Реформаторы
Лютер, Кальвин, Паскаль
Под редакцией и с предисловиями Темиры Пахмусс
Avenue de la Couronne, 206 217, В-1050 Bruxelles
Avenue du Fbg St Honoré F-75008 Paris
В "Повести об Антихристе" Вл. Соловьева на вопрос императора, обращенный к представителям трех главных исповеданий: "Что всего дороже для вас в христианстве?" -- старец Иоанн отвечает: "Всего дороже для нас в христианстве сам Христос, Он Сам, а от Него все..." Этот ответ приемлем для всех подлинных учеников Христовых, и только на этой основе могут быть разрешены все наши разногласия. Стремление христиан к единству -- одно из самых положительных явлений нашего века -- живет в душе многих наших современников. По всему миру распространилось молитвенное движение христиан различных исповеданий -- совместное предстояние перед Богом, дабы исполнилось заветное желание Христа на Тайной Вечере: "Да будут все едино". Молитва стала еще более ревностной у людей, совместно перенесших тяжелые испытания во время войн и гонений. Они утверждают, что у подножия Креста Господня возникает любовь, сжигающая обиды и разногласия и что конфессиональные перегородки рушатся вокруг Учителя, Который объединяет. Они осознают, как необходимо единство, чтобы противостоять натиску безбожия. II Ватиканский Собор способствовал еще большему сближению христиан различных деноминаций, а обоюдное снятие анафем Римской и Константинопольской Церквами увенчало усилия ревнителей христианского единства.
На нашей Родине абсурд и греховность разделения христиан становятся очевидными, в первую очередь, для неофитов, впервые ознакомившихся с Евангелием. "Христос основал одну Церковь, и мы не признаем перегородок", -- пишет группа московских студентов, члены которой -- католики и православные. "Спорить о том, чья религия лучше, -- значит позориться перед безбожниками", -- утверждает молодой христианин, недавно обретший "живую веру в Бога".
Стремясь помочь делу сближения, наши издательства решили выпускать книги, которые будут способствовать взаимопониманию христиан разных исповеданий.
От издателей. На пути к единству
Темира Пахмусс. Предисловие
ЛЮТEР
Вступительная статья
I. Лютер и мы
II. Жизнь Лютера
Примечания издательства
КАЛЬВИН
Вступительная статья
I. Кальвин и мы
II. Жизнь Кальвина
III. Что сделал Кальвин?
Примечания издательства
ПАСКАЛЬ
Вступительная статья
I. Паскаль и мы. Паскаль и реформа
II. Жизнь Паскаля
III. Что сделал Паскаль?
Примечания издательства
БИБЛИОГРАФИЯ И ПРИМЕЧАНИЯ
Лютер
Кальвин
Паскаль
Произведения о Мережковском
Современное экуменическое движение стремится объединить христиан различных исповеданий, в первую очередь христиан "трех всемирно-исторических путей -- Церковь римскую, Церковь православную и Церковь протестантскую", по выражению Д.С. Мережковского.
Сам Иисус Христос на Тайной Вечере молился Отцу о единстве, как о необходимом условии, чтобы "мир познал, что Ты послал Меня" (Ин 17-23).
Мережковский всю жизнь мечтал о пришествии царства Божия "в силе" (I Кор 4.20). С юных лет ему было присуще чувство присутствия Божия "в ночной тиши и в отдаленнейшей звезде и глубине моей души". Все его творчество, в основном, является религиозным. И на могиле его под Парижем, на кладбище Сент-Женевьев де Буа, надпись: "Да приидет царствие Твое" огибает крест.
Неудивительно, что особый интерес он проявлял к проблеме христианского единства, которое, по его мнению, предварит установление "Царства Святого Духа" или "Третьего Царства". Оно должно было наступить после Ветхозаветного Царства Отца и "Второго Царства Сына". Он предсказывал, что в лоне этого Царства благодать единения с Богом достигнет "Богосупружества".
Идея Трех Царств возникла уже в Средние века, у Иоахима Флорского, но она не получила признания богословов. "Вера в вочеловечение "Бога во Иисусе Христе", -- утверждает кардинал Рацингер в своем "Введении в христианство"1, -- не может допустить никакого "Третьего Царства"; верующий убежден в окончательности свершившегося и именно поэтому знает, что оно открыто будущему", и это "освобождает его от круговращения, не ведущего ни к какой цели".
Мережковского не удовлетворяло современное состояние христианства, посредственность "полу-христиан". Поэтому он легко воспринял идею: Иоахима Флорского и искал предвестников Третьего Царства, прежде всего, среди испанских мистиков -- св.Терезы Авильской, св.Иоанна Креста -- к которым присоединял и французскую кармелитку, св.Терезу Лизьезскую. По мнению Мережковского, реформаторы XVI [века также внесли свой вклад в преобразование христианства, очищая его от излишних человеческих наслоений. Лютер и Кальвин порвали с католической Церковью и боролись с ней, тогда как Паскаль, сделав "величайшее открытие -- согласование противоположностей", остался верном сыном Церкви, что и запечатлел в своем завещании.
Свои биографии реформаторов автор причисляет к категории исторических романов и называет "апокрифом" описание знаменитой "огненной ночи" Паскаля, давая этим понять, что не все детали в его описании достоверны. Обращение к художественной литературе -- на первый взгляд парадоксальное, обретает смысл, когда писатели, обладающие психологической интуицией, вживаются в изображаемых ими героев.
Трилогия Мережковского принадлежит к этому жанру.2 Автор знакомит нас с бурным периодом Реформации XVI века и с человеческим лицом двух ересиархов, о которых мы имели, может быть, только абстрактное представление. Вглядевшись в их человеческое лицо, отнесемся к ним и к их последователям с братской теплотой, храня в то же время верность нашему призванию, разоблачая только предрассудки и разъясняя недоразумения. Писатель заставляет нас невольно участвовать в жизни и страданиях, молитве и сомнениях реформаторов и вводит нас вглубь проблематики той эпохи. Книга о реформаторах могла бы быть сухим богословским трактатом, но под пером автора она оживает, ибо к любому явлению он старается подойти диалектически, не давая ему односторонней оценки/Говоря увлекательно об этих темах, Мережковский может содействовать пробуждению интереса к церковной проблематике у современного образованного поколения.
Почему автор отнес к числу реформаторов и великого мыслителя Паскаля, внешне никакой реформы не совершившего? Он считал, что открытие согласования противоположностей является наилучшим методом к преодолению расхождений. Кроме того, Паскаль был противником далеко идущей снисходительности в поведении христиан, недооценки подлинных духовных ценностей. Но когда его "Письма к провинциалу" были осуждены, он не покинул Римской Церкви, но "воззвал к суду Господню", предал свое дело в руки Божии. Так совершаются подлинные реформы, обновление церковной жизни. Эта тема была подробно разработана французским доминиканцем Ивом Конгаром в его замечательном труде "Подлинная и ложная реформа в Церкви". (Париж, 1950) Не разрушением, а созиданием -- усиленной молитвой, миротворческим действием достигаются такие преобразования в Церкви, даже если они связаны с тяжелыми испытаниями.
Бельгийский кардинал Мерсье, смелые инициативы которого вызвали разногласия, объяснял, что, согласно Евангелию, семя должно умереть, чтобы принести плод, и волны должны нахлынуть на новый дом, дабы убедиться, что он построен на камне.
Мережковский переработал большой материал для составления своей трилогии и дает в ней много цитат, облегчающих прямое знакомство с людьми и событиями. Однако его труд нельзя назвать научным исследованием. У него встречаются спорные и необоснованные утверждения, например, что никто не был ближе ко Христу, чем Паскаль, что Церковь за все свое существование не услышала тех вопросов, которые понял Лютер и т.д. Автор не умалчивает того, что Папа представлялся иногда Лютеру в образе Антихриста, но приводит и цитату Лютера о самом себе: "Я и сам не знаю, каким духом я обуреваем -- Божиим или бесовским". Многие крайние суждения о римской Церкви вызваны горячностью натуры Лютера. В глубине души он хотел чувствовать себя сыном Церкви и страдал от разрыва с ней и от неожиданных последствий своей реформы, когда начался крестьянский бунт. Если бы к Лютеру отнеслись в его время с таким пониманием, как теперь, отмечая в 1983 году юбилей его рождения, то ров, возникший в результате реформы было бы, несомненно, легче засыпать3. К сожалению, многие его последователи восприняли его односторонне, что способствовало углублению межцерковного раскола.
То, что мы сказали о Лютере, применимо, в известной степени, и к Кальвину, изображенному Мережковским с такой же художественной силой, но все же остающемуся загадочной фигурой. У Мережковского было мало общего с ним, вследствие чего труднее было его "расшифровать", несмотря на ясность ума и стройность логических построений. Автор скорбит о его жестокосердии, но ставит ему в заслугу ревность о деле Божием, вдохновлявшую его безостановочный труд даже в периоды болезни.
Паскаль, "почти святой", вызывает восхищение автора своими гениальными мыслями и совершенством стиля, а также искусством сочетать противоположности. Стремление Мережковского сделать его предвестником "Третьего Царства" носит довольно искусственный характер, также как и его предположение, что он "почти покинул" Римскую Церковь.
В заключение скажем, что "Церковь всегда нуждается в реформах", как это ясно было выражено, например, на Втором Ватиканском Соборе, ибо люди, составляющие святую Церковь, грешны. Поэтому и Бердяев писал "О достоинстве христианства и недостоинстве христиан". Даже когда мы встречаемся с несправедливыми, -- а иногда и справедливыми -- осуждениями наших позиций, мы должны сознавать, что излечить недуг разделения христиан можно только, поняв его причины и следствия и признав положительные стороны различных исповеданий. Любовь к Священному Писанию и желание сделать его доступным всем верующим на их родном языке, а также страстная борьба против обмирщения церковной жизни, сохранились у известного числа последователей Реформы и дали им силы в период воинствующего безбожия защищать свои религиозные убеждения и даже принимать мученическую смерть за Христа.
Сам Мережковский иногда соглашается с критикой реформаторов, а иногда укоряет Лютера за недостаток чувства меры. Реформу Кальвина он Сравнивает с молнией, ударившей в дерево католической Церкви, из которой потек затем источник контр-реформы, и называет римскую Церковь "ладьей Петровой, сплоченной так крепко, потому что ей предстоит великое всемирно-историческое плавание от Первого до Второго Пришествия".
Приносим сердечную благодарность профессору Т. А. Пахмусс за любезно предоставленное нам право издания трилогии "Реформаторы". Профессор Пахмусс много потрудилась над изучением и публикацией за рубежом произведений Мережковского и его супруги Зинаиды Гиппиус. Таким образом они стали частью русского религиозного наследия нашего века.
1. Издательство "Жизнь с Богом", Брюссель, 1988, стр. 206.
2. В орфографии, пунктуации и употреблении прописных букв в трилогии наблюдается известный разнобой ( в словах: Церковь, католичество, протестантизм, кальвинизм и т.д.), объяснимый тем, что автор писал по старой орфографии и не был знаком с правилами пунктуации, принятыми в нашем веке. При переводах он находился под влиянием оригиналов или библейских цитат, в которых, например, слово "диавол" всегда пишется через "и", тогда как в остальных текстах автор употребляет написание "дьявол" и т.д. Поэтому униформизация оказалась невозможной.
3. См., например, французское издание: М. Лютера, комментарий на песнь Богородицы (Magnificat, Salvator, Mulhouse, 1967) et Casterman (Tournai) с предисловием кардинала Марти и Рожэ Шютца, основателя братства Тэзэ. Они пишут: "Желательно ли продолжать заговор молчания о расхождении наших взглядов, не столь полном и радикальном, как взаимное непонимание его иногда представляет? Иначе говоря, чтобы достичь в будущем желанного единства, надо ли довольствоваться постоянным напоминанием и обсуждением наших расхождений?"
Мало кто знает, что у Лютера, после его разрыва с Церковью сохранилось сыновнее чувство к Богоматери. К Ней он обращается в момент страшного искушения и благодарит Ее за спасение. Также мало известно убеждение Лютера -- которое, по мнению Мережковского, он сохранил до конца жизни, -- что разрыв с Римом мог бы не произойти, если бы дело повел личный секретарь Папы фон Милтиц, нашедший с Лютером общий язык.
Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865-1941), автор множества историко-философских романов, переведенных почти на все западноевропейские языки, к концу жизни задумал написать новую трилогию: Преобразователи (или Реформаторы) Церкви "Лютер-Кальвин-Паскаль". Французские переводы этих трех произведений1 вышли уже после его смерти в начале 1940-х годов. По-русски трилогия выходит впервые. По условиям цензуры военного времени в переводах были опущены мысли Мережковского о сути диктатуры "тоталитарных" государств, государственного насилия над личностью и некоторых других важных для его социально-религиозной философии концепций. Опущенный текст полностью восстановлен в печатаемых ниже произведениях.
К сожалению, машинопись трилогии, по которой был сделан перевод на французский язык, не сохранилась. Текст воспроизведен мною на основании черновых рукописей, планов и конспектов, взятых из хранящихся у меня архивов Мережковского и Зинаиды Николаевны Гиппиус (жены Мережковского, одного из выдающихся и влиятельных поэтов эпохи русского Символизма, умершей в 1945 году), а также при помощи больших фрагментов "Паскаля", напечатанных в русских журналах во Франции и Соединенных Штатах долголетним секретарем Мережковских Владимиром Ананьевичем Злобиным (1894-1967). Ценные архивные материалы были любезно даны в мое распоряжение В. А. Злобиным, шведской художницей в Стокгольме Гретой Герелль (1898-1982), преданным, интимным другом Мережковских, и русским художником в Париже, Сергеем Ивановым (другом Злобина). Храню о них благодарное воспонимание. Выражаю благодарность кн. К.А. Андроникову за данное мне интервью, во время которого выяснились многие, тогда непонятные вопросы, связанные с процессом восстановления текста трилогии "Лютер-Кальвин-Паскаль".
В процессе моей работы над текстом я часто возвращалась к французскому переводу "Реформаторов Церкви" для следования за канвой описываемых событий. Предыстория первых двух частей трилогии (Лютер -- Кальвин) может быть частично восстановлена из писем Мережковского и Гиппиус к Злобину из Италии, куда Мережковские уехали в 1936 году на два года, чтобы не стать невольными свидетелями коммунистического переворота, назревавшего в 1936-1937 годы во Франции. В Италии Мережковский писал "Данте"2 и начал работу над "житиями" испанских мистиков, св. Иоанна Креста и св. Терезы Испанской3. В Риме он также посвятил много времени своему сценарию "Данте", предназначенному для экранизации в Италии, Германии и Америке. С представителями кинематографии этих стран велись интенсивные переговоры уже в то время. Вторая мировая война помешала осуществлению планов с фильмом и публикации "Преобразователей Церкви" на русском и немецком языках. Я готовлю к печати сценарий "Данте" в одном томе с пьесой Мережковского и Гиппиус "Дмитрий Самозванец".
Каждая из Вступительных статей к отдельным частям трилогии включает в себя краткую экспозицию главных событий эпохи Реформации и роли в ней последовательно Лютера, Кальвина и, позже, Паскаля; планов Мережковского, касающихся трилогии в период созревания художественного замысла и очевидных из его писем Злобину и Герелль и основных метафизических и социально-политических концепций Мережковского, на которые оказала большое влияние Зинаида Гиппиус.
Как и "Лютер", "Кальвин" -- вторая часть трилогии -- был задуман в годы пребывания Мережковских в Италии.4 Работа над манускриптом продолжалась после возвращения Мережковского и Гиппиус в Париж в конце 1937 года. 26-го октября 1938 года с присущим ей чувством юмора Зинаида Гиппиус сообщает Грете Герелль, что в пылу работы над книгой Мережковский сам уподобился Кальвину: "Та robe de chambre noire et jaune, Dmitry me l'a chipée, il travaille le matin avec elle sur le dos en ayant l'air d'un abbé ou de Calvin lui-même (Дмитрий стащил y меня твой черно-желтый халат и по утрам работает, накинув его; в нем он выглядит как некий аббат или сам Кальвин)."5 В письме от 3-го июня 1938 года Гиппиус рассказывает Герелль о связанных с книгой о Кальвине непрекращающихся трудностях, на которые она и Мережковский жаловались уже в Италии; относительно почти готовой рукописи о Лютере и о своем удивлении, что при чтении ее она узнала много нового об эпохе Реформации: "Luther que je corrige également est curieux aussi: il y a beaucoup de choses sur le protestantisme que je ne savais pas. Dmitry s'apprête à écrire maintenant sur Calvin; mais il dit qu'il lui est difficile de l'aimer, c'est un vrai "monstre", un "monstre tendre" (Лютера я также корректирую; он тоже достоин удивления: в Лютере сообщается много такого о протестантизме, чего я раньше не знала. Дмитрий готовится теперь писать о Кальвине, но говорит, что ему трудно его полюбить, потому что Кальвин настоящее "чудовище", "нежное чудовище").6
Краткие сведения об эпохе Реформации и о Кальвинизме и указания на те религиозно-философские убеждения Мережковского (и Гиппиус), в свете которых он рассматривал и оценивал движение Протестантизма, даны во вступительной статье к "Кальвину".
Замысел произведения "Паскаль", ставшего впоследствии третьей частью трилогии, сложнее. Он зародился у Мережковского уже в начале 30-х годов, но был осуществлен в последней редакции только перед самым началом Второй мировой войны. 8-го августа 1933 года писатель сообщает Грете Герелль: "Je me prépare à un nouvel ouvrage -- Les visages des Saints -- Saint Paul, Augustin, Franèois d'Assise, Jeanne d'Arc, Thérèse d'Avila, Jean de la Croix, Pascal, la petite Thérèse de Lisieux, Seraphim de Saroff (Russe)..." Судя по тому, что имя Паскаля стоит в одном ряду с Отцами Церкви и со святыми, можно предположить, что книга о Паскале должна была быть первоначально написана как своего рода житие святого, т.е. что Паскаль, по мнению Мережковского, был подобен Отцам Церкви и каноническим святым. Вообще же, по традиции русской литературы девятнадцатого века, Мережковский довольно свободно обращался с определениями и разграничениями литературных жанров своих прозведений, в частности "Лютера" и "Кальвина", называя их романами. Несомненно одно, что, сравнивая Паскаля с Лютером и Кальвином, Мережковский явно отдавал предпочтение религиозной мысли и деятельности французского ученого.
В процессе работы над произведениями "Лютер" и "Кальвин" Мережковский изменил свой первоначальный замысел и, изъяв повествование о Паскале из "Ликов Святых", сделал из него последнюю часть трилогии "Реформаторы Церкви". К сожалению, Мережковский не осуществил своего намерения создать художественный "Лик Святого Серафима Саровского" вместе с другими, реализованными в художественном творчестве Мережковского, "Ликами" святых.
Подготовительную работу над "Ликом [святого?] Паскаля" Мережковский начал в середине 30-х гг., что очевидно из писем Зинаиды Гиппиус из Рима от 4-го июня 1936 года Владимиру Злобину, оставшемуся в Париже.7 Имя Паскаля очень часто упоминается в произведениях Мережковского этого периода, как, например, в двух первых частях трилогии "Реформаторы Церкви", в сочинении "Две реформы"8 и в жизнеописании "Маленькая Тереза".9 "Мысли" Паскаля были, по мнению Мережковского, одним из самых глубоких и нужных людям произведений, как "Книга Иова" и "Темная ночь" св. Иоанна Креста, все три "неоконченные, бесконечные" книги.10
Подобно св. Бернару Клервосскому, Паскаль очень много сделал для Соединения Церквей своим обращением от суда Римской Церкви к суду Господню: "К твоему суду взываю, Господи!"11 как об этом пишет Мережковский. Паскаль знал, что высшей точкой христианства является "согласование противоположностей, accorder les contraires", т.е. "соединение двух Божественных начал в Третьем -- Отца и Сына в Св. Духе".12 Излюбленной мечтой Мережковского, Гиппиус и их соратников в "Бывшем"13 было создание Вселенской Церкви, которая должна явиться под знаком Трех -- Отца, Сына и Св. Духа Паскаль, ведущий, по убеждению Мережковского, человечество к Церкви Трех, был поэтому особенно близок и дорог для русского писателя, вместе и наравне со св. Терезой Испанской, св. Иоанном Креста и св. Терезой Лизьезской. Мережковского всегда интересовала "работа святых" и что они сделали для Вселенской Церкви, как пишет Зинаида Гиппиус Грете Герелль 22-го января 1934 г., определяя при этом разницу в отношении к святым Мережковского и своего собственного: "Je suis bien contente que M. Dmitry s'intéresse à des saints aussi enfin. Mais certes nous nous y prenons un peu différemment. Ce n'est pas mon "travail", c'est ma contemplation."14
Вступительная статья к"Паскалю" содержит краткие сведения о иезуитско-янсенистской полемике, в которой принимал участие Паскаль, и о существовавших в те времена несогласиях между Августинской и Томистской группами, с одной стороны, и Молинистских иезуитов, с другой, относительно взаимоотношений между Божественной Благодатью и свободой воли человека.
За вступительными статьями следуют тексты отдельных частей трилогии и краткая библиография, составленная мною для каждой из них, для тех читателей, которые хотят глубже и вне философской мысли и интерпретации Мережковского ознакомиться с бурной эпохой Реформации и ролью в ней Лютера и Кальвина. Каждую часть трилогии можно читать и как отдельное от двух других частей произведение.
Редактируя текст "Реформаторов Церкви", я соблюдала все особенности стиля и пунктуации Мережковского. Орфография же изменена на новую. Подчеркнутое набрано курсивом.
Цитаты из Библии приведены по личному экземпляру Мережковского, содержащему в себе подчеркнутые им разноцветными карандашами строчки, входящие в трилогию. В некоторых случаях наблюдаются незначительные расхождения с текстом Библии, например, замена прошедшего времени настоящим (или наоборот) для большего соответствия во времени текстам "Лютера, Кальвина" и "Паскаля", и выделение курсивом отдельных слов или синтагм, особенно важных по значению для автора.
Несмотря на все мои усилия, мне не удалось установить источники некоторых цитат и ссылок Мережковского в текстах его трилогии.
Я приношу глубокую благодарность University of Illinois Research Board, the Library, the Russian and East European Center and Department of Slavic Languages and Literatures, all at the University of Illinois Urbana-Champaign, за различные денежные пособия в процессе моей работы над архивами и их публикацией, и за приобретение необходимых для моей работы материалов.
Темира Пахмусс
Иллинойский Университет
Урбана, 1985 г.
1. Luther (Paris, 1941), Calvin (Paris, 1942), Pascal (Paris, 1941) в переводе К. Андроникова.
2. Bruxelles: Editions Petropolis, 1939.
3. См. их частичную публикацию В.A. Злобиным: "Жизнь св.Иоанна Креста", Новый журнал (Нью-Йорк, 1961), No 64, стр. 10-44: No 65, стр. 31-61; No 69, стр. 96-130. "Жизнь св.Терезы Авильской", Возрождение (Париж, 1959), No 92, стр. 101-116; No 93, стр. 113-123. См. Так же, Испанские мистики (Брюссель: Жизнь с Богом, 1988).
4. См. Дмитрий Мережковский, Маленькая Тереза, под редакцией, со вступительной статьей и комментариями Темиры Пахмусс (Ann Arbor, MI: Hermitage, 1984), стр. 169,172,173,177.
5. Ternira Pachmuss, Intellect andIdeas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius (München: Wilhelm Fink Verlag, 1972), стр. 610.
6. Там же, стр. 600.
7 Там же, стр. 250-252.
8. Д.С. Мережковский, "Две Реформы", Вестник Русского Христианского Движения (Париж, 1984, IV, No 143, стр. 67-86. Публикация Темиры Пахмусс.
9. Д.С. Мережковский, Маленькая Тереза, указ. соч., стр. 79, 89, 93, 99.
10. Там же, стр. 93. И. Там же, стр. 89.
12. Там же, стр. 79.
13. См. об этом в книгах Ternira Pachmuss, Zinaida Hippius: An Intellectual Profile (Carbondale: Southern Illinois University Press, 1971), pp. 103-165; Between Paris and St. Petersburg: Selected Diaries of Zinaida Hippius (Urbana: University of Illinois Press, 1975), pp. 101-178.
14. Intellect and Ideas in Action, указ. соч., стр. 540.
Мартин Лютер (1483-1546), немецкий теолог, положивший начало Протестантской реформации, был пострижен в монахи Августинцы в 1505 году. В 1507 году он был посвящен в сан священника, а в 1512 году назначен профессором библейской теологии в основанном в 1502 году университете Виттенберга. Когда папа Лев X (1513-1521) 4-го сентября 1517 года разрешил проповедь об Индульгенции (папская булла о великом Отпущении грехов за деньги)*, Лютер прибил к церковным воротам княжеского замка в Виттенберге свои, ставшие вскоре знаменитыми, девяносто пять Тезисов, направленных против папской буллы и против проповедника Индульгенций Иоганна Тецеля. С этого момента Лютер становится в центр Протестантского движения против принятого Католической Церковью кодекса этики, церковного ритуала и литургии. Проповедуемая им доктрина, развившаяся в религиозное движение, которое отражало духовный кризис в Западной Европе шестнадцатого века, привела к отделению протестантских Церквей от Римско-Католической Церкви. Реформация оказалась по силам для Лютера, потому что Католичество, главное вероисповедание западного христианства, постепенно ослабевало внутренне из-за известной распущенности нравов, по определению Лютера, и светского характера религии, которые не были исправлены Констанцским собором (1414-1418). Католичество также теряло свою силу из-за все время возраставших националистических и честолюбивых устремлений королей и императоров Европы.
Предвестником Реформации были восстания вальденсов, лоллардов и гуситов. Непосредственной же ее причиной оказалась продажа индульгенций и Тезисы Лютера в ответ на нее. Недовольный Папа объявил Лютера еретиком в 1520 году, а в 1521 он был вызван императором Карлом Пятым на Богословский диспут в Вормс, где Лютер твердо отказался отречься от своих взглядов и от деятельности против Римской Католической Церкви. Помимо своего принципиального несогласия с ее доктриной и с папской буллой о великом Отпущении грехов, Лютер был враждебно настроен по отношению к иерархической структуре Церкви, ее ритуалу и литургии. Эти взгляды разделяли бедные крестьяне южной части Германии, поддержку которых он отверг и восстание которых осудил (1524-1525). Их разделяли и немецкие коммерсанты и князья, противники немецкого императора, чью помощь Лютер охотно принял, и государственные деятели скандинавских стран, воспользовавшиеся новой верою для укрепления своей национальной независимости.* Один из учеников Лютера, Андреас Карлштадт, пошел "дальше" своего учителя, когда в 1521 году он начал систематическое разрушение всего связанного с Римской Католической Церковью, включая памятники большого исторического и культурного значения.
Находясь под покровительством Фридриха Мудрого, Лютер провел долгие месяцы, укрываясь в Вартбургском замке, до своего возвращения в Виттенберг в 1522 году. В замке он спокойно продолжал работу над реформами, не сомневаясь в своем успехе в будущем.
Название "протестанты" относится к последователям Лютера, принявшим его сторону в 1529 году, когда он заявил о праве проповедовать доктрину Протестантизма -- вероучения вне Римско-Католической Церкви и вне восточных Православных вероисповеданий. Позднее Протестантами называли не только последователей Лютера, но и последователей Кальвина (1500-1564), сектантов в Англии, существовавших даже внутри Англиканской Церкви, и второстепенные секты, как, например, Анабаптистов и Геренгутеров (Herrenhuter).
Ослабление церковной системы в Протестантстве после Лютера привело к появлению новых ответвлений, тоже называвших себя протестантскими: Пресвитерианская Церковь или Объединенная Церковь Христа; Епископальная Церковь; Церковь Методистов; Церковь Баптистов; Церковь Унитариев; Церковь Мормонов. Даже Квакеры называют себя Протестантами, хотя они и не имеют собственной церкви.
Значительно отличаясь друг от друга, все эти группы вышли из одной и той же оппозиции по отношению к Католической Церкви. Придерживаясь главной доктрины Протестантизма, утверждающей, что Библия является высшим авторитетом для всех христиан, они стремились ограничить роль священника как посредника между человеком и Богом, упростить церковный ритуал и литургию, в которой проповедь Слова должна была стоять выше совершаемого Таинства, и ограничить почитание святых, чудес и священнодействий.
В Швейцарии Реформацию начал Ульрих Цвингли (1484-1531); во Франции -- Жак Лефевр (1450-1536); в Англии, в более политической форме -- король Генрих VIII. Во многих княжествах Германии лютеранская доктрина была принята еще до ее официального признания при заключении мира в Аугсбурге в 1555 году. Более поздняя доктрина Кальвина имела еще больший успех, склонив на свою сторону швейцарские города, французских Гугенотов, шотландских пэров (через посредство ученика Кальвина Джона Нокса) и большую часть Нидерландов. Кальвинизм, новая и более агрессивная форма Лютеранства, была сильно распространена и в Англии наряду с официальной Англиканской Церковью.
Реформация, таким образом, была не только религиозным, но и политическим, и общественным движением. Даже там, где Католическая Церковь занимала еще очень прочную позицию, религиозные и феодальные группы населения пришли в состояние полной растерянности.
С другой стороны, религиозное движение, называемое католической Реформацией или Контрреформацией, достигшее своего кульминационного пункта на Тридентском соборе 1545 года, привело к значительному улучшению положения внутри Римской Католической Церкви. Движение это также свидетельствовало о силе и эффективности протестантской Реформации, с которой Католичеству нужно было считаться.
Вселенское религиозное движение, также упоминаемое Мережковским в "Лютере", ищет возможности не разделения, но соединения всех существующих христианских Церквей в единую Соборную Церковь, о которой мечтали Гиппиус, Мережковский и все их соратники в "Деле".1 В 1948 году в Амстердаме состоялся всемирный церковный съезд, представленный ста пятьюдесятью Протестантскими и Восточно-православными Церквами, положивший начало Экуменическому Совету Церквей с его главным управлением в Женеве.
25-го января 1959 года Папа Иоанн XXIII созвал новый Вселенский собор в Риме, который наряду с вопросом обновления Католической Церкви в современных условиях (aggiornamento), обратил особое внимание на экуменические проблемы. Собор открылся 11-го октября 1962 года в Риме. Папа Павел VI торжественно закрыл его 8-го декабря 1965 года, после 168-ой сессии.
Образ Лютера как реформатора интересовал Мережковского в течение многих лет. Поглощенный вопросами веры и святости, Мережковский много думал о "Двух реформах" Лютера и Кальвина, об их "ереси", опустошающей мир и Церковь, и о "кощунственном духе" Католической Церкви XV века, отразившемся в религиозном опыте Лютера. Этого зрелища, по словам Мережковского, было достаточно, "чтобы оправдать и освятить великое дело его [Лютера] -- Реформу".2 В мыслях и действиях Маленькой Терезы Лизьезской, святой XIX века, очень любимой Зинаидой Гиппиус и Мережковским, последний видел начало такой же "ереси", как у Лютера и Кальвина, однако, "под совсем иным, противоположным знаком -- не Разделения, а соединения Церквей".3 По мнению Мережковского, св. Терезе Лизьезской суждено было начать вторую, внутреннюю Реформу Церкви (первую начали св. Тереза Испанская и св. Иоанн Креста), а "великому ересиарху, Лютеру"4, вошедшему с великой надеждой в Вечный город Рим за четыре века до паломничества туда Маленькой Терезы, назначено было свыше начать первую, внешнюю Реформу. Лютер потерял веру в миссию Папы Римского, за которым он ясно видел "Антихриста"5, после хождения в Рим. Однако, несмотря на шумную и буйную природу его восстания на Церковь, Лютер побеждает ее лишь частично и временно. Но невидимое, а потому более эффективное восстание Данте, как и внутренние реформы св. Терезы Испанской, св. Иоанна Креста и св. Терезы Лизьезской, гораздо сильнее и страшнее для Римской Церкви, пишет Мережковский в жизнеописании Маленькой Терезы. Тем не менее, во внешней Реформе Лютера он видит "необходимость и спасительность" ее для будущего Соединения Церквей.
В письме Злобину от 23-го июля 1937-го года из Рима, Мережковский сообщает, что он начал писать заметки к Лютеру: "Я с Божьей помощью начну писать Лютера -- Кальвина -- духовно-физически против Папы".6 4-го августа Мережковский жалуется Злобину: "Я пытаюсь работать над подготовкой к Лютеру. Но он тяжелый, каменный и страшно неуклюжий, так что сдвинуть его очень трудно".7 И в этом же письме дальше: ...вдали "бессильно сияет" папа, и не побежденный Лютером, но ведь и его не победивший".8 Из письма от 20-го августа 1937 года следует, что трудности Мережковского с написанием книги о Лютере продолжаются: "Мне хотелось бы начать Лютера здесь, а этого я не могу сделать, не имея стихов Тютчева "Я Лютеран люблю Богослуженье" и немецкой книги Wernle, Luther, 1928. Очень прошу Вас, -- до отъезда, пришлите мне эти стихи Тютчева... и выпишите Wernle. Кстати же, узнайте там, сколько стоит Julius Köstlin, Martin Luther, sein Leben und seine Schriften, 2 Bande, 1903. И если не слишком дорого (не дороже 100 фр.), то выпишите тоже".9
Книги "Лютер -- Кальвин" Мережковский намеревался напечатать на русском и немецком языках в швейцарском издательстве Motta, хотя оно и не предложило ему очень выгодных условий, как он пишет Злобину. Зинаида Гиппиус, терпеливо выслушивавшая жалобы своего супруга по поводу "Лютера -- Кальвина", делает следующую любопытную приписку в письме Мережковского Злобину от 20-го августа 1937 года: "Мы одичали; я -- в своем роде распустилась, Д.С. -- в своем: думает только о Лютере". Поскольку никаких книг для чтения у нее не осталось на вилле Флора, где они в то время жили, она видит всюду "одного Кальвина, который чудовищен".10 6-го сентября, вернувшись в Рим с виллы Флора, Мережковский еще раз сообщает о своем желании напечатать новую книгу, "Лютер", или как его, "Кальин-Лютер", в Швейцарии и что ему очень трудно ее писать при большом внутреннем напряжении, хотя "работать очень хочется: Лютер -- Кальвин, пожалуй, еще интереснее Данте- современнее (вопрос о Церкви)".11
В конце 1937 года Мережковские вернулись в Париж, и сведения о трудном процессе написания трилогии "Лютер -- Кальвин -- Паскаль" с этого момента прекращаются.
Книга "Лютер" интересна исследователям русской религиозной мысли и русской культуры тем, что в ней поставлены вопросы, которые всю жизнь занимали Мережковского, Гиппиус и многих из их современников в России и на Западе: Что такое Личность? Что такое Церковь? Что такое Христос? Что такое Человечество? Что такое Любовь? Что такое воля? Что такое христианская культура? Какие взаимоотношения существуют между этими понятиями? Рассматривая деятельность Лютера в свете своих собственных этических, религиозных и общественных вопросов, Мережковский приходит к существенному для его мировоззрения заключению: необходимо преображение Церкви; необходима новая, жизненная, единая, Невидимая Церковь, которая заменит Видимую Церковь. К ней должен быть найден путь; для нахождения этого пути необходимо вечное Пришествие -- Присутствие Христа на земле.
"Живым словом Реформации" для Мережковского был поставленный ею (но все еще не решенный Церковью) вопрос: "Кто видимый, присутствующий на земле в веках и народах глава Вселенской Церкви --Папа или Христос?" Заслуга Лютера в Реформации заключалась для Мережковского именно в том, что Лютер один из первых увидел и осознал, что "лишь Невидимая Церковь может быть Единой Вселенской". Вся жизнь Лютера отличалась смертным борением надежды и веры с отчаянием и неверием; и христиане до сих пор ищут, и никак не могут найти, Единой Вселенской Церкви -- Царства Божия на земле, как и на небе. Но The Conference on Faith and Order, в Эдинбурге в 1937 году служила явным доказательством для Мережковского, что собравшиеся там участники сорока племен и народов и ста двадцати христианских исповеданий положили начало Вселенскому Собору, Будущей Церкви Трех -- Отца, Сына и Св. Духа.
Вторую большую заслугу в деятельности Лютера Мережковский видел в его религиозном опыте, открывшем для него Сына Человеческого в Сыне Божием, Иисуса -- во Христе. Мы обязаны Лютеру и Реформации, уверяет Мережковский своего читателя, тем, что мы вновь обрели Христа, т.е. вернулись к истокам Христианства, во всей его чистоте. Третья заслуга Лютера -- его спасение Человеческой Личности, заблудившейся в "тоталитарных" государствах наших дней. Лютер первый вспомнил и напомнил людям после тысячелетий забвения, что "Церковь от Христа, а не Христос от Церкви". Окончательный вывод Мережковского в книге "Лютер" -- Церковь Вселенская, третье Царство Духа -- свободы -- будет, потому что был Лютер.
На фоне бурной эпохи Реформации шестнадцатого века внутренний и внешний портрет Мартина Лютера создан яркими, живыми красками, как и все детали его жизни и деятельности и его встречи и расхождения со знаменитыми людьми того времени. Незабываемы по своей художественной экспрессивности сцены, рисующие паломничество в Рим, проповедь об Отпущении грехов и тезисы Лютера, Вормсский диспут, отказ Лютера отречься от своей доктрины, отлучение его от Церкви, сожжение им на костре буллы Папы, месяцы в Вартбургском замке, посещение его "пророками из Цвикау", восстание крестьян в Швабии, появление Анабаптистов (Второкрещенцев), женитьба Лютера "наперекор диаволу", его последняя, роковая поездка в родной город Эйслебен и смерть там через несколько дней. Везде видны эрудиция и глубокое проникновение Мережковского в мировую культуру.
Многие концепции Мережковского, стоявшие в центре его религиозной философии, нашли свое художественное воплощение в книге. Как в произведениях Зинаиды Гиппиус, Владимира Соловьева, Андрея Белого, Александра Блока и других русских писателей-символистов, любовь играла исключительно большую роль во всей системе мысли Мережковского. Настоящая любовь, настаивали эти писатели, и вместе с ними Мережковский, одна она не изменяется, не повторяется. Она верна, вечна и постоянна. Любовь -- это благостный дар Бога громадного этически-религиозного значения: пройдя через хаос человеческих взаимоотношений, со всей их сложностью, порочностью, пассивностью и ложью, она способна возвысить человека "до Бога, до Небес", ввести его любовь в "сияющий Божественный круг". Любовь, везде и всегда, сильнее смерти, потому что Любовь -- это мистическое отражение вечности, "единости". Любовь -- это основание Царства Божия на земле. По мнению Мережковского, "Власть Христова" -- власть новой любви вселенской, и есть единственно подлинное основание нового, по отношению ко всем прежним земным властям, безвластного, общественного строительства Царства Божьего -- на земле -- теократии... Новая любовь, новая власть Христова все еще -- неоткрывшаяся тайна, несовершившееся чудо... Надо полюбить, чтобы быть свободным. Не свобода прежде любви, а любовь прежде свободы... Познайте истину -- Любовь -- и будьте свободными -- это истина Богочеловечества"12. В Любви заключена великая жизнеутверждающая сила: "Любовь есть жизнь; кто любит, тот жив... Любовь не путь из этого мира в тот, а совершенное откровение того мира в этом -- совершенное соединение двух миров. Любовь не есть познание Бога, любовь есть Бог. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем".13 Любовь, высшая добродетель на земле, соединяет Землю и Небо в одно нераздельное целое. Любовь стирает все противоречия и уничтожает все препятствия. Путь к божественной Любви проходит через "чашу испытаний", которую нужно испить до дна, и через смиренное принятие на себя страдания. Через любовь и страдание открывается путь к Человечеству Третьего Завета.
Два пути указаны Богом для дальнейшего развития Церкви, утверждает Мережковский. Первый -- путь Петра. Его Церковь обращена лицом к прошлому -- к Первому Пришествию. Другой путь -- путь Иоанна. Его Церковь обращена лицом к будущему -- ко второму Пришествию. "В Церкви Петра -- тайны Плоти Святой; в Церкви Иоанна -- откровение Духа Святого. В Церкви Петра -- водное крещение; в Церкви Иоанна -- огненное. В Церкви Петра-начало единого Пастыря; в Церкви Иоанна -- начало соборное".14 Церковь Петра -- Западная; Церковь Иоанна -- Западно-Восточная, Церковь Духа Святого и Второго Пришествия, Церковь Третьего Завета.
Мережковский представлял себе возникновение Церкви Третьего Завета следующим образом:
Время близко; тайна уже открывается: когда начнет совершаться Второе Пришествие (а оно уже невидимо начало совершаться), когда сила отталкивания, утверждения, умерщвления плоти заменится силой притягивания, воскресения плоти, тогда и будущая Церковь Западно-Восточная обретет, наконец свое всемирно-историческое имя и действие -- явится как Церковь Иоанна, рядом с Церковью Петра и Павла; тогда-то кончится отступление Петра, и Петр соединится с Иоанном, и примирит Иоанн Петра с Павлом; православие -- свобода Христова -- в любви примирит католичество с протестантством -- веру с разумом. В камень Петра, в скалу предания ударит молния откровения, и потечет из камня ключ воды живой. И в этом окончательном соединении Церквей трех Верховных Апостолов -- Петра, Павла, Иоанна -- во единую соборную и апостольскую, уже, действительно, вселенскую Церковь Святой Софии, Премудрости Божьей, коей глава и первосвященник Сам Христос, совершатся последние судьбы христианского мира.15
Идея "тройственного устройства мира" зародилась у Мережковского и Гиппиус в начале двадцатого века, и мистическое число "три" сразу стало органической частью их концепции Христианства: "Матери -- Духа"16, "Тайны Трех", "Трех Ипостасей", трех Заветов. Три стадии в религиозном развитии человечества -- "Три Ипостаси"17 -- соответствуют трем Заветам: Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа. Мережковский различал три фазы в истории человечества прошлого, настоящего и будущего. Три фазы, три различных царства: Царство Бога Отца, Создателя -- Царство Ветхого Завета; Царство Сына, Иисуса Христа -- Царство Нового Завета, настоящая стадия в религиозной эволюции человечества; и Царство Святого Духа, Вечной Женщины-Матери
- Царство Третьего Завета, которое откроется человечеству будущего. В Царстве Ветхого Завета произошло откровение силы и власти Бога как истины; в Царстве Нового Завета произошло откровение любви как истины; Царство Третьего Завета проявит себя в любви как свободе. Третье и последнее Царство, Царство Третьего Человечества, разрешит все ныне существующие конфликты, противоречия и антитезы; все они исчезнут в синтезе единого Царства, Царства апокалиптического Христианства, таинственного и чудесного слияния Неба и Земли. Тайна Земли и Неба, плоти и духа, найдет свое разрешение в Святом Духе -- союзе Земного и Небесного, воплощенном Девой-Богоматерью. Святой Дух принесет искупление миру, открыв перед человечеством новую жизнь в гармонии, мире и любви. Трое в Одном претворятся в реальность, и Христианство найдет в этом претворении свое окончательное завершение. Бог Отец и Бог Сын соединятся в Святом Духе, в Вечной Женственности -- Материнстве. Дух, соединив Отца и Сына, соединит Небо и Землю.
Мережковский представляет себе единство Трех в Одном, которое откроется будущему религиозному сознанию следующим образом: борьба и согласие двух половин, двух полюсов, двух полов мира сольются в одно -- Два, "которые будут Одно, которые суть Одно в тайне Триединства ("Я и Отец Одно", Сын, Отец, Дух -- Три Одно).18 В этом процессе последнее раздвоение исчезнет и вспыхнет яркий свет последнего соединения -- Свет, о котором сказано, что Он "во тьме светит, и тьма не объяла Его" (Иоанн, 1:5).
В идеалистической философии Мережковского и Гиппиус мы видим мечту о. религиозной революции, о духовной метаморфозе человеческого сознания на пути к Третьему Царству. В этом движении человек должен, прежде всего, узнать сердцем, а не разумом, что Бог это Отец и Мать, что Богоматерь это Святой Дух, Трое в Одном. Настоящая Церковь не может "начинаться и кончаться Христом", потому что Христос может быть только с Богом Отцом и Святым Духом вместе, в одном тесном союзе, в едином завершении. "Настоящая (апокалиптическая) Церковь -- Церковь такого завершения", обещает нам Зинаида Гиппиус. "Церковь, союз всех отдельных верующих, может быть реализована только через Пришествие Святого Духа, Который будет послан к нам Сыном и Который откроет нам наше будущее".19
Иисус Христос сделал возможным приближение Царства Святого Духа. Цель всего исторического развития вселенной -- это конец человечества в мире (в его нынешней форме) через Второе Пришествие Христа как Трое в Одном. Тогда наступит время религии Второго Пришествия, не скрытого и тайного, как Первое, но явного по силе и величию -- религии Конца. В духовной эволюции человека в этот момент наступит пора для возникновения апокалиптической Церкви не как храма, а как нового переживания Бога в человеческом сознании и в человеческой душе. Во имя ускорения этого процесса Церкви трех апостолов -- Петра, Павла и Иоанна -- должны соединиться во имя "оживления" существующей Церкви. Новая, живая и жизнеспособная Церковь, в основании которой будет находиться внутреннее ощущение человеком Христа, будет единственная, настоящая, всеобщая Церковь. Живая Церковь, Церковь Третьего Завета, откроет человечеству и сокровище, находящееся в исторической Церкви все еще за семью замками, -- тайну Святой Троицы, Трех в Одном.
Мережковский был убежден, что Православная Церковь гораздо свободнее внутренно, чем Католическая. В его глазах эти две Церкви были глубоко различны по своей структуре и по содержанию: "Существенное и главное отличие этих двух формул -- католической: "церковь превращается в государство", а православной: "государство превращается в церковь" -- вытекает не из идеи государства, содержание которой в обеих одинаково-языческое, -- и даже не из внешнего отношения государства к Церкви, а лишь из внутреннего мистического содержания самой Церкви, из противоположности двух Ликов Христовых, лежащих будто бы в основе обеих Церквей, Восточной и Западной".20 Мережковский придерживался мнения, что Римско- Католическая Церковь идет по ложному пути, стремясь в своем развитии превратиться в государство, и в этом стремлении все дальше отодвигаясь от небесного к земному царству, от духа к плоти -- рождающейся. Католичество и Православие, таким образом, если бы даже они когда-либо объединились, не могли бы создать, в их настоящей форме, нового религиозного сознания, необходимого для возникновения новой, Вселенской Церкви. В новой религиозной теократии Мережковских идеал Богочеловечества мог осуществиться только во Вселенской Церкви, путь к которой частично открыли Реформы св. Иоанна Креста, св. Терезы Испанской, Лютера и Кальвина.
В свете этих предварительных замечаний и следует читать жизнеописание Лютера, в котором отражены основные религиозные и философские постулаты мировоззрения Мережковского.
Темира Пахмусс
Иллинойский университет
Урбана, июнь 1985 г.
1. См. книги Ternira Pachmuss, Zinaida Hippius: An Intellectual Profile (Carbondale: Southern University Press, 1971), pp. 103-165; Between Paris and St. Petersburg: Sele-cted Diaries ofZinaida Hippius (Urbana: University of Illinois Press, 1975), pp. 101-178.
2. Дмитрий Мережковский, Маленькая Тереза, под ред. и со вступительной статьей и комментариями Темиры Пахмусс (Ann arbor, MI: Hermitage, 1984), стр. 88.
3. Там же, стр. 89.
4. Там же, стр. 118.
5. Там же, стр. 121.
6. Там же, стр. 169.
7. Там же, стр. 170.
8. Там же, стр. 171.
9. Там же, стр. 171-172.
10. Там же, стр. 173.
11. Там же, стр. 177.
12. Д.С. Мережковский, Полное собрание сочинений. Грядущий Хам (Спб-Москва: Вольф, 1911-1913), XI, 159.
13. Там же. В тихом омуте, XII, 134.
14. Д.С. Мережковский, Полное собрание сочинений. Л. Толстой и Достоевский. Религия. (Москва: Сытин, 1914), XI, 20.
15. Там же, XI, 37.
16. Д.С. Мережковский, Тайна Трех: Египет и Вавилон (Прага, 1925), стр. 39.
17. Полное собрание сочинений Дмитрия Сергеевича Мережковского. Не мир, но меч (СПб-Москва: Вольф, 1911-1913), X, 123.
18. Полное собрание сочинений Дмитрия Сергеевича Мережковского. Л. Толстой и Достоевский. Религия. (Москва: Сытин, 1914), XII, 62.
19. З. Гиппиус, "Вопросы жизни. Сборник. М. 1906", Весы (Москва 1907), No 1, стр. 84.
20. Л. Толстой и Достоевский. Религия, указ. соч., XII, 134.
Что такое Церковь? И что такое Личность? Что такое Христос? Этого люди наших дней, в огромном большинстве, не знают; может быть, и знали когда-то, но теперь уже забыли, не могут или не хотят вспомнить; и дать им это почувствовать почти так же трудно, как слепорожденному, что такое свет, и глухорожденному, что такое звук. Люди вообще с трудом понимают ненужное для них, или то, что им кажется таким. Самое ненужное для человека наших дней, и потому самое непонятное, в этих трех звеньях крепко спаянной цепи, где среднее звено: что такое Личность? соединяет два крайних: "Что такое Церковь?" и "Что такое Христос?"
"Личность будь для человека
Высшим благом на земле, --
Höchstes Glück der Erdenkinder
Sei nur die Persönlichkeit"
учит Гете, один из последних пророков Личности, но и один из первых от нее отступников, делающих роковую для человеческой личности попытку оторвать ее от того единственно живого корня, на котором она растет и которым питается -- от Личности Божественной -- Христа. Гете хочет вынуть среднее звено из той тройной цепи -- Христос -- Личность -- Церковь; но не вынет, потому что слишком крепко спаяна цепь.
"Всякую попытку выставлять на вид то орудие муки с пригвожденным к нему Страдальцем, от Которого и солнце отвратило лицо свое, мы считаем кощунством", -- говорит Вильгельм Мейстер, Великий Мастер Каменщиков, в котором трудно не узнать самого Гете. Нет, мы не шутим с этой божественной тайной страдания... и не делаем его орудие (Крест) украшением, боясь низвести то, перед чем мы благоговеем на уровень низкого и пошлого."1 Очень замечательно заглавие этой 2-ой книги Вильгельма Мейстера, Die Entsagenden, "Отрекающиеся, т.е. предсказанное Данте "великое от Христа отступление, отречение, il gran rifiuto".2
Тише, неслышнее, незримее и окончательней нельзя было сделать того, что делает здесь или пытается сделать Гете, -- снять с человечества Крест. Но дело это труднее, чем думает Гете. Ветвь человеческой личности, отсеченная от лозы своей -- Личности Божественной -- Христа -- не может уцелеть.
"Я есмь лоза, а вы -- ветви; кто пребывает во Мне, и Я -- в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не может делать ничего. Кто не будет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. (Иоанн, 15:5, 6).
Кажется, бескрестным человечеством, каким его хотел увидеть Гете, а мы уже почти видели, и загорается сейчас этот огонь, сжигающий сухие ветви, пустые личины, без человеческих лиц.
"Делать без Меня не можете ничего", -- ни делать, ни даже быть. Вот что Гете забыл, когда, вынув из-под человеческой личности единственную опору бытия -- Личность Божественную, -- думал, что можно все-таки сказать человеческой личности: "Будь".
"Никаких потерь не бойся --
Только будь самим собой.
Alles könne man verlieren,
Wenn man bleibe, was man ist."
Но этого-то мы и не хотим, если "мы" значит "люди наших дней", в том огромном большинстве, которым сегодня решаются или завтра будут решаться, судьбы мира. Быть не самими собой -- личными, единственными, а бесчисленными, безличными, -- вот чего мы хотим, потому что мера личности -- качество, а наша мера -- количество. Свойство личности -- неповторимость, единственность, а наше свойство -- повторения бесконечные. Главная воля наша -- быть похожими на всех больше, чем муравей похож на муравья или один древесный лист на другой, быть похожими, как одна водяная капля похожа на другую. Воля наша -- быть не целыми, а частью, не единицей, а дробью; сначала органической клеткой огромного государства, народа, племени, а потом механическими атомами той мертвой глыбы вещества, которой нам кажется мир.
Как сильна в наши дни эта воля к безличности, видно из того, что на обоих полюсах нашей государственности -- в коммунизме и фашизме -- в самовластии всех над одним и самовластии одного надо всеми, -- воля эта господствует одинаково. Противоположнейшие идейности во всем -- фашизм и коммунизм -- сходятся только в одном -- в воле к безличности. Левая рука, может быть, не знает, что делает правая: та разрушает, эта создает; но обе все-таки делают одно и то же дело: борются с Личностью, как с исконным врагом своим; подавляют ее как ненужную для себя или вредную силу.
Хуже всего то, что эта борьба -- вслепую: как бы два человека, в темноте, схватили друг друга за горло и душат, и режут друг друга, не зная, кто кого и за что; хуже всего то, что эта борьба происходит на такой неисследимой глубине воли и так бессознательно, что борющихся нельзя остеречь, показать им, что они делают и на какую верную гибель идут.
Страшно то, что человек может, сохраняя внешнее лицо, человеческое, потерять лицо внутреннее; все еще казаться, но уже не быть человеком. Еще страшнее то, что, сохраняя и даже как бы умножая внутренние силы человеческого духа, будучи на высоте того, что люди наших дней называют "культурой", "цивилизацией", творя чудеса искусств и наук, человек может иметь внутреннее лицо звериное или насекомообразное, или даже никакого лица не иметь, а носить только пустую личину вместо лица. Но самое страшное -- то, что эти человекообразные, овладевая людьми, и делая их подобными себе, могут не только мучить их и истреблять, но и делать счастливейшими, так что ад, в котором они живут, им кажется раем.
Если быть личностью значит быть человеком, то конец личности есть и конец человечества. Судя по тому, как в наши дни бесконечно растущая воля к безличности проникает, подобно тончайшему и сильнейшему яду, во все живые ткани человечества, гибель его неизбежна, если все и дальше пойдет, как сейчас. Может ли человечество спастись? Верующие знают, что могут, потому что недаром на земле был Спаситель; знают и то, что человечество может спастись не на чужбине, а только на родине Личности -- не в Государстве, а в Церкви.
Государство, в лучшем случае, личности не видит, а в худшем -- казнит. Церковь ставит Личность во главу угла, потому что сам Основатель Церкви есть первое и последнее, никогда не превзойденное и непревосходимое явление божественно-человеческой Личности. Сделаться личностью -- сказать, один во всей безличной природе, "Я есмь" -- человек мог только потому, что это говорит Сын Человеческий -- Сын Божий:
"Когда вознесете на крест Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я -- Ego eimi" (Иоанн, 8:28).
Высшее в Государстве -- закон, т. е., в последнем счете, насилье над личностью. Высшее в Церкви -- любовь, т. е., в последнем счете, воскрешающее освобождение личности. Государство приносит человека в жертву себе; в Церкви приносит в жертву Себя за человека Тот, Кого весь мир не стоит.
Но если так, то почему же люди уходят из Церкви? В Государство, от матери к той древней Волчице, что вскормила молоком своим двух первых Близнецов-Подкидышей, из которых один воздвиг на братниной крови величайшее изо всех государств -- будущего соперника Церкви -- Рим? Может быть, люди, уходящие из церкви, не так виноваты, как это кажется тем, кто в ней остается. Есть ли такое глупое дитя, которое могло бы не знать, что для него лучше -- греться у груди Матери, кормясь ее молоком, или мерзнуть голому на голой земле и ждать, не придет ли наконец Волчица? Но если и покормит, то все-таки тотчас младенец будет окровавлен слишком острым и жестким, точно железным, сосцом. И с каким жутким, тошным привкусом будет после молока материнского -- волчье!
Нет, кажется, для того, чтобы люди могли уйти из Церкви в Государство так, как сейчас уходят, -- что-то должно было произойти в самой Церкви. Что же именно? Вот вопрос, на который, может быть, еще не ответил, но который поставил Лютер всей своей жизнью и всем учением своим, так, как если бы он жил и учил, погибал и спасался, вместе с нами.
Как сочетается в той трехчленной цепи -- Христос -- Личность -- Церковь -- среднее звено с двумя крайними, -- Лютер знает, как никто; это и мы могли бы от него узнать. И если нет для нас нигде спасения, кроме Церкви, а к ней нет иного пути, кроме Личности, то и спастись мог бы помочь нам Лютер, как никто.
"Сколько веков согласие у тех (римских католиков)... и какая мудрость, какая святость, какие чудеса!.. А у нас что?.. Только я, несчастный, едва родившийся на свет... Ни знания, ни мудрости, ни чудес, ни святости... что же мы такое? Все мы вместе и клячи хромой чудом не исцелили. Кажется, то, что Волк в басне говорит о Соловье: "Ты -- голос, и больше ничего (Vox est praetereaque nihil)".3 Это могли бы сказать и в наши дни, вместе с Лютером, все, кто поняли, что от грядущей им гибели -- потери личности -- нельзя спастись в государстве, -- можно только в Церкви; все голые на голой земле, грудные дети-подкидыши, которые ждут не Волчицы, а Матери. Все они -- только напрасно зовущие и плачущие, никем не услышанные -- "Голос, и больше ничего". Но, может быть, о них и сказано:
"Дух дышит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит" (Иоанн, 3:8).
Может быть, от Того, чье дыхание есть единственное начало Духа в человечестве, и через апостола Павла, Августина, Иоахима Флорского, Данте, до Лютера, и дальше, потому что дело Лютера до наших дней не кончено, а едва только начато; может быть, во всех, кто искал, ищет и будет искать не Церкви -- невидимой, не одной из двух разделенных Церквей, Западной или Восточной, а единой Вселенской Видимой -- Царства Божия на земле, как на небе; может быть, в них во всех совершается неисследимое до какого-то последнего срока шествие Духа в человечество, от Иисуса к нам.
"Не было еще никогда, от начала мира, такого движения Духа, как в наши дни."4
Это почувствовал один из первых Лютер, выйдя или будучи выброшен из Церкви в мир. Это почувствовал он так осязательно, как человек, вышедший в бурю из дому в поле чувствует на лице своем дыхание ветра, или как это чувствовали Апостолы в день Пятидесятницы, при Сошествии Духа, когда "внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились" (Деяния, 2:2).
Чтобы выразить то, что действительно происходило в мире, происходило в дни Лютера и происходит сейчас, кажется, надо бы точнее сказать, о чем говорит Лютер: не было никогда, от начала-- мира, такого движения не одного Духа, а двух, Святого и Нечистого; не было и такого между ними борения, как от Лютеровских дней до наших. Слыша голос Духа, люди не знают, "откуда он приходит и куда уходит": вот почему так часто и легко смешивают они голос Духа Божия с иным голосом, не от Бога идущим. Если и в таком человеке, как Иисус, люди не всегда умели отличить Дух Святой от Нечистого, то в других людях, даже в великих святых и пророках, -- тем более.
Кажется, одна из главных немощей Лютера, не только для него самого, но и для дела его, роковая, -- это смешение Духов.
"Сам Бог меня ведет, и я иду за Ним". "Дело Его -- мое".5 Это Лютер знает всегда, по крайней мере, в главном деле своем -- в суде Римской Церкви, но откуда и куда ведет его Бог -- знает не всегда.
"Ты -- освободитель христианства", сказал ему однажды кто-то из учеников. "Да, -- ответил Лютер, -- но так, как слепая лошадь, не знающая, куда правит всадник".6 И уже не другим, а себе самому признается он в тайне совести: "Я и сам не знаю, какими духами я обуреваем".7 Если этого не знает он сам, то еще меньше знают другие.
"Некий Августинский монах, Мартин Лютер, кинувшись, как бешеный, на Святую Матерь, Церковь, хотел ее задушить богохульными книгами... Это не человек, а Сатана в человеческом образе... Соединив в одну смрадную кучу... все бывшие до него ереси, он прибавил к ним новые",8 сказано будет в императорском указе после Вормского собора 1521 года, где Лютера судили, но не осудили и не оправдали, потому что и судьи, так же как и он сам, не знают, "каким он духом обуреваем", Святым или Нечистым.9
"Наш великий пророк", "наш святой Апостол, Мартин Лютер", скажут ученики его,10 может быть, пристрастные к учителю. Но бывший сомнительный друг, будущий враг, великий гуманист, Эразм Роттердамский, менее всего может быть заподозрен в пристрастии, когда вынужден будет сказать о Лютере: "Этот новый пророк Илия есть Геркулес, посланный в мир для того, чтобы очистить Авгиевы конюшни (Римской Церкви)".11
"Да укрепит Господь нас, трудящихся и изнемогающих", молится сам Лютер. "Нам должно быть Геркулесами и Атлантами, потому что мы держим мир на наших плечах".12 Кажется, был такой день, часы или миги, когда Лютер в самом деле поднял на плечах своих, так же, как апостол Павел, всю тяжесть мира, и когда от него одного зависело быть или не быть, погибнуть или спастись христианскому человечеству. Что же он сделал -- спас его или погубил? И так как опять-таки дело Лютера не кончено, а едва лишь начато, то что он делает сейчас -- губит мир или спасает?
Если для всякого великого человека наступает уже здесь, на земле, в суде грядущих ве ков, Страшный Суд вечности, то Лютер все еще ждет приговора на этом суде и едва ли скоро дождется.
Так же, как все пророки, он сам хорошенько не знает, что делает и что через него делается в мире.
"Был я чумой твоей, Папа, при жизни, и в смерти, буду смертью твоей!"
-- это пророчество Лютера не исполнилось.13 Если при жизни своей он действительно был или казался другим и себе "чумою" для Папы, после смерти сделался не "смертью" для него, а жизнью, "внутренней Реформой" Церкви, которая спасла ее, а вместе с ней, и Папу.
Медленное, но непрерывное оседание почвы под всем христианским человечеством, страшное, потому что от людей как будто независимое, естественное, необходимое сведение всех религиозных высот и глубин, к плоскости, начинается еще за два, за три века до Лютера. В 1429-ом году один из рыцарей Тевтонского Ордена пишет Великому Мастеру: "Не бойся отлучения от Церкви; не так страшен чорт, как его малюют, и отлучение не так действительно, как это кажется Папе. Здесь, в Италии, это все уже знают; только мы, бедные немцы, все еще думаем, что Папа -- земной бог. Нет, скорее, диавол".14 Лет через сто Лютер не скажет этого сильнее или пусть даже слабее, грубее, но скажет спокойней, уверенней, и потому убедительней.
Папа Климент VII, когда однажды попрекнули его незаконным рождением, ответил так остроумно, что и Вольтер мог бы позавидовать: "А Христос?"15 Тихая усмешка, с какой это, вероятно, было сказано, едва ли страшнее всех злодейств папы Александра VI Борджиа; эта человеческая плоскость, может быть, дальше всех "глубин сатанинских". Слишком понятно, что, услышав о таком ответе Папы, один из враждебных к Лютеру германских государей вдруг начал покровительствовать ему и делу Реформы. Так же понятно и то, что, слушая, как брат Иоганн Тецель, некий доминиканский монах, уполномоченный Святейшим Отцом проповедник Индульгенций, этого "Нового Евангелия", по слову тогдашнего богослова, учит, что "крест, которому Папа сообщил силу благодати, равен тому, на котором был распят Спаситель", и что сила отпущения такова, что ею может быть спасен человек, тот, который "изнасиловал бы Пресвятую Деву Марию и распял бы Христа" -- слишком понятно, что простые люди, слушая эту проповедь, верили или, по крайней мере, сомневались, не должно ли верить, что она исходит от лица самого Папы.16
"Быть христианином значит не быть римским католиком", думает Лютер;17 верно или неверно, дело не в том, потому что это не мысль, а крик человека, которого ночью, в темном лесу, грабят и режут разбойники. Люди Римской Церкви, сделавшие из нее "помойную яму крови и грязи, на радость Сатане", по слову не еретика Лютера, а правоверного католика Данте -- вот, кто разбойники; а то сокровище, которое хотят они отнять у Лютера -- надежда спасти Церковь от поругания.18
"Мы хорошо знаем, какие злодейства совершались в течение многих веков на Святейшем престоле; как все законы нарушены им и как все извращены. Это зло сообщилось от главы к членам -- от Папы к малейшим сановникам Церкви... Мы сделаем отныне все, чтобы преобразовать (reformare) Церковь",19 Кто это говорит? Лютер? Нет, папа Адриан VI. Но все его усилья окажутся тщетными, потому что он захочет преобразовать Церковь не снизу, а сверху, не из народной глубины, а с высоты церковной власти; но ни строить, ни чинить построенное здание сверху нельзя -- можно только снизу, как это и сделает или попытается сделать Лютер, но уже выйдя из Римской Церкви.
Тридентский собор 1545 года, в самый канун смерти Лютера, занят реформой не церковного учения, а только церковных нравов и порядков, т. е. "пустяками", по умному и благочестивому слову Лютера. Вот почему "внутреннняя реформа" Церкви окажется все-таки внешнею и недействительною. Страшная болезнь будет загнана внутрь и внутри усилится.
"В общем растлении всего христианского мира жизнь так далеко отошла от евангельской, что для всех очевидно, как необходимо преобразование Церкви /реформа/", -- скажет очень умный и умеренный, все тот же, менее всего подозреваемый в пристрастии к Лютеру свидетель, Эразм. "Судят и миряне об этом деле /Лютеровой тяжбе с Церковью/, и можно сказать, что среди них, чем больше людей, искренне преданных Евангелию, тем меньше у Лютера врагов... Каждый день мы слышим жалобы верующих на римское иго... Мир томится такою жаждой евангельской истины, почерпнутой в самом ее источнике, что, если не открыть людям дверей, то они их выломают".20
Лютер выломает двери, и хорошо сделает.
Да, Римская Церковь была на краю гибели. Лютер, сам того не зная и не желая, спас ее или, по крайней мере, все, что еще можно было в ней спасти. Чтобы понять, чем спасти, надо увидеть, как следует, ту главную и глубочайшую точку, с которой все начинается в религиозном опыте Лютера. Порванная или омертвевшая связь личности человеческой с Божественной Личностью Христа в этом опыте восстанавливается или снова оживает. Внешнее делается снова внутренним; множественное -- единственным; общее, церковное -- личным. "То, что происходит между Ним /Иисусом/ и мной",21 не между Ним и всеми, а только между Ним, Единственным, и мною, через Него и в Нем, тоже единственном, -- вот где соединяются, как под зажигательным стеклом, в одну огненную точку все рассеянные, уже холодные лучи как бы зимнего солнца -- Христа в Римской Церкви. Вот где первая точка всего, что уже сделал, а может быть и до наших дней делает Лютер.
Этим-то личным религиозным опытом Лютер, вышедший или выпавший из Церкви, и нужен сейчас нам, тоже выпавшим из нее, -- нужнее всех, кто в ней остается. Этой-то волею к Личности мог бы он спасти и нас, погибающих так жалко и страшно, от воли к безличности.
"Об Отце мы ничего не могли бы знать без Иисуса Христа, Сына Божия... а о Сыне -- без Духа".22 Но "Духа Святого не получает никто, если сам не испытывает того, о чем свидетельствует Дух; только этот /внутренний, личный/ опыт Духа может нас научить, а все иное /внешнее, церковное/ учение -- лишь пустые слова".23 "Я должен сам услышать, что говорит Бог".24 "Я получил Евангелие не от людей, а от Самого Христа".25 Здесь, в религиозном опыте Лютера, впервые за пятнадцать веков христианства, не только повторяется, но углубляется опыт апостола Павла:
"Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей... благоволил открыть во мне Сына своего... я не стал советоваться с плотью и кровью /человеческой/ и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне Апостолам /в Церкви/" (Галатам, 1:15-17).
Что от чего -- Церковь от Христа или Христос от Церкви? Спрашивать об этом может только тот, кто еще не знает, ни что такое Церковь, ни что такое Христос. Самый вопрос об этом кажется Лютеру началом злейшей ереси. "Мысль, будто бы вера в Евангелие должна родиться от веры в Церковь и что власть Евангелия (Христа) подчинена папской (церковной) власти, -- превратная еретическая мысль. Сам Люцифер хотел быть только равным Богу, а здесь Папа хочет вознестись над Богом".26
Папа -- сначала наместник Петра, потом -- Христа и, наконец, "второй земной Христос"; это никогда не будет сказано в Римской Церкви, но будет молча сделано. Нужен "наместник" -- "заместитель" -- только тогда, когда тот, кого он заменяет, отсутствует. Если бы люди живые чувствовали живое присутствие Христа в Церкви, в том смысле, как это чувствует и выражает религиозный опыт первохристиан в слове Parousia -- "вечное Пришествие -- Присутствие -- Христа на земле", -- то Папа был бы не нужен. "Царство Мое не от мира сего", понято в том смысле, что Христос, уйдя на небо, в тот мир, покинул этот мир и землю. Папа, наместник Христа, пришел на землю, потому что сам Христос ушел на небо. Что же значит
"Дана Мне всякая власть на небе и на земле (Матфей, 28:18); Да будет воля Твоя и на земле, как на небе." --
совсем не понято и даже как будто не услышано в Церкви.
Лютер первый понял или вспомнил, что значит вечное Пришествие -- Присутствие Христа на земле. Понял или вспомнил первый, что каждый человек, спрошенный Сыном Человеческим "Кто я?" и отвечающий "Ты -- Христос, Сын Бога живого", слышит и будет слышать везде и всегда, до конца мира, так же, как услышал Петр в Кесарии Филипповой:
"Блажен ты, Симон, сын Ионишин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец, сущий на небесах. И я говорю тебе: ты Петр -- камень, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата адова не одолеют ее" (Матфей, 16:17, 18).
Лютер первый понял так ясно, как никто после Павла, что это исповедание Сына Божия -- Единственного, человеком единственным -- есть изначальная точка всего в бытии Церкви.
"Верующий не должен отступать /от Христа/... если бы даже истинная вера осталась в нем одном (Non debet deficere si remanet vera fides in uno solo)".27
"И там, где человек один -- Я с ним", по ненаписанному в Евангелии слову Господню, Аграфу.28 Это и значит: первая точка Церкви есть "то, что происходит между Ним и мной", между Христом, единственной Личностью Божественной, и личностью человеческой во Христе, тоже единственной. Третьего между ними двумя -- "посредника", Папы -- не может быть.
"Мы /протестанты/ так же плохо жили, как римские католики. Но мы боремся не за /праведную/ жизнь, а за /истинное/ учение. Вот чего не поняли ни Виклефф, ни Гус, нападавшие только на дурную жизнь католиков... Папу я победил учением: только оно ему сломало шею".29 Нет, не сломало и, может быть, не сломит; в этом Лютер ошибся: крепче или гибче оказалась шея у Папы, чем думала вся Реформация и даже вся Революция. Но главное учение Лютера не это, а то, что он пролагает между двумя Церквами, Восточной и Западной, путь к Единой Вселенской Церкви. "Я -- только дровосек, прорубающий в лесной чаще просеку".30 Лютер еще не вывел людей из того темного дикого леса, где заблудились они, как Данте в преддверии ада, но может вывести: все еще и доныне единственно верный путь христианского человечества -- эта Лютерова "просека".
"Есть в учении Гуса ("и моего", мог бы Лютер прибавить) нечто согласное с учением евангельским, чего не может Церковь осудить, а именно то, что должна быть единая Вселенская Церковь"31 (а не две, Западная и Восточная). Лютер первый понял, что слово Господне "Дана Мне всякая власть на небе и на земле" остается неисполненным и даже не услышанным; и что главная причина "Разделения Церквей" -- Схизмы -- есть то, что видимый на земле в веках и народах, действительный глава Церкви -- не Христос, а Папа.
Черною неблагодарностью заплатил Лев X верному слуге своему, Тецелю. После того, как Лютер "проткнул барабан" его, он умирает, едва не отлученный от Церкви, отверженный и оплеванный всеми, кроме Лютера. "Слишком не мучайся: главная всему причина не ты; дело это -- дитя другого отца",32 утешал его Лютер. Так оно и было в действительности: вся вина Тецеля в том, что он сказал просто, как дитя в сказке: "Король гол!", -- объявив во всеуслышание, "под бой барабана" и звон колоколов то, о чем надо было молчать: "Сам Господь Иисус Христос, отдав всю власть свою Папе, уже не правит Церковью; правит и будет править ею, до конца мира, только один Папа... Выше всех Апостолов, Ангелов, Святых, выше самой Пресвятой Девы Марии -- он, потому что все они меньше Христа, а Папа равен Ему"33. Это опять-таки в Римской Церкви никогда не будет сказано, но будет молча сделано.
Вот на это-то не сказанное, а сделанное Лютер и отвечает не только папе Льву X, но и всем Папам, от Григория VII до Пия XI: "Первенство Папы доказывается жалкими декреталиями, сочиненными меньше, чем четыре века назад; но достоверная история одиннадцати веков, Св. Писание и постановление Никейского Собора, святейшего из всех, свидетельствуют против этого первенства. Власть Ключей принадлежит не одному апостолу Петру, но и всем ученикам Господним, всей кафолической (не Римской, а Вселенской) Церкви, всему общению святых, чей Глава -- никто иной, как сам Иисус Христос. Первенство же Пап есть первенство чести, а не власти. Церковь, с благодатными дарами своими и духовной властью -- не только в Риме и не только в епископах, но и повсюду, где есть Таинства и надежда, и любовь... Только в них есть Камень (Церкви), его же врата ада не одолеют". "Ни Собор Никейский, ни первые Отцы Церкви, ни древние общины Азии, Греции, Африки не были подчинены Папе; да и сейчас, на Востоке, существуют истинные христиане, у которых епископы Папе не подчинены. Все постановления Римских Первосвященников об их всемогуществе внушены только безмерною жаждою власти. Каково бы, впрочем, ни было это могущество, оно -- не от Бога, а от людей, так же, как и все царства мира сего, dominia mundi".34 "Не вопиющая ли несправедливость -- извергать из Церкви и даже из самого неба такое великое множество мучеников и святых, какими за четырнадцать веков прославлена Восточная Церковь?"35 Это и значит: не может быть двух Церквей, Восточной и Западной; есть только единая Вселенская Церковь; или одна, или нет никакой Церкви. В этом "все мы -- ученики Яна Гуса -- и апостол Павел, и святой Августин... Но вот что удивительно: мы к этому пришли, помимо Чешского учителя. Страшный суд Божий над людьми попустил быть осужденной и преданной огню костра /в лице Гуса/ -- очевиднейшей евангельской истине -- эта мысль потрясает меня. Горе земле!"36
И в заключение -- то, что будет уже не Преобразованием, а Переворотом, не Реформацией, а Революцией, сначала в Церкви, а потом и в миру: "Церковь может быть и без Папы; чтобы сохранить единство свое, нуждается она только в одном, единственном главе -- Иисусе Христе"37 Есть Глава у Церкви, но этот Глава не Папа, а сам Христос. Не сказано ли Им самим: "Се, Я с вами, во все дни до скончания века"?"38
Вот где есть все еще живое слово Реформации -- в этом постановленном ею и все еще не решенном Церковью и даже как будто не услышанном вопросе: кто видимый, присутствующий на земле в веках и народах глава Вселенской Церкви -- Папа или Христос?* Вот где Лютер мог сказать: "Сам Бог ведет меня, и я иду за Ним". "Дело Его -- мое".
"Веруешь ли ты в учение сына твоего, Мартина?" -- спросит священник умирающего отца Лютера. "Верую, -- ответит тот, -- надо быть негодяем, чтобы этому не верить".39 Так же ответит когда-нибудь и все христианское человечество.
"Я посмеюсь над ней, как над мыльным пузырем", -- восклицает Лютер, когда прочел папскую буллу о своем отлучении от Церкви.40 "Я обличу эту буллу как нечестивую ложь... ибо она осуждает самого Христа... Вот когда я наконец, убедился, что Папа -- Антихрист, Рим -- престол Сатаны",41 "Эта сатанинская булла возмущает меня. Никогда еще, от начала мира, Сатана так не говорил против Бога. Страшные богохульства ее превосходят всякое воображение, и никто этого не видит",42 "Если бы меня не удерживали здесь (в Виттенберге), я поехал бы в Рим, чтобы предаться ярости моих врагов".43 "Что они могут сделать со мной? Убить?.. И обесчестить как еретика? Но не был ли и сам Христос осужден как соблазнитель и "еретик"?"44 "Будем же радоваться, что мы удостоились так же страдать, как Он".45 "Пилат сказал первосвященникам и народу: "Я не нахожу никакой вины в этом человеке". Но они настаивали, говоря: "Он возмущает народ"" (Лука, 23:4-5). Как "возмутитель" и "мятежник", и был распят Иисус. Это Лютер первый вспомнил и напомнил людям так, что они уже никогда не забудут.
"Истины мятежной я не люблю", -- говорит Эразм, и с ним согласились все Папы, от Григория VII до Пия XI.46 "А Христос любит," -- отвечает Лютер. Вот новое "подражание Христу", неизвестное ни Фоме Кемпийскому, ни Франциску Ассизскому и никому из святых после первых веков христианства.
"Бог был явно со Христом... и так же явно с Лютером... Но оба они не были друзьями существующего порядка", -- верно и глубоко понял Гете.47 Оба они -- "враги существующего порядка", -- это и значит "возмутители", "мятежники", но, конечно, совсем не так противоположны тому, как думает мир! А если не так, то как же? -- этим-то вопросом, опять-таки не решенным и даже не услышанным в Церкви, и начинается больше, чем Преобразование, Реформация -- Переворот, Революция, сначала в Церкви, а потом в миру.
Я лютеран люблю богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой;
Сих голых стен, сей храмины пустой,
Понятно мне высокое значенье.
Но видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам Вера предстоит:
Еще она не перешла порогу,