Лейкин Николай Александрович - Прощальный вечер

H. А. Лейкинъ.

Дачные страдальцы.
Пять юмористическихъ разсказовъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Высочайше утвержд. Товарищество, печатня С. П. Яковлева". Невскій, No 132.

1897.

Прощальный вечеръ.

Два студента -- тщедушный Кротиковъ въ сѣрой тужуркѣ, съ красной гвоздикой въ петлицѣ и рослый, носастый и прыщавый въ лицѣ, замѣтно выросшій изъ своего сюртука Глинковъ, пришли къ калиткѣ палисадника дачи, занимаемой вдовой штабъ-офицершей Пелагеей Васильевной Яликовой. Студентовъ тотчасъ-же увидала дочь ея Надинь, сидѣвшая на террасѣ и гадавшая на Царѣ Соломонѣ, и крикнула въ комнаты:

-- Maman! Накиньте скорѣй на себя платокъ! Къ намъ гости...

-- Ну, вотъ... Господи! Кого это несетъ?-- послышался изъ комнаты возгласъ.

-- Студенты Глинковъ и Кротиковъ,-- отвѣчала дочь.

-- Боже мой! Да вѣдь это они опять попрошайничать! Спрячься, Надинь, спрячься, мой ангелъ, и пусть Матрешка скажетъ, что насъ дома нѣтъ.

Но было уже поздно. Студенты Глинковъ и Кротиковъ проникли въ палисадникъ и подходили къ террасѣ.

-- Надежда Кузьминишна...-- слащаво произнесъ Кротиковъ, приподнимая фуражечку.

-- Здравствуйте, Веніаминъ Михайлычъ, здравствуйте, Федоръ Петровичъ,-- откликнулась Надинь съ террасы.

-- Мы къ вамъ-съ...-- басомъ брякнулъ Глинковъ...-- Къ вамъ и къ вашей мамашѣ съ покорнѣйшей просьбой насчетъ нашего общаго дѣла.

-- Войдите, войдите пожалуйста... Что такое? Милости просимъ на балконъ. А maman не одѣта.

-- Закурить позволите?-- шаркнулъ ножкой Кротиковъ, вынимая портсигаръ.

-- Сдѣлайте одолженіе.

-- Прощальный вечеръ дачниковъ, на который и вы подписались, состоится завтра,-- отрапортовалъ Глинковъ, ища мѣста, гдѣ-бы сѣсть.

-- Не садитесь, не садитесь на этотъ стулъ, онъ сломанъ,-- предупредила было Надинь, но Глинковъ уже тяжело плюхнулся на него и полетѣлъ вмѣстѣ со стуломъ на полъ.-- Боже, я говорила вамъ, чтобъ вы не садились! Этотъ стулъ не годится и я не понимаю, отчего Матрена не уберетъ его куда-нибудь. Матрена! Матрешка! Убери скорѣй этотъ противный стулъ. Вчера вотъ точно также одинъ офицеръ... Приходитъ съ визитомъ... Вы не ушиблись, мосье Глинковъ?

-- Ничего-съ,-- отвѣчалъ тотъ, потирая локоть.-- Но я боюсь, какъ-бы это не послужило предзнаменованіемъ къ неуспѣху нашей покорнѣйшей просьбы...

-- Ежели опять насчетъ денегъ, то maman пенсіона еще не получала. Принеси щетку, Матрешка, и почисти Федора Петровича,-- отдала Надинь приказъ выбѣжавшей на ея крикъ дѣвочкѣ-подростку, замѣняющей горничную.

-- Нѣтъ, нѣтъ, денегъ на этотъ разъ мы не попросимъ,-- отвѣчалъ Кротиковъ:-- хотя мы бѣдны, какъ Іовъ. Праздникъ послѣзавтра.

-- Слышали, слышали. Но какая жалость, что онъ у васъ безъ спектакля и даже безъ живыхъ картинъ.

-- Какія тутъ живыя картины, Надежда Кузьминишна! И на простой танцовальный вечеръ еле хватитъ. Дачники такъ скупы, такъ скупы...

-- Спектакль можно было бы сдѣлать за деньги. Если-бы я играла хорошую роль, я вамъ сейчасъ-бы продала четыре билета перваго ряда по три рубля четыремъ офицерамъ. Даже пяти офицерамъ могла-бы продать.

-- И не только пяти, а даже десяти,-- проговорила мадамъ Яликова, выходя на террасу и драпируясь въ большой шелковый платокъ, тщательно стараясь прикрыть объемистый животъ.-- Здравствуйте, кавалеры,-- проговорила она, подавая руку студентамъ.-- Да-съ, десяти... потому у насъ ужасно большой кругъ знакомыхъ среди офицерства... И букетъ-бы Надюшѣ поднесли, но нужно, чтобы она, разумѣется, хорошую роль играла, а не какую-нибудь горничную, какъ вы ей предложили сначала.

-- Роль горничной, которую я предлагалъ Надеждѣ Кузьминишнѣ, прелестная выигрышная роль,-- проговорилъ Кротиковъ.-- Эту роль первыя актрисы играютъ.

-- Такъ вѣдь то все-таки актрисы, а Надюша штабъ-офицерская дочь. Ея отецъ былъ обвѣшенъ орденами, былъ раненъ въ руку и въ ногу. Нѣтъ, нѣтъ. Благородный спектакль совсѣмъ другое дѣло... Да-съ. Да покойникъ мнѣ изъ могилы-бы...

-- Ну, что объ этомъ говорить! Теперь все кончено,-- перебилъ мадамъ Яликову Кротиковъ. Спектакля у насъ нѣтъ. У насъ только танцовальный вечеръ съ танцами подъ рояль, съ фейерверкомъ, съ иллюминаціей и съ даровыми прохладительными напитками, чаемъ, булками и десертомъ.

-- Ахъ, даже и съ угощеніемъ?-- воскликнула мать Надины, натягивая платокъ на животъ.

-- Да-съ... Кавалеры сложились и дѣлаютъ дамамъ угощеніе.

-- Ахъ, сложились! Вотъ это я понимаю! Вотъ это всегда такъ дѣлается. Вотъ у насъ больше офицерскій кругъ знакомыхъ, такъ и въ офицерскомъ кругу такъ дѣлается.

-- На десертъ будетъ дыня, груши, яблоки. Къ чаю печенье... Но вотъ бѣда, у насъ нѣтъ посуды. Насчетъ этого мы и пришли къ вамъ поклониться и просить.

-- Посуды-ы?-- протянула Яликова.

-- Да-съ, посуды. Возвратимъ потомъ все въ цѣлости. Самовары свои даютъ Матерницкіе, докторъ Глобусовъ и вашъ знакомый Чайкинъ.

-- Ну, какой-же онъ знакомый! Это такъ по дачѣ... У насъ офицерскій кругъ знакомыхъ, а онъ учитель пѣнія и гимнастики и ничего больше.

-- Такъ вотъ-съ, самовары у насъ есть, чайники тоже, а надо намъ стакановъ, чашекъ и хоть нѣсколько мельхіоровыхъ ложекъ.

-- Ну, какія-же у насъ мельхіоровыя ложки! У насъ ложки серебряныя,-- проговорила мадамъ Яликова.

-- И серебряныя дадите, такъ не пропадутъ. Беремъ на свою отвѣтственность,-- далъ отвѣтъ Блинковъ.-- Убѣдительно васъ просимъ снабдить насъ.

-- Нѣтъ, серебряныхъ я не могу дать. У насъ все серебро восемьдесятъ четвертой пробы. Покойникъ не любилъ дряни, покойникъ все любилъ хорошее.

-- Ахъ, какъ жаль! Ну, тогда позвольте хоть стакановъ,-- поклонился Кротиковъ.

-- Стакановъ, стакановъ... У насъ всѣ стаканы здѣсь на дачѣ перебила подлая Матрешка. Два, три стакана осталось. Покупать -- скоро съ дачи съѣзжать будемъ.

-- Хоть три стакана позвольте. Съ одного дома три, съ другого три... Потомъ чашекъ...

-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! У насъ чашки фарфоровыя, дорогія. Покойникъ, бывало...

-- Тогда тарелокъ для фруктовъ, Пелагея Васильевна. Тарелокъ и ножей.

-- Тарелокъ я, пожалуй, дамъ вамъ,-- отвѣчала Яликова.-- Штуки три довольно?

-- Охъ! Дайте ужъ полдюжины тарелокъ и полдюжины ножей. Ну, что это такое! Дѣлаемъ вечеръ, покупаемъ на свой счетъ угощеніе, и такое несочувствіе со стороны дачниковъ!

-- Да чтобы вамъ напрокатъ взять!

-- Ахъ, Пелагея Васильевна! Купило-то у насъ притупило -- вотъ въ чемъ суть.

-- Ну, хорошо, хорошо. Шесть тарелокъ я вамъ дамъ, а ужъ ножей не просите.

-- Мы хотѣли, кромѣ ножей, и салфеточекъ съ полдюжинки.

-- Нѣтъ, нѣтъ! Ножи у насъ серебряные, а салфетки камчатныя.

-- Все цѣло будетъ-съ. А ежели ужъ намъ не вѣрите, то ко всему этому вашу Матрену приставить можете. Вѣдь намъ и безъ прислуги тоже нельзя обойтись.

-- Ахъ, и Матрешку? Да вы ее защиплете тамъ, господа молодые кавалеры.

-- Пелагея Васильевна! Да неужели мы?..-- возмутился Кротиковъ.

-- Ну, ну, ну! Берите Матрешку и берите полдюжины тарелокъ и ужъ больше ничего дать не могу,-- проговорила Яликова.

-- Хоть три стакана съ блюдцами.

-- Извольте. Но ужъ больше ни-ни... Просите у другихъ. Вѣдь это-же складчина.

-- Благодаримъ и за это.

Студенты переглянулись и, поднявшись со стульевъ, стали прощаться.

-- Куда-жъ вы? Погодите,-- останавливала ихъ Яликова.-- Разскажите, кто будетъ на вечерѣ. Можетъ быть вы такихъ наприглашали, что штабъ-офицерской дочери...

-- Дачники, только дачники, Пелагея Васильевна!

Студенты стали уходить съ террасы.

ІІ.

Студенты Кротиковъ и Блинковъ входили къ Maтерницкимъ. Матерницкіе завтракали. Стоялъ кофейникъ, лежала колбаса на тарелкѣ, въ глиняной латочкѣ были остатки каши. За столомъ сидѣли: мать, дочь и сынишка.

-- Виноватъ, что помѣшали! Здравствуйте!-- пробасилъ студентъ Глинковъ.

-- Мы къ вамъ на минутку и опять съ покорнѣйшей просьбой...-- говорилъ студентъ Кротиковъ.

-- Ежели за деньгами, то ни-ни... Мужъ самъ сидитъ на бобахъ. Онъ ждетъ денегъ отъ арендатора нашего имѣнія, но тотъ, какъ на зло, денегъ не присылаетъ,-- заговорила Матерницкая-мать,-- поднимаясь изъ за стола.

-- Да нѣтъ-же, нѣтъ, Клавдія Максимовна.-- За уроки, которые я давалъ Васѣ, отдадите, когда хотите. А у насъ другая просьба. Хоть мы и беремъ съ васъ для нашего вечера самоваръ и полдюжины чашекъ и стакановъ, но дайте ужъ и ножей. Ножей мы хотѣли у Яликовой взять, но не даетъ. Говоритъ, что у ней все серебряные восемьдесятъ четвертой пробы.

-- Да что она вретъ, дура! Ея ножи съ серебряными-то рядомъ и не лежали!

-- Ну, какъ-бы то ни было, а не даетъ. И ложекъ чайныхъ не даетъ. Обѣщала только шесть тарелокъ и три стакана. Даже чашки у ней какія-то драгоцѣнныя.

-- Господи! Какіе бахвалы! На черепкахъ ѣдятъ. Я вѣдь знаю,-- проговорила Матерницкая.-- Вы водочки, Веніаминъ Михайлычъ и мосье Глинковъ, не хотите-ли? Вотъ и колбаской можно закусить,-- предложила она студентамъ.

-- Да отчего-же, если позволите,-- отвѣчалъ Глинковъ.

-- Такъ садитесь пожалуйста къ столу. А у меня особенная есть водка. На черносмородинномъ листѣ я настояла.

Глинковъ взялся за стулъ и уже на этотъ разъ попробовалъ его крѣпость, пошатавъ на ножкахъ, и сказалъ:

-- Вотъ тоже и насчетъ стульевъ... ужъ будьте вы нашей благодѣтельницей и насчетъ стульевъ, Клавдія Максимовна.

-- Да что-же вы съ насъ-то все... Съ одного вола двухъ шкуръ не дерутъ. Если ужъ у Яликовой такіе драгоцѣнные ножи и вилки, что ихъ нельзя дать, такъ пусть стулья дастъ.

-- Какіе у ней стулья! Стулья о трехъ ногахъ. Глинковъ сейчасъ полетѣлъ съ ихъ стула. Ничего у нихъ нѣтъ. Дача-то пустая,-- сказалъ Кротиковъ

-- Да, да... А какъ носъ-то задираютъ!

-- Сама Пелагея Васильевна все офицерами насъ запугивала,-- проговорилъ Глинковъ, проглатывая рюмку водки.

Выпилъ и Кротиковъ, взглянувъ на Матерницкую-дочь и проговоривъ: "ваше здоровье, Варвара Петровна" -- и тутъ-же прибавилъ:

-- Спрашивала насъ, какое общество на танцовальномъ вечерѣ будетъ и можно-ли штабъ-офицерской дочери...

-- Ахъ, она кухарка! Закусывайте пожалуйста колбасой-то. Колбаса хорошая,-- предлагала Матерницкая-мать.-- Ну, ужъ видно, надо мнѣ быть вашей маткой на прощальномъ вечерѣ и перетащить въ вашъ сарай всю нашу обстановку...

-- Клавдія Максимовна! мы вамъ въ ножки поклонимся!

Студенты вскочили изъ-за стола и бросили умоляющій взоръ на Матерницкую.

-- Чего у васъ недостаетъ-то теперь?-- спросила она.

-- Да всего недостаетъ. Никто ничего не даетъ. Докторъ Глобусовъ, впрочемъ, обѣщалъ дать самоваръ. Чайкинъ даетъ самоваръ и три стакана. Три стула легкіе даетъ. Мы были у него. У него только три стула легкіе, да четыре мягкіе.

-- Варя! Слышишь? А разсказывали, что отличная обстановка въ дачѣ!

-- Какое-съ! На клеенчатомъ диванѣ спитъ,-- сказалъ Глинковъ.

-- И все, все про него наврали,-- продолжала Матерницкая.-- Сказали, что судебный слѣдователь и три тысячи жалованья получаетъ, а оказался учитель пѣнія, говорили, что отличная обстановка въ дачѣ -- а вотъ вы разсказываете, что даже на клеенчатомъ диванѣ спитъ. Только, значитъ велосипедъ да труба мѣдная и имущества-то хорошаго!

-- Да и велосипедъ-то, можетъ быть, въ разсрочку купленъ,-- прибавилъ Глинковъ.-- Нынче велосипеды съ выплаткой какъ-то продаютъ. Какъ швейныя машины. Купишь, а онъ считается не твой, а въ залогѣ въ магазинѣ, пока не выплатишь.

Къ Кротикову подсѣла Матерницкая-дочь и спросила его:

-- А узнали, въ какомъ платьѣ будетъ на вечерѣ Надинь Яликова?

-- Виноватъ, забылъ...-- испуганно проговорилъ студентъ.

-- Ага! забыли? Ну, хорошо, я вамъ это припомню!

Варя Матерницкая надула губки и отошла въ сторону. Кротиковъ, прожевывая колбасу, вскочилъ со стула и бросился къ ней.

-- Не подходите, не подходите ко мнѣ...-- говорила она ему.

-- Я вамъ завтра-же узнаю, Варвара Петровна

-- Завтра не надо. Завтра будетъ уже поздно.

-- Послушайте, мосье Кротиковъ.-- Такъ что-же вамъ въ сущности нужно для вечера?-- спрашивала Матерницкая-мать.

Кротиковъ стоялъ, какъ растерянный. За него отвѣчалъ Глинковъ:

-- У насъ есть самовары, уголья, два чайника... Угольевъ мы цѣлый мѣшокъ купили.-- Шесть стакановъ есть, шесть тарелокъ...-- припоминалъ онъ.

-- Ну, а Елеонскіе что дали?

-- Да ничего. Отецъ Павелъ все отшучивается. "Благословенія, говоритъ, сколько хочешь бери, а насчетъ всего прочаго, такъ вѣдь мы на дачѣ живемъ въ такихъ смыслахъ, что все равно, что евреи въ пустынѣ, идущіе изъ земли египетской въ землю ханаанскую". Впрочемъ, матушка мѣдный чайникъ обѣщала дать.

-- Стало быть, у васъ ничего нѣтъ?

-- Ничегошеньки, Клавдія Максимовна,-- проговорилъ Глинковъ.

-- Ну, хорошо. Я пришлю что надо съ Афимьей и все это будетъ подъ ея присмотромъ,-- сказала Матерницкая-мать.

-- Намъ остается только въ ножки вамъ поклониться.

-- Только смотрите, что разобьется -- купить.

-- Всенепремѣнно.

-- Но откуда вы деньги-то возьмете?

-- Клавдія Максимовна, я уроками могу... Осенью вашему Васѣ пять-шесть уроковъ изъ латыни закачу!-- воскликнулъ Глинковъ.

-- А я не желаю!-- откликнулся сидящій тутъ-же Вася.-- Мнѣ Скрупышевъ Петя сказывалъ, что когда вы давали ему уроки, то били его за ариѳметику.

-- Я билъ? Я? Ну, ужъ это враки! И вотъ за это я Петрушку Скрупышева, какъ встрѣчу, нарочно за уши оттреплю!

-- Мосье Кротиковъ! Веніаминъ Михайлычъ! Да что вы тамъ съ Варей? Вы не обращайте на нее вниманія. Это она такъ фыркаетъ,-- окликала студента Матерницкая-мать и спросила:-- Послушайте, можетъ быть вы хотите, чтобы я была хозяйкой-распорядительницей надъ всѣмъ угощеньемъ?

-- Клавдія Максимовна! сдѣлайте одолженіе! Примите на себя всѣ бразды правленія! Съ вами мы свѣтъ увидимъ. Чай, сахаръ, печенье, фрукты -- все передадимъ вамъ.

Студенты бросились къ Матерницкой и стали ее благодарить.

-- Хорошо, хорошо. Кромѣ того, я могу вамъ пожертвовать банку клубничнаго варенья для чаю. Оно у меня кисло сварено и начало бродить, запѣнилось, но на вечерѣ-то уйдетъ. Тамъ и не разберутъ. Получите посуду, стулья... Все, все...

Студенты прощались. Кротиковъ искалъ Варю. Вари не было. Вася подскочилъ къ нему и шепнулъ:

-- Варьку бѣшеная муха укусила. Она ужъ давно злится.

Матерницкая провожала студентовъ въ садъ.

III.

Семейство Черномазовыхъ обѣдало. Въ домѣ происходилъ страшный переполохъ. Отецъ

I семейства, статскій совѣтникъ Олимпій Федоровичъ Черномазовъ, вернувшись со службы, забылъ привезти губной помады для старшей дочери и сервилатной колбасы для жены, и вслѣдствіе этого жена и дочь точили его, какъ ржа желѣзо. Онъ не вытерпѣлъ, бросилъ салфетку и въ волненіи ходилъ по комнатѣ около обѣденнаго стола, а жена кричала:

-- Ну, губной помады тебѣ не надо! А вѣдь колбасу-то самъ-бы жралъ! Лѣнтяй!

Въ это время въ стеклѣ балконной двери показались студенты Кротиковъ и Глинковъ. Черномазовъ увидалъ и сказалъ женѣ:

-- Угомонись хоть крошечку. Чужіе идутъ.

-- И чужіе знаютъ, что ты лѣнтяй!

Въ это время дверь съ балкона отворилась и Кротиковъ произнесъ:

-- Простите, что безпокоимъ васъ. Мы на минуточку. Здравствуйте, Олимпій Федорычъ... Татьяна Макаровна, мое почтеніе...

Студенты здоровались и протягивали всѣмъ членамъ семейства руки.

-- А мы къ вамъ вотъ зачѣмъ...-- сказалъ Глинковъ.-- Не можете-ли вы намъ для вечера хоть скатерть дать, чтобы покрыть столъ съ десертомъ?... Для вечера намъ все обѣщала Клавдія Максимовна, но у ней всѣ скатерти въ стиркѣ.

-- Видите, молодые люди: скатерть я вамъ дала-бы съ удовольствіемъ, но вѣдь она можетъ смѣшаться съ вещами мадамъ Матерницкой. Ежели ужъ все отъ нея, то пусть и скатерть будетъ отъ нея.

-- Да нѣтъ у ней... Понимаете, Татьяна Макаровна, въ мытьѣ.

-- О, вретъ она! Она лукавая! Вы ее не знаете,-- отвѣчала Черномазова, все еще злящаяся на мужа.-- Она просто хочетъ посмотрѣть, какое у насъ столовое бѣлье, чтобы потомъ насъ-же процыганить.

-- Полноте вамъ, Татьяна Макаровна,-- произнесъ Кротиковъ.

-- Пожалуйста, пожалуйста, не защищайте ея, мосье Кротиковъ. Я очень хорошо знаю, что вы влюблены въ ея дочь и что при этомъ и мать ея кажется вамъ въ радужномъ свѣтѣ.

-- Я?-- сконфузился студентъ.-- И не думалъ, и не воображалъ!

-- Да-съ, она ехидна! Вы знаете, что она вчера сдѣлала? Сидимъ мы вчера за воротами на скамейкѣ и противъ меня стоитъ съ бадьей рыбакъ. Торгую я у него сига. Одинъ единственный сигъ у него только и остался. Рыбакъ проситъ за сига полтинникъ, я даю сорокъ копѣекъ Рыбакъ такъ-бы и отдалъ мнѣ сига за сорокъ копѣекъ. Вдругъ идетъ она мимо съ своей накрашенной дочерью. Простите меня, это ваша пассія, но вѣдь она, не взирая на свою молодость, красится.

-- Не знаю, не замѣчалъ.

-- Влюбленные никогда ничего не замѣчаютъ.

-- Да съ чего вы взяли, что я въ нее влюбленъ?

-- Богъ мой! Да отчего-же вы отдали первенство на нашемъ праздникѣ Матерницкимъ!

-- И не думалъ отдавать.

-- Да какъ-же... Вѣдь она у васъ дама распорядительница, хозяйка вечера.

-- Просто отъ того, что она вызвалась дать намъ для вечера и посуду, и столовое бѣлье, и ножи, и даже стулья. Мы сначала хотѣли, чтобы въ хозяйственныхъ предметахъ была складчина, обѣгали всѣхъ дачниковъ и вездѣ отказъ.

-- Въ первый разъ слышу!

-- Какъ? Я къ вамъ обращался за стаканами.

-- За стаканами -- да. Но какъ я вамъ могу дать стаканы, если у насъ всѣ стаканы перебиты!

-- Ну, вотъ видите. Такъ какъ-же я?..

-- Позвольте... Но обратись вы ко мнѣ съ предложеніемъ быть хозяйкой, матерью вечера, такъ сказать, очень можетъ быть, что я для васъ дюжину стакановъ и купила-бы. Нѣтъ, ужъ давать, такъ давать или все, или ничего.

Супругъ все время молчалъ и наконецъ началъ:

-- Мнѣ кажется, душечка, что скатерть...

-- Ничего вамъ не можетъ казаться! Вы до хозяйства не касаетесь и потому ничего не знаете,-- перебила его жена, бросивъ на него грозный взглядъ.

-- Такъ не можете намъ дать скатерти?-- спросилъ студентъ Кротиковъ.

-- Не могу-съ... Что угодно другое -- съ удовольствіемъ, но скатерти не могу, потому тутъ ехидство со стороны вашей мадамъ Матерницкой.

-- Другого намъ ничего не надо. Она ужъ все дастъ.

-- А канделябры?-- подхватилъ студентъ Глинковъ,-- Мы хотѣли попросить канделябры у Татьяны Макаровны.

-- Ахъ, да...-- спохватился Кротиковъ.-- Но Татьяна Макаровна такъ раздражена на Клавдію Максимовну, что...

-- Съ удовольствіемъ-бы вамъ дала канделябры. У насъ прекрасные бронзовые канделябры, но они, къ сожалѣнію, въ городской квартирѣ,-- отвѣчала Черномазова и спросила:-- Вамъ на что канделябры-то?

-- Освѣтить столъ съ десертомъ. Знаете, чтобы было поэффектнѣе. А то самъ сарай, въ которомъ будетъ происходить праздникъ...

-- Канделябры я вамъ дала-бы съ удовольствіемъ) если-бы Олимпій Федорычъ согласился ихъ привести изъ города...

-- Чего-съ?!.-- заоралъ во все горло Черномазовъ.-- Нѣтъ, матушка, я и такъ каждый день, какъ навьюченный верблюдъ, совершаю маршрутъ въ городъ и изъ города! А вѣдь въ канделябрахъ нашихъ фунтовъ тридцать!

Черномазовъ даже побагровѣлъ и опять вскочилъ со стула.

-- Вотъ видите, какой у меня мужъ,-- проговорила мадамъ Черномазова:-- такъ развѣ можно съ такими мужьями что-нибудь сдѣлать! Вотъ и вы женитесь, такъ будете такъ кричать на жену.

-- Можетъ быть, можно кому нибудь изъ насъ съѣздить въ вашу городскую квартиру и взять эти канделябры?-- спросилъ Глинковъ.

-- Кто-же вамъ ихъ выдастъ? У насъ квартира заперта, ее охраняетъ дворникъ.

-- Значитъ и канделябры получить нельзя? Ахъ, какой этотъ несчастный вечеръ! Куда ни сунемся -- вездѣ неудача!-- вздохнулъ студентъ Кротиковъ.-- А вѣдь устраиваемъ для всѣхъ дачниковъ!

-- Ну, полноте. Просто устраиваете для своей любезной Вариньки, чтобъ ей царить. Будто я не понимаю! Что вамъ до другихъ? Вамъ до другихъ дѣла нѣтъ.

-- Послушайте, Кротиковъ, въ какомъ она будетъ платьѣ на вечерѣ?-- спросила студента старшая дочь Черномазова.

-- Не могу вамъ сказать, Марья Олимпіевна.-- Объ этомъ разговора не было.

-- Хитрите!-- погрозила она Кротикову.

Студенты стали прощаться.

-- Такъ вотъ-съ... Просимъ завтра на вечеръ,-- приглашали они.

-- Придемъ посмотрѣть, что у васъ тамъ будетъ,-- ядовито произнесла Черномазова.

-- Просимъ и васъ, Олимпій Федорычъ. Для отцовъ семейства мы хотимъ составить даже винтъ.

-- Ну, ужъ какой тамъ винтъ!

-- Палатка разбивается у насъ около сарая, такъ въ ней... Только-бы столъ карточный раздобыть и подсвѣчники.

-- Пришлю,-- оживленно сказалъ Черномазовъ.

Онъ совсѣмъ просіялъ и даже вышелъ проводить студентовъ на балконъ.

-- Послушайте...-- Мы мало подписали на праздникъ. Вѣдь поди, расходы-то большіе. Вотъ вамъ еще,-- проговорилъ онъ и сунулъ студенту Кротикову въ руку двѣ рублевки.

IV.

Прощальный танцовальный вечеръ дачниковъ устраивался во дворѣ дачи наслѣдниковъ Кукурузова въ большомъ деревянномъ ветхомъ сараѣ. Когда-то тутъ помѣщались конюшни татерсаля. Потомъ стойла были выломаны на дрова и въ немъ складывалось сѣно, скашиваемое съ луговъ дачи. Нынѣ луга были сданы опекуномъ малолѣтнихъ наслѣдниковъ въ аренду. Сарай остался пустымъ и стоялъ заколоченнымъ. Этимъ воспользовались распорядители прощальнаго вечера и сняли его за пять рублей у дворника. Дѣло это устроила молодящаяся вдова Наталья Васильевна Хохликова, проживавшая на дачѣ наслѣдниковъ Кукурузовыхъ и приходившаяся какой-то родственницей Кукурузовымъ. Она-же дала изъ занимаемой ею дачи разстроенный рояль наслѣдниковъ Кукурузовыхъ. Рояль этотъ кое-какъ настроилъ учитель пѣнія Чайкинъ. Пожилая дѣвица Морковина изъ екатерининскихъ институтокъ, жившая у вдовы Хохликовой въ качествѣ компаньонки, взялась за пять рублей играть весь вечеръ бальные танцы. Балетный танцоръ Дивановъ, тоже дачникъ, обѣщался дирижировать танцами.

Сарай былъ тщательно выметенъ еще наканунѣ. Выдавшіяся кое-гдѣ въ полу доски дворникъ Панкратъ стесалъ топоромъ или прибилъ гвоздями. Полъ былъ немного покатый отъ стѣнъ къ серединѣ, такъ какъ это были когда-то конюшни. Обстоятельство это очень смущало распорядителей, но балетный Дивановъ увѣрилъ, что это совсѣмъ не вредитъ, такъ какъ и на балетной сценѣ всегда бываетъ покатый полъ.

Съ вечера также внутреннія грязныя стѣны сарая убрали сосновыми вѣтвями и задрапировали гирляндами изъ зелени, развѣсили десятокъ небольшихъ флаговъ и съ сотню бумажныхъ фонарей, которые должны служить освѣщеніемъ. Съ потолка была свѣсившись большая хоругвь и на ней было намалевано: "до свиданья въ будущемъ сезонѣ". Большой транспарантъ въ глубинѣ сарая гласилъ: "да здравствуютъ наши дамы"! Это была работа Кротикова. Входъ въ сарай былъ также изукрашенъ двумя флагами. У входа направо и налѣво были разбиты двѣ парусинныя палатки на деревянныхъ рамахъ. Въ одной палаткѣ стоялъ карточный столъ для винтеровъ, а въ другой былъ сколоченъ изъ досокъ столъ для открытаго буфета, какъ назвалъ его студентъ Глинковъ. Около этого стола въ день праздника уже съ пяти часовъ дня суетилась Клавдія Максимовна Матерницкая и вмѣстѣ съ горничной Афимьей устраивала открытый буфетъ. Тутъ-же прыгалъ Вася и нылъ, выпрашивая у матери:

-- Мама! Скажите студентамъ, чтобы они мнѣ дали фейерверкъ пускать.

-- И не думай, и не воображай. А будешь много хныкать, такъ я попрошу студентовъ и совсѣмъ тебя прогнать отсюда,-- отвѣчала Матерницкая и стлала на столъ двѣ простыни вмѣсто скатерти.-- Ей-ей, никто не замѣтитъ, что простыни,-- говорила она горничной.

-- Кому-же замѣтить, помилуйте...-- бормотала Афимья.-- Скатерть, какъ скатерть, а ежели мы еще по угламъ цвѣтами уберемъ, какъ вы говорите, то и никому будетъ не вдомекъ.

-- А вотъ я всѣмъ буду разсказывать, что это простыня, а не скатерть, если мнѣ не дадутъ фейерверкъ пускать,-- подхватилъ Вася.

-- А ежели скажешь, то тебѣ уши нарвутъ!-- пригрозила ему мать.

-- Не поймаете. Не дамся.

-- Студентовъ попрошу тебя поймать. А ужъ они поймаютъ, такъ нарвутъ не какъ я, а побольнѣе. Ну, теперь ставь, Афимья, посерединѣ вазу съ цвѣтами.

-- Какая-же это ваза!-- воскликнулъ Вася.-- Это горшокъ изъ кухни.

-- Не твое дѣло. Да уйдешь-ли ты отсюда, мерзкій мальчишка!

-- Пусть дадутъ мнѣ фейерверкъ пускать -- уйду.

-- Драпируй, Афимьюшка, горшокъ-то салфеткой, обвертывай его, а я приготовлю четыре георгина, чтобы съ четырехъ сторонъ салфетки булавками ихъ приколоть.

-- Все равно замѣтятъ, что горшокъ, какъ ни скрывайте,-- не унимался Вася.

Прибѣжалъ студентъ Глинковъ. Онъ былъ встревоженъ.

-- Нѣтъ-ли у васъ боткинскихъ капель, Клавдія Максимовна?-- спросилъ онъ.

-- О, Господи! Какія-же у меня могутъ быть здѣсь капли! Да и на что онѣ вамъ?

-- Вообразите, у насъ таперша заболѣла!

-- Лидія Павловна?

-- Да, Морковина. Сегодня вѣдь она утромъ уже хотѣла на попятный дворъ насчетъ своего таперства. Рояль, видите, очень плохъ. Ну, мы начали уговаривать, что это такіе пустяки, что тутъ вѣдь не концертныя пьесы, а танцы, и чтобъ задобрить ее, Кротиковъ подарилъ ей корзинку сливъ...

-- А она и съѣла ихъ?

-- Вообразите, съѣла и получила разстройство желудка! Вѣдь это скандалъ, ежели она не будетъ въ состояніи играть вечеромъ.

Афимья уперла руки въ боки и хохотала.

-- Чего ты дура?-- крикнула на нее Матерницкая.

-- Да какъ-же не хохотать-то? Цѣлую корзинку съѣла! Да какъ ее не разорвало! Вѣдь вотъ корзинка со сливами! Такую?-- спросила Афимья студента.

-- Такую мы ей подарили, такую, но вѣдь не всю-же она съѣла. Все-таки должно быть что нибудь да осталось. Клавдія Максимовна! Можетъ быть у васъ дома есть капли?

-- Нѣтъ, нѣтъ. И дома нѣтъ.

-- Тогда надо бѣжать въ аптеку. Купить ей развѣ еще мятнаго чаю?

-- Конечно-же купите.

Студентъ Глинковъ помчался въ аптеку. Вася побѣжалъ сзади его и кричалъ:

-- Мосье Глинковъ! Мосье Глинковъ! Позвольте мнѣ хоть одинъ фонтанъ поджечь на фейерверкѣ!

-- Знаешь, во что мы положимъ груши и яблоки, Афимья?-- сказала Матерницкая, обращаясь къ горничной.-- Это замѣнитъ намъ вазы и будетъ оригинально.

-- Во что, сударыня?

-- Въ два деревянныя лукошка. Приподнимемъ ихъ на столѣ на простыхъ березовыхъ полѣньяхъ, въ середину положимъ два русскихъ полотенца и концы пустимъ по столу. Это будетъ въ русскомъ стилѣ и совсѣмъ оригинально. Бѣги домой и принеси скорѣй два лукошка. Они стоятъ на террасѣ и въ нихъ у меня рябина положена для настойки. Такъ ты рябину-то высыпь на бумагу, а лукошки принеси.

-- А больше ничего не надо?

-- Покуда ничего. Ахъ, да... Два полотенца захвати!

Горничная помчалась.

Подошелъ къ Матерницкой студентъ Кротиковъ.

-- Какое происшествіе съ Морковиной-то!-- сказалъ онъ, покачавъ головой.

-- Сами виноваты. Не дарите сливъ,-- отвѣчала Матерницкая.

-- Да вѣдь кто-жъ ее зналъ, что она на нихъ накинется!

Вдали показались, приближаясь къ сараю, нарядно одѣтая дама и молоденькая дѣвушка съ ней. Кротиковъ, стоявшій въ дверяхъ палатки, воскликнулъ;

-- Боже мой! Елеонскіе идутъ. Попадья съ поповной... И чего это онѣ съ этой поры на вечеръ лѣзутъ! Вѣдь было объявлено, что начало въ восемь часовъ, а онѣ съ пяти. Фу-у-у! Что-же это такое!-- протянулъ онъ съ неудовольствіемъ въ голосѣ, покрутилъ головой и хлопнулъ себя по бедрамъ.

-- Я уйду куда-нибудь, Клавдія Максимовна.-- А то Елеонскіе запрягутъ меня и стой около нихъ на пристяжкѣ,-- проговорилъ студентъ Кротиковъ и, приподнявъ парусину, выскочилъ изъ палатки.

Попадья и поповна Елеонскія заглянули въ палатку, гдѣ копошилась уже одна Матерницкая. Онѣ сухо ей поклонились, и попадья сказала:

-- Ахъ, и вы здѣсь! А я ужъ думала, что мы первыя. Что это вы здѣсь дѣлаете?

-- Да вотъ согласилась быть за хозяйку,-- отвѣчала Матерницкая, укладывая на блюдо пирамидку изъ крендельковъ и сдобныхъ булокъ.

-- Охота!

-- Да вѣдь надо-же кому нибудь. Молодые люди устраиваютъ вечеръ дачникамъ, хлопочутъ, стараются. Сдѣлали они, что могли, ну, а ужъ по части угощенія вотъ я взялась.

-- На свой счетъ?-- спросила попадья.

-- Нѣтъ. Они собрали кой-какія деньги на угощеніе, но вѣдь надо-же все это положить, убрать, чтобы красиво было.

-- Могли-бы офиціантовъ взять,-- проговорила поповна.

-- Все могли-бы, если-бы дачники не были такъ скупы. А то кавалеры наши и такъ-то еле концы съ концами сведутъ. У нихъ не хватило ни на спектакль, ни на живыя картины.

-- Ахъ, и живыя картины не будутъ!-- сказала поповна и сморщила носикъ.-- Такъ на что-же смотрѣть-то?

-- Да неужели вы, милочка, не знаете, что все это не состоялось за недостаткомъ средствъ,-- произнесла Матерницкая.-- Вѣдь студенты у васъ были и навѣрное сказывали!

-- Ахъ, они такъ много болтали! Танцы-то все-таки будутъ?-- спросила поповна.

-- Будутъ, будутъ.

-- Ну, то-то.

-- Погоди, душечка, радоваться,-- замѣтила ей мать.-- Можетъ быть, будетъ такая публика, что тебѣ и танцовать будетъ неприлично.

-- Дачники будутъ,-- сказала Матерницкая.

-- Да, но какіе дачники! Ушаковъ, вонъ, пригласилъ Катышкову.

-- Ну, такъ что-жъ такое? Приличная дама. Только что съ мужемъ развѣ не живетъ? Но вѣдь теперь это...

-- Зачѣмъ съ законнымъ мужемъ жить, ежели есть три незаконныхъ!

-- Полноте, полноте. Зачѣмъ злословить!

Попадья оживилась.

-- Я злословлю?-- воскликнула она.-- Никогда. Должна вамъ замѣтить, что я врагъ сплетенъ, но позвольте васъ спросить, зачѣмъ-же инженеръ-то у ней до полуночи всегда на дачѣ торчитъ?

-- Родственникъ онъ ей.

-- Знаемъ мы этихъ родственниковъ! Ну, да что тутъ! Вотъ посмотримъ, кто будетъ, и тогда только я дамъ дочери разрѣшеніе танцовать. Мы нарочно пораньше сюда и пришли.

Попадья и поповна заглянули въ сарай.

-- Боже мой! Еще никого и тамъ нѣтъ! Мы первыя. Мы да вы...

-- Въ восемь часовъ назначенъ вечеръ, а теперь еще всего шесть,-- проговорила Матерницкая.

-- На дачѣ и надо пораньше начинать. Съ какой стати полуночничать!-- сказала попадья.-- Это удобно для какой-нибудь Катышковой, которая привыкла полуночничать по Аркадіямъ то съ инженеромъ, то съ докторомъ, а не семейнымъ людямъ. Пойдемъ, походимъ мимо дачъ. Кстати, я зайду въ мясную лавку и скажу, чтобы мнѣ соленый языкъ къ воскресенью приготовили.

Попадья и поповна повернулись и ушли.

Прибѣжала горничная Яликовихъ Матрена, заглянула въ Матерницкой въ палатку и спросила:

-- Господина студента Кротикова здѣсь нѣтъ?

-- А тебѣ что отъ него нужно?-- въ свою очередь задала вопросъ Матерницкая.

Горничная переминалась и улыбалась.

-- Да нѣтъ, мнѣ нужно отъ самого господина Кротикова узнать,-- сказала она.-- Барышня просили, чтобы отъ него.

-- Говори, говори. Можетъ быть, я и знаю. Кротиковъ хлопочетъ. Ему некогда.

-- Да про васъ-то, барыня, у него мнѣ и велѣли спросить.

-- Про меня?

-- Про вашу барышню, про вашу дочку. Наша барышня приказала у Кротикова спросить, въ какомъ платьѣ ваша Варвара Петровна будутъ одѣты.

-- Дочь моя? Отлично. Такъ сообщи своимъ, что я ей новое голубое канаусовое платье сшила для сегодняшняго вечера,-- отвѣчала Матерницкая.

-- Новое, канаусовое, голубое?-- переспросила горничная.-- Ну, быть скандалу! Съѣдятъ онѣ сегодня свою маменьку. Маменька имъ новаго платья не сшила.

Горничная побѣжала и вернулась.

-- Да можетъ быть, барыня, вы это нарочно, чтобы ихъ раздразнить?-- опять спросила она.

-- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Новое шелковое платье.

-- Бѣда! И меня-то всю исщиплютъ и исцарапаютъ.

Горничная скрылась.

Показался студентъ Глинковъ.

-- Ну, слава Богу, тапершѣ нашей лучше,-- сказалъ онъ радостно.-- Сейчасъ снесъ ей боткинскія капли, а мадамъ Хохликова мѣшокъ горячаго овса ей на животъ положила. Черезъ часъ, впрочемъ, собираться будутъ и все ужъ хоть въ восемь съ половиной часовъ надо вальсомъ начинать. Мяты ей купилъ. Хохликова мятой ее напоитъ. И надо-же такъ случиться, что передъ самымъ началомъ вечера у насъ таперша объѣлась!

Подбѣжалъ Вася.

-- Мама! Дай мнѣ грушу!-- сказалъ онъ Матерницкой.

-- Послѣ, послѣ получишь. Вечеръ еще не начинался.

-- Ну, тогда я буду разсказывать, что у насъ на столѣ не скатерть, а простыня постлана.

-- Мосье Глинковъ! Будьте такъ добры, поймайте его и надерите ему уши.

-- Да развѣ это простыня?-- спросилъ Глинковъ.

-- Ну, вотъ видите, вы даже не замѣтили. Да и никто не замѣтитъ. А я имѣла неосторожность проговориться при немъ и вотъ онъ теперь...

-- И вмѣсто вазы горшокъ кухонный изъ подъ тѣста въ салфетку обернутый,-- продолжалъ Бася, отскочивъ отъ Блинкова.-- Да дайте мнѣ грушу-то за молчаніе.-- Ну, что вамъ!

-- На! Подавись, скверный ребенокъ!

Мать кинула ему грушу, которую онъ тотчасъ-же и поймалъ на лету.

Шелъ Матерницкій, тощій старикъ съ сѣдыми бакенбардами и съ Владимірскимъ крестомъ въ петлицѣ сюртука. Сзади его плелся толстенькій, коротенькій пожилой человѣкъ, опираясь на сучковатую палку. Студентъ поклонился ему.

-- Вечеръ офиціально начинается въ восемь,-- говорилъ онъ, подавая руку студенту: -- но мы, я полагаю, и не офиціально можемъ засѣсть за зеленое поле и начать винтить. Сейчасъ придетъ аптекарь и принесетъ подсвѣчники со свѣчами и явится Захаръ Иванычъ Гвоздевъ съ картами и мѣлками. Столъ-то готовъ у васъ?

-- Пожалуйте...-- пригласилъ Блинковъ, указывая на вторую палатку.

-- Ну, а это вотъ новое пожертвованіе въ сумму угощенія,-- проговорилъ Матерницкій и, вынувъ изъ задняго кармана полъ-бутылки коньяку, подалъ ее женѣ:-- Подадите намъ потомъ къ чаю.

-- Отлично, отлично. Мало-по-малу у насъ всякаго жита прибавляется. Сейчасъ я встрѣтилъ матушку попадью и она мнѣ рубль пожертвовала.

-- Устыдилась?-- воскликнула Матерницкая.-- Ахъ, сквалыжники! Но это я ее проняла, что она на рубль раззорилась.

Показался аптекарь въ соломенной шляпѣ, съ двумя подсвѣчниками въ рукахъ.

VI.

Въ девятомъ часу начали сходиться на вечеръ дачники, и студенты Кротиковъ и Глинковъ (бросились зажигать иллюминацію. Вася кинулся за ними.

-- Веніаминъ Михайлычъ! Позвольте ужъ и мнѣ зажигать фонари!-- упрашивалъ онъ Кротикова.

-- Ну, хорошо, хорошо. Только пожалуйста не болтай никому, что наша таперша, мамзель Морковина, объѣлась сливъ и больна. Она будетъ играть, но просила меня, чтобы никто не зналъ о ея болѣзни,-- сказалъ Кротиковъ.

-- Ну, вотъ! Что мнѣ! Очень мнѣ нужно!-- отвѣчалъ Вася и, поскакивая на одной ногѣ, спросилъ: -- Тогда и фейерверкъ позволите пускать? Мнѣ, Веніаминъ Михайлычъ, хоть одинъ фонтанчикъ или ракетку.

-- А ужъ это тамъ видно будетъ. Сначала мы посмотримъ, какъ вы будете вести себя.

Сарай снаружи и изнутри сталъ освѣщаться фонариками.

Пришелъ дьяконъ съ пожилой сестрой (онъ былъ вдовый) и съ ребятишками-гимназистами въ коломянковыхъ блузахъ и въ форменныхъ фуражкахъ. Дьяконовы гимназисты тоже начали помогать зажигать фонари. Они шепнули Васѣ:

-- Мы принесли варенаго картофелю. Скользкій онъ. Какъ начнутъ танцовать, мы разбросаемъ по полу и пусть всѣ падаютъ. Мы у насъ въ гимназіи всегда разбрасываемъ, чтобы падали.

Вася улыбнулся и отвѣчалъ:

-- А я хлопушекъ принесъ, чтобы пугать. Бросать будемъ.

Самъ дьяконъ явился съ сдобной бабой, купленной въ булочной и, подавая ее Матерницкой, произнесъ:

-- Вотъ и отъ меня лепта сирой вдовицы въ общую сокровищницу.

Здѣсь онъ повстрѣчался съ Елеонскими.

-- Какъ здѣсь все мрачно! Какъ здѣсь все убого! Скучища страшная...-- говорила ему попадья.-- Кричали: балъ, балъ, а на самомъ дѣлѣ и поминки иногда бываютъ веселѣе.

-- А отца Павла здѣсь нѣтъ?-- спросилъ дьяконъ.

-- Онъ въ городъ уѣхалъ. Онъ завтра очередной. Ему завтра литургію служить.

-- Я, маменька, не буду танцовать,-- проговорила поповна.

-- И не танцуй. Хорошо и сдѣлаешь. Развѣ съ студентомъ Ушаковымъ. Онъ все-таки медикъ и къ Рождеству курсъ кончаетъ,-- отвѣчала попадья.-- И какой это балъ, отецъ дьяконъ, я васъ спрашиваю, ежели и кавалеровъ-то настоящихъ нѣтъ? Все гимназисты да студенты первокурсники. А Катышкову-то видѣли? Ужъ съ докторомъ... И путь не обнявшись, съ нимъ сидитъ.

-- Не видалъ еще, ничего не видалъ,-- проговорилъ дьяконъ.-- Вотъ сейчасъ пойду и оріентируюсь, обозрю, семо и овамо.

Вскорѣ сарай былъ освѣщенъ. На узенькихъ скамейкахъ изъ досокъ, прибитыхъ къ круглымъ полѣньямъ и поставленныхъ у стѣнъ, засѣли маменьки съ дочками и ждали начала танцевъ, но таперши еще не было у рояля. Слухъ, что она больна, уже распространился среди присутствующихъ, и толстая нѣмка аптекарша, прибывшая съ двумя дочерьми въ сѣрыхъ матросскихъ платьяхъ, подозвала къ себѣ студента Кротикова и спрашивала:

-- Да будутъ-ли танцы-то? Я слышала, что у васъ таперша заболѣла.

-- Кто вамъ сказалъ?-- удивился Кротиковъ.-- Она хворала, но давнымъ давно ужъ выздоровѣла.

-- А дѣти тутъ болтаютъ, гимназисты. Говорятъ, что сливъ она объѣлась.

-- Ахъ, какіе врали! Все это было да прошло!

Студентъ Кротиковъ пожалъ плечами и бросился къ Матерницкой въ палатку.

-- Скоро-ли Варвара-то Петровна придетъ?-- спрашивалъ онъ.-- Надо начинать танцы, гости жалуются, что не танцуютъ, а ея нѣтъ. Вѣдь ужъ половина девятаго.

-- Одѣвается. Афимья тамъ при ней. Сейчасъ должна придти,-- отвѣчала Матерницкая и прибавила:-- Да что вамъ ее ждать! Начинайте безъ нея.

-- Ахъ, нѣтъ, низачто! Вы столько для насъ сдѣлали, Клавдія Максимовна, что я считаю вашу дочь царицей бала и она должна открыть вечеръ. Я съ ней танцую вальсъ.

-- Пошлите Васю за ней. Пусть она поторопится.

Но вдали показалась уже Варвара Петровна Матерницкая въ голубомъ канаусовомъ платьѣ. Сзади ея слѣдовала Афимья.

-- Идетъ, идетъ!-- крикнулъ Кротиковъ, полѣзъ подъ столъ, досталъ маленькій букетикъ изъ трехъ розъ съ душистымъ горошкомъ и поднесъ ей, сказавъ: -- Царицѣ бала отъ устроителей.

-- Зачѣмъ это вы? Какія глупости!-- отвѣчала Варя, самодовольно улыбаясь.-- Погодите, задастъ вамъ за этотъ букетъ Надинь Яликова.

-- Ихъ еще нѣтъ,-- сказалъ студентъ.

-- Штабъ-офицерша еще оберъ-офицеровъ поджидаетъ для свиты своей дочери,-- прибавила Матерницкая-мать.

-- Вашу руку... Ждемъ васъ, чтобы открыть балъ,-- проговорилъ Кротиковъ и подставилъ ей свернутую калачикомъ руку.

-- Ну, что ваша таперша?-- спросила Варя, принимая его руку и направляясь въ сарай.

-- Буквально воскрешена боткинскими каплями и горячими припарками изъ овса.

Ихъ встрѣтилъ балетный танцоръ Дивановъ, дирижеръ танцевъ. Онъ былъ во фракѣ и въ бѣломъ галстухѣ, въ шляпѣ цилиндрѣ.

-- Можемъ начинать?-- спросилъ онъ, здороваясь съ Варей.

-- Да, да... Пошлите скорѣй за тапершей. Она тутъ рядомъ, на дачѣ у мадамъ Хохликовой,-- отвѣчалъ Кротиковъ.

-- Ушаковъ уже побѣжалъ за ней.

-- Я не понимаю, зачѣмъ вы ждали меня! Я нарочно медлила... И такъ ужъ говорятъ, что все я, я и я... Даже говорятъ, что я этотъ вечеръ и затѣяла-то. А черезъ это сплетни,-- бормотала Варя.

-- Позвольте васъ ангажировать на вальсъ...-- поклонился Дивановъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ. Варвара Петровна ужъ мнѣ обѣщала,-- сказалъ Кротиковъ.-- Я съ ней первый вальсъ танцую, а вы просите поповну или аптекаршину старшую дочку.

-- Ну, тогда я съ мадамъ Хохликовой.

Когда Варя Матерницкая вошла въ сарай, всѣ дамы и дѣвицы устремили на нее глаза и заговорили:

-- Ну, такъ мы и знали! Ее только и ждали! А мы, какъ пѣшки, сиди и жди, когда она прочванится. Ахъ, какая верченая дѣвчонка!

-- Вѣдь вотъ всѣхъ мальчишекъ она въ руки забрала,-- прибавила попадья.

Аптекарша осматривала на Варѣ платье и говорила:

-- Въ новомъ платьѣ, въ новомъ платьѣ и даже въ шелковомъ... Условливались, чтобы быть какъ можно проще одѣтыми, а она въ шелковое платье выпялилась.

-- Все равно не убьетъ бобра. Марья Карловна, Нѣтъ здѣсь бобровъ, одни мальчишки,-- шептала попадья.-- Но непріятно, отчего на нее одну только и обращаютъ вниманіе. Лучше-бы гвозди изъ досокъ повыдергали въ скамейкахъ, а то моя дочь на гвоздь сѣла и чуть платье себѣ не разорвала. Ужъ хорошо, что я дьяконскаго Сережку заставила камнемъ гвоздь заколотить.

Медицинскій студентъ Ушаковъ, худой и высокій блондинъ, ввелъ въ сарай подъ руку тапершу Морковину, въ сѣромъ платьѣ, съ розой на груди, съ косымъ проборомъ въ волосахъ, съ усиками на верхней губѣ. Она была блѣдна и поминутно облизывала запекшіяся губы. Онъ подвелъ ее къ роялю. Студентъ Глинковъ поставилъ на роялѣ, около подсвѣчника, стаканъ на блюдечкѣ съ какой-то жидкостью.

-- Мята... Мятный чай...-- шепнулъ Кротиковъ Варѣ.-- Весь вечеръ рѣшили ее мятнымъ чаемъ поить. Ушаковъ говоритъ, что это отлично успокаиваетъ.

-- Ну, конечно... Онъ медикъ... Вѣдь онъ знаетъ.

Дивановъ переглянулся съ Кротиковымъ и ударилъ въ ладоши, крикнувъ Морковиной: "вальсъ"! Морковина ударила по клавишамъ рояля и заиграла вальсъ. Дивановъ подскочилъ къ мадамъ Хохликовой, Кротиковъ обнялъ Варю за талію. Начались танцы.

VII.

Вальсъ кончился. Дирижеръ танцевъ Дивановъ захлопалъ въ ладоши и закричалъ: "контрдансъ ", приглашая становиться въ пары на кадриль. Морковина ударила по клавишамъ и дала повѣстку. Кавалеры зашевелились и стали приглашать дамъ. На голову какой-то изъ маменекъ, сидѣвшихъ на скамейкѣ около стѣны, началъ капать стеаринъ изъ бумажнаго фонаря, висѣвшаго сверху. Всѣ сейчасъ-же вскочили съ мѣстъ и среди маменекъ сдѣлалась суматоха.

-- На шляпку?

-- На шляпку и на кружевной шарфъ.

Подскочила попадья.

-- Это ужасъ, какіе безпорядки здѣсь!-- возмущалась она.-- А все оттого, что какіе-то мальчики, студенты-первокурсники, взялись за устройство вечера. Ни одного настоящаго человѣка. Вѣдь вотъ шляпка-то ужъ испорчена. Послушайте, милѣйшая Прасковья Антоновна,-- обращалась она къ пострадавшей -- вы должны требовать отъ распорядителей, чтобъ они васъ вознаградили.

-- Ну, вотъ... Съ кого-же тутъ требовать? Стеаринъ это ничего... Какъ-нибудь выведемъ,-- отвѣчала пострадавшая.

-- Какъ съ кого? Да вотъ хоть-бы съ Матерницкихъ. Матерницкая ввязалась въ это дѣло, хлопочетъ за буфетомъ, сухари раскладываетъ на тарелки, такъ вотъ и платись. Хочешь величаться распорядителыпей, такъ вотъ и неси отвѣтственность. Помилуйте, а вдругъ-бы этотъ стеаринъ, храни Богъ, въ глазъ?...

-- Однако, вѣдь въ глазъ не попалъ,-- замѣтила аптекарша.

-- Мало-ли что не попалъ! Не попалъ, но могъ попасть. Не садитесь, не садитесь тамъ, Прасковья Антоновна. Сядьте вотъ тутъ рядомъ со мной, подъ керосиновую лампу. Да надо будетъ сейчасъ этотъ фонарь снять, а то онъ и другихъ закапаетъ. Сейчасъ я скажу дьяконскимъ ребятишкамъ, чтобы они сняли. Гдѣ дьяконша?

И попадья отправилась искать "дьяконятъ".

Дьяконята были найдены уже тогда, когда начали танцовать кадриль. Они полѣзли снимать фонарь и уронили еще три фонаря на головы сидѣвшимъ дамамъ. Одинъ изъ бумажныхъ фонарей загорѣлся. Его начали тушить, затаптывая ногами. Сдѣлался переполохъ, такъ что остановились танцовать третью фигуру. Студентъ Глинковъ выскочилъ изъ пары и схватилъ младшаго дьяконскаго сынишку за ухо. Тотъ завизжалъ. Прибѣжалъ дьяконъ и началась стычка. Кто-то изъ дамъ закричалъ:

-- Не имѣете права защищать! Онъ нарочно бросилъ фонарь дамѣ на голову.

-- Однако, какъ-же за ухо-то посторонняго ребенка?..

-- А посторонній ребенокъ вздумалъ-бы еще кого-нибудь палкой по затылку хватить? На вашемъ мѣстѣ я сама-бы ему еще прибавила и тумаковъ надавала.

-- Не оставляйте этого такъ, отецъ дьяконъ, не оставляйте!-- кричала попадья.-- Какое они имѣютъ право чужихъ дѣтей за уши!..

Но мало-по-малу все утихло. Кадриль продолжалась.

Во время шестой фигуры вошла въ сарай штабъ-офицерша Яликова съ дочерью. Имъ сопутствовалъ очень юный офицеръ съ бѣлокурыми усиками. Яликова, войдя, очень громко сказала офицеру:

-- Боже, какая публика! И какъ здѣсь темно, мрачно и грязно. Не стоило Надюшѣ и надѣвать сюда бѣлое креповое платье. Ужъ вы извините, Николай Павлычъ, что мы васъ въ такое мѣсто привели. Право, мы не знали, что здѣсь такое помѣщеніе.

-- Помилуйте... Это балъ шамнетръ...-- откликнулся офицеръ.

-- Какой тутъ шамнетръ! И какой запахъ! Словно около помойной ямы.

-- Вѣдь они, maman, хотѣли сначала въ вокзалѣ устроить и было-бы все прилично, но денегъ никто не давалъ,-- проронила Надинь Яликова.

-- И не надо давать. Это кавалеры должны отъ себя... Какъ у васъ, Николай Павлычъ, по полку?

Офицеръ передернулъ плечами и отвѣчалъ:

-- Да, да... У насъ на праздники казначей прямо изъ жалованья вычитаетъ.

Дамы, сидѣвшія на скамьѣ, такъ и впились глазами, разсматривая Яликовыхъ и офицера. Аптекарша говорила про платье Надинь:

-- Старое, старое на ней это платье. Я ее въ этомъ платьѣ еще весной видѣла.

Попадья, главнымъ образомъ, обратила свое вниманіе на офицера.

-- Ужъ и офицера притащила съ собой! Ужъ и офицеръ!-- бормотала она.-- Чуть не восемнадцати лѣтъ. Этотъ офицеръ -- хоть и законныя пять тысячъ реверсу за него внеси, такъ ему не позволятъ жениться.

Кадриль кончилась. Кавалеры благодарили дамъ. Варя Матерницкая надменно смѣрила взоромъ Надинь Яликову и проговорила:

-- Ага! И наша фря пожаловала! Послушайте, мосье Кротиковъ,-- обратилась она къ студенту:-- Если хотите мнѣ сдѣлать пріятное, то не приглашайте эту Яликову на кадриль.

-- Неловко, Варвара Петровна, я распорядитель, я долженъ со всѣми...

-- Ну, тогда мы поссоримся.

-- Ахъ, Боже мой! Но вѣдь извѣстный долгъ приличія и вѣжливости...

-- Какъ хотите. Я сказала...

-- Варвара Петровна! могу я хоть легкіе танцы?..

Студентъ шелъ за ней и выжидалъ отвѣта. Варя размышляла.

-- Польку трамблянъ и вальсъ по одному разу я вамъ позволяю, но больше ни-ни...

-- Хорошо-съ... Но увѣряю васъ, что я только изъ приличія... Мое сердце...

Попадья, сидѣвшая уже рядомъ съ дочерью, кивнула на Варю съ букетикомъ пришпиленныхъ розъ на груди и говорила:

-- Вотъ и это тоже... Сейчасъ я узнала, что эти розы распорядители ей поднесли. Развѣ это можно? Ужъ ежели подносить одной дѣвицѣ, то подноси и другой и что она за святая такая! Что ея мать горшокъ-то опарный въ салфеткѣ съ георгинами поставила, да взялась самовары раздувать, такъ ужъ дочь ея и особенная. По моему, это невѣжество и даже свинство. Я вотъ сейчасъ студенту Блинкову скажу. Всю правду матку скажу.

-- Бросьте, маменька. Ну, что скандалить!

-- Нельзя такъ оставить. Самъ-же онъ ходитъ къ намъ по воскресеньямъ пироги ѣсть,-- не унималась попадья.

-- Всего только одинъ разъ и ѣлъ.

-- Врешь! Два... Одинъ разъ былъ пирогъ съ капустой, а другой разъ пирогъ-курникъ. Я, матушка, для невѣжливыхъ людей на этотъ счетъ памятна.

Аптекарша подошла къ тапершѣ Морковиной и участливо спросила:

-- Ну, какъ вашъ желудокъ? Лучше-ли вамъ теперь?

Таперша вспыхнула. Лицо ея зардѣлось.

-- Желудокъ?-- проговорила она чуть не со слезами на глазахъ.-- Кто вамъ сказалъ?

-- Да всѣ говорятъ. Сейчасъ Вася Матерницкій мнѣ даже сказалъ, что вы съ компрессомъ на животѣ сидите.

-- Ахъ, Боже мой! Боже мой!-- плакалась таперша.-- Кто-же это ему разсказалъ? А какъ я просила, чтобы это осталось въ тайнѣ!

Въ это время раздался выстрѣлъ. Всѣ вздрогнули.

-- Что это? Неужели ужъ фейерверкъ такую рань начинаютъ пускать?-- послышалось всюду.

Студенты въ изумленіи бросились изъ сарая.

-- Опять дьяконята! Кто ихъ пустилъ сюда! И Вася здѣсь! Какъ вы смѣете трогать фейерверкъ, дряни вы эдакіе? Кто вамъ позволилъ подпаливать?-- раздавалось за сараемъ.-- Гдѣ дьяконъ? Отецъ дьяконъ! Пожалуйте сюда!

Мальчишки визжали. Дьяконъ, бывшій въ сараѣ, бѣжалъ на выручку къ ребятишкамъ.

VIII.

Ребятишекъ поймали на мѣстѣ преступленія. Они успѣли поджечь только одинъ шлагъ, долженствовавшій служить сигналомъ къ началу фейерверка. Тутъ-же былъ и Вася. Они еще стояли въ пороховомъ дыму, когда прибѣжали студенты и дьяконъ. Дьяконскіе ребятишки сваливали всю вину взрыва фейерверка на Васю. Вася клялся и божился, что это дьяконята, что и было совершенно справедливо, такъ какъ у младшаго дьяконскаго сына оказалась обожжена рука. Его тотчасъ-же передали дьякону. Дьяконъ сталъ его гнать домой и кричалъ:

-- Пошелъ домой, разбойникъ! Пошелъ домой и не смѣй сюда показываться, ежели не умѣешь вести себя, какъ подобаетъ.

-- Папенька, простите. Я нечаянно. Я зажегъ только спичку и хотѣлъ посмотрѣть, какой это такой фейерверкъ, такъ какъ впотьмахъ не видно, а оно само и хлопнуло,-- оправдывался дьяконскій сынъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ. Сережа! Веди его домой,-- обратился дьяконъ къ другому сыну.-- И пусть тетка сниметъ съ него сапоги и посадитъ дома подъ арестъ. Срамникъ! Нарвался даже на чужое заушеніе. Плоть отъ плоти моей, я самъ тутъ, а тебѣ постороннія лица уши рвутъ.

Старшій дьяконскій сынъ повелъ плачущаго младшаго сына домой.

-- А вамъ, милостивые государи, если вы принадлежите къ культурному обществу и носите студентскій синій воротникъ, какъ знакъ высшаго образованія, не подобаетъ чужимъ ребятамъ уши рвать. Да-съ...-- обратился дьяконъ къ студентамъ.-- На этотъ предметъ есть родители.

Прибѣжала Клавдія Максимовна Матерницкая.

-- Боже мой!-- кричала она.-- Говорятъ, это ребятишки фейерверкъ-то подожгли... Цѣлъ-ли нашъ Вася? Покажите мнѣ Васю!

-- Вотъ, вотъ онъ...-- передалъ Васю въ руки матери студентъ Блинковъ.-- Цѣлъ и невредимъ, но совѣтую вамъ, Клавдія Максимовна, хорошенько его приструнить и запретить, чтобы онъ рѣшительно не касался фейерверка и даже не подходилъ сюда.

-- А вотъ я его сейчасъ къ отцу посажу. Пусть онъ держитъ его около себя во время винта. Пойдемъ, негодный мальчишка!-- кричала Матерницкая, таща Васю.-- Веніаминъ Михайлычъ! чай готовъ и если кто хочетъ, можетъ приходить и брать оттуда стаканы и чашки,-- шепнула она, уходя, Кротикову.

Вскорѣ все угомонилось. Къ фейерверку приставили дворника караульнымъ, и успокоившаяся публика направилась въ танцовальный сарай. Тамъ Кротиковъ возгласилъ:

-- Милостивые государи и милостивыя государыни! Въ буфетной палаткѣ приготовленъ чай, и если кто желаетъ чаю, то прошу самихъ брать оттуда стаканы и чашки, ибо разносить мы чай присутствующимъ не можемъ. У насъ прислуги нѣтъ.

Нѣсколько взрослыхъ гимназистовъ зааплодировали Кротикову.

-- Ну, вотъ... Еще даже самимъ за чаемъ идти!-- съ неудовольствіемъ фыркнула- попадья.-- Нечего сказать, хороши порядки!

-- Вообразите, а у меня даже мою горничную Матрешку для услугъ взяли,-- откликнулась ей штабъ-офицерша Яликова, сидѣвшая одна, такъ какъ дочь ея прогуливалась подъ руку съ офицеромъ.

-- Прислуги нѣтъ...-- возмущалась попадья.-- Посмотрите, сколько здѣсь прислуги набралось смотрѣть на танцующихъ. Вонъ горничная этой бѣглой жены... Какъ ее? Ну, вотъ что съ докторомъ-то путается. Вонъ кухарха аптекарши. Вонъ дворничиха съ нашей дачи. Ихъ-бы и заставить. Онѣ-бы пусть и разносили чай.

-- Батюшки! Смотрите, смотрите, матушка... Наша урядничиха даже здѣсь среди дачниковъ. И съ какимъ-то кавалеромъ подъ ручку!-- воскликнула штабъ-офицерша Яликова, всматриваясь въ присутствующихъ въ танцовальномъ сараѣ.

-- Это фельдшеръ изъ нашего пріемнаго покоя,-- отвѣчала попадья.-- Да, да, ужасное общество! И какимъ образомъ они сюда попали? Вѣдь они не дачники.

-- Ужасъ, что такое!-- проговорила штабъ-офицерша.-- Вы останетесь здѣсь?

-- Да ужъ пробудемъ до десерта-то. Послѣ чаю они будутъ предлагать десертъ -- груши, сливы и дыню...

-- Богъ съ нимъ и съ десертомъ! Какъ хотите, а намъ не подобаетъ въ такомъ обществѣ оставаться. Вѣдь урядничиха -- это нижній чинъ, а я, какъ хотите, штабъ-офицерская вдова и мой покойный мужъ былъ весь обвѣшанъ орденами. Я сейчасъ скомандую дочери и ея кавалеру, чтобы они шли домой. Груши-то и сливы и у насъ дома найдутся.

Штабъ-офицерша Яликова поднялась со скамейки и направилась къ дочери, прогуливавшейся тутъ-же съ офицеромъ. Произошелъ разговоръ, но дочь отрицательно покачала головой и изъ танцовальнаго сарая не выходила.

Дирижеръ танцевъ Дивановъ ударилъ въ ладоши, и таперша Морковина заиграла польку, причемъ участвующіе успѣли замѣтить, что у рояля уже двѣ клавиши не дѣйствовали.

-- Такъ ты не пойдешь домой?-- спросила еще разъ свою дочь штабъ-офицерская вдова Яликова.-- По моему, ни мнѣ, ни тебѣ, ни Николаю Павловичу послѣ всего этого здѣсь не мѣсто.

-- Ахъ, оставьте пожалуйста, маменька, сидите тамъ, гдѣ сидѣли, или уходите однѣ, а я безъ васъ домой дорогу найду. Меня Николай Павловичъ проводитъ,-- отвѣчала Надинь, оперлась на руку офицера, взявшаго ее за талію, и запрыгала съ нимъ въ полькѣ.

Штабъ-офицерша отошла и натолкнулась на дьякона.

-- Замѣчаете, какое общество-то здѣсь, отецъ дьяконъ? Какіе-то фельдшера, писаря,-- сказала она ему.-- Я ужъ хотѣла уходить и звала дочь, но она растанцовалась и упрямится.

-- А я такъ положительно ухожу. Что я здѣсь? Одинъ какъ перстъ. Блуждаю и больше ничего,-- отвѣчалъ дьяконъ.-- Ухожу. Прощайте. Захвачу у мадамъ Матерницкой двѣ груши ужъ лучше съѣмъ ихъ дома.

Онъ поклонился и направился къ выходу.

Штабъ-офицерша Яликова, лавируя между танцующими польку, опять направилась къ попадьѣ) но въ это время вдругъ сзади ея что-то хлопнулось объ полъ. Она обернулась и увидала, что на полу лежатъ ея дочь Надинь и офицеръ.

-- Боже мой! Надюша! Что это такое? Да развѣ можно такъ?-- воскликнула штабъ-офицерша и бросилась къ дочери.

Подымать упавшихъ подскочили и другіе, но офицеръ уже успѣлъ вскочить на ноги и поднималъ Надинь Яликову.

-- Пардонъ, тысячу разъ пардонъ!..-- говорилъ офицеръ.-- Но я, ей-ей, не виноватъ. Здѣсь что-то на полу скользкое, здѣсь что-то набросано.

-- Ахъ, скандалъ! Ахъ, какой скандалъ!-- вопіяла штабъ-офицерша и спрашивала дочь, не ушиблась-ли она.

-- Ахъ, отстаньте пожалуйста!

-- Будемте продолжать, будемте продолжать,-- говорилъ офицеръ и обхватилъ Надинь за талію.

-- Да не могу я. У меня что-то къ подошвѣ прилипло,-- отвѣчала Надинь и направилась къ скамейкѣ.

-- Какая мерзость! Это должно быть ребятишки кожу отъ грушъ набросали,-- говорилъ офицеръ, поднимая что-то съ пола.

Подскочили студенты-распорядители и разсматривали поднятое.

-- Нѣтъ, это не отъ груши кожа. Это картофель, это вареный картофель!-- воскликнулъ Кротиковъ.-- Только откуда онъ могъ взяться? Смотрите, смотрите... Да и не въ одномъ мѣстѣ. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ на полу разбросанъ раздавленный картофель. Это положительно нарочно кто-нибудь разбросалъ.

-- Нарочно, нарочно,-- подхватилъ Блинковъ.-- И навѣрное ребятишки сшалили. Ахъ, я тысячу разъ говорилъ, что тамъ, гдѣ устраивается вечеръ для взрослыхъ, нельзя ребятишекъ пускать. Надо велѣть дворнику подмести.

Полька прекратилась. Появился дворникъ съ метлой.

IX.

Разгнѣванная паденіемъ дочери, штабъ-офицерша Яликова тотчасъ-же бросилась къ Матерницкой съ выговоромъ. Какъ бомба ворвалась она въ палатку, гдѣ въ это время разливали чай, и закричала:

-- Послушайте! Чѣмъ экономку-то здѣсь изъ себя изображать, лучше-бы за своимъ сыномъ приглядѣли! Мальчишка разбросалъ въ танцовальномъ залѣ на полу вареный картофель, моя дочь поскользнулась, упала и чуть не сломала себѣ ногу.

-- Что-съ?-- вскрикнула въ свою очередь Матерницкая.-- А почемъ вы знаете, что это мой сынъ? Здѣсь всякихъ ребятишекъ множество.

-- Всѣ говорятъ, что это онъ и дьяконята. Многіе даже видѣли, какъ онъ бросалъ картофель.

-- Когда это было? Когда? Кто видѣлъ?-- спрашивала Матерницкая.

-- Да вотъ сейчасъ, передъ полькой.

-- Врете вы, сударыня! Про дьяконятъ я не знаю, а мой сынъ сидитъ около своего отца, а отецъ играетъ въ винтъ вонъ въ той палаткѣ.

-- Какъ вы мнѣ смѣете говорить, что я вру?-- еще больше возвысила голосъ штабъ-офицерша и, подлетѣвъ къ столу, разроняла булки, задѣвъ ихъ рукавомъ.

-- Смѣю, потому что можете отправиться въ палатку и посмотрѣть.

-- Ну, а ужъ теперь я тебѣ скажу, что ты врешь, и нагло врешь! Да вотъ онъ въ углу стоитъ и сливы ѣстъ. На, посмотри, полюбуйся на своего нетечку.

-- Что? Ты ужъ мнѣ говоришь "ты"? Да какое ты имѣешь право, кухарка?

-- Я кухарка? Я? Ошибаешься, моя милая! Это ты, должно быть, барыня отъ корыта, а я штабъ-офицерская вдова, штабъ-офицерша. Мой мужъ израненный штабъ-офицеръ былъ. Да-съ... Израненный и весь обвѣшанный орденами.

-- Я отъ корыта? Я? Ахъ, ты фря эдакая! Да ты по паспорту можешь справиться, что мой мужъ статскій совѣтникъ. А насчетъ орденовъ можешь сейчасъ увидать, при какомъ онъ орденѣ въ винтъ играетъ. Твоему мужу такой орденъ и не снился.

-- Молчать, безстыдница!

-- Никогда я не буду молчать передъ кухаркой.

-- Что? что? Николай Павловичъ! Николай Павловичъ!-- закричала мадамъ Яликова офицера, кавалера своей дочери.-- Ты думаешь, что я вдова, такъ за меня и заступиться некому? Вотъ сейчасъ офицеръ придетъ,-- размахивала она руками.

-- Клавдія Максимовна! Пелагея Васильевна! Да успокойтесь вы! Бросьте!-- останавливали ихъ со всѣхъ сторонъ присутствующіе, но дамы не внимали.

-- Нечего мнѣ успокоиваться! Никогда я ни передъ кѣмъ не дамъ себя въ обиду, а ужъ кольми паче передъ бывшей кухаркой. Мой мужъ не для того на мнѣ женился, чтобъ пенсіонъ закрѣпить,-- не унималась Матерницкая.-- Женился въ малыхъ чинахъ, женился на дѣвушкѣ и вотъ, слава Богу, въ законѣ дочь выростила и сынъ подростаетъ.

-- Я тебѣ покажу, вѣдьма! Я тебѣ покажу!-- размахивала, въ свою очередь, руками штабъ-офицерша и кричала:-- Николай Павловичъ!

Прибѣжалъ Матерницкій изъ-за картъ и, увидавъ скандалъ, сталъ останавливать жену.

-- Клавденька! что это такое? Что ты затѣяла! Брось! Какъ тебѣ не стыдно срамиться!-- говорилъ онъ.

-- Это она затѣяла, а не я... Она прибѣжала, накинулась и...

Матерницкая не договорила и заплакала.

-- Я затѣяла! Я!-- взвизгнула штабъ-офицерша.-- Вашъ сынишка... Моя дочь... Онъ набросалъ картофелю... Дочь чуть ногу не сломала.

Но около нея уже стояли ея дочь Надинь и офицеръ. Дочь схватила ее за руку и говорила:

-- Maman, домой. Домой, домой... Мы идемъ домой... Теперь я сама вижу, что намъ здѣсь не мѣсто. Пойдемъ домой...

-- Дай ты Николаю-то Павловичу за меня заступиться. Николай Павловичъ, вообразите, эта дрянь...

Но ее уже тащили вонъ. Офицеръ, схвативъ ее подъ руку, выводилъ изъ палатки и шепталъ:

-- Уважайте себя, Пелагея Васильевна... Такъ нельзя... Развѣ можно Богъ знаетъ съ кѣмъ связываться!.. Бросьте... Наплюйте...

Студенты окружили Матерницкую и поили ее водой. Студентъ-медикъ Ушаковъ подавалъ валерьяновыя капли. Горничная Афимья мочила полотенце въ холодной водѣ, чтобы приложить его къ головѣ барыни. Въ палаткѣ и около входа въ палатку столпились всѣ присутствующіе на вечерѣ и обсуждали скандалъ. Кто-то говорилъ:

-- И отчего это ни одинъ общественный праздникъ никогда не обходится безъ подобнаго инцидента! Это ужасно. Это только у насъ, у русскихъ... Возьмите вы нѣмцевъ, возьмите французовъ... Сдѣлаютъ они складчину, устроютъ праздникъ -- и ничего подобнаго...

Въ танцовальномъ сараѣ, между тѣмъ, раздались звуки кадрили. Таперша Морковина оповѣщала ритурнелемъ. Около чайной палатки хлопалъ въ ладоши дирижеръ танцевъ Дивановъ и кричалъ:

-- Месье и медамъ! Пожалуйте въ залъ! Сейчасъ кадриль начинаемъ! Кадриль-монстръ!

-- Какой тутъ монстръ! Скорѣй-бы десертъ взять да и домой...-- говорила попадья Елеонская, стоявшая также около палатки.-- Послушайте, вы не видали мою дочь?

-- Она съ медицинскимъ студентомъ Кузьминымъ,-- отвѣчалъ студентъ Глинковъ.-- А что насчетъ десерта, то можете взять и кушать. Никому не возбраняется.

-- Ну, дайте мнѣ двѣ груши и пятокъ сливъ для меня и для дочери. Или, можетъ быть, у васъ больше полагается?

-- Да ничего не полагается. Беретъ всякій, сколько хочетъ. Вотъ ваза. Берите.

-- Ну, тогда я возьму пять грушъ. Себѣ, дочери и отцу Павлу. Завтра нашъ папаша пріѣдетъ на дачу, такъ онъ съѣстъ.

И попадья начала запихивать въ свои карманы груши, вынимая ихъ изъ лукошекъ, замѣняющихъ вазы. Взявши грушъ, она приступила къ сливамъ. Оправившаяся уже отъ слезъ Матерницкая, сидѣвшая около стола, невольно на нее улыбнулась.

-- Чего вы смѣетесь? Не бойтесь, на весь рубль, что пожертвовали вамъ на праздникъ, не возьмемъ,-- отвѣчала попадья.-- За то мы дыню не будемъ ѣсть и чаю не пили. Я сейчасъ ухожу домой съ дочерью.

Къ попадьѣ подошла поповна подъ руку съ совсѣмъ юнымъ студентомъ-медикомъ Кузьминымъ и спросила:

-- Вы искали меня, маменька?

-- Пойдемъ домой. Я набрала на нашу долю гостинцевъ. Дома поѣдимъ.

-- Мамаша! Да что вы! Сейчасъ кадриль-монстръ начинается,-- просительно заговорила дочь.

-- Нѣтъ, нѣтъ. Пора. Домой... Пока еще не хрястнулась затылкомъ, и пойдемъ домой за добра ума...

-- Да вѣдь ужъ подмели полъ,-- говорилъ студентъ.-- Теперь чисто. Кадриль-монстръ, а потомъ и фейерверкъ начнемъ.

-- Ну, его -- этотъ фейерверкъ! Еще глазъ выхлестнете фейерверкомъ. Пойдемъ домой.

-- Экія вы какія, мамочка.

Дочь простилась съ студентомъ и онѣ начали уходить.

-- И чего ты это, дура, съ первокурсниками-то якшаешься!-- точила попадья дочь.-- Никогда не можешь себѣ разыскать настоящаго кавалера.

-- Сами-же вы говорили, мамаша, что медицинскіе студенты выгоднѣе,-- отвѣчала поповна.

-- Я тебѣ про медицинскаго студента Ушакова говорила, а не про первокурсниковъ. Ушаковъ послѣдній годъ въ академіи и къ Рождеству кончаетъ, врачемъ будетъ.

-- Кто ихъ разберетъ, который первокурсникъ, который кончаетъ!

-- На то полоски на погонахъ есть. У первокурсниковъ одна полоска, а у тѣхъ, кто кончаетъ курсъ, двѣ. Развѣ ты не видишь, что этотъ Кузьминъ объ одной полоскѣ!

-- Ну, вотъ видите, я и не знала объ этихъ полоскахъ.

-- Ну, дура, дура и есть. Должна знать, ежели ужъ такихъ лѣтъ достигла, что замужъ пора,-- читала дочери наставленіе попадья.

Онѣ вышли за ворота, на улицу.

Балъ продолжался. Начали танцовать кадриль-монстръ. Таперша Морковина, въ третій разъ въ теченіи вечера напившаяся горячей мяты, усердно извлекала звуки изъ разбитаго рояля, но въ немъ уже не дѣйствовали не двѣ-три клавиши, а пять. Въ особенности это было замѣтно въ дискантахъ. Дѣвицы и дамы подсмѣивались надъ стукомъ испорченныхъ клавишъ, но веселый дирижеръ танцевъ Дивановъ ободрялъ всѣхъ и съ улыбкой говорилъ при встрѣчѣ въ шенѣ:

-- Ничего... живетъ... Не обращайте вниманія... Танцуйте... Только-бы самъ рояль не развалился, а про клавиши наплевать! Гранъ рондъ, мосьее медамъ!-- возглашалъ онъ.

-- Ахъ, срамъ какой! Въ первый разъ въ жизни танцую подъ такой рояль!-- говорила Варя Матерницкая своему кавалеру, студенту Глипкову.

-- Гдѣ-же было взять лучшаго? Вѣдь вы вотъ своего инструмента не дали.

-- Мой инструментъ! Мой инструментъ стоитъ шестьсотъ рублей и то папа его по случаю купилъ.

-- Ну, вотъ видите. Вашу руку, намъ начинать.

-- Бѣдная Морковина!-- жалѣла тапершу и свою компаньонку молодящаяся вдова Хохликова, танцовавшая со студентомъ Кротиковымъ. Какъ, я думаю, ей непріятно бить по такому инструменту. Вѣдь она ученица Герке. Вы знаете, въ институтѣ на нее возлагали большія надежды, какъ на музыкантшу.

-- Вообще она для насъ приноситъ большую жертву и ее непремѣнно надо завтра какъ-нибудь особеннымъ манеромъ отблагодарить,-- говорилъ Кротиковъ.-- Рояль -- въ сторону, но возьмите ея болѣзнь.

-- Да, да... Давеча она играла польку, такъ то блѣднѣетъ, то краснѣетъ. Конечно, не хорошо говорить, а у ней, знаете, должно быть спазмы.

-- Да, да... Вотъ такъ и Ушаковъ говоритъ. А онъ ужъ знаетъ. Вѣдь онъ кончаетъ къ Рождеству медицинскій курсъ.

-- Танцуйте, танцуйте! Вальсомъ надо...-- замѣтила ему Хохликова.

И они завальсировали.

-- Променадъ!-- слышалась команда дирижера.

Кротиковъ подалъ руку Хохликовой и они пошли въ парахъ за дирижеромъ. Кротиковъ опять началъ про Морковину:

-- А откажись она -- у насъ-бы и вечеръ не состоялся. Нѣтъ здѣсь на дачѣ другой таперши, а изъ города ни одна-бы и за пятнадцать рублей не поѣхала. Прежде всего, гдѣ было-бы этой городской тапершѣ ночевать?

-- А вы вотъ кавалеры сложитесь завтра по полтиннику да и поднесите Морковиной букетъ цвѣтовъ съ хорошей голубой лентой. Лента ей пойдетъ на кушакъ.

-- Надо, надо сложиться. Я скажу товарищамъ.

Кадриль-монстръ былъ въ полномъ разгарѣ. Дирижеръ Дивановъ ухищрялся производить самыя разнообразныя новыя фигуры. Началась мазурка. Ловко вылетѣлъ онъ въ первой парѣ со своей дамой на середину залы, но вдругъ остановился. Рояль замолкъ.

-- Что такое? Что случилось?-- послышалось со всѣхъ сторонъ.

Всѣ обратили взоры къ роялю и увидали, что изъ-за него встаетъ вся блѣдная, какъ полотно, Морковина и направляется къ выходу изъ танцовальнаго сарая. Къ ней тотчасъ бросился медицинскій студентъ Ушаковъ и сталъ вынимать изъ кармана баночку съ каплями. Но она замахала руками и скрылась въ дверяхъ.

Танцовавшіе подскочили къ Ушакову.

-- Что съ ней? Раскапризилась она что-нибудь насчетъ рояля?-- спрашивали его.

-- Какое! Ничего подобнаго. Просто не можетъ,-- отвѣчалъ тотъ.

-- Отчего не можетъ?-- приставали къ нему нѣмочки, аптекаршины дочки.

-- Приступъ. Схватило... Припадки повторились!..

И Ушаковъ, сдѣлавъ печальное лицо, развелъ руками.

-- Какой приступъ?-- не унимались нѣмочки.

-- Ахъ, Боже мой! Да развѣ вы не знаете, что она больна. Весь вечеръ больна.

-- И ужъ больше играть намъ не будетъ?

-- Да кто-жъ ее знаетъ! Она и раньше играла черезъ силу.

Хохликова и еще какая-то дама бросились за Морковиной. Остальныя ходили по танцовальному сараю съ печальными лицами. Студентъ Глинковъ, обратясь къ аптекаршѣ, прищелкнулъ языкомъ и пробормоталъ:

-- Не дотянула таки.

-- Ахъ, несчастная! А я не знала, что она больна,-- покачала головой аптекарша.

-- И ужъ значитъ, что ей приспичило, потому въ половинѣ кадрили-монстръ.

-- Да, да... Вѣдь еще-бы четверть часа или десять минутъ, и кадриль была-бы кончена.

-- Кто-же теперь будетъ играть?-- приставала къ студенту Кротикову Варя Матерницкая.

-- Да некому,-- пожалъ тотъ плечами.

-- Эхъ, вы, распорядители! Даже и настоящей таперши-то не могли припасти!

-- Ахъ, Варвара Петровна! Вѣдь хорошо говорить, а если...

Кротиковъ не договорилъ и махнулъ рукой. Ему было горько.

Поиграть вызвалась аптекарша. Сѣла за рояль, заиграла какой-то вальсъ, но стала сбиваться. Двѣ пары принялись вальсировать, но танцы не клеились. Аптекарша вышла изъ-за рояля.

-- Попросить развѣ Чайкина поиграть? Онъ хорошій музыкантъ,-- мелькнула мысль у студента Кротикова.-- Мадамъ, просите месье Чайкина,-- обратился онъ къ дѣвицамъ.-- Вамъ онъ не откажетъ.

Дѣвицы бросились къ учителю пѣнія Чайкину и стали его просить поиграть, но онъ ломался.

-- Я, медамъ, только на корнетъ-пистонѣ... Я на роялѣ очень плохо... Только акомпаниментъ для пѣнія...-- говорилъ онъ.

-- Хоть какъ-нибудь... Пожалуйста... Голубчикъ.. Мы васъ просимъ...-- послышались дѣвичьи голоса.

Чайкинъ сѣлъ за рояль и заигралъ польку, но дирижеръ Дивановъ первый заявилъ, что подъ такую польку танцовать нельзя.

Вернувшійся отъ Хохликовой медицинскій студентъ Ушаковъ сообщилъ, что Морковина придти не можетъ, что ее облѣпили горчичниками и уложили въ постель.

-- Кончился балъ. Надо фейерверкъ пускать,-- сказалъ студентъ Кротиковъ студенту Глинкову и, получивъ согласіе товарища, возгласилъ:

-- Месье и медамъ! Пожалуйте за сарай на прудъ! Сейчасъ фейерверкъ начнется!

Ребятишки, въ томъ числѣ и Вася, схватили бумажные фонари съ остатками свѣчей.

-- Прочь, прочь ребятишекъ!-- кричалъ студентъ Ушаковъ.-- Господа родители! Прошу удержать своихъ дѣтей.

-- Вася! Сеня! Катя! Миша! Назадъ! Не смѣть подходить къ фейерверку!-- кричали маменьки и папеньки.

Кто-то кого-то изъ ребятишекъ схватилъ за вихоръ. Послышался визгъ.

Всѣ направились на прудъ. На прудѣ давно уже собралась прислуга со всего околодка и ждала фейерверка. Бродили собаки дачниковъ и попадались подъ ноги присутствующимъ, попискивали горничныя отъ щипковъ, расточаемыхъ имъ дворниками.

Вотъ раздался шлягъ, подобный пушечному выстрѣлу и всѣ зааплодировали. Подожгли ракету -- ракета отсырѣла и не полетѣла; подожгли вторую -- не взвилась, упала въ прудъ и начала фыркать въ водѣ. Третья ракета завязла въ кустахъ и стала стрѣлять.

-- Отсырѣла! Ничего не подѣлаешь!-- басомъ кричалъ студентъ Блинковъ въ свое оправданіе.

Два фонтана удались, но два подожженныя колеса брызгали фонтанами, но не вертѣлись, а застряли въ своей оси.

-- Любительскіе фейерверки-самодѣльщина всегда такъ...-- говорилъ кто-то.

-- Все?-- спрашивали распорядителей зрители.

-- Все, все!

Раздались опять аплодисменты. Кто-то зашикалъ, кто-то засвисталъ.

Публика отходила отъ пруда и направлялась по домамъ. Прощальный вечеръ кончился.