Книговод

Красный Петушок

Сэблетт М.


М. Сэблетт

Красный Петушок

Глава I
Я получаю прозвище

   Прежде чем покинуть в одно ясное февральское утро гостиницу "Храбрый рыцарь", я спросил хозяина, каков кратчайший путь к дому адмирала де Колиньи, и получил от этого почтенного человека столько указаний, что, пройдя очень короткое расстояние, почувствовал, что потерял дорогу. Но я расспрашивал встречных и поэтому не терял надежды, что со временем достигну своей цели.
   Я недавно приехал из Гаскони, и после небольших гасконских городов суета и шум Парижа с его бесконечными улицами, переулками и толпами народа, занятого своими делами, пугали и в то же время интересовали меня. Кончина моего отца, последовавшая месяц тому назад, бесконечно огорчила меня, и я -- последний из нашего бедного рода -- чувствовал себя одиноким. Все, что мне осталось, -- это шпага и маленькое именьице в Брео.
   Я видел перед собой худое лицо отца, страдающего от старых ран, полученных им в войнах; вспоминал, как мы ходили или ездили с ним по крутым холмам нашей родины и он поучал меня законам войны и рыцарскому поведению, необходимому для дворянина. Я считал его лучшим рыцарем Франции, и мне все больше и больше недоставало его. Я рос в Брео одиноким, если не считать Бартоломе -- нашего старого слуги, и до возвращения -- три года тому назад -- моего отца у меня не было ни родни, ни друзей, ни врагов во всем мире. Эти мысли занимали меня всю дорогу.
   На одном из перекрестков мне встретился толстый человек с черной повязкой на левом глазу. Я спросил у него дорогу к дому де Колиньи.
   Он ответил не сразу, спокойно осмотрел меня своим единственным глазом с головы до ног -- от черного петушиного пера на моем берете и нового ярко-красного шелкового платья до кожаных сапог того же оттенка и, пристально разглядев художественную рукоятку шпаги моего отца, висевшей на поясе, поднял свой маленький черный глаз: в нем был слабый отблеск иронии, и еле заметная улыбка скользила на его толстых губах. Он низко, слишком низко поклонился мне и сказал:
   -- Если ваша светлость соблаговолит немного повернуть назад, я буду иметь честь указать нужный вам дом.
   Я пристально посмотрел на него, подозрительно отнесясь к его преувеличенной вежливости, но в ней не было ничего оскорбительного. Он говорил мягким, вкрадчивым голосом; его громадное тело в вылинявшем синем платье неуклюже склонялось; очевидно, он хотел угодить. Но во всем этом сквозила какая-то неискренность, и я нетерпеливо отвернулся от него.
   -- Серый каменный дом, -- продолжал он, взглянув на меня своим беспокойным взглядом, -- у которого конюх держит оседланных лошадей, и есть дом адмирала де Колиньи; и он скоро удостоится посещения мсье де Брео.
   Услыхав свое имя, я, изумленный, резко обернулся, но успел только мельком увидеть его широкую спину и женственно-покатые плечи, исчезающие за углом. Несмотря на тучность, он по-кошачьи легко двигался. Я стоял и смотрел на место, с которого он исчез.
   Идя дальше, я ломал голову, откуда этот толстяк знает мое имя, так как был уверен, что никогда его не видел. Однако, как только я стал подниматься по ступеням лестницы каменного дома, все это вылетело у меня из головы. Обширная зала была полна пестрой толпой: роскошно одетые придворные ходили под руку или разговаривали группами; несколько провинциалов -- их легко было узнать по виду -- жались у стен: блестящее собрание стесняло их. Тут и там расхаживали несколько беспокойных, надменных дворян в поношенных дублетах; -- они двигались среди толпы, дерзкие, нетерпеливые, седые, со свирепыми взглядами, с длинными шпагами, ударявшимися по их худым икрам, -- голодные, вечно ворчащие псы войны. Франция была полна ими.
   Один из лакеев, стоявший у дверей, подошел и спросил, что мне нужно. Я ответил, что желаю видеть адмирала де Колиньи.
   -- Мсье имеет приглашение? -- спросил лакей. -- Монсеньор принимает только тех, кому он заранее назначает.
   Я отрицательно покачал головой.
   -- Тем не менее, -- сказал я, -- если вы доложите, что Блэз де Брео из Гаскони просит аудиенции, я надеюсь, адмирал согласится принять меня.
   Когда я назвал свое имя, господин, стоявший в нескольких шагах, обернулся и внимательно посмотрел на меня. Лакей сделал мне знак подождать, поднялся по
   широкой лестнице и исчез. Господин, так внимательно смотревший на меня, приблизился и поклонился. Это был высокий худой человек, весь в черном, с длинной шпагой в поношенных черных ножнах. Серьезное выражение его лица оживлялось искрящимися серо-стальными глазами, странно блестевшими на его темном лице.
   -- Не родственник ли вы Жервэ де Брео, который сражался во всех итальянских войнах под командой адмирала? -- спросил он любезно, глубоким и приятным голосом.
   -- Его сын, мсье, -- ответил я.
   Его серьезное лицо сразу озарилось очаровательной, открытой улыбкой.
   -- Тогда, быть может, вы слышали обо мне? -- сказал он. -- Я Мартин Белькастель. Ваш отец...
   -- О да, мсье, -- прервал я его, -- мой отец на своем смертном одре завещал мне разыскать вас. Он называл вас своим лучшим другом и лучшим воином Франции.
   -- Итак, мой старый товарищ умер? Очень жаль! Он был храбрым человеком, отлично владел шпагой и был хорошим товарищем.
   Он вздохнул.
   -- Где вы остановились, юный Блэз? Я назвал гостиницу "Храбрый Рыцарь", по улице Бюсси.
   -- Я там часто ужинаю, -- сказал Белькастель. -- У них хорошее испанское вино, и там готовят превосходные паштеты. Встретимся там сегодня вечером, там нашей беседе никто не помешает. Быть может, я сумею быть вам чем-нибудь полезным.
   Я поблагодарил его, и он направился навстречу невысокому, плотному бородатому человеку, все движения которого изобличали в нем моряка.
   В это время вернулся лакей и сообщил, что адмирал извиняется, но сегодня никак не может принять меня, так как он занят с мсье Рибо, который сегодня же покидает Париж; но он назначает мне свидание на послезавтра в десять часов утра; тут же он прибавил, что его господин просил уверить меня в своем сожалении по поводу того, что свидание откладывается, хотя и на короткое время, так как он прекрасно помнит моего отца и всегда чувствовал к нему большое расположение.
   Я обещал явиться к адмиралу де Колиньи в назначенное время, не подозревая, что даю обещание, которое мне не суждено будет исполнить.
   Проходя по комнате, я опять услыхал имя Рибо и увидел шедшего по широкой лестнице вслед за лакеем черноволосого бородатого человека -- знакомого Белькастеля, которого я принял за моряка. Тогда я вспомнил, что Жан Рибо стоял во главе экспедиции, которая должна была на будущей неделе отплыть с гугенотами в Новый Свет.
   Остаток дня я посвятил осмотру города, его особенностям и своеобразию; его громадные размеры так увлекли меня, что я и не заметил, как наступила темнота. Поздно вечером я возвратился в гостиницу.
   Общая комната в гостинице была переполнена, слышался шум голосов. За длинным столом в центре помещения, тесно придвинувшись друг к другу, сидели трое. Они тихо разговаривали. Слуги были заняты посетителями. За маленькими столиками вдоль стен сидело много народу; за одним из них я увидел Мартина Белькастеля, удобно расположившегося на скамейке, прислоненной к стене. Я подошел к нему, и мы стали разговаривать. Во время беседы я заметил, что глаза Белькастеля, теперь холодные и пронзительные, были напряженно устремлены на группу из трех, сидевших в центре комнаты, и что некоторые из посетителей за другими столиками смеялись на неслышные нам замечания этой группы, в то время как другие бросали на них мрачные, хмурые взгляды. Как раз в это время новое лицо появилось на сцене, и, к своему удивлению, я увидел того самого толстяка, которого встретил сегодня утром. Он прошел комнату тем быстрым и легким шагом, который так изумил меня при утренней встрече, и я могу поклясться, что он тихонько сказал что-то сидевшим за центральным столом, проходя мимо них в кухню. Я вскочил с намерением спросить его, откуда он знает мое имя, но он уже исчез в дверях, и я сел, продолжая недоумевать, кто бы это мог быть.
   -- Болезнь и кончина Жервэ объясняют мне, почему я так долго не имел от него известий, -- прервал мои мысли Белькастель. -- Я часто собирался разыскать его, но у меня есть дело, с которым прежде всего надо покончить. Честь моего рода требует этого.
   Глаза его стали жесткими при взгляде на людей, за которыми он следил.
   -- Расскажите мне, Блэз, как умер ваш отец.
   Я стал рассказывать; описал три счастливых года, проведенных с отцом после его возвращения с войны; потом постепенное, но неуклонное падение его сил, мои опасения за его здоровье.
   -- В последний месяц своей жизни, -- заключил я, -- он часто искал уединения, прогуливаясь в самых отдаленных местах Брео, точно желая на них наглядеться. Я уверен, что он знал о близости смерти, потому что однажды ночью я нашел его со свечой в руках в дверях оружейной. Он смотрел на висевший над дверью шлем Жана де Брео, основателя нашего рода. Я наткнулся на него случайно и услышал произнесенную им фразу: "Это годится, я думаю". Мне казалось, что он бредил...
   Громкий разговор одного из трех, сидевших в центре комнаты, прервал мой рассказ. Это был крепко сложенный человек, лет сорока, с жесткими глазами и темной лопатообразной бородой.
   -- Черт возьми! -- кричал он. -- Зачем все эти разговоры о средствах и способах? Это только болтовня, клянусь Богом! Ведь шпаги у нас есть -- и достаточно! Давайте уничтожим этих проклятых упорных еретиков и покончим с этим. Подонки Франции -- от Конде и Колиньи до самых низких...
   Я поднялся, схватившись за шпагу, но Мартин Белькастель уже опередил меня. Он быстро встал и мигом очутился у стола, за которым сидел лопатобородый и два его товарища. Они также быстро вскочили на ноги.
   -- Если мсье, -- начал спокойным голосом Белькастель, -- прекратит свой бычий рев, то я буду иметь удовольствие назначить время и место, где он сумеет начать уничтожение, о котором он упоминал...
   -- А вы кто? -- заносчиво спросил лопатобородый.
   -- Мартин Белькастель к вашим услугам, мсье де Таванна.
   В комнате на мгновение наступила тишина. Разгоряченное лицо лопатобородого заметно побледнело, и он отступил на шаг.
   -- Никто из Таванна никогда не отказывался от таких обязанностей, милостивый государь, -- крикнул он, быстро овладев собой и выпрямившись во весь рост. -- Время -- завтра на рассвете, а место?.. -- он остановился, как бы обдумывая, -- небольшой, обнесенный стеною парк в конце этой улицы. Мсье, быть может, знает?
   -- О, хорошо знаю, -- ответил Белькастель спокойно. -- Я часто усмирял там буянов Франсуа де Гиза. Это место спокойное -- нам не помешают. Итак, завтра на рассвете.
   -- На рассвете я к вашим услугам, -- подтвердил Таванна. Голос его был довольно тверд, но слышались тревожные нотки -- как будто он попал в капкан и не знает как из него выбраться.
   -- А вы, мсье, -- спросил я высокого человека, стоявшего возле лопатобородого, -- не того же ли вы, случайно, мнения, что и ваш друг? Если да, мне доставит большое удовольствие научить вас уважать "упорных". То же самое время и место, мсье?
   Он сделал шаг вперед и стал свирепо разглядывать меня.
   -- О, . проклятый выскочка, я перережу твое горло! Я...
   Он задыхался от бешенства. Безобразный длинный белый шрам на его щеке особенно резко выделялся на пылающем лице.
   За моей спиной раздался тихий смешок, и, обернувшись, я увидел огромную фигуру таинственного незнакомца с черной повязкой на глазу. Иронически улыбаясь, он поклонился мне, но я вновь повернулся к нему спиной. В это время вскочил третий из компании лопатобородого. Это был человек лет 30, нагло красивый, с холодными голубыми глазами и рыжей бородой.
   -- Дайте его мне, Луи, -- крикнул он. -- У меня сильное желание подрезать шпоры этому Красному Петушку.
   -- Нет, Анри...
   Высокий человек повернулся ко мне.
   -- Простите, я урегулирую это дело с моим другом.
   -- Я не позволю так с собою обращаться! -- вскричал я горячо. -- Сначала этот, -- я указал на человека со шрамом, -- потом вы. Небольшой парк, указанный мсье Белькастелем, на рассвете. Это удовлетворит вас?
   На том и порешили. Мы обменялись именами. Человек со шрамом был Луи де Марсей, а помоложе -- Анри де Танкерей.
   Мы с Мартином Белькастелем возвратились к своим местам у стены; наши враги оставили гостиницу. Мартин весело поглядывал на меня через стол. На его спокойном лице появилась улыбка, перешедшая в подавленный смех.
   -- Этот молодой де Танкерей, -- заметил он немного погодя, -- довольно метко определил вас, а? Красный Петушок! Забавно, не правда ли?
   -- В каком отношении, мсье Белькастель? -- спросил я сухо.
   Мне казалось, что в его тоне звучала легкая насмешка.
   -- Петушок, мой мальчик, как всем известно, не отличается здравым смыслом. Он жаждет сражаться со всем птичьим двором, как и вы готовы драться со всем миром. Я, собственно, должен был этого ожидать -- вы скроены по старому образцу. Ваш отец никогда никому не давал превзойти себя на поле чести.
   Сердечные отзывы Мартина Белькастеля о моем отце сгладили язвительность его замечаний.
   Пришедший слуга поставил перед нами обед, и мы молчаливо принялись за еду. В это время предо мною вдруг выплыл образ толстого человека с черной повязкой на глазу. Я посмотрел кругом, но его не было видно. Он производил на меня впечатление злого духа, заключенного в мясную тушу.
   Когда мы покончили с едой, Мартин Белькастель стал шутливо говорить о предстоящем на рассвете деле и рассказал кое-что о тройке, с которой мы должны были встретиться. Все они, по его словам, отчаянные и опасные люди, в особенности де Танкерей, любимец Франсуа дс Гиза. "Убить его, -- говорил он, -- было бы несчастьем; это значит -- получить темной ночью нож в спину". Белькастель осведомился, насколько я опытен в фехтовании, но, узнав, что этому искусству обучал меня отец, был вполне удовлетворен. Наконец, мы расстались, и он обещал зайти за мной в назначенное время.
  

Глава II
Поединок

   Холодный серый свет наступавшего утра проник в мою комнату, когда я стал одеваться. Гостиница была объята сном. Взяв шпагу и кинжал, я стал спускаться но лестнице, стараясь по возможности не шуметь. Было морозно, всюду белел иней, и я вынужден был шагать побыстрее, чтобы согреться. Через некоторое время я увидел Мартина Белькастеля, спускавшегося по улице Бюсси со шпагой в руках. Он шел неторопливой походкой, как будто направлялся по самому обыкновенному делу. При виде его спокойного энергичного лица, я оживился и тепло ответил на его веселое приветствие.
   Мы вместе продолжили путь по улице Бюсси рука об руку, спокойной походкой мимо домов, выступавших в свете приближавшегося утра, и меня охватило радостное чувство при мысли о предстоящем поединке и о дружеском расположении этого хладнокровного, спокойного человека, шагавшего рядом. Белькастель заметил, что нам предстоит опасное дело, и старался доказать мне, что эти люди далеко не такие, какими я, человек неопытный, из хорошей семьи и сын храброго отца, мог бы их себе представить.
   -- Нам, быть может, -- говорил он, -- придется иметь дело с непредвиденным, и мы должны быть настороже, так как эти забияки считают добрым делом, не стесняясь, честным или нечестным путем, убить протестанта.
   В это время мы подошли к небольшому парку, который, будучи в летнее время изумрудом среди городской грязи, теперь стоял без листьев, в зимней одежде. Мы прокладывали себе дорогу сквозь густые кустарники по направлению к лужайке в центре ограды. Место было пустынное, и Мартин Белькастель стал осматривать густые кусты, окружавшие центральную площадку.
   Через несколько минут на дороге, ведшей от ворот, показались наши три героя. Они молча поклонились. Лопатобородый и де Марсей сразу стали снимать свои дублеты, Мартин и я ограничились лишь снятием манжет (инстинктивно мы не сняли дублетов). Уже было достаточно светло, чтобы приступить к делу, но короткая сухая трава, густо покрытая инеем, делала дорожку очень скользкой. Де Марсей посмотрел на нее и покачал головой. Без дублета он выглядел менее грозным; длинный шрам на его лице был не так заметен, и его тело было стройнее, чем я ожидал. Лопатобородый, стоявший впереди со шпагой и кинжалом, представлял собою поистине великолепную фигуру: его сильные руки казались вылитыми из стали, широкая грудь была покрыта жесткими черными волосами, а свирепые глаза ярко горели из-под нахмуренных бровей.
   Я обнажил шпагу и кинжал и ждал.
   -- Слово за мною, господа? -- спросил Мартин спокойно, как на параде.
   Я дрожал от нетерпения скорее начать.
   Лопатобородый кивнул головой, и на его лице появилась фальшивая, презрительная улыбка. Я двинулся на шаг вперед, чтобы встретиться с де Марсеем.
   -- Защищайтесь, господа! -- раздался среди тишины голос Белькастеля.
   Мгновенно раздался острый звук стали при скрещении наших шпаг, топот и шарканье движущихся ног. Де Марсей свирепо атаковал меня, глаза его сверкали; очевидно, вчерашняя моя самонадеянность распалила его кровь, и он намеревался быстро покончить со мною. Скрещение, отражение, нападение, отражение и снова нападение. Мы кружились, двигались вперед, отступали, ударяли рукоятку о рукоятку. Я осторожно действовал на скользкой почве, прощупывая противника в надежде найти его слабое место; долгое время я ничего не мог сделать -- этот человек был силен, как бык, и осторожен. Наконец его неудача в получении преимущества надо мною так разъярила его, что он, отбросив всякую осторожность, набросился на меня, как тигр. Я был вынужден без передышки защищаться от бесчисленных ударов, наносимых им с большой быстротой; однако бешенство его стало оказывать свое действие: пот градом катился с него, он с трудом переводил дыхание, и я решил, что теперь время мне перейти в наступление.
   Где-то позади прозвучал спокойный, как всегда, голос Белькастеля:
   -- А теперь, мсье, готовьтесь к смерти. Я убью вас, как вы убили моего брата два года тому назад. Вам осталась минута жизни.
   И через некоторое время:
   -- Вот тебе, получай, собака!
   Послышалось ужасное хрипение умирающего.
   В это время я поскользнулся и упал на одно колено. Лезвие де Марсея скользнуло по моему телу, и я сразу почувствовал жгучую боль в левом плече. Мой противник, подобно волку, оскалил зубы, но я успел приподняться и вонзить ему шпагу в плечо. Улыбка исчезла с его лица, он упал навзничь, издавая прок-- лятия сквозь стиснутые зубы.
   В это время раздался резкий крик:
   -- Ко мне, мои храбрецы, ко мне!
   Налево от себя я увидел де Танкерея со шпагой в руке, который, подобно бешеному быку, мчался прямо на меня. Глаза его пылали ненавистью. Позади него у высокой стены зашевелились люди.
   -- Измена! К воротам, Блэз! -- вскричал Мартин Белькастель.
   Но де Танкерей был уже возле меня.
   Он бешено набросился на меня. Мне удалось увернуться, и я стал нападать на него. Не успел он опомниться, как я вонзил ему шпагу в живот и помчался к воротам. Позади, по мерзлой земле, слышен был топот преследующих нас ног, впереди бежал Белькастель.
   У ворот я чуть не сшиб с ног огромного человека в черном плаще. Лицо его было скрыто под большой черной шляпой. Он быстро отодвинулся в сторону, но я успел заметить иронический блеск его единственного глаза. Эта неожиданная встреча с, моим неизвестным врагом вызвала дрожь от предчувствия какой-то неведомой опасности.
   Однако раздумывать было некогда. Бог мой, как мы бежали! Наконец, Мартин замедлил шаги, и я догнал его.
   -- Следуйте за мною, -- кричал он и побежал еще быстрее, так что. мне было довольно трудно поспевать за ним. Мы быстро пробежали мимо гостиницы "Храбрый рыцарь", чуть не опрокинув сонного привратника, подметавшего порог. Позади слышны были голоса преследователей.
   Белькастель молча повернул направо по узкой дорожке между двумя высокими домами, а через минуту мы кружили по лабиринту узких переулков; загрязненных гнилыми отбросами. Наконец, Мартин Белькастель остановился перед небольшой деревянной дверью, обитой большими железными гвоздями и запертой громадным замком кованого железа. Быстро вынутым из-под дублета ключом Белькастель открыл замок, и мы очутились в садике позади большого дома. Вдали слышны были голоса наших врагов, перекликавшихся в лабиринте дорожек и переулков.
   -- Зараза! -- заметил печально Мартин, осматривая наши сапоги и брюки, забрызганные скверно пахнувшей грязью. Он стал прислушиваться к крикам преследователей, которые мало-помалу приближались к нам.
   -- Канальи! Они разбудят всю окрестность. Идем -- лучше скроемся из виду.
   Мы вошли в заднюю дверь, прошли короткий, мрачный коридор и по лестнице поднялись в переднюю. Здесь Мартин открыл дверь, и мы вошли в большую, хорошо меблированную комнату, где лакей, стоя на коленях, чистил сапоги. Лучи бледного зимнего солнца струились сквозь высокие окна, завешенные полинявшими красными шторами, и я различил несколько больших старых-- стульев, кровать, годную для великана, и массивный стол, украшенный великолепной резьбой; через открытую дверь виден был угол небольшой комнаты, где стояла узкая, кровать.
   -- Вот это мое жилище, Блэз, -- сказал Мартин со своей привлекательной улыбкой. -- Этого вполне достаточно для моих скромных требований. Садитесь, молодой человек, и... Но, черт возьми! Вы так бледны! Снимай с него дублет, Николя, -- сказал он своему слуге, который поднялся и почтительно стоял в стороне.
   Я сел на подставленный мне Николя стул и только теперь почувствовал слабость. Мое плечо кровоточило. Когда дублет и сорочка были сняты, Белькастель осмотрел рану и заметил своим сухим голосом, что рана довольно скверная, но он все-таки надеется, что она скоро заживет и, пожалуй, не оставит никакого следа, о чем я в тот момент искренне пожалел.
   -- А недурная была работа! -- продолжал он после того, как, перевязав мое плечо, набросил на меня спальный костюм и дал Николя почистить наши одежды.
   -- Довольно горячая, мсье, особенно последние минуты, -- ответил я.
   -- Нет, Блэз, никаких "мсье" между товарищами, которые вместе обнажали шпаги. Называйте меня Мартином. В конце концов, я всего лишь вдвое старше вас. Принимая во внимание вашу молодость, вы отлично владеете шпагой, и сегодня утром вы снискали мое уважение. Де Марсей -- один из умнейших дуэлянтов в Париже. Впрочем, он не плохой человек -- у меня нет большого желания видеть его мертвым.
   -- А лопатобородый, Мартин? Я говорю о Таванна. Лицо его стало жестким.
   -- А, Таванна! Он предательски убил моего брата, и я до этой ночи безуспешно охотился за ним более двух лет. Если есть правосудие после смерти, то душа его будет жариться в самой горячей части ада. Теперь, наконец, мой брат отомщен! Не стану перед вами скрывать, Блэз, грозящей нам опасности: мы убили двух слуг Франсуа де Балафре, а герцог де Гиз хороший начальник -- он отомстит, если сумеет. Кричать об этой схватке они не станут, но кинжал в спину темной ночью воткнут или сгноят в грязной темнице. Черт возьми, я предпочитаю кинжал!
   -- Они не испугают меня, -- начал я пылко, но Мартин иронически улыбнулся, и я замолчал.
   -- Блэз, Блэз! Вам нет надобности уверять меня в своей храбрости. Но мы так же рассудительны, как и храбры, не правда ли? Зачем нашим бедным головам лезть в пасть льва без надобности? Давайте исчезнем, а? На несколько месяцев. К тому времени все может измениться, и Франсуа де Гиз, быть может, к нашему возвращению будет ужинать вместе со своим господином -- дьяволом.
   -- Но, Мартин, -- возразил я, -- во Франции те, которых разыскивают могущественные люди, не исчезают так легко -- их находят. У льва -- длинные лапы.
   -- Это верно, Блэз. Во Франции мы не могли бы жить: мы попали бы скоро в руки Франсуа де Гиза и были бы раздавлены и выброшены, как игрушки. На сей раз нас спасет не острая шпага, а проницательный ум. Благоразумие очень ценится мудрецами. Оставим Францию, исчезнем -- в океан!
   -- А, -- сказал я нерешительно. -- Это идея! Вы думаете...
   -- Именно, это. Мой старый друг -- Жан Рибо, вы его, наверно, видели вчера у де Колиньи...
   -- О, да, это тот самый смуглый моряк?.. -- пробормотал я.
   -- Да. Через три дня он отплывает из Гавра в Новый Свет с тремя судами. Он берет с собою мастеровых, солдат, земледельцев, а также дворян; все они гугеноты. План де Колиньи таков -- образовать отчизну для преследуемой веры в дикой стране и завладеть этой страной именем его величества Карла IX. Высадив эту партию на берег, Жан Рибо возвратится во Францию за разными припасами, с которыми отправится обратно в Новый Свет. Итак, пока мы возвратимся во Францию, пройдет не меньше года, и за это время мы увидим много необыкновенных и чудесных вещей в этой дикой стране, а главное, мы будем забыты человеком со шрамом. Неплохой план, а?
   -- Неплохой, но и невыполнимый, так как нас не приглашали совершить это путешествие, -- ответил я иронически.
   Мартин Белькастель громко засмеялся.
   -- Здесь-то как раз удача, Блэз. Я забыл сказать вам, что Рибо предложил мне сопровождать его, и я уверен, что сумею устроить также и вас. Предоставьте это мне. Что вы на это скажете? Вы согласны?
   Я ответил не сразу. Размышляя, я стал вспоминать, что у меня нет ничего такого, что могло бы меня удержать во Франции, что мое небольшое имение в Брео находится в надежных руках, что я совершенно одинок; погибнуть же от меча убийцы не входило в мои планы, а путешествие сулило новые, необыкновенные переживания.
   -- Вы правы, Мартин, -- воскликнул я, -- это очень интересное предложение. Я отправляюсь с вами, во что бы то ни стало!
  

Глава III
"Тринити"

   В ответ на мое согласие Мартин горячо обнял меня и распорядился принести вина. Мы пили за наши успехи, которые должны быть, заметил Мартин, так как мы оба родились под счастливой звездой, иначе мы не сидели бы теперь здесь. Он уселся поудобнее в большом кресле, собираясь обсудить, как лучше осуществить наше намерение.
   -- Мы должны ехать сегодня же ночью, -- сказал он после длительного молчания. -- Я пошлю Николя уплатить по вашему счету и забрать вещи из гостиницы. Вы дайте записку хозяину и, пожалуй, будет лучше, если дадите список своих вещей, чтобы быть уверенным, что все получили.
   Я написал записку, и Николя отправился за моей лошадью и сумкой со скудным моим имуществом.
   Мартин полагал, что Рибо будет в Гавре в гостинице "Великий моряк" в следующую ночь и отплывет утром. Поэтому было бы хорошо успеть в эту ночь сделать лье двадцать из тридцати пяти до Гавра; это дало бы нам возможность поспать в течение дня в уединенной гостинице близ Сен-Пьера, ночью спокойно продолжать наш путь, а рано утром быть уже в Гавре. Поспав день, мы хорошо отдохнем, потом он переговорит обо всем с Рибо, и все будет улажено. Если же нет...
   Приход Николя с моими вещами прервал замечания Мартина. Николя, по-видимому, был полон новостей. Он рассказал, как отыскал хозяина и уплатил ему по счету; потом он вместе с хозяином зашел в мою комнату, где мои вещи оказались в большом беспорядке. Как уверял Николя, хозяин был этим очень смущен. Они складывали мои вещи, и хозяин все время горевал о случившемся, боясь, что это может повредить доброму имени его гостиницы.
   "Горничная, -- продолжал рассказывать Николя, -- вспомнила, что какой-то толстый человек в черной одежде, с одним глазом (второй был закрыт черной повязкой) громко стучал рано утром в дверь молодого мсье, причем, по ее мнению, он навряд ли мог быть его другом".
   -- Дьявол! -- вырвалось у меня. -- Мое терпение начинает истощаться. Что за наглая и таинственная личность -- этот жирный субъект!
   Я рассказал Мартину о моих встречах с этим человеком, но он ничего о нем не знал и был так же заинтригован, как и я.
   -- Во всяком случае, -- заметил он, -- эту загадку мы не можем разрешить сейчас, так как ночью оставляем Париж.
   Между тем Николя продолжал докладывать своим ровным, монотонным голосом, что вещи мои все в целости, что лошадь он привел окольными путями и поставил в конюшню вместе с лошадью своего господина, что каких-то два человека спрашивали о мсье де Брео и, узнав, что его нет в гостинице, пошли по улице Бюсси, причем один из них заметил другому, что, дескать, "птичка улетела и бесполезно ее искать".
   Я слушал его рассеянно, мысли мои были заняты тем странным и непонятным для меня интересом, который проявлял незнакомец по отношению ко мне. "Какие у него были мотивы, -- думал я, -- что значила его презрительная ирония?" И я решил при первой же возможности добиться от него объяснений.
   Мартин Белькастель, ввиду предстоящего долгого отсутствия, большую часть дня был занят приведением в порядок своих дел. Он написал два письма, что удалось ему, по-видимому, с большим трудом, так как его мускулистые руки были приспособлены больше для шпаги, чем для пера.
   После легкого обеда, приготовленного Николя, я поставил свой стул к узкому высокому окну и стал наблюдать уличную жизнь: мальчики мясных, бакалейных лавочек с улицы Де-Ломбард, грумы, лакеи и много другого народа сновало туда и обратно, все куда-то торопились, все были заняты своими делами.
   Однако скоро мне это надоело и, откинувшись на спинку стула, я стал созерцать тонкую полоску неба, видневшуюся над крышами домов. Солнце давно уже исчезло за серыми тучами, и темное, хмурое небо указывало на приближение ночи. Время тянулось медленно. Вдруг я услыхал где-то вблизи голоса. Я выглянул из окна в соседний сад. Две дамы гуляли взад и вперед по вымощенной камнем дорожке, которая вела от одного до другого конца небольшой ограды. Одна из них, довольно полная, была, без сомнения, компаньонкой или горничной.
   Но зато вторая! Как страстно мне захотелось очутиться в этом саду. Как возненавидел я события сегодняшнего утра, заставившие меня прятаться! На ней был длинный синий плащ, из-под которого во время ходьбы выглядывали маленькие ножки. Она была печальна и молчалива, компаньонка же не переставала болтать. Очевидно, напряженность моего взгляда заставила молодую девушку поднять свою гордую головку и посмотреть на окно, у которого я сидел, и я застыл, как олух, никогда не видавший женщин. И правда, такой я еще никогда не видел: гасконские девушки не могли с ней сравниться. На один миг наши глаза встретились, и дрожь пронизала меня до мозга костей. Вид мой, должно быть, рассмешил ее, потому что она слегка улыбнулась. Вскоре они удалились в дом, но, поднимаясь по лестнице, она обернулась и снова посмотрела на мое окно, и я на одно мгновение ясно увидел ее прелестную, нежную головку на стройной круглой шейке. С этой минуты мое сердце было потеряно.
   Посмотрев в направлении стола, где Мартин трудился над своим писанием, я заметил устремленный на меня его задумчивый взгляд. Робким голосом, боясь его насмешек, я спросил, кто живет по соседству.
   -- Граф де ла Коста, -- ответил он с легкой насмешкой в глазах, -- а молодая дама, -- прибавил он, -- его племянница, мадмуазель де ла Коста.
   -- Она очень хороша, -- только и мог я произнести, смущенный догадливостью Мартина. Мартин засмеялся.
   -- Такого мнения все молодые люди, -- ответил он. -- Она пользуется большим успехом в Париже, но никто еще не добился ее внимания, включая и молодого Роже де Меррилака, чьи поместья находятся вблизи поместий ее отца. Говорят, она выйдет замуж только по любви. Де ла Коста богатый и могущественный род. Не устремляйте в эту сторону своих взоров, мой милый Блэз: это приведет только к разочарованию.
   -- Я не буду устремлять своих взоров ни в каком направлении некоторое время, -- заметил я угрюмо, -- разве только на девушек-дикарок в Новом Свете.
   -- Однако не приходите в отчаяние, -- заметил Мартин. -- Де ла Коста, отец молодой дамы, один из наших приверженцев, намерен поселиться в Новом Свете, как только колония успешно обоснуется там. Я имею эти сведения от его брата, которого я знаю уже много лет. Таким образом, вы будете иметь удобный случай испытать свое счастье в этом направлении, если это вам так приятно.
   После этого Мартин вернулся к своему писанию, а я к своим размышлениям.
   Я сидел, откинувшись на спинку стула, погруженный в тяжелые думы; день сразу показался мне еще более мрачным, и я искренне проклинал свое решение пуститься в этот далекий неведомый путь; у меня уже не было желания увидеть этот Новый Свет, по-видимому, бесплодное и бесполезное место; теперь мне хотелось оставаться во Франции. В этих мрачных и противоречивых мыслях я провел остаток дня.
   Наконец, стемнело, и мы пустились в путь. Мартин Белькастель и я, -- бок о бок, Николя позади нас. Мы ехали молча по улицам города, делая бесчисленные повороты и изгибы по кривым переулкам. Небо было пасмурно, непроницаемая темнота окутывала нас, и я удивлялся той уверенности, с какой мой товарищ пробирался по запутанным поворотам узких улиц. Для наблюдателя со стороны мы должны были казаться заговорщиками, скрывающимися после каких-нибудь дурных дел; закутанные от холода в тяжелые плащи, со шляпами, надвинутыми на самый лоб, мы действительно могли показаться таинственными и преступными личностями.
   Минуя разбросанные окрестности города и выйдя на широкую большую дорогу на запад, мы попали под холодный мелкий дождь. Я не переставал думать о молодой девушке, которую видел в саду, и в конце концов почувствовал раздражение против своего друга, против Нового Света, против путешествия -- против жизни вообще. В таком настроении я ехал всю ночь под звуки скрипящей кожи седла, под шум дождя и стон ветра в оголенных ветвях высоких деревьев, тянувшихся вдоль всей дороги. Наконец, в тумане холодного рассвета мы очутились пред бледными очертаниями фасада уединенной гостиницы без вывески. С большим трудом нам удалось разбудить хозяина, странного, отталкивающего вида человека, который с мрачным молчанием устроил нас. Готовясь лечь в постель, я вспомнил, что на это утро мне назначено было свидание с адмиралом де Колиньи, которое теперь отложится на неопределенное время.
   Я проснулся, разбуженный тормошившим меня Мартином, который сказал своим серьезным тонем:
   -- Чистая совесть, а? Вы спите, как Семь Спящих Дев, Блэз, или как старый Барбаросса. Солнце уже садится, вечер будет ясный. Пора вставать.
   После сытного обеда мы отправились вновь в путь в хорошем расположении духа. В эту лунную ночь мы ехали спокойно, без всяких приключений, и рассвет застал нас въезжавшими " Гавр. Дорога пела вдоль Сены, и лучи восходящего солнца сверкали над ее широким устьем.
   Гребни волн ярко сверкали и золотых лучах, отраженных от высокой, с зубчатыми башнями кормы величественного судна, направлявшегося к гавани. Его корма была ярко позолочена, а бесчисленные окна и амбразуры производили впечатление замка, построенного на воде. За ним шли дна небольших судна, в сравнении с которыми первое казалось гигантом. Я заметил это Мартину и получил сухой ответ, что судно вмещает всего сто пятьдесят тонн.
   -- Это "Тринити", -- прибавил он, -- флагманский корабль капитана Рибо.
   Это сообщение возбудило во мне еще больший интерес к судну, и, когда мы очутились рядом с ним, я заметил некоторые детали: низкий шкафут, высокий нос и небольшую зубчатую башню. Несмотря на пренебрежительный отзыв Мартина, "Тринити" мне показалось великолепным судном, и я наблюдал за ним, пока мы не повернули от порта в кривые улицы города.
  

Глава IV
Путешественники в Неизвестность

   В эту ночь в гостинице "Великий моряк" мы встретились с Жаном Рибо, и все устроилось так, как и предсказывал Мартин. Капитан Рибо был прямой, словоохотливый человек, с мужественным, открытым лицом. Он приветствовал меня и уверил, что нуждается в людях, хорошо владеющих шпагой, каковым я -- сын известного ему лично отца -- должен быть. Он восхищался моим поведением во время дуэли, о которой ему рассказал Мартин. Когда мы оставили гостиницу, он предупредил нас, что мы обязаны быть на шлюпке на следующий день, сразу же после восхода солнца.
   Рано утром мы уже были готовы. День обещал быть ясным. Перед тем как мы отправились к гавани, пришел Николя для получения последних распоряжений от своего господина. Глаза его были печальны, хотя лицо оставалось тупым, как всегда. Мартин дружески простился с ним и щедро его одарил. Он обещал, что через год, мы вернемся обратно, если только нас не убьют в той дикой стране, куда мы теперь направляемся.
   -- О, мсье Мартин, этого никогда не может быть, -- сказал Николя своим монотонным голосом, высказывая этим наивную веру в силы своего господина.
   Когда он побрел по улице с нашими лошадьми, а затем и совсем скрылся от нас, для нас как бы исчезла вместе с ним последняя связь со старой жизнью. Мы стали свободными странниками-- вокруг света.
   -- Я буду чувствовать его отсутствие, -- прервал Мартин мои размышления. -- В течение двадцати лет он был мне искренне предан.
   У мола нас уже ожидала шлюпка, и вскоре мы очутились на борту судна. На верху лестницы в низком шкафуте мы нашли капитана Рибо, который принял нас любезно и указал нам каюту на корме судна. Он представил нам команду судна, включая и тех, кто добровольно сопровождал эту экспедицию. Между последними находился Рене де Лодоньер -- человек хорошего сложения, с красноватым лицом, слывший опытным и способным мореплавателем; позже он играл видную роль в Новом Свете. Здесь был также де Жонвиль -- высокомерный и фатоватый молодой человек, старше меня на несколько лет; его всегда находили в наиболее опасных местах; он обладал надменными манерами, женственным лицом и жгучими черными глазами. Несмотря на то, что он был блестящим и храбрым фехтовальщиком, он мне не понравился своим высокомерием. Кроме них, были еще д'Улли -- человек средних лет, спокойного вида; де Бодьер. -- угрюмый, некрасивый старый вояка времен короля Франциска; де Легранж -- болтун, не заслуживающий доверия, и, наконец, капитан Альберт де ла Пьерра -- человек лет сорока, воинственного вида и жестокого, непреклонного характера, за что он впоследствии дорого поплатился.
   В то время когда я и Белькастель стояли и болтали со всеми этими лицами, я заметил, к моему удивлению, впереди одной группы безобразную фигуру человека в полинявшей синей одежде; его единственный глаз был устремлен на меня, и, когда наши взгляды встретились, он низко мне поклонился.
   Я пошел через палубу по направлению к нему.
   -- Мсье, -- саркастически сказал я, приблизившись к нему, -- я хотел бы знать, почему вы за последние четыре дня проявили такой живой интерес ко всем моим делам и откуда вы знаете мое имя?
   -- О, мсье, вы ошибаетесь, -- сказал он, пожимая плечами, как человек, оскорбленный несправедливым подозрением. -- Что же касается вашего имени, то я вас сразу узнал, так как вы точное изображение вашего знаменитого отца -- очень храброго и способного капитана, под началом которого я имел честь служить в армии герцога д'Ангьена. Ваш отец был очень любим. своей ротой, мсье, поэтому мне так хотелось видеть вас, чтобы узнать о своем командире, которым мы все восхищались. Не так ли, Пьер? -- спросил он стоявшего тут же необыкновенно высокого и худого человека, с черными, как бусинки, глазами и костлявым желтым лицом.
   -- Не стану этого отрицать, -- сказал худой человек. Он громко выругался по-итальянски. -- Мы совершили несколько славных походов под началом нашего уважаемого капитана, а, Мишель? Благородный был человек, мсье!
   -- Мой брат, мсье! -- сказал жирный Мишель, махнув рукой по направлению к говорившему. -- Он также имел честь служить под началом вашего отца. Кстати, могу я спросить, как здоровье вашего родителя, которого и так уважаю?
   Эти слова возмутили меня своей неискренностью, так как мне казалось, что обилие слов было только средством скрыть какой-то затаенный смысл его интереса ко мне. Но я решил установить, наконец, истинную причину этого проявления интереса и заговорил с ним мягко.
   -- Ваше имя? -- спросил я его.
   -- Мишель Берр, мсье де Брео, старый солдат, который надеется пользоваться вашим покровительством ради вашего знаменитого отца.
   Все это было сказано очень кротким, елейным голосом, но искренность опровергалась насмешливой иронией, появившейся в его единственном черном глазу.
   Я заметил приближавшегося Мартина Белькастеля и, подавив в себе сильное желание выдрать за уши этого жирного насмешника, сказал ему, что отец мой умер месяц тому назад. Подошедший Мартин взял меня под руку, и мы возвратились к группе лиц, находившихся в шкафуте.
   В то время как я был занят таинственным Мишелем, приготовления быстро подвигались вперед как на "Тринити", так и на двух небольших судах. На палубе происходила большая суета. Два матроса стояли наготове у румпеля, а впереди раздавалось громкое бряцание цепей и блоков: поднимали якорь. Наконец, паруса надулись, и выстрел одной из медных пушек, находившихся на приподнятом носу судна, известил о нашем отплытии. Со всех судов, стоявших в гавани, последовали ружейные ответы. Наши суда-спутники заняли места по бокам. На фок-мачте распустилось рыцарское знамя адмирала де Колиньи, а на грот-мачте развевался флаг его величества Карла IX. Так, устремив наши суда в неведомые, туманные дали Атлантики, мы направились в Неизвестность.
   Суета на судне так привлекла мое внимание и пробудила такой живой интерес, что я возвратился с палубы только к обеду. Морской ветерок возбудил во мне аппетит, и я усердно принялся за еду в компании Мартина и других. Время от времени я замечал, что Мартин наблюдает за мною со странным блеском в задумчивых глазах и с еле заметной улыбкой, но тогда я не придавал этому значения. Часа через три, когда мы вышли в открытое море и встретились с настоящими волнами, мне казалось, что я уже никогда больше не буду думать о еде, и мне стал понятен насмешливый взгляд Мартина. В течение двух дней каждый час казался мне уже последним моим часом, но на третий день я себя почувствовал лучше и с тех пор уже никогда не страдал морской болезнью.
   В течение двух недель была прекрасная погода с благоприятными ветрами, и мы успешно подвигались вперед. Я как-то передал Мартину свой разговор с Мишелем Берром, и он похвалил
   меня за мою предосторожность.
   -- Если бы вы обошлись с ними грубо и рассердили их, -- заметил он, -- вам ничего не удалось бы узнать, и они могли бы напасть на вас врасплох. Но теперь, -- продолжал он шутливо, -- они не могут называть вас Красным Петушком, потому что вы сразу достигли благоразумия орла. Эти плуты никогда не служили под началом вашего отца. Я был помощником Жервз де Брео во время Итальянской кампании, и я узнал бы их, если бы они были в его отряде, но, насколько мне помнится, я их никогда не видел. Будем прислушиваться и присматриваться, может быть, нам и удастся что-нибудь выяснить.
   В те дни, когда море было бурным, мы в одной из кают играли в карты или кости; а в солнечные дни, когда море было тихо и можно было спокойно ходить по палубе, мы с Мартином упражнялись в фехтовании, и это дало мне возможность изучить чудесные приемы моего друга. То, что я до сих пор видел, было ничто в сравнении с его искусством. Его приемы были своеобразны, очевидно, без определенной системы и правил, но были им так усовершенствованы, что помогали наносить смертельные удары. В добавление к этой своеобразной манере, он обладал стальной кистью и безошибочным глазом, и в результате противник никак не мог попасть в него в то время, как он наносил удар за ударом, куда хотел.
   В этих небольших развлечениях протекали наши дни в течение нескольких недель. Но вот однажды ночью с севера налетел на нас сильный шторм, и не будь мы тогда под спущенными парусами, погибла бы вся экспедиция. Волны поднимались так высоко, что разбивались о нижние палубы и затопляли лошадей и рогатый скот, находившихся в трюме. Нашим двум небольшим судам было очень трудно бороться со штормом, их почти покрывали громадные волны. Но наш флот доказал свою прочность и пригодность к морской службе. Шторм продолжался два дня, а на третий мы попали в густой туман, который, как объяснил мне капитан Рибо, произошел от встречи теплого течения с более холодным. Он заметил, что это хороший признак, так как теплое течение проходит обычно близко от берега, который мы теперь разыскиваем. Он также указал на то, что воздух становится теплее, и предсказал, что через неделю мы увидим землю. После этого матрос постоянно дежурил на верхушке мачты, чтобы немедленно известить нас при виде земли.
   Воздух становился теплым и благоухающим. Дни были солнечные, а ночи звездные. В одну такую ночь я сидел у подножия грот-мачты в тени, отбрасываемой от большого паруса, находившегося надо мною, -- твердого, как железо, когда он надувался свежим ветерком, -- и прислушивался к приглушенному смеху, раздававшемуся из кают на корме, скрипу реек и унылому гудению ветра сквозь снасти. Волны, нагоняя друг друга, мелодично ударялись о нос "Тринити". Мысли мои были далеко. Они совершили длинное путешествие обратно, в тихий сад Парижа. Думает ли она так же часто обо мне, как я о ней? Или, может быть, в этой гордой головке мысль обо мне никогда и не появляется?
   Внезапно донесшийся до меня шепот голосов прервал течение моих мыслей.
   -- Все в свое время, Пьер, -- зашептал чей-то голос, -- не давай своему жадному сердцу отступиться от нашей цели.
   Я тихо повернулся и посмотрел на мачту. Там обрисовался круглый силуэт человека, возле которого возвышалась забавная в своем контрасте, невероятно высокая, угловатая фигура. Братья Берр!
   -- Но, Мишель, -- начал грубым голосом Пьер, -- мы должны...
   -- Все в свое время, мой друг, -- прервал его другой. -- Ничего не надо делать второпях; мы это должны провести правильно, не то нас постигнет неудача. Ведь наша цель получить сведения, а не удары. Вы любите получать удары, Пьер? -- спросил Мишель голосом, полным иронического презрения. -- Только помните, -- продолжал он, -- этот Белькастель -- настоящий демон, а мальчик едва ли...
   Они стали спускаться по лестнице к своим местам на носу судна, и я ничего больше не мог расслышать.
   Мартин, выслушав мой новый рассказ о братьях Берр, посоветовал молчать и продолжать свои наблюдения.
   На следующее утро мы увидели стаю чаек, а после полудня часовой на мачте, к нашей общей радости, крикнул: "Земля!" Через несколько минут мы отчетливо увидели синюю линию берега.
  

Глава V
Форт в пустыне

   В том месте, где мы достигли берега, в море впадала река; мы заметили в ней сильное волнение, как потом оказалось, от резвых прыжков многочисленных дельфинов, почему мы дали ей название "Река Дельфинов". Всю ночь, возбужденный перспективой близкой высадки, я не мог уснуть; мое воображение рисовало чудесные картины, которые я увижу на этом чужом берегу. О, если бы я мог предвидеть будущее, мое настроение, вероятно, было бы далеко не таким радужным!
   На рассвете все были на палубе; близость берега вселила глубокую радость в наши сердца; мы ликовали, что скоро снова очутимся на твердой земле.
   Капитан Рибо наблюдал за погрузкой на одну из шлюпок большого каменного столба, на котором были высечены гербы Франции и который он намеревался водрузить в этой новой стране, объявляя ее собственностью Франции. На расстоянии полумили видны были широкое устье большой реки и белые вершины бурунов, которые пенились, встречаясь с океаном.
   Перед тем как направить суда в реку, капитан Рибо решил исследовать это место; с этим намерением мы и отправились на небольших шлюпках сейчас же на рассвете. Когда солнце взошло, море от его первых лучей превратилось в тяжелое литое золото; небо было темно-синим, а воздух, нежно-ароматный, был удивительно прозрачен. Впереди нас линия бурунов преграждала дорогу к тихой речке, которая сонно текла между двумя полосками земли и вливалась в беспокойное море. На север от реки лежал, казавшийся беспредельным, громадный солончак; небольшие лужи блестели сквозь густой ряд произраставших здесь злаков; к югу виднелась густая чаща громадных деревьев, кустарников, ползучих растений, обвитых чахлым волосистым мхом, что придавало большим деревьям вид очень старых, с седыми бородами людей, осужденных стоять на берегу угрюмой реки.
   Все это ярко обозначилось перед нами, когда мы приблизились к линии волн, пенившихся при впадении реки в океан.
   После непродолжительного маневрирования мы нашли широкий и спокойный проход. Капитан боялся, что он будет недостаточно глубок для "Тринити". Под прозрачной водой легко можно было различить острые, подобные клыкам, жесткие выступы скал. Но мы спокойно вошли в тихие воды реки -- реки Май, как назвали мы ее, так как это произошло в первый день мая.
   Мы прошли около полумили по этой тихо текущей между пустынным солончаком и таинственным молчаливым лесом реке, пока нашли подходящее место для высадки. Шлюпки причалили к берегу, и матросы, по указанию капитана Рибо, выгрузили и установили каменный столб в лесу, на небольшой прогалине. Солнечные ,лучи, пробиваясь сквозь темную листву деревьев, залили открытое место, где мы стояли, и, ярко отражаясь на полированной стали кирас и шлемов, осветили напряженные лица нашей команды. Все мы серьезно и сосредоточенно слушали капитана Рибо, который объявил это место собственностью французского короля. Один только Мишель Берр с насмешливой улыбкой на толстых губах, подобно уличному шуту, смотрел в упор на меня.
   Вдруг на прогалине появились девять обитателей этой страны. Один из них поднял руку в знак мира, и Жан Рибо пошел ему навстречу. Туземец был высокий мужчина, темно-медного цвета, без бороды; величественная наружность обличала в нем человека, имеющего власть; черные глаза его были проницательны и бесстрашны. Очевидно, это был их вождь. На нем был красивый головной убор из крашеных перьев и плащ из того же материала нежного оттенка с золотыми украшениями; его крепкие голени были обтянуты полотняными обмотками, а ноги обуты в мягкие, цвета лани, замшевые сапоги, украшенные цветными застежками и узорами из перьев.
   Он обратился к нашему капитану с речью на странном гортанном языке, которого никто из нас не мог понять. Жан Рибо покачал головой, но поднял руку, что должно было означать, что мы миролюбивы. Позади своего вождя в такой же одежде, но менее пышной, молча и внимательно наблюдая за каждым нашим движением, стояли остальные туземцы. Капитан и высокий дикарь стали объясняться знаками, наконец, вождь, указывая на себя, произнес слово "Сатуриона".
   -- Ами! Ами! [Друг! Друг! - фр.] -- ответил наш капитан, указывая на всю нашу группу, чтобы этим уверить Сатуриону, что мы друзья. После этого произошел обмен подарками. Таким образом, были установлены дружественные отношения с этими дикарями.
   Мы расстались с самыми лучшими чувствами и возвратились на ожидавшее нас судно.
   Когда мы вновь оказались на "Тринити", был созван совет, и после долгих дебатов было решено продолжать искать более удобное место для основания колонии, так как это место представляет трудности для плавания больших судов. Один только де Лодоньер высказался за дальнейшее исследование реки Май, уверяя нас, что дальше -- внутри страны мы навряд ли найдем удобное место. С ним, однако, не согласились, и после полудня мы при благоприятном легком ветре направились на север, проходя вдоль малоинтересного плоского берега с несколькими мелководными и незащищенными гаванями. Так мы шли до тех пор, пока на следующее утро не увидели по низкой береговой линии пролив, который оказался большой и прекрасной гаванью. Проникнув глубже, мы нашли прекрасную реку и много маленьких, лениво извивавшихся речек, окружавших болота.
   В этом месте мы решили обосноваться, и в, полдень бросили якорь вблизи одного из островов значительной величины.
   Разделившись на партии, мы, для внимательного исследования окружающей местности, отправились на шлюпках по большой и некоторым маленьким речкам. На долю Белькастеля, де Жонвиля и мою выпала работа по исследованию острова. К концу третьего дня все благополучно возвратились и доложили обо всем капитану Рибо. На основании наших сведений капитан Рибо решил основать колонию именно на острове, а не на материке, так как здесь были лучшие виды на пригодную для обработки землю.
   Таким образом началась работа по созиданию форта для нашей защиты. Некоторым группам было поручено тесать бревна, другим -- ставить их на место. Работа быстро подвигалась вперед, и в короткое время форт Карла -- как Жан Рибо назвал его в честь короля Франции -- стал оформляться, и дома за его оградой стали обитаемы.
   Мне и Бслькастслю, как людям, умевшим обращаться с самострелами, поручено было охотиться в лесах, и наши запасы стали пополняться свежим мясом. В первое время мы оказались плохими охотниками: в бесконечных в этих густых чащах сумерках, измученные тысячами насекомых, окруженные застоявшимися зловонными болотами, мы были подобны заблудившимся детям. Инстинктивно прокладывали мы себе дорогу и часто вынуждены были проводить много неприятных ночей в этой отвратительной дикой местности, среди ужасов и опасностей, какие нам и не снились. Среди тихих ручейков, предательских болот и громадных деревьев мы стояли на высоких корнях, выступавших из дрожащей поверхности болотистой почвы, слушали удивительно мелодичное пение неизвестных нам птиц, видели странных, опасных гадов и разных зверей. Здесь мы научились осторожно ступать по шелестящему грунту лесов, искусно охотиться, молчаливо гнать нашу лодку по тихим речкам, ловя разную рыбу. Но зато нашей дичи и многочисленных подарков, приносимых соседними жителями, было вполне достаточно для всех нас.
   Однажды в полдень мы плыли в нашей лодке по тихой поверхности одной речки и услышали шум голосов в валежнике справа от нас по берегу. Я посмотрел на Мартина, сидевшего на корме; он тихо покачал головой и приложил палец к губам. Когда мы бесшумно подошли под спустившуюся ветку, я схватился за нее и задержал движение лодки.
   -- Красный Петушок, а? -- были первые слова, услышанные нами. -- Мы сворачивали шеи и покрепче...
   -- О, брат мой, каким удивительным тупоумием благословил тебя господь, -- прервал его насмешливый голос. -- Рана в голове ничего тебе не даст! Мы должны взять мальчика живым, или мы никогда не узнаем его тайны.
   -- Ты довольно долго говоришь все об одном и том же, -- ответил другой. -- Как он -- очень неопытен? Отвечай, ты ведь так умен!
   -- Мы должны ждать, глупец! Кто-нибудь увидит...
   В эту минуту ветвь из моих рук со свистом поднялась вверх. Наступило молчание, а затем послышался топот ног по мягкой земле.
   Я вскочил на ноги, но Мартин усадил меня раньше, чем я успел исполнить мое намерение: выскочить на берег и преследовать заговорщиков. Сильным ударом весла он двинул лодку в узкое пространство воды, окруженное густой листвой. В течение нескольких минут мы не проронили ни слова, продолжая молчаливо двигаться вниз по течению.
   -- Один из этих людей охотно свернул бы вам голову, Блэз, и он сделал бы это, если бы захватил вас врасплох, -- заметил, наконец, Мартин. -- При первой встрече я постараюсь узнать, видели ли они нас.
   Во время послеобеденного отдыха мои мысли были заняты странными и непонятными-- для меня словами Мишеля Берра (я сразу узнал его голос). Он упоминал о какой-то "тайне", о которой я сам ничего не знал. Мартин успокаивал меня, уверяя, что время и терпение несомненно разрешат эту загадку.
   Вечером, по возвращении, мы встретили у ворот форта Карла и Мишеля. Последний елейным голосом осведомился об успехах нашей охоты. Белькастель спокойно и вежливо ответил, что южная часть реки, где мы пробыли все послеобеденное время, показалась нам не особенно хорошей. В единственном глазу Мишеля сверкнуло выражение облегчения: в действительности мы провели это время в северной части реки.
  

Глава VI
Бунт

   Вскоре Жан Рибо объявил о своем намерении возвратиться во Францию за новыми припасами, предложив недовольным колонистам отправиться с ним. Однако большинство выразило желание остаться в Новом Свете. Между ними, конечно, были Мартин Белькастель и я. Капитан Рибо выступил с серьезной речью перед всей колонией; он доказывал необходимость обработки земли и обращал внимание на те прекрасные результаты, которые получатся при усердной обработке этой девственной страны. Он назначил де ла Пьерра начальником, предоставив ему полную власть поступать так, как он найдет нужным в интересах каждого из колонистов. Наконец, он отплыл, обещав вернуться поздней осенью.
   Через месяц после ухода Жана Рибо в колонии поднялся дух возмущения против тяжелой, беспрерывной работы, требуемой от всех де ла Пьерра, который железной рукой заставлял исполнять свои приказания. Колонисты не хотели понять, что им руководило исключительно чувство долга и желание, чтобы колония прогрессировала. Как военный человек, он знал только закон казармы и лагеря -- суровый закон военных правил. Вначале украдкой шептались, а затем стали говорить открыто. Люди тайно оставляли остров и направлялись к краснокожим, где безуспешно разыскивали золото; работа по очистке и обработке земли была запущена. Медленно, но неуклонно положение подвигалось к неизбежному концу -- открытому разрыву между начальником и командой.
   Такое отношение колонистов заставило капитана де ла Пьерра решительно заявить, что каждый, кто без разрешения оставит остров, будет обвинен в мятеже и без суда казнен. Мартин Белькастель увещевал колонистов, но безрезультатно -- и его, и меня так же возненавидели, как и начальника. Вдохновителями этих дурных чувств были братья Берр, причем главным руководителем, как это ни странно, был худой Пьер, в то время как его язвительный брат Мишель шнырял по острову своими легкими, кошачьими шагами. При каждой встрече Мишель приветствовал меня с той преувеличенной, покорной вежливостью, от которой так сильно отдавало насмешливой неискренностью. Временами мне казалось, что я различаю в его единственном беспокойном глазу, когда он останавливался на мне, недоуменный и пытливый взгляд.
   Минули лето и осень, и наступила мягкая, благотворная зима. Запасы наши уменьшались, и мы тщетно высматривали, не появятся ли на горизонте паруса Жана Рибо. Люди, под суровым управлением капитана де ла Пьерра, сделались мрачными и угрюмыми, хотя по необходимости подчинялись его приказаниям.
   Но вот полускрытая ненависть стала приближаться к своей ужасной развязке.
   Однажды, возвратившись с охоты за дичью в болотах, Белькастель узнал от де ла Пьерра, что он поймал Пьера Берра, возвратившегося из запрещенной экспедиции, и что он намерен дать "урок этим мятежным собакам". Короче говоря, Пьер Берр должен быть расстрелян на рассвете следующего дня.
   Белькастель выслушал это сообщение без всяких замечаний, но после совместного обсуждения мы решили уговорить нашего начальника изменить свое намерение и этим отвратить неминуемую катастрофу.
   Однако де ла Пьерра проявил особое упорство в этом вопросе. Он напомнил Белькастелю, что дисциплина должна быть поддержана. Его суровое солдатское лицо с тонкими черными усами, аккуратно подстриженной бородой, выдающимися челюстями и строгими черными глазами выражало непреклонную волю.
   -- Но вы ведь не командуете солдатами, мсье! -- сказал Мартин.
   -- Мое решение неизменно, мсье Белькастель, -- ответил де ла Пьерра коротко.
   -- Мсье, -- возразил Мартин вежливо, но настойчиво, -- мое мнение таково, что вы собираетесь совершить опрометчивый шаг, и я боюсь, что к утру поднимется такой мятеж, подобного которому никогда никто не видел, -- и это может стоить жизни нам троим.
   Де ла Пьерра, опустив голову, ничего не ответил, и мы оставили комнату. На пороге мы столкнулись с Мишелем Берром, который, по-видимому, наблюдал за нами через окно. По своему обыкновению, он низко поклонился, но ничего не сказал. Его лицо было мрачно, и черная повязка на глазу придавала ему особенно зловещий вид.
   Узкая дорога была полна возбужденно разговаривающими людьми. При нашем приближении говор умолк, но возобновился еще громче, когда мы прошли. Мы служили мишенью для многих наглых и насмешливых взглядов и замечаний, но попыток напасть на нас не было.
   Добравшись до нашей квартиры, Мартин заметил, что нам следует быть готовыми ко всему, и поэтому было бы хорошо поместить нашу лодку в укромном месте, откуда мы могли бы совершить побег.
   -- Имейте в виду, -- заключил он, -- что к восходу солнца будут серьезные неприятности.
   -- Нет, Мартин, -- воскликнул я, -- мне неприятно удирать. Останемся здесь и будем сражаться. Мы сумеем противостоять этому сброду.
   Мартин улыбнулся.
   -- Все еще Красный Петушок, а? Ну, хорошо, пусть будет так. Посмотрим на рассвете. Тем не менее, я передвину лодку, это не повредит, -- сказал он и вышел.
   После его ухода я уснул и видел во сне мрачное, насмешливое лицо одноглазого человека, милую девушку в тихом саду, жесткое, непоколебимое лицо капитана де ла Пьерра. Было еще темно, когда, проснувшись, я увидел стоявшего возле меня Мартина.
   -- Спит мертвым сном, -- сказал он смеясь, -- как будто он в безопасности в доме родного отца, а не в пустыне, окруженной врагами. Вставайте, Блэз, вставайте.
   Я сразу поднялся.
   -- Вот так будет лучше. Возьмите шпагу и меч -- они будут нам нужны, -- продолжал Мартин.
   Когда мы вышли, был холодный рассвет; слабый желтый свет виднелся на востоке, где солнце храбро пробивалось сквозь хмурые тучи, висевшие над морем. Дул холодный ветер. Мы направились к небольшой площадке в центре форта, где уже собралось большинство колонистов. Они стояли молчаливой группой. Мы заняли место в стороне от них близ бревенчатой постройки. Мишеля Берра нигде не было видно.
   Через несколько минут появился осужденный, сопровождаемый четырьмя солдатами, которые еще остались верны своему начальнику. За ними шел капитан де ла Пьерра с обнаженной саблей. Пьер Берр обнаружил удивительное спокойствие перед лицом смерти и, как казалось, даже бравировал, так как на его жестком лице появилась широкая улыбка и выступал он твердым шагом. Никто не произнес ни слова, когда осужденного поставили на место и небольшой вооруженный отряд занял свои позиции. На один момент я почувствовал жалость к этой одинокой фигуре, стоявшей перед мушкетами.
   В это время капрал повернулся к капитану де ла Пьерра и громко произнес:
   -- Капитан, мы не можем стрелять в этого человека, потому что он ничего не совершил такого, чтобы быть осужденным на смерть.
   Улыбка на лице Пьера Берра сделалась нагло широкой. Теперь я понял его браваду -- он знал, что солдаты откажутся исполнить приказание начальника.
   После слов капрала суровые черты . капитана исказились страшной яростью. Он быстро вложил в ножны обнаженную саблю и раньше, чем кто-нибудь успел двинуться с места, вырвал из рук капрала мушкет, прицелился и выстрелил. Улыбка исчезла с лица Пьера и сменилась выражением удивления и ужаса. Медленно он стал опускаться на землю.
   В этот момент что-то вспыхнуло и раздался острый, визжащий свист стрелы. Капитан де ла Пьера упал, корчась и содрогаясь от тяжелой стрелы, искусно направленной в его горло. Ловкого стрелка не было видно. Наступила полная тишина. Но вот раздался хор беспорядочных криков, и толпа стала расходиться группами: одни направляясь к спокойно лежащему Пьеру, другие к месту, где лежал капитан в предсмертных мучениях; третьи направились через открытую площадку по направлению к нам. Я стоял, разинув рот, пораженный всем происшедшим. Белькастсль коснулся моей руки.
   -- Пора уходить, Блэз, -- сказал он спокойно.
   Схватившись за шпаги, мы пустились бежать. Минуя ворота, Мартин круто повернул на восток, направляясь к низкому холму. С трудом поднимались мы по длинному откосу: позади слышны были крики преследователей. Наконец, мы добрались до вершины, и я, измученный, стал всматриваться в даль, в надежде увидеть паруса Жана Рибо; но широкое, бурное от сильного ветра море было пустынно. Все кругом было серо; солнце скрылось за тяжелыми, грозными тучами. Мы бросились в густой кустарник, Мартин впереди, я за ним, а на расстоянии не более пятидесяти ша гов от нас -- наши враги.
   У подошвы холма, в тенистой бухточке, мы нашли нашу лодку. Над нами, на склоне холма, показалась погоня. Но мы уже успели отвязать лодку и, быстро отпихнув ее, стали удаляться от острова.
   Когда мы приблизились к большой скале, защищавшей вход в бухточку, Мишель Берр внезапно появился на ее вершине. Его единственный глаз свирепо сверкал из-под грубой черной шляпы, а в руке Он держал самострел,
   -- До свидания, господа! -- крикнул он. -- До следующей встречи! -- Затем, заметив, по-видимому, сомнение на моем лице, он добавил: -- О, мы встретимся, мсье Брео, мы еще встретимся!
   Эти слова прозвучали пророчески, и я невольно поверил им. Мартин презрительно улыбнулся; на скале никого уже не было -- неуклюжая фигура исчезла.
   -- Наш толстый друг, кажется, так же хорошо пророчествует, как и занимается тайнами, -- сказал Мартин после некоторого молчания. -- Людей, подобных нам, не так-то легко убить, а Мишель Берр, наверно, живуч как кошка.
   -- Без сомнения, он опасный человек, -- сказал я, вспомнив смерть де ла Пьерра и оружие в жирных руках Мишеля.
   Будучи плохими моряками, мы решили плыть по свежему ветру, для чего поставили короткую мачту и подняли заранее приготовленные паруса. Мы вышли из гавани в открытое море и направились вперед, вдоль берега, на север. Ветер усиливался и переходил в шторм. Весь день мы плыли по бурному зимнему морю: лодка наша качалась и ныряла в громадных волнах, каждую минуту грозивших захлестнуть нас. Быстро темнело, и мы стали высматривать удобное место для высадки, но кругом виднелся лишь отлогий берег, о который свирепо разбивались шумные буруны.
   Вдруг под нами раздался резкий звук, лодка поднялась почти перпендикулярно; я получил сильный удар по голове и был выброшен в море.
  

Глава VII
Санти

   Когда я пришел в себя и открыл глаза, солнце ярко светило, а шум бурунов гулко отдавался в моих ушах. Мартин Белькастель стоял, наклонившись надо мною, с встревоженным лицом. Как только он увидел мои открытые глаза, лицо его прояснилось, и он весело улыбнулся мне. Но вдруг он вскочил и бешено помчался вниз по усеянному валунами берегу, размахивая руками и громко крича:
   -- Черт возьми! Они заставят нас умереть с голоду.
   Я сразу поднялся и увидел тучу чаек, взлетевших с песка при приближении Мартина. С большим трудом мне удалось встать на ноги, в каждом мускуле я чувствовал сильную боль, но кости мои, чему я был очень рад, были все целы. Я напряг все усилия, чтобы проковылять к тому месту, где Мартин, стоя на коленях, рассматривал что-то лежащее перед ним.
   Болота распространяли резкий запах; над нами качались длинные листья величественных деревьев, тонкие и стройные стволы которых поднимались на большую высоту без единой ветки; позади них простиралась запутанная чаща джунглей, безмолвных и мрачных. Море все еще было сердитое, и громадные буруны разбивались о берег. Я стоял ошеломленный этой картиной и недоумевал, каким образом я попал на землю. Высоко на мели я увидел нашу лодку с пробитым носом и в таком состоянии, что не было надежды починить ее.
   Приблизившись к Мартину, я нашел его внимательно рассматривающим большое количество бисквитов и сушеного мяса, которое он разложил на земле для просушки.
   -- Еще одно такое посещение этих чаек, -- заметил он сурово, -- и мы действительно окажемся в плохом положении. О, я рад видеть вас на ногах. Трудная была работа -- я боялся, Что мы никогда не достигнем берега!
   -- Я ничего не помню, -- сказал я. -- Расскажите, как я очутился тут.
   -- Не стоит, -- ответил он, -- мы здесь, и за это должны быть благодарны судьбе. После того как наша лодка ударилась о скалы и мы были выброшены в море, было сомнительно, увидим ли мы когда-нибудь восход солнца.
   -- Я обязан вам жизнью! Вы вынесли меня на сушу.
   -- Нет, Блэз. Я только оказал вам посильную помощь и заботился о своей собственной шкуре. Но что делать дальше? К счастью, мы не без запасов, так как в лодке сохранились наши самострелы и шпаги, а также немного провизии.
   Я очень обрадовался, услыхав, что моя шпага с прекрасным лезвием, так долго служившая нашей семье, не погибла. Я поспешил достать ее из небольшой кучки наших вещей, вытер лезвие и очистил его от ржавчины.
   Однако положение создалось для нас серьезное, и мы долго обсуждали планы будущего. Мартин был за то, чтобы углубиться в лес, а я считал лучшим оставаться близ моря, питая при этом надежду на появление судна капитана Рибо, которое подобрало бы нас при своем возвращении.
   Мартин печально улыбнулся:
   -- Это очень слабая надежда, мой мальчик. Что-то его задержало, иначе он давно бы возвратился. Может быть, кораблекрушение? Мы не должны скрывать от себя истины: мы в тяжком и затруднительном положении. В одном вы правы: мы будем придерживаться берега, пока не достигнем реки; было бы очень трудно проникнуть в эту болотистую страну пешком.
   -- И тогда, -- сказал я весело, -- мы будем плавать по реке и жить вдали от земли, как армия герцога д'Ангьена жила вдали от Италии.
   -- План хорош, -- смеясь сказал Мартин. -- Теперь пойдемте, мсье де Брео.
   -- Сейчас, мсье Белькастель. Только не торопитесь, бедное мое тело чувствует себя так, как будто было избито сотней дикарей.
   И мы отправились по плотному песку взморья в северном направлении. Одежда мои вылиняла и загрязнилась от соленой волы, па дублете образовалась большая дыра, шляпа исчезла, а сапоги были в таком состоянии, что к концу дня я оказался босым -- от Красного Петушка осталось теперь очень мало. Мартин был не в лучшем положении, и мы походили не на французских кавалеров, предпринявших большое и отважное путешествие, а скорее на пару одиноких, беспомощных бродяг.
   После обеда, состоявшего из бисквитов и сушеного мяса, мы улеглись спать на песке. Резкий ночной ветер и боль в ногах от долгой ходьбы не дали мне отдохнуть, но надо было идти дальше.
   На третье утро мы очутились у довольно широкой, медлительной реки, преградившей нам дальнейший путь. Стало очевидным, что без лодки мы дальше не сумеем продвигаться, преодолеть же густую массу растительности, прилегающей к реке, было явно невозможно. Мы остановились и стали печально оглядываться кругом.
   Мартин сел на землю и стал рассматривать свои израненные и воспаленные от долгой ходьбы без сапог ноги; я присоединился к нему и через короткое время уснул на теплом песке. Когда я проснулся, солнце было уже высоко; невдалеке Мартин спал крепким сном. Я разбудил его, он быстро сел, улыбнулся, но улыбка исчезла с его лица.
   -- Черт возьми, Блэз! Вы разбудили меня не вовремя, -- закричал он печально. -- Я как раз в это время обращал Франсуа де Гиза в истинную веру -- с помощью шпаги, и в благодарность он пригласил меня обедать с ним. Мы как раз с аппетитом обедали, когда вы...
   -- Я разбудил вас, чтобы вы разделили со мной мой банкет, -- прервал я его. -- Мартин, я чувствую большую пустоту в желудке.
   -- Ладно, наш обед не так хорош, как тот, который я видел во сне, но необходимо сделать из него наилучшее употребление, -- ответил он философски, доставая узел с едой.
   Узел оказался очень легким. Мы стали его осматривать со всех сторон и увидели дыру в парусине, откуда выскочила большая откормленная полевая мышь. Мартин уронил пустой узел, посмотрел на мое удрученное лицо и разразился громким смехом.
   -- Так как с банкетом покончено, мы должны решить, что нам делать дальше? -- сказал он.
   Серьезный вид его и торжественный тон показались мне страшно комичными, и я в свою очередь громко расхохотался.
   Бросив случайно взгляд на реку, я вздрогнул от неожиданности: две большие лодки пробивались сквозь густую траву, росшую у берега. В них сидели шесть убранных перьями дикарей, рассматривавших нас с любопытством. Я вскочил и схватил лежавшую на земле шпагу, намереваясь обнажить ее, но Мартин поднялся на ноги и положил свою руку на мою.
   -- Эх, вы, молодой Петушок! -- сказал он сурово. -- Уберите свою шпагу. В данном случае в ней нет надобности. Мы должны быть миролюбивыми с этими дикарями.
   Краснокожие высадились на берег и медленно двигались по направлению к нам. Мартин пошел к ним навстречу, держа свои безоружные руки над головой. Молодой дикарь, бывший впереди, ответил тем же знаком. Когда они подошли ближе, дикарь остановился и приветствовал Мартина на своем гортанном языке. Мартин качал головой и делал знаки дружелюбия, в то же время повторяя: "Ами, ами" (друг, друг). Затем начался длинный разговор посредством знаков. На гладком песке Мартин нарисовал чертеж форта и подробности нашего побега. Дикари внимательно следили за его рисунками и, когда Мартин изображал на песке наши приключения, утвердительно качали головами, показывая этим, что они понимают.
   Наконец, все мы встали, и Мартин, сделав гримасу, потер свой живот, показывая этим, что он голоден; на это наши новые знакомые опять покачали головами и указали на две лодки, привязанные у берега.
   Мы вопросительно посмотрели друг на друга.
   -- Кажется, единственное, что мы можем сделать, Блэз ? -- спросил Мартин.
   Я утвердительно кивнул головой, и мы, собрав наши скудные пожитки, отправились с краснокожими.
   Так началась наша жизнь среди этих варваров, которые доказали нам впоследствии, что они такие же люди, как и мы.
   Все время после полудня мы двигались по широкой, протекавшей между темной зеленью джунглей реке. Громадные гады грелись на солнце на илистых берегах, и птицы яркого оперения порхали с дерева на дерево. В течение всего этого времени дикари без отдыха гребли; я восхищался терпением и ловкостью, с какою они правили своими лодками. Тонкие, мускулистые, они гребли дружно и молча. Лодки двигались уверенно вверх по течению сквозь висевшую в неподвижном воздухе серую мглу. Мы проезжали мимо бесчисленных черепах, спавших на бревнах, наполовину погруженных в воду; а однажды громадная змея темно-бурого цвета с грязно-белой мышью проворно скользнула в воду при нашем приближении.
   Сердце мое замирало, когда я смотрел на беспрерывную цепь сучковатых корней, искривленных стволов с зелеными листьями, задрапированных серебристым мхом; на зловонные пруды, посещаемые неизвестными мне обитателями, сверкавшие в полутьме. В этот момент Франция казалась страшно далекой; я боялся, что никогда не увижу ее благоустроенные поля и виноградники, ее прямые дороги и оживленные города; я был уверен, что глаза мои никогда не будут смотреть на то милое лицо, которое так часто рисовалось в моем воображении.
   В то время как наши лодки плыли рядом, Мартин бросал мне случайные замечания, но большей частью мы молчали. Наконец, лодки направились к берегу, к месту, где стояло большое количество других лодок. Множество смуглых детей, игравших среди них, смотрели своими большими, черными, полными любопытства глазами на наши белые лица и странные одежды. Когда мы стали взбираться по легкому склону холма, ведущего к деревне, дети прыгали впереди нас, крича и указывая на нас пальцами. Жилища у этих дикарей были сделаны из древесной коры; женщины были заняты стряпней над костром против дверей в то время, как мужчины лениво бродили вокруг или разговаривали друг с другом. Волкообразные собаки бегали там и сям.
   Мы остановились перёд одной из хижин, значительно больше других, и дикарь, который нас вел, сделал нам знак ждать, а сам вошел внутрь. Через короткое, время он снова появился в сопровождении высокого, пышно одетого дикаря; гордый вид его и умное лицо заставили Мартина сказать тихим голосом:
   -- Без сомнения, это их вождь.
   Дикарь, приведший нас, говорил быстро, объясняя, по-видимому, наше присутствие, и вновь пришедший время от времени бросал в нашу сторону пронзительные взгляды. Через несколько минут он подошел к нам и поднял руку в знак приветствия; затем, указывая на себя, произнес подряд несколько раз "Санона". Мартин, подражая его жестам, назвал свое имя и мое. Затем, по знаку нашего проводника, мы последовали за ним к близ стоявшей хижине. В ней ничего не было, кроме кож, и я, страшно уставший, немедленно бросился на них.
   Я почувствовал жар, страшная головная боль сверлила мою голову. Я сказал об этом Мартину, но не помню, получил ли я ответ от него, так как быстро заснул.
   Когда я проснулся, Мартин Белькастель и пожилой дикарь старались влить сквозь мои стиснутые зубы какую-то противную жидкость, от которой я вначале отбивался, но потом с большим трудом проглотил. Туземец был украшен множеством странных эмблем, нашитых на его одежде; ряды зубов, когтей и блестящих камешков висели на его худой шее. Он провел похожей на клещи рукой по моему лицу, которое было мокро от пота, быстро кивая головой. Когда он удалился, я спросил Мартина, кто это.
   -- Очень почтенный человек, -- ответил Мартин. -- Он главный лекарь в этой деревне и спас вашу жизнь лекарством из трав. Ваша болезнь, оказывается, знакома этому народу.
   Мартин был в новой, из серой оленьей кожи, одежде, которую ему, как и мне, подарил вождь дикарей, и в новых замшевых сапогах. Мартин сказал, что этот народ называется "санти"; по-видимому, это мирное племя охотников, живущее дичью, рыбой и хлебом из какого-то странного зерна, которого он раньше никогда не видел.
   Когда лекарь вновь пришел, он сделал мне знак следовать за ним, но я был так слаб, что едва мог подняться. Мартин помог мне, и мы пошли за ним к небольшой хижине из древесной коры, где стояла скамейка из веток и сделано было углубление, наполненное водой. Здесь мое голое тело завернули в одежды из перьев. Лекарь оставил меня, а вместо него пришли две женщины с горячими камнями, которые они опустили в воду. Хижина скоро наполнилась теплым паром, и я стал сильно потеть. Через некоторое время женщины опять вошли и, несмотря на мое сопротивление, сняли с меня одежды и стали обливать из больших тыкв холодной водой. Мартин все это время громко хохотал и подшучивал надо мною.
   Постепенно силы мои восстанавливались, и я с интересом наблюдал новую для меня жизнь. Я видел, как женщины изготовляли красивые одежды из перьев, пояса и кушаки из волос с многочисленными разноцветными узорами, сапоги и одежды из оленьей кожи. Лодки, которые назывались "каноэ", делались из одного куска дерева, выдолбленного при помощи огня.
   Жизнь этих дикарей была проста: женщины обрабатывали землю, выделывали кожи, выполняли все домашние работы, а мужчины охотились в лесах и занимались рыбной ловлей. Здесь я впервые наткнулся на странный обычай курения табака, и мне доставляло большое удовольствие наблюдать, как мужчины, отдыхая вечером перед хижинами, потягивали из своих трубок с невозмутимым спокойствием и выпускали клубы дыма с величайшим равнодушием. Этот обычай у них так укоренился, что трубка употреблялась ими и во время совещаний как символ мира и братства. Я никак не мог привыкнуть к курению -- едкий дым меня так раздражал, что я оставил всякую попытку приучить себя к употреблению этого зелья.
   Силы мои совершенно восстановились, и я стал снова охотиться в лесу с Мартином. Окружавшие нас болота, разносящие лихорадку, не вредили этому железному человеку, и он с большим увлечением отдался новой жизни.
  

Глава VIII
Крик совы

   Прошло некоторое время, и мы перестали быть предметом удивления для туземцев, хотя к нашим упражнениям в фехтовании они никак не могли привыкнуть. Я устроил деревянные футляры для наших оружий, и, несмотря на то что тело мое было постоянно в синяках от наносимых мне Мартином сильных ударов, я все-таки старался научиться его небрежному, но смертельному методу. Эти схватки доставляли большое удовольствие нашим краснокожим друзьям. Мы же от них научились многим уловкам рукопашного боя, а также гребле и управлению лодкой. Это искусство нам вскоре очень пригодилось.
   Однажды, будучи в нескольких ярдах от берега, Мартин каким-то образом опрокинул лодку, и, как только он появился на поверхности воды, вблизи него показалась одна из тех громадных чешуйчатых гадин отвратительного вида, которые так часто встречаются в этих водах.
   -- Черт возьми! Торопитесь, Мартин! -- закричал я, схватив лежавшее на земле весло.
   Мартин удвоил свои усилия, но чудовище настигало его. Я бросился на помощь, идя по мели у берега, крича и размахивая веслом. Мягкая, липкая тина заставляла меня медленно двигаться вперед, но я поспел вовремя. Как раз в тот момент, когда гадина приблизилась уже к своей добыче, я схватил Мартина за его кожаную рубаху и стал тащить к берегу. Оттянув таким образом Мартина на несколько шагов, я быстро вонзил длинное ромбообразное весло в глубь раскрытой пасти чудовища. Мы побежали к берегу, где нас встретили изумленные всем случившимся дикари. Преследователь Мартина исчез из виду, а обломок весла плавал в недалеком от нас расстоянии, на поверхности реки.
   -- О, Блэз, -- сказал Мартин, обнимая меня, -- вы герой!
   Похвала эта из уст Мартина, человека, который на самые отважные поступки смотрел, как на обыденное дело, была для меня особенно приятна.
   Мягкая зима быстро прошла; наступила весна; женщины приготовляли зерна для посева; дни стали длиннее, и воздух был насыщен благовонными запахами.
   Мартин изготовил из веревки календарь: он ежедневно прибавлял на веревке по узлу; таким образом, считая обратно до того дня, когда мы удрали от мятежников из форта Карла, мы знали точный счет месяцам. Время проходило для нас не бесцельно: мы многому научились у дикарей в искусстве охоты, и по мере увеличения нашей ловкости, наши тела закалялись все больше и больше, и мы чувствовали себя отлично.
   В апреле наступили сильные дожди -- река вышла из берегов, и окружающие нас озера и заливы слились в одно большое водное пространство. Теперь на охоту мы отправлялись на лодках; охотиться же приходилось на далеком расстоянии от деревни, так как вода прогнала дичь на более высокие места. Во время охоты мы вместе с нашими друзьями-дикарями посещали разбросанные вдоль реки и между болотами меньших рек другие населенные "санти" деревни и находили в них ту же спокойную и мирную жизнь.
   В мае мы заметили более активную деятельность в нашей деревне. Меха, одежды из перьев, вязаные волосяные пояса стали выноситься из хижин; чистилось оружие, и лодки приводились в должный порядок. Предстояло, по-видимому, путешествие.
   Мартин, который преуспел больше в изучении языка туземцев, навел справки у нашего друга -- молодого дикаря, с которым мы встретились на песчаном берегу и которого звали "Олень". Он сообщил, что в это время года они обыкновенно совершают путешествие в течение трех дней вверх по реке, где встречаются для торговли с племенем, живущим на расстоянии многих дней езды на запад. Нам также дали место в лодке Оленя.
   Весь первый день мы двигались по мрачному болоту; на второй день вода стала чище, и согнутые, уродливые деревья болот уступили дорогу прекрасным сосновым и дубовым лесам. Наконец, на третий день, к закату солнца, мы подошли к месту, где протекала чистая и быстрая вода, и высадились у слияния двух больших рек. Здесь мы стали ждать прихода людей с запада.
   Вокруг нас лесистые холмы поднимались к туманным голубым высотам гор. Тайна, которую они скрывали, привлекала отважный дух Мартина, и он заметил, что было бы хорошо отправиться нам через эти горы и ознакомиться с лежащей за ними землей.
   На второй день мы услыхали шум приближающихся лодок, и вскоре появились ожидаемые люди. Лодки их были нагружены стрелами и обухами для топоров из кремния, а также корзинами, наполненными разнообразными золотыми и серебряными украшениями. Долго торговались две стороны, пока сделка состоялась. Рассказы прибывших дикарей о племенах, которые жили "за великими водами" и от которых они получили привезенные с собой для продажи золото и серебро, нас очень заинтересовали.
   Через несколько дней после нашего возвращения произошло событие большой важности, хотя в ту минуту я не придал ему особого значения.
   Я прятался в густых кустах, недалеко от открытого места, где бродили олени, надеясь убить самца, до наступления темноты. Кругом царила полная тишина. Вдруг на другой стороне узкой просеки появилась человеческая фигура. Это был дородный, сильный дикарь, какого я еще не видел среди краснокожих, лицо его было разрисовано желтыми и белыми полосами, с двумя большими черными кругами над блестящими глазами, а его широкая, сильная грудь была украшена двумя белыми эмблемами. Он был голый, за исключением полоски кожи вокруг чресел; голова его была выбрита и Только длинный клок волос с воткнутым в них пером болтался на макушке. Он заметил мой взгляд и быстро исчез в кустарнике. Неожиданное появление этого дикаря показалось мне странным, но вскоре мысли о Франции и о моем будущем вытеснили его из моей головы. Мои размышления были прерваны близко раздавшимся фырканьем. Я вскочил на ноги и увидел большого оленя с широкими ветвистыми рогами, который стоял менее чем на шаг от меня; но раньше, чем я успел опомниться, олень сделал два сильных прыжка и исчез в лесу. За мои мечты я поплатился ужином.
   В эту ночь, Среди глубокой тишины, я услыхал далеко к северу крик совы; крик этот повторился и с востока. Это был обычный ночной звук, но в тот момент он почему-то показался необыкновенным и заставил вздрогнуть.
   Через несколько дней Мартин сказал, что и он видел темную фигуру между деревьями, а ночью я снова слышал крик совы, трижды повторенный в разных концах.
   Проснувшись ночью, я стал прислушиваться. Деревня была погружена в спокойный сон, лишь где-то беспокойно ворчала собака. Тихий, душный воздух, казалось, был полон неведомыми приближающимися опасностями. Вблизи меня слышно было спокойное дыхание Мартина. Но вдруг залаяла собака, и в тот же момент, совсем близко, раздался пронзительный крик, на который ответил хор криков отовсюду вокруг деревни.
   Я вскочил, схватив шпагу и кинжал, и разбудил Мартина. Мы вышли из хижины.
   Первый тусклый свет зари только что пробился сквозь деревья. В полусвете я увидел бегущие фигуры "санти", направлявшихся из своих хижин навстречу неприятелю. Женщины спешили по направлению к реке. Вдруг из-за угла на нас бросился высокий дикарь, но прежде чем он успел поднять руку для удара, я проткнул его своей шпагой насквозь.
   -- В конце концов, нет оружия, подобного шпаге, -- заметил спокойным голосом стоявший возле меня Мартин.
   Мы бросились туда, где происходила ожесточенная схватка.
   Санона, вождь "санти", был со всех сторон осажден неприятелем и при помощи топора и ножа пробивал себе дорогу в самый центр борьбы. Рядом с ним сражался Олень. Неприятель был силен численностью, и троим из них уже удалось добиться преимущества над Саноной и его товарищем. Наше появление было как раз кстати. Я проткнул своим лезвием ближайшего из нападавших, в то время как Мартин наградил тем же другого. Третий был брошен наземь одним из только что появившихся "санти".
   В то время как тела их еще трепетали, один из "санти" ухватился за единственный клок волос на голове одного из убитых, провел по черепу ножом и в один миг содрал волосы вместе с кожей.
   Однако успехи в этом сражении были не на нашей стороне. Добрая половина деревни, не выдержав натиска свирепых завоевателей, лежала на земле. Санона был убит стрелой, попавшей ему в горло, а Олень был тяжело ранен. Уцелевшие "санти" убегали в лес. Но и неприятель не задержался здесь надолго, ему, по-видимому, не понравилась холодная сталь наших шпаг.
   -- Мы должны убрать отсюда Оленя, -- сказал мне Мартин. -- Сумеете ли вы понести его? Я утвердительно кивнул головой.
   -- Несите его вниз к реке, пока я прогоню этих красных дьяволов.
   Когда я наклонился, чтобы поднять нашего друга-дикаря, что-то просвистело над моей головой, но я не обратил внимания и стал поднимать Оленя. Он встал на ноги, прошел шатаясь несколько шагов и снова тяжело рухнул на землю; я опять поднял его, мы медленно двинулись по направлению к лодкам. Когда мы были уже у подножия холма, из-за кустов выглянуло жестокое разрисованное лицо и высокий, сильный дикарь прыгнул на тропинку. Он размахнулся, и его топор прозвенел в воздухе. Олень лежал безжизненной тяжестью на моей левой руке, и я, не успев увернуться, почувствовал острую боль от скользнувшего по мне удара.
   Дикарь подбежал ко мне с ножом в руках, я опустил раненого на землю, бросился ему навстречу и быстро вонзил в него мое лезвие до рукоятки.
   Покончив с дикарем, я поместил Оленя в единственную лодку, лежавшую вблизи, и поспешил на помощь Мартину.
   Мартин стоял на вершине холма, окруженный дикарями. Они рычали, как волки, вокруг него, и нам с большим трудом удалось отразить их нападение. Мы бросились бежать по направлению к реке. Стрелы летели нам вдогонку, но мы благополучно добежали к лодке. Мартин прыгнул в нее первый, а за ним, сильно оттолкнув ее от берега, упал в лодку и я. Когда преследовавшие нас с диким воем дикари показались у берега, мы были уже далеко.
  

Глава IX
Мы встречаем знакомого

   Из лесу доносились ликующие крики победителей и предсмертные стоны умиравших "санти"; с берега раздавалось гиканье наших преследователей; над нашими головами свистели случайные стрелы. Мы бешено работали веслами и мало-помалу становились слабее, дикари же, убедившись в бесполезности дальнейшего преследования, стали уходить обратно, чтобы присоединиться к охоте за
   "санти". Однако мы не могли считать себя в полной безопасности и продолжали усиленно грести. На дне лодки тихо лежал Олень, а на носу покачивалась широкая спина Мартина. Я потерял счет времени и, обливаясь потом, чувствовал только боль во всем теле. Когда мы были на расстоянии трех-четырех лье от берега, Мартин повернул ко мне свое лицо, покрытое потом и кровью, и спокойно сказал:
   -- Черт возьми! Я не могу больше грести! А как с вами? Не остановиться ли нам? Может быть, мы сумеем сделать что-нибудь для нашего друга здесь -- кажется, он в плохом состоянии.
   -- Хорошо, Мартин, спрячем нашу лодку в густых кустах на берегу, -- сказал я, -- и позаботимся об Олене. Мы пробудем здесь до ночи, а затем в темноте будет более безопасно продолжать наше путешествие.
   -- Это идея! -- ответил Мартин.
   Мы направились к берегу и, высадившись, спрятали лодку в кустах.
   Олень потерял много крови и был очень слаб; он молчал все время, пока Мартин возился с ним. Мы шепотом обсуждали наши дальнейшие планы. Мартин настаивал, чтобы я лег спать, а он будет на страже, и только после его обещания разбудить меня через два часа я улегся на траву.
   . Я спокойно засыпал, оставив Мартина сидевшим под большим деревом с обнаженной шпагой на коленях, и, засыпая, думал о той дружбе, которая выросла между нами, которая переходила со стороны Мартина в любовь отца, а с моей -- в любовь сына.
   Когда Мартин разбудил меня, солнце было уже низко и мрак ночи спускался над джунглями. Олень все еще спал. Мартин, положив предостерегающе палец на губы, шепотом сообщил мне, что один из раскрашенных дикарей проехал по реке в лодке и только что высадился за поворотом реки. Мартин заметил, что нам нужны лук и стрелы, чтобы охотиться, иначе мы скоро умрем с голоду. Решив что-то, Мартин взял свою шпагу и исчез в лесу.
   Минуты проходили медленно: наступили сумерки; Мартин все еще не возвращался. Кругом была тягостная тишина -- каждый плеск рыбы, каждое беспокойное движение раненого дикаря заставляли меня вздрагивать. Джунгли, казалось, были полны опасностями, прикрывая своей черной мантией тайны совершавшихся в них трагедий. Я уже решил, что Мартин заблудился.
   Вдруг где-то далеко раздался крик совы. Я бросился вперед со шпагой в руке, но услыхал позади себя смех и спокойный голос Мартина:
   -- Уже достаточно темно, и нам можно отправиться, тем более что ничто не может нас задержать, так как я уговорил дитя природы одолжить нам свое оружие.
   В его руке был лук, а на плече висел колчан со стрелами.
   -- У меня есть еще другая хорошая добыча, -- сказал Мартин, вытащив небольшой мешок с сухими зернами.
   Мы принялись жевать их и, разбудив Оленя, накормили также и его.
   Затем мы спустили нашу лодку и отправились на запад.
   На следующий день, пристав к берегу, мне удалось убить оленя из лука, приобретенного Мартином; сочные куски мяса, поджаренные на костре, придали нам новые силы. Индеец был в плохом состоянии, раны его гноились, и все тело горело в лихорадке.
   К концу третьего дня мы достигли слияния двух рек; я предложил Мартину остаться здесь до выздоровления Оленя, с чем он согласился.
   Мы расположились в тени больших скал на берегу кристально-ясной реки, быстро протекающей по скалистому руслу. Осмотрев раны Оленя, Мартин серьезно покачал головой и сказал, что необходимо удалить "дикое" мясо, для того чтобы раны могли заживать. Улучив минуту просветления, мы объяснили Оленю необходимость такой операции, и он сразу согласился на это. С этим несчастным дикарем Мартин был нежен, как женщина; его рука, такая тяжелая во время битвы, касалась тела больного легко и осторожно. Он срезал кинжалом гнилое мясо, пока кровь не потекла из ран ручьями, промыл их холодной водой и заботливо перевязал. Все это время Олень не издал звука. К следующему вечеру лихорадка исчезла, и Олень стал сразу поправляться.
   Когда наш больной настолько оправился, что уже в состоянии был двигаться, мы с Мартином предприняли на несколько дней путешествие к вершине синего хребта гор, находившихся на западе. За этими горами лежала плодородная долина, окруженная к западу пурпурно-мрачными высотами другой горной цепи, увенчанной деревьями и окутанной таинственной мглой.
   Наконец, мы заговорили с Оленем о судьбе его народа. Он был уверен, что оставшиеся в живых ушли в соседние деревни, но боялся, что очень немногие из них избегли смерти. Нападавшие, по его словам, были из воинственного племени, жившего далеко на севере и называвшегося "эйрки". Они были многочисленны и беспощадно нападали на своих слабейших соседей, уводя женщин и убивая всех, кто стоял у них на дороге. Хижин у них было, что деревьев в лесу, а людей, что былинок в поле -- не перечесть.
   Не спеша продвигаясь дальше на юг, мы делали частые остановки на несколько дней, во время которых охотились в зеленых прогалинах или занимались рыбной ловлей в прозрачных реках. Мы держались ближе к холмам, избегая мрачных, неприятных болот, и делали
   ежедневно небольшие переходы, давая тем возможность Оленю восстанавливать свои силы. Однажды мы внезапно встретили большого медведя, который чесался у дупла старого, широко разросшегося дуба. Я нес лук и, быстро приладив стрелу к тетиве, пустил ее в медведя. Однако он встал подходить ко мне; я выстрелил вторично, но он медленно и настойчиво шел на меня; тогда я бросил лук и вытащил кинжал. Едва я это сделал, как он уже был возле меня и стал на дыбы, щелкая зубами и выпуская когти. Два раза я направлял на него свое короткое оружие, но он ударил меня своей сильной лапой, сорвал одежду вместе с мясом и бросил меня на землю. Но в этот момент сзади появился Мартин и воткнул свою шпагу по самую рукоятку в тело зверя. Олень оттащил меня от медведя и взял мой кинжал, который я все еще сжимал в своей дрожащей руке. Медведь повернулся, чтобы встретить нападение Мартина, и в это время краснокожий напал на него с тыла, быстро вонзив кинжал в бок зверя. Наконец, медведь упал, кровь его струилась из дюжины ран.
   -- Это оставит хороший рубец! -- сказал Мартин, перевязывая мои раны.
   Затем он прибавил сухим тоном:
   -- Вы счастливый, Петушок, -- зверь не коснулся вашего лица. Однако мы должны отдохнуть здесь несколько дней, пока раны не заживут основательно.
   Олень в это время исследовал дерево, которое привлекло внимание медведя, а затем подошел к нам с широкой улыбкой на лице. В каждой руке он нес по большому куску меда. Впоследствии мы увидели, что все дупло этого дерева было наполнено медом. Вместе с отборными кусками медвежьего мяса мед внес большое разнообразие в нашу пищу, которая в последнее время состояла из дичи и рыбы.
   Через неделю я уже был в состоянии продолжать путешествие, хотя рана причиняла мне еще большие неприятности.
   За это время я часто думал о судьбе колонистов форта Карла, думал и о том таинственном интересе, который проявлял ко мне Мишель Берр. Я тщетно ломал себе голову, стараясь угадать ту тайну, на которую он намекал. Но больше всего мне хотелось знать, буду ли я еще когда-нибудь во Франции, на моей милой, дорогой родине.
   Все лето мы медленно двигались на юг, а к осени достигли страны, где было много песка и красной глины, а также простирались обширные луга, обильно покрытые травой. Мы шли день за днем, огибая края широких болот. Иногда нам казалось, что мы слышим слабый запах моря. Ежедневно мы спрашивали Оленя, когда наступит конец этому, но молчаливый туземец знал не больше нас, так как мы уже давно прошли те места, где обитали "санти".
   Борода и волосы Мартина очень выросли и были нечесаны, и у меня, чему я был очень рад, появилась изрядная растительность на лице. Так, обросшие, оборванные бродяги, со всем своим имуществом за плечами, странствовали мы по этой безграничной пустыне.
   Однажды мы расположились лагерем вблизи широкой, медленно текущей реки между двумя болотами. Опять мы очутились среди бородатых деревьев и искривленных растений джунглей. Олень был рад привычным местам, но я и Мартин хотели обратно туда, где благоухал свежий воздух, к прозрачным рекам, где мы себя чувствовали сравнительно в безопасности.
   И вдруг сюда, в эту темную прогалину, пришел к нам тот самый вождь, который приветствовал Жана Рибо, когда мы высаживались у реки Май. Я сразу узнал его и произнес его имя "Сатуриона", Он ответил несколько раз "Ами! Ами!"
   Оказалось, что мы снова находимся у той большой реки, где впервые стали ногой в Новом Свете.
   Итак, мы снова стали жить среди краснокожих, занимались охотой и рыбной ловлей, снова стали изучать язык, на котором говорило это племя, называвшееся "крейки". Их образ жизни напоминал "санти", только это было более могущественное племя. Селения их были бесчисленны; цветущие поля обширны.
   В течение нескольких месяцев мы жили спокойно, наша жизнь не нарушалась никакими приключениями. Изо дня в день мы охотились, занимались рыбной ловлей в этой цветущей стране, где зима была теплее, чем лето в других странах. Мы предпринимали длинные путешествия на лодках по рекам, пересекавшим болота. Вождь Сатуриона относился к нам милостиво; меня он называл "Нутха", что на их языке обозначало "Ястреб", за мою быстроту охоты; а Мартина -- "Хонга" -- Волк -- за его храбрость во время битвы (Олень рассказал ему историю нападения на деревню "санти").
   Меня возмущала наша тихая жизнь; я скучал по Франции, жаловался Мартину, так что ему приходилось успокаивать меня. Иногда мы направлялись к морю, в надежде увидеть судно, которое заберет нас. Но недели превращались в месяцы, зима в весну, и надежда медленно умирала в наших сердцах.
  

Глава X
Друг! Друг!

   Пятнадцать лье отделяли деревню Сатурионы от моря -- пятнадцать лье по реке -- черной, когда она протекала сквозь густой мрак болот между запутанными, уродливыми деревьями, под неестественной зеленью их тяжелой листвы; светло-коричневой -- когда она медленно текла в солнечном свете через громадные пространства солончака. Это пространство воды сделалось для нас таким же привычным, как входная дверь для хозяина дома. Два раза в течение дня сильный прилив набегал на реку и дважды спадал, открывая все живые существа, находившиеся в черной тине на дне реки. Казалось, нет никаких шансов на избавление от нашего заточения; только слабый луч надежды, который всегда горит в человеческом сердце, отказывался умирать и гнал нас чаще, чем когда бы то ни было на реку, где мы всматривались вдаль на восток, но каждый раз удрученные и опечаленные возвращались обратно к крейкам.
   Так проходило время, и календарь Мартина вскоре показал, что наступил уже июнь месяц 1564 года, т.е. истекло два года нашего пребывания в Новом Свете.
   В конце июня, во время одной из экспедиций к реке, на расстоянии не более двух лье от океана, я услыхал необыкновенный звук, доносившийся издалека. Обнаженный песчаный холм мешал нам видеть дальнейшее пространство реки. Мы медленно подвигались вперед; звук стал яснее доноситься до нас. Это был шум снастей, перемежающийся скрип реек и шум голосов. Мое сердце сильно забилось. Судно -- значит, спасение! Я опустил весла глубоко в воду и стал усиленно грести.
   -- Подождите, Блэз! -- зашептал Мартин. -- Мы не знаем, кто эти люди. Вы слишком стремительны, мой друг! Давайте сначала рассмотрим их.
   Я согласился, и мы стали осторожно двигаться вперед.
   Шум становился ближе и яснее; наконец, мы услыхали слова:
   -- Идемте, ребята, идемте! -- заговорил по-французски громкий голос.
   Последний громкий всплеск брошенного якоря, шум канатов в отверстиях шлюза, и раздался шумный разговор.
   Мы вместе налегли на весла, и лодка стрелой помчалась по реке.
   Перед нами вырисовывалось величественное судно, блестевшее, как золото в ярких лучах восходящего солнца. На носу судна стояла небольшая группа людей в латах; матросы деятельно выполняли свою работу. Нас заметили лишь тогда, когда мы достигли судна.
   Группа людей на носу стала внимательно нас разглядывать, а матросы оставили свою работу и с изумлением смотрели на нас. Между толпившимися у перил я увидел румяное лицо и дородную фигуру Ренэ де Лодоньера, надменные черты де Жонвиля и знакомые лица д'Улии, де Бодэра, де Лагранжа.
   Когда я намеревался заговорить, Мартин знаком приказал мне молчать, и лицо его приняло выражение полной наивности и простоты. Он поднял руку и произнес:
   -- Ами! Ами!
   На лице де Лодоньера появилась улыбка, он повернулся к своим товарищам и сказал:
   -- Это, должно быть, из тех дикарей, которые приветствовали нас здесь при первой нашей высадке, потому что они называют себя друзьями.
   Он еще раз посмотрел на нас, и в это время какое-то недоумение появилось на его лице.
   -- Да, это так! Их лица мне очень знакомы.
   -- Возьмем их на судно, мсье, -- сказал худой человек с черными глазами.
   Он держал большой портфель под мышкой; потом я узнал, что это был живописец по имени де Мойн. Цель его была нарисовать этих двух дикарей, к чему он приступил, как только мы очутились на палубе. Этот рисунок до сих пор сохранился в Брео.
   Через короткое время мы стояли на палубе между этими людьми, которые говорили о нас, не подозревая, что мы понимаем их разговор. Де Лодоньер пытался объясниться с Мартином знаками, но мой друг притворялся, что ничего не понимает, так что в конце концов тот вынужден был отказаться от переговоров.
   -- Это, очевидно, невежественный и грубый дикарь, от которого ничего не добьешься, -- заметил он.
   -- Нет, мсье, я думаю, что в данном случае вы ошибаетесь, -- сказал Мартин по-французски. -- Я полагаю, что от этих двух дикарей можно узнать больше, чем ото всех остальных дикарей Нового Света.
   Наступил момент изумленного молчания.
   Лодоньер сделал шаг вперед и стал пристально всматриваться в Мартина.
   -- Мартин Белькастель! -- воскликнул он. -- Я не верю своим глазам. И молодой де Брео! Ведь первые колонисты, оставшиеся в живых, рассказали, что вы погибли, затерявшись в лесу.
   Он обнимал нас, громко выражая свою радость.
   -- Мне казалось странным, -- заметил он потом, -- что у вас бороды, так как до сих пор я не встречал дикарей с растительностью на лице.
   Смеясь над шуткой Мартина, все толпились около нас, с большим интересом рассматривали наши одежды и оружие.
   Мартин рассказал о нашей жизни у дикарей, но не упоминал о причине, заставившей нас оставить форт Карла. По своему обыкновению, он очень скромно говорил о своих подвигах и преувеличивал мои, чем заставлял меня краснеть, в особенности, когда де Лодоньер похвалил меня за мою храбрость. Де Жонвиль, горячий искатель приключений, сетовал на свою судьбу, заставившую его отправиться обратно во Францию вместо того, чтобы остаться в колонии. Когда Мартин кончил, я стал рассказывать, как Мартин спас меня, когда я попал в море, и про историю с медведем. Он отшучивался, но по глазам его я видел, что это ему было приятно.
   Мы, в свою очередь, узнали о многих интересных событиях, происшедших во Франции за время нашего отсутствия. Они рассказали нам об избиении гугенотов спустя несколько дней после нашего отплытия; о том, что после этого война возобновилась с еще большей жестокостью. Де Колиньи и де Конде были разбиты у Дро в декабре 1562 года, менее чем через год после нашего ухода. Франция до сих пор представляет собою два больших вооруженных лагеря -- католики против гугенотов, брат против брата, друзья против друзей; а Гизы и королева-мать управляют Францией с фанатической жестокостью. Адмирал де Колиньи еще до сих пор лелеет мечту о Новой Франции, чем и объясняется вторичная экспедиция в Новый Свет, возглавляемая де Лодоньером; адмирал все еще строит планы об убежище для преследуемых гугенотов. Гизы были против основания колонии, но слабый король, который очень любил де Колиньи, одобрял это предприятие и поощрял его планы. Единственной приятной новостью было то, что наш самый опасный враг -- Франсуа де Гиз умер и его брат Карл, хилый человек, теперь стал герцогом де Гизом.
   Мы узнали от де Лодоньера об оставшихся в живых первых колонистах, как они на дырявом судне собственной конструкции носились по океану, умирая с голоду, пока, наконец, не были подобраны английским судном. Большинство из них были высажены на берег Франции. Они-то и доложили де Колиньи, что Мартин и я захвачены краснокожими. Они также сообщили, что капитан де ла Пьерра умер от злокачественной лихорадки, а неудачный урожай заставил их оставить остров. Мартин молча выслушал это сообщение, и я последовал его примеру.
   Представив нам всех остальных из его компании, которых мы еще не знали, де Лодоньер посоветовался с нами о возможности основать колонию у реки Мая. Он сомневался в пригодности той местности, которая лежит к югу от нас, вблизи владений Испании, и которую испанцы называют "Флорида" (цветущая) за ее бесконечные поля, покрытые цветами всевозможных красок и оттенков.
   Мы сошли на берег и вместе с присоединившимися к нам с других судов стали исследовать прилегающую местность. За песчаным холмом находилось значительное пространство, пригодное для земледелия.
   Главные руководители решили остаться здесь, огородить некоторое пространство, построить жилища и назвать это место фортом "Каролина".
   В ближайший же день приступили к работе.
   Мы поговорили с де Лодоньером о нашем сильном желании возвратиться во Францию с первым судном, которое направится в обратный путь. Он обещал исполнить нашу просьбу, но заметил при этом, что еще немало времени пройдет, пока будет возможность осуществить ее. Мы были очень огорчены этим сообщением, так как лелеяли надежду быть не позже, чем через месяц, по дороге на родину; но предстояло очень много работы для того, чтобы суда были в состоянии снова пуститься в плавание, и поневоле пришлось примириться с этим.
   В ближайший день де Лодоньер предложил Мартину и мне отправиться к вождю дикарей Сатурионе в качестве послов от его имени. Он хотел, чтобы мы предупредили краснокожих о наших мирных намерениях и о причинах, заставивших нас обосноваться на этом берегу. Мы с великой радостью согласились взять на себя эту миссию, надеясь успешно ее выполнить и через неделю быть обратно.
   Когда мы сообщили Сатурионе о прибытии белых людей и об их миролюбивых намерениях, он уверил нас в своем доброжелательстве и просил передать нашему командиру, что скоро сам явится приветствовать французов в своей стране. Нам он выразил свое сожаление по поводу того, что мы его оставляем, и преподнес нам много подарков -- в виде одежды из перьев и оленьей кожи.
   Наша миссия продолжалась неделю, как мы и предполагали. В это время я много думал о причинах, заставивших Мартина скрыть правду о событиях на форте Карла. Когда я об этом заговорил с ним, он ответил мне с кривой улыбкой, что молчание всегда золото, в особенности, когда не знаешь истинного положения вещей.
   -- Мы должны помнить, -- сказал Мартин, и голос его странно прозвучал в девственной тишине, царившей вокруг нас, -- что мы имеем врагов, особенно одного -- этого жирного человека, исчадие ада, который своим одним глазом видит больше, чем другой двумя. У него какие-то тайны, и нам надо быть настороже. Без сомнения, вся эта история о событиях в форте Карла создана хитрым умом Мишеля Берра.
   -- Мишель Берр, вероятно, теперь во Франции и в настоящее время ничего не может нам сделать, -- ответил я. -- Возможно, он считает нас мертвыми.
   -- Нет, -- возразил Мартин, -- он может быть на одном из других судов. Ведь мы видели очень немногих членов экспедиции.
   Мы больше об этом не говорили, но неприятный образ жирного человека с черной повязкой на глазу преследовал меня все время.
   В полдень мы достигли стоянки наших судов. Белый туман висел над рекой, и сквозь него деревья-гиганты подымались ввысь, как будто ища спасения в другом царстве. Из лесу доносился стук топоров, шум голосов, крики перекликающихся людей. Перед нами вырисовывались суда, серые, призрачные, качавшиеся на тихой воде.
   Очутившись на палубе, мы там нашли единственного матроса, оставленного на страже. Он объяснил нам, что все находятся на берегу, занятые назначенной им работой, и на других судах находились только женщины и дети.
   Де Лодоньера мы нашли в небольшой палатке на вершине песчаного холма, работавшего вместе с ле Мойи над планом будущего форта.
   Мы ему доложили о результатах нашей миссии.
   В течение дня мы встретили многих участников экспедиции, которые присоединились к ней либо в стремлении к интересным приключениям, либо в надежде найти сказочные богатства в Новом Свете. Они спрашивали нас, удалось ли нам найти клады с золотом, откуда дикари пополняют свои запасы, и отнеслись чрезвычайно скептически, когда мы объяснили им, что источники всех тех золотых и серебряных украшений, так привлекших их внимание, находятся на расстоянии многих дней езды на запад.
   Между этими людьми был и Роже де Меррилак, упомянутый когда-то Мартином как искатель руки Марии де ла Коста. Это был молодой человек моего возраста, с неприятным лицом, внушившим мне при первой же встрече отвращение. Впоследствии я имел более серьезные основания для такого чувства.
   Я был поражен, когда меня представили стройному, с мягкими манерами седому господину, говорившему с большим энтузиазмом о новой стране, в которой мы находились. Он оказался господином де ла Коста, который прибыл, как и предполагал Мартин, со своей дочерью и несколькими слугами, чтобы обосноваться в Новом Свете. Это меня чрезвычайно обрадовало, несмотря на то, что Мария лежала больная на одном из судов. Я надеялся скоро увидеть ее, но прошло много дней, пока представилась возможность увидеть это милое, так привлекшее меня лицо.
   Работа по постройке жилищ и вала форта Каролина быстро подвигалась вперед по прекрасным планам и чертежам ле Мойи.
   Вскоре в наш лагерь прибыл Сатуриона в сопровождении большой свиты из ярко разодетых краснокожих; он был очень любезно принят де Лодоньером. Мартин служил переводчиком, и между обеими сторонами установились очень хорошие отношения.
   С течением времени наши краснокожие друзья стали часто посещать наш форт. Они были в восхищении от гимнов и песнопений, распеваемых многими из наших людей; присутствие дикарей со скрещенными на коричневой груди руками, с развевающимися на голове перьями, торжественно слушающих звучное пение нашего хора, стало обычным для нас явлением. Особенно нравилось такое времяпрепровождение Оленю, а однажды я наткнулся на самого Сатуриону, гигантская фигура которого выделялась при свете полной луны. Он стоял на довольно значительном расстоянии и слушал пение с серьезным видом.
   Мало-помалу жилищ было построено столько, что можно было расселить всю колонию, так что суда остались без обитателей, за исключением нескольких матросов, оставленных на них для стражи. Присутствие женщин и детей придало колонии характер постоянного поселения. Мартин и я большую часть дня проводили вне форта -- руководя охотой и добывая у дикарей зерно для колонистов. Иногда мы день-два отдыхали в форте. И вот, однажды, во время такого отдыха судьба преподнесла нам очень неприятный сюрприз.
  

Глава XI
Знакомая фигура

   Между другими ремесленниками в колонии был и парикмахер -- низенький, худенький малый, с веселыми наглыми глазами. Своими ножницами он быстро привел нас в надлежащий вид, подшучивая над моими заботами об усах. Я посмотрел на него надменно, но это только привело его в еще более игривое настроение, а меня -- в бешенство, но веселый огонек в глазах Мартина заставил и меня расхохотаться.
   Парикмахер, оказавшийся симпатичным человеком, сообщил нам, что здесь имеется портной, который привез с собою все принадлежности для своего ремесла и несколько кусков прекрасной материи, которые он надеется превратить в честно заработанные деньги. Мы разыскали этого портного и заказали ему гладкий темно-синий костюм для Мартина, а для меня из красного материала. Это дало повод Мартину заметить, что Красный Петушок хочет восстановить свои перья.
   Возвращаясь от портного на площадку, находившуюся в центре форта, я заметил знакомую, неприятную фигуру, пересекавшую открытое место и направлявшуюся к нам. Это оказался жирный негодяй с черной повязкой на глазу -- Мишель Берр.
   Он двигался с той же легкостью, которая меня всегда в нем поражала. Подойдя к нам, он, по своему обыкновению, очень низко поклонился и сказал с еле заметной улыбкой на своих толстых губах:
   -- О, господа! Я так рад видеть вас опять живыми и здоровыми.
   -- Не сомневаемся, -- ответил Мартин сухо.
   Я ничего не ответил, так как один вид этого человека расстроил меня и наполнил гневом и отвращением к нему.
   -- Я перенес большие лишения за то время, что не видел вас, -- продолжал Мишель. -- После смерти доброго капитана...
   -- От лихорадки, -- вставил Мартин тихо.
   -- От внезапной сильной лихорадки, -- согласился Берр иронически, -- когда вы, господа, оставили остров...
   -- Унесенные дикарями, не так ли? -- спросил Мартин с неподвижным лицом.
   -- Да, были такие слухи, -- сказал толстяк, взглянув на Мартина с невольным восхищением. -- После всего случившегося, не имея славного начальника, который руководил бы нами, мы соорудили лодку и отправились на ней во Францию; но, вследствие враждебности дикарей, с которыми у нас происходили раздоры, мы не в состоянии были взять с собою достаточное количество припасов, и, пока мы не достигли моря, наше положение было отчаянным. Я много дней жил запасом собственного жира, подобно некоторым животным, о которых мне рассказывал один монах, когда я был мальчиком. Я потерял много жиру и был настоящим скелетом, но нас спасло английское судно.
   -- Теперь вы прекрасно поправились, -- заметил Мартин, скользнув взглядом по шарообразной фигуре, стоявшей перед нами.
   -- О да, господа! Но это было ужасно! Потом я очень беспокоился за вас...
   -- Будучи таким горячим поклонником моего отца, -- вставил я злобно.
   Он опять поклонился.
   -- А когда вы прибыли во Францию? -- спросил Мартин.
   -- Тогда я доложил адмиралу де Колиньи о неудачах колонии и о печальной смерти капитана де ла Пьерра -- от лихорадки, от сильной лихорадки! -- Самодовольная улыбка появилась на его лице, когда он прибавил:
   -- Если бы я сообщил правду, то поплатился бы своей головой, а так меня опять послали с этой экспедицией, как уже имевшего опыт с первой.
   -- Настоящая история будет когда-нибудь рассказана, мсье Берр, подумали ли вы об этом? Когда-нибудь и в совсем неожиданный для вас момент, -- сказал Мартин. -- Кто знает!
   Жирный Мишель пожал своими покатыми плечами.
   -- Действительно, кто знает? От этого надо себя предохранить, -- ответил он и удалился от нас.
   Мы с Мартином продолжали наш путь к жилищу де Лодоньера, чтобы получить от него дальнейшие распоряжения. Дорогой я думал о величайшей наглости Мишеля Берра, и старое, тревожное состояние охватило меня вновь при мысли, что с возвращением этого человека надо быть настороже.
   Де Лодоньера мы нашли в плохом настроении, его обычно приветливое лицо было нахмурено. Однако, при виде нас оно прояснилось, и он встретил нас с улыбкой.
   -- Мои дикари! -- воскликнул он, -- как раз вас я и желал теперь видеть. Я имею для вас поручение. Пять наших юношей отправились в лес на розыски золота. Как будто золото растет на деревьях! Уже пять дней, как они отсутствуют, и я боюсь, что они заблудились. Я бы хотел, чтобы вы отправились на поиски.
   -- Это нелегкое дело, -- заметил я. -- Все равно, что отыскать блоху на спине собаки. Не можете ли вы сказать нам, капитан, по какой дороге они отправились?
   -- Мне кажется, на юг, -- ответил он. -- Без сомнения они затерялись в широких болотах, находящихся в этой части. А может быть они умерли от лихорадки; болезней мы здесь имеем всяких достаточно -- наш врач едва справляется с ними. Работы задерживаются, земля не обрабатывается -- есть от чего с ума сойти.
   -- Этого можно было ожидать, -- сказал Мартин. -- Эти молодые люди, эти знатные отпрыски Франции, не подходят для роли колонистов. Они только искатели приключений, охваченные золотой горячкой. Такие люди всегда удаляются от колонистов, разыскивают чего-то за холмами, за синими горами. Капитан, почему бы нам не предпринять путешествие внутрь страны -- вы, этот юноша и я? Кто знает, что мы там найдем? Может быть, новые земли для Франции?
   Лицо де Лодоньера засияло после этих слов: оно выражало радость человека, долго разыскивавшего что-то и вдруг увидавшего разыскиваемое перед собою.
   -- Может быть... -- начал он, но сразу остановился и вопросительно посмотрел на Мартина.
   А этот шутник широко улыбался. Капитан разразился громким смехом.
   -- Вы, кажется, поймали меня на слове, а, мсье Белькастель? Ну, покончим с вами. Вы не будете очень жестоки с этими молодыми людьми, когда их разыщете, а? Мы ведь выкроены по одному и тому же образцу.
   И мы отправились на розыски. К счастью, мы их нашли на второй же день мокрыми, несчастными, дрожавшими от холода и сгоравшими от жажды. На четвертый день мы их благополучно доставили в форт. Де Лодоньер был страшно доволен, называл это подвигом с нашей стороны и так нас расхваливал, что я стал гордиться этим. Мартин смеялся надо мною, но я на это не обращал внимания, так как получить похвалу от де Лодоньера для меня было так же важно, как и от Мартина.
   На второй день после возвращения я увидел приближавшуюся ко мне женщину. Возможно ли?.. Она подошла ближе -- и я весь задрожал. Я смотрел прямо в темные глаза той девушки, которую я видел в Париже в саду.
   -- О, сударыня! Я боялся, что потерял вас, что никогда вас больше не увижу! -- заболтал я раньше, чем пришел в себя от неожиданности.
   Она недоуменно и вопросительно посмотрела на меня. Ее бледное лицо покрылось легкой краской. Она, по-видимому, считала меня наглым малым, когда я стоял перед нею в своей кожаной одежде, без шляпы, загорелый, с нечесаными волосами, и во все глаза смотрел на нее.
   -- Вы, наверно, ошиблись, -- сказала она холодно, отступая от меня. -- Я вас никогда не видела.
   -- Но я вас видел, сударыня, два года тому назад, в саду в Париже. И я вас с тех пор никогда не забывал.
   Я решил было дальше не продолжать, но невольно прибавил:
   -- И никогда не забуду!
   Она слегка улыбнулась, покраснела и оставила меня.
   Не успела она сделать двух шагов, как я услышал возле себя чей-то голос и, подняв глаза, увидел де ла Коста.
   -- Мсье де Брео, -- сказал он, -- я не знал, что моя дочь имеет удовольствие знать вас. Ее болезнь...
   -- Нет, папа, я не знаю этого молодого человека, -- произнесла девушка, повернувшись к нам. -- Я его только спросила дорогу к дому Роже де Меррилака, которому несу бульон, так как он лежит больной.
   Это заявление Марии де ла Коста привело меня в такое уныние, что я больше ничего не в состоянии был сказать. "Дурак, дурак, сам разрушивший все свои надежды", -- мысленно выругал я себя за мое глупое поведение.
   -- Это мсье де Брео, дорогая, -- сказал де ла Коста после недоуменного взгляда на каждого из нас по очереди. Я поклонился. -- Один из тех двух джентльменов, об удивительных приключениях которых я тебе уже-- рассказывал. Они много месяцев жили здесь среди дикарей. Мне очень хотелось расспросить вас об этой стране, мсье. Вы сделаете мне большое одолжение, если в свободное время посетите меня, и мы поговорим о чудесах Нового Света,
   -- Для меня будет большая честь служить вам, -- ответил я. -- Назначьте время, и я буду рад посетить вас. Я думаю, было бы хорошо привести с собою и Мартина Белькастеля, так как он более меня осведомлен.
   Таким образом, вечером этого же дня Мартин и я, прекрасно выглядевшие в своих новых костюмах, которые мы поторопились получить у портного, очутились в доме де ла Коста. Хозяин дома оказался очень разговорчивым; он много и долго расспрашивал о плодородности здешней почвы, о ее свойствах и качествах; сообщил нам о своих широких планах обзавестись здесь в пустыне хозяйством, привезти сюда из Африки негров для обработки земли и еще о разных других планах. Говорил он обо всем так распространенно и высокопарно, что, если бы не нежная красота его дочери, я бы там не засиделся. Но дочь обошлась со мною так любезно, что я готов был думать, что мое поведение при встрече с ней было ей не так уж неприятно, как я того боялся.
   Мы сидели у них довольно долго, и я, предоставив Мартину давать объяснения хозяину дома о Новом Свете, сам беседовал с прелестной его дочерью.
   Одна вещь, отравляла мое счастливое настроение -- это имя Роже де Меррилака, не сходившее с уст молодой девушки, и по мере того, как она повторяла его, мое нерасположение к этому неприятному, напыщенному молодому человеку увеличивалось.
   Когда мы с Мартином возвращались домой, я заметил, что провел очень приятный вечер. Он засмеялся.
   -- Вам-то было приятно, Блэз, но не мне, -- ответил он с притворной серьезностью. -- Я так переполнен почвой, дождями, неграми, урожаем, имениями и вообще превосходством мсье де ла Коста над всеми окружающими его людьми, что тецерь еле двигаюсь под этой тяжестью. Могу сказать без хвастовства, что я -- храбрый человек, если мог устоять против напора такого многословия. Клянусь, это непостижимо, это ужасно! Я расхохотался.
   -- Во всяком случае смеяться нечему, -- сказал Мартин серьезно.
   Я взглянул на его лицо, не совсем ясно вырисовывавшееся при свете звезд, и заметил, что оно выражало большую усталость.
   -- Этот человек представляет собой громадную бочку, наполненную словами, -- продолжал он после краткого молчания. -- Не такие люди, как де ла Коста, завоюют эту суровую страну. Нет! И не такие, как эти молодые военные, которые гонятся за какой-то мечтой. Где настоящие земледельцы, Блэз, которые могли бы распахать эту девственную почву, терпеливые труженики -- опора Франции, где они?
   -- Вы думаете, что эту колонию постигнет такая же неудача, как и первую? -- спросил я.
   -- А как же иначе? Посмотрите на законченный наполовину форт; урожая нет, земля не расчищается. А мы разыскиваем в лесу охотников за золотом. Золото! Никакого золота нет на расстоянии пятисот лье. Единственное золото здесь находится под нашими ногами -- в продуктах этой земли!
   Я пожал плечами. Мартин засмеялся.
   -- А жизнь идет вперед, и Блэза Брео тревожат другие мысли. Женщины -- настоящее дьявольское наказание для мужчин, -- сказал Мартин.
   Я сделался постоянным посетителем дома де ла Коста, ловко избегая хвастливой многоречивости отца и много гуляя вокруг форта с его дочерью. Таким образом прошло много счастливых дней, пока Роже де Меррилак не оправился от лихорадки и стал также бывать у них.
   Я видел, что она о нем много думает, и видел также, что он не очень уверен в ней, хотя и старался скрыть это от меня. Этот надменный, заносчивый молодой человек выказывал к ней сильную любовь. Тем не менее, и я не терял надежды, так как временами мне казалось, что она все больше и больше обращает на меня внимание. Но в те дни, когда эта гордая девушка выказывала свою благосклонность де Меррилаку, я сидел дома, дулся и впадал в уныние.
   Жаркие летние месяцы быстро прошли, и наступила осень; из серого, хмурого неба полились проливные дожди, и форт на вершине песчаного холма превратился в остров, окруженный водой и болотами. Мы вынуждены были оставаться в своих домах довольно продолжительное время, и эта вынужденная бездеятельность дурно влияла на наше настроение. Один только Мартин оставался спокойным, он проводил время в военных упражнениях или мирно дремал, пробуждаясь потом веселым и бодрым. Но я не обладал таким философским характером. Я часами ходил по комнате, бесясь от бездействия, или же бродил по грязи вокруг форта, чтобы хоть чем-нибудь развлечь себя. Мишеля Берра я видел очень редко, а при встречах не заговаривал с ним. Но каждый раз при виде его я тщетно пытался разгадать, почему он так интересуется мною.
  

Глава XII
Надежды и опасения

   Наступила зима, и вместе с ней на нас обрушилось много неприятностей. В январе Ренэ де Лодоньер созвал совет из наиболее спокойных колонистов. Он настаивал на моем и Мартина присутствии, так как мы больше всех были осведомлены об этой стране и лучше других знали ее обитателей. Собрание происходило на квартире де Лодоньера. Он долго и откровенно рассказывал о внутренних делах колонии.
   -- Господа, -- сказал он, -- дела наши плохи. Как вам известно, несмотря на все мои усилия, ничего не посеяно, люди совершенно равнодушны к общему благополучию и думают только о собственной выгоде. Только глупец не понимает, что при данных обстоятельствах успех общий есть успех каждого в отдельности.
   Он замолчал и прошелся два раза по комнате, свирепо теребя свою бороду; затем он повернулся к нам с раскрасневшимся, гневным лицом:
   -- Некоторые из "благочестивых" членов нашей колонии, -- продолжал он саркастически, -- обвиняли меня в индифферентности к нашей вере, между тем немногие из них отдали за веру больше меня. Я еще не стар годами, но успел уже отдать все; теперь я посмотрю, как вы будете пахать землю молитвами, а жатву убирать гимнами. Меня упрекали, что здесь стадо без пастыря. Но я отвечаю вам -- все в свое время, будет пастырь, когда будет уверенность, что колония преуспевает. Молодые люди недовольны тем, что я запретил охотиться за золотом, так как стали снова распространять сказку о золоте, якобы находящемся внутри страны. А пока у нас происходили споры по поводу этого, наступил голод, наши запасы почти истощены. Правда, капитан Рибо должен прибыть с судами и людьми, но это еще не так скоро будет. Что нам делать до того, господа?
   Громкий шум голосов поднялся в ответ на эти слова; все старались говорить, давая всевозможные советы; были и такие предложения: сесть на суда и отправиться обратно во Францию; послать судно за помощью; колония должна управляться по строгим военным правилам и много других.
   Когда все умолкли, Лодоньер обратился к Мартину и спросил его совета.
   -- Реки переполнены рыбой, -- начал Мартин спокойно, -- но немногие из нас ловят ее. Леса полны дичью, но никто не охотится за нею. Правда, теперь уже слишком поздно, чтобы одной охотой удовлетворить наши нужды; мы должны покупать продовольствие у краснокожих, и, если собранию угодно будет, мсье де Брео и я завтра же отправимся к дикарям.
   На этом и порешили.
   На следующий день на рассвете мы пустились в путь и поздно вечером прибыли на родину Сатурионы, к небольшому племени, жившему у реки Май. Мы ночевали у главного вождя, но, соблюдая обычаи этого народа, до следующего утра не говорили о цели нашего посещения и только утром изложили Сатурионе наше поручение. Он выслушал нас с большим вниманием и обещал в ту же ночь созвать совет из младших вождей. Он просил, чтобы его друзья-французы терпеливо ждали ответа, который даст совет для передачи Великому Вождю с волосатым лицом -- как дикари прозвали Лодоньера.
   Были разосл аны гонцы, и младшие вожди стали постепенно собираться на зов своего предводителя. Мы воспользовались этим днем для возобновления своих старых знакомств с обитателями этой деревни, особенно много времени мы провели с нашим старым другом Оленем.
   С наступлением ночи мы отправились в хижину, где происходил совет, -- мрачное, тускло освещенное помещение. На одной стороне сидел Сатуриона, окруженный младшими вождями, а на другой против них заняли места Мартин и я. Долгое время все сидели молча, пока курительная трубка -- символ мира, -- переходившая из рук в руки, очутилась у нас. Мерцающий огонек освещал неподвижные бронзовые лица дикарей, падал на почерневшие от дыма стены. Наконец, Сатуриона встал и изложил желание белых людей.
   Когда он кончил и занял свое место, младшие вожди вставали один за другим и высказывали свое мнение -- некоторые очень длинно, а другие в нескольких словах. Огонь превратился в массу красной золы, отбрасывавшую тусклый свет на лица дикарей; облако дыма неподвижно висело в мрачном пространстве над нашими головами; глубокая тишина нарушалась только гортанными речами ораторов. Когда Сатуриона поднялся, чтобы объявить нам решение совета, верхняя часть его высокой фигуры была окутана облаками дыма, который теперь уже стлался под самым потолком помещения; он напоминал гиганта, голова которого находилась среди облаков. Его ровный голос раздавался подобно рокотанью грома из тьмы небес. Это производило сильное впечатление.
   -- Друзья, -- сказал он, -- так как между моим и вашим народами существуют мирные отношения и так как вы теперь испытываете нужду, мы пошлем вам съестные припасы, какими располагаем. Я советовался с вождями моего народа, и вот их ответ: "К следующему восходу солнца мы будем готовы". Я все сказал.
   Мы провели еще один день в хижине любезного главного вождя и на следующий день с восходом солнца направились домой, ведя с собой пятьдесят лодок, нагруженных съестными припасами для форта. Нас встретили с великой радостью, а краснокожие в обмен получили ножи, зеркальца и красную материю, чем были чрезвычайно довольны.
   Де Лодоньер расхваливал нас за успешное выполнение поручения, но Мартин, по своей скромности, отрицал наши заслуги в этом, уверяя командира, что получены эти припасы только благодаря благосклонности к французам Сатурионы и его народа.
   Наконец, кончилась и зима, а весна застала меня все еще на чужом берегу. Да я и не торопился, я должен был теперь оставаться здесь, если бы и имел возможность покинуть эту страну, -- здесь была Мария де ла Коста, кокетничавшая то с Роже де Меррилаком, то со мною, награждавшая улыбками то одного, то другого. Это не давало мне покоя, но это были приятные страдания.
   Весну сменило раннее лето, и мы снова стали ожидать Жана Рибо. Запасы в форте опять были на исходе, и обитатели его стали роптать, приписывая все неудачи Лодоньеру за его неуважение к вере, так как он не соблюдал воскресений и не обращал внимания на упреки благочестивых людей. Лодоньер же всю свою энергию направил на кропотливую работу по очистке земли и возведению стен крепости -- работу, которая действительно могла привести в отчаяние.
   Неудовольствие все росло. Два судна все еще находились на реке, готовые отправиться во Францию. Многие были разочарованы и сердито говорили о том, что были обмануты прекрасными словами и ложными обещаниями.
   "Где та страна, где текут молоко и мед? -- спрашивали они. -- Где Жан Рибо с его припасами? Только сумасшедшие могут жить в такой стране, где нельзя добыть не только золота, но даже и съестных припасов!"
   Вскоре все эти неудовольствия вылились в открытое возмущение, и над нами разразилось несчастье. Несколько матросов и молодых людей захватили самое большое судно в гавани, бесцеремонно выбросили за борт стражу и на рассвете пустились в море. Выброшенные солдаты направились вплавь к берегу и, задыхавшиеся, изнуренные, к восходу солнца появились в форте. Они рассказали, что захватившие судно под предводительством Жонвиля, страстного искателя приключений, решили сделаться пиратами и грабить среди островов испанские суда с золотом.
   Теперь колония очутилась действительно в очень печальном положении. Припасов с каждым днем становилось все меньше и меньше, а отступление уже стало -невозможным. Оставшиеся небольшие суда были не в состоянии забрать всех колонистов, чтобы возвратиться во Францию, и, кроме того, они требовали большого ремонта, прежде чем пуститься в море. И вот, одни прилагали все усилия, чтобы добиться хоть небольшой жатвы, другие со страхом устремляли взоры вдоль морского пространства, в надежде увидеть желанные паруса Жана Рибо. Но дни шли за днями, море оставалось пустынным, и лица колонистов становились все более мрачными.
   Между нами был единственный человек, который верил в будущее, -- де ла Коста. Он все еще говорил всем, кто только хотел его слушать, о своих планах и схемах, но таких становилось все меньше и меньше -- никто не имел желания выслушивать похвалы стране, которая приняла их так негостеприимно. Как обыкновенно бывает, они обвиняли всех и вся, но не самих себя.
   Однажды после полудня я бродил у реки вдали от форта: мне надоели все эти мрачные лица с их бесконечными жалобами.
   У самой реки я оставил протоптанную дорожку и пошел по узкой просеке между деревьями и, наконец, сел на ствол упавшего дерева. Раздавалось жужжание насекомых; птицы с ярким оперением мелькали в тени деревьев; солнце медленно спускалось, и в лесу становилось все мрачнее; сонное спокойствие господствовало повсюду.
   Через некоторое время я услыхал голоса, затем увидел на дорожке Марию де ла Коста и Роже де Меррилака. Они говорили тихо, так что слов я не мог разобрать; но глаза девушки сверкали гневом, а лицо де Меррилака потемнело от ярости. Из всего этого я заключил с радостью, что его ухаживания пользуются не большим успехом, чем мои.
   Не успели они скрыться, как раздался слабый крик. Я вскочил и быстро побежал в том направлении. Выскочив из чащи на открытое место, я увидел Марию, боровшуюся с де Меррилаком. Он держал ее тонкие руки, и хотя она с большими усилиями вырывалась от него, но все же она была беспомощна в его сильных объятиях. Лицо ее выражало испуг, но, увидев меня, она быстро успокоилась.
   Де Меррилак заговорил громко:
   -- Вы должны выйти за меня замуж возможно скорее! Я устал от ваших колебаний. Я имею согласие вашего отца и согласие вашего дяди, главы вашего рода.
   -- Я никогда не выйду за вас, Роже де Меррилак! -- закричала она, стараясь освободить свои руки. -- Я ненавижу вас! Ненавижу!
   -- Уберите ваши руки, негодяй! -- сказал я внешне совершенно спокойным тоном, внутри же во мне кипело негодование.
   Он так быстро выпустил ее руки, что она чуть не упала, и повернулся ко мне.
   -- Кто назначил вас ее защитником, гасконский прощелыга? -- воскликнул он, обнажая шпагу. -- Я вас научу хорошим манерам!
   -- Вы дурак, мсье, -- ответил я ему спокойно. -- В моей семье никто не дрался в присутствии дам. Это дело мы уладим другим путем.
   -- Вы правы, -- ответил он, сдерживая свое бешенство. -- Я буду иметь удовольствие прислать вам своего друга сегодня вечером.
   Я поклонился, а он, повернувшись, быстро направился к форту.
   Я подошел к Марии. В ее глазах снова появился страх.
   -- Блэз... мсье де Брео... вы не должны драться с ним! -- воскликнула она умоляющим голосом. -- Он...
   Я подумал, что она заботится о нем -- о моем враге, что она боится за его жизнь, и мне стало тяжело на душе. Я холодно ответил ей:
   -- Не бойтесь за вашего возлюбленного, мадемуазель.
   Я не убью его, а только научу хорошим манерам. Он сильно в этом нуждается, в чем вы сами успели
   убедиться.
   Она хотела еще что-то сказать, но удержалась и молча направилась к форту, и только у дверей своего дома она нарушила молчание:
   -- Как я ненавижу всех мужчин! -- сказала она и вошла в дом, оставив меня на пороге в большом смущении, поскольку я счел это плохим вознаграждением за только что оказанную услугу.
   Ночью молодой человек, нормандец де Помьер, посетил меня от имени де Меррилака. Я отослал его к Мартину. Они условились, что мы будем драться через два дня.
   После ухода де Помьера Мартин спросил меня:
   -- Из-за чего вы деретесь, Блэз?
   -- Мы расходимся в вопросе о хороших манерах, -- ответил я смеясь.
   -- А я думал, что вы деретесь из-за женщины, -- заметил он.
   Де Меррилак, как я убедился во время поединка, обладал сильной, гибкой рукой и прекрасно защищался, но мне, сражавшемуся по новым приемам, которым мены обучил Мартин, он показался ребенком. Едва мы вступили в бой, как я начал сильно нажимать на него и через некоторое время ранил его в левую руку. Он настаивал на продолжении, и я в три удара обезоружил его. Он стоял и спокойно ожидал моих дальнейших действий. Он не был трусом. Я поклонился ему и оставил поле сражения.
  

Глава XIII
Мои враги

   Между тем жизнь в форте тянулась без перемен: припасы, полученные от туземцев, были съедены и больше ждать их было неоткуда. Лодоньер не знал, что делать: опять возникли разговоры, чтобы на оставшихся двух судах отвезти колонистов назад во Францию. Многие потеряли всякую надежду на возвращение Жана Рибо, но некоторые все еще ежедневно устремляли полные надежд взоры на море. Наступил июль с палящим зноем, а синее море оставалось пустынным.
   Временами я встречал Мишеля Берра, всегда приветствовавшего меня со своей обычной чрезмерной вежливостью. Я решил, что он отказался от своих таинственных планов, но все-таки каждый раз, когда я замечал насмешливый блеск в его единственном глазу, меня охватывало чувство опасности. Однажды ночью я признался в этом Мартину.
   -- Ваши чувства служат вам лучше, чем ваш разум, -- заметил он озабоченно. -- Мишель Берр, если я его правильно раскусил, не такой человек, который легко откажется от своих планов, не он вынужден действовать медленно, так как он теперь один, а в единственном числе он для нас не страшен.
   -- Нет, даже если бы их было двое, -- ответил я. -- Убить его не составляло бы труда -- детская игра!
   -- Опять заговорил Красный Петушок, -- сказал Мартин сурово. -- Вы говорите не обдумав и не обсудив! Разве вы не видите, что это не обыкновенный человек? Держу пари, что этот жирный малый имел неоднократные схватки с жизнью, и они его многому научили. Это -- враг, с которым надо считаться.
   -- Ну, Красный Петушок будет жить столько, сколько ему предначертано, -- сказал я весело, -- назло всем жирным людям; и я все-таки думаю, несмотря на ваши сомнения, Мартин, что могу убить двух таких, как наш вежливый друг, и даже очень легко.
   -- Может быть, -- сказал он, -- но он двигается слишком быстро для такой бочки, какую он собой представляет.
   -- О, не его я боюсь, -- заметил я, -- а его плутней и хитростей. Черт возьми! Надо остерегаться такого человека! Но почему он так интересуется мною, что он от меня хочет? -- для меня это совершено непонятно.
   -- Я думал временами, что причиной может быть старая ссора вашего отца, который оставил вам ее в наследство вместе со шпагой, которую вы теперь носите. У Жервэ была тяжелая рука, и он имел много врагов. -- Мартин зевнул.
   Я подумал над этим и нашел вполне возможным.
   -- В конце концов, мы должны быть благодарны Мишелю Берру за то, что он спас нас от скуки. Здесь не место для военных людей: мы нужны были во Франции. Прекрасная страна, где мы теперь находимся, но скучная. -- Он снова зевнул.
   -- Я не теряю надежды, -- ответил я.
   -- О да, -- сказал Мартин, -- и я уверен, что какие-то события надвигаются: не знаю что, но события будут. Моя правая рука чешется так же, как она чесалась перед битвой на Сьене и перед дюжиной других горячих битв. Мне скоро придется принимать участие в опасном деле.
   -- Тогда я к вам присоединяюсь, как брат, -- сказал я ему, отправляясь спать.
   Однажды ночью мы были приглашены к Лодоньеру, чтобы снова посоветоваться, насколько благоразумным будет оставить колонию и возвратиться во Францию. Здесь же, к большому огорчению Мартина, находился болтун де ла Коста; затем де Бодьер -- угрюмый и решительный, де Мойи -- с красивым, открытым лицом, веривший в счастливую судьбу, и другие. Много говорили о ремонте судов; делали предположения о вероятности возвращения Жана Рибо; одним словом, было много речей, не принесших никакой пользы. Бледное пламя свечей освещало негладкие стены, вытянутое лицо и усталые глаза де Лодоньера и неподвижную физиономию Мартина. Мартин по обыкновению молчал, молча сидел все время и я.
   Сказать правду, меня раздражали эти собрания, которые уже не были ни новыми, ни интересными с тех пор, как они стали только сборищем, где изливало свои жалобы общество людей, жестоко обманувшихся в своих надеждах: я сидел там совершенно равнодушный к раздававшимся вокруг меня голосам и рассеянно устремил свой взор на темное окно, у которого сидел де Лодоньер. Но вот мне показалось, что я различаю на этом темном месте очертания головы, покрытой широкой шляпой со спущенными полями. На мгновенье я закрыл глаза, и, когда вновь открыл их, прозрачный образ все еще находился там, и теперь я уже видел очертания щеки и странный блеск одного глаза.
   Я стал пристально всматриваться в окно, но там уже никого не было.
   Это меня очень смутило и заставило напряженно думать, кого напоминает этот шпион: уверенности у меня не было, но сейчас же подумал о Мишеле Берре -- это он шпионил за нами. Мысль эта мне самому показалась смешной, но я никак не мог отделаться от нее. Тревога, которую внушал мне этот хитрый жирный человек, вновь охватила меня.
   Спустя несколько дней солдат по имени Матиа Меллон подошел ко мне и тихим голосом просил следовать за ним, так как он имеет кое-что сообщить мне. Этому солдату я оказал услугу еще во времена первой колонии. Это был стройный смуглый человек, с жесткими седоватыми волосами, тихого и спокойного нрава. Видно было, что ему очень трудно начать говорить, и некоторое время мы шли молча.
   -- Оказывается, -- сказал он, наконец, шепотом, -- вы имеете здесь двух серьезных врагов, мсье де Брео. Я посмотрел на него вопросительно.
   -- Вы имели несчастье каким-то образом оскорбить Мишеля Берра, а это -- действительно несчастье, так как он не такой человек, который позволит оскорблять себя: у меня имеются достаточные основания утверждать это. Кроме того, вас ненавидит молодой де Меррилак.
   -- Я уже знаю об этом, тем не менее, я вам очень благодарен, Меллон, за предупреждение, -- ответил я. -- Человек, которому угрожают, долго живет.
   Он посмотрел на меня серьезно и покачал головой.
   -- Как видно, вы не знаете Мишеля Берра. А известно ли вам, что они оба соединились, чтобы сообща действовать против вас?
   Я был поражен и заявил, что это новость для меня.
   -- Я случайно подслушал ночью их разговор. Причины этой вражды, -- продолжал он, -- я не мог себе уяснить, но у них самые злые намерения по отношению к вам, и я посчитал нужным предупредить вас. Берр -- человек коварный: он сам не выступит -- другой будет орудием в его руках. Он, по-видимому, и де Меррилаку не все говорил. Но будьте настороже, берегитесь!
   Я снова поблагодарил его, и мы расстались.
   Услышав от меня эту новость, Мартин не сделал никаких замечаний, а сказал только, что это вполне возможно, но нисколько не меняет положения вещей: мы должны сидеть спокойно и ждать действий наших врагов.
   -- Зло, -- продолжал он, -- соединяет людей скорее, чем добро: преступление связывает их; истинно бесстрашный человек -- это тот, кто имеет чистую совесть и всегда поступает честно с другими людьми.
   Его объяснение показалось мне совершенно правильным. Я понял, что злоба этих двух таких разных людей соединила их против меня. Но такой союз, по-моему, имел мало шансов одержать верх над союзом де Белькастеля и де Брео, основанным на глубокой привязанности и полном доверии.
   На второй день после разговора с Меллоном я убедился, что его предположения правильны. У незаконченного бастиона я наткнулся на этих двух заговорщиков, о чем-то серьезно разговаривавших. Увидев меня, де Меррилак вздрогнул и молча стал уходить, а Мишель последовал за ним со странным блеском в глазу. Но вскоре он обернулся и поклонился мне со своей обычной почтительностью, осведомившись любезно о моем здоровье.
   -- Оказывается, вы друг де Меррилака, -- начал я, не обращая внимания на его любезность.
   -- Только знакомый, -- ответил он. -- Он узнал о моем участии в битве при Сьене, где его отец храбро сражался в одной из самых жарких схваток, и он хотел узнать, не могу ли я что-нибудь прибавить к истории смерти его родителя, К сожалению, я не мог ничего рассказать ему, но молодой человек имеет пристрастие к рассказало храбрых поступках.
   -- Итак, он пришел к вам, чтобы услышать о храбрых поступках? -- прервал я поток его слов, за которыми хотел укрыться этот жирный плут. -- Благоразумный выбор!
   Бросив на меня косой взгляд, он с достоинством заметил, что всю свою жизнь провел среди храбрых людей, наблюдал за их действиями и действительно может о них многое рассказать, что он и обещал Меррилаку, которому так это нравится.
   Я понял ловкость этого человека, приготовившего почву для последующих переговоров со своим соучастником под таким благовидным предлогом, и невольно улыбнулся.
   Выражение недоуменного вопроса появилось в его глазу, а я, продолжая смеяться над ним, оставил его изумленным, растерявшимся, злобным.
   Через несколько часов мы с Мартином направились к лесу -- нашему убежищу от кислых физиономий плохого настроения колонистов. Мы проехали несколько лье па нашей лодке вверх по реке, потом сошли на берег в надежде поохотиться на дичь, но долго бродили по лесу без всякого успеха.
   К вечеру подул сильный ветер. Он набежал совершенно неожиданно, и в этот момент лес представлял собой ужасную картину. Высокие деревья качались и гнулись со страшной силой, воздух наполнился шумом и грохотом от трескавшихся и падавших деревьев, смешавшимся со свистящими звуками от пролетавших над нами оторванных громадных веток. Мартин что-то кричал мне над самым ухом, но я ничего не слышал из-за оглушительного воя бури. Он указал мне на реку, и я стал двигаться в этом направлении, борясь с сильными порывами ветра. Небо было покрыто черными тучами, и в полуосвещенном лесу нам пришлось продвигаться вперед очень медленно. Пройдя некоторое расстояние, я обернулся, чтобы посмотреть на Мартина, и то, что я увидел, остановило биение моего сердца: высокое дерево медленно нагибалось, готовое упасть, одно мгновение оно висело в воздухе, как будто удерживаемое чьей-то сильной рукой, затем будто устремилось вниз со страшной силой. Мартин как раз стоял на его дороге.
   Напрасно я кричал -- слабый звук, который срывался с моих губ, уносился ветром. Голова Мартина была наклонена от порывов ветра, так что он даже не подозревал о грозящей ему опасности. Но вот он поднял голову, увидел свое опасное положение и сделал прыжок вперед, но было поздно -- громадное дерево, летевшее теперь с быстротой молнии, накрыло его своими ветками и повалило наземь.
   Крик ужаса замер на моих губах. Между листьями, покрывавшими моего друга, не видно было никакого движения -- только ветер трепетал между ними.
  

Глава XIV
Капитан Джон Гоукинс

   Некоторое время я стоял как вкопанный; какой-то твердый комок подкатил к моему горлу и душил меня; глаза наполнились слезами. Я бросился в листву упавшего дерева и как сумасшедший стал раздвигать ветви, пока не увидел неподвижную фигуру Мартина, лежавшую среди листьев лицом вниз. Из глубокой раны на голове медленно текла кровь и сбегала тонкой струей по бледнеющей щеке. Я дрожал от страха; с большим трудом мне удалось взвалить его себе на плечи и, шатаясь, направиться к открытому месту близ реки. Осмотрев его рану, я поторопился к реке за водой, чтобы привести его в чувство. Ветер в лесу завывал еще громче; река неистово бурлила и пенилась; черные тучи застилали небо.
   Когда я бежал обратно от реки, первые тяжелые капли дождя ударили мне в лицо, а ветер еще яростнее завыл между деревьями высокой певучей нотой. Не успел я добежать, как начался потоп. В мгновенье ока я был сбит с ног и промок до костей. Мне пришлось двигаться к Мартину ползком, задыхаясь от сильных порывов ветра. Земля дрожала от падения громадных деревьев, треск от которых раздавался со всех сторон.
   Я застал Мартина сидевшим, хотя по лицу видно было, что он очень слаб.
   -- Черт возьми! Я уже собирался идти разыскивать вас, -- сказал он. Голос его был слаб, но спокоен. -- Я думал, что вы убиты или придавлены деревом.
   -- Слава богу, вы живы! -- закричал я, чрезвычайно обрадованный. -- Я боялся, что вы погибли. Я побежал за водой, и дождь настиг меня дорогой.
   -- Моя голова дьявольски разбита, -- ответил он, -- и все тело в ушибах, но думаю, что кости целы. Черт побери! Я все-таки счастливый человек: еще один шаг -- и я был бы готов. Теперь же повреждения небольшие.
   Еще долго бушевала буря, и только к ночи утих ветер и прекратился дождь. По сваленным и разбитым деревьям мы направились к нашей лодке. Уже был близок рассвет, когда мы добрались до форта и, ответив на вопросы сонного часового, пошли к себе домой. Стаскивая с себя промокшую одежду, я заметил Мартину, что эта страна -- Новый Свет -- совсем не такая уж скучная, как мы считали. Мартин засмеялся и осторожно пощупал свою разбитую голову.
   -- Конечно нет: не такая скучная, хотя мало удовольствия сражаться со стихиями. Кто спасается в борьбе с ними, то только благодаря счастью, а не зоркому глазу или изворотливому уму. Но когда вступает в бой человек с человеком, когда кисть руки противопоставляется кисти, ловкость -- ловкости, тогда победит тот, кто с наибольшей пользой употребит свои таланты. Такое приключение, как наше, показывает, что многое зависит и от случая.
   Следующий день был великим днем для форта, хотя мы еще ничего не знали, когда встали и вышли из дому.
   Около полудня, проходя южные ворота форта, мы услышали громкий, возбужденный разговор. Вся колония пришла в движение; еще вчера мрачные лица были сегодня веселы и счастливы -- на них появились улыбки, и громкая болтовня сменила угрюмое молчание. Мы поторопились узнать причину такой перемены, и оказалось то, что я и предполагал.
   Корабли показались. Пять парусных судов! Если только ветер удержится, после полудня они прибудут в гавань. Черт возьми, славные известия! Мое настроение поднялось, и даже на сдержанном лице Мартина выразилось одушевление.
   -- Постараемся быть из первых, чтобы приветствовать их, Блэз, -- сказал Мартин со своей обворожительной улыбкой. -- Вот так оказия! Без сомнения, это, наконец, Жан Рибо.
   Мы быстро направились к нашему домику. Когда мы приближались к нему, мне показалось, что кто-то шмыгнул за угол, но я не придал этому значения и только впоследствии убедился, что в наше отсутствие у нас были какие-то посетители.
   -- Было бы хорошо переменить нашу кожаную одежду, -- намекнул я. -- Уже давно у меня не было удобного случая надеть свой новый красный костюм.
   Мартин согласился, и мы тщательно вымылись, привели в порядок свои волосы и одели свое лучшее платье, что придало нам довольно приличный вид. И вот теперь только я убедился, что мои вещи не в таком порядке, как были раньше, очевидно, кто-то рылся в них; уж не тот ли, кого я заметил, подходя к дому? Я старался представить его себе, но мог только припомнить стройную фигуру в черном. Затем я еще вспомнил, что на нем были ножны из зеленой кожи с металлической отделкой, блестевшие на солнце. Мне казалось, что я мог бы узнать его при встрече. Мартину об этом я ничего не сказал, так как, по-видимому, он ничего не заметил, и мне не хотелось, чтобы он считал меня глупым мальчиком, пугающимся всякой тени.
   Уже после полудня мы подошли к устью реки и вместе с другими наблюдали за медленным приближением судов. Был легкий ветерок, и они шли довольно хорошо, но при нашем нетерпении скорее увидеть новые лица и узнать о Франции казалось, что они двигаются очень медленно.
   Но скоро мы могли уже различить на мачте передового судна флаг.
   -- Английский! -- закричал Мартин. Я молчал, разочарованный.
   -- Странный народ! -- сказал Мартин после паузы. -- Я долго жил среди них. Они храбры, но сражаются без интереса и умирают равнодушно. Что можно от них ожидать? -- Он выразительно пожал плечами. -- Они день и ночь дышат туманом и для облегчения пьют эль.
   -- Действительно, веселый народ! -- заметил я.
   -- Знаменитый народ! -- добавил Мартин. -- Они покрыли моря всего мира своими судами и беспощадно нападают на галионы испанского короля -- груз их, без сомнения, очень ценный.
   Солнце уже спустилось довольно низко, когда первое судно вошло в гавань и бросило якорь, и множество лодок, между которыми находилась и наша, направилось навстречу и окружило его. Когда мы подошли близко, безбородый загорелый молодой человек высокого роста показался наверху и приветствовал нас на плохом французском языке, приглашая на борт. Была спущена веревочная лестница, по которой мы поднялись. Нас сразу провели в большую, комфортабельно обставленную каюту, где нас представили адмиралу флота -- капитану Джону Гоукинсу, известному английскому моряку.
   Это был полный, небольшого роста, но, по-видимому, большой силы человек, одетый в платье цвета сливы, немного запятнанное от морской воды. Волнистая темная бородка, коротко остриженная голова и длинный прямой нос придавали его лицу проницательный вид, в то время как жесткие ярко-голубые глаза выражали непоколебимую отвагу. Словом, то был человек, постоянно имеющий дело с человеческим мясом и сильными ударами, торговец невольниками, пират -- истый моряк.
   -- Господа, -- сказал он, встречая нас с улыбкой, -- я прошел много лье не тем курсом, какой мне требовался, чтобы предостеречь вас. В то время как я производил торговлю с испанцами в Гаване, я там слышал о предполагающейся большой экспедиции под начальством Педро Менендеса, испанского адмирала, состоящей из пятнадцати судов и направляющейся сюда к вам, чтобы преследовать новую религию. Так как я сам принадлежу к этой религии, я решил прийти к вам и предложить свои услуги вашему коменданту.
   Хорошо, по крайней мере, начнутся действия, -- сказал Мартин.
   Он рассказал капитану Гоукинсу, как обстоят дела с нами, на что тот недоверчиво покачал головой и обещал завтра посетить де Лодоньера.
   -- Жан Рибо? -- ответил он на мой вопрос. -- Нет, ничего о нем не слышал. Но он, быть может, отплыл после того, как я оставил Англию. Я уже год как оттуда. Длинное путешествие, господа, но успешное, так как я получил много денег за негров, вывезенных мною из Африки для испанских плантаций, находящихся вокруг Гаваны. Вероломные эти собаки испанцы -- говорят со мною как будто дружески, но охотно перерезали бы мне, горло, если бы посмели.
   Он засмеялся, его живые глаза яростно заблестели.
   -- Но они до сих пор чувствовали тяжесть английского оружия и почувствуют его снова. Не сомне-вайтесь в этом, они теперь осторожны по отношению к нам. Однако я был близок к смерти во время этого путешествия -- в смрадной дыре порта вблизи Капа-Бланко на берегу Африки. Лихорадка одолевала меня, и наш судовой врач в течение нескольких недель не надеялся, что я выживу. Он пускал мне кровь самым жестоким образом, я еле держался на ногах и, как видите, выжил. Бог не допустил моей смерти среди язычников.
   Слушая этот рассказ, Мартин с веселым блеском в глазах поздравил англичанина с его счастливой судьбой и, как он любил выражаться, с его "хорошими отношениями с Богом". Я решил, что англичанин не особенно умен, поскольку он засиял после замечания Мартина, совершенно не заметив в нем иронии. Вскоре мы с ним простились. Несколько лодок все еще находилось около судна, а по реке тем временем приближались остальные суда. Уже стало смеркаться, когда зашумели канаты, и слова команды на чужом для нас языке донеслись к нам через воду.
   Мы поторопились доложить Ренэ де Лодоньеру сущность нашей беседы с английским капитаном. Наш рассказ сделал его серьезным и задумчивым...
   -- Мы в слишком плохих условиях, чтобы сражаться с испанцами или с кем бы то ни было. У нас много больных лихорадкой и слабых от недостатка пищи. Но если возможно у этого англичанина купить провиант, а может быть, даже судно, тогда мы отправим обратно больных и недовольных. Стоит попробовать.
   На следующее утро капитан Гоукинс появился в форте в красивой одежде из ярко-желтого атласа, и нанес визит де Лодоньеру. Он повторил нашему коменданту то же самое, что сообщил нам, и де Лодоньер со страхом расспрашивал у него о силах испанцев, но англичанин ничего больше не мог прибавить. Затем де Лодоньер заговорил с ним о продаже нам одного судна, на что тот очень любезно согласился.
   Что касается припасов, то я могу уступить любое количество, -- прибавил он, теребя свою бородку. -- Команда у меня небольшая -- я потерял многих из-за болезни, -- и потребности у меня малые. Он назначил низкую цену. Лодоньер сразу согласился.
   -- Это большая услуга, капитан, за которую я не могу в достаточной степени поблагодарить вас!
   Гоукинс поклонился и заметил, что одно из его судов так пострадало во время бури, что вынуждено было возвратиться обратно в Гавану для ремонта, и прибудет попозже.
   Я в то время мало думал об этом обстоятельстве, но впоследствии имел основание быть благодарным судьбе за это.
   Отправляясь на следующий день засвидетельствовать Марии де ла Коста свое почтение, я нашел ее окруженной молодыми офицерами английского флота, среди которых находился тот высокий молодой человек, который вчера первый приветствовал Мартина и меня. Он единственный знал немного по-французски, так что мне стоило большого труда удержаться от смеха при виде его неловких попыток быть любезным. Высокий молодой человек играл главную роль в этом обществе, благодаря некоторому знанию языка. При других обстоятельствах я восхищался бы его прекрасной фигурой и красивым веселым лицом, но его настойчивые попытки заслужить благосклонность Марии доставляли мне мало удовольствия.
   -- Не находите ли вы, что этот высокий молодой человек очень красив и храбр? -- спросила меня Мария после того, как англичане, после многочисленных улыбок и поклонов, наконец удалились.
   -- Нет, -- ответил я отрывисто, -- ничего особенного! Храбрость в сердце, а не в руках. Что касается его наружности, то, может быть, в глазах молодой девушки он кажется красивым, а я нахожу, что он очень неуклюж.
   Почему я сделал столь злобное замечание, и сказать не могу: может быть потому, что Мария оказала мне мало внимания. Я не смотрел на нее, когда говорил, и она, недовольная, отошла в сторону.
   -- По крайней мере, он вел себя, как подобает мужчине, а не как надутый мальчишка, -- сказала она и быстро удалилась.
   Гнев мой смягчился, я готов был броситься за нею и молить простить мою грубость, но гордость удержала меня.
   "Она не должна была обижаться", -- подумал я, забывая в своей молодой спеси, что я сам виноват. Дьявольски упрямый характер де Брео мешал мне сознаться в своей вине.
   Я шел домой сердитым; проходя узкую улицу перед нашим домиком, я увидел на небольшом расстоянии впереди себя де Меррилака. При нем была шпага в зеленых кожаных ножнах, оправленных блестящим желтым металлом.
   Это навело меня на размышления.
   Английские суда пробыли недолго. Уходя, они оставили нам одно небольшое судно и припасы, обещанные капитаном. Мартин был счастлив и весел в ожидании действий. Мы часто, по желанию де Лодоньера, посещали морской берег и во все глаза высматривали неприятельский флот. Но дни проходили за днями; уже август был на исходе, а обширное морское пространство было спокойно, и спокойствие это не нарушалось ни единым судном.
  

Глава XV
Возвращение Жана Рибо

   Наступили мрачные дни для форта Каролина. Тень тяжелой испанской руки тяготела над ним, и лица колонистов стали угрюмы от недобрых предчувствий. Де Лодоньер работал день и ночь, чтобы укрепить наши позиции; он прибегал ко всяким средствам, чтобы заставить людей работать, -- то к ласке, то к угрозам, но все это мало помогало.
   Каждый вечер наиболее благочестивыми колонистами устраивались богослужения; раздавалось громкое пение гимнов, которое с удовольствием слушали посещавшие нас краснокожие. Де Лодоньера упрекали в индифферентности к вере -- о чем многие уже давно твердили. Это же и послужило поводом к сопротивлению его приказаниям и к недовольству ведением им дел.
   -- Нет надобности в такой спешке, -- заметил Мартину один из колонистов по имени Бело. Это был маленький человек с крысиным лицом, изрытым оспой, в грубой черной одежде. Он иногда произносил проповеди и руководил пением. -- Нужны большие силы, чтобы взять наши позиции даже в таком виде, как они теперь. Мартин посмотрел на него с сожалением.
   -- С двумястами обученных людей я могу обещать взять их в течение двух часов, -- сказал он. -- Вы не военный человек, мсье, это ясно. Вы бы лучше слушались тех, кто больше вас понимает в военных делах, -- прибавил Мартин сурово. -- Предоставьте дело защиты форта де Лодоньеру, как он представляет нам укрепление веры.
   -- Что касается последней, -- ответил Бело, -- то мы будем на него жаловаться в надлежащее время и надлежащей власти за его небрежное отношение. Мы увидим...
   Мартин засмеялся.
   -- Итак, ветер дует с этой стороны, а? Но будьте осторожны, мсье, это игра, в которой участвуют две стороны.
   Бело сразу уставился на нас, испугавшись злобного выражения лица Мартина.
   Время шло, враг все еще не показывался; первый страх стал проходить; большинство из нас стали жить прежней ленивой жизнью. Де Лодоньер был занят приведением в надлежащий вид двух судов и укреплением форта. Но вот, однажды утром, когда Мартин и я дежурили на берегу и наблюдали за полетом голубых и розовых цапель с длинными клювами и тонкими ногами и забавных белоснежных пеликанов, мы заметили что-то белое на горизонте. Судно, без всякого сомнения судно! За этим следовало еще одно и еще одно, в конце концов мы насчитали семь судов, быстро идущих по свежему ветру. Все утро, пока они приближались, Мартин старался угадать, какие это суда, и только около полудня мне показалось в передовом судне что-то знакомое. Я почувствовал к нему какое-то странное, малопонятное для меня дружелюбное чувство. Мы со страхом смотрели на развевавшийся на фок-мачте флаг, но не могли еще различить его. Вскоре судно слегка изменило направление, и я увидел его в другом положении. Я узнал его -- "Тринити"!
   -- Это французское судно, Мартин! -- закричал я. -- "Тринити"! "Тринити"! Я сразу узнал!
   -- Да, вы правы, -- сказал Мартин, не сводя глаз с судна. -- Конечно, это "Тринити", без сомнения, это оно. Наконец-то Жан Рибо! Теперь...
   -- Теперь мы опять увидим Францию, -- прервал я его, счастливый только от одной этой возможности.
   -- А я думал, что вы здесь кем-то очень интересуетесь, -- сказал Мартин, подчеркивая свои слова.
   В моем воображении сразу появилось лицо, которого я уже много дней не видел, и я печально подумал о том, что никогда не оставлю эту дикую страну один. Это не место для женщин. Только такой сумасшедший, как де ла Коста, мог подвергнуть себя и свою дочь таким ужасным опасностям, какие угрожают нам.
   -- Наконец, это подкрепление даст нам возможность встретиться с испанцами в одинаковых условиях, -- сказал через некоторое время Мартин. -- Конечно, -- прибавил он с сожалением, -- это уменьшит опасность. Признаюсь, Блэз, я жажду битвы.
   -- Не беспокойтесь об опасности, Мартин, -- ответил я ему. -- Если испанцы прибудут, как говорили англичане, с пятнадцатью судами, то у нас будет возможность прославиться.
   -- Да, я надеюсь, -- сказал Мартин с сияющим лицом, -- что мы сумеем совершить подвиги, так как испанцы превосходные бойцы, они хорошо наносят и хорошо принимают удары.
   На реке показались лодки, и другие колонисты присоединились к нам.
   Наконец, после полудня, "Тринити" под громкие, радостные приветствия бросило якорь на реке. Мы поднялись на борт, и первый человек, которого мы увидели, был Жан Рибо. Его открытое лицо сияло радостью, когда он, пересекая палубу, направился к нам навстречу.
   -- Как я рад вас видеть! -- закричал он. -- Мы считали, что вы погибли, и горячо оплакивали вас. Вы, должно быть, пережили интересные приключения, Мартин?
   -- Очень интересные, -- ответил Мартин, улыбаясь его энтузиазму. -- Но о наших приключениях потом; я думаю, что вас ждут другие посетители.
   В это время раздался голос с реки, прося разрешения подняться на судно, и в одно мгновение на палубе оказались: грубый, маленький Бело с неприятной улыбкой на жестком лице; Лашерр, высокий человек с потупленными, смотрящими украдкой глазами и -- к моему удивлению -- Роже де Меррилак. Что он имел общего с этими людьми, я не мог себе представить; он никакого объяснения не дал. Он приветствовал Жана Рибо, как старого приятеля, и отошел в сторону. Мы последовали его примеру. Бело немедленно начал излагать Жану Рибо длинную петицию, требуя удаления де Лодоньера, обвиняя его во многом, а главным образом, осуждая его пренебрежение к вере.
   -- Я внимательно обдумаю все то, о чем вы мне сообщили, господа, -- сказал Рибо осторожно после того, как Бело закончил свои длинные и бессвязные обвинения, -- но мне очень трудно допустить, чтобы мой старый друг сознательно пренебрегал интересами колонии. А что касается ваших духовных потребностей, то я привез сюда мсье Робера.
   Он указал на стоявшего возле него седовласого, почтенного вида человека лет пятидесяти, в скромной черной одежде.
   Пока все это происходило, де Меррилак бросал на меня мрачные взгляды, но я не обращал на них внимания, так как искренне жалел его за те страдания, которые он переживал из-за ревности.
   Не успел Жан Рибо закончить свои замечания, как послышался еще один громкий зов с реки, и вскоре де Лодоньер показался на палубе. Его лицо, когда-то румяное и красивое, теперь было бледно и измучено: глаза утратили обычный блеск; но он довольно быстро двигался навстречу Жану Рибо, и через минуту они заключили друг друга в объятия. Некоторое время они ходили по палубе бок о бок и тихо беседовали: де Лодоньер нетерпеливо и быстро, а Рибо спокойно и медленно. Вскоре беспокойное выражение стало исчезать с лица де Лодоньера, и на нем появилась обычная улыбка.
   Затем Жан Рибо повернулся ко всей компании.
   -- Я нахожу обвинения, выдвигаемые против де Лодоньера, маловажными; это пустяки, и против них я привез лекарство в лице мсье Робера; об этом я с вами потолкую попозже. Я привез новые семена для посева, много припасов и солдат для защиты от испанцев. Мне говорили, что мы должны их ждать, и довольно скоро. Но я надеюсь, господа, что в конце концов мы здесь создадим Новую Францию, которая изумит наших друзей на родине.
   В дальнейшей беседе он сообщил, что ничего не слышал об испанском флоте, что не встретил ни одного судна; наоборот, путешествие было спокойно и обошлось без всяких приключений.
   Бело и Лашерр были немного смущены, когда дело приняло другой оборот, и без дальнейших разговоров ушли.
   Де Меррилак после некоторого колебания последовал за ними и, проходя мимо, удостоил меня наглым взглядом, и ответ на который я расхохотался. В общем, я был доволен таким положением вещей, так как у меня не было основания бояться, что между нами может произойти столкновение.
   -- Но эти испанские интриганы используют все против нас, -- говорил Жан Рибо, когда я опять стал прислушиваться к разговору. -- Я не боюсь столкновения. С таким судном, как "Тринити", с таким прекрасным запасом оружия и амуниции, какой имеется у нас, мы в состоянии будем совершить такие подвиги, которые принесут нам много славы.
   -- А. не лучше ли сражаться на суше? -- вставил Мартин. -- Мы могли бы изнурить их в здешних болотах и имели бы преимущество перед ними, хорошо зная эти места.
   -- Нет, дорогой Мартин, море имеет свои преимущества для моряков, -- ответил Рибо, -- а я моряк. Я погиб бы на суше.
   -- А я -- на воде, -- сказал Мартин с улыбкой. -- Но не будем переходить мосты, пока мы еще не достигли их.
   -- Мне кажется, -- сказал де Лодоньер, -- что с нашими новыми силами форт может быть поставлен в такие условия, что сумеет выдержать, при надобности, длительную осаду; и мы могли бы вести наши операции с большей уверенностью на суше.
   -- Быть может, вы правы, но не будем в первый же день нашего прибытия обсуждать этот вопрос, -- ответил Жан Рибо. -- Нам нужно, прежде всего, отдохнуть, а затем мы совместно решим все проблемы.
  

Глава XVI
Зловещие суда

   Последующие дни, полные суеты, были посвящены выгрузке громадного количества припасов, привезенных Жаном Рибо. Лодки то и дело шныряли между судами и берегом; матросы отдыхали после длинного путешествия; вновь прибывшие исследовали окрестности форта -- некоторые смело, другие робко -- в зависимости от темперамента.
   Как раз в это время я стал замечать таинственные действия и частые путешествия Мишеля Берра на юг. Ежедневно я встречал его уходившим или приходившим и именно только в этом направлении; но к моему великому сожалению, я этим тогда не особенно заинтересовался. Он обращался ко мне, в случае надобности, своим обычным вкрадчивым тоном, хотя я однажды заметил более обыкновенного насмешливое выражение на его хитром лице и более острое злорадство в единственном его глазу. Это причинило мне некоторое беспокойство, но скоро я забыл о нем. Таким образом, уже много времени прошло с тех пор, как я почувствовал ненависть этого человека, не причинившую мне пока никакого вреда, и я стал его еще больше презирать. Я его по-видимому, переоценил, оказывая ему внимание, которого он не заслужил, остерегаясь его. Он, должно быть, кое-что прочел на моем лице, потому что его глаз засверкал ироническим сожалением, как будто он увидел ребенка, игравшего острым орудием, или между ног дикой лошади. Я вздрогнул, задумался на некоторое время, но скоро отделался от этого в беготне и суете, происходившей вокруг меня.
   Эти дни глаза наши были устремлены к морю, выискивая на далеком горизонте первые признаки жизни; но это произошло только на седьмой день после прибытия Жана Рибо, когда наша бдительность была, наконец, вознаграждена. Утром 4 сентября мы увидели на горизонте паруса большого судна. За ним следовали другие, поменьше, всего мы насчитали пятнадцать -- сильный флот, медленно двигавшийся по легкому ветру. Мы не сомневались, что это испанские суда -- мрачные и зловещие под ясным небом. Затем ветер, стих, и они остановились; как ни напрягали зрение, мы не могли их распознать.
   Жан Рибо спешно послал за Лодоньером, ле Мойном и другими. К ним присоединились Мартин, я, молодой Рибо, мсье Ортес, первый офицер Жана Рибо; со всеми нами Рибо держал совет.
   Рене де Лодоньер и Мартин Белькастель стойко держались своего плана сражаться на суше в то время, как Жан Рибо был тверд в своем решении произвести сражение на море.
   -- Таким образом, -- настаивал он, -- мы отодвинем битву от форта и в то же время оставим базу для отступления.
   -- Мы будем иметь преимущества на суше при защите форта, -- возразил де Лодоньер.
   -- И мы должны помнить, что у них два судна против нашего одного, -- сказал Мартин.
   -- Да, и пять человек против нашего одного, без всякого сомнения! -- ответил Рибо. -- Преимущество, которое, согласитесь, потребует много усилий, чтобы преодолеть его.
   Каждый из них упорно держался своего мнения. Я благоразумно молчал, как и подобает таким молодым людям, как я. Наконец, Жан Рибо заставил умолкнуть всю оппозицию неопровержимым аргументом.
   -- Я очень сожалею, что вынужден так поступить, -- сказал он с решительной ноткой в голосе, -- но я настаиваю на выполнении моего плана. Я здесь начальник и, думаю, никто в этом не сомневается?
   Он посмотрел на всех присутствующих.
   Бородатое лицо де Лодоньера вспыхнуло, он закусил губы, но ничего не сказал. Мартин некоторое время смотрел молча на Рибо. Затем он улыбнулся.
   -- По крайней мере, ваша позиция имеет одно качество, -- заметил он, -- мы пришли к определенному решению.
   -- Я здесь оставлю небольшие силы под начальством де Лодоньера, -- сказал Рибо, -- а остальных возьму с собою.
   Каждому из нас он назначил работу: де Лодоньеру разместить на суда всех тех людей, которых он сумеет предоставить; Мартину быть его помощником; мне -- наблюдать за движением иностранных судов. Де Лодоньер настаивал, чтобы Мартин и я остались в помощь ему при защите форта, если битва на море окажется неудачной, что весьма вероятно, принимая во внимание превосходящие силы неприятеля. Это разочаровало меня и Мартина, так как я жаждал видеть морское сражение, а Мартину не хотелось упускать случая сразиться с испанцами.
   Меня высадили на берег, и я расхаживал по блестящей, белой набережной, наблюдая все послеобеденное время за неподвижными судами. Они напоминали хищных зверей, ожидавших наступления ночи, чтобы подкрасться к своим жертвам. К заходу солнца появился легкий ветер, и к моему удивлению они подняли паруса и двинулись на юг. Я немедленно донес об этом командиру, который решил сразу же закончить все приготовления и сделать набег на врага.
   Через два дня он отправился на юг, и в течение нескольких дней мы не видели ни наших, ни неприятельских судов. Те немногие, которые остались в форте, были все время в возбужденном состоянии; каждый день был полон тревог, и на долю более хладнокровных выпало успокаивать больных и старых. Наша небольшая компания состояла всего из 160 человек, преимущественно слабых и больных, женщин и детей. Только человек двадцать носили оружие. Довольно слабый гарнизон, как видите, чтобы противостоять силе испанцев! Мартин печально качал головой, когда говорил об этом.
   -- Если Жана Рибо постигнет неудача, -- говорил он, -- то эти изуверы бросятся на нас, как стая волков на стадо овец!
   -- Произошло бы большое сражение, -- сказал я, полный надежд.
   Мартин посмотрел на меня презрительно.
   -- Никакого сражения, -- сказал он тем терпеливым тоном, каким говорят с детьми. -- Они задушили бы нас сразу, уменье обращаться со шпагой не помогло бы нам. Нет, нам пришлось бы опять удирать, Блэз! Только таким образом мы могли бы спасти жизнь: жить, чтобы со временем отомстить.
   Точка зрения Мартина на наше положение привела меня в большое уныние, и мое настроение не изменилось до того дня, когда наши суда возвратились, наконец, в гавань. Как только "Тринити" бросило якорь, лодка с сидевшим в ней Жаном Рибо быстро направилась к берегу. Рибо, как только высадился, быстро пошел по направлению к форту, не говоря ни с кем ни слова. Тревожное выражение было в его глазах, обычно весело блестевших на его темном бородатом лице; какая-то торопливость была в его качающейся походке. Я был этим очень удивлен.
   Магиа Меллон удовлетворил мое любопытство. Он появился на берегу немного позже Рибо, и я сразу втянул его в разговор,
   -- Мы выступили прямо в море, -- сказал он в ответ на мой вопрос, усердно дергая усы. Его худое, красивое лицо было озабочено. -- В течение двух дней мы неслись по морскому пространству и не видели признаков чужестранцев. Тогда мы взяли курс к берегу и после многих часов по легкому ветру мы достигли его.
   -- И каков был успех? -- спросил я нетерпеливо.
   -- Вначале небольшой, -- признался он, -- но мы крейсировали вдоль берега и только на второй день увидали мачты семи судов в небольшой гавани на расстоянии шестнадцати или семнадцати лье южнее того места, где мы находились.
   -- Испанских?
   Он кивнул головой.
   -- Однако только семь, в то время, как вначале, помните, мы видели пятнадцать. Вот было дело! Наши офицеры торопились произвести атаку из боязни быть схваченными в гавани по возвращении остальных судов.
   -- Без сомнения, они побоялись быть окруженными превосходящими силами, -- заметил я, с целью показать ому, что я имею кое-какие познания в военных делах. Он улыбнулся.
   -- Несомненно, -- ответил он. -- Там было только семь судов, это верно, то же число, что и у нас, только гораздо больших размеров, и была еще опасность от перекрестного огня с берега, где большое количество солдат работало над укреплениями. О, испанцы были прекрасно вооружены!
   -- Однако, -- сказал я, -- если бы вы уничтожили эти суда, то с остальными вы могли бы иметь дело на досуге и...
   -- Так и я говорил, да и многие другие. Все было как будто подготовлено для нас. Мы торопили мсье Рибо начать атаку; но он думал иначе. По его мнению, остальные испанские суда отправились осаждать форт, так что мы в спешном порядке повернули назад и потеряли большие шансы, -- заключил он печально.
   -- Но ведь не было уверенности, -- сказал я, чтобы успокоить его.
   -- Черт возьми! Во время войны уверенности не может быть, -- закричал он, -- но шансы были -- шансы для одержания победы одним махом! Но робкие не побеждают, нельзя мешкать и...
   -- Не побеждают также опрометчивые и легкомысленные, -- прервал я его резко, раздраженный его пренебрежительным отношением к Жану Рибо, чего он и не старался скрыть.
   Меллон язвительно улыбнулся и ушел, ничего не ответив; у него было презрительное выражение человека, тратившего напрасно слова перед тупицей.
   Несколько дней спустя я охотно простил ему это -- он умер как честный и храбрый человек.
  

Глава XVII
Мишель Берр исчезает

   Семь больших испанских судов с позолоченными резными носами величественно двигались по направлению к берегу. Я часами наблюдал за ними, шагая по теплому песчаному берегу реки Май. Когда они приблизились, я мог распознать вымпелы, которые развевались на фок-мачте над высокими парусами; видел, как волны ударялись об их сильные бока и блеск оружия на переполненных людьми палубах. После полудня Мартин присоединился ко мне; он долго озабоченно смотрел на суда и тер ладонь правой руки. Я наблюдал за ним, пока он не обратил на это внимание.
   -- Скоро произойдет сражение, -- сказал он, улыбаясь. -- Моя правая рука ужасно зудит и, проезжая сегодня по небольшой речке вблизи северных ворот форта, я заметил, что мое старое лезвие выскочило наполовину из ножен. Вы можете смеяться над старым суеверным солдатом, юноша, но вы увидите, и скоро, что я прав!
   -- О, скорей бы уже! -- закричал я, глядя на испанские суда. -- Если бы поскорее! Я достаточно бездельничал! Лучше умереть в разгаре большого сражения, чем тратить здесь жизнь таким образом!
   -- Хорошо, но я вовсе не намерен умирать, -- ответил Мартин своим спокойным тоном. -- Я очень тоскую по Франции, и я увижу ее, но раньше придется побороться. В конце концов шпага -- единственный подходящий инструмент для горячего человека. С одной стороны, вы правы, Блэз, -- славно умереть лучше, чем покрываться плесенью. Но мы не умрем! Будем надеяться на наше уменье, владеть оружием, и не приходите в отчаяние, если нас постигнет неудача.
   -- Мы можем все-таки не остаться в живых, Мартин. Я об этом думаю, но... хорошо... во всяком случае я вам передаю свое небольшое имение в Брео, если буду убит.
   -- Что за разговоры о смерти! -- сказал Мартин резко. -- Мужчины мы или старые женщины, сплетничающие у очага? Но если случится, что я погибну, мой милый друг, вы найдете в моих бумагах в Париже кое-что для вас интересное. Вначале я вас любил ради вашего отца, моего старого товарища, а теперь я люблю лично вас. Было бы прекрасно умереть от шпаги одного из этих испанцев, черт возьми! Всю жизнь я прожил со шпагой в руке, и лучшего не желаю, как и умереть с нею. Много людей я отправил на тот свет, но никогда ни одного, который не имел бы оружия в руках, и всегда только в честной борьбе.
   -- Поговорим о чем-нибудь другом, -- заметил я, стараясь подавить мое душевное волнение.
   -- Это идея! -- сказал Мартин со своим сухим смешком. -- Я видел нашего жирного приятеля как раз, когда направился к вам. Он, по-видимому, очень торопился, а сапоги его и брюки были испачканы грязью. Увидев меня, он замедлил шаги, очень вежливо приветствовал меня, но ничего особенного не сказал -- действительно, странный человек!.. Он явно издевается над нами!
   -- Я сам ничего не понимаю, Мартин. Временами я уверен, что он человек, которого надо бояться, но когда вспоминаю, что прожил три года под угрозой его гнева и он не причинил мне никакого вреда, уверенность у меня пропадает. В конце концов, он ничем нас не обидел, и, может быть, все наши догадки и предположения -- плоды нашего воображения.
   -- Неприятности приходят к нам, когда мы их меньше всего ожидаем, -- заметил Мартин, снова растирая свою руку. -- Во всяком случае, надо держать глаза открытыми.
   В то время как мы говорили, испанский флот уверенно двигался прямо к гавани. Позади нас, на реке, "Тринити" и остальные наши суда качались на своих канатах от сильного прилива. На палубах двигались люди: матросы лазали всюду по снастям, наблюдая за приближавшимся флотом, Жана Рибо не было видно. Зловещая тишина опустилась над рекой, людьми и лесом.
   -- Уйдем, пока нас на заметили испанцы, -- сказал внезапно Мартин. -- Прицелиться в нас из мушкетов нового образца было бы приятной забавой для этих дворянчиков.
   Мы повернули к нашей лодке и направились вверх по реке, медленно двигаясь против тихого течения. Молча миновали мы стоявшие на якоре суда. Я был занят размышлениями о том, как кончится предстоящая битва, -- как вдруг вид женщины, показавшейся на дороге от форта, заставил меня подумать о том, что придется нам пережить в случае неудачи. Я пришел в ужас, представив себе любимую девушку в руках победителей, и торжественно поклялся, что пока я жив, этого не будет. Когда мы, высадившись на берег, шли мимо невысокого холма, Мартин заметил, что было бы лучше занять место у берега, откуда мы могли бы видеть все, что будет происходить. С этой целью мы направились по мало посещаемой дорожке между деревьями, которая должна была привести нас к реке как раз напротив "Тринити". Я знал, что мы найдем там хорошее прикрытие, так как однажды охотился в этой местности. Пройдя уже полпути, мы встретились с Мишелем Берром. Сапоги его были покрыты сухой грязью, круглое лицо покраснело от солнца и ветра, полинявшие одежды были разорваны кустарником и ветками, но он двигался со своей обычной быстротой, несмотря на следы трудного путешествия. Он приветствовал нас, как всегда, насмешливо-вежливо.
   -- Как видно, мы будем иметь гостей, господа, -- рискнул он сказать, сверкнув странным вопросительным взглядом своего единственного глаза.
   -- Через час, -- ответил Мартин, -- и по совершенно другому направлению, насколько я могу судить.
   -- Да, эти испанцы не очень любят новую веру, -- снова начал жирный Мишель. -- Кроме того, я слышал, что испанский король объявил эту страну своей собственностью и не потерпит нарушения своих прав.
   -- Как видно, вы совершили длинное путешествие, мсье, -- сказал я, пристально взглянув на его покрытые грязью сапоги.
   В его глазу сразу появилось торжествующее выражение и так же быстро исчезло.
   -- Не слишком длинное, мсье де Брео, не слишком. -- ответил он, оставив нас.
   После его ухода Мартин засмеялся своим обычным смешком. Я посмотрел на него вопросительно.
   -- Черт возьми! Видели вы выражение его лица, Блэз? Как у кошки, стоящей перед чашкой со сливками. Хитрый плут! Хотел бы я знать, какую чертовщину он теперь затевает?
   -- Если она так же безвредна, как и все другие, то это не так важно, -- сказал я.
   -- Без сомнения, какая-то новая тзйна, -- заметил Мартин.
   Если бы мы знали, какая ужасная тайна заключена в этом коварном мозгу, мы не прошли бы мимо так беззаботно, а покончили бы с ним, как с бешеной собакой.
   На берегу мы нашли место, откуда был открытый вид на реку и обширный солончак позади. Справа синело огромное морское пространство; слева тянулась беспредельная зелень болот со своими волнистыми травами и разбросанными холмиками, где множество розовых и голубых цапель усердно кормилось среди луж. В дремотной тишине полудня самые слабые звуки ясно доносились к нам по спокойной воде: бряцание оружия на судах, случайные тихие замечания готовившихся к сражению людей, находящихся между снастями или на палубах. Выглядывая из нашего прикрытия, я увидал на севере безобразную массу облаков, как бы врезавшуюся клином в яркое небо; ветер усиливался, приближалась гроза; наконец, засверкала молния. Мартин испытующе посмотрел на небо.
   -- Может быть, сегодня сражения вовсе не будет, -- сказал он. -- Моряки могут оказаться занятыми спасением своих кораблей: похоже на то, что будет сильный шторм.
   Я кивнул головой.
   В это время показалось первое испанское судно, величественно двигавшееся по реке, за ним на некотором расстоянии остальные -- всего семь кораблей громадных размеров с выгравированными изображениями святых на носовой части. Сердце мое замерло, когда я увидел, как ничтожен в сравнении с ними наш флот. На борту наших судов сразу закипела работа.
   Палубы испанских судов были полны темнобородыми испанскими солдатами, их оружие блестело в желтых лучах заходящего солнца, возвышения на передней части были также заполнены воинами. На носу главного судна стоял среднего роста человек в богатых доспехах с обнаженной головой; его бледная кожа составляла поразительный контраст с черными волосами и лопатообразной бородой. Глаза его были жестокие и холодные, губы тонкие и злые, весь его вид -- бесстрастный, суровый.
   Один за другим послышались всплески якорей и шум канатов. Затем опять наступила тишина.
   По направлению от форта на реке показалась лодка. Из-за сверкавших на воде солнечных лучей я еле ее заметил, но потом, как раз когда она исчезла за последним из исполинских судов, я мельком уловил, что на ней только один человек. Эта громадная фигура могла принадлежать только Мишелю Берру. Меня интересовало, какие новые планы замышлял этот коварный человек.
   -- Черт возьми! Опять этот таинственный жирняга, -- прервал мои мысли жесткий голос Мартина.
   -- Как вы думаете, что он намерен делать? -- спросил я.
   Мартин пожал плечами:
   -- Кто знает? Присоединиться к Жану Рибо или сдаться испанцам, чтобы спасти свою шкуру.
   -- Нет, -- сказал я с сомнением, -- я не считаю его трусом...
   Я прервал свои слова, так как заметил движение на борту "Тринити". На носу я увидел Жана Рибо, держащего в руке короткую, тяжелую секиру.
   -- Какие это суда? -- окликнул он громким голосом.
   -- Суда его величества короля испанского, -- раздался ответ.
   -- Кто командир и что вам здесь нужно? -- спросил Рибо.
   -- Я -- Педро Менендэс, известный испанский адмирал; я пришел по приказу моего властелина уничтожить нарушителей его прав на владения Флориды.
   После этого Жан Рибо поднял руку и два раза ударил секирой. Раздался резкий треск разрубленного каната, и "Тринити", освобожденное от якоря, стало плавно двигаться по течению к морю. Тотчас же последовали и остальные . суда нашего флота. Матросы толпились между парусами, которые сразу наполнились сильным ветром; и через короткое время все корабли полным ходом направились в море.
   Хотя это было и неожиданно для испанцев, но они не намного отстали. Воздух сразу огласился резкими криками; испанцы подняли якоря и пустились преследовать наш флот. Через полчаса гавань опустела.
   Я посмотрел на небо. На востоке оно было покрыто тяжелыми грозовыми тучами; ветер с каждой минутой усиливался; прибой оглушительно шумел у берегов. Мартин печально покачал головой, и в мрачном молчании мы направились к форту.
  

Глава XVIII
Кровавая заря

   Раньше, чем мы попали в форт, небо сильно нахмурилось: высокие деревья качались от все усиливающегося ветра, и не прошло и часа, как полил сильный дождь. Быстро наступила темнота, и мы с большим трудом шли по дороге, ведущей к жилищу де Лодоньера, куда и пришли промокшими и запыхавшимися. Наш командир шагал по комнате, погруженный в печальные мысли.
   -- О, мои друзья! -- воскликнул он, не останавливаясь и продолжая энергично шагать. -- Мы в опасности! Жан Рибо совершил ошибку, так как мы не в состоянии будем защищать форт, если он потерпит поражение на море. Семнадцать солдат -- это весь наш гарнизон, кроме нас троих и десятка стариков, в молодости носивших оружие. Я только что посчитал наше население -- около 140 женщин, больных и слабых.
   -- Мы должны сделать все, что возможно, -- сказал Мартин философски. -- Надо быть настороже: назначим часовых и будем надеяться, что все будет хорошо.
   Он прислушивался к завыванию ветра снаружи и к шуму дождя над нашими головами.
   -- Не может быть сражения при таком шторме, -- добавил он.
   -- Наши враги должны появиться со стороны реки, -- заметил де Лодоньер, -- с других сторон мы защищены непроходимыми болотами.
   -- Я в этом не уверен, -- возразил Мартин. -- Смелые люди могут напасть на нас с юга.
   Но де Лодоньер с этим не согласился, считая это невозможным.
   Четыре дня и четыре ночи лил беспрерывный дождь. Реки раздулись и вышли из своих низких берегов, затопив болота со всех сторон форта. Мы ничего не знали ни о Жане Рибо, ни об испанцах и жили в постоянном страхе -- вернется ли благополучно наш флот и не появятся ли вдруг испанцы. Ужас повис над колонией. Один старик ходил и беспрерывно плакал, моля Бога спасти его от кровожадных испанских убийц, и показывал при этом искалеченные конечности и раздробленные пальцы; от страха у него помутился рассудок. Другие с какой-то покорностью ожидали грядущих событий, а некоторые предсказывали поражение, рабство и смерть для всех нас. Де Лодоньеру с большим трудом удавалось удержать их от бегства в туманную сырую глубь лесов на верную гибель. Два небольших судна, которые Рибо считал негодными для моря, все еще стояли на реке, и на них-то де Лодоньер и рассчитывал убежать в случае надобности.
   Один только Мартин хладнокровно исполнял возложенные на него обязанности, а я -- черт возьми! -- из-за гордости вынужден был следовать его примеру. На нашу долю выпало стоять на часах первую половину ночи -- от захода солнца до полуночи. Из-за бесконечного дождя ничего не было видно; непрекращавшийся вой ветра в лесу заглушал все звуки. Я населял темноту ночи тысячью неприятелей, тысячью ужасов, вскакивая при малейшем звуке; однажды ночью я чуть не заколол де Лодоньера, когда он внезапно появился во время обхода. В тайниках души я чувствовал облегчение, когда наступала полночь и меня сменяли.
   На четвертый день многим из колонистов стало казаться, что их страхи были напрасны и что, быть может, нам удастся избегнуть нападения испанцев. Мишель Берр, без всякого сомнения, исчез. Я думал, что он присоединился к нашему флоту, и высказал это Мартину, однако, он мне на это ничего не ответил.
   Этой ночью дождь лишь накрапывал, ветер стих: безмолвный мрак, казалось, был полон угрозами, неведомыми опасностями, смертью. Но ничего дурного не случилось. Тем не менее, я был доволен, когда в полночь мое дежурство кончилось. Я присоединился к Мартину, и мы молча под моросившим дождиком с большим трудом добрались к нашему жилищу. Мартин сбросил свои мокрые тяжелые кожаные одежды и заменил их сухими.
   -- Эту ночь мы будем спать одним глазом, мой друг, -- сказал он коротко в ответ на мой вопрос, растирая правую руку, что у него уже вошло в привычку. Я привык уважать советы Мартина и поэтому также переменил одежду. Я уснул с мыслью не. об испанцах и не о сражении, а о Марии де ла Коста, сожалея, что род де Брео обладает таким характером, который послужил причиной ссоры с ней.
   Я проснулся, когда первые слабые лучи серого рассвета появились на окнах. Снаружи царила тишина, глубокая, зловещая тишина, которая, казалось моим напряженным нервам, таила в себе тысячу невидимых ужасов. Волосы стали у меня дыбом, я весь задрожал. Дождь прекратился, и ветер уже не стонал у нашего домика; в другом конце комнаты лежал, спокойно дыша, Мартин. Я намеревался разбудить его, так как был уверен, что нам грозит какая-то опасность; но затем обругал себя старой бабой, пугающейся собственной тени, и остался на месте. Так лежал я в тревоге, насторожившись, и ждал, сам не зная чего.
   Тусклый рассвет сменился светлым утром. Я с радостью подумал о том, что, если что-либо случится, я, быть может, сумею отчасти отплатить Мартину за его непрестанные заботы, так как в первый раз за время нашего знакомства я проснулся раньше него. Вдруг с южной стороны раздался долгий, трепещущий крик, от которого у меня кровь застыла в жилах. Затем сразу прекратился, как будто кричащий был сражен чьей-то безжалостной рукой.
   Я вскочил на ноги, схватив шпагу, и подошел к Мартину.
   -- Мартин! Мартин! -- кричал я, но слова были заглушены страшным взрывом, от которого содрогнулся наш домик.
   Мартин сразу вскочил, схватил оружие, подбежал к дверям и выглянул наружу.
   -- Нельзя терять времени, -- сказал он своим хладнокровным тоном. -- Они пришли через южные ворота. Идемте. Я не намерен умереть здесь, как крыса в ловушке.
   -- Но Мария! Я должен спасти ее! -- закричал я. -- Иначе жизнь не будет иметь для меня никакого значения.
   -- Хорошо сказано, сын мой, -- ответил Мартин. -- Ведите! Я следую за вами.
   Выбежав на улицу, я услыхал шум у южных ворот форта; портал был полон волнующейся толпы. Ворвавшиеся испанцы уже рассеялись по форту между строениями, и крики мужчин и вопли женщин огласили воздух. Какой-то старик в одной только сорочке, со сбитым на бок ночным колпаком на седой голове, выбежал из домика вблизи ворот, размахивая шпагой, но в одно мгновение был убит; женщину, следовавшую за ним, ударили прикладом мушкета по голове. Все это я видел, когда бежал через главную площадь. Позади слышны были легкие шаги следовавшего за мною Мартина.
   Когда мы подбежали к дому де ла Коста, я увидел его в сорочке и чулках, окруженного тремя испанцами, четвертый в это время скрылся внутри дома. Широкое красное пятно расползалось по сорочке де ла Коста, но глаза его сверкали, и он с таким искусством и ловкостью действовал шпагой, что более молодые люди могли бы ему позавидовать. Он казался совсем другим человеком, чем мы его знали, с его пустыми речами и пылкими планами. Но, по-видимому, он уже стал слабеть, огромный испанец выбил у него шпагу и варварски ударил его по голове. Старик упал на колени, и свет угас в его глазах. После второго удара он распростерся на земле, представляя собою жалкую окровавленную фигуру с лицом в грязи; все его честолюбивые планы потонули в море крови.
   -- Найдите девушку, -- закричал Мартин. -- Я позабочусь об этих молодцах.
   В это время из дома раздался пронзительный крик. Пока я бежал до дверей, я слышал позади себя звук стали и резкий голос Мартина, насмехавшегося над испанцами.
   В комнате Мария боролась с четвертым испанцем; ее нежное тело было прижато к его груди, покрытой сталью; он громко хохотал над ее усилиями вырваться от него; она была полуодета, ее маленькие, белые ножки были босы, и она бешено колотила ими по его сильным ногам; лицо ее исказилось от страха, расширенные глаза безумно глядели на бородатое лицо солдата. Увидев ее, которую в глубине души я считал своей, в руках мрачного убийцы, я пришел в бешенство. Страстное желание убить его охватило меня жгучим пламенем, кровь ударила мне в голову. В этот момент мне не страшны были все испанцы мира.
   Он, должно быть, прочел свой приговор в моих глазах, потому что отпустил девушку и схватился за шпагу. Но я не дал ему возможности действовать ею, черт возьми! -- Негодяй не заслужил этого! После трех ударов я загнал его в угол комнаты, где в беспорядке стояли стулья и разные другие вещи. Испанец с отчаянием боролся за свою жизнь. Он был очень бледен, и смертельный страх глядел из его черных, блестящих глаз. Седьмым ударом я уложил его на пол мертвым с распоротым горлом.
   Мария лежала на том же месте, где упала; с ужасом устремила она свои испуганные глаза на человека, который в страшных судорогах расставался с жизнью. Я осторожно поднял ее; она продолжала смотреть на мертвого уже испанца, и с большим усилием ей удалось оторвать от него свой взгляд.
   -- Блэз! Блэз! -- всхлипывала она жалобно. -- Я думала, что вы забыли меня!
   -- О, милая, никогда не думайте так! -- закричал я. -- Я никогда не забуду вас. Мы будем жить и умрем вместе, моя родная! Мария, мы должны бежать, чтобы спасти свою жизнь.
   Снаружи раздавались звуки борьбы, и победоносные крики испанцев наполняли воздух. Я побежал к дверям. Число противников Мартина увеличилось еще на два. Он сражался с хладнокровием и ловкостью; глаза его сузились, и хотя лицо было холодно и бесстрастно, он дрался бешено, с еле заметной улыбкой на сжатых губах. Два раза они отбросили его, два раза он бросался на них со своими ловкими приемами. Никогда я не видел такой борьбы. Гордость охватила меня, когда я побежал и занял место рядом с ним. Спокойные, легкие, свободные приемы Мартина поставили в тупик испанцев, которые сражались по рутине, механически, резко и грубо. Они еще ни разу не задели его, в то время как он уже троих из них ранил.
   Когда я вступил в борьбу, на мою долю пришлись высокий испанец, убивший де ла Коста, и другой, поменьше ростом. При первой схватке второй заставил меня так отпарировать удар, что наши рукоятки ударились друг о друга; пока я пришел в себя, высокий слегка задел мое плечо, я почувствовал как бы булавочный укол. Это придало мне решимости, и я быстро оттеснил их, решив, что необходимо одного из них уничтожить и возможно поскорее. Мое положение стало улучшаться, а Мартин в это время с таким свирепым бешенством бросился на своих врагов, что те в панике отступили. Во время быстрого обмена ударами высокий метил мне в лицо, но промахнулся, а я в это время вонзил ему лезвие в глаз.
   -- Проклятие! -- закричал он в страшных мучениях, выпустив шпагу и закрыв обеими руками глаза, шатаясь, ушел.
   -- Дьявол! Уж больше ты никого не убьешь! -- воскликнул я. -- Ты получил от меня заслуженную кару, дорого заплатив за свое участие в убийстве женщин и детей в форте Каролина.
   В этот момент появилась новая фигура, занявшая место справа от меня. К моему удивлению, это оказался Роже де Меррилак.
   -- Уведите Марию! -- закричал я ему раньше, чем он вступил в борьбу. -- К реке, и ждите там нас! Мы их пока задержим...
   Не дав мне кончить, он ушел. Мартин кивком головы выразил одобрение, но ничего не сказал.
  

Глава XIX
Бегство в лес

   До сих пор нам везло в том, что наши противники были вооружены только шпагами и мечами; но скоро я увидел на некотором расстоянии направлявшихся к нам солдат: одного с мушкетом и двух с самострелами. В данном случае самое лучшее фехтование в мире не спасло бы нас.
   -- Мушкет и самострелы, Мартин! -- воскликнул я. -- Наши шпаги будут бесполезны против них.
   -- Но мы имеем еще ноги, -- сказал Мартин, не поворачивая лица от врагов. -- Отступайте, как это делаю я.
   Мы начали медленно отступать, отбиваясь от атакующих нас четырех испанцев. Вот была работа! Пот градом катился по моему лицу и застилал глаза, так что два раза я лишь каким-то чудом спасся от смерти. Наши противники порядком устали, но все преимущество было на их стороне -- их было вдвое больше. Мартин, как всегда казавшийся сделанным из железа, не ослаблял ярости своей борьбы, бросаясь на врагов с тем пылом, который меня так восхищал в нем; он не давал им передышки, заставляя все время защищать свою жизнь. Три раза они сбивали его лезвие тяжестью своей стали, но раньше, чем они могли использовать свое преимущество, это смертоносное острие уже опять сверкало перед их удивленными взорами. С молниеносной быстротой бросился он на них -- три великолепных удара, и при третьем его лезвие обагрилось кровью. Раздался громкий крик, мелькнуло падающее тело -- стало одним врагом меньше. В это время мушкетер занял более удобную позицию, стрелки побежали вперед, чтобы взять нас с фланга. Мы очутились во дворе де ла Коста и увидели между ним и соседним строением тропинку, по которой можно было спастись.
   -- Вылазка! -- закричал Мартин.
   Мы опять стали подвигаться вперед и так бешено размахивали шпагами, что испанцы вынуждены были отступить. Прогнав их назад шагов на двенадцать, Мартин подал сигнал, и в три прыжка мы оказались за углом дома, куда не достигали ни огонь мушкета, ни стрелы, и откуда мы помчались во весь опор по направлению к месту нашего спасения -- к лесу. Когда мы карабкались по стене, раздался выстрел из мушкета, и пуля ударилась рядом со мною в стену; в то же мгновение тяжелая стрела со свистом пронеслась мимо Мартина, в то время как другая, не задев нас, пролетела над нашими головами. Через минуту мы уже были в знакомом мраке леса, совершенно невредимые, если не считать нескольких незначительных царапин. Мы направились к реке. Позади раздавались яростные крики наших преследователей. Свирепая, презрительная улыбка появилась на лице Мартина, когда они стали перекликаться друг с другом, кружась в кустарниках, находившихся между фортом и лесом.
   Пока они там путались, мы, не теряя времени, спешили к реке, осторожно и молчаливо двигаясь среди спутанных кустарников и похожих на сваи корней; как привидения, мы скользили по просекам. Искусство охотиться, которому мы научились у наших друзей-дикарей, теперь пригодилось нам. Продолжая таким образом путь, я увидел сквозь чащу впереди нас Марию и де Меррилака, пересекавших небольшую поляну. Мартин улыбнулся, увидев их. Слышно было, как Мария плакала, а де Меррилак то старался ее утешить, то боязливо оглядывался вокруг. Они напоминали заблудившихся в лесу детей. Позади слышны были крики обманутых нами преследователей, о которых я совсем забыл от радости, когда увидел любимую девушку.
   -- Хорошо, что мы их нашли, -- зашептал Мартин. -- Какой-нибудь случайный прохожий мог бы их заметить на открытом месте, а испанцы, как гончие, чуют запах крови. Эти кровожадные собаки разделались бы с ними быстро.
   Я содрогнулся при этой мысли. Через минуту мы их нагнали. Мария перестала плакать и бросилась ко мне с радостным криком и сияющей улыбкой, напоминавшей солнце, пробившееся сквозь тучи. Лицо де Меррилака перекосилось от страдания, когда он это заметил...
   -- Блэз! Блэз! Я думала, что они убили вас, -- воскликнула она и опять начала плакать.
   Я успокаивал ее, как только мог, и, полагаю, довольно неуклюже; через некоторое время, перестав плакать, она со страхом спросила меня о своем отце. Я сразу ей ничего не ответил, и она прочла правду в моем молчании. Она еще сильнее заплакала, и я осторожно сказал ей, что ее отец умер мужественно и храбро. Я не стал распространяться о подробностях его смерти, решив подождать более удобного момента.
   -- Вы ранены, Блэз! -- закричала она вдруг, показывая на кровавое пятно на моем плече.
   -- Нет, это только царапина, -- ответил я. Ее прикосновение к моему плечу было мне далеко не неприятно. -- Мы должны торопиться выбраться отсюда, пока испанцы не настигли нас. Если бы у нас была лодка...
   -- Я пойду поищу, -- сказал Мартин, решительно поворачиваясь, чтобы пойти обратно.
   -- Идти по этой дороге -- верная Смерть, -- заметил де Меррилак, -- кроме того, мы не видели ни одной лодки, когда проходили вдоль реки, у которой кишат испанцы, как пчелы вокруг горшка с медом. Без сомнения, они захватили все лодки, чтобы разыскивать убежавших.
   -- Тогда мы должны использовать свои ноги, -- сказал Мартин. -- Нельзя терять времени. Вы, Блэз, ведите, а я составлю арьергард.
   Таким образом, мы очутились лицом к лицу с дикой пустыней -- одна женщина и трое мужчин -- без съестных припасов, с единственными ресурсами -- нашим умом и шпагами. Слабая надежда на то, что нам, быть может, удастся благополучно выйти из этого положения, несколько поддерживала нас.
   Целый день мы с трудом двигались в джунглях по вьющимся растениям, кустарникам и валежнику, время от времени возвращаясь обратно при встрече с затопленными низменностями, отыскивая новые дороги, если старая оказывалась неудачной. Сырая земля испарялась от знойного солнца: мы были мокры от пота, истощены от трудного путешествия. Тучи насекомых не давали нам покоя. В течение всего дня мы не слышали ни одной жалобы от Марии, храбро следовавшей по моим следам: даже Мартин похвалил ее за мужество. По возможности я облегчал ей дорогу, но этот день сильно сказался на ее нежном теле. Два раза мы слышали голоса испанцев у реки, но оба раза благополучно избегали их. К заходу солнца Мартин объявил привал. Мы были на расстоянии четырех-пяти лье от форта и решили, что нам теперь нечего опасаться рыскающих по лесу испанцев.
   Мы легли спать голодными, не разводя огня из боязни, что он может выдать наше местопребывание. Мы закутали Марию в ее плащ, который я нес всю дорогу, и сделали все возможное, чтобы она не так сильно чувствовала росу и ночной холод: каждый из нас по очереди стоял на страже в то время, как остальные лежали на мокрой от дождя земле -- жалкие, несчастные, как бездомные собаки, временами засыпая тревожным сном и просыпаясь со страхом -- не настигли ли нас враги.
   Это была бесконечная тревожная ночь; в окружавших нас джунглях все время раздавались какие-то странные звуки, треск валежника, таинственные шорохи, а один раз показались блестящие золотистые глаза какого-то зверя.
   Как только стало светать, мы с облегчением поднялись с нашего твердого ложа; Мария спала очень мало, каждый мускул у нее ныл от вчерашнего дня и тревожной ночи; де Меррилак был не в лучшем состоянии; я же чувствовал себя хорошо, поскольку так же, как и Мартин, привык к подобного рода путешествиям. Тем не менее, мне кажется, что во всем мире нельзя было найти людей, которые были бы в таком беспомощном, отчаянном положении, как мы с нежной, хрупкой женщиной среди нас.
   Завтрак наш состоял из немногих ягод, которые нам удалось найти, -- довольно скудная пища для тех, кому предстоял день ходьбы. Я выразил опасение, что Мария не в состоянии будет идти дальше, однако она запротестовала.
   -- Давайте, Блэз, поищем лодку, -- сказал Мартин. -- Может быть, нам удастся найти каноэ крейков, спрятанное где-нибудь здесь вблизи. Мсье де Меррилак останется здесь с мадемуазель Марией. Вы ищите вдоль маленьких речек, где дикари обыкновенно прячут свои лодки, а я буду держаться большой реки. Вы, мсье де Меррилак, оставайтесь на этом самом месте -- оно безопасно и хорошо скрыто со стороны реки. Здесь мы вас будем искать по возвращении.
   Де Меррилак выразил желание сделать все, что он сумеет для общего благополучия, но Мартин не изменил своих распоряжений. Когда все было условленно, мы отправились вместе, а затем разошлись в разные стороны. Некоторое время я следовал по поворотам и изгибам многочисленных речонок, но безуспешно; затем широкими шагами направился назад к месту, где остались Мария и де Меррилак. Мартина я не видел и надеялся, что он возвратился раньше меня с хорошими вестями. Больше по привычке, чем намеренно, я приближался к поляне с той осторожностью, какую я приобрел за время проживания в пустыне, где опасность подстерегает из-за каждого куста и за каждым деревом. Когда я посмотрел на поляну, сердце мое замерло.
   Придя в себя, я заметил, что земля на ней разрыта и растоптана, как будто здесь происходила жестокая борьба. Я стал разыскивать какие-нибудь признаки, могущие мне объяснить отсутствие моих товарищей по несчастью, и вскоре же заметил тусклый блеск металла в кустарнике и в некотором отдалении и темную, скорченную, неподвижную фигуру. Забыв об осторожности, я поспешил туда и уже через секунду стоял у неподвижного тела Роже де Меррилака. Я опустился на колени и стал бешено трясти его, как бы желая вытрясти из его неподвижных губ что-нибудь о Марии. Весь в ранах, окровавленный с головы до ног, он не подавал признаков жизни. Я понял, что он храбро умер в неравной борьбе.
   Я побежал к пруду, который, как я припомнил, находился недалеко между деревьями, и принес воды, сколько мог зачерпнуть руками. Когда я плеснул ему воду в лицо, он открыл глаза и печально посмотрел на меня.
   -- Это был Мишель Берр... жирный Мишель... со своими испанцами, -- приподнявшись, зашептал он дрожащим голосом, который я вначале едва мог расслышать, -- это он так постарался. Он схватил Марию... она убегала... бедная, трепещущая птичка... но они поймали ее... -- его голос усилился: -- Эти собаки!
   -- Куда они ушли? -- спросил я резко. Он слабо покачал головой.
   -- Мишель Берр... этот подлый предатель... он обещал Марию мне... за помощь против вас... Я не хотел ей зла, Брео... Это он -- жирный Мишель... привел испанцев в форт. -- Он с трудом перевел дыхание и вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть. -- О, простите меня, Брео... я умираю и не хотел бы, чтобы вы меня ненавидели. Я с ума сошел от любви... ревновал ее к вам... О, да, она любит вас... она сказала мне об этом сегодня.
   Он умолк и опустился на землю, но я снова поднял его.
   -- Я раскаиваюсь, что действовал против вас с таким... таким негодяем, как Мишель Берр, -- продолжал он запинаясь, -- но любил ее... так же, как и вы... Они напали на меня врасплох... и, пока я обнажил шпагу, они меня два раза проткнули. Я крикнул Марии, чтобы она спасалась бегством... но громадный черный испанец поймал ее раньше, чем она сделала шагов двадцать. Я сражался, как мог... их было восемь... а жирный Мишель стоял позади них и смеялся... этот дьявольский предатель! Я запятнал честь своего рода... благородного рода... -- при этом слышна была печаль в его слабом голосе. -- Я хотел бы, чтобы вы меня простили, Блэз де Брео... за несправедливость, которую...
   Горячие слезы обожгли мои глаза; антипатия, которую я чувствовал к нему до сих пор, -- к этому красивому, молодому человеку, умирающему в чужой стране, так далеко от своей родины, -- исчезла из моей души. Я взял его окровавленную руку, пожал и кивнул головой: говорить я не мог -- какой-то комок подкатил к горлу и душил меня. Он улыбнулся на мой кивок и слабо ответил на мое пожатие.
   -- Скажите Марии... что я хорошо умер! Он закрыл глаза, и я подумал, что уже наступил конец, как вдруг он снова открыл их.
   -- Позади вас, Брео! Защищайтесь! -- закричал он с большим усилием. Красная струя хлынула изо рта, и он упал мертвым.
   Обернувшись, я увидел бежавших ко мне людей; через минуту они бросились на меня. Я лежал под ними, отбиваясь, стараясь вытащить меч (шпага моя находилась в нескольких шагах от меня), но безуспешно.
   Чья-то рука сильно нажала на мое плечо. Я приподнялся и, всадив зубы в ее кисть, почувствовал во рту вкус свежей соленой крови и услышал резкий крик одного из нападавших. Я сражался зубами, плечом, локтями, кулаками, но наши силы были неравны.
   Одну или две минуты спустя я почувствовал тяжелый удар по голове, ослепительный блеск сверкнул перед моими глазами, затем наступил мрак забвения.
   Очнувшись, я увидел, что все еще нахожусь на той небольшой поляне. Голова моя пылала, руки при попытке двинуть ими оказались связанными. Недалеко от меня лежало тело де Меррилака, наполовину скрытое листьями. Позади него небольшая группа испанцев, человек семь-восемь, играла в кости на разостланном на земле плаще; высокий дородный солдат со свирепым взглядом упражнялся моей шпагой. Я стал размышлять, насколько, конечно, мог в моем состоянии, о возможном выходе из того ужасного положения, в котором находился. Ноги мои были свободны, и я высчитал, что единственный способ -- это медленно двигаться к кустарникам. Я надеялся перехитрить своих врагов, пользуясь превосходным знанием этой местности. Я стал двигать ногами с сугубой осторожностью и продвинулся на несколько дюймов в желанном направлении. Затем я полежал без движения: пылкие игроки, сидевшие на плаще, не обратили на меня внимания. Я повторил это несколько раз и дюйм за дюймом успешно приближался к цели. У меня появилась надежда на освобождение, но ей не суждено было осуществиться.
   Внезапно раздался крик упражнявшегося в фехтовании солдата, и он побежал к тому месту, где я лежал: скоро к нему присоединился еще один, и они смотрели на меня, злобно скаля зубы. Я бросал яростные взгляды и думал, с какой бы быстротой эти наглые улыбки заменились бы другими, будь у меня свободны руки и в них -- моя шпага. Через некоторое время высокий испанец опустился на землю и грубо поднял меня на ноги. Его товарищ пронзительно окрикнул игроков; те неохотно поднялись. Они поговорили о чем-то, чего я не понял, затем поместили меня между двумя из них, и мы направились вдоль берега реки к морю. Судя по положению солнца, было два часа после полудня, так что, очевидно, я недолго находился без сознания. Через полчаса ходьбы мы пришли на другую поляну, где и сделали привал.
   Передо мною стоял Мишель Берр, резко. изменившийся, совершенно другой Мишель Берр! Исчезла его черная спущенная шляпа; исчезло смирение, которым он прикрывал свой злой нрав; исчезли полинявшие одежды; впрочем, ирония, как и всегда, язвительно сверкала из его единственного глаза. Блестящий шлем еще больше подчеркивал жестокие, сильные черты его лица, а узкие блестящие латы на его жирном теле неожиданно придавали ему воинственный вид. Холодная улыбка заменила приторно-вежливый смешок прежних времен. Некоторое время он молча смотрел на меня. Я осматривался кругом и увидел Марию, связанную, с заткнутым ртом, лежавшую на земле в некотором расстоянии от нас. Он перехватил мой взгляд и засмеялся.
   -- А, да, маленькая леди: интересная игрушка для капитана во время его досуга.
   Это замечание привело меня в такую ярость, что я делал неимоверные усилия, чтобы освободить свои связанные руки.
   -- Подлый предатель! -- вырвалось у меня. -- Вы... Он прервал меня с приятной улыбкой, хотя зловещий огонь блестел в его глазу.
   -- Как удачно де Танкерей назвал вас Красным Петушком! До сих пор вы остались Петушком, хотя уж не таким красным, как прежде, но таким же глупым. Я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь, мсье Петушок: вы в слишком плохом положении, чтобы бросать такие тяжелые обвинения.
   -- Но справедливые! -- ответил я смело. -- Вы предали нас, Иуда! Продали нас...
   -- Замолчите! Замолчите! -- закричал он разъяренный. -- Моя мать была испанка, а я верный сын святой церкви. Я служил под начальством Педро Менендэса раньше, чем вы родились, щенок! Что для меня несколько собак-гугенотов? Я считаю благом, что принимаю участие в их смерти. -- Он засмеялся. -- Но зачем мне оправдываться перед вами? Теперь, когда вы в моих руках, я потребую от вас некоторых сведений, которых я давно уже добивался.
   -- О великой тайне, которой, по вашему предположению, я должен обладать, а? -- спросил я. Он не был удивлен словом "тайна".
   -- Которой вы обладаете, -- поправил он меня. -- Да, так оно и есть.
   -- А если я вам не дам этих сведений? Что тогда?
   -- Тогда вы изведаете такие пытки, что судьба бедных осужденных душ в аду покажется в сравнении с ними ложем из роз, -- ответил он холодно. -- А если и это не даст желаемых результатов, то у меня имеется другая идея.
   При этом он бросил взгляд на место, где лежала Мария.
   Я внутренне содрогнулся, но ничего не сказал. Я знал, что если он от меня ничего не узнает, то станет пытать ее в надежде, что ее страдания заставят меня сдаться. Он придвинулся ко мне совсем близко и решительно посмотрел мне в глаза. Я ответил ему таким же взглядом.
   -- Сведения, которые я желаю узнать, касаются того места, где спрятаны сокровища Беннони, -- сказал он спокойно.
   Должно быть, я посмотрел на него с таким изумлением, что он скоро убедился в моем полном и искреннем неведении и абсолютном непонимании того, о чем он говорит; в его налитом кровью глазу появилось выражение испуга, быстро сменившегося блеском необузданной ярости.
   -- Сокровища Беннони! -- кричал он. -- Мои собственные сокровища, украденные у меня так бесчестно вашим отцом! Где они?
   -- Вы лжете, подлец! -- ответил я громовым голосом. -- Мой отец...
   -- Ошейник, Хуан! -- крикнул он одному из смотревших на нас с любопытством солдат. -- Черт возьми, я не буду больше тратить времени с вами, безумный дурак! Я вырву из вас правду!
   Солдат, к которому он обратился, вынул из кожаной сумки, висевшей на его поясе, тетиву и, ловко скрутив ее в петлю, позвал своих товарищей. Двое из них подбежали и заняли места около меня с обеих сторон. Они крепко держали меня за руки, в то время как первый сзади набросил мне на голову петлю, спустил ее, пока она не очутилась на глазах, и по знаку Мишеля стал ее затягивать.
   -- Вы ничего от меня не добьетесь, подлый убийца, -- сказал я, -- потому что я ничего не знаю о каких-то ваших сокровищах. Но будьте уверены, что если вы убьете меня, то найдутся такие, которые отплатят вам той же монетой, да еще и с добавкой.
   -- Я сделаю так, что вы будете умолять о смерти, -- ответил он.
   Я начал чувствовать сжавшую мою голову петлю довольно серьезно, но пока еще был в состоянии переносить эту боль. По второму знаку одноглазого беса, спокойно наблюдавшего за мною, это было повторено еще раз, после чего мой лоб, как показалось мне, был схвачен огневым кольцом; испарина покрыла мое потрясенное тело, и с большим трудом мне удалось сдержать готовый вырваться из горла крик; но я стиснул зубы и все-таки удержался. Еще знак -- и опять сжатие петли. Я искренне молил Бога дать мне силы перенести эти страшные мучения, разрывающие мое тело. Мой мозг, казалось, был в огне; я испытывал невыносимые боли; колени дрожали; напряженное, свирепое лицо моего врага казалось мне громадных размеров; вопреки моему желанию стон срывался с моих губ, ноги подкосились, и я потерял сознание.
   Когда я пришел в себя, было уже темно. Я лежал вблизи небольшого костра, ярко горевшего во мраке ночи и освещавшего свисавшие в виде арки ветки и мягко отражавшегося на доспехах лежавших вокруг него солдат. На некотором расстоянии сидел Мишель Берр и печально смотрел на огонь; возле него стоял высокий испанец с моей шпагой в руках. Я посмотрел кругом, разыскивая Марию, и увидел ее, не совсем ясно, с другой стороны костра. Она слегка зашевелилась, и сердце мое запрыгало от радости, что она жива, так как я всего ожидал от Мишеля Берра.
   Мои руки онемели от туго стягивавших их веревок, и я старался успокоить их, изменив положение. Голова болела от полученного удара и от пыток петлей. При первом моем движении Мишель Берр поспешил к тому месту, где я лежал: он стоял и смотрел на меня некоторое время, ничего не говоря, затем повернулся и отдал какое-то приказание одному из сидевших у огня солдат. Тотчас же мне принесли кусок холодного мяса и воду в кожаной чашке. Руки мне освободили и связали ноги, а я в это время с жадностью набросился на мясо и освежил водой свое пересохшее горло. Пока я ел, Мишель молча наблюдал за мной, а когда я кончил, он сел против меня.
   -- Давайте побеседуем, мсье де Брео, -- сказал он довольно вежливо. Я хотел было ответить, но Мишель остановил меня рукой, и я стал ждать его продолжения.
   -- Положение вещей таково, -- продолжал он, -- мы взяли форт Каролина, и предали мечу всех, за исключением сорока человек, которых повесили сегодня утром...
   Я вскрикнул от ужаса.
   -- А над ними висит объявление, -- продолжал он, не обратив внимания на мой крик, -- в котором наш начальник велел написать следующее: "Это сделано не французам, а лютеранам и еретикам". Некоторым удалось спастись на дырявом судне, стоявшем на реке. Остается только Мартин Белькастель, с которым я мог бы считаться: он смелый и храбрый человек и притом умный, только преимущество не на его стороне, так что я не боюсь. Как видите, вам неоткуда ждать помощи при данном положении. О Жане Рибо не может быть и речи, так как он будет уничтожен -- может быть, в это время с ним уже покончили. Я уважаю ваше мужество, мсье, и не имею желания в дальнейшем мучить храброго человека. Давайте придем, как умные люди, к какому-нибудь компромиссу.
   -- Нет, не может быть мира между вами и мною, Мишель Берр, -- прервал я с намерением рассердить его. -- Не может быть мира между честным человеком и таким, как вы.
   -- Не воображаете ли вы, что я боюсь войны, щенок? -- сказал он со злобной улыбкой. -- Подумайте о последствиях вашего отказа. Попробуем, не удастся ли нам утром выжать из вас, где спрятаны сокровища Беннони. Если не удастся, то мы еще имеем маленькую леди. Вы еще раз призадумаетесь раньше, чем позволите нам раздробить ее нежное тело.
   И после этого он поднялся и оставил меня.
   Вскоре пришел солдат и снова связал мне руки.
   Маленький лагерь расположился на отдых, оставив высокого испанца на страже. Он сидел у потухшего костра полусонный, а я пристально смотрел на высокие деревья и обдумывал бесконечные, отчаянные, невыполнимые планы бегства. Часовой придвинулся к горячей золе и скоро уснул; но Мишель Берр еще долго ходил взад и вперед между мною и костром, по-видимому обдумывая неведомые мне жестокие планы на завтрашний день; при каждом повороте его зловещая гигантская тень пересекала мое лицо. Наконец, в последний раз взглянув на меня, он растянулся на земле и сразу же уснул, чему я очень удивился, так как, будь на моей совести столько преступлений, я никогда не смог бы уснуть.
   Время тянулось медленно; сонная стража почти не двигалась; в лагере царила тишина, не считая случайного движения или бормотания среди спящих солдат. Только я один бодрствовал, безнадежно глядя в мрачный свод небес, где я увидел одинокую звезду, слабо мерцавшую сквозь листву. Я вспоминал происшествия сегодняшнего дня. Да, Мартин угадал -- это старая вражда, которую отец мой оставил мне в наследство. Я только удивлялся, что он никогда об этом не говорил; быть может, он думал, что это умрет вместе с ним. Я обдумывал свое положение, и чем больше думал, тем безнадежнее оно мне казалось. Только от Мартина я мог ждать помощи -- Мишель Берр говорил правду, -- но я не знал, жив ли он. Если жив, я был уверен, что он сделает попытку спасти меня, но против десяти человек трудно будет добиться успеха. Присутствие Марии еще более затрудняло положение. Подумав о ней, я напряг свое зрение, чтобы увидеть ее -- потемнело, или же она отодвинулась, но я лишь смутно мог различить очертания ее тела.
   Мои метания разбудили часового, который подошел ко мне и осмотрел веревку, которой я был связан. Через несколько минут после того, как он снова занял свое место, я заметил напротив себя в кустах легкое движение. Сердце забилось надеждой, и я, затаив дыхание, стал ждать, что будет дальше. Но минута проходила за минутой, и все оставалось по-прежнему: я уже стал бояться, не обман ли это зрения. Я поворачивал голову, разыскивал Марию, но место, где она лежала, было пусто. Она исчезла!
   Мое сердце запрыгало от радости, надежда укрепилась, я был уверен, что спасение близко: я снова увидел беззвучное качание веток в кустарниках, а затем оттуда высунулось медного цвета лицо с пальцем на губах, приказывавшим молчать. Олень! Его я совсем забыл, но он вспомнил меня. Высокий испанец проснулся и сонно осматривался кругом; лицо моментально исчезло. Я замер от страха, что стражник может заметить отсутствие Марии, но, по-видимому, он ничего не заметил и опять погрузился в сон. Я ждал.
   Мишель Берр зашевелился и повернул свое огромное тело так, что очутился лицом ко мне. Прошел целый час, и ничего не случилось. Было уже за полночь. Стража все еще спала у потухшего костра; я печально смотрел на свою шпагу, лежавшую подле часового на земле -- должно быть, его прельстила красивая резная рукоятка. Я боялся, что наступит очередь новой стражи, которая могла оказаться более бдительной.
   Вдруг я почувствовал сзади тяжесть тела и легкое прикосновение руки к плечу: веревки с моих рук соскочили; мгновенное прикосновение к ногам -- и они освободились. Послышался легкий шорох, и мой избавитель удалился. Я посмотрел на Мишеля Берра и увидел, что его глаз открыт; я закрыл глаза и лежал спокойно, но когда я их снова открыл и увидел, что он продолжает смотреть на меня, я начал подниматься -- я понял, что игре наступил конец.
   Я поднялся на ноги, подскочил к часовому, опрокинул его, так что он упал в горячую золу и завыл от боли. В это время Мишель с невероятной для него быстротой очутился возле меня; я схватил с земли свою шпагу и ударил его ею, но промахнулся -- моя рука, долго бывшая связанной, потеряла свою ловкость. Затем я повернулся и бросился бежать в джунгли.
   Сделав в лесу несколько шагов, я услыхал знакомый голос Мартина:
   -- Сюда, Блэз!
   Его дружеская рука схватила меня и повела в глубокий мрак. Ноги мои невыносимо болели, но я сделал над собою усилие и бежал, пока не исчез свет костра и я мог различить, что делается вокруг меня. Но вскоре я не в состоянии был стоять на ногах и упал.
   Далеко позади я слышал голос Мишеля Берра, отдававшего свирепые приказания; раздавался сильный треск валежника под ногами испанцев, пустившихся в погоню под громкие ругательства своего предводителя.
   Через несколько минут, достигнув берега реки, Мартин повернул за ее изгиб, и мы подошли к большой лодке, в которой я заметил три темные фигуры. Заняв места в ней, мы поспешно отчалили от берега. Отъехав немного, я увидел на берегу человека.
   -- Мы еще увидимся с вами, молодой Петушок! -- раздался насмешливый голос.
   -- В следующий раз берегитесь! -- закричал я в ответ. -- Я, наверное, убью вас, Мишель Берр! В ответ раздался громкий смех.
  

Глава XX
Смерть Жана Рибо

   Лодка уверенно двигалась против течения. Мартин греб, Олень сидел на руле, Мария впереди меня, пятый пассажир оставался для меня неизвестным до восхода солнца.
   Мы торопились вовсю. Тусклый свет звезд, отражавшийся в воде, еще более увеличивал мрак густого леса по обоим берегам. Недавние переживания сделали меня до того боязливым, что я вскакивал при малейшем звуке на берегу. Наконец, на рассвете Олень повернул лодку к берегу и ввел ее в небольшой залив. Мария уже задолго до этого, от сильного изнурения, уснула; оставив ее в лодке, мы сами высадились. И только теперь я узнал в таинственной фигуре Матиа Меллона.
   Наш друг-дикарь быстро развел костер, над которым мы стали жарить куски дичи, принесенные Оленем из лодки, а Мартин приготовил из раздавленных зерен жесткие лепешки, которые должны были заменить нам хлеб. Когда все было готово, я разбудил Марию. Мы все набросились, как голодные волки, на еду, которая показалась мне гораздо вкуснее всего того, что я когда-нибудь ел.
   Во время еды Мария рассказала нам, как испанцы набросились на де Меррилака в лесу; как он сражался, шатаясь от потери крови; как эти убийцы рубили и резали его; как он кричал ей, чтобы она спасалась бегством. Она жалобно плакала, рассказывая все это, и еще сильнее разразилась слезами, когда я описал ей смерть ее отца, так как чувствовал, что для нее будет утешением, что он умер, как честный и храбрый человек, защищая свой очаг. Меллон, как оказалось, был оглушен выстрелом из мушкета, и завоеватели посчитали его мертвым.
   Когда он пришел в себя, ему удалось, благодаря смятению в форте в первые часы взятия его испанцами, незаметно выползти оттуда. Много часов блуждая по лесу и несколько раз избегнув встречи с испанцами, он, к счастью, набрел на Мартина и Оленя.
   -- А вы, Блэз? Теперь ваша очередь, -- сказал Мартин, прикрепляя кусок мяса к острию меча и готовясь жарить его над огнем. -- Я видел, как они вас пытали, но не мог слышать, что произошло между вами и жирным негодяем. Я решил, что Мишель Берр не убьет вас, пока не добьется своего, разве только в пылу ярости; я знал также, что вы не сдадитесь при первом столкновении, и -- если вы будете живы до полуночи -- я был уверен, что спасу вас. Как оказалось, я был прав. Черт возьми! Я все еще чувствую голод!
   Он отрезал еще кусок мяса и стал его жарить. Я с восхищением смотрел на этого удивительного человека, так хорошо знающего людей.
   -- Спасти мадемуазель оказалось гораздо легче, чем я думал, -- сказал он, искоса взглянув на Марию, которая ответила ему благодарной улыбкой.
   -- Но рассказывайте, Блэз! Мне очень любопытно узнать, в чем состоит эта великая тайна.
   -- Я знаю не больше, чем раньше, -- ответил я и рассказал ему, что произошло между мною и Мишелем.
   Он продолжал есть кусок за куском оленье мясо, и я уверен, что если бы мой рассказ продолжался еще час, он совершенно уничтожил бы наши припасы. Он слушал, не прерывая меня до конца.
   -- Я ничего не понимаю, -- заметил он, когда я кончил свой рассказ.
   -- Какая-то странная история. Жервэ был беден, не правда ли, Блэз?
   -- Насколько мне известно, -- ответил я, -- он был беден.
   -- Слава Богу, что мы спаслись, -- сказал Меллон благочестиво, -- а это главное.
   -- Но что мы будем делать в этой дикой стране? Куда мы направимся? -- спросила Мария слабым, печальным голосом. -- Здесь не место...
   Она прервала на полуслове, и, как бы сговорившись, мы все посмотрели на Мартина.
   Он снял последний небольшой кусок мяса с острия меча, осмотрел его с сожалением и сунул в рот.
   -- Я много думал над этим, -- начал он. -- Первой моей мыслью было отправиться к Сатурионе и ждать лучших времен, но теперь я того мнения, что если мы направимся по этой реке далеко на юг к новому испанскому форту, о котором Меллон говорил несколько дней тому назад, мы там можем встретиться с Жаном Рибо, который, я полагаю, ждет благоприятного случая, чтобы сразиться с испанским флотом. Что вы скажете об этом плане, мои друзья?
   -- Мне он нравится, -- ответил я живо, -- так как в нем есть возможность удрать из этой проклятой страны.
   -- Да! Да! Уйдемте отсюда поскорее, -- сказала Мария, с содроганием глядя на мрачный лес.
   -- Это хороший план, -- заметил Матио Меллон. -- Ничьим мнениям я бы не доверял так, как вашим, господа.
   Мартин, довольный общим согласием, объяснил Оленю результаты нашего совещания; тот несколько раз кивнул головой и сразу стал готовиться к путешествию.
   Мы решили перед этим некоторое время отдохнуть, и, пока Мария и Меллон спали, Мартин рассказал мне обо всем, что произошло за время нашей разлуки: как он увидал Оленя на реке и взял его с собою; как он нашел Меллона, блуждавшего в джунглях; как наткнулся на тело де Меррилака и, следуя по следам той партии, которая захватила меня, обнаружил угрожавшую мне опасность. Они втроем обдумали план спасения, который потом и выполнили. Олень унес Марию, затем, нагибаясь, прополз к тому месту, где я лежал, при полном свете костра, перерезал мои веревки и направился к берегу, где стояла лодка, чтобы там, как они раньше условились, ждать нас. Опять я был обязан своей жизнью этому замечательному человеку, который был для меня вторым отцом. Но он и слушать не хотел о моей благодарности и обошелся со мной со своей обычной грубостью, к которой он прибегал, когда бывал растроган.
   Мы уже четыре дня двигались не спеша вверх по реке. За это время к Марии, не устававшей от ходьбы, возвратились силы, как и ко всем нам. Она очень интересовалась всем, что встречалось нам на реке, с любопытством наблюдая окружавшую нас природу.
   На пятый день мы спрятали нашу лодку в безопасном месте и пошли в лес на восток, но из-за болот вынуждены были через несколько часов направиться на юг. Дорога была трудная, я помогал Марии в особенно тяжелых местах, с бьющимся сердцем переносил ее через лужи и ручейки, преграждавшие нам дорогу; облегчал ей, насколько было возможно, дорогу в почти непроходимых джунглях. Временами было очень трудно прорубать себе проход сквозь спутанную, сухую растительность, которая окружала нас со всех сторон. За три дня мы никого и ничего неприятного не встретили. На третий вечер мы подошли к заливу, вдававшемуся на значительное расстояние в глубь страны; мы находились в нескольких лье от морского берега, куда мы на следующее утро направили свой путь.
   Около полудня мы подошли к большому мысу, который был покрыт лесом и скрывал от нас море. Олень, шедший впереди, предупредил нас знаком, чтобы мы молчали. В наступившей тишине слышны были голоса и бряцание оружия -- действительно, нельзя было ошибиться, что это шум, производимый большим отрядом вооруженных людей. Мы с Мартином обменялись взглядами и, не говоря ни слова, поползли в густую чащу и, выглянув оттуда, увидели картину, которая нас изумила и испугала.
   Прямо перед нами у самого края воды стоял отряд непринужденно разговаривавших друг с другом испанских солдат; с одной стороны находился небольшой кружок офицеров, а на некотором расстоянии от них, со шпагой в руке, стоял испанский командир, мрачно рассматривавший противоположный берег. Это был тот самый Педро Менендэс, которого я видел недавно на палубе галиона, в тех же богатых доспехах, с тем же надменным видом и суровым лицом, холодным и жестоким, как будто из мрамора.
   В морском рукаве стоял на якоре испанский галион. На другом берегу находился второй отряд, слушавший, что говорил им один из их среды. Говоривший был Жан Рибо, остальные -- матросы и солдаты французского флота. Оборванные, худые, изможденные, они уныло, с потупленными глазами, слушали своего командира. Через некоторое время с противоположного берега от них быстро направилась лодка; в ней находились два гребца и третий с белым флагом в руке. Говор в рядах испанцев прекратился, и посланец высадился на берег при полном молчании.
   Он направился прямо к командиру, который ждал его -- суровый, бесстрастный, в блестящих доспехах.
   -- Адмирал Рибо хотел бы знать, на каких условиях мы можем сложить оружие? -- спросил посланец громким голосом, остановившись в нескольких шагах от Менендэса. Его слова ясно донеслись к нам в тихом воздухе.
   -- Никаких условий для еретиков и неверующих, -- грубо по-французски закричал испанец.
   -- Обещаете ли вы не лишать нас жизни, как потерпевших кораблекрушение французских моряков? Как военнопленных? -- спрашивал француз.
   -- Никаких споров с французами у меня нет, -- ответил Менендэс спокойно. -- Обещаю милосердие, какое Господь внушит мне!
   -- Скажи лучше -- черт! -- прошептал Мартин, когда посланец вернулся к лодке. -- Я знаю школу, в которой эта черная собака была обучена. Да и его учителей, учивших хитрости, уверткам, лжи и лицемерию, которые верили, что цель оправдывает все средства для . ее достижения. Видите вы милосердие в этом лице? Жан Рибо должен был бы сражаться до конца, но не вверяться этим убийцам.
   -- Что, по-вашему, он намерен сделать? -- спросил я.
   -- Наблюдайте, и вы увидите великое преступление, которое совершится именем Бога. -- Голос Мартина был странный и хриплый.
   С возвращением лодки на другой берег между французами началось совещание. Затем между ними произошло какое-то волнение; часть их собралась у самого берега, а большинство удалилось и наблюдало за ходом событий. Снова лодка пересекла пролив, везя сообщение, что Жан Рибо и часть его команды согласны сдаться, но более трехсот человек, не доверяя слову испанца, отказались. Менендэс немедленно подозвал молодого офицера и тихо поговорил с ним, после чего офицер громким голосом отдал распоряжение капитану галеона. Через короткое время лодки стали перевозить пленных; когда они высаживались, те из них, которые имели оружие, сдавали его, и руки их связывались веревками. В последней лодке прибыл Жан Рибо и его лейтенант Ортез. Их сейчас же отвели к ожидавшему их Менендэсу. Молча Рибо обнажил шпагу и передал ее испанцу, который тоже молча взял ее; затем он повернулся и обратился к первым пленникам, в то время как два солдата связывали руки Рибо и Ортезу, как они это делали другим.
   -- Если между вами есть верующие в истинную веру, пусть выйдут и заявят об этом.
   Двенадцать бретонских солдат вышли из толпы французов; их отвели в другую сторону под насмешки товарищей.
   Жан Рибо, по-видимому, прочел свой приговор в глазах Менендэса. Он повернулся лицом к остальным пленным.
   -- Мы, должно быть, готовы к смерти, -- сказал он ясным, спокойным голосом.
   В это время огромного роста француз с растрепанной копной темных волос, блестевших на солнце, вырвался из рядов пленных, сильным напряжением разорвал свои узы и, будучи совершенно безоружным, побежал прямо на испанский отряд. Это так изумило испанцев, что они сразу ничего не предприняли; затем последовал залп из нескольких мушкетов. На мгновение француз остановился в нерешительности, но потом опять побежал и очутился среди испанцев, яростно размахивая своими длинными руками с сжатыми кулаками. Вот было дело! Испанцы послабее кружились и качались вокруг него, когда он двигался среди них, проникая все глубже и глубже в их ряды, пока, наконец, не свалился. Блестящая, темная голова исчезла под направленным на него оружием, чтобы уже больше не подниматься.
   -- Боже мой! Там умирает человек! -- шептал Мартин с возбужденными глазами. -- Смотрите, они рассматривают свои ушибы, а вот один свалился.
   Мария тихо плакала. Олень, лежавший на земле возле нас, не сводил глаз с происходившей сцены.
   -- Я к вашим услугам, -- раздался спокойный голос Жана Рибо, повернувшегося лицом к Менендэсу.
   Испанец в течение нескольких секунд рассматривал стоявшего перед ним человека. Затем он отвернулся и махнул рукой стоявшим возле него офицерам. Этот жест означал смерть для Жана Рибо.
  

Глава XXI
В открытом море

   Испанский офицер выступил вперед и глубоко вонзил свою шпагу в бок Рибо, в то время как второй нанес ему смертельный удар в горло.
   Это как будто послужило сигналом -- началась поголовная резня. Раздался залп из мушкетов испанских солдат. На другом берегу оставшиеся французы с ужасом глядели на это избиение.
   Я схватился за свою шпагу и сделал шаг вперед, но стальные пальцы Мартина впились мне в плечо.
   -- Вы с ума сошли? -- спросил он резким шепотом.
   -- Умрем вместе с ними, Мартин!
   -- Нет, будем жить, чтобы мстить им, -- сказал он более мягким тоном.
   Так стояли мы с мрачными лицами и наблюдали, как убивали наших соотечественников. Вся эта варварская сцена навеки запечатлелась в моей памяти. У наших ног лежала Мария и рыдала, закрыв лицо руками, разбитая кровавым ужасом, свидетельницей которого она была. Меллон сидел молча с почерневшим от гнева лицом. Олень, обладая твердостью своей расы, ничего не высказывал.
   Только Мартин нарушил молчание, заговорив странным, хриплым голосом, так что я с трудом понял его.
   -- Смотрите на них, -- воскликнул он, -- на этих кровожадных испанских рыцарей-интриганов! Знайте, Блэз, что будет благим делом убивать этих гадов без милосердия. Милосердие! Если только я буду жив, я расскажу о милосердии Педро Менендэса, и имя его будет произноситься с презрением всеми честными людьми всего мира.
   Все было закончено. Солдаты по приказанию офицеров потащили трупы к воде и стали их туда бросать.
   Мартин прошептал:
   -- Клянусь не иметь ни отдыха, ни покоя до тех пор, пока не возвращусь в эту мрачную кровавую страну и не соберу подати с моих злейших врагов -- за этот гнусный поступок, который они совершили над свободными французскими гражданами.
   -- И я клянусь! -- произнесли одновременно Меллон и я.
   На противоположном берегу французы принялись воздвигать земляные укрепления. Они торопливо рыли землю шпагами, мечами, руками -- чем только могли. Видно было, что они решили отдать свою жизнь по возможности дороже. Мы с надеждой следили за ними.
   -- Браво! -- сказал Мартин тихо. -- Вот это храбрые люди! Присоединимся к ним, господа!
   -- Это займет три дня, Мартин, но ничего другого мы не можем сделать. Мы должны возвратиться назад, к началу пролива или другому месту, где могли бы переправиться незамеченными,
   -- Правильно! -- воскликнул Меллон. -- Отправимся сейчас же.
   И вот опять начались наши скитания; из-за Марии мы продвигались вперед очень медленно, и только к концу четвертого дня мы дошли до наполовину сделанных траншей -- они опять оказались пустыми! Исчезли французы, испанцы и судно, и никакого следа -- как будто земля проглотила их.
   Мы безнадежно смотрели друг на друга, измученные переживаниями за последнюю неделю и хромавшие от долгой ходьбы. Нас очень огорчило, что возле траншей не было следов битвы, но Мартин со своим обычным оптимизмом успокаивал нас тем, что, по его мнению, французы убежали на юг.
   Два дня мы отдыхали, пока пополнили наши запасы. Мне удалось убить с помощью лука Оленя хорошего оленя, а индеец снабжал нас моллюсками, а также разного рода и цвета рыбой, что было приятным добавлением к нашему столу; на второй день он принес бронзового цвета птицу, из которой получилось прекрасное блюдо. Мартин большей частью сидел на берегу, всегда лицом к морю, и, по-видимому, обдумывал план нашего спасения. Мария и Меллон много спали и все время посвящали восстановлению своих сил. Мы старались держаться в стороне от открытого места и по очереди стояли на карауле, чтобы предупредить в случае опасности. Наконец Мартин высказал свое мнение, что нам надо направиться на юг.
   -- На севере -- верная смерть, это мы знаем; тогда пойдем на юг -- здравое рассуждение, а? Надежда на наше спасение -- пойдем ли мы той или другой дорогой -- вообще слабая: весь этот берег представляет враждебную страну, и было бы хорошо оставить ее поскорее, а не то мы, пожалуй, уж никогда не увидим Франции. О, если бы была лодка, если бы мы могли отправиться на один из островов, находящихся на юге, и там ожидать дружественного судна! Но пока будем настороже, чтобы нас не захватили врасплох.
   Более двух дней мы двигались вдоль берега на юг. Олень был всегда впереди, делал разведки в глубину леса, находившегося справа от нас. С наступлением сумерек, готовясь сделать привал, мы увидели блеск костра на опушке леса -- на недалеком от нас расстоянии Мартин и Олень пошли на разведку, а мы в темноте ждали их возвращения. Прошло около часа. День совсем погас, на небе показались звезды, когда возвратился Мартин.
   -- Испанцы, -- сказал он, -- капрал и четыре солдата. Олень смотрит там за ними. Я некоторое время подслушивал их. Те французы, которые не хотели сдаваться, в конце концов сдались и были пощажены. Из их рассказов я также узнал, что Жан Рибо потерпел крушение недалеко отсюда в тот день, когда оставил форт Каролина -- помните, какой был тогда шторм? Эти негодяи были оставлены здесь, чтобы разыскивать беглецов, но они воспользовались случаем и грабили потерпевших кораблекрушение. Хорошо, они найдут беглецов, и довольно быстро, но совсем другого рода, чем ожидают. Мы нападем на этих исчадий ада на заре и захватим их -- захватим, если возможно будет, живыми. Затем мы, быть может, найдем лодку у разбитого "Тринити" и, если она не очень повреждена, направимся к более безопасному берегу.
   За час до рассвета мы четверо, спрятав Марию в лиственной чаще, пошли вперед. Мы бесшумно двигались между деревьями, скользя, как привидения, от одного дерева к другому по направлению . к костру, служившему нам маяком. Приблизившись к нему, мы стали двигаться с еще большею осторожностью; мы ползли дюйм за дюймом, шаг за шагом к тому месту, которое казалось нам наиболее благоприятным. Из-за нашего прикрытия мы заметили четыре неподвижные фигуры солдат, завернутых в черные плащи и спящих у костра, который представлял собою только массу горячей золы. При слабом свете была ясно видна пятая фигура полусонного, плохо исполнявшего свои обязанности часового. Олень указал нам на их оружие -- мушкеты, шпаги, мечи и кожаные мешки, в которых находился порох; часть была прикрыта плащом часового. Наш союзник-дикарь изумил нас своей ловкостью: он направился прямо к костру сзади ничего не подозревающего испанца и беззвучно стал брать оружие совсем близко от него. Он брал его одно за другим и приносил к нам. Один раз часовой потянулся и зевнул, и душа моя ушла в пятки от страха, что он повернется и увидит Оленя, но краснокожий превратился в неподвижную статую, пока опасность не миновала. Закончив свою работу, он занял место вблизи нас. Мушкеты Меллон зарядил порохом из кожаных сумок.
   На рассвете часовой поднялся с земли с очевидным намерением разбудить своих товарищей. Тогда мы сразу двинулись на него из кустов с мушкетами наготове. При виде нас он растерялся, остальные вскочили на ноги, но, как и часовой, дальше не двигались.
   -- Обезоружьте его! -- скомандовал Мартин.
   Меллон, находившийся ближе, опустил свой мушкет и направился к нему, -- таким образом он невольно защитил его от нашего огня, что тот сразу же и учел. Быстрым движением он обнажил свой меч и бросился на Меллона. Мартин и я побежали к такому месту, откуда мы могли бы стрелять, в то время как Олень под угрозой мушкетов заставил остальных стоять неподвижно. Лезвие часового заблестело в воздухе, но раньше, чем он нанес удар, Меллон схватил его кисть, как стальными щипцами. Его правая рука поднялась и опустилась -- раз, два, три. Испанец медленно опустился на колени.
   -- Иисус! -- закричал он громко и повалился наземь. Меллон посмотрел на него одно мгновенье, затем он воткнул свой меч в песок, чтобы очистить кровавое пятно на нем.
   -- Прекрасная работа! -- закричал Мартин.
   Как только мы обезоружили наших пленников, я подошел к месту, где нас ожидала Мария, и нашел ее невредимой: она только очень беспокоилась за нас. Мы поторопились присоединиться к нашим товарищам; дорогой я ей рассказывал о только что произошедшем и о дальнейших наших планах.
   Через час мы опять двинулись на юг. Наши пленники шли впереди нас и тащили наши тяжести, не совсем добродушно настроенные. Олень, по обыкновению, находился впереди; Мартин пристально смотрел на море, отыскивая обломки разбитых французских судов. Наконец, у длинной песчаной косы, на расстоянии выстрела от берега мы увидели обломки "Тринити".
   Во время отлива мы подошли к этим обломкам, не замочив ног; лодок на палубе не было видно, но Меллон разыскал в трюме шлюпку, над которой, очевидно, работал судовой плотник. Нужно было добавить еще только несколько досок, оснастить и осмолить ее, и она была годна для плавания. К наступлению ночи это все было сделано, оставалась самая трудная для нас работа -- снять ее с палубы и спустить на воду. Большую часть следующего дня наши пленные и мы сами усиленно работали над этим, и, когда солнце село, мы спустили лодку.
   На следующее утро мы пустились в море.
   Угрюмые испанцы гребли. Мартин сидел на корме лицом к ним с обнаженной шпагой на коленях, а Мария, я и Меллон сидели на носу. Я всячески старался устроить Марию поудобнее, расположив все наше скудное имущество, могущее ей чем-нибудь быть полезным, вокруг нее; я надеялся, что наше путешествие не будет долго продолжаться. Мы распрощались с Оленем, который возвращался в свою деревню; Мартин подарил ему мушкет и много военных припасов. Мария была очень огорчена расставанием с ним, так же, как и все мы. Медленно двигаясь на восток по спокойному, как мельничный пруд, морю, мы долго еще видели его темную фигуру на берегу. Наконец он сделал нам прощальный жест рукой, повернулся и скрылся в глубине леса.
   Когда солнце поднялось выше, прозрачное море превратилось в лист блестящей меди, и с поверхности его поднялась невыносимая жара. Пот градом струился с нас, не было и дуновения ветерка, чтобы охладить нестерпимый жар. Мы часто прибегали к небольшой бочке с водой, взятой нами на "Тринити", и к концу дня я с ужасом увидел, что воды осталось очень мало. А земли все не было видно. Мартин направлял лодку наугад, разыскивая острова, которые он заметил, когда мы пришли впервые в Новый Свет; но наступило уже и второе утро, а мы ничего не видели на огромном морском пространстве -- ни земли, ни судов!
   К полудню запас воды истощился, и мы испытали первые муки жажды. Испанцы, с трудом работавшие веслами, стали роптать, бормоча что-то для меня непонятное. Лицо Мартина с каждым часом становилось мрачнее; он наблюдал за нашими пленными с блеском в глазах, ничего хорошего им не обещавшим. Мария была в лучшем состоянии, чем все остальные, потому что к ее порции воды я прибавил большую часть моей. От тяжелой работы и мучившей их жажды испанцы пришли в ярость. Один из них, самый большой, и, без сомнения, сильный и храбрый человек потребовал от Мартина воды.
   -- Мы должны получить воду! -- кричал он.
   -- Греби, собака! -- сказал Мартин. -- Или я накормлю тобою рыб!
   Его глаза блестели яростью, и в достоверности его слов нельзя было сомневаться.
   С выражением ненависти в глазах испанцы снова взялись за весла.
   Еще день двигались мы по расплавленной меди тихого моря -- двигались, сами не зная куда. Губы наши почернели; языки распухли, с большими усилиями мы могли говорить; тела перестали выделять испарину в этом палящем зное; кожа была так воспалена и чувствительна к лучам безжалостного солнца, что мы находились в постоянной агонии. Три или четыре черных, с плавниками, похожими на паруса, рыбы беспрерывно следовали за нашей лодкой. Меллон, указывая на них, покачал головой.
   -- Верный признак смерти, говорят матросы, -- сказал он глухим голосом.
   Утром четвертого дня один из испанцев вскочил на ноги и бросился в воду. Рыбы исчезли, пузыри показались на поверхности воды; мгновенно вода окрасилась в красный цвет.
   С каждой минутой Мария слабела. Ужас охватывал меня, когда я замечал, как угасал свет в дорогие глазах, как уходила жизнь из ее измученного тела. Я стоял лицом к лицу с жестокой перспективой потерять Марию. Напрасно я уговаривал себя, что надо быть спокойнее; я хватался за бочку из-под воды, но в ней не было ни единой капли.
   Я держал горячую руку Марии в своей.
   -- Как вы себя чувствуете, моя любимая? -- спрашивал я ее со страхом.
   -- Я больше не могу переносить такие страдания! -- шептала она. -- Мне страшно оставить вас, Блэз... никогда не видеть вас больше... больше не жить...
   -- Но вы будете жить! -- воскликнул я. -- Вы должны жить, чтобы любить меня! Я не дам вам уйти.
   -- Я люблю вас, Блэз! -- зашептала она опять. -- Никого, кроме вас...
   Я взял ее лицо, похудевшее и измученное страданиями, в свои руки; долго смотрел в ее милые глаза и одно мгновение пил из чаши счастья; но скоро я пришел в отчаяние, видя, что наступает конец. Я взял ее на руки и крепко прижал к сердцу, с дикой и глупой мыслью защитить ее от смерти, витавшей над нею.
   Она скоро потеряла сознание. Я умолял ее сказать мне что-нибудь, но не было никаких признаков, что она слышит меня. Я был беспомощен, совершенно беспомощен. Не видать было судов на море, не было туч, обещающих дождь, -- нигде никакой помощи! Отчаянье овладело мною; я возненавидел жестокое море и пылающее солнце, убивших мою любимую. С каждым часом силы оставляли меня, тело мое корчилось от ужасной жары, мои внутренности были охвачены острой болью, как будто чья-то гигантская рука рвала их на части. Мартин сидел на корме, как стальное изваяние, со страшно похудевшим лицом, с глазами, блестевшими, как огонь, из впадин под нахмуренными бровями. Наполненные кровью, с красными кругами, устремленные на сидевших впереди трех испанцев, они были ужасны; казалось, что только они еще и жили в нем.
   После полудня испанец, требовавший от Мартина воду, вдруг поднялся с веслом в руках и замахнулся им, но раньше чем он мог ударить, Меллон быстро вскочил и вырвал у него весло из рук. Одно мгновение он стоял черным пятном на фоне безоблачного неба.
   -- Итак, прощайте, мои друзья, прощайте! -- сказал Меллон спокойно. Затем он бросился на испанца, обвив его своими худыми руками. Последний боролся изо всех сил, но вырваться не мог, и они оба свалились в воду.
   -- Дьявол! -- закричал испанец.
   Они больше не показывались.
   После этого я стал терять сознание; помню только, что жизнь еще теплилась в неподвижном теле Марии. Режущая боль внутри меня все увеличивалась, я жил в мире страданий, все предметы стали неясны, я только видел ужасные глаза Мартина: они делались все больше и больше... громадные... красные, безжалостные... Затем наступил блаженный мрак.
  

Глава XXII
Испанские сокровища

   Первое, что я услышал, придя в себя, был шум голосов, раздававшийся из темноты, как будто издалека; язык, на котором велся разговор, был для меня чужой, но я знал, что это -- английский. Затем я услышал громкое командование, всплеск воды, скрип тимберсов. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в каюте; возле меня сидели двое: один -- низенький, очень толстый -- потом я узнал, что это был судовой врач; второй -- высокий, хорошо сложенный, румяный, с коротко остриженными светлыми волосами и бородкой -- капитан Феннер с судна "Виктория". Последний, увидев, что я очнулся, обратился ко мне на плохом французском языке:
   -- О, мой мальчик! Наконец-то вы пришли в себя! Мы уже почти потеряли надежду. Позаботьтесь о нем, мистер Портер, я должен пойти на палубу, чтобы узнать, почему Том Суинтон изменил наш курс.
   После этого он поднялся и оставил меня на попечение врача.
   -- Как я попал сюда? Один только я остался в живых? -- спросил я слабым голосом.
   Он ответил мне на хорошем французском языке:
   -- Нет. ваш друг Белькастель -- железный человек -- шагает теперь по палубе, а мадемуазель отдыхает после обеда. Вот откуда ветер дует! Я это сразу заподозрил, потому что мадемуазель, как только пришла в себя, спросила о вас.
   В этот момент раздались приближавшиеся шаги. Мистер Портер улыбнулся:
   -- Если не ошибаюсь, это несут для вас бульон: скудная еда для голодного человека, я это знаю, но вы долго голодали, молодой Петушок, поэтому надо начать осторожно.
   Открылась дверь, и юноша лет пятнадцати вошел с чашкой жидкого бульона, показавшегося мне пищей богов. Мистер Портер настаивал, чтобы меня кормили медленно, боясь, как он объяснил, что при моем состоянии я могу захлебнуться. Он же в это время продолжал болтать, рассказывая о нашем спасении, чем я был очень доволен, так как у меня не было сил, чтобы отвечать ему.
   -- Действительно, -- кричал он, -- ваш друг Белькастель храбрый человек! В то время, когда мы заметили вашу лодку вчера на рассвете, он был занят борьбой с двумя испанцами -- он мне передал всю историю, так что я знаю, как вы встретились с этими кровожадными собаками. Это была великолепная борьба: они набросились на него с веслами, а он имел только шпагу. Как он владеет шпагой! Другой на его месте защищался бы шпагой, а он нападал на них бешено, гоняя их по всей лодке, в то время как они еле держались на ногах. Когда мы были от вас на расстоянии выстрела, он одного испанца выбросил в море, оставив себя во власти второго. Но раньше, чем испанец успел ударить его, Тоби Тейлер -- самый лучший стрелок в Девоне, это я только вам говорю, ему я бы этого не сказал, так как он и так слишком много думает о себе, -- Тоби, говорю я, пустил в него стрелу: великолепный выстрел, принимая во внимание резкий ветер, дувший в это время. Мсье. Белькастель упал на дно лодки, как мертвый, и мы боялись, что будет уже поздно спасти его. Но ваш друг очень сильный человек; через три часа после этого мы уже промочили его горло...
   Мистер Портер прервал бесконечный поток слов. Послышались торопливые шаги, дверь с шумом раскрылась, и раздалось громкое восклицание: -- Блэз, сын мой!
   Я приподнялся с большим усилием и через миг был заключен в сильные объятия Мартина: я был так растроган, что не в состоянии был говорить, и только глупо улыбался мистеру Портеру, который весь сиял, глядя на нас.
   Под вечер я был уже на палубе. Прекрасный воздух помог мне восстановить силы, но еще больше помогла этому встреча с Марией. Мы вместе с ней походили по палубе, затем она ушла в назначенную ей капитаном Феннером каюту.
   В течение нескольких следующих дней я был очень удивлен странным поведением английского капитана, который несколько раз в день менял направление судна и все время озабоченно что-то разыскивал. "Виктория" носилась по морю, как затравленная собака, -- назад, вперед, с севера на юг, с юга на север в бесплодных поисках. Заинтересовавшись этим, я обратился к Мартину за разъяснениями.
   -- Они ищут испанское судно с сокровищами, -- сказал он, -- и я надеюсь, что они найдут его. Я лучшего и не желал бы, как помериться оружием с испанцами при равных условиях. Мы находимся на судне, которое капитан Гоукинс оставил в Гаване для починки; там узнали, что галеон "Донна Мария" направляется в Испанию, наполненный золотом и драгоценными камнями. Капитан Феннер, очень честолюбивый и способный моряк, сразу решил захватить это судно. В случае успеха это прославило бы его, а мне, в некоторой степени, удастся отомстить испанцам за смерть наших соотечественников.
   Дни проходили без всяких приключений. Ко мне вернулась обычная моя живость Мария также совсем оправилась. Представьте себе, друзья мои, ту радость, которую я испытывал при виде любимой девушки рядом с собою после тревог и борьбы минувших дней.
   Наконец, в одно прекрасное утро мы заметили вдали на юго-западе паруса. Немедленно раздался громовой голос капитана Феннера, отдававшего приказания; все паруса были подняты, и "Виктория" приблизилась к иностранному судну, на котором можно было уже разглядеть ненавистный испанский флаг. Черные фигуры суетились на палубах и толпились вокруг блестящих пушек. На верхней палубе на корме стоял капитан судна.
   Когда мы стояли на расстоянии пушечного выстрела от него, показались клубы белого дыма с передней палубы, и раздался глухой выстрел. Ядро пролетело высоко над нами и погрузилось в воду позади нас. Тоби Тейлер и другие стрелки завыли от радости.
   Мартин презрительно засмеялся.
   -- Если они собирают сокровища не лучше, чем управляют пушками, -- заметил он, -- то похоже, что капитан Феннер ничего не получит за свои старания.
   Скоро "Виктория" была близко от галеона, и палуба дрожала под нами от сильного потрясения, когда мы, в свою очередь, ответили из наших пушек. Мы были так близко, что промахнуться было невозможно. Тяжелые пушечные ядра пробивали большие отверстия в боках галиона, превращая в щепки его тимберсы. Наши меньшие корабли по легкому ветру опередили неприятельское судно саженей на сто, и раньше чем оно могло взять такое направление, чтобы обстреливать нас, мы меняли свои позиции и потом опять наступали на него.
   -- Хорошее судно и ловкое, как молодая танцовщица, -- сказал наш капитан с гордостью.
   Когда мы очутились бок о бок с галионом, пушки на обоих кораблях загрохотали е такой силой, что я обеими руками закрыл уши. С наших палуб английские стрелки посылали град смертельных стрел на палубы "Донны Марии", наполненные людьми; испанские мушкетеры отвечали, но неудачно. Когда мы приготовились еще раз изменить галс, ядро, пущенное из одной из пушек галиона, пробило палубу недалеко от того места, где стояли капитан Феннер, Мартин и я; тяжелый обломок тимберса отлетел сверху и ударил англичанина по голове так, что он упал раньше, чем Мартин и я подошли к нему, он сам поднялся рассвирепевший: кровь текла у него из раны поперек лба.
   -- Будь они прокляты! -- вскричал он. -- Возьмем их на абордаж!
   Матросы ответили радостным криком. Мартин и я со шпагами были наготове.
   Через несколько минут "Виктория" шла борт о борт с испанским галионом; около дюжины английских матросов абордировали его, имея при себе канаты, чтобы связать оба судна вместе. Мушкетный залп раздался с неприятельского судна, и жестокая борьба происходила на его укреплениях, пока капитан Феннер, Мартин и другие, хорошо поработав шпагами, очистили себе место и укрепились на нем. В разгар битвы я был отброшен от Мартина и очутился у лестницы, ведущей к верхней палубе. Надо мною испанские мушкетеры побросали старое оружие и взялись за мечи, так как среди них находился Тоби Тейлор, настоящий гигант с огненно-красными волосами и бородой, размахивавший короткой секирой. Он действовал своим оружием с большой ловкостью и смеялся, как сумасшедший, при виде того, как испанцы отступали перед ним. Палуба под ним напоминала мясной базар; испанцы убегали, как только он приближался; они карабкались на решетку и оттуда бросались вниз. Я побежал по лестнице и направился вдоль решетки, чтобы отрезать им отступление; вступив в борьбу с низким сильным малым с зеленой кожаной перевязью через широкую грудь, я поскользнулся в луже крови и упал, избегнув, таким образом, направленного на меня удара. Поднявшись, я ударил его в живот, но раньше, чем я оправился, меня схватил другой испанец. Во время борьбы он выхватил у меня шпагу, и я снова упал. Как только я очутился на полу, я почувствовал, что сжимавшие меня руки ослабели, и увидел, как секира Тоби ловко нанесла ему сквозь медную каску сокрушительный удар. Скоро к нам присоединились еще четыре стрелка, и мы очистили палубу.
   Я снова взял свою шпагу и побежал к решетке; внизу большая толпа испанцев стояла против англичан, и капитан галиона отдал приказание начать сражение с задней палубы. Капитан Феннер со своими матросами с ожесточением набросился на них, а справа Мартин свирепствовал среди них, как лев. Его левая рука была повреждена и висела вдоль тела; лицо его было неподвижно и бесстрастно, но зато глаза горели яростью, а шпага распространяла вокруг смерть, нанося удары среди охваченных ужасом людей с такой ловкостью, которая превосходила его самого. Он направился к ступеням, ведущим на заднюю палубу, и у меня блеснула мысль, что он намерен предоставить себе самому честь убить или взять в плен испанского командира. Я осмотрелся вокруг и увидел, что, спустившись с передней палубы по правой стороне, мы можем взять наших врагов с тыла. Тоби со своими товарищами находился у лестницы и собирался спуститься в шкафут, чтобы принять участие в сражении, когда я указал им на свободное пространство позади испанских рядов. В одно мгновение они были возле меня, и еще одного мгновения было достаточно для того, чтобы очутиться на нижней палубе позади ничего не подозревавших испанцев.
   По данному мною сигналу мы все разом с криком набросились на них. Секира и шпага снова принялись за свою смертельную работу, когда мы пробивали себе дорогу среди тревожных криков и предсмертных стонов в набитом людьми шкафуте на "Донне Марии". Испанцы сопротивлялись недолго; некоторые бросались в скрытые уголки судна, другие старались попасть на борт "Виктории", где их встречали оставшиеся там люди, и сдавались в плен; но большая часть бросала оружие и сдавалась здесь же на "Донне Марии".
   Таким образом, все успокоилось.
   В это время Мартин Белькастель стоял лицом к лицу с испанским командиром на верхней палубе. Испанец стоял спокойно со шпагой и мечом в руках в ожидании нападения Мартина.
   Матросы ответили радостным криком. Мартин и я со шпагами были наготове. -- Приготовьтесь к смерти, мсье! -- сказал Мартин со своим обычным спокойствием, пробуя закал своей шпаги о доску пола. Только его неумолимый взгляд говорил о той ненависти, которая горела в его груди. Испанец с печальной улыбкой обозревал сильно пострадавшую "Донну Марию", окровавленные палубы, ликующих англичан.
   Он поднял свою шпагу для салюта.
   -- Очень приятно, мсье, -- сказал он и сразу вступил в бой.
   -- Этот испанец -- не противник для него, -- заметил капитан Феннер, обратившись ко мне. -- Да и кто может с ним сравниться? Все словно дети в его руках. Вот! Не говорил ли я вам?
   Мартин сделал три быстрых удара, при четвертом он выбил из рук своего противника оружие, которое, описав в воздухе дугу, упало на некотором от них расстоянии. Испанец скрестил руки на покрытой сталью груди и спокойно ожидал смерти.
   Мартин опустил свое оружие.
   -- Поднимите свою шпагу, мсье, -- сказал он. -- Черт возьми! Я никогда не убивал безоружного человека. Я не могу -- если бы даже и хотел.
   Испанец повернулся и пошел к месту, где лежала его шпага.
   -- Очень благородный поступок, мсье... Он поднял свое оружие, сломал его пополам о свое колено и выбросил обе половинки за борт.
   -- Не подобает испанскому рыцарю быть обязанным пирату. Прощайте, сеньоры! -- сказал он ясным голосом. -- Да примет Господь мою душу!
   Раньше, чем кто-нибудь мог двинуться с места, он бросился в море. Из-за тяжелых доспехов он погрузился на дно, как камень. Мартин печально покачал головой.
   -- Гордый и храбрый человек, -- было его единственное замечание.
   Мы возвратились на "Викторию", и я поспешил успокоить Марию, что мы невредимы. Я нашел ее стоявшей у грот-мачты.
   -- Блэз! -- сказала она. -- Я очень боялась за вас, но вы сражались храбрее всех.
   Я взял ее руки в свои и посмотрел в ее глаза; я был безрассудно счастлив -- счастлив от ее похвалы, хотя был уверен, что не заслужил ее.
   -- Разве вы не видели, как сражался Мартин Белькастель? -- спросил я.
   -- Нет, -- сказала она просто, -- я видела только вас.
   И эти несколько слов обрадовали меня гораздо больше, чем похвалы, полученные мною после от Мартина и капитана Феннера.
   Доктор Портер был несколько дней занят уходом за ранеными, и я уверен, что его веселая болтовня содействовала их выздоровлению так же, как и его хирургия и лекарства. Рука Мартина была повреждена не серьезно и скоро поправилась. Работа по ремонту судов и перегрузке сокровищ с "Донны Марии" на "Викторию" быстро продвигалась вперед, и уже на следующий день после полудня оба судна отправились в длинное путешествие -- в Англию.
   Дорога казалась бесконечной, потому, что "Донна Мария" двигалась очень медленно, и хотя "Виктория" была быстрым судном, но она вынуждена была примеряться к ходу своей пленницы.
   В продолжение многих дней стояла прекрасная, теплая погода. Тихие, солнечные дни приносили покой нашим, измученным событиями последних недель, сердцам. Каждый вечер мы ходили по палубе, Мария и я, большей частью молча; временами Мартин присоединялся к нам и серьезно говорил о будущем с блеском в глазах; иногда и капитан Феннер делал с нами несколько туров по палубе. Раза два Тоби Тейлор спустился к нам, и ему приходилось с большим трудом сокращать свой длинный шаг, чтобы идти в ногу с Марией, причем он хохотал во все горло, делая маленькие шаги.
   "Виктория" всегда будет занимать уголок в моем сердце, потому что на ее палубе в одну прекрасную ночь мы обручились с Марией, поклявшись друг другу в вечной любви; на ней мы строили планы о нашем будущем.
   Наконец, в один ясный февральский день мы прибыли в Саутгемптон, где жители города чествовали нас в течение двух дней. Капитан Феннер так много наговорил о нашем участии при взятии "Донны Марии", что, как только мы появлялись на улице, нам со всех сторон пожимали руки и приглашали освежиться горьким элем, который так любят англичане.
   Перед тем как мы оставили Саутгемптон, нам дали каждому по пятьдесят английских фунтов, что составляло нашу часть испанских сокровищ. Это было очень кстати, так как мы были совершенно без денег.
  

Глава XXIII
Дорога в Мон де Марсан

   Через несколько дней мы высадились с каботажного судна в гавани Бордо, и сердце мое наполнилось великой радостью, когда я снова вступил на землю моей родины, услышал вокруг звуки родного языка, увидел везде лица соотечественников. Честное слово, я с трудом удержался, чтобы не запеть от радости.
   Мария обзавелась другим платьем еще в Англии; но Мартин и я, в наших рваных, грязных одеждах из оленьей кожи, с загорелыми лицами, со шпагами в изношенных ножнах, обращали на себя всеобщее внимание. Мартин немедленно послал письмо в Париж Николя с разными инструкциями, и в ожидании его мы сидели в гостинице, окруженные всеми удобствами.
   Поэтому я не был удивлен, когда однажды утром меня разбудил монотонный голос:
   -- Доброе утро, мсье Блэз! Уже около часу, как солнце взошло и мсье Мартин ждет вас.
   -- Доброе утро, Николя, -- сказал я, -- как я рад видеть вас!
   -- Я также рад, мсье, -- ответил он. -- Я уже потерял было всякую надежду увидеть моего господина и вас. Какие приключения вы должны были пережить в этой чужой стране!
   Его глаза блестели; он, очевидно, очень сожалел, что не принимал участия в этой экспедиции.
   Поднявшись с постели, я увидел, что мои одежды из оленьей кожи исчезли, вместо них лежало новое платье из красного бархата, такая же шляпа с черным пером, новые сапоги и ко всему этому зеленые ножны для моей шпаги. От Николя я узнал, что обо всем этом позаботился Мартин.
   Когда я вошел в общий зал гостиницы, там меня уже ждали Мартин и Мария; мы все сели за завтрак,
   который начался для меня лично гораздо веселее, чем кончился, так как я узнал, что Мартин сообщил дяде Марии о ее благополучном возвращении во Францию и тот немедленно прислал за ней лошадей и людей, чтобы сопровождать ее к нему в Париж. Это меня очень огорчило, потому что Мария стала мне так дорога, что я не хотел с нею расставаться, и решил отправиться прямо в Париж и просить у ее дяди -- графа де ла Коста -- руки Марии. Она, со своей стороны, не советовала мне так поступать, говоря, что ее дядя очень добрый, но вспыльчивый человек и что, если я сразу приступлю к сватовству, могу получить отказ.
   Мартин предложил, чтобы мы с ним отправились в Брео посмотреть, все ли там в порядке, а когда будем возвращаться а Париж, заехать в его маленькое имение вблизи Дижона.
   -- Такой план, -- заключил он, -- даст моему другу де ла Коста достаточно времени, чтобы привыкнуть к мысли, что вы вернулись; вы должны помнить, Блэз, что вы небогаты и не представляете блестящей партии для де ла Коста.
   При этом он улыбнулся и насмешливо посмотрел на Марию.
   -- Я об этом мало забочусь, -- сказала она гордо.
   -- Но ваш дядя должен быть об этом осведомлен, -- сказал серьезно Мартин. -- И я боюсь, что мастеру Блэзу нечего предложить, потому что Брео, хоть и древний и славный род, но гораздо богаче доблестными подвигами, чем состоянием, а, Блэз?
   Я печально согласился. После дальнейших разговоров было решено, что мы так и сделаем, как предложил Мартин.
   Через час Мария и я расстались со слезами с ее стороны и плохими предчувствиями с моей. Я с грустью смотрел на ее прямую, стройную фигуру верхом на испанской лошади среди ее свиты, пока они, наконец, не завернули за угол в конце улицы. Мелькнула белая рука, и Мария исчезла.
   Вскоре после этого Мартин и я направились вместе с Николя по дороге в Мон де Марсан. Оттуда мы намеревались поехать в По, а затем в Брео, которое лежало на полпути между По и Тарбес на расстоянии четырех лье от каждого из этих городов.
   Мы двигались медленно, мысли мои были очень печальны, и ничто не интересовало меня. Проехав около двенадцати лье, мы остановились в гостинице на ночлег. На следующее утро мы отправились в путь, намереваясь эту
   ночь спать в По. Все утро мы ехали по крутой дороге между благоустроенными фермами и виноградниками и, наконец, около полудня увидели вдали крыши и шпили Мон де Марсан. Объехав крутой поворот, мы увидели всадника, направлявшегося по той же дороге, что и мы.
   Когда мы его нагнали, Мартин вдруг пришпорил свою лошадь и поехал рядом с незнакомцем.
   Необыкновенным человеком оказался этот всадник. Небольшого роста, но толстый, он имел внушительный вид. Плечи его были широки и сильны, грудь тоже широка, в то же время руки и ноги были изящной формы, указывающей на благородное происхождение. Что он был гасконец, в этом я не сомневался, так как у него было широкое лицо, выдающиеся челюсти и длинный прямой нос, что отличало мой народ во всей Франции. Его блестящие темные глаза были маленькие и глубоко сидели; курчавые волосы, видневшиеся из-под шляпы, были цвета вороньего крыла с легкой проседью лишь у висков. Одежда на нем была зеленого цвета, и длинная шпага с рукояткой прекрасной чеканки висела у него на боку. Весь его вид изобличал в нем человека могущественного и сильного.
   Он повернулся на своем седле и вопросительно посмотрел на Мартина, когда последний очутился рядом с ним.
   -- Я думаю, что не ошибаюсь, -- сказал радостно Мартин, -- Могу поклясться, что других таких плеч нет во всей Франции. Это Доминик де Гурж, или я никогда не буду верить своим глазам.
   Незнакомец один момент пристально смотрел на Мартина, затем его лицо озарилось улыбкой, показав два ряда крепких белых зубов.
   -- Мартин Белькастель! -- закричал он глубоким голосом. -- Или это ваш дух? Я слышал о вашей смерти во Флориде от... от... теперь как раз ускользнуло, от кого я слышал эту историю...
   -- Но, как видите, я жив, -- сказал Мартин, смеясь. -- Очевидно, это были ложные слухи.
   -- И я очень рад, что это так, -- заметил де Гурж серьезно. -- Очень редко удается теперь встретить друга моего возраста. Можете себе представить, как вы радуете мой взор, мой милый Мартин.
   Мартин представил меня своему старому другу.
   -- Мсье де Гурж, достойный пример для молодого человека -- лев во время войны -- а, Доминик? -- сказал он при этом.
   -- О, что касается этого, ответил де Гурж, -- я уверен, что мсье де Брео в вашем лице имел учителя, которого никто не может превзойти.
   Мсье де Гурж обратился ко мне:
   -- Я хорошо помню вашего отца. О его смерти я узнал больше года тому назад. Упокой, Господь, его душу! Он был храбрый человек.
   Раньше, чем я успел что-либо сказать, он снова повернулся к Мартину.
   -- Я здесь пропадаю от безделья, Мартин! -- воскликнул он. -- Сижу и прозябаю в этой тихой обстановке, слишком тихой, и покрываюсь ржавчиной. Около года я не обнажал шпаги. Я пробовал драться с соседями, но ничего не получалось -- они все очень плохо дерутся. Я не так счастлив, как вы, который по доброй воле скитался по белу свету в поисках приключений.
   -- Почему бы вам не отправиться с Гизом уничтожать гугенотов? -- сухо спросил Мартин. -- Или с Колиньи убивать католиков, если вы новой веры?
   Лицо де Гуржа сделалось мрачным.
   -- Я верный католик, это вера моих родителей, и я ее придерживаюсь; но гугеноты ведь тоже французы, и, клянусь, я никогда не обнажу оружия, чтобы убить своего соотечественника. Это против природы. Черт возьми! Я думаю, что весь мир сошел с ума.
   Несколько минут мы ехали молча. Мартин с едва заметной улыбкой на своем обыкновенно бесстрастном лице, Доминик де Гурж, погруженный в мрачные мысли. Но скоро его лицо прояснилось, и он снова повернулся к нам.
   -- Расскажите о ваших приключениях в Новом Свете, господа. Держу пари, что это будет удивительный рассказ на пару часов. Интересная, должно быть, страна -- этот Новый Свет. Я намерен когда-нибудь посетить ее.
   Мартин начал ему рассказывать гораздо больше, чем я здесь написал, с разными замечаниями по поводу меня, расхваливая меня так, что мне неловко было смотреть на де Гуржа. Он не успел еще и половины рассказать, когда мы, миновав окрестности Мон де Марсана, въехали затем и. в самый город, где де Гурж прервал Мартина:
   -- Вы должны со мной пообедать, мои друзья! -- воскликнул он. -- Мы отправимся в гостиницу "Пять солдат", там великолепно готовят и имеется вино из Шампани прекрасного аромата. Там мы поговорим о ваших приключениях. Клянусь, я не променял бы их за целое королевство!
   Мы отправились в гостиницу, где де Гурж отдал приказания хозяину; последний выслушал его с большим почтением. После недолгого ожидания мы уселись за громадный стол, уставленный рыбой, дичью, мясом и разными сладостями; все это заливалось вином, о котором упоминал де Гурж.
   Мартин продолжал свой рассказ. Когда он говорил о резне на форте Каролина, лицо де Гуржа потемнело, как грозовая туча, а когда Мартин описал смерть Жана Рибо и его людей, глаза его метали молнии. Он вскочил и своим сильным кулаком так ударил по столу, что все тарелки и чашки заплясали.
   -- Черт возьми! -- кричал он громовым голосом. -- До каких пор эти испанцы будут нападать на весь мир? Неужели они так сильны, что никто не в состоянии сломить их? Разве французы -- собаки, что эти исчадия ада могут их бессмысленно и безнаказанно убивать? Они дорого заплатят за каждую отнятую ими жизнь. Это я говорю, я -- Доминик де Гурж.
   Между остальными обедавшими произошло движение после этих слов, сказанных громким и угрожающим голосом. Мартин сидел спокойно за столом и ничего не сказал, но в глазах его появился странный огонек, когда он немного погодя произнес:
   -- Да, они были французы, Жан Рибо и его люди, но еретики.
   -- Я не знаю Жана Рибо, но он мой соотечественник. Его вера может быть новая или старая, это безразлично; он сын Франции, и при этом доблестный. Эти испанские гады будут убивать наших соотечественников и ничем не поплатятся за это? Мы -- трусы, если не отомстим им!
   -- Без сомнения, вы правы, милый Доминик, -- мягко сказал Мартин со слабой улыбкой. -- Но здесь едва ли подходящее место, чтобы обсуждать этот вопрос. Об этом надо говорить с осторожностью, чтобы сказанное не достигло ушей двора, который едва ли согласится мстить за нескольких непокорных еретиков.
   -- Да, это верно, Мартин, -- печально согласился де Гурж.
   -- Что-нибудь надо устроить, -- продолжал Мартин после недолгого молчания. -- Но об этом надо хорошенько подумать. Самое лучшее, я думаю, было бы встретиться нам в каком-нибудь спокойном месте, где мы могли бы обо всем поговорить, не имея кругом любопытных ушей.
   -- Почему не в Брео? -- спросил я тихо. -- Это уединенное место, и нам нечего бояться, что там будут шпионить за нами.
   -- Хорошо! -- сказал Мартин. -- Через семь дней, Доминик. Это вас удовлетворит?
   -- Согласен, -- ответил Доминик де Гурж.
   -- Брео, -- начал я, -- находится...
   -- Нет, молодой человек, -- прервал меня де Гурж, -- мне не надо указаний. Я всю Гасконию знаю, как свой собственный двор. Я там буду, не беспокойтесь.
   Вскоре после этого мы попрощались с де Гуржем и направились в По. Уже было далеко за полдень, когда мы выехали, и нам пришлось подгонять лошадей, чтобы попасть в По до наступления ночи. Этой ночью мы очень хорошо отдохнули и рано утром продолжили наш путь по направлению к Брео. Утро было яркое, но воздух холодный. Вид знакомых мест в зимнем одеянии наполнил мое сердце теплым чувством; комок подкатил к горлу, когда я, после четырехлетнего отсутствия, увидел старую крепость Брео, которая со своего высокого холма возвышалась над всей окрестностью.
   Дорогой я заметил Мартину, что де Гурж должен быть интересным человеком.
   -- Он незаурядный человек, -- ответил Мартин. -- Я его знаю уже двадцать лет, мы вместе сражались много раз -- первый раз, когда он был еще юношей лет 15 или 16 в 24-м году, потом вновь при Сьене в 27-м году. Доминик служил два года на испанских галерах, и с тех пор я до вчерашнего дня его не видел. Он смелый и решительный человек, и притом большого опыта. Его очень хорошо иметь при себе в отважных предприятиях.
   -- Как я заметил, вы постарались заинтересовать его своими рассказами, -- сказал я иронически. Мартин улыбнулся.
   -- Вы делаете успехи, Петушок! У меня была идея, Блэз, и больше ничего, но когда я увидел де Гуржа, эта идея превратилась в план. Пока еще не ясный план, это верно, но посмотрим... посмотрим.
   -- Но какой план, Мартин?
   -- Будьте проницательны так же, как вы догадались о моем намерении заинтересовать де Гуржа. Это будет хорошим упражнением для ума, -- произнес он на-смешливым тоном.
   Больше он мне ничего не сказал, отделавшись замечанием, что я обо всем услышу в свое время, через семь дней.
   Проехав старый подъемный мост через ров, который давно высох, мы попали во двор Брео, где нас радостно приветствовал старый Бартоломе, слуга моего отца, который управлял имением во время моего отсутствия.
   Ничего значительного за это время не произошло, докладывал он мне, за исключением того, что мэтр Ро-лан, адвокат в По, который вел все дела моего отца, а также и дедушки, на прошлой неделе два раза присылал и осведомлялся о моем местопребывании. Второй раз посланный сказал, что меня ждет очень важное письмо и, если Бартоломе знает, где я нахожусь, чтобы он известил меня. Рассказал он мне также, что Бертран, норманнская лошадь моего отца, умерла год тому назад, а испанская лошадь еще жива до сих пор и имеет двух прекрасных жеребят, одного из них теперь как раз объезжает Людовик, сын фермера, и я, наверное, возьму его для себя, так как он очень красив.
   Таким образом Бартоломе изливал предо мною свое простое сердце, и я его не останавливал, предоставив ему возможность дать полный отчет о делах.
   Послеполуденное время мы с Мартином провели в оружейной и конюшнях. В первой находилось оружие рода Брео за пять столетий: тяжелая, большая шпага, с помощью которой первый из них добывал себе средства к жизни; кольчуга другого, который присутствовал при взятии Святого Города; копье одного, который служил при Людовике Святом; латы, которые носил другой из Брео; искусно сделанная стальная секира и сотни других орудий, послуживших Франции. Комната была полна трофеями охоты: головы диких кабанов и оленьи рога глядели на нас со стен, даже пол был устлан шкурами медведей с южных гор. Мартин так заинтересовался всем этим, что с большим трудом мне удалось оторвать его, чтобы пойти на конюшню посмотреть жеребенка, которого я сразу решил взять себе. Это животное унаследовало силу своего норманнского родителя и красивые формы андалузской матери.
   На следующее утро я отправился в По, чтобы посетить адвоката Ролана и получить письмо; я никак не мог себе представить, от кого могло быть это письмо.
  

Глава XXIV
Письмо умершего

   Всю дорогу мои мысли были заняты главным образом отгадыванием, кто может быть автором этого неожиданного письма; все мои догадки не подходили, и в конце своего путешествия я был в таком же недоумении, как и в самом начале.
   Адвокат Ролан состарился на службе у знатных окрестных дворян. Он скопил себе небольшое состояние и считался в По человеком со средствами. В дверях меня встретил лакей в красивой ливрее и повел через небольшую комнату, где сидел клерк за большим столом, в меньшую. Там сидел адвокат, занятый рассматриванием каких-то бумаг. Это был сухой, маленький человек, опрятно одетый, скрывавший свою лысину под черной бархатной шапочкой. Он поздоровался со мною со смесью уважения к моему положению и сознания собственного достоинства.
   Я напомнил о письме.
   -- Ах, да, письмо, -- сказал он с ноткой упрека в голосе, -- Я вас давно жду и считаю, что в нем заключается важное сообщение, хотя я сам не знаю его содержания.
   Я объяснил ему причины моего долгого отсутствия. Все еще продолжая выражать своим видом легкий упрек, он выбрал ключ из большого количества лежавших на столе, открыл один из двух больших сундуков, занимавших угол комнаты, и, вынув оттуда одно довольно большого размера письмо, с поклоном передал его мне. К своему изумлению я увидел, что оно было подписано моим отцом: "Моему сыну Блэзу де Брео, когда ему исполнится 25 лет".
   Первым моим побуждением было сейчас же сломать печать и тут же ознакомиться с его содержанием; но вторая, более хладнокровная мысль убедила меня, что лучше прочитать письмо после. Поблагодарив Ролана за его аккуратное ведение моих дел, я намеревался уже уйти, когда он мне сообщил, что мои арендаторы продолжали в мое отсутствие платить арендную плату и что, за вычетом всех расходов, мне причитается некоторая сумма. Я еще раз поблагодарил его и просил пока оставить деньги у себя, так как я еще имел значительную часть той суммы, которую получил на "Донне Марии".
   Проехав около двух лье по направлению к дому, я остановился, привязал лошадь к дереву и, сев у края дороги, стал читать письмо отца.
   День был яркий и теплый. Солнце приятно грело мою спину, когда я здесь сидел и слушал -- так мне казалось -- голос горячо любимого человека.
   Письмо было датировано за четыре дня до смерти моего отца; я припомнил, что в это время он ездил в По. После возвращения он слег в постель, чтобы уже больше не подняться. Глаза мои наполнились слезами при мысли о нем.
   Там было написано следующее:
   "Мой любимый сын.
   Уверенный в близкой смерти, я пишу это письмо. Я должен тебе сообщить об очень важном, от чего до сих пор считал благоразумным, по разным причинам, воздержаться. Но все по порядку. Я считаю необходимым, чтобы с самого начала для тебя все было ясно, поэтому я раньше расскажу, каким образом сокровища Беннони оказались в моем владении".
   Можете себе представить мое изумление при чтении этих слов. Мгновенно я увидел перед собою прогалину в лесу и свирепое лицо жирного Мишеля; почувствовал прикосновение шнура вокруг висков. Я снова принялся торопливо читать со всевозрастающим изумлением.
   "Это произошло незадолго до падения Сьены, когда, возвращаясь из экспедиции на юг, мы штурмом взяли обнесенный стеной город, в котором жила семья Беннони. Испанцы заняли его небольшими силами, но не в состоянии были защищать его, так что сражение не продолжалось и трех часов, как мы уже расположились на стене и через час совершенно очистили город от испанцев. Моя рота должна была ночью нести караул; разместив солдат по местам, я возвращался мимо замка, который был очень стар и приходил в разрушение; я как раз проезжал мимо той части, где в это время жила семья Беннони. Она находилась вглубине, на некотором расстоянии от улицы, и с одной стороны к ней прилегала рощица темных поникших деревьев; кроваво-красное отражение солнечного заката в окнах придавало ей особенно уединенный и жуткий вид. Подъехав к воротам, я залюбовался прекрасной резьбой над каменной аркой -- никто не мог превосходить итальянцев в этом искусстве.
   Занятый этим, я вдруг услышал раздавшийся из дома пронзительный женский крик. Сойдя с лошади, я побежал по выложенной каменными плитками тропинке к полуоткрытым дверям, ведущим в большую комнату с панелями из черного дерева, тускло освещенную большими окнами. Вытянувшись у самых дверей, лежал стройный средних лет человек с нежными чертами лица, уже начавшими коченеть; под массивным столом тут же лежал мертвым простоватый малый в изорванной одежде; кинжал с золотой рукояткой -- тот самый, который я теперь ношу, торчал у него в груди. Широкая лестница вела в верхний этаж, и у подножия ее красивый юноша лет 16 с зажатой в руке обнаженной шпагой умирал от зияющей в боку раны. Наверху слышны были звуки борьбы и хриплый, сердитый голос. Когда я стал подниматься по ступеням, снова раздался тот же женский крик, полный смертельного ужаса. На верху лестницы находился длинный коридор, по которому с обеих сторон было много дверей, ведущих в комнаты. Одна из них была открыта, к ней я и побежал изо всех сил.
   Войдя в комнату, я увидел женщину лет 35; два человека старались вырвать у нее кожаный мешочек. Раньше чем я успел крикнуть на них, высокий, тонкий, гнусной наружности малый, по-видимому уставший от борьбы, вытащил свой меч и без предупреждения вонзил его в ее тело. Она упала на пол без единого звука. Второй, громадный негодяй, очень жирный, с черной повязкой на глазу, отступил назад и с презрением посмотрел на своего товарища. Он хотел что-то сказать, но я прервал его своим криком.
   Услышав мой крик, они схватились за шпаги и пошли мне навстречу. Жирный двигался с удивительной для своей громадной фигуры быстротой, но мне не стоило больших усилий расправиться с ними. При первом ударе я попал в руку высокого: он выронил оружие и выбежал из комнаты; а после трех ударов я обезоружил его товарища, хотя он недурно фехтовал. Когда я подался назад, чтобы нанести последний удар, он повернулся и выбежал к дверям за первым. Я не преследовал их, а пошел к раненой женщине, но мне уж там нечего было делать -- она еле дышала и не могла говорить; когда я подошел, она протянула мне кожаный мешочек и посмотрела на меня умоляющим взглядом прекрасных глаз. Я не сомневался, что это была хозяйка дома в очень красивой и богатой одежде, которая была разорвана на руках и плече. Положив данный мне мешочек в дублет, я отнес ее, уже мертвую, на резную деревянную кровать, стоявшую в одном из углов комнаты, и отправился в свою часть.
   Ночью, уединившись, я высыпал содержимое мешочка на стол, и к моему изумлению там оказалось большое количество всевозможных драгоценных камней: брильянты, рубины, изумруды и другие, менее ценные, разной величины и формы. Я решил, что они представляют громадный капитал, в чем ты убедишься сам, так как они остались в таком же виде. Всю ночь я думал, что мне делать с этим сказочным богатством, неожиданно попавшим ко мне; другие, не задумываясь, воспользовались бы этим, но Брео всегда получали свои выгоды только в честной борьбе, а это попало ко мне случайно и, очевидно, принадлежало роду тех покойников, которые теперь лежали в замке. Преувеличенное понятие о чести, скажешь ты? Но такое понятие и отличает честного человека от негодяя.
   На следующее утро, взяв с собой людей, я похоронил семью Беннони в тени мрачной рощицы, прилегающей к дому. Затем я стал наводить справки, не осталось ли у них каких-либо родственников, но жители города были враждебны и не сказали бы, даже если бы и знали. Я обыскал весь город, но убийц не отыскал: они исчезли, как будто земля их проглотила, хотя имею основание думать, что они живы до сих пор.
   В течение нескольких лет, во время Итальянской кампании, я разыскивал наследников Беннони, но безуспешно, пока, наконец, недавно я не получил письмо от их секретаря, который одновременно был и наставником юноши. Он сообщил мне всю историю своих господ и заключил письмо тем, что эта семья была полностью истреблена во время войн последних сорока лет. Таким образом, я решил, что эти сокровища могут так же принадлежать мне, как и кому-либо другому, и стал думать, как бы получше использовать их.
   Два раза за время моего владения этими сокровищами я подвергался предательскому нападению: один раз -- во время охоты с адмиралом де Колиньи, когда стрела, пущенная сзади из самострела, задела только мой дублет, и второй раз на улице Парижа, когда на меня напали двое бродяг, и я избежал смерти только благодаря быстроте моего глаза и силе руки. К несчастью, я убил обоих, так что не было возможности узнать, кто руководил ими. Вчера я долго был у Великого Камня Брео, который, как ты знаешь, по преданию служил алтарем у какого-то древнего народа; а сегодня я заметил, что земля на большом расстоянии вокруг него разрыта и видны следы двух человек, одного, очевидно, тяжеловесного. Как видно, те два негодяя еще не отказались от розысков.
   А теперь, мой дорогой сын, я должен тебе сказать, к каким выводам я пришел. Я часто замечал, что неограниченное богатство в молодости ведет к распущенной жизни и лени в возмужалом возрасте; оно не ведет ни к чести, ни к славе, ни к дальнейшему увеличению богатства; между тем как бедный, единственное состояние которого составляет только его шпага, если только в его жилах течет хорошая кровь, будет сам добиваться славы, богатства и всяческих успехов. Как тебе известно, я посвятил последние три года твоему воспитанию и надеюсь, что сделал из тебя скромного, способного юношу. Ты обладаешь сильным телом, прекрасно владеешь шпагой, и я решил скрыть от тебя, что ты будешь обладать таким большим состоянием, и предоставил тебе возможность развивать свои таланты в трудных условиях жизни, пока тебе не исполнится 25 лет, когда ты будешь иметь достаточно опыта, чтобы благоразумно распоряжаться своим богатством.
   Некоторое время тому назад я рекомендовал тебе разыскать Мартина Белькастеля, моего старого друга, и научиться у него, чему только сумеешь, так как он в высшей степени честный и храбрый человек. Если ты не сделал этого до получения моего письма, то я еще раз советую тебе постараться сделать его своим другом. Обращайся к нему, если тебе нужен будет человек спокойный и опытный. Дели с ним все. что ты имеешь.
   Еще одну вещь я возлагаю на тебя, мой милый Блэз. Если один из сыновей графа Марселя де Флага (не Этьена, а его кузена) захочет драться с тобой, то прошу тебя принять его вызов ради меня. Мы с ним поспорили и решили драться, но он заболел жестокой лихорадкой и за день до нашего поединка умер. Как видишь, мы обязаны дать им возможность восстановить их честь.
   Мы, Брео, с самого начала собирали рубцы, удары и прославились этим больше, чем богатством: поместья же наши с каждым поколением все уменьшались. Надеюсь, что ты используешь сокровища Беннони, чтобы возвратить Брео прежнее благополучие. Но это ты сам решай.
   Драгоценности Беннони ты найдешь в шлеме Жана де Брео, который висит на дверях оружейной".
   Тут-то я вспомнил странные жесты моего отца, когда я его застал ночью у дверей оружейной за несколько дней до смерти. Какой я был олух тогда, что не обратил на это внимания! Я стал читать последние строки:
   "Это была тяжелая работа для руки, привыкшей больше к шпаге, чем к перу, и боюсь, что я на ней слишком долго задержался. Итак, прощай. Умирая, я сожалею только об одном -- что расстаюсь со своим горячо любимым сыном.
   Твой отец Жервэ де Брео".
   Когда я прочел эти изумительные слова, меня охватила печаль: мой добрый отец заботился обо мне даже в предсмертных мучениях. Затем, после печальных размышлений, я вернулся к моему настоящему положению. Сложив письмо, я положил его в дублет, вскочил на лошадь и галопом помчался домой.
   Мартин был в оружейной и шагал взад и вперед в глубоком раздумье, когда я ворвался к нему с удивительной новостью. Я дал ему письмо моего отца. Он читал его спокойно до того места, где упоминалось о нем, и здесь я заметил подозрительный блеск в его глазах.
   -- Это на него похоже! -- воскликнул он сухо.
   Я снял старый шлем Жана де Брео и нащупал внутри что-то мягкое, действительно оказавшееся кожаным мешочком. В то время как я его открывал, Мартин запер двери оружейной. Когда я опрокинул мешочек над столом, оттуда посыпалась такая масса сверкающих, ярких . драгоценных камней, что я был совершенно ослеплен; даже Мартин вышел из своего обычного спокойствия и был потрясен виденным.
   -- Вы богаты, Блэз! -- закричал он радостно.
   -- Нет, мы оба богаты, -- ответил я. Мартин улыбнулся и покачал головой.
  

Глава XXV
Мы готовимся свести счеты

   В течение нескольких дней мы с Мартином тратили много времени на рассматривание драгоценностей Беннони, делали разные предположения об их ценности, но были так не сведущи в этих делах, что наша прикидка впоследствии оказалась гораздо ниже действительной их стоимости.
   -- Черт возьми! Теперь, когда я богат, -- сказал я Мартину, сидя однажды ночью в оружейной, -- надеюсь, что мне не трудно будет убедить графа де ла Коста, что я подходящая партия для его племянницы.
   -- Не сомневаюсь, что это поможет, -- согласился Мартин, -- к этому следует еще прибавить ваш старинный и славный род, вашу храбрость и рыцарский дух, на что я обращу внимание де ла Коста в надлежащее время.
   Слова Мартина смутили меня, и, чтобы скрыть это, я воскликнул:
   -- Но ведь в Бордо речь шла о богатстве...
   -- Истинное богатство человека в его сердце, -- ответил Мартин. -- Возьми своего отца, мой мальчик! Всю свою жизнь он едва ли имел два пистоля в своем кошельке, между тем он был храбрый, любезный, добрый, решительный человек.
   Он вздохнул и глубоко задумался.
   На следующее утро я намекнул Мартину, что нам пора было бы отправиться в Париж для того, чтобы продать драгоценности и, наконец, узнать размер нашего богатства.
   -- И сделать предложение де ла Коста, немедленно жениться и быть счастливым, а, Блэз? -- улыбнулся Мартин. -- Нет, дорогой мальчик! Разве вы забыли, что мы назначили назавтра свидание с де Гуржем?
   На следующее утро около полудня прибыл этот самый Доминик де Гурж, беспечный и любезный, в красивом зеленом платье, верхом на белой лошади.
   -- Эй, друзья мои! -- крикнул он громким, веселым голосом, проезжая мост через ров. -- Я здесь, как и обещал.
   За столом, когда язык де Гуржа несколько развязался от вина, он без всякого предисловия стал излагать задуманный им план.
   -- Я советовался с друзьями и соседями моих владений, людьми всех сословий, и все они того же мнения, что и я: такое насилие не может быть больше терпимо. Эти кровожадные испанские собаки в конце концов превзошли самих себя. Я распорядился, чтобы продали мои поместья, а на вырученные деньги я снаряжу 3 корабля -- думаю, что этого будет достаточно -- с солдатами и артиллерией. С тремя хорошими судами я сумею произвести большие опустошения среди убийц. Что вы скажете об этом проекте?
   -- Хорошо! -- закричал я с энтузиазмом. -- Но и я должен участвовать в расходах.
   -- Можете, если имеете желание, -- сказал Доминик де Гурж.
   -- Я думал кое-кого заинтересован этим, -- сказал Мартин, -- но надо действовать секретно, не торопясь, под видом мирных целей. Если это дойдет до ушей дворян, окружающих королеву-мать, то они не дадут нам уехать.
   -- Тогда, -- сказал де Гурж горячо, -- мы уедем наперекор им.
   -- Нет, мы должны быть благоразумны, мой милый Доминик, -- ответил Мартин, смеясь над его горячностью. -- Как вам известно, они могут разбить все наши планы, поэтому надо перехитрить их. Давайте подумаем о возможностях устроить это дело.
   -- Я думал о трехстах солдатах, -- заметил де Гурж.
   -- Слишком много для обыкновенной экспедиции, -- возразил быстро Мартин.
   -- Кроме того, -- сказал я, -- я обещаю снабдить вас пятьюстами солдатами через три дня после того, как мы высадимся на берег в указанном мною месте.
   -- Вот это великолепная идея! -- воскликнул Мартин. -- Сатуриона, а? Да, Доминик, я думаю, что Блэз выполнит обещание, так как он в большой милости у этого вождя дикарей, и они храбрые воины, опытные в ведении войны в джунглях. Не правда ли, Блэз?
   -- Во всем мире нет более храбрых людей, чем эти "крейки", хотя они понятия не имеют о наших способах борьбы, и, в случае сражения, им надо предоставить возможность воевать по-своему.
   -- Мы можем объявить, что наша экспедиция отправляется на борьбу с торговлей невольниками, -- сказал Мартин. -- Такой слух оправдал бы то, что мы берем с собой 150 солдат, много пушек и амуницию.
   За завтраком мы снова обсуждали это дело. Де Гурж покинул Брео, горя энтузиазмом, надеясь, что наши планы осуществятся не далее как через три месяца. Но этого на случилось; только через полтора года мы сели в Бордо на суда и пустились в наше путешествие.
   Ход событий был таков: на следующий день после отъезда де Гуржа мы отправились в Париж. Сокровища Беннони лежали в моем дублете в том же кожаном мешочке. Два дня мы провели в имении Белькастеля: оно оказалось небольшим, но очень уютным: дом, построенный отцом Мартина, был небольшого размера, но приятный. Имение Белькастеля, как объяснил Мартин, давало ежегодный доход, вполне достаточный для его скромных потребностей, и он был очень доволен, что мог передать скучные обязанности ведения хозяйства своему управляющему, который уже в течение многих лет прекрасно справлялся с этой работой. Два дня жизни в этой мирной обстановке очень надоели мне и Мартину, тем более что я имел при себе громадное состояние, которое хотелось поскорее поместить в безопасном месте. На третий день мы отправились в Париж и приехали к назначенному времени.
   Первым моим действием было послать Николя к де ла Коста и осведомиться, когда я могу представиться ему, а также передать привет Марии. Он возвратился с взволновавшим меня ответом, что дядя и племянница уехали в одно из имений на юг и в Париж их ждут не скоро. Я с горечью проклинал де ла Коста, так как видел в этом отъезде злой умысел -- разъединить меня с любимой девушкой. Когда Мартин смеялся над моим нетерпением, я страшно злился, что его еще больше забавляло.
   После того как я выспался, настроение мое улучшилось, и мы с Мартином отправились к известному ювелиру Фору, которому можно было доверять. Это был высокий человек с выражением любопытства в глазах. Он провел нас в небольшую комнату, откуда вела дверь в другую, побольше, которая была полна работавшими мастерами и учениками, сидевшими на длинных скамьях. Узнав по какому делу мы пришли, он прикрыл дверь и попросил показать драгоценности. Он долго рассматривал содержимое мешочка, поворачивал камни своими тонкими пальцами, тщательно изучая их через какое-то странное стекло, находившееся у него в одном глазу.
   -- Господа, -- сказал он наконец, -- за эти драгоценности вы можете выручить громадное состояние. Оценить все это довольно трудная работа, на это потребуется не меньше недели. Я, тем не менее, могу взяться за нее и сообщу вам мою оценку; если сумма эта удовлетворит вас, я возьму эти драгоценности за назначенную мною цену.
   Мы согласились на это и стали уходить; перед уходом я выбрал среди драгоценностей большой рубин с прекрасным блеском для подарка Марии и заставил Мартина взять себе безукоризненный изумруд, вставленный в кольцо; кольцо изображало дракона с изумрудом на голове и золотыми когтями. Он взял его неохотно, хотя очевидно было, что он восхищается им.
   В течение нескольких недель я жил в Париже, не видя любимой девушки и ничего не слыша о ней. Я предпринимал экскурсии по городу и с каждым днем все больше знакомился с его улицами и переулками. Они меня притягивали и в то же время отталкивали. Под веселой наружностью чувствовалось множество интриг и злых умыслов; но я был осторожен, держал язык за зубами, не вступал в споры и имел шпагу в ножнах. Большую часть времени я проводил в обществе Мартина, и некоторые из его друзей стали также и моими. Терпеливо продолжал я ждать возвращения Марии.
   Наконец они прибыли. Мне хотелось, чтобы Мартин сразу же представил меня графу де ла Коста и чтобы он, заменяя моего отца, просил руки его племянницы. Таким образом, Николя опять отправился туда и пришел с ответом, что де ла Коста будет рад принять нас на следующий день. Снова я стал ждать, находясь попеременно то в веселом, то в мрачном настроении; но так как всему бывает конец, желанный час наступил. Когда мы пришли к де ла Коста, лакей доложил о нас и ввел к нему. При первом взгляде дядя казался точной копией того де ла Коста, который погиб в пустыне Нового Света: но при более близком знакомстве оказалось, что он скуп на слова, в то время как тот был болтлив и груб в обращении, погибший же был вежлив и приветлив. Некоторое время мы говорили о пустяках. И в это время де ла Коста бросал на меня острые, пронизывающие взгляды; затем Мартин удалился с ним к оконной нише и приступил, наконец, к важному для меня разговору, предоставив меня самому себе. Когда они возвратились ко мне, я ничего не мог прочесть на их лицах: Мартин был серьезен, как всегда, а выражение лица де ла Коста было непроницаемо. В высшей степени церемонно он благодарил меня за мое участие в спасении его племянницы и был так милостив, что послал за нею, когда я осведомился о ее здоровье.
   Она вошла в комнату такой легкой походкой, что, казалось, ее маленькая ножка не касалась пола; ее милое лицо выражало столько счастья, что я был вполне вознагражден за длинные недели одиночества и сомнений. Мы с трудом держали себя с достоинством в присутствии старших -- благоразумно называя друг друга "мадмуазель" и "мсье", -- но ее глаза говорили мне все то, что я так хотел знать. Когда я поднес ее руку к своим губам, я почувствовал успокаивающее пожатие ее нежных пальчиков. Некоторое время мы говорили натянуто о вещах, которые нас мало интересовали, а затем, слишком быстро для меня, Мартин и я должны были откланяться.
   -- Граф де ла Коста ничего не имеет против нашего сватовства, -- сказал мне Мартин, когда мы пришли домой, -- но он предпочитает подождать до вашего благополучного возвращения из экспедиции, которую мы намереваемся предпринять. Если вы и Мария будете того же мнения, то он даст свое согласие и передаст ей наследство ее отца, которое до сих пор находится на его попечении. Я знаю, что это горькая пилюля, Блэз, но де ла Коста имеет преимущество...
   -- Небольшое оправдание! -- прервал я его. -- Я ему не нравлюсь...
   -- Нет, Блэз, я думаю, дело не в том, что вы ему не нравитесь, а в том, что есть другой, который ему нравится больше.
   Моя рука инстинктивно схватилась за рукоятку шпаги; Мартин заметил это.
   -- Нет, сын мой, этого никогда не будет, -- сказал он.
   Таким образом, я должен был согласиться с настоящим положением вещей.
   Через несколько дней ювелир Флор вручил мне деньги за проданные драгоценности Беннони. Для французского дворянина высокого ранга эта сумма дала бы определенное благосостояние, для бедного же гасконца это было громадное богатство.
   Два раза в течение года я посетил Брео, где плотники и каменщики работали над постройками, которые я решил воздвигнуть; они работали по указанию опытного управляющего Мартина, которого он мне предоставил на это время. Еще два раза я отлучался из Парижа по делам, касающимся нашей экспедиции. Пять раз Доминик де Гурж приезжал в Париж советоваться с Мартином и со мною. Продажа его поместий затянулась, и он выручил гораздо меньше денег, чем думал, так что Мартин, я и некоторые его друзья дали необходимую сумму, чтобы закупить и снабдить всем необходимым суда для нашей экспедиции.
   В течение этих месяцев я ни разу не видел Марию одну: всегда кто-нибудь присутствовал при нашем свидании -- или ее бабушка графиня Матильда, или ее горничная -- угрюмая старая дева, а иногда и сам граф де ла Коста. Все мои ухищрения не помогли обмануть их бдительность. Случайное прикосновение, брошенный украдкой взгляд любви -- вот и вся наша радость.
   Наконец, к концу 1567 года пришло давно ожидаемое известие из Бордо от Доминика де Гуржа о том, что мы отправимся через две недели. Я об этом сообщил Марии при свидании; она ничего не сказала, но ее милые глаза омрачились страхом. Граф де ла Коста, казалось, был очень заинтересован нашей экспедицией и задал мне ряд вопросов. Хотя он был нашей веры, я ему ничего не сказал об истинной цели нашего предприятия. Тогда же я решил повидать Марию одну перед отъездом из Парижа.
   Через два дня, когда я ужинал в гостинице "Храбрые Рыцари", пришел Николя и передал мне записку, в которой была только одна строчка: "Приходите в сад ночью в 9. М."
   Я был в восторге и наградил Николя золотой монетой.
   В 9 часов Мария была в моих объятиях, и я уже тогда высказал ей все те слова любви, которые были против моей воли заточены в моем сердце.
   -- Но почему же ты должен оставить меня, Блэз? Зачем возвращаться в эту дикую страну, где пролито столько крови наших соотечественников? Я буду бояться за тебя. Ты любишь славу больше меня?
   -- Нет, моя дорогая! Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего. Но ты также знаешь, что честь моя задета, и я должен отправиться.
   -- Да должен... Я буду тебя ждать, -- сказала она бодро. -- Возвращайся ко мне таким же храбрым и честным, каким уходишь.
   Через две недели мы отплыли из Бордо, чтобы выполнить данное обещание -- отомстить.
  

Глава XXVI
Сатуриона

   Наше плаванье было успешно, и 8 апреля мы бросили якорь в небольшой гавани на расстоянии пяти лье к северу от реки Мая. На следующее утро, пройдя с предосторожностью около трех лье на юг, мы очутились в узеньком заливе. Здесь Мартин и я решили проникнуть вглубь страны, по возможности на лодке, а затем пробраться в деревню "крейков", где мы прожили много месяцев. Я был убежден, что Сатуриона и его воины присоединятся к нам. Мы пришли к заключению, что нападение на форт Каролина, теперь переименованный в форт Сан-Матео, должно произойти быстро и решительно, иначе испанцы сумеют получить подкрепления из форта Сант-Августин. До получения от нас сведений Доминик де Гурж намеревался скрываться в заливчике.
   Часа за два до полудня мы отправились с сильными гребцами и некоторое время двигались вверх по реке, пока не добрались до места, где возможно было сойти на берег. Цапли, разыскивающие корм в болотах, темная река, где плавали одетые в броню гады, сырой запах мрачных джунглей -- все это живо напоминало мне те ужасные дни, которые последовали за резней в форте. Мне казалось, что я никогда не покидал эту роковую страну: спокойные месяцы проведенные в Париже, как будто не существовали -- казались сном.
   Вскоре мы зашагали в лесу по неясной дороге, ведущей на юго-запад; она лежала между мрачными деревьями, похожими на привидения в своих серебряных мантиях из чахлого мха. Первые тени ночи спустились над землей, когда мы, наконец, благополучно прибыли в деревню краснокожих.
   Здесь все изменилось. Исчезли обычные веселые звуки: болтовня женщин у очагов, смех и крики детей, шум говора среди мужчин. Вместо всего этого какая-то мрачная тишина висела над деревней; она казалась мертвой. Огня не было; мы увидели две-три неясные фигуры. Едва мы очутились перед хижиной Сатурионы, как оттуда вырвались женские вопли -- песня без слов, которая то возвышалась, то опускалась, то снова возвышаясь выражала великое горе.
   -- Песня смерти! -- воскликнул Мартин. -- Будем надеяться, что это -- не Сатуриона.
   Песня скорби ширилась, затем слабела, превращалась в, тихий жалобный ропот измученной горем души. Эта песня разрывала мое сердце.
   Долго мы стояли и слушали; затем Мартин откинул в сторону висевшую у входа кожаную завесу, и мы вошли внутрь. На полу у потухшего огня сидел Сатуриона с поджатыми ногами, завернутый в роскошную одежду из черных перьев. В задней части хижины женщины пели, раскачиваясь с опущенными головами и скрещенными руками; они стояли у ложа из оленьей кожи, на котором лежала фигура, завернутая в бесчисленные одежды смерти.
   При нашем входе вождь "крейков" сразу поднялся и сбросил свой плащ. Его лицо было разрисовано черным в знак траура; глаза его блестели гневом.
   -- О, Нутча! О Чонга! -- сказал он на своем гортанном языке. -- Сатуриона вам очень рад, хотя сердце его полно горя. Сын мой оставил нас: его дух улетел в небеса, он теперь витает между праведниками. Ушел сильный молодой воин с поля ратного; ушел быстроногий охотник из лесу; ушел молодой вождь.
   Он опустил свою гордую голову на широкую грудь.
   -- Каким образом умер молодой воин, о, вождь крейков? -- спросил я.
   -- От руки белого человека! В то время как он удил рыбу у реки, к нему подполз бледнолицый и выпустил огонь в его сердце из палки, которая гремит. Но они будут наказаны.
   Он гордо приосанился.
   -- Завтра Сатуриона начнет воевать.
   -- О, Сатуриона! Наши сердца скорбят вместе с твоим о пустом месте в твоей хижине, о преждевременной смерти молодого воина, -- сказал Мартин, подражая его языку. -- Эти белые люди -- злые, они распространяют смерть. Со мною произошло то же, что и с тобою, потому что их руки обагрены кровью моих братьев. Не соединимся ли мы вместе против них?
   -- Да будет так, как ты говоришь, -- сказал вождь. -- Кровь моего сына громко взывает о мщении, и души убийц будут следовать за ним. Отдыхайте, мои братья, в хижине Сатурионы, а завтра на рассвете мы обсудим это дело.
   Всю ночь мы не спали. Этому мешало присутствие покойника, спертый воздух и пение плакальщиц, которое возобновлялось с частыми промежутками. Ночь казалась бесконечной.
   Наконец наступило утро, и мы обсудили с вождем, как расположить наши и его силы. В конце концов было решено, что крейки окружат форт с трех сторон -- с севера, юга и запада, а нам предоставят открыть атаку с востока. Две небольшие батареи форта, по-видимому, не имели большого значения, так как по описанию Сатурионы они представляли собой траншеи, построенные на бревнах, каждая имела по две пушки, а гарнизон состоял из двадцати человек. Батареи эти находились у устья реки, по каждой ее стороне. Атака должна была произойти на рассвете следующего дня.
   К заходу солнца тело молодого вождя положили в таинственном месте в лесу, где лежали его предки; с ним поместили его любимое оружие. После наивных церемоний, мы возвратились с главным вождем в деревню. Когда мы пришли, уже наступили сумерки, костры пылали, и сильный огонь трещал перед хижиной, где собирался совет. Жарилась дичь, птица и рыба. Сатуриона занял свое место перед дверью хижины совета, остальные младшие вожди и старики рядом с ним по каждую его сторону, а молодые воины, около пятисот человек, стояли против своего вождя у огня, образовав большой круг. Вдали стояли женщины, юноши и дети; Мартин и я удалились в темноту позади костра. Там мы наткнулись на Оленя, который приветствовал нас со свойственным его племени спокойствием: он, очевидно, был не больше удивлен, чем если бы мы отсутствовали только один день.
   Костер, беспрерывно поддерживаемый женщинами, бросал яркий свет на пестрые одежды воинов, на их бесстрастные лица, разрисованные ярко-красными и желтыми красками, чтобы наводить ужас на своих врагов; они стояли неподвижно и молчаливо. Затем позади этой массы людей раздался первый удар барабана, потом другой, и еще другой, и еще много, один за другим, пока их звуки превратились в бесконечный оглушающий гром. Вдруг молодой воин, лицо и грудь которого были разрисованы белыми, красными и желтыми кругами, прыгнул на открытое место у костра. Он был обнажен до пояса и держал в одной руке нож, а в другой -- щит. Низко наклонившись, он начал странными покачивающимися шагами двигаться вокруг костра. Барабаны трещали беспрерывно; к первому воину присоединился еще один, затем еще и другие, пока, наконец, пространство у костра не было полно склоненными зловещими фигурами, качавшимися в унисон с барабанным боем. Зрители, сопереживая, также раскачивались, а в промежутках женщины пробирались между танцующими, чтобы подбросить дрова в костер. Таким образом, это племя изображало, как оно выслеживает и находит врагов. Через некоторое время раздался длительный леденящий душу крик -- боевой крик воина, увидевшего врага.
   Ночь показалась жуткой, когда к этому крику присоединились остальные дикари. Они стали двигаться все быстрее и быстрее, подскакивая высоко в воздухе, размахивая оружием над своими украшенными перьями головами; моим изумленным глазам они казались демонами: лица их были искажены безумием, глаза горели ярче огня, их искривленные губы были покрыты белой пеной. Но все эти крики покрывал бесконечный барабанный бой. Черт возьми, друзья мои, -- это была потрясающая сцена.
   И это продолжалось час за часом в продолжение всей ночи; мы с Мартином наблюдали все это -- изумленные и оглушенные. Олень также уже давно присоединился к танцующим. Один только Сатуриона не обнаруживал никакого возбуждения и смотрел равнодушными глазами на всю эту сцену. Когда один из участников упал в изнеможении, женщины вытащили его и подкрепили едой и питьем; отдохнув, он опять вернулся к танцующим, затерявшись в этой скачущей, кружащейся толпе черных фигур.
   На востоке небо уже начало, сереть от приближавшегося утра, когда последний воин завертелся на пятках и упал без чувств на крепко утоптанную землю. Военный танец был закончен. Я чувствовал большую усталость. Сатуриона поднялся и позвал нас к себе.
   -- Поешьте и поспите раньше, чем возвратитесь к своим, -- посоветовал он нам. -- Тусклые глаза и усталые ноги не годятся во время преследования.
   Это был хороший совет, и мы ему охотно последовали; жадно поев, поспав несколько часов, мы отправились в обратный путь. К ночи уже были на месте; де Гурж одобрил наш план.
   -- Надеюсь, что мы ловко захватим этих щенков! -- воскликнул он. -- Дикари, спрятанные в лесу вокруг форта, не дадут им возможности сбежать, и ни один из них не останется в живых.
   -- Я того же мнения, -- подтвердил Мартин злобно.
  

Глава XXVII
Мартин свободен от своей клятвы

   За несколько часов до рассвета следующего дня я был разбужен шумом реек, хлопаньем парусов и громким криком Доминика де Гуржа; наше судно готовилось сняться с якоря, то же самое происходило и на других судах. Мартина уже не было в каюте, которую мы с ним вместе занимали. Я вскочил, быстро оделся и пошел на палубу, немного огорченный, что меня, как мальчика, оставили спать в то время, как надвигаются события. На палубе я увидел, что проснулся последним, солдаты уже были под ружьем, а матросы бодро исполняли свои обязанности. Заметное возбуждение царило между всеми; я присоединился к Мартину и де Гуржу, стоявшим на передней палубе.
   -- Я думаю, -- сказал де Гурж, -- бросить якорь у устья реки и послать пешие отряды для захвата двух небольших батарей, находящихся по обоим ее берегам. Шестьдесят человек...
   -- А почему бы не бросить якорь на реке между батареями и не выбить их пушками? -- спросил я напрямик.
   -- Черт возьми! Молодой человек высказал удачную мысль, а, мой милый Мартин? А старые собаки воины не догадались.
   -- Этот план может иметь успех, -- заметил Мартин. Я чувствовал на себе его взгляд.
   -- О, несомненно! -- сказал де Гурж. Это очень смелый план, поэтому он и удастся.
   Он торопливо ушел; и я был очень доволен собой. Затем я услышал смех Мартина.
   -- Можете смеяться, -- воскликнул я сердито, -- но это совсем не такой плохой план...
   -- Не топорщите свои перья, Блэз! -- прервал меня Мартин, положив ласково руку на мое плечо. -- Я смеюсь не над вами, а над собою и Домиником, состарившимся на войне и не принявшим во внимание нашу артиллерию. Вы, молодые, будете знать, как обращаться с мушкетами, пушками и петардами. Теперь уже есть новое оружие -- в прошлом году мне показывал один оружейный мастер в Париже -- оно называется пистолетом. Хорошая вещь во время схватки!
   -- Эти виды оружия с каждым годом употребляются все больше, -- сказал я. -- В будущем, без сомненья, они будут употребляться наряду с пиками, алебардами и самострелами.
   Мартин вздохнул.
   -- По крайней мере за мое время никакое оружие не вытеснит шпаги, -- заметил он.
   Ночь застала нас на расстоянии одного лье от устья реки Май, наш флот находился вблизи; легкий ветер дул с востока. Де Гурж поднял сигнал на верху мачты, приказывая судам следовать за нами. Мы стояли прямо против устья реки, на некотором расстоянии были видны низкие стены редутов на каждой стороне тихой речки; блестящие жерла пушек глядели на нас, но гарнизона не было видно. Скоро мы вошли в реку; все были на своих местах; пушки были заряжены и нацелены, солдаты стояли возле них с зажженными фитилями; мушкетеры с заряженными и готовыми стрелять ружьями занимали бастионы с обеих сторон судна. Сзади нас догоняли остальные суда. Достигнув места как раз между двумя небольшими укреплениями, мы убрали паруса и бросили якорь. Затем по команде де Гуржа воздух огласился грохотом наших пушек, и облако дыма покрыло на мгновение оба берега реки, но было скоро рассеяно ветром. Впервые показались защитники редутов, но ответа из их пушек не последовало. Вместо этого над валом на северном берегу показался белый флаг, а на южном -- испанцы, числом около десяти человек, перескочили через стену и исчезли в лесу. Сейчас же была послана шлюпка к северному берегу, которая возвратилась с девятью пленниками. Шестеро, как сообщили нам, были убиты нашим огнем: укрепления сильно разрушены. Де Гурж сиял от удовольствия. В это время подошли другие суда, и он приказал поднять якорь и паруса. Таким образом, мы продолжали наш путь дальше вверх по реке.
   По моему предложению мы высадились недалеко от форта, где могли оставаться незамеченными; это оказалось тем самым местом, где мы с Мартином наблюдали прибытие флота Педро Менендэса. Длинной шеренгой мы двигались в джунглях и уже почти достигли просеки, окружавшей форт Сан-Матео, когда бронзовая фигура, обнаженная до пояса, страшно раскрашенная и с многочисленными обмотками на ногах, как обычно носили крейки, появилась на дороге и остановила нас. Это был Олень, который пришел сообщить нам, что все в порядке. Воины Сатурионы окружили форт с трех сторон, они расположились на северном берегу реки против испанских укреплений, под прикрытием густых деревьев; так же -- на востоке и юге, но в некотором отдалении от форта, потому что близко от форта нет прикрытий.
   -- Хорошо! -- воскликнул де Гурж, когда я разъяснил ему слова нашего краснокожего союзника. -- А теперь -- за работу! Помните, что ни один из этих убийц не должен ускользнуть. Мы должны дать этим испанским собакам такой урок, чтобы они его никогда не забыли.
   После этого он пошел по опушке мелкого леса, Скрывавшего нас от врагов, и направился к бревенчатым стенам форта. Я пошел за ним, к нам присоединился Мартин. Де Гурж некоторое время молча изучал местность. Я заметил, что форт Каролина, -- я все еще продолжал так его называть, -- страшно изменился. Стены стали выше; бастионы, с которых угрожали жерла пушек, были увеличены; вся крепость была значительно усилена. Часовой, стоявший на стене, увидев нас, резко закричал; к нему присоединились другие фигуры и стали указывать на нас и жестикулировать. За нами стали в ряды наши солдаты и ждали. Наши три судна на реке заняли позиции против форта, чтобы огонь пушек был наиболее действен. Казалось, что мы в очень хорошем положении.
   Наконец де Гурж нарушил молчание.
   -- Совсем не так плохо, мои друзья! На их стороне преимущество -- возвышенности и стены, это верно, но у них нет рва, чему я очень рад. Имея с трех сторон дикарей, а четвертую занимая сами, мы можем сразу приступить к атаке. Дьяволы! Этот орех не так трудно расколоть. Ворота, где стоит часовой -- вот их слабое место. Сначала сделаем им небольшой сюрприз. Мартин, вернитесь к отряду и приведите трех солдат с петардами! Если мы взорвем ворота, они у нас в кулаке.
   Он сомкнул в кулак свою сильную руку.
   -- Это идея! -- согласился Мартин, возбужденный предстоящим сражением. Он повернулся и пошел исполнять приказание.
   Едва он успел отойти, как безоружный человек вышел из тех самых ворот, о которых только что шла речь; в руках у него был белый флаг.
   -- Парламентер, а? -- сказал де Гурж. -- Идемте, милый Блэз, ему навстречу.
   И он направился быстрым шагом, я последовал за ним. На полдороге между фортом и лесом мы встретили испанского офицера. Это был совсем юноша -- первый пушок возмужалости еле пробивался на его губе, -- но он глядел на нас презрительным взглядом и вел себя с надменностью, присущей его народу. Он остановился шагов за пять от нас, мы последовали его примеру.
   -- Я пришел узнать от вас, -- начал он, -- ваше имя, и по какому праву вы вступили во владения испанского короля с вооруженными силами?
   Это было сказано громко по-испански, и я с трудом следил за его словами.
   -- Мы -- французы, соединенные общей целью наказать убийц наших соотечественников, -- ответил де Гурж сурово. -- Поэтому я предлагаю вам сдаться, если между вами есть женщины и дети, чтобы спасти им жизнь; но если у вас только бойцы, -- он пожал плечами, -- то я вам советую сражаться, так как решено, что все испанцы, находящиеся в форте, должны умереть или от шпаги или от веревки, -- мне совершенно безразлично, какой способ вы предпочтете.
   Губы испанца искривились.
   -- Посмотрим, -- сказал он насмешливо, -- в состоянии ли вы будете исполнить свое обещание.
   Он резко повернулся и не торопясь пошел к воротам, а мы стали возвращаться к своим.
   -- Вот животное! -- закричал де Гурж. -- О, один вид этой собаки возбуждает во мне отвращение! -- Он ускорил шаги, торопясь встретить Мартина, пришедшего в сопровождении трех солдат с петардами.
   Вдруг что-то резко завизжало около меня, и я увидел, как зеленая фуражка де Гуржа слетела с его головы на землю. Раздался треск мушкета, за которым немедленно последовали гневные восклицания де Гуржа. Он помчался мимо меня, что-то выкрикивая. Я побежал за ним по направлению к форту; над ближайшим бастионом в воздухе носились еще дымные полосы, но людей не было видно. Впереди меня де Гурж быстро нагонял ненавистного офицера, который, бросив взгляд через плечо, оставил свою величественную походку и пустился удирать. Он слишком медленно бежал; де Гурж помчался за ним, как вихрь, и быстро опрокинул наземь несчастного испанца. Молодой офицер отбивался, как молодой зайчонок в пасти собаки, но ему ничего не помогло; он напоминал ребенка в сильных руках его противника. В один миг де Гурж справился с ним.
   -- Будешь болтаться на веревке за это, щенок! -- ворчал он, глядя с яростью на пленного.
   В этот момент другая мушкетная пуля взорвала землю у моих ног, осыпав меня песком. Я быстро посмотрел на бастион, где, я знал, находится мушкетер -- оттуда глядел на меня через бревенчатую стену Мишель Берр! При виде его вся моя старая ненависть к этому подлому человеку вспыхнула вновь.
   -- Вы из самострела стреляете лучше, мсье Берр! -- крикнул я.
   Доминик де Гурж направился к нашим линиям, ведя за собой испанского офицера, и я уже хотел было присоединиться к ним, когда вдруг ворота форта открылись. Партия в 12 испанцев вышла оттуда и пустилась бежать за нами, предводительствуемая стройным, худым человеком с обвязанной красным платком головой. Это произошло так быстро, что они догнали нас раньше, чем я мог поднять тревогу.
   -- К оружию, капитан, к оружию! -- кричал я.
   Он повернулся и увидел положение вещей. Подняв пленного высоко над головой, он бросил его на землю с ужасной силой.
   Затем де Гурж оказался во власти человека с красной повязкой, опередившего своих товарищей шагов на десять; мне казалось, что раньше чем он обнажит свою шпагу и сумеет защищаться, испанец покончит с ним. Я бросился между ними.
   Мне угрожал страшный удар со стороны испанца, но я увернулся, наклонившись, и пронзил ему горло.
   -- Прекрасное фехтование, молодой Блэз! Прекрасное! -- закричал капитан.
   Я не имел времени ответить, так как в мгновение ока мы были окружены сверкающей сталью атакующих нас испанцев. Нападение, отражение и опять нападение! Шаг назад -- против моего желания -- звон ударившейся стали о сталь, удар. Я сразу получил царапину на руке. Пять лезвий вмиг засверкали перед моими глазами, и я их все отразил. Вокруг меня раздались ругательства врагов, которые все разом бросились на нас и мешали друг другу своею горячностью. Слева был слышен громкий смех де Гуржа, напрягавшего все свои силы; я обливался потом. Вот была схватка! Мы неизменно отступали, отбиваясь от них. Они исступленно кричали, ругались, кидались на нас, как волны морские. Два раза мы сошлись в жестокой схватке, но стояли твердо, лишь в конце уступая их напору. После первого раза я вышел невредимым, а во время второй схватки я почувствовал острый укол шпаги в левую руку, за что сейчас же отплатил, ранив двух противников. Затем раздался знакомый голос справа:
   -- Задержите их! Помощь...
   Последние слова Мартина смешались с внезапным грохотом нашей артиллерии со стороны реки и ответом пушек со стен Сан-Матео.
   Началось генеральное сражение, и во время сильной канонады и мушкетного огня испанцы, увидев, как трудно им защищаться, стали отступать. Мы старались помешать этому, и некоторые из них, бросая оружие, сдавались. Их связали и оставили под охраной, а мы бросились к воротам. К нашему удивлению, мы прошли беспрепятственно, но, когда сквозь дым петард ворвались в форт, он оказался пустым. Западные ворота были открыты -- гарнизон бежал.
   Я подбежал к восточному порталу. Мартин за мною.
   -- Это ничего не значит, -- доказывал он. -- Они рассеялись по лесу, а там храбрые крейки быстро покончат с ними.
   -- Но между ними Мишель Берр; я поклялся убить его, и я должен это выполнить; я не успокоюсь, пока он не будет лежать мертвым у моих ног.
   Добежав до ворот, мы спустились в открытую траншею. Здесь никого не было: испанцы бежали по всем направлениям; по реке множество переполненных лодок направились к другому берегу; всматриваясь, я нигде не мог заметить громадной фигуры моего личного врага. Мы поторопились к берегу, я снова стал рассматривать сидевших в лодках, но Мишеля Берра среди них не было. Испанцы высаживались в разных местах вдоль берега и исчезали в лесу. Проходили минуты. Холодная улыбка появилась на лице Мартина.
   Наконец из глубины леса раздался длительный потрясающий крик.
   Это воины Сатурионы выполнили свою работу.
  

Глава XXVIII
Конец Мишеля Берра

   Весь день продолжалась эта ужасная охота за людьми в мрачных глубинах джунглей, где крейки гнались за своими жертвами между высокими деревьями и густыми кустарниками. Лес, казалось, ожил благодаря темным фигурам, бесшумно подкрадывавшимся к своей добыче. Воздух был полон ужаса. В поисках Мишеля Берра я случайно наткнулся на просеку в лесу, недалеко от форта.
   Здесь, как оказалось, были разбросаны кости мертвых людей, кости моих друзей и соотечественников, давным-давно выклеванные птицами и зверьми и выбеленные солнцем и дождем. До сих пор сохранились еще концы сгнившей веревки, качавшиеся от порывистого ветра. Сильная скорбь охватила меня. Я подошел к большому дереву, на котором была укреплена выцветшая грязная доска с почти стертой надписью; с большим трудом мне удалось разобрать написанное, так как местами буквы совершенно исчезли. На ней была такая надпись: "Это было сделано не французам, а лютеранам и еретикам" -- то самое, чем хвастал когда-то Мишель Берр.
   Возвратившись после бесплодных поисков в форт, я увидел, что французы, после недолгого преследования, захватили много пленных, а остаток предоставили краснокожим; теперь они были заняты срыванием форта. Доминик де Гурж ликовал.
   -- Мы взяли большое количество разных вещей, -- закричал он, увидев меня, -- много амуниции, всевозможных съестных припасов и девять пушек! Мы имеем несколько раненых, но ни одного убитого, и взяли сорок с чем-то пленных...
   Я прервал его, описав только что оставленное мною место в лесу.
   -- Да, я и сам думал отыскать это место. Надо будет похоронить наших друзей. Приходите туда к заходу солнца, -- сказал он, бросив зловещий взгляд на группу пленных, находившихся вблизи, -- и вы увидите картину, которая доставит вам удовольствие.
   После этого он меня оставил; вскоре я заметил, как он направился к тому месту, откуда я только что пришел в сопровождении солдат, несших принадлежности для рытья земли.
   Преследование было почти закончено; иногда из глубины леса еще раздавалось гиканье; крейки возвращались к просеке со своими ужасными трофеями.
   Наши суда стояли спокойно на реке; лодки переезжали с одного берега на другой, на некоторых удили рыбу для ужина. Сатурионы я не видел; Олень также был еще в лесу; не видно было и Мартина. На одном из бастионов группа французов ругалась, с большими усилиями снимая одну из длинных медных пушек со своего места; я направился к ним, чтобы посмотреть, как они будут ее спускать. Проходя портал, где тяжелые ворота висели вкось на петлях, я встретил двух крейков, которые приветствовали меня наклонами украшенных перьями голов и, издавая самодовольные звуки, указывали на скальпы, висевшие на их поясах.
   В форте никого не было, кроме работавшей группы. Я сел на дерновую скамью в тени дома и предался разным мыслям, будучи очень разочарован, что архинегодяй -- жирный Мишель -- удрал от меня. Он больше всех заслужил смерть -- смерть, которую я обещал ему много месяцев назад. Затем мой мысли возвратились к Франции; они были заняты розовыми мечтами о будущем, о Марии, о Брео, о счастливой жизни и любимой Гаскони. Не думал я тогда о пучине, в которую Франция низвергнется, благодаря раздорам и фанатизму своего народа; не думал и о той борьбе, которая в течение последующих двадцати лет заставит меня быть в беспрерывных походах, -- всегда в седле.
   В то время, как я сидел и думал, солнце подвигалось к западу, тени становились длиннее; солдаты тащили последнюю пушку с форта.
   Я был отвлечен от своих мыслей группой дикарей, несших дичь и только что пойманную рыбу; они расположились вблизи меня и принялись готовить ужин. Насадив на зеленые прутики рыбу и куски оленьего мяса, они стали жарить их над костром; распространившийся приятный запах заставил меня почувствовать сильный голод. Я решил присоединиться к ним и поднялся, когда вдруг увидел несколько человек, направлявшихся ко мне быстрыми шагами. Впереди шли Мартин и Олень, а за ними громадная знакомая фигура под охраной четырех крейков. Это был Мишель Берр!
   Одежда на нем была изорвана; под его здоровым глазом было сине-багровое пятно. Весь забрызганный грязью, он, однако, двигался со своей обычной легкостью. Зрачок его был опущен вниз, как будто он был погружен в глубокие мысли, и, только остановившись передо мною, он поднял голову. Следы насмешливой улыбки виднелись на его толстых губах; и его обычная ирония и теперь смотрела из единственного глаза. Мы встретились взглядами. Он ничего не сказал, стоял и ждал. Олень выступил вперед, вытянулся во весь свой нечеловеческий рост и обратился ко мне:
   -- Олень приветствует тебя, о, Нутха! Он привел тебе этого большого человека, твоего врага. Была долгая погоня, он, Олень, хорошо знает лес и узнает следы так же хорошо, как и ходит. Этот человек убежал далеко и быстро на юг, чтобы предупредить своего начальника о нашем приходе. Но Олень бежал быстрее по его следам, и крейки были с ним; через час после полудня мы набросились на него и взяли живым. Этим Олень уплатил свой долг Нутхе.
   Это была самая длинная речь, какую я когда-нибудь слышал от краснокожего друга; мне было очень трудно ему ответить, но я постарался сделать это как можно лучше:
   -- Олень славится своей силой и быстротой во время погони. Нутха благодарит Оленя и все племя крейков за этого пленного. Завтра будут даны им подарки в знак дружбы и той благодарности, какую Нутха чувствует к ним.
   Олень отошел в сторону и оставил меня лицом к лицу с Мишелем Берром.
   -- Итак, мы снова встретились, мастер Предатель! -- воскликнул я.
   -- Как я и предсказывал, мсье, -- ответил он кротким голосом.
   -- О, да! Вы пророчествовали, а я дал обет.
   -- Вы дали. О, вы дали! -- сказал он тем же тоном.
   -- Я имел намерение убить вас беспощадно, -- продолжал я, засучив рукава, -- но я не в состоянии, убить безоружного человека. Я дам вам возможность защищать свою жизнь, несмотря на то, что вы убийца и предатель. Мсье Белькастель одолжит вам шпагу, и мы будем драться до конца. Если вы сумеете убить меня, мастер Берр, то вам предоставят час до того, как пошлют за вами погоню.
   Я повернулся к Мартину:
   -- Прошу вас, Мартин Белькастель, исполнить мое слово.
   -- Я хотел бы лучше видеть его висящим, -- ворчал Мартин. -- Это слабость, Блэз, этот человек заслужил смерть.
   -- Я должен поступить, как сам понимаю.
   Он поклонился, вынул свою шпагу и передал моему противнику, который, также поклонившись, принял ее. Крейки с любопытством наблюдали за всем происходившим, но как только они поняли, что предстоит, они расступились, освобождая место. Мишель Берр ни слова не сказал, но посмотрел озабоченно вокруг себя. Слева, шагах в десяти, стоял бревенчатый дом; между ним и соседней постройкой был узкий проход, справа находилась высокая стена. Я стал в позу, то же сделал мой противник, и через минуту наши лезвия скрестились.
   С самого начала Мишель довольствовался только тем, что избегал направляемых мною ударов, ни одного контрудара он не возвратил мне. Он падал назад, как только я начинал атаковать его; все мои усилия не могли этому помешать. Наконец, потеряв терпение, я стал наступать сильней, но безуспешно -- он неизменно отступал. Это приводило меня в бешенство.
   -- Дьявол! -- воскликнул я. -- Держись, собака!
   -- Я дерусь по-своему, мсье Петушок! -- последовал его кроткий ответ, и злая улыбка появилась на его широком лице.
   В отчаянии я три раза набрасывался на него, и он три раза отступал назад. Язвительная улыбка на его лице превратилась в насмешливую гримасу; в его глазу появилось какое-то загадочное выражение, которое я не мог понять. Позади меня раздался предостерегающий крик Мартина:
   -- Осторожно, Блэз! А затем опять:
   -- Остерегайтесь его!
   И только тогда я обратил внимание, насколько Мишель продвинулся вперед. Он стоял у прохода между двумя постройками. Увидев это, я направил на него ужасный удар, решив им покончить борьбу, но он попал в пустое пространство -- Мишель Берр исчез!
   Пока я пришел в себя от этой неудачи, Мишель быстро бежал по проходу; я бросился за ним, Мартин побежал с другой стороны. Обогнув угол, я успел заметить, что он бежал вокруг другой постройки. Я уд-воил быстроту, мысленно называя себя круглым дураком. Уже наступали сумерки, и я боялся потерять его среди тесных построек форта. Затем я видел, как он бежал среди перепуганных крейков, лежавших у костра, а оттуда направился к низкой без окон постройке -- к складам форта. Когда и я в свою очередь пробежал мимо дикарей, двое из них, придя в себя от неожиданности, встали на ноги; не успев остановиться или повернуться, я споткнулся о них и, не имея за что ухватиться, чтобы не упасть, отшатнулся назад и попал в ближайший костер, распространив дождь искр.
   Мгновенно ослепительный белый огонь, точно змея, покатился по земле вслед за Мишелем. Он уже почти достиг стены, когда вдруг раздался глухой рокот -- как бы дальний гром из-под ног. Земля страшно задрожала, крыша поднялась со строения, как будто сорванная чьей-то гигантской рукой; стены рухнули. Высокий столб огня -- красного, желтого, зеленого -- поднялся вверх с громким шипением. При сильном освещении я мельком увидел беглеца, взлетевшего вверх, как большая птица, вылетевшая из какого-то неизвестного скрытого места. Я был свален сильным ветром, сразу поднялся, но снова упал почти без чувств от посыпавшихся на меня обломков стены и крыши. Вначале я не мог понять, что случилось, но затем для меня все стало ясно: искры, которые рассыпались кругом, когда я попал в костер, зажгли запасы пороха, от чего и произошел взрыв склада.
   Полежав с полминуты, я услышал громко зовущий меня голос Мартина.
   -- Вы ушиблись?
   Я был оглушен и потрясен, в ушах у меня страшно жужжало и звенело. Однако я отрицательно покачал головой. Мартин отвел меня к месту, где дым рассеялся, и здесь я оглянулся вокруг. Четыре или пять крейков, закутавшись от страха, лежали вблизи; громадное отверстие, все еще дымившееся от взрыва, зияло на том месте, где находился склад пороха: огонь, красный в су-
   мерках, прыгал по сухой траве вокруг нас и дальше пылал уже на крыше.
   -- А жирный пророк, где он? -- спросил Мартин. -- Неужели он опять удрал?
   -- Нет, наконец мы избавились от него! -- ответил я с каким-то странным смешанным чувством облегчения и сожаления. Я передал Мартину каким образом он погиб -- в его смерти я не сомневался.
   -- Надо убедиться в этом, -- сказал Мартин, -- потому что даже и теперь он может надуть своего властелина-дьявола.
   Мы скоро нашли его при свете все усиливавшегося огня, наполовину обуглившегося, под бревнами. Лицо его было опалено, несколько лоскутков его одежды прилипли к огромному разбитому телу. Но жизнь еще трепетала в нем, потому что, когда я стоял и глядел на него, его губы зашевелились и что-то прошептали. Мы опустились на колени, чтобы услышать, но сначала ничего нельзя было разобрать.
   Затем услышали: -- Забыл о порохе... попался... в собственную ловушку...
   Он молчал некоторое время, и мы подумали, что наступил конец, но он опять стал шептать:
   -- Черт возьми! Красный Петушок победил!
   С этими словами Мишель Берр испустил дух.
  

Глава XXIX
Заключение

   А теперь, господа, труд почти закончен; тяжелая это была работа для человека, не особенно владеющего даром слова.
   Всю ночь раздавался треск огня, перепрыгивавшего с одного строения на другое в форте Сан-Матео. Когда Доминик де Гурж появился и увидел это, он приказал поджечь стены, довершив таким образом полное разрушение. Все ценное было забрано, уверял он, и теперь находится на берегу, откуда будет погружено на суда.
   Сердце мое радовалось при виде этого гнезда ехидны, превращенного в пепел нашим огнем.
   На рассвете началась погрузка захваченных пушек и припасов. Я направился к лесу в сопровождении Мартина и машинально повернул к прогалине, которую посетил вчера. Груды белых костей исчезли. Это место было занято новой компанией -- качавшихся, согнутых с опущенными головами тел, висевших на веревке.
   Полустертая надпись испанцев с позорными словами была заменена новой, где было написано: "Это сделано не испанцам и не католикам, а только убийцам".
   Лицо Мартина было бесстрастным, когда он смотрел на ответ французов убийцам своих соотечественников; он не сделал никаких замечаний. Меня охватило уныние при виде этого, и я не мог подавить дрожи, когда, уходя оттуда, оглянулся назад.
   Мартин заметил мое движение. Он пожал плечами.
   -- Это слабость, Блэз, чувствовать сожаление к этим волкам, -- сказал он жестким голосом. -- Это только правосудие и больше ничего.
   -- И тем не менее они представляют ужасный вид.
   -- В этом и заключается жизнь, Блэз, -- она полна ужасных видов: приятных и горестных, трусости и храбрости, подлости и благородства. Надо столкнуться с плохим и хорошим, с горьким и сладким, чтобы сделаться доблестным человеком.
   Мы молча продолжали свой путь.
   В тот же день прибыл Сатуриона, великолепный в своей одежде из перьев, которую он одевал в торжественных случаях; за ним следовала большая свита, несшая для нас подарки. Я получил два костюма из оленьей кожи с украшениями из перьев и шерсти; уже много лет, как они висят в оружейной Брео. Мы, в свою очередь, дали им много подарков.
   После этого мы попрощались с нашим другом Оленем, в последний раз поговорили с Сатурионой и его свитой. Мы следили за ним, пока они не скрылись из виду по гладкой поверхности реки, которая служила местом многих наших приключений.
   На следующий день утром были сняты якоря, распущены паруса, и наш маленький флот пустился вверх по реке, а оттуда в открытое море. Через несколько часов я в последний раз смотрел на Новый Свет; мои мысли направились домой к Франции, где счастье ожидало меня.
   Мы очень быстро подвигались вперед благодаря сильному благоприятному ветру, и уже 8 июня 1568 г. мы бросили якорь в гавани Ла Рошели. Через час мы высадились, и я немедленно помчался на почтовых в Париж в сопровождении протестовавшего и ворчавшего Мартина, который уверял меня, что Мария, ждав долгое время, могла бы подождать еще несколько часов.
   Немедленно по прибытии в Париж, приведя в себя в должный порядок, я громко позвонил у дверей графа де ла Коста. Лакей, которого я узнал, быстро открыл. Он удивленно посмотрел на меня.
   -- Доложите обо мне мадмуазель де ла Коста и больше никому, помните это, а не то я отрежу вам уши.
   Он улыбнулся и, кланяясь, открыл предо мною широко двери, и сам поспешил исполнить мое приказание.
   Мне не долго пришлось ждать, когда раздался резкий стук маленьких каблучков. Мария спускалась вниз; когда я посмотрел вверх и увидел ее, дрожь пробежала по мне. То, что я прочел в ее милом лице и в глубине блестевших глаз, вполне вознаградило меня за прошлые месяцы одиночества. О, друзья мои, лучших минут в жизни нет!
   Я раскрыл свои объятия в ожидании, что она бросится в них; но она покачала головой и улыбнулась. -- Что ты принес мне, Блэз, мой любимый? -- спросила она тихо.
   Я вспомнил ее последние слова в маленьком садике: "Возвращайся таким же доблестным и честным, каким уезжаешь".
   -- Я принес тебе полную победу и отомстил за смерть твоего отца, моя дорогая, -- ответил я.
   -- И...
   -- И всю свою любовь.
   После этого, радостно улыбнувшись, она бросилась в мои объятия. И таким образом мы стояли, прижавшись друг к другу, когда вошли де ла Коста и Мартин. Они тут же нас благословили.
   Вскоре мы обвенчались, после чего отправились на юг в Брео, чтобы там начать спокойную и счастливую жизнь, о которой я мечтал там, далеко в дикой стране, в разрушенном форте.
   Так закончились приключения Красного Петушка.
   Мартин объявил нам о своем намерении возвратиться в свое тихое имение Белькастель, отказавшись навсегда от странствий вокруг света в поисках новых приключений; но я нисколько не был удивлен, когда ои через двенадцать месяцев возвратился в Брео, так как снова разгорелись военные действия. Его неугомонный дух не мог больше мириться со спокойной жизнью деревенского жителя. Мы сражались вместе под знаменами Кодэ и Колиньи.
   Но эти годы борьбы не имеют места в настоящей хронике. Они относятся к жизни Блэза де Брео.
  

---------------------------------------------------------------------

   OCR: Library of the Huron: gurongl@rambler.ru, 2006.
   Первое издание перевода: Красный петушок. Роман / М. Сэблетт; Пер. с англ. А. Ф. Равинской. -- Ленинград: Мысль, 1927. -- 232 с.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов