ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
Ѳ. М. PѢШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій Ѳ. М. Pѣшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цѣна за два тома -- 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплетѣ 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
По окончаніи курса въ академіи, меня, какъ стипендіата, обязаннаго прослужить военному вѣдомству семь лѣтъ, послали младшимъ ординаторомъ въ военный госпиталь, находящійся въ одной изъ крѣпостей Западнаго края. Прогоновъ мнѣ выдано по положенію 54 руб. съ коп. Ну и поѣхалъ я съ женой.
По желѣзной дорогѣ мы ѣхали ровно полторы сутокъ, хотя поѣздъ и раздавилъ какую-то бабу, стоявшую на рельсахъ, и раза два стоялъ по часу въ полѣ.
Разскажу вамъ, читатели, сперва свои дорожныя впечатлѣнія, а потомъ и жизнь въ этомъ убогомъ краѣ.
Въ полторы сутокъ я со своей дрожайшей половиной прокатился тысячу верстъ и признаюсь, что къ концу поѣздки мнѣ стало и скучновато и тошновато: оттого, во-первыхъ, что я ѣхалъ все дальше и дальше отъ Петербурга, отъ центра всеобщей дѣятельности, въ край забитый какъ въ умственномъ, такъ и въ матеріальномъ отношеніи,-- край, находящійся на военномъ положеніи и по сей день, гдѣ недавно въ этихъ лѣсахъ проливалась кровь и вѣшались люди; а во-вторыхъ, самая публика въ вагонѣ состояла преимущественно изъ военныхъ и евреевъ, которые, т. е. евреи, надоѣдали своими стонали въ лунную ночь (они молились на луну). Положимъ, этотъ стонъ ничего, но какъ-то непріятно было видѣть, ихъ неряшливость; кромѣ того, отъ всѣхъ евреевъ и евреекъ разило страшно чеснокомъ. Евреи голосили по-польски, еврейски, а чѣмъ дальше мы ѣхали вся публика, кромѣ солдатъ, въ первый разъ, какъ и я, ѣдущихъ на службу, уже говорили по-польски. По правдѣ сказать, ѣхать было скучно, говорить не съ кѣмъ. Евреи толкуютъ о своихъ дѣлахъ, но я однако замѣтилъ, что этотъ народъ здѣсь чувствуетъ, что онъ дома: онъ болтливъ, смотритъ плутовато-самоувѣренно, говоритъ положительно-лукаво, въ немъ проглядываетъ какая-то самостоятельность и больше свободы въ дѣйствіяхъ, такъ какъ онъ, напр., безъ стѣсненія справляетъ свои молитвы въ вагонѣ, обматывая руку ремнемъ, надѣвая на лобъ коробочку и на себя какую-то полосатую тряпку, свободно куритъ махорку, а то и сигары, безцеремонно плюя ежеминутно направо и налѣво и передъ собой, такъ что тамъ, гдѣ сидитъ еврей, непремѣнно лужа... Также, еще забылъ я сказать, они носятъ пейсики; кто въ четверть, кто даже и въ поларшина. Они, повидимому, нисколько не стѣсняются русскихъ. Такъ за семь станцій до конца моего путешествія, сидѣвшій напротивъ меня толстякъ еврей съ рыжей бородой, улыбаясь и наколачивая трубку, спросилъ:
-- На службу панъ ѣдетъ?
-- Да,-- отвѣтилъ я.
-- Докторъ?
-- Да.
-- Яко жалованье?
Я сказалъ.
Онъ покачалъ головой.
-- Что развѣ нельзя на это жалованье жить?
-- Это, пани, васа зена?
Я отвѣтилъ.
Тутъ онъ обрисовалъ мнѣ въ короткихъ словахъ, что если я не имѣю денегъ, то цесные евреи мнѣ повѣрятъ, если и я буду честенъ; что жить можно, не обманывая евреевъ; что безъ евреевъ я пропаду, много задолжаю и со стыдомъ долженъ буду уѣхать назадъ!
-- А русскихъ развѣ тамъ нѣтъ?
-- Э! русскій безъ цеснаго жида пропалъ!
-- Почему?
-- Пропалъ и концено! Потому въ городѣ торгуютъ все жиды, а вы будете жить въ крѣпости, гдѣ торгуетъ маркитантъ и беретъ вдвое дороже, чѣмъ берутъ евреи. А городъ стоитъ въ полуторахъ верстахъ за крѣпостью, до госпиталя будетъ ходьбы тоже, пожалуй, полторы версты.
Спросилъ я его, какъ живутъ здѣсь люди. Онъ сказалъ, что плохо; настоящихъ помѣщиковъ мало, помѣстья большею частью конфискованы и отдаются на аренду чиновникамъ, которые отдаютъ ихъ большею частью евреямъ, т. е. евреи берутъ ихъ по контрактамъ себѣ; чиновники по устройству крестьянъ почти ничего не дѣлаютъ и деньги берутъ, кутятъ и проживаются, на утѣху и пользу евреямъ, а если что и дѣлаютъ, то путаютъ, и ихъ или гонятъ долой съ должностей, или они ни съ чѣмъ удираютъ во-свояси, такъ что теперь уже немного осталось тѣхъ, которые пріѣхали сначала вызова на службу въ край.
Даже въ еврейкахъ я замѣтилъ больше смышленности и самостоятельности, чѣмъ въ русской мѣщанкѣ. Она, если сидитъ съ еврейкой, непремѣнно болтаетъ безъ устали о торговлѣ, о товарахъ, о скотѣ, о какой-нибудь женщинѣ негодяйкѣ, горѣ, несчастья и т. п. Жена моя познакомилась съ сосѣдкой. Оказалось, что всѣ еврейки торговки и пріучаются къ этому еще съ дѣтства. Какъ и чѣмъ они торгуютъ, еврейка отвѣтила лаконически-бойко: всѣмъ! что насъ очень насмѣшило, потому что казалось невѣроятнымъ, чтобъ "всѣ" еврейки торговали "всѣмъ".
Я сказалъ раньше, что кромѣ евреевъ съ нами ѣхали и русскіе чиновники, говорившіе по-польски. Люди эти и молодые и пожилые, такъ что ихъ какъ-то жалко становится; это какой-то вялосонной неразговорчивый народъ съ не идущимъ къ лицу гоноромъ, такъ что они какъ-то свысока смотрятъ на новаго человѣка, съ презрѣніемъ на евреевъ, съ заискиваніемъ на поляковъ, которые сидятъ отдѣльно, больше молчатъ, а если говорятъ, то о прошломъ посѣвѣ, сѣнокосахъ, картофелѣ и т. п. Попробовалъ было я заговорить съ однимъ изъ чиновниковъ, говорящихъ по-польски. Сдѣлалъ я это такъ: подошелъ къ нему закурить папироску.
-- Вы въ здѣшнихъ краяхъ служите?
-- Да. А вы?
-- Я только ѣду. А что у васъ хорошо жить?
-- Э! просто бѣда. Я служу годъ посредникомъ и совсѣмъ измучился: кругомъ жиды.
-- А крестьяне?
-- О! Это какіе-то орангутанги, уроды, пьяницы, люди совсѣмъ забитые.
На этомъ мы и кончили разговоръ, потому-что онъ полѣзъ за саквояжемъ, а потомъ поѣхали на станцію, съ которой онъ и исчезъ.
По пріѣздѣ въ В., откуда я долженъ былъ ѣхать уже на лошадяхъ, я удивленъ былъ слѣдующимъ обстоятельствомъ, въ настоящее время уже не существующимъ: только что поѣздъ остановился у платформы, къ вагонамъ подошли жандармы. Хватили мы за ручку дверецъ -- заперты, а евреи суетятся, вытаскивая какія-то засаленныя бумаги; на платформахъ же уже появляются пассажиры первоклассники и второклассники. Наконецъ, жандармъ отворилъ и нашъ вагонъ. Я вышелъ, за мной вышла жена.
-- Паспортъ?-- спросилъ онъ.
Я подалъ подорожную. Между тѣмъ какъ я вытаскивалъ паспортъ, жена моя направилась къ вокзалу третьяго класса. Но жандармъ схватилъ ее за рукавъ салопа.
-- Куда? Паспортъ пожалуйте.
-- Это моя жена.
-- Паспортъ пожалуйте,-- проговорилъ онъ внушительно.
Дѣло дошло до жандармскаго офицера, но все-таки и онъ не повѣрилъ; такъ какъ у меня съ собою никакихъ доказательствъ, что эта женщина, мнѣ жена, не было, бумаги же о бракѣ хранились въ чемоданѣ, который находился въ багажѣ, то жену отправили въ полицію, а я долженъ былъ итти съ прочими туда, куда они шли. Мы вошли въ большую комнату, биткомъ набитую пассажирами, изъ которой никого не выпускали. Гвалтъ шелъ неописанный, хуже, чѣмъ на рынкѣ или въ театральныхъ курильняхъ, хотя здѣсь было такъ же душно отъ табачнаго дыма, какъ и въ театрѣ. Привычные къ подобнымъ вещамъ пассажиры шли въ буфетъ, прочіе пробивались ближе къ загородкѣ, гдѣ полиція записывала паспорта и ставила клейма. У самой загородки стояли русскіе въ шубахъ, не то купцы, не то приказчики и острили надъ полицейскими, полицейскіе огрызались. Я на нихъ нѣсколько минутъ смотрѣлъ, и, признаюсь, они нисколько не отличаются отъ нашихъ блюстителей порядка; заставятъ человѣка стоять, по-просту торчать на углу -- торчитъ или дальше пяти саженей не пройдетъ съ позиціи; заставятъ на каланчѣ ходить -- вертится, какъ лошадь на вороту въ соляныхъ варницахъ; заставятъ бумагу просмотрѣть, записать, клеймо положить -- исполнитъ, но если сдѣлаетъ не въ порядкѣ, то протеста не приметъ. При мнѣ тутъ же былъ случай. Одинъ господинъ, выкликнутый по фамиліи, получивъ паспортъ, осмотрѣлъ эту бумагу и подошелъ къ старшему офицеру изъ полиціи.
-- У меня не ясно клеймо положено,-- сказалъ онъ.
-- Что-о?-- грозно спросилъ офицеръ, не поднявъ головы.
-- Число не вышло.
-- Не ваше дѣло.
-- Мнѣ нужно сейчасъ ѣхать на желѣзную дорогу въ Т.
-- Если вы будете разговаривать, я васъ отправлю въ полицію.
Бѣдняга такъ и ушелъ съ носомъ.
Билеты или паспорты и подорожныя получались такимъ образомъ: полиціантъ кричитъ:
-- Памъ Хичинскій!
Поднимается изъ публики рука, это рука и беретъ свой документъ, а если стоитъ далеко, то кричитъ -- "здѣсь!" и ему передаютъ уже другіе.
Наконецъ, и я освободился изъ заключенія. Жену я освободилъ только на другой день, и то съ большими препятствіями, и на пятый день пріѣхалъ въ городъ К. и немедленно поѣхалъ въ крѣпость дѣлать визиты.
Прескучная вещь эти визиты; надо напяливать мундиръ, покупать перчатки, нанимать извозчика и ѣхать знакомиться къ чужимъ людямъ, такъ сказать, насильно вторгаться къ нимъ. Нанялъ я фурманку -- это родъ чухонскихъ пролетокъ, въ которую смѣло могутъ сѣсть двое и даже трое, но за то сидишь на полтора аршина отъ земли. Извозчики здѣсь преимущественно евреи и большею частію сами хозяева, жены же у нихъ -- или торговки, или содержательницы шинковъ; есть еще извозчики изъ поляковъ и отставныхъ солдатъ, но ихъ мало.
Итакъ, пріѣхавши въ крѣпость, я отправился въ госпиталь, въ пріемную.
-- А гдѣ дежурный докторъ?-- спросилъ я солдата.
Солдатъ сдѣлалъ подъ козырекъ и сказалъ, что дежурный докторъ дома, спитъ.
Я замѣтилъ, что солдаты здѣсь выправлены и боятся офицеровъ, потому-что какъ только я что-нибудь спрашивалъ у солдата или онъ мнѣ отвѣчалъ, онъ держалъ ребромъ правую ладонь у виска. И это я замѣтилъ, когда ѣхалъ: кажется, разъ сто пришлось мнѣ поднять свою руку къ козырьку, чтобы отвѣтить солдатамъ и писарямъ на отдаваемую ими мнѣ честь. Здѣсь же, пока я проходилъ по коридору госпиталя и потомъ садомъ къ главному доктору, мнѣ положительно пришлось держать, не отнимая, свои два пальца у козырька. Я конфузился, краснѣлъ, сердился, хотѣлъ сказать солдатамъ: "не нужно", но не рѣшился.
Главный докторъ принялъ меня вѣжливо. Онъ хотя еще и не былъ дѣйствительнымъ, но уже носилъ пальто съ генеральскими погонами. Онъ оказался человѣкомъ образованнымъ, но написалъ ли онъ какую-нибудь хорошую книгу, кромѣ диссертаціи, этого я до сихъ поръ не знаю. Въ этихъ краяхъ онъ уже давно служитъ и такъ обжился, что уже тридцать лѣтъ не можетъ собраться въ Петербургъ. Кажется, ему можно бы, поэтому, ладить съ нѣмцами-докторами, но, какъ онъ говоритъ, не любитъ ихъ, а между тѣмъ служить съ ними надо, такъ какъ русскіе доктора не уживаются почему-то; и теперь русскихъ съ главнымъ докторомъ и его помощникомъ четверо, остальные же четверо нѣмцы, преимущественно изъ Дерпта и уроженцы Прибалтійскаго края, а не настоящіе пруссаки или германцы. Хотя они давно живутъ при госпиталѣ, но одинъ изъ нихъ даже ни бельмеса не знаетъ по-русски, кромѣ карашо, свинъ, да дуракъ.
-- Вы по какой спеціальности?-- спросилъ меня главный докторъ за чашкою кофе.
-- Мнѣ все равно; я предоставляю вамъ самимъ назначить меня, въ какое угодно отдѣленіе.
-- Но этого я не могу, потому что вы еще новичекъ. А вотъ присмотримся другъ къ другу, узнаемъ другъ друга... тогда... теперь же я вамъ хочу поручить хроническія болѣзни. Иконниковъ теперь завѣдуетъ ими. Онъ хорошій ординаторъ, но... знаете, не умѣетъ писать рецептовъ,-- и онъ расхохотался.
Вотъ тебѣ и разъ!-- думаю, хорошій ординаторъ, а рецептовъ писать не умѣетъ?! Хоть бы нѣмецъ, а то русскій. Обидно за своего брата. Ну, думаю, эдакъ и у меня найдетъ недостатки. Сталъ прощаться, замолвилъ о квартирѣ, велѣлъ итти къ смотрителю госпиталя.
Пошелъ къ русскому доктору Иконникову, котораго я знавалъ еще въ академіи. Я его засталъ дома. Онъ сидѣлъ на худенькомъ диванѣ въ форменномъ сюртукѣ, правда, не застегнутомъ на пуговицы, курилъ папироску и игралъ на гармоникѣ. Обстановка въ его трехъ комнатахъ незавидная: въ залѣ столъ, на которомъ, кромѣ пепельницы изъ черепа, лежала прошлогодняя книжка "Архива судебной медицины", кромѣ стола въ залѣ былъ диванъ и шесть стульевъ. Въ кабинетѣ его съ однимъ окномъ былъ столъ и одинъ стулъ, десятка три книгъ лежали въ углу, на окнѣ стояли маленькіе медицинскіе вѣсы, банки, склянки и ящичекъ. Третья комната была заперта, и оттуда слышался плачъ ребенка и люлюканье какой-то женщины съ польскимъ акцептомъ.
Иконниковъ встрѣтилъ меня, какъ водится, съ распростертыми объятіями; но я замѣтилъ въ его лицѣ смущеніе, голосъ дрожалъ. Разговоръ начался съ того, что онъ очень радъ моему пріѣзду, какова дорога, гдѣ я останавливался и что новаго у насъ въ академіи. Затѣмъ онъ замолчалъ; говорить, какъ я замѣтилъ, ему было не о чемъ; казалось, онъ какъ будто притупился здѣсь, тогда какъ я прежде знавалъ его за яраго человѣка и кутилу. Повидимому, онъ ждалъ отъ меня вопросовъ.
-- Что, хорошо здѣсь жить?-- спросилъ я его.
-- Каторга, а не житье.
-- Что такъ?
-- Во-первыхъ, жиды одолѣваютъ, потому что мы всѣ находимся въ ихъ рукахъ и отъ нихъ намъ нѣтъ проходу. Общества здѣсь нѣтъ никакого; русскихъ мало, да и тѣ, если не играешь въ карты, держатъ себя особнякомъ въ своемъ кружкѣ записныхъ игроковъ и пьяницъ. Правда, есть инженеры и артиллеристы -- это образованнѣйшая часть нашей крѣпостной интеллигенціи, но и они какъ на насъ, такъ и на прочихъ смотрятъ свысока; большая же часть крѣпостной интеллигенціи -- нѣмцы-прибалтійцы, тѣ уже положительно ненавидятъ русскихъ до того, что стараются, какъ можно, вытѣснить русскихъ.
-- А городъ?
-- О вы еще не знаете разницы между крѣпостью и городомъ. Городъ живетъ своею жизнью и хвастается своею жизнью, которая пополняется разными поборами съ жидовъ.
-- А гласные суды?
-- О! У насъ ихъ нѣтъ, нѣтъ и земства. У насъ все на военномъ положеніи. Крѣпостные же офицеры считаютъ себя выше горожанъ и умнѣе ихъ. Итакъ между крѣпостными офицерами и городскими чиновниками идетъ тайная вражда: городскіе чиновники завидуютъ офицерамъ, имѣющимъ казенныя квартиры и денщиковъ, получающимъ сносное жалованье и пользующимся преимуществами больше ихъ; крѣпостные же, считая себя, такъ сказать, хозяевами, презираютъ чиновниковъ, какъ не командующихъ надъ солдатами, такъ и не могущихъ въ городѣ, идя по мостовой, прогремѣть шпагой...
-- Ну, а служба?
-- Скверная! Нѣмцы-доктора русскихъ докторовъ терпѣть не могутъ. Видите, они считаютъ себя умнѣе, но зато, случается, залѣчиваютъ исправно.
-- А главный докторъ?
Иконниковъ махнулъ рукой.
Я было хотѣлъ попросить его объяснить мнѣ его взмахъ руки, но дверь изъ прихожей отворилъ солдатъ, который и остановился на порогѣ. Сдѣлавъ подъ козырекъ, онъ отрапортовалъ:
-- Больной прибылъ, в. б-діе!
-- Хорошо. Иду.
-- Больше ничего-съ?
-- Ничего.
Солдатъ повернулся и ушелъ.
Мы пошли въ госпиталь. Идя садомъ и потомъ госпитальнымъ коридоромъ, въ которомъ очень пахло лѣкарствами и на полу котораго ничего не было постлано, мы должны были безпрестанно поднимать правую руку къ виску. Иконниковъ, казалось, уже привыкъ къ этому; онъ нѣкоторымъ даже и не отвѣтствовалъ, а, замѣтивъ солдата, отворачивалъ голову и смотрѣлъ въ сторону.
-- Какъ вамъ нравится отдаваніе чести?-- спросилъ я его.
-- Надоѣло. А все-таки нельзя -- надо. Еще, пожалуй, на гауптвахту угодишь. И вамъ придется дѣлать то же.
Мы вошли въ пріемный покой. Тамъ на лавкѣ сидѣлъ невзрачный солдатъ. При входѣ нашемъ онъ быстро всталъ, вытянулся въ струнку и поднялъ руку, куда слѣдуетъ, и въ такомъ положеніи оставался все время.
-- Что болитъ?
-- Животъ, в. б-діе!-- отчеканилъ онъ по-солдатски.
Иконниковъ пощупалъ пульсъ.
-- Ты, я вижу, полежать хочешь.
-- Никакъ нѣтъ-съ, в. б-діе.
-- Ну хорошо. Садись.
Солдатъ не сѣлъ, и когда Иконниковъ къ нему обращался съ вопросомъ, онъ вмигъ поднималъ руку.
Порѣшивъ съ солдатомъ, т. е. записавъ его въ хроническіе больные, Иконниковъ пригласилъ меня на чашку кофе и на рюмку водки, отчего я не отказался.
Теперь я засталъ въ залѣ его жену -- молодую женщину, недурную собой. Она была очень любезна, проста, но на первыхъ же порахъ огорошила меня: вдругъ спросила что-то по-французски, а я по-французски ни бельмеса. Сконфузился я страшно, еще того хуже было извиняться въ своемъ невѣжествѣ. Она, между прочимъ, сказала, что она артистка, т. е. участвуетъ въ здѣшнихъ спектакляхъ.
Отъ Иконникова я пошелъ по начальству: къ начальнику госпиталя и въ то же время командиру полка. Нѣмецъ принялъ меня очень вѣжливо, но тонъ командира такъ и сквозилъ въ его словахъ, притомъ же онъ былъ скученъ, надутъ и очень некрасивъ на лицо, похожее на моряка, и я удивляюсь, какъ это красивыя женщины, подобно его женѣ, притомъ имѣющія хорошее состояніе, прельщаются такими чудовищами человѣческаго рода? Вѣроятно, онѣ прельщаются чиномъ полковника, могущимъ выслужиться до генерала, и нѣсколькими орденами. Я его спросилъ насчетъ квартиры, онъ велѣлъ обратиться къ смотрителю госпиталя.
У смотрителя, пожилого человѣка, съ разбитными манерами, играли въ карты: помощникъ его, человѣкъ съ солдатскимъ выговоромъ, бухгалтеръ съ польскимъ выговоромъ и еще какой-то офицеръ съ мужиковатой физіономіей. Всѣ они были въ форменныхъ сюртукахъ. По хорошей мебели и обстановкѣ видно было сразу, что смотритель человѣкъ со средствами. На другомъ столѣ стояли бутылки, графины, а въ нѣсколькихъ тарелкахъ заключались разныя закуски, въ родѣ икры, сыра, грибовъ, маринованнаго угря и пр. Я представился обществу, извиняясь въ томъ, что помѣшалъ имъ играть.
-- Э! помилуйте; мы играемъ по копейкѣ. Прошу покорно! и затѣмъ отрекомендовалъ мнѣ игравшихъ.
-- Закусить пожалуйте,-- проговорилъ хозяинъ.
Я отказался.
-- Ну, у насъ этого нельзя. Пожалуйте! Вотъ стара вудка, это англійская, здѣсь хересъ, тутъ портвейнъ...
Я отказывался; помощникъ его съострилъ, что я красная дѣвушка. Пришлось выпить.
-- Я васъ не отпущу: вы должны обѣдать у меня.
-- Я не могу. Во-первыхъ, у меня въ городѣ жена, а во-вторыхъ, я еще не всѣмъ дѣлалъ визиты -- я былъ только у Иконникова.
-- Ну, жена подождетъ, а дѣлать визиты нѣмцамъ не для чего. Это такой народъ, что... А вотъ къ батюшкѣ не мѣшаетъ вамъ сходить: онъ человѣкъ прекрасный и можетъ пригодиться вамъ.
Это меня озадачило, и я, чтобы порѣшить съ квартирой, теперь же сталъ его просить объ этомъ предметѣ.
-- Если останетесь обѣдать, сейчасъ отведу квартиру.
Я рѣшительно отказался.
-- Ну, дѣлать нечего, спесивый вы человѣкъ! А ужъ мы къ вамъ на пирогъ придемъ. Ужъ у насъ такой обычай: здѣсь вѣдь не Россія, а Польша,-- и онъ попросилъ меня итти за нимъ смотрѣть квартиру.
Дорогой смотритель объяснялъ мнѣ мѣстоположеніе госпиталя и зданія, къ нему прилегающія.
-- Здѣсь былъ костелъ, говорилъ онъ, указывая на госпиталь, а въ томъ зданіи, гдѣ я живу, помѣщалось епископство. Но это было давно, костелъ срытъ, а епископство уцѣлѣло въ своемъ первоначальномъ видѣ. Вы, я думаю, замѣтили, какія въ нашемъ зданіи стѣны -- бомбой не пробьешь. Вверху еще сносно, т. е. не такъ мрачно, но внизу понадѣланы клѣтушки, которыя имѣютъ видъ келій. Я думаю, тутъ не одинъ монахъ подохъ въ заточеніи. Когда мы обогнули госпиталь, смотритель указалъ на длинное двухъ-этажное зданіе. Это, сказалъ онъ, инженерный домъ. Тутъ все живутъ инженеры -- пять семействъ, да еще садовникъ, который почти ничего не дѣлаетъ и только стрѣляетъ дичь. Вотъ слышите -- онъ трубитъ: это онъ собаку кличетъ. Эти же зданія, окружающія нашъ садъ, прежде принадлежали училищу и до сихъ поръ называются "корпусомъ", такъ что есть евреи въ городѣ, которые слова "госпиталь" не знаютъ, а скажите имъ въ корпусъ -- знаютъ. Вотъ въ этихъ-то и помѣщаются доктора, контора, аптека, прачечная и баня. Самая же мѣстность, занимаемая госпиталемъ и крѣпостью, прежде составляла городъ, который теперь находится, какъ вы знаете, въ полуторахъ верстахъ отсюда,-- словомъ, гдѣ вы остановились. Вотъ тутъ нашъ батюшка живетъ. Зайдемте.
-- Пожалуй.
Но батюшка, послѣ трапезы, почивалъ.
Квартира, мнѣ назначенная, состоитъ изъ трехъ комнатъ, кухни и прихожей. Средняя комната такой же величины, какъ у Иконникова, другія поменьше. Одно окно выходитъ какъ разъ на стѣну дома, въ которомъ живутъ инженеры, остальныя во дворъ.
-- Нѣтъ ли у васъ квартиры напротивъ сада?
-- Нѣтъ. Да вамъ вѣдь все-равно: стоитъ только спуститься, да перейти дорогу -- вотъ и садъ. А садъ у насъ хорошъ, орѣховъ сколько -- чудо!
-- А огороды у васъ есть?
-- Нѣтъ. Здѣсь земля принадлежитъ инженерамъ, и они ею распоряжаются, какъ имъ вздумается. Впрочемъ, акушерка да бухгалтеръ занимаются этимъ, но отъ первой я думаю отнять огородъ.
-- Когда я могу въѣзжать?
-- Хоть сейчасъ. Денщика я вамъ назначу завтра.
Я распростился и ушелъ. Надо замѣтить, что на всемъ пространствѣ, гдѣ госпиталь и сады, извозчиковъ нѣтъ, а они стоятъ во дворѣ цитадели, напротивъ комендантскаго дома, такъ что нужно пройти два сада, мостикъ черезъ канаву и попасть въ цитадель. Черезъ крѣпость идутъ два пути въ разныя мѣста, и поэтому я, идя но шоссе къ цитадели, замѣтилъ нѣсколько фургоновъ огромнаго размѣра, которые были запряжены четырьмя и болѣе волами; подойдя къ мосту, у котораго написано: "запрещается ѣздить въ четыре лошади", возчики-евреи или крестьяне -- распрягаютъ одного вола, кричатъ, бьютъ остальныхъ.
Гвалтъ происходитъ неописанный, солдаты изъ будокъ тоже ругаются и машутъ на возчиковъ палками. Тамъ и сямъ копошатся арестанты въ сѣрыхъ курткахъ, въ сѣрыхъ шапкахъ съ чернымъ подобіемъ буквы х на верхушкѣ ихъ; но нельзя сказать, чтобы они работали усердно или какъ слѣдуетъ: они какъ-то лѣниво дѣйствуютъ лопатами, останавливаются, разговариваютъ, а если везутъ тачку, то нѣсколько человѣкъ вразъ. Солдаты, конвоирующіе ихъ, стоятъ или идутъ отъ нихъ на нѣсколько саженъ. Послѣ уже я узналъ, что вблизи арестантовъ солдатамъ находиться опасно, такъ какъ былъ случай, что они разъ убили конвойнаго лопатой, и съ тѣхъ поръ отданъ приказъ находиться отъ нихъ въ извѣстномъ разстоянія. При появленіи офицера они снимаютъ шапки и, разумѣется, нельзя сказать, чтобы эта честь происходила отъ чистаго сердца.
Когда я поѣхалъ на фурманкѣ, то замѣтилъ на площадкѣ, окруженной аллеей тополей и березъ, какое-то развалившееся зданіе, покрытое досками, около него лежала груда кирпичей.
-- Что это такое?-- спросилъ я извозчика-еврея.
-- А это строили церковь, да она провалилась.
-- Кто же строилъ?
-- Архитекторъ такой былъ, в. б-діе. Давно ужъ; камень-то гніетъ.
Дома я засталъ свою жену въ слезахъ.
-- Что съ тобою?-- спросилъ я ее.
Она еще того хуже заплакала и со слезами высказала, что ее обидѣлъ хозяинъ гостиницы, обозвавъ ее "кацапкой" за то, что она очень требовательна, а денегъ до моего прихода ни за No, ни за пищу не платитъ. Я пошелъ къ хозяину. Онъ въ своемъ еврейскомъ сюртукѣ и съ фуражкой на головѣ сидѣлъ у стола, курилъ лѣниво изъ длиннаго витого чубука, часто плевалъ, смотрѣлъ въ окно, и лѣниво перебирая листы съ конца тетради, что-то медленно въ нее вписывавалъ. Я подступилъ къ нему храбро. Онъ снялъ шапку, причемъ на головѣ у него появилась засаленная до черноты ермолка, и протянулъ руку. Я объяснилъ ему свой приходъ и сталъ требовать объясненій относительно его поведенія съ моей женой. Онъ выслушалъ, не перебивая, поглаживая свою бородку (у него пейсовъ нѣтъ), и потомъ вдругъ тоненькимъ голосомъ скороговоркой проговорилъ:
-- Ай, какъ это пани не стыдно клеветать на цесный еврей! Ай, баринъ, не хорошъ цалавѣкъ, цо вѣритъ пани! Развѣ можно ругаться кацапомъ?.. Это нецесно, неблагородно, потому кацапъ мужикъ, чула.... Ай-ай!!
-- Ты зубы-то не заговаривай! Вѣдь ты былъ въ моемъ номерѣ?
-- Это тоцно, правда. Лопни глаза -- былъ, а ругался не я. Я Шлёмка Пальковскій, а ругался, можетъ, другой,--можетъ, Мошка Хохлякъ.
-- Кто такой Мошка Хохлякъ?
-- А поцомъ я знаю. Можетъ, и Пашка Говорунъ: онъ настоящій кацапъ.
-- Я буду жаловаться полиціи.
Еврей возвысилъ тонъ, надѣлъ фуражку, поглядѣлъ на меня съ презрѣніемъ и сѣлъ.
-- Можете сколько угодно! Цеснаго еврея всегда оправдаютъ. Потомъ вскочивъ, подойдя ко мнѣ и колотя себя въ грудь правымъ кулакомъ, проговорилъ съ яростью: цо пану нужно-о? панъ обидѣлъ цеснаго еврея! Цесный еврей имѣетъ два дома, винный погребъ, табачную фабрику, двадцать извозчиковъ... Пана еврея въ В. знаютъ, на сто миль Шлёмка Пальковскій извѣстенъ. Къ Пальковскому, Богъ дастъ, самъ баринъ-докторъ придетъ съ поклономъ.... Проговоривши это съ блестящими глазами, хозяинъ сѣлъ и потомъ вѣжливо спросилъ:
-- Баринъ, можетъ, хочетъ обѣдать?
Что мнѣ было дѣлать съ такимъ шутомъ? Я былъ разбитъ, оплеванъ и осрамленъ; я видѣлъ, что мои возраженія ни къ чему не поведутъ,-- онъ наговоритъ дерзостей еще больше. Я велѣлъ подавать обѣдъ и пошелъ.
-- И графинъ водки?-- спросилъ меня хозяинъ, идя за мной.
-- Нѣтъ, зачѣмъ? довольно рюмки.
-- Нѣтъ, ужъ нельзя: въ графинѣ приличнѣе. Все не выпьете, вечеромъ выпьете. А пани, можетъ, хересу, мадеры, портвейну?...
-- Рюмку портвейну.
Хозяинъ исчезъ.
Послѣ обѣда мы стали одѣваться: хотѣлось посмотрѣть на еврейскій городъ и поискать мебели, купить кой-какой посуды. А надо правду сказать, что я свои прогонныя деньги поистрясъ-таки порядочго. Получилъ я, какъ сказалъ раньше, пятьдесятъ четыре рубля съ копейками, изъ нихъ пятнадцать уплатилъ долги, въ дорогѣ издержано ровно сорокъ, такъ что я уже бралъ деньги у жены, да и у той наличныхъ теперь было рублей двадцать, а билетовъ внутренняго займа трогать не хотѣлось. Я думалъ, что на одну комнату куплю мебели дешево: вѣдь здѣсь не Питеръ, а провинція. Наконецъ, мы собрались; я ужъ надѣлъ фуражку, а жена платокъ, вдругъ въ комнату входитъ хозяинъ съ какимъ-то'листомъ, который онъ тотчасъ же сложилъ и спряталъ въ боковой карманъ.
-- Барину что-нибудь потреба?-- спросилъ хозяинъ, лукаво оглядывая комнату.
-- Нѣтъ, ничего не надо.
Еврей усмѣхнулся.
-- Извините, безъ ничего какъ-зе мозно. Напримѣръ: кровать, стулья, столъ...
-- Вы развѣ имѣете мебельный магазинъ?
-- О, нѣтъ, зачѣмъ! Мы мебелью не торгуемъ.
-- Такъ у васъ нѣтъ мебельныхъ магазиновъ?
-- Нѣтъ! Мы дома продаемъ и по заказу дѣлаемъ.
-- Но гдѣ же можно купить?
-- О это, баринъ, пустое дѣло. Если вы хотите, я сейчасъ позову.
Онъ подошелъ къ двери, отворилъ ее и проговорилъ:
-- Войди.
Въ комнату вошелъ низенькій съ рыжими пейсиками и большой рызкей бородой въ рваномъ пальто, сгорбившійся еврей, съ такимъ плаксивымъ выраженіемъ, что, казалось, его кто-то сію минуту поколотилъ. Войдя, онъ медленно снялъ шапку, бокомъ поклонился, потянулъ лѣвый пейсъ и тотчасъ между нимъ и хозяиномъ завязался разговоръ, изъ котораго я, кромѣ панъ и пани, ничего не понялъ. Въ комнатѣ запахло чеснокомъ. Я потерялъ терпѣніе.
-- Есть у тебя мебель?-- спросилъ я еврея.
-- Какъ-зе мозно безъ мебели, в. б-діе?
-- Какая?
-- Всякая!
-- Ну, напримѣръ, зеркало есть?
-- Все, что пану треба.
Я спросилъ его, сколько стоитъ шесть стульевъ, два стола, кровать, комодъ и зеркало.
-- А не угодно ли посмотрѣть?-- отвѣтилъ еврей.
-- Однако приблизительно?
-- Извольте посмотрѣть!
-- Далеко живешь?
-- Тутъ и есть.
Мы пошли. На улицѣ, евреи кишѣли, но преимущественно женщины и дѣвочки; мужчины же или стояли у лавокъ -- кто съ сигарой, кто съ трубкой съ коротенькимъ чубукомъ, или шли медленно по одному, по два, крича во все горло, или бѣжали сломя голову. Женщины, по случаю холода, сидѣли на горшкахъ съ раскаленными или уже потухшими углями; нѣсколько женщинъ несли кто кувшинъ, кто узелъ, кто грудного ребенка на одной рукѣ и трехлѣтняго на другой. Голосили и женщины. У нѣсколькихъ изъ множества шинковъ стояли огромныя фуры съ кладью, запряженныя возами, а одна фура развалилась, и товары лежали на снѣгу. Около нихъ топтались пулы (крестьяне) съ короткими чубуками въ зубахъ, ругались евреи, ругались и чулы; шинки въ этихъ мѣстахъ были переполнены пулами и евреями, изъ коихъ первые уже выходили пьяные. Не было дома, въ которомъ не было бы хотя двухъ лавокъ, въ которыхъ сидятъ преимущественно женщины. Нашего провожатаго то-и-дѣло останавливали, но онъ отвѣчалъ коротко, а изругался только разъ пять. Когда мы шли подъ филярами (здѣшній гостиный дворъ), то намъ не давали проходу, останавливая безъ церемоніи на каждомъ шагу и безъ стѣсненія тащили въ лавки, предлагая чай, сахаръ, табакъ и т. п. Мы шли долго; наконецъ, вышли въ тѣсный переулокъ, гдѣ не было ни мостовой, ни тротуара, и лавокъ уже было мало, и гдѣ, несмотря на холодъ, пахло чѣмъ-то прогнилымъ, въ родѣ протухлой рыбы.
-- Скоро ли?-- спросилъ я еврея, теряя терпѣніе.
-- Заразъ, заразъ! (сейчасъ).
Однако мы еще долго шли. Наконецъ, мы подошли къ домику въ три окна съ крыльцомъ, но еврей ввелъ насъ во дворъ очень узкій, грязный, съ тѣсными, ветхими пристройками, въ которыхъ двери уже или висѣли только на верхнемъ шалнерѣ, или просто лежали на землѣ. Во дворѣ бродили свиньи, кабаны, стояла корова, гдѣ-то кричали курицы. Еврей попросилъ насъ подождать его во дворѣ, а самъ ушелъ въ какую-то клѣтушку, а потомъ повелъ насъ дальше въ какой-то сарай. Было темно; еврей зажегъ фанарь.
Въ этомъ сараѣ находилось нѣсколько штукъ разныхъ вещей: тутъ были поломанные стулья, два стола безъ ножекъ, кровать изъ ясневаго дерева, которую нужно было починить, ни къ чему непригодныя сани, дуга, какая-то не то вѣшалка, не то, Богъ знаетъ, что такое, и т. п.
-- Гдѣ же сносныя вещи?-- спросилъ я еврея.
-- А стозе, васе благородіе, развѣ это не мебель?
-- Да она никуда не годится.
-- Осибается панъ: тутъ только надо ножку, тутъ кавалочекъ приклеить. Обижать изволите! Я могу все это обдѣлать къ завтрему.
-- А сколько стоитъ кровать, дюжина стульевъ, комодъ?
-- Мы много не возьмемъ! Дюжина стульевъ, вы сказали?
-- Да.
-- Семьдесятъ рублей.
Мы вышли.
-- Стозе, ваше благородіе, обманывать вздумали?
Я сталъ оправдываться, но вышло хуже: во дворъ набралось нѣсколько человѣкъ евреевъ -- одни изъ любопытства, другіе отъ нечего дѣлать. Кое-какъ я выбрался на улицу со своей женой.
Думая, что если я такимъ манеромъ буду возжаться съ евреями, то никакого не добьюсь толку, и что есть же въ городѣ какіе-нибудь мастера, я отправился въ пивную; тамъ нѣмецъ содержатель указалъ на нѣмца, и вотъ я у того нѣмца и купилъ мебель за восемьдесятъ рублей, тогда какъ въ Петербургѣ за то же количество мебели я могъ бы заплатить руб. пятьдесятъ, но вѣдь здѣсь я взялъ въ долгъ съ разсрочкой на полгода съ обязательствомъ, въ случаѣ неуплаты всѣхъ денегъ въ срокъ, возвратить вещи.
На другой день, отправивъ мебель отъ нѣмца, мы поѣхали въ крѣпость, гдѣ и водворились. И такъ началась моя служба; о житьѣ-бытьѣ въ этой крѣпости я и начну повѣствовать сейчасъ же.
Судя по Петропавловской крѣпости вы можете себѣ представить, что такое крѣпость; наша же крѣпость имѣетъ совсѣмъ другой видъ -- это каменная постройка съ валами, канавами, рѣками, мостами, пушками, ядрами, пороховыми погребами, садами, изъ коихъ славится инженерпый тѣмъ, что въ немъ ростутъ фрукты, ягоды и цвѣты. Какъ водится, и здѣсь есть своя важная администрація, глаза которой комендантъ, и такъ какъ здѣсь еще существуетъ военное положеніе, то васъ за малую оплошность или за дерзость, въ пьяномъ видѣ учиненную, могутъ живо рѣшить военнымъ судомъ. Здѣсь есть свои развлеченія -- рыбная ловля, охота за дичью, игра въ карты, клубъ. Наконецъ, здѣсь жизнь замкнутая, стѣсненная до того, что всѣ твои дѣйствія извѣстны всѣмъ; здѣсь даже священникъ при госпитальной церкви во время службы считаетъ посѣтителей, такъ что знаетъ, кто не былъ, и этотъ не бывшій при встрѣчѣ получаетъ вѣжливый выговоръ и приличное наставленіе,-- словомъ, здѣсь скука непомѣрная.
Представьте себѣ одно то: идешь ты и видишь все военныхъ, валы, пушки и укрѣпленія; сидишь дома, у окна, и видишь то же. Офицерамъ, послѣ ученья, дѣлать нечего; нашему брату, послѣ визитаціи, тоже дѣлать нечего, лѣчить же со стороны позоветъ нашего брата только больной сифилисомъ; а эта язва сильно распространена не только у солдатъ, но даже и у женатыхъ офицеровъ. Только инженерамъ, да и то не всѣмъ, есть работа.
Въ первый день по водвореніи въ крѣпости я на визитацію не пошелъ, такъ какъ было уже поздно. По окончаніи разстановки вещей встрѣтилось затрудненіе: нужно было готовить кушанье, а нечѣмъ и не въ чемъ, не было ни воды, ни дровъ. Пришедшій ко мнѣ денщикъ объяснилъ, что воду и дрова я получу завтра, потому что водовозъ развозитъ воду по утрамъ, а помощника смотрителя, завѣдывающаго дровами, теперь дома нѣтъ -- уѣхалъ въ селеніе за семь верстъ. Дѣлать нечего, отправился я къ Икопникову съ женой и у него пробылъ весь день, а вечеромъ пришлось играть съ письмоводителемъ и бухгалтеромъ въ карты.
-- А что, могу я завтра получить жалованье впередъ, хоть половину?-- спросилъ я бухгалтера.
Онъ усмѣхнулся.
-- Ни завтра, ни послѣзавтра вы не получите,-- и почему-то захохоталъ.
-- Почему?
-- Потому-что мы получаемъ по третямъ.
Я струсилъ. И немудрено: у меня было всего на всего три рубля, а до получки оставалось два мѣсяца, такъ какъ я пріѣхалъ въ концѣ февраля.
-- А къ Пасхѣ я получу?
-- Нѣтъ, вы получите, какъ и всѣ получаютъ, черезъ четыре мѣсяца службы.
-- Положеніе незавидное. "Какъ же это они-то живутъ?" -- думалъ я.
Утромъ явилась кухарка, привезли дровъ и воды. Я отправился на визитацію. Въ госпиталѣ были всѣ въ сборѣ, кромѣ главнаго доктора. Тутъ были и помощникъ смотрителя, и коммисаръ, и помощникъ главнаго доктора дряхлый старикашка, надъ которымъ трунили почти всѣ, несмотря на его чинъ статскаго совѣтника. Доктора, каждый по своей части, уже обошли своихъ больныхъ. Я или скорѣе Иконниковъ представился нѣмцамъ. Они любезно, но сухо, тоже представились. Всѣ, кромѣ одного старикашки, хорошо говорили по-русски и разспрашивали о новостяхъ петербургскихъ, о томъ, будетъ ли война, не слышно ли о какихъ-нибудь улучшеніяхъ по медицинской части, а одинъ даже похвастался, что онъ родственникъ какому-то генералу. Но все это дѣлалось вяло, неохотно, такъ и казалось, что все это они уже знали, а если говорятъ, то изъ приличія. Нѣмецъ, не знающій по-русски, что-то проговорилъ мнѣ, но я не понялъ; нѣмецъ сконфузился, я тоже, остальные отвернулись, улыбнулись и язвительно посмотрѣли другъ на друга. Къ счастью явился самъ и поздоровался со всѣми, скоро, по-начальнически, выдергивая руку. Доктора называли его по имени, фельдшера его пр--мъ, а солдаты по проходѣ его быстро останавливались, отдавая честь. Впрочемъ, я замѣтилъ, что и докторато тоже держатъ руки по швамъ.
Началась визитація. Зашли въ одну палату. Главный докторъ нюхнулъ воздухъ.
-- Егоровъ!-- крикнулъ онъ такъ, что даже я вздрогнулъ.
Къ главному доктору подскочилъ фельдшеръ и всталъ во фронтъ.
-- Ты опять не накурилъ!..
-- Я курилъ, в. пр--во,-- робко объяснилъ Егоровъ.
-- Молчать!-- и на Егорова посыпались ругательства. Насытившись этимъ занятіемъ, онъ сталъ провѣрять скорбные листки, но у больныхъ пульса не щупалъ и у рѣдкаго спрашивалъ, какъ больной себя чувствуетъ. Вообще онъ обращался грубо. Подошелъ, напр., онъ къ одной кровати, къ тифозному солдату.
-- Ты, каналья, все еще здѣсь?
-- Онъ боленъ, Николай Николаичъ,-- отвѣтилъ за больного Иконниковъ.
-- Знаю я, какъ онъ боленъ: служить не хочется -- вотъ что. Дармоѣды...
-- Но я, ручаюсь, что онъ боленъ.
-- Все-таки...-- и недовѣрчиво онъ повернулъ въ другую палату.
И тамъ онъ дѣлалъ замѣчанія докторамъ, распеканціи фельдшерамъ. Двухъ больныхъ велѣлъ выписать за то, что изо ртовъ ихнихъ пахло водкой.
-- Г. Иконниковъ, вы опять переврали рецептъ, это нехорошо.
Иконниковъ покраснѣлъ.
-- По-моему вѣрно.
Пошли въ женское отдѣленіе, гдѣ было четыре женщины и десятокъ ребятъ.
-- Бабки нѣтъ?
-- Была да ушла,-- отвѣтила сидѣлка.
-- Да, она была,-- добавилъ нѣмецъ-ординаторъ, завѣдывающій женскимъ отдѣленіемъ.
Главный докторъ повернулся и вышелъ. Пошли и мы, но въ арестантское отдѣленіе мы не ходили: самъ боится туда ходить. Нѣмцы потихоньку ругали свое начальство. Иконниковъ горячился.
-- Вамъ надобно итти въ контору, тамъ сегодня, говорятъ, будутъ судить акушерку,-- проговорилъ онъ, когда мы шли садомъ.
-- Пойдемте,-- сказалъ я.
Контора находится въ томъ же зданіи, гдѣ помѣщается главный докторъ, съ тою разницею, что квартира главнаго доктора занимаетъ весь верхній этажъ комнатъ въ восемь, а контора двѣ трети нижняго. Когда мы пришли, всѣ писаря встали, отдали честь и сѣли. Въ присутствіи уже сидѣли начальникъ госпиталя со смотрителемъ. Когда мы усѣлись, предсѣдатель, главный докторъ, сказалъ лѣкарскому помощнику, сидѣвшему за особымъ столомъ у окна, чтобы позвали бабку. Затѣмъ разговоръ начался о карточной игрѣ.
Наконецъ, явилась акушерка, пожилая женщина, съ усталымъ лицомъ, но, повидимому, женщина не изъ робкихъ. Она смѣло подошла къ концу стола и встала между смотрителемъ госпиталя и главнымъ докторомъ.
-- На васъ, г-жа Иванова, поданъ бухгалтеромъ Журкевичемъ рапортъ, что вы будто обозвали его "перекрещенцемъ" при двухъ свидѣтеляхъ,-- произнесъ главный докторъ, держа въ рукахъ бумагу и поднимая важно голову.
-- Я не обозвала, а только назвала. Развѣ неправда, что онъ перекрещенецъ?-- проговорила скороговоркой повивальная бабка.
-- Вы слышите, в. п--ство, она и въ присутствіи ругается,-- сказалъ бухгалтеръ Журкевичъ, стоявшій тутъ же.
-- Да развѣ не знаетъ вся крѣпость, что вы были назадъ тому три недѣли католикомъ и теперь въ душѣ полякъ...
-- Послушайте...-- остановилъ бабку главный докторъ.
-- Я говорю правду, в. п--ство.
-- Вы, г-жа Иванова, вмѣшиваетесь не въ свое дѣло... Это дѣло начальства, а не ваше!-- проговорилъ запальчиво начальникъ госпиталя.
-- Г. полковникъ, я думаю, что начальству тоже не для чего вмѣшиваться въ семейныя дѣла. Вы знаете, что мы живемъ на одномъ крыльцѣ рядомъ. Поэтому его жена постоянно дѣлаетъ мнѣ колкости, а дѣти ихнія стараются всячески что-нибудь напакостить: воруютъ дрова, бросаютъ камнями въ моихъ курицъ, разъ даже убили пѣтуха, перепортили мой огородъ и постоянно, если ихъ поймаешь на мѣстѣ, говорятъ мнѣ дерзости. Скажешь матери, та въ слезы, обругаетъ, а г. Журкевичъ вдругъ врывается ко мнѣ и говоритъ дерзости съ крикомъ, такъ что однажды перепугалъ моихъ дѣтей до того, что ихъ лѣчилъ г. Иконниковъ.
-- Не я говорю дерзости, а вы! Вы первая задираете и колотите моихъ дѣтей!-- съ жаромъ и съ пѣной у рта проговорилъ Журкевичъ.
-- Врете, м. г.!
-- Нельзя ли вамъ помириться?-- принявъ на себя роль юриста-предсѣдателя, проговорилъ главный докторъ.
-- Ни за что!-- вразъ сказали истецъ и отвѣтчица.
-- Ваше высокородіе, нельзя ли ее перевести на другую квартиру,-- обратился Журкевичъ къ начальнику госпиталя.
-- Я думаю, это ихъ разъединитъ,-- обратился полковникъ къ присутствующимъ.
-- Г. полковникъ, я живу въ этой квартирѣ уже второй годъ, я къ ней привыкла, она удобна, хороша для моихъ дѣтей. Я разработала заброшенный огородъ, развела клубнику. Это мѣсто принадлежитъ инженерамъ, а г. Журкевичъ хочетъ его отнять, несмотря на то, что у него точно такая же часть имѣется. Вотъ у насъ изъ-за этого клочка земли и идетъ распря, и его дѣти не только при его глазахъ рвутъ съ моихъ грядъ огурцы, кидаются каменьями въ бесѣдку, но даже и въ моихъ дѣтей кидаются, чѣмъ попало. Бабка заплакала.
Главный докторъ, махнувъ рукой, всталъ, а за нимъ встали и мы, и за начальствомъ разошлись молча по своимъ квартирамъ. Когда я уходилъ, то слышалъ какъ Журкевичъ сказалъ бабкѣ со злобнымъ смѣхомъ:
-- Довелъ-таки я васъ до слезъ!
Но бабка такъ и ушла со слезами домой. Я былъ весьма взволнованъ такимъ судомъ. Главное, изо всѣхъ сидящихъ за присутственнымъ столомъ (т. е. столомъ, за которымъ сидѣлъ я съ начальствомъ, и на которомъ имѣлось зерцало) никто въ пользу бабки не сказалъ ни слова. Спросилъ я Иконникова, какъ онъ думаетъ объ этомъ обстоятельствѣ, во напрасно: онъ уже относился ко всему окружающему равнодушно и безучастно.
-- Чортъ съ ней и съ лѣкарской службой! Какъ только я отчеканю службу казнѣ, непремѣнно пойду служить по акцизу,-- проговорилъ мнѣ Иконниковъ съ какою-то злостью. Но мнѣ показалось, что слова главнаго доктора о томъ, что онъ не умѣетъ составлять рецепты -- вѣрны. И у меня сжалось сердце при мысли: если кончившіе курсъ въ академіи, живя въ крѣпостяхъ, на одномъ мѣстѣ, года два, три, истрачиваютъ тотъ запасъ знаній, который они пріобрѣли годами лишеній, подвергаются апатіи, то что же дѣлается съ тѣми медиками, которые, обжившись на одномъ мѣстѣ, свое занятіе считаютъ за служебную обязанность.
-- Что же вы не держите экзаменъ на доктора?-- сказалъ я Иконникову въ видѣ утѣшенія.
-- Средствъ, батюшка, нѣтъ!-- отвѣтилъ онъ мнѣ со вздохомъ.
-- Какія же тутъ средства? Вѣдь къ тому, чему мы учились, добавить не много нужно.
-- Нужны книги, а денегъ нѣтъ. Вѣдь я... Да я удивляюсь: какъ это я еще выдержалъ экзаменъ на лѣкаря. У меня не было книгъ; я книги бралъ у товарищей, или мы съ товарищами читали вмѣстѣ. Я даже и пальто штатскаго своего не имѣлъ, а если нулено было птги въ академію, то пойдешь къ товарищу и просишь пальто. Дастъ -- пойдешь, не дастъ -- сидишь дома, потому что я жилъ на Петербургской, въ Бѣлозерской улицѣ и зимой шагать оттуда далеко. А уроковъ я, при неимѣніи товарищей изъ баричей, добиться не могъ. Впрочемъ, грѣшенъ, я тогда попивалъ крѣпко.
Сознаюсь, и со мною въ первое время то же было, но зато я потомъ, попавши на хорошій урокъ, познакомился съ одной барышней, которая теперь сдѣлалась моей женою. Но будь ея, я бы не накупилъ десятка три хорошихъ книгъ. Вотъ я и предложилъ эту скудную библіотеку, уже мною прочитанную, Иконникову. Но что же оказалось? Онъ одну книгу не могъ прочитать въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ. Пробовалъ я его спрашивать кое о чемъ изъ этой книги,-- оказалось, что онъ ея вовсе не читалъ.
Отправился я въ клубъ. Клубъ этотъ помѣщается въ бывшемъ клубѣ и устроенъ недавно. Днемъ онъ походитъ скорѣе на тюрьму, чѣмъ на клубъ: стѣны толстыя -- больше аршина, двери узкія, низкія, залъ обитъ краснымъ сукномъ, занавѣсы на окнахъ тоже малиноваго цвѣта, однимъ словомъ мрачно, такъ и кажется, что здѣсь жилъ какой-нибудь католическій епископъ. Когда я пришелъ, народу было мало. Это были все офицеры, три дамы ходили по залу, но музыканты -- шесть евреевъ -- еще не играли. Въ одной изъ комнатъ уже играли; двое изъ игравшихъ -- одинъ сѣдой генералъ, другой полковникъ -- тянули табачный дымъ изъ длинныхъ чубуковъ.
Я закурилъ папироску. Вдругъ ко мнѣ подходитъ инженеръ.
-- Позвольте, г. докторъ, не курить здѣсь,-- сказалъ онъ мнѣ шопотомъ.