Николай Тарвинъ сидѣлъ на освѣщенномъ луною мосту, перекинутомъ черезъ ручей, неподалеку отъ Топаза, и болталъ ногами надъ водой. Рядомъ съ нимъ сидѣла маленькая, смуглая женщина съ печальными глазами и спокойно смотрѣла на луну. Она была смуглой отъ загара, какъ это обыкновенно бываетъ съ дѣвушками, не боящимися ни солнца, ни дождя, ни вѣтра, а въ глазахъ ея было грустное выраженіе, свойственное людямъ, живущимъ среди высокихъ горъ и безбрежныхъ равнинъ и знакомымъ съ жизнью и съ горемъ. У женщинъ Американскаго Запада часто бываютъ такіе глаза, и онѣ заслоняютъ ихъ рукой отъ заходящаго солнца, стоя по вечерамъ у дверей своихъ хижинъ и поджидая возвращенія домой мужей. Тяжелая жизнь всегда тяжелѣе ложится на женщину, чѣмъ на мужчину.
Кэтъ Шериффъ всю жизнь прожила среди пустынь Западной Америки. Она росла въ то время, когда желѣзныя дороги только еще начали прокладываться въ окружающей ея глуши. Пока она не поступила въ школу, ей ни разу не пришлось жить въ такомъ мѣстѣ, откуда желѣзная дорога шла бы въ обѣ стороны. Отецъ ея служилъ гражданскимъ инженеромъ, и Кэтъ вмѣстѣ съ родителями часто случалось жить въ какой-нибудь мѣстности до тѣхъ поръ, пока проведеніе желѣзнодорожной линіи не было окончено и надъ краемъ зажигались первые лучи цивилизаціи съ ея электрическими фонарями; но затѣмъ отца ея снова переводили на какой-нибудь новый пунктъ, гдѣ не было и простыхъ фонарей, гдѣ зачастую не было никакого даже жилья, кромѣ дома, въ которомъ они жили, и мать ея должна была иногда брать въ нахлѣбники людей, работавшихъ подъ началомъ ея мужа. Но не эти одни условія вліяли на молодую двадцати-трехлѣтнюю дѣвушка, которая сидѣла теперь рядомъ съ Тарвинымъ и только-что заявила ему, что хотя онъ ей и нравится, но у нея есть другія обязанности, призывающія ее.
Обязанности, о которыхъ она упоминала, заключались въ ея стремленіи провести жизнь на востокѣ, стараясь улучшить положеніе женщинъ въ Индіи. Зародилось оно въ ней два года тому назадъ, когда она кончала курсъ въ Сентъ-Луи.
Это было въ одинъ апрѣльскій солнечный, теплый день. Хотя позеленѣвшія деревья, налитыя почки и яркій солнечный свѣтъ и манили ее изъ залы, гдѣ назначено было чтеніе одной индійской женщины объ Индіи, но въ концѣ концовъ она обязана была, какъ учащаяся, присутствовать на чтеніи Пундиты Рамабаи о печальномъ положеніи ея сестеръ на родинѣ. Это была раздирающая душу исторія, и дѣвушки, дѣлая послѣ чтенія сборъ, трогательно просили за несчастныхъ, пораженныя всѣмъ слышаннымъ; а потомъ долго ходили по корридорамъ и шептались.
Кэтъ вышла изъ залы съ задумчивымъ рѣшительнымъ взоромъ, съ разгорѣвшимися щеками и съ видомъ человѣка, на котораго точно сошелъ духъ святой. Она быстро прошла въ садъ, чтобы остаться одной, и ходила по дорожкамъ между цвѣтами, увлеченная, воодушевленная, довольная, счастливая. Она нашла то, чего жаждала. Ей хотѣлось плакать. Жилы въ вискахъ бились, кровь горячей струей разливалась по жиламъ, она безпрестанно останавливалась, чтобы перевести духъ.
Эта минута вдохновила всю ея жизнь; и она посвятила ее на служеніе тому дѣлу, о которомъ только-что узнала, посвятила ему всѣ свои силы, умъ и сердце.
И теперь, когда, послѣ двухлѣтней подготовки къ своему призванію, она вернулась въ Топазъ знающей и хорошей фельдшерицей, готовой ѣхать трудиться въ Индію, Тарвинъ желалъ удержать ее въ Топазѣ и просилъ ее выйти за него замужъ.
-- Назовите это какъ хотите,-- говорилъ ей Тарвинъ въ то время, какъ она смотрѣла на луну,-- можете назвать это долгомъ, женской сферой дѣятельности, или какъ назвалъ сегодня въ церкви миссіонеръ: "просвѣщеніемъ людей, пребывающихъ во мракѣ". Я не сомнѣваюсь, что вы съумѣете придумать еще множество возвышенныхъ наименованій. Но, по моему мнѣнію, это просто бредни.
-- Не говорите этого Никъ, это мое призваніе.
-- Призваніе ваше должно заставить васъ остаться дома, и если вы не знаете этого, то мнѣ предназначено указать вамъ его,-- сердито сказалъ Тарвинъ. Онъ бросилъ камешекъ въ ручей и, нахмуривъ брови, смотрѣлъ на воду.
-- Милый Никъ, какъ можете вы уговаривать меня остаться дома послѣ того, что мы слышали сегодня вечеромъ?
-- И нужно же кому-то уговаривать дѣвушекъ поддерживать эту мертвую цивилизацію! Вы находите, что можете принести пользу, только бросивъ домъ? Это вы называете путемъ къ славѣ?
-- А какже иначе назовете вы это? Ахъ, дорогая Кэтъ, перенеситесь въ прежніе дни, вспомните, какой вы были тогда, и чѣмъ мы были другъ для друга, и подумайте, не можете ли вы перемѣнить ваши воззрѣнія? У васъ есть отецъ и мать, такъ вѣдь? Не можете же вы сказать, что бросить ихъ -- хорошо? Кромѣ того, существуетъ человѣкъ, который теперь сидитъ подлѣ васъ и любитъ васъ болѣе всего на свѣтѣ -- любитъ васъ, васъ дорогую, до безумія. Вѣдь и вы любили его немного, не такъ ли?
Говоря это, онъ обнялъ ее, и она не отняла его руки.
-- Неужели это не имѣетъ никакого для васъ значенія? Неужели вы не видите въ этомъ вашего призванія, Кэтъ?
Онъ заставилъ ее обернуться къ нему, и вопросительно посмотрѣлъ ей въ глаза, которые при свѣтѣ луны казались глубже и темнѣе, чѣмъ обыкновенно.
-- Вы думаете, что имѣете права на меня?-- спросила она, немного погодя.
-- Я готовъ думать, что угодно, только бы удержать васъ. Нѣтъ -- правъ у меня нѣтъ никакихъ, или, лучше сказать, у меня нѣтъ такихъ правъ, которыхъ вы не могли бы нарушить. Но всякій человѣкъ въ данномъ случаѣ имѣетъ права удержать васъ отъ этого безумія. Самое положеніе дѣлъ этого требуетъ. Вотъ что я хочу сказать.
-- Вы не довольно серьезно смотрите на вещи, Никъ,-- сказала она, отстраняя его руку.
Тарвинъ не понялъ, зачѣмъ она это сказала, но весело проговорилъ:
-- Нѣтъ, вы ошибаетесь. Но, чтобы доставить вамъ удовольствіе, я готовъ все обратить въ шутку.
-- Вотъ видите... я говорю, что вы шутите.
-- Я не шучу только съ однимъ,-- прошепталъ онъ.
-- Будто?-- Она отвернулась онъ него.
-- Съ тѣмъ, что я не могу жить безъ васъ,-- сказалъ онъ и, наклонившись къ ней, прибавилъ:-- да и не буду.
Кэтъ сжала губы. Она была женщина съ характеромъ. Такъ сидѣли они на мосту и убѣждали другъ друга, пока не услыхали, какъ часы въ одной изъ хижинъ по ту сторону ручья пробили одиннадцать. Ручей бѣжалъ съ горъ, возвышавшихся передъ ними, за полмили отъ города. Тарвинъ болѣзненно почувствовалъ окружающую тишину и одиночество, когда Кэтъ встала и рѣшительно сказала, что отправляется домой. Онъ понималъ, что она твердо рѣшилась ѣхать въ Индію, и его воля на этотъ разъ безпомощно разбивалась объ ея рѣшеніе. Онъ спрашивалъ себя: развѣ не этой самой волей онъ добывалъ себѣ средства къ существованію, выдвинулся въ двадцать восемь лѣтъ изъ среды обитателей Топаза, и надѣялся достигнуть еще гораздо большаго?.. Онъ съ досадою вскочилъ, а Кэтъ повернулась и пошла по дорогѣ домой.
-- Подождите же!-- крикнулъ онъ.
Она ничего не отвѣчала и не останавливалась.
-- Не удастся вамъ загубить свою жизнь съ вашей индійской миссіей,-- продолжалъ онъ.-- Я не допущу этого, отецъ вашъ не пуститъ васъ. Мать ваша будетъ убиваться и плакать, а я все время буду стоять на ея сторонѣ. Мы съумѣемъ съ пользою употребить вашу жизнь, если вы сами не знаете, что съ нею дѣлать. Вы не знаете своихъ силъ. Страна та пригодна только для крысъ, это скверная страна -- да, да, скверная большая страна -- какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ, и въ земледѣльческомъ отношеніи скверная страна. Тамъ не мѣсто бѣлымъ людямъ, а тѣмъ менѣе бѣлымъ женщинамъ; тамъ нѣтъ хорошаго климата, нѣтъ правительства, нѣтъ ирригаціи, но зато есть холера, зной и вѣчныя войны, такъ что жить невозможно. Все это вы можете прочесть въ воскресныхъ газетахъ. Вамъ надо остаться дома!
Она остановилась на минуту и при свѣтѣ мѣсяца посмотрѣла ему въ лицо. Онъ взялъ ее за руку и, несмотря на всю силу своей воли, съ замираніемъ сердца ждалъ ея отвѣта.
-- Вы хорошій человѣкъ, Никъ,-- сказала она, опустивъ глаза,-- но 31-го я сяду на пароходъ въ Калькутту.
II.
Чтобы выѣхать 31-го изъ Нью-Іорка, ей надо было отправиться изъ Топаза, по крайней мѣрѣ, 27-го. Теперь же было 15-е. Тарвинъ не терялъ времени. Онъ каждый вечеръ приходилъ къ ней, и у нихъ начинались безконечныя препирательства.
Кэтъ охотно слушала его убѣжденія, но складки у рта ея говорили, что рѣшимость ея непоколебима, она только сожалѣла о необходимости огорчать его.
-- Это мое призваніе!-- восклицала она.-- И уклониться отъ него я не могу. Не могу не слѣдовать ему, не могу не ѣхать.
И когда она съ тоской разсказывала ему, какъ ясно доносятся до ея сердца стоны несчастныхъ индійскихъ женщинъ, какъ муки и ужасы ихъ жизни не даютъ ей покою ни днемъ, ни ночью, то Тарвинъ не могъ не чувствовать уваженія къ причинѣ, заставлявшей ее покинуть его. Онъ умолялъ ее не внимать призывавшимъ ее голосамъ, но самъ въ глубинѣ души сочувствовалъ ея жаждѣ облегчать чужія страданія. Онъ могъ только горячо убѣждать ее, что существуютъ и другія бѣдствія, и другіе народы, которымъ тоже можно помогать. Онъ тоже былъ несчастенъ, потому что она была нужна для его счастья, и если бы она захотѣла только, то и онъ сдѣлался бы необходимъ для ея счастья. Они были нужны другъ другу и серьезнѣе этого ничего быть не могло. Индійскія женщины могутъ подождать, они вмѣстѣ поѣхали бы къ нимъ потомъ, когда въ Топазѣ водворится общество "Три К®", и онъ составитъ себѣ состояніе. А теперь передъ ними было счастье, передъ ними была любовь!
Онъ былъ уменъ, былъ страшно влюбленъ, зналъ, чего хотѣлъ, и умѣлъ убѣдительно говорить. Кэтъ набиралась силъ въ его отсутствіи. Ей нечего было отвѣчать ему. Такимъ даромъ слова, какъ Тарвинъ, она не отличалась. У нея была глубокая, спокойная и молчаливая натура, которая умѣла только сильно чувствовать и дѣйствовать.
Въ ней было много смѣлости и молчаливой выдержанности, иначе она давно бы отказалась отъ мечты, родившейся въ ней два года тому назадъ. Первая преграда явилась ей въ лицѣ родителей. Они рѣшительно не позволили ей изучать медицину. Ей хотѣлось быть и врачомъ, и сестрой милосердія, въ надеждѣ, что въ Индіи она найдетъ. случай примѣнить эти обѣ спеціальности; но разъ одна изъ нихъ была для нея закрыта, то она поступила въ Нью-іоркскую школу фельдшерицъ, и родители допустили это потому только, что имъ вообще было очень трудно отказывать ей въ чемъ бы то ни было.
Когда она высказала свои идеи матери, та пожалѣла, что они дали ей образованіе. Мать пожалѣла даже, что отецъ дѣвушки нашелъ, наконецъ, занятія не по постройкѣ желѣзныхъ дорогъ. Желѣзнодорожная линія шла теперь въ двѣ стороны отъ Топаза; и Кэтъ, вернувшись изъ школы, нашла, что дорога проведена уже за сто миль къ западу, а родныхъ своихъ застала на прежнемъ мѣстѣ. Имъ больше не пришлось передвигаться -- отецъ ея пріобрѣлъ цѣлые акры городской земли, и былъ слишкомъ богатъ, чтобы трудиться. Онъ бросилъ свою службу и ударился въ политику.
Шерифъ очень любилъ свою дочь и относился къ ней съ той снисходительностью, какая часто выпадаетъ на долю единственнаго ребенка. Онъ говорилъ обыкновенно, что все, "что бы она ни сдѣлала -- хорошо", и всегда всѣмъ былъ доволенъ. Онъ желалъ, чтобы накопленныя имъ богатства принесли ей пользу, и у Кэтъ не хватало духа сказать ему, какъ она намѣревалась употребить ихъ. Матери своей она сообщила весь свой планъ, а отцу сказала только, что желаетъ быть фельдшерицей. Мать горевала втихомолку, съ грустною безнадежностью женщины, которую жизнь научила ждать всегда худшаго. Кэтъ было очень тяжело огорчать ее и сердце ея разрывалось отъ сознанія, что она не можетъ сдѣлать того, чего и мать, и отецъ ожидали отъ нея. Ожидали же они отъ нея очень немногаго -- они хотѣли только, чтобы она вернулась домой и зажила такъ, какъ всѣ барышни. Она понимала, что, съ своей точки зрѣія, они вполнѣ правы, но въ тоже время была убѣждена въ томъ, что ей предназначена совсѣмъ иная судьба.
Это была ея первая непріятность. Контрастъ между святыми минутами въ саду и суровой прозой, когда дѣло дошло до осуществленія ихъ, становился, съ теченіемъ времени, все сильнѣе и сильнѣе. Временами ей бывало очень тяжело; но она шла впередъ, не всегда твердо, не всегда храбро, но неизмѣнно въ одномъ и томъ же направленіи. Жизнь въ фельдшерской школѣ сильно разочаровала ее. Она, конечно, не думала, что путь ея будетъ усѣянъ цвѣтами, но въ концѣ перваго же мѣсяца готова была горько смѣяться надъ разницей между ея мечтами о самопожертвованіи и дѣйствительностью, которая и вниманія не обращала на ея мечты. Она надѣялась облегчать страданія и изцѣлять недуги съ перваго же дня своего поступленія въ школу. А на дѣлѣ ей пришлось мыть только молочныя бутылки для дѣтей.
Стала она присматриваться къ другимъ дѣвушкамъ, чтобы увидать, какъ онѣ сохраняютъ свои идеалы среди работы, имѣющей такъ мало общаго съ ихъ будущей дѣятельностью, и увидала, что что никакихъ идеаловъ у нихъ и нѣтъ. Когда же, съ теченіемъ времени, ее допустили до ухода за дѣтьми и затѣмъ до настоящихъ занятій, она увидала, какъ ея задача отдаляла ее отъ всѣхъ. Другія учились тутъ для профессіи. Онѣ смотрѣли на это, какъ на ремесло, и учились ему, какъ учились бы шить. Онѣ учились, чтобы зарабатывать по двадцати долларовъ въ недѣлю. Разсказъ одной арканзасской дѣвушки, какъ она кокетничала съ молодыми врачами въ клиникѣ, окончательно разочаровалъ ее.
Кромѣ обязательной работы въ школѣ, она брала уроки индустанскаго языка, и постоянно съ благодарностью вспоминала о своемъ домашнемъ воспитаніи, доставившемъ ей здоровье и укрѣпившемъ ея силы.
Черная работа при самомъ ухаживаніи за больными не отталкивала ее. Она не находила въ этомъ ничего противнаго, и когда къ концу перваго года ее назначили въ женскій госпиталь помощницей фельдшерицы, то она какъ бы выросла въ своихъ собственныхъ глазахъ и была счастлива, что могла оказывать помощь.
Съ этого времени она начала работать много и успѣшно. Прежде всего она хотѣла пріобрѣсти какъ можно больше знаній. Предварительная работа была трудная, но она находила утѣшеніе въ томъ, что всѣ больныя любили ее и жили ею. Успѣхъ увлекалъ ее. Она всей душой отдалась дѣлу, и въ громадной, длинной палатѣ, гдѣ поддерживала столько страдалицъ въ послѣднія минуты жизни, гдѣ она жила со смертью и постоянно имѣла съ нею дѣло, успокаивая невыразимыя страданія и слыша только стоны -- она убѣдилась, что дѣйствительно создана для этого дѣла.
Теперь же каждый вечеръ въ половинѣ девятаго шляпа Тарвина висѣла на крючкѣ въ прихожей ея дома.
Ничто не могло заставить его бросить попытку убѣдить ее въ томъ, въ чемъ онъ самъ былъ убѣжденъ; но онъ дѣлалъ это очень добродушно, и ей это даже нравилось. Ей многое въ немъ нравилось, и часто, когда они сидѣли такъ другъ противъ друга, она начинала мечтать, какъ мечтала много лѣтъ тому назадъ, о возможности провести съ нимъ всю жизнь. Но такія мечты она сурово отгоняла отъ себя. Теперь ей нужно было думать о другомъ; и все-таки она не могла заставить себя относиться къ Тарвину такъ же безразлично, какъ къ прочимъ мужчинамъ.
Тѣмъ не менѣе, она уѣзжала -- уѣзжала, не смотря на все, что онъ говорилъ, не смотря на всю его любовь.
Когда она ему говорила, чтобы онъ не терялъ времени и не думалъ о ней, онъ просилъ ее не заботиться о немъ: она ему дороже дѣлъ и политики, и онъ самъ знаетъ, что дѣлаетъ.
-- Я знаю,-- отвѣчала Кэтъ.-- Но вы забываете, въ какое неловкое положеніе вы меня ставите. Я вовсе не хочу, чтобы ваша партія послѣ выборовъ сказала, что вы невнимательно относились къ своимъ обязанностямъ, и что вслѣдствіе этого отецъ мой добился большинства голосовъ; еще скажутъ, пожалуй, что я это сдѣлала нарочно...
-- Конечно,-- прямо призналась она:-- я бы очень хотѣла, чтобы отецъ попалъ въ законодательный корпусъ штата, и не хочу, чтобы вы избирались, потому что, если будете избраны вы, онъ не будетъ; но мѣшать вамъ я вовсе не хочу.
-- Не заботьтесь, пожалуйста, объ избраніи вашего отца!-- вскричалъ Тарвинъ.-- Если только это мѣшаетъ вамъ спать, вы можете спать до тѣхъ поръ, пока въ городъ къ намъ не явится Общество "Три К®". На этотъ разъ я самъ ѣду въ Денверъ, и поѣдемте лучше вмѣстѣ со мной. Ѣдемте! Хотите быть женою предсѣдателя палаты и жить въ Капитоль-Гилѣ?
Онъ на столько нравился ей, что она почти вѣрила его постоянному заявленію, что для него пожелать какую-нибудь вещь -- значитъ добиться ея.
-- Никъ!-- насмѣшливо, но не вполнѣ недовѣрчиво сказала она:-- вамъ не быть предсѣдателемъ!
-- Я добился бы даже губернаторства, если бы думалъ, что этимъ привлеку васъ. Произнесите хоть слово надежды, и вы увидите, на что я способенъ!
-- Нѣтъ! нѣтъ!-- качая головою, сказала она.-- Мои губернаторы только раджи, и живутъ далеко отсюда.
-- Позвольте, Индія не менѣе половины Соединенныхъ Штатовъ. Въ какую же область вы ѣдете?
-- Какъ?..
-- Въ какое попечительство, городъ, область, округъ? Куда вамъ слѣдуетъ адресовать письма?
-- Вотъ какъ!-- съ отчаяніемъ повторилъ онъ. Адресъ былъ точенъ, и онъ вполнѣ повѣрилъ, что она дѣйствительно ѣдетъ, что она исчезаетъ изъ его жизни и удаляется въ другой конецъ свѣта, о которомъ упоминается въ арабскихъ сказкахъ, и который населенъ какими-то сказочными лицами.-- Полноте, Кэтъ! Не отважитесь же вы отправиться жить въ такую языческую, волшебную страну? Что же будетъ съ Топазомъ, Кэтъ? Что же будетъ съ вашимъ домомъ? Вы не можете сдѣлать этого, Кэтъ. Пусть онѣ лѣчатся тамъ, какъ знаютъ. Оставьте ихъ! Или предоставьте ихъ мнѣ! Я поѣду туда самъ, обращу кое-какіе изъ ихъ языческихъ брилліантовъ въ деньги, и отправлю туда цѣлую корпорацію фельдшерицъ, организованную по плану, составленному вами. Затѣмъ мы обвѣнчаемся, и я свезу васъ туда посмотрѣть на то, что я тамъ устрою. Я сдѣлаю все на славу. Не думайте, что они такъ бѣдны. Если только миссіонеръ вамъ не вралъ, то у нихъ есть такія ожерелья, которыя могли бы покрыть весь національный долгъ. Брилліанты въ куриное яйцо, громадныя жемчужины, сафиры чуть ли не въ кулакъ, и изумрудовъ столько, что пересчитать нельзя... и все это навѣшано на шею идола, или спрятано въ храмѣ, а они призываютъ скромныхъ бѣлыхъ дѣвушекъ пріѣхать къ нимъ и ухаживать за ними! Это я называю просто мошенничествомъ.
-- Точно деньги могутъ помочь имъ! Дѣло не въ этомъ. Въ деньгахъ нѣтъ ни милосердія, ни доброты, ни состраданія, Никъ; настоящая помощь заключается въ самопожертвованіи.
-- Ну, прекрасно! Въ такомъ случаѣ, принесите и меня въ жертву. И я поѣду съ вами!-- сказалъ онъ, впадая въ свой обычный веселый тонъ.
Она засмѣялась, но вдругъ остановилась.
-- Вы не должны ѣхать въ Индію, Никъ! Пожалуйста, не вздумайте ѣхать, не вздумайте слѣдовать за мною! Вы не должны!
-- Если я получу мѣсто раджи, я не откажусь. Это мѣсто довольно выгодное.
-- Американца въ раджи не возьмутъ, Никъ.
Странно, что мужчины, считающіе жизнь свою шуткой, ищутъ успокоенія у женщинъ, которыя считаютъ ее серьезной, какъ молитва.
-- Но американцу, можетъ быть, позволятъ захватить раджу въ плѣнъ,-- не задумываясь продолжалъ Тарвинъ,-- и добыча эта была бы хорошая. Впрочемъ, положеніе раджи, вообще, считается небезопаснымъ.
-- Почему вы думаете?
-- Общества страхованія отъ несчастныхъ случаевъ берутъ съ нихъ двойную премію. Ни одно изъ моихъ обществъ не рискнуло бы застраховать ихъ жизнь,-- задумчиво продолжалъ онъ.
-- Все-таки, вы не должны пріѣзжать,-- рѣшительно сказала она.-- Вы не должны быть тамъ, помните это.
Онъ поспѣшно поклонился и нетерпѣливо простился съ ней. Она пошла въ прихожую проводить его, онъ мрачно снялъ съ крюка свою шляпу и поспѣшно удалился.
Никто не можетъ преслѣдовать политическія цѣли и въ то же время заниматься любовью. Можетъ быть, увѣренность въ этой истинѣ и заставила Шерифа благосклонно относиться къ ухаживаніямъ Тарвина за его дочерью. Тарвинъ всегда интересовался молодой дѣвушкой, но никогда такъ открыто не ухаживалъ за нею, какъ въ послѣднее время. Шерифъ разъѣзжалъ по округу, и рѣдко бывалъ дома, но, возвращаясь въ Топазъ, съ удовольствіемъ улыбался, видя, чѣмъ занятъ его соперникъ. Предвкушая легкую побѣду надъ нимъ на большомъ избирательномъ митингѣ въ Канонъ-Сити, онъ, можетъ быть, слишкомъ понадѣялся на увлеченіе молодого человѣка. А Тарвинъ привыкшій къ успѣху и сознавая, что запустилъ, послѣднее время, дѣла своей партіи, встрепенулся отъ предсказаній и предостереженій Кэтъ -- они подѣйствовали на него, какъ перецъ на открытую рану.
Митингъ въ Канонъ-Сити былъ назначенъ вечеромъ слѣдующаго дня, когда происходилъ вышеупомянутый разговоръ, и Тарвинъ вышелъ въ тотъ вечеръ на платформу, заваленную ящиками съ товарами, съ юношескимъ страстнымъ желаніемъ дать понятъ, что онъ явился, не смотря на то, что влюбленъ.
Шерифу предоставлено было говорить первому. Тарвинъ сидѣлъ сзади, безпокойно покачивая ногой, закинутой на колѣно. Толпа слушателей смотрѣла на нервнаго, сухого, мѣшковатаго человѣка съ добрыми, умными глазами и выдающимся впередъ подбородкомъ. Носъ у него былъ большой, а лобъ въ морщинахъ и съ рѣдкими волосами на вискахъ, что весьма обыкновенно даже среди молодыхъ людей на западѣ. Онъ окинулъ быстрымъ, проницательнымъ взоромъ толпу, къ которой потомъ намѣревался обратиться съ рѣчью, и по глазамъ его можно было заключить, что этотъ человѣкъ способенъ добиться своего при какихъ бы то ни было трудныхъ обстоятельствахъ, и умѣетъ повелѣвать людьми.
Слушая Шерифа, онъ удивлялся, какимъ образомъ у него хватало духу излагать разные невѣрные взгляды на серебро и тарифы собравшейся передъ нимъ толпѣ, въ то время, какъ дочь его замышляла дома такое возмутительное дѣло?.. Въ его головѣ все было такъ тѣсно связано съ Кэтъ, что, когда онъ всталъ, наконецъ, чтобы отвѣчать Шерифу, то едва удержался, чтобы не спросить, какъ могъ, чортъ возьми, человѣкъ предполагать, чтобы интеллигентная толпа согласилась съ его политико-экономическими взглядами, которые онъ намѣревался примѣнить къ управленію государствомъ, если онъ не могъ даже справиться съ своей собственной семьей? Зачѣмъ позволяетъ онъ своей дочери портить такимъ образомъ свою жизнь? Для чего же существуютъ отцы? Но замѣчанія эти онъ оставилъ про себя...
Тарвинъ обладалъ даромъ оратора, умѣющаго завоевывать сердца своихъ слушателей; онъ обвинялъ, упрекалъ, просилъ, настаивалъ, требовалъ; онъ поднималъ свои худыя, длинныя руки, призывалъ въ свидѣтели боговъ, и статистику, и республиканскую партію, и, въ случаѣ надобности, оживлялъ свою рѣчь анекдотами. "Это напоминаетъ мнѣ человѣка", кричалъ онъ, какъ кричатъ обыкновенно ораторы, "котораго мнѣ привелось встрѣтить, въ Висконсинѣ, который...." Человѣкъ въ Висконсинѣ служилъ доказательствомъ, хотя Тарвинъ никогда не бывалъ въ Висконсинѣ, и никогда такого человѣка не знать; но исторія была отличная, и когда толпа застонала отъ восторга, то Шерифъ съежился и постарался улыбнуться, чего именно и желалъ Тарвинъ.
Въ толпѣ слышались однако и неодобрительные возгласы, но глухой одобрительный шепотъ дѣйствовалъ возбуждающимъ образомъ на Тарвина, хотя, въ сущности, онъ не нуждался въ возбужденіи, такъ какъ подъ вліяніемъ страстнаго желанія своего сердца, и криковъ и свистковъ, пришелъ въ восторженное состояніе, удивившее его самого, и почувствовалъ, что вполнѣ овладѣлъ всей толпой. Это были хорошія минуты. По окончаніи его рѣчи, всѣ поднялись съ мѣстъ и заявили свое одобреніе громкими восторженными криками, потрясавшими все зданіе. Шапки летѣли вверхъ, народъ толкалъ другъ друга, выражая желаніе вывести Тарвина на рукахъ.
Тарвинъ, задыхаясь, пробирался сквозь толпу. Добравшись до уборной, позади эстрады, онъ заперъ дверь на задвижку и, растянувшись въ креслѣ, вытеръ себѣ лобъ.
-- И человѣкъ, который въ состояніи побѣждать цѣлую толпу,-- прошепталъ онъ:-- не можетъ добиться, чтобы маленькая, худенькая дѣвушка вышла за него замужъ!
III.
На слѣдующе 'утро въ Канонъ-Сити всѣ открыто говорили, что Тарвинъ стеръ съ лица земли своего противника, и всѣ положительно утверждали, что когда, послѣ рѣчи Тарвина, Шерифъ всталъ, чтобы снова говорить, какъ было заявлено въ программѣ, то публика заставила его криками сѣсть на мѣсто. Но на станціи желѣзной дороги, когда оба отправлялись въ Топазъ, старикъ кивнулъ ему головой, улыбнулся, и положительно не выказывалъ нежеланія ѣхать съ нимъ вмѣстѣ. Повидимому, онъ не очень огорчился своимъ пораженіемъ. Тарвинъ объяснялъ это тѣмъ, что Шерифу было чѣмъ утѣшиться. Вслѣдъ за этимъ разсужденіемъ, у него явилась мысль, что самъ онъ сыгралъ дурака. Онъ, конечно, имѣлъ удовольствіе публично одержать верхъ надъ соперникомъ-кандидатомъ, несомнѣнно хорошимъ человѣкомъ, и доказалъ своимъ противникамъ, что онъ все-таки представляетъ силу, съ которой нельзя не считаться, несмотря на глупые толки про какого-то миссіонера, завладѣвшаго головою извѣстной молодой дѣвушки. Но развѣ это сближало его съ Кэтъ? Онъ былъ увѣренъ теперь, что его выберутъ, но на какую должность? Онъ говорилъ ей даже о предсѣдательствѣ, но и это нисколько не тронуло ея. Тарвинъ желалъ получить предсѣдательство только въ сердцѣ Кэтъ.
Онъ боялся, что на этотъ высокій постъ теперь онъ скоро выбранъ не будетъ, и, глядя на расплывшуюся фигуру, стоявшую подлѣ него на краю полотна, зналъ, кому этимъ обязанъ. Она никогда не поѣхала бы въ Индію, если бы ея отецъ былъ другимъ человѣкомъ. Но чего можно ждать отъ такого мягкаго, эгоистичнаго, облѣнившагося богатаго человѣка? Тарвинъ простилъ бы Шерифу его мягкость, если бы за ней стояла сила. Но у него было свое мнѣніе объ этомъ человѣкѣ, случайно разбогатѣвшемъ въ такомъ городѣ, какъ Топазъ.
Шерифъ принадлежалъ къ ненавистному для Тарвина типу людей, разбогатѣвшихъ случайно, и которые потомъ болѣе всего стараются какъ бы только кого-нибудь не задѣть. Въ политикѣ онъ тоже держался этого принципа, и приводилъ въ восторгъ организаторовъ разныхъ благотворительныхъ базаровъ, домашнихъ спектаклей и ужиновъ. Онъ отправлялся на всѣ эти ужины и базары, устраиваемые въ Топазѣ, заставлялъ ходить съ нимъ и дочь, и жену, и коллекціи всевозможныхъ игрушекъ, вышивокъ, подушекъ и разныхъ рукодѣлій, пріобрѣтаемыхъ съ благотворительною цѣлью, наполняла весь домъ.
Но о добротѣ его говорили меньше, чѣмъ слѣдовало бы говорить. Дамы-благотворительницы брали его деньги, и не высказывали своего мнѣнія о немъ; а Тарвинъ, чтобы показать, какъ онъ думаетъ о политической системѣ своего соперника, открыто отказывался покупать эти билеты. Желаніе угодить всѣмъ лежало и въ основѣ отношеній Шерифа къ дочери. Китти непремѣнно хотѣла ѣхать, и отецъ полагалъ, что нужно ее отпустить. Онъ говорилъ, что сначала онъ сильно возставалъ противъ ея желанія, и Тарвинъ, зная, какъ онъ любилъ дочь, охотно вѣрилъ, что онъ сдѣлалъ все, что могъ. Онъ досадовалъ на него только за то, что онъ можетъ такъ мало.
Когда поѣздъ, направлявшійся въ Топазъ, подошелъ къ станціи, Шерифъ и Тарвинъ вошли вмѣстѣ въ вагонъ-салонъ. Тарвину не хотѣлось разговаривать, во время пути, съ Шерифомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ не хотѣлось и показать этого нежеланія. Шерифъ предложилъ ему сигару, и когда кондукторъ Девъ Льюисъ проходилъ мимо нихъ, Тарвинъ окликнулъ его, какъ стараго пріятеля, и просилъ, кончивъ обходъ, придти къ нему. Тарвинъ любилъ Льюиса, какъ любилъ тысячу подобныхъ случайныхъ знакомыхъ, между которыми пользовался нѣкоторой популярностью, и пригласилъ онъ Дева не только потому, что хотѣлъ избавиться отъ разговора съ Шерифомъ -- кондукторъ сообщилъ, что съ тѣмъ же поѣздомъ ѣдетъ въ отдѣльномъ вагонѣ предсѣдатель Общества "Три К®" съ семействомъ.
-- А!-- проговорилъ Тарвинъ, и попросилъ кондуктора познакомить его съ предсѣдателемъ, такъ какъ ему хотѣлось поговорить съ нимъ. Кондукторъ засмѣялся и сказалъ, что вѣдь онъ не подходящее лицо для этого, а потомъ, вернувшись, сказалъ, что предсѣдатель просилъ его рекомендовать ему толковыхъ и знающихъ людей изъ Топаза, съ которыми онъ могъ бы поговорить о Топазѣ. Кондукторъ сказалъ ему, что съ поѣздомъ ѣдутъ два такихъ джентльмена, и президентъ послалъ сказать черезъ него, что былъ бы очень радъ, если бы они были такъ добры и перешли къ нему въ вагонъ.
Уже цѣлый годъ желѣзно-дорожное общество "Трехъ Компаній" вело переговоры о томъ, чтобы провести линію черезъ Топазъ, но объ этомъ говорили вяло, какъ бы выжидая поддержки. Торговое сословіе Топаза тотчасъ же собралось и вотировало оказать поддержку. Поддержка эта выразилась въ видѣ отдачи городскихъ мѣстъ въ аренду и въ собственность и, наконецъ, въ намѣреніи пріобрѣсти акціи этой дороги по высокой цѣнѣ. Со стороны торговаго комитета это было хорошо, но подъ давленіемъ городского тщеславія и городской гордости Рустлеръ поступилъ гораздо лучше. Рустлеръ лежалъ за пятнадцать миль отъ Топаза, выше на горахъ, и, слѣдовательно, ближе къ рудникамъ; Топазъ признавалъ его своимъ соперникомъ и въ другихъ отношеніяхъ, а не только по отношенію къ Обществу "Трехъ Компаній".
Оба города выросли почти въ одно и тоже время; затѣмъ волна отошла отъ Рустлера и подняла Топазъ. Это стоило Рустлеру нѣсколькихъ гражданъ, которые перебрались въ Топазъ, какъ въ болѣе цвѣтущій городъ. Многіе изъ гражданъ сложили свои дома на телѣги и, къ немалому огорченію своихъ согражданъ, перевезли ихъ въ Топазъ. Но затѣмъ Топазъ сталъ чувствовать, что теряетъ почву. Домъ или два оказались перевезенными обратно. На этотъ разъ выигрывалъ Рустлеръ. Если желѣзная дорога пройдетъ тамъ, то Топазъ погибнетъ. Если же дорога пойдетъ черезъ Топащъ, то городъ можетъ считать себя обезпеченнымъ въ дальнѣйшемъ процвѣтаніи. Оба города ненавидѣли другъ друга, какъ только на западѣ Америки ненавидятъ другъ друга города -- коварно, преступно, злорадно. Если бы Топазъ могъ убить Рустлера, или Рустлеръ могъ убить Топаза съ помощью болѣе смѣлыхъ предпріятій, то восторжествовавшій городъ устроилъ бы тріумфальное побѣдоносное шествіе.
Гражданинъ Западной Америки всегда гордится своимъ городомъ. И въ основаніи такой гордости лежитъ ненависть къ другому городу -- сопернику.
Тарвинъ дорожилъ своей любовью къ Топазу, какъ религіей. Онъ былъ для него дороже всего на свѣтѣ, за исключеніемъ Кэтъ, а иногда онъ казался ему даже дороже Кэтъ. Онъ съ идеальной готовностью исполнялъ свои обязанности относительно города. Для себя лично онъ желалъ успѣха, желалъ выдвинуться впередъ, но онъ не могъ имѣть успѣха, если бы городъ палъ. Эту любовь къ Топазу можно было назвать страстнымъ и личнымъ патріотизмомъ.
Онъ присутствовалъ при его рожденіи, зналъ его въ то время, когда могъ еще заключить его почти цѣликомъ въ свои объятія; онъ любовался имъ, ласкалъ его, нянчилъ его, и зналъ, что ему нужно. Ему нужно было общество "Три К®".
Кондукторъ, проводивъ Шерифа и Тарвина въ вагонъ предсѣдателя, представилъ ихъ ему, а предсѣдатель представилъ ихъ своей молодой женѣ -- двадцатипятилѣтней блондинкѣ, сознававшей, что она хорошенькая, около которой Тарвинъ тотчасъ же и усѣлся. Въ предсѣдательскомъ вагонѣ было помѣщеніе по обѣ стороны салона, въ который они были приглашены. Все это было чудомъ уютности и изящества при роскошной обстановкѣ. Въ салонѣ стояла мягкая мебель, обитая плюшемъ, и было множество зеркалъ.
Предсѣдатель только-что возникшаго общества центральной дороги Колорадо и Калифорніи очистилъ для Шерифа одинъ изъ соломенныхъ стульевъ, снявъ съ него цѣлую кучу иллюстрированныхъ газетъ, и устремилъ на него черные глаза изъ подъ густыхъ бровей. Самъ онъ сѣлъ на другой соломенный стулъ. У него были щеки въ пятнахъ и жирный подбородокъ пожившаго въ свое время пятидесятипятилѣтняго мужчины. Онъ слушалъ оживленныя объясненія, которыя тотчасъ же ему сталъ давать Шерифъ, а Тарвинъ вступилъ въ разговоръ съ м-съ Метри, вовсе не касающійся желѣзныхъ дорогъ. Онъ наговорилъ ей любезностей, и сталъ разспрашивать объ ея свадебномъ путешествіи. Они только-что возвращались съ этого путешествія, и предполагали поселиться въ Денверѣ. Она не знала, понравится ли ей Денверъ. Тарвинъ далъ ей нѣкоторыя свѣдѣнія о городѣ. Онъ ручался за Денверъ, и яркими красками изобразилъ своей слушательницѣ всѣ достоинства этого города. Расхваливалъ его магазины и театры, утверждая, что они могутъ убить Нью-Іоркъ, и тутъ же замѣтилъ, что ей слѣдовало бы взглянуть на театръ въ Топазѣ. Выразилъ также надежду, что они остановятся тамъ дня на два.
Тарвинъ не сталъ хвалить Топаза, такъ какъ онъ хвалилъ Денверъ. Онъ постарался только доказать ей, что это очаровательный городъ, наиболѣе цвѣтущій на Западѣ, и затѣмъ тотчасъ же перешелъ на другую тему. Вообще, разговоръ ихъ имѣлъ, преимущественно, личный характеръ, и Тарвину хотѣлось прежде всего расположить м-съ Метри въ свою пользу и затѣмъ отыскать ея слабую струнку. Ему нужно было узнать, какимъ образомъ можно подѣйствовать на нее. Этимъ путемъ можно было добраться и до предсѣдателя. Тарвинъ увидалъ это лишь только вошелъ въ вагонъ. Онъ зналъ ея исторію, и зналъ даже ея отца, содержателя отеля, въ которомъ онъ останавливался, когда бывалъ въ Онага. Онъ спросилъ у нея, какія тамъ произошли перемѣны и кому проданъ отель; затѣмъ выразилъ надежду, что управляющій остался тотъ же самый. А поваръ? У него слюнки текли при воспоминаніи объ этомъ поварѣ. Она сочувственно засмѣялась. Въ этомъ отелѣ она провела свое дѣтство, играла въ залахъ и корридорахъ, барабанила на фортепіано въ салонѣ, и лакомилась въ буфетѣ. Повара она знала -- лично знала его. Онъ давалъ ей пирожное, которое она уносила въ дѣтскую. Да, да, этотъ поваръ до сихъ поръ еще былъ тамъ.
У Тарвина было что-то привлекательное въ обращенія и его веселость дѣйствовала заразительно. Его сердечность, открытый, довѣрчивый характеръ и серьезное отношеніе къ жизни были чрезвычайно симпатичны. Онъ относился съ безпристрастнымъ добродушіемъ ко всѣмъ людямъ. Его можно было назвать кузеномъ всего человѣчества и роднымъ братомъ всѣхъ извѣстныхъ ему лицъ.
Они очень скоро хорошо познакомились съ м-съ Метри, и она повела его къ окну вагона, откуда были видны рудники Арканзаса. Вагонъ былъ послѣднимъ въ поѣздѣ, и изъ окна открывался видъ на желѣзнодорожное полотно и горы, между которыми оно извивалось. Они встали у окна и стали смотрѣть на нависшія надъ ними высоты, и на ущелья, которыя, пропустивъ ихъ, тотчасъ же замыкались. Поѣздъ, грохотомъ своимъ профанировавшій красоту этой первобытной страны, чудеснымъ образомъ цѣплялся у отвѣснаго берега, съ рѣкой по одну сторону и скалистой стѣной по другую. Иногда м-съ Метри теряла равновѣсіе, при крутыхъ поворотахъ дороги, и, чтобы не упасть, схватывала Тарвина за рукавъ. Тогда онъ предложилъ ей руку, и они продолжали смотрѣть на гигантовъ, поднимавшихся у нихъ надъ головами.
М-съ Метри постоянно вскрикивала отъ восторга и удивленія, какъ дѣлаютъ обыкновенно женщины, восторгаясь красотою природы, и затѣмъ тихо шептала похвалы. Ея веселость была подавлена этимъ зрѣлищемъ, какъ была бы подавлена присутствіемъ смерти; а Шерифъ все еще объяснялъ предсѣдателю всѣ выгоды Топаза, тотъ же не внимательно слушалъ его и искоса посматривалъ на окно. Метри походилъ на смущеннаго людоѣда, когда подошедшая жена похлопала его по спинѣ и прошептала что-то на ухо. Она опустилась на свое прежнее мѣсто, и приказала Тарвину занимать ее; и Тарвинъ охотно разсказалъ ей, какъ онъ ходилъ съ экспедиціей въ мѣстность за этими горами. Онъ не нашелъ того, чего искалъ, то-есть, серебра, но нашелъ необыкновеннаго качества аметисты.
-- Да неужели? Аметисты? Настоящіе аметисты? Я и не знала, что въ Колорадо есть аметисты.
Глаза ея блеснули какимъ-то страннымъ огнемъ, огнемъ страсти и желаній. Тарвинъ тотчасъ же обратилъ на это вниманіе. Ужъ не это ли ея слабая струна? Если это такъ... Онъ былъ большой знатокъ въ драгоцѣнныхъ камняхъ, которые составляли часть естественныхъ богатствъ окрестностей Топаза. Онъ могъ до безконечности говорить съ ней о драгоцѣнныхъ камняхъ. Дикое предположеніе преподнести ей отъ купечества удивительную брилліантовую діадему мелькнуло у него въ головѣ, но тотчасъ же было отброшено. Топазу не поможетъ такой подарокъ. Надо было дѣйствовать дипломатично, деликатно, спокойно, ловко, съ умѣньемъ фокусника. Онъ мысленно представлялъ себѣ неожиданное появленіе, по его иниціативѣ, общества "Трехъ К®" въ Топазѣ, а себя основателемъ будущаго города. Онъ видѣлъ Рустлеръ опрокинутымъ въ прахъ, а себя самого милліонеромъ.
Его мечты остановились на нѣкоторое время на двадцати акрахъ, составлявшихъ пока всю его собственность; деньги, на которыя онъ купилъ эти двадцать акровъ, не легко ему достались. Но предположеніе продать часть ихъ обществу "Трехъ К®" для постройки вокзала, когда пройдетъ желѣзная дорога, а остальное раздѣлить на городскіе участки, не играло главной роли въ общемъ планѣ. Онъ мечталъ о выгодахъ Топазѣ.
Глядя на руки м-съ Метри, онъ замѣтилъ, что пальцы у нея были унизаны необыкновенными кольцами. Колецъ было не такъ много, но камни въ нихъ были чудесные. Онъ не могъ налюбоваться на крупный солитеръ, надѣтый у нея на лѣвой рукѣ; когда они стали говорить о драгоцѣнныхъ каменьяхъ, она сняла кольцо съ руки, чтобы показать ему, и при этомъ сообщила, что у этого камня цѣлая исторія. Отецъ ея купилъ это кольцо у какого-то актера, трагика, съ которымъ случилась бѣда въ Омахѣ, гдѣ онъ играхъ передъ пустымъ театромъ. Деньгами за кольцо была уплачена дорога всей труппы до Нью-Іорка. Это была единственная польза, принесенная камнемъ своимъ прежнимъ владѣтелямъ. Трагикъ выигралъ его отъ шуллера, который убилъ человѣка, поссорившись съ нимъ изъ-за этого солитера, а человѣкъ, заплатившій за него жизнью, купилъ его за безцѣнокъ у приказчика ювелира.
-- Было бы недурно, если бы камень этотъ былъ украденъ въ Кимберлейскихъ рудникахъ или гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ и проданъ дьяволу,-- сказала она:-- тогда исторія была бы полная. Какъ вы думаете, м-ръ Тарвинъ?
Спрашивая что-нибудь, она всегда поднимала брови и улыбалась, какъ бы требуя подтвержденія, на что Тарвинъ охотно соглашался. Онъ согласился бы принять гипотезу, опровергающую справедливость открытій Галилея и Ньютона, если бы м-съ Метри потребовала этого. Онъ сидѣлъ, вытянувшись и насторожившись, какъ собака, дѣлающая стойку.
-- Я смотрю иногда на него и думаю, не увижу ли я преступленій, которыхъ онъ былъ свидѣтелемъ,-- сказала м-съ Метри.-- Преступленія такъ привлекательны и страшны, не правда ли, м-ръ Тарвинъ, особенно убійство? Но болѣе всего я люблю самый камень. Не правда ли, какъ онъ хорошъ? Папа часто говорилъ, что онъ ничего не видалъ лучше этого камня, а вѣдь въ отелѣ приходится видѣть множество хорошихъ брилліантовъ.
Она любовно посмотрѣла на солитеръ.
-- Что можетъ быть лучше хорошаго брилліанта -- ничего!
Она вздохнула. Глаза ея загорѣлись. Въ голосѣ ея звучала искренняя нотка.
-- Я могла бы безъ конца смотрѣть на хорошій брилліантъ, если бы только онъ былъ безусловно хорошъ. Папа зналъ, какъ я люблю драгоцѣнные камни, и всегда покупалъ ихъ у пріѣзжающихъ въ отель. Ему удавалось выгодно покупать ихъ -- прибавила она, сжимая свои хорошенькія губы,-- но онъ оставлялъ для себя всегда только очень хорошіе камни. Иногда онъ отдавалъ два-три камня за одинъ, зная, что я люблю только очень хорошіе и настоящіе. Ахъ, какъ я люблю ихъ! Камни лучше людей! Они всегда могутъ быть при насъ и никогда не мѣняются!
-- Я слышалъ объ одномъ ожерельѣ, которое вамъ понравилось бы, если вы дѣйствительно любите драгоцѣнные камни,-- спокойно сказалъ Тарвинъ.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- проговорила она.-- Гдѣ же оно находится?
-- Очень далеко.
-- Знаю! Въ Тифани?-- сердито вскричала она.-- Знаю я васъ!
-- Нѣтъ, дальше!
-- Гдѣ же?
-- Въ Индіи.
Она съ любопытствомъ посмотрѣла на него.
-- Скажите мнѣ, что это за ожерелье?-- спросила она. Выраженіе лица ея и голосъ сразу измѣнились.-- Такъ оно дѣйствительно хорошо?
-- Лучшаго на свѣтѣ нѣтъ,-- сказалъ Тарвинъ и остановился.
-- Ну, не терзайте меня,-- вскричала она.-- Изъ чего оно сдѣлано?
-- А гдѣ же это ожерелье?-- вдругъ рѣзко спросила она.
-- На шеѣ у одного идола, въ провинціи Раджпутана. А вамъ хотѣлось бы имѣть его?-- мрачно спросилъ онъ.
Она засмѣялась.
-- Конечно,-- отвѣчала она.
-- Ну, такъ я достану вамъ его,-- сказалъ Тарвинъ.
Она откинула назадъ свою бѣлокурую головку и засмѣялась, глядя на нарисованныхъ купидоновъ на потолкѣ вагона. Она всегда откидывала назадъ голову, когда смѣялась, чтобы показать свою красивую шею.
IV.
Въ Топазѣ предсѣдатель общества "Трехъ К®" занялъ комнаты въ отелѣ около желѣзной дороги и остался тамъ на слѣдующій день. Тарвинъ и Шерифъ завладѣли имъ и показывали ему городъ съ его естественными богатствами. Тарвинъ доказывалъ необходимость сдѣлать Топазъ соединительнымъ и центральнымъ пунктомъ новой желѣзной дороги.
Въ глубинѣ души онъ чувствовалъ, что предсѣдатель положительно не желалъ проводить линію на Топазъ; но продолжалъ идти къ своей цѣли. Ему гораздо легче было доказать, что Топазъ слѣдуетъ выбрать для соединительнаго пункта, чѣмъ говорить, что въ Топазѣ должна быть устроена главная станція.
Тарвинъ зналъ городъ свой вдоль и поперегь, какъ таблицу умноженія. Онъ былъ предсѣдателемъ купеческой управы и не напрасно стоялъ во главѣ мѣстной компаніи съ милліоннымъ капиталомъ. Въ компаніи этой находились всѣ болѣе или менѣе значительныя лица города, и она владѣла всей долиной, до подножія горъ, и распланировала ее на улицы, бульвары и общественные парки. Всѣ могли покупать участки городской земли на протяженіи двухъ миль. Тарвинъ завѣдывалъ этимъ дѣломъ и поэтому поневолѣ долженъ былъ изучить каждый клочекъ земли въ окрестностяхъ города и умѣлъ говорить о предметѣ, столь ему знакомомъ.
Онъ зналъ, напримѣръ, что въ Рустлерѣ была не только болѣе богатая руда, чѣмъ въ Топазѣ, но что за нимъ тянулась мѣстность, изобилующая баснословными, еще не разработанными, богатствами; онъ зналъ, что и предсѣдателю все это извѣстно. Онъ точно также хорошо зналъ, что руда около Топаза вовсе не была замѣчательна по богатству, и что хотя городъ находился въ обширной, хорошо орошенной долинѣ и посреди удобной для скотоводства мѣстности, но что всѣ эти преимущества были очень невелики. Говоря другими словами, естественныя богатства Топаза вовсе не были такого рода, чтобы ради нихъ Топазъ можно было сдѣлать центральнымъ пунктомъ новой желѣзной дороги.
Тарвинъ говорилъ предсѣдателю, что если онъ сдѣлаетъ что-нибудь для города, то городъ покажетъ себя достойнымъ этого; и въ сущности ничего другого онъ и сказать не могъ. Вопросъ заключался только въ выборѣ между Топазомъ и Рустлеромъ, и, по мнѣнію Тарвина, тутъ не могло быть даже и вопроса.
-- Вы сообразите только одно,-- говорилъ Тарвинъ,-- что надо обращать вниманіе на характеръ жителей города. Въ Рустлерѣ всѣ они мертвые и погребенные. Это всѣмъ извѣстно: тамъ нѣтъ ни торговли, ни промышленности, ни жизни, ни энергіи, ни денегъ! А посмотрите на Топазъ.
Предсѣдатель могъ судить о характерѣ гражданъ, даже проходя по улицамъ города. Все это были энергичные, дѣловые люди. Затѣмъ онъ сообщилъ ему, что одинъ изъ чугунно-плавильныхъ заводчиковъ Денвера намѣренъ устроить заводъ въ Топазѣ, что у него лежитъ въ карманѣ договоръ съ нимъ, который заключенъ только на непремѣнномъ условіи, чтобы черезъ городъ прошла желѣзная дорога общества "Трехъ К®". Такого условія съ Рустлеромъ заключено быть не можетъ. У Рустлера ни на что нѣтъ энергіи.
Тарвинъ говорилъ, что Топазу необходимы пути для сбыта своихъ продуктовъ въ Мексиканскій заливъ, и что это устроится съ помощью общества "Три К®". Предсѣдатель не сталъ спрашивать, что это за продукты, и слушалъ Тарвина молча, соображая, что ему надо.
Когда они повернули лошадей обратно и поѣхали къ городу, Тарвинъ съ любовью смотрѣлъ на свой милый Топазъ, который обитателю Востока представлялся просто безпорядочной грудой деревянныхъ домовъ. Всю дорогу Тарвинъ разсказывалъ предсѣдателю о городѣ; онъ [показалъ ему зданіе,] гдѣ давалась опера, показалъ почтовую контору, школу, судъ, со скромностью матери, показывающей своего первенца. Не смотря на все краснорѣчіе, онъ видѣлъ, что успѣха не будетъ, и съ горечью подумалъ, что это вторая неудача. Вернувшись, онъ видѣлся съ Кэтъ и понялъ, что развѣ чудо можетъ помѣшать ей уѣхать черезъ три дня въ Индію.
Онъ забылъ о существованіи Кэтъ, пока боролся за Топазъ, но лишь только разстался съ Метри,-- сейчасъ же вспомнилъ о ней. Онъ взялъ съ нее обѣщаніе непремѣнно отправиться съ ними всѣми въ этотъ день къ Горячимъ Ключамъ; на эту поѣздку онъ смотрѣлъ, какъ на послѣднюю надежду. Онъ хотѣлъ въ послѣдній разъ объясниться съ нею.
Поѣздка къ Горячимъ Ключамъ была устроена, чтобы показать м-съ Метри, какое Топазъ имѣетъ преимущество, какъ зимнее мѣстопребываніе. Предсѣдатель согласился поѣхать съ обществомъ, приглашеннымъ Тарвиномъ. Въ надеждѣ имѣть возможность спокойно поговорить съ Кэтъ, онъ, кромѣ Шерифа, пригласилъ еще троихъ: Максима, почтмейстера, Геклера, издателя "Топазской Газеты" (его коллеги по купеческой управѣ) и одного веселаго англичанина, Карматанъ. Онъ надѣялся, что они будутъ занимать предсѣдателя и, не портя дѣла города, дадутъ ему возможность хоть съ полчасика поговорить съ Кэтъ. Ему казалось, что предсѣдателю хотѣлось еще разъ осмотрѣть городъ, а лучшаго проводника, чѣмъ Геклеръ, трудно было себѣ и представить.
Карматанъ пріѣхалъ въ Топазъ два года тому назадъ, чтобы заняться скотоводствомъ. Онъ протратилъ всѣ свои деньги, но пріобрѣлъ познанія въ мѣстномъ скотоводствѣ и занимался теперь этимъ дѣломъ для другихъ, получая маленькое жалованье, но весьма философски относился къ своему положенію. Дорога, идущая вдоль полотна уже проведенной въ Топазъ дороги, шла по направленію, которое должно было, какъ говорилъ Тарвинъ, избрать общество "Трехъ К®" для своей линіи.
Она подняла свои выразительные глаза, лишь только онъ поѣхалъ рядомъ съ ея лошадью, и безмолвно просила его избавить ихъ обоихъ отъ продолженія безполезнаго разговора; но губы Тарвина были плотно сжаты, и онъ не послушался бы теперь даже самого ангела.
-- Я утомляю васъ, говоря о вашей поѣздкѣ, Кэтъ. Я знаю. Но я хочу говорить о ней, хочу спасти васъ.
-- Не пытайтесь болѣе, Никъ,-- кротко отвѣчала она.-- Пожалуйста. Когда я думаю объ этомъ,-- мнѣ иногда кажется, что, можетъ быть, и на свѣтъ-то я родилась только для этого дѣла. Мы всѣ родились для того, чтобы сдѣлать, Никъ, хотя бы самое маленькое, ничтожное дѣло. Это мое назначеніе, Никъ. Помогите мнѣ исполнить его.
-- Будь я проклятъ, если я это сдѣлаю! Я постараюсь, напротивъ того, помѣшать вамъ. Ужъ я позабочусь объ этомъ. Всѣ исполняютъ всякое ваше желаніе. Отецъ и мать ваши дѣлаютъ все, что вы хотите. Они даже и не подозрѣваютъ, какъ вы рискуете своей жизнью. Никто имъ не замѣнитъ васъ. Это меня приводитъ въ ужасъ.
Кэтъ засмѣялась.
-- Это не должно приводить васъ въ ужасъ, Никъ, хотя безпокойство ваше мнѣ нравится. Если бы вообще я могла остаться для кого-нибудь, такъ только для васъ. Повѣрьте мнѣ. Вѣрите?
-- Вѣрю, и благодарю. Но отъ этого я ничего не выиграю. Мнѣ вѣры не надо, мнѣ нужны вы.
-- Я знаю, Никъ, знаю. Но тамъ я нужна болѣе... не столько я, сколько то, что я могу сдѣлать, или то, что женщины, подобныя мнѣ, могутъ сдѣлать. Я слышу оттуда крикъ: "Придите и помогите намъ". Пока я буду слышать этотъ призывъ, я не найду ни въ чемъ успокоенія. Я могла бы выйти за васъ замужъ, Никъ. Это не трудно. Но я буду постоянной мученицей.
-- Это жестоко,-- проговорилъ Тарвинъ, глядя вверхъ на утесы.
Она улыбнулась, взглянувъ на него.
-- Обѣщаю вамъ, что никогда не выйду ни за кого другого, если такое обѣщаніе можетъ успокоить васъ, Никъ?-- сказала она съ внезапной нѣжностью въ голосѣ.
-- Но вѣдь и за меня вы тоже не выйдете?
-- Нѣтъ,-- кротко, но твердо сказала она.
Онъ съ горечью выслушалъ этотъ отвѣтъ. Они ѣхали шагомъ, и онъ, опустивъ поводья, сказалъ:
-- Ну, хорошо. Не будемъ говорить обо мнѣ. Во мнѣ говоритъ не одинъ эгоизмъ, дорогая. Я желаю, чтобы вы были моей, исключительно моей, я хочу, чтобы вы были около меня, я желаю васъ... да... Но прошу я васъ остаться не только для себя. Я прошу васъ остаться, потому что я не могу представить себѣ, чтобы вы бросились во всѣ опасности этой жизни одна, лишенная всякой защиты. Мысль объ этомъ не даетъ мнѣ спать. Это ужасно! Это безумно! Вы не должны этого дѣлать.
-- Я не должна думать о себѣ,-- упавшимъ голосомъ отвѣчала она.-- Я должна думать о нихъ.
-- Но я-то долженъ думать о васъ, Кэтъ. И вы не можете заставить, не можете принудить меня думать о чемъ-нибудь другомъ. Дорогая моя,-- понизивъ голосъ сказалъ онъ:-- мы окружены несчастьями. Развѣ вы можете уничтожить ихъ? Вы всегда будете жить, окруженная стонами страданій милліоновъ людей, гдѣ бы вы ни жили. Всѣ мы окружены ими, и никогда отъ нихъ не избавимся. Мы платимъ этой цѣной за то, что осмѣливаемся бытъ счастливыми въ продолженіе какой-нибудь минуты...
-- Знаю, знаю. Я и не хочу бѣжать отъ этихъ стоновъ, чтобы ихъ не слышать.
-- Нѣтъ, но вы стараетесь прекратить ихъ, и стараетесь безполезно. Это равносильно старанію ковшомъ вычерпать океанъ. Вамъ этого не сдѣлать. А свою жизнь вы можете испортить. Ахъ, Кэтъ, вѣдь я не прошу для себя, или, говоря иначе, я прошу все. Подумайте объ этомъ въ то время, когда вы будете стараться обнять весь міръ вашими маленькими ручками. Боже мой, Кэтъ, если вы ищете несчастныхъ, чтобы осчастливить ихъ, то далеко вамъ ходить незачѣмъ. Начните съ меня...
Она печально покачала головой.
-- Я должна начать съ того, на что указываетъ мнѣ мой долгъ, Никъ. Я не говорю, что мнѣ удастся значительно уменьшить необъятную массу человѣческихъ бѣдствій, и не заставляю всѣхъ дѣлать то, что я хочу сдѣлать, но мнѣ нужно такъ поступить. Я знаю это, и всѣ мы можемъ знать это. Одно сознаніе, что я хоть сколько-нибудь облегчила страданіе, должно быть отрадно. Вѣдь и вы должны это чувствовать, Никъ,-- сказала она, тихо положивъ свою руку на его руку.
Тарвинъ сжалъ губы.
-- Да, я это чувствую,-- въ отчаяніи проговорилъ онъ,-- но почувствуйте вы-то, какъ я васъ люблю, почувствуйте настолько, чтобы отдаться мнѣ. Я создамъ для васъ будущее. Доброта ваша можетъ пригодиться многимъ... Вы думаете, я любилъ бы васъ, не будь вы такая? И начните вы тѣмъ, что дайте счастье мнѣ.
-- Не могу! не могу!-- въ отчаяніи вскричала она.
-- Вамъ придется, наконецъ, вернуться ко мнѣ. Неужели вы думаете, я могъ бы жить, если бы не думалъ этого? Но я не хочу, чтобы необходимость заставила васъ броситься въ мои объятія. Я хочу, чтобы вы сами пришли, и пришли бы немедленно.
Въ отвѣтъ на это, она наклонила голову и тихо заплакала. Пальцы Ника судорожно сжали ея руку.
-- Не можете, милая? Ну, хорошо, не думайте больше объ этомъ.
Онъ взялъ ея руку и сталъ говорить кротко, какъ съ огорченнымъ ребенкомъ. Въ эту минуту Тарвинъ отказался -- не отъ Кэтъ, не отъ своей любви, не отъ намѣренія жениться на ней, но отъ желанія остановить ея поѣздку въ Индію. Пусть себѣ ѣдетъ, если ужъ такъ этого хочется. Но поѣдетъ она не одна...
Когда они доѣхали до Горячихъ Ключей, онъ воспользовался первой возможностью и вступилъ въ разговоръ съ м-съ Метри. Въ то время, какъ Шерифъ показывалъ предсѣдателю ключи, бившіе изъ подъ земли, и строилъ планы, гдѣ слѣдуетъ устроить ванны и громадный отель, Тарвинъ отвелъ ее въ сторону. Кэтъ, не желая показать своихъ заплаканныхъ глазъ м-съ Метри, осталась съ отцомъ.
-- Вы дѣйствительно желаете имѣть это ожерелье?-- вдругъ спросилъ онъ м-съ Метри.
Она звонко засмѣялась.
-- Желаю ли я?-- повторила ока: -- ну, конечно, желаю. Я и луну тоже пожелала бы.
Тарвинъ тихо прикоснулся къ ея рукѣ.
-- Вы будете его имѣть,-- сказалъ онъ.
Она перестала смѣяться и даже поблѣднѣла.
-- Что вы хотите этимъ сказать?-- быстро спросила она.
-- Что готовы вы сдѣлать для этого?-- спросилъ онъ.
-- Вернуться въ Омаха ползкомъ на рукахъ и на колѣняхъ,-- совсѣмъ серьезно отвѣчала она.-- Доползти до Индіи.
-- Хорошо,-- рѣшительно сказалъ Тарвинъ.-- Это хорошо! ну такъ слушайте. Я хочу, чтобы "Три К®" остановились на Топазѣ. Согласны вы на это? Можемъ мы заключить условіе?
-- Но вѣдь вы же не можете...
-- Не въ этомъ дѣло. Я попытаюсь. А вы исполните?
-- Вы хотите сказать...-- начала она.
-- Да,-- рѣшительно отвѣчалъ онъ.-- Хотите по рукамъ?
Тарвинъ, стиснувъ зубы и крѣпко сжимая свои руки, стоялъ передъ нею и ждалъ отвѣта.
Она наклонила на бокъ свою хорошенькую головку и вызывающимъ образомъ смотрѣла на него.
-- То, что я скажу Джиму, то и будетъ сдѣлано,-- мечтательно улыбаясь, сказала она.
-- Такъ по рукамъ.
-- Хорошо,-- отвѣчала она.
-- Давайте руку.
Они подали другъ другу руки и пристально смотрѣли одинъ на другого.
-- Такъ вы, въ самомъ дѣлѣ, достанете мнѣ его!
-- Достану.
-- Вы не смѣетесь надо мною?
-- Нѣтъ.
Онъ сжалъ ее руку такъ, что она вскрикнула.
-- Охъ! больно!
-- Ничего,-- хрипло проговорилъ онъ, выпуская ея руку.-- Это сдѣлка. Завтра я отправлюсь въ Индію.
V.
Тарвинъ стоялъ на платформѣ станціи Равутской соединительной дороги, и смотрѣлъ на облако пыли, поднимавшейся вслѣдъ за удалявшимся Бомбейскимъ почтовымъ поѣздомъ. Когда поѣздъ исчезъ изъ глазъ, нестерпимый зной на каменномъ полу снова сталъ палить, и Тарвинъ, защуривъ глаза, обернулся къ Индіи.
Какъ поразительно просто было проѣхать четырнадцать тысячъ миль! Онъ спокойно лежалъ на кораблѣ нѣкоторое время, затѣмъ перешелъ на поѣздъ и, снявъ жакетку, растянулся на кожаномъ диванѣ вагона, въ которомъ пріѣхалъ изъ Калькутты въ Равутъ. Путь показался ему продолжительнымъ, потому что онъ не могъ видѣть Кэтъ, но зато все время думалъ о ней. Неужели онъ пріѣхалъ въ Индію затѣмъ, чтобы видѣть пожелтѣвшую пустыню Раджпутаны и кое-гдѣ виднѣвшееся желѣзнодорожное полотно? Отъ этой пустоты у него морозъ пробѣгалъ по кожѣ. Онъ видѣлъ, что тутъ и не предполагали селиться. Это было нѣчто невозможно пустынное и унылое и, очевидно, заброшенное. Это было нѣчто законченное, порѣшенное. Мрачная каменная станція, прочная кирпичная платформа, и математическая точность дощечки съ наименованіемъ станціи, не подавали никакой надежды на будущее. Новая желѣзнодорожная линія не принесла бы пользы Равуту. Честолюбія у него не было. Это мѣсто принадлежало правительству. Въ немъ не было зелени, не было надежды на оживленіе. Даже ползучему растенію на станціи дали умирать отъ недостатка вниманія.
Тарвина спасло отъ настоящей тоски по родинѣ естественное человѣческое негодованіе. Одинъ единственный человѣкъ толстый, темный, одѣтый въ бѣлый газъ и въ черной бархатной шапочкѣ на головѣ, вышелъ изъ зданія. Этотъ начальникъ станціи и постоянный обитатель Равута встрѣтилъ Тарвина, какъ частичку мѣстности: онъ даже не взглянулъ на него. Тарвинъ началъ сочувствовать югу, гдѣ вспыхивало возстаніе.
-- Когда пойдетъ слѣдующій поѣздъ въ Раторъ?-- спросилъ онъ.
-- Никакого поѣзда нѣтъ,-- отвѣчалъ человѣкъ, останавливаясь на каждомъ словѣ. Онъ говорилъ, бросая слова раздѣльно, машинально, какъ фонографъ.
-- Нѣтъ поѣзда? Гдѣ же ваше росписаніе? Гдѣ же карта желѣзныхъ дорогъ? Гдѣ указатель?
-- Нѣтъ никакихъ поѣздовъ.
-- Такъ на кой же чортъ сидите вы тутъ?
-- Сэръ, я начальникъ этой ставши, и съ служащими нашего общества запрещается говорить невѣжливо.
-- Такъ вы служащій? Будто запрещается? Ну такъ послушайте, мой другъ, вы начальникъ станціи, на которой выскакиваютъ пассажиры, и если вы дорожите своей жизнью, то скажите мнѣ, какимъ образомъ попасть въ Раторъ... скорѣй!
Человѣкъ молчалъ.
-- Ну, что же мнѣ дѣлать?-- крикнулъ западъ.
-- Почемъ я знаю,-- отвѣчалъ востокъ.
Тарвинъ посмотрѣлъ на коричневаго человѣка въ бѣлой одеждѣ, начиная съ его кожаныхъ башмаковъ, прозрачныхъ носковъ, изъ подъ которыхъ виднѣлись икры его ногъ, и кончая бархатной шапочкой на головѣ. Безстрастный взглядъ восточнаго человѣка, свойственный обитателямъ Красныхъ горъ, возвышавшихся за станціей, заставилъ Тарвина на минуту подумать: стоили ли Топазъ и Кэтъ, чтобы подвергаться всему этому? Но такая святотатственная мысль мелькнула только на одну минуту.
-- Позвольте билеты,-- сказалъ индусъ.
Туманъ сгущался. Значитъ, эта штука была тутъ, чтобы отбирать билеты, и будетъ отбирать, хотя бы люди любили, боролись, отчаивались и умирали у его ногъ.
Но далѣе продолжать ему не пришлось; отъ ярости и негодованія онъ чуть было не задохся. Пустыня поглощала все; и индусъ, повернувшись совершенно спокойно, вошелъ въ станціонный домъ и заперъ за собою дверь.
Тарвинъ только выразительно свистнулъ, поднявъ брови и глядя на дверь. Окошечко въ кассѣ немного пріотворилось, и индусъ показалъ свою безстрастную физіономію.
-- Могу, какъ оффиціальное лицо, сообщить, что ваша честь можетъ доѣхать до Ратора на мѣстной телѣгѣ на буйволахъ.
-- Найдите мнѣ телѣгу,-- сказалъ Тарвинъ.
-- Ваша честь заплатите коммиссіонные по уговору?
-- Конечно!
Голова въ бархатной шапочкѣ, очевидно, понимала только такой тонъ.
Окошечко опустилось. Затѣмъ, но далеко не вскорѣ, послышался протяжный ревъ, ревъ утомленнаго колдуна, вызывающаго духъ.
-- Моти! Моти! О!
-- А, такъ тутъ есть Моти!-- прошепталъ Тарвинъ, заглядывая черезъ низенькую стѣну и выходя съ чемоданомъ въ рукѣ въ Раджпутану. Его всегдашняя живость и увѣренность вернулись къ нему вмѣстѣ съ надеждой на скорый отъѣздъ.
Между нимъ и полукругомъ Красныхъ горъ лежало пространство въ пятнадцать миль, совершенно безполезной почвы, усѣянной обломками скалъ и чахлыми деревьями, засыпанными грязью и пылью, и безцвѣтными, какъ выгорѣвшіе отъ солнца волосы ребятишекъ. Далеко, по правую сторону, какъ серебро, блестѣло соленое озеро, и виднѣлась синева далекаго лѣса. Мрачнымъ, угнетающимъ и подавляющимъ образомъ все это напомнило ему его родныя долины.
Повидимому, откуда-то изъ земли, въ сущности же, какъ онъ потомъ разсмотрѣлъ изъ деревушки, пріютившейся между двухъ столкнувшихся холмовъ, показался столбъ пыли, въ серединѣ котораго оказалась телѣга. Послышался стукъ колесъ, напомнившій Тарвину стукъ въѣзжавшихъ въ Топазъ нагруженныхъ возовъ. Но тутъ груза никакого не было. Колеса состояли изъ трехъ брусьевъ, по большей части прямыхъ, соединенныхъ четырьмя спицами, перевязанными веревками изъ волоконъ какао. Два буйвола, немного покрупнѣе Ньюфаунлендскихъ собакъ, тянули телѣгу въ которой нельзя было уложить и половины груза, обычнаго для лошади.
Телѣга подъѣхала къ станціи, и буйволы, посмотрѣвъ на Тарвина, легли. Тарвинъ усѣлся на свой чемоданъ, положивъ голову на руки, и засмѣялся.
-- Ну, что же, начинайте,-- сказалъ онъ индусу:-- торгуйтесь. Я не спѣшу.
Тутъ началась сцена краснорѣчія и потасовки, передъ которыми стушевалась бы всякая ссора въ игорномъ домѣ. Невозмутимость начальника станціи слетѣла съ него, какъ сдунутое вѣтромъ легкое покрывало. Онъ убѣждалъ, махалъ руками и ругался, а возница, совершенно нагой и только прикрытый синей тряпкой, не отставалъ отъ него. Они указывали на Тарвина, и точно спорили о его происхожденіи и его предкахъ; и очевидно толковали о его тяжести. Лишь только, повидимому, они начинали приходить къ соглашенію, какъ снова возникалъ вопросъ, и они возвращались къ оцѣнкѣ его и поѣздкѣ.
Тарвинъ въ продолженіи первыхъ десяти минутъ слушалъ споръ довольно спокойно. Затѣмъ онъ приказалъ имъ замолчать, и когда они не унимались, а зной становился нестерпимымъ, онъ сталъ ихъ ругать.
Возница остановился на минуту въ изнеможеніи, и тутъ начальникъ вдругъ обратился къ Тарвину, и, схвативъ его за руку, закричалъ во все горло:
-- Все улажено, сэръ, все улажено! Этотъ человѣкъ, сэръ, совсѣмъ неблаговоспитанный. Давайте деньги мнѣ, я все устроилъ!
Съ быстротой мысли возница ухватилъ Тарвина за другую руку, и на незнакомомъ языкѣ умолялъ его не слушать его противника. Тарвинъ отступилъ отъ нихъ, но они, поднявъ руки, умоляли и убѣждали его, и начальникъ забылъ англійскій языкъ, а возница забылъ уваженіе къ бѣлому человѣку. Тарвинъ, вывернувшись отъ нихъ, бросилъ свой чемоданъ въ телѣгу, прыгнулъ туда вслѣдъ за нимъ и крикнулъ единственное индійское слово, ему извѣстное. Къ счастью, это слово оказалось двигающимъ всю Индію: "чалло", т. е. "пошолъ!"
Такимъ образомъ, оставивъ за собою споръ и ссору, Николай Тарвинъ изъ Топаза, Колорадо, въѣхалъ въ пустыню Раджпутана.
VI.
При нѣкоторыхъ обстоятельствахъ четыре дня могутъ показаться вѣчностью. Эти обстоятельства Тарвинъ встрѣтилъ въ телѣгѣ, изъ которой онъ вылѣзъ черезъ девяносто шесть часовъ послѣ того, какъ буйволы отошли отъ Равутской станціи. Буйволы тащили телѣгу такъ тихо, что можно было съума сойти. Въ часъ они проходили только двѣ съ половиной мили. Въ Топазѣ -- въ счастливомъ Топазѣ!-- можно было составить и потерять состояніе въ то время, пока телѣга тащилась по красному, раскаленному руслу рѣки, между двумя песчаными берегами. На западѣ могли бы возникнуть новые города и развалиться въ развалины болѣе древніе, чѣмъ сами Ѳивы, въ то время, какъ возница, послѣ остановокъ около дороги, поилъ буйволовъ и потомъ начиналъ кричать на животныхъ. Тарвину стало казаться, что вся дорога состояла только изъ остановокъ, и онъ стоналъ при мысли, что, теряя столько времени, онъ отстанетъ отъ американцевъ, такъ что никогда не догонитъ ихъ.
Въ ущельяхъ между горъ, въ высокой травѣ, на болотахъ, виднѣлись громадные сѣрые журавли, съ ярко-красными головами. Кулики и перепела не трудились улетать изъ-подъ самыхъ ногъ буйволовъ, и однажды, въ сумеркахъ, отдыхая на гладкомъ камнѣ, онъ увидалъ двухъ молодыхъ пантеръ, играющихъ другъ съ другомъ, какъ котята.
Проѣхавъ нѣсколько миль отъ Равута, возница его вынулъ изъ подъ сидѣнья длинную саблю и повѣсилъ ее себѣ на шею, употребляя ее иногда вмѣсто кнута. Тарвинъ увидать, что здѣсь, также какъ и въ Америкѣ, всѣ ходили вооруженными. Но, по его мнѣнію, кусокъ стали, длиною въ три фута, не могъ замѣнить деликатнаго и скромнаго револьвера.
Разъ онъ вскочилъ въ телѣгѣ на ноги и закричалъ отъ восторга, потому что ему представилось, что онъ видитъ бѣлую вершину шхуны. Но это оказался громаднѣйшій возъ съ хлопкомъ, который тянули шесть буйволовъ, и который поднимался и опускался по холмистой мѣстности. И все время палящее индійское солнце освѣщало его, и онъ только дивился, какимъ образомъ могъ онъ хвалить вѣчное солнце въ Колорадо. При восходѣ солнца скалы сверкали, какъ брилліанты, а въ полдень пески у рѣкъ ослѣпляли, какъ милліоны разсыпающихся искръ. Въ сумерки поднимался холодный сухой вѣтеръ, а горы, по горизонту, окрашивались въ сотни цвѣтовъ при свѣтѣ заходящаго солнца. Тутъ Тарвинъ понялъ значеніе выраженія "блестящій востокъ", такъ какъ горы обращались въ груды рубиновъ и аметистовъ, а туманъ въ долинахъ походилъ на опалъ. Онъ лежалъ въ телѣгѣ навзничъ и смотрѣлъ на небо, мечтая объ ожерельи съ чернымъ брилліантомъ, и спрашивая себя: неужели оно дѣйствительно такъ хорошо?
-- Тучи знаютъ, зачѣмъ я ѣду,-- думалъ онъ,-- и не собираются -- это хорошее предзнаменованіе.
Онъ составлялъ планъ просто-на-просто купить это ожерелье, называвшееся Наулакой, за хорошую цѣну, собравъ деньги съ города. Топазъ могъ собрать деньги, продавая участки земли, а если Магараджа заломилъ бы слишкомъ высокую цѣну, то вѣдь можно будетъ устроить синдикатъ.
Въ телѣгѣ, покачивавшейся со стороны въ сторону, онъ раздумывалъ, гдѣ бы могла быть теперь Кэтъ. Если все благопол