Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна - Стихи

Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.

СПб.: "Искусство--СПБ", 2001.

ИЗ КНИГИ "СТИХИ" (1949)

Содержание

Вестники

[1] "Знак этой книги -- стрела..."

[2] "Близорукие мои глаза..."

[3] "И вновь пылающий рубеж..."

[4] "Гул вечности доходит глухо..."

[5] "...И были вестники средь нас..."

[6] "Крылатому вестнику ринусь навстречу..."

[7] "Подземный гул все слышен мне..."

[8] "Мне казалось, -- не тихость..."

Покаяние

[1] "Я верю, Господи, что если Ты зажег..."

[2] "Что осталось нам? -- Только звезды..."

[3] "Мне надоела я. К чему забота..."

[4] "Как было легко грешить..."

[5] "Каждый час желает побороть..."

[6] "Все еще думала я, что богата..."

[7] "Не удержать моей плотиной..."

[8] "И в покаяньи есть веселье..."

[9] "Расчет, и учет, и плата..."

[10] "Бичом железным -- прочь на пажити..."

[11] "Имеющий ухо, да слышит..."

Постриг

[1] "Я не буду роптать на Тебя..."

[2] "Вот кружится ничтожной щепкой..."

[3] "Раздваивает жизнь меня..."

[4] "Все пересмотрено. Готов мой инвентарь..."

[5] "Ввели босого и в рубахе..."

[6] "Отменили мое отчество..."

[7] "А в келье будет жарко у печи..."

[8] "Так устать, чтоб быть ничем, исчезнуть..."

Странствия

[1] "Приеду. Спросят: "Вы откуда?".."

[2] "Вольно льется на рассвете ветер..."

[3] "Черные фигуры двух монахинь..."

[4] "Обрывки снов. Певуче плещут недра..."

[5] "Желтый камень, прокорми..."

[6] "Небесный Иерусалим..."

[7] "Искала я таинственное племя..."

[8] "Земли Твоей убогое житье..."

[9] "Благовестительство. Се -- меч..."

[10] "Закрутит вдруг средь незнакомых улиц..."

[11] "Усталость забаюкала меня..."

[12] "Я высоко. Внизу тюки, бочонки..."

[13] "Кто я, Господи? Лишь самозванка..."

[14] "О, волны каменные, вы..."

[15] "Постыло мне ненужное витийство..."

[16] "На закате загорятся свечи..."

[17] "Устало дышит паровоз..."

Ожидание

[1] "За этот день, за каждый день отвечу..."

[2] "...И за стеною двери замурую..."

[3] "Охраняющий сев, не дремли..."

[4] "Верчу я на мельнице жернов..."

[5] "Господи, Ты видишь -- нищета..."

[6] "Постучалась. Есть за дверью кто-то..."

[7] "У брата крепкий дом и много золота..."

[8] "Мертва ли я? Иль все еще живая?.."

[9] "Пусть отдам мою душу я каждому..."

[10] "От жизни трудовой и трудной..."

[11] "Трехсолнечный свет и нет страха..."

[12] "И в этот вольный, безразличный город..."

[13] "Я знаю, зажгутся костры..."

[14] "Парижские приму я Соловки..."

[15] "Запишет все протоколист..."

Покров

[1] "Ни формулы, ни мера вещества..."

[2] "Из вечных таинственных книг..."

[3] "Мать, мы с тобою договор..."

[4] "Сразу даль обнажена..."

[5] "Присмотришься, -- и сердце узнает..."

[6] "Над тварью, в вечности возносится Покров..."

[7] "Два треугольника -- звезда..."

Земля

[1] "Обряд земли -- питать родные зерна..."

[2] "В двух обликах я землю поняла..."

[3] "Знаю я извечное притворство..."

[4] "Весь твой подвиг измерила я..."

[5] "Не хотят колючие слова..."

[6] "Нет, Господь, я дорогу не мерю..."

[7] "Ни памяти, ни пламени, ни злобы..."

[8] "Наступающее лето..."

[9] "Вот и надгробный плач творю..."

[10] "Не голодная рысит волчиха..."

Смерть

[1] "Только к вам не заказан след..."

[2] "Не солнце ль мертвых поднялось сегодня?.."

[3] "Моих молитв бескрылых тонкой нитью..."

[4] "Прощайте, берега. Нагружен мой корабль..."

[5] "Мы снискиваем питие и брашно..."

[6] "О, всепредчувствие, преддверье срока..."

Вестники

[1]

Знак этой книги -- стрела,

Покоя и мира в ней нету.

Влекутся земные дела,

Влекутся к нездешнему свету.

Знак этой книги -- исход,

И позванность вдаль и несытость.

Путь -- человеческий род,

Цель -- Божьего ока открытость.

[2]

Близорукие мои глаза

На одно лишь как-то четко зрячи:

Будто бы не может быть иначе, --

И за тишиной растет гроза.

Будто бы домов людских уют

Только призрак, только сон средь яви.

Ветер вдруг крыло свое расправит,

В бездне звонко вихри запоют.

И людские слабые тела,

Жаждавшие пития и пищи,

Рухнут, как убогое жилище,

Обнаживши мысли и дела.

Звезды, вихри, ветер впереди...

Сердце не сжимается, не трусит...

Господи Иисусе,

Ей, гряди...

[3]

И вновь пылающий рубеж,

И странник на пути крылатый.

Протягивает меч и латы,

Велит опять начать мятеж.

Какою, Боже, силой мы

Подымем латы и кольчуги,

И ринутся Твои к нам слуги,

Небесных воинств тьмы и тьмы.

Ты в небе снова крест воздвиг,

И душу вихрями уносит...

Призывно трубит меченосец,

Сам Михаил Архистратиг.

[4]

Гул вечности доходит глухо,

Твой вихрь, о суета сует...

И круг: рассвет, закат, рассвет, --

Опять, опять томленье духа.

Круженье ветра, вихри пыли...

И вот, как некий властелин,

Мой дух средь вечности один

Свершает круг своих усилий.

Объединяет воедино

Растерзанного мира прах.

И явлен в творческих руках

Единый образ в комьях глины.

В руках -- преграда и оправа

Всех вихрей, всех кружений -- твердь.

В руках -- вложенье смысла в смерть

И укрощенный смыслом хаос.

[5]

...И были вестники средь нас:

Я точно видела их прежде, --

В такой пылающей одежде,

С таким огнем крылатых глаз.

Они нам предвещали смерть

И мира гибель и горенье.

Иное разве откровенье

Они нам предвестят теперь?

И ведаю -- их путь не тих.

Небесный друг -- огонь и воин.

Призывен он и неспокоен,

Как в небо вознесенный вихрь.

И слышу я за смыслом слов,

В какой-то недоступной глуби, --

Начало ангел вновь вострубит

Священнопламенных костров.

[6]

Крылатому вестнику ринусь навстречу,

О, мир, предадим все глухие обиды.

Мы видели тайны, мы ждали Предтечу, --

И пищей нам были лишь мед и акриды:

"Покайтесь" -- гремит средь пустыни безводной

И взор не спускает Предтеча с Востока.

"Покайтесь". Мы грешны душою голодной

И с трепетом ждем предрешенного срока.

И стонет земля в покаянии, стонет.

И сохнет от стона и стебель, и камень.

И все, что перстами Взывающий тронет, --

То -- пламень.

[7]

Подземный гул все слышен мне:

Там темные клокочут силы,

Пылают там земные жилы

В неугасающем огне.

И в небе зарево стоит,

И облаком окутан кратер...

Вы слышите, друзья и братья,

Моя душа, моя сгорит.

И дальше будет только ночь,

И будет только мрак повсюду...

О, Господи, взываю к чуду,

Чтоб гибнущей душе помочь.

Я принимаю всякий груз, --

Один-единственный от века, --

Тяжелый подвиг человека,

Сын Человеческий, Иисус.

Здесь, на путях моей земли,

Зеленой и родной планеты,

Прими теперь мои обеты

И голод духа утоли.

[8]

Мне казалось, -- не тихость,

А звенящие латы,

А взметенные вихри,

Огневая крылатость.

А потом согласилась,

Что нездешнею песней

Возвещает нам милость

Друг небесный и вестник.

Отчего же пронзенный

Дух не знает покою?

-- Он пронзен оперенной,

Огневою стрелою...

Покаяние

[1]

Я верю, Господи, что если Ты зажег

Огонь в душе моей, то не погаснет пламя,

Что Ты не только там, но что и здесь Ты с нами,

В любви и творчестве наш христианский Бог.

И верую: придет неизреченный свет

С востока в этот мир -- воистину неложно --

И то, что кажется сегодня невозможно, --

Раскроется в труде несовершенных лет.

Тогда настанет день: на широту миров --

Во всем преодолев стихию разрушенья --

Творца мы прославлять восстанем из гробов,

Исполнив заповедь любви и воскрешенья.

И будет новый мир и в мире -- Новый Град,

Где каждый светлый дом и в доме каждый камень

Тобою, Отче наш, преображенный Лад,

Воздвигнутый из тьмы сыновними руками.

[2]

Что осталось нам? -- Только звезды,

Только древней Медведицы хвост.

Остальное -- иное. И воздух,

И весеннего семени рост.

Что забыли? -- Мы не забыли.

Ничего нам забыть не дано.

Чтоб прозябло средь грязи и пыли

В нашей памяти муки зерно.

Что ответим? -- Что можем ответить?

Только молча мы ниц упадем

Под ударом карающей плети,

Под свинцовым, смертельным дождем...

[3]

Мне надоела я. К чему забота

О собственном глухонемом уме?

О, слышу я, вокруг гудит охота

И всадники сшибаются во тьме.

Не буду числить ни грехов, ни боли.

Другой исчислит. Мне же только в бой.

Судья поймет, -- одних ли своеволий

Так тяготели крылья надо мной.

Вот крепко в сердце замыкаю тяжесть.

Вот связываю крылья за спиной.

Пусть, если надо, их Господь развяжет...

И отягчит меня еще виной.

[4]

Как было легко грешить,

А плата сурова ныне.

Мне надо всю жизнь разрешить

В неугасимой святыне.

Грехов моих темный ларец,

Ларец, что сковала мне память,

Беру я в последний конец,

Беру я своими руками.

Течет и уносит река.

Родным берегам -- простите.

Пусть режет моя рука

Прошедшего крепкие нити.

[5]

Каждый час желает побороть,

Каждый перекресток сетью ловит.

Я хочу, чтоб просияла плоть,

Жду преображенья крови.

О, легко закрыть глаза, уста

И легко предать мне плоть земную, --

Будто бы на дереве креста

Проливал Он кровь иную.

Миру вечному сказать, -- не мой,

Роду человечьему -- не ваша.

А мое -- суровость и покой

И бескровной жертвы Чаша.

[6]

Все еще думала я, что богата,

Думала я, что живому я мать.

Господи, Господи, близится плата,

И до конца надо мне обнищать.

Земные надежды, порывы, восторги, --

Все, чем питаюсь и чем я сыта, --

Из утомленного сердца исторгни,

Чтобы осталась одна маета.

Мысли мои так ничтожно убоги,

Чувства -- греховны и воля -- слаба.

И средь земной многотрудной дороги

Я неключимая, Боже, раба.

[7]

Не удержать моей плотиной

Напора разъяренной хляби.

Вот мир могучий и единый

Обрушился на дом мой рабий.

Трещат и падают засовы.

Пылают в пламени стропила.

Поток взметается багровый.

Непобедима мира сила.

И мне -- освобожденной -- внове

Родство с морями, с небом, с сушей.

И вечный рокот славословий,

Преображенных братьев души.

[8]

И в покаяньи есть веселье, --

О, горькое; как бы с вершин

Бросаешь камни в глубь ущелья

И остается дух один.

Из пропасти доходит глухо

Тревожный ропот в высоту,

Терзает обнаженье духа, --

И чем прикроешь наготу?

[9]

Расчет, и учет, и плата-

Довольно, -- я вижу край.

О, Господи, нива сжата

И вымерен урожай.

Безрадостно, но покорно,

Покорно своей судьбе

Отдаю все тяжелые зерна

И колосья мои -- Тебе.

Чтоб остаться без крова и пищи,

Чтобы душу не защищать,

Чтоб такой одинокой и нищей

Мне Твое озаренье вмещать.

О, возмездье. Все сроки проходят.

Грех и грех. И расчет, и учет.

Только сердце о новой свободе

Под ударами тихо поет.

[10]

Бичом железным -- прочь на пажити,

К житейским, выжженным лугам...

Когда-нибудь Он путь укажет ли

Свободным к новым берегам?

Трудись, паси дела и помыслы,

Всегда тоскуй, всегда молись,

Чтоб благодатной дланью Промысла

Был дух изъят из тленья ввысь.

Когда же ляжешь ты распластанный

И припадешь к земле сухой,

Взовьет пылающие, красные

Архангел крылья над тобой.

[11]

Имеющий ухо, да слышит.

И слышу: средь знойных камней

Бичи из воловьих ремней

Взметаются выше и выше.

Одна. Средь лазури Господней

Бичи Твои, Суд Твой идет.

Все взвихрит -- от самых высот --

До вечной Твоей преисподней.

Да слышит имеющий ухо.

И слышу -- дрожит моя плоть.

Бичи размахнулись, Господь,

И хлещут протяжно и сухо.

Я не взываю, -- о жалость,

О милосердие, -- Ты.

Средь вечной земной суеты

Все мы ничтожность и малость.

Имеющий ухо услышал, --

Жнец в поле за жатвою вышел.

Постриг

[1]

Я не буду роптать на Тебя, --

Завоюет ли волю мне ропот?

Но зачем средь рабочего дня

Слышу конский торжественный топот?

Но зачем средь обычных тревог,

Средь кольца, что сжимает все туже,

Только стоит шагнуть за порог, --

И взметаюсь я в ветреной стуже?

Как незрима бывания нить,

Каждый день я ее сберегаю, --

Ты же хочешь меня уводить

В хаос, в бездну, к Отцовскому раю.

[2]

Вот кружится ничтожной щепкой

Душа в земном кипеньи вод.

Все, все мгновенно, все некрепко,

Река торжественно плывет.

К опустошительной свободе

Глас Господа меня позвал.

Пусть кружат воды в половодье,

Пусть хлещет белопенный вал.

[3]

Раздваивает жизнь меня:

То череда суровых буден,

То отблеск Духова огня, --

И путь земной тогда не труден.

Тогда сжимается в комок

Палач и страж -- слепое время.

Несет сияющий поток

Грех, горечь, тяжесть, смерти бремя.

И мне, блаженной, у весла,

Наверное, уже не надо

Ни меры больше, ни числа.

Перед тобой -- Господня радость.

[4]

Все пересмотрено. Готов мой инвентарь.

О, колокол, в последний раз ударь.

Последний раз звучи последнему уходу.

Все пересмотрено, ничто не держит тут.

А из туманов голоса зовут...

О, голоса зовут в надежду и свободу.

Все пересмотрено. Былому мой поклон...

О, колокол, какой тревожный звон,

Какой крылатый звон ты шлешь неутомимо...

Вот скоро будет горный перевал,

Которого мой дух с таким восторгом ждал,

А настоящее идет угрюмо мимо.

Я оставляю плату, труд и торг,

Я принимаю крылья и восторг,

Я говорю торжественно: "Во имя,

Во имя крестное, во имя крестных уз,

Во имя крестной муки, Иисус,

Я делаю все дни мои Твоими".

[5]

Ввели босого и в рубахе, --

Пускай он ищет, наг, один,

Простертый на полу, во прахе,

Свой ангелоподобный чин.

Там, в прошлом, страстной воли скрежет:

Был нерадивый Иоанн.

Потом власы главы обрежут,

Обет священный будет дан.

И облекут в иное платье,

И отрешат от прежних мук.

Вставай же, инок, брат Игнатий,

Твою главу венчал клобук.

Новоначального помилуй

И отгони полночный страх,

Ты, чьей недремлющею силой

Вооружается монах.

А я стою перед иконой

И знаю, -- скоро буду там

Босой идти, с свечой зажженной --

Пересекать затихший храм.

В рубаху белую одета...

О, внутренний мой человек.

Сейчас еще Елизавета,

А завтра буду -- имярек.

[6]

Отменили мое отчество

И другое имя дали.

Так я стала Божьей дочерью.

И в спокойном одиночестве

Тихо слушаю пророчества, --

Близки, близки дни печали.

[7]

А в келье будет жарко у печи,

А в окнах будет тихий снег кружиться.

И тающий огонь свечи

Чуть озарит святые лица.

И темноликий, синеокий Спас,

Крестом раскинувший свой медный венчик,

Не отведет спокойных глаз...

Длиннее ночи, дни все меньше.

Славянских букв таинственен узор...

О подвигах и о соблазнах змея

В скитах, среди пустынь и гор

Мне говорят Четьи-Минеи.

Когда же ветер дробью застучит,

Опять метель забарабанит в стекла

И холод щеки опалит,

Тогда пойму, как жизнь поблекла.

Пусть будет дух тоской убит и смят, --

Не кончит он с змеиным жалом битву, --

Сто и еще сто раз подряд

Прочту Иисусову молитву.

[8]

Так устать, чтоб быть ничем, исчезнуть:

Господи, Ты сердце укроти.

Слышу цоканье подков железных

На небесном огненном пути.

Знаю, -- дальше им лежит дорога,

Через сердце, -- тяжек сердца стук.

Благостью внимающего Бога

Увенчает голову клобук.

Все запечатлеть и все оставить, --

О, усталость, даже твой покой.

На коне, сияющем во славе,

С топотом подняться в мир иной.

Черный мой венец неизреченный,

Вечного венчания печать, --

К самым небесам, над всей вселенной

Надобно торжественно поднять.

Древняя усталость сердце сушит

(Плоть истленья, праотец Адам). --

Конь небесный мчит спокойно душу

На гору Сион к святым садам.

Мертвой шелухой свилась усталость,

В светлом небе смертный мрак исчез, --

Это солнце вечности вставало, --

Солнце вечности, -- осьмиконечный крест.

Странствия

[1]

Приеду. Спросят: "Вы откуда?"

Откуда я, -- Бог весть.

Но где была, там худо, худо

И слез людских не счесть.

Была я средь такой метели,

Средь злобных, злобных вьюг,

Где даже ангелы не пели,

Где сомкнут адский круг.

И, пьяны от тоски и гнева,

Живут там без надежд.

Неужто Богоматерь-Дева

К ним не склоняет вежд?

И с чем приехала? С тюками

Людских глухих обид.

Пусть воин Михаил с полками

Скорее к ним спешит.

Забрался там во двор Твой овчий,

Отпора не боясь,

Губительный, могучий ловчий,

Несметной силы князь.

Петлей унынья душит души,

Чтоб стали души -- прах,

Чтоб крик мертвел все глуше, глуше

На сомкнутых устах.

Чтоб ничего уж не желали

Средь этих серых мест...

Воздвигни им средь их печали

Твой всепобедный крест.

[2]

Вольно льется на рассвете ветер.

На лугу плуги с сноповязалкой.

Сумрак. Римский дом. С ногою-палкой

Сторож бродит в бархатном берете.

На базар ослы везут капусту.

Солнце загорелось, в тучах рдея.

В сумрачных пролетах колизея

Одиноко, мертвенно и пусто.

Вольно льется на рассвете ветер...

Хорошо быть странником бездомным,

Странником на этом Божьем свете,

Многозвучном, мудром и огромном.

Ним

[3]

Черные фигуры двух монахинь.

В низкой шляпе и плаще священник.

В этом звонком, в этом древнем прахе

Ясно слышу поступь поколений.

По холмам чуть пыльные оливы.

Всюду камень желтовато-белый.

О, земля, частица древней нивы,

Божий урожай, в веках созрелый!

О, земля, я слышу, -- ты устала.

Скоро час последней судной жатвы.

Вот на небе яростно и ало

Вестника пылают латы.

Ним

[4]

Обрывки снов. Певуче плещут недра.

И вдруг до самой тайны тайн прорыв.

Явился, сокровенное открыв,

Бог воинств, Элогим, Даятель щедрый.

Что я могу, Вершитель и Каратель?

Я только зов, я только меч в руке,

Я лишь волна в пылающей реке,

Мытарь, напоминающий о плате.

Но Ты и тут мои дороги сузил:

"Иди, живи средь нищих и бродяг".

Себя и их, меня и мир сопряг

В неразрубаемый единый узел.

Поезд. Весна 31

[5]

Желтый камень, прокорми

Земледельца, стадо коз,

Корни виноградных лоз, --

Всех работников земли.

Небо, влагой напитай

Эти скудные поля,

Чтоб опять цвела земля,

Чтоб родил суровый край.

Тамарис

[6]

Небесный Иерусалим,

И звон, и звон спокойно-вещий.

Душа земная, улетим,

Где небо морем в стены плещет;

Где серебром литым поют

Бесчисленные колокольни,

Где уготовал Он приют

Для каждой смертной твари дольней.

Быть -- нищим и безродным нам,

Которых жизнь в огне и стоне, --

Где пребывает Авраам,

И отдыхать на Отчем лоне.

Но только кладь любви земной

Не обойду никак я мимо.

Вот груз людской. И он со мной

У башен Иерусалима.

Тулуза. Весна 31

[7]

Искала я таинственное племя,

Тех, что средь ночи остаются зрячи,

Что в жизни отменили срок и время,

Тех, что умеют радоваться в плаче.

Искала я мечтателей, пророков,

Всегда стоящих у небесных лестниц

И зрящих знаки недоступных сроков,

Поющих недоступные нам песни.

И находила буйных, нищих, сирых,

Упившихся, унылых, непотребных,

Заблудшихся на всех дорогах мира,

Бездомных, голодающих, бесхлебных.

О, племя роковое, нет пророчеств, --

Лишь наша жизнь пророчит неустанно --

И сроки близятся, -- и дни короче...

Приявший раб поет Тебе: Осанна!

Лион

[8]

Земли Твоей убогое житье,

Твоих людей убогая работа...

Какое-то звериное чутье

Мне говорит: не жди у поворота.

Пославший в мир послал нас не за тем,

Чтоб только сравнивать, как не похожи

Земля изгнанья и былой Эдем,

Иль лоно праотцев и это ложе.

Был этот тварный мир добро зело,

Стал тварный мир границей преисподней.

Но чую я, -- вот шелестит крыло

Всю тварь пронзающей любви Господней.

Все, что привычно, что всегда вблизи, --

Борьба за жизнь, работа, скука, будни, --

Всего коснись и все преобрази,

Ты, -- Солнце незакатного полудня.

Вот голый куст, а вот голодный зверь,

Вот облако, вот человек бездомный.

Они стучатся. Ты открой теперь,

Открой им дверь в Твой Дом, как мир, огромный.

О, Господи, я не отдам врагу

Не только человека, даже камня..

О имени Твоем я все могу,

О имени Твоем и смерть легка мне.

Лион

[9]

Благовестительство. Се -- меч.

Се -- град и мор средь мирных пашен.

Се -- ангел пламенен и страшен

Гудит набатом древних веч.

Благовестительство. Спеша,

Благоразумный запер двери.

В темнице ли его душа

Взыскует об огне и вере?

И если нет в моих устах

Благовествующих глаголов, --

Пусть взглянут, -- средь полей и долов

Взметенный ветром учит прах.

Вот низких туч косматый лес,

Вот воздух, даже он в темнице.

Вот поднимает Светлолицый

Над миром крест.

Лион

[10]

Закрутит вдруг средь незнакомых улиц,

Нездешним ветром душу полоснет...

Неужто ли к земле опять свернули

Воители небесные полет?

Вот океан не поглощает сушу

И в черной тьме фонарь горит, горит.

Ты вкладываешь даже в камень душу, --

И в срок душа немая закричит.

Архангелы и ангелы, господства,

И серафимов пламеносный лик...

Что я могу?., прими мое юродство,

Земли моей во мне звучащий крик.

Ницца, весной 31

[11]

Усталость забаюкала меня,

Всегда меж нищими и богачами,

Как я дождусь сияющего дня,

Последнего пред смертными ночами?

Вот лунный столб в воде и тишина.

Фонарь на лодке неспокойно красен.

Неужто же везде моя вина?

Неужто же мой путь напрасен?

[12]

Я высоко. Внизу тюки, бочонки,

Лебедок лязг и рев морских сирен.

Преодолев на повороте крен,

Мой парусник скользит стрелою тонкой.

Волна темно-зеленая. Вы, волны,

Вы -- пашня трудная для рыбаков.

Стоит скала, стоит века веков,

И тенью осеняет порт и челны.

Не знаю я, зачем я здесь сегодня,

Какую вновь должна прочесть скрижаль.

О, люди-братья, необъятна даль,

Непостижимо таинство Господне.

Ницца

[13]

Кто я, Господи? Лишь самозванка,

Расточающая благодать.

Каждая царапинка и ранка

В мире говорит мне, что я мать.

Только полагаться уж довольно

На одно сцепление причин.

Камень, камень Ты краеугольный,

Основавший в небе каждый чин.

Господи, Христос-чиноположник,

Приобщи к работникам меня,

Чтоб ответственней и осторожней

Расточать мне искры от огня.

Чтоб не человечьим благодушьем,

А Твоей сокровищницей сил

Мне с тоской бороться и с удушьем,

С древним змием, что людей пленил.

Гренобль

[14]

О, волны каменные, вы --

Застывшей бури отраженье,

Вы -- космы мечущие львы,

Хребта земного обнаженье.

Как звери дикие, как вал

Огнекипящего потока,

Вздымался прах, хребет вставал,

Долины зыбились глубоко.

Рождалась тверди нашей плоть,

Рождалась жизнь в огнистой груди.

И ночь была. Был день. Господь

Небывшему сказал: "Да будет!"

Гренобль

[15]

Постыло мне ненужное витийство,

Постылы мне слова и строчки книг,

Когда повсюду кажут мертвый лик

Отчаянье, тоска, самоубийство.

О, Боже, отчего нам так бездомно?

Зачем так много нищих и сирот?

Зачем блуждает горький Твой народ

В пустыне мира, вечной и огромной?

Я знаю только радости отдачи,

Чтобы собой тушить мирскую скорбь,

Чтобы огонь и вопль кровавых зорь

Потоплен в сострадательном был плаче.

Клозон

[16]

На закате загорятся свечи

Всех соборных башен крутолобых.

Отчего же ведаешь ты, вечер,

Только тайну смерти, жертвы, гроба?

Вечер тих, прозрачен и неярок.

Вечер, вечер, милый гость весенний,

С севера несу тебе подарок --

Тайну жизни, тайну воскресенья.

Страсбург. Весна 31

[17]

Устало дышит паровоз,

Под крышей легкий пар клубится,

И в легкий утренний мороз

Торопятся людские лица.

От города, где тихо спят

Соборы, площади и люди,

Где темный каменный наряд

Веками был, веками будет,

Где зелена струя реки,

Где все в зеленоватом свете,

Где забрались на чердаки

Моей России милой дети,

Опять я отрываюсь вдаль,

Опять душа моя нищает,

И только одного мне жаль, --

Что сердце мира не вмещает.

Безансон. Осень 31

Ожидание

[1]

За этот день, за каждый день отвечу, --

За каждую негаданную встречу, --

За мысль и необдуманную речь,

За то, что душу засоряю пылью

И что никак я не расправлю крылья,

Не выпрямлю усталых этих плеч.

За царский путь и за тропу пастушью,

Но главное -- за дани малодушию,

За то, что не иду я по воде,

Не думая о глубине подводной,

С душой такой крылатой и свободной,

Не преданной обиде и беде.

О, Боже, сжалься над Твоею дщерью!

Не дай над сердцем власти маловерью.

Ты мне велел, -- не думая, иду.

И будет мне по слову и по вере

В конце пути такой спокойный берег

И отдых радостный в Твоем саду.

21 августа 1933 г.

[2]

...И за стеною двери замурую.

Тебя хочу, вольно найденный гроб.

Всей жизнью врежусь в глубину земную,

На грудь персты сложить и оземь лоб.

Мне, сердце тесное, в тебе просторно.

И много ль нужно? Тело же в комок.

Пространство лжет, и это время вздорно,

Надвинься ниже, черный потолок.

Пусть будет черное для глаз усталых,

Пусть будет горек хлеб земной на вкус,

В прикосновеньи каждом яд и жало,

Лишь точка света -- имя: Иисус.

Лишь бы хотеть... Хотеть я не умею.

Быть чистою -- и мука не чиста.

Дай мне, как дал распятому злодею,

Тебя познать на высоте креста.

Вели, как недостойной Магдалине,

Разбить мой алавастровый сосуд,

И пусть грехи на чашу мститель кинет,

И пусть настанет Твой последний суд.

1933

[3]

Охраняющий сев, не дремли,

Данный мне навсегда провожатый.

Посмотри -- я сегодня оратай

Средь Господней зеленой земли.

Не дремли, охраняющий сев,

Чтобы некто не сеял средь ночи

Плевел черных на пажити Отчей,

Чтоб не сеял унынье и гнев.

Охраняющий душу мою,

Ангел Божий великой печали,

Здесь, на поле, я все лишь в начале,

Пот и кровь бороздам отдаю.

Серп Твой светлый тяжел и остер.

Ты спокоен, мой друг огнелицый.

В закрома собираешь пшеницу,

Вражьи плевелы только в костер.

7 августа 1934

[4]

Верчу я на мельнице жернов,

Скрипучий, тяжелый, упорный,

Мелю полновесные зерна,

Помол же -- песок или пыль,

Как будто я сыпала щебень,

Волчец, что в еду непотребен,

Седой и мохнатый ковыль.

О сердце, о жернов усталый,

Вот боль полновесно упала, --

Мели, этих зерен немало, --

И трудится сердце, и бьется,

Но белый помол не дается

И боль не рождает покой.

Как будто незримые воры

Пшеницы мучительный ворох

Запрятали в темные норы

И сердце напрасно стучит.

И дух мой, убогий и нищий,

Опять остается без пищи

И новую ниву растит.

[5]

Господи, Ты видишь -- нищета,

Сердце как унылый, гулкий дом,

А вокруг такая суета...

Все проходит, все одна тщета,

Все кончается смертельным сном.

Но не надо нам пчелиных сот,

Но не надо нам и рыб из рек,

Хлеба и елея. Твой приход

Все земное сразу отсечет,

Как от сердца суету отсек.

Господи, не говорить, не петь,

И не каяться, и не хотеть.

Ни о чем не плакать, не просить...

Господи, Ты входишь в сердца клеть.

Буду эту ночь, как дар, носить.

[6]

Постучалась. Есть за дверью кто-то.

С шумом отпирается замок...

Что вам? Тут забота и работа,

Незачем ступать за мой порог.

Дальше, дальше! Тут вот деньги копят,

Думают о семьях и себе,

Платья штопают и печи топят,

И к привычной клонятся судьбе.

Бескорыстного искать меж нами?

Где-то он один свой крест влачит?

Господи, весь мир как мертвый камень.

Боже, мир, как кладбище, молчит.

<25.VI 1938 г.>

[7]

У брата крепкий дом и много золота,

На каждой двери у него замок,

Не пустит он бродягу на порог,

Разумный брат, -- он не боится голода.

Моя душа давно нема от холода.

И крыша ей давно небесный свод.

Вокруг все голодающий народ,

Она ж безумно не боится голода.

У брата время точно все размерено.

Срок -- что приобретать, срок -- отдыхать.

Днем суета, а ночью на кровать.

И он живет спокойно и уверенно.

А мера у души моей потеряна:

То я ничто, то кто-то за меня

Ночами чертит буквы из огня,

И я живу спокойно и уверенно.

И брат придет с смертельною усталостью,

Вне бытия, к ногам Твоим, Судья.

И медленно поднимется бадья,

Гружена добродетельною малостью.

И я приду с смертельною усталостью

И скажешь Ты: зачем же отдавать

Дарованную Мною благодать,

Ничем не оправдать тебя, -- лишь жалостью.

10 мая 1933 г.

[8]

Мертва ли я? Иль все еще живая?

Немотствуют душа моя и плоть.

Но за сады сияющего рая

И немоту мне надо побороть.

Как скупы в этом мире измеренья.

Лишь три. Куда же ветер крыльев деть?

Четвертое пронзает все -- горенье, --

И надо мне всей, до конца, сгореть.

Господь, не я, лишь горсть седого пепла,

А в нем страстей и всех желаний гроб.

Душа глуха, душа уже ослепла.

И сжат и сложен в закрома мой сноп.

Пусть мне не быть, Ты надо мной средь праха,

Пусть мне не петь, пусть ангелы трубят.

Пусть мне не знать ни радости, ни страха,

Когда миры в последний срок горят.

7-го августа 1934 г.

[9]

Пусть отдам мою душу я каждому,

Тот, кто голоден, пусть будет есть,

Наг -- одет, и напьется пусть жаждущий,

Пусть услышит неслышащий весть.

От небесного грома до шепота

Учит все -- до копейки отдай.

Грузом тяжким священного опыта

Переполнен мой дух через край.

И забыла я, есть ли средь множества

То, что всем именуется -- я.

Только крылья, любовь и убожество,

И биение всебытия.

[10]

От жизни трудовой и трудной,

От этих многозначных встреч,

От всей земли скупой и скудной

Что мне для вечности беречь?

Лишь голод мой неутолимый,

Погоню по Его следам,

Все остальное -- херувиму

У врат небесных я отдам.

Войду туда с душою голой,

С одной неистовой мольбой,

Прострусь я с воплем у Престола,

Сама ограблена собой.

Мне оправдаться нечем, нечем, --

Но Ты меня рукою тронь,

И ринется Тебе навстречу

Изголодавшийся огонь.

[11]

Трехсолнечный свет и нет страха,

Восстану в час судный из гроба.

Извергнет земная утроба

Останки сожженного праха.

Ты, триединое пламя,

Взметешь огневидные струи,

Крещеньем огонь испытует

Извергнутых к жизни гробами.

И вспыхнет сухая солома...

Как мало от жизни осталось...

Огнеупорная малость

Нужна ли для Отчего дома?

27 апреля 1933 г.

[12]

И в этот вольный, безразличный город

Сошла пристрастья и неволи тень.

И северных сияний пышный ворох,

И соловецкий безрассветный день.

При всякой власти, при любых законах,

Палач ли в куртке кожаной придет,

Или ревнитель колокольных звонов

Создаст такой же соловецкий гнет.

Один тюрьму на острове поставил

Во имя равенства, придет другой --

Во имя мертвых, отвлеченных правил

На грудь наступит тяжкою стопой.

Нет, ничего я здесь не выбирала,

Меня позвал Ты, как же мне молчать?

Любви Твоей вонзилось в сердце жало

И на челе избрания печать.

22-го июня 1937 г.

[13]

Я знаю, зажгутся костры

Спокойной рукою сестры,

А братья пойдут за дровами,

И даже добрейший из всех

Про путь мой, который лишь грех,

Недобрыми скажет словами.

И будет гореть мой костер

Под песнопенье сестер,

Под сладостный звон колокольный,

На месте на Лобном, в Кремле,

Иль здесь, на чужой мне земле,

Везде, где есть люд богомольный.

От хвороста тянет дымок,

Огонь показался у ног,

И громче напев погребальный.

И мгла не мертва, не пуста,

И в ней начертанье креста --

Конец мой, конец огнепальный.

17-го июля 1938 г.

[14]

Парижские приму я Соловки,

Прообраз будущей полярной ночи.

Надменных укорителей кивки,

Гнушенье, сухость, мертвость и плевки, --

Здесь, на свободе, о тюрьме пророчат.

При всякой власти отошлет канон

(Какой ни будь!) на этот мертвый остров.

Где в северном сияньи небосклон,

Где множество поруганных икон,

Где в кельях-тюрьмах хлеб дается черствый.

Повелевающий мне крест поднять,

Сама, в борьбу свободу претворяя,

О, взявши плуг, не поверну я вспять,

В любой стране, в любой тюрьме опять

На дар Твой кинусь, плача и взывая.

В любые кандалы пусть закуют,

Лишь был бы лик Твой ясен и раскован.

И Соловки приму я, как приют,

В котором Ангелы всегда поют, --

Мне каждый край Тобою обетован.

Чтоб только в человеческих руках

Твоя любовь живая не черствела,

Чтоб Твой огонь не вызвал рабий страх,

Чтоб в наших нищих и слепых сердцах

Всегда пылающая кровь горела.

22-го июня 1937 г.

[15]

Запишет все протоколист,

А судьи применят законы.

И поведут. И рог возьмет горнист.

И рев толпы. И колокола звоны...

И крестный путь священного костра,

Как должно, братья подгребают уголь.

Вся жизнь, -- огонь, -- паляща и быстра,

Конец. (Как стянуты веревки туго).

Приди, приди, приди в последний час!

...Скрещенье деревянных перекладин.

И точится, незримая для глаз,

Веками кровь из незаживших ссадин.

17-го апреля 1938 г.

Покров

[1]

Ни формулы, ни мера вещества

И ни механика небесной сферы

Навек не уничтожат торжества

Без чисел, без механики, без меры.

Нет, мир, с тобой я говорю, сестра, --

И ты сестру свою с любовью слушай, --

Мы -- искры от единого костра,

Мы -- воедино слившиеся души.

О мир, о мой одноутробный брат, --

Нам вместе радостно под небом Божьим

Глядеть, как Мать воздвигла белый плат

Над нашим хаосом и бездорожьем.

[2]

Из вечных таинственных книг

Познали мы древнюю веру.

О, Боже, какую воздвиг

Ты хаосу мерную меру.

Сознанием тьма сражена,

И с тьмой совершилась расплата.

Вот в вечность восходит Жена,

Вся огнезрачна, крылата.

Ты, вечная Дева и Мать,

Ты, радость измученным взорам, --

Вовек не устань покрывать

Нас, смертных, своим омофором.

Как птица птенцов стережет,

Как недра земельные -- севы, --

Так нас омофор бережет

Крылатой и огненной Девы.

[3]

Мать, мы с тобою договор,

Завет мы заключим любовный, --

Птенцов из гнезд, зверей из нор

Принять, любить, объять покровно.

И человеческих свобод

Тяжелый и священный камень

Под самый Божий небосвод

Своими вознести руками.

Ты знаешь все, ты видишь, Мать,

Что ничего душе не надо.

Лишь все до дна навек отдать, --

И в этом тихая услада.

[4]

Сразу даль обнажена,

В льды душа моя уводится...

О, крылатая Жена,

Дева, Матерь, Богородица.

Вижу зорче зорких снов,

Птиц неведомых крылатее, --

Хаос, -- и над ним покров,

Распростертый Девой Матерью.

Тайна, -- хаос, -- это я, --

И Покровом жизнь исчислена.

Нет иного бытия, --

Только мрак и Мать Пречистая.

[5]

Присмотришься, -- и сердце узнает,

Кто Ветхого, кто Нового Завета,

Кто в Бытии, и кто вступил в Исход,

И кто уже созрел в Господне лето.

Последних строк грядущие дела

Стоят под знаком женщины родящей,

Жены с крылами горного орла,

В пустыню мира Сына уносящей.

О, чую шелест этих дивных крыл

Над родиной, над снеговой равниной.

В снегах нетающих Рожденный был

Спасен крылами Женщины орлиной.

[6]

Над тварью, в вечности возносится Покров, --

Над тварным тлением в своей предвечной славе, --

И собирает Мать к себе земных сынов,

И материнскую о них тревогу правит.

Земля владычица, невеста из невест,

Мать матерей, -- все тихо и все просто:

Сын человеческий воздвиг над миром крест, --

Нам меч дала ты обоюдоострый.

Со дна, из пропасти, от тленья, от гробов, --

До глубины небес и до хрустальной сферы,

Сын в Матери открыт, и Мать в путях сынов

Навек открыла нам Покровом тайну веры.

Крест Сына Божьего, -- он миру острый меч,

Пронзенная мечом, земля стенает, -- матерь.

Крест Господа, -- как крылья он у плеч, --

И Мать -- всех птиц, всех бурь свободней и крылатей.

[7]

Два треугольника -- звезда,

Щит праотца, отца Давида,

Избрание -- а не обида,

Великий дар -- а не беда.

Израиль, ты опять гоним, --

Но что людская воля злая,

Когда тебе в грозе Синая

Вновь отвечает Элогим!

Пускай же те, на ком печать,

Печать звезды шестиугольной,

Научатся душою вольной

На знак неволи отвечать.

Париж, 1942 г.

Земля

[1]

Обряд земли -- питать родные зерна,

А осенью, под ветром, умирать --

Я приняла любовно и покорно,

Я научилась ничего не знать.

Есть в мире два Божественных искусства --

Начальное, -- все, что познал, хранить,

Питать себя наукою стоустой,

От каждой веры мудрости испить.

И есть искусство. Как назвать -- не знаю,

Символ его -- все зачеркнувший крест,

Обрыв путей, ведущих сердце к раю,

Блуждание среди пустынных мест.

Искусство от любимого отречься

И в осень жизни в ветре холодеть,

Чтоб захотело сердце человечье

Безропотно под ветром умереть.

Лишь этот путь душе моей потребен,

Вот рассыпаю храмину мою

И Господу суровому молебен

С землей и ветром осенью пою.

[2]

В двух обликах я землю поняла:

То мчит она сияющим фрегатом

Надежды наши, мысли и дела

В восторге и безумии крылатом.

И вечность вся послушна кораблю,

Ложится океаном за кормою, --

Такой приемлю землю и люблю,

И вижу я ее такою.

И облик есть еще. Как грузна плоть, --

Распластана, разъята, неподвижна.

Куда идти? Кого, зачем бороть?

И вечность Божья плоти непостижна.

О, недра темные, вулканов гул,

Семян таинственное прозябанье.

Путь человеческий нас повернул

К гробам, к гробам, в истленье, в увяданье.

И знаю я, не руль в моих руках, --

Гробовщика тяжелая лопата.

Земля моя, ты только тлен, ты прах, --

И я с тобой во прах разъята.

[3]

Знаю я извечное притворство,

Различаю твой, земля, обман.

Божья. И откуда богоборство, --

Этот дымный и сухой туман?

Претворяешься, земля, -- иная

В первозданной сущности своей,

И теперь хранишь ты отсвет рая

Средь холодных вспаханных полей.

И не мне -- сестре единокровной --

Позабыть, не слышать, не узнать,

Как звенит одной волной любовной

Всеспасающая благодать.

По утрам заря пылает ало.

Свились, уплывают тени снов.

И рука на небе распластала

Голубой Покров.

[4]

Весь твой подвиг измерила я, --

Знаю, знаю глухую покорность

И непрочность, и смерть, и тлетворность,

Надоевшего так бытия.

Ты земля моя, ты и сестра мне.

Слышу осени звонкий напев,

Вижу, -- вот прорастает твой сев

В глине, щебне, песках или камне.

Знаю, знаю, измерила я,

Не измерила, -- сердцем узнала,

Как лежать ты под небом устала, --

Как гнетет вечный тлен бытия.

Услыхав под землею удары,

Возвестившие сердцу вражду,

Я теперь напрягаюсь и жду, --

Где раскинутся в небе пожары.

Как ты свой многолиственный сад

Вихрем, взрывом в хаос покоробишь

И, пылая в неистовой злобе,

Ударишь в набат.

[5]

Не хотят колючие слова

В эти мерные вмещаться строки.

Знаю, знаю, будет сон глубокий,

Будет тихо шелестеть трава,

Звезды станут гаснуть на востоке.

Будет так прохладно на земле,

На лугах разросшегося сада,

Станет так мне ничего не надо,

Как теперь бывает лишь во сне,

Когда сердце беспричинно радо.

Я смогу тогда глядеть, глядеть

На далекие в тумане горы,

На воды блестящие узоры,

На деревьев кружевную сеть,

На берлоги, птичьи гнезда, норы.

Господи, ведь нечего беречь.

И растратить тоже не могу я.

Все свивая, плача и тоскуя,

Чую крылья у усталых плеч,

Вижу небывалую судьбу я.

Пусть понятен весь земной мой путь

Людям-спутникам и людям-братьям

И приветливым рукопожатьем

Провожают в смерть, во мрак и жуть --

Ближе к мертвенным ночным объятьям.

Или еще верят до конца?

Иль еще не тронула тревога,

Что стоит у самого порога?

Вот -- чрез мрак, чрез смерть к путям Отца,

Строгого карающего Бога.

[6]

Нет, Господь, я дорогу не мерю, --

Что положено, то и пройду.

Вот услышу опять про потерю,

Вот увижу борьбу и вражду.

Я с открытыми миру глазами,

Я с открытою ветру душой;

Знаю, слышу, -- Ты здесь, между нами,

Мерой меришь весь путь наш большой.

Что же? Меряй. Мой подвиг убогий

И такой неискупленный грех,

Может быть, исчислением строгий, --

И найдешь непростительней всех.

И смотреть я не буду на чашу,

Где грехи мои в бездну летят,

И ничем пред Тобой не украшу

Мой разорванный, нищий наряд.

Но скажу я, какою тоскою

Ты всю землю Свою напоил,

Как закрыты дороги к покою,

Сколько в прошлом путей и могил.

Как в закатную серую пору

Раздается нездешний набат

И видны истомленному взору

Вихри крыльев и отблески лат.

И тогда, нагибаясь средь праха,

Прячась в пыльном земном бурьяне,

Я не знаю сомненья и страха,

Неповинна в свершенной вине.

Что ж? -- Суди. Я тоскою закатной,

Этим плеском немеркнущих крыл

Оправдаюсь в пути безвозвратном,

В том, что день мой не подвигом был.

[7]

Ни памяти, ни пламени, ни злобы, --

Господь, Господь, я Твой узнала шаг.

От детских дней, от матерней утробы

Ты в сердце выжег этот точный знак.

Меня влечешь сурово, Пастырь добрый,

Взвалил на плечи непомерный груз.

И меченое сердце бьется в ребра, --

Ты знаешь, слышишь, Пастырь Иисус.

Ты сердцу дал обличье вещей птицы,

Той, что в ночах тоскует и зовет,

В тисках ребристой и глухой темницы

Ей запретил надежду и полет.

Влеки меня, хромую, по дорогам,

Крылатой, сильной, -- не давай летать,

Чтоб я могла о подвиге убогом

Мозолями и потом все узнать.

Чтоб не умом, не праздною мечтою,

А чередой тугих и цепких дней, --

Пришел бы дух к последнему покою

И отдохнул бы у Твоих дверей.

[8]

Наступающее лето...

Сколько их, созревших нив.

В зелень земля одета,

Ветки тяжелы от цвета.

Зеленеющие нови

Соком налились зеленым.

Памяти сиротской, вдовьей

Этот сок, как реки крови.

Скоро хлынут волны, скоро,

И идет на нивы серп.

Сок зальет земли просторы,

Сгинут в красном море горы.

Не было с начала мира

Урожая тяжелее.

Серп, коса, топор, секира

Дорвались теперь до пира.

СПб.: "Искусство--СПБ", 2001.

КНИГА "СТИХИ" (1937)

Содержание

О жизни

[1] "Мне кажется, что мир еще в лесах..."

[2] "Камни на камни, скала на скалу..."

[3] "Господь всех воинств, Элогим..."

[4] "Дома земные -- в щепы, в пыль и в щебень..."

[5] "Там было молоко и мед..."

[6] "Мы не выбирали нашей колыбели..."

[7] "Всех моих усталых..."

[8] "Как капли серебра, бой башенных часов..."

[9] "Была весна, -- теперь осенний месяц..."

[10] "Слишком светлый воздух..."

[11] "Развинтил винты, ослабил скрепы..."

[12] "У каждого -- имя и отчество..."

[13] "И нищ, и болен. Был запой..."

[14] "Под ноги им душу я кину..."

[15] "Повели, как на цепи собаку..."

[16] "Людей колючие слова..."

[17] "Подвел ко мне, сказал: усынови..."

[18] "Братья, братья, разбойники, пьяницы..."

[19] "Припасть к окну в чужую маету..."

[20] "Что Ему я за братьев отвечу..."

[21] ""И каждую косточку ломит"..."

[22] "Как они живут спокойной жизнью..."

[23] "Где, Каин, твой брат, где твой Авель?.."

[24] "Что еще в пути я соберу..."

[25] "Что я делаю? -- Вот без оглядки..."

[26] "Не иные грехи проклинать..."

[27] "Трудный путь мы избирали вольно..."

[28] "Там, между Тигром и Ефратом..."

[29] "Не засыпает тяжелая кровь..."

[30] "Дух смятенный, знаешь, как бывает..."

[31] "Не то, что мир во зле лежит, -- не так..."

[32] "С какой тоской иной печати рвет..."

[33] "Спокойно, будто опытный анатом..."

[34] "Возник. Не отстает. И сердцу нудно..."

[35] "Всех демонов, всех демонов в подвал..."

[36] "Нечего больше тебе притворяться..."

[37] "Чудом Ты отверз слепой мой взор..."

[38] "Убери меня с Твоей земли..."

[39] "Никогда, ни на каком пути..."

[40] "Ты остановил на берегу потока..."

[41] "Наконец-то. Дверь скорей на ключ..."

[42] "Сопряжены во мне два духа..."

[43] "Когда-нибудь, я знаю, запою..."

[44] "Ты не изменишь... Быть одной..."

[45] "Вдруг свет упал, и видны все ступени..."

[46] "Жить в клопиной, нищенской каморке..."

[47] "Холодом по комнатам сквозняк..."

[48] "Не помню я часа Завета..."

[49] "Довольно, о, довольно, счетовод..."

[50] "Испепеляющий огонь..."

[51] "Названье улиц незнакомых..."

[52] "Какие праздничные дни..."

[53] "С народом моим предстану..."

[54] "Глуше, и туже, и крепче..."

[55] "Дверь за спиною распахнулась..."

[56] "Кирпичный дом и небосвод белесый..."

О смерти

[1] "Да, надо будет в гробовой колоде..."

[2] "Как удочка на землю тянет рыбу..."

[3] "Подвяжут белым платом челюсть..."

[4] "Прикидываешь тесную колоду..."

[5] "Взял за руку и прочь повел меня..."

[6] "Земля человека не хочет..."

[7] "Не все ль равно? Сначала заболею..."

[8] "Ни сахаром, ни калачами..."

[9] "Все обычно: кому-то худо..."

[10] "Последнее солнце и день наш последний..."

[11] "Уже и солнца шар не раскален..."

[12] "Как хорошо, что есть глухая ночь..."

[13] "Распахивают полосу. Курится пар..."

[14] "Знаю я, что будет тишина..."

[15] "Господи, на этой вот постели..."

[16] "Вот ты в размеренный планетный круг..."

[17] "Не слепи меня, Боже, светом..."

[18] "Сила мне дается непосильная..."

[19] "Я струпья черепком скребу..."

[20] "Не укрыться в миросозерцанье..."

[21] "Прославь бессмыслицу и тлен..."

[22] "Из недр восстали мертвецы..."

[23] "Не буду ничего беречь..."

[24] "О, горлица моя, лети, лети же..."

[25] "Нет, и скала несокрушимой веры..."

[26] "С осенними листьями вместе..."

[27] "Господь мой, я жизнь принимала..."

[28] "Нет, только грусть и тонкий запах тленья..."

[29] "Каждая мышца свинцом налита..."

О жизни

[1]

Мне кажется, что мир еще в лесах,

На камень камень, известь, доски, щебень.

Ты строишь дом, Ты обращаешь прах

В единый мир, где будут петь молебен.

Растут медлительные купола...

Неименуемый, нездешний Некто,

Ты нам открыт лишь чрез Твои дела,

Открыт нам, как великий Архитектор.

На нерадивых Ты подъемлешь бич,

Бросаешь их из жизни в сумрак ночи.

Возьми меня, я только Твой кирпич,

Строй из меня, непостижимый Зодчий.

[2]

Камни на камни, скала на скалу.

Вздыбленных скал сероватые груды.

Бьющий в начале, приемли хвалу,

Сам Безначальный, Предвечный, Премудрый.

Вижу, -- подъят указующий перст,

Чертит средь бездны чертеж о живущем.

Хаос шевелится, хаос отверст,

Хаос чреват всем твореньем грядущим.

Вечной завесой закрыт Ты теперь, --

Только нежданно средь молний и грома

В мир отверзаешь широкую дверь

Из Твоего недоступного дома.

Тварь среди хляби и медленных туч,

В недрах печальных укрывшись глубоко,

Видит на небе сияющий луч,

Средь треугольника грозное Око.

[3]

Господь всех воинств, Элогим,

Всемощный и всевечный, Сущий, --

Лежит ничтожным и нагим

Мой мир пред волей всемогущей.

Своих слепых законов ряд,

Как колесо в веках вращает,

И отражает Божий взгляд,

Премудрость Божью воплощает.

И вечной Божьей Славы Свет,

И воплощенье Сына-Слова,

И благодатный Параклет

Глядятся в прах лица земного.

И мы за гранью вещества,

В домостроительной работе

Предвидим сроки торжества, --

Преображенье темной плоти.

[4]

Дома земные -- в щепы, в пыль и в щебень.

Раскол в семью и государства в прах.

Волны Твоей серебропенный гребень

Несет с собой отчаянье и страх.

Средь хаоса -- отчизны вечной почва,

Средь хляби водной -- каменный оплот.

Среди пустынь -- касанье длани Отчей

И солнца незакатного восход.

Прошли века или прошли мгновенья,

Иль в будущем, там, у Тебя в раю

Я вместе с ангелами песнопенья

Пред ликом пламенеющим пою.

[5]

Там было молоко и мед,

И соки винные в точилах.

А здесь -- паденье и полет,

Снег на полях и пламень в жилах.

И мне блаженный жребий дан, --

В изодранном бреду наряде.

О Русь, о нищий Ханаан,

Земли не уступлю ни пяди.

Я лягу в прах, и об земь лбом.

Врасту в твою сухую глину.

И щебня горсть, и пыли ком

Слились со мной во плоть едину.

[6]

Мы не выбирали нашей колыбели,

Над постелью снежной пьяный ветер выл.

Очи матери такой тоской горели,

Первый час -- страданье, вздох наш криком был.

Господи, когда же выбирают муку?

Выбрала б, быть может, озеро в горах,

А не вьюгу, голод, смертную разлуку,

Вечный труд кровавый и кровавый страх.

Только Ты дал муку, -- мы ей не изменим,

Верные насмерть терзающей мечте,

Мы такое море нашей грудью вспеним,

Отдадим себя жестокой красоте.

Господи, Ты знаешь, -- хорошо на плахе

Головой за вечную отчизну лечь.

Господи, я чую, как в предсмертном страхе

Крылья шумные расправлены у плеч.

[7]

Всех моих усталых

На путях свободы

Братьев сбереги...

Шлюзы на каналах,

Полновесны воды,

От дождя круги.

Заблужусь средь улиц,

В этажах нависших,

Средь чужих людей.

Где же мед твой, улей?

Что под мшистой крышей?

Покажи скорей.

С колотушкой двери,

Пиво ледяное,

Аисты в гнезде.

Пусть живут, как верят,

Сонного покоя

Не найдешь везде.

О себе ж -- глазаста,

На чужое зряча,

Чуть взгляну, -- мое.

Только слишком часто

Слышу, -- песни плача

Колокол поет.

[8]

Как капли серебра, бой башенных часов,

Им отвечают все задумчиво и нежно.

О ангел трубный, у твоих святых весов

Уравновешены две чаши безнадежно.

Зеленовато-сер и мутно-вял канал,

Прибрежные кусты отражены в цветеньи.

О ангел вечности, еще ты не устал

Считать, считать, считать текущие мгновенья.

Смотри, -- здесь даже камни сонно устают,

Колокола, и те не очень голосисты.

О ангел гибели, ты покажи приют

Средь вечности твоей для этой плоти чистой.

Преображенная усталостью своей,

Она за каплей числит капли золотые, --

Веков далеких звон, и звон далеких дней

На чаши вечности Божественно-пустые.

[9]

Была весна, -- теперь осенний месяц.

Спокойна так же тихая вода,

Такая ж мера светлых равновесий,

И не уйти отсюда никуда.

На берегах уснувшего канала

Иль в уличках, где вечно спят дома,

Мне кажется, я душу потеряла;

Потерянному радуюсь сама.

Пойти еще по набережным смежным,

Средь красноватых, как загар, камней.

Вот бьют часы таким заветом нежным,

Небесным зовом родины моей.

Собор, и крыши, и людские лица,

И сонных вод зеленая струя, --

О, город, город, что-то здесь случится,

Со мной случится, -- не избегну я.

Все прошлые дела, обиды, тяжесть,

Усталость медленных и горьких дней,

Все непробудным сном на душу ляжет,

Под бой часов, средь четкости твоей,

Серо-зеленый город Страсбург.

[10]

Слишком светлый воздух,

Ветер слишком острый.

Это отдых, отдых, --

Сзади версты, версты.

Камни, церкви, люди, --

Льется светлый воздух.

Знаю, -- будет, будет

Тихогласый отдых.

В тихости звенящей

И в небесной сини

Вот Он, всецелящий,

Боже, Отчий Сыне.

[11]

Развинтил винты, ослабил скрепы

И вином насытил темноту.

Фонари в туманном небе слепы,

Улицы открыли наготу.

Лица женские одутловаты, --

Непригляден и тосклив разврат.

Облака, как клочья грязной ваты.

Улицы -- дороги в черный ад.

Негры бродят в синих, грязных блузах,

Кто так сочетал порок и труд?

И неужто в этих грешных узах

Люди нищие Твои умрут?

Все смотрю на эти перекрестки, --

Что ни перекресток -- Божий крест.

Ветер кружится морской и хлесткий

Средь заплеванных, проклятых мест.

Не хочу я никаких условий, --

Без условий за Тобой пойду.

Все пронжу Исусовой любовью

В этом грустном и лихом аду.

Марсель

[12]

У каждого -- имя и отчество,

И сроки рожденья и смерти.

О каждом -- Господне пророчество:

Будьте внимательны, верьте.

Любить их нельзя в отвлеченности,

Ничто в них ни тень и ни малость.

И каждый в своей обреченности

Ввергает нас в терпкую жалость.

И жалостью сердце подточено.

Чем мучили Божее Слово?

Плевками, ударом, пощечиной?

Венцом из колючек терновых?

Иль чашей в саду Гефсимании?

Нет, мучило братьев по плоти

Убогое в мире страдание

В болезни, в грехе и в работе.

Посмотришь, -- и силы украдены...

Пред светлым и благостным раем

На крестной Твоей перекладине

Мы с ними себя распинаем.

[13]

И нищ, и болен. Был запой.

Прошел. Болит руки обрубок.

Еще осушит он, слепой,

Веселия иного кубок.

О, мель спокойных городов, --

Девятый вал ушел к другому.

Лишь не тревожить муть годов,

Души многострадальной омут.

А в прошлом -- голод, смерть и кровь.

А в прошлом -- вихри, беды, войны.

О, узнаю тебя, любовь,

И бремя жалости запойной.

[14]

Под ноги им душу я кину, --

Чужое страдание жжет.

Водой запивают мякину,

И горек работы их мед.

Сейчас умирает на койке

В больничной палате один,

Другой пропивает у стойки

Тяжелую память годин.

Тоска и беспутная тяжесть.

Работай, трудись и трудись.

Никто на земле не покажет

Дорогу широкую ввысь.

Бездумное племя, куда ты

От фабрик, заводов, потом?

Чу, в небе сшибаются латы, --

Там крылья, и копья, и гром.

Не здесь, на земле, между нами, --

Нет, бой над бываньем возник.

Сверкает огнем пред полками

Сияющий Архистратиг.

[15]

Повели, как на цепи собаку,

И наручник на руку надели.

Иль ввязался в пьяную он драку?

Иль схватили ночью на постели?

Он -- приземистый и низколобый.

Да не все ль равно какой? -- Их много.

Имя им -- разврат, нужда и злоба,

Каторжная каждому дорога.

Здесь воронка к самой преисподней,

Скат крутой до горестного ада...

Помнить о любви Господней

И молиться надо.

[16]

Людей колючие слова,

О, рвите, рвите душу в клочья.

Ты, непокорствующая голова,

Ты слышишь, слышишь -- дни пророчат.

Когда я соберу весь мед

Со всех пустынь, со всех колючек,

Тогда небесный звон плеснет,

Небесный свет разрежет тучи.

И сердце кровью изойдет

О каждом беспризорном Ваньке,

Пока не совершит полет

На землю мой Хранитель-Ангел.

Он исцелит заноз укол,

Введет он души беспризорных

Туда, где дом, постель и стол

Средь снежных далей, далей горных.

И там, на небе, высоко,

Не помня о земном соблазне,

Небесным пьяны молоком,

Мы с Ваньками устроим праздник.

[17]

Подвел ко мне, сказал: усынови

Вот этих, -- каждого в его заботе.

Пусть будут жить они в твоей крови, --

Кость от костей твоих и плоть от плоти.

Дарующий, смотри, я понесла

Их нежную потерянность и гордость,

Их язвинки и ранки без числа,

Упрямую ребяческую твердость.

О, Господи, не дай еще блуждать

Им по путям, где смерть многообразна.

Ты дал мне право, -- говорю, как мать,

И на себя приемлю их соблазны.

[18]

Братья, братья, разбойники, пьяницы,

Что же будет с надеждою нашею?

Что же с нашими душами станется

Пред священной Господнею Чашею?

Как придем мы к нему неумытые?

Как приступим с душой вороватою?

С раной гнойной и язвой открытою,

Все блудницы, разбойники, мытари,

За последней и вечной расплатою?

Будет час, -- и воскреснут покойники, --

Те, -- одетые в белые саваны,

Эти, -- в вечности будут разбойники,

Встанут в рубищах окровавленных.

Только сердце влечется и тянется

Быть, где души людей не устроены.

Братья, братья, разбойники, пьяницы,

Вместе встретим Господнего Воина.

[19]

Припасть к окну в чужую маету

И полюбить ее, пронзиться ею.

Иную жизнь почувствовать своею,

Ее восторг, и боль, и суету.

О, стены милые чужих жилищ,

Раз навсегда в них принятый порядок,

Цепь маленьких восторгов и загадок, --

Пред вашей полнотою дух мой нищ.

Прильнет он к вам, благоговейно-нем,

Срастется с вами... Вдруг Господни длани

Меня швырнут в круги иных скитаний...

За что? Зачем?

[20]

Что Ему я за братьев отвечу,

Когда просто не ведаю, как

Выносить очередную встречу,

Разговоры про труд и кабак?

Будто кто-то каленой иголкой

Выжег в душах надежду дотла.

И в надеждах, в призывах что толку?

Толк от жирного только котла.

Поработал, -- наешься и выпей.

А напьешься, -- слегка посудачь.

Тихо плавай по жизненной зыби,

Вспоминай о былом и не плачь.

А в былом все молочные реки,

А в былом все орехи да мед...

Братья, братья мои, человеки,

Вот над миром сияющий Некий

Нищим духом блаженство несет.

[21]

"И каждую косточку ломит,

И каждая мышца болит.

О, Боже, в земном Твоем доме

Даже и камень горит.

Пронзила великая жалость

Мою истомленную плоть.

Все мы -- ничтожность и малость

Пред славой Твоею, Господь".

Мне голос ответил: "Трущобы --

Людского безумья печать --

Великой любовью попробуй

До славы небесной поднять".

[22]

Как они живут спокойной жизнью,

Когда ветер облака метет,

Когда каждую минуту может брызнуть

Дождь неистовый потопных вод?

Дети с куклой, женщины с вязаньем,

Пчелы с медом, -- множество труда.

Как успеть с грехом и наказаньем,

Как успеть до Страшного Суда?

[23]

Где, Каин, твой брат, где твой Авель?

Ты мертвого брата оставил.

Стенай же, проклятый, и кайся.

Никто не подаст тебе, Каин,

Ни отпущенья, ни Тайн, --

По мертвой пустыне скитайся.

Владыка печатью багровой

К скитанью мой дух уготовал,

Чтоб зверь и убийца не трогал.

Я брата всегда предавала,

И в жизни любила я мало,

И ненавидела много.

Владыка, я Авелю сторож,

Я брату слуга и опора,

Я брату и раб, и предтеча.

Я Авелю путь уготовлю,

Я Авеля скорбь славословлю,

Его я подъемлю на плечи.

[24]

Что еще в пути я соберу

На свою непутевую голову?

Грызть железную просфору,

Пить горячее олово.

[25]

Что я делаю? -- Вот без оглядки

Вихрь уносится грехов, страстей.

Иль я вечность все играла в прятки

С нищею душою своей?

Нет, теперь все именую четко, --

Гибель значит гибель, грех так грех.

В этой жизни, дикой и короткой,

Падала я ниже всех.

И со дна, с привычной преисподней,

Подгребая в свой костер золу,

Я предвечной мудрости Господней

Возношу мою хвалу.

[26]

Не иные грехи проклинать,

Не стремиться к иной добродетели, --

О моем троекратном, о петеле,

Все о нем буду я вспоминать,

Чтоб глаза выплакать.

Вот нагой в ночь укрылся, исчез,

А других сторожа не заметили.

О вскричавшем заутро, о петеле,

Надо помнить средь мертвых небес,

Чтоб глаза выплакать.

Крест на гору Учитель унес, --

Предстоятели там, там свидетели.

Об алекторе помню, о петеле,

Надо бездну соленую слез,

Чтоб глаза выплакать.

[27]

Трудный путь мы избирали вольно,

А теперь уж не восстать, не крикнуть.

Все мы тщимся теснотой игольной

В Царствие небесное проникнуть.

Не давал ли Ты бесспорных знаков?

И не звал ли всех нас, Пастырь добрый?

Вот в бореньи мы с Тобой, как Яков,

И сокрушены Тобою ребра.

[28]

Там, между Тигром и Ефратом,

Сказали: юности конец.

Брат будет смертно биться с братом,

И сына проклянет отец.

Мы больше не вернемся к рощам

У тихих вод Твоих возлечь,

Мы ждем дождя посевам тощим,

В золе мы будем хлеб наш печь.

Тебе мучительно быть с нами,

Бессильный грех наш сторожить.

Создал нас светлыми руками, --

Мы ж в свете не умеем жить.

[29]

Не засыпает тяжелая кровь,

Ветер доносится острый и резкий.

Древняя родина вспомнилась вновь,

В воздухе трубы, и вихри, и плески.

Нет, не насытиться, только хлебнуть

Хаоса пьяную, мутную брагу.

Древней бессмыслицы темная жуть

Тянет и мчит к роковому оврагу.

Только коснуться мне, только припасть

К недрам, поющим про вечную смену.

Кружатся вихри, вздымается страсть, --

Это дорога к последнему плену.

Если же хочешь и можешь спасти,

Ты, одолевшая древнего змия,

Душу смятенную перекрести

Тихой рукою, Мария.

[30]

Дух смятенный, знаешь, как бывает, --

Вдруг пробьет какой-то вещий час, --

И Господняя рука терзает,

Мучает, палит, карает нас.

Все пронзит и все наименует.

Господи, ужели пустота?

И каким мертвящим ветром дует,

Душу ветром топит высота.

Будто в произволе я проклятом,

Будто в вихре, в хаосе, во тьме.

Закружилась, безответный атом,

Потеряла путь к родной земле.

Господи, дай только искру света,

А иначе ослепит нас мрак...

Вижу я, -- огнистая комета

Чертит в хаосе кровавый знак.

[31]

Не то, что мир во зле лежит, -- не так,

Но он лежит в такой тоске дремучей.

Все сумерки, -- а не огонь и мрак,

Все дождичек, -- не грозовые тучи.

За первородный грех Ты покарал

Не ранами, не гибелью, не мукой, --

Ты просто нам всю правду показал

И все пронзил тоской и скукой.

[32]

С какой тоской иной печати рвет

И с отвращением читает книгу.

Как камень сердце, дух его как лед,

И в рабство жизнь дана страстному игу.

И кается иной. Потоком слез

Смывает он кровавые страницы.

Он был раздавлен тяжестью колес

Летящей мимо Божьей колесницы.

Иной себя по медленным строкам,

За словом слово, будто жемчуг нижет.

Он строит дух как некий светлый храм,

На вольный подвиг тихо душу движет.

И я читаю книгу жития,

Слежу дороги на предгорьях рая.

О, долгий путь. И как ничтожна я,

Как слушаюсь, себя не понимая.

Одним Ты дал, как жизни знак, стрелу,

Другим даешь молитвы, пост, вериги.

Одним даешь перо, другим -- пилу.

Как вычитать свое в священной книге?

Уж очень перепутал Ты узор

Заглавной буквы на моей странице.

В нем якоря треххвостого упор

И крылья человековидной птицы.

[33]

Спокойно, будто опытный анатом,

Я разложу души моей состав, --

Костяк и сердце, кровь и каждый атом.

И под ланцетом душу распластав,

Измерю все, что силу убивало,

Измерю меру всех земных отрав.

О, кровь уже давно черна, не ала,

Давно не быстро, медленно течет,

Как реки полноводные, устала.

Два тяжкие крыла душа несет.

Мы эти крылья тоже распластаем

И вычислим возможный их полет.

Костяк тяжеловесен. Чертит краем

Крыло такое низко по земле,

И не равняется пернатым стаям.

Устало хлопает в туманной мгле

Над сизою водой, такой тягучей,

Багряной искрой в стынущей золе.

Но мышц сплетенья у крыла могучи, --

Души зажившейся тяжелый вес,

Все пронесут через поток ревучий.

К тем берегам, где низок край небес.

[34]

Возник. Не отстает. И сердцу нудно.

У сердца новый многопудный вес.

Что спрятался? Узнать нетрудно, --

Ко мне приставленный ты бес.

Со мною рядом шлепаешь уныло.

Не прогоню. Не бойся. Помолчи,

Я помню, -- все иначе было,

И я дала тебе ключи.

Не враг, и не противник, и не спорщик,

Который бы на слово десять слов, --

Ты комнаты моей уборщик, --

Мети же сор из всех углов.

Подымешь пыль, напомнишь все былое,

Размечешь весь мой многотрудный сор, --

Ну что ж? Мети. Не знай покоя.

Ты только честный бес, не вор.

И сердце медленно отяжелело...

Чего же, дух, был ты недавно горд?

Чего же ты, душа, хотела?

Все вымел мой унылый черт.

Еще скользнул по смятому он платью

И вышел, двери за собой прикрыв.

А ты гордился благодатью,

Ты верил в огненный порыв.

Ляг на постель без воли и без силы,

Сложивши пальцы в крепкий крестный знак.

Одна немереная милость

Поможет просветить твой мрак.

[35]

Всех демонов, всех демонов в подвал,

Чтоб не мешали строить колокольню,

Вот колокол отлит. Гудит металл.

О, колокол, о, колокол мой вольный.

И бесов всех сковать и под замок.

Молчите, тихо, тише, бесенята.

Последний день настал, последний срок,

Конец для вашей вольности проклятой.

И вихри кружатся, и тянет гарь,

Оттуда тянет, все из тьмы кромешной.

О, колокол, мой колокол, ударь,

Обрушь потоп, на мир излейся грешный.

[36]

Нечего больше тебе притворяться,

За непонятное прятать свой лик.

Узнавшие тайну уже не боятся, --

Пусть ты хитер, и умен, и велик.

И не обманешь слезинкой ребенка,

Не восстановишь на Бога меня.

Падает с глаз наваждения пленка,

Все я увидела в четкости дня.

Один на один я с тобой, с сатаною,

По Божью веленью, как отрок Давид.

Снимаю доспехи и грудь я открою.

Взметнула пращою, и камень летит.

В лоб. И ты рухнул. Довольно, проклятый,

Глумился над воинством ты, Голиаф.

Божию силу, не царские латы

Узнал ты, навеки на землю упав.

Сильный Израилев, вижу врага я,

И Твоей воли спокойно ищу.

Вот выхожу без доспехов, нагая,

Сжавши меж пальцев тугую пращу.

[37]

Чудом Ты отверз слепой мой взор,

И за оболочкой смертной боли

С моей волей встретились в упор

Все предначертанья черной воли.

И людскую немощь покарав,

Ты открыл мне тайну злого чуда.

Господи, всегда Ты свят и прав, --

Я ли буду пред Тобой Иуда?

Но прошу, -- нет, -- даже не прошу, --

Просто говорю Тебе, что нужно.

Благодать не даруй по грошу,

Не оставь меня пред злобой безоружной.

Дай мне много, -- ангельскую мощь,

Обличительную речь пророка.

В каждом деле будь мне жезл и вождь,

Солнце незакатное с Востока.

Палицей Твоею быть хочу

И громоподобною трубою.

Засвети меня, Твою свечу,

Меч покорный и готовый к бою.

И о братьях: разве их вина,

Что они как поле битвы стали?

Выходи навстречу, сатана,

Меч мой кован из Господней стали.

[38]

Убери меня с Твоей земли,

С этой пьяной, нищей и бездарной,

Боже Силы, больше не дремли,

Бей, и бей, и бей в набат пожарный.

Господи, зачем же нас в удел

Дьяволу оставить на расправу?

В тысячи людских тщедушных тел

Влить необоримую отраву?

И не знаю, -- кто уж виноват,

Кто невинно терпит немощь плоти, --

Только мир Твой богозданный -- ад,

В язвах, в пьянстве, в нищете, в заботе.

Шар земной грехами раскален,

Только гной и струпья, -- плоть людская.

Не запомнишь списка всех имен,

Всех, лишенных радости и рая.

От любви и горя говорю, --

Иль пошли мне ангельские рати,

Или двери сердца затворю

Для отмеренной так скупо благодати.

[39]

Никогда, ни на каком пути

Ты, ведущий, не даруешь встречи,

Но дано мне за Тобой идти,

И иду. Согнуло время плечи.

Если многочасовых молитв

От меня Ты принимать не хочешь,

Брошу их. А сердце вновь горит.

Нет Тебя. Ты снова в дали Отчей.

Многомыслия тяжелый труд

Тоже мне Тебя не открывает,

А ступени эти всех ведут

К воротам сияющего рая.

Слава Отчая. Закрыв глаза,

Чтоб не видеть, только чую -- здесь Ты.

Люди -- этой славы образа --

Подают таинственные вести.

То Ты рядом, то Ты впереди,

О, Неузнанный, Нездешний, Некто,

Господи, когда-нибудь приди,

До того, как закричит алектор.

Господи, не видя, но любя,

За Тобой тянусь не вольной волей.

В час закатный я добьюсь Тебя

Всем залогом пота и мозолей.

Ночью Ты в борьбе меня сразишь

И Тобою сокрушатся ребра.

Не пущу, коль не благословишь,

Мой соратник добрый.

[40]

Ты остановил на берегу потока,

У Йордана, в полночь, яростный, крылатый.

Бились мы с Тобой до заревого срока,

И тела сплетались, и сшибались латы.

Долго никому победа не давалась.

Или были в силе мы равны, как братья?

Вдруг в душе моей упорство оборвалось,

Грудь стеснилась сразу в каменных объятьях.

Ты сломал ребро мне. Падая средь праха,

Я схватил Твой огневидный плащ руками.

Отчего в тот час Ты не внушил мне страха,

Ты, владеющий небесными полками?

Не могу пустить Тебя, Соратник-Боже,

Не приняв от рук Твоих благословенья.

Тут Ты дланью лба дотронулся. На коже

Вечность чую я Твое прикосновенье.

Хромота моя теперь благословенна:

Это знак таинственный борьбы священной.

[41]

Наконец-то. Дверь скорей на ключ.

Как запущено хозяйство в доме,

В пыльных окнах еле бьется луч.

Мыши где-то возятся в соломе.

Вымету я сор из всех углов.

Добела отмою стол мочалой,

Соберу остатки дум и слов,

И сожгу, чтоб пламя затрещало.

Будет дом, а не какой-то склеп,

Будет кров, -- не душная берлога.

На тарелке я нарежу хлеб,

В чаше растворю вина немного.

Сяду, лоб руками подперев,

(Вот заря за окнами погасла).

Помню повесть про немудрых дев,

Как не стало в их лампадах масла.

Мутный день, потом закат, закат,

Ночь потом, -- и тишина бормочет.

Холодом рассветным воздух сжат,

Тело сну противиться не хочет.

Только б не сковал мне волю сон.

Пахнет пол прохладной тишиною.

Еле видны рамы у окон,

Все налито гулкой чернотою.

Дух, боренье в этот час усиль.

Тише. Стук. Кричит пред утром петел.

Маслом сыт в лампаде мой фитиль.

Гость вошел. За ним широкий ветер.

<28.III 1935 г.>

[42]

Сопряжены во мне два духа, --

Один спокойно счет ведет:

Сегодня воля, завтра гнет,

Сегодня горечь, завтра мед,

Всему есть мера, есть и счет...

И стукают костяшки глухо...

Другой -- несчетный и бродяга,

Слепых и нищих поводырь.

Ну что ж? Пустырь, так чрез пустырь,

Сегодня вдаль, а завтра вширь,

А послезавтра в небо тяга.

Пророчит он о граде, трусе,

О волнах огненной реки, --

И дал его мне в вожаки

Ты, Господи Исусе.

[43]

Когда-нибудь, я знаю, запою

О неподвижности, о мерной мере.

Ведь не поспешны ангелы в раю

И мудрые не суетятся звери.

И только тот, кто создан в день шестой,

Кто мост меж жизнью тварной и Господней,

Все мечется в своей тоске пустой,

Свободней духов и зверей безродней.

Навек покинув эту плоть мою,

Такую же, в какой томятся звери,

В Твоем прохладном, голубом раю

Когда-нибудь, я знаю, запою

О неподвижности, о мерной мере.

[44]

Ты не изменишь... Быть одной...

О, нет, делить труды, заботы,

Мечтанья о земле родной,

Плоды от будничной работы, --

Веселье, грусть, тепло и хлеб...

Да, все делить... Да только все ли?

А вот когда уж нету скреп

И дух бушует в вольной воле,

И в муке и в восторге он

Вопит безумно: аллилуйя,

От всех запретов разрешен...

Делить вот это не могу я...

[45]

Вдруг свет упал, и видны все ступени

От комнаты, где стол, плита, кровать,

Где только что развернута тетрадь, --

Куда-то вдаль, где облачные тени,

И вдаль еще, где блещет благодать.

Так сильно связано все в жизни в узел вечный:

И неба синь, и улиц серый прах,

И детский звонкий крик, и смысл в стихах, --

Что кажется, -- вот пьяный нищий встречный, --

А за спиной широких крыл размах.

Пронзительным лучом, крепчайшей нитью

Отсюда мы уводимся за грань.

И средь людей гудит иная брань,

И кажется, что к каждому событью

Касается невидимая длань.

[46]

Жить в клопиной, нищенской каморке,

Что-то день грядущий принесет?

Нет, люблю я этот тихий гнет,

О, Христос, Твой грустный мир прогорклый.

Выцветшие грязные обои,

Лампы свет однообразно тускл.

Мир Твой горький, горький, Иисус,

Узнаю я в трудовом покое.

Не внезапно, не в иные сроки,

А все время, с горем пополам,

По моим по сумрачным углам

Виден мне простор иной, широкий.

Нищенство и пыль, и мелочь, мелочь,

И забота, так что нету сил...

Но не Ты ль мне руку укрепил?

Отвратил губительные стрелы?

Все смешалось -- радость и страданье,

Теснота и ширь, и верх и дно,

И над всем звенит, звенит одно

Ликованье.

[47]

Холодом по комнатам сквозняк.

Ходит ветер, ключник быстроногий,

Хлопнул дверью, взвился на пороге, --

Ветер странник и мирской бедняк.

Хорошо жить в мире на юру,

С ветром о Господней правде спорить,

Хорошо мне человечье горе

Позабыть в осеннюю пору.

Не бояться никаких окраин,

С легким небом дымовейным слиться,

Вместе с миром Божьим причаститься

Всечестных и страшных Тайн.

[48]

Не помню я часа Завета,

Не помню Божественной Торы.

Но дал Ты мне зиму и лето,

И небо, и реки, и горы.

Не научил Ты молиться

По правилам и по законам, --

Поет мое сердце, как птица,

Нерукотворным иконам:

Росе, и заре, и дороге,

Камням, человеку и зверю.

Прими, Справедливый и Строгий,

Одно мое слово: я верю.

<2.I 1933 г.>

[49]

Довольно, о, довольно, счетовод.

Ты вихрей не исчислишь, вихрей много, -

Они сломают правильность итога

И перепутают число и год.

Вот жизнь моя. Не думай подсчитать

И по графам разметить ты не пробуй,

Как от пеленок вихрями до гроба

Не устает Господь меня пытать.

Не вгонишь в строку, не замкнешь в число

Дней осиянных вихревые дуги,

Смотри, смотри, в каком блаженном круге

По океану мой корабль несло.

Смотри, наперекор тебе, опять

С восторгом вольным сочетаю тяжесть.

Тяжелый груз на вихри цепью ляжет, --

И вихри смогут этот груз измять.

[50]

Испепеляющий огонь

Приходит от далекой воли.

А здесь вглядись в мою ладонь,

В корявые мои мозоли.

Благословен спокойный труд

Среди полей мирских и весей.

Блаженно люди спину гнут

Под легким сводом поднебесий.

Я знаю, что Христос трудом

Навеки освятил рубанок.

И мы трудом как часть войдем

Домостроительного плана.

Коси косой, пили, стучи, --

Из хаоса мы храм построим.

И в этот храм одни ключи --

Изнеможенье трудовое.

[51]

Названье улиц незнакомых.

Заглядываю в пасть ворот.

Еще последний поворот, --

И наконец я буду дома.

Вот в дымном небе лунный серп.

Вечерней прелести разливы.

Бегу. Ищу нетерпеливо

Неведомых весов и мер.

Иду среди спокойных мест,

Среди спешащего народа.

Тяжелокрылая свобода

Подъяла в зелень небосвода

Единственный мне данный крест.

[52]

Какие праздничные дни --

Чем дальше в жизнь, тем чаще, чаще.

Мне кажется трава сродни,

И старый дуб -- мой милый пращур.

Когда-нибудь Тебе на суд

Я с грустью принесу любовной

Полей родимых изумруд

И прах земли единокровной.

Единая нас носит мать,

Единая растит утроба.

И как Ты можешь покарать

Свое подобие и образ?

Мы выйдем из могил и нор, --

Зверь, камень, человек, растенье, --

И предрешит Твой приговор

Всеобщее восстановленье.

Лето 30

[53]

С народом моим предстану,

А Ты воздвигнешь весы,

Измеришь каждую рану

И спросишь про все часы.

Ничто, ничто мы не скроем, --

Читай же в наших сердцах, --

Мы жили, не зная покоя,

Как ветром носимый прах.

Мы много и трудно грешили,

Мы были на самом дне,

Мечтали средь грязи и пыли

О самом тяжелом зерне.

И вот он, колос наш спелый.

Не горек ли хлеб из него?

Что примешь из нашего дела

Для Царствия Твоего?

От горького хлеба жажда.

Вот эту жажду прими,

Чтоб в жажде помнил каждый

О муках милой земли.

[54]

Глуше, и туже, и крепче

Свивают проклятые смерчи,

Сметают нас в логово смерти.

Вы, погребальные свечи,

И отпевающий ветер,

Ты, синеокая вечность.

Что ж не пугаются бесы

Жертвы торжественной крестной?

Или она не воскреснет?

Вихри, и смерчи, и вести

О мертвой Христовой невесте,

Об отнятой части и чести.

Туго подвязана челюсть,

На каждом глазу пятак,

Были -- соблазны, прелесть...

Есть -- мрак...

[55]

Дверь за спиною распахнулась.

Куда? -- Из пропасти сквозняк.

И сталь невидимого дула,

Неведомая западня.

Обнажены глухие корни,

Последний ужас бытия.

А ты все тише, все покорней,

Смиренномудрая моя.

И не запомнят старожилы,

Чтоб на земле бывало так.

Смотри, -- вот кости, кровь и жилы,

Смотри, -- в глазах предсмертный мрак.

А там на дне стучат костяшки.

Подсчитывает счетовод

Твой бред безумный, вздох твой тяжкий,

И каплями кровавый пот.

Лето 30

[56]

Кирпичный дом и небосвод белесый,

Среди кофеен пыльный карнавал,

Шумят автомобильные колеса,

И пляшет тот, кто в буднях не устал.

О, этот истукан молвы стоустой, --

Оделись в чистое, пьют на углах.

И ясно вдруг, что в мире стало пусто,

Один кирпич да камень, пыль да прах.

В глухой дали прямолинейных улиц,

Там, где смолкает пыльный карнавал,

Я вдруг почувствую расстрела пули

И в небеса бесцветные провал.

В душе моей предвиденье заныло:

И пыль, и карнавал, -- все будет так.

А может быть, давно все это было,

И нет уже, -- и всепобеден мрак.

О смерти

[1]

Да, надо будет в гробовой колоде

Всего совлечься, -- о, не только чувств,

Но даже мыслей, выросших в свободе,

Чтоб дух был трезв, серьезен, наг и пуст.

И души с погребальными свечами

Вокруг обстанут. Я же все одна.

И вот тогда пронзит Господь лучами

Все помыслы и душу всю до дна.

Любимых нету, и душа убога,

И бьется сердце на руках Судьи,

И смотрит Он на все движенья строго

Грехами перегруженной бадьи.

Сейчас, сейчас, сейчас в веках настанет

Последний срок, последний Божий суд, --

И ангел трубный в небеса воспрянет,

И чаши гнева в бездну упадут.

[2]

Как удочка на землю тянет рыбу,

Как над железом властвует магнит,

Так и тоска моя. Какой уж выбор,

Когда она всю опалит.

И вижу я за тонким покрывалом

Земных вещей обглоданный скелет,

И в небе, от закатной славы алом,

Горит иной, потусторонний свет.

О, как пронзительно терзает память,

Как въедливы свершенные грехи.

Зачем рифмую строки? Между нами

Жить не должны ни рифмы, ни стихи.

А мысль все возвращается упрямо,

Пытается определить теперь,

Какая будет выкопана яма,

Чтоб в ней отпраздновать мне смерть.

[3]

Подвяжут белым платом челюсть

И руки на груди скрестят,

Навек закроют мертвый взгляд, --

О, дней быстротекущих прелесть...

Пусть землю заступом и ломом

Тревожат люди для меня...

Чрез сколько лет предстану я

Таким тяжелым черноземом?

[4]

Прикидываешь тесную колоду, --

По росту ль будет мне в земле лежать.

А если я предам свою свободу,

В комок один сумею душу сжать?

И так навек срастусь с досками гроба,

И гроб так в недрах темных пропадет,

Что ни надежда, ни любовь, ни злоба

Меня от них уже не оторвет.

Доподлинно я расцвету бурьяном,

Навек корнями в глубину врасту.

И о моем безумстве окаянном

И ангел помолится на кресту.

[5]

Взял за руку и прочь повел меня.

...И город спит, и в окнах нет огня.

А Ты ведешь, неведомый Вожатый,

Летучий, огневидный и крылатый...

И в час, когда затеплится заря,

Найдем в густом бурьяне пустыря

Средь городских заброшенных окраин

Такое место святости и тайн,

Что будем мы, колена преклонив,

От высей ждать торжественный призыв,

И воздух вечности огнем обнимет...

На месте этом каждый обувь снимет...

И ринется навстречу нам звезда,

В бурьянах сердца канет навсегда.

[6]

Земля человека не хочет,

Заботы его и трудов.

Водой его стены подточит,

Развеет их силой ветров.

И будут дубравы и рощи

В безлюдьи своем зелены.

И стебель подымется тощий

В расщелинах старой стены.

Но люди земле моей милы,

Когда, завершивши свой путь,

К разверстому зеву могилы

Усталое тело несут.

Вот, в черной лежи колыбели, --

Ах, баюшки-баю-баю,

Чтоб больше ветра не гудели,

Закаты огнем не горели,

Не веяли б снегом метели,

Не мучали б тихость твою.

[7]

Не все ль равно? Сначала заболею,

И близких не узнаю. Будет жар.

Иль смертью уподоблюсь я злодею,

Иль дух уснет, от дней устал и стар.

Не все ль равно? Чрез месяц иль сегодня,

Вот в эту самую глухую ночь,

Дотянется до глаз рука Господня

И отберет весь свет от взора прочь.

Я не услышу, если будут плакать,

Ничьих молитв не буду больше знать.

Средь вечного и благостного мрака

Как каменная лягу на кровать.

Забудут. Нет людей незаменимых.

И разрушаются все склепы и гроба.

О, только б слышать: с песней серафимов

Сливается Архангела труба.

О, только б видеть отблеск вечной Славы,

В Тебе исчезнуть, триединый Свет...

Не спи, душа. Как эти дни лукавы,

Сегодня срок иль через десять лет...

[8]

Ни сахаром, ни калачами,

И ни моей копейкой медной,

Ни пламенем, и ни речами,

Ни жизнью праведной и бедной --

Ничем, ничем нельзя помочь

Там, где победна ночь.

И кто пошлет на землю рати?

И кто склонится к этим зовам?

Ты, только Ты, живому Матерь,

Воздвигнешь длань с Своим Покровом.

И кто поймет, заплачет он.

И кто заплачет, тот спасен.

[9]

Все обычно: кому-то худо,

Кровью харкает кто-то сейчас.

Все обычно, -- не будет чуда

В этот тысячу тысячный раз.

И наверное к койке больничной

Не сиделка, а смерть подойдет.

Умирать никому не привычно, --

Остальное обычно, обычно, --

Час придет, он умрет.

[10]

Последнее солнце и день наш последний

Из тысячи тысячных дней и часов.

Лишь несколько верных поймет за обедней,

Что свился, как свиток, небесный покров.

Трава полевая и звери в лесах,

И люди, -- всё в прах.

Волною последней огнистая лава

Голодный, стенающий мир Твой зальет.

О, мука какая. А сердце поет:

Тебе, показавшему солнце нам, слава.

Пусть разрывается сердце в груди.

Вот ангелы, трубы, огонь впереди.

Ей, Боже, гряди.

[11]

Уже и солнца шар не раскален,

И завершат последний круг планеты,

Кончаются все времена времен,

И тихо гаснут мировые светы.

Я облачая тело в смертный лен,

Даю Тебе последние обеты.

О, падайте, тяжелые болты

Ворот чугунных в бесконечность Божью.

Конец трудов, забот и суеты

Встречаю я с непобедимой дрожью...

А все еще в лугах цветут цветы

И ветер движет золотою рожью...

А все еще пронзает детский плач

И кто-то любит, кто-то деньги копит...

Но белый конь уже несется вскачь, --

Нездешняя рука его торопит...

Убивший время, чудотворный Врач,

Весь кубок допит...

[12]

Как хорошо, что есть глухая ночь,

Как хорошо, что есть глубокий сон,

Как хорошо, что есть слепая смерть,

Утих звериный вой среди пещер,

В домах покой, в больницах смолкнул стон,

И злая жизнь отходит смирно прочь.

Даруется живому тишина,

Ушам -- не слышать, немота -- устам,

И сердцу -- сон, и пальцам -- крестный знак.

Не тяжек им, не тяжек вечный мрак.

Как радостно кончаем счет годам.

Прими нас, вечность, пой нам, тишина...

[13]

Распахивают полосу. Курится пар.

Нечерноземная белесовата почва.

Весна. Весенний воздух яр,

И облаков несутся клочья.

Убогая душа, на что тебе теперь

Крылатость и простор бездонный, поднебесный?

Смотри: вот вырыл нору зверь

Средь недр земли сырой и тесной.

И знай, -- среди каких-нибудь спокойных мест,

Где корни трав сухих вросли глубоко в глину,

Навеки обозначит крест

Твою родную домовину.

[14]

Знаю я, что будет тишина,

Этой ночью подойдет, быть может,

И ни горе больше, ни вина,

Ничего мой дух не потревожит.

Как собака, лягу я у ног,

У хозяйских ног, средь серой персти.

И Хозяин скажет: мой щенок,

Мой щенок с взлохмаченною шерстью.

Буду видеть, как к Нему идут

Мудрые, подвижники, святые,

Чтоб отдать Ему любовь и труд,

Чтобы дал Он им венцы литые.

Буду я внимательно смотреть,

Как благословляет их Хозяин.

Хорошо мне тихо умереть,

По-собачьи, средь земных окраин.

Господи, вот глупый Твой щенок

Неумело Твои ноги лижет.

Дай мне вечность пролежать у ног, --

Только б потеплее и поближе.

[15]

Господи, на этой вот постели

(Не другую ж, в самом деле, ждать)

Пролежу предсмертные недели,

Медленно я буду умирать.

Медленно провалятся все звуки,

Выцветут все краски. И покой

Сложит костенеющие руки

Леденящей, мертвою рукой.

Разольется тихо в этом теле

Холод от макушки и до ног.

И тугим узлом подвяжет челюсть

Новый, белый, холщевой платок.

А душа, рожденный вновь младенец,

Будет вихриться там на лугах,

Воплями покроет птичье пенье,

Ангельскую песню в небесах.

Господи, Твою ручную птицу

Ты из рук пшеницей покорми,

Чтоб она забыла про пшеницу

В хаосе оставленной земли.

[16]

Вот ты в размеренный планетный круг

Влетела. Огненной дугою

В зенит метнулась, запылала вдруг,

Пчелиному подобна рою.

В восторге сыпала снопы лучей,

Сжигала неба твердь пожаром,

Средь осиянных и живых ночей

Катилась огнекрылым шаром.

Смотрела я, любуясь и любя,

На весь твой пир огня и света,

Пока Великий не умчал тебя

За грань миров, моя комета.

И я вперяю взор в ночную твердь,

Чтоб он увидел, окаянный,

Как в черноте сплелося слово: смерть

С крылатым именем Гаяны.

7.VIII 1936

[17]

Не слепи меня, Боже, светом,

Не терзай меня, Боже, страданьем.

Прикоснулась я этим летом

К тайникам Твоего мирозданья.

Средь зеленых, дождливых мест

Вдруг с небес уронил Ты крест.

Принимаю Твоей же силой

И кричу через силу: "Осанна!"

Есть бескрестная в мире могила,

Над могилою надпись: Гаяна.

Под землей моя милая дочь,

Над землей осиянная ночь.

Тяжелы Твои светлые длани,

Твою правду с трудом принимаю.

Крылья дай отошедшей Гаяне,

Чтоб лететь ей к небесному раю.

Мне же дай мое сердце смирять,

Чтоб Тебя и весь мир Твой принять.

<23.VIII 1936 г.>

[18]

Сила мне дается непосильная.

Не было б ее, давно упала бы,

Тело я на камнях распластала бы,

Вся земля, как плод, созрела,

Виноградарь уж припас

Ведра темные -- для тела,

Духу -- воздух сребробелый.

[9]

Вот и надгробный плач творю

Я над тобой, земля-праматерь.

Какую мутную зарю

Мы встретим в нынешнем закате?

Вдвоем смотрели на тебя,

На мертвый лик, лежащий в гробе, --

Смотрел лишь ветер, в рог трубя,

Смотрела я в бессильной злобе.

Ты, ветер-друг, ушел потом

Скитаться по просторам звездным,

Земля уснула- под крестом,

Под нашим пением бесслезным.

И я одна от похорон

Осталась на дорогах жизни.

Как знать, какой призывный звон

Меня вернет к моей отчизне?

Не научу ль я плакать всех,

Так, чтоб глаза от слез ослепли?

Твой путь, земля, и смерть и грех, --

Не путь ли наш, не грех, не хлеб ли?

[10]

Не голодная рысит волчиха,

Не бродягу поглотил туман, --

Господи, не ясно и не тихо

Средь Твоих оголодавших стран.

Над морозными и льдистыми реками

Реки ветра шумные гудят.

Иль мерещится мне только между нами

Вестников иных тревожный ряд?

Долгий путь ведет нас всех к покою,

(Где уж там, на родине, покой?)

Лучше по-звериному завою --

И раздастся отовсюду вой.

Посмотрите, -- разметала вьюга

Космы дикие свои в простор.

В сердце нет ни боли, ни испуга --

И приюта нет средь изб и нор.

Нашей правды будем мы достойны,

Правду в смерть мы пронесем, как щит...

Господи, неясно, неспокойно

Солнце над землей Твоей горит.

Смерть

[1]

Только к вам не заказан след,

Только с вами не одиноко,

Вы, -- которых уж больше нет,

Ты, мое недреманное Око.

Точно ветром колеблема жердь,

Я средь дней. И нету покоя.

Только вами, ушедшими в смерть,

Оправдается дело земное.

Знаю, знаю, -- немотствует ад.

Смерть лишилась губящего жала.

Но я двери в немеркнущий сад

Среди дней навсегда потеряла.

Мукой пройдена каждая пядь, --

Мукой, горечью, болью, пороком.

Вам, любимым, дано предстоять

За меня пред сияющим Оком.

[2]

Не солнце ль мертвых поднялось сегодня?

Не наступил ли день расплат?

Вот урожай пшеничный сжат,

В точилах зрелый виноград,

И медленно грядет закат

На лето благости Господней.

Мертвящий свет. А сердце так крылато!

Меж "здесь" и "там" исчезла грань.

Погибла временная брань.

Господь нас взял в святую длань,

И страж мне рек: душа, восстань, --

Вот час, вот срок, вот суд, вот плата.

[3]

Моих молитв бескрылых тонкой нитью, --

Ничтожной нитью, я держусь лишь ей.

Готов корабль к последнему отплытью,

На берегу развил все кольца змей.

Там или здесь, в порыве корабельном

Могу оставить берег я змеи,

Могу тонуть в пространстве запредельном,

Там, где блаженно тонут корабли.

А если нет? А если битве в жертву

Навек должна остаться я сама?

И час придет. И змей закончит жатву

И плевелы уложит в закрома.

[4]

Прощайте, берега. Нагружен мой корабль

Плодами грешными оставленной земли.

Без груза этого отплыть я не могла б

Туда, где в вечности блуждают корабли.

Всем, всем ветрам морским открыты ныне снасти.

Все бури соберу в тугие паруса.

Путь корабля таков, -- от берега, где страсти,

В бесстрастные Господни небеса.

А если не доплыть? А если сил не хватит?

О, груз достаточен, неприхотливо дно.

Тогда холодных, разрушительных объятий,

Наверное, мне миновать не суждено.

[5]

Мы снискиваем питие и брашно

Заклятьем первородного греха.

Мы трудимся, мы утучняем пашню,

И нашу землю бороздит соха.

И оттрудившись, тихо умираем.

Каким судом судить Ты будешь нас,

Стоящих перед осиянным раем,

Наш брат по плоти, вечный Бог и Спас?

Сын Человеческий, Домостроитель,

В обширном доме Своего Отца

Какую уготовишь нам обитель,

Какого удостоишь нас венца?

[6]

О, всепредчувствие, преддверье срока,

О, всеподготовительный восторг.

На торжищах земли закончим торг,

Проснемся, крикнем и вздохнем глубоко.

Ты, солнце вечности, восход багров,

И предрассветный холод сердце душит.

Минула ночь. Уже проснулись души

От утренних туманно-теплых снов.

И сны бегут, и правда обнажилась.

Простая. Перекладина креста.

Последний знак последнего листа, --

И книга жизни в вечности закрылась.

Примечания

Из книги "Стихи". Мать Мария. Стихи / Изд. общества друзей матери Марии / Предисл. Г. А. Раевского. Париж, 1949. Книга была издана Обществом друзей м. Марии и посвящена памяти И. И. Фондаминского. Отдельные стихи из нее перепечатывались неоднократно. В целом виде книга воспроизводится впервые. В настоящей публикации исключен только небольшой раздел "Ранние стихи" (из "Руфи"), произведены уточнения отдельных текстов по книге С. Гаккеля, хранителя рукописей большинства стихотворений м. Марии.

ВЕСТНИКИ

С. 162. "Близорукие мои глаза..."

И людские слабые тела <...> / Рухнут, как убогое жилище... -- образ из послания апостола Павла, ср.: "...когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный" (2 Кор 5: 1).

Господи Иисусе, / Ей, гряди... -- См. примеч. к с. 145--146 ("Последнее солнце и день наш последний...").

С. 162--163. "И вновь пылающий рубеж..."

Михаил Архистратиг -- см. примеч. к с. 115--117.

С. 163. "Гул вечности доходит глухо..."

Образы стих., особенно 1-й строфы, навеяны ветхозаветной книгой Екклесиаста, где "суета" -- ключевое понятие, проходящее рефреном через весь текст, а жизнь трактуется как череда повторений, постоянное возвращение "на круги своя"; ср.: "Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все -- суета и томление духа!" (Еккл 1: 14).

С. 163. "...И были вестники средь нас..."

Начало ангел вновь вострубит / Священнопламенных костров -- возвестит конец света и Последний суд (см. Отк 8: 7).

С. 164. "Крылатому вестнику ринусь навстречу..."

Крылатый вестник -- архангел Гавриил.

Предтеча -- Иоанн Креститель.

акриды -- род саранчи; по преданию, ими питался в пустыне Иоанн Креститель (см. Мф 3: 4).

Восток -- на востоке взошла звезда, возвестившая рождество Иисуса Христа в Вифлееме. Восток -- одно из именований Христа (см. Лк 1: 78).

С. 164. "Подземный гул все слышен мне..."

И голод духа утоли -- восходит к тексту книги пророка Амоса: "Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних" (Ам 8: 11).

ПОКАЯНИЕ

С. 165. "Я верю, Господи, что если Ты зажег..."

Новый Град -- новый (небесный) Иерусалим -- см. примеч. к с. 94--95 ("Волосы спускаются на лоб..."). В целом две последние строфы восходят к Апокалипсису: "И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали... <...> ...Увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба..." (Отк 21: 1-2 и след.).

преображенный Лад -- здесь: новый миропорядок, основанный на любви и согласии; ср.: "И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло" (Отк 21: 4).

С. 166--167. "Каждый час желает побороть..."

Я хочу, чтоб просияла плоть, / Жду преображенья крови. -- См. примеч. к с. 47--48 ("Кто знает, тот молчит..."), с. 72 ("Покорно Божий суд приму...").

бескровная жертва -- хлеб и вино, символизирующие Плоть и Кровь Христа во время таинства причащения. См. примеч. к с. 94 ("Ветер плачет в трубе...").

С. 168--169. "Имеющий ухо, да слышит..."

Имеющий ухо, да слышит -- измененная евангельская фраза: "кто имеет уши слышать, да слышит" (Мф II: 15; 13: 9).

Жнец в поле за жатвою вышел -- одна из апокалипсических метафор, означающих Последний суд; см. примеч. к с. 102 ("Полей Твоих суровый хлебороб...").

ПОСТРИГ

С. 169--170. "Раздваивает жизнь меня..." ...отблеск Духова огня... -- см. примеч. к с. 66. С. 170--171. "Ввели босого и в рубахе..." в рубахе -- постригаемый облачался в белую рубаху-власяницу.

простертый на полу -- см. примеч. к с. 269 ("Духов день").

нерадивый Иоанн -- вероятно, Иоанн -- московский юродивый по прозвищу Большой колпак. Ходил в веригах, с распущенными волосами и почти нагой. Порицал Бориса Годунова. Скончался в 1589 г., похоронен в Покровском (Василия Блаженного) соборе в Москве.

иное платье -- после пострига м. Мария была облачена в мантию.

брат Игнатий -- личность не установлена.

клобук -- монашеский головной убор цилиндрической формы, без полей, расширяющийся кверху.

имярек -- кто-то, некто. До совершения обряда постригаемый сохраняет свое мирское имя (Елизавета).

С. 171. "Отменили мое отчество..."

другое имя -- После пострига Е. Ю. Скобцова получила имя Мария.

С. 171. "А в келье будет жарко у печи..."

Четьи-Минеи -- жизнеописания святых, собранные по дням и месяцам года; состоят из 12 томов (по числу месяцев).

Иисусова молитва -- краткая молитва к Иисусу: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного" (Православный молитвослов. М., 1997. С. 113), основанная на скромной молитве мытаря: "Боже! будь милостив ко мне грешнику!" (Лк 18: 13).

С. 172. "Так устать, чтоб быть ничем, исчезнуть..."

клобук -- см. примеч. к с. 170--171 ("Ввели босого и в рубахе...").

Плоть истленья, праотец Адам. -- Первый человек, Адам, олицетворяет в Библии человека в его плотской, греховной ипостаси, человека тленного, то есть смертного: "Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут..." (1 Кор 15: 22; ср. 15: 47-49; Быт 3: 19).

Сион -- один из холмов, на котором расположен Иерусалим и где находился главный храм, также часто называемый Сионом.

осьмиконечный крест -- православный крест, знак распятия Христа.

СТРАНСТВИЯ

С. 172--173. "Приеду. Спросят: "Вы откуда?""

...двор Твой овчий... -- Согласно Евангелиям, все люди -- овцы единого стада (см. Мк 6: 34), чей Пастырь -- Иисус Христос.

несметной силы князь -- дьявол.

С. 173--174. "Черные фигуры двух монахинь..."

...час последней судной жатвы. -- См. примеч. к с. 102 ("Полей Твоих суровый хлебороб...").

С. 174. "Обрывки снов. Певуче плещут недра..."

мытарь -- сборщик податей и пошлин в Риме и его провинциях. У древних евреев мытарь и грешник были равнозначны.

С. 174--175. "Небесный Иерусалим..."

небесный Иерусалим -- см. примеч. к с. 94--95 ("Волосы спускаются на лоб...").

тварь дольняя -- Божье творение; земляне, люди, живущие на земле. См. примеч. к с. 136 ("Когда-нибудь, я знаю, запою...").

3-я строфа восходит к евангельской притче о богаче и нищем Лазаре, подбиравшем крохи со стола богача. Лазарь умер и был отнесен ангелом "на лоно Авраамово", а богач мучился после смерти в аду. "Лоно Авраамово" здесь означает потусторонний мир (см. Лк 16: 19-31).

С. 175. "Искала я таинственное племя...". С. Гак-кель, анализировавший рукопись, считает, что в книге 1949 г. приведены ошибочные редакции, и предлагает следующие уточнения:

-- последняя строка 1-й строфы: "Умеют радоваться в плаче"

-- последняя строка 3-й строфы: "Бездомных, голых и бесхлебных"

-- последняя строка 4-й строфы: "Приявший рабий знак, осанна"

(см.: Гаккель. С. 102--103).

осанна -- см. примеч. к с. 148--149.

С. 175--176. "Земли Твоей убогое житье..."

Был этот тварный мир добро зело... -- восходит к библейскому церк.-слав. тексту, в котором говорится о завершении мироздания: Бог увидел, что "се добро зело" ("И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма" -- Быт 1: 31). Этот мир, сотворенный Господом (тварный), был осквернен грехопадением Адама и Евы.

Солнце незакатного полудня... -- Солнце -- одно из именований Христа.

С. 176. "Благовестительство. Се -- меч..."

Светлолицый -- Иисус Христос. Это определение, видимо, опирается на евангельский рассказ о преображении Господнем, когда Он открыл ученикам Свое мессианское достоинство: "И преобразился перед ними; и просияло лицо Его как солнце..." (Мф 17: 2). Светом Его неоднократно именует апостол Иоанн (см. Ин 1: 4, 9, 8: 12, 12: 35, 46).

С. 176--177. "Закрутит вдруг средь незнакомых улиц..."

Архангелы, ангелы, господства, серафимы -- различные ангельские чины. См. примеч. к с. 248 ("Мельмот Скиталец").

С. 177. "Я высоко. Внизу тюки, бочонки..."

скрижаль -- см. примеч. к с. 159 ("Вижу одежды сияющий край...").

С. 177--178. "Кто я, Господи? Лишь самозванка..."

камень краеугольный -- одно из именований Христа; христиане имеют "Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм" (Еф 2: 20-21); см. также у пророка Исайи: "Я полагаю в основание на Сионе камень, -- камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верующий в него не постыдится" (Ис 28: 16).

чиноположник -- тот, кто установил во всем стройный порядок, иерархичность, т. е. Бог.

С. 178. "О, волны каменные, вы..."

Описывается начало (1-й день) сотворения мира Богом (ср. Быт 1: 1-5).

ОЖИДАНИЕ

С. 179--180. "За этот день, за каждый день отвечу..."

...не иду я по воде... -- восходит к евангельскому рассказу о хождении по водам Иисуса Христа. Апостолу Петру не удалось, по недостатку веры, последовать за Учителем (Мф 14: 26, 29: 31). В своей записной книжке м. Мария записала (31 августа 1934 г.): "Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно ходить по суше, -- мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить. Мгновение безверия, -- и начинаешь тонуть" (Гаккель. С. 11).

И будет мне по слову и по вере... -- восходит к фразе Христа: "по вере вашей да будет вам", сказанной Им слепцам, просившим об исцелении и верящим, что Иисус совершит это (см. Мф 9: 27-31).

С. 180. "...И за стеною двери замурую..."

...дал распятому злодею, / Тебя познать на высоте креста. -- Один из распятых вместе с Христом разбойников злословил Его, а другой ("благоразумный разбойник") говорил о несправедливом осуждении Христа (см. Лк 23: 39-42). Его душу Иисус взял на небо.

Вели, как недостойной Магдалине, / Разбить мой алавастровый сосуд... -- Сосуды для благовонного масла (мира) во времена Христа изготовлялись из белого или черного плотного камня, разновидности гипса. В Евангелии рассказывается, как некая женщина (Мария Магдалина ?) пришла к Иисусу с таким сосудом, и разбив его, возлила благовоние на Его голову (Мк 14: 3). Это слово может означать, что женщина открыла или распечатала сосуд. Поскольку "миро, в подобных сосудах, иногда было слишком дорого, то подобные сосуды не открывались, но должны были испускать благоухание через свои пористые стенки". Женщина же из благоговейной любви к Господу открыла свой сосуд и возлила драгоценную жидкость с избытком (Библейская энциклопедия. М., 1891). См. также примеч. к с. 275 ("Духов день").

С. 181. "Верчу я на мельнице жернов..."

волчец -- в Библии (наряду с тернием): негодные, вредные растения.

С. 181--182. "Господи, Ты видишь -- нищета..."

елей -- здесь: оливковое масло.

С. 183. "Пусть отдам мою душу я каждому..."

1-я строфа -- перифраз евангельской беседы Христа, который в Судный день отметит заслуги праведников: "алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня" (Мф 25: 35-36).

С. 183--184. "От жизни трудовой и трудной..."

херувим у врат небесных -- После изгнания Адама из рая Бог "поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни" (Быт 3: 24).

...Сама ограблена собой -- реминисценция стих. О. Мандельштама "Кассандра" (1917):

И в декабре семнадцатого года Все потеряли мы, любя: Один ограблен волею народа, Другой ограбил сам себя.

С. 184. "Трехсолнечный свет и нет страха..."

трехсолнечный свет, триединое пламя -- свет и пламя, исходящие от Триединого Бога (Троицы).

С. 184--185. "И в этот вольный, безразличный город..."

Соловецкий гнет -- Советский концлагерь на Соловецких островах был организован ОПТУ в 1923 г. и назывался УСЛОН (Управление Соловецких лагерей особого назначения). В 1920-е гг. в СССР "Соловками" открыто гордились, они фигурировали в советских песнях (см.: Солженицьш А. Архипелаг ГУЛАГ. Ч. 3. Гл. 2). Ср. поэму Н. Клюева "Соловки" (1926) (Новый мир. 1989. No 3. С. 229--232).

...И на челе избрания печать -- восходит к апокалипсической картине "запечатления избранных", которых не должна постигнуть кара Господня: "...не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего" (Отк 7: 3).

С. 185. "Я знаю, зажгутся костры...". У С. Гаккеля указана другая дата -- 17 апреля 1938 г. Возможно, в книге 1949 г. ошибка.

...Конец мой, конец огнепальный -- пророчество о собственной судьбе в фашистском концлагере Равенсбрюке: м. Мария была казнена и стала "лишь горсть седого пепла" (см. стих. "Мертва ли я? Иль все еще живая?..").

С. 185--186. "Парижские приму я Соловки..."

2-я строфа -- картина Соловецкого концлагеря; см. примеч. к с. 184--185 ("И в этот вольный, безразличный город...").

кивки и плевки -- ср. в поэме "Духов день": "Я знаю честь, я знаю и плевки, / И клеветы губительное жало, / И шепот, и враждебные кивки".

ПОКРОВ

С. 187. "Из вечных таинственных книг..." омофор -- наплечное облачение священнослужителя высокого ранга.

С. 188. "Присмотришься, -- и сердце узнает..." Господне лето -- см. примеч. к с. 270 ("Духов день"), ...Последних строк грядущие дела... -- имеется в виду Апокалипсис -- последняя книга Нового Завета, открывающая будущее мира. Последующие стихи восходят к открытому Иоанну знамению Великой Жены: "Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения" (Отк 12: 2). Когда же дракон стал преследовать жену, "которая родила младенца мужеского пола... даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия..." (Отк 12: 13-14).

С. 188. "Над тварью, в вечности возносится Покров..."

тварный, тварь -- см. примеч. к с. 136 ("Когда-нибудь, я знаю, запою...").

меч обоюдоострый -- см. примеч. к с. 270 ("Духов день").

хрустальная сфера -- Согласно христианской космогонии, небо состоит из трех сфер: первая до Луны -- в ней обитают демоны, ищущие погибели человека; вторая -- от Луны до звезд, в ней живут ангелы; третья -- над твердью небесной, хрустальная, -- в ней находится Бог со всеми святыми; там царство небесное. Позже количество небес было доведено до "мистического" числа семь.

С. 189. "Два треугольника -- звезда...". Стихотворение при жизни автора расходилось в списках и устных передачах. Вариант -- стих. "Звезда Давида". Анализ выполнен Е. Д. Аржаковской-Клепининой (Христианос. Вып. VIII. Рига, 1999).

два треугольника -- звезда, щит Давида (Маген Давид (евр.) -- Щит Давида) -- гексаграмма, образованная пересечением двух равносторонних треугольников; служит эмблемой иудаизма и толкуется как "Бог, небеса". Уповая на Бога, Давид называл Его: "щит мой, рог спасения моего, ограждение и убежище мое"; "Ты даешь мне щит спасения Твоего" (2 Цар 22: 3, 36); "щит Он для всех, надеющихся на Него" (2 Цар 22: 31). Этот же образ встречается и в других книгах Ветхого и Нового Заветов: "Всякое слово Бога чисто; Он -- щит уповающим на Него" (Пр 30: 5); "возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого" (Еф 6: 16).

Щит веры -- это крест Христов.

гроза Синая -- Когда евреи во главе с Моисеем остановились у подошвы горы, "гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась" (Исх 19: 18).

Элогим -- см. примеч. к с. 118--119 ("Господь всех воинств, Элогим...").

ЗЕМЛЯ

С. 193--194. "Наступающее лето..."

Сок зальет земли просторы, / Сгинут в красном море юры. -- Зеленый сок -- это кровь травы; летом земля покрывается зеленью, т. е. все заливается ее "кровью". Здесь перекличка со строками из стих. Н. Гумилева "Детство": "... людская кровь не святее / Изумрудного сока трав".

СМЕРТЬ

С. 195. "Только к вам не заказан след..."

недреманное, сияющее Око -- см. примеч. к с. 118 ("Камни на камни, скала на скалу...").

...Смерть лишилась губящего жала -- восходит к тексту Библии: "Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?" (Ос 13: 14; 1 Кор 15: 55). Христос победил смерть своим Воскресением: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..." (тропарь Пасхи); ср. примеч. к с. 94--95 ("Волосы спускаются на лоб...").

С. 195. "Не солнце ль мертвых поднялось сегодня?"

лето благости Господней -- то же, что Господне лето -- см. примеч. к с. 270 ("Духов день").

С. 196. "Моих молитв бескрылых тонкой нитью..." ...развил кольца змей... -- Змей, свившийся в круг, -- символ бесконечности и бессмертия. Разорванный круг -- предвестник конца.

С. 196. "Мы снискиваем питие и брашно..." Мы снискиваем питие и брашно / Заклятьем первородного греха. -- Изгоняя Адама из рая за грехопадение, Бог наказал его потомство, пообещав, что оно будет добывать себе хлеб насущный "в поте лица" (Быт 3: 17-19).

Плакала б, чтоб Ты услышал жалобы,

Чтоб слезой прожглась земля могильная.

Отпер Ты замок от сердца бедами.

Вот лежит теперь дорога скатертью

Во все стороны. То быть мне матерью,

То поставил над церковной папертью,

Чем еще велишь мне быть, -- неведомо.

Сердцем все заранее угадано,

Сердце принимает все заранее.

Принужденное, как вольное, страдание,

Средь углей кадильницы пылание

Духа человеческого, разума.

Дух мой... Сочтены Тобою дни его.

Ты решил, карающий и губящий,

Подарил, ведущий нас и любящий,

Сохраненное Тобою рубище

От многострадального, от Иова.

<24.III 1936 г.>

[19]

Я струпья черепком скребу.

На гноище сижу, как Иов.

В проказе члены все нагие,

Но это что... Вот дочь в гробу...

Друзья, у нас с Предвечным счет,

Но милосерд Он даже в гневе.

Пусть некогда в проклятье Еве

Велел понесть Он жизнь во чреве, --

И вот теперь Он жизнь берет.

Я струпья черепком скребу...

Друзья, склоните ниже главы, --

Вот приближается Царь Славы,

Чтоб мукой освятить рабу.

[20]

Не укрыться в миросозерцанье,

В этот тканный временем наряд.

Ни к чему словесное бряцанье, --

Люди тысчелетья говорят.

Буду только зрячей, только честной, --

(У несчастья таковы права), --

Никаких полетов в свод небесный

И рассказов, как растет трава.

Буду честно ничего не видеть,

Ни во что не верить и не знать.

И неизживаемой обиде

Оправдания не подбирать.

Избрана я. Гостя посетила,

Подошла неведомой тропой.

Все взяла, -- одним лишь наградила -

Этой дикой зрячестью слепой.

Было тихо. И ветра подули.

Стало тише. Иль от глухоты

Я не слышу, как в подземном гуле

Гибнут искры мертвой красоты.

Вот я вехами пустыню мечу

И Сорокадневного пою.

Если хочешь, выйди мне навстречу,

В честную безрадостность мою.

[21]

Прославь бессмыслицу и тлен.

Скажи, что дух людской, как атом,

Кружится в вихре перемен

И в беззаконии проклятом.

Пылинка в солнечных лучах

Скользнула к теневому краю, --

Так исчезаем мы в ночах,

Бессмысленно, -- я это знаю.

Но в самой гуще пустоты,

Склонившись в преисподней низко,

Средь неподвижной черноты

Я вижу, -- вдруг сверкнула искра.

Земля расколота в куски,

Слабеет в судорожном трусе, --

Сквозь пытку, -- пилы и тиски, --

Шепчу я: Господи Исусе.

И вдруг размах широких крыл,

И дым кадильницы, и свечи,

И нарастает плоть из жил,

И вдунут дух, и жаждет встречи.

[22]

Из недр восстали мертвецы

И каждый сбрасывает саван.

И ангелы несут венцы,

Чтобы венчать святые главы.

И сонм святых мужей и жен

Идет тушить земли пожары.

Сам смысл дает нам свой закон,

Свивает неба свиток старый.

[23]

Не буду ничего беречь,

Опустошенная, нагая,

Ты, обоюдоострый меч,

Чего ж ты медлишь, нас карая?

Без всяких слаженных систем,

Без всяких тонких философий,

Бредет мой дух, смятен и нем,

К своей торжественной Голгофе.

Пустынен мертвый небосвод,

И мертвая земля пустынна.

И вечно Матерь отдает

На вечную Голгофу Сына.

[24]

О, горлица моя, лети, лети же.

Среди разлившихся, раздутых рек.

Вода на убыли, и берег ближе,

И ударяется о дно ковчег.

О, горлица, среди разверстой хляби

Лети, лети, ищи себе приют.

Не для тебя законы жизни рабьей,

Которыми в ковчеге все живут.

И ринулась, бесшумно полетела,

Сверкнула искрой меж небес и вод.

А мы гребем размеренно, умело,

А мы гребем, гребем мы целый год.

Не рано ли? Ветрами рвутся снасти,

Ковчег кипучими волнами сжат.

Из водной яростной разверстой пасти

Еще нам не извергнут Арарат.

Ковчег огромный, будто душегубка,

Как паутина снасти, мачта -- жердь...

Ты не вернешься, вольная голубка,

И Арарат твой чаемый был смерть.

Гребите, братья, веруйте в усладу

Земли, восставшей из морского дна.

В обетованьи семицветных радуг

Моя голубка больше не видна.

[25]

Нет, и скала несокрушимой веры

Мне больше не приют.

Молчат все поученья и примеры,

А вот ветра поют.

И вновь я отдаю на испытанье

И догмат, и закон.

Зовет пустыня в вечное скитанье,

Пески со всех сторон.

Я отдаю себя волне зыбучей, --

Неясен небосвод.

Свиваются на горизонте тучи,

А ветер все поет.

Кто созидает нашей жизни трепет?

Кто смерть нам к сроку даст?

Покроет хрупкость всех великолепий

Песков зыбучих пласт.

Я заново не знаю и не верю,

Ослеплена я вновь.

Мучительным сомненьем только мерю

Твой горький путь, любовь.

<2.1Х 1936 г.>

[26]

С осенними листьями вместе

Исчезнуть, исчезнуть, не быть.

Растаять, как в воздухе птица,

Дымком над костром заструиться,

И листья, и ветер, -- все вести,

И сладко глаза мне закрыть.

У сердца мильоны ударов.

Пора от мильонов устать.

Всю длинную книгу прочла я,

А дальше лишь даль голубая,

Пылание звездных пожаров,

Крылатая вестников рать.

Вот невод, что прорван уловом,

Омытый средь множества рек,

И что принесу от улова

К порогу быванья иного?

Каким сожигающим словом

Растопится вечности снег?

[27]

Господь мой, я жизнь принимала,

Любовно и жарко жила.

Любовно я смерть принимаю,

Вот налита чаша до краю,

К ногам Твоим чаша упала.

Я жизнь пред Тобой разлила.

О милости или пощаде

Молиться теперь не хочу.

Стучу и стучу в Твои двери,

Поверь моей нищенской вере,

Дай крылья к спине мне приладить, --

Без страха к Тебе полечу.

<24.Х 1936 г.>

[28]

Нет, только грусть и тонкий запах тленья

От опыта, от жизни, от вещей.

Игра от поколенья в поколенье

И пытка вечная мечей, клещей.

В осенний день небесный свод так близок

Что кажется, порог переступить, --

И нас покроет Божьей Славы риза,

Чтоб вечным светом взор наш ослепить.

В осенний день все мертвые меж нами,

И радует касанье нежных рук.

И дни сплетаются с ночными снами,

И втягивает нас в блаженный круг.

Торжественный, слепительный подарок --

Ты даровал мне смерть. В ней изнемочь.

Душа, сожженная в огне пожара,

Медлительно, навек уходит в ночь.

На дне ее лишь уголь черно-рыжий,

Ей притаиться надо, помолчать.

Но в сердце Ты огнем предвечным выжег

Смертельного крещения печать.

Я весть Твоя. Как факел, кинь средь ночи,

Чтоб все увидели, узнали вдруг,

Чего от человечества Ты хочешь,

Каких на жатву высылаешь слуг.

<24.Х 1936 г.>

[29]

Каждая мыщца свинцом налита.

Крылья... Но крыльев давно уже нету.

Пасет мою душу бичом суета,

Неистово гонит кругами по свету.

Ничтожная, нищая, ну-ка, пляши,

Оденься в восторги и лги о заветах,

Сегодня покайся, а завтра греши

И повторяй себя в песнях пропетых.

Каким бы тебя раскаленным клеймом

Достойно, позорно навеки отметить,

Каким бы сковать твою шею ярмом

И истрепать на спине твоей плети.

Пригнись. Иль не слышишь, -- вон Некто идет,

Который не числит даров и не мерит,

Он грех умерщвляет и горе берет,

Бескрылых кидает в надзвездный полет,

Рождается снова в пастушьей пещере.

Не надо усилий. Сама Благодать

Окамененное сердце растопит.

Я даже не смею Его призывать,

Но Сам Он призывами душу торопит.

Примечания

Стихи. Впервые: Берлин, "Петрополис", [1937] (на титуле: Монахиня Мария). Книга репринтно переиздана в Москве в 1993 г. (без указания места и года) по экземпляру, хранящемуся в Париже у Ю. И. Лещенко, крестного сына мужа м. Марии, Д. Е. Скобцова. На полях этого экземпляра имеются рисунки-иллюстрации, выполненные рукой поэтессы. В настоящем томе книга воспроизводится по первому изданию практически полностью, за исключением двух стихотворений, набранных дважды. Даты написания отдельных стихов, опущенные автором и приведенные в угловых скобках, восстановлены по книге С. Гаккеля (владельца рукописей).

О ЖИЗНИ

С. 118. "Мне кажется, что мир еще в лесах..." 1-я строфа -- перекликается со строками из стих. Ю. Балтрушайтиса "Ave crux!" (1911):

Божий мир еще не создан,

Недостроен Божий храм, --

Только серый камень роздан,

Только мощь дана рукам.

...Ты подъемлешь бич... -- один из символов гнева Господня у пророка Исайи: "И поднимет Господь Саваоф бич на него..." (Ис 10: 26).

С. 118. "Камни на камни, скала на скалу..." 1-я строфа -- перекликается со строками из стих. Ю. Балтрушайтиса "Ave crux!" (1911):

Брось свой кров, очаг свой малый, Сон в тоскующей груди, И громады скал на скалы В высь немую громозди...

Бывший в начале -- Господь как Мироздатель ("В начале сотворил Бог небо и землю." -- Быт 1: 1) и как предвечный Логос: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин 1: 1).

тварь -- существо, сотворенное Богом: человек; см. примеч. к с. 136 ("Когда-нибудь, я знаю, запою...").

средь треугольника грозное Око -- "всевидящее око, промысел Божий, всеведение, изображаемое оком в лучах треугольника" (В. И. Даль).

С. 118--119. "Господь всех воинств, Элогим..."

Элогим -- одно из имен Бога у иудеев. Ягве (Сущий) -- имя, которое Сам Бог открыл Израилю (см. Исх 3: 14), в иудаизме, из благоговения к имени Божиему, произносилось только первосвященниками один раз в году. Обычно заменяется словом Элогим (Бог).

Сын-Слово -- Иисус Христос (см. Ин 1: 14).

Параклет (греч.) -- Утешитель, одно из определений Святого Духа. Христос пообещал апостолам: "Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек" (Ин 14: 16).

Преображенье темной плоти. -- см. примеч. к с. 72 ("Покорно Божий суд приму...").

С. 119. "Там было молоко и мед..."

Там было молоко и мед... -- В Ветхом Завете землей, где "течет молоко и мед", называют Землю Обетованную -- Ханаан (см. Исх 3: 8).

точило -- пресс для выдавливания виноградного сока на вино.

блаженный жребий -- счастливый жребий; в установлениях Нового Завета блаженны алчущие, скорбящие, бедные, гонимые, "ибо их есть Царство Небесное" (см. Мф 5: 3-12).

Ханаан -- земля, которую Бог заповедал израильтянам в "завет вечный": "тебе дам Я землю Ханаанскую, в наследственный удел вам" (1 Пар 16: 17-18), т. е. земля обетованная (обещанная).

С. 122--123. "У каждого -- имя и отчество..."

3-я строфа -- описание страстей Христа^перед распятием (см. Мф 27: 27-31).

чаша в саду Гефсимании -- напоминание о последней молитве Иисуса: "Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия" (Мф 26: 39).

С. 123--124. "Под ноги им душу я кину..."

Архистратиг -- архангел Михаил; см. примеч. к с. 115--117 ("Монах").

С. 124--125. "Людей колючие слова..."

Хранитель-Ангел -- ангел, который пребывает с каждым человеком со дня его крещения и до кончины. Он охраняет душу от грехов, а тело от несчастий. Ср. обращение в молитве: "Ангел Христов, святый мой хранитель и покровитель души и тела моего!"

С. 125. "Подвел ко мне, сказал: усынови..."

...Кость от костей твоих и плоть от плоти -- восходит к тексту книги Бытия: "...это кость от костей моих и плоть от плоти моей..." (Быт 2: 23).

2-я строфа восходит к тексту книги пророка Исайи: "Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни..." (Ис 53: 4 и след.).

С. 125. "Братья, братья, разбойники, пьяницы..."

...Пред священной Господнею Чашею -- здесь: перед кончиной.

С. 126. "Что Ему я за братьев отвечу..."

Что Ему я за братьев отвечу... -- подразумевается вопрос Бога Каину: "...где Авель, брат твой?" и ответ Каина: "разве я сторож брату моему?" (Быт 4: 9); речь идет о взятой на себя перед Богом ответственность за всех ближних.

...Нищим духом блаженство несет -- восходит к тексту Нагорной проповеди Христа: "Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное" (Мф 5: 3).

С. 127. "Где, Каин, твой брат, где твой Авель?". Все стих, является парафразом библейской истории первого на земле братоубийства (см. Быт 4: 1-16). См. примеч. к с. 126 ("Что Ему я за братьев отвечу...").

Тайна -- таинство -- священнодействие, через которое тайным образом на человека действует спасительная Божья сила (благодать).

печать багровая -- знак ("знамение"), которым Бог пометил Каина как убийцу, обрекая его тем самым на изгнание и вечные скитания (увидев эту печать, никто из смертных не мог убить Каина) (см. Быт 4: 15).

С. 128. "Не иные грехи проклинать..."

троекратный петел -- см. примеч. к с. 90 ("Когда мой взор рассвет заметил...").

алектор (грец.) -- петух.

С. 128. "Трудный путь мы избирали вольно..."

...теснотой игольной... -- восходит к словам Иисуса: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10: 25).

...в бореньи мы с Тобой, как Яков... -- Патриарх Иаков ночью боролся с Богом, не узнав Его. Этот "Некто", увидев, что не одолевает Иакова, повредил тому "состав бедра". Иаков же не отпустил Его, пока не получил благословения (см. Быт 32: 24-29).

С. 128--129. "Там, между Тигром и Ефратом..."

...между Тигром и Е(в)фратом... -- В междуречье Тигра и Евфрата, по преданию, располагался рай, куда Господь поселил Адама и Еву.

Брат будет смертно биться с братом... -- восходит к тексту Евангелия: "Предаст же брат брата на смерть, и отец -- сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их..." (Мф 10: 21); в более широком смысле -- братоубийство, которому положил начало Каин, первенец совершивших грехопадение Адама и Евы.

С. 129. "Не засыпает тяжелая кровь..."

...Ты, одолевшая древнего змия... -- восходит к фрагменту текста книги Бытия (3: 15), получившему название "Первоевангелие". Отцы церкви видели в нем указание на Великую Жену, Приснодеву Марию, послужившую тайне воплощения Христа и тем самым повергшую древнего змея, т. е. дьявола.

С. 130. "Не то, что мир во зле лежит, -- не так..."

...мир во зле лежит... -- слова из 1-го послания апостола Иоанна Богослова: "весь мир лежит во зле" (1 Ин 5: 19).

С. 130. "С какой тоской иной печати рвет..."

якорь треххвостый -- В христианстве якорь -- символ надежды (см. Евр 6: 18-19).

крылья человековидной птицы -- крылатый ангел.

С. 130--131. "Спокойно, будто опытный анатом...". Начало стихотворения -- реминисценция стих. К. Бальмонта "Рибейра": Жестокий и мрачный анатом, / Ты жаждал разъятья основ.

С. 132--133. "Нечего больше тебе притворяться..."

И не обманешь слезинкой ребенка, / Не восстановишь на Бога меня -- образ из романа Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы" (ч. 2, кн. 5, гл. 4). Иван Карамазов "восстанавливает" на Бога своего брата Алексея, апеллируя к страданиям детей: "...от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребенка..."

...как отрок Давид. / Снимаю доспехи... -- Перед сражением с великаном Голиафом Давид, уповая на Господа, снял с себя доспехи, подаренные ему царем Саулом (см. 1 Цар 17: 38-40), ибо "не мечом и копьем спасает Господь" (17: 47).

Взметнула пращою... -- Давид победил Голиафа, убив его камнем из пращи (см. 1 Цар 17: 49).

С. 133--134. "Убери меня с Твоей земли...". В этом стихотворении, по данным публикатора (Б. В. Плюханова), 5-я строфа имела текстуальные отличия; за ней следовала еще одна -- заключительная:

От любви и горя говорю, --

Или дай мне ангельские силы,

Или двери сердца затворю, --

Будет дух мой сам себе могилой.

Ты, Создатель, Миродержец мой,

Что создал и чем Ты правишь в мире?

Видишь сам Ты, -- струпья, язвы, гной,

Грех, закутанный в Твоей порфире.

С. 134. "Никогда, ни на каком пути..."

алектор -- см. примеч. к с. 128.

7-я (последняя) строфа -- описание сражения Иакова с Богом (см. Быт 32: 24-25); см. примеч. к с. 128 ("Трудный путь мы избирали вольно...").

С. 134--135. "Ты остановил на берегу потока...". В стихотворении иносказательно описывается борьба с Богом, подобная борьбе Иакова (см. Быт 32: 24-32; см. также примеч. к с. 128).

Иордан -- река в Палестине, делящая ее территорию на две половины.

С. 135--136. "Наконец-то. Дверь скорей на ключ..."

...повесть про немудрых дев... -- Согласно евангельской притче, немудрые (неразумные) девы не сумели встретить жениха (см. Мф 25: 1-10; см. примеч. к с. 103--104 -- "На востоке -- кресты и сиянье...").

С. 136. "Сопряжены во мне два духа..."

Пророчит он о граде, трусе... -- град, землетрясение и другие проявления стихии олицетворяют гнев Господень в ветхозаветных книгах пророков, в Евангелиях, но особенно в Апокалипсисе; трус (слав.) -- землетрясение.

С. 136. "Когда-нибудь, я знаю, запою..."

создан в день шестой -- В шестой день творения Бог создал человека: мужчину и женщину (см. Быт 1: 27, 31).

...мост меж жизнью тварной и Господней -- В отличие от всех сотворенных Богом (тварных) существ, человек, будучи тоже "тварным", являет собой также образ и подобие Бога (см. Быт 1: 27: 28); тварное -- вторично и преходяще, в отличие от нетварного, которое первично и вечно.

С. 136--137. "Ты не изменишь... Быть одной..."

аллилуйя (евр.) -- "хвалите Господа". Обычно троекратно произносимый рефрен в церковных богослужениях.

С. 138. "Не помню я часа Завета..."

Тора -- пятикнижие Моисеево, первые пять книг Ветхого Завета, составляющие одно целое, которое по-еврейски называется Тора, т. е. Закон.

С. 139. "Испепеляющий огонь..."

...Христос <...> освятил рубанок -- Указание на то, что Иисус некогда работал плотником, содержится в Евангелии от Марка (см. 6: 3).

С. 141. "Глуше, и туже, и крепче..."

Христова невеста -- Святая Христианская Церковь.

О СМЕРТИ

С. 142. "Да, надо будет в гробовой колоде..."

Всего совлечься... -- восходит к тексту послания апостола Павла: "Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть... <...> ...совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового..." (Кол 3: 5, 9-10).

Последняя строфа восходит к образам Апокалипсиса -- Судный день, труба ангела, возвещающая его, чаши гнева Господня (см. Ото 8, 9, 15, 16).

С. 143--144. "Взял за руку и прочь повел меня..."

Неведомый Вожатый -- Ангел.

На месте этом каждый обувь снимет... -- восходит к тексту ветхозаветной книги Исход: явившись Моисею горящим терновым кустом, "сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая" (Исх 3: 5).

С. 144--145. "Не все ль равно? Сначала заболею..."

3-ю строфу ср. с молитвой св. Иоанна Дамаскина на сон грядущим: "Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем? Се ми гроб предложит, се ми смерть предстоит".

серафим -- один из высших ангельских чинов. См. примеч. к с. 38--39 ("Причастились благодати...").

триединый свет -- свет Троицы.

С. 145--146. "Последнее солнце и день наш последний..."

свился, как свиток, небесный покров -- см. примеч. к с. 40 ("Когда времени больше не будет.").

Ей, Боже, гряди -- цитируется одна из последних строк пророчества Иоанна Богослова, ср.: "Ей, гряди, Господи Иисусе" (Ото 22: 20).

С. 146. "Уже и солнца шар не раскален..."

белый конь -- образ из Апокалипсиса: "вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"" (Ото 6: 8).

С. 146--147. "Распахивают полосу. Курится пар..."

домовина -- гроб.

С. 148. "Вот ты в размеренный планетный круг..."

...ты в размеренный планетный круг / Влетела... -- М. Мария сравнила с кометой свою старшую дочь Гаяну. Сказать определенно, какую из короткопериодических комет автор могла иметь в виду, затруднительно. Ближайшая по времени отъезда дочери в СССР и создания стихотворения была комета 28 августа 1935 г.

Гаяна -- дочь м. Марии; скончалась в Москве 30 августа 1936 г.

пир огня и света -- возможно, перекличка с А. Блоком: "Он весь -- дитя добра и света" ("О, я хочу безумно жить...", 1915).

С. 148--149. "Не слепи меня, Боже, светом..."

осанна -- возглас, буквально означающий: спаси, помоги! Этим словом народ приветствовал Христа во время Его въезда в Иерусалим (Мф 21: 9).

Гаяна -- см. выше примеч. к с. 148.

С. 149. "Сила мне дается непосильная..."

многострадальный Иов -- персонаж ветхозаветной Книги Иова. Бог попускает сатане испытать веру и праведность, которые для сатаны лишь внешние, обусловленные благополучной жизнью, качества. Иов лишен своего богатства, гибнут его дети, сам он поражен проказой. Иов перенес все страдания, смирился и раскаялся перед Богом, который вновь благословил его. Классический образ человека, испытуемого страданиями.

С. 149. "Я струпья черепком скребу..."

Я струпья черепком скребу. / На гноище сижу, как Иов. -- Иов в своих страданиях сидел на пепле (в церк.-слав. тексте: гноище, т. е. перегной, навоз) с черепицей в руках и скоблил тело, покрытое струпьями. См. выше примеч. к стих. "Сила мне дается непосильная...".

...дочь в гробу... -- Гаяна. М. Мария считает, что гибелью дочери Бог испытывает ее так же, как и Иова.

С. 150. "Не укрыться в мирозданье..."

Сорокадневный -- Иисус Христос. В течение сорока дней, после воскресения и до вознесения, Он пребывал на земле.

С. 150--151. "Прославь бессмыслицу и тлен..."

...нарастает плоть средь жил, / И вдунут дух... -- Согласно видению пророка Иезекииля, будущее воскресение из мертвых: "Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею..." (Иез 37: 5-6).

С. 151. "Не буду ничего беречь..."

обоюдоострый меч -- здесь: Суд Господень; см. также примеч. к с. 270 ("Духов день").

С. 151--152. "О, горлица моя, лети, лети же..." В стихотворении речь идет об отъезде дочери м. Марии Гаяны в СССР и ее гибели там.

горлица -- Когда вода после всемирного потопа стала убывать, Ной трижды выпускал голубя, "чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли" (Быт 8: 8-12).

Арарат -- на "горах Араратских" Ной остановил свой ковчег после окончания потопа (см. Быт 8: 4).

обетованье семицветных радуг -- Библейское повествование о потопе заканчивается рассказом об обетовании Господом мира спасшемуся роду человеческому: "Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением вечного завета между Мною и между землею?) (Быт 9: 13).

С. 153. "Господь мой, я жизнь принимала..."

Стучу и стучу в Твои двери... -- восходит к тексту Нагорной проповеди: "Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите и отворят вам" (Мф 7: 7, речь идет о молитве).

С. 153--154. "Нет, только грусть и тонкий запах тленья..."

Как факел, кинь средь ночи... -- перекличка со стих. К. Бальмонта "Дымы": "Мы факелы, зажженные впотьмах".

С. 154. "Каждая мышца свинцом налита..."

...Рождается снова в пастушьей пещере -- В Вифлееме по случаю переписи населения все постоялые дворы были переполнены; Мария и Иосиф, придя в Вифлеем, остановились в пещере, куда пастухи обычно загоняли домашний скот. Здесь и родился Иисус Христос.