернгеймъ говоритъ ему: "Лѣвымъ ухомъ ты слышишь очень хорошо и весьма далеко, но правымъ ты слышишь трудно и лишь на очень близкомъ разстояніи; при измѣреніи разстоянія, на которомъ до его слуха доходитъ тиканіе карманныхъ часовъ, для лѣваго уха получается 87, а для праваго только 2 сантиментра. Бернгеймъ внушаетъ трансфертъ и получаетъ его. Измѣренія эти дѣлались старшимъ врачемъ клиники Бернгейма въ то время, когда онъ держалъ, глаза паціента закрытыми, что исключало, кажется, всякій поводъ къ ошибкѣ.
   Удалось внушить и полную глухоту на одно ухо и затѣмъ перевесть ее на другое.
   Въ заключеніе остается мнѣ еще упомянуть о добытыхъ, при посредничествѣ гипноза, для психологіи, крайне интересныхъ фактовъ:
   1) чередованія личностей, 2) раздвоенія личности, т. е. распаденіе на двѣ, которыя пребываютъ въ субъектѣ одновременно, одна въ правой, а другая въ лѣвой половинѣ тѣла.
   Чрезвычайно поразительный примѣръ чередованія личности былъ тщательно разслѣдованъ у Фелиды X. Въ 15 лѣтъ она представляла сильную, разсудительную, трудолюбивую дѣвицу, съ черствымъ и мрачнымъ характеромъ. У нея бывали различные истерическіе припадки; но въ особенности ее безпокоили періодическія измѣненія памяти, обнаруживавшіяся почти ежедневно въ формѣ кризисовъ.
   Кризисы проходили всегда одинаково. Она чувствовала всегда давленіе въ вискахъ и затѣмъ вдругъ теряла сознаніе. Черезъ минуту или двѣ она свободно открывала глаза и свободно общалась съ внѣшнимъ міромъ. Она могла ходить, работать; у нея не было никакой безумной идеи и никакой галлюцинаціи, но ея характеръ измѣнялся. Вмѣсто мрачной и сосредоточенной (какою бывала обыкновенно), она становилась веселой и общительной, смѣялась, шутила, рѣзвилась.
   Въ такомъ положеніи она оставалась въ теченіе трехъ или четырехъ часовъ, за тѣмъ снова теряла сознаніе. Изъ обморока она пробуждалась такою же, какою была до кризиса. О томъ, что произошла въ продолженіе кризиса, она не сохраняла никакого воспоминанія. Напротивъ, во время кризиса, второго состоянія, она сохраняла память о всемъ своемъ существованіи. Со временемъ, второе состояніе дѣлалось все продолжительнѣе. Въ послѣдніе годы оно иногда продолжалось по три мѣсяца. Это періодическое безпамятство не разъ доставляло больной неожиданности и непріятности.
   Случилось, что одинъ изъ ея родственниковъ умеръ во время ея кризиса. Она присутствовала на похоронахъ и надѣла трауръ. Когда она пришла въ нормальное состояніе, то не могла понять причины траура, и ей вынуждены были ее объяснить.
   Во время второго состоянія ей подарили собаку; она ее кормила, ухаживала за ней и къ ней привыкла. Но лишь только возвратилась въ первое состояніе, тотчасъ же выгнала собаку, какъ забѣглую.
   Въ 1878 году, находясь во второмъ состояніи, она заподозрила своего мужа въ невѣрности. Въ отчаяніи она повѣсилась, но ее успѣли освободить отъ петли. Нѣсколько времени спустя, она впала въ первое состояніе. Она не сохранила никакого воспоминанія о своихъ подозрѣніяхъ, и расточала любезности передъ той, кто была причиной ея покушенія на самоубійство.
   Словомъ, у нея было двѣ жизни, или по Азаму, ея доктору, двѣ памяти. Въ поясненіе односторонняго гипнотизма заимствую слѣдующій случай: "Павлина С., гемианестетичная съ правой стороны, легко доступна гипнотизму, между прочимъ, и одностороннему. Можно оставить правую сторону въ нормальномъ состояніи, лѣвую же привесть въ каталептическое состояніе.
   Докторъ становится направо отъ больной и спрашиваетъ, спитъ ли она? Она отвѣчаетъ своимъ обыкновеннымъ голосомъ, что нѣтъ. Когда же онъ ей предлагаетъ тотъ же вопросъ, ставъ по лѣвой сторонѣ, она отвѣчаетъ тономъ голоса, свойственнымъ ей въ гипнотическомъ состояніи: "Вы сами видите, что я заснула".
   Докторъ говоритъ больной въ правое ухо: "Вы въ деревнѣ, въ саду; нарвите цвѣтовъ", и она смотритъ на него съ изумленіемъ, думая, что онъ надъ ней смѣется, такъ какъ съ этой стороны она не воспріимчива ни къ гипнотизму, ни къ внушеніямъ. Докторъ повторяетъ туже фразу съ противуположной стороны; она тотчасъ же наклоняется и дѣлаетъ жестъ, будто собираетъ цвѣты лѣвой рукой, такъ какъ съ этой стороны воспріимчива къ гипнотизму и принимаетъ всѣ внушенія, какія ей даютъ.
   Эта односторонняя воспріимчивость къ внушеніямъ можетъ быть сдѣлана очевидной экспериментами самаго страннаго рода. Если, напр., съ лѣвой стороны, сказать нашей больной что она не молодая дѣвушка, но драгунскій офицеръ, она отвѣчаетъ увѣреннымъ голосомъ, съ особыми пріемами и выраженіями, свойственными военнымъ. Если, наоборотъ, съ ней разговаривать съ правой стороны, она выражается сдержанно, разсуждаетъ какъ въ нормальномъ состояніи и не забываетъ о своей личности. Такимъ образомъ, она, повидимому, въ эту минуту обладаетъ двумя различными я, правымъ и лѣвымъ, двумя отдѣльными личностями, которыя другъ друга не знаютъ... и завѣдуютъ, каждая за свой особый счетъ, психическими дѣйствіями и мускульными координаціями крайней сложности.
   Всѣ здѣсь описанные случаи относятся до словеснаго внушенія. Ограничиваясь послѣднимъ, я лишь укажу на возможность достиженія результата въ обратномъ смыслѣ, сравнительно съ вышеприведенными опытами. Въ описанныхъ опытахъ, словеснымъ внушеніемъ достигались двигательные эффекты; въ случаяхъ же, къ описанію которыхъ я приступаю, насильственнымъ положеніемъ и перемѣщеніемъ частей тѣіа вызывается опредѣленное психическое настроеніе, которое съ перемѣщеніемъ частей тѣла быстро мѣняется, переходя въ настроеніе, присущее въ обыденной жизни приданному субъекту положенію. Этого рода внушеніе обозначаютъ названіемъ: внушенія мускульнаго чувства. (См. Гиляровъ, тамъ же стр. 111 и слѣд.).
   Достаточно, напр., истеричной больной въ гипнозѣ сложить руки, какъ онѣ складываются при молитвѣ, и тотчасъ же лицо ея принимаетъ выраженіе мольбы. Если же сложить ея правую руку въ кулакъ, то на лицѣ ея изображается угроза.
   Вышеприведенныхъ фактовъ изъ области гипнотизма вполнѣ достаточно для имѣющейся здѣсь цѣли обрисовать суть гипноза и показать, чего можно достигнуть при его посредствѣ.
   Изъ вышеизложеннаго ясно, что представители экспериментальной психологіи, въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, или психологіи психологическихъ кабинетовъ, какъ по научной подготовкѣ, такъ и по устройству ихъ кабинетовъ, совершенно непригодны для розысканій по гипнотизму; а потому отчасти понятно ихъ не только пренебрежительное, но отчасти даже и враждебное отношеніе къ заявленіямъ о чрезвычайной важности гипнотическихъ изслѣдованій для психологіи. Вотъ что говоритъ одинъ изъ наиболѣе выдающихъ изъ нихъ -- Вундтъ {Вундтъ. "Гипнотизмъ и внушеніе" (русск. переводъ).}:
   "Я думаю.-- пишетъ Вундтъ.-- что гипнотизмъ не принадлежитъ вѣдѣнію психолога, но мѣсто его въ больницѣ и возбужденіе гипнотическаго сна, особенно повторное, часто необходимое для полученія болѣе интенсивныхъ явленій, законно только тамъ, гдѣ этого требуютъ медицинскія показанія. Во-вторыхъ, я не могу признать за гипнотизмомъ фундаментальнаго значенія для экспериментальной психологіи, которое ему приписываютъ гипнотическія школы и особенно "Общество физіологической психологіи" въ Парижѣ, стоящее во главѣ этого теченія. Гипнотическій сонъ -- такое же ненормальное состояніе, какъ и другія. Подобно тому, какъ совсѣмъ неумѣстно основывать всю психологію на сновидѣніи, или на маніи, или на слабоуміи паралитика, точно также не можетъ служить для этой цѣли и гипнотизмъ".
   "Какъ ни важны эти чисто физіологическія явленія для оцѣнки гипнотизма съ медицинской точки зрѣнія, но для психологическаго изслѣдованія они интересны только въ той степени, въ какой они представляютъ признаки, отличающіе ихъ отъ другихъ подобныхъ состояній, а именно отъ сна, и въ какой они заслуживаютъ вниманія при обсужденіи различныхъ гипотезъ, до сихъ поръ высказанныхъ для объясненія этихъ явленій". Съ другой же стороны имѣются свидѣтельства, діаметрально противуположныя, напр., представителей школы Нанси. Утверждаемый вредъ отъ гипноза и требуемый запретъ его примѣненія для розысканій по психологіи, послѣдніе совершенно отрицаютъ съ тѣмъ однако необходимымъ ограниченіемъ, чтобы подобные опыты производились лишь спеціально приготовленными къ нимъ людьми, врачами, свѣдущими и въ физіологіи, въ особенности же знакомыми съ нервными болѣзнями. Сходнаго воззрѣнія на гипнозъ придерживается и проф. Бехтеревъ; "на гипнозъ, слѣдуетъ, "по его мнѣнію", смотрѣть не какъ на особый неврозъ, а какъ на искусственно вызванный сонъ, отличающійся, впрочемъ, отъ обыкновеннаго сна нѣкоторыми особенностями, въ силу чего гипнозъ и слѣдуетъ разсматривать, какъ видоизмѣненіе нормальнаго или естественнаго сна" (стр. 218). "При осторожномъ, умѣломъ пользованіи гипнотизмомъ со стороны врача, свѣдущаго въ этомъ отношеніи, не можетъ быть никакихъ опасеній за послѣдствія лѣченія гипнозомъ".
   Я не сомнѣваюсь, что въ ближайшемъ будущемъ экспериментальная психологія перекочуетъ изъ психологическихъ кабинетовъ въ другія помѣщенія и перейдетъ въ руки спеціалистовъ не только по психологіи, но и по физіологіи, по медицинѣ, преимущественно же по невропатологіи.
   Наблюденныя уже гипнотическія явленія у животныхъ и слѣд. опыты надъ послѣдними въ умѣлыхъ рукахъ несомнѣнно помогутъ разработкѣ и разъясненію гипнотическихъ явленій {Гиляровъ, тамъ же, стр. 228.}.
   Посмотримъ теперь, какіе выводы можно извлечь изъ наблюденій" опытовъ надъ гипнозомъ для психологіи. Не преувеличивая, можно сказать, что они колоссальнаго значенія, какъ по важности и глубинѣ психическихъ вопросовъ, ими разрѣшаемыхъ, такъ и по небывалой въ психологіи прочности основы, изъ которой выводятся. Мы присутствуемъ при побѣдоносномъ вступленіи естествознанія въ завоеванную имъ на нашихъ глазахъ область психическихъ явленій; впервые проявляется во всей своей силф методъ естествознанія въ роли рѣшающаго судьи въ вопросахъ нашей внутренней жизни, въ области "духа", считавшейся до послѣдняго времени недоступной методу, столь блестящимъ образомъ заявившему свою мощь при естественно-историческихъ розысканіяхъ. Естествоиспытателямъ, именно врачамъ и физіологамъ, мы обязаны этимъ новымъ и цѣннымъ пріобрѣтеніемъ, несомнѣннымъ залогомъ быстраго и побѣдоноснаго движенія впередъ экспериментальной психологіи, оставляющую далеко позади себя, своего старшаго собрата, опредившаго ее только нѣсколькими годами, именно экспериментальную физіологію разрабатываемую въ психологическихъ кабинетахъ.
   Въ самомъ дѣлѣ немногіе вышеприведенные факты съ желаемою достовѣрностью приводятъ къ слѣдующимъ въ высокой степени интереснымъ и непредвидѣннымъ выводамъ:
   1) Вторженіе, въ индивидуальную жизнь, воли посторонняго лица, порабощающую, на время, вполнѣ или только отчасти волю, присущую загипнотизированному субъекту.
   2) Вліяніе посторонней воли не ограничивается при этомъ подчиненіемъ произвольныхъ актовъ, но можетъ быть распространена и на такія функціи организма, именно функціи растительныя, которыя въ обыденной жизни изъяты изъ подъ вѣдѣнія нашей воли. Нарушеніе этихъ функцій, сообразно желанію гипнотизера, можетъ быть направлено въ пользу или же во вредъ загипнотизированнаго.
   3) Это вторженіе посторонней воли можетъ бытъ у многихъ достигнуто и въ состояніи бодрствованія, и въ той же степени, какъ и во время гипноза.
   4) Производимое субъекту внушеніе со стороны, приходитъ въ конфликтъ съ присущей загипнитизированному субъекту волей, и пол

   

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ О ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

(Продолженіе *).

*) См. "Міръ Божій", No 2, февраль.

Глава третья.

   "Предметы въ себѣ недоступны нашему познанію", говорить Кантъ въ "Критикѣ Чистаго Разума", даже существованіе ихъ, а слѣдовательно и людей внѣ васъ проблематично. Мы должны въ силу нашей организаціи созерцать міръ въ интуиціи и мыслить его въ такой связи его частей, какъ мы это дѣлаемъ, и притомъ совершенно независимо отъ того, существуетъ ли онъ внѣ нашего ума, въ такомъ же видѣ, какъ въ умѣ; о чемъ мы не можемъ сказать ничего рѣшительнаго и что даже насъ совсѣмъ не касается.
   Пространство, время, а равно и законъ причинности и другія связи между явленіями, которыя представляются намъ присущими вещамъ, находящимся внѣ насъ, суть ничто иное, какъ апріорныя формы нашего сознанія, свойственныя нашему духу, но, можетъ быть, и не присущія находящимся внѣ насъ, вещамъ въ себѣ. Человѣческій умъ, -- говоритъ Кантъ,-- въ силу своей своеобразной организаціи, долженъ мыслить связь явленій все равно, реальна ли эта связь или нѣтъ.
   Существующая въ головѣ нашей картина міра со всѣмъ ея содержаніемъ и со всѣми формами есть продуктъ нашей организаціи; возникновеніе этой картины, вслѣдствіе этой организаціи, носитъ характеръ необходимости, изъ котораго невозможно вывести никакихъ заключеній относительно этого міра, который какъ бы противостоитъ нашей организаціи.
   И далѣе: "Какъ нѣтъ двери, чрезъ которую могъ бы войти въ представленія внѣшній міръ въ томъ видѣ, въ которомъ онъ существуетъ, точно также и нѣтъ двери, чрезъ которую дѣятельность представленія могла бы выйти за предѣлы собственно своего круга и постигнуть внѣшній міръ.
   Предметы существуютъ лишь въ дѣятельности представленія, а не внѣ ея; не запрещается, но также и не представляется ни малѣйшаго повода допускать внѣ дѣятельности представленій еще особое существованіе вещей въ себѣ" {Курсивомъ обозначены слова мною.}.
   Изъ вышеприведенныхъ выдержекъ видно, что хотя Кантъ и утверждаетъ непознаваемость міра внѣшняго, но и не отрицаетъ возможности существованія вещей въ себѣ, т. е. независимо отъ нашего сознанія.
   Уже современникъ Канта, Фихте значительно измѣнилъ воззрѣніе его, отвергнувъ, какъ остатокъ вреднаго догматизма, допускаемое Кантомъ существованіе вещей внѣ нашего сознанія и такимъ образомъ ограничилъ міръ доступныхъ намъ знаній исключительно кругомъ нашихъ представленій. Вотъ своеобразное его міровоззрѣніе: "мы вынуждены признавать, что мы вообще дѣйствуемъ и что дѣйствовать мы должны нѣкоторымъ опредѣленнымъ образомъ". "Изъ этой потребности дѣятельности и происходитъ сознаніе дѣйствительнаго міра, а не наоборотъ -- не изъ сознанія міра, потребность дѣятельности. Первѣе эта способность, а не то сознаніе; оно выводное. Мы дѣйствуемъ не потому, что мы познаемъ, но мы потому и познаемъ, что назначены къ дѣятельности".
   Конечный практическій выводъ изъ философіи Фихте, по моему мнѣнію, сводится къ слѣдующему: оставимъ въ сторонѣ всякое мудрствованіе, такъ какъ не можемъ умомъ нашимъ даже удостовѣриться въ объективномъ существованіи міра, насъ окружающаго, и посвятимъ жизнь на исполненіе нравственнаго долга по отношенію къ ближнимъ. Выводъ этотъ подкрѣпляется всею жизнью Фихте; вѣрный своимъ убѣжденіямъ и сильный характеромъ, Фихте заслужилъ громкую извѣстность, какъ неустрашимый проповѣдникъ началъ, которыя считалъ вѣрными и прославился своими пламенными патріотическими рѣчами.
   Въ смыслѣ ученія Канта высказывается и А. И. Введенскій. "Признаніе существованія отдѣленной отъ меня и дающей о себѣ знать причины есть форма сознаванія". "Но мы еще ничѣмъ не гарантированы, что неизбѣжная форма сознанія служила отраженіемъ дѣйствительнаго взаимоотношенія вещей въ себѣ. Одинаково возможно пока какъ это, такъ и обратное положеніе. Безъ объектированныхъ ощущеній не можетъ быть и самого сознанія. Поэтому независимость отъ нашего произвола ихъ существованія въ насъ столь же мало свидѣтельствуетъ о нахожденіи отдѣльно отъ насъ вещей въ себѣ, какъ и независимость отъ нашего произвола качества того или другого ощущенія (напр. бѣлизны) еще не свидѣтельствуетъ о томъ, чтобы это качество принадлежало вещамъ въ себѣ, а не возникало только въ насъ самихъ" {А. И. Введенскій "Опытъ теоріи построенія матеріи", стр. 53 и 54.}.
   "Эмпирическій міръ возникаетъ посредствомъ объектированія. Это не значитъ, что кромѣ нашего сознанія ничего больше нѣтъ, а значитъ, что это остается еще неизвѣстнымъ".
   Почти этими словами описываютъ наше отношеніе къ внѣшнему міру и остальные, многочисленные послѣдователи Канта.
   Въ самое послѣднее время одинъ изъ адептовъ субъективнаго идеализма, Ферворнъ выступилъ, какъ было мною уже выше указано {См. "Міръ Божій", 1898, январь, стр. 24.}, съ обширнымъ трудомъ, озаглавленнымъ: Allgemeine Physiologie, въ первой главѣ котораго онъ, между прочимъ, разбираетъ вопросъ: что есть реальное? и отвѣчаетъ на него, что "существуетъ лишь одно -- это психика".
   "Нельзя отрицать,-- пишетъ Ферворнъ (стр. 37),-- что всякому, кто въ первый разъ будетъ слѣдить за ходомъ доказательства несостоятельности признанія за внѣшнимъ міромъ существованія внѣ нашего сознанія, результатъ этотъ представится нѣсколько парадоксальнымъ; со стороны этого лица немедленно послѣдуетъ возраженіе, что кромѣ него живутъ еще многіе люди, изъ которыхъ каждый обладаетъ психикой, и что каждый изъ нихъ имѣетъ одинаковое съ нимъ право утверждать, что имѣетъ свою психику, такъ что, кромѣ психики этого лица, существуетъ еще большое число другихъ психикъ. Но и здѣсь ошибка очевидна. Если только постоянно придерживаться неоспоримаго "факта, что міръ есть мое представленіе, то непремѣнно съизнова придется возвратиться къ признанію, что въ дѣйствительности существуетъ только моя психика, что другіе люди для меня ничто иное, какъ тѣла, такъ какъ я ничего не могу усмотрѣть въ нихъ иного; другими словами: они, слѣдовательно, ничто иное, какъ мое представленіе. Они, правда, говорятъ мнѣ, что имѣютъ такую же психику, какъ и я, также чувствуютъ и мыслятъ. Это вѣрно, но то, что они мнѣ говорятъ, ихъ рѣчи, ихъ движенія суть только матеріальныя явленія, т.е. только мои представленія. Ихъ психика находится, согласно научному способу выраженія, въ мозгу. Но если мнѣ и удается, присутствуя на операціи живого человѣка, увидѣть его мозгъ, то я и въ этомъ случаѣ убѣждаюсь, что и здѣсь я не нахожу ничего иного, какъ тѣлесные элементы. Тѣла же суть мое представленіе. Итакъ, въ заключеніи я опять вижу себя вынужденнымъ признать за мое представленіе то, что я считаю психикой другого человѣка. Однимъ словомъ, куда бы я ни обратился, я прихожу къ заключенію, что все, что кажется мнѣ существующимъ внѣ меня, будетъ ли это безжизненное тѣло, или живой человѣкъ, или же психика человѣка, въ сущности ничто иное, какъ моя же психика. Я никакъ не могу выйти изъ предѣловъ моей психики".
   Столь же отличнаго отъ обыденнаго взгляда на внѣшній міръ придерживается, среди англійскихъ философовъ, Стюартъ Милль {J. S. Mill. Philosophie de Hamilton, p. 225 (traduit par E. Gazellos).}. Въ примѣчаніи къ стр. 225 онъ заявляетъ, что никогда не помышлялъ утверждать существованія предметовъ внѣ насъ. И далѣе: "я не полагаю, чтобы можно было доказать существованіе внѣ насъ чего-нибудь реальнаго, за исключеніемъ другихъ духовъ",
   Подобныхъ цитатъ изъ различныхъ современныхъ трактатовъ по психологіи можно привести очень большое число; всѣ они свидѣтельствуютъ о господствѣ, среди психологовъ, воззрѣнія, что сфера нашей познавательной сцособности ограничена нашими ощущеніями; подвергаясь сложной переработкѣ вашей психики и являясь такимъ образомъ продуктомъ дѣятельности нашего мышленія, послѣднія не представляютъ ручательства воспроизведенія дѣйствительности насъ окружающей. Не имѣя возможности отрицать присущей всѣмъ намъ непреодолимой потребности объектированія нашихъ представленій въ видѣ предметовъ внѣшняго міра, психологи въ то же время находятъ возможнымъ оспаривать непреложную истинность ея показаній, утверждая, что существованіе внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія, на основаніи этого объектированія не можетъ еще считаться доказаннымъ. Не подлежитъ сомнѣнію, и слѣдовательно реально, по ихъ мнѣнію, только одно: это психика.
   Нельзя не замѣтить поразительнаго контраста между опредѣленіемъ реальнаго естествоиспытателями съ одной стороны, и философами, психологами -- съ другой. И тѣ, и другіе съ одинаковымъ рвеніемъ и жаждой знанія посвящая лучшую часть жизни розысканіямъ истины, т. е. реальнаго, не могутъ придти къ соглашенію, гдѣ его искать; естествоиспытатели ищутъ его въ мірѣ внѣшнемъ, философы -- внутри себя.
   Каждая изъ этихъ категорій изслѣдователей живетъ замкнутою въ обособленномъ міркѣ, въ убѣжденіи, правоты своего міровоззрѣнія. Контрастъ въ ихъ взглядахъ сказывается особенно рельефно, если читать въ перемежку произведенія представителей этихъ, разъединенныхъ другъ отъ друга лагерей ученыхъ. Причемъ, выступаетъ съ необыкновенною ясностью коренное различіе въ пріемахъ ихъ разслѣдованій; выражаясь образно и сгустивъ краски, можно, мнѣ кажется, однимъ штрихомъ обрисовать коренное различіе между естествоиспытателемъ и философомъ-психологомъ; человѣкъ, смотрящій въ раскрытое окно и поглощенный до полнаго самозабвенія изученіемъ всего, что представляется его взорамъ, есть живой портретъ естествоиспытателя; въ человѣкѣ же углубленномъ въ самозерцаніе и заткнувшимъ уши и закрывшимъ глаза, для полнаго устраненія себя отъ міра внѣшняго -- нельзя не признать соотвѣтственного изображенія философа-психолога.
   Въ неразрывной связи съ этими отличіями находится и самый характеръ разслѣдованій естествоиспытателей и философовъ. При сравненіи огуломъ ученыхъ трудовъ тѣхъ и другихъ, мы увидимъ слѣдующую разницу: естествоиспытатели идутъ въ разслѣдованіяхъ своихъ отъ частнаго къ общему, отъ болѣе извѣстнаго къ менѣе извѣстному; главное вниманіе ихъ сосредоточивается на подысканіи и обоснованіи навыка фактическихъ данныхъ, которые ими признаны за необходимые для искомаго положенія. Служащая основаніемъ работы фактическая сторона составляетъ наиболѣе цѣнную часть труда; гораздо слабѣе выработка вывода изъ добытыхъ фактовъ и не рѣдко послѣдняя оказывается, вслѣдствіе меньшаго вниманія къ ней автора, неправильною. Основою же философскихъ трактатовъ служатъ обыкновенно общія положенія неизбѣжно субъективнаго характера, и слѣдовательно, ни для кого, кромѣ самаго автора, не обязательныя; выводы же изъ основного положенія и, построенная на немъ нерѣдко весьма сложная философская система, невольно подкупаютъ читателя строго логическимъ характеромъ и тщательною разработкой, вытекающихъ изъ основоположенія слѣдствій.
   Въ какой же изъ двухъ сторонъ жизни, внѣшней или внутренней, кроется источникъ несомнѣннаго знанія, слѣдуя которому можно было бы надѣяться опредѣлить: что есть реальное?
   Одинъ изъ такихъ источниковъ открытъ, и честь открытія его составляетъ неоспоримую заслугу философовъ и принадлежитъ родоначальнику современной философіи, Декарту. Онъ нашелъ его во внутренней нашей жизни и формулировалъ его въ извѣстномъ изрѣченіи "cogito ergo sum", что означаетъ: я мыслю и чувствую, слѣдовательно несомнѣнно, что я существую; единственно, что я не могу отрицать и въ чемъ не могу сомнѣваться -- это мои мысли и чувства; и тѣ и другія мнѣ непосредственно даны и непосредственно мною ощущаются и сознаются. Все остальное знаніе есть выводное и, какъ выводное, подлежитъ, для признаніе его истинности, дальнѣйшей провѣркѣ; но и этой послѣдней возможно придать выводному знанію лишь степень большей или меньшей вѣроятности, но не абсолютной достовѣрности. Познаваемое нами представляетъ, слѣдовательно, двѣ категоріи знанія: къ первой относится все нами непосредственно ощущаемое и сознаваемое -- знаніе несомнѣнное, ко второй -- знаніе выводное (умозаключаемое) -- обладающее лишь большею или меньшею степенью вѣроятія, но не абсолютной достовѣрности.
   Вышеприведенный источникъ знанія, используемый философами, ввесть однако тотъ могучій потокъ, слѣдуя которому прогрессировало и прогрессируетъ человѣческое знаніе: онъ представляетъ изъ себя лишь мелкій, журчащій ручеекъ, теряющійся уже вблизи отъ истока, среди сухихъ и безплодныхъ пустынь метафизическихъ измышленій. Въ самомъ дѣлѣ, къ какимъ дальнѣйшимъ открытіямъ можетъ повесть сознаніе ощущеній горя, радости, голода, жажды, гнѣва и одно лишь сознаніе своего существованія; если при этомъ еще принять въ соображеніе, что предметы ощущеній и желаній, разсматриваются философами не какъ реальные объекты, а какъ только наши представленія. Гнѣвъ, напр., признается за нѣчто несомнѣнно реальное, между тѣмъ, какъ существованіе предмета, на который гнѣвъ обрушивается, считается проблематичнымъ. По мнѣнію нѣкоторыхъ философовъ, предметъ гнѣва ничто иное, какъ представленіе гнѣвающагося.
   Кромѣ того, къ несомнѣнно реальному должны быть отнесены, согласно приводимому здѣсь опредѣленію, и ощущенія, испытываемыя спящимъ, и галлюцинаціи умалишеннаго.
   Очевидно, что путь прогресса человѣческаго знанія иной, и особенно странно, что, будучи извѣстенъ уже издавна, онъ не былъ включенъ Декартомъ въ схему несомнѣннаго знанія, хотя послѣднему онъ былъ отлично знакомъ. Я говорю какъ о второмъ источникѣ несомнѣннаго знанія, объ истинахъ математическихъ, которыя по всеобщему признанію представляютъ истины, не подлежащія сомнѣнію, хотя и не познаются не непосредственно, а относятся къ знанію выводному.
   Дальнѣйшій шагъ на этомъ пути былъ сдѣланъ Бэкономъ; онъ съ особенною ясностью указалъ на выводное опытное знаніе, какъ на наиболѣе надежный источникъ для пріобрѣтенія свѣдѣній о природѣ и нашего къ ней отношенія. Естествоиспытатели, слѣдуя указанному Бэкономъ пути, обрѣли въ немъ не мелководный ручей, а судоходную рѣку, по которой съ неимовѣрною быстротою поплыли они, влекомые ея сильнымъ теченіемъ, и уже достигли безбрежнаго океана, гдѣ есть достаточный просторъ, чтобы разгуляться ихъ неудержимой энергіи въ поискахъ за неожиданными и негаданными фактическими данными. Послѣднія въ дѣйствительности оказались въ столь громадномъ числѣ, что потребовали, для ихъ использованія, весь запасъ наличныхъ силъ естествоиспытателей; стремленіе къ возможно большему успѣху хода работъ повлекло за собою, какъ неизбѣжное слѣдствіе, и возрастающую спеціализацію отдѣльныхъ ученыхъ. Увлеченные небывалымъ успѣхомъ, естествоиспытатели оставили пока въ сторонѣ разслѣдованія истока рѣки, устья которой они достигли.
   Эту трудную часть работы имъ предстоитъ еще совершить, и только когда добытыя ими сокровища будутъ приведены въ живую связь съ исходною точкою нашего знанія и теоретически обоснованы, они пріобрѣтутъ настоящую свою цѣнность. Будемъ надѣяться, что это время не заставитъ себя долго ждать.
   Для преслѣдуемой мною цѣли, именно: попытки опредѣленія, что считать за реальное, необходимо разобраться среди вышеприведенныхъ взглядовъ философовъ-психологовъ и естествоиспытателей.
   Оцѣнка выводовъ въ философскихъ трактатахъ не можетъ быть иная, чѣмъ во всѣхъ остальныхъ отрасляхъ знанія; какъ въ послѣднихъ, она и въ данномъ случаѣ всецѣло зависитъ отъ степени и качества обоснованія вывода.
   Прилагая эту мѣрку къ выводамъ философовъ, въ вопросѣ о теоріи познаванія нами внѣшняго міра, я постараюсь возможно кратко и ясно сопоставить съ одной стороны, ихъ пріемы разслѣдованія и основоположенія и выводы -- съ другой.
   Всѣ философы, о которыхъ мнѣ придется здѣсь упоминать, принадлежатъ къ представителямъ критической философіи, созданной Кантомъ.
   Философія Канта носитъ названіе критической философіи въ противоположность догматической. Между тѣмъ какъ послѣдняя признаетъ {А. И. Введенскій, ib.} "общіе принципы, напр., законъ причинности, пространство, время и т. п. правильно познанными (сами собой извѣстными), достовѣрными и примѣняемыми вслѣдствіе своей общности ко всякому роду бытія -- какъ къ явленіямъ, такъ и къ вещамъ въ себѣ", первая подвергаетъ подобные принципы изслѣдованію со стороны ихъ достовѣрности, круга примѣненія, а также и со стороны ихъ пониманія и значенія.
   "Она предполагаетъ несомнѣнное знаніе возможнымъ только въ томъ случаѣ, если къ числу субъективныхъ, изъ насъ самихъ возникающихъ, элементовъ міра явленій, принадлежатъ не только чувственно воспринимаемыя его качества, но и самая ихъ связь между собою, по крайней мѣрѣ ея основныя черты, каковы, напримѣръ, пространство, время причинность, субстанціальность, закономѣрность событій и т. д.". "неизбѣжныя формы сознанія должны быть принципами міра явленій".
   Вслѣдствіе признанія и самой связи явленій за неизбѣжныя формы сознанія, а не за отношенія явленій, вскрываемыя посредствомъ наблюденій и опытовъ надъ предметами внѣшняго міра, открылся доступъ сомнѣнію въ существованіи, внѣ нашего сознанія, какъ пространства и времени, такъ и закона причинности и другихъ перечисленныхъ связей, разсматриваемыхъ какъ формы сознанія, а съ этимъ вмѣстѣ возникло и сомнѣніе въ бытьи внѣшняго міра, или вещей въ себѣ.
   Основателемъ критической философіи Кантомъ и былъ введенъ въ философію терминъ критицизмъ. Согласно вышеприведеннымъ цитатамъ, Кантъ, слѣдовательно, утверждаетъ, что существуютъ основныя соединенія понятій, возникающія не логически, однако же всеобщія и необходимыя.
   Онъ изслѣдуетъ не только въ познаніи, но и въ другихъ областяхъ человѣческаго мышленія, вопросъ о существованіи такихъ апріорныхъ синтетическихъ сужденій, т.-е. соединеній понятій, гдѣ соединенія были бы первичными, не выводились бы логически изъ самихъ соединяемыхъ понятій, а въ то же время имѣли бы всеобщее и необходимое значеніе.
   Задача Канта, поэтому, вводится къ тому, чтобы показать возможность апріорныхъ синтетическихъ сужденій.
   Онъ объясняетъ ее тѣмъ, что разсудокъ самъ воспроизводитъ объекты, о которыхъ онъ высказывается; такъ, напримѣръ, въ математикѣ, геометръ можетъ опредѣлить à priori свойство и соотношенія линій, угловъ, треугольниковъ и круговъ, потому что онъ самъ создаетъ эти объекты.
   Онъ утверждаетъ далѣе, что мы отчасти слѣдуемъ этому пріему и въ физикѣ, а также и вообще при познаваніи явленій природы, такъ какъ и послѣднее вырабатывается познающимъ субъектомъ изъ отдѣльныхъ ощущеній, но тоже при посредствѣ апріорныхъ синтетическихъ сужденій. По ученію Канта, субъектъ, испытывающій разнообразныя ощущенія, располагаетъ ихъ, во-1-хъ, въ опредѣленномъ порядкѣ въ пространствѣ и времени (послѣднія же Кантъ разсматриваетъ, какъ присущія нашей чувствительности апріорныя, не изъ опыта почерпнутыя, формы интуиціи, т. е. непосредственная воспріятія); во-2-хъ, подвергаетъ ихъ дальнѣйшей переработкѣ нашимъ разсудкомъ, руководствующимся при этомъ сужденіями, но тоже не опытными, а апріорными; послѣднія Кантъ называетъ гносеологическими формами мышленія или категоріями.
   Все это вмѣстѣ взятое составляетъ функціи синтеза многообразныхъ, разрозненныхъ ощущеній, воспроизводимыхъ дѣятельностью познающаго субъекта.
   Составленныя по этимъ категоріямъ апріорныя, чистыя понятія признаются, по Канту, разсудкомъ, какъ обязательныя, хотя и не доказуемыя истины, и полагаются имъ въ основу какъ математики, такъ и естествознанія. Примѣрами таковыхъ могутъ служить математическія аксіомы: прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками; часть меньше цѣлаго; а также апріорныя истины естествознанія: количество вещества въ природѣ не можетъ ни увеличиваться, ни уменьшаться; все случающееся въ природѣ имѣетъ свою причину и проч.; совокупность подобныхъ общихъ положеній составляетъ, по Канту, чистое естествознаніе.
   Кантъ учитъ, слѣдовательно, что мы принуждаемы организаціей нашей психики истолковывать, а, слѣдовательно, и понимать ощущенія, которымъ подвергаемся, только въ извѣстномъ, одностороннемъ смыслѣ, окрашивая и видоизмѣняя ихъ сообразно конструкціи нашей психики; мы вынуждены смотрѣть на всѣ явленія жизни, такъ сказать, съ предвзятой точки зрѣнія, лишенные возможности воспринимать непосредственно образы предметовъ насъ окружающихъ. Изъ разслѣдованій надъ познавательною нашею способностью Кантъ пришелъ, какъ мы видѣли, къ выводу, что внѣшній міръ нетолько недоступенъ изученію, но что даже и существованіе его внѣ нашего сознанія мы доказать не въ состояніи, и что нашъ умъ, по отношенію къ познаванію внѣшняго міра, при посредствѣ чувственныхъ воспріятій, является совершенно безпомощнымъ. Кантъ, называя его чистымъ разумомъ, противополагаетъ ему разумъ практическій, который строитъ свое міровоззрѣніе на заложенномъ въ насъ апріорномъ (т.-е. предшествующемъ всякому опыту) законѣ нравственности, которому мы обязаны слѣдовать; нравственныя же обязательства мыслимы лишь относительно живыхъ людей (ноуменовъ, а не феноменовъ); поэтому мы должны увѣровать въ ихъ существованіе и вмѣстѣ съ тѣмъ, слѣдовательно, и въ реальность внѣшняго міра.
   Не разумомъ, а вѣрой познается нами внѣшній міръ и познается только потому, что въ насъ вложена непреодолимая потребность исполненія нравственнаго долга относительно ближнихъ (категорическій императивъ Канта). Поэтому, хотя въ существованіи этихъ ближнихъ мы, по Канту, и не можемъ убѣдиться, но должны признать за ними реальное бытіе, ибо, въ противномъ случаѣ, мы будемъ лишены объектовъ, къ которымъ могли бы примѣнять наши нравственныя обязательства.
   Построеніе внѣшняго міра, выводимое изъ категорическаго имперотива Канта, допускаетъ два возраженія:
   Первое заключается въ томъ, что происхожденіе сознанія нравственнаго долга можетъ быть объяснено, какъ извѣстно, инымъ путемъ и разсматриваемо, какъ достояніе благопріобрѣтенное, какъ плодъ житейской мудрости.
   Оно представляется мнѣ, кромѣ того, ошибочнымъ и потому, что полагаетъ возможнымъ объясненіе менѣе общимъ понятіемъ: категорическимъ императивомъ, понятія болѣе общаго -- жизни.
   Никто не станетъ отрицать, что мыслима жизнь, даже полная высшихъ духовныхъ наслажденій, безъ потребности въ категорическомъ императивѣ; представимъ себѣ, напр., уединенное живое существо, съ психикой, сходной съ нашей, или даже цѣлое общество подобныхъ существъ, но въ изобиліи снабженныхъ всѣмъ, что имъ желательно; и въ этомъ второмъ, уже болѣе сложномъ примѣрѣ, имѣемъ жизнь, безъ нравственнаго обязательства относительно окружающихъ людей, такъ какъ послѣдніе ни въ чемъ не нуждаются. Только въ частномъ случаѣ, при недохваткѣ въ средствахъ къ жизни и при неизбѣжныхъ мученіяхъ, причиняемыхъ недостаткомъ ихъ, возникаетъ борьба за существованіе, со всѣми жестокими послѣдствіями этой борьбы, и возникаетъ потребность въ категорическомъ императивѣ (т.-е. нравственномъ обязательствѣ) относительно ближнихъ; нравственныя обязательства возникаютъ, слѣдовательно, лишь изъ-за частнаго, можно сказать, случайнаго, обстоятельства -- именно какъ слѣдствіе недохватки средствъ къ существованію. Поэтому самый смыслъ жизни, мыслимой и безъ потребности въ категорическомъ императивѣ, несомнѣнно кроется глубже, въ чемъ-нибудь иномъ, болѣе общемъ, чѣмъ послѣдній. И не изъ сознанія категорическаго императива, а чѣмъ-нибудь инымъ должны мы обосновать познаваніе существованія внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія.
   Въ Критикѣ Чистаго Разума, все разсужденіе ведется какъ бы въ предположеніи, что мы сами творимъ явленія, не вѣдая, однако, причины ихъ происхожденія, и осуждены на пассивную, замкнутую въ самой себѣ жизнь, ограниченную лишь нашими субъективными ощущеніями, жизнь въ полномъ одиночествѣ и совершенномъ невѣдѣніи всего насъ окружающаго. Мы являемся обреченными, если будемъ руководствоваться только данными познанія, влачить жизнь безотрадную, похожую въ жизнь безпомощнаго, съ рожденія разбитаго параличемъ несчастливца. Въ самомъ дѣлѣ, попытаемся вникнуть въ его духовную жизнь и возможное для него міровоззрѣніе.
   Предположимъ его одареннымъ нормально развитыми всѣми пятью внѣшними чувствами и недюжиннымъ умомъ, и представимъ себѣ, что нашъ больной, окруженный возможно тщательнымъ уходомъ, достигъ зрѣлаго возраста. Лишенный возможности движенія, онъ будетъ жить лишь пассивно воспринятыми раздраженіями и порожденными, при ихъ посредствѣ, представленіями. Не имѣя возможности контролировать опытомъ и наблюденіемъ возникающихъ въ немъ ощущеній и образовъ, и предоставленный міру грезъ, не сдерживаемыхъ никакими извнѣ идущими указаніями, нашъ больной не будетъ въ состояніи составить себѣ понятія о реальномъ, внѣшнемъ мірѣ. Ему будутъ извѣстны образы живыхъ людей, но онъ не будетъ имѣть основанія признать за ними реальное существованіе; для него они останутся лишь представленіями. Онъ не нашелъ бы ничего возразить противъ міровоззрѣнія Критики Чистаго Разума.
   Не трудно предугадать, что сталось бы съ нашимъ воображаемымъ паціентомъ, если ему бы прочли вслѣдъ затѣмъ цитаты изъ Критики Практическаго Разума, касательно апріорности нравственнаго закона и категорическаго императива.
   Онъ безъ сомнѣнія, пришелъ бы въ большое замѣшательство, и если допустимъ, что у него проявилась способность рѣчи, онъ, конечно, отвѣтилъ бы, что съ него требуютъ невозможнаго, что чувство нравственнаго долга относительно представленій вещь немыслимая. Его недоумѣніе достигло бы высшаго предѣла, если бы онъ вслѣдъ за тѣмъ услышалъ, что, не смотря на невозможность для него убѣжденія путемъ опытнымъ въ реальности существъ ему подобныхъ, отъ него требуется, чтобы онъ увѣровалъ въ ихъ реальное бытіе и съ ними и въ бытіе внѣшняго міра, увѣровалъ ради выполненія требованія категорическаго императива; онъ вѣроятно, былъ не мало бы удивленъ, услышавъ, что убѣжденіе въ абсолютной общезначимости и необходимости нравственнаго обязательства составляетъ нераздѣльную часть человѣческаго разума, что оно есть абсолютное правило чистаго практическаго ума, что оно существуетъ въ видѣ абсолютнаго факта нравственнаго, сознанія и вѣра въ его реальность представляетъ собою общую для всякаго человѣческаго разума необходимость, и наконецъ, что тотъ не принадлежитъ къ числу нравственныхъ людей, кто не убѣжденъ въ абсолютной общезначимости и необходимости нравственнаго обязательства. "Ты долженъ вѣрить,-- говоритъ Кантъ,-- и въ реальность свободы и сверхчувственнаго міра. Убѣжденіе твое въ свободѣ воли должно тебѣ реализировать понятіе вещей къ себѣ, которое для теоретической философіи остается всего только проблематической".
   Я думаю, что никто не позволилъ бы себѣ осудить нашего больного, если бы онъ, по выздоровленіи, усумнился въ безапелляціонности предъявленныхъ къ нему требованій и настаивалъ бы на необходимости осязательнаго доказательства реальности существъ, относительно которыхъ ему навязываютъ нравственныя обязательства въ формѣ категорическаго императива, прежде чѣмъ требовать отъ него исполненіе послѣдняго. Нельзя, мнѣ кажется и осудить читателя, который признаетъ заявленіе выздоровѣвшаго больного правильнымъ, и, вопреки утвержденію Канта, будетъ настаивать на томъ же и пребывать въ убѣжденіи, что критическая философія не успѣла еще оправдать своего громкаго имени и претензіи на открытіе новаго, болѣе достовѣрнаго источника познаній, и не доставила намъ знаній болѣе обоснованныхъ, чѣмъ тѣ, которыя пріобрѣтаются обычнымъ путемъ.
   Нельзя не признать, что основоположенія критической философіи Канта, какъ то: установленныя имъ апріорныя, предшествующія всякому опыту и поэтому недоказуемыя понятія и тѣсно связанныя съ ними предположенныя апріорныя синтетическія сужденія, и по сіе время не пріобрѣли среди философовъ права гражданства и оспариваются весьма многими изъ нихъ. Между прочимъ, рѣзко нападаетъ на Канта Милль, осуждая его за избранный имъ признакъ для опредѣленія данныхъ сознанія, какъ апріорныхъ, признакъ, который Милль разсматриваетъ, какъ совершенно ненадежный. Апріорными Кантъ призналъ всѣ сужденія, въ которыхъ ни онъ, ни окружавшіе его не находили возможнымъ сомнѣваться.
   Въ виду необоснованности какъ основоположеній ученія Канта, апріорныхъ сужденій, а равно и мало вѣроятнаго утвержденія, что внѣшній міръ познается нами лишь при посредствѣ нравственнаго чувства, его міровоззрѣніе представляется мнѣ неправильнымъ.
   На совершенно иномъ основаніи отрицаетъ существованіе, внѣ насъ, внѣшняго міра Милль. Разслѣдованіе свое онъ ведетъ по совершенно иному методу, названному имъ психологическимъ, въ отличіе отъ метода интроспективнаго большинства философовъ. Своеобразіе психологическаго метода Милля заключается въ томъ, что исходною точкою разслѣдованій послужили два опытомъ добытые психологическіе закона.,
   Теорія, проводимая Миллемъ, предполагаетъ, "во-1-хъ, что человѣческій духъ способенъ къ ожиданію (Expectation), т. е., что послѣ воспріятія ощущеній въ настоящемъ, мы способны постигнуть ощущенія возможныя, не испытываемыя нами въ настоящую минуту, но которыя мы могли бы испытывать и которыя въ дѣйствительности испытали бы, при извѣстныхъ условіяхъ, опредѣленныхъ предварительными опытами; во-2-хъ, опирается на признаніи истинными слѣдующихъ законовъ ассоціаціи представленій, именно: 1) что представленія сложныхъ явленій стремятся предстать уму сообща; 2) что тоже вѣрно и относительно представленій по смежности; а) въ пространствѣ и 6) во времени;. 3) что представленія по смежности связываются опредѣленнѣе и быстрѣе по мѣрѣ ихъ повторяемости; 4) что ассоціація представленій возрастаетъ до неразрывности, вслѣдствіе чего послѣднія начинаютъ представляться неразрывно связанными и въ дѣйствительности. Поэтому становится для насъ, со временемъ, существованіе одного изъ этихъ представленій немыслимымъ въ отсутствіи другого".
   Исходя изъ этихъ предположеній, психологическая теорія утверждаетъ, что намъ присущи ассоціаціи представленій, порождаемыхъ естественнымъ и непроизвольнымъ путемъ соотвѣтственно порядку нашихъ ощущеній и воспоминаній объ ощущеніяхъ прошедшихъ. Такъ что, если даже предположить полнѣйшее отсутствіе въ вашемъ сознаніи интуиціи внѣшняго міра, то вышеупомянутыя ассоціаціи породили бы въ насъ неизбѣжно увѣренность во внѣшнемъ мірѣ, и послѣдняя представилась бы намъ интуитивною.
   При этомъ особенно характерно, что, объясняя вышеизложеннымъ способомъ происхожденіе въ насъ увѣренности въ существованіе внѣшняго міра, Милль въ то же время утверждаетъ, что увѣренность эта, являясь лишь слѣдствіемъ нашей духовной организаціи, не можетъ считаться непреложною. По мнѣнію Милля, мы не въ состояніи выйти изъ заколдованнаго круга нашихъ представленій.
   "Что хотимъ мы выразить,-- пишетъ Милль,-- когда мы говоримъ, что видимый нами объектъ находится внѣ насъ, а не только мыслится нами? что заставляетъ насъ это говорить? Мы подразумѣваемъ подъ этимъ нѣчто навязанное нашему воспріятію, нѣчто существующее и въ то время, когда мы о немъ не думаемъ, нѣчто существовавшее прежде, чѣмъ мы о немъ начали думать, и способное продолжать существовать и тогда, когда насъ болѣе не будетъ. Мы хотимъ этимъ сказать, что существуютъ вещи, нами никогда не видѣнныя, не подвергавшіяся нашему осязанію и не замѣченныя инымъ какимъ-либо способомъ; вещи, которыя никто изъ людей еще не набіюдалъ. Указаніе на причины этой сложной концепціи и составляетъ то, что мы подразумѣваемъ подъ вѣрою въ матерію. По психологической же теоріи это понятіе (матеріи) есть ничто иное, какъ форма, которую вызвали въ нашей концепціи законы ассоціаціи.
   "Я вижу на столѣ кусокъ бѣлой бумаги; перейдя въ другую комнату, я, тѣмъ не менѣе, имѣю увѣренность, что бумага осталась на своемъ мѣстѣ, хотя я и пересталъ ее видѣть. Я не имѣю болѣе ощущеній, которыя она во мнѣ возбуждала, но я полагаю, что я ихъ вновь бы испыталъ, если бы я себя поставилъ въ условія, при которыхъ я испыталъ раньше, т. е. если бы я вернулся въ комнату, гдѣ видѣлъ бумагу; кромѣ того, я увѣренъ, что не могло быть ни одного момента, въ который этого бы не случилось. Въ концепціи міра таковымъ, какъ онъ мнѣ представляется въ данную минуту, вслѣдствіе особенности моего духа, настоящее мое воспріятіе занимаетъ лишь малую долю. Бываютъ минуты, когда ощущенія отсутствуютъ или во всякомъ случаѣ составляютъ лишь самую незначительную часть того, что я сознаю.
   "Концепція міра, присущая мнѣ въ данный моментъ, слагается изъ испытываемыхъ ощущеній и безчисленнаго множества возможностей ощущеній: къ послѣднимъ относятся всѣ ощущенія, которыя я, по пріобрѣтенному опыту, могъ бы при извѣстныхъ условіяхъ испытывать, а также и безграничное число другихъ ощущеній, которыя я имѣлъ бы возможность испытать въ условіяхъ, мнѣ еще неизвѣстныхъ. Эти различныя возможности составляютъ все, что имѣетъ значеніе для насъ въ мірѣ внѣшнемъ. Ощущенія, испытываемыя въ настоящемъ, имѣютъ большею частью мало значенія; кромѣ того они скоро преходящи. Возможности же, напротивъ того, пребываютъ постоянно и обладаютъ, слѣдовательно, характерной чертой, присущей идеѣ о веществѣ или матеріи и отличающей ее отъ того, что мы понимаемъ подъ ощущеніями".
   Эти возможности ощущеній характеризуются еще тѣмъ, что представляютъ изъ себя группы опредѣленныхъ ощущеній; при реализаціи одного изъ нихъ въ насъ, возникаютъ другія составныя части этой группы. Мы предполагаемъ поэтому присущимъ въ каждой подобной группѣ ощущеній опредѣленный субстратъ, другими словами опредметчиваемъ эту группу ощущеній и населяемъ такимъ образомъ, по этой теоріи, внѣшній міръ безчисленнымъ множествомъ объектовъ.
   Совершенно подобнымъ же образомъ формуются въ насъ опредѣленныя группы возможностей ощущеній, слѣдующихъ одни за другими въ опредѣленномъ порядкѣ во времени. Зависимость опредѣленныхъ ощущеній отъ предшествующихъ и прочная связь съ послѣдующими порождаетъ въ насъ возможности ощущеній во времени. Они также опредметчиваются нами чрезъ перенесеніе и ихъ въ міръ внѣшній.
   Эти двоякаго рода группы возможностей ощущеній соединенныхъ
   1) въ пространствѣ или 2) во времени, Милль обозначаетъ терминомъ постоянныхъ возможностей. Изъ сочетанія испытываемыхъ въ данный моментъ ощущеній и постоянныхъ возможностей слагается, по Миллю, вся чувственная наша жизнь. Изъ сферы нашихъ ощущеній намъ никогда не выйти. Созидаемое внутри насъ и возникающее, помимо нашей воли, и внѣ нашего контроля, представленіе о мірѣ внѣшнемъ есть крупное недоразумѣніе, вводящее насъ въ жестокое заблужденіе. Не тотъ міръ, который мы всѣ полагаемъ знать, есть реальный, а совершенно иной. Только одни духи существуютъ помимо насъ и нѣтъ внѣ васъ никакихъ предметовъ, а вмѣсто нихъ лишь постоянныя возможности ощущеній.
   Милль совершенно вѣрно утверждаетъ, что все случающееся съ нами съ жизни можетъ быть выражено въ терминахъ проводимой имъ психологической теоріи и подкрѣпляетъ свое мнѣніе нѣсколькими примѣрами. Вопросъ же, занимающій насъ въ настоящее время, не въ этомъ; главный интересъ сосредоточивается въ выясненіи, получается ли при переводѣ общепринятаго способа описанія на языкъ психологической теоріи какая-либо существенная выгода? получается ли чрезъ это болѣе простое и точное изображеніе нашей жизни? и не вводится ли, наоборотъ, произвольное толкованіе сути жизни и отношенія нашего къ внѣшнему міру? Не есть ли теорія Милля ни что иное, какъ цѣпь размышленій надъ предметомъ, не поддающимся, пока желаемому разъясненію? Мнѣ представляется и разбираемый трудъ Милля, въ высокой степени интересный и замѣчательный, не изъятымъ отъ общаго философскимъ системамъ недостатка, именно: самоувѣренности, съ которою разрѣшаются въ нихъ всѣ вопросы жизни, не исключая и неразрѣшимыхъ.
   Воззрѣнія Милля раздѣляетъ и Вэнъ; разбирая какимъ образомъ рождается въ нашемъ духѣ убѣжденіе въ существованіи матеріальнаго міра, какъ чего-то сторонняго нашему духу, Бэнъ предпосылаетъ слѣдующія замѣчанія. "Никакое знаніе о мірѣ невозможно безъ отношенія къ нашему духу. Знаніе означаетъ состояніе духа; понятіе о вещахъ матеріальныхъ есть вещь духовная. Мы не способны входить въ разборъ существованія матеріальнаго міра; самый этотъ актъ былъ бы противорѣчіемъ. Мы можемъ говорить только о мірѣ, представляющемся нашему собственному духу. Вслѣдствіе иллюзіи рѣчи, мы воображаемъ" что способны созерцать міръ, не входящій въ наше собственное существованіе; но попытка къ этому сама себя изобличаетъ во лжи, потому что это созерцаніе есть только усиліе духа".
   Главную роль въ первоначальномъ образованіи увѣренности въ существованіи міра внѣ насъ играютъ, по Бэну, наши мускульныя чувства, именно ощущенія сопротивленія. Подробный анализъ нашихъ ощущеній показываетъ, что, ссылаясь на внѣшніе предметы, мы ссылаемся только на комплексы нашихъ же ощущеній и идей.
   Въ трудѣ Милля выступаютъ слѣдующіе недочеты:
   1) Вопросъ о познаваемости нами внѣшняго міра не разрѣшается окончательно; проводимое воззрѣніе есть одно изъ многихъ возможныхъ и, не отличаясь отъ остальныхъ какимъ-либо особеннымъ преимуществомъ, оставляетъ, слѣдовательно, вопросъ этотъ открытымъ; трактуется же вопросъ этотъ, какъ окончательно рѣшенный при посредствѣ психологическаго метода.
   2) Всѣ приведенные любопытные анализы дѣятельности нашей познавательной способности не составляютъ сами по себѣ препятствія къ признанію внѣшняго міра въ общепринятой формѣ; только приданное Миллемъ толкованіе приведенныхъ фактовъ противорѣчитъ ему. Именно противорѣчитъ послѣднему только увѣреніе Милля, что наши органы чувствъ не суть, какъ всѣми признано, аппараты для познаванія міра внѣшняго, а только очаги ощущеній, испытываемыхъ нами въ связи съ постоянными возможностями ощущеній. Произвольно и не доказано признаніе вами внѣшняго міра лишь вслѣдствіе будто присущихъ намъ потребности и способности опредметчиванія постоянныхъ возможностей ощущеній.
   3) Милль и раздѣляющіе его взгляды философы его единомышленники грѣшатъ еще тѣмъ, что совершенно игнорируютъ теорію эволюціи организмовъ и неразрывно связанную съ ней эволюцію психики, не смотря на то, что теорія эволюціи составляетъ въ настоящее время исходную точку отправленія всѣхъ біологическихъ розысканій. Этимъ же объясняется, что они опускаютъ изъ виду филогенезисъ органовъ чувствъ и принимаемую всѣми біологами роль ихъ, какъ аппаратовъ, для распознаванія внѣшняго міра, т. е. окружающихъ условій съ цѣлью сохранить жизнь и упрочить за организмомъ потомство; философы-психологи не принимаютъ во вниманіе, что органы чувствъ признаются біологами за могущественныя орудія организмовъ въ борьбѣ за существованіе.
   Нельзя не согласиться, что игнорированіе этого положенія, одного изъ важнѣйшихъ въ біологіи, есть крупное упущеніе со стороны психологовъ.
   4) Объясняя все исключительно психологическимъ методомъ, они впадаютъ, при построеніи своего міровоззрѣнія, въ ошибку, сходную съ тою, которую дѣлаютъ приверженцы механическаго воззрѣнія, и погрѣшая въ сторону противуположную, тоже не достигаютъ правильнаго міровоззрѣнія.
   Общепринятымъ психологами въ настоящее время можетъ считаться положеніе, что психологическія явленія находятся между собою въ столь же строгой и неразрывной причинной связи, какъ и явленія матеріальныя, что къ нимъ поэтому примѣнимъ въ одинаковой степени, какъ и къ послѣднимъ, индуктивный методъ разслѣдованія, и что только этимъ путемъ возможно разработывать науку о духѣ.
   Не имѣя ничего возразить противъ разслѣдованія причинной связи духовныхъ явленій, я въ то же время считаю необходимымъ напомнить читателю приведенное мною въ предыдущей главѣ касательно причинности явленій матеріальныхъ; послѣднее необходимо имѣть въ виду и при анализѣ явленій психическихъ. Все сказанное относительно разслѣдованій причинности матеріальныхъ явленій цѣликомъ примѣнимо и при изученіи причинности явленій психическихъ. Какъ при разслѣдованіи причинности матеріальныхъ явленій, доступныхъ намъ лишь съ внѣшней стороны, не позволительно игнорировать внутреннюю ихъ сторону, также и при изученіи психическихъ явленій, гдѣ нашему разслѣдованію доступна только ихъ внутренняя сторона, неправильно упускать изъ виду внѣшнюю ихъ сторону. И здѣсь, какъ и тамъ, какъ было выше выяснено {См. "Міръ Божій", февраль, стр. 138.}, "въ строго научномъ смыслѣ невозможно указать на одну, опредѣленную причину наслѣдуемою явленія", психологія, какъ, и естествозваніе, ограничивается лишь разслѣдованіемъ причинной связи опредѣленнаго явленія съ опредѣленнымъ внѣшнимъ условіемъ, и притомъ не иначе, какъ при наличности всѣхъ остальныхъ необходимыхъ для искомаго явленія условій, въ томъ числѣ и условій намъ совершенно неизвѣстныхъ; слѣдовательно (и въ психологіи), результатомъ разслѣдованія можетъ быть лишь только выясненіе зависимости изучаемаго явленія отъ присутствія и отсутствія опредѣленнаго внѣшняго условія, а никакъ не органическая связь явленія съ какою либо одною, опредѣленною причиной.
   Мнѣ представляется поэтому ошибочнымъ современное ученіе психологовъ о причинности явленій духовныхъ, понимаемой въ общепринятомъ смыслѣ.
   И здѣсь, какъ и при разслѣдованіи причинности явленій матеріальныхъ, получаемый результатъ не даетъ указанія на генетическую связь, изучаемаго явленія съ какимъ-нибудь однимъ предшествовавшимъ, т. е. не даетъ прямаго отвѣта на поставленный вопросъ, но указываетъ лишь на то условіе, или ту совокупность условій, которыхъ въ данномъ частномъ случаѣ не доставало для осуществленія искомаго явленія. Поэтому, по моему мнѣнію, слѣдовало бы, для устраненія возможнаго недоразумѣнія, слово причина замѣнять терминомъ: причина въ данномъ частномъ случаѣ, или же воздерживаться отъ его употребленія, замѣнивъ его терминомъ: взаимодѣйствіе условій. Утверждая, что какое-нибудь явленіе вызывается взаимодѣйствіемъ присоединяемыхъ новыхъ условій къ имѣвшимся, мы вполнѣ точно выразили бы что на самомъ дѣлѣ происходитъ, избѣгнувъ необходимости одно изъ нихъ выдѣлить, какъ причину явленія безъ достаточного на это основанія.
   Имѣя въ настоящемъ случаѣ исключительно въ виду представить разборъ мнѣнія представителей критической философіи, выдающихъ за доказанное, что мы, по организаціи нашей психики, лишены не только возможности познаванія внѣшняго міра, но и возможности убѣдиться въ его существованіи внѣ нашего сознанія, я ограничусь вышеприведенными мыслителями. Такъ какъ приведенные мною философы относятся къ первокласснымъ и въ то же время могутъ служить представителями обоихъ присущихъ критической философіи методовъ: интраспективнаго и психологическаго, то соображенія, которыя я позволю себѣ высказать относительно ихъ ученія, могутъ служить въ то же время отвѣтомъ и всѣмъ остальнымъ мыслителямъ, придерживающимся этого взгляда.
   Я постараюсь показать, что они не имѣютъ въ настоящее время никакого основанія претендовать на право относиться высокомѣрно и самонадѣянно къ міровоззрѣнію, общепринятому людьми, которыхъ не коснулась философія; они не имѣютъ этого права потому, что, не смотря на высокій интересъ ихъ трудовъ и добытые ими результаты, они далеко не дошли до разрѣшенія поставленной ими задачи.
   Всѣ разобранные мною труды философовъ не рѣшаютъ разбираемаго вопроса. Одни грѣшатъ тѣмъ, что, избравъ исходною точкою неизвѣстное, недоказуемое, отъ этого неизвѣстнаго, которое каждый философъ понимаетъ по своему, переходятъ къ общепринятому, извѣстному, и придаютъ послѣднему толкованіе, соотвѣтственное субъективной точкѣ зрѣнія изслѣдователя. Сюда относится ученіе Канта и его послѣдователей. Въ другихъ обнаруживаются существенные недостатки иного рода, лишающіе довѣрія приводимые выводы. Къ таковымъ у Милля представляется мнѣ недосмотръ, что даже, при признаніи правильности всѣхъ фактическихъ данныхъ его анализа нашей познавательной способности, выводъ его можетъ быть оспариваемъ, такъ какъ онъ не единственный возможный. Приводимыя Миллемъ фактическія данныя вовсе не противорѣчатъ общепринятому міровоззрѣнію; не согласуется съ нимъ, какъ показано будетъ ниже, лишь толкованіе ихъ Миллемъ; только субъективный взглядъ его, а не его психологическій анализъ, допускающій также, замѣтимъ мимоходомъ, возраженія по существу,-- идетъ въ разрѣзъ съ общепринятымъ міровоззрѣніемъ.
   Необходимо, какъ это сознается въ настоящее время и многими философами, замѣнить этого рода пріемъ инымъ; именно: избравъ за исходную точку извѣстное и расширяя по возможности наши свѣдѣнія о немъ, переходить постепенно къ неизвѣстному, болѣе общему. Этому пріему, уже давно признанному и практикуемому естествоиспытателями, обязано естествознаніе своими неимовѣрными успѣхами. Въ самомъ дѣлѣ, придерживаясь его, мы увеличиваемъ наше познаніе; въ крайнемъ же случаѣ, когда избранный предметъ не поддается изученію, то хотя и остаемся безъ новыхъ результатовъ, но никогда не рискуемъ, если только ходъ мышленія соблюдается правильный, утверждать что-либо вымышленное.
   Не менѣе важный недостатокъ трудовъ вышеприведенныхъ философовъ заключается въ томъ, что они, или вовсе, или же не въ должной мѣрѣ считаются съ данными естествознанія. Для поясненія сказаннаго достаточно здѣсь ограничиться однимъ примѣромъ: отчего никѣмъ изъ вышеприведенныхъ философовъ не затрогивается вопросъ о происхожденіи нашихъ органовъ чувствъ? Отчего нѣтъ у нихъ и намека на стремленіе обратиться по этому вопросу къ естествознанію? Почему позволяютъ себѣ они совершенно игнорировать общепринятое біологами положеніе, поставленное въ основу всѣхъ біологическихъ розысканій настоящаго времени, что наши органы чувствъ суть продукты безпрерывной и неустанной дѣятельности всѣхъ предшествовавшихъ появленію человѣка живыхъ существъ, и что органы эти вырабатывались, какъ могучія орудія для поддержанія жизни организма и упроченія потомства, среди тяжелыхъ условій борьбы за существованіе?
   Я надѣюсь показать, что, благодаря, между прочимъ, этому пробѣлу, происходили грубыя ошибки, въ которыя неоднократно впадали философы.
   На основаніи вышесказаннаго, я позволю себѣ утверждать, что разобранные мною доводы касательно недоказуемости существованія внѣшняго міра внѣ нашего сознанія недостаточно обоснованы. Утвержденіе это справедливо лишь съ слѣдующей оговоркой: существованіе внѣшняго міра внѣ нашего сознанія не доказуемо только въ томъ случаѣ, если исходить изъ основоположеній этихъ философовъ; но при этой формулировкѣ, положеніе вопроса представляется уже въ совершенно иномъ видѣ.
   Приступая къ разслѣдованію вопроса о реальности внѣшняго міра внѣ нашего сознанія, я полагаю наиболѣе цѣлесообразнымъ остановиться прежде всего на роли, которую играютъ, въ познаваніи внѣшняго міра, наши органы внѣшнихъ чувствъ и на выясненіи причины, вызывающей въ нихъ ощущенія.
   Всѣ свѣдѣнія, которыя имѣются относительно какъ строенія, такъ и развитія и функцій нашихъ органовъ внѣшнихъ чувствъ, добыты естествоиспытателями; главное было приведено въ предъидущей главѣ; осталась невыясненною только открытая знаменитымъ берлинскимъ профессоромъ Іоганомъ Мюллеромъ специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ, приводимая неоднократно, какъ опытомъ освященное доказательство невозможности для насъ познаванія внѣшняго міра. Дѣйствительно съ перваго взгяда можетъ показаться, что при допущеніи специфической энергіи органовъ чувствъ, познаваніе внѣшняго міра немыслимо, такъ какъ она -- не только обусловливаетъ, что органы внѣшнихъ чувствъ передаютъ намъ свѣдѣнія о внѣшнемъ мірѣ лишь условными знаками, но что и характеръ ощущеній сохраняется одинъ и тугъ же, независимо отъ природы раздражителя.
   На самомъ дѣлѣ, при болѣе глубокомъ размышленіи, получается выводъ совершенно иной. Особенно интересна возможность полученія этого вывода безъ опроверженія фактической стороны вопроса, о специфической энергіи органовъ чувствъ. Все утверждаемое о послѣдней I. Мюллеромъ совершенно вѣрно, но и здѣсь, какъ во многихъ другихъ случаяхъ только съ оговоркой.
   Нѣтъ и не можетъ быть философа, который не призналъ бы нашъ глазъ за оптическій аппаратъ чрезвычайно сложнаго строенія, изумительно приспособленный къ его функціи; нѣтъ человѣка, который рѣшился бы отрицать, что наше ухо -- необыкновенно типичный акустическій приборъ, а наши органы осязанія, обонянія и вкуса не менѣе искусно прилаженные аппараты, каждый для своего отправленія. Какъ же согласить съ этимъ ихъ специфическую энергію, которая, сообразно вышеизложенному, является какъ бы предназначенной для цѣли, діаметрально противоположной: для лишенія насъ вполнѣ возможности оріентироваться въ мірѣ насъ окружающемъ? Личный опытъ каждаго противорѣчитъ такому выводу; мы знаемъ, что на дѣлѣ получается совершенно иное.
   Объясняется это сравнительно просто, если припомнить, чему учитъ касательно нашихъ органовъ чувствъ біологія. Въ любомъ изъ современныхъ учебниковъ по зоологіи и ботаникѣ вы найдете изложеніе, хотя бы вкратцѣ, теоріи эволюціи организмовъ, т. е. ученія о происхожденіи высшихъ формъ организмовъ изъ простѣйшихъ, путемъ постепеннаго осложненія организаціи. Подробнѣе я говорю о ней въ одной изъ слѣдующихъ главъ; здѣсь же ограничусь только немногими замѣчаніями, касающимися происхожденія и развитія нашихъ органовъ чувствъ. Сравнительная анатомія убѣждаетъ насъ, что не только у ближайшихъ къ человѣку позвоночныхъ, но и у остальныхъ животныхъ вплоть до простѣйшихъ, находятся подобные нашимъ органы чувствъ, тѣмъ проще устроенные, чѣмъ проще организація животнаго. Разсматривая человѣка, какъ наиболѣе совершенное изъ главныхъ существъ на земной поверхности, біологи съ полнымъ основаніемъ признаютъ въ нашихъ органахъ чувствъ наиболѣе ихъ совершенныя формы, выработанныя постепенно изъ самыхъ простыхъ зачатковъ ихъ у животныхъ, начиная съ простѣйшихъ. Наши органы чувствъ, какъ и вся остальная наша организація, съ психикой включительно, представляется достояніемъ, унаслѣдованнымъ нами отъ безчисленнаго множества поколѣній живыхъ существъ, предшествовавшихъ появленію человѣка на землѣ. Біологія раскрыла, кромѣ того, что не дешевою цѣною дается живымъ существамъ прожить и въ особенности упрочить за собою потомство; только преодолѣвъ, при усиленной работѣ, тяжелыя условія безпрерывной борьбы за существованіе, достигаютъ они этой цѣли; при чемъ исходъ борьбы является почти исключительно обусловленнымъ степенью приспособленія къ внѣшней средѣ всей организаціи. Особенную важность пріобрѣтаютъ у животныхъ органы внѣшнихъ чувствъ, необходимые при отыскиваніи и добываніи пищи, при удовлетвореніи жажды, полового инстинкта, а у многихъ еще и для активной борьбы въ формѣ нападенія на добычу, или же избѣжанія преслѣдованія отъ настигающаго врага.
   На ученіи объ эволюціи организмовъ, осуществляемой при сильной борьбѣ за существованіе и при непосредственномъ участіи внѣшнихъ органовъ чувствъ, построена, слѣдовательно, современная біологія. Приведенное здѣсь по отношенію ко всѣмъ живымъ существамъ относится и къ каждому изъ насъ въ отдѣльности, такъ что и у насъ органы внѣшнихъ чувствъ должны быть признаны за аппараты, предназначенные для возможно лучшей оріентировки среди условій, насъ окружающихъ, другими словами, для познаванія внѣшняго міра, по крайней мѣрѣ, на столько, на сколько это необходимо для практическихъ цѣлей жизни. Изученіе животнаго царства, во всей его совокупности, даетъ слѣдующія указанія относительно развитія органовъ чувствъ во время эволюціи; по мѣрѣ постепеннаго осложненія организаціи любого изъ внѣшнихъ органовъ чувствъ въ животномъ царствѣ, сказывается и съуживаніе его способности на реакцію различныхъ раздражителей окружающей его среды, спровождаемое приспособленіемъ его къ реакціи на одинъ лишь опредѣленный раздражитель. Таковымъ является, напр., глазъ, раздражаемый при обычныхъ условіяхъ жизни лишь волнами свѣта опредѣленной длины и показателя преломленія. Возбужденіе въ глазу свѣтового ощущенія ударомъ, усиленнымъ приливомъ крови и проч. случается въ обыденныхъ условіяхъ въ видѣ рѣдкаго исключенія и нарушаетъ правильное отправленіе глаза въ продолженіи жизни самымъ ничтожнымъ образомъ. Помѣщеніе глазного яблока въ глазной впадинѣ, защищенной костяною стѣнкой, и другія приспособленія превосходно устраняютъ глазъ отъ постороннихъ вліяній, такъ что глазъ не только можетъ, но и долженъ быть разсматриваемъ, какъ органъ, предназначенный исключительно для оріентировки организма относительно предметовъ его окружающихъ. Сказанное о глазѣ цѣликомъ относится и до остальныхъ органовъ внѣшнихъ чувствъ: слуха, осязанія, обонянія и вкуса. Всѣ они даютъ точныя показанія, каждый по своей спеціальности, хотя и передаютъ ихъ при посредствѣ условныхъ знаковъ. При этомъ необходимо обратить особенное вниманіе на то, что во время многовѣковой эволюціи, подъ вліяніемъ внѣшнихъ условій, органы чувствъ приспособились каждый къ реакціи лишь на одного изъ раздражителей, которымъ безпрерывно подвергались организмы, дѣлаясь почти или вовсе не воспріимчивымъ къ остальнымъ. Всякому, напр., изъ опыта извѣстно, что оглушающій пушечный выстрѣлъ не вызываетъ въ глазѣ ни малѣйшаго ощущенія свѣта, а равно и специфическихъ ощущеній въ остальныхъ органахъ чувствъ; столь же нечувствительными оказываются къ ослѣпительному свѣту всѣ органы чувства, за исключеніемъ лишь глаза, такъ какъ при этомъ мы не ощущаемъ ни звука, ни вкуса, ни запаха.
   Этими фактами устраняется первое изъ положеній, именно: невозможность познаванія внѣшняго міра, при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ, вслѣдствіе ихъ способности реагировать въ искусственныхъ и необычныхъ условіяхъ опыта одинаковымъ образомъ, независимо отъ природы раздражителя. Выяснилось, что при обычной обстановкѣ, каждый изъ органовъ внѣшнихъ чувствъ реагируешь лишь на одинъ опредѣленный родъ раздражителей, пребывая нечувствительнымъ для всѣхъ остальныхъ.
   Выводъ этотъ не только не умаляется въ своемъ значеніи, но и подкрѣпляется еще наблюденіемъ, что нѣкоторые раздражители способны вызывать специфическія ощущенія въ каждомъ изъ органовъ чувствъ, т. е. ощущенія свѣта, звука, осязанія, обонянія и пр., смотря по раздражаемому органу. Къ таковымъ раздражителямъ принадлежитъ, какъ мы видѣли въ предыдущей главѣ гальваническій токъ. Особенность его, отличающая отъ вышеприведенныхъ раздражителей, заключается въ томъ, что онъ не обычный, а проявляющій свое дѣйствіе лишь очень рѣдко. Животные организмы и не выработали по отношенію къ нему особыхъ спеціализированныхъ органовъ; а органы развившіеся оказались, по этой же причинѣ, не застрахованными отъ его вліянія.
   Не требуется, въ виду всего здѣсь описаннаго, еще дальнѣйшаго поясненія, что выработанная, во время эволюціи организмовъ, специфическая энергія органовъ нашихъ внѣшнихъ чувствъ является не помѣхою, а могучимъ пособникомъ для насъ въ познаваніи внѣшняго міра, съ цѣлью охраненія своего существованія, а равно и произведенія потомства. Къ этому присоединилась со временемъ потребность удовлетворенія при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ присущаго человѣку стремленія познать самого себя и природу, стремленія, постоянно возрастающаго по мѣрѣ духовнаго развитія человѣчества.
   Біологическія науки свидѣтельствуютъ слѣдовательно: 1) что наши органы чувствъ развились и спеціализировались съ цѣлью возможно лучшей оріентировки въ окружающихъ насъ условіяхъ; 2) этимъ самымъ также свидѣтельствуютъ о существованіи внѣ нашего сознанія внѣшняго міра.
   Въ противоположность яснымъ и опредѣленнымъ біологическимъ указаніямъ, мы встрѣчаемъ въ вышеприведенныхъ философскихъ системахъ отрицаніе этого взгляда, выведенное не изъ непосредственныхъ фактическихъ данныхъ, а какъ неизбѣжное слѣдствіе изъ допущенныхъ, но въ то же время не доказуемыхъ и принимаемыхъ на вѣру основоположеній ученій этихъ философовъ, всецѣло опредѣленныхъ субъективнымъ вкусомъ каждаго изъ нихъ. Не можетъ быть, мнѣ кажется, сомнѣнія въ выборѣ между этими двумя взглядами, если придерживаться при ихъ оцѣнкѣ мудраго правила: судить о выводѣ на основаніи возможно строгой критики пріема доказательства.
   Признавая, что наши органы внѣшнихъ чувствъ суть аппараты, служащіе намъ необходимыми пособниками въ жизни и теряющіе всякій смыслъ, если не признаютъ ихъ, какъ учатъ біологи, за приспособляемые къ познаванію внѣшняго міра, я принимаю это положеніе въ основу дальнѣйшаго развитія проводимаго мною міровозрѣнія.
   Ближайшею задачею представляется мнѣ анализъ получаемыхъ нами изъ внѣшняго міра впечатлѣній.
   Локкъ первый указалъ, что можно отличить среди нихъ нѣсколько категорій. Признавая, что эти впечатлѣнія вызываются въ насъ качествами, находящимися внѣ насъ находящихся предметовъ. Локкъ отличаетъ три категоріи этихъ качествъ {Locke Versuch üb. d. menschlichen Verstand. 2-tes Buch. § 23. p. 288 и 289. (Uebersetzt vor Gottlieb Tennemann. 1795).}: къ первой онъ относитъ величину, форму, число, положеніе, движеніе и покой плотныхъ частей тѣла. Они ему присущи независимо отъ того, познаемъ ли мы его или нѣтъ. И если тѣло, по величинѣ своей доступно обозрѣванію нашему, то мы получаемъ представленіе объ этой вещи, соотвѣтствующее вещи въ себѣ. Произведенія искусства представляютъ этому хорошій примѣръ. Локкъ называетъ ихъ первичными (primary) качествами.
   Ко второй категоріи онъ причисляетъ дѣйствія, оказываемыя на наши чувства тѣломъ, и вызывающія въ насъ представленія цвѣта, звуковъ, запаховъ и вкуса; послѣдніе обыкновенно называются чувственными качествами. (Вторичныя качества по Локку).
   Къ третьей категоріи Локкъ относитъ измѣненія, вызываемыя однимъ тѣломъ въ другомъ, измѣненія, вслѣдствіе которыхъ это послѣднее оказываетъ на наши чувства иное впечатлѣніе, чѣмъ прежде. Въ видѣ примѣра Локкъ приводитъ производимое солнцемъ обезцвѣчиваніе воска и свойства огня плавить олово.
   Качества первой категоріи,-- пишетъ далѣе Локкъ,-- представляютъ объективно вѣрныя копіи (тѣлъ), вторыя тоже за таковыя принимаются, но имъ не соотвѣтствуютъ, третьи же не суть копіи предметовъ и за таковыя и не считаются.
   Сходныя указанія на различныя отношенія между субъектомъ и объектомъ встрѣчаются у Гамильтона, Спенсера и въ извѣстной степени у Милля {Спенсеръ. Психологія Часть. 6-я, стр. 144, св. стр. 150.}. Гамильтонъ отличаетъ три рода отношеній: вторичныя, вторично-первичныя и первичныя; Спенсеръ, признавая ихъ, только переименовываетъ ихъ въ динамическія, статико-динамическія и статическія. Динамическія соотвѣтствуютъ вторичнымъ свойствамъ или качествамъ Локка и называются Спенсеромъ также случайными свойствами въ противоположность остальнымъ -- необходимымъ.
   Категорія динамическихъ и случайныхъ отношеній какъ по объему, такъ и по характеристикѣ ея Спенсеромъ не вполнѣ совпадаетъ съ категоріей вторичныхъ качествъ Локка.
   По Спенсеру всѣ динамическія качества имѣютъ случайный характеръ {О св. стр. 151.} и отличаются отъ остальныхъ свойствъ тѣлъ тѣмъ, что они динамичны, что они дѣйствуютъ на разстояніи, что они познаваемы независимо отъ тѣла и обнаруживаются тѣломъ только случайнымъ образомъ; что поэтому они вовсе не суть свойства тѣла, въ сколько-нибудь строгомъ смыслѣ этого слова. "Я разумѣю подъ этими словами,-- пишетъ Спенсеръ, -- не только то, что, по отдѣленіи ихъ отъ тѣла, послѣднее довольно легко можетъ быть представлено, и даже не то, что они суть субъективныя состоянія, производимыя неизвѣстными силами, скрывающимися въ объектахъ; я хочу сказать этимъ только, что эти неизвѣстныя силы вовсе не находятся въ объектахъ. Понимаемыя правильно, такъ называемыя вторичныя свойства суть обнаруженія нѣкоторыхъ силъ, проникающихъ собою Вселенную и вызывающихъ въ тѣлахъ, при своемъ дѣйствіи на нихъ, нѣкоторыя воздѣйствія или реакцію".
   Статическія же свойства, соотвѣтствующія первичнымъ качествамъ Локка, а также и статико-динамическія, Спенсеръ характеризуетъ, въ противоположность динамическимъ (случайнымъ), какъ свойства необходимыя.
   Сходную же характеристику ихъ различій даетъ и Милль, хотя и признаетъ ихъ въ совершенно иномъ смыслѣ, чѣмъ Локкъ. Вотъ что онъ пишетъ: "Теорія, объясняющая мотивы, по которымъ мы приписываемъ аггрегату возможностей ощущеній безпрерывно продолжающееся существованіе и, слѣдовательно, большую реальность, сравнительно съ нашими ощущеніями, объясняетъ также, почему мы приписываемъ первичнымъ качествамъ большую объективность сравнительно съ вторичными. Причина заключается въ томъ, что первичныя качества присутствуютъ всегда въ совокупности, если только одна часть ихъ группы оказывается на лицо, между тѣмъ какъ цвѣта, вкусы, запахи сравнительно болѣе скоропреходящи, и мы не предполагаемъ присутствія ихъ тамъ, гдѣ нѣтъ лицъ, способныхъ ихъ воспринимать. Ощущенія, соотвѣтствующія вторичнымъ качествамъ, случайныя; тѣ же, которыя соотвѣтствуютъ первичнымъ -- постоянны. Кромѣ того, вторичныя качества ощущаются разными лицами разно, и зависятъ также отъ варіаціи въ степени чувствительности нашихъ органовъ въ различное время; первичныя же, съ момента ихъ обнаруженія, остаются одинаковыми во всякое время и для всѣхъ лицъ" {Mill, Philosophie de Hamilton (французскій переводъ).}.
   Всматриваясь ближе въ первичныя и вторичныя качества Локка, мнѣ представляется особенно важнымъ одно различіе, на которое, на сколько я знаю, никто не обратилъ должнаго вниманія. Къ первичнымъ Локкъ относитъ: число, форму, величину, движеніе и покой предметовъ; не трудно замѣтить, что всѣ они составляютъ предметы изученія математики, именно математическаго анализа, и геометріи. Не подлежитъ сомнѣнію и не требуетъ доказательства общепринятое математиками положеніе, что весь математическій анализъ, со включеніемъ наиболѣе трудныхъ и сложныхъ его областей, представляетъ ничто иное, какъ рядъ строго логическихъ выводовъ изъ единаго и очень прямого постулата, что сумма не мѣняется отъ перестановки слагаемыхъ. Выработка этой отрасли знанія производится, слѣдовательно, исключительно нашимъ интеллектомъ, безъ посредства нашихъ органовъ внѣшнихъ чувствъ и, поэтому, совершенно независима отъ ихъ устройства.
   Такою же независимостью отъ органовъ внѣшнихъ чувствъ пользуются приложенія математическаго анализа въ механикѣ, физикѣ и отчасти въ химіи; только немногіе опытнымъ путемъ добытые факты служатъ исходною точкою для этого рода разслѣдованій.
   Что касается геометріи, то ее, не безъ основанія, нѣкоторые ученые ставятъ въ одну категорію съ естественно-историческими науками; мы привыкли знакомиться и созерцать геометрическія формы въ зрительныхъ образахъ, или же познавать ихъ осязаніемъ; но еще греческіе ученые, между прочимъ, Платонъ, приходили въ восторгъ отъ возможности добывать въ этой наукѣ результаты безъ посредства опыта, чисто умозрительнымъ путемъ. Оставляя въ сторонѣ вопросъ о томъ, насколько развилась геометрія умозрительными соображеніями и насколько пособлялъ этому опытъ, я только желалъ бы обратить вниманіе на возможность вывода дедуктивнымъ путемъ всѣхъ геометрическихъ формъ безъ посредства опыта, при наличности всего двухъ понятній: 1) о точкѣ и 2) о движеніи. Получая мысленно линію какъ слѣдъ перемѣщаемой точки, плоскость и поверхность -- передвиженіемъ линіи, а перемѣщеніемъ послѣднихъ -- ограниченныя плоскостями или поверхностями тѣла, мы можемъ и безъ посредства органовъ внѣшнихъ чувствъ построить мысленно любыя геометрическія тѣла; а съ присоединеніемъ нѣсколькихъ простыхъ аксіомъ -- и всю геометрію.
   На сколько можетъ развиться геометрія независимо отъ органовъ внѣпшихъ чувствъ, неотразимо свидѣтельствуетъ воображаемая геометрія Лобачевскаго о многомърномъ пространствѣ, обратившая на себя особенное вниманіе въ послѣднее время.
   Однимъ словомъ, всѣ, перечисленныя Локкомъ, первичныя качества тѣлъ представляютъ качества тѣлъ, степень достовѣрности которыхъ находится внѣ всякой зависимости отъ субъективности ощущеній органовъ внѣшнихъ чувствъ, такъ какъ выработка ихъ происходитъ внутри насъ, безъ участія послѣднихъ.
   Вторичныя же качества, каковы, напримѣръ, цвѣта, звуки и проч., суть, напротивъ того, ничто иное, какъ субъективныя ощущенія нашихъ органовъ зрѣнія, слуха, осязанія, обонянія и вкуса, и единственными мѣстами ихъ возникновенія являются наши органы чувствъ. Невольно возникаетъ вопросъ: къ чему они служатъ? A priori представляется въ высшей степени невѣроятнымъ, чтобы они, передавая лишь условные знаки, лишали бы насъ возможности познавать внѣшній міръ; гораздо болѣе правдоподобнымъ рисуется предположеніе, діаметрально противоположное, истинность котораго я и постараюсь доказать.
   Если присмотрѣться къ описанію любого предмета, то замѣтимъ на первомъ мѣстѣ описаніе его формы, величины, числа, движенія или покоя, т. е. первичныхъ качествъ Локка. Мы видѣли, что постигать ихъ въ отвлеченной формѣ мы можемъ безъ посредства органовъ внѣшнихъ чувствъ; въ каждомъ же конкректномъ случаѣ мы узнаемъ ихъ только при участіи органовъ внѣшнихъ чув

   

СОВРЕМЕННОЕ ЕСТЕСТВОЗНАНІЕ И ПСИХОЛОГІЯ.

Академика А. Фаминцына.

(Продолженіе *).

*) См. "Міръ Божій", No 4, апрѣль.

Глава пятая.

   Прежде чѣмъ перейти къ содержанію этой главы: психикѣ животныхъ, я сдѣлаю нѣсколько добавочныхъ замѣчаній о психикѣ человѣка и напомню читателю два основныхъ, исходныхъ положенія проводимаго мною въ настоящей работѣ взгляда.
   Первое положеніе заключается въ томъ, что я не считаю возможнымъ допущеніе двухъ, якобы реальныхъ сущностей: духа и матеріи (субстанціи); принимая оба эти термина за абстракцію, я не могу не признать за ложныя и всѣ на реальности ихъ построенныя философскія системы. Явленія духовныя и матеріальныя, различаемыя лишь по способу познаванія ихъ нами, могутъ вѣдь оказаться на самомъ дѣлѣ лишь различными сторонами одного и того же бытія, въ которомъ взаимныя ихъ отношенія представляютъ для насъ неразрѣшимую тайну.
   Въ тѣсной связи съ первымъ положеніемъ находится и второе; слѣдуя впервые Миллемъ изложенному взгляду на суть и характеръ раскрываемой намъ естествознаніемъ причинности явленій, и подвергнувъ его дальнѣйшему развитію, я пришелъ, какъ выше было изложено, къ выводу, что при разслѣдованіи причинной связи явленій, независимо отъ того, будутъ ли предметомъ розысканія явленія матеріальныя или духовныя, мы не въ состояніи указать, ни для одного изъ изучаемыхъ явленій, одной, неразрывно связанной съ нимъ причины. То, что обыкновенно обозначаютъ этимъ именемъ, есть не болѣе, какъ недостававшее, для реализаціи желаемаго явленія, въ данномъ частномъ случаѣ, условіе, которое, будучи присоединено ко всѣмъ остальнымъ, имѣвшимся на лицо, при совокупномъ съ ними дѣйствіи, вызываетъ ожидаемое явленіе (см. главу 2-ую, стр. 138). Понятно изъ этого, что, разслѣдуя реакцію живого организма на внѣшніе раздражители, мы никогда не будемъ въ состояніи связать вызванное явленіе непосредственно съ какою-нибудь одною непосредственною причиной. Дѣйствіе на организмъ опредѣленнаго раздражителя скажется въ реакціи на него организма, выраженной совокупнымъ отвѣтомъ на раздраженіе всѣхъ жизненныхъ условій, его составляющихъ. Какъ механическое раздраженіе не ограничивается одними матеріальными измѣненіями, но непремѣнно отражается и на психикѣ, такъ и психическое вліяніе производитъ дѣйствіе не только на психику, но и на тѣлесный субстратъ, и отъ нашего произвола зависитъ, обратить ли вниманіе только на измѣненіе тѣлеснаго субстрата, или психики, или на то и другое вмѣстѣ.
   Мнѣ кажется поэтому большимъ заблужденіемъ господствующее среди психологовъ убѣжденіе въ возможности выясненія между послѣдовательно наступающими другъ за другомъ психическими состояніями причинной связи, въ обыденномъ смыслѣ этого слова; принятіе въ настоящее время двухъ параллельныхъ рядовъ причинной связи, которыми соединены между собою явленія матеріальныя съ одной стороны и психическія -- съ другой, должно, по моему мнѣнію, быть отвергнуто, какъ несостоятельное. Неотразимымъ слѣдствіемъ изъ этого является невозможность существованія психологіи, въ видѣ науки о дѣятельности и природѣ духа, какъ объекта самостоятельнаго и внѣ связи съ явленіями матеріальными.
   Съ равнымъ правомъ, конечно, можно утверждать, принимая во вниманіе вышесказанное, что не можетъ быть и самостоятельной науки о матеріи, разсматриваемой внѣ связи съ явленіями психическими; мнѣ могутъ возразить, что подобное утвержденіе нелѣпо, такъ какъ всякому извѣстно, что таковыя науки не только существуютъ, но и признаются всѣми за весьма важныя и полезныя. Современное естествознаніе почти цѣликомъ сюда относится. Насколько такой взглядъ одностороненъ, было уже мною выше достаточно разъяснено, и мнѣ не представляется надобности возвращаться къ объясненію, что познаніе наше о мірѣ внѣшнемъ, за исключеніемъ случаевъ, гдѣ мы по аналогіи предполагаемъ психику, сводится въ настоящее время на изученіе явленій не полное, именно лишь ихъ внѣшней стороны.
   Не болѣе удовлетворительными представляются мнѣ философскія теоріи, построенныя на признаніи только духа или одной матеріи за
   реальныя сущности; споръ о томъ, что изъ нихъ есть первичное, или, другими словами, есть ли духъ эманація матеріи, или же, наоборотъ, матерія производное отъ духа, по моему мало отличается по существу отъ спора по вопросу: что появилось на свѣтѣ прежде: яйцо или курица? Мы постоянно наблюдаемъ, что изъ яйца вылупляется превращающійся въ курицу цыпленокъ и что курица порождаетъ яйца. Возможность подобнаго вопроса вытекаетъ изъ убѣжденія, ничѣмъ не обоснованнаго, что или яйцо, или курица представляетъ непосредственный продуктъ творенія; причина спора о первенствѣ духа и матеріи кроется также въ необоснованномъ, но унаслѣдованномъ и по привычкѣ удерживаемомъ убѣжденіи, что или духъ, или матерія, или оба вмѣстѣ суть первичныя причины всего сущаго. Разсматривая же ихъ лишь какъ абстракціи нашего ума, я и не буду больше входить въ ихъ ближайшее разъясненіе. Оставаясь вѣрнымъ естественно-историческому методу разслѣдованія, предписывающему съ неумолимою строгостью ее утверждать ничего не обоснованнаго фактическими данными, но допускающему самыя смѣлыя предположенія, теоріи и гипотезы въ роли свѣточей для избраннаго изслѣдователями пути розысканій, я безъ колебанія приступаю къ изложенію соображеній касательно новаго, ингредіента нашей жизни -- самовнушенія, вводимаго мною, на Основанія изложенныхъ въ предыдущей главѣ опытныхъ данныхъ изъ области гипнотизма. Естественно-историческій методъ строгій въ своихъ требованіяхъ касательно научныхъ выводовъ, съ раскрытыми объятіями принимаетъ самыя, на первый взглядъ, невѣроятныя фактическія данныя, если только они являются хорошо обоснованными. Къ таковымъ относятся, по моему мнѣнію, имѣющіеся факты относительно внушенія и самовнушенія.
   Подъ вліяніемъ самовнушенія совершаются всѣ акты нашей жизни, какъ не доходящіе до нашего сознанія, такъ и сознательные. Самовнушеніе въ вышеприведенномъ смыслѣ не есть какая-либо первичная причина; оно продиктовывается нашими чувствами и заслуживаетъ особеннаго вниманія лишь какъ психическій актъ, непосредственно предшествующій обнаруживанію какъ растительныхъ, такъ и высшихъ сознательныхъ отправленій.
   Вникая въ цѣль нашихъ сознательныхъ дѣйствій или, другими словами, въ главную суть нашей психической жизни, не трудно замѣтить, что она цѣликомъ направлена на удовлетвореніе присущихъ намъ желаній, невѣдомо откуда идущихъ и нерѣдко завладѣвающихъ нами безконтрольно, даже вопреки оказываемому нами сопротивленію. Изъ нихъ самыя тираническія, ставящія на карту нашу жизнь, принадлежатъ къ низшимъ изъ психическихъ потребностей, напр., голодъ, жажда и т. п. Таковыхъ потребностей очень много, но далеко не всѣ въ одинаковой мѣрѣ ощущаются нами; находя удовлетвореніе нѣкоторыми изъ нихъ, почти повсюду, мы обыкновенно и не сознаемъ потребности въ нихъ, замѣчая ихъ лишь въ необычныхъ, экстерныхъ условіяхъ; къ послѣднимъ, напр., относится наша потребность въ кислородѣ, или потребность въ опредѣленномъ атмосферномъ давленіи, т. е. опредѣленной плотности воздуха; только поднявшись на воздушномъ шарѣ, выше извѣстной высоты, мы испытываемъ важное значеніе послѣдняго фактора для нашей жизни: кровоизліяніе изъ ушей, сопровождаемое головокруженіемъ, доходящимъ до полной потери сознанія, неотразимо объ этомъ свидѣтельствуетъ. Всѣ мы знаемъ, сколько потребно силы и энергія исключительно для самозащиты и поддержанія жизни въ борьбѣ съ окружающими условіями, между которыми одно изъ наиболѣе видныхъ мѣстъ занимаетъ борьба изъ-за существованія какъ со стихіями, такъ и съ окружающими насъ людьми, но въ жизни каждаго наступаютъ болѣе или менѣе продолжительные періоды, когда мы ихъ почти или вовсе не замѣчаемъ.
   Если вся жизнь наша сводится на исканіе удовлетворенія присущихъ намъ, помимо нашей воли, желаній, часто переходящихъ въ неотложныя потребности, то и вопросъ о сути и значеніи нашей жизни сводится къ разрѣшенію вопроса о возникновеніи и сути нашихъ желаній, не покидающихъ насъ съ момента рожденія вплоть до прекращенія нашей жизни, когда наступаетъ, для живого человѣка, странно звучащее состояніе "вѣчнаго покоя". Съ первымъ проблескамъ сознанія простѣйшаго организма, сопровождаемымъ различеніемъ пріятнаго отъ непріятнаго и появленіемъ желаннаго, сказывается несомнѣнный зачатокъ присущей и намъ жизни, опредѣляющій не только ея потребности и внутренній смыслъ; смыслъ, правда, не вѣдомый не только для живого существа на этой первоначальной стадіи развитія, но остающійся тщательно сокрытымъ и отъ наиболѣе сложнаго и совершеннаго представителя жизни на землѣ -- отъ человѣка. Такъ велика однако и настоятельна, въ продолженіи всей жизни, потребность дѣятельности для удовлетворенія присущихъ намъ желаній, что только сравнительно крайне незначительное число живыхъ существъ, даже и среди людей, задумывается надъ этимъ неразрѣшимымъ вопросомъ, опредѣляющимъ весь смыслъ нашей жизни; но и эти послѣдніе, хотя и мучимые его невѣдѣніемъ, убѣдившись въ неисполнимости ихъ желанія, отходятъ отъ него; обрѣтая, если не полное, то все-таки значительное удовлетвореніе въ разысканіи путей, приближающихъ ихъ къ его разъясненію. Увѣренные, что труды ихъ не пропадутъ безслѣдно, они посвящаютъ наукѣ лучшіе годы жизни и завоевываютъ искомую область для человѣчества, подвигаясь впередъ хотя и медленными, но вѣрными шагами.
   Слово: желанное должно быть принято здѣсь въ самомъ широкомъ его смыслѣ. Въ болѣе простыхъ формахъ живыхъ существъ, значеніе пріятнаго и непріятнаго, а слѣдовательно и желаннаго, совпадаетъ съ обыденнымъ ихъ смысломъ; но въ организмахъ болѣе сложнаго строенія и въ особенности у человѣка опредѣленіе желаннаго рѣзко измѣнилось; среди насъ уже получило неоспоримое право гражданства положеніе, что не все пріятное дозволительно; въ связи съ этимъ и выработалась о желанномъ особая наука -- этика, разслѣдующая характеръ желаннаго и дающая ему новое, далеко не совпадающее съ первоначальнымъ, опредѣленіе. Задача психики стала иною, въ сообразованіи дѣйствій организма, согласно указанію внутренняго голоса, голоса совѣсти. Эта потребность для многихъ сдѣлалась второй натурой. но какъ ни различны между собою желанное первоначальное и требуемое этикой, они тѣмъ не менѣе представляютъ лишь крайнія звенья одной и той же цѣпи, связанныя между собою рядомъ переходныхъ формъ.
   Стремленіе достигнуть желаннаго, независимо отъ его содержаніи, представляетъ единственный, могучій импульсъ кипучей и неустанной дѣятельности всего живого на земной поверхности, дѣятельности, производимой организмами безъ вѣдома того, что творятъ, или вѣрнѣе: вѣдая почему, но не вѣдая для чего творятъ. Громадное большинство людей, не вдаваясь въ теоретическія соображенія касательно смысла жизни и ея задачъ, въ полномъ смыслѣ слова инстинктивно преслѣдуютъ, въ разнообразнѣйшихъ проявленіяхъ жизни, одну цѣль: удовлетворить потребности достиженія желаннаго, являющагося выразителемъ совокупности всѣхъ присущихъ въ данный моментъ организму желаній. Русскій простолюдинъ мѣтко опредѣляетъ это желанное терминомъ: чего душа проситъ. Но не только онъ, но и все остальное человѣчество преслѣдуетъ эту же задачу; все совершаемое человѣчествомъ, вся его исторія, обусловлена погоней за достиженіемъ того, "чего душа проситъ". Этому же неудержимому стремленію, и ничему иному, обязана своимъ возникновеніемъ и процвѣтаніемъ современная цивилизація, со всѣми свѣтлыми и темными ея сторонами.
   Стремленіе это лежитъ въ основѣ жизни всего животнаго и, какъ увидимъ ниже, и растительнаго міра.
   Могучимъ пособникомъ въ достиженіи преслѣдуемыхъ организмомъ цѣлей служитъ, опытомъ и наблюденіями, неоспоримо засвидѣтельствованная механизація функцій организма, состоящая въ томъ, что, но мѣрѣ упражненія, всякій органъ постепенно все болѣе и болѣе приспособляется къ своей спеціальной функціи; исполненіе ея требуетъ поэтому все меньшаго и меньшаго сознательнаго участія въ ней организма, и со временемъ совершается почти, или даже совсѣмъ безъ нашего вѣдома. Возможность для артиста исполненія трудной музыкальной пьесы, при веденіи разговора о постороннемъ предметѣ, а также бѣглаго, механическаго чтенія, когда читающій поглощенъ мыслями, ничего общаго не имѣющими съ содержаніемъ книги, и многіе другіе подобные примѣры свидѣтельствуютъ объ этомъ съ достаточною ясностью.
   Сознательная психическая дѣятельность, съ одной стороны освобожденная такимъ образомъ отъ участія въ цѣломъ рядѣ механизированныхъ функцій, требовавшихъ раньше сильнаго ея напряженія, а съ другой стороны, располагая теперь органами, болѣе приспособленными къ исполненію возлагаемыхъ на нихъ функцій, чѣмъ прежде, задается новыми, болѣе сложными цѣлями и преслѣдуетъ ихъ со всею присущею ей энергіей. По достиженіи этихъ новыхъ цѣлей, сознательная дѣятельность не удовлетворяется однако пріобрѣтеннымъ результатомъ и, по свойственной ей природѣ, создаетъ себѣ новыя цѣли; достигнутый успѣхъ не даетъ покоя; подъ вліяніемъ его разыгрывается лишь аппетитъ, разгораются глаза, и интензивнѣе прежняго закипаетъ напряженная работа для достиженія желаннаго. Таково, по крайней мѣрѣ, поведеніе человѣческой психики; ненасытность во всѣхъ ея стремленіяхъ -- ея отличительное качество. Нѣтъ, или, по крайней мѣрѣ, не предвидится предѣла ея притязаніямъ.
   Самъ собою, однако, при этомъ напрашивается вопросъ: дѣйствительно ли, по самой природѣ человѣческой психики, невозможенъ предѣлъ ея жажды къ дѣятельности, или же это только явленіе временное, и мыслимо ли достиженіе полнаго равновѣсія желаній и ихъ удовлетворенія?
   Вопросъ этотъ не праздный, каковымъ онъ можетъ показаться съ перваго взгляда, и не метафизическій, а по существу своему подлежащій естественно-историческому методу изслѣдованія. Рѣшеніе его въ тонъ или другомъ смыслѣ опредѣляется отвѣтомъ на слѣдующій вопросъ: способенъ ли человѣческій организмъ къ безграничному видоизмѣненію и совершенствованію, подъ вліяніемъ дѣятельности и требованій его психики, или же этому положенъ опредѣленный предѣлъ? Въ виду тѣснѣйшей обоюдной зависимости организаціи и психики, а слѣдовательно, и степени успѣха, или же полной остановки въ ихъ развитіи, на что мною было уже неоднократно указано, можно съ достовѣрностью заключить, что съ достиженіемъ предѣльнаго развитія организаціи наступитъ и предѣльное развитіе психики; достигается полное соотвѣтствіе между желаннымъ и достигаемымъ и жизнь, оставаясь сознательною, цѣликомъ сведется къ исполненію совершенно опредѣленнаго рода болѣе или менѣе механизированныхъ отправленій, при полномъ отсутствіи стремленія къ дальнѣйшему прогрессу. Въ этомъ случаѣ мыслимо установленіе полной гармоніи желаннаго съ достигаемымъ и полнаго довольства, но, конечно, въ томъ только случаѣ, если окружающія условія не поставятъ преграды къ удовлетворенію обыденныхъ потребностей организма.
   О судьбѣ человѣчества въ будущемъ нельзя, конечно, сказать ничего опредѣленнаго, но возможно постараться подойти къ рѣшенію этого вопроса косвеннымъ путемъ.
   Въ настоящее время признается какъ въ животномъ, такъ и въ растительномъ царствѣ по нѣскольку филогенетическихъ рядовъ или типовъ органическихъ формъ, возникшихъ постепеннымъ дифференцированіемъ изъ группы простѣйшихъ организмовъ и изображается развитіе какъ животнаго, такъ и растительнаго царства въ видѣ вѣтвистаго дерева, концы развѣтвленія котораго представляютъ существующія въ настоящее время формы.
   Вѣдь мыслимо, что нѣкоторые изъ этихъ типовъ продолжаютъ прогрессировать и въ настоящее время, между тѣмъ какъ другіе, достигнувъ возможнаго для нихъ максимума развитія, остановились въ своей эволюціи, хотя и продолжаютъ производить новыя поколѣнія, ко построенныя по совершенно опредѣленному и неизмѣнному типу, по крайней мѣрѣ при существующихъ условіяхъ. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ и психическая дѣятельность, соотвѣтственно постоянству организаціи, будетъ повторяться съ неизмѣнною періодичностью безъ дальнѣйшаго прогресса. Правда, до сихъ поръ не удалось, какъ выше было уже выяснено, ни по одной формѣ, убѣдиться въ продолжающемся еще прогрессѣ развитія, но получился ли этотъ результатъ вслѣдствіе происшедшей остановки развитія, или только отъ того, что по медленности прогресса эволюціи, послѣдній ускользалъ отъ нашего наблюденія -- фактически не установлено. Прежнее ученіе, утверждавшее неизмѣняемость видовъ, разсматривало, какъ извѣстно, всѣ организмы, какъ формы неподвижныя; по господствующей же въ настоящее время теоріи эволюціи, наоборотъ, всѣ формы, какъ животныя, такъ и растительныя, принимаются за безпрерывно прогрессирующія. Нельзя однако не сознаться, что, въ этой формѣ, послѣднее воззрѣніе столь же мало фактически обосновано, какъ и прежнее, и нѣтъ возможности подтвердить его фактическими данными. Предположеніе, что существуютъ формы, уже достигшія крайняго предѣла развитія, можетъ быть съ успѣхомъ поддерживаемо, не прибѣгая къ отрицанію эволюціи.
   При этомъ не слѣдуетъ однако упускать изъ виду, что остановка въ эволюціи можетъ быть и не окончательною, а лишь временною. Нельзя отрицать громаднаго вліянія на жизнь организмовъ внѣшнихъ условій; остановка эволюціи, наступившая при опредѣленныхъ условіяхъ, можетъ, при измѣненіи послѣднихъ, прекратиться и уступить вновь мѣсто прогрессивному развитію; поэтому является допустимымъ еще третье предположеніе, что среди формъ животныхъ и растеній нѣкоторые пребываютъ, въ продолженіи всего періода времени, доступнаго наблюденію человѣчества, во временной пріостановкѣ развитія.
   Въ таковыхъ формахъ мы имѣли бы примѣры жизни, руководимой исключительно инстинктомъ, приравнивая инстинктивное дѣйствіе къ поступкамъ загипнотизированнаго. Въ обоихъ случаяхъ поступокъ совершается съ роковою необходимостью, но съ полнымъ сознаніемъ окружающихъ условій и съ неотразимымъ стремленіемъ совершитъ желаемое.
   Обыкновенно противополагаютъ инстинктивную жизнь животныхъ разумной психической дѣятельности человѣка; врядъ ли найдется предположеніе менѣе вѣроятное и менѣе обоснованное. Инстинктивное въ жизни человѣка хотя и допускается психологами, но ему придаютъ лишь малое значеніе; между тѣмъ какъ, по моему мнѣнію, громадное большинство нашихъ дѣйствій вполнѣ подходитъ подъ вышеприведенное опредѣленіе инстинкта. Исключительно вниманіе удѣлено было философами одной сознательной психической дѣятельности. Я достаточно долго уже останавливался на выясненіи кореннаго сходства психики животныхъ и человѣка. Въ заключительной главѣ еще разъ возвращусь къ этому предмету.

----

   Теперь же, обращаясь къ психикѣ животныхъ, я постараюсь, на основаніи точно наблюденныхъ фактическихъ данныхъ, прослѣдить ее на разныхъ ступеняхъ развитія животныхъ организмовъ и выяснить рядомъ примѣровъ степень приближенія психики высшихъ представителей животнаго царства къ психикѣ человѣка.
   Еще недавно господствовало мнѣніе, что между высшими позвоночными животными и человѣкомъ -- глубокая пропасть. Не смотря на чрезвычайное сходство всѣхъ органовъ у человѣка и животныхъ, не исключая и вмѣстилища психическихъ явленій -- мозга, а также и не меньшаго сходства въ зачатіи зародыша и его развитіи, дознанныхъ наукою, всѣми признавалось, что психика человѣка не только количественно выше животныхъ, но и по природѣ и качеству своему отличается столь рѣзко отъ послѣдней; что пало имѣетъ съ ней общаго. Только въ сравнительно недавнее время перестали разсматривать животныхъ, въ противоположность къ человѣку, какъ бездушныя машины. Еще основатель современной философіи Декартъ, жившій въ первой половинѣ семнадцатаго столѣтія, ясно формулировалъ это различіе, и исповѣдывалъ съ такою искренностью и убѣжденіемъ, что по временамъ немилосердно билъ двухъ превосходныхъ собакъ своихъ, наслаждаясь искусствомъ, съ которымъ эти неодушевленныя, по его воззрѣнію, машины подражали живому человѣку въ заявленіи своихъ, лишь симулированныхъ страданій. И въ настоящее время большинство людей видитъ еще и въ высшихъ животныхъ существа представляющія мало общаго съ человѣкомъ. Между тѣмъ наблюденія надъ нравами ихъ представителей обнаруживаютъ все большее и большее сходство съ человѣкомъ. Не достигая*конечно, его развитія, уже вслѣдствіе своей организаціи, далеко уступающей организаціи человѣка, животныя, въ нѣкоторыхъ точно констатированныхъ случаяхъ, оказались способными къ психическимъ актамъ, которые и среди людей причисляются къ категоріи наиболѣе высокой, именно къ проявленію альтруизма самой чистой пробы.
   Можно было бы наполнить цѣлый томъ имѣющимися разсказами объ умѣ и несомнѣнно благородныхъ поступкахъ животныхъ. Къ сожалѣнію, эти данныя, въ громадномъ большинствѣ случаевъ носятъ анекдотическій характеръ и не могутъ быть приняты на вѣру, безъ тщательной провѣрки.
   Тѣмъ цѣннѣе тѣ немногія изъ нихъ, которыя, исходя отъ лицъ вполнѣ компетентныхъ и надежныхъ, не могутъ возбуждать сомнѣнія въ своей достовѣрности. Отсылая читателя къ спеціальнымъ сочиненіямъ по этому предмету, я ограничусь здѣсь приведеніемъ лишь слѣдующихъ двухъ примѣровъ, особенно ясно и убѣдительно говорящихъ въ пользу проявленія альтруизма у животныхъ.
   Первый примѣръ касается обезьяны (гамадриловъ); я заимствую его изъ сочиненія Брэма "жизнь животныхъ". Вотъ что пишетъ онъ на стр. 191 и 192: "Замѣтивъ стадо гамадриловъ, сидящее рядами и какъ бы прилѣпленное къ совершенно отвѣсной скалѣ, столь высокой, что на мѣткость выстрѣловъ надѣяться было трудно, мы рѣшились, по крайней мѣрѣ спугнуть ихъ. Звукъ первыхъ выстрѣловъ произвелъ между ними страшное смятеніе: все стадо принялось мычать, ревѣть, лаять и кричать самымъ ужаснымъ образомъ. Потомъ вся цѣпь пришла въ движеніе и гамадрилы двинулись вдоль кряжа съ такою увѣренностью, какъ будто они шли по гладкому полу; между тѣмъ мы никакъ не могли понять, на что они ступаютъ. Наши выстрѣлы довели волненіе обезьянъ до ужаса. Особенно комично казалось намъ, какъ всѣ обезьяны, послѣ каждаго выстрѣла, цѣплялись за скалу, какъ будто боялись отъ одного сотрясенія упасть внизъ. Кажется, что наши выстрѣлы не задѣли ни одной обезьяны, но ужасъ, ими испытанный, вѣроятно, лишилъ ихъ обычной разсудительности. При новомъ изгибѣ долины, мы застали все стадо уже не на вершинѣ скалы; оно спустилось на дно лощины, съ очевиднымъ намѣреніемъ искать спасенія на противулежащихъ горахъ. Часть стада уже вскарабкалась на высоту, но большинство еще находилось въ долинѣ. Наши обѣ собаки (борзыя, которыя были пріучены отгонять гіенъ отъ нашихъ жилищъ и даже могли бороться съ волками) въ первую минуту были озадачены видомъ этой волнообразно движущейся толпы чудовищъ. Но скоро онѣ съ веселымъ лаемъ ринулись на стадо. Тогда мы увидали весьма рѣдкое зрѣлище: при приближеніи враговъ, старые самцы поспѣшно спустились со скалъ, окружили собакъ, громко зарычали, разѣвая свои пасти во страшными зубами, сердито колотили руками о землю и бросали на собакъ такіе злобные, бѣшеные взгляды, что наши отважныя и храбрыя животныя отступили съ ужасомъ и вернулись къ намъ искать защиты. Намъ, впрочемъ, удалось снова возбудить въ нихъ мужество и натравить на звѣрей. Но зрѣлище уже измѣнилось: довольные своей побѣдой, самцы послѣдовали за удаляющимися товарищами.
   Когда собаки вновь бросились на гамадриловъ, ихъ оставалось въ долинѣ уже немного, въ томъ числѣ, приблизительно, полугодовалый дѣтенышъ. Увидавъ собакъ, онъ пронзительно закричалъ и бросился на обломокъ скалы, около котораго наши собаки сдѣлали стойку по всѣмъ правиламъ охоты. Мы уже надѣялись достать его живымъ. Но случилось иначе: величественно и гордо, не обращая на васъ ни малѣйшаго вниманія, одинъ изъ самыхъ сильныхъ самцовъ спустился прямо къ собакамъ, на которыхъ навелъ паническій страхъ своими блестящими пронзительными глазами; онъ подошелъ къ дѣтенышу, обласкалъ его, и, взявъ на руки, направился въ обратный путь мимо собакъ, которыя такъ были сконфужены, что позволили ему спокойно удалиться. Мужественный подвигъ родоначальника внушилъ намъ такое уваженіе, что никто изъ насъ не подумалъ воспротивиться его обратному шествію, хотя онъ проходилъ отъ насъ на разстояніи выстрѣла" {Бремъ. "Жизнь животныхъ". T. I., стр. 191 (русскій переводъ).}.
   Слѣдующія наблюденія надъ воробьями я записалъ со словъ зоолога, профессора въ Томскомъ университетѣ Великаго. На дачѣ, прикармливая ежедневно воробьевъ, профессоръ и семья его были свидѣтелями трогательной заботливости воробьевъ относительно одного изъ ихъ товарищей. У послѣдняго недоставало передней части клюва, такъ что воробей этотъ былъ лишенъ возможности клевать предлагаемую ему пищу. Всеобщее вниманіе обратило на себя обстоятельство, что сопутствующіе ему воробьи кормили его; то одинъ, то другой изъ нихъ, защемивъ клювомъ кусочекъ насыпанной для нихъ пищи, вкладывали его въ ротъ воробью, лишенному передней части клюва, такъ что послѣдній ежедневно получалъ отъ нихъ свою долю. Воробей этотъ былъ слѣдовательно, вырощенъ заботливостью воробьиной семьи, къ которой принадлежалъ. Заботливость эта развѣ не есть альтруизмъ? Справедливо ли отказать ей въ этомъ признаніи только потому что она была проявлена не человѣкомъ, а воробьями? Вѣдь поступокъ, совершенный съ опредѣленною цѣлью, не убываетъ и не увеличивается въ цѣнности въ зависимости отъ лица, который его совершило и въ данномъ случаѣ въ моихъ глазахъ онъ ничѣмъ не отличается отъ альтруизма, проявляемаго человѣкомъ.
   Много очень было писано о языкѣ животныхъ, или, вѣрнѣе, о способахъ общенія между ними, о передачѣ ими другъ другу сбояхъ ощущеній, о способахъ соглашенія ихъ при преслѣдованіи различныхъ цѣлей совокупными усиліями. При этомъ выяснилось, что по крайней мѣрѣ высшія животныя прибѣгаютъ частью къ мимикѣ, частью къ звукамъ, т. е. пользуются пріемами употребляемыми человѣкомъ. Не смотря на наши скудныя свѣдѣнія о языкѣ животныхъ, не трудно констатировать у нѣкоторыхъ изъ нихъ довольно большой и разнообразный репертуаръ способовъвыраженія своего настроенія, въ особенности у домашнихъ животныхъ, которыя стоятъ къ намъ ближе остальныхъ. Къ сожалѣнію, имѣется сравнительно очень мало серьезныхъ трудовъ по психологіи животныхъ. Анекдотическіе, не провѣренные точной критикой разсказы касательно ума животныхъ составляютъ, за исключеніемъ немногихъ серьезныхъ трудовъ, почти все содержаніе этой любопытной отрасли знанія. Это наука будущаго; болѣе точное ознакомленіе посредствомъ фонографа со звуковымъ способомъ разговора животныхъ, по моему убѣжденію въ высокой степени облегчить не только пониманіе языка животныхъ, но и общеніе съ ними; не невѣроятно также, что удается, научившись говорить съ нѣкоторыми животными, поднять ихъ умственный уровень. Въ настоящее время, къ сожалѣнію, мы должны ограничиться лишь надеждой на будущее, а для осуществленія этого приняться за изученіе языка животныхъ съ помощью записи звуковъ фонографомъ.
   Заручившись, касательно жизнедѣятельности организмовъ, данными, заимствованными изъ нашей собственной жизни, которая, какъ мы видѣли, представляетъ ничто иное, какъ дальнѣйшую степень совершенствованія жизни животныхъ, мы съ полнымъ правомъ можемъ умозаключать о мотивахъ наблюдаемыхъ нами дѣйствій животныхъ по аналогіи, памятуя только, что психическія отправленія ихъ, сходныя съ нашими, но природѣ, проще, даже и въ высшихъ представителяхъ животнаго царства. За исключеніемъ обезьянъ, животныя лишены приспособленныхъ къ осязанію формъ предметовъ конечностей наподобіе рукъ, т. е. одного изъ могущественнѣйшихъ пособій для ознакомленія съ предметами внѣшняго міра и обработки ихъ согласно потребностямъ организма; этимъ и объясняется громадное различіе въ жизни большинства животныхъ и человѣка.
   Мнѣ представляются совершенно неосновательными крики негодованія, вызываемыя во многихъ ученыхъ каждой попыткой объяснить психическую жизнь животныхъ по сравненію съ нашей психикой; этотъ пріемъ они разсматриваютъ какъ недозволительный въ точныхъ наукахъ антропоморфизмъ; они утверждаютъ, что, руководствуясь этимъ пріемомъ, мы неизбѣжно будемъ вовлечены въ столь же нежеланный и ненадежный по своимъ выводамъ, антропоморфизмъ, какъ тотъ, который сказался столь ярко въ миѳологіи древнихъ, заселившихъ и небо, и землю, созданными ими по подобію человѣка, богами.
   Возраженіе это, на мой взглядъ, совершенно неосновательно; никому и въ голову не приходитъ возставать противъ проведенія подобнаго же антропоморфическаго взгляда при изученіи формы, строенія и физіологическихъ отправленій животныхъ. Напротивъ того, всѣ признаютъ необычайное значеніе этого пріема разслѣдованія, подъ именемъ сравнительной анатомій и физіологіи; всѣ данныя и выводы этихъ наукъ построены ни на чемъ иномъ, какъ на признаніи единства плана строенія и жизненныхъ отправленій всѣхъ организмовъ, со включеніемъ человѣка. Въ этомъ положеніи кроется и неоспоримое право искать аналогіи нетолько въ строеніи и отправленіяхъ, но и психическихъ функцій, находящихся въ тѣснѣйшей связи съ послѣдними, т. е. права употребленія въ сравнительной психологіи пріема, всѣми допускаемаго въ сравнительной анатоміи и физіологіи животныхъ. Пріемъ этотъ, именуемый субъективнымъ, несомнѣнно требуетъ крайней осторожности при его пользованіи; но это не есть исключительно для него необходимое условіе; оно неизбѣжно и во всѣхъ сравнительно анатомическихъ и сравнительно физіологическихъ розысканіяхъ.
   Признавая подобный пріемъ правильнымъ, я считаю дозволеннымъ и поступки животныхъ, сходныя съ дѣяніями человѣческими, объяснять одинаковыми мотивами и разсматривать жизнь животныхъ, какъ взаимодѣйствіе процессовъ матеріальныхъ и психическихъ въ формѣ, сходной съ тою, которую мы знаемъ непосредственно изъ нашей жизни. Слѣдуя этому пріему, я пришелъ къ взгляду на жизнь животныхъ, отличному отъ того, котораго придерживаются въ настоящее время большинство естествоиспытателей; отличіе состоитъ въ томъ, что я удѣляю видное мѣсто какъ въ жизненныхъ отправленіяхъ каждаго недѣлимаго, такъ и въ эволюціи органическихъ формъ психическимъ процессамъ.
   Между тѣмъ, слѣдуя ученію Дарвина, возстановленіе органическихъ формъ, путемъ постепенной эволюціи, объясняется какъ неизбѣжное слѣдствіе ряда случайностей. Дарвинъ, какъ извѣстно, принимаетъ, что въ каждомъ организмѣ безпрестанно возникаетъ безконечное число различныхъ, едва замѣтныхъ отклоненій въ строеніи, къ которымъ и сами организмы остаются вполнѣ безучастными; совершенно случайно нѣкоторыя формы, отъ проявившихся въ нихъ едва замѣтныхъ отклоненій, оказываются лучше остальныхъ приспособленными къ окружающимъ условіямъ, получаютъ чрезъ это преимущество передъ другими формами и вытѣсняютъ постепенно послѣднія. Совершенствованіе органическихъ формъ сводится, слѣдовательно, по Дарвину, къ наилучшей приспособляемости къ случайнымъ внѣшнимъ условіямъ и притомъ путемъ не цѣлесообразнымъ, а совершенно случайнымъ и безсознательнымъ. Безсознательно владычествующій подборъ рѣшаетъ судьбу организмовъ, пребывающихъ въ ожесточенной и нескончаемой борьбѣ между собою, но ведущихъ даже и эту борьбу, за сравнительно рѣдкими исключеніями, безъ активнаго въ ней участія. Только въ немногихъ случаяхъ и Дарвинъ признаетъ послѣднее, хотя и здѣсь о психикѣ вовсе не упоминаетъ: сюда относятся: 1) случаи исчезанія или гипертрофіи органовъ въ непосредственной зависимости отъ недостатка въ ихъ упражненіи или усиленной дѣятельности, и 2) половой подборъ.
   Принимая во вниманіе вышесказанное, трудно отрицать участіе психики у животныхъ, какъ въ построеніи ихъ тѣла, такъ и въ совершенствованіи функцій органовъ; нельзя не признать и участія психическихъ процессовъ въ эволюціи организмовъ, помимо механическихъ, физическихъ и химическихъ факторовъ, которыми одними полагали возможнымъ ограничиваться въ данномъ случаѣ.
   Руководствуясь этими соображеніями, мы въ правѣ принять, что и у животныхъ, какъ и у человѣка, происходитъ, подъ вліяніемъ упражненія, механизація опредѣленныхъ функцій, постепенно устраняемыхъ изъ подъ вѣдѣнія сознанія; участіе послѣдняго въ этихъ отправленіяхъ сводится до минимума, такъ что и у животныхъ, вслѣдствіе механизаціи извѣстныхъ функцій, психическая дѣятельность устремляется на дальнѣйшія цѣли, обусловленныя только что пріобрѣтенными совершенствованіями организма. Мнѣ кажется, что, согласно съ Вундтомъ, слѣдуетъ признать, что всѣ такъ называемые рефлексы суть ничто иное, какъ бывшіе въ прежнее время сознательные акты, постепенно-механизированные. Уровень развитія организма съ точностью опредѣляется строеніемъ его тѣла съ одной стороны и уровнемъ сознательныхъ актовъ -- съ другой. Чѣмъ выше развить организмъ, тѣмъ мощнѣе и выше, по характеру дѣйствія, подлежащія вѣдѣнію его сознанія, тѣмъ богаче и разнообразнѣе число механизированныхъ процессовъ.
   Примѣчаніе. Механизированные акты не слѣдуетъ смѣшивать съ психическими процессами, вамъ присущими, хотя и не достигающими нашего сознанія, о которыхъ упоминалось въ предыдущей главѣ.
   Изученіе развитія психики у различныхъ животныхъ и ея эволюція въ животномъ царствѣ -- вопросы, ожидающіе спеціальной научной обработки и разъясненія. Это ближайшія задачи психологіи животныхъ, науки, находящейся еще въ зачаточномъ состояніи, но обѣщающей весьма многое въ будущемъ.
   Обозрѣвая имѣющійся въ вашемъ распоряженіи фактическій матеріалъ, мы убѣждаемся, что есть два пути для распознаванія психики животныхъ: первый и главный состоитъ въ собираніи, при соблюденіи строго научной постановки опыта или наблюденія, данныхъ касательно жизни животныхъ; второй заключается въ изученіи организаціи животныхъ. Всякому извѣстно, какое громадное значеніе, при опредѣленіи животнаго, имѣютъ число и форма зубовъ, челюстей и конечностей, по которымъ удается даже, имѣя для разслѣдованія лишь часть ископаемаго животнаго, опредѣлить сухопутное оно было или водное, травоядное, хищное, и этимъ самымъ до извѣстной степени судить и о связанной съ соотвѣтствующею жизнью животнаго психикѣ. Чѣмъ детальнѣе будетъ произведено разслѣдованіе строенія животнаго, тѣмъ обстоятельнѣе, будутъ и добытые этимъ путемъ заключенія о характерѣ психики.
   Необходимо, безъ предвзятой идеи, вновь пересмотрѣть имѣющійся: фактическій матеріалъ и касательно психики животныхъ и обсудить его съ вышеописанной новой точки зрѣнія.
   Твердой точкой опоры для изученія психики въ животномъ царствѣ, исходя изъ явленій нашей психики, служатъ два неоспоримыя положенія: 1) человѣкъ, какъ и остальныя высшія животныя, произошелъ изъ простѣйшихъ, путемъ постепеннаго осложненія ихъ организацій и отъ сродныхъ съ нимъ высшихъ позвоночныхъ не отличается существенно по своей организаціи; сходство человѣка съ позвоночный" сказывается особенно рельефно, какъ мною будетъ выяснено, въ зародышевомъ періодѣ его жизни, и притомъ даже и тогда, когда голова и конечности его уже заложены: кромѣ того, въ существенномъ, онъ обнаруживаетъ большое сходство и во вполнѣ развитомъ состояніи: 2) психика же, какъ свидѣтельствуютъ безчисленныя наблюденія и опыты, находится всегда въ тѣснѣйшей связи со строеніемъ организма и въ особенности нервной системы и органовъ чувствъ.
   Слѣдующія фактическія данныя положены въ основу теоріи эволюціи. т. е. происхожденія организмовъ путемъ постепеннаго преобразованія изъ простѣйшихъ:
   1) сходство химическаго состава, какъ по отношенію элементовъ, такъ и преобладающихъ въ организмѣ органическихъ соединеній:
   2) сходство строенія элементарныхъ организмовъ, какъ по одиночкѣ живущихъ (одноклѣтныхъ простѣйшихъ), такъ и соединенныхъ въ болѣе или менѣе сложные конгломераты (въ многоклѣтныхъ организмахъ);
   3) сходство основныхъ функцій жизни: питанія, дыханія и размноженія;
   4) сходство въ эмбріологическомъ развитіи, тѣмъ болѣе сходнымъ въ деталяхъ, чѣмъ ближе организмы по строенію.
   5) сходство въ періодичности жизни отдѣльнаго недѣлимаго и послѣдовательныхъ фазъ развитія: первой -- характеризующейся посгешеннымъ возрастаніемъ жизненной энергіи, второй -- зрѣлости, сопровождаемой полнымъ разцвѣтомъ силъ; третьей -- сопровождаемой постепенно прогрессирующимъ упадкомъ силъ и заканчивающейся смертью недѣлимаго;
   6) сходство по строенію и формѣ тѣла ихъ, такъ называемаго жизненнаго субстрата, характерныхъ и свойственныхъ исключительно организмамъ; строеніе живыхъ организмовъ и обозначаютъ особеннымъ названіемъ: организованнаго строенія;
   7) палеонтологическія данныя, доказывающія послѣдовательное появленіе на землѣ формъ животныхъ и растеній, соотвѣтственно отношенію организаціи; наисложнѣйшія формы найдены лишь въ верхнихъ пластахъ земной коры;
   8) отношеніе географическихъ данныхъ о распредѣленіи животныхъ и растеній, въ связи теоріи постепеннаго развитія;
   9) пластичность организмовъ, т. е. измѣняемость ихъ подъ вліяніемъ какъ внѣшнихъ причинъ, такъ и внутреннихъ, подразумѣвая подъ послѣдними измѣненіями, вызываемыя, напр., въ строеніи органа усиленнымъ его упражненіемъ въ извѣстномъ направленіи, и наоборотъ, болѣе или менѣе полная атрофія, вслѣдствіе отсутствія упражненія, по ненадобности органа для организма въ новыхъ условіяхъ жизни; напр., атрофія глазъ у животныхъ темныхъ и глубокихъ пещеръ; атрофія, доходящая нерѣдко до неузнаваемости, паразитирующихъ животныхъ. Отличными примѣрами пластичности служатъ измѣненія, вызываемыя въ прирученныхъ животныхъ и въ воздѣлываемыхъ растеніяхъ, на которые впервые обратилъ, съ этой стороны, вниманіе Дарвинъ. Онъ же показалъ, какимъ сильнымъ стимуломъ можетъ быть борьба за существованіе;
   10) громадное преимущество теоріи эволюціи для объясненія всѣхъ біологическихъ данныхъ, сравнительно съ прежней теоріей постоянства видовъ, или такъ называемой теоріей спеціальнаго творенія.
   Всѣ эти данныя вмѣстѣ взятыя дѣлаютъ теорію эволюціи организмовъ въ глазахъ большинства натуралистовъ несомнѣнной; я же предпочитаю, какъ мною уже замѣчено было въ предыдущей главѣ, быть осторожнѣе, выражаясь, что данныя эти сдѣлали теорію эволюціи въ высшей степени вѣроятной; эта оговорка мнѣ представляется тѣмъ болѣе желательною, что имѣется возможность и надежда сдѣлать со временемъ теорію эволюціи неопровержимой. (См. выше).
   Изъ перечня естественно-историческихъ данныхъ, на которыхъ опирается ученіе объ эволюціи организмовъ, видно, что для обстоятельнаго выясненія основъ этого ученія, мнѣ пришлось бы излагать главнѣйшіе результаты всѣхъ біологическихъ наукъ -- дѣло невыполнимое.
   Поэтому, отсылая читателя къ общеизвѣстнымъ учебникамъ по этимъ наукамъ, я ограничусь въ своей статьѣ изложеніемъ:
   1) наиболѣе бьющихъ въ глаза данныхъ сравнительной эмбріологіи, преимущественно нервной системы и органовъ чувствъ, достаточно ясно выясняющихъ кровное родство человѣка съ міромъ животныхъ, въ особенности съ классомъ позвоночныхъ;
   2) изслѣдованій надъ локализаціей сознательной дѣятельности психики человѣка и животныхъ, и
   3) результатовъ касательно психики простѣйшихъ существъ.
   1) Эмбріологическія данныя.
   Эмбріологическія изслѣдованія показываютъ, что каждый организмъ въ началѣ своего развитія имѣетъ форму шаровиднаго пузырька микроскопическихъ размѣровъ, опредѣленнаго строенія. При половомъ способѣ размноженія, единственномъ въ типѣ позвоночныхъ, этотъ пузырекъ происходитъ изъ сліянія содержимаго двухъ клѣтокъ: оплодотворяемой, доставляемой женскимъ недѣлимымъ (яйца), и оплодотворяющей (живчика, сѣмя много тѣла), выработанной мужскимъ недѣлимымъ. Происшедшій изъ сліянія ихъ пузырекъ или клѣтка (названіе хотя и употребительное, но въ настоящее время совершенно непригодное) начинаетъ дѣлиться и дробиться перегородками по различнымъ направленіямъ, образуя чрезъ нѣкоторое время конгломератъ клѣтокъ въ началѣ совершенно сходныхъ между собою.
   Типовъ дубленія яйцевой оплодотворенной клѣтки, какъ извѣстно, нѣсколько. Я отмѣчу только два изъ нихъ; яйцо или цѣликомъ идетъ на построеніе тканей зародыша, или только болѣе или менѣе незначительная часть его превращается въ зародышъ, между тѣмъ какъ остальное содержимое яйца потребляется въ пишу зародышемъ, при его развитіи, представляя изъ себя такъ называемый питательный бѣлокъ. Я ограничусь лишь описаніемъ развитія зародыша позвоночныхъ, куда принадлежитъ и человѣкъ. Наиболѣе удобный объектъ для изученія возникновенія зародыша позвоночнаго, которое въ этотъ періодъ времени завершаетъ построеніе, хотя и въ маломъ видѣ, всѣхъ главнѣйшихъ органовъ, представляетъ куриное яйцо. Для развитія замѣченнаго въ немъ зародыша требуется лишь помѣстить яйцо въ достаточно теплое мѣсто; слѣдовательно, возможно, по произволу, вызывать или задерживать развитіе зародыша. Поэтому я прежде всего остановлюсь на его описаніи. Въ куриномъ зрѣломъ яйцѣ (T. I, рис. 1) зачатокъ зародыша, зародышевое пятно (bl), помѣщается на поверхности желтка, имѣющаго какъ видно, сложное строеніе. Во время кладки яйца, зародышъ цыпленка является уже многоклѣтнымъ и представляетъ продолговатую пластинку, въ которой удается отличить два пласта клѣтокъ, различныхъ между собой: наружный, состоящій изъ 2 слоевъ рѣзко оконтурованный (эктодермъ), обращенный къ поверхности яйца и внутренній (энтодермъ), построенный изъ разъединенныхъ клѣтокъ.
   Для наблюденія первой, одноклѣтной стадіи развитія цыпленка необходимо добыть яйцо изъ яичника курицы, когда на немъ нѣтъ не только скорлупы, но и наружнаго бѣлка. Въ согрѣтомъ насѣдкой яйцѣ зародышъ развивается далѣе; въ промежуткѣ между образованными пластами клѣтокъ появляется третій пластъ (мезодермъ). Эти три пласта клѣтокъ называются зародышевыми пластами) образованіе ихъ предшествуетъ образованію тканей и органовъ. Особенно замѣчательно, что изъ каждаго изъ этихъ 3-хъ зародышевыхъ пластовъ образуются современенъ опредѣленныя ткани. По Гертвигу {Гертвигъ. "Учебникъ зоологіи", стр. 134.}: "частности дифференцированія зародышевыхъ пластовъ при образованіи тканей и органовъ различны у различныхъ типовъ животныхъ, но, во всякомъ случаѣ, здѣсь могутъ быть установлены слѣдующія общія положенія. Изъ эктобласта (эктодермы) образуется эпидермисъ (кожа) съ его железами и придатками, нервная система и чувствительный эпителій; изъ эктобласта (энтодермы) -- важнѣйшія части пищеварительнаго канала съ его железами; изъ мезобласта (мезодермы) наконецъ -- мускулы, соединительная ткань и выдѣлительные органы; мезобластъ также большею частью даетъ начало и органамъ размноженія.
   Не вдаваясь въ описаніе сложныхъ процессовъ заложенія и образованія органовъ въ зародышѣ цыпленка, я ограничусь лишь слѣдующими краткими замѣчаніями. На T. I, рис. 2 изображенъ зародышъ цыпленка съ брюшной стороны на 4-й день высиживанія. Ясно отличима голова съ глазомъ (Les). Зачатокъ головы съ головнымъ мозгомъ дѣлается замѣтнымъ уже на второй день высиживанія яйца въ видѣ конусовидной выпуклости на одномъ изъ концовъ зародыша; еще яснѣе выступаетъ онъ и уже съ зачаткомъ глазъ въ видѣ глазныхъ пузырей между вторымъ и третьимъ днемъ развитія яйца. На четвертый день высиживанія является замѣтнымъ и сердце (T. I, рис. 2, Hz), съ верхнимъ участкомъ пищевода, между тѣмъ желудокъ (Mg) и кишки (D) находятся еще въ видѣ раскрытаго желобка, тянущагося вдоль срединной линіи брюшной стороны зародыша. Всѣ эти зачинающіеся и образующіеся органы непосредственно видны съ брюшной стороны зародыша, вслѣдствіе того, что, за исключеніемъ головы и небольшого ближайшаго къ ней участка, зародышъ имѣетъ еще форму разомкнутой пластины. Развитіе головы въ это время подвигается быстро впередъ; она уже выдѣляется въ видѣ ясно отграниченнаго отъ остального зародыша участка, составленнаго изъ трехъ пластинъ, конечной, загнутой внизъ къ такъ называемому желтку, и образующей зачатокъ будущей теменной и лобной части головы, двухъ боковыхъ -- будущихъ челюстей и ограниченной ими полости.
   Сходство въ развитія зародыша цыпленка съ млекопитающими и человѣкомъ обнаруживается въ одинаковой высокой степени и на болѣе позднихъ стадіяхъ развитія. Нагляднымъ доказательствомъ этого могутъ служить прилагаемые рисунки зародышей человѣка (T. I, рис. 3), свиньи (T. I, рис. 4), косули (T. I, рис. 5), кролика (T. I, рис. 6), морской свинки (T. I, рис. 7) и цыпленка (T. I. рис. 8), заимствованные изъ сочиненія Гиса. Сравненіе облегчено тѣмъ, что всѣ они избражевы увеличенными въ восемь разъ. Общій обликъ зародышей -- голова съ глазомъ, зачатки конечностей и просвѣчивающіе позвонки хребетнаго столба весьма рельефно выступаютъ на этихъ рисункахъ.
   Въ заключеніе остановлюсь лишь подробнѣе на указаніи параллели развитія, тоже и строенія нервной системы и внѣшнихъ органовъ чувствъ у животныхъ и человѣка, параллели, особенно интересной для насъ въ настоящемъ случаѣ, какъ указаніе степени сродства и психики человѣка съ психикой животныхъ, въ виду неоднократно мною уже приводимаго положенія о тѣснѣйшей связи характера и степени развитія психики съ матеріальнымъ субстратомъ, служащимъ для ея проявленія.
   Развитіе центральной нервной системы. Видимыя измѣненія зародыша цыпленка, кромѣ сильнаго разростанія, зачинаются тѣмъ, что на верхней, наружной поверхности зародыша, вдоль его длинной оси, появляется прямая бороздка; по обѣимъ сторонамъ ея поднимаются одновременно два валика; возникшій чрезъ выростаніе ихъ вверхъ, желобокъ дѣлается все глубже и глубже. При дальнѣйшемъ разростаніи валики сближаются свободными краями и, наконецъ, сростаются ими. вслѣдствіе чего желобокъ превращается въ замкнутую отовсюду цилиндрическую полость. На поперечныхъ разрѣзахъ зародыша не трудно убѣдиться, что эта замкнутая трубка образована разростаніемъ клѣтокъ наружнаго зародышеваго пласта (эктодермы). Трубка эта, называемая медуллярною трубкою, въ началѣ однородная, въ полости ея, изъ первичныхъ клѣтокъ зародыша образуется спинной мозгъ. Для всѣхъ позвоночныхъ характерно, что вдоль оси этой мозговой массы остается промежуточное пространство въ видѣ цилиндрической полости, центральный каналъ, тянущійся по длинѣ всей медуллярной трубки.
   Ближайшая стадія развитія мозга описывается Вундтомъ слѣдующимъ образомъ: "Первый зачатокъ головною мозга сказывается тѣмъ, что передній конецъ медуллярной трубки начинаетъ разростаться сильнѣе прежняго и превращается въ шаровидный, внутри полый выростокъ -- въ первичный мозговой пузырекъ, вскорѣ распадающійся на три участка: передній (Т.І, рис. 10, Vh), средній (T. I, рис. 10, Mh) и задній (T. I, рис. 10, Hh, Nh)". По Вундту каждый изъ этихъ трехъ участковъ находится въ тѣсной связи съ развитіемъ трехъ переднихъ органовъ чувствъ: нервы органа обонянія берутъ начало изъ передняго пузырька; нервы органа слуха изъ боковыхъ частей третьяго (задняго) пузырька; изъ средняго отходятъ нервы къ глазу. Эти три участка подвергаются слѣдующимъ измѣненіямъ: "передній и третій участки распадаются каждый на два пузырька: главный я придаточный (T. I, рис. 9, UH и ZH, НН и NH)".
   Получается, такимъ образомъ, пять слѣдующихъ участковъ мозга, которые даютъ начало опредѣленнымъ частямъ головного мозга, какъ видно изъ прилагаемаго-схематическаго рисунка (T. I, рис. 8). На немъ VH обозначаетъ передній мозгъ (большія полушарія мозга); ZH -- промежуточный мозгъ (thalami optici), MH -- средній мозгъ (corpora quadrigemina); НН -- задній или малый мозгъ (cerebellum) NH -- концевой или продолговатый мозгъ (medulla oblongata)) виденъ и спинной мозгъ (В) съ центральнымъ каналомъ.
   Передній мозгъ (VH) является придаточнымъ пузырькомъ передняго участка, а малый мозгъ придаточнымъ пузырькомъ задняго участка, такъ какъ они развиваются въ видѣ выростковъ, передній мозгъ (NH) изъ передняго участка, а малый мозгъ (HN) изъ задняго участка; по этой же причинѣ промежуточный мозгъ (ZH), средній мозгъ (MH) и продолговатый (NH), взятые въ совокупности, обозначаются названіемъ мозгового ствола (Hirnstamm). Передній мозгъ на очень ранней стадіи растепляется продольною щелью на двѣ симметричныя половины -- полушарія большого мозга, остаюшДяся соединенными лишь въ основной части.
   Рисунки (T. I, рис. 10, А и В, рис. 16), изображающіе головной мозгъ цыпленка на различныхъ стадіяхъ развитія и рис. (17 А и В), представляющій вполнѣ развитый головной мозгъ курицы (А -- сверху, B -- снизу) хорошо иллюстрируютъ сказанное. На рисункахъ 17 А и B: а обозначаетъ обонятельныя доли, b -- большой мозгъ, с -- двухолміе, d -- малый мозгъ, d' -- зачаточныя его боковыя части, 2 -- Nervus opticus.
   Рисунки (T. I, рис. 12, 18, 14, 15) относятся къ развитію головного мозга человѣка, отличающагося преобладающимъ развитіемъ большихъ полушарій.
   На рис. 15 изображенъ съ боку головной мозгъ семинедѣльнаго зародыша человѣка; здѣсь отчетливо различимы всѣ пять участковъ головного мозга; воспроизведенныя нѣмецкія названія его частей дѣлаютъ излишнимъ дальнѣйшее разъясненіе послѣднихъ. Рисунки 12-й и 13 и сняты съ мозга десятинедѣльнаго зародыша человѣка. Рис. 12-й снятъ сзади, рис. 13-й -- съ боку. Н обозначаетъ передній мозгъ, Mh -- средній мозгъ, Hh -- малый мозгъ, Nh -- продолговатый мозгъ. Рис. 14-й представляетъ мозгъ семимѣсячнаго зародыша человѣка съ боку; видны почти исключительно одни полушарія; только отчасти выступаетъ изъч подъ нихъ малый мозгъ (с). Въ мозгу вполнѣ развитомъ видны, если разсматривать его вверху, исключительно только большія полушарія мозга; какъ видно на рис. 11-мъ, снятомъ съ мозга взрослаго павіана, весьма сходнаго съ человѣческимъ.
   Рѣзкій контрастъ, по относительному развитію участковъ, представляетъ мозгъ лягушки. Рисунки 18, А и B изображаютъ, головной и спинной мозгъ лягушки, А -- сверху, В -- снизу; участки мозга обозначены слѣдующими буквами: а -- обонятельныя доли, b -- большой мозгъ, с -- двуххолміе; между b и c виднѣется, на рис. А, часть промежуточнаго мозга; d -- малый мозгъ, т -- спинной мозгъ.
   За исключеніемъ, различія въ относительномъ развитіи означенныхъ частей мозга,-- сходство мозга позвоночныхъ съ человѣческимъ, такъ видно изъ предыдущаго, весьма большое.
   Подобное же сходство проявляется и въ остальныхъ частяхъ центральной нервной системы, а также и въ симпатической. Предоставляя читателю, интересующемуся этимъ предметомъ, ознакомиться съ спеціальными сочиненіями по эмбріологіи и сравнительной анатоміи животныхъ, я лишь замѣчу, что и во всѣхъ остальныхъ органахъ, читатель найдетъ въ этихъ сочиненіяхъ интереснѣйшія фактическія данныя касательно неоспоримаго сродства человѣка съ позвоночными, которыя болѣе остальныхъ живыхъ существъ на него походятъ; они же, въ свою очередь, являются звеньями, неразрывно связующими человѣка и съ безпозвоночными, не исключая и простѣйшихъ.
   Органы чувствъ. Мнѣ осталось сказать нѣсколько словъ о внѣшнихъ органахъ чувствъ. Не подлежитъ сомнѣнію, что у животныхъ нетолько позвоночныхъ, но и у безпозвоночныхъ тѣ же органы чувствъ, какъ и у человѣка. Различіе лишь въ относительномъ ихъ развитіи; въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ чувства животныхъ развиты больше, чѣмъ у человѣка, напр., органъ зрѣнія у птицъ, обоняніе у собакъ, но въ общемъ мы видимъ проходящую по всему животному царству эволюцію органовъ чувствъ, заложенныхъ у простѣйшихъ. У всѣхъ животныхъ іи у человѣка, какъ нервная система, такъ и внѣшніе органы чувствъ, происходятъ изъ наружнаго зародышеваго пласта, эктобласта, кототрый у низшихъ формъ Metazoa (многоклѣтныхъ) служить посредникомъ общенія животнаго со внѣшнимъ міромъ; воспринимая впечатлѣнія извнѣ, онъ реагируетъ на нихъ; у простѣйшихъ однородный на всемъ протяженіи, эктодермъ не обнаруживаетъ еще вовсе спеціализаціи въ строеніи; изъ внѣшнихъ чувствъ, повидимому, развито лишь осязаніе. У животныхъ, нѣсколько болѣе сложныхъ, напр. у гидромедузъ уже имѣется мѣстами дифференціація въ эктодермѣ; появляются зачаточные глаза, построенные изъ пигмента и прозрачнаго чечевицеобразнаго тѣла, зачаточные органы слуха, въ видѣ микроскопическаго размѣра выростковъ, состоящихъ изъ одноклѣтнаго тѣла съ отолитомъ внутри, и чувствительными волосками при основаніи. Изъ этихъ простѣйшихъ органовъ чувствъ, цѣлымъ сложнымъ рядомъ.дальнѣйшей спеціализаціи получились и человѣческій глазъ, и ухо, развивающіеся тоже изъ эктодермы. Всѣ части глаза, за исключеніемъ сѣтчатой оболочки, суть продукты превращенія кожи и отчасти прилегающей соединительной ткани, т. е. бывшей эктодормы; хотя сѣтчатая" изъ нервныхъ элементовъ составленная оболочка и есть продуктъ разростанія участка передней стороны мозга, лежащей глубоко внутри головы, но въ виду того, что головной мозгъ образовался, какъ мы видѣли, изъ эктодермы, и весь глазъ долженъ быть разсматриваемъ какъ происшедшій изъ этого слоя зародыша. Изъ эктодермы же слагается также слуховой аппаратъ и остальные органы внѣшнихъ чувствъ: осязанія, обонянія и вкуса. Слѣдовательно, всѣ эти органы, вмѣстѣ взятые, суть ничто иное, какъ спеціальныя приспособленія эктодермы животныхъ къ возможно точному воспріятію впечатлѣній внѣшняго міра. Съ полнымъ правомъ поэтому можно разсматривать наши внѣшнія чувства, какъ продукты дифференцированія чувствъ осязанія, которое Спенсеръ и считаетъ за чувство основновное, являющееся какъ-бы родоначальникомъ всѣхъ остальныхъ.
   Сравнительно-эмбріологическія изслѣдованія, какъ мы видѣли, обнаруживаютъ, что:
   1) Въ зародышевый періодъ жизни человѣка и животныхъ происходятъ и почти заканчиваются главнѣйшіе образовательные процессы; происходитъ, какъ мы видѣли, не только заложеніе всѣхъ органовъ, но и ихъ почти окончательное развитіе; продолжающееся же развитіе въ послѣзародыщевый періодъ жизни сводится, какъ у человѣка, такъ и у животныхъ, почти исключительно на увеличеніе размѣровъ молодого организма. Наиболѣе интересная часть развитія недѣлимаго, его онтогенезиса, совпадаетъ, слѣдовательно, съ зародышевымъ періодомъ.
   2) Второй крупный результатъ сравнительно-эмбріологическихъ разысканій, особенно сильно говорящій въ пользу ученія объ эволюція или такъ называемаго филогенезиса, заключается въ общепринятомъ біологами положеніи, что постепенный ходъ развитія организма, или, правильнѣе, зародыша -- онтогенезисъ представляетъ въ общихъ очертаніяхъ какъ бы повтореніе, въ сокращенной формѣ, особенностей филогенетическаго развитія изслѣдуемаго организма. Прекрасномъ подтвержденіемъ этого служитъ наблюденіе въ зародышевомъ періодѣ въ болѣе или менѣе зачаточномъ состояніи органовъ, соотвѣтствующихъ органамъ болѣе простыхъ организмовъ того ряда, къ которому принадлежитъ изучаемый организмъ. Не имѣя значенія для наблюдаемой высшей формы и представляя, слѣдовательно, лишь полученное наслѣдіе отъ одной изъ предшествовавшихъ стадій филогенезиса, органы эти подвергаются вскорѣ болѣе или менѣе полной атрофіи. Къ таковымъ относятся, напр., жаберныя щели въ зародышѣ человѣка.
   Подводя итоги всему сказанному относительно строенія и развитія позвоночныхъ и человѣка, мы можемъ съ полнымъ правомъ заключить, что наше тѣло есть высшій продуктъ эволюціи животнаго царства, и что соотвѣтственно этому и наша психика произошла, путемъ эволюціи, изъ психики животныхъ.
   Локализація сознательной дѣятельности психики человѣка и животныхъ. Весьма любопытныя данныя по этому предмету сведены пр. Бехтеревымъ въ рѣчи, произнесенной имъ на общемъ собраніи VI съѣзда русскихъ врачей 1896 г. въ память Н. И. Пирогова: "о локализація сознательной дѣятельности у животныхъ и человѣка"". "Переходя къ человѣку,-- пишетъ пр. Бехтеревъ,-- слѣдуетъ прежде всего замѣтить, что вопросъ о локализаціи сознанія, т. е. о мѣстѣ, въ нашей нервной системѣ, сознательныхъ процессовъ, до сихъ поръ еще не представляется окончательно рѣшеннымъ. Хотя никто не сомнѣвается въ томъ, что сознательные процессы, по преимуществу, совершаются въ мозговикъ полушаріяхъ, какъ высшемъ органѣ нервной системы, тѣмъ не менѣе, до сихъ поръ раздаются голоса въ пользу того, что органомъ сознанія у человѣка являются не исключительно одни только мозговыя полушарія съ ихъ узлами, называемыми полосатымъ тѣломъ (corpus siriatum). Болѣе низшія формы сознанія, будто бы, могутъ вырабатываться также и въ ядрахъ мозговаго ствола и даже въ спинномъ мозгу" {Бехтеревъ. Тамъ же, стр. 34.}. "...доводы въ пользу дѣйствительнаго существованія хотя бы элементарныхъ формъ сознанія въ спинномъ мозгу и въ ядрахъ мозгового ствола человѣка болѣе чѣмъ сомнительны" {Тамъ же, стр. 34.}.
   Въ подтвержденіе этого, пр. Бехтеревъ приводитъ (стр. 35) слѣдующее: 1) явленія, наблюдаемыя надъ человѣкомъ отъ временнаго сжатія сонныхъ артерій придавливаніемъ ихъ къ поперечнымъ отросткамъ шейныхъ позвонковъ, обнаруживаютъ, у подвергаемаго опыту человѣка, вскорѣ полную потерю сознанія, которое продолжается до тѣхъ поръ, пока не прекратится сдавливаніе артерій. "Въ силу извѣстныхъ анатомическихъ отношеній, -- пишетъ пр. Бехтеревъ,-- нельзя сомнѣваться въ томъ, что сдавливаніе однѣхъ сонныхъ артерій у человѣка отражается на кровообращеніи однихъ лишь мозговыхъ полушарій съ ихъ узлами, вызывая въ тѣхъ и другихъ острую анемію мозга". "Отсюда очевидно (стр. 35), что опыты съ прижатіемъ сонныхъ артерій служатъ первымъ доказательствомъ въ пользу того, что у человѣка мѣстомъ сознательныхъ процессовъ являются исключительно мозговыя полушарія съ ихъ узлами (corpus striatum). Если бы было иначе, то очевидно, что и при сдавливаніи сонныхъ артерій у человѣкъ сохранялось бы неясное безличное сознаніе".
   "Не менѣе убѣдительныя данныя въ томъ же направленіи мы можемъ почерпнуть и изъ нервной патологіи" (стр. 36).
   Къ подобному выводу и привели касательно млекопитающихъ произведенные надъ ними опыты: всѣ движенія, производимыя млекопитающими, лишенными мозговыхъ полушарій, оказались движеніями рефлекторными, повторяющимися съ машинообразнымъ постоянствомъ, при соотвѣтствующихъ внѣшнихъ раздраженіяхъ" (стр. 33). "Мы не встрѣчаемъ у оперированныхъ такимъ образомъ млекопитающихъ ни малѣйшихъ признаковъ сознательнаго или личнаго выбора въ движеніяхъ, которые могли бы свидѣтельствовать, что животное безъ мозговыхъ полушарій могло реагировать на внѣшній міръ движеніями изъ. внутреннихъ побужденій" (стр. 33).
   У птицъ уже обнаруживается иное. По опытамъ, изъ которыхъ многіе произведены были пр. Бехтеревымъ: "птицы съ удаленными полушаріями, какъ было замѣчено многими авторами, напоминаютъ собою сонныхъ птицъ. Будучи предоставлены самимъ себѣ, онѣ обыкновенно неподвижно стоятъ на одномъ мѣстѣ и, прижавъ голову къ туловищу и закрывъ глаза, слегка нахохливаютъ свои перья, какъ это дѣлаютъ всѣ вообще сонныя птицы. Какъ извѣстно, оперированныя" подобнымъ образомъ птицы не могутъ снискивать себѣ пищи и, будучи окружены водою и съѣстными припасами, умираютъ съ голоду.. Если же имъ вливать питье въ ротъ и вкладывать кусочки пищи вглубь зѣва, то онѣ отлично проглатываютъ, и при такомъ кормленіи могутъ жить довольно долго, такъ какъ всѣ растительныя функціи у нихъ выполняются правильно.
   "Нельзя думать, однако, что оперированныя птицы не ощущаютъ. Правда, зрѣніе и слухъ у нихъ проявляются лишь въ крайне слабой степени, а по нѣкоторымъ авторамъ и вовсе отсутствуютъ; но относительно осязательныхъ и мышечныхъ ощущеній, подобныя птицы мало чѣмъ отличаются отъ нормальныхъ. Онѣ встряхиваютъ крыльями, если ихъ перья смочить водою; онѣ расправляютъ свои перья и очищаютъ ихъ клювомъ, словомъ, держатъ себя въ этомъ отношеніи вполнѣ, какъ здоровыя птицы. Если неожиданно задѣть слегка подобную птицу въ то время, какъ она находится въ совершенно спокойномъ положеніи, уподобляясь сонной птицѣ, она тотчасъ же опускаетъ перья, раскрываетъ глаза, приподнимаетъ голову и озирается по сторонамъ, какъ это дѣлаютъ въ подобныхъ случаяхъ здоровыя птицы. Если оперируемую птицу ущипнуть за лапку или уколоть, она быстро отпрыгиваетъ или производитъ нѣсколько взмаховъ крыльями".
   "Что касается мышечныхъ ощущеній, то уже изъ правильности, всѣхъ вообще движеній, обнаруживаемыхъ оперированными птицами, слѣдуетъ заключить, что послѣднія хорошо воспринимаютъ эти ощущенія. Будучи брошена на воздухъ, оперированная птица летятъ такъ же, какъ и здоровая, съ тѣмъ лишь различіемъ, что, не имѣя цѣли и потребности летать, она обыкновенно тотчасъ же опускается по наклонной плоскости, пока не достигнетъ почвы.
   "Точно также оперированныя птицы, будучи посажены на тонкій шестикъ или на палецъ, отлично сохраняютъ равновѣсіе тѣла, и при всякихъ поворотахъ шестика или пальца быстро и ловко исправляютъ соотвѣтственнымъ образомъ положеніе своего тѣла, какъ путемъ перемѣщенія лапокъ, такъ и взмахами крыльевъ. Очевидно, слѣдовательно, что мышечныя ощущенія воспринимаются оперированными птицами такъ же хорошо, какъ и кожныя. Надо замѣтить также, что оперированныя птицы не остаются вполнѣ пассивными. Уже прежними авторами было указано, что птицы съ удаленными полушаріями по временамъ выходятъ изъ своего неподвижнаго положенія и начинаютъ ходить; онѣ даже иногда клюютъ полъ и окружающіе ихъ предметы, подобно тому, какъ здоровыя птицы клюютъ встрѣчающіяся на пути зерна.
   "Всѣ эти факты не оставляютъ сомнѣнія въ томъ, что птицы съ удаленными полушаріями могутъ до нѣкоторой степени руководиться въ своихъ движеніяхъ осязательными и мышечными ощущеніями, и, слѣдовательно, у такихъ птицъ мы должны предполагать возможность сознательнаго воспріятія конечныхъ и мышечныхъ ощущеній. Но спрашивается, могутъ ли птицы съ удаленными полушаріями видѣть и слышать? Въ этомъ отношеніи еще не имѣется такихъ фактовъ, которые бы рѣшили этотъ вопросъ съ положительностью" (стр. 26--29).
   "Итакъ, очевидно, что элементарныя формы сознанія въ видѣ ощущеній у птицъ могутъ вырабатываться уже въ подкорковыхъ чувствующихъ центрахъ, слѣдовательно, въ центрахъ, лежащихъ на основаніи мозга, тогда какъ мозговымъ полушаріямъ принадлежатъ у нихъ какъ болѣе отчетливое воспріятіе ощущеній, такъ и вся болѣе сложная сознательная работа, выработка сложныхъ представленіи и т. п. (стр. 31).
   "Пресмыкающіяся и земноводныя, вслѣдъ за удаленіемъ мозговыхъ полушарій не только руководятся при своихъ движеніяхъ осязательными и мышечными ощущеніями, но и несомнѣнно также руководятся и зрительными ощущеніями".
   "По крайней мѣрѣ, доказано съ положительностью, что лягушка, вслѣдъ за удаленіемъ мозговыхъ полушарій, будучи положена на досчечку, отлично переползаетъ съ края на край ея, въ случаѣ, если эту досчечку постепенно поворачиваютъ въ воздухѣ. Точно также, если лягушку посадить въ банку съ водой, въ которой плаваетъ кусокъ дерева, то лягушка обыкновенье быстро его находитъ и затѣмъ, взобравшись на него, успокоивается. Не подлежитъ сомнѣнію, что лягушки, лишенныя мозговыхъ полушарій, прыгаютъ въ обходъ поставленныхъ предъ ними препятствій". "Многократно повторяя одинъ и тотъ же опытъ, мы видимъ, что лягушка, лишенная полушарій, обходить препятствія, дающія тѣнь, при всевозможныхъ условіяхъ, слѣдовательно, она выбираетъ свои движенія, сообразно даннымъ зрительнымъ впечатлѣніямъ, какъ бы мы ни измѣняли послѣднія" (стр. 23--24).
   "У рыбъ, какъ низшихъ представителей позвоночныхъ, не одни мозговыя полушарія служатъ мѣстомъ выработки сознательныхъ актовъ, эту роль раздѣляютъ съ ними и подкорковые центры.
   "Вслѣдъ за удаленіемъ мозговыхъ полушарій, у рыбъ не только сохраняются кожныя, мышечныя, зрительныя и другія ощущенія, но, какъ показали интересныя изслѣдованія Штейнера, онѣ обнаруживаютъ выборъ въ своихъ движеніяхъ и способны даже самостоятельно снискивать себѣ пищу. Очевидно, что различныя ощущенія рыбъ могутъ вырабатываться и при отсутствіи мозговыхъ полушарій въ однихъ подкорковыхъ центрахъ" (стр. 23).
   Относительно же простѣйшаго изъ позвоночныхъ "Amphioxue Іапceolatus, лишеннаго, какъ извѣстно, головного мозга, мы необходимо приходимъ къ выводу, что сознательныя ощущенія и представленія этого простѣйшаго изъ позвоночныхъ выработываются въ спинномъ мозгу, такъ какъ вся его центральная нервная система въ сущность состоитъ изъ одного спинного мозга" (стр. 22--23).
   Сопоставляя изложенные опыты надъ позвоночными, мы видимъ, что въ филогенетическомъ ряду этихъ животныхъ мѣсто сознательной дѣятельности, обнимаетъ у простѣйшихъ (Amphioxus) весь мозгъ еще не раздѣленный на головной и спинной участки; по мѣрѣ осложненія организаціи животнаго, мѣсто сознательной дѣятельности пос ъ и методовъ" {Hauptmann. "Die Metaphysik in der modernen Physiologie". 2 Aufl. 1894, p. 312--313.}!
   Въ заключеніи главы перехожу къ изложенію взгляда Ферворна, помѣщеннаго въ вышедшей въ 1895 году книжкѣ его: Allgemeine Physiologie. представляющей попытку положить въ основу естествознанія ученіе субъективнаго идеализма.
   Книга эта состоитъ изъ двухъ частей, не имѣющихъ между собою ничего общаго. Въ первой излагается міровоззрѣніе автора, вторая заключаетъ полный сводъ всего, что было сдѣлано по интереснѣйшимъ вопросамъ жизни.
   Въ первой, философской части этого труда, Ферворнъ опредѣленно и энергично настаиваетъ на необходимости тѣсной связи естествознанія, въ особенности физіологіи, съ философіей, считая психологію за исходную точку всѣхъ человѣческихъ знаній.
   Отысканіе критерія для отличія живого отъ мертваго есть первѣйшій и стоящій на очереди вопросъ физіологіи.
   Обсуждая далѣе этотъ предметъ, Ферворнъ ставитъ вопросы: имѣется ли предѣлъ нашему познанію жизни? гдѣ этотъ предѣлъ? не находимся ли мы на ложномъ пути относительно самой постановки вопросовъ (о жизни), которые мы ставимъ природѣ, и не по тому ли мы и не получаемъ желаемаго отвѣта?
   Что такое, наконецъ, наше познаніе? и тѣсно связанный съ нимъ вопросъ: что изъ всего нами познаваемаго есть реальное?
   За таковое признаетъ онъ лишь нашу психику, наши ощущенія, утверждая, что признаваемая нами реальность внѣшняго міра есть лишь заблужденіе, унаслѣдованное изъ давно минувшаго прошлаго, со временъ младенчества человѣческаго духа, когда послѣдній былъ еще безпомощенъ и лишь ощупью домогался знанія.
   Главу, изъ которой заимствованы эти выписки, Ферворнъ заключаетъ слѣдующими словами: "Надо надѣяться, что эта основная мысль и въ естествознаніи будетъ отвоевывать себѣ все болѣе и болѣе почвы; она приведетъ со временемъ съ желѣзною необходимостью къ признанію монистическаго міровоззрѣнія, которое одно въ состояніи окончательно устранить господствующее съ древнѣйшихъ временъ представленіе дуализма тѣла и души". Существуетъ лишь одно, это -- психика.
   Во второй части, несравненно болѣе обширной, содержится очень полный и обстоятельно изложенный сводъ изслѣдованій по интереснѣйшимъ вопросамъ жизненныхъ явленій, и въ этомъ отношеніи книга Ферворна достойна вниманія. Судя по первой части, я ожидалъ соотвѣтственнаго новаго толкованія жизни, но, къ великому; моему изумленію, не оказалось и тѣни этого вліянія. Почти съ первой строки и до самаго конца второй части какъ описаніе, такъ и толкованіе жизненныхъ явленій ведется сходно съ механическимъ воззрѣніемъ.
   Такъ что, хотя Ферворнъ и сильно ратуетъ въ первой части въ пользу сліянія естествознанія съ философіей и выставляетъ психологію, какъ основу для всякихъ розысканій, но, къ сожалѣнію, книга его можетъ быть приведена и какъ поличное для доказательства тезиса, діаметрально противоположнаго. Цѣнность второй части ни на іоту не измѣнилась бы и ея достоинство не умалилось бы, если бы первая часть совершенно была опущена.
   Проводимаго Ферворномъ міровоззрѣнія я коснулся въ этомъ очеркѣ лишь потому, что хотя оно, на сколько мнѣ извѣстно, и не пріобрѣло послѣдователей среди естествоиспытателей, но предшествуетъ превосходно составіенному своду изслѣдованій по біологическимъ вопросамъ, который можно горячо рекомендовать каждому интересующемуся этимъ предметомъ.
   Приведенными выдержками изъ статей наиболѣе выдающихся естествоиспытателей съ достаточною ясностью обрисовывается хаотическое состояніе въ воззрѣніяхъ на вопросы, которые, по моему, должны бы лечь въ основу естественно-историческихъ разслѣдованій и имѣть первенствующее значеніе въ глазахъ каждаго натуралиста.
   На самомъ же дѣлѣ мы видимъ совершенно иное; громадное большинство естествоиспытателей ими не интересуется, употребляя всѣ силы свои на открытіе новыхъ фактовъ. Это одностороннее увлеченіе погоней за фактами не могло не отразиться вредно на качествѣ изслѣдованій, въ особенности на поспѣшномъ толкованіи получаемыхъ результатовъ и пониманіи ихъ значенія. Ясно сказался упадокъ работы мысли, невознаграждаемый, по моему, остальными достоинствами изслѣдованій.
   Въ подтвержденіе сказаннаго приведу слѣдующіе факты.
   Я знаю значительное число естествоиспытателей и среди нихъ людей съ громкимъ именемъ, которые обладаютъ безграничнымъ терпѣніемъ при производствѣ экспериментальной части работы, но въ тоже время съ неудовольствіемъ берутся за письменное изложеніе, т. е. за обработку ея только мыслью, безъ помощи приборовъ и экскурсій.
   Ни для кого не тайна, что въ очень многихъ, даже изобилующихъ фактическимъ матеріаломъ, собраннымъ съ громаднымъ трудомъ, поражаетъ поверхностная его обработка и шаткость выводовъ автора. Бесѣдуя неоднократно съ авторами подобныхъ произведеній о недочетахъ ихъ работъ съ этой стороны, я получалъ наивный отвѣтъ, что это не бѣда, что главное значеніе въ работѣ имѣетъ фактическій матеріалъ, и что наука мало потеряетъ отъ несостоятельности выводовъ; слабыя стороны замѣтитъ кто-либо другой и исправить; вѣдь это обычный ходъ развитія научныхъ знаній. Что это дѣйствительно обычный путь, нельзя не согласиться; но невозможно признать этотъ путь за нормальный и желательный.
   Въ связи съ этимъ въ работахъ по экспериментальной физіологіи часто можно наблюдать, что изслѣдователь выбираетъ какъ бы на удачу, изъ многихъ условій, сопровождающихъ опытъ, какое-нибудь одно за причину наблюдаемаго явленія и старается цѣлой серіей опытовъ доказать это; по недостатку же внимательнаго анализа условій опыта, оказывается на одинаковыхъ правахъ возможнымъ предположить причинную связь явленія еще съ нѣкоторыми условіями; усмотрѣвъ эту возможность, другой изслѣдователь старается установить причинную связь съ другимъ какимъ-нибудь условіемъ, а мнѣніе предшественника опровергнуть, не замѣчая, что впадаетъ въ такую же ошибку, какъ и послѣдній.
   Стоитъ только вспомнить ряды изслѣдованій касательно причинъ поднятія воды въ растеніяхъ, или роста растенія и передвиженія частей его, чтобы согласиться со мною.
   Наконецъ, обычное явленіе въ физіологіи представляютъ вопросы, разрѣшаемыя различными авторами одновременно въ различномъ смыслѣ, причемъ каждый убѣжденъ въ превосходствѣ своего труда, не отдавая себѣ отчета въ его слабыхъ сторонахъ. Беру примѣръ изъ сравнительно далекаго прошлаго, хотя и среди трудовъ появляющихся въ настоящее время не оказывается недостатка въ выборѣ примѣровъ. Было время, когда по отношенію къ сравнительно простому и экспериментальнымъ путемъ, съ желаемою точностью, разрѣшаемому вопросу: о дѣйствіи лучей солнечнаго свѣта различной преломляемости на разложеніе углекислоты зелеными растеніями, имѣлось до четырехъ различныхъ рѣшеній; причемъ, по свидѣтельству одного изъ ботаниковъ тогдашняго времени, каждому изъ изслѣдователей, данное имъ рѣшеніе вопроса представлялось яснымъ до очевидности.
   Избѣгнуть повторенія подобныхъ разногласій въ выводахъ при разслѣдованіи явленій природы крайне желательно и, по моему, совершенно возможно. Для поясненія своей мысли возвращаюсь къ разслѣдованіямъ вліянія на растенія лучей солнечнаго свѣта различной преломляемости и окраски. Вопросъ этотъ издавна обратилъ на себя вниманіе физіологовъ. За цвѣтныя стекла или цвѣтныя жидкости различной окраски, ставили растенія и затѣмъ сравнивали ихъ между собою. Наблюденныя различія и приписывали дѣйствію различныхъ цвѣтныхъ лучей. Подобныхъ опытовъ было произведено много, но Саксу не трудно было показать, что всѣ выводы изъ работъ, до него сдѣланныхъ, а слѣдовательно, и сами опыты лишены научнаго значенія, такъ какъ, за отсутствіемъ спектроскопическаго анализа цвѣтного свѣта, которому подвергались растенія, осталось совершенно невыясненнымъ, изъ какихъ простыхъ спектральныхъ цвѣтовъ состояли окрашенные цвѣта, котобымъ подвергались растенія.
   Но и важная поправка, введенная въ эти опыты Саксомъ, оказалась недостаточною для выясненія вопроса о вліяніи лучей опредѣленнаго показателя преломленія на растенія. Саксъ упустилъ изъ вида, что пропускаемые цвѣтною средою лучи, при прохожденіи чрезъ нее, частью поглащаются ею и притомъ каждый въ различной степени, т. е. количественное отношеніе лучей, пропускаемыхъ окрашенною средою, рѣзко отличается отъ ихъ отношенія до прохожденія ими окрашенной среды. И это опущеніе было бы устранено при болѣе тщательномъ анализѣ условій опыта, до ихъ постановки.
   Подобныя же очевидныя опущенія, по устранимому недосмотру, находимъ и въ другой серіи опытовъ по этому вопросу, въ которыхъ старались подойти къ его рѣшенію, подвергая растенія дѣйствію различныхъ участковъ солнечнаго спектра. Первые опыты производились, для придачи большей интенсивности спектру, съ такимъ большимъ отверстіемъ, что получался спектръ, хотя и яркій, но составленный изъ безчисленнаго множества наложенныхъ другъ на друга спектровъ; въ каждой точкѣ его былъ свѣтъ смѣшанный, только съ преобладаніемъ лучей опредѣленной окраски. Въ позднѣйшихъ опытахъ, съ узкою щелью и чистымъ спектромъ, у нѣкоторыхъ изслѣдователей вкрался недосмотръ другого рода, но столь же важный: они упустили изъ виду, что какъ длина всего спектра, такъ и относительная ширина цвѣтныхъ полосъ спектра, при одномъ и томъ же источникѣ свѣта, получается разная въ зависимости отъ вещества, изъ котораго сдѣлана, взятая для опытовъ призма. Изслѣдователи оставили безъ вниманія тѣснѣйшую зависимость напряженности свѣта отъ свѣторазсѣянія призмы и ширины цвѣтной полосы; сличая растенія изъ различныхъ участковъ спектра, они, слѣдовательно, сравнивали дѣйствіе лучей не только различной окраски, но и различной напряженности. Между тѣмъ какъ для точнаго опредѣленія дѣйствія каждаго цвѣтного луча спектра, слѣдовало бы ввести соотвѣтственную поправку (какъ это и сдѣлалъ Тимирязевъ) перечисленіемъ полученныхъ данныхъ соотвѣтственно различію ширинѣ цвѣтныхъ полосъ, или же производить опыты съ диффракціоннымъ спектромъ, въ которомъ цвѣтныя полосы одинаковой ширины.
   Всѣ эти ошибки можно было бы избѣгнуть, и въ будущемъ обязательно предъявлять болѣю строгія требованія не только къ экспериментальной части работы, но и возможно раціональной ея постановкѣ.
   Памятуя, что всѣ результаты естествознанія суть не непосредственные эмпирическія данныя, а выведенные изъ нихъ умозаключенія, нельзя не признать необычайной важности для успѣховъ естествознанія -- правильнаго и строгаго хода умозаключеній, при разрѣшеніи какъ крупнѣйшихъ, такъ и самыхъ спеціальныхъ вопросовъ естествознанія.
   При внимательномъ анализѣ, съ этой точки зрѣнія какъ спеціальныхъ разслѣдованій, а въ особенности учебниковъ, въ которыхъ синтезируются результаты разнообразныхъ наблюденій и опытовъ, указанный мною недочетъ естествознанія сказывается съ чрезвычайною рельефностью.
   Мнѣ представляется недалекимъ время, когда ко всякому разслѣдованію будутъ предъявляться слѣдующія требованія: 1) чтобы результатъ, выдаваемый за полученный, былъ единственно возможный, при наличности имѣющихся свѣдѣній, и, слѣдовательно, изъятый отъ возраженій по недосмотру фактическаго матеріала или по недомыслію въ постановкѣ опыта; 2) чтобы дальнѣйшій успѣхъ, вызывающій измѣненіе нашихъ взглядовъ, обусловливался исключительно новыми и неожиданными открытіями; 3) чтобы естествоиспытателями считалось непозволительнымъ одновременно появленіе мемуаровъ съ фактическими результатами противорѣчивыми, но признаваемыми ихъ авторами за несомнѣнные до очевидности.
   Чувствуется поэтому настоятельная потребность выбраться на болѣе вѣрный путь, нормировать какъ выборъ темы для работы, такъ и постановку опытовъ, сообразно намѣченной цѣли и признать работу законченной не раньше, какъ получится только одинъ возможный результатъ; въ случаѣ же невозможности достигнуть намѣченной цѣли ясно обозначать, насколько удалось вопросъ подвинуть впередъ и что предстоитъ еще сдѣлать; другими словами, предоставить во всякомъ ученомъ трудѣ гораздо большее участіе работѣ мысли, чѣмъ это до сего времени дѣлалось.
   Настала пора для естествоиспытателя перешагнуть чрезъ узкую рамку естествознанія и заглянуть въ другія области, именно психологію и теорію познанія. Этимъ раскроются новые, болѣе широкіе горизонты, новые пути разслѣдованій и съ лихвой вознаградятъ его за трудъ, считаемый въ настоящее время большинствомъ естествоиспытателей за непроизводительную трату времени.
   Въ надеждѣ хотя нѣсколько способствовать развитію этого направленія, я и рѣшился подѣлиться мыслями по этому предмету, которыя, съ небольшими промежутками, занимали меня въ послѣдніе годы.
   Прежде всего предстоитъ разобраться среди хаоса вышеприведенныхъ взглядовъ, нерѣдко діаметрально противоположныхъ относительно самого предмета разслѣдованія современнаго естествознанія, именно: внѣшняго міра. Для однихъ (естествоиспытателей) онъ служитъ исходною точкою всякаго знанія; другіе же ученые не только этого не признаютъ, но утверждаютъ, что признаніе міра внѣшняго за нѣчто существующее внѣ нашего сознанія есть заблужденіе, что реальны одни лишь ощущенія, реальна -- одна психика.
   Предметомъ слѣдующихъ двухъ главъ и будетъ разъясненіе того: что есть реальное?

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 1, 1897

   
учаемый результатъ опредѣляется равнодѣйствующей этихъ двухъ, борящихся между собою силъ.
   5) Особенный интересъ представляютъ данныя касательно памяти въ бодрственномъ состояніи и въ гипнозѣ. Субъектъ въ состояніи гипноза помнитъ все случившееся къ нимъ въ бодрственномъ состояніи и во время гипноза. По пробужденіи забываетъ вполнѣ все происходившее въ состояніи гипноза; также и сдѣланныя ему внушенія, подлежащія исполненію чрезъ болѣе или менѣе опредѣленный срокъ.
   При возобновленномъ гипнозѣ однако возвращается воспоминаніе всего, что происходило и что внушено было на предшествующемъ сеансѣ; при пробужденіи сдѣланное внушеніе вновь совершенно забывается и вспоминается, какъ засвидѣтельствовано многочисленными и точными указаніями, лишь при наступленіи назначеннаго срока. Но можно совершенно видоизмѣнить это общее правило и притомъ лишь простымъ словеснымъ внушеніемъ. Достаточно гипнотизеру вслѣдъ за внушеніемъ прибавить: "вы ничего не будете помнить изъ того, что вамъ внушено, или вы забудете кто вамъ сдѣлалъ внушеніе", чтобы лишить возможности при слѣдующемъ гипнозѣ дать относительно этихъ вещей показанія; и наоборотъ, удается словеснымъ же внушеніемъ закрѣпить въ памяти то, что, безъ этого спеціальнаго внушенія, исчезаетъ изъ памяти въ бодрственномъ состояніи.
   6) Вспоминаніе въ гипнозѣ всего, что происходило и что внушено было въ предшествовавшую гипнотизацію, дало возможность экспериментальнымъ путемъ убѣдиться, что въ насъ могутъ сохраняться мысли и покоиться планы и виды на будущее) пребывая внѣ нашего сознанія, т. е., другими словами, въ насъ могутъ происходить безъ нашего вѣдома психическіе процессы, по природѣ совершенно сходные съ присущими нашему сознанію. Убѣдиться въ этомъ можно слѣдующимъ простымъ опытомъ: внушаютъ субъекту какое-нибудь дѣйствіе чрезъ опредѣленный срокъ. По пробужденіи, какъ уже выше было замѣчено, онъ ничего о внушенномъ не помнитъ, но въ назначенный срокъ совершаетъ въ точности, что ему было внушено. Если, не дождавшись срока, его загипнотизировать и спросить его о сдѣланномъ внушеніи, то онъ въ подробности раскажетъ, когда и что предстоитъ ему сдѣлать. По пробужденіи, моментально все это вновь забываетъ. Несомнѣнно, слѣдовательно, что въ субъектѣ живетъ память о томъ, что предстоитъ ему сдѣлать, хотя онъ объ этомъ въ бодрственномъ состояніи и не помнитъ, начиная тревожиться желаніемъ исполнить внушенное лишь при приближеніи и наступленіи назначеннаго срока.
   7) Несомнѣнно засвидѣтельствованныя гипнотическими изслѣдованіями данныя, касательно а) чередованія въ субъектѣ двухъ личностей и б) временнаго раздвоенія личности, вызываемаго одностороннимъ гипнозомъ.
   8) Разслѣдованіе внушенія какъ въ гипнотическомъ снѣ, такъ и въ бодрственномъ состояніи пріобрѣтаетъ особенное значеніе по непосредственной близости его съ самовнушеніемъ, которое, по опредѣленію пр. Бехтерева, можетъ быть опредѣляемо какъ "прививаніе психическихъ состояній, обусловленное однако не посторонними вліяніями, а внутренними поводами, источникъ которыхъ находится въ личности самого лица, подвергающагося самовнушенію.
   Всякій знаетъ, что человѣкъ можетъ настроить себя на грустный или веселый ладъ, что онъ можетъ при извѣстныхъ случаяхъ развить воображеніе до появленія иллюзій и галлюцинацій, что онъ можетъ вселить въ себя то или другое убѣжденіе. Это и есть самовнушеніе, которое, подобно внушенію и взаимовнушенію, не нуждается въ логикѣ, а напротивъ того, нерѣдко дѣйствуетъ даже вопреки самой логикѣ".
   9) Изученіе внушенія способствовало открытію, среди жизненныхъ процессовъ, присутствіе самовнушенія, и притомъ не только непосредственнаго вліянія его на волевые акты, но и не подозрѣваемую до сего дня зависимость отъ него растительныхъ процессовъ, изъятыхъ, въ нормальныхъ условіяхъ жизни, изъ подъ вѣдѣнія и вліянія нашего сознанія, а слѣдовательно, и нашей воли.
   Выводы эти достаточно краснорѣчиво свидѣтельствуютъ о своемъ важномъ значеніи для психологіи; несмотря на то, что лишь всего двадцать лѣтъ тому назадъ гипнотизмъ впервые сдѣлался предметомъ серьезной научной обработки, уже получены результаты первостепенной важности. Дальнѣйшія слѣдованія по новому избранному пути несомнѣнно подвинутъ психологію на столько впередъ, что она вскорѣ займетъ подобающее ей почетное мѣсто среди другихъ наукъ и послужитъ надежнымъ фундаментомъ и основой человѣческаго знанія, къ какой бы отрасли послѣднее ни принадлежало.
   Обращаюсь теперь къ разсмотрѣнію значенія и роли самовнушенія.
   Самовнушеніемъ вызываемые эффекты въ нѣкоторыхъ случаяхъ вполнѣ соотвѣтствуютъ явленіямъ, вызываемымъ чрезъ внушеніе постороннее. Отличными примѣрами служатъ слѣдующіе: выше мною уже были упомянуты вызываемыя внушеніемъ ускореніе и замедленіе сердцебіенія, не зависящія отъ нашей воли. Между тѣмъ имѣется, не подлежащее сомнѣнію свидѣтельство дублинскаго врача Чейна, что полковникъ Тоузендъ могъ по произволу умирать, т. е. переставать дышать, и возвращаться къ жизни простымъ напряженіемъ воли, или иными способами. Чейнъ пишетъ, что полковникъ Тоузендъ такъ настоятельно просилъ его и другихъ врачей присутствовать, хотя разъ, при опытѣ, что они, наконецъ, вынуждены были уступить. Сначала они всѣ трое освидѣтельствовали пульсъ; онъ былъ вполнѣ замѣтенъ, хотя слабъ" нитевиденъ; сердце билось нормально. Полковникъ Тоузендъ легъ на спину и оставался нѣкоторое время въ этомъ положеніи брзъ движенія. Докторъ Чейнъ держалъ его за правую руку, д-ръ Бейнардъ положилъ -ему свою руку на сердце, а Скрейнъ держалъ передъ его губами зеркало. Д-ръ Чейнъ замѣтилъ, что напряженіе пульса понемногу ослабѣвало, пока наконецъ при самомъ заботливомъ испытаніи и самомъ осмотрительномъ нащупываніи, онъ не могъ ощутить никакого. Бейнардъ не былъ въ состояніи удостовѣрить никакого біенія сердца, и Скрейнъ не видѣлъ никакихъ слѣдовъ дыханія на широкомъ зеркалѣ, которое держалъ передъ ртомъ. Затѣмъ, всѣ поочередно изслѣдовали руку, сердце и дыханіе, но ни одинъ изъ нихъ, даже при самомъ внимательномъ изслѣдованіи, не могъ найти самаго легкаго признака жизни. Они долго обсуждали это поразительное явленіе. Когда же доктора увѣрились, что онъ продолжаетъ оставаться все въ томъ же положеніи, то они заключили, что онъ въ своемъ опытѣ зашелъ слишкомъ далеко, и, наконецъ,-- пришли къ убѣжденію, что онъ на самомъ дѣлѣ умеръ, и собирались ютъ него уйти. Такъ прошло подчаса. Къ 9 часамъ утра, когда доктора хотѣли уходить, они замѣтили нѣкоторыя движенія въ тѣлѣ, и при надлежащемъ разсмотрѣніи удостовѣрились, что пульсъ и біеніе сердца начинаютъ возвращаться. Полковникъ Тоузендъ началъ дышать и тихо говорить. Доктора были въ высшей степени изумлены этой неожиданной перемѣной, и ушли отъ него послѣ непродолжительной бесѣды между собою и съ нимъ, хотя и вполнѣ убѣжденные во всѣхъ подробностяхъ этого явленія, но чрезвычайно удивленные и пораженные, такъ какъ не были въ состояніи дать никакого разумнаго объясненія видѣнному.
   Къ этой же категоріи явленій относится и способность факировъ задерживать дыханіе на болѣе или менѣе долгое время, отъ трехъ часовъ до шести недѣль, какъ свидѣтельствуетъ разсказъ капитана Осборна о факирѣ, погребенномъ на шесть недѣль и затѣмъ очнувшимся на глазахъ множества свидѣтелей {См. Гиляровъ св. стр. 327 и сл.}.
   Самовнушеніемъ, между прочимъ, объясняются различные сходные съ вышеописанными стигматы и даже періодическія кровоизліянія изъ тѣхъ областей тѣла, изъ которыхъ сочилась кровь у распятаго Христа, какъ показываетъ извѣстный въ медицинской литературѣ и, тщательно провѣренный многими научными авторитетами, примѣръ Луизы Лато. Этихъ немногихъ данныхъ уже достаточно, чтобы заключить, что самовнушенію свойственна такая же сила, но по размѣру превосходящая силу внушенія со стороны и что, слѣдовательно, самовнушеніе, при нормальномъ теченіи жизни, заправляетъ всѣми функціями организма такимъ же деспотическимъ образомъ, какъ внушенное постороннее вмѣшательство.
   Работая самостоятельно помимо нашего сознанія, слѣдовательно, помимо сознательной нашей воли, самовнушеніе вплетается въ сложную сѣть жизненныхъ процессовъ, какъ одно изъ множества условій, необходимыхъ для осуществленія нашей жизни. Одна изъ интереснѣйшихъ задачъ ближайшаго будущаго будетъ состоять въ отысканіи пріемовъ и способовъ подчиненія нашей сознательной волѣ самовнушенія, происходящаго теперь внѣ нашего сознанія; другими словами стремленіе къ достиженію такого же могущества нашей воли надъ изъятыми, въ настоящее время, изъ подъ ея власти, растительными процессами, какое проявляетъ относительно нихъ постороннее вмѣшательство черезъ внушеніе.
   При посредствѣ серьезнаго изученія и упражненія, можетъ быть, сдѣлается возможнымъ превратить немногое и доступное лишь исключительнымъ субъектамъ (напр., измѣненіе сердцебіенія и приливъ крови къ намѣченной части тѣла) во всеобщее достояніе, затѣмъ распространить вліяніе наше и на остальныя функціи тѣла и вызывать, чрезъ измѣненіе хода функціи органа, желаемыя въ немъ измѣненія. Однимъ словомъ, намъ, можетъ быть, удастся сдѣлаться если не полновластными владыками функцій и строенія нашего тѣла, то въ очень значительной степени направлять ихъ самовнушеніемъ въ желаемомъ направленіи. Эти смѣлыя мысли несомнѣнно вызовутъ горячіе протесты со стороны многихъ естествоиспытателей. Поэтому спѣшу выставить на видъ, что приведенныя строки имѣютъ цѣлью не столько послужить пророческимъ предсказаніемъ результатовъ будущаго, сколько содѣйствовать поясненію, хотя и въ преувеличенномъ видѣ, возможныхъ въ означенномъ направленіи результатовъ.
   Если согласиться разсматривать самовнушеніе, какъ одно изъ необходимыхъ звеньевъ нашей жизни, не предрѣшая ничего о его природѣ, то необходимымъ слѣдствіемъ является и признаніе самовнушенія, какъ необходимаго психическаго фактора въ процессѣ эволюціи живыхъ существъ на земной поверхности, другими словами: придется отказаться отъ современнаго господствующаго механическаго міровоззрѣнія и исключительно механическаго объясненія какъ формъ, такъ и строенія, и функцій организма и частей его (органовъ), взятыхъ въ отдѣльности. Среди условій организаціи придется включить, при объясненіи явленій жизни это новое, еще не принимавшееся въ разсчетъ условіе, и обогатить жизненные процессы новымъ факторомъ, на столько же способнымъ измѣнить наши взгляды на этотъ предметъ, на сколько открытіе электричества и магнетизма способствовали къ разъясненію относящихся сюда явленій.
   Анатомическія и физіологическія данныя не противорѣчатъ высказанному положенію. Зависимость функціи любой части организма отъ нервной системы составляетъ одно изъ основныхъ положеній физіологіи. Мы обладаемъ, кромѣ того, въ высокой степени разработанными анатомическими данными касательно развѣтвленій и распредѣленій нервныхъ волоконъ и ганглій въ нашемъ тѣлѣ. Не менѣе точно установлено, что волевые акты заправляются центральнымъ чувствилищемъ, головнымъ мозгомъ, и что изъ него исходятъ главнымъ образомъ импульсы для исполненія нашихъ желаній, обусловленныхъ, съ одной стороны, вліяніемъ на насъ внѣшняго міра, съ другой -- процессами, внутри насъ происходящими. Всѣ же растительные процессы, каковы, напр., пищевареніе, дыханіе, кровообращеніе и пр., находятся въ непосредственной зависимости отъ ганглій симпатической нервной системы, хотя и не изъяты вполнѣ и изъ-подъ вліянія головного мозга, и могутъ нарушаться подъ вліяніемъ аффектовъ чисто психическаго характера.
   Возраженіе физіологовъ, что принятіе участія психическаго элемента излишне, на томъ основаніи, что чѣмъ глубже удается проникнуть въ изученіе строенія и функціи организма, тѣмъ больше обнаруживаемъ подчиненіе явленій жизни законамъ механики, физики и химіи, ровно ничего не доказываетъ. Стоить только вспомнить, что неизбѣжное условіе успѣшнаго дѣйствія всякаго аппарата или машины, независимо отъ способа ихъ возникновенія, состоитъ въ полнѣйшемъ согласованіи ихъ функцій и строенія съ законами механики, физики и химіи. Нарушеніе этого условія, даже въ вещахъ второстепенной важности, неминуемо ведетъ къ нарушенію функціи и къ обнаруженію непригодности прибора. Это же условіе является неизбѣжнымъ и при созиданіи органовъ нашего тѣла, независимо отъ участія или отсутствія, при ихъ созиданіи, психическаго фактора.
   Любопытно посмотрѣть, на какой пріемъ со стороны физіологовъ можетъ разсчитывать предложеніе ввести въ число необходимыхъ условій жизни новаго фактора и притомъ психической природы, именно самовнушенія? Термина этого мы вовсе не встрѣчаемъ въ трактатахъ по физіологіи; это нововведеніе можетъ показаться съ перваго взгляда идущимъ совершенно въ разрѣзъ какъ съ характеромъ, такъ и цѣлями, которыя эта наука преслѣдуетъ. При болѣе внимательномъ обсужденіи этого вопроса, оказывается, что не предвидится и со стороны физіологіи особеннаго сопротивленія этому нововведенію, такъ какъ почва для него уже подготовлена, хотя, правда, и не сознается еще ясно физіологами. Къ числу фактовъ общепринятыхъ и твердо установленныхъ, принадлежитъ, до мельчайшихъ деталей, разработанная полная зависимость функцій всѣхъ частей тѣла, безъ исключенія, отъ импульсовъ, получаемыхъ ими отъ нервныхъ элементовъ, ганглій и нервныхъ волоконъ. Человѣческій организмъ представляетъ изъ себя сборище разнообразнѣйшихъ аппаратовъ, деспотически управляемыхъ и безапелляціонно покорныхъ приказаніямъ, получаемымъ отъ нервной системы. Выражаясь образно: человѣческій организмъ можетъ быть уподобленъ превосходно обставленному физическому кабинету, аппараты котораго, готовые къ функціи, остаются, тѣмъ не менѣе, въ полномъ бездѣйствіи, пока не пожелаетъ этого заправляющій кабинетомъ физикъ, между тѣмъ какъ, съ другой стороны, аппараты, приведенные физикомъ въ дѣйствіе, будутъ продолжать работать, пока не истратится присущая имъ и потребная для работы энергія.
   Не повреждая самого органа и исключительно только перерѣзкой идущихъ къ нему нервныхъ волоконъ, можно вполнѣ парализовать его функціи и сдѣлать его совершенно безполезнымъ для организма.
   Нервныя волокна, непосредственно передающія импульсы тканямъ органа, служатъ, какъ извѣстно, лишь передаточными путями для произведенія эффектовъ, продиктованныхъ центромоторными участками системъ симпатической, спинно-мозговой и головного мозга. Идущіе изъ этихъ центровъ психической дѣятельности импульсы съ полнымъ правомъ могутъ быть разсматриваемы какъ слѣдствія самовнушенія. Введеніе этого термина въ физіологію не противорѣчитъ, по моему мнѣнію, фактическимъ ея даннымъ и не уолько можетъ, но и должно быть принято физіологами на томъ основаніи, что оно яснѣе, чѣмъ это до сихъ поръ дѣлалось, напоминаетъ, что среди безчисленнаго множества процессовъ жизни вплетается еще одинъ новый, до сего времени игнорируемый физіологами -- процессъ психическій.
   До какихъ грандіозныхъ размѣровъ можетъ достичь результатъ психической нашей дѣятельности, неопровержимо свидѣтельствуютъ предметы окружающаго васъ міра, измѣняемыя рукою человѣка, согласно его потребностямъ и желаніямъ. Всѣ человѣческія произведенія созидаются по заранѣе задуманному имъ плану, который въ началѣ проявляется въ наиболѣе простой, такъ сказать, первобытной формѣ. По достиженіи же опредѣленнаго результата, человѣкъ, никогда не довольствующійся достигнутымъ результатомъ, стремится къ выполненію болѣе сложной задачи, по разрѣшеніи которой продолжаетъ работать надъ достиженіемъ еще большаго и т. д., до безконечности, ибо нѣтъ границы, которая была бы способна положить предѣлъ человѣческимъ замысламъ.
   Импульсомъ всего созданнаго человѣчествомъ всѣми признается наша психика, по ея иниціативѣ произошли цѣлесообразные продукты человѣческой культуры и реализована въ природѣ цѣлесообразность^
   Въ виду неизгладимо запечатлѣнныхъ слѣдовъ мощи человѣческой психики въ окружающей природѣ, невольно возникаетъ вопросъ, не могла ли она и не принимала ли въ самомъ дѣлѣ посильнаго участія въ созиданіи формъ и строенія живыхъ существъ, какъ во время жизни каждаго недѣлимаго, такъ и въ многовѣковомъ процессѣ эволюціи жизни на землѣ? Нельзя ли открыть и въ настоящее время неопровержимыхъ слѣдовъ ея дѣятельности? Это соображеніе тѣмъ болѣе заслуживаетъ вниманія, что, при допущеніи самовнушенія, и въ особеннности вышеизложенныхъ фактическихъ данныхъ гипнотизма, оно и не является чѣмъ-то невѣроятнымъ.
   Если чужая воля въ состояніи вызвать пертурбацію не только въ подлежащихъ вашему сознанію актахъ, но и не подвѣдомственныхъ ему растительныхъ процессахъ, то тѣмъ менѣе можетъ быть оспариваема зависимость послѣднихъ отъ самовнушенія, хотя бы послѣднее и происходило помимо нашего сознанія. Въ настоящее время можетъ быть призвано достовѣрное, что только сравнительно немногіе изъ происходящихъ въ насъ психическихъ актовъ являются достояніемъ нашего сознанія; это положеніе можетъ быть защищаемо совершенно независимо отъ того, будемъ ли мы эти невѣдомые для насъ психическіе процессы разсматривать съ Вундтомъ, какъ механизированные изъ бывшихъ прежде сознательныхъ, или же оставимъ этотъ вопросъ нерѣшеннымъ.
   Предположеніе вліянія психики на функціи и чрезъ нихъ на строеніе вашего тѣла подтверждается многими фактами обыденной жизни. Особенно наглядный результатъ получается касательно мускуловъ.
   Въ нашей волѣ вызвать въ опредѣленныхъ группахъ мускуловъ гипертрофію, т. е. разростаніе ихъ, или же, напротивъ того, низведеніе ихъ до минимума толщины. Что первое легко достижимо гимнастикой, извѣстно каждому; не менѣе достовѣрно, что второй результатъ достигается, сохраняя мускулы въ полномъ бездѣйствіи. Чрезмѣрное развитіе мускулатуры рукъ у Кузнецовъ и мускулатуры ногъ у людей, работающихъ ногами, служатъ этому прекрасной иллюстраціей. Но не только мускульное, но и всякое другое упражненіе, производимое съ цѣлью достигнуть опредѣленнаго результата и имѣющее послѣдствіемъ совершенствованіе опредѣленной функціи и неразрывно связаннаго съ этимъ измѣненія въ строеніи организма, будутъ ли они относиться къ упражненіямъ въ математическихъ задачахъ, или же въ пѣніи, бѣганіи, въ усовершествованіи зрѣнія, слуха и пр., должны быть разсматриваемы, какъ слѣдствія, происшедшія при содѣйствіи психическаго акта самовнушенія.
   Въ ближайшей связи съ этимъ вопросомъ находится слѣдующій: могутъ ли измѣненія, вызванныя въ организмѣ самовнушеніемъ и приводимыя въ исполненіе упражненіемъ передаваться въ слѣдующее поколѣніе, или же этого не происходитъ и они остаются безъ вліянія на потомство? Вопросъ этотъ, въ высшей степени важный, не рѣшенъ еще окончательно въ настоящее время; болѣе вѣроятнымъ представляется мнѣ его рѣшеніе въ утвердительномъ смыслѣ; въ послѣднемъ случаѣ самовнушенію принадлежала бы важная роль и въ процессѣ эволюціи органическихъ формъ. Подробнѣе объ этомъ будетъ сказано въ слѣдующей главѣ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 4, 1898

   
   
ствъ, при посредствѣ условныхъ знаковъ, передаваемыхъ ими намъ. Не имѣя надобности, въ виду преслѣдуемой мною цѣли, вдаваться въ подробное описаніе воспріятія ощущеній, я ограничусь лишь замѣчаніемъ, что послѣднее опредѣляется, съ одной стороны, специфической энергіей органа, съ другой же -- внутреннимъ мускульнымъ чувствомъ, т. е. ощущеніями, возбуждаемыми въ мускулахъ части тѣла, подвергаемой раздраженію.
   Выяснивъ, въ чемъ состоитъ специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ, считаю нужнымъ вкратцѣ характеризовать мускульное чувство и его участіе въ возникновеніи ощущеній. Привожу выписку изъ психологіи Бэва.
   Бэнъ отличаетъ три рода мускульныхъ ощущеній:
   1) Ощущенія, соединенныя съ органическимъ состояніемъ мускуловъ; таковы ощущенія, возникающія при поврежденіяхъ, ранахъ, болѣзняхъ, усталости, покоѣ, питаніи.
   2) Ощущенія, связанныя съ мускульною дѣятельностью, включая сюда всѣ удовольствія и страданія работы. Эти состоянія преимущественно характеризуютъ мускульную дѣятельность. Мы сознаемъ при этомъ: 1) степень усилія или затрачиваемой силы, на счетъ которой совершаются извѣстныя движенія; 2) измѣненія въ мускульной дѣятельности при продолжающемся усиліи; 3) степень скорости движенія. Эти данныя и служатъ намъ для точнаго познаванія производимаго мускульнаго усилія.
   3) Распознающую чувствительность мускуловъ или сознательность, возникающую вслѣдствіе различной напряженности органовъ движенія. Эти душевныя состоянія, обыкновенно безразличныя въ отношеніи удовольствія и страданія, имѣютъ за то громадное значеніе для мышленія.
   Изъ совокупности ощущеній, возникающихъ въ спеціальныхъ частяхъ раздражаемаго органа чувства и въ мускулахъ, входящихъ въ составъ его, слагается и опредѣляется испытываемое нами воспріятіе, передаваемое затѣмъ соотвѣтственными нервами въ главное нервное чувствилище -- въ головной мозгъ.
   Степень участія мускульнаго чувства въ воспріятіи органовъ внѣшнихъ чувствъ весьма различна; все относящееся до сопротивленія, тяжести и давленія, твердости и мягкости, шероховатости и гладкости, также разнообразные виды протяженія познаются нами изъ совокупнаго дѣйствія осязанія и мускульнаго чувства. Всякому извѣстно, съ какою точностью и безошибочностью удается опредѣлить, при участіи лишь осязанія, форму и величину предмета, разстояніе между его частями и взаимное ихъ расположеніе; удается кромѣ того и распознать не только находится ли тѣло въ покоѣ или движеніе, но и опредѣлить направленіе и относительную скорость послѣдняго.
   Посредствомъ комбинаціи ощущенія зрѣнія и мускульнаго, нами познаются: видимое движеніе, видимая форма, кажущаяся величина, разстояніе, объемъ и положеніе, т. е. всѣ первичныя качества тѣлъ. Участіе мускульнаго чувства въ слуховыхъ ощущеніяхъ сказывается въ опредѣленіи направленія, по которому доходятъ до насъ звуки, и даютъ намъ возможность судить о томъ, съ которой стороны находится издающій звукъ предметъ.
   Субъективная природа какъ мускульнаго чувства, такъ и ощущеній органовъ чувства оказываются вполнѣ пригодными для разслѣдованія первичныхъ качествъ тѣлъ, такъ какъ послѣднія опредѣляются не съ качественной, а лишь только съ количественной стороны. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ они опредѣляются не въ абсолютной мѣрѣ, а лишь сравнительно съ произвольно выбранною единицею мѣры. Для познаванія первичныхъ качествъ тѣлъ этотъ пріемъ оказывается вполнѣ достаточнымъ и пригоднымъ.
   При этомъ субъективныя ощущенія имѣютъ для насъ въ полномъ смыслѣ слова значеніе буквъ рукописи или книги, называемой не безъ основанія Книгой Природы, читать которую мы постепенно выучиваемся по символическимъ знакамъ, которые мы улавливаемъ при посредствѣ органовъ внѣшнихъ чувствъ и разгадываемъ и одухотворяемъ съ помощью нашей психики.
   Къ этому прибавимъ, что вторичныя качества, представляющія субъективныя ощущенія наши, и не относимыя къ качествамъ предметовъ, тѣмъ не менѣе служатъ для распознаванія объектовъ по различію, которыя они обнаруживаютъ; къ таковымъ на примѣръ, относится цвѣтъ предмета, издаваемые звуки и пр. При постоянной наличности опредѣленныхъ внѣшнихъ условій, признаки, заимствованные отъ вторичныхъ качествъ, служатъ весьма часто превосходными признаками для распознаванія и различенія предметовъ и ими пользуются постоянно, даже при научныхъ классификаціяхъ послѣднихъ. Однимъ словомъ, ясно, что и вторичныя качества, а слѣдовательно и специфическая энергія органовъ внѣшнихъ чувствъ служитъ намъ, какъ и всему животному міру, превосходнымъ пособіемъ въ познаваніи внѣшняго міра.
   Съ одинаковою отчетливостью мы въ состояніи познавать и третичныя качества (Локка), т. е. измѣненія тѣлъ, обусловливаемыя ихъ взаимодѣйствіемъ. Эти измѣненія представляютъ ничто иное какъ сочетаніе, въ послѣдовательномъ порядкѣ, различныхъ состояній первичныхъ и вторичныхъ качествъ наблюдаемаго тѣла; каждое изъ нихъ, какъ мы видѣли, можетъ быть познано порознь. Поэтому, есть полное основаніе утверждать возможность точнаго воспріятія ихъ въ послѣдовательномъ порядкѣ, и притомъ совершенно независимо отъ причины этого измѣненія. Слѣдовательно, изученію нашему являются вполнѣ доступными и явленія, обозначенныя Локкомъ какъ третичныя качества тѣлъ.
   На вопросъ же: какъ мы это познаемъ? нѣтъ другого отвѣта, какъ только тотъ, что мы этого не знаемъ. Невѣроятнымъ чудомъ было бы столь быстрое выясненіе этого предмета, тѣснѣйшимъ образомъ связаннаго съ наиболѣе сокровенною стороною нашей жизни. Невозможнымъ представляется въ настоящее время выяснить даже, доступенъ ли онъ нашему познаванію?
   Въ то же время однако мы всѣ пользуемся нашими чувствами, при оріентировкѣ среди окружающихъ насъ условій; того же достигаютъ животныя, не имѣющія ни малѣйшаго представленія о строеніи ихъ тѣла, мозга, системы кровообращенія, дыханія, пищеваренія и проч.; съ успѣхомъ пользуются они этими органами, и не помышляя о нихъ. Тоже дѣлаемъ и мы, хотя и не вѣдаемъ, какъ это творимъ.
   Способность наша жить не только настоящимъ, но и прошедшимъ, т. е. тѣмъ, что уже безвозвратно миновало, и будущимъ, которое еще не наступило, придаетъ необычайное своеобразіе нашей внутренней жизни, сравнительно съ процессами окружающей насъ, такъ-называемой мертвой природы. Память и способность болѣе или менѣе яснаго предвидѣнія, расширяющее нашъ умственный горизонтъ, особенно ярко подчеркиваютъ, что мы безконечно еще далеки отъ разрѣшенія этой для насъ непосильной задачи.
   Перехожу къ обоснованію личнаго моего воззрѣнія. Положенное въ основу новѣйшей философіи требованіе пересмотра, съ философской стороны, цѣнности нашихъ знаній, вполнѣ законно, и конечно, не можетъ быть подвергнуто ни малѣйшему сомнѣнію.
   Общеизвѣстное изреченіе отца новѣйшей философіи, Декарта: cogito ergo sum, выражающее, что изъ всего намъ извѣстнаго несомнѣнно лишь непосредственно ощущаемое и мыслимое нами, заключаетъ въ себѣ символъ вѣры современной философіи. Основанная на данныхъ психологіи и логики, теорія познанія и есть отрасль знанія, имѣющая спеціальною цѣлью пролить свѣтъ на этотъ темный, но въ то же время и въ высшей степени важный предметъ. Въ этомъ частномъ случаѣ, какъ и во всѣхъ остальныхъ, успѣхъ розысканія обусловливается если не исключительно, то преимущественно выборомъ метода изслѣдованія. Неправильностью пріема я и склоненъ объяснить, главнымъ образомъ, неудачи произведенныхъ въ этомъ направленіи розысканій, о которыхъ говорено было выше.
   Самымъ раціональнымъ представляется мнѣ слѣдующій пріемъ, обыкновенно примѣняемый въ естествознаніи: при разслѣдованіи любого объекта или вопроса, исходною точкою избираютъ имѣющіяся о немъ на лицо свѣдѣнія и, не претендуя на окончательное разрѣшеніе поставленнаго вопроса, стараются разными способами, при посредствѣ наблюденій и, если возможно, опыта, расширить и усовершенствовать наше познаніе о немъ. Этотъ же пріемъ и есть единственный, раціональный въ занимающемъ насъ вопросѣ оцѣнки свѣдѣній, нуждающихся" по Декарту, въ обоснованіи.
   Я полагаю не только возможнымъ, но и необходимымъ расширить понятіе о несомнѣнномъ знаніи, далеко за предѣлы изреченія Декарта, включеніемъ сюда, кромѣ непосредственно ощущаемыхъ и сознаваемыхъ ощущеній и мыслей, еще и данныхъ выводного знанія (см. выше), добываемаго частью умозаключеніями, частью умозаключеніями, съ присоединеніемъ данныхъ опытныхъ.
   Къ таковому знанію относятся истины математическаго анализа и геометрическіе выводы; хотя они не входятъ въ его формулу несомнѣннаго знанія; но врядъ ли и самъ Декартъ сомнѣвался въ непреложности данныхъ математики. Сверхъ того, къ несомнѣнному знанію должны быть отнесены и многіе изъ выводовъ естествознанія. Я настаиваю на этомъ, не смотря на то, что въ настоящее время общепринято разсматривать всякое знаніе, почерпнутое изъ опыта, лишь за болѣе или менѣе достовѣрное, но отнюдь не несомнѣнное. Примѣрами легче всего надѣюсь пояснить и подкрѣпить свою мысль: не трудно, напр., убѣдиться самому и убѣдить опытомъ и другихъ, что изъ перенесеннаго въ землю сѣмени боба вырастетъ растеніе, называемое бобомъ, или что сѣмя изъ яблока, посаженное въ землю, разовьется въ яблоню; обстоятельнымъ же разслѣдованіемъ формы органовъ и ихъ строенія не трудно за тѣмъ опредѣлить въ деталяхъ, съ желаемою точностью, отличительные признаки растеній, получаемыхъ изъ вышеназванныхъ сѣмянъ, другими словами: представить не подлежащее сомнѣнію фактическое доказательство соотношеній между вышеприведенными сѣменами и выростающими изъ нихъ, въ извѣстныхъ условіяхъ опыта, растеніями. Гораздо труднѣе оказывается получить несомнѣнныя данныя подобнаго рода касательно микроскопическихъ, недоступныхъ невооруженному глазу организмовъ. Между послѣдними, особенно среди грибовъ, нѣкоторые полиморфны, т. е. приносятъ различныя плодоношенія, при чемъ принимаютъ столь разнообразныя формы, что первые изслѣдователи, ограничившіеся лишь описаніемъ попадавшихся подъ микроскопомъ формъ, описали каждое изъ плодоношеній за самостоятельный грибной организмъ и распредѣляли ихъ по разнымъ отдѣламъ класса грибовъ. Впослѣдствіи же, благодаря усовершенствованію пріема разслѣдованія, удалось неопровержимымъ образомъ доказать, что описанныя формы ничто иное, какъ различныя стадіи развитія одного организма. Достигается это чѣмъ, что прослѣживаютъ шагъ за шагомъ полный циклъ развитія даннаго организма. За исходную точку выбираютъ при этомъ одну, опредѣленную крупинку размноженія, такъ-называемую спору разслѣдуемаго организма изъ любого изъ его плодоношеній. Выращивая ее подъ безпрерывнымъ наблюденіямъ, продолжаютъ слѣдить за послѣдовательными продуктами разростанія и появляющимися на нихъ плодоношеніями, пока не удастся прослѣдить полнаго цикла развитія. Возможность ошибочнаго вывода, при этомъ способѣ разслѣдованія, является совершенно устраненной, а самый выводъ несомнѣннымъ. Этимъ путемъ удалось уже получить множество любопытнѣйшихъ данныхъ, какъ относительно растительныхъ, такъ и животныхъ организмовъ.
   Возможность добывать опытнымъ путемъ несомнѣнное знаніе въ области естествовѣдѣнія не ограничивается лишь подобными, частными вопросами. Не трудно привести многіе тому примѣры; я ограничусь вопросами по біологіи. Мнѣ представляется совершенно возможнымъ, въ будущемъ, разрѣшеніе строго опытнымъ путемъ не только вопроса объ эволюціи организмовъ, въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова, но и опытнаго доказательства, приведеннаго мною положенія: "что одни и тѣ же законы заправляютъ какъ явленіями мертвой природы, такъ и жизненными явленіями". Другими словами: я постараюсь показать, что оба эти вопроса, какъ доступные разслѣдованію и разрѣшенію опытнымъ путемъ, относятся не къ метафизикѣ, какъ нѣкоторые полагаютъ, а всецѣло входятъ въ область естествознанія.
   Мнѣ неоднократно приходилось уже упоминать, что теорія эволюціи организмовъ общепринята естествоиспытателями и многими изъ нихъ считается вполнѣ доказанною, т. е. на столько, на сколько доказательство ея возможно, по ихъ мнѣнію, опытнымъ путемъ. Вполнѣ сочувствуя теоріи эволюціи, а равно обусловленному ею современному направленію біологическихъ розыскавій, я тѣмъ не менѣе признаю ее лишь въ высшей степени вѣроятною теоріей, несомнѣнное доказательство которой есть удѣлъ будущаго. Всѣ доводы, приводимые въ пользу теоріи эволюціи, косвеннаго характера; между тѣмъ не имѣется, ни изъ животнаго, ни изъ растительнаго царства, ни одною непосредственнаго наблюденія надъ превращеніемъ низшей формы въ высшую. Даже у простѣйшихъ организмовъ ничего подобного наблюдать не удалось.
   Неопровержимо, напротивъ того, что всѣ имѣющіяся на лицо надежнѣйшія изслѣдованія и касательно простѣйшихъ организмовъ приводятъ къ отрицательному результату: всѣ организмы, безъ исключенія, представляются замкнутыми въ опредѣленномъ циклѣ развитія. Всѣ усилія заставить организмъ выйти изъ этого круга и перейти въ форму болѣе высокой организаціи, пока остаются тщетными. Поэтому, доводы приводимые въ пользу теоріи эволюціи и представляются мнѣ недостаточными. Для несомнѣннаго, и по моему, возможнаго ея обоснованія, требуется совершенно иное: необходимо добиться возможности непосредственнаго наблюденія надъ превращеніемъ организма болѣе простого въ болѣе сложный.
   Многіе, вѣроятно, прочитавъ это, пожмутъ плечами, считая мое предложеніе неисполнимымъ, на основаніи общепринятаго мнѣнія, что періоды времени, потребные для обнаруженія замѣтнаго прогресса въ эволюціи организмовъ, необъятно велики, поэтому и непосредственное наблюденіе звалюціи намъ недоступно. На вопросъ, какое основаніе имѣется для подобнаго утвержденія,-- я предвижу лишь одинъ отвѣть: такъ учитъ Дарвинъ, благодаря трудамъ котораго теорія эволюціи заняла подобающее ей, высокое мѣсто въ наукѣ. Не нужно быть спеціалистомъ въ біологіи, чтобы понять необычайное значеніе розысканій этого великаго ученаго; но нельзя не признать, что находящіяся въ его твореніяхъ неопроверженныя доказательства пластичности формъ животныхъ и растеній обнаружены лишь въ предѣлахъ присущей организму сложности строенія; между тѣмъ какъ нѣтъ даже и намека на непосредственно наблюденныя превращенія формъ, съ осложненіемъ организаціи.
   Кромѣ того, предполагаемый Дарвиномъ способъ выработки болѣе сложныхъ формъ изъ простѣйшихъ не есть единственный, а лишь одинъ изъ возможныхъ способовъ эволюціи; всякій согласится, что терминъ эволюція есть понятіе болѣе общее, а теорія Дарвина -- лишь частный случай эволюціи.
   Однимъ словомъ, процессъ эволюціи является въ высшей степени вѣроятнымъ; способъ же эволюціи остается и до настоящаго времени не выясненнымъ, и поэтому всякія высказываемыя относительно хода эволюціи предположенія являются проблематичными.
   Поэтому я и считаю себя въ правѣ настаивать на возможности непосредственнаго констатированія ея опытнымъ путемъ; особенно, если принять во вниманіе возможность возникновенія въ будущемъ болѣе или менѣе многочисленныхъ ассоціацій ученыхъ, для разрѣшенія общими усиліями наиболѣе важныхъ научныхъ вопросовъ, не доступныхъ одинокому изслѣдователю, какъ по обширности и сложности задачи, такъ равно и по времени, потребному для ихъ разработки. Вѣдь мыслимы, хотя и могутъ показаться мало возможными, изслѣдованія, производимыя, по заранѣе опредѣленному плану, тысячами ученыхъ, и не ограниченныя короткимъ срокомъ человѣческой жизни, но продолжающіяся сотни или даже тысячи лѣтъ. Не менѣе сказочнымъ показалось бы первобытному человѣку, если бы кто-либо, по пророческому дару, нарисовалъ ему картины изъ современнаго нашего быта, съ городами въ нѣсколько милліоновъ жителей, желѣзными дорогами, океаническими пароходами, телеграфами и прочими техническими сооруженіями человѣка, созданными соединенными усиліями тысячей тружениковъ. Я позволяю себѣ даже высказать предположеніе, что не далеко время, когда ассоціаціи ученыхъ, занимающихся сообща разработкой научныхъ вопросовъ, станутъ явленіемъ обыденнымъ.
   Развѣ не позволительно, на основаній изложенныхъ соображеній, включить эволюцію организмовъ въ число вопросовъ, разрѣшимыхъ опытнымъ путемъ? Я, по крайней мѣрѣ, полагаю это вполнѣ допустимымъ.
   Одинаковымъ образомъ мыслима возможность разрѣшенія опытнымъ путемъ и второго вопроса, касающагося понятія, что одни и тѣ же законы заправляютъ и мертвой природой и жизненными явленіями Оно достижимо, если удастся непосредственно наблюдать самозарожденіе организмовъ изъ тѣлъ мертвой природы.
   Всѣ розысканія по этому вопросу дали совершено опредѣленный отрицательный результатъ и на основаніи ихъ многіе ученые полагаютъ возможнымъ отрицать самозарожденіе. Мнѣ же это дѣло представляется въ совершенно иномъ свѣтѣ. Необходимо постоянно помнить, что отрицательный результатъ, повторенный хотя бы тысячи разъ, не можетъ окончательно разрѣшить вопроса, подобнаго разбираемому, такъ какъ никогда невозможно исчерпать всевозможныхъ условій опыта; достаточно одного положительнаго даннаго, чтобы ниспровергнуть тысячи противорѣчивыхъ ему отрицательныхъ. Соображенія эти вполнѣ примѣнимы къ оцѣнкѣ фактическихъ данныхъ, имѣющихся касательно вопроса о самозарожденіи. Конечно, не только невозможно утверждать, что современемъ непремѣнно удастся непосредственно наблюдать процессъ самозарожденія, а также, чтобы онъ происходилъ въ настоящее время на земной поверхности; но одна уже возможность осуществленія подобнаго предположенія оправдываетъ мое утвержденіе, что и вопросъ о самозарожденіи огранизмовъ долженъ быть отнесенъ къ вопросамъ естествознанія, и что мыслимо его окончательное разрѣшеніе чисто опытнымъ путемъ.
   Этихъ примѣровъ болѣе чѣмъ достаточно для признанія за ними и за многими, съ ними сходными по методу доказательства, данными естествознанія не только высокой вѣроятности, но и несомнѣнности. Къ таковымъ относятся, напр., каталоги звѣздъ, измѣренія угловъ кристалловъ, предсказанія о затменіяхъ солнца и луны, о появленіи періодическихъ кометъ, о прохожденіи Венеры по диску солнца, предсказанія открытія новыхъ планетъ или новыхъ элементовъ. Мы получаемъ, такимъ образомъ, для построенія нашего міровоззрѣнія гораздо больше точекъ опоры, чѣмъ Декартъ. Исходя изъ этихъ соображеній, я постараюсь разобраться въ вопросѣ: что есть реальное?
   Дать отвѣть на поставленный въ такомъ видѣ вопросъ я считаю невозможнымъ; только постигнувъ суть и значеніе нашей жизни, можно будетъ это сдѣлать. При современномъ же уровнѣ нашихъ знаній эта задача неразрѣшима. Въ основѣ жизни нашей лежитъ великая тайна, и никому еще изъ людей не посчастливилось взглянуть въ лицо загадочнаго сфинкса, скрытаго за явленіями жизни. Неумолимый рокъ бросаетъ насъ въ жизнь и, не выяснивъ ея сути, нерѣдко столь же неожиданно вырываетъ ее изъ нашихъ рукъ. Глядя на милліоны жизней, зачинающихся и прерываемыхъ на нашихъ глазахъ, недоумѣваешь, изъ-за чего и ради чего все это происходитъ. Горькимъ опытомъ убѣждаемся мы, что сколько бы человѣкъ объ этомъ ни думалъ, ему не суждено разгадать тайны жизни, а вмѣстѣ съ этимъ мучительнымъ вопросомъ и вопроса: что есть реальное?
   Разсматривая опредѣленіе реальнаго равнозначущимъ разгадкѣ тайны жизни; мнѣ представляется безуміемъ стремиться разрѣшить неразрѣшимое, предположивъ невозможное возможнымъ.
   Возможенъ лишь отвѣтъ на то, что считать при современномъ состояніи нашихъ знаній раціональнѣе за реальное и какого, сообразно съ этимъ, придерживаться міровоззрѣнія? На него и постараюсь отвѣтить.
   И здѣсь я нахожу наиболѣе цѣлесообразнымъ придерживаться обыкновеннаго пріема естествоиспытателей: 1) признать исходною точкою обыденное міровоззрѣніе, 2) принять во вниманіе, на сколько и въ чемъ удалось усовершенствовать его философской критикѣ, и 3) оцѣнивъ эти измѣненія по достоинству, построить свое міровоззрѣніе. Это конечна не будетъ окончательнымъ опредѣленіемъ реальнаго, но лишь, такъ сказать, первымъ къ нему приближеніемъ. Больше этого достигнуть въ настоящее время невозможно; сознавъ это, и остановимся на немъ.
   Формулировать же его удобно слѣдующими положеніями:
   1) Наши органы внѣшнихъ чувствъ суть аппараты для познаванія внѣшняго міра.
   2) Біологическія разысканіе убѣждаютъ насъ, что наши органы внѣшнихъ чувствъ вырабатывались постепенно, въ продолженіи многовѣковой эволюціи, безчисленнымъ множествомъ поколѣній живыхъ существъ, предшествовавшихъ появленію человѣка на землѣ; они представляютъ болѣе совершенные аппараты, чѣмъ у остальныхъ живыхъ существъ.
   3) Этими двумя положеніями обосновывается увѣренность въ существованіи внѣшняго міра, внѣ нашего сознанія.
   4) Разслѣдованіе современной теоріи познанія обнаружило ея полную некомпетентность въ разрѣшеніи вопроса о познаваемости и существованіи внѣшняго міра внѣ нашего сознанія.
   5) Обыденное міровозрѣніе, признающее внѣшній міръ и каждаго изъ насъ за частичку мірозданія, является не только не расшатаннымъ, но и не затронутымъ въ своей основѣ.
   6) Самая суть вопроса о способѣ нашего познаванія и общенія съ внѣшнимъ міромъ остается, по прежнему, неразрѣшенной загадкой, не поддающейся вовсе нашему пониманію. Поэтому, я считаю даже возможнымъ высказать надежду, что въ будущемъ обыденное міровоззрѣніе будетъ оправдано и философской критикой, но, конечно, на совершенно иныхъ, новыхъ основаніяхъ.
   Въ исторіи человѣчества можно признать, на основаніи всего вышесказаннаго, три наслоенія міровоззрѣній:
   1) Наивный реализмъ, принимающій извнѣ получаемыя впечатлѣнія за реальное, непосредственное воспріятіе предметовъ внѣшняго міра.
   2) Философское міросозерцаніе, ставящее себѣ цѣлью обнять и пояснить смыслъ нашей жизни и все насъ окружающее, исходя изъ одного какого-либо избраннаго философомъ основоположенія, субъективная природа котораго удачно опредѣлена Гартманомъ; онъ характеризуетъ его какъ личное достояніе мыслителя, которое не можетъ быть сдѣлано обязательнымъ для другого философа. Философскія системы подобнаго рода, построенныя каждая на субъективномъ началѣ, могутъ, слѣдовательно, имѣть значеніе только какъ личныя воззрѣнія или мнѣнія. Изученіе этой категоріи философскихъ системъ представляетъ поэтому глубокій интересъ, преимущественно потому, что рисуетъ точные портреты духовныхъ личностей мыслителей-философовъ.
   3) Опытно-философское міровоззрѣніе, къ которому предъявляется требованіе обоснованія принятаго мыслителемъ основоположенія; оно вырабатывается въ настоящее время подъ вліяніемъ данныхъ естествознанія. Опираясь на фактическія данныя, это міровоззрѣніе не можетъ обнаруживать смѣлаго и быстраго полета мысли, подобно философскимъ системамъ второго наслоенія; оно не рѣшается на рискованныя предпріятія, не имѣя въ своемъ распоряженіи надежныхъ фактовъ; оноі подвигается впередъ осмотрительно, глубоко сознавая, что почти рабская зависимость его отъ наличныхъ фактовъ, съ избыткомъ вознаграждаетъ его за испытываемое стѣсненіе, предохраняя отъ внезапной и безвозвратной гибели, вслѣдствіе непредусмотрѣнныхъ опасностей, сразившихъ не малое число его прежнихъ, болѣе смѣлыхъ товарищей. Научно-философскому міровоззрѣнію недостаетъ блеска и эффектности, но свойственная ему сдержанность обезпечиваетъ ему вѣрный, хотя, можетъ быть, и медленный путь, среди невѣдомыхъ пустынь, къ намѣченной имъ цѣли.
   Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ и дано мною опредѣленіе реальнаго. Оно, какъ видно изъ предыдущаго, не согласуется съ тѣмъ, что подъ реальнымъ подразумѣваетъ критическая философія. Я далекъ отъ того, чтобы не признавать важности и глубокаго значенія задачи критической философіи -- разслѣдовать критически основы нашего знанія, и ей, можетъ быть, суждено въ будущемъ играть первенствующую роль. Въ настоящее же время она не имѣетъ никакого права претендовать на это, такъ какъ было уже выяснено, что она не успѣла оправдать возлагаемыхъ на нее надеждъ. Сознавая это, она должна, слѣдуя достойному подражанія примѣру естествоиспытателей, откровенно признаться въ своей немощи и не позволять себѣ превышать оцѣнки добытыхъ ею результатовъ.
   Всякому же поползновенію съ ея стороны наложить уже въ настоящее время свою тяжеловѣсную и властолюбивую руку на наше міросозерцаніе, мы должны отвѣчать отпоромъ и съ полнымъ сознаніемъ своей правоты крикнуть ей:

Руку прочь!

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 3, 1898

   
тепенно перекочевываетъ изъ спиннаго мозга и подкорковыхъ центровъ въ кору мозговыхъ полушарій.
   Подобное же постепенное измѣненіе локализаціи сознательной дѣятельности замѣчается, по утвержденію проф. Бехтерева, и въ жизни каждаго недѣлимаго; и здѣсь она въ началѣ проявляется въ подкорковыхъ центрахъ, и лишь значительно позже перемѣщается въ мозговыя полушарія (тамъ же, стр. 61).
   Относительно безпозвоночныхъ я приведу опыты приватъ-доцента Московскаго университета, Вл. Вагнера, изъ его статьи: "Вопросы зоопсихологіи". Авторъ этотъ совершенно отрицаетъ сознательную психику у безпозвоночныхъ и въ заключеніи своей статьи слѣдующимъ образомъ формулируетъ свой взглядъ: "въ группѣ членистоногихъ мы имѣемъ предѣльный пунктъ координированныхъ движеній, но какихъ исключительно инстинктивныхъ" (стр. 242), и далѣе: "въ классѣ червей и насѣкомыхъ, а отчасти иглокожихъ и слизняковъ -- сознательная и разумная дѣятельность мѣста не имѣть и имѣетъ не можетъ" (стр. 243).
   Не соглашаясь, ни со взглядомъ Вагнера на психику безпозвоночныхъ, ни съ соотвѣтственнымъ толкованіемъ его, произведенныхъ имъ наблюденій надъ различными обезглавленными безпозвоночными, я тѣмъ не менѣе остановлюсь на описаніи произведенныхъ имъ интересныхъ опытовъ, допускающихъ выводы, совершенно иные, чѣмъ тѣ, которые сдѣлалъ авторъ, и подходящіе къ взглядамъ, проводимымъ проф. Бехтеревымъ.
   Прежде, чѣмъ перейти къ описанію опытовъ, я въ нѣсколькихъ словахъ опишу строеніе нервной системы безпозвоночныхъ. Ее нашли во всѣхъ классахъ безпозвоночныхъ, за исключеніемъ одноклѣтныхъ простѣйшихъ (Protozoa) и губокъ. У всѣхъ она состоитъ изъ ганглій, соединенныхъ между собою нервными волокнами. У высшихъ представителей безпозвоночныхъ -- у членистоногихъ отличаютъ пару головныхъ, верхнеглоточныхъ гангліевъ, представляющихъ подобіе головного мозга позвоночныхъ; отъ нихъ идутъ нервныя волокна къ органамъ чувствъ: глазамъ, слуховымъ и осязательнымъ органамъ (см. рис. I). Кромѣ, того каждый изъ головныхъ гангліевъ соединяется посредствомъ нервныхъ волоконъ съ передней парой брюшныхъ гангліевъ, расположенныхъ по срединной линіи брюшной части и составляющихъ, съ остальными парами ихъ, такъ называемую брюшную, цѣпную нервную систему (см. рис. 1). Все различіе у разныхъ представителей членистоногихъ заключается лишь въ томъ, что пары брюшныхъ узловъ, или остаются отдѣльными, или являются сближенными и болѣе или менѣе слитыми по нѣскольку между собою.


   Сходное строеніе нервной системы свойственно и классу червей. Не останавливаясь на описаніи болѣе упрощенной нервной системы остальныхъ безпозвоночныхъ, я лишь замѣчу, что въ наиболѣе простой формѣ -- въ видѣ гангліевъ, по периферіи тѣла мы встрѣчаемъ нервную систему у гидромедузъ.
   Любопытные результаты дали произведенные Вл. Вагнеромъ опыты обезглавливанія безпозвоночныхъ. Написанное Вагнеромъ здѣсь передано почти дословно.
   У членистоногихъ, послѣ разъединенія, и голова и туловище пребываютъ нѣкоторое время въ неподвижномъ, какъ бы парализованномъ состояніи, и только постепенно оправляются; оправившись же, проявляютъ обычный родъ дѣятельности. Голова остается живою нѣсколько часовъ и обнаруживаетъ цѣлый рядъ совершенно цѣлесообразныхъ дѣйствій; напр., голова шершня ощупываетъ предметы усиками, энергично хватаетъ челюстями пинцетъ, которымъ до него дотрагиваться. Отдѣленныя головы осы, пчелы, муравья дѣлаютъ тоже самое; голова муравья широко раскрываетъ челюсти при приближеніи къ ней посторонняго предмета и схватываетъ его челюстями, если достанетъ его; нерѣдко голова умираетъ, не разжимая челюстей и не выпуская предмета.
   Обезглавленное туловище остается живымъ гораздо дольше головы, особенно продолжительно у бабочекъ, напр., туловище Limenites populi, бабочки, обезглавленной 18 сентября, оставалось живымъ въ теплой комнатѣ до 4-зо ноября; на холоду продолжительность жизни еще значительнѣе. Обезглавленная личинка Eristalis tenax (иловая муха) прожила съ 5-го августа до ноября.
   Остановлюсь подробнѣе на описаніи опытовъ Вагнера надъ водянымъ скорпіономъ (Nepa cinerea), надъ тараканамъ пруссакомъ (Blatte germanica) и многоножками (Lithobius forficatus и Geophilus longicornis). Обезглавленный, помощью перевязки шелковою нитью, водяной скорпіонъ (Nepa cineres) часа чрезъ 2 послѣ операціи успокоился совершенно и дѣйствія его получили ту увѣренность и послѣдовательность, при которой возможна ихъ правильная жизнь.
   Въ это время водяной скорпіонъ располагается на какомъ-нибудь растеніи акварія совершенно такимъ же способомъ, какъ помѣщается и нормальное животное. Если растеніе, на которомъ находится обезглавленный скорпіонъ, взять пинцетомъ и привесть въ движеніе, то животное немедленно оставляетъ его и уплываетъ на дно сосуда. "Очевидно, стало быть,-- пишетъ Вагнеръ, -- что оно оцѣнило опасность и предприняло рядъ дѣйствій, чтобы отъ нея уйти {Эта фраза и многія изъ послѣдующихъ, заимствованныя мною изъ вышеприведенной статьи г. Вагнера, выражаютъ, конечно, не его взглядъ, а какъ видно изъ хода изложенія, представляютъ толкованіе описываемыхъ фактовъ съ точки зрѣнія оспариваемаго имъ субъективнаго метода разслѣдованія зоопсихологіи. Имѣя цѣлью дискредитировать послѣдній, г. Вагнеръ мѣстами намѣренно придаетъ наблюдаемымъ фактамъ толкованіе, якобы допускаемое субъективнымъ методомъ изученія зоопсихологіи, но на самомъ дѣлѣ немыслимое, при строго научномъ отношеніи къ дѣлу для приверженцевъ этого послѣдняго.}. Дѣятельность его при этомъ -- ни по своей чистотѣ, ни по своей энергіи -- ничѣмъ не отличается отъ того, что мы видимъ у нормальныхъ особей.
   "Въ другихъ родахъ дѣятельности мы наблюдаемъ то же самое. Такъ, напр., извѣстно, что скорпіонъ, выжидая добычу, которую хватаетъ передними ногами съ сильно утолщенными члениками, такъ, чувствителенъ ко всякому движенію, происходящему возлѣ его переднихъ ногъ, что если въ этомъ мѣстѣ производить малѣйшее движеніе, онъ безошибочно и моментально схватываетъ предметъ, производящій его. То же самое мы можемъ наблюдать и надъ обезглавленными особями. Когда, напримѣръ, животное держится близко къ поверхности воды, то стоитъ только коснуться до нея около той или другой ноги скорпіона пинцетомъ, онъ моментально его схватываетъ. Поймавъ насѣкомое, скорпіонъ тѣмъ крѣпче сжимаетъ тиски, которыми онъ держитъ, чѣмъ большія усилія дѣлаетъ животное, чтобы освободиться, т.-е. дѣйствуетъ совершенно такъ же, какъ дѣйствуетъ въ такихъ случаяхъ нормальная особь. Въ высшей степени интересенъ и поучителенъ тотъ фактъ, что скорпіонъ подноситъ пойманное насѣкомое къ бывшему мѣстонахожденію головы; но такъ какъ она отрѣзана, то животное только держитъ добычу на томъ мѣстѣ, на которомъ голова находилась.
   "Извѣстно, что для дыханія скорпіоны должны время отъ времена выплывать для соотвѣтствующихъ дѣйствій на поверхность воды; спустя нѣсколько времени послѣ операціи, они выполняютъ эти дѣйствія съ полною аккуратностью и надлежащей точностью. Обезглавленный скорпіонъ прожилъ въ акваріумѣ трое сутокъ {Вл. Вагнеръ. "Вопросы зоопсихологіи", стр. 108--100.}.
   "Пруссакъ, обезглавленный путемъ перевязки, скоро оправляется; опрокинутый на спину, быстро принимаетъ нормальное положеніе... При раздраженіи,-- напримѣръ, при прикосновеніи пера къ послѣднимъ сегментамъ абдомена -- обезглавленный тараканъ прыгаетъ впередъ такъ же, какъ это дѣлаетъ нормальная особь. Движенія при этомъ разсчитаны такъ вѣрно, что животное, производя цѣлый рядъ прыжковъ (до 10) ни разу не опрокидывается.
   "Ползая, обезглавленное животное держится прямого направленія. Если на его пути ставятся предметы,-- напримѣръ, два деревянныхъ ящика въ такомъ другъ отъ друга разстояніи, что животное можетъ пройти въ оставленный между ними промежутокъ, лишь измѣнивъ положеніе тѣла изъ горизонтальнаго въ вертикальное,-- то тараканъ дѣлаетъ это совершенно такъ, какъ не изуродованное животное, заползай въ щель при обычныхъ условіяхъ жизни.
   "... окруженный металлической цѣпочкой отъ часовъ, или другими предметами, ему не встрѣчавшимися при обыкновенныхъ условіяхъ, обезглавленный тараканъ, натолкнувшись на нихъ и нащупавъ ногами, отскакиваетъ. Натолкнувшись въ другой разъ, онъ видимо чувствуетъ, себя менѣе испуганнымъ и, наконецъ, заканчиваетъ тѣмъ, что спокойно перелѣзаетъ чрезъ незнакомый вначалѣ предметъ".
   "....въ обоихъ случаяхъ (у многоножки и таракана),-- пишетъ Вагнеръ, -- предъ нами всѣ внѣшніе признаки сознанія и способности пріобрѣтать опытъ"; но какъ упомянуто мною выше, Вагнеръ разсматриваетъ всѣ эти движенія, какъ обусловленныя исключительно {Тамъ же, стр. 111--112.} инстинктомъ, ничего общаго не имѣющимъ съ сознательными дѣйствіями человѣка.
   Въ заключеніе, приведу опыты г. Вагнера надъ многоножками {Вл. Вагнеръ, тамъ же, стр. 94--101.}: Lithobius forficatus и Geophilus longicornis. Длинное тѣло ихъ раздѣлено на сегменты или членики.
   Многоножка передвигается двумя способами. Она ползаетъ взадъ впередъ: двигаясь впередъ головнымъ концомъ тѣла, она ощупываетъ путь усиками; передвигаясь назадъ, т. е. хвостовымъ концемъ впередъ, она перемѣщается не только помощью ногъ, но посредствомъ змѣевиднаго изгибанія тѣла на плоскости, по которой передвигается. Опыты*надъ многоножками особенно интересны въ виду совершенной неразвитости у нихъ зрѣнія; недостатокъ этотъ возмѣщается осязаніемъ, локализированнымъ въ усикахъ, но чувство это развито и во всѣхъ конечностяхъ, особенно же въ заднихъ парахъ ножекъ. Обезглавленіе производилось слѣдующимъ способомъ; близъ средины длины тѣло перевязывалось въ двухъ мѣстахъ и затѣмъ животное перерѣзывалось пополамъ въ промежуткѣ между перевязками. Получалось такимъ образомъ какъ бы два животныхъ; оба эти отрѣзка, головной и абдоминальный, жили по нѣскольку дней.
   Обезглавленная многоножка (Geophilus и Lithobius), помѣщенная на столъ, немедленно начинала ползти хвостовымъ концомъ тѣла впередъ, высоко приподнявъ конечные членики. Опрокинутый на спину любой изъ отрѣзковъ многоножки немедленно перевертывался и принималъ нормальное положеніе. Движенія взадъ и впередъ обезглавленныхъ отрѣзковъ совершенно соотвѣтствовали способамъ передвиженія цѣльной многоножки.
   "Обезглавленная многоножка употребляетъ тѣ же пріемы защиты, какъ нормальная: головной отрѣзокъ пускаетъ въ ходъ челюсти; абдоминальный -- при прикосновеніи къ одной изъ среднихъ заднихъ ногъ -- быстро уходитъ, а при прикосновеніи къ одной изъ длинныхъ -- быстро приподнимаетъ задній конецъ тѣла и ударяетъ имъ по мѣсту раздраженія".
   Отношеніе обезглавленной многоножки къ окружающимъ предметамъ остается сходнымъ съ нормальнымъ.
   Встрѣтивъ на столѣ узкую щель, головной отрѣзокъ немедленно скрывается въ ней. Абдоминальный не дѣлаетъ этого.
   Отношеніе къ свѣту также подтверждаетъ справедливость вышеуказаннаго положенія. Подобно цѣльной многоножкѣ, оба отрѣзка избѣгаютъ свѣта. Поэтому, если, на освѣщенномъ солнцемъ столѣ, помѣстить отрѣзокъ многоножки и прикрыть бумагой, то онъ остается подъ ней, такъ какъ онъ немедленно прячетъ обратно подъ листъ бумаги выдвинувшуюся на свѣтъ часть тѣла. Для нашей цѣли особенный интересъ представляетъ описаніе болѣе сложныхъ психическихъ актовъ.
   Абдоминальный отрѣзокъ, дойдя до края стола, на нѣкоторое время останавливается, затѣмъ дѣлаетъ нѣсколько шаговъ назадъ, но чрезъ нѣкоторое время вновь оказывается у края стола. Снова отступаетъ, затѣмъ вновь приближается, повторяя эти движенія по нѣскольку разъ. Затѣмъ, однако, онъ начинаетъ осторожно спускаться, приблизительно настолько, что треть тѣла отрѣзка виситъ въ воздухѣ. Животное останавливается и поворачиваетъ свободный конецъ тѣла въ разныя стороны, двигаетъ ногами члениковъ, висящихъ на воздухѣ, остальными же держится за столъ. Если въ это время подставляли ему что-нибудь, то отрѣзокъ многоножки немедленно перемѣщался на подставленный предметъ съ большою ловкостью и пріемами, которые практикуются ею въ нормальномъ состояніи. Не найдя посторонняго предмета, отрѣзокъ многоножки поднимался по отвѣсу вновь на столъ. Чрезъ нѣкоторое время онъ вновь начиналъ спускаться, и спускался на столько, что уже значительно большая часть его тѣла, именно около 2/3, висѣла въ воздухѣ. Въ случаѣ отсутствія посторонняго предмета, отрѣзокъ вновь всползалъ на столъ, но затѣмъ еще разъ пробовалъ спуститься съ края стола и настолько уже свѣшивался, что оставался прикрѣпленнымъ къ столу лишь ножками послѣдняго сегмента.
   Подобные описаннымъ опыты разъединенія организма на 2 части поперечнымъ сѣченіемъ, въ классѣ червей, дали еще болѣе интересные результаты. По крайней мѣрѣ обѣ разъединенныя половины дождевого червя (Lumbricus terrestris) продолжаютъ жить, возстановляя, при посредствѣ новообразованія, недостающія части. Результатъ этотъ интересенъ особенно тѣмъ, что нервная система дождевого червя состоитъ такъ же, какъ и у членистоногихъ, изъ головного надглоточнаго узла и цѣпной брюшной нервной системы, соединенной коммиссурами съ головнымъ мозгомъ; въ головной лопасти замѣчаются осязательные органы. У дождевого червя имѣются: пищеварительный каналъ и кровеносная система, состоящая изъ двухъ сосудовъ спинного и брюшного, соединенныхъ боковыми перемычками.
   На переднемъ концѣ задняго отрѣзка образуется голова, со вновь образованнымъ головнымъ мозгомъ, глоткою, ртомъ и всѣми другими недостающими частями, и отрѣзокъ преобразовывается такимъ образомъ въ нормальное животное.
   Результатъ, достигаемый у дождевого червя оперативнымъ путемъ совершается безъ внѣшняго вмѣшательства у червей, принадлежащихъ къ прѣсноводнымъ и морскимъ кольчатымъ червямъ. Задній конецъ тѣла выростаетъ и образуетъ множество новыхъ члениковъ, которые отдѣляются группами отъ материнскаго тѣла и образуютъ новыя свободно движущіяся особи. При усиленномъ ходѣ этого процесса, называемаго почкованіемъ, образованіе новыхъ особей можетъ происходить скорѣе, чѣмъ ихъ отдѣленіе, вслѣдствіе чего и получается болѣе или менѣе длинная цѣпочка особей, снабженныхъ каждая головою, но еще не разъединившихся (см. рис. 2).
   Этотъ способъ размноженія представляетъ какъ бы переходную форму размноженія дѣленіемъ, т. е. распаденія особи на два новыхъ,-- сходныхъ и равныхъ, между собою недѣлимыхъ, свойственную классу простѣйшихъ организмовъ (Protozoa), о которомъ будетъ сказано ниже.
   Въ виду указанныхъ случаевъ новообразованія у безпозвоночныхъ утраченныхъ мозговыхъ участковъ, соотвѣтственныхъ головному мозгу позвоночныхъ, особенно интересно то, что и у млекопитающихъ, со включеніемъ человѣка, по словамъ пр. Бехтерева, "центры, предназначенные для сознательной дѣятельности, будучи утрачены, могутъ "быть замѣнены другими, вновь образующимися сознательными же центрами въ тѣхъ областяхъ коры головного мозга, которыя ранѣе не были заняты подобными центрами"; или, другими словами, "сознательная дѣятельность для своего выраженія находить, при пораненіи мозга "и у человѣка, другія необычныя мѣста въ области мозговой коры, гдѣ раньше сознательной дѣятельности не проявлялось вовсе".


   Въ нѣкоторыхъ же случаяхъ, по удаленіи мозговыхъ полушарій (напр., у собаки), если только удаленіе ихъ произведено постепенно, въ нѣсколько пріемовъ, съ промежутками въ нѣсколько мѣсяцевъ, животное, по прошествіи извѣстнаго времени, оправлялось отъ произведенной операціи и сознательная дѣятельность появлялась вновь, хотя и въ ограниченной степени въ нижележащихъ подкорковыхъ центрахъ, т. е. въ тѣхъ областяхъ нервной системы, которыя у нормальныхъ животныхъ предназначены лишь для отправленій рефлекторныхъ (тамъ же, стр. 56).
   Закончивъ изложеніе фактической стороны труда г. Вагнера, перехожу къ обсужденію значенія выводовъ, къ которымъ приводятъ его опыты. Вагнеръ какъ въ вышеприведенной выдержкѣ изъ окончательнаго резюме работы, такъ и неоднократно и въ другихъ мѣстахъ считаетъ себя вправѣ на основаніи опытовъ утверждать, что у безпозвоночныхъ и даже наиболѣе развитыхъ, именно и въ тѣхъ случаяхъ, которые разсмотрѣны, т. е. въ классѣ червей и насѣкомыхъ, а отчасти иглокожихъ и слизняковъ -- сознательная и разумная дѣятельность мѣста ме имѣетъ и имѣть не можетъ (стр. 243).
   Мнѣ представляется выводъ этотъ произвольнымъ и необоснованнымъ. Опыты эти даютъ, по моему, лишь одинъ неоспоримый результатъ: обѣ разъединенныя части -- голова и туловище членистоногихъ продолжаютъ (за рѣдкимъ исключеніемъ) обнаруживать цѣлесообразные акты, на сколько допускаютъ это условія произведенной операціи; снабженная органами зрѣнія слуха и осязанія голова, продолжаетъ свою нормальную сложную психическую дѣятельность; производимыя ею движенія разнообразны и, какъ при нормальной жизни, точно оріентированы и соразмѣрены съ разстояніемъ и положеніемъ внѣшнихъ предметовъ; она несомнѣнно, по прежнему, цѣлесообразно реагируетъ на получаемыя извнѣ впечатлѣнія, что и сказывается по наблюдаемымъ движеніямъ. Обезглавленнное туловище, лишенное органовъ воспріятія пищи, органовъ зрѣнія и обонянія, можетъ проявлять цѣлесообразныя движенія, руководимое главнымъ образомъ лишь осязаніемъ и въ меньшей мѣрѣ слухомъ.
   Но въ этихъ предѣлахъ оно реагируетъ какъ и нормальное животное и въ одинаковой мѣрѣ какъ и послѣднее проявляетъ способность воспринимать ощущенія извнѣ и руководиться ими въ отвѣтныхъ реакціяхъ; послѣднія несомнѣнно носятъ характеръ разумности и не могутъ быть приравнены къ безсознательнымъ рефлексамъ, каковы, напр., чиханіе, проглатываніе пищи и т. п.
   Поэтому, присоединяясь въ общемъ къ положенію проф. Бехтерева (стр. 21), "что сознательная дѣятельность у высшихъ суставчатыхъ животныхъ сосредоточивается главнымъ образомъ въ большомъ надглоточномъ узлѣ, являющемся прототипомъ головного мозга у позвоночныхъ" я считаю нужнымъ только прибавить, что и цѣпной (брюшной) нервной системѣ присуща способность реагировать сознательно на раздраженія; это производится при посредствѣ расположенныхъ на обезглавленномъ тѣлѣ насѣкомаго, органовъ чувствъ: осязанія и отчасти слуха.
   У членистоногихъ мы имѣемъ, слѣдовательно, первые слѣды разъединенія функцій головного мозга и остальной центральной нервной системы, выражающееся въ преобладаніи сознательной дѣятельности въ головномъ узлѣ.
   Опыты г. Вагнера, заслуживающіе полнаго вниманія, какъ попытки разрѣшать вопросы зоопсихологіи оперативнымъ путемъ, не выяснили, однако, еще достаточно отношенія психической дѣятельности головного ганглія къ дѣятельности цѣпной, брюшной нервной системы. Нельзя не сознаться, что изъятіе вліянія головного ганглія на жизненныя отправленія, животнаго посредствомъ обезглавливанія, пріемъ очень грубый; многочисленныя побочныя нежелательныя, но неизбѣжныя, при обезглавливаніи, нарушенія не могутъ не отражаться на результатахъ опыта. Было бы весьма желательно замѣнить ихъ уколомъ въ головной ганглій, подобнымъ уколамъ практикуемымъ нѣкоторыми насѣкомыми. Напр. амазонкой, которая острыми челюстями прокалываетъ головной узелъ муравья или осы.
   Тѣмъ менѣе непригодными оказались они для рѣшенія вопроса о томъ, какъ смотрѣть на цѣлесообразныя дѣйствія членистоногихъ, принимать ли ихъ за дѣйствія безсознательныя, какъ полагаетъ Вагнеръ, или же за проявленія сознательной жизни, общей для всѣхъ живыхъ существъ, жизни, опредѣляемой, какъ мы видѣли стремленіемъ достиженія желаннаго, съ сознаніемъ окружающихъ условій, хотя бы при полномъ невѣдѣніи смысла самой жизни. Опыты г. Вагнера служатъ поэтому не препятствіемъ, а напротивъ того прекраснымъ пособіемъ для укрѣпленія проводимаго мною взгляда.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Міръ Божій", No 5, 1898

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов