Книговод

Небесный гость

Беляев Александр Романович


Александр Романович Беляев

Небесный гость

1. Мировая сенсация

   Легкие, веселые, словно сотканные из сверкающих огней стоэтажные небоскребы угасали один за другим и становились похожими на черные, угрюмые, тяжелые скалы. Деловой день кончался. Тресты, банки, торговые компании, конторы прекращали работу. Небоскребы пустели, умирали, темнели. Зато нижние этажи домов засверкали еще ослепительней огромными витринами и световыми рекламами магазинов. Оживали кино, бары, рестораны.
   Их разноцветные огни бесновались, прыгали, змеились, кувыркались, подмигивали, гонялись друг за другом, собирались, рассыпались...
   По улицам темной лавиной медленно двигались автомобили, по тротуарам -- сплошные потоки людей.
   Грохотала подземная дорога, гудели автомобили, рычали, завывали и верещали радиорекламы, гремели джазы ресторанов и кино, рокотала многоголосая толпа.
   В этот самый час наивысшего уличного движения из дверей многочисленных редакций и контор газет с шумом, гамом, гиканьем вылетали стайки мальчишек, размахивавших свежими газетными листами.
   Их звонкие голоса звучали так пронзительно, что заглушали шум толпы.
   -- Небесный гость! -- кричали газетчики.
   -- Гибель Земли!
   -- Наезд неизвестной планеты на земной шар!
   -- Земля падает на звезду!
   -- Марсияне объявили Земле войну!
   Газеты раскупали быстро. Мальчики не успевали бегать в конторы за новыми кипами.
   Люди читали за столиками кафе, в вагонах и автомобилях, читали на ходу, сталкиваясь друг с другом и налетая на фонарные столбы.
   Не прошло и получаса, как весь город знал о необычайной новости.
   Словно из-под земли выросли люди с любительскими телескопами, старинными театральными биноклями. Удивительно, сколько подзорных труб нашлось в этом городе.
   -- За пятьдесят центов вы можете целую минуту любоваться на звезды.
   -- Полет на небо. Дешево и безопасно. Только двадцать центов.
   -- Кто хочет поглядеть на небесного гостя? Доллар за три минуты.
   Но зрители напрасно напрягали зрение: видеть небо мешали огни города, а там, где небо было видно, все звезды казались одинаковыми. Ни страшного "чужеземного солнца", ни наводящей ужас косматой кометы нигде не было видно. Небо спокойное, молчаливое, как всегда.
   Однако умы уже были взбудоражены. Жители города-гиганта, давно забывшие о существовании неба, вдруг вспомнили о нем. Оказалось, что небоскребы, биржи, акции, люди, сейфы, кино и все прочее летит вместе с Землей в бесконечных небесных просторах, и судьба Земли может зависеть от того, что творится в небе.
   Люди уже смеялись. Бульварные газеты, конечно, привирали, как всегда, мальчишки-газетчики -- еще больше. Но то, что какое-то небесное тело летит навстречу Земле, было, по-видимому, фактом. Подробностей никто не знал, и неизвестно было, чем все это кончится.
   В мир вошла тревога...

2. Пропавшая Елена

   -- В вычислении ошибки быть не могло. Я проверял дважды. Архимед трижды. Елена погибла. С нею произошла какая-нибудь катастрофа, -- словно в бреду говорил Иван Иванович и смотрел на старушку жену невидящими глазами.
   Иван Иванович Тюменев, шестидесятилетний, но еще бодрый старик, и его жена Елена Гавриловна сидели на широкой веранде. Далеко внизу, под обрывом, сверкала речка, по ту сторону речки поднимались поросшие хвойным лесом горные хребты.
   Солнце заходило. Теплый воздух был напоен запахом смолы.
   Тюменев тяжко вздохнул.
   -- Пора!
   Поднялся, сошел с веранды и зашагал по горной лесной дорожке, которая змеилась между толстыми соснами, поднимаясь все выше, к лесистому хребту Кано, где стояли белые здания и башни обсерватории. На западном склоне виднелась круглая "башня С. П. Глазенапа" -- старейшая абастуманская обсерватория.
   Когда Тюменев подошел к башне, уже совсем стемнело.
   Он поднялся на три ступеньки и открыл дверь. Внутри башни было темно и прохладно. В щели, на фоне звездного неба, выделялась труба большого телескопа, направленного вверх, как ствол зенитного орудия.
   Было тихо. Только привычное ухо улавливало тиканье часовых механизмов, да из прилегающей к башне лаборатории доносилось пение племянника Тюменева -- Александра Павловича Турцева, которого в семье называли Архимедом за его замечательные математические способности.
   Тюменев ощупью нашел в стене выключатель и повернул его. Вспыхнула маленькая лампочка под зеленым абажуром и осветила кресло, стоящее возле окуляра рефрактора. Иван Иванович подошел к телескопу, потер руки, уселся на кресло, приготовляясь к работе. Телескоп уже несколько дней был направлен в одну точку неба -- возле звезды Гамма Большой Медведицы.
   -- Архимед! -- крикнул Тюменев, и в куполе глухо отдалось эхо: "...мед".
   Пение в лаборатории прекратилось и послышалось протяжное:
   -- Д-а?
   -- Снимок удался?
   -- Отлично, -- донесся ответ.
   -- И?...
   -- Не нахожу, -- сказал племянник и снова замурлыкал песню.
   -- Ищи хорошенько! -- крикнул Тюменев, припал глазом к окуляру, сразу оторвался от Земли и перенесся за десятки триллионов километров в знакомый мир звезд.
   И вдруг Тюменеву кажется, что он видит сверкающую пылинку -- звездочку, не отмеченную на звездной карте... Нет, это в глазах двоится...
   -- Доброе утро, Иван Иванович! -- слышит Тюменев голос молодого астронома Аркусова. -- Ну что, не нашли?
   Кивнув головой, Тюменев молчит. Он не любит, когда мешают.
   -- Давно нашли бы, если б послушались моего совета. Дайте объявление: "Пропала комета Елена. Нашедшему будет выдано вознаграждение. В последний раз видна была на небе три года назад, 14 июля. Была открыта шесть лет тому назад заслуженным деятелем науки профессором Тюменевым".
   Тюменев нетерпеливо повернулся в кресле.
   "Пустомеля! -- подумал он и, сдержав себя, продолжал наблюдения. -- Нет, в глазах у меня не двоится. Это новое небесное светило. Неужели Елена?..."
   -- А вот и Елена!.. -- вскрикивает Аркусов, как будто подслушав мысли Тюменева, и после паузы говорит: -- Гавриловна. Доброй ночи, Елена Гавриловна!
   "Ну, вот теперь жена мешать пришла", -- злится Тюменев.
   Его терпение лопается. Он хочет крикнуть, чтобы его оставили в покое. Но вдруг вместо этого кричит:
   -- Архимед! Архимед!.. -- так неожиданно громко, что Елена Гавриловна роняет термос, который со звоном катится по каменному полу. И в тот же самый момент слышится неистовый крик Архимеда:
   -- Нашел! Нашел!
   Александр Турцев показался в дверях лаборатории с мокрым негативом в руках, Тюменев сорвался с кресла и, едва не сбив с ног Аркусова, бросился к племяннику, и оба вместе -- Турцев и Тюменев -- еще раз крикнули:
   -- Нашел!
   -- Нашел!
   Аркусов повернул выключатель, ярко осветил обсерваторию. Тюменев выхватил из рук Архимеда снимок, посмотрел на свет.
   -- Вот здесь, видите? -- указал ногтем Архимед.
   -- Ну да, ну да! -- радостно воскликнул Тюменев, возвращая негатив. -- Вот именно! Ты на пластинке, а я раньше тебя прямо на небе...
   -- Простите, дядюшка, я раньше...
   Но Тюменев не слыхал возражения Архимеда, с юношеской живостью бегал по обсерватории, потирал руки и восклицал:
   -- Отлично. Великолепно. Елена нашлась. Вернулась, хоть и с опозданием. Интересно будет узнать, где она пропадала.
   Но радость его была преждевременна.

3. Странная находка

   -- Опять он поет. Архимед!
   -- Да-а?
   -- Поди сюда.
   Тюменев откинулся на спинку кресла в ожидании племянника.
   Шаги Архимеда гулко отдавались в обсерватории.
   -- К вашим услугам, дядюшка. Дя-дюш-ка! Иван Иванович!
   -- Ах, прости, дорогой мой. Задумался и не слыхал, как ты подошел. Закончил вычисления?
   -- Да.
   -- И выводы? -- спросил Тюменев.
   Архимед развел руками:
   -- Комета Елена движется гораздо быстрее, чем двигалась в прошлое свое появление.
   -- Да, все это очень странно, -- сказал Тюменев. -- Яркость Елены увеличивается с невероятной быстротой, и, значит, она движется со скоростью, которая противоречит всему, что нам известно в этой области. Загадочен и тот факт, что до сих пор мы не могли обнаружить ни малейшего признака хвоста, хотя он уже должен быть виден. Я начинаю думать... Спектральный анализ покажет, имеем ли мы дело с Еленой или же с каким-то другим небесным телом.
   -- Но мы обнаружили ее...
   -- В том месте, где ожидалось появление Елены? Это могло быть простой случайностью. А вот и Аркусов. Идите сюда скорее. Что показал спектральный анализ?
   -- Я еще никогда не видал такого сложного спектра -- нечто изумительное, -- ответил Аркусов.
   -- Но ведь спектр Елены не отличался сложностью. Углеводород, окись угле...
   -- Этот спектр совершенно непохож на спектр кометы Елены! -- перебил Аркусов.
   -- Вот видишь, -- обратился Тюменев к Архимеду. -- Моя догадка оправдывается, и мне остается утешаться только тем, что, потеряв Елену, я открыл новую звезду.
   -- Простите, дядюшка, я открыл ее раньше вас, -- возразил Архимед.
   -- О чем спорить? Назовите ее звездой Абастумани, и кончено, -- предложил Аркусов.
   Тюменев улыбнулся:
   -- Так мы и сделаем. А пока продолжайте наблюдать звезду.
   Прошло еще некоторое время, и звезда преподнесла новую неожиданность: свет ее стал менее ярким, словно она отправилась в обратный путь, -- удаляясь от Земли. Ее голубой с зеленоватым оттенком цвет начал меняться на красный. В небе есть молодые звезды -- красные гиганты и звезды-старцы -- красные карлики. Но ведь открытая звезда имела голубой цвет. Не могла она с такой фантастической скоростью и удаляться от Земли, чтобы ее цвет от голубого перешел к красному.
   Не доверяя Аркусову, Тюменев сам занялся спектральным анализом звезды и без труда нашел, что темные фраунгоферовы линии ее спектра были двойные. Разгадка найдена: звезда была двойная. Два солнца вращались вокруг центра тяжести системы: одно голубое, другое красное. В момент появления двойная звезда была обращена к Земле своим голубым солнцем, а затем красное солнце начало покрывать собою голубое.
   Дальнейшие исследования показали, что звезда продолжает лететь к нашей солнечной системе с небывалой в летописях астрономии скоростью.
   Теперь звезда Абастумани была видна в телескоп уже настолько отчетливо, что ее могли заметить и другие астрономы. Тюменев решил, что настало время оповестить мир о новой звезде. Он составил и сам отправил телеграммы в редакции газет, в университеты, обсерватории.
   Так был взволнован мир вестью о приближении к Земле необычайного небесного гостя.

4. Разговор на веранде

   Елена Гавриловна радовалась тому, что история с потерянной Еленой окончилась удачно. Хотя Иван Иванович по-прежнему проводил в обсерватории ночи напролет, он посвежел, стал хорошо спать и есть.
   Однако это продолжалось недолго.
   Заботливая Елена Гавриловна начала замечать, что Иван Иванович снова становится рассеянным и задумчивым и забывает даже о любимой клубнике со сливками.
   -- У нас в небе совершаются большие события, -- начал он, глядя сощуренными глазами на заходящее солнце. -- Мы усиленно изучаем звезду. Я наблюдаю ее в телескоп, Аркусов фотографирует, Архимед вычисляет без конца. Мы опередили иностранных астрономов: нам о звезде известно то, чего еще никто в мире не знает.
   -- Что же вы узнали?
   -- Открытая нами звезда напоминает двойную звезду Мицар. Представь себе, на небе не одно, а два солнца, причем большее солнце имеет одну планету, а меньшее две, и одна из них в свою очередь имеет спутников -- две луны.
   -- Из-за этого еще не стоит расстраиваться. Не всем же планетам иметь по две луны...
   -- Мы много узнали о звезде, -- продолжал Тюменев, не слушая жены, -- и все же она представляет собою загадку. Она движется с совершенно необычайной, немыслимой, небывалой скоростью. Архимед еще не закончил своих вычислений, но нам уже теперь очевидно, что двойная звезда пройдет очень близко от нашей солнечной системы.
   -- Не думаешь ли ты, что звезда может столкнуться с нашей Землей?
   -- Столкнуться? Нет. Но, проходя довольно близко, она, вероятно, причинит нам довольно много беспокойств. Вызовет приливные явления.
   -- Это опасно?
   Тюменев пожал плечами:
   -- Все будет зависеть от того, на каком именно расстоянии пройдет от Земли звезда Абастумани.
   Солнце спустилось за гору. Ивану Ивановичу пора было идти уже в обсерваторию, а он все еще сидел на веранде и глядел на потухавшие краски заката. И когда они погасли совершенно, он снова начал говорить, тихо и взволнованно:
   -- Не знаю, поймешь ли ты меня, Елена... Я всю жизнь отдал науке. Никакая жертва не мала, если она приносится для расширения человеческих знаний...
   Елена Гавриловна насторожилась.
   -- Нам, земным жителям, -- продолжал он, -- предстоит пережить исключительные события, быть свидетелями необычайных явлений... Такие события происходят один раз в миллионы миллиардов лет, и мы можешь понять, какой интерес и какую ценность для науки они представляют.
   -- Да. Вблизи солнечной системы пройдет двойная звезда, и ты будешь наблюдать ее, -- сказала Елена Гавриловна.
   -- Вблизи! Но близость на астрономическом языке -- это по меньшей мере сотни тысяч, миллионы, сотни миллионов километров. Много ли увидишь с Земли?
   Наступило короткое молчание. Было уже совсем темно, но Елена Гавриловна не зажигала огня. Она со страхом смотрела на трепетный свет первых звезд, теперь казавшихся ей зловещими, и спросила:
   -- Что же ты хочешь?
   -- Лететь на звезду Абастумани, -- раздался из темноты голос Тюменева.
   В ответ послышался вздох и короткое всхлипывание.
   "Доработался... Придется завтра же пригласить врача", -- подумала Елена Гавриловна и сказала словно простуженным голосом:
   -- Это ты... серьезно, Иван Иванович?
   -- Совершенно серьезно... Вот именно...
   -- На чем же ты полетишь? Ведь межпланетные ракеты еще не изобретены.
   -- К сожалению, да. Но у меня есть план. Признаюсь, очень смелый и необычный. Я поручил Архимеду сделать ряд очень сложных вычислений и расчетов. Он еще сам не знает, для чего их делает.
   Захрустел песок на дорожке, послышались чьи-то приближающиеся шаги. Две темные тени подошли к перилам веранды.
   -- Это ты, Архимед? -- спросил Тюменев.
   -- Мы, -- ответил Аркусов. -- Обеспокоены вашим опозданием. Пришли узнать о здоровье. Добрый вечер, Елена Гавриловна!
   -- Послушай, Архимед, и вы, Аркусов, послушайте, -- в голосе Тюменева прозвучало необычное волнение. -- Друзья мои! Если бы я предложил вам отправиться со мной в очень опасную, очень рискованную, но крайне важную научную экспедицию, в которой сама ваша жизнь подвергалась бы опасности, согласились бы вы?
   -- Разумеется, -- быстро ответил Архимед.
   -- Всегда готов! -- одновременно воскликнул Аркусов.
   -- Вот видишь, -- повернул Тюменев голову в сторону Елены Гавриловны. -- Мне шестьдесят, а ведь каждому из них нет и тридцати -- и они не задумываются.
   Опершись одной рукой на перила, Аркусов ловко перепрыгнул, разыскал на веранде выключатель и зажег свет.
   Лицо Елены Гавриловны выражало смятение, а глаза Ивана Ивановича горели молодым задором.
   -- Да, я предлагаю вам ни больше ни меньше как лететь со мною на звезду Абастумани! Вот именно!
   При этих словах Аркусов вдруг стал серьезным и многозначительно посмотрел на Архимеда -- не сошел ли старый профессор с ума. А всегда спокойный Архимед невольно передернул плечами:
   -- Лететь? Но на чем?
   -- Ты сам, Архимед, принимаешь участие в изобретении летательного аппарата, -- загадочно ответил Тюменев.
   -- Завтра я еду по делам в Ленинград, -- заявил он неожиданно.
   На другой день Тюменев действительно уехал и отсутствовал более двух месяцев.

5. В мышеловке

   Всю ночь над обсерваторией бушевала буря. Несмотря на специальную систему колес, купол дрожал, качался и, казалось, ежеминутно готов был сорваться. Сквозь отверстие в куполе ветер врывался внутрь башни и обдавал лицо и руки Тюменева ночной свежестью и запахом хвойного леса. Плотность воздуха в атмосфере быстро менялась, это мешало наблюдению, искажая изображение звезды. Тюменев сердился, бранил ветер, звезде даже погрозил кулаком:
   -- Это все твои штучки!
   В телескоп уже отчетливо были видны два Солнца звезды Абастумани, разделенные друг от друга тончайшей темной полоской небесного пространства. На самом деле ширина этой щели равнялась сотням миллионов километров. В ней свободно вмещались орбиты планет и их спутников двух солнечных систем, связанных взаимным притяжением. Большее Солнце было окрашено в красный цвет, меньшее -- в голубой.
   Небо бледнело, угасла двойная звезда -- наступал рассвет. Пора кончать наблюдения.
   -- Архимед! -- крикнул Тюменев. -- Архимед!
   -- Его еще нет, Иван Иванович, -- послышался из лаборатории голос Аркусова.
   -- Как это еще нет? Уже ушел, хотите вы сказать? Ах да...
   -- Вот именно, -- вполголоса сказал Аркусов, повторяя любимую фразу Тюменева.
   Иван Иванович вспомнил, что сам освободил Архимеда от всех ночных работ в обсерватории для того, чтобы тот мог всецело заняться вычислениями. До сих пор Архимед работал почти круглые сутки, очень переутомился, но не хотел бросать астрономических наблюдений, пока Тюменев -- это было вчера вечером -- не накричал на него:
   -- Этак ты до воспаления мозга доработаешься. Если ты будешь еще по ночам работать в обсерватории, то к сроку не кончишь свои вычисления. И мы пропустим момент, единственный в жизни не только нашей, но и всего человечества. Марш домой и ложись спать, а завтра со свежей головой садись за вычисления!
   И Тюменев почти вытолкнул Архимеда из обсерватории, крикнув в темноту:
   -- Вот именно!
   -- Ну и ветер. С ног валит, -- сказал Аркусов, входя в обсерваторию.
   -- И не то еще будет, -- ответил Тюменев, поднимаясь с кресла. -- Звезда работает.
   -- Позвольте проводить вас до дому, Иван Иванович.
   -- Благодарю вас. Не беспокойтесь. Сам дойду. Тюменев подошел к двери и попытался открыть ее.
   Но дверь не поддавалась.
   -- Что такое? -- Наверное, Никита запер ее ключом, чтобы ветер не открыл. -- Никита! Никита! -- Никто не отзывался.
   -- Зачем Никите закрывать? -- возразил Аркусов. -- Дверь открывается наружу. Наверно, давление ветра не дает открыть. Позвольте, я помогу.
   Аркусов сильно нажал плечом. Дверь приоткрылась -- ветер засвистел в ушах, растрепал волосы -- и тотчас плотно прихлопнулась. Новое усилие плечом -- дверь даже не приоткрылась.
   -- Попробуем вдвоем, -- предложил Тюменев. -- Раз, два, три. Ой, ой!.. Плечо расшиб. С таким успехом мы могли бы нажимать на железобетонную стенку.
   -- Да, знаете ли... -- отозвался Аркусов, также потирая ушибленное плечо.
   -- Занятно. В мышеловку попали. Пленники урагана. -- Тюменев рассмеялся. -- Вот так звезда. Какие дела делает. Какая силища.
   -- Придется здесь отсиживаться, пока ветер не утихнет.
   -- Отсиживаться? Не согласен, -- сказал Тюменев. -- Елена Гавриловна, наверно, волнуется. Я иду, а вы как хотите.
   -- Но ведь мы и дверь открыть не можем.
   -- И не нужно. Вот люк. Он ведет в подвал, в машинное отделение. Из подвала дверь выходит на запад, а ветер дует с востока. Ту дверь мы наверно откроем. Идем.

6. Сквозь воздушный поток

   Высокая железная дверь подвала была открыта настежь. У двери в полутемном подвале сидел Никита, посасывая трубочку.
   -- Ветер загнал, отсиживаюсь вот, -- объяснил он Тюменеву. -- Хотел пройти в корпус, но с ног так и валит. Не ходите и вы, Иван Иванович.
   -- Глупости, -- ответил Тюменев и смело ринулся из подвала. Аркусов не отставал от него.
   Здание прикрывало их от ветра, и они благополучно прошли несколько шагов вдоль стены круглой башни, но, как только обогнули ее, ветер со свистом ударил в грудь и лицо.
   Тюменев согнулся под прямым углом и зашагал вперед, но скоро почувствовал, что задыхается. Попробовал идти задом -- и тотчас был сбит с ног порывом ветра.
   Аркусов помог подняться. Тюменев уже не возражал против его помощи.
   -- Прикройте рот носовым платком! -- крикнул Аркусов, поддерживая старого астронома.
   Казалось, звезда пыталась уже сейчас сорвать всю атмосферу Земли. Ураган неистовствовал. Деревья наклонились в одну сторону, ветви вытягивались, дрожали мелкой дрожью, разноголосо звенели, свистели, пели, как туго натянутые струны. Трещали сломанные бурей деревья. Огромные сучья, ветви, листья, сухие иглы и шишки -- весь лесной мусор с бешеной скоростью проносился над головой. Смерчи сухой пыли вертелись, плясали по дорогам. В синем небе с необычайной скоростью пролетали обрывки белых как вата облаков.
   Путникам нужно было пройти от обсерватории до леса шагов двести по открытому месту. "Хватит ли у старика сил?" -- подумал Аркусов. В лесу будет потише, но там того и гляди придавит падаюшее дерево. Или свалится на голову толстый сук. А за первой полосой леса снова открытое место. Нет, не дойдет Тюменев...
   Со стороны "корпуса" -- главного здания -- едва донесся заглушенный бурей крик. Аркусов оглянулся. Крепко держась за каменную балюстраду, на нижней веранде стояли молодые сотрудники обсерватории и предостерегающе кричали. Кто-то махал рукой.
   Аркусов начал опасаться уже не только за Тюменева, но и за самого себя.
   -- Иван Иванович, верне-емся! -- крикнул он в ухо Тюменеву.
   -- Я... вас... не держу... -- ответил неистовый старик и, скрючившись еще больше, стал пробираться вперед. Идти против течения бешеного горного потока было бы не труднее. Но Тюменев шел. Мог ли вернуться Аркусов?
   И, цепляясь друг за друга, друг друга подталкивая и поддерживая, падая и с трудом поднимаясь, шаг за шагом продвигались они вперед и наконец достигли полосы леса.
   Здесь было тише, дышалось легче. Но дорожка была завалена буреломом. Ежеминутно приходилось перелезать через поваленные деревья и груды мусора и делать обходы.
   Из-под обнаженных корней старой сосны, наполовину расщепленной и обугленной давним ударом молнии, вытекал родник. Вода его, насыщенная газами, бурлила, шипела, пузырилась и стекала вниз серебристым ручейком. Еще вчера этого родника не было.
   "Наверно, нарзанный источник. Новый родник, рожденный звездой", -- подумал Тюменев.
   На совершенно ровном месте Аркусов оступился, громко вскрикнул, сделал шаг, снова вскрикнул и опустился на землю.
   -- Я, кажется, вывихнул ногу, -- сказал он. -- Понять не могу, как могло это случиться.
   -- По милости звезды, -- отозвался Тюменев, -- объяснять сейчас некогда. Снимайте-ка башмак, я постараюсь выправить вашу ногу.
   Тюменев дернул за ногу Аркусова, и тот вскрикнул.
   -- Очень больно? -- спросил Тюменев.
   -- Да. Спасибо. Кость, кажется, стала на место.
   Прихрамывая и поохивая, Аркусов плелся за Тюменевым. Вот и опушка леса. Пыль с дороги забивает глаза, нос, рот. Ветер валит с ног. До следующего перелеска не меньше сотни метров.
   -- Иван Иванович, теперь я вам плохой помощник. Придется нам здесь переждать до вечера.
   -- Глупости! -- возразил Тюменев. -- Малодушие. Осталось совсем немного. Видите, уже крыша дома виднеется. Если идти через открытую поляну трудно, то мы переползем ее, я впереди, вы -- в кильватере.
   И Тюменев действительно стал на четвереньки и пополз.
   "Недаром Елена Гавриловна называет его горячкой", -- подумал Аркусов, улыбнулся, поморщился и пополз за Тюменевым "в кильватере".
   "Нет, я его не возьму в экспедицию. Малодушен. Шляпа, вот именно", -- подумал Тюменев, храбро пересекая поляну.

7. Беспокойный день

   Елене Гавриловне не спалось. Тревожные мысли одолевали. Иван Иванович -- ее Ваня -- собирается в какую-то экспедицию, из которой, быть может, и не вернется. Звезда принесла заботы. Начались бури. Дом стоит в затишном месте, а весь дрожит. И Елена Гавриловна, хоть душно, с вечера все двери и окна плотно закрыла. А все шумит лес, гудит ветер, не дает уснуть...
   Только под утро незаметно задремала старушка, и вдруг... Трах. Трах. Трах...
   Привскочила она на кровати, дрожит, со сна понять ничего не может, только чувствует -- в комнате свежим ночным ветерком веет. Протерла глаза и видит, что в доме творится что-то непонятное. Окна и двери сами собой пооткрывались. Вдруг подпрыгнула крышка сундука и тотчас захлопнулась. Дверцы буфета и шкапа раскрылись, словно их изнутри кто-нибудь толкнул. На шкапу стояла круглая фанерная коробка для шляп, плотно прикрытая крышкой. Эта крышка подскочила до потолка, упала на пол и покатилась.
   Очень испугалась Елена Гавриловна, выбежала из спальни в столовую, но и там пальба, с глухим шумом взорвались консервные банки на буфете, защелкали пробки, вылетевшие из бутылок с лимонадом и ситро. Как хлопушка, хлопнула пергаментная бумага, которой обвязана была полупустая банка с вареньем. Елена Гавриловна в растерянности металась из стороны в сторону. Она ждала, что и кресла, и диваны, и подушки, и перины начнут взрываться и лопаться, и -- долго ли до беды -- как бы и самой не лопнуть. Было на то похоже. В висках стучало, в ушах шумело, сердце билось учащенно, дышалось с трудом, руки и ноги похолодели.
   Но выстрелы и взрывы прекратились так же внезапно, как и начались. В доме стало тихо. Только шумел, свистел, завывал ветер, пролетавший по вершинам сосен.
   Светало. Елена Гавриловна постояла посреди столовой, вздохнула, немного успокоилась и пошла умываться и одеваться -- уж больше не уснуть.
   В кухне она нашла следы тех же непонятных взрывов: раскрытые дверцы, откинутые крышки, вылетевшие из бутылок пробки. Елена Гавриловна с опаской попробовала прикрывать, затыкать, захлопывать -- не взорвется ли опять. Нет, ничего не случилось.
   Поставила кофейник с водой на электрическую плиту. И не успела прикрыть новой бумажкой и обвязать банку с вареньем, как кофейник бурно закипел. Так быстро! Что такое с ним стало? Тюменева попробовала кофейник рукой -- он был чуть теплый. А вода кипела ключом.
   Елена Гавриловна грузно опустилась на табуретку.
   Голова закружилась. Ей показалось, что она сходит с ума.
   Вдруг с шумом открылась дверь, и на пороге появились Тюменев и Аркусов.
   Старушка поднялась, протянула к мужу руки, как бы ища помощи, крикнула:
   -- Иван Иванович, я едва со страху не умерла. Иван Ива... -- и не договорила. Ее поразил внешний вид Тюменева и Аркусова.
   -- Что это с вами приключилось? Откуда вы? Грязные, оборванные, избитые. Разбойники напали, что ли?
   -- Звезда, -- ответил Аркусов из-за спины Тюменева.
   -- Пустяки. Все в порядке, -- бодрился Тюменев. -- Буря, ветер. Помоги нам немножечко привести себя в порядок. Писем не было?
   В последнее время Тюменев получал много писем.
   -- Почта не пришла. Наверно, буря задержала, -- ответила Елена Гавриловна.
   За чайным столом Тюменева наконец рассказала о необычайных происшествиях утра.
   Иван Иванович слушал, кивал головой, улыбался. Затем быстро прошел в кабинет, принес оттуда барограф и сказал, показывая жене черту на ленте:
   -- Вот видишь, в четверть пятого утра давление внезапно упало почти до четырехсот миллиметров. В этом весь секрет утренних чудес в решете. Вот почему банки стреляли и шкапы, сундуки открывались: внутреннее давление в банках и ящиках сразу оказалось намного выше внешнего. От этой же причины и новые источники появились.
   -- А почему атмосферное давление так резко понижается? -- спросила Елена Гавриловна.
   -- Звезда своим притяжением вызывает приливные действия в земных океанах и атмосфере. Два раза в сутки теперь мы испытываем повышенное давление и два раза пониженное, -- по мере вращения земного шара.
   -- И болезни какие-то новые привязались, -- продолжала Тюменева. -- С утра тело тяжелеть начинает, к полудню совсем отяжелеешь. А к вечеру спадает тяжесть, к полночи же во всем теле такая легкость, что, кажется, взяла бы и полетела. Неужели все это от перемены давления?
   -- Нет, тут уж сказывается непосредственное влияние силы притяжения звезды, -- сказал Тюменев. -- Такою "болезнью" теперь мы все больны.
   -- "Говорит Москва"... -- послышался голос из радиоприемника. Передавались утренние известия.
   "В экваториальной Африке произошел трагический случай: английский летчик, воспользовавшись необычайно высоким давлением, поднялся на обыкновенном аэроплане на высоту в несколько десятков километров. Но не успел он похвалиться своим рекордом, как сообщили по радио:
   "Притяжением звезды оторван от Земли. Не помогла мощность трех тысячесильных моторов. С возрастающей скоростью неудержимо падаю в небо. Задыха..." -- На этом сообщение прервалось".
   -- Вот именно. Упасть в небо это как раз то, что Надо. Но и в небо падать надо умеючи. Плохо вычисляют и за это платятся головой, бедняги, -- сказал Тюменев.
   Елена Гавриловна всполошилась.
   -- Этого еще недоставало, чтобы люди с Земли на небо падали.
   -- А вы из дома не выходите, Елена Гавриловна, -- сказал Аркусов. -- Когда звезда начнет очень сильно притягивать, придется только переселиться на потолок и ходить вверх ногами.
   -- Что вы, Аркусов, смеетесь надо мной. Я и так напугана.
   -- Простите, Елена Гавриловна. Смеюсь, шучу. У нас до этого дело не дойдет, но на экваторе в продолжение некоторого периода времени будет происходить нечто подобное. Это когда звезда пройдет в наиближайшем расстоянии от Земли и оторвет часть земной атмосферы...
   -- Менее трети атмосферы и несколько тысяч кубических километров океанской воды, -- прибавил Тюменев.
   Через веранду вошел Архимед. Его одежда была в полном порядке. В руках он держал портфель.
   -- Давно проснулся? -- спросил Тюменев племянника.
   -- Я и не спал.
   -- Как так не спал? -- вспыхнул как порох Тюменев. -- Почему не спал? Недисциплинированность? Куда ты теперь годен? После бессонной ночи, пожалуй, два и два не сложишь.
   -- Пожалуй, и не сложу, -- спокойно отвечал Архимед. -- Но вы не огорчайтесь, дядюшка. Я уже ночью все сложил. До утра вычислениями занимался. Хотелось скорее кончить.
   -- Вот как. Но все-таки ты неслух, неслух, вот именно! -- ворчал Тюменев, словно Архимед был еще мальчиком. Но это ворчание уже не было сердитым.
   -- Ну, и что же? Кончил?
   -- Кончил, дядюшка.
   -- И что же? Что? Говори скорее!
   -- А вы меня, может быть, раньше кофе угостите? Со вчерашнего вечера, как говорится, маковой росинки во рту не было, -- сказал Архимед с лукавой искоркой в глазах.
   -- Да ты мне хоть кратенько скажи! -- воскликнул Тюменев с видом такого крайнего нетерпения, что Архимед сжалился над своим дядюшкой и сказал:
   -- Звезда Бета Малого солнца.
   -- Ага. Вот именно! -- крикнул Тюменев так громко, что в клетке на окне затрепыхался чиж. -- Значит, так. Значит, по-моему. Изумительно. Совершенно совпадает с э... вот именно... Нет, эта голова кое-чего стоит! -- хлопнул он себя по лбу. -- И эта голова тоже кое-чего стоит, -- легонько хлопнул он по темени племянника.
   -- Чего вы, дядюшка, деретесь? -- спросил Турцев.
   -- Молодец. Спасибо, Архимед. Настоящий Архимед. Пей теперь кофе сколько твоей душе угодно.

8. Звезда работает

   -- Вот и почтальон, -- сказал Аркусов и, прихрамывая, вышел на веранду. Загорелый, черноволосый мужчина в запыленном парусиновом костюме подал ему пачку газет и писем.
   Аркусов передал газеты Тюменеву и ушел в кухню переменить компресс на ноге. Елена Гавриловна мыла чайную посуду.
   Архимед сонно моргал глазами. Голова его склонилась. Выпив кофе, он осовел и сразу почувствовал, как сильно устал за последние сутки напряженнейшей умственной работы.
   -- Тетушка, вы позволите мне прилечь на веранде? Там такая уютная плетеная кушетка стоит. -- Он быстро прошел на веранду, улегся на кушетку, подобрал длинные ноги, положил кулак под голову, и через минуту раздался его могучий храп.
   Тюменев развернул газету:
   -- Посмотрим, что натворила звезда за последние сутки. -- И Иван Иванович углубился в чтение.
   Страницы газеты были полны сообщениями о проделках звезды.
   Итальянский летчик, пытавшийся поставить мировой рекорд высоты, был застигнут низким давлением. На высоте двух с половиной тысяч метров мотор отказался работать, а летчик начал задыхаться.
   Зато летчику-французу во время барометрического максимума удалось подняться на двадцать километров без кислородного прибора.
   Приливы разрушили в Голландии плотины. Это явилось настоящим народным бедствием и повело к многочисленным человеческим жертвам.
   Французский пароход "Марсель" после прилива оказался лежащим на вершине холма одного из Маркизовых островов. Многие пароходы относились приливной волной за десятки километров от берега моря и оказывались на мели среди густого леса или на улицах города, давно оставленного жителями.
   Американский богач Ринг Кингсбери устроил себе подземное убежище на острове Патрика, далеко за Северным полярным кругом, и сделал себе запасы продовольствия и кислорода на десять лет.
   В шахтах того же Кингсбери в Эквадоре произошли взрывы рудничного газа, обвалы и затопления. Погибло 320 шахтеров.
   В Боливии, Перу, Мексике забили мощные нефтяные и грязевые фонтаны.
   На Камчатке произошло извержение давно не действовавших сопок.
   Инженеры спешно реконструировали двигатели и насосы, приспособляя их к периодически изменяющемуся атмосферному давлению.
   Тюменев поднял голову от газеты и увидел Архимеда и Аркусова.
   Пропустив обоих в кабинет, Тюменев задержался у двери и осторожно -- чтобы не щелкнула -- задвинул задвижку.
   -- От кого это вы запираетесь, дядюшка?
   -- От всех. Не люблю, когда мешают во время работы. Садитесь к столу. Докладывайте, Архимед.
   -- Мы уже довольно точно знаем, так сказать, анатомию двойной звезды Абастумани, -- начал Архимед, разворачивая на столе чертеж. -- Вот центр -- Большое, или Красное, солнце. Вокруг него, вернее вокруг общего центра тяжести системы, обращается Малое Голубое солнце. Эти два солнца, составляя единую систему двойной звезды, являются вместе с тем самостоятельными центрами планетных систем. Вокруг Малого солнца обращаются две планеты: крайняя -- Альфа и ближе к солнцу -- Бета. Вокруг Большого Красного солнца одна планета -- Гамма. Бета имеет две луны, остальные планеты лун не имеют. -- Мною вычислены периоды обращения Малого солнца вокруг Большого, каждой планеты вокруг своего солнца, лун -- вокруг планеты Альфа, а также сроки вращения солнц, планет и лун вокруг своей оси. Исчислены размеры, масса, определен химический состав солнц и атмосфер на различных планетах.
   Тюменев хмурился, качал головой.
   -- Это плоды общей работы почти всех сотрудников нашей обсерватории, -- продолжал Архимед. -- На мою долю выпали только итоговые вычисления.
   -- Не только итоговые, -- поправил Тюменев.
   -- Прекрасно справился со своей работой товарищ Аркусов, которому поручено было обработать данные по планете Бета Голубого солнца, -- продолжал Архимед.
   -- Кстати, я до сих пор не знаю, почему вас так интересовала именно планета Бета, -- сказал Аркусов.
   -- А вот сейчас узнаете, -- ответил Тюменев. -- Архимед, покажи теперь самое главное.
   Турцев развернул второй чертеж. На нем в уменьшенном размере изображалась система двойной звезды, а в противоположном углу листа -- земной шар с оторвавшейся от него точкой. Пунктирная линия соединяла эту точку с планетой Бета.
   -- Вот планета Бета, -- обратился Тюменев к Аркусову. -- Чертеж вам понятен? Не совсем? Звезда Абастумани, проходя мимо нашей солнечной системы на ближайшем расстоянии, оторвет от Земли часть атмосферы и океанской воды. Приливные явления, как нам известно, происходят одновременно на двух противоположных сторонах земного шара. И звезда вызовет отрыв части земной гидросферы не только на стороне, обращенной к ней, но и на противоположной. Но так как судьба части гидросферы, оторвавшейся от противоположной стороны, нас не интересует, то о ней мы и не будем говорить.
   Итак, звезда оторвет часть земной атмосферы и гидросферы. Что произойдет дальше? Куда полетит эта вода и часть атмосферы? Долго ли будет лететь? И -- главное -- куда упадет, если вообще упадет куда-либо? Судьба этой оторванной от Земли воздушно-водяной планетки может быть очень различна.
   Она могла бы сделаться маленькой второй луной земного шара, подобно нашей Луне, также составлявшей когда-то часть земного шара.
   Могла водяная планетка, не оставляя Земли совсем, пойти по сильно вытянутому эллипсу, как периодическая комета. Могла упасть на Юпитер и Плутон или же стать спутником одного из них. Могла пойти по гиперболе и исчезнуть навсегда в мировом пространстве. Все зависит от сложных сил притяжения. Водяную планетку могло притянуть Красное или Голубое солнце звезды Абастумани, и планета обратилась бы в пар прежде, чем упала в раскаленную атмосферу этих солнц.
   Наконец, наш водяной пузырь мог упасть на одну из планет или спутников планет в системе звезды. Но на какую именно?
   -- Я сделал очень упрощенные...
   -- Но чрезвычайно остроумные, -- вставил Турцев.
   -- Исчисления, -- продолжал Тюменев. -- И пришел к такому выводу, что водяная планетка, по-видимому, должна упасть на планету Бета.
   -- Поэтому вы и поручили мне заняться ею? -- спросил Аркусов.
   -- Вот именно, -- ответил Тюменев. -- А Архимеду я поручил проверить мои грубые приблизительные расчеты уже основательным вычислением. И он справился с работой как нельзя лучше.
   Тюменев посмотрел на племянника с любовью и гордостью. Такой молодой, а уже справляется со столь сложными задачами!
   А задача была действительно необычайно сложна. Земля, водяная планетка, Голубое, Красное солнце со своими планетами и их спутниками -- все движется, вращается, взаимно притягивает друг друга. Нужно было собрать в одну точку все эти сложные движения в пространстве и во времени, распутать паутину невидимых, взаимно проникающих сил притяжения. Водяная планетка должна была пролететь мировое пространство через невидимую сеть этой паутины, одновременно испытывая на себе влияние притяжений чуть не двух десятков мировых тел. И Архимед начертал точную картину положения всех солнц, планет и их спутников в тот момент, когда судьба водяной планетки будет решена притяжением Беты.
   -- Да, наш водяной пузырь упадет на планету Бета! -- воскликнул Тюменев.
   -- Упадет вместе с нами, если я верно угадал ваш план? -- спросил Аркусов.
   Тюменев опасливо оглянулся на дверь и ответил, понизив голос:
   -- Вот именно. Но будем говорить тише. Гм... гм... Елене Гавриловне совсем не нужно знать всего.
   -- Напрасно беспокоитесь, Иван Иванович. Ветер так шумит, что мы сами себя едва слышим, -- сказал Аркусов. -- На чем же или в чем мы полетим? В водяной лодке?
   -- На велосипеде, -- сердито ответил Тюменев. Он уже решил не брать Аркусова в путешествие и отделаться от него при первой возможности.
   Аркусов встал, как оратор, переступил со здоровой ноги на больную, поморщился и снова уселся в старенькое кожаное кресло.
   -- Мое мнение таково, что эта экспедиция не что иное, как собрание двадцати способов покончить с собой. Вот вы, Иван Иванович, перечисляли, что может произойти с водяной планеткой, оторвавшейся от земного шара. И ведь каждый описанный вами случай грозит нам неизбежной гибелью. Малейшая ошибка в вычислениях Архимеда -- и вместо того, чтобы направиться к планете Бета, мы помчимся на вашем водяном пузыре в глубины вселенской бездны и умрем с голоду, или оледенеем, или же изжаримся, упав на Солнце, -- не знаю, на каком огне это будет приятнее, на голубом или же на красном. Или же наша...
   -- Словом, вы отказываетесь? -- спросил Тюменев.
   -- Нет, я еще не отказываюсь, -- возразил Аркусов. -- Но я хочу знать все условия, взвесить все шансы. Позвольте мне продолжать. -- Итак, мы можем вовсе не упасть на Бету. Затем нам предстоит лететь вместе с водяной планеткой через мировое пространство. Что же будет с нею и с нами во время этого перелета? Все это надо продумать заранее. Не рассеятся ли все атомы воды и воздуха в мировом пространстве с его абсолютной пустотой? Не превратится ли водяная планетка в пар под влиянием лучей Солнца? Или, быть может, наоборот -- и наша водяная планетка и мы сами превратимся в кусок льда. Изучены ли эти вопросы? И какой получен ответ?
   Но допустим, что мы благополучно пролетели через небесное пространство и вступили в сферу притяжения планеты Бета. Разве мы не рискуем разбиться при спуске? Наконец, предположим, что мы благополучно высадились на планету Бета. Что ожидает нас там?
   -- Это уж вам лучше знать, вы ее изучали, -- ответил Тюменев.
   -- Да, я изучал ее. Я установил, что масса Беты составляет немного меньше одной восьмой массы Земли, что там имеется атмосфера, близкая по составу к атмосфере Земли, но с несколько большим количеством кислорода, что температура там выше земной, что, наконец, там имеется вода. Вот и все или почти все, что возможно было узнать о Бете. Но есть ли там растения и съедобны ли они или ядовиты? Какие живые существа встретят нас -- какие насекомые, страшные звери, быть может, люди? Какие опасности...
   -- Вы правы. Вы совершенно правы, Аркусов, -- сказал Тюменев несколько взволнованно, поднялся, прошел по кабинету, как будто случайно подошел к двери, прислушался, зашагал из угла в угол и начал говорить вполголоса:
   -- Наша экспедиция таит в себе не двадцать, а тысячу смертельных опасностей. И вам нужно не семь, а семьдесят семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Если бы я мог лететь один, я, не задумываясь, пожертвовал бы своею жизнью, чтобы вырвать у природы еще одну тайну и передать ее людям. Но мы обязаны и ради себя и тем более ради других принять все необходимые меры предосторожности. Да, наша экспедиция очень рискованное предприятие, и все же я не собираюсь прыгать в небо очертя голову. Я сам еще не раз проверю вычисления Архимеда. Если водяная планетка действительно должна упасть на Бету, задача наполовину решена. Межпланетный полет я считаю наименее опасным этапом путешествия. Как именно мы полетим, об этом я подробно расскажу вам, когда выяснятся некоторые обстоятельства, от которых зависит судьба всего путешествия. Что же касается спуска на Бету, то он, при наличии атмосферы, не так уж опасен, как кажется вам, Аркусов. Опытные полеты на ракетах доказали полную возможность спускаться со стратосферных высот на парашютах. Я считаю, что наша экспедиция не рискованнее первых экспедиций на полюс. Зато какие могут быть результаты! Мы сделаем такие наблюдения, которые просто неосуществимы в земных условиях. Я наметил обширную программу научных работ в мировом пространстве -- изучение солнечной радиации, астрономические наблюдения, изучение космических лучей... Мы сделаем открытия величайшей важности. Мы обогатим науку. И вы обессмертите свои имена, если вас и это интересует. Наша новейшая радиостанция, ультракороткие волны которой пробивают все ионизированные слои атмосферы, передаст наши сообщения на Землю из глубины небесного пространства.
   Таким образом, наша задача -- научная цель экспедиции -- будет выполнена. Человек на звезде! О такой возможности не мечтали даже фантасты. Вот этими самыми ногами мы будем ходить по траве новой планеты, сверкающей сейчас на нашем ночном небе в виде маленькой звездочки. Вот этими самыми глазами, -- он прикоснулся к очкам, -- мы увидим новые пейзажи, новые горы, новые леса, новые растения, новых интересных животных, быть может, и новых интересных людей, и обо всем этом сообщим на Землю.
   Как расширятся наши знания о Вселенной! Стоит ли ради этого рисковать? Думайте же, думайте, решайте и говорите ваш ответ.
   -- Мы едем с вами, Иван Иванович, -- ответил Аркусов. -- Едем, если даже будет только один шанс против тысячи остаться в живых. Но мне хотелось бы иметь ответ еще на один, последний вопрос, вы все время говорили о дороге туда, на Бету, но еще ни одного слова не сказали об обратном пути, о возвращении с Беты на Землю. У вас, конечно, имеется вполне разработанный план?
   -- План? Возвращение на Землю? -- спросил Тюменев, как будто его разбудили, оторвав от прекрасных сновидений. Нервно потер руки, прошелся по кабинету, постоял, прислушиваясь, возле двери, подошел к молодым астрономам и сказал тихо, но раздельно:
   -- Мы... никогда не вернемся... на Землю. Вот именно! -- И, словно рассердившись на себя за минутную слабость, почти крикнул: -- Что же вы молчите? Вы устрашены? Знайте же, с вами или без вас, но я лечу на Бету!
   -- Да-а, -- протянул Аркусов. -- Это совершенно новое обстоятельство. Я соглашался лететь, если есть хоть один шанс против тысячи остаться в живых. Но остаться вечным пленником этой планеты, покинуть Землю навсегда, покинуть друзей, родных, близких, покинуть все привычное, любимое, дорогое... Нет, воля ваша, Иван Иванович, но на это я не могу решиться, -- сказал Аркусов.
   Наступило тягостное молчание. Старый астроном сердито шаркал ногами по ковру, словно отбрасывая с пути невидимые камешки.
   Ветер шумел и свистел над крышей. Аркусов сидел в кресле нахмурившись, обхватив руками колено больной ноги. Турцев перебирал в своем портфеле листки бумаг, испещренные математическими знаками. Проходила минута за минутой, никто не начинал говорить.
   Наконец Аркусов поднялся, сказал: -- "Ну, мне пора" -- и, прихрамывая, вышел из кабинета. Тюме-нев запер дверь за задвижку и подошел к племяннику. Лицо старого профессора было взволнованно, глаза пытливо искали глаза Турцева.
   -- Ну, что же? А ты? -- воскликнул Тюменев.
   Турцев посмотрел на профессора, улыбнулся и сказал:
   -- Конечно, я лечу с вами, дядюшка. Нельзя же отпустить вас одного в такое путешествие.
   Тюменев молча, но крепко поцеловал Турцева, отошел, вздохнул с облегчением и сказал:
   -- Вот именно. Теперь за дело. Завтра мы с тобой летим в Ленинград. Мы должны готовиться к путешествию. Теперь я могу сказать тебе мой план. Мой друг академик Шипольский сконструировал изумительный аппарат для глубоководных экспедиций, так называемый автономный гидростат. Он может погружаться в самые глубокие места океана, выдерживать давление десяти километров воды. Представляешь себе, какая прочность аппарата? Прочнее межпланетной ракеты.
   -- Я решил, -- сказал Тюменев, -- что в гидростате удобнее всего совершить перелет, только немного переоборудовав кое-какие детали. Академик Шипольский выразил согласие, разрешение правительства получено.
   Мы должны принять с тобой участие в переоборудовании гидростата. Придется гребной винт заменить реактивным гидравлическим двигателем и прочее.
   Чтобы взять большие запасы продовольствия и освободить место для астрономических инструментов, я ограничиваюсь всего тремя участниками экспедиции...
   -- Кто третий? -- спросил Турцев.
   -- Молодой ученый, ученик Шипольского.
   Тюменев и Турцев уехали на другой же день, довольно долго отсутствовали, вернулись всего на три дня и, наскоро простившись, уехали снова -- на этот раз навстречу всем неожиданностям необычайного путешествия на Бету.

9. Дорожное приключение

   Архимед сидит за небольшим столом возле окна, закрытого плотной синей занавеской. Лампа под матовым абажуром ярко освещает просторную каюту. На столе лежат груды бумаг, исписанных длинными рядами цифр. Лицо Архимеда сосредоточенно, между бровями залегла складка. Он вычисляет. Колонки цифр словно льются из карандаша все быстрее и быстрее.
   Через три столика от него, в углу каюты, сидят двое: Иван Иванович Тюменев и "выходной" бортмеханик Сушков, плотный мужчина лет сорока. Он откинулся на спинку кресла в позе отдыхающего человека, посасывает коротенькую трубочку.
   Выдался трудный полет. Притяжение звезды вызывало в атмосфере необычайные перемещения воздушных масс и словно изрыло ухабами воздушный путь. Сибирь не была видна путникам: огромный тяжелый самолет, приспособленный для слепого полета, шел на большой высоте. Его бросало, как ничтожную лодочку среди бурных волн океана. Даже привычный к капризам воздушной стихии Сушков неодобрительно покачивал головой и старался определить по раскачиванию своего тела положение самолета.
   Приближался критический день -- когда звезда подойдет к Земле на самое близкое расстояние. Приближались самые грозные времена. Тюменев перебирал в уме последние известия. В Северной Америке почти вся Флорида и весь бассейн Миссисипи были залиты водой. В Южной Америке бассейны Амазонки и Параны превратились в сплошное море. Спасательные отряды не успевали оказывать помощь. Приливная волна несла на себе деревянные дома, целые леса, зверей, коров, мулов. На низменных островах много народу погибло от наводнения. Во время же отливов огромные пространства покрывались толстым слоем жидкой, непролазной грязи, а в океанах, на мелководье, обнажалось дно. Из Новой Гвинеи в Австралию можно было бы дойти пешком, если б хватило времени до нового прилива. Суматра, Борнео, Ява и Малайка сливались в один материк. Появилось огромное количество новых островов. Вся поверхность Земли изменилась до неузнаваемости. Новые моря, реки, острова и полуострова то появлялись, то исчезали по два раза в сутки. Нарушилось железнодорожное, морское и воздушное движение. Гибли урожаи. Заносились илом поля. Разрушались плотины. Затоплялись приморские города. Обваливались шахты. Уже было отмечено несколько случаев падения летчиков в небо. И Тюменев волновался, как бы не случилась и с ними такая же история.
   Архимед вдруг быстро поднялся, хватаясь за столы и стулья, пробрался в кабину летчика и крикнул над головой пилота Батенина:
   -- Критическая высота! Немедленно спускайтесь пикированием...
   Амфибия начала метаться, как подстреленная птица.
   Моторы самолета хрипели, стреляли и наконец замолкли. Настала тишина. Только едва слышно гудел мотор электростанции, но скоро замолк и он. Электрические лампы в каюте погасли. В кабине пилота они еще светились слабым накалом, переведенные на аккумуляторное питание.
   В кухне повар, сидя на стене возле двери, шарил впотьмах -- искал стенной шкафчик, где хранился парашют.
   В радиорубке красным, тусклым накалом, как угасающие звезды, светились радиолампы. Привязанный ремнями к креслу радист Эдер, перегнувшись, ловил рукою болтавшуюся возле стены трубку телефона. Радисту хотелось спросить у Батенина, что случилось.
   А тяжелая машина продолжала биться в судорогах, и не известно было, падает ли она вниз, висит ли на месте или же летит-падает вверх, в небо.
   -- Держитесь, профессор, за меня крепче, -- сказал Сушков. -- Мы на огромной высоте и, конечно, успеем добраться до парашютов и выброситься прежде, чем амфибия упадет и разобьется. Жалко машину!
   -- На Землю?! -- отозвался Тюменев. -- А может быть, мы падаем вверх. Совершенно не вовремя! Преждевременно! И как же это Батенин не усмотрел... Ведь сейчас как раз прилив. Барометрический максимум. Давно пора было снижаться.
   -- Не волнуйтесь, товарищ Тюменев, -- торопил Сушков, не слушая астронома, -- только идемте скорее. Поймите же, только парашют может спасти нас.
   Тюменев вдруг расхохотался и ответил:
   -- Хотел бы я посмотреть, как вас будет спасать парашют в безвоздушном пространстве, когда вы будете падать с Земли на звезду.
   Сушков побледнел:
   -- Неужели же и мы...
   -- Нас вырывают друг у друга звезда и Земля, -- сказал Тюменев. -- Из-за нас идет ожесточенная борьба двух сил притяжения. Кто победит?
   -- Но ведь мы свободно падаем, и падаем вниз, -- возражал Сушков, -- об этом можно судить и по положению машины-пике, и по ощущению легкости в теле.
   -- Как будто так, -- ответил Тюменев, пробираясь следом за Сушковым. -- Но не забывайте, что притяжение звезды путает все расчеты, все обычные представления и привычные ощущения... Вот если бы мне удалось увидеть хоть краешек не покрытого тучами неба, я смог бы сказать определенно, куда мы летим.
   Болтанка уменьшилась.
   Радист Эдер успел поймать телефонную трубку и переговорить с Батениным.
   -- Все в порядке. Сиди на месте, занимайся своим делом, -- сказал ему Батенин.
   -- На Землю ничего сообщить не надо?
   -- Если будет надо, скажу.
   Радиостанция работала без перерыва. Эдер принял две телеграммы на имя Тюменева и передал ему их содержание по телефону, трубка которого случайно оказалась возле профессора.
   -- Телеграмма первая, -- говорил радист: -- "Привет от всех сотрудников абастуманийской обсерватории. Как протекает полет? Елена Гавриловна спрашивает о здоровье. Аркусов". -- Ответ будет? -- спросил Эдер.
   -- Нечего сказать, удачно выбрали время! -- ворчал Тюменев и ответил:
   -- Да. Передайте Аркусову: "Полет протекает... гм... успешно".
   -- Снижаемся, -- слышится из рупора голос Батенина.
   -- Отлично, -- говорит Сушков.
   -- А я все еще не уверен, летим ли мы вниз или вверх, -- возражает Тюменев, карабкается по столам, добирается до окна, открывает занавеску и видит сквозь разрывы туч два ослепительных маленьких солнца, одно побольше -- красноватое, другое поменьше -- голубое. Это двойная звезда Абастумани. Она уже видна невооруженным глазом не только ночью, но и днем.
   Как быстро возросли размеры солнц за короткое время...
   Вдруг рубиновое и сапфировое солнца скользнули в сторону, и в то же время Тюменев почувствовал, что он падает на пол. Амфибия выровнялась, перейдя от пикирования к горизонтальному полету. Вспыхнул свет, весело загудели моторы.
   В дверях каюты появился Архимед, и уже странным казалось, что он стоит на полу, а не на стене.
   -- Мы вышли из опасной зоны, -- сказал он спокойно. -- А ведь на волос были от того, чтобы свалиться с Земли.
   Зазвонил телефон.
   -- Слушайте же текст второй телеграммы, товарищ Тюменев, -- говорил радист Эдер повеселевшим голосом: -- "Филиппины оставлены. Идем к острову Гуам. Ложитесь на курс 12®44 с.ш. и 145®50 в.д. Шипольский".
   -- Безобразие! Ложитесь на курс! Чего их там носит? -- закричал Тюменев, не отнимая телефонной трубки ото рта. -- Ложитесь! Безобразие! Вот именно.
   -- Я ж не виноват, товарищ Тюменев, -- сказал радист, и по голосу было слышно, что он улыбается.
   -- Вы, конечно, не виноваты. И я не вас браню, -- продолжал Тюменев взволнованно говорить в трубку. -- Но, понимаете, какая чепуха получается. Они могут погубить все дело. Звезда ожидать не будет. Я опоздаю к сроку, и океанская вода улетит без меня. Наш теплоход должен был доставить меня из Владивостока в Манилу. Но он едва ли изменит путь и пойдет к острову Гуам, который лежит восточнее и в стороне от океанских дорог. Что же мне теперь делать? На перекладных путешествовать? Но как? Вот прыгуны. Шипольскому восемьдесят четыре года, а прыгает как...
   -- Подождите, товарищ Тюменев. Я получил одну зашифрованную телеграмму, -- сказал радист, -- сейчас расшифрую.
   Через несколько минут он сообщил:
   -- Ну вот, Шипольский сообщает, что вокруг Филиппин, морской базы Соединенных Штатов, необычайными приливами сорвало много плавучих мин. Вылавливать их среди непрекращающегося волнения океана невозможно, опасность взорваться на мине велика. Поэтому Шипольский перешел к острову Гуам. До вашего приезда он надеется успеть исследовать во время отлива одно из глубочайших мест океана, находящееся возле этого острова.
   -- Знаю. Шипольский говорил. 9636 метров. А возле Филиппин глубина 10793 метра. Но меня интересует не морская глубина, а небесная.
   -- Попробуем сговориться с нашими дальневосточными краснофлотцами. Может быть, они нам помогут, -- предложил Турцев.
   -- Подводный корабль? Это идея. Товарищ Эдер! -- закричал Тюменев в трубку телефона, -- соедините меня...

10. Ожидание на "Нептуне"

   Советский теплоход "Нептун" недаром называли плавучим океанографическим институтом. Он был в одинаковой степени приспособлен и для мирных научных занятий и для борьбы с разбушевавшимися стихиями океана: многочисленные лаборатории, библиотека, прекрасные инструменты -- для науки; надежная двойная оболочка, прочные и частые внутренние переборки, жироскопическое приспособление, устраняющее качку, -- против коварства океана.
   Научная экспедиция под руководством восьмидесятичетырехлетнего океанографа Шипольского изучала глубочайшие места Тихого океана у берегов Японии, Филиппин и Марианских островов при помощи автоматического гидростата.
   Тюменев не преувеличивал, называя гидростат чудом техники.
   Аппарат цилиндрической формы мог погружаться на глубину почти десяти километров с целью зрительных и фотонаблюдений, вмещал в себя до десяти гидронавтов и мог находиться под водою продолжительное время. Он был оборудован разнообразными научными приборами. Имел иллюминаторы, перископы для наблюдений глазом, фото- и киносъемок. Сверх того, поверхность его оболочки была покрыта мельчайшими фотоэлементами-ячейками, как у глаза мухи, с проводами, уходящими внутрь аппарата -- на экран. Это и делало стенки гидростата как бы прозрачными. Для освещения водных глубин имелись мощные прожекторы. Управление погружением, поворотами, всплытием производилось изнутри. Скорость подъема с глубины десяти километров -- около двух часов. Новейшие аккумуляторы необычайной мощности с избытком снабжали аппарат энергией.
   Внутри гидростат представлял собою как бы многоэтажное здание. Прутковый трап связывал этажи. В нижнем, "подвальном" этаже помещался аккумуляторный отсек; выше, на платформе, -- центральный пост, где помещалось все управление; рядом -- электрическая станция для регулирования поступления кислорода, прибор регенерации воздуха, манометры. Поднимаясь еще выше по прутковому трапу, можно было попасть в отсек, где помещались механизмы: пусковые, реостаты моторов, приборы для сжигания водорода, гидравлический насос, механизмы для вращения гребных винтов и поворотные механизмы. Еще выше в двух отсеках располагались каюты для жилья. А еще выше шли склады продовольствия. Гидростат увенчивался "чердаком" -- легкой надстройкой, где могли помещаться люди после всплытия, если море было бурным и не позволяло выйти наружу. В палубе находился люк эллиптической формы, снабженный водонепроницаемой крышкой и иллюминатором.
   Гребные винты проходили через стенку и уплотнительный сальник. Для вращения в горизонтальной плоскости имелся инерционный механизм -- массивный маховик на вертикальной оси, приводимый во вращение мотором.
   Работа экспедиции протекала успешно. Каждое погружение гидростата давало огромный научный материал. Кроме того, сильнейшие приливные явления вызывали небывалое перемещение нижних и верхних слоев океанской воды, и на поверхности появлялись трупы глубоководных животных, разорванных внутренним давлением. Сотрудникам "Нептуна" оставалось подбирать их.
   Однако чем ближе подходила звезда к Земле, тем опаснее становилось пребывание экспедиции на экваторе, где притяжение звезды чувствовалось особенно сильно. Переходы от прилива к отливу сопровождались все более бурными явлениями и в воздухе и в океане. "Нептун" постепенно поднимался приливом вверх вместе с растущей водяной горой и медленно, несколько часов, опускался вниз. Если теплоход оказывался не на самой вершине, на склоне водяной горы, его положение становилось критическим. Он валился набок, его заливали волны небывалой высоты. Тучи то смешивались с волнами, то внезапно перелетали через водяную гору или же поднимались на необычайную высоту и исчезали. Атмосфера была насыщена электричеством.
   Капитан теплохода Виноградов все последние дни чрезвычайно нервничал и наконец не выдержал, пригласил к себе в каюту академика Шипольского и его молодых сотрудников -- Прохорова, Залкина, Савича и Дудина -- и обратился к ним с такой речью:
   -- Мне приказали ожидать профессора Тюменева. Он не явился в срок и не подает о себе вестей. Быть может, погиб. Это естественно в такое время. Ждать больше не могу. Я отвечаю за теплоход, отвечаю за команду, отвечаю за всех вас. Сейчас отлив, и мы опускаемся. А уже в следующий прилив -- через несколько часов! -- звезда оторвет часть океана. С теплоходом. Нам необходимо быстро уходить на север. Гидростат придется бросить. Тащить его на буксире -- значит задерживать ход. Я нарушу приказ, но спасу людей. Пусть меня судят.
   Это было сказано таким решительным тоном, что все поняли -- спорить бесполезно.
   -- Гидростат должен быть спасен. Звезда может похитить его, -- горячо воскликнул научный сотрудник Прохоров. -- Если его нельзя взять с собой на север, следует кому-нибудь из нас погрузиться в гидростате на максимальную глубину и там отсидеться, пока звезда будет отрывать верхушку океана, а потом всплыть на поверхность. Я опущусь. Кто со мной?
   Залкин, Дудин и Савич подняли руки. Шипольский о чем-то задумался, затем спросил капитана:
   -- А что будет с профессором Тюменевым и его сотрудниками, если они прибудут к острову Гуам и не найдут здесь теплохода? На обратный путь им не хватит ни горючего, ни продовольствия. Население Гуама и других островов давно эвакуировано. Гидростата, даже когда он всплывет, они могут и не заметить и тогда погибнут в океане или же в небе, захваченные звездой.
   Капитан Виноградов развел руками.
   -- Печально, -- сказал он, -- но что станет с академиком Шипольским и его сотрудниками, если мы задержимся?
   -- Я прошу подождать хотя бы несколько часов, -- сказал Шипольский.
   Виноградов отказался. Шипольский настаивал. Сотрудники поддержали его. Виноградов тяжко вздыхал, вытирал пот со лба, но повторял:
   -- Нет!
   -- Подводная лодка на горизонте! -- крикнул вахтенный.
   -- Это, наверное, он! -- взволнованно сказал Шипольский. -- Идемте!
   Все поднялись на капитанский мостик. К теплоходу быстро подходил большой подводный корабль. На мостике стоял Тюменев и махал шапкой.
   Они стояли друг против друга, два знаменитых ученых: высокий, кряжистый, румяный, с пушистыми усами восьмидесятичетырехлетний океанограф академик Шипольский и седоусый, седобородый старик-астроном Тюменев.
   Вокруг них почтительно стояли молодые сотрудники Шипольского.
   -- Летим на звезду, Анатолий Иосифович? -- шутил Тюменев, крепко пожимая руку Шипольскому. -- На Бете, по всей вероятности, есть океаны, изучать будете.
   -- На мой век и земных хватит, Иван Иванович, -- улыбаясь, отвечал Шипольский. -- В Ленинграде не убедили меня, а здесь и подавно не убедите. Вон что делается! -- И он широким жестом показал на горизонт. -- Поздновато ваша звезда явилась. Я успел состариться. Куда мне лететь?
   -- Глупости. Старости нет. Старость! Все это выдумки. Вот именно. Посмотрите на меня.
   -- Да вы молодой человек по сравнению со мной... -- ответил Шипольский.
   -- Молодой! Вот именно. Ну, как ваши подводные экспедиции?
   Шипольский с увлечением начал рассказывать о необычайных находках в глубинах океана, о загадочных глубоководных животных, о раскрытых тайнах, которые океан тысячелетия скрывал от людей. Щеки его еще больше порозовели. Он забыл о своих годах, о подагре и начинающейся глухоте, забыл о том, что находится среди бурного океана и что над головой его сверкает зловещая звезда.
   Тюменев слушал его с трудом: от темных океанских глубин мысли старого астронома невольно улетали к темным глубинам неба.
   Капитан Виноградов ходил по капитанскому мостику, смотрел на волны, на небо и сердито отдувался. Он не мог дождаться наступления отлива. Только бы скорее усадить в гидростат Тюменева с его спутниками и бежать, бежать на север, спасая жизн ь вверенных ему людей и имущество.
   А Турцев стоял возле борта и смотрел на океан. На его зеленой поверхности сверкало красноватое пятно, отблеск звезды Абастумани.
   Справа от теплохода виднелся мостик подводного корабля, в котором прибыли Тюменев и Архимед. Капитаны подводного корабля и теплохода решили совершить обратный путь совместно, чтобы, если потребуется, оказывать друг другу помощь.
   Прямо перед Турцевым ныряла, как поплавок, верхняя надстройка гидростата. На палубе стоял человек небольшого роста, он махал рукой. Архимед присмотрелся и узнал Николая Владимировича Савича -- третьего участника полета, молодого океанографа, помощника Шипольского. Турцев улыбнулся и помахал рукой в ответ.
   Ему вспомнилась поездка в Ленинград, вечера в большой квартире Шипольского, обсуждение планов использования гидростата для вылета на Бету. Вспомнилось взморье. Хлопотливый Савич с испачканными в машинном масле руками. Знакомство с гидростатом, с его сложными машинами, остроумными приборами...
   И вот их жизненные пути сошлись здесь, в океане, чтобы дальше идти вместе... куда? В неведомое...
   -- Привет, Савич! -- кричит Архимед, но шум волн заглушает его голос.
   Багровое солнце спускалось за горизонт. Стоял отлив -- самый низкий за все время прохождения звезды -- перед самым высоким -- критическим -- приливом.
   Острова Марианы, остров Гуам словно выросли, поднялись над водою на небывалую высоту, обнажив свои извечно скрывавшиеся под водою, покрытые раковинами, водорослями и кораллами скалистые "фундаменты". Показались неведомые ранее острова, мокрые, голые, безжизненные, никогда не видевшие света и солнца.
   Был редкий час затишья: недвижим воздух, спокоен океан.
   Этим затишьем необходимо было воспользоваться, чтобы перебраться в гидростат, погрузить продукты и большой парашют, предназначенный для спуска гидростата на Бету, а также сделанные по особому заказу Тюменева, легкие и не занимающие много места астрономические инструменты.
   От теплохода к гидростату и обратно двигалась моторная лодка. Тюменев и Архимед наблюдали за погрузкой. Научные сотрудники Шипольского справлялись с этим делом не хуже заправских матросов и грузчиков.
   На шлюпке приплыл Савич. Лицо его было озабоченно, даже мрачно. Но, увидев своих товарищей-океанографов, он принял беззаботный вид.
   Погрузка подходила к концу. С последним рейсом на моторной лодке прибыл Шипольский. Ему было трудно подняться по отвесному трапу, он простился с отлетающими, стоя в лодке.
   -- Ну, а вы как? -- спросил Тюменев.
   -- А мы, -- ответил Шипольский, -- как говорится, на всех парусах немедленно идем на север. Желаю удачи! Прощайте!
   Последний груз принят, сотрудники Шипольского спустились по трапу и прыгнули один за другим в моторную лодку. На мостике гидростата остались только Тюменев, Архимед и Савич. Последние прощальные возгласы, приветствия, и лодка уходит к теплоходу.
   Гидростат мерно покачивался на спокойных волнах. Но вот гладкая поверхность океана начала подергиваться рябью -- ветер крепчал. Наступал прилив.
   Три человека, обрекшие себя на добровольное изгнание с Земли, стояли и не отрываясь смотрели на теплоход, на океан, на небо -- хотели наглядеться в последний раз.
   -- У нас еще много времени, -- сказал Тюменев, словно в оправдание себя и других. -- Постоим, посмотрим, пока скроется за горизонтом теплоход... -- Молчание. -- Великое дело -- привычка. Сейчас самое низкое давление за все время прохождения звезды, а мы чувствуем себя удовлетворительно. Помните, были паникеры, которые предсказывали, что мир задохнется...
   Краски заката давно угасли. Быстро темнеет. Теплохода уже не видно. Крепчает ветер, все выше вздымаются волны. Из-за темного горизонта на севере вдруг поднимаются два небольших, но ослепительно ярких солнца. От места их восхода до гидростата проливается золотистая полоса. Звезда напоминает о себе, смотрит на людей своими зловещими глазами -- голубым и красным. И трое людей, ослепленные ее светом, словно загипнотизированные, не могут отвести от нее глаз.
   Волна, поднявшаяся выше мостика, бросает к ногам людей шипящую пену. Это выводит их из столбняка. Стоять на мостике становится опасно.
   -- Ну, что же, пора сходить вниз. Распоряжайтесь, товарищ Савич. Прощай, Земля!
   Савич открывает люк.
   -- Осторожнее сходите, -- предупреждает Савич, спускается последним и наглухо завинчивает люк. Мимоходом зажигает электричество. Лампочки загораются на всем протяжении трапа, на всех этажах. Верхний этаж забит до отказа ящиками, бидонами, большими металлическими банками -- продовольствием.
   Отопление еще не работает, в гидростате прохладно после душного воздуха экватора.
   С легкостью обезьяны, цепляясь за край трапа, Савич опережает Тюменева и Архимеда, минует жилые каюты с подвешенными у стен койками, помещение для механизмов и проникает в центральный отсек. Пускает генератор, дает полный свет, включает электропечи, аппараты, дающие кислород и очищающие воздух. Гидростат оживает. Слышатся гулы, жужжание, ритмические шумы. Яркие лампы освещают сложные приборы, легкие металлические кресла... Становится тепло и уютно. От стены до стены пять шагов. Тесновато, но удобно. Все под руками.
   Тюменев улыбается и от удовольствия потирает руки. Теперь звезда может вырывать у Земли часть океанской воды.
   Тюменев проверяет, все ли в порядке -- иллюминаторы, перископы, сложная оптика, позволяющая хорошо видеть, что делается за толстыми двойными стеклами гидростата, проверяет "видящие" зоны поверхности на оболочке гидростата -- мельчайшие фотоэлементы, покрывающие сплошным поясом наружную стенку гидростата вокруг камеры наблюдения. Сильные прожекторы, вынесенные наружу, хорошо освещают картины подводного мира. Все в порядке. Прекрасно действуют и остроумные приспособления, предохраняющие наружные "фотоглаза" от наседания слизи, ракушек, "водяной пыли" живых и мертвых микроорганизмов.
   Тюменев видел, как за стеной беспорядочно метались рыбы. Но старого астронома больше интересовало то, что делается на поверхности.
   Через верхний перископ он увидел остров Гуам, хорошо освещенный звездой. Прилив быстро погружал остров в пучину океана. Океан мерно поднимался и опускался, и каждый последующий подъем был выше предыдущего. Шла последняя борьба сил притяжения -- звезды и Земли. Вид неба и океана становился страшен. Маленькие красное и голубое солнца на ночном небе, соединяя свои лучи, освещали землю зловещим фиолетовым светом. Океан стонал, кряхтел, вздымаясь все выше и выше, как лошадь, которую резкими ударами поднимают на дыбы. Стихии воды и неба словно обезумели. Волны взбрасывались вверх на невероятную высоту, пробивая тучи. Друг за другом гонялись огромные циклоны. Обрывки туч гонялись за циклонами и друг за другом, соединялись, разрывались, разлетались, поднимались, падали, смешивались с волнами и пеной. Границы неба и земли стирались. Водяные массы вздымались, закручивались жгутом, как солнечные протуберанцы, и неизвестно было, падала ли верхушка этих водяных протуберанцев в океан или же уносилась в безвоздушное пространство.
   Тюменев был захвачен этими страшными, но величественными картинами, которые напоминали ему описания первых дней земного шара.
   -- Изумительно! -- ежеминутно восклицал он. -- Если вообразить, что это не океан и воздух, а огненная стихия раскаленных газов, то мы получим первую картину того далекого времени, когда возле нашего солнца прошла неведомая звезда и вырвала с его поверхности огненные массы, из которых и образовались потом планеты.


   -- А вы ощущаете, какая легкость во всех членах? Звезда поднимает нас невидимыми силами, и мы теряем вас. Да, да. Сейчас я мог бы одной рукой поднять тебя, Архимед! -- продолжал Тюменев говорить, не отрывая глаза от перископа и размахивая руками.
   Когда волна заливала перископ, Тюменев волновался, нетерпеливо ожидая, когда видимость восстановится. Гидростат с наполненными воздухом камерами держался на поверхности бурного океана как поплавок.
   -- Ну, ну, нажми еще немного! -- поощрял Тюменев звезду. -- Еще одно усилие -- и ты вырвешь из океана маленькую водяную планетку, подобно тому, как твоя сестра некогда вырвала из недр Солнца кусок его огненной материи. Нажми же еще немного, поднатужься.
   Савича и Архимеда очень забавляло никогда не испытанное ощущение потери веса собственного тела. Они приподнимали друг друга, сдвигали вещи, подпрыгивали к потолку.
   Во время этой возни они и не заметили, как в разноголосое пение аппаратов и машин ворвался новый звук -- глухой шум.
   -- Что такое? Я больше ничего не вижу. В чем дело? Перископ испортился? -- с волнением воскликнул Тюменев.
   -- Товарищ Савич, где включатель подводного прожектора? -- спросил Архимед. -- Ах, вот он. -- Турцев повернул включатель.
   Через две секунды стены стали "прозрачными", и путешественники увидели рыб, быстро проносящихся снизу вверх.
   -- Мы падаем! Опускаемся! -- уже с ужасом воскликнул Тюменев. -- Почему? Странно. Непонятно. Что произошло?
   Савич уже понял и бросился к механизмам, управляющим наполнением и откачкой воды в балластных цистернах. Если гидростат начал погружаться, значит, балластные цистерны наполнились водой. Но каким образом? Быть может, за время возни он сам или Архимед задели ручку, а быть может, и звезда своим притяжением расстроила работу механизмов. Выяснять времени не было. Савич спешил освободить цистерны от воды, после чего гидростат должен был всплыть.
   Потекли томительные секунды, которые решали судьбу экспедиции. С каждым метром погружения уменьшалась надежда на полет. Волнение Тюменева достигло высшей степени. Он тяжело дышал, побледневшее лицо покрылось потом. Если бы его тело не потеряло значительную часть своего веса, он не устоял бы на ногах. С широко раскрытыми глазами и тоской смотрел он на рыб, поднимающихся вверх, словно они уже летели на Звезду, в то время как он оставался пленником Земли.
   Наконец лицо его оживилось, и уже с радостным волнением он воскликнул:
   -- Ага, смотрите. Рыбы начали медленнее подниматься вверх, значит, наше опускание замедлилось. Балластные цистерны освобождаются от воды... А вот рыбы начали уже опускаться. Мы поднимаемся. Поднимаемся. Архимед! Великолепно. Интересно знать, оторвались ли мы от Земли или нет. Нам надо всплыть на поверхность, тогда мы уж наверно улетим в небо. А быть может, мы уже летим?
   -- Летим, дядюшка. Смотрите! -- Архимед показал на "прозрачную" стену. Видны были звезды, глубоко внизу лежал океан.
   -- Летим! И как незаметно. Красота. Вот именно! -- восторженно воскликнул Тюменев.
   -- Летим! -- сказал Турцев так просто, словно они находились в дачном поезде.
   -- Летим! -- со вздохом отозвался Савич. Ему взгрустнулось. Он уже раскаивался в том, что пустился в это рискованное путешествие.

11. Ледяной метеорит

   Уголок звездного неба и океан, лежащий глубоко внизу, были видны недолго. Вырванная звездою часть океанской воды быстро пролетела через зону земной тени. На одной стороне гидростата ослепительно блеснуло солнце, другая сторона была погружена в густую тень. Затем сторона, освещенная солнцем, погрузилась в зеленоватые сумерки.
   Участники экспедиции старались определить, что с ними происходит.
   В момент отрыва от Земли гидростат находился на поверхности водяного веретенообразного тела, и путешественники могли видеть несколько мгновений океан, звезды, солнце. Затем, по законам всемирного тяготения, веретенообразное водяное тело должно быстро превратиться в шарообразное, а гидростат, как более тяжелый, потонуть -- опуститься к центру водяной планетки. Наступили зеленые сумерки.
   Но вот зеленоватый сумеречный свет стал приобретать оттенок белого матового стекла. Что случилось? Савич не был астрономом и с вопросом поглядел на Тюменева.
   Иван Иванович зажег самый сильный прожектор, осветив теневую сторону.
   -- Сейчас начнется, смотрите, -- пригласил он своих спутников. -- Видите, рыбы, наши невольные спутники, плавают все медленнее, словно засыпая. Догадываетесь, почему? Их начинает пробирать холод мирового пространства.
   -- А потом он доберется и до нас? -- с испугом спросил Савич.
   -- Посмотрим, -- неопределенно ответил Тюменев.
   Архимед рассмеялся и стал объяснять:
   -- Еще никто не летал в таких необычайных условиях, и трудно сказать с полной уверенностью, что с нами будет. Теоретические расчеты говорят о том, что водяная планетка должна была захватить с собою и часть земной атмосферы. Но слой ее слишком тонок, чтобы предохранить нас от мирового холода. К тому же масса нашей водяной планетки очень мала, она не сможет удержать эту атмосферу своим притяжением...
   -- Одним словом, наш водяной пузырь превратился в ледяной метеорит -- и это исключительный, если не единственный случай в небесах! -- воскликнул Тюменев.
   -- Но что же будет с нами? -- спросил Савич.
   -- Надеюсь, ничего страшного, -- ответил Тюменев. -- Стенки гидростата хорошо удерживают тепло. Да еще мы получим добавочный изолятор в виде ледяной скорлупы. Вы же знаете, что лед -- плохой проводник тепла.
   Но эта ледяная скорлупа не раздавит нас сжатием? -- не унимался Савич.
   -- Вы знаете, какое давление может выдержать корпус гидростата, -- ответил Тюменев. -- Но на всякий случай я принял свои меры еще в Ленинграде, когда мы приспосабливали гидростат к небесному путешествию. Тогда многое вам казалось непонятным, я же предполагал, что нам придется иметь дело со льдом.
   И Тюменев объяснил, какие он принял меры предосторожности. Гребной винт льдом мог быть и сломан, и Тюменев заменил его гидрореактивным двигателем -- струями воды, вылетающими под большим давлением. -- "Гидростат теперь движется, как каракатица. Надежно. Струю воды не сломаешь". Главное же. на оболочке гидростата были проложены пластины, нагревающиеся электричеством. И они очень пригодились.
   Рыбы за стеной плавали все медленнее и наконец замерли. Вода превращалась в лед. На теневой стороне толстые кварцевые стекла иллюминаторов изнутри покрылись красивыми пушистыми ледяными узорами. В гидростате похолодало -- или так показалось Савичу. Он поспешил повысить температуру.
   -- Вы лучше прогрейте внешнюю оболочку гидростата, это замедлит замерзание. -- сказал Тюменев.
   Савич повернул выключатель.
   Скоро лед за стеклами начал таять. Показалось темное тело молот-рыбы. Она вяло двинула хвостом -- начала оживать.
   -- На солнечной стороне вода еще не замерзла. Направляйте гидростат прямо к солнечному пятну. Дайте полный ход! -- командовал Тюменев.
   Савич и Архимед привели в движение механизмы. Гидростат пошевельнулся, как ожившая молот-рыба, повернулся вокруг малой оси и двинулся вперед, сначала медленно, а затем все быстрее. Матовый свет впереди становился все ярче.
   -- Задний ход! -- кричит Тюменев. В этот же самый момент путники видят сквозь стенки гидростата ослепительное белое Солнце нашей Земли и на другой стороне -- два солнца поменьше: красное и голубое. Внизу почти весь небосклон занимает полуземие -- половина земного шара, освещенная Солнцем. Отчетливо видны очертания Африки. Европа покрыта облаками.
   А позади гидростата они увидели ослепительно блестевший ледяной метеорит, покрытый белой, как вата, атмосферой из испаряющегося льда и остатков земного воздуха, превратившегося в тонкие ледяные кристаллы. Звезда Абастумани освещала одну сторону ледяного метеорита розовым светом.
   Черное небо было сплошь усеяно крупными и мелкими, как пыль, разноцветными, немигающими звездами.
   Красота и необычайность открывшейся картины поразили путешественников, но любоваться картинами неба не было времени. Все понимали опасность положения, желая только подняться на поверхность, но, не рассчитав быстроты движения гидростата, путники вылетели из водяной планетки, превращавшейся в ледяной метеорит, и по инерции понеслись в мировое пространство.
   Что будет с ними без ледяного метеорита? Откуда добудут они воду для питья, кислород для дыхания?
   Архимед уселся на стене -- в этом странном мире не было верха и низа, -- вынул записную книжку, карандаш и углубился в вычисления. Вес гидростата известей. Но какова масса ледяного метеорита? С какой быстротой вылетел гидростат из воды, теперь уже превратившейся в лед? Надо было хоть приблизительно подсчитать это, чтобы решить, хватит ли "сил" у ледяного метеорита притянуть гидростат обратно, или же путники навсегда потеряли ледяную планетку.
   В то же время Тюменев, паря в воздухе посреди гидростата над ненужными теперь креслами, решал другую практическую задачу.
   -- Савич, велики ли у нас запасы воды? -- спросил он.
   -- Смотря для чего. Для питья и кислорода на месяц хватит, -- ответил Савич. Он висел головою к полу, прицепившись стопой ноги к поручню трапа, -- отсюда ему была хорошо видна Земля. -- А что вы задумали, Иван Иванович?
   -- Не пустить ли нам в ход гидрореактивный двигатель. Ну, хотя бы только для того, чтобы повернуть гидростат и направить его полет к звезде Абастумани. Тогда мы будем лететь вместе с ледяным метеоритом, хотя и разделенные от него пространством. Но взаимное притяжение будет все время сближать нас, и, может быть, мы соединимся с нашей планеткой прежде, чем у нас иссякнет запас питьевой воды и кислорода.
   Архимед стукнул карандашом по записной книжке и выбил ее из рук. Книжка отлетела к противоположной стене, ударилась о стену и прилетела в обратном направлении. Архимед ловко поймал ее на лету.
   -- Дядюшка! -- воскликнул он. -- Это, конечно, очень грубый, приблизительный подсчет. И по нему выходит, что мы должны упасть обратно на ледяной метеорит. Но боюсь, у нас иссякнут вода и кислород прежде, чем это произойдет.
   -- Вот именно! Надо рисковать! -- воскликнул Тюменев. -- Мы выбросим в мировое пространство несколько декалитров воды, но зато, получив несколько толчков, наш гидростат может сразу приблизиться к ледяному метеориту.
   -- Но раньше мы должны отделить запас воды, необходимый для нашего существования в продолжение хотя бы десяти дней, -- предложил Савич.
   Все согласились с этим предложением. Но, когда "потребительский" запас был выделен, оказалось, что воды осталось на четыре импульса реактивного двигателя.
   -- Четырьмя выстрелами сильно сжатой воды мы должны достигнуть цели, -- сказал Тюменев.
   В два приема нужно было повернуть гидростат почти на сто восемьдесят градусов, в один импульс -- дать направление к ледяному метеориту, один импульс оставался запасным.
   Увы, как ни старались Савич и Архимед, запасной импульс пришлось истратить уже при повороте, так как при первом же выбросе воды гидростат вдруг завертелся колесом, пришлось дать контрудар, чтобы только остановить это вращение. Лишь третьим импульсом гидростат занял нужное положение. Оставался последний импульс, который должен был сблизить гидростат и ледяной шар.
   Савич взялся за рычаг, вздохнул и снял руки с рычага -- у него не хватило решимости. Архимед повернул рычаг. Сильный толчок. Наученный опытом первых импульсов, Тюменев держался за трап, и его не отбросило в сторону. Как только справились с толчком, все, затаив дыхание, начали наблюдать за движением гидростата и ледяной планеты. На глаз казалось, что гидростат и шар идут параллельно, не сближаясь. Но глаз мог обманывать. Архимед взялся за инструменты и вычисления. Не прошло и получаса, как он сделал доклад о результатах. Вычисления показали, что гидростат шел к ледяному метеориту под углом, но очень незначительным. Встреча с ледяным метеоритом должна произойти через двенадцать дней, четыре часа, восемнадцать минут.
   -- А у нас запасов воздуха и воды на десять дней, -- сказал Тюменев. -- Надо подумать, как выйти из положения.
   Без кислорода человек может прожить немногим больше двух минут, без воды -- значительно больше. И потому решили оставшуюся морскую воду переработать главным образом в кислород для дыхания. Правда, было еще несколько баллонов сжатого кислорода, но пользоваться им решили только в крайнем случае. Кроме того, для питья сохранилось еще несколько бутылок боржома, захваченных Тюменевым. Жидкость в виде супов, соусов, подлив находилась в различных консервах.
   -- При экономии выдержим, -- заключил Тюменев и, покончив с этим делом, взялся за астрономические наблюдения.

12. Небожители

   Архимед посмотрел на карманные часы и очень удивился: со времени отлета с Земли прошел всего час, а сколько произошло волнующих событий!
   Небесное путешествие началось. Тюменев, Савич и Архимед по праву могли называть себя небожителями.
   Но нельзя сказать, чтобы эта жизнь в небе была вполне приятна и уютна.
   Отсутствие привычного веса собственного тела и окружающих вещей, отсутствие земного притяжения, ясно разграничивающего "верх" и "низ", причиняли много мелких бытовых неприятностей.
   Достаточно было неосторожно притронуться, и вещи улетали из-под руки. Они не падали вниз, на пол, а беспорядочно метались по всему помещению. Нарзан не выливался из бутылки в стакан, а, вытряхнутый толчком, собирался в большие и малые шары, которые висели в воздухе. Нелегко было поймать эти шары и отправить в рот. Приготовление пищи, еда, питье требовали большого внимания, ловкости, сноровки. Даже передвижение по гидростату доставляло много хлопот. Ходить уже нельзя было, приходилось перелетать, отталкиваясь от пола, потолка, стен. Иногда при недостаточно сильном толчке прыгун беспомощно повисал в воздухе, и требовалась посторонняя помощь, чтобы пришвартовать его к какому-нибудь борту.
   Тюменев раздражался, когда небольшая подзорная труба или спектроскоп улетали от него или сдвигались с места от одного его дыхания. Но в конце концов все привыкли жить в мире невесомого. Необычайное становилось бытом.
   Гидростат медленно сближался с ледяным метеоритом.
   Но последние два дня, шесть часов, восемнадцать минут были очень тягостны. Ледяной шар, белый и блестящий, находился совсем близко от гидростата. Вблизи он казался планеткой внушительной величины, занимавшей значительную часть небосклона. Но подвинуть гидростат к планетке уже не решались. Приходилось набраться терпения.
   При всей экономии воды не хватило, кислородный паек был убавлен, и путники испытывали на себе все признаки кислородного голодания: голова болела, в висках шумело, сердце билось неровно, утомляемость чрезвычайно повысилась, появилось чувство апатии, вялости, безразличия.
   А между тем перед посадкой на ледяной метеорит надо было иметь совершенно свежую голову и упругие мускулы. При неудачном толчке о ледяной шар гидростат вновь отскочит, и, если даже не надолго, это могло кончиться катастрофой.
   Поэтому Тюменев распорядился за несколько минут до посадки усилить приток кислорода за счет аварийного баллона.
   Все ожили и бодро готовились к посадке. Она произошла так плавно, что люди едва заметили толчок. Все трое радостно вскрикнули. Савич разогрел полосы из сплава меди и никеля на внешней оболочке гидростата. Лед подтаял, гидростат одной стороной немного погрузился в лед, быстро превращавшийся в воду.
   А безотказно работающие аппараты уже втягивали эту морскую воду по трубкам в гидростат, превращали в чистую питьевую воду и живительный кислород.
   Тюменева беспокоило только одно: по мере потребления льда-воды гидростат должен все ниже опускаться в ледяную планетку.
   Но скоро выход был найден: нижняя часть гидростата нагревалась сильнее и потому уходила в лед, верхняя же часть оказывалась приподнятой.
   Когда плавление льда и набор воды бывали закончены, вода под гидростатом еще не замерзала, давался легкий толчок гидрореактивным двигателем, и гидростат выскакивал из образовавшейся под ним ложбины на поверхность.
   Путники могли спокойно двигаться к Звезде. Радио работало безукоризненно, и Савич регулярно сообщал Земле о ходе перелета и о научных наблюдениях Тюменева, которые уже успел сделать несколько больших открытий.

13. Мастерство Архимеда

   Звезда все дальше улетала от нашей солнечной системы. На Земле водворялся нарушенный порядок. Утихали бури, улеглись приливы, люди вздыхали с облегчением и говорили:
   -- Могло быть и хуже.
   А ледяная планетка и гидростат с заключенными в нем тремя людьми неслись с возрастающей скоростью по исчисленному Архимедом пути навстречу планете Бета. Чем ближе подлетали спутники к звезде Абастумани, тем больше становились два солнца и тем дальше уходило Красное солнце от Голубого. Уже трудно было представить, что эти два солнца, находящиеся на неизмеримо большом пространстве друг от друга, составляют двойную звезду.
   Водяная планетка летела по направлению к Голубому солнцу, и потому оно скоро начало казаться большим, чем Красное, хотя на самом деле большим было Красное.
   Уже невооруженным взглядом можно было видеть планеты Голубого солнца -- Альфу и Бету, но луну еще трудно было различить.
   Во время полета путешественники строго распределили занятия: Тюменев вел астрономические наблюдения. Архимед вычислял. Савич совмещал в своем лице бортмеханика и радиста. У Савича оставалось больше свободного времени, чем у других: управлять полетом не нужно было, об этом "заботилась" Звезда: механизмы, снабжающие путников кислородом и водой, работали исправно. Радиопередача и прием отнимали не более четырех часов в сутки.
   Все вычисления Архимеда оказались правильными. Ледяная планетка благополучно пересекла орбиты Марса, астероидов, Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна. Крайняя из планет нашей солнечной системы -- Плутон проходил в это время сравнительно недалеко от ледяной планетки и своим приближением искривил путь ее полета, направив в сторону Голубого солнца. Все это заранее было предвычислено Архимедом. Тюменев успел сделать над Плутоном ряд наблюдений и сообщил их на Землю.
   Только один момент Турцев немного волновался -- это когда ледяная планетка находилась в "критической точке" между притяжениями Голубого и Красного солнц. Голубое было ближе, но масса его меньше. Красное -- дальше, но масса его больше, и это почти уравнивало их силы. Тончайшими исчислениями Архимед еще на Земле пришел к выводу, что победить должно Голубое солнце. Но все же был момент, когда ледяная планетка как будто задумалась, заколебалась, в какую сторону направить путь: влево -- к Голубому солнцу, или направо -- к Красному. Для людей путь направо был путем смерти. По расчетам Архимеда, если бы победило притяжение Красного солнца, ледяная планетка упала бы прямо на это солнце. Но высшая математика и высокое мастерство владения ею не подвели Архимеда: ледяная планетка, пролетев некоторое время в опасной зоне, решительно свернула к Голубому солнцу.
   А пока ледяная планетка будет приближаться к Голубому солнцу, его планеты, как высчитал Архимед, должны занять такое положение: крайняя -- Альфа -- будет находиться на противоположной стороне орбиты за голубым солнцем, а Бета подойдет так близко, что почти пересечет путь ледяной планетки. Остальное докончит притяжение Беты.
   Постепенно Голубое солнце становилось все меньше, а Бета росла и скоро уже казалась огромным месяцем, раскинувшимся на полнебосклона. Приближался интересный, но опасный момент -- спуск на планету Бета.

14. Перед посадкой

   По мере приближения к Голубому солнцу его свет и тепло ощущались все больше. В гидростате уже можно было работать и даже читать, не зажигая электрических ламп. Странен был этот свет -- голубой с зеленоватым оттенком. В первое время лица казались бледно-зелеными, страшными. Но постепенно глаза привыкли, и лица друг друга казались путникам уже обычными.
   Все ощутимее были и тепловые лучи, посылаемые в мировое пространство Голубым солнцем. Уже можно было погреться, сидя у иллюминатора, словно в лучах первого весеннего солнца.
   Ледяная планетка стороной, обращенной к Голубому солнцу, начинала плавиться, на теневой же стороне еще была крепкой.
   Но постепенно вся ледяная планетка растаяла и снова превратилась в водяную. Гидростат опустился к "центру Земли", окутанный зелеными сумерками.
   Савич зажег прожектор. Все с интересом наблюдали, как оживают в потеплевшей воде рыбы, как возвращается к ним быстрота движений.
   -- Вот бы ухи наварить! -- сказал Савич.
   -- Именно! -- отозвался Тюменев. -- Как врежемся в атмосферу Беты, вся наша водяная планетка закипит и превратится в котел с ухой.
   -- А мы не сваримся? -- хотел спросить Савич и удержался, вспомнив о том, что стенки гидростата совершенно нетеплопроводны.
   -- Ухи поесть, это действительно было бы неплохо, -- продолжал Тюменев, большой любитель рыбы. -- Почему бы нам и не наловить рыбы?
   Архимед и Савич охотно приняли это предложение. Как ни интересно было путешествие, жизнь в гидростате протекала однообразно, а тут предстояло такое необычное развлечение. Молодые спутники Тюменева поспорили, как ловить рыбу: сетью или острогой -- то и другое надо было еще сделать из имеющихся материалов. Решили -- острогой.
   Вооружившись, Архимед и Савич в водолазных костюмах вышли из гидростата через люк верхней легкой надстройки.
   Голубое солнце уже довольно ярко пронизывало небольшую водяную планетку, внутри которой метались рыбы. Некоторые из них, уходя от остроги, выскакивали над поверхностью планетки., тотчас разрывались от внутреннего давления и медленно падали вниз.
   Охота была удачная. В этот день путешественники лакомились свежей рыбой, делились впечатлениями и обсуждали план, как лучше прикрепить к гидростату парашют, необходимый для посадки, чтобы он раскрылся уже в верхних слоях атмосферы Беты -- иначе рывок будет слишком сильным, стропы не выдержат, лопнут, парашют оторвется [Станции "Марс" и "Венера" успешно использовали парашют для аэродинамического торможения при спуске в атмосфере другой планеты].
   На другой день Архимед, окончив ежедневные вычисления и произведя астрономические наблюдения, заявил, что до посадки осталось всего пять часов с минутами. Пора прикреплять парашют. Парашют хранился в верхнем отсеке, который мог наполняться водой.
   Тюменев и Турцев, помогая друг другу, надели водолазные костюмы и ушли. Савич уселся возле аппаратов управления, закурил трубочку и задумался, что ожидает их в ближайшем будущем. Савич посмотрел сквозь стену. От нее веяло теплом, и светилась она зеленовато-голубым светом. Солнце Беты уже близко. Самой планеты не видно -- она где-то под ногами. Сквозь противоположную сторону стены видна яркая белая звезда. Это наше Солнце. Где-то возле него должна быть Земля. Савич вздохнул. Сказать по правде, он ужасно боится посадки...
   Вдруг заговорил радиорепродуктор. Вести с Земли. С милой, родной Земли, которую сейчас невозможно даже разыскать в мировых просторах...
   Какая-то американская радиостанция говорит о трех героях, которые решили улететь с Земли на Звезду. -- "Тюменев, Турцев и Савич -- вот три славных имени..."
   Савич слушает, улыбается и даже прикрывает глаза от удовольствия. Как все-таки хорошо, что он принял участие в этой экспедиции...
   -- Ну, вот и мы! Дело сделано, -- сказал Тюменев, входя. -- А вы, кажется, дремлете? О чем это болтает радио? Англия? Америка?
   -- Я не спал, -- ответил Савич. -- У вас, кажется, ранена рука, Турцев?
   -- Рука -- пустяки, -- ответил Архимед, наскоро делая перевязку. -- Костюм водолазный разорвал, задев за железную скобу, это хуже. Вода начала проникать внутрь костюма. Пришлось перетянуть руку обрывком троса. Хорошо, что это случилось, когда работа была уже окончена.
   -- Великолепно, -- сказал Тюменев, вылезая из водолазного костюма. -- Парашют не подведет. Только бы не подвели шнуры.
   -- Разве товарищ Турцев не высчитал, какую нагрузку примут на себя стропы?
   -- Не надеть ли нам перед посадкой кислородные маски? Как ты думаешь, Архимед? Может быть, в атмосфере Беты есть какие-нибудь вредные газы.
   -- Но ведь в таком случае маски только отсрочат нашу гибель на несколько часов! -- не удержался Савич.
   -- И отлично. На несколько часов! За несколько часов можно сделать массу научных наблюдений и сообщить о них по радио на Землю.
   Турцев посмотрел в небольшой телескоп на Бету, глянул на часы, что-то проверил по записной книжке и сказал:
   -- Подлетаем. Как досадно, что мы упадем на теневую сторону планеты. Ничего не видно. Что лежит под нами? Горы? Лес? Океан?
   -- Дай я погляжу. Да. Темно. Вижу только одну зеленую точку. Быть может, освещенная вершина горы.
   -- Ну, что ж, давайте надевать маски. Пора! -- сказал Архимед. -- И я думаю, нам лучше улечься на койки. Когда парашют раскроется в атмосфере Беты, удар будет очень сильный.
   Все надели кислородные маски, улеглись на койки и стали молча ожидать, как встретит их планета Бета.

15. Савич потрясен...

   Напряженное молчание становилось невыносимым.
   -- Если бы нам посчастливилось упасть в воду, -- сказал Савич.
   -- Я предпочел бы, чтобы наш гидростат упал в глину, -- отозвался Тюменев.
   -- Но ведь не думаете же вы, что глина мягче воды, -- возразил Савич.
   -- Думаю. Вот именно. Известно ли вам, что быстро летящая пуля пробивает утрамбованный снег на 350 сантиметров, глину -- на 100, сосновые доски на 87, а воду -- только на 80 сантиметров? Выходит, что при известных условиях вода может быть прочнее досок и глины, а вы -- в воду!
   -- Но ведь в таком случае мы должны разбиться, куда б ни упали! -- с отчаянием воскликнул Савич. И в тот же момент вскрикнул и упал на пол.
   Ужасный толчок потряс весь гидростат. Вслед за первым толчком последовал второй, третий, четвертый, все более ослабленные, и, наконец, на пятом, довольно мягком, толчке гидростат остановился, мерно покачиваясь. Внезапно температура внутри гидростата поднялась почти до семидесяти градусов и еще продолжала подниматься. Послышалось ужасное шипение, скоро прекратившееся.
   Путешественники почувствовали, как их тело стало тяжелым. Они уже привыкли к невесомости, и возвращение в мир тяжести было крайне неприятным. Мышцы ослабели за время путешествия, и теперь руки и ноги казались налитыми свинцом.
   -- Умираю. Задыхаюсь. Заживо сгораю... -- стонал Савич, корчась на полу возле своей койки.
   -- Фу-фу... Да... Тепленько... трение о воздух... Фу... гидростат нагрелся, -- отозвался Архимед со своей койки. Он говорил с трудом, тяжело переводя дыхание, но спокойно. -- Вам помочь, Савич? Дядюшка! Как вы себя чувствуете?
   -- Непонятно. Совершенно непонятно, вот именно, -- отвечал Тюменев, оказавшийся под столом, далеко от коек. -- Да, жарко. Баня. Шведская парильня, вот именно. А? Ты о чем-то меня спрашивал, Архимед? Как чувствую? Скверно, то есть отлично. Великолепно. Удивительно. Живы. И даже как будто мало побиты. А? Чего там Савич стонет? Да. Совершенно непонятно...
   -- Что вам непонятно, дядюшка? Вставайте же, Савич. Температура больше не поднимается. А в самом деле непонятно. Мы живы. Не ожидал!
   -- Зачем, зачем, зачем я отправился в это идиотское путешествие? -- шептал Савич, сжимая голову. -- Кошмар...
   -- А? Что? Ты о чем-то спрашивал меня, Архимед? Непонятно. Да. Первый удар, допустим, рвануло при раскрытии парашюта. А второй? Третий? Четвертый? Обрывались стропы, что ли? А мы, кажется, угодили-таки в океан.
   -- И не разбились, -- ноющим голосом заметил Савич. -- А упади в вашу глину или на сосновые доски, наверно, от нас ничего бы не осталось.
   -- Ведь вот какой несносный мальчишка! -- проворчал Тюменев и, вылезая из-под стола, закричал: -- Я же говорил вам, упрямец, что все зависит от скорости. Парашют сильно уменьшил скорость нашего падения, вот почему мы и уцелели... Но эти удары? Отчего они могли произойти? Да совершили ли мы посадку, в самом деле? А? Может быть, все еще летим? Выключи свет, Архимед, надо посмотреть, что делается снаружи.
   Свет в каюте погас. Кругом было совершенно темно. Когда глаза немного привыкли к темноте, в разных местах появилось слабое голубоватое свечение, то в виде движущихся мерцающих комочков, то подобное струйкам, текущим в разных направлениях.
   -- Может быть, это летают светящиеся насекомые? -- высказал предположение Тюменев.
   Савич наконец поднялся на ноги, подошел к распределительной доске и включил прожектор, но свет не вспыхнул, аппарат, помещенный снаружи, очевидно, был поврежден.
   -- Досадно, -- сказал Тюменев. -- Очень досадно. Однако смотрите, смотрите, смотрите.
   Откуда-то появился очень слабый зеленоватый свет. И высоко над головой как будто засветилось зеленоватое небо. Отраженный свет падал и на поверхность океана, совершенно гладкую, лишенную волн, и тем не менее мерно покачивающуюся, словно палуба огромного корабля. Горизонт казался очень близким и как-то сразу обрывающимся черной полосой, за которой едва заметно мерцали вдали зеленоватые полосы -- не то на небе, не то на "земле".
   -- На Бете ли мы? Не попали ли мы на одну из ее лун? -- спросил Савич, во всем сомневающийся.
   -- Почему вы так думаете?
   -- Потому что Бета должна напоминать собою Землю, как уверял Аркусов. Но то, что мы видим, не похоже ни на что земное, -- ответил Савич.
   -- Куда мы попали, скоро узнаем. Что мешает нам выйти наружу? Кажется, мы уже все пришли в себя, начали здраво мыслить и нормально рассуждать... -- Тюменев рассмеялся. -- Ну, двигайтесь, Савич, полезайте на мостик, открывайте люк.
   И все начали подниматься на узкому трапу.

16. "Здравствуй, Бета!"

   Над головой показался голубовато-зеленый просвет Тюменев приподнял маску, вздохнул и, убедившись в том, что воздух доброкачественный, снял ее. Архимед и Савич, следуя его примеру, также сняли свои кислородные маски.
   -- Хорошо дышится. Архимед, ты боялся, что крышка люка оплавится и запаяется наглухо, а перед нами готовая открытая дверь! -- воскликнул Тюменев, остановившись перед широким проломом в верхней легкой надстройке гидростата.
   Архимед поднялся выше Тюменева.
   -- Нет, -- сказал он через минуту. -- Крышка люка оплавилась, и нам нелегко было бы открыть ее, если бы неведомая сила не разворотила всю верхнюю надстройку гидростата. Но что это за сила, я, признаться, не пойму. Удар при посадке? Но ведь мы опускались нижней частью...
   -- Я понимаю теперь, что шипело, когда мы опускались! -- воскликнул Савич. -- Видите эту щель в стене гидростата? Это уже не надстройка, а корпус гидростата. Поняли?
   -- Начинаю понимать, -- сказал Тюменев, -- гидростат имеет двойные стенки. Между ними находился слой воды, которой предохранял от ударов -- служил амортизатором. Так. Когда гидростат врезался в атмосферу, его наружная стена нагрелась...
   -- Вода закипела, и пар, не находя выхода, разорвал стенку гидростата, -- перебил Савич.
   -- И вырвавшимся паром сорвало легкую верхнюю надстройку, -- продолжал Тюменев.
   Архимед уже поднялся на верхнюю площадку и сообщил Тюменеву:
   -- Все стороны целы. Парашют выполнил свое назначение прекрасно. Он лежит на воде, почему-то не тонет и даже совершенно сух. От водяной планетки, конечно, не осталось и следа. Она испарилась, а рыбы сгорели. Гидростат погружен почти до верхней надстройки и немного наклонен. Поверхность воды совсем близка.
   -- Можешь достать рукой? -- спросил Тюменев.
   -- Попробую, -- ответил Архимед. -- Странно. Возле самой стенки гидростата я вижу какие-то наплывы. Словно застывшая вода...
   -- Ну, что же дальше? Что там еще? -- нетерпеливо спросил Тюменев.
   -- Странно! Море на Бете липкое, как столярный клей, твердое и косматое.
   Тюменев, а за ним и Савич поднялись на верхнюю площадку гидростата. Она была наклонена к поверхности моря градусов на двадцать. Поручни на площадке были сломаны, искривлены взрывом пара и сохранились неповрежденными только с приподнятой стороны.
   -- Да, парашют целехонек, -- заметил Тюменев и посмотрел вверх. -- А небо? Что это за небо? Я никогда не видал такого неба. Где же звезды? Где луна Беты? Вместо Млечного Пути широкая, ровная полоса, освещенная зеленовато-голубым светом. Смотрите, с левой стороны от горизонта до зенита свет довольно яркий, правая сторона в тени. С боков этой широкой полосы видны другие полосы, как будто повыше и ярче освещенные. Голубой свет исходит, очевидно, от Голубого солнца. Но не может же солнце освещать сферу неба, да еще одну только половину, да еще полосами.
   -- Смотрите! Смотрите! В небе дыра!
   Подняв глаза, Тюменев увидел, что в небе, как раз над их головой, действительно имеется кругловатое отверстие.
   -- Края дыры рваные, бахромой, а с бахромы спускаются какие-то нити, -- сказал Савич.
   Они помолчали в раздумье. Вдруг Архимед воскликнул:
   -- Хорошо, что я был осторожен и попробовал "застывшую волну" не рукою, а концом железного прута от поручней. Прут этот теперь и не вытащишь, прямо спаялся с "волной".
   -- Гм, да, клей. Крепчайший клей. Вот именно.
   -- А дальше, смотрите, вся поверхность "моря" покрыта какими-то длинными волосами или травою.
   При голубом свете, который разгорался все больше, уже хорошо были видны эти "волосы". Каждый "волос" был с палец толщиною у основания, вершина же тонкая и острая, высота -- не менее метра. И "море" казалось уже не морем, а беспредельной степью, поросшей "ковылем".
   -- Итак, мы попали не в воду, а на поверхность степи со странной растительностью. Почва здесь, наверно, глинистая, глина и смягчила удар лучше, чем это могла бы сделать вода. Я же говорил вам, что вода мягка только до тех пор, пока вы с силою не ударитесь о нее. Летчики хорошо знают это, -- нравоучительно сказал Тюменев, поворачиваясь к Савичу.
   -- Вовсе не в глину мы попали, а в какую-то смолу, может быть, от наших сосновых досок, о которых вы говорили, -- не уступал Савич.
   -- Клей -- непонятная случайность. Кстати, о клее. "Волосы" не клейки, Архимед?
   -- Нет, дядюшка. Я пробовал рукою, не клейки, но имеют зубчики, и, если провести рукою сверху вниз, можно обрезаться, как осокой. Нужно быть осторожным. -- Архимед нагнулся, протянул руку, схватил один "волосок", притянул к гидростату и отпустил. "Волосок" отклонился назад, как пружина.
   -- Действительно, этот "волосок" похож на китовый ус. Итак, мы можем безопасно сойти на землю. Гоп! -- Тюменев прыгнул с мостика через наплыв, но каблуком левого ботинка попал в клей и тотчас приклеился. Беспомощно задергал он ногой, но ничего не помогло.
   Архимед и Савич прыгнули на землю более удачно и, ухватив профессора за руки, начали тянуть изо всей силы, как "дедка репку".
   -- Стойте! Вы меня оторвете, а нога останется в клею, -- взмолился Тюменев.
   Но осталась в клею не нога, а каблук, он щелкнул и оторвался.
   -- Фу! Ну и клей. В такой упадешь -- пропадешь. Но все-таки, куда мы попали? А?
   Вдруг между "небом и землею" начали струиться ручьи синего света. Синие клубки и ленты запрыгали, зазмеились на прутьях разрушенных поручней, сами прутья загудели, синие комочки, с легким треском, начали перескакивать от Тюменева к Архимеду, от Архимеда к Савичу. Концы пальцев засветились.
   Скоро синие светящиеся ручейки и комочки словно растаяли в голубом свете.
   -- Идем осматривать наши новые владения! -- воскликнул Тюменев и зашагал по необъятной прерии, густо утыканной "хлыстами". Почва медленно поднималась и опускалась.
   -- Здесь, кажется, существует хроническое землетрясение, -- сказал Савич, едва поспевая за Тюменевым.
   Через полчаса быстрой ходьбы путники подошли к тому краю, который казался горизонтом с темной каймой над ним, если смотреть на него, стоя возле гидростата.
   В этот момент половина "небосклона" ярко осветилась великолепным сапфировым светом, а на другой половине небосклона заиграл рубиновый луч. Неосвещенные места казались серебристо-серыми с фиолетовым оттенком.
   -- Что за красавица эта Бета! -- с восхищением воскликнул Тюменев.
   -- Да, изумительно красивое зрелище, -- сказал Архимед.
   -- Видали вы что-нибудь подобное? -- печально проговорил Савич. -- Смотрите. Брюки разорвал. Как ножом разрезала трава проклятая.
   Тюменев стоял на краю "горизонта" и смотрел вверх, вниз, вдаль. Он видел неизмеримо большие полотнища, уходящие в одну сторону и "этажами" нависающие одно над другим. На расстоянии сотни метров виднелся заостренный конец одного такого полотнища. Все они медленно колебались.
   -- Ну-с, друзья мои, надеюсь, вы поняли, куда мы попали?
   -- На планету Бета, если не ошибаюсь, -- сказал Савич.


   -- И эта планета, кажется, вся состоит из каких-то оболочек, как кочан капусты, -- с улыбкой добавил Архимед.
   -- Вот именно, как кочан капусты, -- согласился Тюменев. -- И все это в высшей степени странно.
   -- В конце концов мы упали не в море и не в степь, а, кажется, на вершину леса, -- сказал Архимед.
   -- Пожалуй, что так. Но какой это странный лес. Он напоминает огромные подводные водоросли, только эти еще более гигантских размеров. -- Тюменев рассмеялся. -- Выходит, что мы стоим на листе. Ну, что же, эта гипотеза хорошо все объясняет. Во-первых, -- и он загнул палец на левой руке, -- почему мы ощутили ряд ударов при посадке? Потому что эти гигантские листья упруги и чрезвычайно эластичны. Мы пробили гидростатом несколько листов и, кажется, в пятом застряли. Вот откуда, -- и Тюменев продолжал загибать пальцы, -- и "дыра в небе". Застывшая волна, наплыв "клея" -- это, очевидно, сок растения. Того же происхождения и нити, свисающие с "неба" по краям дыры.
   -- А "волосы", значит, ворсинки на поверхности листа, -- сказал Архимед.
   -- Ну, конечно. Вот именно. Так оно и есть. И если подумать, все это совсем уж не так необычайно. Ведь и у нас в океанах растут гигантские водоросли. Здесь же этакие ламинарии, но еще больших размеров, растут на поверхности. И в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что атмосфера на Бете плотнее земной, а тяжесть значительно меньшая, влажность и температура выше. Разные условия и создали иной растительный мир.
   -- Да, и нам нужно будет так или иначе сбросить вниз гидростат, -- заметил Архимед. -- Ведь в нем находятся запасы пищи. Неизвестно, что мы найдем на планете и чем будем здесь питаться.
   -- Но ведь, если мы не найдем на нашей планете ничего съедобного, если ваша Бета будет настолько негостеприимная, что не накормит нас, то... -- Савич не успел договорить, Тюменев перебил его:
   -- То мы умрем с голоду. Вот именно. Кто о чем, а Савич о семидесяти семи смертях, отовсюду нам угрожающих.
   -- И как же мы сойдем вниз, -- не унимался Савич. -- Не станем же мы прыгать, как кузнечики, с листа на лист, хотя здесь мы весим и меньше, чем на Земле.
   -- Стойте! Смотрите! Это что еще такое?
   Все оглянулись и застыли от удивления.
   Яркий изумрудный свет заливал прерию. Она тихо покачивалась. Через коричневый ковер протянулась цепочка. Каждое звено этой цепочки было похоже на большую жемчужину, отливающую матовым червонным золотом. Все эти "жемчужины" пересекали коричневую прерию, направляясь из теневой стороны к ярко освещенной.
   Молчание длилось несколько минут.
   -- Они движутся. Живые существа. Наверно, насекомые, -- тихо и взволнованно сказал Тюменев.

17. На листе-самолете

   План работ был таков: освободить гидростат, плотно вклеившийся в пробоину гигантского листа, сбросить вниз и спуститься самим. Работа была трудная и опасная: того и гляди влипнешь в вытекающий густой клейкий сок. Работали ручною пилою, топором и киркою. На очистку инструментов от клея уходило больше времени, чем на саму работу. Несмотря на всю осторожность, костюмы и руки у всех были перепачканы клеем. И после многих часов работы гидростат еще находился на старом месте.
   Во время этой работы удалось сделать интересное открытие. Мясистый лист имел в толщину восемьдесят сантиметров. Несмотря на то что на Бете все тела весили меньше, чем на Земле, трудно было понять, каким образом эти гигантские толстые, широкие и длинные листья держатся на воздухе. Их стволы или черешки находятся где-то вдали, и, конечно, черешок не может поддержать лист, имеющий около километра ширины и несколько километров длины. И вот оказалось, что внутри мясистой массы листа находится множество мешков, или, вернее, пузырей, наполненных газом, -- водородом, -- как определил Тюменев.
   -- Удивительно интересный пример приспособления, -- сказал Тюменев.
   -- Да, занятно. Каждый лист -- своего рода ковер-самолет, -- заметил Архимед.
   Когда, отдохнув, люди явились к месту работы, они с огорчением увидели, что их труды пропали даром: наплывший сок целиком заполнил прорубленное возле гидростата отверстие... Все стояли молча, думая, что делать дальше.
   -- Профессор, мне пришла в голову мысль, и, кажется, неплохая! -- вдруг воскликнул Савич. -- Я думаю, нам нужно изменить план наших работ, -- начал Савич. -- Мы предполагали освободить гидростат и сбросить его вниз. Но это оказалось труднее, чем мы ожидали. Притом сразу же на землю -- будем называть почву Беты по-земному -- нам сбросить не удается. Гидростат упадет на нижележащий лист. Нам придется по черешку и стеблю перебираться на этот лист и повторять эту работу сызнова. И так лист за листом. А сколько их внизу? Ведь земли мы не видим, только листья да листья. Кочан капусты, как правильно сказал товарищ Турцев. С большими усилиями, быть может, через несколько дней, мы сбросим гидростат на землю и спустимся туда сами. Дальше что? Этот лес тянется, по-видимому, на многие десятки, а может, и сотни километров. Если в этом лесу нет пищи, мы принуждены будем находиться вблизи гидростата, по крайней мере, пока не истощатся его пищевые запасы, или же идти на риск, а именно: захватив с собою небольшое количество продовольствия, идти разыскивать выход из леса. Наконец, ваши астрономические наблюдения, профессор. Ведь ради них главным образом мы и прибыли сюда. Над нашей же головой не небо, а какие-то полотнища. Не будете же вы, простите, как букашка, лазать на самый верхний лист, чтобы поглядеть на небо!
   -- Но у нас нет другого выхода. Мы должны спуститься. Что же вы предлагаете взамен? -- спросил Тюменев.
   -- Бросить эту работу, пока гидростат еще не провалился на нижележащий лист, -- ответил Савич.
   -- Бросить работу проще всего. А вот дальше что? -- нетерпеливо спросил Тюменев.
   -- А дальше нам надо будет найти черешок, которым наш лист прикреплен к стеблю, перерубить черешок -- это легче и скорее, чем вырубать из листа гидростат, -- и затем... затем пусть наш лист летит по воле ветра, если он действительно лист-самолет. А ветра достаточно. Нас вынесет из леса на открытое место.
   -- Гм... гм... А ведь это не глупо. Молодец, Савич. Только, позвольте, а как же мы будем опускаться, когда найдем нужным это сделать?
   -- Опускаться?... -- Савич смутился. -- Можно будет... понемногу отрезать часть листа... Количество водородных пузырей уменьшится...
   -- Но одновременно уменьшится и вес нашего листа-самолета, -- возразил Тюменев, -- а при его огромных размерах нам, пожалуй, придется работать слишком долго, прежде чем...
   -- Я думаю, простите, дядюшка, я перебиваю вас, нам удастся опуститься вниз. Как вы полагаете, чем объясняется плавное покачивание листа? Ветром? Не думаю. Скорее всего это покачивание зависит от состояния газа, заключенного во внутренних пузырях. Когда лучи солнца падают на лист и нагревают его, газ расширяется, его подъемная сила увеличивается. Закрывает солнце облака, наступает тень, лист, а вместе с ним и водород охлаждаются, и лист опускается. Разве вы не заметили этой закономерности?
   -- Пожалуй, ты прав, но только не вполне, -- возразил Тюменев. -- Заметь, мы прилетели на заре, в утреннем холодке, а листья не лежали на земле, как должно было быть по твоей теории. Ведь ты что хочешь сказать? Что, когда наступит ночь с ее прохладой, газы сожмутся и лист сам опустится? Так, но ты забываешь о теплоте здешнего воздуха. Ведь эта Бета очень молодая и горячая планета.
   -- Ну тогда мы сделаем вот что, -- не сдавался Архимед. -- Тогда мы начнем протыкать наш лист-самолет железными прутьями от поручней. Водород, как газ более легкий, будет вылетать из образовавшихся отверстий...
   -- Грузоподъемная сила листа-самолета будет уменьшаться, и мы опустимся. Правильно, -- заключил Тюменев.
   Все принялись за новую работу. Пришлось идти далеко против ветра в поисках черешка и стебля. На это путешествие ушло несколько часов. Стебля, на котором росло бы несколько листьев, так и не нашли. Оказалось, что лист постепенно суживался и переходил непосредственно в стебель, уходящий в почву.
   Не обошлось без приключений. Архимед наступил ногою на жидкий сок, поскользнулся и упал с листа, увлекая за собой нити сока. Сок этот застывал чрезвычайно быстро, и Архимед оказался висящим между двумя листами, как паук на паутине. И ему пришлось повисеть, пока "паутина" совсем перестала быть липкой. Тогда Тюменев и Савич втащили его на лист.
   Воздушное путешествие продолжалось весь день и доставило немало хлопот. Когда прорезавшийся голубой солнечный луч нагревал лист, "самолет" поднимался к верхнему листу, и путникам угрожала участь быть стертыми между двумя листьями, как зерну между жерновами. Они спешили укрыться в гидростате. Когда же лист вплывал в очень густую тень, водород, заключенный в листе, сжимался и лист опускался, гидростат начинал скрести днищем по поверхности нижележащего листа, как пароход на мелководье. Иногда лист зацеплялся за другие листья. Приходилось освобождать его, отталкиваясь.
   Только поздно вечером, в густые синие сумерки, лист-самолет покинул пределы бесконечного леса. Тюменев с нетерпением ожидал увидеть открытое небо, но его постигло разочарование. Откуда-то появились тучи и покрыли собою все небо. Стало почти темно и довольно прохладно. Неожиданно начался ливень. Легкий толчок известил о том, что намокший и охлажденный лист коснулся почвы.
   -- Вот только когда мы наконец опустились на планету по-настоящему! -- воскликнул Тюменев. -- Ну, еще раз здравствуй, Бета! Поздравляю вас, товарищи, с благополучным прибытием. Благодарю вас, капитан Савич. Самый опытный аэронавт не сделал бы лучшей посадки.
   Савич не знал, обидеться ли ему или рассмеяться, и уже хотел сказать, что он тут ни при чем, но Тюменев не дал ему говорить.
   -- Банкеты устраивать некогда. Если мы сейчас же не освободим гидростат от листа, нас опять, как только потеплеет, поднимет на воздух и унесет. Кончим эту работу, сообщим на Землю последний отчет, и тогда спать, спать.
   Савич, падая от усталости и засыпая, что-то рубил, поднимал, тянул, перекладывал, наконец свалился на койку и тотчас уснул.
   А Тюменев еще ворочался некоторое время. Он думал о том, не являются ли необычные листья каучуконосами. Их сок напоминал каучук... Вот бы... такие растения на Землю...
   И он уснул.

18. Калейдоскоп

   Тюменев проснулся внезапно, словно его кто в бок ударил: засыпая, он внушил себе спать не более трех часов. Нельзя же проспать всю ночь и не увидеть звезд! Ночным небом нужно дорожить, тем более что Бета, проходя свой путь по орбите, скоро Скажется между двумя солнцами, и тогда на четверть года прощай, ночное небо. Днем Бета будет освещаться Голубым солнцем, а ночью отворачиваться к Красному. Но эта "красная ночь" будет ярче голубого дня.
   Не зажигая огня и стараясь не шуметь, чтобы не, разбудить спящих, -- напрасная предосторожность! -- Тюменев ощупью добрался до трапа. Гидростат лежал на боку, и по трапу пришлось лезть на четвереньках. Вот и пролом. Астроном вышел наружу.
   В лицо ему пахнул свежий ночной воздух, наполненный крепчайшим запахом сена и неведомых горько-сладковатых ароматов. Тюменев взглянул на небо и вскрикнул, как человек, который увидел лицо друга после долгой разлуки: сначала удивился, как оно изменилось, потом, вглядевшись, начал находить старые, знакомые черты.
   Все небо светилось, словно изумруд. В южной части оно было темнее и синее, в северной -- чуть-чуть окрашено в розоватый цвет. Высоко в небе стояла фиолетовая луна.
   Из-за горизонта всплывал огромный месяц. Верхний конец рота был тускло-красный, как раскаленное, но уже остывающее железо, нижний -- сине-зеленоватый.
   Созвездия были как будто те же и не те. Одни словно растянулись, другие сжались, и все немного сдвинулось со своих мест.
   Старый астроном смотрел, смотрел и не мог наглядеться и не заметил, как наступило утро. Побледнело небо, выцвели звезды, померкли луна и месяц. На востоке небо налилось ярким голубым светом, и вдруг из-за горизонта поднялось ослепительное сапфировое солнце.
   Тюменев посмотрел на свои руки, на гидростат -- все было голубое, а тени лиловатые.
   Но вдруг к голубому цвету начал примешиваться розовый, затем красный. Небосклон начал принимать фиолетовый оттенок. Из-за горизонта показалось второе солнце -- Красное. От смешения голубых и красных лучей этих солнц и получался фиолетовый оттенок неба.
   -- Изумительно! Прекрасно! Бесподобно! -- продолжал восхищаться Тюменев.
   Жмуря глаза, к Тюменеву подошли Архимед и Савич.
   -- Это что такое? -- воскликнул Архимед. -- Как это понять? Глядите, дядюшка. Два солнца светят и греют вовсю, жара тропическая, а наш лист-самолет и не думает взлетать. Почему?
   -- Потому что он вянет. И сеном прелым от него пахнет, чувствуете? Я думаю, что и вчера мы опустились совсем не оттого, что лист намок и охладился, а потому, что он начал вянуть. Я смотрел на другие листья леса. Они ночью и не думали опускаться. Этот лист мы отрубили от стебля, он стал вянуть, эластичность и напружиненность его клеток ослабли, клетки стали дряблыми и начали пропускать водород, который легко разрывал гниющие ткани и выходил наружу. Вот, я думаю, и весь секрет.


   -- Дядюшка, простите меня, но сегодня я не склонен к научным анализам. Мне хочется просто любоваться красотами здешней природы. Вы, -- какое удивительное освещение, -- вы, дядюшка, с одной стороны сапфировый, а с другой -- рубиновый. У Савича, смотрите, фиолетовые руки.
   -- Изумительно!
   -- Наши тени, заметьте, двойные: одна фиолетовая, другая зеленоватая. А поглядите на этот лес гигантских "водорослей". Странно, вчера его листья и наш лист-самолет казались мне бурыми, а сегодня они темно-вишневые.
   -- Кроме нашего умирающего листа, который стал темно-синим. Как быстро идет здесь процесс гниения.
   -- Помнится, вчера мы опустились на ровном месте, на пустой поляне, где не было ни травинки, а сейчас мы находимся среди цветов, -- сказал Савич. -- Неужели они выросли за одну ночь? А ведь каждый цветок больше меня ростом. И какие вычурные формы, какие яркие цвета.
   -- Ну вот, теперь вы сами восхищаетесь, а всю дорогу скулили, -- проворчал Тюменев.
   -- Я и сейчас предпочел бы этой роскоши наш скромный ландыш, -- ответил Савич и, вздохнув, прибавил: -- От всей этой пестроты красок и яркости света у меня в глазах рябит и голова кружится.
   -- Смотри, Архимед, полюбуйся на ошибку Аркусова, -- прервал Савича Тюменев, показывая на горизонт. -- А снег-то на Бете все-таки есть. Хотя вершины и не белые, а бледно-фиолетовые, но блестят, как снег. То есть снег-то, наверно, белый, но освещен двойным солнцем и кажется фиолетовым. Сколько оттенков...
   -- Да, вижу. Но обратите внимание, дядюшка, ваш снег лежит не только на вершинах гор... если только это снег, в чем я очень сомневаюсь. Уж слишком ярко блестит. Да и не может быть снега у подошвы горы.
   -- Но если не снег, то что же?
   Архимед пожал плечами и ответил:
   -- Не знаю. Я предпочел бы, чтобы они были сахарные или мучные. У нас осталось совсем мало продуктов.
   -- Да, неплохо было бы поймать пару хороших налимов или подстрелить пару уток, -- сказал Савич. -- Но, к сожалению, Бета не очень гостеприимная хозяйка.
   -- Попросту она не имеет этих вкусных вещей, -- заступился за Бету Тюменев.
   -- Или же скрывает их, -- заметил Архимед.
   -- Ну, может быть, растительный мир будет к нам добрее. -- И Тюменев показал рукою на заросли цветов.
   -- Я сейчас пойду поищу в этом лесу цветов, -- вызвался Савич, но не успел он отойти на несколько шагов, как исчез из виду, словно провалился.
   Тюменев и Архимед окликнули его. Савич отозвался -- его спокойный голос звучал совсем близко, но самого не было видно.
   -- Что с вами, Савич? Где вы? -- крикнул Архимед.
   -- В чем дело? -- в свою очередь крикнул Савич. -- Все в порядке.
   -- Что за ерунда! -- воскликнул Тюменев. -- Ты его видишь, Архимед?
   -- Вижу. Это великолепный оптический обман!
   И вот они увидели Савича оба: тот словно состоял из четырех ног. Одна пара ног как будто шла по земле, а другая, поставленная на туловище подошвами вверх, повторяла эти движения в воздухе, как отраженная в зеркале. Вслед за удивленным криком Тюменева ноги повернулись и пошли назад. Послышался голос Савича:
   -- Да в чем же, наконец, дело, товарищи? Куда теперь вы пропали?... -- А еще через несколько секунд он воскликнул: -- Я вижу ваши ноги... Много ног., словно вы стали на голову... А теперь совсем ничего не вижу.
   Архимед и Тюменев в свою очередь перестали видеть изображение ног Савича. Но через несколько минут он сам предстал перед Тюменевым и Архимедом.
   Тюменев подошел к Савичу, ощупал его и сказал:
   -- На этой шальной планете глазам нельзя верить. Вот теперь я знаю, что это живой Савич, с головой, руками и ногами, а не оптический обман.
   -- Я видел вас, как, наверное, рыбы "видят" человека из-под воды. Погруженного наполовину, -- сказал Савич.
   -- И мы все видели в этом же роде, -- ответил Тюменев.
   -- Но я видел и еще более удивительные вещи, -- продолжал Савич. -- Я подошел к одному цветку и, к удивлению, заметил, что он удаляется от меня, подошел к другому -- та же история. А когда я дошел до холма, он был пуст. Ни одного цветка не росло на нем, и я даже не заметил, куда они девались.
   -- Вот как! -- забеспокоился Тюменев. -- Цветы, говорите, сбежали, исчезли, а холм остался? Это уже не только оптика. Тут что-то другое. Быть может, маскировка? А? Представьте себе, что любопытствующие жители Беты подходили к нам, замаскировавшись цветами. Как вам это нравится? Или, быть может, здешние живые существа обладают способностью к необычайной мимикрии? Трансформации... Как они исчезли, объяснить проще: оптика, свойства атмосферы... Миражи, тайны, непонятные вещи на каждом шагу. И надо много времени, чтобы раскрыть все эти тайны.
   -- Тайны и неведомые опасности, -- сказал Савич. -- Здесь можно потеряться и заблудиться в двух шагах друг от друга. За каждым цветком, быть может, здесь скрывается страшное чудовище, готовое растерзать нас...
   -- Трус вы несчастный. Нытик. Вот именно! -- необычайно резко прикрикнул на Савича Тюменев. -- Только о драгоценной персоне своей и думаете.
   Савич замолчал. Тюменев засопел носом, нахмурился, потом, махнув рукой, заговорил своим обычно сердито-добродушым голосом:
   -- Ну, простите старика-ворчуна, не обижайтесь. Погорячился. Вот именно. Нехорошо вышло. Грубо. Нервы расходились. И этот приторный запах раздражает.

19. Глава с плохим началом и хорошим концом

   Тюменев сосредоточенно налаживал двустороннюю радиосвязь с Землей. Все последние дни радиостанция работала неисправно. "Ионосфера" Беты вообще была капризна, с третьего же до шестого июня устанавливать связь с Аркусовым удавалось только урывками.
   Аппарат свистел, трещал, завывал. Иногда неожиданно слышалась отрывочная фраза. Кто-то где-то с кем-то разговаривал. Иногда доносился сигнал бедствия.
   Тюменев тяжело вздохнул. Он сам сейчас нуждался в помощи, но не посылал в эфир сигналов бедствия: ему никто не мог прийти на помощь...
   -- Наконец-то! -- воскликнул старый профессор, услышав знакомый голос Аркусова.
   -- Здравствуйте, дорогой мой Ар кусов. Почему последнее время вы говорите на волне другой длины? Разве абастуманийская станция изменила старой волне?
   -- Об этом вы скоро узнаете, Иван Иванович, -- отвечал Аркусов.
   -- У меня есть к вам тысяча вопросов, Аркусов, но боюсь, что наша радиосвязь опять прервется, а мне нужно сообщить вам о многих важных и, увы, печальных вещах...
   Аркусов, я совершил очень нехороший, несправедливый поступок, и это угнетает меня... У нас большое несчастье и вообще невеселые дела. Но об этом позже... Сегодня я бессвязно говорю, нервы не в полном порядке, а правильней сказать, в полном беспорядке. Здесь слишком много раздражающего нервы... и потом этот печальный случай и все невзгоды последних дней...
   Я уже сообщал вам, что атмосфера здесь пересыщена электричеством. Бывают часы, когда тут все трещит, к чему ни притронешься, когда огоньки танцуют на каждом листе, на острие каждой травинки и из кончика собственного носа вылетают искры.
   Это раздражает. Раздражают пряные, острые запахи цветов и гниющих растений, раздражает фантасмагория оптических миражей, но больше всего действует на нервы здешнее освещение, хотя оно и волшебно красиво. Немудрено, что нервы здесь все время натянуты, и иногда не сдержишься...
   Между прочим, мы были свидетелями... Алло! Алло! Опять оборвалось. Вот ерунда! Алло! Алло! Вы слышите, Аркусов? Так, так. Продолжаю.
   Нам удалось наблюдать интереснейшее явление -- "затмение солнцем". Наше Сапфировое солнце закрыло собою Красное.
   Но Савич был прав: все краски здесь очень резки, все слишком ярко, грубо, театрально. Словно двумя цветными прожекторами освещают пышную декорацию. Все это раздражает нервы, и иногда невольно... но об этом после...
   Мы сделали много первоклассных и даже сенсационных астрономических открытий, о них вы знаете. Но планету Бета мы изучили, к сожалению, очень мало. Почему? Сейчас объясню.
   Мы нашли здесь воду, но не нашли пищи: за все время мы не встретили ни одного существа, похожего на птицу или животное, не нашли питательных веществ и среди растений. Ходить далеко на разведку мы опасались: здесь в пяти метрах расстояния можно потерять друг друга из виду при кажущейся полной прозрачности атмосферы. Волей-неволей приходилось находиться вблизи гидростата с его запасами пищи.
   Я уверен, что здесь есть и питательные растения, и многочисленные животные, рыбы, быть может, есть и высшие разумные существа, но мы не видим их. Они хорошо укрываются от нас, пользуясь необычайными оптическими свойствами здешней атмосферы и, вероятно, не менее необычайными способами маскировки.
   Иногда мы ясно слышали шорох подкрадывающихся шагов, слышали ритмические шумы словно тяжелого дыхания, но никого не видели.
   Как много можно было бы сделать интереснейших открытий, если бы наша экспедиция была лучше снабжена всем необходимым для подобного рода исследований! Но вы знаете, что это было невозможно.
   Жаль, очень жаль, что на этом приходится заканчивать нашу работу...
   -- То есть как это заканчивать, Иван Иванович? -- спросил Аркусов. -- Ведь вы же с Архимедом и Савичем продолжаете и будете продолжать ваши наблюдения?
   Тюменев тяжело вздохнул и сказал:
   -- Увы, всему приходит конец, Аркусов. Мы уже потеряли Савича, и эта потеря очень огорчает меня. Вы себе не можете представить, как я опечален, тем более что я... я был очень несправедлив к нему...
   Бедный Савич! Я считал его малодушным человеком, паникером, трусом, а между тем в нем была душа героя. Вот именно. Он был только слишком впечатлительным и не умел или не хотел, по правдивости своей натуры, скрывать своих настроений и ощущений. И я, наверно, и Архимед, во время путешествия не раз трепетали за свою жизнь и в глубине души праздновали труса. Но только мы об этом молчали, а Савич откровенно говорил.
   И как это нехорошо вышло. Я грубо назвал его трусом, чуть ли не шкурником, а он... слушайте, что сделал этот маленький человечек, охавший и стонавший всю дорогу...
   Однажды мы подсчитали запасы своих продуктов и пришли к очень неутешительным выводам: даже если мы убавим суточный рацион наполовину, то нам хватит не более чем на двадцать дней. А дальше? Что будет дальше, всем нам было ясно. Вечер прошел невесело, и мы молча разошлись по своим койкам.
   А проснувшись на другой день рано утром, мы с Архимедом обнаружили исчезновение Савича. На его койке лежала записка. Вот ее содержание:
   "Дорогой профессор! Ваша жизнь дороже моей, и я решил уйти, оставив вам свой паек. Савич".
   Вот и все. Савич был достойным сыном нашей великой Родины. Он ушел и, конечно, погиб. Боюсь, что вслед за ним погиб и Архимед. Он категорически отказался разделить со мною паек.
   -- Пойду настреляю вальдшнепов на обед. -- И вышел с ружьем, напевая песенку. Я понял все и бросился за ним, но он уже словно растаял в воздухе.
   Рискуя заблудиться, я бросился в том направлении, куда ушел Архимед, но заблудился в самом деле и только к вечеру совершенно случайно набрел на наш гидростат.
   На этом и кончается печальная повесть, -- закончил Тюменев. -- Друзья и помощники погибли, я остался один на далекой планете. Это тяжело, Аркусов, но надо быть мужчиной. У меня осталось пищи на три-четыре дня. Постараюсь эти последние дни использовать наилучшим образом для научных наблюдений...
   -- Когда мы с вами увидимся, вы мне лично доскажете остальное, -- услышал Тюменев голос Аркусова.
   -- Плохие это шутки, Ар кусов, -- ответил Тюменев. -- Все шутите...
   -- Я вам скоро докажу, что и Аркусов может говорить серьезно, -- возразил Аркусов. -- Пусть ваша радиостанция посылает в мировое пространство непрерывные сигналы!
   -- Что вы там еще выдумали, Аркусов? -- недоверчиво спросил Тюменев, однако наладил автоматическую радиостанцию и вышел из гидростата.
   Красное солнце еще не всходило, Голубое заливало небо и Бету ярчайшими сапфировыми лучами. "Театральная декорация с театральным освещением", -- подумал Тюменев и вдруг увидел на небе темную точку, которая быстро увеличивалась в размерах.
   -- Гм, гм... совершенно непонятный феномен, -- пробормотал он, с любопытством наблюдая, как темная точка пересекла рубиновый месяц на фиолетовом небе.
   Дальше произошло Необыкновенное.
   Точка разрослась до огромных размеров, наполнила воздух шумом, гулом, свистом и опустилась невдалеке от гидростата. После этого шум еще долго не утихал и даже усиливался.
   И вдруг... -- или Тюменеву пригрезилось? -- он услышал голос Аркусова, зовущий его:
   -- Иван Иванович! Иван Иванович! Откликнитесь!
   -- Что за ерунда? Бред? Галлюцинация?
   Но голос Аркусова раздавался совершенно отчетливо и совсем близко.
   -- Это вы, Аркусов, зовете меня? -- откликнулся наконец Тюменев. И вдруг увидел перед собою Аркусова.
   Аркусов так крепко обнял старого астронома, что тот едва не задохся.
   -- Зачем же вы душите меня? Вот шалый! Прямо шалый, -- ворчал Тюменев, а сам едва не плакал от радости.
   -- Неужели это мне не пригрезилось? А? Аркусов! Вы? Давайте теперь я вас пощупаю. Может быть, вы оптический обман, галлюцинация расстроенного воображения... Нет, как будто настоящий... Но каким чудом?
   -- Не чудом, Иван Иванович, а, так сказать, на законном научном основании... Ах, дорогой мой профессор! Вы не можете себе представить, как меня мучила совесть из-за того, что я смалодушничал и отказался лететь с вами. И потом я не мог примириться с тем, что вы навсегда покинули нашу Землю... Елена Гавриловна все глаза проплакала -- она скоро поняла, а может быть, и с самого начала догадывалась, что вы отправились в такую экспедицию, из которой не возвращаются. Но все-таки она молодец у вас. Слезы катятся, но ни одной жалобы. "Так было надо!" -- говорит. Ну, вот. Все, все на Земле заволновались, даже пионеры писали статьи о том, чтобы организовать специальную экспедицию для вывоза профессора Тюменева и его спутников с Беты обратно к нам. Я поехал в Москву по этому делу и там узнал, что правительство уже давно готовит эту экспедицию.
   -- Но как же так? Какая экспедиция? На чем вы летели? -- забрасывал вопросами Тюменев.
   -- Все расскажу, Иван Иванович. Тут вам повезло. Вскоре после вашего отлета случилось у нас на Земле событие необычайной важности, хотя о нем долго никто не знал. Помните московского молодого ученого Синицына -- он к нам в Абастумани отдыхать приезжал и рассказывал о своей новой электронной пушке? Так вот, этому Синицыну удалось-таки овладеть атомной энергией.
   -- Неужели? -- воскликнул Тюменев. -- Ведь это же колоссальный переворот!
   -- И не говорите, Иван Иванович. Земли не узнаете. Вся техника вверх дном перевернута. Мощные "Днепрогэсы", можно сказать, в жилетном кармане. Тысячесильные карликового размера двигатели. Поезда небывалой длины, грузоподъемности и быстроты. Одним словом, могущество человека сделалось почти беспредельным. Стали возможными и межпланетные путешествия. Да еще с какою скоростью!
   Я ведь уже давно говорил с вами не с Земли, не из Абастумани, а с ракеты во время полета. Вот почему я просил вас давать радиосигналы. У нас такие аппараты, что по этим сигналам мы точнейшим образом спустились на месте вашего здешнего жительства. Капитан даже опасался, как бы не сесть вам на голову.
   -- Так покажите же скорее вашу ракету! -- нетерпеливо воскликнул Тюменев. -- Вот уж поистине неожиданность!
   -- Видите, Иван Иванович, какие дела, а вы говорите... Признайтесь, что, наверно, по старой памяти болтуном назвали меня. Ну, идемте! -- И на ходу он продолжал объяснять:
   -- У нас на ракете и людей много, и запасов пищи, и инструментов. Если Савич и Архимед еще живы, мы разыщем их во что бы то ни стало.
   -- Едва ли они живы, -- вздохнул Тюменев.
   -- А почему бы и нет? Разве вы сами не допускали возможности, что на Бете должны быть питательные вещества растительного и животного происхождения, только вам не удавалось найти их, так ведь вы почти никуда и не ходили. Теперь мы всю планету обшарим, во все уголки заглянем, все ее тайны и секреты откроем.
   И Аркусов вновь, обняв Тюменева, воскликнул:
   -- Дорогой мой профессор, но как же я рад вас видеть!
   -- Ну, ну, опять давить будешь, -- ворчал Тюменев, незаметно для себя переходя на ты. -- И так уж все соки из меня выжал. Вот именно! Видишь? -- И Тюменев смахнул с ресницы слезу.
   Каждый год 6 мая -- день возвращения на Землю, -- по установившемуся обычаю, в Абастумани собирались все участники полета на планету Бета: профессор Тюменев, Архимед, Савич и многочисленные члены "спасательной" экспедиции во главе с Аркусовым.
   За большим чайным столом председательствовала Елена Гавриловна. Счастье омолодило ее.
   Начинались бесконечные воспоминания. Гости и научные сотрудники обсерватории с интересом слушали рассказы Архимеда и Савича об их приключениях на Бете и о том, как им удалось сохранить жизнь.
   Архимеда не очень-то легко было упросить рассказывать о своих приключениях, зато Савич охотно и подробно описывал свои приключения.
   ... -- И вдруг, можете себе представить, орхидея подвинулась ко мне и уже раскрыла замысловато скрученные сине-зеленые с золотистыми крапинками лепестки, с явным намерением схватить меня этими лепестками. Но я, конечно, не растерялся... -- с воодушевлением Говорил Савич, размахивая для большей картинности руками.
   Девушки с восхищением смотрели на него, как на бесстрашного героя. Тюменев слушал и добродушно улыбался. Он уже знал настоящую цену Савича -- человека с маленькими, легко заметными недостатками и большими скрытыми достоинствами.
   
   1937-1938 гг.
   
   Источник текста: Александр Романович Беляев. Небесный гость (сборник). -- Москва, Центрполиграф, 2001.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов