Никандров Николай Никандрович - Ротмистр Закатаев

Ротмистръ Закатаевъ.

... "Только эпоха создаетъ людей, равно и наоборотъ"...
Изъ толстой книги.

Въ таракановское охранное отдѣленіе съ нѣкоторыхъ поръ вселилось общее недовольство. Начиная отъ заслуженнаго начальника и кончая вольнонаемнымъ писцомъ, тамъ всѣ томились, нервничали, болѣли. И было отчего.

Послѣ революціи прошло пять лѣтъ, новыхъ политическихъ дѣлъ въ Таракановскѣ давно не возникало, старыя были ликвидированы до корня, переписка сократилась, иногда по цѣлымъ недѣлямъ въ отдѣленіе не поступало ни одной бумаги. Въ городскомъ клубѣ уже ходили слухи, что таракановское охранное отдѣленіе въ скоромъ времени будетъ упразднено, и начальникъ его, жандармскій ротмистръ Закатаевъ, будетъ обратно отчисленъ въ распоряженіе губернскаго жандармскаго управленія.

Подобнаго рода слухи, доходя до заинтересованныхъ лицъ, казались имъ тѣмъ болѣе вѣроятными, что этимъ лицамъ, несмотря на все ихъ усердіе, за истекшіе три года удалось провести черезъ таракановское охранное отдѣленіе лишь четырнадцать политическихъ дѣлъ. Да и то лишь одно было настоящее, большое, на ста восьмидесяти трехъ листахъ, и формальнымъ порядкомъ доведенное до суда; всѣ же остальныя тринадцать дѣлъ не получали большого движенія и какъ-то разсматривались въ самомъ началѣ, едва достигая двадцати съ лишнимъ листовъ и разрѣшаясь въ самой начальной стадіи, административнымъ путемъ, черезъ губернатора, или, въ лучшемъ случаѣ, черезъ особое совѣщаніе, состоящее при министерствѣ внутреннихъ дѣлъ.

Да и большое, на ста восьмидесяти трехъ листахъ, дѣло въ результатѣ окончилось ничѣмъ, такъ какъ привлекавшійся по шести статьямъ, ямщикъ городского мусорнаго обоза, тихій, слабосильный, многосемейный мужикъ, которому, согласно обвинительному акту, приписывалось публичное прочтеніе на базарной площади, пять лѣтъ тому назадъ, въ дни октябрьскихъ свободъ, прокламаціи соціалъ-революціонной партіи, оказался не только неграмотнымъ, но и вовсе, по природѣ своей, неспособнымъ къ усвоенію началъ грамоты, что вполнѣ опредѣлилось за время его почти трехлѣтняго предварительнаго пребыванія въ таракановскомъ тюремномъ замкѣ. Такъ что въ конечномъ итогѣ, вмѣсто предполагаемыхъ Закатаевымъ каторги или вѣчнаго поселенія, ямщика пришлось приговорить, отъ имени петербургскаго особаго совѣщанія, къ ссылкѣ на пять лѣтъ въ отдаленнѣйшія мѣста Сибири. Но и этотъ приговоръ не удалось привести въ исполненіе, потому что поставленный о немъ въ извѣстность мужикъ, и ранѣе молчаливый, не сказавъ никому ни слова, ночью, когда всѣ въ его камерѣ спали, сталъ на колѣна, прочелъ молитву за своихъ сиротъ, за вдову, за весь міръ, потомъ поднялся, широко перекрестился въ послѣдній разъ и вдругъ, шагнувъ въ черный уголъ, согнулся тамъ вдвое, погрузилъ голову и плечи въ переполненную парашу и умеръ, какъ потомъ написалъ тюремный врачъ въ протоколѣ, отъ разрыва долго болѣвшаго сердца.

Девять изъ остальныхъ тринадцати дѣлъ, болѣе мелкихъ, разрѣшенныхъ административно, въ порядкѣ положенія объ охранѣ, всѣ, какъ двѣ капли воды, походили одно на другое: одинъ еврей доносилъ на другого еврея, своего конкуррента по торговымъ дѣламъ, какъ на неимѣющаго права жительства въ Таракановскѣ, лежащемъ внѣ черты еврейской осѣдлости.

Четыре послѣднихъ дѣла состояли въ томъ, что разные мастеровые, въ разное время, будучи въ состояніи сильнаго опьяненія, неуважительно отозвались о комъ не слѣдуетъ; однако возбужденныя противъ нихъ судебныя дѣла кончились полнымъ ихъ оправданіемъ, такъ какъ многочисленные свидѣтели, пившіе въ томъ же трактирѣ мастеровые, на судѣ отказались отъ своихъ предварительныхъ показаній, какъ отъ якобы вынужденныхъ побоями, и въ одинъ голосъ удостовѣрили, что обвиняемые на самомъ дѣлѣ, хотя и поносили кого-то, но съ пьяна. Кромѣ того, въ каждомъ изъ этихъ четырехъ дѣлъ обнаружилось прямое соучастіе филеровъ, всячески подстрекавшихъ подвыпившихъ мастеровыхъ на произнесеніе кощунственныхъ словъ. А въ одномъ случаѣ еще обнаружилось, что наиболѣе дѣятельный филеръ, ошибочно принятый благонамѣренной частью трактирной публики за противоправительственнаго агитатора, былъ ею звѣрски избитъ и, въ безчувственномъ состояніи, съ опорожненными карманами, представленъ въ ближайшій къ трактиру участокъ, съ шумнымъ требованіемъ какого-то, будто бы кѣмъ-то когда-то обѣщаннаго, денежнаго вознагражденія.

И вотъ ради этихъ-то четырнадцати дѣлъ, въ теченіе послѣднихъ трехъ лѣтъ, получали изъ кредитовъ таракановской охраны хорошіе оклады слѣдующія лица: во-первыхъ, самъ ротмистръ Закатаевъ; во-вторыхъ, его помощникъ; десять жандармскихъ унтеръ-офицеровъ съ вахмистромъ во главѣ; шесть штатскихъ филеровъ; четыре секретныхъ сотрудника изъ прогрессивной таракановской интеллигенціи; неопредѣленное число рабочихъ изъ различныхъ торговыхъ и промышленныхъ предпріятій; неопредѣленное же число нижнихъ чиновъ изъ отдѣльныхъ частей расположеннаго въ городѣ гарнизона; два учащихся мальчика изъ мужскихъ учебныхъ заведеній города и одна дѣвочка изъ женской гимназіи. Но, помимо не входящихъ сюда совершенно секретныхъ расходовъ, потомъ непредвидѣнныхъ, потомъ экстренныхъ и, главное, локализаціонныхъ, изъ тѣхъ же кредитовъ, чуть ли не ежедневно приходилось выдавать разныхъ размѣровъ суммы, отъ трехъ копеекъ до двадцати рублей, наиболѣе докучливымъ членамъ таракановскаго отдѣла союза русскаго народа.

Ротмистра Закатаева и ранѣе безпокоила мысль, что въ Петербургѣ рано или поздно обратятъ вниманіе на такое несоотвѣтствіе между колоссальностью испрашиваемыхъ таракановской охраною ассигновокъ и мизерностью представляемыхъ ею въ департаментъ полиціи дѣлъ. Теперь же, смущенный слухами о предстоящемъ упраздненіи, Закатаевъ сталъ проявлять какъ въ частной жизни, такъ и въ своихъ служебныхъ дѣйствіяхъ нѣкоторую растерянность и временами даже болѣзненность.

II.

Ротмистръ Закатаевъ былъ человѣкъ весьма необычнаго тѣлосложенія. Очень длинный и очень тонкій, весь какой-то суставчатый, онъ, точно складной аршинъ, могъ придать своему корпусу любой изломъ и любой ростъ. Передъ большимъ начальствомъ онъ дѣлалъ себя маленькимъ; передъ среднимъ самъ становился среднимъ; передъ подчиненными и передъ населеніемъ онъ умѣлъ показать себя во весь ростъ. Говорили, что онъ свою сравнительно быструю карьеру сдѣлалъ исключительно благодаря такому выгодному устройству своего тѣла.

Испытавшіе силу его особаго дара на себѣ, въ особенности учащіеся дѣти, съ жуткимъ чувствомъ разсказывали, что въ началѣ бесѣды съ арестованнымъ, приведеннымъ для допроса, онъ казался тому человѣкомъ обыкновенныхъ размѣровъ и прямой опасности не внушающимъ; соотвѣтственно этому звучалъ и его голосъ, тихій, ласковый, дружелюбный. Потомъ, когда это не приводило къ желаемымъ результатамъ, скрюченное туловище начинало расправляться и расти, постепенно вылѣзая изъ-подъ стола вверхъ, и, въ точно такой же постепенности, голосъ ротмистра пріобрѣталъ густой и грозный тембръ. Естественно, что арестованнаго начинало знобить, и онъ немедленно изливалъ передъ ротмистромъ свою душу. Закатаевъ, исчерпавъ весь запасъ своего туловища, вскакивалъ на ноги, и его противникъ видѣлъ передъ собой человѣка, безъ преувеличеній, саженнаго роста, съ плечами такими же узкими, какъ и тазъ; съ костлявыми, выпирающими впередъ, стукающими другъ о друга, колѣнками; съ чрезвычайно безпокойными, судорожно разминающими воздухъ и, видимо, изнывающими желаніемъ ударить руками; съ маленькой плоской, головой; съ устремленнымъ впередъ, большимъ, широкимъ носомъ; съ узкимъ, въ два пальца, лбомъ съ тремя продольными складками; съ ходящими во всѣ стороны челюстями и съ мелкими, злыми, желтыми глазками. Въ дополненіе эффекта Закатаевъ рѣшительнымъ жестомъ бровей приказывалъ удалиться единственному свидѣтелю, присутствовавшему при допросѣ, дежурному жандарму, и, прыгающей отъ дрожи рукой, долго не попадая ключомъ въ замочную скважину, доставалъ изъ ящика стола большой заряженный револьверъ... Вскорѣ слѣдовало "чистосердечное" признаніе арестованнаго, сопровождаемое истерическимъ плачемъ или глубокимъ, иногда очень продолжительнымъ,-- обморокомъ. Нерѣдко вслѣдъ за "чистосердечнымъ" признаніемъ изъявлялось и добровольное согласіе взять на себя функціи секретнаго сотрудника охраны. А случалось еще и такъ, что сегодня добровольно взявшій на себя эти функціи, какой-нибудь гимназистъ пятнадцати лѣтъ, завтра оставлялъ коротенькую записку, что ему надоѣло жить, и добровольно пускалъ себѣ пулю въ лобъ.

Послѣ суставчатаго тѣлосложенія и высокаго роста, второй внѣшней особенностью ротмистра Закатаева былъ его очень большой, по сравненію съ лицомъ, носъ, точно пересаженный по ошибкѣ съ другого лица. На самомъ концѣ какъ-бы прищемленный широкими плоскогубцами, этотъ хорошо развитый носъ дышалъ, неизсякаемой и всепроникающей энергіей, непрошенно залѣзая всегда и всюду впередъ. Стоятъ двое таракановскихъ обывателей на перекресткѣ и мирно разговариваютъ о вздорожаніи съѣстныхъ припасовъ; вдругъ, съ мистическимъ ужасомъ, они замѣчаютъ клиномъ пролѣзающій между ними, не принадлежащій имъ носъ. Моментами казалось, что у ротмистра Закатаева никакого лица вовсе нѣтъ, а взамѣнъ его, есть только носъ, съ широкими, прямыми и чрезвычайно глубокими, какъ двухстволка, ноздрями, такъ и пышущими гордымъ сознаніемъ своего всемогущества.

Слѣдующей особой примѣтой Закатаева были безпрестанныя гримасы его маленькаго подвижного лица. Вслѣдствіе прогрессирующей нервной болѣзни, онъ имѣлъ обыкновеніе, уставясь въ перваго встрѣчнаго или просто въ пустое пространство, подмигивать то лѣвымъ глазамъ, то правымъ; то лѣвымъ уголкомъ губъ, то правымъ; соотвѣтственно съ этимъ онъ рѣзко, но не высоко подбрасывалъ вверхъ и свои плечи, то одно, то другое, на подобіе испорченнаго картоннаго плясуна, котораго дергаютъ снизу за ниточку, а онъ не пляшетъ, а только вздрагиваетъ. И, когда какой-нибудь смѣшливый гимназистъ, невольный свидѣтель этихъ судорогъ, схватившись руками за ротъ, съ удушающимъ хохотомъ выбрасывается на полномъ ходу изъ вагона трамвая, въ которомъ вмѣстѣ съ нимъ случайно ѣхалъ и Закатаевъ, этотъ послѣдній расправлялъ всѣ свои многочисленные горбы, вытягивался въ саженную жердь, останавливалъ вагонъ, размахивалъ съ платформы длинными руками, кричалъ, собиралъ толпу, разгонялъ толпу, потомъ опять собиралъ и опять разгонялъ и наконецъ, съ помощью городового или добровольцевъ изъ публики, ловилъ гимназиста и отбиралъ у него ученическій билетъ, всенародно грозя его самого и его родителей въ двадцать четыре часа навсегда выслать изъ города, а мужскую гимназію тоже въ двадцать четыре часа и тоже навсегда закрыть. Впрочемъ, столкновенія внутри вагона за послѣднее время случались рѣдко, по той причинѣ, что обыкновенно, едва долговязая фигура Закатаева сворачивала съ тротуара и выходила на линію трамвая, какъ всѣ сидящіе внутри вагона пассажиры внезапно дѣлали видъ, что пріѣхали, и съ поспѣшностью выпирали другъ друга изъ вагона на мостовую. А когда Закатаевъ, прогуливаясь по аллеямъ городского бульвара, за неимѣніемъ свободной скамьи, подсаживался къ кому-нибудь изъ слушающихъ музыку, они, съ умышленной неторопливостью доставали изъ жилетнаго кармана часы, безпечно подносили ихъ сперва къ одному уху, потомъ къ другому, потомъ къ глазамъ и вдругъ, съ жестомъ, будто куда-то опоздали, срывались съ мѣста и быстро уходили. Потомъ и на сосѣднихъ скамьяхъ смотрѣли на часы, вставали и, стараясь не торопиться, уходили; и сидѣлъ Закатаевъ совсѣмъ одинъ, скрючившись подъ широкимъ кузовомъ голубой фуражки, съ виду маленькій, а на дѣлѣ большой.

Костюмъ тоже отличалъ Закатаева отъ другихъ таракановскихъ чиновниковъ. Онъ тщательно слѣдилъ за своей внѣшностью, и все, что было на немъ, дѣлалось по его личному вкусу, иногда даже вопреки требованію закона. Онъ носилъ мундиръ изъ великолѣпнаго, имъ самимъ выписаннаго съ фабрики, темно-синяго сукна, отсвѣчивающаго одновременно и чернымъ цвѣтомъ, и краснымъ; высокій и твердый, какъ картонъ, суконный воротникъ, стоящій между его плечъ правильнымъ цилиндромъ, наподобіе самоварной трубы; гдѣ надо и гдѣ не надо, ярко-малиновые канты, толщиною едва не въ мизинецъ; бѣлые, шитые серебромъ, съ продольной, въ мизинецъ, малиновой полоской по серединѣ, большіе, почти квадратные погоны; голубой діагонали рейтузы, уходящіе вглубь сапогъ съ лакированными голенищами, слишкомъ просторными для его тонкихъ ногъ; голубой, изъ самаго тонкаго шелка, видный за версту шарфъ, рыхло обнимающій отъ воротника до ушей его длинную и какъ бы раздвижную шею; голубого сукна фуражка, съ малиновыми, въ мизинецъ, кантами, съ крохотнымъ, какъ ноготокъ козырькомъ и съ обширнымъ, вершковъ шести въ діаметрѣ, верхомъ, плоскимъ и твердымъ, натянутымъ, какъ кожа барабана; и, конечно, шпоры, направленные подъ угломъ вверхъ, съ мягкимъ неслышнымъ издали звономъ, заставляющимъ таракановцевъ сторониться заранѣе. Морщинистое лицо его было всегда чисто выбрито; желтые кошачьи усы, въ нѣсколько толстыхъ разрозненныхъ волосъ, расходились въ симметричномъ порядкѣ: сколько было волосъ слѣва, столько и справа; волосы на головѣ, тоже желтые, были зачесаны, чтобы скрыть лысину, съ боковымъ проборомъ, отъ виска до виска и густо припомажены.

Прошлое Закатаева -- обычное прошлое жандармскаго офицера. Двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, любитель картъ, вина и женщинъ, проигравшій все свое состояніе и впавшій въ неоплатные долги, онъ перешелъ изъ драгунскаго полка въ жандармерію, и изъ лихого кавалерійскаго офицера къ сорока годамъ превратился въ разбитаго, разслабленнаго, почти не способнаго ни къ какому регулярному труду, чиновника-неврастеника.

Когда-то, будучи отличнымъ наѣздникомъ, извѣстнымъ на всю округу, цвѣтущій и ловкій, онъ леталъ на своемъ Сѣромъ по благоуханнымъ степямъ Подольской губерніи, а теперь, погруженный въ облака табачнаго дыма, согнувшись въ дугу надъ столомъ, изо-дня въ день сидѣлъ въ душной комнатѣ и, испытывая въ разныхъ точкахъ тѣла боли и переживая разные страхи, только и дѣлалъ, что рылся въ бумагахъ.

III.

Жандармскую свою карьеру Закатаевъ началъ блестяще, чему способствовалъ самый моментъ, въ который онъ поступилъ въ жандармы. То были предъ-революціонные годы, когда подпольная работа тайныхъ организацій достигла небывало широкихъ размѣровъ. Также благопріятны для всѣхъ, желавшихъ сдѣлать служебную карьеру, были и годы, непосредственно слѣдовавшіе за подавленіемъ революціи. Въ эти два періода времени Закатаевъ шелъ блестяще. Но потомъ, съ успокоеніемъ страны, его движеніе по службѣ остановилось и стало шататься. Соотвѣтственно наступившему успокоенію и дѣятельность охранныхъ отдѣленій необходимо должна была принять новый, можно сказать, чисто изобрѣтательный характеръ. Чтобы сохранить за собой служебныя пріобрѣтенія, сдѣланныя въ прошломъ, приходилось постоянно изыскивать доказательства продолжающейся полезности собственнаго существованія, что не всегда и не всѣмъ удавалось.

Такъ какъ вся охранная работа практическаго свойства выполнялась разнаго рода агентами, доставлявшими Закатаеву готовые результаты своихъ трудовъ въ видѣ отчетовъ, дневниковъ, справокъ, то онъ и прежде орудовалъ больше бумагами, чѣмъ живыми людьми. Лишь изрѣдка, считая себя неплохимъ физіономистомъ, онъ, по уговору съ филерами, выходилъ на улицу, чтобы, взглянувъ на физіономію таракановца, годами состоявшаго у него подъ негласнымъ надзоромъ, рѣшить окончательно: къ какой партіи принадлежитъ поднадзорный, къ соціалъ-демократамъ, или къ соціалистамъ-революціонерамъ. Но прежде работа велась надъ бумагами, рисовавшими жизнь и поступки людей въ ихъ настоящемъ, теперь же, за неимѣніемъ у кого бы то ни было какого бы то ни было настоящаго, оставалось изучать жизнь людей въ прошломъ, а это возможно было дѣлать исключительно по бумагамъ. Вотъ почему Закатаевъ еще два года тому назадъ весь погрузился въ обслѣдованіе старыхъ бумагъ. Онъ извлекалъ ихъ, кипу за кипой, изъ темной кладовой архива и всѣ служебные часы просиживалъ надъ ними. Уже черезъ годъ онъ испортилъ зрѣніе и вынужденъ былъ завести очки, а еще черезъ годъ, въ добавленіе ко всѣмъ своимъ прежнимъ болѣзнямъ, получилъ новую: страшный геморрой. Но моментъ въ отношеніи служебномъ все время оставался настолько критическимъ, и слухи объ упраздненіи таракановской охраны казались настолько правдоподобными, что думать объ отпускѣ и поѣздкѣ для леченія за границу было совершенно несвоевременно; наоборотъ, надо было налечь на розыскное дѣло съ особой энергіей, работать и работать, искать и искать.

Вначалѣ, очень давно, по этимъ бумагамъ привлекались къ отвѣтственности уличенные или подозрѣвавшіеся въ посягательствѣ на существующіе въ государствѣ порядки. По прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ, когда въ Таракановскѣ перестали возникать новыя политическія дѣла, по этимъ бумагамъ привлекались родственники привлекавшихся. А теперь Закатаевъ, исходя изъ той мысли, случайно пришедшей ему въ голову, что у каждаго родственника въ свою очередь могутъ быть родственники, искалъ, нельзя ли привлечь кого-нибудь изъ родствениковъ тѣхъ родственниковъ, которые въ свое время уже понесли заслуженное наказаніе. Онъ выносилъ на статистическія карточки всѣ фамиліи лицъ, обвинявшихся по каждому данному дѣлу, такъ что сколько было фамилій, столько получалось и карточекъ; затѣмъ эти карточки пополнялъ фамиліями лицъ, состоящихъ по свѣдѣніямъ особой развѣдочной экспедиціи съ первыми въ родствѣ; къ полученнымъ такимъ образомъ фамиліямъ родственниковъ и, въ заключеніе, съ помощью большихъ портновскихъ ножницъ, вырѣзывалъ изъ карточекъ фамиліи тѣхъ "вторыхъ родственниковъ", которые ни разу не привлекались, и обыкновенными булавками накалывалъ ихъ въ алфавитномъ порядкѣ, каждую особо, на чистыя страницы книги, извѣстной въ таракановскомъ охранномъ отдѣленіи подъ литерою РР, что означаетъ: родственники родственниковъ. И хотя немедленныхъ практическихъ результатовъ отъ нея Закатаевъ не получилъ, книга показалась ему настолько содержательной, что онъ, по окончаніи ея, приступилъ къ розыску друзей привлекавшихся -- для составленіи книги Д. П. Потомъ сталъ собирать фамиліи родственниковъ этихъ друзей для книги РДИ; далѣе онъ работалъ надъ книгой фамилій Друзей родственниковъ привлекавшихся, ДРИ; родственниковъ этихъ друзей, РДРИ; друзей вторыхъ родственниковъ привлекавшихся ДРРИ; родственниковъ этихъ друзей, РДРРИ. По мѣрѣ увлеченія этой работой, первоначальная идея получала въ головѣ Закатаева, дальнѣйшее развитіе, и онъ уже заказалъ книги для сослуживцевъ привлекавшихся, для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, для сосослуживцевъ родственниковъ привлекавшихся, для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, для сослуживцевъ вторыхъ родственниковъ привлекавшихся и для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, то-есть СМ, РСИ, СРИ, РСРИ, СРРИ и РСРРИ. Его увлеченіе росло, а вмѣстѣ росла и идея, и онъ уже сгоралъ нетерпѣніемъ поскорѣе закончить книгу о сослуживцахъ, еще не начатую, чтобы приступить къ цѣлой серіи новыхъ книгъ: о домохозяевахъ привлекавшихся, о квартирантахъ, о нахлѣбникахъ, о сосѣдяхъ по квартирѣ. Идея Закатаева получала, въ его умѣ, окончательное завершеніе только въ тотъ моментъ, когда дѣйствительно ни одинъ таракановецъ, не взирая на полъ и возрастъ, не останется внѣ задуманныхъ книгъ. Тогда, при возникновеніи малѣйшаго броженія среди таракановскихъ жителей, Закатаевъ разсчитывалъ безъ всякаго труда вырывать изъ Таракановска крамолу не только съ корнемъ, но и со всѣми ея незамѣтными простому глазу корешками. Для этого стоило только выбрать по книгамъ, вокругъ охваченнаго броженіемъ мѣста, достаточной толщины кольцо фамилій, состоящихъ между собой хотя бы въ самомъ отдаленномъ соприкосновеніи, и, даже не выходя изъ кабинета, по телефону отдать приказаніе о немедленномъ изъятіи ихъ изъ обращенія. Вотъ тутъ-то и осѣнила его однажды идея, которую онъ съ тѣхъ поръ, въ отличіе отъ другихъ своихъ идей, сталъ называть большой идеей. Онъ задумалъ представить въ департаментъ полиціи детально разработанный проектъ о подобной же регистраціи взаимосоприкосновеній, существующихъ между всѣмъ населеніемъ Имперіи. Когда эта большая идея въ первый разъ посѣтила его, онъ такъ разволновался, рисуя въ разгоряченномъ воображеніи ожидающій его въ Петербургѣ тріумфъ, что въ теченіе нѣсколькихъ ночей былъ не въ состояніи уснуть, и только тогда немного остылъ и успокоился, когда приглашенный имъ врачъ указалъ на опасность излишняго увлеченія какой-нибудь одной идеей и усадилъ его въ ванну въ двадцать семь градусовъ.

IV.

Дѣло составленія книгъ о таракановскихъ взаимосоприкосновеніяхъ тормозили разнаго рода оплошности, время отъ времени допускаемыя недостаточно усердными и недостаточно интеллигентными помощниками ротмистра. Такъ, много отнимало времени выясненіе незнакомыхъ Закатаеву терминовъ, поставленныхъ филерами развѣдочной о соприкосновеніяхъ экспедиціи. То и дѣло упоминались какіе-то супникъ, ухажоръ, хлюстъ. Заводить для нихъ новыя книги не представлялось возможнымъ, но и въ существующихъ книгахъ для нихъ тоже какъ бы не оказывалось подходящаго мѣста. И зачастую надъ ними подолгу приходилось ломать голову, рѣшая, въ какую книгу ихъ занести, и Закатаеву, и его помощнику, и вахмистру. Впрочемъ, разсчитывать на помощь послѣдняго было вообще затруднительно, такъ какъ онъ, послѣ нѣсколькихъ часовъ бесѣды о родственникахъ родственниковъ, чистосердечно, съ оттѣнкомъ испуга на лицѣ, сознавался, что у него запуталась голова, и предлагалъ лучше пойти во дворъ поколоть для Закатаева дрова. Были и другія оплошности въ работѣ. Нерѣдко таракановцы, давно умершіе, по старой памяти, или по старымъ бумагамъ, заносились филерами въ книги живыхъ, такъ что у Закатаева въ числѣ лицъ, состоящихъ подъ негласнымъ наблюденіемъ, были всегда и покойники, съ одного изъ которыхъ онъ однажды даже потребовалъ подписку о невыѣздѣ. Немалое осложненіе вносили въ бумаги и новорожденные, и Закатаевъ часто думалъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бы ихъ вовсе не было. Пріобщить ихъ къ какому-нибудь дѣлу было бы слишкомъ рано, и Закатаевъ пока ограничивался тѣмъ, что имена новорожденныхъ младенцевъ выносилъ изъ метрикъ на отдѣльныя карточки и, посредствомъ булавокъ, накалывалъ ихъ на страницы совсѣмъ особой книги HP, какъ лицъ, хотя покамѣстъ и не полноправныхъ, но обѣщающихъ въ будущемъ достичь возраста подсудности. А сколько хлопотъ причиняли Закатаеву постоянныя измѣненія въ составѣ уже зарегистрированныхъ имъ семей! А перемѣны профессій отдѣльными лицами! А безпрестанныя переѣзды обывателей съ квартиры на квартиру!

Работа эта давалась Закатаеву не легко. Только желаніе поскорѣе покончить съ таракановцами и приступить къ осуществленію большой идеи, только вѣра въ свой конечный тріумфъ давали ему силы. Работа была и отвѣтственна: маленькая неточность, какая-нибудь описка, и можетъ пострадать безвинный. А между тѣмъ, за послѣднее время то и дѣло всплывала наружу какая-нибудь сложная путаница, начало которой невозможно было отыскать иначе, какъ не продѣлавъ всей, болѣе чѣмъ двухлѣтней работы сначала. Такъ, напримѣръ, случалось, что не взирая на самыя точныя провѣрки, какой-нибудь телеграфистъ Антонъ Краснухинъ, тридцати лѣтъ, оказывался, по книгѣ РР, отцомъ собственной бабушки, къ тому же умершей, будучи отъ роду девяноста лѣтъ. А Берка Шпигельглузъ, извѣстный всему Таракановску газетный разносчикъ, мужескаго пола, іудейскаго вѣроисповѣданія, болѣе года числился въ книгахъ Закатаева родной дочерью православнаго діакона Стефана Преображенскаго. И не узнай объ этомъ о. діаконъ подъ строгой тайной отъ благочиннаго, и не имѣй онъ связей въ высшихъ сферахъ, онъ и по сегодня значился бы у Закатаева на учетѣ, какъ имѣющій дочь мужескаго пола и притомъ іудейскаго вѣроисповѣданія.

И вотъ когда въ итогѣ какихъ-нибудь совершенно секретныхъ розысковъ, вдругъ по бумагамъ выходило, что во времена октябрьскихъ свободъ по Таракановску красное знамя несли поочередно: то новорожденный, тогда еще не родившійся, то покойникъ, задолго передъ тѣмъ погребенный, Закатаевъ впадалъ въ настоящую бездну отчаянія. Онъ стыдилъ помощника, кричалъ плачущимъ голосомъ на письмоводителя, бѣгалъ на длинныхъ ногахъ по кабинету, съ кулаками наступалъ на филеровъ, бросался къ телефону, звонилъ въ адресный столъ по поводу перепутанныхъ адресовъ, къ благочинному по поводу неправильныхъ метрикъ, на кладбище по поводу покойниковъ, вдругъ оказавшихся живыми, или по поводу живыхъ, вдругъ оказавшихся похороненными. Наговоривъ всѣмъ рѣзкостей, накричавъ, совершенно опустошенный, оборвавшій нить дѣловыхъ мыслей, съ проклятіями по адресу запутавшей его крамолы, онъ убѣгалъ изъ служебнаго кабинета въ собственную квартиру, расположенную этажомъ выше, бралъ ванну въ двадцать семь градусовъ и надолго ложился въ постель.

Онъ лежалъ день, два, иногда цѣлую недѣлю, мучился испытывая крайнее утомленіе и боли во всемъ тѣлѣ, особенно въ затылкѣ, горѣлъ, ежеминутно зѣвалъ, но уснуть ни на минуту не могъ, ни днемъ, ни ночью, несмотря на содѣйствіе приглашаемаго военнаго врача. А если, подъ дѣйствіемъ ваннъ или капель или порошковъ, онъ и начиналъ дремать, то тотчасъ передъ нимъ безшумно появлялось странное шествіе безконечной толпы людей, группировавшейся, судя по сходству въ лицахъ, большими семьями, даже цѣлыми родами, въ которые входили не только новорожденные, голенькіе, красненькіе, сырые на видъ, скрюченные, какъ червячки, но и покойники, прямые отъ долгаго лежанія въ гробахъ, съ руками, сложенными на груди, и съ черными ямками вмѣсто глазъ. И мысль Закатаева мгновенно снова возбуждалась. Сердце его начинало учащенно биться, онъ весь превращался въ зрѣніе и видѣлъ, какъ каждый родственникъ былъ очерченъ многослойнымъ кольцомъ своихъ друзей, знакомыхъ, сослуживцевъ, вплоть до нахлѣбниковъ, изъ которыхъ каждый тоже находился въ центрѣ кольца, составленнаго изъ собственныхъ родственниковъ, вокругъ которыхъ дымились силуэты ихъ друзей, знакомыхъ, сослуживцевъ, взятыхъ опять таки въ кольца своихъ родственниковъ... Иногда всѣ кольца однимъ дружнымъ усиліемъ вразъ разрывались, и составлявшія ихъ человѣческія фигуры разсыпались въ разныя стороны, какъ лопающійся фейерверкъ... Пестроту картины осложняло то обстоятельство, что почти всѣ участники круговращательнаго шествія были пронзены, кто въ лобъ, кто въ глазъ, гигантскими булавками. И Закатаеву вдругъ открывался весь ужасъ этихъ булавокъ: таракановцы, занесенные имъ въ книги взаимосоприкосновеній, несмотря на булавки, посрывались со своихъ страницъ, вышли изъ своихъ книгъ и, у него на глазахъ рвали связующія ихъ кольца, путались, мѣшались и уничтожали его болѣе чѣмъ двухлѣтній напряженный трудъ. Закатаевъ издавалъ жалобный стонъ и просыпался.

Закатаевъ сознавалъ, что утомила его работа и онъ боленъ. И опять вставалъ передъ нимъ старый вопросъ о поѣздкѣ для лѣченія за границу. И опять дѣло сводилось къ тому, что моментъ былъ до крайности неподходящій, что о ротмистрѣ во время реакціи забыли, и прежде чѣмъ обращаться съ какими бы то ни было ходатайствами, надо напомнить о себѣ и, если не поднять, то по крайней мѣрѣ упрочить свое положеніе либо осуществленіемъ большой идеи, либо отысканіемъ дѣйствительно серьезнаго политическаго дѣла. Но приступать къ разработкѣ большой идеи было нельзя ранѣе завершенія всѣхъ книгъ о таракановцахъ. Регистрація же таракановскихъ взаимосоприкосновеній шла чѣмъ далѣе, тѣмъ туже. Притомъ же Закатаева стало смущать то неожиданно возникшее обстоятельство, что эта его большая идея, которую онъ тщательно скрывалъ рѣшительно отъ всѣхъ, даже отъ своего помощника, вдругъ оказалась гуляющею по улицѣ. Чуть не ежедневно онъ читалъ въ газетныхъ телеграммахъ сообщенія о томъ, что въ такомъ-то городѣ, по распоряженію мѣстнаго охраннаго отдѣленія, арестованы и заключены подъ стражу родственники привлекавшихся. Если, думалъ онъ, догадались арестовать родственниковъ, то дагадаются арестовать и родственниковъ этихъ родственниковъ, а потомъ догадаются о задержаніи и ихъ друзей, и знакомыхъ, и сослуживцевъ, вплоть до нахлѣбниковъ, словомъ, точь въ точь какъ у него въ большой идеѣ. Это повергло его въ уныніе, какого онъ дотолѣ никогда не испытывалъ. Вѣдь онъ, бывало, рисуя ожидающій его въ Петербургѣ тріумфъ, слышалъ даже звуки военной музыки, играющей не то маршъ, не то тушъ, хотя въ точности и самъ не зналъ, какое отношеніе имѣетъ къ его большой идеѣ военная музыка. И вдругъ возможность паденія съ такой головокружительной высоты! И онъ радовался ошибкамъ другихъ охранныхъ отдѣленій, и тому, что газеты лѣваго направленія стыдили ихъ, и безудержно хохоталъ, читая маленькіе фельетоны, въ которыхъ ихъ представляли въ смѣшномъ видѣ. Но смѣхъ смѣхомъ, а сомнѣніе сомнѣніемъ. Гдѣ нѣтъ увѣренности, тамъ не можетъ быть и творчества. Вотъ почему мысль о разработкѣ большого проекта все чаще отодвигалась имъ на второй планъ; работа по регистраціи таракановскихъ взаимосоприкосновеній тоже пріостанавливалась на цѣлыя недѣли, въ то время, какъ ротмистръ всѣ свои мысли снова устремлялъ исключительно въ сторону розысковъ какихъ ни на есть политическихъ дѣлъ. Многаго не ожидая отъ своихъ постоянныхъ агентовъ, онъ обращалъ усиленное вниманіе на секретныхъ сотрудниковъ, и не столько на постоянныхъ, регулярно получающихъ содержаніе и потому недостаточно предпріимчивыхъ, сколько на свѣжихъ, случайныхъ, разовыхъ, или сдѣльныхъ. Но время стояло такое жестокое и Таракановскъ держалъ ухо такъ востро, что и здѣсь ротмистра ждали одни разочарованія.

Еще три года тому назадъ, когда по городу впервые прошелъ слухъ, что въ таракановскомъ охранномъ отдѣленіи ищутъ политическихъ дѣлъ, туда стали захаживать, дождавшись темноты, разные случайные люди съ предложеніями въ той или иной формѣ собственныхъ услугъ. Вахмистръ, а за нимъ и унтера, дежурившіе ради этихъ господъ у чернаго хода, такъ освоились съ ними, что, пока не узнавали ихъ фамилій, подраздѣляли ихъ, при докладахъ о нихъ Закатаеву, на шесть слѣдующихъ, безошибочно различаемыхъ ими разрядовъ: изъ благородныхъ, рабочій, еврей, солдатъ, шляющій, раздѣвшій. Иные изъ принадлежащихъ вначалѣ къ двумъ послѣднимъ разрядамъ, по укрѣпленіи знакомства съ Закатаевымъ, случалось, такъ преображались, что удостаивались, во мнѣніи унтеровъ, переводя въ разрядъ первый.

Такъ какъ въ Таракановскѣ свирѣпствовала безработица, ни одно промышленное предпріятіе не принимало рабочихъ безъ представленія свидѣтельства о политической благонадежности, то къ Закатаеву нерѣдко являлись безработные, которыхъ родственники или родственники родственниковъ лѣтъ пять тому назадъ были замѣчены, какъ участники забастовки. Явившись, по наступленіи сумерекъ, къ Закатаеву и объявивъ о своей непричастности къ политическимъ партіямъ, они просили его войти въ ихъ положеніе и дать имъ, если не свидѣтельство о политической благонадежности, то хотя бы записку къ главному инженеру того предпріятія, гдѣ имѣются подходящія для нихъ вакансіи. Закатаевъ при первомъ свиданіи обыкновенно отказывалъ всѣмъ. Онъ сразу принималъ обвинительный видъ, не давалъ просителю говорить, съ гримасами и жестами кричалъ, что не надо было бастовать, что онъ просителя знаетъ хорошо, что у него въ книгахъ о немъ кое-что есть и что онъ все равно скоро ихъ всѣхъ ликвидируетъ. Этимъ первымъ визитомъ и заканчивали свое знакомство съ охраннымъ отдѣленіемъ большинство безработныхъ. Съ тѣми, которые спустя нѣкоторое время, приходили опять. Закатаевъ находилъ возможнымъ вступить въ примирительныя бесѣды, сущность которыхъ сводилась къ тому, что онъ охотно дастъ просителю записку къ инженеру, но при условіи, если услуга будетъ за услугу: проситель долженъ дать ему какое-нибудь политическое дѣло. Рабочій большею частью отвѣчалъ, что о политическихъ дѣлахъ онъ отродясь ничего не слыхалъ. Тогда Закатаевъ просилъ дать ему хотябы одну фамилію лица, которое при свидѣтеляхъ когда нибудь гдѣ-нибудь что-нибудь говорило противъ правительства. И если рабочій опять отговаривался незнаніемъ; Закатаевъ удивлялся, обвинялъ его въ неискренности и наводящими вопросами заставлялъ вспомнить кого-нибудь изъ времени октябрьскихъ свободъ, когда каждый высказывался. Рабочій отвѣчалъ, что за давностью времени онъ про это запамятовалъ. Спокойный тонъ рабочаго бѣсилъ Закатаева, онъ вдругъ, узнавая въ своемъ собесѣдникѣ скрытаго революціонера, вскакивалъ съ мѣста, вытягивался, дрожалъ, сжималъ кулаки, и, съ криками, выпроваживалъ не на шутку струхнувшаго рабочаго вонъ, продолжая громить дикимъ голосомъ крамолу. Но находились среди безработныхъ и такіе, которые, добившись новаго свиданія съ Закатаевымъ, едва переступивъ порогъ его кабинета, оборвавшіеся, съ голодными лицами, иногда выпившіе, коротко заявляли, что желаютъ сотрудничать. Закатаевъ, услыхавъ, съ веселымъ видомъ подавалъ посѣтителю стулъ и, несмотря на многократные его отказы, настойчиво предлагалъ ему папиросу и, поднося къ его лицу зажженную спичку, говорилъ, что рабочіе напрасно думаютъ, будто жандармы имъ не сочувствуютъ: наоборотъ, жандармы очень сочувствуютъ, но только надо, чтобы усовершенствованія вводились постепенно и безъ крови. Рабочій сидѣлъ, молчалъ, кивалъ Закатаеву головой и поддакивалъ; затѣмъ бралъ записку къ инженеру, поступалъ на работу и объ охранномъ отдѣленіи забывалъ. Если же Закатаевъ вызывалъ его къ себѣ, рабочій говорилъ, что ничего серьезнаго не слышно: народъ у нихъ присмирѣлъ, политикой не занимается, о забастовкахъ не думаетъ и дорожитъ тѣмъ кускомъ хлѣба, который имѣетъ. А бывало и такъ, что, въ отвѣтъ на приставанія ротмистра, рабочій людей лѣваго направленія характеризовалъ, какъ правыхъ, а правыхъ, какъ лѣвыхъ. Закатаевъ немедленно вносилъ эти свѣдѣнія въ свои книги и отпускалъ рабочаго, пригрозивъ ему высылкой, если онъ будетъ и впредь уклоняться отъ добровольно принятыхъ на себя обязанностей сотрудника. Секретныхъ и безплатныхъ связей подобнаго рода у Закатаева было много. Фабричный рабочій "сотрудникъ" за право работать на фабрикѣ; извозчикъ за право возить пассажировъ; парикмахеръ за право брить и стричь; чиновникъ за право служить въ учрежденіи; гимназистъ за право учиться въ гимназіи. Ранѣе, когда дѣла вообще были нерѣдки, Закатаеву, благодаря такимъ сотрудникамъ, все-таки нѣтъ-нѣтъ да и удавалось захватить кое-какую зазѣвавшуюся мелкоту, но въ описываемый "мертвый сезонъ" и этого не было. Тогда Закатаевъ сталъ дѣлать попытки сильнѣе заинтересовать сотрудниковъ въ дѣлѣ, но всѣ его ухищренія приводили къ тому лишь, что возлѣ него стали кружиться, съ явно корыстными цѣлями, профессіональные жулики. Приходитъ какой-нибудь дворянинъ, въ поношенномъ платьѣ, по всѣмъ признакамъ подверженный несчастной слабости къ алкоголю, и, представивъ рекомендательное письмо отъ какого-нибудь начальствующаго лица, а чаще всего отъ мѣстнаго отдѣла союза русскаго народа, проситъ зачислить его сотрудникомъ. Закатаевъ прежде всего освѣдомляется, можетъ ли проситель дать ему для начала какое-нибудь политическое дѣло. Проситель, усиленно утирая нечистымъ платкомъ сизый носъ, отвѣчаетъ съ запинками, что въ настоящій моментъ онъ дѣла дать не можетъ, но обязуется не позже какъ по истеченіи двухмѣсячнаго срока представить дѣло, конечно, если господинъ ротмистръ дастъ ему возможность сейчасъ же уплатить за квартиру, пріобрѣсти приличный костюмъ и обезпечить себя и жену необходимымъ пропитаніемъ. Закатаевъ когда-то охотно принималъ такія предложенія. Но впослѣдствіи, будучи обманутъ на большую сумму денегъ, онъ даже не впускалъ къ себѣ подобныхъ господъ въ кабинетъ, а опрашивалъ стоя, въ прихожей. Не давая имъ раскрыть рта, заранѣе злой, видящій ихъ насквозь, онъ прямо спрашивалъ, имѣютъ ли они на рукахъ готовое дѣло. И если они начинали вилять, онъ, съ крикомъ, что они аферисты, вымогатели, саранча, гналъ ихъ вонъ и долго послѣ ихъ ухода не могъ успокоиться, мысленно высчитывая, какую уйму денегъ по своей слабости онъ имъ передавалъ. Но иные ухитрялись увлечь его и въ прихожей. Изгоняемые, ловко увертываясь отъ толчковъ Закатаева, они успѣвали быстрой скороговоркой развить свои новые планы. Закатаевъ останавливался, испытующе смотрѣлъ на нихъ, потомъ кивкомъ головы просилъ ихъ въ кабинетъ. Тамъ, выслушавъ до конца быструю рѣчь посѣтителя, послѣ мучительной борьбы съ самимъ собой, съ ноющимъ сердцемъ, вѣря и не вѣря, онъ нерѣшительной рукой открывалъ ящикъ стола, чтобы достать деньги, но на полдорогѣ задумывался и вдругъ закрывалъ ящикъ, а ключъ пряталъ въ карманъ, и тотчасъ же, все время въ молчаніи, съ судорожнымъ вздохомъ открывалъ ящикъ снова, доставалъ оттуда нѣсколько ассигнацій и протянутой рукой, какъ будто въ ней была десятипудовая гиря, подавалъ ихъ посѣтителю, который, какъ мышь, съежившись, точно отъ холода, сидѣлъ на стулѣ и не спускалъ глазъ съ благообѣщающей руки. Въ концѣ концовъ Закатаевъ все-таки открылъ кое-какія средства противъ повторныхъ визитовъ такихъ искусителей. Но никакихъ средствъ не доставало у него противъ чаръ одного замѣчательнаго человѣка, имя и званіе которому было -- неизвѣстнаго города мѣщанинъ, по фамиліи Лунь.

VI.

Лунь всегда былъ человѣкомъ безъ опредѣленныхъ занятій, но онъ никогда не былъ безъ какихъ-нибудь занятій.

Откуда Лунь былъ родомъ, никто не зналъ. Однажды, очень давно, будучи сравнительно молодымъ человѣкомъ, онъ временно пріѣхалъ въ Таракановскъ, да такъ тамъ и остался. О своемъ прошломъ онъ распространяться не любилъ, объясняя, что ему тяжело бередить старыя раны и, что если бы не одинъ случай, онъ давно бы стоялъ на очень высокой точкѣ. А когда его спрашивали, при какихъ обстоятельствахъ онъ потерялъ три четверти лѣваго уха, онъ только дѣлалъ рукой жестъ и, съ чувствомъ сожалѣнія, вздыхалъ.

Огорошенный при первомъ своемъ визитѣ злобнымъ вопросомъ Закатаева, имѣетъ ли онъ на рукахъ готовое дѣло, Лунь не менѣе, если не болѣе, огорошилъ Закатаева собственнымъ вопросомъ: а извѣстно ли ротмистру, что таракановскіе террористы порѣшили его убить? Закатаевъ далеко не былъ трусомъ, но за послѣднее время онъ очень ослабѣлъ и физически и духовно. При словахъ Луня, сердце его мучительно сжалось, онъ почувствовалъ легкое головокруженіе, колѣна его ослабли, въ горлѣ сдѣлалось сухо, на мгновеніе ему показалось, что онъ куда-то поплылъ, потомъ оправился, взялъ похолодѣвшей, какъ ледъ, рукой Луня и изъ прихожей молча повелъ его въ служебный кабинетъ для совершенно секретной бесѣды, передъ началомъ которой онъ на минуту отлучился, такъ какъ внезапно почувствовалъ разстройство желудка.

Они долго и оживленно бесѣдовали. Лунь, толстый, короткій, вѣрнѣе, куцый, безволосый, даже безбровый, похожій на клоуна, съ гусиными лапками вмѣсто рукъ и съ точно такими же ступнями ногъ, велъ себя во время этой бесѣды выше всякихъ похвалъ. Закатаевъ былъ очарованъ и его умомъ, и краснорѣчіемъ, и голосомъ, мягкимъ, спокойнымъ, чисто христіанскимъ, и даже гусиными лапками. Они рѣшили такъ: Лунь, провозгласивъ себя атаманомъ, для охраны личности Закатаева организуетъ дружину добровольцевъ, числомъ въ десять человѣкъ, изъ людей съ хорошей репутаціей, по возможности принадлежащихъ, какъ и самъ Лунь, къ мѣстному отдѣлу союза русскаго народа. Въ виду того, что это дѣло добровольное и исключительно патріотическое, на организацію его Лунь не требуетъ отъ Закатаева ни единой копейки. Это сразу подкупило Закатаева въ его пользу. Лунь только проситъ десять револьверовъ для дружинниковъ и двѣсти рублей на пріобрѣтеніе нѣкоторымъ изъ нихъ недостающаго платья. Закатаевъ выложилъ на столъ двѣ сторублевыхъ бумажки, а револьверы обѣщалъ доставить на другой день. Лунь, не проявляя никакой поспѣшности, скромно накрылъ ассигнаціи гусиной лапкой и также скромно удалился.

До того времени Закатаевъ боялся только Петербурга, а съ этого дня онъ сталъ бояться еще и террористовъ.

Черезъ недѣлю Лунь явился къ Закатаеву въ новомъ платьѣ и съ веселымъ видомъ сообщилъ, что дѣло налажено и ротмистра уже охраняютъ. Послѣ этого онъ сталъ являться еженедѣльно и докладывать, что все обстоитъ благополучно. Закатаеву дѣлалось легче, какъ больному отъ утѣшенія доктора. Онъ благодарилъ Луня, а однажды началъ уговаривать его получать изъ кредитовъ охраны хотя бы маленькое жалованье! Лунь наотрѣзъ отказался: назначить ему жалованье было бы несправедливостью по отношенію къ другимъ членамъ дружины. На это Закатаевъ ничего не отвѣтилъ и между ними установилось неловкое молчаніе, которое первымъ нарушилъ Лунь, вскользь спросивъ: а сколько бы ротмистръ могъ дать? Закатаевъ сказалъ: рублей тридцать въ мѣсяцъ. Лунь пояснилъ, что это его интересуетъ потому, что онъ хотѣлъ выяснить, по сколько бы пришлось каждому члену дружины, если бы онъ отказался отъ этихъ денегъ въ ихъ пользу. Разъ рѣчь зашла о вознагражденіи всей дружины и разъ Лунь находилъ, что три рубля въ мѣсяцъ неудобно патріотамъ предлагать, Закатаевъ нашелъ возможнымъ увеличить названную сумму вдвое, но съ оговоркой, что онъ будетъ выдавать деньги дружинникамъ самъ. Лунь отчасти обидѣлся и сказалъ, что коль скоро у ротмистра зародилось къ нему недовѣріе, то пусть лучше дружина продолжаетъ честно служить, какъ и до сихъ поръ, безплатно; деньги вообще большое зло, онѣ неизбѣжно портятъ отношенія; вотъ взять, напримѣръ, хотя бы данный случай: пока Лунь служилъ безплатно, у нихъ съ ротмистромъ существовали добрыя, ничѣмъ не омрачаемыя отношенія взаимнаго довѣрія; но едва ротмистръ къ чему-то поднялъ вопросъ о деньгахъ, какъ самъ уже сталъ сомнѣваться въ человѣкѣ, безплатно рискующемъ для него своей жизнью. Во время этой деликатно высказанной рѣчи, Лунь, сдѣлавъ изъ гусиныхъ лапокъ деликатныя рюмочки, умѣренно жестикулировалъ ими, отнюдь не выходя изъ предѣловъ двухъ верхнихъ пуговицъ своего новаго сюртука. И вообще, и всегда, не то было важно и убѣдительно, что говорилъ Лунь, а то было важно и убѣдительно, какъ говорилъ онъ. Закатаеву пришлось почти что извиниться и, въ знакъ примиренія, онъ упросилъ Луня получать въ свои руки шестьдесятъ рублей въ мѣсяцъ, для раздачи дружинникамъ, по шести рублей каждому.

Такъ прошло четыре мѣсяца. Закатаевъ, при каждомъ своемъ выходѣ на улицу, зорко осматривался по сторонамъ, въ надеждѣ обнаружить охраняющихъ его дружинниковъ, но всѣ усилія его въ этомъ смыслѣ были тщетны. Спрошенный по этому поводу Лунь объяснилъ, что дружинники намѣренно не показываютъ вида, что они дружинники, такая имъ дана инструкція; ротмистръ ихъ видитъ ежедневно, но принимаетъ ихъ за мирныхъ жителей. Отчасти повѣривъ, отчасти не повѣривъ, и скорѣе не повѣривъ, чѣмъ повѣривъ, ротмистръ Закатаевъ установилъ негласное наблюденіе за самимъ Лунемъ, но тотъ въ первый же день учуялъ шагающаго за нимъ по другой сторонѣ улицы филера. Лунь остановился; и филеръ остановился, бросившись къ первой попавшейся витринѣ магазина. Лунь къ нему, онъ отъ него; Лунь, придерживая головной уборъ, бѣгомъ, а онъ нырнулъ въ ближайшую калитку, молніеносно обернувшись на прощанье, и скрылся въ чужомъ дворѣ. Тамъ онъ сперва метнулся въ дворницкую, но дворника не было дома, а его жена, недавно пріѣхавшая изъ деревни, ничего не понимала и подняла крикъ; тогда онъ изъ дворницкой перебросился въ отхожее мѣсто, что было для черной прислуги, и заперся тамъ. Лунь, никого ни о чемъ не спрашивая, только нюхая воздухъ, рѣшительными шагами прослѣдовалъ по діагонали черезъ весь дворъ, прямо къ отхожему мѣсту и, сквозь щель обнаруживъ сидящаго тамъ филера, началъ рвать дверь. Филеръ молчалъ и сидѣлъ, окруженный полумракомъ, съ высоко поднятымъ воротникомъ и опущеннымъ на лицо картузомъ съ бархатнымъ околышемъ. Лунь выругалъ его матерными словами, обозвалъ дуракомъ, пригрозилъ тростью отхожему мѣсту, и куцый, на гусиныхъ лапкахъ, заспѣшилъ къ Закатаеву. Здѣсь онъ спокойно, но рѣшительно запротестовалъ противъ нарушенія ротмистромъ одного изъ главныхъ условій его безплатной службы, которое гласило, что если Лунь замѣтитъ за собой филерское наблюденіе, онъ воленъ немедленно распустить всю дружину. Въ отвѣтъ на это, Закатаевъ предложилъ хотя бы одинъ разъ показать ему всѣхъ дружинниковъ, устроивъ имъ подобіе смотра въ одномъ изъ помѣщеній охранаго отдѣленія, Лунь съ большой готовностью согласился. Но прошло два мѣсяца, а дружинники, подъ разными предлогами, не собирались. Тогда Закатаевъ прекратилъ выдачу имъ денегъ, заявивъ, что выдастъ ихъ только въ томъ случаѣ, если дружинники сами придутъ за получкой. На другой же день Лунь привелъ въ охранное отдѣленіе двухъ субъектовъ, которые, пока ихъ осматривалъ ротмистръ, молчали, а когда ротмистръ вздумалъ задавать имъ вопросы, тоже молчали, вскидывая недоумѣнные взгляды на Луня, шептавшаго за спиной Закатаева, что они съ непривычки смущаются и что на первый разъ имъ надо простить. Одинъ былъ сильно истощенный, видно чахоточный человѣкъ, съ прозрачной, какъ воскъ, кожей лица, съ большими удивленными глазами и съ жиденькой бородкой; одѣтъ онъ былъ въ старый костюмъ Луня. Другой, несмотря на свой ростъ, выглядѣлъ совсѣмъ мальчишкой; онъ все время зѣвалъ во весь ротъ и дикими глазами осматривалъ поразившую его обстановку кабинета. Они получили по шести рублей и вышли. На другой день Лунь принесъ отъ имени двухъ заболѣвшихъ дружинниковъ довѣренности, написанныя на его имя, и получилъ для нихъ двѣнадцать рублей. А черезъ два дня представилъ еще двѣ довѣренности, тоже на свое имя, отъ двухъ дружинниковъ, уѣхавшихъ по порученію атамана въ командировку на розыски. Въ тотъ же день, въ сумерки, къ Закатаеву явился за получкой еще одинъ дружинникъ, съ длинной бородой и съ частой зѣвотой. Когда онъ, получивъ деньги и глухимъ басомъ буркнувъ благодарность, заспѣшилъ къ дверямъ Закатаева вдругъ надоумило потянуть его за бороду. Борода осталась у ротмистра въ рукахъ, а дружинникомъ оказался тотъ мальчишка, который, нѣсколькими днями ранѣе, уже получилъ свое жалованье. Въ результатѣ послѣдовавшаго за этой сценой бурнаго объясненія, въ продолженіе котораго Лунь не переставалъ увѣрять, что его самого подвели, Закатаевъ немедленно потребовалъ возвратить ему всѣ револьверы. И въ тотъ самый моментъ, когда, въ отвѣтъ на это требованіе, Лунь съ удивленнымъ видомъ возразилъ, что, по уставу дружины, оружіе поступило въ собственность дружинниковъ, какъ бы въ награду за безплатную службу, Закатаевъ ударилъ его два раза по лицу, арестовалъ и, продержавъ нѣкоторое время въ тюрьмѣ, только по усиленнымъ просьбамъ мѣстнаго отдѣла союза русскаго народа, освободилъ, выславъ навсегда изъ Таракановска. Но этимъ сотрудничество Луня въ таракановскомъ охранномъ отдѣленіи далеко не закончилось, этимъ оно только началось.

VII.

Благополучно прибывъ на новое мѣсто жительства, въ ближайшій къ Таракановску городишко, Лунь первымъ долгомъ написалъ Закатаеву пространное посланіе, въ которомъ, съ присущими ему обстоятельностью и краснорѣчіемъ, изложилъ, какъ его подвели дружинники, какъ онъ, благодаря имъ, остался безъ зимняго платья, какъ онъ, несмотря даже на наступившіе холода, не смѣетъ и никогда не посмѣетъ просить ротмистра о пособіи, предпочитая замерзнуть на улицѣ, и какъ онъ денно и нощно бичуетъ себя за легкомысліе, неосмотрительность и излишнюю вѣру въ людей. Далѣе онъ писалъ, что въ то время, какъ другой, будучи на его мѣстѣ, то-есть понеся оскорбленіе дѣйствіемъ, и имѣя заступниковъ въ Петербургѣ, принесъ бы на самоуправныя дѣйствія ротмистра жалобу по статьямъ закона, перечисляемымъ въ скобкахъ, онъ, Лунь, въ теченіе полнаго года бывшій безплатнымъ атаманомъ таракановской дружины добровольной охраны, не только этого не сдѣлаетъ, но настоящими строками выражаетъ ротмистру глубокую благодарность за то, что тотъ избавилъ его отъ многихъ прежнихъ заблужденій. Теперь, когда его такъ подвели, онъ видитъ, что судить по себѣ о людяхъ нельзя, что наряду съ добрыми есть и злые, которыхъ надо -- охъ какъ остерегаться. Въ заключительныхъ строкахъ письма онъ убѣдительно просилъ ротмистра ни въ какомъ случаѣ не присылать ему денегъ для зимняго платья, такъ какъ онъ самъ сознаетъ, что за свою неосторожность и чрезмѣрную доброту, долженъ быть достойно наказанъ.

Поджидая отъ Закатаева отвѣта и денегъ, Лунь тѣмъ временемъ составлялъ ему второе посланіе. Онъ рекомендовалъ ротмистру, въ виду особо удобнаго географическаго расположенія Таракановска, произвести въ этомъ городѣ ни болѣе, ни менѣе, какъ.... чудесное явленіе новой чудотворной иконы. Не смѣя просить ротмистра о вызовѣ его лично въ Таракановскъ для всесторонняго освѣщенія вопроса, онъ тѣмъ не менѣе, какъ патріотъ, христіанинъ и лицо отчасти духовнаго званія, безъ ложной скромности, можетъ сказать, что въ данномъ дѣлѣ былъ бы для ротмистра человѣкомъ многополезнымъ, а пожалуй, даже и незамѣнимымъ.

Не получивъ на два посланія ни отвѣта, ни денегъ, и опасаясь, что ротмистръ уничтожаетъ его письма нераспечатанными, Лунь нашелъ болѣе цѣлесообразнымъ всѣ свои послѣдующія посланія писать разными чернилами, разными почерками, на разнаго формата бумагѣ, и отправлять ихъ всякій разъ въ новыхъ конвертахъ. Въ третьемъ посланіи онъ писалъ, что беретъ свое предложеніе касательно иконы обратно, такъ какъ охранное отдѣленіе того района, въ которомъ его поселили несчастныя обстоятельства, очень заинтересовано его планомъ и его личностью вообще. Онъ посылалъ тысячи извиненій, что побезпокоилъ ротмистра, и просилъ забыть обо всемъ, и не поминать лихомъ его, стараго идеалиста. Внизу стояла дѣловымъ тономъ составленная приписка, въ которой онъ просилъ немедленно сообщить ему нейтральный адресъ ротмистра, для отсылки ему денегъ, въ погашеніе той суммы, на которую пострадалъ ротмистръ отъ присвоенія дружиною выданнаго ей оружія. Слово немедленно онъ подчеркнулъ два раза.

Закатаевъ, дѣйствительно, послѣ перваго же посланія, чтобы не искушать себя, рѣшилъ письма Луня бросать въ каминъ нераспечатанными. Но маневры Луня, всякій разъ разнообразившаго въ нихъ все, начиная отъ чернилъ и кончая стилемъ, привелъ къ тому, что ротмистръ невольно вскрывалъ въ числѣ другихъ и его письма. Предложеніе относительно иконы казалось ему нелѣпымъ. Однако, послѣ полученія третьяго посланія, въ которомъ Лунь обѣщалъ немедленно выслать ему деньги въ погашеніе долга, онъ сильно задумался. Положивъ передъ собой посланіе, онъ цѣлый часъ сидѣлъ надъ нимъ, нервно курилъ папиросу за папиросой, нервно теребилъ правый кошачій усъ, и чѣмъ болѣе думалъ, тѣмъ болѣе волновался, а чѣмъ болѣе волновался, тѣмъ сильнѣе ослабѣвало въ немъ прежнее рѣшеніе не имѣть никакихъ дѣлъ съ Лунемъ. И вдругъ онъ, совсѣмъ противъ своего желанія, написалъ Луню телеграфное предложеніе немедленно выѣхать въ Таракановскъ. Лунь явился. Закатаевъ доказывалъ ему, что открытіе новой иконы къ охранному отдѣленію не относится. Лунь доказывалъ обратное, что именно къ охранному отдѣленію это дѣло больше всего относится. Когда проектъ былъ окончательно отвергнутъ и Луню предстояло уѣзжать, Закатаевъ съ кривой улыбкой спросилъ, какія у него еще дѣла съ сосѣднимъ охраннымъ отдѣленіемъ и не имѣетъ ли онъ еще чего-нибудь предложить. На это Лунь завертѣлся, замахалъ гусиными лапками, разсыпался въ благодарностяхъ, наговорилъ ротмистру массу любезностей, выразилъ свой искренній восторгъ по поводу того, что ротмистръ ему, значитъ, простилъ, и что онъ, значитъ, остается въ родномъ Таракановскѣ, а дальнѣйшею дѣятельностью въ дѣлѣ политическихъ розысковъ онъ сумѣетъ искупить свою вину и заслужитъ прежнее уваженіе ротмистра. Тутъ-же, смаху, продолжая суетиться онъ вдругъ предложилъ Закатаеву оцѣнить голову главнаго таракановскаго террориста въ крупную сумму денегъ. А когда Закатаевъ, сразу опѣшивъ, спросилъ, кто же этотъ террористъ, Лунь сказалъ: въ томъ-то и дѣло, что до тѣхъ поръ, пока его голова не будетъ оцѣнена въ крупную сумму, никто не будетъ интересоваться вопросомъ, кто онъ; съ назначеніемъ же за его голову крупной суммы, каждый, даже онъ, Лунь, станетъ искать его и, можно заранѣе поручиться, что кто-нибудь найдетъ и -- убьетъ. Закатаевъ возразилъ, что охранному отдѣленію дорого не то, чтобы истребить одного террориста, а то, чтобы заполучить большое политическое дѣло съ перепиской, дознаніемъ, слѣдствіемъ, судомъ, и чтобы изъять не только одного террориста, но и его родню, друзей съ родней и знакомыхъ съ родней, такъ чтобы никакихъ корешковъ отъ него не осталось, ни въ Таракановскѣ, ни вообще въ Россіи. Ротмистръ соглашался назначить сумму, но не за голову террориста, а за поимку его живымъ. Лунь возражалъ, сыпалъ безъ передышки словами, жестикулировалъ передъ глазами Закатаева гусиными лапками, то раскрытыми, то собранными въ деликатныя рюмочки и положительно усыплялъ его, такъ что на Закатаева напала зѣвота. Лунь доказывалъ, что ни одинъ уважающій себя террористъ никогда не дастся живымъ, а будетъ стрѣлять направо и налѣво, вверхъ и внизъ, а потомъ застрѣлится самъ, такъ что въ результатѣ ротмистръ получитъ все-таки трупъ террориста, да еще и оплаченный многими жизнями агентовъ, семьямъ которыхъ придется выдавать пенсіи. Гораздо экономнѣе, сразу назначить за голову террориста крупную сумму и тѣмъ навсегда освободить себя и отъ потерь агентами, и отъ издержекъ деньгами на пожизненныя пенсіи ихъ семьямъ. Преміи въ десять тысячъ рублей будетъ вполнѣ достаточно. Закатаевъ, прежде всего, не былъ твердо увѣренъ въ существованіи въ Таракановскѣ серьезнаго террориста, однако защищался слабо. Вялымъ голосомъ подавленнаго человѣка онъ говорилъ, что изъ всего этого можетъ выйти какая-нибудь ерунда: убить убьютъ, а личность по трупу установить не удастся, либо убьютъ, но не того, или просто принадлежность убитаго къ террористамъ не подтвердится. Когда Лунь назвалъ сумму въ десять тысячъ, ротмистръ прямо расхохотался, и смѣхъ этотъ ослабилъ его окончательно. Лунь на слова ротмистра, что принадлежность убитаго къ террористамъ можетъ не подтвердиться, съ наивнымъ видомъ воскликнулъ: а свидѣтели на что? Въ такомъ большомъ и оживленномъ городѣ, какъ Таракановскъ, не можетъ быть, чтобы не нашлось свидѣтелей, которые бы опознали убитаго именно какъ террориста, и кромѣ того: тѣ, которые убьютъ, конечно, должны будутъ представить свидѣтельскія показанія, данныя даже подъ присягой, иначе не получатъ всей преміи. Послѣ долгихъ споровъ рѣшили объявить по участковымъ управленіямъ, всей политической агентурѣ, всѣмъ таракановскимъ правымъ организаціямъ, что: 1) за поимку террориста выдается премія въ двѣ тысячи рублей; 2) за его голову одна тысяча и 3) за точное указаніе мѣстожительства пятьсотъ рублей.

VIII.

Прошла недѣля. Лунь не показывался. Какъ вдругъ, въ одно прекрасное утро, на разсвѣтѣ, онъ ворвался въ квартиру Закатаева и началъ сыпать передъ нимъ торопливую рѣчь о томъ, что главный таракановскій террористъ уже убитъ и даже не убитъ, а взятъ живымъ, и даже не живымъ, а тяжело раненымъ. И требовалъ, согласно назначенію, преміи, но не двѣ тысячи, какъ бы слѣдовало, потому что онъ. еще живъ, и не тысячу, потому что онъ не убитъ, а полторы тысячи, потому что онъ не живой и не мертвый, а раненый. Лунь оговаривался, что если террористъ за это время, пока онъ бѣжалъ, уже умеръ, то онъ обязуется пятьсотъ рублей возвратить обратно и, слѣдовательно, получить по второму пункту, какъ за убитаго; кромѣ того, онъ нѣсколько разъ повторилъ, что ни за что на свѣтѣ не согласится взять въ настоящую минуту преміи полностью и просилъ выдать ему немедленно лишь одну тысячу, а остальные пятьсотъ рублей, но избѣжаніе какихъ-нибудь новыхъ между ними недоразумѣній, соглашался дополучить потомъ, послѣ снятія показаній съ двухъ имѣющихся свидѣтелей, желающихъ, получить по третьему пункту за указаніе квартиры и подтверждающихъ, что убитый на самомъ дѣлѣ террористъ, долгое время проживавшій по фальшивому паспорту въ Таракановскѣ, за городомъ, на огородѣ, въ домикѣ одного изъ свидѣтелей, отчасти совсѣмъ одинокаго человѣка, отчасти чахоточнаго, отчасти даже служившаго у него въ дружинѣ. Лунь волновался, суетился, требуя поскорѣе денегъ, не для себя, а для помощниковъ, которые, боясь мести со стороны революціонеровъ, торопятся выѣхать изъ города. Закатаевъ спросонокъ обозлился и, выругавъ его, просилъ разсказать толкомъ, кто убилъ, кого убилъ, кто раненъ и какія тысячи. Лунь, нетерпѣливо танцуя на мѣстѣ и дѣлая передъ собой жесты, дрожащими лапками повторилъ свой разсказъ.

По городу между тѣмъ, едва разсвѣло, прошелъ слухъ, что ночью таракановскіе революціонеры убили важнаго агента, пріѣхавшаго по дѣламъ розыска изъ Петербурга; черезъ часъ уже говорили, что наоборотъ: что таракановскіе агенты убили важнаго революціонера, пріѣхавшаго изъ Петербурга по дѣламъ революціи. Жители были взволнованы,

!!!!!Пропуск 119-120

огородѣ комнату, якобы занимаемую убитымъ, съ соотвѣтствующей террористу обстановкой. Узнавъ, какой оборотъ приняло дѣло, они тотчасъ же бросились къ Луню, и, услыхавъ, что онъ арестованъ, какими-то путями немедленно дали ему знать, что убитый, во-первыхъ, не проѣзжій, а пріѣзжій; во-вторыхъ, онъ татаринъ, и, въ третьихъ, съ нимъ жена и двое дѣтей. Получивъ эти свѣдѣнія, Лунь перевернулъ вверхъ дномъ всѣ свои первоначальные планы и думалъ только о томъ, какъ бы спасти себя.

Онъ находился подъ стражей въ теченіе нѣсколькихъ недѣль. Мѣстный отдѣлъ союза русскаго народа прежде другихъ началъ хлопоты объ его освобожденіи, указывая слѣдственнымъ властямъ на полную его невиновность, на его патріотическія убѣжденія и на то, что убитый былъ, все равно, татаринъ. Но больше всѣхъ и плодотворнѣе всѣхъ старался о своемъ освобожденіи самъ Лунь. Сидя подъ стражей, онъ составилъ мастерское изложеніе событія, по ознакомленіи съ которымъ слѣдственной власти и во вниманіе ко всѣмъ ходатайствамъ, его освободили, а самое дѣло о немъ направили къ прекращенію. Что же касается арестованной татарки, то ее, послѣ длительной переписки, этапнымъ порядкомъ отправили по ея постоянному мѣстожительству, куда-то на Волгу, въ Казанскую или Симбирскую губернію, въ распоряженіе жандармскаго управленія. Тогда же газета "Аккорды Таракановска", за распространеніе волнующихъ населеніе слуховъ, была закрыта... И жизнь города снова вошла въ свою колею.

IX.

Будучи во второй разъ навсегда высланъ изъ Таракановска и снова прибывъ въ сосѣдній городишко, Лунь писалъ Закатаеву, что, прослуживъ довольно долгое время въ качествѣ секретнаго сотрудника въ таракановскомъ охранномъ отдѣленіи, онъ успѣлъ ознакомиться съ нѣкоторыми дѣяніями ротмистра, которыя послѣднему слѣдовало-бы тщательнѣе оберегать отъ лицъ, непосредственнаго участія въ этихъ дѣяніяхъ не принимающихъ. Ниже прилагается перечень нѣкоторыхъ изъ этихъ дѣяній, обозначенныхъ, по понятнымъ причинамъ, начальными буквами. Но онъ, Лунь, никогда не позволитъ себѣ воспользоваться своей случайной освѣдомленностью и не погубитъ ротмистра, въ благодарность, что и тотъ не погубилъ его, хотя и могъ погубить. Онъ также оставитъ въ тайнѣ и ту экзекуцію, которой подвергъ его ротмистръ, въ безуспѣшныхъ попыткахъ выбить у него обратно тысячу рублей, добровольно данныхъ ему самимъ ротмистромъ и тотчасъ же отнятыхъ у него его помощниками по дѣлу злосчастнаго татарина. Затѣмъ, снова повторивъ, что пусть ротмистръ его не боится, такъ какъ Лунь своихъ не выдаетъ, онъ все же по чистой совѣсти можетъ сказать, что вся его дѣятельность была направлена только къ возвышенію ротмистра. Настоящимъ письмомъ онъ ничего не проситъ для себя, не проситъ даже прощенія и возстановленія себя въ прежнихъ правахъ; онъ только предлагаетъ ротмистру, въ благодарность за все, собственныя услуги, теперь или въ будущемъ, и уже не въ качествѣ совѣтника или иниціатора, а лишь въ качествѣ послушнаго исполнителя; ради ротмистра и во имя своихъ патріотическихъ убѣжденій, онъ ни передъ чѣмъ не остановится и на всякія роли пойдетъ, -- не какъ окружающіе ротмистра филеры, которые могутъ только ходить по улицамъ и зѣвать по витринамъ, а въ рѣшительныя минуты, когда надо дѣйствовать, разбѣгаются по чужимъ дворамъ и прячутся въ отхожихъ мѣстахъ и выгребнымъ ямахъ, не щадя даже казеннаго платья.

Закатаевъ, чтобы не впасть въ соблазнъ и окончательно не погубить своей карьеры и чтобы вообще порвать всякую связь съ Лунемъ, началъ было бросать въ каминъ нераспечатанными всѣ письма, сколько-нибудь подозрительныя. Но Лунь, учуявшій это, или просто оповѣщенный объ этомъ филерами, сталъ вкладывать свои посланія въ конверты либо духовной консисторіи, либо кредитнаго учрежденія, либо воинскаго присутствія, при чемъ письма, судя по штемпелямъ, отправлялись одно изъ Петербурга, другое изъ Владивостока, третье изъ Ялты. Или: городской посыльный приноситъ Закатаеву розовенькое, либо голубенькое письмецо, съ птичками и цвѣточками; Закатаевъ, хотя и не имѣлъ поклонницъ среди горожанокъ, но никогда не переставалъ мечтать о томъ, что онѣ будутъ. И вотъ онъ съ глубокимъ волненіемъ принималъ отъ посыльнаго цвѣтной конвертикъ и уединенно распечатывалъ его, а въ конвертикѣ оказывался какой-нибудь легкій, лирическій, или прямо любовный стишокъ, незамѣтно переходящій въ изложеніе дѣлового проекта, который хорошо выполнилъ бы одинъ изгнанникъ, могущій по первому требованію пріѣхать въ Таракановскъ. Письма, откуда бы они ни посылались, получались Закатаевымъ регулярно по одному въ недѣлю. И эта регулярность больнѣе всего била Закатаева. Его уже нервировало не содержаніе писемъ, а самый фактъ ихъ систематическаго появленія. Онъ невольно слѣдилъ за правильностью ихъ прихода, велъ имъ счетъ, еженедѣльно ждалъ ихъ, какъ неизбѣжнаго, мучился сознаніемъ, что вотъ они гдѣ-то теперь пишутся и откуда-то посылаются, чтобы отравлять его, какъ ядъ, носящійся въ самомъ воздухѣ. Когда проходила недѣля, а посланія не было, онъ, вмѣсто того, чтобы думать о текущихъ дѣлахъ и о большой идеѣ, волновался, и не тѣмъ волновался, что письма вотъ, не было, и, можетъ быть, вовсе не будетъ, а тѣмъ, что оно вотъ-вотъ, съ минуты на минуту должно прійти. Съ полученіемъ письма томленіе прекращалось, но не надолго, такъ какъ онъ уже думалъ о слѣдующемъ письмѣ. Подозрѣвая, что это у него болѣзнь, онъ обратился къ доктору. Военный врачъ, старичекъ, вначалѣ лѣчилъ его гипнозомъ, но потомъ, когда Закатаевъ сказалъ ему, что потерялъ силу воли и потому боится растратить казенныя деньги, докторъ подумалъ и спросилъ, вѣруетъ ли онъ въ Бога. Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ посовѣтовалъ ротмистру въ первый же праздничный день отправиться въ церковь и, прикладываясь къ евангелію или къ святой иконѣ, дать Богу клятву, не трогать казенныхъ суммъ. Закатаевъ такъ и сдѣлалъ: прикладываясь къ святой иконѣ, онъ принесъ Богу клятву никогда не вступать съ Лунемъ ни въ какія дѣла. И какъ онъ благодарилъ послѣ этого старичка доктора! Какъ ему было легко! Точно тяжелая ноша свалилась съ его плечъ! Точно ему было шестнадцать лѣтъ! По сравненію съ Той силой, Которой онъ себя поручилъ, письма Луня казались такими маленькими и такими безсильными, что теперь онъ прочитывалъ ихъ до конца безъ всякаго страха. Онъ радовался, какъ дитя, и удивлялся, какъ такая простая и вмѣстѣ великая мысль не пришла ему въ голову ранѣе. И ротмистръ укорялъ себя, что забылъ Бога, что въ теченіе всей своей службы ни разу не вспомнилъ о Немъ, хотя наружно и исполнялъ всѣ обряды; и далъ себѣ слово, начиная съ этого дня и до самой смерти уже не забывать о Немъ.

Желая воспользоваться необычно свѣтлымъ состояніемъ духа, онъ сѣлъ наконецъ за изложеніе своей большой идеи. Онъ писалъ легко и съ большимъ увлеченіемъ и нѣкоторыя вступительныя мысли казались ему не только удачными, но даже геніальными. Онъ самъ какъ бы уже переживалъ впечатлѣніе, которое онѣ произведутъ на сферы, и видѣлъ передъ собой свой тріумфъ. И онъ бросалъ перо, вскакивалъ и бѣгалъ по комнатѣ изъ угла въ уголъ, вслѣдъ за мечтами, которыя неслись и неслись. Утомленному отъ долгой ходьбы и отъ долгаго напряженія, ему вдругъ приходила трезвая мысль, что до тріумфа очень далеко, потому что работа еще и не начата. Мечты его мгновенно падали, тріумфъ гасъ, какъ свѣча, когда на нее дунутъ, онъ садился писать и съ первой же строки чувствовалъ, что прежнихъ силъ уже нѣтъ: онѣ сгорѣли въ огнѣ тріумфа, а на ихъ мѣстѣ была какая-то опустошенность. Тогда онъ принималъ ванну въ двадцать семь градусовъ и ложился въ постель отдыхать, откладывая работу до слѣдующаго утра.

Въ одну изъ такихъ вдохновенныхъ минутъ, когда ему работалось особенно хорошо, когда перо не поспѣвало за бѣгущими мыслями и отъ обилія мыслей мутилась голова, предъ нимъ вдругъ предсталъ Лунь.

Первая мысль Закатаева крикнуть на него, какъ онъ, высланный навсегда изъ Таракановска, осмѣлился самовольно возвратиться, была парализована тѣмъ внѣшнимъ видомъ, въ которомъ Лунь стоялъ передъ нимъ. Ни до этого, ни послѣ, никогда не видалъ его Закатаевъ въ подобномъ видѣ. Глаза, носъ и ротъ и ранѣе были у Луня собраны кучей въ центрѣ лица, отчего круглая безволосая голова казалась особенно большой, а теперь все это совершенно сплылось и распухло, или отъ жиру, или отъ пьянства. Костюмъ Луня былъ въ полномъ безпорядкѣ, многія пуговицы оставались незастегнуты, замасленый галстукъ сбился на сторону, лицо было неум ыто и блѣдно, а крошечныя глазныя щели, неподвижно остановившись на Закатаевѣ, смотрѣли чужими и далекими. Прежней галантности Луня и помину не было. Но что больше всего поразило въ немъ Закатаева, это идущій отъ него дурной запахъ, свидѣтельствующій о безграничной неопрятности. А когда онъ заговорилъ, Закатаевъ самымъ серьезнымъ образомъ усумнился, Лунь ли это или не Лунь, до такой степени измѣнился его голосъ.

Пока Закатаевъ находился во власти удивленія, Лунь успѣлъ высказать, что у него на рукахъ большое политическое дѣло, которое онъ дастъ не кому либо другому, а ротмистру, ради ихъ прежнихъ добрыхъ отношеній. Въ возмѣщеніе тѣхъ непріятностей, которыя ротмистръ пережилъ благодаря ему, Лунь сдастъ на руки ротмистру важнаго государственнаго преступника. Закатаевъ, свирѣпѣя лицомъ, закричалъ, что это новыя штуки, что онъ ни въ какія дѣла съ Лунемъ не желаетъ вступать и немедленно арестуетъ его для высылки по этапу. Лунь покорнымъ голосомъ заявилъ, что въ такомъ случаѣ онъ изъ-подъ стражи отправитъ письменное донесеніе въ департаментъ о своемъ важномъ политическомъ дѣлѣ и о томъ, что въ таракановскомъ охранномъ отдѣленіи его не пожелали выслушать. Закатаевъ, отмахиваясь отъ него руками, съ брезгливой гримасой кричалъ: "штуки! какой тамъ еще государственный преступникъ!" Лунь отъ его рѣзкаго окрика задрожалъ, закрылъ глаза, подержался за голову и тихимъ голосомъ человѣка, у котораго кружится голова, произнесъ, что онъ все разскажетъ, но при условіи, если его будутъ слушать спокойно, безъ окриковъ, такъ какъ, въ настоящемъ его состояніи, всякій шумъ можетъ окончательно сразить его. Ротмистръ, не внимая ему, съ гримасами злобы и отвращенія, кричалъ, что онъ все видитъ, все понимаетъ, и потребовалъ сказать въ двухъ словахъ, кто этотъ важный государственный преступникъ. Лунь, въ видѣ предисловія, просилъ ротмистра отнюдь не смѣяться и не кричать при его первыхъ словахъ, помня, что они живутъ не на небѣ, а на землѣ, гдѣ все возможно.

Закатаевъ, оставивъ его внѣшность, вскорѣ перенесъ все свое вниманіе на его не менѣе удивительный голосъ, въ которомъ онъ различалъ рѣзкія, звенящія, но въ тоже время сдержанныя ноты, какъ будто въ горлѣ Луня терли металлъ о металлъ, и, когда эти звуки, поскользнувшись о гладкую поверхность металла, взвизгивали, ротмистръ чувствовалъ, какъ, съ быстротой электрической искры, по его спинѣ пробѣгали мурашки. Лунь говорилъ: важный государственный преступникъ, котораго онъ сдастъ на руки ротмистра, это онъ самъ, Лунь. Въ прошломъ, когда почти что каждый былъ революціонеромъ, онъ совершилъ крупный террористическій актъ, надѣлавшій въ свое время много шуму, но до сего времени не раскрытый. Ему грозитъ вѣрная смертная казнь. Но этого мало: у него были еще сообщники, пятерымъ изъ которыхъ тоже грозитъ смертная казнь, если онъ ихъ выдастъ, конечно. Итого шесть смертныхъ казней по одному дѣлу. Отсюда ясно, какое это большое дѣло, особенно, если принять во вниманіе настоящій мертвый сезонъ, когда ни у кого ничего нѣтъ, а у ротмистра сразу будетъ шесть смертныхъ казней. Закатаевъ закричалъ чтобы онъ говорилъ покороче. "Я вижу, что это за штуки!" Лунь, подержавшись за голову, продолжалъ, что, кажется, ни одинъ государственный преступникъ не страдалъ, какъ онъ, послѣ своего преступленія. Угрызенія совѣсти мучили его неотступно. Они гнали его по всей великой Россіи, которую онъ подъ ихъ ударами, избѣгалъ отъ края и до края. Онъ пытался заглушить ихъ въ пьянствѣ, въ развратѣ, даже въ новыхъ преступленіяхъ, и падалъ все ниже и ниже. Преслѣдуя своекорыстныя цѣли, онъ всегда обманывалъ ротмистра, и тогда, когда былъ атаманомъ несуществующей дружины, и тогда, когда предлагалъ явить новую чудотворную икону, и тогда, когда ради полученія преміи, убилъ невиннаго человѣка. Всегда обманывалъ, всѣхъ обманывалъ. Онъ только теперь не обманываетъ, когда добровольно приходитъ къ ротмистру и умоляетъ: снимите, наконецъ, съ меня бремя жизни, облегчите тяжесть моей души, арестуйте меня, начинайте дознаніе, судите, казните, да, да, какъ можно скорѣе казните, потому что я усталъ, я не могу больше жить!

Закатаевъ находилъ въ немъ все новыя внѣшнія странности и такъ пристально изучалъ Луня, что у него заболѣли глаза; онъ слушалъ его непріятный, нажимающій на нервы голосъ; пытался проникнуть въ истинный смыслъ его неожиданной и, конечно, лживой исповѣди; и думалъ, что это: сонъ, или не сонъ, комедія, или дѣйствительность? Комната между тѣмъ наполнялась дурнымъ запахомъ, и Закатаевъ, къ ужасу своему, замѣтилъ, что Лунь, стоя передъ нимъ и исповѣдуясь, продолжалъ вести себя неопрятно. Дурной запахъ все время напоминалъ Закатаеву о неопрятности посѣтителя, и скоро всѣ его мысли остановились на ней, на этой невиданной и неслыханной неопрятности, такъ явно свидѣтельствовавшей, что съ Лунемъ происходитъ что-то серьезное. И Закатаевъ, можетъ быть, въ первый разъ за все время своей службы, съ искреннимъ участіемъ въ голосѣ, спросилъ Луня:" ты не боленъ?" Лунь шевельнулъ было губами, но слезы обильно брызнули изъ его глазныхъ щелокъ, онъ безъ приглашенія опустился на стулъ, положилъ безволосую голову на край стола и заплакалъ. Закатаевъ зорко слѣдилъ за нимъ и медленнымъ раздумчивымъ голосомъ приговаривалъ, что все это штуки, штуки и штуки. Потомъ Луню сдѣлалось дурно и онъ упалъ въ обморокъ, раскинувшись на полу. Закатаевъ сдѣлалъ долгій недоумѣнный жестъ плечами и кликнулъ унтеровъ, за которыми откуда-то налѣзли и филеры. Какъ тѣ, такъ и другіе говорили, что Лунь прикидывается. Повставъ вокругъ него на колѣна, они щекотали его, тянули за рѣсницы, ковыряли спичкой въ носу, пускали въ ротъ табачнаго дыма, становились ногами на его круглый животъ, щипали четверть его лѣваго уха, шлепали по лысинѣ, смѣялись. А онъ лежалъ, какъ трупъ, ко всему безучастный, короткій, толстый, куцый, до чрезвычайности зажирѣвшій, словно бѣлый навозный червь, и не переставалъ распространять вокругъ себя тяжелое зловоніе. Закатаевъ сидѣлъ въ сторонѣ; онъ не спускалъ глазъ съ неподвижнаго лица Луня; пальцы его рукъ нервно сжимались и разжимались, зубы скрипѣли, плечи поочередно вздрагивали, а на лицѣ, искаженномъ въ мучительную гримасу, застылъ вопросъ: штуки или не штуки? а что, если не штуки?

XI.

Приведенный ротнымъ фельдшеромъ въ чувство, Лунь обвелъ всѣхъ неузнающими глазами и первымъ долгомъ попросилъ ѣсть. Но когда ему принесли изъ ресторана горячій обѣдъ и бутылку краснаго вина, онъ посмотрѣлъ на все это, поморщился и сказалъ, что уже не хочетъ, попросивъ взамѣнъ холодной воды. Когда, послѣ пятаго стакана воды, онъ попросилъ еще, всѣ смѣялись; а когда, послѣ двѣнадцатаго, онъ попросилъ еще, то уже никто не смѣялся.

Закатаевъ повѣрилъ, что въ словахъ Луня есть доля правды и заволновался опасеніемъ, что Лунь, оправившись отъ болѣзни, подъ вліяніемъ жажды жизни не захочетъ дать на себя показаній. Чтобы воспользоваться моментомъ, и закрѣпить, хотя что-нибудь на бумагѣ, едва Лунь кончилъ пить воду, ротмистръ усадилъ его за отдѣльный столъ, положилъ передъ нимъ стопку бумаги и ласковымъ голосомъ попросилъ изложить все, относящееся къ его дѣлу. Лунь обмокнулъ перо, уставился на стѣну, какъ бы думая, что писать, да такъ и застылъ съ перомъ въ рукѣ и со взглядомъ, обращеннымъ на стѣну. Закатаевъ видѣлъ, какъ измѣнялись черты его лица, пока не стали совсѣмъ безумными. Тогда перо вывалилось изъ его рукъ, онъ, не отводя лица отъ стѣны, поклонился ей, опустился передъ ней на колѣни, и, прильнувъ лбомъ къ полу, замеръ. Въ такой неудобной позѣ онъ простоялъ нѣсколько минутъ, которыя показались Закатаеву часами. Наконецъ онъ поднялъ голову, всталъ, по-дѣтски улыбнулся и сказалъ, что видѣніе уже исчезло и онъ теперь можетъ спокойно умереть, какъ христіанинъ, не только раскаянный, но и услышанный; что земныя страданія его окончены и онъ уже считаетъ себя какъ бы на томъ свѣтѣ и не желаетъ земной суеты, разныхъ дознаній, допросовъ; что теперь онъ воленъ самъ себя покарать и потому отказывается отъ своего предложенія, предпочитая сразу покончить жизнь самоубійствомъ.

Закатаевъ этого и боялся! Онъ испустилъ глубокій разочарованный вздохъ и утомленнымъ голосомъ, почти больной, просилъ Луня, въ такомъ случаѣ, выдать хотя своихъ пятерыхъ соучастниковъ или кого-нибудь изъ своихъ родственниковъ, отца или мать, напримѣръ. Лунь, голосомъ человѣка, примиреннаго съ небомъ, отвѣтилъ, что, въ случаѣ привлеченія къ дѣлу его сообщиниковъ, необходимо будетъ привлеченъ и онъ, потому что это одно большое неразрывное дѣло; что же касается его родителей, то онъ сирота. Тогда Закатаевъ, нервнымъ, торопливымъ, умоляющимъ голосомъ, самъ не свой, сталъ доказывать Луню, что самоубійство актъ не христіанскій и что поэтому будетъ гораздо лучше, если его повѣсятъ. Лунь же спокойно, но непреклонно ссылался на то, что судебная процедура слишкомъ длинна и что нѣтъ гарантій, что его непремѣнно повѣсятъ, а оставаться жить онъ не хочетъ. Закатаевъ объяснялъ ему, что покончить съ собой онъ всегда успѣетъ, и далъ ему гарантію, что его непремѣнно повѣсятъ. Только тогда Лунь сдался и снова взялся за перо. Закатаевъ, боясь новыхъ его причудъ, стоялъ надъ нимъ, дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ и, глядя на бѣлый листъ бумаги испуганными глазами, торопилъ Луня. Лунь обмокнулъ перо, посмотрѣлъ на него и положилъ его обратно на чернильный приборъ. У Закатаева стучали зубы. Лунь предвидѣлъ, что онъ желаетъ высказать ротмистру свою послѣднюю предсмертную просьбу. Закатаевъ, прыгающими челюстями, кусая свой языкъ, сказалъ: "пожалуйста, пожалуйста"! онъ вполнѣ понимаетъ и будетъ радъ услужить. Полагая, что Лунь пожелаетъ написать кому-нибудь изъ своихъ друзей прощальныя письма, онъ предупредительно, съ поклономъ, подалъ ему пачку почтовой бумаги и конверты. Лунь отодвинулъ все это и, глубокимъ ласковымъ взглядомъ глядя на Закатаева, заявилъ, что послѣднюю свою волю онъ выскажетъ ротмистру устно. Закатаевъ нервно засуетился, нѣсколько разъ расшаркался и опять сказалъ, что "пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Лунь, весь какой-то ласковый и отеческій, попросилъ ротмистра не смѣяться и не кричать при первыхъ его словахъ, а выслушать все до конца, такъ какъ главное въ концѣ. Лунь началъ. Онъ говорилъ своимъ металлическимъ голосомъ, изрѣдка вздрагивая; глядя на него, одновременно вздрагивалъ и Закатаевъ, утомленный до-нельзя.

Лунь говорилъ, что другой, будучи на его мѣстѣ, давая въ такой мертвый сезонъ сразу шесть смертныхъ казней, въ томъ числѣ и себя, сталъ бы непремѣнно что-нибудь врать, просить, напримѣръ, денегъ для расплаты съ земными долгами, или какое-нибудь другое доброе дѣло, но онъ, Лунь, стоя одной ногой въ гробу, не въ состояніи врать. Онъ говоритъ прямо: дайте ему триста рублей денегъ и три дня свободы. Ему эти деньги и эти дни совершенно необходимы, потому что онъ можетъ легко предать на смерть себя, но не другихъ, не тѣхъ, съ которыми такъ тѣсно связано его прошлое. Чтобы ихъ выдать, онъ долженъ погрузиться въ безпробудное пьянство и тѣмъ довести себя до такой точки, на которой человѣку ничего не жаль. И опять не то было важно, что говорилъ Лунь, а то важно, какъ говорилъ онъ. Когда онъ говорилъ, Закатаевъ, сидя на стулѣ, съ видомъ отчаянья и въ какомъ-то столбнякѣ раскачивалъ свою голову въ стороны, то влѣво, то вправо, а потомъ началъ раскачиваться уже всѣмъ корпусомъ, какъ гигантскій маятникъ. Руки онъ держалъ крѣпко зажатыми между колѣнъ. Когда Лунь кончилъ, онъ наполовину приподнялся и со слезами, показавшимися на глазахъ, прокричалъ визгливымъ голосомъ, что хорошо, онъ даетъ эти деньги изъ своихъ личныхъ средствъ, но горе будетъ Луню, если онъ и теперь его обманетъ!

Бросивъ деньги, выпроводивъ Луня, онъ, шатаясь какъ пьяный и придерживаясь за косяки дверей, прошелъ прямо въ ванную комнату.

-----

Прошло три дня, выговоренныхъ для себя Лунемъ. Филеры, подъ неусыпнымъ наблюденіемъ которыхъ онъ находился, доносили Закатаеву, что Лунь нанялъ въ Таракановскѣ квартиру, причемъ заплатилъ за мѣсяцъ впередъ; купилъ себѣ приличный костюмъ, недорогой цилиндръ, къ трости заказалъ серебряный набалдашникъ, бываетъ въ домахъ почтенныхъ семействъ; ежедневно посѣщаетъ городской клубъ, гдѣ пользуется всеобщимъ вниманіемъ, играетъ и очень удачно въ карты съ уважаемыми въ городѣ лицами, съ городскимъ головой, съ полиціймейстеромъ, съ прокуроромъ, а когда здоровается съ ихъ женами, нѣжно и почтительно цѣлуетъ ихъ ручки. Закатаевъ, усматривая изъ такихъ сообщеній, что Лунь собирается долго жить, былъ внѣ себя. Безъ преувеличенія можно сказать, что эти три дня стоили ему трехъ лѣтъ. Они износили его и состарили болѣе чѣмъ годы революціи. Но еще мучительнѣе былъ четвертый день и слѣдовавшая за нимъ ночь, послѣ которой Закатаевъ почувствовалъ, что дальше ему не выдержать: онъ можетъ сойти съ ума! На пятый день онъ приказалъ, не считаясь съ возможностью скандала, схватить Луня, гдѣ бы и съ кѣмъ бы онъ ни былъ, и привести его къ себѣ. Четверо филеровъ, смѣясь, привезли его на извозчикѣ. Лунь вошелъ въ кабинетъ къ Закатаеву съ такимъ видомъ, какъ будто его не привезли, а онъ самъ пришелъ, и какъ будто на дворѣ погода была отмѣнно хороша. Въ одной рукѣ онъ держалъ новый цилиндръ и трость съ серебрянымъ набалдашникомъ, другой, доставъ изъ задняго кармана сюртука шелковый платокъ, вытиралъ съ лысины потъ. Видъ у него былъ очень цвѣтущій и жизнерадостный, костюмъ безупреченъ и походка легка, какъ въ первые дни его службы у Закатаева.

Было видно, какихъ усилій стоило Закатаеву сдержать себя, чтобы не броситься на него тотчасъ же, едва онъ вошелъ. Онъ привсталъ со своего кресла, оперся ладонями обѣихъ рукъ о столъ и, вмѣсто предполагаемой бранной фразы, сумѣлъ прокричать только имя вошедшаго:

-- Лунь!!!

Грудь его глубоко дышала, глаза были мутны и тяжелы; онъ стоялъ, сильно сгорбясь и протянувъ впередъ свой большой носъ, и, чтобы не задохнуться, широко раскрытымъ ртомъ жадно пилъ воздухъ и, казалось, не могъ напиться; на лицѣ его было написано страданіе.

Лунь остановился возлѣ стола и деликатномъ мурлыканіемъ, по которому Закатаевъ сразу узналъ въ немъ прежняго Луня, говорилъ, что, во-первыхъ, вслѣдствіе бывшей у него въ прошлый разъ тяжелой болѣзни, онъ неправильно разсчиталъ и ему не хватило тѣхъ денегъ, чтобы довести себя до требуемой точки. Онъ мурлыкалъ что-то еще и во-вторыхъ, и въ третьихъ, и въ четвертыхъ, и чѣмъ болѣе онъ мурлыкалъ, тѣмъ сильнѣе Закатаевъ сознавалъ, что прежде, нежели видѣть этого безволосаго человѣка и слушать его мурлыкающую рѣчь, онъ долженъ что-то припомнить въ высокой степени важное и, силясь не видѣть Луня и не слышать его, онъ всѣмъ своимъ существомъ углубился въ это припоминаніе. Наконецъ, вспомнилъ: онъ нарушилъ клятву, данную Богу! Онъ опять забылъ Бога! Онъ хотѣлъ закричать на Луня, чтобы тотъ замолчалъ, но что-то сдавило его горло; и слезы сами собой брызнули изъ глазъ; онъ хотѣлъ броситься на Луня, но что-то сплетало его ноги одну съ другой; тогда, чтобы какъ-нибудь остановить дьявольское мурлыканье, онъ съ большими усиліями оторвалъ обѣ руки отъ стола, взмахнулъ ими передъ собой, какъ скрещенными саблями, и повалился назадъ въ кресло. Онъ впалъ въ состояніе тяжелой истеріи. Закинувъ назадъ голову и задыхаясь, онъ взвылъ на весь домъ ужаснымъ голосомъ. Его суставчатое тѣло собралось въ комъ и все ушло въ глубокое кресло, руки судорожно тянулись впередъ и разминали пальцами воздухъ, ноги сплетались одна съ другой и никакъ не могли сплестись, зубы ляскали и жадно грызли сами себя.

Въ охранномъ отдѣленіи поднялась суета, никто не зналъ, что дѣлать. Протелефонировали къ доктору-старичку и, столпившись противъ своего начальника, съ непонимающими лицами, ждали. Закатаевъ продолжалъ выть.

Н. Никандровъ.

"Современникъ", кн.I, 1912