Мечтатель Полонский Яков Петрович МЕЧТАТЕЛЬ. Юноша 30-хъ годовъ XIX столѣтія. Разсказъ въ стихахъ. Вѣра есть величайшій актъ человѣческой свободы. В. Жуковскій. Мертвые суть невидимые, но не отсутствующіе. Отдадимъ справедливость смерти... Викт. Гюго. 1. Тѣ образы, которые ушли Или теченьемъ лѣтъ унесены Изъ глазъ моихъ -- не призраки-ли?.. Но Они какъ-бы вернулись и -- зовутъ... Или, безмолвствуя, мнѣ указуютъ На прошлое. И въ этомъ прошломъ я Кажусь имъ тѣнью, мертвой для живыхъ -- Живой для нихъ, -- по существу такой-же Какъ и онѣ. И вижу я себя Съ другимъ лицомъ въ кругу другихъ, когда-то Мнѣ близкихъ лицъ... И вотъ, одно изъ нихъ, Которыхъ тѣнь, иль духъ неуловимый, Или колеблющаяся воздушность, Въ моей душѣ, иль въ памяти усталой, Пріемлетъ вновь и цвѣтъ и очертанья И голосъ -- это милое лицо Ровесника, и друга школьныхъ лѣтъ, -- Поэта мистика, который маѣ ввѣрялъ Наивныя мечты свои -- увы! Въ тридцатые года романтикъ юный Сгорѣлъ отъ нихъ, и на моихъ глазахъ Угасъ на вѣки... Звали мы его Вадимомъ, а фамиліи его Была Кирилинъ. Будь онъ живъ, -- быть можетъ, Онъ такъ-же бы боролся и съ нуждой, И съ неотвязной музой; Но его чело Не знаетъ терній, и онъ спитъ глубоко Въ сырой могилѣ, и могилы этой, Когда-то дорогой и орошенной Слезами, и увѣнчанной цвѣтами Изъ городскихъ садовъ, теперь никто-бы И не нашелъ... Не долговѣчно наше Посмертное жилище, какъ и все На свѣтѣ. Но какимъ воскресъ онъ Въ моихъ воспоминаньяхъ, какъ любимый Товарищъ, пусть такимъ и выплываетъ На этотъ листъ бумаги, для того, Чтобъ перейти въ печать или въ каминъ, -- Что иногда почти одно и тоже... 2. Семнадцатой весны свидѣтель, школьникъ, Хотя и не наивный, но едва-ли И первымъ пухомъ тронутый, съ улыбкой Ребяческой и грустнымъ взглядомъ, онъ Былъ далеко не первымъ въ семиклассной Гимназіи.-- Легко ему давался Языкъ Гомера, зналъ онъ наизусть Стихи Горація; но единицы Изъ алгебры ложилися на школьномъ Пути его, какъ бревна, и съ трудомъ Одолѣвалъ онъ эту баррикаду, Чтобъ какъ нибудь идти за всѣми нами Къ послѣднему экзамену. Успѣхъ Его не радовалъ.-- Его не понимали... Одинъ лишь я заглядывалъ поглубже Въ кристальный міръ души его, со всею Игрою радужныхъ его фантазій. Но какъ и всѣ, подчасъ его дразнилъ, И, негодуя, спорилъ съ нимъ и, помню, Въ. одинъ прекрасный день, сказалъ ему: Мы въ барышень влюбляемся, а ты, Несчастный! ты влюбленъ въ царицу Воздушную своихъ воздушныхъ замковъ; Пожалуйста, ты ей меня представь!" Кирилинъ засмѣялся и сказалъ: "Она сама не разъ къ тебѣ являлась, А ты и проглядѣлъ ее... мѣшали Сосѣдки... кто-же въ этомъ виноватъ?.." Не странно-ли, что этотъ фантазеръ Не по лѣтамъ развитъ былъ. Дуракомъ Его считали наши педагоги, Но наши педагоги были глупы. Возвышенное и святое мы Изъ воздуха, должно быть, почерпали, Учились у самой природы или Въ поэзіи искали идеаловъ. Таковъ въ особенности былъ Вадимъ. 3. Припоминаются мнѣ матери его Ворчливо-нервной, добрыя черты И хлопотливый взглядъ... У ней былъ видъ Болѣзненный... Она носила трауръ По мужѣ, но въ заботахъ о семьѣ Забыла горе и. едва сводила Концы съ концами... Пятерыхъ дѣтей Обуть, одѣть и прокормить -- не шутка. Ихъ домъ былъ не великъ и не высокъ: Всѣмъ было тѣсно... Какъ дубокъ, цѣпляясь За трещины и запуская корни Въ извилистыя щели съ влажной пылью, Растетъ на камнѣ, такъ онъ росъ среди Своей семьи патріархальной, чуткой Къ его болѣзнямъ и неравнодушной Къ его балламъ. Никто въ семьѣ не зналъ. Чѣмъ наполняетъ онъ свои тетради: Онъ пряталъ ихъ, мы бросалъ въ огонь. Никто не зналъ, куда скрывался онъ По праздникамъ съ утра, и отчего Запаздывалъ къ обѣду. Знала мать, Что не въ гостяхъ онъ, и не у своихъ Товарищей играетъ въ карты -- знала, Что одинбко любитъ онъ бродить, Куда глаза глядятъ, и, на него Махнувъ рукой, вздыхала: "Не похожъ онъ Ни на кого изъ братьевъ; тѣ прилежны И сообщительны, а этотъ дикъ И недовѣрчивъ". 4. Въ лѣтній день, бывало, По воскресеньямъ, уходилъ онъ въ рощу, Что примыкала къ городскому валу, И гдѣ паслись коровы. Звукъ свирѣли Пастушеской и ржанье кобылицы Стреноженной, и перекатный шумъ Колеблемыхъ дыханьемъ вѣтра листьевъ, Какъ музыка, ласкала слухъ его; И, вдоль ручья, онъ уходилъ далеко Отъ города; и, какъ рыбакъ, который, Закинувъ удочку, ждетъ цѣлые часы Улова, чтобъ, не даромъ голодая, Придти въ свою семью съ лещёмъ иль щукой, -- Такъ, походя, весь день, онъ ждалъ чего-то Необычайнаго: прислушивался къ вѣтру, Приглядывался къ искрамъ солнца въ струйкахъ Чешуйчатыхъ, ласкающихъ камышъ; Или подъ тѣнь развѣсистой ракиты Ложился на песокъ, и напряженно, Какъ-бы подглядывая чей то вѣчно Теряющійся шагъ, глядѣлъ онъ На все далекое и близкое, какъ будто Боялся проглядѣть или проспать Невѣдомое имъ въ природѣ чудо Или видѣнье... Самъ не понималъ онъ, Что иногда таилось у него Въ душѣ болѣзненной, готовой вѣрить И въ красоту, и въ Бога, и въ природу, И въ демона. 5. Въ двѣнадцати верстахъ Отъ города былъ монастырь; на берегу Оки стоялъ онъ, заслонившись рощей Березовой отъ столбовой дороги. И лѣтомъ онъ ходилъ туда -- молиться. Но что мудренаго, что нашъ мечтатель Любилъ крутой, высокій берегъ, -- видъ На луговую сторону рѣки, Возобновленный, бѣдный монастырь, И тѣ развалины, гдѣ находился Великокняжескій когда то теремъ. Тамъ, по преданью, жилъ когда-то Или гостилъ Великій князь Рязанскій, (Олегъ, колеблющійся современникъ Побоища на Куликовомъ полѣ). Невзраченъ былъ видъ этихъ теремовъ Или развалины; то былъ не замокъ, И не дворецъ, а просто домъ кирпичный, Безъ потолка, съ обрушеннымъ карнизомъ И маленькими окнами -- (Безъ оконъ, Съ подвальнымъ входомъ, нижній былъ этажъ); Обломками старинныхъ изразцовъ И кирпичей засыпанныя сѣни Высокою крапивой заросли, Тогда какъ на стѣнахъ, вверху, ютились Березки и кудрявились кусты... 6. Всѣ проходили равнодушно мимо Кирпичныхъ стѣнъ неживописной этой Развалины; одинъ Вадимъ Кирилинъ Любилъ тамъ по часамъ стоять и слушать, Какъ наверху весенній вѣтерокъ, Порхая, шелестилъ листвой березокъ, И какъ тамъ пѣли птички... Это все Невольно говорило сердцу и уму, Сѣверный Вѣстникъ. Что жизнь и знать не хочетъ ни о томъ Что было, ни о томъ, что будетъ. Всю Природу удовлетворяетъ мигъ Насущнаго; но мы не таковы! Безъ прошлаго и будущаго мы Не можемъ жить, принадлежа всецѣло Обоимъ, какъ растительная жизнь Принадлежитъ корнямъ, цвѣточной пыли И завязи плодовъ. Между грядущимъ И прошлымъ мы таинственная точка, Лучистая, которая намъ свѣтитъ Или назадъ, или впередъ... Кирилинъ Любилъ, оглядываясь, рисовать И нашу быль, и наши небылицы: Немудрено, что стоя передъ этой Краснорѣчиво-бѣдной стариной, Съ ея нерадостно прожитымъ вѣкомъ, Мечталъ онъ и, мечтая, домечтался До лихорадочнаго бреда. Вотъ какъ самъ Описывалъ онъ мнѣ свой странный бредъ, Навѣрное прикрашенный его Живой фантазіей. 7. "Всю ночь согрѣться Не могъ я; но ты знаешь, я люблю Простудою лечиться отъ простуды. Прогулкой отъ безсонницы; и вотъ, Не торопясь, дошелъ я до того Монастыря, гдѣ схороненъ отецъ мой, И гдѣ, когда нибудь, меня зароютъ. И тамъ засталъ я позднюю обѣдню, Заупокойную; но я замѣтилъ У клироса Метелкина Захара, А гдѣ Захаръ Кузьмичъ, тамъ не могу я Молиться -- самъ не знаю почему... Быть можетъ оттого, что осуждаю, А если осуждаю, то грѣшу, И этотъ грѣхъ мѣшаетъ мнѣ молиться. Въ придѣлѣ гробъ стоялъ, и такъ сквозило Тлетворной сыростью, что вышелъ я На воздухъ, -- голова кружилась; -- сердце Въ виски стучало. Утро было тихо, Тепло и пасмурно... Я былъ не въ духѣ И тосковалъ, и даже безъ причины Готовъ былъ плакать... Незамѣтно; ёжась, Я подошелъ къ обломкамъ -- самъ обломокъ Великаго чего-то, можетъ быть, И безпредѣльнаго чего-то, -- но чего? Невѣдаю... И вотъ невольно сталъ я Глядѣть въ окно глухой, кирпичной Развалины, и вдругъ передо мной Возникъ далекій вѣкъ... Въ туманномъ И пыльномъ полусумракѣ, въ окнѣ Я увидалъ тесовую кровать, Подъ пестрымъ пологомъ; а тамъ, за нею, Въ углу на гвоздикѣ, ручникъ съ каймою Изъ деревенскихъ кружевъ.-- Протираю Глаза и вижу, какъ во снѣ: Къ окошку Подходитъ дѣвушка и, пригорюнясь, Одной рукой поддерживаетъ локоть Другой руки; камчатный сарафанъ Еще не доверху застегнутъ; видно Не рано встала, подошла къ окошку, Задумалась и молча, смотритъ вдаль. "Ужъ не княжна-ли?..." думаю. У ней На головѣ жемчужная повязка И съ длинными подвѣсками сережки