Книговод

Господин Ловелас

Дмитриев Андрей Михайлович


ВЪ ДОРОГУ ОТЪ СКУКИ.

Сочиненія и переводы

Барона I. Галкина.

1876.

   

ГОСПОДИНЪ ЛОВЕЛАСЪ.

Повѣсть.

Интродукція.

(Для характеристики opus'а).

   На сценѣ Волинъ solo. Физіономія разстроена, волосы вспутаны: человѣкъ видно самъ не свой.
   По моей просьбѣ -- онъ описываетъ себя
   Вотъ начало его рукописи:
   "Да, я спою пѣсню"! Я разскажу веселую правду. Я разскажу, какъ ручейки журчатъ, какъ синева небесъ прелестна!
   А ночью..... пѣснь соловьиная, какъ много говорить...
   Да, я про это буду пѣть: про любовь и ея прелести; про счастье съ милой дѣвушкой! Все это спою я....
   Все это вздоръ! Всего этого нѣтъ! У меня разбили, въ куски разбили мое сердце! У меня и куски-то его растащили'
   "Жизнь, говорятъ, хороша"! Какая смѣлая ложь! Для кого хороша она? Да, для васъ, только, самодовольные, сытые, праздные, тупые....
   Для васъ, которые не отзываются стономъ и плачемъ на вопли человѣчества; для васъ, о, счастливые! у которыхъ вмѣсто сердца,-- какъ назвать то, что у нихъ вмѣсто сердя?? да какъ угодно,-- гороховая колбаса, мясной экстрактъ Либиха, консервы г. Киттары, -- все равно, для васъ только хороша она!
   Для меня же.... Пускай не думаютъ, что у меня не хватило бы смѣлости умереть, пускай не думаютъ: то что я терплю страшнѣе смерти: смерть -- это неизвѣстность, это конецъ, а жизнь -- это сознаніе, это не конецъ, а продолженіе страданій...
   Что-жъ удерживаетъ меня покончить съ собою?-- Память сердца -- большая чѣмъ память ума, и я помню.... помню, какъ я любилъ, какъ я былъ счастливъ, какъ дорога мнѣ была моя милая -- маленькая.
   Съ какимъ восторгомъ я слушалъ, бывало, (глубоко вздохнулъ здѣсь Волинъ) ея наивныя рѣчи...
   Околдовала она меня! За что, думалъ я, столько счастья пришло ко мнѣ, ко мнѣ, который не стоитъ его? Какъ эта дивная дѣвушка снизошла до меня, давняго грѣшника и не боится моего взгляда, позволяетъ мнѣ прикасаться къ себѣ....
   Не все еще, стало быть, кончено, и я снова могу смотрѣть на солнце, снова трепетать подъ лучами его: снова весна, обновленіе!
   Какъ сладко бывало мнѣ съ нею!
   Теперь же.... теперь -- это ночь непроглядная!
   Эхъ, жизнь! Безъ взгляда теплаго, безъ улыбки веселой, безъ слова ласковаго -- да развѣ это жизнь?
   Холодомъ вѣетъ кругомъ, могилой....
   Да развѣ ужъ не кончить ли съ собою? Что ждетъ меня, что? Да все тоже: мракъ и холодъ....
   Ужасно, ужасно дойдти до сознанія, что все извѣдано, все знаемо! Ужасно не имѣть возможности, силы -- опредѣлить себѣ чего хочу я. Ужасно дойдти до сознанія, что вездѣ, повсюду -- ложь и обманъ?
   Вотъ, кажется, нашелъ я священный уголокъ, гдѣ еще ничего не тронуто, гдѣ еще все свято и чисто.... Нашелъ, облюбовалъ, повеселиться въ немъ задумалъ....
   Все иллюзіи! иллюзіи, происхожденіе которыхъ даже недостаточно мотивировано.
   Иллюзіи, созданныя въ силу того, что сердце жаждало, требовало неотступно, кричало: найди же, найди то, что умъ твой рисовалъ мнѣ столь чуднымъ, столь поэтическимъ...
   Ну и находилъ.... находилъ сороку, а думалъ, что это чуть ни Гретхенъ, ни Элоиза, ни Юлія....
   Сорока -- вмѣсто Гретхенъ,-- une biche! (Что коза, что кокотка, не все ли равно?) Ну развѣ не слѣпъ былъ я? Развѣ не сильна была моя жажда обмануть себя? себя! Отсюда иллюзіи....
   Искать бы мнѣ прямо сороку -- хорошо бы было, хорошо; спокоенъ былъ бы, да.
   Вы послушайте, а я разскажу вамъ -- какой я жалкій горемыка и какъ я измученъ.
   Я вамъ покажу то мѣсто, гдѣ у меня было сердце, и гдѣ теперь у меня -- ничего. Если вы смѣлы -- пойдемте.
   Пускай, я знаю, что не обойдется безъ этого, смѣются надо мною -- я достоинъ смѣха. Пускай ихъ: мнѣ все -- все равно.
   Я отжилъ, не живу, а только притворяюсь, что дѣлаю сіе послѣднее.
   Я жду опять, жду безъ всякихъ данныхъ на это, что авось и мнѣ снова улыбнется жизнь: вѣдь выигрываютъ же въ лоттерею...
   Я жду, что авось и я годнымъ окажусь на что нибудь: вѣдь находятъ же разные клады, въ мѣстахъ, въ которыхъ и не подозрѣвали, что есть они. Бываютъ такіе пассажи...
   Я разскажу вамъ свое до сегодня и начну не издалека, а со вчера только, (а вашъ покорный слуга, авторъ, покажетъ господина Волина до вчера послѣ сегодня).
   Лжи въ моей повѣсти нѣтъ: она правда, сама правда....
   Я не хорошъ въ ней, отсталый въ ней, но я вѣдь не сочиняю, а стало быть и румяниться не имѣю причинъ. Да и хорошъ я буду нарумяненный, хорошъ!-- Руина, желтый, какъ лимонъ, и, вдругъ нарумяненъ!...
   Я не золъ -- и радъ буду, радъ отъ души, если кому нибудь моя повѣсть урокомъ будетъ, указаніемъ, чего не слѣдуетъ дѣлать, что не годно въ наше время.
   Если я уже чувствую, что самъ, безъ посторонней помощи, не въ силахъ войдти въ новую жизнь, то я объ этомъ только сожалѣю и самымъ безобиднымъ образомъ завидую, но злобы въ сердцѣ не имѣю.
   Пускай идетъ своей дорогой, труда и чести, свѣтлая молодость,-- я молодой старикъ,-- привѣтствую ее на пути этомъ!
   Я не хорошъ, но самъ я въ этомъ меньше виноватъ, чѣмъ время и среда, которыхъ продуктомъ я имѣю горе быть...
   Да, не зависть и злоба сопровождаетъ мои мысли о дѣльной, честной молодости, а поклонъ земный!
   Впередъ ликующая, страстная молодость, впередъ! Я буду любоваться тобой и.... и если увижу, что годенъ тебѣ быть могу, я стану рядомъ съ тобою, я принесу жертвы ради тебя, и, буду счастливъ этимъ.
   Впередъ! Развѣй свои знамена съ грандіозными надписями......
   (Тутъ далѣе слѣдуютъ надписи, а далѣе еще надписи и еще! Все это очень мило, но къ дѣлу не относится, а посему я, въ рукахъ имѣющій повѣсть друга моего Волина -- говорю ему stop'a little и начинаю самъ, своими словами, разсказывать его повѣсть. Я начну съ того момента, который былъ причиной вышепоказаннаго, высказаннаго настроенія моего друга, иначе сказать: я разскажу пока его вчера и сегодня. Послѣ я дополню это).
   И такъ.... я режиссеръ, поднимаю занавѣсъ....
   Entrez messieurs et mesdames, entrez!
   

Сцена первая.

ОНЪ И.... ОНЪ.

   Сцена изображаетъ довольно чистый номеръ въ chambres garnies; двѣ двери, изъ коихъ одна въ корридоръ, другая въ спальню: въ углу, у окна большой письменный столъ, заваленный книгами, газетами, рисунками. Безпорядокъ въ семъ столѣ огромный; у одной стѣны диванъ, передъ диваномъ круглый столъ и два кресла (казенная, обстановка всѣхъ меблированныхъ комнатъ), у другой стѣны маленькое pianino -- оно открыто, ноты на пюпитрѣ. По стѣнамъ развѣшены картины: головки и бюсты разныхъ хорошенькихъ дѣвочекъ.
   На сценѣ, при поднятіи занавѣса, двое: Волинъ и другъ его Туровъ.
   Волинъ изъ себя такой: ему лѣтъ тридцать, брюнетъ, блѣдный. Лице выразительное и довольно красивое, хотя и помятое: видно, что баринъ крѣпко пожилъ. Глаза темные -- сильно усталые, тусклые, порой энергическіе, смѣлые! Фигура и манеры довольно изящныя. Въ моментъ поднятія занавѣса Волинъ въ великолѣпномъ настроеніи: чуть не танцуетъ.
   Туровъ же вотъ каковъ: тоже лѣтъ около тридцати, тоже брюнетъ и тоже видно, что пожилъ. Довольно красивъ, но что-то холодное, неживое читается на лицѣ его, въ глазахъ его. Костюмъ и манеры такъ и говорятъ: было бы мнѣ спокойно, а тамъ хоть трава не роста. Мы застаемъ ихъ на слѣдующемъ разговорѣ:
   -- Да, что съ тобой, что? Чего бѣснуешься, прыгаешь, аки юный телецъ? смѣясь, спрашиваетъ Туровъ Волина, находящагося видимо въ экзальтированномъ состояніи: онъ ходитъ подпрыгивая, свиститъ, вертится на одной ногѣ и даже пальцами какія-то штуки выдѣлываетъ.
   При этомъ вопросѣ Волинъ остановился, взглянулъ снисходительно на Турова, послалъ ему воздушный поцѣлуй и не отвѣчая ему -- снова зашагалъ по комнатѣ.
   -- Ну-съ, продолжалъ Туровъ, такъ не угодно ли вамъ объяснить, что сіи скаканья и брыканья значутъ?
   -- А брыканья сіи, отвѣчаетъ наконецъ Волинъ, и скаканья значутъ то, чего ты понять будешь не въ состояньи.
   Сказалъ и засмѣялся.
   -- Чему радъ? Если тому, что изрѣченья твоего скверный стихъ вышелъ, то это очень грустно.
   
   "Нѣтъ, не сему я веселюсь,
   А на тебя, другъ мой, дивлюсь.
   Какой ты увалень, старикъ,
   Какъ къ радости ты не привыкъ,
             И какъ тебя я сожалѣю!"
   
   Съимпровизировалъ, дурачась, Волинъ.
   -- Ну совсѣмъ плохо: стихами заговорилъ. Бѣдный, бѣдный другъ: мы скоро отвеземъ тебя...
   -- Въ домъ умалишенныхъ? и смѣется.
   -- Отгадалъ.
   -- Ну хорошо -- я перестану дурачиться, но ты поставь вопросъ, какъ слѣдуетъ, а не въѣзжай съ нимъ, какъ съ телѣгой въ церковь. Ну?
   -- Деликатно значитъ поставить?
   -- Всенепремѣнно.
   -- Изволь. Объясните мнѣ пожалуйста, достоуважаемый серъ,-- что это съ вами сдѣлалось, что вы изволили перемѣниться. Вы, который чуть не вчера кричали, что глупѣе всего это то, что съѣстнаго нельзя пить, и, что любовь къ женщинамъ -- это клубника къ горчицѣ. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ -- что это братъ съ тобой? Ты ли это, знаменитый пьяница и циникъ?!
   -- Я самый!
   -- Влюбленъ и идеально даже!
   -- И идеально даже! повторилъ улыбаясь Болинъ.
   -- Мучаешься и страдаешь?
   -- Мучился, но не мучаюсъ уже! перебилъ Волинъ. Страдалъ -- теперь блаженствую!
   -- Блаженствуешь уже? широко раскрывъ глаза, спросилъ удивленный Туровъ.
   -- Д-а-а, растянулъ Волинъ, блаженствую и очень даже блаженствую.
   -- Скоро, очень скоро! Еще недавно, изволите видѣть, сей баринъ былъ полонъ самаго низкаго мнѣнія о такъ называемомъ прекрасномъ полѣ, и, вдругъ влюбленъ.
   -- А тебѣ завидно, рѣдька ты старая и вялая.
   -- Не завидно, молодая и прекрасная роза, а удивительно скоро уже больно случилась сія метаморфоза.
   -- Однако какже это скоро-то?
   -- Да очень ужъ: вѣдь трехъ, четырехъ мѣсяцевъ безъ сомнѣнія мало, чтобы такъ радикально измѣнить свои понятія о неземныхъ созданіяхъ! Не ты ли тотъ, который съ такимъ циническимъ смѣхомъ топталъ въ грязъ и невинность, и добродѣтель женщинъ, который недавно еще такъ глумился надъ любовью, надъ поэзіей ея! И что же-съ? что? Этотъ самый баринъ запѣлъ теперь совсѣмъ въ другомъ тонѣ! Этотъ самый, который презиралъ женщинъ отъ души! Дѣлалъ все, чтобы елико возможно опошлить женщину и сдѣлать ее, если она хоть что нибудь имѣла въ себѣ порядочнаго -- дрянью въ полномъ смыслѣ этого слова. Это онъ самый, дивитесь народы!-- Онъ самый, который только потому не билъ женщину, что это не въ порядкѣ вещей -- такъ какъ и собаки съ его сукой, которую онъ только поэтому и держалъ, обращаются на улицѣ чрезвычайно вѣжливо. Смѣшно, право смѣшно: ненавидѣлъ женщинъ, мстилъ имъ за что-то, какъ онъ самъ говорилъ, и вдругъ! влюбленъ, то есть обратился въ японца, въ самаго яраго японца, который мстить своему врагу тѣмъ, что распорываетъ себѣ брюхо! Хорошъ мальчикъ!
   -- На японца похожъ? спрашивалъ Волинъ, и принялся хохотать. Самъ ты братъ -- японецъ. Какое сравненіе пріискалъ -- ахъ, ты эдакій, такой!
   -- Ну чего, чего грохочешь, любезный, милый?
   Язвительно сказалъ Туровъ: любезный, милый.
   -- Да того, любезнѣйшій, дразнилъ Волинъ, милѣйшій, что ты будто подрядъ взялъ говорить: мнѣ и слова вымолвить не даешь.
   -- Да что жъ ты мнѣ сказать можешь? Что возразишь ты мнѣ. Говорить я тебѣ не мѣшаю, но вѣрую въ то, что кромѣ вздора ничего не услышу.
   -- Однако....
   -- Да что "однако": вздоръ -- "однако".
   -- Вздоръ или нѣтъ, но слово мнѣ принадлежитъ.
   Волинъ усѣлся на диванъ рядомъ съ Туровымъ, похлопалъ его по плечу, на что онъ отодвигаясь сказалъ: "безъ нѣжностей, пожалуйста" -- и началъ:
   -- Ты былъ правъ, говоря, что я слишкомъ скоро измѣнилъ свои мнѣнія о женщинахъ...
   -- Еще бы не правъ, перебилъ Туровъ.
   -- Да ужъ позволь продолжать: не перебивай.-- Ты былъ правъ, но ты не зналъ причинъ этому...
   -- Любопытно послушать.
   -- Или ты замолчи, разсердился Волинъ, или я замолчу...
   -- Ну, ну -- продолжай: не буду.
   -- Ты этихъ причинъ не зналъ, и эти причины объяснятъ тебѣ внезапность перемѣны: ты знаешь мою жизнь, но знаешь не на столько, чтобы объяснить себѣ тѣ мотивы, которые сдѣлали во мнѣ эту перемѣну столь быстрою...
   -- Да это ты ужъ говорилъ...
   -- Да погоди же ради Бога, потерпи! Я рось въ женскомъ обществѣ, окруженный ласками, роскошью. Тебѣ извѣстно, что при дѣдѣ, до раздѣла, у насъ было большое состояніе. Смотрѣли за мной плохо, и я, безъ того впечатлительный мальчикъ, сдѣлался еще нервознѣе, прочитавъ цѣлыя сотни французскихъ романовъ. Чего, чего не перечиталъ я! И вездѣ, во всѣхъ этихъ романахъ, звучала одна струна: женщина слаба, женщину обижаютъ. Мой гувернеръ, mon brave мосье Боже, хотя и не совсѣмъ въ тонъ бралъ съ этими романами, разговаривая со мной, но... но онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы разбить, уничтожить вліяніе этихъ книгъ на меня. И такъ: чистыми, святыми казались мнѣ женскіе образы, которые рисовали романисты прошлаго столѣтія...
   -- Гдѣ же ты эти древности доставалъ?
   -- Изъ заброшенной, забытой,-- она въ кладовой помѣщалась,-- библіотеки дѣда. Подъ впечатлѣніемъ этихъ романовъ я выросъ и для меня женщина -- это было что-то возвышенное, чистое, какъ воды ручья, прекрасное, какъ голубое небо. Съ такими-то понятіями я встрѣтился съ дѣвушкой, дѣвушка эта была моя кузина -- Надя, и была красавица. У ней были такіе откровенные, ясные глазки, что...
   И остановился: подобрать не могъ "что".
   -- Сравненья не подъищешь? насмѣшливо спросилъ Туровъ. Я помогу тебѣ: что -- ахти -- просто!
   -- Ну хоть, ахти просто! улыбаясь повторилъ Волинъ и продолжалъ: она была старѣе меня на годъ. На мою робкую, юную любовь она отвѣтила, и вѣяніе новой жизни, новаго чувства охватило все существо мое: ликовалъ я! Отлично мы зажили съ ней, только... только, братъ, скоро надоѣли другъ другу и... и мирно разошлись.. Увѣдавъ, какъ пріятно любить, я, весьма натурально, желалъ испытать сіе и впослѣдствіи, а для сего я предпринималъ всевозможныя экскурсіи. Сначала дѣло шло не ладно, но потомъ я, братъ, такъ влюбился въ одну замужнюю барыню, что съ ума сошелъ! Да все въ ней было: и умъ, и сердце, и несчастна была она! Я сдался ей, очарованный ея умомъ и сердцемъ, безусловно. Она была восхитительна и ко всему этому еще: -- она страдала. Горой хотѣлъ встать я за нее слабую, бѣдненькую и, казалось, мѣры не было моимъ силамъ. Чего, чего бы я не сдѣлалъ для нея! Горы сдвинулъ бы...
   -- Счелъ бы пески, лучи планетъ?
   -- Такъ, братъ, казалось. Великое время, свѣтлое время -- время первой, юношеской любви. Несчастливъ тотъ, кто не извѣдалъ его, потому...
   -- Потому, перебилъ Туровъ, что воспоминанія о восторгахъ этой любви являются лучемъ свѣта въ дальнѣйшей, обстоятельствами исковерканной жизни. Всю эту тираду онъ проговорилъ залпомъ и въ конецъ поставилъ вопросъ: такъ что ли?
   -- Вѣрно, но только невѣжливо.
   -- Что же невѣжливо-то?
   -- Перебивать невѣжливо.
   Въ сущности не невѣжливость Турова тронуло Волина, а то, что онъ необыкновенно вѣрно досказалъ его мысль.
   -- Если перебивать невѣжливо, то, по моему, и говорить невѣжливо такія затасканныя фразы.
   Волина передернуло.
   -- Ну да чортъ съ тобой -- я продолжать буду.
   -- И прекрасно, не утерпѣлъ Туровъ.
   -- Крѣпко, бѣда какъ полюбилъ я ее, и сколько бывало счастья, радости, когда она возлѣ меня. Съ Надей, съ кузиной-то, мы идилліями занимались, а тутъ, дяденька, тутъ не то...
   -- Не договаривай, злодѣй! комически воскликнулъ Туровъ.
   -- Да! въ лѣсу бывало встрѣтимся, гдѣ нибудь, въ лѣтній, горячій день, когда и малиновка и пѣночка поютъ свои граціозныя пѣсни -- и Богъ мой, какъ хорошо бывало мнѣ съ ней, съ такой красивой, молодой, слабенькой. Вся природа: и лѣсъ, и трава (кузнечики въ ней такъ и звенѣли), и облако легкое -- все казалось, ликовало вмѣстѣ съ нами. Какъ ты ни дикъ въ своихъ теперешнихъ понятіяхъ, но ты поймешь, что здѣсь все было красиво, поэтично.
   -- Какъ не понятъ.
   -- На всѣ движенія моей юной души, продолжалъ Волинъ не замѣтя, увлеченный воспоминаніями, насмѣшливой вставки Турова, -- я находилъ откликъ въ этой красивой женщинѣ. Мало того -- она была выше меня по знаніямъ, по развитію и научала меня! Да! Совер
   !!!!!!!!!!400-416
   -- Да я и не боюсь. Что жъ вы не здороваетесь; не скажете: bon jour mademoiselle! И разсмѣялась.
   -- Здравствуйте, здравствуйте!
   Варя снова протянула ему свои ручки -- Ну,-- можете поцѣловать мою руку: цензуры нѣтъ.
   (Сіе относилось къ родительницѣ).
   Первымъ движеніемъ Волина было поцѣловать ея руки, но потомъ онъ вдругъ остановился и только пожалъ ихъ.
   Движеніе это не ускользнуло отъ Вари.
   -- Эге! да вы трусъ порядочный? А про васъ говорили что вы такой...
   И сконфузилась, и не знаетъ сказать"какой".
   -- Какой же?
   -- Такой смѣлый! наконецъ нашлась она.
   -- Благодарю васъ, и вздохнулъ.
   -- Это за что?
   -- За то, что вы пощадили меня.
   -- Пощадила?
   -- Да! да! Вы не сказали то слово, которымъ характеризуютъ меня.... Я, видите ли, дѣйствительно боялся... именно боялся, поцѣловать вашу руку....
   -- Это почему?
   Пришла очередь смутиться Волину: онъ ужъ мялся, мялся, подъискивалъ какъ бы выразиться и наконецъ только отвѣтилъ на вопросъ:
   -- Трудно.... очень даже трудно сказать мнѣ вамъ это... я боялся... потому... потому... что, видите ли, мои губы слишкомъ... нечисты!
   Легче стало: сказалъ наконецъ! Будто гору съ плечъ сдвинулъ....
   -- Перестаньте, не смѣйте мнѣ говорить ничего подобнаго никогда, никогда! и затопала ножками. Вѣдь вы уже сказали мнѣ о своемъ прошломъ, и я... я, видите, все таки пришла къ вамъ. Ну значитъ и конецъ: вотъ рука -- извольте приложиться.
   Осыпалъ, буквально осыпалъ поцѣлуями крошечную ручку Вари Волинъ.
   Разцвѣлъ весь; солнышко-то что значитъ: оживило!
   -- О, Богъ мой! Да будетъ благословенно небо! Мое бѣдное сердце еще живо, оно'еще молодо, можетъ любить и найдти сочувствіе!
   А самъ цѣлуетъ безъ конца.
   -- Ну да довольно.
   Хочетъ отнять руку Варя и можетъ это сдѣлать, но....
   -- О, сколько счастья! бѣснуется Волинъ.
   -- Много развѣ?
   -- Больше чѣмъ я стою!
   -- Опять?! погрозила Варя.
   -- Не буду, хорошая, не буду.
   -- То-то.
   И рука снова въ свободномъ распоряженіи Волина.
   -- Ну сядемте.
   Варя направилась къ дивану.
   -- Сядемте! сюда?! спросилъ, или лучше, сказать удивился Волинъ.
   -- Ну да -- сюда, чтожъ тутъ удивительнаго!
   -- Вамъ сюда сѣсть нельзя.
   Удивленно посмотрѣла на него маленькая.
   -- Не понимаю! И пожала плечами.
   -- Вотъ я накрою чѣмъ нибудь этотъ диванъ,-тогда садитесь,
   И Волинъ сдернулъ со стола скатерть и накрылъ ею диванъ.
   -- Да чего-жъ вы его накрываете: развѣ онъ грязный?
   -- Голубушка, милая, онъ... онъ хуже чѣмъ грязный...
   -- Все таки не понимаю....
   -- Я объясню вамъ: на немъ сидѣли... сидѣли не такія, какъ вы, о, совсѣмъ не такія!
   -- Что не такія?
   -- Не такія женщины, какъ вы!
   -- Опять вы... съ укоромъ произнесла Варя.
   -- Да, да, опять! Вы посланы небомъ на утѣху такимъ страдальцамъ какъ я, и я долженъ оберегать васъ... оберегать, чтобы ничто нечистое не коснулось васъ... васъ такой прелестной, милой, чистой....
   -- Льстите вы мнѣ... право!
   А сама такъ любовно смотритъ на милаго.
   -- Я льщу! Вамъ! Никогда. Лесть это ложь, а я вамъ лгать не буду, никогда не буду!
   Искреннимъ, глубокимъ чувствомъ звучало это увѣреніе.
   -- Ну такъ вы рисуетесь?
   -- Рисуюсь! я?
   -- Да вы рисуетесь передо мной, говоря, что такъ страдали: вѣдь вы еще вовсе не стары, больше -- вы еще такъ молоды.
   -- Молодость не исключаетъ страданій, и часто случается, что люди на видъ моложе своихъ лѣтъ.
   -- А случается и то, что люди положительно гораздо моложе чѣмъ о себѣ говорятъ.
   -- Ко мнѣ это не относится.
   Не вязался, какъ читатель видитъ, разговоръ нашихъ влюбленныхъ; они не то что смущены были, а имъ какъ-то не по себѣ было, особливо Волину. Не по себѣ, какъ это бываетъ всегда, когда nolens, volens, говорятъ не о томъ, о чемъ хочется говорить. А почему же они не говорятъ, о чемъ имъ хочется говорить? спроситъ читатель. Да я и самъ не знаю, почему это такъ, но знаю лишь одно, что иначе не бываетъ, когда влюбленные сошлись на единѣ, и сошлись въ первый разъ.
   Впрочемъ, такъ бываетъ только при началѣ на единѣ.
   Должно быть молчаніе длилось очень долго, потому что Варя наконецъ неутерпѣла:
   -- Да, что жъ вы молчите?!
   -- О, Боже, на что я жаловался, на что жалуются люди, когда есть эта великая сила -- любовь! Вы говорите, что я молчу? Да мнѣ, чтобы быть счастливымъ, нужно только ваше присутствіе, нужно только, чтобы вы были около меня, а тамъ все равно: говорить ли, мечтать ли! Вы, ваше присутствіе -- только нужно мнѣ!
   -- Такъ ли?
   Нужно слышать, чтобы понять всю прелесть этого "такъ ли?"
   "Такъ ли" -- одно слово, но сколько оттѣнковъ здѣсь: тутъ слышится и цѣлая фраза: знаю, знаю, несомнѣваюсь, и если спрашиваю, то это для того, чтобы имѣть возможность такъ мило скокетничать, какъ я это сдѣлала; тутъ слышалось и то, что маленькой бестіи подразнить хочется своего милаго, и проч. и проч.
   -- Вѣрьте мнѣ, вѣрьте! отвѣчалъ Волинъ. Мнѣ нѣтъ причины, нѣтъ надобности лгать вамъ, и я ужъ не лгу: не лгу съ тѣхъ поръ, какъ вы мнѣ сказали, что снизошли до меня, что полюбили меня!
   -- А долго вы будете любить меня?
   Глазки стали такіе нѣжные, ласковые у маленькой.
   -- Не надо, не надо и спрашивать....
   -- Тѣ дивныя рѣчи, которыми вы очаровали меня -- справедливы ли?
   -- Справедливы ли! мольба слышалась въ голосѣ Волина. Да пожалѣйте меня! Не напоминайте Мнѣ тѣмъ, что вы мнѣ не вѣрите -- мое прошлое, пощадите меня! Вы, какъ царица Мабъ, въ чертоги превратили эту комнату, гдѣ я такъ часто рыдалъ безутѣшный, гдѣ я такъ часто клялъ себя за мое вчера. Я много жилъ, много женщинъ были со мною, но я никогда, никогда не сказалъ ни одной изъ нихъ, что люблю ее.
   -- Никогда'.? Тревожно спросила Варя.
   -- Никогда! нѣтъ! Я не сказалъ, сознавая что это условное слово, и что женщина понимаетъ это, а вамъ, вамъ -- я говорю: я люблю васъ! Я молюсь на васъ! Вы та, которая возвращаете меня къ Богу, къ любви, къ добру! Я отказался отъ всего, что дѣлало человѣка не животнымъ, теперь я возвращаюсь ко всему этому! Я смутно понимаю, что иногда можно заставить умолкнуть душу, но я всѣмъ существомъ моимъ понимаю, что я не могу ее унизить! И я, никогда не преклонявшій колѣна передъ женщиной, если мое сердце молчало -- я на колѣни становлюсь передъ вами, и говорю вамъ всей душой моей, что я люблю! Люблю васъ!!
   Онъ опустился передъ своей хорошей, дорогой, милой на колѣни, и глядитъ такъ нѣжно и страстно въ ея славные глаза....
   Будь мраморъ на мѣстѣ этой женщины, и тотъ пересталъ бы быть холоднымъ...
   Трепещетъ, какъ голубка въ когтяхъ ястреба,-- трепещетъ дѣвушка отъ этихъ рѣчей, да и нельзя: могучій человѣкъ склонился передъ нею слабой и маленькой...
   Могучій и красивый, удивительно красивый, благодаря одушевленію, вызванному великою любовью...
   Склонился передъ нею...
   Склонился и ждетъ отвѣта...
   Нагнулась она къ нему, обняла буйную головушку, гладитъ волосы на ней и шепчетъ:
   -- Милый!... Мой!... Хорошо мнѣ... мой!... Я вѣдь тоже... слышишь -- тоже люблю тебя...
   -- Любишь!!
   Восторгъ охватилъ Волина: онъ осмѣлился, и осмѣлился безсознательно, независимо отъ своей воли, -- поцѣловать Варю...
   Сколько поцѣлуевъ...
   Какой лепетъ слышался...
   Разобрать этотъ лепетъ, этотъ разговоръ не языка, а глазъ, и передать это не моего ума дѣло. Не моего ума дѣло потому, что когда я многогрѣшный говорилъ о любви любезной своей,-- я никогда и ничего не помнилъ изъ этого разговора, да и до того ли мнѣ было въ это время.
   Безконечнаго нѣтъ ничего, стало быть...
   -- Послушайте, проговорила очнувшаяся Варя, отчего.... отчего вы мнѣ не говорите... ты?
   -- Хорошая моя! милая дѣвушка! Я не говорю ты потому... потому... Развѣ необходимо объяснить это?
   Волину не хотѣлось дать это объясненіе.
   -- Да, я хочу это знать.
   Хочу, было съ большимъ удареніемъ сказано.
   -- Да, я не говорю ты...
   И Волинъ снова остановился.
   -- Ну-съ! приказывала Варя.
   -- Потому, что я всѣмъ женщинамъ, которыя были моими, но ихъ я не былъ, я всѣмъ имъ говорилъ ты.
   Варя немножко задумалась, облачко набѣжало на милую рожицу, и наконецъ отвѣтила:
   -- Ну такъ не надо, не надо!
   -- Вы мнѣ прощаете это признаніе? тревожно спросилъ Волинъ.
   -- Я уважаю васъ за него: оно смѣло и честно было сдѣлано.
   -- И поймете причину его?
   -- Да! да! И кромѣ того пожалѣю васъ: вамъ было тяжко его дѣлать?
   -- О, спасибо вамъ за эти слова, великое спасибо!
   -- Много бѣдный страдалъ должно быть?
   Вопросъ этотъ былъ сдѣланъ не прямо къ Волину, а какъ бы про себя, но онъ конечно услыхалъ его.
   -- Да, много! Страдалъ большими страданьями чѣмъ горе, отчаяніе -- я страдалъ нечувствительностью! Я какъ послѣдняя тварь похоронилъ свое сердце, и не продавалъ, а покупалъ себѣ право отдавать свое тѣло первой встрѣчной. (Сильнымъ желаніемъ высказаться и въ силу этого забвеніемъ того, что передъ нимъ дѣвушка -- только этимъ можно объяснить этотъ монологъ, слушательницею котораго была Варя). Я погибалъ во мракѣ! Я утратилъ вѣру во все чистое, во все что было инымъ, чѣмъ тѣ, другія, которыя пили и плясали со мною на тризнѣ по чувствамъ, по добродѣтели, по человѣчеству! Дикія оргіи, какъ болото, втягивали меня, и все рѣже и рѣже приходилъ я въ сознаніе. Да и не нравилось мнѣ это "приходилъ въ сознаніе", потому что это значило такія слезы, такое отчаяніе -- какихъ и нѣтъ еще на свѣтѣ! Да, размышленіе, это постоянное свойство ума человѣческаго, инстинктивно, независимо отъ моей воли приходило ко мнѣ порывами, какъ приходитъ бурная страсть, и тогда то, тогда о Божеі какія слезы лились за свой цинизмъ, за свое прошлое! И часто, чтобы такія минуты не повторялись, вѣдь ужасны онѣ были!-- я дѣлалъ все, чтобы уничтожить свое -- я! Я защищалъ не рѣдко, ради оригинальности, положенія прямо въ разрѣзъ идущія здравому смыслу, и при этомъ высказывалъ вещи,-- противъ которыхъ возмущался весь мой духъ! Я часто сочинялъ на себя такія басни, разсказывалъ, разсчитывая на одобреніе, про такія наглыя оргіи, до которыхъ нельзя было и пасть даже!!
   -- Но для чего же, для чего все это? спрашивала Варя.
   -- Да все ради того, чтобы не быть собою! Я такъ испортился, такъ пересталъ вѣрить, что даже когда встрѣтилъ васъ,-- я не повѣрилъ вамъ!
   -- И не стыдно? не стыдно? вся зарумянившись, спросила Варя.
   -- Простите меня за это, простите! Я говорю все это для того, чтобы между нами не осталось ничего недосказаннаго. Я такъ палъ, что передъ вами только что, я говорилъ себѣ: чего искать мнѣ отъ нее, развѣ мало мнѣ, что она меня хорошо обманываетъ!
   Покоробило Варю отъ словъ этихъ.
   -- Ужасно! Ужасно! прошептала она.
   -- О, да -- это ужасно! Я думалъ къ чему говорить ей про любовь, къ чему... дочитывать книгу, когда нечего и сомнѣваться, что конецъ не стоитъ начала.
   -- Ну а теперь? теперь? торопилась маленькая.
   Не сейчасъ отвѣчалъ Волинъ; онъ будто не слыхалъ ея вопроса,
   -- Ну что-жъ вы молчите?
   -- Молчите? Да что-жъ сказать-то мнѣ еще?
   Онъ видима забылъ, на чемъ остановился.
   -- Какъ что сказать! И вспыхнули, сердито вспыхнули глазки Вари: она обидѣлась. Какъ что сказать!
   -- Виноватъ, ради Бога простите: эти мрачныя воспоминанія слишкомъ сильно затронули меня, забылъ, рѣшительно забылъ конецъ своей рѣчи. Простите мнѣ, милая дѣвушка, и напомните: на что я отвѣтить долженъ вамъ. Будьте доброю.
   -- Ну, ну, хорошо, хорошо! Вы сказали: развѣ мало того, что она хорошо меня обманываетъ -- это разъ; а еще: къ чему дочитывать книгу, когда конецъ ея не стоитъ начала -- это два-съ! Вотъ на это-то: "не обманывать" и "не стоитъ дочитывать" извольте отвѣчать мнѣ. Отвѣчайте мнѣ: теперь, вы все еще такъ думаете?
   -- Теперь я такъ думаю! Ну нѣтъ!-- теперь я воскресъ, теперь я живу! Эта комната, когда вы въ ней, для меня цѣлый міръ! И когда вы оставите меня, мнѣ всѣ эти стѣны, эта мебель -- все будетъ говорить о васъ, и я не буду страдать одиночествомъ, худшимъ чѣмъ смерть, потому что оно не безлюдно! Я ненавидѣлъ общество, -- вы меня примирили съ нимъ, вы мнѣ возвратили вновь и счастье и покой! Теперь все мое честолюбіе заключается въ томъ, чтобы быть рядомъ съ вами, дышать тѣмъ же воздухомъ что и вы!
   -- Милый! милый!! Крикъ отъ сердца вырвался у Вари. И я счастлива съ тобою съ тобой -- мой несравненный милый. ("Съ тобой" -- восхитительно сказала маленькая.) Дай мнѣ обнять тебя, дай, дай я поцѣлую тебя опять.
   Тормошить стала Варя Волина, поцѣлуями осыпать.
   -- Родная! Голубушка!! чуть слышно лепеталъ онъ.
   -- Хорошо мнѣ! хорошо! Вотъ, вотъ, еслибъ такъ пожить: взлетѣть, какъ ракета на небо, вспыхнуть и залить яркимъ пламенемъ все вокругъ себя, все! А потомъ -- потомъ наступай снова ночь, приходи смерть,-- я не боюсь ихъ больше!
   Не дѣвушка говорила это, а уже женщина, женщина вся охваченная пламенемъ страсти, порабощенная страстью.
   -- Ты говоришь это! восторгъ и умиленье звучали въ словахъ этихъ. Ты забыла все! ты моя! о, счастье! Горделиво поднялся Волинъ и простирая руки къ небу, вопрошалъ: міръ, чего ты хочешь отъ меня?! Міръ! что я долженъ сдѣлать тебѣ?!
   -- О, какъ мнѣ хорошо, мой возлюбленный!
   -- А мнѣ то...
   А поцѣлуи такъ и звучатъ...
   -- Не хромоногій Вулканъ, съ законченой бородой, цалуетъ Венеру въ своей кузницѣ, а юноша! Да,-- воротились свѣжесть и сила, и нѣтъ теперь конца моему Частью, если не будетъ конца любви моей! Судьба съ своими ударами минуетъ меня -- я огражденъ любовью.
   -- Дорогой...
   -- Не говори! не говори ничего! Дай мнѣ смотрѣть на тебя, дѣвушка! дай любоваться тобой!
   И хорошо было имъ, хорошо! Лучше и быть не могло... Да и въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть лучше быть на единѣ съ любимой дѣвушкой, которая чуть не молится на васъ и которая вся, вся ваша!
   Это хорошо, но вотъ это, когда вдругъ прерываютъ это "вдвоемъ", -- это уже дурно, это больше чѣмъ дурно!
   Въ комнату, не постучавъ сначала въ дверь, вошла мать Вари.
   Ой -- ой! какъ переконфузились наши влюбленные, и, какъ быстро отодвинулись другъ отъ друга.
   -- Ну вотъ и я, объявила родительница, вотъ и я!
   Чортъ бы тебя подралъ, невольно подумалъ Волинъ. Что мнѣ сказать ей,-- рѣшительно таки не знаю. Фу, какое мерзкое положеніе!
   А Варя, такъ та покраснѣла, какъ зорька вечерняя и закрыла свое личико руками, и подъ ними улыбается.
   -- Насилу вошла, продолжала Катерина Тимофѣевна Славская (матушка Вари), устала, высоко.
   -- Садитесь пожалуйста! подвигая вмѣсто кресла -- столъ, наконецъ нашелся Волинъ.
   -- Куда это? на столъ то?
   И всѣ расхохотались.
   -- Виноватъ, виноватъ, смѣясь извинялся Борисъ Петровичъ (это имя Волина) -- вотъ кресло.
   -- Ну -- чай не особенно крѣпко заждались меня? улыбаясь пикантно, спросила Катерина Тимофѣевна.
   -- Нѣтъ, мама, врала Варя, мы давно ужъ тебя ждемъ.
   -- Разсказывай! А кто тебѣ волосы то вспуталъ такъ.
   Прическа Вари дѣйствительно было страшно помята.
   Еще пуще покраснѣла на вопросъ этотъ Варя, но все таки не задумываясь долго отвѣчала:
   -- Это отъ шляпки, мама.
   -- Да, такъ, протянула Катерина Тимофѣевна, такъ! Знаю я эти шляпки...
   Эти слова были прерваны входомъ Тамарина, пріятеля Волина.
   Прежде чѣмъ знакомить его съ читателемъ -- я считаю не лишнимъ описать Варю.
   Она была просто прелесть какая! Средняго роста, но да не въ ростѣ дѣло, а въ милой рожицѣ ея: почти блондинка, она имѣла темныя брови и рѣсницы и глубокіе синіе глаза. Въ этихъ глазахъ была бездна выраженія: то они были кротки, задумчивы, и такіе тихенькіе, то въ нихъ огонь горѣлъ, да огонь пребѣдовый! Огонь, который опасенъ страшно нашему брату, мужчинамъ, но на который мы всегда, какъ мотыльки, не смѣйтесь на сравненіе -- другаго не подберу, летимъ! Носъ... нѣтъ -- носъ, это слишкомъ грубо: носикъ, носикъ былъ у ней маленькій, премаленькій и такой правильный, изящный. Вообще фигурка дремиленькая. Движенія граціозны и кокетливы до нельзя: каждой позой она будто говорила: ну чего же вы ротъ разинули -- любуйтесь мною! Поищите-ка другую такую, какъ я плутовку, поищите-ка-съ!
   Приходъ Тамарина, котораго мы опишемь дальше, былъ не по нутру Болину.
   Чортъ бы подралъ этого шелопая, подумалъ онъ.
   И точно, шелопай былъ господинъ Тамаринъ, и шелопай вредный, злобный. Большинство шелопаевъ народъ простоватый, добродушный, а этотъ не то.... не то.... ну да дальше вы съ нимъ познакомитесь, а теперь будемъ продолжать:
   Тамаринъ вошелъ въ шляпѣ и посвистывая что-то.
   -- Тамаринъ! строго сказалъ Волинъ, указывая ему глазами на шляпу и за тѣмъ на своихъ гостей.
   Тамаринъ быстро снялъ шляпу и любезно раскланялся.
   -- Здорово братъ, обратился онъ къ Волкну,-- давненько мы съ тобой не видались.
   -- Здравствуй! отвѣтилъ Волинъ, и обратясь къ барынямъ представилъ его: Григорій Петровичъ Тамаринъ, мой товарищъ по лицею.
   Послѣдовали поклоны и улыбки, употребляемыя въ сихъ случаяхъ.
   -- А это, продолжалъ Волинъ, обратясь къ Тамарину -- Катерина Тимофѣевна Славская и ея дочь, моя невѣста, Варвара Алексѣевна.
   Моя невѣста -- Волинъ подчеркнулъ.
   Опять поклоны.
   -- Поздравляю! смѣясь проговорилъ Тамаринъ, поздравляю! Не зналъ, не ожидалъ, что ты женихъ!
   -- Мудрено и знать было: я объ этомъ никому еще не говорилъ.
   -- Могу поздравить васъ, сударыня, обратился Тамаринъ къ Варѣ: малый славный во всѣхъ отношеніяхъ. Вы съ нимъ не соскучитесь, только намъ, его собутыльникамъ, не разъ прійдется вспомнить объ его отсутствіи: такого товарища поискать надо.
   -- А вы развѣ его давно знаете? спросила Варя.
   -- Прелесть, что за дѣвчонка! проговорилъ тихонько Тамаринъ и громко отвѣтилъ: онъ былъ нашъ предводитель и руководитель; бывало, какъ нѣтъ Волина такъ и кутежъ не въ кутежъ.
   -- Нельзя ли, братъ, безъ подробностей, сердито замѣтилъ Волинъ
   -- Не буду, если не по вкусу. А знаешь съ тѣхъ поръ, какъ ты проѣхалъ на моемъ Бальтасарѣ, -- онъ какъ шелковый ходитъ. Клемансъ увидала его....
   -- Чего ты орешь-то! шепотомъ замѣтилъ Волинъ.
   -- Клемансъ увидала его, продолжалъ ужъ тише Тамаринъ, и теперь нѣтъ прихода: подари, да подари.
   -- Интересно мнѣ очень. Ты лучше займи старуху-то.
   -- Могу. (Подходя къ Катеринѣ Тимофѣевнѣ) Вы, сударыня, должно быть не постоянная жительница Москвы: мнѣ не приходилось встрѣчать ни васъ, ни вашу дочь.
   -- Нѣтъ, мы наѣздомъ бываемъ въ Москвѣ, отвѣчала Катерина Тимофѣевна; мы больше въ деревнѣ живемъ, въ Курской губерніи....
   -- А я только что оттуда; ѣздитъ запастись презрѣннымъ металломъ.
   -- Такъ вы Курскіе?
   -- И Курскій, и Полтавскій, и... и прочее и прочее.
   -- Около насъ есть большое село "Вогово" -- не ваше ли: тоже Тамарина какого-то?
   -- Того самаго, сударыня, что передъ вами.
   -- А такъ мы сосѣди! Очень пріятно, очень пріятно (протягиваетъ ему руку), Варя! господинъ Тамаринъ сосѣдъ нашъ, Вогово-то его.
   -- Ахъ, какая прелесть это Вогово.
   -- Пріятно, что оно вамъ нравится, пріятно.
   -- Ну намъ Варя пора, собирайся. (Варя надѣваетъ шляпу.) Ну до свиданья Борись Петровичъ, -- обратилась Катерина Тимофѣевна къ Волину, вечеркомъ вѣдь къ намъ?
   -- Очень радъ! Непремѣнно! отвѣтилъ онъ.
   -- И вы сосѣдъ, коли будете въ нашей сторонѣ, загляните къ намъ, приглашала она Тамарина.
   -- Сочту долгомъ! раскланиваясь, поблагодарилъ сей послѣдній.
   Общее прощаніе. Катерина Тимофѣевна и Варя выходятъ; Волинъ идетъ провожать ихъ.
   -- Ахъ шельма, этотъ Волинъ, ворчалъ, расхаживая по комнатѣ, оставшійся Тамаринъ! какую дѣвчонку подцѣпилъ, прелесть что такое! Ну-съ, мы не оставимъ васъ своимъ посѣщеніемъ, госпожа Славская, посѣтимъ-съ! А ты другъ Волинъ, врешь, врешь, мы возвратимъ заблудшую овцу въ свое стадо, мы не дадимъ плѣнить ссоего отца -- командира! Каковъ гусь -- жениться задумалъ! исправиться! Будемъ это посмотрѣть. А прехорошенькая! прехорошенькая! и губки такія пухленькія!
   Входитъ Волинъ.
   -- Женихъ! ха! ха! смѣялся Тамаринъ, проводилъ, вздыхать теперь будешь?
   -- Ты былъ глупъ, и всегда останешься таковымъ, серьезно отвѣтилъ Волинъ.
   -- Это не новость, какъ и то, что ты былъ грубіянъ, и всегда останешься таковымъ!
   -- Ну, мнѣ не до тебя, убирайся къ чорту!
   -- Согласенъ. Я терпѣть не могу цѣломудренныхъ рожъ у такихъ субъектовъ, какъ ваша милость.
   -- Это мнѣ все равно, только уходи пожалуйста.
   -- Уйду, но только ты сначала скажешь, гдѣ живутъ онѣ9
   -- Это тебѣ зачѣмъ?
   -- Зачѣмъ! Хочу быть у нихъ.
   -- Да зачѣмъ быть то?
   -- Этого пока еще не знаю, но имѣя право, такъ какъ мать при глашала меня,-- я хочу знать адресъ ихъ.
   -- Ну такъ я тебѣ не скажу его.
   -- Такъ я самъ узнаю: я догоню ихъ сейчасъ. Прощай.
   Уходитъ.
   -- И къ чему этотъ оболтусъ хочетъ быть тамъ? Ну да, чортъ съ нимъ; я его выпровожу оттуда. (Ходитъ задумавшись).
   -- Какая милая, милая дѣвушка А слишкомъ, слишкомъ ужъ, кажется, красиво сказала она: только бы разъ пожить такъ, а тамъ наступай снова ночь, приходи смерть! Эхъ опять змѣя ползет" въ сердце, -- вонъ ее!.... Вонъ... Нѣтъ, милая, не какъ ракета на мгновенье, вспыхнешь ты свѣтомъ, нѣтъ,-- я зажгу въ тебѣ вѣчныйсвъ-точь, который будетъ озарять тебя и все кругомъ тебя, все! Любовь, это вѣнецъ жизни; она украшаетъ, озаряетъ голову самаго униженнаго человѣка, и она освѣтила меня! Она не на мгновенье вспыхнула во мнѣ, а будетъ горѣть до тѣхъ поръ, пока сердце не скажетъ съ грустью: довольно, во мнѣ уже нѣтъ силы; огонь уже не горитъ, а мерцаетъ. А такая минута -- это въ грядущихъ вѣкахъ еще, потому что каждый моментъ священныхъ восторговъ любви-это цѣлый годъ, цѣлые годы, столѣтія! О, любовь! любовь! кто не жилъ тобою,-- тотъ не жилъ вовсе! Сколько блаженства! какой восторгъ! что бы было со мною, если-бъ я не встрѣтилъ тебя, моя красавица и не нашелъ въ тебѣ любви! Отъ какого паденія, о, любовь! спасла ты меня! Чтобы было, еслибъ дальше жила со мною, меня такъ терзающая печаль, моя страшная опытность! Что-бы вышло изъ этой борьбы силъ молодости съ сознаніемъ ненадобности силъ, потери ихъ? А теперь, теперь, снова къ жизни, къ свѣту! О, ты, поцѣлуй чистой дѣвушки божественный нектаръ, испиваемый губами и величаемый душой -- ты восторгъ! ты диво! ты безсмертіе. О, поцѣлуй! вѣстникъ любви, блаженства,-- ты альфа міра, ты священный огонь, зажженный весталкой природой въ храмѣ сердца человѣческаго! О, сколько счастья, сколько наслажденья въ томной улыбкѣ дѣвушки, въ ея неловкихъ и робкихъ ласкахъ, въ ея стыдливомъ взорѣ -- сколько чистоты! Какой восторгъ слышать лепетъ, смыслъ котораго и уловить нельзя, отъ своей милой! своей маленькой! Сознавать изъ ея взгляда, изъ каждаго ея движенія, что она принадлежитъ тебѣ -- это упоенье! Сказать, слышать -- ты, не отъ женщины, которой и не говорятъ иначе, которая и не стоитъ инаго, а отъ дѣвушки, которая стоитъ на высотѣ чистоты и уваженія -- да это все, о чемъ только можетъ осмѣливаться грезить често* любіе! О свѣтъ! о побѣда! (Туровъ отворяетъ и останавливается въ дверяхъ, слушая Волина). Кто опишетъ тебя, кто осмѣлится! Забыто все, все! Одна радость только царитъ въ сердцѣ, одно умиленье! О, милая! о, свѣтлая!....
   Туровъ входитъ, Волинъ останавливается.
   -- Продолжай! продолжай! заговорилъ Туровъ; даже старые эпикурейцы, которыхъ желудокъ осуждаетъ на яйца въ смятку и сельтерскую воду, и тѣ любятъ смотрѣть на людей съ хорошимъ аппетитомъ, а я и подавно не прочь посмотрѣть на ликованье блаженной юности:
   
   "Играй Адель,
   Не знай печали".
   
   -- Ахъ! ты мое чудище, лучшее изъ чудищъ, весело говорилъ Волинъ, совавшихъ себѣ когда-либо сигару въ зубы и успокоенное симъ убирайся вонъ! Убирайся, ты рябчикъ! Ты тетеревъ глухой! индѣйка! Убирайся ты, складочный амбаръ съ разочарованіемъ, презрѣніемъ и прочими результатами опытности -- убирайся и ме смущай моего счастья, не скверни моихъ восторговъ (цалуетъ его, поворачиваетъ спиной и толкаетъ въ дверь) маршъ!
   -- Упился, голубчикъ, упился!
   
   Играй Адель,
   Не знай печали..

-----

   Этимъ мы кончимъ третьяго дня Волина а въ слѣдующей главѣ изобразимъ его вчера.
   Мы думаемъ, что драматическое положеніе будетъ прилично изобразить въ драматической формѣ, и представляя читателю сцену третью -- мы вводимъ его въ театръ.

Занавѣсь поднята.

Между второй и третьей сценой проходятъ два мѣсяца.

   

Сцена третія.

УМЕРЕТЬ НАДО -- ДА!

   Таже комната, но только гораздо опрятнѣе и комфортабельнѣе; со стѣнъ сняты картины игриваго содержанія и замѣнены Фотографіями; надъ письменнымъ столомъ висятъ два большихъ Фотографическихъ портрета Волина и Вари. При поднятіи занавѣси, Волинъ сидитъ и пишетъ.
   

Явленіе 1-е.

Волинъ одинъ.

Волинъ (встаетъ и начинаетъ ходитъ).

   Какъ кончить? Оставить ли этихъ людей въ безвыходномъ положеніи или указать пути для выхода, выведя на сцену лице, которое примиряетъ положенія, указываетъ средину! Опасно оставить такъ, когда можно указать выходъ, если онъ есть. Ну, а если этотъ выходъ не логиченъ? если я ошибаюсь въ немъ? (подходитъ опять къ столу и читаетъ рукопись). Нѣтъ, выходъ долженъ быть! Задача писателя, художника, не въ фотографическомъ изображеніи жизни, а въ указаніи рядомъ съ некрасивостью дѣйствительности -- свѣтлыхъ сторонъ ея! Писатель, желающій принесли пользу обществу, не долженъ отравлять своимъ перомъ и безъ того не веселую жизнь,-- скорби и такъ довольно, черезчуръ довольно! Пускай онъ заблуждается, пускай онъ будетъ плохой докторъ, но онъ все-таки долженъ врачевать! (садится снова за работу). И какъ легко работается! Какъ свѣтелъ умъ! а все она, она! Она влила въ меня новую силу! Сняла съ моихъ думъ все, что было ложно въ нихъ, натянуто, все что было напускное. Вотъ тревожитъ меня мысль, что она ужъ очень любезна съ Тамаринымъ, а вѣдь это глупо. Она мнѣ показала столько довѣрія, столько любви! А все-таки, все-таки лѣзетъ -- въ голову проклятая мысль, а ужъ я ли не гоню ее! (стучатъ въ дверь). Кто это еще? Войдите! (входитъ Славскій).
   

Явленіе 2-е.

Волинъ и Славскій.

Волинъ.

   Ахъ, это ты Гриша! здорово другъ!
   

Славскій.

   Я-съ, Борисъ Петровичъ, я-съ.
   

Волинъ.

   Такъ зашелъ, или по дѣлу?
   

Славскій.

   Какой такъ -- по дѣлу. Онѣ что-то, Борисъ Петровичъ, мудрятъ тамъ противъ васъ, право.
   

Волинъ.

   Ты добрый мальчикъ, Гриша, спасибо тебѣ.
   

Славскій.

   Сегодня цѣлое утро все шептались, шептались съ Тамаринымъ, а потомъ мамаша письмо къ вамъ написала...
   

Волинъ (встревоженный)

   Письмо! гдѣ-жъ оно?
   

Славскій, (доставая письмо изъ кармана).

   Вотъ. И мамаша говоритъ: отдай письмо и не оставайся тамъ.
   

Волинъ (быстро разрываетъ конвертъ и читаетъ).

   Милостивый государь, Борисъ Петровичъ! Это что значитъ: "Милостивый Государь"? Ну дальше, дальше... Ахъ!! вотъ... (Совершенно теряется. Машинально снимаетъ съ себя сюртукъ, галстухъ, и садится въ кресла, голова упала на грудь; руки безъ движенья опущены и письмо упало на полъ. Долгое томительное молчаніе. Гриша съ сожалѣньемъ смотритъ на Волина).
   

Славскій, (чуть не плача).

   Бѣдный вы!

(Волинъ, при звукѣ голоса, поднимаетъ голову и долго, долго смотритъ на него: тупой, холодный взглядъ).

Волинъ (вскакиваетъ, руки подняты, сжаты въ кулаки).

   Она!-- она -- дьяволъ!! дьяволъ! (Движенья порывисты, нелѣпы, онъ ходитъ, не замѣчая Славскаго).
   

Славскій.

   Борисъ Петровичъ! Что съ вами?
   

Волинъ (указывая ему на дверь)

   Выйдите, выйдите!!!

(Славскій, испуганный быстро уходитъ).

   

Явленіе 3-е.

Волинъ одинъ.

Волинъ (долго ходитъ, наконецъ, увидя ея портретъ, останавливается передъ нимъ).

   Вотъ она! вотъ! посмотримъ, какова она! А -- змѣя! Глядите въ эти глаза, въ эти изгибы губъ -- змѣя! Эти глаза, эти мертвящіе змѣиные глаза, какъ я ихъ не разглядѣлъ?! Этотъ мраморный лобъ, этотъ какъ у статуи красивый, правильный носъ -- отъ нихъ холодомъ вѣетъ.... И всего этаго я не видалъ! Все это я будто въ первый разъ вижу! (Срываетъ портретъ со стѣны, бросаетъ на полъ и топчетъ ногами). Медуза! Ме-ду-за! разбита подлая! (съ ожесточеніемъ топчетъ портретъ ногами). Какъ долой со стѣны, такъ додой и изъ сердца! Смѣшно! (хохочетъ). Что полюбилъ! Предъ чѣмъ склонялся! Ахъ, низкая женщина! невѣрная. И за что это, за что? Что сдѣлалъ я тебѣ? чѣмъ оскорбилъ? (садится и плачетъ). Ушла отъ меня, оставила! А какъ я любилъ тебя! Какъ ты прекрасна! божественно хороша! (собираетъ остатки портрета). Дивно хороша! И не моя, не моя! И я не увижу ее! не услышу музыку ея рѣчи! Нѣтъ, невозможно, невозможно! Я долженъ видѣть ее! (Быстро надѣваетъ сюртукъ и ищетъ шляпу, шляпа найдена, но онъ останавливается, будто пораженный новой мыслею). Видѣть ее! Видѣть ее и съ нимъ! Гдѣ-жъ моя гордость! гдѣ-жъ мое презрѣніе, ненависть гдѣ?... А она.... теперь улыбается ему... слушаетъ слова его... Онъ сквернитъ ее собою... ее, такую дивную... такую... О, бѣдное сердце... снова мракъ, смерть. Ахъ, если бы, если увидать ее! Сказать ей... Что сказать ей?" Нечего говорить мнѣ ей! И видѣть не зачѣмъ, не надо. Я убью ее, если увижу; о, не иначе! Она любитъ другаго -- пускай, пускай наслаждается! Развѣ я, въ свою очередь, не смѣю полюбить другую? развѣ нѣтъ?! Развѣ мало "красавицъ въ аулахъ у насъ"! (горько улыбается). Мнѣ... мнѣ полюбить другую,-- да развѣ это возможно? Я, я! полюблю другую и буду цѣловать другую, а не eel!... ха! ха! Она -- съ нимъ! Съ нимъ, который не понимаетъ чистыхъ восторговъ любви, который хохочетъ надъ ними! Она въ когтяхъ этого коршуна -- о небо! гдѣ же правда, гдѣ?? О, забыть бы все, забыть, успокоиться. Забвеніе! нѣтъ ты не прійдешь ко мнѣ, не прійдешь. Да и возможно ли побѣдить память плоти и духа! О, забыть бы все, забыть! но возможно ли совладать съ мечтою! Куда бѣжать мнѣ? куда дѣваться? Вездѣ пусто, вездѣ, и въ сердцѣ еще больше чѣмъ прежде! (отворяетъ окно, въ окно видна звѣздная ночь). Небо, ужели ты точно пусто?! Отвѣчай мнѣ, отвѣчай! Отвѣчай -- могу ли я вотъ этими двумя руками обнять что нибудь болѣе осязательное чѣмъ мечты? Говори! молчаніе! гробовое молчаніе! Вотъ отвѣтъ... вотъ отвѣтъ его... (отходитъ отъ окна и въ волненіи ходитъ по комнатѣ). Гдѣ ты, Туровъ, гдѣ? Прійди ко мнѣ! Влей въ мою душу твой тонкій ядъ невѣрія, отрави меня, отрави! Скажи мнѣ, увѣрь меня, что на землѣ нѣтъ ничего истиннаго, кромѣ разврата и притворства! Гдѣ же ты? О, или же, иди? Да къ чему Туровъ, къ чему! Развѣ это письмо (ищетъ письмо и наконецъ поднимаетъ его съ пола) не лучшій отвѣтъ на мои сомнѣнія! (читаетъ письмо).

"Милостивый Государь
Борисъ Петровичъ!

   "Уже довольно времени, какъ я стала замѣчать, что Варя сильно измѣнилась къ Вамъ, а теперь я увѣрилась положительно, что она уже не любитъ Васъ. Въ ея сердцѣ, а вольна ли она въ немъ? (говоритъ). "Въ ея сердцѣ"! Да развѣ есть оно у ней?! (читаетъ) занялъ мѣсто другой. Извините ей, ребенку, это и не сердитесь на нее. К. Славская (говоритъ). "Да и за что-же-съ? помилуйте!" (читаетъ). А это ее: простите меня, простите меня гадкую, Борисъ Петровичъ] Я много виноватъ передъ Вами, но я все-таки надѣюсь, что мы останемся друзьями!" (говоритъ). Да, да, друзьями! Пока живъ, я не забуду тебя, не забуду, помимо воли моей -- красавица! Я не забуду тебя! Ты на развалинахъ моего сердца воздвигла себѣ крѣпкій памятникъ! Эхъ! Какая тоска! Какая боль въ сердцѣ! Какое одиночество! Куда же, куда идти мнѣ? Гдѣ найдти забвенія? Гдѣ? Гдѣ?! Въ смерти -- вотъ забвеніе! Вотъ конецъ страданій! Вотъ покой безъ конца. Жить не къ чему... силъ дѣвать некуда... а коптить небо незачѣмъ... Да смерть! Смерть!! (идетъ къ столу, ищетъ пистолеты и находитъ ихъ. Одинъ изъ нихъ кладетъ на столъ, а другой беретъ въ руку). Кусокъ свинца, вотъ все что нужно, чтобъ обрѣсть покой, а это немного вѣдь, нѣтъ! И люди еще колеблятся! Ха! Ха! (Поднимаетъ пистолетъ къ виску). Заряженъ ли? (смотритъ въ дуло и на курокъ). Заряженъ (опятъ подноситъ пистолетъ къ виску). Нѣтъ, не въ лицо: я не хочу обезобразить себя, да и нужно уничтожить не образъ свой, а сердце (переноситъ пистолетъ къ сердцу), которое хвалилось своею опытностью и которое нужно наказать за это! Сюда! (отводитъ пистолетъ отъ сердца и кладетъ на столъ). Холодно мнѣ, а не страшно Холодно потому, что нѣтъ, добраго лица, которое бы напутствовало меня въ путь... не кому пожать на прощаньи руку. Тяжело... бѣда... прощусь хоть съ своими грезами, хоть съ ними (достаетъ изъ стола письма Вари). Вотъ она милая, вотъ! Ушла она отъ меня, ушла (перебираетъ ее письма и читаетъ одно за другимъ). "Милый! полюбивъ тебя,-- я поняла, что такое любовь! Поняла всю прелесть ея, поэзію и это все ты сдѣлалъ, все -- ты (говоритъ): О, Боже какія муки! Она поняла и вскормленная моими, слышите-ли -- моими! мыслями -- пошла къ другому! Я для него, для него, для него, выходитъ, воспиталъ ее! Я для него старался развить эту душу, поднять на высоту это сердце! Съ чѣмъ, съ чѣмъ сравнить мои муки! Оскорбленъ, осмѣянъ и работу рукъ моихъ, работу, какъ кружево тонкую отдаютъ въ руки циника! А я.... я и спасибо не получилъ... Нѣтъ -- вру; мнѣ платили: меня цѣловали! (Рветъ письмо и бросаетъ) Поцѣлуй твой не цѣню я, презрѣнная!-- хотя онъ и дорогъ мнѣ. Ты убила во мнѣ сердце, ты обезлюдила для меня міръ весь! (беретъ другое письмо и читаетъ). "Ты спрашиваешь,-- понимаю ли я тебя? Понимаю, другъ, понимаю всѣмъ существомъ своимъ и глубоко жалѣю! Но теперь все кончено. Прошлое забыто, и я возлѣ тебя!" (говоритъ) А? каково поетъ? Каково! Поставьте иныя, большія чѣмъ мои, силы, не устоятъ вѣдь тоже? Сирена поетъ, сирена! Да нужна была не моя, будто бы великая опытность, чтобы не дать обмануть себя, а покрѣпче. Одиссей привязалъ себя къ мачтѣ, когда сбирался слушать сиренъ, а ужъ меня и винить нечего! (рветъ письмо и бросаетъ, беретъ другое). Еще поплачу (читаетъ). Милый! Дорогой! Свѣтъ мой и жизнь! Люблю тебя за все: и за хорошее, и за дурное! (бросаетъ письмо и встаетъ). Довольно, довольно дразнить себя призраками -- къ черту идилліи -- за дѣло! (подходитъ къ своему портрету). Прощай братъ, прощай! Ты былъ не хуже своихъ сосѣдей, хотя, правду сказать, и они не хороши! Прощай! (Стрѣляетъ въ портретъ; онъ разлетается въ дребезги). Такъ! Изображеніе разбито, теперь душу разбить надо, (Идетъ къ столу, гдѣ другой пистолетъ и осматриваетъ его). Заряженъ тоже! ну жизнь непривѣтная, прощай! Жалѣть некому, жалѣть не о комъ! Одинъ! Одинъ! И никакой пиръ не отмѣнится ради моего горя. Молодъ! Ну да чтожъ. Молодость не уничтожаетъ право не жить, когда не зачѣмъ жить. (Дверь отворяется и Туровъ вбѣгаетъ. Видя пистолетъ въ рукахъ Волина и понявъ въ чемъ дѣло -- бѣжитъ къ нему и хватаетъ за пистолетъ).
   

Явленіе 4-е.

Волинъ и Туровъ.

Туровъ (не успѣвшему опомниться Волину).

   Ну это дудки! Это шалишь! Зачѣмъ баловать!
   

Волинъ.

   По какому праву ты ворвался сюда! Какъ смѣлъ ты, несчастный, насиловать мою волю!
   

Туровъ.

   А по праву, если ты не признаешь другихъ, сосѣда! Да!-- я услышалъ выстрѣлъ и я здѣсь, и я не дамъ тебѣ застрѣлиться, нѣтъ врешь!
   

Волинъ.

   Ты!! Да я самаго тебя уничтожу! (Бросается на Турова и между ними завязывается борьба).
   

Туровъ.

   Клянусь тебѣ -- я не выпущу изъ рукъ пистолета и буду кричать: на помощь!
   

Волинъ.

   Ты мерзавецъ! ты негодяй!
   

Туровъ.

   Ругайся! ругайся! А не отдашь ты мнѣ его сію минуту, я буду кричать. (Борьба молча продолжается, наконецъ Туровъ кричитъ:) Караулъ! Помогите!
   

Волинъ, (стараясь зажать ему ротъ.)

   Замолчи, каналья!
   

Туровъ.

   Караулъ! Помогите! караулъ! (вырываетъ наконецъ пистолетъ у Волина). Ну что взялъ! что! У -- негодный!
   

Волинъ, (измученный садясь въ кресло).

   Не теперь -- позднѣй!

(Туровъ ходитъ въ волненіи по сценѣ и бормочетъ, что-то про себя, Волинъ сидитъ молча, глаза устремлены на Турова. Молчаніе томительное).

Волинъ, (быстро встаетъ, подходитъ къ Турову и протягиваетъ ему руку).

   Извини меня, Алексѣй Ивановичъ, я оскорбилъ тебя.
   

Туровъ, (бросая пистолетъ на полъ, съ радостью жметъ ему обѣ руки.)

   Ну вотъ такъ-то, братъ, лучше!
   

Волинъ.

   Я погорячился, я, кажется, сказалъ тебѣ что-то! Извини братъ!
   

Туровъ.

   Это-то наплевать, а вотъ ты скажи, что это съ тобою то сдѣлалось.
   

Волинъ, (подавая ему письмо Славской.)

   Вотъ, смотри.
   

Туровъ, (читая).

   Да, этаго и ждать надо было, и все это я тебѣ говорилъ ужъ. Ктожъ этотъ другой-то?
   

Волинъ.

   Тамаринъ.
   

Туровъ.

   И этаго слѣдовало ожидать! Бѣдный ребенокъ! Ты хотѣлъ убить свою душу, потому что другіе безъ нее -- логика! Другъ, ты циникъ, пьяница, ты лучше ихъ, ты нравственнѣе, потому что ты и не подозрѣваешь истинной причины отказа! Вѣдь нѣтъ?
   

Волинъ.

   Разлюбила.
   

Туровъ.

   Дитя! не то, не то! Она не разлюбила тебя, потому что ты лучше его во всѣхъ отношеніяхъ, а она, больше тебя, полюбила деньги, которыми ты не богатъ! Вотъ причина!
   

Волинъ.

   Вѣрить ли, вѣрить! Вѣдь это позоръ! Вѣдь это значитъ...
   

Туровъ.

   Это значитъ, что она слѣдуетъ за вѣкомъ.
   

Волинъ.

   Ужели все такъ? вездѣ такъ?
   

Туровъ.

   Вездѣ! вездѣ!
   

Волинъ.

   Другъ, коли такъ, то зачѣмъ же ты помѣшалъ мнѣ въ моемъ намѣреніи?
   

Туровъ.

   Да, за тѣмъ, что ты, великанъ по своимъ страданьямъ, заблужденьямъ и восторгамъ, не долженъ погибнуть изъ за какой нибудь дряни презрѣнной. Потому что ты, прежде чѣмъ рѣшился, не обдумалъ того, что ты хочешь дѣлать. Когда ты выслушаешь меня и все таки скажешь: "мнѣ жить не зачѣмъ", я самъ заряжу пистолетъ и подамъ тебѣ.
   

Волинъ, (улыбаясь.)

   Говори, говори! Другъ въ несчастій все равно, что свѣтъ въ темнотѣ: даетъ возможность оглядѣться.
   

Туровъ.

   Вѣрно! Ты прежде всего поэтъ высокой истинности, высокаго чувства, а не развратникъ! Ты только дѣлалъ то, что дѣлаютъ они, но сердце твое не было среди ихъ и ты наказанъ за то, что въ нашъ вѣкъ, въ которомъ истинны только биржа и карты, вино и блудницы крѣпкое здоровье и равнодушіе къ ближнему,-- ты думалъ иначе. Этимъ ты былъ нездоровъ и отъ этаго тебя вылечить надо! Зачѣмъ ты умрешь, зачѣмъ? Затѣмъ, что ты чувствительнѣе другихъ, а стало быть не совсѣмъ въ тактъ играешь съ ними? только по этому? Заиграй въ тонъ со всѣми съ ними, и на смѣхъ толпы отвѣть ей ты такимъ гомерическимъ хохотомъ, чтобы она содрогнулась отъ него. Въ этомъ будетъ отдыхъ твой. Да, ругайся, но не богохульствуй, проклинай и это облегчитъ тебя, и это дастъ выходъ избытку твоихъ силъ! И этотъ ужасный вопль души, кто знаетъ, можетъ-быть будетъ молитвой передъ лицомъ Всевидящаго. И ты молись такъ, молись этой молитвой вѣка, но не умирай! Не умирай! не дай сказать праздной толпѣ, которую ты презираешь и которая тебя ненавидитъ за это презрѣніе и за то, что ты сторонишься отъ нее, не дай сказать ей: вотъ дуракъ!-- застрѣлился отъ любви! Я не хочу, чтобъ тризну по великомъ духѣ справила она циническимъ хохотомъ! Я не хочу этого -- и по, тому я стерегу твою жизнь! Ты мнѣ дорогъ, потому, что ты мнѣ товарищъ по оружію, по несчастію! Почему ты хотѣлъ застрѣлиться? почему?
   

Волинъ.

   И ты не понимаешь?!
   

Туровъ.

   Я признаю причины эти достаточными для другаго, а не для тебя!
   

Волинъ.

   Да развѣ я не человѣкъ!
   

Туровъ.

   Слишкомъ человѣкъ и потому-то я и не признаю причинъ этихъ достаточными, чтобы ты умеръ. Неужели ты, ты, непослѣднее дѣтище времени, ты увѣровалъ въ тѣ бредни, въ ту любовь, которыя изображали поэты и романисты, не теперешніе -- теперь не та пѣсня, а прежніе. Неужели ты, какъ ребенокъ, какъ слѣпецъ, повѣрилъ тому, что говорится въ этомъ свѣтѣ, и не видѣлъ того, что въ немъ дѣлается?
   

Волинъ.

   Видѣлъ другъ, видѣлъ, но жажда инаго, жажда непреодолимая -- ослѣпила меня.
   

Туровъ.

   Ты, какъ поэтъ,-- какъ послѣдній изъ Могиканъ, съ жаждой свѣта и чистоты любви, собралъ всѣ тѣ признаки, которыми характеризировали писатели прошлаго идеалъ любви и въ силу своего неотразимаго желанія -- обманулъ себя: приложилъ все это, какъ эполеты означающія чинъ, къ первой встрѣчной женщинѣ и ты еще жалуешься, что ошибся, удивляешься!
   

Волинъ.

   Далеко не къ первой встрѣчной!
   

Туровъ.

   Тебѣ хотѣлось думать такъ и ты насильно такъ думалъ, потому что въ дѣйствительности она оказалась первой встрѣчной! Что не такъ?
   

Волинъ.

   Такъ! такъ! Говори мнѣ, говори.
   

Туровъ.

   И буду!.... Я скажу тебѣ.... Погоди (задумывается).
   

Волинъ.

   Ты правъ!-- Это они -- безумные мечтатели, жалкіе фразеры, шарлатаны, заставили меня искать несуществующее, вѣсить -- невѣсомое они научили меня страдать, сочиняя свои сказки на счетъ человѣческаго сердца, сочиняя свои пѣсни весны и свободы, они! Я вырву ихъ изъ своей памяти! Я съ негодованіемъ отвернусь отъ нихъ, какъ отъ наглыхъ лжецовъ и палачей! Да, палачей, потому что они создали образцы, которыхъ нѣтъ и заставили силою своего геніальнаго лганья напрасно жаждать и мучиться!
   

Туровъ.

   Такъ, такъ! Вырывай ихъ изъ своего сердца, потому что они въ своей правдѣ были лгунами! Они воспитали цѣлыя поколѣнія, которыя жаждали образцовъ, созданныхъ ихъ геніемъ и не нашли въ жизни ихъ, этихъ идеаловъ, такъ прекрасныхъ, такъ ослѣпительно свѣтлыхъ, и въ тоскѣ по нихъ впали въ отчаяніе. Вотъ результатъ этихъ мировыхъ лгуновъ, этихъ сладкозвучныхъ пѣвцовъ -- любви и говора лѣсовъ!....
   

Волинъ.

   Я слушаю! слушаю!
   

Туровъ.

   И за что ты винишь ее, ее, произведеніе своей почвы, своего времени? за что? Развѣ есть что нибудь удивительнаго, что бутылка опоражнивается, что листья осыпаются съ деревьевъ лѣса? Она любила тебя -- будь доволенъ и этимъ! Будь доволенъ, если ты жаждешь этого, что она тебя хоть мѣсяцъ, да хорошо обманывала; будь доволенъ и этимъ! Чего тебѣ еще надо! Ты хочешь, чтобъ любовь была продолжительна; а какъ, позвольте узнать, должна быть велика эта продолжительность? какъ? Или можетъ быть у тебя есть календарь, опредѣляющій во сколько времени стирается съ женскихъ устъ слѣдъ поцѣлуя? Если есть, такъ покажи его, нѣтъ, такъ молчи и не затѣвай глупостей! Стрѣляться захотѣлъ, вотъ удивилъ-то! Нѣтъ другъ ужъ еслибъ я чувствовалъ необходимую потребность сдѣлать глупость, я выдумалъ-бы другую какую-нибудь глупость, а эта стара слишкомъ. Я бы, напримѣръ, съ горя задумалъ овладѣть трономъ китайскаго бохдыхана! (Смѣется, Волинъ улыбается тоже). Ну такъ-то братъ лучше, а то разнѣжился, что дѣвченка измѣнила: стоитъ того. Будь мужчина и мужчина отъ міра сего, а не отъ странъ "горькихъ". Тебѣ хочется любить непремѣнно -- ну и съ Богомъ. Ищи пойдемъ вмѣстѣ искать, но будемъ искать любви существующей, а не той, которыя является продуктомъ фантазіи великихъ безумцевъ! Не ищи Гретхенъ, не ищи Юлію, а ищи себѣ козу и найдешь! И будете вы съ ней бодаться, такъ какъ за рогами дѣло не станетъ, и благо тебѣ будетъ и долголѣтенъ будеши на земли.
   

Волинъ.

   Смѣйся, смѣйся, каменный человѣкъ, смѣйся! Тебѣ хорошо резоны то приводить да проповѣдывать.
   

Туровъ.

   А ты то чѣмъ лучше меня? Развѣ я не прошелъ все это? развѣ не пережилъ, какъ и ты, всевозможные удары и разочарованія. Или ты можетъ быть другое чѣмъ я, ну тогда иное дѣло! Можетъ быть въ тебѣ есть то, чего не было во мнѣ -- такъ ты разскажи мнѣ это -- интересно! Или ты можетъ чувствуешь иначе, чѣмъ я, повѣдай....
   

Волинъ.

   А можетъ и иначе, кто знаетъ!
   

Туровъ.

   Если иначе чѣмъ я -- то конечно не я тотъ, который знаетъ, а ты! И коли такъ, говори, что чувствуешь!
   

Волинъ.

   Разсказать это мудрено, понять тебѣ тоже. Ты знаешь меня такимъ вотъ, а не знаешь другимъ, ты не былъ въ душѣ моей! Ты знаешь мое одно горе, а хочешь судить обо всемъ! Да развѣ это возможно, другъ? Развѣ можетъ тебѣ одна вѣтка, которую ты отломалъ въ лѣсу отъ дерева, разсказать что нибудь о говорѣ лѣса, о тиши его!
   

Туровъ.

   Нѣтъ, бѣдный мой, мы одной болѣзнью больны, какъ люди, живущіе въ одно и тоже время, и мнѣ тебя понять вовсе не мудрено.
   

Волинъ.

   Н у скажи мнѣ, скажи, что такое со мной! Я, лично, не въ силахъ одолѣть своей боли, не въ силахъ удержаться отъ стона. Вырви другъ, вырви меня изъ этаго ада!
   

Туровъ.

   -- Вырвать не въ силахъ, а указать, что другіе живутъ же въ этомъ аду и терпятъ, -- могу! Оглядись кругомъ,-- что видно? Смотри, вотъ дѣти еще, юноши, только что оставившіе школьную скамью, у нихъ еще розы на щекахъ, чело ясно еще, а что изливаетъ языкъ ихъ? Ядъ! И въ чемъ находятъ они утѣху себѣ, въ чемъ видятъ отдыхъ! Утѣху въ томъ, что смѣются надъ добродѣтелью, славой, религіей, любовью, надъ всѣмъ на свѣтѣ! Въ чемъ видятъ отдыхъ свой -- въ отрицаніи всего, всего! Это отрицаніе даетъ имъ возможность успокоиться отъ злобы, которая душитъ ихъ, гнететъ. И они правы въ своей злобѣ: они брошены въ жизнь, въ моменты страшные! въ моменты полнаго разрушенія стараго, и неимѣнія образцовъ для созданія новаго! Да, новаго ничего не создано, а старое разрушено все, все! И имъ некуда приложить своихъ силъ, и они не знаютъ за что взяться! И тутъ нѣтъ исхода: руки праздны, сердца раздражены! раздражены тѣми идеалами, которые создало прошлое, и которыхъ нѣтъ въ настоящемъ... а это... это вызвало отчаяніе, которымъ залита земля вся...
   

Волинъ,

   И осквернено небо!
   

Туровъ.

   Все! все! Куда мы сунемся? къ чему мы годны, при всемъ избыткѣ нашихъ силъ! Некуда и некуда! Мы учились много, но мы не знаемъ ничего, и наши головы кажутся, будто губка какая, раздутыми, а въ сущности онѣ пусты!
   

Волинъ,

   Ты предвосхитилъ мысль мою; она и во мнѣ была.
   

Турови.

   А ты говорилъ, что я непойму тебя! Нѣтъ, братъ, наша болѣзнь одна.
   

Волинъ.

   Такъ неужели мы такъ несчастны, что и выхода нѣтъ? Неужели мы такъ глубоко пали?
   

Туровъ.

   Не глубже, чѣмъ другіе! Осмотрись, повторяю я тебѣ, вокругъ себя -- что видишь? Отчаяніе, наготу! старыя одежды сняты, новыхъ еще не успѣли сдѣлать! И все это гадко, все это омерзительно? На старыхъ, запятнанныхъ лохмотьяхъ,-- новыя заплаты и не поймешь ничего! все такъ извращено, исковеркано! Такъ называемый свѣтъ, что такое, какъ не отрицаніе всего, чему въ старь удивлялись, передъ чѣмъ склонялись! Румяна называетъ свѣтъ добродѣтелью; четки -- религіей; шеньены, цилиндры -- приличіемъ, перчатки -- деликатностію! А честь? нравственность? да свѣтъ носитъ ихъ съ собою днемъ, а ночью долой это платье, и подъ платьемъ тѣло нагой вакханки съ козлиными ногами!
   

Волинъ.

   Если все это такъ отвратительно и ты самъ сознаешь это, и если нѣтъ выхода отсюда, то въ силу чего ты помѣшалъ мнѣ кончить съ собою?
   

Туровъ.

   Вопросъ поставленъ рѣзко, но я отвѣчу тебѣ на него: живу же я, живутъ же всѣ; живутъ, терпятъ тоже и еще пѣсни поютъ. Если живутъ всѣ, такъ какъ же ты то, лучшій изъ нихъ, ты хотѣлъ умереть! Ты, который еще имѣешь утѣшеніе, другіе и этаго не имѣютъ, правда грустное, но все таки имѣешь утѣшеніе въ томъ, что къ тебѣ иногда возвращается сознаніе, а къ нимъ никогда,
   

Волинъ.

   Но это еще хуже: послѣ свѣта мракъ еще ощутительнѣе.
   

Туровъ.

   Но за то свѣтъ послѣ мрака такъ прелестенъ, такъ ласковъ, что онъ за многое уплачиваетъ. Развѣ это не утѣшеніе? Развѣ это всѣ имѣютъ?
   

Волинъ.

   Плохое утѣшеніе!
   

Туровъ.

   Единственное, которое подъ руками...
   

Волинъ.

   Ну скажи мнѣ другъ, скажи, обрадуй меня: для чего мнѣ жить, для чего, когда все извѣстно, все сломано и надежды на будущее нѣтъ никакой?
   

Туровъ.

   Отвѣть ты мнѣ сначала на вопросъ, какъ ты думаешь о человѣкѣ, который приговоренъ къ смерти, который взведенъ на эшафотъ, которому завязали глаза,-- надѣется онъ еще на то, что можетъ его помилуютъ, можетъ онъ еще и не умретъ? Какъ ты думаешь, надѣется онъ или нѣтъ?
   

Волинъ.

   Если велика жажда жизни, думаю, что да!
   

Туровъ,

   А вѣдь кажется, шансовъ ужъ нѣтъ никакихъ: ружья заряжены, привязанъ къ столбу, сзади могила вырыта! Если этотъ человѣкъ надѣется, то какъ же ты-то не имѣешь надежды?
   

Волинъ.

   Стало быть и ты надѣешься на что-нибудь лучшее?
   

Туровъ.

   Я, это другой вопросъ! Я боленъ не чувствительностію, какъ ты, а отсутствіемъ ея!
   

Волинъ.

   Однакожъ ты меня жалѣешь! Ты ради меня нарушилъ свой покой.
   

Туровъ,

   Въ тебѣ я люблю прошлое! Въ тебѣ я люблю самаго себя, потому что и я переиспыталъ тоже! Да, наконецъ, клянусь тебѣ! ты единственный человѣкъ, котораго мнѣ жалко, единственный во всемъ, во всемъ мірѣ.
   

Волинъ, (протягивая ему руку).

   Спасибо тебѣ! Ты правъ,-- ты смѣлъ остановить меня отъ моего намѣренія, потому что ты былъ мною, какъ я вѣроятно буду...
   

Туровъ, (перебивая).

   Такимъ какъ я! Такъ! Ради тебя, искренно говорю тебѣ это, я желалъ бы этаго: спокойнѣе, братъ, крѣпче! Такъ-то!
   

Волинъ (послѣ нѣкотораго молчанія).

   Послушай!
   

Туровъ.

   Ну?
   

Волинъ.

   Тотъ человѣкъ, который надѣется на эшафотѣ, онъ правда надѣлся, не имѣя на то основанія; но можетъ быть причина Здѣсь въ томъ, что ему крайне тяжко разстаться съ жизнью, что жизнь его манитъ чѣмъ нибудь, и онъ скорѣе страстно, страстно до потери соображенія, разсудка, желаетъ жизни, а не надѣется на нее, это вѣрнѣй!
   

Туровъ.

   Нѣтъ другъ! Тутъ слѣдующая неизбѣжная логика: онъ надѣется, потому что желаетъ жизни.
   

Волинъ.

   Ну коли такъ, то я повторю, что у него есть, значитъ, основанія желать ее!
   

Туровъ.

   Плохія основанія: если его даже и помилуютъ послѣ того, какъ ужъ онъ будетъ у столба, -- его все-таки сошлютъ и сошлютъ въ рудники, въ каторгу! А ужъ тамъ, не только свѣта духовнаго, тамъ и дневнаго то не увидишь.
   

Волинъ.

   Если онъ знаетъ какая цѣна его жизни -- не зачѣмъ желать ее!
   

Туровъ.

   Ну нѣтъ, онъ желаетъ ее, потому что надѣется.....
   

Волинъ, (перебивая).

   Но на что же? на что!
   

Туровъ.

   Не перебивай, братъ, дай досказать; онъ надѣется, и надѣется, замѣть это, когда надежда слаба крайне: бѣжать съ дороги, бѣжать съ рудниковъ, надѣется на прощеніе, надѣется наконецъ на то, что если и тяжело будетъ, то авось попривыкнешь. Такъ братъ и тебѣ, человѣку въ относительно лучшемъ положеніи, чѣмъ приговоренный, къ чему бросать надежду: авось попривыкнешь.
   

Волинъ.

   А до тѣхъ то поръ, какія муки! сколько страданій!
   

Туровъ.

   Какъ-бы не было велико горе -- оно все-таки не безконечно!
   

Волинъ.

   А до тѣхъ-то поръ, спрашиваю я тебя, до тѣхъ-то поръ, пока не умретъ это горе, каково?!
   

Туровъ.

   Что-жъ: положеніе трудное, но не безъ-исходное.
   

Волинъ.

   Не безъ-исходное! это какъ?
   

Туровъ.

   Исходъ ему -- забвеніе!
   

Волинъ.

   Какъ дурную траву съ поля воспоминанье не вырвешь изъ своей головы.
   

Туровъ.

   А ты не вырывай его, а умертви.
   

Волинъ,

   Да какъ-же? чѣмъ же?
   

Туровъ.

   Такъ: отправься на воды...
   

Волинъ.

   Ты шутишь.
   

Туровъ.

   Ни мало: на воды мрачнаго Стикса, и получишь черезъ то возможность иллюзій.
   

Волинъ.

   Не по-ни-маю.
   

Туровъ.

   А между тѣмъ это очень понятно: вина! вина -- юноша! вина! вотъ что надо тебѣ! Пей его безъ конца: бросайся головою въ Стиксъ закрывъ глаза, носъ и уши.
   

Волинъ.

   Да развѣ я не дѣлалъ этого прежде?
   

Туровъ.

   Ну и чтожъ, развѣ это не помогало тебѣ? Развѣ ты не забывался, не настроивался, благодаря вину, подъ общій тонъ, и не отплясывалъ трепака на могилѣ своихъ разочарованій? Вѣдь дѣлалъ и успокоивался -- ну и теперь качай, и качай безъ раздѣловъ, безъ антрактовъ, до тѣхъ поръ качай, пока забытая въ это время душа не успокоится.
   

Волинъ.

   А воротится сознаніе?...
   

Туровъ.

   Опять сознаніе! Тебѣ говорятъ: качай до тѣхъ поръ, пока оставленная за ненадобностью, а стало быть ничѣмъ не тревожимая, душа не уснетъ сладкимъ сномъ! Вотъ до тѣхъ поръ и качай.
   

Волинъ, (задумавшись на нѣкоторое время).

   Ты говоришь такъ? Идетъ: я хотѣлъ войдти въ храмъ забвенія и покоя черезъ ворота смерти, -- войду въ нихъ черезъ вино и блудницъ! давай ихъ! давай?
   

Туровъ.

   Это вотъ дѣло! Ужъ куда намъ съ тобой на горы всходить, куда! Да и не чудо ли бы было, если бы лягушка запѣла по соловьиному, потому только, что ее перенесли на кустъ розановъ!
   

Волинъ.

   Туровъ! ты страшенъ своимъ цинизмомъ, своимъ крутымъ невѣріемъ.
   

Туровъ.

   Да! да! я не вѣрю! не вѣрю ни во что, потому что не вижу ничего!
   

Волинъ.

   Ни -- во -- что?!
   

Туровъ.

   Ни -- ни -- ни! Я все схоронилъ въ себѣ, все! Мнѣ нечего дѣлать: руки праздны, душа убита, и я сказалъ себѣ: коли такъ -- буду жить нарочно! Отмщу прошлому въ будущемъ: отравлю новому поколѣнію чашу жизни: на міру и смерть красна! Я пилъ эту чашу, пилъ -- пусть пьютъ и другіе!
   

Волинъ.

   Пусть пьютъ! Люди насъ сдѣлали такими -- будемъ мстить имъ.
   

Туровъ, (про себя).

   Невѣрно: плохая причина! Но нужно же имѣть какую нибудь!
   

Волинъ.

   Я хотѣлъ обратить мое сердце въ мавзолей любви, но теперь я схороню эту любовь въ иной могилѣ: опять карты, вино и блудницы. Я былъ развратенъ,-- я стану еще развратнѣе! Я покажу ей, что если она меня обманывала хорошо, я провелъ ее еще лучше. И не стонъ и слезы вызвала во мнѣ ея измѣна, а только маску сняла съ меня!
   

Туровъ.

   Ругайся! ругайся! кляни все и всѣхъ, легче будетъ!
   

Волинъ, (не слушая его).

   Да,-- я хочу владѣть землей, если небо пусто! (ходитъ въ волненіи).
   

Туровъ.

   И завладѣешь! Вѣдь смѣшно другъ, что ты -- знаменитость такъ сказать, извѣстность, человѣкъ первый въ кутежѣ, не послѣдній и въ щуткѣ, въ грубой остротѣ, и вдругъ! мокрою курицей сталъ: унылый видъ влюбленнаго носить сталъ. Вѣдь ты и не повѣришь какъ намъ, нашей компаніи, грустно стало, что ты отнялъ себя у насъ! Ну а теперь ты снова нашъ, снова съ нами!
   

Волинъ.

   Снова вашъ! снова съ вами!
   

Туровъ.

   Ура! ура! Привѣтствую возвратившагося блуднаго сына къ братьямъ своимъ! Я ухожу, чтобы извѣстить своихъ, что генералъ снова принялъ начальство надъ нами, и чтобы распорядиться на счетъ праздника по этому случаю. До свиданья! (про себя): Поторопиться надо, а то еще..... (уходитъ).
   

Волинъ.

   Скорѣй ворочайся.
   

Сцена четвертая.

ОРГIЯ.

Между сценами проходитъ полчаса, не больше. По уходѣ Турова, нравственно убитый Волинъ долго молчитъ.

Явленіе: 5-е.

(Волинъ одинъ).

Волинъ, (нервно, лихорадочно).

   Да, да, больше дѣлать нечего -- нечего! Вина и вина! Черезъ вино иллюзіи, а иллюзіи это сила, какой другой нѣтъ на свѣтѣ! Я человѣкъ! я продуктъ природы и исторіи, и въ моей винѣ-нѣтъ виновнаго, потому что оный есть прошлое -- а оное отсутствуетъ! (смѣется желчно). Персей побѣдилъ же Медузу, а она, говорятъ, прежде обращала людей въ камни, а теперь разслабляетъ! это не я, котораго она разслабила, а я, который тоже побѣдилъ ее, заставивъ возвратиться къ прежнему: она теперь опять обращаетъ людей въ камни! Ха! ха: жалкая! Думаетъ, что я слезы лью теперь -- какже не такъ: держи карманъ! И что я нашелъ въ ней, что? И за что я виню ее? Что это за жизнь, въ которой ничего не случается,-- а она заставила случиться, и я ей еще долженъ быть благодаренъ. Я подниму первый бокалъ за нее! да! (слышны голоса). А, идутъ! Охъ -- какъ защемило сердце! Снова, снова эта жизнь -- ай-ай-ай! Но, ничего: скажемъ себѣ, какъ Гамбетта сказалъ на похоронахъ Кюсса: J'entre mort dans ma patrie mourante! Да... такъ.... и взойду.
   

Явленіе 6-е.

(Сначала входятъ люди Турова съ кульками винъ, а за ними Туровъ, Вожинъ, кн. Крайнскій.)

Вожинъ.

   Ура! мы снова въ шалашѣ у патріарха! (здоровается съ Ордынскимъ, тотъ сконфуженный силится улыбнуться).
   

Крайнскій.

   И съ нимъ раздѣлимъ жизни бремя! (тоже здоровается съ Ординскимъ; Ордынскій въ томъ же положеніи).
   

Туровъ.

   Потише, дѣти, не пугайте сразу!.. Нужно быть поделикатнѣе къ дамамъ, которыя послѣ долгаго проживанія въ тиши деревенской, гдѣ любовались луною, слушали говоръ ручьевъ, изволили возвратиться въ шумную столицу!
   

Князь Крайнскій,

   Въ самомъ дѣлѣ, что съ тобой Волинъ сдѣлалось? Ты бѣгалъ насъ, тебя нигдѣ не было видно?
   

Вожинъ, (смѣясь).

   Да развѣ ты не слыхалъ: онъ влюбился! ха! ха!
   

Князь Крайнскій.

   Да намеки то я слышалъ, но только не вѣрилъ имъ: ну можно ли было, скажи самъ (къ Волину) Борисъ, повѣрить, что ты влюбленъ.
   

Волинъ, (смущенный).

   Мнѣ кажется, господа, что теперь объ этомъ разговоръ лишній...
   

Туровъ, (въ хлопотахъ около бутылокъ).

   Совершенно вѣрно! Онъ теперь съ нами, и это уже доказываетъ, что любовь бѣжала его.
   

Князь Крайнскій.

   А! значитъ вѣрно, что онъ влюбленъ былъ!
   

Туровъ.

   Былъ! да! И такъ, какъ влюбленный не можетъ быть безъ повѣреннаго, то и онъ, подражая Коридону, вырѣзывавшему на ильмовомъ деревѣ имя своей возлюбленной, выбралъ меня для сего предмета и повѣдалъ мнѣ свою тайну: онъ любилъ ее; она ему отвѣчала тѣмъ же...
   

Волинъ, (перебивая Турова, укоризненно).

   Туровъ! слушай...
   

Туровъ, (разливая вино).

   Молчи пожалуйста; Продолжаю: онъ любилъ ее, она ему отвѣчала тѣмъ же и такъ шло дѣло долго, долго! Наконецъ: онъ ее любилъ, она ему отвѣчала тѣмъ же, и стала напѣвать о замужествѣ, тогда: она его любила, онъ пересталъ дѣлать это, памятуя, что тотъ, кто началъ любовью, не долженъ кончать женитьбой; что тотъ, кто началъ вечеръ шампанскимъ, долженъ и кончить имъ же, а не мѣшать съ портеромъ!
   

Вожинъ.

   Вѣрно!
   

Князь Крайнскій.

   Браво!
   

Туровъ.

   И вотъ, въ силу то этого безукоризненнаго правила онъ опять съ нами! Ну а теперь, вино въ стаканахъ -- и да здравствуетъ нашъ, изъ отпуска воротившійся, другъ! Ура!

(Всѣ берутъ вино и чекаются съ Волинымъ.)

   

Вожинъ.

   Вѣрно: ура!
   

Волинъ, (выпивая подъ рядъ нѣсколько стакановъ).

   Благодарю васъ, друзья мои! Я пью ваше здоровье! И къ черту печали: да здравствуетъ искрометная влага! благородный напитокъ! Туровъ, что же ты не пьешь?
   

Волинъ, (взявъ стаканъ).

   Пью! Пью за ту даму, которая была у сердца Волина!
   

Всѣ.

   Мы также пьемъ за нее!
   

Волинъ, (машинально чекаясь съ ними, про себя).

   Они за нее! они! эти разврат..... ой! Смѣю ли я такъ оскорблять ее, смѣю ли я дозволять это? Э! да -- ну ее! (громко). Если бы я былъ ее любовникъ, женихъ, я бы сказалъ вамъ: благодарю, а теперь я только могу прокричать: и я за нее? за нее! (забываясь). За тебя, обольстительный демошИ за тебя! За тебя, злая Фурія! О, какъ прелестна ты! Какъ я тебя проклинаю и какъ я люблю! О, сколько бы счастья съ тобою мнѣ было, о! А онъ не пойметъ, не оцѣнитъ тебя, и на то, что въ тебѣ я открыть мнилъ -- не взглянетъ! (Всѣ, слушаютъ его съ недоумѣніемъ, Туровъ же нѣсколько разъ дергаетъ его но онъ и не замѣчаетъ). Нѣтъ! его не душа твоя тянетъ а... (пьетъ еще). Ну да дьяволъ съ тобой -- ты меня промѣняла и пусть...
   

Туровъ, (перебивая).

   Что ты? чего ты?
   

Волинъ, (опомнясь).

   Я?! (потерянный). Это все вздоръ! (поетъ).
   C'était 'un rêve
   C'était 'un rêve,
        C'était 'un rêvé d'amour -- e'
   

Всѣ, (хоромъ).

   C'était un rêve и т. д.
   

Явленіе 5-е.

(Входятъ Жозефина, Бланшъ и Риголетто, разфранченныя, шлейфы громадные, но видъ не особенно не приличный. Онѣ входятъ, подпѣвая refrain: c'était un rêvé d'amour -- é).

Всѣ, (привѣтствуя ихъ, кто поцѣлуемъ, кто рукопожатіемъ.)

   А! и вы! браво. Какъ узнали?
   

Туровъ.

   Объ этомъ ужъ я постарался.
   

Волинъ, (дико, озираясь, про себя).

   И это все, опять, опять передо мною! О нѣтъ! нѣтъ! Боже! какъ уйдти мнѣ отсюда! Ну, вино такъ еще! такъ еще! но эта мебель то зачѣмъ!
   

Бланшъ, (къ Волину).

   Отыскался? Ну что-жъ ты не здороваешься (протягиваетъ ему руку и подставляетъ щеку для поцѣлуя).
   

Волинъ.

   Отойди ты...
   

Бланшъ, (хохочетъ).

   Слышите, господа, онъ ругается!
   

Туровъ.

   А вы погодите! онъ отвыкъ (наливая вино и подавая стаканъ Волину). Ну, другъ, пей. (Волинъ пьетъ, Туровъ тихо ему). Я нарочно позвалъ ихъ, потому что чѣмъ рѣзче переходъ, тѣмъ результаты быстрѣе (громко). Оставьте его пока въ покоѣ: онъ оглядится.
   

Волинъ, (про себя).

   Тяжко! А будто я не видалъ никогда этого, будто я, не смѣшно ли? дѣвушка, которая продана... и... и, которая.. торжествуетъ на тризнѣ... по своей части! невыносимо.... невыносимо мнѣ! [Идетъ къ дивану и бросается, головой на подушки. Вино видимо подѣйствовало на него).
   

Туровъ, (тихо, всѣмъ).

   -- Не трогайте его пока, оставьте въ покоѣ.
   

Вожинъ и Крайнскій.

   -- Ладно! ладно!
   

Крайнмкій, (Жозефинѣ).

   И такъ ты спрашиваешь, что со мной сдѣлалось, что я такой кислый? А чортъ ее знаетъ!-- Ослабѣлъ! изъѣздился! сталъ, душа моя, хромать, не могу много пить, одышка, ну словомъ, душа моей души, пришелъ къ тому сознанію, что годенъ только сталъ для женитьбы!
   

Жозефина.

   -- Плохо! А я имѣла на тебя виды....
   

Крайнскій.

   И продолжай: только бы ты векселей не имѣла на меня, а виды -- сколько угодно.
   

Риголетта.

   Бѣдный Волинъ! (Идетъ къ нему и садится около дивана. Она что-то говоритъ ему, онъ сначала не отвѣчаетъ, но потомъ у нихъ завязывается разговоръ; разговоръ идетъ тихо).
   

Вожинъ (сильно выпившій).

   Чортъ знаетъ, что со мной!-- пью сегодня не много болѣе, чѣмъ пилъ вчера, а между тѣмъ я гораздо пьянѣе чѣмъ вчера, а вчера... вчера я думалъ, что пьянѣе ужъ быть невозможно. (Бланшъ) Бланшъ! хочешь, я подарю тебѣ свое сердце?
   

Бланшъ (ласкаясь къ нему).

   Нѣтъ, ты мнѣ, другъ, лучше подари своихъ лошадей!
   

Вожинъ (не слушая ее).

   Не желаешь! Ну такъ ты мнѣ подари свое сердце, я его велю вымыть, вычистить, и...
   

Бланшъ.

   Ну, ну заврался. Ты послушай-ка, что я тебѣ скажу (уводитъ его въ глубину сцены).
   

Волинъ (Риголеттѣ).

   Такъ тебѣ жаль меня?
   

Риголетта.

   Да развѣ я не понимаю, что съ тобою! Развѣ я не вижу, что тебѣ тяжело съ нами, что мы гадки тебѣ!
   

Волинъ (протягивая ей руку).

   Да -- не хорошо мнѣ. Вѣдь я любилъ... любилъ чистую дѣвушку, а тутъ....
   

Крайнскій (указываетъ Турову на Волина и смѣется).

   Глядька -- нѣжничаютъ. Вотъ и выходитъ вѣрно, что въ каждомъ романѣ, который кончается, есть всегда романъ, который начинается.
   

Туровъ (наливаетъ ему и себѣ стаканы, и чекается съ нимъ).

   Какъ каждый стаканъ, который допивается, предполагается другой, который наполняется (пьютъ -- Волину) Ей! Борисъ! полно дурачиться-то! (Волинъ вздрагиваетъ) Полно! ну -- чего! Чего братъ искать, чортъ знаетъ чего! Бери, что даетъ жизнь -- какъ это ни паскудно! Ты хотѣлъ пить -- забыться хотѣлъ,-- такъ пей! чортъ тебя возьми! (беретъ и откупориваетъ бутылку). Вотъ вино досточтимой вдовушки -- тяни его изъ горла, какъ это ты дѣлывалъ прежде! Къ дьяволу идилліи! Бери! (Риголетто, беретъ бутылку и передаетъ Волину, тотъ ее беретъ машинально, но не пьетъ. Туровъ опьянѣлый бражничаетъ съ Кройнскимъ).
   

Риголетта (кокетничая съ Волинымъ).

   Пей, тебѣ легче будетъ, пей. И къ чему такъ горячо все къ сердцу принимать! Ты потерялъ ее -- ну что-жъ: свѣтъ не клиномъ сошелся. Тебя не полюбить, такъ послѣ этого, кого же?
   

Вожинъ (отталкивая отъ себя Бланшъ).

   Ну довольно: пошла: надоѣла! Меня матушка не проведешь: пять лѣтъ постояннаго пьянства, что нибудь да значить! Дудки! А-танде-съ!
   

Туровъ.

   Ты чего?!
   

Вожинъ.

   Про любовь пѣть дѣвица сія стала, и еще обижается, что я... что я ей не ввѣ-ррю!
   

Крайнскій (смѣясь).

   Да можетъ она честныя намѣренія имѣетъ: замужъ хочетъ?
   

Вожинъ (покачиваясь).

   Она.... она мнѣ говорила, что она замужемъ....
   

Туровъ.

   Тѣмъ понятнѣе, что ей хочется этого: она разъ была за мужемъ и послѣ этого столько разъ выходила замужъ, что это у ней въ привычку вошло! (всѣ смѣются. Волину) Ты не выпилъ еще? Ахъ ты! пей! Чего тутъ нѣжничать-то, чего! Около тебя женщина, красавица! бери ее -- твоя! Ты любилъ?-- прекрасно! То была любовь нѣжная, тихая, то не была бѣшеная страсть -- solo de violön та любовь была, ну а теперь валяй: un concert à grande orchestre! Да, братъ:
   
   Въ бутылкѣ есть вино,
   Зачѣмъ оно дано?
   Да для того, чтобъ пить!
   Чтобъ міръ весь позабыть!,
   Чтобъ пасть до гадости?
   И гадость полюбить!
   

Волинъ (вставая и отталкивая отъ себя Риголетту)

   Да!
   Чтобъ пасть до гадости
   И гадость полюбить!
   Рекомендую вамъ, господа (показывая на Риголитту), моя возлюбленная! Безкорыстно утѣшая меня въ потерѣ любви моей -- она предложила собою замѣнить эту потерю. Я принимаю предложеніе. Иди сюда, дитя мое, (хохочетъ) голубь мой чистый! Иди! или -- безстыдница! иди! (Риголетто пятится и смотритъ на него съ удивленіемъ) О, сердце! сердце! зачѣмъ ты у меня, зачѣмъ! Зачѣмъ ты чувствуешь!? болишь зачѣмъ?
   

Риголетта (злобно).

   Скажите какой!
   

Туровъ (тронутый).

   Пей, другъ! Ну что тутъ!
   

Волинъ.

   Да!! Мнѣ стыдно самого себя и этотъ стыдъ убить надо (пьетъ вино изъ горлышка; выпиваетъ всю бутылку и блѣдный какъ мертвецъ, тяжело падаетъ въ кресло глаза открыты, но ничего не выражаютъ).
   

Вожинъ.

   Зна-тно! О-о-чень знатно!
   

Туровъ.

   Ну, господа, допивать и по домамъ.
   

Вожинъ (садится въ кресло и дремлетъ).

   Не согласенъ по домамъ: я вездѣ дома только не у себя, а потому я остаюсь здѣсь и...
   

Бланшъ.

   И ляжешь спать.
   

Волинъ (въ бреду).

   Не моя!... нѣтъ!... не моя...
   

Вожинъ (въ полудремотѣ дразня ею и смѣясь).

   Но люблю я ее до безумія.
   И любовь эту въ сердцѣ тая,
   Сталъ я просто какъ-то мумія.

(Всѣ смѣются).

Риголетта.

   И чисто мумія (подходитъ къ Волину и хочетъ поднятъ ему голову).
   

Туровъ (быстро подходя къ ней и отнимая ее руку).

   Цыцъ! гадина! ни -- ни!
   

Риголетта.

   Гадина! Ахъ ты...
   

Туровъ (мрачно глядя на нее).

   Осмѣлься! (рукою намахивается на нее).
   

Крайнскій, (останавливая его).

   Перестань, чертъ ее дери! (занавѣсъ медленно спускается).
   

Бланшъ.

   Ah! que j'aime le militair'è
   

Кн. Крайнскій, (зажимая ей ротъ).

   Умолкни, -- чернь!
   

Волинъ (въ бреду).

   Honte! à qui peut chanter pendant que Rome brûle!

Нѣмая сцена; Туровъ и Крайнскій видимо смущены; женщины молча одѣваются.

Вожинъ, (вдругъ проснувшись -- тишина разбудила его -- и онъ удивленно осматривается).

   Странно: когда я пьянъ,-- я себя у-жа-сно, у-жасно, неловко чувствую: будто я въ сапогахъ, но безъ чулокъ.

Занавѣсь падаетъ.

Объяснить читателю, что такое Вожинъ, князь Крайнскій, Бланшъ и Риголетта -- лишнее по моему мнѣнію.

-----

Антрактъ.

Мы разсказали третьяго-дня, и вчера Волина,-- теперь мы разскажемъ его позавчера. Начнемъ съ юности Волина. Намъ думается что такой типъ, какъ Волинъ, типъ интересный, -- и изобразить, пока, зать причины, выработавшія его -- дѣло не лишнее и не неблагодарное. Мы представимъ читателю только нѣсколько сценъ изъ его жизни и впередъ просимъ извиненіе за ихъ кажущуюся отрывочность: спѣшность работы не даетъ намъ возможности написать всю жизнь Волина. Когда нибудь мы пополнимъ этотъ невольный недостатокъ.

   

Сцена пятая.

АРКАДСКІЕ ПАСТУШКИ.

   Не будемъ начинать слишкомъ издалека, а начнемъ говорить о томъ времени нашего героя,-- Бориса или, какъ звали его домашніе, Бори Волина,-- когда его губы только что подернулись первымъ пушкомъ юности, сирѣчь темными усиками. Да проститъ намъ читатель эти "пушкомъ", "усиками"; но развѣ иначе все это назвать можно? Развѣ у юнаго, красиваго, бойкаго мальчишки -- не пушокъ на губахъ, развѣ не усики? Вѣдь не усы же въ самомъ дѣлѣ! И такъ начнемъ съ 15-го года Бориса. Красивый это былъ мальчикъ, живой, веселый. Онъ былъ брюнетъ, съ выразительными, темными глазами. И глаза были такіе славные! Иной разъ задумчивые, будто вуалированные, другой разъ жгучіе, а то сердитые! Въ 15 лѣтъ онъ еще не сложился, но ужъ видно было, что это будетъ стройный парень. Онъ былъ неловокъ, но граціозно неловокъ, какъ бываютъ юные, лягавые щенки.
   Свои первые дѣтскіе годы онъ провелъ въ деревнѣ, въ женскомъ обществѣ. Надзоръ гувернантки былъ плохой надзоръ, и онъ, прежде чѣмъ объ этомъ узнали, перечиталъ всю французскую библіотеку своего дѣда, вольтерьянца и массона. На послѣдней книгѣ, а именно на Вольтерѣ его поймали, и то только потому, что онъ самъ выдалъ себя за обѣдомъ: онъ спросилъ у своей матери: que ce que c'est la pucelie? Ему отвѣтили вопросомъ: а ты откуда это слово знаешь?-- Да это у Вольтера есть -- La pucellé d'Orléans.
   Родительница пришла въ ужасъ, что Боря, а ему тогда было 12 лѣтъ только, читаетъ Богъ знаетъ что такое и гувернантка, за свое невниманіе, лишилась мѣста.
   Гувернантку прогнали, но дѣло уже поправить было трудно: въ молодую голову чего чего только не набралось! Рядомъ съ Удольфскими таинствами, онъ читалъ Вольтера, съ идилліями М-me Дезульеръ -- новеллы Бокачіо и Vie de Gargantua et de Pantagruel -- Рабле, съ исповѣдью Руссо -- Адъ Данта и т. д. Про массу пикантныхъ книжечекъ, вывезенныхъ дѣдомъ въ 1812 году изъ Парижа и помѣченныхъ, что онѣ "imprimes за coin d'ou on voit tout" и говорить нечего: Тоша прочелъ ихъ гибель. Какая каша была въ молодой головѣ -- это пойметъ всякій и повѣритъ, что мальчикъ и безъ того нервный и впечатлительный сдѣлался еще впечатлительнѣе и нервознѣе.
   Какая бездна идеаловъ запала въ его голову, и какъ онъ жаждалъ найдти около себя хоть одинъ! Нечего и спрашивать, какою стороною больше всего вліяли всѣ эти писатели на нашего героя. Ясное дѣло, что больше запало ему въ голову то, что было понятнѣе ему, а это "понятнѣе" были: любовь, страсти, таинства. Да и не однѣ эти книги и обстановка вела его къ скорѣйшему и удобнѣйшему уразумѣнію сихъ предметовъ: горничная Агаша любила Николая, цѣловала его и онъ видѣлъ это; Авдотья хихикала съ Павломъ; гувернантка обнималась съ дядей, да и онъ самъ, герой нашъ, ощущалъ не разъ что-то пріятное, когда его цѣловала хорошенькая кузина. "Еще поцѣлуй, Надя," просилъ онъ.
   Наипервѣйшая любовь его была -- любовь къ красавицѣ теткѣ. Бывало посадитъ она его на колѣни и цѣлуеть, а онъ радъ радехонекъ и краснѣетъ. Разъ даже онъ ей выразилъ свою любовъ и попался, какъ куръ во щи. Дѣло было такъ: красавица тетка пріѣхала къ матери Бориса и въ залѣ сняла шляпку; влюбленный нашъ, войдя, послѣ пріѣзда тетки, увидалъ ея шляпку и просвѣтлѣлъ: дай, думаетъ, отрѣжу ленты на память; и исполнилъ сіе, да такъ усердно, что испортилъ всю шляпку. Добывъ себѣ сей souvenir, онъ ушелъ къ себѣ, и довольный, счастливый занялся передъ зеркаломъ своей физіономіей: нащипалъ свои нѣсколько блѣдныя щеки и начернилъ брови самымъ ужасающимъ манеромъ и такъ явился къ обѣду.
   -- Что это съ тобой; ты такой красный? спрашиваетъ тетка.
   Покраснѣлъ Борисъ и молчитъ.
   -- Да и съ бровями у него, вмѣшалась мать что то особенное сдѣлалось. Ты не намазать-ли ихъ изволилъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчаетъ влюбленный, а самъ еще пуще зарумянился, и слезы на глазахъ выступили.
   -- А ну-ка, продолжала безжалостно мать, потри-ка брови салфеткой.
   -- Да увѣряю же васъ, что я не мазалъ.
   -- Потри, потри.
   Борисъ, еле дотронувшись салфеткой до бровей, показалъ ее.
   -- Чистая.
   -- А ты сильнѣе.
   Борисъ опять потеръ и опять ничего не оказалось.
   -- Ну-ка, дай, я сама.
   Потерла ему мать, салфетка черною оказалась.
   Въ слезы герой нашъ.
   -- А для чего, позволь узнать, продолжала, мать, сдѣлалъ ты это?
   -- Вотъ они еще, раздался голосъ стараго буфетчика Власьича, изволили обрѣзать, я изъ передней видѣлъ, ленты у Татьяны Григорьевны-съ (такъ звали тетку).
   Провалиться бы мнѣ, думалъ несчастный мальчикъ, чуть не плача.
   Нечего и говоритъ, что всѣ догадались въ чемъ дѣло, и додразнили бѣднягу до того, что онъ убѣжалъ изъ за стола. И тетка, о жестокая хохотала тоже! Это всего обиднѣе казалось Борису.
   Я страдаю изъ-за нее, думалъ онъ, а она хохочетъ! Не буду я ее больше любить, не буду, и цѣловать себя не позволю! Ни за что не позволю. Кого то она теперь будетъ цѣловать? У, злая, нехорошая.
   Такъ кончился,-- онъ не позволялъ теткѣ больше цѣловать себя,-- его premier coup d' amour.
   Когда ему было 13 лѣтъ, ему наняли француза-гувернера.
   Что такое былъ этотъ французъ-гувернеръ -- это одному Богу извѣстно! Вѣрнѣе всего, что онъ былъ maitre d'armes, потому что познанія его въ занятіяхъ съ Борисомъ высказывались только въ болтовнѣ по Французски и гимнастикѣ. Веселый и остроумный, мосье Боже очень понравился Борису. Цѣлые дни они или шлялись съ ружьемъ за. дичью, или ѣздили верхомъ, или дрались на рапирахъ. Глобусы, книги, уступили мѣсто эспадрону, рапирѣ; географическія карты на стѣнахъ замѣнены масками, загрудниками, перчатками; грамматика ограничивается спряженіемъ глаголовъ -- любить, ревновать и проч. Французскіе писатели 18 столѣтія -- замѣнились писателями какъ Жоржъ-Зандъ, Бальзакъ, Поль-де-Кокъ и другіе. Борисъ, читая всѣхъ этихъ романистовъ, не понималъ дѣйствительныхъ достоинствъ ихъ; ему непонятна былъ глубина анализа человѣческаго сердца въ романахъ Жоржъ-Зандъ и Бальзака; онъ, читая ихъ, увлекался только красивостью любовныхъ похожденій, прелестью, заманчивостью самой любви.
   О, скорѣй бы скорѣй, думалось юношѣ, найти мнѣ ту, которыя прелестна, какъ ангелъ, которую я полюблю, которая меня полюбитъ.
   А дальше... Дальше, я буду ея рыцаремъ и за взглядъ ея чарующихъ голубыхъ глазъ развѣ жизнь не отдамъ?
   Вліяніе этихъ книгъ, не будь у Бориса гувернеромъ мосье Боже, -- было бы для него, Бориса, очень некрасиво; онъ сдѣлался бы сентименталенъ, сдѣлался бы кислятиной, бабой; но, благодаря бойкому, живому, насмѣшливому французу -- гувернеру, Борисъ, хотя и былъ отчасти романтиченъ, но насмѣшка такъ сильно дѣйствовала на него, что онъ критически, конечно, какъ критикуетъ., анализуетъ юность, относился и къ своимъ идилліямъ, и къ своему романтизму. Онъ былъ юнъ, но онъ уже былъ не изъ тѣхъ юношей, которые положительно въ каждомъ хорошенькомъ женскомъ личикѣ видятъ однѣ только совершенства. Его анализъ не шелъ, ясное дѣло, глубоко, не шелъ до внимательнаго разбора душевныхъ движеній и достоинствъ женскаго сердца, а ограничивался только внѣшностію: онъ разбиралъ умъ женщины, ея лице, ея глаза.
   Мосье Боже, обучая Бориса Фехтованію и гимнастикѣ -- обучалъ его и наукѣ распознаванія женскихъ слабостей. Французъ любилъ своего ученика и считалъ своимъ долгомъ предостеречь его отъ женскихъ ковъ.
   -- Другъ мой, говорилъ онъ ему серьезно, будто разговаривая съ такимъ же пожившимъ господиномъ, какимъ быль самъ, -- если хочешь быть спокойнымъ, если хочешь быть богатымъ -- не люби женщинъ, а только обманывай ихъ, только позволяй любить себя. Въ зависимое положеніе отъ женщины не становись никогда; самъ руководи ею, и ты достигнешь черезъ нее всего, чего только желать можно: черезъ любовь женщины или вѣрнѣе -- черезъ любовь женщинъ -- ты достигнешь любви другихъ женщинъ... Ты не понимаешь меня, я вижу, позволь я объясняюсь: женщины, видя, что тебя любятъ столько женщинъ, будутъ думать, предполагать, если онѣ не увѣрены, что въ тебѣ бездна достоинствъ, что въ тебѣ есть что то особенное, если ты имѣешь такой успѣхъ у ихъ братій, и онѣ захотятъ попробовать этого особеннаго! Измѣняй женщинамъ и тебя будутъ за это любить женщины! Видишь лй, онъ слишкомъ самолюбивы и одна объ другой почти никогда не бываютъ хорошаго мнѣнія, и, если ты измѣнишь одной женщинѣ, другая полюбитъ тебя, полюбитъ или въ самомъ дѣлѣ потому, что не въ силахъ не полюбить тебя, или изъ самолюбія. Она будетъ думать, если полюбитъ тебя изъ самолюбія, что та, другая, которой ты измѣнилъ, слишкомъ ничтожна для тебя, слишкомъ проста съ тобою, стишкомъ не умѣла взять тебя въ руки, и потому, законно совершенно, потеряла тебя. Она будетъ думать, и пускай ее думаетъ сколько угодно, что отъ нее-то ты не уйдешь, что ее то ты не бросишь, ей не измѣнишь,-- не измѣнишь, потому, что куда же той то, которую ты бросилъ, сравняться съ нею! куда ей, той, приковать тебя къ своей колесницѣ, куда! Вотъ она дѣло другое!... Понялъ? Измѣняй женщинѣ еще потому, что если ты ей не измѣнишь -- она тебѣ измѣнитъ! А тогда? тогда? братъ плохо! Ты не отстанешь отъ нее, если не потому, что ты еще не разлюбилъ ее, то потому что твое самолюбіе, твоя гордость будутъ оскорблены! Тебѣ, мужчинѣ, человѣку! будетъ кровная обида, когда тебя предпочтутъ. И кому? Фи!
   -- Измѣняй еще потому женщинамъ, чтобы онѣ дорожили тобою, чтобы не скупились на ласки, на кокетство, не скупились изъ боязни, въ виду примѣровъ, потерять тебя.
   -- Если иногда полюбить женщину доволно пріятно, лучше чѣмъ обманывать ее, то старайся, чтобы это иногда было какъ можно рѣже. Иначе... иначе женишься, братъ! Ну, а это штука... не будемъ толковать объ этомъ: ты не поймешь меня, какъ слѣдуетъ.
   -- Если ты честолюбивъ и захочешь славы, -- ты достигнешь ее опять таки черезъ женщинъ. Почему? а вотъ: женщины такъ умны, такія бестіи, что управляютъ всѣмъ состарившимся мужскимъ поломъ, не потому что всякая хорошенькая, молоденькая женщина умнѣе каждаго состарившагося, но потому что состарившіеся позволяютъ, нарочно допускаютъ обманывать себя имъ, обманывать ради того, чтобы привязать къ себѣ, ради того, чтобы польстить, а если это такъ, то вспомни, что сила, значеніе въ рукахъ не молодости, а старости, или пожалуй зрѣлаго возраста, а эта старость, этотъ зрѣлый возрастъ, въ рукахъ женщинъ. Выводъ отсюда, самъ, надѣюсь, сдѣлаешь... Богатства, какъ достичь честно черезъ женщинъ -- я не могу тебѣ сказать опредѣленно. Я чувствую, что есть возможность, но какъ не скажу!... Развѣ поставить вопросъ такъ: достичь значенія,-- достичь богатства. Но тутъ опять вопросъ: доставляетъ ли значеніе богатство? Что богатство создаетъ значеніе -- это вѣрно, ну а на оборотъ это бываетъ не всегда... Я говорю это въ тѣхъ видахъ, что не хочу видѣть твою жизнь такъ помятою, какъ моя. А моя такова потому, что я шелъ положительно въ разрѣзъ съ тѣмъ, что я тебѣ теперь проповѣдую. Имѣй я эту опытность, эти убѣжденія не теперь, когда я уже старикъ почти,-- я бы не то былъ, что я есть, а потому ты дорожи моими словами, помни ихъ.
   Въ этомъ родѣ проповѣди были любимыми у мосье Боже. Не желаніемъ испортить мальчика, сдѣлать его разочарованнымъ, объяснимъ мы ихъ, а неудавшейся жизнью самого Боже, его одностороннимъ направленіемъ и, наконецъ, не блестящимъ развитіемъ. Онъ очень искренно вѣрилъ, что говоря такъ Борису -- онъ честно исполняетъ свою учительскую миссію.
   Нечего и говорить, что многое изъ проповѣдей Боже прошло мимо Бориса не понятымъ, но многое было крѣпко усвоено имъ.
   -- Если ты будешь любить, говорилъ учитель, старайся сдѣлать свою любовь красивѣе -- поэтизируй ее, если она не есть такова, -- возможно изящнѣе, возможно чище! Нѣтъ наслажденія выше -- нѣтъ дороже, какъ красивая, изящная любовь! Воспоминанія однѣ объ ней дороги, очень дороги...
   Слушалъ все это, моталъ все это на усъ Борисъ. Моталъ, и мотанье пригодилось ему, и скоро пригодилось.
   Смѣю надѣяться, что читателю нечего и говорить, что въ первыхъ восторгахъ любви, Борисъ ничего не примѣнилъ изъ идей своего учителя.
   И эти первыя ночи безъ сна, или съ горячими снами -- прелестны.
   Шестнадцать лѣтъ Борису и онъ красивый малый!.. Ловокъ, красивъ, смѣлъ и глаза такіе жгучіе, порою нѣжные, порою ядовитые, насмѣшливые.
   Не одна хорошенькая кузина Надя останавливала на немъ свои глазки: нѣтъ, женщины молодыя, постарше гораздо Бориса, поглядывали на него очень серьезно. Взглядъ этотъженщины лѣтъ двадцати пяти на мальчика шестьнадцати лѣтъ,-- какой-то особенный! Я, напримѣръ, могу вызвать въ своихъ воспоминаніяхъ этотъ взглядъ, но разсказать его -- у меня нѣтъ умѣнья. Онъ не нѣженъ, взглядъ этотъ -- онъ серьезенъ скорѣй, но въ немъ есть что то крайне приближающее къ себѣ, что то не слишкомъ стыдливое, что то даже, иногда, слишкомъ безстыдное, слишкомъ вызывающее.
   Такъ глядѣть женщины не на шестнадцати лѣтнихъ юношей -- не смѣютъ; не смѣютъ потому, что такой, или приблизительно такой взглядъ, будетъ непремѣнно растолкованъ опытнымъ мужчиной, и растолкованъ какъ слѣдуетъ.
   Взглядъ такой даетъ уже нѣкоторыя права на женщину... Да.... онъ приближаюсь къ ней...
   Заглядывались на Бориса многія... а онъ? онъ заглядывался на свою кузину.
   Заглядывался, и было на что заглядываться! Она была характерная, кровная брюнетка, съ задумчивыми глазками, нѣтъ, глязками нейдетъ: у нея были огромные задумчивые глаза, нѣсколько, чуть чуть, вздернутый носикъ и такіе вишенки -- губки! Она была годомъ старше Бориса, но еще никого не любила. Мы говоримъ еще никого потому, что женщины всегда раньше мужчинъ любятъ...
   Она не любила еще... слѣдуетъ ли изъ этого, что не пришла еще пора любить ей? Нѣтъ, и нѣтъ. Она еще не встрѣчала никого, кто шевельнулъ бы сердце, кто сдѣлалъ бы волшебными ея сны...
   Надя и Борисъ жили вмѣстѣ, но, странно, будто Надя и не замѣчала, что братъ ея далеко не уродъ, и, что онъ уже съ усами, правда, небольшими. Впрочемъ и Борисъ не замѣчалъ, что у кузины порой сильно вызывающе глядятъ глазки. Огоньки зеленые мелькаютъ.
   "Точно у кошки, въ темной комнатѣ", думалъ Борисъ.
   Ну-съ такъ вотъ,-- не замѣчали они другъ друга, не замѣчали, а пришла пора -- замѣтили.
   Замѣтили. Надя замѣтила, что Борисъ прелесть что за мальчикъ и что ей неловко долго на него смотрѣть, а хочется, ужасно хочется! Борисъ замѣтилъ, что Надя не такъ глядитъ на него, какъ другія; глядитъ на него такъ, какъ никто не глядитъ и этотъ взглядъ ея,-- который онъ не видитъ, а чувствуетъ только,-- ему страшно, онъ не рѣшается, видите ли, поднять глаза, когда чувствуетъ на себѣ ея взоры,-- ему такъ пріятенъ, такъ дорогъ.
   Надя думала -- "хорошенькій мальчикъ Боря" и перестала: стала думать "какой красивый этотъ Борисъ."
   Когда прощались Борисъ съ Надей -- они всегда такъ дружески, свободно давали другъ другу братскіе поцѣлуи, а теперь перестали! Перестали, и, если когда приходилось имъ цѣловаться -- смущенію ихъ не было конца. Прежде свободный, легкій поцѣлуй, а теперь урывкомъ и такой сухой, горячій. Прежде часто, обнявъ Надю за талью, гулялъ Борисъ въ саду -- теперь нѣтъ; онъ не рѣшится, хотя смѣетъ, какъ прежде обнять ее, хотя теперь это ему хочется, а тог да, прежде, онъ дѣлалъ это машинально.
   Робко возьметъ онъ ее теперь за руку и неловко ему и ей неловко, и выдергиваетъ она руку. Отдернетъ и покраснѣетъ, и боится взглянуть на него.
   А онъ? Онъ смущенный не смотритъ тоже и думаетъ: отчего она такая стала? Отчего прежде не то?
   Надя тоже думаетъ: зачѣмъ это я вырвала руку? Мнѣ было такъ хорошо -- дамъ ему опять! Нѣтъ, самой неловко,-- пускай онъ возьметъ опять. Не беретъ, а какъ мнѣ хочется, чтобы онъ взялъ.
   Ночь -- не спится Борису; онъ думаетъ о Надѣ: что она? О, еслибъ вышла въ садъ, еслибъ! Я бы сказалъ ей, что... что она очень славная, что я боюсь ее, и что мнѣ съ ней пріятно.... она... она.... лучше всѣхъ.... такая ми-ла-я. (Борисъ въ мысляхъ протянулъ это слово, будто говоря его Надѣ, и нѣжно говоря).
   Что онъ? думалось и Надѣ: и ей не спалось. Вотъ жалко что: мы полюбимъ другъ друга, а жениться намъ нельзя: братъ двоюродный. А какъ онъ говоритъ со мною. Я бы кажется слушала его, долго слушала.
   Родители нашихъ влюбленныхъ ничего не замѣчали: дѣти еще! А дѣти то, ухъ какъ!-- не по дѣтски разсуждать стали.
   Горячъ лѣтній день, душенъ. Борисъ не спалъ всю ночь и легъ утромъ уснуть въ саду на сѣнѣ.
   Онъ ужасно любилъ спать на сѣнѣ, и легъ лицемъ къ верху, чтобы солнце пекло его: пріятно. Лежитъ, а сна нѣтъ. Открыты глаза и слѣдятъ, какъ прозрачныя, тонкія облака бѣгутъ. Слѣдятъ глаза облака, но мысль не объ нихъ! Молодая кровъ, солнце жгучее въ лице палящее уносятъ мысль во флигель, гдѣ Надя, гдѣ она! милая, прелесть... Счастливая Катя: она каждый день одѣваетъ ее, причесываетъ... Я бы самъ ее отлично причесалъ.
   Думаетъ Борисъ и улыбается.
   А Надя не во флигелѣ: она въ саду тоже...
   Гдѣ Борисъ? хочется ей знать. Онъ не приходилъ и чай пить: что это значитъ? А какъ жарко! Вѣдь вотъ здѣсь тѣнь (она шла въ тѣни вѣковыхъ кленовъ), а не прохладнѣе... Нѣтъ ли его у оранжерей?
   Вотъ и оранжереи. На лугу передъ ними въ копнахъ сложено сѣно, свѣжее, пахучее...
   Кто это лежитъ тамъ? (И Надя поднялась на цыпочки, и почему то руку поднесла къ губамъ. Граціозна, восторгъ Надя). Это Борисъ. Онъ спитъ, кажется? Посмотрю.
   Тихонько, крадучись, подходитъ Надя къ Борису; онъ замѣтилъ ее и, не давая себѣ отчета, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ, закрылъ глаза.
   Спитъ! Бѣдный, ему солнце въ лице прямо! Онъ загоритъ, а загаръ нейдетъ къ нему, впрочемъ...
   Видитъ ли онъ что нибудь во снѣ теперь? Я сяду около него и буду тихо пѣть ему, баюкать...
   Надя тихо сѣла и тихо же замурлыкала пѣсеньку. Что это была за пѣсня -- Надѣ одной извѣстно. Чаще всего въ ней слышались слова: славненькій, мой, баю-баюшки, люблю тебя.
   Поетъ Надя надъ Борисомъ -- и поетъ долго, а онъ все дѣлаетъ видъ, что спитъ. А ужъ какъ бы ему самому то хотѣлось сказать: милая моя, люблю тебя А нельзя, неловко! Какъ, скажетъ Надя: такъ ты притворялся. Пускай поетъ, думаетъ,-- не открою глазъ.
   Удивится Борисъ, разсуждаетъ Надя, кончивъ баюканье, если проснется! Не уйти ли мнѣ? Вѣдь неловко... стыдно... А что если я его поцѣлую? А? вѣдь отлично?
   Отлично, Надя, отлично! Ты смотри -- голубое небо, горячее солнце, красивый, красивый мальчикъ, и отчего же его не поцѣловать?
   Ну вотъ умница, умница!
   Надя нагнулась, протянула крошечки губки къ лицу его и остановилась... Къ чему? Да къ тому, что она думаетъ: куда лучше поцѣловать его?
   "Поцѣлую въ губы... поцѣлую... право же поцѣлую.
   Рѣшительно тряхнула она головкой и страстно, къ чорту осторожность! громко поцѣловала его.
   -- Надя! крикнулъ Борисъ и обнялъ ея гибкую, молодую талью, взялъ за руку.
   -- Ты не спалъ! Гадкій... отвернулась Надя, покраснѣла, но руку его не сняла съ тальи, свою не отняла.
   -- Я, Надя, не спалъ... Я давно уже видѣлъ... Надя! вѣдь ты такая хорошая... Такъ хорошо мнѣ съ тобой, такъ!-- что я не, не хочу иначе...
   -- Развѣ хорошо? перегнувъ головку и улыбаясь, плутовски улыбаясь, спросила Надя...
   -- Ей Богу, хорошо! Ты вотъ далеко сидишь отъ меня -- подвинься, лучше будетъ. Славная ты...
   -- И ты, Боря, славный...
   -- Ты знаешь Надя: я тебя во снѣ вижу часто?
   -- И я тоже!
   -- А вѣдь ты глупенькая?
   -- И ты тоже...
   И расхохоталась наша пара.
   -- А что, Боря, если, (не жми руку такъ больно) мосье Боже прійдетъ?
   -- Не смѣетъ онъ теперь придти!
   -- Не смѣетъ?
   Хохочутъ оба.
   -- А если мамаша?
   -- Г-мъ... мамаша? Мы и прежде сидѣли часто такъ!
   -- А зачѣмъ ты говоришь: мы и прежде сидѣли такъ.
   -- Да потому, что теперь, если насъ увидятъ такъ, то ничего не будетъ въ этомъ страннаго.
   Замолчали и смотрятъ другъ на друга и не насмотрятся...
   -- Надя...
   -- А?
   -- На-дя...
   -- Ну?
   -- Поцѣлуй меня! Голубчикъ! милая! поцѣлуй меня...
   -- Поцѣловать... и будто тебѣ хочется, чтобы я поцѣловала? будто?
   -- Ужасть, какъ хочется, Надя!
   -- Ну... ну, такъ ты самъ поцѣлуй меня!
   Повторять позволеніе Борисъ не заставилъ Надю.
   Милое время, хорошее время -- ты первая, юная, святая любовь!
   Вотъ вечерѣетъ, вотъ прохладой пахнуло, вотъ луна взошла.
   Все измѣнилось! весь міръ иной сталъ въ глазахъ влюбленныхъ.
   Ты, луна -- холодное, блѣдное свѣтило -- знаешь ли ты, съ какихъ моментовъ люди начинаютъ находить у тебя прелести, понимать тебя?
   Знаешь ли -- когда ты и пѣсня звучная соловья полуночника -- оцѣнку вѣрную себѣ получаютъ, знаешь-ли?
   Да тогда, съ тѣхъ поръ, ты мига, ты милѣе, чѣмъ есть, человѣку становишься, когда онъ увидалъ тревогу любви, желанье свиданія съ милой, тогда!
   Тогда трепетный свѣтъ твой, среди тишины ночи, тогда милъ, тогда милѣе еще человѣку сталъ.
   Все уснуло, все тихо, движенья не видно въ природѣ, и слышно лишь только, какъ сердце стучится, лишь шопотъ чуть слышно, и видны одни лучи лунные, движутся, льются...
   Пришло время! Пришло... что не дня дожидается Борисъ, чтобъ видѣться съ милой, а ночи тихой и лунной, тихой и свѣтлой, безлюдной и съ пѣснью соловушки...
   Ждетъ Борисъ -- скоро ли уснутъ всѣ... Ждетъ Борисъ, какъ сторожъ подальше, къ конюшнѣ, уйдетъ, а что онъ у конюшни -- Борисъ знаетъ по стуку колотушки, ждетъ и дождавшись онъ тихо, неслышно на дворъ проберется, со двора къ палисаднику, гдѣ Надины окна и ставни тѣхъ оконъ отворитъ. Отворитъ онъ ставни, а окно ужъ знать само открывается...
   -- Борисъ?
   -- Я, Надя.
   Ночь тихая, звукъ пропадать бы не долженъ, а шопота ихъ не слыхать....
   Осторожно приметъ Борисъ изъ окна Надю, и крадучись, въ садъ на рукахъ отнесетъ. Никто ихъ не видитъ, никто...развѣ Касторка одинъ, что лѣниво у кухни залаялъ на нихъ обознавшись.... развѣ....
   Касторка лѣнтяй,-- вотъ Полканъ -- онъ ужъ ждетъ ихъ въ саду, и давно про ихъ тайну знаетъ.
   -- Пусти, Борисъ.
   Борисъ опустилъ Надю на землю и они, Полканъ тутъ же, пустились бѣгомъ по дорожкамъ.
   -- Ну, лови, Надя.
   Впереди всѣхъ Полканъ, за нимъ Борисъ, за Борисомъ Надя. Шибко Борисъ бѣжитъ и Надѣ его не догнать.
   -- Я устала... довольно.
   Надя сѣла на скамейку.
   -- Садись сюда, Борисъ.
   -- Я у ногъ твоихъ сяду, на платье къ тебѣ.
   -- Ты то сядь, а вотъ ужъ вы, господинъ Полканъ, убираться извольте.
   Полканъ, тоже желавшій помѣститься на платьѣ Нади, грустно отошелъ и легъ, свернувшись въ клубокъ.
   Неблагодарные, думаетъ онъ, я думаю:-- я ихъ стерегу, я храню ихъ тайну, а они....
   И вздохнулъ Полкашка.
   -- Ты слышишь, Надя, бѣдный Полкаша вздыхаетъ?
   -- Бѣдный! Поди сюда, поди Полкаша, на вотъ тебѣ платье,-- ложись.
   Не раздумывая долго, Полканъ помѣстился на платьѣ Нади, лизнувъ предварительно руку у Нади.
   -- Мнѣ хорошо съ тобой Борисъ, но.... но отчего же всѣ, если узнаютъ, что мы по ночамъ съ тобой ходимъ, скажутъ: дурно?
   -- А скажутъ, ты думаешь?
   -- Непремѣнно....
   -- Ну.... я не знаю, что дурнаго въ хорошемъ!
   -- Ты любишь меня, я люблю тебя тоже -- тутъ опять нѣтъ дурнаго, но... но отчего же намъ только тайно говорить про любовь позволяютъ?
   -- Не знаю.
   -- Вѣдь свѣжо, Борисъ, да? а смотри, какъ лицо у меня разгорѣлось.
   Надя взяла его руку, и къ лицу приложила.
   -- Мое тоже горитъ. Я не знаю....
   -- Стъ! молчи! соловей засвисталъ....
   Они смолкли, и вмѣстѣ съ природой и тихою ночью соловья слушать стали.
   Они смолкли -- не слышенъ ихъ говоръ, но рѣчи глазами какъ пѣснь соловьиная льются безъ умолку, льются. Какъ пѣснь соловья одинака, такъ и рѣчи ихъ мало содержатъ. Въ нихъ только понятно: ты милый, голубка, какъ сладко съ тобою, какъ счастлива, счастливъ....
   -- Ну, Боря, скажи что нибудь ты мнѣ громко...
   -- Сказать? Я скажу:
   
   Пускай ночь безъ конца продолжается,
   Пускай вѣкъ цѣлый свѣтитъ луна,
   Пускай пѣснь соловья разливается,
   Пускай въ мирѣ ты будешь одна!
   Ты одна! Твои звѣздочки очи
   Ярче всѣхъ, что на небѣ горятъ;
   Ярче солнца они, темнѣй ночи.
   И мнѣ больше всѣхъ книгъ говорятъ.
   Больше физики...
   
   -- Химіи тоже? Перебила Надя, расхохоталась и тѣмъ прервался восторженный экспромтъ Бориса.
   -- Чудесно, Надя, любить, а?
   -- Очень чудно!
   И снова смѣхъ.
   -- Ну, ты, Полканъ,-- полно спать, начала Надя, полно!-- и ухватила его за уши, полно! Смотри, какая ночь, смотри! Борисъ, подними ему голову, чтобы онъ видѣлъ небо. Борись поднялъ. Смотри сколько звѣздъ, слушай какъ, и пойми, глупый,-- зѣваетъ безсовѣстный! (Полканъ зѣвнулъ и очень вкусно зѣвнулъ) пойми, какъ хорошо мы любимъ другъ друга!
   -- Не понимаетъ, кажется, Надя?
   -- И мнѣ тоже кажется. Ну, оставимъ его. Скажи мнѣ, Борисъ, если бы ты не встрѣтилъ меня, неужели ты полюбилъ бы кого нибудь другую? Я -- нѣтъ.
   -- Ну значитъ и я нѣтъ.
   -- Ну, а если бы ты полюбилъ, а я нѣтъ, что бы ты тогда дѣлалъ?
   -- Если бы ты не полюбила меня, я бы тоже не замѣтилъ тебя, потому что, какъ я понимаю, моя любовь была слѣдствіемъ твоей, твоя моей: мы въ одно время полюбили другъ друга. Такъ?
   -- По-жа-луй, протянула Надя, улыбаясь. Пожалуй, что если бы тебѣ не захотѣлось поцѣловать меня -- не захотѣлось бы и мнѣ, или на оборотъ, если...
   -- Значитъ, Надя, если теперь мнѣ хочется поцѣловать тебя, то...
   -- И мнѣ хочется? Вѣрно...
   Они поцѣловались. Это былъ жгучій, страстный поцѣлуй, но это былъ чистый, юный, первой любви поцѣлуй!
   Они поцѣловались и въ смущеніи, въ смущеніи отъ того волненія, которое оказалось внутри ихъ,-- отодвинулись другъ отъ друга.
   -- Пора, Боря.
   -- Пора.
   -- Прощай, Боря.
   -- Ахъ, не хочется...
   -- Прощай, нельзя, милый...
   Ночь догорала, на востокѣ заря занималась, Борисъ проводилъ Надю. Всѣ спали, всѣ, только разставшіеся влюбленные не могли уснуть. Всѣ проснулись, всѣ, только уставшіе влюбленные не могли бросить постели.
   Удивляются родители, что они опоздали къ чаю, а только, только поспѣли къ завтраку, и удивляться было нечему. Да такъ, таки нечему!...
   Они были счастливы, имъ было такъ хорошо такъ! Но... но все имѣетъ свой конецъ, и ихъ любовь имѣла таковой же.
   Пришла осень; нельзя стало видѣться ночью: грязь, холодно. Они видѣлись днемъ; но что они могли сказать другъ другу при другихъ, что? Нужно было молчать, говорить только глазами, а извѣстно, что такой разговоръ требуетъ поясненія словеснаго.
   Поясненія не было и вмѣстѣ съ зимой въ природѣ пришла и зима въ сердце Нади и Бориса.
   Пришла эта зима и пришла главное потому, что въ самомъ-то дѣлѣ тутъ любовью занимались не взрослые, а еще дѣти, а у нихъ какъ интересъ новизны игрушка утратила,-- она никуда, не годится! Это вѣрно...
   Глубокой привязанности, привязанности не въ силу однихъ только внѣшнихъ достоинствъ, тутъ не было, а стало и охлажденіе было естественнымъ исходомъ любви нашихъ героевъ.
   Они разошлись, довольные другъ другомъ за то наслажденіе, которое дала имъ ихъ, какъ они серьезно называли,-- любовь.
   -- Боря, помнишь, спрашивала Надя, помнишь, какъ въ саду Полканъ залаялъ, и какъ я испугалась?
   -- Какъ не помнить, только я до сихъ поръ понять не могу, чего ты тогда испугалась?
   Мосье Боже хотя зналъ про любовь своего воспитанника, но по вѣреннымъ его не былъ. Съ любопытствомъ слѣдилъ онъ за любовью Бориса и съ удовольствіемъ увидѣлъ конецъ ея.
   -- Борисъ, говорилъ онъ, хотя ты скрывалъ свою любовь, но я зналъ объ ней, и теперь, когда она кончилась, теперь, когда ты увѣдалъ не все, положимъ, что составляетъ прелесть любви,-- ты увѣдалъ только грацію ея, чистоту, не испытывая огня и мученій страсти, теперь я могу сказать тебѣ свое слово: старайся доколѣ возможно сберечь любовь именно такою, какова была къ Надѣ; въ ней все поэзія, все грація и все лучшее любовныхъ восторговъ. Она тиха -- эта любовь и этимъ то прекрасна, дорога. Когда волна еле рябитъ тихое озеро, яркой луной освѣщенное, когда тихо кругомъ, и листы на деревьяхъ тихо колеблятся вѣтромъ, который чуть шелестъ ихъ до слуха доносить и вмѣстѣ съ тѣмъ шелестомъ запахъ Фіалки и розы, тогда хорошо, тогда тихо на сердцѣ, тогда прелесть природы понятна вполнѣ и ты ничего не пропустишь изъ красотъ ея дивныхъ, ничего! Всю свѣжесть, всю чистоту природы -- ты въ это тихое, чудное время душой молодою охзатишь, и такъ тебѣ мило все будетъ, такъ просто и вмѣстѣ пріятно. Такова и любовь твоя къ Надѣ была: все тихо, все просто, все понятно и такъ восхитительно. Такова твоя любовь была! Ботъ же иная картина. Что лучше, суди самъ: тоже красивое озеро, тоже живописные берега, но.... но вѣтеръ и буря высоко вздымаютъ въ немъ волны и темны онѣ, непривѣтны; на небѣ же мрачныя тучи бѣгутъ, ураганомъ гонимыя; на небѣ не видно ни звѣздъ, ни луны и озера воды только молніи блескомъ порой освѣщаются: не тихо кругомъ и не пѣснь соловьиная, гдѣ то далеко звучащая слышна, а грома раскаты и свистъ вѣтра, который доносить къ тебѣ не запахъ сирени и липы, а брызги холодныя съ волнъ озера, листья съ деревьевъ, и грома раскаты, и вѣтра суровые звуки какой то безумной и дикой гармоніи полны! Картина и эта красива, но лучше по моему первая. Любовь такова же!-- То тихая, тихая, полная граціи нѣжной, то бурная, страстная, полная мрака и свѣта отъ молній, свѣта могучаго, ярче чѣмъ лунный, но только на время, на однѣ лишь мгновенія.
   -- Нѣтъ сомнѣнья, продолжалъ Боже, что извѣдать грозу, ураганы любви тебѣ прійдется, но берегись ихъ: твой покой, твое счастье нарушены будутъ, твои силы надломлены, какъ это бываетъ всегда послѣ того, какъ человѣкъ испытаетъ сильныя потрясенія, прельстится и пресытится сильными ощущеніями. Усталость тутъ логическій исходъ.
   Такіе, и только такіе разговоры вскормливали юные умъ и сердце Бориса. Не нарочно, а въ силу сложившихся обстоятельствъ, его чувства и умъ не возбуждались въ иную сферу жизни и дѣятельности, не тревожились задачами общественной, гражданской и политической жизни. Инстинктивно онъ сочувствовалъ угнетаемому, слабому, возставалъ противъ произвола, но, повторяемъ, не въ силу сложившихся воспитаніемъ убѣжденій, а въ силу природныхъ склонно стей, а стало быть не такъ сильно, какъ бы это дѣлалъ человѣкъ затронутый въ убѣжденіяхъ, выработанныхъ всею прошлою жизнью его. Для развитія изъ Бориса человѣка дѣйствія, человѣка политическая были всѣ данныя, но всѣ они остались неразвитыми, неподнятыми до сознательности ихъ, до выработки въ смыслъ, въ значеніе жизни. А между тѣмъ это была натура богатая, натура цѣльная! Изъ чтенія книгъ, чтенія безолабернаго, Борисъ для своего развитія сдѣлалъ много, а что бы это было, если-бы около него былъ развитой, честный наставникъ? Вѣдь та масса свѣдѣній, масса идей, которая вошла въ память Бориса, была бы сформирована, получила бы извѣстный характеръ, лице.
   Теперь же въ немъ не развивалось ничего, кромѣ идей о любви, о наслажденіяхъ. И другія идеи, западшія въ его умъ, не находили себѣ прогрессивнаго развитія. Кругомъ его образцовъ и примѣровъ не было, все и вся жило жизнью внѣшнею, жизнью безъ задачъ и цѣли. Мы говоримъ конечно про высшія цѣли человѣческаго существованія. Похожденія его съ кузиной понравились ему и онъ, какъ молодой тигренокъ, разъ почуявшій кровь, сталъ жаждать ихъ. Отдать себѣ отчетъ, почему онъ полюбилъ Надю, почему онъ находилъ наслажденіе бывать съ нею и не находитъ его теперь,-- онъ не могъ, а между тѣмъ этотъ вопросъ шелъ ему въ голову. Онъ спрашивалъ себя: вѣдь вотъ Надя не измѣнилась, такая же хорошенькая осталась, какъ прежде, а я съ нею опять какъ братъ и ея поцѣлуй не волнуетъ меня,-- что же значитъ это? Надоѣсть -- мнѣ это не надоѣло, и я бы хотѣлъ, о, какъ я хотѣлъ бы, чтобы это повторялось, но не съ Надей! Какъ это я объясню себѣ? Надо спросить у Боже.
   Надо спросить -- и онъ спросилъ.
   -- Оттого это происходитъ, Борисъ, что ты теперь находишься въ положеніи изобрѣтателя, который сдѣлавъ какое нибудь изобрѣтеніе, открытіе, сначала торжествуетъ, лѣлѣетъ, наслаждается имъ, такъ какъ оно составляло его задачу, его торжество, а потомъ, въ силу вещей, логически признается имъ за необходимый исходъ дѣла, да "иначе быть не могло"! Интересъ новизны прошелъ у тебя; предметъ, который доставилъ тебѣ этотъ интересъ новизны, потерялъ свой только что опредѣленный смылъ, сталъ знакомъ тебѣ, и ты, очень естественно, какъ человѣкъ пытливый, хочешь уже иного субъекта для своихъ удовольствій, удовольствій, смыслъ которыхъ въ новости ощущеній,-- любви у тебя въ любви не было, -- хочешь иного предмета для наблюденій, новаго открытія. Ты потому полюбилъ Надю и Надя потому полюбила тебя, что иначе и быть не могло! Чувства у васъ обоихъ требовали выхода, требовали употребленія ихъ въ дѣло и вы, не встрѣчая ничего до такой степени красиваго какъ вы сами,-- полюбили, или вѣрнѣе занялись игрою въ любовь. Вы оба ничего, кромѣ физическихъ совершенствъ, не искали другъ отъ друга и вы не разочарованы другъ другомъ, потому что вы нашли -- что искали и, налюбовавшись искомымъ вдоволь отошли другъ отъ друга пресыщенные, увѣдавшіе другъ друга и теперь очень естественно оба. Желаете повторить продѣланное вами, но только въ иной обстановкѣ: ты съ иной, она съ инымъ. Тутъ соединяется и желанье удовольствія и любопытство. Коротка ваша любовь была потому, что не смотря на весь ея платонизмъ, на всю ея невинность, она была чисто физическая, а согласись самъ, что лице, глаза, волосы и прочее суть такіе предметы, которые быстро могутъ быть осмотрѣны и скоро пріѣсться. Вы любили другъ друга за красоту тѣла и увѣдавь его разстались,-- тогда какъ, полюби вы другъ друга за красоту тѣла, сердца и ума -- вы бы не разошлись такъ скоро. Умъ и сердце не могутъ проявиться въ нѣсколько пріемовъ, а стало быть и любовь, которая оцѣниваетъ ихъ -- болѣе, необходимо болѣе, продолжительна. Какъ бы человѣкъ пусть не былъ, но все таки для узнанія его духовнымъ достоинствъ требуется несравненно болѣе времени -- чѣмъ для изученія лица. Словомъ, когда ты любуешься сначала лицемъ, потомъ умомъ и сердцемъ женщины, ты долженъ истратить болѣе времени, потому что предметовъ для любованія, изученія болѣе. Я тебѣ говорилъ прежде, и повторяю теперь, что ищи отъ любви наслажденій и не задавайся задачами розыскивать у женщинъ кромѣ лица сердце и умъ, и повторяю теперь. Ты можетъ быть не найдешь въ этихъ послѣднихъ словахъ послѣдовательности съ моей стороны! Можетъ быть замѣтишь отсутствіе строгой логики, и ты будешь правъ: логика и любовь, это двѣ вещи несовмѣстимыя.! Для чего мы любимъ? Да потому, что любить -- это потребность, что любить -- это пріятно, это наслажденіе! А для того, чтобы наслаждаться, чтобы доставлять себѣ удовольствія, часто ли мы справляемся съ своимъ карманомъ? Очень рѣдко, и удовольствія покупаются нами рискованными ставками -- на-банкъ ставками, которыя стоятъ намъ много, и даютъ много, или стоятъ намъ много и не даютъ ничего! Послѣднее чаще, необходимо чаще, а потому то и не ищи много отъ женщинъ, такъ какъ ты тогда самъ многимъ рискуешь! Любезное, другъ мой, дѣло, когда занимаешься только хорошенькимъ личикомъ! Внутри тебя тогда ничто не тронуто, ничто не возмущено и ты покоенъ и нѣсть конца этому покою. Кто говорить, что дурно любоваться, что не великолѣпно любоваться лицомъ женщины и вмѣстѣ ея сердцемъ, ея умомъ, кто? Ея лицу, ея глазамъ сердце и умъ придаютъ громадную прелесть и бездну осмысленности, выразительности; по повторяю тебѣ, тогда, когда ты будешь восхищаться кромѣ лица женщины ея умомъ и сердцемъ, тебѣ потребуется сдѣлать расходъ красоты твоего сердца, твоего ума, а стоитъ ли тратиться на женщинъ и еще болѣе на любовь къ нимъ! Намъ нужно ихъ "снаружи", а ихъ "внутри".-- это уже objets de luxe и насущной надобности въ этой роскоши не представляется. Теперь ты кончилъ съ своею любовью къ Надѣ и ты ничего не потерялъ, ничего не израсходовалъ изъ твоихъ сердечныхъ и умственныхъ запасовъ, и твое лице также осталось какъ и было красивымъ, свѣжимъ; ни одна смурая тучка не набѣжала на него и тебѣ отлично, и ты спокоенъ, доволенъ и все что угодно. Такъ дѣлай и всегда! Ума и сердца не трогай для женщинъ,-- въ жизни есть многое другое, другое, для чего они пригодятся.
   -- Что же это "многое другое"? спрашивалъ Борисъ.
   -- А то, что тебѣ теперь вѣдать не надлежитъ, и, что ты увѣдаешь не изъ моихъ рецептовъ, а изъ самой жизни, что увѣдаешь историческимъ ходомъ своего развитія. Я не хочу, я считаю это нечестнымъ волновать твой молодой умъ, твое нѣжное сердце -- картинами горя и несчастій людскихъ; картины эти отравили бы твою хорошую молодую жизнь, заставили бы преждевременно страдать и искать безнадежно выхода ихъ этихъ страданій! Ты пылокъ и ты, знакомый съ бѣдами общества, дерзко пошелъ бы противъ нихъ, и... и тебя бы сломали, и ты бы:
   
   "Не разцвѣлъ и отцвѣлъ
   Въ утрѣ пасмурныхъ дней"!
   
   -- Я хочу тебя пустить въ жизнь закаленнымъ уже въ битвахъ съ женщинами, этимъ великимъ врагомъ нашимъ, вѣдающимъ какое значеніе даетъ имъ ихъ любовь, а стало быть сильнымъ! И ты, если когда нибудь станешь борцомъ за идею, ты будешь Самсонъ, но... но у тебя не будетъ твоей Далилы!
   -- Тебя, вышедшаго изъ моей школы, женщины не скрутятъ, женщины не разслабятъ!
   Правъ ли былъ мосье Боже, говоря мальчику такія вещи? По нашему крайнему разумѣнію, правъ: женщины много сильныхъ людей сгубили, много изъ силы ничтожествъ подѣлали.
   -- Не женщины будутъ руководить тобою, сдѣлаю такъ я, а ты ими; ты будешь помыкать и распоряжаться ими по своему усмотрѣнію! Онѣ будутъ для тебя рычагами, которыми ты будешь поднимать тяжести, перчатками, въ которыхъ ты будешь браться за раскаленное желѣзо, словомъ -- онѣ будутъ твоими, а ты будешь свой собственный! Теперь, когда ты еще такой юный, а стало быть и честный, я, видишь ли, не понимаю развращенности въ юности, я у тебя прошу, дай мнѣ слово не скрывать своихъ дѣлъ съ женщинами, какъ это ты хотѣлъ сдѣлать теперь.
   -- Изволь! Но только и ты дай мнѣ слово никогда не мѣшать мнѣ въ моихъ отношеніяхъ съ ними!
   -- Мѣшать я не буду, нѣтъ, но я всякій разъ, когда ты сообщишь мнѣ о своихъ отношеніяхъ съ женщиной, я буду анализировать эти отношенія, и если въ нихъ будетъ какая нибудь опасность для тебя, я буду тебѣ представлять ее. Вотъ все, что я буду дѣлать.
   -- А если мой анализъ этихъ отношеній ни на какія опасности въ данномъ случаѣ мнѣ не укажетъ, и я не повѣрю тебѣ, не послушаюсь тебя, что ты тогда?
   -- Я? дамъ тебѣ, не вмѣшиваясь, окончить твою любовь или твои отношенія къ женщинѣ и тогда убѣдиться, что я слишкомъ опытный человѣкъ въ этихъ дѣлахъ, и что я не ошибся, и что ты напрасно меня не послушался!-- Какая же польза тебѣ въ томъ, что ты мнѣ будешь говорить, а я не буду никогда слушать.
   -- А! вотъ тутъ то ты и врешь!-- Ты будешь меня слушать, будешь слушать потому, что я низведу съ пьедестала женщину и впередъ, слышишь, впередъ покажу тебѣ, что она за птица, предугадаю ее! А если я это сдѣлаю, я уроню ее въ твоихъ глазахъ, я опошлю ее, я покажу, что не много нужно масштабовъ, чтобы мѣрить женщинъ! Я тебѣ укажу, когда ты разскажешь мнѣ про дѣла твои, впередъ же, какіе маневры продѣлаетъ та или другая женщина съ тобою, какъ она будетъ притворяться и чѣмъ бороться! Я все это укажу тебѣ и ты во всеооруженіи будешь стоять противъ нее!
   -- Интересно будетъ, какъ это ты мнѣ впередъ все будешь предсказывать, интересно! Но только предупреждаю тебя, что если ты разъ или въ чемъ нибудь ошибешься, я уже не буду вѣрить тебѣ, и буду думать, что если ты и отгадываешь что нибудь, то это не на основаніи опыта, а нечаянно!
   -- Можешь! Но въ такомъ случаѣ вотъ еще условіе: ты мнѣ долженъ сообщать все, все до малѣйшихъ подробностей. Согласенъ?
   -- Идетъ.
   

Сцена шестая.

НАДЕЖДА БОРДЖІА.

   Кончилась зима. Переходъ отъ весны къ великолѣпному лѣту совершился быстро, незамѣтно. Зазеленѣла трава, сирень распускаться стала и деревья украсились свѣжею зеленью листовъ. Особый цвѣтъ какой то имѣетъ свѣжая зелень -- такой нѣжный, свѣтлозеленый; глазамъ такъ пріятенъ этотъ цвѣтъ. Дни быстро увеличиваться стали, а потому и жизнь нашихъ героевъ перешла изъ комнаты на дворъ, въ садъ, въ поле; въ рощахъ еще сыро было, да и растительность не пышна была.
   Прозанимавшись всю зиму, и прозанимавшись серьезно,-- такъ какъ для Бориса, въ помощники господину Боже, былъ приглашенъ очень серьезный и даровитый кандидатъ университета, Борису развлечься захотѣлось, хотѣлось поразмяться. А что дѣлать, какъ развлечься въ деревнѣ у себя? Все извѣстно до послѣдняго куста, до послѣдней дворняшки Розки! Даже интимныя похожденія этой, далеко не изъ вѣрныхъ, гадкой Розки были извѣстны Борису до малѣйшихъ подробностей: онъ могъ разсказать и разсказать вполнѣ обстоятельно: кто отецъ, кто дядя такой то собаки, а собакъ на дворѣ было множество, чья сестра Діанка, чей братъ Полканъ. Марѳа Игнатьевна, экономка въ домѣ, толстая, злющая старуха, тоже ему опротивѣла безъ мѣры и тѣ шутки, шалости, которыя Борисъ позволялъ себѣ прежде съ нею,-- теперь ему противны стали, глупыми казались. Кузина развѣ? Ну да и кузина тоже.... надоѣла, Что ему съ нею дѣлать? Они пошалили другъ съ другомъ и теперь были опять какъ подобаетъ брату съ сестрой. Сосѣди вотъ? Ну, да что это за сосѣди! Племянницы у генеральши Лаповой были хорошенькія дѣвочки, но... но такія коровы, что бѣда просто. Борисъ попробовалъ было ухаживать за младшей изъ нихъ, но да ничего не вышло. Онъ ей говоритъ, напримѣръ: отчего это вы, когда говорите со мною, всегда внизъ глядите? Вѣдь вы этимъ меня лишаете возможности любоваться вашими, какъ небо ясное, глазками!
   -- Ахъ, что это вы! Да мнѣ ma tante не велитъ прямо въ глаза глядѣть мужчинамъ.
   -- Отчего же?
   -- Говоритъ, что это не принято, что можно влюбиться...
   -- Ну, и вы опускаете глаза, но отчего же? Оттого ли, что смотрѣть прямо въ глаза мужчинамъ не принято, или оттого, что бойтесь влюбиться?
   -- Я... я право... не знаю... вѣдь вы такой...
   -- Что? что, такой? перебилъ Борисъ.
   -- Мнѣ стыдно сказать.
   -- Хотите, я за васъ скажу?
   -- Не надо.
   -- Нѣтъ, хорошая Вѣра Львовна, позвольте!
   -- Ну, пожалуй, только не говорите глупостей.
   -- Ну-съ, извольте: вы хотѣли сказать, что я такой... хорошенькій? Такъ вѣдь? И еще -- что вы боитесь, но ей Богу напрасно, въ меня влюбиться?
   -- Мосье Борисъ! Какъ вы смѣете!! Я пойду ma tante сказать.
   И дѣйствительно она жаловалась своей теткѣ, а та жаловалась матери Бориса, посылала даже письма къ ней, чтобы она взяла своего сына отъ нихъ, что онъ развращаетъ ея невинныхъ дѣвочекъ.
   Была еще по сосѣдству у Бориса одна барыня, но ужъ не она боялась Бориса, а онъ ее. Барыня эта, нужно сказать, была вдова, имѣла не болѣе 30-ти лѣтъ и довольно выразительную, не совсѣмъ еще помятую физіономію. Она видимо скучала въ деревнѣ и красивый мальчишка, какъ Борисъ, представлялъ предметъ достаточно достойный вниманія хорошо пожившей, во дни оны, вдовушки. Какъ мы сказали -- она была вовсе не дурна, и. мосье Боже находилъ ее таковою же, но Борису она не нравилась. Почему? А онъ и самъ не могъ дать себѣ отчетъ въ этомъ, не нравилась, да и все тутъ. Поѣдетъ онъ къ ней бывало отъ скуки, а она и рада, коварная. Онъ пріѣдетъ, а она заставитъ его подождать таки порядочно, принаряжается, значитъ, потому что въ одиночествѣ своемъ вдовьемъ ходить всегда въ одной юбкѣ и легкой тальмочкѣ на плечахъ. Впрочемъ, можетъ она ходитъ такъ и потому что жарко ей, можетъ. Является она Борису всегда разодѣтая въ пухъ и прахъ, немножко декольтированная, и, нечаянно, вѣроятно, не застегнувшая гдѣ нибудь глупый крючекъ или пуговку.
   -- Наконецъ то вы, мой прелестный юноша, посѣтили меня. Садитесь. Да ближе, вотъ сюда, на диванъ, рядомъ со мной садитесь. Ну, здравствуйте! Дайте же руки! Экой медвѣдь вы, я вижу. Покраснѣлъ? ха! ха!
   И граціозно откинувшись на шитую подушку, откинувъ съ своихъ роскошныхъ рукъ широкіе рукава и выставивъ маленькую ножку въ шитой шелками крошечной туфелькѣ, начинаетъ вдова свои аттаки.
   -- Мнѣ всегда досадно, что тѣ, которые имѣютъ право быть смѣлыми -- робки, какъ дѣти. Вотъ вы напримѣръ -- вы вѣдь просто красавчикъ, а... а... Ну, чему вы улыбаетесь? Смотрите пожалуйста, улыбается. Дайте, я вамъ за это уши надеру.
   Она протянула свои руки къ ушамъ Бориса. Руки были красивы, пальцы прекрасно суаньированы и въ красивыхъ кольцахъ, ноготки обдѣланы по модному. Борисъ отшатнулся было, но потомъ, подумавши: отчего не доставить удовольствіе! Да у ней и ручки такія... (Какія такія Борисъ не досказалъ себѣ). Пускай деретъ. И плутъ, дѣлая видъ, что сопротивляется, подставилъ ей свои уши. Она взяла его за ухо и у юнаго героя нашего кровь ударила въ голову: огнемъ запылали щеки и уши. Вдовушка потянула его къ себѣ.
   -- Пустите, взмолилъ онъ, пустите.
   -- Попросите хорошенько. Поцѣлуйте ручку, скажите: милая Надежда Егоровна, хорошая. Ну!
   -- Милая... Надежда Егоровна... хорошая, пустите пожалуйста.
   То-то! И вдовушка, граціозно погрозивъ пальчикомъ, вся взволнованая, отпускала уши Бориса. Знаете что, говорила она, съ трудомъ переводя дыханіе,-- вѣдь въ васъ влюбиться можно и я... я уже влюбилась! Право... ну чего вы опять хмуритесь? хотите вы пить шампанскаго со мной? Вы молчите -- значитъ вы согласны? Молчите! молчите! сердилась она, видя, что Борисъ хочетъ протестовать противъ шампанскаго! Мы выпьемъ шампанскаго. Позвоните -- вонъ на столѣ колокольчикъ, сильнѣе звоните; вотъ такъ.
   Борисъ, застегнутый въ расплохъ бурною аттакой, растерялся и сложилъ оружіе: сталъ повиноваться безпрекословно коварной женщинѣ, усвоившей тактику пентефріевской сожительницы. Борисъ позвонилъ и когда человѣкъ внесъ по приказанію вдовы шампанское, Борисъ пилъ его. Пила съ нимъ и Надежда Егоровна.
   -- Когда холодно шампанское, а сердце чуть не въ огнѣ, что бываетъ въ эти минуты, мосье Борисъ?
   -- А развѣ я знаю?
   -- Не притворяйтесь! Вы вовсе ужъ не ребенокъ: у васъ, вонъ, и усы порядочные и бородка пробивается, а вы говорите, что не знаете...
   -- Да что не знаю-то?
   -- Ахъ, какой! Должно быть вы и въ самомъ дѣлѣ ребенокъ. Подойдите ко мнѣ, куда вы ушли? Дайте ваши руки; ой, ой, какія горячія; да что съ вами?-- вы точно въ лихорадкѣ. Выпейте шампанскаго.
   Борисъ пилъ и что-то невѣдомое еще, что-то невыносимо изъ груди просящееся, томительное и сладкое охватило его. Кровь бросилась въ голову -- онъ покраснѣлъ. Бѣжать мнѣ отъ нее, думалъ онъ, или остаться? Что это со мною: мнѣ и противно смотрѣть на нее, -- она вовсе не хороша -- Надя куда лучше!-- и хочется остаться съ нею. И Богъ мой, какъ жгутъ меня ея пальцы! И какъ она глядитъ. Уйдти развѣ? уйду.
   Не уйдешь ты, милый юноша, не уйдешь, да и не отпуститъ она тебя, да и не хочется тебѣ самому уйдти отсюда. Вѣрь, что не хочется.
   -- Чокнемся, Борисъ!
   -- Ну, съ рѣшимостью махнувъ рукой вскричалъ Борисъ, чокнем" ея. Ага!-- вы не все выпили, а я глядите! и онъ показалъ до дна опорожненный стаканъ. Пить, такъ ужъ не извольте отставать отъ меня.
   -- Ну, ну, не сердитесь -- допью!
   И допила.
   -- Вотъ это такъ! Я еще налью?
   -- Довольно, милый, довольно, мой Борисъ, я уже и такъ опьянѣла,
   -- Ну, а я выпью, и Борисъ докончилъ бутылку.
   Горитъ лице юноши, горятъ глаза его, кровь такъ и стучитъ въ виски. Не нравилась ему эта женщина, а вотъ подъ вліяніемъ паровъ винныхъ, она будто хорошѣть стала. У ней, думалъ юноша, славныя губки, право славныя! Да и глаза очень симпатичные, да и вся она очень симпатичная, и я думаю что она не разсердится, если я обниму ее? А вѣдь обнять ее было бы очень пріятно? а? А вдругъ разсердится, вдругъ! Нѣтъ, да и за что же? Она сама вѣдь виновата....
   Толковалъ себѣ Борисъ, но обнять все-таки не рѣшался.
   Чудо какой мальчишка, думала вдова, чудо. И такой свѣженькій, робкій. Я пари держу, что ему хочется поцѣловать меня, и что онъ не смѣетъ. Какъ бы это устроить? Ахъ, какъ иной разъ глупы эти мужчины! Ну чего онъ ждетъ?! и вдовушка топнула отъ досады ножкою. Глаза у него -- такъ и хочется расцѣловать.
   -- Борисъ! тихо, и томно сказала она.
   -- Что вамъ угодно? отвѣтилъ онъ, не смѣя поднять глазъ, хотя и чувствуя ея взглядъ на себѣ.
   -- Бо-ря! прошептала она. Бо-ря, пойди ко мнѣ, пойди.
   Она взяла его руку и обвила ею свою талью. Борисъ обезпамятѣлъ и какъ сумасшедшій бросился цѣловать ея губы, шею, плечи, волосы.
   -- Такъ ты, спрашивала вдова, не скупясь отвѣчая на поцѣлуи такъ ты -- любишь меня?! любишь? да говори же, говори.
   -- Должно быть... люблю.
   -- И тебѣ хорошо со мною?
   -- Очень.
   --..... Ну и я.....
   -- Ха! ха! ха! раздался въ дверяхъ смѣхъ только-что пріѣхавшаго, и незамѣтно для увлекшихся вошедшаго въ залу, мосье Боже. Вотъ онъ гдѣ! О, Борисъ! ты пойдешь далеко, если успѣлъ склонить надежду, смѣялся Боже, на дѣйствительность.
   Отскочилъ юноша отъ вдовушки, опустилъ глаза, сконфузился. А она? она жестоко разсердилась.
   -- Ваши шутки, грозно начала полная гнѣва и досады барыня, неумѣстны, и я ихъ не хочу терпѣть у себя въ домѣ. Вы изъ того, что я, женщина взрослая уже, (взрослая уже она подчеркнула), позволила себѣ приласкать мальчика, приласкать, какъ мать, какъ сестра,-- готовы вывести и Богъ знаетъ что?
   -- Но сударыня... Что же значитъ, ха! ха! ха! эта опорожненная бутылка, если не ошибаюсь, Редерера?
   -- Онъ просилъ у меня, и я не могла отказать ему...
   -- Я! удивился Борисъ.
   -- Ну конечно, не этотъ диванъ!
   -- Да я и не думалъ... началъ было оправдываться Борисъ, но его перебилъ Боже:
   -- Я въ этомъ увѣренъ, другъ мой. Пойдемъ отсюда. Прощайте Надежда Егоровна, (бери шляпу Борисъ), прощайте, и впередъ приказывайте, имѣя замыслы, какъ сегодня, не принимать никого, или запирать двери.
   Оскорбленная вдова неудостоила и поклона уходящихъ.
   Борисъ былъ сконфуженъ ужасно и никакъ не рѣшался заговорить съ своимъ наставникомъ, а заговорить хотѣлось.
   -- Борисъ! началъ самъ Боже, что ты точно въ воду опущенный?
   -- Я дурно сдѣлалъ... Но это не я причина.
   -- Ничего, къ счастью, ты дурнаго не сдѣлалъ еще, но не прійди я во время, кто знаетъ, что вышло бы. Очень можетъ быть, что тебя, юнца по знанію жизни, да и по лѣтамъ то, опутала бы эта веселая барынька и цѣпями, да еще пожалуй Гименея, приковала бы къ своей старомодной колесницѣ, да! А тогда, тогда, братъ, дѣло плохо, тогда ты умеръ бы для свѣта; умеръ бы для жизни и наслажденій. Она бы такъ привязала тебя къ себѣ, тебя ничего красивѣе ея невидавшаго, такъ...
   -- Я видѣлъ красивѣе, перебилъ Борисъ.
   -- Тетку свою должно быть?
   -- А Надя?
   -- Ну да съ Надей, которая дѣйствительно красивѣе Надежды Егоровны, ты не испыталъ бы того, что тебѣ дала бы увѣдать сія послѣдняя. Ну да не въ томъ толкъ. Я говорю, что она такъ бы привязала тебя къ себѣ, что ты погрязъ бы съ нею въ деревнѣ, погрязъ бы въ цинизмѣ, въ наливкахъ, которыя она дѣлать мастерица, въ пуховикахъ, въ холстахъ и прочихъ гадостяхъ. Она бы лелѣяла тебя, какъ зеницу ока берегла бы, и ты удовольствовался бы ею, удовольствовался бы на томъ основаніи, повторяю, что лучшаго еще не видалъ, а не видавъ не жаждалъ бы. Теперь же? теперь другое дѣло! Не окунувшись сначала въ прозу жизни, и прозу самую незатѣйливую, самую циничную, ты не пойдешь въ жизнь какъ нибудь, какъ входятъ почти всѣ. Ты теперь, когда узналъ, а что ты узналъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь, красивость ощущеній любви, поймешь, что эти ощущенія еще красивѣе, еще пріятнѣе когда ихъ испытываешь съ женщиною, которая нравится, съ женщиною, въ которую ты влюбленъ, которая молода, которая красива. Бросать себя чистаго, молодаго, какъ негодную падаль подъ клювъ первой встрѣчной галки, теперь ты не станешь и сохранишь свои первые восторги любви для чего нибудь лучшаго! Тебя заставила эта, говоря по чести, далеко не изящная вдовушка, пить вино, а для чего? да для того, чтобы покорить тебя подъ свои тридцать лѣтъ, для того, чтобы ободрить тебя, для того чтобы заставить цѣловать себя, а изъ этого что слѣдуетъ? а слѣдуетъ то, что не она, своею особою, воодушевила тебя, а вино, игривый Редербръ, этотъ великій помощникъ въ подобнаго рода дѣлишкахъ, и ты... ты влюбился, или вѣрнѣе -- тебѣ понравилась не она. То ли же будетъ, пойми ты это, когда глаза женщины, глаза страстные, глаза какъ сорокъ тысячъ всевозможныхъ винъ опьяняющіе зажгутъ твою кровь, засвѣтятъ твои глаза! То ли же будетъ, когда не она, а ты будешь молить ея улыбки, ея взгляда, и умирать такъ сладостно, что такихъ смертей ты жаждать будешь, отъ ея поцѣлуя!
   -- Я не пойду къ ней больше! вскрикнулъ Борисъ, возбужденный, наэлектризированный. словами учителя.
   -- Напрасно. Одинъ ты не ходи пожалуй, а вмѣстѣ пойдемъ, и я покажу тебѣ ее, какова она по домашнему...
   -- Зачѣмъ же мнѣ видѣть это?
   -- А за тѣмъ, чтобы еще сильнѣе оттолкнуться отъ подобнаго рода женщинъ, чтобы больше и лучше знать цѣну себѣ, своей молодости.
   

Сцена седьмая.

ПОѢЗДКА ЗА ПРИКЛЮЧЕНІЯМИ.

   Въ началѣ Іюня, въ Усково, по сосѣдству съ Барщевкой, такъ звали деревню Бориса, пріѣхала молодая баронесса Шпопингъ съ своимъ братомъ. Баронесса поселилась въ деревнѣ и жила совершенно уединенно; братъ же ея на третій день пріѣхалъ съ визитомъ къ матери Бориса, и, какъ казалось, не прочь былъ поухаживать за Надей. Казалось это потому, что онъ сталъ почти каждый день посѣщать Барщевку. Но да не объ немъ рѣчь. Разъ въ дождикъ, послѣ занятій, и занятій серьезныхъ съ Рощинымъ (фамилія кандидата), Борису вздумалось прокатиться верхомъ -- освѣжиться. Осѣдлали лошадь и, не смотря на указаніе матери, что въ такую погоду простудиться можно, Борисъ уѣхалъ. Мелкій, но частый, какъ изъ рѣшета, дождикъ освѣжилъ Бориса. Онъ скакалъ, не зная куда, зачѣмъ, да и не нужно было знать это, находя въ дикой скачкѣ наслажденіе; но вотъ наслажденіе, при помощи дождя, смѣнилось мокротою: Борисъ промокъ до костей, а до дому далеко, верстъ восемь, по крайней мѣрѣ. Гадко, думалъ онъ, очень гадко, и непріятно: все прилипаетъ, да и прозябъ я. Поѣду-ка въ Шатино, тамъ отогрѣюсь, наливки выпью. Въ Шатино ѣхать еще версты двѣ -- поѣду въ Усково -- ближе.
   И дѣйствительно Усково было гораздо ближе: изъ за-рощи, что у самой дороги, виднѣлась барская усадьба.
   -- Поѣду туда. Отчего же мнѣ туда не поѣхать? Вѣдь братъ баронессы бываетъ же у насъ, и она не посмѣетъ не принять меня -- поѣду.
   Сказано -- сдѣлано.
   Миновавъ рощу, Борисъ подъѣхалъ къ дому. Старинный барскій домъ стоялъ угрюмо, непривѣтно.
   -- Чертъ возьми, испугался Борисъ, если хозяйка также не привѣтлива какъ домъ ея! Не лучше ли воротиться вспять? Ну да нѣтъ же -- не поѣду! Какъ рыцарь, ищущій приключеній, я не испугаюсь и во чтобы то не стало, увижу прекрасную; почему же не дурную? нѣтъ -- именно прекрасную обитательницу замка. Примемъ гордый видъ и сойдемъ съ лошади.
   Борисъ принялъ гордый видъ, сошелъ съ лошади и... и растерялся: некому было отдать лошадь, не къ чему было привязать ее. Какъ быть?
   -- Ей, кто нибудь? крикнулъ онъ.
   Кто нибудь не показывался.
   -- Что же дѣлать? спросилъ онъ самъ себя. А! привяжу ее къ забору и allons courages впередъ.
   Привязалъ и громко стуча, чтобы его услыхали, вошелъ Борисъ на крыльцо, а съ крыльца въ переднею.
   Въ чистой, какія не бываютъ въ деревняхъ, свѣтлой передней, Бориса встрѣтилъ приличный лакей въ синемъ, со свѣтлыми пуговицами, фракѣ.
   -- Скажи, чтобы убрали мою лошадь, распоряжался Борисъ, и потомъ доложи обо мнѣ барынѣ.
   -- Какъ доложить прикажете объ васъ?
   -- Скажи, что сосѣдъ, изъ Барщевки.
   -- Лидія Николаевна не совсѣмъ здоровы, не знаю, примутъ ли онѣ васъ, отрапортовалъ лакей, услыхавъ слово "сосѣдъ".
   -- Потому то, что ты не знаешь, я и говорю тебѣ, чтобы ты доложилъ обо мнѣ.
   -- Какъ вамъ угодно. Пожалуйте пока въ залу.
   Лакей, отворивъ двери въ залу, пошелъ во внутреннія комнаты.
   Убранство залы, кокетливое и вмѣстѣ простое, указывало Борису, что обитательница дома женщина со вкусомъ, свѣтская женщина.
   Борисъ прошелся по залѣ разъ, другой, заглянулъ черезъ отворенную дверь въ гостинную, посмотрѣлъ въ окно, хотѣлъ что-то запѣть, но остановился: слишкомъ громко оказалось -- резонансъ удивительный.
   Вѣрно наряжается, думалъ Борисъ, вѣрно, И что это за привычка у этихъ деревенскихъ барынь -- дома ходить чуть не раздѣтыми.
   Лакей вышелъ изъ гостинной.
   -- Барыня очень извиняются, что не могутъ принять: они заняты-съ,
   -- Чемъ это?
   -- Не могу знать.
   Обидѣлся Борисъ, крѣпко обидѣлся.
   -- Такъ-таки не можетъ принять?
   -- Не можетъ.
   -- Ну такъ скажи ей, что она... Борисъ хотѣлъ сказать "дура", но во время остановился; лакей смотрѣлъ на Бориса, ожидая продолженія. Борисъ молчалъ и сердито шагалъ по комнатѣ
   -- Что же прикажете сказать?
   -- Ничего. Дай мнѣ бумаги. Есть?
   -- Есть-съ.
   -- И карандашъ?
   -- Сію минуту.
   Лакей вышелъ.
   -- Напишу ей, разсуждалъ Борисъ, что порядочные люди гостей въ такую погоду не выгоняютъ. Да, да! напишу ей это...
   Бумага и карандашъ принесены.
   Борисъ сѣлъ къ окну и написалъ:
   

Сударыня!

   Гостепріимство -- свойство цивилизованныхъ людей -- мнѣ въ немъ отказано; но смѣю думать, что отказывая мнѣ въ первомъ, вы не откажете въ рюмкѣ хересу и кусочкѣ сыру. Я озябъ и проголодался. Что не вижу Васъ -- я огорченъ, но ѣстъ наслажденіе и въ дикости лѣсовъ. Я сказалъ "наслажденіе", потому что такъ говориться въ стихахъ; слѣдовало бы сказать:" необходность".
   Увѣряю Васъ въ томъ уваженіи, которое я питаю къ Вамъ --
   "Не знаю почему".
   P. S. Думаю, что Вамъ все равно, знаю ли я, или нѣтъ?
   
   -- Отнеси!
   Лакей, приготовившій уже маленькій подносикъ,-- положилъ на него письмо и скрылся.
   -- Чертъ знаетъ, что за ерунду я написалъ. Ну да по дѣломъ ей. Ну а какъ она вывести прикажетъ? И права будетъ: развѣ я смѣю врываться къ ней въ домъ и требовать, чтобы она принимала меня? Смѣть-то не смѣю, а все таки что то она отвѣтитъ мнѣ? А мнѣ вотъ весело да и только. А почему? Да потому что это начало приключенія, которое кто знаетъ, можетъ окажется очень занимательнымъ.
   Лакей вошелъ и подалъ записку.
   Борисъ быстро распечаталъ и прочелъ:
   

Государь мой!

   На послѣднее Ваше замѣчаніе отвѣчаю: совершенно все равно. На просьбу: приказомъ накормить Васъ. Прошу сама: уволить впередъ отъ посѣщеній.
   Не уважающая Васъ.
   "За то".
   P. S. За то, что къ незнакомымъ женщинамъ порядочные люди не пишутъ карандашомъ.
   
   Письмо было написано чернилами и написано очень опрятно.
   -- Такъ прикажете подать? спросилъ лакей.
   -- Приказываю.
   Лакей скрылся.
   -- Чисто отчитала, чисто, улыбаясь размышлялъ вслухъ Борисъ. Ну да и по дѣломъ. А барынька должно быть не глупая? И что если хорошенькая еще? Ну да я ее увижу! Непремѣнно увижу. Я надѣюсь, что Боже похвалитъ меня за мою смѣлость! Навѣрно похвалитъ, это вѣдь совершенно въ его духѣ. Увижу я ее, но какъ?
   И Борисъ, насвистывая какую-то гривуозную пѣсеньку, зашагалъ по комнатѣ.
   -- Но вѣдь это ужасно досадно! А, вотъ и ѣду несутъ мнѣ.
   На большомъ серебряномъ подносѣ лакей внесъ вино и закуску; стола въ залѣ не было и поставить подносъ было некуда.
   -- Пожалуйте въ гостинную: я тамъ накрою.
   -- Гдѣ хочешь.
   Вошли въ гостинную, въ который царствовалъ пріятный, изящный, если можно такъ выразиться, полумракъ. Полъ былъ усланъ роскошнымъ ковромъ, мебель обита шелкомъ и не подъ чехлами, какъ это дѣлается у всѣхъ людей средней руки. Два красивые пейзажа въ скромныхъ рамкахъ, маленькое піанино въ нишѣ стѣны и громадныя зеркала дополняли убранство комнаты, убранство указывающее на развитой вкусъ хозяевъ, на ихъ порядочность.
   -- Готово-съ, пригласилъ лакей Бариса, указывая на маленькомъ столѣ поставленный завтракъ.
   Съ аппетитомъ принялся Борисъ за вино, за завтракъ.
   -- И всегда такъ дѣлаетъ ваша барыня, спрашивалъ Борисъ въ антрактахъ завтрака у лакея, съ своими гостями?
   -- Нѣтъ-съ, у нихъ бываютъ знакомые.
   -- А какъ ты думаешь: можно быть знакомымъ со втораго раза -- прямо!
   Лакей не нашелся отвѣтить!
   -- Я такъ думаю, что нельзя, и увѣренъ, что всѣ знакомые твоей барыни прежде были незнакомы ей. Какъ ты объ этомъ думаешь?
   -- Это точно-съ.
   -- А хересъ у васъ не дуренъ, похваливалъ Борисъ, выпивая пятую, кажется, рюмку.
   -- Не могу знать.
   -- Будто? И неужели ты думаешь, что я повѣрю будто ты никогда не пробовалъ барскаго вина.
   Лакей пріятно улыбнулся.
   -- У насъ Евграфычъ новую, только что откупоренную, бутылку подаетъ всегда чуть не до половины опорожненною, и увѣряетъ, что такъ изъ погреба получена. Ты его не знаешь? Жаль: онъ славный старикъ. Ты приходи къ намъ, ты мнѣ нравишься, болталъ Борисъ уже нѣсколько опьянѣлый, приходи.
   -- Если время будетъ, съ удовольствіемъ-съ.
   -- Ну то то. А знаешь ты серенаду Гуно: Dormez, dormez, ma belle?
   -- Никакъ нѣтъ.
   -- Чему-жъ ты улыбаешься? Дуракъ! болванъ! Отперто піанино?
   -- Заперто и ключь у барыни, поспѣшилъ отвѣтить лакей.
   -- А я говорю, что ты врешь.
   Борисъ подошелъ къ піанино, тронулъ крышку -- піанино оказалось не запертымъ.
   -- Видишь -- совралъ?
   -- Я не зналъ; всегда запирается...
   -- Ну молчи и налей мнѣ еще рюмку.
   Лакей налилъ -- Борисъ выпилъ.
   -- Славный тонъ, славный, повторялъ Борисъ, трогая клавиши.
   -- Барыня сердиться будутъ, началъ было лакей.
   -- А чертъ съ ней! и Борисъ заигралъ.
   Нужно сообщить читателю, что Борисъ имѣлъ необыкновенныя способности и игралъ съ толкомъ: touché у него было замѣчательное.
   -- Слушай, ты!
   Тихими аккордами какой-то пасторальной симфоніи началъ Борисъ и густые, комнатой подавляемые, звуки полились. Сначала тихіе -- они постепенно переходили въ болѣе оживленные, болѣе бурные, блестящіе.
   Что онъ игралъ -- онъ и самъ не зналъ.
   -- Ты ничего дуракъ не понимаешь?
   Лакей свирѣпо молчалъ.
   -- Ну и не надо.
   Возбужденный виномъ, возбужденный музыкою, Борисъ игралъ удивительно! Своеобразныя, полныя энергіи мелодіи, какъ ракеты взвивались ежеминутно, и такія блестящія.
   -- Это а игралъ для себя, проговорилъ усталый Борисъ, а вотъ это для тебя. И камаринская съ самыми невообразимыми диссонансами точно съ цѣпи сорвалась изъ-подъ пальцевъ Бориса.
   Еще два три аккорда и Борисъ кончилъ.
   -- Лошадь! крикнулъ онъ.
   Лакей вышелъ.
   -- Что это со мною? Сердце такъ и бьется и голова точно не моя Неужели я пьянъ!
   -- Готова лошадь.
   -- Передай своей барынѣ, что я очень извиняюсь, и, что я другой разъ не пріѣду.
   Вскочилъ на коня герой нашъ и поскакалъ сломя голову.
   Пріѣхавъ домой, онъ тотчасъ же отправился къ себѣ во флигель, Боже ждалъ его.
   -- Гдѣ это изволилъ пропадать?
   -- Милый мой Боже, я пьянъ, поцѣлуй меня,
   -- Да гдѣ ты былъ то?
   -- Это послѣ, а теперь спать.
   И Борисъ, какъ снопъ, свалился на постель.
   

Сцена восьмая.

БАРОНЕССА.

(Какъ ее понималъ Волинъ).

   Сказать о баронессѣ необходимо. Дочь богатыхъ, знатныхъ родителей, избалованная, постоянная жительница Петербурга, она рано вышла замужъ. Любви въ ея замужствѣ не было, да и молода еще была: только что шестнадцать лѣтъ минуло ей. Мужъ ея былъ красивый, высокій блондинъ съ громадной родословной и крошечнымъ состояньицемъ, заключавшемся въ грудѣ кирпичей, величаемой древнимъ замкомъ. Пустой, чванный, пожившій какъ говорится въ сласть, онъ не подруги жизни искалъ въ женитьбѣ, а денегъ, и онъ не ошибся: юная баронесса, отданная на жертву старому волокитѣ, не поняла сначала, что это человѣкъ выдохшійся, что это человѣкъ только снаружи, и, сначала, увлеченная новизною положенія, новизною ощущеній -- привязалась было къ нему; но немного прошло времени и онъ сталъ гадокъ ей, омерзителенъ Она поняла, что этотъ истрепанный сластолюбецъ броситъ цвѣтокъ, когда онъ немного хотя поизомнется, броситъ оборвавъ его листья, уничтоживъ его запахъ. Поняла все это бѣдная женщина, но выхода уже не было, не было потому, что среда окружавшая ее полагала, все въ приличіяхъ и каждое нарушеніе ихъ считалось за разрывъ съ этой средой; принципъ: дѣлай что угодно, но умѣй концы хоронить -- царилъ и царитъ въ извѣстныхъ кружкахъ общества. Что дѣлать ей было? Она бросилась въ чтеніе книгъ. Перечитавъ чуть не цѣлый милліонъ разныхъ французскихъ романовъ -- она только нервы разстроила. Умъ ея ничего не воспринялъ отъ сего капканнаго чтенія, а между тѣмъ потребность знанія необходимой становилась ей. Горе развиваетъ человѣка, а она много горе увидала въ своей блестящей, но пустой жизни: ея красивыя мечты о супружеской жизни разбиты были циникомъ-мужемъ, мужемъ, который сдѣлался ей невыносимъ, невозможенъ. Общество, въ которомъ вращалась она -- жило только внѣшней жизнью и оно тягостно стало ей. Почему -- тягостно,-- она не могла опредѣлить, но чувствовала безотчетно. Часто въ молодую красивую головку шли вопросы,-- на которые не было ей отвѣта, а между тѣмъ она сознавала, что есть же рѣшители этихъ вопросовъ. Гдѣ -- они только? вотъ вопросъ! Инстинктивно сознавала она, что иная жизнь идетъ кругомъ ее, что иныя требованія, задачи, цѣли у этой жизни.
   Нечаянно какъ-то натолкнулась она на книжку русскаго журнала (Современника) и чѣмъ то новымъ повѣяло на нее. Всю ночь не уснула баронесса, возмущенная цѣлой массой вопросовъ, поднятыхъ въ головѣ ея умной, блестящей статьей Добролюбова. Какъ все это, думалось ей, не пришло мнѣ прежде въ голову? Вѣдь все это такъ просто, логично! И какъ я могла не думать такъ!
   Со всѣмъ жаромъ молодаго, жаждущаго развитія человѣка -- принялась баронесса за чтенія русскихъ книгъ и кругозоръ ея разширился. Ей стали тѣсны, невыносимы тѣ рамки, въ которыя уложилась ея жизнь и выходъ изъ нихъ сдѣлался необходимъ. Мужъ, и безъ того не любимый ею, сталъ ужасенъ: она видѣть его не могла, точно также, какъ и его знакомыхъ, изящныхъ, но безсердечныхъ, вялыхъ франтовъ.
   Затосковала бѣдная и некому было ей ввѣрить тоски своей, не у кого искать сочувстія: родные ея принадлежали своими понятіями къ кругу мужа ея. Что было дѣлать ей? Завести сношенія съ другимъ кружкомъ она не имѣла возможности, на томъ основаніи, что все что трудилось, все что жило своимъ умомъ, жило жизнью гражданской и политической, было слишкомъ отдалено отъ кружка ея, слишкомъ низко стояло во мнѣніи ей среды. Да и сами эти мыслящіе люди -- слишкомъ нехорошаго были мнѣнія объ кружкахъ, гдѣ текла жизнь баронессы, чтобы завязывать съ ними сношенія.
   И къ чему заводить эти сношенія? Къ чему -- когда они считали людей общества баронессы слишкомъ отпѣтыми, чтобы пробовать вразумлять ихъ, чтобы искать въ нихъ сочувствія, отголоска на свои идеи, на свои стремленія.
   Гордый народъ эти новые люди!...
   Разъ баронесса была у одной важной, преважной барыни -- графини Дубской, имѣвшей претензію устроить изъ своего salon'а нѣчто въ родѣ отеля Рамбулье. у ней собирались и дипломаты, вѣрнѣе дипломатики -- attaché разные, собирались и художники, и музыканты, и литераторы; изъ литераторовъ посѣщали эту барыню все генералы отъ литературы -- заслуженные, старые, литераторы больше по преданію, иногда только пошаливавшіе какою нибудь ерундой въ какомъ нибудь несчастномъ журналѣ, принимавшемъ однако статьи ихъ изъ уваженія къ ихъ прошлой дѣятельности, къ ихъ громкому, въ прошломъ, имени.
   Громкими именами старыхъ литературныхъ генераловъ до сихъ поръ еще эксплуатируютъ, добрую на память, публику нѣкоторые журналисты.
   Въ вечеръ, когда была баронесса у графини, она встрѣтила тамъ одного молодаго литератора, Павлинова, быстро составившаго себѣ имя блестящими критическими статьями.
   Попалъ онъ въ салонъ графини по ея личной просьбѣ, а просила она его потому, что онъ былъ въ модѣ, что объ немъ говорили.
   Впрочемъ, это еще не полное объясненіе: онъ принялъ приглашеніе еще потому, что самъ, отчасти правда, по своимъ роднымъ и состоянію, принадлежалъ къ ея кругу.
   Сначала баронесса его не замѣтила: всѣ были заняты игрой на фортепьяно одной знаменитой музыкальности -- изъ евреевъ. Г. Биштайнъ игралъ дѣйствительно блестяще; онъ изумлялъ механизмомъ своихъ пальцевъ, но... но не трогалъ за сердце.
   Вѣра Павловна, такъ звали баронессу, попросила его, когда онъ кончилъ играть пьесу (а игралъ онъ большею частію свои пьесы -- крайне нелѣпыя, не удобопонимаемыя) съ играть что нибудь Шопена.
   Биштейнъ, черноволосый, блѣдный, какъ мертвецъ, съ ввалившимися, темными, потухшими глазами, побѣдоносно взглянулъ на нее, тряхнулъ нечесаной гривой и заигралъ. (Замѣтимъ здѣсь кстати, что онъ, не смотря на всю невзрачность своей физіономіи, пользовался большимъ успѣхомъ у дамъ высшаго общества: гастрономки -- любятъ дичину, но не иначе какъ съ душкомъ.)
   Игралъ онъ восхитительно, что впрочемъ и не мудрено: Шопенъ помогалъ ему.
   Задумчивые, тихіе, какъ ночь лѣтняя, простые, не блестящіе, какъ наща бѣдная природа,-- звуки Шопеновскихъ мазурокъ -- глубоко тронули Вѣру Павловну и она отошла отъ фортепьяно, когда Биштейнъ кончилъ, грустная, унылая.
   Въ салонѣ шелъ споръ. Тощая хозяйка-графиня юлила и щебетала какъ горничная француженка: графинѣ хотѣлось втянуть молодаго Павлинова (фамилія литератора), блеснуть имъ, показать его со всѣхъ сторонъ.
   Долго это не удавалось ей, но вотъ Павлиновъ заговорилъ.
   Графиня, какъ желающая казаться женщиною передовой, начала трактовать о женскомъ вопросѣ. Генералъ отъ литературы оппонировалъ ей, и нельзя сказать, что неудачно, что впрочемъ не мудрено, такъ какъ графиня городила злѣйшую чепуху.
   -- Такъ по вашему madame la comtesse, выходитъ, возражалъ одинъ изъ присутствующихъ пріятныхъ, шаловливыхъ стариковъ, что женщины могутъ быть и добрыми гусарами, и ядовитыми прокурорами и блестящими послами, и кучерами? и такъ далѣе?
   -- Отчего же нѣтъ? отвѣчала гравиня.
   Вѣру Павловну сталъ интересовать разговоръ; она стала прислушиваться.
   -- Voilà la raison: оттого, что тогда некому будетъ воспитать дѣтей, некому будетъ заниматься хозяйствомъ, некому будетъ быть женою и матерью, не за кѣмъ намъ будетъ ухаживать!
   -- Это почему же-съ? перебила графиня. Развѣ женщина съ хорошенькимъ личикомъ не будетъ также красива въ гусарскомъ мундирѣ, какъ въ платьѣ со шлейфомъ?
   -- Въ гусарскомъ мундирѣ и съ носогрѣйкой въ зубахъ!
   Обществу понравилось словцо и оно привѣтствовало его дружнымъ хохотомъ.
   Графиня смѣшалась и чтобы отступить съ честію обратила весь разговоръ въ шутку.
   -- Вы, господа, говорите это изъ боязни, что мы надъ вами верхъ возьмемъ, что перестанемъ тогда обращать вниманіе на ваши ухаживанія; вотъ въ чемъ дѣло.
   -- И это отчасти справедливо.
   -- То-то! графиня кокетливо, какъ могла, погрозила оппонентамъ.
   -- Я слушалъ вашъ споръ, началъ Павлиновъ, споръ, въ началѣ обѣщавшій быть серьезнымъ, и кромѣ того, что вы всѣ, прошу извинить меня, изволите шутить этимъ вопросомъ,-- я ничего изъ вашего спора не вывелъ, а между тѣмъ этотъ вопросъ, въ его настоящемъ положеніи, кромѣ грустныхъ мыслей, не наводитъ ни на что другое...
   Въ комнатѣ разговоры стихли. Графиня обвела гостей торжествую щимъ взглядомъ: что молъ, каковъ! На взглядъ ея почтенные гости отвѣчали или снисходительной улыбкой: юноша, не объѣздился еще; или насмѣшливымъ пожатіемъ плечъ: погодите, мы его обрѣжемъ, покажемъ ему!
   -- Мы глядимъ, продолжалъ Павлиновъ, на женщинъ, какъ на забавницъ, послушныхъ нашимъ прихотямъ, нашимъ капризамъ, и взглядъ это, къ несчастію, историческій и единственный! Мы не ищемъ въ женщинѣ, существѣ могущемъ развиваться, какъ и мы, (физіологическія условія этому не препятствуютъ) -- себѣ помощниковъ, товарищей по работѣ, товарищей по убѣжденіямъ, по идеямъ, нѣтъ,-- мы куколку, способную сдѣлать жизнь розовую, беремъ себѣ въ жены, беремъ воздушное неземное созданіе, услаждающее намъ послѣ-трудовое время, какъ сигара послѣобѣденное...
   -- Странно, перебилъ Павлинова одинъ изъ гостей графини, странно, что голосъ за полноправность женщины является не изъ ихъ лагеря, а это было бы логичнѣй. Не простая ли причина этому въ томъ, что сами то женщины не находятъ свое положеніе тягостнымъ, не сознаютъ этой тягости, если она существуетъ, а стало быть и не желаютъ имѣть больше чѣмъ имѣютъ; довольны стало быть...
   -- Но это еще не стало быть! рѣзко перебилъ Павлиновъ.-- Мы видимъ зачастую громадную ненависть къ деспотизму въ душѣ человѣка, и между тѣмъ не видимъ логическаго послѣдствія этой ненависти -- любви къ свободѣ; это логика имѣющая за собой историческія основы; въ такомъ же положеніи стоитъ и женскій вопросъ... Впрочемъ, нѣсколько подумавъ, продолжалъ Павлиновъ, и женщины въ настоящее время протестуютъ сами противъ захвата мужчинами всѣхъ правъ...
   -- Какія жъ это-съ?
   -- Какія -- а вотъ: Жоржъ-Зандъ, Андре Лео, Доби и другія...
   -- Не много что-то...
   -- Точно также, какъ немного бываетъ главнокомандующихъ въ арміи. Если изъ среды женщинъ раздаются голоса за свои права,-- значить потребность имѣть эти права взошла, или вѣрнѣе -- входитъ въ среду женскаго общества.
   -- Отчего же потребность эта выразилась такимъ незначительнымъ количествомъ голосовъ: выше вы изволили перечислить ихъ, и...
   -- И ихъ оказалось только три -- вѣрно-съ; но не забудьте господа что идеи, какія бы тамъ не было, прежде чѣмъ являются міру всѣцѣло оформенными, долго бродятъ въ обществѣ; бродятъ сначала въ смутномъ сознаніи, въ вспышкахъ фальшиво направленныхъ и толь ко въ конецъ высказываются болѣе смѣлыми умами -- въ ихъ настоящей формѣ, въ ихъ логической послѣдовательности, и вышеперечисленные мною голоса являются представителями тѣхъ идей, которыя смутно бродили въ женскомъ обществѣ, являются голосами суммирующими эти идеи передъ лицемъ свѣта. Движенія революцій, которыя произвели Степанъ Разинъ, Емельянъ Пугачевъ, не есть дѣло ихъ собственной воли, а есть результатъ, необходимое слѣдствіе того положенія дѣлъ, того броженія умовъ, которое присуще было тогдашнему обществу. Не Разинъ и Пугачевъ создали революцію, а революція создала ихъ! Точно также и здѣсь: не Жоржъ-Зандъ и Андре Лео создали женскій вопросъ, а женскій вопросъ создалъ ихъ!
   -- Браво! браво! заликовала графиня.
   Вѣра Павловна была все вниманіе: она смотрѣла на Павлинова и не видѣла его. Ей было ново слушать живую рѣчь, смѣло сказанную, крѣпко поставленную.
   -- Прекрасно-съ! оппонировали снова Павлинову, прекрасно-съ, положимъ этотъ вопросъ и существуетъ, но гдѣ съ? Только не у насъ, только не въ нашемъ женскомъ обществѣ...
   -- Ошибаетесь; онъ у насъ стоитъ на болѣе практической точкѣ, чѣмъ гдѣ нибудь: у насъ есть женщины, съ боя взявшія себѣ иное положеніе...
   -- Кто же такія9
   -- Вспомните нашихъ женщинъ докторовъ -- Кошеварову, Сольянову и другихъ; вспомните нашихъ женщинъ -- литераторовъ, женщинъ телеграфистокъ, женщинъ наборщицъ...
   -- Не много же онѣ завоевали...
   -- Сразу всего нельзя: оппозиція сильна очень; но время сдѣлаетъ свое, потому что все, что есть лучшаго, умнаго, стоитъ на сторонѣ женщинъ въ этомъ вопросѣ...
   -- Это пожалуй ужъ слишкомъ сильно сказано: себя мы умными не считаемъ (какъ это было ядовито сказано оппонирующимъ), но намъ помнится, что Огюстъ Контъ, Прудонъ въ своей книгѣ La Justice dans la Revolution и наконецъ Мишле въ книгѣ L'Anaour et la femme, гдѣ глубокая насмѣшка кроется подъ личиною восхваленія женщинъ -- не раздѣляютъ вашихъ мнѣній о женскомъ вопросѣ, а они, кажется, люди не скверные и люди не глупые!...
   -- Во первыхъ -- я своихъ мнѣній о женскомъ вопросѣ не высказывалъ еще; а во вторыхъ -- я замѣчу, что если Прудонъ и Огюстъ Конъ не раздѣляли современныхъ взглядовъ на вопросъ о правахъ женщинъ, то они фальшивый взглядъ имѣли; ошибались: людямъ это свойственно; въ третьихъ, если вы назвали противниковъ женскаго вопроса и назвали только двоихъ,-- Мишле я не считаю въ ихъ числѣ, то я вамъ назову сторонниковъ его, и назову большее количество, чѣмъ вы: назову Кондорсе, это былъ первый изъ мущинъ, поднявшій голосъ за права женщины, назову Бальзака, назову Эженя Сю, назову Сенъ-Симона, Кабе, Фурье, Жюль-Симона. Думаю, что мои имена стоятъ вашихъ!
   Разговоръ въ этомъ родѣ, длившійся долго и бойко -- сильно запалъ въ душу баронессѣ; она будто преобразилась вся.
   Ей еще болѣе сталъ невыносимъ ея мужъ и его общество.
   Идеи одна за другой, вереницей, шли въ ея голову и отлетѣлъ покой, и стала душа жаждать иныхъ ощущеній. Какія это ощущенія, баронесса и сама не могла опредѣлить, не могла...
   Выразительное лице, красивая рѣчь Павлинова смутили сердце баронессы.
   Павлиновъ для нея былъ единственный человѣкъ въ ея обществѣ, который говорилъ иначе чѣмъ всѣ, который и думалъ такъ, какъ говорилъ. Баронесса познакомилась съ Павлиновымъ и полюбила его всей душой.
   Богатый жизненнымъ опытомъ, много видавшій, Павлиновъ -- понялъ, что за сокровище женщина передъ нимъ и полюбилъ ее въ свою очередь. Человѣкъ разумный, развитой -- онъ увидалъ, что эта женщина, хотя и жила въ некрасивой средѣ, но чиста, какъ первый снѣгъ, мягка какъ воскъ; и изъ нее можно сдѣлать все, чего можетъ желать отъ своей подруги человѣкъ.
   Ея умъ былъ, и это было ясно видно, чрезвычайно воспріимчивъ, а сердце такое хорошее, отзывчивое.
   Они полюбили другъ друга и... и баронесса, безъ мужа, уѣхала въ деревню, гдѣ ее открылъ Волинъ.
   Въ деревнѣ, вся погруженная въ книги и въ ожиданіе Павлинова,-- который долженъ былъ пріѣхать къ ней -- баронесса никого видѣть не хотѣла, ни съ кѣмъ знакомиться, а потому то и не приняла нашего героя Болина.
   Боря не унялся ея нелюбезнымъ съ нимъ обращеніемъ и продолжалъ надоѣдать ей такъ, что въ концы концовъ онъ съ нею все-таки познакомился.
   Она, видя, что это даровитый, умный мальчикъ, занялась имъ, говорила ему о разныхъ разностяхъ, учила, указывала на иныя цѣли въ жизни и наконецъ такъ привязалась къ нему, что онъ ей сталъ дорогъ и милъ -- будто сынъ родной.
   Она была внимательна, даже болѣе -- нѣжна съ нимъ и при встрѣчѣ и разставаньи цѣловала его.
   Эти поцѣлуи, а баронесса то была прелестна, и вскружили голову Борису, и онъ влюбился въ нее, и ея невинный поцѣлуй принималъ за любовный...
   Но онъ былъ въ заблужденіи.... въ огромномъ заблужденіи.
   Когда пріѣхалъ Павлиновъ -- Волинъ, конечно, отодвинулся на второй планъ и онъ сталъ ревновать, (пусть вспомнитъ читатель разсказъ Волинъ Турову въ первой сценѣ).
   Сталъ ревновать и... и на грѣхъ увидалъ, что Павлиновъ цѣлуется съ баронессой.
   Тутъ ужъ онъ совсѣмъ потерялся, совсѣмъ опустилъ голову. Онъ былъ твердо убѣжденъ -- если хочется чему нибудь непремѣнно вѣрить, то такая вѣра легко дается,-- что баронесса любитъ его, и вдругъ!
   О, адъ! громы и молніи!
   Впечатлительный, нервозный -- въ виду этой мнимой измѣны, онъ создалъ себѣ цѣлый циклъ понятій о женщинахъ, и понятій отвратительныхъ, и съ ними вошелъ въ жизнь...
   Съ ними вошелъ въ жизнь и пошла гульба.... поѣхалъ!

-----

   Читатель спроситъ: какже это такъ -- баронесса нелюбила его, когда онъ въ своемъ разсказѣ Турову -- положительно утверждалъ это? А это читатель потому, что Волинъ былъ фантазеръ громадныхъ размѣровъ и иногда такъ увлекался своими фантазіями, что и не замѣчалъ ихъ быстраго роста.
   Онъ былъ... Хлестаковъ немножко.
   Хлестаковъ вралъ пьяный отъ вина, а этотъ отъ наплыва, натиска своихъ фантазій.
   Онъ такъ увлекался, что и замѣчалъ, что онъ изъ области правды въ міръ фантазіи переходилъ.

-----

   Въ слѣдующее сценѣ, которая замѣтимъ опять, связи съ этой сценой не имѣетъ -- мы изобразимъ еще одно столкновеніе Волина съ женщиной.
   Столкновеніе это случилось уже въ ту пору, когда Волинъ положительно утратилъ всю вѣру въ женскія хорошія качества.
   Мы описываемъ его для того, чтобы показать читателю, кагого рода женщинъ посылала судьба Волину...
   Это было его несчастіе, но это было такъ.
   Мы въ этой сценѣ заставимъ говорить самаго Волина: его языкъ, ухватки, помогутъ читателю яснѣе понять духовную фигуру его.
   

Сцена девятая.

МУЖНЯЯ ЖЕНА.

   Мнѣ было двадцать... двадцать одинъ годъ не больше. Я былъ юнъ и женщины говорили, я ничего не прибавляю, что я мальчикъ... прехорошенькій. Хотите портретъ мой? Можете купить его у Фотографа Граде или Сорокина, не помню. Что на портретѣ мнѣ не польстили, а я въ самомъ дѣлѣ таковъ -- вы можете спросить у очаровательной Ст.... у не менѣе же очаровательной Том.... у такъ себѣ Б--ъ, К., Л--й, княгини Зам--ой, княгини Typ--ъ, у голубоокой Крач--ой, красавица была эта женщина! у... у цѣлыхъ сотенъ женщинъ. Мнѣ жилось не скучно, такъ какъ я дѣлилъ свое время между трудомъ и наслажденіемъ. Здѣсь, пусть не пугаются, понятно, не про трудъ свой говорить я буду, а про свои, если вамъ угодно, douz souvenir!
   Ну-съ, и такъ я былъ юнъ, неопытенъ, красивъ и хотѣлъ жить. Бурная кровь, я видите-ли уроженецъ юга, покоя не давала мнѣ. Чуть что нибудь этакое -- прелестное, воздушное, и я тутъ. Пойдутъ вздохи, взгляды, пожиманья ручекъ и прочее; ну... ну и растаешь... растаешь.
   Декабрь мѣсяцъ 186.. года я имѣлъ мое сердце свободнымъ, и скучалъ по этому случаю. Я, видите ли, очень, очень люблю уединеніе... вдвоемъ, а у меня его не было. Вечеромъ, въ воскресенье, какъ мнѣ помнится, я со скуки отправился въ театральный маскарадъ. Маскарады эти, нужно пояснить, плохи чрезвычайно, и тамъ женщинъ высшаго круга почти не бываетъ, а ѣдутъ туда люди тогда только, когда положительно некуда дѣваться.
   Я пріѣхалъ въ маскарадъ. Толпа. Я посидѣлъ въ ложѣ, походилъ, выпилъ, и хорошо выпилъ, и подъ шумъ разговоровъ, разговоровъ тупоумнѣйшихъ, подъ звуки музыки, задремалъ въ креслѣ. Даже сонъ видѣлъ, какъ мнѣ помниться, и сонъ, благодаря шампанскому, славный: какой то замокъ, какой то сердитый мужъ, какая то блѣдная и красивая, какъ ей Богу ужъ не помню что, жена. И я тутъ, и почему то на конѣ и съ револьверомъ, да! Кромѣ всего этого -- ночь лунная, и она, жена-то, блѣдная-то -- поетъ что то. Я выстрѣлилъ въ мужа, убилъ его и поѣхалъ куда то съ женой!-- Поѣхалъ, вдругъ!
   -- Фи, какъ не стыдно! И зачѣмъ ты пріѣхалъ въ маскарадъ, неужели для того, чтобы спать? тараторила какая то маска, теребя, и должно быть сильно, потому что я проснулся, а я спалъ крѣпко, за фракъ.
   -- Да что-же дѣлать еще маска, когда вы всѣ здѣсь такъ не интересны, что спать занимательнѣе толковъ съ вами!
   -- Не любезно.
   -- Чѣмъ богатъ...
   Ну да не объ этомъ рѣчь: мнѣ нужно поговорить съ тобою, -- пойдемъ на верхъ.
   -- Не пойду маска, и вотъ причины: я усталъ -- это разъ, говорить мнѣ съ тобой не объ чемъ-это два.
   -- Но ради Бога пойдемъ! Я нарочно для тебя пріѣхала въ маска радъ, мнѣ нужно говорить съ тобой.
   -- Не пойду -- говори здѣсь.
   -- Боже, чтоже дѣлать мнѣ! Я не могу разговаривать съ тобой тутъ: мужъ мой въ маскарадѣ; онъ узнать меня можетъ.
   -- А! ты за-мужемъ
   -- Да, да!
   -- И ты не врешь?
   -- Какъ ты грубъ! и за что!
   -- Грубъ? вотъ какъ! Ну, а ты хорошенькая?
   -- Какъ это я про себя скажу...
   -- Да ты и не говори, я могу сказать это, если окажется возможнымъ.
   -- Не понимаю.
   -- Чего?
   -- Оставь пожалуйста вздоръ толковать -- пойдемъ со мною, я прошу тебя.
   -- Пожалуй, но вотъ условіе; не на верхъ въ фойе, а ко мнѣ въ ложу...
   -- Ни за что!
   -- И въ ложѣ ты мнѣ снимешь маску, и я посмотрѣвъ, если ты хорошенькая -- поговорю съ тобой.
   -- Я войду къ тебѣ въ ложу! маску сниму! Что съ тобой!
   -- Ничего особеннаго. Ты видишь меня, тебѣ можно говорить со мною, тебѣ, можетъ быть, пріятно говорить со мною, а я... мнѣ не нужно говорить съ тобою, я не вижу тебя, а стало быть и удовольствія не ощущаю говорить съ тобою.
   -- Однако ты большой Фатъ.
   -- Нисколько не Фатъ! Поставь ты себя на мое мѣсто, и ты сдѣлала бы тоже что я, и сказала бы тоже.
   -- Причинъ не понимаю!
   -- Удивляюсь, но все таки попробую объяснить: съ годъ тому назадъ я, видишь ли, встрѣтилъ маску; маску,-- судя по глазамъ и по тѣмъ частямъ лица, которыя не покрыты маскою, -- молоденькую; она была удивительно умна и многое знала изъ моей жизни, и, конечно, заинтриговала меня сильно. Маску снять я ее просить не рѣшился: неопытенъ былъ, и что то, должно быть, маскерадовъ съ десять пламенѣлъ передъ нею. Цѣловались въ ложѣ тоже...
   -- Разъ я гулялъ съ нею внизу и ко мнѣ подошелъ одинъ изъ моихъ большихъ пріятелей. "Знаешь ты, кто эта маска? спрашиваетъ онъ у меня громко, при ней.
   -- Нѣтъ.-- "Это, говоритъ, Солокова!" Я такъ и ахнулъ.
   -- Что же особеннаго, что это Солокова?
   -- А особенно то что она старая вѣдьма, что она богата, а я нѣтъ и что она беретъ къ себѣ красивыхъ мальчиковъ... ну! хоть на воспитаніе, и что стало быть я -- гуляя съ нею -- скандализировалъ себя. Изъ всего этого я вывелъ слѣдующее: не ходи съ тѣми масками, которыхъ не знаешь; пить съ ними можешь и то потому только, что одному скучно пить. Вотъ ты маска со мной въ ложу не хочешь идти, маску снять тоже не хочешь, -- такъ пойдемъ въ буфетъ, -- я тебя шампанскимъ угощу.
   Я взялъ ее за руку и потащилъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Что ты. И въ голосѣ маски дѣйствительно слышались испугъ и гнѣвъ.
   -- Ну не хочешь, и я бросилъ маску, я другую позову.
   -- Эй! ты, обратился я къ къ какой-то пѣсенку распѣвавшей маскѣ, пойдемъ пить?
   -- Пойдемъ, отвѣчала пѣвунья и уцѣпилась за руку.
   -- Я должна съ тобой говорить, прошептала мнѣ первая маска, взявъ за другую руку, и... и если ужъ это необходимо я... я пойду въ ложу съ тобой.
   -- Ну вотъ, давно бы такъ. Ты маска, обратился я ко второй маскѣ, прощай!
   -- Дуракъ! обругала она.
   Иду я съ маской моей и думаю: женщина должно быть порядочная, потому что, какъ кажется, искренно колебалась идти въ ложу; нужно думать, что женщина хорошенькая также, потому что зная мое условіе -- снять маску,-- не боится этого. Что-же, тѣмъ лучше: интрижка маленькая!
   -- Куда же ведешь ты меня? спросила, и тревожно спросила, маска.
   Нужно замѣтить, что я имѣю обыкновеніе брать въ маскарадъ ложу надъ бель-этажемъ, на томъ основаніи, что выше ложи не продаются, а стало съ верху никто и ничего не увидитъ -- это разъ, а два -- это то, что надъ бельэтажемъ дешевле.
   -- Вотъ моя ложа, проговорилъ я, подойдя къ 2-му нумеру. Отопри! крикнулъ я капельдинеру. Неужели маска ты боишься меня, что дрожишь такъ?
   -- Да..... я вѣдь въ первый разъ.
   -- Маска! даю тебѣ слово, вотъ здѣсь, не входя еще въ ложу, что я тебя не оскорблю, и что ты, если не вѣришь мнѣ -- лучше уйди: я не охотникъ до сентиментальныхъ сценъ, нѣтъ.
   -- Ты злой человѣкъ, прошептала дрожащимъ голосомъ маска, ты обо мнѣ дурно думаешь: ты думаешь, что я изъ тѣхъ, для которыхъ вы бросаете вашихъ женъ, съ которыми вы, мужчины, теряете деньги, здоровье, молодость!
   -- Проповѣдь!-- въ маскарадѣ -- не дурно. Продолжайте -- я васъ не слушаю.
   Я сѣлъ у барьера и началъ разсматривать толпу въ залѣ. Я думалъ: не рѣзко ли ужъ очень я съ нею обращаюсь? Можетъ и въ самомъ дѣлѣ, что нибудь "такъ себѣ". Голосокъ у нея этакій нѣжный и глазки славные.
   Маска сидѣла около зеркала у драпри, я подошелъ къ ней.
   -- Ну маска -- миръ! Руку дай.
   Маска дала руку.
   -- И позволь поцѣловать ее.
   -- А безъ этого нельзя? и она погрозилась.
   -- Нельзя, никакъ нельзя, имѣя въ виду такую маленькую, говорилъ я разстегивая и снимая перчатку, и хорошенькую ручку.
   Ручка была дѣйствительно хорошенькая: такая бѣлая и съ розовыми, прекрасно суаньированными ноготками.
   Снять перчатку, она позволила мнѣ безъ особеннаго сопротивленія.
   Я цѣловалъ ея руку.
   -- Послушай, заговорила маска, я тебя въ первый разъ вижу, а между тѣмъ я собственно для тебя пріѣхала въ маскарадъ.
   -- Не понимаю, но благодаренъ.
   -- Не Понимаешь, такъ я тебѣ объясню; ты бывалъ у моего отца...
   -- А кто онъ? перебилъ я.
   -- Пока объ этомъ умолчу. Ты бывалъ у моего отца и подарилъ ему свою карточку; я увидала ее и вотъ я здѣсь.
   -- Значитъ?
   -- Значитъ, что ты мнѣ понравился, что я... я...
   -- Говори -- что за стыдъ подъ маской.
   -- Что я полюбила тебя.
   -- Это очень мило, маска, и я восторгѣ отъ этого, но къ моему огорченію отвѣчать тебѣ взаимностью не могу.
   -- Ты другую любишь? тревожно спросила она.
   -- Увѣряю тебя что нѣтъ; тутъ причина та, что я не вижу тебя, а согласить сама, что за-глаза полюбить мудрено.
   -- А я то какже?
   -- Да ты хоть карточку мою видѣла.
   -- Ну и ты мою увидишь: я тебѣ въ слѣдующій маскарадъ принесу.
   -- А теперь я не увижу тебя?
   -- Теперь нѣтъ.
   -- Грустно.
   Врешь ты, чортъ возьми, думалъ я, увижу я тебя и теперь.
   -- Виноватъ маска; я выйду на минуту.
   Я вышелъ, чтобы приказать подать шампанскаго.
   Говорить ли ей о любви?-- не стоитъ: не видя ее -- я воодушевиться не могу, а стало быть не могу страстною и трогательною рѣчью тронуть ее. Слѣдуетъ ли отстустить въ виду этого? спрашивалъ, себя я. Нѣтъ, потому что если не любовь тронетъ ее, то шампанское оно отличный помощникъ въ такого рода обстоятельствахъ.
   Принесли шампанское.
   -- Откупорь.
   Вино откупорено, вино -- налито.
   -- Скройся! скомандовалъ я принесшему лакею.
   Скрылся.
   -- Ну маска, если я не могу любоваться тобою, такъ какъ ты не хочешь показать себя, то я по крайней мѣрѣ могу пить съ тобою; чекнемся.
   Я подалъ ей стаканъ.
   -- Возьми же.
   -- Я не буду пить, я не могу, я никогда не пила...
   -- Это ничего не доказываетъ: вѣдь со втораго разу никто не начинаетъ, и я, было время, никогда не пилъ.
   -- Я... я не буду.
   Меня это взорвало.
   -- Чортъ же тебя возьми, коли такъ!-- Пить со мною не хочешь, снять маску тоже, а потому прощай.
   -- Но какже я буду пить, когда я никогда...
   -- Не пила, перебилъ я,-- знаю, говорила. Ну коли не хочешь пить -- сними маску, а то, сама согласись, что вѣдь мнѣ тоска съ тобою. Прощай! и я, выпивъ залпомъ два стакана, рѣшительно устремился къ двери.
   -- Но послушай, остановила она меня, вѣдь я тебѣ обѣщала привезти свою карточку -- такъ неужели ты не можешь подождать?
   -- Не могу! Да и кто поручится, что ты мнѣ свою карточку привезешь показать.
   Маска видимо растерялась, ибо замолчала и задумалась.
   -- Послушай маска, говорилъ я тѣмъ голосомъ, къ которымъ слышны и мольба и страсть и прочіе фокусы искушенія, послушай: ты говоришь, что любишь меня, или тамъ, что я тебя нравлюсь, и вѣроятно не прочь бы и сама понравиться мнѣ, вѣроятно? А если это такъ, то согласись сама, что рано или поздно я тебя увижу же! А къ чему поздно, когда можно рано. Къ чему терятъ даже минуты изъ нашихъ восторговъ, восторговъ, которые и безъ того, можетъ быть, кто знаетъ вѣдь, будутъ коротки. Маска! милая маска! Ты любишь, тебѣ хорошо, тебѣ пріятно, а я бѣдный, я осужденъ смотрѣть на этотъ, ненавистный бархатъ, на этотъ проклятый бархатъ, скрывающій быть можетъ чудо, восторгъ!
   Я говорилъ пламенно, сильно, придавъ голосу искренность, глазамъ огонь,
   -- Но мнѣ совѣстно... еле слышно проговорила маска, склонясь ко мнѣ на плечо.
   -- Чего! развѣ можно стыдиться хорошаго чувства! Развѣ можно изъ счастья, которое всегда такъ коротко, упускать хоть что нибудь! Мы здѣсь одни; сюда не взойдетъ никто, -- маска, сними маску.
   Она засмѣялась и повторила мою послѣднюю фразу.
   Я обнялъ ее за талью, откинулъ капюшонъ съ головы ея и ощупью отыскалъ шнурокъ маски. Вотъ онъ въ рукахъ у меня; нужно сыскать тотъ кончикъ шнурка, за который дернувъ можно снять маску. Нашелъ одинъ конецъ,-- попробовалъ тихонько, подается; я дернулъ сильнѣе и маска упала.
   Вскрикнула моя бѣдненькая, вскочила и закрыла лице руками.
   Маска упала на полъ.
   Я подошелъ къ ней и, тихо взявъ за талью, посадилъ на диванъ.
   Что это хорошенькая женщина -- трудно было сомнѣваться, хотя я и не вполнѣ разглядѣлъ ее.
   Я сталъ предъ нею на колѣна, я тихо взялъ ее за руки и отнялъ ихъ*отъ лица. Она отвернулась внутрь ложи.
   -- Оставьте меня, я прошу васъ! Вы не понимаете, вы не можете понять какъ стыдно мнѣ, стыдно! стыдно!!!
   Отчаяніе слышалось въ ея голосѣ.
   Что мнѣ дѣлать было? Вѣдь не бросить же ее въ самомъ дѣлѣ! не уйдти же, не увидавъ.
   -- Послушайте! я вамъ скажу одно только, что вы, если не довѣряете мнѣ, если считаете меня негодяемъ, то напрасно пришли сюда; если же вы вѣрите мнѣ, если же считаете меня порядочнымъ человѣкомъ, -- то напрасно скрываете лице свое! Вѣдь я, если бы хотѣлъ, могъ бы увидать васъ,-- могъ бы! Но я этого не сдѣлаю, не сдѣлаю не потому, что не смѣю, а потому, что не хочу стѣснять ваше право уйдти отсюда, пока еще не поздно, пока еще я не видалъ васъ.
   -- Благодарю васъ! Гдѣ моя маска? я уйду отсюда, простите, что я безпокоила васъ.
   Она нагнулась и стала искать маску, я помогать сталъ ей, но... но не помогъ, потому что я хотя и нашелъ маску, но бросилъ ее къ себѣ въ шляпу, соображая слѣдующее: глупо, братъ, и неумѣстно великодушничать тутъ: съ тобой хорошенькая женщина, одна, ты нравишься ей, и... и помогаешь самъ же уѣхать отъ тебя! Глупо, зѣло глупо.
   -- Такъ вы уходите?
   -- Да, да.
   -- Нѣтъ, это невозможно. Невозможно потому, что я не хочу, что я не пущу васъ!
   -- Не пустите! А что говорили вы?
   -- Что говорилъ -- вздоръ! Если бы я выпустилъ васъ отсюда не увидавъ васъ -- вы, я знаю, я увѣренъ, въ душѣ сказали бы: дуракъ, мальчишка. Я васъ не выпущу отсюда, потому что я васъ видѣлъ, правда не много, и нахожу васъ прелестною, очаровательною. Вы хотѣли видѣть меня, вы хотѣли любить меня и вотъ теперь я, я умоляю васъ дать мнѣ возможность видѣть васъ, а стало быть и любить.
   -- И полюбить? задумчиво, и какъ бы про себя, спросила она, все еще стоя отвернувшись отъ меня.
   -- Да, полюбить! Послушайте, я взялъ ее заталью, она не противилась, вы хотите жить, хотите наслаждаться жизню! да? да? Такъ чего же вы медлите, чего!
   -- Да, жить я хочу! хочу!
   И она повернулась ко мнѣ.
   Боже! какой восторгъ! какая прелесть! Голубые глаза, глубокіе, какъ море, ясные, какъ оно же, когда на волнахъ его дрожатъ золотые лучи горячаго, лѣтняго солнца! А что за ротикъ! Носъ какой!
   Я былъ ослѣпленъ!
   Картинъ такихъ я не видалъ -- во снѣ мнѣ что-то снилось подобное Что-то подобное только! Ну представьте вы себѣ -- начнемъ съ подбородка -- розовенькій, съ маленькою, обольстительно, кокетливою ямочкою подбородокъ, украшенный прелестными губками. Губками, какихъ еще въ природѣ не существуетъ! Губками, которыя говорятъ, нѣтъ, кричатъ, что онѣ жаждутъ поцѣлуя! Сверху ихъ, прямой, какъ у античной статуи, носъ, сверху еще -- глаза!... ну я отказываюсь описать эти глаза.
   Головка, граціозная, нѣсколько откинутая назадъ, въ волнахъ свѣтлыхъ, какъ тучка сѣрая, солнцемъ облитая, волосъ.
   Вспутались волосы и падаютъ нѣжно на бѣлый, высокій лобъ!
   Манитъ эта женщина къ себѣ, тянетъ!
   Я упалъ предъ нею на колѣна, я... я обезумѣлъ отъ восторга.
   -- И вы! вы! боялись снять маску? Вы, которая лучше всего, что можетъ создать самое пылкое воображеніе; вы, на которую, увидавъ, можно молиться только, и которую нельзя смѣть любить!
   Красавица улыбалась, красавица нѣжно глядѣла на меня!
   -- Нельзя смѣть? и засмѣялась.
   -- Вы замужемъ? тревожно спросилъ я, потому что красота этой женщины въ самомъ дѣлѣ поразила меня.
   -- Замужемъ!
   -- И васъ, васъ!-- не любить мужъ!?
   -- Онъ-то меня любитъ, но я... я его...
   И остановилась.
   Я догадался, что она хотѣла сказать, но мнѣ ужасно хотѣлось, что бы она сказала:
   -- До-оговаривайте! договаривайте!
   -- А я его не люблю! Не люблю потому, что я увидала...
   Опять остановилась.
   -- Увидала!?
   -- Увидала... васъ, если это вамъ нравится?
   -- Если вы смѣетесь надо мной, то это безчеловѣчно! Если вы говорите правду, то это... это... я не находилъ словъ, я одурѣлъ!
   -- Ну-съ? кокетливо, съ сознаніемъ своей силы, спросила она.
   -- Это блаженство! это рай!
   (Нужно замѣтить, что я уже давно не стоялъ на колѣнахъ: мы сидѣли рядомъ, и такъ близко, на диванѣ).
   Какъ роли перемѣнились! Сначала я, съ высоты, будто бы, своего величія, снизошелъ на ея просьбу пройтись съ ней, теперь она могла повелѣвать мною! И какъ она быстро вошла въ свою роль царицы, быстро поставила меня въ роль раба!
   Восхитительное созданье!
   -- Но что же замолчали вы? спрашиваетъ она а сама прекрасно понимаетъ, почему замолчалъ я.
   -- Что говорить мнѣ вамъ? Говорить, что есть такія дива природы, которыя поражаютъ съ перваго взгляда, которыя съ разу, и навсегда, входятъ въ умъ и сердце человѣка, говорить это -- пошло! Вы не повѣрите, хотя вы и знаете, что есть такія могучія симпатіи, которыя съ разу дѣлаютъ человѣка влюбленнымъ и влюбленнымъ безъ памяти! Вы не повѣрите, а это правда что я теперь, съ перваго взгляда, на васъ, люблю васъ, люблю безъ ума, люблю такъ, что существованіе безъ васъ, безъ васъ -- красавицы, мало -- богини красоты!-- для меня теперь невозможность, абсурдъ!
   -- Вы не смѣетесь надо мною?
   -- И вы это спрашиваете! вы, которая сами можете смѣяться надъ всякимъ, потому что я знаю, увѣренъ, что нѣтъ на, свѣтѣ человѣка, который бы не преклонился передъ вами, который бы не испугался вашей божественной красоты, красоты, объ которой мечтать только можно, къ которой страшно приблизиться.
   -- Даже приблизиться страшно? смѣялась она, указывая взглядомъ на мою близость.
   -- Да, страшно, страшно, потому что, если полюбить такую женщину, какъ вы, полюбить безъ взаимности, -- это значитъ потерять возможность полюбить кого нибудь, когда нибудь еще!
   -- Почему же это?
   -- Да потому, что нѣтъ вѣроятности, да что вѣроятности, -- положительно не возможно встрѣтить еще такую, какъ вы!
   -- Дальше?
   -- Дальше? а дальше то, что не имѣя возможности встрѣтить такую, какъ вы, нѣтъ возможности и полюбить...
   -- Ну довольно; я вижу, что вы краснорѣчивы, что вы умѣете льстить женщинамъ, а стало быть пользуетесь успѣхомъ у нихъ. Вамъ объ успѣхѣ у меня стараться нечего: я сама пришла къ вамъ, сама сказала, что я... я ваша...
   Что это, мелькнуло у меня въ головѣ,-- неужели намекъ? Ну коли такъ, сударыня, то я не юнецъ, съ которымъ можно шутки шутить: вы будете въ самомъ дѣлѣ моя!
   -- Теперь поздно; мужъ пожалуй пріѣхалъ домой уже -- простимтесь.
   -- Мужъ! домой! простимтесь! Ахъ, какъ бы я былъ счастливъ имѣть право сказать: домой -- вы не поѣдете; прощаться -- намъ не за чѣмъ!
   -- Нельзя! вздохнувъ, сказала она, опустила голову и изъ подлобья глядѣла на меня. Нельзя... надо проститься...
   -- Милая вы моя, красавица вы моя, (мнѣ почему то неловко было говорить ей ты), вы хотите уѣзжать, не оставивъ мнѣ что нибудь въ залогъ нашей новой встрѣчи?
   -- Что же прикажете -- вѣеръ что ли?
   -- Вѣеръ! и я засмѣялся. Нѣтъ, вы мнѣ дайте право надѣяться на новую встрѣчу съ вами: вы поцѣлуете меня, или позвольте мнѣ поцѣловать васъ?
   -- И будто это дастъ вамъ право надѣяться, будто? Ну, положимъ, я шутя поцѣлую васъ, надѣну маску и уйду, и вы не будете знать, ни гдѣ я, ни что я.
   -- Вы шутите: я буду знать и гдѣ вы, и что вы! Я васъ найду, найду!
   -- Гдѣ я, вы не узнаете, потому что я запрещаю это вамъ,-- и надѣюсь, считая васъ порядочнымъ человѣкомъ, что вы исполните мой запретъ,-- слѣдовать за мною; а не узнавъ гдѣ я, не узнаете и кто я.
   -- Хорошо, я не буду слѣдовать за вами, но съ условіемъ...
   -- Посмотримъ каково оно.
   -- Съ условіемъ -- позволить поцѣловать себя. Я не хочу думать, что вы одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя позволяютъ цѣловать себя не симпатизируя цѣлующему, а не думая такъ, я убѣжденъ, что мы встрѣтимся снова.
   -- Расчетъ вѣренъ. Ну, а скажите мнѣ, играя вѣеромъ, сказала она, говорятъ ли женщины, если онѣ даже желаютъ, чтобы ихъ цѣловали: ну хорошо,-- поцѣлуй меня..... я не разсержусь..., говорятъ ли?
   Не читать между строчками невозможно было и я прочелъ.
   Я бросился цѣловать ее и она улыбаясь, внѣ себя отъ волненія -- отвѣчала мнѣ.
   Если читатель любилъ когда нибудь, онъ вѣроятно замѣтилъ выраженіе глазъ любящей женщины въ минуты страстныхъ порывовъ?
   Глаза женщины въ эти минуты серьезны необыкновенно, они будто недоумѣваютъ, будто спрашиваютъ что нибудь. Нѣжности въ нихъ не видно, веселости, удовольствія тоже. Они темнѣй становятся, чѣмъ обыкновенно, и, повторяю, серьезнѣй чѣмъ когда либо. Что еще странно, такъ это то, что глаза серьезны, а губы улыбаются, радуются и такъ искренно.
   -- Ну прощай (замѣтьте читатель, она первая мнѣ сказала ты)" прощай! Пора... а не хочется...
   -- Прощай моя... моя... я не сыщу словъ, которыя бы опредѣлили мое чувство къ тебѣ! Прощай моя несравнимая!
   -- Послѣ завтра мы увидимся: я буду въ маскарадѣ въ Дворянскомъ клубѣ. Привези мнѣ домино: мужъ будетъ со мною, а я не хочу, чтобы онъ отыскалъ меня, чтобы онъ видѣлъ что я съ тобою.
   -- Не хочешь...
   -- Да, да! Не хочу этого потому, что боюсь, что ты возбудишь его ревность. Къ тебѣ ревновать, къ тебѣ, такому красавцу, не лишнее, и я не хочу, чтобы онъ больше наблюдалъ за мною, чѣмъ наблюдаетъ теперь Съ тобой я буду въ твоемъ домино, а съ другими, ты увидишь какихъ уродовъ подберу я, я буду разгуливать въ своемъ, и мой противный, видя меня съ положительными ничтожествами -- успокоится, въ карты сядетъ играть. Смѣшно тебѣ? Ты думаешь теперь: экій плутъ я? да?
   -- Думаю немножко.
   -- Думай что хочешь, но прощай все~таки.
   -- Прощай, если это необходимо.
   Она быстро надѣла поданную ей мною маску и убѣжала, не протянувъ мнѣ даже руку на прощаньи. Я было вышелъ въ корридоръ проводить ее, но ретировался назадъ: она, грозя, крикнула мнѣ -- А запретъ мой! а условіе!
   Нечего было дѣлать, нужно было повиноваться.

-----

   Пріѣхавъ домой, я рѣшительно не могъ уснуть ни на минуту; стоитъ какъ живая передо мной моя чародѣйка маска съ своимъ обольстительнымъ ротикомъ, съ своими серьезными глазами.
   Кто она? неотвязно шелъ мнѣ этотъ вопросъ въ голову, кто? Странно, почти невозможно, чтобы это была женщина порядочнаго общества! Такъ легко, и первому встрѣчному женщины эти не отдаются, нѣтъ. Не камелія ли она! Не думаетъ ли она, что я богатъ и не хо четъ ли она заинтриговать меня, цѣну набить -- разсказывая, что она замужемъ, что видѣла мою карточку у своего отца. Кому же, какому отцу давалъ я свою карточку?-- не помню, положительно не помню.
   Если она камелія... ну чтожъ такого: она все таки чудно хороша, и если она не можетъ любить меня, то пусть хоть хорошо обманываетъ. Камелія! а какъ она могла назначитъ мнѣ свиданіе въ маскарадѣ, который дается отъ дворянскаго клуба, и, на который нельзя попасть безъ записи въ книгу? Странно, странно... впрочемъ все-таки возможно, что она то, за что себя выдаетъ. Очень возможно, что мужъ ее старъ, что онъ не красивъ, что онъ дуракъ, и что я лучше многихъ другихъ. Но да, что бы она не была, хоть самъ дьяволъ, я безъ ума отъ нея, и мнѣ не зачѣмъ знать кто она, когда я знаю, что лучше ее никого не знаю.
   

Сцена десятая.

ПЛУТОВКА ВѢДЬ? А?

   Передъ тѣмъ, какъ ѣхать въ маскарадъ въ клубъ, я, понятное дѣло, употребилъ все, чтобы показаться лучше, чѣмъ я былъ въ самомъ дѣлѣ. Сдѣлавъ это -- я сдѣлалъ многое: я былъ, не хвастаясь, очень красивъ и эфектенъ.
   Въ 12 часовъ, захвативъ съ собой, нарочно по этому случаю заказанное домино и горничную одной моей пріятельницы, я пріѣхалъ въ маскарадъ.
   Читатель, неужели ты не понимаешь, зачѣмъ взялъ съ собой я горничную? А вотъ изволишь видѣть: я взялъ ее, одѣвъ въ яркое розовое домино, для того чтобы она прошла въ дамскую уборную, отнесла туда домино, и дожидалась бы тамъ моей маски.
   Понялъ, читатель?
   Понялъ.
   Ну и слава Богу.
   Прошелся я по заламъ, залы полны масками, многія изъ нихъ подходили ко мнѣ, но я гналъ ихъ, угадывая, что это не она, не она.
   Я сѣлъ въ "залу вздоховъ" (такъ называется желтая зала, въ которой стоитъ бюстъ императрицы Екатерины II) и сталъ ждать.
   Жду и скучаю, и томлюсь отъ нетерпѣнія.
   Идетъ какая-то маска и, кажется, ко мнѣ.
   -- Ты давно здѣсь?
   Она: я узналъ ея голосъ, ея домино, ея маску.
   -- Цѣлый вѣкъ, моя дива, потому что время, которое я провелъ здѣсь, было временемъ ожиданія тебя!
   -- А я, развѣ я не считала минуты съ нашей разлуки и до новой встрѣчи, и развѣ онѣ не тянулись для меня цѣлою вѣчностью?!
   -- Маска, не шути такъ! молилъ я.
   -- Не шути ты, а я нѣтъ, я не шучу, вздохнувъ, сказала она. Привезъ ты домино? точно очнувшись отъ сна, вдругъ спросила она.
   -- Да, да,-- оно у женщины, которая въ вашей уборной, которая одѣта въ розовомъ домино, и которая ждетъ тебя; скажи ей: "условіе", "запретъ", и она отдастъ тебѣ домино.
   -- Я сейчасъ прійду. "Условіе", смѣясь повторила она, "запретъ"; "условіе", "запретъ".
   Пріѣхала. Я радъ! чертовски радъ! Вѣдь такихъ женщинъ нѣтъ больше! И кто она?-- я никогда не встрѣчалъ ее, нигдѣ не слыхалъ ничего о ней; а о ней бы говорили, если говорятъ о хорошенькой куколкѣ Б--ой, о эфектной Лизѣ Д--ъ и о другихъ. Если бы она бывала въ свѣтѣ, о ней бы кричали, на всѣхъ перекресткахъ кричали. Можетъ она бѣдна, можетъ она поэтому нигдѣ не показывается? А гдѣ же мужъ ея?
   -- Вотъ и я!
   Она сѣла возлѣ меня. Переодѣлась она великолѣпно: узнать ее невозможно было.
   -- Знаешь маска, я счастливъ и несчастливъ счастливъ я пото му, что ты здѣсь; несчастливъ я потому, что я не вижу тебя!
   -- А я довольна: я боюсь, что я тебѣ только показалась красивою!
   -- Если бы тебѣ можно было говорить, говоря о твоей красотѣ, что нибудь кромѣ правды, если бы тебѣ, словомъ, можно было говорить комплименты,-- я бы подумалъ, что ты напрашиваешься на нихъ.
   -- Ну нѣтъ, ужъ уволь, пожалуйста.
   -- Знаешь маска что?
   -- Ну?
   -- Сдѣлай меня съ праздникомъ, съ великимъ праздникомъ, сдѣлай меня счастливымъ,-- поѣдемъ кататься?
   -- Да какже, какже сдѣлать? Изъ подъ маски видно было, что удивилась она.
   -- Очень просто: поди въ уборную, возьми у той же маски, которая дала тебѣ домино, нумеръ отъ ея салопа, и... и поѣдемъ
   -- А кто это маска?
   -- Это горничная.
   -- И я поѣду въ салопѣ горничной?!

-----

   Какъ сказалась въ этомъ вопросѣ свѣтская барыня: ей не штука, что она ѣдетъ съ своимъ возлюбленнымъ, что она обманываетъ мужа, а важно, обидно то, что ей предлагаютъ ѣхать въ салопѣ горничной.
   Эти разсужденія,-- пусть не думаетъ читатель, что приходили мнѣ тогда въ голову, нѣтъ,-- это я разсуждаю теперь, теперь, когда мнѣ ужъ много таки лѣтъ, когда у меня лысинка легкая показалась да и сѣдыхъ волосъ достаточное количество, когда я уже не ухаживаю за женщинами, а за устрицами, разными паштетами и прочею съѣдобною дрянью!
   Теперь это давнишній, сладкій rêve d'amour.

-----

   -- Я предвидѣлъ все: она въ салопѣ, который въ первый разъ на ней.-- Поѣдемъ,-- мои лошади здѣсь, поѣдемъ маска!
   Задумалась, но не надолго.
   -- Ну, а какъ ты да завезешь куда нибудь меня! А? вѣдь я буквально въ твоихъ рукахъ!
   -- Ты была въ моихъ рукахъ и тогда, когда была со мною въ ложѣ, однако я...
   -- Ну коли такъ, ѣдемъ! Кутить, такъ кутить! Но только слушай: черезъ часъ -- я должна быть здѣсь -- даешь слово?
   -- Клянусь тебѣ, маска!
   Маска ушла за нумеромъ.
   Какъ это все мило! какая славная жизнь-то! А когда буду я старикъ -- бѣда вѣдь!
   -- Идемъ.
   Я всталъ и мы тронулись къ выходу; вдругъ моя маска быстро поворотила назадъ и шепнула мнѣ:
   -- Скорѣй! скорѣй! Мужъ вонъ -- обойдемъ кругомъ, я боюсь, чтобы онъ не узналъ меня.
   -- Гдѣ онъ? гдѣ? спрашивалъ я, интересуясь видѣть человѣка, у котораго, независимо Отъ его воли, незамѣтно пробиваются уже, смѣю надѣяться что я не ошибаюсь, маленькіе рожки. Когда мы прошли довольно таки, она обернулась и указала:
   -- Бонъ, офицеръ, съ золотыми пуговицами, блѣдный -- видишь?
   Красивый мужчина, высокій, черноволосый шелъ съ какой-то маской. Лице серьезное и не глупое.
   Не старъ, не только не уродъ, а положительно красивѣе меня! Что же это значитъ? Почему она промѣняла меня на него?
   -- Какъ ты его находишь? спросила маска.
   -- Онъ красавецъ.
   Маска удивилась на мой отвѣтъ.

-----

   Всегда отвѣчать такъ, рекомендую я неопытнымъ юношамъ. Скажите женщинѣ въ отвѣтъ на такой вопросъ, что мужъ ее уродъ, начните пересчитывать, или, вѣрнѣе, сочинять его недостатки и она подумаетъ непремѣнно: вретъ онъ,-- мужъ мой вовсе не такъ дуренъ; онъ даже ничуть не хуже его (то есть отвѣтъ держущаго), его, который желаетъ уронить мужа въ моихъ глазахъ, а стало быть боится его.
   Если такого разсужденія мало вамъ, то, отвѣчая на подобный вопросъ, разсуждайте такъ: если она бросила своего мужа для васъ, то, хотя въ данную минуту она находитъ васъ красивѣйшимъ чѣмъ онъ, а стало быть говоря, что онъ красивѣе васъ, противорѣчите женщинѣ, и противорѣчіе вызываетъ только упрямство и настойчивость, а стало быть...
   Ну ужъ я не буду дѣлать вывода отсюда: авось читатель сдѣлаетъ его самъ, авось!

-----

   Мы быстро обошли собраніе кругомъ, я нашелъ салопъ моей маски, одѣлся самъ и мы вышли.

-----

   Да простятъ мнѣ особы прекраснаго пола, намѣревающіяся сдѣлать головное украшеніе своимъ благовѣрнымъ, что мы открываемъ одну изъ ихъ хитростей! Тутъ злаго умысла нѣтъ, и мы увѣрены, что другая выдумка, болѣе остроумная, осѣнитъ головку коварной, если она захочетъ прокатиться съ кѣмъ нибудь изъ маскарада.
   Въ другихъ обстоятельствахъ какова изобрѣтательность дочекъ шаловливой Евы, я не знаю, но тутъ она неисчерпаема.

-----

   -- Савелій! крикнулъ я.
   -- Сейчасъ-съ! Готово!
   И бородатый Савелій на гнѣдой "Бурѣ" подкатилъ къ подъѣзду.
   -- Садись.
   Мы усѣлись.
   Сани были крошечные и маска плотно, плотно прижалась ко мнѣ; я обхватилъ ее рукою.
   -- Въ Паркъ, да не зѣвай! скомандовалъ я кучеру.
   Шевельнулъ возжей кучеръ и застоявшаяся, озябшая Буря подхватила.

-----

   Славная ночь была -- морозная. Не видать мѣсяца, а свѣтитъ все-таки, свѣтитъ сквозь тучки легкія, какъ дымъ -- голубыя.
   И хорошо! Не сбиваясь, а быстро такъ, что духъ захватываетъ, мчится Буря, а около васъ красавица женщина, женщина, которая любитъ васъ, которую вы любите... хорошо!
   Очень хорошо! Холодною щечкой прислонилась моя дива къ моей щекѣ (говорить о томъ, что маска снята была, я думаю, нечего) и смотритъ на меня искоса, плутовски такъ, что бѣда!
   Восхитительно! Что то манящее, чего хочется безъ конца, есть въ бѣшеномъ бѣгѣ рысака!... Кругомъ васъ точно боятся, спѣшатъ убѣжать встрѣчающіеся люди, проѣзжіе, дома, фонари, все, все это спѣшитъ уйдти отъ васъ, остаться позади васъ. Вотъ вы въ полѣ; ночь хороша, съ вами женщина, которая красива, одна съ вами, и вамъ кажется, что міръ только для васъ двоихъ и созданъ, что онъ вашъ, и что эта ночь, думая только объ васъ, желая укрыть васъ, снизошла на небо!"
   А вы съ нею, съ нею, которая дороже вамъ всего, съ нею, за которую теперь вы не возьмете короны, не возьмете всѣхъ сокровищъ, всей массы могущихъ быть въ будущемъ счастья, восторговъ, и она то, она! она ваша, она больше чѣмъ ваша, такъ какъ и вы ее.

------

   Захватываетъ дыханье вѣтеръ, но я не могу не пѣть въ такую ночь:
   
   Разослалась степь широкая кругомъ;
   Какъ отрадно мнѣ съ красавицей вдвоемъ!
   "Я озябла", она тихо говорить;
   Поцѣлуями согрѣть себя велитъ.
   
   (Я взглянулъ на нее; говоритъ глазами: да да, велитъ).
   
   Наклонивши свою чудную голову на плечо,
   Раскраснѣвшись, она шепчетъ: поцѣлуй меня еще!
   
   -- Поцѣлуй меня еще, повторила она за мною.
   Говорить ли, говорить ли, читатель, что я не заставилъ просить себя?
   Хорошее время! Вотъ и теперь -- когда ты уже давно прошло -- я, вспоминая тебя, будто вновь оживаю, и картины прошлаго встаютъ во всѣхъ обольстительныхъ подробностяхъ, встаютъ, какъ живыя передо мною.
   Воспоминаніе объ этомъ времени, невозвратимомъ времени..... горько, но... но все таки отрадно, все таки пріятно: есть раны, которыя, хотя и больно, а все таки хочется шевелить.

-----

   Забылась Лиза, такъ звали мою красавицу, и если бы я не напомнилъ, что пора ѣхать назадъ, она бы всю ночь прокаталась со мною.
   Пускай не думаютъ, что это самообольщеніе: я это видѣлъ изъ ея счастливой улыбки, изъ ея на меня устремленныхъ глазъ.
   Какъ я объ этомъ вспомнилъ, я не понимаю, поточу что это вспоминанье не вяжется съ причинами увлеченія, любви.

-----

   Повороти Савелій.
   -- Уже? тревожно спросила Лиза? Уже?
   -- Что-жъ дѣлать!

-----

   Я ничего не нашелся сказать умнѣе, а это сказанное было пошло, очень пошло.

-----

   -- Но развѣ прошелъ уже часъ?
   А въ тонѣ голоса ясно слышалось: милый, скажи, что нѣтъ.
   Скажу.
   -- Хочешь Лиза, мы вовсе не поѣдемъ назадъ.
   -- Какъ? не поѣдемъ? О, милый! если бы не поѣхать?!
   -- Да къ чему ѣздить то? Ты мужа не любишь, ты любишь меня, а если любишь, то не противно ли будетъ тебѣ -- пріѣхать домой къ нему, къ нелюбимому! И пріѣхать тогда, когда милый твой съ тоски, съ ревности помирать будетъ. Хочешь -- не ѣзди! Покончи съ нимъ!
   Задумалась.
   -- Сейчасъ, такъ, вдругъ! навсегда!
   Въ голосѣ ея, когда она говорила эти слова, слышались и испугъ, и удивленіе, какъ можно было предположить такую нелѣпость.
   -- Да, сейчасъ! навсегда!
   Снова задумалась и... расхохоталась вдругъ:
   -- Ну, а какже выйдетъ изъ собранія та, у которой я салопъ-то взяла? Ха! ха! Вѣдь теперь холодно. Бѣдная!-- Вдругъ бы ей въ домино и въ маскѣ домой пришлось ѣхать! Видишь,-- Боря не судьба значитъ.

------

   Говоритъ это, а сама такъ насмѣшливо глядитъ на меня своими, какъ искорки снѣговыя, блестящими глазками. Теперь, когда я холодно воспроизвожу въ своей памяти взглядъ этотъ, я удивляюсь, что удерживало меня бросить эту женщину или по крайней мѣрѣ, глубоко обидѣться за этотъ взглядъ.
   Но... но когда человѣкъ любитъ, ему не хочется вѣрить, что надъ нимъ смѣются, и онъ позволяетъ себѣ это блаженное невѣріе.--

-----

   Вотъ мы и пріѣхали; вотъ мы и въ Собраніи.
   -- Я пойду, переодѣнусь поскорѣе; вѣдь нужно же показаться мужу?
   -- Иди.

-----

   Усталый отъ тѣхъ впечатлѣній, которыя я вынесъ дорогою, я съ удовольствіемъ опустился въ кресло.
   Мы проѣздили никакъ не болѣе часа (со мной часовъ не было), потому что маскарадъ еще былъ въ самомъ разгарѣ.
   Лиза вышла изъ уборной, кивнула мнѣ головой, и спѣша ушла въ большую залу.
   Я, конечно, двинулся за нею: нужно посмотрѣть, что она дѣлать будетъ, какъ встрѣтится съ мужемъ, разсмотрѣть его самого, подслушать ихъ, если возможно.
   Толстаго, какъ бульдога, съ губами напоминающими отъѣвшуюся свинью, дурака набитаго, господина Второго подхватила Лиза.
   Я пошелъ сзади ихъ.
   -- Какъ я рада тебя видѣть Второго, другъ мой!
   -- Будто ты рада? прошлепалъ губами Второго.
   -- Помилуй -- такіе красавцы, такіе умники у насъ на перечетъ.
   Господинъ Второго хотя и старался, но не могъ скрыть самодовольной улыбки.
   -- Я женщинамъ не вѣрю.
   -- Напрасно...
   -- Ну нѣтъ, оппонировалъ Второго, нѣтъ! Я любилъ одну танцовщицу и она говорила, что любитъ меня и вдругъ...
   -- Второго! ты невѣжа: ты говоришь любилъ танцовщицу, а я кажется не изъ оныхъ.
   -- Прости, прекрасная маска: я зарапортовался.
   -- Это кажется твое всегдашнее время-провожденіе! кольнула Лиза
   -- Всегдашнее, когда я съ такими красавицами, какъ ты.
   -- А бу-дто, протянула она, ты часто бываешь съ такими, какъ я...
   -- Ну договаривай.
   -- Изволь: съ такими красавицами, какъ я!
   И разсмѣялась, и показала свои прелестные зубки.
   -- Не рѣдко, бухнулъ олухъ.
   Лиза вырвала у него руку и комически присѣдая доложила ему:
   -- Ты бываешь часто съ такими красавицами, какъ я, а я... я увѣряю тебя, что я съ такимъ дуракомъ, какъ ты, въ первый разъ.
   -- Маска, ну чего же, чего ты разсердилась? упрашивалъ не обидчивый господинъ Второго.
   -- Я не разсердилась, но я прочитала тебя и теперь, когда ты для меня утратилъ новизну -- я закрываю тебя, какъ книгу, и кладу на волку.
   -- Да я то не хочу на полку.
   -- Я объ твоемъ желаніи и не спрашиваю.
   -- Однако...
   -- Однако -- ты мнѣ надоѣлъ.
   Повернула шлейфомъ и была такова.
   Господинъ Второго опѣшилъ.
   Я догналъ Лизу и предложилъ ей свою руку.
   Она прошлась одинъ туръ и завидя издали своего мужа -- юркнула отъ меня въ толпу.
   Больше я ее въ этомъ маскарадѣ не видалъ.

-----

   Что это за странное существо? думалось мнѣ, когда я воротился домой. И что это значитъ, что она своего мужа, по виду человѣка вполнѣ порядочнаго, промѣняла на меня, на меня, извѣстнаго повѣсу и волокиту.
   Или Боже въ самомъ дѣлѣ правъ, говоря: чѣмъ больше будешь измѣнять женщинамъ, тѣмъ больше успѣха у нихъ имѣть будешь.
   Ужели это такъ?
   А вѣдь она славная? спрашивалъ я самъ у себя.
   Очень даже! отвѣчалъ я самъ себѣ.
   А долго ли я ее буду любить?
   Собрался было отвѣтить: должно быть долго, но остановился и благоразумно на вопросъ отвѣтилъ вопросомъ же:
   Долго ли она то меня будетъ любить?
   Но да что объ этомъ толковать: настоящее мое, а что тамъ дальше будетъ -- да мнѣ чортъ его дери!
   Вотъ глупо только, что я не спросилъ ее, когда же мы и гдѣ увидимся и адреса своего не далъ.
   Съ этой досадной мыслью -- я заснулъ и во снѣ видѣлъ не ее, а мою старую собаку "фасона".

-----

   Утромъ на другой день только что проснулся я, а ужъ мнѣ подаетъ человѣкъ записку.
   Гляжу: раздушенная и написана преизящно.
   Распечаталъ:

"Милостивый Государь!

   Должно быть я Вамъ очень понравилась, когда вы и не спросили гдѣ и когда мы увидимся! Адресъ свой Вы тоже не изволили мнѣ дать. Захочетъ сама найдетъ,-- думали Вы, и не ошиблись: я узнала Вашъ адресъ и пишу къ Вамъ первая. Пускай это будетъ стыдомъ для Васъ: Вы были не деликатны. Я не смѣю говорить "хочу", а говорю: прошу Васъ будьте завтра въ 6 часовъ вечера, на Чистыхъ Прудахъ. Я Васъ буду ждать."
   
   Подписи не было, но я конечно узналъ, что это письмо отъ моей прелестной маски.
   На другой день я былъ въ 6 часовъ на Чистыхъ Прудахъ; карета дожидалась меня въ одномъ изъ переулковъ.
   Едва прошелъ я нѣсколько шаговъ, какъ ко мнѣ подошла, какая-то высокая, стройная женская фигурка. Лицо ея я разглядѣть не могъ: зимой въ 6 часовъ темно ужъ.
   -- Не узнали? обратилась ко мнѣ фигурка.
   -- Тебя не узнать!! удивился я, а по правдѣ сказать я рѣшительно не могъ разглядѣть кто это. Голосъ же хорошенькой -- я не помнилъ.
   -- Тебя не узнать! передразнила она. Мы вѣдь кажется теперь не въ маскарадѣ и обычай говорить ты со второй встрѣчи -- обычай невѣжливый.
   Въ тонѣ ея голоса слышалось, что маленькая обидѣться изволила.
   -- Виноватъ, отвѣчалъ я, но теперь хотя вы (вы я подчеркнулъ) и не въ маскѣ, но я все таки не вижу васъ.
   -- Не видите? и плутовка такъ близко подвинула свое лице къ моему, что я не могъ удержаться и поцѣловалъ ее.
   -- Вы съ ума сошли на бульварѣ цѣловаться.
   -- Такъ уйдемъ съ бульвара.
   -- Это зачѣмъ?
   Спрашиваетъ, а сама отлично знаетъ зачѣмъ.
   -- Да вѣдь здѣсь неудобно.
   Смѣялся я.
   -- Что не удобно то? скажите пожалуйста!
   И грозитъ пальчикомъ,
   -- Да мало ли что...
   -- Ну такъ куда же намъ дѣваться?
   -- Да поѣдемте ко мнѣ?
   -- Вотъ еще что выдумалъ.
   -- А, обрадовался я: ты говоришь мнѣ "выдумалъ" -- значитъ, ты говоришь мнѣ -- ты.
   -- Ну ты! ты! дразнила она. Ну что-жъ изъ этого?
   -- Да то, что я тебя, братецъ ты мой, теперь безъ всякихъ разговоровъ увезу домой къ себѣ.
   -- Вотъ какъ! интересно будетъ взглянуть.
   -- Интересно?
   -- Чрезвычайно! и хохочетъ бѣдовая.
   Безъ дальнихъ разговоровъ я обнялъ ее за талію и бѣгомъ пустился къ выходу съ бульвара, къ каретѣ.
   Читатель вѣрно думаетъ, что она сопротивлялась -- ни мало: она сначала только немножко уперлась, а потомъ чуть меня не перегнала.
   -- Будьте гостьей, проговорилъ я, отворяя карету, пожалуйте.
   -- Пожалуйте вы первый, указывая рукою въ карету, шалила она.
   -- Нѣтъ ужъ вы сдѣлайте милость, упрашивалъ я.
   -- Я не смѣю-съ: пожалуйте вы первый.
   Ну право же она была удивительно мила, удивительно!
   -- Нельзя ли намъ вмѣстѣ взойдти въ такомъ случаѣ?
   А попробуемъ.
   Сказано -- сдѣлано: я зашелъ съ другой стороны кареты, отворилъ дверцу и мы молча взошли въ одно время.

-----

   Вѣдь все это такіе пустяки, что ихъ и помнить-то не стоило бы, а между тѣмъ они крѣпко засѣли въ мою голову.
   Пустяки эти я помню твердо, а то что я чувствовалъ въ это время -- я почти забылъ.
   Чѣмъ это объяснить!
   Да не тѣмъ ли, что мнѣ часто, пречасто приходилось играть въ любовь съ барынями и чувствовать всегда одно и тоже, или лучше сказать: ровно ничего не чувствовать.

-----

   Такого рода свиданія устраивались у насъ чрезвычайно часто, и я, я не скажу, чтобы я привязался къ Лизѣ, чтобы я полюбилъ ее, нѣтъ.
   Этого я не скажу, а между тѣмъ -- я бы за нее съ любымъ на барьеръ вышелъ.
   Это объяснить можетъ не любовь, которой, какъ я сказалъ выше, не было, а чувство тщеславія, желаніе чтобы эта красивая женщина принадлежала мнѣ, а не кому нибудь другому.
   Подумавши, вспомнивши кое-что -- я думаю, многіе согласятся, что я говорю Справедливо.
   Иной разъ пріѣдетъ она ко мнѣ и я дѣлаю видъ, что радъ ей ужасно, что она осчастливила меня! Не найду и мѣста, гдѣ бы посадить ее, не подъищу выраженія, которымъ бы понѣжнѣй приласкать ее!
   А между тѣмъ... между тѣмъ мнѣ вовсе не до нее, и я, да простятъ мнѣ особы прекраснаго пола, думаю: чертъ же принесъ тебя дура въ это время!
   Иной разъ я даже говорю: дурища!

-----

   Подходила весна, это самое мерзкое время въ Москвѣ: постъ тутъ, а стало быть ни баловъ, ни маскарадовъ, ни театровъ нѣтъ, и грязь на улицахъ невообразимая.
   Скука въ это время въ Москвѣ анаѳемская.
   Скука и дѣлать нечего, нечего, кромѣ, какъ ухаживать, и... я сталъ ухаживать за одной цыганкой, прехорошенькимъ дьяволенкомъ.
   Имѣя совѣстливость -- я всячески скрывалъ это ухаживанье отъ своей Лизы.
   Я думалъ: стыдно мнѣ мѣнять ее на какую нибудь цыганку.
   Впрочемъ мнѣ и не нужно было особенно сильно скрывать свои ухаживанья: Лиза не бывала тамъ, гдѣ я видѣлся съ цыганкой, а тѣ изъ мужчинъ, которые встрѣчались у ней со мною, и не подозрѣвали, что у меня съ Лизой есть кое что, что нужно скрывать.
   Успокоенный мыслью, что Лизѣ не откуда узнать про мою цыганку -- я продолжалъ видѣться съ нею и дѣло шло какъ по маслу до самаго конца апрѣля.
   Въ апрѣлѣ я сталъ замѣчать, что посѣщенія Лизы становятся рѣже и рѣже.
   Я думалъ: мужъ вѣрно мѣшаетъ, и не дѣлалъ ей никакихъ упрековъ.
   Разъ я ее больше недѣли не видалъ, и соскучился: привычка огромное дѣло!
   Соскучился и написалъ къ ней письмо.
   Письма я всегда посылалъ съ своимъ человѣкомъ, а тотъ въ домъ Лизы передавалъ ихъ ее горничной Катѣ (прехорошенькой дѣвчонкѣ -- замѣтимъ кстати), которая и вручала ихъ по принадлежности.
   Вотъ пришелъ мой человѣкъ къ Лизѣ, а ее дома нѣтъ. Тотъ, какъ и подобаетъ, пріударилъ за Катей: каковъ попъ, таковъ и приходъ.
   Любезничаетъ онъ съ нею, а письмо въ рукахъ держитъ.
   Вдругъ!... да: вдругъ! входитъ мужъ Лизы.
   -- Къ кому пришелъ ты? спрашиваетъ онъ Ивана (такъ звали моего обултаса лакея).
   -- Я... я... я... и смѣшался.
   -- Да чтожъ ты молчишь! крикнулъ мужъ.
   О, -- эти мужья!...
   -- Я... я такъ-съ!
   А письмо вертитъ подъ носомъ.
   -- А письмо къ кому? грозно спрашиваетъ мужъ.
   Мой дурень вовсе растерялся.
   -- Письмо къ кому? спрашиваю я!
   -- Письмо это къ нимъ-съ, отвѣчаетъ Жанъ, а самъ дрожитъ весь.
   -- Къ тебѣ, Катя? удивленно спрашиваетъ господинъ Гротовъ (фамилія мужа).
   И та дура сконфузилась.
   -- Ко мнѣ-съ!
   А сама чуть не плачетъ.
   -- А! знаемъ мы эти штуки, слышалось въ этомъ "а". Я тебѣ могу быть полезенъ: ты вѣдь читать не умѣешь: я прочту тебѣ. Дай сюда письмо! обратился Гротовъ къ Ивану.
   -- Я... я не могу-съ!
   Гротовъ вырвалъ письмо, сорвалъ конвертъ и прочелъ мое письмо, которое начиналось: "Милочка Лиза! Ревнивый мужъ должно быть лишилъ меня такъ на долго удовольствія видѣть тебя," и т. д., и т. д.
   Заставить Ивана сказать отъ кого это письмо и гдѣ я живу -- было для Гротова дѣломъ нѣсколькихъ колотушекъ.
   Побитый Жанъ прискакалъ ко мнѣ на извощикѣ и, трясясь, какъ въ лихорадкѣ, только и могъ вымолвить:
   -- Письмо... письмо попало....
   -- Ну говори же, болванъ!
   -- Письмо, опять началъ онъ.... письмо попало.... не къ нимъ съ, а къ нимъ-съ!
   Что можно было понять изъ этого: не къ нимъ-съ, а къ нимъ-съ?
   -- Къ кому къ нимъ съ! къ кому, дуракъ! оселъ! горячился я.
   -- Къ нимъ-съ: къ мужу.
   -- Вотъ какъ...
   Не то что страхъ охватилъ меня, а неловко стало мнѣ.
   -- Виноватъ-съ.
   -- Пошелъ вонъ! Заставь дурака Богу молиться -- онъ и лобъ расшибетъ.
   -- Виноватъ-съ! Я дуракъ-съ!
   -- Да уйди ты, уйди, животное!
   Ушелъ, повѣся носъ ушелъ, мой бѣдный Лепорелло.
   Не успѣлъ я еще обдумать какъ слѣдуетъ свое положеніе, какъ раздался звонокъ и звонокъ дерзкій.
   Иванъ побѣжалъ отпирать.
   Слышу въ передней: дома господинъ Волинъ?
   Мой Ваничка опять замялся и послѣ долгаго молчанья отвѣтилъ:
   -- Никакъ нѣтъ-съ, ихъ нѣту.
   -- Врешь дуракъ: онъ прячется отъ меня.
   Взорвало меня это "прячется", и я самъ вышелъ въ переднюю.
   -- Пожалуйте, господинъ Гротовъ, я узналъ мужа Лизы -- пожалуйте. А съ тобой, обратился я къ Ивану, я послѣ поговорю, какъ это ты смѣлъ безъ моего приказа отказывать.
   Гротовъ вошелъ въ залу.
   -- Моя фамилья Гротовъ! важно произнесъ г. Гротовъ.
   -- Очень радъ-съ.
   -- Вы вѣроятно догадываетесь, что меня привело къ вамъ!
   -- Догадываюсь!
   -- Это письмо ваше? спросилъ Гротовъ у меня, чуть не подъ самый носъ тыкая мнѣ мое письмо къ Лизѣ.
   -- Мое, и такъ, какъ оно мое -- я его беру себѣ! и я вырвалъ письмо изъ рукъ Гротова.
   -- Такъ, разозлился господинъ Гротовъ, порядочные люди не дѣлаютъ! и... и за подобные поступки, съ пѣной у рта кричалъ онъ, сударь мой...
   -- Тссъ! воздержитесь! остановилъ я его. Не забывайте, что вы у меня въ квартирѣ -- и что если вы осмѣлитесь оскорбить меня здѣсь -- то я васъ...
   Я не хотѣлъ договаривать.
   -- Ну что-жъ, что-жъ -- вы меня! что!
   -- Я буду хладнокровнѣе васъ, и скажу вамъ, что объясненіе въ такой формѣ невозможно съ, а потому я его и прекращаю. Если угодно будетъ вамъ прислать своихъ свидѣтелей -- я, когда вамъ угодно, къ вашимъ услугамъ.
   -- Къ вашимъ... услугамъ... бормоталъ бѣдный Гротовъ, къ услугамъ когда вамъ угодно... Богъ мой! блѣдный, какъ полотно, Гротовъ упалъ на стулъ. Этотъ же человѣкъ меня обидѣлъ! Онъ же отнялъ все, все! и онъ же можетъ быть убьетъ меня! А я... я ничего ему не могу сдѣлать. Ужасно! невыносимо! Гротовъ видимо забылъ о моемъ присутствіи. А я ли ее не любилъ... бѣдный я... Вся жизнь разбита, ься! И нѣту, нѣтъ возврата къ счастью!
   Смертельная тоска слышалась въ голосѣ его.
   Тяжело, бѣда какъ тяжело мнѣ было въ эти минуты: мнѣ его было ужасно жалко.
   Я сообразилъ, что ему будетъ крайнѣ тягостно, что онъ плакалъ передо мною, и я, чтобы возвратить его къ сознанію, предложилъ ему воды.
   -- Успокойтесь, государь мой, какъ можно мягче и деликатнѣе сказалъ я, успокойтесь; воды не прикажите ли?
   Будто змѣя ужалила его, вскочилъ онъ отъ звука моего голоса.
   -- Виноватъ, сударь, я забылъ гдѣ я! виноватъ! Завтра я пришлю вамъ моихъ секундантовъ, и завтра же мы будемъ драться!
   -- Совершенно въ вашемъ распоряженіи! низко кланяясь отвѣтилъ я Гротовъ разстроенный, убитый, вышелъ, отвѣтивъ мнѣ тоже низкимъ поклономъ.

-----

   Какъ вамъ разсказать про то чувство, которое испытываетъ человѣкъ, которому завтра предстоитъ дуэль, и дуэль серьезная.
   Я напримѣръ безконечное количество разъ рисковалъ жизнью -- въ бѣшеной скачкѣ, въ дикомъ скандалѣ, въ дракѣ чуть не противъ десеяерыхъ; я позволялъ своимъ пьянымъ пріятелямъ сбивать пистолетнымъ выстрѣломъ бутылку или стаканъ съ головы -- и... и не думалъ объ томъ, что моя жизнь въ опасности: все это дѣлалось шутя, ради время-провожденія; но передъ дуэлью я... я какъ-то, умалялся, стушевывался: духъ бодрость терялъ.
   Передъ дуэлью я всегда дѣлался какъ-то сентименталенъ и задумчивъ. Мнѣ всегда было невыносимо тяжко; нервы возбуждались до чрезвычайности: мнѣ хотѣлось чуть не къ каждому первому встрѣчному броситься на шею и сказать: прощай, пожалѣй меня: я вѣдь былъ человѣкъ, право же, не дурной вовсе. Я завтра, братъ, не буду живъ, да!
   Еще -- меня чрезвычайно интересовалъ всегда передъ дуэлью вопросъ: что обо мнѣ будутъ говорить, если я буду убитъ?
   Изолгался я въ конецъ и мнѣ хотѣлось, чтобы меня, если я буду убитъ, хвалили, говорили: герой, молодецъ!
   Ради этого "герой, молодецъ" -- я бы не задумываясь сталъ подъ пулю.
   Какъ я уже сказалъ -- я всегда передъ дуэлью, а мнѣ четыре раза приходилось драться, былъ очень мраченъ и нервозенъ; но разъ, когда я стоялъ уже передъ противникомъ, на моей физіономіи всегда была веселая, разъудалая улыбка.
   Два раза, я помню, я свисталъ подъ пулей какую то каскадную шансонетку.

-----

   Должнымъ образомъ снарядившись къ дуэли, т. е. написавши кому слѣдуетъ письма -- я ждалъ на другой день секундантовъ Гротова.
   Мои секунданты были уже у меня въ квартирѣ съ ранняго утра. Въ 11 часовъ Иванъ доложилъ мнѣ, что пріѣхалъ господинъ Грачевскій.
   Я приказалъ просить.
   Грачевскій, секундантъ Гротова, привезъ мнѣ отъ него слѣдующее письмо:
   

Милостивый Государь!

   Вчера, какъ я воротился домой -- я нашелъ письмо отъ Г-жи Гротовой, въ которомъ она меня увѣдомляетъ, что она полюбила какого то Г. Оймонова и съ нимъ уѣхала. Въ виду этого -- я беру свой вызовъ назадъ и прошу извинить меня, что я Васъ обезпокоилъ; но согласитесь сами, что меня однаго не хватитъ, чтобы драться со всѣми любовниками моей жены.

Вашъ слуга
Н. Гротовъ.

   Какъ громомъ поразило меня это письмо и я невольно, вовсе не желая обидѣть господина Гротова, спросилъ у его секунданта:
   -- Неужели, скажите, это правда?!
   -- Милостивый государь, сердито отвѣтилъ мнѣ Грачевскій, если вамъ угодно сомнѣваться въ словахъ моего друга, моего друга Грачевскій подчеркнулъ, то я уполномоченъ взять его отказъ отъ дуэли назадъ, и прошу...
   -- Простите мнѣ этотъ машинальный вопросъ, извинился я передъ Грачевскимъ, но я вѣдь былъ внѣ себя отъ удивленія! Еще разъ -- извините и примите увѣреніе, что у меня и въ мысли не было оскорбить господина Гротова. Кромѣ чувства глубокаго сожалѣнія, самаго искренняго -- я не питаю ничего къ нему. Я сожалѣю, что я ради фанфаронства, ради прихоти сталъ на его дорогу.
   -- Я передамъ ему ваши слова, и увѣряю васъ, что этотъ несчастный человѣкъ достоинъ ихъ. Онъ любилъ страстно, безумно свою жену...
   Тутъ Грачевскій, который видно что былъ сильно привязанъ къ Гротову, разсказалъ намъ, что это былъ за отличный и добрый человѣкъ! Разсказалъ намъ, что онъ взялъ свою жену изъ ужасной обстановки, хлопоталъ объ ея развитіи, работалъ день и ночь, чтобы одѣть ее какъ ей хотѣлось, чтобы имѣть возможность доставлять ей удовольствія. Словомъ -- не было жертвы, которую не принесъ бы Гротовъ ради того, чтобы видѣть свою жену веселою и счастливою.
   Она же всегда была такъ нѣжна съ нимъ, показывала ему столько любви и преданности, что онъ и въ мысляхъ не имѣлъ подозрѣвать
   Только въ послѣднее время ея частыя отлучки стали тревожить его и въ это то время попался мой Иванъ съ письмомъ.
   Что она видѣла мою карточку у отца -- это она соврала; она просто отъ кого нибудь узнала мою фамилію и...
   Разсказывать ли еще о похожденіяхъ Волина? Не зачѣмъ, думается мнѣ. Не зачѣмъ потому, что всѣ дальнѣйшія встрѣчи Волина съ женщинами были, какъ двѣ капли воды, похожи на эту. Бывали, впрочемъ, и еще почище барыни.
   Такія особы прекраснаго пола, понятное дѣло, не могли улучшить взглядъ Волина на женщинъ. Это, конечно, насчастье, но это было такъ.
   Въ слѣдующей сценѣ -- я опишу сегодня Волина и на семъ покончу.
   Дальнѣйшую судьбу его -- я изображу когда будетъ время, а главное, когда я что нибудь узнаю объ этой дальнѣйшей судьбѣ: только на дняхъ распрощался съ нимъ.
   

Сцена одиннадцатая.

НЕ ВСЕ ЕЩЕ ПОТЕРЯНО! НѢТЪ!

   Таже комната, что и въ первой сценѣ; безпорядокъ огромный: на полу окурки папиросъ, рваная бумага, битая посуда. На столѣ стаканы и пустыя бутылки, картины на стѣнахъ самаго скабрезнаго свойства. При поднятіи занавѣса -- Волинъ сидитъ въ халатѣ, на диванѣ; онъ блѣденъ, растрепанъ -- словомъ видно, что не въ духѣ; передъ нимъ на маленькомъ столикѣ коньякъ въ рюмкѣ и бутылкѣ съ онымъ. Туровъ, серьезный и задумчивый, ходитъ во все время монолога Волина по комнатѣ,
   

Явленіе 1-е.

Волинъ и Туровъ.

Волинъ.

   Ахъ, Туровъ, какая скука, мертвящая скука!
   

Туровъ, (мрачно.)

   Пей и напейся, скуки не будетъ.
   

Волинъ, (пьетъ двѣ рюмки подърядъ.)

   Вотъ пью и... и толку нѣтъ! скука!
   

Туровъ.

   Эхъ! надоѣлъ, нюнитъ -- скука, да скука и на другихъ скуку нагоняетъ!
   

Волинъ.

   "Скуку нагоняетъ"! Охъ! что мы, братъ, сдѣлали изъ себя! я сказалъ, что я скучаю -- нѣтъ это еще не то выраженіе, не то. Не скука гложетъ меня, а сознаніе своей ненадобности, своей негодности, сознаніе не такъ себѣ съ вѣтру, а обставленное положительными признаками. Что это за мука! Человѣка нѣтъ во мнѣ, нѣтъ? (наливаетъ еще рюмку и пьетъ, Турову). И въ тебѣ нѣтъ! (Туровъ молчитъ) слышишь!
   

Туровъ.

   Слышу, внимаю... понимаю, (показывая ему на вино), что въ тебѣ заговорило.
   

Волинъ, (желчно).

   Да это, это заговорило! Ты мнѣ помогъ въ этомъ, ты благодѣтель мой! (про себя) Что за подлая жизнь: вино, вино и вино! Ужели вино мотивъ жизни? Куда дѣваться мнѣ? Гдѣ укрыться отъ самаго себя, отъ своей гадости? Невыносимо! Вѣдь существуютъ же радости у людей? вѣдь есть же то, про что они говорятъ: это наслажденье, это счастье! Есть лц люди въ болѣе ужасномъ положеніи чѣмъ я, для котораго все, что хорошо, что наслажденье, что счастье, носитъ названіе "ничего", "все равно"! И луна, и рѣдька, и лошадь, и женщина и скрипъ телѣги и музыка -- все равно! Ужасно смотрѣть на ликованье жизни, противно: пристукнулъ бы всѣхъ (съ озлобленіемъ и забывъ о присутствіи Турова, который продолжаетъ ходить молча и серьезно). Чего прыгаешь! Чего въ телячій восторгъ пришелъ!? И какъ это они живутъ и веселы? куда не взглянешь -- все торопится, бѣжитъ, и между этими бѣгущими есть серьезныя лица, не глупыя лица -- удивительно! Америку открыли, должно быть! идіоты! А я? я не у дѣлъ! каламбуръ справедливый въ обоихъ случаяхъ. Силы мои? силы мои, нужно полагать... (подъискиваетъ выраженіе,) полагать: вѣчнымъ сномъ почили! И вотъ онъ я -- глядите! Несчастное творенье! Неужели тамъ... не среди нашихъ, мнѣ подобныхъ, живется и дышется? какъ странно: не старъ, а старѣе дряхлаго старика! Все, что связывало съ человѣчествомъ, порвано... или же такъ исковеркано, что хуже чѣмъ порвано. А вѣдь не очень глупъ я, нѣтъ, а между тѣмъ не въ состояніи войдти въ колею жизни, приладиться, или вѣрнѣе, привыкнуть къ восхваленію, къ облюбованію -- вотъ слово,-- тѣхъ цѣлей, которыя преслѣдуются человѣчествомъ. Отчего это? Ужели -- я одинъ человѣкъ, а остальные... это... бараны? Ужели всѣ остальные, не такіе какъ я, считаютъ достойными работы, траты ума и сердца, тѣ цѣли, которыя они преслѣдуютъ? (въ глубокомъ волненіи ходитъ по комнатѣ). А если эти цѣли, въ самомъ дѣлѣ, достойны этихъ жертвъ? Тогда... тогда что же я такое! что такое я?! (отчаянно). Да что же я въ самомъ дѣлѣ?! Вѣнецъ ли творчества или же просто... просто скотъ и глупецъ самоувѣренный, наглый!!
   

Туровъ, (въ нетерпѣніи про себя).

   Скоро ли кончитъ онъ, чортъ его дери!
   

Волинъ.

   Ахъ! ахъ! какъ пусто все это и какъ эта пустота хуже... хуже смерти! Негоденъ! не надобенъ! Отвернутся всѣ... всѣ отвернутся и скажутъ: или прочь отъ насъ, ты, схоронившій свои таланты! Иди прочь ты, нагло попиравшій все, чему мы удивлялись и уважали! Иди прочь ты, развратникъ, забывшій въ своемъ горѣ о такой же твари, какъ и ты, все чѣмъ гордится и о чемъ плачетъ человѣчество! Иди! или -- ненадобенъ ты намъ -- мы вели борьбу безъ тебя -- мы и кончимъ ее безъ твоей помощи! Прочь! ты не примешь участія и въ нашихъ радостяхъ, въ нашихъ ликованьяхъ: ты надъ ними насмѣялся! О! Жалкій, презрѣнный! что сдѣлалъ я изъ себя въ порывахъ безсмысленной гордости? Для чего же я не умеръ одинъ разъ, когда я теперь умираю каждый день сто разъ! О, если бы улыбнулось... нѣтъ, не улыбнулось, этаго я слишкомъ не достоинъ, а только бы взглянуло на меня безъ злобы что-нибудь впереди! о, еслибы... Куда пойду я? что я спрошу для себя? что я знаю? что я могу? Отвернутся отъ меня эти новые люди и скажутъ: идите, докучивайте! ха! ха! Намъ, скажутъ, нужны люди дѣла, а не фантазіи! да, да -- скажутъ это! и я оплеванный, пристыженный, съ горькимъ сознаніемъ, что они правы -- пойду прочь. И... и знаній, вѣдь тоже нѣтъ никакихъ! ну что я знаю? что? я -- человѣкъ не отъ міра сего! Знаю лй я,-- куда бѣжитъ эта толпа, что ее волнуетъ, чему она рукоплещетъ? Ничего не знаю, лишь только вотъ что! (показываетъ на вино и пьетъ его -- рюмка за рюмкой) вотъ что!
   

Туровъ (про себя).

   Ухъ -- гадко, гадко и потому главное гадко, что справедливо. Уйдти, не слушать -- не могу, есть раны, раздражать которые пріятно.
   

Волинъ.

   Не омерзительно ли?! Въ этомъ, (указываетъ снова на вино) въ этомъ -- сила моя! въ этомъ значеніе жизни! въ этомъ... въ этомъ все! все дѣло и все умѣнье! (съ историческимъ хохотомъ падаетъ на диванъ). А хочется! хочется взлетѣть! хочется снова обнять весь міръ и молить его: прости мнѣ грѣшному! Дай мнѣ всѣ твои печали, дай мнѣ все зло твое -- но только прими меня, прими въ свою среду! Дай мнѣ жить, дай мнѣ чувствовать съ тобой, не гони меня, какъ паршивую овцу! (горько плачетъ).
   

Туровъ (машинально за Волиномъ).

   Не гони меня.... не гони меня, какъ паршивую овцу! (Продолжителѣное молчаніе). (Волину, силясь иронизировать). Ну! кончилъ? (Волинъ очнувшись -- удивленно разсматриваетъ старающагося смѣяться Турова). Чего ты такъ смотришь на меня?
   

Волинъ.

   Смотрю и благодарю судьбу.
   

Туровъ (та-же игра).

   За какія милости?
   

Волинъ.

   За тѣ милости, которыя она мнѣ принесла въ твоей привлекательной особѣ.
   

Туровъ.

   А что, развѣ дуренъ?
   

Волинъ.

   Г-мъ! дуренъ... привлекателенъ!-- тебѣ, твоимъ лекарствамъ обязанъ я, что... что не человѣкъ я теперь....
   

Туровъ.

   Удивлялся -- и.теперь продолжаю: всегда, и тогда когда ты искрененъ даже, я отъ тебя не слыхалъ простаго слова, а все какія то громкія, фразистыя рѣчи? Сейчасъ вотъ -- эта послѣдня фраза: "не человѣкъ я теперь" развѣ это не на эфектъ бито?
   

Волинъ (сконфуженный).

   Это... это правда и, я не знаю отчего это такъ... Мое сердце говоритъ во мнѣ просто, а умъ -- независимо отъ воли моей, будто по привычкѣ пестритъ эту простоту! Цицеронъ убитъ былъ горемъ по своей усопшей дочери, но... но онъ и въ эти минуты нашелъ возможнымъ заняться обдумываніемъ, что бы сказать покрасивѣе по этому поводу.
   

Туровъ (смѣясь).

   Ха! ха! Поѣхалъ опять! ха! ха!
   

Волинъ (смѣясь тоже).

   Поѣхалъ и не замѣтилъ, какъ поѣхалъ! ха! ха!
   

Туровъ.

   Ты говоришь: это я, который сдѣлалъ твою жизнь такою, а я тебѣ скажу, что я тебѣ ничего дурнаго не сдѣлалъ! да!
   

Волинъ.

   Это какъ?
   

Туровъ.

   А вотъ это какъ: кто-то сказалъ, что тѣ, которые объясняютъ свои чувства -- уже потеряли ихъ, а ты, ты на каждой минутѣ кричишь о своихъ страданіяхъ, о своихъ печаляхъ, да и говоришь-то ты, какъ я уже объяснилъ тебѣ -- не просто, отъ сердца, а съ какими-то выкрутасами, выкрутасами высиженными, надуманными, а это все любезный college какъ-то звучитъ искусственно, не натурально. Изломался ты весь и, прости мнѣ, я не вѣрю тебѣ, что ты страдаешь въ самомъ дѣлѣ.
   

Волинъ.

   Но неволѣ исковеркаешься, изломаешься, когда всю жизнь живешь" не какъ хочется, не такъ какъ люди живутъ, а какъ-то... чортъ знаетъ какъ! По неволѣ изломаешься весъ, когда каждую минуту жизни своей я увѣрялъ самъ себя, и увѣрялъ вовсе не съ особеннымъ успѣхомъ, что я будто бы живу, когда я не жилъ, а прозябалъ! Когда всю жизнь не дѣйствительность окружала меня, а какія-то фантастическіе призраки, какіе-то не люди, а чудища, какъ ты напримѣръ! да! Изломаешься братъ, изломаешься, когда всю жизнь проводилъ въ томъ, чтобы иллюзіи, видите-ли, создать себѣ и съ ними время проводить, съ ними жить! Да, когда кругомъ все, все!-- ложь, тутъ и самъ исковеркаешься, изолжешься! Допускалъ ли я когда свободно изливаться моимъ печалямъ, моему горю или радостямъ? нѣтъ!-- я все это прерывалъ насильственно посредствомъ иллюзій, черезъ вино, посредствомъ такихъ помощниковъ, какъ ты! И радость то моя -- любовь-то моя -- развѣ это тоже не была силою обстоятельствъ созданная иллюзія?
   

Туровъ.

   Ти-ти-ти -- договорился! Продолжай.
   

Волинъ.

   Да -- иллюзія! Теперь, когда время этой иллюзіи миновало уже, я ее себѣ удобно объясняю, да впрочемъ -- я и тогда объяснялъ ее себѣ, но только не хотѣлъ принять объясненіе за истинное: я и тогда думалъ, что не жажда ли это иного -- заставила меня придать этой женщинѣ всѣ тѣ признаки, которые характеризуютъ чистоту и непорочность? Я и тогда думалъ, не обманывалъ ли я себя? Я болѣе чѣмъ думалъ, я былъ увѣренъ въ этомъ, но... но я... находилъ пріятнымъ обманывать себя! И вотъ, вотъ, братъ, причина, почему я таковъ, почему я искозеркался, изломался! Вини меня, если можешь! смѣйся надо мной, если ты грѣху сему не причастенъ?

(Туровъ, не отвѣчая, продолжаетъ ходить).

   -- Ну что-жъ молчишь? говори.
   

Туровъ.

   И скажу! и скажу, что ты не умѣешь быть тѣмъ, что ты есть.
   

Волинъ.

   А что же я такое?
   

Туровъ.

   Ты?... ты тоже, что и я!
   

Волинъ.

   Это не объясненіе.
   

Туровъ.

   Погоди, дай договорить: ты тоже что и я, но я уже не ломаюсь, не хочу лбомъ стѣны прошибить, а ты силишься учинить сіе.
   

Волинъ.

   Все таки не понимаю.
   

Туровъ.

   Да видишь ли: я не пошелъ рядомъ съ другими людьми, когда они шли... впередъ, я... я не вошелъ тогда въ ихъ жизнь, и, очень натурально отсталъ отъ нихъ. Интересы ихъ для меня потеряли свое значеніе, и я теперь,-- не видя возможности услѣдить за ходомъ ихъ, прочувствовать, объяснить себѣ ихъ происхожденіе, развитіе,-- я теперь -- опоздавъ такъ, отставъ отъ людей, такъ и не стучу въ стѣну лбомъ и не жажду стучать! Я покорился въ силу благоразумія, въ силу необходимости, и не хочу, какъ ты обладать безразсудно храбростью и пытаться взять крѣпость, которую взять нельзя. Ай вотъ тебѣ, такъ непремѣнно хочется въ эту крѣпость, ты около нея ходить не согласенъ, ну, а посему ты и не умѣешь быть тѣмъ, что ты есть, не понимая того, что инымъ тебѣ никогда и не бывать. У тебя нѣтъ храбрости сознаться, что ты побѣжденъ; ты ломаешься самъ передъ собой, точно на сценѣ -- передъ публикой. Будь -- какъ я: покорись и покой обрѣтешь.
   

Волинъ.

   Не хочу я этого покоя! не надобенъ мнѣ онъ, нѣтъ! Этотъ покой -- это синонимъ разрыва со всѣмъ міромъ. Пускай я погибну въ безплодныхъ усиліяхъ, но я буду биться до конца жизни. Я не могу не искать свѣта, когда я вижу, вижу -- правда вдали, блескъ его. Наконецъ, я не на столько палъ нравственно... чтобы быть довольнымъ собою, чтобы успокоиться...
   

Туровъ.

   Эхъ, ужъ какъ ты надоѣлъ мнѣ, если бы зналъ -- бѣда!
   

Волинъ.

   Такъ не слушай -- уходи.
   

Туровъ.

   Да и уйду, уйду, батинька! Кисни одинъ... кисни сколько угодно.
   

Волинъ.

   Благодарю за пожеланія.
   

Туровъ.

   Чѣмъ богатъ...
   

Волинъ.

   Знаю, что инымъ чѣмъ -- ты не богатъ.
   

Туровъ,

   Изволите ядовитымъ становиться.
   

Волинъ (имитируя Турова).

   Чѣмъ богатъ...
   

Туровъ.

   Это ужъ того-съ, глупо съ. Ну да, я ухожу (уходитъ не простясь съ Волинымъ).
   

Явленіе 3-е.

Волинъ.

   Чѣмъ бы это мнѣ заняться? чѣмъ бы? хоть бы какое нибудь дѣло! ничтожное какое нибудь, но только чтобы быть занятымъ. Писательствовать не могу: грусть моя ляжетъ на каждой строчкѣ, а это больно ужъ скучно, тоскливо выходитъ. Изъ за каждаго пустяка я выхожу изъ себя и такіе вопли поднимаю, что хоть вонъ бѣги. Ну такъ что-же дѣлать? Гдѣ найдти такую работу, которая давала бы мнѣ ежедневныя, регулярныя занятія, и которая была бы не безъ пользы для человѣчества? Гдѣ ее найдти... (дверь быстро отворяется, вбѣгаетъ Радинъ -- въ сценѣ первой объяснено, кто такое Радинъ -- и бросается на шею Волину.)
   

Явленіе 3-е.

Радинъ и Волинъ.

Радинъ.

   Другъ! братъ! милый -- здравствуй! (обнимаетъ и цѣлуетъ Волина, который узналъ его -- непривѣтливо отстраняется отъ его поцѣлуевъ и объятій. Зло, презрительно смотритъ на Радина Волинъ).
   

Волинъ.

   Довольно вамъ-съ: что за восторги!
   

Радинъ, (въ недоумѣніи отходитъ и пристально смотритъ на нею).

   Вамъ-съ? что съ тобой, Борисъ! (разглядываетъ его) ты ли это? ты ли это -- всегда цвѣтущій, румяный, всегда съ улыбкой на губахъ? ты ли это?
   

Волинъ.

   Я самый-съ! да-съ, и прошу васъ (указывая ему на дверь) удалить ея отсюда.
   

Радинъ.

   Ты сердишься на меня, и ты правъ: я точно долго не везъ тебѣ деньги; но прости меня за это, прости другъ! ты знаешь, вѣдь я все, все до копѣйки, что отъ тебя получилъ, отдалъ тогда же; да, да! ты спасъ меня тогда! спасибо братъ, спасибо: я не забылъ этого и не забуду! я долго, годы цѣлые мыкался, терпѣлъ много, но... добылъ денегъ, добылъ больше гораздо, гораздо, чѣмъ я тебѣ долженъ! и все трудомъ добыто, честнымъ трудомъ, никого не обижая! вотъ тебѣ, (достаетъ изъ боковаго кармана бумажникъ) вотъ мой долгъ! мои, кровныя, трудовыя! завоевалъ ихъ, а не наслѣдовалъ! да! вотъ тебѣ (отсчитываетъ деньги и кладетъ пачку передъ Волинымъ) долгъ мой, а вотъ и проценты на него (отсчитываетъ еще пачку и кладетъ тоже на столъ), вотъ они! держи!
   

Волинъ, (равнодушно беретъ первую отсчитанную Радинымъ пачку и кладетъ въ столъ).

   Свои деньги я, конечно, возьму, а отъ уплаты процентовъ я васъ увольняю: мы не договаривались объ этомъ. (Ходитъ по комнатѣ, не обращая никакого вниманія на Радина).
   

Радинъ.

   Но ужъ это зачѣмъ (беретъ вторую пачку со стола и подаетъ ее Волину) изволь, получи! мы не дѣти: нѣжничать въ такого рода дѣлахъ...
   

Волинъ.

   Какія тутъ нѣжности? Никакихъ нѣжностей нѣтъ.
   

Радинъ (насмѣшливо).

   Да ты откуда изволилъ пожаловать сюда? изъ коихъ странъ? Скажите: процентовъ не беретъ! ха! ха!
   

Волинъ (сурово).

   Я здѣшній... здѣшній обыватель -- и все таки процентовъ не возьму.
   

Радинъ (серьезно).

   Такъ съ! такъ-съ! я вамъ причину объяснилъ, почему я долго вамъ деньги не везъ, впрочемъ вы мнѣ и не на срокъ давали ихъ, и вы все-таки изволите гнѣвагься, ну-съ -- такъ я вамъ скажу, что вы не имѣете права оскорблять меня, не принимая процентовъ -- вы должны взять ихъ! да!
   

Волинъ.

   А я все-таки не возьму.
   

Радинъ.

   Такъ я брошу ихъ здѣсь: они не мои, не мои! (разстроенный, самому себѣ) всякій трудъ требуетъ вознагражденія, а капиталъ... капиталъ есть соединенный трудъ многихъ, и онъ, долженъ взять эти проценты, (про Волина) долженъ, да! (Волину) вы не хотите взять ихъ, я тѣмъ болѣе не возьму ихъ: я не хочу вами одолжаться теперь! Я любилъ васъ, какъ друга и брата, я скорбѣлъ объ васъ, а вы меня отталкиваете, вы забываете, что насъ связывала съ вами давняя дружба, дружба, освященная раздѣломъ и горя и радости, дружба юности, вы меня отталкиваете -- и Богъ съ вами. Болѣе оскорбить нельзя! вотъ ваши деньги (кладетъ деньги на столъ) прощайте! (грустный идетъ къ двери.)
   

Волинъ, (смущенный, потерянный смотритъ ему въ слѣдъ и когда тотъ уже у самой двери, онъ бросается за нимъ и удерживаетъ его.)

   Другъ!! милый другъ! не уходи -- прости меня: я вѣдь съ ума схожу (бросается ему на шею и плачетъ) я вѣдь нездоровъ! ахъ, Боже, что это, что со мною?!
   

Радинъ, (радостный, оборачивается на его зовъ и самъ обнимаетъ его).

   Сядь, (ведетъ его къ дивану, сажаетъ и садится рядомъ съ нимъ) успокойся.
   

Волинъ, (тронутый, смотритъ ему въ глаза).

   Ты простилъ меня?! благодарю! благодарю!
   

Радинъ.

   Ты меня прости, что я, Богъ знаетъ, чего наговорилъ тебѣ, что я не принялъ въ соображеніе твое настроеніе.
   

Волинъ.

   Ахъ, другъ, я боленъ! я смертельно боленъ.
   

Радинъ.

   Вижу, что боленъ, что не хорошо боленъ, но что съ тобой, что?
   

Волинъ, (растерявшись).

   Что со мной?! вотъ вопросъ... который мнѣ... мнѣ! не приходилъ въ голову! боленъ я чѣмъ.... я.... я не знаю, чѣмъ я боленъ.
   

Радинъ, (удивленный).

   Ну да чтожъ съ тобой однако?
   

Волинъ, (машинально повторяя его вопросъ).

   Что... со мной... однако? что я боленъ -- это я чувствую, это я ужасно чувствую, но чѣмъ я боленъ... я... я... такъ... сразу -- не скажу, не могу сказать!
   

Радинъ, (задумавшись.)

   Гмъ! ну да чтожъ однако у тебя болитъ?
   

Волинъ, (послѣ нѣкотораго молчанія, вдругъ).

   Душа! душа! душа!-- вотъ что болитъ у меня. Да... я ее такъ изранилъ, я ее такъ истомилъ, что она кричитъ во мнѣ, кричитъ безъ умолку: тяжело мнѣ! страдаю я!
   

Радинъ.

   А! вотъ оно что!
   

Волинъ.

   Ужасно страдаю!...
   

Радинъ.

   Причину-то страданій выскажи мнѣ, да выскажи безъ утайки, все, все!
   

Волинъ, (задумавшись).

   Высказать все, все? Ну, а если ты..... если ты, какъ и другіе слѣпому нищему..... я вѣдь нищь духомъ, слѣпъ имъ,-- камень въ руку положишь?
   

Радинъ.

   Ты обижаешь меня такимъ предположеніемъ, да! Если во мнѣ не осталось многаго изъ тѣхъ иллюзій, которыя сопровождаютъ юность, то все-таки, скажу тебѣ, моему сердцу не стало чуждо людское горе, а тѣмъ болѣе горе друга: говори, говори все, и, если я не въ состояніи помочь тебѣ буду, то... то все-таки ты облегчишь себя высказавшись.
   

Волинъ.

   Высказываться!... да что скажу, я тебѣ? Полюбилъ я, братъ, полюбилъ какъ юноша чисто и свято, и... и надругались надъ моей любовью...
   

Радинъ, (перебивая его).

   И это "надругались" заставляетъ тебя страдать?
   

Волинъ.

   Нѣтъ: что потерялъ я эту женщину, мнѣ тяжело... тяжело было но теперь -- не это моя болѣзнь, нѣтъ: къ прежнему презрѣнію къ, людямъ, я еще озлобился, благодаря этой потерѣ и... и я запилъ запилъ съ цѣлью забыться, съ цѣлью похоронить сердце; ну... ну, запить -- то я запилъ, а забыться -- то не въ силахъ былъ, и, когда прошли муки любви и ревности, передо мной встало во всевооруженіи сознаніе своей негодности, своего полнаго одиночества! Одиночества среди людей! И вотъ онъ -- я! я, на чужомъ пиру незваный, не прошенный, мертвый среди живыхъ! А такая жизнь, жизнь безъ взгляда сочувствія, жизнь никѣмъ не понимаемая, жизнь полная чего то чужаго, напустнаго, это каторга. Каторга -- сознавать то, что дѣлаешь всѣ мерзости чуть не насильно и все-таки дѣлаешь ихъ! И нѣту силы выбиться изъ этого положенія, нѣту! (Жметъ руки Радину) тяжко мнѣ... куда не хорошо!
   

Радинъ.

   Понимаю я, бѣдный мой, тебя, понимаю! И мнѣ былъ не чуждъ этотъ мракъ, въ которомъ ты вращаешся, который втягиваетъ тебя какъ болото! Понимаю, что кругомъ тебя нѣтъ ничего, кромѣ людей этого кружка и это ты растерялся по этому: тебѣ некого позвать на помощь, какъ не отъ кого и слышать о чемъ нибудь иномъ, что внѣ этого кружка.
   

Волинъ.

   Еще другъ: я дошелъ, и горькимъ опытомъ, дошелъ то убѣжденія, что всѣ... всѣ люди, охъ, какъ не красивы, какъ гадки!
   

Радинъ.

   Всѣ! всѣ ли въ обширномъ смыслѣ этого слова? Можетъ быть всѣ, которые около тебя, гадки -- это можетъ быть!?
   

Волинъ.

   Да! да!-- Всѣ, всѣ, что около меня -- гадки... и несчастны, какъ и я. Въ виду этого ты объяснишь, почему я тебя такъ принялъ, и ты, найдешь, пожалуйста, это достаточнымъ, чтобы извинить меня?
   

Радинъ (дружески).

   Милый! тебя смутило, что люди около тебя дурны, но не приходила-ли тебѣ мысль, что пороки отдѣльныхъ личностей не даютъ логическаго права думать обо всѣхъ людяхъ дурно? Что пороки этикъ личностей не должны, слышитъ?-- не должны потрясать въ людяхъ вѣры въ человѣчество? Приходило ли это тебѣ въ голову?
   

Волинъ.

   Логика -- свойство ума, мой умъ былъ въ числѣ далеко отсутствующихъ; онъ глубоко покоился и мнѣ въ мысль не впадало тревожить его: я былъ боленъ сердцемъ и я хотѣлъ покоя для него, хотѣлъ забвенія для его памяти! Я самъ понималъ, что покоя сердечнаго я не найду въ винѣ, но... я, такъ потерялся, что схватился, безъ сопротивленія, за первое предложенное мнѣ средство убить дѣятельность духа. Обезумѣвшій отъ горя -- я не зналъ, что дѣлать, а въ эту то минуту мнѣ сказали: вотъ возможность! вотъ средство! мнѣ сказали: это помогало другимъ, это поможетъ и тебѣ, ну я, какъ утопающій хватается за соломенку, -- ухватился тоже за нее.
   

Радинъ.

   Въ такомъ средствѣ крайности не было, и если оно извинительно, то только потому, что ты былъ самъ не свой, да и кругомъ тебя были такіе же, какъ и ты бѣдами!
   

Волинъ.

   Да, да, я не видалъ выхода, я не видалъ иныхъ людей.
   

Радинъ.

   И не дѣлалъ, замѣть, попытокъ видѣть? Я вижу тебя, вижу насквозь: ты былъ юнъ, ты былъ окруженъ личностями, почему то мнящими, что онѣ титаны и въ силу этого отворачивающимися отъ всякаго дѣла, трактуя его, какъ недостойное своихъ силъ: видимая гордость, а дѣйствительная пустота! Ты жилъ среди этихъ людей и ты, прости мнѣ это, уподобился имъ! Я знаю, навѣрное знаю, что ты считалъ себя, они дѣлали тоже, обойденнымъ, не признаннымъ, неоцѣненнымъ, какъ должно! Ты былъ несчастенъ потому, что ты почти хотѣлъ этаго, потому, что тебѣ нравилось, да -- нравилось, носить этотъ ореолъ страдальца! Ты увлекся идеей, и въ сущности твое страданье резюмируется: скука, пустота! Подумай -- не правъ ли я?
   

Волинъ, (смущенный рѣзкою постановкой вопроса).

   Нѣтъ... нѣтъ... это не совсѣмъ такъ: началомъ моего горя была глубокая любовь.
   

Радинъ.

   Ну хорошо: положимъ что я не правъ! Ну, а скажи, пожалуйста, что за причина, почему тебя разлюбила эта женщина?
   

Волинъ, (рѣзко, будто довольный тѣмъ, что есть возможность кому нибудь излить свою злобу).

   Ха! ха! Ты спрашиваешь меня причину -- да никакой причины не было! Моимъ соперникомъ явился человѣкъ и внѣшнимъ образомъ худшій, чѣмъ я, и въ милліонъ разъ безнравственнѣе меня.
   

Радинъ.

   Ну! а она то что-же такое?
   

Волинъ.

   Она? она такая тварь, какой другой твари я не знаю!
   

Волинъ.

   И ты полюбилъ ее?!
   

Радинъ, (увлеченный воспоминаніями).

   Она была прелестна! она была божественно, чудно хороша! Ея лице говорило, нѣтъ -- кричало -- что эта женщина ангелъ! ангелъ во плоти! (ходитъ по комнатѣ и бормочетъ про себя: восторгъ, какъ хороша, диво, диво. Радинъ, не желая прервать сладкихъ минутъ воспоминаній -- молчитъ. Довольно продолжительное время у обоихъ тоже игра; наконецъ Волинъ останавливается и желчно, зло продолжаетъ) Да: она была удивительно хороша и удивительно развратна! Она меня бросила только потому, что я былъ бѣднѣе его!
   

Радинъ, (рѣзко).

   И ты пришелъ въ отчаяніе отъ потери такой барыни -- удивленъ! ты ради этого забвенья искалъ?! ха! ха! Бѣдный -- жалѣю я о тебѣ. хотя и нѣтъ достаточныхъ причинъ.
   

Волинъ.

   Нѣтъ причинъ? другъ, я не понимаю тебя.
   

Радинъ.

   А между тѣмъ это очень просто: ты искалъ красиваго тѣла,-- ты и нашелъ его, но ты не искалъ красоты духа, и было бы мудрено, если бы нашелъ не искавши. Женщинъ, какъ эта легіонъ; ими можно слегка поиграть, объ нихъ можно пожалѣть, но отъ нихъ нельзя ожидать, напрасно требовать тѣхъ качествъ, которыя характеризу ютъ человѣка.
   

Волинъ.

   Но вѣдь есть же, есть женщины люди? Есть же счастливцы, которые около нихъ, которые дѣлятъ съ ними жизнь?
   

Радинъ.

   Есть, другъ,-- я изъ числа ихъ.
   

Волинъ, (удивленный).

   Ты?!
   

Радинъ.

   Да, я!
   

Волинъ, (съ недовѣріемъ смотритъ на него).

   Но какъ же ты нашелъ то... нашелъ ее?
   

Радинъ.

   Да видишь другъ: я не искалъ ее среди тѣхъ женщинъ, которыми теперь хоть прудъ пруди, женщинъ, которыя нахватались верховъ и говорятъ фразами изъ этого нахватаннаго, которыя плохо понимаютъ, или лучше сказать -- вовсе не понимаютъ то про что говорятъ и у которыхъ вслѣдствіе этого такой сумбуръ и каша въ головѣ, что и самъ чортъ ногу сломитъ. Ты ихъ видѣлъ, ты ихъ видишь повсюду, но... но ихъ пѣсенка спѣта, хотя и нужно сказать, что онѣ своей распущенностью, своей нелѣпостію принесли будущему долю пользу: женщины сегодняшняго дня увидали, поняли, что безъ фундаментальнаго образованія, безъ прочныхъ свѣдѣній -- развитіе невыносимо! что тѣ готовыя фразы, которыми, какъ изъ митральезъ лупили такъ называемыя эмансипированныя барыни, были въ ихъ рукахъ не болѣе, какъ мыльные пузыри съ отвратительнымъ запахомъ. Тѣ великія идеи, которыя возвышаютъ духъ человѣка были приложены этими барынями такъ къ жизни, что они сдѣлались пугаломъ современнаго общества, а не тѣмъ чѣмъ онѣ должны были бы быть. Не возвысили онѣ, эти свѣтлыя идеи, этихъ барынь, и унизили до... до чертъ знаетъ чего. Грамадный вредъ принесли онѣ имъ жалкимъ и сожалѣемымъ! Да, ихъ не жалѣть нельзя: онѣ свѣта жаждали, но... но дѣло то въ томъ, что эта жажда была инстинктивна, а не сознательна и разумна, и это... это ихъ и погубило. Ими воспользовались разные негодяи -- одни для удовлетворенія своего сластолюбія, проповѣдуя подъ кличный "свобода" развратъ, другіе для иныхъ цѣлей; марьонетками были онѣ въ рукахъ этихъ господъ. Повторяю: спѣта пѣсенька ихъ, спѣта, и не насмѣшки, а сожалѣнія достойны онѣ. Я не искалъ себѣ подруги и въ средѣ такъ называемыхъ неземныхъ созданій, порхающихъ по житейскому морю, какъ мотылки по цвѣткамъ: я зналъ историческія причины, въ силу которыхъ онѣ неизбѣжно должны были быть такими, каковы онѣ и есть, а потому я въ своихъ поискахъ -- я и носу не совалъ къ нимъ...
   

Волинъ, (послѣ нѣкотраго молчанія).

   Историческія причины?!
   

Радинъ.

   А ты удивленъ, что онѣ существуютъ! ха! ха! Вотъ ты -- потому что не вѣдалъ о сихъ причинахъ -- ты и охотился по красному звѣрю въ англійскихъ паркахъ, а съ этой охоты съ полнымъ ягташемь домой не прійдешь.
   

Волинъ.

   Но скажи же причины эти, скажи!
   

Радинъ.

   Изволь. Напомню тебѣ нѣсколько историческихъ моментовъ: сначала Домострой съ плетью шелковою, потомъ петровская ассамблея и вслѣдъ за нею тотчасъ же велія распущенность нравовъ, обезьянничанье Запада безъ всякаго смысла и выбора, и вмѣстѣ со всѣмъ этимъ тьма суевѣрій, предразсудковъ, дикихъ обрядовъ или вѣрнѣе -- этикетовъ. Вотъ по какимъ дебрямъ брела русская женщина. Перейду къ сегодня, и перейду въ тотъ кругъ, гдѣ женщина "для поцѣлуевъ создана" -- тамъ вотъ что дѣется: за семью дверями, подъ семью печатями держутъ тамъ дѣвушку до той поры, пока она выѣзжать должна. До выѣзда въ свѣтъ ее учатъ только тому, чѣмъ она можетъ понравиться мужчинѣ, а между тѣмъ ее оберегаютъ даже и отъ взгляда мужчины! Но... она свое дѣло круто знаетъ: какихъ мерзостей она не прочитала украдкой, ночью, лежа своей пустой и праздной головкой на горячей подушкѣ; она, дѣвушка эта, вянетъ, она еще не извѣдавшая жизни, блѣднѣетъ, развращается! Въ это-то время ее везутъ на балъ, и она неопытная, жаждущая любовныхъ восторговъ, трепещущая отъ желаній -- соглашается быть женою перваго встрѣчнаго, который ей шепнулъ неприличное слово, который ей только что не противенъ. И вотъ она въ объятьяхъ этаго незнакомца, жена его! Вотъ тебѣ бракъ нашей цивилизованной семьи! А дальше что! что! Дальше у этой неразвитой, нѣжной и хрупкой женщины родится ребенокъ! Родится ребенокъ, а съ нимъ пропадаетъ ея дѣвственная прелестная грація и она прощается съ красотой прежде чѣмъ увѣдала, что такое любовь въ высокомъ значеніи этого слова, что такое счастье! И этотъ ребенокъ, явившійся на свѣтъ божій не вслѣдствіе чистой любви двухъ симпатизирующихъ другъ другу существъ, а совершенно случайно, кажется бѣдной матери какимъ-то абсурдомъ: она не знаетъ ни за чѣмъ онъ, ни что съ нимъ дѣлать...
   

Волинъ, (вздохнувъ).

   Такъ, другъ., такъ....
   

Радинъ.

   Дальше.... дальше эта женщина начинаетъ назначать роль своему ребенку, она съ нимъ показывается на улицѣ, въ экипажѣ и онъ разодѣтый, какъ собаченка у камеліи -- даетъ ей, матери, возможность думать, что объ ней говорятъ: вотъ интересная мать! какъ она граціозна съ своимъ ребенкомъ! Поэзія! ха! ха! Вотъ отъ эдакихъ то матерей и происходятъ такія дочки, какая тебѣ попалась. Эти то матери -- вышедшія за мужъ не по любви, послѣ, по примѣру развратника мужа, начинаютъ кутить во всю ивановскую сами, а дочка поглядываетъ на это, присматривается къ этому и въ конецъ концевъ дѣлается вѣрной копіей своей пріятной матушки!
   

Волинъ.

   Послушай: къ дѣвушкѣ, которую я любилъ всего этого отнести нельзя: она любила меня и.... и послѣ только.... разошлись мы.
   

Радинъ.

   Перестань!-- жажда поцѣлуя только говорила въ ней: она разсудила, что если ей пріятно цѣловаться съ тобой, то точно также будетъ пріятно цѣловаться и съ другимъ, и она предпочла его, потому что ты кромѣ поцѣлуя ничего ей дать не могъ; это было несправедливо -- но она въ высь не парила: тотъ и цѣловать ее могъ, и въ коляскѣ возить, кружевами и бархатомъ покрытою, а бархатъ такъ возвышаетъ интересную блѣдность, и въ оперу, и на балы возить. Ботъ историческая причина и твоя причина.
   

Волинъ.

   Ну, а жена то твоя что же такое?
   

Радинъ.

   А это, братъ, другое дѣло: я взялъ ее въ глуши свѣжею и здоровою, такъ называемыми развивателями и просвѣтителями не тронутою, и самъ повелъ ее къ свѣту, самъ чуть не съ азбуки передалъ ей все, что зналъ. Долго, долго не давалъ я ей читать того, чего она сама не могла понять правильно, а теперь она все читаетъ! все! И представь себѣ, нѣкоторые изъ такъ называемыхъ апостоловъ нынѣшнихъ для нее только плохіе пережевыватели, популяризаторы тѣхъ идей запада, которыя извѣстны ей изъ чтенія самихъ творцовъ ихъ! Да-съ: она подсмѣивается надъ этими, будто бы, водителями русской женщины.
   

Волинъ.

   Славную задачу, великую задачу ты другъ обрѣлъ! Я самъ мечталъ объ ней, самъ носился съ мыслью осуществить ее!
   

Радинъ.

   Ты этой задачи не осуществилъ и поэтому ты запилъ.
   

Волинъ.

   Я въ отчаяніе пришелъ.
   

Радинъ.

   А не приходила ли развѣ тебѣ мысль, что не въ одной любви спасенье? что не одна только возможность развить женщину даетъ выходъ силамъ? что есть и другія задачи въ жизни? Ты полюбилъ женщину, ты думалъ поднять ее до неба, ты осязательно убѣдился, что это невозможность, что это былъ бы напрасный трудъ, что это была бы безумная попытка -- и въ силу этого ты потерялся! ты палъ! Какая нелѣпость: ты увидалъ, что ты любилъ не то, что это было въ самомъ дѣлѣ и ты все таки пришелъ въ отчаяніе -- не понимаю. Ужели смолкли въ тебѣ всѣ тѣ призывные мотивы, которые манятъ, указываютъ честной, развитой молодости на иныя дороги! Ты неужели палъ до того, что забылъ въ чемъ смыслъ жизни, въ чемъ значеніе человѣка, гражданина!! Какое положеніе!
   

Волинъ, (уничтоженный рѣчью Радина).

   Все шло мило... все1 Отдался, весь отдался служенію мамону!
   

Радинъ.

   Ну другъ, не все значитъ потеряно: ты сознаешь, какъ это омерзительно, какъ это гадко,-- и тебѣ невыносима твоя доля, а это все, что нужно, чтобы снова подняться, чтобы снова взглянуть въ глаза людямъ гордо и смѣло и съ совѣстью чистой! Вспомни другъ, вспомни, родной мой, наши юныя, святыя бесѣды, вспомни! Вспомни, какія цѣли мы облюбовали, какихъ задачъ жаждали, къ чему стремились! Вспомни -- и возстань! Возстань во всемъ блескѣ молодости и силы, любви и чести! Входи въ жизнь подъ руку съ великими людьми, а не съ дѣвчонкой слюнявой! Къ черту плащь несчастнаго любовника и въ тогу гражданина облекись!
   

Волинъ.

   О, научи меня, научи, какъ быть! Какъ изъ этого ада и мрака выйдти къ свѣту и жизни.
   

Радинъ.

   Какъ выйдти, а вотъ какъ: перестань думать, что ты титанъ; перестань блуждать въ эмпиреяхъ и возлегать съ богами на Олимпѣ! Если ужъ тебя непремѣнно тянетъ пострадать, то продѣлай это съ человѣчествомъ, которое такъ несчастно;-- здѣсь ты по крайней мѣрѣ будешь осязать и видѣть свои страданья, а видя ихъ, ощупывая, ты въ силу этого разумно объяснишь себѣ причины этихъ страданій, а объясняя себѣ это, ты уловишь и возможность отстранить оныя! Это возвратитъ тебѣ надежду, а съ нею силу и энергію! Да! мучайся, если тебѣ это нужно, съ человѣчествомъ, войди въ его скорби и горести, работай всѣми силами ради уменьшенія ихъ, войди въ его радости и ликованья -- и вотъ тебѣ исходъ силамъ, вотъ тебѣ задача жизни! Работай ради людей больныхъ невѣжествомъ, суевѣріемъ, тунеядствомъ, рабствомъ и лѣнью, и прочими нехорошими вещами -- лечи ихъ отъ всего этого! Другъ -- оглянись: сколько высокихъ цѣлей еще не достигнуто, міровыхъ вопросовъ не разрѣшено -- все это развѣ не стоитъ работы?! Въ нашъ практическій вѣкъ плащъ Манфреда анахронизмъ, абсурдъ! Мы живемъ въ вѣкъ, когда время стало куда дорого и то, что прежде добывалось черезъ жертвы, столѣтіями -- теперь рѣшается чуть не днями! Куда ни взглянешь ты -- смотри: все наканунѣ полнаго формированія, рѣшенія вопроса, и все трепещетъ надъ массой новыхъ идей, новыхъ задачь и цѣлей! развѣ не великое, развѣ не интересное дѣло слѣдить за этимъ, какъ буря, полетомъ идей -- это уже великое дѣло, а создавать ихъ, проводить въ жизнь -- да это все чего можетъ достигнуть человѣческій геній! Развѣ такая задача недостойна тебя! Развѣ не успокоится твое тщеславіе, когда ты, идя рядомъ съ вѣкомъ, будешь стараться объ томъ, чтобы большее количество людей шли около тебя? чтобы темнота и царство разныхъ фурій оставили русскую землю, и лучи свѣта, а стало и жизнь стали бы достояніемъ не только избранныхъ, но проникли бы и въ шалашъ, и въ избу! Развѣ все это не стоитъ твоего труда?! Для чего ты знаешь больше другихъ, для чего твой умъ въ силу этого и воспріимчивѣе и гибче другихъ умовъ, если ты все это хоронишь, ища какого то забвенія! Вѣдь это нелѣпость, чепуха! Дѣла, видите ли, нѣтъ по силамъ! О, Боже! да развѣ ты геній, который, провозгласивъ міру великую правду отдыхаетъ для новыхъ идей?! развѣ! а если нѣтъ, то спустись съ Олимпа и будь честнымъ носителемъ и распространителемъ этихъ идей. Задача на видъ скромная, но въ дѣйствительности, по своимъ результатамъ, она достойна могучаго ума! Великихъ идей, общечеловѣческихъ задачъ -- ты не создашь, нѣтъ, а потому и спустись съ пьэдестала и займись честнымъ дѣломъ -- практической разработкой и примѣненіемъ къ жизни этихъ идей. Работа, правда, копотливая, но она принесетъ громадную практическую пользу, если ты правильно постановишь вопросы и безъ иллюзій отнесешься къ средѣ, въ которой ты дѣйствуешь, которую изучать хочешь. Повѣрь, что такою работой не гнушаются лучшіе общественные дѣятели.
   

Волинъ, (воодушевленный).

   Я не скажу, что новый міръ открылъ во мнѣ, но ты снялъ съ моего ума какой то покровъ, какую то паутину, что то такое, что заставило меня не помнить обо всемъ этомъ. Это все, что ты говорилъ не чуждымъ мнѣ кажется: гдѣ-то и когда-то я будто слышалъ это, но все это лежало подъ спудомъ, и ты все это вновь начерталъ во мнѣ, вновь оформировалъ! Я радъ этому! Я земно кланяюсь тебѣ за это!
   

Радинъ.

   Ботъ это такъ! вотъ за этотъ поклонъ спасибо! я вижу, что ты не совсѣмъ схоронилъ то, что когда то было предметомъ нашихъ бесѣдъ, нашихъ надеждъ! Да, живо въ тебѣ все это, и увлеченіе любовнымъ дѣломъ только на время укрыло все это отъ тебя, а теперь, теперь снова въ жизнь, снова къ свѣту -- на работу!!
   

Волинъ, (восторженно).

   Да, родной, да: къ свѣту снова! на работу, (входитъ Туровъ).
   

Явленіе IV.

Тѣ же и Туровъ.

   Къ свѣту снова! на работу! (Радину) Узнаю проповѣдь моего благороднаго друга Радина (протягиваетъ ему руку).
   

Радинъ, (холодно, протягивая ему руку)'

   Узналъ -- и прекрасно.
   

Туровъ, (насмѣшливо).

   Послѣ столь долгой разлуки зрю все еще розовымъ юношей въ курточкѣ проповѣдника...
   

Радинъ, (тѣмъ же тономъ).

   Послѣ столь долгой разлуки зрю все-таки васъ досточтимый, господинъ Туровъ, въ сапогахъ и панталонахъ злополучнаго Манфреда.
   

Туровъ.

   Польщенъ.
   

Радинъ.

   Ну -- шутки въ сторону. что подѣлываете, Туровъ?
   

Туровъ.

   Обременяю землю.
   

Радинъ.

   Нѣтъ -- не шутя?
   

Туровъ.

   Ну, если это вамъ кажется мало -- то извольте иное: я пробую, что крѣпче дѣйствуетъ на голову -- человѣческая ли глупость и злость и отъ сего происходящія послѣдствія, или виноградное вино и отъ сего происходящія послѣдствія? Пробы эти привели меня къ такому результату: магическія рѣчи вина, его софизмы и силлогизмы гораздо крѣпче дѣйствуютъ, увеселительнѣе и пріятнѣе, но послѣдствіямъ, -- людскихъ гадостей, и я, какъ вы изволили выразиться: "подѣлываю", занятъ разработкой и проповѣдью культа многогрѣшнаго Бахуса.
   

Радинъ.

   А скажите пожалуйста: изъ сравненія, свойства присущаго человѣку, себя съ иными людьми -- не приходилъ ли вамъ въ голову вопросъ: есть счастливые люди и живутъ они не такъ какъ я -- отчего же это я то въ такомъ положеніи? Не приходилъ ли вамъ въ голову такой вопросъ.
   

Туровъ.

   Не приходилъ-съ! Да и причинъ къ этому не было.
   

Радинъ.

   Значитъ вы вполнѣ довольны вашей дѣятельностію?
   

Туровъ.

   Вполнѣ-съ?
   

Радинъ, (брезгливо).

   Удивленъ-съ!
   

Туровъ.

   Не мѣшаю сему развлеченію.
   

Радинъ.

   Это не развлеченіе-съ, нѣтъ-съ! Это то, что меня смущаетъ въ вашемъ молодомъ поколѣніи...
   

Туровъ.

   Прошу пояснить: темно.
   

Радинъ.

   Извольте: много, очень много нашей молодежи нашло примѣненіе своихъ праздныхъ силъ въ увлеченіи отчаяніемъ, а это не хорошо-съ, это грустно-съ.
   

Туровъ.

   Не нравится?
   

Радинъ.

   Очень не нравится. Я понимаю васъ и отгадываю ваше вліяніе на Волина.
   

Туровъ.

   Интересно было бы слышать, какъ вы понимаете меня?
   

Радинъ.

   Понимаю какъ человѣка, который обращается съ своей душой какъ фанатикъ съ своимъ тѣломъ. (Волину) Ну, другъ, я не оставляю тебя здѣсь: ты мой! Ты мнѣ сказалъ то, чего нельзя уже взять назадъ и что обязываетъ тебя на другую жизнь. (Туровъ смѣется). Вы, господинъ Туровъ -- можете издѣваться сколько вамъ угодно -- я на это никакого вниманія не обращаю. Вашъ смѣхъ только сожалѣнія къ вамъ вызываетъ и больше ничего. (Волину). Ну другъ: "кушакъ и шапку" и идемъ, пока отсюда только, а потомъ и дальше, на другія, на новыя мѣста.
   

Волинъ, (Турову нѣжно).

   Туровъ -- полно хандрить братъ, полно... вѣдь такіе люди какъ ты нужны, а ты...
   

Туровъ, (желчно).

   И этотъ проповѣди читаетъ! Ха! ха! Да вѣдь мы съ тобой кажется другъ отъ друга не далеко ушли, кажется рядомъ шествуемъ!
   

Волинъ.

   Шествовали!
   

Туровъ.

   А теперь?
   

Волинъ.

   Теперь -- пѣть! Теперь я не хочу этой жизни, теперь я...
   

Туровъ, (перебивая).

   Да убирайся ты лгунишка, фразеръ!
   

Волинъ.

   Да, такъ: ругай меня, ругай!-- я достоинъ этого: я много загубилъ времени, много силъ потратилъ, но теперь, когда проснулась моя совѣсть..
   

Туровъ, (опять перебивая).

   Опять поѣхалъ!
   

Волинъ, (грустно).

   Ты не хочешь выслушать меня -- Богъ съ тобой! Я перенесъ много, благодаря нашей жизни и я радъ, что нашелъ выходъ изъ нея -- тебѣ онъ тоже братъ нужепч, очень нуженъ!
   

Туровъ, (про себя).

   И еще какъ! (Волину). Ну ужь это мнѣ лучше знать чѣмъ тебѣ: нуженъ онъ мнѣ или нѣтъ.
   

Волинъ.

   Вѣрно, братъ, что нуженъ.
   

Радинъ, (Волину).

   Ну идемъ Борисъ. (Турову). Прощайте, Туровъ.
   

Туровъ.

   Мое почтенье-съ.
   

Волинъ.

   Прощай братъ! Жаль мнѣ тебя...
   

Туровъ, (грустно).

   Прощай! и мнѣ тебя жаль. (Волинъ и Радинъ выходятъ. Волину). Послушай Борисъ (Волинъ останавливаете я), если ты когда нибудь вздумаешь воротиться къ намъ -- помня у тебя здѣсь другъ есть и не забудь его.
   

Волинъ, (тронутый).

   Ахъ, какъ мнѣ тебя жалко, милый! (протягиваетъ ему руку и быстро уходя вслѣдъ за вышедшимъ уже изъ комнаты Радинымъ, говоритъ): Прощай, будь здоровъ... бѣдный.
   

Явленіе V.

Туровъ, (одинъ)

   Вотъ я и одинъ остался горе мыкать... Счастливъ Борисы больше характера чѣмъ у меня! А мнѣ, послѣ долгаго проповѣдыванія раз. ныхъ отчаяній, мнѣ... трудно... совѣстно, сбйнаться въ лживости своей проповѣди... Гордъ я чертовски! Ну да пусть ѣдятъ ихъ мухи съ комарами! Благородный Редереръ!-- уйми мою тревогу и смѣна чувство горечи -- полнѣйшимъ безчувствьемъ. Ей! человѣкъ!...
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов