Былъ въ Жмуди родъ Биллевичей, потомковъ Мендота, связанный родствомъ со многими знатными фамиліями и весьма уважаемый во всемъ Росенскомъ округѣ. До высшихъ ступеней государственной службы Биллевичи не доходили, но на полѣ Марса зачастую оказывали большія услуги отечеству, за что и получали щедрыя награды. Родовое гнѣздо ихъ,-- оно цѣло и понынѣ,-- называлось также Биллевичи, но, кромѣ этого, они обладали и другими помѣстьями въ окрестности Росень и дальше, по дорогѣ къ Кракинову, по теченію Ляуды, Шои, Невяжи, далеко за Поневѣжъ. Потомъ они распались на нѣсколько домовъ и мало-по-малу теряли другъ друга изъ виду. Съѣзжались они всѣ вмѣстѣ только тогда, когда въ Росеняхъ, на равнинѣ такъ называемой Станы, собиралось жмудское всеобщее ополченіе. Приходилось имъ сталкиваться подъ знаменами литовскаго ополченія и на сеймикахъ; а такъ какъ они были богаты и вліятельны, то съ ними принуждены были считаться даже всемогущіе въ Литвѣ и Жмуди Радзивиллы.
Во время царствованія Яна Казиміра, патріархомъ всѣхъ Биллевичей былъ Гераклій Биллевичъ, полковникъ летучаго отряда, унитскій подкоморій. Онъ жилъ не въ родовомъ помѣстьѣ,-- то находилось во владѣніи Томаша, росенскаго мечника, -- за то Гераклію принадлежали Водокты, Любичъ и Митруны, лежащіе вблизи Ляуды и словно моремъ окруженные мелкою шляхтой.
Дѣйствительно, кромѣ Биллевичей, въ окрестности жило немного богатыхъ фамилій: Соллогубы, Монтвиллы, Шиллинги, Коризны, Сициньскіе; по всему теченію ли уда густо была усѣяна такъ называемыми "околицами", населенными славною въ исторіи Жмуди ляуданскою шляхтой.
Въ другихъ мѣстахъ страны, напримѣръ, въ Подлясьѣ, жители назывались по имени своего помѣстья, или, наоборотъ, давали имъ свое прозвище; на Ляудѣ было не такъ. Тамъ въ Морезахъ обитали Стакьяны, въ Волмонтовичахъ, на плодородной землѣ, Бутримы, извѣстные своею неразговорчивостью и тяжелою рукой. Землею въ Дрожейкахъ и Мозгахъ управляли многочисленные Домашевичи, славные охотники: они пущей Зелёнкой вплоть до самаго Вилькоміра по медвѣжьимъ слѣдамъ ходили. Гаштовты сидѣли въ Пацунеляхъ; дѣвушки ихъ отличались своею красотой, такъ что всѣхъ красивыхъ женщинъ Въ окрестностяхъ Кракинбва, Поневѣжа и Упиты звали пацунельками. СоллогубыМалые были богаты конями и отличнымъ скотомъ, а Госцевичи въ Гощунахъ гнали смолу въ лѣсахъ; ихъ такъ и прозвали Госцевичами Черными или Дымными.
Было и еще много "зясцянковъ", много родовъ. Имена нѣкоторыхъ изъ нихъ живутъ и до сихъ поръ, но, по большей части, и "засцянки" не тѣ, какъ были прежде, и люди въ нихъ прозываются иначе. Пришли войны, несчастія, пожары, старыя пепелища не всегда застраивались,-- однимъ словомъ, многое перемѣнилось. Но въ свое время старая Ляуда процвѣтала и ляуданская шляхта покрыла себя великою славой нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда подъ Лоёвымъ билась со взбунтовавшимися козаками, въ рядахъ войскъ Януша Радзивилла.
Всѣ ляуданцы служили въ хоругви стараго Гераклія Биллевича: богатые -- съ двумя конями, побѣднѣе -- съ однимъ. Вообще, то была шляхта воинственная, любившая рыцарское дѣло. За то общественныя дѣла,-- тѣ, что служили предметомъ толковъ на сеймикахъ,-- интересовали ее мало. Знала она, что король въ Варшавѣ, Радзивиллъ и панъ Глѣбовичъ, староста, въ Жмуди, а панъ Биллевичъ въ Водоктахъ на Ляудѣ,-- этого было достаточно,-- и она голосовала такъ, какъ ее панъ Биллевичъ научитъ, въ убѣжденіи, что онъ хочетъ того же, чего и панъ Глѣбовичъ. Послѣдній идетъ рука объ руку съ Радзивилломъ, Радзивиллъ -- представитель короля на Литвѣ и Жмуди, а король -- супругъ республики, отецъ шляхетскаго сословія.
Панъ Биллевичъ былъ скорѣе другомъ, чѣмъ кліентомъ могучихъ олигарховъ въ Биржахъ {Резиденція Радзивилловъ.}, другомъ весьма уважаемымъ, потому что ему послушны тысячи голосовъ и тысячи ляуданскихъ сабель, а надъ саблями въ рукахъ Стакьяновъ, Бутримовъ, Домашевичей или Гаштовтовъ въ то время еще никто не осмѣливался шутить. Только впослѣдствіи все измѣнилось, когда пана Гераклія Биллевича не стало.
Отецъ и защитникъ ляуданской шляхты сошелъ въ могилу въ 1654 г. Въ то время по всему восточному рубежу республики возгорѣлась страшная война. Панъ Биллевичъ не пошелъ сражаться,-- ему мѣшали преклонныя лѣта,-- но ляуданцы пошли. И вотъ, когда пришла вѣсть, что Радзивиллъ побитъ подъ Шкловомъ, а ляуданская хоругвь, въ атакѣ на французскую наемную пѣхоту, уничтожена почти поголовно,-- старый полковникъ, пораженный апоплексіей, отдалъ Богу душу.
Извѣстіе это привезъ нѣкто панъ Михалъ Володіёвскій, молодой, но уже знаменитый воинъ, который предводительствовалъ ляуданцами вмѣсто пана Гераклія. Возвратились домой и остатка ляуданскаго ополченія, унылые, измученные, оголодавшіе, обвиняющіе, наравнѣ со всѣми войскомъ, великаго гетмана въ томъ, что тотъ, слѣпо увѣренный въ обаяніи своего имени, бросился съ малыми силами на многочисленнаго непріятеля и погубилъ, такимъ образомъ, и войско, и всю страну.
Но среди огульныхъ обвиненій ни одинъ голосъ не поднялся противъ молодаго полковника Юрія Михала Володіёвскаго. Напротивъ, тѣ, кто уцѣлѣли отъ погрома, прославляли его до небесъ, разсказывали чудеса о его воинской опытности и славныхъ подвигахъ. Для остатковъ ляуданскаго ополченія единственнымъ утѣшеніемъ служило воспоминаніе о дѣлахъ, совершенныхъ ими подъ предводительствомъ пана Володіёвскаго: какъ въ атакѣ они пробились, словно черезъ дымъ, черезъ ряды непріятеля; какъ потомъ напали на французскихъ наемниковъ и вырѣзали въ пухъ самый лучшій полкъ, причемъ панъ Володіёвскій собственною рукой убилъ главнаго офицера; какъ, наконецъ, окруженные съ четырехъ сторонъ, они отчаянно защищались, падая цѣлыми сотнями и разрывая непріятельскую линію.
Со скорбью, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и съ гордостью слушали все это тѣ, которые не служили въ литовскомъ войскѣ, а только были обязаны являться во всеобщее ополченіе. Повсюду ожидали, что и всеобщее ополченіе, послѣдняя защита отечества, скоро будетъ призвано; даже заранѣе уговорились, что въ такомъ случаѣ панъ Володіёвскій будетъ избранъ ляуданскинъ ротмистромъ: хотя онъ и не принадлежалъ къ числу мѣстныхъ жителей, но и среди ляуданцевъ не сыщешь болѣе славнаго воина. Говорили, что онъ самого гетмана изъ бездны вытащилъ. И цѣлая Ляуда его чуть на рукахъ не носила и одна "околица "вырывала его у другой. Больше всѣхъ ссорились Бутримы, Домашевичи и Гаштовты, у которыхъ онъ долженъ былъ дольше гостить. Въ свою очередь ему такъ полюбилась воинственная шляхта, что когда остатки радзивилловскихъ войскъ стягивались въ Биржи, чтобы тамъ хоть немного оправиться отъ пораженія и привести себя въ порядокъ,-- онъ не пошелъ вмѣстѣ съ другими, а переѣзжалъ изъ засцянка въ засцянокъ и, наконецъ, основалъ постоянную резиденцію въ Пацунеляхъ у пана Пакоша Гаштовта, перваго лица во всѣхъ Пацунеляхъ.
Положимъ, панъ Михалъ никоимъ образомъ не могъ бы ѣхать въ Биржи,-- онъ сильно захворалъ: сначала -- злою горячкой, потомъ -- послѣдствіями контузіи, полученной имъ подъ Цубиховомъ. Три панны Гаштовтъ взяли его подъ опеку и поклялись вылечить такого славнаго рыцаря, а шляхтичи,-- кто уцѣлѣлъ,-- занялись погребеніемъ стараго своего вождя, пана Гераклія Биллевича.
Послѣ похоронъ вскрыли духовное завѣщаніе. Оказалось, что старый полковникъ наслѣдницей всего имущества, за исключеніемъ деревни Любичъ, назначилъ свою внучку, Александру Биллевичъ, унитскую ловчанку, а опеку надъ ней, до выхода замужъ, возлагалъ на всю ляуданскую шляхту.
"...Любившіе меня (гласило завѣщаніе), платившіе мнѣ добромъ за добро пусть такъ же относятся и къ сиротѣ, а въ наше время разврата и непостоянства, когда никто не можетъ считать себя достаточно огражденнымъ отъ людскаго насилія, да хранятъ сироту отъ несчастій во имя мое.
"Они должны наблюдать, чтобы моя наслѣдница пользовалась всѣмъ моимъ имуществомъ, за исключеніемъ деревни Любичъ, которую я отдаю пану Емицицу, молодому оршанскому хорунжему. Дабы никто не удивлялся благоволенію моему къ вельможному пану Андрею Емицицу, вѣдать надлежитъ, что я съ молодыхъ лѣтъ до дня смерти пользовался братскою любовью я расположеніемъ отца пана Андрея. Онъ сражался рядомъ со мною и жизнь мнѣ спасалъ неоднократно, а когда злоба и зависть пановъ Сициньскихъ побудила ихъ ограбить меня, онъ и тутъ мнѣ помогъ. Тогда я, Гераклій Биллевичъ, унитскій подкоморій, а вмѣстѣ съ тѣмъ нераскаянный грѣшникъ, нынѣ стоящій предъ страшнымъ судомъ Господнимъ, четыре года тому назадъ отправился къ пану Кмицицу, отцу оршанскаго мечника, чтобы засвидѣтельствовать ему свою благодарность и сердечную пріязнь. Тамъ, по обоюдному согласію, постановили мы, слѣдуя стариннымъ обычаямъ шляхетскимъ и христіанскимъ, что дѣти наши, его сынъ Андрей и моя внучка Александра, должны вступить въ брачный союзъ, дабы породить потомство въ славу Божію и на пользу республикѣ. Сего я душевно желаю и внучку мою Александру повиновенію моей изъявленной здѣсь волѣ обязываю, за исключеніемъ того случая, когда (храни Богъ) хорунжій оршанскій постыдными поступками запятналъ бы свою славу и былъ опозоренъ судомъ. А если онъ потеряетъ свои помѣстья или откажется отъ Любича, внучка моя, все-таки, должна выйти за него замужъ.
"Однако, если, по особому благоволенію Божію, внучка моя для славы Его захочетъ сохранить свое дѣвство и вступить въ монашество, то ей преградъ не чинить, ибо слава Божія должна преимуществовать надъ человѣческой..."
Такимъ-то образомъ распорядился имуществомъ и внучкрй панъ Гераклій Биллевичъ, чему, впрочемъ, никто особенно не удивлялся: панна Александра давно знала, что ее ожидаетъ, да и шляхта слышала о пріязни между Биллевичемъ и Кмицицами; наконецъ, умы во время погрома были заняты совсѣмъ другимъ, такъ что о завѣщаніи вскорѣ и говорить перестали.
Только о Кмицицахъ слухи не умолкали, собственно говоря о панѣ Андреѣ, такъ какъ старый мечникъ тоже умеръ. Молодой сражался подъ Шкловомъ съ собственною хоругвью и оршанскими волонтерами, а потомъ какъ-то пропалъ изъ вида. Конечно, онъ былъ живъ: смерть такого отважнаго рыцаря не могла пройти незамѣченною. Въ Оршанскомъ округѣ Кмицицы пользовались большимъ вліяніемъ, обладали когда-то большимъ состояніемъ, но теперь были разорены войной. Хутора и пашни превратились въ пустыни, люди гибли тысячами. Послѣ пораженія Радзивилла никто не сопротивлялся. Госѣвскій, польный гетманъ, не имѣлъ силъ; коронные гетманы вмѣстѣ съ остаткомъ войскъ бились въ Украйнѣ и помочь ему не могли, точно также, какъ и республика, обезсиленная козацкими войнами. Война заливала страну все далѣе, только кое-гдѣ разбиваясь о крѣпостныя стѣны, да и стѣны падали одна за другою, какъ надъ Смоленскъ. Смоленское воеводство, гдѣ находились помѣстья Кмицицовъ, всѣ считали потеряннымъ. Во всеобщемъ замѣшательствѣ, среди всеобщей тревоги, люди разсѣялись, какъ листья, гонимые вихремъ, и никто не зналъ, что сталось съ молодымъ оршанскимъ хорунжіемъ.
До Жмудскаго староства война еще не дошла и ляуданская шляхта мало-по-малу отдохнула отъ шкловскаго погрома. "Околицы" начали съѣзжаться и толковать объ общественныхъ дѣлахъ и своихъ нуждахъ: Бутримы, охочіе до боя, настаивали, что нужно ѣхать на всеобщій конгрессъ въ Росены, а потомъ къ Госѣвскому, чтобъ отомстить за Шиловъ; Домашевичи Роговскою пущей пробирались къ самымъ непріятельскимъ линіямъ и привозили оттуда вѣсти; Госцевичи Дымные коптили мясо для будущей экспедиціи. Дальше рѣшили послать бывалыхъ и опытныхъ людей отыскивать пана Андрея Кмицица.
Старшіе ляуданцы собирали совѣты подъ предсѣдательствомъ Пакоша Гаштовта и Кассіана Бутрима, двухъ патріарховъ околицы; остальная шляхта, необычайно польщенная довѣріемъ покойнаго Биллевича, поклялась буквально исполнить завѣщаніе и окружить панну Александру чисто-отеческими попеченіями. И вотъ, во время войны, даже въ тѣхъ мѣстахъ, куда она не заходила, часто бывали ссоры и несогласія, а на берегахъ Ляуды все оставалось спокойно. Въ границы владѣній молодой наслѣдницы никто не вторгался; пограничныхъ насыпей никто не переносилъ на другое мѣсто,-- напротивъ, каждая "околица" помогала, чѣмъ могла, и безъ того богатой паннѣ Александрѣ. О ней въ засцянкахъ иначе и не говорили, какъ "наша панна", и красивыя нацунельки едва ли не съ большимъ нетерпѣніемъ ожидали пана Кмицица, чѣмъ она сама.
Между тѣмъ, пришелъ приказъ собираться шляхтѣ: на Лаудѣ началось движеніе. Кто изъ мальчика сдѣлался мужемъ, кого года не совсѣмъ еще пригнули къ землѣ, тотъ долженъ былъ садиться на коня. Янъ Казиміръ прибылъ въ Гродно и тамъ назчилъ мѣсто генеральнаго сбора; туда всѣ и направились. Первыми двинулись молчаливые Бутримы, за ними другіе, а Гаштовты послѣдними, по обычаю: имъ жалко было разставаться съ нацунельками. Шляхта изъ другихъ мѣстъ страны явилась въ маломъ количествѣ, отечество осталось безъ обороны, только благочестивая Ляуда собралась поголовно.
Панъ Володіевскій не поѣхалъ; онъ все еще не могъ владѣть рукою. "Околицы" опустѣли и только старики да женщины собирались у очага. Тихо было въ Поневѣжѣ и Унитѣ; всѣ ждали новостей.
Панна Александра также замкнулась въ Водоггахъ, не видя никого другаго, кромѣ слугъ и своихъ ляуданскихъ опекуновъ.
Глава I.
Пришелъ новый 1652 годъ. Январь былъ морозный, но сухой; суровая зима прикрыла святую Жмудь толстымъ, въ локоть, бѣлымъ тулупомъ; лѣса гнулись и ломались подъ обильнымъ инеемъ; снѣгъ ослѣплялъ глаза днемъ при солнцѣ, а ночью при лунѣ сверкалъ милліоннами разноцвѣтныхъ искръ; звѣрь близко подходилъ къ людскимъ жилищамъ, а бѣдныя сѣрыя птицы стучали клювомъ въ стекла, покрытыя снѣжными узорами.
Однимъ вечеромъ панна Александра сидѣла въ людской съ дворовыми дѣвушками. У Биллевичей издавна было такъ заведено: если нѣтъ гостей, то проводить вечера съ челядью, распѣвая благочестивыя пѣсни и подавая собою примѣръ меньшему брату. Такъ поступала и панна Александра, тѣмъ болѣе, что большинство ея дѣвушекъ были шляхтянки, сироты убогія. Были, конечно, и крестьянки, отличающіяся отъ первыхъ только рѣчью; многія изъ нихъ даже совсѣмъ не умѣли по-польски.
Панна Александра вмѣстѣ съ родственницею своей, панной Кульвецъ, сидѣла посерединѣ комнаты, а дѣвушки по стѣнамъ на лавкахъ; всѣ пряли кудель. Въ гигантскомъ каминѣ горѣли сосновыя колоды, то угасая, то сыпля цѣлыми снопами искръ, когда стоящій вблизи подростокъ подбрасывалъ щепокъ. Огонь разгорался, и тогда можно было видѣть темныя деревенскія стѣны огромной комнаты съ низкимъ бревенчатымъ потолкомъ. Изъ-за балокъ потолка выглядывали мотки чесанаго льну, свѣшивающіеся на обѣ стороны, словно взятые съ бою турецкіе бунчуки. По стѣнамъ блестѣли, словно звѣзды, оловянныя посудины разной величины, стоймя или на длинныхъ дубовыхъ полкахъ.
Въ глубинѣ, у дверей, кудлатый жмудинъ страшно гремѣлъ ручною мельницей, мурлыкая себѣ подъ носъ монотонную пѣсню. Панна Александра въ молчаніи перебирала четки; пряхи пряли, не говоря ни слова.
Отблескъ камина падалъ на ихъ румяныя, молодыя лица; онѣ пряли точно въ запуски одна передъ другою подъ суровымъ взглядомъ панны Кульвецъ. По временамъ онѣ изподтишка поглядывали на панну Александру,-- скоро ли она прикажетъ перестать молоть жмудину и затянетъ духовную пѣсню,-- но работа, все-таки, шла своимъ чередомъ, нити тянулись безконечно, веретена жужжали, въ рукахъ панны Кульвецъ стучали стальныя спицы, а кудлатый жмудинъ мололъ попрежнему.
По временамъ онъ прерывалъ работу, если въ мельницѣ что-нибудь портилось. Тогда онъ ругался вслухъ, а панна Александра поднимала голову, точно пробужденная отъ сна.
То была красивая дѣвушка, съ густыми льняными волосами, голубыми глазами, серьезно глядѣвшими изъ-подъ черныхъ бровей, и изящными чертами лица. Траурное платье придавало ей нѣсколько суровый видъ. Сидя передъ каминомъ, она вся ушла въ свои мысли, да и немудрено: будущее представлялось для нея такимъ смутнымъ, неяснымъ.
Завѣщаніе дѣда назначало ей мужемъ человѣка, котораго она не видала десять лѣтъ, тогда какъ ей шелъ только двадцатый. Осталось туманное дѣтское воспоминаніе о какомъ-то буйномъ подросткѣ, который во время своего пребыванія съ отцомъ въ Водоктахъ больше таскался съ ружьемъ по болотамъ, чѣмъ сидѣлъ дома.
Знала его она еще и изъ разсказовъ покойника подкоморія, который за четыре года передъ смертью предпринялъ далекую" поѣздку въ Оршу. По отимъ разсказамъ онъ долженъ быть "рыцарь великой храбрости, хотя и страшная горячка". Послѣ брачныхъ переговоровъ рыцарь этотъ долженъ былъ тотчасъ пріѣхать въ Водокты представиться невѣстѣ; а тутъ вспыхнула война и рыцарь, вмѣсто панны, полетѣлъ на поля Берестечка. Его ранили, потомъ онъ лечился дома; потомъ ухаживалъ за старымъ отцомъ; потомъ опять началась война, -- такъ и прошли эти четыре года. Теперь, послѣ смерти стараго полковника, времени прошло не мало, а о Кмицицѣ ни слуху, ни духу.
Значитъ, паннѣ Александрѣ было о чемъ думать. Можетъ быть, она тосковала по незнакомомъ женихѣ. Въ ея чистомъ сердцѣ, не знавшемъ страсти, жила потребность любви. Нужно было только искру, чтобы въ этомъ очагѣ разгорѣлся огонь, спокойный, но ясный, ровный и, какъ литовскій Зничъ {Божество древнихъ литвянъ, неугасимый огонь. Прим. перев.}, неугасимый.
Ее охватывало безпокойство, порою сладостное, порою тяжелое, и душа ея постоянно задавала себѣ вопросы, на которые отвѣта не было. Первымъ вопросомъ было: по доброй ли волѣ женится онъ на ней и заплатитъ ли любовью за ея любовь? Въ тѣ времена распоряженіе родителей участью своихъ дѣтей было обыкновеннымъ явленіемъ, а дѣти, даже послѣ смерти родителей, должны были слѣпо повиноваться разъ отданному приказанію. Въ самой помолвкѣ панна не находила ничего необычайнаго, но наше сердце не всегда слѣдуетъ внушеніямъ долга, вотъ почему грустныя мысли тяготили русую головку панны: "Полюбитъ ли онъ меня?" И потомъ нахлынула цѣлая вереница мыслей, какъ стая птицъ осаживается на деревѣ, одиноко стоящемъ посерединѣ глухой степи. Кто ты? Каковъ? Ходишь ли еще по бѣлому свѣту, или палъ на полѣ брани?... Далеко ли ты, или близко?... Открытое сердце панны, какъ двери, открытыя для желаннаго гостя, невольно взывало къ далекимъ странамъ, къ лѣсамъ и снѣжнымъ полямъ, покрытымъ пологомъ ночи: "Приходи, рыцарь! Во всемъ свѣтѣ нѣтъ ничего хуже ожиданія!"
Панна вздрогнула, но сейчасъ же пришла въ себя. Она вспомнила, что изъ Пацунелей почти каждый вечеръ присылаютъ къ ней за лѣкарствами для молодаго полковника. И панна Кульвецъ думала, вѣроятно, то же самое, потому что замѣтила:
-- Посмотри, кто пріѣхалъ,-- сказала панна Кульвецъ жмудину.
Тотъ вышелъ, но сейчасъ же вернулся назадъ и, принявшись вновь за свою работу, флегматически промолвилъ:
-- Кмицицъ.
-- И слово бысть плоть!-- вскрикнула панна Кульвецъ.
Пряхи вскочили со своихъ мѣстъ; веретена ихъ попйдали на земь.
Панна Александра также встала: сердце ея сильно билось; лицо сначала покрылось яркимъ румянцемъ" потомъ поблѣднѣло. Она нарочно отвернулась отъ камина, чтобы не выдать своего смущенія;
Въ дверяхъ появилась какая-то высокой фигура въ шубѣ и мѣховой шапкѣ. Молодой человѣкъ вошелъ на середину комнаты и, догадавшись, что находится въ кухнѣ, спросилъ звучнымъ голосомъ, не снимая шапки:
-- Эй! а гдѣ ваша панна?
-- Здѣсь, -- отвѣтила довольно твердымъ голосомъ панна Биллевичъ.
Вошедшій снялъ шапку, бросилъ ее на земь и низко поклонился.
-- Я Андрей Кмицицъ.
Взглядъ панны Александры скользнулъ по лицу гостя, а потомъ снова опустился внизъ. Дѣвушка, все-таки, успѣла увидать золотисто-русую голову съ подстриженнымъ чубомъ, смуглый цвѣтъ лица, сверкающіе сѣрые глаза, черные усы и лицо молодое, орлиное, веселое, рыцарское.
А онъ подперся въ бокъ лѣвою рукой, правою закрутилъ усъ и заговорилъ такъ:
-- Я еще не былъ въ Любичѣ, птицею спѣшилъ сюда поклониться паннѣ ловчанкѣ. Меня прямо изъ лагеря сюда принесъ вѣтеръ... Желалъ бы я, чтобы счастливый.
-- Вы знали о смерти дѣдушки подкоморія?-- спросила панна.
-- Не зналъ, но Оплакалъ его горькими слезами, когда услыхалъ объ этомъ отъ-людей, прибывшихъ ко мнѣ изъ той стороны. То былъ искренній другъ, почти братъ моего покойнаго отца. Вѣроятно, вамъ извѣстно, что онъ четыре года тому назадъ пріѣзжалъ къ намъ въ Оршу. Тогда онъ обѣщалъ мнѣ васъ и показалъ портретъ, по которомъ я вздыхалъ по. ночамъ. Я пріѣхалъ бы и раньше, да война не тетка: людей только со смертью сватаетъ.
Панна слегка смутилась отъ этой смѣлой рѣчи и, желая обратить ее на что-нибудь другое, проговорила:
-- Такъ вы еще не видали своего Любича?
-- На это время будетъ. Здѣсь -- главныя мои обязанности и самый дорогой даръ покойнаго вашего дѣда, который мнѣ прежде всего хотѣлось увидать. Только вы все повертываетесь такъ, что я не могу посмотрѣть вамъ въ глаза. Вотъ такъ: повернитесь еще немного, а я отойду отъ камина... вотъ такъ!
Смѣлый солдатъ неожиданно схватилъ панну Александру за руку и повернулъ ее къ огню. Она смѣшалась еще болѣе и, опустивъ длинныя рѣсницы, стояла совершенно смущенная. Наконецъ, Кмицицъ оставилъ ее и всплеснулъ руками.
-- Клянусь Богомъ, рѣдкость! Даю вкладъ на сто обѣденъ за душу своего благодѣтеля. Когда свадьба?
-- Еще не скоро, я еще не ваша,-- отвѣтила Александра.
-- Но будете моей, хотя бы для этого мнѣ пришлось поджечь вашъ домъ, ей-Богу! Я думалъ, что портретъ льстилъ вамъ, но теперь вижу, что живописецъ не передалъ и сотой части. Сто палокъ ему,-- заборы красить, а не рисовать такую красоту, которая слѣпитъ очи. Пріятно получить такой даръ, провалиться мнѣ!
-- Покойный дѣдушка говорилъ мнѣ, что вы всегда такой горячій.
-- У насъ въ Смоленскомъ воеводствѣ всѣ таковы, не то что ваши жмудины. Разъ, два -- и все должно быть по-нашему, а то смерть!
Александра улыбнулась и уже болѣе смѣло подняла глаза на гостя:
-- Развѣ у васъ татары живутъ?
-- Все равно! А вы, все-таки, ноя по волѣ родителей и по сердцу.
-- По сердцу? Это я еще не знаю.
-- Нѣтъ? Тогда я пырну себя ножомъ!
-- Мы все еще въ людской. Прошу васъ въ комнаты. Послѣ долгой дороги вамъ нуженъ отдыхъ.
И Александра обратилась къ паннѣ Кульвецъ:
-- Вы, тетушка, пойдете съ нами?
-- Тетушка?-- быстро спросилъ молодой хорунжій,-- какая тетушка?
-- Моя, панна Кульвецъ.
-- Значитъ, и моя,-- отвѣтилъ онъ и потянулся къ ручкѣ панны Кульвецъ,-- да! У насъ въ хоругви есть офицеръ по фамиліи Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ. Скажите, онъ не родственникъ вамъ?
-- Родственникъ!-- отвѣтила старая панна и присѣла.
Хозяйка и гость вошли въ сѣни, гдѣ панъ сбросилъ въ себя шубу, и потомъ дальше, въ гостиныя комнаты. Пока готовили столъ, пока панна Кульвецъ хлопотала по хозяйству, Александра оставалась наединѣ съ паномъ Кмицицомъ.
Панъ Андрей не спускалъ взора съ Александры. Глаза его все больше и больше разгорались.
-- Есть люди, -- наконецъ, заговорилъ онъ, -- которые цѣнятъ больше всего на свѣтѣ богатство, другіе -- военную добычу, третьи -- лошадей, но я не отдалъ бы васъ ни за какія сокровища! Клянусь Богомъ, чѣмъ больше смотрю на васъ, тѣмъ скорѣе мнѣ хочется идти подъ вѣнецъ, хоть бы завтра. Эти брови... глаза -- какъ небо въ лѣтній полдень! Отъ смущенія я и словъ не нахожу.
-- Не видно, чтобъ вы были очень смущены, если обращаетесь со мною такъ... такъ, что я и не знаю...
-- Таковъ нашъ смоленскій обычай: на женщину ли, на врага ли -- идти смѣло. О, королева, вы должны привыкнуть къ этому, такъ всегда будетъ!
-- О, рыцарь, вы должны отвыкнуть отъ этого; такъ не должно быть!
-- Можетъ быть, я и покорюсь вамъ, пусть меня повѣсятъ! Вѣрьте или не вѣрьте, но я готовъ для васъ схватить луну съ неба. Для васъ, моя владычица, я готовъ учиться чужимъ обычаямъ,-- я знаю, что я простой солдатъ и больше прожилъ въ лагерѣ, чѣмъ въ придворныхъ покояхъ.
-- Это не важно; и дѣдушка мой былъ солдатомъ... Благодарю васъ за добрыя чувства!-- отвѣтила Александра и такъ посмотрѣла на пана Андрея, что сердце у него совсѣмъ упало.
-- Вы всегда будете повелѣвать мною!-- воскликнулъ онъ.
-- О, вы не похожи на тѣхъ, которыми повелѣваютъ! Труднѣе всего повелѣвать людьми непостоянными.
Кмицицъ улыбнулся и показалъ цѣлый рядъ бѣлыхъ, острыхъ зубовъ.
-- Какъ!-- сказалъ онъ.-- Мало развѣ святые отцы наломали объ меня розогъ въ школѣ для того, чтобъ я былъ постоянно приличенъ и помнилъ различныя мудрыя правила, а я...
-- А вы какое же упомнили лучше всѣхъ?
-- "Когда любишь, падай къ ногамъ"... вотъ такъ.
Въ одно мгновеніе панъ Кмицицъ былъ уже на колѣнахъ, а дѣвушка кричала, пряча ноги подъ столъ:
-- Ради Бога!... Этому въ школѣ не учатъ. Оставьте, я разсержусь... и тётя сейчасъ придетъ.
-- Не правда, предатель такъ искренно не цѣлуетъ!... Хотите убѣдиться?
-- И думать не смѣйте!
Панна Александра смѣялась, а онъ такъ и сверкалъ молодостью и весельемъ. Ноздри его раздувались, какъ у коня благородной арабской крови.
-- Ай-ай!-- повторялъ онъ,-- что за глазки, что за личико! Спасите меня, всѣ святые, я не усижу!
-- Не нужно призывать всѣхъ святыхъ. Сидѣли же вы четыре года, не заглядывая сюда, такъ сидите и теперь!
-- Я зналъ только одинъ портретъ. Я прикажу этого негодяя маляра облить смолой, обсыпать перьями и потомъ буду водить его по рынку въ Упитѣ. Ужь я вамъ скажу все откровенно: хотите простить -- простите, нѣтъ -- голову долой! Я думалъ себѣ, глядя на портретъ: недурна, да мало ли такихъ на свѣтѣ,-- время терпитъ. Покойникъ отецъ настаивалъ, чтобъ я ѣхалъ, а я все свое: время терпитъ. Панны на войну не ходятъ и не погибаютъ. Я не противился волѣ отцовской, Богъ свидѣтель, но мнѣ хотѣлось сначала на собственной шкурѣ убѣдиться, что такое война. Только теперь я вижу, что былъ глупъ, потому что могъ бы и женатымъ идти на войну, а тутъ меня ждало такое счастье. Слава Богу, что меня на смерть не ухлопали. Позвольте мнѣ, панна, поцѣловать вашу ручку.
-- Лучше не нужно.
-- Тогда я не буду спрашивать. У насъ въ Оршѣ говорятъ: проси, а не даютъ -- возьми самъ.
Панъ Андрей припалъ въ ручкѣ панны, а панна не сопротивлялась, очевидно, чтобы не выказать нелюбезности.
Въ дверяхъ показалась панна Кульвецъ и, при видѣ того, что дѣлается, подняла очи горѣ. Ей вовсе не нравилось подобное объясненіе, но изъявлять своего неудовольствія она не спѣла и ограничилась тѣмъ, что попросила ужинать.
Въ столовой столъ чуть не ломился подъ тяжестью разныхъ блюдъ и покрытыхъ плѣсенью бутылокъ. Хорошо было молодымъ людямъ, весело, отрадно. Панна уже поужинала раньше, за то панъ Кмицицъ принялся за дѣло съ такою же живостью, съ которою за минуту передъ тѣмъ говорилъ о своей любви.
Александра посматривала на него сбоку. Ее радовало, что онъ такъ ѣстъ и пьетъ.
-- Вы изъ-подъ Орши ѣдете?-- спросила она.
-- Почему я знаю"... Сегодня я здѣсь, завтра тамъ! Я подкрался къ непріятелю такъ близко, какъ волкъ къ овчарнѣ, и что можно было вырвать, то и вырвалъ.
-- И вы отважились бороться съ тою силой, передъ которою долженъ былъ уступить самъ великій гетманъ?
-- Отважился? Я на все готовъ! Такова моя натура!
-- То же самое говорилъ и покойный дѣдушка... Счастье, что вы не погибли.
-- Э, накрывали меня тамъ шапкой и рукой, какъ птицу въ гнѣздѣ, но все напрасно. Я такъ напроказилъ, что моя голова оцѣнена... Какой чудесный медъ!
-- Во имя Отца и Сына!-- съ неподдѣльнымъ ужасомъ вскрикнула Александра, съ уваженіемъ посматривая на юношу, который одновременно говорилъ и о наградѣ за свою голову, и о медѣ.
-- Значитъ, вы располагаете большими силами для защиты?
-- Конечно, у меня были драгуны,-- и отличные,-- да ихъ въ мѣсяцъ всѣхъ перекрошили. Потомъ я ходилъ съ волоптерами, которыхъ набралъ гдѣ могъ, не прихотничая. Хорошіе ребята на войнѣ, но негодяи изъ негодяевъ! Тѣ, что уцѣлѣли, рано или поздно пойдутъ воронамъ на лакомство.
Тутъ панъ Андрей снова разсмѣялся, выпилъ кубокъ вина и прибавилъ:
-- Такихъ головорѣзовъ вы еще никогда не видали. Офицеры -- все шляхта изъ нашей стороны, хорошей фамиліи, люди порядочные, хотя почти за каждымъ есть какая-нибудь уголовщина. Теперь они сидятъ въ Любичѣ, а то что бы мнѣ съ ними дѣлать?
-- Такъ вы къ намъ пришли съ цѣлою хоругвью?
-- Да. Непріятель заперся въ городахъ, потому что зима ужасная! Мои люди истрепались, какъ старыя метлы отъ долгаго употребленія. Князь воевода назначилъ мнѣ квартиру въ Поневѣ жѣ. Клянусь, это заслуженный отдыхъ.
-- Кушайте, пожалуйста.
-- Я бы для васъ съѣлъ отраву!... Часть своей арміи я оставилъ въ Поневѣжѣ, часть въ Упитѣ, а лучшихъ офицеровъ пригласилъ въ гости въ Любичъ... Они придутъ вамъ бить челомъ.
-- А гдѣ васъ нашли ляуданцы?
-- Я бы и безъ нихъ пришелъ сюда, потому что выступилъ уже въ Поневѣжъ.
-- Но о смерти дѣдушки и о завѣщаніи, вѣдь, это они вамъ сообщили?
-- О смерти -- да, они. Упокой Господь душу моего благодѣтеля! Это вы послали ихъ ко мнѣ?
-- Вовсе нѣтъ. Я думала только о своемъ траурѣ, да о молитвѣ, ни о чемъ больше...
-- И они говорили то же самое... У, и гордое же мужичье!... Я хотѣлъ было дать имъ кое-что за труды, такъ они на меня такъ окрысились... начали кричать, что это, можетъ быть, оршанская шляхта беретъ подачки, а ляуданская нѣтъ! Что-то очень скверное наговорили мнѣ. Я же думаю: не хотите денегъ, такъ я вамъ прикажу дать по сту палокъ.
Панна Александра схватилась за голову.
-- Іисусъ, Марія! и вы это сдѣлали?
Кмицицъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
-- Не бойтесь... Я не сдѣлалъ этого, хотя во мнѣ злость кипитъ при видѣ такихъ шляхтичей, которые думаютъ равняться съ нами. Я подумалъ: оболгутъ они меня невинно, да еще и въ вашихъ глазахъ очернятъ.
-- Это большое счастье,-- глубоко вздохнула Александра,-- иначе я никогда бы не увидала васъ въ глаза.
-- Почему такъ?
-- Шляхта наша малочисленная, но старая и славная. Повойникъ дѣдушка всегда любилъ ихъ и на войну съ ними ходилъ. И такъ цѣлую жизнь, а въ мирное время принималъ ихъ въ домъ. И вы должны уважать эту старинную связь. Вѣдь, есть же у васъ сердце и не захотите же вы нарушить святаго согласія, въ которомъ мы жили до сихъ поръ.
-- А я и не зналъ ничего. Пусть меня повѣсятъ, ничего не зналъ! По совѣсти сказать, эта босая шляхта какъ-то не выходитъ изъ моей головы. У насъ кто мужикъ, тотъ мужикъ, а шляхта -- люди именитые, которые подвое на одну кобылу не садятся... Ей-Богу! Такимъ голышамъ нечего равняться ни съ Кмицицами, ни съ Биллевичами, какъ пискарю со щукою, хотя и тотъ и другая -- рыба.
-- Дѣдушка говорилъ, что богатство ничего не значитъ въ сравненіи съ кровью и внутренними достоинствами, а они -- люди достойные, иначе дѣдушка не назначилъ бы ихъ моими опекунами.
Панъ Андрей изумился и широко раскрылъ глаза.
-- Ихъ... дѣдушка назначилъ вашими опекунами?... всю ляуданскую шляхту?
-- Да. Вамъ нечего изъявлять своего неудовольствія: воля покойнаго -- законъ. Странно только, что посланные люди вамъ ничего не сказали...
-- Я бы ихъ... Но нѣтъ, этого не можетъ быть! Наконецъ, здѣсь нѣсколько засцянковъ... и всѣ они Заботятся о васъ?... Пожалуй, соберутъ сеймъ, будутъ разсуждать и обо мнѣ, по мысли ли я имъ, или нѣтъ... Эхъ, не шутите, панна! Во мнѣ вся кровь кипитъ!
-- Панъ Андрей, я не шучу,-- я говорю святую и истинную правду. Они не будутъ собирать сейма для васъ; но если вы ихъ не оттолкнете своею гордостью, то этимъ угодите не только имъ, но и мнѣ. Вмѣстѣ съ ними я буду признательна вамъ всю жизнь... всю жизнь, панъ Андрей!
Голосъ ея дрожалъ, но брови его оставались, попрежнему, нахмурены. Онъ не разразился гнѣвомъ, хотя лицо его отъ времени до времени судорожно сжималось. Наконецъ, онъ отвѣтилъ съ надменною гордостью:
-- Я не ожидалъ этого. Вполнѣ уважаю волю покойника и думаю, что панъ подкоморій могъ назначить омужичившуюся шляхту вашими опекунами только до моего пріѣзда; но разъ моя нога переступила этотъ порогъ, кромѣ меня, вашимъ попечителемъ никто не будетъ. Не только этимъ голышамъ, но даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла!
Панна Александра сдѣлалась серьезна и сказала послѣ минутнаго молчанія:
-- Не хорошо, что вы заражены такою гордостью. Условія покойнаго дѣда нужно или принять всецѣло, или всецѣло отвергнуть,-- иного способа нѣтъ. Ляуданцы не будутъ надоѣдать или навязываться вамъ; они люди хорошіе и спокойные. Вы не должны допускать мысли, что они будутъ вамъ въ тягость. Если бы здѣсь вышли какія-нибудь несогласія, тогда вы могли бы вставить и свое слово, но я думаю, что все будетъ идти какъ слѣдуетъ, и опека вовсе не станетъ тяготить меня...
Онъ помолчалъ еще минуту, потомъ махнулъ рукой.
-- Правда, но свадьба все окончитъ. Мнѣ не о чемъ спорить, пусть только сидятъ спокойно и не лѣзутъ ко мнѣ, иначе я, клянусь, не дамъ водить себя за носъ... Впрочемъ, довольно объ этомъ. Позвольте только мнѣ поспѣшить со свадьбой. Такъ лучше будетъ!
-- Не слѣдуетъ говорить объ этомъ во время траура.
-- А долго мнѣ придется ждать?
-- Самъ дѣдушка написалъ, что не больше полугода.
-- До этого времени я высохну, какъ щепка. Ну, ну, ничего, я не сержусь. Вы глядите на меня такъ сурово, какъ судья на обвиняемаго. О, королева моя! чѣмъ я виноватъ, что натура у меня такова: если я на кого разозлюсь, то го.товъ разорвать его на части, а пройдетъ -- готовъ сшить вновь?
-- Страшно жить съ такимъ, -- уже веселѣй сказала Александра.
-- Ну, за ваше здоровье! Хорошее вино, а, по-моему, сабля и вино -- все. Какъ такъ страшно со мною жить? Это вы своими глазками обратите меня въ раба,-- меня, который никогда не зналъ надъ собой чужой власти. Вотъ хоть бы теперь: я хотѣлъ со своею хоругвью ходить самостоятельно, не кланяться панамъ гетманамъ... Королева моя! если вамъ не нравится во мнѣ что-нибудь, то простите меня: я учился подъ пушечными выстрѣлами, не въ придворныхъ залахъ,-- въ шумѣ войны, не подъ звуки лютни. У насъ сторона безпокойная, сабли изъ рукъ не выпускай. За то если тамъ надъ кѣмъ-нибудь тяготѣетъ какая-нибудь уголовщина, хоть и преслѣдуетъ кого,-- не бѣда! Люди его уважаютъ, былъ бы только рыцарь какъ слѣдуетъ. Примѣръ мои товарищи, которые давно бы въ тюрьмѣ сидѣли, а всѣ они люди хорошіе. Даже женщины у насъ въ сапогахъ и при саблѣ ходятъ и партіями предводительствуютъ, какъ пани Кокосиньская, тетка моего поручика, которая умерла рыцарскою смертью и за которую мститъ ея племянникъ, хотя и не долюбливалъ ее при жизни. Гдѣ же намъ учиться придворнымъ манерамъ, хотя бы самымъ знатнымъ изъ насъ? Мы такъ соображаемъ: война -- идти всѣмъ; сеймикъ -- горланить; а словъ мало -- саблю наголо. Вотъ какъ! Такимъ меня зналъ покойный подкоморій и такого выбралъ для васъ.
-- Я всегда охотно подчинялась волѣ дѣдушки, -- отвѣтила панна, опуская глаза.
-- Такъ дайте же вашу руку, красота моя! Клянусь, вы мнѣ сильно пришлись по сердцу. Не знаю ужь, какъ я доберусь до Любича.
-- Я вамъ дамъ проводника.
-- Обойдусь и такъ: привыкъ блуждать по ночамъ; да, кромѣ того, у меня есть мальчикъ изъ Поневѣжа; онъ долженъ знать дорогу. А тамъ меня ждетъ Кокосиньскій съ компаніей... Очень хорошая фамилія у насъ -- Кокосиньскіе... Этого невинно лишили чести за то, что онъ сжегъ домъ пана Орнишевскаго, похитилъ его дочь, а людей всѣхъ перерѣзалъ... Хорошій товарищъ!... Позвольте еще ручку. Время, вижу, и ѣхать.
Большіе данцигскіе часы въ столовой медленно пробили полночь.
-- Боже мой, пора, пора!-- закричалъ Кмицицъ.-- Больше тутъ мнѣ ужь дѣлать нечего. Любите ли вы меня хоть немного?
-- Послѣ, послѣ. Вы, вѣдь, будете посѣщать меня?
-- Ежедневно, хоть бы даже земля предо мной разступилась. Пусть меня повѣсятъ!
Кмицицъ всталъ и вмѣстѣ съ хозяйкой вышелъ въ сѣни. Сани его уже стояли передъ крыльцомъ.
-- Покойной ночи, королева моя,-- сказалъ рыцарь,-- спите крѣпко; за то я глазъ на закрою, все буду думать о васъ.
-- Я вамъ дамъ кого-нибудь съ огнемъ, а то подъ Волмонтовичами много волковъ.
-- Развѣ я овца, чтобы бояться волковъ? Волкъ -- другъ солдата, часто получаетъ отъ него подачки. Кромѣ того, я захватилъ съ собою бандолетъ {Родъ огнестрѣльнаго оружія.}. Покойной ночи, дорогая моя, покойной ночи!
-- Съ Богомъ!
Александра пошла въ комнаты, а панъ Кмицицъ на крыльцо, но по дорогѣ заглянулъ въ полуотворенную дверь людской.
Дѣвушки еще не ложились спать, чтобъ еще разъ посмотрѣть на пріѣзжаго гостя. Панъ Андрей послалъ имъ рукою воздушный поцѣлуй и вышелъ. Вотъ раздался звонъ его колокольчика, сначала громкій, потомъ все тише, тише и, наконецъ, совсѣмъ замолкъ въ отдаленіи.
Тихо стало, въ Водоктахъ, до того тихо, что панна Александра даже удивилась: въ ея ушахъ еще слышались слова пана Андрея, она слышала его чистосердечный веселый смѣхъ, въ глазахъ ея стояла еще стройная фигура молодаго человѣка, а теперь, послѣ бури словъ, смѣха и веселья, наступило такое странное молчаніе. Панна напрягала слухъ, не услышитъ ли хоть звукъ колокольчика. Но нѣтъ, онъ теперь заливался въ лѣсахъ, подъ Волмонтовичами. И страшная тоска овладѣла дѣвушкой; никогда еще она не чувствовала себя такою одинокою на свѣтѣ.
Она взяла свѣчу, медленно прошла въ себѣ въ спальню и стала на колѣна. Пять разъ начинала она молитву, прежде чѣмъ прочла ее какъ слѣдуетъ. Ея мысли словно на крыльяхъ мчались за санками и за сидящею въ нихъ фигурой... Боръ съ одной стороны, боръ съ другой, посерединѣ широкая дорога, а онъ мчится... панъ Андрей. Тутъ Александрѣ показалось, что она видитъ, какъ на-яву, русый чубъ, сѣрые глаза, смѣющіяся губы и бѣлые, острые, какъ у молодаго щенка, зубы. Безуспѣшно старалась она скрыть отъ самой себя, что ей ужасно понравился этотъ взбалмошный рыцарь. Немного онъ ее обезпокоилъ, испугалъ немного, за то побѣдилъ совершенно своею отвагой, весельемъ и искренностью. Со стыдомъ видѣла она, что ей поправилась даже его надменность, съ которою онъ, при первомъ упоминаніи объ опекунахъ, поднялъ голову, словно арабскій конь, и сказалъ: "даже самимъ биржанскимъ Радзивилламъ здѣсь нѣтъ дѣла". Это не нѣженка, это настоящій мужъ, солдатъ, какихъ больше всего любилъ дѣдушка... Да и стоитъ.
Такъ размышляла панна и ее охватывало то ничѣмъ невозмутимое счастье, то тревога; но и тревога эта была отрадна.
Она начала раздѣваться, когда двери скрипнули и въ комнату вошла панна Кульвецъ со свѣчею въ рукахъ.
-- Ужасно долго засидѣлись,-- сказала она.-- Я не хотѣла мѣшать вамъ, чтобы вы наговорились вволю. Кажется, хорошій человѣкъ. А тебѣ какъ показался?
Панна Александра сразу ничего не отвѣтила, только подбѣжала къ теткѣ, обняла ее и спрятала на ея груди свою золотую головку.
-- Тетя, тетя!-- тихо шепнула она.
-- Ого!-- пробормотала старая панна, поднимая вверхъ очи и свѣчку.
Глава II.
Въ господскомъ домѣ въ Лю бичѣ, куда отправился панъ Андрей, окна свѣтились огнемъ и шумъ слышался даже на дворѣ. Вся челядь, при первомъ звукѣ колокольчика, высыпала въ сѣни, чтобы привѣтствовать господина. Старый управляющій Зникисъ стоялъ съ хлѣбомъ солью и отвѣшивалъ усердные поклоны; всѣ глядѣли съ безпокойнымъ любопытствомъ, какимъ смотритъ новый панъ. Онъ бросилъ кошелекъ на блюдо и спросилъ о своихъ товарищахъ, удивленный, что никто изъ нихъ не вышелъ ему на встрѣчу.
По они не могли выдти; вотъ уже три часа, какъ сидѣли они за столомъ, уставленнымъ кубками, и, можетъ быть, не слыхали звона колокольчика за окномъ. Но только что вошелъ онъ въ комнату, всѣ вскочили со своихъ мѣстъ и столпились вокругъ него. Онъ весело смѣялся, узнавъ, какъ они управились въ его домѣ и подпили раньше, чѣмъ онъ пріѣхалъ,-- смѣялся, видя, какъ они натыкаются на скамьи и стараются сохранить равновѣсіе. Впереди шелъ гигантскій панъ Яроміръ Кокосиньскій, извѣстный своею сварливостью, со страшнымъ шрамомъ черезъ лицо, глазъ и щеку, съ однимъ короткимъ усомъ, другимъ длиннымъ, поручикъ и пріятель пана Кмицица, "добрый товарищъ", осужденный въ Смоленскѣ на смерть и лишеніе чести за похищеніе дѣвушки, убійство и поджогъ. Теперь его охраняла война и протекція пана Кмицица, его ровесника и сосѣда по имѣнію. Теперь онъ держалъ въ рукахъ чашу съ медомъ. За нимъ слѣдовалъ панъ Раницкій, родомъ изъ воеводства Мстиславскаго, откуда былъ изгнанъ за убійство двухъ шляхтичей: одного убилъ на поединкѣ, другаго безъ боя застрѣлилъ изъ ружья. Третьимъ по очереди былъ Рекуцъ-Лелива, на которомъ не тяготѣло ничьей крови, даже и непріятельской. Состояніе свое онъ частью проигралъ въ кости, частью пропилъ, и вотъ, уже три года прихлебательствовалъ у пана Кмицица. Четвертый, панъ Угликъ, сноленецъ же, за оскорбленіе суда былъ также приговоренъ къ смерти.
Панъ Кмицицъ охранялъ его за искусство играть на чеканѣ. Кромѣ того, здѣсь же находился и панъ Кульвецъ-Гиппоцентаврусъ, ростомъ съ Кокосиньскаго, но еще сильнѣй, и Зендъ, объѣздчикъ, который превосходно умѣлъ подражать разнымъ звѣрямъ и птицамъ, человѣкъ сомнительнаго происхожденія. Онъ, впрочемъ, называлъ себя курляндскимъ шляхтичемъ и объѣзжалъ за плату лошадей Кмицица.
Всѣ они окружціи смѣющагося пана Андрея. Кокосиньскій поднялъ чашу кверху и затянулъ:
Выпей же съ нами, хозяинъ милый,
Хозяинъ милый!
Чтобъ пилъ ты съ нами вплоть до могилы,
Вплоть до могилы!...
Остальные подхватили хоромъ. Панъ Кокосиньскій отдалъ свою чашу Кмицицу, а самъ взялъ другую изъ рукъ пана Зенда.
-- А какова она?... Андрей, хороша очень?... Такая, какомъ ты воображалъ ее?... Въ Оршѣ есть такія?
-- Въ Оршѣ?-- крикнулъ Кмицицъ.-- Печныя трубы затыкать, вашими оршанскими паннами!... Сто чертей! Такой другой нѣтъ на свѣтѣ!
-- Мы такую и желали для тебя!-- отвѣтилъ панъ Раницкій.-- А когда свадьба?
-- Когда трауръ кончится.
-- Пустяки трауръ! Дѣти черными не родятся, а бѣлыми.
-- На свадьбѣ не носятъ траура. Скорѣй, Андрей!
-- Господа,-- тоненькимъ голоскомъ сказалъ Рекуцъ Лелива,-- ужь и напьемся же мы на свадьбѣ!
-- Мои милые барашки,-- перебилъ Кмицицъ, -- подождите; немного, или, говоря лучше, убирайтесь вы ко всѣмъ чертямъ, дайте мнѣ осмотрѣться въ своемъ домѣ!
-- Ни за что!-- воспротивился Угликъ.-- Осмотръ завтра, а теперь за столъ.
-- Мы за тебя все ужь осмотрѣли. Золотое дно этотъ Любичъ!-- сказалъ Раницкій.
-- Конюшня хорошая!-- прибавилъ Зендъ,-- два бахмата, два гусарскихъ жеребца, пара жмудиновъ и пара калмыковъ, всего по парѣ, какъ глазъ во лбу. Табунъ осмотримъ завтра.
И Зендъ заржалъ по-лошадиному.
-- Такъ здѣсь все въ порядкѣ?-- обрадовался Кмицицъ.
-- А погребъ какой!-- запищалъ Рекуцъ.-- Старые быки стоятъ, словно войско въ боевомъ порядкѣ.
-- Слава Богу. За столъ!
Едва всѣ усѣлись и наполнили свои чаши, панъ Раницкій снова поднялся.
Кмицицъ невольно обвелъ глазами столовую и увидалъ на почернѣвшей отъ старости сосновой стѣнѣ десятки суровыхъ глазъ, устремленныхъ на него. Глаза эти смотрѣли со старыхъ портретовъ Биллевичей, висѣвшихъ очень низко, потому что и сама комната была не высока. Надъ портретами, длинною, однообразною шеренгой, висѣли черепа зубровъ, оленей, лосей, вовсе уже почернѣвшіе,-- очевидно, очень старые,-- другіе сверкающіе бѣлизной. Всѣ четыре стѣны были убраны такимъ образомъ.
-- Охота тутъ, должно быть, отличная и звѣря много!-- замѣтилъ Кмицицъ.
-- Завтра поѣдемъ, посмотримъ, или послѣ-завтра. Надо и съ окрестностями познакомиться,-- сказалъ Кокосиньскій.-- Счастливецъ ты, Андрей, у тебя есть гдѣ приклонить голову.
-- Не то, что мы!-- простоналъ Раницкій.
-- Выпьемъ съ горя!-- сказалъ Рекуцъ.
-- Нѣтъ, не съ горя,-- вмѣшался Кульвецъ Гиппоцентаврусъ,-- а еще разъ за здоровье нашего милаго ротмистра! Это онъ, господа, пріютилъ здѣсь, въ Любичѣ, насъ, бѣдныхъ изгнанниковъ, безъ кровли надъ головою.