Книговод

Похождения Тома Сойера

Твен Марк


   

ПРИКЛЮЧЕНІЯ ТОМА СОЙЕРА

Повѣсть для юношества всѣхъ возрастовъ

Марка Твэна

ПЕРЕВОДЪ М. НИКОЛАЕВОЙ

Съ 65 рисунками въ текстѣ

   

Изданіе Поставщиковъ Его Императорскаго Величества
Товарищества Вольфъ
СПБургъ * Москва.

   

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

   -- Томъ!
   Молчаніе.
   -- Томъ!
   Никакого отвѣта.
   -- И куда могъ опять дѣться этотъ мальчишка, хотѣла бы я знать? Томъ! гдѣ ты?
   Старушка сдвинула очки на самый кончикъ носа и, глядя поверхъ стеколъ, окинула взглядомъ комнату; потомъ она быстрымъ движеніемъ подняла ихъ на лобъ и внимательно посмотрѣла вокругъ себя. Никогда въ жизни тетя Полли не позволила бы себѣ смотрѣть сквозь очки, разыскивая такое ничтожное существо, какъ сорванца-мальчишку: вѣдь очки -- это была ея гордость, которую она носила не столько ради необходимости -- она ничуть не хуже могла бы видѣть сквозь двѣ канфорки отъ плиты -- сколько для красоты и для важности.
   Съ минуту старушка казалась озадаченной и затѣмъ проговорила не очень сердито, но настолько громко, что ее могла ясно разслышать мебель, бывшая въ комнатѣ:
   -- Ну, подожди! дай мнѣ только поймать тебя, и тогда...
   Она не докончила фразы, такъ какъ уже успѣла подойти къ кровати и начала шарить подъ ней половой щеткой такъ усердно, что скоро запыхалась. Несмотря, однако, на всѣ поиски, подъ постелью ничего не оказалось, исключая старой кошки, которая выбѣжала оттуда, повидимому, очень недовольная, что ее побезпокоили.
   -- Нѣтъ, другого такого отвратительнаго мальчишки нигдѣ не найти!
   Тетя Полли подошла къ открытой двери и начала всматриваться въ густую зелень картофеля, росшаго передъ домомъ на площадкѣ, изображавшей изъ себя садъ. Тома нигдѣ не было видно! Теперь голосъ тети Полли сталъ значительно громче, такъ какъ былъ разсчитанъ на большое разстояніе.
   -- Ау! То -- онъ!
   Легкій шорохъ, внезапно раздавшійся сзади нея, заставилъ ее обернуться и притомъ такъ удачно, что ей какъ-разъ удалось схватить за полу куртки маленькаго, юркаго мальчугана, собиравшагося улизнуть отъ строгой тетушки.
   -- Аа! Вотъ гдѣ ты! Жаль, что я съ самаго начала не заглянула въ кладовую! Что ты тамъ дѣлалъ?


   -- Я? ничего!
   -- Ничего? А въ чемъ у тебя запачканы руки и губы?
   -- Я не знаю, тетя.
   -- Да? Ну, такъ я знаю это. Это варенье, негодный мальчишка! Ты забылъ, что я тебѣ говорила? Ты забылъ, что я тебя предупредила, что если ты только дотронешься до варенья, то я тебя высѣку? Дайка ту палочку!
   Розга уже взвилась надъ спиной Тома; казалось, что избѣжать опасности было невозможно.
   -- Что это у тебя такое, тетя? Оглянись-ка, тетя!
   Тетя Полли испуганно обернулась и невольно поспѣшила подобрать юбки. Въ тотъ же самый моментъ мальчикъ однимъ прыжкомъ очутился у высокаго дощатаго забора, съ быстротой молніи вскарабкался на него и черезъ секунду исчезъ изъ вида. Старушка съ минуту стояла, совершенно ошеломленная такимъ оборотомъ дѣла, и затѣмъ тихо разсмѣялась.
   -- Что подѣлаешь съ этимъ сорванцомъ! И какъ это я до сихъ поръ не могу сдѣлать такъ, чтобы, не даваться ему въ обманъ? Ужь сколько разъ онъ выкидывалъ такія штуки! Правду говорятъ люди, что старые дураки самые глупые. Да что же тутъ и сдѣлаешь, когда что ни день, то у него новые Фокусы. О, онъ хорошо знаетъ, что я умѣю сердиться, но онъ также хорошо знаетъ и то, что если ему удастся одурачить меня и убѣжать или даже разсмѣшить меня, то я забываю о наказаніи. Видитъ Богъ, что я не исполняю своего долга и нехорошо поступаю съ мальчикомъ. "Кто любитъ, тотъ и наказуетъ", говорится въ библіи, а я... Боже мой, стыдъ и срамъ покроютъ меня и Тома, ужь это я заранѣе вижу. Сколько онъ дѣлаетъ шалостей, но, Господи, вѣдь онъ единственный сынъ покойницы-сестры, и у меня не хватаетъ духа бить его. Каждый разъ, когда я спускаю ему, меня мучитъ совѣсть, а когда, случается, накажешь его, сердце обливается кровью. Вотъ и сегодня онъ ужь навѣрное не вернется домой до вечера, не пойдетъ въ школу и будетъ бѣгать по городу. Придется его завтра засадить за работу, хоть и тяжело заставлять его работать въ субботу, когда остальные мальчики свободны {Въ Америкѣ, какъ и въ Англіи, по субботамъ занятій въ школахъ нѣтъ.}, но что же дѣлать: я обязана такъ поступить для его же пользы!


   Какъ и угадала тетя Полли, Томъ не пошелъ въ школу и не явился къ обѣду. Онъ цѣлый день носился по городу, проводя время самымъ пріятнымъ образомъ. Подъ вечеръ онъ вернулся какъ разъ ко времени, когда долженъ былъ помогать маленькому негру Джиму колоть дрова на завтрашній день. Это, однако, нисколько не мѣшало ему разсказывать Джиму о своихъ приключеніяхъ и притомъ такъ увлекательно, что Джимъ успѣлъ сдѣлать по крайней мѣрѣ девять десятыхъ всей работы. Младшій братъ Тома, вѣрнѣе, его сводный братъ Сидъ уже справился съ своей работой: щепки и стружки для растопки были собраны и лежали въ кухнѣ. Сидъ былъ прилежнымъ, тихимъ мальчикомъ и нисколько не походилъ на своего брата-сорванца.
   Во время ужина, въ теченіе котораго Томъ при всякомъ удобномъ случаѣ то и дѣло таскаль изъ сахарницы кусочки сахара, тетя Полли начала дѣлать ему очень тонкій и хитрый, какъ она сама думала, допросъ, надѣясь вывѣдать отъ него какое-нибудь признаніе. Какъ многіе простодушные люди, она воображала, что одарена талантомъ къ самой тонкой и хитросплетенной дипломатіи^ Это наивное заблужденіе составляло гордость ея дѣтски-простой души, и самыя прозрачныя свои ловушки она считала чудесами хитрости и ловкости.
   -- Томъ,-- сказала она, помолчавъ,-- сегодня въ школѣ было, вѣроятно, очень жарко?
   -- Да, тетя.
   -- Очень жарко?
   -- Да, тетя.
   -- А тебѣ не хотѣлось пойти выкупаться?
   Въ головѣ Тома мелькнула мысль -- ужь не подозрѣваетъ-ли его въ чемъ-нибудь тетя Полли. Онъ внимательно посмотрѣлъ на нее: на ея лицѣ было самое простодушное выраженіе.
   -- Н-нѣтъ, тетя... т.-е. не очень хотѣлось.
   Старушка засунула руку за воротникъ рубашки Тома и медленно проговорила:
   -- А теперь тебѣ уже не жарко, правда?
   Схитривъ такимъ образомъ, тетя Полли была увѣрена, что ей удалось удостовѣриться въ сухости рубашки своего питомца съ такой ловкостью, что объ этомъ не подозрѣвала ни одна душа въ мірѣ. Но Томъ отлично понялъ, къ чему клонится дѣло, и потому поспѣшилъ предупредить дальнѣйшія попытки хитрой тетушки раскрыть истину.
   -- Мы, уходя изъ школы, облили себѣ головы подъ насосомъ; у меня волосы до сихъ поръ еще мокрые -- пощупай-ка ихъ!
   Тетя Полли осталась очень недовольна, что выпустила изъ виду такое важное обстоятельство" но ее тотчасъ-же осѣнила новая мысль.
   -- Но тебѣ, Томъ, для этого навѣрное не понадобилось распарывать воротника у рубашки, который я зашила тебѣ сегодня утромъ, правда вѣдь? Разстегни свою куртку.
   Съ лица Тома исчезли послѣдніе слѣды какихъ бы то ни было опасеній. Онъ быстрымъ движеніемъ разстегнулъ куртку: воротникъ рубашки оказался крѣпко зашитымъ.
   -- Ахъ, чтобъ тебѣ... Ну, ступай. Я была готова отдать голову на отсѣченіе, что ты купался въ двѣнадцать часовъ. Ну, да хорошо, на этотъ разъ ты велъ себя какъ слѣдуетъ; ты оказываешься лучше, чѣмъ это можно думать, но только на этотъ разъ, слышишь, Томъ! на этотъ разъ!
   Тетѣ Полли наполовину было досадно, что всѣ ея уловки оказались напрасными, наполовину же ее радовало, что хоть разъ Томъ случайно велъ себя хорошо. Но тутъ вмѣшался въ дѣло Сидни.
   -- Да, тетя! А вѣдь ты зашивала воротникъ черными нитками!
   -- Черными? Нѣтъ, кажется, бѣлыми. Вѣдь бѣлыми, Томъ?
   Но Томъ не сталъ дожидаться конца разговора; онъ вихремъ бросился къ двери и, крикнувъ на прощанье Сиду: "Постой, я тебѣ за это отплачу!" -- моментально исчезъ изъ комнаты.
   Очутившись внѣ опасности, онъ посмотрѣлъ на двѣ иголки, воткнутыя въ подкладку куртки; въ одну изъ нихъ была вдѣта черная, въ другую бѣлая нитка.
   -- Она никогда не замѣтила бы этого,-- проворчалъ онъ про себя, -- еслибы не этотъ дуракъ, Сидъ. И кто ее разберетъ! Сегодня она зашиваетъ бѣлой ниткой, завтра черной; развѣ можно запомнить все это? Ну, а Сиду я не спущу, попадись онъ мнѣ только!
   Томъ далеко не былъ примѣрнымъ мальчикомъ, -- но подъ одной крышей съ нимъ жилъ такой, и онъ его зналъ и презиралъ самымъ искреннимъ образомъ.
   Спустя нѣсколько минутъ, нашъ герой уже забылъ о всѣхъ своихъ непріятностяхъ, и не потому, чтобы онѣ были для него менѣе чувствительны, чѣмъ тяжелыя минуты, которыя приходится переносить взрослому человѣку, а потому, что всѣми его мыслями овладѣлъ новый интересъ, точь-въ-точь какъ это бываетъ со взрослыми людьми, которые легко забываютъ прежнія огорченія и заботы, разъ у нихъ есть въ виду что-нибудь новое, что можетъ заинтересовать ихъ и чѣмъ они могутъ заняться. Этотъ новый интересъ былъ не что иное, какъ новый способъ свистать, которому его научилъ нѣсколько дней тому назадъ одинъ негръ, и который Томъ хотѣлъ во что бы то ни стало изучить въ совершенствѣ. Все дѣло заключалось въ томъ, чтобы издать отчетливый сильный свистъ, похожій на щебетанье птицы, прерываемый короткими паузами съ прищелкиваніями. Если кто-нибудь изъ читателей помнитъ себя мальчикомъ, то онъ очень хорошо пойметъ, что я хочу сказать. Спустя немного времени, Томъ уже отлично напрактиковался и шелъ вдоль главной улицы города, весело насвистывая и торжествуя въ душѣ. Его настроеніе было очень похоже на настроеніе астронома, только-что открывшаго новую звѣзду, но я не думаю, чтобы радость послѣдняго по своей силѣ, глубинѣ и искренности могла сравниться съ радостью моего свистуна;
   Лѣтніе вечера въ городкѣ, гдѣ жилъ Томъ, были длинны; стемнѣть еще не успѣло. Внезапно Томъ пересталъ свистѣть. Передъ нимъ стоялъ незнакомый мальчикъ, который былъ выше его развѣ только на какой-нибудь дюймъ. Появленіе новаго лица -- безразлично какого возраста и пола -- было цѣлымъ событіемъ въ бѣдномъ, маленькомъ городкѣ С.-Петербургѣ {Небольшой городъ въ штатѣ Виргинія.}. А этотъ мальчикъ былъ, кромѣ того, чисто одѣтъ -- чисто одѣтъ въ будній день! Это было непонятно, непостижимо! На немъ была надѣта хорошенькая шапочка; его суконная темно-синяя, застегнутая на всѣ пуговицы, курточка была чиста и сидѣла точно вылитая; на брюкахъ также не было видно ни одного пятнышка. Онъ былъ въ сапогахъ -- въ сапогахъ, а сегодня была только пятница, слѣдовательно до воскресенья нужно было еще ждать цѣлыхъ два дня!.. На его шеѣ красовался шелковый галстукъ. Вся фигура незнакомца носила на себѣ отпечатокъ какой-то особенной аккуратности и щеголеватости, и это не могло не задѣть Тома. Чѣмъ больше онъ смотрѣлъ на этого франта, "негоднаго выскочку", какъ онъ въ душѣ окрестилъ его, тѣмъ безобразнѣе и отрепаннѣе казался ему его собственный костюмъ. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ оба мальчика молча разсматривали другъ друга. Затѣмъ Томъ зашелъ съ другой стороны, незнакомецъ сдѣлалъ то же самое. Повертѣвшись такимъ образомъ нѣкоторое время, они остановились другъ противъ друга. Томъ началъ первый:
   -- А вѣдь я могу тебя поколотить!
   -- Попробуй!
   -- Да, и попробую!
   -- Много ты можешь сдѣлать!
   -- Чтобы вздуть тебя, силы хватитъ!
   -- Нѣтъ, не хватитъ!
   -- Хватитъ!
   -- Говорю тебѣ, нѣтъ!
   -- А я говорю, что да!
   -- Нѣтъ!
   Наступила короткая пауза. Собравшись съ мыслями, Томъ опять началъ:
   -- Какъ тебя зовутъ?
   -- Это не твое дѣло!
   -- Я тебѣ ужо покажу, какъ это не мое дѣло!
   -- Ну, покажи!
   -- Будешь много разговаривать, такъ и покажу!
   -- И буду разговаривать. Ну, подойди!
   -- Ты, кажется, воображаешь, что очень уменъ! Обезьяна! Я бы могъ тебя отколотить, если бы мнѣ даже привязали къ спинѣ одну руку. Стоитъ мнѣ только захотѣть.
   -- Да почему же ты не начинаешь? Ты только грозишься, а подойти, небось, боишься!
   -- И подойду, если ты мнѣ слишкомъ надоѣшь!
   -- Да, какъ-же! Говорить-то не трудно, а сдѣлать -- такъ сейчасъ на попятный!
   -- Настоящая ты обезьяна! Ты думаешь, что очень красивъ? Ха, вотъ такъ шапка!
   -- Не смотри на нее, если она тебѣ не нравится, а то сбей ее съ мой головы! Ну, попробуй! но только знай, что тому, кто это сдѣлаетъ, будетъ плохо!
   -- Хвастунъ, лгунишка!
   -- Ты самъ хвастунъ!
   -- Болтунъ! Видно боишься, что получишь на орѣхи!
   -- Ну, сунься! Что-же ты?
   -- Подожди только, если ты меня выведетъ изъ терпѣнія, то я разобью тебѣ голову камнемъ!
   -- Еще-бы! Попробуй только бросить.
   -- И брошу!
   -- Такъ чего же ты ждешь? Ну, бросай! Что, боишься видно?
   -- Нисколько не боюсь!
   -- Боишься, боишься!
   -- Нѣтъ, не боюсь!


   -- Врешь, боишься!
   Наступила новая пауза; оба противника опять закружились другъ около друга. Вдругъ они очутились рядомъ, плечо къ плечу, и Томъ слегка подтолкнулъ своего врага.
   -- Убирайся прочь отсюда!
   -- Можешь самъ убраться!
   -- Я не уйду!
   -- А я ужь и подавно!
   Стоя другъ около друга и опираясь одной ногой въ землю, оба начали изо всѣхъ силъ напирать другъ на друга, но силы оказались равными: ни одинъ не уступилъ другому. Наконецъ, разгорячившись и раскраснѣвшись, оба, точно по уговору степенно отклонились другъ отъ друга, и Томъ съ угрозой въ голосѣ обратился къ своему сопернику:
   -- Ты трусъ и обезьяна. Я скажу своему старшему брату, и онъ тебя однимъ мизинцемъ изобьетъ такъ, что ты не встанешь съ мѣста!
   -- Ужасно я боюсь твоего брата! Мой братъ еще больше и сильнѣе твоего; стоитъ ему дунуть, и твой братъ перелетите черезъ тотъ заборъ! (Оба брата существовали только въ воображеніи обоихъ противниковъ).
   -- Ты врешь!
   -- А ты-то почему можешь это знать?
   Томъ провелъ ногой черту на землѣ.
   -- Перейди только сюда, и я тебя такъ отколочу, что ты не отличишь своего отца отъ старой колокольни!
   Незнакомецъ, не задумываясь, тотчасъ-же перешелъ черту.
   -- Ну, теперь подходи; довольно тебѣ хвастаться!
   -- Смотри, не раздражай меня, а то тебѣ будетъ плохо!
   -- Да что ты только разговариваешь? Чего ты не подходишь?
   -- Ей-Богу, поколочу тебя за два цента {Центъ -- немного, меньше: двухъ копѣекъ на наши деньги.}!


   Незнакомый мальчикъ моментально вынулъ изъ кармана двѣ мѣдныя монеты и сунулъ ихъ подъ самый носъ Тому. Томъ однимъ ударомъ выбилъ ихъ изъ его рукъ, и въ слѣдующій же моментъ оба валялись въ пыли, крѣпко вцѣпившись другъ въ друга, царапая другъ друга, точно кошки, разрывая въ клочки платье и покрывая себя грязью и славой. Нѣсколько минутъ спустя, безформенный комокъ началъ принимать нѣкоторыя болѣе правильныя очертанія, и въ облакѣ пыли начала выдѣляться фигура Тома, сидящаго верхомъ на своемъ противникѣ и награждающаго его обильными колотушками.
   -- Кричи: довольно!
   Но мальчикъ упорно молчалъ, стараясь освободиться изъ-подъ насѣвшаго на него Тома, и плача отъ боли и злости.
   -- Кричи: довольно!-- повторилъ Томъ, продолжая барабанить кулаками по спинѣ побѣжденнаго.
   Наконецъ, незнакомый мальчикъ невнятно пробормоталъ: -- "довольно!" и Томъ медленно слѣзъ съ побѣжденнаго врага.
   -- Что, получилъ? Другой разъ смотри къ кому пристаешь!-- сказалъ онъ на прощанье.
   Потерпѣвшій пораженіе стрѣлой пустился по улицѣ, обчищая себя на бѣгу отъ пыли. По временамъ онъ оборачивался назадъ, грозилъ кулаками и кричалъ Тому, что отплатитъ ему, когда ему "опять удастся поймать его". Но Томъ въ отвѣтъ на всѣ угрозы только хохоталъ и пошелъ дальше, очень веселый по случаю только-что одержанной побѣды. Но едва онъ повернулся спиной къ убѣгавшему непріятелю, какъ послѣдній поднялъ камень, бросилъ его въ Тома и, попавъ ему между лопатокъ, помчался дальше по улицѣ. Томъ обернулся и погнался за коварнымъ измѣнникомъ, но, не догнавъ его, видѣлъ, какъ тотъ скрылся въ свой домъ. Онъ подошелъ къ садовой рѣшеткѣ и сталъ вызывать врага на новый поединокъ, но тотъ отвѣчалъ ему изъ окна однѣми гримасами. Наконецъ, вышла мать избитаго мальчика, обругала Тома злымъ, негоднымъ мальчишкой и прогнала его вонъ. Томъ поневолѣ долженъ былъ уйти, но не переставалъ ворчать себѣ подъ носъ, что еще проучитъ "эту обезьяну".
   Онъ вернулся домой только поздно вечеромъ и, осторожно влѣзая въ окно, наткнулся на засаду въ лицѣ тети Полли, которая при видѣ его изорваннаго и испачканнаго платья окончательно и безповоротно рѣшила засадить своего питомца на другой день, въ субботу, за самую тяжелую работу.
   

ГЛАВА ВТОРАЯ.

   Настало утро субботы; погода была чудесная: яркое солнце обливало своими лучами маленькій городокъ, въ которомъ такъ и кипѣли жизнь и движеніе. У всѣхъ на душѣ было радостно и весело, а когда сердце молодо, то эта радость невольно рвется наружу и оглашаетъ воздухъ пѣснями и громкими, веселыми криками. Лица всѣхъ прохожихъ сіяли, и они шли, обгоняя другъ друга, точно къ ихъ ногамъ были привязаны крылья.
   Въ дверяхъ домика тети Полли показался Томъ съ полнымъ ведромъ известки и кистью, привязанной къ длинной рукояткѣ. Онъ подошелъ къ забору, взглянулъ на него, и въ ту-же минуту вся природа утратила для него всякую прелесть. На лицѣ его изобразилась самая глубокая печаль. И, дѣйствительно, опечалиться было чѣмъ: заборъ имѣлъ въ длину четырнадцать сажень, а высоту цѣлыхъ девять футовъ Томъ вздохнулъ и, окунувъ кисть въ ведро, провелъ ею по самой верхней доскѣ забора. Затѣмъ онъ еще два раза повторилъ эту операцію и немного отошелъ въ сторону, чтобы посмотрѣть на сдѣланную работу. Какъ ничтожна была выбѣленная имъ полоска въ сравненіи съ громаднымъ пространствомъ забора, еще непокрытымъ известкой! Томъ окончательно упалъ духомъ и тяжело опустился на стоявшій рядомъ пень. Въ тотъ-же моментъ въ воротахъ показался негритенокъ Джимъ съ пустымъ деревяннымъ ведромъ въ рукахъ. Онъ шелъ, подпрыгивая и напѣвая что-то про себя. Ходить за водой къ насосу было для Тома всегда самымъ ужаснымъ наказаніемъ, но въ эту минуту такая работа казалась ему верхомъ счастья. Онъ вспомнилъ, что у насоса всегда можно было встрѣтить массу народа: тамъ постоянно толпились мальчики, дѣвочки, мулаты и негры и, въ ожиданіи очереди, мѣнялись другъ съ другомъ разными бездѣлушками, ссорились, бранились, шутили и дрались. Слѣдуя примѣру другихъ, Джимъ, уходя за водой, никогда не возвращался домой раньше, какъ черезъ часъ, несмотря на то, что отъ дома до колодца было не больше ста шаговъ. Все это вспомнилось Тому, и онъ рѣшилъ пуститься на хитрость.
   -- Послушай! Джимъ!-- закричалъ онъ, -- хочешь, я схожу вмѣсто тебя за водой, а ты побѣли покамѣстъ заборъ?
   Джимъ покачалъ своей курчавой головой.
   -- Нельзя, масса Томъ. Ваша тетушка мнѣ строго-на-строго приказала поскорѣе принести воды и ничего другого не дѣлать. Она говоритъ: масса Томъ навѣрное попроситъ, чтобы ты побѣлилъ за него заборъ, такъ ты не смѣй этого дѣлать!
   -- Ну, вотъ еще! Мало-ли что она говоритъ! Давай-ка скорѣе ведро, я сейчасъ же вернусь назадъ. Она и не узнаетъ, что ты ея не послушался.
   -- Нѣтъ, я боюсь! она сказала, что если а только посмѣю ослушаться, то она меня побьетъ!
   -- Она-то! Да развѣ она умѣетъ бить кого-нибудь, такъ только дастъ тихонько по затылку и все тутъ! Правда, говорить она любитъ всякую всячину, но развѣ можно бояться этого? Постой-ка, Джимъ, хочешь, я подарю тебѣ за это свистульку и еще кусокъ резины въ придачу?
   Джимъ началъ колебаться.
   -- Кусокъ резины, Джимъ, да смотри еще какой большой!
   -- Ахъ ты, Господи! Правда, что славный кусокъ, но, масса Томъ, какъ-же быть со старухой? Я боюсь, того и гляди, она побьетъ меня.
   Искушеніе было слишкомъ велико, и, въ концѣ-концовъ, Джимъ поставилъ ведро на землю и протянулъ руку за резиной. Но черезъ секунду онъ уже бѣжалъ съ ведромъ по улицѣ, потирая себѣ плечо, Томъ какъ ни въ чемъ не бывало усердно мазалъ известкой заборъ, тетя же Полли съ побѣдоноснымъ видомъ уходила съ поля битвы, держа въ рукѣ туфлю.


   Однако, усердіе Тома скоро стало ослабѣвать. Ему вспомнились всѣ его планы на этотъ день, и онъ опять загрустилъ. Вотъ скоро мимо него побѣгутъ мальчики, съ которыми онъ собирался еще наканунѣ идти на горы, а оттуда въ лѣсъ, къ рѣкѣ. Одна мысль о томъ, какъ они будутъ смѣяться надъ нимъ, что его заставили работать въ субботу, бросала его въ жаръ. Онъ вытащилъ изъ кармановъ всѣ свои сокровища и началъ ихъ разсматривать; тутъ были и старыя перья, и стеклянные и каменные шары, и старыя почтовыя марки. Всего этого было довольно, чтобы помѣняться съ кѣмъ-нибудь работой, но чтобы купить себѣ хотя полчаса свободы -- объ этомъ нечего было и думать. Томъ со вздохомъ спряталъ свои богатства въ карманы: подкупить этимъ того или другого изъ мальчиковъ и заставить его работать за себя было невозможной вещью. Но вдругъ, въ этотъ мрачный, безнадежный моментъ его осѣнила геніальная, великая мысль! Онъ схватился за кисть и бодро принялся за работу. Вдали показался Бенъ Роджерсъ, тотъ самый Бенъ Роджерсъ, насмѣшекъ котораго особенно боялся нашъ герой. Бенъ шелъ подпрыгивая и дѣлая маленькіе шажки -- лучшее доказательство, что онъ былъ въ превосходнѣйшемъ настроеніи духа. Онъ весело грызъ яблоко и время-отъ-времени что-то протяжно выкрикивалъ, вслѣдъ за чѣмъ каждый разъ раздавалось громкое: динь-динь-динь! Дѣло заключалось въ томъ, что Бенъ изображалъ изъ себя пароходъ. Приблизившись къ Тому, онъ уменьшилъ ходъ, отошелъ на середину улицы и сталъ осторожно поворачивать къ забору; его осторожность была понятна: вѣдь онъ изображалъ изъ себя ни болѣе, ни менѣе, какъ огромный пароходъ "Миссури", сидѣвшій въ водѣ на глубину въ девять футовъ.
   Онъ былъ въ одно и то-же время и пароходомъ, и капитаномъ, и экипажемъ, и паровой машиной, и колоколомъ; онъ же отдавалъ приказанія и онъ же исполнялъ ихъ.
   -- Стопъ машина! Динь-динь-динь!
   -- Руль на бортъ! Динь-динь-динь!
   Бенъ прижалъ руки къ бокамъ.
   -- Лѣво руля! Динь-динь-динь! Чш-чш-чшш!!
   Правая рука Бена начала описывать круги: она изображала изъ себя колесо въ сорокъ футъ.
   -- Задній ходъ! Право руля! Динь-динь-динь! Чш-чш-чш-чшш!-- на этотъ разъ начала описы вать круги лѣвая рука.;
   -- Стопъ машина! къ якорю! Динь-динь-динь! Чш-чш-чш! Бросай якорь! Выпустить пары! Эй! Шш-шш-фф!
   Пароходъ остановился вплотную около Тома, но послѣдній продолжалъ работать, не обращая никакого вниманія на "Миссури". Бенъ съ минуту молча смотрѣлъ на Тома.
   -- Э-ге-ге! Никакъ ты сегодня на привязи?-- засмѣялся онъ.
   Отвѣта на эту насмѣшку не послѣдовало. Томъ, наклонивъ голову на-бокъ, съ видомъ настоящаго художника смотрѣлъ на послѣдніе мазки, которые онъ провелъ кистью, затѣмъ осторожно подправилъ ихъ и опять началъ любоваться своимъ произведеніемъ. Бенъ подошелъ еще ближе. У Тома при видѣ яблока потекли слюнки, но онъ продолжалъ дѣлать видъ, что всецѣло погруженъ въ свою работу.
   -- Что, неужели тебя наказали, Томъ?
   -- Ахъ! Это ты, Бенъ! А я и не замѣтилъ, какъ ты подошелъ.
   -- Послушай, я иду купаться. Можетъ-быть, и ты пойдешь со мной? Ну да, впрочемъ, ты навѣрное не хочешь и не бросишь своей работы!
   Томъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Какую работу? Что ты хочешь этимъ сказать?
   -- А развѣ это не работа?
   Томъ опять опустилъ кисть въ ведро и равнодушно произнесъ:
   -- Конечно, для одного это можетъ казаться работой, а для другого нѣтъ. Я знаю только одно, что мнѣ такая работа нравится.
   -- Ужь не хочешь ли ты меня увѣрить, что это доставляетъ тебѣ удовольствіе?
   Кисть продолжала гулять взадъ и впередъ по доскамъ.
   -- Удовольствіе? А, пожалуй, что и такъ. Вѣдь красить заборы приходится не каждый день, да и не всякому это удается.
   Дѣло явилось въ совершенно новомъ свѣтѣ. Бенъ задумался. Томъ продолжалъ осторожно водить кистью, время-отъ-времени отступая на одинъ шагъ назадъ, чтобы лучше судить, хорошо ли сдѣлана работа, и мѣстами подправляя ее. Казалось, что онъ совершенно забылъ о Бенѣ. Послѣдній внимательно слѣдилъ за каждымъ движеніемъ кисти и, наконецъ, не выдержалъ.
   -- Послушай, Томъ, Дай и мнѣ немного покрасить!
   Томъ сдѣлалъ видъ, что хочетъ исполнить эту просьбу, но тотчасъ же перемѣнилъ свое намѣреніе и отвѣтилъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Бенъ! Этого никакъ нельзя сдѣлать! Дѣло въ томъ, что тетя Полли очень заботится, чтобы эта сторона забора всегда была хорошо выбѣлена, такъ какъ она выходитъ на улицу. Если бы заборъ выходилъ куда-нибудь на задворки, то тогда, конечно, это было бы все равно и для нея и для меня. А такъ -- нѣтъ! Тутъ нужна хорошая и чистая работа: изъ ста мальчиковъ, пожалуй, только одинъ сумѣетъ ее сдѣлать такъ, какъ слѣдуетъ!
   -- Неужели? Ну, Томъ, дай мнѣ только попробовать. Если бы я красилъ заборъ, я бы непремѣнно далъ и тебѣ покрасить!
   -- Да мнѣ вѣдь это ничего не стоило бы, Бенъ; но только я не знаю, какъ быть съ тетей Полли. И Джимъ просилъ, и Сидъ просилъ, но она имъ не позволила. Вдругъ ты испортишь -- что мнѣ тогда дѣлать?
   -- Ну, вотъ еще вздоръ какой! Точно ужь это такая трудная вещь! Давай кисть, а я дамъ тебѣ за это остатокъ яблока.
   -- Ну, хорошо! Впрочемъ, нѣтъ, Бенъ, я, право, боюсь...
   -- Такъ вотъ тебѣ еще цѣлое яблоко!
   Томъ, наконецъ, точно нехотя, уступилъ кисть; но въ душѣ онъ ликовалъ. И пока бывшій пароходъ "Миссури" работалъ и потѣлъ на солнцѣ, нашъ художникъ въ отставкѣ сидѣлъ въ тѣни на опрокинутомъ боченкѣ, болталъ ногами, ѣлъ яблоко и думалъ о томъ, какъ бы залучить себѣ новыя жертвы. Недостатка въ послѣднихъ не было: мальчиковъ приходило къ забору очень много. Они приходили, чтобы посмѣяться надъ Томомъ, но всѣ оставались и упрашивали, чтобы имъ позволили немного помазать кистью. Когда Бенъ усталъ, Томъ уже успѣлъ сговориться съ Билли Фишеромъ, которому позволилъ покрасить за почти совсѣмъ новый бумажный змѣй. Послѣ Билли взялъ кисть Джонни Миллеръ, заплативъ за это удовольствіе дохлой крысой съ веревочкой, на которой ее можно было качать. Такъ продолжалось до самаго полдня. У Тома къ этому времени скопилось цѣлое состояніе: кромѣ змѣя и крысы, онъ получилъ двѣнадцать каменныхъ шаровъ, губную гармонію, правда, нѣсколько испорченную, кусочекъ синяго стекла, сломанную трубу, старый ключъ, который ничего не отпиралъ, кусокъ мѣла, пробку отъ графина, оловяннаго солдата, кусокъ толстой веревки, шесть пистоновъ, котенка съ однимъ глазомъ, мѣдную ручку отъ двери, собачій ошейникъ, ножикъ съ ломанной ручкой, четыре апельсинныя корки и старую задвижку отъ окна. Кромѣ того, онъ самымъ пріятнымъ образомъ провелъ все утро, болтая съ мальчиками. Заборъ же былъ покрытъ известкой въ три слоя. Если бы известь не вышла, то можно съ увѣренностью сказать, что Томъ разорилъ бы всѣхъ мальчиковъ въ городкѣ, отобравъ у нихъ всѣ ихъ драгоцѣнности.


   Теперь Тому міръ уже не казался такимъ мрачнымъ. Самъ не зная того, онъ открылъ великій законъ, который служитъ причиной многихъ поступковъ людей: чтобы заставить человѣка чего-нибудь сильно желать, достаточно только увѣрить его, что то, чего онъ хочетъ, очень трудно достигнуть. Если~бы Томъ былъ великимъ философомъ, каковъ, напримѣръ, авторъ этой книги, то онъ понялъ-бы, что трудомъ люди называютъ то, что они должны дѣлать, а удовольствіемъ -- что они дѣлаютъ по собственному желанію. Онъ понялъ-бы, почему дѣланіе искусственныхъ цвѣтовъ или занятіе почтальона считается трудомъ, а играть въ кегли или всходить на Монбланъ -- удовольствіемъ.
   

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

   Когда Томъ явился къ тетѣ Полли, она сидѣла у открытаго окна, въ комнатѣ, служившей въ одно и то же время и спальней, и гостиной, и столовой, и библіотекой. Теплый лѣтній воздухъ, мирная тишина, запахъ цвѣтовъ, убаюкивающее жужжаніе пчелъ произвели на нее свое дѣйствіе; она задремала, держа въ рукахъ чулокъ, который вязала. На ея колѣняхъ спала кошка, постоянно бывшая съ нею. Для безопасности, очки были подняты на лобъ до самыхъ волосъ, уже сѣдыхъ. Она была увѣрена, что Томъ давнымъ-давно успѣлъ убѣжать, не окончивъ работы, и потому очень удивилась, когда онъ такъ храбро вошелъ въ ея комнату.
   -- Можно мнѣ теперь идти играть, тетя?-- спросилъ онъ.
   -- Какъ, уже? Сколько-же ты успѣлъ выкрасить?
   -- Весь заборъ, тетя.
   -- Томъ, не ври! Ты знаешь, что я этого терпѣть не могу!
   -- Да правда-же, тетя. Все готово.
   Тетя Полли, повидимому, мало довѣряла словамъ Тома; она встала со своего мѣста, чтобы самой удостовѣриться, говоритъ-ли онъ правду; она была-бы очень довольна, если-бы ей удалось найти хоть пятую долю того, что говорилъ Томъ. Когда-же она увидѣла, что весь заборъ, дѣйствительно, былъ выбѣленъ, и притомъ не кое-какъ, а покрытъ толстымъ слоемъ известки, удивленію и радости ея не было границъ.
   -- Однако!-- воскликнула она.-- Говорить нечего -- ты можешь работать, когда захочешь! Но это, впрочемъ, съ тобой рѣдко бываетъ, Томъ,-- прибавила она, чтобы немного убавить похвалу.-- Ну, ступай играть; только, смотри, не очень запаздывай, а то я тебѣ задамъ!
   -- Тетя Полли была въ такомъ восторгѣ отъ подвига своего племянника, что, прежде чѣмъ окончательно отпустить его, взяла его съ собой въ кладовую и выбрала самое большое, спѣлое яблоко, которое и передала ему, прибавивъ, что трудолюбіе и прилежаніе всегда награждаются. Пока она заканчивала свою маленькую проповѣдь удачно подобраннымъ изреченіемъ изъ Священнаго Писанія, Томъ потихоньку стащилъ кусокъ пирога, чтобы еще больше вознаградить себя за свои труды.
   Выйдя на дворъ, Томъ увидѣлъ Сида, который шелъ по наружной лѣстницѣ, ведшей въ верхній этажъ. Черезъ секунду въ рукахъ нашего героя очутилась цѣлая куча комковъ земли, которые градомъ посыпались на бѣднаго Сида. Прежде чѣмъ тетя Полли успѣла собраться съ мыслями и поспѣть на помощь, шесть или семь комковъ попали въ намѣченную цѣль, а Томъ перелѣзъ черезъ заборъ и исчезъ изъ вида. Хотя въ заборѣ и были ворота, но Томъ не любилъ терять времени и пользовался ими очень рѣдко. Теперь онъ былъ спокоенъ: предательство Сида относительно воротника рубашки, зашитой черными нитками, было наказано. "Другой разъ онъ побоится дѣлать неумѣстныя замѣчанія!" -- подумалъ Томъ.
   Пробравшись сзади конюшенъ, Томъ прошелъ вдоль задняго забора и, очутившись внѣ опасности быть пойманнымъ и наказаннымъ, бѣгомъ пустился къ городской площади, гдѣ, согласно уговору, состоявшемуся утромъ, должно было произойти сраженіе между двумя враждебными арміями мальчиковъ. Начальникомъ одной изъ нихъ былъ самъ Томъ, а другой -- его закадычный другъ, Джо Гарперъ. Оба эти великіе полководца сами не принимали участія въ рукопашномъ боѣ: они обыкновенно сидѣли вмѣстѣ на пригоркѣ и руководили дѣйствіями своихъ армій, передавая приказанія черезъ адъютантовъ. Послѣ долгаго, упорнаго боя побѣду одержало на этотъ разъ войско Тома. Сосчитавъ убитыхъ, обмѣнявшись плѣнными и условившись относительно дня новаго сраженія, обѣ армій разошлись, и ТоіСгы отправился домой.
   Проходя мимо дома бургомистра, онъ увидѣлъ въ саду незнакомую маленькую дѣвочку -- прелестное, нѣжное существо съ голубыми глазами и русыми волосами, заплетенными въ двѣ толстыя косы; на ней было лѣтнее платьице и вышитые панталончики. Нашъ полководецъ, одержавшій столько побѣдъ, на этотъ разъ самъ былъ побѣжденъ безъ боя. Нѣкая Эмми Лауренсъ мигомъ исчезла изъ его сердца, не оставивъ послѣ себя и слѣда. Томъ воображалъ, что безумно влюбленъ въ Эмми, а теперь оказывалось, что все это были одни только пустяки. Онъ ухаживалъ за Эмми въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, и не далѣе какъ недѣлю тому назадъ она сама призналась, что отвѣчаетъ на его любовь, а теперь -- одинъ взглядъ, брошенный на незнакомую дѣвочку, и Эмми навсегда исчезла изъ его сердца.
   Томъ украдкой сталъ слѣдить за прелестной незнакомкой, но вскорѣ убѣдился, что она его замѣтила. Тогда онъ сдѣлалъ видъ, что и не думаетъ смотрѣть на нее и началъ выкидывать разные Фокусы, чтобы обратить на себя еще большее вниманіе. Сдѣлавъ нѣсколько замысловатыхъ гимнастическихъ упражненій, онъ покосился на дѣвочку и въ ужасѣ замѣтилъ, что она направляется къ крыльцу дома. Однимъ прыжкомъ онъ очутился у изгороди, огорченный до глубины души, но все-таки надѣясь, что она раздумаетъ и побудетъ еще въ саду. Дѣвочка съ минуту постояла на ступенькахъ крыльца и затѣмъ быстро поднялась наверхъ. Томъ тяжело вздохнулъ, едва ея нога коснулась порога, но черезъ секунду лицо его просіяло: прежде чѣмъ скрыться за дверью, она перебросила черезъ заборъ цвѣтокъ. Томъ живо подскочилъ къ нему, но, не доидя до него нѣсколькихъ шаговъ, остановился, и, закрывъ ладонью глаза, какъ-будто защищая ихъ отъ солнца, притворился, что смотритъ вдоль улицы, точно увидѣлъ тамъ что-нибудь особенное. Затѣмъ онъ наклонился, поднялъ съ земли соломинку и сталъ пробовать установить ее у себя на носу, откинувъ голову далеко назадъ. Продѣлывая все это, онъ незамѣтно приблизился къ цвѣтку и, наконецъ, коснулся его своей босой ногой. Схватить его между пальцами и ускакать на одной ногѣ за уголъ ближайшаго дома было уже дѣломъ только нѣсколькихъ секундъ. Но Томъ скрылся лишь на одно мгновеніе -- ровно на столько времени, чтобы успѣть спрятать цвѣтокъ за куртку близъ сердца или, вѣрнѣе, желудка: Томъ былъ очень не силенъ въ анатоміи.


   Затѣмъ онъ опять вернулся и ходилъ передъ заборомъ до самого вечера, время-отъ-времени. выкидывая какой-нибудь замѣчательный фокусъ. Но хорошенькая блондинка больше не показывалась, и Тому приходилось утѣшаться мыслью, что она, навѣрное, слѣдитъ за нимъ изъ какого-нибудь окна, и что, такимъ образомъ, его труды не пропадаютъ даромъ. Наконецъ, ему волейневолей пришлось направиться домой. Голова его была полна самыхъ чудныхъ видѣній.
   Все время за ужиномъ онъ былъ въ такомъ веселомъ настроеніи, что тетя Полли не переставала ломать себѣ голову надъ тѣмъ, "что это случилось съ мальчишкой?" Выговоръ за нападеніе на Сида онъ выслушалъ очень спокойно и тотчасъ-же забылъ о немъ. Когда тетя Полли больно ударила его по рукамъ, замѣтивъ, что онъ тайкомъ стащилъ нѣсколько кусковъ сахара, онъ только замѣтилъ:
   -- Тетя, вѣдь ты не бьешь Сида, когда онъ беретъ сахаръ!
   -- За то онъ никогда не мучаетъ меня, какъ ты. Если за тобой не смотрѣть, то ты готовъ утащить всю сахарницу.
   Сказавъ это, тетя Полли вышла зачѣмъ-то въ кухню. Сидъ, радуясь тому, что его не накажутъ, протянулъ руку къ сахарницѣ и насмѣшливо посмотрѣлъ на Тома. Но, увы!-- рука его дрогнула сахарница выскользнула изъ его пальцевъ, упала на полъ и разбилась вдребезги. Томъ былъ въ восторгѣ, въ такомъ восторгѣ, что едва сдерживался, чтобы не вскочить со своего мѣста и не начать плясать. Но онъ рѣшилъ молчать и ждать, пока не войдетъ тетя Полли и не спроситъ, кто разбилъ сахарницу. Тогда онъ разскажетъ всю правду и -- о, радость!-- наконецъ-то хваленый, "образцовый мальчикъ" получитъ хорошую трепку. Томъ сгоралъ онъ нетерпѣнія. Наконецъ, тетя Полли вошла и, какъ вкопанная, остановилась передъ осколками сахарницы; глаза ея сверкали гнѣвомъ. "Ну, вотъ, сейчасъ начнется представленіе!" -- подумалъ Томъ съ радостью, но въ ту-же минуту почувствовалъ, какъ кто-то схватилъ его за шиворотъ, стащилъ со стула и началъ надѣлать однимъ ударомъ за другимъ. Рука разгнѣванной тетушки уже замахнулась въ третіи разъ, когда, наконецъ, Томъ громко закричалъ, внѣ себя отъ удивленія и негодованія:
   -- Постой, Фета! За что ты меня бьешь? Вѣдь это Сидъ разбилъ сахарницу!


   Тетя Полли въ смущеніи остановилась, между тѣмъ какъ Томъ кротко смотрѣлъ ей прямо въ глаза, ожидая, что она сейчасъ бросится обнимать и утѣшать его и начнетъ просить прощенія. Но тетя только сказала:
   -- Ну, чтожъ изъ этого? Не бѣда, если тебѣ и попало лишній разъ. Ты, навѣрное, и безъ того заслужилъ наказаніе.
   Но это были, конечно, только одни слова, потому что старушку сильно мучила совѣсть, и ей очень хотѣлось утѣшить бѣдняжку, безвинно пострадавшаго. Но она считала, что это будетъ во вредъ дисциплинѣ, такъ какъ что могла она сказать ему, кромѣ того, что она, дѣйствительно, виновата передъ нимъ. Разсуждая такимъ образомъ, она промолчала и съ смущеннымъ сердцемъ принялась за свое вязанье. Томъ забился въ уголъ и погрузился въ печальныя мысли. Онъ зналъ, что въ душѣ тетя Полли готова стать передъ нимъ на колѣни, и это очень льстило его самолюбію, но онъ твердо рѣшилъ не дѣлать никакихъ шаговъ къ примиренію. Онъ видѣлъ, что она время-отъ-времени смотритъ на него изъ-подъ очковъ глазами, полными слезъ, точно прося у него прощенія, но онъ притворился, что ничего не замѣчаетъ, и продолжалъ думать. Онъ представлялъ себѣ, что онъ боленъ и лежитъ при смерти на своей постели; тетя наклоняется надъ нимъ и умоляетъ его простить ее, но онъ молча отворачивается и умираетъ. Каково ей будетъ тогда?-- Или, его приносятъ домой бездыханнымъ, съ мокрыми волосами, блѣднымъ лицомъ: его нашли въ рѣкѣ, гдѣ онъ нашелъ себѣ вѣчный покой. Какъ тогда бросится къ нему тетя Полли, какъ она будетъ плакать и молиться, чтобы Богъ вернулъ ей ея мальчика! А онъ будетъ лежать холодный и неподвижный, онъ -- бѣдный маленькій мученикъ!
   Томъ, наконецъ, такъ расчувствовался отъ всѣхъ этихъ мыслей, что готовъ былъ расплакаться; на глаза его навернулись слезы, которыя потекли по его щекамъ и капали съ кончика носа; когда онъ попробовалъ смигнугь ихъ. Но, несмотря на это, ему было такъ пріятно растравлять свое горе, что всякое постороннее вмѣшательство показалось бы ему оскорбленіемъ его чувствъ. Поэтому, когда въ комнату вбѣжала его двоюродная сестра Мэри -- веселая и радостная послѣ недѣльнаго пребыванія въ деревнѣ, куда она ѣздила гостить и откуда только-что вернулась, -- то онъ, мрачный, какъ туча, поспѣшилъ уйти изъ дома.
   Онъ пошелъ къ рѣкѣ, гдѣ никто не могъ ему помѣшать предаваться своимъ мрачнымъ мыслямъ. Взобравшись на плотъ, причаленный къ берегу, онъ сталъ смотрѣть въ воду. Какъ было бы хорошо, если бы онъ могъ сразу утонуть, самъ не зная объ этомъ и не испытывая, никакихъ мученій! Затѣмъ онъ вспомнилъ о цвѣткѣ, брошенномъ ему черезъ заборъ, и вынулъ его изъ-подъ куртки; онъ уже завялъ и поблекъ. Это еще болѣе усилило мрачное настроеніе Тома. Пожалѣла-ли бы она его, если бы это случилось на самомъ дѣлѣ? Или она осталась бы равнодушной, какъ и весь прочій холодный, жестокій свѣтъ? Томъ опять погрузился въ свои мечты. Наконецъ, онъ вздохнулъ, сошелъ съ плота и пошелъ бродить по улицамъ. Около половины одиннадцатаго онъ очутился въ маленькой улицѣ, гдѣ жила обожаемая незнакомка, и остановился передъ знакомымъ садикомъ. Въ домѣ все было тихо, только въ одномъ изъ оконъ второго этажа виднѣлся свѣтъ. Не въ той-ли комнатѣ жила она? Томъ перелѣзъ черезъ заборъ и подкрался подъ самое окно. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ онъ смотрѣлъ наверхъ и потомъ легъ на землю, сложивъ руки на груди и держа въ нихъ завѣтный цвѣтокъ. Вотъ такъ хотѣлъ онъ умереть -- подъ открытымъ небомъ, не имѣя ни крова надъ головой, ни друга, который отеръ бы предсмертный потъ съ его лба, ни любящаго человѣка, который склонился бы надъ нимъ въ послѣднія минуты! А утромъ, открывая окно, чтобы полюбоваться яснымъ небомъ, она увидала бы его и, можетъ-быть, уронила бы слезу на бѣдный трупъ и вздохнула бы надъ молодой жизнью, такъ рано подкошенной смертью!
   Вдругъ окно распахнулось, раздался визгливый голосъ служанки, и цѣлый потокъ холодной воды окатилъ трупъ бѣднаго, покинутаго всѣми мученика
   Фыркая и отряхиваясь, вскочилъ нашъ герой на ноги. Черезъ сукунду въ воздухѣ просвистѣлъ камень, брошенный искусной рукой, раздался звонъ разбитаго стекла и черезъ заборъ перескочила чья-то фигура, тотчасъ же исчезнувшая въ темнотѣ.
   Спустя немного времени, Томъ былъ уже дома и, раздѣвшись, разсматривалъ свое промокшее платье при свѣтѣ сальнаго огарка. Сидъ, проснувшійся при его приходѣ, хотѣлъ ему что-то сказать, но благоразумно рѣшилъ промолчать: видъ Тома былъ слишкомъ грозенъ. Наконецъ, Томъ забрался подъ одѣяло, отбросивъ въ сторону такія непріятныя формальности, какъ молитва и мытье рукъ, что Сидъ принялъ себѣ къ свѣдѣнію.
   

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

   На чистомъ, безоблачномъ небѣ сіяло яркое солнце и заливало своими лучами маленькій, мирный городокъ. Было воскресенье. Послѣ завтрака тетя Полли прочла молитву, примѣшивая къ изреченіямъ Священнаго Писанія собственныя нравоученія, и закончила со чтеніемъ главы изъ книги Моисея.
   Затѣмъ Томъ собрался съ силами и отправился "зубрить" тексты изъ библіи. Сидъ, какъ прилежный и умный мальчикъ, давнымъ-давно уже успѣлъ приготовить свои уроки. Томъ съ рвеніемъ принялся за пять стиховъ изъ нагорной проповѣди, которые онъ выбралъ, потому что они были короче всѣхъ, которые онъ только могъ найти во всемъ Евангеліи.
   Черезъ полчаса онъ уже имѣлъ кое-какое представленіе о своемъ урокѣ, но оно было очень смутно, потому что постоянно думать объ одномъ и томъ-же Томъ не былъ въ силахъ, и его мысли постоянно витали, неизвѣстно гдѣ, а руки были заняты то однимъ, то другимъ. Наконецъ, Мэри сжалилась надъ нимъ, взяла книгу и начала спрашивать урокъ, между тѣмъ какъ онъ кое-какъ старался выбраться изъ окружавшаго его тумана.
   -- Блаженна... а... а... а...
   -- Нищіе...
   -- Да, да, помню! нищіе... а... а...
   -- Духомъ...
   -- Духомъ... Блаженни нищіе духомъ, ибо они...
   -- Ибо ихъ есть...
   -- Да-да-да! Постой! Блаженни нищіе духомъ, ибо ихъ есть царствіе небесное. Блаженни плачущіе, ибо они...
   -- У?...
   -- Ибо они... а... а...
   -- Утѣ...
   -- Ибо они утѣ... да почемъ я знаю, что они сдѣлаютъ!
   -- Утѣшатся!
   -- Да-да! Теперь я вспомнилъ! Блаженни плачущіе, ибо они... а... а... плачущіе, ибо они.... да что же они?! Почему ты мнѣ не подскажешь, Мэри? Какъ тебѣ не стыдно дразнить меня, да еще въ воскресенье!
   -- Ахъ, Томъ, какой ты глупый! Я вовсе не хочу тебя дразнить, я хочу только помочь тебѣ. Пойди, поучи еще немного, ты, навѣрное, скоро запомнишь это, а потомъ я тебѣ кое-что подарю. Слышишь?
   -- Хорошо, хорошо, я сейчасъ пойду. Только скажи сначала, что ты мнѣ хочешь подарить?
   -- Это ты потомъ увидишь. Вѣдь ты знаешь, что если я сказала, что подарю, значитъ подарю что-нибудь хорошее.
   -- Да, я это знаю. Такъ хорошо-же! Давай сюда книгу, Мэри, я мигомъ выдолблю всѣ пять стиховъ.
   Дѣйствительно, вскорѣ урокъ былъ "выдолбленъ" Томомъ, и "выдолбленъ" такъ, что лучшаго нельзя было и желать. Этому содѣйствовали, конечно, двѣ причины: во-первыхъ, любопытство, а во-вторыхъ, самый подарокъ, который оказался совсѣмъ новымъ перочиннымъ ножикомъ, стоющимъ, по крайней мѣрѣ, двадцать пять центовъ. Правда, ножикъ былъ не очень острый и ручка его была сдѣлана не изъ слоновой кости, но онъ отлично рѣзалъ дерево, въ чемъ Томъ очень скоро убѣдился, начавъ вырѣзывать свои вензеля на дверцѣ шкапа. Затѣмъ онъ принялся было за обѣденный столъ, но тутъ его позвали: было уже пора собираться въ воскресную школу.
   Мэри дала ему жестяной тазъ съ водой и кусокъ мыла, и онъ вышелъ на дворъ. Тамъ онъ поставилъ тазъ на скамеечку, обмакнулъ мыло въ водѣ и положилъ его рядомъ съ тазомъ, затѣмъ вылилъ всю воду на землю, засучилъ рукава и, вернувшись обратно въ кухню, началъ усердно тереть полотенцемъ совершенно сухое лицо. Но Мэри было не такъ-то легко обмануть: она вырвала у него изъ рукъ полотенце и громко воскликнула:
   -- Ахъ, Томъ! Какъ тебѣ не стыдно: неужели ты такъ боишься воды!


   Томъ нѣсколько сконфузился, и когда тазъ снова наполнили водой, то онъ собрался съ духомъ и, постоявъ передъ нимъ нѣсколько секундъ въ нерѣшимости, скрѣпя сердце, принялся за умываніе. Когда онъ опять вернулся въ кухню съ зажмуренными глазами и ощупью отыскивая полотенце, съ его лица текли цѣлые потоки мыльной воды. Однако, такого подвига съ его стороны оказалось недостаточно: чистое пространство доходило лишь до подбородка, дальше же вся шея была черна, какъ сажа. Мэри потеряла терпѣніе и сама принялась за дѣло, и скоро Томъ вышелъ изъ ея рукъ чистенькимъ и бѣленькимъ, съ тщательно причесанными кудрями. Эти кудри были настоящимъ несчастіемъ для Тома, такъ какъ онъ находилъ ихъ слишкомъ женственными; онъ стыдился ихъ и дѣлалъ все возможное, лишь бы пригладить ихъ. Затѣмъ Мэри вынула его праздничное платье, которое въ теченіе цѣлыхъ двухъ лѣтъ онъ надѣвалъ лишь по воскресеньямъ. Это платье называлось просто "другимъ платьемъ"; отсюда легко заключить, насколько великъ былъ гардеробъ Тома. Когда онъ надѣлъ это "другое платье", Мэри аккуратно застегнула на немъ курточку, надѣла ему на шею бѣлый воротничокъ, обчистила его всего щеткой, и, въ заключеніе, подала ему коричневую соломенную шляпу съ желтыми крапинками. Въ этомъ нарядѣ Томъ казался очень хорошенькимъ, но было видно, что такой парадный костюмъ его страшно стѣсняетъ. И дѣйствительно, чистое, не разорванное платье было для него настоящимъ наказаніемъ: ежеминутно приходилось думать о томъ, какъ бы его не разорвать или не выпачкать.
   Томъ надѣялся, что Мэри, по крайней мѣрѣ, забудетъ о башмакахъ, но увы: башмаки стояли тутъ-же, старательно вымазанные саломъ. При видѣ этого, нашъ герой окончательно потерялъ терпѣніе и началъ ворчать, что его вѣчно заставляютъ дѣлать то, чего ему вовсе не хочется.
   -- Ну, Томъ, не упрямься. Прошу тебя: сдѣлай это для меня,-- начала упрашивать Мэри.
   Дѣлать было нечего, и Томъ, ворча, надѣлъ и эти орудія пытки. Мэри живо справилась со своимъ туалетомъ, и всѣ трое отправились въ воскресную школу -- мѣсто, которое Томъ ненавидѣлъ такъ же сильно, какъ любили его Сидъ и Мэри.
   Занятія въ воскресной школѣ, помѣщавшейся въ церкви, продолжались отъ девяти часовъ до половины одиннадцатаго, а затѣмъ начиналось богослуженіе. Двое изъ нашихъ друзей всегда оставались слушать проповѣдь по собственному желанію, третій-же -- имѣя въ виду цѣли, вовсе не относящіяся къ молитвѣ.
   У входа Томъ немного отсталъ и подошелъ къ товарищу, тоже одѣтому по-праздничному.
   -- Послушай, Билль, есть у тебя желтый билетикъ?
   -- Да!
   -- Что ты возьмешь за него?
   -- А ты что дашь?
   -- Кусокъ лакрицы и крючокъ отъ удочки.
   -- Покажи-ка!
   Томъ показалъ обѣ вещи, Билль осмотрѣлъ ихъ, и мѣна состоялась. Затѣмъ Томъ вымѣнялъ еще три красныхъ и два синихъ билетика. Въ теченіе десяти или пятнадцати минутъ онъ продолжалъ скупать билетики, подкарауливая мальчиковъ, входившихъ въ церковь, и въ результатѣ набралъ ихъ изрядное количество. Наконецъ, онъ вошелъ въ церковь вмѣстѣ съ цѣлой толпой мальчиковъ и дѣвочекъ, сѣлъ на свое мѣсто и тотчасъ же затѣялъ ссору со своимъ сосѣдомъ. Учитель, серьезный, добродушный старикъ, поспѣшилъ вмѣшаться въ дѣло, но едва онъ отвернулся, какъ Томъ дернулъ за волосы сидѣвшаго впереди него мальчика и укололъ иголкой другого сосѣда въ руку. Послѣдній невольно вскрикнулъ и такъ какъ Томъ, какъ ни въ чемъ не бывало, уткнулся въ свою книгу, то сосѣдъ и получилъ строгій выговоръ отъ учителя. Весь классъ Тома былъ на одинъ покрой: безпокойный, невнимательный и шаловливый Когда пришлось отвѣчать уроки, ни одинъ изъ школьниковъ не зналъ заданнаго какъ слѣдуетъ. За каждые два стиха изъ евангелія, отвѣченные безъ ошибки, учитель выдавалъ маленькій синій билетикъ съ напечатаннымъ на немъ текстомъ изъ См, Писанія. Получившій десять синихъ билетиковъ могъ обмѣнять ихъ на одинъ красный, за каждые же десять красныхъ выдавался желтый. Счастливецъ, собравшій такимъ образомъ десять желтыхъ билетиковъ, получалъ въ награду за прилежаніе небольшую библію въ очень простомъ переплетѣ (стоила она какихъ-нибудь сорокъ центовъ). Кто изъ моихъ читателей имѣлъ-бы настолько терпѣнія и прилежанія, чтобы выучить наизусть двѣ тысячи стиховъ, если-бы даже за это ему обѣщана была роскошная библія съ иллюстраціями Густава Доре? А, между тѣмъ, Мэри удалось пріобрѣсти упорнымъ двухлѣтнимъ трудомъ двѣ библіи. Только немногимъ изъ старшихъ учениковъ, и то изъ самыхъ прилежныхъ и усидчивыхъ, удавалось собрать нужное количество желтыхъ билетиковъ и получить библію. Поэтому выдача библіи происходила при очень торжественной обстановкѣ и была цѣлымъ событіемъ въ школѣ. Получавшій награду становился героемъ дня и это обстоятельство часто воспламеняло сердца остальныхъ школьниковъ такъ сильно, что они начинали усердно учиться, по крайней мѣрѣ въ теченіе двухъ недѣль. Получить такое отличіе -- было горячимъ желаніемъ и Тома -- не потому, конечно, что ему было интересно имѣть библію, нѣтъ -- но его соблазнила слава и величіе, которыя окружали счастливца.
   Въ концѣ урока у каѳедры появился директоръ школы съ закрытымъ молитвенникомъ въ рукахъ, между страницъ котораго онъ засунулъ свой указательный палецъ, и попросилъ удѣлить ему нѣсколько минутъ вниманія. Когда директоръ воскресной школы произноситъ съ каѳедры рѣчь, то молитвенникъ почему-то является для него такой-же необходимой вещью, какъ тетрадка нотъ въ рукахъ пѣвца, выходящаго пѣть передъ публикой. Почему это такъ дѣлается -- трудно сказать: всѣмъ извѣстно, что въ этихъ случаяхъ ни тотъ, ни другой никогда не пользуются обоими названными предметами. Директоръ воскресной школы въ городкѣ С.-Петербургѣ былъ худощавымъ, небольшого роста человѣкомъ лѣтъ около двадцати пяти съ рыжей козлиной бородкой и рыжими-же волосами. Лицо его было серьезно, а голосъ звучалъ очень торжественно, когда онъ началъ свою рѣчь:
   -- Слушайте, дѣти! Сидите, пожалуйста, тихо и смирно, пока я буду говорить; это займетъ сего только нѣсколько минутъ. Ну, вотъ такъ: хорошо! Впрочемъ, вонъ тамъ сидитъ одна маленькая дѣвочка и смотритъ въ окно. Неужели ты думаешь, дѣвочка, что я сижу тамъ, на дворѣ, гдѣ-нибудь на деревѣ и разсказываю птичкамъ о нашемъ Спасителѣ? а? (Сдержанный смѣхъ среди школьниковъ). И такъ, прежде всего я долженъ вамъ сказать, что мнѣ очень пріятно видѣть передъ собой столько веселыхъ, чисто вымытыхъ личиковъ, которыя пришли сюда, въ это священное. мѣсто, чтобы выучиться быть хорошими, добрыми и честными...
   И такъ далѣе, и такъ далѣе. Нѣтъ никакой надобности приводить рѣчь директора до конца; она была похожа на всѣ рѣчи, которыя говорятся въ такихъ случаяхъ и которыя извѣстны каждому изъ насъ.
   Послѣдняя половина рѣчи нѣсколько разъ прерывалась проказами и шопотомъ школьниковъ, мѣшавшими, слушать даже такимъ непоколебимымъ любителямъ знанія и просвѣщенія, какъ Сидъ и Мэри. Но когда по смыслу рѣчи и голосу оратора стало видно, что рѣчь близится къ концу, всякій шумъ затихъ и конецъ ея былъ всѣми встрѣченъ общей молчаливой благодарностью.
   Большая часть шума въ продолженіе рѣчи директора была вызвана событіемъ, настолько-же замѣчательнымъ, насколько и рѣдкостнымъ -- въ церковь вошли посторонніе посѣтители! Это были: бургомистеръ и два господина: одинъ -- очень старый и дряхлый, другой-же -- помоложе и болѣе статный, хотя съ посѣдѣвшими уже волосами. Съ ними вошла еще дама, повидимому жена послѣдняго, съ дѣвочкой, которую она вела за руку. Все утро передъ тѣмъ Томъ чувствовалъ себя очень неловко: его мучила совѣсть, и онъ не могъ безъ стыда взглянуть на Эмми Лауренсъ, преслѣдовавшую его нѣжными взглядами. Увидѣвъ-же теперь вошедшую дѣвочку, онъ забылъ объ угрызеніяхъ совѣсти и тотчасъ-же началъ выдѣлывать разныя штуки, чтобы обратить на себя вниманіе -- толкалъ сосѣдей, дергалъ ихъ за волосы, строилъ гримасы, однимъ словомъ, пускалъ въ ходъ всѣ средства, которыми, по его мнѣнію, можно было покорить сердце маленькой дѣвочки. Одно только немного омрачало его веселость: это было воспоминаніе о томъ позорѣ, который онъ испыталъ въ саду этого ангела, но въ своемъ увлеченіи Томъ скоро пересталъ думать объ этомъ непріятномъ случаѣ. Вошедшіе посѣтители заняли самыя почетныя мѣста, и, когда директоръ окончилъ свою рѣчь, выяснилось, кто они были. Статный сѣдой господинъ оказался очень важной особой: это былъ не кто иной, какъ главный судья округа -- высшій сановникъ, какого когда-либо приходилось видѣть дѣтямъ, собравшимся въ школѣ. Они смотрѣли на него съ любопытствомъ и нетерпѣніемъ, но въ το-же время и со страхомъ ожидали, когда онъ заговоритъ. Пріѣхалъ онъ изъ Константинополя -- городка, лежащаго въ двѣнадцати миляхъ отъ С.-Петербурга, слѣдовательно, онъ успѣлъ таки попутешествовать и кое-что повидать на своемъ вѣку. Было очень возможно, что онъ бывалъ и въ самомъ Вашингтонѣ {Вашингтонъ -- столица Сѣв.-Американскихь Соединенныхъ Штатовъ.} и видѣлъ тамъ "Бѣлый Домъ" {"Бѣлый Домъ" -- дворецъ президента Соединенныхъ Штатовъ.}. Все это, въ глазахъ дѣтей, придавало судьѣ столько важности, что они притаили дыханіе и молча таращили на него глаза. Передъ ними былъ великій судья Тачеръ, братъ бургомистра ихъ городка и дядя Вилли Тачера, который, нисколько не смущаясь, соскочилъ со своей скамейки и подаль руку великому человѣку съ такимъ видомъ, какъ-будто это было самымъ обыкновеннымъ дѣломъ. Если-бы Вилли слышалъ шопотъ, пронесшійся при этомъ между школьниками, онъ невольно долженъ-бы былъ возгордиться.
   -- Смотри, смотри, Джимъ! Онъ подходитъ къ нему... подаетъ ему руку! Каково! Да я бы готовъ былъ отдать цѣлыхъ три стеклянныхъ шарика, чтобы быть на его мѣстѣ!


   Директоръ тоже старался какъ нибудь "отличиться": онъ, какъ сумасшедшій, бѣгалъ взадъ и впередъ, отдавалъ приказанія, хвалилъ однихъ, дѣлалъ выговоры другимъ. Не отставалъ отъ него въ этомъ отношеніи и библіотекарь, суетившійся точно на пожарѣ съ цѣлой охапкой книгъ подъ мышкой. Вообще, послѣ того какъ въ воскресную школу прибыли посторонніе посѣтители, она сразу преобразилась. Всѣ о чемъ-то усиленно хлопотали, бѣгали изъ угла въ уголъ и наперерывъ старались показать себя съ самой лучшей стороны. Молодыя учительницы, сладко улыбаясь, наклонялись надъ ученицами, которыхъ только-что бранили, и очень мило грозили пальчиками непослушнымъ школьникамъ и ласково гладили по головкѣ прилежныхъ и послушныхъ; молодые учителя громко читали свои наставленія и всячески старались доказать, что пользуются вліяніемъ на своихъ питомцевъ; маленькія дѣвочки-ученицы старались "отличиться" по-своему, мальчики выбивались изъ силъ, чтобы перещеголять ихъ, притомъ съ такимъ усердіемъ, что въ воздухѣ безпрерывно носилась цѣлая туча бумажныхъ шариковъ. Но несмотря на всю эту суету, великій человѣкъ оставался совершенно спокойнымъ и только улыбался, сознавая, что причиной всей суматохи былъ онъ, только онъ. Чтобы окончательно довершить блаженство директора школы, не хватало только одного -- имѣть возможность наградить какого-нибудь мальчика библіей за выученные двѣ тысячи стиховъ. Но -- увы!-- по справкамъ, которыя онъ навелъ, оказалось, что только у нѣсколькихъ лучшихъ учениковъ было по два, по три желтыхъ билетика.
   И вдругъ, въ самый послѣдній моментъ, когда, казалось, уже всякая надежда исчезала, со своего мѣста всталъ Томъ Сойеръ и смѣло протянулъ девять желтыхъ, девять красныхъ и десять синихъ билетиковъ. Это было ударомъ грома при безоблачномъ небѣ! Директоръ окончательно растерялся -- ничего подобнаго онъ не ожидалъ; но билетики были на-лицо, съ этимъ нельзя было не согласиться. И вотъ, Тома повели на возвышеніе, гдѣ сидѣлъ судья и прочіе гости; оттуда провозгласили и великую новость; впечатлѣніе, которое она произвела, было потрясающее: всѣ точно окаменѣли и смотрѣли на Тома, какъ на величайшее чудо въ свѣтѣ; на время былъ забытъ даже самъ господинъ главный судья Всѣ мальчики сгорали отъ зависти, въ особенности же тѣ, которые только теперь поняли, съ какой цѣлью вымѣнялъ у нихъ Томъ билетики. Они презирали и проклинали самихъ себя, что дали себя такъ ловко надуть.
   Между тѣмъ, награда была выдана Тому съ такой торжественностью, какую только могъ придумать бѣдный директоръ: онъ чувствовалъ, что дѣло не совсѣмъ чисто, и въ то же время не зналъ, какъ объяснить себѣ подобный случай. И дѣйствительно, развѣ возможно было предполагать, чтобы такой мальчикъ, мальчикъ, который едва-едва могъ запомнить два -- три стиха, былъ въ состояніи выучить ни больше, ни меньше, какъ двѣ тысячи стиховъ! Эмми Лауренсъ ликовала и старалась всѣми силами показать это Тому, но онъ даже не хотѣлъ взглянуть на нее. Это сильно удивило и огорчило дѣвочку, но затѣмъ въ ея головѣ мелькнуло подозрѣніе и она рѣшила наблюдать; неосторожный взглядъ Тома на дочь судьи объяснилъ ей все. Бѣдная Эмми едва удерживалась отъ слезъ: она ревновала, сердилась и начала ненавидѣть весь свѣтъ, и больше всѣхъ, разумѣется, Тома.


   Тома представили судьѣ; но языкъ не повиновался ему, онъ едва могъ дышать отъ волненія, охватившаго его. Объяснялось это, конечно, отчасти величіемъ человѣка, къ которому его подвели, но главнымъ образомъ тѣмъ, что вѣдь онъ былъ ея отцомъ. Судья погладилъ его по головѣ, сказалъ, что онъ славный, умный мальчикъ и, наконецъ, спросилъ, какъ его зовутъ. Томъ покраснѣлъ и съ усиліемъ произнесъ:
   -- Томъ.
   -- Ну, развѣ такъ? Развѣ тебя зовутъ только Томомъ.
   -- Томасъ.
   -- Вотъ, вотъ! Но вѣдь этого мало. У тебя есть, вѣроятно, и фамилія, не такъ-ли, мой милый?
   -- Скажи этому джентльмену свою фамилію, Томасъ, -- вмѣшался директоръ, -- и не забудь прибавить "сэръ" или "господинъ судья". Надо быть вѣжливымъ.
   -- Томасъ Сойеръ, господинъ судья!
   -- Вотъ это хорошо! Ты славный мальчикъ! очень хорошій мальчикъ! Двѣ тысячи стиховъ изъ библіи -- очень много, очень много! Но знай, Томасъ, что ты никогда не раскаешься въ томъ, что ихъ выучилъ. Знаніе дороже всего на свѣтѣ; безъ него трудно быть хорошимъ и умнымъ человѣкомъ. И когда ты вырастешь, мой другъ, и будешь, быть-можетъ, великимъ человѣкомъ, ты вспомнишь о своемъ дѣтствѣ и скажешь: всѣмъ этимъ я обязанъ воскресной школѣ, въ которой я учился, добрымъ учителямъ, которые давали мнѣ уроки, господину директору, который поощрялъ меня и подарилъ мнѣ библію, прекрасную, роскошную библію. Вотъ что ты скажешь тогда, Томасъ, и почувствуешь, что эти двѣ тысячи стиховъ ты не отдалъ-бы ни за какія деньги! А теперь ты, можетъ-быть, скажешь этой лэди и мнѣ что-нибудь изъ того, что ты выучилъ? Напримѣръ, ты, конечно, знаешь, какъ звали всѣхъ двѣнадцать апостоловъ? Такъ скажи намъ, какъ звали первыхъ двухъ, которые пошли за Іисусомъ Христомъ?
   Въ продолженіе всей рѣчи судьи Томъ безпокойно вертѣлъ пуговицу на курткѣ и казался очень смущеннымъ. При послѣднемъ-же вопросѣ онъ покраснѣлъ, какъ кумачъ, и опустилъ глаза. Директоръ былъ готовъ провалиться сквозь землю: онъ отлично зналъ, что Томъ неспособенъ отвѣтить на самый простой вопросъ. Тѣмъ не менѣе, онъ счелъ нужнымъ ободрить своего ученика:
   -- Отвѣчай-же этому джентльмену, Томасъ, не бойся!
   Томъ молчалъ и только покраснѣлъ еще больше.
   -- Я знаю, мнѣ ты отвѣтишь,-- сказала дама,-- и такъ, первыхъ двухъ апостоловъ звали...
   -- Давидомъ и Голіаѳомъ!
   Изъ жалости опустимъ занавѣсь, чтобы не видѣть окончанія этой сцены. Умолчимъ также и о томъ, что было послѣ, когда тетя Полли узнала о наградѣ, полученной Томомъ.
   

ГЛАВА ПЯТАЯ.

   Около половины одиннадцатаго началъ звонить надтреснутый колоколъ маленькой церкви, и въ нее отовсюду стали стекаться прихожане. Ученики воскресной школы разбрелись по разнымъ скамьямъ, чтобы занять мѣста возлѣ своихъ родителей. Тетя Полли пришла въ церковь одной изъ первыхъ. Мэри, Сидъ и Томъ усѣлись возлѣ нея, при чемъ Тома тетя Полли посадила на край скамейки возлѣ прохода, чтобы онъ не сидѣлъ у открытаго окна и не могъ развлекаться тѣмъ, что происходило на улицѣ. Скоро церковь была полна народомъ. Тутъ были и старый почтмейстеръ, и мэръ съ женой, и мировой судья, и вдова Дугласъ, сорокалѣтняя красивая женщина, домъ которой считался самымъ гостепріимнымъ во всемъ городкѣ; затѣмъ пришли адвокатъ Гильпинъ, недавно пріѣхавшій откуда-то издалека; мѣстная красавица, окруженная цѣлой толпой поклонниковъ, и нѣсколько молодыхъ приказчиковъ. Послѣдніе все время стояли у входа, посасывая набалдашники своихъ тростей и приглаживая свои густо напомаженные волосы -- пока не пропустили въ церковь послѣднюю барышню. Наконецъ, послѣ всѣхъ вошелъ Вилли Мефферстонъ, одинъ изъ самыхъ примѣрныхъ мальчиковъ въ школѣ, который заботился о своей мамашѣ съ такимъ усердіемъ, точно она была стеклянная. Онъ всегда самъ приводилъ свою мать въ церковь и былъ любимцемъ всѣхъ пожилыхъ дамъ. Товарищи не любили его за то, что онъ былъ уже черезчуръ благонравенъ, и за то, что его вѣчно ставили имъ въ примѣръ. Кончикъ бѣлоснѣжнаго носового платка торчалъ изъ его кармана, какъ будто случайно, хотя эта случайность почему-то повторялась каждое воскресенье. Это обстоятельство также очень не нравилось школьникамъ, у которыхъ не было носовыхъ платковъ.
   Когда всѣ прихожане размѣстились по своимъ мѣстамъ, колоколъ прозвонилъ еще разъ, чтобы предупредить запоздавшихъ, и затѣмъ въ церкви воцарилась полная тишина, прерываемая только шопотомъ и хихиканьемъ барышенъ и молодыхъ людей, замѣнявшихъ собою пѣвчихъ.
   Пасторъ прочелъ гимнъ, который должны были пропѣть присутствующіе. Когда пѣніе кончилось и умолкли послѣдніе аккорды органа, онъ прочелъ горячую молитву, въ которой никто не былъ забытъ. Онъ молился о собравшихся въ церкви, о всѣхъ другихъ церквахъ, бывшихъ въ городкѣ, о самомъ городкѣ, обо всемъ округѣ, о Соединенныхъ Штатахъ, о всѣхъ властяхъ, о конгрессѣ, о президентѣ, о мореплавателяхъ, о больныхъ, о милліонахъ несчастныхъ, изнывающихъ подъ игомъ деспотовъ, о язычникахъ, непросвѣщенныхъ свѣтомъ христіанства, о всѣхъ тѣхъ, у кого есть уши, чтобы слышать, по которые не хотятъ слушать, и заключилъ молитву мольбою о томъ, чтобы Всевышній внушилъ, ему слова, которыя произвели-бы дѣйствіе добраго зерна на плодородной почвѣ. Аминь.
   Послышалось громкое шуршаніе юбокъ, и вѣрующіе усѣлись на свои мѣста. Герой моего разсказа очень не долюбливалъ этой молитвы, въ теченіе которой приходилось стоять. Хотя онъ и не прислушивался къ словамъ пастора, но отлично зналъ, что онъ долженъ былъ говорить. Если-же пасторъ хоть немного уклонялся въ сторону, прибавлялъ какія-нибудь лишнія слова, то Томъ тотчасъ же замѣчалъ это и возмущался отъ всей души:

Марк Твен

Похождения Тома Сойера

Перевод Михаила Энгельгардта, 1911.

Предисловие автора

   Большинство приключений, о которых повествует эта книга, не вымышлены; два-три пережиты мною самим, остальные мальчиками, которые были моими школьными товарищами. Гек Финн списан с натуры; Том Сойер тоже, но не с одного лица; в нем скомбинированы характерные черты трех мальчиков, которых я знал; стало быть, он принадлежит к смешанному стилю архитектуры.
   Странные суеверия, о которых упоминается в конце, господствовали среди детей и рабов на Западе в эпоху, к которой относится рассказ, то есть тридцать-сорок лет тому назад.
   Хотя моя книга предназначается главным образом для мальчиков и девочек, но я надеюсь, что это не оттолкнет от нее мужчин и женщин, так как отчасти моим намерением было напомнить в шутливой форме взрослым, какими они были в свое время, что они тогда чувствовали, думали и говорили, какие необычайные предприятия иной раз затевали.

Марк Твен
Гартфорд, 1876

Глава I
Эй, Том!  -- Тетя Полли поступает по внушению долга.  -- Том упражняется в музыке.  -- Вызов.  -- Через окошко.

   -- Том!
   Ответа не было.
   -- Том!
   Ответа не было.
   -- Куда подевался этот мальчишка, не постигаю! Том!
   Старая леди опустила очки и взглянула поверх них, осматривая комнату, потом приподняла очки и взглянула из-под них. Сквозь очки она редко или никогда не смотрела на такую мелочь, как мальчик, так как это была ее парадная пара, гордость ее сердца, заведенная ради моды, а не для употребления; она с одинаковым успехом могла бы смотреть сквозь пару печных заслонок.
   С минуту она озиралась с недоумением, затем сказала без гнева, но достаточно громко, чтобы мебель могла ее слышать:
   -- Ну, попадись ты мне, я...
   Она не закончила, так как в это время нагнулась, чтобы засунуть щетку под кровать, и ей пришлось перевести дух, как бы поставить точку своим усилиям. Она потревожила только кота.
   -- Никогда мне не сладить с этим мальчишкой.
   Она подошла к открытой двери и выглянула в садик, всматриваясь в заросли томатов и дурмана. Тома не было. Тогда она повысила голос в расчете на дальнее расстояние и крикнула:
   -- То-о-ом!
   Позади нее послышался легкий шум, и она обернулась как раз вовремя, чтобы поймать за ворот маленького мальчугана и помешать ему удрать.
   -- Вот ты где! Я и забыла о чулане. Что ты там делал?
   -- Ничего.
   -- Ничего?.. Посмотри-ка на свои руки, посмотри на свои губы. Что это такое?
   -- Не знаю, тетя.
   -- А я знаю. Это мармелад, вот что это такое. Сколько раз я тебе говорила, что, если ты будешь трогать мармелад, я тебя выдеру. Подай хлыст.
   Хлыст взвился в воздухе. Опасность грозила неминуемая.
   -- Ай!.. Взгляните назад, тетя!
   Старая леди повернулась и машинально схватилась за свои юбки, спасая их, а мальчуган моментально задал стрекача, вскарабкался на высокий забор и исчез за ним. Тетка Полли с минуту стояла в недоумении, а затем благодушно рассмеялась.
   -- Пора бы мне знать этого негодного мальчишку. Сколько уж раз он устраивал такие же штуки, чтобы отвлечь от себя мое внимание. Но старые дураки неисправимы. Старую собаку не выучишь новым штукам, говорит пословица. И то сказать, ведь он каждый раз выдумывает что-нибудь новое, изволь тут за ним угнаться. Он как будто знает, сколько времени меня можно мучить, прежде чем я рассержусь; знает и то, что если ему удастся рассмешить меня, то его дело в шляпе, и у меня не хватит духу задать ему трепку. Я не исполняю своего долга по отношению к этому мальчику, видит Бог, не исполняю. Кто жалеет розгу, тот губит ребенка, говорит мудрая книга. Я взращиваю грех и погибель для нас обоих, это как Бог свят! В мальчике сидит бес, но как же мне быть-то! Ведь он, бедняжка, сын покойной сестры, и у меня не хватает духу его сечь. Всякий раз, как спущу ему, меня мучает совесть; а как побью, мое старое сердце готово разорваться. Ну, что поделаешь, человек, рожденный женою, краткодневен и насыщен печалями, говорит Писание, и я думаю, так оно и есть. Сегодня вечером он прогуляет школу, и мне придется завтра усадить его за работу, в наказание. Жестоко заставлять его работать в субботу, когда все ребятишки гуляют, но он ненавидит работу больше всего на свете, и мне надо же хоть сколько-нибудь исполнять свой долг по отношению к нему, иначе я погублю этого ребенка.
   Том прогулял школу и провел день очень весело. Он вернулся домой как раз вовремя, чтобы помочь Джиму, цветному мальчику, напилить дров на завтра и нащепать лучины к ужину, -- по крайней мере, вовремя для того, чтобы рассказать Джиму о своих похождениях, пока Джим исполнил три четверти работы. Младший брат Тома (точнее сводный брат), Сид, уже кончил свою работу (собирание щепок), так как он был тихий мальчик, не сорванец. Пока Том ужинал и по мере возможности таскал сахар, тетка Полли предлагала ему вопросы, полные коварства и чрезвычайно глубокие, так как рассчитывала вытянуть из него важные разоблачения. Подобно многим простодушным существам, она немножко гордилась своим талантом в темной и таинственной дипломатии и свои самые прозрачные намеки считала чудесами тонкого подвоха.
   -- Том, -- сказала она, -- в школе было довольно-таки жарко?
   -- Да.
   -- Очень жарко, правда?
   -- Да.
   -- Небось, тебе хотелось выкупаться, Том?
   Том встрепенулся, у него мелькнуло подозрение. Он пристально взглянул на тетку Полли, но ничего не прочел на ее лице. Он ответил:
   -- Нет... так себе, не очень.
   Старушка протянула руку и пощупала рубашку Тома.
   -- Но теперь тебе не жарко, нет?
   Ей было лестно думать, как ловко она убедилась, что его рубашка суха, не дав никому понять, что это и было у нее на уме. Но Том уже сообразил, куда ветер дует, и поспешил предупредить новый возможный подвох с ее стороны.
   -- Мы обливали головы у насоса, и мои волосы еще не совсем высохли. Вот пощупайте.
   Тетке Полли было досадно, что она упустила из виду эту маленькую вещественную улику и дала маху. Но тут на нее снова нашло вдохновение.
   -- Том, тебе ведь не нужно было распарывать ворот рубашки, чтобы намочить голову? Значит, он так и остался, как я его зашила. Расстегни-ка куртку!
   Всякий след беспокойства исчез с лица Тома. Он расстегнул куртку. Воротник оказался зашитым.
   -- Вы подумайте!.. Ну, ступай себе. Я была уверена, что ты прогулял школу и купался. Но я тебя прощаю. Том, я вижу, что ты немножко образумился на этот раз.
   Ей было отчасти досадно, что проницательность ее подвела, но и приятно, что Том оказался хоть раз послушным мальчиком.
   Но Сидней сказал:
   -- Как же это, ведь вы, кажется, зашили ему воротник белой ниткой, а у него черная.
   -- Да, я зашила белой! Том!
   Но Том не стал дожидаться последствий. В дверях он сказал:
   -- Сидди, я тебя вздую за это.
   Находясь в безопасном месте, он осмотрел две иголки, приколотые за обшлагом его куртки, -- одна с белой, другая с черной ниткой.
   -- Если бы не Сид, она бы ничего не заметила, -- сказал он. -- То она зашивает белой, то черной ниткой. Надо бы за этим смотреть, но я всегда забываю. Зато уж и вздую я Сида. Убей меня Бог, если не вздую.
   Он не был примерным мальчиком деревни. Впрочем, он очень хорошо знал примерного мальчика и терпеть не мог его.
   Минуты две, или даже меньше, спустя, он уже забыл о своих неудачах. Не потому, чтобы они были менее тяжелы и горьки для него, чем неудачи взрослых, но потому, что новый и мощный интерес овладел им и вытеснил их из его души; так ведь и неудачи взрослых забываются в увлечении новыми предприятиями.
   Это новое увлечение относилось к интереснейшему способу свиста, которому научил его один негр. Теперь он хотел испытать его на досуге и без помехи. Нужно было во время свиста прижимать язык к нёбу, через коротенькие промежутки времени, -- выходило совсем как у птицы, длинная и звонкая трель. Читатель, вероятно, припомнит, как это делается, если был когда-нибудь мальчиком. Усердие и внимание Тома скоро увенчались успехом, и он пошел по улице, с музыкой на губах и восхищением в душе. Он чувствовал себя приблизительно так, как астроном, открывший новую планету. Но без сомнения, преимущество сильного, глубокого, безмятежного наслаждения было на стороне мальчика, а не астронома.
   Летние вечера долги. Было еще светло. Внезапно Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик, немножко выше него. Новое лицо, какого бы то ни было возраста или пола, было сенсационным явлением в бедной маленькой деревушке С.-Питерсбург. Этот мальчик был хорошо одет, -- слишком хорошо для будней. Просто ослепительно. Нарядная шляпа, синяя курточка, застегнутая на все пуговицы, новенькая и чистенькая, и такие же панталоны. На ногах ботинки -- а ведь была еще пятница! Мало того, на шее красовался галстук с бантом. Его городской вид задел Тома за живое. Чем дольше Том смотрел на это великолепное явление, тем выше задирал нос на его щегольство и тем оскорбительнее чувствовал непрезентабельность собственной внешности. Оба мальчика молчали. Когда двигался один, двигался и другой, но боком, по косой линии. Они оставались лицом к лицу и не спускали друг с друга глаз. Наконец Том сказал:
   -- Я тебя тресну!
   -- Посмотрю я, как ты это сделаешь.
   -- Очень просто могу сделать.
   -- Очень просто не можешь.
   -- А вот могу!
   -- А вот не можешь.
   -- Нет, могу.
   -- Нет, не можешь.
   -- Могу.
   -- Не можешь.
   Неловкое молчание. Затем Том спросил:
   -- Как тебя зовут?
   -- Это не твое дело.
   -- Захочу, так будет мое.
   -- Нет, не будет.
   -- Поговори еще, так увидишь.
   -- Говорю, говорю, говорю! Ну, что же ты?
   -- О, ты думаешь, что ты важный франт? Я тебя одной рукой уберу, если захочу.
   -- Ну, что ж ты не убираешь? Ведь ты говоришь, что можешь это сделать.
   -- И сделаю, если ты вздумаешь дразнить меня.
   -- О, да -- видал я таких нищих.
   -- Франт! Ты думаешь, что ты важная птица.
   -- Ох, какая шляпа!
   -- Ну-ка, тронь эту шляпу, если она тебе не нравится. Попробуй сбить ее с меня; кто попробует, тому я нос расквашу!
   -- Лгун!
   -- Сам такой!
   -- Ты задира и лгун, и ничего не смеешь.
   -- Ну, -- проваливай.
   -- А вот коли будешь еще приставать ко мне, так я и хвачу тебя камнем по голове.
   -- Что и говорить, хватишь.
   -- Ну да, хвачу.
   -- За чем же дело стало? Болтать болтаешь, а делать не делаешь. Потому что боишься.
   -- Я не боюсь.
   -- Нет, боишься.
   -- Не боюсь.
   -- Боишься.
   Новая пауза, и еще более пристальное разглядыванье и похаживанье друг подле друга. Теперь они стояли плечом к плечу. Том сказал:
   -- Убирайся отсюда!
   -- Сам убирайся!
   -- Я не пойду.
   -- И я не пойду.
   Так простояли они некоторое время, оба отставив ногу под углом для опоры, напирая один на другого изо всех сил и с ненавистью глядя друг на друга. Но никому не удалось сдвинуть другого. После молчаливой борьбы, продолжавшейся до тех пор, пока лица у обоих налились кровью, оба осторожно разошлись, и Том сказал:
   -- Ты трусишка и щенок. Я скажу про тебя моему старшему брату, а он может тебя мизинцем прищелкнуть; и так и сделает, если я его попрошу.
   -- Боюсь я очень твоего старшего брата! У меня есть брат, побольше твоего; он его через этот забор перекинет. (Оба брата существовали только в воображении.)
   -- Вранье.
   -- Не станет враньем оттого, что ты это говоришь.
   Том провел по пыли черту большим пальцем ноги и сказал:
   -- Попробуй переступить через эту черту, я тебя отколочу так, что не встанешь. Всякий, кто переступит, получит трепку.
   Новый мальчик быстро переступил черту и сказал:
   -- Ну, ты говорил, что отколотишь меня, посмотрим, как ты это сделаешь.
   -- Не лезь ко мне, лучше убирайся.
   -- Нет, ты сказал, что отколотишь, -- попробуй же.
   -- Я не я, коли не отколочу за два цента.
   Незнакомый мальчик вынул из кармана два медяка и насмешливо протянул их.
   Том бросил их на землю.
   В следующее мгновение оба мальчика катались и барахтались в пыли, сцепившись, как кошки; с минуту они трепали и таскали друг друга за волосы и за одежду, царапали и разбивали друг другу носы, покрываясь пылью и славой. Затем схватка приняла более определенный характер; в тумане сражения выделилась фигура Тома, который сидел верхом на своем противнике и тузил его кулаками.
   -- Живота или смерти? -- спрашивал он.
   Другой мальчик только барахтался, стараясь освободиться. Он плакал, главным образом, от бешенства.
   -- Живота или смерти? -- Расправа продолжалась.
   Наконец незнакомец пробормотал сквозь слезы:
   "Живота!", и Том выпустил его, сказав:
   -- Это тебе наука. Вперед смотри, с кем связываешься.
   Нарядный мальчик ушел, отряхивая пыль с одежды, всхлипывая, фыркая носом, по временам оглядываясь на Тома и обещая задать ему, если тот попадется ему в другой раз. На это Том отвечал насмешками и пошел своим путем, торжествуя победу; но лишь только он повернулся спиной к новому мальчику, последний схватил камень, швырнул его, попал Тому между плечами и помчался с быстротою антилопы. Том гнался за ним до самого дома и таким образом узнал, где он живет. Тут он постоял некоторое время у ворот, приглашая врага выйти, но враг только строил ему гримасы из окошка и отклонял вызов. Наконец появилась мать врага, назвала гадким, скверным, грубым мальчишкой и потребовала, чтобы он убирался. Тогда он ушел, заявив, что еще посчитается с мальчиком.
   Он пришел домой довольно поздно ночью, осторожно влез в окно и попал в засаду, очутившись в руках тетки. Когда она освидетельствовала состояние его костюма, ее решение превратить для него субботу в день пленения и тягостного труда приобрело алмазную твердость.

Глава II
Искушения.  -- Стратегические уловки.  -- Простофили попались.

   Наступило утро субботы, и весь летний мир был ясен, свеж и полон жизни. В каждом сердце звучала песня, а если сердце было молодо, песня рвалась с губ. У всех лица дышали счастьем, у всех походка сбивалась на танец. Акации стояли в цвету, и благоухание разливалось в воздухе.
   Кардиж Гилль, холм, возвышавшийся над деревней, был одет зеленью и находился достаточно далеко, чтобы казаться Волшебной Страной, очаровательной, мирной и заманчивой.
   Том появился на тротуаре с ведерком извести и кистью на длинной ручке. Он посмотрел на забор, и природа омрачилась, и глубокая скорбь овладела его душой. Забор в тридцать ярдов длины и десять футов высоты! Жизнь показалась ему пустой шуткой, существование -- бременем. Со вздохом обмакнул он кисть в известковый раствор и провел ею по самой верхней планке; повторил эту операцию; еще раз повторил; сравнил ничтожную белую полоску с необъятной ширью некрашеного забора и, обескураженный, уселся на деревянную кадушку. Джим вприпрыжку выбежал из ворот с жестяным ведром, напевая "Девки в Буффало". Носить воду из деревенской водокачки всегда было ненавистной работой в глазах Тома, но теперь она представилась ему в новом свете. Он вспомнил, что у водокачки всегда собиралась компания. Мальчики и девочки -- белые, мулаты и негры -- вечно толкались там, дожидаясь очереди, отдыхая, обмениваясь разными безделушками, ссорясь, задавая друг другу потасовки, играя. Вспомнил он и то, что хотя водокачка находилась всего в полутораста ярдах, но Джим никогда не возвращался с ведром раньше, чем через час, да и то обыкновенно приходилось посылать за ним. Том сказал:
   -- Послушай, Джим, я сбегаю за водой, а ты покрась за меня.
   Джим покачал головой и ответил:
   -- Нельзя, господин Том. Старая миссис сказала, чтобы я шел за водой и ни с кем бы не говорил. Она сказала, что господин Том будет просить меня покрасить за него, -- так чтобы я шел и делал свое дело, а она будет смотреть, не крашу ли я.
   -- О, мало ли что она говорила! Она всегда это говорит. Дай-ка ведро, -- я мигом слетаю. Она ничего не узнает.
   -- О, я не смею, господин Том. Старая миссис сказала, что она мне голову оторвет. Правда, оторвет.
   -- Она! Она никогда никого не бьет, -- разве стукнет по голове наперстком, так ведь это никому не страшно. Она только грозит, да ведь от слов не больно, -- если только она сама не плачет. Джим, я подарю тебе шарик. Я подарю тебе белый шарик.
   Джим начал колебаться.
   -- Белый шарик, Джим, ведь это чего-нибудь да стоит!
   -- Еще бы, чудесная штука, я знаю. Но, господин Том, я страх боюсь старой миссис.
   Но Джим был человек, и искушение оказалось сильнее его. Он поставил ведро, взял белый шарик. В следующее мгновение он летел по улице с ведром в руках и зудом в затылке, Том усердно мазал забор, а тетка Полли удалялась с места действия с туфлей в руке и торжеством во взоре.
   Но энергия Тома быстро иссякла. Он стал думать о забавах, которых ожидал от этого дня, и горесть его удвоилась. Другие мальчики скоро пустятся во всевозможные восхитительные экспедиции, будут издеваться над ним по поводу его работы, -- эта мысль жгла его огнем. Он вытащил из карманов свои мирские сокровища и осмотрел их: игральные шарики, осколки, разные безделки; хватит, пожалуй, чтобы обменяться работой, но и думать нечего купить хоть полчаса настоящей свободы. Он снова спрятал в карман свое скудное имущество и отказался от мысли подкупить мальчиков. В эту мрачную и безнадежную минуту его осенило вдохновение. Да, великое, дивное вдохновение, ни более, ни менее. Он взял кисть и спокойно принялся за работу. Вдали показался Бен Роджерс; в деревне не было мальчика, чьи насмешки были бы для него страшнее. Походка у Бена была приплясывающая, подпрыгивающая; это свидетельствовало, что на сердце у него легко и перспективы его лучезарны. Он ел яблоко, а в промежутках издавал протяжный, мелодичный вой, за которым следовало низкое "дин-дон-дон, дин-дон-дон", так как он изображал собой пароход. Подойдя ближе, он замедлил ход, направился на середину улицы, сильно подался вправо, затем грузно повернул, и все это с подобающей важностью и солидностью, так как олицетворял "Большой Миссури" и считал, что сидит на десять футов в воде. В лице его совмещались пароход, капитан и звонок машиниста, так что он воображал себя стоящим в собственной рубке, отдающим приказания и исполняющим их.
   -- Стоп, сэр! Линг-а-линг-линг. -- Пароход приостановился и медленно повернул к тротуару. -- Задний ход. Линг-а-линг-линг! -- Его руки выпрямились и вытянулись вдоль боков. -- Правым бортом назад! Линг-а-линг-линг! Шу-гя... шу... у... шу! -- тем временем его правая рука описывала большие круги, так как изображала сорокафутовое колесо. -- Левым бортом назад! Линг-а-линг-линг! Шу... ш... шу... шу! -- Левая рука стала описывать круги.
   -- Стоп правый борт! Линг-а-линг-линг! Стоп левый борт! Вперед правым бортом! Стоп! Поворачивай тихонько нос! Линг-а-линг-линг! Шу-у-у! Вытягивай передний канат! Живо, шевелись! Ну, что у вас там со шпрингом? Закидывай канат за сваю! Теперь причаливай! Остановите машину, сэр! Линг-а-линг-линг! -- Шт! шт! шт! (Делая промер.)
   Том белил себе забор, а на параход ноль внимания. Бен посмотрел на него с минуту, потом сказал:
   -- Ты-ы!.. Это ты свая, а?
   Никакого ответа. Том рассматривал свой последний мазок оком художника, затем слегка провел кистью и снова полюбовался результатом. Бен причалил к нему борт о борт. У Тома слюнки потекли при виде яблока, однако он не отрывался от работы. Бен сказал:
   -- Эй, старина! Работать заставили?
   -- А, это ты, Бен! А я и не заметил.
   -- Я иду купаться. Небось, и тебе бы хотелось, но приходится сначала кончить работу? Так ведь?
   Том взглянул на мальчика и сказал:
   -- Какую работу?
   -- Да разве это не работа?
   Том продолжал белить и ответил небрежно:
   -- Может быть, да, а может быть и нет. Знаю только, что Тому Сойеру она по нутру.
   -- О, выдумывай! Ты, пожалуй, будешь уверять, что она тебе нравится?
   Кисть продолжала действовать.
   -- Нравится? А почему бы она мне не нравилась? Не каждый день мальчикам случается белить забор!
   Дело представлялось в новом свете. Бен перестал грызть яблоко. Том элегантно водил кистью взад и вперед, отступал немного, чтобы полюбоваться эффектом, прибавлял мазок или два, -- снова любовался, а Бен следил за каждым движением все с большим интересом, все с большим увлечением. Вдруг он сказал:
   -- Послушай, Том, дай мне покрасить немножко.
   Том подумал; хотел было согласиться, но передумал:
   -- Нет, нет, Бен, никак нельзя. Видишь ли, тетка Полли очень дорожит этим забором, -- ведь он выходит на улицу, -- будь это на задах, тогда другое дело; ни она бы, ни я не беспокоились. А насчет этого забора она очень беспокоится; его нужно выбелить хорошенько, как следует; я так думаю, разве что один мальчик из тысячи, может быть, из двух тысяч, сумеет сделать как надо.
   -- Ну, разве? О, послушай, дай мне только попробовать, так, чуть-чуть. Я бы дал тебе, будь я на твоем месте, Том.
   -- Бен, я бы тоже дал, как честный индеец, но тетка Полли... Видишь ли, Джим хотел красить, она не позволила. Сид хотел красить, -- не позволила и Сиду. Сам видишь, как я стараюсь. Ну, пущу я тебя, а ты сделаешь что-нибудь не так, и...
   -- О, пустяки, я постараюсь. Дай только попробовать. Слушай, я тебе дам сердцевину моего яблока.
   -- Ну хорошо. Да нет, Бен, нельзя, я боюсь...
   -- Я тебе отдам все яблоко!
   Том передал кисть с неохотой на лице, с весельем в сердце. И пока бывший пароход "Большой Миссури" трудился и потел на солнце, удалившийся артист сидел в тени на кадушке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал планы улавливания других простаков. Недостатка в материале не было; мальчики подходили один за другим: они начинали с насмешки, а кончали тем, что принимались белить. Когда Бен наработался и ушел, Том уступил очередь Билли Фишеру за бумажного змея, вполне исправного; а когда насладился Билли, его сменил Джони Миллер за дохлую крысу и веревочку, на которой ее можно было раскачивать; и так далее, час за часом. Так что к середине дня Том, еще утром неимущий бедняк, буквально утопал в богатстве. У него оказались, кроме тех вещей, которые я назвал, двенадцать шариков, часть органчика, кусок синего бутылочного стекла, в которое можно было смотреть, катушка, ключ, которым нельзя было ничего открыть, кусок мыла, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная ручка от двери, ошейник для собаки, но без собаки, рукоятка перочинного ножа, четыре апельсиновые корки и старый изломанный оконный переплет. Все время он благодушествовал, сложа руки, в компании, а забор между тем покрылся тройным слоем белил! Если бы известка не вышла, он разорил бы всех мальчиков в деревне.
   Том сказал себе самому, что этот мир в конце концов не так уж печален. Он, сам того не зная, открыл великий закон человеческой деятельности, а именно: чтобы заставить взрослого или мальчика желать что-нибудь, нужно сделать это труднодостижимым. Если бы он был великим и мудрым философом, подобно автору этой книги, он понял бы, что работа заключается в том, что человек обязан делать, а развлечение в том, чего он не обязан делать. А это помогло бы ему понять, почему изготовление искусственных цветов или хождение по топчаку, приводящему в действие машину, есть работа, а катание кегельных шаров или восхождение на Монблан -- только забава. В Англии есть богатые джентльмены, готовые править четверней дилижанса на расстоянии двадцати-тридцати миль летом, потому что за это нужно заплатить изрядные деньги, но если бы им предложили плату за эту службу, она превратилась бы в работу и они отказались бы от нее.

Глава III
Том -- командир.  -- Торжество и награда.  -- Плачевное счастье.  -- Поручение и промах.

   Том предстал перед теткой Полли, сидевшей у открытого окна в уютной задней комнате, которая служила спальней, столовой и кабинетом. Бальзамический летний воздух, безмятежная тишина, аромат цветов, усыпляющее гудение пчел оказали свое действие, она клевала носом над вязаньем, так как с ней никого не было, кроме кота, заснувшего у нее на коленях. Очки были вздернуты на ее седую голову ради безопасности. Она думала, что Том, конечно, давно уже дал тягу, и удивилась, что он так мужественно отдается в ее руки. Том спросил:
   -- Мне можно теперь идти играть, тетя?
   -- Как, уже? Сколько же ты сделал?
   -- Все сделано, тетя.
   -- Том, не лги. Терпеть не могу.
   -- Я не лгу, тетя, все сделано.
   Тетка Полли не слишком полагалась на эти уверения. Она отправилась посмотреть сама и была бы довольна, если бы утверждение Тома оказалось на двадцать процентов истинным. Когда же она убедилась, что весь забор выбелен, и не просто выбелен, а тщательно покрыт тройным слоем раствора, причем даже по земле проведена полоса в виде бордюра, удивлению ее не было границ.
   -- Вот бы никогда не подумала! -- сказала она. -- Ну, нечего сказать, ты можешь работать, когда захочешь, Том.
   Тут она ослабила комплимент, прибавив:
   -- Только ты очень уж редко хочешь работать, должна я сказать. Хорошо, ступай играть, но смотри, возвращайся вовремя, не то я тебе задам.
   Она была так восхищена блеском его подвига, что повела его в чулан, выбрала лучшее яблоко и вручила ему вместе с назидательным рассуждением о добавочной ценности и сладости угощения, заслуженного честно, добродетельным усердием. И заключила она это наставление очень удачной цитатой из Священного Писания, а он тем временем стибрил пряник.
   Затем он выскочил во двор и увидел Сида, который поднимался по наружной лестнице на второй этаж. Комки земли были под ногами и моментально замелькали в воздухе. Они градом посыпались вокруг Сида; и прежде чем тетка Полли успела опомниться и броситься на выручку, шесть или семь комков попали по назначению, а Том перемахнул через забор и был таков. Во дворе имелась калитка, но он, по обыкновению, слишком торопился, чтобы воспользоваться ею. Теперь душа его была спокойна, так как он рассчитался с Сидом за то, что тот подвел его с черной ниткой. Том обошел опасное место и направился по грязному переулку позади коровника тетки Полли. Он теперь ускользнул от плена и наказания и пробирался на площадь, где две военные партии мальчиков должны были сойтись для боя, согласно уговору. Том был генералом одной из этих армий, Джо Гарпер (его закадычный друг) -- другой. Оба великих полководца не снисходили до личного участия в бою -- это приличествовало лишь мелкой сошке, -- а сидели на возвышении и управляли военными действиями через адъютантов. Армия Тома одержала блистательную победу после продолжительного и упорного боя. Затем сосчитали убитых, обменялись пленными, договорились насчет следующего сражения и назначили для него день, после чего армия выстроилась в линию и отправилась восвояси, а Том вернулся домой один.
   Проходя мимо дома, где жил Джефер Татчер, он увидел в саду новую девочку -- прелестное маленькое голубоглазое создание с русыми волосами, заплетенными в две длинные косы, в белом летнем платьице и кружевных панталончиках. Только что увитый лаврами герой пал без выстрела. Некая Эми Лауренс испарилась из его сердца, как будто и не бывала в нем. Он думал, что влюблен в нее до безумия; он считал свою страсть обожанием, и вот она оказалась только жалким, мимолетным увлечением. Он целые месяцы ухаживал за ней, она сдалась всего неделю тому назад; он был самым гордым и счастливым мальчиком в мире семь коротких дней, и вот, в одно мгновение, она ушла из его сердца, точно случайный гость, заглянувший на минутку.
   Он украдкой молился этому новому ангелу, пока не убедился, что она заметила его, а затем принялся выставляться, проделывая всевозможные нелепые мальчишеские шутки с целью возбудить ее изумление. Некоторое время он предавался этому дурачеству, но случайно взглянув на нее в момент одного опасного гимнастического выверта, увидел, что девочка отвернулась и уходит в дом. Том подбежал к забору и прислонился к нему в глубокой горести и в надежде, что она побудет еще немножко. Она на минутку приостановилась на крыльце, а потом двинулась к двери. Том испустил глубокий вздох, когда она ступила на порог, но лицо его тотчас просияло: перед тем как исчезнуть, она бросила через забор фиалку. Мальчик подбежал и остановился на расстоянии одного или двух футов от цветка, затем поднес к глазам руку на манер козырька и стал всматриваться в конец улицы, как будто заметил что-то интересное в этом направлении. Потом подобрал соломинку и принялся устанавливать ее на кончик своего носа, закинув голову назад. Двигаясь из стороны в сторону при этих усилиях, он постепенно приближался к фиалке; наконец его босая нога накрыла цветок, ее гибкие пальцы охватили его, и он ускакал на одной ноге со своим сокровищем и скрылся за углом. Но только на минуту, только для того, чтобы вдеть цветок в петлицу своей курточки, подле своего сердца, а может быть и желудка, так как он не был силен в анатомии и не слишком заботился о точности.
   После этого он вернулся и оставался у забора, пока не стемнело, продолжая выставляться. Но девочка не показывалась больше, хотя Том утешал себя мыслью, что она стоит где-нибудь у окна и видит его выкрутасы. Наконец он неохотно поплелся домой, а бедная голова его была полна грез.
   За ужином он проявил такое возбуждение, что тетка дивилась, что такое с этим ребенком. Он получил хорошую головомойку за расправу с Сидом, но и ухом не повел. Он попытался стянуть сахар под самым носом у тетки и получил за это по пальцам.
   -- Тетя, вы небось не шлепаете Сида, когда он это делает.
   -- Сид не изводит человека так, как ты. Ты бы весь сахар перетаскал, не присматривай я за тобой.
   Затем она ушла на кухню, а Сид, пользуясь безопасной минутой, потянулся к сахарнице, поглядывая на Тома с насмешливо торжествующим видом, что было просто невыносимо. Но рука его соскользнула, сахарница полетела на пол и разбилась. Том был в восторге, -- в таком восторге, что даже прикусил язык и остался безмолвным. Он решил, что не скажет ни словечка, даже когда придет тетка, а будет сидеть смирнехонько, пока она не спросит, кто это напроказил. Тогда он заговорит, и то-то будет весело смотреть, как влетит любимчику, примерному мальчику. Он был так переполнен ликованием, что едва мог сдерживаться, когда старушка вернулась и, остановившись над осколками, метала молниеносные взоры поверх очков. Он сказал самому себе: теперь начнется потеха! И в следующее мгновение растянулся на полу от здоровенного шлепка! Мощная длань поднялась для нового удара, но Том завопил:
   -- Да за что же вы меня колотите? Это Сид разбил!
   Тетка Полли в смущении остановилась, а Том ожидал раскаяния и сожаления. Но когда к ней вернулся дар слова, она сказала:
   -- Ну! Все равно, ты заслуживал шлепка. Ты наверное устроил какую-нибудь другую проказу, пока я не смотрела за тобой.
   Тут совесть стала упрекать ее, и ей захотелось сказать что-нибудь ласковое и нежное, но ведь это было бы понято как признание в своей неправоте, чего не допускала дисциплина. Поэтому она промолчала и занялась своими делами, с тяжестью в душе.
   Том надулся в углу, преувеличивая свои обиды. Он знал, что тетка в сердце своем стояла на коленях перед ним, и находил мрачное удовлетворение в этом сознании. Он ничего не проявлял со своей стороны и ни на что не обращал внимания. Он знал, что нежный взгляд падает на него время от времени сквозь пелену слез, но не хотел замечать его. Он видел себя в постели больным при смерти, и тетка наклоняется над ним, с мольбою о прощении, но он поворачивается лицом к стене, не произнося ни слова. Что-то она тогда почувствует! И он представлял себе, как его приносят домой из реки, мертвого, волосы его совсем мокрые, бедные рученьки навсегда перестали проказить, наболевшее сердце успокоилось навеки. И вот она бросается на его тело, слезы ее льются рекою, уста молят Бога вернуть ей ее мальчика, которого она больше никогда, никогда не будет обижать! Но он лежит перед нею холодный и бледный, не подавая признаков жизни, -- бедный маленький страдалец, испивший до дна чашу скорби! Он так расчувствовался, представляя себе эти грустные картины, что едва удерживался от рыданий: глаза его были полны влагой, и когда он мигал, она катилась вниз и капала с кончика его носа. И так ему сладко было лелеять свои горести, что он не хотел тревожить этого настроения никаким легкомысленным удовольствием или грубым весельем: оно было слишком священно для них; так что, когда кузина Мэри влетела в комнату, в восторге, что наконец вернулась домой после бесконечного, длившегося целую неделю пребывания в гостях, он вскочил и убежал в безмолвие и мрак от звуков и света, которые она внесла с собою. Он бродил в стороне от мест, где обыкновенно собирались мальчики, ища уединения, гармонировавшего с его душевным состоянием. Плот на реке манил его, он уселся на самом краю и смотрел на угрюмую пустыню вод, думая, что хорошо бы было утонуть мгновенно и незаметно для себя самого, не подвергаясь неприятной рутине, предписываемой природой. Потом он вспомнил о цветке. Он достал его, смятый и увядший, и его мрачное блаженство удвоилось. Он спрашивал себя, пожалела ли бы она его, если бы узнала? Залилась бы она слезами, пожелала бы иметь право обвить руками его шею и утешить его? Или бы отвернулась от него, как весь пустой свет? Эта картина вызвала такой приступ приятнейшего страдания, что он возился с ним без конца, варьируя на все лады и представляя себе его все в новом и новом свете, пока не истрепал окончательно! Наконец он встал со вздохом и пошел в темноте. Было около половины десятого или десяти, когда он шел по пустынной улице, где обитала обожаемая незнакомка. Он постоял с минуту у ее дома, прислушался, но его чуткое ухо не уловило никаких звуков; только слабый свет пробивался из-за штор одного окна во втором этаже. Не здесь ли ее священная обитель? Он перелетел через забор, тихонько пробрался среди растений и остановился под окном; долго, с волнением, смотрел на него; потом лег под ним навзничь, скрестив на груди руки с увядшим цветком. Так он умрет вдали от холодного света, без крова над бесприютной головой, и ничья дружеская рука не отрет смертного пота с его лба, ничье любящее лицо не склонится над ним с участием в минуту последней агонии. И тут она увидит его, когда выглянет из окна в веселое утро, -- о, уронит ли она слезу на бедное бездыханное тело, вздохнет ли она, вспомнив о цветущей юной жизни, так безжалостно загубленной, так безвременно подкошенной?
   Окно отворилось; визгливый голос служанки возмутил священную тишину, и поток воды окатил останки нашего страдальца!
   Захлебнувшийся герой вскочил, отфыркивая воду; затем в воздухе что-то просвистало, под аккомпанемент чуть слышного ругательства; последовал звон разбитого стекла; маленькая фигурка перемахнула через забор и исчезла в темноте. Немного спустя, когда Том, раздетый, чтобы лечь в постель, рассматривал свою мокрую одежду при свете сального огарка, проснулся Сид; но если у него мелькнули некоторые смутные догадки о кое-каких намеках, то он благоразумно удержался, так как взгляд Тома не сулил ничего доброго. Том улегся, не утруждая себя молитвой, а Сид отметил в уме своем это упущение.

Глава IV
Акробатические упражнения ума.  -- Воскресная школа.  -- Директор.  -- На выставке.  -- Отличие Тома.

   Солнце вставало над спокойным миром, озаряя деревню своими лучами, как бы посылая ей благословение. После завтрака тетка Полли приступила к семейному богослужению. Оно началось молитвой, составленной из библейских цитат, игравших роль солидных камней, скрепленных легким цементом оригинальных размышлений. С вершины этого сооружения она прочла грозную главу из книг Моисеевых, точно с Синайской горы.
   После этого Том препоясал, так сказать, чресла свои и принялся за зубрежку своих стихов из Библии. Сид давно уже выучил свой урок. Том напряг всю свою память, чтобы запомнить пять стихов. Он выбрал Нагорную проповедь, так как не мог найти стихов короче.
   Спустя полчаса Том имел смутное представление о своем уроке, но не более того, так как дух его блуждал по всему полю человеческого мышления, а руки занимались посторонними развлечениями. Мэри взяла книгу, чтобы выслушать урок, и он попытался найти путь в тумане.
   -- Блаженны-э-э...
   -- Нищие...
   -- Да, нищие... блаженны нищие-э-э...
   -- Духом...
   -- Духом, блаженны нищие духом, ибо... они... они...
   -- Их...
   -- Ибо их. Блаженны нищие духом, ибо их... есть царствие небесное. Блаженны плачущие, ибо они... они...
   -- У...
   -- Ибо они-э...
   -- Ут...
   -- Ибо они ут... О, я не знаю, что это за слово.
   -- Утешатся.
   -- О, утешатся! Блаженны... блаженны-э-э... утешатся... э-э... блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны... блаженны-э... блаженны кто еще? Что же ты мне не подсказываешь, Мэри? Что ты меня дразнишь?
   -- Ох, Том, тупоголовый ты мальчик, вовсе я тебя не дразню. Совсем нет. Тебе нужно приниматься опять за урок и выучить его. Не огорчайся, Том, ты справишься с ним, а когда выучишь, я подарю тебе что-то хорошенькое! Ну, будь же паинькой.
   -- Хорошо. А что это такое, Мэри? Скажи мне, что это такое?
   -- Потом узнаешь, Том. Уж если я сказала, что хорошенькое, так значит хорошенькое.
   -- Смотри же, ты обещала, Мэри. Хорошо, я опять засяду.
   Он засел опять и, пришпориваемый вдвойне -- любопытством и желанием получить подарок, -- принялся за урок с такой энергией, что одолел его блестяще.
   Мэри подарила ему новехонький барлоуский нож, ценою в двенадцать с половиной центов, -- и трепет восторга пронизывал все его существо.
   Правда, этим ножом нельзя было резать, но он был подлинный барлоуский, а это придавало ему несказанное достоинство -- хотя откуда взяли мальчики, что клеймо могло быть подложным, -- это глубокая тайна и, может быть, всегда останется таковой. Том принялся скоблить буфет и собирался приняться за письменный стол, когда его позвали одеваться в воскресную школу.
   Мэри дала ему жестяной таз с водой и кусок мыла, и он вышел за дверь и поставил таз на скамейку; затем опустил мыло в воду, засучил рукава, тихонько вылил воду на землю и, вернувшись в кухню, принялся усердно вытирать лицо полотенцем, висевшим за дверью. Но Мэри взяла у него полотенце и сказала:
   -- И не стыдно тебе, Том? Какой ты дурной мальчик. Точно вода тебе больно сделает.
   Том немножко сконфузился. Таз был снова наполнен, и на этот раз он немного постоял над ним, набираясь решимости, перевел дух и начал. Когда он вошел в кухню, зажмурив глаза и шаря руками в поисках полотенца, мыльная вода, струившаяся по его лицу, свидетельствовала о его добросовестных усилиях. Но когда он отнял полотенце от лица, состояние последнего все еще оставалось неудовлетворительным, так как чистая территория, заканчивавшаяся у подбородка и скул, выглядела наподобие маски. Ниже этой линии и за нею простиралась темная полоса нетронутой почвы, охватывавшая шею. Мэри принялась за него сама и когда управилась с ним, это был другой человек и брат, с одноцветной кожей, с причесанными волосами, с красиво и симметрично лежавшими кудряшками (он тайком выпрямлял их с большим трудом и старанием и, как мог, приглаживал волосы, так как считал кудри признаком изнеженности, а его собственные отравляли его существование). Затем Мэри достала ему пару платья, надевавшуюся только по воскресеньям в течение двух лет -- она называлась попросту его другой парой, что дает нам понятие об объеме его гардероба. Девочка привела его в порядок, когда он переоделся: застегнула доверху его парадную курточку, отогнула широкий воротничок его рубашки, почистила его щеткой и увенчала пестрой соломенной шляпой. Он выглядел теперь гораздо приличнее и несчастнее; да и чувствовал себя таким же несчастным, каким выглядел, так как его стесняло и раздражало цельное платье и чистота. Он надеялся, что Мэри забудет о башмаках, но надежда была обманута. Она тщательно смазала их салом, как это было в обычае, и принесла ему. Тут его терпение лопнуло, и он заявил, что его всегда заставляют делать что-нибудь такое, чего он не хочет делать. Но Мэри сказала убедительно:
   -- Пожалуйста, Том, будь умницей.
   Тогда он ворча надел башмаки. Мэри мигом собралась, и трое детей отправились в воскресную школу, место, которое Том ненавидел всеми силами души, тогда как Сиду и Мэри оно очень нравилось.
   Занятия в воскресной школе продолжались с девяти до половины одиннадцатого. Затем следовала церковная служба. Двое из детей всегда оставались слушать проповедь добровольно, а третий тоже всегда оставался, но по более сильным мотивам. Жесткие, с высокими спинками церковные скамьи могли вместить около трехсот человек; здание церкви было маленькое и простое, с каким-то ящиком на верхушке вместо колокольни. У дверей Том остановился и заговорил с товарищем, одетым по-праздничному.
   -- Послушай, Билль, у тебя есть желтый билетик?
   -- Да.
   -- Что возьмешь за него?
   -- А что ты дашь?
   -- Кусок лакрицы и крючок для удочки.
   -- Покажи.
   Том показал. Вещи понравились, и обмен состоялся. Затем Том отдал пару белых шариков за три красных билетика и какую-то безделушку за пару голубых. Он приставал к другим мальчикам, по мере того как они подходили, и в течение десяти или пятнадцати минут покупал разноцветные билетики. Затем вошел в церковь с толпой чистеньких и шумных мальчиков и девочек, уселся на свое место и завязал ссору с первым попавшимся мальчиком. Учитель, важный пожилой человек, разнял их; когда он отвернулся, Том дернул за волосы мальчика, сидевшего на передней скамье, и уткнулся в книгу, когда мальчик повернулся; уколол булавкой другого мальчика, чтобы заставить его вскрикнуть "ой!" и снова получил выговор от учителя. Весь класс Тома был ему под стать: неугомонный, шумный и буйный. Когда приходилось отвечать урок, никто не знал его как следует, зато подсказывали все кто бы то ни был; они плелись кое-как, и каждый получал свою награду в виде маленьких голубых билетиков с напечатанными на них стихами Библии; один голубой билетик выдавался за два стиха, прочтенные наизусть. Десять голубых билетиков равнялись одному красному и могли быть обменены на него; десять красных билетиков равнялись одному желтому, а за десять желтых директор давал ученику Библию в простеньком переплете (стоившую сорок центов в те блаженные времена). У многих ли учеников хватило бы терпения и усердия заучить на память две тысячи стихов даже за Библию Дорэ? А Мэри приобрела таким способом две Библии, ценою усердного двухлетнего труда. Один мальчик, немецкого происхождения, приобрел их четыре или пять. Он прочел однажды залпом три тысячи стихов, но это потребовало чересчур сильного напряжения его умственных способностей, и с этого самого дня он превратился почти в идиота -- великое несчастье для школы, так как в торжественных случаях, перед посетителями директор всегда вызывал этого мальчика и заставлял его, -- по выражению Тома, -- распинаться. Только старшие ученики берегли свои билеты и продолжали утомительную работу достаточно долго, чтобы заслужить Библию. Оттого выдача этой премии была редким и достопримечательным событием. Ученик, получивший ее, становился на тот день столь великим и славным, что сердце каждого школьника загоралось честолюбием, которого часто хватало на две недели. Возможно, что духовный желудок Тома никогда в действительности не жаждал этой премии, но не подлежит сомнению, что все его существо давно уже томилось желанием славы и блеска, связанных с нею.
   В надлежащее время директор взошел на кафедру с закрытым молитвенником в руке и с засунутым между его листами указательным пальцем и потребовал внимания. Когда директор воскресной школы произносит свою традиционную маленькую речь, молитвенник в его руке так же необходим, как неизбежный листок в руке певицы, которая выступает вперед на эстраде и поет соло в концерте -- хотя какая в них надобность, остается тайной: никогда ни молитвенник, ни листок нот не пускаются в ход. Директор был невзрачный человек тридцати пяти лет, с песочного цвета бородкой и короткими песочного цвета волосами. Он носил тугой стоячий воротник, верхний край которого почти достигал его ушей, а острые концы загибались к углам его рта; в этой ограде он должен был держать голову прямо, глядя только вперед, и для того, чтобы взглянуть вбок, ему приходилось поворачивать все тело. Подбородок его упирался в широкий галстук с бахромой на концах; носки сапог были сильно загнуты вверх, точно лыжи, по господствовавшей моде, -- этого эффекта молодые люди достигали терпением и настойчивостью, прижав носки к стене и просиживая в такой позе часами. Мистер Уольтерс был с виду очень строг, а душой честен и прям. Он так почитал священные вещи и места и так отделял их от всего мирского, что бессознательно для него самого его воскресно-школьный голос приобрел специальную интонацию, которой вовсе не обладал в будние дни. Он начал так:
   -- Теперь, дети, я попрошу вас сидеть так спокойно и тихо, как вы только можете, и подарить мне минуту или две внимания. Вот именно так. Так и должны сидеть хорошие мальчики и девочки. Я замечаю, что одна маленькая девочка смотрит в окно, -- боюсь, что она думает, что я не здесь, а где-нибудь там -- может быть, на одном из тех деревьев говорю с птичками (одобрительный смешок). Я должен сказать вам, что мне очень приятно видеть столько светлых, чистеньких детских лиц, собравшихся в таком месте, как это, дабы учиться поступать справедливо и быть добрыми.
   И так далее, и так далее. Нет надобности приводить остальную часть речи. Она была того стиля, который не меняется и хорошо знаком всем нам.
   Последняя треть речи была омрачена возобновлением драк и других развлечений между несколькими дурными мальчиками, и шорохом и шепотом, волны которых распространились по всей аудитории, заливая даже подошву таких одиноких и непоколебимых утесов, как Мэри и Сид. Но все звуки разом прекратились, когда голос мистера Уольтерса смолк, и окончание речи было встречено взрывом безмолвной благодарности.
   Шепот в значительной степени был вызван событием, какое случалось не часто: появлением посетителей -- стряпчего Татчера, в сопровождении какого-то расслабленного старика, красивого осанистого джентльмена средних лет с седеющими, цвета стали, волосами, и представительной леди, без сомнения, супруги последнего. Леди вела за руку девочку. До сих пор Том чувствовал себя очень неловко, вертелся, как на углях, его мучила совесть -- он не мог глядеть в глаза Эми Лауренс, не мог вынести ее любящего взора. Но когда он увидел маленькую посетительницу, душа его моментально воспламенилась восторгом. В следующее мгновение он начал выставляться изо всей мочи: тузил мальчиков, дергал за волосы, строил гримасы, словом, проделывал все, что, по его соображениям, могло очаровать девочку и заслужить ее одобрение. К его ликованию примешивалась только одна капля горечи: воспоминание об унижении, испытанном в саду этого ангела; но даже и это бесславное пятно было почти смыто волнами переполнявшего его блаженства. Посетителей усадили на почетные места, и как только речь мистера Уольтерса была кончена, он представил им школу. Человек средних лет оказался высокопоставленной особой, ни более ни менее, как областным судьей -- самым величественным существом, какое детям случалось до сих пор видеть; так что они недоумевали, из какого материала он создан, и почти хотели, чтобы он зарычал, и боялись, что он это сделает. Он был из Константинополя -- в двадцати милях от деревни, -- стало быть, путешествовал и видел свет. Его глаза смотрели на здание Областного Суда, которое, говорят, было крыто железом. Благоговение, внушаемое всеми этими соображениями, сказывалось в красноречивом молчании и устремленных на посетителя глазах. Это был великий судья Татчер, брат их стряпчего! Стряпчий Татчер немедленно подошел поздороваться с великим человеком и возбудил зависть всей школы. Какой бы музыкой отозвался в его душе шепот товарищей:
   -- Смотри, Джим! Он идет туда. Гляди же, протягивает ему руку, пожимает ему руку. А хотел бы ты быть стряпчим?
   Мистер Уольтерс выставлялся, проявляя всякого рода официальную деятельность и распорядительность, отдавая приказания, расточая наставления, делая замечания о том о сем и обо всем, что приходило в голову. Библиотекарь выставлялся, бегая туда и сюда с охапками книг и поднимая суматоху и возню, которыми утешается мелкотравчатое начальство. Молодые леди-учительницы выставлялись, ласково склоняясь над питомцами, только что получавшими затрещины, грозя пальчиком шалунам и гладя по головке послушных. Молодые джентльмены-учителя выставлялись легкими выговорами и другими проявлениями авторитета и тщательным соблюдением дисциплины. Большинству учителей и учительниц нужно было зачем-то лазить в книжный шкаф, стоявший подле кафедры, и притом по два, по три раза (что они проделывали с напускной досадой). Маленькие девочки выставлялись разными способами, а маленькие мальчики выставлялись с таким усердием, что воздух был полон бумажными шариками и гулом потасовки. И над всем этим восседал великий человек, и озарял дом этот милостивой судейской улыбкой, и грелся в лучах собственного величия, так как и он ведь тоже выставлялся. Одного только не хватало для полноты восторга мистера Уольтерса -- случая вручить Библию в качестве премии и похвастать чудо-мальчиком. У некоторых детей было по несколько желтых билетов, но ни у кого не оказалось их в достаточном количестве, даже среди лучших учеников. Он отдал бы все, чтобы вернуть немецкому мальчику утраченные умственные способности.
   И вот в эту минуту, когда всякая надежда была потеряна, Том Сойер выступил вперед с девятью желтыми, девятью красными и десятью голубыми билетиками и потребовал Библию! Это был удар грома при ясном небе. Уольтерс ни за что бы не подумал, что подобные притязания могут возникнуть из такого источника в ближайшие десять лет. Но разбираться не приходилось: удостоверения были налицо и говорили сами за себя. Итак, Том поднялся на возвышение, где восседали судья с другими избранными, и великая новость распространилась из главного штаба. Это было самое ошеломляющее событие последних десяти дней, и впечатление было так глубоко, что подняло нового героя почти на высоту судьи, так, что школа теперь глазела на два чуда вместо одного. Мальчиков грызла зависть, но самые горькие муки выпали на долю тех, которые слишком поздно сообразили, что сами же содействовали ненавистному торжеству, продавая Тому билетики за сокровища, накопленные им путем продажи права белить забор. Они издевались над самими собой, как жертвы коварного обмана, уязвленной змеи подколодной.
   Премия была выдана Тому со всей приветливостью, какую директор способен был проявить при данных обстоятельствах, но в его обращении не хватило сердечности: добряк чувствовал здесь какую-то тайну, которая, быть может, не выдержала бы света. Просто немыслимо было предположить, чтобы этот мальчик мог собрать две тысячи снопов библейской мудрости в свою житницу; в ней поместилось бы не больше дюжины. Эми Лауренс гордилась и радовалась и пыталась привлечь к себе взгляд Тома. Но он не смотрел на нее. Она удивилась, потом немного смутилась, потом у нее возникло смутное подозрение -- исчезло -- явилось опять, она стала следить. Мимолетный взгляд открыл ей все -- и сердце ее разбилось, тоска и ревность овладели ею, полились слезы, и она ненавидела всех, а Тома больше всех, как она думала.
   Том был представлен судье, но язык его прилип к гортани, дух захватывало, сердце билось -- частично от сознания грозного величия этого человека, но главным образом потому, что это был ее отец. Он готов бы был пасть перед ним ниц и поклоняться ему, если бы было темно. Судья положил руку на голову Тома, назвал его славным маленьким человеком и спросил, как его зовут. Мальчик поперхнулся, заикнулся и выговорил:
   -- Том.
   -- О, нет, не Том, а...
   -- Томас.
   -- Ага, вот это так. Я и думал, что оно длиннее. Очень хорошо. Но ведь у тебя есть и другое имя, и ты его скажешь мне, да?
   -- Скажи джентльмену твое другое имя, Томас, -- заметил Уольтерс, -- и говори "сэр". Надо помнить приличия.
   -- Томас Сойер, сэр.
   -- Так, хороший мальчик. Славный мальчик. Славный мальчуган, молодчина. Две тысячи стихов, это много -- очень, очень много. И ты никогда не пожалеешь, что потратил на них труд, потому что знание дороже всего на свете; оно делает людей великими и добрыми; и ты будешь великим и добрым человеком, Томас, и тогда оглянешься на прошлое и скажешь: всем этим я обязан драгоценным урокам воскресной школы; всем этим я обязан моим дорогим учителям, которые позаботились научить меня; всем этим я обязан доброму директору, который поощрял меня, и следил за моими успехами, и подарил мне прекрасную Библию, великолепную, изящную Библию, в мою полную собственность, всем этим я обязан тому, что хорошо учился! Вот что ты скажешь, Томас, и не возьмешь никаких денег за эти две тысячи стихов, -- верно, не возьмешь. А теперь ты, конечно, не откажешься рассказать мне и этой леди что-нибудь из того, что выучил, -- ну, разумеется, не откажешься -- потому что мы гордимся мальчиками, которые хорошо учатся. Ты, конечно, знаешь имена двенадцати апостолов. Назови же мне имена двух первых, которые были призваны.
   Том вертел пуговицу и смотрел бессмысленно. Он покраснел и опустил глаза. У мистера Уольтерса сердце замерло. Он сказал самому себе: ведь этот мальчик не может ответить на самый простой вопрос -- зачем же судья спрашивает его? Тем не менее он счел своим долгом сказать:
   -- Отвечай джентльмену, Томас, не бойся.
   Том ни гу-гу.
   -- Я знаю, что ты ответишь мне, -- сказала леди. -- Имена двух первых апостолов...
   -- ДАВИД и ГОЛИАФ!
   Опустим завесу милосердия над окончанием этой сцены.

Глава V
Добрый пастырь.  -- В церкви.  -- Пудель и жук.

   Около половины одиннадцатого надтреснутый колокол маленькой церкви начал звонить, и прихожане стали собираться на утреннюю проповедь. Ученики воскресной школы разместились по церкви, вместе с родителями, под их надзором. Пришла тетка Полли, а с нею Том, Сид и Мэри. Тома усадили у прохода, подальше от открытого окна и соблазнительных летних сцен. Толпа наполнила церковь; престарелый и бедный почтмейстер, видавший когда-то лучшие дни; мэр с супругой -- так как у них имелся и мэр в числе прочих ненужных вещей; мировой судья; вдова Дуглас, красивая, нарядная и сорокалетняя, щедрая, добрейшей души и состоятельная; ее дом на холме был единственным палаццо в местечке, притом самым гостеприимным и тороватым в отношение празднеств, каким только мог похвалиться С.-Питерсбург; согбенный и почтенный майор и мистрис Уорд; стряпчий Риверсон, важная залетная птица; затем местная красавица в толпе одетых в батист и ленты юных разбивательниц сердец; за ними все молодые клерки местечка гуртом, -- они стояли в притворе, посасывая набалдашники своих тросточек и образуя рой напомаженных и ухмыляющихся обожателей, пока последняя девушка не прошла сквозь их строй; шествие замыкал примерный мальчик, Вилли Мафферсон со своей матушкой, за которой он ухаживал, словно она была стеклянная. Он всегда провожал ее в церковь и был любимцем всех маменек. Все мальчики ненавидели его -- очень уж он был хорош, к тому же их постоянно допекали им. Белый носовой платок виднелся из его заднего кармана, якобы случайно, как всегда по воскресеньям. У Тома не было носового платка, и он считал мальчиков, обладавших им, хлыщами. Теперь вся конгрегация была в сборе, колокол прозвонил еще раз, чтобы поторопить отставших и замешкавшихся, и в храме водворилась торжественная тишина, нарушаемая шепотом и хихиканьем на хорах в галерее. Хоры шептались и хихикали все время, пока шла служба. Были когда-то благовоспитанные церковные хоры, но я забыл, где именно. Это было очень давно, так что у меня сохранилось лишь воспоминание, но было это, кажется, в какой-то чужой стране.
   Пастырь назвал гимн и прочел его с чувством, в особой манере, которая очень нравилась в этом краю. Он начинал в среднем диапазоне, упорно забирался вверх, пока не достигал до известного пункта, тут с необыкновенным пафосом выкрикивал верхнее слово и разом падал вниз, точно с трамплина прыгал.
  
   Найду ли путь на небеса, где радость, мир, любовь,
   Пока другие бьются здесь в борьбе, где льется кровь?
  
   Он считался превосходным чтецом. На церковных вечеринках его всегда просили прочесть какие-нибудь стихи, и когда он оканчивал, дамы воздевали руки к небу, затем беспомощно роняли их на колени, закатывали глаза и трясли головами, будто желая сказать: словами невозможно выразить; это слишком дивно, слишком дивно для нашей смертной земли!
   После того, как гимн был пропет, достопочтенный мистер Спрэг превратился в листок объявлений и принялся читать извещения о митингах, собраниях и разных разностях, пока, наконец, список не разросся до того, что казалось, стены того и гляди треснут, -- нелепый обычай, до сих пор сохранившийся в Америке, даже в городах, совершенно ненужный в наш век бесчисленных газет. Часто чем меньше оснований у традиционного обычая, тем труднее отделаться от него.
   Затем священник прочел молитву. Хорошая, великодушная была молитва, и очень обстоятельная: она ходатайствовала за Церковь и малых детей Церкви, за другие церкви местечка; за само местечко; за округ; за Штат; за должностных лиц Штата; за Соединенные Штаты; за церкви Соединенных Штатов; за Конгресс; за Президента; за правительственных чиновников; за бедных моряков, носящихся по бурным морям; за миллионы угнетенных, стонущих под игом европейских монархий и восточного деспотизма; за тех, которые могли бы пользоваться светом и благой вестью, но чьи глаза не видят и уши не слышат; за язычников на отдаленных морских островах; заканчивалась она прошением, чтобы слова, которые собирался произнести пастырь, обрели милость и благоволение и упали, как семя на плодородную почву, принеся в свое время обильную и добрую жатву. Аминь.
   Послышался шорох платьев, и стоявшие члены конгрегации уселись. Мальчик, о котором повествует эта книга, не проникался молитвой, он только терпел ее, да и то с грехом пополам. Он ерзал все время; он бессознательно отмечал детали молитвы, так как хотя и не слушал, но знал ее издавна установленное содержание и определенный порядок изложения, выработанный священником, -- поэтому ухо его улавливало малейшее изменение и все его существо возмущалось им; прибавки казались ему чем-то неблаговидным и бессовестным. В середине молитвы муха уселась на спинку скамьи, стоявшей перед ним, и смутила его дух, спокойно потирая лапки одну о другую; она охватила ими голову и принялась тереть с такой энергией, что шея вытянулась в ниточку и стала видной, а голова, казалось, вот-вот отлетит от туловища; задними лапками она чистила себе крылышки и приглаживала их, точно фалды фрака; вообще занималась своим туалетом так спокойно, точно знала, что может проделывать это совершенно безопасно. Так оно и было; впрочем: всякий раз, когда у Тома чесались руки схватить ее, он удерживался, -- он был уверен, что душа его моментально погибнет, если он сделает такую штуку во время молитвы. Но при заключительных словах последней рука его начала изгибаться и подкрадываться; и как только раздалось "Аминь", муха оказалась военнопленной. Но тетка заметила это и велела выпустить ее.
   Пастырь прочел текст и начал монотонную проповедь, до того усыпительную, что многие стали клевать носами, а между тем в ней шла речь о пламени и сере, и число избранных умалялось до такой крохотной кучки, что вряд ли стоило хлопотать о спасении. Том считал страницы проповеди; по окончании службы он всегда знал, сколько страниц было прочтено, но редко знал что-нибудь кроме этого. На этот раз, впрочем, его заинтересовало одно место проповеди. Пастырь нарисовал грандиозную и трогательную картину, когда все народы соберутся в одну семью, когда лев и ягненок будут лежать рядом и малое дитя поведет их. Но пафос, поучительность, мораль этой картины пропали для мальчика; он думал только об эффектной роли главного действующего лица перед собравшимися нациями; лицо его оживилось при этой мысли, и он соображал, что недурно бы ему самому быть этим малым дитятей, если лев ручной.
   Потом он снова впал в уныние, когда возобновилась сухая аргументация. Внезапно он вспомнил об одном из своих сокровищ и вытащил его из кармана. Это был большой черный жук с громадными челюстями -- щипун, как Том называл его. Он находился в коробочке от пистонов. Первым делом его было вцепиться в палец Тома. Естественно, последовал щелчок, жук отлетел в проход и шлепнулся на спину, а укушенный палец отправился в рот мальчика. Жук лежал, беспомощно перебирая лапами, и не мог перевернуться. Том смотрел на него, тянулся к нему, но достать не мог. Другие, не находившие интереса в проповеди, обрадовались жуку и тоже смотрели на него.
   В это время к месту действия лениво подошел праздный пудель, разнеженный кроткою тишиной лета, тоскующий, утомленный пленом и искавший развлечения. Он почуял жука; его поникший хвост поднялся и пришел в движение. Он увидел добычу; обошел вокруг нее; понюхал издали; еще раз обошел кругом; осмелел и понюхал вблизи; затем поднял губу и попытался осторожно схватить жука; промахнулся; возобновил попытку еще и еще раз; понемногу увлекся этим развлечением; припал на брюхо, загребая жука лапами, и довольно долго продолжал эти штуки; наконец ему наскучило, он стал равнодушным и рассеянным. Голова его наклонялась мало-помалу, и в конце концов морда коснулась врага, который вцепился в нее. Раздался пронзительный визг, пудель мотнул головой, жук отлетел ярда на два дальше и снова шлепнулся на спину. Соседи тряслись от внутреннего смеха, иные закрывали лица веерами и носовыми платками, а Том был вполне счастлив. Пудель выглядел дураком и, вероятно, чувствовал себя дураком; но в сердце его кипела злоба и жажда мщения. Итак, он снова направился к жуку и принялся атаковать его на разные лады, кидался на него со всех точек круга, вытягивал передние лапы, почти касаясь ими жука, щелкал над ним зубами и тряс головой так, что уши болтались. Но спустя некоторое время ему снова надоело; он попробовал развлечься мухой, но и эта забава не пришлась по душе; начал было следить за муравьем, уткнувшись мордой в пол, но скоро устал; зевнул, вздохнул, совсем забыл о жуке и сел на него! На этот раз последовал дикий, отчаянный вой, и пудель заметался по проходу; вой не прекращался, как и метания; пудель махнул мимо алтаря, влетел в другой проход; промчался перед дверями, наполняя воплем всю церковь; боль придавала ему крылья, так что вскоре видна была только какая-то мохнатая комета, кружившаяся по своей орбите с скоростью света. Наконец неистовый страдалец свернул со своего пути и вскочил на колени к хозяину; тот выбросил его в окно, и жалобный вой быстро ослабел и замер вдали.
   Тем временем все сидели красные, задыхаясь от подавленного смеха, а проповедь смолкла. Теперь она возобновилась, но шла уже вяло и с запинкой, и не было никакой возможности придать ей внушительность, так как самые суровые увещания встречались подавленными взрывами нечестивого веселья, под прикрытием задних скамей, точно проповедник отпускал забавнейшие шутки. Было истинным облегчением для всей паствы, когда эта пытка кончилась и последовало напутственное благословение.
   Том Сойер пошел домой, совсем развеселившись, рассуждая про себя, что и божественная служба может быть не лишена приятности, если внести в нее некоторое разнообразие. Одна только мысль несколько омрачала его веселье: пусть себе пудель играл с его щипуном, но какое право он имел унести его с собой?

Глава VI
Самоисследование.  -- По зубоврачебной части.  -- Полночь.  -- Духи и черти.  -- Счастл всякое удлиненіе срока церковной службы, казалось ему преступленіемъ.

   Среди молитвы Томъ замѣтилъ муху, усѣвшуюся на спинку передней скамейки. Она преспокойно обчищала свои лапки, обхватывала ими свою голову, точно собираясь оторвать ее, чистила крылышки, прижимая ихъ задними лапками къ туловищу, точно Фалды фрака -- однимъ словомъ, занималась своимъ туалетомъ съ такимъ спокойствіемъ, точно ей не угрожало никакой опасности. И дѣйствительно, никакой опасности для нея не предвидѣлось, хотя пальцы Тома такъ и чесались, чтобы схватить ее, но онъ никоимъ образомъ не могъ этого сдѣлать, пока приходилось стоять. Но во время послѣдней фразы пастора рука его начала понемногу сгибаться, и когда раздалось слово "аминь", муха очутилась въ его кулакѣ. Къ счастью, тетя Полли замѣтила эту продѣлку и заставила Тома выпустить плѣнницу.
   Пасторъ началъ говорить проповѣдь. Но говорилъ онъ ее довольно монотонно, такъ что вскорѣ многіе изъ прихожанъ стали клевать носомъ. Томъ, отъ нечего дѣлать, считалъ страницы, которыя поворачивалъ пасторъ. Онъ дѣлалъ это каждый разъ, когда бывалъ въ церкви, и послѣ службы всегда зналъ, сколько страницъ занимала проповѣдь, хотя, конечно, не помнилъ изъ нея ни одной фразы. Но на этотъ разъ онъ рѣшилъ не считать до конца, такъ какъ вспомнилъ о сокровищѣ, которымъ обладалъ со вчерашняго дня. Онъ вытащилъ изъ кармана коробочку и открылъ ее. Въ ней оказался большой черный жукъ съ громадными клещами. Первымъ дѣломъ жукъ ущипнулъ Тома за палецъ, за что и получилъ сильный щелчокъ, отъ котораго упалъ въ проходъ на полъ лапками кверху. Несчастное насѣкомое перебирало лапками, пробовало какъ-нибудь подняться, по усилія его были напрасны. Тому очень хотѣлось поднять его съ пола, но объ этомъ нечего было и думать: жукъ упалъ слишкомъ далеко отъ него, да, кромѣ того, нѣсколько прихожанъ, мало интересовавшихся проповѣдью, наблюдали за жукомъ съ большимъ интересомъ, обрадованные, что нашли себѣ развлеченіе.
   Скоро въ церкви показался чей-то пудель. Онъ шелъ, опустивъ морду и свѣсивъ уши. Повидимому, ему стало скучно бѣгать по пустыннымъ улицамъ, и онъ забрелъ въ церковь, гдѣ были люди и гдѣ было прохладнѣе. Онъ увидѣлъ жука и тотчасъ-же началъ вилять хвостомъ и наблюдать за добычей, обнюхалъ его издали, попробовалъ схватить зубами, отскочилъ въ сторону и опять началъ подходить къ жуку. Эта игра, очевидно, забавляла собаку; забавляла она и Тома. Наконецъ, собака устала прыгать, легла на брюхо и, захвативъ жука между лапами, продолжала его разсматривать и обнюхивать. Мало-по-малу ей надоѣло и это, и она начала дремать, опуская голову все ниже и ниже. Вдругъ въ церкви раздался неистовый визгъ; пудель отчаянно замахалъ головой и стряхнулъ,-- наконецъ, жука, вцѣпившагося ему въ нижнюю челюсть. Томъ былъ въ восторгѣ.
   Собака, казалось, была разобижена и рѣшила отомстить-своему врагу. Она снова подкралась къ жуку и начала нападать на него, почти касаясь его передними лапами и стараясь схватить его зубами. Но скоро она оставила его въ покоѣ, заинтересовавшись муравьемъ, который ползъ по полу. Затѣмъ Она зѣвнула, забыла о жукѣ и преспокойно сѣла на него! Вдругъ громкій вой огласилъ церковь и заглушилъ даже голосъ пастора. Пудель бросился къ каѳедрѣ и затѣмъ вернулся обратно, испуская самый ужасный визгъ. Пометавшись такимъ образомъ по церкви, онъ вдругъ завертѣлся волчкомъ на одномъ мѣстѣ и, наконецъ, умолкъ и прыгнулъ на колѣни къ своему хозяину. Но тотъ схватилъ его за шиворотъ и безъ церемоніи выбросилъ за окно. Мало-по-малу жалобный визгъ пуделя замеръ вдали.
   Между тѣмъ, всѣ присутствующіе едва удерживались отъ смѣха, и пасторъ долженъ былъ на время прервать проповѣдь. Хотя онъ потомъ и продолжалъ говорить, но благоразумно сократилъ ее, такъ какъ веселое настроеніе духа уже не могло покинуть слушателей.
   Томъ едва удерживался, чтобы не хохотать.
   Если бы ему позволили, то онъ готовъ былъ тутъ же по выходѣ изъ церкви пуститься въ пляску. Одно только омрачало его веселость: пудель могъ играть его жукомъ, но не долженъ былъ уносить съ собой чужую игрушку.
   

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

   Въ понедѣльникъ утромъ Томъ проснулся въ самомъ скверномъ расположеніи духа. Это, впрочемъ, случалось съ нимъ каждый понедѣльникъ -- да и немудрено: въ этотъ день начиналась новая недѣля, а съ нею и: шесть дней мученій въ школѣ. Обыкновенно онъ просыпался въ этотъ день съ самымъ искреннимъ желаніемъ, чтобы вовсе не было праздниковъ: тогда, по крайней мѣрѣ, возвращенію въ неволю не казалось-бы такимъ тяжелымъ.
   Полежавъ немного въ постели, Томъ задумался. Ему пришла въ голову блестящая мысль: если заболѣть, то можно и не ходить въ школу, а преспокойно остаться дома. Да, это было-бы очень хорошо! Онъ тотчасъ-же началъ внимательно изслѣдовать свою персону, но нѣтъ -- онъ нигдѣ не чувствовалъ ни малѣйшей боли. При вторичномъ изслѣдованіи, ему показалось, что у него немного болитъ животъ, однако, это оказалось лишь самообманомъ. Томъ опять задумался. Скоро онъ вспомнилъ, что у него уже нѣсколько дней какъ шатается одинъ изъ верхнихъ зубовъ. Обрадовавшись такой находкѣ, нашъ герой совсѣмъ было собрался заревѣть благимъ матомъ, но вовремя одумался, сообразивъ, что въ такомъ случаѣ тетя Полли просто-на-просто вырветъ ему зубъ, а такая операція была не изъ пріятныхъ. Поэтому онъ рѣшилъ оставить зубъ про запасъ, а покамѣстъ поискать чего-нибудь другого. Немного подумавъ, онъ вспомнилъ, что докторъ какъ-то разсказывалъ про одного человѣка, который изранилъ себѣ палецъ и нечаянно засорилъ ранку; палецъ началъ болѣть, и изъ-за этого бѣднягѣ пришлось пролежать двѣ или три недѣли, при чемъ онъ едва совсѣмъ не лишился пальца. Томъ едва не вскрикнулъ отъ радости: не далѣе какъ два дня тому назадъ, онъ ссадилъ себѣ большой палецъ на правой ногѣ. Онъ быстро вытащилъ ногу изъ-подъ одѣяла и осмотрѣлъ палецъ; ссадина еще не успѣла зажить. Но, къ несчастью, онъ не зналъ признаковъ этой странной болѣзни, которую докторъ называлъ антоновымъ огнемъ и еще какъ-то иначе. Другого исхода, однако, но было: приходилось дѣйствовать наудачу, и Томъ началъ громко стонать.
   Сидъ продолжалъ спать и ничего не слышалъ.
   Томъ застоналъ сильнѣе; ему даже показалось, что палецъ у него, дѣйствительно, начинаетъ болѣть.
   Сидъ не шелохнулся.
   Томъ отдохнулъ немного, собрался съ новыми силами и началъ стонать такъ громко, какъ только могъ. Но Сидъ спалъ крѣпко и продолжалъ храпѣть, какъ ни въ чемъ не бывало.


   Томъ, наконецъ, разсердился и началъ трясти брата за плечо:
   -- Сидъ, Сидъ! Проснись!
   Это подѣйствовало: Сидъ зѣвнулъ, потянулся, приподнялся и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Тома, который продолжалъ стонать, не жалѣя силъ.
   -- Томъ, что съ тобой? Томъ!
   Томъ молчалъ и продолжалъ стонать.
   -- Послушай, Томъ! Да что это съ тобой, говори-же!
   Сидъ началъ трясти его и испуганно заглянулъ ему въ лицо
   -- Ахъ, Сидъ! Оставь: мнѣ больно!
   -- Да, Боже мой! что-же это такое! Я сейчасъ побѣгу за тетей.
   -- Нѣтъ, не надо... все равно... не зови никого!...
   -- Нѣтъ, надо непремѣнно кого-нибудь позвать. Не стони такъ, Томъ. Это ужасно! Тебѣ давно уже нехорошо?
   -- Ужь нѣсколько часовъ... ой-ой-ой... Молчи. Сидъ... оставь меня въ покоѣ...
   -- Почему-же ты меня не разбудилъ раньше? Да перестань-же стонать, Томъ, мнѣ страшно. Что у тебя болитъ?
   -- Я прощаю тебѣ, Сидъ, если ты меня когда-нибудь обидѣлъ. (Продолжительные стоны). Все, все прощаю, Сидъ! Когда я умру...
   -- Нѣтъ, Томъ, ты не умрешь вѣдь? Нѣтъ? Ну, скажи-же, что нѣтъ! Можетъ-быть...
   -- Я прощаю всѣхъ, Сидъ. (Стоны). Скажи это всѣмъ. Исполни мою просьбу, Сидъ... Желтую ручку отъ двери и котенка отдай дѣвочкѣ, которая недавно сюда пріѣхала... и скажи ей...
   Но Сидъ уже не слушалъ. Онъ схватилъ въ охапку свое платье и стрѣлой бросился внизъ, къ тетѣ Полли. Томъ такъ вошелъ въ свою роль, что ему начало казаться, что онъ, дѣйствительно, лежитъ при смерти, и потому его стоны стали совсѣмъ натуральны.
   Между тѣмъ, Сидъ успѣлъ сбѣжать съ лѣстницы.
   -- Тетя Полли, тетя Полли!-- закричалъ онъ запыхавшись,-- иди скорѣе: Томъ умираетъ!
   -- Умираетъ?
   -- Да, да, или скорѣй!
   -- Глупости. Никогда я этому не повѣрю.
   Тѣмъ не менѣе, она побѣжала наверхъ съ быстротою, какую только допускали ея старыя ноги. За ней побѣжала и Мэри. Бѣдная тетушка, несмотря на то, что храбрилась, перепугалась не на шутку: она поблѣднѣла, а губы ея дрожали. Подбѣжавъ къ постели страдальца, она только и могла произнести:
   -- Томъ, что съ тобой?
   -- Ахъ, тетя, у меня...
   -- Что такое? Что у тебя болитъ, дорогой мой?
   -- Ахъ, тетя, у меня... у меня ужасно болитъ палецъ на ногѣ... у меня, вѣрно, антоновъ огонь!
   Добрая тетушка, услышавъ эти слова, со вздохомъ облегченія опустилась на стулъ возлѣ кровати, посмѣялась немного, потомъ поплакала, а затѣмъ поплакала и посмѣялась за-разъ и, наконецъ, сказала:
   -- Томъ, -- ты отвратительный мальчишка! Развѣ можно такъ пугать меня? Ну, а теперь довольно дурить: уже пора вставать. Скорѣй, скорѣй, не лѣнись.
   Стоны тотчасъ-же прекратились, боль въ пальцѣ тоже, повидимому, исчезла. Томъ какъ-будто нѣсколько сконфузился.
   -- Право, тетя, мнѣ казалось, что у меня антоновъ огонь: такъ больно было въ пальцѣ, что я даже забылъ о своемъ зубѣ.
   -- О зубѣ? А что у тебя съ зубомъ?
   -- Онъ сильно шатается и ужасно какъ болитъ!
   -- Ага! Только не начинай опять стонать, я тебя сейчасъ вылѣчу. Открой-ка ротъ! Да, правда, что онъ шатается, ну да не бѣда. Мэри, дай мнѣ шелковинку и принеси изъ кухни головню!
   Томъ моментально оживился.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, тетя! Ты его не вырывай: онъ ужь пересталъ болѣть! Ей-Богу, пересталъ; я не останусь дома, я пойду въ школу!
   -- А-а! Такъ ты не хочешь оставаться дома. Теперь понимаю: значитъ, ты поднялъ всю эту суматоху, чтобы только не идти въ школу? Ну, да меня не обманешь: вѣдь я вижу тебя насквозь. Только послушай, Томъ: какъ тебѣ не стыдно! Я люблю тебя, какъ родного сына, а ты только и думаешь, какъ-бы огорчатъ меня. Нехорошо, нехорошо такъ дѣлать, Томъ!
   Между тѣмъ, Мэри принесла шелковинку и головню. Тетя Полли сдѣлала на одномъ концѣ шелковинки петлю и привязала ее къ зубу Тома, другой же конецъ обмотала вокругъ столбика кровати. Затѣмъ она взяла головню щипцами и поднесла ее къ самому носу своего питомца, и не прошло секунды, какъ зубъ уже болтался на шелковинкѣ.
   Но послѣ всякаго испытанія полагается и награда. Когда Томъ вышелъ на улицу, онъ сталъ предметомъ зависти всѣхъ товарищей, такъ какъ ни одинъ изъ нихъ не могъ такъ искусно плевать тоненькой струйкой, какъ онъ, благодаря скважинѣ, образовавшейся въ верхнемъ ряду зубовъ. Вокругъ него собралась даже цѣлая толпа зрителей, и другой мальчикъ, который только-что обратилъ на себя всеобщее вниманіе тѣмъ, что обрѣзалъ себѣ палецъ, былъ забытъ. Онъ былъ этимъ очень обиженъ и съ напускнымъ равнодушіемъ замѣтилъ, что плеваться такъ, какъ Тимъ Сойеръ, вовсе не такая мудреная штука, но тотчасъ-же долженъ былъ замолчать, такъ какъ нѣсколько голосовъ громко закричали:
   -- Зеленъ виноградъ! Зеленъ виноградъ!
   По дорогѣ въ школу, Томъ встрѣтилъ молодого бродягу, Гекльберри Финна, сына извѣстнаго всему городку пьяницы. Всѣ маменьки въ городѣ ненавидѣли и боялись Гекльберри, какъ чумы, такъ какъ считали его лѣнтяемъ, невоспитаннымъ грубіяномъ и злымъ мальчишкой, и, кромѣ того, еще потому, что всѣ дѣти смотрѣли на него съ удивленіемъ и какимъ-то благоговѣніемъ, искали его общества, несмотря на то, что это было строго запрещено, и готовы были отдать все на свѣтѣ, лишь-бы жить такъ, какъ онъ. Томъ, какъ и остальные "порядочные, приличные" мальчики, завидовалъ Геку, но и ему тетя Полли строжайше запретила играть съ "сквернымъ" мальчишкой. Однако, именно поэтому-то онъ искалъ всякаго удобнаго случая встрѣтиться съ Гекомъ и проводилъ съ нимъ цѣлые дни. Гекльберри былъ всегда одѣтъ въ старое, рваное, никуда не годное платье, сшитое на взрослаго человѣка. Шляпа его только по названію была похожа на шляпу, такъ какъ ея поля были разорваны на нѣсколько частей: Фалды его сюртука висѣли до самыхъ пятъ, а заднія пуговицы приходились почти-что у самыхъ колѣнъ. Единственная подтяжка поддерживала его брюки, болтавшіяся сзади громаднымъ пустымъ мѣшкомъ, который надувался иногда при сильномъ вѣтрѣ, точно воздушный шаръ. Гекльберри жилъ такъ, какъ ему хотѣлось; его никто ни въ чемъ не стѣснялъ. Въ хорошую погоду онъ спалъ на ступенькахъ лѣстницъ чужихъ домовъ, въ дурную -- въ пустыхъ бочкахъ или ящикахъ, вообще-же онъ былъ очень не разборчивъ въ этомъ отношеніи. Ему не нужно было ходить ни въ школу, ни въ церковь; никто не командовалъ надъ нимъ. Онъ могъ купаться и ловить рыбу когда и гдѣ ему только хотѣлось; никто не запрещалъ ему драться; вечеромъ онъ могъ гулять до полночи, а если хотѣлъ, то и еще дольше. Весною онъ всегда начиналъ ходить босикомъ раньше всѣхъ остальныхъ мальчиковъ, а осенью позже всѣхъ надѣвалъ несносные сапоги. Его никто не заставлялъ мыться, причесываться, мѣнять по воскресеньямъ бѣлье; онъ могъ браниться и ругаться, сколько ему было угодно. Однимъ словомъ, этотъ счастливецъ Гекъ наслаждался всѣмъ, что дѣлаетъ жизнь прекрасной и пріятной. Таково было, по крайней мѣрѣ, мнѣніе всѣхъ несчастныхъ, притѣсняемыхъ "порядочныхъ" мальчиковъ городка С.-Петербурга.


   Увидѣвъ Гека, Томъ тотчасъ-же остановился и закричалъ:
   -- Здравствуй, Гекъ!
   -- Здравствуй, Томъ!
   -- Что это у тебя въ рукахъ?
   -- Дохлая кошка.
   -- Покажи-ка мнѣ ее, Гекъ. Что это? Она уже совсѣмъ окоченѣла. Откуда ты ее досталъ?
   -- Я ее купилъ у одного мальчишки.
   -- А что ты далъ за нее?
   -- Свиной пузырь съ бойни и синій билетикъ.
   -- Синій билетикъ? Откуда ты его взялъ?
   -- Купилъ у Бена Роджерса за новое удилище.
   -- А на что тебѣ эта дохлая кошка, Гекъ?
   -- На что? Развѣ ты не знаешь, что ими выводятъ бородавки?
   -- Да ну! Не можетъ быть! Я знаю средство получше этого.
   -- Какое-же?
   -- Вода изъ гнилого дупла.
   -- Вода изъ гнилого дупла! Это нисколько не помогаетъ.
   -- Не помогаетъ? А ты развѣ когда-нибудь пробовалъ ею лѣчиться?
   -- Я-то нѣтъ, а вотъ Бобъ Таннеръ такъ тотъ пробовалъ.
   -- Кто тебѣ говорилъ объ этомъ?
   -- Кто? Онъ сказалъ Вилли Тачеру, тотъ -- Джонни Беккеру, Джонни Беккеръ -- Джиму Голлису, Джимъ сказалъ Бену, Бенъ одному старому негру, а тотъ уже мнѣ!
   -- Ну, такъ чтожъ изъ этого? Они всѣ врутъ; не знаю только, какъ твой негръ, а всѣ эти мальчишки -- извѣстные лгуны. Впрочемъ, и негры всегда врутъ, я, по крайней мѣрѣ, не знаю ни одного, который бы говорилъ правду. Ну, да все равно; разскажи-ка лучше, какъ лѣчился Бобъ Таннеръ?
   -- Ну, онъ взялъ и засунулъ руку въ дупло, гдѣ накопилась дождевая вода; извѣстно, что всѣ такъ дѣлаютъ.
   -- Днемъ?
   -- Конечно.
   -- И оборотясь лицомъ къ дереву?
   -- Вѣроятно, т.-е. я такъ думаю.
   -- А онъ говорилъ при этомъ что-нибудь?
   -- Да почемъ-же я знаю?-- вѣроятно, нѣтъ.
   -- Ага! Вотъ въ этомъ-то и вся штука! И послѣ этого этотъ дуракъ захотѣлъ, чтобы у него сошли бородавки! Да развѣ можно такъ дѣлать? Надо, во-первыхъ, пойти въ лѣсъ одному, безъ свидѣтелей, а потомъ ровно въ полночь стать спиной къ дереву, опустить руку въ дупло съ водой и сказать: "Свѣтитъ мѣсяцъ, плачетъ филинъ. Чудесная вода, сними съ меня бородавки!" Потомъ сейчасъ-же закрыть глаза, сдѣлать одиннадцать шаговъ впередъ, повернуться на одномъ мѣстѣ три раза, и идти домой, ни съ кѣмъ не разговаривая по пути.
   -- Да, если тамъ, то это другое дѣло. Но Бобъ ничего этого не сдѣлалъ; это ужь я навѣрное знаю.
   -- Конечно. Ни у одного мальчика въ школѣ нѣтъ столько бородавокъ, какъ у него, а если бы онъ не былъ такъ глупъ и продѣлалъ бы въ лѣсу все такъ, какъ я говорю, то у него не было-бы ни одной бородавки. Я уже вывелъ себѣ этимъ способомъ тысячи бородавокъ. Я такъ часто держу въ рукахъ лягушекъ, что онѣ у меня постоянно появляются на рукахъ. Иногда-же я лѣчусь бобами.
   -- Да, бобы очень помогаютъ. Я самъ сколько разъ пробовалъ.
   -- Неужели? Что-же ты дѣлаешь съ ними?
   -- Я беру бобъ, разрѣзаю его на двѣ половины, надрѣзаю бородавку, мажу кровью одну половинку боба и закапываю ее въ полночь въ землю на перекресткѣ. Другую-же половинку надо сжечь. Половинка боба, которую закапываютъ въ землю, всасываетъ въ себя всю кровь изъ бородавки, такъ какъ она хочетъ присосать къ себѣ другую половинку, а ея уже нѣтъ: она сожжена.
   -- Да, ты дѣлаешь правильно, Гекъ; только то средство помогаетъ еще лучше, если, закапывая половинку боба, сказать: "Скройся, бобъ; исчезни, бородавка, и не возвращайся обратно" Это отлично помогаетъ. Такъ дѣлаетъ всегда Джо Гарперъ, а онъ бывалъ даже около Кронвиля и еще гдѣ-то. Но что-же нужно дѣлать съ кошкой? Я этого не знаю.
   -- Ну, это очень просто. Надо взять кошку и пойти около полночи на кладбище, на могилу какого-нибудь большого грѣшника. Когда пробьетъ полночь, за душой грѣшника прилетаетъ чортъ; его, конечно, не видно. Тогда надо бросить кошку и крикнуть: "Захвати съ душой и кошку, а съ ней вмѣстѣ бородавки!" Когда ты это сдѣлаешь, у тебя мигомъ пропадутъ всѣ бородавки.
   -- Да, это недурно; а ты уже пробовалъ это средство, Гекъ?
   -- Нѣтъ. Мнѣ только на дняхъ сказала объ этомъ старуха Жозефина.
   -- Стало-быть, это вѣрно; она вѣдь, говорятъ, колдунья.
   -- Она колдунья. Это сущая правда, Томъ. Она заколдовала моего отца, онъ самъ говорилъ мнѣ объ этомъ. Онъ проходилъ какъ-то мимо нея, и видитъ, что она что-то шепчетъ ему вслѣдъ. Тогда онъ схватилъ камень и бросилъ въ нее; если-бы она не успѣла нагнуться, ея уже не было-бы на свѣтѣ. Но что-же ты думаешь, Томъ? Въ ту-же ночь отецъ свалился съ крыши, на которой заснулъ пьяный, и сломалъ себѣ руку!
   -- Фу, какіе ужасы ты разсказываешь, Гекъ! А почему-же онъ узналъ, что она заколдовала его?
   -- Да извѣстно, почему. Я-же говорю тебѣ, что она смотрѣла на него и что-то шептала. Всякій знаетъ, что онѣ въ такихъ случаяхъ читаютъ "Отче нашъ" навыворотъ.
   -- А когда-же, Гекъ, ты пойдешь съ кошкой на кладбище?
   -- Сегодня ночью. Я думаю, что именно въ эту ночь чортъ придетъ за душой старика Уильямса.
   -- Да вѣдь его похоронили еще въ субботу, Гекъ. Почему-же чортъ не приходилъ за его душой ни прошлой, ни сегодняшней ночью?
   -- Ты самъ не понимаешь, что говоришь! Въ полночь въ субботу уже начинается воскресенье, сегодня въ полночь оно кончается; а развѣ ты не знаешь, что по воскресеньямъ черти боятся показываться на землю?
   -- Правда, объ этомъ я и не подумалъ. А ты не возьмешь меня съ собой, Гекъ?


   -- Хорошо. Только ты не струсишь?
   -- Я-то? Есть чего бояться! Ты замяукай у меня подъ окномъ, когда будетъ пора идти, и я сейчасъ-же къ тебѣ выйду.
   -- Хорошо. Только смотри, если тебѣ можно будетъ выйти, то мяукни въ отвѣтъ. А то послѣдній разъ я мяукалъ такъ долго, что вашъ сосѣдъ бросилъ въ меня камнемъ и сталъ ругаться, что эти проклятыя кошки не даютъ ему спать. За это я ему разбилъ окно кирпичомъ. Еще одно
   условіе: не смѣй никому болтать о томъ, что мы пойдемъ на кладбище.
   -- Что ты! Съ какой стати мнѣ болтать объ этомъ! А послѣдній разъ я не могъ выйти, потому что тетя все время слѣдила за мной. Но сегодня-то я улизну; пусть ее дѣлаетъ, что хочетъ. Что это у тебя еще въ рукѣ, Гекъ?
   -- Да такъ, ничего особеннаго; обыкновенный клещъ.
   -- Гдѣ ты его нашелъ?
   -- Въ лѣсу.
   -- Что ты возьмешь за него?
   -- Не знаю; да я вовсе и не хочу продавать его.
   -- Не хочешь, такъ и не надо. Но какой онъ маленькій.
   -- Бранить чужое не трудно. А съ меня довольно и такого, у другихъ и этого нѣтъ.
   -- Подумаешь, какая невидаль! Стоитъ мнѣ захотѣть, и у меня будетъ цѣлая тысяча такихъ клещей.
   -- Какъ бы не такъ! Теперь еще слишкомъ рано для нихъ. Когда наступитъ лѣто, тогда, конечно, другое дѣло. Это первый, котораго я нашелъ въ лѣсу въ нынѣшнемъ году.
   -- Слушай, Гекъ: я отдамъ тебѣ за него свой зубъ.
   -- Покажи мнѣ его!
   Томъ вынулъ изъ кармана зубъ, тщательно завернутый въ бумажку. Гекъ внимательно осмотрѣлъ его. Искушеніе было велико.
   -- Онъ настоящій?-- спросилъ онъ.
   Вмѣсто отвѣта Томъ поднялъ верхнюю губу и показалъ скважину между зубами.
   -- Ну, ладно,-- замѣтилъ Гекъ.-- Значитъ, по рукамъ!
   Томъ спряталъ клеща въ коробку, гдѣ у него обыкновенно томились въ заключеніи различныя насѣкомыя, и которую онъ на всякій случай всегда носилъ съ собой. Гекъ, въ свою очередь, спряталъ зубъ, и оба мальчика разошлись очень довольные сдѣлкой.
   Дойдя до уединеннаго маленькаго домика, гдѣ помѣщалась школа, Томъ быстро отворилъ дверь и поспѣшно направился къ своему мѣсту, дѣлая видъ, что только-что стремглавъ прибѣжалъ изъ дому. Учитель, дремавшій на высокой каѳедрѣ подъ однообразный гулъ нѣсколькихъ десятковъ голосовъ, учившихъ урокъ, при звукѣ шаговъ Тома очнулся и тотчасъ-же обратился къ нему:
   -- Томасъ Сойеръ!
   Услышавъ полностью свое имя, Томъ понялъ, что ему ничего особенно хорошаго не предстоитъ.
   -- Что вамъ угодно, господинъ учитель?-- отвѣтилъ онъ.
   -- Подойди сюда. Почему ты опять опоздалъ?
   Томъ уже собирался прибѣгнуть къ какой-нибудь маленькой лжи, чтобы оправдаться, но въ эту-же минуту ему бросились въ глаза двѣ длинныя русыя косы, которыя онъ тотчасъ-же узналъ. Кромѣ того, онъ успѣлъ замѣтить, что рядомъ съ обладательницей этихъ косъ было единственное свободное мѣсто на половинѣ дѣвочекъ. Моментально сообразивъ все это, онъ смѣло отвѣтилъ:
   -- Я заговорился съ Гекльберри Финномъ.
   Учитель не могъ выговорить ни одного слова отъ изумленія; онъ разинулъ ротъ и молча смотрѣлъ на Тома. Жужжаніе въ классѣ моментально прекратилось -- дѣти не вѣрили своимъ ушамъ и думали, что Томъ окончательно сошелъ съ ума. Наконецъ, учитель опомнился.
   -- Повтори, повтори! Что ты сказалъ?
   -- Я заговорился съ Гекльберри Финномъ, -- отчетливо повторилъ Томъ.
   Очевидно, о недоразумѣніи не могло быть и рѣчи.
   -- Томасъ Сойеръ, такое дерзкое признаніе должно-быть примѣрно наказано. Сними куртку!
   Розга начала ходить по спинѣ Тома, пока рука учителя не устала, а розга не истрепалась.
   -- Теперь въ наказаніе -- маршъ къ дѣвочкамъ! Впередъ это будетъ тебѣ хорошей наукой!
   Сдержанное хихиканіе товарищей, казалось, нѣсколько смутило Тома, но на самомъ дѣлѣ онъ былъ смущенъ по другой причинѣ: онъ достигъ своей цѣли, онъ долженъ былъ сѣсть рядомъ съ предметомъ своего обожанія. Онъ осторожно сѣлъ на самый кончикъ скамейки, гдѣ сидѣла дѣвочка; она гордо подняла головку и какъ можно дальше отодвинулась на противоположный край. Шопотъ, хихиканье и насмѣшливые взгляды продолжались, но Томъ сдѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ. Онъ облокотился обоими локтями на столъ и углубился въ лежавшую передъ нимъ открытую книгу. Мало-по-малу на него перестали обращать вниманіе и въ классѣ опять водворился обычный гулъ и жужжаніе. Тогда Томъ началъ искоса поглядывать на свою сосѣдку. Она замѣтила это, поморщилась и отвернулась въ сторону. Оглянувшись черезъ минуту исподтишка на своего сосѣда, она увидѣла, что передъ ней лежитъ персикъ. Она оттолкнула его. но Томъ снова пододвинулъ его къ ней. Она опять оттолкнула его, но на этотъ разъ менѣе рѣшительно. Тогда Томъ положилъ персикъ на прежнее мѣсто и быстро нацарапалъ на своей грифельной доскѣ: "Возьмите его, пожалуйста. У меня есть еще нѣсколько штукъ". Дѣвочка прочла написанное, но не шевельнулась. Тогда Томъ началъ что-то рисовать на своей доскѣ, заслоняя нарисованное лѣвой рукой. Сначала дѣвочка дѣлала видъ, что не обращаетъ на это никакого вниманія, но скоро любопытство, повидимому, начало брать свое. Томъ продолжалъ рисовать и притворился, что ничего не замѣчаетъ. Наконецъ, дѣвочка не выдержала.
   -- Позвольте мнѣ посмотрѣть, что вы рисуете,-- прошептала она.
   Томъ открылъ свой рисунокъ -- это было изображеніе дома съ покосившеюся крышей и двумя уродливыми трубами, изъ нихъ вылеталъ дымъ въ видѣ двухъ пробочниковъ. Дѣвочку такъ заинтересовало это художественное произведеніе, что она забыла обо всемъ остальномъ. Когда рисунокъ былъ оконченъ, она полюбовалась имъ съ минуту и затѣмъ шепнула:
   -- Прелесть какъ хорошо! Нарисуйте теперь человѣка.
   Нашъ художникъ нарисовалъ рядомъ съ домомъ человѣка такого огромнаго роста, что онъ смѣло могъ перешагнуть черезъ весь домъ. Но сосѣдка Тома была невзыскательна: нарисованное чучело ей тоже очень понравилось
   -- Человѣкъ вышелъ прелесть какъ хорошо! Нарисуйте теперь меня, какъ я вхожу въ домъ.
   Томъ нарисовалъ что-то въ видѣ восьмерки съ полнымъ мѣсяцемъ наверху и четырьмя тоненькими палочками, изображавшими руки и ноги. Въ правую руку онъ вложилъ громадный распущенный вѣеръ.
   -- Какъ вы хорошо рисуете! Мнѣ тоже очень-бы хотѣлось умѣть рисовать!
   -- Этому очень легко выучиться!-- прошепталъ Томъ.-- Хотите, я буду васъ учить?
   -- Вы? Но когда-же?
   -- Послѣ уроковъ. Вы пойдете домой обѣдать?
   -- Если вы останетесь, то я могу остаться.
   -- Хорошо. Значитъ -- дѣло сдѣлано. Какъ васъ зовутъ?
   -- Бекки Тачеръ. А васъ? Впрочемъ, я знаю: васъ зовутъ Томасъ Сойеръ.
   -- Такъ, меня зовутъ только тогда, когда бранятъ или хотятъ высѣчь. А обыкновенно меня зовутъ Томомъ. Вы будете звать меня просто Томъ?
   -- Хорошо.
   Томъ опять что-то нацарапалъ на грифельной доскѣ и прикрылъ ее рукой. Бекки тотчасъ-же начала просить, чтобы онъ показалъ ей написанное.
   -- Это такъ... ничего...-- началъ Томъ.
   -- Нѣтъ, покажите мнѣ все-таки, что вы тамъ написали!
   -- Да право-же ничего. Вамъ это нисколько не покажется интереснымъ!
   -- Ну, пожалуйста! Вѣдь вамъ ничего не стоитъ показать!
   -- А вы не проболтаетесь?
   -- Что вы? Право-же никому не скажу!
   -- Никому на свѣтѣ? Никогда?
   -- Никому на свѣтѣ и никогда.
   -- Нѣтъ, все-таки лучше вамъ не показывать этого.
   -- Если такъ, Томъ, то я все-таки посмотрю!
   Она положила свою маленькую ручку на его руку, и между ними завязалась легкая борьба. Томъ притворялся, что сильно сопротивляется, но мало-по-малу отодвигалъ руку, пока Бекки не прочла написаннаго...
   Въ ту же минуту Томъ почувствовалъ, что кто-то крѣпко схватилъ его за ухо и потянулъ кверху. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, онъ уже сидѣлъ на своемъ прежнемъ мѣстѣ; весь классъ громко хохоталъ. Передъ нимъ стоялъ учитель, который постоялъ надъ нимъ нѣсколько секундъ и затѣмъ торжественно направился къ своей каѳедрѣ. Хотя ухо Тома горѣло, но въ душѣ онъ ликовалъ.


   Когда шумъ въ классѣ нѣсколько утихъ, Томъ попробовалъ серьезно углубиться въ свои занятія, но въ головѣ его былъ настоящій сумбуръ. Когда его заставили читать, онъ не могъ связать и двухъ фразъ, такъ какъ все время запинался и путалъ слова. Затѣмъ, когда начался урокъ географіи, озера превратились у него въ горы, горы -- въ рѣки, а рѣки -- въ острова. Наконецъ, во время диктовки, въ которой онъ былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ, онъ дѣлалъ ошибки въ самыхъ простыхъ словахъ и въ десяти строкахъ сдѣлалъ пятьдесятъ ошибокъ, такъ что, въ концѣ концовъ, долженъ былъ разстаться съ оловянной медалью за правописаніе, которую онъ носилъ столько времени и которой такъ чванился.
   

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

   Чѣмъ усерднѣе Томъ старался сосредоточить свое вниманіе на урокѣ, тѣмъ больше разбѣгались его мысли. Наконецъ, онъ вздохнулъ и, зѣвнувъ, рѣшилъ бросить ни къ чему не ведущія старанія. Урокъ въ этотъ день казался ему нескончаемымъ. На улицѣ было жарко и душно; оттуда не доносилось ни одного звука: не было слышно ни пѣнія птицъ, ни лая собакъ. Кругомъ все точно вымерло. Однообразное жужжаніе двадцати-пяти голосовъ, учившихъ урокъ, нагоняло дремоту. Черезъ окно были видны только двѣ птицы, лѣниво летавшія высоко на небѣ, и нѣсколько коровъ, заснувшихъ въ тѣни.
   Томъ сгоралъ отъ нетерпѣнія поскорѣе выбраться на свободу, или, по крайней мѣрѣ, найти какое-нибудь развлеченіе, чтобы хотя немного сократить время, тянувшееся съ убійственной медленностью. Онъ машинально опустилъ руку въ карманъ, и лицо его тотчасъ-же просіяло. Онъ потихоньку вытащилъ коробочку, освободилъ несчастнаго клеща и пустилъ его бѣгать по столу. Глупое насѣкомое, повидимому, обрадовалось и готово было бѣжать къ краю стола, но радость его была преждевременна: Томъ остановилъ его булавкой и погналъ въ другую сторону.
   Закадычный другъ Тома, Джо Гарперъ, сидѣлъ рядомъ съ нимъ и томился такой-же скукой. Поэтому, когда онъ увидѣлъ новую забаву, то съ удовольствіемъ ухватился за нее. Томъ и Джо были самыми задушевными пріятелями въ теченіе цѣлой недѣли, за исключеніемъ субботы, когда имъ приходилось сражаться другъ противъ друга, командуя враждебными другъ другу арміями. На правахъ такого пріятеля, Джо немедленно тоже вынулъ булавку и началъ помогать Тому дрессировать клеща. Съ минуты-на-минуту игра становилась все интереснѣе. Наконецъ, Томъ рѣшилъ, что они мѣшаютъ другъ другу, и что игра станетъ еще интереснѣе, если они устроятъ нѣчто въ родѣ состязанія. Онъ взялъ грифельную доску, раздѣлилъ ее чертой пополамъ и пустилъ на нее клеща.
   -- Теперь давай играть такъ: пока клещъ на твоей сторонѣ, ты будешь его гонять булавкой. Если-же онъ перебѣжитъ на мою сторону, тогда гонять его моя очередь. Хорошо?
   -- Хорошо, начинай только поскорѣе!
   Клещъ тотчасъ ускользнулъ отъ булавки Тома и перебѣжалъ черезъ черту. Тогда его началъ "щекотать" булавкой Джо, пока онъ опять не перебѣжалъ къ Тому. Такая перемѣна повторилась нѣсколько разъ. Пока одинъ изъ мальчиковъ мучилъ несчастное насѣкомое, другой слѣдилъ за нимъ съ такимъ-же живымъ интересомъ, какъ и мучитель; головы обоихъ низко склонились надъ доской, и пріятели такъ увлеклись своей забавой, что забыли о всемъ окружающемъ. Наконецъ, счастье окончательно перешло на сторону Джо. Клещъ метался во всѣ стороны, но едва только онъ приближался къ чертѣ, булавка Джо моментально преграждала ему путь и гнала его обратно. Скоро Томъ, у котораго пальцы давно уже чесались отъ нетерпѣнія, не выдержалъ и протянулъ къ клещу свою руку съ булавкой. Джо разсердился.
   -- Томъ, оставь!
   -- Да я только хочу помочь тебѣ, Джо!
   -- Мнѣ не нужно твоей помощи: я и самъ справлюсь. Слышишь, оставь!
   -- Вотъ еще! Точно я не могу тебѣ помогать.
   -- Оставь-же, говорю тебѣ!
   -- А я не хочу!
   -- Ты не смѣешь его трогать: онъ на моей сторонѣ.
   -- Но послушай, однако, Джо: чей это клещъ, мой или твой?
   -- Это все равно. Пока онъ на моей сторонѣ, ты не имѣешь права дотрагиваться до него, или...
   -- Да что мнѣ съ тобой разговаривать: клещъ мой, и я могу дѣлать съ нимъ, что хочу. Давай его сюда!
   Но въ эту минуту въ воздухѣ свистнула розга и съ размаха опустилась на спину Тома. Потомъ она опять поднялась и хлестнула по плечамъ Джо. Не менѣе какъ въ теченіе двухъ минутъ пыль столбомъ летѣла изъ обѣихъ курточекъ, къ великой потѣхѣ всего класса. Дѣло было въ томъ, что оба пріятеля до того увлеклись игрой, что совершенно не замѣтили внезапно водворившейся тишины въ классѣ, когда учитель началъ подкрадываться къ нимъ на цыпочкахъ.
   Когда занятія кончились, Томъ торопливо подбѣжалъ къ Бекки Тачеръ и шепнулъ ей на ухо:
   -- Надѣньте шляпу и сдѣлайте видъ, будто вы собираетесь идти домой. Дойдите до угла и потомъ черезъ переулокъ вернитесь сюда. Я сдѣлаю το-же самое.
   Бекки и Томъ вышли изъ школы съ разными группами школьниковъ, но въ концѣ переулка сошлись вмѣстѣ и вернулись обратно въ школу. Она была уже пуста, всѣ дѣти разошлись по домамъ. Новые друзья сѣли рядомъ, вынули грифельную доску, и Томъ началъ старательно водить руку Бекки, вооруженную грифелемъ. Скоро у нихъ получился домъ, такой-же красивый, какъ и тотъ, который нарисовалъ во время урока Томъ. Когда, наконецъ, обоимъ надоѣло заниматься рисованіемъ, они начали болтать. Томъ былъ на седьмомъ небѣ.
   -- Ты любишь крысъ?-- спросилъ онъ, сразу переходя на "ты".
   -- Фу, какая гадость! Я ихъ ненавижу!
   -- Я тоже, по крайней мѣрѣ, живыхъ. Но я спрашиваю тебя о дохлыхъ, которыхъ можно привязывать къ веревочкѣ и качать на воздухѣ.
   -- Нѣтъ, я не люблю и дохлыхъ. А вотъ что я люблю, такъ это лакрицу!
   -- Еще-бы! Это чудесная вещь! Хочешь, я дамъ тебѣ кусочекъ. Ты пососи немного, а потомъ дай и мнѣ пососать. Хорошо?
   Мысль была очень хороша. Оба поочереди начали сосать лакрицу, болтая ногами и весело разговаривая о всякой всячинѣ.
   -- Ты была когда-нибудь въ циркѣ?-- спросилъ Томъ.
   -- Да, и папа обѣщалъ опять свести меня туда, если я буду вести себя хорошо.
   -- Я тоже былъ въ циркѣ два или три раза. Впрочемъ, нѣтъ: какое два или три раза, я былъ тамъ очень, очень много разъ. Какъ тамъ весело, прелесть! Когда я вырасту большимъ, я непремѣнно сдѣлаюсь клоуномъ!
   -- Да? Какъ это будетъ хорошо! Они всегда такіе смѣшные, лица у нихъ раскрашены, платье сшито изъ пестрыхъ лоскутковъ!


   -- Да, да! И знаешь, Бекки, они зарабатываютъ кучу денегъ, по крайней мѣрѣ по одному доллару въ день. Мнѣ говорилъ объ этомъ Бенъ Роджерсъ. А что, Бекки, -- я хотѣлъ спросить тебя еще вотъ о чемъ: была-ли ты когда-нибудь помолвлена?
   -- То-есть, какъ это?
   -- Ну, помолвлена, значитъ сдѣлалась невѣстой, чтобы выйти замужъ.
   -- Нѣтъ, никогда.
   -- А хотѣла бы?
   -- Не знаю, можетъ-быть. А какъ это дѣлается?
   -- Какъ? Да очень просто: ты обѣщаешь какому-нибудь мальчику, что никогда, никогда ни за кого не выйдешь замужъ, кромѣ какъ за него, а потомъ цѣлуешься съ нимъ -- вотъ и все. Это всякій можетъ сдѣлать, даже малый ребенокъ
   -- Но зачѣмъ-же непремѣнно цѣловаться?
   -- Да ужь, вѣрно, такъ нужно. Всѣ это дѣлаютъ.
   -- Всѣ?
   -- Да, всѣ, кто влюбленъ другъ въ друга... А ты помнишь, что я написалъ тебѣ на доскѣ?
   -- Да...
   -- Что-же?
   -- Я этого не скажу.
   -- Такъ хочешь, я скажу?
   -- Да... нѣтъ, лучше не говори... Скажи мнѣ это когда-нибудь въ другой разъ.
   -- Нѣтъ, я скажу теперь-же.
   -- Нѣтъ, не говори... лучше завтра.
   -- Да нѣтъ-же, позволь мнѣ теперь сказать, Бекки. Ну, пожалуйста! Я скажу совсѣмъ, совсѣмъ тихо. Хочешь?
   Такъ какъ Бекки колебалась, то Томъ принялъ ея молчаніе за знакъ согласія и, приложивъ губы къ ея уху, тихонько прошепталъ ей что-то. Затѣмъ онъ выпрямился и весело сказалъ:
   -- Ну, а теперь твоя очередь! Теперь ты должна сказать мнѣ тоже самое.
   Бекки немного поупрямилась, но потомъ согласилась.
   -- Отвернись только отъ меня, чтобы не видѣть меня, когда я шепну. Но, смотри, Томъ, никому не говори объ этомъ; слышишь, никому!
   -- Никогда, Бекки! Даю тебѣ честное слово. Ну, говори!
   Онъ отвернулся, а Бекки робко нагнулась къ его уху, такъ что онъ почувствовалъ ея дыханіе на своемъ лицѣ, и тихо прошептала: "Я люблю тебя". Затѣмъ она соскочила съ скамейки и побѣжала вокругъ столовъ, разставленныхъ въ классѣ. Томъ бросился за нею вдогонку и настигъ ее въ углу, куда она забилась, закрывъ свое лицо передникомъ. Онъ обнялъ ее за шею и воскликнулъ:
   -- Теперь, Бекки, все кончено; намъ остается только поцѣловаться. Да ты не бойся: вѣдь въ этомъ нѣтъ ничего дурного. Ну-же, Бекки!
   Онъ началъ дергать ее за руки и пробовалъ открыть ея лицо.
   Мало-по-малу, она опустила руки и подставила ему для поцѣлуя свое личико, раскраснѣвшееся отъ бѣготни. Томъ поцѣловалъ ее прямо въ красныя губки и сказалъ:
   -- Теперь все кончено, Бекки. Послѣ этого ты должна любить только меня одного, и не смѣешь выходить замужъ ни за кого, кромѣ меня. Такъ, вѣдь?
   -- Да, да, я никого не буду любить, кромѣ тебя, Томъ, и никогда ни за кого не выйду замужъ. Но и ты, Томъ, не смѣй никого любить и долженъ жениться только на мнѣ одной!
   -- Разумѣется, Бекки; такъ и слѣдуетъ быть. Теперь мы будемъ ходить въ школу и уходить изъ нея всегда вмѣстѣ. А во время игръ ты должна выбирать меня, а я буду выбирать тебя. Такъ всегда дѣлаютъ всѣ помолвленные.
   -- Какъ это весело, Томъ! Я до сихъ поръ ничего и не знала объ этомъ.
   -- Да, это очень весело! Когда я былъ женихомъ Эмми Лоуренсъ...
   Замѣтивъ, что Бекки, слушая его, широко раскрыла свои глаза, Томъ спохватился и сконфузился, но было уже поздно.
   -- Какъ, Томъ? Такъ, стало-быть, я уже не первая твоя невѣста?
   Изъ глазъ дѣвушки градомъ брызнули слезы. Томъ началъ утѣшать ее.
   -- Перестань, перестань, Бекки! Не плачь. Я теперь вовсе не люблю Эмми, я люблю только тебя одну.


   -- Неправда, Томъ! Ты самъ отлично знаешь, что любишь ее!...
   Томъ попробовалъ обнять ее за, шею, но она оттолкнула его и, отвернувшись къ стѣнѣ, продолжала горько плакать. Томъ попробовалъ еще разъ заговорить съ нею и утѣшить ее, но она его опять оттолкнула. Тогда въ немъ заговорила гордость, и онъ молча вышелъ на улицу. Тамъ онъ постоялъ немного на крыльцѣ, сконфуженный и недовольный, искоса посматривая на дверь въ надеждѣ, что Бекки выйдетъ и позоветъ его. Но Бекки не выходила. Наконецъ, ему стало неловко: онъ началъ чувствовать, что самъ виноватъ во всемъ, и, хотя ему было очень трудно рѣшиться идти первому, чтобы помириться, но онъ поборолъ свою гордость и вошелъ въ классъ. Бекки все еще стояла, оборотись лицомъ къ стѣнѣ, и продолжала плакать. При видѣ этого, сердце Тома сжалось; онъ быстро подошелъ къ дѣвочкѣ и остановился передъ ней въ нерѣшительности, съ чего ему начать.
   -- Бекки, -- проговорилъ онъ, наконецъ, -- я никого и знать не хочу, кромѣ тебя.
   Бекки отвѣчала только рыданіями.
   -- Бекки, послушай... Неужели ты не отвѣтишь мнѣ ни одного слова!
   Рыданія продолжались.
   Томъ порылся въ карманахъ, вынулъ оттуда самое драгоцѣнное свое сокровище: мѣдный шарикъ отъ каминной рѣшетки, и поднесъ его къ самому лицу Бекки.
   -- Бекки, возьми себѣ это. Я дарю его тебѣ, перестань только плакать.
   Но дѣвочка даже не взглянула на шарикъ и оттолкнула руку Тома, такъ что шарикъ покатился по полу. Тогда Томъ молча повернулся и вышелъ вонъ, твердо рѣшивъ не возвращаться больше въ школу до слѣдующаго дня. Скоро послѣ ухода Тома Бекки успокоилась и подумала, что плакать было не изъ-за чего. Она побѣжала къ дверямъ, вышла на дворъ и обѣжала вокругъ все зданіе школы -- Тома нигдѣ не было видно. Тогда она начала громко кричать:
   -- Томъ! Томъ! Вернись!
   Но отвѣта не было, сколько она ни прислушивалась. Бекки опять вернулась въ классъ и, усѣвшись на скамейку, снова принялась плакать. Между тѣмъ начали собираться школьники, пришедшіе на послѣобѣденный урокъ, и бѣдной дѣвочкѣ пришлось вытереть глаза и молча таить свое горе, не имѣя даже кого-нибудь, съ кѣмъ она могла бы имъ подѣлиться.
   

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

   Выйдя изъ школы, Томъ рѣшилъ идти за городъ. Чтобы избѣжать встрѣчи со школьниками, возвращающимися въ школу, онъ сталъ пробираться окольными путями, выбирая самые глухіе переулки и закоулки, и нарочно два раза перешелъ попавшійся ему по дорогѣ, ручей, такъ какъ это было, по его мнѣнію, самымъ лучшимъ средствомъ, чтобы сбить съ толку какую-бы то ни было погоню. Черезъ полчаса онъ уже очутился на горѣ, за послѣднимъ домикомъ городка; оттуда школу было едва видно, такъ что Томъ пересталъ бояться, что его кто-нибудь догонитъ, и потому онъ замедлилъ свои шаги.
   Томъ вошелъ въ густой лѣсъ, растилавшійся передъ нимъ, пробрался въ самую чащу его и усѣлся на мху подъ развѣсистымъ дубомъ. Въ лѣсу было тихо; даже птицы, и тѣ примолкли, страдая отъ удушливаго полуденнаго зноя. Вся природа точно заснула, и только изрѣдка глубокая тишина нарушалась однообразнымъ стукомъ дятла. Душа мальчика была погружена въ глубокую грусть; его настроеніе вполнѣ соотвѣтствовало мрачному унынію, царившему вокругъ. Долго сидѣлъ онъ такъ, упершись локтями въ колѣни и положивъ подбородокъ на ладони. Мысли его были мрачны. Жизнь казалась ему сплошнымъ страданіемъ, и онъ почти завидовалъ Джимми Ходжесу, который недавно разстался съ нею. Какъ хорошо было-бы лежать тамъ, глубоко въ землѣ, и забыть обо всемъ на свѣтѣ. Наверху, въ листвѣ деревьевъ шелестѣлъ-бы вѣтеръ и ласкалъ траву и цвѣты, росшіе на могилѣ -- и ничто уже не могло-бы ни огорчать, ни заботить. Если-бы его совѣсть была совсѣмъ спокойна относительно воскресной школы, то онъ былъ-бы готовъ сейчасъ-же разстаться съ жизнью. Что-же касается до той дѣвочки, то развѣ онъ сдѣлалъ ей что-нибудь дурное? Да ровно ничего. Его намѣренія были самыя хорошія, а съ нимъ обошлись, точно съ какой-нибудь собакой. Она когда-нибудь раскается въ этомъ, но тогда ужь, можетъ-быть, будетъ слишкомъ поздно. Ахъ, если бы можно было умереть, но только на время!


   Но молодое сердце непостоянно и не остается долго при однѣхъ и тѣхъ же печальныхъ мысляхъ. Поэтому Томъ незамѣтно началъ обращаться къ мірскимъ помысламъ. Что, если онъ броситъ все и таинственно исчезнетъ изъ городка? Или убѣжитъ далеко-далеко отсюда и никогда не вернется обратно? Каково будетъ тогда. Бекки? Мысль сдѣлаться клоуномъ опять мелькнула въ головѣ Тома, но онъ съ отвращеніемъ отбросилъ ее въ сторону. Шутки, остроты и пестрый костюмъ въ этотъ моментъ показались ему даже оскорбительными для его настроенія, искавшаго чего-то другого, великаго, таинственнаго... Нѣтъ, онъ лучше сдѣлается солдатомъ и вернется обратно послѣ долгихъ, долгихъ лѣтъ отсутствія, утомленный походами и покрытый славой, гремящей о немъ во всемъ свѣтѣ. Или еще лучше! Онъ отправится къ индѣйцамъ и сдѣлается охотникомъ на буйволовъ, будетъ совершать набѣги и разбои на "далекомъ западѣ" и въ одно прекрасное утро вернется въ воскресную школу, предводительствуя цѣлымъ племенемъ индѣйцевъ, разукрашенный перьями и татуировкой! Какъ будутъ ему завидовать тогда его товарищи! Но, впрочемъ, нѣтъ! Есть еще кое-что получше этого! Онъ сдѣлается пиратомъ. Его имя прогремитъ по всему свѣту и его будутъ произносить не иначе, какъ со страхомъ и трепетомъ. Его корабль "Буревѣстникъ" будетъ носиться по всѣмъ морямъ и обращать въ бѣгство всѣ корабли, которые завидятъ роковой черный флагъ, развѣвающійся на передней мачтѣ. А потомъ, когда его слава будетъ окончательно упрочена, онъ внезапно появится въ городкѣ и войдетъ въ церковь, загорѣлый и закаленный въ бояхъ и буряхъ. Онъ будетъ одѣтъ въ черный бархатный камзолъ, широкія шаровары и огромные сапоги съ раструбами; на его шеѣ будетъ болтаться ярко-красный шарфъ, а на головѣ красоваться широкополая шляпа съ черными страусовыми перьями; изъ-за пояса будутъ торчать пистолеты, а сбоку висѣть мечъ, заржавѣвшій отъ пролитой крови. Войдя въ церковь, онъ развернетъ свой черный флагъ съ изображеніемъ черепа и мертвыхъ костей, и въ толпѣ раздастся громкій шопотъ: "Смотрите, смотрите: это знаменитый пиратъ, Томъ Сойеръ! Гроза испанскихъ морей!"
   Да, рѣшено: онъ долженъ бѣжать и тотчасъ-же приняться за выполненіе своего плана! Ждать нечего. Можно отправиться въ путь завтра-же утромъ. Но прежде нужно было приготовиться къ бѣгству, а именно собрать всѣ свои сокровища.
   Томъ тотчасъ-же отправился къ полусгнившему бревну, лежавшему поблизости, и принялся рыть возлѣ него землю ножомъ, подареннымъ Мэри. Скоро ножъ наткнулся на что-то твердое. Засунувъ руку въ выкопанную ямку, Томъ торжественно произнесъ заклинаніе.
   -- Чего не было -- появись; а что было -- оставайся!
   Затѣмъ онъ убралъ остальную землю, подъ нею оказался маленькій тайникъ, выложенный со всѣхъ сторонъ еловой корой. Въ тайникѣ лежалъ стеклянный шарикъ. Удивленію Тома не было границъ. Онъ смущенно почесалъ себѣ затылокъ и пробормоталъ:
   -- Это, однако, ни на что не похоже!
   Затѣмъ онъ съ досадой отбросилъ въ сторону шарикъ и задумался. Одна изъ примѣтъ, которой онъ до сихъ поръ вѣрилъ и которой вѣрили всѣ его товарищи, оказалась никуда негодной. Вѣдь всѣмъ было извѣстно, что если зарыть въ землю шаръ, произнося нужныя заклинанія, и затѣмъ вырыть его черезъ двѣ недѣли, сказавъ слова, которыя произнесъ Томъ, то въ ямкѣ окажутся всѣ шары, которые когда-либо пропадали у владѣльца зарытаго шара. Теперь же всѣ вѣрованія Тома были поколеблены до основанія. До этого случая ему приходилось лишь слышать, что этотъ фокусъ всегда удается: о неудачныхъ результатахъ ему никто никогда не говорилъ. Самъ же онъ, хотя и пробовалъ нѣсколько разъ отыскивать шары описаннымъ способомъ, но каждый разъ забывалъ мѣсто, куда онъ зарылъ шаръ.
   Долго размышлялъ надъ своей неудачей Томъ, но въ концѣ-концовъ рѣшилъ, что виною всему была какая-нибудь колдунья. Ему захотѣлось провѣрить это. Для этого онъ отыскалъ песчаное мѣсто, съ углубленіемъ посерединѣ въ родѣ воронки, легъ на землю и, приложивъ ротъ къ самой ямкѣ, сказалъ:
   
   "Жукъ лѣнивый, выходи,
   Мнѣ всю правду разскажи!"
   
   Песокъ зашевелился и оттуда выползъ маленькій черный жучокъ, который, однако, тотчасъ-же спрятался.
   -- Ага! Онъ боится говорить! Значитъ правда, что тутъ во всемъ виновата колдунья.
   Такъ какъ бороться съ колдовствомъ было безполезной вещью, то Томъ долженъ былъ поневолѣ успокоиться. Но тутъ ему пришло въ голову, что слѣдовало, по крайней мѣрѣ, отыскать тотъ шаръ, который онъ бросилъ, разсердившись на свою неудачу. Онъ началъ искать его, но никакъ не могъ найти. Тогда онъ вернулся къ тайнику, всталъ рядомъ съ нимъ точь-въ-точь, какъ стоялъ раньше, вынулъ изъ кармана другой шарикъ и бросилъ его со словами:
   -- Братецъ, отыщи сейчасъ-же братца.
   Когда шарикъ остановился, онъ подошелъ къ нему. Но шарикъ, повидимому, или перелетѣлъ или не долетѣлъ: потеряннаго шара нигдѣ не было видно. Опытъ пришлось повторить еще два раза, пока, наконецъ, оба шара -- и брошенный и потерянный -- не очутились другъ подлѣ друга на разстояніи какого-нибудь аршина.
   Въ ту-же минуту вдали послышался звукъ трубы. Томъ быстро сбросилъ съ себя куртку и штаны, подпоясался подтяжкой, разрылъ кучу хвороста, лежавшую возлѣ бревна, и вытащилъ оттуда лукъ со стрѣлами, деревянный мечъ и жестяную игрушечную трубу. Забравъ все это вооруженіе, онъ бросился бѣжать босой и съ развѣвающейся по вѣтру рубашонкой. Добѣжавъ до стараго вяза, онъ остановился, затрубилъ въ трубу и сталъ внимательно осматриваться по сторонамъ. Въ το-же время онъ тихо обратился къ своему воображаемому войску:
   -- Стойте смирно, молодцы! Не стрѣлять, пока я не начну трубить!


   Скоро на полянѣ показался Джо Гарперъ, такъ-же одѣтый и такъ-же вооруженный, какъ Томъ.
   -- Стой!-- крикнулъ Томъ.-- Кто смѣетъ проходить по Шервудскому лѣсу безъ моего позволенія?
   -- Гюи Гисборнъ не нуждается ни въ чьемъ разрѣшеніи. А кто ты такой, что . что...
   -- Осмѣливаешься вести такія рѣчи,-- поспѣшно подсказалъ Томъ, потому-что все это они говорили "по книжкѣ", наизусть.
   -- А кто ты такой, что осмѣливаешься вести такія рѣчи?
   -- Я? Ты спрашиваешь меня, кто я такой? Такъ знай, что ты имѣешь дѣло съ Робиномъ Гудомъ. Ты сейчасъ въ этомъ убѣдишься.
   -- Такъ ты -- тотъ самый знаменитый воинъ? Я съ радостью помѣряюсь силой съ Робиномъ Гудомъ. Защищайся, несчастный!
   Оба вынули свои деревянные мечи, бросили остальное оружіе на землю, встали въ позицію и начали драться по всѣмъ правиламъ искусства. Скоро враги запыхались и вспотѣли отъ напряженія, и Томъ крикнулъ:
   -- Падай-же! Отчего ты не падаешь?
   -- Я? Да зачѣмъ-же мнѣ падать? Падай самъ, ты получилъ больше ударовъ.
   -- Это все равно. Я не могу упасть. Въ книгѣ сказано: "Тогда ударомъ меча въ тылъ онъ опрокинулъ несчастнаго Гюи Гисборна на землю..." Стало-быть, ты долженъ повернуться, и я ударю тебя мечомъ въ спину.
   Спорить противъ того, что было написано въ книгѣ, было невозможно, и потому Джо покорно повернулся, получилъ ударъ въ спину и упалъ.
   -- А теперь, -- воскликнулъ Джо, тотчасъ-же вскочивъ на ноги.-- моя очередь убить тебя! Ну, поворачивайся. Что же ты?
   -- Да какъ-же такъ, Джо? Въ книгѣ вѣдь этого нѣтъ!
   -- Мало-ли что! А если ты не согласенъ, то это подло съ твоей стороны, вотъ и все!
   -- Ну, хорошо, Джо. Ты можешь быть сыномъ мельника, Тукомъ, и сдѣлать меня хромымъ на всю жизнь. Или, постой! Будь теперь Робиномъ Гудомъ, а я буду шерифомъ Ноттингэмскимъ, тогда ты можешь меня убить.
   Джо остался очень доволенъ такимъ рѣшеніемъ, и оба пріятели разыграли сцену убійства шерифа. Затѣмъ Томъ превратился опять въ Робина Гуда, раненнаго вѣроломной монахиней, а Джо изображалъ изъ себя цѣлую шайку разбойниковъ и, взявъ подъ мышки Тома, потащилъ умирающаго вождя ближе къ опушкѣ лѣса. Тамъ онъ вложилъ въ его дрожащія руки лукъ и стрѣлу, и умирающій Робинъ Гудъ прошепталъ: "Куда упадетъ эта стрѣла, тамъ вы и похороните бѣднаго Робина Гуда". Стрѣла свистнула въ воздухѣ, Томъ опрокинулся на спину и былъ уже готовъ умереть, но тотчасъ же вскочилъ на ноги, такъ какъ попалъ головой прямо въ крапиву.
   Затѣмъ друзья одѣлись, спрятали свое оружіе и отправились домой, сожалѣя, что больше уже нѣтъ на свѣтѣ знаменитыхъ разбойниковъ и рыцарей. По ихъ мнѣнію, было гораздо пріятнѣе пробыть хоть одинъ годъ знаменитымъ разбойникомъ и скитаться въ Шервудскомъ лѣсу, чѣмъ сдѣлаться президентомъ Соединенныхъ Штатовъ на всю жизнь.
   

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

   Въ тотъ-же самый вечеръ, какъ и обыкновенно, Тома и Сида послали спать въ половинѣ десятаго. Мальчики прочли вечернюю молитву, и Сидъ скоро заснулъ. Томъ лежалъ въ постели съ открытыми глазами и съ нетерпѣніемъ ждалъ сигнала, чтобы идти съ Гекомъ на кладбище. Время тянулось медленно: когда Тому начало казаться, что скоро будетъ свѣтать, часы пробили только десять. Томъ былъ въ отчаяніи, и, если бы онъ не боялся разбудить Сида, онъ былъ готовъ метаться на своей кровати и переворачиваться съ боку на бокъ. Между тѣмъ среди царившей тишины ухо Тома начало различать отдѣльные слабые звуки: въ сосѣдней комнатѣ тикали часы, надъ потолкомъ потрескивали балки, лѣстница, ведшая внизъ, таинственно скрипѣла. Затѣмъ изъ спальни тети Полли началъ доноситься равномѣрный, глухой храпъ, гдѣ-то затрещалъ сверчокъ. Вдругъ Томъ вздрогнулъ: надъ самымъ изголовьемъ его постели раздалось тихое потыкиваніе жучка-древоѣда -- вѣрный признакъ, что кто-то долженъ умереть. Въ ту-же самую минуту на дворѣ завыла собака; гдѣ-то вдали раздался въ отвѣтъ такой-же вой. Томъ лежалъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Ему начало казаться, что время остановилось и наступила вѣчность.
   Скоро, однако, несмотря на всѣ старанія не уснуть, онъ началъ дремать. Часы пробили одиннадцать, но онъ не слышалъ ихъ боя. Вдругъ сквозь сонъ ему послышалось жалобное протяжное мяуканье кошки. Въ сосѣднемъ домѣ стукнуло окно, кто-то крикнулъ: "Брысь, проклятая!" и затѣмъ раздался трескъ пустой бутылки, брошенной на улицу и разбившейся, вѣроятно, о камень. Томъ встрепенулся, наскоро одѣлся, вылѣзъ въ окно и поползъ на-четверенькахъ по крышѣ. Онъ тихонько мяукнулъ два или три раза и спрыгнулъ на крышу дровяного сарайчика, а оттуда на землю. Гекъ уже ждалъ его тамъ, держа въ рукѣ свою дохлую кошку. Мальчики пошли по улицѣ и скоро скрылись въ темнотѣ.
   Черезъ полчаса они уже были на кладбищѣ и пробирались черезъ высокую, густую траву къ могилѣ старика Уильямса. Кладбище городка С.-Петербурга было расположено на холмѣ въ двухъ верстахъ отъ города. Оно было обнесено ветхимъ дощатымъ заборомъ и все заросло сорной травой. Старыя могилы обвалились, могильныя плиты заросли мхомъ и опустились въ землю. Деревянные кресты, источенные червями, покосились и, казалось, искали опоры, чтобы не упасть, но не находили ея. Нѣкогда на нихъ красовались надписи, но отъ времени онѣ до того стерлись, что ихъ невозможно было прочесть даже при яркомъ солнечномъ освѣщеніи.
   Между деревьями, росшими на кладбищѣ, уныло завывалъ вѣтеръ. Тому казалось, что это стонутъ души покойниковъ, разбуженныя ихъ приходомъ въ такую позднюю пору. Мальчики говорили мало, лишь изрѣдка перебрасываясь двумя-тремя словами, произносимыми шопотомъ: время, мѣсто и торжественная тишина, царившая на кладбищѣ, нагоняли на нашихъ героевъ невольный страхъ.
   Скоро Гекъ и Томъ дошли до свѣжей могилы, которую искали, и, притаившись въ тѣни трехъ вязовъ, стали ждать. Время тянулось безконечно медленно. Тишину ночи нарушалъ лишь крикъ совы. Тому стало такъ жутко, что онъ не выдержалъ и шопотомъ обратился къ Геку:
   -- Какъ ты думаешь, Гекъ, покойники не сердятся на насъ, что мы пришли сюда?
   -- Ну, ужь этого-то я не знаю. А не правда-ли, Томъ, что здѣсь страшновато?-- отвѣтилъ Гекъ также шопотомъ.
   -- Да, здѣсь нехорошо, Гекъ.
   Оба замолчали и погрузились въ думы. Затѣмъ Томъ опять прошепталъ:
   -- А что, Гекъ, старикъ Уильямсъ слышитъ насъ, какъ ты думаешь?
   -- Конечно, по крайней мѣрѣ, если не онъ самъ, такъ его душа должна насъ слышать.
   Томъ помолчалъ немного.
   -- Я и не подумалъ объ этомъ, Гекъ. Мнѣ слѣдовало-бы сказать "господинъ" Уильямсъ. Но я вовсе не хотѣлъ его обидѣть: его всѣ звали просто старикомъ Уильямсомъ.
   -- Да, нужно быть очень осторожнымъ, Томъ, когда говоришь о покойникахъ, а то того и гляди накликаешь на себя бѣду.
   Разговоръ опять оборвался, но вдругъ Томъ схватилъ за рукавъ своего товарища.
   -- Тсс!...
   -- Что такое, Томъ?
   Оба мальчика испуганно прижались другъ къ другу и притаили дыханіе.
   -- Тсс!... Опять... Неужели ты ничего не слышишь, Гекъ?
   -- Нѣтъ...
   -- Вотъ опять... Слышалъ?
   -- Господи! Томъ, вѣдь это они! Это идутъ черти за душой Уильямса! Что намъ дѣлать?
   -- Не знаю. Развѣ они увидятъ насъ?
   -- Охъ, Томъ! Они видятъ въ темнотѣ не хуже кошекъ. И зачѣмъ только мы пошли сюда?!
   -- Ну, не бойся такъ. Гекъ. Какое имъ дѣло до насъ: мы вѣдь никому никогда не дѣлали зла. Если мы будемъ молчать, они насъ, можетъ-быть, и не замѣтятъ.
   -- Да я вовсе не боюсь, Томъ. Только у меня по кожѣ подираетъ морозъ.
   -- Слушай!
   Мальчики притаили дыханіе и начали прислушиваться. Съ другого конца кладбища доносились чьи-то голоса.
   -- Смотри, смотри,-- прошепталъ Томъ.
   -- Что это такое?
   -- Это блуждающіе огоньки. Ахъ, Томъ, мнѣ становится страшно!
   Въ темнотѣ показались какія-то темныя фигуры, приближавшіяся къ тому мѣсту, гдѣ стояли мальчики. Кто-то несъ старый жестяной фонарь, свѣтъ отъ котораго ложился на землю неровными пятнами. Гекъ затрясся, какъ въ лихорадкѣ, и прошепталъ:
   -- Это черти, Томъ, ей-Богу! Ихъ цѣлыхъ трое! Мы пропали, Томъ! Ты не умѣешь молиться?
   -- Я сейчасъ попробою. Ты не бойся только, Гекъ, они насъ не тронутъ. Ну, сейчасъ я начну молиться...
   -- Тсс!...
   -- Что случилось?
   -- Это люди! Одного я узналъ по голосу: это старикъ Поттеръ.
   -- Неужели?
   -- Ей Богу, онъ! Ты не шевелись, Томъ: ужь онъ-то насъ не замѣтитъ, потому что пьянъ, какъ всегда -- старый чортъ!
   -- Хорошо, я не шелохнусь. Теперь они остановились и чего-то ищутъ... Опять пошли... Тсс!... Они идутъ къ намъ... Одного я узналъ: это индѣецъ Джо.
   -- Проклятый негодяй! По-мнѣ, намъ было-бы лучше встрѣтиться съ чертями, чѣмъ съ нимъ. Чего имъ здѣсь нужно?
   Послѣднія слова Гекъ произнесъ такъ тихо, что ихъ едва можно было разслышать. Всѣ три мужчины остановились у самой могилы Уильямса, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мальчиковъ.
   -- Вотъ здѣсь,-- сказалъ третій голосъ.
   Незнакомецъ высоко поднялъ фонарь и при его свѣтѣ мальчики узнали молодого доктора Робинзона.
   Поттеръ и индѣецъ тащили за собой носилки, длинную веревку и двѣ лопаты. Они положили свою ношу на землю и начали раскапывать могилу. Докторъ поставилъ фонарь около могилы, отошелъ въ сторону и сѣлъ на траву, прислонившись спиной къ стволу одного изъ вязовъ. Онъ сидѣлъ такъ близко отъ мальчиковъ, что они могли бы дотронуться до него, протянувъ руку.
   -- Скорѣе, ребята, -- сказалъ докторъ вполголоса.-- Луна того и гляди можетъ выйти изъ-за тучъ.


   Поттеръ и Джо пробормотали что-то въ отвѣтъ и продолжали рыть землю. Съ четверть часа раздавался только скрипъ лопатъ и шумъ падавшей земли. Наконецъ, послышался глухой стукъ лопаты о крышку гроба, и черезъ нѣсколько минутъ работавшіе вытащили гробъ на поверхность земли. Сорвавъ крышку при помощи заступовъ, оба бродяги вывалили трупъ на землю. Въ ту-же минуту изъ-за тучъ выплыла луна и освѣтила блѣдное лицо покойника. Затѣмъ индѣецъ придвинулъ носилки, положилъ на нихъ вмѣстѣ съ Поттеромъ трупъ и, прикрывъ его одѣяломъ, привязалъ къ носилкамъ веревкой. Поттеръ вынулъ изъ кармана большой складной ножъ, отрѣзалъ оставшійся конецъ веревки и подошелъ къ доктору.
   -- Теперь, костоправъ, дѣло сдѣлано, давай намъ еще пять долларовъ, или мы не двинемся съ мѣста.
   -- Да, это правильно!-- прибавилъ индѣецъ.
   -- Это еще что такое, негодяи?-- воскликнулъ докторъ.-- Вы требовали уплаты денегъ впередъ, и вамъ уже все заплачено!
   -- Да, заплачено!-- прошипѣлъ индѣецъ и подскочилъ къ доктору, который тѣмъ временемъ успѣлъ встать на ноги.-- Но только у насъ съ тобой сведены еще не всѣ счеты. Ты помнишь, какъ пять лѣтъ тому назадъ прогналъ меня, какъ собаку, отъ дома твоего отца? Я просилъ чего-нибудь поѣсть, а ты сказалъ: "Этотъ негодяй высматриваетъ, что-бы ему стащить". А когда я отвѣтилъ на это, что отомщу за обиду, хотя-бы для этого мнѣ пришлось прожить сто лѣтъ, твой отецъ отправилъ меня въ тюрьму, какъ бродягу. Ты думаешь, я забылъ все это? Ладно -- у меня въ жилахъ течетъ индѣйская кровь, а индѣецъ не забываетъ обидъ! Теперь ты въ моихъ рукахъ, часъ мести насталъ!
   Онъ подскочилъ къ доктору съ сжатыми кулаками, но послѣдній однимъ ударомъ сбилъ негодяя съ ногъ. Поттеръ выронилъ изъ рукъ ножъ.
   -- Стой! Я не дамъ тебѣ бить своего товарища!-- крикнулъ онъ и бросился на доктора.
   Черезъ минуту оба, докторъ и Поттеръ, крѣпко сцѣпившись другъ съ другомъ, начали отчаянно бороться, топча высокую траву и взрывая ногами рыхлую землю. Между тѣмъ индѣецъ успѣлъ оправиться отъ паденія и вскочилъ на ноги. Глаза его злобно сверкали; онъ поднялъ ножъ Поттера и, подкравшись къ боровшимся, началъ наблюдать за ними, какъ кошка, готовая броситься на добычу, выжидая удобнаго момента для нападенія. Наконецъ, доктору удалось вырваться изъ рукъ Поттера; однимъ прыжкомъ онъ подскочилъ къ тяжелой крышкѣ съ гроба Уильямса, поднялъ ее обѣими руками и изо всей силы ударилъ ею Поттера. Поттеръ, какъ подкошенный, упалъ на землю, но въ ту-же самую минуту индѣецъ воспользовался благопріятнымъ моментомъ и вонзилъ ножъ по самую рукоятку въ грудь молодого человѣка. Докторъ покачнулся и упалъ на Поттера, обливая его своей кровью... Луна скрылась за облаками; страшная картина, развернувшаяся передъ глазами перепуганныхъ мальчиковъ, погрузилась въ темноту. Томъ и Гекъ бросились бѣжать безъ оглядки.
   Когда луна опять выглянула изъ-за тучъ, индѣецъ Джо стоялъ надъ обоими тѣлами, лежавшими передъ нимъ, и мрачно смотрѣлъ на нихъ. Докторъ пробормоталъ про себя какія-то непонятныя слова, глубоко вздохнулъ и потомъ успокоился навѣки.
   -- Теперь наши счеты покончены, можешь отправиться въ адъ, -- проворчалъ индѣецъ и, обыскавъ карманы доктора, вложилъ окровавленный ножъ въ разжатую правую руку Поттера. Затѣмъ онъ присѣлъ на край гроба Уильямса и сталъ ждать... Прошло минутъ пять; Поттеръ застоналъ и началъ шевелиться. Почувствовавъ въ своей рукѣ какой-то предметъ, онъ поднялъ руку, взглянулъ и, увидѣвъ окровавленный ножъ, въ ужасѣ выронилъ его на землю и вскочилъ на ноги. Затѣмъ онъ оттолкнулъ отъ себя трупъ доктора и началъ озираться по сторонамъ помутившимся отъ страха взоромъ. Наконецъ, онъ увидѣлъ индѣйца, спокойно смотрѣвшаго на него.
   -- Боже мой! Какъ это случилось, Джо?-- спросилъ онъ.
   -- Да, дѣло плохо, Поттеръ,-- отвѣтилъ тотъ, не мѣняя своей позы.-- И какъ это тебя угораздило ударить его ножомъ!
   -- Я? я не сдѣлалъ этого, Джо!
   -- Ну, чего ты отрекаешься? Вѣдь этимъ дѣлу нельзя помочь.
   Поттеръ задрожалъ и поблѣднѣлъ, какъ смерть.
   -- Я былъ пьянъ, Джо. И какъ можно было напиваться, идя на такую работу! Теперь я еще пьянѣе, чѣмъ тогда, когда мы пришли сюда. У меня голова идетъ кругомъ, я ничего не понимаю. Скажи мнѣ, Джо -- ничего не утаивая, какъ старому товарищу -- неужели это я убилъ его? Я не хотѣлъ его убивать; клянусь спасеніемъ моей души, что у меня никогда не было этого даже въ мысляхъ. Какъ это случилось, Джо? Боже мой! Я, я убилъ его -- такого молодого, умнаго!
   -- Да очень просто: когда вы боролись, онъ схватилъ крышку отъ гроба и ударилъ тебя по головѣ. Ты упалъ на землю, но тотчасъ-же вскочилъ на ноги, схватилъ ножъ и запустилъ его ему подъ ребро какъ-разъ въ ту минуту, когда онъ наносилъ тебѣ второй ударъ. Ты опять упалъ и лежалъ, какъ чурбанъ, пока не пришелъ въ себя.
   -- О, я самъ не зналъ, что дѣлаю. Умри я на этомъ самомъ мѣстѣ, если я сдѣлалъ это нарочно. Во всемъ виновата проклятая водка. Никогда въ жизни я не дрался ножомъ, Джо. Кулаками я, правда, дрался, но ножомъ -- никогда! Спроси, кого хочешь, Джо, и всѣ тебѣ скажутъ, что я говорю правду. Джо, не выдавай меня! Скажи, что ты не выдашь меня, Джо; ты всегда былъ хорошимъ малымъ. Я всегда стоялъ за тебя, Джо. Неужели ты забылъ все это? Что же ты молчишь, Джо?
   Бѣдняга, дрожа отъ страха, сталъ на колѣни передъ убійцей и съ мольбою сложилъ руки.
   -- Да, ты говоришь правду, Поттеръ: ты всегда стоялъ за меня горой, и за это я не выдамъ тебя. Ну, что? Довольно съ тебя слова такого честнаго малаго, какъ я?
   -- Ты -- ангелъ, Джо! Я буду благословлять тебя до самой смерти!-- И Поттеръ залился слезами.
   -- Ну, ладно. Теперь не время ревѣть и убиваться. Уходи отсюда, а я пойду другой дорогой. Ну, живо! Да смотри, не оставляй послѣ себя слѣдовъ.
   Поттеръ пустился бѣжать съ кладбища, не жалѣя силъ; индѣецъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ и пробормоталъ:
   -- Если онъ, дѣйствительно, такъ пьянъ и перепуганъ, какимъ онъ кажется съ виду, то онъ не скоро вспомнитъ о томъ, что оставилъ здѣсь свой ножъ; а если и вспомнитъ -- то побоится вернуться сюда -- этакій трусъ!
   Нѣсколько минутъ спустя луна озаряла лишь тѣло убитаго доктора, завернутый въ одѣяло трупъ старика Уильямса, гробъ съ сорванной крышкой и разрытую могилу. На кладбищѣ не осталось ни одной живой души; кругомъ царила мертвая тишина.
   

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

   Онѣмѣвъ отъ ужаса и задыхаясь отъ волненія, оба мальчика бросились бѣжать по направленію къ городку. Время-отъ-времени они испуганно оглядывались назадъ, точно боясь, что кто- ивые часы.

   Утро понедельника застало Тома несчастным. Таким он чувствовал себя всегда в понедельник утром, так как с него начиналась новая неделя медленной школьной пытки. Он обыкновенно встречал этот день желанием, чтобы вчерашнего воскресенья вовсе не было, так как после него еще тошнее идти в училище.
   Том лежал, размышляя. Внезапно ему пришло в голову, что было бы недурно заболеть; в таком случае можно будет остаться дома. Представлялась смутная возможность. Он произвел обследование собственной особы. Никакого заболевания не обнаружилось; он исследовал вторично. На этот раз ему как будто удалось обнаружить признаки рези в животе, он возложил на них все надежды, ожидая усиления. Но вскоре они ослабели, а там и совсем исчезли. Он снова погрузился в размышления. Вдруг ему удалось открыть нечто. Один из его верхних зубов шатался. Это была удача; он было собрался уже завыть, как пес на луну, по его выражению, но тут ему пришло в голову, что если он пустит в ход этот аргумент, тетка, пожалуй, вырвет зуб, а это будет больно. Итак, он решил оставить зуб про запас и поискать еще. Сначала ничего не находилось, но потом он припомнил, как один доктор рассказывал о пациенте, пролежавшем две или три недели из-за больного пальца, который чуть было не пришлось отнять. Мальчик живо сдернул одеяло и осмотрел пальцы своих ног. Но он не знал, какие признаки требуются. Как бы то ни было, ему казалось, что попробовать стоит, так что он принялся стонать с большим воодушевлением.
   Но Сид спал себе как убитый.
   Том застонал еще громче, и ему показалось, что палец в самом деле начинает болеть.
   Сид спал как ни в чем не бывало.
   Том даже из сил выбился. Отдохнув немного, он поднатужился и испустил целый ряд великолепных стонов.
   Сид знай себе храпел.
   Том рассердился. Он позвал: "Сид, Сид!" -- и принялся расталкивать его. Это возымело действие, и Том снова начал стонать. Сид зевнул, потянулся, приподнялся на локте, крякнул и уставился на Тома. Том продолжал стонать. Сид сказал:
   -- Том, а Том!
   Ответа не было.
   -- Послушай, Том! Том! Что с тобою, Том?
   Он толкнул его и с беспокойством заглянул в лицо.
   Том простонал:
   -- Ох, не толкайся, Сид. Не тронь меня...
   -- Да что же с тобой, Том? Я позову тетю.
   -- Нет, ни под каким видом. Может быть, это пройдет, понемногу. Не зови никого.
   -- Но я должен позвать! Не стони так, Том, просто страшно. Давно это с тобой случилось?
   -- Давно, уже несколько часов. Ох! О, не возись так, Сид. Ты меня убьешь...
   -- Том, да что же ты не разбудил меня раньше? О, Том, перестань! Меня просто дрожь пробирает от твоих стонов. Том, что у тебя такое?
   -- Я прощаю тебе все, Сид. (Стон.) Все, что ты сделал мне... Когда я умру...
   -- О, Том, ты не умираешь, нет! Не надо, Том. О, не надо. Может быть...
   -- Я всем прощаю, Сид. (Стон.) Скажи им это, Сид. И пожалуйста, Сид, отдай мой оконный переплет и одноглазого котенка новой девочке, которая на днях приехала, и скажи ей...
   Но Сид уже накинул платье и исчез. Теперь Том действительно страдал, -- так успешно работало его воображение; стоны его выходили почти естественными.
   Сид опрометью слетел с лестницы и крикнул:
   -- О, тетя Полли, идите скорей! Том умирает!
   -- Умирает?!
   -- Ну да! Идите же скорей!
   -- Глупости! Не верю!
   Однако она бросилась вверх по лестнице, а Сид и Мэри за нею. И лицо ее побелело, и губы дрожали. Подбежав к постели, она проговорила:
   -- Том, что с тобой?
   -- О, тетя, у меня...
   -- Что у тебя, да что же такое у тебя, дитя?
   -- О, тетя, у меня на пальце антонов огонь!
   Старушка опустилась на стул и засмеялась, потом заплакала, потом засмеялась и заплакала разом. Это облегчило ее, и она сказала:
   -- Том, как ты меня перепугал. Ну, будет тебе дурачиться, вставай-ка!
   Стоны прекратились, и палец перестал болеть. Мальчик чувствовал себя в довольно глупом положении и сказал:
   -- Тетя Полли, мне показалось, что на пальце антонов огонь, и он так болел, что я и о зубах позабыл.
   -- О зубах? А что же с твоими зубами?
   -- Один шатается и страсть как болит.
   -- Ну, ну, не начинай опять стонать. Открой-ка рот. Да, зуб у тебя шатается, но от этого ты не умрешь. Мэри, дай-ка мне шелковинку и принеси головешку из кухни.
   Том взмолился:
   -- О, пожалуйста, тетя, не выдергивайте его, он уже прошел. Да если и заболит, я не пикну. Пожалуйста, не выдергивайте, тетя. Я не хочу оставаться дома.
   -- О, ты не хочешь, не хочешь? Значит, ты поднял всю эту суматоху для того, чтобы остаться дома, не идти в школу, а отправиться удить рыбу. Том, Том, я тебя так люблю, а ты точно стараешься всеми способами разбить мое старое сердце своим озорством!..
   Тем временем зубоврачебные инструменты были принесены. Старушка обвязала шелковинкой зуб Тома, а другой конец ее прикрепила к спинке кровати. Затем схватила горяшую головешку и ткнула ее почти в лицо мальчику. Зуб повис, болтаясь на спинке кровати.
   Но за всяким испытанием следует награда. Когда Том после завтрака отправился в школу, он возбуждал зависть каждого встречного мальчика, так как пустота в верхнем ряду зубов давала ему возможность сплевывать новым и замечательным способом. Он даже собрал вокруг себя целую свиту мальчуганов, заинтересованных этим представлением; а один из них, который порезал себе палец и был до тех пор центром общего восхищения, внезапно оказался без единого приверженца, и слава его разом померкла. Он обиделся и заметил с презрением, которого в действительности не чувствовал, что не важная штука плевать, как Том Сойер; но другой мальчик сказал: зелен виноград! -- и развенчанный герой удалился.
   Вскоре Том встретил юного отверженного деревни, Гекльберри Финна, сына местного пьяницы. Гекльберри внушал искреннюю ненависть и страх всем местным маменькам, так как был лентяй и сорванец, и грубиян, и скверный мальчишка, и так как все их дети восхищались им, искали его запретного общества и жалели, что у них не хватает храбрости быть таким, как он.
   Том не отличался в этом отношении от остальных порядочных мальчиков деревни, то есть завидовал отверженному, но славному положению Гекльберри, с которым ему тоже было строжайше запрещено играть. Натурально, он играл с ним при всяком удобном случае. Гекльберри всегда носил негодные платья взрослых, которые пестрели на нем разноцветными пятнами и развевались лохмотьями. Шляпой ему служила настоящая развалина с дырой в виде полумесяца на полях; куртка, если таковая имелась на нем, достигала до пят, а ее задние пуговицы приходились гораздо ниже спины; штаны держались на одной подтяжке, висели сзади мешком, и обтрепанные концы их волочились по грязи, если не были подвернуты. Гекльберри жил вольной птицей. В хорошую погоду он ночевал на первом попавшемся крыльце, а в плохую в пустой бочке; не был обязан ходить ни в школу, ни в церковь, ни называть кого-нибудь учителем, ни слушаться кого-нибудь; мог удить рыбу или купаться, где и когда хотел, сколько душе угодно; никто не запрещал ему драться; он мог ложиться спать так поздно, как хотел; весною он первый из мальчиков начинал ходить босиком, а осенью последний надевал башмаки; ему не нужно было умываться или надевать чистое платье; ругался он артистически. Словом, на долю этого мальчика досталось все, что делает жизнь отрадной. Так думал всякий изнемогавший от муштровки приличный мальчик в С.-Питерсбурге. Том окликнул романтического бродягу.
   -- Эй, Гекльберри, поди-ка сюда!
   -- Иди сам, да посмотри, какова штука.
   -- Что у тебя там?
   -- Дохлая кошка.
   -- Покажи-ка, Гек. Черт, совсем окоченела. Где добыл?
   -- Купил у мальчика.
   -- Что дал?
   -- Голубой билетик и пузырь, который достал на бойне.
   -- А где взял голубой билетик?
   -- Купил у Бена Роджерса две недели назад за хлыстик для обруча.
   -- Скажи -- на что годится дохлая кошка, Гек?
   -- На что годится? Сводить бородавки.
   -- Ну? Разве? Я знаю средство получше.
   -- Бьюсь об заклад, что не знаешь. Какое средство?
   -- Дупляная вода.
   -- Дупляная вода? Гроша не дам за дупляную воду.
   -- Не дашь, не дашь? Да ты разве пробовал?
   -- Нет, я-то не пробовал. Зато Боб Таннер пробовал.
   -- Кто тебе сказал?
   -- Видишь, он сказал Джеффу Татчеру, а Джефф сказал Джони Бекеру, а Джони сказал Джиму Голлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а Бен Роджерс сказал негру, а негр сказал мне. Вот оно как!
   -- Ну, что же из этого? Все они лгут. По крайней мере все, кроме негра, -- его я не знаю. Но я еще не видывал негра, который бы не лгал. Враки! Ну-ка, расскажи мне, как Боб Таннер проделал это?
   -- Ну, он взял да засунул руку в гнилой пень, где накопилась дождевая вода.
   -- Днем?
   -- Разумеется.
   -- Передом к пню?
   -- Да. То есть, я так думаю.
   -- Говорил он что-нибудь, когда делал это?
   -- Кажется, нет, не знаю.
   -- Ага! Что и говорить, сведешь бородавки таким дурацким образом! Так ничего не выйдет. Надо пойти в лес, где знаешь гнилой пень с водой, и ровно в полночь подойти к нему задом, засунуть в него руку и сказать:
  
   Ячменное зерно, ячменное зерно, кукурузные отсевки.
   Дупляная вода, дупляная вода, проглоти бородавки.
  
   А потом живо отойти на одиннадцать шагов, зажмурив глаза, три раза первернуться и идти домой, и никому не говорить. Потому, если расскажешь, все колдовство пропадет.
   -- Ну да, оно похоже на правду; но Боб этого не делал.
   -- Да уж будь покоен, об заклад можешь побиться, что не делал: ведь он самый бородавчатый мальчик в деревне; а если бы он умел орудовать с дупляной водой, у него не было бы ни одной бородавки. Я свел тысячи бородавок с моих рук этим способом, Гек. Я ведь часто вожусь с лягушками, так у меня всегда много бородавок. Иногда я их свожу бобом.
   -- Да, бобы -- это хорошо. Я сам испытал.
   -- Ты? Каким способом?
   -- Надо взять и разделить боб на две половинки, потом надрезать бородавку так, чтобы вытекло немного крови, и намочить кровью одну половинку боба, а потом вырыть ямку на перекрестке и закопать в нее ту половинку ночью, когда нет луны, а другую половинку сжечь. Понимаешь, та половинка, которая смазана кровью, будет все съеживаться да съеживаться, чтобы притянуть к себе другую половинку, а это поможет крови стянуть бородавку, и она живо сойдет.
   -- Да, это верно, Гек, это верно; только, когда закапываешь, нужно говорить: "В землю боб, долой бородавка; не замай меня больше!" -- так лучше выходит. Так и Джо Гарпер делает, а он был близ Кунвилля, да и где только не был. Но скажи -- как же ты их сгоняешь дохлой кошкой?
   -- Вот как. Возьми ты кошку и ступай, и приходи задолго до полуночи на кладбище, где похоронен какой-нибудь злодей; а когда настанет полночь, придет черт, а может и два, и три, только ты их не увидишь, а услышишь, словно бы ветер шумит, а может и разговор их услышишь; и как потащат они того молодца, ты швырни им вслед кошку и скажи: "Черт за телом, кошка за чертом, бородавка за кошкой, чур меня все вы!" Это всякую бородавку сгонит.
   -- Должно быть, верно. Ты пробовал когда-нибудь, Гек?
   -- Нет, но мне рассказала старуха Гопкинс.
   -- Ну, значит, верно; ведь она, говорят, ведьма.
   -- Говорят! Я это знаю, Том. Она заколдовала отца. Он сам сказывал. Идет он раз, -- глядь, а она стоит и заколдовывает его. Он в нее камнем запустил, та увернулась.
   Что же ты думашь, в ту же ночь он свалился с навеса, на котором заснул пьяный, и сломал себе руку.
   -- Экие страсти! Как же он узнал, что она его заколдовывает?
   -- Отец говорит, что узнать не штука. Он говорит, что когда смотрят на тебя пристально, то значит заколдовывают, особенно если при этом бормочут. Потому что бормочут "Отче наш" навыворот.
   -- Когда же ты думаешь испытать кошку, Гек?
   -- Сегодня ночью. Я думаю, они придут сегодня ночью за старым Госсом Вильямсом.
   -- Да ведь его схоронили в субботу! Разве они не утащили его в субботу ночью?
   -- Эх, сказал тоже! Ведь до полуночи их сила не действует, а с полночи уже воскресенье начинается. По воскресеньям-то, я думаю, чертям не разгуляться.
   -- Я и не подумал. Это верно. Можно мне с тобой?
   -- Конечно, если не боишься.
   -- Бояться! Есть чего! Ты мяукнешь?
   -- Да, и ты мяукни в ответ, если удобно будет. А то я прошлый раз мяукал да мяукал, пока старик Гейс не швырнул в меня камнем, промолвив: "Черт бы побрал этого кота!" За это я пустил ему кирпичом в окошко. Только ты никому не сказывай.
   -- Не скажу. Я не мог мяукать в тот раз потому, что тетя с меня глаз не спускала, но сегодня мяукну.
   -- А что это у тебя, Гек?
   -- Ничего, клещ.
   -- Где ты его поймал?
   -- В лесу.
   -- Что возьмешь за него?
   -- Не знаю. Мне не хочется продавать.
   -- Твое дело. Клещик-то маленький.
   -- Чужого-то клеща всякий может охаять. Я им доволен. для меня он хороший клещ.
   -- Да ведь клещей-то пропасть. Я их тысячу наберу, если захочу.
   -- За чем же дело стало? То-то, сам знаешь, что не наберешь. Клещ-то ведь очень ранний. Это первый клещ, которого я видел в нынешнем году.
   -- Слушай, Гек, я тебе дам за него мой зуб.
   -- Покажи.
   Том достал клочок бумаги и осторожно развернул. Гекльберри внимательно осмотрел зуб. Соблазн был велик. Наконец он сказал:
   -- А он настоящий?
   Том приподнял губу и показал пустое место.
   -- Ну, ладно, -- сказал Гекльберри, -- по рукам.
   Том посадил клеща в коробочку от пистонов, служившую недавно темницей для щипуна, и мальчики разошлись, причем каждый чувствовал себя богаче, чем был раньше.
   Дойдя до маленького, стоявшего отдельно домишки, в котором помещалась школа, Том вошел в него быстро, с видом добросовестного малого, спешившего во всю мочь. Он повесил шляпу на вешалку и бросился на свое место с деловым рвением. Учитель, восседавший на возвышении в большом просиженном кресле, дремал, убаюканный монотонным гудением учеников. Звонок на перерыв разбудил его:
   -- Томас Сойер!
   Том знал, что когда произносилось его полное имя, это не предвещало ничего доброго.
   -- Сэр?
   -- Поди сюда. Ну, сэр, почему вы изволили опоздать, по обыкновению?
   Том придумывал, что бы соврать, как вдруг увидел две длинные светло-русые косы, висевшие вдоль спины, которую он тотчас узнал благодаря электрической силе любви; и рядом с этой девочкой находилось единственное свободное место в классе. Он немедленно ответил:
   -- Я остановился поболтать с Гекльберри Финном.
   У учителя дух захватило, он остолбенел. В классе стихло, ученики спрашивали себя, с ума, что ли, сошел этот отчаянный малый. Наконец учитель сказал:
   -- Ты... что ты сделал?
   -- Остановился поболтать с Гекльберри Финном.
   Ослышаться было невозможно.
   -- Томас Сойер, это самое бесстыдное признание, какое только мне приходилось слышать; линейка слишком слабое наказание за такую наглость. Снимай куртку.
   Рука учителя действовала, пока он не выбился из сил, и пук розог значительно уменьшился. Затем последовало приказание:
   -- Теперь, сэр, изволь-ка сесть с девочками. Пусть это послужит тебе уроком.
   Хихиканье, раздавшееся в классе, по-видимому, смутило мальчика, но в действительности это смущение было следствием его благоговения перед неведомым кумиром и неземного блаженства, так удачно доставшегося на его долю. Он присел на кончике сосновой скамьи, а девочка отодвинулась от него, тряхнув головкой.
   Ученики перешептывались, переглядывались, подталкивали друг друга, но Том сидел смирно, облокотившись обеими руками на длинный низкий пюпитр, и, по-видимому, погрузился в учебник. Мало-помалу на него перестали обращать внимание, и тоскливая атмосфера наполнилась обычным школьным жужжаньем. Тогда мальчик начал украдкой поглядывать на свою соседку. Она заметила это, сделала ему гримасу и отвернулась. Когда она осторожно оглянулась, перед ней лежал персик. Она оттолкнула его; Том тихонько придвинул снова; она опять оттолкнула, но уже не так сердито. Том терпеливо передвинул его на прежнее место; она оставила его в покое. Том нацарапал на грифельной доске: "Пожалуйста, возьмите -- у меня есть еще". Девочка взглянула на надпись, но, по-видимому, осталась равнодушной. Тогда мальчик принялся рисовать что-то на грифельной доске, прикрывая свою работу левой рукой. В течение некоторого времени девочка не хотела смотреть, но в конце концов ее естественное любопытство стало проявляться чуть заметными признаками. Мальчик рисовал, по-видимому, поглощенный своей работой. Девочка сделала попытку посмотреть, впрочем, неопределенную, но мальчик не показал вида, что замечает. Тогда она сдалась и нерешительно шепнула:
   -- Покажите мне.
   Том открыл безобразнейшую карикатуру дома с двускатной крышей и трубой, из которой вился дым наподобие штопора. Девочка крайне заинтересовалась этим произведением и, по-видимому, забыла обо всем остальном. Когда он кончил, она полюбовалась с минуту и прошептала:
   -- Очень мило. Нарисуйте человека.
   Художник изобразил на переднем плане человека, похожего на вешалку. Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка не была взыскательна; она осталась довольна этим уродом и прошептала:
   -- Очень красивый человек. Теперь нарисуйте меня.
   Том нарисовал песочные часы с полной луной наверху и соломенными руками и ногами, вооружив растопыренные пальцы чудовищным веером. Девочка сказала:
   -- И это очень мило. Хотелось бы мне уметь рисовать.
   -- Это очень просто, -- прошептал Том. -- Я вас научу.
   -- О, научите? Когда?
   -- В полдень. Вы пойдете домой обедать?
   -- Я останусь, если хотите.
   -- Отлично -- так ладно будет. Как вас зовут?
   -- Бекки Татчер. А вас? Впрочем, я знаю. Ваше имя -- Томас Сойер.
   -- Это мое имя, когда меня колотят. А когда я хороший, тогда я Том. Зовите меня Том, хорошо?
   -- Хорошо.
   Том снова начал царапать что-то на доске, закрывая рукой от девочки.
   Но теперь она не отворачивалась. Она просила показать ей. Том сказал:
   -- О, ничего нет.
   -- Нет, есть.
   -- Нет, нет, да вам и не интересно.
   -- Интересно, право, интересно. Пожалуйста, покажите.
   -- Вы никому не скажете?
   -- Нет, никому -- честное слово, честное слово, и самое честное слово, не скажу.
   -- Никому на свете? Пока живы?
   -- Никому на свете. Покажите же.
   -- Да нет, вам вовсе не интересно!
   -- Ну, коли вы так, то я сама посмотрю, Том, -- с этими словами она протянула свою маленькую ручку, и началась легкая борьба. Том делал вид, что серьезно сопротивляется, но мало-помалу отодвигал руку, пока не открылись слова:

Я вас люблю.

   -- Ах, вы негодный!
   Она довольно звонко шлепнула его по руке, однако заалелась и, видимо, была довольна.
   В эту самую минуту мальчик почувствовал, что чьи-то роковые пальцы медленно стискивают его ухо и приподнимают его со скамьи. В таком положении он был проведен через весь класс на свое место, под беглым огнем общего хихинья. В течение нескольких грозных мгновений учитель стоял над ним, а затем вернулся на свое место, не сказав ни слова. Но хотя ухо у Тома горело, сердце его ликовало.
   Когда класс успокоился, Том сделал честную попытку заняться, но волнение его было слишком велико. На уроке чтения он сбивался, на уроке географии превращал озера в горы, горы в реки, реки в материки, восстановив древний хаос; а на уроке правописания провалился окончательно, переврав ряд простейших детских слов, за что и был переведен в последний разряд, лишившись оловянной медали, которую с гордостью носил уже несколько месяцев.

Глава VII
В школе.  -- Учитель живописи.  -- Промах.

   Чем усерднее Том старался сосредотачиваться на учебнике, тем упорнее разбредались его мысли, -- так что, наконец, он зевнул, вздохнул и бросил книгу. Ему казалось, что полдень никогда не наступит. Неподвижный воздух точно замер. Хоть бы что шелохнулось. Это был самый сонный из всех сонных дней. Усыпительное бормотание двадцати пяти школьников убаюкивало души, точно чары, таящиеся в гудении пчел. Вдали Кардиж Гилль, залитый волнами света, поднимал свою зеленую вершину в мерцающей дымке летней мглы, отливавшей пурпуром; несколько птиц скользили в высоте на усталых крыльях; никаких других живых существ не было видно, кроме козлов, да и те спали.
   Сердце Тома томилось жаждой свободы или хоть какого-нибудь развлечения, которое помогло бы ему скоротать это скучное время. Случайно он опустил руку в карман, и лицо его озарилось благодарностью, равной молитве, хотя он и не знал этого. Он потихоньку вытащил пистонную коробочку и выпустил клеща на стол. Эта крошечная тварь, вероятно, тоже переполнилась в этот момент молитвенной благодарностью, которая, однако, оказалась преждевременной, так как лишь только она поползла в одну сторону, Том булавкой повернул ее в другую.
   Рядом с Томом сидел его закадычный друг, так же изнывавший от тоски и так же глубоко и благодарно обрадованный развлечением. Этот закадычный друг был Джо Гарпер. Всю неделю они дружили, а по воскресеньям становились во главе враждебных армий. Джо достал булавку из-за обшлага куртки и принял участие в возне с пленником. Забава с каждой минутой становилась интереснее. Вскоре Том нашел, что они мешают друг другу, так что ни один не пользуется клещом всласть. Поэтому он взял грифельную доску Джо и провел посередине ее черту сверху донизу.
   -- Вот, -- сказал он, -- пока клещ будет на твоей половине, ты гоняй его, сколько хочешь, а я не буду трогать; а если он удерет на мою половину, ты должен оставить его в покое, пока я не упущу его за черту.
   -- Ладно, начинай.
   Клещ вскоре удрал от Тома и переполз через экватор. Джо дразнил его, пока он не улизнул обратно. Поле действия менялось, таким образом, довольно часто. Пока один мальчик с захватывающим увлечением возился с клещом, другой следил за возней с неменьшим интересом, головы обоих склонились над доской; они забыли обо всем на свете. Наконец счастье, по-видимому, перешло на сторону Джо. Клещ пробовал и так и сяк, менял направление, волнуясь и возбуждаясь не меньше, чем сами мальчики, но всякий раз, как победа была уже, так сказать, в его руках, и пальцы Тома начали шевелиться, булавка Джо проворно загораживала ему путь и направляла его обратно. Том, наконец, не вытерпел. Искушение было слишком велико. Он протянул булавку и помог клещу. Джо моментально взбесился.
   -- Том, оставь его в покое!
   -- Я только чуть-чуть погоняю его, Джо.
   -- Нет, сэр, это нечестно. Сейчас оставь его.
   -- Пустяки, я только немножко пошевелю.
   -- Оставь его, говорят тебе.
   -- Не хочу.
   -- Ты должен, -- он на моей стороне.
   -- Послушай, Джо Гарпер, чей это клещ?
   -- Мне нет дела до того, чей клещ, -- он на моей стороне и ты его трогать не будешь.
   -- А вот же буду. Клещ мой, и я буду делать с ним, что хочу!
   Здоровенный тумак обрушился на спину Тома, такой же на спину Джо, и в течение двух минут пыль летела из обеих курток, к восторгу всей школы. Мальчики так увлеклись, что не заметили внезапно наступившей тишины, когда учитель подкрался к ним на цыпочках и остановился над ними. Он довольно долго смотрел на представление, а затем и со своей стороны внес в него некоторое разнообразие.
   Когда наступил полуденный перерыв, Том полетел к Бекки Татчер и шепнул ей на ухо:
   -- Наденьте шляпку и сделайте вид, будто идете домой, а когда свернете за угол, то отстаньте от других и вернитесь назад переулком. Я пойду другой дорогой, обгоню их и вернусь тем же путем.
   Она пошла в одной группе учеников, он -- в другой. Немного погодя они встретились в конце переулка, и когда вернулись в школу, в ней не было ни души. Они уселись, положив перед собой грифельную доску. Том дал Бекки грифель и водил ее руку -- и таким образом они воздвигли другой удивительный дом. Когда же увлечение искусством стало остывать, принялись разговаривать. Том утопал в блаженстве. Он спросил:
   -- Вы любите крыс?
   -- Терпеть не могу.
   -- Ну да, живых -- я тоже. Но я говорю о дохлых, которых можно привязать на веревочку и махать ими вокруг головы.
   -- Нет, крысы вообще мне не нравятся. Вот жевать резину -- это я люблю.
   -- О, и я тоже. Жаль, что у меня нет ни кусочка!
   -- Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, но потом вы мне отдайте.
   Это было очень приятно, и они жевали по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
   -- Бывали вы в цирке? -- спросил Том.
   -- Да, и папа обещал сводить меня еще раз, если я буду умницей.
   -- Я был в цирке три или четыре раза -- множество раз. Церковь ничего не стоит перед цирком. В цирке все время представляют разные штуки. Когда я буду большой, то поступлю в клоуны.
   -- О, в самом деле? Это будет очень мило. Они такие пестрые.
   -- Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
   -- Что это такое?
   -- Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
   -- Нет.
   -- Хотите?
   -- Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
   -- На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
   -- Поцелуемся? Зачем же целоваться?
   -- Так уж, знаете, полагается -- всегда так делают.
   -- Все?
   -- Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
   -- Д-да!
   -- Что же?
   -- Не скажу.
   -- Хотите, я вам скажу?
   -- Д-да -- только в другой раз.
   -- Нет, теперь.
   -- Нет, не теперь, -- завтра.
   -- О, нет, теперь, пожалуйста, Бекки. Я вам на ушко скажу, тихонько-тихонько.
   Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
   -- Теперь и вы мне шепните то же самое.
   Сначала она отнекивалась, потом сказала:
   -- Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать -- обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
   -- Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
   Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
   -- Я люблю вас.
   Затем она вскочила со скамьи и бегала от Тома вокруг столов и скамеек, пока не забилась в уголок, закрыв лицо своим белым передничком. Том обвил руками ее шейку и принялся уговаривать.
   -- Теперь, Бекки, все сделано -- остается только поцеловаться. Ты не бойся -- это ничего. Пожалуйста, Бекки.
   Он стал отнимать от ее лица руки и передник.
   Мало-помалу она уступила и опустила руки; личико ее, разгоревшееся от борьбы, выглянуло и покорилось. Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
   -- Теперь все, Бекки. Но знаешь, после этого ты уже не должна любить никого другого и не выходить замуж ни за кого другого -- никогда, никогда, навеки. Хорошо?
   -- Да, я никогда не буду любить никого, кроме тебя, Том, и никогда не выйду замуж ни за кого другого, и ты тоже ни на ком не женишься, кроме меня, правда?
   -- Конечно. Разумеется. Это уж само собой. И когда идем в школу или домой, ты всегда должна ходить со мной, если за нами не подсматривают -- а в играх ты выбирай меня, а я буду выбирать тебя; так уж всегда делают, те, которые обручились.
   -- Ах, как славно! А я и не знала об этом.
   -- Еще как славно-то. Мы с Эми Лауренс...
   Большие глаза сказали Тому о его оплошности, он запнулся, сконфузился.
   -- О, Том! Значит, я не первая, с которой ты обручился?
   Девочка заплакала, Том сказал:
   -- О, Бекки, не плачь. Я ее больше и знать не хочу.
   -- Неправда, Том, -- ты сам знаешь, что неправда.
   Том попытался обнять ее, но она оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала плакать. Том снова попытался, говоря разные ласковые слова, и снова получил отпор. Тогда его гордость проснулась, он отошел и вышел из комнаты. Он постоял на улице, расстроенный и взволнованный, время от времени заглядывая в дверь, в надежде, что она раскается и подойдет к нему. Но она не двигалась. Тут ему сделалось совсем грустно и стало казаться, что он неправ. В нем происходила жестокая борьба, но он пересилил свой гонор и вошел в комнату. Бекки все еще стояла в углу, лицом к стене, и всхлипывала. У Тома защемило сердце. Он подошел к ней и постоял с минуту, не зная, как взяться за дело. Потом нерешительно сказал:
   -- Бекки, я... я никого не люблю, кроме тебя.
   Никакого ответа -- только рыдания.
   -- Бекки (умоляющим тоном).
   -- Бекки, скажи хоть словечко.
   Рыдания усилились.
   Том достал из кармана свою лучшую драгоценность, медную кнопку от каминной решетки, просунул так, чтобы она могла ее видеть, и сказал:
   -- Пожалуйста, Бекки, возьми ее себе.
   Она швырнула ее на пол. Тогда Том вышел из комнаты и пошел, куда глаза глядят, решив не возвращаться сегодня в школу. Бекки догадалась, в чем дело. Она подбежала к двери; его не было видно; выбежала на рекреационный двор: его и там не было. Тогда она позвала:
   -- Том! Вернись, Том!
   Она прислушалась, но ответа не было. Ее окружали тишина и безмолвие. Тут она села и снова расплакалась, и упрекала себя, а тем временем стали собираться школьники, и ей пришлось скрывать свою грусть, унимать свое разбитое сердце и нести крест свой в течение долгого томительного дня, не имея среди этих чужих близкой души, с которой бы можно было поделиться своим горем...

Глава VIII
Решение, принятое Томом.  -- Драматическое представление в лесу.

   Том пробирался переулками, пока не очутился вне путей возвращения школьников, а затем печально поплелся дальше. Он перескочил два или три раза через узкий ручей, ввиду господствовавшего между школьниками поверья, будто переход через воду избавляет от погони. Спустя полчаса он был уже за домом вдовы Дуглас, на Кардижском холме, откуда школа чуть виднелась в долине. Он вошел в густой лес, пробрался в самую чащу и уселся на мху под развесистым дубом. Не было ни малейшего ветерка; удручающий полуденный зной заставил смолкнуть птиц; природа погрузилась в забытье, нарушавшееся иногда лишь отдаленным постукиванием дятла, от которого гнетущая тишина и чувство одиночества казались еще более глубокими. Душа мальчика была погружена в меланхолию; чувства его гармонировали с окружающим. Он долго сидел задумавшись, опираясь локтями о колени и подпирая руками подбородок. Ему-казалось, что жизнь, в лучшем случае, одна грусть, и он почти завидовал недавно скончавшемуся Джимми Годжесу. Должно быть, очень покойно, думалось ему, лежать и дремать, и грезить, вечно, вечно, меж тем как ветерок шелестит листьями и ветвями и ласкает траву и цветы на могиле, -- и не испытывать больше никаких тревог и огорчений, никогда, никогда. Если бы только у него был хороший аттестат от воскресной школы, он был бы готов уйти из этого мира и развязаться со всеми. Вот хоть бы эта девочка. Что он ей сделал? Ничего. Он к ней всей душой, а она обошлась с ним, как с собакой, -- право, как с собакой. Когда-нибудь пожалеет -- да, пожалуй, уже поздно будет. Ах, если бы можно было умереть на время! Но упругое юное сердце не может долго оставаться сжатым. Незаметно Том начал возвращаться к тревогам здешней жизни. Что если он возьмет да пропадет без вести? Что если он уйдет далеко-далеко, в неведомые заморские края, с тем, чтобы не возвращаться обратно? Что она тогда почувствует? Мысль сделаться клоуном снова пришла ему в голову, но возбудила только отвращение. Гримасы, шутки, пестрые штаны, все это показалось оскорблением для духа, витавшего в туманном, возвышенном мире романтики. Нет, он сделается солдатом и вернется после многих лет отсутствия, испытанный в боях и покрытый славой. Или, еще лучше, присоединится к индейцам и будет охотиться за буйволами, и воевать в горах и широких бездорожных равнинах Дальнего Запада, и когда-нибудь вернется великим вождем, в перьях, страшно размалеванный, и ввалится в воскресную школу, в скучное летнее утро, с грозным боевым кличем, на зависть товарищам. Но нет, есть нечто еще более грандиозное. Он будет пиратом! Вот это так. Теперь будущность ясно представала перед ним, озаренная несказанным блеском. Имя его прогремит на весь мир, заставляя дрожать народы! Как славно он будет носиться по бурному морю на своем длинном, черном, быстроходном корабле "Дух Бури", с грозным флагом на фок-мачте! И вот, на вершине своей славы, он внезапно является в родную деревню и входит в церковь, загорелый и огрубевший от бурь и непогод, в черном бархатном колете и штанах, в огромных ботфортах, с малиновым шарфом, с блестящими пистолетами за поясом, с заржавленным от крови кинжалом на боку, в шляпе с развевающимися перьями, с черным флагом, на котором красуются череп и две скрещенные кости, и с восторгом слышит шепот: "Это Том Сойер, пират! Черный Мститель Испанских Морей!"
   Да, это решено, его карьера определилась. Он сбежит из дома и вступит на путь славы. Он уйдет завтра же утром. Надо поэтому приготовиться к путешествию. Он решил собрать свои средства. Неподалеку лежало свалившееся дерево; он подошел к нему и начал рыть землю у одного из его концов своим барлоуским ножом. Вскоре нож ударился обо что-то деревянное и пустое, судя по звуку. Он запустил руку в ямку и выразительно произнес нараспев:
   -- Чего тут нет, явись! Что тут есть, оставайся!
   Затем он выкопал и открыл хорошенькую деревянную копилку. В ней лежал игральный шарик. Удивлению Тома не было границ. Он почесал в затылке с видимым смущением и сказал:
   -- Что бы это значило!
   Затем он сердито отбросил шарик и задумался. Дело в том, что не сбылось поверье, которое он и его товарищи всегда считали непреложной истиной. Если закопать шарик с известными заклинаниями и оставить его на две недели и затем открыть с теми самыми словами, которые он только что произнес, то вы найдете все шарики, которые когда-либо потеряли, как бы далеко ни были они разбросаны. Но вот теперь эта затея очевидно и бесспорно провалилась. Все здание веры Тома было потрясено до основания. Он много раз слыхал, что эта штука удавалась, но еще ни разу не слыхивал о неудаче. Ему не приходило в голову, что он и сам уже не раз пробовал ее, но потом не мог найти того места, где закапывал.
   Он думал и гадал о причинах неудачи и наконец решил, что тут замешалась какая-нибудь ведьма, уничтожившая силу заговора. Ему хотелось удостовериться в этом, и, поискав кругом, он скоро нашел маленькую кучку песка, с воронковидным углублением наверху. Он приложил губы к углублению и сказал:
   -- Клопик, клопик, клопик, скажи мне, что я хочу знать! Клопик, скажи мне, что я хочу знать!
   Песок зашевелился, маленький черный клоп выглянул на мгновение и исчез в испуге.
   -- Не говорит! Ясное дело, это ведьма устроила. Так я и знал.
   Он знал, что если впуталась ведьма, то пиши пропало, и потому, обескураженный, решил махнуть рукой на это дело. Но ему пришло в голову, что шарик, который он бросил, еще пригодится. Он принялся искать его, но не мог найти. Тогда он вернулся к копилке и стал возле нее так же, как стоял, когда бросил шарик; затем достал из кармана другой шарик и бросил его в том же направлении, что и первый, приговаривая:
   -- Брат, найди своего брата!
   Когда шарик упал, он подошел к нему и стал искать. Но шарик или не долетел, или перелетел, так что пришлось повторить попытку еще два раза. Последняя удалась. Оба шарика лежали на расстоянии фута друг от друга.
   В эту минуту в зеленой чаще раздался слабый звук игрушечной жестяной трубы. Том скинул куртку и штаны, подпоясался подтяжкой и, раскидав хворост за свалившимся деревом, достал самодельный лук и стрелы, деревянный меч, жестяной рожок и, вооружившись всем этим, ринулся вперед, с голыми ногами, в развевающейся рубашке. Остановившись под высоким вязом, он проиграл ответный сигнал, а затем принялся подкрадываться, осторожно осматриваясь по сторонам. Он тихонько скомандовал воображаемой шайке:
   -- Стойте, молодцы! Не показывайтесь, пока я не протрублю.
   Из-за деревьев показался Джо Гарпер, в таком же легком одеянии и так же солидно вооруженный, как Том. Том воскликнул:
   -- Стой! Кто идет по Шервудскому лесу без моего позволения?
   -- Гай Гисборн не нуждается ни в чьем позволении! Кто ты, что... что...
   -- Что смеешь держать такую речь, -- живо подсказал Том, так как они говорили по книжке, на память.
   -- Кто ты, что смеешь держать такую речь?
   -- Кто я? Я Робин Гуд, о чем скоро узнает твой презренный труп.
   -- Так в самом деле это ты, знаменитый разбойник? Я рад сразиться с тобой за обладание этим веселым лесом. Выходи!
   Они схватились за свои деревянные мечи, бросили остальную амуницию на землю, стали в боевую позу и начали правильный, аккуратный бой, два вверх, два вниз. Затем Том сказал:
   -- Ну, если ты приноровился, давай действовать живее.
   Они начали действовать живее, пыхтя и обливаясь потом от усилий. Наконец Том крикнул:
   -- Падай! Падай! Что же ты не падаешь?
   -- Не хочу. Чего ты сам не падаешь? Тебе больше досталось.
   -- Это ничего не значит. Мне нельзя падать. В книжке этого нет. В книжке сказано: тогда ударом в спину он сразил бедного Гая Гисборна! Ты должен повернуться и подставить мне спину для удара.
   Спорить против авторитетов не приходится -- Джо повернулся, получил удар в спину и упал.
   -- А теперь, -- сказал он, вставая, -- давай я тебя убью. Так будет справедливо.
   -- Как же я могу? В книжке этого нет.
   -- Ну, так это подлость, и больше ничего.
   -- Вот что, Джо, ты можешь быть монахом Туком или Мачем, сыном мельника, и хватить меня дубиной; или, коли хочешь, вот что сделаем: я буду Ноттингэмским шерифом, а ты стань пока Робином Гудом и убей меня.
   Это разрешило вопрос к общему удовольствию, и упомянутые действия были выполнены. Затем Том снова превратился в Робина Гуда и истек кровью, благодаря предательнице монахине, плохо перевязавшей его рану. Джо, изображавший целую шайку плачущих разбойников, горестно стащил его в лес, вложил лук в его слабеющие руки, и Том сказал:
   -- Где упадет эта стрела, там погребите бедного Робина Гуда, под зеленым деревом. -- Затем он пустил стрелу, упал навзничь и совсем было умер, да попал в крапиву и вскочил, так как это оказалось чувствительным для мертвого тела.
   Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли, сожалея, что разбойники перевелись, и недоумевая, чем современная цивилизация может возместить их утрату. Они говорили, что предпочли бы пробыть разбойниками в Шервудском лесу один год, чем президентами Соединенных Штатов всю свою жизнь.

Глава IX
Страхи и ужасы.  -- Появление призрака.  -- Индеец Джо.

   Вечером, в половине десятого, Том и Сид по обыкновению отправились спать. Они прочли молитвы, и Сид вскоре заснул. Том не спал и ждал в лихорадочном нетерпении. Когда ему стало казаться, что близок рассвет, часы пробили десять! Просто беда. Нервное настроение побуждало его вертеться и ерзать, но он боялся разбудить Сида. Итак, он лежал смирно, уставившись в темноту. Царила какая-то зловещая тишина. Мало-помалу в тишине стали выделяться едва уловимые звуки. Тиканье часов сделалось явственно слышным. Старые балки начинали таинственно покряхтывать. Ступеньки на лестнице слабо заскрипели. Очевидно, духи пустились в свои похождения. Мерное глухое храпение доносилось из комнаты тетки Полли. А там раздалось несносное чириканье сверчка, которого никакая человеческая изобретательность не в силах угомонить. Зловещее постукивание жука-часовщика в стене, у изголовья кровати, заставило Тома вздрогнуть, -- оно означало, что чьи-нибудь дни сочтены. Вдали завыла собака, нарушая ночную тишину, ей ответил еще более отдаленный вой. Том лежал неподвижно. Наконец он убедился, что время остановилось и началась вечность; несмотря на свое волнение, он начал дремать; часы пробили одиннадцать, но он уже не слыхал боя. Но вот раздалось, смешиваясь с его смутными грезами, самое меланхолическое мяуканье. Стук соседнего окна заставил его встрепенуться. Возглас: "Брысь, дьявол!" и звон пустой бутылки, разбившейся о дровяной сарай тетки Полли, окончательно разбудили его, и минуту спустя он уже оделся, вылез в окно и пробирался на четвереньках по крыше. Он осторожно мяукнул раза два, затем соскочил на крышу дровяного сарая, а с нее на землю. Гекльберри Финн был там со своей дохлой кошкой. Мальчики тронулись в путь и исчезли в темноте. Спустя полчаса они уже шли по высокой траве кладбища.
   Это было кладбище старомодного западного типа. Оно находилось на холме, в полутора милях от деревни. Ветхая деревянная ограда вокруг него погнулась местами внутрь, местами наружу, но нигде не держалась прямо. Кладбище заросло травой и бурьяном. Все старые могилы осыпались. Ни одного надгробного камня не оставалось на месте; источенные червями кресты на могилах покосились, требуя опоры, но не находя ее. Когда-то на них были надписи: здесь покоится, и так далее, но теперь на большинстве из них нельзя было бы прочесть ничего даже при дневном свете.
   Слабый ветерок стонал между деревьями, и Том испугался, не души ли это покойников жалуются, что их потревожили. Мальчики мало говорили, да и то чуть слышным шепотом, так как и время, и место, и окружающая торжественная тишина импонировали им. Они скоро нашли свежую насыпь, которую искали, и спрятались под тремя большими вязами, росшими группой в нескольких футах от могилы.
   Они ждали молча в течение долгого, как им показалось, времени. Отдаленное угугуканье филина было единственным звуком, нарушавшим мертвую тишину. Тому стало невмочь. Он должен был заговорить. Итак, он сказал шепотом:
   -- Как ты думаешь, Гек, нравится мертвецам, что мы здесь?
   Гекльберри шепнул в ответ:
   -- Почем я знаю. А страшновато здесь, -- как по-твоему?
   -- Еще бы.
   Наступила продолжительная пауза, в течение которой мальчики обдумывали про себя этот вопрос. Затем Том прошептал:
   -- Послушай, Гек, как по-твоему, слышит Госс Вильямс наш разговор?
   -- Разумеется, слышит. По крайней мере, дух его слышит.
   Том, помолчав, прибавил:
   -- Лучше бы мне сказать мистер Вильямс. Но я не хотел его обидеть. Все называют его Госс.
   -- То-то вот, надо десять раз подумать, когда говоришь о покойнике, Том.
   Эта укоризна снова положила конец разговору. Вдруг Том схватил товарища за руку.
   -- Ш-ш!
   -- Что такое, Том? -- Мальчики невольно ухватились друг за друга, с сильно бьющимися сердцами.
   -- Ш-ш! Вот опять! Да неужто не слышишь?
   -- Я...
   -- Вот! Теперь слышишь?
   -- Господи, Том, это они идут! Они наверно. Что нам делать?
   -- Не знаю. Ты думаешь, они увидят нас?
   -- Ох, Том, они видят в темноте не хуже кошек. Лучше бы нам не приходить.
   -- Ну, не бойся. Я думаю, они не тронут нас. Что мы им сделали? А если будем сидеть смирно, может быть, и не заметят.
   -- Постараюсь, Том, но, Господи, я весь дрожу.
   -- Слушай!
   Мальчики пригнули головы и слушали, чуть дыша. Глухие звуки голосов доносились с дальнего конца кладбища.
   -- Смотри, смотри! -- шепнул Том. -- Что это?
   -- Это чертов огонь. Ох, страшно, Том!
   Какие-то темные фигуры приближались, размахивая старым жестяным фонарем, рассыпавшим по земле бесчисленные блестки света. Вдруг Гекльберри прошептал с ужасом:
   -- Это черти, наверное. Трое! Господи, пропали мы, Том! Можешь прочесть молитву?
   -- Попробую, только не бойся. Они не тронут нас. Отходя ко сну...
   -- Ш-ш!
   -- Что такое, Гек?
   -- Это люди! По крайней мере, один из них. Я слышу голос старого Меффа Поттера.
   -- Да ну!.. Ты уверен?
   -- Ручаюсь, он. Не шевелись, не ерзай. Он не так зорок, чтобы заметить нас. Пьян по обыкновению, старый хрыч!
   -- Ладно, я буду сидеть смирно. Ну вот, стали. Ищут чего-то. Заторопились. Опять стали. Опять заторопились. Спешат во всю мочь. Теперь взяли вправо. Слушай-ка, Гек, я узнаю и другой голос. Это индеец Джо.
   -- Он и есть -- проклятый метис! Лучше бы повстречаться с чертом. Что им тут понадобилось?
   Шепот прекратился, так как трое людей подошли к могиле и стояли теперь в нескольких шагах от убежища мальчиков.
   -- Здесь, -- сказал третий голос, и обладатель его приподнял фонарь, осветивший лицо молодого доктора Робинзона.
   Поттер и индеец Джо принесли с собой носилки, на которых лежала веревка и пара лопат. Они положили на землю свою ношу и принялись разрывать могилу. Доктор поставил фонарь в головах у нее и уселся под вязом. Он был так близко от мальчиков, что они могли бы дотронуться до него.
   -- Живее, ребята! -- сказал он вполголоса. -- Луна того и гляди выйдет.
   Они что-то проворчали в ответ и продолжали рыть. В течение некоторого времени слышен был только шорох лопат, сбрасывавших землю и песок. Было очень томительно. Наконец лопата с глухим деревянным звуком ударилась о гроб, и спустя минуту люди вытащили его из могилы. Они сняли крышку своими заступами и грубо вывернули труп на землю. Луна выглянула из-за туч и осветила бледное лицо. Приготовили носилки, уложили на них тело, накрыли его одеялом и привязали веревкой. Поттер достал большой нож, отрезал болтавшийся конец веревки и сказал:
   -- Ну, косторез, проклятая работа готова, выкладывайте еще пять -- или дело не выгорит.
   -- Правильно! -- подтвердил индеец Джо.
   -- Послушайте, что это значит? -- сказал доктор. -- Вы потребовали плату вперед, и я заплатил вам.
   -- Да, вы и еще кое-что сделали, -- сказал индеец Джо, подходя к доктору, который встал. -- Пять лет тому назад вы меня выгнали из кухни вашего отца, когда я зашел однажды вечером и попросил чего-нибудь поесть. Вы сказали тогда, что я не с добром пришел, а когда я поклялся, что отплачу вам хотя бы через сто лет, ваш отец засадил меня в тюрьму, как бродягу. Вы думаете, я забыл это? Нет, во мне недаром индейская кровь. Теперь вы попались в мои лапы, и я с вами разделаюсь, будьте покойны.
   Он грозил кулаком, поднося его к самому лицу доктора. Тот размахнулся и сбил с ног негодяя. Поттер выронил нож и крикнул:
   -- Не смей бить моего товарища!
   Он схватился с доктором, и они стали бороться, напрягая все силы, топча траву, роя ногами землю. Индеец Джо, с горящими от бешенства глазами, вскочил, схватил нож Поттера и, подбираясь, как кошка, к дерущимся, выжидал удобной минуты. Доктор вырвался, схватил тяжелую доску с могилы Вильямса и ударом ее свалил Поттера; в ту же минуту метис кинулся и всадил нож по самую рукоятку в грудь молодого человека. Доктор упал, задев при падении Поттера и обливая его своей кровью, и в ту же минуту тучи окутали мраком ужасное зрелище, а перепуганные мальчики бросились бежать в темноте.
   Когда месяц выглянул снова, индеец Джо стоял над двумя телами, рассматривая их. Доктор что-то пробормотал невнятно, раза два вздохнул и больше не шевелился. Метис процедил сквозь зубы:
   -- С тобой счеты кончены, будь ты проклят!
   Затем он обобрал тело. После этого вложил нож в правую руку Поттера и уселся на гроб. Прошло несколько минут, Поттер зашевелился и застонал. Рука его стиснула нож; он поднял его, взглянул на него и выронил с испугом. Затем сел, оттолкнул труп, уставился на него, потом посмотрел вокруг мутным взглядом. Глаза его встретились с глазами Джо.
   -- Господи, что тут такое, Джо?
   -- Скверная штука, -- ответил Джо, не двигаясь. -- Зачем ты это сделал?
   -- Я! Никогда я этого не делал!
   -- Нет, братец, словами тут не отвертишься.
   Поттер задрожал и побелел как полотно.
   -- Было бы мне остаться трезвым. Не годилось пить сегодня. Но у меня в голове шумит хуже еще, чем когда мы пришли сюда. Я совсем одурел, ничего не могу вспомнить. Скажи, Джо, по чести скажи, старина, -- я это сделал? Я никогда не хотел этого; клянусь душой и честью, не хотел. Скажи мне, как это вышло, Джо?.. Ужас... Такой молодой, способный...
   -- Вы боролись, он хватил тебя доской; и ты растянулся; потом вскочил, шатаясь и спотыкаясь, схватил нож и всадил в него в ту самую минуту, когда он снова двинул тебя со всего размаху доской, затем ты упал и лежал все время, как чурбан.
   -- О, я не понимал, что делаю! Умереть мне на месте, если понимал! Все это от виски и от запальчивости, должно быть. Я и оружием-то никогда в жизни не пользовался, Джо. Драться дрался, но без оружия. Все это скажут. Джо, не рассказывай об этом! Обещай мне, что не расскажешь, Джо; будь добрым товарищем! Я всегда любил тебя, Джо, и заступался за тебя. Помнишь? Ты ведь не скажешь, не скажешь, Джо?
   Бедняга бросился на колени перед хладнокровным убийцей, с мольбою сложив руки.
   -- Нет, ты всегда был хорош и добр ко мне, Мефф Поттер, и я отплачу тебе тем же. Верное слово.
   -- О, Джо, ты ангел! Я буду благословлять тебя по гроб жизни!..
   И Поттер заплакал.
   -- Ну, ладно, довольно об этом. Теперь не время хныкать. Ты ступай той дорогой, а я этой. Улепетывай, да не оставляй за собой следов.
   Поттер пустился бежать что есть силы. Метис постоял, глядя ему вслед. Он пробормотал:
   -- Если он так оглушен ударом и одурманен ромом, как можно подумать с виду, то не вспомнит о ноже, пока не убежит так далеко, что побоится вернуться. Цыплячье сердце!
   Спустя три минуты только месяц смотрел на убитого человека, на завернутый в одеяло труп, на пустой гроб и разрытую могилу. Снова водворилась глубокая тишина.

Глава Х
Клятва.  -- Ужас влечет за собою раскаяние.  -- Душевная пытка.

   Оба мальчика летели стремглав к деревне, онемев от ужаса. Время от времени они оглядывались, как будто опасаясь погони. Всякий пень, попадавшийся на дороге, казался им человеком и врагом, так что у них захватывало дух от испуга; а когда они добежали до первых коттеджей, лай потревоженных собак точно придал им крылья.
   -- Только бы добраться до старой кожевни, прежде чем выбьемся из сил! -- прошептал Том, задыхаясь. -- Мне не выдержать...
   Гекльберри только пыхтел в ответ, и мальчики не спускали глаз с цели своих надежд, напрягая все силы, чтобы добежать до нее. Они упорно спешили к ней, и наконец, плечом к плечу, влетели в дверь и повалились на пол, обрадованные и обессиленные, под защитой темноты. Понемногу их пульс стал биться тише, и Том прошептал:
   -- Гекльберри, как ты думаешь, что из этого выйдет?
   -- Виселица, если доктор Робинзон умрет.
   -- Ты думаешь?
   -- Я уверен, Том.
   Том подумал немного, потом сказал:
   -- А кто же расскажет? Мы?
   -- С какой стати нам рассказывать? Вдруг что-нибудь случится и индейца Джо не повесят? Ведь он не теперь, так после зарежет нас, -- это так же верно, как то, что мы здесь лежим.
   -- Я и сам так думал, Гек.
   -- Если рассказывать, так пусть это делает Мефф Поттер, коли он так глуп. Его, пьяницы, хватит на это.
   Том ничего не ответил, продолжая размышлять. Наконец он прошептал:
   -- Гек, Мефф Поттер ничего не знает. Как он может рассказать?
   -- По какой причине он не знает?
   -- А потому что удар оглушил его в ту самую минуту, когда индеец Джо сделал это. Что же ты думаешь, он видел что-нибудь? Думаешь, он знает что-нибудь?
   -- А ведь это верно, Том!
   -- И потом, видишь ли, может быть, этот удар совсем прикончил его!
   -- Ну, это навряд, Том. Он был пьян, я видел, да он и всегда таков. А я знаю, когда отец налижется, то бей ты его хоть церковью по башке, ему все нипочем. Наверно, и Мефф Поттер так. Совсем трезвого человека, пожалуй, такой удар уложил бы наповал.
   Подумав еще немного, Том сказал:
   -- Гек, ты уверен, что можешь держать язык за зубами?
   -- Том, мы должны держать язык за зубами. Ты сам понимаешь. Этот чертов индеец не задумается утопить нас, как пару котят, если мы разболтаем, а его не повесят. Слушай, Том, мы должны дать клятву один другому, что будем держать язык за зубами.
   -- Согласен, Гек. Это самое лучшее. Возьмемся за руки и поклянемся, что мы...
   -- Э, нет, этого мало. Это годится для пустяков, для мелочей, особенно с девчонками, потому что они все равно тебя выдадут и проболтаются, когда разойдутся; но такую важную клятву надо написать. И притом кровью.
   Том всей душой приветствовал эту мысль. Было глухо, темно, страшно; час, обстоятельства, обстановка гармонировали с таким делом. Он разыскал чистую сосновую щепку, освещенную луной, достал из кармана кусочек "красного киля", уселся под лунным светом и с трудом вывел следующие строки, прикусывая кончик языка в начале строки и разжимая зубы, когда добирался до конца:

Том Сойер кленетца никогда слова непикнуть и лучче умереть коли рот раскрыть Гек Фин тоже и потписываем нашей кровью.

   Гекльберри был в восторге от искусства Тома и его возвышенного стиля. Он немедленно достал из-за обшлага булавку и хотел уколоть себе руку, но Том сказал:
   -- Постой! Не делай этого. Булавка-то медная. На ней может быть ярь.
   -- Какая такая ярь?
   -- Яд. Вот какая. Попробуй проглотить хоть немножко -- тогда узнаешь.
   Том размотал нитку с одной из своих иголок, и каждый из мальчиков уколол себе палец и выдавил каплю крови.
   После многих попыток Том вывел мизинцем свои инициалы. Затем он показал Гекльберри, как вывести "Г" и "Ф", и клятва была совершена. Они зарыли щепку у самой стены, с разными зловещими церемониями и заклинаниями, и после этого были уверены, что языки их скованы и ключи от оков заброшены.
   Какая-то тень проскользнула в дыру на другом конце полуразвалившейся постройки, но они не заметили ее.
   -- Том, -- прошептал Гекльберри, -- это навсегда удержит нас от болтовни?
   -- Разумеется. Что бы ни случилось, мы должны молчать. Иначе умрем -- сам знаешь.
   -- Да, должно быть, так.
   Они продолжали шептаться некоторое время. Вдруг на улице раздался продолжительный, зловещий вой собаки, шагах в десяти от них. Мальчики ухватились друг за друга в ужасе.
   -- На кого из нас она? -- насилу выговорил Гекльберри.
   -- Не знаю, погляди в щель. Живее!
   -- Ты погляди, Том!
   -- Не могу... не могу я, Гек!
   -- Пожалуйста, Том. Вот опять!
   -- О, слава тебе, Господи! -- прошептал Том. -- Я узнал голос. Это Булль Гарбисон.
   -- О, это хорошо, а я было до смерти перепугался, Том. Я бы побожился, что это бродячая собака.
   Собака опять завыла. У мальчиков снова защемило сердце.
   -- Ох, нет! Это не Булль Гарбисон! -- прошептал Гекльберри. -- Посмотри, Том!
   Том, дрожа от страха, послушался и приложил глаза к щели. Затем сказал едва слышным шепотом:
   -- О, Гек, это бродячая собака!
   -- Живо, Том, живо! На кого она воет?
   -- Да на обоих нас, Гек, -- мы ведь совсем рядом.
   -- Ох, Том, видно, пропали мы с тобой. Мне-то сомневаться нечего, куда я попаду. Я был таким негодяем.
   -- Да, плохо наше дело! А все оттого, что прогуливаешь школу и делаешь как раз то, что старшие не велят делать. Я бы мог быть таким же хорошим, как Сид, если бы попытался, -- да нет, где мне! Но если теперь удастся выкрутиться, обещаю зубрить вовсю в воскресной школе!
   Том начал слегка всхлипывать.
   -- Ты себя считаешь дурным! -- при этих словах Гекльберри тоже начал всхлипывать. -- Да ведь ты просто пряник в сравнении со мной, Том Сойер! Ох, Господи, Господи, Господи, хотел бы я быть хоть наполовину таким.
   Том встрепенулся и прошептал:
   -- Смотри, смотри, Гек! Она стоит к нам задом!
   Гек посмотрел с радостью в сердце.
   -- Верно, так и есть! А раньше так же стояла?
   -- Ну да. Я так одурел, что не сообразил этого. Ну, это пустяки, ты знаешь. Только на кого же она воет?
   Вой прекратился. Том прислушался.
   -- Ш-ш! Что это? -- прошептал он.
   -- Это... это как будто свиньи хрюкают. Нет, это храпит кто-то, Том.
   -- Да? Но где же, Гек?
   -- Как будто на том конце. Похоже на то. Отец, бывало, ночевал здесь, вместе со свиньями. Когда он храпит, так стены трясутся. Да и вряд ли он когда-нибудь вернется в эту деревню.
   Страсть к приключениям снова проснулась в душах мальчиков.
   -- Гек, пойдешь ты, если я пойду впереди?
   -- Не очень-то хочется, Том. Что если это индеец Джо!
   Том струхнул было. Но искушение оказалось чересчур сильным, и мальчики решили попытаться, условившись удирать во все лопатки, если храп прекратится. Они стали подкрадываться на цыпочках один за другим. Когда они были в нескольких шагах от храпевшего, Том наступил на щепочку, которая переломилась с треском. Спавший простонал, пошевелился, и лицо его попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. Мальчики так и замерли на месте, когда он пошевелился, но теперь их страх прошел. Они на цыпочках выбрались из полуразвалившегося сарая и остановились неподалеку проститься. В ночной тишине снова послышался протяжный, зловещий вой. Они обернулись и увидели бродячую собаку, которая стояла в нескольких шагах от того места, где лежал Поттер, мордой к нему.
   -- Ох, Господи, это она ему! -- воскликнули оба мальчика разом.
   -- Послушай, Том, говорят, бродячая собака выла перед домом Джона Миллера, в полночь, две недели тому назад; и в ту же ночь к нему залетел козодой, сел на перила и кричал; а ведь никто же в доме не умер.
   -- Да, я знаю. Ну что же, что не умер? Однако Трэси Миллер упала на плиту и страшно обожглась в следующую субботу.
   -- Да, но не умерла же! А теперь ей лучше.
   -- Ну, подождем -- увидим. Нет, уж она пропала, как и Мефф Поттер. Это говорят негры, а им эти вещи известны, Гек.
   Они простились и разошлись в раздумье.
   Ночь была уже почти на исходе, когда Том снова прокрался в окно спальни. Он разделся как можно тише и улегся спать, радуясь, что никто не заметил его отлучки. Он не знал, что притворно храпевший Сид не спал уже целый час.
   Когда Том проснулся, оказалось, что Сид уже оделся и ушел. Судя по свету, было уже поздно. Том смутился. Почему же его не разбудили, не теребили, заставляя встать, как это бывало обыкновенно?.. Эта мысль наполняла его дурными предчувствиями. В какие-нибудь пять минут он оделся и спустился с лестницы, чувствуя себя разбитым и сонным. Семья еще сидела за столом, но уже кончила завтракать. Он не услышал ни слова упрека, но все старались не смотреть на него, и за столом царила торжественная тишина, от которой замирало сердце виновного. Он сел и старался казаться веселым, но дело не пошло на лад. Он не добился ни улыбки, ни ответа, и наконец сам умолк и приуныл.
   После завтрака тетка отвела его к себе, и Том почти просиял, в надежде, что отделается поркой, -- да не тут-то было! Тетка плакала над ним, и спрашивала, как может он так огорчать ее старое сердце, а в заключение сказала, что он может продолжать свое, пока не погубит себя и не сведет ее седины с горя в могилу, потому что не стоит ей и пытаться исправить его. Это было хуже тысячи порок, и душа Тома заныла сильнее, чем тело. Он плакал, просил прощения, обещал непременно исправиться, и в конце концов получил отпущение, чувствуя, однако, что прощен лишь наполовину и что обещаниям его не слишком-то верят.
   Он был так несчастен, что не подумал о мщении Сиду, так что последний напрасно спешил удрать в заднюю калитку. Уныло поплелся он в школу и выдержал порку, доставшуюся ему и Джо Гарперу за прогул накануне, с равнодушием человека, душа которого поглощена более серьезным горем и безучастна к пустякам. Потом он уселся на место, поставил локти на стол, подпер руками подбородок и уставился в стену с выражением застывшего страдания, которое достигло крайнего предела. Локоть его упирался во что-то твердое. Спустя некоторое время он медленно и с досадой убрал локоть и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Последовал глубокий, мучительный, громадный вздох, и сердце его разбилось. То была его медная кнопка от каминной решетки. Это была капля, переполнившая чашу!..

Глава XI
Появление на сцене Меффа Поттера.  -- Угрызения Тома.

   Около полудня ужасная весть внезапно взбудоражила всю деревню. Хотя о телеграфе там еще и не мечтали, но известие распространилось из уст в уста, от группы к группе, из дома в дом, с почти телеграфическою быстротою. Разумеется, школьный учитель распустил ребят после обеда; деревня нашла бы странным, если бы он не сделал этого. Окровавленный нож был найден рядом с телом убитого, и кто-то признал в нем нож Меффа Поттера, -- так рассказывали. Говорили также, что какой-то запоздалый обыватель застал Поттера у ручья, где он умывался около часа или двух ночи, и что Поттер тотчас же улизнул от него -- обстоятельство подозрительное, в особенности мытье, не входившее в привычки Поттера. Рассказывали далее, что в поисках убийцы (публика живо находит улики и выносит приговоры) обшарили весь город, однако найти его не удалось. По всем направлениям была разослана конная погоня, и шериф не сомневался, что его арестуют сегодня же.
   Вся деревня собралась на кладбище. Том забыл о своем горе и отправился туда же, хотя ему было бы тысячу раз приятнее пойти куда-нибудь в другое место, но какое-то роковое, неизъяснимое очарование влекло его туда. Придя на ужасное место, он протискался сквозь толпу и увидел мрачную картину. Ему казалось, что он был здесь Бог знает как давно. Кто-то ущипнул его за руку. Он оглянулся, и его взгляд встретился с глазами Гекльберри. Оба тотчас взглянули по сторонам, опасаясь, не заметил ли кто-нибудь, что они обменялись взглядами, но все были заняты разговорами и страшным зрелищем.
   -- Бедняги! -- Такой молоденький! -- А все-таки это урок осквернителям могил! -- Если поймают Меффа Поттера, болтаться ему на виселице.
   Такие замечания раздавались кругом, а священник заметил:
   -- Это суд Божий; рука Его ясна здесь.
   Том содрогнулся с головы до ног: взгляд его упал на зловещую физиономию индейца Джо. В эту минуту толпа зашевелилась, заволновалась и послышались голоса:
   -- Вот он! Вот он! Сам идет!
   -- Кто? Кто? -- разом спросили два десятка голосов.
   -- Мефф Поттер!
   -- Остановился! Смотрите, назад поворачивает! Не пускайте его!
   Люди, взобравшиеся на деревья, над головой Тома, говорили, что он и не пытался уйти, а только был смущен и как будто колебался.
   -- Адская наглость, -- заметил один из присутствующих, -- Вздумал полюбоваться на свое дело, только не ожидал встретить здесь людей.
   Толпа расступилась, и шериф важно проследовал сквозь нее, ведя Поттера под руку. У бедняги было растерянное выражение, в глазах его светился ужас. Остановившись перед телом убитого, он задрожал, как в лихорадке, закрыл лицо руками и разрыдался.
   -- Это не я сделал, братцы, -- проговорил он, всхлипывая, -- честное слово даю вам, что не я.
   -- А кто же тебя обвиняет? -- крикнул чей-то голос.
   Это восклицание, по-видимому, попало в цель. Поттер отнял руки от лица и с беспомощным отчаянием обвел присутствующих взглядом. Увидев индейца Джо, он воскликнул:
   -- О, Джо, ты обещал мне, что никогда...
   -- Ваш это нож? -- спросил шериф, бросив нож к его ногам.
   Поттер пошатнулся и упал бы, если бы его не подхватили и не помогли ему сесть на землю. Тогда он сказал:
   -- Что-то мне говорило: вернись, не ходи!
   Он вздрогнул, потом махнул ослабевшей рукой, как будто признавая себя побежденным, и сказал:
   -- Расскажи им, Джо, расскажи -- что уж тут...
   Затем Гекльберри и Том, онемев от изумления, слушали, как бессердечный лжец спокойно повторял свой рассказ, и ждали, что вот-вот с ясного неба грянет Божий гром на его голову, удивляясь только, что он так медлит. Когда же он кончил и стоял себе целый и невредимый, их нерешительное побуждение нарушить свою клятву и спасти жизнь одураченному бедняге совсем пропало, так как ясно было, что этот нечестивец продал свою душу Сатане, а тягаться с тем, кто принадлежит такой силе, и думать нечего.
   нибудь станетъ ихъ преслѣдовать. Каждый пень, встрѣчавшійся имъ по пути, казался имъ человѣкомъ и врагомъ, при видѣ котораго у нихъ захватывало дыханіе отъ страха. Пробѣжавъ нѣсколько отдѣльно стоящихъ домовъ, они услышали лай проснувшихся собакъ, и это заставило ихъ бѣжать еще быстрѣе.
   -- Лишь-бы только добѣжать до старой кожевни,-- проговорилъ Томъ, едва переводя духъ.-- Я ужь не могу больше бѣжать!
   Гекъ ничего не отвѣчалъ; было слышно только его тяжелое, прерывистое дыханіе. Но вотъ вдали показалась кожевня, и скоро оба мальчика вбѣжали въ открытую дверь стараго, необитаемаго зданія и въ изнеможеніи опустились на полъ.


   Мало-по-малу они успокоились, и Томъ прошепталъ:
   -- Какъ ты думаешь, Гекльберри, что выйдетъ изо всего этого?
   -- Если докторъ умретъ, то одного изъ нихъ повѣсятъ.
   -- Ты думаешь?
   -- Чего же тутъ думать? Я знаю это навѣрное.
   Томъ помолчалъ съ минуту и затѣмъ продолжалъ:
   -- Кто же донесетъ объ этомъ убійствѣ? Мы?
   -- Это что за глупости? Если что-нибудь случится и индѣецъ Джо не попадетъ на висѣлицу, то намъ придется плохо, если онъ узнаетъ, что выдали его мы. Это такъ-же вѣрно, какъ и то, что мы сидимъ съ тобой въ этой кожевнѣ.
   -- Я только-что думалъ объ этомъ, Гекъ.
   -- Если кто и разскажетъ объ убійствѣ, такъ это Поттеръ: онъ глупъ, да къ тому-же вѣчно пьянъ.
   Томъ ничего не отвѣтилъ на послѣднія слова Гека и задумался. Спустя нѣсколько минутъ онъ прошепталъ:
   -- Гекъ, да вѣдь Поттеръ ничего не видѣлъ. Какъ-жс онъ разскажетъ о томъ, кто убилъ доктора?
   -- Съ чего ты взялъ, что онъ не знаетъ, что убійца -- Джо?
   -- Да какъ-же иначе? Докторъ ударилъ его какъ-разъ въ ту минуту, когда Джо пырнулъ ножомъ доктора. Неужели ты думаешь, что тотъ, кто ничего не видѣлъ, можетъ все-таки знать, какъ было дѣло?
   -- Да, по-моему, это такъ.
   -- Но, послушай: вѣдь отъ удара Поттеръ потерялъ сознаніе и лежалъ на землѣ точно мертвый.
   -- Это ничего не значитъ, Томъ. Старикъ былъ пьянъ, это и ты видѣлъ. А когда человѣкъ пьянъ, то его можно бить по головѣ хоть кузнечнымъ молотомъ, и то онъ ничего не почувствуетъ. Объ этомъ мнѣ говорилъ и папа. То же самое было и съ Поттеромъ. Если-бы онъ былъ трезвъ, то отъ такого удара онъ, быть-можетъ, и не очнулся-бы больше.
   Помолчавъ немного, Томъ опять обратился къ Геку:
   -- Гекъ, а ты увѣренъ, что не проболтаешься?
   -- Съ чего ты взялъ? Развѣ можно это сдѣлать? Проклятый индѣецъ утопитъ насъ, какъ котятъ, если мы его выдадимъ, а его не повѣсятъ. Знаешь что, Томъ? Поклянемся другъ другу, что мы оба будемъ молчать и никому не скажемъ ни словечка о томъ, что видѣли!
   -- Отлично, Гекъ! Это будетъ самое лучшее, что мы можемъ сдѣлать. Подними руку кверху и поклянись...
   -- Нѣтъ, Томъ, это дѣлается не такъ-то просто! Такая клятва, пожалуй, и годится для какихъ-нибудь неважныхъ дѣлишекъ, но у насъ дѣло серьезное: тутъ нужно, чтобы клятва была письменная, и притомъ подписана нашей собственной кровью!
   Томъ пришелъ въ восторгъ отъ такой блестящей мысли. Въ предложеніи Гека было что-то таинственное, мрачное, а это какъ нельзя больше подходило ко всей обстановкѣ, времени и мѣсту дѣйствія. Онъ поднялъ съ земли чистую щепку, досталъ изъ кармана огрызокъ краснаго карандаша, присѣлъ на порогѣ, у открытой двери такъ, чтобы яркій лунный свѣтъ падалъ на щепку, и старательно нацарапалъ на ней слѣдующее:
   "Гекъ Финнъ и Томъ Сойеръ клянутся, что будутъ молчать обо всемъ этомъ, и если проболтаются, то готовы умереть на этомъ самомъ мѣстѣ".
   Гекъ былъ удивленъ и восхищенъ почеркомъ пріятеля и его умѣніемъ такъ хорошо выражаться. Онъ поспѣшно вынулъ изъ куртки булавку и уже собирался уколоть себѣ руку, но Томъ остановилъ его.
   -- Постой! Такъ не годится дѣлать: булавка мѣдная, и на ней можетъ оказаться ярь-мѣдянка {Зеленый налетъ, образующійся на мѣдныхъ вещахъ, которыя долго лежали въ сыромъ мѣстѣ. Ярь-мѣдянка ядовита.}.
   -- Ярь-мѣдянка? Что это такое?
   -- Это -- ядъ. Стоитъ проглотить ее, и человѣкъ можетъ умереть.
   При этихъ словахъ Томъ вынулъ иголку, выдернулъ изъ нея нитку, и затѣмъ оба мальчика поочереди укололи себѣ палецъ и выдавили по каплѣ крови.
   Выдавливая нѣсколько разъ по каплѣ крови, Томъ съ трудомъ вывелъ кончикомъ мизинца начальныя буквы своего имени. Затѣмъ онъ показалъ Геку, какъ пишутся буквы Г и Ф, и клятва была совершена. Щепку оба мои героя закопали въ землю возлѣ стѣны, произнося при этомъ различныя заклинанія; теперь оба были вполнѣ увѣрены, что ихъ тайна останется навѣки нераскрытой.
   Только-что мальчики успѣли закопать щепку, въ отверстіе противоположной стѣны сарая вползла какая-то фигура, но Томъ и Гекъ не замѣтили ея.
   -- Томъ, -- прошепталъ Гекльберри, -- теперь ужь никто не узнаетъ о томъ, что мы видѣли, какъ Джо убилъ доктора?
   -- Конечно. Что-бы ни случилось, мы будемъ молчать. Иначе мы погибнемъ.
   -- Нѣтъ... но... впрочемъ, твоя правда, Томъ.
   Мальчики пошептались еще въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, какъ вдругъ около ихъ убѣжища, не далѣе какъ въ десяти шагахъ отъ нихъ, завыла собака. Оба въ ужасѣ прижались другъ къ другу: ихъ снова охватилъ суевѣрный страхъ передъ какимъ-то несчастіемъ.
   -- На кого она воетъ?-- прошепталъ Гекъ.-- На меня или на тебя?
   -- Почемъ я знаю? Посмотри въ щель, скорѣе!
   -- Нѣтъ, посмотри ты, Томъ.
   -- Я не могу, Гекъ! Мнѣ страшно.
   -- Пожалуйста, Томъ! Слышишь -- она опять завыла!
   -- Слава Богу, -- прошепталъ Томъ, прислушавшись къ вою, -- это воетъ собака Гарбисона!
   -- Наше счастье, Томъ, а то я перепугался до полусмерти: я ужь думалъ, что это воетъ чужая собака.
   Собака опять завыла, и у мальчиковъ снова душа ушла въ пятки.
   -- Ахъ ты, Господи,-- простоналъ Гекъ,-- это не собака Гарбисона. Посмотри въ щель, Томъ.
   Томъ собрался съ духомъ и, хотя его зубы стучали другъ о друга отъ страха, приложилъ глазъ къ щели. Черезъ мгновеніе онъ откинулся назадъ и прошепталъ въ ужасѣ:
   -- Гекъ, это чужая собака!
   -- Посмотри еще разъ, Томъ, на кого изъ насъ она воетъ?
   -- Вѣроятно на насъ обоихъ: мы вѣдь стоимъ рядомъ.
   -- Ну, тогда наше дѣло плохо, Томъ! Про себя-то я ужь знаю, что попаду въ адъ: я очень часто велъ себя такъ скверно, что непремѣнно попаду туда.
   -- Да, Гекъ! Вотъ что значитъ быть бездѣльникомъ и дѣлать все то, что запрещено. Я могъ-бы быть такимъ-же умникомъ, какъ Сидъ, но, конечно, это было не по мнѣ. Если мнѣ только удастся вывернуться изъ бѣды, я клянусь, что ни разу больше не пропущу воскресной школы!
   Томъ началъ всхлипывать и вытирать слезы, которыя покатились по его щекамъ.
   -- Ты говоришь, что дурно велъ себя?-- Гекъ тоже плакалъ.-- Ахъ, Томъ, ты чистое золото въ сравненіи со мной. Боже мой! Если бы я былъ только наполовину такимъ, какъ ты!
   Томъ снова заглянулъ въ щель и вдругъ радостно прошепталъ:
   -- Смотри-ка, Гекъ! Она сидитъ къ намъ спиной!
   Гекъ въ восторгѣ также прильнулъ къ щели.
   -- Твоя правда, Томъ! Слава Богу! Что, она и раньше сидѣла такъ?
   -- Ну, да! И какой-же я дуракъ, что не обратилъ на это вниманія! Но по комъ-же она воетъ?
   Вой прекратился. Томъ началъ прислушиваться.
   -- Тсс... что это такое?-- прошепталъ онъ.
   -- Гм!.. Это похоже на хрюканье свиньи. Впрочемъ, нѣтъ: это кто-то храпитъ, Томъ.
   -- Да, правда. Только я не могу разобрать, гдѣ это храпятъ?
   -- Я думаю, что это въ томъ концѣ сарая. Папа тамъ иногда ночевалъ, но на этотъ разъ это не онъ: онъ храпитъ гораздо сильнѣе, да кромѣ того я не думаю, чтобы онъ опять показался въ нашихъ краяхъ.
   У мальчиковъ снова проснулся духъ предпріимчивости.
   -- Гекъ, ты не побоишься идти за мной, если я пойду впереди?
   -- Мнѣ это не особенно по-сердцу, Томъ. Что, если это храпитъ индѣецъ Джо?
   Томъ остановился въ нерѣшительности. Но скоро любопытство взяло верхъ надъ чувствомъ страха, и мальчики рѣшили подкрасться къ спящему, но съ тѣмъ, чтобы бѣжать, какъ только храпъ умолкнетъ. Они начали осторожно подкрадываться къ незнакомцу, стараясь идти на цыпочкахъ. Не доходя пяти шаговъ до спящаго, Томъ нечаянно наступилъ на хворостинку, и она съ трескомъ хрустнула подъ его ногой. Человѣкъ застоналъ и повернулся на другой бокъ, такъ что луна ярко освѣтила его лицо. Это былъ Поттеръ. Когда Поттеръ зашевелился, у мальчиковъ отъ страха захватило дыханіе, но когда они узнали его, страхъ ихъ моментально исчезъ. Они, осторожно ступая, вышли изъ сарая и, отойдя отъ него на нѣкоторое разстояніе, остановились, чтобы проститься. Въ ту-же минуту снова раздался протяжный, жалобный вой. Мальчики обернулись и увидѣли, что собака сидѣла всего въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того мѣста, гдѣ лежалъ Поттеръ, и, обернувшись къ нему мордой, жалобно выла, поднявъ кверху голову.
   -- Господи! Такъ, значитъ, она пророчитъ смерть ему!-- воскликнули одновременно Гекъ и Томъ.
   -- Впрочемъ, послушай, Томъ,-- сказалъ Гекъ, подумавъ немного.-- Мнѣ кто-то разсказывалъ, что около дома Джона Миллера цѣлыя двѣ недѣли выла какая-то чужая собака, и, однако, тамъ никто не умеръ!
   -- Я знаю это. Но чтожъ изъ этого! Развѣ въ ту-же субботу Грзсъ Миллеръ не упала съ горячимъ супомъ и не обожгла себя?
   -- Да, но она не умерла.
   -- Подожди немного. Она навѣрное умретъ, и это такъ-же вѣрно, какъ и то, что умретъ и Поттеръ. Это говорятъ всѣ негры, а они въ такихъ вещахъ кое-что смыслятъ.
   Съ этими словами мальчики разстались и побрели каждый своей дорогой, глубоко задумавшись.
   Когда Томъ влѣзъ въ окно своей комнаты, разсвѣтъ былъ уже близокъ. Онъ осторожно раздѣлся и легъ спать, радуясь, что никто не замѣтилъ его побѣга изъ дому и поздняго возвращенія. Бѣдняга и не подозрѣвалъ, что сладко храпѣвшій Сидъ не спалъ, такъ какъ проснулся еще за часъ до его прихода.
   Когда на другое утро Томъ проснулся, то Сида уже не было въ комнатѣ. По солнцу было видно, что поздно. Въ головѣ Тома мелькнуло непріятное подозрѣніе. Почему его не будили сегодня и не приставали къ нему, какъ обыкновенно?
   Эта мысль сильно безпокоила Тома. Черезъ пять минутъ онъ уже былъ одѣтъ и спускался по лѣстницѣ внизъ. Послѣ ночного путешествія за городъ онъ чувствовалъ себя нехорошо: голова болѣла и кружилась. Онъ быль не въ духѣ. Тетя Полли, Мэри и Сидъ сидѣли за обѣденнымъ столомъ, но завтракъ былъ уже убранъ. Войдя въ комнату, Томъ не услышалъ ни одного упрека, только всѣ какъ-то старались не смотрѣть на него и въ воздухѣ царила какая-то торжественная тишина. Ни на одномъ лицѣ не было видно улыбки, никто не отвѣтилъ ему, когда онъ пожелалъ добраго утра. Томъ тоже замолчалъ и задумался надъ тѣмъ, что его ожидаетъ.
   Послѣ завтрака тетя отвела его въ сторону; Томъ началъ успокаиваться: ему вѣроятно предстояла хорошая порка, и затѣмъ все было бы кончено. Но онъ ошибся. Тетя Полли начала плакать и говорить ему, что онъ огорчаетъ ея старое сердце, что она не хочетъ больше его знать, такъ какъ онъ неисправимъ и все равно въ концѣ-концовъ погубитъ себя, покроетъ ея сѣдые волосы стыдомъ и позоромъ и сведетъ ее въ могилу. Этотъ разговоръ былъ для Тома хуже розогъ; его сердце было болѣе чувствительно, чѣмъ его тѣло. Онъ заплакалъ, началъ просить прощенія и торжественно обѣщалъ исправиться. Наконецъ, тетя Полли отпустила его. На душѣ у Тома было скверно: онъ чувствовалъ, что получилъ неполное прощеніе, и что тетя плохо вѣритъ его обѣщаніямъ.


   Онъ тихо вышелъ изъ комнаты, не чувствуя даже ни малѣйшаго желанія отомстить предателю Сиду, который поэтому совершенно напрасно поспѣшилъ убѣжать изъ дому, чтобы не попасться на глаза Тому. Грустный и опечаленный пошелъ Томъ въ школу, гдѣ принялъ вмѣстѣ съ Джо Гарперомъ слѣдуемое ему наказаніе розгами за то, что наканунѣ пропустилъ урокъ, съ равнодушіемъ человѣка, который знаетъ большія горести и не придаетъ значенія такимъ пустякамъ. Затѣмъ онъ сѣлъ на свое мѣсто, подперевъ подбородокъ обѣими руками, и сталъ смотрѣть на стѣну съ видомъ мученика, который уже пережилъ все, что только въ состояніи пережить человѣкъ. Вдругъ онъ почувствовалъ у себя подъ локтемъ что-то твердое. Подождавъ немного, онъ перемѣнилъ позу и взялъ лежавшій у него подъ рукой предметъ, который былъ завернутъ въ бумажку. Онъ развернулъ бумагу и тяжелый вздохъ вырвался у него изъ груди. Это былъ тотъ мѣдный шарикъ, который онъ подарилъ наканунѣ Бекки. Это было послѣдней каплей, переполнившей чашу страданій моего героя
   

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

   Незадолго до полудня по всему маленькому городку распространилась ужасная вѣсть. Для этого не было никакой надобности въ телеграфѣ, о которомъ, къ слову сказать, тогда никто и не думалъ; вѣсть объ убійствѣ передавалась изъ устъ въ уста, изъ одного дома въ другой съ такой же быстротой, какъ любая депеша. Само собою разумѣется, что школьный учитель распустилъ въ этотъ цень своихъ учениковъ, такъ какъ иначе жители городка могли-бы подумать о немъ Богъ знаетъ что. Возлѣ убитаго былъ найденъ окровавленный ножъ; кто-то призналъ этотъ ножъ принадлежащимъ Поттеру -- такъ, по крайней мѣрѣ, разсказывали въ городѣ. Кромѣ того, одинъ запоздавшій горожанинъ видѣлъ, какъ около часу или двухъ ночи Поттеръ мылся у ручья и, увидѣвъ свидѣтеля, поспѣшно скрылся. Все это было очень подозрительно, въ особенности-же -- мытье, такъ какъ Поттеръ не отличался любовью къ чистоплотности. Разсказывали, что "убійцу" (публика рѣшаетъ дѣло всегда очень быстро) искали по всему городу, но что онъ какъ въ воду канулъ. По всѣмъ направленіямъ были разосланы жандармы и шерифъ {Главный судья.} твердо надѣялся, что преступникъ будетъ арестованъ ранѣе наступленія ночи.
   На кладбищѣ перебывалъ почти весь городъ. Томъ позабылъ о своихъ горестяхъ и послѣдовалъ примѣру другихъ -- не потому, чтобы ему очень хотѣлось посмотрѣть на убитаго, а его просто влекла туда какая то таинственная, непонятная сила. Придя на мѣсто преступленія, онъ протискался, благодаря своему маленькому росту, черезъ толпу и очутился въ переднихъ рядахъ зрителей. Время, пока онъ смотрѣлъ на ужасное зрѣлище, показалось ему вѣчностью. Кто-то ущипнулъ его за локоть. Онъ оглянулся и увидѣлъ Гека. Оба, точно по командѣ, тотчасъ же отвернулись другъ отъ друга, точно боясь, что кто-нибудь замѣтитъ взгляды, которыми они обмѣнялись. Но кругомъ всѣ шептались и такъ были заняты ужаснымъ событіемъ, что никто не обращалъ никакого вниманія на обоихъ мальчугановъ.
   Въ толпѣ то и дѣло слышались сдержанные возгласы: "Бѣдный докторъ!" -- "Бѣдный молодой человѣкъ!" -- "Это послужитъ урокомъ похитителямъ труповъ!" -- "Если Поттера поймаютъ, то онъ будетъ повѣшенъ!" -- "Это -- судъ Божій: здѣсь видна рука Господня!" -- прибавилъ пасторъ.
   Вдругъ Томъ задрожалъ съ головы до ногъ: онъ увидѣлъ въ толпѣ холодную, тупую физіономію индѣйца Джо. Въ ту же минуту толпа заволновалась? послышались крики: "Вотъ онъ, вотъ онъ! Онъ самъ идетъ сюда!"
   -- Кто? Кто?-- спрашивали другіе.
   -- Поттеръ!
   -- Смотрите, задержите его! Онъ уходитъ! Держите, держите его! Онъ убѣжитъ!
   Тѣ, которые сидѣли на деревьяхъ, чтобы лучше разсмотрѣть трупъ доктора, отлично видѣли, что Поттеръ и не думалъ бѣжать, а только имѣлъ очень смущенный и растерянный видъ, но толпа думала иначе.
   -- Какая дерзость!-- произнесъ чей-то голосъ.-- Ему еще разъ хотѣлось взглянуть на свою работу. Онъ, вѣрно, не ожидалъ встрѣтить здѣсь такое большое общество!
   Толпа разступилась, и черезъ нее съ важнымъ видомъ прошелъ шерифъ, держа за рукавъ Поттера. Лицо бѣдняги имѣло измученный видъ; въ глазахъ его выражался ужасъ. Когда шерифъ подвелъ его къ убитому, онъ задрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, закрылъ лицо обѣими руками и зарыдалъ:
   -- Друзья мои, это не я сдѣлалъ! Даю честное слово, что не я!
   -- А кто-же обвиняетъ тебя въ этомъ?-- крикнулъ кто-то изъ толпы.
   Ударъ, повидимому, попалъ въ цѣль. Поттеръ поднялъ глаза и обвелъ ими толпу съ выраженіемъ безнадежнаго отчаянія на лицѣ. Взглядъ его остановился на индѣйцѣ Джо.
   -- Джо, а ты вѣдь обѣщалъ, что никогда...
   -- Это вашъ ножъ?-- перебилъ шерифъ и поднесъ къ самому носу Поттера орудіе убійства.
   Поттеръ навѣрное бы упалъ, если бы его не поддержали и не посадили на землю. Онъ простоналъ:
   -- Я такъ и зналъ; если бы я не пришелъ сюда и не захватилъ съ собой ножа...-- Онъ задрожалъ, махнулъ рукой и беззвучно пробормоталъ: -- Говори имъ. Джо, говори все: теперь вѣдь все равно.
   Гекъ и Томъ стояли, онѣмѣвъ отъ ужаса, слушая разсказъ злодѣя о совершенномъ убійствѣ. Оба ежеминутно ожидали, что въ ясномъ, безоблачномъ небѣ грянетъ громъ, и праведный Богъ поразитъ лжеца молніей. Чѣмъ дольше разсказывалъ Джо, тѣмъ больше удивлялись мальчики, что онъ остается живымъ и невредимымъ, и слабое желаніе нарушить свою клятву, которое ни на минуту не переставало жить въ глубинѣ ихъ сердца, окончательно погасло. Такой злодѣй, какъ Джо, повидимому, продалъ свою душу чорту, а бороться съ этой силой Томъ и Гекъ не считали возможнымъ.


   
   -- Отчего ты не убѣжалъ? Зачѣмъ ты пришелъ сюда?-- спросилъ кто-то несчастнаго Поттера.
   -- Я не могъ сдѣлать этого, не могъ, -- простоналъ тотъ.-- Я не хотѣлъ приходить сюда, но меня влекла сюда какая-то сила.
   Съ этими словами бѣдняга опять зарыдалъ.
   Нѣсколько минутъ спустя индѣецъ Джо съ прежнимъ спокойствіемъ повторилъ свое показаніе подъ присягой. Такъ какъ и на этотъ разъ молнія не поразила клятвопреступника, то мои герои еще болѣе укрѣпились въ своемъ мнѣніи, что Джо продалъ свою душу сатанѣ. Это обстоятельство сдѣлало въ ихъ глазахъ индѣйца какимъ-то таинственнымъ человѣкомъ, и они рѣшили въ душѣ наблюдать за нимъ по ночамъ, когда только представится удобный случай, надѣясь, что имъ удастся хоть тайкомъ взглянуть на ужаснаго господина убійцы.
   Между тѣмъ индѣецъ Джо помогъ поднять тѣло доктора на телѣгу, въ которой его должны были отвезти. При этомъ въ толпѣ пронесся шопотъ: "Когда индѣецъ прикоснулся къ тѣлу убитаго, изъ раны засочилась кровь". Гекъ и Томъ уже надѣялись, что это счастливое обстоятельство направитъ подозрѣніе на вѣрный путь, но имъ пришлось разочароваться, когда въ толпѣ кто-то замѣтилъ:
   -- Что-же тутъ удивительнаго? Вѣдь въ двухъ шагахъ отъ покойника стоялъ Поттеръ; конечно, кровь должна была показаться!
   Ужасная тайна и угрызенія совѣсти не давали Тому покоя ни днемъ, ни ночью. Однажды, за завтракомъ, Сидъ сказалъ ему:
   -- Томъ, ты такъ мечешься въ постели и такъ бредишь, что сегодня я не могъ уснуть Почти до самаго утра.


   Томъ поблѣднѣлъ и опустилъ глаза.
   -- Это дурной знакъ,-- замѣтила тетя Полли.-- Что у тебя на душѣ, Томъ?
   -- Ничего, тетя, я не знаю отчего я брежу.-- Рука Тома дрожала такъ сильно, что онъ расплескалъ свой кофе.
   -- И ты говоришь какія-то странныя вещи, -- продолжалъ Сидъ.-- Сегодня ночью ты кричалъ: "это кровь, кровь!" Это ты повторялъ почти всю ночь. А потомъ ты сказалъ: "Не мучьте меня! Я вамъ все разскажу!" Что ты разскажешь? Что ты хочешь разсказать?
   У Тома все завертѣлось передъ глазами. Трудно сказать, чѣмъ кончился бы весь этотъ разговоръ, если бы тетя Полли, сама не зная того, не пришла на помощь Тому, воскликнувъ:
   -- А-а! Теперь я понимаю: всему виной это ужасное убійство. Я сама каждую ночь вижу во снѣ убійства. Одинъ разъ такъ мнѣ даже при снилось, будто я сама кого-то убила.
   Мэри подтвердила, что съ ней происходитъ το-же самое, и Сидъ, повидимому, успокоился.
   Со дня открытія убійства, Томъ постоянно старался не попадаться на глаза домашнимъ и въ теченіе цѣлой недѣли жаловался на зубную боль и повязывалъ себѣ на ночь щеку толстымъ платкомъ.
   Онъ и не подозрѣвалъ, что Сидъ каждую ночь слѣдилъ за нимъ, наклонялся надъ его постелью и, сдвинувъ платокъ, закрывавшій роть Тома, долго-долго прислушивался, не скажетъ-ли онъ чего-нибудь во снѣ. Но постепенно страхъ, мучившій Тома, началъ исчезать, вѣчная зубная боль надоѣла и поэтому прекратилась. Если Сиду и удалось что-нибудь разобрать изъ безсвязныхъ рѣчей Тома, то во всякомъ случаѣ онъ держалъ это про себя.
   Между тѣмъ школьные товарищи Тома ввели въ моду новую игру: производить слѣдствія надъ трупами кошекъ, собакъ, птицъ и т. п. При этомъ Сидъ подмѣтилъ, что Томъ никогда не бралъ на себя роли слѣдователя, хотя обыкновенно первенствовалъ во всѣхъ играхъ. Кромѣ того, онъ замѣтилъ, что Томъ старался не быть свидѣтелемъ и вообще всячески избѣгалъ этой новой игры. Все это казалось Сиду очень страннымъ; онъ ломалъ себѣ голову надъ поведеніемъ брата, но ничего не могъ добиться. Наконецъ, игра въ слѣдствіе вышла изъ моды и перестала безпокоить совѣсть Тома.
   Въ теченіе всего описываемаго времени Томъ ежедневно находилъ случай, чтобы уйти изъ дома, и отправлялся къ маленькому рѣшетчатому окну городской тюрьмы, чтобы передать что-нибудь "убійцѣ". Тюрьма помѣщалась въ небольшомъ кирпичномъ зданіи, находившемся на краю города и окруженномъ болотомъ. Сторожей при тюрьмѣ не было, такъ какъ преступленія въ городкѣ случались очень рѣдко. Эти посѣщенія тюрьмы и приношенія узнику нѣсколько облегчали совѣсть Тома.
   Жителямъ городка очень хотѣлось притянуть къ отвѣтственности и индѣйца Джо за раскапываніе могилъ. Но индѣйца такъ боялись, что не нашлось ни одного человѣка, который взялся бы устроить это дѣло, и поэтому Джо гулялъ на свободѣ. При допросѣ на кладбищѣ онъ былъ такъ остороженъ, что разсказалъ только, начиная съ ссоры съ докторомъ, не упоминая о разрытіи могилы, и шерифъ рѣшилъ на время не касаться этого вопроса, отложивъ его до судебнаго разбирательства.
   

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.

   Одной изъ причинъ того, что Томъ началъ забывать о своей тайнѣ, было новое событіе, которое овладѣло всѣми его мыслями. Именно, Бэки Тачеръ перестала ходить въ школу. Томъ боролся съ своей гордостью въ теченіе нѣсколькихъ дней и пробовалъ выбросить изъ своей головы мысли о ней, но -- напрасно. Онъ самъ не разъ удивлялся, что во время своихъ ночныхъ прогулокъ оказывался около дома ея отца. На душѣ у Тома было скверно: она была больна; что, если она умретъ? Эта мысль приводила его въ отчаяніе. Его уже не занимали мечты о военныхъ и разбойничьихъ подвигахъ. Онъ забросилъ всѣ свои игрушки и ходилъ, не зная, куда дѣться отъ тоски.
   Тетя Полли начала безпокоиться и попробовала лѣчить своего питомца. Она была изъ тѣхъ людей, которые вѣрятъ въ разныя патентованныя вновь изобрѣтенныя средства и испытываютъ всѣ новѣйшіе способы лѣченія. Едва только она узнавала о какомъ-нибудь новомъ лѣкарствѣ, она тотчасъ же искала случая испробовать его на комъ-нибудь; лѣчить самое себя ей, къ ея крайнему сожалѣнію, никогда не приходилось, такъ какъ она пользовалась прекраснымъ здоровьемъ. Она выписывала всевозможные медицинскіе журналы и газеты и, по простотѣ душевной, вѣрила всему, что ей приходилось прочитывать въ нихъ. Она вѣрила, какъ въ Евангеліе, во всѣ разсужденія: когда нужно ложиться спать, и когда -- вставать, что нужно ѣсть и что нужно пить, сколько нужно въ день гулять и сколько работать, никогда не замѣчая того, что очень часто въ одномъ нумеръ журнала говорилось совершенно противоположное тому, что говорилось въ другомъ. Она была такъ легковѣрна и довѣрчива, что, какъ ребенокъ, постоянно попадалась на удочку разнымъ шарлатанамъ. Вооруженная всѣми этими познаніями, она лѣчила прислугу и сосѣдей, не отдавая себѣ отчета въ томъ, приноситъ-ли она своимъ лѣченіемъ пользу или вредъ.
   Въ то время было въ модѣ водолѣченіе; тетя Полли рѣшила испробовать это средство на Томѣ. Каждый день на разсвѣтѣ она будила его, брала его съ собой въ дровяной сарай и выливала на него нѣсколько ведеръ холодной воды. Затѣмъ она терла его посинѣвшее отъ холода тѣло грубымъ полотенцемъ, завертывала несчастнаго страдальца въ мокрую простыню и покрывала1 теплыми одѣялами, чтобы онъ хорошенько вспотѣлъ.
   Но, несмотря на такое основательное лѣченіе, Томъ съ каждымъ днемъ становился задумчивѣе, блѣднѣе и худѣе. Тогда тетя Полли начала примѣнять горячія ванны, ножныя ванны и души.
   Но и это не помогало. Старушка рѣшила соединить водолѣченіе съ діэтой, испанскими мушками и различными внутренними лѣкарствами.
   Томъ не противился всѣмъ этимъ пыткамъ; онъ сталъ равнодушенъ ко всему на свѣтѣ. Послѣднее обстоятельство безпокоило тетю Полли больше всего. Было необходимо вернуть мальчику прежнюю бодрость и живость. Вскорѣ она вычитала въ одномъ изъ журналовъ о какомъ-то чудесномъ эликсирѣ, "разгоняющемъ тоску". Она немедленно выписала нѣсколько дюжинъ бутылокъ этого снадобья, попробовала его на вкусъ и пришла въ восторгъ: лѣкарство жгло языкъ, какъ огонь. Водолѣченіе тотчасъ же было оставлено, и Тому пришлось выпить цѣлую чайную ложку чудодѣйственнаго эликсира. Тетя Полли ожидала съ тревогой, что изъ этого выйдетъ. Скоро ея опасенія совершенно разсѣялись; теперь она могла быть совершенно спокойна: апатія {Апатія -- равнодушіе ко всему окружающему, полное отсутствіе всякихъ интересовъ.} Тома исчезла какъ бы по волшебству. Выпивъ лѣкарство, Томъ обнаружилъ такую живость и веселость, что лучшаго нельзя было и желать.
   Томъ сообразилъ, что ему пора измѣнить свое поведеніе. Все это могло быть очень интереснымъ, но, въ концѣ-концовъ, начало надоѣдать. Поэтому онъ сталъ придумывать, какъ бы ему избавиться отъ лѣченія тети Полли, и рѣшилъ притвориться, что новое лѣкарство ему очень нравится. Онъ сталъ такъ часто приставать къ теткѣ, чтобы она дала ему эликсира, что надоѣлъ ей, и она отдала ему всѣ бутылки, сказавъ, что онъ можетъ самъ принимать лѣкарство. Если бы лѣкарство взялъ Сидъ, то тетя Полли нисколько не тревожилась бы, но съ Томомъ надо было держать ухо востро, и она тайкомъ наблюдала за склянками. Лѣкарство дѣйствительно съ каждымъ днемъ убывало, но тетѣ Полли вовсе не приходило въ голову, что Томъ лѣчилъ не себя, а щель пола въ столовой.
   Однажды, когда Томъ выливалъ въ щель обычную порцію лѣкарства, къ нему подошелъ, изгибая спину и сладко мурлыкая, рыжій котъ тетушки и сталъ жадно поглядывать на чайную ложку съ эликсиромъ.
   -- Нечего просить, Питеръ, того, чего тебѣ не надо,-- сказалъ Томъ.
   Но Питеръ не отходилъ и продолжалъ ласкаться.
   -- Смотри, Питеръ, тебѣ это не понравится.
   Котъ продолжалъ мурлыкать и поглядывать на ложку.
   -- Ну, ладно; если ты просишь, такъ я тебя заставлю выпить эту гадость. Пеняй самъ на себя.


   Съ этими словами, Томь раскрылъ коту ротъ и влилъ въ него всю ложку лѣкарства. Несчастный Питеръ подпрыгнулъ аршина на два отъ пола, замяукалъ не своимъ голосомъ и началъ бѣгать, какъ сумасшедшій, по комнатѣ, натыкаясь на мебель и опрокидывая цвѣточные горшки и проч. Затѣмъ онъ всталъ на заднія лапы, откинулъ голову назадъ и началъ отплясывать какой-то дикій танецъ, выражая этимъ, вѣроятно, свой восторгъ. Потомъ онъ опять заметался по комнатѣ, опрокидывая все, что ему попадалось на пути. Тетя Полли вошла въ комнату въ ту самую минуту, когда ея любимецъ сдѣлалъ послѣдніе два прыжка и съ жалобнымъ мяуканьемъ выпрыгнулъ въ открытое окно, сбросивъ съ подоконника послѣдніе горшки съ цвѣтами.. Старушка стояла внѣ себя отъ изумленія и въ недоумѣніи поглядывала поверхъ очковъ на опустошеніе, произведенное въ комнатѣ. Томъ лежалъ на полу и помиралъ со смѣху.
   -- Томъ, что это сдѣлалось съ кошкой?


   -- Не знаю,-- отвѣчалъ мальчикъ, захлебываясь отъ смѣха.
   -- Я никогда не видѣла ничего подобнаго! Что это случилось съ Питеромъ?
   -- Да не знаю же, тетя. Кошки всегда такъ бѣсятся, когда имъ весело.
   -- Неужели?-- Въ ея голосѣ слышалось что-то такое, что предвѣщало недоброе.
   -- Ну да, тетя... т.-е. я думаю, что онѣ всегда бѣсятся...
   -- Ты думаешь?
   -- Да-а, тетя.
   Тетя Полли наклонилась, и Томъ увидѣлъ, что она замѣтила предательскую ложку, лежавшую подъ столомъ. Она подняла ложку и посмотрѣла на Тома. Томъ былъ смущенъ и потупилъ глаза. Тетя Полли взяла его за ухо и дала ему хорошій подзатыльникъ.
   -- Сознавайся теперь, негодный мальчишка, за что ты мучилъ бѣдное животное?
   -- Я... мнѣ стало его жалко: у Питера вѣдь нѣтъ тети.
   -- Нѣтъ тети. Такъ чтожъ изъ этого?
   -- Какъ что? Если бы у Питера была тетя, она давала бы ему пить всякую гадость, обжигала бы ему ротъ лѣкарствами и мучила бы его на всѣ лады своимъ лѣченіемъ.
   Тетя Полли вдругъ почувствовала угрызенія совѣсти. Все дѣло представилось ей въ новомъ свѣтѣ. То, что было жестоко по отношенію къ кошкѣ, должно было быть жестоко и по отношенію къ мальчику. Ей стало жаль Тома, На ея глаза навернулись слезы, она положила руку на голову своего питомца и тихо сказала:
   -- Я хотѣла тебѣ только добра, Томъ. Вѣдь ты самъ видишь, что лѣкарство тебѣ помогло.
   Томъ взглянулъ ей прямо въ глаза, и на его лицѣ появилась лукавая улыбка. Но онъ тотчасъ-же принялъ серьезный видъ и отвѣтилъ:
   -- Я знаю, что ты хочешь мнѣ добра, тетя; но и я хотѣлъ добра Питеру. Лѣкарство тоже очень помогло ему; онъ никогда въ жизни не бывалъ такъ веселъ...
   -- Ну, уходи, уходи, Томъ, пока я опять не разсердилась. Попробуй исправиться и стать примѣрнымъ мальчикомъ. Лѣкарство ты можешь больше и не принимать.
   Томъ пришелъ въ школу до начала уроковъ. Въ теченіе послѣдняго времени это случалось съ нимъ каждый день. На этотъ разъ, какъ и вообще за послѣднее время, онъ не отходилъ отъ воротъ школьнаго двора и не обращалъ никакого вниманія на игры товарищей. Когда его звали играть, онъ отговаривался тѣмъ, что боленъ, и, дѣйствительно, имѣлъ больной видъ. Время-отъ-времени онъ поглядывалъ на дорогу, стараясь дѣлать это какъ можно незамѣтнѣе. Вотъ вдали показался Джеффъ Тачеръ; лицо Тома просіяло, но вскорѣ опять омрачилось. Когда Джеффъ подошелъ къ воротамъ. Томъ заговорилъ съ нимъ, стараясь навести разговоръ на Бекки, но Джеффъ былъ очень недогадливъ, и Тому ничего не удалось отъ него вывѣдать.
   Томъ продолжалъ смотрѣть на дорогу. Лицо его оживлялось каждый разъ, когда онъ видѣлъ вдали какую-нибудь дѣвочку, но тотчасъ же принимало разочарованный видъ, когда онъ видѣлъ, что шла вовсе не та, которую онъ поджидалъ. Наконецъ, платьица перестали показываться на дорогѣ, и Томъ впалъ въ мрачное уныніе. Онъ вошелъ въ пустую еще школу (въ ожиданіи учителя школьники продолжали играть на дворѣ) и сѣлъ на скамью. Вдругъ онъ увидѣлъ, что въ ворота вошла какая-то дѣвочка. Сердце Тома сильно забилось, и онъ, какъ сумасшедшій, бросился во дворъ. Тамъ онъ началъ неистовствовать, какъ краснокожій индѣецъ, кричалъ, хохоталъ, гонялся за мальчиками, съ опасностью для собственной жизни перепрыгивалъ черезъ высокій заборъ, ходилъ на рукахъ, однимъ словомъ, совершилъ безчисленную массу геройскихъ поступковъ, не выпуская при этомъ изъ глазъ Бекки, чтобы видѣть, какое впечатлѣніе производятъ на нее его ловкость и смѣлость. Но она дѣлала видъ, что ничего не замѣчаетъ. Неужели она, дѣйствительно, не замѣчала его? Тогда онъ началъ выкидывать свои шутки возлѣ нея. Онъ прыгалъ кругомъ съ дикимъ крикомъ, сорвалъ съ одного мальчика шапку и забросилъ ее на крышу, бросился въ толпу мальчиковъ, сбивая ихъ съ ногъ, и, наконецъ, упалъ около Бекки, едва не уронивъ и ее на землю. Бекки отвернулась, подняла кверху головку и пренебрежительно замѣтила:
   -- Гм! Есть мальчики, которые воображаютъ, что они очень интересны!
   Томъ покраснѣлъ до ушей. Онъ поднялся съ земли и отошелъ въ сторону, сконфуженный и смущенный.
   

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

   Томъ принялъ твердое, безповоротное рѣшеніе. Мысли его были мрачны. Ему казалось, что онъ -- покинутый всѣми мальчикъ, которымъ никто не интересуется и котораго никто не любитъ. Если бы люди, относившіеся къ нему такъ, знали, къ чему могло привести ихъ равнодушіе, то они навѣрное раскаялись бы въ своемъ поведеніи. Онъ пробовалъ исправиться, хотѣлъ стать хорошимъ мальчикомъ, но они не допустили его до этого. Но если они, дѣйствительно, желаютъ избавиться отъ него, то пусть будетъ такъ. Если на человѣка смотрѣть, какъ на преступника и разбойника, то ему не остается ничего дѣлать, какъ стать преступникомъ и разбойникомъ. Раздумывая такимъ образомъ, Томъ незамѣтно вышелъ за городъ и очутился въ полѣ. Звонъ колокола, сзывавшаго школьниковъ на послѣобѣденный урокъ, едва слышно доносился до него. Томъ заплакалъ при мысли, что онъ никогда, никогда больше не услышитъ этого давно знакомаго звона; это было жестоко, очень жестоко, но -- его принудили поступить такъ. Если его выгнали въ холодный, жестокій свѣтъ, то онъ долженъ покориться этому. Но онъ прощалъ имъ это, прощалъ отъ всей души. Плачъ Тома перешелъ въ рыданія.
   Въ эту минуту онъ увидѣлъ своего задушевнаго друга, Джо Гарпера, который шелъ ему навстрѣчу, мрачно посматривая по сторонамъ и, повидимому, размышляя надъ какимъ-то важнымъ вопросомъ. Томъ вытеръ рукавомъ глаза и началъ разсказывать Джо, что преслѣдованія и мученія, которыя ему приходится испытывать, живя дома, ему надоѣли, и что онъ рѣшилъ уйти куда глаза глядятъ и никогда больше не возвращаться обратно. Въ заключеніе онъ сталъ прощаться съ Джо и просилъ его сохранить о немъ лучшую память.
   Оказалось, что Джо преслѣдовала такая же мысль, и что онъ пошелъ за городъ именно для того, чтобы разыскать Тома и проститься съ нимъ. По его словамъ, его только-что побила мать за то, что онъ будто бы выпилъ сливки, о которыхъ онъ ничего не зналъ. Изъ этого Джо заключилъ, что отъ него желаютъ избавиться; что же оставалось дѣлать послѣ этого? Разумѣется, уйти изъ дому и больше не возвращаться туда. Своей-же матери Джо желалъ всякаго счастья и того, чтобы ей никогда не пришлось пожалѣть о томъ, что она выгнала изъ дома своего бѣднаго мальчика.
   Продолжая идти, оба страдальца торжественно обѣщали другъ другу не разставаться до тѣхъ поръ, пока смерть не разлучитъ ихъ и не избавитъ отъ земныхъ горестей. Затѣмъ они начали строить разные планы. Джо стоялъ на томъ, чтобы сдѣлаться отшельниками, питаться сухими корками и водой, жить въ пещерѣ и умереть, наконецъ, отъ холода, голода и страданій. Но когда Томъ разсказалъ ему про свои планы, то онъ согласился, что жизнь преступника привлекательнѣе и что званіе пирата гораздо почтеннѣе и интереснѣе званія отшельника.


   Миляхъ въ трехъ отъ С.-Петербурга, внизъ по теченію Миссисипи, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ ширина этой рѣки немного больше одной мили, есть длинный, узкій островъ, заросшій лѣсомъ; съ одной стороны отъ него тянется песчаная отмель. Этотъ островъ былъ необитаемъ и находился ближе къ тому берегу рѣки, вдоль котораго разстилался густой, непроходимый лѣсъ. Лучшаго мѣста для своего предпріятія мальчики не могли и желать. Поэтому было рѣшено поселиться пока на Джэксоновомъ островѣ. Кто долженъ былъ изображать жертвъ ихъ разбойничьихъ подвиговъ, они не думали. Первымъ дѣломъ было необходимо разыскать Гека Финна. Послѣдній безъ всякихъ разговоровъ согласился примкнуть къ вновь устраиваемой разбойничьей шайкѣ: онъ былъ неразборчивъ и былъ готовъ заняться любымъ ремесломъ. Сговорившись встрѣтиться въ полночь -- излюбленный ими таинственный часъ -- на пустынномъ берегу рѣки, миляхъ въ двухъ выше городка, мои герои разстались. Тамъ стоялъ небольшой бревенчатый плотъ, которымъ было рѣшено завладѣть. Каждый изъ будущихъ пиратовъ долженъ былъ захватить съ собой удочки и рыболовные крючки и принести чего-нибудь съѣстного, похищеннаго самымъ таинственнымъ образомъ, какъ и подобало пиратамъ. Еще до наступленія вечера мальчикамъ, къ величайшему ихъ удовольствію, удалось распустить въ городѣ слухъ, что вскорѣ должно случиться нѣчто необычайное, при чемъ всѣмъ рекомендовалось до поры до времени молчать и ждать.
   Около полуночи Томъ явился съ варенымъ окорокомъ и разной другой провизіей на опушку лѣса у крутого берега рѣки, гдѣ было назначено мѣсто свиданія. Ночь была звѣздная и тихая. Могучая рѣка тихо, безъ плеска катила свои волны. Томъ началъ прислушиваться; все было тихо. Онъ осторожно свистнулъ; внизу у самой рѣки послышался отвѣтный свистъ. Томъ свистнулъ еще два раза, и оба раза ему отвѣтили тѣмъ же. Затѣмъ раздался чей-то голосъ:
   -- Кто идетъ?
   -- Томъ Сойеръ -- Черный Пиратъ, гроза испанскихъ морей. А вы кто такіе?
   -- Гекъ Финнъ -- Кровавая Рука и Джо Гарперъ -- Гроза Морей.-- Эти имена Томъ заимствовалъ изъ своихъ любимыхъ книжекъ.
   -- Пароль?
   Два голоса хрипло и мрачно произнесли роковое слово:
   -- Кровь!
   Томъ сбросилъ окорокъ внизъ по крутому склону берега и самъ покатился вслѣдъ за нимъ, при чемъ порядкомъ изорвалъ свое платье и поцарапалъ себѣ кожу. Правда, невдалекѣ была тропинка, по которой можно было спуститься гораздо удобнѣе, но она не представляла тѣхъ трудностей и опасностей, которыя такъ любятъ пираты.
   "Гроза Морей" принесъ съ собой огромный кусокъ сала; Гекъ Финнъ, "Кровавая Рука", принесъ украденный имъ гдѣ-то котелокъ, пачку листового табаку и пучокъ маисовыхъ стеблей, изъ которыхъ можно было надѣлать трубокъ. Однако, кромѣ него, никто изъ пиратовъ не курилъ и не жевалъ табаку. "Черный Пиратъ", гроза испанскихъ морей, напомнилъ, что нельзя пускаться въ путь, не раздобывъ огня. Эта мысль была разумна, и всѣ трое тотчасъ же принялись за выполненіе ея. Невдалекѣ, на большомъ плоту виднѣлся огонь; пираты подкрались къ нему и стащили нѣсколько головней. Все это они продѣлали съ большой торжественностью: они почти на каждомъ шагу останавливались и прикладывали палецъ къ губамъ. Ихъ руки безпрестанно хватались за рукоятки воображаемыхъ кинжаловъ, въ темнотѣ то и дѣло раздавались приказанія, что если "непріятель" шевельнется, то немедленно же "уложитъ всѣхъ на мѣстѣ", такъ какъ "мертвые молчатъ". Если сказать правду, то мальчику отлично знали, что рабочіе съ плота ушли въ городъ, кто за провизіей, кто просто въ кабакъ, но тѣмъ не менѣе все приключеніе должно было быть обставлено какъ можно таинственнѣе.
   Вернувшись обратно на свой плотъ, мои герои отчалили отъ берега. Томъ командовалъ, Гекъ усѣлся у задняго весла, Джо -- у передняго. Томъ стоялъ на самой серединѣ плота и, скрестивъ руки на груди, съ мрачнымъ выраженіемъ на лицѣ вполголоса отдавалъ приказанія:
   -- Держись вѣтра!
   -- Есть {"Есть!" у моряковъ означаетъ то-же, что "слушаюсь"! у сухопутныхъ войскъ.}, капитанъ!
   -- Закрѣпить паруса!
   -- Есть, капитанъ!
   -- Руль правѣе!
   -- Есть, капитанъ!
   Такъ какъ мальчики сразу же выѣхали на середину рѣки, то само собою разумѣется, что всѣ эти приказанія отдавались только для большей важности и не означали ничего особеннаго.
   -- Подъ какими парусами идетъ судно?
   -- Подъ гротомъ, топселемъ и кливеромъ, капитанъ!
   -- Поднять бромъ-брамсель! Живо! Послать шесть человѣкъ къ форъ-марса-лисено.
   -- Есть, капитанъ!
   -- Убрать марсель {Названія парусовъ.} съ главной мачты!
   -- Есть, капитанъ!
   -- Руль подъ вѣтеръ!
   -- Есть, капитанъ!
   Плотъ повернулся къ противоположному берегу и пересѣкъ середину рѣки. Мальчики направили его затѣмъ такъ, чтобы онъ шелъ прямо по теченію и вынули весла изъ воды. Въ теченіе слѣдующаго получаса на плоту царило мертвое молчаніе. Плотъ медленно плылъ мимо городка. Тамъ мерцали рѣдкіе огоньки; повидимому, въ городкѣ уже спали, и никто изъ тамошнихъ жителей не подозрѣвалъ, что здѣсь, на широкой, безконечной водной поверхности, въ которой отражались милліоны звѣздъ, разыгралось великое событіе.
   "Черный Пиратъ" стоялъ, скрестивъ руки на груди, и въ послѣдній разъ смотрѣлъ на тѣ знакомыя мѣста, гдѣ ему пришлось столько выстрадать. Онъ страстно желалъ въ эту минуту, чтобы его увидѣла теперь Бейкб, именно теперь, когда онъ плылъ по бурному океану, смотря прямо въ лицо опасностямъ и смерти и ожидая своей кончины съ мрачной улыбкой на губахъ. Въ воображеніи Тома Джэксоновъ островъ казался удаленнымъ отъ городка за тысячи миль, и поэтому будущій пиратъ мысленно посылалъ родному городу "послѣднее прости". Оба другіе пирата тоже "въ послѣдній разъ" смотрѣли на городъ, и притомъ такъ долго, что чуть-чуть не проѣхали мимо острова. Къ счастью, они во-время замѣтили свою оплошность и поторопилась направить плотъ къ острову. Около двухъ часовъ ночи плотъ прибило къ отмели, и онъ остановился, не дойдя до берега саженъ на пятьдесять. Мальчики забрали въ нѣсколько пріемовъ свой багажъ и перенесли его вбродъ на островъ. На плоту нашелся старый парусъ; изъ него храбрые мореплаватели устроили въ кустахъ родъ палатки и спрятали въ нее провизію и прочее имущество. Сами они рѣшили жить и спать подъ открытымъ небомъ, не взирая ни на какую погоду, какъ и подобало настоящимъ пиратамъ.
   Затѣмъ юные герои развели огонь около стараго пня, находившагося въ лѣсу, въ двадцати или тридцати шагахъ отъ его опушки, зажарили кусокъ сала и усѣлись за ужинъ. Какой прекрасной казалась имъ привольная, жизнь въ дѣвственномъ лѣсу незнакомаго, необитаемаго острова, вдали отъ людской суеты. Высокое пламя освѣщало ихъ лица и бросало кровавый отблескъ на высокіе, толстые стволы и густую листву деревьевъ и обвивавшій ихъ дикій виноградъ. Когда зажаренное сало и хлѣбъ были съѣдены, мальчики растянулись на мягкомъ мхѣ возлѣ костра. Они могли бы найти мѣсто менѣе жаркое, но было слишкомъ интересно и живописно лежать передъ пылающимъ костромъ!
   -- Развѣ это не весело?-- спросилъ Джо.
   -- Восхитительно,-- отвѣчалъ Томъ.
   -- Что сказали бы другіе мальчишки, еслибы увидѣли насъ теперь!
   -- Что же имъ говорить? Они, навѣрное, лопнули бы отъ досады и зависти, такъ, вѣдь, Гекъ?
   -- Конечно, -- проворчалъ Гекъ.-- Мнѣ, по крайней мѣрѣ, такая жизнь нравится. Здѣсь я сытъ, и никто меня не толкаетъ, не бранитъ и не бьетъ.
   -- Такая жизнь какъ-разъ по мнѣ, -- восхищался Томъ: -- утромъ незачѣмъ вставать, когда хочется спать, въ школу ходить тоже не надо, можно не умываться и не дѣлать разныхъ другихъ глупостей. Убѣдился-ли ты теперь, Джо, что быть пиратомъ очень заманчиво? Пиратъ, когда онъ на сушѣ, можетъ ничего не дѣлать, отшельникъ же долженъ постоянно молиться, молиться до одурѣнія.
   -- Это правда,-- согласился Джо,-- я вовсе не думалъ объ этомъ, когда собирался стать отшельникомъ. Теперь я и самъ вижу, что гораздо лучше быть пиратомъ.
   -- Кромѣ того, -- продолжалъ Томъ, -- теперь отшельники вовсе не пользуются такимъ почтеніемъ, какъ въ былыя времена, пиратовъ же всюду уважаютъ. Отшельникамъ приходится спать на камняхъ, они должны посыпать себѣ голову пепломъ...
   -- Пепломъ? Для чего же они посыпаютъ себѣ голову пепломъ?-- спросилъ Гекъ.


   -- Не знаю. Но всѣ отшельники дѣлаютъ это. Если бы ты былъ отшельникомъ, то долженъ былъ бы дѣлать то же самое.
   -- Какъ-бы не такъ!-- возразилъ Гекъ.
   -- Да какъ-бы ты избавился отъ этого?
   -- Не знаю; но я ни за что не сталъ бы сыпать пепелъ себѣ на голову.
   -- Но это же необходимо, Гекъ!
   -- Мало ли что! Я просто убѣжалъ бы.
   -- Убѣжалъ бы? Хорошимъ же отшельникомъ былъ бы ты тогда! Ты осрамилъ бы этимъ не только себя, но и всѣхъ другихъ отшельниковъ.
   "Кровавая Рука" ничего не отвѣтилъ на это, такъ какъ былъ уже занятъ гораздо болѣе важнымъ дѣломъ. Онъ выдолбилъ одинъ изъ привезенныхъ съ собою маисовыхъ стеблей, всунулъ въ него скрученный въ трубку листъ табаку, зажегъ его углемъ и скрылся въ облакахъ табачнаго дыма.
   Оба другіе пирата съ завистью смотрѣли на него и рѣшили въ душѣ, что непремѣнно выучатся этому искусству. Спустя нѣсколько минутъ, Гекъ спросилъ:
   -- Чѣмъ же, собственно, занимаются пираты?
   -- О, очень многимъ,-- отвѣтилъ Томъ.-- Они овладѣваютъ кораблями, жгутъ ихъ, забираютъ себѣ золото и зарываютъ его въ землю въ разныхъ потаенныхъ уголкахъ своего острова, гдѣ эти сокровища охраняютъ духи и разныя другія сверхъестественныя существа. Затѣмъ они убиваютъ всѣхъ, кого застанутъ на кораблѣ, бросаютъ ихъ за бортъ...
   -- А женщинъ они перевозятъ на свой островъ, -- прибавилъ Джо.-- Женщинъ они никогда не убиваютъ.
   -- Да.-- поддакнулъ Томъ.-- Женщинъ они не убиваютъ: они слишкомъ благородны для этого. Кромѣ того, похищенныя ими женщины всегда бываютъ красавицами.
   -- А какая на нихъ бываетъ одежда!-- воскликнулъ Джо.
   -- Ихъ платье сверху до низу всегда осыпано золотомъ, серебромъ и брильянтами!
   -- Это у кого же?-- спросилъ Гекъ.
   -- Да, конечно, у пиратовъ!
   Гекъ задумчиво посмотрѣлъ на свою одежду
   -- Если это такъ, то моя одежда не подходитъ для пирата, -- замѣтилъ онъ съ грустью, -- но другой у меня нѣтъ.
   Томъ и Джо поспѣшили утѣшить его, говоря, что заботиться объ этомъ пока нечего, и что для начала годятся и лохмотья, хотя обыкновенію пираты и пускаются въ плаванье въ роскошныхъ костюмахъ.
   Мало-по-малу разговоры мальчиковъ начали становиться менѣе оживленными: вѣки юныхъ бѣглецовъ начали смыкаться отъ усталости. Трубка выскользнула изъ пальцевъ "Кровавой Руки", и онъ заснулъ сномъ праведника. Но "Грозѣ Морей" и "Черному Пирату" не такъ-то легко было заснуть. Они прочли вечернюю молитву, лежа и про себя, такъ какъ некому было заставить ихъ встать на колѣни и прочесть ее вслухъ, и погрузились въ думы. Вначалѣ они думали совсѣмъ не молиться, но потомъ рѣшили, что на всякій случай это слѣдуетъ сдѣлать. Думы ихъ были невеселы: ихъ мучила совѣсть. Во-первыхъ, они смутно сознавали, что, убѣжавъ изъ дому, они поступили несовсѣмъ то хорошо, а во-вторыхъ, они не могли забыть объ украденныхъ ими съѣстныхъ припасахъ. Они пробовали успокоить свою совѣсть тѣмъ, что они и раньше очень часто таскали яблоки и сласти изъ чулановъ, но совѣсть не умолкала. Отсюда становилось яснымъ, что таскать яблоки и лакомства -- шалость, но брать окорока, куски сала и т. п.-- кража, т.-е. поступокъ, о которомъ говорится въ библіи. Поэтому мои герои твердо рѣшили, что въ теченіе всего времени своихъ разбойничьихъ похожденій они не будутъ больше позорить свое почетное званіе пиратовъ кражами, подобающими развѣ только мелкимъ воришкамъ. Послѣ такого рѣшенія совѣсть моихъ "добродѣтельныхъ" пиратовъ немного успокоилась, и они заснули мирнымъ безмятежнымъ сномъ.
   

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

   Проснувшись на другое утро, Томъ не могъ сразу сообразить, гдѣ онъ находится. Онъ приподнялся съ земли, протеръ себѣ глаза и осмотрѣлся кругомъ; затѣмъ онъ вспомнилъ о своемъ бѣгствѣ изъ дому и о приключеніяхъ, пережитыхъ наканунѣ. День только-что начинался; въ воздухѣ было свѣжо и прохладно. Въ глубокой тишинѣ, царившей въ лѣсу, чувствовалось какое то торжественное спокойствіе. На деревьяхъ не шевелился ни одинъ листочекъ; ни одинъ звукъ не нарушалъ молчанія, которымъ, казалось, была объята вся природа. На травѣ и листьяхъ деревьевъ сверкали алмазнымъ блескомъ крупныя капли росы. Костеръ почти совсѣмъ погасъ: сквозь бѣлый слой золы, покрывавшій его, струилась только голубая струйка дыма. Джо и Гекъ все еще спали. Но вотъ, далеко въ лѣсу, раздался голосъ какой-то птицы; ему отвѣтилъ другой; послышался стукъ дятла. Мало-по-малу туманная дымка, окутывавшая всѣ окрестности, начала расплываться, и кругомъ все оживилось. Передъ взорами удивленнаго мальчика развернулось во всей своей красѣ дивное зрѣлище природы, пробуждающейся отъ сна и принимающейся за свою дневную работу. По листику, смоченному росой, поползла маленькая зеленая гусеница; время-отъвремени она перегибалась, три четверти ея маленькаго туловища поднимались на воздухъ, и затѣмъ она снова выпрямлялась и ползла дальше.
   "Ага, это землемѣръ",-- подумалъ Томъ.
   Насѣкомое ползло прямо къ нему. Томъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ, куда оно поползетъ. Когда гусеница подползла къ его ногѣ, онъ боялся шелохнуться, чтобы не испугать ея. Наконецъ, червячокъ остановился, какъ бы въ раздумьи, поднялъ кверху свое гибкое туловище, и рѣшительно взобравшись на ногу Тома, поползъ вдоль нея. Томъ былъ внѣ себя отъ радости: это, безъ сомнѣнія, означало, что у него скоро будетъ новая пара платья, по всей вѣроятности, великолѣпное одѣяніе пирата. Затѣмъ откуда-то выползла цѣлая масса муравьевъ; они шли на работу. Одинъ изъ нихъ тащилъ мертваго паука, въ пять разъ больше его самого, и направлялся съ нимъ къ стволу высокаго дерева. Красная съ черными пятнышками божья коровка взобралась на высокій стебель травы и тихо качалась на немъ. Томъ наклонился надъ ней и проговорилъ:
   
   "Лети, божья коровка!
   Твой отецъ на войнѣ;
   Лети, твой домикъ въ огнѣ,
   А дѣтки одни".
   
   Божья коровка тотчасъ же распустила свои крылышки и полетѣла. Въ этомъ не было ничего удивительнаго: вѣдь божьи коровки очень боятся пожара, и Томъ не разъ обманывалъ ихъ такимъ образомъ. Между тѣмъ птицы подняли шумъ и весело щебетали въ густой листвѣ деревьевъ. Одна красношейка сѣла на дерево какъ-разъ надъ головой Тома и заливалась, не зная усталости. Синяя сойка стрѣлой промелькнула въ воздухѣ, опустилась на кустъ, росшій невдалекѣ, и, нагнувъ головку на бокъ, стала съ любопытствомъ разсматривать мальчиковъ. Сѣрая бѣлка и другая -- рыжая, весело перепрыгивавшія съ вѣтки на вѣтку, вдругъ остановились, присѣли на заднія лапки и съ удивленіемъ поглядывали на пришельцевъ. Безобидные звѣрьки, очевидно, въ первый разъ видѣли людей и не знали, бояться ли имъ ихъ или нѣтъ. Теперь ожила вся природа. Золотые лучи солнца пронизывали густую листву лѣса; въ воздухѣ то и дѣло мелькали пестрыя бабочки.
   Томъ разбудилъ обоихъ спавшихъ пиратовъ, и минуту спустя трое пріятелей были уже на берегу. Они живо раздѣлись и начали полоскаться въ прозрачной, прохладной водѣ песчаной отмели, кувыркаясь и брызгая другъ въ друга водой. Они не испытывали ни малѣйшаго желанія вернуться въ свой родной городокъ, еще мирно спавшій по ту сторону широкой, величественной рѣки. Ночью теченіе рѣки унесло ихъ плотъ, но это только радовало мальчиковъ, такъ какъ, благодаря этому обстоятельству, они были окончательно лишены возможности вернуться въ цивилизованный міръ.
   Мальчики вернулись въ свой лагерь веселые, бодрые и голодные, какъ волки. Вскорѣ костеръ опять запылалъ яркимъ, высокимъ огнемъ; Гекъ разыскалъ невдалекѣ отъ лагеря родникъ чистой, холодной воды. Мальчики смастерили чашки изъ дубовыхъ и кленовыхъ листьевъ и нашли, что вода такъ вкусна, что съ успѣхомъ можетъ замѣнить всякіе другіе напитки. Затѣмъ Гекъ началъ рѣзать сало для завтрака; Томъ и Джо крикнули ему, чтобы онъ подождалъ ихъ, захватили съ собой удочки и побѣжали на берегъ. Нѣсколько минутъ спустя, они уже вернулись, неся съ собой такой запасъ рыбы, какого хватило бы для цѣлаго семейства. Рыбу зажарили вмѣстѣ съ саломъ; получилось такое вкусное кушанье, что мальчики изумились: имъ казалось, что они никогда не ѣли чего-нибудь подобнаго. Правда, они не знали, что прѣсноводная рыба тѣмъ вкуснѣе, чѣмъ быстрѣе зажарить ее послѣ того, какъ она поймана, и не сообразили, что сонъ на свѣжемъ воздухѣ, купанье и голодъ были лучшей приправой къ ихъ завтраку.
   Послѣ завтрака, мальчики полежали въ тѣни, пока Гекъ курилъ свою трубку, и затѣмъ собрались изслѣдовать островъ. Весело пробирались они сквозь густую чащу, перелѣзая черезъ поваленныя деревья и прокладывая себѣ дорогу черезъ заросли кустовъ и дикаго винограда. Мѣстами имъ попадались небольшія лужайки, покрытыя сочной, зеленой травой и пестрыми цвѣтами.
   По пути мальчикамъ встрѣчалось много красивыхъ мѣстъ, которыми они восхищались, но ничего особеннаго, что бы ихъ поразило, они не нашли. Они убѣдились, что островъ имѣетъ въ длину три мили и одну милю въ ширину, и что онъ отдѣленъ отъ ближайшаго берега рѣки проливомъ шириною въ сорокъ пять -- пятьдесятъ саженъ. Мои герои, пользуясь полной свободой, купались въ этомъ проливѣ чуть-ли не черезъ каждый часъ. Такъ прошло время почти до четырехъ часовъ дня, когда они вернулись въ свой лагерь. Мальчики слишкомъ проголодались послѣ прогулки, чтобы ждать, пока наловится рыба, и поэтому принялись за окорокъ. Утоливъ свой голодъ, они легли на мохъ и начали болтать. Но вскорѣ разговоръ пересталъ клеиться и, наконецъ, совсѣмъ прекратился. Окружающая тишина, торжественное спокойствіе, царившее въ лѣсу, и чувство одиночества невольно дѣйствовали на мальчиковъ. Они задумались. Ихъ охватило какое то неопредѣленное чувство тоски; вскорѣ они поняли, что это тоска по дому. Даже Гекъ, "Кровавая Рука", и тотъ вспоминалъ о своихъ задворкахъ и пустыхъ хлѣвахъ для свиней. Но всѣ трое стыдились своей слабости, и ни у одного изъ нихъ не хватало духа высказать вслухъ свои мысли.
   Уже въ теченіе нѣсколькихъ минутъ время-отъ-времени до мальчиковъ доносились какіе-то странные, глухіе звуки, но вначалѣ они не обратили на нихъ никакого вниманія. Но мало-помалу эти звуки стали раздаваться отчетливѣе и съ большей силой. Мальчики вскочили на ноги, переглянулись и начали прислушиваться. Наступило долгое, глубокое молчаніе, затѣмъ снова раздался глухой ударъ.
   -- Что это такое?-- воскликнулъ Джо вполголоса.
   -- Не знаю,-- прошепталъ Томъ.
   -- Это не громъ, -- сказалъ Гекъ.-- Потому что громъ...
   -- Молчи,-- проговорилъ Томъ,-- Дай прислушаться, что это такое.
   Мальчики опять начали слушать. Черезъ минуту, которая показалась имъ вѣчностью, снова раздался ударъ.
   -- Пойдемте, посмотримте, что это тамъ дѣлается!
   Всѣ трое бросились бѣжать къ той части берега, откуда былъ видѣнъ городъ. Осторожно раздвинувъ кусты, мальчики начали смотрѣть на рѣку. Внизъ по теченію, приблизительно на разстояніи одной мили отъ города, плылъ маленькій пароходъ, служившій обыкновенно для перевозки пассажировъ и товаровъ съ одного берега рѣки на другой. Палуба парохода была биткомъ-набита людьми. Кругомъ сновала масса лодокъ, но мальчики не могли разобрать, что дѣлали люди, сидѣвшіе въ нихъ. Вскорѣ изъ-за борта парохода показалось густое облако бѣлаго дыма, а вслѣдъ затѣмъ опять раздался прежній грохотъ.
   -- Теперь я знаю, въ чемъ дѣло, -- воскликнулъ Томъ.-- Вѣроятно, кто-нибудь утонулъ, и они разыскиваютъ тѣло утопленника.
   -- Да, это навѣрно такъ, -- подтвердилъ Гекъ.-- Прошлымъ лѣтомъ, когда утонулъ Биллъ Тернеръ, они продѣлывали то же самое. Они стрѣляли изъ пушки, чтобы его тѣло всплыло наверхъ, и бросали въ воду караваи хлѣба съ ртутью. Говорятъ, что такой хлѣбъ останавливается всегда на томъ мѣстѣ, гдѣ лежитъ утопленникъ.
   -- Да, я тоже слышалъ объ этомъ,-- замѣтилъ Джо,-- но почему же хлѣбъ останавливается надъ утопленникомъ?
   -- Конечно, хлѣбъ тутъ не причемъ, -- отвѣтилъ Томъ.-- Все дѣло заключается въ заклинаніяхъ, которыя говорятъ надъ нимъ.
   -- Нѣтъ, они тогда ничего не говорили, -- возразилъ Гекъ.-- Я стоялъ совсѣмъ рядомъ съ тѣми, которые бросали хлѣбъ, и ничего не слышалъ.
   -- Не можетъ быть, -- продолжалъ стоять на своемъ Томъ.-- Они навѣрное говорили, но только шопотомъ. Развѣ безъ заклинаній можетъ хлѣбъ указать мѣсто, гдѣ лежитъ утопленникъ? Всякій ребенокъ пойметъ, что этого не можетъ быть, -- прибавилъ онъ съ пренебреженіемъ.
   Джо и Гекъ согласились, что Томъ правъ. Развѣ можно было допустить, чтобы неразумный хлѣбъ могъ безъ заговора исполнять такое важное и трудное дѣло!
   -- Интересно было бы побывать тамъ теперь,-- воскликнулъ Джо, кивнувъ въ сторону парохода.
   -- Да, мнѣ тоже хотѣлось бы этого, -- подтвердилъ Гекъ.-- Я готовъ не знаю что отдать, лишь бы узнать, кто это утонулъ!
   Мальчики опять начали прислушиваться и наблюдать за пароходомъ. Вдругъ въ головѣ Тома мелькнула блестящая мысль.
   -- Гекъ! Джо!-- воскликнулъ онъ.-- Знаете ли, кто это утонулъ? Да мы сами! Они ищутъ насъ!
   Въ эту минуту мальчики почувствовали себя героями. Какое блестящее торжество! Ихъ ищутъ, о нихъ горюютъ и проливаютъ слезы! Теперь, вѣроятно, вспоминаютъ о всѣхъ несправедливостяхъ и обидахъ, которыя наносили при жизни этимъ бѣднымъ мальчикамъ, которыхъ нѣтъ больше на свѣтѣ, чувствуютъ раскаяніе и сожалѣніе и, что лучше всего, о нихъ, вѣроятно, говоритъ весь городъ. Какъ, должно-быть, завидуютъ теперь всѣ ихъ товарищи такой славѣ и извѣстности! Изъ-за этого одного стоило сдѣлаться пиратами!


   
   Когда начало смеркаться, пароходикъ вернулся къ своему обычному дѣлу, лодки исчезли, и пираты вернулись въ свой лагерь. Они были въ восторгѣ отъ славы, которая покрыла ихъ, и отъ той суматохи, которую они подняли въ городкѣ. Они наловили рыбы, зажарили ее и, поужинавъ, стали разсуждать о томъ, что говорятъ о нихъ теперь дома. Рисовать себѣ картины общаго безпокойства и тревоги, которыя подняло ихъ исчезновеніе, доставляло имъ величайшее наслажденіе. Но по мѣрѣ того, какъ темнѣло, разговоры моихъ героевъ начали стихать. Пираты смотрѣли на огонь и задумались. Возбужденіе съ теченіемъ времени улеглось, и Томъ и Джо не могли отогнать отъ себя мысли, что есть люди, которымъ вся эта исторія вовсе не кажется такой забавной, какъ имъ самимъ. Въ нихъ проснулась жалость; они почувствовали себя виноватыми, и тяжелые вздохи одинъ за другимъ тайкомъ вырывались изъ ихъ грудей. Наконецъ. Джо рѣшился спросить, что думаютъ его товарищи относительно возвращенія въ цивилизованный міръ -- конечно, не теперь, но...
   Томъ осыпалъ его градомъ насмѣшекъ. Гекъ, которому пока было все-равно, гдѣ жить, присоединился къ Тому, и Джо поторопился замять разговоръ, чтобы никто не подумалъ, что онъ соскучился по дому. Попытка къ возмущенію была такимъ образомъ на время подавлена.
   Наступила ночь. Гекъ сталъ клевать носомъ и скоро захрапѣлъ; Джо послѣдовалъ его примѣру. Томъ лежалъ на животѣ, опираясь на локти, и внимательно слѣдилъ за спящими. Затѣмъ онъ осторожно всталъ на колѣни, отползъ въ сторону о сталъ что-то искать въ травѣ. Онъ собралъ нѣсколько кусковъ коры, выбралъ два изъ нихъ, которые были почище, и присѣлъ къ огню. Затѣмъ онъ вынулъ красный карандашъ и что-то нацарапалъ на обоихъ кускахъ коры. Одинъ изъ нихъ онъ свернулъ въ трубку и спряталъ въ карманъ, другой-же положилъ въ шляпу Джо, лежавшую около своего владѣльца. Туда-же онъ положилъ и нѣкоторыя свои сокровища: кусокъ мѣла, резиновый мячъ, три рыболовные крючка и небольшой стеклянный шаръ, считавшійся всѣми "хрустальнымъ". Затѣмъ онъ пошелъ на цыпочкахъ прочь отъ лагеря и, когда отошелъ на нѣкоторое разстояніе отъ него, бросился бѣжать къ отмели.
   

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

   Насколько минутъ спустя, Томъ уже былъ на отмели и пробирался вбродъ къ берегу Иллинойса. Прежде, чѣмъ вода дошла ему до груди, онъ прошелъ уже половину пролива. Идти дальше вбродъ было нельзя, такъ какъ теченіе оказалось довольно сильнымъ, и Томъ пустился вплавь. Теченіе быстро сносило его внизъ, и скоро ему удалось выбрать низкое мѣсто на б"регу и выбраться изъ воды. Онъ пощупалъ, не пропалъ-ли кусокъ коры, бывшій у него въ карманѣ, и пошелъ по лѣсу вдоль берега; съ его платья ручьями струилась вода. Около десяти часовъ вечера Томъ пришелъ къ открытому, ровному мѣсту, расположенному какъ-разъ противъ городка, и увидѣлъ пароходикъ, стоявшій у берега. Онъ осторожно сползъ въ воду, подплылъ къ лодкѣ, привязанной къ пароходу, влѣзъ въ нее и спрятался подъ скамейку. Вскорѣ ударилъ надтреснутый колоколъ, и чей-то голосъ отдалъ приказаніе отчаливать. Минуту или двѣ спустя яликъ закачался на волнахъ, поднятыхъ пароходомъ. Томъ мысленно поздравилъ себя съ успѣхомъ, такъ какъ зналъ, что пароходъ идетъ въ городъ въ послѣдній разъ въ этотъ вечеръ.


   Черезъ двадцать или пятнадцать минутъ колеса парохода перестали работать, Томъ соскочилъ въ воду и поплылъ къ берегу. Чтобы не встрѣтить кого-нибудь, онъ выбрался на берегъ саженяхъ въ тридцати отъ пристани. Затѣмъ онъ пробрался по пустыннымъ переулкамъ къ дому тети Полли, перелѣзъ черезъ заборъ и заглянулъ въ окно комнаты, гдѣ виднѣлся свѣтъ. Тамъ сидѣли тетя Полли, Сидъ, Мэри и мать Джо Гарпера и о чемъ-то разговаривали. Они сидѣли передъ постелью тети Полли, постель-же стояла около самыхъ дверей, выходившихъ во дворъ. Томъ осторожно подошелъ къ двери и началъ тихонько толкать ее. Дверь поддалась и открылась съ легкимъ скрипомъ. Томъ продолжалъ понемногу открывать ее, пока не образовалась щель, въ которую онъ могъ бы пролѣзть. Тогда онъ сталъ на колѣни и поползъ въ комнату.
   -- Отчего это свѣча такъ оплываетъ?-- сказала вдругъ тетя Полли.
   Томъ заторопился какъ можно скорѣе вползти въ комнату.
   -- Боже мой, дверь опять открыта! Сидъ, пойди, закрой ее!
   Тому удалось какъ разъ во-время скрыться подъ постелью. Онъ легъ и перевелъ духъ, затѣмъ поползъ дальше, такъ что, въ концѣ-концовъ, очутился у самыхъ ногъ тети Полли.
   -- Да, такъ я говорила, -- продолжала она прерванный разговоръ, -- что онъ вовсе не былъ дурнымъ мальчикомъ. Правда, онъ былъ шаловливъ, вѣчно выдумывалъ какія-нибудь новыя затѣи, но все это выходило у него такъ же невинно, какъ у молодого, рѣзваго жеребенка. Онъ былъ очень добръ, такъ добръ...
   Старушка не выдержала и заплакала.
   -- Точь-въ-точь такимъ же былъ и мой Джо. Онъ тоже любилъ пошалить, но его шалости никогда не были злыми. А между тѣмъ, прости меня Господь, я недавно побила его за то, что онъ будто бы выпилъ сливки; я совсѣмъ забыла тогда, что сама вылила ихъ, такъ какъ онѣ скислись. А теперь я никогда больше не увижу его на этомъ свѣтѣ; бѣдный, бѣдный мальчикъ!...
   Мистриссъ Гарперъ зарыдала такъ, что Тому стало жаль ея.
   -- Я думаю, что Тому хорошо на томъ свѣтѣ,-- началъ Сидъ.-- Но если бы онъ велъ себя лучше...
   -- Сидъ!...-- хотя Томъ и не могъ видѣть тетушки, но ясно представилъ себѣ грозный, сверкающій взглядъ, какой она, вѣроятно, бросила на Сида.-- Не смѣй говорить ничего дурного о моемъ бѣдномъ Томѣ, котораго уже нѣтъ съ нами. Всемогущій Богъ знаетъ, чего онъ заслужилъ, такъ тебѣ нечего соваться не въ свое дѣло. Ахъ, мистриссъ Гарперъ, я и не знаю, какъ я буду жить безъ него! Онъ былъ единственнымъ моимъ утѣшеніемъ, хотя часто и мучилъ меня.
   -- Богъ далъ, Богъ и взялъ! Благословенно имя Господне! Но какъ это тяжело, какъ тяжело терять близкихъ людей! Еще въ прошлое воскресенье Джо хлопнулъ пистономъ прямо подъ моимъ носомъ, и я задала ему за это порядочную трепку. Думала-ли я тогда, что онъ такъ скоро... Боже мой, если бы онъ сейчасъ очутился здѣсь, я, кажется, задушила бы его поцѣлуями!
   -- Да, да; я понимаю васъ, мистриссъ Гарперъ. Вчера мой Томъ напоилъ Питера эликсирохмъ Я думала, что кошка совсѣмъ взбѣсилась, такъ она бѣгала по комнатѣ. И я, прости меня Господь, ударила за это мальчика. Бѣдный, бѣдный мой мальчикъ! Теперь ужь онъ не знаетъ никакихъ горестей. Послѣднее, что онъ мнѣ сказалъ, было то, что онъ упрекнул -- Что же ты не убежал? Зачем пришел сюда? -- спросил кто-то.
   -- Ничего не мог поделать, -- простонал Поттер, -- хотел было убежать, да что-то вот так и тянуло сюда.
   Он снова зарыдал.
   Спустя несколько минут индеец Джо так же спокойно повторил свое показание на допросе, под присягой; и мальчики, видя, что гром все-таки не грянул, окончательно укрепились в своей уверенности, что индеец Джо продал душу черту. Это сделало его в их глазах самым зловеще-интересным существом, какое им только случалось видеть, так что они не спускали своих очарованных глаз с его лица. Про себя они решили следить за ним по ночам при всяком удобном случае, в надежде увидеть когда-нибудь его страшного владыку.
   Индеец Джо помог поднять тело убитого и положить его на телегу, причем по взволнованной толпе пробежал шепот, будто из раны выступила кровь! Мальчики думали, что это счастливое обстоятельство направит подозрение на верный путь, но им пришлось разочароваться, так как некоторые из присутствующих заметили:
   -- Еще бы, ведь он был всего в трех шагах от Меффа Поттера.
   Страшная тайна и угрызения совести всю неделю затем смущали сон Тома, так что однажды утром за завтраком Сид сказал:
   -- Том, ты так вертишься и разговариваешь во сне, что не даешь мне спать почти всю ночь.
   Том побледнел и опустил глаза.
   -- Это плохой знак, -- сказала тетка Полли серьезно. -- Что у тебя на душе, Том?
   -- Ничего. Ничего я не знаю.
   Но рука у мальчика так дрожала, что он пролил кофе.
   -- И какой ты вздор несешь, -- продолжал Сид. -- Сегодня ночью ты говорил: "Это кровь, это кровь!" Ты повторял это много раз. А потом сказал: "Не мучьте меня, я все расскажу". Что расскажешь? О чем это ты хочешь рассказать?
   У Тома в глазах потемнело. Бог знает, что бы могло случиться, если бы тревога не исчезла с лица тети Полли и она не помогла, сама того не зная, мальчику. Она сказала:
   -- Молчи. Все это ужасное убийство. Мне самой оно снится почти каждую ночь. Иногда снится, будто я сама его совершила.
   Мэри сказала, что и ее очень расстроило это происшествие. Сид, по-видимому, удовлетворился этим. Том постарался улизнуть как можно скорее и после этого целую неделю жаловался на зубную боль, повязывал на ночь зубы платком, стягивая челюсти, чтобы не говорить. Он не знал, что Сид не спит по ночам и нередко развязывает повязку, долго слушает, приподнявшись на локте, а затем опять стягивает ее. Постепенно, однако, волнение Тома улеглось, зубная боль надоела ему и была оставлена. Если Сид действительно хотел извлечь что-нибудь из несвязного бормотанья Тома, то сохранил это про себя. Тому казалось, что его товарищи чересчур увлекаются игрой в судебное следствие по поводу дохлых кошек, поддерживая этим его тревогу. Сид заметил, что Том никогда не брал на себя роли следователя при этих розысках, хотя обыкновенно был предводителем во всех предприятиях; заметил, что Том отказывался даже от роли свидетеля -- и это показалось ему странным; не ускользнуло от Сида и то обстоятельство, что Том высказывал даже отвращение к этим расследованиям и всегда избегал их. Сид удивлялся, однако ничего не говорил. Впрочем, эти расследования вышли, наконец, из моды и перестали мучить совесть Тома.
   Почти каждый день в течение этого грустного времени Том, улучив минуту, отправлялся к маленькому окошку с решеткой и совал в него убийце все, что мог достать ему в утешение. Тюрьмой была маленькая кирпичная лачужка на болоте, подле деревни; сторожа при не ней было, да и редко в ней сидел кто-нибудь. Эти приношения значительно облегчали совесть Тома. Обывателям очень хотелось вымазать индейца Джо дегтем, вывалять его в перьях и выпроводить из деревни за кражу трупа из могилы, но ввиду его страшного характера не нашлось никого, кто бы решился взять на себя инициативу, и дело так и заглохло. Свои показания он благоразумно начинал с драки, не заикаясь о предшествовавшем разрытии могилы, поэтому не поднимали этого вопроса на суде.

Глава XII
Том проявляет великодушие.  -- Слабость тети Полли.

   Одна из причин, отвративших мысли Тома от его тайных мучений, заключалась в новой и важной заботе. Бекки Татчер перестала посещать школу. В течение нескольких дней Том пытался, вооружившись гордостью, забыть о ней, но тщетно. Он начал бродить по вечерам вокруг дома ее отца, чувствуя себя несчастным. Она была больна. Что если она умрет! Эта мысль не давала ему покоя. Он перестал интересоваться войной, даже пиратством. Жизнь утратила всякую прелесть, осталась одна тоска. Он не прикасался ни к обручу, ни к мячу -- они потеряли всякий интерес в его глазах. Тетка встревожилась и принялась пичкать его всякими лекарствами. Она принадлежала к числу людей, увлекающихся патентованными медицинскими снадобьями и всякими новоизобретенными способами поддержания или восстановления здоровья.
   Она была неустанным экспериментатором в этой области. Стоило появиться какой-нибудь новинке в этом роде, как ею овладевало лихорадочное желание испробовать ее, не на себе самой, так как она никогда не хворала, но на всяком, кто попадался ей под руку. Она подписывалась на всевозможные периодические и шарлатанские "Друзья здоровья", и напыщенное невежество, которым они были пропитаны, казалось ей верхом мудрости. Вся их болтовня о вентиляции, и о том, как ложиться в постели, и как вставать, что есть, что пить, сколько движений делать, какое настроение духа поддерживать в себе, во что одеваться, -- все это было для нее свято, как Евангелие, и она никогда не замечала, что журналы текущего месяца обыкновенно отвергали все, что рекомендовали месяц тому назад. Она была простодушна и честна, и поэтому легко становилась жертвой обмана. Она собирала эту шарлатанскую макулатуру и шарлатанские снадобья, и таким образом вооруженная смертью, гарцевала, выражаясь метафорически, на коне бледном, "и ад следовал за нею". Но ей и в голову не приходило усомниться в том, что она является ангелом-исцелителем и бальзамом утешения для страждущих соседей.
   В то время лечение водой было еще новинкой, и потому болезненное состояние Тома оказалось как раз кстати для нее. Каждое утро она выводила его на рассвете в дровяной сарай и окачивала целым котлом холодной воды; затем обтирала полотенцем, жестким, как наждак, и таким образом приводила в чувство; потом завертывала в мокрую простыню и окутывала одеялом, под которыми он и потел до того, что "душа выходила вместе с паром желтыми капельками из всех пор", как уверял Том.
   Но несмотря на все это, мальчик становился все грустнее, бледнее и хилее. Она прибавила горячие ванны, души и обливания. Мальчик оставался унылым, как погребальные дроги. Она присоединила к водному лечению легкую овсяную диету и нарывные пластыри. Она измеряла его вместимость, как будто он был кружкой, и ежедневно наполняла его универсальными снадобьями.
   Тем временем Том оставался равнодушен к этим врачеваниям. Это состояние мальчика сокрушало старушку. Надо было во что бы то ни стало сломить это равнодушие. В это время она впервые услыхала о "Болеистребителе". Она выписала изрядный запас. Попробовала -- и преисполнилась благодарностью. Это был просто огонь в жидкой форме. Она бросила водное лечение и все остальное и возложила все свои упования на "Болеистребитель". Она дала Тому чайную ложечку этого зелья и с глубоким беспокойством ожидала результата. Но тревога ее разом улеглась и душа ее снова обрела мир, так как "равнодушие" было сломлено. Мальчик не мог бы проявить более бурного, искренного одушевления, если бы она развела под ним костер.
   Том почувствовал, что пора очнуться. Этот род жизни был, пожалуй, достаточно романтичным для его отцветших надежд, но слишком уж мало в нем было чувства и слишком много волнующего разнообразия. Итак, он стал искать способ избавления и, наконец, решил сделать вид, что ему очень нравится "Болеистребитель". Он так часто стал просить его у тетки, что надоел ей, и она сказала ему, что он может пользоваться им сам и не приставать к ней. Будь на его месте Сид, к ее удовольствию не примешивалось бы никаких подозрений, но имея дело с Томом, она решила втайне следить за бутылкой. Она убедилась, что снадобье действительно убывает, но ей и в голову не пришло, что мальчик лечил им шель в полу гостиной.
   Однажды Том собирался угостить щель порцией лекарства, когда вошел теткин рыжий кот, мурлыкая, жадно поглядывая на чайную ложечку и очевидно прося попробовать. Том сказал:
   -- Не проси, если не хочешь, Питер.
   Но Питер дал понять, что он хочет.
   -- Ты уверен в этом?
   Питер был уверен.
   -- Ну, если ты просишь, то я дам, потому что я не скупой, но если тебе не понравится, то пеняй на себя.
   Питер изъявил готовность, и Том открыл ему рот и влил ложку "Болеистребителя". Питер подпрыгнул на два аршина, испустил боевой клич и заметался по комнате, наталкиваясь на мебель, опрокидывая цветочные горшки, производя всеобщий беспорядок. Затем он поднялся на задние лапы и пустился в пляс, в каком-то бешеном веселье, закинув голову назад и выражая диким голосом свое несказанное блаженство. Потом снова заметался по комнате, оставляя хаос и разрушение на своем пути.
   Тетка Полли вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, проделав несколько двойных сальто-мортале, испустил последнее мощное "ура" и вылетел в открытое окно, увлекая за собою остальные цветочные горшки. Старушка остановилась от изумления, глядя поверх своих очков; Том оказался по полу, задыхаясь от хохота.
   -- Том, что с ним случилось?
   -- Не знаю, тетя, -- еле выговорил мальчик.
   -- Никогда не видала ничего подобного. Что же его так расстроило?
   -- Право, не знаю, тетя Полли, коты всегда так делают, когда они в духе.
   -- Да? Всегда, всегда так делают? -- В голосе ее было что-то, внушившее ему опасение.
   -- Н-да. То есть, я думаю.
   -- Ты думаешь?
   -- Н-да.
   Старушка нагнулась, а Том следил за ней с любопытством и беспокойством. Он слишком поздно угадал, на что она "нацелилась". Обличительная чайная ложка торчала из-под кровати. Тетка Полли взяла ее, осмотрела.
   Том съежился, опустил глаза. Тетка Полли подняла его обычным способом -- за ухо -- и звонко постучала по его голове.
   -- И не стыдно тебе, сударь, так мучить бедное бессловесное животное?
   -- Я это сделал, потому что мне его жаль стало, -- ведь у него нет тетки.
   -- Нет тетки! Что за дурень! Причем тут тетка?
   -- А как же. Будь у него тетка, она сама обжигала бы ему нутро. Выжигала бы ему все внутренности, как человеку.
   Тетка Полли почувствовала внезапное угрызение совести. Дело представлялось в новом свете: то, что было жестокостью по отношению к коту, могло быть жестокостью и по отношению к мальчику. Она смягчилась: ей стало жаль его. На глазах ее навернулись слезы, она погладила Тома по голове и сказала ласково:
   -- Я хотела тебе добра, Том. Да ведь лекарство принесло тебе пользу?
   Том серьезно взглянул на нее с чуть заметным лукавством в глазах.
   -- Я знаю, что вы мне хотели добра, тетя, а я хотел добра Питеру. Ему оно тоже принесло пользу. Я никогда не видывал, чтобы он вертелся так ловко.
   -- Ох, перестань, Том, не серди меня снова. Постарайся лучше сделаться хорошим мальчиком, тогда тебе не нужно будет принимать лекарств.
   Том пришел в школу задолго до начала уроков. Это старание замечалось за ним в последнее время почти ежедневно. И сегодня он, по обыкновению, стал у ворот, отказавшись играть с товарищами. Он сказал, что ему нездоровится, да и выглядел больным. Он делал вид, что смотрит во все стороны, кроме той, куда действительно смотрел -- вдоль по улице. Вдали показался Джефер Татчер, и лицо Тома просветлело. Он вглядывался с минуту, потом горестно отвернулся. Когда подошел Джефер Татчер, он поздоровался с ним и стал разными способами наводить его на разговор о Бекки, но этот вертопрах не замечал его намеков. Том долго ждал, предаваясь надежде всякий раз, как замечал мелькнувшее вдали платьице, и загораясь ненавистью к его обладательнице, когда оказывалось, что это не та. Наконец платьица перестали показываться, и он снова погрузился в безнадежную скорбь. Ушел в пустой класс и уединился со своим страданием. Еще платьице мелькнуло в калитке, и сердце Тома замерло. Мгновение спустя он был во дворе и бушевал, как индеец: визжал, хохотал, гонялся за мальчиками, прыгал через забор, рискуя сломать себе шею или переломать руки и ноги, кувыркался, становился на голову, -- проделывал всевозможные геройские штуки, какие только мог придумать, и все время украдкой поглядывал, замечает ли его Бекки Татчер. Но она как будто вовсе не примечала его, ни разу даже не взглянула. Неужели же она его не замечает? Он перенес арену своих подвигов поближе к ней, сорвал с одного мальчика шапку и забросил ее на крышу, врезался в группу мальчиков, разметал их во все стороны и сам покатился к ногам Бекки, чуть не свалив ее. А она отвернулась, вздернув носик, и сказала, чтобы он слышал: "Хм, иные думают, что они ужасно как милы, -- вечно выставляются".
   Том вспыхнул. Он оправился и ускользнул со двора, уничтоженный и раздавленный.

Глава XIII
Юные пираты.  -- Плавание.  -- Беседа у костра.

   Теперь Том принял решение. Он был в унынии и отчаянии. Он говорил себе, что он отвергнутый, всеми оставленный мальчик; никто не любит его; когда они узнают, до чего довели его, то может быть пожалеют; он пытался исправиться и вступить на верный путь, но они его не пустили, значит, им нужно только отделаться от него, -- пусть же так и будет. И пусть они его же винят за последствия -- да и почему бы им не винить? Разве отверженец может жаловаться? Да, они-таки довели его до крайности: он будет жить преступлением. Выбора нет. В это время он был уже далеко в лугах, и до его слуха долетел слабый звук школьного колокольчика, звонившего к занятиям. Он всхлипнул, подумав, что никогда больше не услышит этого знакомого родного звука -- это было очень грустно, но он вынужден так поступить. Его изгоняют в суровый мир -- приходится подчиниться, но он прощает им. Всхлипывания усилились.
   В эту самую минуту он увидел своего любезного закадычного друга Джо Гарпера -- мрачного и очевидно таившего в душе какой-то великий и отчаянный план. Ясно было, что тут встретились "две души, проникнутые одной мыслью". Том, утирая глаза рукавом, начал хныкать что-то о своем намерении уйти от жестокого обращения и недостатка сочувствия, скитаться по широкому миру, чтобы уже не возвращаться домой, и в заключение высказал надежду, что Джо не забудет его.
   Но оказалось, что Джо хотел обратиться к Тому именно с таким же предложением и отправился искать его с этой целью. Мать выпорола его за то, что он будто бы выпил какие-то сливки, которых он вовсе не трогал и даже в глаза не видал. Ясное дело, он надоел ей и она хотела от него отделаться. Коли уж такое у нее желание, то ему остается только подчиниться, пусть же она будет счастлива и никогда не пожалеет о том, что выгнала своего бедного мальчика в бесчувственный мир на муки и смерть.
   Поделившись своими печалями, мальчики заключили новый договор стоять друг за друга, быть братьями и никогда не разлучаться, пока смерть не избавит их от мук. Затем стали излагать друг другу свои планы. Джо предлагал сделаться отшельниками и жить в пещере, питаясь корками и изнемогая, по временам, от холода, нужды и горя. Но, выслушав Тома, согласился, что преступная жизнь представляет значительные преимущества, и выразил готовность сделаться пиратом.
   В трех милях ниже С.-Питерсбурга, там, где ширина Миссисипи немногим более мили, находился длинный, узкий, лесистый островок, с песчаной отмелью у верхнего конца, который мог служить отличным убежищем. Он был еще необитаем, расположен поблизости от противоположного берега, рядом с дремучим, почти девственным лесом. Итак, выбор их остановился на острове Джэксона. Кто будет жертвой их пиратских подвигов, -- этим вопросом они не задавались. Но они разыскали Гекльберри Финна, и тот немедленно присоединился к ним, так как для него все карьеры были безразличны, ему все было трын-трава. Затем они разошлись, условившись сойтись в пустынном месте на берегу реки в двух милях выше деревни, в страшный час полуночи. Там стоял маленький плот, которым они рассчитывали завладеть. Каждый должен был принести удочку, крючков и запас провианта, какой только сумеет добыть воровским и таинственным способом, -- как подобало разбойникам. И, еще прежде чем кончился день, они все насладились удовольствием похвастаться кое-кому, что деревня скоро "что-то услышит". Причем всем, выслушавшим эти смутные намеки, рекомендовалось "держать язык за зубами и ждать".
   Около полуночи Том явился с вареным окороком и кое-какими мелочами и остановился в густом кустарнике на небольшом холме, над местом встречи. Звезды сияли, было очень тихо. Громадная река расстилалась, как уснувший океан. Том прислушался, но тишина не нарушалась никакими звуками. Тогда он тихо свистнул. Снизу ответили тем же. Том свистнул еще раза два, на этот сигнал последовал тот же ответ. Затем чей-то голос осторожно окликнул:
   -- Кто идет?
   -- Том Сойер, Черный Мститель Испанских Морей. Назовите ваши имена.
   -- Гек Финн Кровавая Рука и Джо Гарпер Ужас Морей. (Эти имена были заимствованы из любимой литературы Тома.)
   -- Хорошо. Скажите пароль.
   Два голоса разом произнесли хриплым шепотом зловещее слово: "КРОВЬ"!
   Том швырнул с пригорка окорок и сам скатился за ним не без ущерба для своей кожи и платья. Был очень удобный и спокойный спуск к берегу по тропинке, но он не обладал преимуществами затруднительности и опасности, столь ценными в глазах пирата.
   Ужас Морей принес целую четверть свиной туши и едва дотащил ее до места. Финн Кровавая Рука стянул котелок и пачку полувысушенных табачных листьев. Он принес также несколько маисовых шишек для трубок, но кроме него никто из пиратов не курил и не "жевал жвачки". Черный Мститель заявил, что им необходимо запастись огнем. Это была резонная мысль, спички в то время еще не были в ходу. Они заметили тлевший костер на большом плоту в ста ярдах выше, прокрались туда и добыли головешку.
   К этому предприятию они отнеслись в высшей степени серьезно, произнося время от времени "тсс!" и внезапно останавливаясь, приложив палец к губам, хватаясь за воображаемые кинжалы и мрачным шепотом отдавая приказания "вонзать по самую рукоятку", если враг шелохнется, так как "мертвые не станут болтать". Им было хорошо известно, что все плотовщики находятся в деревне, где они складывали лес или устраивали попойки, но это обстоятельство не могло бы служить извинением непиратского образа действий.
   Наконец они отплыли. Том за командира, Гек и Джо гребцами, первый на корме, второй на носу. Том стоял посреди корабля, нахмурив брови и скрестив руки на груди, и отдавал приказания низким, суровым шепотом:
   -- Круче, идти к ветру!
   -- Есть, сэр!
   -- Круто, сэр!
   -- Отпусти немного!
   -- Сделано, сэр!
   Так как мальчики упорно и непрерывно гребли на середину реки, то без сомнения им было понятно, что эта команда отдается лишь для эффекта и не имеет никакого действительного значения.
   -- Какие паруса подняты?
   -- Нижние, марсель и бом-кливер, сэр!
   -- Поднять трюмсели! Шестеро молодцов на фокстеньги-стаксель! Живо!
   -- Есть, сэр!
   -- Убрать грот-брам-стаксель! Натянуть шкоты и брасы! Ну, ребята!
   -- Придерживаться к ветру -- лево на борт! Навались! Лево, лево! Ну, молодцы! Разом! Кру-у-то!
   -- Круто, сэр, есть!
   Плот достиг середины реки. Мальчики направили его прямо по течению и положили весла. Вода была не высока, и скорость течения не превышала двух-трех миль в час. В продолжение следующих трех четвертей часа не было произнесено ни слова. Плот проплывал мимо отдаленной деревни. Два-три мерцавших огонька указывали, где она лежит, в мирном сне, за широкой полосой воды, отражавшей бесчисленные звезды, не подозревая о роковом событии.
   Черный Мститель по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, "бросая последний взгляд" на арену своих прежних игр и недавних страданий и желая, чтобы "она" могла видеть его теперь, плывущим по бурному морю, готовым бестрепетно встретить опасности и смерть, идущим навстречу гибели с суровой улыбкой на устах. Воображению его ничего не стоило отодвинуть остров Джексона на недоступное взору расстояние от деревни, так что он действительно "бросал последний взгляд", с разбитым и довольным сердцем. Другие пираты тоже смотрели в последний раз, и так долго, что плот чуть было не пронесло мимо острова. Однако они вовремя заметили опасность и успели предотвратить ее. Около двух часов ночи плот сел на мель в двухстах ярдах от острова, и они вброд перетаскали свой груз. В числе принадлежностей плота оказался старый парус, который они натянули между кустами для защиты своих припасов, сами же решили спать в хорошую погоду на вольном воздухе, как подобает разбойникам.
   Они развели костер возле огромного свалившегося дерева в дремучей чаще леса, шагах в двадцати или тридцати от опушки, и поджарили на сковородке часть свинины на ужин, за которым съели также половину захваченных с собой хлебцев. Великолепно было пировать на воле в девственном лесу неисследованного и необитаемого острова, вдали от людских поселений, и они говорили, что никогда не вернутся к цивилизации. Костер озарял их лица, бросая красноватый отблеск на высокие стволы -- колонны их лесного храма -- на блестящую зелень и вьющиеся лозы дикого винограда. Когда последний ломтик свинины был съеден и последняя порция хлеба исчезла, мальчики растянулись на траве в полном удовольствии. Они могли бы выбрать местечко более прохладное, но не хотели лишить себя такого романтического удовольствия, как пылающий походный костер.
   -- А ведь важное житье? -- сказал Джо.
   -- Малина! -- ответил Том.
   -- Что бы сказали мальчики, если бы могли видеть нас?
   -- Что бы сказали? Да им бы до смерти захотелось быть здесь, правда, Гек?
   -- Я думаю, -- сказал Гекльберри, -- мне-то, по крайней мере, оно по вкусу. Ничего лучше я не желаю. Дома мне никогда не приходится есть досыта. К тому же сюда никто не придет колотить и допекать меня.
   -- Такая жизнь как раз по мне, -- сказал Том. -- Не нужно рано вставать по утрам, ходить в школу, умываться и проделывать всякие глупости. Видишь ли, Джо, пирату не нужно ничего делать, когда он на суше, а отшельник обязан молиться, и у него нет никаких развлечений, он всегда один.
   -- О да, это верно, -- отвечал Джо, -- но я, знаешь, не подумал об этом как следует. Теперь, когда я испытал жизнь пирата, она мне куда больше нравится.
   -- К тому же, -- продолжал Том, -- отшельников теперь уже не так почитают, как в старые времена, пират же всегда пользуется уважением. А ведь отшельнику приходится выбирать для сна самое жесткое место, какое только он может найти, носить власяницу и посыпать голову пеплом, становиться под дождь и...
   -- Зачем ему носить власяницу и посыпать голову пеплом? -- осведомился Гек.
   -- Не знаю. Но они делают это. Отшельники всегда так делают. Ты сам бы делал это, если бы был отшельником.
   -- Ну, это дудки! -- сказал Гек.
   -- Ну так что ж бы ты делал?
   -- Не знаю. Но этого бы я не стал делать.
   -- Ну конечно стал бы, Гек. Как же бы ты без этого обошелся?
   -- И очень просто бы обошелся. Я бы убежал.
   -- Убежал! Вот так отшельник! Да ведь это срам.
   Кровавая Рука не отвечал, занявшись более важным делом. Он выдолбил чашечку и приспособил к ней камышинку, затем набил эту трубку табаком, раскурил при помощи уголька и выпустил клуб ароматного дыма, затягиваясь с наслаждением. Остальные пираты завидовали этому величественному пороку и про себя решили усвоить его в самом непродолжительном времени.
   Затем Гек спросил:
   -- Чем занимаются пираты?
   -- О, у них дел по горло! -- сказал Том. -- Брать корабли, и жечь их, и забирать деньги, а потом зарывать их в потаенных местах, на островах, где водятся привидения и всякая такая нечисть, чтобы охранять клады. И они убивают всех людей на кораблях -- заставляют их прыгать за борт.
   -- А женщин они тоже увозят на острова, -- заметил Джо, -- их они не убивают?
   -- Нет, -- согласился Том, -- женщин они не убивают, -- они слишком благородны для этого. А женшины эти всегда красавицы.
   -- А как они одеваются! Ого-го! В золоте, в серебре, в алмазах! -- сказал Джо с восторгом.
   -- Кто? -- спросил Гек.
   -- Да пираты.
   Гек не без смущения окинул взглядом свою одежду.
   -- Ну, я, сдается мне, одет вовсе не по-пиратски, -- сказал он с грустью в голосе. -- Но у меня ничего другого нет.
   Товарищи утешили его, сказав, что нарядные платья не замедлят явиться, как только они начнут свои похождения. Они объяснили ему, что для начала годятся и его лохмотья, хотя богатые пираты приступают к делу в приличных костюмах.
   Постепенно разговоры стали стихать, и веки маленьких беглецов начали тяжелеть. Трубка выскользнула из пальцев Кровавой Руки, и он заснул беззаботным сном. Не так легко было уснуть Ужасу Морей и Черному Мстителю. Они прочли молитвы про себя и лежа, так как не было власти, которая могла бы заставить их встать на колени и прочесть вслух; по правде сказать, они хотели было обойтись совсем без молитвы, но не решились сразу зайти так далеко, опасаясь, как бы не поразил их за это гром небесный. Затем они уже совсем было стали засыпать, но что-то новое зашевелилось в душе и не давало покоя. Это была совесть. У них возникло смутное опасение, что они поступили не совсем хорошо, убежав из дому; затем вспомнился украденный провиант, и на душе стало совсем скверно. Они старались успокоить совесть, говоря себе, что и раньше не раз воровали сласти и яблоки, но совесть не поддавалась на эти увертки. В конце концов они должны были признать, что таскать сласти это и значит только таскать, а унести тайком окорок или свинину и тому подобные ценные предметы -- это уж простое и прямое воровство, а его и Библия запрещает. Поэтому они решили про себя, что пока будут заняты пиратством, не осквернять его грехом воровства. Это немного успокоило их совесть, и непоследовательные пираты заснули мирным сном.

Глава XIV
Жизнь на воле.  -- Ощущения.  -- Том наведывается домой.

   Проснувшись под утро, Том не сразу понял, где он находится. Он сел, протер глаза, осмотрелся и сообразил, в чем дело. Был прохладный серенький рассвет, и глубокое безмолвие леса навевало отрадное чувство мира и тишины. Ни единый листок не шевелился, ни единый звук не нарушил величавого раздумья природы. Трава и зелень были унизаны каплями росы. Белый слой золы прикрывал костер, и только голубоватая струйка дыма курилась в воздухе. Джо и Гек еще спали. Но вот где-то далеко в лесу защебетала птица, другая ответила ей; дятел забарабанил в чаще. Мало-помалу холодная серая предрассветная мгла побелела; постепенно звуки умножились, пробуждалась жизнь. Чудное зрелище природы, стряхивающей с себя сон и принимающейся за дело, развертывалось перед мальчиком. Маленькая зеленая гусеница поползла по росистому листу, время от времени поднимая в воздух две трети своего тела, "обнюхивая" и продолжая "мерять" дальше, как выражался Том; и когда она поползла к нему по собственному побуждению, он сидел, не шелохнувшись, как вкопанный, то предаваясь надежде, то утрачивая ее, смотря по тому, продолжало ли это крошечное создание двигаться к нему или обнаруживало намерение свернуть в сторону. Когда же, наконец, после минутного мучительного колебания, оно решительно всползло на ногу Тома и продолжало путешествовать через нее, он возрадовался всем сердцем, так как это означало, что у него будет новая пара платья, -- без всякого сомнения, пышный пиратский костюм. Затем появилась, бог весть откуда, вереница муравьев и принялась за работу. Один из них мужественно вцепился в дохлого паука, впятеро больше его самого, и поволок его вверх на пень. Бурая пятнистая божья коровка взобралась на головокружительную высоту былинки, а Том наклонился под ней и сказал:
  
   Божья коровка, божья коровка, лети-ка домой,
   В твоем доме пожар, твои детки одни, --
  
   и она тотчас расправила крылышки и полетела посмотреть, что нисколько не удивило мальчика: он давно знал, что это насекомое удивительно доверчиво к вестям о пожаре, и не раз уже дурачил его, пользуясь его простотой. Затем явился навозный жук, энергично ворочая свой ком, и мальчик дотронулся до него, чтобы посмотреть, как он подожмет лапки и притворится мертвым. Птицы тем временем совсем расходились. Дрозд-пересмешник уселся над головой Тома и с восторгом принялся передразнивать голоса соседей; потом крикливая сойка, точно голубой огонек, скользнула вниз, уселась на ветке подле самого мальчика, нагнула голову набок и принялась с жадным любопытством рассматривать пришельцев; серая белка и какой-то более крупный зверек мышиной породы пробежали мимо, присаживаясь по временам и ворча на мальчиков, так как дикие животные здесь, вероятно, еще не видали человека и вряд ли знали, нужно ли его бояться или нет. Вся природа проснулась и зашевелилась, длинные стрелы солнечных лучей пронизали там и сям густую листву, кругом порхали мотыльки.
   Том растолкал других пиратов. Они помчались с криком и спустя минуту или две, сбросив с себя все, гонялись друг за другом и барахтались в мелкой прозрачной воде белой песчаной отмели. Они ничуть не стремились в деревню, дремавшую вдали за величественной ширью вод. Течение или прибывшая вода унесла их плот, но они даже обрадовались, что благодаря этому обстоятельству некоторым образом сожжены мосты между ними и цивилизацией.
   Они вернулись на стоянку удивительно освеженные, веселые и голодные как волки. И вскоре костер снова пылал. Гек нашел неподалеку родник, они свернули себе стаканы из широких листьев орешника и нашли, что ключевая вода, подслащенная прелестью дикой лесной жизни, может с успехом заменить кофе. Когда Джо принялся резать ветчину для завтрака, Том и Гек попросили его подождать минутку. Они отправились к одному много обещавшему местечку у берега, закинули удочки, и почти немедленно были вознаграждены. Джо не успел еще потерять терпение, когда они вернулись, таща несколько окуней, пару язей и соменка -- запас, которого хватило бы для целой семьи. Они зажарили рыбу вместе с ветчиной и были изумлены: никогда еще рыба не казалась им такой вкусной. Они еще не знали, что чем скорее речная рыба попадет на огонь после поимки, тем вкуснее выходит, и не размышляли о том, какую чудесную приправу составляют сон на воздухе, движение на воздухе, купание и сильный аппетит.
   После завтрака они лежали в тени, пока Гек курил свою трубку, а затем отправились в лес на разведку. Они весело перелезали через поваленные стволы, пробирались сквозь густые кустарники, мимо величественных царей леса, окутанных от вершины до земли мантией из вьющихся виноградных лоз. Местами им попадались уютные прогалины, одетые травой и усеянные цветами.
   Они нашли бездну занимательного, хотя ничего поразительного. Убедились, что остров имеет в длину около трех миль, а в ширину около четверти мили, и отделен от ближайшего к нему берега только узким проливом, ярдов в двести шириной. Они купались каждый час, так что вернулись на стоянку уже под вечер. Слишком голодные, чтобы приниматься за уженье рыбы, они роскошно пообедали ветчиной и, растянувшись в тени, стали разговаривать. Но разговор не клеился и вскоре совсем прекратился. Торжественная тишина леса и чувство одиночества действовали на души мальчиков. Они задумались. Какая-то смутная грусть закралась в их сердца. Мало-помалу она приняла более определенную форму -- зарождающейся тоски по дому. Даже Финн Кровавая Рука с грустью вспоминал о крылечках и пустых бочках. Но они устыдились своей слабости, и ни у кого не хватало духа высказывать свои мысли вслух.
   Некоторое время мальчики смутно слышали какой-то особенный звук вдали, как будто тиканье часов, но очень неясное. Вскоре загадочный звук стал слышнее; требовалось выяснить, что это такое. Мальчики насторожились, переглянулись и стали прислушиваться. Последовало продолжительное, глубокое, ничем не нарушаемое молчание; затем глухой, зловещий грохот прокатился вдали.
   -- Что это такое? -- воскликнул Джо вполголоса.
   -- Не понимаю, -- шепнул Том.
   -- Это не гром, -- сказал Гекльберри испуганным тоном, -- потому что гром...
   -- Молчи! -- сказал Том, -- слушай, не разговаривай.
   Они прождали несколько минут, показавшихся им веком, и снова тот же глухой гул возмутил торжественную тишину.
   -- Пойдемте посмотрим.
   Они вскочили и поспешили к берегу, обращенному к деревне. Раздвинув прибрежные кусты, они выглянули на реку. Маленький паровой паром на милю вниз от деревни двигался по течению. На палубе толпился народ. Кругом парома сновали ялики, но что делали сидевшие в них люди, мальчики не могли разобрать. Вдруг большой клуб белого дыма вылетел с парома, превратился в облако и медленно развеялся, и снова глухой грохот донесся до слуха мальчиков.
   -- Теперь знаю! -- воскликнул Том. -- Кто-нибудь утонул.
   -- Да, -- сказал Гек, -- они проделывали это и прошлым летом, когда утонул Билль Тернер. Палили из пушки над головой, -- от этого тело всплывает. Да, а кроме того, они берут ломоть хлеба и кладут в него ртуть и пускают на воду, он плывет к тому самому месту, где лежит утопленник, и останавливается над ним.
   -- Да, я слыхал об этом, -- сказал Джо. -- Не понимаю, почему хлеб так действует.
   -- О, тут дело не в хлебе, -- сказал Том. -- Я думаю, они наговаривают на хлеб, а потом уже пускают.
   -- То-то, что ничего не наговаривают, -- возразил Гек. -- Я сам видел, -- ничего не говорят.
   -- Ну, это вздор, -- сказал Том. -- Может быть, они говорят про себя. Да и наверно так. Всякий может понять.
   Остальные мальчики согласилсь, что слова Тома имеют основание, так как бессмысленный кусок хлеба, не приправленный надлежащим заклинанием, вряд ли бы мог исполнить такое важное поручение.
   -- Хотелось бы мне там быть, -- заметил Джо.
   -- Мне тоже, -- сказал Гек. -- Я бы дорого дал, чтобы узнать, кто это.
   Мальчики продолжали слушать и ждать. Вдруг Тома озарила мысль и он воскликнул:
   -- Ребята, я знаю, кто утонул: мы!
   Они моментально почувствовали себя героями. Триумф был полный: их хватились; о них горют; о них сокрушаются, о них льют слезы; пробуждаются угрызения совести по поводу обид, нанесенных бедным пропавшим ребятишкам, и бесполезные сожаления и упреки, а главное, о беглецах толкует вся деревня и все мальчики завидуют их ослепительной славе. Это было лестно. Ради этого стоило быть пиратом.
   Когда стемнело, паром вернулся к перевозу и ялики исчезли. Пираты вернулись на стоянку. Они ликовали в тщеславном сознании своего величия и знатной суматохи, которую им удалось наделать. Они наудили рыбы, приготовили ужин и съели его, а затем стали рассуждать о том, что думают и говорят о них в деревне; и картины общего сожаления об их участи, которые они рисовали себе, были очень лестны с их точки зрения. Но когда спустилась ночь, они постепенно смолкли и сидели, уставившись на огонь, блуждая мыслями где-то далеко. Возбуждение улеглось; Том и Джо не могли не сообразить, что дома у них остались родные, которым эта великолепная проказа отнюдь не доставила такой радости, как им. Обиды были забыты. Они чувствовали себя смущенными и несчастными. Невольный вздох вырвался раз или два. Наконец Джо решился осторожно проверить, что думают другие насчет возвращения к цивилизации, -- не сейчас, а...
   Том зажал ему рот с презрительной насмешкой. Гек, еще не скомпрометированный, присоединился к Тому, и малодушный поспешил объясниться и был рад, что отделался только насмешками по поводу цыплячьего сердца, соскучившегося по родимому курятнику. Возмущение заглохло на этот раз в самом зародыше.
   Когда сгустилась тьма, Гек начал клевать носом и наконец захрапел. Джо вскоре последовал его примеру. Том лежал, опершись на локоть, и следил за товарищами, не шевелясь. Потом он осторожно встал на колени и принялся шарить в траве при трепетном свете догорающего костра. Он подобрал и осмотрел несколько полуцилиндрических кусков тонкой белой коры индейской смоковницы и наконец выбрал два, показавшиеся ему подходящими. Затем встал на колени перед огнем и кое-как нацарапал что-то "красным килем" на обоих кусках коры. Один из них он свернул и положил в карман своей куртки, другой же засунул в шляпу Джо и отодвинул ее на небольшое расстояние от владельца. В шляпу же он сложил кое-какие свои сокровища, почти несметной цены, в том числе кусок мела, мячик и настоящий хрустальный шарик. Затем он ушел, пробираясь на цыпочках между кустами, пока не убедился, что его не могут услышать, а тогда уже пустился бегом к песчаной косе.

Глава XV
Том в разведке.  -- Том узнает новости.  -- Отчет товарищам.

   Спустя несколько минут Том брел по мелководью, направляясь вброд к Иллинойскому берегу. Он был на половине пути, когда вода достигла ему до пояса. Дальше течение не позволяло идти, и он смело пустился вплавь через оставшиеся сто ярдов. Он плыл наискось, против течения, которое, однако, относило его быстрее, чем он ожидал. Как бы то ни было, он достиг наконец берега и отдался течению, пока не поравнялся с низким местом, где можно было выйти. Выбравшись на берег, он сунул руку в карман, убедился, что кусок коры цел, и пошел кустами, вдоль реки. С одежды его струилась вода. Незадолго до десяти часов он выбрался на открытое место против деревни и увидел паром в тени деревьев у высокого обрыва. Все было спокойно под мерцающими звездами. Том осторожно сполз к берегу, глядя во все глаза, скользнул в воду, сделал три или четыре взмаха и, добравшись до ялика, привязанного к парому, влез в него и, спрятавшись под скамейкой, стал ждать с замирающим сердцем. Прозвенел разбитый колокольчик, и чей-то голос отдал приказ отчаливать. Спустя минуту или две нос ялика уже поднялся за кормою парома -- и путешествие началось. Том был рад своей улаче, так как знал, что это последний паром в этот день. Спустя двенадцать или пятнадцать минут паром остановился, и Том выскользнул из ялика и поплыл к берегу в темноте. Он выбрался ярдах в пятидесяти ниже по течению, чтобы не встретиться с кем-нибудь. Затем побежал пустынными переулками и вскоре очутился перед забором тетки. Он перелез через него, приблизился к "аду" и заглянул в освещенное окно гостиной. Там сидели и разговаривали тетка Полли, Мэри, Сид и мать Джо Гарпера. Сидели они по ту сторону кровати, которая находилась между ними и дверью. Том подошел к двери и принялся тихонько приподнимать щеколду, затем слегка надавил на дверь, и она скрипнула. Он продолжал осторожно толкать ее, замирая всякий раз, когда она скрипела, пока, наконец, не нашел, что можно пролезть в нее на коленях; тогда он просунул в щель голову и осторожно пополз.
   -- Что это пламя так колышется? -- сказала тетка Полли. Том заторопился. -- Видно, дверь отперли. Ну да, так и есть. Странное все творится, и конца ему нет. Поди-ка, запри ее, Сид.
   Том вовремя скрылся под кроватью. Некорое время он лежал, чтобы отдышаться, а потом прополз дальше, почти к самым ногам тетки.
   -- Но я всегда говорила, -- сказала она, -- что он был не дурной мальчик, только шалун. Просто ветреник, повеса. Спрашивать с него было все равно, что с жеребенка. Никогда он не хотел никому зла, добрейший был мальчик, какого я только знала, -- тут она расплакалась.
   -- Точь-в-точь мой Джо -- всегда готов беситься, мастер на всякие проказы, но был самый нежный и добрый мальчик. И как подумаю, что я высекла его за сливки, совсем забыв, что я сама же их выплеснула, потому что они прокисли, и я никогда не увижу его на этом свете, никогда, никогда, никогда, бедного обиженного мальчика!
   Мистрис Гарпер зарыдала навзрыд, как будто сердце у нее готово было разорваться.
   -- Я надеюсь, что Тому лучше там, где он находится, -- сказал Сид, -- но если бы он лучше вел себя...
   -- Сид! -- Том почувствовал, как блеснули глаза старушки, хотя и не мог этого видеть. -- Ни слова против моего Тома теперь, когда его нет! Господь позаботился о нем -- не беспокойтесь, сэр. О, мистрис Гарпер, не знаю, как мне быть без него, как мне быть без него! Он был таким утешением для меня, хотя и терзал мое старое сердце.
   -- Бог дал, Бог и взял. Благословенно имя Господне! Но это так тяжело -- ох, так тяжело! Не дальше как в прошлую субботу мой Джо выпалил хлопушкой под самым моим носом, а я шлепнула его так, что он упал. Не знала я тогда, как скоро... О, если бы он сделал это теперь, я бы обняла его и благословила за это.
   -- Да, да, да, я понимаю ваши чувства, мистрис Гарпер, о, как я понимаю ваши чувства! Не дальше как вчера мой Том влил коту в глотку ложку "Болеистребителя", и я думала, что животное весь дом разнесет. И прости мне Бог, я чуть не разбила Тому голову наперстком, бедному мальчику, бедному погибшему мальчику! Но теперь все его страдания кончились. И последнее слово, которое я от него слышала, был упрек.
   Но это воспоминание было чересчур тяжело для старушки, и она окончательно разрыдалась. Том тоже всхлипывал -- более из сожаления к себе самому, чем к кому бы то ни было. Он слышал, как плакала Мэри и время от времени тоже вставляла о нем ласковое словечко. Он начинал думать о себе лучше, чем когда-либо раньше. Во всяком случае, он был настолько тронут горем своей тетки, что ему хотелось выскочить из-под кровати и несказанно обрадовать ее, -- да и театральный эффект подобной шутки сильно соблазнял его, -- но он удержался и лежал спокойно. Продолжая слушать, он уловил из обрывков разговора, что сначала подумали, не утонули ли мальчики во время купанья; затем было замечено отсутствие маленького плота; некоторые из ребят сообщили об обещании беглецов насчет того, что деревня скоро "кое-что услышит"; тогда мудрые головы, "сопоставив и взвесив" все данные, решили, что беглецы уплыли на этом плоту и высадятся в ближайшей деревне. Но под вечер плот нашли увязшим близ Миссурийского берега в пяти или шести милях ниже деревни, и тогда всякая надежда пропала. Мальчики очевидно утонули, иначе голод заставил бы их вернуться домой к вечеру, если не раньше. Решено было, что поиски тел остались бесплодными только потому, что катастрофа произошла посреди реки, иначе бы мальчики, которые были хорошими пловцами, достигли берега. Была среда. Если тела не будут найдены до воскресенья, то придется отказаться от всяких надежд и отслужить по ним заупокойную службу. Том содрогнулся.
   Мистрис Гарпер рыдая простилась и собралась уходить. Движимые одним и тем же побуждением, обе убитые горем женщины бросились в объятия друг к другу, облегчили себя слезами и расстались. Тетка Полли нежнее, чем обыкновенно, простилась с Сидом и Мэри. Сид похныкал немножко, а Мэри ушла с искренними слезами.
   Тетка Полли стала на колени и молилась за Тома так трогательно, так жарко, с такой безмерной любовью, изливавшейся в ее словах, звучавшей в ее дрожащем старческом голосе, что он залился слезами гораздо раньше, чем она кончила.
   Ему пришлось лежать еще долго после того, как она улеглась в постель, так как она время от времени издавала горестные восклицания, металась, ворочалась с боку на бок. Наконец, однако, она успокоилась и только слегка стонала во сне. Тогда мальчик вылез из-под кровати, тихонько встал, заслонил рукою свечу и долго смотрел на старушку. Сердце его было полно глубокой жалости к ней. Он достал из кармана кусок коры и положил его возле свечки. Но вдруг что-то пришло ему в голову. Лицо его осветилось какой-то счастливой мыслью. Он снова засунул кору в карман, нагнулся и поцеловал увядшие губы, затем осторожно выбрался вон и запер за собою дверь на щеколду.
   Он вернулся к перевозу, не встретив ни души, и смело вошел на паром, зная, что не найдет там никого, кроме сторожа, который всегда укладывался и засыпал, как надгробная статуя. Том отвязал ялик, уселся в него и принялся осторожно грести против течения. Поднявшись на милю выше деревни, он направился наискось через реку, изо всех сил налегая на весла. Ему удалось счастливо пристать к противоположному берегу, так как это дело было привычным для него. Ему хотелось завладеть яликом, так как последний мог сойти за корабль и, следовательно, составить законную добычу пирата, но он знал, что ялик будут искать и таким образом, пожалуй, доберутся до них. Поэтому он вылез на берег и вошел в лес. Тут просидел он довольно долго, всячески мучая себя, чтобы не заснуть, а затем устало побрел к стоянке. Ночь уже подходила к концу. Светало, когда он поравнялся с островом. Он посидел, пока солнце взошло и позолотило великую реку, а затем бросился в воду. Немного погодя он стоял, мокрый, у самого становища и слышал, как Джо говорил:
   -- Нет, Том честный малый, Гек, и вернется назад. Он не сбежит. Он знает, что это неблагородно со стороны пирата. Том слишком горд для этого. Он ушел за чем-нибудь. За чем только, не понимаю.
   -- Но вещи-то все-таки наши, разве нет?
   -- Нет еще, Гек. В письме сказано, что они наши, если он не вернется к завтраку.
   -- Вот он я! -- проговорил Том с драматическим эффектом, величественно вступая в становище.
   Вскоре был готов роскошный завтрак из рыбы и свинины, и когда мальчики принялись за него, Том рассказал (и украсил) свои похождения. Они были самой спесивой и хвастливой компанией героев к концу рассказа. Затем Том выбрал тенистое местечко и улегся спать до полудня, а остальные пираты занялись рыбной ловлей и исследованием местности.

Глава XVI
Развлечения в течение дня.  -- Том открывает тайну.  -- Пираты учатся курить.  -- Ночной сюрприз.  -- Индейцы.

   После обеда все пошли на охоту за черепашьими яйцами, на отмель. Они постукивали палками по песку и, найдя рыхлое место, становились на колени и разгребали песок руками. Случалось находить таким образом пятьдесят-шестьдесят яиц в одной кладке. Они были совершенно круглые, белые, немного меньше обыкновенного лесного ореха. Вечером мальчики состряпали великолепную яичницу. В пятницу утром, после завтрака, они принялись с визгом и хохотом гоняться друг за другом на мели, постепенно сбрасывая платье, пока не остались совсем голыми, после чего продолжали свою забаву на мелководье, причем течение иногда сбивало их с ног, увеличивая веселье. Иногда они сходились и начинали плескать друг другу в лицо водой, постепенно приближаясь, отворачивая лица, чтобы избежать струи воды, сцепляясь, наконец, и стараясь свалить друг друга в воду, причем все трое переплетались в клубок белых рук и ног и барахтались, отдуваясь, отплевываясь, хохоча и едва переводя дух.
   Утомившись, они бежали на отмель и растягивались на сухом горячем песке, зарываясь в него, опять возвращались в воду и начинали прежнюю забаву. Под конец им пришло в голову, что их голое тело очень похоже на трико телесного цвета, -- тогда они начертили круг на песке и устроили цирк, состоявший из трех клоунов, так как никто не хотел уступать другому этого почетнейшего звания.
   Затем принялись за шарики и играли в разные игры, пока не надоело. После этого Джо и Гек еще раз выкупались, но Том не решился, так как оказалось, что, снимая штаны, он сбросил нечаянно и нитку с нанизанными на ней погремушками с гремучей змеи, которую носил вокруг лодыжки, так что удивительно было, как это он избежал судороги, оставаясь без защиты таинственного амулета. Он не решился лезть в воду, пока не разыскал эту нитку, а тем временем товарищи успели накупаться досыта и вышли отдохнуть. Постепенно они разошлись в разные стороны, призадумались и начали тоскливо посматривать за реку на деревню, дремавшую под солнцем. Том поймал себя на том, что писал на песке большим пальцем ноги "Бекки". Он стер имя и рассердился на себя за свою слабость. Но потом опять написал, не выдержал. Снова стер и, чтобы отделаться от искушения, кликнул товарищей и присоединился к ним.
   Но Джо безнадежно упал духом. Он так тосковал по дому, что не мог больше выдержать. Слезы почти явно выступали у него на глазах. Гек тоже погрузился в меланхолию. Да и у Тома кошки скребли на сердце, но он старался не показывать вида. У него была тайна, сообщать которую он считал преждевременным, рассчитывая пустить ее в ход, если не удастся усмирить мятежное уныние. Он сказал самым веселым тоном:
   -- Бьюсь об заклад, ребята, что на этом острове и раньше нас жили пираты. Мы исследуем его еще раз. Здесь должны быть клады. Что вы скажете, если нам удастся вырыть сгнивший сундук, полный золота и серебра, а?
   Но это заявление не возбудило особенного восторга и осталось без ответа. Том придумал еще два-три соблазнительных предложения, но и они не имели успеха. Выходило совсем дрянь дело. Джо сидел, ковыряя палкой песок, и выглядел очень угрюмым. Наконец он сказал:
   -- Ох, братцы, бросим-ка это. Я хочу домой. Тут уж очень тоскливо.
   -- Да нет, Джо, ты привыкнешь помаленьку, -- сказал Том. -- Подумай, как здесь хорошо ловится рыба.
   -- Надоела мне рыба. Я домой хочу.
   -- Но, Джо, ведь другого такого места для купанья не сыщешь.
   -- А что в нем, в купании? Ну его совсем. Оно только тогда и хорошо, когда кто-нибудь не пускает. Сказано, домой хочу.
   -- Ох, уж ты, младенец! К мамаше захотелось.
   -- Ну да, я хочу видеть маму, и ты бы захотел, если бы у тебя была. Я такой же младенец, как и ты! -- И Джо слегка всхлипнул.
   -- Ладно, отпустим этого плаксу домой, к маме, правда, Гек? Бедняжка, -- к маме захотелось! Ну и пусть идет! Тебе здесь нравится, правда, Гек? Ты останешься, да?
   Гек сказал: "д-да-а", -- без всякого воодушевления.
   -- Я никогда в жизни больше не стану говорить с тобой, -- сказал Джо, вставая. -- Так и знай!
   Он угрюмо отошел и стал одеваться.
   -- Велика важность! -- ответил Том. -- И не нуждаюсь. Иди домой, пусть над тобой смеются. Славный пират, нечего сказать. Мы с Геком не младенцы-плаксы. Мы останемся, правда, Гек? Пусть идет, коли хочет. Мы и без него справимся, надеюсь.
   Тем не менее, Том чувствовал себя не в своей тарелке и был очень встревожен, видя, что Джо продолжает одеваться с мрачным видом. Смущало его и то, что Гек очень уж внимательно следил за приготовлениями Джо, храня зловещее молчание. Наконец, не сказав ни слова на прощанье, Джо побрел к Иллинойскому берегу. У Тома защемило сердце. Он взглянул на Гека. Гек не вынес его взгляда и опустил глаза. Затем он сказал:
   -- Я тоже хочу домой, Том. Тут и без того было жутко, а теперь еще хуже станет. Пойдем-ка, Том.
   -- Не хочу. Уходите, если вам хочется. Я остаюсь.
   -- Том, а я лучше уйду.
   -- Ну и ступай -- кто тебя держит?
   Гек стал натягивать свои дырявые штаны.
   -- Том, пойдем-ка лучше. -- сказал он. -- Подумай-ка. Мы подождем тебя на берегу.
   -- Не стоит время тянуть -- не дождетесь.
   Гек печально побрел восвояси, а Том стоял, глядя ему вслед, и ему крепко хотелось побороть свою гордость и тоже отправиться. Он надеялся, что мальчики остановятся, но они продолжали медленно брести. Внезапно Тому показалось, что кругом стало очень пустынно и тихо. Он окончательно осилил свою гордость и устремился вслед за товарищами, крича:
   -- Постойте! Постойте! Я вам что-то скажу!
   Они остановились и обернулись. Подойдя к ним, он стал рассказывать свой секрет. Сначала они слушали его угрюмо, но когда поняли, в чем "штука", то крикнули "ура" и объявили, что это великолепно и что если бы он сказал им раньше, то они и не подумали бы уходить. Он придумал какое-то благовидное объяснение, но действительная причина его молчания заключалась в опасении, что слишком раннее открытие тайны не помешало бы им соскучиться, почему он и решил хранить ее как последнее средство на самый крайний случай.
   Мальчики весело вернулись назад и занялись обычными играми, все время болтая об удивительном плане Тома и восхищаясь его гениальностью. После вкусного обеда, состоявшего из черепашьих яиц и рыбы, Том заявил, что ему хочется научиться курить. Джо ухватился за эту мысль и сказал, что он тоже попробует. Ввиду этого Гек сделал и набил им трубки. Эти новички никогда еще не курили ничего кроме сигар, свернутых из виноградных листьев, которые щипали им языки и не считались серьезным куревом.
   Теперь они растянулись на земле, опираясь на локти, и принялись осторожно и не слишком уверенно пускать клубы дыма. Дым был неприятен на вкус, и их слегка тошнило, однако Том сказал:
   -- Да это очень просто! Знай я, что это все, я бы давно выучился.
   -- Я тоже, -- сказал Джо. -- Чистые пустяки.
   -- Да, сколько раз я видал, как люди курят, и думал: хотелось бы и мне уметь курить, -- но мне всегда казалось, что я не сумею, -- продолжал Том. -- Вот что я думал, правда, Гек? Помнишь, я говорил тебе? Наверно, Гек помнит, как я это говорил.
   -- Да, сколько раз, -- подтвердил Гек.
   -- Ну вот, -- продолжал Том, -- сотни раз. Однажды говорил у бойни. Помнишь, Гек? Тут были Боб Таннер, Джонни Миллер и Джефф Татчер. Ты разве не помнишь, Гек?
   -- Как же, помню, -- ответил Гек. -- Это было на другой день после того, как я потерял белый шарик, нет, накануне того дня!
   -- Ну вот, я говорил это, -- сказал Том. -- Гек помнит.
   -- Я думаю, что я мог бы курить трубку целый день, -- заметил Джо. -- Меня нисколько не тошнит.
   -- И меня, -- подхватил Том. -- Я мог бы курить целый день, но я ручаюсь, что Джефф Татчер не может.
   -- Джефф Татчер! Да он от двух затяжек свалится. Пусть попробует, сам увидит.
   -- Наверное, а Джонни Миллер -- хотел бы я посмотреть, как Джонни Миллер примется за это дело.
   -- Хотел бы и я! -- сказал Джо. -- Ну, Джонни Миллеру и приниматься не стоит. Он и одной затяжки не выдержит.
   -- Это верно, Джо. А хотелось бы мне, чтобы мальчики увидели нас теперь.
   -- Да, и мне бы хотелось.
   -- Слушайте, ребята, вы об этом ни гу-гу, а как-нибудь, когда они все будут в сборе, я подойду к тебе и спрошу: "Джо, нет ли у тебя трубки? Покурить хочется"! А ты скажешь, этак равнодушно, словно для нас оно плевое дело: "Да. У меня моя старая трубка, да есть и другая, только табак-то неважный". А я скажу: "О, это ничего, был бы крепок". А затем ты достанешь трубки, и мы закурим себе, как ни в чем не бывало, -- и то-то они будут глаза пялить!
   -- Ей-ей хорошо будет, Том. Хотел бы я, чтобы это было теперь!
   -- И мне бы хотелось. А когда мы им расскажем, что научились курить, будучи пиратами, небось они позавидуют, что не были с нами.
   -- О, еще бы! Бьюсь об заклад, что позавидуют.
   Разговор продолжался, но понемногу начинал становиться вялым и отрывистым. Паузы становились длиннее; отплевыванье изумительно усилилось. Каждая пора во рту мальчиков превратилась в какой-то фонтан слюны: они едва успевали выплевывать жидкость, скапливавшуюся под языком; она проникала в глотку и вызывала громкую икоту. Лица мальчиков были бледны и жалки. Трубка Джо выскользнула из его ослабевших пальцев. Трубка Тома последовала ее примеру. Оба фонтана действовали неистово, и оба насоса откачивали вовсю. Джо сказал слабым голосом:
   -- Я потерял ножик. Пойду-ка поищу его.
   Том произнес дрожащими губами, стараясь выговаривать ясно:
   -- Я тебе помогу. Ступай той дорогой, а я пойду в обход, через ручей. Нет, тебе незачем идти, Гек, мы сами найдем.
   Гек остался и ждал целый час. Наконец ему стало жутко одному, и он пошел искать товарищей. Они оказались в разных углах леса, далеко друг от друга; оба были очень бледны и сонны. Но кое-какие следы удостоверили, что если им было дурно, то теперь они облегчились.
   В этот вечер они мало говорили за ужином, и вид у них был сконфуженный. Когда же Гек после ужина набил себе трубку и собирался набить и им, они отказались, говоря, что чувствуют себя не совсем хорошо -- съели что-то такое, что повредило им.
   Около полуночи Джо проснулся и разбудил товарищей. В воздухе чувствовалась томительная тяжесть, предвещавшая что-то недоброе. Мальчики сбились в кучку и подсели поближе к приветливому огоньку, несмотря на удушливый зной неподвижной атмосферы. Они сидели молча, прислушиваясь и поджидая. За пределами освещенного костром пространства все было погружено в черную тьму. Вдруг какой-то слабый трепетный блеск озарил на мгновение листву и пропал. За ним последовал другой, посильнее. Потом еще. Потом точно слабый вздох пронесся по лесной чаще. Мальчики ощутили слабое дыхание на своих щеках и вздрогнули, вообразив, что пролетел сам Дух ночи. Последовала пауза.
   Вдруг ослепительный свет превратил ночь в день, так что каждую былинку можно было разглядеть ясно и отчетливо. Можно было также видеть три бледных, растерянных лица. Страшный удар грома прокатился по небу и замер отдаленными раскатами. Пронесся холодный порыв ветра, шелестя листьями и поднимая столбом белый пепел костра. Снова яркий свет озарил лес, и в то же мгновение страшный удар точно расщепил верхушки деревьев над головами мальчиков. Они в ужасе уцепились друг за друга в наступившей затем непроглядной тьме. Крупные капли дождя забарабанили по листьям.
   -- Живо, ребята, в палатку! -- крикнул Том.
   Они бросились опрометью, цепляясь за корни деревьев и плети винограда в темноте, кидаясь из стороны в сторону. Страшный ураган бушевал среди деревьев, заставляя их гнуться со свистом. Ослепительная молния сверкала то и дело, оглушительные раскаты грома следовали один за другим. Дождь хлынул как из ведра, разыгравшийся ураган гнал его потоками по земле.
   Мальчики перекликались между собою, но рев ветра и раскаты грома заглушали их голоса. Как бы то ни было, они добрались, наконец, и укрылись в палатке, продрогшие, перепуганные и промокшие до нитки. В компании все-таки было не так жутко. Старый парус так бешено бился на ветру, что они не могли бы разговаривать, если бы даже другие звуки не заглушали их голосов.
   Буря разыгрывалась все злее и злее, сильный порыв ветра сорвал парус и моментально унес его. Мальчики схватились за руки и побежали, то и дело падая и получая ушибы, под прикрытие огромного дуба, росшего на берегу реки. Битва стихий была в полном разгаре. При непрерывном блеске молний, бороздивших небо, все выделялось с резкой и отчетливой ясностью: гнувшиеся деревья, бурная река, белая от пены, брызжущие потоки, струившиеся по земле, неясные очертания высоких холмов на том берегу, -- все выступало сквозь быстро мчавшиеся облака и косую сетку дождя. То и дело какое-нибудь гигантское дерево, не устояв в бою, с треском падало на молодую поросль, а непрерывные удары грома сыпались с оглушительным грохотом, короткие и резкие и невыразимо страшные. Гроза разразилась с неслыханной яростью, готовая, казалось, и разнести остров на куски, и испепелить его, и потопить до верхушек деревьев, и стереть с лица земли, и умертвить все живое на нем. Плохая была ночь для бесприютных юных голов!
   Наконец битва кончилась, разыгравшиеся силы удалились с глухим и грозным ворчанием, постепенно замиравшим вдали, и водворился мир. Мальчики вернулись на стоянку, порядком перепуганные, но оказалось, что им еще можно было благодарить судьбу, так как огромная смоковница, под которой они спали, была разбита молнией, и счастье их, что они выбрались из-под нее до катастрофы.
   Все на стоянке было залито водой, не исключая костра, так как они были легкомысленны, подобно всему своему поколению, и не позаботились обезопасить его от дождя. Это было неприятно, -- они промокли насквозь и озябли. Они красноречиво выражали свое негодование, но вскоре заметили, что огонь пробрался глубоко внутрь старого ствола, под которым был разведен, так что часть тлевшей сердцевины осталась незалитой. Тогда, набрав коры с подветренной стороны упавших деревьев, они терпеливо принялись за дело, и им удалось снова развести огонь. Они натаскали в него как можно больше хвороста и вскоре развеселились, когда запылал громадный костер. Обсушив окорок, мальчики закусили, а затем сидели перед огнем, болтая и расписывая свое полуночное приключение, до самого утра, так как не было сухого местечка, чтобы прилечь.
   Когда солнечные лучи прокрались в чащу, их стал одолевать сон. Они пошли на песчаную косу и улеглись там. Жгучее солнце наконец разбудило их, и они угрюмо принялись готовить завтрак. Но и поев, чувствовали себя вялыми и изломанными, да и тоска по дому давала себя знать. Том заметил эти признаки и старался, как умел, развеселить пиратов. Но они и слышать не хотели о шариках, цирке, купании и других забавах. Он напомнил о пресловутой тайне, чем несколько поднял настроение. Пользуясь этим, он предложил товарищам новую забаву: сложить с себя на время звание пиратов и превратиться в индейцев, для разнообразия. Эта идея пришлась по вкусу. Не теряя времени, принялись за дело, и вскоре все были с ног до головы расписаны полосами черного ила, делавшими их похожими на зебр, -- разумеется, все были вождями и пустились в лес разорять английский поселок.
   Мало-помалу они разделились на три враждебных племени и стали нападать друг на друга из засад, с грозным боевым кличем, скальпируя и убивая друг друга тысячами. День был чрезвычайно кровавый и, следовательно, удачный.
   К ужину собрались в лагере, голодные и веселые. Но тут возникло затруднение: враждующие индейцы не могут преломить хлеб за общей трапезой, не заключив мира, а заключить его, не выкурив трубки мира, для них просто немыслимо. Никто еще не слыхивал о каком-нибудь другом способе. Двое из дикарей готовы были сожалеть о том, что не остались пиратами. Как бы то ни было, ничего другого не оставалось, так что они потребовали трубки с самым веселым видом, какой только могли напустить на себя, и принялись добросовестно пускать клубы дыма.
   И что же, в результате они порадовались тому, что впали в дикое состояние, так как благодаря этому выяснилось, что они кое-что приобрели. Оказалось, что они могут уже слегка затягиваться, не подвергаясь необходимости отправляться за потерянным ножом. Их тошнило не особенно сильно, и до серьезного расстройства не доходило.
   Разумеется, они не были так глупы, чтобы упустить такую блестящую перспективу из-за недостатка практики. Нет, они осторожно практиковались после ужина, с самым блестящим успехом, так что провели восхитительный вечер. Они больше гордились и утешались своим новым талантом, чем если бы им удалось оскальпировать все индейские племена. Оставим их курить, болтать и хвастать, так как сейчас мы не будем ими заниматься.

Глава XVII
Память о погибших героях.  -- Одна подробность тайны Тома.

   Но в маленьком поселке не было веселья в этот мирный субботний вечер. Гарперы и семья тетки Полли с горькими слезами облеклись в траур. Необычайная тишина царила в деревне, хотя в ней и всегда было довольно тихо. Жители рассеянно занимались своими делами и мало говорили, но часто вздыхали. Субботняя свобода от занятий была точно бремя для детей. Игры не клеились и постепенно прекратились.
   Под вечер Бекки Татчер задумчиво бродила по опустелому школьному двору в глубоком унынии. Ничто ее не утешало. Она рассуждала сама с собой:
   -- О, если бы у меня оставалась хоть медная кнопка! Но у меня нет ничего на память о нем, -- и она слегка всхлипнула.
   Внезапно она остановилась и сказала самой себе:
   -- Это было здесь. Ах, если бы это случилось опять, я бы не сказала, не сказала ни за что на свете. Но он погиб, и я никогда, никогда, никогда не увижу его больше!
   Эта мысль угнетала ее, и она ушла, а слезы так и струились по ее щекам. Появилась толпа мальчиков и девочек -- товарищей Тома и Джо -- и стали смотреть сквозь решетку и толковать почтительным тоном, как Том сделал то-то и то-то, а Джо сказал то-то и то-то, при таких-то обстоятельствах (по-видимому неважных, но, как теперь оказывалось, заключавших в себе зловещее предзнаменование), и каждый из собеседников указывал, где именно стояли в то время погибшие мальчики, и прибавлял что-нибудь вроде: "А я стоял вот здесь -- вот, как сейчас стою, а он там, где ты. Я стоял совсем рядом, -- а он засмеялся, вот так, -- а у меня сердце так и екнуло -- жутко, знаешь, стало, -- я не понимал тогда, почему, а теперь понимаю!"
   Затем возник спор о том, кто последним видел мальчиков, и многие заявили претензию на это грустное преимущество и ъ меня...
   Этого воспоминанія тетя Полли уже не могла вынести; она не договорила фразы и залилась слезами. Томъ плакалъ теперь тоже, хотя его слезы были вызваны скорѣе жалостью къ самому себѣ, чѣмъ какой-либо другой причиной. Лежа подъ постелью, онъ слышалъ, какъ плакала и изрѣдка вставляла какое-нибудь нѣжное слово въ память умершихъ Мэри. Томъ, слыша всѣ эти рѣчи, очень возмечталъ о себѣ. Но горе тетушки все-таки очень растрогало его, и онъ едва удерживался, чтобы не выскочить изъ своей засады и не броситься ей на шею. Эффектъ, который получился бы при этомъ, казался ему очень заманчивымъ, но онъ рѣшилъ сидѣть смирно и слушать, о чемъ будутъ говорить дальше. Изъ отрывочныхъ словъ собесѣдницъ, продолжавшихъ дѣлиться своимъ горемъ, онъ понялъ, что вначалѣ думали, что онъ и его товарищи утонули во время купанья. Но затѣмъ было замѣчено исчезновеніе плота. Кромѣ того, многіе мальчики заявили, что ихъ исчезнувшіе товарищи говорили о какой-то новости, которую узнаетъ весь городъ. Тогда въ городѣ стали думать, что мальчики просто-напросто отправились путешествовать, и что они высадятся въ ближайшемъ городѣ внизъ по теченію отъ С.-Петербурга. Однако, около полудня плотъ былъ найденъ въ четырехъ миляхъ отъ городка, гдѣ его прибило къ берегу. Всякая надежда тогда исчезла. Было очевидно, что мальчики утонули, такъ какъ иначе голодъ заставилъ бы ихъ вернуться домой до наступленія ночи. То же обстоятельство, что ихъ тѣла не нашлись, было понятно: если мальчики утонули, то, очевидно, посерединѣ рѣки, такъ какъ они были отличными пловцами; а посерединѣ рѣки было такъ глубоко, что тѣла но могли быть найдены. Происшествіе случилось въ среду. Если до воскресенья тѣла не будутъ найдены, то въ церкви было рѣшено молиться за упокой душъ погибшихъ. Томъ вздрогнулъ.
   Мистриссъ Гарперъ сквозь слезы пожелала всѣмъ доброй ночи и встала, чтобы идти домой. Но вдругъ обѣ осиротившія женщины, точно повинуясь какому-то внезапному порыву, бросились другъ другу въ объятія и разрыдались. Затѣмъ мистриссъ Гарперъ ушла, и тетя Полли съ особенной нѣжностью простилась съ Сидомъ и Мэри. Сидъ всплакнулъ немного, Мэри же заплакала навзрыдъ.
   Когда Сидъ и Мэри ушли, тетя Полли опустилась на колѣни и начала молиться за Тома такъ горячо и трогательно, съ такой любовью къ нему въ каждомъ произносимомъ ею словѣ, такимъ слабымъ, дрожащимъ голосомъ, что Томъ залился слезами.
   Послѣ того, какъ тетя Полли легла въ постель, Тому пришлось пролежать, боясь пошевельнуться, довольно долго, такъ какъ старушка долго еще ворочалась на своей постели и стонала. Наконецъ, она заснула и лишь изрѣдка всхлипывала сквозь сонъ. Тогда Томъ осторожно выползъ изъ-подъ постели, тихонько всталъ на ноги и, заслонивъ рукою пламя свѣчи, началъ смотрѣть на спящую. Сердце его было полно жалости. Онъ вынулъ кусокъ коры изъ кармана и положилъ его рядомъ со свѣчой. Но вдругъ онъ схватилъ его обратно. Лицо его просіяло; повидимому, у него явилась какая-то новая, блестящая мысль. Онъ спряталъ кору въ карманъ, наклонился надъ тетей, осторожно поцѣловалъ ее въ губы и вышелъ изъ комнаты такъ же тихо, какъ и вошелъ въ нее.
   Томъ прежней дорогой добрался до парохода. На палубѣ никого не было, и потому онъ смѣло взобрался туда. Ему было извѣстно, что сторожъ въ это время уходитъ въ каюту и преспокойно спитъ тамъ. Затѣмъ мой герой отвязалъ лодку, сѣлъ въ нее и поплылъ вверхъ по теченію, осторожно двигая веслами. Проѣхавъ одну милю вдоль берега, онъ направилъ лодку на середину рѣки и началъ грести, не жалѣя силъ. Скоро онъ благополучно добрался до пристани, бывшей на противоположномъ берегу. Теперь Томъ раздумывалъ завладѣть-ли ему лодкой -- въ качествѣ добычи пирата, или нѣтъ. Однако, онъ тотчасъ же сообразилъ, что исчезновеніе ялика можетъ возбудить подозрѣнія, начнутся новые поиски, и всѣ трое могутъ попасться. Онъ вышелъ на берегъ и вошелъ въ лѣсъ. Тамъ онъ сѣлъ на свалившееся дерево и сталъ отдыхать. Ему страшно хотѣлось спать, но онъ старался не уснуть. Отдохнувъ, Томъ всталъ и поплелся вдоль берега. Ночь уже почти миновала. Когда онъ добрался до отмели, было совсѣмъ свѣтло. Отдохнувъ еще немного, пока не взошло солнце и не озарило своимъ блескомъ рѣку, онъ бросился въ воду и выбрался на берегъ у самаго лагеря пиратовъ. Джо и Гекъ уже проснулись и о чемъ-то разговаривали.


   -- Нѣтъ, Гекъ,-- услышалъ онъ голосъ Джо,-- Томъ не такой человѣкъ, чтобы убѣжать отъ насъ. Онъ знаетъ, что для пирата это было бы безчестнымъ поступкомъ, а на этотъ счетъ Томъ очень строгъ. У него, навѣрное, есть какіе-нибудь замыслы. Не знаю только какіе.
   -- Ну, а вещи въ шляпѣ, что же онѣ -- наши?
   -- Почти что такъ, Гекъ, но еще не совсѣмъ. На корѣ написано: "Эти вещи ваши, если я не вернусь до завтрака..."
   -- А я какъ разъ и вернулся, -- воскликнулъ Томъ и торжественно подошелъ къ костру.
   Тотчасъ же былъ изготовленъ обильный завтракъ изъ сала и рыбы, и мальчики съ аппетитомъ принялись за ѣду. Во время завтрака Томъ разсказалъ о своихъ похожденіяхъ, усердно разукрасивъ ихъ. Его слушателямъ казалось, что его слава покрыла и ихъ самихъ, и они были въ восторгѣ. Затѣмъ Томъ отыскалъ укромный уголокъ и легъ спать, между тѣмъ какъ оба другіе пирата отправились ловить рыбу и побродить по острову.
   

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

   Послѣ обѣда вся шайка отправилась на отмель искать черепашьихъ яицъ. Мальчики втыкали палки въ песокъ и, гдѣ попадалось мягкое мѣсто, начинали разрывать его руками. Иногда имъ удавалось находить въ одной ямкѣ отъ пятидесяти до шестидесяти круглыхъ бѣлыхъ яицъ, величиною съ орѣхъ. Вечеромъ они испекли яйца въ золѣ и вкусно поужинали. Часть яицъ мальчики оставили для завтрака на другой день.
   Въ пятницу мои герои опять отправились на отмель, купались и, для разнообразія, выбѣжавъ изъ воды, валялись на горячемъ пескѣ и снова бѣжали въ воду Наконецъ, имъ пришло въ голову, что ихъ кожа очень походитъ на трико наѣздниковъ цирка. Тотчасъ же было рѣшено устроить циркъ. Мальчики начертили на пескѣ кругъ, и въ серединѣ его начали кривляться три клоуна: Томъ, Гекъ и Джо. Всѣ они изображали только клоуновъ потому, что никто изъ нихъ не хотѣлъ отказаться отъ этой почетной и важной роли.
   Затѣмъ, когда эта забава надоѣла, Гекъ и Джо опять побѣжали въ воду. Томъ не рѣшился послѣдовать ихъ примѣру, такъ какъ замѣтилъ, что при раздѣваніи потерялъ гремушки гремучей змѣи, которыя онъ привязывалъ къ своимъ ногамъ прежде чѣмъ идти купаться. Было удивительно, какъ у него не сдѣлалось судорогъ во время купанья, когда онъ плавалъ безъ этого чудодѣйственнаго талисмана. Онъ началъ разыскивать свои гремушки, но когда нашелъ ихъ, Гекъ и Джо уже кончили купаться. Мальчики начали уныло бродить по берегу, не зная, чѣмъ заняться. Они стали молчаливы, сумрачны и грустно посматривали на тотъ берегъ, гдѣ былъ расположенъ ихъ родной городокъ, залитый яркимъ солнечнымъ свѣтомъ. Томъ вдругъ опомнился и увидѣлъ, что разсѣянно чертилъ на пескѣ большимъ пальцемъ ноги имя "Бекки". Разсердившись на свою слабость, недостойную пирата, онъ стеръ ногой написанное, но черезъ секунду опять чертилъ завѣтное имя. Онъ снова заровнялъ песокъ и, чтобы отогнать отъ себя печальныя мысли, догналъ своихъ друзей и окликнулъ ихъ.
   Оказалось, что Джо не на шутку упалъ духомъ. Онъ такъ скучалъ по дому, что едва могъ удерживать слезы, выступавшія у него на глазахъ.
   Гекъ тоже былъ грустенъ. Тоска овладѣла и Томомъ, но онъ старался не показывать этого. У него была тайна, которой онъ не хотѣлъ сообщать товарищамъ до-поры-до-времени. Но если бы такое настроеніе продолжалось и дальше, то дѣлать нечего -- пришлось бы выдать ее раньше времени. Поэтому онъ нарочно заговорилъ съ напускной веселостью:
   -- А знаете-ли что? На этомъ островѣ навѣрное жили когда-нибудь пираты Обыщемте островъ; можетъ-быть, намъ удастся найти какой-нибудь кладъ. Вдругъ мы найдемъ какой-нибудь старый ящикъ, набитый золотомъ и серебромъ!
   Однако, эта блестящая мысль не оказала никакого дѣйствія на грустно настроенныхъ пиратовъ. Томъ попробовалъ пустить въ ходъ еще двѣ или три заманчивыя выдумки, но и изъ этого ничего не вышло. Джо сидѣлъ, мрачно насупившись, и ковырялъ палкой въ пескѣ. Наконецъ, онъ воскликнулъ:
   -- А знаете что? Пора намъ бросить наша выдумки. Я хочу вернуться домой: здѣсь скучно.
   -- Потерпи немного, Джо, -- попробовалъ успокоить его Томъ.-- Скоро ты будешь думать иначе. Подумай только, какая здѣсь славная рыбная ловля!
   -- Очень мнѣ нужно ловить рыбу. Я хочу вернуться домой.
   -- Но, Джо, развѣ можно найти гнѣ-нибудь мѣсто, болѣе удобное для купанья, чѣмъ здѣсь?
   -- До купанья мнѣ нѣтъ никакого дѣла. Разъ никто не запрещаетъ купаться, то въ немъ нѣтъ никакого удовольствія. Я уйду домой.
   -- Ахъ ты, маленькое дитятко! Ты что же: соскучился по своей мамашѣ?
   -- Да, я соскучился по ней и хочу ее видѣть. Если-бы у тебя была мать, то и ты захотѣлъ бы вернуться домой. Я такое-же дитятко, какъ и ты!
   Джо началъ тихо всхлипывать.
   -- Ну, хорошо. Слышишь, Гекъ: пускай наше дитятко отправляется къ своей мамашѣ; оно соскучилось по ней. А мы съ тобой останемся здѣсь. Такъ вѣдь, Гекъ?
   Гекъ нерѣшительно пробормоталъ: "Да-а!"
   -- Я никогда въ жизни не буду разговаривать съ вами,-- сердито проворчалъ Джо и началъ одѣваться.
   -- И не нужно!-- презрительно отвѣтилъ Томъ.-- Отправляйся домой; тамъ надъ тобой хорошо посмѣются. Нечего сказать, славный пиратъ! Гекъ и я не нюни; мы останемся здѣсь, такъ вѣдь, Гекъ? Пускай его уходитъ, куда хочетъ; мы обойдемся и безъ него!
   Но въ душѣ Томъ былъ неспокоенъ, видя, что Джо молча одѣвается и собирается уходить, несмотря ни на какія насмѣшки. Кромѣ того, онъ замѣтилъ, что Гекъ тоже молчалъ и внимательно смотрѣлъ на сборы Джо. Одѣвшись и даже не простившись съ товарищами, Джо медленно пошелъ вбродъ къ берегу Иллинойса. Томъ окончательно рестерялся и не зналъ, что ему дѣлать. Онъ вопросительно взглянулъ на Гека. Тотъ потупилъ глаза и, помолчавъ немного, сказалъ:
   -- Я тоже уйду отсюда, Томъ. Намъ было скучно втроемъ, а теперь станетъ еще скучнѣе. Пойдемъ вмѣстѣ съ нимъ, а?
   -- Я не уйду отсюда. Можете уходить оба, если хотите, но я останусь здѣсь.
   -- А я уйду, Томъ; довольно мы здѣсь пожили.
   -- Да уходи, если хочешь! Развѣ я удерживаю тебя здѣсь?
   Гекъ началъ собирать свои лохмотья.
   -- А все-таки было бы лучше, если бы ты пошелъ вмѣстѣ съ нами, Томъ, -- сказалъ онъ.-- Подумай-ка объ этомъ. Мы подождемъ тебя на томъ берегу.
   -- Ну, вамъ долго придется меня ждать!
   Гекъ съ печальнымъ видомъ пошелъ за Джо; Томъ остался на берегу и смотрѣлъ ему вслѣдъ, сгорая отъ желанія послѣдовать за нимъ. Но гордость не позволяла ему сдѣлать этого. Надежда, что мальчики остановятся и вернутся обратно, не покидала Тома, но оба его пріятеля шли, не останавливаясь. Наконецъ, мой герой не выдержалъ, поборолъ свою гордость и бросился въ догонку за удалявшимися товарищами, крича во все горло:
   -- Постойте, постойте! Мнѣ нужно сказать вамъ кое-что!


   Гекъ и Джо остановились и обернулись въ его сторону. Нагнавъ ихъ, Томъ сообщилъ имъ свою тайну. Сначала они слушали его насупившись, но когда поняли, въ чемъ дѣло, то пришли въ неистовый восторгъ и объявили, что если бы онъ раньше сообщилъ имъ о своей выдумкѣ, то они и не подумали бы уходить съ острова. Томъ сослался на какой-то предлогъ, но на самомъ дѣлѣ молчалъ до этой минуты потому, что боялся, что даже его таинственный замыселъ не будетъ въ состояніи надолго удержать его пріятелей на островѣ, и потому онъ приберегалъ его на случай послѣдней крайности.
   Мальчики весело вернулись обратно на островъ и снова принялись за свои игры, все время обсуждая великолѣпный планъ Тома и удивляясь его геніальности. Послѣ обѣда, состоявшаго изъ рыбы и черепашьихъ яицъ, Томъ объявилъ, что желаетъ выучиться курить. Джо понравилась эта мысль и онъ присоединился къ желанію Тома. Гекъ немедленно! изготовилъ двѣ трубки и набилъ ихъ табакомъ. Оба новичка до сихъ поръ сосали только шоколадныя сигары, но это вовсе не подходило для настоящихъ взрослыхъ мужчинъ.
   Затѣмъ всѣ трое растянулись на мягкомъ мхѣ, и Томъ вмѣстѣ съ Джо начали пускать клубы дыма, хотя довольно нерѣшительно, такъ какъ, противъ обыкновенія, не были увѣрены въ успѣхѣ предпринятаго ими дѣла. Табачный дымъ показался имъ не особенно вкуснымъ, они должны были каждую минуту выплевывать слюну, но Томъ храбро заявилъ:
   -- Однако, курить вовсе не такъ трудно. Если бы я зналъ это раньше, то давнымъ-давно выучился бы курить.
   -- Я тоже, -- подтвердилъ Джо.-- Это сущіе пустяки.
   -- Я очень часто смотрѣлъ на людей, которые курятъ, и завидовалъ имъ, но никогда не думалъ, что я тоже сумѣю курить, -- сказалъ Томъ.-- А на дѣлѣ оказывается, что это вовсе не такъ трудно. Правда, Гекъ?
   -- Конечно,-- отвѣтилъ Гекъ.
   -- Я тоже думалъ, что это очень трудная вещь, -- воскликнулъ Джо.-- Помнишь, Гекъ, я говорилъ тебѣ объ этомъ около бойни, когда тамъ были Бобъ, Джонни и Джеффъ.
   -- Какъ же, -- перебилъ Гекъ, -- это было какъ-разъ въ тотъ день, когда я потерялъ красивый бѣлый шаръ, или, к жегся, это было наканунѣ...
   -- Вотъ видишь, Томъ! Гекъ отлично помнитъ это. А теперь я готовъ курить хоть цѣлый день и меня вовсе не тошнитъ.
   -- Мнѣ это тоже нипочемъ,-- отвѣчалъ Томъ.-- Но я готовъ поспорить на что угодно, что Джеффъ Тачеръ не сумѣлъ бы выкурить трубку,
   -- Джеффъ Тачеръ! Да у него закружилась бы голова послѣ одного глотка дыма!
   -- Конечно. А Джонни Миллеръ... Вотъ-то было бы хорошо, если бы онъ видѣлъ насъ теперь.
   -- Ха-ха-ха!-- засмѣялся Джо, -- онъ только понюхалъ бы дыму и свалился бы съ ногъ!
   -- Нѣтъ, было бы славно, если бы всѣ мальчишки видѣли, что мы куримъ!
   -- Еще бы!
   -- А знаете что! Будемте молчать до-поры, до-времени, пока мы гдѣ-нибудь не встрѣтимся на глазахъ всѣхъ мальчишекъ. Тогда я подойду къ тебѣ, Джо, и скажу: "Нѣтъ ли у тебя трубки, Джо? Мнѣ ужасно хочется курить. Тогда ты отвѣтишь -- знаешь-ли, такъ, понебрежнѣе, какъ будто въ этомъ нѣтъ ничего особеннаго: Да, у меня двѣ трубки, одна старая, да еще новая. Только табакъ у меня не особенно-то хорошій. А я скажу: Ну, это ничего; лишь бы онъ былъ крѣпкій! Тогда ты вынешь трубки, и мы закуримъ ихъ. То-то всѣ удивятся!
   -- Да, это было бы превесело, Томъ; жаль только, что мы не можемъ показать имъ своего искусства теперь-же!
   -- Да. Мы скажемъ, что выучились этому у пиратовъ и они лопнутъ отъ зависти.
   Но мало-по-малу болтовня Тома и Джо стала менѣе оживленной и ежеминутно прерывалась молчаніемъ и усиленными плевками. Казалось, что ихъ рты превратились въ фонтаны, такъ много было у нихъ слюны. Оба героя поблѣднѣли; трубки выскользнули изъ ихъ рукъ. Наконецъ, Джо поднялся со своего мѣста и сказалъ ослабѣвшимъ голосомъ:
   -- Я гдѣ-то потерялъ свои перочинный ножъ. Надо пойти поискать его.
   -- Я помогу тебѣ, -- пробормоталъ Томъ дрожащимъ голосомъ.-- Ты ступай въ ту сторону, а я поищу у родника. А ты, Гекъ, оставайся здѣсь, мы и одни справимся.


   Гекъ остался сидѣть на своемъ мѣстѣ, поджидая возвращенія пріятелей. Прошелъ цѣлый часъ, но они не возвращались. Тогда ему надоѣло ждать, и онъ отправился отыскивать ихъ. Онъ нашелъ ихъ въ лѣсу, довольно далеко другъ отъ друга; оба были очень блѣдны и спали. По нѣкоторымъ признакамъ Гекъ догадался, что теперь они должны чувствовать себя легче, такъ какъ они избавились отъ удручавшей ихъ тяжести.
   За ужиномъ Томъ и Джо были не разговорчивы и имѣли сконфуженный видъ; когда же послѣ ужина Гекъ вынулъ свою трубку и предложилъ имъ табаку, то они поблагодарили и сказали, что имъ нездоровится; вѣроятно они съѣли что-нибудь лишнее за обѣдомъ.
   

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

   Около полуночи Джо проснулся и разбудилъ своихъ товарищей. Въ воздухѣ было душно, что предвѣщало мало хорошаго. Мальчики тѣсно прижались другъ къ другу и сѣли поближе къ костру, хотя и безъ того было очень жарко. Они сидѣли молча и ждали, что будетъ дальше, притаивъ дыханіе. За свѣтлымъ кругомъ на землѣ, который отбрасывало пламя костра, все было погружено въ густой мракъ. Вскорѣ мелькнулъ слабый, дрожащій свѣтъ, на секунду озарившій листву деревьевъ. Затѣмъ вспыхнула вторая молнія, потомъ третья... По лѣсу пронесся слабый шорохъ, и мальчики почувствовали, что ихъ щекъ коснулся свѣжій вѣтерокъ. Затѣмъ все стихло. Черезъ нѣсколько минутъ яркая молнія озарила лѣсъ; при ея блескѣ можно было различить каждый листочекъ, каждую травку. Лица мальчиковъ были блѣдны, какъ полотно. Вслѣдъ за молніей послѣдовалъ глухой раскатъ грома. Холодный, рѣзкій вѣтеръ пронесся по лѣсу, шумя въ листьяхъ деревьевъ. Затѣмъ сверкнула еще молнія, и въ тотъ же моментъ раздался оглушительный ударъ грома; казалось, что надъ головами мальчиковъ рушились верхушки деревьевъ. Въ невыразимомъ ужасѣ они прижались другъ къ другу. Крупныя капли дождя забарабанили по листьямъ деревьевъ.
   -- Скорѣй въ палатку!-- крикнулъ Томъ.
   Всѣ трое вскочили на ноги и бросились бѣжать по направленію къ шатру, спотыкаясь о пни и путаясь въ дикомъ виноградѣ. Сильный вѣтеръ, свистѣвшій и гудѣвшій въ чащѣ, заглушалъ ихъ голоса. Молнія сверкнула одна за другой, громъ гремѣлъ почти непрерывно. Дождь лилъ, какъ изъ ведра, и по землѣ текли цѣлые потоки воды. Чтобы не разойтись, мальчики пробовали перекликаться, но ревъ бури и раскаты грома совершенно заглушали ихъ голоса. Однако, въ концѣ-концовъ перепуганные и промокшіе до костей они одинъ за другимъ добѣжали до палатки. Забравшись въ нее, мальчики немного успокоились. Говорить они не могли, такъ какъ старый парусъ хлопалъ немилосердно и заглушалъ ихъ слова. Между тѣмъ буря все свирѣпѣла. Внезапно сильный порывъ вѣтра сорвалъ парусъ и унесъ въ бушующую рѣку. Мальчики схватили другъ друга за руки и побѣжали, падая и спотыкаясь, къ берегу, одъ защиту большого и стараго дуба. Теперь буря свирѣпствовала во всей своей силѣ. Безпрестанно сверкавшія молніи ярко освѣщали всѣ предметы, такъ что можно было различить мельчайшія ихъ подробности. Качающіяся деревья, бушующая рѣка, покрытая бѣлой пѣной, зигзагообразныя очертанія высокихъ скалъ на противоположномъ берегу рѣки -- все это было отчетливо видно сквозь густую завѣсу дождя. Время-отъ-времени какое-нибудь гигантское дерево съ ужаснымъ трескомъ падало подъ напоромъ бури. Удары грома слѣдовали одинъ за другимъ безпрерывно. Буря достигла такой силы, что казалось, будто она хочетъ разорвать островъ на мелкіе куски, сжечь ихъ до тла и потопить въ волнахъ рѣки. Жутко было моимъ героямъ въ эту темную, бурную ночь вдали отъ людей и не имѣя кровли надъ головой.


   Однако, мало-по-малу буря начала стихать, раскаты грома и молніи становились все рѣже и рѣже, и въ природѣ воцарился миръ. Мальчики вернулись въ свой лагерь, взволнованные отъ пережитыхъ ужасовъ и продрогшіе отъ холода. Тамъ они увидѣли, что избѣгли большой опасности: дерево, подъ которымъ они обыкновенно спали, лежало на землѣ, расщепленное молніей; если бы они не убѣжали къ палаткѣ, то были бы убиты на мѣстѣ.
   Въ лагерѣ все было залито дождевой водой, костеръ тоже потухъ. Мальчики оказались очень безпечными и непредусмотрительными: они не приняли никакихъ мѣръ къ тому, чтобы предохранить костеръ отъ дождя. Это было очень грустно, такъ какъ мои бѣдные пираты дрожали отъ холода и промокли до послѣдней нитки. Они начали громко жаловаться на свою судьбу, но, къ счастью, скоро замѣтили, что огонь еще тлѣетъ подъ пнемъ, куда не затекла вода. Они терпѣливо начали раздувать угольки, и скоро имъ удалось зажечь кусокъ коры и нѣсколько сухихъ вѣтокъ, затѣмъ они сложили костеръ изъ хвороста и подожгли его. Глядя на яркое пламя, они опять повеселѣли, высушили свою промокшую ветчину, поужинали и усѣлись вокругъ костра, толкуя о своихъ удивительныхъ ночныхъ приключеніяхъ. Они просидѣли такъ всю ночь напролетъ, такъ какъ кругомъ не было ни одного сухого мѣстечка, гдѣ можно было бы улечься спать.
   Когда солнце взошло, мальчики не могли больше бороться съ усталостью и отправились на берегъ къ отмели. Тамъ они зарылись въ песокъ и крѣпко заснули. Около полудня, когда солнце начало сильно припекать, они проснулись и принялись готовить завтракъ. Позавтракавъ, они усѣлись на берегу и начали мрачно смотрѣть на рѣку. Повидимому ихъ начала опять одолѣвать тоска по дому. Томъ понялъ это и старался развеселить пріунывшихъ пиратовъ. Но ни игра въ шары, ни циркъ, ни купанье не прельщали Гека и Джо. Тогда онъ напомнилъ имъ о своемъ таинственномъ планѣ, и это немного подняло ихъ упавшій духъ. Томъ тотчасъ-же воспользовался благопріятнымъ моментомъ, чтобы предложить новую игру: забыть, что они всѣ пираты, и превратиться въ краснокожихъ индѣйцевъ. Эта мысль понравилась Геку и Джо, и черезъ минуту всѣ трое раздѣлись и превратились въ индѣйцевъ, т.-е. они вымазали себѣ все тѣло узорами изъ черной грязи. Само собою разумѣется, что каждый изъ мальчиковъ представлялъ изъ себя предводителя отдѣльнаго племени. Заключивъ между собою союзъ, индѣйцы побѣжали въ лѣсъ нападать на англійское поселеніе.
   Затѣмъ они раздѣлились на три враждебныя племени и съ крикомъ бросились другъ на друга, убивая и скальпируя {Скальпировать -- снимать кожу съ головы убитыхъ враговъ. Обычай, распространенный среди индѣйцевъ. Пр. пер.} врага цѣлыми тысячами. Это былъ кровопролитный день, и всѣ остались имъ очень довольны.
   Вернувшись въ лагерь, они сѣли за ужинъ оживленные и проголодавшіеся. Но тутъ возникло непредвидѣнное затрудненіе: враждебные другъ другу индѣйцы никоимъ образомъ не могли ужинать вмѣстѣ, не заключивъ перемирія, а для этого было необходимо выкурить трубку мира. Дибе изъ индѣйцевъ очень пожалѣли въ душѣ, что не остались пиратами, но дѣлать было нечего, и каждый изъ нихъ пускалъ клубы табачнаго дыма, когда трубка, переходившая изъ рукъ въ руки, доходила и до нихъ.


   Но какова была ихъ радость, когда они увидѣли, что могутъ курить, не имѣя никакой надобности ходить разыскивать пропавшій ножъ или что-нибудь въ этомъ родѣ! Они тотчасъ же рѣшили поупражняться въ этомъ искусствѣ, и послѣ ужина выкурили еще по трубкѣ табаку. Этотъ успѣхъ наполнилъ сердца моихъ героевъ счастьемъ и гордостью и казался имъ гораздо болѣе славнымъ, чѣмъ побѣда надъ множествомъ индѣйскихъ племенъ. Оставимъ ихъ теперь, читатель, курить, болтать и хвастаться своими подвигами и перенесемся въ другое мѣсто, въ городокъ С.-Петербургъ.
   

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

   Въ описываемую субботу въ городкѣ не было ни веселья, ни оживленія. Семейства Гарперъ и тети Полли облеклись въ трауръ и проливали горькія слезы. Въ городкѣ царила какая-то необыкновенная тишина. Жители занимались своими дѣлами съ какимъ-то разсѣяннымъ видомъ, говорили мало и часто вздыхали. Даже дѣтямъ субботній отдыхъ отъ школьныхъ занятій, казалось, не доставлялъ никакого удовольствія.
   Послѣ обѣда, по опустѣвшему школьному двору бродила Бекки Тачеръ, грустная и разстроенная.
   -- Лишь бы мнѣ найти его мѣдный шарикъ,-- говорила она про себя.-- Теперь у меня ничего нѣтъ на память о немъ.
   Бѣдная дѣвочка едва удерживалась отъ рыданій. Затѣмъ она остановилась и проговорила:
   -- Это случилось какъ-разъ на этомъ самомъ мѣстѣ. О, если бы можно было вернуть прошлое, я ни за что не отвѣтила бы ему такъ, какъ тогда; Но теперь онъ умеръ, и я никогда, никогда не увижу его!
   При этой мысли изъ глазъ Бекки брызнули слезы, и она, рыдая, побѣжала домой.
   Затѣмъ во дворъ вошла цѣлая толпа мальчиковъ и дѣвочекъ, школьныхъ товарищей Тома и Джо. Всѣ они съ грустью и вполголоса говорили о погибшихъ мальчикахъ, вспоминали о томъ, что дѣлалъ и говорилъ Томъ въ послѣдній разъ, когда они его видѣли, и припоминали послѣднія слова Джо. Всякая мелочь казалась имъ теперь имѣющей огромное значеніе и какой-то особенный, пророческій смыслъ. При этомъ каждый изъ разсказчиковъ наглядно показывалъ, на какомъ именно мѣстѣ стояли тогда погибшіе товарищи: "Я стоялъ какъ-разъ на этомъ мѣстѣ, а онъ тамъ, гдѣ теперь стоишь ты. Онъ улыбнулся -- вотъ такъ; потомъ мнѣ вдругъ стало страшно. Тогда я не зналъ почему, но теперь я понимаю, что это было предчувствіе бѣды".
   Потомъ поднялся споръ о томъ, кто послѣдній видѣлъ мальчиковъ въ живыхъ; каждый изъ собравшихся школьниковъ увѣрялъ, что этой печальной чести удостоился именно онъ. Наконецъ, послѣ долгихъ споровъ, было окончательно выяснено, кто говорилъ послѣднимъ съ умершими; этотъ счастливецъ тотчасъ жё пріобрѣлъ особенное значеніе въ глазахъ всѣхъ остальныхъ и, разумѣется, возбудилъ къ себѣ всеобщую зависть. Одинъ маленькій мальчикъ, которому нечѣмъ было похвастаться, попробовалъ обратить на себя вниманіе, объявивъ съ замѣтной гордостью:
   -- А меня Томъ Сойеръ однажды славно поколотилъ!
   Но это заявленіе не имѣло никакого успѣха: такимъ пріятнымъ воспоминаніемъ могли похвастаться почти-что всѣ мальчики. Наговорившись вдоволь, дѣти разбрелись въ разныя стороны, продолжая разсказывать другъ другу о подвигахъ погибшихъ героевъ.
   На другое утро, когда урокъ въ воскресной школѣ кончился, въ церкви началъ звонить колоколъ, но не такъ, какъ обыкновенно, а уныло и глухо. Утро было необыкновенно тихое, и печальный звонъ колокола точно боялся нарушить торжественную тишину, царившую во всей природѣ. Къ церкви начали стекаться жители городка; многіе изъ нихъ останавливались на паперти и разговаривали шопотомъ о печальномъ событіи. Въ церкви не было слышно ни одного звука, тишину нарушало только шуршаніе юбокъ входившихъ женщинъ. Никто изъ прихожанъ не могъ припомнить, чтобы когда-нибудь въ маленькой церкви было столько народа, какъ въ описываемое воскресенье. Наступила пауза; всѣ, повидимому, чего-то ждали. Наконецъ, въ дверяхъ показалась тетя Полли съ Сидомъ и Мэри и семейство Гарперъ -- всѣ въ глубокомъ траурѣ! Всѣ присутствующіе, не исключая и священника, почтительно встали съ своихъ мѣстъ и стояли до тѣхъ поръ, пока родственницы пропавшихъ безъ вѣсти мальчиковъ не помѣстились на передней скамьѣ. Затѣмъ опять воцарилась мертвая тишина, прерываемая сдержанными рыданіями. Священникъ взошелъ на каѳедру и началъ молиться. Послѣ молитвы, всѣ прихожане пропѣли торжественный гимнъ, и священникъ началъ говорить проповѣдь. Въ своей проповѣди священникъ нарисовалъ такую яркую картину всѣхъ добродѣтелей и достоинствъ погибшихъ мальчиковъ, что каждый изъ присутствовавшихъ почувствовалъ угрызенія совѣсти при мысли, что никогда не замѣчалъ этихъ достоинствъ, а видѣлъ одни только недостатки и пороки бѣдныхъ мальчиковъ. Священникъ указалъ на нѣкоторые случаи изъ жизни покойныхъ, доказывавшіе ихъ доброту и великодушіе. Только теперь всѣ поняли, насколько благородны и честны были различные поступки Тома и Джо, которые при ихъ жизни считались всѣми глупыми шалостями, достойными розогъ. Слушая священника, публика приходила все въ большее и большее умиленіе, наконецъ, она не выдержала, и къ рыданіямъ плачущихъ родственниковъ и родственницъ присоединился дружный хоръ рыданій всѣхъ прихожанъ маленькой церкви. Самъ священникъ такъ растрогался, что не могъ продолжать свою проповѣдь и заплакалъ, закрывъ лицо руками.
   Между тѣмъ, на хорахъ послышался слабый шорохъ, на который, однако, никто не обратилъ никакого вниманія. Спустя нѣсколько секундъ, скрипнула церковная дверь; священникъ отнялъ отъ лица носовой платокъ, взглянулъ по направленію къ дверямъ... и остолбенѣлъ отъ изумленія. Всѣ присутствующіе невольно обернулись въ ту сторону, куда смотрѣлъ священникъ, и вдругъ вся публика, какъ одинъ человѣкъ, поднялась съ своихъ мѣстъ: по среднему проходу церкви, между двумя рядами скамеекъ, торжественно шли всѣ три "покойника". Впереди шелъ Томъ, за нимъ слѣдовалъ Джо, а позади послѣдняго плелся Гекъ, едва прикрытый лохмотьями. Всѣ трое спрятались до богослуженія на пустыхъ хорахъ и прослушали свое надгробное слово!
   Тетя Полли, Мэри и Гарперы бросились навстрѣчу своимъ воскресшимъ мальчикамъ и чуть не задушили ихъ въ объятіяхъ, покрывая ихъ щеки горячими поцѣлуями. Одинъ только бѣдный Гекъ стоялъ совершенно растерянный и смущенный, не зная куда дѣться отъ устремленныхъ на него глазъ, въ которыхъ было видно далеко не ласковое выраженіе. Онъ уже собирался убѣжать, но Томъ схватилъ его за руку и воскликнулъ:
   -- Тетя Полли, это несправедливо и нехорошо! Неужели никто не радуется, что и Гекъ вернулся вмѣстѣ съ нами?
   -- Твоя правда, Томъ, мой милый мальчикъ! Мы должны радоваться, что и онъ здѣсь. Бѣдный, покинутый сиротка!


   Но отъ ласкъ тети Полли Гекъ еще больше растерялся и окончательно не зналъ, что ему дѣлать.
   Вдругъ раздался громкій голосъ священника, покрывшій собою шумъ и говоръ прихожанъ.
   -- Хвалите Господа съ небесъ!...
   Всѣ запѣли, и старинный, торжественный гимнъ былъ пропѣтъ съ такимъ чувствомъ и силой, какъ никогда. Томъ Сойеръ, "Черный Пиратъ", обвелъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ. Всѣ взоры были устремлены на него. Въ эту минуту мой герой почувствовалъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ.
   Расходясь изъ церкви, обитатели городка говорили, что съ удовольствіемъ позволили-бы обмануть себя еще разъ, лишь-бы только услышать старинный гимнъ спѣтымъ такъ, какъ въ этотъ день.

-----

   Въ этомъ-то и состояла важная тайна Тома. Онъ рѣшилъ, что было-бы очень интересно вернуться домой и присутствовать на своемъ же собственномъ отпѣваніи. Въ субботу вечеромъ пираты переправились на бревнѣ черезъ рѣку и высадились на берегъ Миссури миляхъ въ пяти, въ шести ниже городка. Переночевавъ въ лѣсу, они прокрались на разсвѣтѣ глухими переулками къ церкви, забрались на хоры и выспались окончательно, устроившись между старыми, изломанными скамьями, сваленными въ кучу.
   Въ понедѣльникъ утромъ, за завтракомъ тетя Полли и Мэри были особенно нѣжны къ Тому и старались всячески угодить ему. Разспросы и вопросы не прерывались ни на минуту. Наконецъ, Теля Полли сказала:
   -- А знаешь что, Томъ! Я понимаю, что вся эта исторія казалась вамъ, мальчишкамъ, очень забавной, но неужели вы не подумали, сколько горя и печали доставитъ намъ ваша продѣлка? Я никогда не думала, чтобы ты былъ настолько безсердечнымъ и заставилъ меня мучиться чуть-ли не цѣлую недѣлю! Если ты сумѣлъ переплыть черезъ рѣку, чтобы послушать надгробное слово священника, то ты могъ-бы и раньше какъ-нибудь предупредить меня, что ты не утонулъ, а просто убѣжалъ изъ дому.
   -- Конечно, Томъ, ты могъ-бы это сдѣлать,-- подтвердила Мэри.-- Я думаю, что ты и сдѣлалъ-бы это, если-бы тебѣ пришло въ голову, что мы такъ безпокоимся. Не правда-ли?
   -- Да, Томъ?-- подхватила тетя Полли, лицо которой при словахъ Мэри радостно просіяло.-- Ну, скажи: если-бы ты подумалъ о нашемъ безпокойствѣ, ты далъ-бы намъ знать, что ты живъ?
   -- Я... не знаю, право, тетя... Вѣдь это испортило-бы все дѣло.
   -- Томъ, а я думаю, что настолько-то ты меня любишь,-- проговорила печально и съ упрекомъ тетя Полли.-- Я была-бы очень рада, если-бы ты хоть вспомнилъ о насъ, но ты и этого не сдѣлалъ.
   Томъ почувствовалъ, что поступилъ, дѣйствительно, очень нехорошо.
   -- Не сердись, тетя, -- вступилась за Тома Мэри.-- Ты вѣдь знаешь какой онъ вѣтренникъ: постоянно куда-то спѣшить, горячится и забываетъ обо всемъ, когда увлечется чѣмъ-нибудь.
   -- Тѣмъ хуже. Сидъ подумалъ-бы о насъ и навѣрное не заставилъ-бы насъ безпокоиться. Да, Томъ, ты когда-нибудь вспомнишь и пожалѣешь, что такъ часто огорчалъ свою старуху-тетку, но будетъ уже поздно. А между тѣмъ, развѣ я требую отъ тебя...
   -- Что ты говоришь, тетя? Вѣдь ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, -- проговорилъ Томъ.
   -- Я этому повѣрила-бы, если-бы ты велъ себя иначе, и почаще думалъ о моемъ спокойствіи.
   -- Я очень жалѣю, что огорчилъ тебя, тетя,-- сказалъ Томъ задумчиво и съ раскаяніемъ въ голосѣ.-- Но я все-таки видѣлъ тебя во снѣ; а развѣ это ничего не значитъ? Въ среду ночью мнѣ приснилось, что вы всѣ сидѣли у постели, Сидъ сидѣлъ на дровяномъ ящикѣ, а Мэри рядомъ съ нимъ.
   -- Такъ и было на самомъ дѣлѣ; мы каждый вечеръ сидѣли такъ и говорили о тебѣ. Я очень рада, что ты думалъ объ насъ хоть во снѣ.
   -- Да, и я видѣлъ во снѣ, будто у васъ сидитъ въ гостяхъ мать Джо Гарпера.
   -- Да, она была у насъ; это правда. Но чтоже было дальше, Томъ?
   -- О, очень много всякой всячины. Но теперь я уже не могу припомнить всего.
   -- Попробуй припомнить, Томъ. Можетъ-быть ты и вспомнишь что-нибудь?
   -- Подожди... кажется было очень вѣтренно, и вѣтеръ...
   -- Что-же вѣтеръ? Нѣтъ, этого не можетъ-быть... Припомни хорошенько свой сонъ, Томъ!
   -- Да! Теперь я вспомнилъ: вѣтеръ задувалъ свѣчу.
   -- Господи помилуй! Что-же было дальше, Томъ? Говори скорѣй!
   -- Ну, и ты кажется, сказала: "Кажется, дверь"... или что-то въ этомъ родѣ.
   -- Дальше, Томъ!
   -- Подожди минутку, только одну минутку: я сейчасъ припомню, что ты сказала. Да, ты сказала: "Кажется, дверь опять отворена"...
   -- Клянусь Богомъ, что это правда. Помнишь, Мэри? Что-же дальше, Томъ?
   -- Потомъ... потомъ... я теперь уже хорошенько не помню, но мнѣ кажется, что ты послала Сида закрыть ее, и...
   -- Это невозможно, Томъ! Боже мой, и послѣ этого говорятъ, что сны -- вздоръ! Надо разсказать объ этомъ Гарперамъ. Я сейчасъ-же побѣгу къ нимъ! Посмотримъ, что-то она отвѣтитъ мнѣ? Теперь ужь ей нельзя будетъ назвать это суевѣріемъ! Ну, разсказывай дальше, Томъ!
   -- Что было дальше, я помню отлично! Ты начала говорить, что я вовсе не былъ испорченнымъ мальчикомъ, но что у меня на умѣ были однѣ только шалости, что я похожъ на жеребенка или что то другое въ этомъ-же родѣ.
   -- Правда, правда, я говорила это! Великій Боже! Продолжай, продолжай, Томъ!
   -- Потомъ ты заплакала...
   -- Да, и не въ первый разъ. Дальше?
   -- Затѣмъ начала плакать мать Джо; она сказала, что и ея Джо такой-же шалунъ, какъ я. Потомъ она вспомнила, что наказала за что-то Джо, а онъ оказался вовсе не виноватымъ...
   -- Томъ, Томъ! Надъ тобой была рука Господня! Ты видѣлъ все, что было на самомъ дѣлѣ!
   -- Потомъ Сидъ сказалъ...
   -- Я, кажется, не говорилъ ни одного слова,-- поспѣшно вмѣшался Сидъ.
   -- Нѣтъ, ты говорилъ, Сидъ,-- возразила Мэри.
   -- Молчите и не мѣшайте разсказывать Тому! Что-же сказалъ Сидъ, Томъ?
   -- Онъ сказалъ... ну, однимъ словомъ, онъ сказалъ, что мнѣ хорошо тамъ, гдѣ я нахожусь, но если-бы я велъ себя немного получше...
   -- Ну, что!-- радостно воскликнула тетя Полли.-- Это собственныя слова Сида.


   -- А ты, тетя, разсердилась на него, ты...
   -- Все это вѣрно. Между нами былъ тогда навѣрное ангелъ, который и передалъ тебѣ во снѣ все, что происходило въ этой комнатѣ.
   -- А потомъ м-ссъ Гарперъ разсказала, какъ Джо хлопнулъ хлопушкой подъ самымъ ея носомъ, а ты разсказала о Питерѣ и элексирѣ.
   -- Честное слово, мы говорили объ этомъ!
   -- А потомъ вы начали говорить о томъ, какъ насъ искали въ рѣкѣ, и что въ воскресенье въ церкви было назначено заупокойное богослуженіе. Затѣмъ вы обнялись, заплакали и м-ссъ Гарперъ пошла домой.
   -- Все это истинная правда, Томъ! Если-бы ты самъ былъ здѣсь, ты не могъ-бы разсказать вѣрнѣе и подробнѣе, что мы дѣлали. А что было потомъ, Томъ?
   -- Потомъ ты молилась за меня. Я видѣлъ и слышалъ тебя точно на-яву. Когда ты легла въ постель, мнѣ стало такъ жаль тебя, что я вынулъ изъ кармана кусокъ коры и написалъ: "Мы не умерли, а убѣжали изъ дому, чтобы стать пиратами". Я положилъ кору на столъ, рядомъ со свѣчой. У тебя было такое доброе, печальное лицо, когда ты спала, что я подошелъ къ твоей постели, наклонился надъ тобой и поцѣловалъ тебя.
   -- Ты сдѣлалъ это, Томъ? Ты говоришь правду? За одно это я готова простить тебѣ всѣ твои шалости!
   Тетя Полли порывисто привлекла къ себѣ Тома и сжала его въ своихъ объятіяхъ. При этомъ мой герой почувствовалъ себя такимъ гадкимъ, нехорошимъ мальчишкой, что не зналъ, куда ему дѣться отъ стыда.
   -- Что-же? Это было очень хорошо съ его стороны,-- пробормоталъ Сидъ какъ-бы про себя,-- но вѣдь это было только во снѣ!
   -- Молчи, Сидъ. Во снѣ люди всегда дѣлаютъ то, что они сдѣлали-бы на самомъ дѣлѣ... Вотъ тебѣ большое, спѣлое яблоко, Томъ; я приберегла его нарочно для тебя, на случай, если бы ты когда-нибудь нашелся. Ну, а теперь отправляйтесь въ школу! Я и не знаю, какъ благодарить мнѣ Бога за то, что Онъ возвратилъ тебя къ намъ. Онъ милосердъ и милостивъ къ тѣмъ, кто вѣритъ въ Него и исполняетъ Его заповѣди, хотя я сама и недостойна Его милости. Ну, идите теперь, Сидъ, Мэри и Томъ. Вы и безъ того задержали меня.
   Дѣти отправились въ школу, а старушка: переодѣлась и отправилась къ м-ссъ Гарперъ, чтобы побѣдить ея невѣріе разсказомъ о чудесномъ снѣ Тома. Сидъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы высказывать свои мысли вслухъ, но про себя не переставалъ думать:
   "Тутъ что-то неладно. Такой длинный сонъ, а Томъ помнитъ его съ такими подробностями! Нѣтъ, тутъ дѣло не совсѣмъ чисто"...
   И какимъ-же героемъ сталъ Томъ въ глазахъ своихъ школьныхъ товарищей! Теперь онъ уже не бѣжалъ и не подпрыгивалъ на-ходу, отправляясь въ школу, а шелъ по улицѣ, гордо поднявъ голову и съ чувствомъ собственнаго достоинства, какъ это и подобало бывшему пирату, который сознаетъ, что на него устремлены всѣ взоры. На самомъ дѣлѣ это такъ и было, но Томъ притворялся, что не видитъ любопытныхъ взглядовъ и не слышитъ разныхъ лестныхъ замѣчаній, хотя эти взгляды и замѣчанія заставляли биться его сердце сильнѣе и учащеннѣе. Мальчики, которые были поменьше, ходили за нимъ по пятамъ, гордясь уже тѣмъ, что ихъ увидятъ вмѣстѣ съ героемъ, и что этотъ герой не отгоняетъ ихъ отъ себя прочь. Мальчики-же одного возраста съ Томомъ притворялись, будто ничего не знаютъ ни о его бѣгствѣ, ни о его возвращеніи въ городъ, хотя въ душѣ они сгорали отъ зависти. Чего-бы они только ни дали, чтобы имѣть такой-же смуглый, загорѣлый цвѣтъ кожи и обладать такой-же блестящей, неувядаемой славой! Но Томъ не промѣнялъ-бы ни то, ни другое ни за какія блага въ мірѣ -- даже за удовольствіе побывать въ циркѣ!
   Въ школѣ Тома и Джо приняли съ такимъ восторгомъ, и въ глазахъ всѣхъ школьниковъ и ученицъ выражалось такое неподдѣльное удивленіе и восхищеніе, что оба мои героя заважничали не на шутку и стали невыносимо хвастливы. Они начали разсказывать любопытнымъ слушателямъ о своихъ приключеніяхъ, и этимъ разсказамъ не предвидѣлось конца, такъ какъ фантазія Тома и Джо была неистощима. Когда-же подъ конецъ оба пирата вытащили изъ кармановъ трубки и закурили, то слава ихъ была окончательно упрочена.
   Томъ рѣшилъ, что не будетъ обращать никакого вниманія на Бекки Тачеръ. Ему было довольно одной славы, любви онъ не хотѣлъ. Вся его жизнь должна была быть посвящена только славѣ. Теперь, когда онъ сталъ героемъ, она навѣрное будетъ стараться помириться съ нимъ, думалъ онъ, но онъ покажетъ ей, что и Томъ Сойеръ умѣетъ быть равнодушнымъ и холоднымъ. Вскорѣ пришла и сама Бекки. Томъ тотчасъ-же притворился, что не замѣчаетъ ея. Онъ подошелъ къ группѣ мальчиковъ и дѣвочекъ и началъ болтать съ ними. Черезъ минуту онъ замѣтилъ, что Бекки бѣгаетъ взадъ и впередъ съ раскраснѣвшимися щеками и разгорѣвшимися глазками, дразнитъ подругъ; гоняется за ними и громко визжитъ и хохочетъ, поймавъ ту или другую дѣвочку. При этомъ онъ обратилъ вниманіе на то, что она все время старалась поймать ту дѣвочку, которая стояла ближе къ нему, и каждый разъ бросала на него лукавый взглядъ. Это очень льстило Тому, но вмѣсто того, чтобы смягчиться, онъ заважничалъ еще больше и притворился, что ровно ничего не замѣчаетъ. Скоро Бекки перестала бѣгать и начала переходить отъ одной группы дѣтей къ другой, вздыхая и поглядывая украдкой на Тома. Отъ нея не укрылось, что послѣдній особенно часто обращался къ Анни Лоренцъ. Это кольнуло ее въ сердце, и она рѣшила уйти и не смотрѣть на неблагодарнаго мальчишку, но ее невольно тянуло подойти еще ближе къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ Томъ.
   -- Послушай, Мэри Аустинъ, отчего ты, лѣнивая дѣвчонка, не была вчера въ воскресной школѣ?-- крикнула она съ напускной веселостью дѣвочкѣ, стоявшей рядомъ съ Томомъ.
   -- Да я была тамъ; развѣ ты меня не видѣла?
   -- Нѣтъ! Такъ ты была въ школѣ? Гдѣ-же ты сидѣла?
   -- Тамъ, гдѣ и всегда: въ классѣ миссъ Петерсъ. Я тебя видѣла.
   -- Да? Какъ странно, что я тебя не замѣтила! А я хотѣла поговорить съ тобой о пикникѣ.
   -- Ахъ, какъ это весело! Кто же будетъ его устраивать?
   -- Мама.
   -- Вотъ хорошо-то! Я надѣюсь, что и мнѣ можно будетъ придти?
   -- Конечно. Это мой пикникъ. Я могу приглашать на него, кого хочу. Я тебя и приглашаю на него.
   -- Какъ я рада, Бекки! Когда-же будетъ пикникъ?
   -- Скоро. Вѣроятно еще до каникулъ.
   -- Вотъ-то будетъ весело! Ты пригласишь всѣхъ мальчиковъ и дѣвочекъ?
   -- Да, всѣхъ моихъ друзей или, по крайней мѣрѣ, всѣхъ тѣхъ, кто хочетъ быть моими друзьями.
   При этихъ словахъ Бекки взглянула украдкой на Тома, но онъ былъ занятъ разговоромъ съ Анни Лоренцъ, разсказывая ей о грозѣ и о томъ, какъ молнія разбила въ щепки дерево, стоявшее отъ него "не дальше, какъ въ трехъ шагахъ".
   -- А я могу придти?-- спросила Грэси Миллеръ.
   -- Да.
   -- А я?-- воскликнула Салли Роджерсъ.
   -- Конечно.
   -- И я тоже? и Джо?-- подхватила Сусанна Гарперъ.
   -- Разумѣется!
   Всѣ подбѣгали къ Бэкки, хлопая въ ладоши и прося позволенія придти на пикникъ, всѣ -- кромѣ Тома и Анни. Онъ холодно отвернулся и, продолжая разговаривать съ Анни, отошелъ въ сторону. Губы Бекки дрожали, на ея глазахъ выступили слезы, но она скрыла свое горе подъ напускной веселостью и продолжала болтать и смѣяться. Однако, пикникъ потерялъ для нея теперь всю свою прелесть. Какъ-только представился удобный случай, она убѣжала отъ подругъ, спряталась въ уголокъ, гдѣ ея никто не могъ увидѣть и хорошенько выплакалась. Потомъ она посидѣла, глубоко задумавшись, пока не раздался звонокъ. Это вывело ее изъ раздумья, она вскочила со своего мѣста, тряхнула головой и рѣшила, что сумѣетъ отплатить Тому.
   Когда урокъ кончился, Томъ началъ опять любезничать съ Анни, очень довольный тѣмъ, что ему удалось наказать Бекки за прежнее равнодушіе. При этомъ онъ всячески старался попасться ей на глаза, но Бекки куда-то исчезла. Наконецъ, онъ отыскалъ ее -- и остолбенѣлъ отъ негодованія и удивленія. Она сидѣла за школьнымъ домомъ, на скамейкѣ, рядомъ съ Альфредомъ Тэмплемъ и разсматривала картинки. Оба такъ были погружены въ свое занятіе и такъ низко наклонили свои головы надъ книгой, что ничего не замѣчали, что дѣлалось кругомъ. Въ сердцѣ Тома закипѣла жгучая ревность. Онъ проклиналъ себя, что пропустилъ удобную минуту, когда Бекки сама хотѣла помириться съ нимъ. Онъ бранилъ себя дуракомъ, болваномъ и другими лестными названіями Онъ былъ готовъ заплакать отъ досады. Между тѣмъ Анни продолжала болтать безъ умолку, такъ какъ она не помнила себя отъ радости, что Томъ, великій герой, разговариваетъ съ ней, но послѣдній не могъ выговорить ни одного слова отъ негодованія. Онъ даже не слышалъ, о чемъ говорила Анни, и каждый разъ, когда она спрашивала его о чемъ-нибудь, онъ отвѣчалъ только "да" или "нѣтъ" и по большей части невпопадъ. Его все время тянуло взглянуть на скамейку, стоявшую за домомъ, и онъ выходилъ изъ себя, видя, что Бекки точно забыла о его существованіи. Но на самомъ дѣлѣ Бекки прекрасно видѣла, что задуманный ею планъ удался какъ-нельзя лучше, и радовалась, что заставила Тома помучиться еще сильнѣе, чѣмъ мучилась она. Между тѣмъ беззаботная, веселая болтовня Анни начала надоѣдать Тому. Онъ сказалъ, что ему пора идти куда-то, что онъ опоздаетъ -- но все было напрасно: дѣвочка продолжала болтать.
   "Чортъ побери!-- думалъ мой герой,-- неужели я не избавлюсь отъ нея сегодня?"


   Наконецъ, онъ кое-какъ избавился отъ своей собесѣдницы, при чемъ Анни обѣщала ждать его у школы. Томъ быль разсерженъ не на шутку.
   "Всякій другой мальчикъ,-- думалъ онъ, Стиснувъ зубы отъ злости,-- но только не Альфредъ! Только не эта обезьяна, которая воображаетъ о себѣ Богъ знаетъ что и считаетъ себя лучше всѣхъ насъ. Ну, да хорошо! Я тебя славно отколотилъ въ первый же день, какъ ты пріѣхалъ сюда, а теперь побью еще лучше. Постой, дай мнѣ только поймать тебя гдѣ-нибудь!"
   Охваченный негодованіемъ, Томъ неистово размахивалъ руками въ воздухѣ, какъ-будто врагъ былъ уже въ его власти, и онъ могъ его бить и таскать за волосы.
   -- Что, попало тебѣ, негодный франтишка? Кричи: "довольно!" слышишь? Ну, убирайся теперь домой и не попадайся мнѣ больше на глаза!
   Отомстивъ такимъ образомъ въ своемъ воображеніи счастливому сопернику, Томъ отправился домой. Онъ не могъ больше видѣть счастливаго, сіяющаго лица Анни и въ то же время переносить муки ревности. Бекки опять принялась разсматривать картинки вмѣстѣ съ Альфредомъ, но когда она увидѣла, что Томъ не показывается, ея торжество смѣнилось досадой, и картинки начали казаться скучными. Она стала серьезна и разсѣянна. Раза два или три она начинала прислушиваться, когда раздавались чьи-нибудь шаги, но каждый разъ ошибалась. Томъ не показывался. Въ концѣ-концовъ она начала раскаиваться, что такъ далеко завела свою месть. Бѣдный Альфредъ, замѣтивъ, что Бекки перестаетъ обращать на него вниманіе и занята чѣмъ-то другимъ, всячески старался развеселить ее и то и дѣло восклицалъ:
   -- Смотри, какая хорошенькая картинка! А вотъ эта еще лучше!
   Но Бекки потеряла, наконецъ, терпѣніе и воскликнула:
   -- Да какое мнѣ дѣло до этихъ картинокъ! Оставь меня въ покоѣ!
   Съ этими словами она залилась слезами и убѣжала.
   Альфредъ побѣжалъ за нею и попробовалъ ее утѣшить, но дѣвочка гнѣвно воскликнула:
   -- Отстань отъ меня! Я тебя ненавижу!


   Альфредъ былъ ошеломленъ и остановился въ раздумьи, не понимая чѣмъ онъ могъ обидѣть свою собесѣдницу. Затѣмъ онъ побрелъ въ опустѣвшій классъ. Онъ былъ обиженъ и мраченъ: онъ понялъ, наконецъ, что Бекки воспользовалась имъ для того только, чтобы досадить Тому. Сообразивъ это, Альфредъ рѣшилъ отомстить своему старинному врагу, но, конечно, такъ, чтобы не подвергать опасности самого себя. Обдумывая планъ своей мести, онъ вдругъ замѣтилъ книгу Тома, забытую имъ въ классѣ. Въ головѣ Альфреда мелькнула блестящая мысль: онъ схватилъ книгу, раскрылъ ее на той страницѣ, которую должны были читать послѣ обѣда, и облилъ ее чернилами. Бекки, стоявшая какъ разъ въ ту минуту на дворѣ около окна, замѣтила эту продѣлку и рѣшила разсказать объ этомъ Тому -- тогда Томъ могъ опять помириться съ нею. Но на полупути домой она перемѣнила свое намѣреніе: ей припомнилось, какъ держалъ себя Томъ, когда она говорила о пикникѣ, и ее снова охватила прежняя досада.
   -- Нѣтъ,-- подумала она,-- пусть его высѣкутъ за испачканную книгу, а я не прощу ему такой обиды!
   

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.

   Томъ вернулся домой въ самомъ скверномъ расположеніи духа, и первыя слова, которыми его встрѣтила тетя Полли, далеко не могли утѣшить его.
   -- Знаешь, Томъ, тебя слѣдовало бы хорошенько высѣчь!
   -- А что же я сдѣлалъ дурного, тетя?
   -- Боже мой! И ты еще спрашиваешь! Я прихожу сегодня къ этой старой дурѣ м-ссъ Гарперъ, начинаю разсказывать ей о твоемъ снѣ, чтобы убѣдить ее, что сны вовсе не вздоръ, и вдругъ она начинаетъ смѣяться мнѣ прямо въ глаза! Оказывается, что она вывѣдала у Джо, что ты былъ здѣсь въ тотъ вечеръ и подслушалъ наши разговоры! Я думала, что со мной сдѣлается дурно. Послушай, Томъ, чего можно ожидать отъ сорванца-мальчишки, который продѣлываетъ такія штуки со своей старухой-теткой? Я не могу объяснить тебѣ, до чего мнѣ больно думать, что ты допустилъ меня пойти къ Гарперамъ и разыграть изъ себя какую-то дуру, тогда какъ тебѣ стоило сказать только одно слово, и этого не случилось бы.,
   Теперь все дѣло представилось Тому въ совершенно другомъ свѣтѣ. Утромъ его продѣлка казалась ему очень остроумной, даже геніальной шуткой, но теперь она была въ его глазахъ жалкой и пошлой выходкой. Онъ уныло опустилъ голову и не зналъ, что сказать въ свое оправданіе. Наконецъ, онъ пробормоталъ:
   -- Тетя, я, право, не хотѣлъ обидѣть тебя... если бы я зналъ, я не сдѣлалъ бы этого... я, просто, не подумалъ...
   -- Вотъ, видишь, Томъ, въ этомъ-то и бѣда, что ты никогда не думаешь о другихъ, а только о самомъ себѣ и о собственномъ удовольствіи. Ты подумалъ о томъ, чтобы приплыть сюда съ Джэксонова острова и посмѣяться надъ нашимъ горемъ. Ты подумалъ о томъ, чтобы одурачить свою старую тетку и выставить ее дурой передъ людьми, но тебѣ никогда не приходило въ голову, что ты огорчаешь меня и дѣлаешь мнѣ столько непріятностей.
   -- Тетя, милая, теперь я вижу, что поступилъ, какъ самый негодный мальчишка, но, ей-Богу, я не хотѣлъ огорчить тебя! А потомъ, я приплылъ сюда вовсе не для того, чтобы смѣяться надъ вами.
   -- А для чего же?
   -- Чтобы сказать тебѣ, что я живъ и здоровъ, и чтобы ты не безпокоилась напрасно.
   -- Томъ, Томъ, я была бы самой счастливой женщиной въ мірѣ, если бы могла повѣрить, что у тебя, дѣйствительно, было такое намѣреніе успокоить насъ. Но этого не было, Томъ; ты самъ сознаешь, что говоришь неправду.
   -- Ей-Богу, тетя, я приплылъ сюда только для этого. Даю тебѣ въ этомъ честное слово.
   -- Не лги, Томъ. Этимъ ты не поправишь дѣла, а сдѣлаешь его только въ тысячу разъ хуже.
   -- Я не лгу, тетя, а говорю сущую правду. Я не хотѣлъ, чтобы ты безпокоилась обо мнѣ, и приплылъ сюда только для этого!
   -- Я была бы готова отдать все на свѣтѣ, лишь бы это оказалось правдой. Я простила бы тебѣ все, чѣмъ ты огорчалъ меня, если бы твои слова оказались правдой. Но я не могу тебѣ повѣрить: если ты, дѣйствительно, хотѣлъ успокоить меня, то почему же ты не сдѣлалъ этого?
   -- Почему? Видишь ли, тетя: когда вы начали говорить о заупокойной службѣ въ церкви и обо всемъ прочемъ, у меня явилась мысль забраться потихоньку въ церковь и послушать, какъ насъ будутъ отпѣвать. Я такъ, обрадовался этой выдумкѣ, что мнѣ стало ужасно жаль портить все дѣло. Вѣдь, правда, что моя выдумка была очень интересной? Ну, тогда я рѣшилъ не выползать изъ-подъ постели и спряталъ кусокъ коры обратно въ карманъ.
   -- Какой кусокъ коры?
   -- Да тотъ самый, на которомъ я написалъ, что мы сдѣлались пиратами. Теперь я очень жалѣю, что ты не проснулась, когда я тебя поцѣловалъ.
   При послѣднихъ словахъ Тома строгое выраженіе лица тети Полли смягчилось, и въ ея глазахъ внезапно блеснула невыразимая нѣжность.
   -- Ты меня поцѣловалъ, Томъ?
   -- Да.
   -- Ты говоришь правду, Томъ?
   -- Даю тебѣ слово, тетя, что да.
   -- Почему же ты поцѣловалъ меня, Томъ?
   -- Потому что я люблю тебя, а ты лежала и такъ вздыхала и стонала во снѣ, что мнѣ стало тебя ужасно жалко.
   Въ словахъ Тома звучало искреннее чувство. Голосъ, тети Полли задрожалъ и она наклонилась къ Тому.
   -- Поцѣлуй меня еще разъ, Томъ, и или въ школу: уже пора.
   Какъ только Томъ вышелъ изъ дому, тетя Полли поспѣшно открыла шкапъ и вынула оттуда жалкіе лохмотья, въ которые превратилась куртка Тома за время его пребыванія на Джэксоновомъ островѣ. Но затѣмъ она остановилась въ нерѣшительности, прижала куртку къ своей груди и прошептала:
   -- Нѣтъ, лучше не смотрѣть! Бѣдный мальчикъ -- я думаю, что онъ солгалъ. Но это была благородная ложь: онъ хотѣлъ утѣшить и успокоить меня. Я надѣюсь, что Господь -- нѣтъ, я увѣрена, что Господь проститъ ему эту ложь, потому что, знаетъ Богъ, на этотъ разъ Томъ солгалъ отъ добраго сердца. Я не хочу знать, что онъ солгалъ, лучше положить куртку обратно.


   Тетя Полли положила куртку обратно въ шкапъ, но не рѣшилась закрыть его. Она два раза снова протягивала руку къ курткѣ и два раза обнимала ее. Наконецъ, она ободрила себя мыслью, что если Томъ и солгалъ, то сдѣлалъ это единственно съ хорошимъ намѣреніемъ, и опустила руку въ карманъ куртки. Черезъ минуту тетя Полли обливалась слезами, разбирая каракули Тома, и, наконецъ, прошептала:
   -- Право, теперь я готова простить мальчику хоть милліонъ грѣховъ, если они у него есть на душѣ!
   

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

   Въ поцѣлуѣ тети Полли было что-то такое, что сразу измѣнило расположеніе духа Тома. Отъ его грустнаго настроенія не осталось и слѣда; онъ развеселился и на сердцѣ у него стало легко и свободно. Онъ побѣжалъ въ школу и по дорогѣ встрѣтилъ Бекки. Веселый и довольный, онъ, ни на минуту не задумываясь, подбѣжалъ къ ней и воскликнулъ:
   -- Бекки, прости меня! Сегодня утромъ я поступилъ съ тобой отвратительно; я никогда, никогда въ жизни не буду такъ поступать, только прости меня.
   Но Бекки остановилась и презрительно посмотрѣла ему прямо въ глаза.
   -- Я была бы вамъ очень благодарна, м-ръ Томасъ Сойеръ, если бы вы избавили меня на будущее время отъ вашего общества. Я вовсе не желаю разговаривать съ вами.
   Сказавъ это, дѣвочка гордо подняла голову и отошла отъ Тома. "Мистеръ" Томасъ Сойеръ былъ такъ ошеломленъ отвѣтомъ Бекки, что не нашелся сразу сказать: "Какъ вамъ будетъ угодно, госпожа недотрога!" А когда подумалъ объ этомъ, то было уже поздно.
   Мой герой былъ взбѣшенъ. Придя на школьный дворъ, онъ жалѣлъ только объ одномъ: что Бекки -- не мальчикъ, котораго онъ могъ бы славно отколотить за такое неслыханное оскорбленіе. Встрѣтившись на дворѣ съ Бекки, онъ отпустилъ на ея счетъ какое-то колкое замѣчаніе. Она отвѣтила тѣмъ же, и такимъ образомъ разрывъ сдѣлался полнымъ. Въ своей жаждѣ мести Бекки едва могла дождаться начала урока, чтобы полюбоваться, какъ будетъ наказанъ Томъ за испачканную книгу. Если у нея и было еще смутное намѣреніе выдать Альфреда, то послѣ послѣдней любезности Тома оно исчезло безслѣдно.
   Бѣдняжка! Она и не подозрѣвала, что надъ ея головой также собирается разразиться несчастіе. Учитель, мистеръ Добсонъ, человѣкъ уже немолодой, таилъ въ своей груди невыполнимую честолюбивую мечту. Онъ всю свою жизнь страстно желалъ стать врачомъ, но бѣдность заставила его взять мѣсто школьнаго учителя. Каждый день, во время урока, когда ученики и ученицы были заняты какой-нибудь письменной работой, онъ вынималъ изъ учительскаго стола какую-то таинственную книгу и углублялся въ ея чтеніе. Книга эта, которая всегда была заперта въ столѣ на ключъ, возбуждала сильнѣйшее любопытство школьниковъ, и каждый изъ нихъ сгоралъ отъ желанія заглянуть въ нее хотя одинъ только разъ, но для этого никогда не представлялось удобнаго случая. Всѣ дѣти, мальчики и дѣвочки, дѣлали свои предположенія относительно таинственной книги, однако, никто изъ нихъ не могъ сказать навѣрное, что это была за книга. Пробѣгая мимо открытой двери класса, Бекки случайно замѣтила, что въ замкѣ учительскаго стола торчитъ ключъ. Такимъ благопріятнымъ моментомъ нельзя было не воспользоваться. Она осмотрѣлась кругомъ и, видя, что никого около нѣтъ, подбѣжала къ столу; чрезъ мгновеніе книга была уже въ ея рукахъ. Заголовокъ: "Анатомія. Соч. профессора такого-то" оказался для нее непонятнымъ, и она начала поспѣшно перелистывать одну страницу за другой. Скоро ей попалась на глаза ярко-раскрашенная картинка, изображавшая человѣческую фигуру. Въ ту же самую минуту на картинку упала чья-то тѣнь. Это подошелъ Томъ, забѣжавшій случайно въ классъ. Бекки поспѣшила захлопнуть книгу, но, къ несчастью, сдѣлала это второпяхъ такъ неловко, что картинка разорвалась почти сверху до низу. Бѣдная дѣвочка сунула книгу въ ящикъ стола, повернула ключъ и горько разрыдалась отъ стыда и досады.
   -- Томъ Сойеръ, -- воскликнула она сквозь слезы,-- ты самый отвратительный мальчишка; ты выслѣживаешь всѣхъ, точно какой-нибудь шпіонъ!
   -- Почемъ же я зналъ, что ты тутъ дѣлаешь^
   -- Это все равно! Я не знаю, какъ ты не стыдишься самого себя! Теперь ты пойдешь и насплетничаешь на меня учителю и -- Боже мой" что мнѣ: дѣлать? Меня еще никогда никто не сѣкъ, а сегодня -- сегодня м-ръ Добсонъ навѣрное высѣчетъ меня!
   Такъ какъ Томъ молчалъ, то она топнула ножкой и воскликнула:
   -- Ну, такъ будь негодяемъ и выдай меня, если..тебѣ это доставитъ удовольствіе. Но знай, что и тебя, ожидаетъ кое-что хорошее; ты меня еще вспомнишь, противный, отвратительный мальчишка!
   Сказавъ послѣднія слова, Бекки убѣжала, заливаясь слезами.
   Томъ стоялъ совершенно ошеломленный и, наконецъ, пробормоталъ про себя:
   -- Что за глупая дѣвчонка! Ея еще никогда не сѣкли! Что значитъ получить лишній разъ розогъ? Но эти дѣвчонки всегда таковы: онѣ трусливы, какъ зайцы. Я и не думаю выдавать ее, но, конечно, дѣло раскроется. Старикъ Добсонъ спроситъ, кто разорвалъ книгу, а когда никто не встанетъ, то онъ начнетъ спрашивать каждаго поодиночкѣ и увидитъ по лицу, кто виноватъ. Бекки не сумѣетъ притвориться, и ей навѣрное достанется, какъ слѣдуетъ. Ну, да это мнѣ все равно: еслибы я попалъ въ бѣду, то она была бы очень довольна, такъ пусть теперь она сама попробуетъ розогъ!


   Томъ выбѣжалъ на дворъ и началъ играть съ товарищами. Вскорѣ пришелъ учитель, и урокъ начался. Томъ былъ разсѣянъ. Каждый разъ, когда онъ смотрѣлъ на половину класса, гдѣ сидѣли дѣвочки, онъ чувствовалъ безпокойство при видѣ встревоженнаго лица Бекки. Собственно говоря. онъ старался увѣрить себя, что жалѣть ему эту дѣвочку не за что, но, несмотря на это, въ глубинѣ души ему было жаль ея. Черезъ нѣкоторое время учитель замѣтилъ выпачканную чернилами книгу Тома, и это отвлекло вниманіе послѣдняго отъ Бекки. Бекки начала внимательно слѣдить за Томомъ. Она не думала, чтобы ему удалось вывернуться, и была совершенно права. Томъ началъ отрекаться, но это только ухудшило дѣло. Когда учитель взялся за розги, она хотѣла вскочить со своего мѣста и выдать Альфреда, но затѣмъ подумала: "Томъ все равно скажетъ, что я разорвала книгу. Я буду молчать, если его даже высѣкутъ до полусмерти".
   Томъ спокойно принялъ наказаніе и сѣлъ на свое мѣсто, не испытывая особеннаго огорченія. Онъ самъ не зналъ навѣрное, пролилъ ли онъ чернила на книгу или нѣтъ, а если и отрекался отъ этого, то только потому, что таковъ былъ обычай.
   Прошелъ цѣлый часъ Учитель сидѣлъ на каѳедрѣ, опустивъ голову; жужжаніе и бормотанье дѣтей, учившихъ урокъ, нагоняли на него дремоту. Затѣмъ мистеръ Добсонъ потянулся, зѣвнулъ, отперъ ящикъ у стола, вынулъ изъ него книгу и остановился въ нерѣшительности, раскрыть ее или нѣтъ. Ученики разсѣянно слѣдили за движеніями м-ра Добсона, но двое -- Томъ и Бекки -- такъ и впились въ него глазами. Наконецъ, м-ръ Добсонъ повидимому рѣшилъ заняться чтеніемъ и откинулся назадъ на своемъ стулѣ, чтобы облокотиться объ его спинку.
   Томъ бросилъ бѣглый взглядъ на Бекки. На лицѣ ея было написано такое отчаяніе и такой ужасъ, что Томъ рѣшилъ во что бы то ни стало выручить ее изъ бѣды. Было необходимо какъ можно скорѣе что-нибудь придумать, чтобы спасти Бекки, но опасность была такъ близка, что мой герой потерялъ всякую сообразительность. Что, если подбѣжать къ учителю, вырвать у него книгу и убѣжать съ нею изъ школы? Но было уже поздно: учитель раскрылъ книгу. Спасти Бекки было невозможно. Въ то же самое мгновеніе глаза учителя обвели классъ, и передъ его взглядомъ затрепетали всѣ ученики, даже самые смѣлые. Наступила пауза, длившаяся секундъ десять. М-ръ Добсонъ какъ-будто собирался съ силами. Затѣмъ въ воцарившейся тишинѣ раздались ужасныя слова:
   -- Кто разорвалъ эту книгу?
   Въ классѣ царило мертвое молчаніе. Учитель всматривался въ лица учениковъ, стараясь открыть виновника.
   -- Беньяминъ Роджерсъ, ты разорвалъ книгу?
   -- Нѣтъ.
   Наступила новая пауза.
   -- Джо Гарперъ, ты?
   -- Нѣтъ!
   Безпокойство Тома все возрастало. Учитель обвелъ глазами всѣхъ мальчиковъ, подумалъ съ минуту и обратился къ дѣвочкамъ.
   -- Анни Лоренцъ?
   Дѣвочка отрицательно качнула головой.
   -- Грэсъ Миллеръ?
   То же самое отрицательное движеніе.
   -- Сусанна Гарперъ?
   -- Нѣтъ!
   Слѣдующая дѣвочка была Бекки. Отъ волненія Томъ дрожалъ съ головы до ногъ. Онъ ясно сознавалъ, что положеніе Бекки было безвыходное.
   -- Ревекка Тачеръ (Томъ видѣлъ, что отъ страха Бекки была блѣдна, какъ полотно), это ты -- нѣтъ, смотри мнѣ прямо въ глаза -- это ты разорвала книгу?
   Вдругъ въ головѣ Тома мелькнула блестящая мысль. Онъ вскочилъ со своего мѣста и громко сказалъ:
   -- Это я разорвалъ книгу.
   Всѣ были ошеломлены этимъ дерзкимъ, безумнымъ признаніемъ. Томъ постоялъ съ минуту, чтобы собраться съ духомъ, и затѣмъ мужественно отправился къ каѳедрѣ чтобы принять слѣдуемое наказаніе. Бекки провожала его глазами, и въ нихъ отражались такое удивленіе, благодарность и обожаніе, что онъ былъ готовъ принять во сто разъ болѣе тяжелое наказаніе, чѣмъ розги. Во одушевленный великодушіемъ собственнаго поступка, Томъ не издалъ ни одного крика при самомъ жестокомъ наказаніи, какое когда-либо производилъ разсвирѣпѣвшій м-ръ Добсонъ. Даже когда учитель, вдобавокъ къ розгамъ, оставилъ его сидѣть въ школѣ лишніе два часа, онъ отнесся къ этому совершенно равнодушно, такъ какъ зналъ, кто будетъ поджидать его на улицѣ послѣ этихъ двухъ часовъ.


   Вечеромъ, ложась спать, Томъ строилъ планы, какъ-бы получше отомстить Альфреду за его коварный поступокъ. Бекки въ припадкѣ раскаянія и стыда разсказала ему обо всемъ и не утаила отъ него и своей измѣны. Но скоро жажда мести уступила мѣсто болѣе нѣжнымъ чувствамъ, и Томъ заснулъ, припоминая послѣдняя слова Бекки:
   -- Ахъ, Томъ, какъ ты могъ поступить такъ благородно!
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

   Лѣтнія каникулы приближались. Учитель, строгій и въ обыкновенное время, съ каждымъ днемъ становился строже и требовательнѣе: ему было нужно поддержать честь своей школы въ великій день акта. Розга и линейка не знали теперь покоя, гуляя по спинамъ учениковъ. Одни только старшіе мальчики и молодыя дѣвуш представляли доказательства, более или менее опиравшиеся на свидетельские показания. Когда же выяснилось окончательно, кто в последний раз видел их перед уходом, то счастливцы приобрели какое-то почти священное значение и сделались предметом общей зависти. Один горемыка, не зная, чем похвастаться, сказал не без гордости:
   -- А меня Том Сойер однажды поколотил.
   Но это поползновение на славу оказалось несостоятельным. Большинство мальчиков могли рассказать то же о себе, так что отличие оказывалось чересчур дешевым. Группа рассеялась, продолжая с благоговением поминать погибших героев.
   Когда на следующее утро кончились занятия в воскресной школе, вместо обычного воскресного звона раздались мерные унылые удары. Погода была очень тихая, и печальный звон гармонировал с грустной задумчивостью природы. Прихожане стали собираться в церковь, останавливаясь на минуту в притворе перемолвиться шепотом о печальном событии. Но в церкви не шептались. Только похоронное шуршанье платьев женщин, рассаживавшихся по местам, нарушало тишину. Никто не помнил, чтобы церковь когда-нибудь бывала так полна народом. Наступила минута ожидания, все стихло, когда вошла тетка Полли, а за нею Сид, Мэри и семья Гарперов, все в глубоком трауре. Вся конгрегация со стариком пастором во главе почтительно поднялась и стояла, пока они не уселись на передней скамье. Снова наступила тишина, нарушаемая подавленными рыданиями, затем священник простер руки и прочел молитву. После этого был пропет трогательный гимн и объявлен текст проповеди: "Аз есмь воскресение и жизнь".
   В своей проповеди пастор такими живыми красками изобразил прелесть, симпатичные качества и редкие, многообещающие задатки погибших мальчиков, что все присутствующие, соглашаясь с этой характеристикой, упрекали себя за то, что были так слепы к этим достоинствам и упорно видели только недостатки и пороки в бедных ребятишках. Проповедник привел несколько случаев из жизни покойных, в которых проявилась мягкая, великодушная натура, и слушатели оценили теперь благородство и красоту этих эпизодов и с сожалением вспоминали, что в свое время они казались им плохими, достойными порки. Конгрегация все более и более приходила в умиление в течение этого трогательного рассказа, так что под конец собрание не выдержало и присоединилось к рыданиям осиротевших семей, да и сам проповедник дал волю своим чувствам и плакал, склонившись над кафедрой.
   На галерее послышался шум, на который никто не обратил внимания, через минуту церковная дверь скрипнула, проповедник отнял платок от плачущих глаз и окаменел. Глаза присутствующих, одна пара за другой, устремились на него, затем, повинуясь почти одновременному побуждению, собрание поднялось и с изумлением уставилось на трех мальчиков, шедших по проходу: впереди Том, за ним Джо, а Гек, в жалких лохмотьях, смущенно плелся сзади. Они прятались на галерее, слушая свое надгробное слово!
   Тетка Полли, Мэри и Гарперы бросились к своим, осыпали их поцелуями и разливались в благодарностях небу, между тем как бедный Гек стоял смущенный и неловкий, не зная, что делать и куда скрыться от стольких недоброжелательных взоров. Он поколебался немного и хотел уже улизнуть, но Том схватил его за руку и сказал:
   -- Тетя Полли, это не хорошо! Кто-нибудь должен порадоваться и Геку.
   -- Ну, разумеется! Я рада, что вижу его, бедного сиротку!
   Но ласки, которыми тетка Полли осыпала его, окончательно повергли в конфуз беднягу.
   Внезапно пастор провозгласил громким голосом:
   -- Восхвалим Господа, подателя всех благ! Пойте -- от всего сердца пойте!
   Хор запел. И пока стены тряслись от звуков торжественного гимна, вылетавшего из груди сотни людей, Том Сойер, пират, поглядывал на детвору, с завистью смотревшую на него, и сознавался в душе своей, что эта минута -- самая достославная в его жизни.
   Расходясь по домам, солидные члены конгрегации говорили, что они, пожалуй, согласны вторично быть одураченными, лишь бы послушать еще раз такое пение.
   Том получил в этот день больше поцелуев и шлепков, -- смотря по переменам настроения тетки Полли, -- чем раньше получал за год, и вряд ли бы он мог сказать, в чем выражалось больше благодарности Богу и нежности к нему самому.

Глава XVIII
Тайна Тома.  -- Чудесный сон.  -- Бекки затмилась.  -- Ревность Тома.

   Это и была великая тайна Тома: проект вернуться домой с братьями пиратами и присутствовать при собственном отпевании.
   Они переплыли на Миссурийский берег на бревне, в субботу вечером. Пристали в пяти или шести милях ниже деревни, переночевали в лесу возле деревни, а перед рассветом пробрались глухими переулками и пустырями в церковь и доспали на галерее, спрятавшись в груде старых скамей.
   За завтраком, в понедельник утром, тетка Полли и Мэри были очень ласковы с Томом и очень внимательны к его желаниям. Разговор был оживленнее, чем когда-либо. Между прочим, тетка Полли заметила:
   -- Ну, Том, я не скажу, чтобы это была уж очень дурная шутка с вашей стороны, -- заставить всех горевать почти целую неделю, -- раз вам, ребятишкам, было так весело, но как ты мог быть таким жестоким, что не пожалел меня? Если ты мог переплыть на бревне, чтобы явиться на собственные похороны, то мог бы и дать мне весточку, что вы не погибли, а только убежали.
   -- Да, тебе бы следовало сделать это, Том, -- сказала Мэри, -- и я уверена, что ты бы сделал, если бы подумал об этом.
   -- Не правда ли, Том? -- спросила тетка Полли, и лицо ее осветилось надеждой. -- Скажи, ты бы так и сделал, если бы подумал об этом?
   -- Я... я не знаю. Это испортило бы всю шутку.
   -- Том, я надеялась, что ты любишь меня хоть немножко, -- сказала тетка Полли с грустью, смутившей мальчика. -- Все-таки это хоть что-нибудь да значило бы, если бы ты мог пожалеть меня и не пожалел только потому, что не подумал.
   -- Ну, тетя, это ничего, -- вступилась Мэри, -- это ведь только ветреность виновата. Том всегда так суетится, что никогда ни о чем не подумает.
   -- Тем хуже! Сид бы наверно подумал. И если бы Сид подумал, то и сделал бы. Том, ты вспомнишь когда-нибудь, когда будет уже поздно, что мог бы пожалеть меня, когда это было так легко, и тебе самому горько станет.
   -- Да я жалею вас, тетя, вы сами знаете, -- сказал Том.
   -- Я бы лучше знала это, если бы оно выражалось в твоих поступках.
   -- Мне жаль теперь, что я не подумал, -- сказал Том с раскаянием, -- но зато я видел вас во сне. А ведь это что-нибудь да значит, разве нет?
   -- Маловато. И кошка видит сны. Но все же это лучше, чем ничего. Что же тебе снилось?
   -- Ну, вот, в среду ночью мне снилось, будто вы сидите за кроватью, а Сид подле дровяного ящика и Мэри рядом с ним.
   -- Да, так мы и сидели. Мы всегда так сидим. Я рада, что хоть сны твои помогают вспоминать о нас.
   -- И еще мне снилось, что тут была мать Джо Гарпера.
   -- Да, она была здесь. А еще что-нибудь снилось?
   -- О, много. Только уж смутно помнится теперь.
   -- Ну, постарайся припомнить. Можешь?
   -- Помнится мне, что ветер... что ветер... задувал... задувал...
   -- Постарайся хорошенько, Том! Ветер задувал... ну...
   Том прижал пальцы ко лбу, стараясь вспомнить, и сказал:
   -- Вспомнил, вспомнил! Он задувал свечку!
   -- Господи помилуй! Дальше, Том, дальше!
   -- И мне кажется, будто вы что-то сказали: "Никак дверь..."
   -- Дальше, Том!
   -- Дайте подумать минуточку, только минуточку. Ну да, -- вы сказали: "Никак дверь открыта".
   -- Ведь и вправду сказала! Помнишь, Мэри? Дальше!
   -- Тогда... тогда... не помню наверно, но кажется, вы сказали: "Сид, поди-ка..."
   -- Ну? ну? Что я велела ему, Том? Что я велела ему?
   -- Вы велели ему... вы... О, вы велели ему затворить дверь.
   -- Каково! В жизнь свою не слыхивала ничего подобного! Говорите теперь, что сны ничего не значат. Сейчас же пойду, расскажу Сирине Гарпер. Посмотрим, как она понесет свой вздор насчет суеверий. Продолжай, Том!
   -- О, теперь я вспомнил ясно. Затем вы сказали, что я не дурной мальчик, а только шалун и ветреник, и что спрашивать с меня все равно что... что... с жеребенка, кажется, или что-то в этом роде.
   -- Так и было. Ну! Боже милостивый! Дальше, Том!
   -- А потом вы заплакали.
   -- Правда! Правда! И не в первый раз заплакала. А потом?..
   -- А потом мистрис Гарпер тоже заплакала и сказала, что Джо такой же, и жалела, что высекла его за сливки, которые сама же выплеснула.
   -- Том! Дух снизошел на тебя! Ты пророчествовал -- вот что ты делал! Хвала Всевышнему... Дальше, Том!
   -- Тогда Сид сказал... сказал:
   -- Я, кажется, ничего не говорил, -- заметил Сид.
   -- Нет, Сид, ты говорил, -- возразила Мэри.
   -- Замолчите оба и не мешайте Тому! Что же он сказал, Том?
   -- Он сказал, -- кажется, он сказал, что надеется, что мне лучше там, куда я ушел; но если бы я вел себя как следует...
   -- Ну, слышите вы это! Его подлинные слова!
   -- А вы его остановили очень строго.
   -- Именно так я и сделала! Тут был ангел, который сообщил тебе. Тут был ангел!
   -- А мистрис Гарпер рассказала, как Джо напугал ее хлопушкой, а вы рассказали о Питере и "Болеистребителе"...
   -- Верно, как то, что я жива!
   -- А потом было много разговоров о том, как нас искали в реке, и что в воскресенье будет заупокойная служба, а потом вы и мистрис Гарпер обнялись и плакали, и она ушла.
   -- Так точно и было! Так точно и было, это верно, как то, что я сижу здесь! Том, ты бы не мог рассказать вернее, если бы сам видел все это. А потом, что же было? Продолжай, Том.
   -- Потом вы молились за меня, и я мог видеть вас и слышать каждое слово. И вы легли спать, а мне стало так жаль вас, что я написал на куске коры: "Мы не умерли, мы только сделались пиратами", и положил его на столе, возле вашей свечки; и вы выглядели такой добренькой, когда лежали и спали, что я нагнулся и поцеловал вас в губы.
   -- В самом деле, Том, в самом деле? Я прощаю тебе все за это!
   Она стиснула мальчика в объятиях, причем он чувствовал себя самым отъявленным негодяем.
   -- Это было очень похвально, хотя только... во сне, -- проговорил чуть слышно Сид, рассуждая сам с собою.
   -- Молчи, Сид! Человек делает во сне то самое, что он сделал бы наяву. Вот большое сладкое яблоко, которое я приберегла для тебя, Том, на случай, если ты найдешься, -- а теперь ступай в школу. Благодарю Отца нашего Небесного за то, что ты возвращен мне! Он долготерпелив и многомилостив к тем, кто верует в Него и поступает по слову Его, хотя я и не достойна его милосердия; но если бы только достойные находили в нем милость и поддержку в трудные минуты, то мало бы кто мог радоваться здесь и обрести покой там, на лоне Его, когда уснет вечным сном. Ступайте, Сид, Мэри, Том, убирайтесь, вы мне надоели!
   Дети пошли в школу, а старушка побежала к мистрис Гарпер сокрушить ее скептицизм вещим сном Тома. Сид счел за лучшее не высказывать вслух мысли, которые шевелились в его душе, когда он выходил из дома. Вот что он подумал: "Ловко -- такой длинный сон и ни единой ошибки!"
   Каким героем чувствовал себя Том! Он теперь не прыгал и не вертелся, а шествовал с величавой спесью, приличествующей пирату, на которого обращены взоры общества. Так оно и было. Он делал вид, что не замечает взглядов, не слышит разговоров, вызываемых его появлением. Но они были для него слаще меда и сахара. Мальчики поменьше бежали за ним, гордые тем, что их видят в его обществе и что он терпит их присутствие. Они вряд ли бы гордились больше, если бы он был барабанщиком впереди процессии или слоном во главе зверинца, въезжающего в город. Мальчики одного с ним возраста притворялись, будто и не знают о его похождениях, но это им не мешало изнывать от зависти. Чего бы они не дали за его темную, загоревшую кожу и лучезарную славу, но Том не променял бы их даже на цирк.
   В школе дети до такой степени носились с ним и Джо и смотрели на них с таким красноречивым восхищением, что оба героя в скором времени невыносимо зазнались. Они начали рассказывать о своих приключениях жадным слушателям, -- но только начали, -- добраться до конца было невозможно с их богатым воображением. Когда же, наконец, они достали трубки и равнодушно принялись пускать клубы дыма, их слава достигла зенита.
   Том решил, что теперь он обойдется без Бекки Татчер. С него довольно славы. Он будет жить для славы. Теперь, когда он так отличился, она, пожалуй, сама захочет выставляться перед ним. Пусть себе -- она убедится, что он может быть таким же равнодушным, как и некоторые другие. Наконец она явилась. Том сделал вид, что не замечает ее. Он отошел подальше, присоединился к толпе мальчиков и девочек и стал разговаривать с ними. Вскоре он увидел, что она принялась бегать взад и вперед, вся раскрасневшись и с блестящими глазами, гоняясь за подругами с притворным увлечением и взвизгивая от смеха всякий раз, как ей удавалось поймать какую-нибудь. Но он заметил, что она всегда ловила их поблизости от него, причем бросала на него многозначительный взгляд. Это раззадоривало его тщеславие, и вместо того, чтобы смягчить, только придавало ему спеси и заставляло его старательно делать вид, что он ничего не замечает.
   Наконец она перестала играть и нерешительно отошла, вздохнув раз или два и бросив на Тома украдкой внимательный взгляд. Она заметила, что Том обращается к Эми Лауренс чаще, чем к кому-либо. Она почувствовала острую боль и сразу сделалась тревожной и взволнованной. Хотела было уйти, но ноги не повиновались ей и привели ее к той же группе. Она с притворным оживлением сказала девочке, стоявшей почти рядом с Томом:
   -- Ах, Мэри Аустин, дрянная девчонка, почему ты не пришла в воскресную школу?
   -- Я приходила, разве ты не видела меня?
   -- Да нет! Разве? Где же ты сидела?
   -- В классе мисс Петерс, как всегда. Я тебя видела.
   -- В самом деле? Забавно, что я не видела тебя. Мне хотелось поговорить с тобой о пикнике.
   -- О, это славно. Кто его устраивает?
   -- Мама обещала устроить для меня.
   -- О, чудесно! Надеюсь, мне можно быть.
   -- Да, она приглашает. Пикник для меня. Она приглашает всех, кого я захочу, а тебя я хочу.
   -- Очень мило с твоей стороны. А когда?
   -- Как-нибудь. Может быть, на каникулах.
   -- О, это будет превесело! Ты приглашаешь всех мальчиков и девочек?
   -- Да, всех, кто мне друг или хочет быть моим другом, -- и она украдкой взглянула на Тома, но тот рассказывал Эми Лауренс о страшной буре на острове и о том, как молния разбила огромную смоковницу "в мелкие щепы", когда он "стоял в трех шагах от нее".
   -- О, а мне можно прийти? -- спросила Грэси Миллер.
   -- Да.
   -- А мне? -- спросила Салли Роджерс.
   -- Да.
   -- А мне? -- подхватила Сюзи Гарпер. -- И Джо?
   -- Да.
   Дети ликовали, радостно хлопая в ладоши, пока вся группа не напросилась на приглашение, кроме Тома и Эми. Затем Том холодно отвернулся, продолжая разговаривать, и увел Эми с собою. У Бекки задрожали губы и слезы навернулись на глаза; она скрыла эти проявления горя под маской притворной веселости и продолжала болтать, но и пикник и все остальное потеряли всякий интерес в ее глазах. Она ушла при первой возможности и спряталась, чтобы "хорошенько выплакаться", как выражаются представительницы ее пола. Затем она сидела в унынии, уязвленная в своей гордости, пока не прозвенел звонок, потом встала с мстительным блеском в глазах, откинула свои заплетенные косы и сказала, что знает, что ей делать.
   Во время перемены Том продолжал ухаживать за Эми с ликующим самодовольством и с небрежным видом пошел искать Бекки, чтобы помучить ее этим зрелищем. Наконец ему удалось разыскать ее, но тут настроение его сразу упало. Она приютилась на скамеечке за школой и рассматривала книжку с картинками в обществе Альфреда Темпля. Внимание их было так поглощено, головы так тесно склонились над книгой, что, по-видимому, они забыли обо всем на свете. Ревность раскаленной лавой пробежала по жилам Тома. Он готов был возненавидеть себя за то, что упустил шанс к приглашению, когда Бекки сама предлагала его. Он ругал себя дураком и всеми бранными словами, какие только приходили ему в голову. Он чуть не плакал от досады. Эми весело болтала, потому что сердце ее пело, но у него отнялся язык. Он не слышал, что она говорит, и когда она умолкала в ожидании ответа, бормотал что-то в знак согласия, часто совершенно невпопад. Несколько раз он как будто неумышленно возвращался за школу, чтобы терзать свои глаза ненавистным зрелищем. Он не мог удержаться от этого. И просто с ума сходил, убеждаясь, что Бекки Татчер не видит, даже не подозревает о его существовании в этом мире. На самом деле она видела его, и знала, что выиграла битву, и радовалась, что он страдает так же, как страдала она. Веселая болтовня Эми становилась невыносимой для него. Том намекнул, что он занят, что у него есть дело, что ему некогда. Тщетно девочка продолжала щебетать. Том думал: "О, черт бы ее побрал, когда она отвяжется!" Наконец он сказал, что ему надо заниматься, а она ответила наивно, что будет ждать его после школы. Он поспешно ушел, ненавидя ее от души.
   "Хоть бы другой мальчик! -- думал он, скрежеща зубами. -- Какой угодно мальчик в деревне, только не этот франт из Сен-Луи, который думает, что шикарно одет, и корчит из себя аристократа! Ладно же! Я вам задал трепку в первый же день, когда вы показались в городе, мистер, задам и еще. Попадись ты мне только. Поймаю и..."
   Он начал колотить воображаемого мальчика, нанося удары в воздухе, расточая пинки и затрещины.
   -- А этого хочешь, хочешь? Живота или смерти? Я тебя проучу!
   Воображаемый поединок кончился в его удовольствие.
   В полдень Том убежал домой. Совесть его не могла больше выдерживать благодарного счастья Эми, а ревность -- выносить новые муки. Бекки продолжала смотреть картинки с Альфредом, но по мере того как время шло, а Том не являлся страдать, ее торжество начинало омрачаться и интерес пропал. Она стала задумчивой и рассеянной, потом опечалилась. Два или три раза настораживалась, заслышав шаги, но ее надежды оставались обманутыми. Том не приходил. Наконец она почувствовала себя совсем несчастной и жалела, что зашла так далеко. Когда бедный Альфред, видя, что она, Бог знает почему, охладела к нему, воскликнул: "О, вот хорошенькая картинка, посмотрите!" -- она потеряла терпение и сказала: "Ах, не приставайте ко мне! Какое мне дело до картинок!" -- залилась слезами, вскочила и пошла прочь.
   Альфред поплелся за ней и попытался было утешить ее, но она сказала:
   -- Убирайтесь и оставьте меня в покое. Я вас терпеть не могу!
   Мальчик остановился, недоумевая, в чем же дело, так как она сама сказала, что будет смотреть картинки всю перемену, а она ушла плача. Альфред пошел в раздумье в пустую школу. Он был унижен и раздражен. Вскоре он сообразил, в чем дело: девочка просто воспользовалась им как орудием мести Тому Сойеру. Эта мысль, конечно, не уменьшила его ненависти к Тому. Он стал искать способ насолить этому мальчику без большого риска для себя. Ему попалась на глаза хрестоматия Тома. Это было кстати. Он радостно открыл книгу, отыскал урок, заданный на после обеда, и залил страницу чернилами. Бекки, смотревшая в эту минуту в окно, видела это и ушла, оставшись незамеченной мальчиком. Она направилась домой, рассчитывая отыскать Тома и рассказать ему. Он будет ей благодарен, и их ссора прекратится. Но она не прошла еще и полдороги, как ее намерения переменились. Ей вспомнилось оскорбительное поведение Тома, когда она говорила о пикнике, и это воспоминание наполнило ее стыдом. Она решила предоставить ему быть высеченным за порчу книги и сверх того ненавидеть его вечно.

Глава XIX
Том говорит всю правду.  -- Чернильная месть.

   Том пришел домой в угрюмом настроении, и первые же слова, которыми встретила его тетка, показали ему, что здесь его горе не найдет сочувствия.
   -- Том, я готова с тебя шкуру спустить!
   -- Тетя, да что же я сделал?
   -- Довольно сделал. Я-то, старая дура, лечу к Сирине Гарпер, воображая, что она поверит всему этому вздору насчет сна, и вдруг, здравствуйте вам, оказывается, что она уже знает от Джо, как ты был здесь и подслушал наш разговор. Горько мне, что ты мог пустить меня к Сирине Гарпер и выставить меня такой дурой, не сказав ни слова.
   Это была новая точка зрения на дело. До сих пор утренняя выдумка Тома казалась ему очень ловкой и остроумной шуткой. Теперь она выходила попросту низкой и дрянной. Он повесил голову, не зная, что ответить, наконец сказал:
   -- Тетя, мне жаль, что я это сделал, но я не подумал.
   -- Да, дитя, ты никогда не думаешь. Ты никогда не думаешь ни о чем, кроме своего удовольствия. Ты подумал о том, как пробраться сюда с острова Джэксона позабавиться нашей тревогой, ты подумал о том, как одурачить меня ложью, но ты никогда не подумаешь пожалеть нас и избавить от горя.
   -- Тетя, я вижу теперь, что поступил подло, но я не хотел поступить подло. И я совсем не для того приходил в тот вечер, чтобы позабавиться.
   -- Так для чего же?
   -- Я хотел дать вам знать, чтобы вы не беспокоились, так как мы не утонули.
   -- Том, Том, я была бы счастливейшим человеком на свете, если б могла поверить, что у тебя была такая хорошая цель, -- но ведь ее не было, и я это знаю.
   -- Была, тетя, правда-правда, была. Не сойти мне с этого места, если это не так!
   -- О, Том, не лги, не делай этого! От этого поступок только становится еще во сто раз хуже.
   -- Это не ложь, тетя, это правда. Я хотел, чтобы вы не горевали, затем и пришел.
   -- Я бы отдала все на свете, чтобы поверить этому, это загладило бы много грехов, Том. Я, пожалуй, была бы рада даже тому, что ты убежал и вел себя так дурно. Но это нелепо, почему же, в таком случае, ты не дал мне знать о себе, дитя?
   -- Видите ли, тетя, когда вы говорили о похоронной службе, мне пришло в голову, что хорошо бы было прийти и спрятаться в церкви, и я никак не мог отказаться от этой шутки. Поэтому я спрятал кору в карман и ушел потихоньку.
   -- Какую кору?
   -- Кору, на которой я написал вам, что мы сделались пиратами. Мне жаль теперь, что вы не проснулись, когда я поцеловал вас, честное слово, жаль.
   Строгое лицо тетки смягчилось, и внезапная нежность блеснула в ее глазах.
   -- Ты поцеловал меня, Том?
   -- Ну да, поцеловал.
   -- Наверно, Том?
   -- Ну да, тетя, наверно.
   -- Зачем же ты поцеловал меня, Том?
   -- Потому что я люблю вас, а вы лежали и стонали, и мне было так жалко.
   Слова эти звучало правдиво. Старушка сказала дрогнувшись голосом:
   -- Поцелуй меня еще раз, Том! И ступай в школу, и не приставай ко мне больше.
   Как только он ушел, она побежала в чулан и достала истрепанную куртку, которую Том носил в бытность пиратом. Она взяла ее, но вдруг приостановилась и сказала самой себе:
   -- Нет, не смею. Бедный мальчик, я уверена, что он солгал, -- но это была благая, благая ложь, в ней столько утешительного. Я надеюсь, что Господь, -- я знаю, что Господь простит ему, ведь он солгал от доброго сердца. Но я не хочу удостоверяться в том, что он солгал. Не стану смотреть.
   Она снова повесила куртку и с минуту простояла в нерешительности. Дважды она протягивала руку и отнимала.
   Наконец решилась и на этот раз подкрепила себя таким размышлением: "Это ложь с доброй целью, с доброй целью, и я не буду огорчаться". Она отыскала карман и минуту спустя читала записку Тома на коре, заливаясь слезами и приговаривая:
   -- Я готова простить теперь мальчику миллион грехов.

Глава XX
Бекки в затруднении.  -- Том проявляет великодушное самопожертвование.

   В поцелуе тетки Полли было что-то такое, отчего уныние Тома сразу развеялось, и он снова стал веселым и беззаботным. Он отправился в школу и встретился с Бекки Татчер в Луговом переулке. Его действия всегда определялись настроением. Не колеблясь ни минуты, он подбежал к ней, сказал:
   -- Я вел себя ужасно подло сегодня, Бекки, и очень жалею об этом. Я никогда-никогда в жизни не буду так делать. Давай помиримся?
   Девочка приостановилась и окинула его презрительным взглядом.
   -- Я буду вам очень благодарна, если вы избавите меня от вашего общества, мистер Том Сойер. Я не намерена больше никогда разговаривать с вами.
   Она отвернула голову и прошла мимо. Том был так огорчен, что не нашелся даже ответить что-нибудь вроде: "И не нуждаюсь, мисс Франтиха", -- пока она еще могла слышать. Он ничего не сказал, но взбесился страшно. Угрюмо бродя по школьному двору, он сожалел, что она не мальчик, а то бы задал он ей трепку. Случайно встретившись с нею, он отпустил колкое замечание. Она ответила тем же, и разрыв стал окончательным. В своем озлоблении Бекки не могла дождаться начала занятий -- так ей хотелось, чтобы Том был высечен за испорченную хрестоматию. Если у нее и было слабое желание выдать Альфреда Темпля, то оно исчезло после оскорбительного замечания Тома.
   Бедная девочка, она не знала, что над ней самой нависла беда. Учитель, мистер Доббинс, достиг средних лет, не удовлетворив своего честолюбия. Заветной мечтой его было сделаться доктором, но бедность помешала ему подняться выше деревенского школьного учителя. Каждый день он доставал из своего стола какую-то таинственную книгу и погружался в нее в свободное от учебных занятий время. Он держал эту книгу под замком. Не было такого мальчишки в школе, которому бы не хотелось до смерти заглянуть в нее, но это еще ни разу никому не удалось. У каждого мальчика и каждой девочки имелось свое мнение насчет этой книги, но не было двух сходных мнений, а фактическая проверка оказывалась невозможной. И вот Бекки, проходя мимо стола, который стоял недалеко от двери, заметила, что ключ торчит в замке! Момент был драгоценный. Она оглянулась, убедилась, что кругом никого нет, и в следующую минуту книга была в ее руках. Заглавие -- "Анатомия" профессора такого-то, -- ничего не сказало ее уху, и она принялась перелистывать книгу. Ей сразу попалась красивая раскрашенная гравюра, изображавшая человека. В это мгновение чья-то тень упала на страницу, -- Том Сойер вошел в дверь и увидел картинку. Бекки захлопнула книгу и второпях нечаянно разорвала гравюру до половины. Она бросила книгу в стол, повернула ключ и залилась слезами стыда и негодования.
   -- Том Сойер, это подло с вашей стороны подкрадываться и подсматривать.
   -- Почем я знал, что вы тут что-то смотрите!
   -- Постыдились бы вы, Том Сойер, вы хотите выдать меня и... ох, что мне делать, что мне делать? Меня высекут, а меня еще ни разу не секли в школе.
   Она топнула своей маленькой ножкой и сказала:
   -- Будьте так подлы, если вам этого хочется! Я тоже кое-что знаю. Подождите, увидите! Противный! Противный! Противный! -- Она снова залилась слезами и выбежала из комнаты.
   Том стоял, пораженный этим бурным нападением. Наконец он сказал про себя:
   -- Ну и глупые же эти девчонки! Ни разу не пороли в школе! Подумаешь, великая важность -- порка! Бабьё, кожа нежная и сердце цыплячье! Разумеется, я не скажу старому Доббинсу об этой дурочке, можно рассчитаться с ней и другим способом, без такой подлости, но что же из того? Старик Доббинс спросит, кто разорвал книгу. Никто не признается. Тогда он примется по своему обыкновению допрашивать всех поодиночке, и когда дойдет до нее, то узнает, хоть бы она отпиралась: у девочек всегда по лицу видно. Храбрости у них не хватает. Быть ей битой. Да, попала в переделку Бекки Татчер, не вывернется.
   Том обдумывал еще с минуту это происшествие, а затем прибавил:
   -- Ну и пускай себе; она бы рада была, если бы я попал в такую беду. Пусть-ка сама попробует!
   Том присоединился к толпе школьников, игравших на дворе. Через несколько минут пришел учитель, и все уселись по местам. Том не особенно интересовался уроком. Он то и дело поглядывал на скамьи девочек. Лицо Бекки смущало его. Принимая во внимание все обстоятельства, у него не было основания жалеть ее, однако же он не чувствовал никакого торжества. Но обнаружилась порча хрестоматии, и Том на время был поглощен собственными делами. Бекки очнулась от своей летаргии и с интересом следила за происшествием. Она не думала, что Тому удастся вывернуться, если он будет отрицать, что пролил чернила, и не ошиблась. Отрицание, по-видимому, только ухудшило дело. Бекки думала, что будет рада этому, и старалась уверить себя, что она рада. Но уверенности не было. Когда началась расправа, ее подмывало встать и выдать Альфреда Темпля, но она сделала над собой усилие и промолчала, так как, -- говорила она себе, -- "он наверно скажет, что я разорвала книгу. Ну так и я не скажу ни слова, хотя бы для спасения его жизни".
   Том выдержал порку и вернулся на место без особого огорчения, так как считал возможным, что он как-нибудь нечаянно, сам того не заметив, вывернул чернильницу на книгу, во время возни с товарищами. Он отпирался только для проформы, потому что таков был обычай и он не хотел отступать от принципа.
   Час прошел обычным порядком, учитель клевал носом на своем троне, воздух был наполнен усыпительным гудением зубрящих. Но вот мистер Доббинс потянулся, зевнул, затем открыл ящик стола и сунул руку за книгой, но, по-видимому, не сразу решил, доставать ее или нет. Большинство учеников взглянули на него равнодушно, но двое следили за каждым его движением с напряженным вниманием. Мистер Доббинс рассеянно вертел книгу, потом вытащил ее и уселся, приготовясь читать.
   Том взглянул на Бекки. Точно заспанный, беспомощный зайчик под направленным на него дулом ружья! Он и думать забыл о ссоре с ней. Живо, что-нибудь надо придумать, и сейчас, немедленно! Но самая неотложность парализовала его изобретательность. Ага, придумал! Кинуться, вырвать книгу и удрать! Но минутное колебание погубило все дело: учитель уже открыл книгу. Эх, упустил случай! Поздно, не вернется, теперь уже для Бекки нет спасения, мелькнуло у него в голове. В следующее мгновение учитель уставился на класс. Все опустили глаза перед этим взглядом. В нем было нечто, отчего и невинные струхнули. Наступило гробовое молчание, в течение которого можно бы было сосчитать до десяти. Учитель старался овладеть своей яростью. Наконец он сказал:
   -- Кто разорвал эту книгу?
   Ни звука. Упади иголка -- было бы слышно. Безмолвие продолжалось. Учитель всматривался в лица учеников, стараясь угадать виновного.
   -- Бенджамен Роджерс, вы разорвали эту книгу?
   Отрицательный ответ. Новая пауза.
   -- Джозеф Гарпер, вы?
   Опять отрицание. Тревога Тома росла под влиянием медленной пытки этого допроса. Учитель опросил скамьи мальчиков, затем перешел к девочкам:
   -- Эми Лауренс?
   Отрицание.
   -- Грэси Миллер?
   Тоже.
   -- Сюзанна Гарпер, вы это сделали?
   Опять отрицание. Следующая девочка была Бекки Татчер. Том дрожал всем телом от волнения и от сознания безвыходности положения.
   -- Ребекка Татчер (Том взглянул на ее лицо: оно побелело от ужаса), -- вы разорвали... -- нет, глядите мне в глаза (она с мольбой подняла руки), -- вы разорвали эту книгу?
   Внезапная мысль молнией пронеслась в мозгу Тома. Он вскочил и гаркнул:
   -- Это я разорвал!
   Класс оцепенел от изумления при этой невероятной дерзости. Том постоял с минуту, собираясь с мыслями, а когда он вышел на место казни, удивление, благодарность, обожание, светившиеся в глазах бедняжки Бекки, казались ему достаточной наградой за сотню порок. Воодушевленный величием собственного подвига, он выдержал, не пикнув, самую беспощадную порку, к какой когда-либо прибегал мистер Доббинс, и равнодушно отнесся к добавочной жестокости -- приказанию остаться на два часа после уроков, -- так как знал, кто будет ждать за дверями школы конца его высидки, и не считал это томительное время ожидания потерянным.
   В этот вечер Том ложился спать, обдумывая план мести Альфреду Темплю, так как Бекки со стыдом и раскаянием рассказала ему все, не скрывая и собственного предательства. Но жажда мести уступила более приятным размышлениям, и когда Том засыпал, в ушах его еще раздавались смутно последние слова Бекки:
   -- Том, как ты мог быть таким великодушным!

Глава XXI
Детское красноречие.  -- Сочинение молодых леди.  -- Мщение.

   Вакации приближались. Школьный учитель, всегда строгий, становился все строже и требовательнее, желая, чтобы школа отличилась в день экзамена. Розга и линейка действовали почти не переставая, -- по крайней мере, среди младших учеников. Только взрослые ученики да молодые девицы от восемнадцати до двадцати лет не подвергались порке. А порка мистера Доббинса была чувствительна, так как хотя под его париком скрывалась гладкая блестящая лысина во всю голову, но он был человек средних лет и мускулы его еще не начинали слабеть. По мере того как великий день приближался, его тиранические наклонности проявлялись все больше. Он как будто находил какое-то мстительное наслаждение в наказаниях за малейшие ослушания. Вследствие этого самые маленькие мальчики проводили дни свои в страхе и страданиях, а ночи в измышлении мстительных планов. Они не упускали малейшего случая устроить учителю какую-нибудь каверзу. Но перевес все время оставался на его стороне. Возмездие, следовавшее за каждой мстительной проделкой, было так основательно и внушительно, что мальчики удалялись с поля битвы побежденными. Наконец они сговорились и придумали план, суливший блистательный успех. Они посвятили в него сына живописца, рисовавшего вывески, рассказали ему, в чем дело, и просили его помощи. Он имел свои основания радоваться ему, так как учитель столовался в его семье и доставил мальчику немало поводов к ненависти. Жена учителя собиралась через несколько дней уехать в гости к знакомым, стало быть, не могла помешать исполнению плана. Учитель имел обыкновение подготавливаться к каждому торжественному собранию, накачиваясь до положения риз. И сын живописца уверял, что "обделает дельце", когда господин педагог в экзаменационный вечер доведет себя до надлежащей точки и захрапит в кресле. Затем он разбудит его, когда уже давно пора будет идти, и удерет в школу.
   С течением времени многообещающий день наступил. В восемь часов вечера школа была ярко освещена и украшена венками и гирляндами из веток и цветов. Учитель восседал на высокой эстраде, в своем огромном черном кресле, за которым стояла классная доска. С виду он был под изрядной мухой. По три ряда скамей с каждой стороны и шесть рядов напротив него были заняты почетными лицами местечка и родителями учеников. Налево, за рядами посетителей, была устроена временная эстрада, на которой сидели школьники, участвующие в торжестве: ряды маленьких мальчиков, умытых и прифранченных до нестерпимо мучительного состояния; ряды неуклюжих подростков, белоснежные ряды девочек и барышень, в батистовых и кисейных платьицах, видимо гордившихся своими обнаженными руками, бабушкиными драгоценностями, пунцовыми и голубыми бантиками, и цветами в волосах. Вся остальная часть помещения была наполнена школьниками, не участвовавшими в представлении.
   Церемония началась. Крошечный мальчуган выступил вперед и застенчиво пробормотал: "Могли ли вы ждать, что дитя моих лет так выступит смело в блистательный свет", и т. д., сопровождая эти стихи такими старательными и судорожными жестами, какие могла бы проделывать разве машина, разумеется, слегка развинтившаяся. Но он благополучно, хотя и не без жестоких страданий, добрался до конца, вызвал единодушные аплодисменты, отвесил механический поклон и удалился. Маленькая, застыдившаяся девочка пролепетала: "У Мэри был ягненочек" и т. д., сделала внушающий сострадание реверанс, получила свою долю аплодисментов и вернулась на место, сконфуженная и счастливая.
   Том Сойер самоуверенно выступил вперед и возгласил: "О, дайте мне свободу или смерть", с великолепным бешенством и неистовыми жестами, но в середине запнулся. Неодолимый ужас забывшего роль актера обуял его, колени его затряслись, он чуть не упал. Правда, сочувствие публики было к нему очевидно -- но и безмолвие публики также, а это было еще хуже сочувствия. Учитель нахмурился, это доконало его. Том поборолся еще немного и удалился, разбитый наголову. Была слабая попытка к рукоплесканиям, но тотчас замерла.
   Затем последовали: "Мальчик стоял на пылающей палубе"; также "Ассирияне шли" и другие перлы декламации. Их сменили упражнения в чтении и правописании. Скудный учениками латинский класс с честью выдержал испытание. Теперь последовал гвоздь вечера -- оригинальные произведения молодых девиц. Каждая по очереди выходила на край эстрады, откашливалась, открывала рукопись (перевязанную хорошенькой ленточкой) и принималась читать, с заботливым вниманием к "выразительности" и знакам препинания. Темы были те самые, какие обрабатывались при подобных же случаях их матерями, а раньше того их бабушками и, без сомнения, всеми их предками женского пола вплоть до Крестовых походов. Тут были: "Дружба", "Воспоминания о минувшем", "Религия в истории человечества", "Страна грез", "Преимущества культуры", "Формы политического строя", "Меланхолия", "Детская любовь", "Томление сердца" и так далее.
   Главной чертой этих произведений была старательно взлелеянная меланхолия. Далее расточительное обилие "изящных оборотов", стремление притягивать за уши излюбленные словечки и фразы, затаскивая их донельзя, а в конце каждого из них обязательно помахивало своим закрученным хвостом неизбежное и тошнотворное нравоучение. О чем бы ни шла речь, содержание, с мучительным напряжением мозга, подгонялось к такому заключению, которое могло бы быть назидательным для нравственной и благочестивой души. Явная фальшь этих назиданий оказывалась недостаточной для изгнания их из школы, как и теперь оказывается недостаточной. Да, пожалуй, и до скончания века останется недостаточной. Нет школы в нашей стране, где барышни не считали бы себя обязанными заканчивать свои сочинения нравоучением, и нравоучения самой легкомысленной и наименее религиозной барышни всегда оказываются самыми длинными и самыми беспощадно благочестивыми. Но довольно об этом. Правда глаза колет. Вернемся к экзамену. Первое прочтение сочинений носило заглавие "Так это -- жизнь?" Быть может, читатель в состоянии будет претерпеть отрывок.
   "При обычном течении жизни с каким упоительным волнением всматривается юный ум в озаренное ликованием будущее! Воображение не устает набрасывать розовые картины веселья. В сладостных мечтах поклонница света видит себя среди ликующей толпы. К ней приковано "зрение всех зрителей". Ее стройный стан в белоснежном платье кружится в вихре веселого танца, ее глаза ярче, ее походка воздушнее, чем у кого-либо в веселом собрании. В таких восхитительных мечтах время быстро мчится, и вскоре настает желанный час ее вступления в Элизиум света, который рисовался ей в таких лучезарных грезах. В каком волшебном свете предстает он перед ее очарованным взором! Каждая новая сцена очаровательнее предыдущей. Но с течением времени она убеждается, что под этой прекрасной внешностью таится только суетность; лесть, которая когда-то очаровала ей душу, теперь режет ей слух. Бальная зала утратила свои чары, и вот, с пошатнувшимся здоровьем и с горечью в сердце, она отворачивается и уходит, убежденная, что земные наслаждения не могут удовлетворить томление души!"
   И так далее, и так далее. Время от времени в течение чтения пробегал ропот одобрения, сопровождавшийся восклицаниями вполголоса: "Очень мило!", "Как красноречиво!", "Как верно!" и т. п., когда же чтение закончилось особенно удручающим нравоучением, последовал взрыв восторженных рукоплесканий.
   Затем тоненькая, меланхолическая девица с интересной бледностью на лице, происходящей от пилюль и дурного пищеварения, прочла поэму. Двух строф будет достаточно.

ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВУШКИ С АЛАБАМОЙ

   Алабама! С любовью прощаюсь с тобой!
   Я надолго тебя покидаю!
   Мое сердце болит, несказанной тоской
   По тебе я крушусь и страдаю!
   По твоим я бродила цветущим лесам,
   Я читала у струй Талапузы.
   Уносилась мечтой вслед Таласским волнам
   И встречала зарю я у Кузы.
   Но в печали моей без стыда сознаюсь,
   Без смущения горько рыдаю;
   Ведь не с чуждой землей я в тоске расстаюсь
   И скорблю не по чуждому краю.
   Впечатленья невинных младенческих лет
   Мне навеки священными будут!
   Да погибнут глаза мои, сердце и tete,
   Коль тебя, Алабама, забудут!
  
   Лишь очень немногие из присутствующих знали, что означает tete, но тем не менее поэма понравилась.
   На эстраде появилась смуглая, черноглазая и черноволосая девица, вдохновенно помолчала, приняла трагическое выражение и начала с расстановкой:

ВИДЕНИЕ

   "Мрачная и бурная царила ночь. На тверди небесной не мерцала ни единая звездочка, но глухие раскаты тяжеловесного грома непрестанно сотрясали воздух, а грозные молнии, с гневом извергаясь из облачных чертогов неба, как бы издевались над уздою, которую наложил на их ярость знаменитый Франклин! Даже буйные ветры единодушно устремились из своих таинственных жилищ и бушевали кругом, как бы с намерением усилить, со своей стороны, великое смятение природы. В это время, столь мрачное, столь унылое, человеческого сочувствия алкала душа, но вместо того Мой друг единственный, кем жизнь моя полна, Утеха в горести, ко мне пришла она.
   Она двигалась подобно одному из тех светлых существ, которыми романтическое и юное воображение населяет солнечные луга Эдема, -- царица красоты, не украшенная ничем, кроме собственной неизъяснимой прелести. Столь легка была ее походка, что не издавала ни малейшего шороха, и если бы не таинственный трепет, сообщаемый ее волшебным прикосновением, она, как часто бывает с непритязательной красотой, проскользнула бы неощутимой, незамеченной. Странная скорбь лежала на ее чертах, подобно ледяным слезам на одежде Декабря, когда она указала на стихии, бушевавшие извне, и двух существ, стоявших передо мною".
  
   Этот кошмар занимал десяток страниц рукописи и заканчивался нравоучением до того безнадежным для непресвитериан, что удостоился первой награды. Произведение было признано прекраснейшим перлом вечера. Мэр, вручая автору награду, произнес прочувственную речь, в которой заявил, что это "лучший образчик красноречия, какой ему когда-либо приходилось слышать, и что сам Даниэль Уэбстер мог бы им гордиться". Заметим мимоходом, что число сочинений, в которых слово "прекрасный" торчало на каждой строчке и имелись ссылки на человеческий опыт, как на "страницу жизни", было не ниже средней нормы.
   Наконец захмелевший учитель встал, отодвинул кресло, повернулся спиной к аудитории и принялся рисовать на классной доске карту Америки для предстоящих испытаний по географии. Но рука плохо повиновалась ему, и в публике послышалось сдержанное хихиканье. Он понял, в чем дело, и хотел поправиться. Стер линии и начал снова, вышло еще уродливее, и смех усилился. Он сосредоточил все свое внимание на чертеже, как будто решил игнорировать веселье. Он чувствовал, что все глаза устремлены на него. Ему казалось, что дело пошло на лад, однако смех продолжался и даже усиливался. Не мудрено. В потолке над головой учителя было отверстие с подъемной дверью. В это отверстие спускалась кошка на шнурке, подвязанном ей под мышки. Морда ее была обмотана тряпкой, так что она не могла мяукать. Медленно опускаясь, она изгибалась вверх, цепляясь когтями за шнурок, потом падала и хватала воздух. Смех раздавался все громче и громче. Кошка была уже в шести дюймах от головы учителя, поглощенного своим делом. Вниз, вниз, еще немножко, -- и вот ее когти с судорожным отчаянием впились в парик, и в то же мгновение она взвилась вверх, унося в лапах свой трофей! Обнаженная лысина учителя засверкала ослепительным сиянием, так как сын живописца позолотил ее.
   Пришлось прервать заседание. Мальчики были отомщены. Наступили вакации.
  
   Примечание автора. Приведенные выше "сочинения" заимствованы мною без изменений из книги, озаглавленной "Проза и Поэзия, соч. западной леди", но они, безусловно, ничем не отличаются от ученических упражнений и в этом смысле удачнее всяких подражаний.

Глава XXII
Отречение от обетов воздержания.  -- Угрызения совести.

   Том поступил в общество Молодых Друзей Трезвости, прельщенный их эффектными "регалиями". Он дал обет воздерживаться от курения, жевания табака и сквернословия, пока будет оставаться членом этого общества. Тут ему пришлось открыть новую для него вещь, а именно, -- что обещать не делать чего-нибудь, -- вернейший способ заставить себя желать это делать. Оказалось, что ему смертельно хочется пьянствовать и ругаться, и это желание становилось до того неодолимым, что только надежда красоваться в красном шарфе на какой-нибудь церемонии удерживала его от выхода из общества. Приближалось четвертое июля, но он скоро махнул на него рукой, -- махнул рукой, не проносив своих уз и двух суток, -- и возложил свои надежды на старого судью Фрэзера, который, по слухам, лежал на смертном одре и которого, как важную особу, должны были хоронить с большой помпой. В течение трех дней Том проявлял глубокое участие к состоянию судьи и то и дело осведомлялся о нем. Иногда его надежды готовы были оправдаться, так что он доставал свои знаки достоинства и примерял их перед зеркалом. Но судья проявлял самое досадное непостоянство. Наконец было объявлено, что ему лучше, затем, что он выздоравливает. Том был крайне раздосадован и даже обижен. Он немедленно подал в отставку, а судья взял да и умер в ту же ночь. Том решил, что он никогда больше не поверит ни одному человеку. Похороны были торжественные. Молодые Друзья парадировали на них с таким фарсом, что их бывший сочлен чуть не умер от зависти.
   Зато он был теперь вольным человеком, а это чего-нибудь да стоило. Он мог теперь пьянствовать и сквернословить, но с удивлением убедился, что этого ему вовсе не хочется. Простая возможность делать это убила желание и отняла у него всякую прелесть.
   Том не без удивления заметил, что столь желанные каникулы начинали несколько тяготить его. Он попробовал вести дневник, но в течение трех дней не случилось ничего примечательного, и он бросил это занятие.
   Первейший из всех странствующих певцов-негров явился в местечко и произвел фурор. Том и Джо Гарпер подобрали оркестр из товарищей и были счастливы двое суток.
   Даже праздник четвертого июля оказался неудачным из-за сильного дождя. Пришлось отказаться от процессии, а величайший человек в мире (как думал Том), мистер Бентон, член Сената Соединенных Штатов, жестоко разочаровал мальчиков, так как не был двадцати пяти футов ростом и даже близко не подходил к тому.
   Приехал цирк. Потом мальчики играли в цирк три дня, устроив палатку из рваных ковров. Плата за вход -- три булавки с мальчика, две с девочки, -- но и цирковые упражнения надоели и были оставлены. Приехали френолог и магнетизер -- и уехали, после чего в деревне стало еще скучнее и тоскливее.
   Было несколько детских вечеринок у мальчиков и у девочек, но так мало, и на них было так весело, что в промежутках скука казалась еще невыносимее.
   Бекки Татчер уехала на каникулы в Константинополь к родителям, так что в жизни не осталось никакой светлой стороны.
   Страшная тайна убийства не переставала отравлять жизнь Тому. Это была его постоянная и мучительная язва.
   Затем он заболел корью.
   Две долгие недели Том оставался узником, умершим для мира и его дел. Болезнь приняла тяжелую форму, он перестал интересоваться чем бы то ни было. Когда, наконец, он встал с постели и поплелся, еще с трудом двигаясь, по поселку, он заметил печальную перемену во всем и во всех. В деревне явились проповедники вырождения, и все "обратились к религии", не только взрослые, но и мальчики и девочки. Том бродил по деревне, не теряя надежды найти хоть одну милую грешную физиономию, но разочарование постигало его всюду. Он нашел Джо Гарпера за Библией и с грустью отвернулся от этого удручающего зрелища. Пошел искать Бена Роджерса и застал его за посещением бедных, с корзинкой душеспасительных брошюрок. Поймал Джима Голлиса, который обратил его внимание на перенесенную им болезнь как на предостережение свыше. Каждый встречный мальчик подбавлял каплю горечи к его унынию. Когда же наконец, в отчаянии, он бросился искать утешения на груди Гекльберри Финна, а тот встретил его каким-то текстом, им овладело отчаяние. Он поплелся домой и лег в постель, убеждаясь, что один во всем поселке погиб на веки вечные.
   В ту же ночь разразилась страшная гроза, с проливным дождем, грозными раскатами грома и ослепительными молниями. Том закрылся с головой одеялом и с ужасом ждал гибели, так как у него не было и тени сомнения в том, что весь этот кавардак происходит по его милости. Он был уверен, что искушал высшие силы свыше меры и вот дождался результата. Ему, быть может, показалось бы нелепой затратой сил и средств снаряжать батарею с целью убить клопа, но он не находил ничего странного в том, что громы и молнии посылаются с целью стереть с лица земли такую мошку, как он.
   Постепенно гроза ослабела и стихла, не исполнив своего назначения. Первым побуждением мальчика было принести благодарность и обещание исправиться. Вторым -- обождать, так как грозы-то, пожалуй, больше не будет.
   На другой день снова пришлось звать доктора: у Тома обнаружился рецидив. Он пролежал еще три недели, показавшиеся ему вечностью. Когда он в первый раз вышел из дома, то почти не чувствовал благодарности за свое выздоровление, вспоминая, как он одинок, покинут и чужд своим товарищам. Он печально брел по улицам и встретил Джима Голлиса в роли председательствующего в уголовной палате, судившей кошку за убийство, причем жертва -- птица -- была налицо. Затем он отыскал Джо Гарпера и Гекльберри Финна, уплетавших в укромном уголке украденную дыню. У бедных ребят, как и у Тома, оказался рецидив.

Глава XXIII
У тюрьмы.  -- Сношение с арестантом.  -- Суд и показание Тома.  -- Бегство индейца.

   Наконец сонная атмосфера оживилась, и значительно. Дело об убийстве было назначено к слушанию в суде. Оно немедленно сделалось неисчерпаемой темой деревенских разговоров. Том никуда не мог убежать от них. При всяком намеке на убийство его кидало в дрожь, так как неспокойная совесть и страх заставляли его думать, что эти разговоры ведутся в его присутствии неспроста. Он не представлял себе, каким образом люди могли бы заподозрить, что ему известно что-нибудь об убийстве, и тем не менее ему было не по себе среди этих толков. Мурашки то и дело бегали у него по телу. Наконец он зазвал Гека в укромное место, чтобы потолковать с ним. Ему хотелось развязать язык хоть на минуту, разделив свое бремя с другим страдальцем. Кроме того, он хотел удостовериться, что Гек сохранил тайну.
   -- Гек, говорил ты кому-нибудь?
   -- О чем?
   -- Ну, сам знаешь, о чем.
   -- О, разумеется, нет.
   -- Ни слова?
   -- Ни единого слова, сохрани меня Бог. А ты почему спрашиваешь?
   -- Так, я боялся.
   -- Нет, Том Сойер, мы и двух дней живы не будем, если это обнаружится. Ты сам знаешь.
   Том почувствовал некоторое успокоение. Помолчав немного, он спросил:
   -- Гек, может кто-нибудь заставить тебя проболтаться?
   -- Заставить меня проболтаться? Ну, если мне захочется, чтобы этот черт-метис утопил меня, тогда, пожалуй, проболтаюсь. Иначе -- нет.
   -- Ну, значит, все ладно. Я считаю, что мы до тех пор только и целы, пока не проболтаемся. Но все-таки поклянемся еще раз. Крепче будет.
   -- Изволь.
   Они еще раз принесли клятву с мрачными церемониями.
   -- Что поговаривают, Гек? Я так кучу разговоров слышал.
   -- Что поговаривают? Да все то же, только и слышишь: Мефф Поттер, Мефф Поттер, Мефф Поттер. Иной раз просто тошно станет, кажется, сбежал бы куда-нибудь.
   -- Вот и я тоже. Крышка ему, я думаю. А тебе не бывает иногда жаль его?
   -- Всегда жаль, всегда жаль. Не многого он стоит, но все-таки никому вреда не делал. Наловит, бывало, рыбы, чтобы достать денег на выпивку... Ну, без дела шататься любил. Но, Господи, все мы таковы, -- большинство из нас, -- даже проповедники и прочие подобные. Но он был добрый малый. Помню, раз отдал мне половину рыбы, хоть и мало ее было на двоих, а сколько раз выручал меня из беды!
   -- А мне чинил змея, Гек, и насаживал крючки на удочку. Хорошо бы нам выпустить его из тюрьмы.
   -- Эх, нельзя нам выпустить его, Том. Да и какой прок, его опять поймают.
   -- Да, поймают. Но меня зло берет, когда я слышу, как неистово его ругают, хотя вовсе не он сделал это.
   -- Меня тоже, Том. Господи, они уверяют, что он -- самый кровожадный злодей в округе, и удивляются, как его раньше не повесили.
   -- Да, все время так толкуют. И грозятся, что если его оправдают, то они расправятся с ним судом Линча.
   -- Да, так и сделают, наверно.
   Мальчики долго говорили, но это не доставило им облегчения. В сумерках они очутились близ маленькой уединенной тюрьмы, быть может, питая смутную надежду на какое-нибудь неожиданное происшествие, которое устранит их затруднения. Но ничего не случилось: по-видимому, ни ангелы, ни феи не интересовались судьбой бедного узника.
   Мальчики сделали то, что им часто случалось делать раньше, -- подошли к решетке и просунули Поттеру табаку и спичек. Тюрьма была одноэтажная, сторожа при ней не было. Его благодарность за эти приношения всегда терзала их совесть, а в этот раз сильнее, чем когда-либо. Они чувствовали себя в последней степени трусами и предателями, когда он говорил:
   -- Вы были очень добры ко мне, ребятки, -- добрее всех в деревне. И я никогда не забуду об этом. Часто я говорю себе, -- вот, говорю, -- я всем ребятишкам чинил змеев и игрушки, и показывал им, где хорошо ловится рыба, и всячески ублажал их, однако же все забыли старого Меффа, когда он попал в беду, а Том не забыл, Гек не забыл, да, они не забыли, -- говорю я себе, -- и я никогда не забуду их! Да, ребята, я сделал страшное дело. Пьян был и себя не помнил, иначе объяснить не могу, и буду висеть за него, и так мне и следует. Следует, да оно и лучше, я думаю, надеюсь, по крайней мере. Ну, да не будем говорить об этом. Я не хочу вас огорчать. Вы так добры ко мне. Одно скажу вам -- не пейте никогда, чтобы не попасть в такое вот место. Подвиньтесь-ка немного -- вот так. Утешительно смотреть на ласковые рожицы человеку, когда он в такой беде и никто его знать не хочет, кроме вас. Добрые, ласковые рожицы. Влезьте-ка друг другу на спину, чтобы я мог дотронуться до вас. Вот. Дайте пожать ваши руки -- они пройдут сквозь решетку. Моя не пролезет. Маленькие рученьки и слабые, но они много помогли Меффу Поттеру, помогли бы больше, если бы можно было.
   Том вернулся домой несчастным, и в эту ночь его преследовали страшные кошмары. Весь следующий день и еще день он бродил вокруг суда, испытывая почти неодолимое побуждение войти и рассказать, но пересиливая себя. С Геком было то же самое. Оба мальчика старательно избегали друг друга. Каждый из них уходил на время, но то же неодолимое влечение заставляло обоих возвращаться. Том прислушивался к разговорам публики, выходившей с судебного заседания, но слышал только неутешительные новости. Петля все туже и туже затягивалась на шее бедного Поттера. Под конец второго дня в деревне говорили о впечатлении, произведенном ясным и непоколебимым показанием индейца Джо, причем прибавляли, что относительно вердикта присяжных не может быть никакого сомнения.
   Том вернулся домой поздно ночью и влез в спальню через окно. Он был в страшном волнении и несколько часов провалялся без сна. Наутро вся деревня собралась в суде, так как это был решительный день. Представители обоих полов толпились в битком набитой зале. После долгого ожидания вышли присяжные и заняли свои места. Вскоре был введен Поттер, в кандалах, бледный и растерянный, робкий и упавший духом. Его посадили на видное место. Угрюмая, как всегда, фигура индейца Джо также бросалась в глаза. Прошло еще некоторое время. Наконец явился суд, и шериф объявил заседание открытым. Последовало обычное перешептывание между членами суда и шуршание бумаги. Все эти мелочи и проволочки усиливали напряженность ожидания, придавая ему что-то зловещее и внушительное.
   Был вызван свидетель, показавший, что он застал Меффа Поттера за умыванием у ручья рано утром, в тот самый день, когда убийство было открыто, и что подсудимый убежал при виде его. После некоторых дальнейших вопросов представитель обвинения сказал:
   -- Допросите свидетеля.
   Подсудимый на мгновение поднял глаза, но снова опустил их, когда его защитник сказал:
   -- Защита отказывается от допроса.
   Следующий свидетель рассказал о том, как он нашел нож возле трупа. Обвинитель сказал:
   -- Допросите свидетеля.
   -- Защита отказывается от допроса, -- отвечал защитник Поттера.
   Третий свидетель показал под присягой, что не раз видал этот самый нож у Поттера.
   -- Допросите свидетеля.
   Защитник Поттера снова отказался от допроса.
   Лица присутствующих начали выражать недоумение. Неужели адвокат решил отказаться от всякой попытки спасти жизнь своему клиенту?
   Несколько свидетелей дали показания о подозрительном поведении Поттера на месте преступления. Они тоже были отпущены без перекрестного допроса.
   Все подозрительные обстоятельства, говорившие против подсудимого и имевшие место на кладбище в то утро, о котором хорошо помнили присутствующие, были установлены свидетелями, причем ни один из них не был подвергнут перекрестному допросу защитником. Смущение и негодование присутствующих выразилось ропотом, который был прекращен председателем. Обвинитель сказал:
   -- На основании показаний под присягой граждан, простое слово которых выше подозрения, мы установили, вне всяких сомнений, что это ужасное преступление совершено несчастным узником, находящимся здесь на скамье подсудимых. Мы считаем наше следствие законченным.
   Стон вырвался из груди бедного Поттера, и он закрыл лицо руками, слегка покачиваясь из стороны в сторону, а в зале водворилось тяжелое молчание. Многие из мужчин были взволнованы, а сострадание женщин выразилось слезами. Защитник встал и заявил:
   -- Ваша честь! В начале судебного разбирательства мы имели в виду доказать, что наш клиент совершил это ужасное преступление в состоянии невменяемости, под влиянием слепого бешенства, порожденного пьянством. Наше мнение изменилось. Мы не будем приводить этих доводов. (Обращаясь к судебному приставу.) Вызовите Тома Сойера.
   Изумление выразилось на всех лицах, не исключая Меффа Поттера. Глаза всех с вопрошающим любопытством устремились на Тома, который встал и вышел вперед. Мальчик выглядел очень взволнованным, так как порядком побаивался. Его привели к присяге.
   -- Томас Сойер, где вы были семнадцатого июня около полуночи?
   Том взглянул на мрачную физиономию индейца Джо и почувствовал, что язык не повинуется ему. Все затаили дыхание, но он не мог выговорить ни слова. Однако спустя несколько минут собрался с духом настолько, что мог произнести довольно внятно, так что часть присутствующих слышала:
   -- На кладбише.
   -- Немножко погромче, пожалуйста. Не бойтесь. Вы были на кладбище?
   Презрительная улыбка мелькнула на лице индейца Джо.
   -- Близко ли вы были от могилы Горза Вильямса?
   -- Да, сэр.
   -- Говорите громче. Как близко?
   -- Так, как до вас.
   -- Вы прятались или нет?
   -- Да, прятались.
   -- Где?
   -- За вязами, что растут возле могилы.
   Индеец Джо сделал едва заметное движение.
   -- Был кто-нибудь с вами?
   -- Да, сэр. Я пришел туда с...
   -- Постойте -- подождите минутку. Нет надобности пока называть имя вашего товарища. Мы вызовем его в свое время. Принесли вы что-нибудь с собой на кладбище?
   Том колебался и казался смущенным.
   -- Говорите, мой милый, без всякого смущения. Правда всегда заслуживает уважения. Что вы принесли туда?
   -- Только до... дохлую кошку.
   Послышался смех, но председатель тотчас прекратил его.
   -- Мы доставим скелет этой кошки. Ну, милый мой, расскажите же нам, что случилось, -- рассказывайте, как умеете, ничего не пропускайте и ничего не бойтесь.
   Том стал рассказывать -- сначала нерешительно, но, по мере того как он воодушевлялся, речь его лилась свободнее и свободнее. И вскоре только его голос раздавался в тишине. Все глаза устремились на него. С полуоткрытыми ртами, затаив дыхание, присутствующие превратились в слух, не замечая времени под впечатлением рассказа. Напряжение достигло высшей точки, когда Том сказал:
   -- Когда же доктор нанес удар доской и Мефф Поттер упал, индеец Джо кинулся с ножом и...
   Трах!.. С быстротою молнии метис ринулся к окну, растолкал встречных и исчез!

Глава XXIV
Радость в течение дней и чувство тревоги в течение ночей.

   Том еще раз оказался блестящим героем-баловнем старых, предметом зависти молодых. Имя его даже удостоилось бессмертия благодаря печати, так как местная газета прославляла его. Нашлись такие, которые предсказывали, что он будет президентом, если избежит виселицы.
   Как водится, взбалмошный, не рассуждающий мир прижал Меффа Поттера к сердцу и осыпал его такими же неумеренными ласками, как раньше бранью. Это, впрочем, служило к чести мира, поэтому не будем упрекать его.
   Дни Тома были днями славы и ликования, зато ночи его стали полны ужаса. Индеец Джо, с угрозой в глазах, отравлял его сны. Вряд ли какой соблазн мог заставить мальчика выйти из дома с наступлением ночи. Бедняга Гек был в таком же состоянии волнения и ужаса, так как Том все рассказал защитнику накануне последнего заседания, и Гек смертельно боялся, что его участие в деле выплывет наружу, хотя бегство индейца Джо избавило его от необходимости давать показание в суде. Адвокат обещал бедняге хранить его тайну, но что же из этого? После того как угрызения совести заставили Тома отправиться ночью к адвокату и вырвали страшную тайну из его уст, которые были запечатаны самой ужасной и грозной клятвой, доверие Гека к роду человеческому сильно поколебалось. Днем благодарность Меффа Поттера заставляла Тома радоваться, что он рассказал правду, ночью же он жалел, что не придержал языка. Половину времени Том боялся, что индейца Джо никогда не поймают, другую -- надеялся, что он будет пойман. Он чувствовал, что только тогда будет дышать свободно, когда этот человек умрет и он увидит его труп.
   За поимку была назначена награда. Обшарили все окрестности, но индейца Джо и след простыл. Один из тех всеведущих и внушающих благоговение кудесников, которых называют сыщиками, приехал из Сен-Луи, понюхал кругом, покачал головой, скорчил глубокомысленную мину и добился того же изумительного результата, какого обыкновенно добиваются эти молодцы. Иными словами, "напал на след". Но так как "след" нельзя повесить за убийство, то и после того, как сыщик окончил свои розыски и уехал домой, Том не чувствовал себя в безопасности.
   Дни медленно тянулись за днями, и каждый из них слегка убавлял гнет опасений, удручавших Тома.

Глава XXV
Мечты о кладе.  -- Поиски.

   В жизни каждого мальчика, при нормальном ее течении, наступает момент, когда у него возникает пламенное желание отправиться на поиски кладов. Это желание внезапно обуяло Тома. Он устремился к Джо Гарперу, но не застал его дома. Отправился к Бену Роджерсу, но тот ушел удить рыбу. Вскоре он наткнулся на Гека Финна Кровавая Рука. Гек был подходящий человек. Том отвел его в сторонку и под секретом сообщил ему свой план. Гек согласился. Гек всегда соглашался принять участие в каком бы то ни было предприятии, сулившем развлечение и не требовавшем капитала, так как располагал в обременительном изобилии тем временем, которое не деньги.
   -- Где же будем рыть? -- спросил Гек.
   -- О, везде попробуем.
   -- Да разве везде зарыто?
   -- Ну, нет. Зарыто в особенных местах, Гек, -- иногда на островах, иногда в сгнивших сундучках под оконечностью сука старого засохшего дерева, как раз там, где тень па ки, учившіеся въ воскресной школѣ, были избавлены отъ ежедневныхъ побоевъ. А побои, наносимые м-ромъ Добсономъ, что-нибудь да значили, такъ какъ, несмотря на то, что подъ его парикомъ скрывался совершенно голый черепъ, почтенный учитель былъ въ полномъ расцвѣтѣ лѣтъ, а сила мускуловъ его рукъ не оставляла желать ничего лучшаго. По мѣрѣ того, какъ приближался торжественный день, м-ръ Добсонъ свирѣпѣлъ все больше и больше. Казалось, что онъ испытываетъ величайшее наслажденіе, наказывая, своихъ учениковъ за малѣйшіе проступки и оплошности. Послѣдствіемъ всего этого было то, что днемъ дѣти трепетали и выбивались изъ силъ, чтобы избѣгнуть наказанія, а ночью размышляли, какъ бы получше отомстить своему мучителю. Они не упускали ни одного случая, когда можно было чѣмъ-нибудь досадить учителю, но послѣдній каждый разъ оставался побѣдителемъ. Наказанія, слѣдовавшія за каждой продѣлкой школьниковъ, принимали такіе чудовищные размѣры, что мальчики покидали поле сраженія, разбитые на-голову. Въ концѣ-концовъ противъ м-ра Добсона составился заговоръ, и планъ мести былъ такъ тщательно разработанъ, что школьники могли разсчитывать на блестящую побѣду. Заговорщики посвятили въ свои замыслы сына живописца вывѣсокъ и попросили его помочь имъ. Сынъ живописца имѣлъ свои причины присоединиться къ заговорщикамъ, такъ какъ м-ръ Добсонъ жилъ въ домѣ его отца, и мальчишка ненавидѣлъ его отъ всей души. Жена м-ра Добсона должна была уѣхать на нѣсколько дней къ своимъ знакомымъ, и потому для приведенія въ исполненіе заговора не предвидѣлось никакихъ препятствій. Дѣло заключалось въ томъ, что м-ръ Добсонъ въ особенно торжественныхъ случаяхъ любилъ выпить "для храбрости", и сынъ живописца обѣщалъ, что когда учитель "наберется храбрости" и задремлетъ въ креслѣ, то "дѣло будетъ сдѣльно". Когда-же настанетъ время отправляться въ школу, то онъ разбудитъ учителя, и тотъ второпяхъ ничего не замѣтитъ.
   Наконецъ, наступилъ торжественный день. Въ восемь часовъ вечера въ школѣ, украшенной гирляндами изъ зелени и цвѣтовъ, зажглись огни. Учитель сидѣлъ на каѳедрѣ, какъ на тронѣ. Сзади стояла черная классная доска. По бокамъ размѣстилась родители школьниковъ и самыя почетныя лица въ городѣ. Передъ каѳедрой, на партахъ сидѣли ученики, вымытые и причесанные, и ученицы въ бѣлоснѣжныхъ муслиновыхъ...платьицахъ съ голубыми; и красными ленточками и съ цвѣтами въ волосахъ. Остальная часть залы была наполнена зрителями. Актъ начался. Крошечный мальчуганъ взошелъ на возвышеніе и продекламировалъ какое-то стихотвореніе, сопровождая свою декламацію заученными движеніями рукъ и головы, похожими на движенія испортившейся машины. Кое-какъ онъ добрался до конца стихотворенія, отвѣсилъ низкій поклонъ и сошелъ съ возвышенія, сопровождаемый рукоплесканіями собравшейся публики.
   Затѣмъ маленькая дѣвочка съ испуганнымъ видомъ пролепетала стихотвореніе о бѣлой, какъ снѣгъ, овечкѣ, сдѣлала реверансъ и, получивъ свою долю апплодисментовъ, усѣлась на свое мѣсто, красная, какъ ракъ, и не чувствуя подъ собою земли отъ счастья.
   Томъ Сойеръ вышелъ съ самымъ увѣреннымъ видомъ и началъ громогласно и торжественно декламировать оду "Къ свободѣ". Но -- увы!-- добравшись благополучно до середины оды, онъ запнулся и забылъ, что говорить дальше. Учитель мрачно поглядывалъ на него и хмурился. Томъ растерялся окончательно и сошелъ съ возвышенія. Кой-кто попробовалъ ему апплодировать, но тотчасъ же пересталъ, не встрѣтивъ поддержки у остальной публики.
   Затѣмъ слѣдовало стихотвореніе: "Юноша на палубѣ горящаго корабля" и тому подобныя поэтическія произведенія
   Послѣ декламаціи, ученики и ученицы читали по книгѣ. Небольшой классъ по латинскому языку вышелъ изъ испытанія съ честью. Наконецъ, пришла очередь самаго главнаго пункта программы вечера -- чтенія сочиненій и стихотвореній, написанныхъ ученицами воскресной школы. Каждая изъ нихъ входила на возвышеніе, оправлялась, развертывала тетрадку, перевязанную цвѣтной ленточкой, и начинала читать, стараясь вложить въ свое чтеніе какъ можно больше чувства и выразительности. Темы этихъ "сочиненій" были тѣ же самыя, которыя избирались ихъ матерями, бабушками и всѣми ихъ предками по женской линіи вплоть до крестовыхъ походовъ. Тутъ были, "Дружба", "Воспоминанія дѣтства", "Религія въ исторіи", "Страна сновидѣній", "Преимущества образованія", "Меланхолія" "Дѣтская любовь", "Сердечныя желанія" и т. д., и т. д.
   Большинство этихъ произведеній отличались высокопарнымъ языкомъ и книжными выраженіями. Каждое оканчивалось неизбѣжнымъ поученіемъ.
   Первое прочитанное сочиненіе было озаглавлено: "И это жизнь?" Во время чтенія въ залѣ то и дѣло раздавались возгласы: "Какъ хорошо!" -- "Какъ это вѣрно!" -- "Какое прекрасное выраженіе!" Когда сочиненіе было прочитано, вся зала разразилась громомъ рукоплесканій.
   Послѣ этого сочиненія, худая, высокая дѣвушка, съ интересной блѣдностью на щекахъ, происходящей отъ пилюль и дурного пищеваренія, прочла стихотвореніе: "Прощаніе миссурійской дѣвушки съ Алабамой".
   Послѣ "Прощанія дѣвушки съ Алабамой", черноглазая, черноволосая дѣвушка приняла на возвышеніи трагическую позу и начала медленно читать, подчеркивая наиболѣе сильныя мѣста:
   "Видѣніе.
   "Ночь была темная и бурная. На небесномъ сводѣ не было видно ни одной звѣздочки. Глухіе раскаты грома потрясали воздухъ, а яркія молніи прорѣзывали темныя тучи. Буйный вѣтеръ стоналъ между деревьями и завывалъ въ дикихъ ущельяхъ. И въ этотъ часъ моя душа, покинутая всѣми, погруженная въ мракъ и ужасъ, страстно захотѣла увидѣть какое-нибудь человѣческое существо. Напрасно! Но вдругъ явилась она -- мое утѣшеніе, мое счастье и. горе. Она тихо и неслышно неслась надъ землей", и т. д., и т. д.
   Ѳто ужасное "Видѣніе" занимало цѣлыхъ десять мелкоисписанныхъ страницъ и заканчивалось проповѣдью, такой грозной и уничтожающей для всѣхъ невѣрующихъ, что его авторшѣ была присуждена первая награда. Городской мэръ обратился къ сіяющей молодой дѣвушкѣ съ рѣчью, въ которой призналъ, что никогда въ жизни не слышалъ ничего возвышеннѣе и краснорѣчивѣе, и что такимъ произведеніемъ "могъ бы гордиться и самъ Даніилъ Вебстеръ"...
   Наконецъ, всталъ съ своего мѣста самъ м-ръ Добсонъ. Онъ повернулся спиной къ публикѣ и началъ чертить на классной доскѣ карту Америки. Подъ вліяніемъ выпитаго вина его рука плохо повиновалась ему, и въ залѣ началъ раздаваться сдержанный смѣхъ. М-ръ Добсонъ смутился, взялъ губку, стеръ все начерченное и началъ чертить карту снова. Но смѣхъ становился все громче и громче. Бѣдный м-ръ Добсонъ продолжалъ чертить, стараясь не выдать своего волненія. Онъ чувствовалъ, что на лего обращены глаза всѣхъ собравшихся въ залѣ. Когда, наконецъ, онъ преодолѣлъ всѣ препятствія, и дѣло пошло на ладъ, смѣхъ все еще продолжался. Да и немудрено: въ потолкѣ залы, какъ-разъ надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ стоялъ учитель, находился небольшой люкъ, ведшій на чердакъ. Изъ этого люка кто-то постепенно спускалъ кошку, привязанную за заднія ноги къ веревкѣ. Чтобы кошка не мяукала, ея голова была обмотана тряпкой. Медленно спускаясь внизъ, несчастное животное то изгибалось кверху и старалось уцѣпиться когтями за веревку, то извивалось книзу и судорожно махало лапами по воздуху. Смѣхъ становился все громче и громче. Кошка очутилась, наконецъ, всего въ нѣсколькихъ вершкахъ отъ головы м-ра Добсона. Еще немного, и она вцѣпилась въ парикъ своими когтями. Въ ту же минуту веревка быстро поднялась кверху и исчезла вмѣстѣ съ кошкой въ темномъ отверстіи люка. На голой головѣ учителя засіялъ яркій свѣтъ: сынъ живописца заранѣе ухитрился покрыть лысину м-ра Добсона позолотой!
   Актъ былъ прерванъ. Месть мальчиковъ удалась вполнѣ. Наступили каникулы!
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.

   Уже восемь дней спустя послѣ начала вакацій, Томъ началъ замѣчать, что время тянется съ убійственной медленностью. Онъ буквально не зналъ, что съ собой дѣлать и какъ убить время. Бекки Тачеръ уѣхала со своими родителями въ имѣніе, и это еще болѣе усиливало тоску бѣднаго Тома. Его школьные товарищи не только не могли замѣтить ея, но дѣлали ея отсутствіе еще болѣе замѣтнымъ. Въ городѣ появилась корь; Томъ заболѣлъ ею и довольно долго пролежалъ въ постели, изнывая отъ скуки и бездѣйствія.
   Наконецъ, сонный городокъ встрепенулся. Въ судѣ былъ назначенъ разборъ дѣла объ убійствѣ на кладбищѣ, и толкамъ и пересудамъ не было конца. Тома начало мучить сильное безпокойство. Всякій разъ, когда кто-нибудь начиналъ говорить объ убійствѣ, его бросало въ жаръ. Нечистая совѣсть и страхъ заставляли его видѣть въ каждомъ словѣ ловушку, въ которую его собирались поймать. Правда, разсудокъ твердилъ ему, что было немыслимо, чтобы кто-нибудь могъ подумать, что онъ видѣлъ всю сцену убійства, но тѣмъ не менѣе, едва только кто-нибудь упоминалъ о предстоявшемъ процессѣ, его бросало то въ жаръ, то въ холодъ. Наконецъ, онъ не выдержалъ, разыскалъ Гека и увелъ его съ собой въ уединенное мѣсто. Онъ чувствовалъ непреодолимую потребность хоть на минуту дать волю своему языку и подѣлиться тяжелымъ бременемъ, лежавшимъ на немъ, съ товарищемъ по несчастью. Кромѣ того ему хотѣлось убѣдиться, не проговорился ли какъ-нибудь Гекъ.
   -- Гекъ, ты никому не говорилъ ни слова объ этомъ дѣлѣ?
   -- О какомъ дѣлѣ?
   -- Ты самъ знаешь, о какомъ.
   -- А-а! Понимаю. Конечно, нѣтъ.
   -- Ни одного слова?
   -- Ни одного слова! Провалиться мнѣ на этомъ самомъ мѣстѣ, если я что-нибудь сболтнулъ! А зачѣмъ ты меня спрашиваешь объ этомъ?
   -- Такъ. Я боялся....
   -- Ты самъ знаешь, Томъ, что если бы это открылось, то не прошло бы и трехъ дней, какъ насъ уже не было бы на бѣломъ свѣтѣ!
   Томъ началъ успокаиваться. Затѣмъ, помолчавъ немного, онъ прибавилъ:
   -- Гекъ, а тебя ничто не можетъ заставить проболтаться?
   -- Что же можетъ заставить меня говорить? Развѣ только желаніе, чтобы меня утопилъ Джо!
   -- Вотъ и отлично! Мнѣ кажется, что намъ бояться нечего, если мы будемъ держать языкъ за зубами. Давай, поклянемся еще разъ, что мы будемъ молчать до самой смерти! Такъ-то будетъ лучше.!
   -- Хорошо!
   И оба мальчика произнесли новую торжественную клятву, что будутъ нѣмы, какъ рыбы.
   -- О чемъ больше всего толкують въ городѣ, Гекъ? Теперь я ужь ничего не могу разобрать!
   -- О чемъ говорить? Да все объ одномъ и томъ же; только и слышишь: Поттеръ, да Поттеръ. У меня по спинѣ мурашки бѣгаютъ, когда я слышу это имя!
   -- Ну вотъ! То-же самое происходитъ и со мной. Я думаю, что Поттеръ погибъ. Тебѣ не бываетъ его жалко иногда?
   -- Какое! Я только и думаю о немъ. Правда, онъ человѣкъ пустой, но онъ никого на своемъ вѣку не обидѣлъ. Ловилъ себѣ рыбу, а на вырученныя деньги покупалъ водку; что же тутъ такого? Такъ дѣлаютъ всѣ или, по крайней мѣрѣ, почти всѣ. Сердце же у него все-таки доброе: однажды онъ подѣлился со мной рыбой, хотя и самъ былъ очень голоденъ. Кромѣ того, онъ очень часто выручалъ меня изъ бѣды,
   -- А мнѣ онъ поправилъ змѣя, Гекъ, и придѣлывалъ крючки къ удочкамъ. Богъ знаетъ, чего бы я не далъ, лишь бы освободить его изъ тюрьмы!
   -- Этого мало, Томъ. Они все равно поймали бы его и засадили обратно за рѣшетку.
   -- Это правда, но я не могу слышать, когда его бранятъ Богъ знаетъ какъ, а онъ ни въ чемъ не виноватъ.
   -- Я тоже, Томъ. Всѣ увѣряютъ, что онъ самая кровожадная собака во всей странѣ, и что если его не повѣсили раньше, то только по недосмотру.
   -- Да. А я такъ даже слышалъ, какъ кто-то сказалъ: "Если его оправдаютъ, то съ нимъ нужно будетъ расправиться своимъ судомъ". Ахъ, Боже мой!
   -- И это они сдѣлаютъ, ручаюсь тебѣ въ этомъ своей головой!
   Мальчики еще долго болтали, но это не принесло имъ никакой отрады. Между тѣмъ начало смеркаться. Мальчики незамѣтно дошли до небольшой одиноко стоявшей тюрьмы. Втайнѣ оба надѣялись, что вотъ-вотъ что-нибудь случится, и Поттеръ будетъ спасенъ. Но, разумѣется, ничего не случилось. Казалось что всѣ ангелы и всѣ добрые духи отвернулись отъ несчастнаго узника.
   Еще до того мальчики часто подходили къ маленькому окошку съ вдѣланной въ него рѣшеткой и просовывали черезъ нее Поттеру табакъ. Сторожей около тюрьмы не было
   Благодарность, съ какой Поттеръ принималъ эти маленькіе подарки, всегда заставляла сжиматься сердца мальчиковъ, но на этотъ разъ имъ было такъ стыдно и неловко, какъ никогда. Они почувствовали себя трусливыми, низкими предателями, когда Поттеръ заговорилъ:
   -- Спасибо вамъ, ребята. Вы добрѣе всѣхъ въ городѣ, и я не забываю этого ни на одну минуту. Сколько разъ я говорилъ самому себѣ: "Всю свою жизнь ты дѣлалъ мальчикамъ только одно хорошее. Ты клеилъ имъ змѣевъ, дѣлалъ имъ удочки, показывалъ мѣста, гдѣ лучше всего ловится рыба, но всѣ они забыли о старомъ Поттерѣ. Только Томъ и Гекъ не забыли его, говорю я самъ себѣ, и старикъ Поттеръ тоже не забудетъ ихъ". Я сдѣлалъ ужасное дѣло, ребята, потому что былъ пьянъ и не въ полномъ разсудкѣ; теперь меня повѣсятъ, и я этого заслужилъ. Но не будемъ говорить объ этомъ. Я не хочу, чтобы васъ смущали печальныя, горькія мысли. Я хочу вамъ сказать только одно: когда вы вырастете, никогда не напивайтесь пьяными; тогда вы ни когда не попадете въ эту темную, отвратительную дыру. Станьте поближе; я хочу видѣть ваши добрыя, ласковыя лица. Да, добрыя, ласковыя, хорошія, славныя лица! Влѣзьте другъ другу на плечи, чтобы я могъ потрогать васъ. Такъ, хорошо! Ну, протяните руки черезъ рѣшетку; ваши маленькія ручки пройдутъ сквозь нее: мои лапы слишкомъ велики для этого. Да, эти руки, маленькія, слабыя руки сдѣлали много добра старику Поттеру и сдѣлали-бы еще больше, если-бы могли! Такъ вѣдь? Ну, вотъ и все. Теперь бѣгите домой, а то старикъ Поттеръ, пожалуй, еще расплачется.


   Томъ прокрался домой въ самомъ угнетенномъ настроеніи духа; ночью его мучили страшные сны. Въ теченіе слѣдующихъ двухъ дней онъ все бродилъ вокругъ зданія суда; какая-то странная сила тянула его туда, и ему стоило не мало труда, чтобы удержаться отъ этого желанія. Съ Гекомъ происходило то-же самое. Оба мальчика старательно избѣгали встрѣчи другъ съ другомъ. Время-отъ времени они уходили подальше отъ суда, но таинственная сила заставляла ихъ снова возвращаться обратно. Каждый разъ, когда изъ залы выходила кучка любопытныхъ, Томъ чутко прислушивался къ ихъ разговорамъ. Они были мало утѣшительны: цѣлая сѣть неопровержимыхъ доказательствъ виновности несчастнаго Поттера опутывала его все плотнѣе и плотнѣе. Въ исходѣ второго дня ходили слухи, что индѣецъ Джо твердо стоитъ на своемъ показаніи, и что не можетъ быть никакихъ сомнѣній относительно приговора, который произнесутъ присяжные.
   Въ этотъ вечеръ Томъ куда-то исчезъ и вернулся домой очень поздно. Онъ имѣлъ очень возбужденный видъ и долго ворочался на своей постели, пока, наконецъ, ему не удалось заснуть.
   На слѣдующее утро въ залѣ суда собрался весь городъ: въ этотъ день долженъ былъ быть произнесенъ приговоръ надъ Поттеромъ. Среди собравшейся публики были какъ мужчины, такъ и женщины. Наконецъ, послѣ долгаго ожиданія, въ залу вошли присяжные и заняли свои мѣста. Вскорѣ послѣ этого ввели Поттера, блѣднаго, осунувшагося и закованнаго въ цѣпи. Онъ робко и съ безнадежнымъ видомъ сѣлъ на скамью; на него были устремлены всѣ взоры. Среди свидѣтелей въ особенности выдавался индѣецъ Джо, по обыкновенію тупо смотрѣвшій въ одну точку. Наступила новая пауза; затѣмъ въ дверяхъ показался прокуроръ, и шерифъ объявилъ засѣданіе открытымъ. Одновременно съ этимъ послышалось обычное перешептываніе адвокатовъ и шелестъ разбираемыхъ бумагъ. Все это, вмѣстѣ взятое, было какъ-бы введеніемъ къ драмѣ, которая должна была здѣсь разыграться.
   Засѣданіе началось тѣмъ, что вызвали перваго свидѣтеля, который показалъ, что въ день открытія убійства, рано утромъ, онъ видѣлъ Поттера, мывшаго руки въ ручьѣ и поспѣшно убѣжавшаго при видѣ свидѣтеля. Послѣ нѣсколькихъ дополнительныхъ вопросовъ прокуроръ обратился къ защитнику:
   -- Слово принадлежитъ господину защитнику. Имѣете вы что-нибудь спросить свидѣтеля?
   Поттеръ на мгновеніе поднялъ глаза, но тотчасъ-же опустилъ ихъ, когда услышалъ слова защитника:
   -- Я отказываюсь отъ этого.
   Слѣдующій свидѣтель показалъ, что ножъ былъ найденъ возлѣ трупа убитаго. Прокуроръ опять обратился къ защитнику, но тотъ вновь отказался задавать вопросы свидѣтелю.
   Третій свидѣтель заявилъ, что не разъ видѣлъ ножъ, найденный около трупа доктора, въ рукахъ Поттера. Прокуроръ въ третій разъ обратился къ защитнику:
   -- Слово принадлежитъ господину защитнику!
   Но защитникъ въ третій разъ отвѣтилъ спокойно и холодно:
   -- Я отказываюсь отъ вопросовъ.
   Публика начала волноваться. Неужели этотъ странный защитникъ не хотѣлъ сдѣлать даже малѣйшей попытки, чтобы спасти своего кліента отъ висѣлицы?
   Нѣсколько свидѣтелей выразились въ томъ смыслѣ, что когда Поттера привели на мѣсто убійства, то онъ держалъ себя такъ, что въ его виновности нельзя было сомнѣваться. Этихъ свидѣтелей также отпустили безъ перекрестнаго допроса.
   Мельчайшія подробности всего происходившаго на кладбищѣ въ памятное всѣмъ утро были приведены и подтверждены самыми достовѣрными свидѣтелями, но защитникъ Поттера упорно отказывался подвергать ихъ даже малѣйшему допросу. Недоумѣніе и недовольство публики возрастали и, наконецъ, выразились въ такомъ громкомъ ропотѣ, что предсѣдатель былъ вынужденъ призвать присутствующихъ къ порядку. Прокуроръ поднялся со своего мѣста и громко сказалъ:
   -- Показанія данныя подъ присягой почтенными гражданами этого города, слова которыхъ не могутъ возбуждать даже малѣйшаго подозрѣнія, настолько убѣдительны, что виновность несчастнаго подсудимаго внѣ сомнѣній. Господа присяжные, мы полагаемся на вашу справедливость!
   Изъ груди Поттера вырвался глухой стонъ, онъ закрылъ лицо руками и поникъ головой. Въ залѣ воцарилась мертвая, томительная тишина. Мужчины были тронуты, многія дамы плакали Наконецъ, поднялся защитникъ.
   -- Господа судьи и господа присяжные! Въ началѣ настоящаго судебнаго разбирательства мы старались доказать, что нашъ кліентъ въ моментъ совершенія преступленія находился въ ненормальномъ состояніи, вызванномъ неумѣреннымъ употребленіемъ водки, въ состояніи, которое исключаетъ возможность вмѣнить подсудимому въ вину совершенное имъ убійство. Теперь мы отказываемся отъ этого способа защиты.
   Защитникъ обернулся къ приставу:
   -- Введите Томаса Сойера!
   На всѣхъ лицахъ, не исключая и лица Поттера, изобразилось полнѣйшее недоумѣніе. Когда Томъ вошелъ въ залу, онъ почувствовалъ, что на него устремлены всѣ взоры. Мой герой имѣлъ въ эту минуту очень смущенный видъ и, повидимому, чего-то сильно боялся. Начался допросъ:
   -- Томасъ Сойеръ, гдѣ вы находились въ ночь на семнадцатое іюня, приблизительно около полуночи?
   Томъ мелькомъ взглянулъ на безстрастное лицо индѣйца Джо и не могъ произнести ни одного слова. Въ залѣ стало такъ тихо, что можно было услышать даже полетъ мухи. Но черезъ нѣсколько секундъ Томъ овладѣлъ собою настолько, что могъ произнести вполголоса:
   -- На кладбищѣ.
   -- Пожалуйста, погромче. Не бойтесь, вамъ ничего не сдѣлаютъ. И такъ вы были?...
   -- На кладбищѣ.
   По лицу Джо скользнула презрительная улыбка.
   -- Вы находились недалеко отъ могилы старика Уильямса?
   -- Да, господинъ адвокатъ.
   -- Не можете ли вы говорить немного громче? На какомъ приблизительно разстояніи находились вы отъ могилы?
   -- Приблизительно на такомъ же, какъ я теперь стою отъ васъ.
   -- Вы спрятались или стояли на открытомъ мѣстѣ?
   -- Я спрятался.
   -- Гдѣ?
   -- За деревьями, которыя растутъ около могилы.
   Индѣецъ Джо чуть замѣтно дрогнулъ.
   -- Былъ съ вами кто-нибудь или вы были одни?
   -- Нѣтъ, я былъ не одинъ. Со мной былъ...
   -- Довольно! Имени вашего товарища намъ пока не нужно знать. Вы принесли съ собою что-нибудь на кладбище?
   Томъ замялся и опустилъ глаза.
   -- Говорите, мой мальчикъ, не конфузьтесь Говорить правду не стыдно. И такъ что же ты принесъ съ собой?
   Адвокатъ изъ оффиціальнаго тона невольно перешелъ въ ласковый, дружескій, и это ободрило моего героя. Онъ покраснѣлъ и пробормоталъ:
   -- Мы принесли съ собой... дохлую кошку.
   Въ залѣ раздался сдержанный смѣхъ, который тотчасъ же умолкъ при строгомъ взглядѣ предсѣдателя суда.


   -- Мы представимъ скелетъ этой кошки господамъ присяжнымъ, какъ вещественное доказательство. А теперь, мой другъ, разскажи мнѣ все, что ты видѣлъ, ничего не утаивая. И главное: не бойся.
   Томъ началъ разсказывать, вначалѣ робко, но затѣмъ все смѣлѣе и смѣлѣе. Черезъ нѣсколько секундъ все стихло, и въ залѣ раздавался только звонкій голосъ мальчика. На него были устремлены всѣ глаза; всѣ: судьи, присяжные, публика слушали его, затаивъ дыханіе, и, казалось, забыли все на свѣтѣ, прислушиваясь къ яркому, смѣлому описанію ужаснаго преступленія. Напряженное состояніе всѣхъ присутствовавшихъ достигало крайняго предѣла, когда Томъ произнесъ: "Когда же докторъ свалилъ Поттера на землю, индѣецъ Джо подскочилъ къ нему съ ножомъ и..."
   Трахъ! опрокидывая всѣхъ, кто попадался на пути, индѣецъ Джо съ быстротою молніи вскочилъ на подоконникъ и, прежде чѣмъ кто-либо успѣлъ опомниться, выпрыгнулъ на улицу -- и исчезъ изъ виду.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

   Томъ опять сталъ героемъ въ городѣ -- любимцемъ взрослыхъ и предметомъ зависти со стороны сверстниковъ. Его имя было даже увѣковѣчено на столбцахъ мѣстной газеты, восхвалявшей его доблестный, геройскій поступокъ. Нѣкоторые жители города серьезно увѣряли другъ друга, что Томъ имѣетъ всѣ задатки къ тому, чтобы стать когда-нибудь президентомъ, конечно, если только онъ не попадетъ раньше этого на висѣлицу.
   По обыкновенію измѣнчивые, непостоянные люди открыли теперь Поттеру свои объятія и ухаживали за нимъ съ такимъ же усердіемъ, какъ за нѣсколько дней передъ тѣмъ проклинали и бранили на чемъ свѣтъ стоитъ. Но такъ какъ люди уже созданы такими, то не будемъ осуждать ихъ.
   Днемъ -- Томъ ликовалъ и упивался славой, но ночью его охватывалъ ужасъ. Каждую ночь онъ видѣлъ во снѣ страшное лицо индѣйца, на которомъ были написаны жажда мести и убійства. Съ наступленіемъ вечера моего героя нельзя было выманить изъ дому никакими соблазнами, какъ велики бы они ни были. Бѣдный Гекъ также не имѣлъ ни минуты покоя отъ страха, такъ какъ наканунѣ послѣдняго дня судебнаго засѣданія Томъ разсказалъ защитнику Поттера все, что произошло на кладбищѣ. Хотя внезапное бѣгство Джо изъ залы суда и избавило Гека отъ необходимости выступить въ качествѣ свидѣтеля и дать показаніе, но тѣмъ не менѣе онъ дрожалъ при мысли, что индѣецъ все узнаетъ и, конечно, постарается отомстить за себя. Правда, бѣдняга взялъ клятву съ защитника Поттера, что онъ будетъ молчать, но развѣ этого было достаточно? Послѣ того, какъ угрызенія совѣсти заставили Тома раскрыть тайну, которую онъ клялся хранить до гроба, Гекъ потерялъ всякую вѣру въ людскія обѣщанія. Трогательныя выраженія благодарности, которыя ежедневно выказывалъ Поттеръ, наполняли сердце Тома гордостью и ликованіемъ, но по ночамъ онъ раскаивался въ душѣ, что выдалъ тайну убійства. Онъ боялся, что индѣйца никогда не поймаютъ, но въ то же время онъ приходилъ въ ужасъ при мысли, что Джо попадется въ руки правосудія, и что ему, Тому, придется опять выступить свидѣтелемъ по несчастному дѣлу на кладбищѣ. Однимъ словомъ, онъ былъ убѣжденъ только въ одномъ: что онъ вздохнетъ свободно лишь тогда, когда ужасный индѣецъ умретъ, и когда онъ увидитъ его трупъ.


   За поимку индѣйца Джо была обѣщана награда; весь городъ и всѣ его окрестности были тщательно обысканы, но Джо исчезъ безслѣдно. Въ городокъ пріѣхалъ знаменитый сыщикъ изъ С.-Луи, но и онъ добился такихъ же блестящихъ результатовъ, какіе часто приходятся на долю его товарищамъ по профессіи, т.-е. онъ только "открылъ ключъ къ загадкѣ". Но такъ какъ такой ключъ нельзя ни привлечь къ суду, ни повѣсить, то послѣ отъѣзда сыщика Томъ чувствовалъ себя ничуть не лучше, чѣмъ до его пріѣзда.
   Дни медленно потянулись одинъ за другимъ, и, къ счастью, каждый изъ нихъ уменьшалъ ужасъ, который терзалъ обоихъ мальчиковъ.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

   Въ жизни всякаго мальчика наступаетъ такая пора, когда его охватываетъ непреодолимое желаніе отправиться на поиски какого-нибудь зарытаго клада. Въ одинъ прекрасный день такое же желаніе почувствовалъ и мой герой, Томъ Сойеръ. Онъ рѣшилъ переговорить объ этомъ съ Джо Гарперомъ, но послѣдній куда-то исчезъ; Бена Роджерса также не оказалось дома: онъ отправился ловить рыбу. Наконецъ, Томъ встрѣтилъ случайно Гека. Финна и, за неимѣніемъ лучшаго компаньона, рѣшилъ посвятить его въ свои замыслы. Онъ отозвалъ его въ пустынный переулокъ и разсказалъ ему о своихъ планахъ. Гекъ охотно согласился на предложеніе Тома. Онъ всегда былъ готовъ принять участіе въ любомъ предпріятіи, которое могло доставить удовольствіе, но не требовало затраты капитала: свободнаго времени у него было сколько угодно, денегъ же, разумѣется, ни гроша.
   -- Гдѣ же мы будемъ искать кладъ?-- спросилъ Гекъ.
   -- Да вездѣ, гдѣ только будетъ возможно.
   -- Вездѣ? Но развѣ вездѣ есть клады?
   -- Конечно, нѣтъ! Ихъ зарываютъ всегда въ какихъ-нибудь особенныхъ мѣстахъ: напримѣръ, на пустынномъ островѣ или подъ старымъ, полусгнившимъ деревомъ. Но чаще всего клады находятъ подъ поломъ въ старыхъ заброшенныхъ домахъ, гдѣ водятся привидѣнія.
   -- Кто же зарываетъ эти клады?
   -- Кто? Конечно, разбойники, а не учителя изъ воскресныхъ школъ.
   -- Я этого не знаю. Но во всякомъ случаѣ, ужь я-то не сталъ бы зарывать кладъ, если бы онъ у меня былъ. Я тратилъ бы деньги и жилъ бы въ свое удовольствіе.
   -- Я тоже. Но разбойники почему-то поступаютъ иначе и зарываютъ свои сокровища въ землю.
   -- И никогда не приходятъ за ними?
   -- Нѣтъ. То-есть они, можетъ-быть, и хотѣли бы вырыть кладъ обратно, но обыкновенно забываютъ мѣсто или умираютъ. Вотъ кладъ и лежитъ въ землѣ, иногда цѣлое столѣтіе, а потомъ кто-нибудь находитъ старую пожелтѣвшую отъ времени бумагу съ описаніемъ мѣста, гдѣ зарытъ кладъ. Такую бумагу приходится разбирать иногда цѣлую недѣлю, а то и дольше, потому что она написана не обыкновенными буквами, а таинственными знаками и іероглифами.
   -- Іеро... какъ ты говоришь?
   -- Іероглифы -- это разныя каракульки, рисунки и тому подобное; съ перваго взгляда они какъ-будто ничего и не означаютъ.
   -- А у тебя есть такая бумага, Томъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Какъ же ты узнаешь, гдѣ зарытъ кладъ?
   -- Для этого мнѣ такой бумаги не нужно. Я отлично знаю, что клады зарываютъ или въ старыхъ домахъ съ привидѣніями, или на пустынныхъ островахъ, или подъ старыми сухими деревьями. Мы уже осматривали Джексоновъ островъ; можно будетъ еще разъ съѣздить туда. Потомъ тамъ, подъ горой, есть старый заброшенный домъ съ привидѣніями. Кромѣ того, здѣсь есть пропасть высохшихъ деревьевъ.
   -- И подъ каждымъ зарытъ кладъ?
   -- Да нѣтъ же! Ты все спрашиваешь какія-то глупости.
   -- Почему же ты узнаешь, подъ которымъ изъ нихъ зарытъ кладъ?
   -- Очень просто: мы будемъ копать ямы подъ всѣми деревьями.
   -- Да вѣдь на это, Томъ, у насъ уйдетъ цѣлое лѣто!
   -- Чтожъ изъ этого! Ты подумай только, что мы можемъ найти сундукъ съ цѣлой сотней долларовъ или мѣшокъ съ брилліантами!
   Глаза Гека заискрились.
   -- Вотъ-то было бы хорошо! Съ меня было бы довольно однѣхъ денегъ, а брилліанты ты можешь взять себѣ.
   -- Хорошо, я отъ нихъ не откажусь. Есть такіе брилліанты, что за одну штуку платятъ больше двадцати долларовъ, и нѣтъ ни одного дешевле двухъ-трехъ долларовъ.
   -- Неужели?
   -- Конечно, это знаетъ всякій младенецъ. Ты никогда не видѣлъ брилліантовъ, Гекъ?
   -- Нѣтъ.
   -- А вотъ у королей -- такъ цѣлыя груды этихъ камней.
   -- Я никогда не видалъ королей, Томъ.
   -- Я это знаю. Вотъ, если бы ты поѣхалъ въ Европу, тогда ты увидѣлъ бы цѣлыя толпы королей.
   -- Толпы? Развѣ они ходятъ толпами?
   -- Конечно, нѣтъ.
   -- Такъ что же ты говоришь?
   -- Я хочу только сказать, что ихъ тамъ очень много. Напримѣръ, ты увидѣлъ бы тамъ стараго горбатаго Ричарда.
   -- Ричарда... а какъ его зовутъ по фамиліи?
   -- Онъ -- просто Ричардъ. У королей нѣтъ фамилій; ихъ зовутъ только по имени.
   -- Правда?
   -- Я же говорю тебѣ, что да.
   -- Ну, это дѣло вкуса, Томъ, а я не хотѣлъ бы быть королемъ и имѣть только одно имя, точно какой-нибудь негръ. А теперь скажи, гдѣ мы будемъ искать кладъ?
   -- Я и самъ хорошенько не знаю. Попробуемъ поискать подъ старымъ деревомъ на холмѣ?
   -- Хорошо.
   Мои герои немедленно раздобыли старую сломанную кирку и лопату и отправились въ путь. Пройти имъ пришлось около трехъ миль. Придя на мѣсто, они такъ устали, что прилегли отдохнуть въ тѣни большого вяза. Закуривъ трубки, мальчики начали болтать.
   -- Тутъ хорошо,-- началъ Томъ.
   -- Да.
   -- А скажи, Гекъ: если мы найдемъ кладъ, что ты сдѣлаешь со своей долей?
   -- Я? О, тогда я буду ѣсть каждый день пироги и паштеты и запивать ихъ виномъ и содовой водой. Потомъ я буду ходить въ циркъ каждый разъ, какъ онъ будетъ пріѣзжать сюда. Славное будетъ тогда житье!
   -- А копить ты не хочешь?
   -- Копить? Для чего же?
   -- Чтобы тебѣ хватило денегъ на всю жизнь.
   -- Ну, этого не стоитъ дѣлать, Томъ. Мой отецъ навѣрное вернется въ эти края, и, если у меня останутся къ тому времени деньги, онъ отберетъ ихъ у меня и пропьетъ. А ты что хочешь сдѣлать съ своими деньгами, Томъ?


   -- Я? Я куплю себѣ новый барабанъ, хорошую саблю, красный галстукъ и молодого бульдога и женюсь.
   -- Ты женишься?
   -- Конечно.
   -- Томъ, да ты съ ума сошелъ?
   -- Нисколько. Подожди, придетъ время -- и ты начнешь думать о женитьбѣ.
   -- Ну, Томъ, глупѣе этого трудно что-нибудь придумать. Возьмемъ хотя бы моего отца и мою мать. Они только и дѣлали, что дрались; я хорошо помню это.
   -- Это ничего не доказываетъ. Дѣвушка, на которой я женюсь, не дерется.
   -- Не думаю: всѣ онѣ другъ друга стоятъ. Ты сначала хорошенько подумай, Томъ, а потомъ ужь увидишь, стоитъ ли тебѣ жениться. А какъ зовутъ эту дѣвчонку?
   -- Это не дѣвчонка, а барышня.
   -- Все равно, можно назвать и такъ и такъ. Какъ же ее зовутъ?
   -- Когда-нибудь скажу, но не теперь.
   -- Ну, ладно. Жалко только, что когда ты женишься, я опять останусь одинъ.
   -- Нѣтъ, ты будешь жить со мной. А теперь, Гекъ, пора приниматься за работу.
   Мальчики начали рыть яму и проработали около получаса. Результата никакого. Еще полчаса напрасныхъ усилій. Наконецъ, Гекъ сказалъ:
   -- Неужели клады всегда бываютъ такъ глубоко зарыты?
   -- Иногда -- да. Но обыкновенно рыть такъ глубоко не приходится. Я думаю, что мы копаемъ не на томъ мѣстѣ.
   Мои кладоискатели перешли на другое мѣсто.


   Теперь работа шла не такъ быстро, какъ вначалѣ, но все-таки подвигалась впередъ. Проработавъ нѣкоторое время, Гекъ оперся рукой на лопату, вытеръ рукавомъ потъ, струившійся съ его лица, и спросилъ:
   -- А куда мы пойдемъ, когда кончимъ рыть эту яму?
   -- Я думаю, къ дереву на Кардифскомъ холмѣ, позади дома вдовы Дугласъ.
   -- Хорошо. Но вдова не отберетъ у насъ клада? Дерево вѣдь стоитъ на ея землѣ.
   -- Отберетъ? Пусть только попробуетъ! Клады всегда достаются тому, кто ихъ нашелъ; а на чьей землѣ онъ найденъ -- это безразлично.
   Гекъ успокоился, и работа опять закипѣла. Наконецъ, Гекъ воскликнулъ:
   -- Ахъ; чортъ побери! Мы, навѣрное, опять копаемъ не на томъ мѣстѣ. Какъ ты думаешь, Томъ?
   -- Странно... Намъ, вѣроятно, мѣшаетъ какая-нибудь колдунья. Это, говорятъ, случается.
   -- Вздоръ! Днемъ колдуньи ничего не могутъ сдѣлать.
   -- Твоя правда; я не подумалъ объ этомъ. А! Теперь я знаю, въ чемъ дѣло! Какіе же мы дураки съ тобой! Вѣдь нужно сначала узнать, куда падаетъ тѣнь отъ дерева въ полночь, съ той стороны дерева и слѣдуетъ копать яму.
   -- Стало-быть, наша работа пропала даромъ? Нечего дѣлать: придется придти сюда ночью. Ты можешь убѣжать изъ дому?
   -- Конечно. И намъ нужно быть здѣсь непремѣнно сегодня ночью, потому что если кто-нибудь увидитъ ямы, то тотчасъ же догадается въ чемъ дѣло и украдетъ кладъ прямо изъ-подъ нашего носа.
   -- Хорошо, я согласенъ. Ночью я приду къ твоему окну и буду мяукать.
   -- Приходи. А покамѣстъ спрячь кирку и лопату въ кусты.
   Около полуночи Томъ и Гекъ были уже на мѣстѣ. Имъ было немного жутко: казалось, что въ этотъ таинственный часъ и въ этой пустынной мѣстности, куда, доносился лишь глухой лай собакъ и отдаленный крикъ совы, въ густой листвѣ деревьевъ шептались духи и во всѣхъ темныхъ уголкахъ и закоулкахъ ютились привидѣнія и оборотни. Просидѣвъ молча около четверти часа, мальчики рѣшили, что полночь ужъ наступила. Они отмѣтили мѣсто, куда падала тѣнь дерева, освѣщеннаго луной, и начали рыть землю. Теперь они были увѣрены, что ихъ усилія увѣнчаются успѣхомъ. Любопытство разгоралось въ нихъ все сильнѣй и сильнѣй, и чѣмъ дальше, тѣмъ усерднѣе копали они яму. Послѣдняя становилась все глубже и глубже; каждый разъ, когда кирка ударялась обо что-нибудь твердое, сердца моихъ героевъ замирали отъ радостнаго ожиданія, но -- увы!-- ихъ ожидало одно только разочарованіе: каждый разъ оказывалось, что твердый предметъ былъ или камнемъ или кускомъ дерева. Наконецъ, Томъ потерялъ терпѣніе:
   -- Бросимъ, Гекъ! Это опять не то мѣсто.
   -- Не можетъ быть, Томъ. Мы обчертили тѣнь совершенно точно.
   -- Я знаю. Но дѣло не въ этомъ.
   -- Въ чемъ же?
   -- А въ томъ, что мы узнали время наугадъ. Когда мы отмѣчали тѣнь, полночь, быть-можетъ, уже прошла, а, можетъ-быть, еще и не наступала.
   Гекъ опустилъ лопату.
   -- Да, такъ, навѣрное, и было, -- сказалъ онъ.-- Я думаю, что не стоитъ больше копать. Какъ мы можемъ узнать въ точности, когда наступаетъ полночь? А кромѣ того... тутъ очень жутко ночью. Мнѣ все кажется, что сзади меня стоитъ какой-нибудь духъ или привидѣніе, а обернуться страшно: можетъ-быть, передо мной тоже стоитъ какая-нибудь вѣдьма и ждетъ только удобной минуты, чтобы вцѣпиться въ меня. У меня все время, съ тѣхъ поръ, какъ мы пришли сюда, бѣгаютъ по спинѣ мурашки.
   -- Мнѣ тоже страшновато, Гекъ. Знаешь, когда зарываютъ кладъ, то въ яму очень часто кладутъ мертвеца, чтобы онъ стерегъ сокровища.
   -- Господи помилуй!
   -- Да, да! Я часто слышалъ объ этомъ.
   -- Томъ, я очень не люблю имѣть дѣло съ мертвецами; съ ними шутки плохія.
   -- По-моему тоже лучше не трогать ихъ. Подумай только: вдругъ изъ этой ямы высунется бѣлый черепъ и заговоритъ съ нами?
   -- Не говори этого, Томъ! Лучше не думать о такихъ ужасахъ.
   -- Да, мнѣ тоже страшно подумать объ этомъ, Гекъ.
   -- Знаешь, что, Томъ? Оставимъ этотъ кладъ и попробуемъ копать гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.
   -- Хорошо; но...
   Томъ подумалъ съ минуту и прибавилъ:
   Можно будетъ попробовать поискать кладъ въ нежиломъ домѣ подъ горой. Это будетъ самое подходящее мѣсто.
   -- Ужь не знаю. Я не люблю домовъ, гдѣ являются привидѣнія. Привидѣнія, пожалуй, хуже мертвецовъ. Мертвецы, правда, могутъ вдругъ заговорить и перепугать человѣка на смерть, но за то они не бродятъ кругомъ, какъ тѣни, въ своихъ саванахъ, не наклоняются неожиданно надъ людьми изъ-за плеча, не скрипятъ зубами и не стучатъ своими костями. Этого я не могъ бы выдержать, Томъ,-- никакой человѣкъ не вынесетъ этого.
   -- Да, Гекъ, но привидѣнія являются только по ночамъ. Днемъ они не помѣшаютъ намъ искать кладъ.
   -- Это правда. Но ты самъ знаешь что всѣ боятся подходить къ этому дому даже днемъ, не только ночью.
   -- Ну, это просто потому, что тамъ когда-то убили человѣка. Даже ночью никто никогда не замѣчалъ чего-нибудь страшнаго около дома; развѣ только то, что въ окнахъ иногда мелькалъ синій огонекъ.


   -- Вотъ въ этомъ-то и дѣло. Ужь если ты увидишь гдѣ-нибудь синій огонекъ, такъ значитъ тамъ есть и духъ. Это всѣмъ извѣстно: только у духовъ есть такіе огоньки.
   -- Можетъ-быть. Но во всякомъ случаѣ днемъ они не покажутся, поэтому намъ бояться нечего.
   -- Ну, хорошо: пусть по твоему. А все-таки я скажу, что это дѣло небезопасное.
   Болтая такимъ образомъ, мальчики дошли до подножья холма. Внизу по самой серединѣ долины, залитой голубоватымъ свѣтомъ луны, одиноко стоялъ покинутый домъ. Заборъ, когда-то окружавшій его, давнымъ-давно обвалился; на ступеняхъ крыльца и на порогѣ входной двери росла сорная трава, дымовая труба развалилась, окна были безъ рамъ и безъ стеколъ, часть крыши провалилась. Мальчики въ теченіе нѣсколькихъ секундъ смотрѣли на мрачныя развалины, ожидая, что вотъ-вотъ въ оконныхъ отверстіяхъ замелькаютъ синіе огоньки. Затѣмъ они далеко обошли таинственный домъ и направились домой, пробираясь черезъ лѣсъ, покрывавшій склонъ Кардифскаго холма, обращенный къ городку.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

   На слѣдующій день, въ полдень, Томъ и Гекъ опять пришли на мѣсто своихъ ночныхъ подвиговъ, чтобы взять оставленные тамъ инструменты. Томъ сгоралъ отъ нетерпѣнія забраться въ покинутый домъ. Гекъ, бывшій нѣсколько хладнокровнѣе, вдругъ остановился и сказалъ:
   -- А скажи, Томъ: ты знаешь, какой сегодня день?
   Томъ подумалъ и испуганно поднялъ голову:
   -- Вотъ объ этомъ-то я и не подумалъ, Гекъ!
   -- Мнѣ тоже не пришло въ голову подумать объ этомъ. Но потомъ я вдругъ вспомнилъ, что сегодня -- пятница.
   -- Да, всего не предусмотришь, Гекъ. Если бы мы начали это дѣло сегодня, то оно могло бы кончиться ничѣмъ.
   -- Могло бы! Оно кончилось бы ничѣмъ. Пятница -- тяжелый день
   -- Это всякій дуракъ знаетъ. Ужь не думаешь ли ты, Гекъ, что ты первый выдумалъ это?
   -- Развѣ я сказалъ это? И потомъ бѣда не въ одной пятницѣ: я сегодня видѣлъ дурной сонъ. Мнѣ снились крысы.
   -- Неужели? Это дурной знакъ. Онѣ кусали другъ друга?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну, тогда ничего, Гекъ. Когда онѣ не кусаютъ другъ друга, то такой сонъ означаетъ только, что намъ грозитъ какая-нибудь бѣда. Мы должны быть на-сторожѣ, вотъ и все. На всякій случай сегодня мы не пойдемъ въ тотъ домъ, а будемъ играть. Ты знаешь что-нибудь о Робинъ Гудѣ, Гекъ?
   -- Нѣтъ; а кто это такой?
   -- О, это былъ самый великій человѣкъ, какой только существовалъ въ Англіи. Онъ былъ разбойникомъ.
   -- Отлично! Я хотѣлъ бы быть на его мѣстѣ А на кого онъ нападалъ?
   -- Только на шерифовъ, епископовъ, богачей π королей. Бѣдныхъ онъ не трогалъ; онъ любилъ ихъ и дѣлился съ ними добычей.
   -- Да это, должно-быть, былъ очень умный человѣкъ, Томъ?
   -- Да, это правда. Гекъ. Это былъ лучшій человѣкъ, какой когда-либо жилъ на свѣтѣ. Теперь такихъ людей нѣтъ. Онъ могъ побороть одной рукой всякаго человѣка. Потомъ у него былъ лукъ, изъ котораго онъ попадалъ въ монету въ десять центовъ за полторы мили, когда же стрѣла попадала не въ середину, а въ край монеты, то онъ садился и горько плакалъ и проклиналъ свою судьбу. Давай играть въ Робинъ Гуда, это очень интересно'.
   -- Хорошо, я согласенъ.
   Мальчики проиграли въ Робинъ Гуда до самаго вечера, время-отъ-времени посматривая въ сторону покинутаго дома и перебрасываясь отрывочными фразами относительно завтрашняго предпріятія. Когда солнце начало склоняться къ западу, и деревья стали бросать длинныя тѣни, они отправились домой и скоро скрылись изъ виду въ густомъ лѣсу Кардифскаго холма.
   Въ субботу, послѣ полудня, мои герои снова очутились около стараго высохшаго дерева. Сначала они покурили и поболтали немного, а потомъ стали рыть яму, которую выкопали въ послѣдній разъ -- не потому, чтобы они были увѣрены, что найдутъ въ ней кладъ, а просто для очистки совѣсти: Томъ увѣрялъ, что бывали случаи, когда кладоискатели не докапывались до клада какихъ-нибудь шести дюймовъ, а потомъ приходилъ какой-нибудь другой человѣкъ и, послѣ нѣсколькихъ взмаховъ лопатой, забиралъ себѣ сокровище. Углубивъ яму на нѣсколько вершковъ, мальчики взвалили на плечи свои инструменты и начали спускаться съ холма, утѣшая себя тѣмъ, что не шутили съ счастьемъ и въ точности выполнили все, что требуется въ подобныхъ случаяхъ.
   Когда Томъ и Гекъ подошли къ развалившемуся домику, мертвая тишина, окружавшая его, подѣйствовала на нихъ такъ угнетающе, что они долгое время не рѣшались войти. Наконецъ, они подкрались къ двери и робко заглянули внутрь дома. Они увидѣли заросшую сорной травой комнату безъ пола, съ голыми стѣнами, съ покосившимся каминомъ и зіяющими окнами безъ стеколъ. Въ углу виднѣлась полуразвалившаяся лѣстница, которая вела на чердакъ. Всюду висѣла клочьями грязная пыльная паутина. Мальчики нерѣшительно и боязливо вошли въ комнату; пульсъ ихъ учащенно бился, они разговаривали шопотомъ и чутко прислушивались, готовые при малѣйшемъ подозрительномъ шорохѣ обратиться въ бѣгство.
   Мало-по-малу, однако, страхъ ихъ началъ исчезать, и они подробно осмотрѣли всю комнату, въ душѣ удивляясь своей собственной храбрости. Покончивъ съ осмотромъ нижняго этажа, они рѣшили осмотрѣть и чердакъ. Правда, это значило до извѣстной степени отрѣзать себѣ отступленіе, но ихъ любопытство было такъ раззадорено и они были такъ упоены своей смѣлостью, что бросили свои инструменты въ уголъ и поднялись наверхъ. Тамъ мальчики увидѣли тѣ же слѣды всесокрушающаго времени. Въ одномъ углу чердака стоялъ шкапъ, въ которомъ можно было ожидать что-нибудь найти, но эта надежда оказалась напрасной: шкапъ былъ пустъ. Теперь мои герои совершенно успокоились и собирались сойти внизъ, чтобы приняться за работу, какъ вдругъ Томъ остановился и прошепталъ:
   -- Тсс!...
   -- Что такое?-- пробормоталъ едва слышно Гекъ и поблѣднѣлъ, какъ полотно.
   -- Тсс!... Слышишь?
   -- Да! Боже мой! Надо бѣжать, Томъ!
   -- Молчи и не шевелись, они подходятъ къ двери!
   Мальчики легли на полъ и приложили глаза къ щелямъ между досокъ.
   -- Они остановились... нѣтъ, идутъ... теперь они вошли. Ни слова, Гекъ! Боже мой, какъ мы выберемся теперь отсюда?
   Въ домъ вошли два человѣка. Оба мальчика разомъ подумали про себя:
   -- Одинъ -- это старый глухонѣмой испанецъ, который недавно появился въ городкѣ; другой -- неизвѣстно кто.
   Этотъ "другой" былъ въ лохмотьяхъ съ взъерошенными волосами и имѣлъ очень подозрительный видъ. На "испанцѣ" былъ длинный плащъ; у него были пушистые, сѣдые усы и такіе же волосы, падавшіе длинными прядями изъ подъ широкополой шляпы. Кромѣ того, онъ носилъ очки съ круглыми зелеными стеклами. Когда они вошли, товарищъ "испанца" о чемъ-то оживленно говорилъ. Бродяги сѣли на полъ, лицомъ къ двери и прислонились къ стѣнѣ. Говорившій продолжалъ свою рѣчь, оживленно жестикулируя. Чѣмъ дальше, тѣмъ онъ говорилъ громче и, наконецъ, мальчики услышали, какъ онъ сказалъ:


   -- Нѣтъ, я много думалъ объ этомъ, и не согласенъ идти съ тобой. Слишкомъ опасно.
   -- Опасно!-- проворчалъ "глухонѣмой" испанецъ, къ величайшему удивленію мальчиковъ.-- Ты просто трусъ!
   При послѣднихъ словахъ "испанца", Томъ и Гекъ вздрогнули и похолодѣли отъ ужаса. Это былъ голосъ индѣйца Джо.
   Помолчавъ немного, Джо продолжалъ:
   -- Что можетъ быть опаснѣе того дѣльца, которое я обдѣлалъ тамъ, -- онъ указалъ рукой въ сторону города, -- а развѣ со мной что-нибудь случилось?
   -- Ну, это другое дѣло! Такъ далеко отъ города, и никакого жилья кругомъ!
   -- А то, что мы приходимъ сюда днемъ -- развѣ это не опасно. Всякій, кто только увидитъ насъ, можетъ заподозрить, что мы не даромъ скрываемся въ этой лачугѣ.
   -- Это я знаю. Но послѣ того дурацкаго дѣла нужно же было куда-нибудь спрятаться. Теперь мы должны убраться отсюда. Я собирался сдѣлать это еще вчера, да было нельзя: проклятые мальчишки весь день возились на томъ холмѣ.
   "Проклятые мальчишки" при этихъ словахъ задрожали, какъ въ лихорадкѣ, и въ душѣ поблагодарили Бога, что вспомнили о пятницѣ и рѣшили подождать одинъ день. Почему только они не рѣшили подождать не одинъ день, а цѣлый годъ! Между тѣмъ бродяги вынули изъ мѣшковъ провизію и начали ѣсть. Послѣ долгаго молчанія, Джо сказалъ:
   -- Вотъ что, товарищъ. Отправляйся теперь вверхъ по рѣкѣ и жди меня. Я проберусь еще разокъ въ городъ и разнюхаю кое-что. Нашимъ "дѣломъ" мы займемся тогда, когда я найду болѣе удобнымъ. А потомъ -- въ Техасъ!
   На это предложеніе не послѣдовало никакого отвѣта. Затѣмъ оба начали зѣвать, и Джо сказалъ:
   -- Я чертовски усталъ. Теперь твоя очередь сторожить.
   Онъ улегся на полу и скоро захрапѣлъ. Его товарищъ вскорѣ также началъ клевать носомъ; его голова склонялась все ниже и ниже, и, наконецъ, онъ заснулъ.
   Мальчики облегченно вздохнули. Томъ прошепталъ:
   -- Теперь пора; идемъ!
   -- Нѣтъ, я не могу идти, -- отвѣтилъ Гекъ шопотомъ.-- Если они проснутся, я сойду съ-ума отъ страха.
   Томъ началъ уговаривать Гека, но тотъ не рѣшался двинуться съ мѣста. Наконецъ, Томъ осторожно поднялся на ноги и рѣшилъ попытать счастья за свой рискъ. Однако, при первомъ же его шагѣ, ветхій полъ заскрипѣлъ такъ громко, что онъ въ ужасѣ опустился рядомъ съ Гекомъ. Сдѣлать вторую попытку бѣжать онъ не рѣшился. Мальчики лежали неподвижно, считая минуты; время тянулось съ убійственной медленностью. Наконецъ, къ своей радости, они замѣтили, что солнце начинаетъ садиться.
   Одинъ изъ спавшихъ пересталъ храпѣть. Индѣецъ Джо приподнялся, осмотрѣлся кругомъ и злобно усмѣхнулся при видѣ, что его товарищъ спитъ, опустивъ голову на колѣни. Онъ толкнулъ его ногой и сказалъ:
   -- Хорошъ сторожъ, нечего сказать! Ну, да ужь все равно, благо ничего не случилось.
   -- Да что ты... развѣ я заснулъ?
   -- Конечно. А теперь пора отправляться въ путь. Только, какъ намъ быть съ тѣми деньгами?
   -- Не знаю. Лучше всего было бы оставить ихъ здѣсь, пока мы не соберемся на югъ. Таскать съ собой шестьсотъ пятьдесятъ долларовъ не такъ-то легко!
   -- Ну, хорошо. Мы можемъ придти сюда еще разъ.
   -- Только надо будетъ придти сюда ночью, какъ въ прошлые разы. Дѣло все-таки будетъ вѣрнѣе!
   -- Но вотъ что, дружище: пока не подвернется удобный случай обдѣлать то дѣльце, можетъ пройти довольно много времени. Мѣсто здѣсь хорошее, но деньги все-таки нужно было бы зарыть въ землю.
   -- Это такъ,-- согласился товарищъ индѣйца.
   Онъ подошелъ къ камину, поднялъ одинъ изъ заднихъ кирпичей и вытащилъ тугонабитый мѣшокъ. Бродяга вынулъ изъ него двадцать или тридцать долларовъ для себя и столько же для индѣйца и передалъ мѣшокъ Джо, который стоялъ на колѣняхъ въ углу комнаты и рылъ яму своимъ длиннымъ, широкимъ ножомъ.
   Въ эту минуту мальчики забыли весь свой страхъ. Съ искрящимися глазами они слѣдили за каждымъ движеніемъ Джо. Какое счастье! Шестьсотъ долларовъ! Этихъ денегъ было достаточно, чтобы обогатить съ полдюжины мальчиковъ. Искать кладъ при такихъ обстоятельствахъ можно: тутъ нѣтъ непріятной неизвѣстности относительно того, гдѣ копать яму! Мальчики безпрестанно толкали другъ друга подъ локоть, точно желая сказать: "Что, теперь ты доволенъ, что попалъ сюда?"
   Вдругъ ножъ индѣйца наткнулся на что-то твердое.
   -- Эге!-- воскликнулъ онъ.
   -- Что такое?-- спросилъ его товарищъ.
   -- Второй полъ... нѣтъ, это, вѣроятно, какой-нибудь сундукъ Помоги-ка мнѣ, мы сейчасъ увидимъ, что это такое. Впрочемъ, оставь: я ужь пробилъ дыру въ доскѣ.
   Онъ опустилъ руку и тотчасъ же поднесъ ее къ самому лицу своего компаньона.
   -- Это, братъ, деньги!
   Оба осмотрѣли монеты. Это было золото. Мальчики обрадовались не меньше самихъ бродягъ.
   -- Мы сейчасъ вытащимъ ящикъ на свѣтъ Божій, -- проговорилъ товарищъ индѣйца.-- Тамъ въ углу валяется старая заржавленная кирка, она намъ пригодится.
   Онъ подбѣжалъ къ киркѣ и лопатѣ, оставленнымъ мальчуганами, и подалъ кирку индѣйцу. Джо подозрительно осмотрѣлъ ее, покачалъ головой, пробормоталъ что-то себѣ подъ носъ и принялся за работу.
   Ящикъ вскорѣ былъ выкопанъ. Онъ былъ не особенно великъ и обитъ желѣзными полосами. Повидимому онъ пролежалъ въ землѣ очень долго, такъ какъ дерево почти сгнило, а желѣзо было покрыто толстымъ слоемъ ржавчины. Бродяги любовались на сокровище и не могли произнести ни одного слова отъ радости. Наконецъ, Джо прошепталъ:
   -- Товарищъ, тутъ нѣсколько тысячъ долларовъ.
   -- Говорятъ, что здѣсь былъ притонъ шайки Мерреля.
   -- Я это знаю,-- подтвердилъ Джо.
   -- Теперь мы можемъ обойтись и безъ того дѣльца, а?
   Индѣецъ нахмурился.
   -- Ты не понимаешь меня или не понимаешь, чего мнѣ надо. Мнѣ нужны не деньги: я хочу отомстить за себя!-- При этихъ словахъ въ глазахъ Джо сверкнулъ зловѣщій огонь.-- Чтобы эта месть удалась, мнѣ нужна твоя помощь, понимаешь? Когда дѣло будетъ сдѣлано, мы отправимся въ Техасъ. А теперь отправляйся къ своей Ганнѣ и ребятишкамъ и жди, пока я тебя не вызову.
   -- Ну, хорошо, хорошо. А что же дѣлать съ этимъ сокровищемъ? Мы закопаемъ его обратно?
   -- Да. (Наверху полный восторгъ). Впрочемъ, нѣтъ, этого нельзя дѣлать. (Наверху -- отчаяніе). Я чуть-чуть не забылъ одной вещи. На киркѣ была свѣжая земля. (Мальчикамъ чуть не сдѣлалось дурно отъ страха). Какъ попали сюда эта кирка и лопата? Да еще съ свѣжей землей? Кто принесъ ихъ сюда, и гдѣ эти люди? Ты не слышалъ никакого шума? Нѣтъ, закопать ящикъ здѣсь не годится. Эти люди могутъ вернуться сюда, и тогда они замѣтятъ, что земля только-что вскопана, и мы останемся въ дуракахъ. Нѣтъ, будетъ гораздо лучше, если я заберу все это въ свою берлогу.
   -- Конечно. Въ номеръ первый?
   -- Нѣтъ, въ номеръ второй, подъ крестомъ. Тамъ мѣсто надежнѣе.
   -- Пожалуй, что такъ. Скоро стемнѣетъ, и мы можемъ отправиться во-свояси.
   Индѣецъ началъ ходить по комнатѣ и, подходя то къ одному, то къ другому окну, осторожно высматривалъ, что дѣлается кругомъ.
   -- И кто бы могъ принести сюда эти инструменты?-- проговорилъ онъ, наконецъ, въ раздумьи.-- Пожалуй, они спрятались тамъ, наверху.


   У мальчиковъ захватило дыханіе отъ страха. Индѣецъ Джо схватился за свой большой ножъ, засунутый за кушакъ, подумалъ съ минуту и затѣмъ рѣшительно направился къ лѣстницѣ. Мальчикамъ пришло въ голову спрятаться въ шкапъ, но силы имъ измѣнили: отъ страха они не могли двинуться съ мѣста. Ступени лѣстницы заскрипѣли, отчаянное положеніе пробудило въ мальчикахъ энергію, и они уже были готовы броситься къ шкапу, но вдругъ раздался страшный трескъ и Джо очутился на полу среди обломковъ провалившейся лѣстницы. Онъ съ проклятіями всталъ на ноги, а его товарищъ замѣтилъ:
   -- И къ чему дѣлать столько шума изъ-за пустяковъ! Если тамъ кто-нибудь спрятался, то пусть и сидитъ тамъ. Если они вздумаютъ вспрыгнуть и напасть на насъ, то мы сумѣемъ ихъ принять, какъ слѣдуетъ. Черезъ четверть часа будетъ совсѣмъ темно; выслѣдить насъ имъ не удастся. А по-моему, вѣрнѣе всего, что тѣ, кто принесли сюда эти инструменты, если и увидѣли насъ, то приняли насъ за духовъ и убѣжали. Я готовъ биться объ закладъ, что теперь они ужь далеко отсюда.


   Джо поворчалъ немного, но затѣмъ согласился съ мнѣніемъ товарища и началъ собираться въ путь. Спустя немного времени, бродяги вышли изъ дома и направились подъ прикрытіемъ сумерекъ къ рѣкѣ, унося съ собой свою драгоцѣнную ношу.
   Томъ и Гекъ встали на ноги, все еще дрожа отъ пережитаго страха, но съ облегченнымъ сердцемъ и стали смотрѣть вслѣдъ обоимъ бродягамъ сквозь огромныя щели въ стѣнѣ. Что, если выслѣдить, куда они пошли? Но объ этомъ нечего было и думать. Мальчики были очень рады уже тому, что имъ удалось спуститься съ чердака, не сломавъ себѣ шеи, и они тотчасъ же направились въ городъ. По пути они говорили мало, такъ какъ каждый изъ нихъ былъ занятъ одной только мыслью: какъ можно было сдѣлать такую глупость и оставить инструменты внизу! Не будь этого, индѣецъ ничего бы не заподозрилъ, спряталъ бы свой мѣшокъ съ деньгами вмѣстѣ съ найденнымъ сокровищемъ, и не трогалъ бы зарытаго клада, пока ему не удалось бы выполнить свою "месть". Вернувшись за своими богатствами, онъ ужъ навѣрное не нашелъ бы ихъ -- Томъ могъ бы поручиться за это. А теперь все пропало изъ-за глупой, нелѣпой оплошности. Во всякомъ случаѣ, мальчики рѣшили выслѣдить, когда "испанецъ" появится въ городкѣ, чтобы привести въ исполненіе свой кровавый замыселъ. Тогда, быть-можетъ, удастся раскрыть тайну "номера второго". Вдругъ страшная мысль мелькнула въ головѣ Тома.
   -- Месть? Что, если онъ собирается отомстить намъ, Гекъ!
   -- Не говори этого, Томъ,-- проговорилъ Гекъ, задрожавъ съ головы до ногъ при одной только мысли, что это предположеніе можетъ оказаться вѣрнымъ.
   Мои герои начали обсуждать этотъ вопросъ и пришли къ заключенію, что угроза можетъ относиться и къ кому-нибудь другому, но что во всякомъ случаѣ, если индѣецъ хотѣлъ отомстить за раскрытіе тайны убійства на кладбищѣ, то его месть будетъ направлена только противъ Тома: показаніе на судѣ давалъ только онъ.
   Слабое утѣшеніе для Тома! Имѣть товарища въ опасности ему казалось все-таки лучше, чѣмъ подвергаться ей одному. Но Гекъ, повидимому, былъ другого мнѣнія.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

   На слѣдующее утро, проснувшись, Томъ началъ припоминать, что произошло съ нимъ наканунѣ. Все пережитое приключеніе казалось ему тревожнымъ, тяжелымъ сномъ, и чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ больше онъ убѣждался, что все это могло быть только сномъ, Видѣть сразу такую массу денегъ было невозможно на яву. Во всю свою жизнь онъ никогда не видѣлъ сразу больше пятидесяти долларовъ. Но тысячи долларовъ, собранныхъ въ одну кучу -- это было нѣчто невѣроятное, непостижимое.
   Онъ машинально одѣлся, кое-какъ проглотилъ свой завтракъ и отправился разыскивать Гека, чтобы удостовѣриться, что все, дѣйствительно, было только сномъ. Онъ нашелъ Гека на берегу рѣки. Гекъ сидѣлъ на бортѣ лодки и задумчиво болталъ ногами въ водѣ.
   -- Здравствуй, Гекъ.
   -- Здравствуй, Томъ. Какая дурацкая исторія вышла съ этой киркой и лопатой!
   Да, стало-быть, это не было сномъ! Томъ разсказалъ Геку о своихъ мысляхъ, когда проснулся утромъ.
   -- Нечего сказать: хорошъ сонъ!-- проворчалъ Гекъ въ отвѣтъ.-- Если-бы лѣстница не обрушилась, такъ мы сегодня не сидѣли-бы здѣсь. Мнѣ всю ночь снился этотъ проклятый испанецъ со своимъ "вторымъ номеромъ".
   Мальчики начали дѣлать самыя разнообразныя предположенія относительно таинственнаго номера. Въ концѣ-концовъ, они рѣшили, что это должно было означать номеръ комнаты въ какой-нибудь харчевнѣ, и Томъ тотчасъ-же отправился на развѣдки.
   Черезъ полчаса онъ вернулся и разсказалъ Геку, что въ первой харчевнѣ изъ двухъ, имѣвшихся въ городѣ, въ номерѣ второмъ живетъ, очень приличный молодой человѣкъ, извѣстный всему городу, во второй же -- номеръ второй окруженъ какой-то таинственностью. По словамъ сына содержателя харчевни, этотъ номеръ всегда запертъ на ключъ и по ночамъ въ немъ слышенъ шумъ и виденъ свѣтъ: это были, вѣроятно, духи.
   -- Вотъ и все, что я разузналъ, Гекъ,-- сказалъ въ заключеніе Томъ, очень возбужденный сдѣланнымъ, открытіемъ.-- Это, навѣрное, и есть тотъ номеръ второй, который мы ищемъ.
   -- Очень возможно, Томъ. Но что-же мы будемъ дѣлать дальше?
   -- Постой, дай мнѣ немного подумать.
   Томь задумался.
   -- Знаешь что,-- сказалъ онъ наконецъ.-- Въ номерѣ второмъ, въ задней стѣнѣ есть дверь, которая выходитъ въ узкій проходъ между харчевней и стѣной стараго кирпичеобжигательнаго завода. Набери побольше дверныхъ ключей, а я стяну всѣ ключи, какіе только есть у тети Полли. Въ первую-же темную ночь мы прокрадемся къ этой двери и попробуемъ отпереть ее. Кромѣ того, ты смотри, Гекъ: постарайся выслѣдить "испанца". Вѣдь онъ говорилъ, что хочетъ пробраться въ городъ. Когда тебѣ удастся его выслѣдить, то не выпускай его изъ вида; если онъ не пойдетъ во второй номеръ -- значитъ дѣло дрянь. И такъ, сегодня вечеромъ! Постарайся принести побольше ключей!
   Въ тотъ-же вечеръ Гекъ и Томъ приступили къ выполненію своего плана. Они бродили вокругъ харчевни, но не замѣтили ничего подозрительнаго. Ночь была слишкомъ свѣтла, чтобы приступить къ изслѣдованію номера второго, и Томъ въ одиннадцатомъ часу вечера отправился домой. Гекъ-же пробродилъ еще часа полтора и легъ спать въ пустую бочку изъ-подъ сахара.
   Во вторникъ мальчикамъ также не посчастливилось; въ среду тоже. Наконецъ, въ четвергъ небо съ вечера покрылось облаками; ночь обѣщала быть темной. Томъ пришелъ заблаговременно, принеся съ собой жестяной фонарь и полотенце, которые стащилъ въ кухнѣ у тети Полли. Фонарь и полотенце мальчики спрятали въ бочку Гека, а сами пошли на развѣдки. Въ одиннадцать часовъ вечера харчевню заперли и огни въ ея окнахъ погасли. (Въ сосѣднихъ домахъ они были потушены еще раньше). Испанецъ не показывался. Въ узкій проходъ позади харчевни никто не входилъ. Точно также оттуда никто не выходилъ. Все какъ нельзя болѣе благопріятствовало моимъ героямъ: темнота была непроглядная, кругомъ царила тишина, лишь изрѣдка прерываемая отдаленными раскатами грома -- признакъ приближавшейся грозы.
   Томъ сбѣгалъ за своимъ фонаремъ, зажегъ его и обмоталъ полотенцемъ. Затѣмъ оба искателя приключеній ощупью пробрались къ харчевнѣ. Гекъ остался сторожить, а Томъ шмыгнулъ въ темный проходъ. Наступило томительное ожиданіе. У Гека былъ точно камень на душѣ. Онъ страстно желалъ поскорѣе увидѣть свѣтъ фонаря, который указалъ-бы ему, что Томъ еще живъ.
   Казалось, прошли цѣлые часы съ тѣхъ поръ, какъ Томъ ушелъ. Гекъ началъ уже думать, что Томъ или упалъ въ обморокъ или даже умеръ: съ нимъ могъ случиться ударъ или разрывъ сердца отъ страха. Въ своемъ безпокойствѣ за участь товарища Гекъ все ближе и ближе подвигался къ проходу, ежеминутно ожидая увидѣть что-нибудь ужасное. Дыханіе его прерывалось отъ волненія; сердце учащенно билось. Вдругъ блеснулъ лучъ свѣта и рядомъ съ Гекомъ выросла точно изъ-подъ земли фигура Тома.
   -- Бѣги, -- крикнулъ онъ, запыхавшись, -- бѣги, если тебѣ дорога жизнь!
   Повторять эти слова было-бы излишне: Гекъ помчался какъ стрѣла, точно кто-нибудь гнался за нимъ по пятамъ. Томъ не отставалъ отъ него. Мальчики бѣжали безъ оглядки, пока не очутились въ сараѣ на старой бойнѣ, стоявшей въ другомъ концѣ города. Они едва успѣли добѣжать туда и спрятаться, какъ разразилась гроза и полилъ дождь. Отдышавшись немного, Томъ заговорилъ:
   -- Если-бы ты зналъ, Гекъ, какого страха я натерпѣлся. Я попробовалъ всунуть въ замокъ ключъ, но поднялся такой скрипъ, что у меня душа ушла въ пятки со страху. Тогда, самъ не зная, что дѣлаю, я нажалъ ручку двери и -- она открылась. Она не была даже заперта! Я вошелъ въ комнату, поднялъ съ фонаря полотенце и -- Создатель мой!...
   -- Томъ, это былъ?... былъ?...
   -- Если-бы я сдѣлалъ еще одинъ шагъ, Гекъ, я наступилъ-бы на руку индѣйца Джо!
   -- А-а!-- могъ только произнести Гекъ.
   -- Ей-Богу! Онъ сидѣлъ на полу и крѣпко спалъ, раскинувъ руки. На одномъ глазу у него все еще былъ налѣпленъ пластырь.
   -- Чтожъ ты сдѣлалъ? Говори скорѣй! Онъ проснулся?
   -- Нѣтъ, онъ даже не пошевелился. Я скорѣе поднялъ полотенце, которое уронилъ со страху, и пустился бѣжать.
   -- Ну, я не сталъ-бы думать въ такую минуту о полотенцѣ!
   -- Да, ты! Мнѣ же тетя Полли славно-бы задала, если-бы я его потерялъ.
   -- А ты видѣлъ ящикъ, Томъ?
   -- Нѣтъ, я даже совсѣмъ забылъ о немъ. Я не видѣлъ ни ящика, ни креста. Я ничего не успѣлъ разсмотрѣть, кромѣ пустой бутылки и оловяннаго стаканчика, которые валялись на полу около Джо! Впрочемъ, нѣтъ, я замѣтилъ съ комнатѣ еще два боченка и очень много закупоренныхъ бутылокъ. Теперь ты понимаешь, какіе духи живутъ въ этой комнатѣ?
   -- Какіе же?


   -- Однакоже, ты и простофиля! Эти духи -- водка! понимаешь -- водка! Хозяинъ харчевни вѣдь членъ общества трезвости. Интересно, у всѣхъ-ли членовъ этого общества есть такія комнаты съ духами? а, какъ ты думаешь, Гекъ?
   -- Вѣроятно. Но кто-бы могъ подумать? Скажи, Томъ: а нель я было поискать ящикъ и утащить его? Вѣдь индѣецъ былъ пьянъ.
   -- Пойди, попробуй!
   Гекъ поежился.
   -- Нѣтъ, ужь лучше не пробовать!
   -- Я думаю то-же самое, Гекъ. Рядомъ съ нимъ лежала только одна пустая бутылка. Вотъ если-бы ихъ было три -- ну, тогда не могло-бы быть и разговора объ этомъ.
   Наступила продолжительная пауза. Затѣмъ Томъ продолжалъ:
   -- Вотъ что, Гекъ: я думаю, мы должны теперь подкараулить, когда Джо уйдетъ ночью изъ дому, и тогда -- ящикъ нашъ.
   -- Да, это хорошо придумано. Я готовъ караулить всѣ ночи напролетъ, если только ты возьмешься за все остальное.
   -- Хорошо! Мы такъ и сдѣлаемъ. Когда ты узнаешь, что индѣецъ ушелъ, бѣги къ моему окну и начни мяукать. Если я не проснусь, брось горсть песку въ окно: это я навѣрное услышу.
   -- Идетъ! По рукамъ!
   -- А теперь дождь прошелъ, Гекъ. Нужно идти домой: скоро начнетъ свѣтать. Такъ ты будешь стеречь индѣйца?
   -- Я сказалъ, что буду, Томъ, -- значитъ буду! И если понадобится подкарауливать его цѣлый годъ, я буду цѣлый годъ бродить по ночамъ около переулка. Днемъ я буду спать, а ночью сторожить.
   -- Отлично. А гдѣ ты будешь спать?
   -- На сѣновалѣ у Бена Роджерса. Онъ ничего не имѣетъ противъ этого. Дядя Яковъ -- знаешь, старый негръ, который живеть у Роджерса -- тоже. Я ему часто ношу воду, и онъ иногда кормитъ меня -- когда у него самого есть пища, конечно. Это славный негръ, Томъ. Онъ любитъ меня за то, что я не гнушаюсь имъ. Я не разъ обѣдалъ вмѣстѣ съ нимъ. Но ты не говори никому объ этомъ, Томъ. Когда человѣкъ голоденъ, онъ дѣлаетъ многое, чего никогда не сдѣлалъ-бы, если-бы былъ сытъ {Приключенія Тома Сойера относятся къ тому времени, когда въ Америкѣ негры были еще рабами, и когда находиться въ близкихъ отношеніяхъ съ ними считалось для "бѣлыхъ" позоромъ.}.
   -- Такъ если ты мнѣ не понадобишься днемъ, Гекъ, я не стану безпокоить тебя. А если ночью что-нибудь случится, то бѣги ко мнѣ и замяукай подъ моимъ окномъ.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

   Въ пятницу утромъ Томь услышалъ пріятную новость: наканунѣ семейство судьи Тачера вернулось въ городъ. Само собою разумѣется, что на время индѣецъ Джо и е дает в полночь, а чаще всего в домах, где водятся привидения.
   -- Кто же это зарывает?
   -- Ну, воры, конечно, -- неужто не понимаешь? Не директора же воскресных школ!
   -- Почем я знаю. Будь у меня деньги, я бы их не зарывал, а истратил и пожил бы в свое удовольствие.
   -- Да, и я тоже, но воры не так действуют. Они всегда зароют, да так и оставят.
   -- А потом разве не приходят за кладом?
   -- Нет, они всегда собираются, но обыкновенно забывают знаки или умирают. Деньги так и лежат да ржавеют, пока кто-нибудь не найдет старую пожелтевшую бумажку, на которой написано, как найти знаки. И бумажку эту приходится разбирать целую неделю, потому что написано большей частью знаками и гироглифами.
   -- Гиро... как?
   -- Гироглифами, -- это, знаешь, такие фигурки и узоры, которые с виду как будто ничего не значат.
   -- Ты что же, нашел такую записочку, Том?
   -- Нет.
   -- Так как же мы найдем знаки?
   -- Обойдемся и без знаков. Зарывают всегда или в доме с привидениями, или на острове, или под засохшим деревом, у которого один сук торчит. Мы уже пошарили малость на острове Джэксона, можем и еще пошарить, а за Тихим Ручьем есть дом, где водятся привидения, да и сухих деревьев там множество -- целая куча.
   -- И под каждым деревом зарыт клад?
   -- Что ты мелешь! Нет!
   -- Так как же мы узнаем, под которым он зарыт?
   -- Будем рыть под всеми.
   -- Что ты, Том, да ведь этак нам все лето рыть придется.
   -- Что же такого? Зато подумай -- вдруг мы находим медный котелок, а в нем сотня долларов, все ржавые и блестящие, или сгнившую шкатулочку, битком набитую алмазами. А? Каково?
   Глаза у Гека загорелись.
   -- Мне этого много, куда мне столько. Давай мне сотню долларов, а алмазов не нужно.
   -- Ладно. Ну, а я так не брошу алмазов. Из них есть такие, что стоят двадцать долларов штука. А дешевле шести битов или доллара ни одного не найдется.
   -- Ну? Будто?
   -- Верно, -- всякий тебе скажет. Разве ты никогда не видел алмаза, Гек?
   -- Нет, не припомню что-то.
   -- У королей их целые груды.
   -- Ну, королей мне не случалось видеть, Том.
   -- Понятное дело. Но если бы ты поехал в Европу, то увидал бы: они там целыми стаями скачут.
   -- Разве они скачут?
   -- Э, глупый! Нет!
   -- Да ты же сам сказал.
   -- Вздор! Я только хотел сказать, что ты бы увидел, как они там -- не скачут, разумеется, -- на что им скакать? Но я хотел сказать, что ты бы увидел, как они там -- слоняются, понимаешь, как и все прочие, вроде этого старого горбуна Ричарда.
   -- Ричарда? А по фамилии как?
   -- Никакой у него не было фамилии. У королей всегда только одно имя.
   -- Да ну?
   -- Верно.
   -- Ну, коли им так нравится, Том, их дело; но я бы не хотел быть королем с одним именем, точно негр. Но послушай, где же мы начнем рыть?
   -- Не знаю. Не попытать ли удачи под старым засохшим суковатым деревом на холме, за Тихим Ручьем?
   -- Идет.
   Они раздобыли сломанную кирку и заступ и отправились за три мили. Придя на место, усталые и вспотевшие, прилегли в тени соседнего вяза покурить.
   -- Мне это нравится, -- сказал Том.
   -- Мне тоже.
   -- Скажи, Гек, если мы найдем клад, что ты будешь делать со своей долей?
   -- Буду есть пирожки и пить содовую воду каждый день и ходить в цирк каждый раз, как он приедет. Весело поживу, будь покоен.
   -- А копить не будешь?
   -- Копить? Зачем?
   -- Ну, на черный день.
   -- Ну, это мне ни к чему. Вернется батька в деревню, запустит лапу в мои денежки, если я их не растрачу раньше, и живо им глаза протрет. А ты что будешь делать со своими, Том?
   -- Куплю новый барабан, настоящий меч, красный галстук, щенка бульдога и женюсь.
   -- Женишься?
   -- Непременно.
   -- Том, да ты... да ты рехнулся?
   -- Вот увидишь.
   -- Да ведь хуже этого ты ничего придумать не мог бы, Том. Посмотрел бы ты на моих отца и мать. Побоище! Только и знали, что драться. Я помню, мне ли не помнить?
   -- Это ничего не значит. Девочка, на которой я женюсь, не станет драться.
   -- Том, я уверен, что они все одинаковы. Всякая готова загрызть человека. Лучше подумай об этом хорошенько. Я тебе говорю, подумай. Как зовут девчонку?
   -- Она вовсе не девчонка -- она барышня.
   -- Ну, это все равно; одни говорят девчонка, другие барышня, а оно все то же выходит. Так как же ее звать-то?
   -- Я тебе скажу когда-нибудь, -- только не теперь.
   -- Ладно, будь по-твоему. Только если ты женишься, то я уж совсем один останусь.
   -- Вовсе нет, ты будешь жить со мной. Ну, бросим это да начнем копать.
   Они работали с полчаса, обливаясь потом. Ничего не отрыли. Провозились еще полчаса. Тот же результат. Гек сказал:
   -- Всегда они так глубоко зарывают?
   -- Иногда -- не всегда. Обыкновенно -- нет. Мы, должно быть, попали не на то место.
   Они выбрали другое место и снова принялись рыть. Работа на этот раз пошла довольно вяло, но все же подвигалась кое-как. Некоторое время они рыли молча. Наконец Гек остановился, оперся на заступ, утер рукавом капли пота со лба и сказал:
   -- Где мы будем рыть, когда кончим здесь?
   -- Я думаю попытать счастья под старым деревом на Кардижском холме, за домом вдовы.
   -- Да, пожалуй, место подходящее. Только вдова-то не отберет у нас деньги, Том? Земля ведь ее.
   -- Отберет! Пусть попробует. Клады всегда принадлежат тому, кто их нашел. Все равно на чьей земле.
   Это замечание решало вопрос. Снова стали рыть. Немного погодя Гек сказал:
   -- Мы, наверное, опять не в том месте роем. Как ты думаешь?
   -- Странное дело, Гек. Ничего не понимаю. Иной раз ведьмы впутываются. Может, и теперь какая-нибудь замешалась.
   -- Пустое! Ведьмы днем не имеют силы.
   -- Да, да, конечно. Я и забыл. О, теперь знаю, в чем дело! Дурни же мы с тобой! Ведь нужно рыть на том самом месте, куда тень от сука падает в полночь.
   -- Тьфу ты пропасть! Значит, мы все время работали зря!? Теперь придется бросить и прийти сюда ночью. А даль-то какая. Тебе можно будет выбраться ночью?
   -- Непременно пойду. Мы должны прийти сюда ночью, а то кто-нибудь увидит эти ямы, догадается, что тут есть клады, и откопает.
   -- Ну, так я приду ночью и мяукну.
   -- Ладно. А инструменты спрячем в кустах.
   Мальчики вернулись сюда около полуночи и уселись поджидать тень. Место было пустынное, час, по старинным преданиям, зловещий. Духи шушукались в листве, привидения сновали в чаще, глухой лай собаки доносился откуда-то издалека. Филин отвечал на него своим гробовым уханьем. Эта мрачная обстановка действовала на мальчиков, и разговор у них не клеился. Когда, наконец, по их расчету наступила полночь, они отметили место, где приходилась тень, и принялись рыть. Надежды их начинали крепнуть. Увлечение росло, и вместе с ним усердие. Яма становилась все глубже и глубже, но всякий раз, как заступ натыкался на что-нибудь и сердца их замирали от радости, за нею следовало разочарование. Это оказывался камень или кусок дерева. Наконец Том сказал:
   -- Не стоит и копать, Гек, видно, опять не туда попали.
   -- Как же не туда? Как раз там начали рыть, где была тень.
   -- Знаю, но тут другая причина.
   -- Какая же?
   -- Время-то мы наудачу определили. Видно, начали либо слишком поздно, либо слишком рано.
   Гек даже заступ уронил.
   -- Вон оно что, -- сказал он. -- Плохо дело. Придется бросить. Никогда нам не угадать время точка в точку, да и страшно здесь в такую пору, когда ведьмы да привидения рыскают кругом. Я все время чувствовал, словно кто-то стоит за мной, да боялся повернуться, -- может, и спереди стоит кто-нибудь да ждет случая, чтобы наброситься. Меня дрожь пробирает все время, что мы здесь.
   -- Да и мне страшновато, Гек. Они ведь почти всегда зарывают мертвеца вместе с кладом, чтоб он стерег его.
   -- Господи!
   -- Да, зарывают. Я всегда слышал.
   -- Том, мне совсем неохота поднимать возню там, где есть мертвецы. С ними, брат, шутки плохи.
   -- Я тоже не люблю их тревожить, Гек. Вдруг он выставит свой череп да скажет что-нибудь!
   -- Не говори, Том! Страшно!
   -- Правда твоя, Гек. Мне тоже не по себе.
   -- Послушай, Том, бросим это место и попытаем счастья где-нибудь в другом.
   -- Ладно, пожалуй, оно лучше будет.
   -- Только где?
   Том подумал с минуту и сказал:
   -- В доме с привидениями. Вот где.
   -- Ну его. Не люблю я домов с привидениями, Том. Мертвец, он, может быть, и говорит, но по крайней мере не подкрадывается в саване так незаметно, что ты и не услышишь, пока он не просунет тебе голову через плечо, оскалив зубы, как делают привидения. Я такой штуки не выдержу, Том, да и никто не выдержит.
   -- Да, Гек; зато привидения бродят только по ночам, они не помешают нам рыть днем.
   -- Это, положим, верно. Однако же много таких людей, которые не пойдут в дом с привидениями ни днем, ни ночью.
   -- Да ведь это потому, что не любят ходить туда, где был убит человек. Но в этих домах никто еще ничего не видал даже ночью, -- только синие огоньки вылетают из окон, -- а не настоящие привидения.
   -- Ну, уж если где увидишь синий огонек, Том, так знай, что и привидение тут же поблизости. Это ясно. Потому, ведь ты знаешь, таких огоньков ни у кого нет, кроме привидений.
   -- Да, это так. Но днем-то они не показываются, так чего ж бояться?
   -- Ну, хорошо. Попробуем искать в доме с привидениями, хотя, по-моему, это опасно.
   Тем временем они спускались с холма. Внизу, среди озаренной луною долины, стоял заколдованный дом, совсем особняком; забор вокруг него совсем развалился, вьющиеся растения взбирались на крыльцо, труба покривилась, угрожая падением, стекла были выбиты, один угол крыши обрушился. Мальчики постояли немного, всматриваясь в него и поджидая, не вылетит ли из его окна синий огонек; потом, разговаривая вполголоса, как требовали время и обстоятельства, повернули направо, чтобы держаться подальше от зловещего дома, и вернулись домой лесом, в обход Кардижского холма.

Глава XXVI
Дом с привидениями.  -- Спящие духи.  -- Ящик с золотом.  -- Отравленное счастье.

   На другой день около полудня мальчики вернулись к сухому дереву за инструментами. Тому не терпелось идти в заколдованный дом; Гек, по-видимому, тоже был не прочь, но вдруг сказал:
   -- Послушай, Том, а ты знаешь, какой у нас день сегодня?
   Том мысленно перебрал дни недели и вдруг растерянно взглянул на Гека.
   -- Вот так штука! А ведь я и не подумал об этом.
   -- Я тоже, но сейчас мне вдруг пришло в голову, что сегодня пятница.
   -- Вот как нужно остерегаться! Мы бы могли попасть в знатную переделку, если бы затеяли такую штуку в пятницу.
   -- Могли бы! Скажи лучше, наверное попали бы. Есть счастливые дни, только не пятница.
   -- Всякий дурак это знает. Ты не первый открыл это, Гек.
   -- А разве я говорил, что первый. Да, пятница -- это еще не все. Я видел сегодня ночью прескверный сон -- крысы снились.
   -- Да ну? Дурной знак. Дрались они?
   -- Нет.
   -- Ну, это хорошо, Гек. Если не дрались, то это значит только, что беда может случиться. Надо держать ухо востро и остерегаться. Бросим это дело сегодня и давай играть. Слыхал ты о Робине Гуде?
   -- Нет. Какой такой Робин Гуд?
   -- Это был один из самых великих людей, какие только были в Англии, -- и самый лучший. Он был разбойник.
   -- Здорово!.. Хотел бы и я быть разбойником. Кого он грабил?
   -- Только шерифов, да епископов, да богачей и королей и прочих подобных. А бедных он никогда не обижал. Он их любил. И делился с ними всем поровну.
   -- Вот славный малый.
   -- Еще бы. О, он был самый благородный человек, какие только жили на свете. Теперь уже нет таких людей, верно говорю. Он мог одолеть любого человека в Англии, завязав себе одну руку на спину; и попадал из своего тиссового лука в десятицентовую монету за полторы мили.
   -- Что за тиссовый лук?
   -- Не знаю. Какой-нибудь лук. Если ж ему удавалось только задеть монету за край, то он бросал лук на землю и давай плакать и ругаться. Будем играть в Робина Гуда -- игра знатная! Я тебя научу.
   -- Идет.
   Они играли в Робина Гуда до сумерек, время от времени поглядывая на заколдованный дом и обмениваясь замечаниями о завтрашних планах и возможностях. Когда же солнце склонилось к западу, пошли домой, пересекая длинные тени деревьев, и вскоре скрылись в рощах Кардижского холма.
   В субботу, незадолго до полудня, мальчики снова были у сухого дерева. Они покурили и поболтали, лежа в тени, потом порылись немного в своей последней яме, не потому чтобы питали особенные надежды, но Том говорил, что часто люди бросали поиски, не дорывшись каких-нибудь шести дюймов до клада, а потом являлся кто-нибудь другой и добывал сокровища, копнув раз или два. Однако и на этот раз ничего не вышло, так что мальчики закинули свои заступы на плечи и ушли, сознавая, что они не шутили с фортуной, но исполнили все, что требуется от кладоискателей.
   Когда они добрались до заколдованного дома, было что-то настолько томительное и зловещее в мертвой тишине, царившей здесь, под палящими лучами солнца, что-то настолько гнетущее в его одиночестве и разорении, что они сначала не решались войти. Потом прокрались к двери и робко заглянули в нее. Увидели комнату с земляным, поросшим травою полом и бревенчатыми стенами, старый очаг, окна без рам, ветхую лестницу и повсюду клочья паутины. Они тихонько вошли, взволнованные, разговаривая шепотом, прислушиваясь к малейшему звуку, готовые дать стрекача при первой тревоге.
   Понемногу они освоились с местом, несколько ободрились и принялись с любопытством осматривать комнату, восторгаясь собственной смелостью и дивясь ей. Им захотелось заглянуть и наверх. Правда, это отрезало бы им путь к отступлению, но они подзадоривали друг друга, и кончилось, разумеется, тем, что инструменты были брошены в угол, а мальчики отправились наверх. Наверху их встретила та же картина разрушения. В углу стоял шкаф, обещавший нечто таинственное, но обещание оказалось лживым -- шкаф был пустой. Теперь они совсем расхрабрились и были в ударе. Они собирались спуститься вниз и приняться за работу, как вдруг...
   -- Ш-гя-ш! -- произнес Том.
   -- Что такое? -- шепотом спросил Гек, побелев от страха.
   -- Ш-ш-ш! Вот! Слушай!
   -- Да! Ох, плохо дело! Убежим!
   -- Тише! Не шевелись! Идут прямо к двери.
   Мальчики растянулись на полу, прильнув к щелям, и ждали, замирая от страха.
   -- Остановились. Нет -- идут. Вот они. Молчи, Гек, ни гу-гу. Господи, дернуло же меня сюда забраться.
   Вошли двое мужчин. Оба мальчика сказали про себя:
   -- Это глухонемой старик, Испанец, который заходил раза два в деревню, -- другого же я никогда не видел раньше.
   "Другой" был оборванный, лохматый субъект, наружность которого не представляла ничего приятного. Испанец был закутан в серапе; седые волосы длинными прядями спускались из-под широкополой шляпы, смешиваясь с седыми косматыми бакенбардами; он носил зеленые очки. Входя в комнату, "другой" говорил что-то вполголоса и продолжал свою речь, когда они уселись на полу против двери, спиной к стене. Он перестал остерегаться и заговорил громче:
   -- Нет, я обдумал все, и не по нутру мне это дело. Опасно.
   -- Опасно! -- проворчал глухонемой Испанец, к величайшему изумлению мальчиков. -- Баба!
   При звуках этого голоса мальчики так и вздрогнули! Это был голос индейца Джо! Последовало минутное молчание. Затем Джо сказал:
   -- Чем оно опаснее той штуки, на днях, а ведь удалось.
   -- Это другое дело. То было далеко за рекой, кругом и жилья никакого нет. Никому бы и в голову не пришло, что мы там орудуем, прежде чем все было кончено.
   -- Ну, а не опасно разве нам приходить сюда днем? У всякого, кто нас заметит, возникнет подозрение.
   -- Знаю. Да деваться-то нам некуда было после той штуки. Я был рад уйти из этой дыры. Еще вчера бы ушел, если б не проклятые мальчишки. Нельзя было и носа высунуть отсюда, пока они играли там на холме.
   "Проклятые мальчишки" снова содрогнулись при этом замечании и порадовались, что им вспомнилась пятница, заставившая их отложить предприятие на день. В глубине души они жалели, что не отложили его на год. Те двое между тем достали какую-то провизию и принялись закусывать. После долгого молчания и размышления Джо сказал:
   -- Слушай, приятель, ты можешь отправляться восвояси, вверх по реке. Подожди там, пока я дам тебе знать. Рискну еще раз пробраться в деревню на разведку. Мы оборудуем эту "опасную" штуку, когда я все высмотрю и дождусь благоприятного случая. А тогда в Техас! Вместе отправимся!
   Этот план был принят. Затем оба стали зевать, и индеец Джо сказал:
   -- Смертельно спать хочется! Твоя очередь сторожить.
   Он растянулся на траве и вскоре захрапел. Товарищ толкал его раза два, и он затих. Вскоре и сторож начал клевать носом; голова его клонилась все ниже и ниже; теперь оба начали храпеть.
   Мальчики с облегчением перевели дух. Том шепнул:
   -- Теперь попытаем счастья -- идем!
   -- Не могу, -- ответил Гек, -- я умру, если они проснутся.
   Том настаивал, Гек упирался. Наконец Том встал тихонько и неслышно пошел один. Но при первом же его шаге ветхие половицы так отчаянно заскрипели, что он присел полумертвый от страха. Он не решился повторить попытку. Мальчики лежали, считая медленно тянувшиеся минуты, пока им не стало казаться, что время уже умерло и сама вечность состарилась; наконец они с радостью заметили, что солнце заходит.
   Один из спящих перестал храпеть. Индеец Джо приподнялся, осмотрелся, взглянул с угрюмой усмешкой на своего товарища, голова которого лежала на коленях, толкнул его ногою и сказал:
   -- Эй! Хорош сторож!
   -- Все благополучно, ничего не случилось! Эк ведь, никак я заснул?
   -- Не без того. Однако пора и трогаться. Что мы будем делать с добычей, которая у нас тут хранится?
   -- Не знаю, -- оставим здесь, как всегда делали. Незачем и трогать ее, пока не двинемся на юг. Шестьсот пятьдесят долларов серебряной монетой весят изрядно.
   -- Да, ладно, зайти сюда будет недолго.
   -- Конечно, только зайдем лучше ночью, как и раньше делали.
   -- Да, но вот в чем дело -- времени, пожалуй, пройдет немало, прежде чем мне удастся устроить ту штуку; мало ли что может случиться -- место здесь ненадежное; надо запрятать поосновательнее и закопать поглубже.
   -- Хорошо придумано, -- ответил товарищ. Он прошел на другой конец комнаты, поднял один из кирпичей у задней стенки печи и вытащил оттуда мешок, звякнувший очень приветливо. Он достал из него двадцать или тридцать долларов для себя и столько же для индейца Джо и передал последнему мешок. Джо стоял на коленях в углу и рыл землю ножом.
   Мальчики в одно мгновение забыли свои страхи и бедствия. Горящими глазами следили они за каждым движением. Вот оно, счастье-то, такое ослепительное, что и представить себе трудно. Шестьсот долларов -- да ведь этого довольно, чтобы обогатить полдюжины мальчиков! Представлялся случай найти клад при самых благоприятных условиях -- не придется ломать голову, где рыть. Они то и дело подталкивали друг друга локтем -- красноречивые толчки, значение которых нетрудно было понять, так как они означали: теперь ты рад, что мы здесь?
   Нож Джо наткнулся на что-то.
   -- Эге! -- сказал он.
   -- Что там такое? -- отозвался его товарищ.
   -- Гнилая доска, -- нет, кажется, сундук. Засунь-ка руку, посмотрим, что там такое. Суй смелей, я пробил дыру.
   Тот засунул руку и вытащил ее обратно.
   -- Деньги, брат.
   Оба стали рассматривать пригоршню монет. Это было золото. Мальчики наверху были в неменыпем волнении и восторге.
   Товарищ Джо сказал:
   -- Мы живо выроем его. Тут в углу за печкой валяется старый заржавленный заступ -- я сейчас его видел.
   Он побежал и принес заступ и кирку мальчиков. Индеец Джо взял заступ, внимательно осмотрел его, покачал головой, что-то пробормотал себе под нос и принялся рыть.
   Скоро сундучок был отрыт. Он был невелик, окован железом и, вероятно, очень прочен в свое время, прежде чем медленная работа времени разрушила его. Товарищи в безмолвном упоении любовались сокровищем.
   -- Тут, брат, несколько тысяч долларов, -- сказал индеец Джо.
   -- Я не раз слыхал, что шайка Морреля работала здесь одно лето, -- отвечал незнакомец.
   -- Я тоже слыхал, -- подтвердил индеец Джо, -- да оно и похоже на их работу.
   -- Теперь тебе нет надобности проделывать ту штуку, о которой ты говорил.
   Метис нахмурился.
   -- Не знаешь ты меня, -- сказал он. -- Или дела не знаешь. Тут не грабеж, а месть! -- Глаза его загорелись злобой. -- Мне понадобится твоя помощь. Покончим -- тогда в Техас. Ступай к своей Нэнси и ребятишкам и жди, покуда не дам тебе знать.
   -- Ладно, будь по-твоему. Что же мы будем делать с этим, опять зароем?
   -- Да. -- (Восторг наверху.) -- Нет, клянусь великим Сахемом, нет! -- (Глубокое уныние наверху.) -- Я было и забыл. На заступе-то была свежая земля. -- (Мальчики оцепенели от ужаса.) -- Как сюда попали заступ и кирка? С какой стати на них свежая земля? Кто их принес и куда он девался? Ты ничего не слышал, никого не видел? Мы зароем, а тот опять явится и увидит, что тут рыли землю. Нет, это не подходит... не подходит. Унесем в логовище.
   -- Да, конечно! Я не сообразил сразу-то. Ты разумеешь номер первый?
   -- Нет, номер второй, под крестом. Первый не подходит -- людно очень.
   -- Ладно. Ну, теперь стемнело, можно и тронуться в путь.
   Индеец Джо встал и обошел комнату, осторожно выглядывая в окна. Затем он сказал:
   -- Кто бы мог принести сюда эти инструменты? Нет ли кого наверху?
   У мальчиков дух захватило. Индеец Джо взялся за нож, постоял минуту в нерешительности, затем направился к лестнице. Мальчики вспомнили о шкафе, но у них не хватило силы. Заскрипели ступеньки, безвыходность положения вернула решимость мальчикам, они хотели было кинуться в шкаф, но в эту минуту гнилые ступеньки затрещали, и индеец Джо обрушился вниз вместе с обломками развалившейся лестницы. Он встал, ругаясь, а товарищ сказал ему:
   -- Да брось, о чем хлопочешь? Если там есть кто-нибудь, так и пусть сидит, какое кому дело? Если захочет соскочить вниз и сломать себе шею, нам-то что? Через четверть часа будет совсем темно, и пусть кто хочет выслеживает нас, сделай одолжение. Я думаю, что тот, кто принес эти вещи, принял нас за чертей или духов, или что-нибудь подобное. Бьюсь об заклад, что он удрал.
   Джо поворчал немного, но согласился со своим приятелем, что им нужно воспользоваться тем, что еще светло, чтобы выбраться отсюда. Немного спустя они вышли из дома и направились к реке со своим драгоценным сундучком.
   Том и Гек встали, разбитые, но чувствуя огромное облегчение, и следили за ними в щели дома. Выслеживать? Где уж тут -- они были рады, что им удалось спуститься вниз, не сломав себе шеи, и отправиться домой по дороге через холм. Они мало говорили, так как сердились на самих себя -- нелегкая их дернула принести лом и заступ. Не будь инструментов, у индейца Джо не возникло бы никакого подозрения. Он спрятал бы здесь и золото, и серебро в ожидании того дня, когда ему удастся осуществить свою "месть", а затем имел бы удовольствие убедиться, что денег и след простыл. Несчастная, несчастная была выдумка притащить сюда инструменты! Они решились не спускать глаз с Испанца, когда он явится в деревню искать случая для своей мстительной затеи, а затем проследить за ним до номера второго, где бы он ни был.
   Вдруг страшная мысль мелькнула у Тома.
   -- Месть? Не нам ли он собирается мстить, Гек?
   -- Ой, не говори, -- сказал Гек, готовый лишиться чувств.
   Они стали обсуждать этот вопрос, и когда входили в деревню, то согласились, что он не может иметь в виду никого другого, кроме Тома, потому что только Том давал показание на суде.
   Очень, очень мало утешения находил Том в мысли, что опасность грозит ему одному. В компании, думалось ему, было бы не так жутко.

Глава XXVII
Сомнение, подлежащее устранению.  -- Юные сыщики.

   Последнее приключение тревожило в эту ночь сон Тома страшными видениями. Четыре раза он держал в руках сокровище, и четыре раза оно расплывалось в ничто между его пальцами, когда сон покидал его, и он возвращался к суровой действительности с ее неудачей. Когда он проснулся рано утром и стал вспоминать подробности своего великого приключения, они показались ему замечательно тусклыми и далекими, как будто это случилось в другом мире или в давно минувшие времена. Ему пришло в голову, что и само великое приключение, пожалуй, было только сном! Сильным аргументом в пользу этого предположения служило количество монет, виденное им, чересчур громадное, чтобы быть реальным. Том еще никогда не видывал более пятидесяти долларов в одной куче и подобно всем мальчикам своего возраста и общественного положения воображал, что всякие упоминания о "сотнях" и "тысячах" только фантастические украшения слога и что таких сумм вовсе не существует на свете. Он никогда не предполагал серьезно, что такая огромная сумма, как сотня долларов, может оказаться настоящей, подлинной, притом сосредоточенной в одних руках. Если бы анализировать его понятия о кладах, то оказалось бы, что ему представляется пригоршня мелкой десятипенсовой монеты и мерка какой-то другой, смутной, великолепной и неосязаемой.
   Однако все подробности приключения выступали все яснее и отчетливее по мере того, как он думал о них, так что в конце концов он стал склоняться к мнению, что это, пожалуй, и не был сон. Надо было разрешить сомнение. Он наскоро позавтракал и побежал искать Гека.
   Гек сидел на шкафуте плоскодонного судна, рассеянно болтая ногами в воде, и выглядел очень меланхолически. Том решил, что предоставит ему первому завести речь об этом предмете. Если Бог не сделает этого, то, значит, приключение было только сном.
   -- Эй, Гек!
   -- Сам ты эй!
   Минутное молчание.
   -- Том, если бы мы оставили эти проклятые инструменты у сухого дерева, деньги были бы наши. Каково это подумать!
   -- Значит, это не сон, значит, это не сон. А мне почти хотелось, чтобы это был сон. Ей-ей, хотелось.
   -- Что -- не сон?
   -- Да вчерашняя история. Я было подумал, что это был сон.
   -- Сон! Не развались вчера лестница, узнал бы ты, какой это был сон! Мне всю ночь мерещилось, что этот пучеглазый испанский черт лезет на меня, пропади он пропадом!
   -- Нет, не пропади. Надо его найти! Выследить деньги!
   -- Никогда мы его не найдем, Том. Такая удача два раза не бывает. Да мне бы и страшно было встретиться с ним, как ты себе хочешь.
   -- Да и мне тоже; а все-таки я хочу встретиться с ним и проследить за ним -- до номера второго.
   -- Номер второй; да, так. Я думал об этом. Только ничего не придумал. А по-твоему, что это такое?
   -- Не знаю. Мудрено. Послушай, Гек, может быть, это номер дома?
   -- Ну вот! Нет, Том, это не то. А если то, так, значит, в нашем захолустье его и искать нечего. У нас и номеров-то нет.
   -- Да, это правда. Дай-ка подумать минутку. Вот что, это номер комнаты в гостинице, понимаешь?
   -- А ведь верно! Здесь всего две гостиницы. Можно живо узнать.
   -- Подожди меня здесь, Гек, пока я сбегаю.
   Том немедленно отправился на разведку. Он не любил показываться в обществе Гека в публичных местах. Через полчаса он вернулся. В лучшей гостинице номер второй был давно уже занят молодым юристом, который и теперь жил там. В другой, простой таверне, номер второй был окружен тайной. Сынишка хозяина сообщил, что комната постоянно на замке, что он ни разу не видал, чтобы кто-нибудь входил или выходил из нее иначе, как ночью; не знает, почему это так, не слишком интересуется этим; склонен объяснять тайну тем, что в комнате водятся духи; в прошлую ночь заметил в ней свет.
   -- Вот что я узнал, Гек. Думаю, что это и есть номер второй.
   -- Пожалуй, что так, Том. Что же мы будем делать?
   -- Дай подумать.
   Том думал долго. Наконец сказал:
   -- Вот что я тебе скажу. Задняя дверь номера второго -- та самая дверь, которая выходит в тупичок между харчевней и кирпичным складом. Собери все дверные ключи, какие только можешь достать, а я возьму все тетины, и в первую же темную ночь мы попробуем, не подойдет ли какой-нибудь к той двери. Да высматривай тем временем индейца Джо: он, помнишь, говорил, что побывает в деревне, чтобы поискать случая отомстить. Если увидишь его, ступай за ним; и если он не пойдет в номер второй, значит, это не то место.
   -- Господи, не пойду я за ним!
   -- Да ведь это наверное будет ночью. Он и не заметит тебя, а если и заметит, то вряд ли что подумает.
   -- Ну, если будет темно, то я, пожалуй, попробую выследить его. Не знаю... не знаю. Попытаюсь.
   -- А я так непременно буду следить за ним, если будет темно, Гек! Что, если он убедится, что не может отомстить, а придет прямо за деньгами?
   -- Верно, Том, верно. Я буду следить за ним; верное слово, буду!
   -- Ну, вот, молодец! Смотри же, не робей, Гек, а я не оробею.

Глава XXVIII
Покушение на номер второй.  -- Гек на страже.

   Вечером Том и Гек были готовы к своему предприятию. Они бродили по-соседству с таверной до девяти часов: один наблюдал издали за тупиком, другой -- за входом в таверну. Ночь обещала быть ясной, и Том отправился домой, условившись с Геком, что, если сильно стемнеет, тот придет за ним и замяукает, а он выберется из дома попробовать ключи. Но ночь оставалась ясной, и Гек, прокараулив до двенадцати часов, ушел спать в пустую бочку из-под сахара.
   Во вторник мальчикам так же не везло. В среду тоже. Но в четверг ночь сулила большой успех. Том вовремя выбрался из дома, захватив с собой старый теткин жестяной фонарь и полотенце, чтобы закрывать его. Он спрятал фонарь в бочке Гека, и оба принялись сторожить. За час до полуночи харчевня закрылась, и свет в ней (единственный в этой части деревни) погас. Испанец не показывался. Никто не входил и не выходил из тупика. Все, казалось, благоприятствовало предприятию. Ночь была темная, глубокая тишина нарушалась изредка лишь отдаленными раскатами грома.
   Том взял фонарь, зажег его в бочке, тщательно завернул в полотенце, и оба искателя приключений прокрались в темноте к харчевне. Гек остался на страже у входа в тупик, а Том пошел дальше. Потянулось томительное время ожидания, камнем давившее душу Гека. Ему захотелось, наконец, увидеть свет фонаря, -- он испугался бы, но по крайней мере узнал бы, что Том еще жив.
   Ему казалось, что прошли уже целые часы с тех пор, как Том скрылся. Наверное, ему сделалось дурно; а может статься, он и умер; может статься, у него сердце разорвалось от ужаса и волнения. В своей тревоге Гек все дальше и дальше подвигался по переулку, пугаясь всевозможных ужасов и ежеминутно ожидая какой-нибудь катастрофы, от которой тут же свалится бездыханным. До этого и так уж было недалеко, потому что дыхание у него прерывалось, а сердце колотилось так, что грозило лопнуть. Вдруг блеснул свет, и Том промчался мимо него.
   -- Беги! -- крикнул он, -- спасайся!
   Повторять не было надобности; довольно было и одного окрика; Гек уже мчался со скоростью тридцати или сорока миль в час, не дожидаясь повторения. Мальчики остановились только у заброшенной бойни, на другом конце деревни. Едва успели они укрыться в этом убежище, как разразилась гроза и хлынул дождь. Отдышавшись, Том сказал:
   -- Гек, это было ужас что такое! Я попробовал два ключа, как только мог тише; но они так звенели, что я еле дышал от страха. И ни один не повернулся в замке. Тут я как-то, сам не замечая, что делаю, повернул ручку, -- гляжу, а дверь открыта. Она не была на замке! Я влез в комнату, уронил полотенце, и -- о, дух великого Цезаря...
   -- Что?.. Что ты увидел, Том?
   -- Гек! Я чуть не наступил на руку индейцу Джо!
   -- Да ну?
   -- Да. Он лежал тут, спал на полу, раскинув руки.
   -- Что же ты сделал? Он не проснулся?
   -- Нет, и не шелохнулся. Пьян, должно быть. Я подобрал полотенце и побежал!
   -- Я бы не вспомнил о полотенце.
   -- Ну, а я вспомнил. Тетка задала бы мне перцу, если бы я потерял его.
   -- А сундучок видел?
   -- Гек, я не осматривал комнату, не до того было. Не видел я ни сундука, ни креста. Ничего не видел, кроме бутылки и оловянной кружки на полу возле индейца Джо! Да, заметил также два бочонка и груду бутылок. Понимаешь теперь, какие духи водятся в этой комнате?
   -- Какие?
   -- Ну, духи виски! Может быть, во всех харчевнях Друзей Трезвости имеются такие комнаты, а, Гек?
   -- Пожалуй, что и так. Кто бы мог подумать! Но послушай, Том, если индеец Джо пьян, то теперь самое подходящее время утащить шкатулку.
   -- Именно! Попытайся!
   Гек вздрогнул.
   -- Н-да... нет, я не решусь...
   -- И я не решусь, Гек. Одной бутылки возле индейца Джо мало. Будь их три, я бы знал, что он нагрузился достаточно, и попытался бы.
   Они долго молчали, раздумывая. Наконец Том сказал:
   -- Вот что, Гек, мы попытаем счастья, когда индейца Джо там не будет. При нем не удастся. Если будем сторожить каждую ночь, то наверное заметим, когда он уйдет, а там живо стащим сундучок.
   -- Ладно, идет. Я буду сторожить ночь напролет, и каждую ночь, если ты возьмешь на себя остальную половину дела.
   -- Согласен. Тогда ты валяй на Гупер-стрит и мяукай; если я буду спать, брось в окно песком, и я проснусь.
   -- Решено и подписано!
   -- Теперь, Гек, гроза прошла, и я пойду домой. Часа через два начнет светать. Ты вернешься и будешь сторожить, так?
   -- Сказал, буду, Том, и буду. Буду следить за этой харчевней каждую ночь хоть целый год. Спать буду днем, а ночью сторожить.
   -- Отлично. Где же ты будешь спать?
   -- На сеновале у Бена Роджерса. Он меня пускает, и негр его отца, дядя Джэк, тоже. Я таскаю воду для дяди Джэка при случае и иной раз прошу у него поесть. Он предобрый негр, Том. Иногда даже ем вместе с ним. Только ты не рассказывай об этом. С голодухи делаешь и такие вещи, которых не стал бы делать всегда.
   -- Ладно, если ты не понадобишься мне днем, Гек, я тебя не стану будить. Спи себе, мешать не буду. А если ночью заметишь что-нибудь, беги ко мне и мяукай.

Глава XXIX
Пикник.  -- Гек напал на след Джо.  -- Жажда мести.  -- На помощь вдове.

   Первое, о чем услышал Том в пятницу утром, была радостная новость -- семейство судьи Татчера вернулось в местечко накануне вечером. На время Том забыл и об индейце Джо, и о сокровище, и Бекки заняла главное место в помыслах мальчика. Он повидался с нею, и они чудесно провели день, играя в жмурки и в пятнашки с толпой школьных товарищей. День завершился и увенчался особенной удачей: Бекки пристала к матери с просьбой устроить завтра давно обещанный и долго откладываемый пикник, и та согласилась. Восторгу девочки не было границ, а Том вполне разделял его. Приглашения были разосланы еще до заката солнца, и деревенская детвора закончила день в лихорадке сборов и предвкушений удовольствия. Возбуждение Тома долго не давало ему уснуть, и он лелеял надежду услышать мяуканье Гека и, раздобыв сокровище, изумить завтра Бекки и участников пикника; но ожидания его были обмануты. Сигнала в эту ночь не было.
   Наступило утро; часов в десять-одиннадцать в доме судьи Татчера собралась беззаботная и шумная компания, и все было готово к отправке. Старшие обыкновенно не стесняли участников пикника своим присутствием. Считалось, что дети в безопасности под крылышком нескольких молодых девиц лет восемнадцати и нескольких молодых джентльменов лет двадцати трех или около того. Старый паровой паром был нанят по этому случаю, и вскоре веселая толпа, нагруженная корзинами со съестным, наполнила главную улицу. Сид был болен и не мог участвовать в прогулке, Мэри осталась ухаживать за ним. Последние слова мистрис Татчер, обращенные к Бекки, были:
   -- Не возвращайся слишком поздно. Лучше останься ночевать у какой-нибудь подруги, которая живет близ пристани.
   -- Я останусь у Сюси Гарпер, мама.
   -- Хорошо. Смотри же, веди себя прилично, не шали.
   Как только тронулись в путь, Том сказал Бекки:
   -- Послушай, я тебе что-то скажу. -- Чем идти к Гарперам, заберемся на холм к вдове Дуглас. У ней есть мороженое! Почти каждый день бывает -- целые горы. И она будет ужасно рада.
   -- О, это будет чудесно!
   Однако Бекки призадумалась и сказала:
   -- А что мама скажет?
   -- Да как она узнает?
   Девочка снова подумала и сказала неохотно:
   -- Я думаю, это нехорошо, хотя...
   -- Хотя -- пустяки! Мама не узнает, значит, о чем же беспокоиться? Она только того и хочет, чтобы тебе было весело, и наверно бы согласилась, если бы ей пришло это в голову. Наверное!
   Роскошное гостеприимство вдовы Дуглас было большим соблазном. Оно и убеждения Тома решили вопрос. Решено было никому не говорить об этом проекте.
   Внезапно Тому пришло в голову, что Гек может явиться в эту самую ночь и подать сигнал. Эта мысль порядком охладила его одушевление. Но все-таки он не хотел отказаться от посещения вдовы Дуглас. Да и зачем отказываться, рассуждал он, если сигнала не было прошлой ночью, то почему бы ему быть в эту ночь? Верное удовольствие, ожидавшееся вечером, перевесило неверную надежду на сокровище; и, как и подобает мальчику, он решил последовать сильнейшему влечению и не думать больше о сундучке с деньгами в этот день.
   Спустившись на три мили по течению, паром причалил у лесистой долины. Толпа высыпала на берег, и вскоре лес и береговые обрывы огласились криками и смехом. Все способы довести себя до изнеможения и пота были пущены в ход, и мало-помалу легкомысленная публика стала собираться на стоянку, с соответственными аппетитами, и началось истребление вкусных яств. За пиршеством последовали отдых и болтовня в тени развесистых дубов. Вдруг кто-то крикнул:
   -- Кто согласен идти в пещеру?
   Все были согласны. Запаслись пачками свечей, и все стали карабкаться на холм. Устье пещеры находилось высоко на склоне холма, вход имел форму буквы "А". Массивная дубовая дверь была открыта настежь. За ней находилась небольшая пещера, холодная как ледник, отделанная самой природой в крепкий известняк, сочившийся холодной росой. Было романтично и таинственно стоять здесь в глубокой мгле и смотреть на зеленую долину, озаренную солнцем. Но внушительность этого впечатления вскоре ослабела, и снова началась возня. Как только кто-нибудь зажигал свечку, все кидались на него; начиналась борьба и защита. Наконец кому-нибудь удавалось вырвать или задуть свечу, и следовал взрыв веселого смеха и гвалта и новая борьба. Но всему бывает конец. Все общество двинулось по ступенькам главной галереи, и мерцающее пламя свечей тускло осветило высокие стены пещеры, поднимавшиеся футов на шестьдесят. Эта галерея имела в ширину не более восьми или десяти футов. От нее то и дело отходили в обе стороны другие узкие и высокие расселины, так как пещера Мак-Дугаля представляла из себя лабиринт извилистых ходов, пересекавших друг друга и никуда не выходивших. Говорили, что человек мог бы бродить дни и ночи по извилистой сети трещин и расселин и так и не выбраться из пещеры, мог бы спускаться все ниже и ниже в глубь земли и находить все то же, лабиринт под лабиринтом, без конца. Не было человека, который знал бы эту пещеру. Это было невозможно. Большинство молодых людей знали только часть ее и обыкновенно не заходили дальше знакомой части. Том Сойер знал ее не больше, чем другие.
   Все сборище прошло по главной галерее приблизительно три четверти мили, затем отдельные группы и парочки начали ускользать в боковые ходы, бегать по мрачным коридорам и внезапно настигать товарищей там, где ходы перекрещивались. Тут можно было прятаться друг от друга в течение получаса, не выходя из "известной" части пещеры.
   Постепенно группа за группой стали возвращаться к устью пещеры, усталые, веселые, перепачканные с ног до головы свечным салом и глиной и в полном удовольствии от весело проведенного дня. Все были изумлены, когда оказалось, что никто не заметил, как прошло время, и ночь была уже на носу. Паромный колокол звонил к отъезду в течение получаса. Впрочем, такой конец дневных приключений был романтичен и потому доставил всем удовольствие. Когда паром отчалил со своим буйным грузом, никто не пожалел шести пенсов за просроченное время.
   Гек стоял на страже, когда огни парома проскользнули мимо пристани. Он не слышал шума, потому что молодежь сидела тихо и смирно, как обыкновенно сидят люди, утомленные до смерти. Он подивился, что это за судно и почему не остановилось у пристани, а потом бросил о нем думать, занявшись своим делом. Ночь наступала облачная и темная. Пробило десять, затих шум экипажей, рассеянные огоньки начали гаснуть, гуляющие исчезли, деревня стала погружаться в сон, оставив маленького часового наедине с безмолвием и духами. Пробило одиннадцать; свет погас и в харчевне; теперь всюду царила тьма. Гек ждал, как ему казалось, нестерпимо долго, но ничего не случилось. Его твердость начала ослабевать. Будет ли какой-нибудь прок? Не бросить ли все да не уйти ли?
   Ему послышался шум. Он моментально превратился весь во внимание. Дверь, выходившая в тупик, тихонько отворилась. Он отскочил за угол кирпичного склада. В следующее мгновение двое людей прошли мимо него; один из них, как ему показалось, что-то тащил под мышкой. Наверное, сундучок. Значит, они уносят сокровище. Стоит ли теперь звать Тома? Это нелепо -- они уйдут с сундучком, и поминай их как звали. Нет, надо идти за ними; в темноте они не заметят его. Рассуждая так сам с собою, Гек крался за ними, как кошка, неслышно ступая босыми ногами и давая им идти впереди него на таком расстоянии, чтобы только не потерять их из виду.
   Те шли сначала вдоль реки, потом повернули влево и продолжали идти, пока не выбрались на тропинку, которая вела на Кардижский холм; по ней они и направились. Миновали дом старого Валлийца, стоявший на середине холма, не задерживаясь подле него, и продолжали взбираться. "Ладно, думал Гек, хотят зарыть сокровище в старой каменоломне". Но они не остановились у каменоломни. Они прошли мимо на вершину, вступили на узенькую дорожку между высокими кустами сумаха и разом скрылись в темноте. Гек решил подобраться к ним поближе, так как увидеть его они не могли. Он пробежал немного, потом замедлил шаги, опасаясь, что слишком уж торопится; наконец остановился, прислушался. Ни звука; он слышал, как ему казалось, только биение собственного сердца. Из-за холма раздалось гуканье филина -- зловещий звук! Но шагов не слышно. Господи, неужели все пропало! Он хотел уже пуститься бегом, как вдруг кто-то откашлялся в четырех шагах от него. Сердце у Гека чуть не выскочило, но он проглотил его обратно; он трясся всем телом, точно его схватила дюжина лихорадок разом, и чувствовал такую слабость, что боялся упасть. Он знал, гда находится. Он знал, что стоит в пяти шагах от входа в усадьбу вдовы Дуглас.
   -- Отлично, -- думал он, -- пусть они здесь зароют; нетрудно будет найти.
   Послышался тихий -- очень тихий -- голос индейца Джо.
   -- Черт бы ее побрал, должно быть, у нее гости.
   -- Я ничего не вижу.
   Это был голос незнакомца из заколдованного дома. Смертельный ужас сковал Гека. Так вот кому собираются "мстить"! Он хотел было бежать. Потом вспомнил, что вдова Дуглас не раз была добра к нему, а эти люди, пожалуй, намерены убить ее. Ему хотелось предостеречь ее, но он сознавал, что на это у него не хватит смелости; они могли заметить и поймать его. Все это пронеслось в его голове в одно мгновение, которое прошло между замечанием незнакомца и ответом индейца Джо:
   -- Не видишь, потому что тебе куст мешает. Встань сюда -- теперь видишь?
   -- Да. Ну, значит гости есть. Лучше бросить это дело.
   -- Бросить, когда я ухожу навсегда из этих краев! Бросить, а потом, быть может, никогда и случая не представится. Говорю тебе, как раньше говорил, мне не нужно ее добро -- бери его себе. Но ее муж был груб со мною много раз, а главное, он был мировым судьей и сажал меня в тюрьму за бродяжничество. Да это еще не все. Это миллионная доля. Он выпорол меня! -- выпорол перед тюрьмой, как негра! -- и вся деревня смотрела на это! Выпорол! Понимаешь ты? Надругался надо мной и умер. Но я вымещу на ней.
   -- О, не убивай ее! Не делай этого.
   -- Убивать? Кто говорит об убийстве? Его бы я убил, если бы он был здесь, но не ее. Когда хочешь отомстить женщине, не следует убивать ее, -- это глупости! Надо только приукрасить ее наружность. Вырезать ноздри, надрезать уши, как свиньям делают.
   -- Ей-богу, это...
   -- Оставь свое мнение при себе! Это будет самое благоразумное с твоей стороны. Я привяжу ее к кровати. Если она изойдет кровью, не моя вина. Я не заплачу от этого. Ты, любезный друг, поможешь мне по-дружески, для того ты здесь и находишься, -- мне одному не справиться. А если вздумаешь отвиливать, я тебя убью! Понимаешь! А если убью тебя, то и ее убью -- тогда никому не будет известно, кто сделал это дело.
   -- Ну, если уж приходится сделать это, так примемся за дело. Чем скорее, тем лучше, -- меня дрожь пробирает.
   -- Сейчас приняться? А гости? Смотри -- я буду следить за тобой, и если что -- понимаешь? Подождем, пока потушат огонь, над нами не каплет.
   Гек понимал, что за этим последует молчание, еще более ужасное, чем какие угодно разговоры об убийстве; он затаил дыхание и начал потихоньку пятиться; осторожно и твердо переставил ногу, сначала покачавшись на одной ноге и чуть не упав, выбирая место. С таким же трудом и риском он сделал второй шаг, потом еще и еще, и вдруг сучок хрустнул у него под ногой. Он замер и прислушался. Ни звука -- тишина была мертвая. Радость его не знала границ. Он повернулся на тропинке между кустами сумаха -- повернулся так бережно, точно был кораблем -- и прибавил шагу, хотя все еще соблюдая осторожность. Добравшись до каменоломни, он почувствовал себя в безопасности и тут уж помчался вихрем. Он мчался вниз, пока не добежал до Валлийца. Тут он принялся стучать в дверь, и вскоре головы старика и двух его дюжих сыновей высунулись из окон.
   -- Что за шум? Кто там ломится? Что надо?
   -- Впустите меня -- скорее! Мне нужно сказать вам.
   -- Кто вы такой?
   -- Гекльберри Финн! Скорее, впустите меня!
   -- Гекльберри Финн, вот как? Имя, кажись, не такое, перед которым всегда отворяются двери! Ну, впустите его, ребята, посмотрим, что там за беда.
   -- Пожалуйста, никому не говорите, что это я вам сказал! -- с этими словами Гек вошел в комнату. -- Пожалуйста, не говорите, а то меня наверно убьют. Но вдова бывала добра ко мне, и я расскажу вам -- расскажу, если вы обещаете никому не говорить, что это я сказал.
   -- Клянусь Георгом, он хочет рассказать что-то важное, иначе не поступал бы так! -- воскликнул старик. -- Ну, выкладывай, парень, никто из нас не расскажет.
   Три минуты спустя старик и его сыновья, хорошо вооруженные, поднимались на холм и вступили на тропинку между кустами сумаха на цыпочках, держа оружие в руках. Гек не пошел за ними дальше. Он спрятался за огромным камнем и слушал. Последовало томительное, тоскливое ожидание. И вдруг раздались выстрелы и крик. Гек не стал дожидаться. Он вскочил и припустил вниз с холма, как только ноги несли.

Глава XXX
Отчет Валлийца.  -- Гек под огнем.  -- Новые вести и слухи.  -- Надежды и отчаяние.

   Заря воскресного утра чуть занималась, когда Гек взобрался на холм и тихонько постучался в дверь старого Валлийца. Обитатели еще спали, но это был сон, как говорится, вполглаза, вследствие ночного волнения. Из окна послышался оклик.
   -- Кто там?
   Робкий голос Гека ответил тихонько:
   -- Пожалуйста, впустите! Это только Гек Финн!
   -- Перед этим именем эта дверь готова отвориться и днем и ночью, паренек! Добро пожаловать!
   Странные были эти слова для слуха мальчика, и самые приятные, какие он когда-либо слыхал. Он не помнил, чтобы заключительное приветствие когда-либо раньше произносилось в его адрес.
   Дверь быстро отворилась и впустила его. Геку предложили сесть, а старик и его рослые сыновья живо оделись.
   -- Ну, голубчик, ты, я думаю, порядком голоден. Завтрак поспеет, как только солнце взойдет, -- горячий завтрак, будь покоен. Я с ребятами ждал тебя вчера ночевать.
   -- Я до смерти перепугался, -- сказал Гек, -- и убежал. Убежал, когда вы начали стрелять, и мили три отмахал. А теперь пришел узнать, что там случилось; я так рано пришел потому, что боялся наткнуться на тех чертей, хотя бы и убитых.
   -- Да, бедняга, оно и по лицу видно, что ты беспокойную ночь провел -- ну, да вон постель; отдохнешь, когда позавтракаешь. Нет, паренек, они не убиты, к сожалению. Видишь, мы знали, где их изловить, по твоему рассказу, подкрались на цыпочках шагов на пятнадцать -- темно было между кустами, как в погребе. Только вдруг захотелось мне чихнуть. Надо же случиться такой подлости! Удерживался как мог, да ничего не поделаешь -- не выдержал и чихнул. Шел я впереди, с пистолетом наготове, и когда чихнул, мошенники задали стрекача; я крикнул: "Пали, ребята!" -- и сам выстрелил в ту сторону, где слышались шаги. Ребята тоже выстрелили. Но те давай Бог ноги, мошенники, а мы за ними по лесу. Я думаю, мы их и не ранили. Они отстреливались, но пули просвистели мимо, никого не задев. Когда их стало не слышно, мы прекратили погоню, вернулись домой, и я разбудил констеблей. Они собрали милицию, отрядили караул на берег, а как только рассветет, шериф устроит облаву в лесу. Мои ребята тоже пойдут. Ты бы нам описал этих мошенников -- это здорово поможет. Правда, ты ведь не мог их разглядеть в темноте?
   -- О, нет, я разглядел еще в деревне и следил за ними.
   -- Отлично! Опиши же их, милый, опиши!
   -- Один из них глухонемой Испанец, что был здесь раза два, а другой оборванец, смотрит волком.
   -- Довольно, паренек, мы знаем этих людей. Я на днях встретил их в лесу за домом вдовы; они удрали, завидев меня. Ступайте, ребята, к шерифу, расскажите ему, а позавтракаете уже после.
   Сыновья тотчас отправились. Когда они выходили из комнаты, Гек вскочил и крикнул:
   -- Только, пожалуйста, не говорите никому, что это я вас надоумил! Пожалуйста!
   -- Хорошо, если ты так хочешь, Гек; но тебя только похвалят за такой поступок.
   -- Ох, нет, нет! Прошу вас, не говорите.
   Когда молодцы ушли, старик сказал:
   -- Они никому не скажут, и я не скажу. Но почему ты не хочешь, чтобы об этом узнали?
   Гек, не пускаясь в долгие объяснения, сказал, что ему уже многое известно об одном из этих людей и ни за что на свете не хочется, чтобы тот узнал, что ему что-нибудь известно, а то он непременно убьет его.
   Старик еще раз обещал хранить тайну и прибавил:
   -- Почему же тебе вздумалось следить за этими молодцами, парень? Разве у них был вид подозрительный?
   Гек молчал, придумывая осторожный ответ, потом сказал:
   -- Видите ли, я ведь пропащий малый, по крайней мере, все это говорят, да и мне самому сдается; и долго иной раз не сплю, думаю об этом и гадаю, как бы выбраться на хорошую дорогу. Так и в эту ночь было. Я не мог заснуть и бродил по улицам, думая об этом; забрел к старому кирпичному складу, что за "Таверной Трезвости", и присел у стены, чтобы еще подумать хорошенько. Вот вижу, идут мимо меня эти два молодца и что-то тащат под мышкой, наверное, думаю, краденое. Один курил, а другому тоже захотелось; вот они остановилсь прямо против меня, сигары вспыхнули и осветили их лица, и я увидел, что тот, который больше, глухонемой Испанец; я узнал его по седым бакенбардам и пластырю над глазом; другой же был угрюмый черт в лохмотьях.
   -- Неужели ты и лохмотья рассмотрел при свете сигары?
   Гек на минуту смутился. Потом сказал:
   -- Не знаю, кажется, да.
   -- Потом они двинулись дальше, а ты?..
   -- Пошел за ними -- да. Так и было. Я хотел посмотреть, что они затеяли, -- они так крались. Я шел за ними до самого дома вдовы, тут остановился и услышал, как оборванец просил за вдову, а Испанец клялся, что испортит ей лицо, как я рассказывал вам и вашим...
   -- Как?.. Глухонемой говорил все это?
   Гек всячески старался, чтобы у старика не могло явиться и тени подозрения насчет того, кто этот Испанец, но язык, видно, решился втянуть его в беду, несмотря на все усилия. Он попробовал вывернуться, но старик не спускал с него глаз, и он только завирался все больше и больше. Наконец Валлиец сказал:
   -- Паренек, не бойся меня, я ни за что на свете не трону волоска на твоей голове. Нет, я заступлюсь за тебя, -- заступлюсь за тебя. Этот Испанец не глухонемой; ты проговорился нечаянно; теперь уж ничего не поделаешь. Ты что-нибудь знаешь об этом Испанце, чего не хочешь говорить. Доверься мне и расскажи, что знаешь, и положись на меня -- я тебя не выдам!
   Гек с минуту смотрел в честные глаза старика, потом нагнулся к его уху и шепнул:
   -- Это не Испанец, это индеец Джо!
   Старик чуть со стула не свалился. Спустя минуту он сказал:
   -- Теперь все ясно. Когда ты толковал о надрезанных ушах и вырезанных ноздрях, я думал, признаться, что это твои прикрасы, потому что белые люди так не мстят. Но индеец! Это совсем другое дело.
   За завтраком разговор продолжался, и старик рассказал между прочим, что, прежде чем ложиться спать, он взял фонарь и осмотрел вместе с сыновьями двор и местность по соседству, нет ли где следов крови. Но крови не заметили, а нашли большую связку...
   -- Чего?
   Если бы слова были молниями, они не могли бы вылететь с большей быстротой и внезапностью из побелевших губ Гека. Глаза его расширились, и, затаив дыхание, он ждал ответа. Старик тоже остолбенел и смотрел на него, вытаращив глаза -- три секунды -- пять секунд -- десять секунд -- затем ответил:
   -- Разных воровских инструментов... Но что это с тобой?
   Гек почти упал на свое место, глубоко вздыхая и чувствуя бесконечную признательность. Валлиец посмотрел на него серьезно, с любопытством, потом сказал:
   -- Да, воровских инструментов. Тебя это, кажется, очень обрадовало. Но что ж ты так встревожился? Что ж бы мы могли найти, по-твоему?
   Гек опять попал впросак; пытливый взгляд был устремлен на него, и он дорого бы дал за подходящий ответ. Но ничего не приходило в голову, а пытливый взгляд буравил его все глубже и глубже. Ему подвернулся бессмысленный ответ, разбирать было некогда, и он ляпнул наудачу, слабым голосом:
   -- Может быть, учебники воскресной школы?
   Бедный Гек был чересчур расстроен, чтобы улыбнуться, но старик так и затрясся от веселого и громкого хохота и сказал в заключение, что такой смех чистые деньги, потому что действует лучше всякого лекарства. Затем он прибавил:
   -- Бедняга, ты совсем бледный и измученный, никуда не годишься. Не мудрено, что ты маленько с толку сбился и завираешься. Ну, да это пройдет. Ложись-ка да отдохни, и встанешь, как встрепанный.
   Геку досадно было думать, что он так опростоволосился и проявил такое подозрительное волнение, так как он оставил мысль о том, что вещи, захваченные мошенниками из таверны, были сокровищем, когда подслушал их разговор перед домом вдовы. Но все-таки он думал, что это не сокровище, а наверное не знал; так что сообщение о найденной связке захватило его врасплох и лишило самообладания. Вообще же он был доволен этим маленьким эпизодом, так как теперь уже наверное знал, что эта пачка была не та, и душа его вполне и совершенно успокоилась. По-видимому, значит, все шло хорошо. Сокровище до сих пор остается в номере втором; людей этих поймают и засадят сегодня же, а ночью они с Томом заберут золото без всякой помехи.
   Едва успели позавтракать, как раздался стук в дверь. Гек поспешил спрятаться, так как не хотел, чтобы могли заподозрить хоть отдаленную связь его с этим происшествием. Валлиец впустил нескольких дам и джентльменов, в том числе вдову Дуглас, и заметил, что толпы граждан взбирались на холм посмотреть место происшествия. Стало быть, весть уже распространилась.
   Валлиец должен был рассказать ночную историю своим посетителям. Вдова стала выражать свою благодарность за спасение.
   -- Ни слова об этом, сударыня. Есть другое лицо, которому вы больше обязаны, чем мне и моим сыновьям, но оно не разрешило мне назвать его имя. Не будь его, и нас бы там не было.
   Разумеется, это вызвало любопытство, заставило почти забыть о самом происшествии, но Валлиец предоставил ему грызть присутствующих, а затем и весь поселок, наотрез отказавшись выдать тайну. Когда все было узнано, вдова Дуглас сказала:
   -- Я читала в постели и заснула над книгой так крепко, что ничего не слышала. Почему вы не вошли и не разбудили меня?
   -- Мы решили, что в этом нет надобности. Нельзя было ожидать, что эти молодцы вернутся, да и инструментов у них не осталось, -- какой же был смысл будить вас и пугать до смерти. Мои три негра сторожили ваш дом до утра. Потом вернулись домой.
   Заходили новые посетители, так что историю пришлось рассказывать и пересказывать в течение двух часов.
   Во время вакаций не было занятий в воскресной школе, но в церковь все сошлись рано в это воскресенье. Толковали о сенсационном событии. По слухам, еще не удалось напасть на след мошенников.
   По окончании проповеди супруга судьи Татчера протискалась к мистрис Гарпер, двигавшейся с толпою по проходу, и спросила:
   -- Неужто моя Бекки до сих пор не проснулась? Я, впрочем, так и думала, что она устанет.
   -- Ваша Бекки?
   -- Да (с недоумевающим взглядом). Ведь она у вас ночевала сегодня?
   -- И не думала.
   Мистрис Татчер побледнела и опустилась на скамью как раз в ту минуту, когда тетка Полли, весело болтая с какой-то приятельницей, подошла к ней. Тетка Полли сказала:
   -- Доброго утра, мистрис Татчер. Доброго утра, мистрис Гарпер. Запропастился куда-то мой мальчишка. Должно быть, Том ночевал у которой-нибудь из вас и побоялся прийти в церковь. Задам я ему.
   Мистрис Татчер слабо покачала головой и побледнела еще сильнее.
   -- Он не заходил к нам, -- сказала мистрис Гарпер, тоже начиная беспокоиться. Тетка Полли заметно встревожилась.
   -- Джо Гарпер, видел ты Тома сегодня утром?
   -- Нет.
   -- Когда ты видел его в последний раз?
   Джо попытался вспомнить, но не мог ответить с уверенностью. Выходившие из церкви стали останавливаться. Пробежал шепот, тайная тревога сообщилась всем. Принялись расспрашивать детей и молодых учителей. Оказалось, что никто не заметил, были ли Том и Бекки на пароме, когда возвращались домой; было уже темно; никому и в голову не пришло, что они могут отсутствовать. Наконец какой-то молодой человек брякнул, что они, как видно, остались в пещере. Мистрис Татчер упала в обморок; тетка Полли залилась слезами и стала ломать руки.
   Тревога передавалась из уст в уста, из группы в группу, из улицы в улицу, и через несколько минут колокол бешено звонил и деревня оказалась вся на ногах. Происшествие на Кардижском холме отошло на задний план, разбойники были забыты; седлались лошади, снаряжались лодки, паром готовился к отплытию, и не прошло получаса с обнародования страшной вести, как двести человек спешили к пещере сухим путем и водою.
   Весь день поселок казался пустым и вымершим. Женщины навещали мистрис Татчер и тетку Полли и пытались утешить их. Они плакали вместе с ними, и это было лучше всяких слов.
   Всю томительную ночь напролет в деревне ждали известий, но когда наконец забрезжило утро, пришло только требование: "Пришлите еще свечей и съестного". Мистрис Татчер почти помешалась, тетка Полли тоже. Судья Татчер присылал из пещеры обнадеживающие вести, но они не внушали бодрости.
   Старик Валлиец вернулся утром, закапанный салом, перепачканный глиной и почти выбившись из сил. Он нашел Гека все еще в постели и в горячечном бреду. Врачи были в пещере, и за больным ухаживала вдова Дуглас. Она говорила, что сделает для него все, что может, потому что хорош ли он, плох или так себе, он во всяком случае Божье созданье, а никаким Божьим созданием не следует пренебрегать. Валлиец сказал, что в Геке есть кое-что хорошее, а вдова ответила:
   -- Не сомневайтесь в этом. Это печать Божия. Он никогда не снимает ее. Никогда. Налагает ее на каждое создание, выходящее из Его рук.
   Задолго до полудня группы усталых людей начали возвращаться в деревню, но более крепкие из жителей продолжали поиски. Узнано было только, что пещеру обыскали далеко за пределами известной части, что осмотрели каждый уголок, каждую трещину, что если бы кто-нибудь блуждал в этой части пещеры, он не мог бы не заметить огней, мелькавших по переходам, не мог бы не услышать криков и пистолетных выстрелов, отголоски которых далеко разносились по угрюмым галереям.
   В одном месте, далеко от района, обыкновенно посещаемого туристами, были найдены написанные свечной копотью на стене имена "Бекки" и "Том", тут же валялась засаленная ленточка. Мистрис Татчер узнала ленточку и рыдала над ней. Она говорила, что это последнее, что ей осталось на земле от ее ребенка, и что эта ленточка для нее дороже всего остального, потому что она дольше всего была при девочке, пока та еще оставалась в живых. Рассказывали, что иногда ищущие замечали вдали свет, и тогда радостный крик оглашал своды, люди со всех сторон спешили на шум. Но всякий раз наступало горькое разочарование: детей не оказывалось, это была свеча кого-нибудь из ищущих.
   Тоскливо сменились три ужасных дня и ночи, и безнадежное уныние овладело деревней. Все как-то потеряли интерес к чему бы то ни было. Даже случайное открытие тайного склада водки у хозяина "Таверны Трезвости" почти не тронуло публику, при всей поразительности этого факта. В один из светлых промежутков Гек уловил какой-то разговор о таверне и наконец спросил, смутно опасаясь чего-то скверного, не было ли что-нибудь найдено в "Таверне Трезвости" за время его болезни.
   -- Да, -- сказала вдова.
   Гек приподнялся на постели и дико уставился на вдову.
   -- Что?.. Что найдено?
   -- Водка! Таверну закрыли за это. Ляг, дитя, как ты меня напугал!
   -- Скажите мне только одно, только одно, пожалуйста! Это Том Сойер нашел?
   -- Полно, полно, дитя, полно! Я же сказала, что тебе не следует говорить. Ты очень, очень болен!
   Значит, ничего, кроме водки, не нашли; кабы нашли золото, так тут бы гвалт поднялся. А сокровище-то пропало -- пропало навсегда. Только чего же она плачет? Странно, что она плачет.
   Эти мысли смутно проносились в голове Гека и так утомили его, что он заснул. Вдова же думала:
   -- Ну вот, заснул, бедняжка. Том Сойер нашел! Ах, если бы кто-нибудь нашел Тома Сойера. Да уж мало у кого осталось надежды да и силы, чтобы продолжать поиски.

Глава XXXI
Экспедиция для исследования пещеры.  -- Неприятное начало.  -- Заблудились в пещере.  -- В потемках.  -- Последние надежды.

   Вернемся к участию Тома и Бекки в пикнике. Они бродили вместе с остальными по мрачным коридорам, посещали знакомые достопримечательности пещеры, окрещенные чересчур пышными названиями, вроде "Салон", "Собор", "Дворец Аладдина" и так далее. Началась беготня и игра в прятки, и Бекки с Томом принимали в ней ревностное участие, пока забава не надоела; затем они спустились вниз по извилистому коридору, поднимая свечи повыше и читая беспорядочно напачканные (свечным нагаром) имена, даты, адреса и изречения, которыми были украшены стены. Продолжая идти и разговаривать, они незаметно забрались в такую часть пещеры, где надписей на стенах не было. Они написали свои имена под нависшей скалой и пошли дальше. Вскоре пришли к такому месту, где струйка воды, падая на плиту и оставляя известковый осадок, образовала кружевную узорчатую Ниагару из блестящего и неразрушенного камня. Том просунул туда свое маленькое тело, чтоб осветить ее для удовольствия Бекки. Оказалось, что она заслоняла род естественной лестницы, спускавшейся между двумя тесными стенами, и у него разом пробудилась жажда открытий. Бекки откликнулась на его призыв, они сделали значок го сокровища были забыты: Томъ былъ всецѣло поглощенъ мыслями о Бекки. Ему удалось увидѣться съ ней въ то же утро, и оба провели день самымъ восхитительнымъ образомъ, играя съ цѣлой толпой товарищей и подругъ въ жмурки и прятки. День закончился еще лучше: Бекки выпросила, наконецъ, у своей матери разрѣшеніе устроить на слѣдующій день пикникъ -- удовольствіе, которое было задумано еще давно, но отлагалось со-дня-на-день. Извѣстіе объ этомъ вызвало всеобщій восторгъ. Больше всѣхъ радовались предстоящей прогулкѣ, конечно, Бекки и Томъ.
   Еще до захода солнца всюду были разосланы приглашенія, и все молодое поколѣніе городка заволновалось и начало готовиться къ пикнику. Томъ долго не могъ заснуть въ этотъ вечера отъ возбужденія. Онъ лежалъ въ постели съ открытыми глазами и чутко прислушивался, не раздастся-ли подъ окномъ мяуканье Гека. Какъ было бы хорошо озадачить на другой день все общество, показавъ найденный кладъ! Однако, этой надеждѣ не было суждено сбыться: условленнаго сигнала въ эту ночь не послѣдовало.
   Наконецъ, наступило утро, и въ десять или одиннадцать часовъ передъ домомъ судьи Тачера собралась веселая, пестрая, одѣтая по праздничному толпа мальчиковъ и дѣвочекъ. Все было готово къ отправленію въ путь. Пожилые люди обыкновенно не стѣсняли молодежь своимъ присутствіемъ. Они были увѣрены, что дѣти находятся въ полной безопасности, играя подъ при. смотромъ двухъ-трехъ барышень лѣтъ восемнадцати и нѣсколькихъ молодыхъ людей двадцати, двадцати трехъ лѣтъ. Для поѣздки былъ нанятъ старый перевозочный пароходикъ, и скоро по главной улицѣ городка потянулась пестрая, веселая толпа, держа въ рукахъ корзины съ провизіей. Сидъ былъ нездоровъ и потому не могъ принять участія въ прогулкѣ; Мэри тоже осталась дома, чтобы развлекать его. Прощаясь съ Бекки, м-ссь Тачерь сказала:
   -- Вы, вѣроятно, вернетесь очень поздно, Бекки, и тебѣ будетъ, пожалуй, лучше остаться ночевать у кого-нибудь изъ твоихъ подругъ, которыя живутъ недалеко отъ пристани.


   -- Хорошо, я останусь ночевать у Сузи Гарперъ, мама.
   -- Какъ хочешь; только смотри: веди себя хорошенько въ чужомъ домѣ.
   -- Знаешь что, Бекки?-- сказалъ Томъ, обращаясь къ дѣвочкѣ, когда они отошли на нѣкоторое разстояніе отъ дома.-- Вмѣсто того, чтобы идти къ Гарперамъ, пойдемъ къ вдовѣ Дугласъ и переночуемъ у нея. Она угоститъ насъ мороженымъ. У нея каждый день бываетъ мороженое, и она очень обрадуется, если мы зайдемъ къ ней.
   -- Какъ ты хорошо придумалъ, Томъ!
   Но черезъ секунду лицо Бекки омрачилось.
   -- А что скажетъ на это мама?-- проговорила она.
   -- Да развѣ она узнаетъ объ этомъ?
   Бекки продолжала колебаться.
   -- Это будетъ нехорошо съ моей стороны... но.
   -- Пустяки! Твоя мама не узнаетъ объ этомъ, да къ тому же не все ли равно, у кого ты будешь ночевать. Твоя мама желаетъ только одного: чтобы съ тобой ничего дурного не случилось, и я готовъ биться объ закладъ, что она сама послала бы тебя къ м-ссъ Дугласъ, если-бы вспомнила объ ней.
   Побывать у м-ссъ Дугласъ, которая имѣла самый большой и красивый домъ въ городкѣ и которая славилась своимъ гостепріимствомъ,-- это было черезчуръ соблазнительно. Послѣднее обстоятельство и краснорѣчіе Тома одержали верхъ надъ сомнѣніями Бекки, и, въ концѣ концовъ, было рѣшено ночевать у вдовы Дугласъ и никому не говорить про этотъ чудесный планъ.
   Но внезапно Тому пришло въ голову, что именно въ эту самую ночь Гекъ можетъ придти къ его дому, чтобы дать условленный сигналъ. Эта мысль сильно испортила веселое настроеніе Тома, но тѣмъ не менѣе онъ не чувствовалъ себя въ силахъ отказаться отъ угощенія вдовы Дугласъ. Затѣмъ его мысли приняли другое направленіе. "Въ прошлую ночь не было сигнала,-- подумалъ онъ, -- почему же его нужно ожидать непремѣнно въ эту ночь?" Удовольствіе, ожидавшее его вечеромъ, взяло перевѣсъ надъ гадательнымъ сокровищемъ, и Томъ рѣшилъ уступить болѣе сильному влеченію и на время совершенно выбросить изъ головы мысли о сундукѣ съ золотомъ.
   Въ трехъ миляхъ отъ города, внизъ по теченію, пароходикъ присталъ къ берегу, войдя въ небольшую бухту, окруженную лѣсомъ. Веселая толпа дѣтей высыпала на берегъ и вскорѣ лѣсъ и сосѣдніе холмы, усѣянные скалами, огласились смѣхомъ и криками. Наигравшись и набѣгавшись вдоволь, вся компанія съ раскраснѣвшимися щеками и искрящимися отъ удовольствія глазами направилась къ берегу, чувствуя необыкновенный аппетитъ. Затѣмъ началось усердное и дружное уничтоженіе провизіи и лакомствъ, наполнявшихъ корзины. Закусивъ, всѣ усѣлись отдохнуть и поболтать въ тѣни развѣсистыхъ дубовъ, пока, наконецъ, кто-то не предложилъ осмотрѣть пещеру, находившуюся невдалекѣ.
   Это предложеніе встрѣтило всеобщее одобреніе. Изъ корзинъ тотчасъ же были вынуты пачки свѣчей, принесенныя болѣе предусмотрительными мальчиками и дѣвочками, и всѣ начали карабкаться вверхъ по холму. Входъ въ пещеру находился довольно высоко сбоку холма; темное, зіяющее отверстіе имѣло форму буквы А. Массивная дубовая дверь была растворена настежь. За нею находилась маленькая каморка, холодная какъ ледникъ, съ природными стѣнами изъ крѣпкаго известняка, покрытаго каплями сырости. Какъ таинственно и поэтично было стоять здѣсь въ глубокомъ мракѣ и смотрѣть на зеленѣвшую внизу долину, залитую яркимъ солнечнымъ свѣтомъ! Однако, очарованіе, охватившее всѣхъ, скоро потеряло прелесть новизны, и снова начались шалости и возня. Стоило только кому-нибудь изъ мальчиковъ зажечь свѣчку, какъ на него набрасывалась цѣлая толпа товарищей, старавшихся потушить ее. Державшій свѣчку храбро сопротивлялся, но, въ концѣ-концовъ, нападавшіе одерживали побѣду. Затѣмъ та же забава начиналась снова. Но такъ какъ всему бываетъ конецъ, то мало-по-малу возня утихла, и длинная вереница дѣтей потянулась внизъ по крутому спуску главной галлереи пещеры. Мерцающее пламя свѣчей озаряло высокія стѣны, высѣченныя въ скалѣ, почти до самой вершины, гдѣ онѣ соединялись сводомъ на высотѣ шестидесяти футовъ. Эта галлерея была шириной не болѣе восьми -- девяти футовъ. По обѣ стороны отъ нея то и дѣло отдѣлялись другія побочныя галлереи, такія же высокія, какъ и главная, но еще болѣе узкія; пещера Макъ Дугаля состояла изъ цѣлаго лабиринта кривыхъ ходовъ, которые развѣтвлялись до безконечности, пересѣкали другъ друга и оканчивались неизвѣстно гдѣ. Въ городѣ говорили, что въ этой запутанной сѣти галлерей и узкихъ проходовъ можно было блуждать нѣсколько дней и ночей подъ-рядъ и не найти выхода. Ни одинъ человѣкъ не зналъ всей пещеры; это было невозможной вещью. Большинство молодыхъ людей знали только часть ея, ближайшую къ входу, и никому не приходило въ голову отважиться идти дальше этой знакомой части пещеры. Томъ зналъ пещеру не лучше другихъ.
   Маленькая процессія подвигалась по главной галлереѣ, не заходя въ боковые проходы, но мало-по-малу начали отдѣляться небольшія группы и парочки, заходившія то въ ту, то въ другую боковую галлерею. Тамъ дѣти молча и съ замиравшимъ отъ волненія сердцемъ тихо подвигались по мрачнымъ коридорамъ и очень часто совершенно неожиданно попадали на прежнее мѣсто, откуда они вошли въ боковой ходъ.
   Но вотъ мало-по-малу одна группа за другой стала возвращаться назадъ къ входу въ пещеру; всѣ были утомлены, веселы, закапаны съ ногъ до головы свѣчнымъ саломъ, выпачканы известкой и глиной, но счастливые и довольные пріятно проведеннымъ днемъ. Время, проведенное въ пещерѣ, прошло незамѣтно, и когда дѣти вышли изъ нея, было уже темно. Колоколъ на пароходѣ призывалъ гуляющихъ возвращаться въ городъ уже съ полчаса. Посѣщеніе пещеры, закончившее пикникъ, доставило громадное удовольствіе молодежи, любящей выпивать чашу веселья до-дна, и когда пароходикъ, нагруженный веселой толпой дѣтей, отчалилъ отъ берега, то о лишнемъ потерянномъ часѣ жалѣлъ только одинъ человѣкъ: капитанъ парохода.
   Когда пароходные огни мелькнули мимо пристани, Гекъ уже стоялъ на своемъ обычномъ ночномъ посту. Когда пароходъ проходилъ мимо него, онъ не слышалъ на немъ ни шума, ни разговоровъ: молодежь, сонная и утомленная послѣ цѣлаго дня веселья и игръ, сидѣла смирно и даже не разговаривала. Гекъ началъ раздумывать, что это могъ бы быть за пароходъ и почему онъ не остановился у пристани, но затѣмъ пересталъ ломать себѣ голову и сосредоточилъ все вниманіе на своемъ дѣлѣ. Ночь была облачная и очень темная. Пробило десять часовъ; шумъ колесъ умолкъ; огни, виднѣвшіеся въ окнахъ кой-какихъ домовъ, гасли одинъ за другимъ; пѣшеходовъ на улицѣ становилось все меньше и меньше. Скоро весь городокъ погрузился въ мирный сонъ, оставивъ нашего маленькаго сторожа одного среди царившей тишины и ночного мрака. Когда пробило одиннадцать часовъ, огни потухли и въ харчевнѣ. Гекъ прождалъ, какъ ему казалось, очень долго, но ничего особеннаго за это время не случилось. Его надежда, что въ эту ночь ему удастся выслѣдить индѣйца, начала ослабѣвать. Къ чему все это? Развѣ можно было ожидать какого-нибудь толку отъ всѣхъ этихъ ночей, проведенныхъ безъ сна? Не лучше ли было бросить это безполезное занятіе и идти спать?
   Вдругъ до слуха Гека донесся легкій шорохъ. Гекъ встрепенулся и насторожился. Дверь харчевни, выходившая въ узкій переулокъ, отворилась. Гекъ съ быстротой молніи спрятался за уголъ кирпичнаго сарая, и почти въ ту же минуту мимо него прошмыгнули двѣ человѣческія фигуры. Одинъ изъ этихъ людей несъ подъ мышкой что-то очень тяжелое. По всей вѣроятности, это былъ ящикъ съ деньгами! И такъ бродяги уносили съ собой свое сокровище! Бѣжать къ Тому? Но это было бы нелѣпо: тѣмъ временемъ индѣецъ со своимъ товарищемъ (а это, навѣрное, были они) успѣли бы скрыться въ темнотѣ. Гекъ рѣшилъ выслѣдить негодяевъ одинъ, пользуясь тѣмъ, что въ темнотѣ они его не могли замѣтить. Разсудивъ такимъ образомъ, Гекъ пошелъ вслѣдъ за обоими людьми, неслышно ступая своими босыми ногами, и стараясь держаться отъ двухъ темныхъ фигуръ, двигавшихся передъ нимъ, на такомъ разстояніи, чтобы не упустить ихъ изъ виду.
   Индѣецъ со своимъ товарищемъ пошли сначала вдоль рѣки, затѣмъ свернули налѣво, въ узкій переулокъ и шли все прямо, пока не дошли до тропинки, ведшей къ Кардифскому холму. Свернувъ на эту тропинку, они обошли мызу стараго валлійца и начали подниматься на холмъ "Отлично,-- подумалъ Гекъ,-- они навѣрное идутъ къ старой каменоломнѣ". Однако, негодяи миновали каменоломню и шли все дальше и дальше. Дойдя до вершины холма, они двинулись по тропинкѣ, которая шла сквозь кустарникъ, и скоро исчезли изъ виду. Гекъ прибавилъ шагу и сократилъ разстояніе, отдѣлявшее его отъ индѣйца Джо и его товарища. Это можно было сдѣлать, не подвергаясь опасности: здѣсь они уже не могли его замѣтить. Нѣсколько секундъ онъ бѣжалъ бѣгомъ, по потомъ пошелъ тише, боясь, что онъ подошелъ черезчуръ близко къ негодяямъ. Пройдя небольшое разстояніе, онъ остановился и началъ прислушиваться. Но до него не доносилось ни малѣйшаго звука; онъ слышалъ только біеніе собственнаго сердца. Въ долинѣ раздался крикъ совы, крикъ, отъ котораго становилось жутко. Но ни шаговъ, ни треска сухихъ сучьевъ не было слышно. Великій Боже, неужели все было потеряно? Онъ уже собирался броситься бѣжать вдогонку за скрывшимися отъ него людьми, но въ ту же минуту всего въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него кто-то кашлянулъ. Отъ неожиданности и испуга Гекъ чуть-было не вскрикнулъ и только съ трудомъ удержался отъ этого. Отъ страха его начала бить лихорадка и онъ такъ ослабѣлъ, что чуть не упалъ на землю. Теперь онъ зналъ куда онъ попалъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него долженъ былъ находиться заборъ, окружавшій садъ вдовы Дугласъ. "Тѣмъ лучше, -- мелькнуло у него въ головѣ.-- Если они зароютъ кладъ здѣсь, то найти его будетъ нетрудно".
   Въ эту минуту раздался голосъ индѣйца.
   -- Чортъ ее побери, -- сказалъ онъ тихо, -- у нея, должно-быть, опять гости. Уже поздно, а у нея горитъ огонь.
   -- Я ничего не вижу, -- отвѣтилъ товарищъ Джо.
   Это былъ голосъ незнакомца, котораго Гекъ съ Томомъ видѣли, когда они оба были въ заброшенномъ домѣ По спинѣ Гека забѣгали мурашки. Такъ вотъ о какой мести говорилъ тогда Джо! Первая мысль Гека была та, что ему слѣдуетъ бѣжать. Но затѣмъ онъ вспомнилъ, какъ хорошо относилась къ нему, жалкому бродягѣ, добрая вдова Дугласъ. Теперь эти негодяи собирались, быть-можетъ, убить ее. Что, если предупредить ее? Но это было опасно: его могли схватить и убить на мѣстѣ. Все это пронеслось въ головѣ Гека въ одно мгновеніе. Между тѣмъ индѣецъ продолжалъ:
   -- Ты не видишь свѣта, потому что между тобой и домомъ стоитъ кустъ. Стань сюда. Ну, что, видишь?
   -- Да. У нея навѣрное сидятъ гости. Знаешь что, Джо? Не лучше ли намъ бросить это дѣло?
   -- Бросить? Теперь, когда я собираюсь уѣхать навсегда изъ этой проклятой страны? Я опять повторяю тебѣ: мнѣ не нужно ея денегъ -- ты можешь взять ихъ себѣ. Но ея мужъ былъ жестокъ ко мнѣ: когда онъ былъ судьей, онъ нѣсколько разъ сажалъ меня въ тюрьму за бродяжничество. Но это еще не все! Нѣтъ! Онъ велѣлъ меня высѣчь! высѣчь на улицѣ, передъ тюрьмой, какъ какую-нибудь собаку или негра! Весь городъ могъ видѣть это! Понимаешь: высѣкъ меня! Онъ умеръ раньше, чѣмъ я успѣлъ отомстить ему; теперь за него поплатится вдова!
   -- Неужели ты хочешь убить ее? Это все-таки славная, добрая женщина. Сколько добра дѣлаетъ она всѣмъ бѣднымъ!
   -- Убить? Нѣтъ, зачѣмъ? Его я убилъ бы какъ собаку, если бы онъ былъ живъ, но ее -- нѣтъ! Когда хочешь отомстить женщинѣ, то ее незачѣмъ убивать; ей нужно изуродовать лицо, отрѣзать уши и носъ...
   -- Боже мой, да вѣдь это...
   -- Можешь оставить свое мнѣніе при себѣ, слышишь? Я тебя не спрашиваю о немъ! Такъ я привяжу ее къ постели, и если она истечетъ кровью, то это будетъ ужь не моя вина. Плакать объ ней я тоже не буду. И ты, пріятель, поможешь мнѣ обдѣлать это дѣльце: одному безъ тебя мнѣ не управиться. А если ты попробуешь улизнуть, то я отправлю тебя на тотъ свѣтъ. Запомни это! Ее я тоже убью...
   -- Ну, хорошо, хорошо. Только примемся за дѣло сейчасъ же. Чѣмъ мы скорѣе его покончимъ, тѣмъ будетъ лучше.
   -- Сейчасъ? Когда у ней столько народа? Ты смотри у меня, братецъ, а то тебѣ плохо придется. Молчи и жди, пока огни не погаснутъ. Торопиться намъ некуда.
   Гекъ чувствовалъ, что сейчасъ наступитъ молчаніе -- молчаніе, болѣе зловѣщее и опасное, чѣмъ всякіе разговоры. Поэтому онъ притаилъ дыханіе и осторожно отступилъ на одинъ шагъ назадъ, ощупавъ предварительно босой ногой почву, чтобы не наступить на какую-нибудь сухую вѣтку, которая своимъ трескомъ могла выдать и погубить его. Затѣмъ онъ отступилъ еще шагъ назадъ и еще... Вдругъ подъ его ногой хрустнула вѣтка. Гекъ чуть не лишился сознанія отъ страха. Онъ началъ прислушиваться, но тишина была полная, индѣецъ и его сообщникъ молчали. Мальчикъ облегченно вздохнулъ, осторожно повернулся на мѣстѣ и началъ пробираться по тропинкѣ между кустарникомъ. Когда вдали показалась каменоломня, онъ почувствовалъ себя внѣ опасности и бросился бѣи Онъ бѣжалъ, ни на секунду не останавлива. пока не добѣжалъ до мызы стараго валлійца, г. началъ изо всѣхъ сихъ барабанить кулаками въ дверь. Изъ окна тотчасъ же высунулись головы старика и его обоихъ сыновей.
   -- Что такое? Кто тамъ стучитъ? Эй, чего вамъ нужно?
   -- Скорѣе! Откройте скорѣе дверь. Я сейчасъ все разскажу!
   -- Да кто вы такой?
   -- Да я же, Гекъ Финнъ. Скорѣе! Ради Бога, скорѣе!
   -- Гекъ Финнъ! Подумаешь, какая важная особа! Передъ тобой не вездѣ растворяются двери. Ну, да такъ и быть, впустите его, ребята. Послушаемъ, что такое онъ хочетъ разсказать намъ.
   -- Ради Бога не говорите никому, что это я вамъ передалъ,-- были первыя слова Гека, когда ему открыли дверь.-- Не выдайте меня, а то они меня убьютъ... Вдова Дугласъ всегда была такъ добра ко мнѣ, и я вамъ разскажу все, если вы обѣщаете мнѣ...
   -- Клянусь честью, что тутъ дѣло дѣйствительно неладно, иначе мальчишка не сталъ бы такъ дрожать, -- воскликнулъ старикъ.-- Ну, говори скорѣе, въ чемъ дѣло. Не бойся, никто изъ насъ не проболтается.


   Три минуты спустя старикъ съ сыновьями были уже на вершинѣ холма и пробирались на цыпочкахъ по тропинкѣ между кустовъ, держа въ рукахъ заряженныя ружья. Гекъ не провожалъ ихъ дальше. Онъ спрятался за большимъ камнемъ и чутко прислушивался. Сначала наступила томительная тишина, но затѣмъ внезапно раздалось нѣсколько выстрѣловъ и отчаянный крикъ. Гекъ не сталъ ждать, что будетъ дальше. Онъ вскочилъ на ноги и бросился бѣжать внизъ съ холма, не чувствуя подъ собою ногъ.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

   А слѣдующій день; въ воскресенье, рано утромъ, когда на востокѣ чуть-чуть только заалѣла заря, Гекъ взобрался на гору и постучалъ въ домъ стараго валлійца. Обитатели мызы еще спали, но послѣ пережитаго ночного приключенія сонъ ихъ не былъ крѣпокъ, такъ что они тотчасъ-же отозвались на стукъ:
   -- Кто тамъ?
   -- Впустите меня. Я -- Гекъ Финнъ, -- отвѣтилъ робко и вполголоса Гекъ.
   -- Моя дверь открыта для Гека Финна и днемъ, и ночью, -- ласково отозвался старикъ.-- Входи, мой славный мальчикъ!
   Эти ласковыя слова звучали какъ то странно въ ушахъ маленькаго бродяги: къ такому обращенію онъ не привыкъ.
   Дверь отворилась, и Гекъ вошелъ въ комнату. Его усадили на стулъ, и валліецъ со своими сыновьями началъ поспѣшно одѣваться.
   -- Ну, Гекъ, ты, я думаю, порядочно проголодался. Завтракъ будетъ сейчасъ готовъ, и хорошій завтракъ, за это я ручаюсь. Мы думали вчера, что ты придешь къ намъ ночевать. Куда ты убѣжалъ?
   -- Я такъ перепугался, что сбѣжалъ съ горы. Какъ только раздались выстрѣлы, я бросился бѣжать и пробѣжалъ, не останавливаясь, около трехъ миль. Я пришелъ теперь, чтобы узнать, какъ вы раздѣлались съ негодяями: днемъ я побоялся бы идти къ вамъ, потому что не хочу встрѣчаться съ ними ни съ живыми ни съ мертвыми.
   -- Бѣдный мальчуганъ! Ты, вѣрно, не спалъ всю ночь; это видно по твоему лицу. Ну, да ничего: какъ только ты поѣшь, мы тебя уложимъ спать. А разбойники-то, къ несчастью, живы, мой милый. По твоему разсказу мы догадались, гдѣ ихъ нужно искать, и, пробираясь на-цыпочкахъ, остановились футахъ въ пятнадцати отъ того мѣста, гдѣ они засѣли. Въ кустахъ было такъ темно, что нельзя было видѣть собственной руки. И вдругъ я почувствовалъ, что сейчасъ чихну. Дѣло плохо! Я старался удержаться, но не могъ и чихнулъ изо всей силы. Я стоялъ впереди всѣхъ, держа ружье на готовѣ; какъ только я чихнулъ, впереди насъ захрустѣли вѣтки. Я закричалъ: "Стрѣляйте, ребята!" -- и мы всѣ трое пустили по пулѣ въ ту сторону, гдѣ послышался трескъ. Да не тутъ-то было! Негодяи бросились бѣжать въ лѣсъ; мы -- за ними. Но догнать ихъ намъ не удалось. Убѣгая отъ насъ, оба выстрѣлили въ нашу сторону, но пули просвистали мимо.. Когда шума шаговъ разбойниковъ не было уже слышно, мы бросили погоню и пошли въ городъ, чтобы дать знать полицейскимъ. Они тотчасъ же собрались и оцѣпили берегъ рѣки. Когда разсвѣтетъ, будутъ обысканы всѣ лѣса. Мои молодцы тоже пойдутъ на поиски. Если бы кто-нибудь могъ намъ разсказать примѣты негодяевъ, то это очень помогло бы дѣлу. Ты вѣдь навѣрно не могъ разглядѣть ихъ въ темнотѣ, а?
   -- Нѣтъ, но я видѣлъ ихъ еще въ городѣ и выслѣдилъ ихъ до самаго дома вдовы Дугласъ.
   -- Отлично! Ну, такъ говори скорѣй, каковы они изъ себя!
   -- Одинъ изъ нихъ -- глухонѣмой испанецъ, который бродилъ здѣсь нѣсколько дней, а второй -- просто оборванецъ...
   -- Этого довольно съ насъ, Гекъ! Я знаю этихъ бродягъ. Я ихъ недавно видѣлъ въ лѣсу за домомъ вдовы: когда они увидѣли меня, то поспѣшили скрыться. Ну, а теперь живо, молодцы! Ступайте къ шерифу и разскажите ему все, что слышали отъ Гека. Позавтракать вы успѣете и послѣ.
   Сыновья старика тотчасъ же направились къ дверямъ. Но Гекъ въ испугѣ вскочилъ со своего мѣста и закричалъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Пожалуйста, не говорите никому, что я выдалъ этихъ злодѣевъ!
   -- Хорошо, Гекъ. Если ты не хочешь, то мы ничего не скажемъ о тебѣ Только чего же тебѣ бояться: ты сдѣлалъ хорошее дѣло...
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Пожалуйста, не выдавайте меня!
   Когда молодые люди ушли, старикъ сказалъ:
   -- Они не выдадутъ тебя. Я тоже буду молчать. Но скажи мнѣ, почему ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узналъ о твоемъ подвигѣ?
   Гекъ не сталъ распространяться и сказалъ только, что онъ довольно таки знаетъ объ одномъ изъ этихъ людей, и что если они узнаютъ, кто ихъ выдалъ, то онъ навѣрное будетъ убитъ.
   Старикъ еще разъ торжественно обѣщалъ хранить тайну и затѣмъ спросилъ:
   -- А зачѣмъ ты выслѣживалъ ихъ, Гекъ? Развѣ видъ у нихъ былъ подозрительный?
   Гекъ помолчалъ съ минуту, обдумывая свой отвѣтъ, и сказалъ:
   -- Видите ли въ чемъ дѣло: я тоже бродяга -- такъ, по крайней мѣрѣ, говорятъ всѣ въ городѣ, и они, пожалуй, правы. Ну, такъ я очень часто думаю объ этомъ по, ночамъ и думаю, какъ бы мнѣ стать такимъ человѣкомъ, какъ и всѣ другіе. Вчера со мной было то же самое. Заснуть я не могъ и пошелъ поболтаться по улицамъ. Когда я подошелъ къ харчевнѣ, то всталъ около сарая, прислонился спиной къ стѣнѣ и продолжалъ раздумывать о своемъ житьѣ. Вдругъ мимо меня прошмыгнули два человѣка; одинъ изъ нихъ несъ что-то подъ мышкой. "Ага, -- подумалъ я, -- они навѣрное что-нибудь украли". Одинъ изъ этихъ людей курилъ сигару; второй попросилъ закурить, и оба остановились совсѣмъ близко отъ меня. Сигары вспыхнули и освѣтили лица обоихъ; тогда я узналъ испанца и другого, одѣтаго въ лохмотья...
   -- Какъ! Ты разсмотрѣлъ лохмотья при свѣтѣ сигары?
   Гекъ замялся.
   -- Ну, ужь не знаю, но только мнѣ показалось, что я вижу лохмотья...
   -- Хорошо. Значитъ, они пошли дальше, а ты?
   -- Я пошелъ за ними. Мнѣ хотѣлось разузнать въ чемъ дѣло: ужь очень осторожно крались они вдоль домовъ. На горѣ, около сада вдовы, они остановились. Я тоже. Потомъ я услышалъ, какъ одинъ изъ нихъ просилъ не убивать вдову, а другой, испанецъ, клялся, что изородуетъ ей лицо. Я говорилъ вамъ объ этомъ еще вчера вечеромъ...
   -- Какъ такъ? Глухонѣмой говорилъ все это?


   Гекъ спохватился, что попалъ впросакъ, но было уже поздно. Онъ старался, насколько могъ, чтобы старикъ не догадалсякто такой этотъ испанецъ, но, видно, сдѣлать этого было нельзя.
   Мальчикъ попробовалъ какъ-нибудь выпутаться, но старикъ не спускалъ съ него глазъ, и отъ этого его замѣшательство все увеличивалось. Наконецъ, старикъ сказалъ:
   -- Слушай, мальчикъ: меня тебѣ нечего бояться. Я не дамъ тебя въ обиду, даю тебѣ честное слово. Испанецъ не глухъ и не нѣмъ: ты проговорился, и теперь уже поздно отнѣкиваться. Но ты знаешь еще кое-что объ этомъ негодяѣ, только не хочешь сказать. Подойди ко мнѣ, разскажи мнѣ все безъ утайки. Не бойся: кто другой, а я тебя не выдамъ!
   Гекъ съ секунду смотрѣлъ въ честные глаза стараго валлійца, потомъ нагнулся къ его уху и прошепталъ:
   -- Это вовсе не испанецъ. Это -- индѣецъ Джо!
   Валліецъ привскочилъ на стулѣ отъ удивленія.
   -- Теперь мнѣ все понятно!-- воскликнулъ онъ.-- Когда ты говорилъ мнѣ вчера о томъ, что злодѣи собираются рѣзать уши и носы, я подумалъ, что ты говоришь это со страху: бѣлые такъ не мстятъ. Но индѣецъ -- это другое дѣло.
   Во время завтрака бесѣда продолжалась: старикъ разсказалъ, что наканунѣ, прежде чѣмъ лечь спать, онъ и его сыновья взяли съ собой фонарь и пошли осмотрѣть мѣсто, гдѣ сидѣли бродяги, думая найти слѣды крови. Но ихъ тамъ не оказалось, и они нашли только большой свертокъ...
   -- Свертокъ?!
   Это слово сорвалось съ побѣлѣвшихъ губъ
   Гека съ внезапностью молніи. Съ расширенными отъ ужаса глазами, съ прерывающимся дыханіемъ онъ ждалъ отвѣта валлійца. Послѣдній съ удивленіемъ смотрѣлъ на мальчика въ теченіе трехъ, пяти, десяти секундъ и затѣмъ сказалъ:
   -- Ну, да: свертокъ съ разными воровскими инструментами. Но что съ тобой, Гекъ? Чего ты такъ испугался?
   Гекъ откинулся на спинку стула и глубоко вздохнулъ, точно съ него свалилась какая-нибудь тяжесть. Старикъ долго и пытливо смотрѣлъ на него.
   -- Да,-- повторилъ онъ,-- тамъ были воровскіе инструменты. Чтоже, по-твоему, мы могли найти въ сверткѣ?
   Гекъ опять попался впросакъ! Валліецъ не сводилъ съ него глазъ; нужно было какъ можно скорѣе найти какую-нибудь правдоподобную Увертку. Но, точно на зло, ничто не приходило въ голову Гека. Вдругъ у него мелькнула нелѣпая мысль, а такъ какъ раздумывать долго не было времени, то онъ тотчасъ же пробормоталъ ее:
   -- Я думалъ... что тамъ были книги изъ воскресной школы!
   Бѣдный Гекъ очутился въ слишкомъ глупомъ и неловкомъ положеніи, чтобы быть въ состояніи хотя бы улыбнуться на свой странный отвѣтъ, но за то старикъ громко расхохотался. Онъ хохоталъ отъ всей души и съ такой силой, что его тѣло тряслось съ головы до ногъ. Наконецъ, онъ немного успокоился и проговорилъ сквозь смѣхъ:
   -- Бѣдняга, ты блѣденъ, какъ смерть. Тебѣ, должно-быть, нездоровится. Немудрено, что ты начинаешь заговариваться съ испугу. Впрочемъ, это не бѣда. Ступай-ка, отдохни и выспись, какъ слѣдуетъ, и все это пройдетъ.
   Геку было досадно сознавать, что онъ сказалъ глупость и обнаружилъ такое подозрительное волненіе: еще тогда, когда онъ подслушивалъ бродягъ у забора вдовы, у него явилось сомнѣніе, что свертокъ, принесенный индѣйцемъ, но есть сокровище, которое онъ выслѣживалъ. Но разговоръ съ валлійцемъ имѣлъ и свою хорошую сторону: теперь онъ зналъ навѣрное, что деньги остались въ харчевнѣ; слѣдовательно, если негодяевъ поймаютъ, то сходить вечеромъ въ "номеръ второй" и завладѣть ими было сущими пустяками
   Гекъ съ старикомъ не успѣли еще докончить завтракъ, какъ у дверей послышался стукъ. Гекъ поспѣшилъ спрятаться, такъ какъ ему вовсе не хотѣлось быть замѣшаннымъ, даже издалека, въ исторію, случившуюся ночью. Валліецъ открылъ дверь и впустилъ въ комнату нѣсколькихъ дамъ и мужчинъ. Въ числѣ дамъ была и вдова Дугласъ При этомъ мальчикъ замѣтилъ, что вдали на холмѣ взбирались отдѣльныя компаніи городскихъ жителей -- по всей вѣроятности для того, чтобы осмотрѣть мѣсто, гдѣ происходила перестрѣлка. Было очевидно, что вѣсть о случившемся уже успѣла распространиться.
   Валлійцу снова пришлось подробно разсказать обо всемъ происшедшемъ. Вдова Дугласъ не знала, какъ благодарить его за оказанную услугу.
   -- Пожалуйста, не безпокойтесь, сударыня,-- возражалъ старикъ.-- Своимъ спасеніемъ вы обязаны не мнѣ и моимъ сыновьямъ, а другому человѣку, но онъ не позволяетъ сказать свое имя. Если бы не онъ, то намъ не пришло бы въ голову, что на васъ кто-нибудь собирается напасть
   Разумѣется, послѣднія слова старика такъ сильно разожгли любопытство всѣхъ собравшихся, что самое происшествіе отошло на второй планъ. Но узнать еще что нибудь отъ валлійца было невозможно: онъ ни за что не хотѣлъ выдать свою тайну. Узнавъ о всѣхъ подробностяхъ ночного происшествія, вдова сказала:
   -- Вчера вечеромъ я читала въ постели и потомъ заснула такъ крѣпко, что не слышала никакого шума. Почему вы меня не разбудили?
   -- Мы думали, что этого не стоитъ дѣлать. Можно было сказать съ увѣренностью, что не-' годяи побоятся вернуться назадъ. Къ чему же было васъ безпокоить и пугать? Кромѣ того, я послалъ троихъ своихъ негровъ караулить около вашего дома. Они только-что вернулись домой.
   Между тѣмъ къ мызѣ валлійца подходили новые посѣтители; всю исторію приходилось повторять и имъ. Это продолжалось въ теченіе нѣсколькихъ часовъ.
   Когда въ городкѣ случалось что-нибудь особенное -- къ тому же въ этотъ день было воскресенье -- въ церкви собиралось очень много народа. На этотъ разъ прихожане, собравшіеся на паперти, только и говорили о нападеніи на домъ вдовы Дугласъ. Разсказывали, что напасть на слѣдъ преступниковъ еще не удалось.
   Послѣ проповѣди, жена судьи Тачера подошла къ м-ссъ Гарперъ, выходившей изъ церкви, и сказала:
   -- Моя Бекки проспитъ у васъ, пожалуй, цѣлый день? Я думаю, она очень устала послѣ вчерашняго пикника.
   -- Ваша Бекки?
   -- Ну, да, -- подтвердила м-ссъ Тачеръ, съ удивленіемъ взглянувъ на м-ссъ Гарперъ.-- Вѣдь она ночевала сегодня у васъ?
   -- Нѣтъ, она даже не была у меня.
   М-ссъ Тачеръ поблѣднѣла и въ изнеможеніи опустилась на ближайшую скамейку какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда къ м-ссъ Гарперъ подошла тетя Полли.
   -- Здравствуйте, м-ссъ Тачеръ! Здравствуйте, м-ссъ Гарперъ! Мой сорванецъ опять куда-то пропалъ. Онъ, вѣроятно, остался ночевать у васъ или у м-ссъ Тачеръ, а теперь боится попасться мнѣ на глаза. За нимъ, кстати, есть еще и другія провинности. Вотъ ужь я задамъ ему за его шалости!
   М-ссъ Тачеръ слабо покачала головой и поблѣднѣла еще больше.
   -- Онъ у насъ не былъ, -- замѣтила м-ссъ Гарперъ; въ ея голосѣ слышалась тревога.
   Вдругъ ужасная мысль мелькнула въ головѣ тети Полли; она измѣнилась въ лицѣ.
   -- Джо Гарперъ, ты не видѣлъ сегодня утромъ моего Тома?
   -- Нѣтъ.
   -- Когда ты его видѣлъ въ послѣдній разъ?
   Джо попробовалъ вспомнить, но не могъ. Выходившіе изъ церкви невольно обратили вниманіе на встревоженныя, блѣдныя лица трехъ дамъ. Они начали останавливаться, послышалось шушуканье, на всѣхъ лицахъ изобразилась сильная тревога. Начали разспрашивать дѣтей и молодыхъ людей и барышень, наканунѣ принимавшихъ участіе въ пикникѣ. Всѣ говорили, что не замѣтили, были ли Томъ и Бекки на пароходѣ, когда компанія возвращалась въ городъ: было уже темно и потому никто не провѣрялъ всѣ ли дѣти находятся на-Яицо. Наконецъ, одинъ молодой человѣкъ выразилъ опасеніе, не остались ли Бекки и Томъ въ пещерѣ.
   Съ м-ссъ Тачеръ сдѣлалось дурно, тетя Полли залилась слезами и начала ломать руки.
   Ужасная вѣсть переходила изъ устъ въ уста изъ одной группы въ другую, изъ улицы въ улицу, и черезъ пять минутъ на колокольнѣ бѣшено зазвонилъ колоколъ; весь городокъ былъ поднятъ на ноги. Ночное нападеніе на домъ вдовы Дугласъ отошло на второй планъ, разбойники и убійцы были забыты: всѣ были заняты упряжкой лошадей, и снаряженіемъ лодокъ и парохода. Не прошло и получаса, послѣ того, какъ распространился слухъ о несчастій съ Томомъ и Бекки, а по большой дорогѣ и по рѣкѣ къ пещерѣ уже ѣхало, шло и плыло до двухсотъ человѣкъ. Въ теченіе всего этого дня городокъ словно вымеръ. Многія дамы посѣтили тетю Полли и м-ссъ Тачеръ, чтобы утѣшить ихъ или просто поплакать вмѣстѣ съ ними.
   Всю ночь напролетъ въ городкѣ ожидали какихъ-нибудь утѣшительныхъ вѣстей, но настало утро -- а изъ пещеры приходили только за новыми запасами свѣчей и провизіи.
   М-ссъ Тачеръ почти обезумѣла отъ горя, тетя Полли тоже. Суды Тачеръ время-отъ-времени присылалъ изъ пещеры сказать имъ, чтобы онѣ не теряли надежды и не приходили въ отчаяніе, но это не могло утѣшить бѣдныхъ женщинъ.
   Старикъ валліецъ вернулся домой на разсвѣтѣ, закапанный свѣчнымъ саломъ, перепачканный въ глинѣ и измученный до полусмерти. Гекъ все еще лежалъ въ постели. У него былъ жаръ, и онъ бредилъ безъ умолку. Такъ какъ всѣ городскіе врачи были въ пещерѣ, то старикъ не нашелъ лучшаго выхода, какъ обратиться за помощью къ вдовѣ Дугласъ, которая тотчасъ же пришла и взяла больного на свое попеченіе.
   Утромъ въ городокъ потянулись отдѣльныя группы мужчинъ, выбившихся изъ силъ, между тѣмъ какъ болѣе сильные и выносливые остались въ пещерѣ и продолжали искать заблудившихся дѣтей. Вѣсти изъ пещеры были малоутѣшительныя; онѣ заключались только въ томъ, что занимавшіеся поисками проникли въ такіе далекіе закоулки пещеры, куда еще никто не забирался раньше, что по дорогѣ все было обыскано до послѣдней ямки, до послѣдней разсѣлины въ скалахъ; въ какую бы галерею ни пришли, всюду блестѣли огоньки; пистолетные выстрѣлы и безпрестанные крики гулко разносились по мрачнымъ, извилистымъ коридорамъ. Въ одномъ мѣстѣ, далеко отъ той галереи, которая обыкновенно посѣщалась туристами, были найдены два имени "Бекки" и "Томъ", написанныя на выступѣ скалы копотью отъ свѣчки, а рядомъ валялся запачканный саломъ обрывокъ ленточки. М-ссъ Тачеръ узнала ленточку и облила ее слезами. Она говорила, что это послѣдняя память объ ея ребенкѣ, и что эта ленточка для нея дороже всего на свѣтѣ, потому что это былъ послѣдній предметъ, съ которымъ ея дѣвочка разсталась передъ смертью.
   Прошло три ужасныхъ дня и три ночи томительнаго ожиданія, и, наконецъ, городокъ погрузился въ какое-то безнадежное оцѣпенѣніе. У всѣхъ жителей городка дѣло валилось изъ рукъ, никто ничѣмъ не интересовался. Даже сдѣланное случайно открытіе, что содержатель харчевни, принадлежавшей къ обществу трезвости, держитъ у себя въ задней комнаткѣ крѣпкіе напитки, не произвело никакого впечатлѣнія на обитателей городка, какъ ни скандальна была эта новость. Придя ненадолго въ сознаніе, Гекъ завелъ рѣчь о харчевняхъ и трактирахъ вообще, и о харчевнѣ общества трезвости въ особенности. Наконецъ, онъ нерѣшительно спросилъ вдову Дугласъ, сидѣвшую у его постели, не нашли ли что-нибудь въ послѣдней харчевнѣ, пока онъ былъ боленъ.
   -- Да,-- отвѣтила вдова.
   Гекъ привскочилъ въ постели съ расширившимися отъ ужаса глазами.
   -- Что?... что тамъ нашли?
   -- Водку. Теперь эту харчевню закрыли. Ложись, дитя мое; какъ ты меня испугалъ!
   -- Скажите мнѣ еще только одно слово: водку нашелъ Томъ Сойеръ?
   Вдова Дугласъ залилась слезами.
   -- Молчи, молчи, дитя мое, успокойся! Я тебѣ уже сказала, что тебѣ вредно разговаривать. Ты боленъ, очень боленъ.


   И такъ въ харчевнѣ была найдена только водка. Если бы тамъ нашли золото, то вѣсть объ этомъ разнеслась бы по всему городу. Значитъ, сокровище пропало -- пропало навсегда. Но почему вдова заплакала при его вопросѣ? Странно?
   Эти мысли смутно бродили въ головѣ Гека и скоро утомили его; онъ заснулъ. Вдова долго смотрѣла на него и прошептала:
   -- Бѣдняжка опять заснулъ. Водку нашелъ Томъ Сойеръ! Великій Боже, мы думаемъ, какъ ры намъ найти самого Тома Сойера! Теперь осталось уже немного людей, которые имѣютъ еще надежду и силу продолжать поиски.
   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.

   Вернемся теперь къ Бекки и Тому, которыхъ мы оставили въ пещерѣ во время пикника. Вмѣстѣ съ остальными дѣтьми они бродили по мрачнымъ галереямъ пещеры, осматривая уже знакомыя имъ достопримѣчательности подземелья, -- достопримѣчательности, носившія многообѣщающія и громкія названія: "Большая зала", "Кафедральный Соборъ", "Дворецъ Алладина"? и т. п. Затѣмъ началась игра въ прятки. Томъ и Бекки приняли въ ней живѣйшее участіе, пока, наконецъ, эта игра имъ не надоѣла. Они пошли вдвоемъ по извилистымъ коридорамъ, высоко держа свои свѣчи и перечитывая имена, числа, адреса и стихотворенія, которыми были испещрены всѣ гладкія мѣста на стѣнахъ галерей. Продолжая идти все дальше и дальше, весело болтая и смѣясь, они не замѣтили, что зашли въ часть подземелья, гдѣ на стѣнахъ уже не было никакихъ надписей. Они вывели копотью отъ свѣчи свои имена на выступѣ одной изъ скалъ и пошли дальше. Пройдя галерею, они очутились у небольшого подземнаго ключа, который, пробиваясь сквозь толщу известняка, образовалъ съ теченіемъ вѣковъ небольшой водопадъ. Томъ пробрался на другую сторону водопада и освѣтилъ его сзади, чтобы доставить удовольствіе Бекки. При этомъ онъ замѣтилъ, что за водопадомъ находится нѣчто въ родѣ естественной лѣстницы. Тома немедленно охватила его обычная страсть къ приключеніямъ и онъ предложилъ Бекки отправиться дальше по этой лѣстницѣ. Она согласилась. Оба сдѣлали копотью знакъ на стѣнѣ, чтобы не заблудиться на обратномъ пути, и отправились дальше. Они поворачивали то въ одинъ проходъ, то въ другой и постепенно углублялись въ самые сокровенные тайники подземелья. Время-отъ-времени они дѣлали знаки на стѣнахъ и затѣмъ шли дальше. Въ одномъ мѣстѣ они набрели на обширную пещеру, съ потолка которой спускались громадные, блестящіе сталактиты {Въ пещерахъ, образовавшихся въ известковыхъ породахъ, сквозь потолокъ просачивается вода изъ подземныхъ ручьевъ. Эта вода, содержащая въ себѣ растворенную известь, падаетъ съ потолка въ видѣ капель. Известь постепенно выдѣляется изъ нея и на потолкѣ и на днѣ пещеры образуются длинные каменистые отростки. Первые называются сталактитами, вторые -- сталагмитами.}. Осмотрѣвъ эту пещеру, Бекки и Томъ вошли въ одинъ изъ многочисленныхъ боновыхъ ходовъ. Вскорѣ они пришли къ маленькому ручейку, берега котораго были усыпаны красивыми блестящими кристаллами. Ручей протекалъ черезъ довольно большую пещеру, своды которой поддерживались стройными, красивыми колоннами, образовавшимися изъ соединенія сталактитовъ съ сталагмитами. Подъ сводами сидѣли тысячи летучихъ мышей. Свѣтъ встревожилъ ихъ и онѣ сотнями устремились внизъ и съ пискомъ бросились на свѣчи. Знакомый съ привычками этихъ животныхъ, Томъ понялъ опасность, какою грозила эта встрѣча: бросаясь на пламя свѣчей, мыши легко могли потушить ихъ. Онъ схватилъ Бекки за руку и потащилъ ее за собой въ первый попавшійся коридоръ. Онъ успѣлъ сдѣлать это какъ-разъ во время, потому что одна летучая мышь уже задѣла крыломъ свѣчку Бекки и потушила ее. Тому удалось спасти свою свѣчу, хотя мыши гнались за дѣтьми на далекое разстояніе. Наконецъ, онѣ отстали, и Томъ съ Бекки могли спокойно идти дальше. Вскорѣ они наткнулись на подземное озеро, настолько большое, что противоположный его берегъ совершенно терялся въ темнотѣ. Тому захотѣлось обойти его кругомъ, но затѣмъ онъ рѣшилъ, что имъ слѣдуетъ сначала присѣсть и немного отдохнуть. Только теперь дѣти обратили вниманіе на мертвую тишину, царившую вокругъ нихъ.


   -- Я до сихъ поръ не замѣчала, -- сказала Бекки, -- но мы, кажется, ушли очень далеко отъ нашихъ. Ихъ совсѣмъ не слышно.
   -- Что же тутъ удивительнаго, Бекки; мы находимся гораздо ниже, чѣмъ они, и отошли такъ далеко отъ нихъ, что не можемъ ихъ слышать.
   Бекки вдругъ стало страшно.
   -- Мы ушли отъ нихъ уже давно. Какъ ты думаешь, Томъ, не лучше ли намъ вернуться обратно?
   -- Да, я думаю, что лучше вернуться.
   -- А ты найдешь дорогу, Томъ? Я не сумѣю этого сдѣлать: у меня все перепуталось въ головѣ.
   -- Я, пожалуй, могъ бы найти ее, но вотъ въ чемъ бѣда: мы опять встрѣтимъ летучихъ мышей! Если онѣ потушатъ наши свѣчи, то мы пропадемъ въ этой пещерѣ. Попробуемъ отыскать другую дорогу, чтобы не проходить мимо нихъ.
   -- Хорошо; но мы не заблудимся, Томъ? Это было бы ужасно!
   Дѣвочка вздрогнула при одной мысли о такой возможности.
   Томъ и Бекки направились по одной изъ галлерей и шли по ней очень долго, заглядывая въ каждый боковой ходъ, надѣясь найти какую-нибудь знакомую примѣту, но всѣ ходы оказывались совершенно незнакомыми. Каждый разъ, когда Томъ осматривалъ стѣны и выступы скалъ, стараясь припомнить, не проходили ли они по этимъ мѣстамъ, Бекки съ тревогой заглядывала ему въ лицо, стараясь уловить на немъ хоть лучъ надежды, и Томъ каждый разъ говорилъ съ напускной веселость.:
   -- Отлично! Мы еще не напали на вѣрную дорогу, но это ничего: мы сейчасъ найдемъ ее!
   Однако, съ каждой новой неудачей, Томъ все больше и больше отчаивался найти выходъ изъ подземелья. Онъ началъ сворачивать на-угадъ въ первыя попадавшіяся ему на пути галлереи, надѣясь, что случай поможетъ ему напасть на вѣрную дорогу. Онъ все еще продолжалъ повторять: "Отлично! Мы сейчасъ найдемъ дорогу". Но мало-по-малу страхъ началъ закрадываться въ его душу, и его успокоительныя слова звучали далеко не спокойно, точно онъ хотѣлъ сказать ими: "Я не хочу пугать тебя, но, по правдѣ сказать, все пропало!" Бекки въ ужасѣ прижималась жъ нему и съ трудомъ удерживалась отъ слезъ. Наконецъ, она сказала:
   -- Томъ, зачѣмъ намъ бояться летучихъ мышей; пойдемъ назадъ прежней дорогой. Мы заходимъ все дальше и дальше, вмѣсто того, чтобы возвращаться къ входу въ пещеру.
   Томъ остановился.
   -- Слушай, Бекки!-- сказалъ онъ.
   Кругомъ царила мертвая тишина; было такъ тихо, что они могли слышать свое собственное дыханіе. Томъ крикнулъ. Голосъ его разнесся по пустымъ галлереямъ и замеръ вдали слабымъ звукомъ, похожимъ на насмѣшливый хохотъ.
   -- Не кричи больше, Томъ! Пожалуйста, не кричи; это слишкомъ страшно, -- сказала, дрожа всѣмъ тѣломъ, Бекки.
   -- Да, это страшно, но все-таки лучше кричать время отъ-времени. Можетъ-быть, они насъ услышатъ.
   Съ этими словами Томъ крикнулъ еще разъ.
   Это "можетъ-быть" было еще страшнѣе, чѣмъ отдаленный хохотъ эхо. Надежда на спасеніе погибала. Дѣти стояли тихо и напряженно прислушивались, но ничего не было слышно. Томъ повернулъ назадъ и ускорилъ свои шаги. Прошло немного времени, и, по нерѣшительнымъ шагамъ Тома, Бекки догадалась, что ихъ постигло новое несчастіе: Томъ не могъ найти дороги къ подземному озеру!
   -- Томъ, Томъ, зачѣмъ ты нигдѣ не сдѣлалъ отмѣтокъ!
   -- Да, Бекки, я поступилъ, какъ дуракъ, какъ самый послѣдній дуракъ. Я не подумалъ о томъ, что намъ, быть-можетъ, придется пойти обратно къ озеру. Нѣтъ, конечно: я не могу найти дороги. Я теперь ничего не могу разобрать
   -- Мы погибли, Томъ! Мы никогда, никогда не выберемся изъ этой ужасной пещеры. Зачѣмъ мы. ушли отъ остальныхъ!
   Бекки опустилась на землю и зарыдала. Томъ былъ въ отчаяніи: онъ думалъ, что дѣвочка или сейчасъ-же умретъ или сойдетъ съ ума. Онъ присѣлъ рядомъ съ ней и обнялъ её; она припала лицомъ къ его груди, прижалась къ нему и продолжала рыдать. Томъ тщетно умолялъ но падать духомъ; Бекки не успокаивалась. Тогда онъ началъ бранить самого себя и говорить, что во всемъ виноватъ одинъ онъ. Это подѣйствовало. Бекки встала и заявила, что готова идти съ нимъ дальше, куда онъ только захочетъ, но только при условіи, что онъ перестанетъ обвинять себя: она сама была виновата не менѣе, чѣмъ онъ.


   Оба опять пустились въ путь, не потому, чтобы они надѣялись найти спасеніе, но потому, что сидѣть на мѣстѣ было невыносимо. Была, правда, минута, когда въ ихъ сердцахъ снова проснулась надежда, но эта надежда не имѣла никакого основанія; она возникла только въ силу своего отличительнаго свойства -- не изсякать, пока человѣкъ еще не состарѣлся и не разочарованъ постоянными неудачами.
   Вскорѣ послѣ этого Томъ взялъ свѣчу изъ рукъ Бекки и потушилъ ее. Такая бережливость сама по себѣ означала очень многое. Словъ тутъ не требовалось. Бекки поняла, что это означало, и надежда снова умерла въ ея сердцѣ. Она знала, что у Тома въ карманѣ была еще цѣлая свѣча и нѣсколько огарковъ -- и все же онъ экономничалъ!
   Мало-по-малу дѣти начали чувствовать усталость, однако, они не хотѣли и думать объ отдыхѣ: время было слишкомъ дорого. Идти впередъ, хотя бы и наугадъ, все-таки могло привести къ какому-нибудь результату, но сидѣть на мѣстѣ значило обречь себя на смерть.
   Наконецъ, силы измѣнили Бекки, и она была вынуждена присѣсть. Томъ сѣлъ рядомъ съ ней, и они начали говорить о своихъ родныхъ, о своихъ друзьяхъ, о своихъ уютныхъ постелькахъ и больше всего о миломъ, сіяющемъ солнцѣ. Бекки тихо плакала, а Томъ ломалъ себѣ голову, придумывая, какъ бы утѣшить ее; однако, слова утѣшенія найти было очень трудно, и они казались злой насмѣшкой. Усталость взяла, наконецъ, свое, и Бекки уснула. Томъ былъ очень радъ, этому. Онъ сидѣлъ передъ дѣвочкой и смотрѣлъ, какъ ея осунувшееся личико постепенно становилось веселѣе подъ вліяніемъ какихъ-то пріятныхъ сновъ и, наконецъ, озарилось счастливой улыбкой. Спокойное, довольное лицо спящей ободрило и успокоило его, и онъ мысленно перенесся въ счастливое прошлое. Его мечты были нарушены пробужденіемъ Бекки, которая проснулась съ веселой улыбкой; однако, эта улыбка тотчасъ же исчезла и съ губъ дѣвочки сорвался глухой стонъ.
   -- Ахъ, какъ я могла заснуть! И отчего я не заснула навѣки! Томъ, что съ тобой? Ну, не плачь, я не буду больше говорить этого!
   -- Я радъ, что ты заснула, Бекки. Теперь ты отдохнула, и мы, навѣрное, найдемъ дорогу.
   -- Да, мы постараемся найти ее! Знаешь, Томъ, я видѣла во снѣ красивую, прекрасную страну; я думаю, мы скоро попадемъ въ нее!
   -- Подожди, Бекки, говорить объ этомъ. Почемъ знать, можетъ-быть, мы и выберемся отсюда. Пойдемъ и перестань думать о такихъ вещахъ!
   Дѣти встали и пошли дальше. Они попробовали разсчитать, сколько дней они пробыли въ подземельѣ; имъ казалось, что цѣлую недѣлю, однако этого не могло быть: запасъ свѣчей у нихъ еще не истощился.
   Спустя нѣкоторое время, Томъ сказалъ, что имъ слѣдуетъ идти потише и прислушиваться, не течетъ ли гдѣ-нибудь ручей, изъ котораго они могли бы напиться. Вскорѣ они въ самомъ дѣлѣ нашли ручеекъ, и Томъ рѣшилъ, что имъ не мѣшаетъ отдохнуть. Оба были страшно измучены, но Бекки увѣряла, что она еще можетъ идти дальше. Къ ея удивленію, Томъ не соглашался на это; почему -- она не могла понять. Дѣти присѣли у ручья; Томъ приклеилъ свѣчу глиной къ противоположной стѣнѣ. Оба были задумчивы и молчали. Наконецъ, Бекки сказала:
   -- Томъ, я очень голодна.
   Томъ вынулъ изъ кармана какой-то пакетъ.
   -- Ты узнаешь это?
   Бекки слабо улыбнулась. Это былъ кусокъ пирога, который Томъ въ шутку отнялъ у нея во время пикника, чѣмъ очень разсердилъ ее. Теперь этотъ пирогъ являлся ихъ спасителемъ.
   -- Я хотѣлъ бы, чтобы онъ былъ во сто разъ больше,-- проворчалъ Томъ.-- Это намъ очень пригодилось бы.
   -- Ахъ, Томъ, думала ли я, что это будетъ нашимъ послѣднимъ...
   Она не договорила. Томъ разломилъ пирогъ на двѣ части. Бекки съѣла свою долю съ большимъ аппетитомъ, но Томъ едва дотронулся до своей. Холодной, прозрачной воды было вдоволь, чтобы запить этотъ скудный завтракъ. Отдохнувъ немного, Бекки предложила идти дальше. Томъ помолчалъ съ минуту. Затѣмъ онъ отвѣтилъ:
   -- Бекки, ты не испугаешься, если я тебѣ скажу кое-что?
   Бекки поблѣднѣла, но отвѣтила, что готова выслушать все что угодно.
   -- Ну, такъ вотъ въ чемъ дѣло, Бекки: мы должны остаться здѣсь. Здѣсь есть по крайней мѣрѣ вода. Вотъ нашъ послѣдній огарокъ свѣчи.
   Бекки зарыдала. Томъ старался успокоить ее, но его старанія были напрасны. Наконецъ. она сказала:
   -- Томъ!
   -- Что, Бекки?
   -- Вѣдь дома замѣтятъ, что насъ нѣтъ, и насъ будутъ искать!
   -- Конечно, конечно, насъ будутъ искать.
   -- Можетъ-быть, насъ уже ищутъ, Томъ!
   -- Да, можетъ-быть. Ну да, насъ навѣрное ищутъ теперь.
   -- Когда они могли замѣтить, что насъ нѣтъ со всѣми, Томъ?
   -- Вѣроятно, когда сѣли на пароходъ.
   -- Но тогда было уже темно. Врядъ ли они хватились насъ.
   -- Ну, такъ твоя мама увидитъ, что тебя нѣтъ когда другіе вернутся домой.
   По испуганному лицу Бекки Томъ сообразилъ, что сдѣлалъ промахъ: вѣдь Бекки должна была ночевать у кого-нибудь изъ своихъ подругъ. Дѣти умолкли и задумались. Минуту спустя Бекки снова разразилась слезами; Томъ догадался, что ей навѣрное пришла та же мысль, что и ему -- именно, что воскресное утро успѣетъ пройти наполовину, прежде чѣмъ м-ссъ Тачеръ узнаетъ, что Бекки не ночевала у м-ссъ Гарперъ.
   Дѣти молча и грустно смотрѣли на маленькій огарокъ свѣчки и видѣли, какъ онъ медленно и безжалостно таетъ на ихъ глазахъ. Теперь оставалась только одна свѣтильня; маленькій огонекъ началъ колебаться, то поднимаясь вверхъ, то опускаясь внизъ; затѣмъ надъ нимъ показалась струйка копоти -- и наступила непроглядная тьма.
   Сколько прошло времени, пока Бекки не пришла въ сознаніе и не почувствовала, что рыдаетъ въ объятіяхъ Тома, ни тотъ, ни другая не могли дать себѣ отчета. Они знали только то, что послѣ безконечно длиннаго промежутка времени оба очнулись отъ тяжелаго сна и снова очутились въ прежнемъ ужасномъ, безвыходномъ положеніи. Томъ высказалъ предположеніе, что теперь, вѣроятно, уже воскресенье, а можетъ-быть и понедѣльникъ. Онъ во что бы то ни стало хотѣлъ заставить Бекки сказать что-нибудь, но она была черезчуръ подавлена горемъ и упорно молчала. Затѣмъ Томъ сказалъ, что теперь ихъ навѣрное уже ищутъ, и что не мѣшаетъ крикнуть, чтобы навести на слѣдъ людей, занятыхъ поисками. Онъ крикнулъ, но отъ крика, разносившагося громкимъ эхо подъ сводами подземелья, становилось такъ жутко, что онъ рѣшилъ не повторять этого опыта.
   Между тѣмъ время шло, и голодъ опять началъ мучить Тома и Бекки. У нихъ оставался еще кусочекъ пирога -- несъѣденная доля Тома; они раздѣлили его между собой и съѣли. Но послѣ этого голодъ началъ мучить ихъ еще сильнѣе. Небольшое количество пищи только раздразнило ихъ пустые желудки.
   Спустя нѣкоторое время, Томъ вдругъ вскочилъ на ноги.
   -- Тсс!... Бекки, ты слышишь?-- прошепталъ онъ.
   Оба притаили дыханіе и начали прислушиваться. До нихъ донесся какой то слабый звукъ, похожій на отдаленный крикъ. Томъ тотчасъ же откликнулся и, взявъ за руку Бекки, ощупью потащилъ ее за собою по тому направленію, откуда доносился крикъ. Затѣмъ онъ началъ опять прислушиваться. Крикъ повторился и притомъ какъ-будто ближе.
   -- Это они!-- воскликнулъ Томъ.-- Они идутъ сюда! Впередъ, Бекки -- мы спасены!
   Радости и счастью дѣтей не было конца. Однако, подвигаться впередъ можно было только съ большой осторожностью, потому что въ пещерѣ попадались ямы и пропасти, которыхъ надо было остерегаться. Скоро они наткнулись на такую яму и должны были остановиться. Ея глубина могла быть въ три фута, но могла быть и въ сто футовъ, кто могъ это знать? Во всякомъ случаѣ нечего было и думать о томъ, чтобы идти дальше. Томъ легъ на землю и попробовалъ достать рукой до дна ямы, но достать его было нельзя. И такъ имъ оставалось одно: стоять на мѣстѣ и ждать, пока не придутъ къ нимъ ихъ спасители. Они начали опять прислушиваться -- крики становились, повидимому, все отдаленнѣе и отдаленнѣе; прошло двѣ -- три минуты, и они совершенно перестали доноситься. Томъ кричалъ, звалъ, умолялъ о помощи, пока не охрипъ, но все было напрасно. Онъ старался ободрить Бекки, однако прошло много времени томительнаго ожиданія, и крики больше не повторялись.
   Дѣти ощупью вернулись къ ручью. Часы медленно тянулись одинъ за другимъ. Несчастные узники заснули и проснулись, мучимые голодомъ. Томъ думалъ, что уже наступилъ вторникъ.
   Вдругъ его осѣнила новая мысль. По близости отъ ручья находилось нѣсколько боковыхъ галлерей. Чѣмъ сидѣть, сложа руки, было все-таки лучше изслѣдовать ихъ. Онъ вынулъ изъ кармана бечевку отъ бумажнаго змѣя, прикрѣпилъ конецъ ея къ выступу стѣны и пошелъ въ одну изъ боковыхъ галлерей, постепенно разматывая бечевку. Бекки шла за нимъ. Пройдя шаговъ двадцать, Томъ остановился: галлерея кончалась крутымъ обрывомъ. Мальчикъ опустился на колѣни и сталъ ощупывать обрывъ и стѣну, круто поворачивавшую въ сторону. Онъ уже собирался нагнуться еще больше, но въ ту же минуту саженяхъ въ семи отъ него изъ-за скалы показалась человѣческая рука, державшая свѣчу. Томъ издалъ радостный, ликующій крикъ, но тотчасъ же вслѣдъ затѣмъ изъ-за скалы показалась фигура владѣльца рука со свѣчей. Это былъ индѣецъ Джо. Томъ окаменѣлъ отъ ужаса. Однако, услышавъ крикъ, "испанецъ" моментально повернулъ назадъ и бросился бѣжать. Томъ едва могъ понять, какимъ образомъ индѣецъ не узналъ его голоса и не убилъ его на мѣстѣ за его показаніе на судѣ. Наконецъ, онъ сообразилъ, что эхо, по всей вѣроятности, измѣнило его голосъ; другого объясненія найти было нельзя. Отъ пережитаго страха Томъ чувствовалъ страшную слабость во всемъ тѣлѣ. Онъ твердо рѣшилъ добраться до ручья, если только у него хватитъ на это силъ, и затѣмъ не уходить оттуда. Ничто на свѣтѣ не могло побудить его еще разъ подвергнуться опасности встрѣчи съ индѣйцемъ. Онъ поползъ обратно и увѣрилъ Бекки, что закричалъ наудачу.
   Однако, голодъ и тоска съ теченіемъ времени одержали верхъ надъ страхомъ. Долгое, томительное ожиданіе и продолжительный сонъ, въ который снова впали дѣти послѣ встрѣчи Тома съ Джо, измѣнили рѣшеніе мальчика. Оба проснулись, терзаемые мучительнымъ голодомъ. Томъ думалъ, что наступила уже среда или четвергъ, а, можетъ-быть, пятница или даже суббота, и что поиски были оставлены. Поэтому онъ предложилъ изслѣдовать другую галлерею. Объ индѣйцѣ Джо и прочихъ ужасахъ онъ рѣшилъ больше не думать. Но Бекки совсѣмъ ослабѣла. Она впалъ въ какое-то оцѣпенѣніе, изъ котораго ее невозможно было вывести. Она повторяла только, что останется у ручья и будетъ ждать смерти, и умоляла Тома объ одномъ: чтобы онъ, отправившись на поиски, время-отъ-времени возвращался поговорить съ ней. Затѣмъ она взяла съ него обѣщаніе, что когда наступитъ роковой часъ, то онъ будетъ подлѣ нея и будетъ держать ея руку, пока все не будетъ кончено. Томъ поцѣловалъ дѣвочку, едва удерживаясь отъ слезъ, и повторилъ, что твердо надѣется или встрѣтить людей, которые ихъ ищутъ, или найти выходъ изъ подземелья. Потомъ онъ взялъ въ руку бечевку и поползъ по одной изъ галлерей, мучимый голодомъ и тяжелыми предчувствіями.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

   Насталъ вторникъ и миновалъ, не принеся съ собой ничего утѣшительнаго. Смеркалось. Городокъ С.-Петербургъ все еще былъ погруженъ въ уныніе. Заблудившіяся въ пещерѣ дѣти не были найдены. Въ церкви молились за ихъ спасеніе; а сколько возносилось молитвъ въ частныхъ домахъ! Но утѣшительныхъ вѣстей изъ пещеры не приходило. Большинство жителей городка, участвовавшихъ въ поискахъ, отчаялись въ благопріятномъ исходѣ своихъ стараній и вернулись къ своимъ обычнымъ занятіямъ; они были твердо увѣрены, что дѣти погибли. М-ссъ Тачеръ серьезно заболѣла и почти все время находилась въ бреду. Видѣвшіе ее разсказывали, что сердце обливалось кровью при видѣ того, какъ она звала своего ребенка, поднимала голову, начинала прислушиваться и затѣмъ снова со стономъ падала на подушки. Тетя Полли ходила какъ тѣнь, ея сѣдые волосы почти совсѣмъ побѣлѣли. Во вторникъ вечеромъ городокъ заснулъ, отчаявшись спасти Тома и Бекки.
   Около полуночи внезапно раздался трезвонъ на колокольнѣ, и черезъ нѣсколько секундъ всѣ улицы были полны народа. Взволнованные, полуодѣтые горожане кричали, точно обезумѣвъ отъ радости: "Вставайте! Вставайте! Они нашлись!" Школьники били въ сковороды, многіе изъ взрослыхъ трубили въ рога. Все населеніе городка толпой бѣжало къ рѣкѣ, навстрѣчу Тому и Бекки, которые ѣхали въ открытомъ экипажѣ. Вмѣсто лошадей, ихъ везли сами горожане. Черезъ мгновеніе экипажъ былъ окруженъ тѣсной толпой и процессія двинулась по главной улицѣ, оглашая ночной воздухъ громкими криками "ура"!
   Всѣ дома въ эту ночь были иллюминованы; никому не приходило въ голову ложиться спать: это былъ моментъ, какого городокъ еще никогда не переживалъ. Въ теченіе цѣлаго часа въ домъ судьи Тачера тѣснилась толпа горожанъ. Спасенныхъ дѣтей забрасывали вопросами и душили въ объятіяхъ, бѣдной м-ссъ Тачеръ чуть не вывихнули руку, пожимая ее въ знакъ сочувствія.
   Тетя Полли не помнила себя отъ радости; м-ссъ Тачеръ тоже, но для полноты счастья ей не доставало мужа, къ которому былъ посланъ въ пещеру гонецъ, чтобы сообщить ему радостную вѣсть.
   Томъ лежалъ на диванѣ. Его окружала толпа слушателей, которымъ онъ разсказывалъ о пережитыхъ приключеніяхъ, при чемъ, конечно, не могъ удержаться, чтобы не прикрасить ихъ кое-какими мелкими, но очень любопытными подробностями. Въ заключеніе онъ разсказалъ, какъ онъ оставилъ Бекки одну у ручья, чтобы отправиться на новыя изслѣдованія. Онъ проползъ, держа въ рукѣ бечевку, черезъ двѣ галлереи и началъ изслѣдовать третью. Когда бечевки не хватило, онъ уже собирался покинуть ее и вернуться обратно, какъ вдругъ увидѣлъ вдали какую-то блестящую точку, похожую на дневной свѣтъ. Онъ бросилъ бечевку и поползъ къ свѣтлой точкѣ. Тамъ онъ просунулъ голову и плечи въ узкое отверстіе; на него пахнуло свѣжимъ, чистымъ воздухомъ, и онъ увидѣлъ передъ собой широкія волны Миссисипи. Что. если бы тогда была ночь! Онъ не увидѣлъ бы свѣтлой точки и не пошелъ бы дальше по галлереѣ! Затѣмъ онъ вернулся къ Бекки и сообщилъ ей радостную вѣсть, но она попросила не говорить ей такихъ пустяковъ: она устала и знала, что должна умереть. Съ большимъ трудомъ ему удалось уговорить ее идти за нимъ; она чуть не умерла отъ счастья, когда увидѣла, что блестящая точка, дѣйствительно, дневной свѣтъ. Затѣмъ онъ выползъ первый изъ подземелья и помогъ выйти и Бекки. Оба сѣли на траву и расплакались отъ радости. Вскорѣ на рѣкѣ показалась лодка съ нѣсколькими людьми; Томъ окликнулъ ихъ и разсказалъ имъ, что они пережили. Сначала ѣхавшіе въ лодкѣ не хотѣли ему вѣрить, "потому что,-- говорили они,-- отсюда до входа въ пещеру по крайней мѣрѣ миль пять", но затѣмъ они одумались и посадили ихъ въ лодку. Причаливъ къ первому попавшемуся по дорогѣ дому, они накормили ихъ, дали отдохнуть часа два или три и потомъ привезли ихъ въ городъ.


   На разсвѣтѣ изъ подземелья явились судья Тачеръ и небольшая горсть людей, помогавшихъ ему въ поискахъ. Ихъ нашли при помощи бечевокъ, которыя они разматывали за собой. Всѣ были въ восторгѣ и внѣ себя отъ радости, что дѣти, которыхъ уже считали погибшими, такъ счастливо спаслись отъ смерти.
   Трое сутокъ, полныхъ страха и проведенныхъ безъ пищи, не проходятъ даромъ; Томъ и Бекки убѣдились въ этомъ на собственномъ опытѣ. Они пролежали въ постели всю среду и весь четвергъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ они чувствовали себя слабѣе. Правда, въ четвергъ Томъ началъ кое-какъ бродить по своей комнатѣ, въ пятницу вышелъ на улицу, а въ субботу оправился совершенно, но Бекки пролежала до воскресенья и имѣла видъ, какъ-будто она вынесла продолжительную, изнурительную болѣзнь.
   Томъ узналъ о болѣзни Гека и пошелъ навѣстить своего пріятеля въ пятницу, но его не пустили къ больному. То же самое было въ субботу и въ воскресенье. Затѣмъ ему было позволено видѣться съ Гекомъ, но съ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ ничего не разсказывалъ ему о своихъ приключеніяхъ въ пещерѣ. Вдова Дугласъ сама присутствовала при этихъ свиданіяхъ и наблюдала за тѣмъ, чтобы Томъ не говорилъ ничего лишняго, что могло бы взволновалъ больного. Дома Томъ узналъ о ночномъ происшествіи въ саду вдовы Дугласъ, а также и то, что тѣло одного изъ негодяевъ было найдено въ рѣкѣ, недалеко отъ пароходной пристани; по всей вѣроя ности, онъ утонулъ, стараясь спастись отъ погони.
   Черезъ двѣ недѣли послѣ своего освобожденія изъ пещеры, Томъ, по обыкновенію, пошелъ къ Геку, который уже успѣлъ настолько поправиться, что могъ слушать какіе угодно разговоры, а у Тома было много интереснаго, о чемъ онъ хотѣлъ сообщить ему. Проходя мимо дома судьи Тачера, Томъ зашелъ туда, чтобы повидаться съ Бекки. Судья и нѣсколько его гостей заговорили съ нимъ о его приключеніяхъ въ пещерѣ и, смѣясь, спросили, не хочется ли ему еще разъ войти въ подземелье. Томъ отвѣчалъ, что ничего не имѣлъ бы противъ этого.
   -- Я ни на минуту не сомнѣваюсь, Томъ, -- замѣтилъ судья,-- что такихъ отчаянныхъ головъ, какъ ты, найдется не мало. Поэтому я принялъ нужныя мѣры. Теперь уже никто не заблудится въ пещерѣ.
   -- Почему?
   -- Потому что я распорядился забить дверь желѣзомъ и запереть ее на замокъ, ключъ отъ котораго находится у меня.
   Томъ поблѣднѣлъ, какъ полотно.
   -- Боже мой, что съ тобой, мальчуганъ? Эй" кто тамъ? Принесите скорѣе стаканъ воды!
   Принесли воды и спрыснули ею лицо Тома
   -- Такъ, мой мальчикъ! Ну что, теперь тебѣ лучше? Что случилось съ тобой, Томъ?
   -- Ахъ, господинъ судья, вѣдь въ подземельѣ находится индѣецъ Джо!
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

   Спустя нѣсколько минутъ, новость облетѣла весь городъ, и вскорѣ дюжина лодокъ, полныхъ народа, поплыли по рѣкѣ къ пещерѣ Макъ-Дугаля. Черезъ нѣкоторое время за ними послѣдовалъ пароходъ, биткомъ набитый пассажирами. Томъ Сойеръ былъ на одной лодкѣ съ судьей. Когда тяжелую дверь отперли, глазамъ зрителей въ полумракѣ подземелья представилось странное зрѣлище. Индѣецъ Джо лежалъ мертвый, растянувшись на землѣ и припавъ лицомъ къ дверной щели; повидимому онъ до послѣдней минуты не могъ оторвать своего взора отъ свѣта и свободы. Томъ былъ потрясенъ до глубины души; онъ зналъ по собственному опыту, что долженъ былъ выстрадать несчастный индѣецъ. Однако, несмотря на чувство состраданія, которое охватило Тома, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ, что съ него точно свалился тяжелый камень. Онъ понялъ только теперь, въ какомъ сильномъ и постоянномъ страхѣ онъ находился съ того самаго дня, какъ далъ показаніе на судѣ противъ Джо.
   Возлѣ трупа индѣйца лежалъ его ножъ съ сломаннымъ клинкомъ. Нижній брусъ дверной рамы былъ продолбленъ насквозь. Эта работа должна была стоить нечеловѣческихъ усилій, но была совершенно безполезна, потому что снаружи скала образовывала естественный порогъ, о который ножъ неминуемо долженъ былъ сломаться. Даже не будь этого препятствія, и тогда всѣ старанія Джо были бы безполезны: пролѣзть черезъ отверстіе подъ дверью было немыслимо. Джо долженъ былъ сознавать это -- однако, онъ продолжалъ свою ни къ чему не ведущую работу, и только для того, чтобы какъ-нибудь провести время и отвлечь свои мысли отъ приближающейся смерти. Обыкновенно у входа въ пещеру можно было видѣть множество огарковъ, воткнутыхъ въ щели скалъ и камней и оставленныхъ здѣсь посѣтителями подземелья. Теперь же тамъ не было ни одного огарка. Несчастный узникъ собралъ ихъ всѣ и съѣлъ. Очевидно, онъ питался еще летучими мышами, о чемъ можно было судить по валявшимся кругомъ крыльямъ и лапамъ. Несчастный буквально умеръ съ голоду. Недалеко отъ него съ земли медленно наросталъ въ теченіе многихъ столѣтій сталагмитъ, образуемый отъ безпрерывнаго капанья воды съ сталактита, свѣшивавшагося съ потолка. Джо отломилъ острую верхушку сталагмита и положилъ на него камень съ выдолбленной въ немъ ямкой, чтобы собирать драгоцѣнныя капли, которыя падали внизъ съ точностью маятника; въ общемъ, въ теченіе сутокъ этой воды набиралось не больше столовой ложки!
   Много, много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ индѣецъ выдолбилъ камень, чтобы собирать драгоцѣнную влагу, но до сихъ поръ всякій посѣтитель пещеры Макъ-Дугаля дольше всего останавливается передъ этимъ камнемъ. "Чашка индѣйца Джо" занимаетъ первое мѣсто среди достопримѣчательностей пещеры; даже "Дворецъ Алладина" не привлекаетъ къ себѣ такого вниманія.
   Индѣйца похоронили у входа въ пещеру. Въ день похоронъ къ пещерѣ народъ стекался на лодкахъ и въ экипажахъ изъ города и изъ всѣхъ окрестныхъ деревушекъ, на цѣлыхъ семь миль въ окружности. Граждане привозили съ собой дѣтей и провизію и послѣ похоронъ отправились домой съ такимъ чувствомъ, какъ-будто индѣйца повѣсили за всѣ его злодѣянія.
   На слѣдующій день послѣ похоронъ Джо, Томъ отозвалъ Гека въ уединенное мѣстечко, чтобы сообщить ему нѣчто очень важное. Гекъ уже зналъ о приключеніяхъ Тома въ пещерѣ, но было еще кое-что, о чемъ Томъ могъ сообщить ему только съ глазу-на-глазъ. При послѣднихъ словахъ Тома, лицо Гека приняло печальное выраженіе.
   -- Я знаю, Томъ,-- сказалъ онъ,-- о чемъ ты хочешь мнѣ сказать. Ты былъ въ номерѣ второмъ и нашелъ тамъ только водку? Мнѣ никто не говорилъ объ этомъ, но я тотчасъ же догадался, когда узналъ, что въ харчевнѣ найденъ складъ крѣпкихъ напитковъ. Денегъ ты тамъ не нашелъ, иначе, я знаю, ты сказалъ бы мнѣ объ этомъ. Нечего дѣлать, Томъ: я всегда имѣлъ какое-то предчувствіе, что намъ не удастся овладѣть сокровищемъ.
   -- Что ты, Гекъ! Я и не думалъ доносить на трактирщика. Въ субботу, когда я отправился на пикникъ, въ харчевнѣ все было въ порядкѣ. Развѣ ты этого не знаешь? Вѣдь ты долженъ былъ караулить въ ту ночь!
   -- Да, это вѣрно. Мнѣ кажется, что все это было такъ давно. Это было какъ-разъ въ ту ночь, когда я высл свечным нагаром, чтоб не заплутаться, и отправились на поиски. Они спускались по извилистому коридору глубоко в таинственные недра пещеры, сделали еще значок и свернули в боковую галерею в поисках чего-нибудь нового, о чем бы можно было рассказать наверху. В одном месте они нашли обширную пещеру, со сводов которой свешивалось множество блестящих сталактитов, длиной и толщиной в человеческую ногу; они обошли ее, удивляясь и восторгаясь, и вступили в один из многочисленных переходов, примыкавших к ней. Он скоро привел их к волшебному источнику, бассейн которого был окружен узором из сверкающих кристаллов; он находился посреди пещеры, своды которой поддерживались фантастическими колоннами, образовавшимися вследствие соединения огромных сталактитов со сталагмитами -- результат непрерывного просачивания вод в течение ряда веков. Под сводами висели массы летучих мышей, сбившихся тысячами в огромные клубки; свет разбудил этих тварей, и они заметались с визгом, бешено кидаясь на свечи. Том знал их привычки и опасность, которую они представляли. Он схватил Бекки за руку и втолкнул ее в первый попавшийся проход, и вовремя, так как летучая мышь погасила ее свечку своим крылом. Мыши преследовали детей некоторое время, но беглецы сворачивали в каждый новый проход, и таким образом скоро отделались от опасной погони. Вскоре Том нашел подземное озеро, которое простирало тусклые воды куда-то далеко, теряясь во мгле. Он хотел исследовать его берега, но решил сначала посидеть и отдохнуть. Только теперь глубокая тишина подземелья наложила свою липкую руку на детские души. Бекки сказала:
   -- Я не заметила, но, кажется, мы давно уже не слышим остальных.
   -- Как же, Бекки, мы ведь глубоко под ними и далеко -- не знаю, к северу, или к югу, или к востоку, или в какую-нибудь другую сторону. Мы не можем их слышать здесь.
   Бекки стало жутко.
   -- Мы, должно быть, уже долго здесь, Том. Я думаю, что лучше нам вернуться.
   -- Да, пожалуй, лучше. Кажется, лучше.
   -- А ты найдешь дорогу, Том? Я совсем запуталась.
   -- Я думаю, что найду, но там летучие мыши. Если они потушат обе свечи, то будет ужасная штука. Лучше поищем другую дорогу, чтобы не встретиться с ними.
   -- Хорошо, но я надеюсь, что мы не заблудимся. Это было бы так ужасно!
   Девочка содрогнулась при мысли о возможности такого исхода.
   Они пошли по какому-то коридору и долго шли молча, осматривая каждый новый проход, не встретится ли что-нибудь знакомое; но все было новое. Всякий раз, как Том делал осмотр, Бекки заглядывала ему в лицо в надежде заметить что-нибудь ободряющее, а он говорил притворно веселым тоном:
   -- О, все идет хорошо. Это не тот, но мы найдем, который нужно.
   Но с каждой неудачей его уверенность слабела, и, наконец, он стал наугад сворачивать в каждый проход в отчаянной надежде, что попадет таким способом на верную дорогу. Он по-прежнему уверял, что "все идет хорошо", но такой свинцовый страх давил ему сердце, что эти слова звучали совсем иначе, как будто он говорил: "Все пропало!" Бекки прижималась к нему в мучительном страхе и всеми силами удерживала слезы, которые просились на глаза. Наконец она сказала:
   -- О, Том, не будем бояться летучих мышей; пойдем назад! Мне кажется, мы все больше и больше сбиваемся.
   Том остановился.
   -- Слушай! -- сказал он.
   Глубокое молчание; такое глубокое, что даже их дыхание было явственно слышно. Том крикнул. Крик повторился в пустых переходах бесчисленными отголосками и замер вдали, в слабых звуках, похожих на насмешливый хохот.
   -- О, не кричи больше, Том, это слишком страшно, -- сказала Бекки.
   -- Страшно, но лучше кричать, Бекки; они могут услышать нас. -- И он крикнул снова.
   Это "могут" было еще страшнее зловещего хохота; оно означало сознание в утрате надежды. Дети стояли и прислушивались, но ответа не было. Том повернул назад и пошел скорее. Вскоре нерешительность в его движениях открыла Бекки новый ужасный факт: он не мог найти обратной дороги.
   -- О, Том, ты не ставил никаких знаков!
   -- Бекки, я был так глуп, так глуп! Я и не подумал, что мы, может быть, вернемся назад! Нет, я не могу найти дороги! Все перепуталось.
   -- Том, Том, мы пропали! Мы пропали! Мы никогда, никогда не выйдем из этого ужасного места! О, зачем мы ушли от остальных?
   Она бросилась на землю и разразилась такими отчаянными рыданиями, что Том ужаснулся при мысли, что она может умереть или сойти с ума. Он сел возле нее, обвил ее руками; она прижалась лицом к его груди, цеплялась за него, изливала свой страх, свои бесплодные сожаления, а дальнее эхо превращало все это в насмешливый хохот. Том умолял ее не падать духом, а она отвечала, что больше не может. Тогда он начал ругать, обвинять себя в том, что довел ее до такого отчаянного положения; это подействовало лучше. Она сказала, что постарается не падать духом, пойдет за ним всюду, куда он поведет, только пусть он больше не говорит так. Он не больше виноват, чем она сама.
   Они двинулись опять, бесцельно, наудачу. Им оставалось только двигаться, идти. Вскоре надежда снова как будто несколько ожила -- не потому, что для этого имелись какие-либо основания, а просто потому, что ей свойственно оживать, если источник ее еще не иссяк под влиянием возраста и знакомства с неудачами.
   Немного погодя Том взял у Бекки свечку и задул ее. Эта экономия имела большое значение. Слов не требовалось. Бекки поняла, и надежда ее снова угасла. Она знала, что у Тома есть в запасе свеча и три или четыре огарка -- и все-таки он должен был беречь этот запас. Мало-помалу усталость начинала предъявлять свои права; дети пытались не обращать на нее внимания, так как ужасно было думать, что они будут сидеть, когда время так дорого; двигаться в каком-нибудь направлении, в каком бы то ни было направлении значило, по крайней мере, чего-то добиваться и могло принести результат, но сидеть на месте значило призывать смерть и ускорять ей путь.
   Наконец слабые ножки Бекки отказались нести ее дальше. Она опустилась на землю. Том сел рядом с ней, и они стали толковать о доме, о друзьях, о домашних постелях, а главное, о дневном свете! Бекки плакала, и Том придумывал, чем бы утешить ее, но все его утешения были явно несостоятельны и звучали точно насмешка. Усталость до того одолела Бекки, что она задремала. Том был рад этому. Он сидел, глядя на ее осунувшееся личико, и видел, как оно прояснялось и возвращалось к естественному выражению под влиянием приятных сновидений; постепенно на лице заиграла улыбка и уже не сходила с него. Это кроткое личико навевало целительный мир и на его душу; мысли его унеслись к прошлым временам и полузабытым воспоминаниям. Пока он предавался этим думам, Бекки проснулась с веселым смешком, но он замер на ее устах, и за ним последовал стон.
   -- О, как могла я уснуть! Лучше бы мне никогда, никогда не просыпаться! Нет, нет, не буду, Том! Не смотри так! Я никогда больше не скажу этого.
   -- Я рад, что ты заснула, Бекки; теперь ты отдохнула, и мы наверное найдем дорогу.
   -- Мы попытаемся, Том... Но какую чудесную страну я видела во сне. Я думаю, мы попадем в нее.
   -- Может быть, да; может быть, нет. Смелее, Бекки, и попытаем счастья.
   Они встали и пошли бродить, рука об руку и не питая больше надежды. Они пытались сообразить, сколько времени уже находятся в подземелье, но им казалось, что прошли уже дни и недели, а между тем этого не могло быть, так как свечи у них еще не вышли.
   Много времени спустя -- сколько именно, они не знали, -- Том сказал, что им нужно идти тихонько и прислушиваться, не журчит ли где вода, -- им нужно найти источник. Они нашли его наконец, и Том сказал, что им пора отдохнуть. Оба жестоко устали, но Бекки сказала, что она, кажется, может пройти еще немного. К ее удивлению, Том не согласился. Она не могла понять, что это значит. Они сели, и Том прилепил свечу к стене напротив с помощью глины. Они задумались и в течение некоторого времени ничего не говорили. Наконец Бекки нарушила молчание:
   -- Том, мне так есть хочется!
   Том достал что-то из кармана.
   -- Помнишь, что это такое?
   Бекки почти улыбнулась.
   -- Это наш свадебный пирог, Том.
   -- Да, желал бы я, чтоб он был с бочку величиной, так как это все, что у нас есть.
   -- Я сберегла его от пикника, чтобы положить нам под подушку, Том, как делают большие со свадебными пирогами, -- но он будет...
   Она не докончила фразы. Том разделил пирог, и Бекки с большим аппетитом съела свою половину, меж тем как Том Сойер потихоньку грыз свою. У них было вдоволь холодной воды, чтобы запить угощение. Потом Бекки намекнула, что пора бы им и двигаться. Том помолчал с минуту и сказал:
   -- Бекки, можешь ты вынести то, что я скажу?
   Бекки побледнела, но сказала, что, кажется, может.
   -- Так слушай, Бекки, мы должны оставаться здесь, где есть вода для питья. У нас остался только этот огарочек!
   Бекки залилась слезами, разразилась сетованиями. Том старался утешить ее, но без особого успеха. Наконец Бекки сказала:
   -- Том!
   -- Что, Бекки?
   -- Верно, они хватятся нас и станут искать!
   -- Конечно, хватятся! Наверное, хватятся!
   -- Может быть, они ищут нас, Том?
   -- Да, очень может быть. Я надеюсь, что да.
   -- А когда они хватятся нас, Том?
   -- Я думаю, когда вернутся на паром.
   -- Том, тогда будет темно. Заметят ли они, что нас нет?
   -- Не знаю. Но как бы то ни было, твоя мать хватится тебя, когда она вернется домой.
   Испуганный взгляд Бекки заставил Тома спохватиться, и он увидел, что дал маху. Бекки не ждут домой на ночь. Дети умолкли и задумались. Минуту спустя новый взрыв жалоб со стороны Бекки показал Тому, что и до ее сознания дошла мысль, мелькнувшая у него: может быть, половина утра в воскресенье пройдет раньше, чем мистрис Татчер узнает, что Бекки не ночевала у мистрис Гарпер. Дети не сводя глаз следили за огарком, видели, как он медленно и безжалостно таял, как осталась одна светильня в полдюйма вышиной, как пламя вспыхнуло и замерло, скользнуло вверх вдоль маленькой струйки дыма, затрепетало на ее верхушке, и -- воцарилась ужасающая, непроглядная тьма.
   Через сколько времени у Бекки явилось сознание, что она плачет на руках Тома, ни один из них не мог бы сказать. Они знали только, что после долгого, как им казалось, промежутка времени оба очнулись от тупого забытья и снова пришли к сознанию своего ужасного положения. Том сказал, что теперь, быть может, воскресенье, а, пожалуй, понедельник. Он пытался развлечь Бекки разговором, но ее отчаяние было слишком велико, она утратила всякую надежду. Том сказал, что их, наверное, давно уже хватились и, без сомнения, ищут. Он покричит, и, может быть, кто-нибудь услышит. Попробовал, но отдаленное эхо так страшно звучало в темноте, что он умолк.
   Часы проходили за часами, и голод стал мучить заблудившихся. Часть Томовой половины пирога оставалась у них, они разделили ее и съели. Но от этого голод как будто только усилился. Жалкий кусочек только раздразнил его.
   Вдруг Том сказал:
   -- Ш-гя! Слышишь?
   Оба затаили дыхание и прислушались. Донесся звук, подобный чуть слышному отдаленному крику. Том немедленно ответил на него и, схватив Бекки за руку, стал ощупью пробираться по коридору в том направлении. Они снова прислушались; звук повторился, и как будто несколько ближе.
   -- Это они! -- сказал Том, -- они близко! Идем, Бекки, теперь мы спасены.
   Радость почти лишала их силы. Пробираться приходилось медленно, так как провалы попадались довольно часто и надо было остерегаться. Вскоре они оказались на краю такого провала, пришлось остановиться. Он мог быть в три фута глубиной, мог быть и в сотню, -- прохода не было, во всяком случае. Том лег на краю, свесился, попробовал достать дно -- и не достал. Им пришлось остаться здесь и ждать, пока к ним придут. Они прислушались; звуки явно удалялись. Еще минута-две, и они стихли совсем. Смертельный ужас охватил их. Том кричал, пока не охрип, но тщетно. Он старался обнадежить Бекки, но прошел целый век тоскливого ожидания, а звуков не было слышно.
   Дети вернулись ощупью к источнику. Потянулось томительное время; они снова уснули и проснулись голодные и подавленные отчаянием. Том думал, что уже вторник.
   У него появилась мысль. Тут были боковые проходы. Не лучше ли исследовать их, чем выносить гнет томительного времени в праздности? Он достал из кармана бечевку от змея, привязал ее к выступу, и они отправились с Бекки; Том впереди, развертывая веревочку по мере того, как они пробирались дальше. Шагов через двадцать коридор заканчивался колодцем. Том стал на колени, чтобы ощупать дно и стену за углом, насколько мог достать; попытался продвинуться немного дальше вправо, и в эту минуту, в каких-нибудь двадцати ярдах от него, из-за скалы показалась человеческая рука со свечой! Том испустил радостный крик, и в то же мгновение за рукой появилось тело, принадлежавшее... индейцу Джо! Том оцепенел; он не мог шевельнуться. У него отлегло от сердца, когда в следующее мгновение Испанец кинулся прочь и исчез. Том был удивлен, что Джо не узнал его по голосу и не убил за показания в суде. Должно быть, эхо изменило его голос. Наверное так, рассуждал он. Но испуг совершенно обессилил его. Он решил, что если у него хватит силы вернуться к ручью, то он останется там и не будет ничего предпринимать, чтобы не встретиться с индейцем Джо. Бекки он не сказал об этом приключении. Сказал только, что закричал "наудачу".
   Но с течением времени голод и отчаяние пересилили его страх. После нового томительного ожидания и продолжительного сна настроение его переменилось. Дети проснулись, терзаемые волчьим голодом. Том думал, что теперь уже среда или четверг, а может быть, и пятница или суббота, и поиски прекращены. Он предложил исследовать другой проход. Он готов был встретиться с индейцем Джо и какими угодно ужасами. Но Бекки была слишком слаба. Она впала в неодолимую апатию и не хотела вставать. Сказала, что будет лежать здесь, пока не умрет, и что этого уже недолго ждать. Просила Тома отправиться с бечевкой без нее, если он хочет, но умоляла возвращаться к ней время от времени и взяла с него слово, что, когда наступит последняя минута, он будет подле нее, будет держать ее руки, пока она не умрет. Том поцеловал ее, подавив рыдание, и выразил уверенность в том, что ему удастся встретить ищущих или найти выход из подземелья; затем взял бечеву и пополз по проходу, изнемогая от голода и уверенности в неизбежной гибели.

Глава XXXII
Том рассказывает историю спасения.  -- Враг Тома в безопасном убежище.

   Вторник наступил и прошел, начинало уже темнеть. В деревне С.-Питерсбурге все еще царило уныние. Пропавшие дети не были найдены. За них возносились общественные молитвы и много частных, в которые молящиеся вкладывали всю душу, но из пещеры не приходило добрых вестей. Большинство искавших отказались от дальнейших поисков, говоря, что дети, очевидно, никогда не найдутся. Мистрис Татчер слегла и большую часть времени находилась в бреду. Говорили, что сердце разрывается, когда она зовет своего ребенка, поднимает голову, прислушивается с минуту, а потом со стоном опускается на подушку. Тетка Полли впала в тупое уныние, и ее седые волосы стали совсем белыми. Деревня отходила ко сну во вторник вечером в грустном и безнадежном настроении.
   В середине ночи раздался оглушительный трезвон колоколов, и в одно мгновение улицы наполнились полуодетыми людьми, вопившими неистово: "Выходите! Выходите! Нашлись! Нашлись!" Медные кастрюли и рожки присоединились к звону, население толпою двинулось к реке, навстречу детям, сидевшим в телеге, которую с радостными криками везли несколько обывателей. Толпа окружила их, повернула обратно, и торжественное шествие направилось по главной улице при неумолчном "ура".
   По всей деревне зажглись огни; никто уже не ложился спать. Это была величайшая из всех ночей, когда-либо пережитых местечком. В течение первого получаса все жители прошли через дом судьи Татчера, поднимали на руки детей и целовали их, пожимали руку мистрис Татчер, пытались сказать ей что-нибудь и затопляли комнату слезами.
   Счастье тетки Полли было полным, мистрис Татчер -- почти, но стало полным, когда гонец, отправленный в пещеру, сообщил великую весть ее мужу.
   Том лежал на диване, окруженный толпою жадных слушателей, и рассказывал историю удивительного приключения, украшая ее местами кое-какими поразительными подробностями; в заключение он сообщил, как, оставив Бекки, он пополз на разведку, прополз два коридора, свернул в третий и хотел уже вернуться, так как не хватило бечевки, но вдруг заметил, что вдали как будто мелькнул дневной свет. Он бросил веревку, пополз на свет, просунул голову и плечи в узкое отверстие и увидел перед собой широкую Миссисипи. А случись это ночью, он не заметил бы свет и не стал бы исследовать этот проход до конца! Он рассказал, как вернулся к Бекки и сообщил ей радостную новость, но она отвечала, чтобы он не обманывал ее глупостями, потому что она устала и знает, что умрет, и хочет умереть. Рассказал, как трудно ему было убедить ее и как она чуть не умерла от радости, добравшись до того места, откуда виден был клочок голубого неба; как он вылез из подземелья и помог вылезти ей; как они сидели там и плакали от счастья; как увидели людей, плывших в лодке, и Том окликнул их и рассказал, в каком они положении и что они умирают от голода; как те сначала не хотели верить нелепому рассказу, "потому что, -- говорили они, -- вы в пяти милях вниз по течению от той долины, где находится пещера"; а затем взяли их в лодку, отвезли к себе, накормили, дали отдохнуть два или три часа и уже ночью привезли в деревню.
   Еще до рассвета судья Татчер и горсть искателей, оставшихся с ним в пещере, получили радостную весть от посланцев, отыскавших их по бечевкам, которые они разматывали за собою.
   Три дня и три ночи тоски и голода не прошли бесследно, в чем скоро убедились Том и Бекки. Они оставались в постели всю среду и четверг, и их утомление и слабость, казалось, росли все это время. Том, впрочем, немного оправился в четверг, в пятницу вышел на улицу, а в субботу был почти совсем здоров; но Бекки вышла из своей комнаты только в воскресенье, да и тогда еще выглядела так, как будто перенесла тяжелую болезнь.
   Том узнал о болезни Гека и пошел проведать его в пятницу; но его не пустили к больному ни в этот день, ни в субботу, ни в воскресенье. После этого его пускали ежедневно, но с тем, чтобы он не рассказывал о своем приключении и вообще не касался волнующих тем. Вдова Дуглас присутствовала при этих посещениях, чтоб остановить его в случае надобности. Дома он узнал о происшествии на Кардижском холме и о том, что тело оборванца было найдено в реке у парома; вероятно, он утонул во время бегства.
   Недели две спустя после приключения в пещере Том пошел навестить Гека, который оправился уже настолько, что мог выслушать его рассказ и еще кое-что интересное, что Том хотел сообщить ему. Дом судьи Татчера был по дороге, и Том зашел повидаться с Бекки. Судья и несколько приятелей, бывших у него в гостях, заговорили с Томом, и один из них спросил иронично, не собирается ли он опять побывать в пещере? Том ответил, что да, непременно побывает.
   Судья сказал:
   -- Найдутся и другие охотники, Том, в этом я нимало не сомневаюсь. Но мы приняли меры. Теперь никто уже не заблудится в пещере.
   -- Почему же?
   -- Потому что я распорядился обить железом ее массивную дверь еще две недели тому назад и запер ее тройным замком, а ключи взял к себе.
   Том побелел как простыня.
   -- Что с тобой, мальчик? Эй, кто-нибудь! Дайте стакан воды.
   Вода была принесена, Тому опрыскали лицо.
   -- А, пришел в себя. Что с тобой, Том?
   -- О, судья, индеец Джо в пещере!

Глава XXXIII
Судьба индейца Джо.  -- Новое путешествие в пещеру.  -- Защита от чертей.  -- Потайное место.  -- Гости у вдовы Дуглас.

   Спустя несколько минут известие распространилось, и дюжина лодок, нагруженных людьми, плыла к Мак-Дугалевой пещере, а за ними вскоре последовал и паром, полный пассажирами. Том Сойер был на одной из лодок вместе с судьей Татчером. Когда дверь пещеры была отворена, печальное зрелище представилось глазам собравшихся в ее тусклом полумраке. Индеец Джо лежал на земле, мертвый, прильнув лицом к дверной щели, как будто жадный взор его до последней минуты стремился к свету и веселью внешнего мира. Том был тронут; он знал по собственному опыту, какие муки перенес несчастный. Ему было жаль погибшего, и тем не менее он чувствовал громадное облегчение и успокоение, показавшее ему, что он сам не сознавал до сих пор в полной мере, как велик был гнет страха, давивший его с того дня, когда он дал показание про этого кровожадного отверженца.
   Нож индейца валялся тут же, с переломленным лезвием. Толстый нижний брус двери был весь изрублен и изрезан; упорная, но бесполезная работа, так как скала образовала порог перед ним, а против нее нож оказался бы бессильным; он мог только сломаться. Но если бы даже не было этого каменного препятствия, труд оказался бы бесплодным, так как удали индеец Джо совсем этот брус, он не мог бы пролезть под дверью; и он это знал. Он работал только для того, чтобы делать что-нибудь, чтобы убить томительное время, чтобы отвлечься от мучительных мыслей. Обыкновенно в щелях передней пещеры можно было найти с полдюжины сальных огарков, оставленных туристами; теперь не оказалось ни одного. Заключенный разыскал их и съел. Ему удалось также поймать несколько летучих мышей, и они также были съедены, остались только кости. Несчастный умер от голода. Неподалеку от входа возвышался сталагмит, выросший в течение веков благодаря каплям, падавшим с висевшего над ним сталактита. Узник обломил верхушку сталагмита и поместил на нем камень, выскоблив в нем небольшое углубление, чтоб собирать драгоценную влагу, падавшую по капле через каждые двадцать минут с утомительной регулярностью маятника -- десертная ложка воды в сутки. Эта капля падала, когда пирамиды были еще новы; когда совершалось падение Трои; когда основывался Рим; когда распинали Христа; когда Завоеватель создавал Британскую Империю; когда отплывал Колумб; когда Ленсингтонское побоище было "новостью". Она падает и теперь и будет падать и тогда, когда все эти события погрузятся в полусвет истории, в сумерки предания и будут поглощены черною ночью забвения. Имеет ли каждая вещь свою цель и назначение? Не для того ли эта капля падала в течение пяти тысячелетий, чтоб удовлетворить потребности эфемерного человеческого насекомого, и есть ли у нее какая-нибудь другая важная цель, которая осуществится через следующие десять лет? Кто знает. Много-много лет прошло с тех пор, как злополучный метис выдолбил тот камень, чтобы собирать драгоценные капли, но до сих пор турист надолго останавливается перед этим печальным камнем и медленно падающими каплями, когда осматривает достопримечательности пещеры Мак-Дугаля. Ча ша индейца Джо стоит первая в списке чудес пещеры; даже Аладдинов Дворец не может соперничать с нею.
   Индеец Джо был погребен близ входа в пещеру; на это погребение собрались в лодках и повозках жители местечка и всех ферм и деревушек на семь миль кругом; они привезли с собой детей и провизию и сознавались потом, что почти так же приятно провели время на его похоронах, как провели бы при его повешении.
   На другое утро после погребения Том отвел Гека в укромное место, чтобы потолковать о важном пред мете. Гек знал уже о похождениях Тома от Валлийца и вдовы Дуглас, но Том сказал, что об одной вещи они ему, во всяком случае, не говорили; и об этом-то он и желал потолковать с ним. Лицо Гека омрачилось. Он сказал:
   -- Знаю, о чем. Ты был в номере втором и не нашел ничего, кроме виски. Никто не говорил мне, что это ты, но я знал, что это твоих рук дело, как только услыхал про историю с виски; знал и то, что ты не нашел денег, потому что, если бы нашел, то уж сумел бы как-нибудь меня об этом уведомить, хотя бы не сказал никому другому. Том, мне все время почему-то думалось, что не видать нам этой казны, как своих ушей.
   -- Нет, Гек, я никогда никому не говорил о хозяине харчевни. Да ведь и ты сам знаешь, что в ней все было благополучно в субботу, когда я пошел на пикник. Ты же должен был сторожить ее ночью, разве не помнишь?
   -- О, да! Ну, мне все кажется, что с тех пор уже целый год прошел. В эту самую ночь я выследил индейца Джо до усадьбы вдовы.
   -- Да, -- но ты ни гу-гу об этом. Небось, у индейца Джо остались приятели. Я не хочу, чтобы они злились на меня и устроили мне какую-нибудь пакость. Если бы не я, был бы он теперь благополучно в Техасе.
   Затем Гек рассказал всю историю происшествия под секретом Тому, которому была известна только роль Валлийца.
   -- Так вот, -- сказал Гек в заключение, возвращаясь к главному предмету, -- кто захватил водку, тот, я думаю, и деньги цапнул, -- во всяком случае, для нас они пропали.
   -- Гек, в номере втором не было денег!
   -- Что?.. -- Гек уставился на товарища. -- Том, неужели ты опять напал на след денег?
   -- Гек, они в пещере!
   У Гека глаза загорелись.
   -- Повтори еще раз, Том!
   -- Деньги в пещере!
   -- Том, -- как честный индеец, -- шутишь ты или серьезно?
   -- Серьезно, Гек, так серьезно, как никогда в жизни. Хочешь ты пойти со мной и помочь мне добыть их?
   -- Как не хотеть! Хочу, только чтоб отмечать дорогу и не заблудиться.
   -- Гек, мы можем это проделать без малейшего затруднения.
   -- Чего лучше! Почему ты думаешь, что деньги?..
   -- Гек, ты должен потерпеть, пока мы будем на месте. Если не найдем денег, то мой барабан и все, что у меня найдется, -- твои. Твои, честное слово!
   -- Ладно, идет. Когда же ты думаешь отправиться?
   -- Сейчас, если ты согласен. Силы у тебя довольно?
   -- А долго ли идти в пещере? Я, видишь, уже три или четыре дня на ногах, но вряд ли пройду больше мили, Том, по крайней мере, мне сдается, что не пройду.
   -- Всякому, кроме меня, Гек, пришлось бы пройти миль пять по пещере, но есть совсем короткий путь, о котором один я знаю. Гек, я доставлю тебя туда в лодке. Туда по течению, а назад буду грести один. Тебе и пальцем пошевелить не придется.
   -- Так идем сейчас, Том.
   -- Ладно. Мы захватим с собой лишь хлеба и мяса, наши трубки, пару мешочков, две-три бечевки от змеев да этих новомодных штучек, что называют зажигательными спичками. Не раз я жалел, что у меня их не нашлось, когда я был там в последний раз.
   Немного позднее полудня мальчикам удалось стянуть небольшую лодку, хозяина которой не было дома, и они, не теряя времени, пустились в путь. Когда они были в нескольких милях от "Пещерной долины" вниз по течению, Том сказал:
   -- Вот смотри, весь этот обрыв от самой долины совершенно одинаков, ни домов, ни лесных складов, только кустарники. Но ты замечаешь белое пятно, вон там, над оползнем. Ну, это один из моих знаков. Теперь причалим.
   Они вышли на берег.
   -- Теперь, Гек, с того места, где ты стоишь, ты мог бы достать до входа своей удочкой. А попробуй-ка найти его.
   Гек обшарил все место, но ничего не нашел. Том с гордостью развернул густой куст сумаха и сказал:
   -- Вот оно. Погляди, Гек; это самый скрытый ход в нашей местности. Все время я хотел сделаться разбойником, но я знал, что для разбойников нужен притон вроде этого, который трудно было бы отыскать. Теперь он есть у нас, и мы никому о нем не скажем, кроме Джо Гарпера и Бена Роджерса, так как нужно же подобрать шайку, иначе никакого шику не будет. Шайка Тома Сойера -- ведь звонко выходит, правда, Гек?
   -- Да, очень, Том. А кого будем грабить?
   -- О, всякого, кто попадется. Прохожих и проезжих, как водится.
   -- И убивать их?
   -- Нет, не всегда. Держать в пещере, пока не заплатят выкуп.
   -- Какой выкуп?
   -- Деньги. Ты требуешь с них столько денег, сколько они могут собрать через своих друзей, и держишь их в плену год; если через год деньги не доставлены, их убивают. Это уж так принято. Только нельзя убивать женщин. Их можно брать в плен, но не убивать. Они всегда красавицы и богачки и пугаются до полусмерти. Ты отбираешь у них часы и драгоценные вещи, но всегда сняв шляпу и с вежливым разговором. Разбойники -- самый вежливый народ в мире, это ты найдешь в любой книге. Ну-с, и эти женщины влюбляются в тебя, и когда пробудут в пещере неделю там или две, то перестанут плакать, и тут уж их и не выживешь. Выгонишь их, а они назад возвращаются. Во всех книгах сказано.
   -- А ведь это славно, Том. Право, эта вещь лучше, чем быть пиратом.
   -- Да, оно во многом лучше, -- остаешься ближе к дому, к цирку и ко всему остальному.
   Тем временем все приготовления были кончены, и мальчики вошли в отверстие, Том впереди. Они добрались до конца прохода, укрепили здесь бечевки от змеев и двинулись дальше. Вскоре они были у ручья, и Том невольно содрогнулся. Он указал Геку остаток свечи, прилепленной глиною к стене, и рассказал, как они с Бекки следили за угасавшим огоньком.
   Мальчики начали говорить шепотом, так как окружающая тишина и мрак угнетали их. Они пошли дальше и, наконец, вступили во второй коридор, исследованный Томом, и добрались до колодца. Зажгли свечи и выяснили, что тут вовсе не было пропасти, а только крутой глинистый обрыв в двадцать или тридцать футов высотой. Том прошептал:
   -- Теперь я покажу тебе что-то, Гек.
   Он поднял свечу вверх и сказал:
   -- Загляни за угол так далеко, как только можешь. Видишь, что там? Вон, -- на большом утесе, вверху, -- нарисовано свечным нагаром.
   -- Том, это крест.
   -- А где должен быть номер второй? Под крестом... А вон там я видел индейца Джо со свечкой, Гек!
   Гек некоторое время смотрел на таинственный знак, потом сказал дрожащим голосом:
   -- Уйдем отсюда, Том!
   -- Как, и бросим сокровище?
   -- Да, бросим. Дух индейца Джо бродит вокруг, наверное.
   -- Не может этого быть, Гек, не может этого быть! Он бродит около того места, где Джо умер, у самого входа в пещеру, отсюда пять миль.
   -- Нет, Том, это не так. Он должен бродить вокруг денег. Я знаю, какие у духов обычаи, да и ты знаешь.
   Том начинал опасаться, что Гек прав. Ему становилось не по себе. Но вдруг у него мелькнула мысль.
   -- Послушай, Гек, какие же мы с тобой дураки. Да разве может дух индейца Джо бродить там, где есть крест?
   Замечание было меткое. Оно произвело впечатление.
   -- Том, я и не подумал об этом. Но это верно. Счастье наше, что тут крест. Ну, что ж, спустимся вниз и поищем сундучок.
   Том двинулся впереди, вырезая ступеньки в глине. Гек следовал за ним. Четыре прохода примыкали к маленькой пещере, из которой выдавался утес. Мальчики осмотрели три из них без всякого результата. В одном, ближайшем к основанию скалы, они нашли небольшую впадину, в которой было разостлано одеяло; тут же валялись старая подтяжка, кусок кожи от окорока и начисто обглоданные кости двух или трех птиц. Но сундучка с деньгами не было. Мальчики искали и шарили всюду, -- напрасно. Том сказал:
   -- Он говорил: под крестом. Это значит, всего ближе к тому месту, которое приходится под крестом. Под утесом не может быть, он уходит в грунт.
   Еще раз обшарили всюду и уселись обескураженные. Геку ничего не приходило в голову. Вдруг Том сказал:
   -- Послушай, Гек; тут следы ног и капли сала на глине у стены в одном месте, а в других незаметно. Что бы это значило? Я уверен, что деньги под утесом. Попробую рыть.
   -- А ведь недурно сообразил! -- сказал Гек, оживившись.
   "Настоящий барлоуский" ножик Тома немедленно был пущен в ход, и на глубине каких-нибудь четырех дюймов стукнул о дерево.
   -- Слышишь, Гек?
   Гек тоже принялся копать и рыть. Вскоре мальчики отрыли и сняли несколько досок. За ними оказалась расселина, уходившая под скалу. Том спустился в нее и продвинул свечку так далеко, как только мог, но сказал, что не видит конца трещины. Он решил исследовать ее и двинулся вниз. Узкий ход спускался отлого. Он шел по его извилинам, сначала вправо, потом влево; Гек следовал за ним. Том сделал крутой поворот и воскликнул:
   -- Батюшки мои, смотри, Гек!
   Это был несомненно сундучок с кладом, стоявший в укромной маленькой пещере, где находились также пустой бочонок из-под пороха, пара ружей в кожаных чехлах, две или три пары старых мокасинов, кожаный пояс и разный другой хлам, промокший от просачивавшейся воды.
   -- Добыли наконец! -- сказал Гек, пересыпая рукой потускневшие монеты. -- Да ведь мы теперь богачи, Том!
   -- Гек, я всегда был уверен, что мы добудем его. Глазам не верится, а все-таки мы добыли его! Ну, не будем же копаться здесь, потащим его вон. Дай-ка я попробую, снесу ли.
   Сундучок весил фунтов пятьдесят. Том приподнял его с большим усилием, но нести не мог.
   -- Я так и думал, -- сказал он, -- тот раз они тащили его с трудом из заколдованного дома, я это заметил. Хорошо, что мы запаслись мешочками.
   Монеты были пересыпаны в мешки, и мальчики вытащили их к подножию скалы с крестом.
   -- Теперь заберем ружья и вещи.
   -- Нет, Гек, оставим их там. Нам они будут кстати, когда начнем разбойничать. Мы там их и будем держать, и там же будем устраивать наши оргии. Это чертовски подходящее место для оргий.
   -- Что такое оргии?
   -- Не знаю. Но разбойники всегда устраивают оргии, и, конечно, мы их тоже заведем. Идем, Гек, мы здесь давно околачиваемся. Уже поздно, я думаю. Да и есть хочется. Мы поедим и покурим в лодке.
   Они выглянули из куста сумаха, заботливо осмотрелись, убедились, что на берегу никого нет, и вскоре закусывали и курили в лодке. Когда солнце склонилось к горизонту, они пустились в обратный путь. Том усердно греб против течения, весело болтая с Геком, и когда они пристали к берегу, ночь только что наступила.
   -- Вот что, Гек, -- сказал Том, -- мы спрячем деньги на чердаке в дровяном сарае вдовы, а завтра утром я приду, мы пересчитаем и разделим деньги, а потом поищем в лесу местечко, где их можно спрятать. Посиди здесь и постереги добро, пока я сбегаю и стащу тележку у Бенни Тэйлора. Я мигом вернусь.
   Он исчез и вскоре вернулся с тележкой, положил в нее оба мешка, прикрыл их кое-каким тряпьем и тронулся в путь, таща с собою свой груз. У дома Валлийца мальчики присели отдохнуть. Когда они хотели двинуться дальше, старик вышел из дома и крикнул:
   -- Эй, кто тут?
   -- Гек и Том Сойер.
   -- Отлично! Идемте со мною, ребята, вас там заждались. Ну, живее, марш вперед; я потащу вашу тележку. Ого, да она не так легка, как с виду кажется. Что там, кирпичи или старое железо?
   -- Старое железо, -- сказал Том.
   -- Я так и думал, ваша братия, ребятишки, потратит Бог знает сколько труда и хлопот, чтоб набрать на шесть битов старого железа для продажи в кузницу, когда могли бы выручить вдвое больше денег правильной работой. Но такова человеческая природа. Живо, живо!
   Мальчики осведомились, куда он так торопится.
   -- Узнаете, когда будем у вдовы Дуглас.
   Гек сказал не без опасения, так как привык к ложным обвинениям:
   -- Мистер Джонс, мы ничего худого не делали.
   Валлиец засмеялся.
   -- Не знаю, голубчик. Ничего не знаю. Да разве вы не друзья со вдовой Дуглас?
   -- Да. Она всегда добра ко мне.
   -- Ну, так чего ж ты боишься?
   Прежде чем тяжеловесный мозг Гека успел разобраться в этом вопросе, он и Том были втолкнуты в гостиную вдовы Дуглас. Мистер Джонс, оставив тележку за дверями, вошел вслед за ними.
   Гостиная была ярко освещена, и в ней оказались все видные лица деревни. Тут были Татчеры, Роджерсы, Гарперы, тетка Полли, Сид, Мэри, пастор, издатель местной газеты и много других, все расфранченные. Вдова приняла мальчиков так приветливо, как только можно было принять существа, явившиеся в таком виде. Они были с ног до головы перепачканы глиной и свечным салом. Тетка Полли со стыда сгорела от такого конфуза, нахмурилась и покачала головой. Но больше всех были сконфужены сами мальчики. Мистер Джонс сказал:
   -- Тома я не застал и махнул было на него рукой, но он попался мне с Геком у моего крыльца, и я притащил их сюда, не откладывая.
   -- И прекрасно сделали, -- ответила вдова. -- Идите за мной, дети.
   Она отвела их в спальню и сказала:
   -- Умойтесь и оденьтесь. Вот две пары платья -- рубашка, носки и все остальное. Они обе для Гека. Нет, не нужно благодарности, Гек. Одну купил мистер Джонс, другую -- я. Но они подойдут вам обоим. Одевайтесь. Мы вас подождем, идите вниз, когда будете готовы.
   Затем она ушла.

Глава XXXIV
Происхождение тайны.  -- Неудача сюрприза Джонса.

   Гек сказал:
   -- Том, мы можем удрать, лишь бы найти веревку. Окно довольно высоко над землей.
   -- Вздор! С какой стати нам удирать?
   -- Да я не привык к таким сборищам. Я не выдержу. Я не пойду к ним, Том.
   -- О, пустяки! Это ничего не значит. Я ни крошечки не стесняюсь. Я помогу тебе.
   Появился Сид.
   -- Том, -- сказал он, -- тетка ждала тебя после обеда. Мэри приготовила тебе воскресную пару, и все тебя искали. Это у тебя глина и сало на платье?
   -- Ну, мистер Сидди, занимайтесь лучше своими делами. Что тут за бал происходит?
   -- Да обыкновенная вечеринка, какие вдова всегда устраивает. На этот раз для Валлийца и его сыновей, за то, что они выручили ее из беды тот раз, ночью. А знаешь, я могу вам что-то рассказать, если хотите знать.
   -- Ну, что такое?
   -- Ну, старый мистер Джонс думает удивить собрание сегодня, но я подслушал, как он рассказывал об этом тете под секретом, -- и теперь, я думаю, это уже не секрет. Все знают, -- и вдова, хотя она старается делать вид, что ей ничего не известно. О, мистер Джонс непременно хотел отыскать Гека, потому что без Гека и секрета нельзя рассказать!
   -- Да какой секрет, Сид?
   -- Насчет того, что Гек выследил разбойников, которые хотели забраться к вдове. Ручаюсь, что мистер Джонс рассчитывает всех удивить, -- только, увидите, в лужу сядет.
   Сид хихикнул, видимо, очень довольный собой.
   -- Сид, это ты разболтал?
   -- О, кто разболтал, это не важно. Кто-то разболтал, этого довольно.
   -- Сид, во всем поселке только ты способен на такую подлость. Будь ты на месте Гека, ты бы не удрал с холма и никому бы не сказал о разбойниках. Ты не способен сделать ничего, кроме гадости, и не выносишь, когда кого-нибудь хвалят за хорошее дело. Нет, не нужно благодарности, как говорит вдова...
   И, ухватив Сида за уши, Том выпроводил его из комнаты пинками.
   -- Ступай и пожалуйся тетке, если смеешь, а завтра я с тобой разделаюсь.
   Спустя несколько минут гости вдовы сидели за ужином, а дюжина ребят за маленькими столиками рядом, по тогдашнему обычаю. В надлежащее время мистер Джонс произнес краткую речь, в которой благодарил вдову за честь, оказанную ему и его сыновьям, но, -- прибавил он, -- есть другое лицо, скромность которого...
   И так далее, и так далее. Он открыл тайну участия Гека в происшествии с разбойниками с самым драматическим пафосом, на какой только был способен, но изумление, вызванное его сообщением, было в значительной степени поддельным и далеко не таким шумным и экспансивным, каким могло бы быть при более благоприятных обстоятельствах. Как бы то ни было, вдова довольно искусно притворилась изумленной и осыпала Гека такими похвалами и изъявлениями благодарности, что он забыл о почти невыносимой пытке, причиняемой новым платьем, из-за совершенно невыносимой -- служить мишенью общего внимания и общих похвал.
   Вдова сообщила, что она решилась приютить Гека под своей кровлей и дать ему воспитание, а когда отложит достаточную сумму денег, -- помочь ему начать какое-нибудь скромное дело. Наступила очередь Тома. Он заявил:
   -- Гек не нуждается в этом! Гек богат!
   Только строгое чувство благопристойности не позволило обществу встретить эту забавную шутку взрывом одобрительного смеха. Однако в наступившем молчании чувствовалось что-то неловкое. Том нарушил его.
   -- Гек добыл денег. Вы, может быть, не верите, но он добыл кучу денег. Нечего усмехаться, я могу вам показать. Подождите минутку.
   Том выбежал из комнаты. Присутствующие с недоумением переглянулись, взглянули на Гека, но тот словно в рот воды набрал.
   -- Сид, что такое затеял Том? -- спросила тетка Полли. -- Он... да нет, никогда не знаешь, что выкинет этот мальчишка. Никогда.
   Том вошел, сгибаясь под тяжестью мешков, прежде чем тетка Полли успела окончить фразу. Он высыпал на стол груду золотых монет и сказал:
   -- Вот, -- что я вам говорил? Половина -- Гека, половина -- моя!
   Это зрелище ошеломило всех. В течение минуты все смотрели молча, никто не мог слова вымолвить. Затем единодушно потребовали объяснения. Том заявил, что готов дать его. Рассказ был долог, но полон интереса. Его очарование почти ни разу не нарушалось чьим-либо замечанием. Когда Том закончил, мистер Джонс сказал:
   -- Я думал удивить общество, но мой сюрприз ничего не значит. В сравнении с этим он никуда не годится, сам сознаюсь.
   Пересчитали деньги. Оказалось немногим более двенадцати тысяч долларов. Такой суммы сразу никто из присутствующих еще не видывал, хотя многие из них обладали значительно большим состоянием.

Глава XXXV
Новый порядок вещей.  -- Бедняга Гек.  -- Проекты новых приключений.  -- Заключение.

   Читатель может быть уверен, что удача Тома и Гека вызвала сенсацию в бедном маленьком местечке С.-Питерсбург. Такая громадная сумма, вся наличными, казалась чем-то невероятным. Об этом толковали, трезвонили, восторгались, пока рассудок многих обывателей не повредился от такого сильного возбуждения. Все "заколдованные" дома в С.-Питерсбурге и окрестных деревнях были разобраны по бревнышку, их основания разрыты в поисках кладов, и не мальчиками, -- взрослыми. Где бы ни показались Том и Гек, за ними ухаживали, ими восхищались, на них глазели. Они что-то не могли припомнить, чтобы их замечания имели раньше какой-нибудь вес; теперь же их слова повторялись, как бесценные изречения; все, что они делали, оказывалось достопримечательным; очевидно, они утратили способность говорить или делать что-нибудь ординарное; мало того, их прошлое было разобрано, и в нем обнаружены несомненные признаки оригинальности. Местная газета напечатала биографические очерки мальчиков.
   Вдова Дуглас поместила деньги Гека в шестипроцентные бумаги, а судья Татчер сделал то же самое с деньгами Тома по просьбе тетки Полли. У каждого мальчика оказывался доход поистине колоссальный -- доллар в сутки по будням и полдоллара по воскресеньям. Такой доход получал только пастор, -- то есть на такой доход он рассчитывал, а собрать его обыкновенно не мог. В те старые простые времена за доллар с четвертью в неделю соглашались поить, кормить и обучать мальчика, а впридачу, пожалуй, и одевать его.
   Судья Татчер возымел очень высокое мнение о Томе. Он говорил, что обыкновенный мальчик не сумел бы вывести его дочь из подземелья. Когда Бекки рассказала отцу, под строгим секретом, как Том выдержал за нее розги в школе, судья был, видимо, тронут; когда же она просила его не сердиться на Тома за то, что он солгал с целью отвлечь порку с ее спины на свою собственную, судья с воодушевлением заявил, что это благородная, великодушная, возвышенная ложь, -- ложь, которая может высоко держать свою голову и достойна быть увековеченной в истории наряду с "Правдой о топоре" Джорджа Вашингтона! Бекки казалось, что никогда еще ее отец не выглядел таким высоким и величественным, как в ту минуту, когда, шагая по комнате, он топнул ногой и произнес эти слова. Она немедленно побежала к Тому и все рассказала ему.
   Судья Татчер надеялся, что Том будет великим юристом или великим полководцем. Он сказал, что похлопочет, чтобы Тома приняли в Национальную Военную Академию, по окончании которой он может поступить в лучшую юридическую школу в стране и таким образом подготовиться к обеим карьерам.
   Богатство Гека Финна и покровительство вдовы Дуглас открыли ему доступ в общество, -- нет, правильнее будет сказать, втащили, впихнули его в общество, -- и страдания его положительно стали ему невтерпеж. Прислуга вдовы заботилась о его чистоте и опрятности, причесывала его и чистила, укладывала спать на простыни самой отталкивающей чистоты, без единого пятнышка, которое он мог бы прижать к сердцу, как нечто родное. Ему приходилось есть ножом и вилкой, употреблять салфетку, чашку, тарелку; зубрить уроки; ходить в церковь; говорить так прилично, что слова вязли у него в зубах; куда бы он ни повернулся, оковы и путы цивилизации связывали его по рукам и ногам...
   Он мужественно выносил эти бедствия в течение трех недель, но в один прекрасный день исчез. Двое суток вдова, крайне встревоженная, разыскивала его всюду. Население было глубоко взволнованно; искали везде, пытались выловить его тело из реки. На третий день, рано утром, Том Сойер благоразумно отправился к старым бочкам за заброшенной бойней и в одной из них нашел беглеца. Гек спал. Он только что позавтракал кое-какими крадеными корочками и объедками и комфортабельно растянулся рядом со своей трубкой. Он был не умыт, не причесан и одет в те самые лохмотья, которые придавали ему такую живописность в дни, когда он был свободен и счастлив. Том растолкал его, рассказал ему, какой он тревоги наделал, и потребовал, чтобы он шел домой. Лицо Гека разом утратило печать спокойного довольства и приняло меланхолическое выражение. Он сказал:
   -- Не говори этого, Том. Я пытался, но ничего не выходит; ничего не выходит, Том. Это не по мне; я для того не гожусь. Вдова добра ко мне и ласкова, но ее порядки мне невмочь. Она заставляет меня вставать каждое утро в одно и то же время; она заставляет меня умываться, и они чешут меня волосок к волоску; не позволяют мне спать в дровяном сарае; я должен носить это проклятое платье, которое душит меня, Том; его и ветер не продувает; и чисто оно так, что я в нем не смею ни сесть, ни лечь, ни валяться; я должен ходить в церковь и потеть там до седьмого пота; я ненавижу эти тягучие проповеди! Я не могу ни мух ловить, ни табак жевать, и должен носить башмаки каждое воскресенье. Вдова ест по звонку; спать ложится по звонку; встает по звонку, и все так правильно, что человеку выдержать невозможно.
   -- Все так делают, Гек.
   -- Том, это ничего не значит. Я не все, и я не могу выдержать этого. Это ужасно -- быть так связанным. И о еде хлопотать не нужно, -- у меня к ней и вкус пропал. Захочется идти рыбу ловить -- спрашивайся; купаться -- спрашивайся. Говорить приходится так красно, что тошно становится; я каждый день забирался на чердак, чтоб поругаться хоть малость и освежить рот, а то бы просто смерть, Том! Вдова не позволяет мне курить, не позволяет мне орать, не позволяет мне зевать, ни потягиваться, ни почесываться при других.
   Он продолжал в порыве особенного раздражения и негодования:
   -- И, верь не верь, она постоянно молится! Никогда не видывал такой женщины! И меня заставляет, Том, и меня заставляет. А тут еще школа открывается, и мне придется ходить в нее; нет, я этого не выдержу, Том. Слушай, Том, быть богатым, выходит, вовсе не так сладко, как я думал. Одна скука, одна тягота, и все время желаешь себе смерти. Вот эта одежда мне нравится, и эта бочка мне нравится, и я шагу не сделаю отсюда. Да, Том, не гонись я за этими деньгами, не попал бы я в такую беду. Возьми ты себе мою часть, а мне давай иногда десять центов -- не часто, потому что мне только то и ценно, что нелегко достается, -- да сходи к вдове и отпроси ты меня у нее.
   -- О, Гек, ты знаешь, что я не могу этого сделать. Это нехорошо; и кроме того, если ты потерпишь еще немного, то и самому тебе эта жизнь полюбится.
   -- Полюбится? Да этак, пожалуй, и горячая плита полюбится, если посидишь на ней долго. Нет, Том, я не хочу быть богатым и жить в их проклятых чистеньких домах. Я люблю лес, и реку, и бочки, и хочу оставаться с ними. Ну их совсем! Есть у нас и ружья, и пещера, и все, что требуется для разбоя, и на-ка вот, стряслась эта чепуха, и все насмарку пошло.
   Том воспользовался благоприятным обстоятельством.
   -- Слушай, Гек, богатство не помешает нам сделаться разбойниками.
   -- Ну? Да ты это взаправду, Том?
   -- Так же взаправду, как сижу здесь. Но, Гек, мы не можем принять тебя в шайку, если ты не научишься приличным манерам.
   Радость Гека значительно остыла.
   -- Не можете принять? А как же в пираты приняли?
   -- Это разница. Разбойник считается гораздо выше пирата, -- вообще говоря. В большинстве стран разбойники чертовски знатные дворяне -- герцоги и прочие подобные.
   -- Но, Том, ты всегда был таким добрым ко мне. Ты же не прогонишь меня, а, Том? Ты не сделаешь этого, правда, не сделаешь, Том?
   -- Гек, я бы не хотел так поступить и не поступлю. Но что люди скажут? Вот что они скажут: "Тьфу! Шайка Тома Сойера! Да там всякий сброд!" Это о тебе скажут, Гек. Приятно ли тебе будет, да и мне, -- как ты думаешь?
   Некоторое время Гек сидел молча, в борьбе с самим собой. Наконец он сказал:
   -- Хорошо, я вернусь к вдове на месяц, попробую, посмотрю, смогу ли я привыкнуть, если ты меня примешь в шайку, Том.
   -- Ладно, Гек, идет! Пойдем же, старина, я попрошу вдову не очень налегать на тебя!
   -- Попросишь, Том, попросишь? Вот спасибо. Пусть хоть в главном-то не налегает. Я буду курить и ругаться, только когда останусь один, а при людях постараюсь проделывать все, что нужно. Когда же мы соберем шайку и станем разбойниками?
   -- О, теперь же. Созовем ребят и устроим посвящение сегодня ночью.
   -- Устроим что?
   -- Посвящение.
   -- Это что же такое?
   -- Это значит, что мы поклянемся стоять друг за друга и не выдавать секретов шайки, хотя бы нас изрубили на куски; а всякого, кто обидит кого-нибудь из шайки, убивать со всем его семейством.
   -- Да это весело!.. Это, знаешь, превесело будет, Том!
   -- Ну, еще бы. И все эти клятвы должны быть даны в полночь, в самом пустынном, страшном месте, какое только можно найти, -- всего бы лучше в заколдованном доме, да их теперь все разорили.
   -- Да, непременно в полночь, Том.
   -- Обязательно. А клятву приносят на гробу и подписывают кровью.
   -- Вот это на что-нибудь похоже. Да это в миллион раз почище пиратства! Я засяду у вдовы, пока не сгнию, Том; и если из меня выйдет настоящий, заправский разбойник и все станут говорить это, то, я думаю, она будет гордиться тем, что вытащила меня из грязи.

Заключение

   Здесь кончается эта хроника. Как история мальчика, она должна остановиться на этом; продолжаясь дальше, она стала бы историей мужчины. Кто пишет повесть о взрослых людях, тот знает точно, на чем она должна остановиться -- на браке; но когда пишешь о подростках, то приходится остановиться там, где покажется лучше.
   Большинство действующих лиц этой книги еще живы и пользуются благосостоянием и счастьем. Со временем, пожалуй, мне придет в голову вернуться к истории тех, что помоложе, и показать, что за люди из них вышли, поэтому теперь самое благоразумное ничего не сообщать об их дальнейшей жизни.
  

-----------------------------------------------------------------

   Первая публикация перевода: Марк Твен. Похождения Тома Сойера. Том Сойер за границей. Перевод М. А. Энгельгардта. -- СПб: П. П. Сойкин, 1911. 336 с. (Полное собрание сочинений Марка Твена под редакцией И. И. Ясинксого. Кн. 2-3)
  
  
  
  
ѣдилъ индѣйца Джо до самаго сада вдовы Дугласъ.
   -- Ты выслѣдилъ его?
   -- Да, но ты долженъ молчать объ этомъ,-- слышишь? У этого негодяя здѣсь навѣрное остались друзья-пріятели, и я вовсе не хочу, чтобы они начали мнѣ мстить. Если бы не я, то Джо уже давнымъ-давно былъ бы гдѣ -нибудь въ Техасѣ.
   И Гекъ разсказалъ Тому все свое приключеніе, о которомъ Томъ зналъ отъ валлійца только отчасти.
   -- А теперь,-- заключилъ свой разсказъ Гекъ,-- я увѣренъ, что тотъ, кто нашелъ водку въ харчевнѣ, взялъ съ собой и деньги!
   -- Гекъ, да вѣдь деньги никогда и не были во второмъ номерѣ!
   -- Что?-- Гекъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Тома.-- Томъ, ужь ты не попалъ ли опять на слѣдъ?
   -- Гекъ, деньги лежатъ въ пещерѣ!
   Глаза Гека заблестѣли.
   -- Что ты сказалъ, Томъ?
   -- Я говорю, что деньги лежатъ въ пещерѣ.
   -- Томъ, неужели это правда?
   -- Да, это сущая правда, Гекъ. Хочешь ты пойти со мной въ пещеру и вытащить сокровище на свѣтъ Божій?
   -- Конечно! То-есть, если его можно найти, и если мы не заблудимся въ подземельѣ.
   -- За это я ручаюсь.
   -- Но почему ты думаешь, что деньги...
   -- Подожди немного, и ты самъ увидишь, что я говорю правду. Если же мы ничего не найдемъ, то я отдамъ тебѣ свой барабанъ и все, что только у меня есть.
   -- Отлично! Когда же мы отправимся въ пещеру?
   -- Хотъ сейчасъ. У тебя хватитъ силъ на это?
   -- А въ пещерѣ намъ придется пройти далеко? Я на ногахъ всего три дня и больше мили, пожалуй, не пройду.
   -- Если идти обыкновенной дорогой, т.-е. отъ входа въ пещеру, то до мѣста, гдѣ лежитъ кладъ, надо пройти миль пять. Но я знаю другую дорогу. Я довезу тебя на лодкѣ; тебѣ не придется даже грести.
   -- Такъ ѣдемъ сегодня же, Томъ.
   -- Хорошо. Только намъ нужно запастись мясомъ и хлѣбомъ, взять съ собой трубки, два -- три мѣшка, бечевокъ, спичекъ и свѣчей.
   Немного позже полудня мальчики "взяли на прокатъ" лодку у одного изъ горожанъ, т.-е. попросту воспользовались тѣмъ, что ихъ никто не могъ замѣтить, и отправились въ путь. Очутившись въ нѣсколькихъ миляхъ внизъ по теченію отъ главнаго входа въ пещеру, Томъ сказалъ;
   -- Смотри, Гекъ: весь этотъ берегъ очень однообразенъ; нигдѣ не видно ни домовъ, ни лѣса. Передъ нами одинъ только кустарникъ. Теперь посмотри туда, наверхъ; видишь это бѣловатое мѣсто, гдѣ недавно былъ обвалъ? Здѣсь намъ нужно высадиться на берегъ.
   Мальчики причалили къ берегу.
   -- Ну, Гекъ, съ этого мѣста ты могъ бы достать удилищемъ то мѣсто, откуда мы съ Бекки вылѣзли изъ пещеры. Попробуй-ка отыскать входъ въ подземелье.
   Гекъ шарилъ повсюду, но ничего не нашелъ. Томъ съ гордостью подошелъ къ густой заросли кустарника.
   -- Вотъ здѣсь!-- сказалъ онъ.-- Полюбуйся, Гекъ; такой норы ты не найдешь во всемъ краѣ. Но только смотри, не говори никому объ этомъ. Я уже давно собирался сдѣлаться разбойникомъ, но нигдѣ не могъ найти подходящаго мѣста, гдѣ бы можно было прятаться моей шайкѣ. Теперь я нашелъ такое мѣсто. Мы скажемъ объ этомъ только Джо Гарперу и Бену Роджерсу. Они оба я и ты образуемъ шайку разбойниковъ. "Шайка Тома Сойера" -- не правда ли, какъ это красиво звучитъ, Гекъ?


   -- Отлично, Томъ! Но кого мы будемъ грабить?
   -- Кого придется.
   -- И будемъ убивать ихъ?
   -- Нѣтъ... не всегда. Мы будемъ запирать плѣнниковъ въ пещеру, пока за нихъ не уплатятъ выкупа.
   -- Выкупа? А что это такое?
   -- Деньги. Плѣнники пишутъ письма своимъ роднымъ и друзьямъ, чтобы они собрали денегъ и передали ихъ разбойникамъ. Если черезъ годъ за плѣнныхъ денегъ не внесутъ, то ихъ убиваютъ. Такъ дѣлается вездѣ.
   -- Да, это, пожалуй, лучше, чѣмъ быть пиратами.
   -- Конечно, лучше; по крайней мѣрѣ, близко отъ дому, отъ цирка и мало ли отъ чего.
   Между тѣмъ все было готово, и мальчики пролѣзли въ отверстіе -- Томъ впереди, а Гекъ сзади. Они съ трудомъ проползли до конца низкой галереи, привязали тамъ конецъ бечевки и двинулись дальше. Черезъ нѣсколько минутъ они очутились у ручья. Томъ почувствовалъ холодную дрожь во всемъ тѣлѣ. Онъ показалъ Геку остатки огарка, который былъ прилѣпленъ комочкомъ глины къ выступу на стѣнѣ, и разсказалъ, какъ онъ и Бекки съ отчаяніемъ смотрѣли на угасающій огонекъ.
   Мальчики говорили теперь шопотомъ, потому что мертвая тишина и темнота дѣйствовали на нихъ угнетающимъ образомъ. Они пошли дальше и дошли до того мѣста, гдѣ Томъ встрѣтилъ индѣйца Джо, При свѣтѣ свѣчей они убѣдились, что никакого обрыва въ галереѣ не было, а былъ только крутой глиняный откосъ, спускавшійся внизъ футовъ на двадцать или тридцать. Томъ прошепталъ:
   -- Теперь я покажу тебѣ кое-что, Гекъ.


   Онъ поднялъ свѣчку и продолжалъ:
   -- Посмотри какъ можно дальше за уголъ. Видишь? Тамъ, на большой скалѣ сдѣланъ копотью знакъ.
   -- Томъ, это крестъ!
   -- А гдѣ номеръ второй? "Подъ крестомъ", такъ вѣдь? Какъ-разъ на этомъ мѣстѣ я встрѣтилъ индѣйца со свѣчей въ рукѣ.
   Гекъ съ минуту молча смотрѣлъ на таинственный знакъ и затѣмъ прошепталъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Томъ, уйдемъ лучше отсюда.
   -- Какъ! Уйти и оставить кладъ?!
   -- Да. Духъ индѣйца Джо навѣрное бродитъ вокругъ клада.
   -- Что ты, Гекъ! Его духъ тамъ, гдѣ онъ умеръ, тамъ, у входа въ пещеру.
   -- Нѣтъ, этого не можетъ быть, Томъ. Духъ Джо бродитъ около клада. Вѣдь ты и самъ знаешь это.
   Томъ началъ думать, что Гекъ, пожалуй, и правъ. Но вдругъ ему пришла въ голову блестящая мысль.
   -- Однако, и дураки мы съ тобой, Гекъ! Развѣ духъ можетъ быть около мѣста, гдѣ нарисованъ крестъ!
   Замѣчаніе Тома было очень удачное.
   -- Я и не подумалъ объ этомъ, Томъ. Наше счастье, что здѣсь нарисованъ кресть. Значитъ, мы можемъ спуститься внизъ и искать кладъ.
   Томъ началъ спускаться, дѣлая ступеньки въ мягкой глинѣ. Гекъ слѣдовалъ за нимъ. Изъ маленькой пещеры, гдѣ возвышалась скала, выходили четыре галереи. Три изъ нихъ мальчики изслѣдовали, но безъ всякаго результата. Въ той изъ нихъ, которая была ближе къ скалѣ, почти у самаго ея входа, они открыли небольшую впадину, гдѣ лежало нѣсколько шерстяныхъ одѣялъ, старая подтяжка и обглоданныя кости. Но ящика съ золотомъ тамъ не было. Мальчики обыскали все еще разъ, напрасно. Наконецъ, Томъ замѣтилъ:
   -- Онъ сказалъ: "подъ крестомъ". Отсюда, гдѣ мы стоимъ, крестъ ближе всего. Но не можетъ же кладъ лежать подъ скалой.
   Мальчики сѣли и не знали, что предпринять. Вдругъ Томъ всталъ со своего мѣста.
   -- Смотри, Гекь, -- сказалъ онъ.-- Съ этой стороны скалы на глинѣ видны слѣды ногъ и свѣчного сала. Пожалуй, кладъ, дѣйствительно, зарытъ подъ скалой. Надо разрыть глину.
   -- Это недурная мысль, Томъ, -- съ живостью подхватилъ Гекь.
   Томъ вынулъ складной ножъ и началъ копать. Въ нѣсколькихъ дюймахъ отъ поверхности земли ножъ наткнулся на дерево.
   -- Слышишь, Гекъ?
   Гекъ началъ помогать разрывать глину. Черезъ нѣсколько минутъ обнажились три -- четыре доски. Мальчики вынули ихъ. Оказывалось, что онѣ закрывали узкій коридорчикъ, который велъ подъ скалу. Томъ заглянулъ внутрь и просунулъ свѣчу какъ-только могъ дальше, но тамъ было такъ темно, что нельзя было видѣть конецъ коридорчика. Онъ предложилъ изслѣдовать его и поползъ въ узкое отверстіе, которое отлого спускалось внизъ. Слѣдуя извилинамъ галерейки, Томъ повернулъ сначала вправо, затѣмъ влѣво. Гекъ не отставалъ отъ него. Вдругъ Томъ круто свернулъ въ сторону и тотчасъ же воскликнулъ:
   -- Великій Боже! Гекъ, смотри!
   Передъ мальчиками лежалъ знаменитый ящикъ съ золотомъ въ уютной, маленькой каморкѣ. Тутъ же валялись нѣсколько ружей въ кожаныхъ футлярахъ, пустая пороховница, поясъ и разная рухлядь.
   -- Наконецъ-то!-- воскликнулъ Гекъ, и запустилъ обѣ руки въ ящикъ съ золотыми монетами.-- Теперь мы съ тобой богачи, Томъ!
   -- Я всегда былъ увѣренъ, Гекъ, что кладъ будетъ нашъ, но теперь мнѣ прямо не вѣрится, что мы его нашли. Однако, не будемъ терять времени; надо вытащить отсюда этотъ ящикъ. Посмотримъ, смогу ли я поднять его?
   Ящикъ вѣсилъ около пятидесяти фунтовъ. Томъ съ трудомъ поднялъ его, но о томъ, чтобы вытащить его изъ подземелья, нечего было и думать.
   -- Я такъ и думалъ, -- сказалъ Томъ.-- Въ покинутомъ домѣ они еле-еле тащили ящикъ; я это замѣтилъ. Хорошо, что мы взяли съ собой мѣшки.
   Мальчики вывалили деньги въ два мѣшка и вытащили ихъ наверхъ къ скалѣ съ чернымъ крестомъ.
   -- Теперь мы заберемъ съ собою ружья и остальныя вещи,-- предложилъ Гекъ.
   -- Зачѣмъ! Мы оставимъ ихъ здѣсь. Они намъ пригодятся, когда мы будемъ разбойниками. Въ пещерѣ мы будемъ устраивать наши оргіи. Для оргій это будетъ самое подходящее мѣсто.
   -- А что такое оргіи?
   -- Не знаю. Но у разбойниковъ всегда бываютъ оргіи; конечно, онѣ должны быть и у насъ. Ну, пойдемъ, Гекъ. Я думаю, уже поздно, а кромѣ того я очень проголодался. Въ лодкѣ мы закусимъ и покуримъ. Спустя немного времени, мальчики вышли изъ кустарника, озираясь по сторонамъ; кругомъ никого не было видно. Они сѣли въ лодку и начали ѣсть, и курить. Когда солнце спустилось уже къ самому горизонту, Томъ началъ грести, и лодка тихо поплыла вдоль берега среди сгущающихся сумерекъ. Дорогой мальчики весело болтали. Когда они пристали къ берегу, уже совсѣмъ стемнѣло,
   -- Теперь, Гекъ,-- сказалъ Томъ,-- мы спрячемъ деньги въ дровяномъ сараѣ вдовы Дугласъ, а завтра, рано утромъ мы сосчитаемъ ихъ и зароемъ въ лѣсу, въ какомъ-нибудь надежномъ мѣстѣ. Ты останься пока здѣсь, а я сбѣгаю къ м-ру Тэйлору и привезу его ручную телѣжку.
   Томъ исчезъ и черезъ нѣсколько минутъ вернулся обратно съ телѣжкой. Мальчики нагрузили въ нее оба мѣшка съ золотомъ, закрыли ихъ старыми тряпками и отправились въ путь. Около мызы стараго валлійца мальчики остановились, чтобы немного отдохнуть. Когда они собрались идти дальше, старикъ вышелъ изъ дому и крикнулъ:
   -- Кто тамъ?
   -- Гекъ Финнъ и Томъ Сойеръ.
   -- Вотъ и отлично! Ну, живо, ребята; васъ только и ждутъ. Скорѣй, скорѣй; я помогу вамъ везти телѣжку. Ого, она не такъ-то легка, какъ кажется съ виду. Что у васъ въ ней: кирпичи или старое желѣзо?
   -- Старое желѣзо, -- коротко отвѣтилъ Томъ.
   -- Такъ я и думалъ. Всѣ вы, здѣшніе мальчишки, тратите время на то, чтобы собирать старое желѣзо, за которое на литейномъ заводѣ вамъ платять гроши, а между тѣмъ вы могли бы заработать вдвое больше какимъ-нибудь другимъ, болѣе полезнымъ, трудомъ. Ну, да ничего съ вами не сдѣлаешь. Однако, торопитесь; живо, живо.
   Мальчики, наконецъ, заинтересовались, почему ихъ такъ торопятъ.
   -- Теперь не спрашивайте; увидите сами, когда придете къ вдовѣ.
   Гекъ струсилъ; онъ уже привыкъ, что его постоянно несправедливо преслѣдуютъ.
   -- М-ръ Джонсъ, мы, право, не сдѣлали ничего дурного,-- сказалъ онъ робко.
   Старикъ добродушно разсмѣялся.
   -- Почемъ знать. Гекъ, почемъ знать? Да развѣ ты не въ ладахъ съ вдовой?
   -- Нѣтъ; напротивъ, она всегда была очень добра ко мнѣ.
   -- Чего же ты боишься?
   Гекъ не успѣлъ хорошенько уяснить себѣ этотъ вопросъ, какъ почувствовалъ, что его вмѣстѣ съ Томомъ ведутъ въ гостиную м-ссъ Дугласъ. Старикъ оставилъ телѣжку за дверью и вошелъ вслѣдъ за мальчиками.
   Домъ вдовы Дугласъ былъ ярко освѣщенъ. Въ этотъ вечеръ у нея собралось все избранное общество городка. Тамъ были Тачеры, Гарперы, Роджерсы, тетя Полли, Сидъ, Мэри, пасторъ, редакторъ мѣстной газеты и многіе другіе. Всѣ были одѣты по-праздничному. М-ссъ Дуглась приняла обоихъ мальчиковъ очень ласково, хотя,, по правдѣ сказать, она еще никогда не видывала такихъ невзрачныхъ гостей: Томъ и Гекь были съ головы до ногъ перепачканы глиной и свѣчнымъ саломъ. Тетя Полли покраснѣла, какъ вареный ракъ, когда увидѣла своего питомца въ такомъ ужасномъ видѣ, и покачала головой, смотра на Тома. Но никто не могъ быть болѣе сконфуженнымъ, чѣмъ сами мальчики.


   -- Тома я не засталъ дома, -- сказалъ м-ръ Джонсъ.-- Я уже думалъ, что мнѣ не удастся привести его сюда, но вдругъ, случайно столкнулся съ нимъ и съ Гекомъ около своей хижины и привелъ ихъ сюда въ томъ видѣ, въ какомъ поймалъ ихъ. ,
   -- Это вы очень хорошо сдѣлали, м-ръ Джонсъ,-- сказала м-ссъ Дугласъ.-- Идите за мной, мальчики,
   Она провела ихъ въ свою спальню и сказала:
   -- Теперь вымойтесь и переодѣньтесь. Вотъ самъ два новыхъ костюма, рубашки, носки и все. что вамъ нужно. Все это я купила тебѣ, Гекъ,-- нѣтъ, не стоитъ благодарности, Гекъ, -- м-ръ Джонсъ купилъ тебѣ одинъ костюмъ, а я другой. Пусть на сегодняшній вечеръ Томъ одѣнетъ одинъ изъ нихъ; костюмы будутъ впору вамъ обоимъ. Ну, одѣвайтесь скорѣе. Мы васъ уже давно ждёмъ. Какъ только вы одѣнетесь, идите внизъ.
   Съ этими словами м-ссъ Дугласъ вышла изъ комнаты.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.

   Какъ-только м-ссъ Дугласъ вышла изъ комнаты, Гекъ подскочилъ къ окну, открылъ его и шепнулъ Тому:
   -- Томъ, нельзя ли намъ убѣжать черезъ окно. Тутъ не высоко.
   -- Глупости! Зачѣмъ намъ убѣгать отсюда?
   -- Я... я не могу быть тамъ, гдѣ такъ много народа; я не привыкъ къ этому. Я ни за что на свѣтѣ не сойду внизъ.
   -- Что за пустяки! Я такъ нисколько не боюсь людей. Чего тебѣ бояться? Я вѣдь буду съ тобой.
   Въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Сидъ.
   -- Томъ, -- сказалъ онъ, -- тетя Полли ждала тебя весь день. Мэри приготовила твое праздничное платье и очень безпокоилась о тебѣ! Что это? Ты вымазался въ глинѣ и салѣ?
   -- Молчи, Сидъ, и не суйся туда, гдѣ тебя не спрашиваютъ. Изъ-за чего поднялась вся эта суматоха?
   -- У вдовы часто собираются гости. На этотъ разъ вечеръ устроенъ въ честь старика Джонса и его сыновей, потому что они недавно спасли вдову отъ розбойниковъ. А потомъ я знаю еще кое-что. Хочешь, я разскажу тебѣ?
   -- Ну, что-же?
   -- Старикъ Джонсъ собирается устроить сюрпризъ гостямъ. Я подслушалъ, какъ онъ говорилъ объ этомъ тетѣ, конечно подъ секретомъ. Но теперь это уже не секретъ. Всѣ знаютъ объ этомъ, да и вдова тоже, хотя она притворяется, что ничего не знаетъ. Вотъ-то хлопоталъ валліецъ, чтобы Гекъ былъ сегодня здѣсь! Безъ Гека нельзя было бы устроить сюрприза.
   -- Да въ чемъ же дѣло, Сидъ?
   -- Очень просто: Гекъ выслѣдилъ въ ту ночь негодяевъ и позвалъ на помощь валлійца съ его сыновьями. Вотъ и все. Старикъ хотѣлъ объявить объ этомъ какъ можно торжественнѣе и поразить всѣхъ гостей, да только теперь изъ этого ничего не выйдетъ.
   Сидъ самодовольно разсмѣялся.
   -- И ты разболталъ про его секретъ, Сидъ?
   -- Кому какое дѣло, кто выдалъ его секретъ? Кто-то разсказалъ объ немъ, вотъ и все.
   -- Я знаю, что въ нашемъ городѣ можетъ найтись только одинъ человѣкъ, способный на такую подлость. Этотъ человѣкъ -- ты! Если бы ты былъ на мѣстѣ Гека, то убѣжалъ бы домой и никому ничего не сказалъ бы о разбойникахъ. Ты способенъ только на гадости и не можешь выносить, чтобы кого-нибудь хвалили при тебѣ. Вотъ тебѣ за это! "Не стоитъ благодарности", какъ говоритъ вдова.
   И Томъ далъ звонкую пощечину Сиду и нѣсколькими пинками ногой вытолкалъ его изъ комнаты.
   -- Ступай теперь жаловаться тетѣ Полли, если только посмѣешь это сдѣлать!
   Нѣсколько минутъ спустя гости вдовы Дугласъ сѣли за ужинъ... Подъ конецъ ужина м-ръ Джонсъ всталъ со своего мѣста и произнесъ небольшую рѣчь, въ которой благодарилъ радушную хозяйку за честь, оказанную ему и его сыновьямъ. "Но,-- продолжалъ онъ,-- есть еще одно лицо, которое присутствуетъ здѣсь и которое заслуживаетъ большей благодарности". И такъ далѣе, и такъ далѣе. Однимъ словомъ, старикъ сообщилъ великую тайну объ участіи Гека въ происшествіи, стараясь изобразить это какъ можно драмматичнѣе. Однако, гости не обнаружили такого шумнаго и искренняго удивленія, какого можно было ожидать при обыкновенныхъ обстоятельствахъ. Но какъ бы то ни было, вдова Дугласъ сумѣла очень ловко выразить глубочайшее изумленіе и осыпала Гека такимъ обиліемъ похвалъ и изъявленій благодарности, что онъ почти совсѣмъ забылъ о своемъ новомъ платьѣ, которое страшно стѣсняло его, и не зналъ, куда дѣться отъ устремленныхъ на него взоровъ гостей.
   М-ссъ Дугласъ тутъ же объявила, что хочетъ пріютить Гека въ своемъ домѣ, воспитать его и оказывать ему впослѣдствіи всяческую поддержку. Теперь Томъ рѣшилъ, что настала и его очередь говорить.
   -- Геку ничего не надо, -- заявилъ онъ во всеуслышаніе.-- Гекъ -- богатый человѣкъ!


   Только чувство приличія удержало гостей отъ громкаго хохота при такомъ удивительномъ заявленіи Тома. Наступило неловкое молчаніе. Томъ прервалъ его:
   -- Гекъ богатъ, говорю я. Вы, можетъ-быть, не повѣрите этому, но у него куча золота. Не смѣйтесь, я сейчасъ докажу это. Подождите одну минуту!
   Томъ выбѣжалъ изъ столовой. Гости въ недоумѣніи переглядывались между собой и вопросительно посматривали на Гека, который опустилъ глаза и молчалъ.
   -- Сидъ, что это съ Томомъ?-- съ тревогой спрашивала тетя Полли.-- Онъ... нѣтъ, я не понимаю, что съ нимъ сдѣлалось. Я...
   Тетя Полли не успѣла договорить: въ дверяхъ показался Томъ, неся на спинѣ два тяжелыхъ мѣшка. Мальчикъ подошелъ къ столу и высыпалъ на него кучу золотыхъ монетъ.
   -- Что я вамъ говорилъ?-- воскликнулъ онъ.-- Половина этихъ денегъ принадлежитъ Геку, а другая половина -- мнѣ!
   Гости точно окаменѣли и, притаивъ дыханіе, молча смотрѣли на блестящую груду монетъ. Потомъ на Тома градомъ посыпались разспросы. Томъ отвѣчалъ, что разскажетъ сейчасъ все попорядку. Его разсказъ былъ очень длиненъ, но полонъ захватывающаго интереса. Когда Томъ кончилъ говорить, старикъ Джонсъ сказалъ:
   -- Я хотѣлъ сдѣлать маленькій сюрпризъ обществу, среди котораго имѣю честь находиться Теперь я вижу, что онъ ничто въ сравненіи съ сюрпризомъ Тома. Этотъ ловкій мальчуганъ заткнулъ меня за поясъ, но я ничего не имѣю противъ этого, ничего!
   Деньги сосчитали. Ихъ оказалось около двѣнадцати тысячъ долларовъ. Никому изъ присутствующихъ не приходилось когда-нибудь видѣть такую кучу денегъ за-разъ, хотя у многихъ изъ нихъ были состоянія и побольше этого.
   

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,

   Всякій можетъ представить себѣ, что кладъ, найденный мальчиками, надѣлалъ массу шума въ бѣдномъ, маленькомъ городкѣ С.-Петербургѣ. Такая крупная сумма, да еще наличными деньгами, казалась добродушнымъ горожанамъ прямо-таки невѣроятной. Въ городѣ только и говорили, что.о найденномъ кладѣ. Всѣ заброшенные дома въ городкѣ и въ его окрестностяхъ подверглись самому тщательному изслѣдованію. Теперь уже не одни мальчики, а и взрослые, благоразумные мужчины разбирали эти дома по доскамъ, ломали фундаменты, рылись въ землѣ подъ полами. Куда ни показывались Томъ и Гекъ, всюду они служили предметомъ всеобщаго вниманія и удивленія. Мальчики не помнили, чтобы прежде кто-нибудь обращалъ вниманіе на ихъ слова, теперь же всѣ придавали самое серьезное значеніе каждому ихъ слову, каждому ихъ поступку. Мало того, въ ихъ прошломъ внезапно открылись несомнѣнные признаки какихъ-то сверхъестественныхъ талантовъ. Мѣстная газета напечатала даже біографическіе очерки изъ жизни Тома и Гека.
   Вдова Дугласъ помѣстила капиталъ. Гека въ банкъ по шести процентовъ, а судья Тачеръ, по просьбѣ тети Полли, сдѣлалъ το-же самое съ деньгами Тома. Теперь каждый; изъ мальчиковъ имѣлъ почти по цѣлому доллару въ день дохода!
   Судья Тачеръ составилъ себѣ, вдругъ очень высокое мнѣніе о Томѣ... Онъ увѣрялъ, что обыкновенный мальчикъ никогда, не. сумѣлъ бы вывести его дочь изъ пещеры. А когда Бекки разсказала ему подъ секретомъ, какъ Томъ спасъ ее однажды отъ наказанія, принявъ вину въ себя, то онъ пришелъ въ восторгъ и началъ увѣрять, что это была со стороны Тома такая благородная, великодушная, святая ложь, что она заслуживаетъ того, чтобы ее занесли на страницы исторіи рядомъ съ именемъ Георга Вашингтона, который, какъ извѣстно, правдивость ставилъ выше всего на свѣтѣ! Бекки казалось, что она никогда еще не видѣла своего отца такимъ величественнымъ и гордымъ, какъ въ ту минуту, когда онъ произносилъ послѣднія слова. Она тотчасъ же. побѣжала къ Тому и разсказала ему все.
   Судья Тачеръ предсказывалъ, что Томъ будетъ современемъ знаменитымъ юристомъ или величайшимъ полководцемъ, и давалъ слово, что сдѣлаетъ все возможное, чтобы Тома приняли въ національную военную академію, а затѣмъ въ лучшую юридическую школу.
   Богатство и покровительство вдовы Дугласъ открыли Геку доступъ въ общество или, вѣрнѣе, насильно втолкнули его туда. Страданія его были такъ велики, что онъ былъ почти не въ силахъ переносить ихъ. Слуги вдовы держали его въ чистотѣ и опрятности, мыли и причесывали его ежедневно; каждый вечеръ его укладывали спать въ постель съ чистыми простынями, на которыхъ не было ни одного пятнышка, которое онъ могъ бы прижать къ своему сердцу, какъ стараго, добраго знакомаго. Онъ долженъ былъ ѣсть ножомъ и вилкой, ѣсть съ тарелки, пить изъ чашки, вытираться салфеткой, учиться читать, ходить въ церковь.
   Въ теченіе трехъ недѣль онъ кое-какъ выносилъ всѣ эти мученія, но, наконецъ, не выдержалъ и убѣжалъ изъ дома вдовы. М-ссъ Дугласъ искала его повсюду двое сутокъ. Весь городъ принялъ участіе въ этихъ поискахъ; искали даже въ рѣкѣ, но Гекъ исчезъ безслѣдно. Наконецъ, на третій день Томъ Сойеръ случайно забрелъ на бойню, гдѣ валялась масса старыхъ пустыхъ бочекъ. Въ одной изъ нихъ онъ нашелъ бѣглеца. Гекъ былъ не чесанъ, не мытъ и одѣтъ въ свои прежніе лохмотья. Томъ побранилъ его за безпокойство, которое онъ доставилъ всѣмъ своимъ исчезновеніемъ, и началъ просить его вернуться домой. Лицо Гека сразу потеряло свое довольное, благодушное выраженіе.


   -- Не говори мнѣ объ этомъ, Томъ, -- сказалъ онъ.-- Я уже пробовалъ жить какъ всѣ люди, но изъ этого ничего не выходитъ. Вдова очень добра ко мнѣ, но я не могу жить у нея. Каждый день меня будятъ, моютъ, причесывають. Мнѣ не позволяютъ жить въ сараѣ, заставляютъ ходить въ тѣсномъ, новомъ платьѣ, въ которомъ нельзя ни ходить, ни сидѣть, ни валяться на травѣ. Я долженъ ходить въ церковь и слушать длинныя проповѣди. По воскресеньямъ меня заставляютъ ходить цѣлый день въ сапогахъ...
   -- Но, Гекъ, вдова дѣлаетъ все это для того, чтобы ты сталъ такимъ же человѣкомъ, какъ и всѣ другіе.
   -- Это мнѣ все равно, Томъ. Жить у вдовы, это все равно, что сидѣть на привязи. Когда хочется идти ловить рыбу; надо спрашиваться; купаться -- то же самое. Мнѣ не позволяютъ курить, зѣвать, потягиваться, браниться. И, -- прибавилъ Гекъ съ удвоеннымъ негодованіемъ, -- она цѣлый день молится. Такой женщины я никогда еще не видѣлъ. Я не могъ больше переносить все это. Знаешь. Томь, быть богатымъ вовсе не такъ хорошо, какъ это кажется. Если бы не проклятыя деньги, я никогда не попалъ бы въ такую передѣлку! Знаешь что, Томъ? Возьми себѣ мои деньги и давай мнѣ только изрѣдка десять центовъ на табакъ. Сходи сейчасъ къ вдовѣ и попроси, чтобы она оставила меня въ покоѣ.
   -- Нѣтъ, Гекъ, твоихъ денегъ я не могу взять. Это будетъ, несправедливо... Кромѣ того, попробуй еще пожить у вдовы; можетъ-быть, ты и привыкнешь къ такой жизни.
   -- Привыкну! Это все равно, что привыкнуть сидѣть на раскаленной плитѣ. Нѣтъ, Томъ, мнѣ не нужно богатства, и я не хочу жить въ проклятыхъ, душныхъ комнатахъ. Я люблю лѣсъ и рѣку и вотъ такія бочки. Я люблю ихъ и ни за что не разстанусь съ ними. Какъ-разъ, когда мы нашли ружья и пещеру, и все, что нужно, чтобы стать разбойниками, -- вдругъ подвернулся этотъ глупый кладъ и испортилъ все дѣло!
   -- Это ничего не значитъ, Гекъ! Богатство нисколько не мѣшаетъ быть разбойникомъ.


   -- Ты говоришь правду, Томь?
   -- Сущую правду, Гекъ. Но тебя нельзя будетъ принять въ шайку, если ты не сдѣлаешься приличнымъ человѣкомъ.
   Радость Гека сразу исчезла.
   -- Отчего же, Томъ? Вѣдь я былъ же морскимъ разбойникомъ?
   -- Это совсѣмъ другое дѣло, Гекъ. Разбойники -- не пираты. Есть страны, гдѣ разбойники принадлежатъ къ высшему обществу: они -- герцоги, графы...
   -- Томъ, ты всегда хорошо относился ко мнѣ. Неужели ты не захочешь принять, меня въ свою шайку?
   -- Да я готовъ на это. Но что скажутъ люди? "Фй, -- скажутъ они,-- и это шайка Тома Сойера! Какіе въ ней оборванцы!" Какъ ты думаешь, пріятно мнѣ будетъ слышать такія слова?
   Гекъ замолчалъ и задумался. Очевидно, онъ боролся съ самимъ собой. Наконецъ, онъ сказалъ:
   -- Хорошо. Я вернусь къ вдовѣ на мѣсяцъ или на два и посмотрю, удастся ли мнѣ привыкнуть къ такой жизни.
   -- Отлично, Гекъ! И такъ, по-рукамъ. Пойдемъ сейчасъ къ вдовѣ; я попрошу ее, чтобы она дала тебѣ побольше свободы,
   -- Ты хочешь это сдѣлать, Томъ? Вотъ это дѣло! Если она не будетъ такъ строго держать меня, то я готовъ курить и божиться только потихоньку. Когда же мы соберемъ шайку?
   -- Да хоть сегодня. Надо только собрать разбойниковъ, и тогда можно устроить посвященіе даже сегодня ночью.
   -- А что это за посвященіе?
   -- Это значитъ дать клятву оставаться вѣрными другъ другу и никому не выдавать тайны шайки.
   -- Это очень занятно, Томъ!
   -- Конечно. Приносить клятву нужно въ полночь, въ какомъ-нибудь уединенномъ мѣстѣ -- лучше всего въ домахъ съ привидѣніями... Впрочемъ, теперь они всѣ разрушены.
   -- Во всякомъ случаѣ, въ полночь, Томъ?
   -- Да. Можно еще клясться на чьей-нибудь могилѣ и подписывать клятву кровью.
   -- Это я понимаю! Ей-Богу, это гораздо интереснѣе, чѣмъ быть пиратомъ. Я ни за что не убѣгу отъ вдовы, Томъ, а когда я стану настоящимъ, благороднымъ разбойникомъ, и обо мнѣ будетъ говорить весь міръ, тогда она, навѣрное, будетъ очень довольна и будетъ гордиться, что пріютила меня въ своемъ домѣ!
   

Заключеніе.

   На этомъ мое повѣствованіе и оканчивается. Такъ какъ оно представляетъ изъ себя исторію мальчика, то здѣсь оно и должно остановиться. Если разсказывать дальше, то исторія мальчика можетъ незамѣтно перейти въ исторію взрослаго мужчины. Кто пишетъ романъ о взрослыхъ людяхъ тотъ знаетъ, гдѣ ему слѣдуетъ остановиться -- на свадьбѣ. Но когда пишешь о дѣтяхъ или очень молодыхъ герояхъ, то приходится заканчивать свой разсказъ тамъ, гдѣ это окажется удобнѣе.

Конецъ.

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов