Мищенко Федор Герасимович - Женские типы античной трагедии

Женскіе типы античной трагедіи *).

*) Публичная лекція, читанная въ Казанскомъ университетѣ въ пользу голодающихъ.

Въ цѣляхъ возсозданія прошлаго историческая наука не безъ успѣха пользуется произведеніями художественной литературы, какъ однимъ изъ правдивыхъ и краснорѣчивыхъ источниковъ исторіи. Яркимъ подтвержденіемъ пригодности подобныхъ произведеній для цѣлей исторіи служатъ многочисленныя монографіи объ отдаленнѣйшей порѣ греческой жизни,-- о той старинѣ, которая не оставила по себѣ другихъ памятниковъ, кромѣ такъ называемыхъ Гомеровскихъ поэмъ. Что такое Троянская война, кто были дѣйствительные герои ея, да и была ли еще Троянская война хотя бы приблизительно въ такомъ видѣ, какъ она воспѣта Гомеромъ въ Иліадѣ, и съ тѣми ближайшими послѣдствіями, о какихъ разсказывается въ Одиссеѣ -- эти и подобные вопросы, за недостаткомъ положительныхъ свидѣтельствъ историческаго характера, должны такъ и оставаться вопросами, какъ бы восхитительны ни были поэтическія картины этой войны, какъ бы живо ни вставали передъ нами отважные предводители и цари ахеянъ и троянцевъ въ Гомеровскомъ изображеніи, какою бы высокою правдой ни вѣяло на насъ отъ этихъ образовъ Гектора, Пріама, Андромахи, Елены, Пенелопы, Ахилла, Менелая и друг. Напрасно старались бы мы опредѣлить точную хронологію опоэтизированныхъ событій и степень соотвѣтствія ихъ дѣйствительнымъ происшествіямъ, вдохновлявшимъ поэтовъ. За то въ Гомеровскихъ поэмахъ содержится неисчерпаемый запасъ свѣдѣній о томъ, какъ жили ахеяне или троянцы въ то время, въ которое жилъ самъ поэтъ, что они продавали и покупали, какъ строились, во что одѣвались, что почитали доблестью и въ чемъ видѣли преступленіе, во что вѣрили и т. д. и т. д.,-- словомъ, Иліада и Одиссея, при всей фантастичности и неправдоподобіи, на нашъ взглядъ даже главнаго событія и главныхъ героевъ его, боговъ и полубоговъ, богинь и кудесниковъ, даютъ историку обильный матеріалъ, весьма пригодный для изображенія не только внѣшней обстановки древняго эллина или троянца, его общественныхъ порядковъ, но и его нравственнаго облика, его вѣрованій и опасеній, надеждъ и радостей. Онѣ способны воскресить передъ нами давно угасшую жизнь во всемъ ея разнообразіи, поставить насъ лицомъ къ лицу съ носителями этого далекаго прошлаго, съ ихъ обычнымъ настроеніемъ, съ ихъ наклонностями, интересами и т. п. Въ цѣломъ рядѣ типовъ и типическихъ положеній художникъ воплотилъ наиболѣе характерныя, постоянныя черты современной ему дѣйствительности. Поэтому, не гоняясь за правдою единичныхъ личностей и единичныхъ, на самомъ дѣлѣ совершавшихся событій, мы обязаны по отношенію къ Гомеровскимъ поэмамъ довольствоваться извлекаемою изъ нихъ правдою общею, намъ болѣе близкою и понятною, и тогда мы не только будемъ наслаждаться созерцаніемъ мастерски написанныхъ картинъ, но получимъ возможность при посредствѣ поэта постигать и оцѣнивать самую жизнь, нашедшую себѣ выраженіе въ этихъ картинахъ.

Высокія достоинства античной трагедіи, какъ продукта художественнаго генія аѳинянъ, богатство и поучительность содержанія ея стоятъ внѣ всякаго сомнѣнія. Сюжеты для обработки античная трагедія брала не изъ современности; герои ея по именамъ и взаимнымъ отношеніямъ или происходили изъ горнихъ сферъ небожителей и были предметомъ религіознаго страха и почитанія собиравшейся въ театрѣ публики, или принадлежали миѳической старинѣ и отдѣлены были отъ драматурговъ многими вѣками. Представленіе въ театрѣ, пріуроченное къ празднику Діониса, было первоначально и по идеѣ должно было оставаться навсегда ничѣмъ инымъ, какъ священнодѣйствіемъ, однимъ изъ актовъ чествованія этого божества, по вѣрованію грека, присутствовавшаго лично на театральномъ представленіи. Соотвѣтственно первоначальному назначенію, трагедіи изобиловали сентенціями религіознаго характера, гласившими о божествѣ, о его силѣ, мудрости, справедливости, всевѣдѣніи и другихъ высокихъ достоинствахъ.

Однако, очень скоро преобладаніе въ драмѣ получили мотивы свѣтскіе, земные, человѣческіе; интересъ трагедій для тысячъ и десятковъ тысячъ зрителей, собиравшихся въ театръ, сосредоточивался не на сентенціяхъ религіозныхъ или этическихъ, не на внѣшнихъ актахъ того или другаго божества, но на правдивомъ изображеніи душевныхъ состояній героевъ. Чѣмъ больше поэтъ вникалъ во внутреннюю жизнь своихъ героевъ, боговъ и полубоговъ, чѣмъ послѣдовательнѣе и старательнѣе мотивировалъ онъ каждый шагъ въ ихъ поведеніи, тѣмъ быстрѣе и рѣшительнѣе совершалась секуляризація театра и драматической поэзіи. Родоначальники европейской драмы, Эсхилъ, Софоклъ, Еврипидъ, независимо отъ своихъ религіозныхъ убѣжденій, содѣйствовали болѣе всѣхъ прочихъ драматурговъ преобразованію драмы изъ акта религіознаго служенія въ свободное произведеніе художественнаго творчества; мы говоримъ "болѣе всѣхъ прочихъ", поскольку названные поэты превосходили всѣхъ прочихъ художественнымъ дарованіемъ, глубже другихъ проникали въ тайники человѣческой души и постигали причинную связь и взаимодѣйствіе тамъ, гдѣ для толпы обыкновенныхъ смертныхъ существовало до тѣхъ поръ только сцѣпленіе случайностей, направляемыхъ, ко вреду или ко благу человѣка, капризомъ и произволомъ высшихъ, сверхъестественныхъ существъ. По мѣрѣ накопленія вѣрныхъ наблюденій сокращалось участіе антропоморфическихъ божествъ въ драмѣ, каждое новое обобщеніе отодвигало дальше и дальше сверхъестественные факторы, и драма обращалась въ послѣдовательный рядъ картинъ, единственнымъ героемъ которыхъ становился человѣкъ съ его обычными напастями и моментами благополучія, съ присущими ему страстями, неизбѣжными заблужденіями. Оставаясь вѣрнымъ призванію художника, драматургъ пользовался для созданія художественныхъ образовъ только тѣмъ матеріаломъ, какой давали ему собственный опытъ и наблюденіе, и подъ именами боговъ и иныхъ баснословныхъ существъ могъ вскрывать передъ зрителемъ ни что другое, какъ его же собственную духовную природу въ разнообразнѣйшихъ проявленіяхъ. Имена героевъ, извѣстныя изъ миѳологіи взаимныя отношенія ихъ и внѣшняя катастрофа сохранялись на сценѣ какъ бы для памяти о первоначальномъ источникѣ драмы и ея первоначальномъ назначеніи; но захватывающій интересъ драматической коллизіи и всѣмъ превратностямъ въ судьбѣ полубога сообщала близость его къ каждому изъ зрителей, естественность и человѣчность всего испытаннаго героемъ.

Ближайшимъ послѣдствіемъ очеловѣченія или опрощенія Прометеевъ, Эдиповъ, Лаіевъ и друг. было обособленіе религіознаго чувства отъ миѳологическихъ образовъ, исканіе для выраженія этого чувства новыхъ формъ и терминовъ, точнѣе отвѣчающихъ религіозному спиритуализму. "Владыка владыкъ, блаженнѣйшій изъ блаженныхъ, всесильный изъ сильныхъ, счастливый Зевсъ, обитающій въ выси небесной",-- такой Зевсъ Эсхила едва ли имѣетъ что-нибудь общее съ похитителемъ Европы, искусителемъ Леды или Данаи, вообще съ тѣмъ Зевсомъ, сладострастнымъ поклонникомъ женской красоты, какой многократно рисуется въ миѳологіи. Въ другой трагедіи того же поэта представленіе о Зевсѣ еще болѣе спиритуалистическое, болѣе близкое къ библейскому. "Зевсъ, кто бы онъ ни былъ,-- восклицаетъ хоръ,-- я взываю къ нему подъ этимъ именемъ, если онъ даруетъ на то свое соизволеніе" (Agamemn., 155).

Секуляризація трагедіи, обусловленная требованіями искусства и успѣхами знанія въ области человѣческихъ отношеній, освобождала религіозное чувство отъ традиціонныхъ путъ миѳологіи и облегчала выработку религіозныхъ понятій спиритуалистическаго характера; въ то же время, образы миѳологіи утрачивали значеніе неприкосновенной святыни и, не оскорбляя религіознаго чувства, легко становились предметомъ пародіи; наконецъ, благодаря тому же процессу, трагедія получала возможность быстраго совершенствованія въ зависимости только отъ успѣховъ образованности и отъ личной талантливости драматурга. Съ каждою новою пьесой Эсхила или Софокла увеличивался запасъ точныхъ наблюденій и болѣе или менѣе широкихъ обобщеній, поднималось значеніе театра, какъ школы философіи исторіи, ораторскаго искусства, психологіи.

Въ эту-то цвѣтущую пору греческаго театра были впервые выведены на сцену тѣ женскіе типы, которые много вѣковъ спустя продолжали вдохновлять великихъ поэтовъ, и иные изъ которыхъ живутъ на европейской сценѣ до нашихъ дней въ мастерскомъ исполненіи великихъ артистокъ. Не у одного Еврипида, поэта-философа и новатора, любящаго яркія картины и во многомъ шедшаго въ разрѣзъ съ традиціей и понятіями современниковъ, но и у строгаго Эсхила, и у богобоязненнаго, спокойнаго Софокла, у всѣхъ корифеевъ античнаго театра женщина является дѣятельною участницей въ событіяхъ семейной и общественной жизни. Уже въ древнѣйшей изъ дошедшихъ до насъ трагедій, Умоляющія, Эсхила, главный герой драмы -- дѣвушки Данаиды, изъ Египта бѣжавшія въ Аргивскую землю; жалобы дѣвушекъ на преслѣдованія наглыхъ юношей, ихъ тревоги и опасенія, переходящія въ отчаяніе, заступничество за нихъ аргивскаго царя,-- вотъ все содержаніе драмы. Вообще нѣтъ ни одной трагедіи Эсхила, гдѣ женщина не играла бы болѣе или менѣе видной роли. Почти то же наблюдается у Софокла и гораздо больше у Еврипида. Этотъ послѣдній -- трагикъ женщинъ по преимуществу. Изъ 17 уцѣлѣвшихъ трагедій Еврипида двѣнадцать называются по именамъ женщинъ, каковы: Ифигенія, Електра, Медея, Гекуба, Финикіянки, Троянки и проч.; но и въ остальныхъ пьесахъ важныя, если не главныя, роли принадлежатъ женщинамъ, наприм.: въ Ипполитѣ съ вѣнкомъ Орестѣ, Іонѣ и др.

Фактъ частаго появленія женщины въ трагедіи получаетъ особенно выразительное значеніе отъ того, что въ огромномъ числѣ случаевъ драматурги не довольствуются общими чертами женскаго характера или положенія, но вникаютъ въ душевный міръ героини, старательно и съ любовью изображаютъ тончайшіе оттѣнки ея душевнаго состоянія, такъ что въ репертуарѣ античнаго театра женскіе характеры отличаются, говоря вообще, большею законченностью и жизненностью, нежели мужскіе. Объясненіе этой особенности античной трагедіи нужно искать въ типическихъ свойствахъ античной женщины того времени, которому принадлежатъ и драматурги, въ значительности той роли, какую играла женщина въ тогдашнемъ обществѣ на дѣлѣ, каковы бы ни были юридическія условія ея существованія, какъ бы ни смотрѣли моралисты, философы и комики на природу женщины.

Дѣло въ томъ, что миѳическія и легендарныя имена Данаидъ, Гекубъ, Антигонъ, Медей говорятъ намъ въ произведеніяхъ античныхъ трагиковъ вовсе не о томъ незапамятно далекомъ времени, когда эти имена или надѣленные ими образы сложились впервые; терявшаяся въ туманѣ вѣковъ старина была менѣе извѣстна и, быть можетъ, гораздо менѣе доступна античному трагику, нежели намъ и нашему поколѣнію. Наблюдательность поэта, его способность къ анализу душевныхъ движеній, его даръ возсозданія этихъ движеній находили себѣ примѣненіе и изощрялись только въ близкой, понятной ему сферѣ современности; плоть и кровь легендарнымъ женскимъ именамъ, захватывающій интересъ воплощеннымъ въ нихъ превратностямъ судьбы сообщали живыя впечатлѣнія, какія драматургъ восприникалъ отъ окружающей его дѣйствительности. Разумѣется, мѣрою личнаго дарованія опредѣлялись богатство, глубина и вѣрность наблюденій человѣческой природы, самая долговѣчность поэтическихъ образовъ, но никакое дарованіе не могло исторгнуть художника изъ круга тѣхъ ощущеній, какими онъ отвѣчалъ на охватывавшую его со всѣхъ сторонъ дѣйствительность. Здѣсь находилъ художникъ неизсякаемый матеріалъ для изображенія трогательныхъ и нѣжныхъ или грозныхъ и потрясающихъ положеній, силою дарованія угадывалъ ихъ руководящіе, глубоко заложенные мотивы, искусно вскрывалъ ихъ и увѣковѣчивалъ въ образахъ, интересъ которыхъ на десятки вѣковъ пережилъ и своихъ творцовъ, и общество, для коего они были созданы впервые. Въ большинствѣ случаевъ, симпатіи древняго зрителя и новаго читателя на сторонѣ женщины-героини, будетъ ли это Медея, %безпощадно мстящая Язону за оскорбленіе, или Антигона, смѣло нарушающая царское повелѣніе Креонта, или Гекуба, Поликсена, Алкестида и друг. Большею частью женскіе образы античной трагедіи будятъ въ читателѣ благородное чувство участія и состраданія въ слабѣйшему, обиженному, и чувство протеста противъ гнета и обидъ со стороны сильнѣйшаго.

Возьмите образъ Касандры. Прелестнѣйшая дочь Пріама, она представляетъ собою въ европейской литературѣ древнѣйшій типъ существа безвиннаго въ своей нравственной чистотѣ, страдающаго и гибнущаго по винѣ жестокихъ, эгоистичныхъ людей. Касандра одарена чувствительною организаціей; она необычайно отзывчива на все окружающее и, благодаря тому, способна вѣрно угадывать смыслъ невѣдомаго другимъ настоящаго, на основаніи его воскрешать прошлое и духовными очами проникать въ будущее. Толпа не признаетъ превосходства Касандры, и даръ прорицанія служитъ для нея только источникомъ нравственныхъ мученій. Миѳологически-настроенное воображеніе вѣрующаго эллина создало изъ Касандры образъ красивѣйшей дѣвушки, зажигающей страсть въ самомъ Аполлонѣ". Божество ищетъ отвѣта на любовь, надѣляетъ любимую дѣвушку даромъ пророчества, но Касандра отказываетъ Аполлону въ ласкахъ, и за то ея вѣщій голосъ не находитъ себѣ вѣры въ окружающихъ. Трагедія знаетъ Касандру уже вѣщею женщиной; предшествующая ея судьба разсказана была эпическими поэтами гораздо раньше. Оттуда зрители трагедіи знали, что Касандра предостерегала троянцевъ при самомъ рожденіи Париса и тщетно убѣждала ихъ умертвить новорожденнаго, но избѣжаніе великихъ бѣдъ для родного Иліона. Но Парисъ былъ выброшенъ въ горы, гдѣ нашли его и вскормили пастухи. Прекраснымъ юношей-пастухомъ явился онъ потомъ въ Трою, на состязаніи одолѣлъ всѣхъ своихъ братьевъ и былъ узнанъ Касандрой, которая снова предрекла трагическую судьбу всего дома Пріама,-- и снова голосу ея не вняли. На десятомъ году Троянской войны Касандра была помолвлена за героя Оеріонея, который обѣщалъ за руку царской дочери очистить страну отъ враговъ; но женихъ палъ въ сраженіи, а скоро послѣ того взята была Троя. Ворвавшіеся въ городъ ахейцы жгли, грабили и убивали; Касандра искала спасенія въ святилищѣ Аѳины, прильнувши въ изображенію богини; но Вантъ силою извлекъ ее изъ храма, осквернивши и священное изображеніе. Въ чнолѣ другихъ плѣнныхъ вмѣстѣ съ матерью и прочими уцѣлѣвшими членами царскаго дома Касандра должна покинуть родную землю и невольницей отплыть въ Элладу. Живая добыча подѣлена между побѣдителями, и Касандра назначена Агамемнону; возвѣщеніе Талеибіемъ воли побѣдителей, скорбь и слезы троянскихъ женщинъ, сборы ихъ въ путь на чужбину и гибель Трои въ пожарѣ даютъ содержаніе трагедіи

Касандра заранѣе, до возвѣщенія Талѳибія, по наитію отъ божества, узнаетъ свою долю, и вотъ, среди общаго плача своихъ, она въ изступленіи, съ горящимъ факеломъ, съ вакхическою пѣснью на устахъ, въ бѣшеной пляскѣ несется на встрѣчу глашатаю. "Давай, неси огни!" -- восклицаетъ она. "О, Гименъ, царь Гименей, взгляни на меня. Я чту этотъ храмъ и для того освѣщаю его огнемъ факеловъ. Блаженъ женихъ, блаженна и я, невѣста его, идущая въ Аргосъ! Ты, мать, льешь слезы и скорбишь о смерти родителя, о гибели дорогой родины, а я по этому самому на брачномъ пиршествѣ возжигаю во славу твою сверкающій огонь яркихъ факеловъ, Гименъ, царь Гименей! Освѣти, Гёката, брачное ложе дѣвушки, какъ велитъ обычай! Пляши живѣе, веди хороводъ, какъ бывало въ тѣ счастливѣйшіе дни, когда жилъ еще родитель! Священный хоръ,-- веди его, Фебъ! Въ твоемъ святилищѣ, увѣнчанная лавромъ, я служу тебѣ при жертвоприношеніяхъ... О, Гименъ, Гименей, о, Гименъ!... Иди же и ты, мать, пляши, кружись со мною вмѣстѣ въ сладострастнѣйшемъ танцѣ!... Славьте Гименея, нарядныя фригіянки, славьте и невѣсту радостными пѣснями и кликами. Пойте пѣсни на моей свадьбѣ, пойте во славу моего нареченнаго!" "Покрой же мнѣ, мать, побѣдную главу, радуйся брачнымъ узамъ дочери съ царемъ, посылай меня на бракъ, силою гони, еслибъ я не хотѣла идти... Но Аполлонъ правдивъ: верховному владыкѣ ахеянъ, Агамемнону, узы со мною будутъ гибельнѣе брака Париса съ Еленою. Я принесу ему смерть, я разрушу домъ его, отмщу за братьевъ моихъ и за родителя". Изступленіе вакханки мало-помалу проходитъ, и передъ нами вдохновенная прорицательница, то живописующая ужасы, пережитые въ войну обѣими сторонами, то провидящая новыя бѣды для ахейскихъ вождей и собственный трагическій конецъ. Кидая лавровый вѣнокъ, срывая съ себя праздничныя одежды, прощаясь со святынями, которымъ до сихъ поръ служила, Касандра удаляется со сцены за глашатаемъ, чтобы отплыть на кораблѣ Агамемнона въ Аргосъ.

Судьба Касандры по прибытіи въ Аргосъ изображена въ трагедіи другого поэта, въ Агамемнонѣ Эсхила. Здѣсь передъ зрителемъ уже не изступленная вакханка или больная женщина, только въ рѣдкіе моменты приходящая въ сознаніе. Эсхилова Касандра -- гордая царственная дѣвушка, живо памятующая недавнее прошлое съ его горемъ и радостями, теперь она -- рабыня-наложница иноземнаго властелина, подвергающаяся обидамъ отъ новой госпожи; наконецъ, Касандра -- вдохновенная прорицательница, со всѣми аттрибутами высокаго званія служительницы Аполлона: она увѣнчана лавромъ и съ посохомъ въ рукахъ. Домъ Агамемнона съ давняго времени запятнанъ преступленіями, цѣпь несчастій еще не порвалась, и санъ владыка ахеянъ долженъ пасть искупительною жертвой за вины предковъ. Исполнительницей велѣній рока явится супруга Агамемнона, хитростью и обманомъ завлекающая довѣрчиваго царя въ свои сѣти и убивающая его въ сообществѣ съ любовникомъ Эгисеомъ. Судьбу Агамемнона должна раздѣлить и Касандра; но новыя жертвы потребуютъ новыхъ мстителей, и домъ Атридовъ еще обагрится кровью убійцъ Касандры и Агамемнона, пока не наступитъ примиреніе съ богинями мести при участіи Аполлона и Аѳины. Въ эти-то чертоги, дышущіе убійствомъ, обагренные кровью, ненавистные богамъ, часто видѣвшіе, какъ одни злодѣянія порождаютъ другія, должна вступить безпомощная плѣнница.

Въ отвѣтъ на зовъ Клитемнестры, неодюкратный и настойчивый, войти въ домъ вслѣдъ за Агамемнономъ, плѣнница хранитъ глубокое молчаніе и остается неподвижной. Она уже чуетъ недоброе. Ею овладѣваетъ тревога, томленіе, дающія знать о тягостномъ душевномъ состояніи, и она "бьется какъ только что пойманный звѣрь". "Неистовствуетъ, бѣснуется плѣнница,-- съ досадою говоритъ Клитемнестра,-- ибо недавно потеряла родину". За безпокойными движеніями, глубоко трогающими старцевъ Аргоса, изъ груди Касандры вырываются съ плачемъ и воплями безсвязныя воззванія къ Аполлону, въ коихъ аргивскимъ старцамъ слышатся намеки на близкія бѣды. Въ первый разъ ступившая на греческую землю, Касандра напоминаетъ старцамъ о прошлой трагической судьбѣ Агамемнонова дома, и они видятъ въ ней вѣщую женщину, одержимую божествомъ. Дѣйствительно, передъ духовными очами прорицательницы проходятъ картины злодѣяній и несчастій, издавна тяготѣющихъ надъ домомъ Атридовъ; она видитъ сокрытое для прочихъ настоящее, угадываетъ роковой смыслъ рѣчей Клитемнестры, льстивыхъ и притворныхъ, ея коварной заботливости о возвратившемся царѣ; передъ нею раскрываются и бѣдствія будущаго, гибель Агамемнона и ея самой, кровавая месть Ореста и Електры.

Вдохновеніе овладѣваетъ Касандрой приступами, то поднимаясь до изступленія, то смѣняясь спокойствіемъ и тихою грустью. Преисполненная божескимъ наитіемъ, Касандра не властна тогда надъ собою, и ея возбужденіе то выражается въ зловѣщихъ, отрывочныхъ восклицаніяхъ, то выливается въ звучную, стройную пѣсню (ст. 1151 и сл.). По мѣрѣ того, какъ рѣчи Касандры становятся понятнѣе и грознѣе, ростетъ благоговѣйный ужасъ аргивскихъ старцевъ и ихъ довѣріе къ прорицаніямъ чужеземки. Предсказаніе близкой смерти царя Агамемнона страшитъ старцевъ всего болѣе. "Пламя охватываетъ меня,-- восклицаетъ Касандра передъ удаленіемъ въ царскіе чертоги.-- Горе мнѣ, горе, Аполлонъ Ликейскій! Убьетъ меня, несчастную, двуногая львица, въ отсутствіе благороднаго льва съ волкомъ дѣлящая ложе". "Она точитъ мечъ на мужа и нагло увѣряетъ, что изъ-за меня убиваетъ его, за то, что онъ меня привезъ сюда". Вслѣдъ за симъ Басандра ломаетъ и кидаетъ о земь посохъ и лавровый вѣнокъ, которые до сихъ поръ отличая ее, какъ служительницу Аполлона, вспоминаетъ несчастія, пережитыя ея родиной и присными, и смѣло идетъ на вѣрную смерть, напутствуя себя прощаніемъ съ окружающею природой, мольбою о мщеніи убійцамъ и скорбными словами о бренности всего, чт достается въ удѣлъ смертному.

Съ большимъ искусствомъ трагикъ сочеталъ въ одномъ образѣ черты дѣвушки, томящейся близостью неизбѣжной катастрофы, одержимой божествомъ прорицательницы, испытанной обидами и людскими неправдами страдалицы, для которой смерть -- желанный конецъ бѣдствій. Тонкими штрихами изображены у трагика душевныя волненія Басандры, то смутныя и загадочныя для нея самой, то опредѣленныя и неудержимыя. Вмѣстѣ съ тѣмъ, отъ начала до конца трагедіи передъ нами гордый своими достоинствами и правдою человѣкъ, который не склоняется передъ господами и мужественно встрѣчаетъ самую смерть. "Славная смерть -- отрада для человѣка". Образъ Касандры почти цѣликомъ созданіе Эсхила, и поэту необходимо было обладать даромъ наблюдательности въ высокой мѣрѣ, равно какъ и знаніемъ человѣческой природы, чтобы надѣлить плотью и кровью завѣщанное легендами имя несчастной прорицательницы, вложить въ него живую душу.

Мстителями за убитыхъ Агамемнона и Еасандру явились, согласно прорицанію этой послѣдней, Орестъ и Електра, дѣти Агамемнона и Елитемнестры. Каждый изъ трехъ знаменитыхъ трагиковъ посвятилъ особую пьесу этой части сказанія, и въ настоящее время мы имѣемъ три послѣдовательныя обработки одного и того же легендарнаго сюжета съ одною и тою же героиней. Для насъ наиболѣе поучительный образъ представляетъ Електра Софокла: во-первыхъ, трагедія его выдержана въ строгомъ античномъ стилѣ, тогда какъ Еврипидова пьеса съ тѣмъ же названіемъ переходитъ мѣстами въ мѣщанскую драму; во-вторыхъ, Електра у Софокла дѣйствуетъ на большемъ просторѣ, нежели у Эсхила..Правда, какъ и у этого послѣдняго, исполнителемъ велѣній Аполлона въ Софокловой трагедіи является Орестъ, продолжатель царскаго дома Аргоса: Эгисѳа и Клитемнестру убиваетъ онъ. Однако, подлинный герой Софокловой трагедіи -- не Орестъ, но женщина, Електра, постоянная свидѣтельница поруганія родного очага по смерти великаго родителя, къ тому же, сама подвергающаяся обидамъ отъ преступной матери и ея сообщника, сама опасающаяся насилія отъ рукъ, запятнанныхъ кровью. Главное вниманіе поэта сосредоточено на тяжелой долѣ Електры, на переживаемыхъ ею чувствахъ скорби, негодованія, надежды, отчаянія и т. п. Ея же руками спасенъ Орестъ въ тотъ роковой день, когда убиты были царь и безвинная плѣнница его. Видъ ничтожнаго преемника власти Агамемнона, недостойное поведеніе матери, страхъ за отсутствующаго брата и за себя самоё непрестанно поддерживаютъ въ ней и любовную память о родителѣ, и мужество, и жажду мести. Въ самой себѣ она ощущаетъ достаточно силы и рѣшимости для того, чтобы отомстить за отца, а брату и себѣ уготовать въ будущемъ безопасное существованіе. Колебанія и малодушіе микенскихъ женщинъ, которымъ Електра повѣряетъ свои страданія и планы, робость любящей Хрисоеемиды, которая всячески старается отклонить сестру отъ опаснаго дѣла, самая трудность задачи и сознаніе своего одиночества, когда получена вѣсть о гибели Ореста,-- все это только укрѣпляетъ героиню въ принятомъ рѣшеніи достойно покарать злодѣевъ, хотя бы достиженіе завѣтной цѣли стоило жизни. Но видъ урны съ дорогимъ прахомъ. Ореста повергаетъ ее въ отчаяніе, и Електра изливается въ жалобахъ на судьбу: "Отца нѣтъ болѣе; ты погибъ, и мнѣ остается только умереть. Враги смѣются. Недостойная своего имени мать ликуетъ, а ты еще столько разъ тайкомъ извѣщалъ меня, что придешь и покараешь виновную. Злой ровъ нашъ все унесъ; онъ же послалъ мнѣ сюда не образъ твой дорогой, но прахъ и тѣнь безсильную. Горе мнѣ, горе!... Несчастные останки! На бѣду снаряжала я тебя въ путь, дорогой братъ; теперь твоя гибель будетъ гибелью для меня". Но отчаяніе Електры смѣняется неудержимою радостью, когда въ чужеземцѣ, принесшемъ только что оплаканную урну, она признаётъ Ореста, обязаннаго исполнить долгъ мести; Електра дѣятельно помогаетъ брату.

Античный поэтъ старался склонить всѣ симпатіи зрителей на сторону героини, и потому Клитемнестра и Эгиссъ у Софокла гораздо больше, чѣмъ у Эсхила, надѣлены чертами преступниковъ, готовыхъ цѣною новаго злодѣянія избавиться отъ Електры, нарушающей покой ихъ. Матереубійство находитъ себѣ оправданіе не только въ требованіи -- удовлетворить убитаго, но и въ необходимости самозащиты для Електры и Ореста. Какъ въ настроеніи Електры чувствуется двойственность, такъ поведеніе ея не обличаетъ самообладанія: не только Хрисоѳемида или микенскія женщины, но и Орестъ требуютъ отъ нея больше сдержанности и разсудительности (ст. 330, 340, 396 и др.). Во всякомъ случаѣ для древняго эллина въ характерѣ и поведеніи Електры было много привлекательнаго, чѣмъ и объясняется вниманіе, съ какимъ три драматурга разрабатывали одинъ и тотъ же сюжетъ. Око -- за око, зубъ -- за зубъ было основнымъ правиломъ житейскихъ отношеній въ древне-греческомъ обществѣ, но при этомъ не менѣе обязательнымъ почиталось соблюденіе мѣры въ наказаніи своихъ враговъ. Благоговѣйная заботливость объ усопшемъ входила въ число непреложныхъ обязанностей древняго эллина. Всѣ эти черты вмѣстѣ съ нѣжною, глубокою привязанностью въ брату соединены были въ образѣ Електры, и вотъ мы видимъ, что ей же отведена выдающаяся роль въ четвертой трагедіи, въ Еврипидовомъ Орестѣ.

Кое-что общее съ Електрою представляетъ Антигона, принадлежащая другому, ѳивскому, циклу сказаній. Однако, не многія, внѣшнія больше черты сходства не способны заслонить собою глубокихъ отличій между двумя характерами,-- отличій, опредѣляющихъ разницу въ поведеніи обѣихъ героинь, въ побужденіяхъ ихъ и въ окончательной судьбѣ. Самообладаніе свойственно Антигонѣ въ высокой степени, какъ человѣку, всѣмъ существомъ своимъ отдавшемуся опредѣленной задачѣ, непоколебимо убѣжденному въ святости задуманнаго и потомъ совершеннаго подвига, направляющему всѣ помыслы и дѣйствія къ единой цѣли и къ возможно болѣе полному достиженію ея; печать высшаго чего-то, неземнаго лежитъ на Софокловой Антигонѣ.

Намъ, разумѣется, далеко не всегда удается отождествить себя съ древнимъ эллиномъ, войти на время въ его міросозерцаніе, чтобы съ нимъ вмѣстѣ пережить его настроеніе по поводу того или другого событія или положенія. Но такова гуманизирующая сила древне-эллинскаго генія, что созданные имъ художественные образы затрогиваютъ общечеловѣческіе, вѣчные мотивы нашей душевной жизни. Антигона нарушаетъ волю царя, сама идетъ на вѣрную гибель и увлекаетъ за собою любящаго ее царскаго сына изъ-за того единственно, чтобы исполнить надъ тѣломъ убитаго брата необходимый обрядъ погребенія. Вотъ исходный пунктъ коллизіи, стоющей нѣсколькихъ жизней и смуты умовъ въ государствѣ. Можно, конечно, не раздѣлять представленій древняго грека о степени важности акта погребенія для умершаго и остающихся въ живыхъ; но мы обязаны оцѣнивать по достоинству героизмъ дѣвушки, жертвующей жизнію ради того, чтобы сдѣлать угодное богамъ и доставить вѣчное успокоеніе душѣ усопшаго брата.

Въ Ѳивахъ царь Креонтъ возвѣстилъ гражданамъ свое рѣшеніе о двухъ братьяхъ, Етеоклѣ и Полиникѣ, только что павшихъ въ кровавомъ единоборствѣ изъ-за отцовскаго наслѣдія, царскаго престола. Одинъ изъ братьевъ, доблестный защитникъ отечества, долженъ быть погребенъ со всѣми почестями; тѣло другого, въ союзѣ съ иноземцами ополчившагося на родной городъ, должно оставаться не погребеннымъ, въ добычу хищнымъ птицамъ и звѣрямъ. Одна изъ сестеръ безвременно погибшихъ юношей, Антигона, совершаетъ надъ несчастнымъ искони положенный обрядъ погребенія, и за это царь обрекаетъ ее на жестокую смерть. Антигону любить сынъ Креонта Гемонъ; онъ не въ силахъ пережить потерю любимой дѣвушки и лишаетъ себя жизни въ той самой тюрьмѣ, гдѣ кончила дни Антигона. При извѣстіи о гибели единственнаго сына налагаетъ на себя руки мать его, Евридика. Передъ жалкимъ Креонтомъ, сознающимъ свою виновность, разверзлась бездна несчастій, и онъ, оставшійся въ живыхъ, завидуетъ умершимъ. Таковъ остовъ Софокловой трагедіи, названной по имени героини.

Самоотверженная любовь къ брату не исчерпываетъ значенія этого образа. Правда, въ Антигонѣ героиня умираетъ за брата; въ другой трагедіи того же поэта, Эдипъ въ Колонѣ, она обрекла себя на добровольное изгнаніе ради того, чтобы сопутствовать несчастному отцу и дѣлить съ нимъ лишенія, сопряженныя со скитаніемъ по чужимъ землямъ. Здѣсь она беззавѣтно преданная, любящая дочь. Тотъ самый Полиникъ, по винѣ котораго родной отецъ, могущественный владыка, обратился въ жалкаго изгнанника-скитальца, самъ терпитъ удары судьбы и, ослѣпленный ненавистью къ счастликому сопернику-брату, готовъ ускорить висящую надъ нимъ катастрофу,-- этотъ Потникъ слышитъ отъ Антигоны слова участія, любви и вмѣстѣ осужденія вражды его противъ родного города. Распаленный яростью на брата, Полиникъ не владѣетъ болѣе собою; онъ чувствуетъ правду увѣщаній любящей сестры, но неудержимо стремится къ гибели. Встрѣча Полиника съ Антигоною въ Колонѣ, что подлѣ Аѳинъ, предшествовала непосредственно послѣдней братоубійственной схваткѣ, жертвы коей и вызвали извѣстное уже намъ царское распоряженіе. Основу характера и всего поведенія Антигоны составляетъ потребность дѣятельной любви и участія бъ страждущимъ близкимъ; помощь нуждающемуся обращается у нея въ непреложный долгъ, мысль о которомъ всецѣло овладѣваетъ существомъ ея, и нѣтъ такой силы, нѣтъ такихъ опасностей, которыя могли бы устрашить героиню, остановить ее въ исполненіи задуманнаго, того, что разъ признала она обязательнымъ для себя; непреоборимое влеченіе къ добру -- вторая природа Антигоны. Благоразумные совѣты сестры не браться за опасное дѣло, не идти противъ царской воли кажутся ей кощунствомъ; она одна совершитъ святое дѣло и съ гордостью отвергаетъ запоздалое предложеніе помощи со стороны сомнѣвающейся, боязливой Исмены; за то она одна угодна будетъ и богамъ, и усопшему брату; съ ними она будетъ вѣчно, и ихъ любовь для нея дороже милости эфемерныхъ смертныхъ. Йемена боится, что о замыслѣ сестры узнаютъ другіе и что ее постигнетъ наказаніе. "Ты мнѣ будешь сто кратъ ненавистнѣе, -- восклицаетъ на это Антигона, -- если станешь скрывать. Нѣтъ, лучше разглашай всѣмъ объ этомъ" (ст. 86). Славную смерть за правое дѣло она приметъ съ радостью (ст. 72, 96 и сл.). Любящимъ сердцемъ Антигона вѣрно угадала желаніе боговъ; ея подвигъ любви согласуется съ божескими законами, "не писанными, но незыблемыми, существующими отъ вѣка".Зловѣщія знаменія обличаютъ неправду тирана; ѳивскій народъ скорбитъ о несчастной; вся природа сочувствуетъ ей, и "безразсудная", "дерзкая" нарушительница царской воли преобразуется въ героиню-мучительницу, въ дорогую богамъ праведницу. Послѣднимъ убѣждается въ этомъ Креонть, и за упорство въ заблужденіи несетъ тяжкую кару.

Стража хватаетъ Антигону на мѣстѣ преступленія, когда она, рыдающая, съ воплями и жалобами на жестокосердаго владыку, посыпаетъ землею нагіе дорогіе останки брата, изъ мѣдной чаши совершаетъ надъ нимъ троекратное возліяніе. Поэтъ уподобляетъ ее птицѣ, жалобно стенящей, когда изъ гнѣзда унесутъ ея птенцовъ. Къ великому изумленію простодушнаго стража, Антигона отдалась въ руки враговъ безъ сопротивленія и страха, во всемъ тутъ же повинившись. Виновная доставлена къ царю. Ереонтъ грозно начинаетъ допросъ, но Антигона сразу обезоруживаетъ его, потомъ раздражаетъ еще больше невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣтовъ: "Да, я сдѣлала это, и не отрицаю". Законъ Креонта ей былъ извѣстенъ, какъ и прочимъ ѳивскимъ гражданамъ, но она не могла въ угоду смертному, угрожающему наказаніемъ, преступить вѣчные законы боговъ, не воздать усопшему положенной дани. Она глубоко убѣждена въ своей правотѣ, какъ и въ томъ, что сочувствіе гражданъ на ея сторонѣ, и что только страхъ сковываетъ имъ языки, но что въ душѣ они прославляютъ ее за доблестный подвигъ. Смеріь,-- говоритъ Антигона,-- всѣхъ равняетъ; Етеоклъ и Полиникъ -- дѣти одной матери, одного отца съ нею, и она не могла различать между братьями умершими. Всѣ доводы царя противъ посмертнаго чествованія Полиника, какъ врага отечества, Антигона отражаетъ признаніемъ, что "не для вражды рождена она, а для любви". Это спокойствіе и увѣренность въ правотѣ и святости совершоннаго дѣла рѣшаютъ участь Антигоны еще больше, чѣмъ самое преступленіе; такъ говоритъ и Креонтъ. Однако, было бы большою ошибкой представлять себѣ Антигону Софокла существомъ, наскучившимъ жизнью и ищущимъ только повода покончить съ собою, или ходячимъ воплощеніемъ отвлеченной морали. Антигона -- дочь царя, мощная тѣломъ и духомъ дѣвушка, любимая наслѣдникомъ новаго владыки Ѳивъ; она пережила, правда, тяжелыя испытанія, потеряла родителей и братьевъ, но привязанность въ жизни, къ радостямъ ея не покидаетъ Антигоны до конца; она скорбитъ о томъ, что солнце не будетъ свѣтитъ ей больше, что ей не будутъ пѣть брачной пѣсни; она призываетъ гражданъ ѳивскихъ, Диркейскій ключъ, священную рощу въ свидѣтели того, что ее осудили неправеднымъ судомъ, что она умираетъ не оплаканная, друзьями. Плачъ и жалобы Антигоны раздаются много разъ въ присутствіи ѳивскихъ гражданъ, но она ни разу не жалѣетъ объ исполненномъ ею подвигѣ, не раскаевается въ содѣланномъ. Антигонѣ не чуждо и чувство вражды противъ тирана, попирающаго божескіе законы, и чувство пренебреженія къ сестрѣ, малодушно отступающей передъ славнымъ дѣломъ; ее раздражаетъ пассивное отношеніе толпы и къ ея участи; и къ насилію Креонта.

Словомъ, Антигона -- живой человѣкъ, душу свою полагающій за други своя; великимъ мастеромъ созданъ въ Антигонѣ прообразъ тѣхъ мучениковъ-героевъ добра и правды, которые никогда не перестанутъ вдохновлять поэтовъ и всегда будутъ возбуждать въ насъ благоговѣйное изумленіе беззавѣтнымъ служеніемъ слабымъ, обиженнымъ людямъ. Мѣняются времена, мѣняются идеалы, предметы привязанности и почитанія, но неизмѣннымъ остается чувство горячей признательности, которымъ рано или поздно человѣчество отличаетъ своихъ избранниковъ, страданіями и смертью запечатлѣвающихъ любовь свою къ ближнему и приближающихъ этими средствами воцареніе мира и благоволенія на землѣ.

У другого трагика, Еврипида, есть два женскихъ образа, въ которыхъ воплощена готовность человѣка жертвовать собою ради блага другихъ. Это -- Макарія, дочь Геракла отъ Деіаниры, добровольно идущая на смерть съ тѣмъ, чтобъ избавить отъ угнетенія и рабства прочихъ Гераклидовъ, единокровныхъ братьевъ и сестеръ; другая -- Ифигенія, дочь Агамемнона, своею смертью искупающая вину родителя и уготовляющая ахейскимъ войскамъ путь къ славѣ и торжеству надъ врагами, героиня трагедіи Ифигенія въ Авлидѣ. Макарія является эпизодически въ трагедіи въ

Аѳинахъ, гдѣ старцы Іолай и Алкмена ищутъ пріюта отъ преслѣдованій врага Геракла, Еврисеея; но божество требуетъ человѣческой жертвы для того, чтобы сдѣлать дѣйствительною помощь аѳинянъ Гераклидамъ, и Макарія жертвуетъ собою для спасенія прочихъ членовъ славнаго дома. Но къ порыву великодушія присоединяется жажда славы въ потомствѣ, мысль о громадной важности оказываемой ею услуги, и Макарія проситъ остающихся въ живыхъ оцѣнить жертву по достоинству (ст. 498, 573 и сл.) Подобныя побужденія чужды Софокловой Антигонѣ: подвигъ самопожертвованія есть для нея только исполненіе непремѣннаго долга передъ богами и усопшимъ братомъ.

Напротивъ, для Еврипидовой Ифигеніи высшимъ стимуломъ геройскаго рѣшенія служить гордость женщины, цѣною своей жизни устрояющей благо цѣлой Эллады,-- гордость, пробуждающаяся въ роковой моментъ, когда участь ея рѣшена и насильственная смерть представляется неизбѣжной.

Авлида -- гавань Беотіи, сборный пунктъ ахейскихъ войскъ передъ выступленіемъ въ троянскій походъ. Флотъ бездѣйствуетъ, не можетъ выйти въ море, наказаніе троянцевъ не исполняется, потому что разгнѣванная Артемида смирила вѣтры, и время проходитъ въ томительномъ ожиданіи. Въ войскахъ слышится недовольство и ропотъ. По словамъ гадателя Калхонта, богиня требуетъ себѣ человѣческой жертвы. Верховный вождь ахеянъ Агамемнонъ рѣшился пожертвовать дочерью, ибо иначе всѣ сборы къ походу на Трою окажутся напрасными, и похитители Елены останутся не отмщенными. Подъ предлогомъ брака съ Ахилломъ, Агамемнонъ вызываетъ изъ Микенъ Ифигенію вмѣстѣ съ матерью. Мать и дочь, Клитемнестрами Ифигенія, въ неописуемомъ горѣ, когда случайно узнаютъ подлинную цѣль вызова ихъ въ ахейскій станъ. Заклинанія, слезы, мольбы супруги и дочери, заступничество Ахилла безсильны измѣнитъ рѣшеніе царя, ибо ропотъ воиновъ едва не переходить въ открытое возмущеніе. Однако, Клитемнестра и Ахиллъ рѣшились защищать несчастную до послѣдней возможности и не допустить пролитія крови Ифигеніи. Но въ эту рѣшительную минуту дѣвушка, еще такъ недавно молившая отца о пощадѣ, предпочитавшая "жалкое прозябаніе славной смерти" (ст. 1252), теперь объявляетъ матери, что она желаетъ умереть чистой, незапятнанной. "Взоры всей Эллады обращены на меня. Въ моей только власти, выйдутъ ли корабли изъ гавани и будутъ ли сокрушены фригійцы. Отъ меня зависитъ, чтобы варвары не оскорбляли больше нашихъ женщинъ, не похищали женъ изъ благодатной Эллады, чтобы они понесли наказаніе за злополучную Елену, похищенную Парисомъ. Все это будетъ достигнуто моею смертью, и имя мое, какъ освободительницы Эллады, будутъ прославлять и чествовать. Чрезмѣрная любовь къ жизни и не подобаетъ мнѣ; ты родила меня не для одной себя: всей Элладѣ я принадлежу. И вотъ теперь, когда полчища воиновъ, одни со щитами, другіе съ веслами въ рукахъ, идутъ отважно на враговъ за поруганную родину, и всѣ готовы жизнь положить за Элладу, неужели я, одна я, стану тому помѣхой?Что можно сказать противъ этого? Еще подумайте: Ахиллу не должно вступать въ борьбу со всѣми аргивянами изъ-за женщины и умирать за женщину. Жизнь одного мужчины стоитъ тысячи женщинъ! Артемидѣ угодно было получить мое тѣло. Неужели я, смертная, буду перечить богинѣ? Невозможно. Я отдаю себя Элладѣ! Ведите меня къ алтарю! Разоряйте Трою! Она -- мой долговѣчный памятникъ, мои дѣти, мои брачныя радости, моя слава! Не варварамъ же господствовать надъ эллинами, дорогая мать: эллины должны быть господами варваровъ. Рабы -- варвары, а эллины свободны" (1368 и сл.). За симъ слѣдуетъ трогательное прощаніе съ окружающими, съ родиной, и Ифигенія, ликующая, съ вѣнкомъ на головѣ, направляется къ алтарю.

Антигона умираетъ за брата, Макарія за родъ Гераклидовъ, Ифигенія за Элладу (1369 и сл.).

Если разсмотрѣнные нами женскіе типы не утратили прелести и живого интереса до нашихъ дней, то, съ другой стороны, созданіе этихъ образовъ въ V в. до P. X. было бы рѣшительно немыслимо, если бы въ тогдашнемъ обществѣ не было женскихъ характеровъ такой же силы и такого же достоинства, если бы, слѣдовательно, аѳинскіе поэты не имѣли возможности наблюдать въ современной имъ дѣйствительности тѣ душевныя свойства женщины, какими они надѣляли своихъ героинь. Не нужно забывать того, что Касандры, Електры, Антигоны и др. Женскіе образы намѣчены были впервые въ такое время и въ такихъ условіяхъ быта, о какихъ драматургъ V вѣка могъ имѣть представленіе лишь самое смутное. Жизненное содержаніе въ эти имена, миѳологическія и легендарныя, вложено было самими драматургами, для чего эти послѣдніе должны были располагать богатымъ запасомъ вѣрныхъ наблюденій надъ женскою природой; за то и десятки тысячъ зрителей аѳинскаго театра, собиравшіеся сюда изъ разныхъ мѣстъ Эллады, способны были живо сочувствовать изображаемымъ на сценѣ порывамъ великодушія, душевнымъ мукамъ и радостямъ этихъ матерей, женъ, дѣвушекъ; публика въ театрѣ ощущала подъ покровомъ таинственной старины, которой принадлежали имена героевъ и героинь, біеніе жизни близкой и совершенно понятной присутствующимъ. Древность сохранила намъ не мало разсказовъ о томъ, какое сильное впечатлѣніе производили трагедіи на современниковъ и ближайшее потомство, особенно трагедіи Еврипида. Немногіе солдаты аѳинской арміи увидѣли дорогое отечество послѣ несчастной сицилійской экспедиціи (415--413 гг. до P. X.). Уцѣлѣвшіе воины по возвращеніи въ Аѳины горячо благодарили Еврипида, стихамъ котораго они обязаны были жизнью и свободой: съ такимъ очарованіемъ внимали отрывкамъ этихъ трагедій злѣйшіе враги аѳинянъ. Въ другой, разъ надъ Аѳинами разразилась катастрофа еще болѣе страшная. По взятіи города арміей спартанскаго царя Лисандра (405 г. до P. X.), на совѣтѣ побѣдоносныхъ союзниковъ обсуждалось, между Другими, и такое предложеніе: обратить аѳинянъ въ рабство, срыть до основанія стѣны домовъ и отдать всю землю, занятую городомъ, подъ пастбище для стадъ. За совѣтомъ слѣдовалъ пиръ, на которомъ присутствовали всѣ военачальники. Здѣсь фокейскій музыкантъ исполнилъ изъ Еврипидовой трагедіи отрывокъ, рисующій несчастную долю Електры послѣ того, какъ Клитемнестра Эгиссъ низвели ее въ состояніе рабыни и изъ царскаго дворца переселили въ жалкую хижину. Пирующіе были глубоко тронуты картиною бѣдствія, поразительно сходнаго съ уничиженіемъ Аѳинъ, и удержались отъ исполненія жестокаго рѣшенія при мысли о славномъ городѣ, создавшемъ такія произведенія и такихъ мастеровъ слова. Насколько разсказы эти, передаваемые Плутархомъ, достовѣрны, мы не знаемъ; для насъ достаточно того, что древность вѣрила въ чудесную силу художественнаго изображенія человѣческихъ страданій, вѣрила потому, что каждый эллинъ много разъ на себѣ испыталъ чарующее дѣйствіе художественныхъ образовъ.

Какъ изъ этихъ разсказовъ, такъ и изъ другихъ, нами опускаемыхъ, ясно, что созданія великихъ трагиковъ были одинаково доступны аѳинянину, спартанцу, сицилійцу, абдериту, что аѳинскіе трагики отвѣчали эстетическимъ требованіямъ и вкусамъ не однихъ своихъ согражданъ. Послѣдующее время блистательно доказало способность аѳинскихъ поэтовъ подниматься до пониманія и воспроизведенія общечеловѣческихъ мотивовъ, во всякое время живущихъ въ человѣческомъ обществѣ.

Аѳинская женщина больше еще, чѣмъ наша, не была по смыслу аѳинскихъ законовъ существомъ съ гражданиномъ равноправнымъ, оставаясь во всю жизнь на положеніи несовершеннолѣтняго. Лишенная политическихъ правъ, она ограничена была и въ правахъ гражданскихъ; достаточно замѣтить, что аѳинская женщина не имѣла права ни начинать какой-либо судебный процессъ, ни давать на судѣ свидѣтельскія показанія; юридическія права свои женщина искала или защищала не иначе, какъ черезъ патрона,-- мужа, отца, брата или иного родственника. Дѣйствительный договоръ женщина могла заключить на сумму, не превышающую стоимости двухъ мѣръ хлѣба съ небольшимъ (медимнъ). Она была ограничена и въ правахъ наслѣдованія, и въ выборѣ мужа. Жизнь аѳинской женщины проходила тихо, вдали отъ шума народныхъ собраній и суда присяжныхъ, въ домашнихъ заботахъ и интересахъ, какъ проходитъ она для большинства и въ теперешней Европѣ. Такое состояніе женщины древніе писатели приравниваютъ къ рабскому, возводя его большею частью въ законъ женской природы и въ непремѣнное условіе человѣческаго общежитія. Во всякомъ случаѣ, аѳинская женщина почти вовсе не участвуетъ въ политической исторіи, по крайней мѣрѣ, открыто, хотя на дѣлѣ несомнѣнно существовало вліяніе женщины на историческія событія, и не одинъ политическій дѣятель въ Аѳинахъ могъ бы сказать о себѣ то же, что говорилъ геніальный Ѳемистоклъ, что если онъ управляетъ аѳинянами, то имъ управляетъ жена его. Хорошо извѣстна вліятельная роль, какую играла въ общественной и умственной жизни Аѳинъ Аспазія, сначала сожительница, потомъ законная жена Перикла, учительница Сократа въ краснорѣчіи; ея вліянію и талантамъ древность приписывала даже ораторское искусство перваго государственнаго человѣка своего времени. Исторія знаетъ примѣры высокаго гражданскаго мужества аѳинскихъ женщинъ. Когда заговорщики съ Гармодіемъ и Аристогитономъ во главѣ умертвили Гиппарха, брата тирана Гиппіи, то месть сего послѣдняго обратилась больше всего противъ Аристогитона и друзей его; Гармодій былъ убить тѣлохранителями тирана на мѣстѣ схватки. Подруга Аристогитона Леэна была также схвачена и подвергнута пыткѣ. Опасаясь, какъ бы мученія пытки не вынудили у нея показаній, неблагопріятныхъ для заговорщиковъ, она зубами оторвала себѣ языкъ и кинула его въ лицо палачу. Извѣстно, что персидскія полчища вынуждали аѳинянъ двукратно покидать родной городъ и искать для своихъ дѣтей и женщинъ пристанища на Саламинѣ. Во второе изъ этихъ вторженій (480 г. до P. X.) Мардоній предлагалъ аѳинянамъ миръ подъ условіемъ союза противъ остальной Эллады. Сенаторъ Ликидъ совѣтовалъ товарищамъ принять предложеніе персидскаго военачальника, за что народъ побилъ его камнями. О случившемся узнали аѳинскія женщины, для которыхъ особенно чувствительны были лишенія военнаго времени и потеря Аѳинъ; однако, онѣ въ сильномъ возбужденіи устремились къ дому казненнаго Ликида и побили камнями жену его и дѣтей (Геродотъ IX, 5). По словамъ Плутарха, когда Периклъ по возвращеніи изъ самосской экспедиціи, стоившей жизни многихъ братьевъ, сыновей, мужей, произнесъ надгробное слово надъ павшими воинами, и затѣмъ сошелъ съ трибуны, аѳинянки привѣтствовали его, украшали вѣнками и лентами какъ побѣдителя на состязаніи. Вообще исторія не знаетъ примѣровъ гражданскаго малодушія аѳинской женщины. Пребывая въ скромной роли хозяйки дома и матери, она съумѣла сохранить и силу характера, и способность сочувствовать и содѣйствовать подвигамъ гражданскаго героизма. Господствующее въ новой литературѣ мнѣніе объ аѳинской женщинѣ, скорѣе отрицательное, нежели положительное, держится на матеріалѣ весьма неодинаковаго достоинства, причемъ на одномъ и томъ же планѣ помѣщаются и факты семейной и общественной жизни, и юридическія опредѣленія правъ женщины, и сужденія о женщинахъ, высказываемыя поэтами и философами, и, наконецъ, дезидераты этихъ послѣднихъ. Въ результатѣ неразборчиваго пользованія разнородными источниками получается картина, въ которой совмѣщены иди, точнѣе, нагромождены черты, едва ли между собою согласимыя; обращикомъ такого изложенія можетъ служить классическое во многихъ отношеніяхъ сочиненіе В. А. Беккера: картины древне-греческихъ нравовъ (новое изд. 1877 г.), гдѣ вопросу о греческихъ женщинахъ посвящена послѣдняя, весьма обстоятельная глава третьяго тома. Руководящее значеніе для автора имѣютъ неблагопріятныя о женщинахъ сужденія моралистовъ-философовъ и поэтовъ, изъ послѣднихъ особенно Еврипида и Аристофана; напротивъ, художественные образы, созданные великими драматургами не иначе, какъ въ зависимости отъ дѣйствительной жизни и дѣйствительныхъ характеровъ и несогласные съ собственными сужденіями поэта о женщинѣ вообще, совсѣмъ авторомъ обойдены. Такимъ образомъ, читатель Харикла, какъ и нѣкоторыхъ другихъ сочи*1 неній о томъ же предметѣ, узнаетъ, что думалъ о женщинахъ поэтъ или философъ, чѣмъ желалъ бы онъ видѣть женщину, какія притязанія женщины вызывали въ то время осужденіе благоразумныхъ людей; но читателю останутся неизвѣстными положительныя свойства античной аѳинской и вообще греческой женщины, при наличности которыхъ только и возможно было созданіе Еврипидомъ или Софокломъ Ифигеній, Андромахъ, Антигонъ, Поликсенъ; читателю не дается понятіе о томъ, въ какой мѣрѣ осуждаемыя моралистами женскія слабости были обусловлены обязательнымъ для женщины обычнымъ образомъ жизни, насколько мирилась тогдашняя женщина съ традиціонными условіями своего существованія и т. п. Аристофанъ, напримѣръ, въ комедіи Лисистрата и еще больше въ Законодательномъ собраніи женщинъ безпощадно глумится надъ притязаніями аѳинской женщины вмѣшиваться въ политику и вершить соціально-экономическіе вопросы въ радикальномъ направленіи. Однако, комедіи эти служатъ для насъ непререкаемымъ свидѣтельствомъ недовольства аѳинской женщины своею долей, желанія ея расширить кругъ своихъ интересовъ и дѣятельности. Ни одинъ античный поэтъ не завѣщалъ намъ столько симпатичныхъ женскихъ типовъ, какъ Еврипидъ, и если онъ считался у древнихъ женоненавистникомъ и въ такомъ видѣ даже изображенъ Аристофаномъ въ комедіи Женщины на праздникѣ то единственно за свои сужденія о женщинахъ, часто язвительныя и обидныя, разсыпанныя въ большинствѣ его трагедій. Странно было бы, если бы въ оцѣнкѣ аѳинской женщины мы руководствовались только мнѣніями поэта, оставляя безъ вниманія самые образы, созданные поэтомъ, тѣмъ болѣе, что женоненавистничество Еврипида вовсе не составляло общераспространенной черты въ аѳинскомъ обществѣ: иначе поэтъ не былъ бы прозванъ мисогиномъ. Еврипидъ-наблюдатель и художникъ, и Еврипидъ-моралисть и критикъ нравовъ не всегда совпадаютъ; но едва ли позволительно въ историческихъ характеристикахъ отдавать предпочтеніе личнымъ сужденіяхъ поэтовъ, а не тому матеріалу, который поэты собрали въ своихъ мастерскихъ, правдивыхъ произведеніяхъ и который долженъ быть оцѣниваемъ нами независимо отъ субъективныхъ мнѣній художника.

Впрочемъ, аѳинскіе драматурги, какъ мы видѣли выше, писали не для однихъ аѳинянъ: не менѣе, чѣмъ аѳиняну, они были понятны спартанцу и сиракусцу. Поле наблюденія не ограничивалось для драматурговъ родными Аѳинами, и нѣкоторыя черты женской природы они могли наблюдать не въ однѣхъ Аѳинахъ, но и въ тѣхъ мѣстностяхъ Эллады, гдѣ, благодаря инымъ условіямъ существованія, виднѣе были и достоинства, и слабости женщины.

Женщина въ Спартѣ пользовалась большею свободой, чѣмъ въ Аѳинахъ, болѣе независимымъ положеніемъ въ обществѣ, что сдѣлало роль спартанки въ исторіи болѣе дѣятельною и извѣстною; Изъ времени немного болѣе поздняго (III в. до P. X.) мы знаемъ примѣры высокаго самопожертвованія знатныхъ спартанокъ ради народнаго блага въ соединеніи съ чистотою и трогательною нѣжностью сердца по отношенію къ близкимъ, дорогимъ людямъ. Особенно замѣчательны шесть грандіозныхъ характеровъ, украшающихъ собою революціонную эпоху Спарты: Хилонида, Агесистрата, Архидамія, Агіатида, Кратесиклея и жена Пантеи; обо всѣхъ ихъ мы знаемъ изъ Плутарха (срвн. В. Г. Васильевскій: "Политическая реформа и соціальное движеніе въ древней Греціи въ періодъ ея упадка". Спб., 1869 г. стр. 115 и сл).

Хилонида -- дочь спартанскаго царя Леонида и жена другого царя -- Клеомброта. Въ числѣ первыхъ жертвъ соціальной революціи, вызванной Агидомъ IV, былъ Леонидъ: по приговору ефоровъ онъ покинулъ Спарту, а престолъ царскій перешелъ къ Блеомброту, зятю его. но скоро зять и тесть помѣнялись долей: реформы Агида разрѣшились насильственнымъ переворотомъ, противникъ ихъ Леонидъ былъ вызванъ обратно въ Спарту, а Блеомброту предстояло дорого заплатить за кратковременное торжество надъ тестемъ. Во всей этой коллизіи поведеніе Хилониды близко напоминаетъ Антигону. Когда страдающимъ лицомъ былъ Леонидъ, дочь старалась утѣшать и ободрять его, а по воцареніи Клеомброта покинула его, счастливаго мужа, и въ траурной одеждѣ пошла въ изгнаніе за отцомъ, потомъ вмѣстѣ съ* отцомъ возвратилась въ Спарту. Но теперь въ участіи и поддержкѣ нуждался супругъ ея, Клеомбротъ. Когда торжествующій Леонидъ съ отрядомъ солдатъ ворвался въ храмъ Посейдона, чтобы силою исторгнуть оттуда низложеннаго уже царя, онъ нашелъ подлѣ Клеомброта жену его, все еще остававшуюся въ траурѣ, и дѣтей. Видъ и мольбы Хилониды смягчили Леонида, и Блеомброту дозволено было искать спасенія въ бѣгствѣ. Хилонида покидаетъ отца и снова обрекаетъ себя на изгнаніе.

Агидъ IV, сынъ и внукъ двухъ богатѣйшихъ спартанокъ, Агесистраты и Архидаміи, рѣшилъ по вступленіи на царство возстановить въ своемъ отечествѣ давно минувшее имущественное равенство и справедливыя взаимныя отношенія гражданъ, для чего полагалъ необходимымъ уничтожить долговыя обязательства и подѣлить землю на 4,500 большихъ участковъ для спартіатовъ и 15,000 меньшихъ для періэковъ. Реформатору-царю нужно было заручиться сочувствіемъ реформѣ среди спартанскихъ женщинъ, имѣвшихъ большое вліяніе на дѣла въ Спартѣ, а для этого необходимо было расположить въ пользу задуманнаго предпріятія богатѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ женщинъ въ Спартѣ, бабку и мать. Архидамія и Агесистрата дорожили честью и успѣхами любимаго Агида и обѣщали ему свою помощь. Самъ Агидъ предоставлялъ для осуществленія принятаго рѣшенія собственное огромное состояніе, именно общирныя поля и пастбища и 600 талантовъ (около 1 милл. руб.) наличными деньгами. Съ восторгомъ и благодарностью слушалъ народъ объ этихъ мѣрахъ царя. Однако, опытъ Агида кончился катастрофою. Великодушный царственный реформаторъ поплатился за него жизнью: по приговору ефоровъ, онъ погибъ на висѣлицѣ. Агида не было уже въ живыхъ, когда, ничего не подозрѣвая, вошли въ тюрьму на свиданіе съ несчастнымъ его бабка и мать; но ихъ ожидалъ здѣсь тотъ же конецъ. Первою была задушена Архидамія подлѣ трупа Агида. Страшное зрѣлище предстало очамъ Агесистраты; въ ужасъ пришла она при видѣ двухъ дорогихъ тѣлъ: сына, лежавшаго на землѣ, и матери, висѣвшей еще въ петлѣ. Съ мужествомъ, достойнымъ истой спартанки, Агесистрата, при помощи тюремныхъ служителей, сняла бережно тѣло матери, положила его рядомъ съ сыномъ, привела въ порядокъ одежду ея и покрыла ея лицо, потомъ упала на колѣни передъ прахомъ сына и, цѣлуя его, произнесла слѣдующія слова: "Твоя доблесть, милый сынъ мой, благонравіе и кротость погубили и насъ съ тобою вмѣстѣ". "Если одобряешь дѣло сына,-- сказалъ палачъ,-- должна раздѣлить его участь". Агесистрата поднялась на ноги, подошла къ висѣлицѣ и со словами: "Да будетъ такъ ко благу Спарты!" -- тутъ же кончила жизнь.

Восторжествовавшій Леонидъ принудилъ вдову безвременно погибшаго Агида выйти замужъ за сына своего Клеомена. Леонидъ руководствовался корыстными разсчетами, когда женилъ сына на Агіатидѣ, женщинѣ очень богатой, молодой, граціознѣйшей и умнѣйшей изъ женщинъ Греціи, по словамъ Плутарха. Ея красота, кроткій нравъ и тихая грусть не замедлили покорять ей сердце юноши, и Агіатидѣ какъ бы суждено было вдохновить сына злѣйшаго врага реформъ на продолженіе прерваннаго двъа перваго ея мужа. Клеоменъ охотно и съ участіемъ слушалъ разсказъ жены о трагической судьбѣ Агида и о его благородныхъ усиліяхъ поднять слабѣющее государство. Въ такомъ настроеніи наслѣдовалъ царскую власть Клеоменъ, рѣшившійся возстановить славную Спарту съ имущественнымъ равенствомъ и общимъ довольствомъ внутри и съ гегемоніей надъ Элладою извнѣ. Но и попытку Клеомена постигла полная неудача. Потеря сраженія при Селласіи (221 г. до P. X.) заставила его бѣжать въ Египетъ. Не задолго до того умерла нѣжно любимая жена, и онъ вынужденъ былъ отправить въ Египетъ въ качествѣ заложниковъ мать Кратесикдею и дѣтей. "Съ полною покорностью судьбѣ,-- разсказываетъ Плутархъ,-- съ истиннымъ героизмомъ, съ нѣжными упреками сыну за то, что онъ могъ усомниться въ любви матери, выслушала Кратссиклея признаніе Клеомена объ условіяхъ египетскаго царя. Обнявши сына, сѣла Кратесиклея, съ виду спокойная, на корабль, который и увезъ ее и ея внуковъ въ Александрію". Въ Египтѣ кончилъ жизнь и Клеоменъ, который со дня на день тщетно выжидалъ, что вотъ-вотъ могущественный Птолемаидъ исполнить свое обѣщаніе и возвратитъ ему его царство. Заключенные въ тюрьму при Птолемеѣ Филопаторѣ, Клеоменъ и двѣнадцать друзей его разсчитывали было вызвать возстаніе въ населеніи столицы, но ихъ призывъ къ свободѣ пронесся по улицамъ города безъ отвѣта, и спартанцамъ не оставалось ничего другого, какъ лишить себя жизни. Тогда царь отдалъ приказъ казнить мать бунтовщика, ч внуковъ ея и друзей. Въ числѣ подругъ Кратесиклеи была жена спартанца Пангеи, только что убитаго на трупѣ Клеомена. Царица молила палачей о дозволеніи умереть прежде дѣтей; но въ этой милости было отказано бабкѣ, и Кратесиклея была свидѣтельницей гибели всѣхъ малютокъ. Среди ужасовъ смерти жена Пантеи не теряла мужества и останки убиваемыхъ подругъ старательно закутывала въ одежды, чтобы и послѣ смерти оградить ихъ отъ нескромныхъ взоровъ. Сама она умерла послѣдней, какъ героиня, не нуждаясь въ рукѣ, которая прикрыла бы ее по смерти: жена Пантеи сама закуталась въ свои одежды. "Она съумѣла,-- замѣчаетъ Плутархъ,-- и въ самой смерти сохранить душевную непорочность, защитить свое тѣло этимъ покровомъ благопристойности, охранявшимъ ее во всю жизнь. Изъ этой кровавой трагедіи, въ коей женщины въ послѣднія минуты состязались съ мужчинами въ мужествѣ, Лакедемонъ убѣждался, что не во власти судьбы оскорбить добродѣтель".

Едва ли кто станетъ отрицать, что всѣ эти историческія женщины, повинныя развѣ въ непреклонной твердости духа, въ беззавѣтной любви къ родинѣ и къ приснымъ своимъ, способны были воодушевить поэта къ созданію типовъ, по нравственной красотѣ и привлекательности нисколько не уступающихъ извѣстнымъ героинямъ античной трагедіи. Если мы вспомнимъ при этомъ, что изъ среды греческихъ женщинъ выходили и знаменитыя поэтессы и наставницы поэтовъ, а также философы-участницы пиѳагорейскаго союза, то легко поймемъ возможность появленія на античной сценѣ такихъ характеровъ, какъ Антигона или Ифигенія, то вниманіе, съ какимъ великіе драматурги наблюдали душу женщины, то сочувствіе, какимъ награждала и поощряла драматурговъ греческая многотысячная публика. Сочетаніе рѣшимости и самопожертвованія съ дѣвственною чистотой и отзывчивостью одинаково отличаютъ Ифигенію, Касандру, Антигону и историческихъ женщинъ-героинь. Эти послѣднія мужественно переносятъ самые тяжелые удары судьбы, ревниво охраняя въ себѣ человѣческое достоинство; самая близость насильственной смерти не затемняетъ сознанія этихъ женщинъ и до послѣдней минуты не покидаетъ ихъ забота о томъ, какъ оградить себя и отъ оскорбительнаго физическаго прикосновенія палачей, и отъ обидныхъ для женской скромности взглядовъ мужчины. Смерть, достойная славной жизни, смягчаетъ для героинь ужасъ катастрофы.

Еврипидъ особенно охотно останавливался на изображеніи душевныхъ состояній женщины, переживаемыхъ въ пору тяжкихъ превратностей судьбы, и потому много разъ обращался онъ за сюжетами къ троянской легендѣ. Десять лѣтъ длившаяся война съ напряженіемъ всѣхъ силъ воюющихъ неизбѣжно сопровождалась многочисленными крушеніями счастья и величія, катастрофами, въ которыхъ могли проявиться и сила характера, и душевное благородство. Мы говорили уже о его и Ифигеніи въ Авлидѣ, но безспорно первое мѣсто въ этомъ циклѣ его трагедій принадлежитъ Андромахѣ. Вдова великаго Гектора, любимая невѣстка царя Пріама, Андромаха съ гибелью Трои потеряла и единственнаго сына, а теперь является передъ нами въ положеніи рабыни и наложницы Неоптолема, сына мужеубійцы Ахилла. Поэтъ воспользовался сюжетомъ для того, между прочимъ, чтобы высказать со сцены собственныя воззрѣнія политическія, соціальныя, этическія, причемъ не разъ поднимается до проповѣди любви и участія къ ближнему въ христіанскомъ смыслѣ слова, до понятія личнаго человѣческаго достоинства независимо отъ званія или происхожденія человѣка, хотя бы это былъ рабъ или далекій чужеземецъ, до защиты побочныхъ дѣтей и проч., и проч. Вмѣстѣ съ тѣмъ, поэтъ внесъ въ трагедію множество замѣчаній о слабостяхъ женщинъ, -- замѣчаній, не оставляющихъ сомнѣнія въ томъ, что въ дѣйствительной жизни были не однѣ героини, что обычный образъ жизни аѳинской женщины, недостаточное воспитаніе, домашняя замкнутость ея вели ко многимъ слабостямъ, извращавшимъ ея добрыя природныя качества.

Неоптолемъ любилъ несчастную плѣнницу и прижилъ съ нею Молосса, но потомъ женился на дочери Менелая, завистливой, злобной Герміонѣ, которая изъ ревности рѣшается убить соперницу, тѣмъ больше, что чарамъ иноземки приписываетъ собственное безплодіе. Ради этого она вызвала изъ Спарты отца и пользуется отсутствіемъ мужа, отлучившагося въ Дельфы къ оракулу.

Узнавши о замыслахъ госпожи, Андромаха бѣжала въ храмъ Ѳетиды въ надеждѣ на защиту и помощь старца Пелея; сына она раньше спрятала въ домѣ друзей; она надѣется и на скорое возвращеніе мужа. Но Менелай уже овладѣлъ Молоссомъ и грозитъ смертью ребенка, если Андромаха не выйдетъ изъ святилища и не отдастся ему въ руки: только своею смертью она можетъ купить жизнь ребенка. Любящая мать покидаетъ храмъ. "Отдаюсь вамъ,-- восклицаетъ она.-- Рѣжьте, душите меня, вяжите, терзайте на части! Дитя мое, за тебя иду въ преисподнюю! А ты, если избѣгнешь злой доли, помяни мать, какъ много она претерпѣла передъ смертью" (ст. 411 и сл.). Но Менелаю нужно было только захватить въ свои руки Андромаху, хотя бы обманомъ. Теперь онъ объявляетъ, что смерть матери не избавляетъ сына отъ гибели. Вопль негодованія вырывается изъ груди Андромахи. "Вы, спартанцы,-- кричитъ она Менелаю,-- всѣмъ ненавистнѣйшее племя, лукавые обманщики, цари лжи, скопище злодѣевъ, коварная толпа! Ни единой мысли честной у васъ; душа ваша полна подлыхъ замысловъ! Не по праву пользуетесь вы значеніемъ въ Элладѣ. Но что же вы такое? Среди васъ убійства чаще, чѣмъ гдѣ-либо. Продажны вы, двоедушны, всегда у васъ на языкѣ одно, въ мысляхъ другое. Сгиньте же! Мнѣ умереть не такъ страшно, какъ ты думаешь... Правда, ты могучъ теперь въ Спартѣ, но и мы когда-то сильны были въ Троѣ. Если меня, гнететъ недоля, не кичись! И тебя можетъ постигнуть такая же судьба" (ст. 446--464). Андромаху связанную и ребенка ведутъ уже въ домъ на казнь, но появляется Нелей, дѣдъ Неоптолема, и спасаетъ несчастныхъ. Однако, Неоптолемъ погибаетъ въ Дельфахъ, какъ жертва мстительности и хитрости Ореста, сына Агамемнона, съ которымъ вмѣстѣ бѣжала и Герміона. По повелѣнію Ѳетиды, Андромаха поселится въ Молосской землѣ, отъ брака ея съ Геленомъ произойдетъ могущественный родъ молосскихъ царей. Всѣ симпатіи зрителя были на сторонѣ гордой рабыни, иноземки, наложницы, обрекаемой на гибель за то, что она не хочетъ унизиться до ласкательства передъ госпожей и Меяелаемъ. Чувство зрителя возмущалось противъ притязаній людей властныхъ, оскорбляющихъ беззащитную женщину и посягающихъ на жизнь ея и ея ребенка.

Безропотная покорность судьбѣ и вмѣстѣ съ нею заботливость о сохраненіи своего человѣческаго достоинства нашли себѣ выраженіе наиболѣе поэтическое и трогательное въ образѣ Поликсены, дочери Гекубы, въ Еврипидовой трагедіи Гекуба. Трагедія Троянки заканчивается пожаромъ Трои и удаленіемъ царственныхъ плѣнницъ на греческіе корабли. Въ Агамемнонѣ и въ Андромахѣ публика видѣла этихъ самыхъ плѣнницъ уже на почвѣ Эллады, въ домахъ господъ своихъ. Въ Гекубѣ воспроизведенъ Еврипидомъ одинъ изъ промежуточныхъ моментовъ. Ахейскіе корабли на пути изъ-подъ Трои остановились у Ѳракійскаго Херсонеса и тугъ задержаны божествомъ, пока тѣнь Ахилла не получитъ своей доли, назначенной ему въ добычу Поликсены,-- послѣднее дѣтище и единственная радость Гекубы. За жертвою является Одиссей. Никакія просьбы матери, напоминанія объ услугахъ, когда-то ему оказанныхъ, не производятъ дѣйствія на безсердечнаго посланца. Самой Поликсенѣ велитъ Гекуба просить Одиссея, но дѣвушка понимаетъ всю суетность усилій матери, она готова умереть, но не унизится до напрасной просьбы. "Я готова идти за тобой,-- говоритъ Полексена Одиссею,-- и судьбѣ такъ угодно, и мнѣ -- лучше умереть. Не хочу я казаться женщиной не въ мѣру слабой, трусливо цѣпляющейся за жизнь. Да и къ чему мнѣ жить еще? Я -- дочь царя всѣхъ фригіянъ, и слава сопутствовала мнѣ отъ колыбели. Блестящее будущее улыбалось мнѣ. Росла я царскою невѣстой, и знатные юноши оспаривали другъ у друга высокую честь ввести меня въ свой домъ, меня, царицу и госпожу среди троянскихъ женщинъ, завиднѣйшую изъ сверстницъ. Кромѣ безсмертія, было у меня все, чѣмъ владѣютъ боги. И вотъ теперь я -- раба. Не для рабства я создана, и одного этого слова достаточно, чтобы желать умереть, искать смерти. Или ждать, чтобы меня, сестру Гектора и столькихъ героевъ, за деньги купилъ другой господинъ, жестокій, который велитъ мнѣ мѣсить хлѣбъ, выметать соръ, ходить за станкомъ, влачить печальную жизнь въ трудахъ и униженіи. Любой рабъ могъ бы оскорбить мое ложе, а еще такъ недавно раздѣлить его желали цари. Нѣтъ, закрывая глаза, я увижу снова день свободы, и богу преисподней охотно отдаю мое тѣло. Веди меня къ алтарю, Одиссей; я не могу болѣе ласкать себя надеждою на лучшее будущее. И ты, мать, не удерживай меня; не трать словъ понапрасну,-- безполезны твои усилія спасти меня. Ты сама должна желать моей смерти, прежде чѣмъ претерпѣть мнѣ стыдъ и униженіе" (ст. 341 и сл.). Поликсена удаляется вслѣдъ за Одиссеемъ, а вскорѣ вѣстникъ разсказываетъ старухѣ о закланіи дочери ея на могилѣ Ахилла. Разсказъ вѣстника -- прекраснѣйшій обращикъ поэзіи. Когда Пирръ, сынъ Ахилла, велѣлъ схватить обреченную на жертву Поликсену, она съ слѣдующими словами обратилась въ воинамъ: "Греки, разрушители моего отечества, стойте: я умираю добровольно. Не касайтесь меня. Я пойду одна, тотчасъ. Богами заклинаю васъ, дайте мнѣ умереть свободной. Быть невольницей унизительно для дочери царя". Какъ море, заволновались народа, послышалось одобреніе, и самъ Агамемнонъ повелѣлъ исполнить волю дѣвушки. Тогда Поликсена разорвала на себѣ одежду отъ плеча до пояса и, обнаживши прелестную грудь какъ изъ мрамора, склонилась на колѣни съ такими словами: "Вотъ моя грудь, юный воинъ: рази меня, если хочешь, а угодно зарѣзать меня, вотъ мое горло". Смутился Пирръ; сердце жалостью прониклось; наконецъ, онъ поднялъ руку, мечъ сверкнулъ, и кровь брызнула струей изъ горла. Падая, умирающая думала о благопристойности, и складками одежды прикрыла все, что должно быть сокрыто отъ взора мужчины. Какъ только она испустила послѣдній вздохъ, аргивяне засуетились подлѣ останковъ: одни украшали ихъ древесными листьями, другіе сооружали костеръ изъ вѣтокъ сосны; если же кто стоялъ безъ дѣла, ему говорили съ укоризной: "Негодный, ты ничего не дѣлаешь, ничего нѣтъ у тебя, чѣмъ бы почтить это благородное, великодушное существо". "Вотъ какъ говорили о твоей дочери, которой нѣтъ болѣе въ живыхъ, счастливѣйшая и вмѣстѣ несчастнѣйшая изъ матерей" (ст. 538--575).

Этимъ мы заканчиваемъ наше обозрѣніе женскихъ типовъ античной трагедіи, хотя задача наша и можетъ казаться далеко не исчерпанной. Но мы намѣренно оставили въ сторонѣ характеры отрицательные, какъ Клитемнестру, Герміону, характеры женщинъ, одушевленныхъ только чувствомъ личной привязанности, какъ Деіанира или Алкестида, наконецъ, группу такихъ образцовъ, какъ Медея, Федра или Гекуба,-- женщинъ мощныхъ, активныхъ, неукротимыхъ въ гнѣвѣ и въ жаждѣ мести; и эти послѣдніе характеры въ изображеніи Еврипида выстрадали себѣ прощеніе и участіе свидѣтеля тяжкими душевными муками: несчастныя, страстно любящія, онѣ были оскорблены въ глубочайшихъ своихъ привязанностяхъ, и мстили за обиды безпощадно, безъ мѣры, не жалѣя враговъ, но не думая и о собственно! безопасности. Мы разсмотрѣли типы наиболѣе въ античныхъ трагедіяхъ многочисленные и, вѣроятно, наиближе отвѣчавшіе тѣмъ требованіямъ отъ женщины и понятіямъ о ней, какія господствовали въ греческомъ античномъ обществѣ.

Въ заключеніе мы желали бы, хотя въ немногихъ словахъ, обратить вниманіе на ближайшее культурное значеніе подобныхъ женскихъ образовъ. Трагедія имѣла громадную образовательную силу для древняго общества, а черезъ него и для новаго; каждое вызываемое ею чувство много выигрывало въ силѣ и напряженности отъ того, что оно испытывалось за разъ тысячами и десятками тысячъ зрителей, въ большинствѣ стоявшими на высотѣ пониманія совершеннѣйшихъ произведеній искусства. Потомъ, каждое сценическое представленіе было, но сознанію древняго грека, актомъ чествованія божества, что побуждало зрителя въ возможно болѣе серьезному отношенію къ тому, что онъ видѣлъ на сценѣ и что слышалъ отъ героевъ трагедій. Драматурги изъ числа созданныхъ ими образовъ выбирали, женскіе какъ бы для того, чтобы возбуждать и питать въ массѣ публики добрыя чувства состраданія и участія къ людямъ, гонимымъ судьбою, бѣднымъ и униженнымъ, внушать зрителямъ понятіе человѣческаго достоинства независимо отъ происхожденія, состоянія тѣхъ или иныхъ преходящихъ условій. Значительную часть женскихъ типовъ въ трагедіяхъ составляютъ рабыни, еще живо памятующія недавнее прошлое съ его благополучіемъ, со всѣми выгодами высокаго званія и богатства. Несчастныя случайности, людская неправда, насиліе приравниваютъ знатныхъ и властныхъ женщинъ къ убогимъ и низкимъ по происхожденію, и все, чѣмъ отличается одна женщина отъ другой, сводится къ степени душевной доблести, нравственнаго достоинства, а потому рабыни, иноземки и наложницы, какъ Касандра, Гекуба, Андромаха, пользуются сочувствіемъ зрителя, а не греческія царицы и госпожи рабынь, Клитемнестра или Герміона. Не случайно и то обстоятельство, что въ пьесахъ Еврипида, трагика женщинъ по преимуществу, мы встрѣчаемся съ многократнымъ выраженіемъ взглядовъ народа и на человѣческое достоинство, приличествующихъ доброму христіанину и протестующихъ противъ рабскаго состоянія человѣка. "Благородство даютъ человѣку разумъ и пониманіе, ниспосылаемое божествомъ". "Я видѣлъ ничтожныхъ дѣтей отъ славныхъ родителей, добрыхъ дѣтей отъ дурныхъ отцовъ, убожество мысли въ богатомъ, величіе ума въ бѣднякѣ". "Многіе рабы -- рабы только по имени, а въ душѣ они свободнѣе не-рабовъ". "Одно позорно у раба -- имя, во всемъ прочемъ добрый рабъ не хуже свободнаго". Всѣ эти и подобныя мысли нашли себѣ выраженіе преимущественно у Еврипида, того самаго поэта, во многихъ трагедіяхъ котораго главныя роли принадлежатъ женщинамъ. Мы уже знаемъ, что грандіозные, симпатичные типы рабынь были бы не мыслимы на греческой сценѣ, если бы въ дѣйствительную жизнь античная женщина не вносила съ собою богатаго запаса душевныхъ силъ и способности къ подвигамъ любви и самопожертвованія, если бы тогдашняя женщина не умѣла блюсти въ себѣ человѣческое достоинство наперекоръ всякимъ невзгодамъ и посягательствамъ. Самая приниженность женщины въ обществѣ должна была дѣлать ее болѣе чуткою къ чужой недолѣ, а женскіе образы въ искусствѣ болѣе пригодными для правдиваго выраженія душевныхъ мукъ, составлявшихъ обычный удѣлъ людей несвободныхъ, предоставленныхъ капризу и усмотрѣнію другого. Античная образованность дошла до теоретическаго отрицанія рабства, до признанія раба существомъ по природѣ равнымъ съ свободнымъ гражданиномъ, до признанія идеальнымъ общественнаго строя безъ рабовъ, и древне-греческой женщинѣ принадлежитъ не малая доля участія въ выясненіи истины, которая впервые была услышана міромъ съ античной сцены изъ устъ раба: "Человѣкъ я, и ничто человѣческое мнѣ не чуждо".

Ѳ. Мищенко.

"Русская Мысль", кн.IV, 1893