Книговод

Злобы дня

Кавелин Константин Дмитриевич


   

Злоба дня*).

*) Русская Мысль, кн. III.

IX.

   Разсмотрѣнныя направленія русской мысли поставили много вопросовъ, выяснили различныя стороны и явленія современной и прошедшей русской жизни, но не дали руководящей нити для ея дальнѣйшаго развитія. Куда идти, какими путями,-- осталось въ туманѣ, не рѣшеннымъ. Это вызвало въ жизни консервативное или охранительное направленіе. Неудовлетворительность попытокъ проложить новые пути естественно охлаждаетъ довѣріе къ возможности, по крайней мѣрѣ -- легкости, открыть ихъ и идти далѣе. Въ такія минуты и люди, и народы хватаются за то, что есть, каково бы оно ни было, цѣпко за него держатся и боятся выпустить изъ рукъ, опасаясь пуститься въ открытое море неизвѣстнаго, безъ надежнаго руля и компаса. Консерватизмъ, въ этомъ смыслѣ, не есть доктрина, съ которой его очень часто смѣшиваютъ, называя консерваторами славянофиловъ; съ такимъ же основаніемъ можно было бы приписать консерватизмъ и западникамъ, такъ какъ различные ихъ оттѣнки отстаиваютъ на русской почвѣ учрежденія обветшалыя, какъ славянофилы стоятъ грудью за обломки московской старины. Существенная разница между консерватизмомъ -- въ томъ смыслѣ, какой мы ему придаемъ, и въ томъ смыслѣ, какой ему приписывается у насъ весьма часто -- заключается въ томъ, что въ послѣднемъ онъ опирается на какой-нибудь идеалъ, начало, и во имя ихъ отстаиваетъ и охраняетъ существующее; консерватизмъ же, какъ принципъ, стоитъ за существующее не во имя какого-нибудь идеала или начала, а потому только, что нѣтъ въ виду лучшаго, или не выяснилось, какъ къ нему перейти. Не будучи доктриной, консерватизмъ -- великая сила, съ которой на каждомъ шагу приходится считаться. У насъ публика и народъ -- величайшіе, неумолимые консерваторы. Туго, нехотя, шагъ за шагомъ, микроскопическими уступками, поддаются они на доводы доктринъ, расчищающихъ и освѣщающихъ историческій путь, иногда задолго передъ тѣмъ, какъ обстоятельства съ неудержимою энергіей направятъ на него народныя силы. Въ области мысли консерватизмъ, въ этомъ значеніи, не имѣетъ ни доктрины, ни принциповъ. Онъ отрицаетъ все новое и отстаиваетъ все существующее." Онъ играетъ, въ практической дѣятельности, роль регулятора, коренника въ тройкѣ, балласта въ кораблѣ. Обращенный отрицательною своею стороной къ новому, онъ способствуетъ его выясненію и вызрѣванію до степени неотразимой и неотложной потребности, очевидной для всѣхъ, по крайней мѣрѣ, для огромнаго большинства. Только этою отрицательною своею стороной консерватизмъ и силенъ. Не неся съ собою никакой доктрины, никакихъ принциповъ, онъ лишенъ положительнаго содержанія и оказывается немощнымъ передъ напоромъ народившаяся и возмужавшаго новаго, когда часъ его приспѣлъ. Дерево не въ силахъ удержать на себѣ созрѣвшаго плода, мать -- сохранить въ своей утробѣ вполнѣ выношеннаго ребенка. Такъ и консерватизмъ силенъ незрѣлостью будущаго по сравненію съ настоящимъ и существующимъ. Усиленіе консервативнаго или охранительнаго направленія есть вѣрный признакъ, что новыя потребности еще не выработались до ясной и опредѣленной формулы, точно также какъ ослабленіе консерватизма въ умахъ свидѣтельствуетъ, что новое стучится въ дверь, просасывается во всѣ поры, и что появленіе его въ дѣйствительности есть лишь дѣло времени и ожидаетъ благопріятныхъ обстоятельствъ для своего осуществленія.
   

X.

   Въ послѣднее время у насъ и въ Европѣ стали усиливаться признаю религіозныхъ стремленій, и снова поставленъ на очередь, одно время почти совсѣмъ заглохшій, вопросъ о нравственности. Оба эти явленія были совершенною неожиданностью посреди повсемѣстнаго упадка преданія и торжества убѣжденія, что хорошія соціальныя учрежденія вѣрнѣе нравственности приводятъ въ цѣлямъ, которыя она преслѣдуетъ, и дѣлаютъ ее излишнею и ненужною. Что могло вызвать снова интересъ къ прдметами повидимому, давно исчерпаннымъ и обогнаннымъ успѣхами знанія, культуры, политической и общественной жизни и нравовъ? Было ли случайностью, что одновременно стали привлекать къ себѣ большее вниманіе оба предмета, или между религіей и нравственностью существуетъ неразрывная внутренняя связь, вслѣдствіе которой нельзя коснуться одной, не обращался мыслью къ другой, и обѣ вмѣстѣ живутъ и вмѣстѣ падаютъ? Многіе задаютъ себѣ эти вопросы, и надъ ними стоитъ задуматься. Снова возникающій интересъ въ религіи и нравственности не есть строго-научный, вызванъ не однимъ желаніемъ освѣтить ихъ съ точки зрѣнія знанія; у весьма и весьма многихъ возвратъ къ нимъ является вслѣдствіе живо ощущаемой потребности наполнить душевную пустоту, которая не даетъ изъ покоя, найти твердую точку опоры посреди сомнѣній и треволненій ежедневной жизни. Въ эпоху торжествующей радикальной критики по всѣмъ отраслямъ знанія и жизни, при господствѣ въ наше многогрѣшное время утонченнаго реализма и утилитаризма въ воззрѣніяхъ, нравахъ, привычкахъ и вкусахъ,-- такой оборотъ мыслей, идущій въ разрѣзъ со складомъ быта и убѣжденій образованныхъ слоевъ европейскаго и русскаго общества, до того необычаенъ и поразителенъ, что большинство не вѣритъ искренности религіозныхъ и нравственныхъ стремленій и заподозриваетъ въ нихъ личину, служащую только благовиднымъ предлогомъ для достиженія цѣлей, не имѣющихъ ничего общаго съ религіей и нравственностью. Но каждый знаетъ изъ собственнаго опыта, что такія подозрѣнія часто оказываются совершенно несправедливыми. Фактъ существованія людей глубокорелигіозныхъ и держащихся правилъ нравственности по ученію вѣры, не на словахъ, а на дѣлѣ, не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, а это доказываетъ, что въ нашихъ общепринятыхъ воззрѣніяхъ не взятъ въ соображеніе какой-то фактъ, какая-то сторона жизни. Ускользнувъ почему-то отъ нашего вниманія, они оставляютъ въ нашемъ міросозерцаніи пробѣлъ, который и вызываетъ періодически горькія сѣтованія на неудовлетворительность знанія, на его односторонность и неспособность отвѣчать на всѣ запросы и требованія человѣческой души и дѣйствительной жизни. Пополнить этотъ пробѣлъ, открыть, что именно опущено въ нашемъ современномъ міровоззрѣніи и почему оно опущено, составляетъ одну изъ насущныхъ, настоятельнѣйшихъ задачъ нашей эпохи. Не разрѣшивъ ее, мы все будемъ ходить кругомъ да около, бросаться изъ одной крайности въ другую, нигдѣ не находя удовлетворенія и не имѣя подъ ногами почвы, на которую можно было надежно опереться, чтобы твердо, съ увѣренностью идти впередъ. Рѣдко кто не мучился, ища выхода изъ заколдованнаго круга противорѣчій между мыслью, идеаломъ и дѣйствительностью, знаніемъ и вѣрою, требованіями общественными и личными, правдою внутренней и юридической. Многіе, не выдержавъ пытки, возвращаются назадъ съ полупути и отъ отчаянія отдаются на произволъ случайностей жизни, въ надеждѣ, что, можетъ быть, онѣ прибьютъ ихъ къ какому-нибудь берегу. Огромное большинство, не зарываясь въ глубь, довольствуются половинчатыми рѣшеніями, приспособленными къ ихъ ближайшимъ потребностямъ, практическимъ цѣлямъ, преобладающимъ вкусамъ и привычкамъ, и не задумываются надъ тѣмъ, что мосты, построенные ими надъ пропастью, держатся на компромиссахъ, не выдерживающихъ критики. Натуры одностороннія, съ сильно преобладающею природною наклонностью къ тому или другому строю воззрѣній, между которыми колеблется мысль и дѣйствительность, легко находятъ примиреніе, заглушивъ и отбросивъ всякія возраженія и беззавѣтно отдавшись воззрѣнію, которое имъ особенно сочувственно по ихъ природѣ. Благо тѣмъ немногимъ, которые,посреди тяжкаго раздумья и горькихъ опытовъ въ жизни, не утратили живаго чутья въ явленіямъ дѣйствительности и не потеряли надежда! найти ключъ къ роковой загадкѣ, не дающей людямъ покоя съ тѣхъ поръ, что они начали думать!
   Въ настоящемъ положеніи поставленныхъ выше вопросовъ, когда никто не можетъ обольщать себя мечтой разрѣшить ихъ, полезно будетъ, если каждый, кто надъ ними крѣпко задумывался, представитъ откровенную исповѣдь своихъ блужданій на пути въ истинѣ: такъ накопился бы мало-по-малу матеріалъ, пригодный для будущихъ, болѣе счастливыхъ мыслителей, жаждущихъ правды и истины. Недавно мы читали такую исповѣдь," къ сожалѣнію, въ рукописи, дышащую трогательною задушевностью и искренностью. Едва ли когда-нибудь у насъ тяжесть сомнѣній, производимыхъ, ими душевныхъ страданій и потребность найти рѣшеніе выражались съ такою силой и такою правдой. Найденный авторомъ выходъ не удовлетворилъ насъ и не разрѣшилъ нашихъ сомнѣній и колебаній. Мы шли другимъ путемъ и намѣрены теперь подѣлиться съ читателями своими наблюденіями и соображеніями,-- выводами напряженнаго раздумья многихъ лѣтъ.
   

XI.

   Между искренно-религіозными людьми можно различать двѣ категоріи. Одни -- и ихъ большинство -- не задаются критикой своихъ убѣжденій. Они просто вѣрятъ и проводятъ свои вѣрованія въ жизнь по крайнему убѣжденію и доброй совѣсти. Если сомнѣніе ихъ посѣтитъ, они отворачиваются отъ него, какъ отъ соблазна, стараются заглушить его въ своемъ умѣ и въ своемъ сердцѣ и, по возможности, вѣрить и жить, какъ жили и вѣровали. Въ русскомъ народѣ, въ высокой степени общежительномъ, такая простая и дѣятельная религіозность сопровождается большою вѣротерпимостью. Мало того: русскіе религіозные люди изъ простаго народа очень цѣнятъ и въ иновѣрцахъ, не только христіанахъ, когда они твердо держатся своей вѣры въ мысляхъ и поступкахъ, и ставятъ имъ это въ заслугу, уважая въ нихъ то, что для нихъ самихъ дорого и свято. Другіе, къ которымъ принадлежитъ образованное просвѣщенное меньшинство искренно убѣжденныхъ религіозныхъ людей, не довольствуясь одною вѣрой и отвѣчающими ей дѣлами, пытаются согласить свои убѣжденія съ требованіями критическаго ума и знанія, возвести свои вѣрованія на степень научной истины и создаютъ, въ противуположность критическому научному міровоззрѣнію, свою философскую теорію и доктрину, которая предназначена вытѣснить научныя мудрованія и заступить ихъ мѣсто. Въ настоящемъ бѣгломъ обзорѣ различныхъ путей, которыхъ ищетъ и которые прокладываетъ современная русская мысль, только эта сторона религіозныхъ стремленій подлежитъ разсмотрѣнію. Когда теологія, положительное изученіе и толкованіе фактовъ религіи, переходитъ въ теософію и вступаетъ въ область науки, усиливается получить въ ней права гражданства и противупоставляетъ свои выводы результатамъ критическаго знанія, съ намѣреніемъ упразднить его и заступить его мѣсто, она тѣмъ самымъ должна подчиниться всѣмъ научнымъ пріемамъ и методу, общимъ и обязательнымъ для всѣхъ отраслей знанія, выработанныхъ и провѣренныхъ многовѣковыми усиліями и оправдавшихъ себя правильностью добытыхъ результатовъ. До сихъ поръ притязанія теоріи вытѣснить критическую науку, выбить ее изъ сѣдла, не увѣнчались успѣхомъ. Каждый разъ, какъ богословіе покидало почву положительнаго изученія явленій религіознаго сознанія и пускалось въ область научныхъ теорій и построеній, выводы его встрѣчали рѣшительный отпоръ со стороны научнаго знанія и критики. Несмотря на постоянныя неудачи, нападенія противъ научнаго знанія во имя религіи то и дѣло возобновляются. Еще недавно выступилъ съ протестомъ противъ науки, во имя религіозныхъ потребностей, одинъ изъ нашихъ знаменитѣйшихъ писателей, съ искренностью и правдивостью, оставляющихъ въ читателѣ глубокое впечатлѣніе, несмотря на слабость аргументаціи и доводовъ. Что значитъ это? Наука, въ своихъ заключеніяхъ, по своимъ пріемамъ, неотразима; а, между тѣмъ, она не удовлетворяетъ, оставляетъ какія-то душевныя потребности безъ объясненія и безъ отвѣта. Въ этомъ, очевидно, есть какое-то противорѣчіе. Знаніе, обнимая всю жизнь природы и человѣка, должно найти въ своихъ рамкахъ мѣсто для всѣхъ явленій, всѣхъ выраженій и потребностей человѣческой природы. Если одно изъ такихъ капитальныхъ, какъ религіозныя наклонности и стремленія, оставлены за дверью, не значитъ ли это, что всѣ предпосылки науки ошибочны и требуютъ новой критики и провѣрки?
   Такъ ставится вопросъ въ наше время. Обойти его нѣтъ возможности. Разрѣшенія его неотступно требуютъ истина, правда, достоинство самой науки и научнаго знанія. Умъ не можетъ успокоиться, пока одна изъ самыхъ неотступныхъ потребностей людей не найдетъ отвѣта и отзыва въ области знанія.
   

XII.

   Многіе недовѣрчиво и подозрительно относятся въ религіознымъ стремленіямъ, между прочимъ, потому, что они плохо уживаются съ государствомъ и наукой, вслѣдствіе ихъ будто бы исключительнаго характера. Считая себя обладателемъ безусловной истины и правды, насколько она доступна человѣку, люди съ одинаковымъ религіознымъ направленіемъ сближаются и образуютъ общество съ своими уставами, которое выростаетъ въ силу, нетерпящую около себя и рядомъ съ собою никакой другой. Въ доказательство ссылаются на теократіи, на папство, на бывшія и у насъ до Петра попытки такого же рода. Но властолюбіе и стремленіе къ исключительному господству относится не къ религіознымъ потребностямъ вообще, а только къ извѣстной фазѣ ихъ развитія. Выше мы замѣтили, что у простыхъ религіозныхъ русскихъ людей нѣтъ и тѣни подобныхъ расположеній. Религіозныя стремленія могутъ стать завоевательными, властолюбивыми и исключительными лишь съ той минуты, когда изъ дѣла убѣжденія и личной совѣсти они переходятъ въ доктрину, становятся дѣломъ ума_. науки, критики, когда люди одинаковой вѣры образуются въ свѣтское общество, преслѣдующее свѣтскія цѣли. На этомъ пути они встрѣчаются лицомъ къ лицу съ государствомъ и наукой и, рано или поздно, должны передъ ними отступить, какъ показываетъ вся исторія.
   Такіе періодически возобновляющіеся протесты религіозныхъ потребностей противъ пренебреженія и отрицанія, которыя они встрѣчаютъ со стороны точной науки, и, въ то же время, безсиліе религіозныхъ стремленій, преобразившихся въ теософію и особое учрежденіе, побороть науку и государство, вынуждаютъ взглянуть на нихъ совсѣмъ иначе, чѣмъ смотрѣлось до сихъ поръ. Всѣ религіи основаны на преданіи, во имя котораго они себя отстаиваютъ и предъявляютъ право на господство и власть въ обществѣ. Вытѣсненныя съ этой арены критикой и развитіемъ государства и общественныхъ учрежденій, религіозныя стремленія сосредоточиваются въ частной, гражданской индивидуальной жизни и дѣятельности, не измѣняя своего традиціоннаго характера. Считая ихъ въ этой сферѣ совершенно безвредными,-- пожалуй, въ извѣстной степени и въ извѣстныхъ отношеніяхъ, даже полезными,-- мы предоставляемъ имъ прозябать, какъ они тамъ себѣ знаютъ, не заботясь и не думая о нихъ долѣе. Единственныя стороны, въ. которыхъ мы признаемъ характерную черту религій,-- это традиціонная к обрядовая; что касается ихъ содержанія -- прецептовъ, ученій, то они, думаемъ мы, лучшими своими сторонами и въ несравненно болѣе правильной отдѣлкѣ перешли въ науку, въ гражданскіе, общественные, политическіе уставы, обычаи и нравы. Много ли, мало ли пройдетъ времени, традиціи постепенно замрутъ и испарятся, а съ ними и ритуалы, по мѣрѣ того какъ ихъ безполезность и ненужность будутъ яснѣе и яснѣе сознаваться большинствомъ людей.
   Такъ смотритъ на религію и религіозныя стремленія огромное большинство думающихъ и образованныхъ людей у насъ и въ Европѣ. Очень немногіе безпокоятъ себя вопросомъ, не скрывается ли за преданіемъ чего-либо такого, что не принято, не переработано наукой и осталось внѣ ея области, за ея порогомъ, а, между тѣмъ, составляетъ живую потребность людей; но очень и очень многіе это чувствуютъ, и такое чувство выражается отрицательно -- въ недовольствѣ наукою, знаніемъ, котораго не умѣютъ опредѣлить, положительно -- въ цѣпкости, съ которою держатся за преданіе, какъ за якорь спасенія, какъ за доску, поддерживающую посреди волнующагося житейскаго моря, готоваго ежеминутно поглотить каждаго въ своихъ нѣдрахъ.
   

XIII.

   Темное чувство, влекущее многихъ къ религіи, неопредѣленное безпокойство и какое-то неудовлетвореніе посреди небывалаго развитія и совершенства современной цивилизаціи и ея обильныхъ и роскошныхъ даровъ не впервые встрѣчаются въ наше время. Въ подобной обстановкѣ царскій сынъ Сакіямуни отказался отъ всѣхъ радостей жизни, чтобъ въ уединеніи рѣшить въ себѣ и для себя великій вопросъ внутренняго удовлетворенія. Нирвана, до которой онъ додумался, была отвѣтомъ восточнаго человѣка, не созрѣвшаго ни до философскаго мышленія и науки, ни до подчиненія обстоятельствъ и обстановки своимъ внутреннимъ задачамъ и цѣлямъ. Въ Греціи, въ эпоху ея высшаго развитія и процвѣтанія, является Сократъ, который указываетъ, какъ высшую задачу, познаніе самого себя, внутреннюю красоту, внутреннюю добродѣтель. То же самое повторилось и въ Римѣ. Когда онъ достигъ высшей степени культуры, стоики и эпикурейцы -- тѣ и другіе по-своему -- искали внутренняго удовлетворенія, котораго не находили въ блестящей обстановкѣ распустившагося пышнымъ цвѣтомъ античнаго міра. Тогда же появилось и слово утѣшенія, которое и теперь, спустя двѣ тысячи лѣтъ, вноситъ миръ, успокоеніе и благодать въ душу, истерзанную испытаніями, придаетъ ей бодрость и силу выносить ихъ. Отчего католичество, побѣжденное и наукою, и государствомъ, продолжаетъ, однако, жить и оказывается силой, съ которою приходится считаться даже величайшимъ современнымъ политическимъ дѣятелямъ? Оттого, что оно хранитъ, хотя въ искаженномъ и обезображенномъ видѣ, это слово утѣшенія и успокоенія, котораго не могутъ дать ни наука, ни искусство, ни политическая и общественная жизнь. Весьма знаменательно, что исканіе людьми точки опоры въ самомъ человѣкѣ, въ его внутреннемъ, духовномъ мірѣ, во всѣ эпохи начиналось въ то время, когда цѣлая культура, достигнувъ своего апогея, склонялась къ упадку и разложенію. Судя по аналогіи, неожиданное оживленіе религіозныхъ стремленій служитъ зловѣщимъ признакомъ для современной европейской культуры и показываетъ, что новое время стучится въ дверь, что оно уже наступаетъ.
   Противъ этихъ аналогій и сближеній намъ могутъ возразить, что они вовсе не доказываютъ того вывода, который мы изъ нихъ дѣлаемъ. Если обращеніе человѣка къ своему внутреннему, духовному міру есть заключительный актъ всякой цивилизаціи, то напрасно стали бы мы искать въ религіозныхъ стремленіяхъ подкладки, способной отвѣчать на основные вопросы жизни. Въ судьбахъ народовъ и исторіи они не болѣе, какъ заключительное звено развитія, послѣ чего оно прекращается и начинается снова, часто на другой почвѣ и при другихъ условіяхъ. Исторія представляла бы, такимъ образомъ, не болѣе, какъ повтореніе одного и того же процесса, конечно, въ разнообразныхъ формахъ, какъ училъ еще Вико. Какъ дерево и всякій вообще организмъ имѣетъ свое начало, свое развитіе и свой конецъ, такъ и народы. Различные фазисы ихъ существованія не могутъ, слѣдовательно, имѣть другаго значенія, кромѣ повторенія, въ разныхъ видахъ, одного и того же круговорота. Что же можетъ быть безотраднѣе такого взгляда? Не является ли человѣкъ, въ правильномъ, періодическомъ возобновленіи одного и того же органическаго процесса, жалкою пѣшкой, которой фатально суждено проходить черезъ разныя стремленія въ вѣчной погонѣ за удовлетвореніемъ, чтобы, въ концѣ-концовъ, придти къ той же неизбѣжной гробовой доскѣ неудовлетвореннымъ и, вдобавокъ, съ горькимъ сознаніемъ, что удовлетвореніе -- лишь мечта и призракъ?
   Тѣ, которые такъ смотрятъ, упускаютъ, какъ мы думаемъ, изъ вида, что сквозь рядъ кажущихся повтореній одного и того же процесса проходитъ красною ниткой одинъ общій всему человѣческому роду процессъ постепеннаго и послѣдовательнаго развитія, котораго стадіи мы ощупываемъ, хотя и не знаемъ окончательнаго его результата, который еще впереди. Процессъ этотъ опредѣляется единственно и исключительно накопленіемъ знанія и опытности въ постепенномъ приспособленіи всего окружающаго къ потребностямъ и нуждамъ людей и въ умѣньи воспитать и выработать человѣка такъ, чтобъ ему жилось возможно хорошо въ окружающей его обстановкѣ. Другаго смысла не имѣетъ исторія рода человѣческаго. Знаніе и опытность развиваютъ людей въ указанныхъ двухъ направленіяхъ. Капитализація знанія и опытности идетъ, не прерываясь, отъ поколѣнія къ поколѣнію, отъ народа къ народу, отъ эпохи къ эпохѣ, вслѣдствіе чего каждая новая фаза развитія, составляя повтореніе того же, что было когда-то прежде, въ то же время, представляетъ нѣчто новое, чего прежде никогда не бывало. Это новое и зависитъ отъ большей степени знанія, опытности и составляетъ дѣйствительный успѣхъ, шагъ впередъ въ развитіи человѣческаго рода. Возьмемъ для примѣра хоть то же обращеніе человѣка къ самому себѣ, къ своему внутреннему міру. Мы видѣли, что оно возвращалось періодически, въ разныя эпохи исторіи и при обстоятельствахъ, имѣющихъ между собою много аналогичнаго; а, между тѣмъ, стоитъ только сравнить между собою видъ, способъ, формы, въ которыхъ выражалось въ разныя эпохи обращеніе человѣка къ своему внутреннему міру, чтобы тотчасъ же замѣтить, что оно каждый послѣдующій разъ становилось яснѣе, сильнѣе, глубже, настойчивѣе. Отъ чего это? Единственно отъ того, что, подъ вліяніемъ наблюденія, знанія и опытности, духовный міръ человѣка, его значеніе и роль въ человѣческихъ дѣлахъ болѣе и болѣе выясняясь въ сознаніи.
   

XIV.

   Почему же, спросятъ насъ, сознаніе внутренняго, духовнаго міра человѣка, разъ возникнувъ, хотя бы и въ самомъ несовершенномъ видѣ, впослѣдствіи на долгое время утрачивалось и исчезало, повидимому, безъ слѣда и люди, отворотившись отъ него, съ новою энергіей, бодростью и увлеченіемъ принимаясь за изученіе и устроеніе окружающаго, какъ будто въ немъ одномъ можно было найти точку опоры и разрѣшеніе всѣхъ трудныхъ и сложныхъ задачъ человѣческаго благополучія? Не слѣдуетъ я отсюда, что обращеніе человѣка на себя не болѣе, какъ переходный моментъ въ развитіи, минутная стоянка, отдыхъ, послѣ котораго люди съ обновленными силами снова продолжаютъ свой многовѣковый трудъ? Такой выводъ тѣмъ болѣе правдоподобенъ, что, какъ сказано, за погруженіемъ человѣка въ свой духовный міръ наступало всегда не обновленіе политической и общественной жизни, а, напротивъ, ея разложеніе и разрушеніе. Такимъ образомъ, только въ накопленіи знанія объективнаго міра и опытности въ обращеніи съ нимъ заключается дѣйствительный успѣхъ и развитіе рода человѣческаго, а вовсе не въ различныхъ видахъ погруженія человѣка въ себя. Послѣднее есть не болѣе, какъ признакъ, показатель перехода знанія и опытности изъ одной стадіи развитія въ другую.
   Въ основаніи такого взгляда лежитъ важное недоразумѣніе и ошибка. Что такое знаніе и опытность? Еще Кантъ неопровержимо доказалъ, что они не есть нѣчто объективное, внѣ насъ существующее, а выражаютъ собою только отношеніе человѣка въ предмету. Мы называемъ это отношеніе объективнымъ, когда не одинъ какой-нибудь человѣкъ, а огромное большинство людей, весь родъ человѣческій находится въ одинаковыхъ отношеніяхъ къ предмету. Это высшій критерій всякаго объективнаго знанія и опытности. Въ самомъ ли дѣлѣ дерево зелено, звукъ высокъ или низокъ, тѣло гладко или шероховато,-- для этого мы не имѣемъ другой повѣрки, кромѣ ощущеній, общихъ всѣмъ людямъ. Установить какой-нибудь фактъ объективнымъ образомъ -- значитъ ни болѣе, ни менѣе какъ сдѣлать его несомнѣннымъ для огромнаго большинства людей, а вовсе не изслѣдовать его, каковъ онъ самъ по себѣ, помимо человѣка, что вовсе невозможно, какъ нельзя исчислить точно квадратуру круга или придумать машину вѣчнаго движенія. Оттого и такъ называемая объективная истина подвижна, способна къ совершенствованію по мѣрѣ того, какъ совершенствуются пріемы и методъ наблюденій; а это доказываетъ, что развитіе самаго человѣка, его наблюдательности, его опытности, входитъ какъ существенная составная часть въ выработку и успѣхи того, что мы считаемъ объективнымъ предметнымъ знаніемъ.
   Но если это справедливо даже въ примѣненіи къ наукѣ объ окружающемъ насъ мірѣ, то что сказать о явленіяхъ и фактахъ нашего духовнаго, внутренняго міра, которые мы узнаемъ не изъ внѣшнихъ наблюденій и опыта, а посредствомъ внутренняго сознанія, духовными очами? Знаніе его, умѣнье обращаться съ нимъ имѣетъ ли и можетъ ли оно имѣть объективный характеръ, значеніе объективной истины? Отвѣтъ не можетъ быть сомнителенъ. Выражая только наше отношеніе къ предметамъ внутренняго наблюденія, оно такъ же мало объективно и предметно, какъ и знаніе окружающихъ насъ предметовъ, тѣмъ болѣе, что мы имѣемъ дѣло не съ тѣмъ, что внѣ насъ, а съ тѣмъ, что въ насъ самихъ и въ нашемъ сознаніи. И такъ, въ такъ называемомъ объективномъ, предметномъ знаніи и опытности, которыя кажутся намъ отрѣшенными отъ человѣка, онъ, на самомъ дѣлѣ, есть одинъ изъ существенныхъ элементовъ, изъ которыхъ оба слагаются и безъ которыхъ совсѣмъ не мыслимы. Стало быть, и обращеніе его на самого себя изъ окружающаго его предметнаго міра не можетъ быть только признакомъ и перерывомъ въ развитіи объективнаго знанія; напротивъ, оно есть естественное и необходимое его послѣдствіе, выводъ изъ него и его повѣрка. Изслѣдуя и узнавая окружающее, человѣкъ измѣняется самъ и смотритъ на тотъ же окружающій міръ другими глазами, а это снова измѣняетъ его прежній взглядъ и заставляетъ иначе взглянуть на то, что живетъ и совершается около него. Въ этомъ и заключается развитіе знанія и опытности. Въ этомъ же -- и объясненіе періодическаго обращенія человѣка къ самому себѣ, къ своему внутреннему, психическому міру.
   

XV.

   Несомнѣнная связь между человѣкомъ и окружающимъ его міромъ, такъ ясно выступающая въ развитіи знанія и науки, далеко, впрочемъ, не разрѣшаетъ всѣхъ недоумѣній, возбуждаемыхъ ходомъ историческаго развитія, на который было указано выше. Человѣкъ со своимъ внутреннимъ міромъ и его тайнами и откровеніями выступаетъ не какъ продолженіе, разъясненіе и дополненіе окружающаго,-- напротивъ, онъ отрицаетъ его, спасается отъ его золъ и страданій, въ самомъ себѣ ищетъ точки опоры и во имя ея стремится пересоздать весь дѣйствительный міръ и условія его существованія. Что значитъ это противупоставленіе внутренняго міра внѣшнему, доходящее до вражды, и почему оно является заключительнымъ актомъ эпохъ культуръ и цивилизацій, а не заявляетъ себя въ самомъ ихъ началѣ?
   Позднее появленіе протестовъ во имя внутренняго, душевнаго міра противъ окружающей среды, въ которой суждено жить человѣку, легко объясняется закономъ дифференціаціи, одинаково замѣчаемымъ въ развитіи природы и человѣка и человѣческаго общежитія. Слитное, не различенное въ зародышѣ, является при дальнѣйшимъ ростѣ различеннымъ и обособленнымъ, иногда до того, что трудно уловить и опредѣлить взаимную связь бывшихъ прежде частей одного цѣлаго. Послѣднее замѣчаніе особенно относится къ высшимъ, сложнымъ организмамъ, каково, напримѣръ, человѣческое общество. Сначала индивидуальность людей, изъ которыхъ оно состоитъ, не выдается впередъ, стушевываясь и утопая въ общемъ старомъ чувствѣ. Развитіе общества ослабляетъ это первоначальное безразличіе. По мѣрѣ того, какъ общество живетъ, индивидуальность выступаетъ ярче, опредѣленнѣе и рѣзче. Вотъ почему обращеніе человѣка къ себѣ, погруженіе его въ свой внутренній міръ, въ противуположность окружающему внѣшнему, появляется не на первыхъ, а на послѣднихъ заключительныхъ ступеняхъ развитія, когда всѣ задатки эпохи вполнѣ созрѣли, когда она исчерпала свое содержаніе и пришла къ заключительнымъ своимъ итогамъ.
   Гораздо труднѣе объяснить противуположность между индивидуальнымъ человѣкомъ и окружающею природой и обществомъ. Каждый человѣкъ есть часть природы и отъ рожденія до конца живетъ между людьми. Тѣмъ, что онъ есть, онъ обязанъ природѣ и обществу. При такой тѣсной, органической связи его съ окружающимъ, казалось бы, нѣтъ и не должно бы быть мѣста противупоставленію, доходящему до вражды и отрицанія. А на дѣлѣ мы видимъ другое. Вся дѣйствительная жизнь есть непрерывная борьба. Все, что дѣйствительно существуетъ, начиная съ низшихъ организмовъ и оканчивая высшими, живетъ одно на счетъ другаго, завоевывая свое существованіе съ боя и безпрестанно подвергаясь опасности сдѣлаться жертвою окружающаго. На человѣкѣ, самомъ развитомъ и сложномъ изъ всѣхъ организмовъ въ природѣ, этотъ общій законъ жизни выражается всего явственнѣе и рѣзче. Онъ непрестанно борется съ природой, съ подобными себѣ людьми, съ обществомъ, посреди котораго родился, выросъ и живетъ, то побѣждая ихъ, то, напротивъ, изнемогая передъ ихъ превосходными силами. Какъ же согласить вопіющее противорѣчіе между двумя одинаково несомнѣнными дѣйствительными фактами, которые, однако, также несомнѣнно исключаютъ другъ другъ,-- между единствомъ всего существующаго и непрерывною борьбой этого существующаго съ самимъ собою? Вопросъ этотъ поставленъ съ тѣхъ поръ, что человѣкъ сталъ думать, рѣшался на тысячи ладовъ, но до сихъ поръ удовлетворительнаго рѣшенія его не найдено. Какъ о свободѣ и необходимости, такъ и объ отношеніяхъ человѣка къ природѣ и обществу люди спорили между собою испоконъ вѣка, спорятъ до сихъ поръ и никакъ не могутъ придти къ соглашенію. Отчего это? Кантъ, не находя удовлетворительнаго отвѣта на основные запросы знанія въ современномъ ему философскомъ догматизмѣ, напалъ на мысль, не скрывается ли причина неудовлетворительности въ томъ, что не обращается вниманія на элементы, вносимые въ познаніе предмета со стороны познающаго лица? Эта мысль, разработанная въ Критикѣ чистаго, произвела цѣлый переворотъ въ философіи. Неразрѣшимое противорѣчіе, передъ которымъ мысль останавливается въ недоумѣніи послѣ столькихъ неудачныхъ попытокъ найти отвѣтъ, снова ставитъ на очередь вопросъ, поставленный геніальнымъ нѣмецкимъ мыслителемъ, конечно, въ другихъ условіяхъ и другой формулѣ. Если два явленія, одинаково очевидныя и несомнѣнныя, существующія въ дѣйствительности рядомъ одно порѣ другаго, исключаютъ себя взаимно въ нашей мысли, въ нашемъ пониманіи, то не происходитъ ли это отъ того, что мы сопоставляемъ неоднородное, ставимъ ихъ на одну доску и мѣряемъ однимъ аршиномъ? На этотъ вопросъ наводитъ многое. Точная наука не занимается индивидуальностью; послѣдняя изъ нея выпадаетъ и ею отбрасывается, какъ вовсе ей ненужная. Религія, совершенно наоборотъ, вся посвящена духовнымъ и душевнымъ интересамъ лица, его индивидуальнаго существованія. Наука имѣетъ задачею знаніе законовъ и необходимыхъ условій существующаго, явленій; религія ставитъ на первый планъ не объективную истину, а напутствіе человѣка къ духовной и нравственной жизни посреди житейской борьбы невзгодъ и пользуется выводами науки лишь настолько, насколько они могутъ служить этой главной, существенной цѣли. То, что къ ней не подходитъ или ей противорѣчитъ, религія отвергаетъ, какъ вредное, какъ зло. Зорко и ревниво оберегая только личное, индивидуальное духовное и нравственное существованіе, она останавливаетъ попытки знанія проникнуть тайны существованія тамъ, гдѣ бы онѣ могли поколебать устои личной духовной жизни, и не обинуясь высказываетъ, что эти устои скрыты отъ человѣческаго вѣдѣнія и непостижимы для ума. Все религіозное міросозерцаніе, отъ начала до конца, въ общемъ и мельчайшихъ подробностяхъ, построено на одной основной мысли -- сохранить, направить и воспитать духовно и нравственно человѣка, дать его душѣ и совѣсти точку опоры противъ соблазновъ и искушеній на жизненномъ пути. Все пригоняется и прилаживается къ этой завѣтной цѣли: и разныя отрасли искусства, и философія и, по возможности, формы быта и общественности. Въ этой заботѣ объ удовлетвореніи духовныхъ потребностей индивидуальнаго человѣческаго существованія заключается сила религіи и тайна ея огромнаго вліянія на людей.
   

XVI.

   Отчего же знаніе, наука, не можетъ справиться съ индивидуальнымъ существованіемъ и относится къ нему равнодушно? Отвѣтъ не труденъ: задачи знанія совсѣмъ другія и пріемы его совсѣмъ не тѣ, какіе нужны для духовнаго и нравственнаго воспитанія и назиданія отдѣльнаго человѣка, лица. Наука изслѣдуетъ не цѣльный предметъ въ его совокупности, въ его живой дѣйствительности, а одни условія и законы его существованія и дѣятельности и обобщаетъ эти законы и условія въ общія формулы. Вслѣдствіе того, она вездѣ и всегда начинаетъ съ разложенія дѣйствительнаго, живаго факта на его составныя части и получаетъ въ результатѣ уже нѣчто совсѣмъ иное, чѣмъ была дѣйствительность, подвергнутая научному анализу. Результатъ этотъ состоитъ въ обнаруженіи и пониманіи условій и законовъ дѣйствительной жизни. Оттого-то выводы науки представляютъ совсѣмъ иныя комбинаціи, чѣмъ какія дѣйствительно существуютъ, и вовсе на нихъ непохожія. Эти комбинаціи, когда онѣ сдѣланы совершенно правильно, на основаніи всѣхъ характерныхъ явленій, суть несомнѣнныя истины, отвѣчающія дѣйствительности, но истины въ объясненномъ выше смыслѣ, то-есть представляющія соотвѣтствіе нашего пониманія съ тѣми законами и условіями, которыя дѣйствительно управляютъ живыми явленіями. Наука даетъ намъ, такимъ образомъ, знаніе того, что есть, но съ особенной точки зрѣнія, съ извѣстной стороны, которая отвлечена отъ дѣйствительности и совсѣмъ иначе комбинируется въ нашемъ умѣ. Къ чему, спрашивается, нужны намъ такія новыя комбинаціи, такое преобразованіе дѣйствительности въ нашей головѣ? Роль ихъ, а потому и науки, въ дѣйствительной жизни громадная. Благодаря имъ, и только при ихъ помощи, человѣкъ получаетъ возможность производить то, что ему полезно или нужно, устранять или ослаблять то, что ему вредно или ненужно. Въ фантастическомъ упоеніи этою возможностью сопоставлять извѣстныя условія и тѣмъ производить тѣ или другія явленія, человѣкъ провозгласилъ себя владыкою міра, покорителемъ природы, властелиномъ всѣхъ условій -- не только естественныхъ, природныхъ, но и соціальныхъ своего существованія. Эта власть и господство имѣютъ, какъ все, свои предѣлы въ самыхъ условіяхъ существованія и въ недостаточности научныхъ средствъ все узнать, все изслѣдовать; но не подлежитъ сомнѣнію, что только при помощи, посредствомъ науки и знанія люди улучшили и безпрерывно улучшаютъ свой бытъ, обезпечиваютъ себя противъ тысячи вредныхъ и опасныхъ случайностей, создали и создаютъ около себя обстановку, благопріятную для развитія не только матеріальнаго, но умственнаго и нравственнаго. До сихъ поръ никто еще не указалъ", гдѣ предѣлы знанія, на какомъ пунктѣ оно должно остановиться. Какъ глыба снѣга, катящаяся съ горы, знаніе, развиваясь, не только увеличивается въ объемѣ, но расширяетъ и свои средства, и выростаетъ въ громадную силу. Но нельзя и не должно требовать отъ знанія того, что оно по своему существу, по своей природѣ дать не можетъ. Умъ не болѣе, какъ особый процессъ, особое отправленіе человѣка, человѣческой природы. Онъ ничего не создаетъ, а только производитъ новыя комбинаціи того, что есть, и, притомъ, всегда въ видѣ отвлеченій и обобщеній. Эти отвлеченія и обобщенія не имѣютъ, внѣ человѣка, никакой объективной реальности, которую долгое время имъ приписывала философія. Ошибка произошла единственно отъ того, что умъ, какъ органическое свойство и отправленіе, дѣйствуетъ безсознательно, помимо нашей воля и пониманія. Кода сознаніе пробуждается, оно уже находитъ въ душѣ готовыя отвлеченія и обобщенія, и, не зная откуда они взялись, принимаетъ ихъ за дѣйствительности и реальности особаго рода, которыя и противуполагаетъ реальности, доступной внѣшнимъ чувствамъ. Естествовѣдѣніе, именно физіологія и критическая психологія, раскрыли эту ошибку. Первая доказала зависимость умственныхъ отправленій отъ мозга и нервовъ; послѣдняя раскрыла, что содержаніе этихъ мнимыхъ существъ заимствовано изъ внѣшнихъ ощущеній или фактовъ внутренней, психической жизни и получило своеобразный видъ и форму только вслѣдствіе переработки ощущеній и психическихъ явленій умственными операціями. Уяснивъ это себѣ, мы должны признать, что знаніе есть ничто иное, какъ особый, свойственный лишь человѣческому роду способъ отношеній къ окружающему и самому себѣ, служащій ему средствомъ для достиженія своихъ цѣлей. Цѣль, задачу человѣкъ носитъ въ себѣ. Она заключается въ удовлетвореніи его потребностей -- физическихъ, духовныхъ и нравственныхъ, разнообразныхъ и многосложныхъ, какъ его природа. Мы называемъ знаніе средствомъ, потому что оно, само по себѣ, въ теоретическомъ, чистомъ своемъ видѣ, представляетъ сознанію ту же живую дѣйствительность, только переиначенную умственнымъ процессомъ, и остается мертвою, сухою отвлеченностью до тѣхъ поръ, пока человѣкъ не воспользуется ею для сопоставленія условій живаго, дѣйствительнаго міра согласно съ своими задачами и цѣлями. Такъ называемыя прикладныя науки показываютъ примѣненіе отвлеченныхъ истинъ знанія къ дѣйствительнымъ живымъ явленіямъ и облегчаютъ человѣку приложеніе ихъ къ его ближайшимъ практическимъ потребностямъ и нуждамъ.
   

XVII.

   Только въ различномъ назначеніи, роли и задачахъ религіи и науки заключается, какъ мы думаемъ, единственная причина ихъ существеннаго различія. Религія воспитываетъ нравственную личность, заботится о ней, направляетъ и поддерживаетъ ее въ дѣйствительной жизни и ея треволненіяхъ; наука, знаніе, выясняетъ общія условія дѣйствительнаго бытія я даетъ могучее орудіе для ихъ устроенія по возможности согласно съ потребностями и желаніями людей. Обѣ подходятъ къ одной и той же задачѣ съ двухъ различныхъ сторонъ: религія -- съ психической, субъективной, нравственной, наука -- съ внѣшней, объективной. Ихъ противуположность и вражда происходятъ только вслѣдствіе глубокихъ недоразумѣній и неяснаго пониманія взаимныхъ ихъ отношеній, круга и границъ ихъ дѣятельности. Назначеніе религіи не есть знаніе; стало быть, ей, казалось бы, и не слѣдъ выступать противникомъ и врагомъ его, къ какимъ бы результатамъ и выводамъ оно ни пришло. Точно также и наукѣ, знанію, не слѣдъ было бы враждовать противъ религіи, когда назначеніе ея не нравственное воспитаніе людей, а открытіе общихъ условій и законовъ существующаго. Однако, такое рѣшеніе не удовлетворяетъ никого. И наука, и религія несутъ съ собою цѣлое міросозерцаніе: первая -- основанное на изслѣдованіяхъ, другая -- на преданіи, и обѣ взаимно исключаютъ другъ друга. Какъ же разрѣшитъ его? Поставленный въ упоръ во всей его непосредственности и рѣзкости, онъ, мы полагаемъ, и не разрѣшимъ. Тѣ, для которыхъ нравственное развитіе отдѣльнаго лица представляетъ главный, существенный интересъ, будутъ всегда болѣе чутки и внимательны къ доводамъ и воззрѣніямъ, ведущимъ къ этой цѣли, опуская или отбрасывая тѣ, которые не имѣютъ къ ней отношенія или опровергаютъ благопріятную ихъ цѣли аргументацію, и, наоборотъ, люди болѣе наклонные къ строгой и точной умственной дѣятельности, болѣе расположенные, по складкѣ и свойствамъ своего ума, видѣть существенную и главную сторону дѣйствительности въ ея необходимыхъ, роковыхъ условіяхъ и законахъ, будутъ естественно выдвигать и подчеркивать то, что имъ больше по душѣ, и яснѣе, рельефнѣе оттѣнять слабыя стороны выводовъ, разсчитанныхъ не въ виду знанія, а для соображеній, не имѣющихъ съ нимъ ничего общаго. Въ обществѣ, соединяющемъ въ одно цѣлое людей и того, и другаго склада, главная задача -- найти средніе термины ихъ мирнаго и безобиднаго сосуществованія рядомъ, и эта цѣль можетъ бытъ достигнута, когда причины противуположности будутъ обѣими сторонами поняты и кругъ дѣятельности того и другаго направленія очерченъ добровольно и съ возможною точностью. Знаніе, наука, на многіе вопросы не даетъ въ теоріи точнаго отвѣта; въ практическомъ приложеніи приходится въ такихъ случаяхъ довольствоваться возможнымъ приближеніемъ въ недостижимому точному разрѣшенію. Этимъ приходится довольствоваться и при установленіи отношеній между религіей и наукой.
   Такое рѣшеніе возможно и будетъ принято рано или поздно, но подъ слѣдующими непремѣнными условіями: во-первыхъ, должна быть доказана необходимость духовнаго и нравственнаго развитія личности и невозможность достигнуть цѣли, достигаемой религіей непосредственнымъ примѣненіемъ результатовъ, къ которымъ приводитъ наука, знаніе. При положительномъ отвѣтѣ на то и другое, останется, во-вторыхъ, объяснить, существуетъ ли для людей науки" и знанія возможность, не покидая почвы научнаго міросозерцанія, подойти, хотя бы и другимъ путемъ, къ тѣмъ же самымъ условіямъ духовнаго и нравственнаго развитія личности, которыя составляютъ силу религіи и изъ-за которыхъ она отказывается отъ выводовъ научнаго знанія? Пока эти вопросы не разрѣшены въ положительномъ смыслѣ, о практическихъ компромиссахъ между людьми религіознаго и научнаго направленія и рѣчи быть не можетъ, ибо если индивидуальное, духовное и нравственное развитіе не необходимо и безъ него можно обойтись, то дѣло, которому по преимуществу посвящаетъ себя религія, будетъ подкопано подъ самый корень, а съ нимъ и самое призваніе религіи окажется шаткимъ и спорнымъ; съ другой стороны, если научнымъ путемъ невозможно подойти къ тому же, что составляетъ необходимое условіе духовнаго и нравственнаго развитія личности, то самое знаніе, наука, какъ не способная отвѣчать на одну изъ главныхъ потребностей человѣческаго существованія и идущая съ нею въ разрѣзъ, окажется вовсе не заслуживающею довѣрія, котораго къ себѣ требуетъ, и. должна упасть во мнѣніи людей, умалиться до размѣровъ односторонняго упражненія умственныхъ способностей, полезнаго лишь въ тѣсномъ кругѣ однѣхъ матеріальныхъ потребностей, далеко не исчерпывающихъ всѣхъ сторонъ человѣческой жизни и дѣятельности. Только признаніе потребности духовнаго и нравственнаго развитія индивидуальности, какъ одной изъ основныхъ задачъ жизни и возможности дойти двумя различными путями до условій ея удовлетворенія, могутъ подготовить почву для компромисса между религіей и наукой и ихъ мирнаго совмѣстнаго сосуществованія.
   

XVIII.

   Современную науку упрекаютъ, особенно у насъ, въ томъ, что она знать не знаетъ и рать не хочетъ явленій духовнаго и нравственнаго міра, отрицаетъ ихъ въ принципѣ и, будучи матеріалистическою и атеистическою по своему существу, не признаетъ другихъ способовъ дѣйствіи на человѣка, какъ чисто-внѣшнихъ, механическихъ, при помощи которыхъ и мечтаетъ создать благополучіе человѣческаго рода. Какое же можетъ бытъ такое благополучіе? Очевидно, такое же, каковы и самыя средства,-- матеріальное, внѣшнее, а не духовное и нравственное, безъ котораго, однако, человѣкъ не можетъ быть человѣкомъ, и общество человѣческое должно развалиться, чему мы видимъ не мало примѣровъ въ исторіи. Съ порчею нравственности, съ пренебреженіемъ духовными и нравственными благами, вездѣ начинался упадокъ политической, общественной и частной жизни, добрыхъ нравовъ и порядковъ между людьми.
   Въ основаніи такихъ упрековъ лежатъ большія недоразумѣнія и смѣшеніе понятій. Тѣмъ, которые произносятъ такіе приговоры современной наукѣ, теперешнее ея направленіе и методъ, очевидно, мало знакомы. Они не различаютъ ея отъ философіи и матеріалистическихъ системъ, съ которыми она давно уже разошлась и не имѣетъ ничего общаго. Наука нашего времени не есть система, не есть міросозерцаніе; она прежде и больше всего критика и потому не можетъ быть ни деистической, ни атеистической, ни спиритуалистической, ни матеріалистической. Она установляетъ точнымъ образомъ предметъ своихъ изслѣдованій, старается открыть условія и законы его существованія, отношенія къ другимъ ближайшимъ и болѣе отдаленнымъ предметамъ и, не задумываясь надъ ихъ сущностью, считаетъ свое дѣло оконченнымъ, задачу разрѣшенной, когда условія и законы существованія, дѣятельности и отношеній предмета изслѣдованія вполнѣ выяснены и опредѣлены. Вооруженная превосходнымъ, въ мельчайшихъ подробностяхъ выработаннымъ индуктивнымъ методомъ, повѣряя шагъ за шагомъ каждый изъ полученныхъ выводовъ, наука все болѣе и болѣе расширяетъ кругъ своихъ изслѣдованій, медленною, но вѣрною и твердою поступью переходитъ отъ извѣстнаго, узнаннаго, къ неизвѣстному и критически необслѣдованному, отъ болѣе простаго къ болѣе сложному, обнимая все болѣе и болѣе обширный кругъ. Такой характеръ науки выработался постепенно въ противуположностъ безчисленнымъ системамъ и міровоззрѣніямъ, между которыми умъ человѣческій заблудился и не зналъ на чемъ остановиться. Испробовавъ свои силы и утвердившись въ области матеріальныхъ явленій и фактовъ и оправдавъ въ ней правильность своихъ пріемовъ блистательнѣйшими теоретическими и практическими результатами, наука въ наше время стала захватывать и область явленій психическаго и соціальнаго порядка. Пока сдѣлано ею немного на этомъ новомъ полѣ изслѣдованій и сдѣланное не идетъ въ сравненіе съ тѣмъ, что ею совершено въ области естествознанія и математики, и это неудивительно. Пройдетъ еще не мало времени, пока она успѣетъ разобраться въ своеобразномъ матеріалѣ, какой представляютъ явленія психической и соціальной жмени, освоится съ нимъ и придумаетъ необходимыя примѣненія къ нимъ своего точнаго метода. До сихъ поръ усилія науки перенести пріемы естествознанія въ изслѣдованія психическихъ и соціальныхъ фактовъ но привели, да и не могли привести, къ ожидаемымъ результатамъ; но эти первыя пробы примѣнить къ изученію фактовъ другаго порядка точный методъ изслѣдованій уже принесли огромную пользу тѣмъ, что выдѣлили изъ нихъ великое множество явленій физическаго міра, которыя ошибочно причисляли къ области психологіи и соціологіи, значительно очистивъ, такимъ образомъ, матеріалъ изслѣдованія отъ постороннихъ примѣсей, и указали на тѣсную, органическую связь между различными порядками явленій, не имѣвшими между собою, повидимому, никакой связи и ничего общаго.
   Такимъ образомъ, упреки, которые дѣлаются современной наукѣ, по нашему убѣжденію, крайне несправедливы. Въ сферѣ психической и соціальной она только начинаетъ работать, и потому подписывать ей приговоръ по первымъ опытамъ или пробамъ крайне опрометчиво. Они относятся не къ ней, а къ тѣмъ, которые, забѣгая впередъ, уже предсказываютъ окончательные выводы, которыхъ она еще не дѣлала и не могла сдѣлать. Наконецъ, обрушиваясь на науку и взводя на нее массу обвиненій, весьма тяжкихъ, мы забываемъ, что она не рождается на свѣтъ готовою, какъ Минерва изъ головы Зевса, а окружена въ своей колыбели и при первыхъ своихъ шагахъ преданіями и остатками прошедшаго, изъ котораго выработалась, съ которыми никакъ не слѣдуетъ ее смѣшивать; мы же слишкомъ часто и крайне неосмотрительно валимъ на ея плечи то, въ чемъ она вовсе не виновна, чего она не говоритъ и не думаетъ, а говорятъ доктрины, потерявшія въ ея глазахъ кредитъ и постепенно приходящія въ забвеніе. Мы совершенно убѣждены, что наука имѣетъ всѣ необходимыя средства для изслѣдованія и строго-научнаго опредѣленія условій и законовъ психической жизни, какъ она ихъ открыла и указала въ жизни органической и неорганической природы. Всѣ существенные элементы, изъ которыхъ слагается духовная и нравственная жизнь человѣка, съ ихъ фактической стороны, значительно выяснены и съ каждымъ почти днемъ выясняются болѣе и болѣе. Для ихъ научнаго изслѣдованія накопленъ необозримый матеріалъ, большею частью еще сырой, но отчасти уже подработанный, и чувствуется, по ходу научныхъ изслѣдованій, что не слишкомъ далеко время, когда для индивидуальной психической жизни, составляющей вѣнецъ всей жизни и всей природы, будетъ найдена точная научная формула, какія открыты и открываются по другимъ сторонамъ жизни.
   Но далѣе этого наука, знаніе, не можетъ идти. Опредѣленіемъ условій я законовъ психической жизни и дѣятельности ея задача оканчивается. Какъ воспользоваться этимъ знаніемъ для возможно-полнаго духовнаго и нравственнаго развитія того или другаго лица, при такихъ или другихъ обстоятельствахъ и обстановкѣ, это уже не ея дѣло, какъ не ея дѣло учить, какъ разводить то или другое растеніе на той или другой почвѣ, при тѣхъ или другихъ климатическихъ условіяхъ. Достиженіе практическихъ цѣлей не входитъ въ задачи строгой науки, а такъ называемыхъ прикладныхъ наукъ, занимающихъ середину между знаніемъ умѣньемъ, и искусствомъ. Теоретическія основанія прикладныхъ наукъ даетъ чистая, строгая наука; онѣ же указываютъ только способы примѣненія этихъ основаній или началъ къ потребностямъ и нуждамъ людей. Смѣшеніе чистой науки съ прикладными есть одна изъ причинъ путаницы понятій и часто влечетъ за собою весьма прискорбныя практическія послѣдствія. Теоретическая формула, какъ всякая отвлеченность, не можетъ быть непосредственно осуществлена въ дѣйствительности. Примѣненіе должно считался съ готовыми комбинаціями дѣйствительной жизни, которыя установляются совсѣмъ не при тѣхъ условіяхъ, какъ научный выводъ.
   

XIX.

   Если мы теперь отъ этихъ соображеній о характерѣ и значеніи научнаго знанія обратимся къ дѣйствительной жизни, то тотчасъ же увидимъ, что необходимость индивидуальной выработки для извѣстной цѣли или извѣстнаго назначенія -- явленіе до того общее, до того нетерпящее исключеній, что его нельзя не отнести въ числу существеннѣйшихъ условій и законовъ, управляющихъ міромъ. Только мысли и чувства знакомы съ общимъ и отвлеченнымъ. Дѣйствительность ихъ не знаетъ. Она вся, отъ низшиихъ до высшихъ ступеней, состоитъ изъ индивидуумовъ, которые, возникая изъ общей всѣмъ имъ почвы, живя посреди ея и подчиняясь ея условіямъ, въ то же время, имѣютъ, каждый, свое особое существованіе, свои потребности, удовлетвореніе которыхъ и составляетъ ихъ сознаваемую и безсознательную цѣль. Стремленіе къ цѣли и достиженіе ея разлагается на двѣ стороны, которыя можно назвать субъективною и объективною: первая состоитъ въ приспособленіи индивидуума къ средѣ и даннымъ условіямъ, посреди которыхъ цѣль должна быть достигнута; вторая -- въ приспособленіи среды и данныхъ условій такъ, чтобы они благопріятствовали достиженію цѣли. Вслѣдствіе того, всякая дѣятельность, направленная къ достиженію извѣстной цѣли, влечетъ за собою измѣненіе и дѣйствующаго лица, и среды, въ которой онъ дѣйствуетъ. Выравненіе, правильнѣе сказать, согласованіе ихъ и приближеніе другъ къ другу -- до того всеобщій и неизмѣнный законъ всего существованія, что многіе усматриваютъ цѣлесообразность въ органической и даже неорганической природѣ, объясняя причину этого явленія каждый по своему, начиная отъ ученій, основанныя на преданіи, и оканчивая Гартманомъ и Дарвиномъ.
   Цѣли и средства ихъ достиженія такъ же разнообразны и безчисленны, какъ нужды, потребности и ихъ удовлетвореніе. Тѣ и другія идутъ, все обобщаясь я осложняясь, отъ самыхъ простыхъ, непосредственныхъ и матеріальныхъ до самыхъ сложныхъ, повидимому, не имѣющихъ никакого осязательнаго предмета, каковы цѣли психическія, духовныя и нравственныя,-- отъ простѣйшей реакціи и рефлекса до самыхъ сложныхъ и отвлеченныхъ психическихъ дѣйствій и поступковъ. Всѣ они непремѣнно предполагаютъ, какъ сказано" индивидуальную выработку, приспособленіе, начиная съ умѣнья младенца направить свой глазъ на руку къ предмету и окашивая высшими духовными я нравственными стремленіями; разница заключается только въ томъ, что, смотря по свойству, характеру или объему цѣли" требуется приспособленіе или болѣе частичное, или болѣе общее, обнимающее на одну, большую или меньшую сторону индивидуума, или, напротивъ, весь или почти весь организмъ и всѣ его стороны. Выучиться класть себѣ пищу въ ротъ требуетъ, очевидно, болѣе частичнаго приспособленія руки, чѣмъ умѣнье играть на какомъ-нибудь инструментѣ или владѣть карандашомъ или кистью; умѣнье обороняться отъ внѣшнихъ опасностей и одерживать верхъ надъ внѣшними врагами гораздо менѣе требуетъ развитія психическихъ способностей, чѣмъ достиженіе истины въ знаніи или высокаго нравственнаго совершенства. Такъ или иначе, но несомнѣнно, что единичная, индивидуальная выработка той или другой способности или цѣлаго человѣка, смотря по цѣли, которой имѣется въ виду достигнуть, до того безусловно необходима, что безъ нея потребности остаются неудовлетворенными и существованіе индивидуальности или искажается, или прекращается вовсе, точно такъ же какъ и въ томъ случаѣ, когда неблагопріятныя объективныя условія не могутъ быть устранены или измѣнены въ лучшему.
   

XX.

   Но если духовное и нравственное развитіе человѣка въ общей экономіи человѣческаго развитія такъ же необходимо, какъ и приспособленіе къ его нуждамъ и потребностямъ объективныхъ условій существованія, то гдѣ, спрашивается, искать основаній для такого развитія, точки опоры и указаній, куда направиться на этомъ пути? Какъ всѣ прикладныя науки помоемся на научномъ теоретическомъ основаніи, такъ и практика духовнаго и нравственнаго развитія должна имѣть свою доктрину, свою догму и канонъ, безъ котораго она не можетъ шагу ступить, какъ пароходъ не можетъ плыть по назначенію безъ руля, буссоля и карты. Для религіи такимъ руководствомъ служитъ преданіе.
   Философія, витая между небомъ и землею, думала замѣнить живой и авторитетный его голосъ безплотными отвлеченными идеями, но, путаясь въ нихъ, потеряла реальную почву, служившую имъ подкладкой. Геніальнѣйшій изъ современныхъ мыслителей, отецъ новой философіи, Бантъ, вѣрнымъ чутьемъ понималъ необходимость сохранить въ философіи начало личности. Его Категорическій императивъ есть источникъ познанія идей, которыя недоступны чистому разуму, неспособному выйти изъ противорѣчій!. Но его критическія изслѣдованія, начавшія новую эру научныхъ изслѣдованій въ области, психологіи и психическихъ явленій, не разрѣшили вопроса объ отношеніи мысли и факта, идеи и дѣйствительности, и подмѣченное вѣрнымъ тактомъ явленіе осталось такимъ хе безпочвеннымъ, никъ; и категоріи чистаго разума. Съ тѣхъ поръ и до нашего времени остается открытымъ вопросъ, есть ли возможность, путемъ науки и знанія, открылъ и указать твердую почву и основаніе тѣхъ началъ, на которыхъ только и можетъ быть построено ученіе о нравственности и на которыя опирается духовное и нравственное развитіе людей? Въ наше время объ этихъ предметахъ существуютъ самыя сбивчивыя понятія. Нравственное и духовное развитіе, личности отодвинуто на второй планъ и почти забыто, какъ неважное, безъ котораго можно обойтись и которое вполнѣ замѣняется измѣненіемъ и улучшеніемъ условій жизни человѣка. Дайте людямъ хорошій судъ, хорошее управленіе, поставьте ихъ въ нормальное экономическое положеніе, откройте имъ широко двери науки и знанія, обезпечьте ихъ физическое благосостояніе -- и они сани собою станутъ духовно и нравственно развитыми. Факты не оправдываютъ, однако, этихъ надеждъ.
   Нравственныя качества и совершенство не совпадаютъ ни съ умственнымъ развитіемъ и образованіемъ, ни съ обезпеченностью личною и имущественною, ни съ свободами политическими и гражданскими, ни съ культурой. Пороки и преступленія, подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ несомнѣнныхъ благъ, не уменьшаются между людьми, а только становятся утонченнѣе. Посреди небывалыхъ богатствъ матеріальныхъ и духовныхъ тосклива и безотрадна, скучна и безцвѣтна становится жизнь современнаго человѣка. Сомнѣніе закрадывается въ его душу: къ чему всѣ эти блага, когда съ ними живется такъ тяжело, какая-то тоска наполняетъ грудь и не даетъ ими наслаждаться? Да и въ самомъ ли дѣлѣ они -- блага, когда не даютъ душевнаго удовлетворенія? Отбитъ ли жить, когда жизнь не радуетъ, а оставляетъ ничѣмъ не наполненную пустоту? И люди тысячами спѣшатъ насильственно превратить свою жизнь, и эти тысячи ростутъ въ ужасающей, зловѣщей пропорціи, а живущіе, при внутренней разорванности, мало-помалу впадаютъ въ равнодушіе и апатію. Напрасно говорятъ имъ о необходимости энергіи и характера для того, чтобы достигнуть великихъ результатовъ. Настойчивость, выдержка, умѣнье, находчивость,-- всего этого имѣютъ въ избыткѣ люди нашего времени, не задающіеся нравственными идеалами, а чисто-личными цѣлями. Но они болѣе и болѣе вырождаются въ хищныхъ звѣрей, тѣмъ болѣе лютыхъ и опасныхъ, что, не останавливаясь ни передъ чѣмъ, вооружены всѣми средствами, какія даетъ знаніе науки.
   Эта мрачная картина, краски которой скорѣе смягчены, чѣмъ усилены противъ дѣйствительности, наводить на цѣлый рядъ размышленій. Если всѣ усилія ума, созданія, науки и искусства, которыми люди такъ справедливо гордятся, не могли дать полнаго удовлетворенія людямъ, и человѣкъ, даже при такой обстановкѣ, можетъ быть дряблъ, безцвѣтенъ, ничтоженъ или негоденъ,-- то изъ этого слѣдуетъ, что одна обстановка, сама по себѣ, его не воспитываетъ, не укрѣпляетъ, не улучшаетъ, а необходимо нѣчто другое -- индивидуальная, духовная и нравственная выработка. Но, кромѣ этого вывода, къ которому мы уже пришли выше другимъ путемъ, та же картина приводитъ и къ другому. Человѣкъ есть творецъ своей обстановки, въ томъ видѣ, какъ, она имъ прилажена къ его потребностямъ и нуждамъ; онъ -- творецъ науки и искусства. Они только для него и только черезъ него существуютъ и сами по себѣ безъ него не имѣютъ ни значенія, ни даже смысла. Значитъ, его возможно-полное удовлетвореніе есть ихъ послѣдняя цѣль и назначеніе, и если они этого не достигаютъ, то, очевидно, нужно, кромѣ нихъ, что-то другое, чего они не даютъ и дать не могутъ. Это нѣчто и есть душевный строй, нравственный камертонъ, который, давая намъ точку опоры и поддерживая въ равновѣсіи наши душевныя отправленія, открываетъ наше сердце ко всѣмъ радостямъ и дѣлаетъ способными пользоваться и наслаждаться всѣми благами, какія даетъ наука, искусство и творчество безчисленныхъ предшествовавшихъ поколѣній въ приспособленіи окружающей среды къ человѣческимъ потребностямъ. Для людей, отступившихъ отъ преданія, такая точка опоры, камертонъ и равновѣсіе должны быть найдены путемъ знанія и точной науки, имѣющей авторитетъ въ ихъ глазахъ. Мы думаемъ, что это возможно, если только наука, оставаясь вѣрной себѣ и послѣдовательной своимъ началамъ, перенесетъ на изслѣдованіе психическихъ явленій тотъ же самый методъ, который повелъ къ такимъ блистательнымъ открытіямъ въ естественныхъ наукахъ.
   

XXI.

   До послѣдняго времени въ изслѣдованіяхъ всѣхъ предметовъ, имѣющихъ непосредственное отношеніе къ духовной и нравственной сторонѣ человѣческаго существованія, точкою отправленія служилъ единичный, индивидуальный человѣкъ, какимъ мы его теперь знаемъ. Это и понятно. Думаетъ, изслѣдуетъ не отвлеченное понятіе человѣческаго рода или націи, а живой, единичный человѣкъ, при томъ запасѣ знанія и опытности, какой умѣлъ пріобрѣсти. Поэтому съ себя онъ начиналъ и себя же сознательно или безсознательно принималъ за исходную точку своихъ общихъ выводовъ и соображеній. Оттого индивидуализмъ легъ въ основаніе всей науки, философіи, политическихъ и общественныхъ учрежденій. Такъ продолжалось до тѣхъ поръ, пока всѣ стороны индивидуальнаго человѣка не были изслѣдованы и испробованы на дѣлѣ въ построеніяхъ общества и государства.
   Теперь этотъ періодъ развитія пришелъ къ концу. По мѣрѣ того, какъ стало выясняться, что человѣкъ есть органическая часть природы, что міръ его идей и понятій не имѣетъ объективнаго существованія и есть лишь результатъ его умственныхъ процессовъ надъ явленіями внѣшней и внутренней его жизни, точка зрѣнія человѣка на окружающее и самого себя должна была существенно измѣниться. Выдѣленіе человѣкомъ себя изъ всего остального міра и перенесеніе изъ послѣдняго точки опоры въ созданія его психической дѣятельности должно было прекратиться и уступить мѣсто другому воззрѣнію, въ которомъ точкой отправленія является не единичный человѣкъ, а человѣческое общество, котораго онъ лишь членъ, въ которомъ онъ только и можетъ жить и развиваться. Только благодаря общежитію съ другими, подобными себѣ, онъ и ногъ стать тѣмъ, что есть. Міръ знанія и науки, играющій такую рѣшительную судьбу въ развили его, открылся передъ нимъ только благодаря обобщеніямъ, которыя сдѣлались возможны лишь благодаря общенію его съ другими людьми. Только въ такомъ общеніи творческія его силы окрѣпли и усотерились. Наконецъ, лишь въ общенія людей между собою могли зародиться понятія и идеи, которыя долго считались исключительнымъ произведеніемъ единичнаго, индивидуальнаго человѣческаго ума.
   Если, такимъ образомъ, человѣкъ только въ обществѣ себѣ подобныхъ становится тѣмъ, что онъ есть, и дѣлается способнымъ къ развитію и совершенствованію, то на него и слѣдуетъ смотрѣть не какъ на самостоятельную единицу, а какъ на составную часть цѣлаго, подобно органической клѣточкѣ, изъ которыхъ слагается живой организмъ. Каждая изъ нихъ живетъ, но лишь въ связи съ другими, въ составѣ организма. Такъ какъ въ человѣкѣ дифференціація достигаетъ высшаго развитія, то человѣкъ въ обществѣ стоитъ гораздо самостоятельнѣе, можетъ достигать гораздо большаго индивидуальнаго развитія, чѣмъ составныя части всякаго другаго живаго организма. Это и вводитъ насъ въ заблужденіе относительно положенія человѣка въ природѣ и обществѣ. Пока не было вполнѣ выяснено, что онъ составляетъ ихъ органическую часть, индивидуализмъ могъ быть возведенъ въ безусловный принципъ, который какъ буро находилъ себѣ оправданіе въ мірѣ отвлеченныхъ и обобщенныхъ идей и понятій, которымъ приписывалось объективное, реальное существованіе внѣ дѣйствительнаго міра. При теперешнемъ состояніи науки и знанія такое отношеніе въ природѣ и общежитію человѣка уступило другому, а именно сознанію, что человѣкъ находится въ полной и совершенной зависимости отъ природы и общества, кругомъ ими обусловленъ и внѣ ихъ немыслимъ вовсе. Чтобы сохранить и по возможности улучшить посреди ихъ свое индивидуальное, личное существованіе, онъ долженъ сообразоваться съ ихъ условіями и законами и, насколько они позволяютъ, приспособлять данныя въ природѣ и обществѣ сочетанія явленій и фактовъ къ своимъ личнымъ, индивидуальнымъ нуждамъ и потребностямъ. И такъ, индивидуальный человѣкъ ограниченъ въ своемъ существованіи и въ своей дѣятельности со "всѣхъ сторонъ и во всѣхъ отношеніяхъ природой и обществомъ.
   Такое положеніе человѣка посреди другихъ людей, не выдуманное, не произвольное или договорное, а данное непроизвольное и неизбѣжное, можетъ служить прочною основой для научнаго объясненія тѣхъ вѣчныхъ нравственныхъ истинъ, которыя хранитъ преданіе и которыя должна лежатъ во главѣ угла духовнаго и нравственнаго воспитанія индивидуальнаго человѣка съ высшими стремленіями въ продолженіе всей жизни до гробовой доски.
   

XXII.

   Человѣческое общество только въ отвлеченномъ представленіи является единицей; въ живой, реальной дѣйствительности оно есть собраніе людей, связанныхъ единствомъ сожительства и общенія. Перенесенное въ сферу чувствъ, оно является высшимъ нравственнымъ закономъ -- любовью къ ближнему. Любовь, какъ чувство единенія съ людьми, не имѣетъ ничего Общаго съ личною дружбой, привязанностью и другими личными чувствами и душевными движеніями. Она относится къ другимъ людямъ въ ихъ качествѣ людей, независимо отъ ихъ личныхъ достоинствъ и недостатковъ или пороковъ. Въ этомъ высшемъ отвлеченномъ значеніи любовь идеальна, существуетъ вопреки личнымъ несочувствіямъ и отвращеніямъ. Она должна возвышаться надъ личными враждами и ненавистями и подавлять ихъ. Отрицательная сторона такой идейной любви есть ненависть не къ людямъ, хотя бы самымъ недостойнымъ и порочнымъ, а къ тому, что, въ лицѣ ихъ, враждебно водворенію, осуществленію и укрѣпленію любви къ людямъ. Снисходительность, состраданіе, милосердіе къ людямъ, кротость и терпѣливость въ сношеніяхъ съ ними -- суть лишь необходимыя послѣдствія идейной любви къ людямъ, которая стоитъ во главѣ всѣхъ нравственныхъ добродѣтелей, ихъ общій, высшій источникъ.
   Любовь не есть понятіе, которое можно анализировать и изслѣдовать. Соотвѣтствующее ей общее понятіе -- предметъ научнаго изслѣдованія и знаніе -- есть единеніе людей въ обществѣ, и, притомъ, единеніе индивидуальное, хотя и пропитанное идеальнымъ элементомъ и потому идейное. Любовь, какъ чувство, есть качество или душевное состояніе, которое должно быть присуще индивидуальному человѣку вслѣдствіе того, что онъ есть членъ общежитія, сожительства и общенія людей. Поэтому-то индивидуальный человѣкъ долженъ носить въ себѣ это чувство всегда, въ каждую минуту своей жизни, воспитывать его, развивать, укрѣплять и усиливать безпрестаннымъ упражненіемъ, ибо только тогда оно обратится въ привычку, въ плоть и кровь, станетъ второю его натурой. Замѣнить любви нельзя ничѣмъ: всякая ея замѣна переводитъ личную, индивидуальную дѣятельность въ сферу общественныхъ комбинацій отвлеченнаго свойства, въ которыхъ непосредственное чувство, непосредственная личная дѣятельность не принимаютъ участія. Аллегри, балъ, спектакль съ благотворительною или общеполезною цѣлью хороши въ общественномъ, а не въ индивидуальномъ нравственномъ смыслѣ, потому что не развиваютъ чувства живой идейной любви къ единичнымъ лицамъ.
   Въ числѣ добродѣтелей, которыя вмѣняются людямъ въ обязанность, макъ условія духовнаго и нравственнаго совершенства, есть и такія, которыя непосредственно относятся къ лицу, къ его индивидуальной жизни и лишь косвенно дѣйствуютъ на общежитіе, подготовляя къ нему такихъ членовъ, какіе нужны для того, чтобъ оно въ дѣйствительности, самымъ фактомъ, было тѣмъ, чѣмъ должно быть, -- сожительствомъ и общеніемъ нравственно и духовно развитыхъ и, по возможности, совершенныхъ людей. Нѣкоторыя изъ этихъ добродѣтелей, каковы, напримѣръ, умѣренность, воздержаніе, относятся къ нравственной и духовной діететикѣ и гигіенѣ: чтобы жить и поступать нравственно, надо обладать собою, умѣть держать всѣ свои силы въ равновѣсіи, готовыми дѣйствовать но нашему расположенію; неумѣренность, невоздержаніе разстроиваютъ такое состояніе, нарушаютъ равновѣсіе силъ, высвобождаютъ тѣ или другія изъ нихъ изъ-подъ нашей власти. Еще болѣе вредно для нашей духовной и нравственной жизни и дѣятельности, когда такія разстройства дѣлаются хроническими вслѣдствіе навыка къ неумѣренности и невоздержанію. Что касается аскетизма, умерщвленія плоти, удаленія отъ соблазновъ міра, то это -- крайнее развитіе умѣренности и воздержанія подъ вліяніемъ восточнаго міровоззрѣнія; ибо нравственное и духовное совершенство требуетъ, прежде всего, борьбы со зломъ, упражненія душевныхъ силъ въ умѣньи его побѣждать; удаляясь отъ соблазна или устраняя и ослабляя его внѣшними способами, человѣкъ оставляетъ свои душевныя силы въ бездѣйствіи, не упражняетъ, не развиваетъ ихъ.
   Кромѣ этихъ условій нравственнаго и духовнаго индивидуальнаго развитія, есть цѣлый рядъ другихъ, составляющихъ прямые, положительные и отрицательные прецепты для достиженія на этомъ пути возможнаго совершенства. Большинство ихъ предостерегаетъ отъ естественной наклонности поставить свои личныя, индивидуальныя стремленія и требованія выше идеальныхъ. Человѣкъ никогда не долженъ терять изъ вида этой идеальной стороны, отличающей его отъ остальной природы. Гордость, высокомѣріе, тщеславіе, своекорыстіе суть выраженія индивидуальныхъ стремленій выдвинуться надъ другими, стать выше ихъ, не во имя призванія и требованій общественной жизни и пользы, а во имя своего личнаго я. Смиреніе, которое многими очень ошибочно смѣшивается съ раболѣпствомъ и самоуниженіемъ, а на самомъ дѣлѣ есть скромность; простота, признаваемая иными также ошибочно за синонимъ глупости, ничтожности и неразвитости, выражаютъ душевныя качества человѣка, привыкшаго смотрѣть на себя, какъ на равнаго съ другими людьми и, несмотря ни на какія свои преимущества передъ ними, не забывающаго, что, по идеальному представленію о человѣкѣ, онъ ничѣмъ не лучше другихъ и очень далекъ отъ идеальнаго совершенства. Наконецъ, чувство вѣры, надежды и покорность судьбѣ суть необходимыя условія и предпосылки всякой дѣятельности вообще, а тѣмъ болѣе духовной и нравственной. Безъ вѣры (мы разумѣемъ здѣсь подъ вѣрою не положенія догматовъ, а субъективное настроеніе), то-есть безъ твердой рѣшимости и убѣжденія, безъ надежды достигнуть цѣли, никакое дѣло немыслимо и невозможно. Покорность судьбѣ не имѣетъ ничего общаго съ дряблостью при встрѣчѣ съ препятствіями; она, напротивъ, мужественное признаніе того, чего нельзя ни предвидѣть, ни отвратить. Чтобы жить и дѣйствовать, надо умѣть прямо смотрѣть въ глаза черствой правдѣ, выносить неудачи, не падать духомъ и принимать всякія превратности судьбы безъ малодушнаго и безполезнаго ропота. Кто идетъ путемъ такого духовнаго и нравственнаго развитія и совершенствованія, тотъ будетъ чистъ душой, ясна и свѣтла будетъ его внутренняя жизнь, радость и душевное спокойствіе будутъ его удѣломъ.
   Таковы основанія нравственности, проповѣдуемыя религіей. Они ни мало не противорѣчатъ наукѣ и не имѣютъ съ нею ничего общаго. Они не даютъ никакой объективной формулы того, что нравственно и что безнравственно, потому что относятся къ строю чувствъ и внутренней дѣятельности, а не къ внѣшнимъ поступкамъ. Брутъ дѣйствія этихъ процентовъ ограничивается тѣмъ, что происходитъ въ нашей душѣ, прежде чѣмъ оно выльется въ доступномъ для другихъ поступкѣ. Въ этомъ смыслѣ міръ нравственныхъ движеній не отъ міра сего; нравственность, по ея общечеловѣческому значенію, не знаетъ различія состояній и общественнаго положенія, пола, возраста, народности, времени и мѣста. Но въ этомъ высшемъ значеніи нравственное ученіе ставитъ идеалъ высшаго совершенства, едва ли для кого-либо вполнѣ достижимый. Такіе же недостижимые идеалы ставитъ и наука, и общественная и политическая жизнь, и всякаго рода и вида человѣческая дѣятельность, почему и нельзя ставить этого въ упрекъ именно этому ученію и тѣмъ объяснять пренебреженіе и забвеніе, которымъ оно подвергалось въ наше время. Причины должно искать къ томъ, что, будучи основано на преданіи, оно подвергалось одной съ нимъ судьбѣ съ того времени, когда наука, изслѣдованіе отвергли авторитетъ преданія и на его мѣсто поставили достовѣрность критическаго знанія. Но, какъ сказано, нравственные идеалы, не противорѣча знанію и относясь исключительно къ индивидуальной человѣческой дѣятельности, къ нравственному и духовному развитію отдѣльнаго лица, составляютъ насущную потребность жизни и необходимую подкладку правильнаго человѣческаго общежитія. Общество состоитъ изъ людей; каковы они, таково будетъ и общество, и таково же и общежитіе. Если большинство ихъ не будетъ имѣть передъ собою нравственнаго идеала, какъ руководства въ индивидуальной жизни и дѣятельности, общество не можетъ жить и развиваться правильно, захудаетъ и разстроится. Вотъ почему, въ эпохи упaдкa, вездѣ и всегда выступали во имя высшихъ идеаловъ индивидуальной человѣческой жизни и дѣятельности, которые потомъ служили точкой опоры для возрожденія померкнувшей общественной жизни. Съ такого же нравственнаго идеала, отысканнаго вновь я вынесеннаго изъ-подъ спуда, подъ которымъ онъ похороненъ, должно начаться и обновленіе современной общественной жизни. Религіозныя стремленія нашего времени имѣютъ это значеніе. Она не протестъ противъ науки, а заявленіе потребности, которая недостаточно еще выяснилась въ сознаніи людей.
   

XIII.

   Не всѣ люди способны возвыситься до усвоенія себѣ идеала нравственнаго совершенства; еще меньше число тѣлъ, которые стараются осуществить его въ дѣйствительности. Огромное большинство преслѣдуетъ ближайшія цѣли, старается удовлетворить, прежде всего, ближайшимъ потребностямъ и нуждамъ, не умѣя или не желая подчинить ихъ высшимъ, болѣе отдаленнымъ и высокимъ задачамъ и цѣлямъ. На этомъ пути люди въ своихъ стремленіяхъ, жизни и дѣятельности встрѣчаются другъ съ другомъ далеко не съ намѣреніемъ добровольно себя ограничить въ пользу ближняго, а, напротивъ, достигнуть своей цѣли, удовлетворить своимъ желаніямъ. Отсюда -- столкновенія, хотя бы и не враждебныя, но, во всякомъ случаѣ, требующія проведенія граничной черты между дѣятельностью и притязаніями разныхъ лицъ, возможно точнаго опредѣленія круга, за который никому выходить нельзя и не должно, въ интересахъ всѣхъ и каждаго и правильнаго, мирнаго теченія общежитія. Такія границы дѣятельности отдѣльныхъ лицъ ставитъ обычай или положительный законъ, право, которое, будучи переведено въ чувство, становится справедливостью. Право не есть идея, которая воплощается между людьми; оно лишь отвлеченное понятіе отъ бытоваго факта, обусловленнаго сожительствомъ людей. Право и соотвѣтствующее ему идейное чувство справедливости не принадлежатъ къ числу тѣхъ высшихъ субъективныхъ добродѣтелей, изъ которыхъ слагается нравственность. Они вызваны не внутреннею жизнью людей, а ихъ внѣшними отношеніями между собою, когда эти отношенія требуютъ точнаго опредѣленія границъ дѣятельности каждаго. въ этомъ смыслѣ право болѣе относится къ объективному міру, чѣмъ къ субъективному, личному, душевному. Въ развитіи своемъ право вполнѣ подпадаетъ подъ законы мышленія, логики, какъ всякія другія отвлеченія и обобщенія дѣйствительныхъ явленій. Право имѣетъ дѣло не съ единичнымъ дѣйствительнымъ человѣкомъ, а съ отвлеченнымъ понятіемъ о человѣкѣ въ составѣ общества, въ отношеніяхъ его къ другимъ людямъ, тоже возведеннымъ въ отвлеченное понятіе. Отъ того право приводитъ въ своемъ развитіи къ равенству и относительной свободѣ, въ смыслѣ неприкосновенности и полнаго простора дѣйствій въ предѣлахъ отведеннаго круга или границъ, обозначенныхъ общимъ отвлеченнымъ образомъ. Въ этомъ состоитъ и сила, и слабая сторона права. Создавая между людьми границы общаго и отвлеченнаго свойства, оно удовлетворяетъ потребностямъ правильнаго общежитія во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда нравственная, субъективная сторона недостаточно сильно развита, чтобы предупредить или сдержать столкновенія между людьми; недостаточность же права заключается въ томъ, что, мѣряя всѣхъ людей одною общею, отвлеченною мѣрной, и, притомъ, имѣя дѣло съ людьми не съ ихъ внутренной личной стороны, а только съ ихъ внѣшними поступками, явно не можетъ всегда и во всѣхъ случаяхъ совпадать съ полною, безусловною справедливостью, которая предполагаетъ особую мѣрку для каждаго отдѣльнаго человѣка.
   На этой своей ступени право еще имѣетъ дѣло съ отдѣльными лицами, хотя возведенными въ отвлеченныя единицы. Далѣе оно уже теряетъ изъ вида людей и имѣетъ дѣло только съ общими условіями общественной и политической жизни и опредѣляетъ ихъ соотвѣтственно съ ея потребностями и нуждами. Въ концѣ-концовъ, эти нужды и потребности указываются пользами и нуждами единицъ, изъ которыхъ состоитъ общество; но такъ какъ эти потребности крайне разнообразны и далеко не у всѣхъ людей одинаковы, то право на этой ступени вынуждено руководствоваться въ своихъ опредѣленіяхъ не потребностями, единичныхъ людей, а цѣлыхъ ихъ группъ и слоевъ, соображенныхъ съ условіями общественнаго и политическаго быта. Вотъ почему государственное, политическое и административное права, гораздо болѣе чѣмъ частное или такъ называемое гражданское, имѣютъ объективный характеръ и установляютъ механизмъ, прилаженный въ потребностямъ общества, въ которомъ интересы единичныхъ людей отодвинуты на второй планъ, не имѣютъ, по крайней мѣрѣ, не должны имѣть непосредственнаго значенія и вліянія. Механизмъ этотъ только покоится на живыхъ людяхъ, существуетъ для нихъ и ими держится. Помимо живыхъ человѣческихъ единицъ, механизмъ политическій и административный не имѣетъ никакого смысла и значенія. Наука, дѣлая его предметомъ своихъ изслѣдованій, никогда не должна забывать, что между ними и механизмами природными есть существенная разница. Послѣдніе тоже состоятъ изъ единицъ, но въ которыхъ субъективная, личная жизнь такъ мало развита, что ее можно отбросить изъ соображеній и выводовъ, не впадая въ важную ошибку, не отдаляясь чувствительно отъ истины; но и тутъ природа неорганизованная и организованная, атомы и клѣточки, представляютъ уже весьма значительную разницу, оказывающую существенное вліяніе на самую жизнь тѣлъ. Тѣмъ больше должно быть вліяніе на жизнь организма, когда онъ состоитъ изъ единицъ, которыя, кронѣ общей, имѣютъ еще и свою сильно развитую индивидуальную жизнь: послѣдняя не можетъ не имѣть огромнаго значенія въ жизни, дѣятельности и развитіи механизма, которому такія единицы служатъ подкладкой. Индивидуальную жизнь составныхъ частицъ нельзя отбросить изъ соображеній и выводовъ объ условіяхъ и законахъ развитія механизмовъ, на которыхъ послѣдніе построены, не впадая въ весьма грубыя ошибки. Жизнь и развитіе человѣческихъ обществъ основаны, въ концѣ-концовъ, на жизни единичныхъ людей. Такъ какъ субъективная, духовная и нравственная сторона играетъ въ жизни индивидуальныхъ людей огромную роль, давая ей направленіе и служа регуляторомъ и камертономъ, то изъ этого слѣдуетъ, что личное духовное развитіе и нравственность людей имѣютъ большое значеніе и играютъ важную роль въ общей экономіи соціальной жизни и не могутъ былъ выключены изъ политическихъ и государственныхъ соображеній и построеній, какъ это дѣлается, къ сожалѣнію, слишкомъ часто. Безъ правильнаго духовнаго и нравственнаго развитія людей не можетъ быть и правильной политической, государственной и общественной жизни, но послѣдняя есть только высшая, общая и отвлеченная форма первой.
   

XXIV.

   Мы остановились съ большимъ вниманіемъ и подробностью на значеніе религіи и нравственности и ихъ отношеніяхъ къ знанію, наукѣ и критикѣ, потому что къ нимъ сводятся всѣ вопросы нашего времени, относящіеся, повидимому, совсѣмъ къ другимъ предметамъ. Чего бы мы ни коснулись, о чемъ бы ни заговорили, -- все приводитъ насъ непремѣнно къ вопросу о религіи, нравственности и наукѣ. Неясность, сбивчивость или ошибочность понятій объ этихъ, предметахъ есть больное мѣсто нашего времени, источникъ всѣхъ нашихъ нравственныхъ золъ и страданій, нашить колебаній, непослѣдовательности, увлеченій и, въ концѣ-концовъ, унынія и отчаянія. Теперь, когда великое движеніе умовъ, охватившее всѣ европейскіе народы съ конца XVII вѣка, начинаетъ отстаиваться, для мысли открываются новые просвѣты, обѣщающіе многострадальному роду человѣческому миръ, отдыхъ и врачеваніе глубокихъ душевныхъ язвъ.
   Для насъ, русскихъ, наименѣе захваченныхъ титаническою борьбой, которая разыгралась въ Европѣ, легче критически отнестись къ ея результатамъ. Тамъ каждый выводъ былъ выстраданъ, взятъ съ боя и потому пробороздилъ неизгладимый слѣдъ въ сердцахъ и жизни. Мы только начинаемъ жить болѣе сложною культурною жизнью, въ которой другіе европейскіе народы давно уже искусились и стали мастерами, и потому можемъ и должны свободно, обдуманно, съ критикой и повѣркой каждаго шага прокладывать себѣ путь. Вмѣсто того, что же мы видимъ вокругъ себя? Пустоту, уныніе или апатію, крайнюю близорукость, недомысліе и нескончаемыя пререканія различныхъ направленій, вертящіяся на мелочахъ и приправленныя взаимными недостойнѣйшими укоризнами и заподозриваніями, представляющія всѣхъ мыслящихъ людей въ Россіи какимъ-то отребьемъ рода человѣческаго, каждую мысль -- какимъ-то злоумышленіемъ противъ отечества и драгоцѣннѣйшихъ благъ жизни. Что можетъ быть печальнѣе и вмѣстѣ отвратительнѣе этого? Съ какимъ-то непонятнымъ остервенѣніемъ мы все глубже и глубже вязнемъ въ тинѣ и болотѣ и какъ будто упиваемся запахомъ его вонючихъ испареній.
   До такого состоянія мы доведены полнымъ отсутствіемъ руководящихъ направленій, идей и цѣлей. Закопавшись по уши въ мелочныя дрязги, споры и личные счеты, мы потеряли Смыслъ русской дѣйствительности, инстинктъ и чутье правды, которая одна можетъ поднять наши силы, настроить нашу мысль на человѣческій ладъ, возродить нашу вѣру въ себя, окрылить надежду на лучшія времена. Мы видѣли, что ни одно изъ направленій, которыя прежде давали строй русской мысли и развитію, не удержалось въ руководящей роли; всѣ сошли со сцены. Что же теперь начать? Прежде всего, надо перестать поѣдомъ ѣсть другъ друга, заподозривать, инсинуировать, злобиться и глумиться. Въ рядахъ послѣдователей всѣхъ направленій, безъ всякаго исключенія, есть честные и убѣжденные люди, какъ есть глупцы и негодяи, и нѣтъ ни единаго взгляда или мнѣнія, тоже безъ малѣйшаго изъятія, которое не было бы вызвано тою или другою стороной явленій дѣйствительной жизни. Весь вопросъ, стало быть, въ томъ, правильно ли сдѣланъ выводъ изъ явленія или факта, а вовсе не въ томъ, сдѣланъ онъ честными людьми съ доброю цѣлью или негодяемъ съ злыми намѣреніями. Въ критикѣ воззрѣній нравственная сторона не играетъ никакой роли и вовсе не должна быть принимаема въ разсчетъ. Разъ мы станемъ на почву обсужденія, чуждую нравственной оцѣнки, всѣ воззрѣнія окажутся тѣмъ, чѣмъ они и бываютъ на самомъ дѣлѣ,-- именно освѣщеніемъ съ разныхъ сторонъ одного и того же предмета. Разныя точки зрѣнія только потому исключаютъ другъ друга, что видятъ только эту одну сторону и не видятъ другихъ, столько же несомнѣнно существующихъ, въ предметѣ. Убѣдившись въ правильности такого заключенія, останется сдѣлать только шагъ, чтобы создать одну сомкнутую русскую національную интеллигенцію, которая охватитъ всѣ направленія и теченія русской мысли со всѣми ихъ оттѣнками. Унисона въ ней не будетъ, да онъ вовсе не желателенъ: только разные взгляды на предметъ ведутъ къ полному его выясненію; но разныя мнѣній будутъ исходить изъ одной общей почвы, имѣть въ своемъ основаніи одну общую широкую предпосылку, исключающую личныя пререканія и цензуру нравственности. Изъ-за слабыхъ сторонъ разныхъ направленій русской мысли мы проглядѣли сильныя, доставившія имъ во время оно вліяніе и выдающееся положеніе. Надо отбросить ихъ слабыя стороны и разработать общимъ трудомъ сильныя и вліятельныя. Тогда только мы уяснимъ себѣ, что мы такое между другими народами, проложимъ себѣ пути, наиболѣе свойственные нашему народному генію, и внесемъ лепту своего труда въ общую сокровищницу, накопленную работою всего рода человѣческаго. Только этимъ способомъ мы можемъ стать чѣмъ-нибудь, если вѣра въ наше народное величіе Не есть мечта Маниловыхъ и мы не осуждены, подобно илотамъ между народами, унавозить нашу почву для другихъ, болѣе талантливыхъ и достойныхъ работниковъ на полѣ всемірной исторіи.

К. Кавелинъ.

"Русская Мысль", кн.IV, 1888

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов