Собраніе сочиненій
А. В. ДРУЖИНИНА
(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ (Вас. Остр., 9 д., No 12)
1867
САНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ
Ивана Чернокнижникова по петербургскимъ дачамъ.
Глава I. Вступительная
" II. Причины путешествія и краткій разговоръ съ привиденіемъ
" III. Новая Деревня и дачникъ Шайтановъ
" IV. Исторія о сапогахъ, пойманныхъ на удочку
" V. Бритье бороды и свирѣпый господинъ въ цирульнѣ
" VI. Эвтерпино угощенье или праздникъ вѣчно юной Киприды, съ отважными полетами безъ крыльевъ
" VII. Продолженіе шестой главы, въ которомъ рѣшается участь моего сердца
" VIII. Литературный вечеръ на Чорной рѣчкѣ
" IX. Опыты девятилѣтней музы, или удивительный крошка, подающій большія надежды
" X. "Сонъ въ зимнюю ночь", фантастическая повѣсть Льва Балдѣева.
" XI. Новыя лица на литературномъ вечерѣ и опытъ прейсъ-куранта въ стихахъ
" XII. "Ночь на кладбищѣ" -- эпизодъ изъ психологическаго романа "Четырнадцатый Козырь, или безголовое привидѣніе", соч. Анны Крутильниковой
" XIII. Неожиданное нашествіе на сердце Чернокнижинкова
Глава XIV. Литературный ужинъ, на которомъ герой является защитникомъ истины, обличителемъ лжи и обращаетъ на путь добродѣтели честное семейство
" XV. Каменный островъ и новая встрѣча
" XVI. Синьоръ Дей-Лабри-Нери и визиты по Каменному острову
" XVII. Холостой обѣдъ и юные львы
" XVIII. Королева дача и магнетическое явленіе
" XIX. Закатъ солнца на Елагиномъ островѣ
" XX. Наталья Николаевна и ея добрыя подруга
" XXI. Крестовскій тракторъ
" XXII. Морское сраженіе, абордажъ и пораженіе
" XXIII. Неожиданная встрѣча
" XXIV. Исторія трехъ молодыхъ джентльменовъ и посланіе ихъ къ жестокой красавицѣ, очаровавшей ихъ сердца
" XXV. Суровый отшельникъ на берегу моря
" XXVI. Исторія дачнаго отшельника, изъ которой читатель увидитъ, до какой степени опасна дружба съ вѣроломнымъ человѣкомъ
" XXVII. Новыя приключенія и начало похода для освобожденіи трехъ похищенныхъ дѣвушекъ
" XXVIII. Первое приключеніе при вступленіи въ Парголово
Письмо Чернокнижникова, служащее окончаніемъ его похожденій
Начало трудно -- слышалъ я не разъ...
* * *
Нѣсколько недѣль тому назадъ, одинъ гражданинъ Соединенныхъ Штатовъ, на собственной своей шкунѣ, отъ нечего дѣлать, направилъ путь изъ какого нибудь Коннектикута прямо въ Сѣверную Пальмиру. Въ тридцать-три дня окончилъ онъ свое путешествіе и бросилъ якорь противъ Англійской набережной. Напрасно спутники уговаривали его скорѣе выйти на берегъ и посмотрѣть хотя Невскій проспектъ. Угрюмый американецъ пообѣдалъ на своей шкунѣ, говоря, что въ Петербургѣ вѣрно нѣтъ хорошаго ростбифа, потомъ легъ спать и, выспавшись хорошенько, наконецъ пошолъ осматривать нашу столицу.
Но не такъ дѣлаютъ петербургскіе фельетонисты. Одинъ изъ нихъ въ такихъ словахъ изливалъ дань удивленія "красавцу Петербургу", воротившись въ него послѣ двухнедѣльной поѣздки въ Финляндію, которая была для него чѣмъ-то въ родѣ Австраліи.
"Послѣдняя картина. И стою на Исакіевскомъ мосту. Утро. Нева. Городъ спитъ. Заря на небѣ. Дивный видъ! Биржа. Адмиралтейство. Прекрасенъ ты, спящій Петербургъ!"
Истинно чудное описаніе! Какъ бы хотѣлось мнѣ, подобно художнику фельетонисту, начать мѣсто разсказа тамъ, гдѣ онъ кончилъ,-- то есть на Исакіевскомъ мосту или, по крайней мѣрѣ, на Троицкомъ. Но, увы! что можетъ происходить на мостахъ? Иногда съ нихъ бросались въ воду; но подобныя сцены хороши въ повѣсти при концѣ, а никакъ не въ началѣ.
Къ несчастію, моему разсказу суждено начаться очень скромно и прозаически -- въ Гороховой улицѣ и тотчасъ же перенестись безвозвратно въ петербургскія окрестности. Петербургу принадлежитъ въ немъ самая малая роль...
Дѣло было лѣтомъ, въ іюнѣ. Вечеромъ, часу въ седьмомъ, господинъ лѣтъ двадцати-осьми, мрачнаго вида, въ синей альмавивѣ, одна пола которой очень граціозно закинута была на плечо, и въ бѣлой шляпѣ съ большими полями, вышелъ изъ своей квартиры у Каменнаго моста и скорыми шагами направился къ Невскому проспекту.
-- Извощикъ!
-- Куда прикажете?
-- На Минеральныя Воды.
-- Два съ полтиной.
-- Что ты, съ ума сошоль?
-- А много ли по вашему?
-- Цѣлковый.
-- Шутишь, баринъ...
-- Ну, а по твоему?
-- Два съ полтиной.
-- Заладилъ одно. А ты говори дѣломъ!
-- Ничего меньше.
-- Ну, полтора.
-- Нѣтъ баринъ, на шилѣ далеко не уѣдешь. Ныньче вишь не простой день; весь народъ такъ туда и валитъ; цыганы, слышь, будутъ и музыка, и нѣмецъ на шару полетитъ, и фокусы разные....
При этомъ описаніи мрачное лицо господина въ альмавивѣ озарилось рѣшимостью, и онъ лаконически произнесъ:
-- Ну, два.
-- Нѣтъ, баринъ, не такой день. У меня лошадь важная, да и извощиковъ почитай не осталось. Промѣшкаешь еще часъ, такъ и не найдешь...
Лицо господина въ альмавивѣ выразило мгновенный испугъ. Онъ оглянулся кругомъ: извощиковъ порожнихъ дѣйствительно не было видно. Все неслось въ одномъ направленіи къ Троицкому мосту, и все, казалось, говорило: "горе тѣмъ, которые осуждены не видать волшебнаго праздника Эвтерпы съ отважными полетами безъ крыльевъ!"
-- Съ четвертью, мрачно произнесъ господинъ въ альмавивѣ.
Извощикъ тряхнулъ возжами, съ явнымъ намѣреніемъ удалиться.
-- Стой! стой! быстро закричалъ господинъ въ альмавивѣ.
Извощикъ остановился и готовился принять его на свои дрожки.
-- Да я въ дилижансѣ за пятіалтынный доѣду, сказалъ господинъ въ альмавивѣ.
-- Въ дилижанѣ?! повторилъ съ презрѣніемъ извощикъ.-- Да вы бы такъ и сказали, что въ дилижанѣ, и говорить бы нечего съ вами. Иные господа не ѣздятъ въ дилижанѣ. Два часа проѣдете, да еще, бываетъ, дилижанъ не туда и привезетъ...
-- Лжошь ты! отчего не туда привезетъ?
-- А попробуйте, такъ и увидите. Вотъ на дняхъ, спросите, баринъ, такой же какъ и вы, правда, пришолъ и сѣлъ въ дилижанъ -- нужно ему было туды, на Алсксандро-невскіе заводы -- да въ дилижанѣ и заснулъ; а пріѣхали -- проснулся, глядь: привезли его къ Троицѣ Сергію... Ха! Ха! Право!-- я же его оттуда и привезъ.
-- Да онъ видно пьянъ былъ? сказалъ господинъ въ альмавивѣ.
-- Пьянъ? Вѣстимо не трезвый; да вѣдь и съ трезвымъ развѣ не можетъ случиться? кто ихъ разберетъ! Деньги отдалъ, сѣлъ, такъ ужь тутъ нечего дѣлать -- поѣзжай. Вотъ попробуйте, сядьте, такъ, чего добраго, вмѣсто Минеральныхъ Водъ привезутъ на Кушелевку -- имъ все равно везти, коли деньги взяты. Вотъ и будетъ вамъ праздникъ!
Послѣднее замѣчаніе извощика, несмотря на явную его нелѣпость, видимо испугало господина въ альмавивѣ, и онъ, не торгуясь болѣе, вскочилъ на дрожки и закричалъ мрачно:
-- Ну, пошолъ, да живѣе, смотри!
Глава II.
ПРИЧИНЫ ПУТЕШЕСТВІЯ И КРАТКІЙ РАЗГОВОРЪ СЪ ПРИВИДѢНІЕМЪ.
Есть многое, другъ Гораціо, на небѣ и на землѣ, что и не снилось нашимъ мудрецамъ.
Шекспиръ. ("Гамлетъ".)
Немного можно встрѣтить людей, которые, съ умѣньемъ наблюдать собственную свою особу, соединяли бы великодушную рѣшимость откровенно и безъ утайки сообщать публикѣ плоды своихъ наблюденій. Я принадлежу къ числу этихъ немногихъ и думаю, что еслибъ мнѣ случилось совершить даже воровство или денное грабительство (чего мнѣ, какъ человѣку честному и съ добрыми правилами, конечно, совершить не приходилось), то и объ этомъ я не преминулъ бы довести до свѣдѣнія публики. Такая уже у меня натура, и этимъ качествомъ въ ней я много горжусь, можетъ быть, за недостаткомъ другихъ качествъ, которыми могъ бы гордиться. Настоящій разсказъ будетъ лучшимъ доказательствомъ, что это качество во мнѣ дѣйствительно замѣчательно, и если читателю не понравятся нѣкоторыя черты моего характера, то я прошу его вспомнить, что многіе люди, отлично имъ уважаемые, можетъ быть, явились бы ему не въ лучшемъ свѣтѣ, еслибъ, подобно мнѣ, раскрылись вполнѣ.
Отрекомендовавъ себя въ первой главѣ, подъ видомъ господина въ синей альмавивѣ и гороховой шляпѣ съ большими полями (я дѣйствительно лѣтомъ постоянно ношу этотъ костюмъ и очень привязанъ къ нему за его немногосложность и величественность), я приступаю къ изложенію нѣкорыхъ подробностей, которыя необходимы для объясненія причинъ, побудившихъ меня къ моему странствованію, которое я намѣренъ здѣсь описать.
Въ молодости моей былъ я одержимъ въ сильной степени страстью къ познаніямъ и немалое количество времени потратилъ на изученіе сокровенныхъ тайнъ чорной и бѣлой магіи. Я окружилъ себя разными старинными книгами, портретами и бюстами Каліостро и другихъ волшебниковъ, завелъ съ полдюжины чорныхъ кошекъ, пріобрѣлъ за дорогую цѣну чорнаго пѣтуха и, нарядившись въ длиннѣйшій чорный сюртукъ (употребленный впослѣдствіи на подкладку къ моей альмавивѣ), по цѣлому мѣсяцу не выходилъ изъ моей маленькой комнаты въ четвертомъ этажѣ Гороховой улицы. Единственной причиной, побуждавшей меня выйти изъ дому, было -- появленіе въ Петербургѣ какой нибудь новой гадальщицы, которыхъ и всѣхъ зналъ наперечотъ, или представленіе на Алсксандрынскомъ театрѣ какой нибудь пьесы, въ которой авторы обѣщали раскрыть чудеса волшебства и магіи. Впослѣдствіи я убѣдился, что ходить въ эти представленіи съ моей цѣлію только лишняя трата сапоговъ, и еще неприступнѣе заперся въ моей комнаткѣ. Такое самоотверженіе среди шумнаго Петербурга, представляющаго столько соблазновъ для молодого человѣка, конечно, удивительно, особенно читателю, не знающему еще, что въ карманѣ моемъ обыкновенно не водилось ни гроша,-- что, по добросовѣстности моей, я и спѣшу сообщить ему, дабы онъ неслишкомъ дивился моему самоотверженію. Чего искалъ я? Разумѣется, чего ищутъ всѣ подобные сумасброды -- счастія... И такова моя горькая судьба -- пока искалъ я этого призрачнаго счастія... любовь, это единственное и вѣрное счастіе человѣка,-- все труднѣе и труднѣе становилось мнѣ испытать ее... А между тѣмъ сердце заговорило свое; обольстительныя видѣнія тревожили мой сонъ, не давали мнѣ спокойно заниматься моими изслѣдованіями. Но гдѣ найти ту, которая могла бы пролить цѣлебный бальзамъ на раны моего сердца? Я же никуда не выходилъ изъ моего чердака, не видалъ никакихъ женщинъ, кромѣ беззубыхъ старухъ, шептавшихъ надъ водой и кофейной гущей... Наконецъ недостало силы терпѣть. Я началъ топить печку моими волшебными книгами, навязалъ кошекъ моимъ пріятельницамъ колдуньямъ, зажарилъ и съѣлъ чорнаго пѣтуха, котораго мясо оказалось твердо какъ кость, пересталъ вовсе заниматься чародѣйными науками. "Счастіе -- любовь!" сказалъ я самому себѣ и пошолъ искать любви. Но въ то время я уже порядочно одичалъ, раззнакомился со всѣми, и долго, бродя одиноко по улицамъ Петербурга, не находилъ я пищи своему голодному, жаждущему сердцу. Нескоро свыкся я опять съ людьми, сблизился съ нѣкоторыми старыми знакомыми. Но ихъ любовь, ихъ связи, основанныя на самолюбіи, на свѣтскомъ тщеславіи, на красивыхъ экипажахъ, съ блестящей упряжью и бѣшеными конями, на заморской извѣстности, или болѣе скромныя, менѣе продолжительныя, поддерживаемыя банкой помады,-- все это далеко не удовлетворяло меня, жаждущаго любви пылкой, возвышенной, никогда неугасающей. Надо признаться, что, долго просидѣвъ въ четырехъ стѣнахъ, я мало зналъ жизнь практически, и фантазія моя иногда разыгрывалась слишкомъ необузданно. Но гдѣ же взять той любви, какой жаждало мое сердце? Гдѣ найти ту, которая поняла бы меня... о, гдѣ, гдѣ? Съ этой мыслью я засыпалъ и просыпался, рыскалъ по Петербургу, разъѣзжалъ безъ надобности въ городскихъ каретахъ... Идеалъ мой не являлся... Наконецъ заснулъ я однажды, мучимый моими волнующимися мыслями, и странное, сверхъестественное нѣчто совершилось со мной. То была достопамятная ночь, которой я не забуду до конца жизни.
Среди глубокаго сна я услышалъ голосъ, который явственно звалъ меня по имени. Послѣ троекратнаго призыванія, я проснулся, открылъ глаза и увидѣлъ передъ собой фантастическое существо, подобное тому вѣстнику счастія, какого ожидалъ я во времена моихъ долгихъ занятій магіей. Въ рукахъ его быль волшебный жезлъ, на головѣ огромный остроконечный колпакъ, вся одежда чорная, ниспадавшая складками до самого полу; глаза его ярко горѣли, подобно раскаленнымъ углямъ.
-- Несчастный, проговорило видѣніе глухимъ, могильнымъ голосомъ:-- ты ли тотъ, котораго сердце жаждетъ любви, ищетъ и не можетъ найти существа, способнаго наполнить его высокой и безпредѣльною страстію?
-- Тотъ несчастный передъ тобою, отвѣчалъ я трепещущимъ голосомъ: -- и, если ты можешь, скажи мнѣ, таинственное видѣніе, гдѣ найду я такую женщину?
-- На дачахъ! быстро, однозвучно произнесло видѣніе и медленно начало удаляться.
-- Постой! закричалъ я, раздирающимъ голосомъ.
Видѣніе снова приблизилось.
-- Если ты такъ добръ, то скажи, гдѣ именно найду я...
-- На дачахъ! нетерпѣливо повторило видѣніе, грозно махнувъ жезломъ.
-- Но гдѣ? Петербургъ окружонъ дачами. Гдѣ именно? на Крестовскомъ, на Аптекарскомъ? или въ Полюстровѣ? можетъ быть въ Парголовѣ, но въ которомъ?
-- На дачахъ! прервало меня видѣніе съ видимымъ гнѣвомъ, и когда я снова желалъ возобновить мои вопросы, оно приблизилось ко мнѣ съ яростію, глаза его страшно сверкнули, жезлъ мелькнулъ надъ моею головою.
Я быстро скользнулъ подъ одѣяло, и видѣніе исчезло...
Проснувшись часу въ двѣнадцатомъ утра съ тяжолой головой и припомнивъ мой странный сонъ, я отнесъ его къ тѣмъ бреднямъ раздражоннаго воображенія, которыя въ послѣднее время довольно часто наполняли мою голову. Но на другую ночь видѣніе повторилось. Я ждалъ третьей,-- видѣніе и въ третью ночь повторилось.
Тогда рѣшился я не пренебрегать совѣтомъ таинственнаго существа и, просидѣвъ дома въ сильномъ волненіи до шести часовъ вечера, вышелъ въ моемъ плащѣ и бѣлой шляпѣ на улицу, горя нетерпѣніемъ начать мои поиски.
Я рѣшился начать ихъ съ Искусственныхъ Минеральныхъ Водъ, гдѣ въ тотъ вечеръ готовилось одно чрезвычайное увеселеніе...
Глава III.
НОВАЯ ДЕРЕВНЯ И ДАЧНИКЪ ШАЙТАНОВЪ.
У зданія Минеральныхъ Водъ было много публики; дамы и кавалеры, словно муравьи, брели по широкому лугу, останавливались передъ дверьми заведенія и отходили прочь съ явными признаками неудовольствія. Я подошолъ къ кассѣ.
-- Праздникъ отложенъ, слышалось въ толпѣ
-- Вотъ тебѣ и воздушный шаръ! говорила дѣвушка, со вздернутымъ носикомъ, бойко посматривая во всѣ стороны.
Я хотѣлъ заговорить съ ней -- и оробѣлъ. Читатель! не обвиняй меня: ты самъ былъ бы таковъ, еслибъ, къ несчастію, имѣлъ дурную привычку сидѣть часто за книгами. Вмѣсто дѣвушки съ бойкими глазками, я обратилъ рѣчь къ господину въ пальто,-- господину еще молодому, но плѣшивому до послѣдней крайности.
-- Позвольте узнать... ба, ба, ба! Шайтановъ!
-- Кто это? неужели Чернокнижниковъ? Да нѣтъ, какой бѣсъ его сюда потянетъ?
-- Ты не ошибся: я Чернокнижниковъ.
Мы обнялись.
-- Пойдемъ ко мнѣ на дачу, сказалъ Шайтановъ: -- у меня двѣ комнаты въ Новой Деревнѣ,-- всякій день ночуютъ по десяти человѣкъ. Идемъ же.
-- Отчего праздникъ отложенъ? спросилъ я.
-- Да вѣтрено: боятся, что шарь залетитъ въ Ледовитое море.
-- Стало быть нельзя итти въ садъ.
-- Можно; тамъ показываютъ фокусы.
-- Ну ихъ.
-- Идемъ же ко мнѣ: я тебя познакомлю съ нравами здѣшнихъ жителей.
Мы пошли въ бокъ, и скоро передъ нами открылось милое зрѣлище. Огромный рядъ миніатюрныхъ домиковъ, съ микроскопическими садиками, глядѣлъ мило и привѣтливо. Садики были такъ малы, что въ нихъ едва могли сидѣть четыре человѣка; тѣмъ не менѣе въ каждомъ почти изъ нихъ стоялъ зеленый столъ и хозяева дачи съ гостями, сидя подъ тѣнью развѣсистой акаціи, играли въ карты. Изрѣдка игра прерывалась, когда комаръ кусалъ одного изъ партнёровъ: тогда всѣ пускались ловить зловредное насѣкомое и тутъ же его убивали. Внутренность домиковъ съ крошечными крылечками, уставленными резедою и фіалками, видна была какъ на ладони; тамъ дѣти ѣздили верхомъ на палкахъ, дѣвушки играли на разстроенныхъ фортепьянахъ и молодые люди, изящно одѣтые, слѣдили за ихъ игрою. На заднемъ планѣ бродили горничныя: къ нимъ подъѣзжали два молодые человѣка въ короткихъ пиджакахъ; одинъ изъ нихъ выказывалъ все искусство записного волокиты, тогда какъ другой часто робѣлъ и безпрестанно удерживалъ своего веселаго товарища, говоря:
-- Ну что, если сейчасъ выскочитъ какой нибудь усатый господинъ и насъ отколотитъ?
Вся эта тихая, веселая, миніатюрная жизнь льстила моему воображенію; мнѣ такъ хотѣлось бы пожить въ одномъ изъ этихъ крохотныхъ домиковъ, наединѣ съ маленькою подругою души, гулять съ нею маленькими шагами въ уморительно маленькомъ садикѣ, пить кофе изъ маленькихъ чашечекъ и глядѣть, какъ рѣзвятся маленькія дѣти въ маленькихъ башмачкахъ и маленькихъ шляпкахъ съ перьями. Шайтановъ шолъ возлѣ меня и объяснялъ мнѣ всѣ достопримечательности Новой Деревни.
Первая рѣдкость, которую мы встрѣтили, заключалась въ слѣдующемъ: въ одномъ палисадникѣ, подъ деревомъ, лежалъ красивый и толстый старикъ въ сѣрой шляпѣ, застегнутомъ пальто, въ перчаткахъ и съ палкою въ рукѣ. Онъ спалъ крѣпкимъ сномъ, а около него рѣзвилось около полдюжины дѣвочекъ, изъ которыхъ двумъ было лѣтъ по четырнадцати. Дѣвочки забавлялись тѣмъ, что прыгали черезъ старика, какъ черезъ барьеръ, что ни мало не тревожило его сна.
-- Этотъ господинъ весьма замѣчателенъ, сказалъ мнѣ мой пріятель.-- Фамилія его Балаболкинъ. Онъ отличается тѣмъ, что, переселившись на дачу, далъ себѣ честное слово для здоровья вставать въ пять часовъ утра, гулять поминутно и не спать послѣ обѣда, тогда какъ въ Петербургѣ онъ имѣлъ обыкновеніе вставать въ десять и всегда отдыхать, пообѣдавши. Онъ свято исполняетъ данное обѣщаніе: всякое утро его расталкиваютъ на зарѣ, надѣваютъ на него шляпу и проталкиваютъ въ Строгановъ садъ. Тамъ онъ гуляетъ и борется со сномъ цѣлое утро, наконецъ падаетъ гдѣ нибудь подъ деревомъ и, не имѣя силъ противостоять Морфею, тотчасъ же засыпаетъ. Тоже происходитъ и послѣ обѣда, и тѣмъ скорѣе, что господинъ Балаболкинъ. любитъ покушать съ рѣдкимъ апетитомъ. Вся разница въ томъ, что послѣ обѣда онъ отправляется въ свой палисадникъ съ твердымъ намѣреніемъ гулять -- и засыпаетъ тамъ, не выпуская изъ рукъ дорожнаго посоха. Дѣти съ сосѣднихъ дачъ такъ къ этому привыкли, что всегда черезъ него прыгаютъ.
-- А это что за толстая дама, которая сидитъ на балконѣ и что-то пишетъ, а потомъ глубоко вздыхаетъ?
-- Тсс... проходи тише... больше шагъ... Ну, прошли, слава Богу.
-- Вѣрно старая дѣва?
-- Именно, и къ тому же женщина-писательница; зовутъ ее Анной Крутильниковой; стихи ея ты вѣрно читалъ. Дачная жизнь вредно на нее дѣйствуетъ: я зналъ ее въ Петербургѣ, гдѣ она вела себя скромно, знала себѣ цѣну, не имѣла претензій на красоту, цѣлый день читала книги и никого не трогала. А переѣхала на дачу, такъ родные не узнаютъ, а мы просто отъ нея бѣгаемъ. То и рѣчи, что о живительномъ вліяніи весны, о сродствѣ душъ, о томъ, что нужно еще любить, пока не охладѣло сердце... Ну, просто, сама вѣшается на шею...
-- Ну, а ты чего же зѣваешь?
-- Да что, братецъ -- самъ видишь -- рожерь!
И пріятель мой прищолкнулъ языкомъ съ выразительною ужимкою.
Мы пошли далѣе и примѣтили странную группу. Молодая и довольно красивая женщина шла впереди насъ. Около нея шли двое мужчинъ: одинъ изъ нихъ былъ одѣтъ въ жолтенькія холстинныя панталоны и тоненькій батистовый сюртучекъ,-- однимъ словомъ, костюмъ его показался бы слишкомъ прохладнымъ и въ самой Гаваннѣ. Но петербургскій вечеръ былъ довольно свѣжъ, и у легко одѣтаго господина зубъ не попадалъ на зубъ. Онъ дрожалъ отъ холода, размахивалъ руками и вертѣлся во всѣ стороны, стараясь согрѣться. Рядомъ съ нимъ, тоже дрожа, шолъ человѣкъ въ пальто, повидимому, только что выкупавшійся: лицо его было сине, волосы мокры; онъ кашлялъ и щолкалъ зубами какъ волкъ.
-- Который вы разъ выкупались сегодня? спросила его дама.
-- Семнадцатый, отвѣчалъ синій господинъ, дуя въ свои сжатые кулаки.
-- Ты погубишь свое здоровье, замѣтилъ человѣкъ въ батистовомъ сюртукѣ.
-- Вотъ что выдумалъ! вода есть лекарство отъ всѣхъ болѣзней. Надо купаться девятнадцать разъ въ сутки, ни болѣе, ни менѣе. Да что ты какъ плантаторъ вырядился весь въ батистъ?
-- Мужъ мой лечится воздухомъ, отвѣчала дама.
-- Сумасшедшій! замѣтилъ любитель купанья.
-- Нѣтъ, не сумасшедшій, перебилъ его легко одѣтый господинъ: -- сумасшедшій ты, а не я. Воздухъ долженъ возстановить мои силы -- не петербургскій воздухъ, а воздухъ здѣшній, воздухъ Новой Деревни. Нужно, чтобъ какъ можно менѣе было преградъ между нашимъ тѣломъ и токомъ воздуха, и вотъ почему до перваго октября я далъ себѣ обѣщаніе не носить ничего, кромѣ батистовыхъ сюртучковъ. Еслибъ я не боялся, что вы, профаны, начнете меня осмѣивать, я одѣлся бы еще легче...
-- Ну, это довольно трудно, замѣтила дама, кусая губы.
-- Одѣлся бы еще легче и ни днемъ, ни ночью не входилъ бы въ душную комнату... Слушай меня, другъ, брось свои купанья и слѣдуй моему примѣру. За это я могу тебѣ сообщить еще одно секретное средство для сохраненія здоровья...
-- Какое это средство? съ жаднымъ любопытствомъ спросилъ дачникъ, успѣвшій въ теченіи одного дня быть семнадцать разъ въ купальнѣ.
-- А вотъ увидишь.
Передъ гуляющими открылся лужокъ, весь увлаженный росою и вечернимъ туманомъ. Крупныя капли воды были на каждой травкѣ. На этотъ-то лужокъ прыгнулъ господинъ въ батистовомъ нарядѣ. повалился на землю и съ живѣйшимъ наслажденіемъ принялся кататься по травѣ, до того, что платье его смокло и облипло около тѣла.
-- Роса, роса -- вотъ истинная наша спасительница, повторялъ онъ ежеминутно: -- оттого мы и больны въ Петербургѣ, что тамъ нѣтъ росы на камняхъ!
Глава IV.
ИСТОРІЯ О САПОГАХЪ, ПОЙМАННЫХЪ НА УДОЧКУ.
Бѣги, бѣги, зіосчаcтный! тебѣ нѣтъ спокойствія, нѣтъ уютнаго прибѣжища вь сихъ негостепріимныхъ мѣстахъ!
Матюринъ.
Подивившись на обоихъ друзей здравія, которымъ, по всей вѣроятности, предстояло уходить себя еще до осени, мы подвинулись далѣе и увидѣли новую сцену. Двѣ телѣги, нагружонныя стульями и разною утварью, стояли около одной небольшой дачи, изъ которой продолжали выносить мебель. На одну телѣгу между прочимъ взгромождена была красивая лодка. Около возовъ суетился господинъ лѣтъ сорока, въ бѣломъ пальто, съ угрюмой и озлобленной физіономіей.
-- Скорѣй, скорѣй! повторялъ онъ безпрестанно.-- Не хочу ни минуты оставаться здѣсь долѣе!
-- Это что? спросилъ я моего пріятеля.-- Этотъ господинъ, кажется, перебирается уже съ дачи -- въ іюнѣ мѣсяцѣ!
-- Ты не ошибся, отвѣчалъ Шайтановъ.-- Съ нимъ случилась престранная исторія, которую можно назвать исторіей о сапогахъ, пойманныхъ на удочку.
-- Это очень интересно. Разскажи, пожалуста.
-- Дѣло вотъ въ чемъ. Этого господина зовутъ Груздевымъ. Онъ страстный рыболовъ. Удочки у него такія красивыя, всѣхъ сортовъ: и донныя, и съ поплавками, и съ жерлицами. Переѣхалъ онъ сюда еще въ началѣ мая и съ той поры каждый день проводилъ на рыбной ловлѣ; заѣдетъ на середину рѣки, станетъ на якоряхъ, и то-и-дѣло таскаетъ преогромныхъ щукъ, окуней, лещей, даже не разъ вытаскивалъ лососокъ -- вотъ такихъ, по аршину: такъ, по крайней мѣрѣ, онъ разсказывалъ. Вставалъ ранехонько, такъ-что мы даже удивлялись, когда онъ успѣваетъ выспаться. Только и толкуетъ про свои удочки, про разныя наживки, жерлицы, черви-токари, красные черви... ну, заслушаешься! Послушать его, бывало, такъ зависть беретъ. "Что вы, говоритъ, только бьете баклуши, шатаясь взадъ и впередъ по деревнѣ, да не даете проходу горничнымъ, или спите, забившись въ свои конуры. Это ли сельская жизнь? Вотъ я..." и пойдетъ разсказывать, какихъ дивныхъ рыбъ онъ вытащилъ въ тотъ или другой день. А въ заключеніе созоветъ всѣхъ своихъ знакомыхъ и угощаетъ "плодами собственнаго лова". Рыба всегда у него дѣйствительно была превосходная, и пиры задавалъ онъ отличные раза по два въ недѣлю. Я тоже на нихъ бывалъ и не разъ дивился, какъ его онъ таскаетъ такихъ огромныхъ щукъ и лещей, тогда какъ намъ нейдетъ на удочку ничего, кромѣ дрянныхъ окунишковъ. Вотъ разъ поѣхали мы въ лодкѣ -- видимъ: стоитъ нашъ Груздевъ на якоряхъ, на самой серединѣ рѣки. Полдюжины удочекъ въ разныхъ направленіяхъ торчатъ надъ водой.
-- Хорошо ли клюетъ? кричимъ.
Отвѣта нѣтъ.
-- Каково ловится?
Тоже молчаніе, Подъѣхали мы ближе и видимъ: спитъ нашъ Груздевъ богатырскимъ сномъ, примостившись въ своей лодочкѣ. Мы захохотали -- не слышитъ; подъѣхали къ самой лодкѣ, заглянули въ сачокъ -- ничего. "Такъ вотъ какъ онъ удитъ! ай да рыболовъ!" подумалъ я и предложилъ компаніи съиграть съ нимъ штуку. Съ однимъ изъ нашихъ были запасные сапоги -- на случай если вымочатся, такъ чтобы передѣться и сухимъ выйти на берегъ. Счастливая мысль меня осѣнила.
-- Пожертвуй, говорю пріятелю, сапогами!
-- Да чтожь будетъ?
-- А вотъ увидишь.
Вытащилъ я одну удочку. Проткнулъ сапогъ крючкомъ, да еще узломъ захлеснулъ и по прежнему закинулъ лѣсу въ поду и укрѣпилъ палку точно такъ, какъ у него было. Потомъ вытащилъ другую удочку и сдѣлалъ тоже съ другимъ сапогомъ. Потомъ мы отъѣхали подальше, такъ чтобы ему насъ не было видно, и стали наблюдать. Нескоро онъ проснулся. Потянулъ одну удочку -- видитъ сапогъ; потянулъ другую -- опять сапогъ. Что ужь онъ тутъ подумалъ -- не знаю; только онъ долго старался отпутать крючки, да напрасно; я ихъ захлеснулъ мертвой петлей, а изорвать свои удочки ему видно жаль было,-- такъ онъ и подъѣхалъ къ берегу съ сапогами. Мы поскорѣй выбрались на берегъ и ждемъ. Вышелъ нашъ Груздевъ, привязалъ лодку, взвалилъ удочки съ сапогами на плечи и пошолъ деревней. Намъ того и надо было. Мы поскорѣй мигнули проходящимъ и многомъ разсказали, въ чемъ дѣло. Зрѣлище было великолѣпное. Съ тѣхъ поръ нѣтъ бѣдному Груздеву проходу. Кто ни встрѣтить его, всякой подсмѣивается, заводитъ рѣчь о сапогахъ; иные даже увѣряли, что онъ кормитъ своихъ гостей ухой изъ сапоговъ. Долго отшучивался Груздевъ, наконецъ терпѣніе его лопнуло, онъ перебранился со всѣми и вотъ теперь уѣзжаетъ съ дачи. Говорятъ, онъ бы съѣхалъ еще на прошлой недѣлѣ, да не было денегъ расплатиться съ рыбакомъ, у котораго набралъ онъ пропасть рыбы, когда подчивалъ насъ "плодами своей ловли".
Когда Шайтановъ кончилъ эту назидательную исторію, было уже довольно поздно, и, поигравъ съ полчаса въ горѣлки съ горничными дѣвушками, которыя порядочно насъ поколотили, мы отправились домой.
Глава V.
БРИТІЕ БОРОДЫ И СВИРѢПЫЙ ГОСПОДИНЪ ВЪ ЦЫРУЛЬНѢ.
Впередъ, впередъ, моя исторья:
Лицо насъ новое зоветъ...
Пушкинъ.
-- Разбуди насъ въ шесть часовъ утра, сказалъ Шайтановъ своему Памфилу,-- тогда какъ мы. утомившись, легли спать въ три часа ночи.
"Зачѣмъ бы ему вставать въ шесть часовъ?" думалъ я: "зачѣмъ онъ меня подыметъ въ такую пору? Эхъ, еслибъ можно было поспать хоть до девяти... ну, да что жь съ этимъ дѣлать! хозяйская воля."
Съ досадой проворочавшись до пяти часовъ, я заснулъ угрюмый и недовольный. Во снѣ я не видѣлъ ничего хорошаго; сонъ мой былъ нарушенъ приходомъ Памфила, уже открывшаго ставни.
-- Который часъ? спросилъ я его, проклиная судьбу, не давшую мнѣ выспаться.
-- Да перваго три четверти-съ.
-- Что ты, съ ума сошолъ?
Но на часахъ дѣйствительно было три четверти перваго.
-- А баринъ всталъ?
-- Никакъ нѣтъ-съ.
-- Да какъ же онъ велѣлъ будить себя въ шесть часовъ!
Памфилъ махнулъ рукою, какъ будто говоря:
"Послушайся его, онъ и не то тебѣ наскажетъ."
Дѣйствительно, Шайтановъ всталъ очень покойно, замѣтилъ, что съ завтрашняго дня надо вставать поранѣе, и что сегодня не стоитъ итти на службу.
-- Экая у тебя бородища! сказалъ онъ, когда мы напились чаю: -- этакъ ты себѣ не найдешь здѣсь занятія для сердца.
Дѣйствительно, еслибъ я имѣлъ талантъ того литератора, который еще такъ недавно на сорока страницахъ описывалъ, какъ плывутъ глыбы льду на Москвѣ-рѣкѣ, я бы описалъ видъ моей бороды на четвертый день послѣ приближенія къ ней бритвы, разсказалъ бы, какъ иные волоски стояли прямо и ровно, тогда какъ другіе начинали уже виться и не такъ кололись. Выбриться было не безполезно, и я спросилъ Памфила, гдѣ у нихъ бритвы.
-- Въ мытьѣ-съ, отвѣчалъ служитель.
-- Это что значитъ?
-- Эхъ, ты невинная душа! заложены! со смѣхомъ замѣтилъ хозяинъ.
-- Да кто же ихъ взялъ подъ закладъ?
-- А здѣшній цирульникъ. Разочти, какъ выгодна ему эта спекуляція. Теперь онъ меня брѣетъ въ долгъ.
-- Да гдѣ же цырульникъ?
И мнѣ указали на конецъ Покой Деревни. Я пошолъ туда и скоро увидѣлъ изящную вывѣску, на которой одинъ щеголь, въ клѣтчатыхъ панталонахъ съ лампасами, пускалъ кровь какому-то господину, одѣтому съ таковымъ же дендизмомъ, а другой прицѣливался бритвой къ чьей-то намыленной физіономіи съ такимъ видомъ, какъ будто готовился съ разу отхватить у жертвы своей носъ. Черезъ минуту и сидѣлъ уже у новодеревенскаго Фигаро; щеки мои были намылены и носъ мой страдалъ между двумя грязными пальцами брадобрѣя.
Въ лавкѣ сидѣли еще цырульница, помощникъ хозяина и намыленный человѣкъ съ пунцовымъ носомъ и геройскою наружностью. Всѣ эти лица вели между собой пріятельскій и, какъ сейчасъ увидитъ читатель, не лишонный любопытства разговоръ
-- Такъ, такъ, Иванъ Ѳедосѣичъ, говорилъ пунцовый носъ,-- и при каждомъ его словѣ въ комнатѣ разливался запахъ спиртныхъ напитковъ; -- продайте мнѣ ваши бритвы; право, надоѣло ходить къ вамъ: послѣ вашего мыла прыщи по физіономіи такъ и гуляютъ.
-- Не могу, лаконически отвѣчалъ цырульникъ, нещадно нацарапывая мой подбородокъ.
-- Такъ купите для меня пару; я деньги, право, заплачу.
-- Да будто у васъ своихъ нѣту? спросила жена цырульника, пріостановивъ свое вязанье.
-- Были, Амалія Экбертовна, были у меня бритвы, да сестра -- знаете, Лукерья Петровна -- увезла ихъ въ деревню.
-- Будто сестрица ваша брѣется? любопытно спросила нѣмка.
-- Эхъ вы, куды хватили! Дѣло-то все было очень просто, какъ-то воротился домой, ну, знаете, подгулявши, да и забурлилъ немножко, взялъ бритвы въ руки, иду къ женѣ и сестрѣ да приговариваю: "ахъ, вы такія и этакія -- сейчасъ васъ зарѣжу!" Ну, извѣстное дѣло, меня связали, уложили спать, бритвы уложили въ сундукъ, да такъ, позабывши, и увезли.
-- Вы шутите, сказала Амалія Экбертовпа.
-- Ну, нѣтъ, что шутить! конечно, я ихъ люблю, да вѣдь выпито было порядочно. Такой анекдотъ со мной только разъ и случился...
Пунцовый носъ съ достоинствомъ поднялся и, полюбовавшись въ зеркало своимъ выбритымъ подбородкомъ, раскланялся и вышелъ.
Я вышелъ спустя двѣ минуты и увидѣлъ его почти у самой цырульни, занятаго разговоромъ съ дѣвушкой лѣтъ семьнадцати; она была красоты ослѣпительной, одѣта съ той изящной простотой, которая съ избыткомъ выкупаетъ недостатокъ кружевъ и брильянтовъ. И тутъ же подумалъ:
"Не она ли?" и сердце мое сильно забилось.
Съ выраженіемъ, совершенно несвойственнымъ его свирѣпой физіономіи, фіолетовый носъ говорилъ ей:
-- Ну, ужь пожалѣете вы когда нибудь, что такъ жестоки съ добрыми людьми..
-- Мнѣ ничего не надо, оставьте меня... а если что понадобится, я сама съумѣю найти...
-- Полноте! что вы можете сдѣлать однѣ, безъ покровителей, безъ денегъ...
-- Мнѣ не нужно денегъ, а понадобятся -- достану.
-- Ха! ха! ха! ну, гдѣ вы достанете?
-- А вотъ хотите, у меня завтра же будетъ пятьдесятъ цѣлковыхъ!
-- Полноте... вы шутите! Ну, гдѣ вамъ ихъ взять? Пятьдесятъ цѣлковыхъ деньги не маленькія.
-- А вотъ будутъ -- хотите?
-- Я знаю вашего батюшку, да и у него сроду, я думаю, не бывало разомъ пятидесяти цѣлковыхъ.
-- А у меня будутъ.
-- Ну, ужь нѣтъ. И ручаюсь!
-- Такъ будутъ же, непремѣнно будутъ! вспыхнувъ, настойчиво отвѣчала дѣвушка.-- Я вамъ докажу... Приходите къ намъ завтра и увидите...
И она побѣжала прочь.
-- Не будутъ! зловѣщимъ голосомъ прокричалъ ей вслѣдъ свирѣпый господинъ.
-- Будутъ! будутъ! повторила дѣвушка, подпрыгивая и оглядываясь.-- Сегодня же вечеромъ!
-- Бѣдное, бѣдное дитя! думалъ и, провожая ее глазами: -- гдѣ, какимъ образомъ думаешь ты достать къ завтрему пятьдесятъ цѣлковыхъ?...
Средне мое было полно ею.
-- Что это за дѣвушка? рѣшился я спроситъ у свирѣпаго господина.
-- А вамъ на что? отвѣтилъ онъ грубо и устремилъ на меня такой взоръ, что изображенію моему живо представилась та сцена, по поводу которой бритвы его путешествовали теперь въ деревню; я невольно попятился.
-- Я хотѣлъ бы знать...
-- Много будете знать, скоро состарѣетесь... Да вамъ нужно, что ли?
-- Нужно, очень нужно, подхватилъ я, ободренный надеждою.
-- А нужно, такъ я вамъ и не скажу, холодно отвѣчалъ свирѣпый господинъ и пошолъ.-- Нужно... такъ вы никогда отъ меня не узнаете!
-- Да я и спрашивать васъ больше не буду, отвѣчалъ я, самъ наконецъ разсердившись и тоже уходя въ противоположную сторону.
-- Не будете? ну, тѣмъ лучше!
И онъ исчезъ за угломъ.
Читатель! на моемъ мѣстѣ ты самъ вѣроятно разсердился бы и отвѣчалъ, можетъ быть, еще хуже; но впослѣдствіи я увидалъ всю необдуманность моего поведенія и горько раскаивался. Увы! еслибъ я зналъ, что въ рукахъ этого свирѣпаго человѣка будетъ современемъ мое счастье, не такъ бы я долженъ былъ обойтись съ нимъ при первой встрѣчѣ...
Глава VI.
ЭВТЕРПИНО УГОЩЕНІЕ ИЛИ ПРАЗДНИКЪ ВѢЧНО ЮНОЙ КИПРИДЫ, СЪ ОТВАЖНЫМИ ПОЛЕТАМИ БЕЗЪ КРЫЛЬЕВЪ.
Востокъ и югъ на сѣверъ ты призвалъ
(Изъ хвалебной оды.)
Конечно, Александръ Македонскій былъ великій человѣкъ, да зачѣмъ же стулья-то ломать
Гоголь.
Послѣ сцены, описанной въ предыдущей главѣ, мы только и дѣлали съ пріятелемъ моимъ, что бродили взадъ и впередъ по Новой Деревнѣ, въ надеждѣ встрѣтить поразившую меня дѣвушку. Но мы нигдѣ ея не встрѣтили и когда рѣшились кончить наши поиски, то оказалось, что намъ нѣтъ уже времени даже и пообѣдать: пора было отправиться на праздникъ.
Когда мы пошли въ заведеніе Минеральныхъ Водъ, тамъ уже гремѣла музыка и толпы гуляющихъ бродили между столиками и скамейками, на которыхъ больно было сидѣть долго. Праздникъ назывался "Эвтерпино угощеніе или праздникъ вѣчно юной Киприды, съ отважными полетами безъ крыльевъ"... и, Боже мой! сколько народу со всѣхъ сторонъ стремилось принимать участіе въ этомъ угощеніи! Нѣкоторые изъ гостей дѣйствительно угощались крѣпительной влагой Вакха, остальные поглядывали на нихъ съ замѣтнымъ подобострастіемъ; но мнѣ было не до вина: мнѣ хотѣлось любви: что-то говорило, что въ этой толпѣ женщинъ, слушающихъ упоительную музыку, съ хлопаньемъ и припѣвами, мнѣ суждено отыскать ту, которая наполнитъ собою мое отжившее сердце. Кромѣ того, вина я потому не хотѣлъ пить, что у насъ съ Шайтановымъ денегъ было всего одинъ трехрублевый, а обладая такою малою суммою, поневолѣ будешь убѣгать вѣчно юнаго Бахуса.
Итакъ, искусно драпировавшись альмавивою, я пошолъ между скамьями, внимательно оглядывая женскія головки... а сколько тутъ было хорошенькихъ головокъ! Тутъ была и мантилія, которой не могъ видѣть Выпивкинъ, не вздохнувши глубоко; тутъ была брильянтика, составлявшая счастіе многихъ Донъ Жуановъ, и Катишь, по своей живописи прозванная Эсмеральдою... Тутъ были и вы, лилія береговъ Чорной рѣчки, и вы, граціозная баронесса Д***, и вы, ни съ кѣмъ не сравнимая Z, съ которой такъ отрадно летать по гладко натертому паркету!... Но я вдаюсь въ тонъ разсказовъ изъ большого свѣта, забывая, что я всегда нападалъ на подобные разсказы. Однимъ словомъ, общество было избранное, зелень еще свѣжая, вѣтерокъ дулъ такъ пріятно, что я что-то замѣшкался въ какомъ-то уголку сада и немного опоздалъ въ залу, гдѣ пѣли цыгане.
А тамъ происходило нѣчто неслыханное, пѣсни удавались превосходно, и каждая изъ нихъ повторялась троекратно. Когда Лиза окончила милую коровушку, въ которой такъ художественно выражена досада хорошенькой и лѣнивой молодицы на хозяйственные хлопоты, яростное браво потрясло своды комнаты. Одинъ господинъ до того былъ тронутъ, что дружелюбно глядѣлъ на совершенно незнакомыхъ людей и только смѣялся самымъ добродушнѣйшимъ образомъ; другой кинулъ букетъ, третій закричалъ: "Полюби меня!", требуя, чтобъ ему спѣли пѣсню подъ этимъ названіемъ. Но всего страннѣе было поведеніе двухъ низенькихъ и толстенькихъ господь въ пальто гороховаго цвѣта: они усѣлись на полу около эстрады и, измучивъ себя восторженными аплодисманами, залились горькими слезами.
-- О чемъ вы плачете'? спросилъ ихъ я, вѣрный своему обыкновенію заговаривать съ знакомыми и незнакомыми.
-- Мы не стоимъ этого! отвѣчалъ одинъ изъ нихъ, продолжая плакать.
-- Чего вы не стоите? продолжалъ я, думая, что какъ нибудь невольно обидѣлъ чувствительныхъ пріятелей.
-- Мы не стоимъ такой о насъ заботливости! хныкая перебилъ другой: -- такой праздникъ! такіе сюрпризы, такія пѣсни и еще шаръ впереди!... Нѣтъ, распорядитель праздника слишкомъ великъ для нашего желѣзнаго вѣка... мы не стоимъ его внимательности, мы не стоимъ его изобрѣтательности, его гостепріимныхъ праздниковъ!
-- Мы не стоимъ, мы не стоимъ! повторилъ другой, вынимая изъ кармана платокъ, выпачканный табакомъ, и отирая имъ свои слезящіеся глаза: -- онъ чародѣй! онъ нашъ благодѣтель!
Я всею душой сочувствовалъ благодарнымъ участникамъ "Эвтеринна угощенія"; можетъ быть, и я не отказался бы поплакать вмѣстѣ съ ними, еслибъ въ это время не раздался звонокъ, призывающій публику къ новымъ увеселеніямъ. Звонокъ тянулся долго и торжественно, нѣсколько разъ прекращаясь и снова возникая съ неслыханною энергіею...
-- Это воздушный полетъ безъ крыльевъ! заговорила публика.
-- Вѣрно воздушный шаръ! И всѣ ринулись къ выходу въ садъ, и черезъ минуту въ залѣ остались только два коротенькихъ господина. Они все плакали и упорно отказывались итти въ садъ, каждую минуту прославляя распорядителя фестиваля и безпрестанно повторяя: "нѣтъ, мы не пойдемъ смотрѣть на шаръ: этого слишкомъ много, мы не стоимъ этого!"
Глава VII.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ШЕСТОЙ ГЛАВЫ, ВЪ КОТОРОМЪ РѢШАЕТСЯ УЧАСТЬ МОЕГО СЕРДЦА.
Передо мной явилась ты.
Какъ мимолетное видѣнье,
Какъ геній чистой красоты.
Пушкинъ.
За толпою, я едва не опоздалъ къ воздушному шару. Вокругъ площадки, на которой были устроены всѣ приготовленія къ летанію безъ крыльевъ, уже волновалась публика, куря сигары, большею частію довольно дурныя. Я однако пробрался впередъ, осмотрѣлъ шаръ, бочки, лодочки и увидѣлъ господина въ узенькихъ панталонахъ и чорной триковой мантіи, усѣянной серебряными блестками. Ему-то и слѣдовало летѣть подъ облака; но онъ, кажется, вовсе не думалъ объ опасности, которая его ожидала, и выпивалъ съ наслажденіемъ четвертую рюмку зеленой водки, которая должна была придать ему бодрости и предохранять его внутренность отъ простуды. Около него стоялъ человѣкъ въ бутылочномъ фракѣ съ зелеными пуговицами и о чемъ-то говорилъ ему съ жаромъ: то былъ одинъ изъ главныхъ распорядителей праздника.
-- Да такъ-таки, громко говорилъ артистъ въ чорной мантіи:-- отъ меня зависитъ теперь весь вашъ вечеръ! Вотъ захочу, да и не поѣду на шарѣ, а публика вся съ носомъ останется...
И онъ подперъ себя въ бока обѣими руками, кокетливо глядя на зрителей.
-- Что вы? что вы? говорилъ кто-то:-- нельзя, нельзя! я ужъ написалъ о томъ, что вы летали и статья набирается въ типографіи! Еще бы не летѣть,-- этого быть не можетъ!
-- Вотъ какъ! иронически возгласилъ воздухоплаватель, взлѣзая въ лодочку шара и показывая видъ, что ему желательно говорить съ публикою; -- почтеннѣйшіе зрители!..
-- Что такое, что такое?... И зрители съ шумомъ, толкая другъ друга, прихлынули ближе къ оратору.
-- Почтеннѣйшіе зрители! началъ онъ, нѣжно улыбаясь: -- и хотѣлъ летѣть подъ облака, вы сошлись на меня смотрѣть; но подумайте, что станется со мной, если перемѣнится погода и подымется вѣтеръ. Я погибну въ волнахъ и хищныя птицы растерзаютъ мои члены! А жизнь такъ хороша, земля такъ прекрасна, угощеніе Эвтерпы такъ мило, нашъ распорядитель даетъ такіе превосходные праздники, что мнѣ, по совѣсти говоря, не хочется разстаться съ землею и летѣть въ страны пустыя, безлюдныя, безъизвѣстныя.
Публика закричала браво, думая, что артистъ только остритъ, но что въ самомъ дѣлѣ онъ вовсе не намѣренъ отказаться отъ воздухоплаванія. Каково же было ея изумленіе, когда господинъ въ мантіи, произнеся свою рѣчь, спрыгнулъ съ подмостокъ, какъ змѣй проскользнулъ мимо толпы и бѣгомъ бросился бѣжать по направленію къ Чорной рѣчкѣ.
-- Держите его! держите! кричали зрители.
-- Ловите, ловите обманщика! вопіялъ опять кто-то: -- я написалъ въ журналъ, что онъ ужь летѣлъ, и статья набрана.
Человѣкъ въ бутылочномъ фракѣ стоялъ, задумчиво нагнувъ голову, и, по видимому, мало обращалъ вниманія на ропотъ публики и неудавшееся воздухоплаваніе. Въ позѣ его и глазахъ видны были находчивость и увѣренность въ своихъ неистощимыхъ средствахъ. Когда неудовольствіе публики достигло своего апогея, онъ кротко подошелъ къ шару, снова слегка нагнулъ голову и сказалъ эти короткія слова;
-- Минуту терпѣнія -- и все будетъ устроено.
-- Воздухоплавателя! раздалось между зрителями: -- сажайте его на шаръ, садитесь сами.
-- Вмѣсто воздухоплавателя, снова началъ бутылочный фракъ: -- у насъ на шарѣ полетитъ молодая и прелестная дѣвушка.
И онъ исчезъ съ этими словами.
-- Браво! браво, бррррраво!!! закричали зрители. Но всѣхъ болѣе послѣдними словами чародѣя поражена была моя собственная особа. "Какъ!-- думалъ я -- женщина, созданіе слабое и прелестное, рѣшается на такую отважную мѣру! молодая дѣвушка рѣшается исчезнуть на время въ заоблачныхъ пространствахъ, пренебречь всѣми благами міра и взлетѣть на воздухъ! О, недаромъ, я читалъ въ книгахъ, женщинъ называютъ вѣтренницами, а сочинители аристократическихъ повѣстей придаютъ имъ еще титулъ воздушныхъ!"
Какъ бы то ни было, я горѣлъ нетерпѣніемъ, кровь кипѣла и сердце билось. И вотъ оно сжалось... наступила торжественная минута,-- минута, рѣшившая собою мою участь и отразившаяся въ поступкахъ всей моей жизни.
Раздалась торжественная музыка, и шаръ заколыхался. Изъ какого-то нарочно устроеннаго уголка около подмостокъ вышелъ господинъ въ бутылочномъ фракѣ. Лицо его сіяло добродушіемъ и удовольствіемъ. Онъ велъ за собой смѣлую воздухоплавательницу, въ образѣ стройной семнадцатилѣтней дѣвушки въ бархатныхъ шальварахъ и атласной курточкѣ, съ сѣрою шляпою на бѣлокурой, кудрявой головкѣ.
Но нѣтъ, то не была дѣвушка, то не была простая женщина. О, какъ казалось она, въ своемъ дебардерскомъ нарядѣ, выше и прекраснѣе всѣхъ этихъ зрительницъ, жеманно разсѣвшихся около музыки и въ умѣ не державшихъ того, что и молодая женщина можетъ изрѣдка, для общаго удовольствія, слетать на воздушномъ шарѣ! Она казалась отчасти коротконожкою; но глаза у ней были темные, ласковые, продолговатые. Я хотѣлъ бы, чтобы всѣ женщины въ мірѣ носили подобный костюмъ и имѣли ея полосы... но, впрочемъ, я не силенъ въ описаніяхъ; кромѣ того, я до сей поры растроганъ и не могу ни о чемъ говорить съ послѣдовательностію.
Она вошла въ лодочку... я стоялъ возлѣ... глаза наши встрѣтились. Она покраснѣла, потомъ вздохнула, потомъ сложила руки на груди и робко стала глядѣть на восхищенную публику. Кто подавалъ ей цвѣты, кто совѣтовалъ ей выпить рюмку хересу или абсинту, кто кричалъ браво до того, что щеки у него сдѣлались краснѣй моркови. Мнѣ наступали на ноги, и я того не замѣчалъ, хотя имѣлъ на нихъ преогромныя мозоли, или мамзолеи, какъ говорилъ мой нѣмецкій учитель. Но всему есть конецъ, и мое созерцаніе кончилось.
Не могу уже сказать, какъ произошелъ полетъ, кто подрубилъ канаты, съ какимъ чувствомъ проводила публика воздухоплавательницу. Помню только, что она бросала въ насъ цвѣтами и одинъ георгинъ упалъ мнѣ на носъ; помню и то, что когда я, поднявъ голову кверху, все еще глядѣлъ на шаръ, кто-то сбросилъ съ моей головы шляпу и она, подпрыгивая, покатилась по дорожкамъ. Помню, что всѣ хохотали въ то время, какъ я, подобравъ альмавиву, гнался за моею шляпою; но этотъ смѣхъ былъ смѣхомъ профановъ,-- никто изъ нихъ не зналъ, чѣмъ было полно мое сердце, когда я догонялъ мою шляпу.
Судьба сердца моего была рѣшена. Я еще не сказалъ, кажется, что въ смѣлой воздухоплавательницѣ узналъ ту, которую видѣлъ утромъ у цырульни, и которая съ перваго взгляда произвела на меня такое сильное впечатлѣніе. Теперь она явилась мнѣ въ другомъ, болѣе привлекательномъ, болѣе торжественномъ свѣтѣ, и сердце мое было покорено окончательно и невозвратно. Но -- такова моя участь!-- едва нашелъ я ту, которой такъ долго искалъ, какъ уже она исчезла съ земли, исчезла въ воздушныхъ пространствахъ, и Богъ знаетъ еще, воротится ли. И если воротится, то будетъ ли моею? найду ли ее? узнаю ли, кто она?... До сей поры розыски мои были напрасны. Безуспѣшно спрашивалъ я, кто она, у хозяина, у пріятелей, даже у многихъ незнакомыхъ. Хозяинъ объявилъ, что онъ обязался держать имя ея въ секретѣ, прочіе отозвались незнаніемъ. Казалось одинъ свирѣпый господинъ, разгуливавшій по саду съ своимъ фіолетовымъ носомъ, зналъ тайну; но какъ подступлюсь я къ нему?
Воротится ли она изъ воздушнаго пространства, и если воротится, узнаю ли я: кто она? все это еще для меня самого тайна..
Буду ждать, буду искать, и дождусь ли, найду ли -- не замедлю сообщить читателямъ.