Книговод

Дневник парижанина

Реклю Эли


   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА

Проектъ объ уничтоженіи парижской полицейской префектуры.-- Неблаговидный поступокъ Кератри въ дѣлѣ Флуранса.-- Его отставка.-- Грубая ошибка правительства народной обороны.-- Дѣло Порталиса.-- Пріѣздъ Гарибальди во Францію.-- Рапортъ Трошю о положеніи Парижа.-- Отвѣтъ Жюля Фавра на циркуляръ Бисмарка.-- Фальшивыя атаки пруссаковъ на парижскіе форты.-- Полнѣйшее затишье въ Парижѣ и подъ Парижемъ.-- Политехническій бастіонъ.-- Вылазка съ форта Мои Валеріанъ.-- Бонапартовскія бумаги.-- Жестокости пруссаковъ.-- Охотники.-- Недостатокъ въ способныхъ генералахъ.-- Безтактная выходка Феликса Піа.-- Негодованіе противъ него народа.-- Взятіе вольными стрѣлками деревни Бурже.-- Рошфоръ нѣсколько утратилъ спою прежнюю популярность.-- Потеря Бурже.-- Извѣстіе о капитуляціи Меца возбуждаетъ волненіе въ Парижѣ.-- Члены правительства арестованы.-- Освобожденіе ихъ.-- Прокламація Гамбеты о сдачѣ Меца.-- Результаты народнаго голосованія въ Парижѣ.

14 (3) октября.

   У насъ пронеслись слухи, что въ прусской главной квартирѣ рѣшено начать бомбардированіе Парижа въ день годовщины іенской битвы. Однакожъ этотъ день прошелъ для насъ совершенно спокойно и мы не видѣли ни одной прусской бомбы. Теперь намъ совѣтуютъ приготовиться встрѣтить бѣду въ годовщину лейпцигскаго боя. Ждать не долго, всего три дня (трехдневное сраженіе подъ Лейпцигомъ происходило 16 (4), 17 (5) и 18 (6) октября). По пока еще начнется бомбардировка, а насъ теперь болѣе всего занимаетъ вопросъ: имѣются-ли у Трошю способности хорошаго полководца? и если имѣются, то почему-же онъ довольствуется такой пассивной обороной? Какъ-бы въ отвѣтъ на эти вопросы пронеслась вѣсть, что Трошю намѣревается дать рѣшительный бой пруссакамъ черезъ три недѣли, т. е. между 2 и 5 ноября.
   Нашъ элегантный и либеральный префектъ полиціи Кератри внезапно оставилъ Парижъ. Вмѣстѣ съ своимъ секретаремъ, онъ сѣлъ въ лодку воздушнаго шара и полетѣлъ, предавъ себя на волю вѣтрамъ. Гдѣ онъ опустится, конечно, неизвѣстно, но затѣмъ онъ отправится въ Испанію съ особымъ порученіемъ отъ правительства народной обороны къ Приму и Серрано. Что означаетъ эта тайна?
   Нѣсколько времени тому назадъ, префектъ полиціи совершенно неожиданно для всѣхъ обнародовалъ въ "Офиціальной газетѣ" свое предложеніе упразднить полицейскую префектуру Парижа, которая еще такъ недавно пятнала себя самыми безчестными поступками. И въ самомъ дѣлѣ дѣятельность ея, во все время владычества бонапартистовъ, главнымъ образомъ проявлялась въ организаціи вымышленныхъ политическихъ заговоровъ, въ возбужденіи безсмысленныхъ манифестацій, въ поддержкѣ разврата и тому подобныхъ славныхъ дѣяніяхъ. Предложеніе упразднить это ненавистное учрежденіе сдѣлало Кератри однимъ изъ самыхъ популярнѣйшихъ людей въ Парижѣ. А онъ сильно нуждался въ увеличеніи своей популярности, такъ какъ общественное мнѣніе республиканской партіи склонялось далеко не въ его пользу. Съ уничтоженіемъ префектуры, но предложенію Кератри, всѣ ея гражданскія и судебныя обязанности должны перейти къ магистратурѣ. И хотя теперешняя магистратура, заключающая въ своей средѣ такихъ судей, какъ Дельво (недавно застрѣлившійся), Делангль и Девьень, не пользуется расположеніемъ республиканцевъ, желающихъ, чтобы судьи назначались по выбору и на опредѣленный срокъ,-- но тѣмъ по менѣе, предложеніе замѣнить префектуру судомъ вызвало единодушные похвалы, которые, впрочемъ, значительно поохладились, когда стало извѣстно письмо Кератри къ одному буржуа, въ которомъ онъ пишетъ: "намъ во что-бы то ни стало необходимо упразднить полицейскую префектуру, иначе она, въ рукахъ революціонеровъ, сдѣлается неодолимымъ оружіемъ, опаснымъ для нынѣшняго правительства". Правильно или подложно было это письмо, разъясняющее, что побужденія, заставившія Кератри упразднить префектуру были далеко не тѣ, какія онъ провозглашалъ въ своемъ офиціальномъ донесеніи, -- но только парижанъ взяло сомнѣніе, и они недовѣрчиво отнеслись и къ тому, что Кератри по-прежнему оставался парижскимъ префектомъ и не добивался назначенія на другой постъ, хотя самъ твердилъ всякому встрѣчному о своемъ желаніи перемѣнить родъ дѣятельности.
   Между тѣмъ произошла извѣстная манифестація Флуранса. Когда послѣдній, по желанію подчиненныхъ ему офицеровъ и солдатъ національной гвардіи, взялъ назадъ свою отставку, распространился слухъ, что этотъ опасный агитаторъ, сочтя себя сильнымъ, ударилъ тревогу въ бельвильскомъ предмѣстьи и отдалъ приказаніе своимъ баталіонамъ собраться на другой день съ оружіемъ, для нападенія на ратушу. Объ этомъ намѣреніи Флуранса парижскій префектъ поспѣшилъ доложить временному правительству; Трошю немедленно принялъ чрезвычайныя мѣры для защиты ратуши и приказалъ арестовать Флуранса. Предупрежденный объ этомъ приказаніи, Флурансъ перемѣнилъ квартиру и его не нашли. Вскорѣ дѣло разъяснилось. Флурансъ велѣлъ ударить тревогу, исполняя приказаніе, данное самимъ Трошю, какъ можно чаще тревожить новобранцевъ, чтобы тѣмъ пріучить ихъ собираться быстрѣе и выступать къ угрожаемому непріятелемъ пункту. Слѣдовательно Кератри, желая погубить Флуранса, изобрѣлъ несуществовавшій заговоръ. По какія ужасныя послѣдствія могли произойти отъ этой лжи: выстрѣлъ съ той или другой стороны, и могла возгорѣться гражданская война, которая, пожалуй, довела-бы Францію до окончательной гибели.
   Узнавъ истину, Трошю рѣзко высказалъ Кератри свое негодованіе и предложилъ ему отказаться отъ должности префекта полиціи. Этимъ поступкомъ Трошю успокоилъ всеобщее волненіе, вызванное неблаговидными дѣйствіями Кератри. "Трошю, котораго мы считали тайнымъ орлеанистомъ, уволивъ Кератри, скорѣе орлеаниста, чѣмъ республиканца, выказалъ себя вполнѣ честнымъ, безпристрастнымъ человѣкомъ", твердили даже самые крайніе республиканцы, до сихъ поръ смотрѣвшіе на Трошю весьма подозрительно. Въ сущности, чтоже особеннаго сдѣлалъ Трошю; онъ только оказалъ справедливость, а между тѣмъ какъ много выигралъ онъ во мнѣніи всѣхъ партій, точно онъ совершилъ какой-нибудь подвигъ. Какъ мало требуется отъ правительствъ и какъ легко имъ пріобрѣтать всеобщее довѣріе! но какъ рѣдко они его пріобрѣтаютъ.
   Временное правительство, вѣроятно, не желая добиваться популярности цѣною безпристрастія и справедливости, какою добился ее Трошю, поспѣшило приласкать графа Кератри, давъ ему какое-то порученіе въ Испанію. Конечно, оно съ неменьшей поспѣшностью пріостановило процессъ противъ Флуранса.
   

15 октября.

   "La vérité", газета г. Порталиса, либерала, англо-американскаго буржуа, орлеаниста-республиканца и, при случаѣ, бонапартистаимѣла особенное счастіе заполучить англійскую газету "Standard", послѣдній нумеръ которой вышелъ всего пять дней тому назадъ. Воспользовавшись извѣстіями изъ Франціи, сообщенными англійскою газетою, Порталисъ сильно нападаетъ на настоящее французское правительство -- и старается доказать необходимость перемѣны его личнаго состава, конечно, имѣя въ виду себя самого для замѣщенія которой-нибудь изъ министерскихъ вакансій.
   Особенное негодованіе Порталиса возбуждаютъ событія въ Ліонѣ. По его словамъ въ Ліонѣ провозглашена красная республика, самъ префектъ сочувствуетъ ей и потому позволилъ арестовать генерала Мазюргь (назначеннаго на этотъ постъ еще Бонапартомъ) и передалъ начальство надъ всѣми войсками генералу Клюзре. Этого мало; турская правительственная делегація, за исключеніемъ адмирала Фуринюпэ (весьма непопулярнаго министра), вслѣдствіе этихъ событій даже вышедшаго въ отставку, признала законными всѣ распоряженія ліонскаго префекта. Скорбитъ г. Порталисъ и о томъ, что ліонская армія принуждена была отступить въ безпорядкѣ при нападеніи на нее пруссаковъ; скорбитъ онъ и о легитимистскихъ проискахъ въ западной Франціи; но особенно скорбитъ, узнавъ изъ "Standard", что пруссаки, желая облегчить французамъ созваніе учредительнаго собранія, предлагали Жюлю Фавру самыя удобныя условія перемирія, а вовсе не унизительныя, какъ о томъ толкуютъ въ Парижѣ, а французскій министръ иностранныхъ дѣлъ по упрямству ихъ не принялъ.
   Г. Порталисъ попалъ какъ разъ въ цѣль?! Ни одно извѣстіе со времени объявленія республики, не вызывало такого восторженнаго взрыва, какъ офиціальное сообщеніе, что вслѣдствіе непомѣрныхъ требованій, Жюль Фавръ отказался заключить перемиріе съ пруссаками. И если мы имѣемъ право за многое упрекнуть Жюля Фавра, то за дѣйствія его въ вопросѣ о перемиріи мы готовы простить ему всѣ сдѣланныя имъ ошибки.
   

16 октября.

   Сегодня мы получили "Times" и можемъ провѣрить извѣстія, переданныя газетой "Standard". Органъ лондонскаго Сити подтверждаетъ, что ліонскій префектъ приказалъ арестовать генерала Мазюра, но отдалъ это приказаніе потому, что старый генералъ бонапартовскаго закала не хотѣлъ признавать власти префекта, лучше сказать, отрицалъ существованіе республики. Times также говоритъ о неспособности турской правительственной делегаціи и видитъ въ этомъ весьма печальное предзнаменованіе для французской республики. Прусская армія встала твердой ногой въ Нормандіи, и пока нигдѣ не встрѣчаетъ сопротивленія; важный стратегическій пунктъ Жизоръ, защищался слабымъ отрядомъ городскихъ жителей и крестьянъ; у нихъ не было ни пушекъ, ни предводителя. За то лоарская армія, кажется, сформировалась весьма солидно, она имѣла небольшія стычки съ непріятелемъ, сопровождавшіяся легкимъ успѣхомъ. Но слухамъ часть ліонской арміи заняла въ Вогезахъ сильныя позиціи. На югѣ, въ Дофина, Провансѣ и Лангедокѣ организуется сильная армія. Эти провинціи объявили, что намѣрены держаться даже и въ томъ случаѣ, если Парижъ, Ліонъ и Туръ принуждены будутъ сдаться непріятелю. Хлѣбъ вездѣ убранъ, и теперь земледѣльцы съ меньшимъ горемъ разстаются съ своимъ плугомъ и охотно поступаютъ въ армію. "Ça ira! èa ira!" скажемъ и мы въ свою очередь.
   Наше бѣдное правительство сдѣлало нелѣпую ошибку, вздумавъ обвинить Порталиса въ возбужденіи мятежа противъ правительства. Но вѣдь Порталисъ только передалъ факты, сообщенные другой газетой, и факты, по большей части, совершенно вѣрные, наконецъ, такіе, отъ которыхъ нечего приходить въ отчаяніе. Правда, онъ ихъ сгруппировалъ всѣ вмѣстѣ и представилъ, какъ обвинительный актъ противъ правительства; но онъ былъ вправѣ это сдѣлать, какъ представитель оппозиціонной прессы, имѣющій въ виду отвѣтственное правительство. Въ статьѣ Норталиса проглядываетъ тенденція мятежнаго свойства, но французская пресса теперь вполнѣ свободна: такъ гласитъ законъ, изданный правительствомъ народной обороны. Почему же это самое правительство дѣлаетъ для Норталиса исключеніе изъ общаго закона? 11 чего же достигло правительство своимъ неловкимъ поступкомъ: еще вчера Порталисъ былъ весьма незамѣтной личностію, его считали юнымъ честолюбцемъ, спекулаторомъ, и вообще человѣкомъ не очень далекимъ, неимѣющимъ никакихъ шансовъ на успѣхъ. Сегодня же онъ попалъ въ число лицъ замѣтныхъ и на него посмотрѣли, какъ на мученика свободы прессы.
   Порталисъ очень умѣренный либералъ, т. е. такой, который охотно бросится во всякую реакцію, если придетъ ея время. Своей несправедливостію къ Порталису правительство вознесло его на пьедесталъ, подобію тому, какъ возвысило въ общественномъ мнѣніи Бланки и его друзей. Оскорбляя Порталиса, оно оскорбляетъ вмѣстѣ съ нимъ умѣренную партію, до сихъ поръ охотно поддерживавшую правительство. Давно ли оно сдѣлало подобную же ошибку, поссорившись съ революціонной партіей,-- ошибку, которая можетъ повести въ будущемъ къ печальнымъ столкновеніямъ,-- и теперь снова само же дѣлаетъ себѣ новыхъ враговъ. Такія ошибки дѣйствуютъ губительно, и нельзя не пожелать, чтобы правительство народной обороны поняло, наконецъ, свое положеніе и на будущее время избѣжало ихъ.
   Сегодня же мы узнали, что Гарибальди пріѣхалъ во Францію. Онъ.высадился въ Марсели, встрѣченный восторженнымъ сочувствіемъ всего населенія этого города. Едва ли многіе въ состояніи такъ честно и просто предложить свою помощь, какъ скромный герой итальянскаго единства. Кто же другой можетъ быть такъ великодушенъ, какъ этотъ рыцарь безъ страха и укоризны. Ужь, конечно, не рѣшился бы на подобный шагъ, безспорно талантливѣйшій и либеральнѣйшій изъ современныхъ государственныхъ людей, Гладстонъ, который слишкомъ остороженъ и находится въ зависимости отъ условныхъ дипломатическихъ приличій. Гарибальди своимъ великодушнымъ, братскимъ поступкомъ сдѣлалъ несравненно болѣе для будущаго союза латинскихъ племенъ, чѣмъ могли бы это сдѣлать тысячи фунтовъ стерлинговъ или краснорѣчивыя разглагольствованія. Высказанное имъ на дѣлѣ сочувствіе къ нашимъ бѣдствіямъ найдетъ отголосокъ и въ Италіи, и въ Испаніи. Но еслибъ не было даже и этого, то и въ такомъ случаѣ, цѣна великодушнаго поступка Гарибальди нисколько не уменьшается. Мы знаемъ, что мы много виноваты, и еслибы наши бѣдствія нигдѣ въ Европѣ не возбуждали никакого сочувствія, мы и тогда не смѣли бы жаловаться, считая ихъ заслуженными. Если мы погибнемъ отъ нашего невѣжества, отъ нашей неспособности, отъ преступленій, надѣланныхъ бонапартизмомъ, и тогда мы не бросимъ оскорбленія Германіи. И не лучше ли въ такомъ случаѣ смерть, чѣмъ презрѣнное существованіе, которымъ мы будемъ одолжены соболѣзнованію филантропа Гладстона, вымолившему его у Бисмарка. Нѣтъ, лучше умереть совсѣмъ и, не входя ни въ какія сдѣлки, вполнѣ удовлетворить историческую справедливость, которую мы такъ часто и такъ тяжко оскорбляли! Развѣ бонапартистская Франція не дозволила соединеннымъ силамъ Германіи разгромить Данію? Почему же могущественная Франція должна получить помощь въ минуту гибели, когда не получила ее бѣдная маленькая Данія?
   Но если французская республика, какъ мы надѣемся, побѣдоносно отразитъ направленныя на нее силы Германіи, то не лучше ли будетъ, если она достигнетъ такого результата только своими собственными средствами.
   Во всякомъ же случаѣ мы рады пріѣзду Гарибальди и привѣтствуемъ его отъ всего нашего сердца!
   

17 октября.

   Генералъ Трошю обнародовалъ свой рапортъ о положеніи осажденнаго Парижа. Теперь уже можно сказать, что въ короткое время сдѣлано очень много, гораздо больше, чѣмъ можно было ожидать, судя по первому приступу къ работамъ. Когда припоминаешь теперь, въ какомъ положеніи мы находились тотчасъ послѣ катастрофы, уничтожившей вторую имперію,-- когда все было поломано, уничтожено, разбито, когда наше положеніе можно было уподобить кораблю, испытавшему ураганъ и потерявшему мачты, руль и всѣ снасти,-- припоминая это время, нельзя не изумиться, видя, сколько сдѣлано для обороны Парижа. Послѣ Седана Парижъ, въ сущности, былъ вполнѣ открытымъ городомъ, на бастіонахъ не было пушекъ, а форты оставлены безъ гарнизоновъ. Въ первое время послѣ седанской катастрофы всѣ были до того ошеломлены этимъ ударомъ, что почти потеряли голову; когда же узнали, что пруссаки форсированнымъ маршемъ спѣшатъ къ Парижу, всеобщая паника дошла до крайнихъ предѣловъ; не было составлено никакого опредѣленнаго плана, стали принимать такія мѣры, которыя оказались для защиты не только безполезными, но даже вредными, напримѣръ, до сихъ поръ мы не можемъ простить себѣ, что такъ легкомысленно разрушили нѣкоторые мосты, необходимые для насъ самихъ, что безъ всякаго разумнаго основанія оставили такія позиціи, которыя приходится теперь добывать обратно силою. И замѣчательно, что въ то время болѣе всего терялись люди, обладающіе властью, люди близко стоящіе къ правительству народной обороны; они хватались за всякій фантастическій планъ, видѣли спасеніе въ принятіи самыхъ дикихъ мѣръ, въ родѣ того, чтобы задушить непріятеля углекислотою, или разомъ взорвать Парижъ на воздухъ и пр. и пр.
   Теперь уже никто не думаетъ о такихъ отчаянныхъ средствахъ. Паша укрѣпленная ограда кажется намъ теперь неприступною, она такъ сильно защищена со всѣхъ сторонъ, что мы почти желаемъ, чтобы пруссаки рискнули ее атаковать. Слабые остатки нашей регулярной арміи -- тысячъ 50 человѣкъ не болѣе -- первое время почти одни выносили на себѣ всю тяжесть исады, но мало-по-малу къ нимъ присоединились, по мѣрѣ обученія, сто тысячь мобилей, уже успѣвшихъ доказать, что они брали уроки не даромъ и превзошли своихъ учителей; такъ что теперь на оборонительной линіи мы имѣемъ 150,000 войска, которые, подъ прикрытіемъ стѣнъ, конечно, легко могутъ отразить штурмъ 300--350-тысячной прусской арміи. Паши оборонительныя средства такъ хороши, что мы можемъ держаться противъ осаждающей арміи до тѣхъ поръ, пока у насъ будутъ съѣстные припасы, а ихъ хватитъ еще на-долго. Что касается національныхъ гвардейцевъ, то и они далеко ушли въ дѣлѣ военнаго обученія, но вооруженные по большей части пистонными ружьями, они негодны для наступательной войны и пока не могутъ еще приносить пользы на оборонительной линіи. Наши крѣпостныя пушки нисколько не уступаютъ осаднымъ орудіямъ пруссаковъ, которые такъ величаются своими крупповскими чудовищами. И если до сихъ поръ мы не имѣли большого преимущества надъ пруссаками въ нашихъ вылазкахъ, то все же мы не уступили ничего непріятелю, а даже отняли у него два-три пункта, которые укрѣпили. Правда, у насъ, какъ говорятъ, меньше орудій, чѣмъ слѣдуетъ имѣть по длинѣ оборонительной линіи: недостаетъ, будто-бы, 900; но рапортъ генерала Трошю насъ успокоиваетъ и на этотъ счетъ; мы узнаемъ изъ него, что многія мастерскія Парижа заняты отливкою и отдѣлкою пушекъ и ежедневно ставятъ ихъ по нѣсколько штукъ на оборонительную линію.
   Рапортъ Трошю касается первой эпохи осады: организаціи оборонительныхъ средствъ. Закончивъ его, мы вступаемъ теперь въ періодъ наступательный, когда потребуется поддержка со стороны провинціи. Въ этомъ случаѣ насъ болѣе всего безпокоитъ излишняя ревность, съ какою молодежь, какъ намъ сообщаютъ, кидается въ опасность и по-прежнему сто французовъ пытаются одерживать верхъ надъ двумя стами пруссаковъ, которые всегда умѣютъ ловко пользоваться мѣстностью и вездѣ выставляютъ впередъ свою превосходную артиллерію. Мужество -- качество очень почтенное, но еще почтеннѣе теперь благоразуміе и хладнокровіе, мы особенно страдаемъ недостаткомъ стратегическихъ соображеній и это сознаніе намъ пришлось купить очень дорогой цѣною.
   

18 октября.

   Г. Бисмаркъ не оставилъ безъ возраженій отчета о свиданіи въ Ферьерѣ, опубликованномъ Жюлемъ Фавромъ. Его циркуляръ отъ 27 сентября, касающійся этого предмета, полученъ здѣсь неизвѣстно какимъ путемъ только вчера. Бисмаркъ желаетъ имъ исправитъ ошибки, вкравшіяся въ отчетъ Жюля Фавра. Говоря, что Страсбургъ ключъ отъ дома, и что онъ ему необходимъ, г. Бисмаркъ этимъ хотѣлъ сказать, что это германскій ключъ, а не французскій. Относительно этого заводить споръ совершенно безполезно. Если пограничный городъ Страсбургъ составляетъ германскій домъ, то несомнѣнно, что и ключъ, которымъ отворяется его дверь, будетъ тоже германскимъ. Но только этотъ домъ, не простой домъ, а крѣпость, и она столько же ключъ Франціи, сколько и Германіи. Пойдемъ далѣе. "Г. Жюль Фавръ толкуетъ о мирѣ, замѣчаетъ г. Бисмаркъ, а я говорилъ о перемиріи". Пусть будетъ такъ. Но если нельзя принять условія перемирія, то, конечно, не будетъ возможности договориться и о мирѣ. Можно представить себѣ, каково было бы положеніе депутатовъ учредительнаго собранія, принужденныхъ обсуждать условія договора о срытіи французскихъ крѣпостей и объ уступкѣ Эльзаса и Лотарингіи подъ угрозой прусскихъ пушекъ, поставленныхъ въ фортѣ Мои-Валеріанъ! Очевидно, что переговоры о перемиріи въ Ферьерѣ были просто недостойной комедіей, которую захотѣлось сыграть прусскому премьеру надъ побѣжденнымъ врагомъ, были насмѣшкой, кинутой въ лицо бѣдствующему народу. Но мы не упрекаемъ г. Бисмарка, онъ дѣйствовалъ согласно тѣмъ традиціямъ, которыя позволяютъ побѣдителю наносить всякое оскорбленіе побѣжденному. Но онъ забылъ, что мы еще не совсѣмъ побѣждены и неизвѣстно еще, каковъ будетъ конецъ нашей борьбы.
   Жюль Фавръ не замедлилъ отвѣтомъ и отвѣчалъ очень хорошо. Приводимъ этотъ отвѣтъ.
   "Г. Бисмаркъ -- пишетъ Жюль Фавръ -- замѣчаетъ, что предлагаемыя имъ условія для перемирія, на будущее время, въ случаѣ продолженія войны, станутъ еще болѣе тяжкими. Онъ дѣйствительно объявилъ мнѣ объ этомъ, и я благодарю его, что теперь онъ самъ подтверждаетъ свои слова. Пусть же Франція узнаетъ, до чего простирается честолюбіе Пруссіи; она не ограничивается завоеваніемъ двухъ нашихъ провинцій, она хладнокровно стремится къ систематическому уничтоженію Франціи. Торжественно заявивъ міру, устами своего короля, что она имѣетъ дѣло съ Наполеономъ и его солдатами, она направляетъ теперь свои усилія къ уничтоженію французскаго народа. Она опустошаетъ пашу почву, сжигаетъ деревни, отягощаетъ жителей поборами, разстрѣливаетъ ихъ, когда они не могутъ удовлетворить ея требованіямъ и пользуется всякими научными средствами для своей истребительной войны,
   "Франціи, слѣдовательно, нечего убаюкивать себя иллюзіями. Быть или не быть ей -- объ этомъ идетъ теперь дѣло. Предлагая ей купить миръ цѣною трехъ департаментовъ, соединенныхъ съ нею тѣсной связью, ей предлагали безчестіе. Она отвергла это предложеніе. Ее хотятъ наказать за это смертной казнью.
   "Напрасно ей говорятъ: нѣтъ никакого стыда признать себя побѣжденной; еще меньше позора въ принесеніи жертвъ, вынуждаемыхъ пораженіемъ. Напрасно, добавляютъ къ этому, что Пруссія только возвращаетъ насильственные и несправедливые захваты Людовика XIV". Подобные доводы неосіувательны и слѣдуетъ удивляться тому, что на нихъ приходится отвѣчать.
   "Франція не ищетъ жалкаго утѣшенія въ слишкомъ легкомъ объясненіи причинъ, которыя довели ее до пораженія. Она принимаетъ свои несчастія и не намѣрена препираться о нихъ съ своимъ непріятелемъ. Въ тотъ день, когда по его милости, она снова взяла въ свои руки управленіе своими дѣлами, она искренно и открыто предложила ему вознагражденіе. Но только это вознагражденіе не можетъ заключаться въ отторженіи отъ лея части ея территоріи. Не потому, чтобы такая уступка ослабила могущество Франціи, но оттого, что она явилась бы нарушеніемъ нрава и справедливости, на которыя канцлеръ сѣверо-германскаго союза, повидимому, не обращаетъ никакого вниманія, и твердитъ о завоеваніяхъ Людовика XIV".
   "Желаетъ-ли онъ возвратиться къ statu quo, которое предшествовало этимъ завоеваніямъ? Желаетъ-ли онъ низвести своего государя до положенія великаго герцога, состоящаго въ вассальной зависимости отъ короля польскаго? Если, во время пережитыхъ Европою переустройствъ, Пруссія изъ незначительнаго государства стала могущественнымъ государствомъ, то развѣ этимъ возвышеніемъ она обязана не завоеваніямъ? Но втеченіе этихъ двухъ вѣковъ, благопріятствующихъ такому обширному переустройству, совершилось измѣненіе болѣе глубокое и несравненно болѣе возвышенное, чѣмъ то, которымъ опредѣлялись территоріальныя раздробленія. Человѣческое право вышло изъ абстрактныхъ областей философіи. Болѣе и болѣе оно распространяется въ мірѣ, и его-то Пруссія попираетъ ногами, пытаясь отторгнуть отъ насъ двѣ провинціи, въ то время, какъ сама же признаетъ, что населеніе этихъ провинцій энергически отвергаетъ ея господство.
   "Въ этомъ отношеніи ничто лучше не можетъ опредѣлить док трипъ Пруссіи, какъ слѣдующія слова, сказанныя канцлеромъ сѣверо-германскаго союза: "Страсбургъ -- это ключъ нашего дома". Слѣдовательно, Пруссія ставитъ свои условія, какъ собственникъ, и право собственности примѣняетъ къ человѣческимъ существамъ, попирая этимъ фактомъ нравственную свободу и индивидуальную личность, Но именно уваженіе къ этой свободѣ и къ этому достоинству не позволяетъ Франціи согласиться на заявленныя Пруссіею требованія. Она лучше подвергнется всѣмъ злоупотребленіямъ дѣйствія грубой силы, но не допуститъ себя до униженія собственнаго достоинства.
   "Я сдѣлалъ ошибку, не уяснивъ, въ этомъ отношеніи, достаточно мою мысль, когда я говорилъ, что мы не можемъ, безъ униженія нашей чести, уступить Эльзасъ и Лотарингію. И характеризовалъ этими словами не уступку, которую дѣлаетъ побѣжденный, но слабость соучастника, который для собственнаго спасенія протягиваетъ руку угнетателю и соглашается на несправедливость. Графъ Бисмаркъ не найдетъ ни одного француза, достойнаго этого имени, который бы думалъ и дѣйствовалъ иначе, какъ я.
   "Вотъ почему я не могу признать, чтобы намъ было сдѣлано серьезное предложеніе о перемиріи, которое мы могли принять. Я пламенно желалъ, чтобы намъ было предложено честное средство прекратить враждебныя дѣйствія и созвать учредительное собраніе. Но я обращаюсь ко всѣмъ безпристрастнымъ людямъ, пусть рѣшатъ они: могло-ли правительство согласиться на предложенную ему сдѣлку? Перемиріе было бы насмѣшкой, если-бъ оно не давало возможности произвести свободные выборы. Къ тому же, оно должно было продолжаться всего сорокъ восемь часовъ. Въ остальное время, необходимое для выборовъ, т. е. недѣли три, Пруссія оставляла за собой право продолжать враждебныя дѣйствія, такъ что учредительное собраніе обсуждало бы вопросъ о войнѣ и мирѣ во время битвъ, рѣшающихъ судьбу Парижа.
   "Кромѣ того, перемиріе не распространялось на Мецъ. Оно не допускало снабженія Парижа жизненными припасами и намъ пришлось бы истреблять наши запасы въ то время, какъ осаждающая армія могла увеличивать свои..продовольственныя средства, попрежнему грабя наши провинціи. Наконецъ, Эльзасъ и Лотарингія устранялись отъ выбора депутатовъ по неслыханнымъ соображеніямъ, именно потому-что собранію предстояло высказаться на счетъ ихъ судьбы: не при знавая за ними этого права, Пруссія требовала, чтобы мы держало рукоятку сабли, которой она рѣшала участь этихъ провинцій.
   "Вотъ тѣ условія, которыя канцлеръ сѣверо-германскаго союза не колеблется назвать "весьма примирительными" и обвиняетъ насъ, что "мы отказались воспользоваться случаемъ созвать національное собраніе и тѣмъ доказали наше намѣреніе ставить затрудненія заключенію мира, соотвѣтствующаго народному праву, а также наше нежеланіе покориться общественному мнѣнію французскаго народа.
   "Передъ нашей страной, передъ исторіей мы принимаемъ отвѣтственность за намъ отказъ. Не противиться требованіямъ Пруссіи, въ нашихъ глазахъ, было-бы равносильно измѣнѣ. Не знаю какой жребій сулитъ намъ судьба, но я глубоко сознаю, что еслибъ мнѣ предложили выборъ между настоящимъ положеніемъ Франціи и Пруссіи, я избралъ-бы первое. Паши страданія, наши опасности, наши жертвы я предпочитаю неумолимому и жестокому честолюбію нашего непріятеля. Я твердо убѣжденъ, что Франція выйдетъ побѣдительницею изъ этой борьбы. Но еслибъ даже она была побѣждена, и тогда она останется великой въ своемъ несчастій, возбуждая удивленіе и симпатію въ цѣломъ мірѣ. Въ этомъ ея истинная сила и въ этомъ, можетъ быть, ея месть.
   "Европейскіе кабинеты, ограничивающіеся безплоднымъ заявленіемъ своего сочувствія, современемъ сознаютъ это, но будетъ уже поздно. Вмѣсто того, чтобы признать принципъ широкаго вмѣшательства, обусловливаемаго справедливостью и собственнымъ интересомъ, они, своимъ бездѣйствіемъ, допускаютъ продолженіе варварской войны, служащей бѣдствіемъ для всѣхъ и позоромъ цивилизаціи. Этотъ кровавый урокъ не будетъ потерянъ для народовъ. И кто знаетъ? Исторія указываетъ намъ, что въ силу какого-то таинственнаго закона, извѣстныя людскія поколѣнія тѣсно связаны съ тяжкими несчастіями. Франція, быть можетъ, нуждалась въ испытаніи; она выйдетъ изъ него перерожденной, и ея геній заблеститъ еще болѣе яркимъ свѣтомъ, чѣмъ прежде, такъ-какъ онъ выведетъ ее изъ опасностей и предохранитъ отъ страшныхъ бѣдствій въ виду неумолимаго и могущественнаго врага."
   

19 октября.

   И лейпцигская годовщина прошла, а бомбардированія не было. Этотъ день проведенъ нѣмцами также тихо и спокойно, какъ проводится воскресенье крестьянами. Съ нашихъ фортовъ, даже въ телескопъ нельзя было усмотрѣть непріятеля; наши разъѣзды удалялись на два километра (почти двѣ версты) и нигдѣ не видѣли ни одного нѣмца. Наступила ночь, тихая, но темная и холодная, звѣзды еле мерцали. Часовъ около десяти вечера аванпосты, высланные изъ передовыхъ редутовъ, замѣтили какія-то темныя, движущіяся массы; часовые стали стрѣлять, но движущаяся масса (по словамъ нашихъ часовыхъ, тысячъ до 60 нѣмецкаго войска) не удостоила ихъ отвѣтомъ и продолжала свое наступательное движеніе на наши редуты. Поднялась суматоха, ударили тревогу, мобили схватились за ружья и собрались на своихъ мѣстахъ. Со всѣхъ южныхъ фортовъ открыли канонаду. По движущіяся темныя массы непріятелей внезапно повернули назадъ. Все снова успокоилось; наши солдаты улеглись спать. Въ два часа ночи новая тревога; снова задвигались темныя массы съ непріятельской стороны; снова наши форты открыли огонь и снова непріятель поворотилъ назадъ. Въ три часа водворилось прежнее спокойствіе.
   Послѣ Седана нѣмецкія газеты почти въ одинъ голосъ заявили, что Парижъ не осмѣлится выдерживать осаду и, по всей вѣроятности, какъ только подступятъ къ нему полмилліона побѣдоносныхъ нѣмецкихъ солдатъ, онъ тотчасъ-же сдастся. "Парижъ, прибавляли нѣкоторыя изъ нихъ, не можетъ противиться вступленію въ него нашихъ цѣломудренныхъ и храбрыхъ воиновъ, подобію тому, какъ проституціонный домъ не осмѣливается сопротивляться вторженію въ него полиціи". Предсказаніе ихъ не сбылось, прошло болѣе мѣсяца, Парижъ осмѣливается сопротивляться, а цѣломудренные полицейскіе никакъ не могутъ попасть въ дверь, хотя приближаются къ ней очень осторожно, обернувъ сапоги въ войлокъ и запасшись потаеннымъ фонаремъ.
   

20 октября.

   Мертвый штиль. Артиллеристы дремлютъ подлѣ пушекъ; пѣхотинцы болтаютъ и занимаются разными играми; скука одолѣваетъ ихъ отъ ничего-недѣланья. Однакожъ эта тишина насъ безпокоитъ и наводитъ на насъ уныніе. Я полагаю, что если пруссаки будутъ строго слѣдовать своему плану, который, по общему мнѣнію, заключается въ томъ, чтобы укрѣпить вокругъ Парижа нѣсколько лагерей (на 50,000 войска каждый), не расходовать ни одного ружейнаго выстрѣла для атаки и лишь изрѣдка отвѣчать намъ пушечными выстрѣлами, однимъ словомъ, заставить насъ "свариться въ своемъ собственномъ соку", по счастливому выраженію Бисмарка, -- они надѣлаютъ намъ больше непріятностей, чѣмъ могли-бы надѣлать, ведя правильную осаду. Лучшее и вѣрнѣйшее средство отнять у Парижа, возможность энергической защиты, они совершенно резонно видя въ томъ, что надо оставить его въ покоѣ.
   Насколько пруссаки нравы, видя свою пользу въ насильственномъ навязываніи Парижу полнѣйшаго спокойствія и затишья, настолько-же неразумны желанія правительства народной обороны добиться полнѣйшей тишины и спокойствія вокругъ себя. Но развѣ теперь такое время, что можно оставаться спокойнымъ? Развѣ не очевидно для каждаго, что теперь мы можемъ спастись только сильнымъ энергическимъ порывомъ, что намъ поневолѣ приходится прибѣгнуть къ революціонымъ средствамъ: нужно поднять весь народъ, нужно начать настоящую народную войну. Каждая деревня, каждый городъ должны поголовно вооружиться; необходимо начать партизанскую войну и безпрерывно тревожить непріятеля, не давая ему ни минуты покоя.
   А Трошю, которому мы вручили главное руководительство дѣломъ обороны, не перестаетъ повторять: будьте покойны, все будетъ сдѣлано, все пойдетъ хорошо, не волнуйтесь, мы все приготовили. Все это прекрасно; мы сидѣли спокойно, мы вѣрили въ вашъ знаменитый планъ, который долженъ спасти Парижъ, а за нимъ и всю Францію; но прошло много времени, а мы не видимъ, въ чемъ-же заключается этотъ планъ, почему его до сихъ поръ не приводятъ въ исполненіе. А пора-бы приступить къ настоящимъ дѣйствіямъ. Невольно мы начинаемъ поддаваться скептицизму и спрашиваемъ себя: да полно, существуетъ-ли, наконецъ, этотъ знаменитый планъ? Люди довольно близкіе къ Трошю, и, конечно, нежелающіе ему зла, начинаютъ поговаривать, что весь этотъ планъ заключается въ томъ, чтобы какъ можно лучше укрѣпить Парижъ (что уже почти совсѣмъ сдѣлано) и затѣмъ сообразоваться съ ходомъ событій. Каждому понятно, что чисто-оборонительный періодъ теперь окончился и слѣдуетъ начать наступательный. Способенъ-ли Трошю вести его съ такимъ-же успѣхомъ, какъ онъ велъ оборонительный? Мнѣнія на этотъ счетъ сильно раздѣляются, и нѣкоторыя газеты даже совѣтуютъ Трошю сѣсть въ воздушный шаръ и отправиться въ провинцію для организованія арміи. Есть, впрочемъ, и такія, которыя требуютъ, чтобы маршалъ Базэнъ совершилъ воздушное путешествіе изъ Мэца въ Парижъ и принялъ здѣсь начальство надъ обороной. Съ такими легкомысленными господами, конечно, и говорить не стоитъ, и люди разсудительные и честные, разумѣется, не согласились-бы предпочесть американскаго вора Базэна честному Трошю.
   Можетъ или не можетъ Трошю вести съ успѣхомъ наступательную борьбу съ пруссаками, мы не знаемъ; но знаемъ, что онъ ранѣе всѣхъ своихъ товарищей, составляющихъ правительство народной обороны, рѣшился употребить въ офиціальномъ актѣ слово "республика". А это, главнымъ образомъ, послужило къ умиротворенію партій въ Парижѣ.
   О муниципальныхъ выборахъ правительство молчитъ, а они нужны и очень нужны: сами мэры безпрестанно толкуютъ ему о ихъ неотлагательности, но оно отдѣлывается одними обѣщаніями. Какъ-бы не пришлось ему вскорѣ раскаяться въ своемъ упрямствѣ! Жаль, если опять случится какое-нибудь столкновеніе.
   

21 октября.

   Сегодня я посѣтилъ бастіонъ политехниковъ, какъ называютъ теперь бастіонъ ли 8 7, лежащій позади форта Бисетръ. Этотъ бастіонъ привлекаетъ къ себѣ толпы любопытныхъ. Прислуга при орудіяхъ его состоитъ изъ профессоровъ и воспитанниковъ политехнической школы. Излишне говорить, что они отлично изучили свое дѣло. Политехническая школа во все время ея существованія всегда отличалась приверженностью къ республиканскимъ учрежденіямъ. Духъ братства былъ положенъ въ основаніе отношеній между воспитанниками и профессорами. Руководимые самыми благородными побужденіями, они всѣ до одного заявили свое непремѣнное желаніе поступить въ ряды артиллеристовъ, недостатокъ которыхъ составляетъ самую слабую сторону оборонительныхъ средствъ Парижа. Ихъ предложеніе было, конечно, принято, и они сами избрали бастіонъ No 87. Ревностные проповѣдники идеи равенства, они теперь доказали, какъ умѣютъ на дѣлѣ примѣнять свои убѣжденія. Нѣкоторые профессора, незнакомые съ артиллерійскимъ дѣломъ, поступили на службу простыми солдатами, подъ команду тѣхъ изъ своихъ воспитанниковъ, которые, какъ спеціалисты, избраны офицерами. Честь и слава этимъ честнымъ людямъ, они заслуживаютъ вполнѣ признательность отечества.
   Наконецъ мертвая тишина, производящая такое мрачное, тяжелое впечатлѣніе на живой и подвижный Парижъ, сегодня смѣнилась громомъ и шумомъ. Начиная съ утра почти цѣлый день не умолкалъ гулъ выстрѣливъ. Стрѣляли со многихъ фортовъ, но преимущественно съ форта Аіои-Валеріанъ, откуда главнокомандующій рѣшился произвести вылазку, не столько для пріобрѣтенія какого-нибудь серьезнаго успѣха противъ нѣмцевъ, сколько для пріученія войскъ, состоящихъ по преимуществу изъ новобранцевъ. Въ вылазкѣ съ нашей стороны участвовало 7 или 8 батальоновъ. Они атаковали укрѣпленную позицію пруссаковъ у фермы Бюзанвиль. Первый натискъ ихъ былъ такъ силенъ, что они оттѣснили пруссаковъ и овладѣли фермой, но подоспѣвшія къ непріятелю значительныя подкрѣпленія измѣнили ходъ дѣла. Еще мало обстрѣленные мобили, въ свою очередь, не выдержали атаки пруссаковъ и отступили въ замѣчательномъ порядкѣ, отстрѣливаясь и нанося непріятелю значительный уронъ. При этомъ одна рота мобилей была отрѣзана и человѣкъ 50 изъ нея попали въ плѣнъ, остальнымъ удалось прорваться и соединиться съ своими товарищами, въ это время уже успѣвшими удалиться подъ защиту орудій съ одной стороны форта Мон-Валеріанъ, съ другой, Монтрту. Потеря наша убитыми и ранеными довольно значительна, ее насчитываютъ въ 450 человѣкъ. Надо полагать, что и у пруссаковъ выбыло изъ строя если не болѣе, то, ни въ какомъ случаѣ, не менѣе.
   И та и другая сторона имѣютъ право приписывать себѣ нѣкоторый успѣхъ, не побѣду, потому что о ней въ подобномъ дѣлѣ не можетъ быть и рѣчи. Пруссаки отбили сперва потерянную ими позицію, наши-же войска, окончивъ назначенное имъ дѣло, т. е. потревоживъ непріятеля, въ полномъ порядкѣ возвратились обратно въ Парижъ. Для нихъ эта битва была школой, въ которой они учились военному дѣлу.
   Съ форта Мон-Валеріанъ видны были даже мельчайшія подробности битвы. Трошю и его главный штабъ, тамъ находившіеся, могли убѣдиться, что и новобранцы, если ими руководятъ толково, могутъ сражаться не хуже старыхъ солдатъ. Но рутина такъ заѣла ихъ, что они не видятъ и не слышатъ, и продолжаютъ недовѣрять новымъ войскамъ, неполучившимъ, но ихъ словамъ, никакого военнаго образованія, почему и не рѣшаются предпринять вылазку въ болѣе обширныхъ размѣрахъ. Безъ сомнѣнія, не зная подробностей плана Трошю, трудно требовать отъ него теперь-же рѣшительныхъ дѣйствій и, очень можетъ быть, что въ настоящемъ нашемъ положеніи выжидательная. система самая лучшая.
   

23 октября.

   Не знаю, которая уже серія тюльерійскихъ бумагъ появилась сегодня въ печати. Между ними есть множество драгоцѣнныхъ документовъ, превосходно характеризующихъ тотъ возмутительный порядокъ, который съ такимъ непонятнымъ ослѣпленіемъ поддерживала Франція своимъ согласіемъ болѣе двадцати лѣтъ. Сколько самыхъ ужасныхъ злоупотребленій совершено бонапартистами, этими мамелюками декабрьскихъ дней. Напечатанныя до сихъ поръ бумаги полны самыхъ возмутительныхъ подробностей. Нѣтъ никакой надобности вносить ихъ всѣ въ дневникъ, хотя-бы и назначенный для печати. Но до болѣе полнаго ознакомленія съ ними моихъ читателей, -- что, по всей вѣроятности, я сдѣлаю тогда, какъ будутъ отпечатаны всѣ эти интересные документы въ отдѣльномъ изданіи, -- я полагаю не лишнимъ передать нѣкоторые болѣе яркіе факты. Весь этотъ порядокъ, которому трудно подыскать подходящее имя, держался широко-организованнымъ подкупомъ: подкупали литераторовъ, судей, чиновниковъ, избирателей, законодателей; подкупали французовъ и иностранцевъ; посредствомъ купленныхъ полицейскихъ агентовъ возбуждали волненія, выдумывали несуществующіе заговоры, для того, чтобы имѣть предлогъ арестовывать, ссылать и изгонять людей, которыхъ почему нибудь считали для себя опасными; но кого нельзя было подкупить деньгами, тѣхъ они старались развратить. Они подпечатывали письма, вторгались въ семейную жизнь, сплетничали, клеветали и лгали, лгали на каждомъ шагу. Всю Францію они покрыли сѣтью шпіоновъ и, зная досконально, что кладется въ супъ въ домѣ какого-нибудь буржуа, они были такъ тупы и недальновидны, что проглядѣли, какъ у нихъ подъ носомъ пруссаки вооружались и исподоволь приготовлялись къ войнѣ, какъ прусскіе офицеры разъѣзжали но Франціи, снимали планы крѣпостей и изучали нашу страну. А эти пресловутые спасители порядка, хвастливо провозглашавшіе, что они черезъ нѣсколько дней по объявленіи войны будутъ завтракать въ Берлинѣ, не имѣли даже въ главномъ штабѣ порядочной карты Германіи и, въ своей безумной самонадѣянности, не хотѣли вѣрить правдивымъ донесеніямъ, которыя очень немногіе, впрочемъ, честные люди присылали имъ о силахъ Пруссіи и о полной ея готовности къ войнѣ.
   Теперь очень трудно еще составить точное понятіе, чего стоили эти люди Франціи, но по тому, какъ они сорили деньгами, вносимыми французскимъ народомъ на государственныя потребности, можно судить, до чего простиралась ихъ безцеремонность. И кого только не содержали они на французскія деньги? Начиная съ ближайшихъ и самыхъ отдаленныхъ родственниковъ бонапартовской фамиліи и оканчивая самыми презрѣнными мушарами, получали субсидіи всѣ, въ комъ видѣли они поддержку для династіи и созданнаго ею порядка. Какая-то герцогиня Муши, очень отдаленная родственница Бонапартовъ, получила 4,362,562 франка; другимъ родственникамъ императора, также большею частію весьма отдаленнымъ (въ этотъ счетъ не входитъ принцъ Плонъ-Плонъ) выдавалось ежегодныхъ пенсіоновъ на сумму 1,310,975 франковъ. Крестины императорскаго принца стоили 897,000 франковъ; генералъ Фальи, презрѣннѣйшій изъ всѣхъ наполеоновскихъ генераловъ, ѣсть конфектъ въ годъ на 1,297 франковъ на счетъ государства. Гранье изъ Кассаньяка подкупаютъ за 160,000 франковъ въ годъ, Жерома Давида за 36,000, какому-то несчастному провинціальному журналисту выдаютъ субсидію въ 1,200 франковъ; агенты-подстрекатели, измышлявшіе заговоры, возбуждавшіе волненія, за каждую подведенную ими подъ кару бонапартовскаго правосудія голову получаютъ по 300, 500 франковъ и болѣе...
   Но довольно. Подкупъ, развращеніе и шпіонство -- вотъ три средства, которыми держалась вторая имперія. Позорныя средства естественнымъ путемъ привели ее и къ позорному паденію. Оставимъ-же ее пока въ покоѣ.
   Сегодня получены весьма утѣшительныя извѣстія изъ провинцій. Лоарская армія, окончательно сформировалось и скоро въ состояніи будетъ помѣриться съ непріятелемъ. На западѣ и сѣверѣ идетъ тоже дѣятельная работа. Эти пріятныя извѣстія оживили Парижъ, и мы теперь съ большей надеждой смотримъ на возможность счастливаго для насъ исхода войны.
   

25 октября.

   До насъ доходятъ печальные слухи о жестокостяхъ пруссаковъ противъ жителей деревень, окружающихъ Парижъ. Вчера, напримѣръ, они казнили двухъ крестьянъ изъ деревни Буживаля, которые во время вылазки нашихъ войскъ, 21 октября, стрѣляли въ прусскія войска; ихъ захватили въ плѣнъ и разстрѣляли; дома, изъ которыхъ они стрѣляли, разрушены до основанія; а на буживальскую общину наложенъ штрафъ въ 50,000 франковъ. Но вѣдь эти крестьяне -- французы, они считали своимъ долгомъ помочь, чѣмъ могли, своимъ войскамъ: неужели это преступленіе -- любить свою родину и честно за нее сражаться? Да! къ самымъ безотраднымъ размышленіямъ приводятъ жестокости, которыми ознаменовалась нынѣшняя война между двумя просвѣщеннѣйшими націями! Я не хочу винить въ нихъ исключительно однихъ нѣмцевъ, я знаю, что и за моими соотечествениками есть много выходокъ и проступковъ, достойныхъ временъ первобытной дикости, но надо принять во вниманіе, что французы защищаютъ свою родину, что ихъ дома разрушены, поля истоптаны, лѣса сожжены, что ихъ отягощаютъ непомѣрными поборами пришельцы изъ чужой земли. Пруссаки находятся совсѣмъ въ иныхъ условіяхъ. Они оправдываются тѣмъ, что своими реквизиціями думаютъ устрашить жителей и заставить ихъ сдавать открытые города безъ пролитія безполезной крови. Но развѣ этими мѣрами они устрашили кого-нибудь, развѣ съ каждымъ днемъ не увеличивается къ нимъ ненависть народонаселенія и не укрѣпляетъ его въ рѣшимости защищаться до послѣдней возможности и мстить, чѣмъ можно, жестокому врагу? Ну, чтожъ, вы сожгли въ Эльзасѣ 20 деревень, вы разстрѣляли тамъ до 200 крестьянъ за недозволенный образъ войны, какъ вы говорите, но послѣ этой безполезной жестокости развѣ уменьшилось число вольныхъ стрѣлковъ? Нѣтъ, сколько мы знаемъ по доходявіимъ до насъ извѣстіямъ, число ихъ, напротивъ, увеличивается съ каждымъ днемъ.
   

26 октября.

   На площади Пантеона воздвигнутъ баракъ, украшенный трехцвѣтными знаменами и вывѣскою, на которой написано: "Отечество въ опасности! Вербовка волонтеровъ". Здѣсь записываются національные гвардейцы, охотой идущіе на службу въ форты и на вылазки. Въ первый день записалось 800 человѣкъ изъ пятаго округа, гдѣ только и было сдѣлано предложеніе записываться. Почему были обойдены остальные 20 округовъ, -- потому-ли, что не было исполнено приказаніе правительства, или по какимъ другимъ причинамъ, -- мы не знаемъ; но только это обстоятельство произвело непріятное впечатлѣніе на парижанъ. "Развѣ отечество требуетъ жертвъ и службы не отъ всѣхъ гражданъ одинаково?-- твердили со всѣхъ сторонъ.-- Такъ почему-же такое преимущество оказано одному пятому округу?" Вѣроятно, правительство поспѣшитъ разъяснить эту случайность.
   Конечно, фактъ весьма отрадный, что одинъ только округъ, въ первый-же день послѣ предложенія, далъ 800 охотниковъ, такъ что, примѣняя этотъ расчетъ и ко всѣмъ прочимъ округамъ, мыбы могли имѣть болѣе 16,000 охотниковъ, т. е. такихъ людей, которые добровольно ищутъ случая сразиться съ непріятелемъ и желаютъ подвергнуться всевозможнымъ опасностямъ: на долю охотниковъ всегда достается самая трудная и самая опасная часть дѣла. Но вотъ бѣда, ружей у насъ очень мало, не пойдутъ-же наши охотники съ оловянными мечами противъ стальныхъ, не могутъ-же они выступить съ своими допотопными ружьями противъ игольчатыхъ ружей пруссаковъ.
   Но этому горю евіе можно-бы помочь, такъ-какъ на половину волонтеровъ все-таки хватитъ ружей Шасспо, которыми вооружены нѣкоторые баталіоны національныхъ гвардейцевъ, но несравненно труднѣе совладать съ предразсудками вашихъ генераловъ, которые никакъ не могутъ отвыкнуть отъ рутинныхъ взглядовъ на народное ополченіе: національную гвардію они считаютъ рѣшительно неспособной противостоять непріятелю. Этимъ предразсудкомъ зараженъ весь главный штабъ, его отчасти раздѣляетъ и самъ главнокомандующій. Можетъ быть, именно этой причинѣ слѣдуетъ приписать медленность и колебанія, которыми характеризуются всѣ распоряженія, исходящія изъ главнаго штаба парижскихъ войскъ. Трошю пріобрѣлъ большую популярность, его очень уважаютъ въ Парижѣ, только потому на него и не сыплются обвиненія, по подчиненныхъ ему генераловъ ругаютъ вездѣ и однихъ обвиняютъ въ неспособности, другихъ-же называютъ даже бонапартистами, что въ теперешнее время почти равносильно обвиненію въ измѣнѣ. Конечно, обвиненія въ бонапартизмѣ по большей части несправедливы, -- хотя можно указать на двухъ, трехъ генераловъ весьма подозрительныхъ,-- но что касается неспособности, то самый талантливый адвокатъ не въ состояніи будетъ оправдать большинство нашихъ генераловъ отъ обвиненія въ этомъ преступленіи. И въ самомъ дѣлѣ, эти господа, которые при всякомъ удобномъ случаѣ чванятся своими подвигами, совершенными противъ нестройныхъ арабскихъ полчищъ, совершенно теряются, когда имъ приходится отдавать распоряженія подчиненнымъ имъ войскамъ, сражающимся противъ дисциплинированыхъ и упоенныхъ побѣдою нѣмецкихъ войскъ. Конечно, между парижскими генералами, и въ особенности полковниками, есть нѣсколько людей талантливыхъ и съ хорошими военными познаніями, но ихъ сравнительно очень немного, слишкомъ даже мало.
   

27 октября.

   Сегодня газета "Combat", издаваемая Феликсомъ Піа, произвела страшный переполохъ въ Парижѣ, заявивъ о сдачѣ Аіэца, который капитулировалъ именемъ Наполеона III. Въ газетѣ также заявлено, что правительство Фавра и Трошю уже нѣсколько дней тому назадъ знало эту роковую новость и не хотѣло почему-то сообщить о ней народу. Это несчастіе, по словамъ газеты, совершенно равносильно седанскому пораженію: остатки французской арміи, въ сто тысячъ человѣкъ, сдались Пруссіи, и теперь осталась свободною 130--200 тысячная прусская армія, которая безпрепятственно станетъ разгуливать по Франціи или подкрѣпитъ собою нѣмецкія войска, осаждающія Парижъ. Базенъ измѣнилъ; о его измѣнѣ знало правительство, слѣдовательно оно -- сообщникъ этой измѣны...
   Понятно, какое волненіе произвела эта статья въ Парижѣ. Въ Лувръ и въ Ратушу отправились депутаціи. Піа увѣрялъ, что узналъ о печальномъ событіи отъ Флуранса, который, въ свою очередь, слышалъ объ этомъ отъ Рошфора. Послѣдній отвѣтилъ депутаціи, что онъ ничего подобнаго не говорилъ своему другу. Трошю далъ клятву, что онъ не получалъ никакого извѣстія о сдачѣ Маца. Флурансъ тоже отрицалъ, что слухъ пущенъ Рошфоромъ, однакожъ намекнулъ, что о Мацѣ что-то знаетъ одинъ изъ членовъ правительства, по кто именно, не хотѣлъ сказать. Что за путаница такая -- какой мудрецъ распутаетъ ее!
   Народное негодованіе обратилось на Феликса Піа. Національные гвардейцы бросились въ типографію, гдѣ печатается газета Піа, чтобы разнести тамъ все но частямъ, по ошиблись типографіей и обратили свою злобу на экземпляры газеты "Combat", оставшіеся еще непроданными въ кіоскахъ: всѣ они были изорваны въ клочки и разметаны по вѣтру. Реакціонные и сомнительные органы прессы поспѣшили напечатать прибавленія къ свомъ сегодняшнимъ нумерамъ, и въ нихъ излили свою желчь на Піа и его единомышленниковъ, которыхъ называли лжецами и клеветниками, печатая эти ругательные эпитеты самымъ крупнымъ шрифтомъ.
   Піа, какъ извѣстно, человѣкъ честный, Флурансъ тоже; трудно повѣрить, чтобы они рѣшились на ложь и клевету, и очень вѣроятно, что они получили какія-нибудь смутныя извѣстія. Но также извѣстно, что оба они, какъ политики и журналисты, весьма неловки. Сегодняшній ихъ поступокъ еще болѣе утверждаетъ меня въ этомъ мнѣніи: съ чѣмъ-же это сообразно пустить въ публику такое важное извѣстіе, заклеймить людей такимъ ужаснымъ обвиненіемъ, не имѣя на это никакихъ положительныхъ данныхъ! Въ подобныхъ случаяхъ нельзя основываться на однихъ смутныхъ слухахъ. Что Мецъ сданъ пруссакамъ -- это можетъ быть и правда: отъ бонацартовскихъ генераловъ всего можно ожидать. Но обвинять правительство народной обороны, какъ соучастниковъ въ измѣнѣ Базэна -- по меньшей мѣрѣ нелѣпо. Оно, можетъ быть, слабо, оно, можетъ быть, ниже своего положенія, его члены, можетъ быть, не обладаютъ талантами государственныхъ людей, но измѣнниками они никогда не будутъ.
   Тревога, созданная этимъ происшествіемъ, мало-по-малу улеглась, и вечеромъ мы были обрадованы извѣстіемъ, что 250 парижскихъ вольныхъ стрѣлковъ на разсвѣтѣ, ударивъ въ штыки, овладѣли деревней Бурже, занятой 800 пруссаками. Застигнутые врасплохъ, пруссаки, въ темнотѣ, приняли небольшой французской отрядъ за значительныя силы и поспѣшно отступили. Днемъ они пытались снова завладѣт-потерянной деревней, но безуспѣшно: вольные стрѣлки удержались въ завоеванной позиціи. По словамъ нашихъ тактиковъ, обладаніе Бурже не представляетъ никакой важности ни для той, ни для другой арміи.
   Но народъ судитъ иначе и радуется, что нѣсколько верстъ французской земли отнято у непріятеля. Къ тому-же мы такъ привыкли, что пруссаки постоянно захватывали ваши войска врасплохъ, и не можемъ не восторгаться узнавъ, что и пруссаковъ можно накрыть внезапно.
   

28 октября.

   Піа сегодня молчитъ. Въ его газетѣ ни слова о сдачѣ Меца, ни слова на счетъ обвиненій правительства. Рошфору тоже досталось на порядкахъ: ему безпрерывно приходилось оправдываться. Вообще въ послѣднее время Рошфоръ нѣсколько утратилъ свою популярность; его прежніе друзья сердятся на него за его слабость; въ тоже самое время и правительство народной обороны стало къ нему, къ своему члену, холоднѣе, находя, что онъ неуступчивъ. И тѣ и другіе неправы въ своихъ обвиненіяхъ: Рошфоръ нисколько не измѣнился; онъ попрежнему готовъ на все для блага народа; онъ попрежнему убѣжденъ, что теперешній составъ правительства народной обороны едвали не самый лучшій, какого можно желать въ тѣхъ исключительныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ находится Франція. Нельзя-же требовать отъ Рошфора того, чего онъ не можетъ дать: онъ не политическій реформаторъ; онъ не полководецъ, но онъ человѣкъ нервный, умѣющій подѣйствовать на народъ, человѣкъ честный и, когда нужно, рѣшительный. Одна бѣда: послѣднія событія слишкомъ сильно подѣйствовали на него, и онъ сталъ разсѣянъ. Въ его разсѣянности мнѣ пришлось самому убѣдиться назадъ тому три дня. Я пришелъ къ нему за однимъ довольно серьезнымъ дѣломъ. Я сталъ излагать его и, къ моему удивленію, замѣтилъ, что Рошфоръ хотя смотритъ мнѣ прямо въ глаза, но ничего не слышитъ изъ того, что я ему говорю. Его мысли, очевидно, унеслись куда-то далеко; онъ какъ-будто прислушивался къ канонадѣ, которая гремѣла гдѣ-то вдали... Черезъ нѣсколько минутъ онъ оправился, извинился въ своей разсѣянности, и я снова передалъ ему о своемъ дѣлѣ. На этотъ разъ онъ выслушалъ меня внимательно и далъ такой отвѣть, какой я ожидалъ получить отъ него. Рошфоръ сильно похудѣлъ; онъ, видимо, страдаетъ физически, и будетъ очень жаль, если нездоровье помѣшаютъ ему принести ту пользу Франціи, какую онъ еще въ состояніи оказать ей.
   Пруссаки сильно бомбардируютъ цѣлый день Бурже, но деревушка пока остается въ нашихъ рукахъ. Въ пять часовъ разнесся слухъ, что вольные стрѣлки потеряли очень много своихъ товарищей и пруссаки, повидимому, намѣрены снова атаковать ихъ...
   

30 октября.

   Парижъ въ уныніи. Многіе рѣзко высказываютъ свое негодованіе и обвиняютъ правительство народной обороны въ слабости и неспособности. Что-же случилось? Бурже снова взятъ пруссаками. Вчера еще въ военномъ совѣтѣ шли толки о томъ, представляется-ли необходимость удерживать деревню Бурже, далеко выдавшуюся впередъ за наши оборонительныя линіи, или слѣдуетъ ее очистить. Большинство въ совѣтѣ находило, что владѣніе этой деревней не представляетъ никакой выгоды въ стратегическомъ отношеніи, слѣдовательно лучше ее оставить. Противная сторона, напротивъ, считала болѣе полезнымъ удерживать занятую съ боя позицію, такъ-какъ это должно возвысить духъ войска и населенія. Однакожъ, совѣтъ все-таки окончательно не рѣшилъ, что лучше, и оставилъ дѣло въ прежнемъ положеніи. Но въ такомъ случаѣ ему слѣдовало тотчасъ-же усилить отрядъ, занимающій Бурже,-- не могъ-же онъ не знать, что эти храбрецы, оставленные безъ подкрѣпленій, обрекались на вѣрную смерть. Утромъ пруссаки атаковали Бурже, но встрѣтили тамъ сильное сопротивленіе. Каждый домъ, каждый дворъ имъ приходилось брать штурмомъ. Геройскіе защитники Бурже каждый шагъ уступали только послѣ кроваваго боя, однакожъ страшная несоразмѣрность силъ заставила и ихъ отступить. По многіе продолжали еще защищаться въ крайнихъ домахъ и были или убиты, или взяты въ плѣнъ. Сколько взято нашихъ въ плѣнъ -- сказать еще трудно; говорятъ, что около 500. Пруссакамъ дорого стоила эта побѣда: полагаютъ, что они лишились болѣе 1,000 человѣкъ. Изъ форта Сен-Дени выслали подкрѣпленіе, но поздно; дѣло было ужъ совсѣмъ кончено и возобновлять его едвали было разумно. Однакожъ, еслибы въ Бурже была у насъ артиллерія, пруссаки навѣрное были-бы отбиты, и кто знаетъ, какія могли быть послѣдствія этой новой побѣды.
   Отдавая справедливость всѣмъ защитникамъ Бурже, нельзя не остановиться на одномъ эпизодѣ этого кроваваго сраженія,-- на геройской защитѣ 8 офицеровъ и 25 солдатъ, укрывшихся въ церкви. Нѣсколько разъ пруссаки ходили въ атаку на эту горсть храбрецовъ" и каждый разъ были отбиты съ урономъ. Наконецъ имъ удалось влѣзть на высокія церковныя окна, и они сверху открыли огонь въ осажденныхъ. Осыпаемые пулями, какъ градомъ, французы продолжали, однакожъ, защищаться, и защищались до тѣхъ поръ, пока всѣ они были или убиты, или изранены до того, что уже не въ состояніи были стрѣлять. Только тогда пруссакамъ удалось войти въ церковь и, еще живыхъ, нѣсколькихъ героевъ захватить въ плѣнъ.
   За пораженіе при Бурже было-бы несправедливо обвинять участвовавшія въ сраженіи войска, сдѣлавшія все, что они были въ состояніи сдѣлать. Вина потери позиціи лежитъ никакъ ужь не на нихъ, а на командующихъ генералахъ.
   

31 октября.

   Еще не успѣло успокоиться вчерашнее волненіе парижскаго населенія, какъ снова роковая новость разнеслась по всему городу и поставила всѣхъ на ноги. "Мецъ капитулировалъ! Базенъ измѣнилъ!" такова была вѣсть, раздражившая умы до самаго крайняго возбужденія. Вмѣстѣ съ тѣмъ распространились слухи, что Тьеръ уполномоченъ заключить перемиріе съ нѣмцами. Это было искрой, брошенной въ порохъ. Негодующія толпы народа бросились къ городской ратушѣ. Сначала требованія ограничивались учрежденіемъ Общины (комуны), а затѣмъ къ нимъ присоединилось еще и требованіе низложенія правительства. Нѣкоторые члены правительства народной обороны пытались-было говорить, но ихъ мало слушали и крики продолжались. Даже заявленныя обѣщанія организовать Общину не произвели никакого впечатлѣнія. Между тѣмъ площадь все болѣе и болѣе наполнялась новыми массами народа; пришли батальоны національныхъ гвардейцевъ бельвильскаго правительства, какъ извѣстно, несимпатизирующіе правительству народной общины; нѣкоторые изъ нихъ были вооружены. Нѣсколько депутацій вошло въ самую городскую ратушу и требовало объясненій отъ Трошю. Онъ отвѣчалъ, что ему офиціально еще неизвѣстно о сдачѣ Меца, хотя частнымъ образомъ онъ знаетъ, что она состоялась, но онъ также убѣжденъ, что Базенъ ни въ какомъ случаѣ не могъ капитулировать именемъ Наполеона III и что у Базена была еще 170,000-я армія, въ томъ числѣ 26,000 больныхъ и раненыхъ. Но то объясненіе не удовлетворило никого, и нѣсколько человѣкъ, вслѣдъ за Фраисе,-- извѣстнымъ ораторомъ въ народныхъ клубахъ -- закричали, что краснобайство имъ наскучило, и они пришли сюда вовсе не за тѣмъ, чтобы слушать ни къ чему неведущія оправданія, а намѣрены низвергнуть правительство. Трошю повторилъ обѣщаніе организовать Общину. Въ это время на площади раздались крики: "ненужно перемирія!" и въ туже минуту въ ратушу ворвалась новая депутація со знаменемъ, на которомъ было написано: "Никакого перемирія, борьба съ пруссаками или смерть!" Трошю отвѣтилъ, что Тьеръ уполномоченъ заключить перемиріе по предложенію нейтральныхъ державъ, но о сдачѣ Парижа пруссакамъ никто и не помышляетъ. Однакожъ ничто не помогало и волненіе постоянно усиливалось. Въ три часа національные гвардейцы изъ партіи недовольныхъ ворвались въ ратушу. Мобили, занимавшіе въ ней караулъ, но избѣжаніе кровопролитія, не оказали никакого сопротивленія. Ворвавшаяся толпа принудила мэра Араго, его помощниковъ, а также президента избирательной комиссіи Доріана и вице-президента Шельхера -- подписать прокламацію о назначеніи выборовъ въ Общину. Эта прокламація была тотчасъ напечатана и выставлена на улицахъ. Находившіеся въ ратушѣ члены правительства народной обороны: Фавръ, Трошю, Араго, Симонъ и Гарнье-Пажесъ были арестованы. Руководители движенія составили списокъ новаго правительства, въ который вошли имена Бланки, Флюранса, Ледрю-Роллена, Піа, Моттю, Гренно, Делеклюза, Виктора Гюго, Люи Клана, Доріана и Рошфора и съ тѣмъ вмѣстѣ потребовали, чтобы существовавшее правительство народной обороны само вышло въ оставку. Ни одинъ изъ арестованныхъ членовъ правительства не соглашался на это требованіе. Переговоры тянулись до пяти часовъ. Наконецъ, видя ихъ неуспѣшность, одинъ изъ руководителей возстанія -- кто именно, неизвѣстно, но только не Флюрансъ, хотя онъ дѣятельнѣе всѣхъ настаивалъ на перемѣнѣ правительства -- объявилъ правительство народной обороны низложеннымъ. Въ тоже время Пикаръ, котораго еще не арестовали, успѣлъ хитростью выбраться изъ ратуши. Понимая всю опасность положенія, онъ поспѣшилъ въ свое министерство, гдѣ принялъ необходимыя мѣры къ сохраненію государственной казны въ рукахъ существующаго правительства, и затѣмъ отправилъ письменныя приказанія въ штабъ губернатора и національной гвардіи о сборѣ національныхъ гвардейцевъ и велѣлъ вездѣ бить тревогу; онъ занялъ войсками національную типографію и запретилъ "Офиціальной газетѣ" печатать что-либо безъ разрѣшенія правительства. Въ 8 часовъ вечера 106-му батальону національной гвардіи удалось освободить Трошю, но прочіе арестованные члены правительства остались пока подъ арестомъ. Занявшіе ратушу руководители возстанія дѣйствовали вяло и нерѣшительно; они не сговорились раньше въ способахъ дѣйствія, и въ ихъ теперешнихъ совѣщаніяхъ господствовала полнѣйшая неурядица. Делеклюзъ, Бланки, Мильеръ, Кассъ и Флюрансъ спорили между собой и не принимали никакихъ мѣръ къ оборонѣ и къ утвержденію новаго правительства; они обвиняли одинъ другого въ томъ, что допустили освобожденіе Трошю изъ-подъ ареста. Наконецъ они разошлись даже и по вопросу о смѣщеніи правительства, и Делеклюзъ предложилъ оставить существующее правительство Фавра-Трошю, но съ условіемъ, чтобы оно немедленно учредило Общину.
   Трошю, конечно, не дремалъ. Къ полуночи къ нему собралось семь баталіоновъ мобилей, и съ ними онъ двинулся къ ратушѣ, которая оборонялась двумя батальонами національной гвардіи, подъ командой Флюранса и Мильера, сильно промокшими подъ дождемъ и потому уже неспособными оказать никакого серьезнаго сопротивленія. Чрезъ полчаса ратуша была взята подвижными гвардейцами, члены правительства освобождены изъ-подъ ареста, а руководители возстанія арестованы, но черезъ часъ ихъ освободили.
   Въ то-же время на помощь къ Трошю прибыло еще нѣсколько батальоновъ національной гвардіи съ криками: "да здравствуетъ республика! да здравствуетъ Трошю!". Бельвильскіе батальоны національной гвардіи устроили-было баррикады, но они были взяты безъ выстрѣла. Лъ три часа ночи водворилось вездѣ полное спокойствіе.
   

1 ноября.

   Какими-бы цѣлями ни руководилось вчерашнее движеніе, какими-бы высокими принципами ни оправдывали себя его предводители, относясь къ нему вполнѣ безпристрастно, слѣдуетъ сказать, что оно неумѣстно и безцѣльно. Его можно извинить только чрезвычайными обстоятельствами. И въ самомъ дѣлѣ, пораженіе при Бурже, капитуляція Мэца и самые тревожные слухи о заключеніи перемирія,-- все это въ одинъ день, почти въ одинъ часъ! Если къ этому прибавить, что городъ болѣе чѣмъ съ двухмилліоннымъ населеніемъ обложенъ со всѣхъ сторонъ побѣдоноснымъ непріятелемъ, имѣющимъ въ своемъ распоряженіи громадныя военныя силы, тогда не трудно будетъ попить, что должны были чувствовать, узнавъ эти пагубныя новости,.поди пылкіе, фанатичные приверженцы свободы, помышлявшіе только объ одномъ -- объ изгнаніи непріятеля съ французской земли. Я не хочу оправдывать руководителей возстанія, я опять повторяю, что они поступили въ политическомъ отношеніи вполнѣ безтактно, но они заслуживаютъ снисхожденія. И нельзя не порадоваться, что все это несчастное дѣло окончилось такъ благополучно, что не пролито ни одной капли драгоцѣнной французской крови.
   Правительство объявило, что вчерашняя прокламація объ учрежденіи Общины, какъ вынужденная насильственно, должна считаться недѣйствительной. Вмѣстѣ съ тѣмъ оно заявило, что послѣ-завтра населеніе Парижа должно рѣшить: слѣдуетъ-ли тотчасъ-же приступить къ выбору муниципалитета, и имѣетъ-ли оно довѣріе къ существующему правительству народной обороны?
   Люи Бланъ и Викторъ Гюго не принимали никакого участія во вчерашней манифестаціи и не изъявляли никому желанія быть избранными въ члены новаго правительства. Точно также ни Доріанъ, ни Рошфоръ не участвовали въ этомъ движеніи, и если они попали въ списокъ членовъ новаго правительства, то только потому, что они пользуются большихъ уваженіемъ въ средѣ крайнихъ партій. ЛедрюРоленъ и Феликсъ Піа въ ратушѣ не были.
   Манифестація 31 октября поглотила собой всеобщее вниманіе и Базенъ павремя былъ позабытъ. Но сегодня газеты напечатали прокламацію турской правительственной делегаціи о сдачѣ Мэца, -- прокламацію честную и хорошую -- и весь Парижъ снова занялся этимъ послѣднимъ прислужникомъ Наполеона, вмѣстѣ съ которымъ изъ Франціи окончательно выметенъ весь соръ и грязь бонапартизма. Прокламація Гамбеты у всѣхъ на языкѣ; ее перечитываютъ и коментируютъ, и вообще она производитъ самое благопріятное впечатлѣніе. Ботъ она отъ слова до слова:
   "Французы! Вознеситесь духомъ и рѣшимостью до высоты страшныхъ бѣдствій, постигшихъ ваше отечество. Для насъ еще остается возможность побороть преслѣдующую насъ злую судьбу и показать міру, на что способенъ великій народъ, который не желаетъ погибнуть и мужество котораго ростетъ среди несчастій. Мецъ сдался! Генералъ, на котораго Франція полагалась даже послѣ мехиканской экспедиціи, лишилъ ее, въ минуту опасности, 200,000 защитниковъ. Базэнъ измѣнилъ; онъ сдѣлался орудіемъ "седанскаго героя", соучастникомъ завоевателя и, поправъ ввѣренную ему честь нашей армія, предалъ врагамъ -- даже не сдѣлавъ послѣдняго усилія -- 120,000 воиновъ, 20,000 раненныхъ, оружіе, знамена и сильнѣйшую крѣпость Франціи -- "дѣвственный" Мецъ. еще никогда непопранный стопою побѣдителя. Такое преступленіе превышаетъ всякую мѣру наказаній, налагаемыхъ правосудіемъ. Теперь, французы, вы можете вполнѣ измѣрить глубину бездны, въ которую ввергла васъ имперія. Двадцать лѣтъ Франція переносила эту развращавшую власть, и въ это время изсякли въ ней всѣ источники величія и жизни. Французская армія, лишенная своего народнаго характера, сдѣлавшаяся орудіемъ порабощенія, измѣною своихъ начальниковъ, при всемъ героизмѣ солдатъ, погублена окончательно, среди несчастій, обрушившихся на ея отечество; впродолженіе какихъ-нибудь двухъ мѣсяцевъ, 220,000 солдатъ преданы врагу. Это роковой эпилогъ военнаго переворота 2 декабря. Пора намъ возстать и доказать, подъ знаменемъ республики, что мы не намѣрены сдаваться ни нравственно, ни фактически; что мы рѣшились почерпнуть, въ самыхъ нашихъ бѣдствіяхъ, наше нравственное, политическое и соціальное обновленіе. Да, какъ-бы ни были велики наши несчастія, они не вызовутъ въ насъ ни колебаній, н

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

Трошю губернаторъ Парижа.-- Систематическая ложь бонапартистовъ о мнимыхъ побѣдахъ.-- Регулярная армія на бумагѣ.-- Невѣжество французскихъ генераловъ.-- Наполеонъ III парализируетъ своимъ присутствіемъ движенія арміи.-- Недовѣріе къ парижской подвижной гвардіи.-- Безчестныя продѣлки бонапартовской администраціи.-- Сраженіе при Гравелотѣ.-- Манія противъ шпіонства.-- Безобразныя нападки бонапартистскихъ газетъ и духовенства на нѣмцевъ, проживающихъ въ Парижѣ.-- Префекты разжигаютъ ненависть сельскаго населеніи противъ оппозиціи.-- Сожженіе живого человѣка фанатиками бонапартизма.-- Грязные инстинкты, возбуждаемые грязнымъ "Фигаро".-- Тяжкое положеніе занятыхъ пруссаками французскихъ провинцій.-- Высокомѣріе Паликао и тупость палатскаго большинства.-- Честный Трошю никакъ не можетъ понять дѣлаемыхъ ему намековъ.-- Лавилетское дѣло.-- Дѣятельность въ немъ агента-подстрекателя.-- Пожаръ страсбургской библіотеки и собора.-- Геройская защита Страсбурга.-- Нѣмцы пропустили случай стать во главѣ цивилизаціи.-- Эмиграція изъ Парижа.-- Новыя тупоумныя выходки "Фигаро" и "Liberté".-- Ночное засѣданіе законодательнаго собраніи.-- День 4 сентября.-- Низложеніе Наполеона и его династіи,-- Провозглашеніе республики.-- Правительство національной обороны

   Продолжаемъ прерванный въ прошлой книжкѣ "Дневникъ парижанина".

19 августа.

   Генералъ Трошю назначенъ главнокомандующимъ парижскихъ войскъ и губернаторомъ города Парижа, находящагося въ осадномъ положеніи. Орлеанисты ликуютъ. "Теперь городъ будетъ въ нашей власти", твердятъ они. Трошю издалъ скромную и разсудительную прокламацію; въ ней онъ весьма категорически заявляетъ о своемъ намѣреніи признавать только власть палаты и опираться на парижскій народъ, т. е. сообразоваться съ его желаніями, -- прежняя-же система, какъ извѣстно, состояла въ томъ, чтобы управлять безъ палаты и нисколько не справляясь съ желаніями парижскаго населенія, или лучше сказать, дѣйствуя прямо противъ нихъ. Не знаю, насколько правы орлеанисты, но они въ заключительныхъ словахъ манифеста Трошю увидѣли угрозу, направленную противъ республиканцевъ. По ихъ мнѣнію, безумное лавильетское дѣло совершенно уронило республиканскую партію и ей теперь легко нанести смертельный ударъ. Трошю предлагаетъ народу, чтобы онъ "самъ расправился съ тѣми людьми, которые, не принадлежа ни къ какой партіи, въ общихъ несчастіяхъ ищутъ только случая осуществить свои гнусные планы".
   Кстати объ орлеанистахъ. Въ одной англійской газетѣ я прочиталъ нѣмецкую корреспонденцію,-- это, конечно, пѣснь побѣды, ода Пиндара, провозглашеніе права побѣдители. Эта замѣчательная корреспонденція оканчивается слѣдующими назидательными словами: "Намъ незачѣмъ повторять, что мы желаемъ низверженія Бонапарта,-- онъ уже такъ побитъ, что болѣе не встанетъ, и мы можемъ и должны теперь поставить вопросъ: кто ему наслѣдуетъ? Мы, конечно, желаемъ, чтобы ему наслѣдовала конституціонная династія Орлеановъ. Съ графомъ Парижскимъ мы охотно станемъ вести переговоры о мирѣ; ему мы предложимъ довольно умѣренныя условія: мы потребуемъ уплаты 5,000,000,000 франковъ за военныя издержки, а также уступки Эльзаса и Лотарингіи. Но если французы провозгласятъ республику, мы не станемъ договариваться съ ними, и скорѣе раззоримъ всю Францію и раздалимъ ее но клочкамъ, чѣмъ заключимъ съ нею миръ."
   Наконецъ-то сегодня получились болѣе подробныя извѣстія о трехдневныхъ сраженіяхъ подъ Мецомъ, 14, 15 и 16 августа. Парижъ радуется. Французская армія отразила непрерывныя атаки армій Штеіінмена и принца Карла. Однакожъ и пруссаки то же приписываютъ себѣ побѣду. "Мы нападали на отступающую французскую армію; послѣ сраженія, она опять продолжаетъ отступать; слѣдовательно, побѣда на нашей сторонѣ", говорятъ они. Французы же потому считаютъ себя побѣдителями, что, отразивъ нападеніе пруссаковъ, они разстроили ихъ планъ. Трудно рѣшить, кто правъ, кто виноватъ; вѣрно одно, что обѣ стороны понесли страшный уронъ; эти стычки -- какъ именуются они въ оффиціальныхъ донесеніяхъ -- выхватили жертвъ болѣе, чѣмъ иное рѣшительное генеральное сраженіе: противники истребляли другъ друга съ ужасающимъ хладнокровіемъ; они дрались съ свирѣпымъ героизмомъ. Разсказываютъ, что отъ губительнаго дѣйствія артиллеріи валились цѣлые батальоны, точно колосья пшеницы, срѣзанные косой. Груды труповъ покрыли поле сраженія, и оно представляло собою видъ громадной людской бойни. И неужели въ виду этихъ ужасовъ люди не образумятся, и на будущее время все еще будетъ достаточно подписи какого нибудь Наполеона Бонапарта, чтобы изъ-за нея полились потоки крови, чтобы изъ-за нея истреблялись сотня тысячъ французовъ и сотня тысячъ нѣмцевъ?
   

20 августа.

   Парижъ продолжаетъ радоваться: на улицахъ и въ домахъ, вездѣ идутъ толки о стойкомъ мужествѣ солдатъ арміи Базепа, выдержавшихъ напоръ въ три раза сильнѣйшаго непріятеля. Но, является вопросъ: почему же въ эту кампанію французамъ постоянно приходится имѣть дѣло съ несоразмѣрными непріятельскими силами? Гдѣ же тѣ военныя силы, на которыя Франція тратила милліарды? Оказывается, что они но большей части числились только на бумагѣ или въ воображеніи военныхъ министровъ, подобно тому, какъ волонтеры и подвижные гвардейцы,-- на которыхъ возлагались пылкія надежды и ихъ многочисленностью такъ гордилось министерство,-- оказались готовыми только въ оффиціальныхъ отчетахъ; въ дѣйствительности же они еще не сформированы и не вооружены. Затѣмъ изъ 400,000-й регулярной арміи, 40,000 сѣли въ Шербургѣ на суда,-- они предназначены для высадки на берегахъ Балтійскаго моря, 5,000 находилось въ Римѣ, 10,000 въ Алжиріи, 35,000 въ Парижѣ и Шалонѣ, 10,000 въ Ліонѣ, болѣе 30,000 въ госпиталяхъ и во внутреннихъ гарнизонахъ въ провинціи. Остатокъ -- 270,000 составилъ дѣйствующую армію, которую Наполеонъ 111 могъ противоставить Пруссіи. Мольтке распорядился иначе: онъ къ границамъ стянулъ около милліона солдатъ, и изъ нихъ 570,000 разомъ бросилъ на французскую армію. Наполеонъ расчитывалъ на митральезы и на военные таланты своихъ генераловъ, но и то, и другое, увы! оказалось несостоятельнымъ, въ особенности послѣднее; съ перваго же дня кампаніи сдѣлаюсь ясно, что французскіе генералы просто школьники въ сравненіи съ прусскими. Но даже предположивъ, что разсчеты Наполеона оказались бы вѣрными и на каждаго убитаго француза погибли бы два нѣмца, все-таки прусская армія настолько многочисленнѣе французской, что и послѣ такихъ потерь, она могла бы подступить къ Парижу въ 500,000-мъ составѣ, а французы могли бы выставить противъ нея не регулярныя силы, а ополченіе.
   Французскіе генералы, воспитанные въ войнѣ противъ арабовъ и кабиловъ, гдѣ они могли дозволять себѣ всякія безразсудства, непремѣнно должны были оказаться несостоятельными въ борьбѣ съ цивилизованными пруссаками. Если даже и допустить, что французскіе генералы обладаютъ военными способностями и военнымъ образованіемъ, -- чего нѣтъ на самомъ дѣлѣ, -- то все-гаки эти качества настолько уже непорчены войною съ дикарями, что оказываются совершенно ничтожными въ войнѣ съ регулярными арміями, укомплектованными людьми развитыми, имѣющими солидное военное образованіе, которыми командуютъ генералы, слѣдившіе за всѣми открытіями и изобрѣтеніями въ военномъ дѣлѣ, люди талантливые и многосторонне-образованные. Французскіе генералы особенно хорошо изучили тактику на парижскихъ улицахъ, гдѣ они, съ 50,000-мы корпусами пѣхоты, кавалеріи и артиллеріи, умѣли удерживать въ почтительномъ разстояніи десяти-тысячную толпу безоружнаго народа. Идти далѣе этого они не желали, а потому теперь не умѣютъ ступить и шага на иномъ полѣ дѣйствія. Между тѣмъ пруссаки неутомимо трудились и заимствовали вездѣ все, что стоило подражанія. Они, можетъ быть, одни въ Европѣ воспользовались великими опытами, которые дала война между сѣверянами и южанами въ Соединенныхъ Штатахъ. Дѣятельность кавалеріи въ этой борьбѣ послужила хорошимъ примѣромъ для пруссаковъ, и они настолько усовершенствовали свои конные полки, что тѣ приносятъ имъ теперь неоцѣненную услугу, какъ въ аванпостной службѣ, такъ и въ бою. Прусскіе уланы навели такой страхъ на мирныхъ жителей французскихъ городовъ и деревень, что достаточно одного появленія ничтожнаго отряда этихъ наѣздниковъ, чтобы городъ немедленно заявлялъ о своей покорности. Къ стыду французовъ, были примѣры, что четыре прусскихъ улана завладѣвали городомъ съ 10--30 тысячами населенія.
   Теперь уже ясно обнаружилось, что въ этой войнѣ нѣмцы сильны своимъ моральнымъ превосходствомъ надъ французами. Тотъ, кто постоянно твердилъ, что "Франція сражается только за идею", и твердилъ, конечно, для своихъ личныхъ эгоистическихъ цѣлей,-- этотъ похититель французской свободы на этотъ разъ забылъ запастись какой нибудь идеей, и когда дѣлалъ вызовъ всей нѣмецкой націи, то полагалъ, что въ данномъ случаѣ идея очень удобно можетъ быть замѣнена митральезой. Вызовъ Германіи былъ сдѣланъ нагло, безумно, глупо. Онъ возбудилъ ненависть нѣмецкой націи къ Франціи, и Германія, очарованная Бисмаркомъ, увѣровала въ короля Вильгельма и съ энтузіазмомъ ринулась въ борьбу за отечество и короля. Да, она имѣла отечество, а Франція?.. у нея была одна вторая имперія... и императоръ Наполеонъ... Какую же роль играетъ теперь этотъ императоръ? Когда французскія арміи должны были серьезно защищаться, генералы рѣшили, что императоръ обязанъ удалиться изъ арміи.
   -- Я главнокомандующій, сказалъ ему маршалъ Базень,-- и желаю распоряжаться самостоятельно. Я отдаю приказаніе такому-то корпусу отправиться туда-то, и узнаю, что вы уже распорядились двинуть его но другому направленію. При такихъ условіяхъ нельзя командовать арміей. Ваше присутствіе стѣсняетъ меня... Ваше удаленіе принесетъ только одну пользу для дѣла и не причинить ему никакого ущерба.
   И императоръ удалился. Однакожъ, Базень былъ все еще настолько слабъ, что, при всей малочисленности своей арміи въ сравненіи съ непріятельскою, отдѣлилъ отъ 8--10 тысячъ для конвоя императора и его свиты, что, конечно, было вовсе не нужно, такъ какъ эскадронъ или два могли вполнѣ успѣшно нести обязанности конвоя. Не говоря уже о томъ, что отдѣленіемъ 10-тысячнаго отряда ослаблялась немногочисленная армія.-- этотъ громадный конвой надѣлалъ и другихъ бѣдъ арміи. При переѣздахъ императора съ такимъ большимъ конвоемъ по желѣзнымъ дорогамъ, на 24 часа останавливались всѣ подвозы къ арміямъ войскъ и провіанта, и останавливались въ то время, когда дорогъ былъ не только часъ, но даже пять минутъ, и послѣдствія этой остановки могли быть крайне гибельны для Франціи. Базенъ уже объявилъ, что если майская армія не соединится съ шалонскою, то отвѣтственность за такое несчастіе должна пасть на императора, своими распоряженіями и переѣздами затруднившаго движеніе войскъ. Но не вправѣ ли Франція потребовать отчета и отъ Базепа, если отъ этой задержки дѣйствительно произойдутъ гибельныя послѣдствія? Ему вручено неограниченное право распоряжаться всѣми движеніями арміи, почему же онъ не распорядился иначе? Онъ долженъ былъ предвидѣть послѣдствія, тѣмъ болѣе, когда онъ я теперь уже твердитъ о нихъ, хотя бы и гадательно.
   Разсказываютъ анекдотъ также и о столкновеніи Наполеона съ Мак-Магономъ. Императоръ пригрозилъ маршалу арестомъ; маршалъ отвѣтилъ, что армія находится въ рукахъ его, маршала, а не императора, и онъ здѣсь хозяинъ. Волей-неволей Наполеонъ примирился съ мятежнымъ генераломъ, а генералъ, въ свою очередь, въ тотъ день отдалъ приказъ по войскамъ, въ которомъ объявлялъ солдатамъ, что императоръ ими очень доволенъ.
   Что касается Паликао, то этотъ военный министръ и диктаторъ въ своихъ сообщеніяхъ палатѣ я народу никогда не упоминаетъ имени Наполеона и, повидимому, забываетъ о существованіи императора и императрицы. Еще менѣе вспоминаетъ о нихъ генералъ Трошю.
   Эти факты показываютъ, что Наполеонъ какъ будто изчезъ со сцены: его нѣтъ ни въ Парижѣ, ни въ арміи, но, тѣмъ не менѣе, онъ существуетъ и его существованіе отзывается на ходѣ самыхъ событій. Его именемъ разряжаются двѣ тысячи орудій на іюляхъ сраженій и наносятъ смерть тысячамъ жертвъ. Его друзья, желающіе усыпить возрастающее негодованіе къ нему, пользуясь тѣмъ, что его нигдѣ не видно, не устаютъ повторять: "Какая намъ нужда до императора? Онъ болѣе не существуетъ, онъ умеръ. Соединимся всѣ вокругъ знамени Франціи, хотя на немъ и изображенъ бонапартовскій гербъ. Мѣнять его на полѣ битвы и опасно, и несвоевременно. Когда мы избавимся отъ непріятеля, тогда -- другое дѣло -- мы можемъ освободиться и отъ Бонапарта. До тѣхъ же поръ мы прежде всего французы и отечество требуетъ нашей службы!"
   Часть республиканцевъ поддалась на эту хитрую рѣчь, по большинство отвѣтило категорически: "Можемъ ли мы защищать Францію при тѣхъ условіяхъ, въ какихъ мы теперь находимся! Мы никогда не подадимъ руки бонапартизму. За Францію же, республику, мы станемъ драться до послѣдней возможности, но прежде мы скажемъ нѣмцамъ, что считаемъ ихъ братьями, что не имѣемъ никакой причины питать къ нимъ ненависть и готовы заключить съ ними честный миръ. Если же они не захотятъ договариваться о мирѣ или будутъ требовать униженія Франціи, хотя они сами объявили, что враждуютъ не съ Франціей, а съ Наполеономъ, тогда мы вступимъ въ борьбу и, одно изъ двухъ,-- или спасемъ Францію, или погибнемъ до послѣдняго. До тѣхъ же поръ всякій выстрѣлъ, направленный нами въ нѣмца, мы станемъ считать выстрѣломъ убійцы".
   Конечно, несогласія между партіями крайне опасны въ виду нашествія непріятеля, но, спрашивается, какъ избѣжать ихъ. Пока Франція будетъ находиться подъ управленіемъ второй имперіи, едвали она можетъ расчитывать на успѣхъ въ своей борьбѣ съ пруссаками;-- это понимаютъ даже индиферентные; почему же не пристаютъ они къ партіи, желающей низложенія правительства второй имперіи? Вѣдь спасеніе родины тогда было бы несомнѣнно, а, по ихъ словамъ, только оно и должно составлять заботу честнаго гражданина и патріота.
   Провинціальная подвижная гвардія до сихъ поръ еще не сформирована, а парижская, отправленная было въ Шалонъ, возвратилась сегодня назадъ и расположена въ парижскихъ укрѣпленіяхъ.
   -- Зачѣмъ же ихъ воротили, когда пруссаки наступаютъ, и въ ихъ содѣйствіи нуждается французская армія?
   -- Потому, что глава государства нашелъ сосѣдство ихъ для себя опаснымъ. Въ то время, когда противъ нихъ, почти совершенно безоружныхъ, Капроберъ выставилъ регулярныя войска и обратился къ нимъ съ рѣчью, смыслъ которой заключался въ томъ, что сила на сторонѣ маршала, они отвѣтили возгласомъ: "да здраствуетъ республика!" Когда же императоръ дѣлалъ имъ смотръ, въ ихъ рядахъ послышались крики весьма нелестные для властителя Франціи. По этой-то причинѣ и дано было приказаніе поскорѣе отвести ихъ обратно въ Парижъ.
   Но въ такомъ случаѣ они еще болѣе усилятъ республиканскую партію въ столицѣ, которая и теперь уже страшна правительству? Ничуть не бывало, противъ такого результата приняты всѣ мѣры предосторожности. Велѣно разбросать парижскихъ гвардейцевъ по разнымъ мѣстамъ: ихъ отправятъ частями въ Кале, въ Гавръ, въ Марсель, а крикуновъ перевезутъ въ Алжиръ. Такимъ образомъ храбрая и мужественная парижская молодежь будетъ лишена чести защищать свой родной городъ.
   Военные рутинеры обвиняютъ парижскую подвижную гвардію въ отсутствіи дисциплины, по ихъ обвиненія неправильны. Всѣ достоинства и недостатки парижской молодежи показываютъ, какъ силенъ въ ней духъ милитаризма и какъ много можно на нее расчитывать въ бою.-- Какъ люди развитые, парижане, конечно, не могли вынести грубыхъ, деспотическихъ замашекъ стараго, тщеславнаго маршала Капробера, который три мѣсяца тому назадъ съ гордостью объявлялъ, что если ему дадутъ свободу дѣйствовать, то онъ разомъ усмиритъ всякое неудовольствіе и покроетъ Парижъ трупами. По дайте имъ начальника разумнаго, честнаго, и вы увидите, что можно сдѣлать съ ними. Этого не хотѣли понять и довели до возмущенія людей, которые желали только одного: послужить защитѣ страны. Съ какой стороны ни взять положеніе вещей, вездѣ на первомъ планѣ стоитъ ужасный бонапартизмъ, готовый жертвовать націей для спасенія династіи, и который, конечно, погубитъ и ту и другую.
   Говоря о бонапартизмѣ, нельзя умолчать и о главномъ его пособникѣ: чиновничествѣ, бюрократіи, столько же, какъ и бонапартизмъ, тормозящей всякое разумное движеніе во Франціи. Типомъ бонапартовскаго бюрократа можетъ послужить добродушный префектъ департамента Черты, теперь занятаго и французами и пруссаками: въ прусской части префектъ управляетъ такъ, что заслужилъ благоволеніе короля Вильгельма, во французской онъ дѣйствуетъ согласно съ видами французскаго императора. И выгодно ему, и онъ спокоенъ и наслаждается жизнью. Другой типъ подобнаго же чиновника представляетъ собою знаменитый маршалъ Лебефъ, который въ день объявленія войны гордо отвѣчалъ на сдѣланный ему въ палатѣ запросъ: "Мы готовы, совершенно готовы, готовы на всѣхъ пунктахъ. Клянусь въ томъ честью! Если война продлится цѣлый годъ, то и тогда намъ не придется купить ни одной пуговицы". Теперь оказывается, что почтенному маршалу недоставало только 300,000 человѣкъ для того, чтобы французская армія могла съ успѣхомъ бороться противъ прусской; недоставало ему и всего остального. Во все время правленія Бонапарта, все приносилось въ жертву военнаго управленія, и военное министерство было самымъ привиллегированнымъ министерствомъ: его старались наполнять самыми образованными людьми; штафирки находились въ презрѣніи, и на ихъ вмѣшательство въ военныя дѣла смотрѣли, какъ на оскорбленіе военному сословію, какъ на поползновеніе запустить лапу въ сундуки военнаго министерства. И что же оказывается? На каждомъ шагу открываются страшныя злоупотребленія, вездѣ идетъ повальный грабежъ. Арсеналы пусты, хотя по отчетамъ они должны быть полны, и -- какъ вы думаете -- чѣмъ оправдываются виновные? Они говорятъ, что по приказанію императора, со счета военнаго министерства 25,000,000, а со счета морского 15,000,000 франковъ переводились на другія надобности, т. е. раздавались войскамъ. Недостатокъ людей въ полкахъ противъ списочнаго состоянія, объясняется тѣмъ, что конскриптовъ слѣдовало нанимать, употребляя деньги изъ кассы, образуемой взносами лицъ, замѣнившихъ натуральную рекрутскую повинность опредѣленнымъ денежнымъ взносомъ... но, это не всегда дѣлалось. Буржуа платилъ деньги, вполнѣ увѣренный, что за него или за его сына пойдетъ наемщикъ, а военное министерство находило для себя болѣе, удобнымъ деньги оставлять въ свою пользу... Припоминаютъ теперь и о 80,000,000 аванса, вписаннаго на счетъ императора; министръ Бюффе, открывшій такой счетъ, въ 24 часа вышелъ изъ министерства, не желая принять на себя отвѣтственность за такой странный, при конституціонномъ правленіи, образъ дѣйствіи. Теперь всѣ дефициты ставятъ въ вину императору, но, конечно, въ безумной тратѣ денегъ виноватыхъ, и кромѣ него, найдется много: и большіе, и маленькіе администраторы съ одинаковымъ рвеніемъ запускали руки въ казенный ящикъ, съ тою разницей, что у большихъ администраторовъ лапа была загребистѣе, и они хватали большіе куши, а маленькіе довольствовались болѣе мизерными. Деспотизмъ второй имперіи и порча нравовъ шли рука объ руку: они одинъ безъ другого были бы немыслимы; они помогали и поддерживали другъ друга. Когда людямъ, подобно французскимъ чиновникамъ, позволяютъ распоряжаться самовластію, когда они не знаютъ надъ собой никакого контроля, тогда, понятно, они привыкаютъ видѣть во всемъ лишь одну свою личную пользу, забываютъ, что существуетъ на свѣтѣ общее благо, что есть общественное мнѣніе, и набиваютъ свои карманы какими бы-то ни было средствами; представляется ли возможность наполнить ихъ изъ казенныхъ сундуковъ, или изъ кармановъ Частныхъ лицъ посредствомъ разныхъ незаконныхъ поборовъ -- это все равно; они берутъ вездѣ, гдѣ можно взять; они пользуются всѣмъ, чѣмъ можно воспользоваться. Никакая тонкая регламентація, никакіе строгіе министерскіе циркуляры не въ состояніи не только уничтожить, но даже уменьшить зло. Противъ финансовыхъ и административныхъ злоупотребленій существуетъ только одно средство: самая полная и самая широкая гласность. Нѣтъ лучшаго контроля, какъ общественное мнѣніе: надобно только умѣть слѣдовать его указаніямъ. Пусть все дѣлается при дневномъ свѣтѣ, на глазахъ у всѣхъ, и изчезнутъ всѣ эти ужасныя злоупотребленія, составляющія позоръ правительства второй имперіи. Едва только дотронулись до больного мѣста этой имперіи, явившейся на свѣтъ при помощи насилія и клятвопреступленія, и уже оказалась масса такихъ злоупотребленіи, существованію которыхъ и вѣрить не хотѣлось. Что дѣлали французскіе чиновники, прикрываясь тайной и мракомъ ночи, гадко даже пересказывать. Я снаружи какъ все было гладко, чисто и красиво, какъ буквально соблюдалась форма, какая изумительная точность въ отчетахъ и счетахъ, гдѣ каждая цифра, гдѣ каждое слово были возмутительной ложью! Все такъ ловко было подставлено и подтасовано, что ни къ чему нельзя было прицѣпиться. Теперь только горькая дѣйствительность показала, куда пошли громадныя деньги, которыя жертвовала Франція для вооруженій и для обезпеченія своей безопасности!
   А вотъ еще типъ бонапартовскаго чиновника, но уже въ учебномъ мірѣ. Одинъ почтенный педагогъ, серьезно смотрящій на свое дѣло, вошелъ къ ректору съ просьбой прислать въ его школу необходимые снаряды для нагляднаго ознакомленія дѣтей съ метрическою системою. Ректоръ отвѣтилъ, что онъ благодаритъ своего подчиненнаго за внимательное исполненіе имъ своего долга и посылаетъ ему гипсовой бюстъ императора.
   Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, педагогъ снова проситъ ректора о присылкѣ снарядовъ. Ректоръ опять пишетъ благодарственное письмо и снопа посылаетъ гипсовый бюстъ императора -- второй по счету.
   Опасаясь получить третій бюстъ, педагогъ, конечно, замолчалъ и купилъ необходимые для школы снаряды на свои собственныя скудныя средства.
   Вотъ каковы администраторы второй французской имперіи!
   Законодательное собраніе, большинство депутатовъ котораго попало въ палату по назначенію префектовъ, естественно, но могло думать объ обнаруженіи и искорененіи злоупотребленій; напротивъ, своей поблажкой, споимъ рабскимъ согласіемъ на всѣ правительственныя мѣры оно какъ бы узаконило всѣ мерзости, творящіяся во имя правительства. Съ своей обычной угодливостью оно согласилось на настоящую войну, хотя имѣло полную возможность воспрепятствовать ей. Оно, одно оно и должно нести отвѣтственность за ужасную бойню, лишившую Францію столькихъ доблестныхъ ея сыновъ. Нынѣшнее законодательное собраніе вовсе не представляетъ французскую націю; оно есть продуктъ второй имперіи и представляетъ только ее, ея префектовъ и министровъ, въ родѣ Оливье и Лебсфа. Безполезно требовать отъ такого собранія, чтобы оно было тѣмъ, чѣмъ не можетъ быть. Толкуютъ о низложеніи императора, но оно будетъ безполезно, если ему не будетъ предшествовать или за нимъ не послѣдуетъ низложеніе законодательнаго собранія.
   

21 августа.

   На бульварѣ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ 15 дней тому назадъ толпа встрѣтила крикомъ "на границу!" кирасировъ, посланныхъ Оливье на проѣздку по улицамъ города, чтобы задать страху горожанамъ,-- на этомъ самомъ мѣстѣ сегодня проходилъ кавалерійскій отрядъ, возвращавшійся съ границы. Въ немъ было не болѣе 200 человѣкъ, и они составляли остатокъ нѣсколькихъ полковъ, участвовавшихъ въ кровопролитной битвѣ подъ Виссамбургомъ. Тутъ были смѣшаны гусары и драгуны. Одинъ разсказывалъ: я только одинъ уцѣлѣлъ изъ цѣлаго нашего эскадрона; другой говорилъ: васъ остались всего пятеро. Храбрецы сами не ранены, но сопровождали раненыхъ. Они сильно утомлены и едва могутъ держаться въ сѣдлѣ; вся ихъ одежда въ ныли, изорвана и помята, какъ ихъ утомленныя лица. Бѣднякамъ необходимъ отдыхъ, и онъ будетъ имъ предоставленъ на время, послѣ чего ихъ сформируютъ въ какой нибудь отрядъ и снова отправятъ въ дѣйствующую армію.
   Собравшіеся граждане окружили ихъ, и каждый спѣшилъ показать свое участіе къ этимъ бѣднымъ героямъ: кто взялъ мѣшокъ, кто повелъ лошадь, кто понесъ саблю. Каждый спѣшилъ пригласить къ себѣ дорогого гостя. Бѣдняки не умывались цѣлые восемь дней. Ихъ накормили, напоили. Языки развязались: "Мы дѣлали, что могли, говорили они, -- мы сражались до послѣдней возможности, но что мы могли сдѣлать -- пруссаковъ такъ много. Къ тому же намъ измѣнили!"
   

22 августа.

   Вандръ, депутатъ большинства, представилъ сегодня въ палату предложеніе о немедленномъ изгнаніи съ французской территоріи всѣхъ безъ исключенія нѣмцевъ. Онъ просилъ министра внутреннихъ дѣлъ обратить серьезное вниманіе на его предложеніе. Республиканецъ Пельтанъ протестовалъ противъ такой несправедливой мѣры. "Изгнаніе неповинныхъ нѣмцевъ, втеченіи многихъ лѣтъ живущихъ во Франціи, будетъ преступленіемъ противъ цивилизаціи". Но его голосъ былъ заглушенъ фанатическими криками большинства.
   Лѣвая сторона снова протестовала противъ упрямаго отказа правительства вооружить націю. Франція выноситъ теперь страшную войну, а правительство продолжаетъ запрещать гражданамъ производить, покупать, продавать и даже владѣть военнымъ оружіемъ. Этотъ протестъ лѣвой стороны былъ также заглушенъ криками большинства.
   

23 августа.

   Осада Парижа, кажется, скоро сдѣлается несомнѣннымъ фактомъ. Жюль Симонъ предложилъ переселить въ провинцію всѣ безполезные рты. Ему аплодировали. Глэ-Бизуенъ заявилъ желаніе, чтобы туда, же были перевезены и всѣ раненые, но его слова произвели взрывъ сентиментальности въ палатѣ, и его голосъ былъ покрытъ страшными криками большинства членовъ палаты.
   На трибуну всходитъ эльзасскій депутатъ Татаръ и говоритъ: "Крестьяне, защищавшіе свои дома, убиваются и разстрѣливаются пруссаками. Если вы желаете, чтобы Эльзасъ защищалъ себя, дайте ему оружіе. У эльзасцевъ нѣтъ оружія." Эти слова произвели страшную бурю. Правая сторона считала себя слишкомъ патріотичной, чтобы позволить кому нибудь заявить, что Эльзасъ не имѣетъ оружія. Она обвинила Ташара въ измѣнѣ. "Вы призываете улановъ!" кричали разсвирѣпѣвшіе депутаты. Кто-то резонно замѣтилъ: "По чтобы сдѣлать прусскихъ уланъ менѣе опасными, существуетъ только одно средство: дать оружіе эльзасцамъ!" Конечно, это замѣчаніе не утишило бурю, и палата отвѣтила на него восклицаніями, что Франція не будетъ раздроблена.
   Со всѣхъ сторонъ приходятъ однѣ и тѣ же жалобы: "нѣтъ у насъ оружія, дайте намъ его! э А министерство въ отвѣтъ ноетъ все ту же пѣсню: "оружіе заготовлено въ большомъ количествѣ, провіантъ на складахъ въ изобиліи. Мы великіе министры и великіе граждане. Паша дѣятельность поразительна, наша энергія всемогуща. Намъ остается сдѣлать только одно, и мы не замедлимъ исполнить эту неотлагательную потребность: мы пошлемъ въ департаменты императорскихъ комиссаровъ."
   -- Это превосходно! вскричалъ депутатъ Араго.-- Франція требуетъ у васъ оружія, а вы посылаете ей чиновниковъ.
   Министръ Брамъ находитъ, что всѣ эти пренія безполезны. "Довольно разговоровъ, замѣтилъ онъ кратко:-- дайте намъ дѣйствовать".
   И вѣрное большинство закричало: "заключить пренія! заключить пренія!"
   Гамбета. Крикъ о заключеніи преній не есть еще отвѣтъ на существенный вопросъ. Развѣ позволительно отдѣлываться этимъ крикомъ въ тотъ моментъ, когда страна стоитъ на краю пропасти.
   Члены большинства. Неправда! Страна довѣряетъ арміи и министерству. Вы и ваши друзья -- враги общественнаго спокойствія. Вы -- парижскіе пруссаки!
   Гамбета. Вы, конечно, не испытываете горя,-- вы, члены большинства, привлекшіе иностранца на французскую почву.
   Большинство. Онъ насъ оскорбляетъ! Къ порядку! къ по. рядку! Онъ взываетъ къ возмущенію!
   Гамбета. Крича о возмущеніи, вы хотите заглушить мой голосъ, какъ вы заглушали его въ то время, когда дѣло шло о повѣркѣ заявленій министровъ, которые насъ нагло обманывали. Оли безсовѣстно лгали, а вы мѣшали намъ представлять доказательства ихъ лжи. Припомните свои тогдашніе подвиги. Довольно же играть комедію. Вооружайте поскорѣе націю, -- страна скользитъ въ пропасть!
   Крики и протесты; голосъ оратора заглушается шумомъ, производимымъ не только людскими голосами, но и посредствомъ разныхъ другихъ средствъ.
   Гранье де-Kассаньякъ. Довольно мы наслышались разнаго вздора. Уйдемъ!
   И члены большинства, пять шестыхъ палаты, встали съ своихъ мѣстъ и послѣдовали за Гранье де-Кассаньякомъ, тѣмъ самымъ Гранье, котораго даже тулонскіе и брестскіе каторжники постыдились бы принять въ свою компанію. Остолбенѣвшій президентъ, маркизъ Талуэ, съ ужасомъ слушалъ всю эту бурю; потомъ, увлеченный толпой, онъ ушелъ, забывъ закрыть засѣданіе.
   Члены лѣвой стороны остались одни. Теперь былъ очень удобный моментъ для принятія какихъ нибудь важныхъ рѣшеній, но Кассаньякъ послалъ парламентскихъ экзекуторовъ попросить членовъ лѣвой стороны оставить залу, и тѣ, пожимая плечами, пристыженные, встали съ своихъ мѣстъ и удалились.
   

24 августа.

   Сегодня министерство одержало блистательную побѣду. Конечно, французскія арміи разбиты при Фрейшвилерѣ, Виссамбургѣ, Форбахѣ, Шникеренѣ; конечно, Базенъ запертъ въ Мецѣ, Мак-Магонъ подвергнутъ блокадѣ въ Шалонѣ; прусская армія идетъ къ Парижу; французская кровь лилась ручьями на поляхъ сраженій при Гравелотѣ и Резоивплѣ; -- все это правда, но тѣмъ не менѣе, министерство Паликао, Жерома Давида и Клемана Дювернуа одержало блистательную побѣду, не ладъ нѣмцами, но надъ законодательнымъ собраніемъ; оно обратило въ бѣгство умѣренную оппозицію изъ лѣваго центра. Эвоэ! Будемъ же пѣть торжественные гимны въ честь побѣдителей!
   Министерство начало предложеніемъ проекта закона, призывающаго на службу всѣхъ отставныхъ, не исключая старыхъ офицеровъ, даже отцовъ семействъ, до шестидесятилѣтняго возраста.
   Кстати замѣтимъ, эта мѣра очень дурно принята народомъ. "Вы не хотите принять услугъ молодежи, слышится со всѣхъ сторонъ; -- вы отказываетесь вооружить подвижную гвардію; вы не довѣряете національной гвардіи; вы отталкиваете волонтеровъ, и требуете теперь на службу тѣхъ, которые ужо заплатили свой долгъ отечеству и изъ которыхъ большинство бѣдняки, необходимые своимъ семействамъ -- извѣстно, что военная повинность исполняется преимущественно бѣдняками".
   Хороша или дурна эта мѣра, но самое предложеніе ея показываетъ, что страна находится въ опасности. Если всѣ граждане призваны для защиты страны, очень натурально, что законодательное собраніе, представляющее собой націю, должно руководить этой защитой. Кератри, другъ маршала Базела, отъ имени лѣваго центра требовалъ, чтобы нѣсколько членовъ законодательнаго собранія были избраны въ комитетъ народной защиты. И не то, чтобы они имѣли гамъ рѣшающій голосъ, а только совѣщательный, и выбирать бы ихъ стали не въ оппозиціи, не изъ Жюлей Фавровъ, Банселей, Гамбстъ, -- о, нѣтъ! ихъ выборъ предварительно былъ бы одобренъ министерствомъ, слѣдовательно, туда попали бы если не прямые друзья министерства, го, до крайней мѣрѣ, не непримиримые его враги...
   По министерство Паликао-Шевро-Дювернуа непоколебимо въ своихъ принципахъ -- это предложеніе оно нашло слишкомъ либеральнымъ и не хотѣло и слышать о немъ. "Мы отвѣчаемъ за все (совершенно, какъ Оливье-Грамонъ-Лебефъ) и не желаемъ поступиться самомалѣйшей частицей власти, полученной нами отъ императора. Вы, кажется, намѣрены устроить перемиріе между партіями... Но мы не желаемъ перемирія ни съ пруссаками, ни съ нашими республиканской и парламентской партіями. Въ нашихъ рукахъ власть, и пока мы располагаемъ ружьями и штыками, мы не дадимъ согласія на вооруженіе націи...
   "Прежде всего существуетъ важное затрудненіе для принятія этого предложенія, съ пафосомъ сказалъ Дювернуа,-- затрудненіе, которое ставитъ насъ въ необходимость требовать, чтобы это предложеніе совсѣмъ не обсуждалось: оно неконституціонно. Въ силу конституціи только императоръ и его агенты имѣютъ право и обязанность руководить войной".
   Жюль Фавръ (который во все время настоящаго кризиса велъ себя превосходно и, отличію понимая положеніе, вмѣстѣ съ Гамбстой дѣлалъ все возможное для спасенія страны) -- Жюль Фавръ отвѣчалъ министру:
   "Единственный вопросъ, который долженъ всѣхъ насъ занимать въ настоящее время, есть вопросъ о спасеніи страны. Много искреннихъ людей, въ томъ числѣ и я, убѣждены, что всѣ несчастій нашего теперешняго положенія происходятъ исключительно отъ нашей политической системы, отъ пагубнаго направленія, какое дано всѣмъ дѣламъ, отъ неспособности и даже, какъ громко говорятъ, отъ измѣны. Если это правда, то не слѣдуетъ ли намъ оставить эту пагубную политику, замѣнить ее другой, болѣе честной и разумной, и тогда уже заняться защитой страны? Если наша ошибочная политика погубила отечество, то какимъ же образомъ дальнѣйшее слѣдованіе этой политикѣ можетъ спасти его? Правительство увѣряетъ насъ, что оно вовсе не политическое министерство, а правительство національной обороны. Оно говоритъ, что оно отдѣляетъ политику отъ войны. Но вѣдь это невозможно. Для того, чтобы національная оборона была полная, необходимо, чтобы она согласовалась съ политикой. Развѣ страна рабовъ можетъ оборонять себя такъ, какъ страна свободная? Страна рабовъ защищается только посредствомъ войскъ, во главѣ которыхъ стоитъ деспотъ; страна свободная обороняется цѣлой націей. Если вы требуете отъ націи поголовнаго возстанія, значитъ, вы требуете, чтобы она поднялась на защиту своей почвы я своихъ учрежденій. Но французская нація не знаетъ теперь, за что и за кого ей слѣдуетъ умирать... Оставьте же ваши недомолвки и скажите Франціи прямо, что она должна умирать, защищая не только свою почву, но и свои учрежденія. Скажите же это! Скажите, если осмѣлитесь! Если вы вѣрите въ силу теперешнихъ учрежденій -- объявите объ этомъ прямо! Если законодательное собраніе довѣряетъ политикѣ правительства, пусть оно возвыситъ свой голосъ; пусть оно обратится къ французскому народу и предложитъ ему поддержать имперію и династію!"
   Приведенное такимъ смѣлымъ вызовомъ въ сильное смущеніе, большинство отвѣчало страшной бурей, но не осмѣлилось прямо сказать, что оно довѣряетъ политикѣ правительства, заключающейся въ поддержкѣ имперіи и династіи.
   Поднялся Паликао и громкимъ голосомъ, въ которомъ звучали угрожающія ноты, сказалъ: "У меня достаточно въ рукахъ власти для укрощенія безпорядковъ, и я отвѣчаю за спокойствіе Парижа". Паликао отвѣчаетъ за парижанъ, подобно тому, к къ его товарищъ Лебефъ отвѣчалъ за пруссаковъ. Правда, у пруссаковъ есть ружья Дрейзе, которые они могутъ противоставить ружьямъ Шасспо, а у парижанъ ихъ нѣтъ; поэтому Паликао думаетъ, что ему легче отвѣчать за парижанъ, чѣмъ Лебефу за пруссаковъ! Удивительное дѣло, когда просятъ правительство, чтобы оно было націей, а не партіей, когда его просятъ, чтобы оно, по крайней мѣрѣ, но наружности, раздѣлило съ націей заботу о защитѣ страны, оно тотчасъ же потрясаетъ своей саблей.-- "Если вы станете вмѣшиваться не въ свое дѣло, мы употребимъ противъ васъ оружіе!" -- единственный его отвѣтъ.
   И устрашенная палата высказывается за правительство. Большинствомъ 206 голосовъ противъ 41 она отвергаетъ предложеніе лѣваго центра; она отказывается отъ своего участія въ національной оборонѣ; она сама вотируетъ свое собственное уничтоженіе; она отдаетъ всю власть въ руки людей наглыхъ и неспособныхъ; она отдаетъ націю на произволъ Паликао, достойнаго наслѣдника Лебефа. Законодательное собраніе дрожитъ, какъ бы помѣшавшись на одномъ пунктѣ; его преслѣдуетъ страхъ предъ волонтерами, страхъ, что нація возстанетъ поголовно, страхъ, что приходитъ время, когда правосудіе вступитъ въ свои права и воздастъ каждому по заслугамъ. Передъ его глазами все мерещется революціонный терроръ. По пусть успокоится законодательное собраніе; никто никогда не станетъ смѣшивать его съ національнымъ конвентомъ: вѣдь послѣдній организовалъ побѣду, а оно принесло Франціи только стыдъ и пораженіе!
   Чтобы достойно заключить это засѣданіе, и въ отвѣтъ Паликао, который отвѣчалъ за все, Гамбета прочиталъ палатѣ письмо, въ которомъ разсказывалось о вступленіи пруссаковъ въ Шалонъ, гдѣ ни у одного національнаго гвардейца не было ружья. Министръ отвѣчалъ, что ему ничего неизвѣстно объ этомъ фактѣ, случившемся, однако, уже два дня тому назадъ. Подобно Нанси, Шалонъ былъ взятъ только пятью уланами, изъ которыхъ одинъ, во время вступленія въ городъ, хладнокровно покуривалъ трубку.
   Сегодня мы узнали, наконецъ, подробности о сраженіи 18 августа і:ри Граволотѣ, и узнали ихъ изъ англійской газеты "Daily News". Вотъ что пишетъ ея корресподентъ изъ главной прусской квартиры:
   "...Въ полночь въ разныхъ пунктахъ на бивакахъ прусской арміи раздались звуки трубъ. Я поспѣшилъ одѣться и успѣлъ помѣститься въ вагонъ, отправляющійся въ деревню Гарсъ, въ 20 километрахъ отъ Пои-а-Муссона.
   ...По пріѣздѣ въ Гарсъ, я услышалъ въ правой сторонѣ отъ деревни канонаду. Взобравшись на возвышенность впереди деревни, я очутился на полѣ сраженія, буквально покрытаго трупами; здѣсь происходила 16 числа битва, которую, кажется, назвали сраженіемъ при Віонвиллѣ. Между трупами попадались еще живые, и они лежатъ здѣсь третій день...
   Пока я стоялъ на холмѣ и размышлялъ, мимо меня проскакалъ кавалерійскій полкъ. Скоро послышался дикій крикъ "ура", и солдаты скрылись у меня изъ вида. Пройдя еще нѣсколько шаговъ, я вошелъ на новую возвышенность и моимъ глазамъ представилась громадная равнина, на которой были расположены деревни Мар-ла-Туръ, Флавиньи, Віоивиль, Резонвиль, Мальмезонъ и Гравелотъ. Эта равнина стала ареной, на которой происходилъ сегодняшній бой при Гравелотѣ. Вблизи меня расположился главный штабъ прусской арміи и я увидѣлъ короля Вильгельма, Бисмарка, Мольтке, принцевъ: Адалберта, Карла и Фридриха-Карла. Здѣсь также находился знаменитый генералъ Соединенныхъ Штатовъ, Шериданъ.
   Въ этотъ моментъ французы употребляли неимовѣрныя усилія, чтобы удержать за собою послѣдній кусокъ дороги въ Верденъ, между Гравелотошъ и Резонвилемъ. Они сражались съ необычайнымъ мужествомъ, по напрасны были ихъ усилія: каждому французу приходилось драться противъ двухъ пруссаковъ; французская линія начала колебаться: все показывало, что французская армія намѣрена отступить къ новой позиціи. Въ самомъ дѣлѣ, подъ прикрытіемъ своей артиллеріи, поставленной на высотахъ, она вскорѣ заняла эту позицію. Все движеніе было произведено въ удивительномъ порядкѣ.
   Поле сраженія было перенесено теперь за Гравелотъ, занятый пруссаками. Новая позиція обѣихъ сторонъ была несравненно уже прежней. Между противниками пролегалъ оврагъ, глубиной сажень въ 14, шириной отъ 100 до 150 сажень. Съ французской стороны берегъ нѣсколько возвышался, что позволяло французамъ держать своихъ непріятелей подъ страшнымъ огнемъ. Ихъ артиллерія была расположена довольно далеко, у деревьевъ на мецской дорогѣ. Громъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ не переставалъ ни на секунду, но между шумомъ, производимымъ ядрами и гранатами, нетрудно было различить свистъ нуль митральезы.
   Французы твердо стояли на своей позиціи и умирали; пруссаки пытались овладѣть этой позиціей и тоже умирала... Французы и пруссаки падали сотнями, чтобы не сказать тысячами, и уже два часа длилась эта бойня.
   Изъ-за опьонскаго лѣса показались свѣжія прусскія войска: тутъ можно было видѣть, какъ велика прусская армія; четыре часа, безъ всякаго перерыва, тянулись изъ лѣсу батальоны и роты. Корпусъ Гебена тотчасъ-же вступилъ въ бой, произведя рѣшительное нападеніе на утомленныя французскія войска. Но и французы съ мужествомъ и энергіей встрѣтили непріятеля; они открыли ужасный огонь по лѣсу, гдѣ были сосредоточены пруссаки, и этотъ убійственный огонь продолжался четыре часа. Я слѣдилъ за одной прусской бригадой, которая, выйдя изъ лѣса, гимнастическимъ шагомъ пошла въ атаку; позади ея, точно змѣя, тянулась по полю черная лента: это раненые и убитые; нѣкоторые изъ нихъ пытались встать, чтобы догнать своихъ товарищей; многимъ ли удалась эта попытка,-- не знаю, но сомнѣваюсь, чтобы многимъ, такъ какъ лепта постоянно увеличивалась въ своемъ протяженіи.
   Черезъ полчаса еще новыя силы пруссаковъ потянулись съ южной стороны равнины и также вступили въ бой.
   Съ обѣихъ сторонъ шла адская канонада, дымъ густо носился въ воздухѣ и скрывалъ отъ насъ сражающихся. Когда же вѣтромъ нѣсколько отнесло дымъ, я увидѣлъ, что французы атакованы со всѣхъ сторонъ превосходными силами, но все-еще твердо держатся на своихъ позиціяхъ. Мѣстами они отразили нападеніе, и побѣда, повидимому, склонялась на ихъ сторону; но въ это время съ сѣвера, со стороны Віонвиля, подошли еще небывшія сегодня въ дѣлѣ войска арміи Штейнмеца; они почти обошли французовъ съ тыла и бросили на нихъ цѣлую тучу ядеръ и гранатъ.
   На этомъ пунктѣ возгорѣлась яростная битва. Французскій главнокомандующій понялъ, что теперь ему остается только одно средство спасенія -- укрыться подъ пушки Меца. Сколько еще времени послѣ этого держалась французская армія на своей позиціи, не могу сказать навѣрно, но я замѣтилъ, что по мѣрѣ прибытія новыхъ прусскихъ войскъ съ сѣвера, канонада все болѣе и болѣе отъ насъ отдалялась, и къ 9 часамъ вечера этого страшнаго дня, французская позиція была на всѣхъ пунктахъ занята прусскими войсками.
   Фигура прусскаго короля, наблюдавшаго эту страшную сцену человѣческой бойни, представляла что-то жалкое, до крайности утомленное: онъ не могъ выговорить ни слова. На лицѣ же Бисмарка было написано нетерпѣніе; во все время боя, онъ не могъ стоять на мѣстѣ: казалось, ему постоянно хотѣлось ринуться впередъ. Когда французы совершенно очистили занимаемыя ими позиціи, король и его свита поскакали къ войскамъ, и до меня донеслись крики, которыми привѣтствовали ихъ солдаты.
   Я забылъ сказать, что въ 4`Д часа къ тому мѣсту, гдѣ наканунѣ ночевалъ король, подошла чуть не цѣлая армія и, выстроившись тамъ въ боевой порядокъ, ударила на французовъ. Съ этой стороны не могли прійдти полки, принадлежащіе къ арміямъ Штейнмеца и принца Фридриха-Карла. Откуда же они взялись? Мнѣ сообщили, что это часть арміи наслѣднаго принца, расположенной подлѣ Туля.
   Прибытіе этого новаго корпуса войскъ отняло у французовъ всякую надежду на дальнѣйшее сопротивленіе; имъ теперь нужно было думать только о правильномъ отступленіи, что они и сдѣлали, но битва, какъ я говорилъ, продолжалась до 8--9 часовъ, подъ конецъ освѣщаемая пожаромъ церкви и деревни Гравелота.
   Наступила темнота; только бомбы и гранаты освѣщали позиціи, занимаемыя враждующими сторонами; въ разныхъ мѣстахъ горѣли дома въ деревняхъ. Въ 8 1/2 часовъ французы еще разъ произвели жестокую атаку на правое крыло пруссаковъ; въ 8 3/4 открылась снова канонада на лѣвомъ флангѣ прусской позиціи. Наконецъ все смолкло. Пруссаки заняли всѣ высоты, господствующія надъ мѣстностью до самаго Меца.
   Потери съ обѣихъ сторонъ были ужасны."
   Вотъ нѣкоторыя подробности кровавой битвы при Гравелотѣ, о которой французскій военный министръ далъ слѣдующее лаконическое извѣщеніе народу: "Базэпъ отбросилъ три корпуса прусской арміи." Гдѣ и куда,-- предоставлялось догадываться самимъ интересующимся событіями войны.
   

25 августа.

   "Le Siecle", газета буржуазіи, появилась сегодня съ такимъ знаменательнымъ заглавіемъ: 1792 или 1815 годъ!
   Министръ внутреннихъ дѣлъ сдѣлалъ въ законодательномъ собраніи слѣдующее заявленіе:
   "Господа! Армія наслѣднаго принца прусскаго, до вчерашняго дня стоявшая на мѣстѣ, снова двинулась къ Парижу. Нація должна быть готова. Комитетъ защиты принялъ всѣ мѣры на случай осады. Нація можетъ смѣло расчитывать на энергію комитета защиты. Мы, съ своей стороны, расчитываемъ на храбрость населенія."
   Это заявленіе встрѣчено всеобщимъ молчаніемъ. Почему же послѣ него въ стѣнахъ законодательнаго собранія не раздалось привычнаго крика: да здраствуетъ императоръ?
   Еще вчера генералъ Трошю, парижскій губернаторъ, издалъ приказъ объ арестѣ всѣхъ людей, неимѣющихъ опредѣленныхъ занятій и лишенныхъ вѣрныхъ средствъ къ пропитанію. Вчера и сегодня полиція шарила по всему Парижу, отыскивая ихъ. Она арестовала много бродягъ, скрывавшихся отъ правосудія, мелкихъ воришекъ, кокотокъ, праздношатающихся и разныхъ представителей другихъ подобныхъ профессій. Что станутъ дѣлать съ этимъ народомъ, въ числѣ котораго найдется очень немного честныхъ людей? Не станетъ-же Трюшо кормить ихъ во время осады? Ихъ набралось до трехъ тысячъ человѣкъ. Но, говорятъ, ихъ намѣрены поселить въ окрестныхъ деревняхъ, по возможности дальше отъ города; тамъ имъ предложатъ найти работу, или заставятъ убраться дальше. Но это только говорятъ, оффиціально же ничего неизвѣстно. Вообще, на случай осады, не худо Парижу избавиться отъ людей, которые не въ состояніи будутъ приносить какую бы то ни было пользу.
   Газета "Patrie" увѣряетъ, что парижская администрація приняла эти мѣры по приказанію диктатора Паликао. Но извѣстно, что Троило не ладитъ съ военнымъ министромъ. Въ послѣдніе дни Трошю сталъ самымъ популярнымъ человѣкомъ, въ особенности въ средѣ орлеанистекой буржуазіи, которая считаетъ его своимъ героемъ, отчасти, впрочемъ, потому, что Трошю немножко клерикалъ и принадлежитъ ихъ партіи. Но Трошю дѣйствительно человѣкъ честный и почтенный, совершеннѣйшій контрастъ съ грабителемъ лѣтняго дворца въ Пекинѣ, и потому его не любятъ въ правительственныхъ кружкахъ. Паликао, призвавшій Трошю на постъ парижскаго губернатора, теперь кается въ своей опрометчивости и уговорилъ императрицу вмѣшаться въ дѣло. Евгенія не можетъ простить Трошю, что онъ въ своей прокламаціи не упомянулъ ни слова объ имперіи. Она охотно согласилась дѣйствовать противъ Трошю и предложила генералу подать въ отставку. "Отрѣшите меня публично, если вамъ это угодно, отвѣтилъ ей Трошю, -- но самъ я ни за что не подамъ въ отставку!" Буржуазія въ восторгъ отъ этого отвѣта и будетъ вся на сторонѣ Трошю, если ему вздумается произвести государственный переворотъ.
   Мы все-таки остаемся въ невѣденіи на счетъ военныхъ дѣйствій и знаемъ только одно, что пруссаки идутъ на Парижъ. Насъ постоянно усыпляютъ пышными разсказами о битвахъ, будтобы выигранныхъ французами, о недостаткѣ продовольствія въ прусской арміи, о холерѣ, истребляющей пруссаковъ и о разныхъ другихъ матеріяхъ успокоительнаго свойства. Правду или неправду говорятъ паши правители, -- мы не знаемъ, но если мы должны вѣрить имъ, то почему же намъ не повѣрить и пруссакамъ, утверждающимъ, что Базэнъ потерялъ 50,000 убитыми и плѣнными, что онъ запертъ въ Медѣ, уже и теперь чувствующемъ недостатокъ въ жизненныхъ припасахъ, и что, слѣдовательно, раньше или позже, остатки арміи Вазона должны погибнуть отъ голода и болѣзней.
   Кажется, Мак-Магонъ принялъ рѣшительное намѣреніе -- блистательное или нелѣпое укажутъ результаты -- внезапно оставить шалонскій лагерь, даже сжечь его, и ускоренными маршами идти къ Мецу, на соединеніе съ Базэномъ. Маршала однакожъ сильно смущаетъ императоръ, ѣдущій съ его обозомъ. Императоръ не хочетъ оставить армію по тѣмъ соображеніямъ, что если будетъ одержана побѣда, то честь ее можно приписать ему, Наполеону. Въ шалонскомъ лагерѣ императоръ имѣлъ свиданіе съ Руэ, которому далъ инструкціи, вѣроятно, въ родѣ депеши, выставленной но его приказанію въ Парижѣ, гдѣ было сказано, что парижскіе республиканцы, черезъ посредство прусскихъ шпіоновъ, посылаютъ свѣденія г. Бисмарку.
   Никогда еще не бывало, чтобы военныя событія держались въ такой тайнѣ, какъ въ нынѣшнюю войну. Письма солдатъ къ ихъ роднымъ вскрываются, прочитываются и, большею частію, остаются неотправленными; пруссаки передѣлываютъ телеграммы на свой ладъ; а французскій генеральный штабъ упростилъ дѣло еще болѣе: онъ совсѣмъ не отправляетъ телеграммъ и задерживаетъ всякую корреспонденцію изъ арміи; это дѣлается въ видахъ обмануть враговъ, а достигается только то, что обманутыми остаются не враги, а соотечественники. Пруссаки знаютъ все, что дѣлается въ нашихъ арміяхъ, а мы блуждаемъ въ потемкахъ.
   Эта, но истинѣ изумительная, таинственность усиливаетъ вліяніе и власть французскаго правительства, -- такъ, по крайней мѣрѣ, оно само думаетъ; -- ну, и на здоровье, не пришлось бы ему скоро горько разубѣдиться, да, можетъ быть, тогда будетъ ужь слишкомъ поздно.
   По все же нужно кое-что и сообщать народу, -- эту обязанность исполняютъ оффиціальныя и оффиціозныя газеты. Какъ исполняютъ -- это другой вопросъ; но чтобы дать имъ болѣе широкое поле для дѣйствій, правительство постаралось пріостановить нѣсколько непріятныхъ ему газетъ. При своемъ вступленіи въ должность Трошю обѣщалъ, что этимъ газетамъ будетъ разрѣшено снова выходить, однакожъ разрѣшенія еще нѣтъ. Говорятъ, Трошю по этому поводу имѣлъ споръ съ Паликао, но не рѣшился твердо настаивать на исполненіи даннаго имъ обѣщанія и отложилъ дѣло въ долгій ящикъ. А шуту Паликао такая слабость на руку.
   

25 августа.

   Правительство дѣятельно хлопочетъ о снабженіи Парижа достаточными продовольственными запасами. На всѣхъ хлѣбныхъ рынкахъ закупается хлѣбъ, сгоняютъ отовсюду скотъ и пускаютъ его на пастбище въ булонскій и венсенскій лѣсъ, превращая такимъ образомъ эти мѣста прогулокъ въ скотные дворы; но врядъ-ли на долго достанетъ этихъ импровизированныхъ пастбищъ; съѣвъ всю траву, скотъ примется за листья и молодые побѣги и, конечно, сильно попортитъ деревья парковъ, хотя приняты всѣ мѣры чтобы спасти лучшія растенія. Однакожъ говядина нужнѣе деревьевъ, слѣдовательно о подобныхъ мелочахъ, какъ порча послѣднихъ, и толковать нечего.
   Земледѣльцамъ окрестностей Парижа отдано приказаніе свезти все свое зерно въ Парижъ, такъ какъ въ случаѣ приближенія къ Парижу пруссаковъ, сами французы въ окрестностяхъ столицы, должны уничтожить всѣ жизненные припасы. Однакожъ, отдавъ приказаніе свозить весь хлѣбъ въ столицу, забыли при этомъ уничтожить внутреннія таможенныя пошлины на хлѣбъ, совершенно безполезно стѣсняющія промышленность. Бюрократія всегда жадна до мелочей и не избавляется отъ этого порока въ самыя горестныя времена общенародныхъ бѣдствій. Недавно въ Баръ-ле-Дюкѣ арестовали прусскаго шпіона: онъ проникъ въ городъ подъ видомъ крестьянина, привезшаго на продажу куръ. Когда этого несчастнаго вели разстрѣливать, у сборщика внутренней пошлины хватило духу потребовать съ мнимаго крестьянина четыре су пошлины!
   Кстати о шпіонахъ. Здѣсь теперь какая-то манія принимать всѣхъ за прусскихъ шпіоновъ. Если бы Пруссія содержала сотую, даже тысячную часть того числа шпіоновъ, какое ей приписываютъ, то у нея на содержаніе ихъ не хватило бы всего государственнаго бюджета. Въ Парижѣ боятся публично заявлять свое мнѣніе, основанное на логикѣ событій, или посмотрѣть въ бинокль на парижскія укрѣпленія, ибо тотчасъ можно прослыть шпіономъ. Во Франціи нѣтъ большихъ патріотовъ, чѣмъ эльзасцы, а имъ за ихъ произношеніе, отзывающееся чѣмъ-то иностраннымъ, частенько приходится испытывать непріятности на парижскихъ улицахъ. Больше всего надоѣдаютъ уличные мальчишки; цѣлый день они только тѣмъ и занимаются, что травятъ мнимыхъ шпіоновъ. Шовинизмъ обуялъ всѣ классы общества, а шовинизмъ въ отношеніи патріотизма тоже, что фанатизмъ въ религіи.
   По словамъ шовинистской массы, шпіоны чаще всего укрываются подъ платьемъ священника и сестры милосердія, также нерѣдко шпіонки являются въ модныхъ бархатныхъ платьяхъ. На счетъ шпіоновъ и шпіонокъ въ народѣ разсказываютъ множество легендъ. Говорятъ, напримѣръ, что теперешній министръ Жеромъ Давидъ, находясь въ арміи, почти цѣлыя сутки пробылъ съ мнимымъ генераломъ, подчивалъ его своими лучшими сигарами и откровенно разсказалъ ему о всѣхъ предполагаемыхъ военныхъ операціяхъ. Оказалось потомъ, что этотъ генералъ никто иной, какъ прусскій шпіонъ. Разсказываютъ объ одной хорошенькой женщинѣ, которая подъ видомъ придворной дамы, вывѣдала разные военные и политическіе секреты и потомъ была узнана, какъ прусская шпіонка. И множество такихъ дикихъ разсказовъ ходитъ въ народѣ; имъ вѣрятъ и, конечно, принимаютъ дикія мѣры противъ повторенія подобныхъ случаевъ.
   Разумѣется, нечего и говорить, что всѣ подобные разсказы -- плодъ разгоряченной фантазіи расходившихся шовинистовъ. Они держатъ народъ въ постоянномъ волненіи, а это только и нужно людямъ, стоящимъ нынче во главѣ французскаго правительства.
   

Суббота, 27 августа.

   "Бонапартизмъ уже умеръ, говорили нѣсколько дней тому назадъ въ Парижѣ, но только еще не похороненъ".-- Этими словами хотятъ охарактеризовать настоящее положеніе. Однако бонапартизмъ ужъ и не такъ же сгинулъ, уничтожился, какъ думаютъ. Почти внезапное разложеніе этого громаднаго бонапартистскаго тѣла, начавшееся еще при его жизни, заражаетъ Францію ядовитыми міазмами и можетъ, въ концѣ концовъ, произвести общее удушье и гибель. Всѣ эти господа Кассаньяки, Вильмессаны, Руэ, Дрэолли съ прочей братіею каждое утро не перестаютъ горланить, будто пруссаки стрѣляютъ въ походные госпитали, дорѣзываютъ раненыхъ, убиваютъ поселянъ, вѣшаютъ ихъ молодыхъ дочекъ. Въ то время, -- проповѣдываютъ они, -- когда волонтеры наши отправятся искать смерти въ полѣ, паши жены и дочери будутъ оставлены въ жертву сорока тысячамъ парижскихъ нѣмцевъ, которые, черезъ городскія стѣны, протянутъ руки 500,000-мъ своихъ земляковъ. Уже иностранцы эти угрожаютъ, будто бы, разметать до тла всѣ финансовыя учрежденія Франціи, тогда какъ 30,000 дюжихъ, здоровенныхъ нѣмецкихъ рабочихъ собираются поджечь городъ, а чрезъ шесть дней они потребуютъ, чтобы наличный милліардъ французскаго банка былъ сложенъ къ стопамъ короля Вильгельма, милосердіе котораго Франція должна будетъ покупать втеченіе цѣлаго столѣтія -- поголовной національной раскладкой.
   Газеты le Figaro, le Gaulois, Paris-Journal, спеціальные органы разныхъ пошляковъ жокей-клуба и проституціи высшаго полета -- это жалкое отрепье прессы старается поддѣлаться подъ плебейскій тонъ, но что касается пошлыхъ мыслишекъ и побужденій, то тутъ имъ и поддѣлываться незачѣмъ. Народную ненависть они возбуждаютъ клеветати, общее негодованіе -- постыдными измышленіями и коментаріями, какъ будто война и безъ того недостаточно ужасна сама но себѣ. Если бы парижскій народъ ихъ слушалъ, то давно ужъ долженъ былъ бы броситься на мирное нѣмецкое населеніе города и поголовно вырѣзать всѣхъ нѣмцевъ, какъ шпіоновъ Пруссіи. И вѣдь это тѣ самые господа, которыхъ всегдашнимъ конькомъ были ребяческія декламаціи противъ извѣстныхъ сентябрьскихъ убійствъ во время первой революціи... Конечно, гораздо легче возбуждать грязныя страсти, чѣмъ добропорядочныя, легче оклеветать какого нибудь несчастнаго шваба-портного прусскимъ шпіономъ, чѣмъ выдумать марсельезу или сочинить "le Chant du Départ", наконецъ, легче побить каменьями ни въ чемъ неповиннаго сапожника, чѣмъ встрѣтить честной грудью непріятельскую картечь. Тѣ же газеты, ознаменовавшія себя такимъ усердіемъ въ крестовомъ походѣ на нѣмецкихъ рабочихъ въ Парижѣ, измыслили еще нѣчто болѣе постыдное, подлое и опасное: протестанты въ Эльзасѣ, въ Парижѣ, во всей Франціи, изволите видѣть, просто соумышленники и шпіоны пруссаковъ. Грязный "Фигаро" первый пустилъ въ ходъ эту ужасную клевету, тотъ самый Фигаро, который въ одно и тоже время служитъ притономъ биржевого ажіотажа, героевъ булонскаго лѣса и іезуитизма, органомъ Морли, Вельо и миссъ Коры Пирль. "Фигаро" печатаетъ на своихъ столбцахъ, будто протестантскіе пасторы и французскіе проповѣдники открываютъ въ своихъ церквяхъ подписку въ пользу раненыхъ пруссаковъ и, чрезъ посредство Швейцаріи, отсылаютъ непріятелю обильные денежные сборы; протестанты кричатъ будто бы "vive la Prusse!" въ то время, когда "страна наша опозорена наглыми пришельцами, когда кровь нашихъ доблестныхъ защитниковъ подъ Виссамбургомъ, Вертомъ и Форбахомъ громко вопіетъ о мщеніи... Въ Парижѣ слѣдуетъ арестовать этихъ враждебныхъ Франціи протестантовъ... Пусть ихъ выпроводятъ за-границу... пусть они будутъ вѣрноподданными берлинскаго папы... Протестанты только скрываютъ свои симпатіи къ врагу подъ вывѣскою громкой фразы: свобода мысли!! Надобно всѣми силами вооружиться противъ всѣхъ этихъ лживыхъ програмъ.....
   Чтобы одержать верхъ надъ нами, Бисмаркъ разсчитываетъ на революцію и ужь нисколько не устыдится возбудить революціонный раздоръ внутри страны... Итакъ мы объявляемъ безчестными измѣнниками отечеству тѣхъ французскихъ протестантовъ, которые открываютъ денежныя подписки въ пользу пруссаковъ".
   Рядомъ съ этими декламаторами епископъ города Нима, въ "Semaine Réligieuse", отливаетъ такія пули: "да и какимъ образомъ наши протестанты могутъ желать, чтобы пруссаки потерпѣли неудачу въ настоящей борьбѣ. Этотъ непріятель -- ихъ родичъ и единомышленникъ, братъ во Христѣ (весьма курьезно однако, что христіанинъ, князь церкви, вмѣняетъ людямъ въ преступленіе христіанское братство!). При какихъ бы то ни было несчастіяхъ, которымъ можетъ сопровождаться для Пруссіи пораженіе ея воинства, нѣкоторые французы могутъ отозваться только слезами горестнаго соболѣзнованія"...
   Съ своей стороны сенаторъ, кардиналъ Доннэ утверждаетъ, въ своемъ пастырскомъ посланіи, будто пруссаки хотятъ навязать Франціи свою вѣру. Онъ проповѣдуетъ также противъ внутреннихъ враговъ... Сельское духовенство въ департаментѣ Гаронны считаетъ войну религіозной бранью между протестантами и католиками. Всѣмъ еще памятенъ жалкій памфлетъ, въ которомъ епископъ орлеанскій, знаменитый Дюнанлу, проповѣдывалъ крестовый походъ противъ лютеранъ: смерь и гибель еретикамъ!...
   Такъ вотъ съ какимъ азартомъ прихвостни грязнаго Figaro, купно съ достопочтенными епископами, проповѣдуютъ драгонады, сентябрьскіе убійства противъ несчастныхъ, проживающихъ въ Парижѣ нѣмцевъ, хотятъ угостить протестантовъ второй варѳоломеевской ночью!
   Вотъ грязь и позоръ, прикрываемые нашей хваленой цивилизаціей: подъ пальто бульварнаго завсегдателя съ красненькой въ петлицѣ ленточкой (г. де-Вильмессанъ, въ вознагражденіе блестящихъ заслугъ, получилъ отъ Наполеона III Почетнаго легіона), подъ рясою епископа и кардинальной шапкой вы находите... убійцу, слѣдовало сказать; но мы выразимся немножко поделикатнѣе: вы находите субъекта, подстрекающаго къ убійствамъ. Да, читатели, невольно приходится сознаться, что вся наша такъ называемая культура въ сущности только тонкій слой лака, мѣстами трескающійся и опадающій при малѣйшемъ сотрясеніи. И подъ этимъ лакомъ, подъ щегольскимъ издѣліемъ знаменитаго портного Дюсотуа, скрывается вся мерзость и дикость... скота,-- нѣтъ, нѣтъ, къ чему клеветать на животныхъ,-- прячется грязный фанатикъ и убійца!
   Но это еще не все. Мы сообщили только рѣчи людей, облеченныхъ въ священныя одежды. А вотъ позвольте еще поразсказать вамъ, что творится въ мутной плебисцитарной гущѣ, въ безмозгломъ дикомъ стадѣ, управляемомъ префектами и подпрефектами второй имперіи.
   Нѣкто графъ Шуазель, депутатъ оппозиціи, явился въ департаментъ Сены и Марны, чтобы извѣстить мѣстныхъ жителей о приближеніи непріятельскихъ отрядовъ и побудить земледѣльческій классъ принять мѣры противъ разграбленія и истребленія ихъ хлѣбныхъ посѣвовъ. Префектъ департамента отрекомендовалъ поселянамъ въ графѣ -- тайнаго повѣреннаго пруссаковъ, и бѣдный Шуазель долженъ былъ улепетывать безъ оглядки.
   -- Въ вьенскомъ департаментѣ случилось слѣдующее: Викторъ Жако -- редакторъ оппозиціонной буржуазной газеты, le National de la Vienne, и вмѣстѣ съ тѣмъ богатый землевладѣлецъ -- отправился на рынокъ въ Жансэ. Пріѣхалъ онъ изъ Пуатье, и привезя съ собою свѣжія извѣстія о ходѣ войны разсказывалъ, что во всѣхъ столкновеніяхъ съ непріятелемъ возлѣ Меца французскія войска скорѣе имѣли успѣхъ, чѣмъ неудачу. Какой-то злой шутникъ сталъ невыгодно относиться о Жако. Это, молъ, буржуа, врагъ императора. Бѣдный разскащикъ сейчасъ же былъ осыпанъ страшной руганью и угрозами. Онъ хочетъ объясниться, защититься, но это значило тоже, что говорить снопамъ. Какой-то добрый человѣкъ тащитъ его въ сосѣдній домъ и замыкаетъ дверь. Гостепріимный домъ немедленно былъ осажденъ и взятъ штурмомъ. Къ счастію, Жако успѣлъ перебраться въ другой домъ, потомъ въ третій, наконецъ, въ четвертый, передъ которымъ, для защиты бѣдняка, стали нѣкоторые граждане и нѣсколько жандармовъ. Жако разсказываетъ по этому поводу, что онъ спрашивалъ одного поселянина, во время плебисцита, будетъ ли онъ вотировать да или нѣтъ. Надобно замѣтить, что этотъ поселянинъ получилъ циркуляръ, персонально адресованный Наполеономъ всѣмъ избирателямъ.-- "Дѣло понятное, я буду вотировать -- да!" отвѣчалъ спрошенный,-- "ужь если я и моя жена удостоились такого вниманія отъ императора, вы понимаете, что тутъ и думать нечего! I"
   -- Въ Баръ-сюръ-Обѣ, почти въ пятидесяти миляхъ отъ Парижа, одинъ столичный житель былъ остановленъ мѣстными крикунами.
   -- "Такъ вы теперь изъ Парижа, господинъ И А что-тамъ дѣла, кажись, идутъ очень плохо. Всѣ измѣнили императору: маршалъ Лебефъ измѣнилъ! Оливье измѣнилъ! Семнадцать милліоновъ отправилъ въ Пруссію, а, каково? Нѣтъ, этихъ подлецовъ мало разстрѣлять, ихъ нужно сварить, изжарить на сковородѣ"...
   Г. Р. хочетъ успокоить встревоженные умы, разъяснить настоящее положеніе дѣлъ, по его никто не слушаетъ, со всѣхъ сторонъ поднимается крикъ: "а, такъ вы, выходитъ, красный!!" Р. умолкаетъ и поспѣшно ретируется.
   На слѣдующій день, Р. ужь совсѣмъ было забылъ объ этомъ приключеніи, какъ вдругъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ его дома поднимается безпорядочный шумъ. Добрые знакомые стремглавъ вбѣгаютъ къ Р. и говорятъ ему: слышите ли -- это толпа кричитъ: "да здравствуетъ императоръ! Долой Р.-- краснаго!!" Они горланятъ, что васъ надо убить, повѣсить... Скорѣе садитесь на лошадь и удирайте во всю лошадиную прыть!?..."
   По деревнямъ вокругъ Сенъ-Кентэна увѣряли народъ, будто либеральные буржуа и республиканцы подготовляли этапы для наступающаго непріятеля. Говорили, будто г. Малезье былъ захваченъ въ то время, когда везъ пруссакамъ сорокъ тысячъ франковъ...
   -- Цѣлыя орды поселянъ расхаживали по Пикардіи, всюду разнося дикую суматоху. Они хотѣли разгромить замокъ графа д'Эстурмеля, оппозиціоннаго депутата. Въ Бургундіи крестьяне чуть не изрубили въ куски другого оппозиціоннаго депутата, Жаваля, и чуть не сожгли его образцовой фермы.
   -- Въ департаментѣ Гаронны одинъ довольно уважаемый и честный землевладѣлецъ, легитимистъ, продавалъ двѣ фермы: это для того, чтобы деньги отправить пруссакамъ! не замедлила рѣшить народная молва....
   -- Два орлеаниста -- богатые землевладѣльцы, заклятые враги Пруссіи,-- подпали подозрѣнію, будто въ ихъ замкѣ припасены цѣлые милліоны для непріятеля. "Ужь что тутъ и говорить, безумствовалъ народъ,-- если всѣмъ извѣстный Conseiller-general отправилъ -- шутка ли?!-- семнадцать милліоновъ"...
   Въ провинціи Берри идіоты-крестьяне дошли даже до того, что стали подозрѣвать своихъ сельскихъ пастырей въ солидарности съ пруссаками и -- странно вымолвить!-- даже съ красными!!
   По недавно случился уже до-нельзя возмутительный фактъ -- фактъ ужасный, легшій позорнымъ пятномъ на всей Франціи и бросившій зловѣщій спѣтъ въ смрадную бездну плебисцитарнаго бонапартизма.
   Дѣло было на сельской ярмаркѣ, въ Перигорѣ -- замѣтьте, въ европейской странѣ, въ виду колокольнаго шпица католической церкви.
   Два богатые молодые мѣстные землевладѣльца, Маньяръ и Моменсъ расхаживали но скотному рынку. Кто-то пустилъ въ народъ клевету, будто эти молодые люди отправляли деньги въ Пруссію и, будто, при одномъ какомъ-то случаѣ, они кричали: "Да здравствуетъ республика! Долой императора!"
   И вотъ на всѣхъ этихъ поселянъ сразу нападаетъ повальная, слѣпая дурь, подобно тому, какъ повальное бѣшенство нападаетъ на ихъ быковъ, кусаемыхъ оводомъ. Со всѣхъ сторонъ на молодыхъ людей обрушиваются грозные крики, ругань, кулачные удары. Маньяру удалось кое-какъ скрыться, Монепсъ искалъ убѣжища въ сосѣднемъ домѣ. Но его оттуда выгоняютъ, -- кулаками, пинками, палками,-- сваливаютъ съ ногъ и, окровавленнаго, тащатъ къ ближней, до половины присохшей лужѣ. Затѣмъ негодяи приносятъ пукъ соломы и хвороста, приподнимаютъ свою жертву и усаживаютъ на костеръ.-- "Кричи: "да здравствуетъ императоръ!" -- говорятъ они ему -- или мы сожгемъ тебя живьемъ". Мужественный молодой человѣкъ еще имѣетъ силы отвѣчать: нѣтъ! Тогда палачи, ударомъ кулака по лицу, сшибаютъ его съ ногъ и зажигаютъ спичками солому. По смокшее топливо и окровавленная жертва горятъ медленнымъ огнемъ. Судите же о мукахъ несчастнаго! Когда къ нему на выручку явился его отецъ, пятьсотъ негодяевъ убѣжали со всѣхъ ногъ, и передъ старикомъ на рыночной площади валялись только черные, обугленные остатки его сына.
   Это ужь просто отвратительно. Какъ симптомъ настоящаго соціальнаго склада, это -- безотраднѣе всѣ

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

29 ноября.

   Канонада, какой, конечно, не слыхивалъ свѣтъ. Парижъ открылъ огонь во всѣ стороны; пруссаки, баварцы, саксонцы и виртембергцы, въ свою очередь, открыли огонь по Парижу. Паши войска выступили съ четырьмя сотнями орудій; форты поддерживаютъ ихъ своей крѣпостной артиллеріей; численность войскъ, употребленныхъ противъ насъ непріятелемъ, неизвѣстна. Почва содрогается, наши дома изъ тесанаго камня колеблются, стекла дребезжатъ. На одну секунду приходится не по одному выстрѣлу, а по нѣскольку; ухо не различаетъ ихъ болѣе: слышны только раскаты и свистъ, трескъ и взрывы. Воздухъ испещренъ бомбами, гранатами и картечью... чудится, что слышишь пульсацію времени. Идетъ поединокъ между четырьмя стами тысячъ народа и двумя тысячами пушекъ.
   Двѣ націи, Хримгильда и Брунегильда, ведутъ между собой ожесточенную борьбу. Вчера еще они вели словесный споръ, одна преимущественно на ученой почвѣ, другая на художественной, но сегодня онѣ ужь кусаютъ и рѣжутъ одна другую; онѣ вступили въ рукопашную потасовку и рвутъ другъ у друга волосы. Бѣлокурая выше ростомъ, полнѣе и сильнѣе; она заставила свою смуглую противницу склонить одно колѣно, уже нанесла ей своимъ топоромъ ударъ по шеѣ, успѣла пробить бокъ. Кровь брюнетки струится ручьями, по опасность удвоиваетъ ея отвагу и отчаяніе придаетъ ей силы. Глаза ея свѣтятся грознымъ огнемъ; пусть учащаются удары топора о ея шлемъ; своимъ кинжаломъ она разрываетъ и прорываетъ панцирь, подъ которымъ находится сердце ея врага...
   Та, которая защищается кинжаломъ и получаетъ удары страшнаго топора,-- моя мать. Это Франція.
   Вечеромъ въ разныхъ мѣстахъ встрѣчаются экипажи и носилки, въ которыхъ везутъ и несутъ раненыхъ; являются вѣстники, скачутъ курьеры. "Что новаго съ поля сраженія? Что новаго?" "Доббрыя новости!" слышится со всѣхъ сторонъ. Вездѣ идутъ толки объ успѣшности нашей вылазки: мы овладѣли авронскою возвышенностью; съ нея, бросаемся на Вилльеръ, на Келиньи, Шампиньи, Шеневьеръ, на Вильневъ Сенъ-Жоржъ. Еще день или два, подобныхъ ятому, и мы прорвемъ прусскую линію, освободимъ Парижъ.
   Далѣе, въ толпѣ читаютъ статью Liberté, бывшей газеты Жирардена: "Дѣло рѣшительно не удалось; придется начинать съизнова въ другой разъ. Мы атаковали деревни Гэ и Шевильи, взяли ихъ, но намъ пришлось отступить передъ массой свѣжихъ войскъ пруссаковъ, поспѣшно прибывшихъ къ мѣсту сраженія. Причиною неуспѣха было возвышеніе воды въ Марнѣ, воспрепятствовавшее наведенію мостовъ, по которымъ мы могли-бы направить достаточныя силы на поле сраженія"...
   Я встрѣтилъ двухъ національныхъ гвардейцевъ, возвращавшихся изъ Гэ. Одинъ изъ нихъ въ веселомъ расположеніи духа: "я житель Гэ, говоритъ онъ мнѣ,-- укрывшійся въ Парижъ. Мать моя осталась дома. Мнѣ захотѣлось повидать ее. Я и присоединился къ аттакующей колоннѣ. Мы взяли редутъ въ штыки! Потомъ, я перескочилъ черезъ знакомый мнѣ заборъ, обнялъ старуху, и вотъ, снова здѣсь."
   Другой грустенъ:-- Тоже, что и при Бурже, ворчитъ онъ.-- Васъ посылаютъ сорвать яблочко подъ градомъ пуль, а когда вы его добыли, вамъ говорятъ: бросьте его, оно намъ болѣе ненужно. Ступайте-ка подъ новый градъ пуль.
   -- Но если движеніе, которое васъ заставили сдѣлать, ложный маневръ, необходимый для отвлеченія силъ непріятеля? замѣчаю я.
   -- Можетъ быть; но когда желаешь участвовать въ побѣдѣ, грустно быть убитымъ, исполняя какой-то ложный маневръ; а если перебьютъ руку, то перебьютъ ее не легче, чѣмъ и въ настоящемъ сраженіи.
   Вѣсти противурѣчивыя, болѣзненное недоумѣніе.
   

30 ноября.

   Сегодня тотъ-же бурный шумъ, та-же страшная трескотня. Парижъ подобенъ дѣйствующему волкану, извергающему пламя, желѣзо и дымъ. Парижъ и нѣмцы точно двѣ воюющія огнедышащія горы: Везувій противъ Этны, Котопахи противъ Момотомбо. Сколько разрушенія, сколько бѣдствій! Сколько крови и горя!
   Но хотя-бы мы были убѣждены, что завтра, быть можетъ, намъ грозитъ смерть, мы не станемъ жаловаться; мы все-таки свободны. Намъ лучше чувствовать себя въ двухъ шагахъ отъ смерти, чѣмъ быть погруженными по шею въ развратѣ! Мы можемъ гордиться нашими страданіями, они выше и честнѣе торжествующаго, наглаго позора второй имперіи? Легче выносить желѣзо, рѣжущее здоровое тѣло, чѣмъ смрадную и довольную собою гангрену бонапартизма! Мы поднимаемся, наконецъ, въ своихъ собственныхъ глазахъ. Мы сдѣлали уже достаточно, чтобы умереть безъ стыда, а если мы должны остаться живыми, то только завоевавъ побѣдою право на жизнь. Осыпайте насъ бомбами, пруссаки, осыпайте, мы отвѣтимъ вамъ, но, стрѣляя въ насъ такимъ образомъ, ваши Мольтке, Бисмарки и Мекленбурги, не сознаютъ той услуги, которую они намъ оказываютъ. Стрѣляйте, пруссаки, стрѣляйте! Каждое изъ вашихъ ядеръ уноситъ клочекъ бонапартизма, каждая изъ вашихъ пуль пробиваетъ сердце какого-нибудь приверженца плебисцита! Стрѣляйте, пруссаки, стрѣляйте! Чтобы вы ни дѣлали, вамъ не удастся умертвить Францію; вы только заставите ее омыть въ крови свой грѣхъ. Что-бы вы ни дѣлали, она возстанетъ чистою и торжествующею, съ обновленною кровью въ жилахъ. Стрѣляй, пруссакъ, стрѣляй вволю, лишь-бы мы отвѣтили тебѣ тѣмъ-же въ свою очередь, сегодня или завтра! Своими выстрѣлами ты помогаешь нашему дѣлу обновленія, ты залечиваешь наши внутреннія язвы, подтачивавшія нашъ организмъ.
   

1 декабря.

   Хорошія, славныя вѣсти! анаши войска, -- гласитъ оффиціальное сообщеніе Трошю,-- сохраняютъ позиціи, завоеванныя вчера и запятыя въ эту ночь. Они подбираютъ раненныхъ, покинутыхъ непріятелемъ на полѣ сраженія, и погребаютъ убитыхъ. Армія проникнута отвагою и рѣшимостью".
   Еще на разсвѣтѣ, заранѣе изготовленные мосты были перекинуты черезъ Марну у Ножана и Жуапвиля; два генерала перевели черезъ нихъ свои отряды, несмотря на непріятельскій огонь. Въ 9 часовъ, оба эти отряда совокупно взяли деревню Шамппньи и первые уступы виллерской возвышенности. Въ 11 часовъ, всѣ эти позиціи были заняты; но тотчасъ вслѣдъ за тѣмъ, пруссаки, поддерживаемые новыми батареями, сдѣлали сильный натискъ на нашихъ; съ этой минуты, началось истинное побоище: прусскія орудія, стоявшія въ Шеневьерѣ и Кельи, громили французскія колонны, на которыя кинулась еще многочисленная пѣхота изъ вилльерскихъ укрѣпленій. Новыя усилія съ нашей стороны и прибытіе подкрѣпленій остановили, наконецъ, наступательное движеніе пруссаковъ; разстроенные подоспѣвшею нашею артиллеріей, они были вынуждены снова отступить. Вечеромъ, по всѣмъ холмамъ лѣваго берега Марны, пылали наши бивуачные огни; на склонахъ Пожана и Фонтенэ расположились наши резервы; мобили-же и національная гвардія двинулись далѣе за Кретель, отняли у непріятеля важныя позиціи у Монмели, впрочемъ, вечеромъ снова оставили ихъ. Если-бы наши войска удержались и здѣсь, день былъ-бы блистательнымъ, можетъ быть, успѣхъ превратился-бы въ рѣшительную побѣду. Послѣ дѣла подъ Орлеаномъ, счастіе къ намъ нѣсколько уже повернулось; а пруссакамъ, видимо, уже не такъ везетъ, какъ прежде -- не такъ везетъ, это видно.
   Сегодня относительная тишина: орудія гремятъ лишь черезъ извѣстные промежутки времени; каждая сторона отдыхаетъ послѣ страшныхъ усилій и приготовляется къ еще ужаснѣйшей битвѣ. Подбираютъ раненныхъ и убитыхъ, -- работа печальная!
   

2 декабря.

   "Побѣда, воспѣвая, отверзаетъ намъ преграды!" Правду сказать, она не отверзла еще стѣнъ нашей ужасной тюрьмы, но она потрясаетъ ихъ вмѣстѣ съ нами и уже отомкнула два или три замка. Сраженія 29, 30 ноября и 2 декабря дозволили намъ выдвинуться на нѣсколько километровъ впередъ, воздуха у насъ стало поболѣе, нашъ "Илъ-де-Франсъ" нѣсколько расширился, а королевство Вильгельма нѣсколько стѣснилось.
   А между тѣмъ начало дня предвѣщало, казалось, роковой исходъ, достойный этого пагубнаго числа, 2 декабря! Мы овладѣли авронскою возвышенностью; пруссаки хотѣли снова отнять ее у насъ: это одна изъ. господствующихъ позицій среди чащи холмовъ и долинъ, между которыми извивается и крутится Марна, какъ-бы не рѣшаясь влиться въ Сепу и затеряться въ ней. Разныя фальшивыя атаки впродолженіе ночи ослабили бдительность французскихъ солдатъ, истомленныхъ трудами. Утромъ, когда они пили свой кофе, страшная канонада заставила ихъ очнуться: непріятельскія массы наступали на нихъ. Фронтъ и лѣвое крыло твердо выдержали атаку. Одинъ землекопъ, случайно вооруженный револьверомъ, успѣлъ прибѣжать и подать выстрѣломъ сигналъ, на который отвѣчали гвардейцы, и когда пруссаки выступили густой массою изъ своего лѣса, то прежде, чѣмъ они. успѣли развернуться, ихъ осыпала градомъ ядеръ и гранатъ одна батарея, о существованіи которой они не подозрѣвали; черезъ мгновеніе огонь открыли и форты. На этомъ пунктѣ произошло настоящее побоище: цѣлыя колоны колебали и и падали; человѣческія тѣла валились сотнями. Не было возможности подвигаться впередъ съ этой стороны и пруссаки поспѣшно отступили; но на противоположномъ краѣ возвышенности, они одержали верхъ надъ нашими войсками. Въ нѣсколько минутъ наши испытали почти полное пораженіе: регулярныя войска,-- старые солдаты второй имперіи,-- подали, какъ всегда, первый примѣръ бѣгства. Скоро цѣлый корпусъ былъ опрокинутъ и притиснутъ къ берегу Марны, черезъ которую съ такимъ трудомъ былъ совершенъ переходъ третьяго дня. Грозила, можетъ быть, непоправимая катастрофа, но въ самую критическую минуту подоспѣли батальоны мобилей; они прикрыли отступленіе своимъ несчастнымъ товарищамъ и дали имъ время снова сомкнуться въ ряды. Генералъ Дюкро, командующій здѣсь нашими войсками, выказалъ удивительную рѣшимость и хладнокровіе. Пруссаки, пріостановленные въ своемъ порывѣ, боролись упорно; бой былъ кровавый, но они были вынуждены уступить въ свою очередь и покинуть взятую позицію, между-тѣмъ, какъ прусскія батареи продолжали стрѣлять по французамъ, а французскія по пруссакамъ. Безпорядочное отступленіе французовъ началось въ семь часовъ; къ одинадцати войска были снова въ строю, а въ полдень они уже перешли въ наступленіе.-- Въ одной деревушкѣ картечь сыпалась на нихъ точно съ неба; они рѣшительно не понимали, откуда падалъ на нихъ такой смертоносный дождь. Наконецъ, былъ замѣченъ дымъ надъ колокольнею: то были два орудія, занявшія позицію въ воздухѣ! Тотчасъ-же выстроилась батарея, которая пробила брешь въ нижней части колокольни; зданіе рухнуло, придавивъ своими тяжелыми обломками непріятельскій батальонъ, укрывшійся въ церкви. Съ каждымъ часомъ прибывали войска французской республики; шагъ за шагомъ отступали, гонимые ихъ штыками, нѣмецкіе солдаты, оставляя въ нашу власть землю, изрытую ядрами и пропитанную кровью. Борьба длилась долго и сопровождалась страшными потерями съ обѣихъ сторонъ, но побѣда осталась за нами. Свистъ ядеръ и пуль и пороховой дымъ, наполняющіе воздухъ, воодушевляютъ насъ; послѣ столькихъ колебаній, столькихъ выжиданій, мы рѣшились, наконецъ, дѣйствовать, какъ слѣдуетъ людямъ отважнымъ, дорожащимъ своей національной честью. Станы выпрямляются, физіономіи дышатъ гордостью, рѣчи тверды и рѣшительны; а Мы устоимъ, устоимъ!"
   Я ужиналъ сегодня съ однимъ лотарингцемъ и однимъ нѣмцемъ, хотя вецринявшимъ нашего подданства, но давно живущимъ въ Парижѣ. Лотарингецъ, числящійся въ очередномъ батальонѣ національной гвардіи, получилъ утромъ приказъ быть готовымъ къ бою, но приказа выступить не послѣдовало: ихъ услугъ не потребовалось. "Мы были, однако, готовы сражаться!" говорилъ онъ.
   Нѣмецъ упрекалъ правительство за то, что оно не допускало сформированія партизанскихъ отрядовъ, вооруженныхъ картечницами, бросающими греческій огонь...
   Эти отчаянные смѣльчаки протестовали, однакожъ, противъ войны, затѣянной Бонапартомъ. На другой день послѣ знаменитаго объявленія, сдѣланнаго Грамономъ въ законодательномъ собраніи, въ Парижѣ была большая народная манифестація въ пользу мира. Двинувшись отъ Бастиліи, колонна была атакована на монмартрскомъ бульварѣ и разсѣяна полицейскими агентами и извѣстными зачинщиками бунтовъ (agents provocateurs) въ бѣлыхъ блузахъ. Среди суматохи, мой пріятель, нѣмецъ, получилъ ударъ палкою по головѣ, а лотарингецъ былъ стащенъ на гауптвахту.
   Это обыкновенно такъ бываетъ. Прежніе подстрекатели не отваживаются болѣе защищаться, а тогдашніе противники войны становятся теперь въ передовые ряды защитниковъ нашей свободы и готовы держаться до послѣднихъ силъ, пока погибнутъ сами или побѣдятъ врага, какъ лава, разлившагося по нашей бѣдной Франціи!
   

3 декабря.

   Сегодня тишина. Прекрасное солнце трехъ дней битвы скрылось за густымъ туманомъ. Стая воющихъ пушекъ не лаетъ, не кусаетъ и не терзаетъ болѣе: други и недруги подбираютъ своихъ убитыхъ и раненныхъ. Увы! сколько ихъ, сколько ихъ! Ихъ вносятъ почти черезъ всѣ городскія ворота, потому-что бились и убивали другъ друга вездѣ, на всемъ протяженіи нашихъ укрѣпленій. Больше всего раненныхъ несутъ черезъ Сентъ-Антуавское предмѣстье, испещренное временными лазаретами, или съ Сены: паровыя лодки собирали несчастныхъ вдоль по берегу Марны. Горько видѣть эти блѣдныя фигуры, обернутыя окровавленными тряпками, этихъ молодыхъ людей, неимѣющихъ силы держаться на ногахъ, эти носилки, на которыхъ тащатъ трупы, живущіе еще для страданья! Эти несчастные вынесли ужасныя мученья, нѣкоторые изъ нихъ оставались цѣлыя сутки безъ всякой помощи на полѣ битвы, пригвожденные къ землѣ кровью, вытекшею изъ ихъ ранъ и замерзшею. Холодъ былъ сильный впродолженіи этихъ чудныхъ ночей; морозъ проникалъ до костей. Паши полторы тысячи мертвыхъ погибли не всѣ отъ прусскихъ снарядовъ; многіе изъ нихъ не остались въ живыхъ по недостатку медицинскихъ пособій. Паши походные лазареты безъ сомнѣнія хуже прусскихъ, хотя и стали лучше, неизмѣримо лучше существовавшихъ во время второй имперіи. Но и здѣсь, какъ вездѣ, были приняты лишь полумѣры; старые кадры были сохранены и, несмотря на блистательный примѣръ санитарной комиссіи Соединенныхъ Штатовъ, вполнѣ сохранилось то странное убѣжденіе, что медицинская часть необходимо должна оставаться въ вѣденіи старыхъ служакъ военнаго вѣдомства, и не можетъ быть отдана въ руки женщинъ и молодыхъ дѣвицъ.
   Намъ неизвѣстно, чего стоили пруссакамъ эти послѣдніе дни. Намъ же они обошлись дорого, очень дорого. Но не станемъ слишкомъ грустить возлѣ этихъ бѣдныхъ молодыхъ людей, которые умираютъ; не будемъ слишкомъ трогаться при видѣ этой крови. Кровь эта -- драгоцѣнная кровь, она пролита не даромъ!
   У насъ пало много офицеровъ; теперь мы теряемъ еще двухъ генераловъ, и не изъ худшихъ. Сожалѣніе наше умаляется лишь тою мыслью, что они, по необходимости, будутъ замѣнены людьми новыми, -- потому-что для новыхъ системъ нужны и новые люди.
   При атакѣ деревни Эпинэ, одному мобилю раздробило пальцы лѣвой руки осколкомъ гранаты; они держались еще только обрывками мяса. Въ эту минуту войска шли въ атаку. Чтобы не отстать отъ товарищей, отважный юноша отрываетъ совершенно свои разбитые пальцы, суетъ ихъ въ карманъ, обвертываетъ носовымъ платкомъ окровавленный остатокъ правой руки, схватываетъ ружье лѣвою и занимаетъ свое прежнее мѣсто въ строю. Все это было дѣломъ нѣсколькихъ секундъ.
   

4 декабря.

   Мы все еще сохраняемъ за собою важную позицію авронской возвышенности, но намъ объявлено, что армія Дюкро перешла вновь за Марну на другой день послѣ побѣды и переночевали, на полѣ сраженія.
   Это извѣстіе было намъ не совсѣмъ пріятно. Мы не жалуемся на благоразуміе нашихъ генераловъ, но мы вправѣ упрекнуть ихъ, что дѣйствуя слишкомъ осторожно, они останавливаютъ порывъ войскъ и снова охлаждаютъ ихъ пылкій энтузіазмъ. Трошю говоритъ намъ, что армія почерпнетъ новыя силы въ краткомъ отдыхѣ, на который она имѣетъ право послѣ своихъ громадныхъ трудовъ,-- что надо пополнить убыли, исправить и переорганизовать нѣкоторыя части. А Дюкро какъ-будто даетъ понять, что онъ намѣренъ направить свои усилія на другой пунктъ блокады, "въ томъ убѣжденіи, что новыя попытки въ направленіи, на которомъ непріятель сосредоточилъ теперь свои силы, останутся безплодными, и что излишнимъ упорствомъ только будутъ безполезно приноситься въ жертву тысячи жизней."
   Послѣ восьми дней выгоднаго боя, такая рѣчь звучитъ не слишкомъ ободрительно. Но можно было бы, пожалуй, помириться съ нею съ большимъ спокойствіемъ, еслибъ являлась увѣренность, что она выражаетъ точную правду. Съ 28 ноября по 2 декабря войска, выведенныя изъ города, должны были истомиться, атому, конечно, удивляться нечего: ночи безъ крова, подъ вліяніемъ сырости и холода, непомѣрные труды при недостаточной пищѣ (1 фунт. хлѣба и нѣсколько унцовъ мяса въ день) могутъ быстро истощить самые сильные организмы. 2 декабря наши мобили кидались на раненыхъ лошадей, добивали ихъ нѣсколькими ударами приклада и вырѣзывали себѣ изъ нихъ куски, еще облитаго кровью, мяса, которое пожирали сырымъ или полусырымъ. Но не всѣмъ хватило на это времени или счастья, такъ-что большинство объявило на другой день, что, не ѣвъ рѣшительно ничего цѣлые сутки, не имѣетъ болѣе силъ тащить ружья. Это разсказывается громко солдатами, но они шепчутъ тоже, что между ихъ генералами находятся такіе-то и такіе безсовѣстные бонапартисты, соревнователи Фальи, Фроссаровъ, Базеновъ и Ладмиро, которые ищутъ еще случаевъ измѣнить республикѣ въ пользу седанскаго измѣнника. Недавно толковали о Пьетри, комендантѣ Монъ-Валерьяна, который, будто-бы, вступилъ въ переговоры съ Бисмаркомъ на счетъ сдачи ему цитадели за сумму въ шесть милліоновъ франковъ (это умѣренно). Сегодня генералы Блашаръ и Фавэ подвергаются сильнѣйшему подозрѣнію. Блашаръ былъ однимъ изъ докъ императорскаго правительства, которое употребляло его способности на фискальство и дипломатическія интрижки (между прочими довѣренными постами, онъ занималъ должность чрезвычайнаго секретаря, обязаннаго составлять общіе выводы изъ отчетовъ и доносовъ, представляемыхъ ему агентами особаго отдѣла полиціи). Фавэ, начальникъ политехнической школы, адъютантъ императора, мѣтилъ въ маршалы послѣ Фроссара; въ случаѣ нужды, чтобы ему былъ поводъ отличиться на полѣ сраженія, затѣяли-бы, пожалуй, новую войну. Несмотря на неоднократныя заявленія демократической прессы, Трошю и правительство ратуши не захотѣли лишиться услугъ этихъ Пьетри, Блашаровъ и Фавэ, и вотъ, эти Пьетри, Блашары и Фавэ стѣсняютъ теперь собою правительство и оно не знаетъ, какъ онъ отдѣлается. Пьетри внезапно смѣненъ; люди невоенные не знаютъ, за что. Что касается до Блашара и Фавэ, то они дозволяютъ себѣ такіе проступки противъ военной дисциплины, за которые они были-бы немедленно разстрѣляны, еслибъ звались Бланки или Флурансомъ. При послѣдней битвѣ 2 декабря, когда наша армія почти погибала, Блашару, и въ особенности Фавэ, былъ данъ приказъ двинуться впередъ съ ихъ артиллеріей. Блашаръ не согласился, а Фавэ отказался. Побѣдили и безъ нихъ, но, благодаря ихъ трусости и безсовѣстности, армія могла и погибнуть.
   "Вотъ почему корпусъ Дюкро перешелъ обратно черезъ Марну" говорятъ между собою, приложивъ палецъ къ губамъ, люди, близкіе, къ высшимъ сферамъ. Вотъ почему Трошю объявляетъ намъ о необходимости пополнить кадры, вотыючему приступаютъ къ переустройству нѣкоторыхъ частей военнаго вѣдомства."
   Трошю то повышается, то падаетъ; онъ подвергается частымъ переворотамъ въ народномъ мнѣніи. Термометръ его популярности высится со дня на день, со времени его выступленія въ походъ. Горячіе республиканцы, правда, продолжаютъ еще считать его слабымъ упрямымъ, но вѣрятъ, что онъ искренно присталъ къ республиканской партіи. Ему благодарны въ особенности за нападеніе на пруссаковъ за обнаженіе, наконецъ, своей шпаги. Трошю запустилъ зубы разъ, стало-быть, будетъ кусать и впередъ!
   

5 декабря.

   Послѣ послѣднихъ битвъ, въ нашихъ рукахъ осталось восемьсотъ плѣнныхъ. Это весьма мало въ сравненіи съ 250 или 300 тысячъ плѣнныхъ французовъ, поселенныхъ въ Германіи. Пруссаки очень недовольны своимъ плѣномъ; что же касается прочихъ плѣнныхъ, то, переживъ свой первый страхъ быть разстрѣлянными злодѣями-парижанами, они мирятся съ своей участью,-- въ особенности баварцы поляки. Если вѣрить тому, что они разсказываютъ, то нѣмецкая армія вовсе не составляетъ однороднаго цѣлаго, и въ ней обнаруживаются серьезныя несогласія.
   

6 декабря.

   Очень холодно; снѣгъ падаетъ большими хлопьями; дороги, поля, села изчезаютъ подъ бѣлымъ покровомъ. Обѣ арміи не выходятъ изъ палатокъ. Это вынужденное бездѣйствіе невыгодно для насъ, потому-что дурная погода задерживаетъ наше наступательное движеніе и мы съѣдаемъ безъ пользы паши запасы. Борьба Парижа противъ врага, который укрѣпился самъ въ сильныхъ полевыхъ окопахъ, ничто иное, какъ борьба осады противъ осады, съ тою разницею, что одна изъ армій получаетъ непрерывные подвозы, а другая нѣтъ. Намъ приходится пробиться черезъ три или четыре блокадныя линіи, -- трудная работа, которую мы выполнимъ, можетъ быть, несмотря на противоположныя предсказанія всѣхъ компетентныхъ судей. Намъ нужна двойная, одновременная побѣда надъ врагомъ, который внѣдрился въ наше тѣло,-- побѣда Парижа и побѣда провинціи. Но мы дышемъ все еще добрыми вѣстями о побѣдѣ юной арміи подъ Орлеаномъ, о сѣверной и восточной арміяхъ, старающихся освободить насъ изъ блокады, о Гарибальди на западѣ, Гарибальди, который "посредствомъ подлаго захвата", какъ выражаются прусскія газеты (мы полагаемъ, что слѣдуетъ читать: ночного нападенія), нанесъ уронъ непріятелю и взялъ у него нѣсколько сотенъ плѣнныхъ... Славный Гарибальди! Англія слишкомъ слаба, чтобы помогать Франціи, республики; швейцарская, сен-маринская, валь-д'андорская и Соединенныхъ Штатовъ не имѣютъ силъ оказать намъ содѣйствіе; одинъ гражданинъ Гарибальди нашелъ къ тому средства, несмотря ни на какія препятствія. А ужь если есть человѣкъ, имѣющій право негодовать на Францію, такъ это Гарибальди: Франція отняла у него Ниццу, кровъ его предковъ, убила его римскую республику, испытывала на немъ, при Ментанѣ, свои шасспо, которыя отличаются теперь. И этотъ Гарибальди, противъ котораго Франція такъ много виновата, въ минуту ей крайней опасности, предлагаетъ ей свою жизнь! Сколько мнѣ извѣстно, мы не провинились никогда ни въ чемъ противъ радикала Брайта и добродѣтельнаго Гладстона, къ которымъ продолжаемъ питать уваженіе, но какъ благоговѣемъ мы передъ этимъ добрымъ Гарибальди, какъ любимъ его!
   

7 декабря.

   Какое грустное пробужденіе! "Офиціальная Газета" напечатала письмо г. Мольтке, который сообщаетъ его превосходительству генералу Трошю, что городъ Орлеанъ взятъ снова пруссаками послѣ жаркаго боя; г. Мольтке столько любезенъ, что дозволяетъ его превосходительству генералу Трошю удостовѣриться самому лично въ правдивости этого извѣстія. Генералъ Трошю отвѣчаетъ его превосходительству г. Мольтке, что онъ не считаетъ нужнымъ повѣрять извѣстіе, которое его превосходительство счелъ полезнымъ ему сообщить.
   Мы благодарны Трошю за его достойный и гордый отвѣтъ; мы благодарны правительству, что оно избавляетъ насъ отъ второго изданія, наводившихъ тошноту, переговоровъ г. Тьера и слезливаго феррьерскаго свиданія. Намъ слѣдуетъ проливать кровь, а не слезы.
   Однако, я видѣлъ ихъ! Пока мы сидѣли за ужиномъ, мрачные и молчаливые, я подмѣтилъ тайныя слезы, которыя падали съ щекъ матери на ея тарелку съ пригоршнею риса.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   

13 декабря.

   Что касается нашихъ собственныхъ дѣлъ, они тяжки, но однообразны. Въ прежнее время, повтореніе однихъ и тѣхъ-же удовольствій считалось скучнымъ; теперь у насъ повторяются одни и тѣ-же страданія; насъ мучитъ неизвѣстность о томъ, что наиболѣе дорого намъ. Въ нашихъ бесѣдахъ и нашихъ газетахъ можетъ обсуждаться лишь одинъ вопросъ: осада... По удовлетвореніе нашему любопытству отвѣшивается правительствомъ очень скаредно, какъ мясо для питанія нашихъ желудковъ: 30 граммъ (7 1/2 золотниковъ) на трехдневную порцію человѣку!.. Запрещено печатать или обсуживать публично точныя, серьезныя свѣденія о военныхъ дѣлахъ, но избѣжаніе измѣны или услуги непріятелю. А когда Офиціальная рѣшается, наконецъ, нарушить свое молчаніе, она повѣствуетъ намъ что-нибудь подобное: "Ожидаются важные результаты отъ движенія, предпринятаго генераломъ Z (здѣсь нѣсколько точекъ), который, съ значительнымъ корпусомъ, состоящимъ, по меньшей мѣрѣ, изъ..... человѣкъ, направился къ важному пункту X." -- Постарайтесь уяснить себѣ такую кабалистику! И хотя мы знаемъ, что эти алгебраическія проблемы, съ явно-недостаточными данными, составляютъ неразрѣшимыя загадки, мы все-таки бьемся надъ ихъ разрѣшеніемъ. Счастливы въ эти дни люди, имѣющіе мало физическихъ нуждъ и мало любопытства! Мы живемъ въ разрѣженной умственной атмосферѣ и мечемся, какъ мыши подъ пневматическимъ колоколомъ. Существуютъ насѣкомыя, которыхъ нельзя утопить, потому-что эти предусмотрительныя животныя окружаютъ себя среди водъ воздушнымъ пузырькомъ, которымъ умѣли запастись; существуетъ тоже полевой медвѣдь и горный сурокъ, которые питаются втеченіе долгой зимы жиромъ, накопленнымъ въ тканяхъ ихъ тѣла. Мы всѣ находимся въ подобномъ положеніи. Мы живемъ на счетъ своего тѣла, на счетъ физическихъ средствъ своего организма и своихъ нравственныхъ средствъ; существуемъ, поддерживая себя одною душевною силою.
   Еслибы мы питали безграничное довѣріе къ правительству Ратуши, еслибы мы уважали болѣе и недовѣряли менѣе Пикарамъ и Ферри, Фаврамъ, Симонамъ и Пельтанамъ, еслибы мы были фанатическими приверженцами Тренію, еслибы мы непоколебимо довѣряли его знаменитому плану, то, конечно, намъ было-бы не такъ трудно терпѣть. Немножко вѣры, хотя-бы и слѣпой, въ наше правительство, даровало-бы намъ новую громадную силу, но вѣра зависитъ не отъ насъ, насильственно создать ее въ себѣ невозможно. Но, съ вѣрою или безъ вѣры, мы знаемъ свою обязанность. Хотя-бы засѣдающіе въ Ратушѣ намъ и не нравились, хотя-бы Трошю правился намъ только на половину, есть положенія, въ которыхъ, такъ или иначе, слѣдуетъ ставить собственную иниціативу: будутъ-ли другіе, или не будутъ, дѣлать то, чего мы желали-бы отъ нихъ, у насъ есть своя личная совѣсть и мы знаемъ свою обязанность.
   

14 декабря.

   Мы скучаемъ, по пруссаки хотятъ доказать намъ, что они милые шутники. Дрезденскіе портные и саксеимейнингенскіе шляпники составляютъ конгрессы для искорененія французскаго легкомыслія, которое слѣдуетъ замѣнить нѣмецкою "Gründlichkeit". Такъ-какъ Мэцъ капитулировалъ, то по разрушеніи Парижа бомбами, бѣлые кирасиры г. Бисмарка и канониры г. Штейнмеца и принца Фридриха Карла подчинятъ весь міръ нѣмецкому вкусу. Въ ожиданіи этого, насъ угощаютъ образчиками берлинскаго витца.
   Нѣкоторые изъ нашихъ воздухоплавателей имѣли неловкость спуститься въ прусскія линіи. Прусскіе ястреба истребляютъ нашихъ голубей; наши аэронавты отводятся въ прусскія крѣпости для разстрѣливанія, потому-что неизмѣримыя пространства звѣзднаго неба составляютъ частныя владѣнія прусскаго государства. Голуби, посланные въ Туръ, были заарестованы и препровождены въ Версаль; черезъ три недѣли послѣ этого, по выходѣ изъ-за какого-нибудь обильнаго обѣда, орошеннаго шампанскимъ, остряки прусскаго генеральнаго штаба переслали намъ депеши, подписанныя генераломъ Паладиномъ и Лавертюжономъ изъ Орлеана (грубѣйшая ошибка, потому-что Лавертюжонъ въ Парижѣ секретаремъ при правительствѣ Ратуши). Версальскій Паладинъ извѣщаетъ насъ, что онъ былъ разбитъ и что турское правительство распадается. Псевдо-Лавертюжонъ объявляетъ, что Руанъ, обезсиленный гражданскими и соціальными несогласіями, открылъ ворота Мантейфелю, что пруссаковъ приняли тамъ съ восторгомъ, какъ избавителей, и что провинція встрѣчаетъ ихъ вообще съ распростертыми объятіями. Эта послѣдняя депеша была принесена въ двухъ экземплярахъ двумя голубями и была адресована, для болѣе благосклоннаго пріема, въ газету "Фигаро".
   Тутъ подъ лицемѣріемъ кроется оскорбленіе; издѣваться при подобныхъ обстоятельствахъ болѣе чѣмъ жестоко. Конечно, не всѣ въ Парижѣ знали о томъ, что Лавертюжонъ находился среди насъ и потому многіе стали толковать о степени достовѣрности этихъ депешъ, въ особенности той, которая относится къ потерѣ Руана. Нѣкоторые не хотѣли вовсе ей вѣрить, припоминая, что пруссаки, непренсбрегающіе хитростями, которыхъ не захотѣли-бы употребить даже какіе-нибудь Моглканы, наполняли Страсбургъ и Медъ ложными новостями, и что Верденъ капитулировалъ именно вслѣдствіе фальшивыхъ извѣстій: но наконецъ дѣло объяснилось и теперь всѣ согласны въ томъ, что прусскія шутки тяжеловѣснѣе бомбъ крупповскихъ пушекъ. Во всякомъ случаѣ снарядъ не достигъ цѣли: онъ былъ выпущенъ для того, чтобы лишить насъ бодрости, но вышло какъ разъ наоборотъ.
   

15 декабря.

   Двѣ газеты изчезли: "Patrie en Danger" и "Cloche". Первая принадлежала Бланки, который нападалъ на правительство кстати и не кстати, ставя ему въ вину и самыя похвальныя и неимѣющія никакого значенія его дѣйствія. "Колоколъ" Ульбаха, уже падавшій съ каждымъ днемъ, былъ органомъ Жюля Симона и кадилъ во всѣ стороны, не жалѣя фиміама. Онъ, правда, порицалъ дѣйствія властей, по слишкомъ уже очевидно достойныя порицанія, но порицалъ ихъ такъ скромно и благоразумно, что порицаніе выходило чуть не похвалой. Почти не переступая предѣловъ хорошаго вкуса и здраваго смысла, не бывая никогда ни вполнѣ правъ, ни вполнѣ виноватъ, онъ дошелъ, мало-по-малу, до совершенной безличности и палъ среди общаго равнодушія, какъ излишній двойникъ "Офиціальной Газеты". Изданіе газеты теперь, вообще, афера плохая: бумага становится непомѣрно дорога. Газеты выходятъ, большею частью, лишь полулистами, и если издатели не платятъ болѣе пошлинъ, зато они и не собираютъ гроша за объявленія, потерявъ при томъ и всѣхъ своихъ провинціальныхъ подписчиковъ. Грустное время для журналистовъ, принужденныхъ толковать объ одной осадѣ, и все объ осадѣ, коментируя при этомъ лишь съ величайшею осторожностью тощія свѣденія, доставляемыя правительствомъ, и утаивая отъ публики то, что они сами могли видѣть или слышать. "Фигаротисты" страшно понизились; они не покрываютъ болѣе своихъ издержекъ. "Le Rappel" Гюго уже. въ половину надтреснутый барабанъ; "Le Reveil" Делеклюза-Ледрю-Ролена дѣлается монотоннѣе и безтолковѣе со дня на день. "Французская газета" и "Journal des Débats" становятся библіографическими рѣдкостями. Расходятся только "Temps", органъ просвѣщенной буржуазіи, и "Combat", органъ республиканцевъ-революціонеровъ. Первый печатается, какъ говорятъ, въ 16,000 экземпляровъ, второй въ 26,000.
   Смертность болѣе чѣмъ удвоилась противъ прошлогодней за эти мѣсяцы. Въ послѣднюю недѣлю умерло 2,700 человѣкъ (не считая убитыхъ и умершихъ отъ ранъ); въ соотвѣтствующую недѣлю въ 1869 г. только 1,100. Независимо отъ смертности между войсками, смертность между гражданами, производимая осаднымъ положеніемъ, и ничѣмъ другимъ, какъ однимъ имъ, доходитъ до 1,600 ч. въ недѣлю и болѣе, -- точно 230 прусскихъ пуль падаютъ ежедневно на наше населеніе, убивая каждая одного парижанина!
   Сколько смертныхъ приговоровъ скрывалось въ плебисцитарной урнѣ!
   Относительно денежныхъ потерь нельзя предположить, чтобы война, даже побѣдоносная, обошлась Франціи менѣе пятнадцати милліардовъ. Это придется по четырнадцати франковъ на каждаго вотировавшаго въ пользу плебисцита. Et nunc erudimini! Среднее число наслѣдствъ во Франціи не достигало до этой цифры въ годы неслыханнаго благоденствія, которымъ мы наслаждались при послѣднемъ Наполеонѣ.
   

16 декабря.

   Болѣе теплая погода, болѣе ясные дни, возвратили намъ голубей,-- французскихъ голубей, а не прусскихъ утокъ. Изъ депешъ Гамбеты оказывается, или какъ-будто оказывается, что:
   Обратное взятіе Орлеана прусскими войсками было чувствительной, но никакъ не губительной для насъ неудачей. Расположенная косой линіей передъ Орлеаномъ, французская армія изъ трехъ корпусовъ подвигалась впередъ весьма быстро своимъ правымъ флангомъ и весьма медленно лѣвымъ. Правое крыло достигло уже, такимъ образомъ, Моятаржиса, но было атаковано здѣсь войсками принца Фридриха-Карла и быстро отброшено къ югу. Предполагаютъ, что оно держится теперь въ Сосеррѣ, прикрывая Буржъ и Неверъ. Пруссаки, заставивъ отступить Бурбаки, бросились, по своему обычному маневру, на центръ французовъ, находившійся подъ командою Паладина, который поспѣшно повернулъ назадъ къ Орлеану. Онъ перешелъ-бы и черезъ Луару, еслибы не приказъ Гамбеты, адвоката, который нашелся, въ этотъ разъ, лучше боевого генерала. Лѣвое крыло, подъ командою генерала Шанзи, не бывъ атаковано, продолжало идти отважно впередъ и заняло позицію въ Першѣ, гдѣ, какъ говорятъ, соединилось съ частью бретонской арміи. Такимъ образомъ, теперешнее наше положеніе на Луарѣ немногимъ хуже прежняго: одна изъ провинціальныхъ армій находится въ томъ-же разстояніи отъ Парижа; войска наши все еще расположены косой линіей отъ юго-запада къ сѣверо-востоку, между тѣмъ какъ прежде они тянулись отъ юго-востока къ сѣверо-западу. Вмѣсто правой стороны, Франція протянетъ руку Парижу съ лѣвой. Принцъ Фридрихъ-Карлъ доставилъ себѣ удовольствіе овладѣть снова Орлеаномъ, -- вѣроятно, имѣя въ виду забрать и Туръ, столицу провинціальнаго управленія, которое не стало дожидаться непрошенныхъ гостей и ускользнуло въ Бордо. Пруссаки не могутъ много повредить намъ въ Турѣ; они нанесли-бы намъ большій ударъ, овладѣвъ Буржемъ, съ его военными запасами, или Нантомъ, съ его литейными заводами и важною морскою торговлею. Но ни Туръ, ни Орлеанъ, ни Буржъ, ни Нантъ, ни даже Бордо, не составляютъ необходимыхъ жизненныхъ центровъ. Непріятель можетъ войти въ нихъ, съ условіемъ возвратиться опять назадъ поневолѣ. Находится даже множество такихъ нашихъ домашнихъ стратегиковъ, которые увѣряютъ, что принцъ Фридрихъ-Карлъ сдѣлалъ большую ошибку, отправясь побить насъ подъ Орлеаномъ и прогуливаясь на югъ отъ Луары; онъ былъ бы, говорятъ они, опаснѣе подъ Парижемъ.
   Пруссаки ограбили востокъ, богйтыя норманскія провинціи; они взяли контрибуцію съ жирнаго Руана, фуражировали и до Гонфлера, но не могли дойти до Гавра, могущественнаго и богатаго Гавра, храбро укрѣпившаго себя съ самаго начала войны. Они, конечно, нанесли намъ много вреда этою экспедиціею, убили много народа, ожгли овины, раззорили фермы, -- словомъ, увеличили сумму бѣдствій, а вмѣстѣ съ лею, сумму злобы и негодованія противъ себя, и затѣмъ воротились, опасаясь послѣдствій.
   На сѣверѣ, они сняли осаду съ Мезьера и Мопмеди,-- что не означаетъ, однако, большаго улучшенія ихъ положенія въ этихъ мѣстахъ. На западѣ, маленькій Пфальцбургъ держится еще; сопротивляется и Бельфоръ. Занятіе Дижона, дѣйствія противъ Безансона и Ліона были для нихъ лишь потеряннымъ временемъ. Ронская французская армія можетъ попрежнему зайти къ нимъ съ тыла, а добрый Гарибальди съ своими волонтерами уже угрожаетъ имъ изъ Отена.
   Самыя послѣднія неудачи доказываютъ намъ, что былое счастье колеблется; мы подымаемся подъ самымъ бременемъ нашихъ пораженій; мы выпрямляемся изъ-подъ колѣна, которое грозило пригвоздить насъ навѣки къ землѣ. Пруссія убила имперію, и мы не гнѣваемся на нее за подобную услугу,-- но что касается до умерщвленія Франціи, то на это надо, полагаемъ мы, кого-нибудь посильнѣе гг. Бисмарка и Мольтке. Паши рекруты, наши мобили и національные гвардейцы довершаютъ свое военное образованіе; призваны къ оружію всѣ способные носить его отъ 25 до 40-лѣтняго возраста, духъ націи укрѣпляется...
   "Биты мы, но еще далеко не убиты!"
   

17 декабря.

   Одинъ изъ строющихся у насъ воздушныхъ шаровъ названъ Союзъ Народовъ. На счетъ сбора съ концертовъ, данныхъ оркестромъ національнаго цирка, будетъ отлита страшная пушка, которую назовутъ Пушка-Бетговенъ. Собираютъ подписку на картечницу, мечущую греческій огонь; она назовется -- Европейскіе Соединенные Штаты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

23 декабря.

   Пруссаки сильно хлопочутъ объ Эльзасѣ, заботливо стараясь придать сну нѣмецкую физіономію. Военно-плѣнныхъ эльзасцевъ они сортируютъ на два разряда: имѣющихъ собственность и неимѣющихъ ее. Неимѣющихъ спокойно оставляютъ въ тюрьмѣ, владѣльцамъ же предлагаютъ свободу, но подъ условіемъ отступиться отъ Франція и объявить себя отнынѣ вѣрными подданными короля прусскаго. Если они отказываются отъ лестнаго предложенія, имущество ихъ конфискуется.
   Эта конфискація опредѣляется за преступленіе, которое называется патріотизмомъ и мужествомъ.
   Если это извѣстіе, заимствованное изъ одной нѣмецкой газеты, вѣрно, то оно весьма важно для нашихъ поселянъ, идолопоклонствующихъ передъ поземельною собственностью. Для возстанія нашихъ селъ стоитъ только оповѣстить ихъ черезъ Сельскаго Монитера: берегитесь! пруссаки хотятъ отнять у васъ ваши пола!
   Какъ тонка еще эта кора цивилизаціи въ XIX столѣтіи! Нѣсколько мѣсяцевъ войны и тѣ самые люди, которые явились для привитія намъ высшей нравственности, "эти сильные и цѣломудренные тевтоны", возвращаютъ насъ въ самую глубь варварскихъ нашествій, къ конфискаціямъ временъ вандаловъ, франковъ и бургундовъ!
   

24 декабря.

   Канунъ Рождества. Ночь безмолвная, темная и печальная. Морозъ страшный; есть что-то зловѣщее въ этой стужѣ. Тысячу разъ обѣщали нѣмцы сдѣлать въ эту торжественную ночь свое Кронъ Пом-парт-манъ! "Когда-же осыплете вы современную Гоморру великолѣпнымъ дождемъ огня и сѣры?" писала одна нѣжная невѣста -- саксонка своему нѣжному жениху, павшему мертвымъ на полѣ сраженія при Бурже.
   Рождество самый задушевный и самый веселый изъ всѣхъ религіозныхъ и семейныхъ праздниковъ. Это возрожденіе солнца, -- это рожденіе Младенца-Искупителя;-- въ этотъ день обновляются всѣ вещи, жизнь начинается съизнова, забываются прошлое горе, ненависть, злоба, досада, всякія тяготы; радость согрѣваетъ сердца, надежда освѣщаетъ души и нигдѣ не празднуется этотъ праздникъ съ такого задушевностью, какъ въ Германіи, а теперь эти бѣдные-нѣмцы лишены его, предавшись своему ужасному дѣлу уничтоженія. Нужно было этимъ чувствительнымъ существамъ, взамѣнъ утраченнаго удовольствія, дать какое-нибудь новое развлеченіе, и вотъ почему Парижу слѣдовало воспылать, подобно громадному пуншевому бокалу. Разрушеніе Лувра сочлось-бы за конфекты и леденцы, обвалъ церкви парижской Богоматери замѣнилъ-бы постройку маленькой часовни: воспламененіе величественнаго Пантеона, освѣщающаго, подобно огненнымъ снопамъ изъ жерла Везувія, подошву горы св. Женевьевы, пошло-бы за блестящую елку. Петролейныя бомбы, раскаленныя ядра, ракеты, все это вмѣсто яблокъ, апельсиновъ и позлащенныхъ орѣховъ, а окровавленные трупы, вопіющія женщины, раздавленныя колыбели, вмѣсто сахарныхъ херувимовъ и пряничныхъ куколокъ!
   Какъ-бы то ни было, эти простодушные и набожные нѣмцы остались безъ своего праздника. Боевые снаряды еще не въ полномъ комплектѣ; крупповскія чудовища еще не уставлены на своихъ мѣстахъ.
   

25 декабря.

   По слухамъ съ аванпостовъ, король Вильгельмъ, этотъ семидесятилѣтній старецъ, получилъ свой подарокъ на елку. Депутація отъ рейхстага, имѣя во главѣ либеральнаго, весьма либеральнаго депутата Симсона и франкфуртскаго банкира Ротшильда, поднесла ему, на бархатной подушкѣ, германскую императорскую корону. Да здравствуетъ новый императоръ!
   О, Германія, ты, которая, въ сущности, такъ завидовала вашему Наполеону, нашей мишурной военной славѣ, нашимъ завоевательнымъ замашкамъ, нашему дерзкому благоденствію, нашимъ блестящимъ порокамъ и разврату, ты будь осторожна; ты теперь торжествуешь вполнѣ, но кто знаетъ, что ожидаетъ тебя впереди: торжество часто кончается печалью и горемъ, и побѣдитель, потерпѣвъ пораженіе, испытаетъ горькую участь побѣжденнаго.
   

26 декабря.

   Мы раздражены, мы озлоблены. Парижскій губернаторъ, отправившійся на бой въ самомъ торжественномъ воинственномъ расположеніи, съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами, воротился назадъ, поджавъ хвостъ, какъ какая-нибудь мокрая курица. Онъ находитъ, что теперь слишкомъ холодно для похода; онъ не стыдится громко заявлять о своей дряблости; онъ возвращается въ луврскій дворецъ грѣть ноги у камина. Морозъ доходитъ до 8о, 10о, 12о, говоритъ онъ. Многіе изъ нашихъ солдатъ замерзли...-- "Очень можетъ быть; отъ холода умираютъ также, то вѣдь не менѣе холодно и пруссакамъ?" -- "По пруссаки люди сѣверные, наивно отвѣчаетъ нашъ диктаторъ: они привыкли къ такимъ суровымъ стужамъ, между-тѣмъ, какъ мы..." "Ошибаетесь, сударь мой; мы, французы, живя въ домахъ, плохо обороненныхъ противъ холода, постоянно мерзнемъ во время зимъ, между-тѣмъ какъ люди сѣвера парятся въ своихъ натопленныхъ до излишка комнатахъ... О, не тебѣ, генералъ Трошю, походить натого генерала первой республики, который, въ одно прекрасное утро, протрубилъ: на конь! и, кинувшись по льду, взялъ голландскій флотъ приступомъ нѣсколькими кавалерійскими полками!
   Что-же это за стратегія, которая ставитъ правиломъ наступать лишь для того, чтобы отступить поспѣшно? Что это за знаменитый зимній планъ, непримѣнимый ни въ морозъ, ни въ оттепель, ни въ заморозки?
   

27 декабря.

   Наше раздраженіе, наше озлобленіе противъ Трошю и его помощниковъ постоянно увеличиваются. Правительство національнаго ослабленія опубликовало сегодня длинную и запутанную прокламацію, вялость которой окончательно взбѣсила насъ. Это рѣчь людей, доведенныхъ до отчаянія, потерявшихъ вѣру въ собственное дѣло и, вслѣдствіе того, неспособныхъ Припять что-нибудь серьезное и энергичное. "Продолжить сопротивленіе до послѣднихъ возможныхъ границъ... энергично сражаться на всемъ пространствѣ между блокадными непріятельскими линіями, для того, чтобы пробить эти линіи и принудить враговъ, во всякомъ случаѣ... и такъ далѣе, и такъ далѣе... въ. этомъ состояла цѣль"....
   Такъ-ли слѣдуетъ говорить въ минуту страшнаго кризиса, имѣя честь состоять главнокомандующимъ, президентомъ правительства національной обороны и диктаторомъ надъ всѣми и противъ всѣхъ!... Мы терпимъ голодъ и холодъ, одна вѣра питаетъ васъ, одна злоба согрѣваетъ намъ сердце; -- вмѣсто всѣхъ этихъ тупыхъ и сладковатыхъ фразъ, скажите намъ одно: мы пробьемся!
   Къ сиропу Трошю не хватало только той ядовитой патоки, которую поднесъ намъ Бисмаркъ.
   На ваши аванпосты явился парламентеръ, съ письмомъ къ адмиралу Ла-Ронсьеру; подписи письма рѣшительно нельзя было разобрать. Неизвѣстный прусскій генералъ обзываетъ адмирала его превосходительствомъ, не щадитъ передъ нимъ поклоновъ и всякихъ Kratzfuss'овъ, осыпаетъ его похвалами, равно какъ и его превосходительство генерала Трошю, благородное поведеніе котораго и пр. и up. Все это для собранія справокъ, для разузнанія: куда дѣвался нѣкій Іоганнъ Мюллеръ, унтеръ-офицеръ 3-й роты королевско-саксонскаго стрѣлковаго полка, взятый въ плѣнъ 2-го числа этого мѣсяца при Бри на Марнѣ?... Обмѣнъ этого плѣннаго могъ-бы совершиться легко; настоящая минута казалась-бы самою благопріятною для этого, потому-что, "какъ я тотчасъ узналъ оффиціально, мы, послѣ двухдневной битвы, совершенію уничтожили вашу сѣверную армію. Обмѣнъ облегчается черезъ это; въ случаѣ благопріятнаго рѣшенія е;" вашей стороны, прошу васъ и пр. и пр."... затѣмъ неразборчивая подпись.
   Сколько учтивостей, сколько церемоній? Можно-ли подумать, что это тѣ самые люди, которые ходятъ по Франціи, собирая реквизиціи, сожигая деревни не хуже Страсбурга, разстрѣливая поселянъ и даже поселянокъ?
   Намъ приходится вѣрить на слово какому-то пруссаку съ неразборчивой подписью, что наша сѣверная армія уничтожена, -- и если она вся поголовно была взяла въ плѣнъ, то, можетъ быть, этотъ пруссакъ будетъ настолько любезенъ, что обмѣнитъ ее на сказаннаго Іоганна Мюллера, унтеръ-офицера 3-й роты королевско-саксонскаго стрѣлковаго полка!
   Это новое изданіе плохой шутки, переданной газетѣ Фигаро фальшивою голубиною почтою изъ Версаля. Въ этотъ разъ роль подложныхъ голубей разыгрывается парламентеромъ и какимъ-то безыменнымъ генераломъ.
   Вниманіе, съ которымъ прусскіе военачальники сообщаютъ намъ дурныя вѣсти, очень трогательно, но онѣ не производятъ желаемаго дѣйствія. Если-бы даже армія Федерба погибла, мы хотимъ бороться еще, бороться вѣчно, хотимъ побѣдить или погибнуть. Мы знаемъ, что пруссаки говорятъ правду лишь для того, чтобы лучше солгать; мы знаемъ, что они настолько-же жестоки, насколько вѣроломны. Вы убьете насъ, можетъ быть, но вы не можете заставить насъ уважать васъ. Вы предательски воспользовались нашими несчастіями, въ которыя ввергли насъ безчестная внѣшняя и внутренняя политика второй имперіи, -- воспользовались для тоги, чтобы накинуться на машу бѣдную страну, ослабленную страшнымъ кровоистеченіемъ. Вамъ, можетъ быть, удастся убить Францію, но вамъ не удастся заставить ее сказать: ты прекрасенъ, о пруссакъ, ты благороденъ и правдивъ, о Бисмаркъ!
   Недавно мы читали, не помню уже въ какой нѣмецкой газетѣ (съ наступленія большихъ холодовъ, нѣтъ болѣе голубей, нѣтъ болѣе никакихъ новостей изъ французскаго источника), какую-то диссертацію, въ которой газетчикъ объясняетъ своимъ подписчикамъ, съ самодовольнымъ педантизмомъ, какъ "война противъ Франціи была ведена самымъ достойнымъ удивленія образомъ и согласно нетолько наилучшимъ правиламъ военнаго искуства, но и первѣйшимъ началамъ нравственности. Всѣ главныя движенія совершались двумя большими корпусами, двигавшимися параллельно и соединявшимися въ важнѣйшую минуту. Такимъ-же образомъ, въ синтезѣ вторженія, была теза и антитеза, -- теза матеріяльная, антитеза интеллектуальная; съ одной стороны неустанное наступленіе крупповскихъ пушекъ, съ другой -- таковое-же шествіе прусской идеи, полосующей Францію и вдругъ сосредоточивающейся въ Парижѣ, чтобы поразить съ неодолимою силой латинскій и революціонный духъ, -- самого-то, то есть, Erzfeind'а, Одновременно съ Мольтке, дѣйствующаго своею артиллеріею, Бисмаркъ дѣйствуетъ посредствомъ психологическихъ моментовъ, Мольтке подавляетъ сопротивленія, но Бисмаркъ заранѣе уже лишаетъ ихъ бодрости"... "Если еще не состоялось бомбардировки, несмотря на настоятельныя просьбы, присылаемыя со всѣхъ концовъ Германіи, то это лишь изъ опасенія развить въ парижанахъ героизмъ, который могъ-бы оказаться стѣснительнымъ", писалъ еще за нѣсколько недѣль тому назадъ Россель, англійскій коресполдентъ при версальскомъ лагерѣ.
   Вышесказанныя разсужденія приведутъ, конечно, въ восхищеніе обитателей береговъ Одера и Шире, и газетчикъ, если только пожелаетъ того, можетъ заранѣе записаться кандидатомъ на ординарнаго профессора философіи, кафедру которой его владыки желаютъ учредить въ Страсбургѣ. Эти разсужденія объясняютъ намъ, конечно, какимъ образомъ посланіе генерала съ неразборчивою подписью предшествовало нѣсколькими часами бомбардировкѣ многихъ изъ нашихъ фортовъ.
   Потому-что вѣдь мы дождались, наконецъ, его, этого знаменитаго парижскаго Помп-артмана, требовавшагося столькими германскими матерями, столькими престарѣлыми родителями, столькими супругами, кузинами и нѣжными невѣстами!.. Когда-же бомбардировка? Скоро-ли бомбардировка? Таково было неизмѣнное желаніе, непрерывный вздохъ, приносимый утреннимъ вѣтеркомъ и вечернимъ зефиромъ изъ наивной и сантиментальной Германіи къ намъ, на французскую землю, такую прекрасную прежде и столь раззоренную нынче...
   Мы не знаемъ еще, каковы будутъ результаты бомбардировки, объ ужасахъ которой такъ много говорили нѣмцы и ожидали отъ нея великихъ для себя выгодъ. Незнакомые съ ея результатами, мы, конечно, еще не пугаемся ея. Что касается треска, то онъ ужасенъ. Сотнями, тысячами сыплются гранаты на наши западные форты и на авронскую возвышенность; гулъ, трескъ и громъ не прерываются ни на секунду. Нѣмцы упрекали насъ за безтолковую трату пороха. Они были правы; мы потратили совершенно безполезно громадное множество пудовъ. Но и они, какъ кажется, хотятъ пустить на насъ заразъ всѣ свои боевые запасы, да сверхъ того и то огромное количество ихъ, которое выдалъ имъ въ Мацѣ славный Базенъ.
   Не наступаетъ-ли, стало быть, наконецъ роковая минута? Не считаютъ-ли насъ достаточно укрощенными голодомъ, болѣзнями, пораженіями, дурными вѣстями, южными или истинными, для того, чтобы пустить въ ходъ противъ насъ самыя рѣшительныя средства, ultima ratio нѣмецкаго права надъ Франціей?.. Если такъ, тѣмъ лучше! Бездѣйствіе мучило насъ, сидѣнье сложивши руки было худымъ для насъ совѣтникомъ. Если мы не могли убѣдить Трошю на серьезную атаку противъ пруссаковъ, такъ пусть-же хотя пруссаки серьезно атакуютъ Парижъ!
   Бѣлокурыя Доротеи, прелестныя Гертруды, наконецъ-то ваши сердечныя желанія выполнены. Вы, правда, предполагали, что ваши мечты осуществятся въ день праздника рождества, но не печальтесь: ваши рыцари опоздали лишь на три дня. Чудная Текла, неземные голоса, "Geister Stimmen" шепчутъ проклятія, превращающіяся въ каленыя ядра. Не пляшутъ болѣе эльфы и никсы хороводомъ надъ озерами, посеребренными луною; дѣйствуютъ теперь растрепанныя, скрежещущія зубами, дико ревущія, кровавыя Валкиріи. Принцессы, дочери Фуиско, не открываютъ болѣе устъ для того, чтобы ронять изъ нихъ перлы и розы, какъ въ сказкахъ Гримма и Музеуса, -- онѣ изрыгаютъ петролепнъ на страсбургскую библіотеку, бомбы на соборъ, ядра на Парижъ. Отилія, rückgestrahlt vom blauen Spiegelmeer, мечетъ въ насъ картечью; Шарлотта не намазываетъ болѣе бутербродовъ, sic denkt Eisen und Blei, даже Гретхенъ, восхитительная Гретхенъ пишетъ своему возлюбленному (мы нашли ея любовное письмо при трупѣ бѣднаго Іоганна, пробитаго пулею): "что это за ужасныя вещи происходятъ! Право, давно пора покончить; измелите вы въ мелево всѣхъ этихъ мошенниковъ! А потомъ, мой "theuerster Johann", когда тебѣ придется грабить какого-нибудь ювелира, выбери мнѣ. пожалуйста, у него пару сережекъ. Это будетъ дли меня очень пріятнымъ подаркомъ и воспоминаніемъ о воинѣ!"
   

28 декабря.

   Въ одинъ изъ нашихъ редутовъ упала бомба, какъ разъ посреди тридцати человѣкъ національныхъ гвардейцевъ. Съ трескомъ лопавшагося снаряда смѣшался единодушный крикъ: "Да здравствуетъ республика!" Потомъ шестеро упали, убитые или раненные.
   Жюль Фавръ обращается къ намъ съ слѣдующею прокламаціей: "Непріятельская атака только усилитъ нашу отвагу. Защитники Парижа, удвойте свое спокойствіе и дисциплину".
   Тебѣ, Жюль Фавръ, и вамъ, правительство Трошю, Симона и прочихъ,-- вамъ-то именно и слѣдуетъ удвоить свою энергію!
   Несмотря на грустныя вѣсти изъ нашей лоарской арміи, несмотря на начавшуюся бомбардировку, парижское населеніе ведетъ себя честно, мужественно и рѣшительно. Оно выноситъ слишкомъ много страданій, въ особенности отъ холода. Частнымъ лицамъ почти невозможно доставать топливо; весь коксъ и каменный уголь и дрова продаются на вѣсъ, какъ хлѣбъ; за нихъ берутъ, въ розницу, по 8--12 сантимовъ за килограммъ; хлѣбъ стоитъ 45 сантимовъ.
   Наше правительство, совсѣмъ-было подчинившееся приверженцамъ экономическаго принципа "laissez faire, laissez passer", то-есть, богатымъ партизанамъ пропитанія дорогою цѣною, отказывалось вмѣшаться въ это дѣло. По увидавъ, что страшныя лишенія порождаютъ уже бунты, что возы съ дровами останавливаются на улицахъ и разграбляются чуть не всѣми, что всѣ заборы и изгороди изчезаютъ, что начинаютъ уже рубить деревья нашихъ скверовъ и бульваровъ,-- оно рѣшилось, наконецъ, вытребовать весь дровяной запасъ изъ существующихъ складовъ. Топливо будетъ выдаваться отнынѣ у дровяныхъ торговцевъ, но представленіи билета на мясо: каждый мясной раціонъ даетъ право на полученіе трехдневнаго дровяного запаса,-- около трехъ нераспиленныхъ полѣнъ. Благодаря этому, можно грѣться и стряпать себѣ кое-что, хотя въ одинъ день изъ трехъ. Цѣна будетъ самая умѣренная; въ вязанкахъ килограммъ обойдется не дороже 7 сантимовъ. Это немногимъ дороже того, что было до войны. Сверхъ того, отданъ приказъ относительно правильной срубки нашихъ бульваровъ и парковъ, объ очищеніи булонскаго и венсенскаго лѣсовъ. Это грустная, тяжелая мѣра, но она необходима.
   Многіе спекулаторы очень разогорчены. Предвидя повышеніе цѣнъ,-- громадное, по имѣвшимся уже даннымъ, -- они закупили по 10 сантимовъ, съ цѣлью распродать его по 20 и 30, то, что правительство взяло у лихъ теперь за 6 1/2. Одинъ изъ этихъ торговцевъ упорно отказывался отворить свой складъ. "Какъ хотите, отвѣтилъ ему реквизиціонеръ, одинъ изъ знакомыхъ мнѣ помощниковъ мэра.-- Бунтовщики разобьютъ ваши ворота и, можетъ быть, повѣсятъ васъ. Во всякомъ случаѣ, я приду спасать васъ съ моими національными гвардейцами, -- но опоздаю часика два".-- Этого было достаточно.
   И въ эти смертельные, ужасные холода, ссудная казна (Mont de Piété), въ лицѣ своего директора, столь либеральнаго и столь просвѣщеннаго г. Андре Кощю, экономиста газеты "Temps", отказывается продавать мерзнущему населенію платья и одѣяла, заложенныя до объявленія войны. Можетъ быть, экономисты Ратуши испугались бы, удостовѣрясь въ страшной смертности и развитіи болѣзней, ложащихся на ихъ отвѣтственность изъ-за ихъ желанія сохранить нѣсколько лишнихъ сотенъ тысячъ франковъ этой старой ростовщицѣ, ссудной казнѣ!-- Парижское населеніе выказываетъ, безъ сомнѣнія, большое долготерпѣніе. Понятно, что наше правительство совѣтуетъ ему только одно,-- спокойствіе, постоянное спокойствіе, спокойствіе чтобы тамъ ни случилось...
   

29 декабря.

   Съ озлобленіемъ и обидою узнаемъ мы, что сегодня ночью Трошю приказалъ очистить авронскую возвышенность. "Мы не могли долѣе удерживать эту позицію, говоритъ генералъ: непріятель осыпалъ ее дождемъ бомбъ, бросаемыхъ орудіями, превосходящими наши по силѣ и дальности выстрѣловъ; у нашихъ солдатъ не было достаточныхъ прикрытій; траншеи были не глубже 60 сантиметровъ"...
   Прикрытія были недостаточны, но кто-же виноватъ въ этомъ? Траншеи были углублены только на 60 сантиметровъ, отчего-же не вдвое болѣе, если это необходимо? Развѣ не имѣли-бы вы для этой работы въ своемъ распоряженіи 200,000 солдатъ, и 300,000 рабочихъ, еслибы только этого захотѣли? Даже женщины взялись-бы за эту работу со всѣмъ усердіемъ. Не трудился-ли бы каждый, денно и нощно, впродолженіе двадцати-двухъ сутокъ, которые были предоставлены въ ваше распоряженіе пруссаками!...
   "Но земля промерзла на полметра въ глубину..."
   Что-же, только на полметра. Это немного. А еслибы она была даже такъ тверда, какъ камень, то вы могли-бы взорвать ее, какъ взрываютъ скалы, употребивъ въ дѣло ломъ и порохъ, или, въ случаѣ надобности, динамитъ или нитроглицеринъ... Всѣ газеты не переставали спрашивать у васъ каждое утро: твердо-ли вы укрѣпились? И вы отвѣчали имъ: "Будьте-же спокойны и не мѣшайтесь въ то, что до васъ не относится. Мы превратили Авронъ въ первоклассную крѣпость; мы только желаемъ, чтобы пруссаки сунудись на нее"... А сегодня, мы узнаемъ, что дождь бомбъ заставилъ васъ удрать ночью, таща за собой пушки по гололедицѣ, скользя съ ними но откосамъ, къ величайшей опасности людей и лошадей,-- и вотъ еврейская возвышенность уже въ рукахъ пруссаковъ! О, генералъ Трошю, мы прощали вамъ много глупостей и нелѣпостей, но это послѣднее безмысліе ужь слишкомъ велико! Но болѣе всего бѣситъ насъ, что ваша неспособность еще подбита ужаснымъ самодовольствомъ и неисправимымъ тщеславіемъ. Вы не только не видали того, что видѣли всѣ, на что указывали вамъ всѣ, но вы и не захотѣли смотрѣть на это. Развѣ не говорилъ вамъ каждый: укрѣпите-же авронскую возвышенность, поставьте на ней самыя большія изъ нашихъ орудій, обороните ихъ неприступными земляными укрѣпленіями!
   Авронъ, который можно-бы было неразрывно связать съ фортомъ Росни, посредствомъ траншей, не имѣетъ большого значенія въ рукахъ пруссаковъ, въ смыслѣ атаки Парижа, но въ рукахъ французовъ онъ имѣетъ капитальную важность для уничтоженія блокады Парижа. Авронъ примыкаетъ къ холму, командующему двумя дорогами; одна армія на немъ можетъ задерживать цѣлыхъ двѣ. Авронъ поневолѣ откидываетъ непріятели на десятокъ километровъ вдаль отъ Парижа. Авронъ стоилъ намъ многихъ жизней во время битвъ 30-го ноября и 2-го декабря, -- мы заплатили за Авронъ полную цѣну его стоимости, и вотъ мы теряемъ его задаромъ, по винѣ Трошю, который предпочелъ лучше дать время своимъ солдатамъ играть въ фанты, чѣмъ заставить ихъ вырывать достаточно глубокія и широкія траншеи! О Трошю, Трошю, несмотря на твой знаменитый военный планъ, ввѣренный, вмѣстѣ съ твоимъ завѣщаніемъ, нотаріусу Дюклу, несмотря на твою бретонскую набожность, какъ-бы охотно сломили мы твою шпагу, еслибы это было намъ возможно сегодня, еслибы мы знали какъ и кѣмъ замѣнить тебя, еслибы мы не страшились междоусобной войны, въ тысячу разъ болѣе ужасной для насъ, чѣмъ всѣ бомбы прусской бомбардировки.
   Но затаимъ наши жалобы, заставимъ умолкнуть наши страданія; мы готовы испустить ревъ злобы, но злоба не дозволена намъ; соберемъ все наше хладнокровіе, всю нашу выносливую энергію и постараемся устоять разомъ и противъ хитростей Бисмарка, и противъ разсчетовъ Мольтке, и противъ крушіовскихъ пушекъ, и противъ военной неспособности г. Трошю, окруженнаго своимъ бонапартистскимъ штабомъ, и противъ пышной ничтожности г. Жюля Фавра съ сотоварищами. Что за страдальческія родины этой третьей французской республики!
   Около двухъ мѣсяцевъ отдѣляютъ насъ отъ дня 31 октября и печальной ночи 1 ноября, а мы рѣшительно стоимъ на той-же точкѣ, на которой стояли на другой день послѣ очищенія Бурже, -- вѣрнаго подобія очищенія авронской возвышенности. Мы совершенно безполезно потеряли два мѣсяца. Сегодня, какъ и тогда, искренніе и твердые республиканцы говорятъ: "Наше правительство, какъ военное, такъ и гражданское, не доросло до положенія вещей. Всѣ они неумѣлые и жалкіе люди. Прошло четыре мѣсяца, и наши генералы остались прежними ничтожностями, народившимися и развившимися на почвѣ бонапартизма. И наши адвокаты въ Ратушѣ тѣ-же прежніе либеральные буржуа, и только либеральные буржуа, подложные республиканцы, присягнувшіе бонапартовской имперіи, или подложные бонапартисты, присягнувшіе республикѣ. Этимъ людямъ невозможно вытащить себя изъ болота, въ которомъ они грязнутъ. Они служатъ представителями республики, но въ сущности они лишь переносятъ ее; они присоединились къ ней неохотно, и потому только, что иначе они не могли поступить. На нихъ лежитъ отвѣтственность за спасеніе Парижа, а они не вѣрятъ въ это спасеніе; имъ поручена національная оборона, а они всегда отчаивались въ ней. А между тѣмъ вѣдь это безсовѣстная ложь обѣщать то, чего исполнить не въ силахъ; это -- предательство брать на себя отвѣтственность, къ которой чувствуешь себя неспособнымъ!
   Эти несчастные члены временного правительства не понимали никогда, что имъ представлялась самая лучшая роль, о которой только можетъ мечтать человѣкъ съ умомъ и душою; они никогда не оцѣнивали тѣхъ громадныхъ силъ, которыми могли располагать, еслибы только твердо отрѣшились отъ рутины. Они могли сдѣлать все, но подъ условіемъ быть ла все готовыми. Роковая опасность вручила имъ всѣ права, всю власть; въ виду неминуемой смерти, Франціи слѣдовало обновиться сверху до низу, ей слѣдовало какъ-бы возродиться. Но имъ не было и дѣла до такихъ соображеній; по ихъ мнѣнію, для того, чтобы быть министрами, совершенно достаточно одного возсѣданія на бархатномъ креслѣ и дарованія аудіенцій просителямъ, при жалованьи за это въ 8,000 франковъ ежемѣсячно. Все, что сдѣлано хорошаго, сдѣлано безъ нихъ или противъ ихъ воли, -- и имъ, столько-же, сколько и глупостямъ Флураиса и бреднямъ Бланки, мы обязаны тѣмъ, что въ Парижѣ нѣтъ муниципалитета, молодого, дѣятельнаго, сильнаго, впадающаго въ ошибки, конечно, но способнаго исправлять ихъ, и одного имѣющаго право и власть принять на себя громадную отвѣтственность, которую возлагаетъ на нихъ защита до послѣдней крайности нашихъ жизней и нашихъ идей. Одинъ Парижъ можетъ и долженъ защищать Парижъ. 30 октября намъ была нужна свободно избранная коммуна, 30 декабря намъ нужна все она-же, и нужда еще настоятельнѣе, такъ какъ положеніе вещей еще неблагопріятнѣе теперь, чѣмъ два мѣсяца тому назадъ!
   

6 января.

   Наконецъ вчера великая цивилизующая нѣмецкая армія обратилась къ намъ съ самымъ убѣдительнымъ средствомъ для укрѣпленія въ насъ нравственности и спасенія нашихъ душъ отъ вѣчной гибели. Мирныхъ жителей и дѣтей стали просвѣщать бомбами. Вчера залетѣли къ намъ первые гостинцы нашихъ добрыхъ сосѣдей и начали истребленіе. Вчерашнею бомбардировкою, по словамъ газетъ, убито только двѣ дюжины человѣкъ, да еще бѣлая собака. Однимъ изъ самыхъ потрясающихъ случаевъ была смерть бѣдной дѣвочки, сидѣвшей у камина и убитой наповалъ, между-тѣмъ какъ ея матери попалъ въ ногу осколокъ снаряда. Ребенокъ убитъ прусскою арміей, -- можноли не назвать такого факта чудовищнымъ. Подобныя событія человѣку мыслящему и чувствующему внушаютъ ужасъ и омерзѣніе. Всѣ мы, сколько насъ есть христіанъ и евреевъ на обѣихъ полушаріяхъ, всѣ мы представители цивилизованнаго человѣчества, но, надо полагать, мы страшные варвары, если подобныя событія не болѣе, какъ одно изъ примѣненій военнаго права, и что для устроенія германской имперіи прусскіе военачальники могутъ наводить свои крупновскія пушки на больныхъ и раненныхъ въ лазаретахъ, на человѣка, пьющаго кофе на порогѣ своей полуотворенной лавочки, на бѣлую собачку и на женщину съ ея дочкой, сидящихъ за тарелочкой каши передъ своимъ бѣднымъ очагомъ.
   Со стороны чисто-матеріяльной, убытки ваши не велики. Въ Обсерваторіи поломано, конечно, нѣсколько инструментовъ пущенными въ нее снарядами; капуста въ огородѣ Валь-де-Граса повреждена, но пожары были незначительны и вскорѣ легко потушены. Относительно же потери людей, она несравненно менѣе, въ этомъ случаѣ, той, которая происходитъ у насъ отъ недостатка хлѣба, дровъ и фланели, и отъ избытка водки. Страшна шумная и грозная смерть, летящая на насъ съ быстротою урагана и парящая надъ нашими головами огненною и начиненною желѣзомъ тучею, но несравненно вредоноснѣе ея оспа и поносы, истребляющіе насъ втихомолку! Вчерашнее бомбардированіе, о которомъ заговоритъ вся Европа, ранило или убило у насъ двѣ дюжины человѣкъ, а болѣзни, о которыхъ не думаетъ почти никто, кромѣ самихъ страдальцевъ и ихъ ближайшихъ друзей, эти осадныя болѣзни убили у насъ четыреста человѣкъ сверхъ обыкновенной дневной смертности; убьютъ столько-же сегодня, и столько-же, или болѣе, завтра.
   Несмотря на запрещеніе прибивать какія-бы то ни было политическія объявленія на улицахъ, на домахъ красовалось съ четверть или полчаса слѣдующее воззваніе:
   

"КЪ НАРОДУ.

   "Исполнило-ли свою задачу правительство, взявши на себя 4 сентября обязанность національной обороны?-- Нѣтъ!
   "Насъ почти полмилліона способныхъ сражаться и насъ держатъ въ осадѣ 200,000 пруссаковъ. На кого падаетъ въ этомъ отвѣтственность, какъ не на людей, правящихъ нами и руководящихъ обороною? Они вели только переговоры, вмѣсто того, чтобы отливать пушки и дѣлать оружіе.
   "Они отвергли поголовное возстаніе.
   "Они оставили на своихъ мѣстахъ бонапартистовъ и засадили въ тюрьмы республиканцевъ.
   "Они рѣшились, наконецъ, дѣйствовать противъ пруссаковъ лишь черезъ два мѣсяца, на другой день послѣ 31 октября. Своею медлительностью, своей нерѣшительностью, своимъ бездѣйствіемъ они довели насъ до края бездны. Они не съумѣли ни править нами, ни сражаться, въ то время, когда располагали могущественными военными сре

   

ДНЕВНИКЪ ПАРИЖАНИНА.

Неспособность Трошю выполнить принятую на себя задачу.-- Разъединеніе арміи съ гражданами.-- Шпіоны парижскаго префекта.-- Филантропофагія.-- Положеніе и силы республиканской партіи въ Парижѣ.-- Неудовольствіе парижскихъ жителей и арміи противъ Трошю.-- Ассоціація парижскихъ портныхъ.-- Выдача хлѣба раціонами въ 300 грамовъ.-- Вліяніе лишеній на здоровье парижанъ.-- Еще неудачная вылазка.-- Печальныя вѣсти объ арміи Шанзи.-- Превосходство національной гвардіи въ сравненіи съ линейными войсками.-- Трошю окончательно теряется.-- Новый главнокомандующій парижской арміей Виноа.-- Сильное возбужденіе умовъ въ Парижѣ.-- Агенты-подстрекатели въ юбкахъ.-- Печальныя событія 22 января.-- Быстрые и рѣшительные шаги правительства къ реакціи и капитуляціи.-- Еще печальныя вѣсти изъ провинцій.-- Совѣщаніе у министра народнаго просвѣщенія.-- Всѣ до одного генералы отказываются командовать войсками.-- Рѣшено капитулировать.-- Эпизодъ изъ сраженія при Монтрету.-- Капитуляція, то есть не капитуляція, а перемиріе.-- Непомѣрно тяжкія условія перемирія.-- Франція чрезмѣрно наказана за свои ошибки.-- Громадныя оборонительныя средства Парижа.-- Кто виноватъ въ нашихъ несчастіяхъ?

13 января.

   Охъ, ужь эта армія!-- она приводитъ насъ въ отчаяніе и мы мало довѣряемъ ей, начиная съ ея главнокомандующаго и кончая послѣднимъ фурштатомъ. Въ голову лезетъ неотвязчивая мысль, что не сегодня, завтра армія погубитъ насъ. Мы ощущаемъ невольный страхъ передъ Мольтке съ его круповскими пушками, но еще большій ужасъ вселяетъ въ насъ знаменитый планъ Трошю. Стоя лицомъ къ лицу съ Пруссіей, дѣйствующей противъ насъ съ ожесточенной энергіей, мы, конечно, сносимъ съ терпѣніемъ свои неурядицы, но тѣмъ съ большимъ волненіемъ смотримъ мы на непростительное бездѣйствіе нашихъ генераловъ, линейныхъ войскъ и мобилей.
   Въ публикѣ распространился слухъ, что Трошю собиралъ военный совѣтъ. "Парижъ, сказалъ онъ своимъ товарищамъ, -- требуетъ рѣшительной вылазки; бомбардированіе раздражило нетерпѣніе гражданъ. Что слѣдуетъ намъ дѣлать? Что мы можемъ сдѣлать?"
   На такой вопросъ всѣ эти генералы, весь этотъ блистательный главный штабъ единодушію отвѣтилъ: "ничего не дѣлать!" но какъ-же не понимаютъ они, что бездѣйствіе равносильи" пораженію, что оно должно повлечь за собой капитуляцію! Но, кажется, капитуляція составляетъ для нихъ желанный исходъ изъ затруднительнаго положенія.
   Эти генералы въ совѣтѣ выказали себя такими глупцами, такими трусами, что Трошю, по словамъ его друзей, заплакалъ и вскричалъ: "еслибъ я не былъ христіаниномъ, я бы тотчасъ-же покончилъ съ собой!"
   Все это прекрасно, генералъ Трошю, оставайтесь христіаниномъ, не прибѣгайте къ самоубійству, по кто-же мѣшаетъ вамъ выйдти въ отставку? Своимъ удаленіемъ вы не затронете догматовъ римско-католической церкви... и мораль будетъ удовлетворена: вѣдь вамъ, вѣроятно, извѣстно, что, по правиламъ морали, безчестно брать взаймы, если не имѣешь возможности возвратить взятаго долга. Васъ называютъ честнымъ человѣкомъ, г. Трошю, но скажите по совѣсти, честноли брать на себя обязанности президента правительства національной обороны, когда не вѣришь въ возможность обороны? Мы платимъ вамъ деньги за то, что вы взялись руководить нашей защитой: получая ихъ и считая защиту немыслимой, вы просто-на-просто вынимаете деньги изъ чужого кармана. Если вы не вѣрите въ успѣхъ обороны, найдутся люди, которые повѣрятъ и съумѣютъ воодушевить даже такое парализованное тѣло, какъ ваша армія, командуемая вашими доблестными генералами.
   "300,000 защитниковъ Парижа, которыхъ вы называете героями, замѣтилъ Трошю одному изъ своихъ знакомыхъ, -- но моему очень плохіе солдаты."
   Но если они дѣйствительно плохи, кто-же въ этомъ виноватъ, какъ не вы. Безъ довѣрія немыслима дисциплина. Могли-ли вы выставить очевидные факты вашихъ заслугъ, чтобы требовать къ себѣ безусловнаго довѣрія: ваша, можетъ быть, и очень хорошая книга о военномъ искуствѣ еще не давала на то права. Ну-съ, а съ той поры, какъ вы получили власть въ руки, что сдѣлали вы для того, чтобы уничтожить наши сомнѣнія въ вашей неспособности исполнить великую задачу, вами на себя принятую!-- Вы издали много прокламацій, въ которыхъ высказали много хорошихъ словъ и мало дѣла; однакожъ, въ нихъ вы, при всей вашей прославленной честности, иногда лгали и клеветали. Вы клерикалъ, либералъ и милитаристъ -- васъ считаютъ тайнымъ орлеанистомъ и даже поклонникомъ іезуитовъ,-- вотъ почему вамъ не довѣряетъ республиканская партія, не довѣряетъ вамъ -- главѣ исполнительной власти французской республики. Но вы, какъ кажется, на все махнули рукой и не желаете обращать вниманія на разумныя предостереженія, раздающіяся со всѣхъ сторонъ. Между солдатами вы адвокатъ, литераторъ я церковныя сторожъ, между адвокатами вы солдатъ,-- вездѣ вы не на своемъ мѣстѣ. Вы не умѣли распорядиться тѣми громадными средствами, которыя довѣрчиво вручила вамъ нація; цѣлыхъ сто дней вы испытывали терпѣніе самого нервнаго и подвижнаго населенія въ мірѣ; наконецъ, вы рѣшились дѣйствовать: вы скромно постучались въ прусскія ворота, вы толкнули ихъ легонько, но когда увидѣли, что необходимо употребить большія усилія, вы сочли болѣе благоразумнымъ возвратиться въ свои апартаменты, къ теплому камину и сигарѣ. Вы занимаете позицію въ центрѣ огромнаго круга, на протяженіи котораго расположились пруссаки, вамъ, конечно, удобнѣе поспѣвать на каждый пунктъ внутри площади круга, и однакожъ, непріятель всегда васъ предупреждаетъ. Ваши войска, въ столкновеніяхъ съ непріятелемъ, своей общей численностію постоянно превышали численность непріятельскихъ войскъ, но вы всегда увѣряли насъ, что встрѣтились съ превосходными силами, съ несоразмѣрнымъ количествомъ артиллеріи. Но ваша артиллерія всегда оставалась въ резервѣ и вы держались самой нелѣпой тактики: брать сильно укрѣпленныя непріятельскія позиціи штыками; благодаря храбрости войскъ, на время вы одерживали успѣхъ, но, въ концѣ концевъ, отступали съ большой потерей... Имѣя въ своемъ распоряженіи частныя мастерскія всего Парижа вы могли имѣть могущественную артиллерію, но вы объ этомъ мало заботились. Вы не хотѣли допустить поголовное вооруженіе всѣхъ парижскихъ гражданъ, вы отворачивались отъ національной гвардіи, и если она вооружилась и научилась военному дѣлу, то никакъ не вашими усиліями и не стараніями вашего главнаго штаба. Вы назначили ея начальникомъ Клеманъ Томаса, способнаго только на то, чтобы возбудить къ себѣ всеобщее неудовольствіе, чтобы поселить въ своихъ подчиненныхъ недовѣріе къ дѣлу и апатію. Надо удивляться еще, какъ при тѣхъ условіяхъ, въ которыя вы ихъ поставили, могли держаться и даже имѣть успѣхъ ваши войска и національная гвардія; -- какъ при неспособности вашихъ товарищей, и въ особенности военнаго министра, генерала Лефло, защитники Парижа не деморализировались окончательно!
   А вашъ военный совѣтъ... кого только въ немъ нѣтъ! Въ немъ есть всѣ элементы, кромѣ здоровыхъ, кромѣ необходимыхъ, стоящихъ на высотѣ своего призванія. Въ немъ преобладаютъ бонапартисты, шаркуны, отплясывавшіе въ залахъ Тюльери, для развлеченія своего повелителя Наполеона III... И на нихъ-то выпала великая честь спасти Францію;-- на нихъ, которые ей измѣняли, оскорбляли ее, раззоряли! Илъ поручено спасти республику,-- но они ее ненавидятъ, зная, что съ ея утвержденіемъ окончится ихъ царство! И имъ-ли, блистательнымъ паркетнымъ шаркунамъ, снизойти до братскаго единенія съ гражданами, т. е. штафирками, -- какимъ названіемъ они презрительно клеймили все, что не носило военнаго мундира. Нѣтъ! они скорѣе отдадутъ Францію пруссакамъ, чѣмъ откажутся отъ своихъ воззрѣній, вошедшихъ къ нимъ въ плоть и кровь!
   Это презрительное отношеніе, эти враждебныя чувства, которыя питаетъ регулярная армія къ арміи гражданской, нисколько не уменьшились даже въ виду грозной опасности и составляютъ самое слабое мѣсто нашей обороны, самый безотрадный фактъ нашего положенія. Онъ грозитъ намъ близкой гибелью. Парижъ только и можетъ разсчитывать на свою національную гвардію, но между нимъ и пруссаками стоятъ старые военные служаки, ничуть не страшные пруссакамъ, но страшные самому Парижу. Они, конечно, приведутъ дѣло къ печальной развязкѣ, они отдадутъ Парижъ непріятелю.
   Этотъ антагонизмъ между спеціалистами военнаго ремесла и національной гвардіей съ каждымъ днемъ усиливается и доходить до тѣхъ-же размѣровъ, до которыхъ нѣкогда доходилъ у насъ, теперь нѣсколько успокоившійся, антагонизмъ между пролетаріемъ и буржуа, между богатымъ и бѣднымъ. Съ первыхъ-же дней осады правительству предлагали, чтобы оно слило старослуживыхъ солдатъ и молодыхъ мобилей съ національной гвардіей, чтобы оно въ каждомъ батальонѣ перемѣшало солдатъ, мобилей и національныхъ гвардейцевъ, чтобы, однимъ словомъ, оно націонализировало армію, и, такимъ образомъ, покончило съ рутиной, съ старыми ошибками луи-филипистовъ и бонапартистовъ второй имперіи; но оно не хотѣло внять благоразумному совѣту и съ особеннымъ рвеніемъ старалось разъединить солдата съ національныйь гвардейцемъ, потому, видите-ли, что оно боялось деморализаціи солдата, который будто-бы не будетъ способенъ къ дисциплинѣ, станетъ разсуждать и не усвоятъ столь необходимый для него солдатскій духъ. И кто-же болѣе деморализировалъ армію, какъ не они сами, осудивъ ее на бездѣйствіе, праздность и страданія? Не они-ли сами возбудили въ арміи недовѣріе къ успѣху! Не они-ли сами, трактующіе объ оборонѣ, какъ о скучной комедіи, какъ о невыносимой формальности, закрыли для себя всякую возможность побѣды! И чѣмъ старше военный начальникъ, чѣмъ выше стоитъ онъ на чиновной лѣстницѣ, тѣмъ съ большей апатіей относится онъ къ дѣлу, тѣмъ съ большей неувѣренностію трактуетъ о возможности дальнѣйшей защиты Парижа; нерѣдко можно встрѣтить высшихъ военныхъ офицеровъ въ кафе и на бульварахъ, которые, граціозно выпуская изо рта сигарный дымъ, сквозь зубы, хладнокровно замѣчаютъ, что пруссакамъ теперь ничего не стоитъ овладѣть Парижемъ.
   "Всѣмъ извѣстно теперь, говоритъ "Siècle", что въ тайномъ совѣтѣ было рѣшено на этихъ дняхъ произвести большую вылазку. Но она была отложена, когда на другой-же день замѣтили, что пруссаки приготовились къ защитѣ, не только на тѣхъ пунктахъ, на которые предполагалось сдѣлать нападеніе съ нашей стороны, но они даже укрѣпили дорогу, по которой должны были идти паши войска. Совѣтъ состоялъ только изъ четырехъ генераловъ: Трошю, Дюкро, Винса и Шмица. Измѣнникъ, сообщившій пруссакамъ наши предположенія, могъ быть только изъ числа этихъ четырехъ генераловъ, такъ-какъ совѣтъ происходилъ тайно".
   Это было написано нѣсколько дней тому назадъ, но теперь въ публикѣ указываютъ прямо на нѣсколькихъ человѣкъ, которые ведутъ себя чрезвычайно странно и даютъ поводъ подозрѣвать ихъ въ преступныхъ сношеніяхъ съ непріятелемъ; эти господа пользуются довѣріемъ несчастнаго Трошю, онъ беретъ ихъ подъ свою защиту, ручается за нихъ и съ высокомѣріемъ, рѣзко отвѣчаетъ ихъ обвинителямъ, но, конечно, своей неудачной защитой дѣлаетъ только то, что и самъ попадаетъ въ число подозрительныхъ. Я слишкомъ далекъ отъ того, чтобы обвинять Трошю въ подобной подлости, какъ измѣна, но я страшусь его бездѣятельности и неспособности его главнаго штаба несравненно болѣе, чѣмъ измѣны какихъ-нибудь двухъ-трехъ подлецовъ.
   Наши господа военные, смотрящіе на свое дѣло, какъ на ремесло, дающее имъ средства къ жизни, отличаются отсутствіемъ здраваго патріотизма. Съ этой точки зрѣнія они смотрятъ и на защиту Франціи; они защищаютъ ее по тѣмъ-же соображеніямъ, по какимъ они нѣкогда нападали на Пруссію: имъ платятъ деньги, и за эту плату они дерутся, что-же касается чести страны, изгнанія иноземцевъ, все это не ихъ ума дѣло, объ. этихъ невещественныхъ предметахъ пусть толкуютъ люди, преданные теоріи и витающіе въ умозрѣніяхъ.
   По тѣмъ-же самымъ соображеніямъ они не могутъ выносить идеи о поголовномъ вооруженіи страны, когда каждый гражданинъ становится солдатомъ, и каждый можетъ сдѣлаться генераломъ, если есть у него военныя способности; имъ ненавистна война безъ отдыха, безъ перерыва,-- война, при пособіи динамита и греческаго огня; -- такая война вселяетъ въ нихъ ужасъ, потому что въ ученическихъ тетрадкахъ тактики о ней ничего не говорилось, но за то они учатъ, что всякое укрѣпленное мѣсто, осажденное и блокированное непріятелемъ, послѣ истеченія опредѣленнаго срока защиты, непремѣнно должно сдаться. Пруссаки ведутъ противъ насъ войну, прибѣгая ко всякимъ средствамъ, которыя находятъ для себя полезными, а наши офицеры толкуютъ, что нельзя выходить изъ правилъ, предписанныхъ наукой. На патріотовъ, требующихъ войны энергичной, неостанавливающейся ни передъ какими средствами, они смотрятъ какъ на людей вредныхъ, чуть не помѣшанныхъ и такими представляютъ ихъ своимъ солдатамъ, которымъ твердятъ: "эти фанатики хотятъ безконечной войны, хотятъ раззоренія всей страны"! Солдаты, наслушавшись такихъ рѣчей, конечно, теряютъ энергію, деморализуются, дѣлаются апатичны и трусливы. Теперь уже намъ не кажутся невѣроятными разсказы прусскихъ газетъ (иногда попадающихъ и къ намъ) о томъ, какъ наши солдаты безъ боя, цѣлыми сотнями сдаются непріятелю: можно-ли другого ждать отъ солдатъ, недовѣряющихъ своимъ командирамъ, которые, въ свою очередь, недовѣряютъ солдатамъ, недовѣряютъ дѣлу, которое защищаютъ, недовѣряютъ, наконецъ, самимъ себѣ.
   Побѣжденные, упавшіе духомъ, наши офицеры и солдаты, еще недавно вопившіе: "въ Берлинъ! въ Берлинъ!" вопятъ теперь: "миръ! миръ"! но, желая заглушить угрызенія совѣсти преступленіемъ, они рычатъ противъ защитниковъ страны, съ ненавистію смотрятъ на Парижъ, не желающій сдаваться, и твердятъ всѣмъ, кто хочетъ ихъ слушать, что они страстно желаютъ хотя-бы маленькаго возмущенія на бульварахъ: тогда они показали-бы себя.
   Къ несчастію, вторая имперія еще не окончательно стерта съ лица земли, къ несчастію, не всѣ наши генералы, офицеры и солдаты, дававшіе присягу Бонапарту, взяты въ плѣнъ при Седанѣ! И этимъ генераламъ отдали подъ команду сто тысячъ мобилей, молодыхъ, по большей части еще наивныхъ людей, изъ которыхъ можно-бы сдѣлать отличныхъ солдатъ-гражданъ, а ихъ со всѣмъ усердіемъ стараются превратить въ бонапартовскую дрянь.
   Морскіе солдаты и артиллеристы не сходятся съ пѣхотой линейныхъ войскъ; съ національными-же гвардейцами они живутъ весьма дружелюбно.
   

14 января.

   Разсматривая акты французскаго республиканскаго правительства за ноябрь и декабрь 1870 года, и январь 1871 года, будущій историкъ придетъ въ недоумѣніе, съ какимъ правительствомъ онъ имѣетъ дѣло. Всѣ почести, всѣ блага міра сего, исходящія отъ правительства, сыпятся на партіи, враждебныя республикѣ, а республиканская партія подвергается гоненіямъ, многихъ изъ ея членовъ арестуютъ, судятъ, и хотя судъ ихъ оправдываетъ, но тѣмъ не менѣе фактъ ихъ преслѣдованія остается. но какъ ни страненъ этотъ фактъ, онъ блѣднѣетъ передъ другимъ фактомъ, почти выходящимъ изъ предѣловъ возможнаго: полицейскій префектъ республиканскаго Парижа, Крессонъ, изволилъ развести чужеядное растеніе на республиканскомъ полѣ; шпіоновъ. Изъ своего питомника, іерусалимской улицы, шпіоны ежедневно разсыпаются по клубамъ и являются туда въ видѣ стенографовъ и хроникеровъ газетъ. Недавно въ одномъ клубѣ поймали такихъ господчиковъ и улики были столь очевидны, что пойманные не смѣли и пикнуть въ свое оправданіе.
   Бомбардированіе продолжается съ прежнею силою, но теперь мы къ нему совершенно привыкли. Среднимъ числомъ оно беретъ у насъ отъ 20 до 30 человѣкъ въ день, доходило, правда, до 50 человѣкъ, но это случилось всего одинъ разъ. Вѣроятность быть убитымъ или раненымъ не велика, она составляетъ не болѣе одной восьмидесятитысячной... слѣдовательно особенно безпокоиться нечего. Сегодня я сидѣлъ на бульварѣ Инвалидовъ; проходилъ мальчуганъ, напѣвая пѣсню; засвистѣла бомба; мальчуганъ мгновенно повалился на-земь, пролежалъ нѣсколько секундъ; бомба его не задѣла, онъ поднялся и, продолжая прерванную пѣсню, пошелъ своей дорогой.
   Несравненно больше страданій, чѣмъ отъ бомбардированія, парижане испытываютъ при раздачѣ раціоновъ. Мѣстъ для раздачи немного; женщины, дѣти и старики собираются тамъ массами и но цѣлымъ часамъ ждутъ своей очереди на дворѣ, дрожа отъ холода или дождя. Но добрые люди терпѣливо переносятъ всѣ эти мученія и выходятъ изъ себя только тогда, когда съ ними заговоритъ о пруссакахъ или о капитуляціи. И не однимъ бѣднякамъ приходится мерзнуть на морозѣ, добиваясь полученія ничтожной порціи. У меня есть пріятель, который до осады Парижа получалъ въ одной конторѣ 5,000 франковъ содержанія; теперь онъ безъ мѣста и состоитъ въ національной гвардіи; его молодая красавица жена мерзнетъ, какъ и другія, чтобы принести домой нѣсколько лотовъ конины, горсть бобовъ, или тащитъ своими нѣжными руками (она живописецъ) тяжелыя и длинныя полѣнья дровъ, съ большимъ трудомъ полученныя ею изъ муниципальныхъ складовъ.
   Извѣстный полоумъ Гань напечаталъ въ газетахъ слѣдующее письмо:

"Г. гражданинъ-редакторъ!

   "Парижъ уподобляется теперь громадному кораблю Медузѣ и ему грозитъ участь глупо умереть съ голода!... Чтобы избѣжать ужасовъ голода и выйти побѣдоносно изъ борьбы съ врагами, я громко и торжественно требую учрежденія филантропофагіи, т. е. братскаго употребленія въ пищу человѣка человѣкомъ.
   "Я требую, чтобы правительство издало декретъ, которымъ-бы объявило, что всѣ мужчины и женщины, возрастъ которыхъ превышаетъ шестьдесятъ лѣтъ, должны получитъ увольненіе отъ жизни и будутъ сданы въ человѣческія бойни! Смѣю надѣяться, что правивительство, не принимая въ расчетъ лѣтъ, подастъ первый примѣръ и славно пожертвуетъ собой, сложивъ свои головы на жертвенникъ филаптропофагіи. Всѣ его члены вполнѣ заслуживаютъ такой великой чести".
   Это письмо Гань заканчиваетъ слѣдующимъ четверостишіемъ:
   
   Ее gouvernement provisoire,
   Pour le bien qu'il nous à forgé,
   Mérite, tout entier, la gloire
   D'être philanthropophagé!
   
   (что можно перевести приблизительно такъ: временное правительство, за все благо, которое оно для насъ выковало, въ цѣломъ своемъ составѣ достойно славы быть филантропофогированнымъ, т. е. съѣденнымъ).
   

15 января.

   Въ виду опасности, грозящей республикѣ, въ каждомъ парижскомъ округѣ въ послѣднее время часто собирались сходки, на которыхъ прямо и рѣшительно былъ поставленъ вопросъ: "что дѣлать въ настоящихъ обстоятельствахъ?" Трудно было ждать положительныхъ рѣшеній въ то время, когда парижане отдѣлены отъ цѣлаго міра плотной желѣзной стѣной, и не знаютъ, что дѣлается въ провинціяхъ. Однакожъ на всѣхъ сходкахъ пришли къ единодушному рѣшенію, что спасеніе Франціи возможно только при республиканскомъ образѣ правленія, что теперь всякая другая политическая комбинація послужила-бы сигналомъ къ междоусобной войнѣ.
   Еслибъ эти отдѣльные, разобщенные отдѣлы республиканской партіи тѣсно соединились въ одну сильную партію, они, конечно, могли-бы овладѣть положеніемъ дѣлъ въ Парижѣ и придать оборонѣ недостающую ей энергію, но, надо признаться, республиканская партія во Франціи не дисциплинирована и не умѣетъ отдѣлаться отъ ошибокъ, которыя не разъ уже губили ее, не разъ доводили ее до полнѣйшаго ничтожества.
   Руководителями отдѣльныхъ республиканскихъ кружковъ сдѣлались большею частію люди 1848 года, уже не разъ доказавшіе свою несостоятельность овладѣть положеніемъ вещей, но зато они прошли суровую школу и вынесли горькій опытъ изъ своей тревожной жизни. Молодежь, къ нимъ присоединившаяся, страдаетъ идеализмомъ и слишкомъ увлекается, но она рѣшительна и свободна отъ традиціонныхъ ошибокъ. При умѣньи организовать партію, соединеніе опыта съ мужествомъ и энергіей, могло-бы привести къ самымъ выгоднымъ результатамъ. Но хватитъ-ли умѣнья -- въ этомъ весь вопросъ, отъ разрѣшенія котораго зависитъ будущее Франціи.
   Нашъ муниципалитетъ озаботился участью юнѣйшаго поколѣнія и своей предусмотрительностію спасъ, можетъ быть, многихъ младенцевъ отъ смерти. Во время поголовнаго истребленія животныхъ, онъ спасъ отъ ножа 300 коровъ, дающихъ теперь 12,000 литровъ молока въ день, исключительно назначеннаго для пищи младенцевъ; молоко продается по 1 франку за литръ; по докторскимъ рецептамъ дѣтямъ бѣдняковъ отпускаютъ его даромъ, но въ самомъ маломъ количествѣ.
   Здѣсь получено извѣстіе, что Гамбета распустилъ муниципальные совѣты въ провинціяхъ, будто-бы избранные всеобщей подачей, но въ дѣйствительности назначенные бонапартовскими префектами; члены этихъ совѣтовъ по большой части люди самыхъ реакціонныхъ убѣжденій, и правительство національной обороны, еслибъ оно дѣйствовало искренно и стояло на высотѣ своего призванія, должно было распустить ихъ въ первый-же день, какъ оно получило власть.
   Эта мѣра вызвала яростныя нападки на Гамбету въ буржуазныхъ и бонапартистскихъ газетахъ, закричавшихъ, что члены совѣтовъ избраны всеобщей подачей голосовъ, что увольненіе ихъ есть оскорбленіе демократическаго республиканскаго принципа.
   Ну, а Наполеонъ Ш кѣмъ-же былъ избранъ, какъ не всеобщимъ голосованьемъ!
   Говорятъ, что и парижскіе члены правительства народной обороны также неблагосклонно взглянули на распоряженіе Гамбеты, но, чувствуя свое безсиліе, молчатъ.
   Пруссаки продолжаютъ свою адскую канонаду по Парижу, а нашъ главнокомандующій, нашъ руководитель обороны, Трошю, молчитъ и, повидимому, не думаетъ предпринимать ничего рѣшительнаго, хотя долженъ-бы онъ понимать, что голодъ приближается и надо дѣйствовать какъ можно рѣшительнѣе.
   Съ каждымъ днемъ онъ теряетъ въ общественномъ мнѣніи, съ каждымъ днемъ довѣріе къ нему уменьшается какъ въ гражданскомъ населеніи, такъ и въ арміи, которая осудила его послѣ второго его пораженія. Онъ самъ потерялъ вѣру въ себя и, конечно, уже неспособенъ на какія-нибудь рѣшительныя дѣйствія противъ непріятеля, который не перестаетъ быть предметомъ его удивленія и страха.
   Онъ доказалъ уже, какъ мало онъ способенъ руководить военными дѣйствіями. Не единственно-ли страхъ и благоговѣніе къ непріятелю заставили его подъ Вильеромъ съ стотысячной французской арміей отступить предъ 25,000 корпусомъ виртсмбергцевъ, который онъ принялъ за громадную армію.
   Чтожъ развѣ онъ набрался военной опытности и взглядъ его просвѣтлѣлъ въ какую-нибудь недѣлю? Вѣдь, не придутъ-же къ нему внезапно самообладаніе, быстрота соображенія, твердость характера, вдохновеніе въ важные моменты боя, -- всѣ эти качества, необходимыя для главнокомандующаго. Ихъ нѣтъ у него, и лишь-бы пруссаки дѣйствовали смѣло, они всегда побудятъ его, онъ вѣчно будетъ терять голову при встрѣчѣ съ ними.
   Небезполезно также замѣтить г. Трошю, что вся его честность и искренность, которыми онъ такъ гордится, не идутъ далѣе того, что онъ не продастъ Парижа ни Пруссіи, ни одному изъ претендентовъ на вакантную французскую корону. Но развѣ можно назвать честнымъ человѣкомъ отца только за то, что онъ не продаетъ свою дочь. Базенъ и Бонапартъ не могли-бы считаться идеалами честности даже и въ томъ случаѣ, если-бы они не отдали непріятелю двухсотъ-пятидесяти-тысячной арміи съ двумя тысячами пушекъ.
   Что Трошю не генералъ, это теперь онъ и самъ сознаетъ, но онъ не сознаетъ, что человѣка нельзя назвать честнымъ, если онъ, побуждаемый честолюбіемъ или выгодами, беретъ на себя дѣло выше средствъ, если онъ ни во что считаетъ отвѣтственность за жизнь многихъ тысячъ людей, за благо страны, по его неспособности, преданной раззоренію и выносящей ужасныя лишенія и страданія. Онъ не хочетъ сознать, что ему надо удалиться отъ дѣлъ, надо сойти со сцены. Если въ немъ есть хоть капля патріотизма, онъ долженъ это сдѣлать немедленно, такъ-какъ для насъ теперь каждая потерянная минута невознаградима.
   Но кто замѣнитъ его?-- Да мало-ли есть людей несравненно болѣе способныхъ Трошю и выказавшихъ свои военныя дарованія и преданность дѣлу общественнаго блага. Самому Трошю извѣстны многіе изъ нихъ. Ему не разъ уже указывали на Жана Брюне, на генерала Фребо, на генерала Бонне и другихъ, негодующихъ, что, имѣя въ своемъ распоряженіи почти полмилліона вооруженныхъ людей, подъ дождемъ бомбъ, разрушающихъ парижскія зданія, убивающихъ женщинъ, дѣтей и солдатъ, можно спокойно ожидать прибытія вспомогательной арміи, ожидать въ то время, когда населенію угрожаютъ всѣ ужасы голода. Черезъ двадцать дней Парижъ долженъ умереть голодной смертію.
   Трошю обязанъ выйдти въ отставку, -- обязанъ для блага страны, которая почтила его своимъ довѣріемъ въ тяжкую минуту, послѣ вынесеннаго ею великаго позора.
   

16 января.

   Но при всѣхъ бѣдствіяхъ и страданіяхъ, которыя принесла парижанамъ осада ихъ города, она послужила коопераціи, создавъ громадное ассоціаціонное дѣло портныхъ.
   5 сентября существовавшая тогда ассоціація портныхъ предложила ратушѣ, что она приметъ на себя обмундированіе національной гвардіи. Ратуша нашла предложеніе ассоціаціи выгоднымъ для города и поручила ей шить сюртуки, панталоны и кителя,-- весь подрядъ простирался на сумму въ 1,500,000 франковъ. Члены ассоціаціи обратились тогда ко всей корпораціи портныхъ и предложили работать вмѣстѣ, дѣля по-ровну и трудъ и барыши. Каждый рабочій, примкнувъ къ дѣлу, получаетъ за свой трудъ несравненно большую плату, чѣмъ платили прежде антрепренеры (женщинамъ, напримѣръ, платится ровно вдвое болѣе); а затѣмъ по окончаніи всего подряда, полученный отъ него барышъ, раздѣлится между всѣми рабочими, пропорціонально труду каждаго.
   Работа закипѣла на славу. Рабочіе, имѣя въ виду, кромѣ хорошей заработной платы, въ будущемъ вознагражденіе отъ предпріятія, конечно, употребляютъ всѣ усилія, чтобы ихъ работа была хороша.
   Очень жаль, что другія рабочія ассоціаціи не послѣдовали примѣру ассоціаціи портныхъ и не вошли въ прямыя сношенія съ администраціей. Почему, напримѣръ, ассоціація башмачниковъ и сапожниковъ не взяла на себя подряда поставить обувь на національную гвардію?
   Правительство пытается уменьшить народную нищету, но она увеличивается съ каждымъ днемъ. Оно и понятно, развѣ есть возможность всеобщую нищету ослаблять подачками. Милостыня непроизводительна по своей натурѣ; въ лучшемъ случаѣ, при обильной раздачѣ, она можетъ нѣсколько смягчить страданія нищеты, но никогда не можетъ уничтожить нищету. Уничтожить ее можно только дѣйствуя на причины, ее породившія. Въ числѣ этихъ причинъ первая я главнѣйшая: необезпеченность я плохое вознагражденіе труда. Наше правительство могло-бы съэкономизировать нѣсколько милліоновъ, еслибъ оно, вмѣсто того, чтобы расточать ихъ на подачки, входило въ прямыя сношенія съ рабочими ассоціаціями, минуя посредниковъ, и платило имъ настоящую плату за ихъ работу. Сколько милліоновъ пришлось ему издержать во время осады, выплачивая ихъ разнымъ антрепренерамъ, получившимъ громаднѣйшіе барыши, между тѣмъ, какъ рабочіе, трудъ которыхъ оплачивался крайне бѣдно, вынуждены были обращаться къ правительству за пособіемъ, и оно на этотъ предметъ тратило новые милліоны. Стоило сдѣлать простую арифметическую выкладку и убѣдиться, что при прямыхъ сношеніяхъ съ рабочими, въ правительственной кассѣ осталось-бы нѣсколько милліоновъ и многимъ тысячамъ людей не пришлось-бы протягивать руки за подаяніемъ, что для нихъ было вовсе не легко.
   

17 января.

   Бомба ударила въ ногу лошади, запряженной въ фіакръ; несчастное животное зашаталось и упало. Въ одно мгновеніе изъ сосѣднихъ домовъ выскочили люди съ ножами и каждый старался захватить себѣ большій кусокъ мяса. Несмотря на горячій протестъ возницы, въ нѣсколько секундъ лошадь была раздѣлена на множество частей и счастливые обладатели свѣжаго мяса возвратились по своимъ домамъ.
   Два слона изъ зоологическаго сада испытали участь всѣхъ съѣдобныхъ животныхъ, запертыхъ въ Парижѣ: ихъ съѣли. Ихъ продали за 30,000 франковъ; въ нихъ оказалось 4,000 килограмовъ (9,700 фунтовъ) хорошаго мяса, которое пошло у Вефура и другихъ богатыхъ трактирщиковъ по 20 франковъ за килограмъ, такъ-что публика заплатила за слоновое мясо 80,000 франковъ -- спекуляція для барышниковъ очень не дурная. Цѣна на сахаръ увеличилась только вдвое.
   

18 января.

   Правительство народной обороны, мѣсяцъ тому назадъ твердившее вамъ о громаднѣйшихъ запасахъ хлѣба, уже третій день выдаетъ его раціонами -- по триста грамовъ (3/4 фунта) на взрослаго человѣка. 300 грамовъ на человѣка -- вѣдь это раціонъ голода, порція, выдаваемая путешественнику на кораблѣ, поставленномъ въ безнадежное положеніе. Странно, почему не пришло въ голову нашей администраціи начать раздачу хлѣба раціонами гораздо ранѣе и опредѣлить норму раціона сначала въ 600 грамовъ, затѣмъ спускать до 500, 400 и наконецъ до 300, и такимъ образомъ постепенно пріучать желудки къ лишенію. Впрочемъ на такой ничтожный раціонъ осуждены только желудки бѣдняковъ; у кого есть деньги, тѣ могутъ покупать хлѣба сколько имъ угодно, могутъ даже кормить имъ лошадей, какъ это и дѣлается многими владѣльцами собственныхъ лошадей, принужденныхъ кормить ихъ хлѣбомъ по недостатку соломы, сѣна и овса; хлѣбомъ-же кормятъ и извощичьихъ лошадей, только даютъ имъ самую маленькую порцію. Лишеніе хлѣба для бѣдняка несравненно чувствительнѣе, чѣмъ для человѣка состоятельнаго, который можетъ замѣнить хлѣбъ мясомъ или другими продуктами, а бѣдный живетъ только однимъ хлѣбомъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ недальновидны наши правители, какъ стоятъ они далеко ниже своей задачи! Въ то время, когда всѣ граждане соединились въ одномъ чувствѣ спасти отечество -- наши правители хотятъ разъединить насъ, рѣзко выставляя на видъ различіе правъ богатыхъ и бѣдныхъ, раздѣляя гражданъ на получающихъ достаточное пропитаніе и осужденныхъ терпѣть нужду. Зачѣмъ вы стараетесь снова вскрыть наши раны, когда въ вашихъ рукахъ есть средство, по крайней мѣрѣ, на время осады, залечить ихъ. Намъ нужно единодушіе, а вы вселяете въ насъ зависть другъ къ другу, а зависть всегда влечетъ за собой ненависть. Удивительно, какъ не понимаете вы, что, взявъ вовремя блокады въ свои руки раздачу раціоновъ, вы должны раздавать ихъ по-ровну всѣмъ гражданамъ безъ исключенія, и богатымъ и бѣднымъ. Какъ не понимаете вы, что осудивъ бѣднаго на полученіе ничтожнаго раціона и не производя въ то-же время реквизиціи всѣхъ припасовъ, которыми могутъ пользоваться состоятельные за свои деньги, вы тѣмъ самымъ объявляете, что состоятельный и бѣдный не имѣютъ одинаковыхъ правъ на жизнь, что жизнь первыхъ вы берете подъ свое покровительство, а послѣднихъ предаете на волю судьбы. Въ такихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ мы находимся, ваша ошибка, -- намѣренная или ненамѣренная, это все равно,-- можетъ привести къ самымъ плачевнымъ результатамъ въ будущемъ.
   Какъ-бы въ утѣшеніе народу, осуждаемому на лишенія, правительство объявило, что раціонъ въ 300 грамовъ будетъ стоить теперь не 33 сантима, какъ слѣдуетъ по таксѣ, а всего 10 сантимовъ. Дальше такихъ мѣръ экономическая паука нашихъ экономистовъ Ратуши идти не умѣетъ. Еслибъ вы, господа, были предусмотрительнѣе и не тратили попусту хлѣбъ, какъ вы это дѣлали во все время осады, а съ самаго начала распорядились съ нимъ, какъ вы распорядились съ мясомъ, вамъ не пришлось-бы теперь назначить раціонъ въ 300 грамовъ и, вѣроятно, до настоящаго дня вы могли-бы производить выдачу раціона въ 600 и ужь никакъ не менѣе 500 грамовъ. Но вы умѣли только красно говорить, вы оставались адвокатами и ничѣмъ другимъ сдѣлаться не могли. Вамъ-ли управлять судьбами страны!
   Въ виду незначительности хлѣбнаго раціона правительство прибавило къ нему 20 сантилитровъ вина. Сама по себѣ мѣра эта, предложенная однимъ изъ рѣшительныхъ мэровъ-республиканцевъ, превосходна, но ею еще болѣе запутывается и безъ того запутанное положеніе. Захотятъ-ли булочники принять на себя новую обузу -- раздачу вина. Они и безъ того чрезмѣрно загромождены работой, такъ-что едвали въ состояніи будутъ навязать себѣ новое хлопотливое дѣло. Булочныхъ у насъ, сравнительно, теперь немного я они едва успѣваютъ изготовлять столько хлѣба, чтобы удовлетворить потребности.
   Какъ велико у насъ было потребленіе хлѣба до того времени, какъ его стали выдавать раціонами, представлю здѣсь выписку изъ книги одной булочной за декабрь мѣсяцъ 1870 года. По этой выпискѣ также можно составить понятіе о числѣ людей, принужденныхъ обращаться къ пособію государства и благотворительныхъ обществъ и учрежденій.
   Въ декабрѣ мѣсяцѣ изъ этой булочной продано: потребителямъ, платящимъ деньги, 11,260 килограмовъ; потребителямъ, неплатящимъ, получавшимъ хлѣбъ по свидѣтельствамъ, 15,750 килограмовъ, всего 27,000 килограмовъ. 59% получено людьми, живущими на счетъ благотворительности.
   Правда, эта булочная находится въ одномъ изъ самыхъ бѣдныхъ кварталовъ бѣднаго парижскаго округа, но есть булочныя, въ которыхъ процентъ потребителей на счетъ общественной благотворительности еще большій.
   Изъ 15,750 килограмовъ выданы по свидѣтельствамъ: патріотическаго пособія (пособія, выдаваемыя семействамъ національныхъ гвардейцевъ) 7,000 кил.; мэра и комитета общественной благотворительности 6,600; мэра общинъ, укрывшихся въ Парижѣ, 1,700; общества Сен-Винцент-Поля 250; моітоновскаго 200.
   Изъ этого перечня, между прочимъ, видно, какое ничтожное участіе въ благотворительныхъ дѣяніяхъ принимаетъ католическая церковь, представляемая іезуитскимъ обществомъ Сен-Винцент-Поля.
   

19 января.

   Въ Парижѣ теперь почти невозможно встрѣтить свѣжее, здоровое лицо. Блѣдные, худые, съ провалившимися глазами, съ блуждающимъ взоромъ, мы представляемъ подобіе скелетовъ или госпитальныхъ больныхъ, только-что перенесшихъ кризисъ тифозной горячки. Мы худѣемъ съ каждымъ днемъ, чему очевиднымъ признакомъ служитъ наше платье; но я знаю нѣсколькихъ чудаковъ, которые, желая показать, что ихъ комплекція выдержала безъ ущерба всѣ наши треволненія, надѣваютъ двѣ и болѣе рубахъ, а также двѣ пары нижняго бѣлья, и костюмъ на нихъ сидитъ довольно красиво. Желая предохранить свое истощенное тѣло отъ вліянія холода и избавить себя отъ простудныхъ болѣзней, мы остаемся въ постели такъ долго, сколько возможно, и отпускаемъ себѣ движеніе небольшими раціонами, пропорціонально раціонамъ хлѣба, выдаваемыхъ изъ муниципальныхъ булочныхъ.
   Въ томъ домѣ, гдѣ я получилъ пріютъ (вслѣдствіе бомбардировки я съ своимъ семействомъ изъ своей квартиры въ Валь-де-Графъ переселился въ Пасси), отецъ семейства самъ разрѣзаетъ булку, полученную изъ муниципалитета; онъ самъ и каждый членъ семейства получаютъ поровну, выдѣляя изъ своего раціона часть въ пользу матери семейства, кормящей грудью ребенка, и собаки, -- жестокій законъ игнорируетъ существованіе этихъ бѣдныхъ животныхъ, и имъ не назначено раціона, а многія изъ нихъ, считавшіяся нѣкогда друзьями семьи, гдѣ они жили, попали на бойни, откуда мясо продавалось по вольной цѣнѣ. При такомъ ничтожномъ количествѣ потребляемаго продукта изъ нашей жизни изгнанъ обѣдъ, и если мы садимся за столъ, то только но привычкѣ и изъ любви къ общежительности. Каждый гость приноситъ съ собой свой хлѣбъ, и, пережевывая его и запивая жиденькимъ кофе, мы ведемъ печальную бесѣду о нашихъ печальныхъ дѣлахъ.
   

20 января.

   Ошибки, противорѣчія, нерѣшительность, неумѣнье довести дѣло до конца -- такими словами я могъ-бы ежедневно наполнять свой дневникъ. Вся дѣятельность нашего правительства народной обороны можетъ быть охарактеризована этими четырьмя словами. Что было вчера, то повторяется сегодня, то будетъ повторяться завтра.
   Вчера мы заснули съ радостной вѣстью о побѣдѣ. Сегодня мы были разбужены страшнымъ громомъ выстрѣловъ съ Мон-Валерьена. Скоро на улицахъ показались національные гвардейцы, усталые, сгибавшіеся подъ тяжестью своихъ ружей и багажа. "Это чортъ знаетъ что такое, долго-ли будетъ продолжаться неурядица!" слышалось со всѣхъ сторонъ.
   Изъ многихъ разсказовъ можно было, наконецъ, составить настоящее понятіе о ходѣ дѣла. Французы овладѣли тремя сильными позиціями: Монтрету, Рюэлемъ и Бержери, потерявъ притомъ очень много людей, потому что, по обыкновенію, пошли въ бой безъ артиллеріи, и принуждены были, безъ предварительнаго обстрѣливанія позиціи, овладѣвать ею, выбивая изъ-за стѣнъ и рвовъ непріятеля штыками. Все шло превосходно до трехъ часовъ пополудни, до того часа, въ который три корпуса войскъ должны были соединиться, чтобы вмѣстѣ произвести стремительную атаку на Гаршъ, ключъ Версаля и Сен-Жерменя. Здѣсь пруссаки успѣли сосредоточить огромныя силы съ значительной артиллеріей. Пруссаки открыли страшный артиллерійскій огонь, громя французовъ съ батарей, поставленныхъ на высотахъ, командующихъ надъ мѣстностью, гдѣ французы производили свое наступательное движеніе. У французовъ не было артиллеріи, которая могла-бы отвѣчать непріятельскимъ батареямъ, и они заколебались. Прусская артиллерія продолжала дѣлать свое дѣло, громя не только французскія боевыя линіи, но даже и резервъ. Понеся громадную потерю, наши войска отступили къ позиціямъ, отнятымъ утромъ у непріятеля. Наступила ночь и по землѣ разостлался густой туманъ... Въ часъ ночи Трошю, давшій обѣщаніе ночевать въ Версали, опасаясь обхода непріятельскими войсками, отдалъ приказаніе отступать.
   Стыдъ и проклятіе!
   Объ этомъ пагубномъ днѣ ходить множество противорѣчивыхъ разсказовъ. Одни говорятъ, что національные гвардейцы и линейные полки соперничали другъ съ другомъ въ храбрости. Другіе утверждаютъ, что пули, попадавшія въ національныхъ гвардейцевъ, летѣли не съ одной прусской стороны. Большинство обвиняетъ линейныя войска, приписывая имъ неудачный исходъ дѣла: они опоздали на два часа, не хотѣли идти въ бой и первые отступили. Всего, впрочемъ, не переслушаешь.
   Парижъ взволнованъ и негодуетъ. Когда проѣзжалъ знаменитый Клеманъ Томасъ, окруженный своимъ штабомъ, одинъ гражданинъ закричалъ ему: "Прочь лѣнтяевъ! Такъ-то вы работаете... Разстрѣлять-бы васъ, вы очистили-бы, по крайней мѣрѣ, мѣсто для болѣе достойныхъ..." "Арестуйте его!" вскричалъ Томасъ и негодующаго гражданина повели въ тюрьму.
   У Ратуши собралась большая толпа народа. Лица у всѣхъ мрачны, всѣ говорятъ вполголоса. Правительство сообщило, что всѣ войска, участвовавшія въ вылазкѣ, возвратились въ Парижъ, и что генералу Шмицу предписано просить у пруссаковъ перемирія на два дня для уборки убитыхъ и раненыхъ. Въ то-же время вывѣсили депешу о военныхъ дѣйствіяхъ въ провинціи, которая гласитъ слѣдующее:
   "Генералъ Шанзи, послѣ двухдневнаго блистательнаго боя при Маисѣ, принужденъ былъ отступить за Майенъ. Онъ полагаетъ, что имѣлъ дѣло съ 180,000 непріятельской арміей подъ командой принцевъ Фридриха-Карла и Мекленбургскаго. Онъ потерялъ 12 пушекъ и 10,000 плѣнныхъ. Онъ, однакожъ, не отчаивается въ успѣхѣ и черезъ нѣсколько дней снова начнетъ наступленіе.
   "Генералъ Бурбаки находится вблизи Бельфора. Онъ выигралъ два сраженія. Везуль и Люръ имъ взяты съ боя. Онъ питаетъ надежду на успѣхъ и очень доволенъ и офицерами, и солдатами.
   "Генералъ Федербъ тоже имѣлъ нѣсколько успѣшныхъ дѣлъ".
   Прекрасно, но зачѣмъ-же понадобилось перемиріе для уборки убитыхъ и раненыхъ: развѣ ихъ такъ много? Правительственныя сообщенія говорить намъ, что ихъ не особенно много и они всѣ уже убраны съ поля. Далѣе, почему правительство распространяется о неудачѣ Шанзи и такъ неопредѣленно говоритъ объ успѣшныхъ дѣйствіяхъ Бурбаки и Федерба? И зачѣмъ такое продолжительное перемиріе? У насъ еще довольно экипажей, и мы можемъ несравненно скорѣе, чѣмъ въ два дня, свезти всѣхъ раненыхъ и похоронить убитыхъ... Ужь по кроются-ли подъ перемиріемъ переговоры о капитуляціи?-- все возможно. Пожалуй, цѣною перемирія будетъ сдача Мон-Валерьена, о чемъ Бисмаркъ такъ хлопоталъ въ послѣднее свиданіе свое съ Жюлемъ Гавромъ.
   Что-же дѣлаютъ наши мэры? Говорятъ, нынѣшнюю ночь они вели жаркую борьбу съ правительствомъ національнаго разслабленія. Говорятъ, Трошю, Фавръ, Симонъ, Пельтанъ, Гарнье-Пажесъ и иные прочіе единодушно высказались за капитуляцію. Одинъ Пикаръ былъ противъ принятія этого пагубнаго рѣшенія... безсовѣстный Пикаръ, который болѣе всѣхъ потрудился, чтобы отнять у насъ средства къ защитѣ, который постоянно стоялъ во главѣ партіи, жаждущей капитулировать. Но онъ теперь боится парижанъ болѣе, чѣмъ пруссаковъ, а потому кричитъ въ ухо своимъ товарищамъ: "Капитуляція -- это наша смерть. Если вы капитулируете, раздраженный народъ всѣхъ насъ разстрѣляетъ!"
   Ахъ! Трошю, Фавръ, Пикаръ и прочіе,-- вы не хотѣли учрежденія городской комуны, которая должна была помогать вамъ въ вашихъ трудахъ, а теперь чего-бы вы не дали, чтобы имѣть кого-ни будь подъ рукой, кто-бы поносъ вмѣстѣ съ вами тяжесть ужасной отвѣтственности!
   Но еслибы только одни эти господа понесли на себѣ стыдъ и позоръ -- мы-бы, конечно, молчали, но этотъ стыдъ и этотъ позоръ падутъ на насъ, на Парижъ, на всю Францію!
   Я возвращался домой убитый, подавленный тяжестью печальныхъ событій. До меня долетѣли слова изъ разговора женъ національныхъ гвардейцевъ, возвратившихся съ фортовъ. Трусость и колебаніе проникли и туда... Въ воздухѣ какъ-будто носится страшный крикъ о капитуляціи...
   

21 января.

   "Поѣдетъ онъ? Или не поѣдетъ?" -- Такіе вопросы задаютъ себѣ всѣ по случаю приглашенія Жюля Фавра присутствовать на лондонской конференціи. Реакціонеры и либеральные буржуа желаютъ, чтобы Жюль Фавръ принялъ приглашеніе. По мнѣнію-же республиканцевъ принятіе приглашенія было-бы равносильно офиціальному признанію безсилія Франціи. Ну развѣ это не величайшее оскорбленіе для Франціи, говорятъ они, что ея представитель поѣдетъ на конференцію по милости графа Бисмарка, снабженный отъ него паспортомъ; недостаетъ только, чтобы повезли его туда подъ конвоемъ двухъ жандармовъ. На что рѣшился Жюль Фавръ -- еще неизвѣстно.
   Трошю получилъ высокомѣрный отвѣтъ отъ Бисмарка. Нашъ губернаторъ писалъ ему, что пруссаки стрѣляли въ французскаго парламентера. Прусскій канцлеръ отвѣчаетъ, что это неправда, напротивъ, французы стрѣляли въ прусскаго парламентера, а потому г. Бисмаркъ прекращаетъ съ нами всякія сношенія посредствомъ парламентеровъ.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ мы узнали, что Бисмаркъ взялъ на себя трудъ отвѣчать членамъ дипломатическаго корпуса, сдѣлавшимъ ему самыя скромныя замѣчанія на счетъ бомбардировки, отъ которой вмѣстѣ съ французами страдаютъ и ихъ соотечественники,-- что нѣмцы вправѣ были приступить къ нему, такъ-какъ не они его вызвали... Что правда, то правда!
   "La Republique des Travailleurs", газета, редижируемая Аидре Лео, въ третьемъ своемъ нумеръ, говоритъ слѣдующее:
   "Нѣмецкій эгоизмъ дошелъ до высшей степени лютаго чистосердечія. Мы во всемъ виноваты: эти добрые люди избрали насъ своей добычей, а мы не хотимъ позволить себя скушать! Мы такъ долго задерживаемъ ихъ вдали отъ ихъ семействъ и ихъ домашнихъ дѣлъ! Это возмутительно! Г. Мольтке заявляетъ, что наше поведеніе съ 4 сентября недостойно людей цивилизованныхъ. Эти добрые люди пытаютъ всякія средства, чтобы побѣдить наше упрямство, а такъ-какъ мы не внимаемъ внушеніямъ, они учатъ насъ бомбардированіемъ. Они убиваютъ дѣтей въ ихъ кроваткахъ, женщинъ на улицахъ, больныхъ въ госпиталяхъ. Съ особеннымъ рвеніемъ они истребляютъ библіотеки и музеи!-- конечно, потому, что они народъ слишкомъ ученый!"
   Сегодня какъ-будто меньше унынія въ городѣ. На бульварахъ и на площади у Ратуши меньше народа, чѣмъ вчера. Вездѣ идутъ толки о послѣдней вылазкѣ, подробности которой окончательно выяснились. Національная гвардія вела себя превосходно въ бою; нѣкоторые ея батальоны были первый разъ въ огнѣ и не только атаковали съ энергіей, но, что изумительно, твердо выдерживали наступленіе непріятеля и единственный упрекъ, какой имъ могутъ сдѣлать наши старослужилые офицеры заключается въ томъ, что они не умѣютъ быстро отступать. Вообще послѣднія событія сбили спѣсь съ нашихъ военныхъ, воспитанныхъ въ бонанартовской школѣ, и они теперь признаются, что сами виноваты, почему раньше не умѣли воспользоваться національной гвардіей, которая вѣрно-бы измѣнила ходъ военныхъ событій. Но и признавая эту свою ошибку, они стараются выгородить себя отъ отвѣтственности за послѣднюю неудачу и сваливаютъ все на усталость солдатъ, забывая, что въ случаѣ, если правильна выставляемая ими причина нашего пораженія, то кто-же, какъ не они, виноваты въ ней, какъ не они сами, распоряжавшіеся движеніемъ войскъ. И какая-же безтолочь была въ ихъ распоряженіи! Вывести въ бой 100,000 и съумѣть утилизировать только 15 или 20,000 человѣкъ,-- вѣдь это, по меньшей мѣрѣ, глупо, И какъ еще утилизировать: заставить этихъ 15--20,000 человѣкъ штыками выбивать изъ-за стѣнъ, приспособленныхъ къ оборонѣ, и изъ траншей 35,000 пруссаковъ! Пруссаки дѣйствуютъ своей прекрасной многочисленной артиллеріей, а четыре пятыхъ нашей артиллеріи не поспѣваютъ на поле сраженія потому, что изнуренныя лошади съ трудомъ и медленно тянутъ орудія по неровной, изрытой мѣстности. Корпусъ Дюкро опаздываетъ на два часа, между нашими войсками, сражающимися на разныхъ пунктахъ, образуется промежутокъ; пруссаки долго не рѣшаются занимать его, но наконецъ занимаютъ и тѣмъ рѣшаютъ участь боя. Несчастный Трошю видитъ все это съ высоты Мои-Валерьена и теряетъ голову. Вскорѣ онъ уже ничего не видитъ,-- его офиціальное донесеніе гласитъ, что туманъ густо покрылъ землю и отнялъ всякую возможность распоряжаться ходомъ боя. Туманъ поселяется въ головѣ Трошю и онъ теряетъ разсудокъ. Но прусскіе головы легче сносятъ туманъ, и распоряженія прусскихъ генераловъ идутъ своимъ чередомъ.
   Свой планъ этой вылазки Трошю составилъ не самъ, а заимствовался имъ отъ одного изъ своихъ офицеровъ, но не заимствовалъ у него способности выполнить этотъ блистательный планъ. Трошю назвалъ его своимъ, носился съ нимъ, считалъ его геніальнымъ, считалъ побѣду обезпеченной и всѣмъ твердилъ, что будетъ ночевать въ Версали. Но злодѣй-туманъ разрушилъ всѣ великія его предначертанія! Экой, подумаешь, забавникъ!
   Трошю такъ былъ пораженъ неудачей, что со страху ему показалось, что мы потеряли 8,000 человѣкъ, тогда-какъ наша потеря немногимъ превышаетъ 2,000 убитыхъ и раненыхъ. Также со страху показалось ему, что у насъ недостаетъ ни экипажей, ни посилонъ для уборки раненыхъ и погребенія убитыхъ и что на такое многосложное дѣло ему необходимо, по крайней мѣрѣ, два дня перемирія.
   Интересно, что штабъ корпуса генерала Дюкро не зналъ плана окрестностей Парижа и перепуталъ движеніе войскъ, что и было причиной, почему этотъ корпусъ опоздалъ на два часа; авангардъ его заблудился и безъ помощи одной дамы, случайно здѣсь проходившей, онъ долго не нашелъ-бы своей дороги.
   Вотъ подробности этого боя, доказывающія, какихъ великихъ геніевъ создало Франціи владычество бонапартовской второй имперіи, тратившей громадныя суммы на постоянную армію, и употреблявшей ее не разъ противъ французовъ-же и во время частыхъ войнъ!
   

3 часа.

   Зашелъ ко мнѣ одинъ изъ моихъ друзей и говоритъ: "Не совѣтую вамъ ходить на площадь Ратуши. Я имѣю вѣрныя свѣденія, что наши правители, засѣдающіе теперь въ Ратушѣ, боятся какого-то возмущенія и приняли противъ него свои мѣры: они окружили зданіе Ратуши бретонцами, отчаянными католиками, которымъ знакомо только пассивное повиновеніе; а во дворѣ Ратуши они скрыли, на всякій случай, пушки. Конечно, ни о какомъ возмущеніи, по крайней мѣрѣ, сегодня, не можетъ быть и рѣчи, но разгоряченное воображеніе нашихъ руководителей теперь всюду видитъ заговоры и бунты. Стоитъ только безъ предубѣжденія посмотрѣть на лица нашихъ согражданъ, чтобы убѣдиться, что они вовсе не желаютъ бунта, но жаждутъ перемѣны правительства, или, по крайней мѣрѣ, президента. Съ Трошю, который разъ въ мѣсяцъ съ трудомъ поднимается для боя, невозможно идти далѣе. Надо передать военную власть въ другія руки и начать энергическія дѣйствія ежедневными вылазками на различныхъ пунктахъ; съ этого, конечно, слѣдовало начать, но прошлаго уже не воротишь; такими вылазками мы утомимъ осаждающія войска и обезпечимъ себѣ возможность пробиться сквозь желѣзный поясъ, насъ стягивающій... Съ Фавромъ, Симономъ, Пикаромъ, Пельтаномъ и up. тоже не представляется возможности сдѣлать что-нибудь хорошее, но они такъ цѣпко держатся за власть, что оторвать ихъ отъ нее можно развѣ только силою, поэтому, но избѣжаніе нежелательнаго ни для кого кровопролитія, можно оставить ихъ на мѣстахъ, присоединивъ къ нимъ, для приданія энергіи, совѣтъ изъ теперешнихъ мэровъ и ихъ помощниковъ. Вы знаете, что большая часть изъ нихъ люди хорошіе, горячо преданные дѣлу спасенія родины. Я убѣжденъ, что они съумѣютъ отвратить гибель Франціи, гибель республики. Мы побѣждены въ послѣднемъ сраженіи подлѣ Парижа; мы побѣждены въ провинціи, но, по-моему, отчаяваться нечего: побѣда eure можетъ возвратиться къ намъ и прежде, чѣмъ мы съѣдимъ всѣхъ нашихъ лошадей, собакъ, кошекъ и крысъ, мы будемъ имѣть время заставить непріятеля спять блокаду, хотя-бы такой результатъ стоилъ намъ не менѣе ста тысячъ человѣкъ!"
   Я раздѣляю мнѣніе моего друга, раздѣляютъ его всѣ, кто искренно преданъ Франціи и республикѣ.
   

6 часовъ.

   Въ редакціи газеты "Temps" получены извѣстія изъ самаго вѣрнаго источника, что Трошю окончательно потерялъ голову и самъ первый заговорилъ о своей отставкѣ. Правительство ее приняло. Паши гражданскіе диктаторы, по настоянію Жюля Ферри, рѣшились раздѣлить свою власть съ 20 парижскими мэрами (почему-же не прибавили къ нимъ 60 ихъ помощниковъ?-- это было-бы несравненно раціональнѣе). Начальство надъ войсками будетъ предложено артиллерійскому генералу Фребо, а военнымъ министромъ назначатъ Доріана, гражданина, а не военнаго.
   Эти перемѣны хотя не вполнѣ удовлетворяютъ требованіямъ, заявленнымъ правительству, но все-таки они шагъ на настоящій путь, приливъ артеріальной крови въ нашъ ослабленный организмъ. Какъ-то легче теперь дышется и мы, по всей вѣроятности, будемъ хорошо и покойно спать нынѣшнюю ночь.
   

22 января.

   Какое тяжелое пробужденіе! Что сталось съ вчерашними надеждами! Гдѣ исполненіе обѣщаній, вселившихъ въ насъ спокойствіе и увѣренность,
   Мы читаемъ въ "Офиціальной газетѣ" слѣдующее изумительное распоряженіе:
   "Правительство народной обороны считаетъ необходимымъ раздѣлить между двумя лицами обязанности главнокомандующаго парижской арміей и президента правительства.
   "Дивизіонный генералъ Виноа назначается главнокомандующимъ парижской арміей.
   "Должность парижскаго губернатора уничтожается.
   "Генералъ Трошю попрежнему остается президентомъ правительства".
   Подъ этимъ декретомъ нѣтъ ничьей подписи.
   Въ то время, какъ мы, упоенные сладкой надеждой, спокойно спали, мы попали подъ власть новаго диктатора. Паши правители увѣряютъ, что у насъ республиканскій образъ правленія, но не спрося о нашемъ согласіи, спокойно мѣняютъ нашихъ повелителей!
   Кто такой этотъ Виноа.
   Виноа -- одинъ изъ четырехъ генераловъ, которымъ мы обязаны кровавымъ и пагубнымъ пораженіемъ подъ Бюзенвалемь. Это первое его право на наше довѣріе. Я вотъ и второе. На другой день послѣ печальнаго дня 31 октября онъ издалъ прокламацію къ своимъ солдатамъ, въ которой говоритъ, что ведетъ ихъ въ Парижъ для наказаніи неисправимыхъ демагоговъ, болѣе опасныхъ и болѣе ненавистныхъ, чѣмъ пруссаки... Виноа спокойно, не поморщившись, проходилъ мимо, когда его линейныя войска кричали: "лиръ! миръ!" другими словами, требовали капитуляціи, и въ то-же время подвергалъ аресту и дѣлалъ выговоры мобилямъ, которые осмѣливались кричать: "да здравствуетъ республика!" резонно считая, что при республиканскомъ правительствѣ такой крикъ весьма естественъ и даже обязателенъ. Виноа одинъ изъ тѣхъ генераловъ, которымъ мы обязаны деморализаціей арміи. Онъ другъ Флери, Пебефа и Канробера, онъ участвовалъ въ государственномъ переворотѣ 2 декабря... И такому-то человѣку правительство народной обороны вручаетъ защиту чести и существованія французской республики... О несчастіе! Несчастій!
   Но что это значитъ: Виноа назначается главнокомандующимъ на мѣсто Трошю, а Трошю остается президентомъ правительства? Значитъ-ли это, что Трошю будетъ давать совѣты Виноа, а Виноа понесетъ на себѣ всю отвѣтственность? Вчера Трошю былъ отвѣтственъ и совѣтовался съ Виноа, а теперь будетъ наоборотъ -- такъ, что-ли?..
   И зачѣмъ уничтожать должность парижскаго губернатора? Вѣроятно, чтобы успокоить совѣсть Трошю, іезуиты посовѣтовали прибѣгнуть къ этой мѣрѣ. Трошю торжественно заявилъ, что парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ Съ уничтоженіемъ парижскаго губернаторства,-- Трошю-Виноа могутъ спокойно капитулировать: парижскій губернаторъ дѣйствительно никогда не капитулируетъ... О, несчастіе! Несчастіе!

------

   Вчера вечеромъ многія демократическія газеты приглашали республиканцевъ собраться на площади Ратуши и произвести мирную и законную манифестацію, требуя немедленныхъ выборовъ. Два или три клуба въ Монмаргскомъ, Беллевильскомъ и Батиньольскомъ предмѣстьяхъ требовали вооруженной манифестаціи, но ихъ предложеніе не встрѣтило сочувствія. Пойдемъ-же къ Ратушѣ, къ нашему форуму, гдѣ сегодня, при исключительныхъ обстоятельствахъ, народъ, вѣроятно, выскажетъ свое рѣшительное мнѣніе.
   Къ двумъ часамъ на площади сошлось немного народу, несравненно меньше, чѣмъ въ этотъ-же часъ 31 октября. Кое-гдѣ шли толки о Виноа, но вообще было видно, что его очень мало знаютъ, довѣряютъ-же еще менѣе. Кое-гдѣ раздавались крики: "Прочь Трошю!" по они не вызывали поддержки по очень простой причинѣ: Трошю болѣе не существовалъ, какъ главнокомандующій. Со всѣхъ сторонъ, однакожъ, выражалось недовольство правительствомъ, по сдержанно, спокойно. Оружія, повидимому, ни у кого не было.
   Къ той группѣ, гдѣ я разговаривалъ, подошли три женщины и, указывая на Ратушу, сильно жестикулируя руками, вскричали рѣзкимъ, страстнымъ голосомъ: "Знаете-ли вы, что здѣсь собрано 1,800 бретонцевъ съ ружьями и митральезами! Эти бретонцы -- враги народа. Что-же вы стоите спокойно и не употребите противъ нихъ греческаго огня?" Мы посмотрѣли на этихъ женщинъ съ удивленіемъ, мы старались ихъ урезонить, онѣ забормотали что-то въ отвѣтъ, и видимо потерялись: онѣ не хорошо выучили свой урокъ. Кто-то повернувъ ихъ за плечи и показавъ имъ внушительный кулакъ, прибавилъ: "Убирайтесь-ка отсюда поскорѣе! Здѣсь вы не встрѣтите удачи!"
   Часъ-отъ-часу не легче! Нашему префекту Крессону показалось недостаточнымъ имѣть шпіоновъ, и онъ завелъ агентовъ-подстрекателей; вмѣсто бѣлыхъ блузъ -- юбки: будемъ-же на сторожѣ!
   Изумительное извѣстіе, похожее на сказку! Генералъ Клеманъ Томаса отдалъ приказаніе, чтобы артиллерійскій паркъ національной гвардіи изъ 40 орудій былъ переданъ въ вѣденіе линейныхъ войскъ. Едва получилось это приказаніе, къ артиллерійскому парку подошелъ цѣлый вооруженный полкъ линейной пѣхоты, и артиллеристы волей-неволей должны были сдать свои орудія, хотя, конечно, не обошлось безъ руготни и даже побоевъ... Но чтожъ это такое? Почему правительство такъ торжественно заявляетъ о своемъ недовѣріи къ національной гвардіи... Сказка, право, сказка!.. Или не служитъ-ли это изумительное событіе прологомъ къ мрачной драмѣ, которая должна скоро розыграться?..
   Мы еще бесѣдовали объ этомъ изумительномъ событіи, какъ снопа пришлось выслушать разсказъ о другомъ, не менѣе удивительномъ.
   Флюрансъ, арестованный 1 ноября и два съ половиною мѣсяца содержащійся въ тюрьмѣ безъ всякаго суда, внезапно освобожденъ изъ Мазаса. Кѣмъ? Одни увѣряютъ, что Крессонъ переодѣлъ шпіоновъ въ національныхъ гвардейцевъ и, по согласію съ директоромъ тюрьмы, оввободилъ заключеннаго. Другіе-же утверждаютъ, что освободители были настоящіе національные гвардейцы беллевильскаго батальона. Они внезапно и стремительно ночью напали на стражу, та не выдержала и разбѣжалась. Рано утромъ Флюрансъ явился въ мэрію беллевильскаго округа, пробылъ тамъ съ полчаса и удалился неизвѣстно куда!.. Флюрансъ, Беллевиль -- какой прекрасный предлогъ для принятія всякихъ мѣръ!..
   Рѣшительно нельзя ничего понять! Въ три часа безъ малаго на площадь вступила съ барабаннымъ боемъ (барабанъ очень плохъ) колонна національныхъ гвардейцевъ, какъ говорятъ, беллевильскаго батальона; впереди ея несли красное знамя отдѣла международной ассоціаціи работниковъ. Флюранса не было въ рядахъ этого отряда, состоящаго изъ 100--120 человѣкъ; какъ знакъ мирныхъ побужденій, они несли ружья прикладами вверхъ. Они прошли мимо насъ довольно быстрымъ шагомъ и остановились у воротъ Ратуши. Рѣчи, которую произносилъ ихъ ораторъ, за дальностію нельзя было разслушать. Въ Ратушѣ не было ни одного изъ членовъ правительства. На площади но прежнему все было спокойно; вездѣ возобновились разговоры, прерванные на время появленіемъ беллевильскаго отряда. Вдругъ мы были потрясены страшнымъ шумомъ: безъ всякаго признака предостереженія началась пальба изъ оконъ Ратуши и двухъ сосѣднихъ домовъ, принадлежавшихъ муниципалитету. Безоружный народъ, конечно, тотчасъ-же бросился бѣжать и скоро площадь совсѣмъ опустѣла: на ней осталось нѣсколько человѣкъ раненныхъ, да въ разныхъ мѣстахъ вѣтеръ перебрасывалъ лоскутья бумаги и матерій, потерянные въ суматохѣ, или оторвавшіеся отъ платьевъ, когда испуганные люди толкали и давили другъ друга.
   Я побѣжалъ вмѣстѣ съ прочими; трудно описать давку и смятеніе въ старинной улицѣ Тампль. Нѣсколько національныхъ гвардейцевъ, имѣвшіе ружья въ рукахъ, остановились на углу улицы; къ нимъ подошли другіе, составился небольшой отрядъ. Въ возмездіе и они выстрѣлили въ окна Ратуши.
   Ужасное, возмутительное, потрясающее душу зрѣлище! Горе охватило меня -- и я зарыдалъ! Вѣдь стрѣляли въ насъ не пруссаки, а паши братья, соотечественники. Ахъ, бѣдная французская республика, что-то будетъ съ тобой?
   Еслибъ всѣ бретонцы Трошю стрѣляли, цѣлясь въ народъ, убитыхъ и раненныхъ было-бы несравненно больше пятидесяти и моглобы произойти побоище, подобное тѣмъ ужаснымъ бойнямъ, которыя, по приказанію Бонапарта, совершались на бульварахъ достойными исполнителями его приказаній: Сент-Арно, Эспинасомъ, Корте, Дюлакомъ, Виноа и имъ подобными. Большинство бретонцевъ, однакожъ, выстрѣлило въ воздухъ, вслѣдствіе-ли полученнаго приказанія или по собственному побужденію -- неизвѣстно. Изъ солдатъ Виноа не убитъ и не раненъ ни одинъ, за исключеніемъ капитана Бернара, получившаго три легкія раны.
   Подавъ помощь дамѣ, упавшей въ обморокъ, я продолжалъ свой путь къ Севастопольскому бульвару; на углу этого бульвара и улицы Риволи изъ пяти омнибусовъ была сооружена баррикада; на углу переулка Викторіи, выходящемъ на площадь, одинъ національный гвардеецъ, обезумѣвшій отъ гнѣва, дѣлалъ выстрѣлъ за выстрѣломъ въ окна Ратуши. Со всѣхъ сторонъ подвигались батальоны линейныхъ войскъ, жандармы, полицейскія команды и даже нѣкоторые батальоны національной гвардіи -- очевидно, все было приготовлено заранѣе. Начались аресты; по временамъ свистали пули... На домахъ наклеивали прокламаціи Клемана Томаса къ національной гвардіи. Загремѣлъ стукъ колесъ артиллерійскихъ орудій, которыя Виноа привелъ теперь во время, не такъ, какъ при Бюзенвалѣ, когда онъ потерялъ сраженіе только потому, что артиллерія опоздала. Центръ города наполнился солдатами всѣхъ родовъ оружія, расположившимися на улицахъ бивуакомъ.
   Перебирая въ памяти событія этого пагубнаго дня,-- который слѣдовалъ за пораженіемъ при Бюзенвалѣ, подобно тому, какъ день 31 октября случился тотчасъ-же послѣ потери сраженія при Бурже, и, можетъ быть, предшествуетъ капитуляціи Парижа, какъ смуты 31 октября произошли вслѣдствіе капитуляціи Мэца,-- я, противъ своего желанія, пришелъ къ заключенію, что тутъ работалъ заговоръ и черная измѣна, что Трошю и Фавръ, боясь отвѣтственности за свои прегрѣшенія и получивъ нѣмое согласіе прочихъ членовъ правительства, думали повторить ужасы іюня 1848 года и декабри 1851... И снова пролилась братская кровь!..
   

23 января.

   Ночью на стѣнахъ вездѣ прилѣплены правительственныя сообщенія. Первое -- приказъ генерала Виноа по арміи:
   "Правительство народной обороны назначило меня главнокомандующимъ парижской арміей; оно взываетъ къ моему патріотизму и преданности и я не имѣю права отказать ему въ моемъ содѣйствіи. Помимо всякихъ иллюзій, я знаю, что возлагаю на себя тяжелое бремя и беру только однѣ опасности.
   "Послѣ четырехмѣсячной осады, со славою выдержанной арміей, національной гвардіей и самимъ парижскимъ населеніемъ, наступила критическая минута.
   "Отказаться отъ опасной чести командовать войсками въ подобныхъ обстоятельствахъ -- значило-бы не оправдать возлагавшагося на меня довѣрія. Я -- солдатъ и не умѣю отступать передъ опасностями, которыя можетъ навлечь принимаемая мною тяжелая отвѣтственность.
   "Внутри дѣйствуетъ партія безпорядка, а между тѣмъ пушечный гулъ не умолкаетъ. Я хочу остаться солдатомъ до конца; я выступаю на встрѣчу опасности, вполнѣ увѣренный въ поддержкѣ, которую окажутъ мнѣ всѣ благонамѣренные граждане, армія и національная гвардія, для поддержанія порядка и общаго благоденствія".
   Подобная прокламація можетъ быть издана только солдатомъ. Прочитывая ее, читаешь между строкъ сознаніе, что все погибло, даже честь, что остается одно -- капитулировать. Если Трошю мало дѣлалъ, если онъ дѣлалъ худо -- все-же онъ дѣлалъ, а Виноа прямо объявляетъ, что онъ ничего не станетъ дѣлать. Онъ солдатъ и не умѣетъ отстучать предъ опасностью... Конечно, онъ не съумѣетъ напасть на пруссаковъ, но за-то онъ не отступитъ предъ безоружнымъ народомъ. Пруссаки могутъ спокойно спать, имѣя противъ себя такого главнокомандующаго, но парижане пусть трепещутъ... Увы! все для насъ кончено!
   Второе объявленіе -- прокламація правительства народной обороны къ парижскому народу.
   "Граждане! Гнусное преступленіе совершено противъ родины и республики.
   "Оно есть дѣло небольшой горсти злоумышленныхъ людей, служащихъ цѣлямъ нашего врага.
   "Въ то время, какъ непріятель бомбардируетъ городъ они пролили кровь національной гвардіи и арміи, въ которыхъ направляли свои выстрѣлы.
   "Пусть эта кровь падетъ на тѣхъ, которые проливаютъ ее для удовлетворенія своихъ преступныхъ страстей!
   "Правительство обязано поддерживать порядокъ, составляющій нашу главную силу, въ виду пруссаковъ.
   "Все парижское населеніе требуетъ строгаго наказанія этихъ преступныхъ попытокъ и твердаго исполненія законовъ.
   "Правительство не измѣнитъ своему дѣлу".
   Эту прокламацію подписали: Трошю, Фавръ, Араго, Ферри, Гарнье-Пажесъ, Пельтанъ, Пикаръ, Симонъ, Лефло, Доріанъ, Маньенъ, скрѣпили секретари: Лавертюжонъ, Герольдъ, Дюрье и Дрео.
   Исторія скажетъ свое правдивое слово объ этой прокламаціи, и имена лицъ, подписавшихъ ее, получатъ должное воздаяніе. Очень грустно, что въ ихъ число попали имена, до сихъ поръ чистыя отъ упрековъ, но приложивъ свою руку къ этому документу, господа, ихъ носящіе, произнесли свой приговоръ. Изъ него видно, что знамя защиты опустилось и стволы мушкетовъ вмѣсто непріятельскихъ грудей будутъ направлены въ груди своихъ соотечественниковъ... И въ такой страшный для насъ часъ эти господа осмѣливаются еще лгать и клеветать, называя людей, требовавшихъ энергическаго сопротивленія непріятелю, его слугами. Вы приравниваете ихъ, возставшихъ противъ вашей трусости и неспособности, къ шпіонамъ и измѣнникамъ! Вы осмѣливаетесь сказать, что эти люди пролили кровь арміи и національной гвардіи, когда этой крови пролито не было, а вы -- вы дѣйствительно, пролили кровь беззащитнаго, безоружнаго народа, имѣвшаго законное право заявить свои требованія!.. Да, господа, исторія васъ разсудитъ съ народомъ и ваши имена перейдутъ въ потомство, какъ имена людей, ставившихъ свое мелкое эгоистичное чувство выше общественной пользы, какъ имена людей, достойныхъ скорѣе презрѣнія, чѣмъ снисхожденія.
   Разъ ступивъ на скользкій путь насилія и презрѣнія къ общественному мнѣнію, вы, конечно, не остановитесь и пойдете по немъ далѣе. Теперь вамъ нужно крови, суровыхъ осужденій, жестокихъ примѣровъ, и вы издаете декретъ объ учрежденіи двухъ новыхъ военныхъ судовъ, которые будутъ судить дѣла о посягательствѣ на общественное спокойствіе. Вы оправдываете свой декретъ необходимостію въ виду непріятеля поддерживать общественное спокойствіе, но не о немъ вы думаете, а о мести своимъ личнымъ врагамъ. Вѣдь не разстрѣливали вы солдатъ и офицеровъ, которые бѣгали съ поля сраженія и своими разсказами о непомѣрной силѣ непріятеля мути ли общественное спокойствіе. Тогда вы твердили о гуманности, ну, а теперь, когда въ число обвиненныхъ могутъ попасть мэры и ихъ помощники, съ которыми вы имѣли личные счеты въ Ратушѣ, вамъ, конечно, церемониться нечего, теперь вы можете натѣшиться надъ ними всласть!
   "Офиціальная газета" поспѣшила напечатать депешу, за подписью знаменитаго Жюля Фавра, обвиняющую въ грабежѣ Флоранса и людей, его освободившихъ. Генералъ Калье доноситъ, что вторженіе Флюранса въ мэрію 20 округа стоило приблизительно 2,000 раціоновъ хлѣба, съѣденныхъ или унесенныхъ. Муниципальная комиссія въ большомъ переполохѣ и просить замѣстить похищенные раціоны запасами изъ Ратуши {Вечеромъ оказалось уже, что похищено только 500 раціоновъ.}.
   И нашъ мэръ Ферри счелъ обязанностію дать подробный отчетъ мэрамъ округовъ и начальнику національной гвардіи о печальныхъ событіяхъ вчерашняго дня. Онъ разсказываетъ, что "нѣсколько возмутителей изъ 101 баталіона національной гвардіи пытались овладѣть Ратушей. Они стрѣляли въ чиновниковъ Ратуши и опасно ранили адъютанта подвижной гвардіи. Они были отражены. Въ Ратушу стрѣляли изъ оконъ домовъ на противоположной сторонѣ площади, заранѣе занятыхъ мятежниками. Въ насъ бросали бомбы и стрѣляли разрывными пулями {Во второмъ рапортѣ онъ говоритъ о нѣсколькихъ разрывныхъ пуляхъ и гранатахъ.}.
   "Возмутители дѣйствовали низко, производя выстрѣлы по полковнику, который вышелъ проводить депутацію, принятую въ Ратушѣ; не менѣе низко поступали они, продолжая стрѣлять въ то время, какъ съ нашей стороны огонь былъ прекращенъ.
   "Передайте объ этихъ событіяхъ національнымъ гвардейцамъ и скажите, что теперь всюду водворенъ порядокъ. Республиканская гвардія и національная гвардія занимаютъ площадь и всѣ входы въ нее".
   Правительство идетъ далѣе въ своихъ репрессивныхъ мѣрахъ, расчитывая ими запугать общественное мнѣніе и приготовитъ его къ мысли о необходимости капитуляціи Парижа, противъ которой горячо и рѣшительно возстаютъ нѣкоторыя газеты и клубы. Оно выпускаетъ декретъ, въ которомъ говоритъ, что "принимая въ соображеніе, что въ статьяхъ газетъ "Réveil" и "Combat" ежедневно проповѣдуется гражданская воина; и считая опаснымъ для общественнаго спокойствія такую пропаганду", правительство "находить необходимымъ прекратить изданіе означенныхъ газетъ".
   Замѣтимъ между прочимъ, что Делеклюзь, издатель "Réveil", поддерживалъ Трошю даже послѣ послѣдней неудачной вылазки и совѣтовалъ ему тотчасъ-же рѣшиться на новое сраженіе. Трошю отблагодарилъ его тюрьмой и пріостановленіемъ его газеты: Делеклюзь вчера арестованъ и заключенъ въ венсенскомъ замкѣ.
   Ссылаясь на то, что существованіе клубовъ представляетъ опасность для общественнаго спокойствія, правительство издало декретъ о повсемѣстномъ закрытіи ихъ въ Парижѣ на все время осады.
   

24 января.

   Иней и желтоватый туманъ. Гадко въ природѣ, еще хуже въ нашихъ сердцахъ. Убитые, печальные, потрясенные до мозга, бродимъ мы, точно тѣни. Одна страшная, горестная новость смѣняетъ другую. Шанзи не только проигралъ сраженіе, но онъ понесъ рѣшительное пораженіе; изъ 50,000 бретонцевъ, входившихъ въ составь его арміи, большая часть въ паническомъ страхѣ дезертировала, оставляла безъ выстрѣла свои позиціи, кидала артиллерію, бросала ружья... Разсказываютъ, что будто-бы бретонцы совсѣмъ не хотѣли идти въ сраженіе, потому что Гамбита смѣнилъ ихъ весьма подозрительныхъ офицеровъ, воспитанныхъ въ іезуитизмѣ и.феодальныхъ традиціяхъ, и замѣнилъ ихъ людьми, которымъ могъ безусловно довѣрять... Вѣрно или нѣтъ это предположеніе -- мы не знаемъ, но фактъ пораженія Шанзи неоспоримъ, хотя, но словамъ этого генерала, онъ можетъ снова начать наступательныя дѣйствія черезъ три недѣли.
   И Федербъ, на котораго мы возлагали самыя пылкія надежды, тоже разбить и отступилъ къ Лиллю и сѣвернымъ крѣпостямъ.
   И Бурбаки не удалось освободить отъ осады Бельфоръ. Обойденный Вердеромъ и принужденный вступить въ бой на невыгодной позиціи, онъ отступилъ вдоль швейцарской границы. По слухамъ, онъ находится въ критическомъ положеніи.
   О Гамбетѣ, послѣ многихъ колебаній, рѣшительно поднявшемъ республиканское знамя въ провинціяхъ, ходитъ множество самыхъ противорѣчивыхъ слуховъ. Одни увѣряютъ, что онъ арестованъ орлеанистами; другіе говорятъ, что онъ вмѣстѣ съ Федербомъ заперся въ Лиллѣ, который осажденъ теперь пруссаками; третьи кричатъ, что имъ извѣстно изъ самыхъ вѣрныхъ источниковъ, что Гамбета застрѣлился.
   Шарль Ферри братъ мэра, напечаталъ статью, въ которой доказываетъ, что у насъ осталось продовольствія всего до 3 февраля... Считаемъ по пальцамъ... всего на девять дней.
   Однакожъ мы не хотимъ вѣрить этому расчету, мы считаемъ, что эта уловка пущена въ ходъ для того, чтобы пріучить насъ къ мысли капитуляціи... Муки, дѣйствительно, у насъ немного, но хлѣба въ зернѣ хватить больше, чѣмъ на мѣсяцъ, но у насъ есть много лошадей, есть разные съѣстные продукты въ лавкахъ, которые надо подвергнуть реквизиціи -- мы можемъ смѣло держаться еще мѣсяцъ; въ это время паши арміи въ провинціяхъ снова начнутъ дѣйствовать; и мы не будемъ сидѣть сложа руки, и, дѣлая ежедневныя вылазки, станемъ безпокоить непріятеля день и ночь. Наши храбрые морскіе солдаты, наши храбрые артиллеристы, наша національная гвардія желаютъ продолжать борьбу и могутъ поддерживать ее, хотя-бы линейная пѣхота и мобили оставались въ своихъ казармахъ.
   Но пронеслась еще болѣе печальная молва: Трошю и Жюль Фавръ на севрскомъ мосту встрѣтились съ Мольтке и Бисмаркомъ и вступили въ переговоры. Неужели все кончено!?
   Надо такъ думать. Клерикальныя и реакціонныя газеты загалдили на всѣ тоны, что надо принять самыя рѣшительныя мѣры противъ внутреннихъ безпорядковъ, и привѣтствуютъ правительство зато, что оно начало съ запрещенія газетъ и закрытія клубовъ.
   А между тѣмъ смертность въ Парижѣ сильно увеличилась. Въ послѣднюю недѣлю умерло 4,500 человѣкъ, а въ предыдущую -- 4,000. Больше всего умираютъ отъ тифа и воспаленія легкихъ. Во время осады умерло 23,000-мы человѣкъ больше противъ числа умершихъ за это время въ прошломъ году. Я привожу цифры смертности въ гражданскомъ населеніи Парижа; между военными она также очень велика... Сколько смертныхъ приговоровъ легло въ пагубную урну плебисцита!
   "Journal de Paris" и "Journal des Débats" и другія имъ подобныя разразились протестами противъ Жюля Ферри, осмѣлившагося наложить руку на лошадей, возящихъ собственные экипажи, и послать ихъ на бойню. Для нашихъ экономистовъ, падающихъ ницъ предъ крупною буржуазіей), не имѣетъ никакого значенія фактъ, что эти лошади ѣдятъ хлѣбъ, который пошелъ-бы на пропитаніе недостаточныхъ парижанъ, ѣдятъ зерно, съ которымъ Парижъ могъ-бы дольше продержаться. По ихъ мнѣнію, слѣдовало прежде истребить лошадей низшей цѣны и худшей крови (т. е. возящихъ тяжести, и тѣмъ служащихъ дѣлу обороны), а потомъ уже постепенно, въ случаѣ крайней необходимости, дойти до чистокровныхъ скакуновъ и рысаковъ.
   Конечно, эти протесты пересыпаны цѣлой шумихой либеральныхъ фразъ, негодованіемъ противъ людей, посягающихъ на права собственности -- какъ-будто въ подобныхъ обстоятельствахъ можетъ быть рѣчь о правѣ собственности: городъ осажденъ, надо накормить два милліона жителей, понятно, что единственная возможность выполнить эту задачу заключается въ самой строгой реквизиціи всего, что можетъ быть съѣдено. Надо думать, что всякій человѣкъ съ здравымъ смысломъ понимаетъ, что лошади, запряженныя въ великолѣпные экипажи, развозящіе по Булонскому лѣсу кокотокъ, въ смыслѣ пользы приносимой оборонѣ, несравненно низшей цѣны, чѣмъ лошади, занятыя, перевозкой съѣстныхъ припасовъ или запряженныя въ экипажи, перевозящіе раненныхъ.
   Какъ ни ничтоженъ этотъ фактъ, но онъ показываетъ, что буржуазный мыслитель остается таковымъ при всякихъ, даже самыхъ исключительныхъ обстоятельствахъ. Толковать-же этимъ экономистамъ о томъ, что богатый буржуа, отдавая свою лошадь, на которой онъ разгуливаетъ по Булонскому лѣсу, ничего не теряетъ по сравненію съ извозчикомъ, заработывающимъ свой насущный хлѣбъ перевозкой тяжестей на своей рабочей лошади -- совершенно безполезно: къ такимъ простымъ и неопровержимымъ истинамъ они остаются всегда глухи.
   

25 января.

   Ночью наши диктаторы Трошю и Жюль Фавръ дѣйствительно совѣщались съ нашими побѣдителями. Подобно пастуху, продающему своихъ барановъ на бойню, они выдаютъ насъ пруссакамъ, отдаютъ во имя французской республики, и мы, ея граждане, не имѣемъ никакого понятія, на какихъ условіяхъ состоится эта выдача. Какая горькая и опія!
   Вчерашняя статья "Journal des Débats" обдала меня холодомъ съ ногъ до головы. Прилично, съ изысканной манерностью, съ лицемѣрными воздыханіями, съ подкладкой возмутительнаго цинизма, этотъ органъ, служащій золотому тельцу, приглашаетъ благороднѣйшаго генерала Виноа послѣдовать примѣру доблестнаго Базэна. Она проситъ этого участника въ декабрьскомъ переворотѣ отдать городъ, съ двухъмилліоннымъ населеніемъ нашимъ врагамъ, кидающимъ бомбы въ наши жилища. Но слишкомъ лицемѣрная, чтобы прямо выговорить слово "сдача", газета патеровъ іезуитскаго ордена, умоляетъ главнокомандующаго парижской арміей не терять мужества ни при какихъ обстоятельствахъ.
   Утромъ распространились слухи, что двадцать батальоновъ національной гвардіи направились къ площади Ратуши, чтобы отмстить за убитыхъ вчера товарищей. Конечно, эти слухи пущены съ намѣреніемъ агентами-подстрекателями. Всѣ стратегическіе пункты заняты массами линейныхъ войскъ всѣхъ родовъ оружія и мобилей и противъ нихъ нужно употребить еще болѣе значительныя массы, а съ двадцатью батальонами, конечно, нечего и думать о побѣдѣ. Сосчитывая всю эту массу войскъ, разставленныхъ по парижскимъ улицамъ изумляешься, какъ это могло случиться, что мы всегда встрѣчали противъ себя превосходныя силы непріятеля. Линейныя войска расположились въ городѣ бивуаками, и я проходилъ въ то время, какъ они обѣдали. Они получаютъ говядину въ достаточномъ количествѣ и по 750 граммовъ хлѣба, а мы только по 300; и для этихъ-то лѣнивцевъ и трусовъ, постоянно побѣждаемыхъ непріятелемъ, мы осудили себя на голодъ! Я обошелъ большее пространство, встрѣчая на каждомъ шагу солдатъ, и вынесъ изъ своей прогулки самое безотрадное впечатлѣніе. Эти люди, столь храбрые противъ своихъ безоружныхъ братьевъ, и столь смиренные при встрѣчѣ съ пруссаками, возбудили во мнѣ жалость, смѣшанную съ негодованіемъ. На большей части лицъ я прочиталъ отсутствіе размышленія и глупое самодовольство. Я никогда не думалъ, что годы насилій и преступленій такъ обезобразили нашу расу.
   

26 января.

   Несмотря на ожидаемое перемиріе, пруссаки удвоили силу своей бомбардировки противъ нашихъ фортовъ, нашихъ южныхъ кварталовъ, нашихъ госпиталей, нашего бѣднаго города Сенъ-Дени и его собора; они продолжаютъ убивать младенцевъ, женщинъ и больныхъ.
   Въ свою очередь и наше правительство не сидитъ сложа руки. Оно продолжаетъ аресты -- говорятъ, что посажено въ тюрьмы около ста человѣкъ за прикосновенность ихъ къ дѣламъ: мазасскому и на площади Ратуши.
   Парижъ еще не оправился отъ унынія и ужаса. Мѣра нашихъ несчастій переполняется: Жюль Фавръ и Трошю продолжаютъ вести переговоры съ Версалемъ.
   Линейныя войска и мобили окончательно выведены изъ фортовъ и расквартированы въ Парижѣ. Національные гвардейцы замѣстили ихъ въ фортахъ. Такимъ образомъ правительство однимъ камнемъ наноситъ два удара. Общественное мнѣніе высказывается противъ него, не можетъ-же оно, въ самомъ дѣлѣ, повѣрить, что сто человѣкъ національныхъ гвардейцевъ пытались овладѣть Ратушей, занятой 1,800 мобилей.
   

27 января.

   "Общество защитниковъ республики" умоляетъ правительство не отчаиваться въ спасеніи; оно проситъ генераловъ Трошю-Виноа отказаться отъ командованія и передать его капитану Жану Брюне, человѣку талантливому, стоящему на высотѣ положенія, который своей головой отвѣчаетъ за спасеніе Парижа.
   Тщетныя усилія, безполезныя попытки! Парижъ осужденъ своимъ собственнымъ правительствомъ обороны. Намъ извѣстны теперь потрясающія подробности засѣданія 21 января у министра народнаго просвѣщенія Жюля Симона. Туда приглашены были генералы и даже нѣкоторые полковники... Ихъ спросили: "Не хочетъ-ли кто-нибудь изъ нихъ принять на себя руководительство обширнымъ военнымъ предпріятіемъ? Если полковникъ захочетъ рискнуть на такое дѣло, даже совсѣмъ молодой человѣкъ, мы облечемъ его чрезвычайной властію"... Никто не отвѣчалъ...-- "Не знаете-ли вы кого-нибудь изъ офицеровъ, кто-бы могъ принять на себя отвѣтственность и выполнить великое предпріятіе?" -- "Мы не знаемъ никого"...-- "Чтоже дѣлать?"...-- "Ничего".-- "Однакожъ"...-- "Положить оружіе, какъ можно скорѣе".
   Тогда-то правительство народной обороны рѣшилось рискнуть энергическими дѣйствіями противъ партіи обороны, во что-бы то ни стало. Колебанія Пикара, опасавшагося за цѣлость своей головы, уступили мѣсто полномочію, данному полиціанту Крессону и солдату Виноа: бить безъ оглядки, разить, какъ можно скорѣе!
   Ознакомившись съ этими страшными извѣстіями, я сообщилъ ихъ моему пріятелю испанцу, поступившему волонтеромъ въ наши войска, чтобы сражаться за французскую республику. Выслушавъ ихъ, онъ сказалъ: "Можно-ли были ожидать другихъ отвѣтовъ отъ вашихъ генераловъ, когда они и есть настоящіе виновники всѣхъ пораженій. Они не имѣютъ понятія, что значитъ командовать войсками. Разскажу вамъ хоть о послѣднемъ дѣлѣ при Монтрету. Отрядъ, въ которомъ я находился, цѣлую ночь безцѣльно бродилъ туда и сюда, не зная, куда ему стать и что дѣлать. Мы не знали даже, гдѣ мы находимся, и только, когда занялась заря, увидѣли, что стоимъ въ окрестностяхъ Рюэля. Мы все-таки продолжали топтаться вокругъ этого мѣстечка. Въ это время къ намъ подъѣзжаетъ какой-то маленькій офицерикъ, сопровождаемый двумя адъютантами. "А! вы здѣсь! закричалъ онъ.-- Вамъ извѣстно, вѣроятно, что вы составляете лѣвый флангъ моего праваго крыла".-- "Да, лѣвый флангъ моего праваго полу-крыла!" пояснилъ онъ еще разъ свое приказаніе и ускакалъ. "Полу-крыло? что это такое?" спрашивали мы другъ у друга съ изумленіемъ, и слышали не вдалекѣ отъ себя канонаду и сильнѣйшій ружейный огонь. Наконецъ къ намъ подскакалъ другой офицеръ, рангомъ, должно быть, не ниже перваго. "Вамъ, господа, поручено овладѣть редутомъ Монтрету", сказалъ онъ.-- "Овладѣть редутомъ Монтрету? Но гдѣ-же онъ?" спросили мы.-- "Какъ, вы не знаете? Но онъ лежитъ въ этой сторонѣ; подвигайтесь между этихъ кустовъ и, по выстрѣламъ, которые будутъ въ васъ направлены, вы тотчасъ-же узнаете положеніе этой баттареи".-- "А много тамъ орудій?-- "Это вы скоро узнаете! А затѣмъ, имѣю честь кланяться, господа!" Онъ ускакалъ и мы больше его не видѣли. Итакъ, мы пошли, руководствуясь дымомъ непріятельскихъ орудій, и взяли редутъ Монтрету; мы удерживали его до тѣхъ поръ, пока, неизвѣстно но какимъ соображеніямъ, мы получили приказъ очистить его".
   

28 января.

   Главнокомандующій приказалъ солдатамъ исполнять всякое требованіе полицейскаго агента.
   Это распоряженіе такъ вяжется съ существующимъ положеніемъ дѣлъ, что на него никто не обращаетъ вниманія. Только этой пощечины не доставало нашей славной бонапартовской арміи, солдатамъ Виссамбурга, Седана, Мэца и Парижа. Отнынѣ маршальскій жезлъ будетъ замѣненъ кастетомъ и, по знаку полицейскаго надсмотрщика, будетъ высоко подыматься шпага Франціи!
   

29 января.

   Плачевный день, самый печальный въ нашей жизни! Все кончено, все кончено -- Парижъ капитулировалъ!
   Офиціальная газета" лежитъ у насъ передъ глазами, но мы не смѣемъ ее читать, не смѣемъ понимать Это превосходитъ всѣ наши догадки. Вотъ дѣло человѣка, который торжественно заявлялъ, что "Франція не уступитъ ни пяди своей територіи, ни камня своихъ крѣпостей",-- и другого, обѣщавшаго, что "парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ".
   Фавръ и Трошю отдали нашу голову, Бисмаркъ взялъ ее и положилъ въ свой прусскій мѣшокъ.
   Въ то время, какъ наши сердца одѣлись трауромъ, биржевые завсегдатаи чуть не пляшутъ отъ восторга: всѣ цѣнности на биржѣ поднялись. Да и какъ имъ не радоваться: вмѣстѣ съ пруссаками войдутъ въ Парижъ устрицы, страсбургскіе пироги, разная деликатная дичъ, можно будетъ пить и наѣдаться вволю, можно будетъ давать роскошные пиры. Республика умирающая -- прекрасно; республика мертвая -- еще лучше. Да здраствуютъ утонченные ужины съ кокотками! Ура Бисмарку, Трошю, Фавру, избавляющимъ насъ отъ скуки! Ура веселье! И къ чорту всякія туманныя разглагольствованія о родинѣ, чести и общемъ благосостояніи.
   Говорятъ, что въ Бордо въ нѣсколькихъ салонахъ уже провозгласили графа Парижскаго королемъ Франціи подъ именемъ Люи-Филиппа II. Говорятъ также, что при посредничествѣ лорда Лайонса миръ будетъ заключенъ безъ отрѣзки земель отъ Франціи, но подъ условіемъ орлеанистской реставраціи и учрежденія буржуазной монархіи. Добродушные простаки сеи-Жерменскаго предмѣстья сообщаютъ подъ секретомъ всѣмъ, кто хочетъ ихъ слушать, что новый французскій король заплатитъ изъ своей шкатулки всѣ издержки войны, а также удовлетворитъ денежную контрибуцію, которую Пруссія наложитъ на Францію, и десять лѣтъ не станетъ брать своего жалованья. По ихъ словамъ, новый король баснословно богатъ и очень милосердъ и вообще склоненъ къ дѣламъ благотворительности. Интересно, что подобныя-же басни разсказывались про Наполеона, когда онъ ткалъ свою паутину, въ которую уловилъ французскій народъ.
   Со стороны-же орлеанистовъ дуетъ вѣтеръ, который песетъ съ собой обвиненіе республики во всѣхъ теперешнихъ несчастіяхъ Франціи; если Трошю, Шанзи и Федербъ разбиты, въ ихъ пораженіи виновата республика. Не она-ли выдвинула на сцену принципъ всеобщей подачи голосовъ, говорятъ они.-- Я кому-же, какъ не этому принципу обязаны мы тѣмъ, что прошли черезъ министерство Оливье, Дювернуа и пр. Самъ Бонапартъ развѣ не былъ выраженіемъ всеобщей подачи голосовъ?
   Подобно Оливье, который, послѣ Рейхсгофена, удаляясь со сцены, посадилъ на несмѣняемыя мѣста своихъ пріятелей, правительство народной обороны спѣшитъ награждать мѣстами и отличіями своихъ вѣрныхъ слугъ, друзей и приверженцевъ.
   

30 января.

   Это вовсе не капитуляція (это слово очень непріятно звучитъ въ ушахъ и парижскій губернаторъ никогда не капитулируетъ), а только перемиріе, простая конвенція.
   То есть, это перемиріе, эта простая конвенція отнимаетъ у насъ все, и однакожъ этимъ ничего еще не оканчивается. Парижъ, съ связанными руками и ногами, сданъ, къ его горлу приставили пушку, но всего этого мало. Парижъ долженъ служить залогомъ за Францію, и если она захочетъ продолжать борьбу, Пруссія ей скажетъ: если ты станешь защищаться, я уничтожу Парижъ, я убью голодомъ его двухъ-милліонное населеніе.-- Парижъ заплатитъ тотчасъ-же 200 милліоновъ франковъ (Австрія послѣ Садовы заплатила только 60).-- Если по окончаніи перемирія не будетъ заключенъ миръ на тѣхъ условіяхъ, какія будетъ угодно назначить Пруссіи, тѣмъ хуже для Парижа.-- Вся линейняя армія и мобили сдаются военноплѣнными, но -- о, великая утонченность злобы и ироніи!-- остаются плѣнными среди насъ, на нашемъ содержаніи.-- Все оружіе сдается по описи пруссакамъ; между нимъ есть совершенно новое, еще не бывшее въ употребленіи.-- Всѣ форты сданы; Монъ-Валерьенъ становится теперь самою сильною прусскою крѣпостію.-- Я сказалъ, что всѣ наши форты сданы, но я ошибся: намъ оставили одинъ. "Оставьте намъ Вевсенъ, сказали Фавръ и Трошю Бисмарку, -- тутъ мы устроили тюрьму посильнѣе, чѣмъ Мазасъ и Нонсьержери. Тамъ заключенъ у насъ Делеклюзъ, Флюрансъ, мэры и ихъ помощники". На это Бисмаркъ хладнокровно иронически отвѣтилъ: "Вы правы. Венсенская крѣпость будетъ для насъ болѣе полезна, если останется въ вашихъ рукахъ. Владѣйте Венсеномъ!"
   Національная гвардія не обезоружена: Фавръ, Трошю и Бисмаркъ опасались, что если ей нанесутъ такую обиду, она, пожалуй, съ отчаянія возмутится и тогда обстоятельства непредвидѣнно усложнятся. По этимъ соображеніемъ ей позволили сохранить ея ружья-табакерки и нѣсколько шасспо. Но она тоже въ плѣну внутри своихъ стѣнъ, подъ бдительнымъ надзоромъ прусскихъ канонеровъ, день и ночь держащихъ горящій фитиль на готовѣ у нашихъ пушекъ, обращенныхъ теперь противъ Парижа. "Зашумите-ка теперь, попробуйте!" какъ будто говорятъ они.-- Еще не разрѣшенъ вопросъ будутъ-ли сданы пушки, такъ мужественно отнятыя генераломъ Виноа у національной гвардіи.-- Изъ Парижа можно выѣзжать только съ дозволенія пруссаковъ.-- Но этого мало, намъ нанесено еще послѣднее оскорбленіе: наши письма, даже письма, которыя мы будемъ писать въ провинцію къ нашимъ женамъ и дѣтямъ, чтобы узнать, живы-ли они, и объявить имъ, что мы сами здраствуемъ, -- наши письма, по договору, должны передаваться незапечатанными агенту прусской полиціи. Наши телеграммы должны проходить черезъ прусское телеграфное бюро. Мы до конца испили чашу стыда и поношенія и не скоро извлечется ядъ, проникшій въ нашъ разслабленный организмъ!
   Цѣлая треть Франціи отдана теперь на произволъ пруссаковъ, большая часть нашей арміи въ плѣну; остальная часть нашей страны, еще незанятая пруссаками, не смѣетъ снабжать Парижъ съѣстными припасами. Они приходятъ къ ламъ черезъ новую прусскую територію подъ конвоемъ пруссаковъ. И такъ будетъ до тѣхъ поръ, пока мы не примемъ условій мира, предложенныхъ Пруссіей.
   Каковы эти условія -- мы не знаемъ. Фавръ и Трошю, облеченные нашимъ довѣріемъ, не удостоиваютъ посвятить насъ въ тайну этихъ условій. Они отдали нашу жизнь, нашу честь, и что получили взамѣнъ этого? Двадцать дней правильнаго продовольствія, за которое мы заплатимъ, какъ и за все остальное. Насъ сдали непріятелю, не спросивъ даже согласны-ли мы на сдачу; мы дали имъ власть, чтобы они руководили нашей защитой, а они нанесли Франціи самый послѣдній, тяжкій ударъ.
   Конечно, вина наша. но какъ она ни велика, наказаніе чрезмѣрно. За плебисцитъ Бонапарту мы заплатили капитуляціей Седана и Мэца: за плебисцитъ Фавру и Трошю -- капитуляціей Парижа. Нація, сама отдающая себя на волю диктатора, тѣмъ самымъ впадаетъ въ рабство. Она сама себя бьетъ. О, Франція! Франція! что съ тобой сталось!
   

31 января.

   Все кончено! Все кончено! Мы потеряли все, что только могли потерять! Еслибъ мы были разбиты, раздавлены, наше горе не былобы такъ жгуче, наши страданія не сопровождались-бы такой горечью! Еслибъ въ нашей стѣнѣ была пробита брешь, еслибъ непріятель штурмовалъ нашъ городъ своими громадными колоннами, еслибъ на штыкахъ ворвался въ него уничтожая все на своемъ пути, мы былибы побѣждены грубою силою послѣ лютой борьбы. Но насъ никто не принуждалъ силой, мы сами сдались, когда еще могли держаться. Сколько дней -- не знаю, но мы должны были употребить всѣ усилія, чтобы избавиться отъ этихъ плаксивыхъ адвокатовъ, проливающихъ слезы фразеровъ, и генераловъ, товарищей седанскихъ героевъ, а потомъ попытаться еще разъ на рѣшительный бой, ввести въ него всѣ силы, которыми мы могли располагать, послать всякаго, у кого было оружіе.
   Но мы предпочли по уши погрузиться въ грязь. Намъ грозилъ голодъ -- это правда, но мы сдались раньше, чѣмъ онъ наступилъ, по крайней мѣрѣ двѣнадцатью днями раньше, на которые у насъ еще хватило-бы провизіи. Все кончилось у насъ печально, глупо. Мы внесли въ дѣло много доброй воли и терпѣнія -- и для чего? Мы потеряли лишнихъ 25,000 людей во время осады, мы разбили свое здоровье, мы возвели огромныя сооруженія, мы съ неутомимымъ рвеніемъ приготовляли средства для обороны -- и къ чему все это послужило?
   Марсово поле сплошь покрыто пушками, сваленными въ кучу для сдачи пруссакамъ. А намъ постоянно твердили, что наши вылазки не удавались по недостатку у насъ артиллеріи. Многіе изъ этихъ орудій еще не были въ употребленіи. Мы собирали подписки и лили пушки для пруссаковъ!... Цѣлыя телѣги нагружены совершенно новенькими шасспо -- и ихъ тоже сдадутъ пруссакамъ... А большая часть нашей національной гвардіи была вооружена ружьями старой конструкціи... Мы голодали, а въ фортахъ оказываются громадные запасы муки, сала и мяса, которые тоже достались пруссакамъ, такъ-какъ ихъ не успѣли увезти въ городъ. Трошю отнынѣ сдѣлается не менѣе знаменитъ, чѣмъ его соперникъ и другъ "славный Базэпъ". Не было на свѣтѣ болѣе глупыхъ, гнусныхъ и безпорядочныхъ капитуляцій, какъ капитуляціи Мэца и Парижа... По Трошю и Фавръ протестуютъ, когда говорятъ о капитуляціи... Паши форты, наши пушки, нашъ порохъ, наши двѣсти милліоновъ и наша честь -- все это отдано за перемиріе... Чтобы сдѣлать невозможной дальнѣйшую защиту, Фавръ и Трошю даютъ намъ 20 дней отдыха. Они насъ выдали руками непріятелю только затѣмъ, чтобы заключить почетный миръ, т. е. отдать несравненно больше, чѣмъ желалъ прежде самъ непріятель. Мольтке и Бисмаркъ прекрасно разсчитали: они взяли съ насъ 200 милліоновъ, а когда будетъ подписана настоящая капитуляція (должнаже она быть подписана по окончаніи перемирія и начатіи военныхъ дѣйствій), тогда съ насъ потребуютъ новыя сотни милліоновъ... Франція еще довольно богата, чтобы заплатить за свой стыдъ.
   У насъ были средства побѣдить непріятеля и мы не съумѣли воспользоваться ими -- вотъ что приводитъ насъ въ бѣшенство, вотъ чего мы не можемъ простить себѣ.
   Парижское населеніе до сихъ поръ еще не можетъ повѣрить дѣйствительности нашего чрезмѣрнаго бѣдствія. Потрясенное, ошеломленное оно читаетъ и перечитываетъ безсмертную конвенцію, заключенную Фавромъ; видя эти горы пушекъ и ружей, оно говоритъ: "намъ измѣнили! намъ измѣнили!" Только такое разъясненіе оно и можетъ дать своему неожиданному несчастію.
   Пораженіе Парижа, конечно, дѣло правительства, которое упрямо хотѣло одно нести отвѣтственность за наши судьбы. Оно не хотѣло принять помощь отъ парижскаго муниципалитета; оно заключало въ тюрьмы тѣхъ, кто желалъ помочь ему. И между тѣмъ оно само не вѣрило въ прочность обороны, которой взялось руководить. Трошю вѣрилъ только въ старыхъ солдатъ, оставшихся отъ Седана. Ему дали 100,000 мобилей, но они, по его мнѣнію, были плохіе рекруты -- онъ ихъ сталъ воспитывать и деморализировалъ по образцу седанцевъ. Но и ихъ онъ предпочиталъ національнымъ гвардейцамъ, которые были для него совсѣмъ антипатичны, и онъ смотрѣлъ на нихъ съ презрѣніемъ. Мы считали, что Парижъ располагаетъ отъ 400--500 тысячъ защитниковъ, Трошю считалъ годными 30,000 линейныхъ солдатъ и, пожалуй, еще 100,000 мобилей. Съ 500,000 защитниковъ мы легко могли одержать побѣду, съ 130,000 солдатами мы испытали пагубное пораженіе. но какъ-бы громко ни кричали вокругъ меня: измѣна! измѣна! я все-таки скажу, что Фавръ не измѣнникъ, но трусливъ; Трошю не измѣнникъ, онъ даже не глупъ, но человѣкъ посредственный, съ слабой волею, съ упрямымъ характеромъ, затучнѣвшій, вялый. Подъ его руководительствомъ, Парижъ кончилъ тѣмъ, что сталъ походить на своего губернатора -- на улитку, заключившуюся въ свою раковину, или, лучше, на громадную черепаху, которая глупо прячетъ свою маленькую головку и свои толстыя ноги подъ свой страшный панцырь, когда она могла-бы одной своей тяжестью раздавить непріятеля, который на нее нападаетъ...
   Итакъ, отвѣтственность за бѣдствіе падаетъ на наше правительство. Но на кого падаетъ отвѣтственность за это правительство? На насъ, на парижскій народъ. Это правительство состоитъ изъ нашихъ депутатовъ. Народъ провозгласилъ его 4 сентября и, что еще важнѣе, 3 ноября утвердилъ его плебисцитомъ, давъ ему громадное большинство (въ пропорціи семь противъ одного). Парижскій народъ долженъ обратить свой упрекъ и горечь не на Бисмарка и Вильгельма, а на Фавра и Трошю. Свой гнѣвъ и свой стыдъ ты долженъ перенести съ своего правительства на самого себя. Твое правительство -- это ты самъ. Ты далъ ему полную власть, ты не хотѣлъ его контролировать, не хотѣлъ никому поручить этотъ контроль -- и, на твою пагубу, оно злоупотребило своей властію, злоупотребило отсутствіемъ контроля. Ты не хотѣлъ контроля -- и посмотри, чего стоитъ тебѣ твое легкомысліе!
   А чего будетъ стоить -- мы не осмѣливаемся теперь и помыслить. Но, къ несчастію, уже теперь очевидно, что наше пораженіе отразится на нашихъ внутреннихъ дѣлахъ; все, что мы должны будемъ заплатить Пруссіи, мы должны взять съ раззоренной Франціи; гнѣвъ, которымъ мы не можемъ разразиться надъ непріятелемъ, мы перенесемъ на самихъ себя... можетъ быть неуспѣшная война противъ Германіи, война національная, политическая и чисто-внѣшняя обратится въ войну гражданскую, въ войну общественную... Горе побѣжденнымъ!
   Всходя на одну изъ альпійскихъ горъ я оступился и сталъ быстро скользить внизъ. Скользя по тающему снѣгу я скоро потерялъ равновѣсіе и свалился на утесистый откосъ и сталъ катиться далѣе; тщетно я пытался удержаться за скалы, встрѣчавшіяся на пути. Куда я летѣлъ? Въ пропасть? Къ смерти?-- конечно, я не могъ разрѣшить, и продолжалъ свое паденіе. То-же и съ Франціей. Она упала, она падаетъ все ниже и ниже; несясь отъ одного водоворота къ другому -- куда упадетъ она? Гдѣ остановится ее паденіе?-- никто не знаетъ. Горе тѣмъ, кто падаетъ! Горе побѣжденнымъ!
   Сегодня горе побѣжденнымъ! А завтра, завтра, можетъ быть, горе побѣдителямъ!

Жакъ Лефрень.

   
   Между воюющими сторонами уже заключены предварительныя условія мира 26 февраля (нов. ст.) въ Версали, и 1 марта утверждены французскимъ законодательнымъ собраніемъ, созваннымъ въ Бордо. Эти условія слѣдующія:
   1) Франція уступаетъ германской имперіи Эльзасъ, за исключеніемъ крѣпости Бельфора, и нѣмецкую Лотарингію съ крѣпостью Мецомъ.
   2) Франція уплачиваетъ германскому императору контрибуцію въ пять милліардовъ франковъ (1,250,000,000 руб. сер.); въ нынѣшнемъ году долженъ быть уплаченъ одинъ милліардъ; остальные четыре втеченіе трехъ послѣдующихъ лѣтъ. По тремъ разсроченнымъ милліардамъ Франція обязана уплачивать пять процентовъ со дня ратификаціи настоящаго договора.
   3) До окончательной уплаты контрибуціи 50,000 нѣмецкихъ войскъ будутъ занимать извѣстные департаменты Франціи; свое содержаніе они будутъ получать отъ французовъ. Впрочемъ, если Франція представитъ какую-нибудь солидную финансовую гарантію, занятіе французской територіи нѣмецкими войсками будетъ отмѣнено.
   4) жители областей, уступаемыхъ Германіи, до извѣстнаго срока имѣютъ право выселиться во Францію.
   5) Окончательныя условія мира во всѣхъ ихъ подробностяхъ будутъ опредѣлены на съѣздѣ представителей обѣихъ сторонъ въ Брюсселѣ.

"Дѣло", No 2, 1871

   
дствами, жизненными припасами и людьми.
   "Они не съумѣли понять, что въ осажденномъ городѣ всѣ безъ исключенія жители, преданные интересамъ отечества, имѣютъ одинаковое право на полученіе продовольствія. Они не съумѣли ничего предвидѣть. Тамъ, гдѣ могло-бы быть изобиліе, они произвели нищету. Вокругъ насъ умираютъ съ холода и почти-что съ голода. Страдаютъ женщины, изнемогаютъ и мрутъ дѣти.
   "Военное управленіе въ еще болѣе плачевномъ положеніи: вылазки безъ цѣли; убійственныя схватки безъ всякихъ результатовъ; повтореніе неудачъ, способное заставить пасть духомъ самыхъ храбрыхъ; Парижъ, подвергнутый бомбардировкѣ.
   "Правительство обнаружило свою несостоятельность: оно убиваетъ насъ.
   "Спасеніе Парижа требуетъ принятія энергическихъ рѣшеній.
   "На упреки общественнаго мнѣнія правительство отвѣчаетъ только угрозами. Оно объявляетъ, что поддержитъ порядокъ, какъ объявлялъ Бонапартъ передъ Седаномъ.
   "Если у нашихъ правителей, засѣдающихъ въ ратушѣ, есть еще доля патріотизма, то они должны сложить съ себя свое званіе и предоставить парижскому населенію самому озаботиться о своемъ освобожденіи. Муниципалитетъ или коммуна, какимъ-бы именемъ оно не называлось, есть единственное спасеніе для народа, его единственное прибѣжище противъ смерти.
   "Всякія присоединенія къ нынѣшнему правительству, всякія вмѣщенія въ него будутъ только подмазками, увѣковѣчивающими тѣ-же ошибки, тѣ-же бѣдствія. А увѣковѣчиваніе такой системы -- это капитуляція. Мецъ и Руанъ доказываютъ намъ, что капитуляція -- это голодъ, -- болѣе даже, раззореніе и позоръ: это переселеніе нашихъ войскъ и національной гвардіи въ Германію и шествіе ихъ по нѣмецкимъ городамъ среди оскорбленій; это уничтоженіе торговли, смерть промышленности, это контрибуціи, подавляющія Парижъ.-- Вотъ что готовятъ намъ неумѣлость или предательство.
   "Будетъ-ли великій народъ 89 года ждать въ бездѣйственномъ отчаяніи той минуты, въ которую страданія и голодъ охладятъ послѣднюю каплю крови въ его сердцѣ, за біеніемъ котораго внимательно слѣдитъ непріятель?
   "Парижское населеніе не захочетъ никогда примириться съ этими бѣдствіями и позоромъ. Оно знаетъ, что время еще не ушло, что рѣшительныя мѣры дозволятъ рабочимъ жить, а всѣмъ намъ сражаться.
   "Итакъ:
   "Общая реквизиція, даровое продовольствіе, поголовная атака.
   "Политика, стратегія и администрація 4 сентября осуждены. Мѣсто народу! Мѣсто коммунѣ!

Депутаты 20 округовъ."

   
   Все это прекрасно сказано; что касается критическаго разбора правительственныхъ дѣйствій, то онъ справедливъ; чувства, выраженныя въ воззваніи, раздѣляются всѣми парижанами. И однакожъ, это воззваніе имѣло успѣхъ самый посредственный. Отчего? Оттого, что это воззваніе къ возмущенію, а возмущеніе, въ настоящую минуту, былобы подавлено; неумѣлые и капитулярщики были-бы слишкомъ довольны новою неудачею патріотовъ и республиканцевъ, новымъ торжествомъ для реакціи и впускомъ пруссаковъ въ Парижъ. Чтобы убѣдиться въ этомъ, стоитъ почитать "Фигаро". Полный неуспѣхъ ночи 1 ноября стоилъ уже намъ двухъ мѣсяцевъ, болѣе, чѣмъ двухъ мѣсяцевъ, а наши дѣла, можетъ быть, только отодвинулись назадъ съ тѣхъ поръ. Возмущеніе въ настоящую минуту не имѣетъ никакого шанса на успѣхъ; напротивъ того. Подъ кровомъ собора парижской Богоматери стоя тѣ наготовѣ картечницы для дѣйствія "противъ белльвильской толпы". Лувръ и ратуша приготовлены для встрѣчи революціонеровъ лучше, чѣмъ многія изъ нашихъ крѣпостей, для встрѣчи пруссаковъ. Это потому, что правительство боится народа больше, чѣмъ пруссаковъ; оно боится народа, потому что сознаетъ себя отвѣтственнымъ передъ нимъ за совершенныя ошибки. Народъ строго выговариваетъ ему, а пруссаки расточаютъ ему комплименты; народъ зоветъ его пустомелей и тюфякомъ, а пруссаки величаютъ его превосходительствомъ. Итакъ, народъ весьма невыгоднаго мнѣнія о правительствѣ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ нисколько не расположенъ покончить съ нимъ, и пока онъ самъ не захочетъ этого, онъ бѣшено обратится противъ тѣхъ, которые хотятъ его насиловать и заставить идти быстрѣе, чѣмъ онъ того желаетъ. Вотъ почему тѣ, кто понимаетъ всю настоятельную необходимость вручить управленіе нашими дѣлами умамъ болѣе свѣтлымъ, сердцамъ болѣе честнымъ и рукамъ болѣе твердымъ, принадлежатъ, въ то-же время, къ тѣмъ, которые наиболѣе опасаются слишкомъ поспѣшной манифестаціи, какого-нибудь неудачнаго pronunciamento. Безумію мчаться впереди общественнаго мнѣнія такъ далеко, что оно не въ состояніи за вами послѣдовать.
   Воззваніе погрѣшаетъ еще и съ другой стороны. Говоря лишь о муниципалитетѣ и коммунѣ, -- и, можетъ быть, именно потому, что говоритъ лишь о нихъ,-- оно даетъ подразумѣвать диктатуру Флуранса и Бланки, которой, по крайней мѣрѣ теперь, никакимъ образомъ не желаетъ громадное большинство. Во сто разъ ужь лучше Трошю съ Фавромъ! говоритъ это большинство,
   Чтобы разрѣшить, но возможности, роковую дилемму: Фавръ или Бланки, Трошю или Флурансъ, центральный союзъ защитниковъ республики предлагаетъ составить комитетъ изъ трехъ лицъ: Фребо, артиллерійскаго генерала, Доріана, военнаго министра, и капитана Жана Бргонэ, главнокомандующаго. Манифестъ этого комитета проникнутъ достоинствомъ, разсудительностью и рѣшительностью, словомъ, онъ превосходенъ во всѣхъ отношеніяхъ, и потому никто и не толкуетъ о немъ. Онъ не льститъ ничьимъ страстямъ, не раздражаетъ ничьихъ ненавистей, и правительство сочло нужнымъ отвѣтить не ему, а Воззванію къ народу слѣдующею прокламаціей, которая прибивается въ настоящую минуту повсюду:
   

"Граждане Парижа,

   Въ эту минуту, когда врагъ удвоиваетъ свои усилія для нашего устраненія, гражданъ Парижа стараются ввести въ заблужденіе обманомъ и клеветою. Эксплуатируютъ, во вредъ оборонѣ, наши страданія и паши пожертвованія.
   "Ничто не вырветъ оружія изъ нашихъ рукъ. Отвага, довѣріе, патріотизмъ! Губернаторъ парижскій никогда не станетъ капитулировать.

Трошю".

   Этотъ отвѣтъ удовлетворилъ публику только наполовину. Она не видитъ обмана и клеветы въ упрекахъ главнокомандующему за его неудачныя вылазки и грустныя отступленія, и за то, что втеченіе четырехъ мѣсяцевъ онъ не только не заставилъ непріятеля отступить, но еще дозволилъ ему придвинуться къ намъ несравненно ближе. Обѣщаніе: "губернаторъ не станетъ капитулировать"... успокоительно тоже только наполовину. Я если онъ заставитъ капитулировать другихъ? Если, своими ошибками и неловкостями, онъ принудитъ своихъ сотоварищей или своего преемника подписать эту капитуляцію? И если даже г. Трошю пуститъ себѣ пулю въ лобъ за десять минутъ до капитуляціи, чѣмъ улучшаться отъ этого наши обстоятельства?
   Если парижское населеніе можетъ надѣяться на кого-нибудь, то развѣ на какой-бы-то ни было муниципалитетъ, на нашихъ мэровъ и ихъ помощниковъ, избранныхъ въ ту минуту, когда мы едва приходили въ себя послѣ роковой реакціи, послѣдовавшей за двойнымъ переворотомъ 4-го ноября; вокругъ этой законной власти сбирается оно теперь. Самою силою вещей, городское управленіе 20 округовъ съ каждымъ днемъ пріобрѣтаетъ большее значеніе; къ нему тяготѣютъ всѣ паши дѣла; какая-нибудь мэрія важнѣе теперь иного бывшаго министерства. Она составляетъ муравейникъ приходнымъ и уходящихъ. Городъ Парижъ теперь, въ сущности, федеративный союзъ двадцати кантоновъ, надъ которыми господствуетъ двадцать первый, ратуша, которую хотятъ уничтожить остальные двадцать. Свергнемъ диктатуру центральной мэріи; пусть собраніе 20 мэровъ и ихъ 60 помощниковъ рѣшаетъ всѣ гражданскія дѣла, какъ первая и послѣдняя инстанція; пусть военное управленіе отдаетъ ей отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ, и мы достигнемъ идеала, -- не того, къ которому стремятся крайніе лѣвые, но того, который признанъ самою значительною частью передовыхъ. Мы вертимся вокругъ этого рѣшенія болѣе и болѣе тѣсными кругами, но время не терпитъ, время не терпитъ! Существуютъ между мэріями и реакціонныя, даже клерикальныя; помощники, вообще, рѣшительнѣе своихъ мэровъ; муниципальный составъ пестръ,-- онъ вѣрно отражаетъ въ себѣ смутное состояніе общественнаго мнѣнія, и вотъ почему, общественное мнѣніе такъ благопріятно къ нему.
   На одномъ изъ предварительныхъ засѣданій мэровъ и ихъ помощниковъ, было рѣшено требовать отъ правительства немедленнаго составленія исполнительной комиссіи, полугражданской, полувоенной, но въ которой не присутствовалъ-бы Трошю. Пройдя черезъ уста г. мэровъ,-- при исключеніи помощниковъ,-- и черезъ переводъ и истолкованія г. Жюля Фавра, требованіе это умалилось до ничтожности,-- о чемъ мы, впрочемъ, не жалѣемъ, такъ-какъ комиссія была-бы дурно составлена, а черезъ это мѣра вышла-бы неудовлетворительной. Засѣданіе, по поводу этого предложенія, было очень бурно; оно вполнѣ характеризуется слѣдующими эпизодомъ.
   -- Господинъ Фавръ, сказалъ одинъ мэръ-республиканецъ,-- мы вовсе не стараемся занять ваше мѣсто, какъ вы думаете, и избавить васъ отъ отвѣтственности. Но если Парижъ станетъ капитулировать, мы васъ разстрѣляемъ: вотъ и все.
   Тогда Фавръ встаетъ и принимаетъ ораторскую позу:-- Мое личное достоинство воспрещаетъ мнѣ...
   Перерывъ со стороны одного реакціонернаго мэра:
   -- Помилуйте, г. Фавръ, вамъ говорятъ о спасеніи отечества, а вы, въ отвѣтъ, толкуете о вашей личности!...
   

7 января.

   Правительство національной обороны, исполняющее разомъ обязанности адвоката, мясника и булочника, не смѣя продавать всякаго рода мясо, разрѣшило устройство частныхъ мясныхъ лавокъ на ряду съ правительственными. Проходя передъ однимъ такимъ частнымъ торговцемъ, я услышалъ такой торгъ. Торгуютъ собачью ногу:
   -- Почемъ задняя четверть барбоски?
   -- Восемь франковъ за килограмъ, сударыня.
   Канонада не умолкаетъ ни на минуту, но мы начинаетъ привыкать къ ней; о бомбахъ говорятъ теперь съ тою-же безпечностью (ach! diese grundlose Frivolitaet der Franzosen!), съ которой говорили-бы объ уличныхъ мальчишкахъ, швыряющихъ каменьями въ окна. Нужда умъ родитъ. Стекла оклеиваютъ бумагой для того, чтобы они не трескались отъ сотрясенія воздуха.
   Отсутствіе извѣстій извнѣ становится, наконецъ, невыносимымъ; нами овладѣло просто отчаяніе и мы дошли до того, что стали требовать, чтобы каждую ночь высылалась тысяча человѣкъ съ десятью картечницами, то противъ одного поста, то противъ другого, хотя-бы для того, чтобы забирать плѣнныхъ, которые могли-бы поразсказать намъ что-нибудь. Недавно вечеромъ, генералъ Дюкро сказалъ на одномъ изъ нашихъ аванпостовъ: намъ не мѣшало-бы имѣть нѣсколько нѣмецкихъ газетъ. Есть охотники идти за ними! Пятьдесятъ человѣкъ откликнулись тотчасъ-же и, черезъ два часа атаковали прусскій постъ изъ 40 человѣкъ, которые, застигнутые почти врасплохъ, не имѣли времени опомниться. Шестеро изъ нихъ были приведены въ Парижъ, вмѣстѣ съ тремя газетами, запятнанными кровью. Одна изъ этихъ газетъ оказалась нумеромъ прусской офиціальной газеты отъ 26 декабря. Редакція коментируетъ въ ней прокламацію короля Вильгельма къ своему народу,
   "....." прокламацію, встрѣчающую единодушнѣйшій отголосокъ въ нашемъ отечествѣ. Вмѣстѣ съ сыновьями и братьями, находящимися подъ знаменами, весь нашъ народъ готовъ полагать всѣ свои силы въ эту борьбу, до тѣхъ поръ, пока будетъ достигнута честная цѣль,-- до тѣхъ поръ, пока побѣда не доставитъ намъ условій прочнаго мира.
   "Послѣдній періодъ этой тяжкой войны породилъ повсюду убѣжденіе, что до того времени, пока воинственно предпріимчивому духу Франціи не будетъ поставлена могущественная пограничная преграда, будущія поколѣнія не будутъ въ состояніи разсчитывать на миръ.
   "Наши войска совершаютъ теперь тяжелую зимнюю кампанію, среди населенія, національная слабость и страсти котораго эксплоатируются, для призыва къ борьбѣ всего народа,-- людьми, удержавшими въ своихъ рукахъ государственную власть, послѣ ея неправильнаго захвата. То, что не могло быть достигнуто воззваніемъ къ національному чувству, сдѣлано теперь терроризмомъ настоящаго правительства, принуждающаго населеніе браться за оружіе, и организація партизанской войны, посредствомъ созданія вольныхъ стрѣлковъ, увѣнчала роковое дѣло этой диктатуры.
   "Такимъ образомъ, война, которую наши войска желали всегда вести согласно законамъ европейской цивилизаціи, извращена нынѣ во Франціи самымъ печальнымъ образомъ. Грустію сказать, но трудно опредѣлить границу, существующую между разбойникомъ и солдатомъ среди этихъ вольныхъ стрѣлковъ и тѣхъ легіоновъ, которые образованы во Франціи иноземными авантюристами. При ихъ образѣ войны, неизвѣстно, гдѣ кончается честный бой и начинается убійство. Доведенное до фанатизма населеніе принимаетъ участіе въ самыхъ крайнихъ насиліяхъ, такъ-что начальники нѣмецкихъ войскъ, при такомъ предательствѣ и нарушеніи всякихъ правилъ чести, видятъ себя вынужденными принимать въ свою очередь суровыя мѣры....."
   Это офиціальное выраженіе прусскихъ мыслей интересуетъ парижскихъ читателей несомнѣнно болѣе, чѣмъ оно интересовало берлинскихъ. Мы уразумѣваемъ изъ сказанныхъ строкъ, что нѣмецкое населеніе охлаждается къ дѣлу въ той-же пропорціи, въ какой французское разгорячается къ нему; замѣчаемъ минорный тонъ, въ которомъ исчисляются постепенныя прусскія побѣды, "изумительный военный успѣхъ противъ крѣпостей", "достойная удивленія осада большой столицы", "гигантскія укрѣпленія которой ошибочно считаются неприступными, несмотря на тѣ исполинскія военныя средства, съ которыми непріятель тщетно старается прорвать наши блокадныя линіи" "..... чудное маневрированіе нашихъ армій, занимающихъ почти треть Франціи..." Засвидѣтельствовавъ съ гордостью, что вся нѣмецкая нація идетъ противъ Франціи, берлинскій органъ негодуетъ на то, что вся Франція начинаетъ возставать противъ нѣмецкихъ войскъ. Онъ не можетъ простить намъ націяхъ вольныхъ стрѣлковъ (зачѣмъ у насъ ихъ не больше!); въ легіонахъ, собранныхъ авантюристомъ Гарибальди, онъ не различаетъ солдата отъ разбойника. Съ одной стороны, населеніе дѣйствуетъ лишь подъ гнетомъ террора, устроеннаго диктаторами Фавромъ и Гамботой; съ другой, оно офанатизировано и совершаетъ непосредственно страшныя крайности; возстаніе поселянъ, защищающихъ свои очаги, называется предательствомъ и нарушеніемъ всякихъ правилъ чести. И все это печатается, все это читается, и всему этому болѣе или менѣе вѣрятъ люди, захлебывающіеся такими рѣчами. Но конечно, несравненно болѣе этихъ общихъ казенныхъ мѣстъ, насъ занимаетъ высказанное въ газетѣ убѣжденіе, что прусскую Германію неотвязчиво мучитъ таже неотступная мысль: "Мы будемъ продолжать войну до тѣхъ поръ, пока не стяжаемъ прочнаго и честнаго мира."
   Для Германіи императорской и феодальной, честный миръ -- это завоеваніе Эльзаса и Лотарингіи,-- это захватъ всего, что можно захватить. Честь Германіи есть безчестіе Франціи. А для того, чтобы обезчещенная Франція не отомстила рано или поздно, надо отрубить ей руки и ноги, надо укротить ее такимъ образомъ, чтобы она никогда уже не подняла ни головы, ни руки,-- стало быть, надо убить ее, Итакъ, честь Германіи состоитъ въ безчестіи Франціи, и для упроченія мира надо умертвить Францію.
   Народъ нѣмецкій, вотъ что вѣщаютъ офиціальныя прокламаціи, вотъ что ревутъ бомбы, которыми ты мечешь намъ въ лицо. И вотъ отвѣтъ, который посылаетъ тебѣ французскій народъ: Франція по хочетъ допустить убійства надъ собою, и ты не убьешь ее. Франція не хочетъ быть обезчещенной и ты не обезчестишь ее.
   

8 января.

   Занесемъ въ дневникъ, какъ историческій документъ, статью Times'а (отъ 25 октября), заявляющаго свое живѣйшей удовольствіе по поводу основанія могущественнаго германскаго государства. Times видитъ, или притворяется, что видитъ въ этомъ событіи лишь униженіе Франціи, укрощенной надолго. Сказанная статья дошла до насъ только сегодня, черезъ посредничество "Ньюіоркскаго Вѣстника":
   "Нельзя достаточно оцѣнить всей политической важности этого измѣненія въ порядкѣ вещей... Будетъ Германія сильная, единая, имѣющая въ своей главѣ домъ, служащій представителемъ не только отечественныхъ германскихъ интересовъ, но и воинской славы. Съ одной стороны Германіи будетъ стоять Россія, сильная и бдительная, какъ всегда, съ другой Франція, или терпѣливо переносящая свою перемѣну счастья, или горящая жаждою отплаты, но, во всякомъ случаѣ, безсильная въ долгое время для той великой роли, которую она играла впродолженіе блестящаго періода наполеоновской реставраціи. (Times восхищается еще бонапартистскимъ позоромъ!)
   "Что касается до насъ, англичанъ, то вмѣсто прежнихъ двухъ силмыхъ европейскихъ державъ на континентѣ и, между ними, націи...которая могла-бы быть ежеминутно подавлена, еслибы эти двѣ высшія державы вздумали соединиться, -- мы (sic) имѣемъ теперь въ центрѣ Европы могучую преграду, и, такимъ образомъ, упрочивается общее зданіе..."
   Итакъ, пожеланія предшествовавшихъ поколѣній государственныхъ людей Англіи нынѣ осуществляются. "Всѣ они желали созданія такой могущественной центральной державы. Они содѣйствовали этому и въ военное, и въ мирное время, своими переговорами и трактатами... Германія осуществитъ, наконецъ, то, что было, такъ долго, только нашей мечтою..."
   Славный, благодушнѣйшій "Times"! Твой идеалъ олицетворяется, наконецъ! Милый другъ сердечнаго согласія, ты, нашъ вѣрный союзникъ въ то время, когда господинъ Бонапартъ разсыпался въ любезностяхъ передъ Англіей, ты испускаешь крикъ радости, сердечный крикъ, теперь, когда видишь Францію павшею надолго и утратившею величіе съ потерею своихъ Морни, Фульдовъ, Гаусмановъ. Радуйся, пока дѣла въ этомъ положеніи, поздравляй себя! Прихлебатель толстыхъ лавочниковъ лондонскаго Сити, гордись своей нравственностью, гордись своей добротою, своимъ великодушіемъ и прозорливостью!
   Канонада и бомбардированіе. Ежесекундные выстрѣлы. Съ каждымъ ударомъ своего сердца Парижъ мечетъ бомбу; Пруссія отвѣчаетъ ему тѣмъ-же. Какая-то бомба лопнула въ сосѣднемъ саду; не понимаю, почему непріятель ожесточился именно противъ Валь-де-Граса, несмотря на его госпитальный флагъ. Изъ моего окна виднѣются на горизонтѣ три горящіе дома или три деревни. Горятъ они во имя объединенія Германіи. Говорятъ, что всѣ эти ужасы дѣлаются для чести и спокойствія Германіи, для упроченія мира грядущихъ поколѣній. До чего люди нелѣпы!
   Франція и Германія спорятъ о преобладаніи. Та нація, которая выжжетъ болѣе, награбитъ болѣе, болѣе передушитъ и перебьетъ людей, -- та, которая запуститъ свои когти глубже въ глаза своей противницѣ, свои клыки глубже ей въ бока и въ нѣдра,-- та нація будетъ имѣть право считать себя преобладающей.

Жакъ Лефрень.

"Дѣло", No 1, 1871

   
и отчаянія; мы готовы на всѣ жертвы и, въ виду врага, которому все благопріятствуетъ, клянемся не сдаваться никогда! Пока у насъ есть подъ ногами хотя одинъ вершокъ священной земли, мы будемъ твердо держать славное знамя республики. Наше дѣло -- дѣло права и справедливости. Европа видитъ и сознаетъ это; при видѣ столькихъ незаслуженныхъ несчастій, Европа возмутилась и заговорила но собственному побужденію, безъ призыва, даже безъ согласія съ нашей стороны. Но не будемъ себя обманывать. Сохранимъ всю свою энергію и докажемъ на дѣлѣ, что мы желаемъ и можемъ одни отстоять вашу честь, независимость, цѣлость нашего отечества и все то, что дѣлаетъ его гордымъ и свободнымъ. Да здравствуетъ Франція! Да здравствуетъ единая и нераздѣльная республика Кремѣе, Глэ-Бизуанъ, Гамбетта".
   Имя Базена произносится всѣми съ отвращеніемъ, никто не сомнѣвается, что онъ измѣнилъ, что онъ сдалъ армію и крѣпость Мэцъ вслѣдствіе тайныхъ переговоровъ съ своимъ бывшимъ господиномъ. Ходятъ слухи, что онъ будто-бы предлагалъ Бисмарку свое содѣйствіе къ возстановленію Наполеона III. Все это возможно: Базенъ воспитывался въ такой школѣ, которая развращала людей до полнѣйшаго нравственнаго уродства, и сомнѣваться въ его измѣнѣ могутъ развѣ самые наивные люди. И въ самомъ дѣлѣ, въ его распоряженіи находится 170-тысячное войско, а онъ спокойно сидитъ за стѣнами крѣпости, уничтожаетъ продовольственные запасы мэцскаго гарнизона, и не пытается пробиться! Ходятъ слухи, что нѣсколько разъ его силы превышали численность нѣмецкой арміи, стоявшей противъ него, что въ его рукахъ была побѣда, и онъ не только не пользовался своимъ благопріятнымъ положеніемъ, но, видимо, намѣренію не хотѣлъ имъ пользоваться. Что-же, это развѣ не измѣна? Скажутъ, голодъ довелъ его до капитуляціи, но вѣдь онъ самъ довелъ свою армію до голода, -- такой исходъ былъ въ его планахъ. Съ тѣхъ поръ какъ существуютъ войны еще не бывало примѣра капитуляціи съ такими громадными силами. Насъ приводила въ ужасъ и негодованіе седанская катастрофа, но что-же она по сравненію съ капитулиніей Маца и арміи Базэна? Тамъ, по крайней мѣрѣ, люди сражались и были загнаны на границу нейтральной страны; тамъ былъ Наполеонъ, сильно дрожавшій за свою жизнь и потому поспѣшившій заключить капитуляцію. А здѣсь были всѣ шансы на побѣду, и если не на нее, то, по крайней мѣрѣ, на возможность пробиться и принести пользу Франціи.
   Но, можетъ быть, это къ лучшему. Такое крупное несчастіе отзовется въ сердцахъ всѣхъ французовъ и побудитъ ихъ на самое отчаянное сопротивленіе; народныя силы воспрянутъ снова и побѣды опять сдружатся съ французскимъ оружіемъ. А за побѣдами послѣдуетъ честный миръ, который такъ необходимъ для израненной, раззоренной Франціи.
   

4 ноября.

   Результаты народнаго голосованія въ Парижѣ обнародованы; они совершенно благопріятны правительству народной обороны; почти девять десятыхъ населенія высказалось въ пользу удержанія существующаго правительства. Иные результаты и не могли получиться. Теперь некогда думать о перемѣнѣ правительства; мысли всѣхъ гражданъ должны быть направлены на одно: отразить врага отъ Парижа и затѣмъ заставить его очистить французскую территорію.
   При пріемѣ депутаціи національной гвардіи, Трошю произнесъ рѣчь, заключительныя слова которой -- "Граждане, я выражу ваши общія чувства въ восторженномъ восклицаніи: "да здравствуетъ республика!" Она одна можетъ спасти насъ: ея гибель будетъ и нашей гибелью!" -- вызвали необычайный восторгъ.
   Жюль Фавръ тоже произнесъ рѣчь, въ которой напомнилъ, что правительство народной обороны поклялось не уступать непріятелю ни одной пяди французской земли и намѣрено твердо сдержать свою клятву.
   Болѣе ничего пока и не требуетъ отъ него Франція!

Жакъ Лефрень.

"Дѣло", No 11, 1870

   
хъ пораженій подъ Форбахомъ и Висамбургомъ, пораженій, которыя покрыли позоромъ только французскихъ генераловъ, а не солдатъ. Но это ужасное преступленіе ложится позорнымъ клеймомъ на всю Францію, дѣлаетъ ненавистною всеобщую подачу голосовъ. Это -- одно изъ тѣхъ преступленій, которыя поселяютъ ужасъ къ человѣческой природѣ вообще. Тутъ ужь невольно стараешься твердить самому себѣ, что эти жалкіе жители Перигора не умѣютъ ни читать, ни писать, что все ихъ моральное воспитаніе имъ дали благодушные Fréres-Ignorantins, наконецъ, что бываютъ минуты, когда на массу нападаетъ настоящая повальная болѣзнь -- эпидемія паники или энтузіазма, эпидемія кровожадности или раскаянья, -- безумія, изступленія или сумазбродства. Тутъ невольно извлекаешь такой выводъ: этотъ верховный народъ не всегда находится въ положеніи вмѣняемости, на него находятъ припадки ослѣпленія и повальнаго бѣшенства.
   Но что сказать о тѣхъ субъектахъ, которые эксплуатируютъ невѣжество, безтолковость и нервную раздражительность массы; что сказать о всѣхъ этихъ господахъ, умѣющихъ читать и писать, -- о дипломатахъ, префектахъ, министрахъ, государственныхъ сановникахъ, приводящихъ большого недоросля въ такую ярость, при которой онъ совершаетъ неслыханныя мерзости! Что сказать объ этихъ злодѣяхъ въ модныхъ палевыхъ перчаткахъ, объ этихъ негодяяхъ, осмѣлившихся писать, наканунѣ перигорскаго преступленія, въ бонапартистскихъ газетахъ такія милыя строки:
   "Въ низкой измѣнѣ декламаторовъ лѣвой стороны нельзя было бы отнять своего рода мужества, если бы они рѣшились хотя разъ чистосердечно закричать: "да здравствуетъ республика!" Они, и только одни они подвергли насъ такой"грозной опасности -- своими безтолковыми или предательскими рѣчами, хваленымъ уничтоженіемъ постоянной арміи, и еще въ этомъ году они сократили численность войска на десять тысячъ человѣкъ... Что за дѣло этой прусско-республиканской партіи, представляемой газетами "le Siècle", "le Rappel", "le Reveil", "la Marseillaise" и "le Temps",-- что имъ за дѣло до раззоренія Франціи, размежеванія ея территоріи, до всѣхъ бѣдствій, испытываемыхъ націей. Имъ во что бы то ни стало хочется провозгласить демократическую и соціальную республику. Эти пруссаки и ихъ соумышленники -- республиканцы сѣверной Америки (притопа всѣхъ воровъ, мошенниковъ, бродягъ, нищихъ, преступниковъ, преслѣдуемыхъ правосудіемъ), соціалисты, коммунисты -- всѣ они выжидаютъ только благопріятнаго случая, чтобы отворить непріятелю ворота Парижа""...
   Итакъ, бонапартистскіе органы всю отвѣтственность за пораженіе Фальи, Фроссара и Мак-Магона взваливаютъ на республиканцевъ. И они работали съ большимъ успѣхомъ. Въ одно прекрасное утро къ намъ въ комнату вбѣгаетъ, въ страшномъ переполохѣ, запыхавшаяся кухарка: "такъ и такъ, модъ, республиканцы продали Францію! На рынкѣ только и говорятъ, что императору измѣнили республиканскіе генералы!" А вѣдь рынокъ-то этотъ находится въ одномъ изъ центровъ Парижа! Если такой чепухѣ вѣрятъ на парижскомъ рынкѣ, то почему-же не вѣрить ей на ярмарочной площади въ Перигорѣ?!..
   Неугодно ли прочесть, какъ распѣваетъ секретарь г. Руэ -- вицеимператора и президента сената, въ болѣе, чѣмъ оффиціальномъ органѣ -- "le Public".
   "Настоящая война, пишетъ онъ, не есть дѣло имперіи. Это -- результатъ того безпутнаго режима, который называютъ парламентарнымъ. На него-то и должна падать -- всецѣло и исключительно -- вся отвѣтственность за настоящее бѣдственное положеніе. Для удовлетворенія мелочного, личнаго тщеславія, режимъ этотъ ниспровергъ тѣ раціональныя условія, среди которыхъ Франція шла по пути прогресса и цивилизаціи. Втеченіи восьми послѣднихъ мѣсяцевъ онъ подстрекалъ всѣ честолюбивыя бредни, лелѣялъ вражду и ненависть и въ безумномъ предпріятьи внѣшней войны искалъ вознагражденія за безумные промахи внутри".
   А между-тѣмъ этотъ-же самый Руэ еще такъ недавно говорилъ, поднося императору адресъ сената:
   "Благодаря вашимъ неусыпнымъ заботамъ, государь, нація готова... Умѣряя неосторожное нетерпѣніе, но одушевленный тѣмъ мужественнымъ спокойствіемъ, которое составляетъ настоящую силу, императоръ умѣлъ выжидать. По втеченіи послѣднихъ четырехъ лѣтъ онъ довелъ до возможнаго совершенства вооруженіе нашихъ солдатъ, непоколебимо упрочилъ организацію нашихъ военныхъ силъ. Такъ пусть-же онъ, съ справедливой гордостью и благороднымъ довѣріемъ, станетъ во главѣ героевъ Мадженты и Сольферино, пусть ведетъ свои стройные легіоны на поля новыхъ, славныхъ побѣдъ"...
   Весьма курьезно для насъ то, что плебисцитарный простолюдинъ только повторяетъ слова президента сената, разумѣется, на свой манеръ. "Республиканцы", говоритъ онъ, "подослали Оливье къ императору. Оливье прикидывался, будто хочетъ измѣнить республиканцамъ для того только, чтобы удачнѣе измѣнить императору. По проискамъ Оливье, императору была объявлена война, а потомъ республиканцы-генералы, въ свою очередь, измѣнили императору". Для огромныхъ массъ сельскаго народа это сдѣлалось такъ несомнѣнно, какъ евангельскій текстъ. Попробуйте-ка выказать хоть тѣнь сомнѣнія, и вы рискуете быть сожженнымъ на медленномъ огнѣ!
   Этимъ простакамъ императоръ представляется какою-то пифическою личностью. Это -- олицетвореніе ихъ собственнаго непроницаемаго невѣжества. Ихъ легендарный императоръ непогрѣшимъ, какъ папа, непобѣдимъ, какъ Роландъ или Карлъ Великій, но можетъ быть жертвою измѣны.
   Поговариваютъ о новомъ Coup-d`Etat. Малѣйшій успѣхъ Мак-Магона будетъ, по слухамъ, сопровождаться распущеніемъ законодательнаго собранія.
   

28 августа.

   Сегодня мы получили слѣдующее интересное письмо отъ одного молодого хирурга, находящагося въ арміи Мак-Магона. Письмо помѣчено 24 августа.
   "Сегодня мы выступили въ походъ. Начиная съ шести часовъ утра и до четырехъ пополудни, безостановочно тянулась сто сорока-тысячная армія Солдаты были бодры, веселы, глядѣли настоящими козырями.
   Но много ли изъ нихъ останется? Многіе ли вернутся живыми? Какая масса бравыхъ, свѣжихъ силъ обречена на гибель и истребленіе! И сколько раздирающихъ душу эпизодовъ видишь кругомъ себя! По окраинамъ дороги, во рвахъ, валяются бѣдные солдаты -- изнуренные, загнанные; у однихъ изъ груди вырывается уже предсмертная хрипота, другіе, трясясь отъ лихорадки, еле-еле тащатся къ полю сраженій, гдѣ ихъ покончитъ какое нибудь шальное ядро. Идти на смерть въ полномъ сознаніи здоровья, конечно, ужасно, но изъ за чего уже, кажется, этимъ недужнымъ такъ гоняться за смертью!!
   И однако веселость одушевляетъ всю военную компанію. Всюду смѣхъ, шуточки, каламбуры. Что прикажешь дѣлать?! Тутъ ко всему скоро привыкнешь. Въ то время, когда на насъ напало особенно тяжелое раздумье объ ужасахъ войны, о дикихъ сценахъ, видѣнныхъ нами, одинъ изъ моихъ пріятелей съострилъ, поглядывая на свои бѣдныя, распухшія отъ переходовъ ноги: "вѣдь вотъ, мой другъ, и меня сдѣлали новымъ эдипомъ!!"
   Эта веселость можетъ, правда, покоробить душу тому, кто любитъ наблюдать контрасты. И то сказать -- они представляются какъ-то сами собою. Особенно тягостно было для меня видѣть, какъ многіе изъ насъ, мучимые голодомъ, грубо требовали съѣстныхъ припасовъ отъ бѣдныхъ мѣстныхъ жителей, и безъ того въ конецъ ограбленныхъ прусскими ноборами. Несчастные дрожали, какъ осиновый листъ, подъ громомъ солдатской ругани. Это было тѣмъ жесточе, что эти бѣдняки, страдавшіе больше насъ, приняли насъ съ радостью, какъ друзей и защитниковъ дорогого сердцу отечества. Въ салонѣ мы умѣемъ показать себя и вѣжливыми, и предупредительными, но тутъ -- въ насъ вдругъ разнуздались всѣ пошлые, безобразные инстинкты. Силы небесныя, насколько вѣковъ мы отстали!"
   

29 августа.

   Крикуны газетъ "Figaro" добились таки своего. Они такъ науськали французское населеніе противъ нѣмцевъ, поголовно объявленныхъ прусскими шпіонами, что губернаторъ Парижа -- Трошю отдалъ приказъ, въ силу котораго нѣмцы -- всѣ, всѣ, безъ исключенія -- втеченіи трехъ сутокъ должны оставить сенскій департаментъ. Мѣра эта, объявляетъ Трошю, необходима въ интересахъ національной обороны, и правительство не можетъ гарантировать безопасность лицъ, принадлежащихъ, по своей національности, къ враждебнымъ Франціи странамъ. "Фигаро" остается недоволенъ только тѣмъ, что ихъ прямо не вытурили съ французской территоріи". Эти нѣмцы, свидѣтельствуетъ онъ, будутъ, какъ нельзя лучше шпіонить и въ провинціи, разоблачая передвиженія войскъ, неизвѣстныя намъ самимъ. Хорошо еще, что въ Парижѣ за ними слѣдить все-таки легче, чѣмъ въ провинціи... Трошю разрѣшилъ намъ самимъ чинить правосудіе... И ужь мы, конечно, не дадимъ себя въ обиду!"
   Господа изувѣры Gaulois, Figaro, Paris-Journal и прочей печатной грязи,-- вспомните, что даже у бедуиновъ голова врага, спящаго подъ ихъ шатромъ, считается священною! До сихъ поръ мы думали, что честное гостепріимство составляетъ одну изъ добродѣтелей Франціи. Нѣмецкое населеніе въ стѣнахъ Парижа было не только совершенно безвредно, въ его огромномъ большинствѣ, но это было также глубоко честное, рабочее, смышленное населеніе,-- мы рѣшаемся добавить даже -- болѣе привязанное къ Франціи, чѣмъ большинство французовъ. Мѣра ваша -- преступленіе, мало того, колоссальная глупость. Вы впослѣдствіи сами увидите, какую потерю несете, изгоняя мирныхъ нѣмцевъ изъ Парижа. Вы несправедливо подозрѣваете вашихъ гостей, вашихъ друзей, вы клевещете на нихъ, осыпаете оскорбленіями, прогоняете, раззоряете до тла,-- ну помните же, что въ нихъ вы готовите себѣ ужасныхъ, заклятыхъ враговъ... Нагоняя честныхъ и полезныхъ рабочихъ, которые притомъ уносятъ съ собой всѣ тайны парижской фабрикаціи,-- вы поступаете также разумно и практично, какъ когда-то поступилъ Людовикъ XIV, выгнавшій всѣхъ протестантовъ за предѣлы Франціи; эти протестанты -- скажемъ мимоходомъ -- въ значительной мѣрѣ способствовали развитію Берлина, величію Пруссіи. Фридриха Il-го спросили разъ: что Франція могла бы сдѣлать для него самаго пріятнаго?-- "Декретировать вторичное уничтоженіе нантскаго эдикта!!"
   Я провожалъ на станцію желѣзной дороги нѣкоторыхъ честныхъ нѣмцевъ, моихъ друзей, уѣзжавшихъ въ Лондонъ. Ихъ горькія жалобы и проклятія наполняли меня стыдомъ и горькою скоръ бью...
   Органъ Абу -- Le Soir -- свирѣпо протестуетъ противъ того, что полиція оставляетъ за собой право выдавать завѣдомо безвреднымъ нѣмцамъ свидѣтельства на проживаніе въ столицѣ. Эта честная газетка объявляетъ, что доносъ сдѣлался теперь одною изъ первыхъ обязанностей гражданина. Не донести на человѣка, подозрѣваемаго въ томъ, что онъ родился по ту сторону Рейна, по словамъ газеты le Soir, значитъ -- быть предателемъ своего отечества.
   А вотъ прислушайтесь-ка къ кровожадному реву бонапартистскаго "Figaro", опьяненнаго яростью и вермутомъ: "впередъ, граждане, на этихъ злыхъ шакаловъ, на этихъ нѣмецкихъ гіенъ, настолько же коварныхъ, какъ и свирѣпыхъ!.. Изгонимъ ихъ изъ нашихъ лѣсовъ, потомъ будемъ преслѣдовать въ ихъ собственныхъ трущобахъ! И дай Богъ, чтобы поскорѣе насталъ тотъ день, когда наши охотничьи рожки прогремятъ надъ послѣдними трупами этой проклятой расы и когда мы бросимъ ихъ на съѣденіе нашимъ дворовымъ псамъ!!.."
   Вотъ что осмѣливается печатать въ Парижѣ органъ жокей-клуба. Это -- мерзко до идіотизма, но вмѣстѣ съ тѣмъ это -- возмутительно. Какой нибудь дикій индѣецъ, затягивая военную пѣснь и собираясь рѣзать враждебное племя, едва ли можетъ выказать такую плотоядную свирѣпость.
   -- "Боже правый, неужели мы еще остаемся дикими?" -- вотъ екорбный крикъ, вырвавшійся изъ груди несчастнаго молодого человѣка, наложившаго на себя руки. Это былъ статный, молодцоватый волонтеръ, по несчастію, блондинъ, съ голубыми глазами. Съ маршрутомъ въ карманѣ, онъ хотѣлъ нагнать назначенный ему отрядъ. Въ какомъ-то маленькомъ городкѣ его заарестовали, какъ пруссака, отколотили дубьемъ и кулаками и, въ заключеніе спектакля, заперли въ тюрьму, даже не осмотрѣвъ его бумагъ. Просунувъ эти документы за галстухъ, несчастный повѣсился на болтахъ тюремной рѣшетки, но предъ смертью написалъ свой негодующій протестъ на стѣнахъ каземата.
   

30 августа.

   Надо полагать, что обѣ арміи -- королевская и императорская -- гдѣ нибудь сошлись въ ужасной схваткѣ, въ направленіи Арденнъ. По извѣстій у насъ нѣтъ, какъ нѣтъ. Правительство, можно сказать, ровно ни о чемъ насъ не увѣдомляетъ, развѣ только кормитъ ложными извѣстіями. Намъ то и дѣло твердятъ о чудовищномъ уронѣ, понесенномъ пруссаками подъ Гравелотомъ,-- о нашихъ собственныхъ потеряхъ, надо быть, и говорить совсѣмъ не стоитъ. Разсказываютъ намъ также, будто пруссаки, какъ мухи, мрутъ отъ поноса, и рѣшительно не могутъ двигаться въ своихъ, слишкомъ узкихъ башмакахъ. А французская армія, изволите видѣть, одушевлена всегда наилучшимъ духомъ и молодецкой энергіей...
   Оффиціозныя газеты продолжаютъ будоражить населеніе разсказами -- правдивыми или ложными, кто ихъ знаетъ -- о разныхъ будто бы совершенныхъ пруссаками мерзостяхъ. Какъ бы то ни было, но наши несчастныя восточныя и сѣверныя провинціи, прежде только раздѣтыя до-гола бѣдствіями войны, теперь обдираются, какъ липки, прусскими реквизиціями. Останутся ли Эльзасъ и Лотарингія частями Франціи или удостоятся рѣдкаго счастія принадлежать къ Германіи, во всякомъ случаѣ онѣ, эти двѣ горемычныя страны, раззорены уже до тла, и пока нѣсколько оправятся, прейдетъ, по крайней мѣрѣ, одно поколѣніе. Сначала были расхищены всѣ наличные капиталы, потомъ назначены чудовищные выкупы, для которыхъ пришлось дѣлать долги въ Швейцаріи, затѣмъ у жителей угнали лошадей, коровъ, барановъ и овецъ; армія забрала подводы, и теперь баденскіе поселяне -- добрые друзья и сосѣди по ту сторону Рейна, являются съ саблями на-голо среди несчастнаго, обезоруженнаго населенія, являются съ фурами, которыя нагружаютъ домашнимъ хозяйствомъ, бѣльемъ, посудою, тогда какъ несчастные мѣстные жители умираютъ съ голоду. Зарейнскіе ученые Гунны не щадятъ ни жизни, ни чести, ни имущества. И кто бы могъ предвидѣть въ нѣмецкомъ филистерѣ такого кровожаднаго вандала. Мстить эльзасцы за себя не смѣютъ, ипритомъ это физически невозможно. Ихъ отчаянье -- пассивно, но они отъ всей души ненавидятъ своихъ освободителей, какъ ненавидятъ ихъ несчастные жители Шлезвига. Теперь не одинъ Рейнъ отдѣляетъ Эльзасъ отъ Бадена, но цѣлая бездна жгучей ненависти. Вѣдь баденскіе артиллеристы, по приказанію пруссаковъ, громятъ стѣны Страсбурга, этой, какъ они говорятъ, будущей столицы великаго герцогства баденскаго.
   Но всего чудовищнѣе и безчеловѣчнѣе въ военномъ кодексѣ, опубликованномъ въ занятыхъ провинціяхъ, тотъ принципъ, на которомъ онъ основанъ.
   Цѣлые милліоны мѣстныхъ жителей сдѣлались рабами нѣмецкаго капрала или простого солдата, расхаживающаго по странѣ. Всякая гуманность, всякая справедливость изгнаны и замѣнены произволомъ пруссаковъ. Какой нибудь уланъ является въ городъ съ пятидесяти-тысячнымъ населеніемъ, требуетъ немедленной контрибуціи въ пять милліоновъ, -- и если пяти милліоновъ не сказывается, если улана берутъ за шиворотъ, городъ подвергается сожженію. Такова теорія, провозглашенная пруссаками и неукоснительно ими выполняемая. Мэръ города Нанси обязанъ былъ выставить сорока пруссакамъ, послѣ дессерта, двадцать публичныхъ женщинъ и четыре сотни сигаръ; мужъ не долженъ сердиться, если драгунъ отнимаетъ у него жену; брату приказывается отдать своихъ сестеръ на произволъ карабинеровъ господина Бисмарка. Не хочетъ французъ повиноваться, когда его заставляютъ быть проводникомъ или даже рѣзать французскихъ солдатъ,-- разстрѣлять его, каналью. Француза, служившаго проводникомъ для французской арміи, тоже разстрѣлять. Патріотизмъ обратился въ гнусное преступленіе; если вы защищали свою семью и домашній очагъ -- вы злодѣй. Если вольные стрѣлки -- даже признанные или посланные правительствомъ -- попадутся въ плѣнъ съ своимъ оружіемъ, съ ними поступаютъ, какъ съ разбойниками, то есть разстрѣливаютъ. Тоже и съ національной гвардіей. Съ точки зрѣнія милитаризма, даже прусскаго, это просто непостижимо, хотя намъ и толкуютъ, что это -- наилучшій урокъ, какой только нѣмецкая серьезность можетъ дать французскому легкомыслію. Въ самомъ дѣлѣ, что такое прусскій ландверъ, какъ не національная гвардія!..
   Обратите вниманіе также на англійскую милицію, почти единственную армію Великобританіи: что она такое, какъ не сочетаніе вольныхъ стрѣлковъ съ національной гвардіей?
   

31 августа.

   Вмѣсто всякихъ извѣстій съ театра войны, намъ не перестаютъ твердить на всѣ возможные тоны, что вслѣдствіе страшныхъ потерь, понесенныхъ арміей генерала Штейнмеца, онъ впалъ въ немилость, что ни одинъ генералъ не хочетъ взять на себя отвѣтственности командованія его плачевно-разстроенной арміей, наконецъ, что армія эта слилась съ корпусомъ наслѣднаго принца прусскаго... (?) Генералъ Паликао упорно безмолвствуетъ, но своимъ интимнымъ клевретамъ онъ, говорятъ, шепнулъ на ушко слѣдующее: "если бы Парижъ зналъ то, что я.знаю, онъ весь вспыхнулъ бы радостной иллюминаціей"... Прошелъ слухъ, будто Базенъ и Мак-Магонъ окончательно соединились и будто армія двинулась уже къ границамъ Германіи, чтобы, для освобожденія Страсбурга, дѣйствовать въ великомъ герцогствѣ баденскомъ.
   Пренія въ законодательномъ собраніи продолжаются. Лѣвая сторона и лѣвый центръ упорно настаиваютъ, чтобы была назначена комиссія національной обороны; избранная изъ среды палаты, комиссія эта просто должна была присоединиться къ военному министерству, содѣйствовать ему, прикрывать его своей отвѣтственностью и сообщать защитѣ большую энергію. Но Паликао остается непреклоннымъ и не хочетъ быть ничѣмъ обязаннымъ представителямъ націи.-- "Я отвѣчаю за все, понимаете ли, я, я отвѣчаю за все!" не перестаетъ онъ твердить. Лѣвая сторона продолжаетъ выставлять возраженія.-- "Почтеннѣйшая палата" -- такова въ сущности рѣчь ужаснаго Паликао -- "позвольте задостовѣрно узнать, ошибусь ли я, если назову васъ коллекціей олуховъ и гороховыхъ шутовъ?" Палата начинаетъ вотировать и каждый разъ неизмѣнно отвѣтствуетъ огромнымъ большинствомъ: "такъ точно-съ, мы, дѣйствительно, олухи и гороховые шуты".-- "Ну, такъ молчать, значитъ, и баста!"
   Палата обнаружила желаніе расширить власть губернатора Трошю, къ которому буржуазія питаетъ большое довѣріе. Принявъ, безъ особеннаго труда, категорическій тонъ капрала, Паликао отвѣчалъ: "Трошю -- мой подчиненный. Я, и только я назначилъ его парижскимъ губернаторомъ, а вовсе не вы. Все полномочіе Трошю проистекаетъ не отъ васъ, и потому онъ долженъ только отъ одного меня получать приказанія". Большинство сейчасъ же объявляетъ, что оно совершенно довольно этимъ отвѣтомъ.
   Что касается Трошю, то онъ сильно разочаровалъ своихъ орлеанистскихъ благопріятелей; не далѣе, какъ дней десять тому назадъ, ламъ со всѣхъ сторонъ твердили, будто Трошю долженъ былъ подготовить орлеанистскій Coup d'Etat. Его назначеніе губернаторомъ Парижа, полагаютъ, было выхлопотано у императора, въ шалонскомъ лагерѣ, принцемъ Наполеономъ. Почтеннѣйшій Plonplon, увѣряютъ насъ, хотѣлъ состряпать нѣкоторого рода пронунсіаменто въ свою пользу. По недогадливый Трошю не умѣетъ понимать экивоковъ и полусловъ, и потому горячаго принца попросили идти спасать династію въ другомъ мѣстѣ. Тотъ не заставилъ себя долго упрашивать, и теперь задаетъ шику въ флорентійскихъ казино -- въ тирольской шляпѣ и костюмѣ вольнаго стрѣлка. Жена его, принцесса Клотильда -- женщина вполнѣ честная и хорошая, замѣтимъ мимоходомъ -- отказалась за нимъ слѣдовать. Мало того, Трошю нисколько не понялъ разныхъ понуканій со стороны орлеанистской партіи: полусловъ, чудакъ, не понимаетъ... На всѣ представленія, какія ему дѣлали, онъ отвѣчалъ съ изумительнымъ хладнокровіемъ, что "императора онъ вовсе не любитъ, а уважаетъ еще менѣе, но намѣренъ строго слѣдовать своей солдатской присягѣ". Нѣтъ, негодится Трошю, рѣшительно негодится въ государственные мужи... Этой непоколебимой вѣрностью недалекаго Трошю объясняется то глубокое пренебреженіе, съ какимъ къ нему относится Паликао. На всѣхъ перекресткахъ разсказываютъ, будто дня четыре тому назадъ императрица прикрикнула на бѣднаго Трошю съ обиднымъ высокомѣріемъ, но тотъ упрямо ограничивается только своей прямою обязанностью -- защитою парижскихъ укрѣпленій и не хочетъ, чудакъ, понять вопіющей необходимости -- осуществить орлеанистскій заговоръ противъ бонапартистовъ или бонапартистскую интригу противъ республиканцевъ. Я республиканцы между тѣмъ находятся въ самомъ плачевномъ положеніи. Правительство второй имперіи гораздо серьезнѣе занято преслѣдованіемъ республиканской партіи, чѣмъ борьбою противъ пруссаковъ. Императоръ плетется за багажемъ арміи Мак-Магона, со всѣмъ тяжелымъ скарбомъ лакеевъ, секретной полиціи, поваровъ, винъ и съѣстной провизіи, съ ста двадцатью лошадьми и цѣлымъ штатомъ конюховъ. Онъ теперь сдѣлался, въ глазахъ всѣхъ, только главою бонапартистской партіи, коварно строющимъ свои козни противъ другихъ партій.
   Съ каждымъ днемъ положеніе республиканцевъ становится болѣе затруднительнымъ; въ деревняхъ противъ нихъ организуется настоящая облава поселянъ, въ городахъ они рискуютъ жизнію, только показываясь на улицахъ. Если повезетъ Базену или Мак-Магопу ничего нѣтъ удивительнаго, что осуществится объявленный Coup d'Etat, Нѣкоторыя оффиціозныя газеты уже подстрекаютъ возобновить сентябрьскія убійства -- противъ внутреннихъ враговъ Франціи.
   

1 сентября.

   Лавилетское дѣло дождалось третьяго судебнаго засѣданія. Въ воскресенье, 14 августа, находящійся въ лавилетскомъ предмѣстьи постъ саперной пожарной команды былъ атакованъ двадцатью или тридцатью вооруженными гражданами, кричавшими: "да здраствуетъ республика!" и требовавшими у пожарныхъ выдачи ихъ ружей. Командовавшій офицеръ поспѣшно является на мѣсто суматохи, запираетъ за собою дверь и вступаетъ въ переговоры съ нападающими. Поднимаются споры, раздаются ружейные выстрѣлы -- лейтенантъ слегка раненъ; достается также и нападающимъ -- отъ прибѣжавшихъ полицейскихъ и отъ встревоженной толпы, которой стали толковать о вторженіи переодѣтыхъ пруссаковъ. Въ палатѣ и въ народѣ страшное волненіе, требуютъ военнаго суда, но даже само правительство возразило, что нужно, по крайней мѣрѣ, выполнить судебныя формальности. Жюль Фавръ имѣлъ мужество потребовать, чтобы приговоръ не былъ исполненъ безъ строгаго и праваго суда. Между буржуа пущенъ слухъ, что весь этотъ скандалъ былъ затѣянъ нѣкоторыми республиканцами-соціалистами, принадлежащими къ международной ассоціаціи, и именно къ той ея части, которая симпатизируетъ Бланки. Но предпріятіе окончилось такимъ мизернымъ исходомъ, было поведено такъ безтолково, что многіе, весьма естественно, стали подозрѣвать въ этомъ дѣлѣ штуки полиціи. Скоро самыя гнусныя обвиненія посыпались на Бланки, все еще остающагося притомъ въ легкомъ подозрѣніи послѣ дѣла съ Барбосомъ. Всѣхъ сильно удивляло, какимъ образомъ Бланки, завѣдомый зачинщикъ этой исторіи, не былъ даже названъ ни въ слѣдственномъ процессѣ, ни въ оффиціозныхъ газетахъ. Какова бы впрочемъ ни была здѣсь роль Бланки (которого мы считаемъ совершенно неповиннымъ во взводимыхъ на него ужасахъ),-- участіе полиціи выступаетъ наружу во многихъ знаменательныхъ частностяхъ: какъ только передъ пожарной командой столпились крикуны, за ними съ тылу бѣжитъ переодѣтый мушаръ съ револьверомъ въ рукахъ, который онъ, по собственному показанію, разрядилъ восемь разъ передъ собою, направо и налѣво. Между тѣмъ во всей несчастной свалкѣ не оказалось и восьми ранъ. Выстрѣлы, пущенные этимъ ярымъ агентомъ-подстрекателемъ (agent-provocateur), само собою разумѣется, были поставлены на счетъ бунтовщиковъ, тогда какъ этотъ-то злодѣй, очень можетъ быть, и убилъ ту маленькую дѣвочку, которой смерть возмутила всѣхъ сосѣдей, бросившихся, въ свою очередь, рѣзать нападающихъ.
   Атака была направлена противъ пожарныхъ. Почему же противъ пожарныхъ? Изъ всѣхъ вооруженныхъ полицейскихъ командъ пожарные одни пользуются популярностью и не только потому, что они безвредны, но также и потому, что оказываютъ важныя услуги во время опасности отъ пожаровъ. Съ какой же стати было нападать именно на пожарныхъ? Около того времени министерство внутреннихъ дѣлъ быстрыми переходами перевело въ Парижъ изъ провинціи сто тысячъ пожарныхъ, -- конечно не для защиты Парижа, потому что Парижъ еще не подвергался нападенію, и министерство гг. Шевро, Давида и Паликао все еще упорно отказывалось вооружить мѣстную національную гвардію. Для чего же было наполнять Парижъ этой арміей пожарныхъ? А что если бы вооруженные плебисцитарные ребята, огромной гурьбой нахлынули въ безоружный Парижъ, при чудовищной новости: "парижскіе революціонеры убиваютъ нашихъ братьевъ -- пожарныхъ",-- Что было бы тогда?! Нѣкоторые, дѣйствительно, повыходили изъ вагоновъ и, бѣгая по спокойнымъ улицамъ, спрашивали: "а гдѣ же краевые, которыхъ мы хотимъ перестрѣлять?" Это темное обстоятельство лавилетской драмы не было выяснено на судѣ, какъ и слѣдовало предвидѣть.
   Передъ судъ были выведены какіе-то пьяненькіе оборвыши,-- одни были приговорены къ тюремному заключенію, другіе -- къ смертной казни. Къ категоріи послѣднихъ, конечно, отнесенъ оговоренный мушаромъ главный зачинщикъ всего скандала. Но при третьемъ засѣданіи суда является новый обвиняемый, который доказываетъ, что мнимый зачинщикъ -- былъ только пьяный прохожій, въ руки котораго онъ всунулъ свое ружье. Этотъ третій допросъ совершенно измѣнилъ физіономію процесса. Явились, наконецъ, восторженные почитатели Бланки: это -- два молодые человѣка, образованные, вѣжливые, смышленые, -- словомъ, очень приличные люди. Въ преступленіи они не сознались, но громко исповѣдали свои республиканскія убѣжденія. Приводимъ ихъ подлинныя слова:
   Эдъ. Я протестую противъ взведеннаго на меня обвиненія въ убійствѣ, но сознаюсь, что я хотѣлъ ниспровергнуть императорское правительство. Нападая на лавилетскую казарму, я хотѣлъ поднять на ноги всю народную массу, чтобы ею дать отпоръ внѣшнимъ врагамъ. Съ 1792 года только поголовно вставшій народъ боролся съ вторгнувшимся непріятелемъ.
   Бридо. Я протестую противъ всякаго, кто назоветъ меня убійцею. Полагаютъ, будто я сносился съ герцогомъ мекленбургскимъ, на томъ только основаніи, что карточка одного изъ его лакеевъ была найдена въ нѣмецкой граматикѣ, купленной мною у букиниста. Презабавное обвиненіе! Я врагъ не Франціи, но Бонапартовъ. Если я через-чуръ горячъ, прошу извинить мою пылкость. Никогда мнѣ и въ голову не приходило брататься съ Пруссіей. Если я хотѣлъ организовать нападеніе на императорское правительство, то только для того, чтобы успѣшнѣе бороться съ Пруссіей. Дѣйствовалъ я по твердо установившимся убѣжденіямъ. Вы видите, къ чему они меня привели теперь. Но я ни въ чемъ не раскаиваюсь.
   Судъ принимается думать и соображать; Эдъ и Бридо единодушно объявлены виновными, приговорены къ смерти. Сестра Бридо падаетъ безъ чувствъ, съ крикомъ: "пощадите!.." Ее выносятъ изъ залы. Въ тюрьмѣ къ Эду приходитъ проститься жена. Сквозь тюремную рѣшетку молодая женщина просовываетъ свою руку, которую мужъ цѣлуетъ; они обмѣниваются грустнымъ, тихимъ, продолжительнымъ взглядомъ. Между ними не было произнесено ни одного слова: разговоръ вызвалъ бы слезы, но они не проронили ни слезинки -- ни тотъ, ни другая.
   Когда приговоръ этотъ сталъ извѣстенъ въ Парижѣ, всюду поднялся крикъ: "нѣтъ, нѣтъ, мы не допустимъ убить этихъ молодыхъ людей!" Тотчасъ же въ публикѣ стала ходить просьба о помилованіи; она покрылась множествомъ подписей, между которыми было имя и старика Мишле. Къ лѣвой сторонѣ послали депутацію, Гамбету убѣждаютъ, подъ страхомъ безчестья, дать дѣлу ходъ въ палатѣ. И тутъ-то вдругъ оказывается, что исполненіе приговора было бы просто противузаконно, такъ какъ первымъ декретированнымъ въ 1848 г. закономъ смертная казнь навсегда отмѣнялась по политическимъ преступленіямъ. Обращаются къ Паликао. Тотъ упорствуетъ. Примѣръ, говоритъ, надо показать. Не слишкомъ ли жестокъ примѣръ-то будетъ... Въ приговорѣ суда сказано, что преступники будутъ разстрѣляны на лавалетскомъ бульварѣ. Посмотримъ, осмѣлятся ли разстрѣлять ихъ на бульварѣ, въ виду всего столпившагося Парижа?!...
   

2 сентября.

   Но Бридо и Эдъ -- это только частности. Главное вниманіе, всѣ опасенія общества сосредоточены на Страсбургѣ -- сердцѣ Эльзаса, на древнемъ, почтенномъ Страсбургѣ, который оспариваютъ другъ у друга Франція и Германія, который хочетъ остаться французскимъ городомъ, хотя пруссаки и бомбардируютъ его съ наивозможнымъ братскимъ усердіемъ.
   14 августа пруссаки серьезно принялись за осадныя работы. До того городъ, въ строгомъ смыслѣ, осажденъ не былъ. Въ ожиданіи большихъ осадныхъ орудій изъ Раштадта, добрый баденскій сосѣдъ -- Кель угощалъ Страсбургъ бомбами своихъ батарей, Страсбургъ отвѣчалъ тѣмъ же, и скоро часть жалкихъ городскихъ построекъ Кел" была сожжена. И вся Германія закричала противъ злодѣйскихъ защитниковъ Страсбурга. Быть можетъ, и въ самомъ дѣлѣ, они должны были мѣтить повнимательнѣе и стрѣлять только по батареямъ, посреди домовъ, служившихъ имъ ширмами. Какъ бы то ни было, но жители Страсбурга утверждаютъ, что тутъ они ни въ чемъ невиноваты -- по той простой причинѣ, что все сдѣлали не они, а крѣпость, не спрашивавшая ихъ разрѣшенія.
   Весь день 15 августа прошелъ безъ особенно крупныхъ событій. Это былъ оффиціальный праздникъ. Улицы были наполнены народомъ. Вдругъ, около половины десятаго вечеромъ, послышались неистовые крики, глухой раскатъ орудій, свѣтъ ядеръ: пруссаки выбрали своей мишенью страсбургскій соборъ. Жители не были предупреждены о канонадѣ,-- обычныхъ въ этомъ случаѣ извѣщеній никто не дѣлалъ. Пруссаки хвалились, что они "пошутили ради праздника, выпустивъ нѣсколько залповъ въ честь императора". Прекрасно, но эта медвѣжья шуточка стоила жизни двумъ женщинамъ и многимъ дѣтямъ.
   Съ 16 до 23 авг. въ Страсбургѣ не произошло ничего замѣчательнаго. 23, комендантъ крѣпости генералъ Урихъ, именемъ своихъ 11,000 сподвижниковъ, отвергъ ультиматумъ генерала Вердера, начальствующаго шестидесятитысячнымъ осаднымъ корпусомъ. Защитники Страсбурга, какъ слышно, проникнуты геройской рѣшимостью, хотя и чувствуютъ недостатокъ въ боевыхъ припасахъ и провизіи. Нѣсколько оправившись отъ злой шуточки, сыгранной прусскимъ генераломъ, граждане заняли самыя видныя мѣста, чтобы полюбоваться ударами въ этой чудовищной дуэли между крѣпостными орудіями и пушками Круппа. Имъ и въ голову не приходило, чтобы пушки Круппа были наведены именно въ нихъ. но вдругъ, 24 числа, около 9 часовъ утра, цѣлый градъ бомбъ и ядеръ посыпался на наиболѣе богатыя части города. Пруссаки щадили крѣпостные валы, щадили цитадель, но самый городъ, убѣжище невоенныхъ гражданъ огорошили адскимъ ливнемъ каленыхъ ядеръ и нефтяныхъ бомбъ. Наиболѣе красивые дома, густо застроенныя части города вспыхнули заревомъ. Со всѣхъ сторонъ раздается изступленный крикъ: библіотека горитъ, библіотека горитъ!.. Толпа кидается къ мѣсту несчастія, всякій хочетъ вырвать изъ пламени книжныя сокровища. Напрасно разставляютъ пожарныя трубы: нѣсколько водяныхъ струй безполезно теряются посреди всей этой массы желѣза, огня, горнаго масла -- среди всѣхъ этихъ разрушительныхъ средствъ, направленныхъ въ одинъ пунктъ со всѣхъ прусскихъ батарей. Около полуночи изчезла и послѣдняя надежда: книги, эстампы, рукописи трещатъ въ пламени, и изъ страсбургской библіотеки, изъ всего этого честнаго, либеральнаго, и гостепріимнаго книгохранилища, въ которомъ я, еще бѣдный студентъ, провелъ, можетъ быть, лучшіе часы моей жизни, -- не остается болѣе ни томика, ни единаго листочка бумаги...
   И между тѣмъ, вблизи ея не было ни одной казармы, никакого военнаго сооруженія -- библіотека находилась между церковью, училищемъ и международнымъ походнымъ госпиталемъ. За библіотекой очередь дошла до страсбургскаго собора -- этого гордаго памятника готической архитектуры. Гаубицы, наведенныя съ адской мѣткостью, зажгли деревянныя стропила, идущія отъ прежней станціи телеграфа до средняго пространства церкви. Это дерево, обложенное цинкомъ, занялось сразу. По испуганному городу сталъ ходить страшный призывъ: "соборъ горитъ, къ собору, къ собору!" По безсильной, безпомощной толпою кучился народъ передъ громаднымъ пожарищемъ, съ ужасомъ глядѣлъ на это бѣлое пламя, -- пламя загорѣвшагося цинка, окружавшее каменныя стѣны и пробиравщееся до высокаго шпица. Средній притворъ храма рухнулъ, но четыре каменныя стѣны удержались на своемъ мѣстѣ. Вся площадь была усѣяна обломками колонъ, статуй, огромными камнями, оторванными отъ стѣнъ зданія. Вскорѣ дымъ застилалъ весь городъ густой, мрачной пеленою, среди которой едва виднѣлся черный, обгорѣвшій шпицъ собора.
   Сегодня въ законодательномъ собраніи эльзасскій депутатъ Келлеръ взошелъ на трибуну. Глубоко взволнованнымъ голосомъ онъ объявилъ, что Страсбургъ скоро обратится въ груду развалинъ, что предмѣстья его всѣ разметаны, крыша собора обвалилась, библіотека, новый храмъ и госпиталь сожжены, что женщины и дѣти прячутся въ клоачныхъ стокахъ -- единственномъ убѣжищѣ отъ бомбъ, что французскихъ поселянъ заставляютъ строить непріятельскія траншеи и батареи, и осажденные должны глядѣть на это спокойно или направить свои нули въ французскую грудь. Келлеръ разсказываетъ далѣе, что баденскіе поселяне, безъ мундировъ, но съ оружіемъ въ рукахъ, переправляются чрезъ Рейнъ и налагаютъ контрибуцію на бѣдныхъ эльзасцевъ, которымъ правительство до сихъ поръ отказываетъ въ оружіи. Затѣмъ депутатъ сообщаетъ о томъ, какъ епископъ страсбургскій являлся для переговоровъ въ главную квартиру пруссаковъ. "Зачѣмъ вы бомбардируете частное имущество? спрашивалъ онъ генерала Вердера,-- нападаете на безоружныхъ гражданъ, женщинъ и дѣтей? "Некогда мнѣ осаждать вашъ городъ", отвѣчалъ пруссакъ, "я хочу заставить вашихъ гражданъ, чтобы они склонили вашихъ солдатъ сдать крѣпость?" "Такъ позвольте же, по крайней мѣрѣ, выдти женщинамъ и дѣтямъ", продолжаетъ епископъ. "Какъ бы не такъ!" быль отвѣтъ генерала Вердера, "на нихъ-то мы особенно и разсчитываемъ, чтобы поскорѣе завладѣть цитаделью".
   "Нельзя болѣе ждать ни минуты!" убѣждаетъ Келлеръ, "пусть палата назначитъ комиссара, который долженъ передать осажденнымъ жителямъ Страсбурга, что Франція ихъ не оставитъ.
   Палата потрясена этимъ горестнымъ разсказомъ. Она хотѣла уже, съ единодушнымъ одобреніемъ, вотировать предложеніе Келлера, какъ вдругъ...
   "Что это вы, скажите Бога ради, вздумали?! кричитъ императорскій прокуроръ Пикаръ: -- назначить комиссара значило бы доставить гражданскому элементу преобладаніе надъ военнымъ, значило бы ниспровергнуть пассивное повиновеніе и приласкать буйныя народныя страсти, значило бы, наконецъ, вернуться къ вѣчно проклятой анархіи революціоннаго конвента!"
   Палата колеблется... Послушаемъ, говоритъ, Паликао. Отыскиваютъ въ попыхахъ Паликао. Тотъ ужь знаетъ свою роль и окидываетъ все собраніе наглымъ, презрительнымъ взглядомъ. "Непріятно мнѣ, милостивые государи, что вы меня безпокоите изъ-за какого нибудь вздора,-- таковъ смыслъ его рѣчи: -- время для меня слишкомъ дорого, чтобы еще тратить его въ вашихъ дрязгахъ и безтолковыхъ крикахъ. Вотъ ужь недѣли двѣ я занятъ болѣе серьезнымъ дѣломъ: хочу изъ-подъ земли вызвать цѣлые легіоны. Я создаю, организую, управляю, чудеса творю, однимъ словомъ. Ваше нетерпѣніе меня ни мало не смущаетъ; я знать не хочу вашего глупаго горлодранія. Г. Келлеръ разжалобилъ васъ положеніемъ жителей Страсбурга, -- ну, это его дѣло. Что до меня лично, то я несравненно болѣе интересуюсь комендантомъ крѣпости, молодцомъ изъ молодцовъ, который также стрѣлялъ бы въ гражданъ и сжегъ бы до тла самый городъ, если бы городъ былъ для него помѣхой. Къ палатѣ, милостивые государи, я всегда относился съ большимъ уваженіемъ, но что прикажете дѣлать, я докладываю вамъ вѣрно, и спорить вамъ не изъ-за чего. Я что Келлеръ преувеличиваетъ плачевное положеніе Страсбурга -- это доказывается только-что полученной мною депешею, въ которой меня извѣщаютъ, что волонтерный отрядъ нашей арміи вступилъ на германскую территорію и во многихъ мѣстахъ снялъ рельсы баденскихъ дорогъ." Короче, Паликао заговорилъ такимъ тономъ, какъ будто съ театра войны имъ были получены самыя отрадныя извѣстія, заговорилъ нагло и надменно, точно замышлялъ Coup d'Etat противъ палаты.
   Законодательное собраніе большинствомъ 181 противъ 57 то есть трехъ противъ одного, отвергло предложеніе Келлера.
   Проживающіе въ Парижѣ эльзасцы, друзья Страсбурга (а всякій, кто былъ въ этомъ радушномъ городѣ, и нѣмецкомъ, и французскомъ въ одно и тоже время, не можетъ не быть его другомъ) -- составили изъ своей среды довольно многочисленное собраніе. Президенство было вручено республиканцу Виктору Шельхеру, депутату Эльзаса въ 1848 году. Это -- тотъ самый, что имѣлъ нравственное мужество уничтожить рабство во французскихъ колоніяхъ.
   На зло имперіи мы опять дѣлаемся людьми; тяжелые удары судьбы сбиваютъ заскорузлость эгоизма, проказу трусости и подобострастія, покрывавшую тѣло народа. Изъ ранъ течетъ уже не вонючій гной, но честная, теплая кровь...
   Шельхеръ поднимается и произноситъ слѣдующія два слова: "принесите знамя!!"
   Живо встрепенулось все общество, когда было развернуто знамя Франціи съ надписью: "Страсбургъ достоинъ признательности отечества". Всѣ встаютъ съ мѣстъ, обнажаютъ головы. Сердца судорожно бьются, на глазахъ выступаютъ слезы.
   "Трижды да здравствуетъ Страсбургъ, граждане!" Зала оглашается восторженными криками.
   Три другіе вивата -- кричатъ осажденнымъ городамъ Франціи, Меду, Тулю, Вердюну, Фальсбургу и Тіонвилю!!
   Затѣмъ страсбургскій республиканецъ Энгельгардтъ изображаетъ весь ужасъ бѣдственнаго положенія города: "каждый разъ, когда пальба нѣсколько стихаетъ, женщины и старики выходятъ ихъ своихъ убѣжищъ -- погребовъ и клоаковь, расходятся по площадямъ съ крикомъ: "да здравствуетъ Франція и ея армія!" Несчастные все еще надѣятся на помощь. Но потомъ канонада опять оживляется и нефтяныя бомбы снова загоняютъ ихъ въ грязныя, смрадныя убѣжища. И тогда имъ кажется, что отечество покинуло ихъ. По мужчины не падаютъ духомъ. Всякій, кто могъ раздобыть оружіе, участвуетъ въ вылазкахъ. О сдачѣ и думать не хотятъ. Страсбургъ достоинъ своего отечества. Такъ пусть же Франція покажетъ теперь, что она достойна Страсбурга!!.."
   Бомбардированіе Страсбурга является великимъ моментомъ интеллектуальной и моральной исторіи настоящей войны. Самые непримиримые враги второй имперіи относятся къ пруссакамъ съ живѣйшимъ негодованіемъ. Недруги Наполеона никогда не были друзьями Бисмарка. Совершенно напротивъ: и того, и другого они не любятъ по однимъ и тѣмъ же причинамъ. То, что одинъ творить во имя латинской расы, другой дѣлаетъ во имя нѣмецкой. Бисмаркъ, ученикъ Наполеона, перещеголялъ своего одряхлѣвшаго наставника, но.... не слишкомъ ли ужь онъ расходился?! Наполеонъ раздражилъ не одного только короля Вильгельма, по всю германскую націю; онъ повелъ съ лей такую же борьбу, какую пытался въ Мехикѣ вести противъ англосаксонской расы. Пруссаки, представители германской расы, дали ему чувствительный урокъ страшными пораженіями. Это было совершенно справедливо, резонно, морально. Это было хорошо для Германіи, хорошо для всего свѣта -- особенно для Франціи.
   Если бы нѣмцы ограничились помѣщеніемъ грозной стражи на Рейнѣ,-- подобно тому, какъ они представляли бѣлокурую Германію съ обнаженнымъ мечемъ на эренбрейгштейнской скалѣ -- еслибы нѣмцы дали только отпоръ напавшимъ на нихъ войскамъ второй имперіи, не переходя чрезъ свой рубежъ, при ихъ преслѣдованіи, наконецъ, еслибы, даже перейдя чрезъ Рейнъ и отсчитавъ три чудовищныхъ удара подъ Виссамбургомъ, Форбахомъ и Фрешвиллеромъ, Германія предложила миръ -- великодушный миръ -- Франціи, такъ жестоко наказанной за свое преступленіе,-- тогда, о тогда Германія, настолько же торжествующая морально, какъ и физически, заняла бы грозно-величественное положеніе. Она была бы, осталась бы просвѣтительницею европейскихъ судебъ... По... вышло не такъ, и, мы полагаемъ, такъ не можетъ ужь выйти; случай, золотой случай прошелъ, былъ упущенъ безвозвратно. Германія показала себя недостойною и неспособною, по крайней мѣрѣ въ настоящемъ поколѣніи, быть обновительницею человѣчества.
   Пишущій эти строки -- французъ. Какъ французъ, онъ краснѣетъ за то преступленіе, которымъ запятнала себя Франція по отношенію къ Германіи. Франція была виновата первая. Я первая вина въ подобномъ дѣлѣ всегда ужасна: отвѣтственность за всѣ преступленія, совершенныя прежде и послѣ, обрушивается на перваго обидчика. Франція позволила запутать себя въ позорномъ дѣлѣ, и вотъ почему именно мы говоримъ объ оскорбленной Германіи съ уваженіемъ, даже съ смиреніемъ. Если мы и порицаемъ Германію во второмъ періодѣ войны, если мы ставимъ ей въ укоръ, что она также была одурачена Бисмаркомъ, какъ Франція Бонапартомъ, то мнѣніе это мы основываемъ на строгой, добросовѣстной провѣркѣ фактовъ, говоримъ, какъ космополитъ, а не какъ больной шовинизмомъ, какъ человѣкъ, а не какъ патріотъ. Но и Германія также приняла тяжелый грѣхъ на душу, желая завладѣть Эльзасомъ и Лотарингіей, какъ Бонапартъ хотѣлъ захватить прирейнскія провинціи;-- а бомбардируя несчастныхъ жителей Страсбурга, вмѣсто того, чтобы приберечь свои ядра для гарнизона крѣпости, Германія также вышла за предѣлы человѣческихъ правъ. Съ той самой минуты, какъ Германія уже не защищается, а нападаетъ сама, съ той минуты, какъ она на нападеніе отвѣчаетъ завоевательной яростью, за зло платитъ зломъ и, отомстивъ за себя, какъ должно, дѣлается жестокою,-- всякому позволительно думать нѣсколько иначе и развязать себѣ руки. "Вѣдь и французъ, мы полагаемъ -- хоть онъ, къ несчастью, и французъ, -- все-таки имѣетъ право защищать самого себя, свою ниву, свой очагъ, жену и малыхъ дѣтокъ.
   Такъ говорятъ, такъ думаютъ республиканцы, торжественно объявляющіе, что они не питаютъ никакой ненависти къ нѣмцамъ. Еще нѣсколько дней тому назадъ они утверждали, что сочли бы себя убійцами, еслибы рѣшились выстрѣлить въ пруссака. Но теперь они разсуждаютъ иначе: мы не имѣемъ права, говорятъ они, позволить рѣзать Францію, хоть она и недостаточно наказана и хотя въ ея раскаяніи, можетъ быть, нѣтъ никакой искренности. Но не годится тоже быть суровымъ формалистомъ, не слѣдуетъ приговаривать къ смерти націю за то только, что она ничѣмъ не лучше своей сосѣдки...
   Иностранцы и богатые парижане выѣзжаютъ толпами; станціи биткомъ набиты уѣзжающими и еще болѣе пріѣзжающими. Со всѣхъ окрестныхъ мѣстъ въ городъ собираются мужчины, женщины, дѣти и старики. Смежные департаменты также увеличиваютъ число безполезныхъ ртовъ; изъ-за Луары, даже съ юга сюда переселяются обезумѣвшіе отъ страха провинціалы. Разсказываютъ, что какое-то семейство, прибывъ съ противоположнаго склона Севенскихъ горъ, стало мекать убѣжища у своихъ парижскихъ родственниковъ, которые тоже уложили уже свои чемоданы, чтобы ѣхать къ своимъ провинціальнымъ братцамъ. По улицамъ съ трудомъ пробираются перевозочныя телѣги, въ три-дорога нанимаемыя бѣдными людьми, желающими спасти свои лохмотья и изломанную мебель; даже траурные дроги служатъ для перевозки всякой хозяйственной дряни, которую хотятъ укрыть отъ пруссаковъ. На ручныхъ тачкахъ перетаскиваются убогіе пожитки окрестныхъ поселянъ и огородниковъ, матрацы, шкапы, клѣтки съ цыплятами; семья сама запрягается и идетъ мыкать горькое житье въ вонючихъ подвалахъ и темныхъ, печальныхъ чердакахъ. Въ толпѣ, снующей взадъ и впередъ по Парижу, вы видите дряхлыхъ стариковъ, еле двигающихъ ноги, молоденькихъ дѣвушекъ, которыя глядятъ на васъ такими пугливыми глазами. Всѣ эти поселяне, толкающіе впередъ свою скотинку, всѣ эти фуры съ провизіей, національные гвардейцы, идущіе порознь или командами -- обучаться стрѣльбѣ, эти солдаты, лихо распѣвающіе марсельезу -- все это составляетъ какую-то грустную, мозолящую глаза мѣшанину... Что-то ждетъ этихъ бѣдняковъ, приходящихъ на жительство въ необъятный Парижъ?!... Скажите, пожалуйста, г. Бисмаркъ, великій канцлеръ германскаго союза,-- что вамъ сдѣлали эти горемычные чернорабочіе?... Скажите, г. Бонапартъ, что вамъ сдѣлалъ этотъ несчастный старикъ, лишившійся всѣхъ своихъ сыновей, этотъ грудной младенецъ, оставшійся безъ отца, эта молодая вдова, распѣвающая слезливымъ, страдальческимъ голосомъ веселую пѣсенку подъ моими окнами?! Что до его превосходительства г. Эмиля Оливье, этого милаго "вѣтренника", окунувшаго насъ въ эту пучину бѣдствій, то онъ, купно съ прелестною г-жею Оливье, говорятъ, отправляется въ свою виллу на берега Лаго-Маджіоре...
   

3 сентября.

   Что подѣлываютъ воюющіе въ окрестностяхъ Седана -- мы по прежнему ничего не вѣдаемъ. Оффиціозные и оффиціальные органы пустили слухъ, будто, послѣ легкой неудачи Фальи, маршалъ Мак-Магонъ поголовно вырѣзалъ пруссаковъ... Однако, однако...
   "Фигаро" и его благопріятели вдругъ протрубили весьма шикарную новость: "прусскій король съ ума сошелъ!" А помѣшался онъ, изволите видѣть, отъ непомѣрной гордости послѣ побѣды при Вертѣ, Форбахѣ и Рейхсгоффенѣ, отъ сердечной кручины, вслѣдствіе громадной потери людей подъ Мецомъ, -- наконецъ, отъ отчаянья, потому что, вся его армія уничтожена близь Седана. Однако, однако...
   "La Liberté", органъ г. Жирардена, не замедлилъ гарантировать сію трескучую новость. "Утреннія газеты, говоритъ "La Liberté", содержатъ извѣстія, что прусскій король лишился разсудка. Это вовсе не слухъ, а положительный фактъ". И вмѣсто того, чтобы ограничиться констатированіемъ факта, органъ Жирардена пускается въ доказательства. Прусскій король, молъ, сумасшедшій потому, что отказался отъ союза въ императоромъ Наполеономъ. Вильгельмъ взялъ бы себѣ Голландію, Австрію съ Тріестомъ, а Бонапартъ удовольствовался бы Бельгіей, и, вдвоемъ, эти пріятели "цолльферейнизировали" бы (sic!!) всю Европу.
   Что за чудовищная, отвратительная околесная!!!.

-----

   Правительство получило печальныя вѣсти изъ арміи. Онѣ настолько важны, что президентъ законодательнаго собранія Шнейдеръ пригласилъ депутатовъ на ночное засѣданіе. Оно открылось въ часъ. Трибуны были переполнены народомъ.
   Шнейдеръ. Мы получили важную и горестную новость, почему я и созвалъ васъ для чрезвычайнаго засѣданія. Предоставляю слово военному министру.
   Паликао. Паша армія, послѣ геройскаго сопротивленія оттѣснена въ Седанъ и, окруженная несоразмѣрными силами непріятеля, принуждена была сдаться на капитуляцію. Императоръ взятъ въ плѣнъ. Въ виду важности этихъ событій, невозможно сейчасъ же приступить къ обсужденію послѣдствій, какія они должны за собою повлечь. Меня подняли съ постели, чтобъ пригласить въ это засѣданіе и я не успѣлъ посовѣтоваться съ своими товарищами.
   Шнейдеръ предлагаетъ отсрочить засѣданіе до 12 часовъ утра.
   Жюль Фавръ. Если палата находитъ нужнымъ отсрочить засѣданіе, мы не станемъ ей противорѣчлть. По считаемъ долгомъ, не откладывая, сдѣлать ей предложеніе, вызываемое нынѣшними обстоятельствами. Мы предлагаемъ палатѣ принять слѣдующую резолюцію: "Людовикъ-Наполеонъ Бонапартъ и его династія объявляются лишенными власти, которую имъ ввѣрила страна. Назначается комиссія по выбору палаты, которая будетъ облечена властію для отраженія непріятельскаго нашествія и изгнанія чужеземцевъ изъ Франціи. Защита столицы возлагается исключительно на парижскаго губернатора, генерала Трошю".
   Предложеніе это выслушано среди глубокаго молчанія и рѣшено отложить засѣданіе до утра.
   Какъ только горестное извѣстіе разнеслось по городу, на улицахъ начали собираться толпы народа. Слышались восклицанія, подхватываемыя національной гвардіей: "Долой императора! Въ Лувръ!" Толпа подошла къ дому парижскаго губернатора. Трошю вышелъ къ народу. "Объявите низложеніе династіи", предложили ему.-- "Господа, я солдатъ, я присягалъ и не могу нарушить присягу. Обратитесь къ палатѣ". Раздаются рукоплесканія и крикъ: "Въ палату, нѣтъ болѣе партій!"
   Придя туда, толпа вызвала Гамбету. "Въ эту критическую минуту, сказалъ онъ,-- докажемъ, что обвиненія, расточаемыя противъ націей партіи, были гнусной клеветою. Судьба Франціи зависитъ теперь отъ народа;онъ долженъ возстать, чтобы прогнать съ своей земли чужеземца. Покажемъ же, что революція и патріотизмъ идутъ рука объ руку. Въ рукахъ Парижа не только спасеніе Франціи, но и революціи".
   "Да здраствуетъ Гамбетта!" крикнула толпа.
   -- Не Гамбетта, не одинъ человѣкъ, да здравствуетъ Франція, отвѣчалъ онъ.
   "Объявите низложеніе династіи", предлагали въ толпѣ.
   -- Законодательное собраніе непремѣнно приметъ это рѣшеніе, воскликнулъ Гамбетта.
   Въ это самое время въ разныхъ мѣстахъ Парижа ретивые полицейскіе съ револьверами и кастетами набросились на народъ. Произошли схватки: нѣсколько человѣкъ изъ народа было ранено. Послѣ такихъ схватокъ безоружный народъ разбѣгался, но снова собирался въ другомъ мѣстѣ, и до трехъ часовъ ночи по улицамъ раздавались крики: "Долой Бонапарта!" Да здравствуетъ Франція!"
   Что-то будетъ завтра?
   

4 сентября.

   "Императоръ взятъ въ плѣнъ пруссаками. Мак-Маговъ раненъ, даже, можетъ быть, уже умеръ отъ ранъ. Вимпфенъ сдалъ пруссакамъ Седанъ и сорока-тысячная армія, бывшая подъ его командою, сдалась непріятелю на капитуляцію".-- Вотъ потрясающая новость, которую нѣтъ силъ переварить.
   Что дѣлать? Что думать? Но если все рушится вокругъ насъ, не станемъ-же мы, по крайней мѣрѣ, терять присутствія духа...
   Вотъ что пишутъ мнѣ изъ Брюсселя. "Васъ забавляли всѣ эти дни лживыми телеграммами. Истина заключается въ томъ, что васъ жестоко побили; французская армія, отступившая за Лрдены, представляетъ собой громадный трупъ, залившій своею кровью поля. Вашъ Бонапартъ самъ отдался пруссакамъ. Въ пятницу, въ коляскѣ, съ драгунами на запяткахъ, онъ отправился въ прусскій лагерь и, встрѣтивъ двухъ прусскихъ уланъ, потребовалъ, чтобы они проводили его къ королю. На дорогѣ онъ отдалъ свою шпагу Бисмарку. Онъ рѣшился довѣриться прусскому великодушію, подобно тому, какъ его дядя довѣрился британскому. Король Вильгельмъ телеграфировалъ своей супругѣ. "Наполеонъ у насъ въ плѣну и мы не знаемъ, что съ нимъ дѣлать. По всей вѣроятности, мы отвеземъ его въ Майнцъ". Изъ прусскаго лагеря Бонапартъ по телеграфу послалъ приказаніе Вимифену сдать Седанъ и капитулировать съ 40,000-й арміей"
   И такъ погибъ этотъ человѣкъ, который ради мелкаго честолюбія принесъ въ жертву до 200,000 жизней. И это только въ нынѣшнюю войну! Прибавьте число солдатъ, погибшихъ въ Россіи, въ Италіи, въ Китаѣ, въ Кохинхинѣ, въ Мехикѣ; прибавьте сюда многочисленныя жертвы государственнаго переворота,-- и эта потрясающая цифра скажетъ вамъ все. И этотъ человѣкъ, погубившій Францію, не нашелъ въ себѣ столько силы воли, чтобы погибнуть въ бою или кончить жизнь самоубійствомъ, какъ онъ о томъ тщеславно объявлялъ передъ цѣлымъ свѣтомъ! Долгое время онъ сѣялъ смуты во всемъ мірѣ, долго онъ тяготѣлъ надъ цѣлымъ поколѣніемъ людей, а теперь ему приходится отдаваться въ руки людей, которыхъ онъ оскорблялъ, сносить стыдъ, когда онъ могъ избѣжать его, честію покончивъ съ собою на полѣ сраженія! Этотъ человѣкъ, двадцать лѣтъ игравшій Франціей и обманывавшій ее, выказалъ полнѣйшее невѣжество, начавъ очертя голову свое безразсудное нападеніе противъ Пруссіи, которая втеченіи четырехъ лѣтъ приготовлялась къ отраженію его наглаго нападенія. И, какъ послѣднее и высшее униженіе, до котораго могъ дойти этотъ человѣкъ, побѣдившій, унизившій Францію, -- была постыдная трусость, такъ торжественно выказанная имъ передъ лицомъ всего міра! Теперь передъ нами стоитъ на-голо ужасная и возмутительная дѣйствительность!
   Франція видитъ теперь, какой ужасный кошемаръ давилъ ее во снѣ и какіе страшные сны привелось ей видѣть все это время!
   Со всѣхъ сторонъ слышатся трубы, игравшія военный сборъ. Національные гвардейцы, по большей части, безъ оружія спѣшатъ къ законодательному собранію. Они послушались совѣта, даннаго имъ депутатами лѣвой стороны, черезъ газету "Siècle". По статья явилась не ютъ имени депутатовъ, а отъ имени редакціи.
   Въ часъ пополудни законодательное собраніе уже открыло свое засѣданіе, но на улицахъ еще было мало народа, даже на площади Согласія собраніе было далеко не многочисленно; народъ толпился только подлѣ статуи Страсбурга, увѣшанной трехцвѣтными знаменами. Время отъ времени по площади, съ барабаннымъ боемъ, проходили небольшія части войскъ.
   Прибыли подвижные гвардейцы, нѣкоторые вооруженные, большая же часть безъ оружія. За ними, въ гораздо большемъ числѣ подошли національные гвардейцы; по мѣрѣ того какъ увеличивалось ихъ число, ихъ разговоры становились шумнѣе; чаще выражалось негодованіе и слышались грозныя рѣчи: они твердили, что Франція находится теперь на краю пропасти, что надо спасти ее во что бы то ни стало и что единственное средство къ спасенію заключается въ ниспроверженіи имперіи...
   "А за тѣмъ что?" поднялся вопросъ.-- "За тѣмъ республика!" громко раздалось въ рядахъ.
   Видно не всѣ еще солдаты убиты подъ Мецемъ и взяты въ плѣнъ подъ Седаномъ,-- осталось еще довольно войскъ для употребленія ихъ противъ парижскаго народа. Въ разныхъ улицахъ, прилегающихъ къ площади Согласія, и вокругъ законодательнаго собранія стоятъ отряды регулярныхъ войскъ: только мостъ занятъ національными гвардейцами, которые сами захотѣли занять этотъ постъ. Какъ бы въ видѣ предосторожности противъ нихъ, правительство вблизи поставило большой отрядъ полицейской стражи и жандармовъ. Народъ все прибывалъ; на лицахъ всѣхъ было написано изумленіе и негодованіе. Страшныя новости передавались другъ другу, я вездѣ слышалось одно: низложеніе Наполеона и объявленіе республики. Что, въ самомъ дѣлѣ, предпринять теперь? думалось мнѣ. Когда пруссаки, можетъ быть, приближаются уже къ Парижу форсированнымъ маршемъ, когда политическое, финансовое, соціальное и военное положеніе Франціи доведены до послѣдняго упадка,-- какую ужасную отвѣтственность возьметъ на себя республиканское правительство! Въ состояніи ли оно будетъ теперь спасти Францію? На какой миръ можетъ оно согласиться съ непріятелемъ? Эти нерадостныя мысли лѣзли мнѣ въ голову, а со всѣхъ сторонъ слышались одни и тѣже рѣчи. Я осмотрѣлся вокругъ себя. Подлѣ меня стоялъ старикъ, республиканецъ, блѣдный, неподвижный, почти недышащій; руки его были сложены на груди, а изъ глазъ его но щекамъ текли обильные слезы. Онъ тоже размышлялъ, и, видно, горьки были его размышленія... Я увидѣлъ людей, которые съ рыданіями кидались другъ другу въ объятія... Невдалекѣ, кто-то потрясалъ трехцвѣтнымъ знаменемъ, и въ отвѣтъ ему неслись звуки марсельезы. Снова ко мнѣ прихлынули думы, и вспомнились мнѣ слова одного изъ членовъ національнаго конвента: "мы не заключали договора съ побѣдой, но мы заключили его со смертію!" -- вспомнилъ я эти слова, и изъ моей груди также вырвался крикъ: да здравствуетъ республика!" Этотъ крикъ все чаще и чаще сталъ раздаваться въ толпѣ народа, собравшейся на площади Согласія.
   Положеніе полицейскихъ становилось болѣе и болѣе затруднительнымъ. Конечно, они не могли бы устоять, еслибъ народъ сталъ напирать на лихъ. "Убирайтесь прочь!" кричали имъ изъ толпы народа. Къ удивленію всѣхъ, полицейскіе разступились, вынули свои сигары, закурили ихъ и стали прогуливаться на площади, точно праздные фланеры, незнающіе, какъ убить время. Нѣкоторые изъ нихъ пытались вступить въ разговоры съ народомъ, но имъ отвѣчали: "хорошо! хорошо! мы васъ не станемъ трогать, но отойдите:-мы съ вами не хотимъ говорить!.." Муниципальные гвардейцы, верхомъ, захотѣли водворить порядокъ; ихъ пропустили, сопровождая свистками и шиканьемъ. Они увидѣли, что они не только не грозны, но просто смѣшны, и поспѣшили удалиться, преслѣдуемые градомъ насмѣшекъ и ироническихъ рукоплесканій.
   Впрочемъ были и столкновенія народа съ полицейскими агентами, кончившіяся обезоруженіемъ полиціи. Одного полицейскаго хотѣли было повѣсить, но кончили тѣмъ, что бросили его шпагу въ Сену, "для того, чтобы вымыть ее", замѣтила одна женщина.
   Въ палатѣ Кератри сдѣлалъ запросъ Паликао относительно войскъ, окружающихъ законодательное собраніе. "Вы жалуетесь, что васъ хорошо охраняютъ? отвѣчалъ забавникъ-министръ.-- Это странно!"
   Паликао предложилъ учрежденіе національной обороны, подъ предсѣдательствомъ его, Паликао, постановленія котораго должны утверждаться министрами (императрицы!). Лѣвая сторона отвѣчала крикомъ: "низложеніе! низложеніе!" Тьеръ тоже выступилъ съ проектомъ. "Мы не произнесемъ слова "низложеніе", сказалъ онъ, -- по мы назначимъ правительственную (какого правительства?) и конституціонную комиссію." Лѣвая продолжала твердить: "немедленное и рѣшительное низложеніе!"
   Народныя массы прибывали; народъ занялъ дворы и сады; регулярныя войска пропустили ихъ туда, вопреки приказанію Паликао. Они поступили по примѣру національной гвардіи. Когда движеніе становится серьезнымъ, солдатъ инстинктивно повинуется національному гвардейцу, считая его, совершенно основательно, выше себя по развитію. Въ движеніи народномъ офицеры, до полковника включительно, всегда играютъ ту-же роль, какую беретъ на себя буржуазія. Такъ, по крайней мѣрѣ, всегда бывало во Франціи.
   Паликао не поддавался, но онъ упросилъ, однако, Шнейдера попытаться урезонить національную гвардію. Шнейдеръ отправился, но трудно ему было сдѣлать что-нибудь въ этой сумятицѣ; онъ пытался говорить, но голосъ его заглушался криками толпы; слышны были только слова: верховныя права законодательнаго собранія... уваженіе къ всеобщему избирательству... нельзя совѣщаться подъ давленіемъ толпы... и пр., и пр. обычныя фразы и переливаніе изъ пустого въ порожнее. На всѣ его доводы толпа отвѣчала однимъ возгласомъ: "республика! республика!" Шнейдеръ кончилъ тѣмъ, что возвратился назадъ "печальный, смятый, утомленный, опираясь на двухъ офицеровъ, которые вели его подъ руки". Когда онъ входилъ въ залу засѣданій законодательнаго собранія, за нимъ ринулась толпа и ворвалась въ заповѣдное мѣсто, куда такъ не хотѣлъ пускать ее министръ Паликао.
   Народъ остановился въ залѣ "потерянныхъ шаговъ". Я былъ увлеченъ всеобщимъ потокомъ и также вошелъ въ залу. Къ намъ вышелъ Кремье и началъ говорить. Я стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него и не слыхалъ ли слова. "Что онъ говоритъ?" спросилъ я у своего сосѣда. "Онъ говоритъ, что слѣдуетъ объявить о безчестномъ поведеніи законодательнаго собранія." Безъ сомнѣнія, мой сосѣдъ импровизировалъ, но его слова понравились, раздались "браво" и "да здравствуетъ республика!"
   Вслѣдъ за Кремье вышелъ Глэ-Бизуэнъ,-- маленькій Глэ-Бизуэнъ, съ физіономіей старой совы. Онъ влѣзъ на стулъ и тоже что-то говорилъ, но и его рѣчи за шумомъ также нельзя было услышать. Ему подали листъ бумаги и онъ написалъ крупными буквами: "Мы провозгласимъ низложеніе!" Въ отвѣтъ ему раздались восклицанія: "не нужно намъ фразъ! Республика! республика! Низложеніе -- одна увертка: за нимъ послѣдуютъ орлеанскіе принцы!"
   За Глэ-Бизуэпомъ появился Жюль Ферри. Онъ уговаривалъ народъ вести себя спокойно и мудро, не шумѣть и дать возможность собранію постановить низложеніе. Онъ предложилъ національнымъ гвардейцамъ очистить залу... Ферри также не имѣлъ никакого успѣха. "Республика! Мы хотимъ республику!" твердилъ народъ.
   Гамбетта съ трибуны просилъ большинство палаты, чтобы оно само провозгласило низложеніе, просилъ его во имя патріотизма, въ видахъ успокоенія народа...
   Шнейдеръ подхватилъ эти слова на лету. Онъ выражалъ сожалѣніе, что онъ не можетъ съ такимъ-же блистательнымъ краснорѣчіемъ, какъ г. Гамбетта, выразить его мысль, потому что... потому что... Но тутъ ораторъ оборвался и не могъ далѣе высказать ни одного слова.
   На трибунахъ, занимаемыхъ публикой, кто-то всталъ и произнесъ весьма невразумительную рѣчь, изъ которой никто ничего не слышалъ, кромѣ слова "республика", повторявшагося нѣсколько разъ.
   Толпа начинала выражать нетерпѣніе; она стала напирать на двери, но онѣ не подавались. Тогда нѣсколько національныхъ гвардейцевъ застучали въ дверь прикладами ружей. Шумъ этотъ отозвался въ сердцахъ всѣхъ; многимъ пришло на мысль, что сейчасъ ударятъ въ набатъ и народъ начнетъ истребленіе своихъ враговъ убійствомъ ненавистныхъ ему крайнихъ членовъ большинства. "Граждане! во имя республики не входите!" Это воззваніе встрѣчено громкими рукоплесканіями: двери остались цѣлы.
   Нѣсколько депутатовъ правой стороны поспѣшили удалиться, кто въ корридоры, а кто скрылся и въ садъ, выходя на цыпочкахъ, убѣгая, точно мыши при видѣ кошки.
   Паликао вскочилъ съ своего мѣста: всѣ взоры обратились на него; потомъ онъ сѣлъ, не сказавъ ни слова, опять всталъ и вышелъ; многіе депутаты послѣдовали за нимъ.
   Гамбетта взошелъ на трибуну. "Наполеонъ пересталъ царствовать во Франціи. Мы, депутаты лѣвой стороны, провозглашаемъ низложеніе династіи!"
   Президентъ Шнейдеръ поспѣшилъ уйти; за нимъ бѣжали и остальные члены правой стороны; они сошлись въ бюро, въ библіотекѣ. Тогда народъ наполнилъ залу засѣданій; онъ вошелъ съ знаменемъ, на которомъ былъ обозначенъ 1792 годъ; раздался единодушный крикъ: "да здравствуетъ республика!" Депутаты провозгласили низложеніе, народъ -- республику.
   Затѣмъ все слилось въ общемъ крикѣ: въ ратушу! въ ратушу!
   Народъ бросился туда тремя дорогами: но правому и лѣвому берегу и чрезъ тюльерійскіе сады. На крышѣ дворца не волновался флагъ,-- признакъ, что императрица обратилась въ бѣгство. Народъ бросился на Тюльери. Противъ него выступилъ генералъ Мелине, извѣстный рубака, но его солдаты стали брататься съ національными гвардейцами и послѣдніе тотчасъ-же стали карауломъ у дверей и въ комнатахъ дворца. Значительная толпа народа вошла во внутрь дворца и разсыпалась по комнатамъ. Тутъ видны были слѣды недавняго отбытія хозяевъ: валялись сигары, на столѣ стояли остатки скромнаго завтрака и лежали вчерашніе нумера газетъ "Figaro", "Gaulois" "Opinion National". Въ комнатѣ императорскаго принца нашли нѣсколько стклянокъ съ фосфористымъ желѣзомъ, ученическую тетрадь, въ которой записывались лекціи исторіи Франціи (она была открыта на царствованіи Людовика XV) и наконецъ нѣсколько прусскихъ солдатиковъ изъ свинца, поваленныхъ какой-то машинкой, представляющей въ маломъ видѣ митральезу.
   Но послѣдуемъ за толпой, которая спѣшитъ въ ратушу.
   Здѣсь также все обошлось спокойно, безъ пролитія крови. Великолѣпный монументъ, сердце Парижа, охранялось солдатами и національными гвардейцами. Народъ стоялъ на площади и продолжалъ по прежнему кричать: "да здравствуетъ республика!".
   На средней башнѣ развѣвалось трехцвѣтное знамя съ императорскимъ орломъ. "Прочь орла! прочь орла!" загремѣла толпа.
   Одинъ подвижной гвардеецъ явился депутатомъ къ національнымъ гвардейцамъ. "Граждане, я посланъ, чтобы сбить со знамени этого ненавистнаго орла". "Идите!" отвѣчали ему. Онъ влѣзъ на крышу, вынулъ знамя, отвинтилъ орла, сначала свернулъ ему шею, а потомъ отломалъ крылья и бросилъ его на мостовую. Толпа неистово аплодировала. Затѣмъ депутатъ поставилъ знамя на прежнее мѣсто, но такъ его свернулъ, что на виду осталась красная полоса -- символъ народовластія. Новые аплодисменты.
   Съ этой минуты ратуша уже принадлежала народу. Ему открытъ былъ входъ, и онъ мигомъ наполнилъ это обширное зданіе, но и здѣсь, какъ и въ Тюльери, и въ законодательномъ собраніи не было произведено никакой порчи: только случайно штыкомъ была проколота одна плохонькая картина Ораса Верне: "Наполеонъ III на бѣлой лошади". Чтобы избѣжать повторенія подобной случайности, всѣ картины этого рода были перевернуты лицомъ къ стѣнѣ. Въ этой толпѣ, гдѣ смѣшались женщины, дѣти, національные гвардейцы, мобили, вольные стрѣлки, буржуа, работники, вдругъ раздались крики: "мѣсто Жюлю Фавру! Мѣсто Гамбеттѣ! Мѣсто парижскимъ депутатамъ! Мѣсто Временному правительству!".
   Депутаты, прибывшіе изъ законодательнаго собранія заперлись въ особой комнатѣ. Послѣ короткаго совѣщанія, продолжавшагося съ четверть часа, они вышли къ народу и Гамбетта громкимъ голосомъ прочелъ: "Именемъ французской республики учреждается правительство народной обороны; оно будетъ составлено изъ парижскихъ депутатовъ. Оно принимаетъ власть съ единственной цѣлью отразить непріятельское вторженіе. Исполнивъ свое назначеніе, оно передастъ власть тому правительству, которое будетъ назначено народомъ."
   То-же самое, черезъ открытое окно Гамбетта прочелъ народу, собравшемуся на улицѣ. Народъ отвѣчалъ восторженными криками.
   Едва нѣсколько успокоились крики восторга, какъ послышались новые, идущіе съ противоположной стороны площади. Ими встрѣтили Рошфора, освобожденнаго изъ тюрьмы. Въ то время, какъ масса народа заявляла о своемъ желаніи въ законодательномъ собраніи, человѣкъ до трехсотъ избирателей перваго округа, нѣкоторые съ оружіемъ, а большинство безоружные, собрались у тюрьмы Сей-Пелажи, гдѣ былъ заключенъ Рошфоръ. Часовые не хотѣли ихъ пустить, прибѣжалъ самъ дирек торъ и объявилъ, что Рошфоръ перевезенъ въ Венсень; ему отвѣчали, что хорошо знаютъ, что Рошфоръ находится здѣсь. Директоръ пытался урезонить народъ тѣмъ, что онъ не получилъ никакого приказа объ освобожденіи Рошфора. Директору указали на ружье. "Этого достаточно, сказалъ онъ: -- я готовъ, господа, исполнить ваше желаніе." Тюрьма была отперта; освободители свободно вошли и выпустили на волю 12 осужденныхъ по политическимъ дѣламъ. Рои форъ былъ торжественно освобожденъ и призванъ къ власти, а Наполеонъ находился въ плѣну!
   Вслѣдъ за Рошфоромъ къ ратушѣ подъѣхалъ Трошю, привезенный Глэ-Бизуэномъ. Трошю былъ назначенъ президентомъ новаго правительства. Онъ былъ поставленъ во главѣ, а Рошфоръ въ хвостѣ правительства; между ними республиканцы различныхъ оттѣнковъ, съ преобладаніемъ буржуазнаго элемента. Повидимому, лучшаго состава нельзя было и придумать; вся республиканская оппозиція имѣетъ здѣсь своихъ представителей, чѣмъ, конечно, достигается примиреніе партій, столь необходимое въ виду энергической народной обороны. Республика была провозглашена народомъ, повинующимся фатальной необходимости. Другого выхода не было и въ провозглашеніи ея участвовали не одни республиканцы, но и другія партіи. Республиканцы дѣйствовали въ этомъ случаѣ, можетъ быть, даже съ меньшей рѣшительностью, чѣмъ другія партіи. По необходимость въ республикѣ была очевидна для всѣхъ. И преданная, обезчещенная, израненная, почти умирающая Франція вручила свое знамя республикѣ и сказала: "возьми его, спаси меня, если можешь; умри, если не будетъ другого выхода!".
   И республика взяла это знамя. Она не могла отказаться, она но имѣетъ права отчаиваться. Пусть будетъ, что будетъ, но надо употребить всѣ усилія для спасенія страны.
   Выслушавъ воззванія Гамбетты, Рошфора и другихъ членовъ новаго правительства, люди, незнакомые другъ съ другомъ, бросались въ объятія одинъ другому; слезы дрожали въ голосѣ и счастье выражалось въ глазахъ. "Наконецъ настала великая минута, и мы снова стали людьми. Двадцать лѣтъ мы страдали..." слышалось со всѣхъ сторонъ въ толпѣ.

"Дѣло", No 9, 1870

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов