В стародавние годы Историческая повесть из первой половины XI века
I
Пасха в 1015 году праздновалась 10 апреля. Весна в этом году была ранняя, и к Святой земля покрылась густым травяным ковром, а на деревьях распустились листья.
К Светлому празднику прибыли в Киев бояре из разных концов святорусской земли и привезли великому князю Владимиру поклоны, поздравления и подарки от его сыновей. Над городом плыл колокольный звон, и под этот звон стекались на княжеский двор бояре, мужи, отроки, гости и городские старцы [Бояре -- старшие члены великокняжеской дружины, мужи -- младшие, отроки -- прислуга мужская, гости -- купцы, городские старцы -- городские старожилы].
Несмотря на праздник и на весёлый вид города, у большинства бояр лица были печальные и озабоченные. Уже около года великому князю неможилось, а в последние месяцы он слабел с каждым днём. На заутрене он часто обращался к боярам и отрокам, прося их поддержать его. На его величавом, хотя и исхудавшем, лице с прямым и тонким носом, с большими тёмными глазами, с густыми бровями, с откинутыми назад седыми волосами и с густой, волнистой, частью седой, но всё ещё тёмно-русой бородой было заметно сильное утомление. Но иногда в глазах великого князя появлялся тихий свет -- он выпрямлялся во весь свой богатырский рост, поднимал голову, утомлённое лицо его светлело, и тогда от всей его величавой фигуры веяло неземной мощью и святостью. По случаю нездоровья великий князь после заутрени не звал к себе никого разговляться: разговлялись у митрополита. Но, невзирая на своё нездоровье, хлебосольный князь устроил днём "почестей пир".
К 12 часам каменный терем на княжьем дворе был наполнен народом. Из великокняжеских дружинников явились, правда, немногие, потому что большинство ушло с князем Борисом на печенегов, но собрались бояре, присланные Ярославом Новгородским, Брячиславом Полоцким, Глебом Муромским, Святославом Древлянским, Мстиславом Тмутараканским и Станиславом Смоленским. Собрались и бывшие проездом в Киеве гости новгородские, болгарские с Камы, варяжские, греческие, а также старцы из разных городов: Чернигова, Любеча, Василева, Перемышля, Червеня и других городов. Был посол и от князя Бориса, привёзший весть, что печенеги ушли от пределов земли Русской, так что Борису приходится идти в глубь их страны.
Наконец около полудня вышел из опочивальни Владимир в сопровождении митрополита Михаила-грека, дочери и старшего по рождению из князей Святополка, который приехал из своей волости Вышгорода, неподалёку от Киева. Похристосовавшись со всеми, князь попросил митрополита помолиться и занял великокняжеское место у главного стола, приглашая всех садиться.
Собравшийся на пир служилый люд говорил о походе Бориса на печенегов, а на дальних столах шёпотом высказывалось сожаление о болезни великого князя. Скоморохов и музыкантов на пиру не было: лишь пели два старца, гусляр и бандурист. Скоро невесёлый пир окончился, и усталый Владимир удалился в опочивальню.
Вечером пришли к нему берестовский иерей Иларион и любимый боярин Владимир Горисвет.
-- Слаб я стал, -- обратился князь к Илариону, -- и недолга уж жизнь моя.
-- Не отчаивайся, -- отвечал Иларион, -- за тебя найдутся молитвенники. У кельи, в которую я удаляюсь для поста, молитвы и дум, вырыл себе пещеру инок Антоний. Он родился в Любече, откуда пошёл на Афон, в землю греческую, принял там пострижение и пришёл теперь под Киев молиться, молить Бога о построении здесь обители. Он молод, но мудр и праведен, и молитва его угодна Богу. Молись, и он и я будем молиться за тебя, княже, и пройдёт немощь твоя, да и лечцы твои искусны и с помощью Божией...
-- Лечцы мои, -- отвечал Владимир, -- правда, успокаивают меня, но я знаю, что жизнь моя уже недолга. Так, значит, угодно Богу. Я молюсь, но не о продлении жизни, а о прощении великих грехов моих: огнём жжёт душу мою прежняя лютость моя языческая...
-- Княже, ты сделал то, чего не могла сделать твоя премудрая бабка Ольга, -- возразил горячо Иларион. -- Ты дал народу свет Христов, веру праведную, веру греческую! Ты смыл с себя праведной жизнью во Христе прежнюю нечисть языческую. Бог избрал тебя рукою Своею, чтобы крепить веру Христову там, где, по предсказанию апостола Андрея Первозванного, должен воссиять великий град христианский и укрепиться вера Христова! Бог простил тебя и возвеличил на все времена. Ты сравнялся с апостолами, просветив светом Христовым страну необъятную.
-- Все люди славят тебя, -- добавил Горисвет, -- ты построил город, оградил землю от врагов и разбойников, ты ли не защитник бедных? Всякий находит суд и правду у тебя!
-- Спасибо вам на добром и ласковом слове, -- ответил Владимир, -- но не затем я вас звал, чтобы вы хвалили меня, а чтобы вы помолились за меня в эти светлые дни. Просите Бога наставить меня, кому мне отдать престол киевский. Жизнь моя на исходе, и я молю Бога, чтобы после смерти моей не было смут, чтобы брат не восстал на брата. Сердце моё лежит к Борису, но Святополк старший в роду...
-- Княже, -- сказал Горисвет, -- Святополк окружён ляхами и попами латинскими, а людям не люба вера латинская. Сам знаешь, что Святополк разума не великого, и жена его, Клотильда, польская княжна, овладела им. Люди знают об этом, видят это и ропщут. И если бы Святополку достался киевский великокняжеский престол, Русь стала бы волостью ляшской. На то ли ты укрепил и возвеличил её, на то ли ты дал ей веру православную?
-- Твои любимые сыновья Борис и Глеб, -- заговорил Иларион, -- не от мира сего. Для них уготованы славные венцы небесные, а не земные, для земного же владычества есть у тебя сын Ярослав, муж мудрый, к книжной мудрости ревнивый, вере праведной преданный, твёрдый, в словесах искусный, о волости своей радеющий.
-- Ярослав горд, -- ответил Владимир задумчиво, -- горд, как Рогнеда, мать его! На гордыню его ропщут люди в Новгороде, гордыня принудила его и отложиться от меня...
-- Не от тебя, княже, -- возразил Иларион, -- а получив известие о твоей немощи и боясь, что Святополк овладеет столом киевским, Ярослав не хотел подчиниться ему...
-- Молитесь да думу думайте, -- проговорил опять Владимир. -- На Фоминой седмице я со двором перееду в Берестово [Берестово -- летнее пребывание св. Ольги, а затем Владимира святого. Село это находилось под Киевом на том месте, где была и Аскольдова могила], и там будем вместе совет держать...
II
На следующий день у Владимира была беседа со Святополком. Святополк, внук Святослава, наружностью напоминал своего деда: во всей его фигуре чувствовалась лихость. Однако кто узнавал князя ближе, тот убеждался, что его лихость была более показной, кажущейся, чем действительной. Святополк был хвастлив и лжив и старался всех перехитрить, но он не обладал для того достаточно проницательным и живым умом, а потому обыкновенно его планы наперёд разгадывались другими и разрушались. Да и в тех случаях, когда другие ему подсказывали действительно хитро и осторожно обдуманный образ действий, он не умел следовать ему.
Встретив по-родственному Святополка, Владимир начал журить его за влияние на него жены, заговорил о намерении его тестя Болеслава подчинить Польше Русь, о кознях духовника его жены латинского епископа Рейнберна, который мечтал о подчинении Руси папе. Святополк выслушивал поучения отца не возражая, а когда тот кончил свою речь, стал говорить о том, как его самого преследуют несчастья и зависть других, начал уверять Владимира в своей сыновней преданности, в любви к братьям, которые, по его словам, без всякого основания отвечали ему подозрениями и недоброжелательством. Наконец, словно ненароком, заговорил о наследовании киевского великокняжеского стола, но Владимир прервал его:
-- Я пока жив. Бог вразумит меня на последок дней, кому дать киевский стол, и кому из сыновей я дам этот стол, того надлежит слушаться всем остальным братьям. А теперь поезжай с Богом к себе в Вышгород, кланяйся жене своей, помни мои наставления...
Великий князь благословил Святополка... Тот удалился недовольный, раздумывая, что сказать жене и Рейнберну, которые решительно требовали от него добиться в эту поездку от Владимира признания его наследником великокняжеского стола.
От отца Святополк отправился в хоромы сестры своей Предславы, у которой застал Горисвета и послов от братьев: Ярослава Новгородского -- старого Скалу и от Глеба Муромского -- боярина Хвалибоя. Он вошёл было с мыслью склонить на свою сторону сестру, но, увидев у неё Горисвета, который не раз обличал его перед отцом в неправде, и послов, сказал сестре, что зашёл проститься с ней перед отъездом. Горисвет, Хвалибой и Скала хотели уйти, чтобы не мешать разговору, но Предслава удержала их. Святополк понял, что сестра, решительный характер которой он знал, не намерена вступать с ним в переговоры, и, простившись с нею, удалился. У выхода с великокняжеского двора поджидал его великокняжеский тиун Якша.
-- Вижу, -- сказал ему шёпотом Святополк, -- все против меня. Поп Иларион и старый волк Горисвет хотят всей землёй править, но у моего тестя, князя Болеслава, рати много. Не увидят ни Борис, ни Ярослав стола киевского! Но всё зависит от тебя: на твою преданность я полагаюсь.
-- Неужели, княже, ты мог в этом сомневаться?
-- Да, -- проговорил князь. -- Однако здесь разговаривать нам опасно. Я пойду вперёд, чтобы не видели нас вместе, но и ты не мешкай.
На третий день Пасхи Владимир принимал послов своих сыновей. Он наделил их подарками и приказал ехать по местам.
-- Может быть, -- говорил он им на прощанье, -- скоро я созову всех своих сыновей в Берестове, куда поеду на Фоминой.
Когда послы собирались уезжать, Предслава позвала Скалу.
-- Передай, -- сказала она, -- брату Ярославу, что я, Иларион и Горисвет помним о нём... Прощай!
Во вторник на Фоминой Владимир переехал в Берестово. Весна была тёплая, ясная, и Владимир почувствовал себя значительно лучше. Каждый день вечером он подолгу советовался с Иларионом и Горисветом о делах Русской земли; говорили не раз и о наследнике, но окончательно назначить преемника Владимир не решался, желая прежде поговорить с Борисом.
10 июля прискакал в Берестово гонец от Бориса с известием, что печенеги скрылись в степях и что князь, не найдя их и считая дальнейшие поиски бесполезными, возвращается назад. Владимира ободрила эта весть, он почувствовал себя лучше прежнего и с нетерпением ожидал сына. Но вдруг 14 июля великому князю сделалось дурно. Он старался не подавать вида, шутил с окружающими, однако ночью ему стало ещё хуже...
Утром 15-го Владимир исповедался у отца Илариона, приобщился Святых Тайн, принял таинство елеосвящения и тихо, творя молитву, почил... Великого равноапостольного просветителя Руси не стало!
Иларион, Горисвет и Предслава, опасаясь, что Святополк, узнав о кончине Владимира, ещё до прибытия Бориса силою овладеет великокняжеским столом, решили не разглашать сразу печального события и перевезли тело в Киев ночью. Бояре согласились на это решение и велели тиунам и холопам молчать о случившемся. В Киев к митрополиту и попу Анастасу были посланы письма, в которых Иларион просил их приехать в Берестово по случаю неожиданной кончины великого князя. Они поторопились приехать. Митрополит приехал, отслужил панихиду по почившему и вместе с Анастасом вернулся в Киев с тем, чтобы ночью ожидать в Десятинной церкви прибытия тела великого князя. Когда они уехали, Горисвет послал к конюшенному тиуну Якше, чтобы распорядился поставить лошадей, но его не оказалось в Берестове: холопы его сказали, что он отправился в Киев за овсом...
Поздно вечером Предслава призвала к себе четырёх отроков. Она вручила им письма к Ярославу и Борису с извещением о кончине отца. Предслава предостерегала отроков, чтобы они никому не говорили, куда и зачем едут...
III
Старый-престарый гусляр Андрей, которого народ звал вещим и песни и игру которого любила слушать сама Ольга, жил в Берестове в избе, построенной для него по приказанию этой мудрой княгини. Часа три спустя, по кончине Владимира святого к Андрею пришёл Горисвет и рассказал о случившемся.
-- Горе нам, -- ответил Андрей, -- закатилось солнце красное земли Русской! Кто ж теперь будет править нами, кто сядет на стол великокняжеский?
Горисвет говорил о Борисе.
-- Праведный князь Борис, любим он народом, -- заметил Андрей, -- но чую я, что не он будет на столе киевском. Святополк поднимет руку на братьев своих, и Борису с ним не управиться, если ему не поможет Ярослав.
-- И я так думал, старче, -- сказал Горисвет. -- Положили мы с боярами не разглашать о кончине Владимира, перевезли ночью тело его в Киев, в Десятинную церковь, а тут авось подойдёт Борис, а потом и Ярослав, и тогда Святополку уж трудно будет овладеть столом киевским.
-- Дай Бог, чтоб так сталось, -- ответил Андрей. -- Но думается мне, что у Святополка есть свои люди на княжеском дворе и он скоро узнает о кончине Владимира, свет великого князя.
-- Как же быть, Андрей?
-- Надо скорей известить Бориса и Ярослава.
-- Княжна Предслава пошлёт к ним гонцов с письмами, лишь бы Святополк не захватил гонцов...
-- Старец Григорий теперь в Смоленске, -- заговорил Андрей, -- я пошлю к нему сына Егория: пусть Григорий известит Ярослава... Другого сына пошлю к Борису. И если Святополк захватит гонцов Предславы, авось доедут мои... Есть у меня тут ещё верный человек, пошлю его к князю Глебу...
-- Добро сделаешь, старче, -- проговорил Горисвет и потом с глубокой грустью добавил: -- Много мы с тобой, Андрей, видели на своём веку, много было светлых дней, но были и тёмные, тяжкие, а Русь всё вынесла. И если раньше она так много вынесла, то теперь, когда почивший великий князь просветил её светом христианским, вынесет она, конечно, бедствия ещё горшие... но всё же сердце у меня сжимается.
-- Время наступает тяжкое, боярин, что и говорить: после лета солнечного тёмная осень с бурями, но, даст Бог, как ни стары мы с тобой, а доживём до новых светлых дней.
-- Дай-то Бог, -- вздохнул Горисвет, -- а теперь прощай, старче, поеду к княжне Предславе, а гонцов, если можешь, пошли.
После ухода Горисвета Андрей позвал двух сыновей и племянника Ивана и, объяснив им, что случилось, сказал, чтоб они скорей собирались в путь.
Не успели Егорий с Иваном отъехать и версты от Берестова, как увидели всадника в одежде великокняжеского тиуна.
-- Кто бы это мог быть? -- спросил Егорий, обращаясь к Ивану.
-- Кому же быть в самом деле, -- отвечал тот, зорко всматриваясь. -- Уж не Якша ли? Якша и есть!
-- И впрямь Якша. Уж не к Святополку ли едет с вестью о кончине великого князя? Верно, что так, и, наверное, спросит нас, куда и зачем, а свернуть некуда...
-- А знаешь что: скажем, что мы едем в Любеч. Старец-то Андрей, отец твой, ведь родом из Любеча, ну и скажем, что он послал нас туда к родным.
-- Да пора-то страдная, не поверит.
-- Скажем, что брат Андрея, дядя Семён, недомогает и что Андрей послал нас к нему.
-- Недомогает... Что ж напрасно о недомогании говорить... Но уж близко мы подъехали, будь по-твоему. Сдерживать коней не годится, иначе он может подумать, что мы от него скрываемся, и не поверит словам нашим.
Они подъехали к Якше, когда тот обернулся и спросил их:
-- А вы куда?
-- В Любеч, в Любеч, милость твоя Якша.
-- В Любеч... Ведомо ли вам, что сталось в Берестове? -- заговорил Якша, испытующе смотря на них.
-- Неведомо.
-- Неведомо? Бояре с Предславой скрывают, но я думаю, что сыну и племяннику Андрея ведомо. От других скрывают, но старец-то Андрей у Предславы и Горисвета в милости всегда был: от него не скрыли!
-- Ничего нам неведомо, Якша, -- твёрдо сказал Иван.
А зачем же вы путь в Любеч держите?
-- По своим делам... Чего пристал! -- сказал нетерпеливо Иван. -- Едем по своим делам и в толк не можем взять, чего ты от нас хочешь.
-- Ну, успокойся, -- ответил Якша. -- Ишь какой прыткий! А если верно, что вам ничего неведомо, так знайте, что великий князь Владимир преставился, что Предслава с боярами, со старой лисой Горисветом и с другими скрывают кончину великого князя от народа, потому что сами хотят править землёй Русской. Ведомо ли вам всё это?
-- Вечная память праведнику великому князю Владимиру.
-- Вечная память, -- сказал Якша. -- Но Предславе и Горисвету с боярами не удастся то, что они задумали. По праву старшего стол великокняжеский принадлежит доброму и разумному князю Святополку. Может, и старец Андрей помогать будет Предславе и Горисвету с боярами, может... Но увидите, что не будет по-ихнему. И польский король, тесть Святополков, и папа римский, и кесари помогут Святополку, и если вы впрямь едете в Любеч, разглашайте всем по дороге, что отныне великий князь на Руси, на столе киевском, -- Святополк, старший сын. Святополк добр и щедр; если послужите ему, он вознаградит вас, без милости не оставит.
-- Это уж его княжеское дело, -- ответили Иван с Егорием.
-- А зачем вы в Любеч-то едете? -- опять спросил Якша.
-- Брат старца, -- заговорили Иван и Егорий, -- Семён в Любече живёт, и занемог старец. Ну, Андрей и послал нас к нему.
-- А откуда же стало ведомо Андрею, что брат его в Любече занемог? Во сне, что ли, видел?
-- Не во сне, -- быстро ответил Иван, -- а помнишь, на прошлой неделе купцы из Любеча на ладьях в Берестово и Киев проезжали: вот они-то и привезли весточку. Пора-то страдная, сразу отлучиться нельзя было, да и теперь не отлучились бы, но старец Андрей всё настаивал, чтоб ехать скорей. А ты, милость твоя Якша, куда путь держишь?
-- Правду ли вы мне говорите или нет, не знаю, а я вам правду скажу: еду к великому князю. Здесь неподалёку его стан, хотите -- поезжайте со мною.
-- Время дорого.
-- Ну, как хотите, а если бы послужили ему, он не забыл бы вас. Еду я к нему, но вот и село: надо здесь старика Сороку повидать.
-- Кланяемся, -- ответили Егорий с Иваном.
Остановившись в селе, у избы Сороки, о котором говорили, что он по-прежнему привержен к вере языческой и занимается волхвованием, Якша вошёл к нему в избу. А Ивану с Егорием удалось уехать незамеченными и проехать бором к Вышгороду так, что Святополк остался в стороне. Но за Вышгородом ночью они наскочили на ватагу пьяных людей: это были воины Святополка, которые, загуляв в Вышгороде, не пошли с ним к Киеву, а затем, сказав, что они отправляются догонять Святополка, пошли на деле грабить соседние деревни и сёла.
-- Умирает, а может, уж и умер ваш князь Владимир, -- кричали они, нападая на мирных людей. -- Теперь на великокняжеском столе будет наш князь Святополк! Подавайте-ка добро ваше, -- погулять хотим!
Наткнувшись на эту ватагу, Егорий с Иваном насилу отделались от них, да и то благодаря находчивости Ивана, уверившего пьяных, что они с Егорием посланы Святополком и Якшей в Любеч и Смоленск.
-- Но и горько же будет земле Русской, -- сказал Егорий, когда они порядком отъехали, -- если Святополк овладеет великокняжеским столом!
-- Овладеть, может, и овладеет: некому теперь в Киеве постоять за великокняжеский стол, -- ответил Иван. -- Старец Андрей, отец твой, сказал, что, может, и пошлёт нам Господь кару и будет Святополк править землёй, но милость Господня велика, не допустит он гибели Руси, и скоро правлению Святополка придёт конец. Якша говорил, что Святополку помогут и ляшский князь, и папа римский, и кесари, но не повернулся его язык сказать, что Бог поможет! Бог не поможет Святополку, а Бог сильнее всех. Бог поможет Ярославу и Глебу, для которых мы везём вести. Бог поможет и нам свершить благополучно путь!..
До Любеча они ехали трое суток. Ехали быстро, неутомимо, делая небольшие остановки, чтобы только дать отдых лошадям.
В Любече гонцы отдохнули несколько часов, зашли к своему дяде старцу Семёну и к настоятелю одной из церквей любечских отцу Никодиму, к которому их направил Иларион, а также к родителям Антония Печерского, жившим в этом городе. Они советовались с отцом Никодимом, говорить ли людям о кончине великого князя, рассказав о случившемся с ними на дороге и об опасности, какая грозит со стороны Святополка.
-- Пусть так, -- ответил отец Никодим, -- а всё же вы пока не разглашайте о кончине великого князя. Придёт время -- люди узнают. А то вы скажете, что великий князь преставился и что Святополк овладел столом, а может быть, Господь Бог не допустит этого, -- к чему напрасно смущать людей? Если же вы скажете, что великий князь преставился и что неизвестно, кому достанется стол великокняжеский, то могут пойти среди людей разные кривотолки, а люди разбойные, узнав, что нет на столе великого князя, осмелеют и начнут смущать народ.
Того же мнения был и старец Семён, а потому в пути до Смоленска Егорий и Иван хранили тайну, а на расспросы, куда и зачем они едут, отвечали, что держат путь в Смоленск по делам торговым.
Из Любеча они выехали под вечер и ехали берегом реки. Было около полуночи, когда они услышали крики. Оказалось, что на византийских купцов, возвращавшихся из Смоленска на Киев в Царьград, напали разбойники. Егорий с Иваном, бросившись на разбойников неожиданно для них с тылу, помогли обратить их в бегство. Когда разбойники бежали, купцы, кланяясь Егорию с Иваном и благодаря их, спросили:
-- Кто вы такие, добрые витязи, и куда путь держите?
Те сказали.
Старший из купцов велел принести Егорию и Ивану подарки, но они стали отказываться. Купцы, однако, стояли на своём и просили не обижать их отказом.
-- Если так, -- наконец сказал Иван, -- то мы возьмём от вас только бусы для наших жён. А вы лучше, прибыв в Любеч, зайдите к отцу Никодиму и пожертвуйте на храм Божий.
-- Пусть будет по-вашему, -- ответили купцы, -- но, не покормив, мы уж вас ни за что не отпустим.
-- За это спасибо: есть хочется, да и отдохнём с вами немного.
С рассветом они тронулись дальше. День и ночь прошли для них благополучно, но на второй день пошёл проливной дождь. Почву размыло, и ноги лошадей вязли в грязи. Местами приходилось сходить с лошадей и вести их за повод. Но всё же ночью на седьмые сутки они поспели к Смоленску. Въехав на один из холмов, окружавших город, Егорий сказал:
-- Вон видишь, брат Иван, Смоленск-то! Смотри, какой он при месяце красивый.
-- Красивый, что и говорить, но не краше Киева, да и Днепру здешнему куда до нашего! -- ответил Иван.
-- Сказывают, что и Новгород велик и красив, и река там, говорят, тоже большая, и идёт она в большое озеро Нево, а озеро это прямо к морю Варяжскому подходит. Старец-то Григорий оттуда родом. Сказывал, что зимы там лютые, но и люди крепкие и отважные: ни холода, ни моря не боятся, а море-то Варяжское сырое да сердитое... Хотел бы я там побывать, -- проговорил Егорий.
-- Ну, что ж, поезжай в Новгород со старцем Григорием.
-- Сам знаешь, домой надо возвращаться! Не будь пора страдная, не пустил бы тебя одного в Ростов: там меря -- обычая звериного, Бога не знает...
-- Не тужи, Егорий, Бог поможет, доеду, а может быть, Григорий даст мне кого-нибудь в подмогу. А тебе надо в Смоленске попытать, не поедут ли купцы на ладьях в Киев: по течению скоро доедешь.
-- Дело говоришь...
-- Бусы-то свези моей жене и передай с поклоном. Скажи, что до Смоленска вместе доехали счастливо, даст Бог, счастливо доеду и до Ростова и вернусь...
Они въезжали в город. Собаки подняли лай.
-- Что за люди? -- окрикнул их ночной сторож.
-- К старцу Григорию-гуселыцику, -- отвечали они.
-- А вы-то кто такие да откуда?
-- Из-под Киева, из села Берестова, от старца Андрея-гуселыцика к старцу Григорию.
-- Старец Григорий у боярина Стрелы, да теперь ночь, чего беспокоить боярина ночью!
-- Ну что ж, мы подождём тут с тобой, да скоро и утро наступит.
Действительно, утренняя заря уже загоралась.
-- Да, утро близко, -- сказал сторож, -- поведу я вас к терему боярскому, там подождём, авось кто-либо выйдет. Так говорите, что из-под Киева. Долго ли в пути были?
-- Семь суток.
-- Больно уж скоро вы ехали!
-- Ехали скоро -- это верно! Сам знаешь, пора-то страдная, -- ответил Иван, -- дома надо быть, а между тем его (он указал на Егория) отец, а мой дядя, Андрей-гусельщик, послал нас по делу важному и спешному к старцу Григорию. Вот мы и торопились: и весть-то нужно скорей доставить, да и домой скорей возвращаться...
Уже рассветало, когда сторож подвёл их к боярскому терему. На дворе терема залаяли собаки. Сторож из боярских холопов подошёл к калитке и через оконце спросил:
-- Кто там?
-- Да вот два молодца, сказывают, что из-под Киева к старцу Григорию приехали, -- ответил ночной сторож.
-- Из Берестова, от старца Андеря-гусельщика к старцу Григорию, -- сказали Егор и Иван.
Сторож отворил калитку и, оглянув прибывших, повёл их в свою сторожку, и они, утомлённые, присев на лавки, сейчас же заснули. Но недолго пришлось им отдыхать: через час, не более, их разбудил старец Григорий.
Они низко поклонились старику, а он обнял и поцеловал их:
-- Что вас, молодцы, сюда привело? Какие вести привезли? Что старец Андрей?
-- Старец Андрей благодарит Бога за дарованный ему долгий век, -- отвечали они, -- шлёт тебе поклон и велел сказать тебе, что великий князь Владимир свет Святославович преставился...
-- Вечная ему память, вечная память великому князю праведному! -- произнёс Григорий, осеняя себя крестным знамением. -- Когда же преставился великий князь?..
-- Поутру семь суток тому назад...
И они рассказали Григорию, как в Киеве захотели скрыть смерть Владимира, как поступила Предслава и как старец Андрей, обсудив всё с Горисветом, послал одного из сыновей к Борису.
-- А вас ко мне? -- спросил Григорий.
-- Меня, -- ответил Егорий, -- к тебе, чтобы ты дал знать Ярославу, а его, -- указал он на Ивана, -- в Ростов к Глебу...
-- Подождите тут, -- сказал Григорий, -- я схожу к боярину Стреле. Дело важное.
-- Должны мы тебе сказать ещё, старче, -- начал Иван, -- что неподалёку от Киева встретили мы тиуна Якшу. Допытывал он нас, куда и почто мы едем. Мы не сказали ему доподлинно, а ответили, что едем к дяде Семёну в Любеч, что посланы к нему Андреем проведать о здоровье его. А Якша и поведай нам, что он едет к Святополку, что Святополк идёт к Киеву... А как обогнули мы Вышгород, встретили пьяных воинов Святополковых, которые сказывали, что Святополк пошёл уже к Киеву...
-- Горе земле будет от Святополка, -- ответил Григорий, -- горе. Вы тут теперь подождите, сейчас позовут вас.
В боярских покоях, куда пригласили гонцов, они подкрепились и отдохнули. В полдень их позвали к боярину Стреле.
-- Весть горькую привезли вы, -- сказал он, -- старец Григорий сам поедет сегодня же в Новгород к князю Ярославу, а вы оба поезжайте в Ростов к Глебу.
Егорий ответил, что ему надо возвращаться в Берестово и что в Ростов пойдёт один Иван.
-- Поезжай, -- сказал Стрела, -- кланяйся старцу Андрею. Тебе, Иван, я дам человека, чтобы указал дорогу в Ростов, а сам поеду к нашему князю Станиславу повестить ему о кончине великого князя. Князю неможется. Хворый он у нас и слабый и в последнее время совсем изболелся. Как бы его эта весть не добила, а не сказать ему нельзя: от князя таить невозможно...
В тот же день Иван отправился с одним из людей Стрелы в Ростов к князю Глебу. Егорий поплыл на купеческих ладьях обратно в Киев, а Григорий поехал в Новгород.
Весть о кончине Владимира потрясла больного Станислава, и он через несколько дней скончался.
IV
Мы оставили Якшу, когда он входил в избу Сороки. Хозяина, однако, не оказалось дома.
-- Где же муж твой? -- спросил Якша у старухи, жены Сороки.
Та, низко кланяясь, ответила:
-- У князя Святополка.
-- У князя! Не у князя, а у великого князя, -- поправил её Якша. -- А Святополк-то где?
-- Не знаю сама-то, не знаю. Только заря занялась, как разбудили нас люди Святополковы, мужа позвали к нему... Сейчас сын-то наш придёт и укажет тебе дорогу к князю... Да вот и он, лёгок на помине, -- сказала старуха.
Вошёл парень лет двадцати пяти, и Якша велел проводить его к Святополку.
Святополк расположился вёрстах в пяти от Киева, в лесу. Сюда и привёл Якшу сын Сороки. Якша торжественно объявил Святополку о кончине великого князя и о тайных приготовлениях к его похоронам в Десятинной церкви.
-- Что же делать? -- ответил раздумчиво Святополк. Он кликнул отрока и велел позвать к себе в шатёр своих ближайших бояр и латинского попа, который был у него в стане.
Латинский поп Фридрих, худой и высокий, родом лях, сложив руки точно для молитвы и возведя глаза к небу, сказал:
-- Тебе, княже, по праву старшего принадлежит стол киевский! Ты знаешь от бискупа Рейнберна, как благоволит к тебе папа, и, конечно, он не оставит тебя без королевского титула. Но ты спрашиваешь: что теперь делать? Против тебя ведутся козни. Младшие хотят быть выше старшего! Люди властолюбивые хотят, чтобы великий князь был игрушкой в их руках, и, зная, что ты никому не позволишь приказывать себе, хотят оттолкнуть от тебя народ, который любит тебя. Итак, что же делать? Папа римский за тебя, а за кого он, тот будет победителем. По моему разумению, тебе следует поступить так. Сегодня ночью, как сказал почтенный и преданный тебе слуга твой Якша, тело Владимира будет поставлено в Десятинную церковь. Не надо мешать этому! Оставим Горисвету и Илариону распоряжаться сегодня, как они хотят, завтра же ранним утром ты с дружиной входи смело в Киев, иди в великокняжеский терем, принадлежащий тебе по праву, и объяви народу, что люди властолюбивые хотят скрыть кончину Владимира, ибо сами желают править землёй, но ты им этого не дал сделать... А ты, слуга верный и преданный, -- обратился латинянин к Якше, -- вернись в Киев и предуведоми народ о замыслах Горисвета и Илариона. Да и у вас, бояре, есть в Киеве родственники и знакомые: действуйте через них, подготовляйте народ, распространяйте слухи о доброте, мудрости и щедрости великого князя Святополка, оклеветанного врагами его перед киевлянами. Прав ли я, верно ли я говорю?
-- Прав, верно, -- ответили бояре.
-- Так и поступим, -- воскликнул Святополк, -- а теперь, отроки, дайте браги и мёду! Выпей с нами и ты, Якша, слуга мой верный и преданный! В Киев ещё успеешь. Ты будешь теперь боярином моим! Выпьем за боярина Якшу! Позвать сюда волынщиков и гуселыциков!
-- Мой совет, княже: не зови их, -- сказал латинянин. -- Если бы народ узнал о музыке в стане твоём, когда умер твой отец, он осудил бы тебя.
-- Ты прав, мудрый Фридрих, -- ответил Святополк.
К вечеру Якша вернулся в Берестово. Он сказал, что ездил в Киев за овсом.
В полночь бояре осторожно спустили на верёвках из верхних клетей обёрнутое в ковёр тело Владимира и поставили на сани [санями вто время назывались не только сани нашего времени (розвальни), но и возки]. Тихо тронулось печальное шествие к Киеву. Впереди шёл с крестом Иларион. Певчих не было. За гробом шли Предслава, Горисвет, бояре и отроки. Во втором часу шествие подошло к Десятинной церкви, у которой было встречено митрополитом и Анастасом. В церкви была совершена лития.
Уже с вечера ходили по Киеву слухи, распущенные приверженцами Святополка, о кончине Владимира, о том, что смерть его скрывают и что ночью тело его будет поставлено в Десятинную церковь. К утру эти слухи охватили весь Киев, и народ толпами стекался в Десятинную церковь, чтобы поклониться телу равноапостольного. Недвижно лежал Владимир посреди церкви на возвышении, покрытом ковром. Лицо его дышало святостью. "Знатные плакали, -- говорит летописец, -- как по заступнике земли своей; убогие -- как по заступнике, кормителе своём..."
В 7 часов утра приехал в Киев Святополк с дружиною и направился прямо к великокняжескому терему.
-- Чтоб не подумали люди, что я корысти ради хочу овладеть великокняжеским столом, я раздам бедным всё великокняжеское добро, -- сказал он и велел открыть столы для бедных, а сам пошёл в гридницу, где собрались латинянин Фридрих и любимцы Святополка, чтобы посоветоваться, как предотвратить козни братьев.
-- Как твой тесть поступил со своими братьями, как Болеслав чешский со своими, так и тебе надлежит. Твоё право на великокняжеский стол, и ты должен отстаивать это право, -- сказал латинянин. -- Скажи, Лешко, -- обратился он к боярину, родом ляху, -- как поступил Болеслав ляшский.
-- Он убил братьев своих, -- ответил Лешко.
-- Таким же образом, -- добавил латинянин, -- поступили и Болеслав чешский, которого зовут Рыжим, и папа не осудил ни Болеслава польского, ни Болеслава чешского, ибо они отстаивали своё право.
-- Я подумаю, -- сказал Святополк, -- а теперь поеду с тобой, Фридрих, к митрополиту и в Вышгород. Вас же, Якша и Чёрный, с дружиною и воинами оставлю править в Киеве. Люди боятся войны, они не хотят споров между братьями, и они признают меня. Но жду я беды из Новгорода. С Борисом и Глебом хлопот много не будет, но Ярослав -- хитёр, в книжной мудрости искусен.
-- Ярослав не опасен теперь: у него вражда с новгородцами. Так писал оттуда латинский патер бискупу Рейнберну. Поговорим с бискупом, он решит, как быть с Ярославом, -- ответил латинянин.
Святополк ничего не ответил. Он думал, по-видимому, о чём-то другом. Немного погодя он медленно проговорил:
-- Подождём и с Борисом, и с Глебом. Я отправлю сейчас к Борису письмо... Враги мои уж, вероятно, известили о кончине отца. Я напишу ему, что занял великокняжеский стол, как принадлежащий мне по праву... и добавлю, что хочу жить с ним по-братски, в любви и дружбе. Он поверит. Я объявлю об этом народу, который любит его, и они успокоятся за него... Глебу я напишу, что Владимир болен и зовёт его. Узнав о кончине Владимира, Ярослав и Глеб могут соединиться, а потому Глеба надо позвать поскорее сюда... Сейчас я отправлюсь к митрополиту и о том, что услышу от него, скажу вам...
От митрополита Михаила-грека Святополк и Фридрих вернулись в хорошем настроении духа.
-- Митрополит, -- заявил Святополк, -- желает мира и признал вполне естественным, что я, как старший, добиваюсь великокняжеского стола. Он и Анастас слышали, что Владимир желал завещать престол Борису, но не успел этого сделать... Впрочем, они сами думают, что Борис не будет добиваться великокняжеского стола, узнав, что я занял его.
-- А ты не верь их сладким речам, княже, -- сказал Якша.
-- Не верь, -- поддержали и другие.
-- Увидим, -- ответил Святополк. -- Итак, в Вышгород, а на вас, Якша и Чёрный, надежда моя, что вы успокоите людей, если их будут смущать враги мои!
V
Поздней ночью приехал Святополк в Вышгород. На княжьем дворе все уже спали, кроме нескольких холопов, ждавших возвращения князя и бискупа Рейнберна. О княгине доложили князю, что она занемогла и легла почивать.
Вышгородский княжеский терем был деревянный, но прочной и красивой постройки. Этот терем был выстроен святой Ольгой: княгиня более других городов любила Вышгород. Теперь здесь на всём лежал польско-литовский отпечаток, слышалась ляшская речь.
В те далёкие времена между русским и ляшским языком разница была небольшая, да и в обычаях русских и ляхов, этих двух столь родственных народов, различия большого не замечалось, но уже тогда обозначилась разница в характерах этих двух народов, долго потом боровшихся за главенство в славянском мире. Уже и тогда, хотя это было до формального разделения церквей (1054 г.), римское духовенство смотрело на папу не столько как на представителя духовной власти, сколько как на земного властелина и, утверждая веру по латинскому обряду, подчиняло народы светской власти папы, стараясь вносить в жизнь этих народов римско-германские взгляды. Германский император, действовавший заодно с папой, выставлялся католическим духовенством как глава всех государей.
Лишь только Святополк вошёл к себе в опочивальню, как к нему явился Рейнберн в сопровождении приехавшего вместе со Святополком Фридриха.
-- Приветствую тебя, великий князь, -- сказал Рейнберн, полный человек средних лет с гладковыбритым лицом и с лукавыми прищуренными глазами.
-- Я от имени папы римского благословляю тебя. Всего два дня тому назад гонец привёз мне из Кракова присланное из Рима письмо: в нём папа шлёт тебе привет и выражает уверенность, что ты достигнешь того, чего достоин. Папа, как видишь, не ошибся! Ты уже великий князь! Благодари папу: он помог тебе мудрыми советами, он поддержит тебя и в дальнейшей борьбе с братьями, которые, конечно, будут стараться вырвать у тебя великокняжеский стол. О, этот новогородец Ярослав! Положим, его же люди теперь против него, но всё же бойся его! Итак, папа во многом помог тебе и ещё поможет, когда это потребуется, но не забудь же своих обещаний. Теперь ты в долгу у папы!
-- Я помню, -- ответил Святополк, и по лицу его промелькнуло едва заметное недовольство. -- Я умею держать своё слово.
-- Без папы, -- продолжал между тем хитрый Рейнберн, -- ты никогда не достиг бы великокняжеского стола, хотя он и принадлежит тебе по праву. Кстати, что сказал тебе ваш митрополит?
Святополк передал Рейнберну разговор свой с митрополитом и Анастасом, сообщил, что они относятся вполне сочувственно к его исканиям великокняжеского стола.
-- Но помни, князь, -- сказал Рейнберн, -- что и митрополит и Анастас на твоей стороне, пока за тобой сила: они всегда будут на стороне того, в чьих руках власть. Пошатнётся твоё положение -- и они отвернутся от тебя, да и то помни, что они греки, а русское духовенство не на твоей стороне: оно на стороне Ярослава. Ты видел Илариона?
-- Нет, не видел, и, конечно, он не станет искать встречи со мной...
-- Всё-таки ты должен повидаться и с ним, и с Горисветом, и Предславой. От них в Киеве всё зло. Братья твои рассеяны, с ними легко будет справиться, но за Предславу, Горисвета и Илариона постоят киевляне. Помни это... Ну, да потолкуем ещё завтра: ты, я вижу, устал с дороги...
На следующий день утром в гриднице собрались Святополк, его жена Клотильда, Рейнберн и Фридрих. На губах у Клотильды, женщины высокого роста, с умным взглядом голубых глаз, змеилась презрительно-недовольная усмешка.
Святополк сидел понурив голову и пил пиво из большого ковша.
-- Тут дело первой важности, а он не может обойтись без вина и пива! Его, старшего брата, лишают законного права, а меня и детей хотят лишить всего... Что ж я, польская княжна, для того шла за тебя замуж, чтобы быть под властью братьев твоих? Не потому ли и выдал меня отец мой за тебя, что ты уверял, что будешь великим князем? Отец мой скоро будет уж не князем, а королём, а его дочь и внуки сидят на скудном уделе! Хорош муж!..
Святополк ничего не ответил, лишь ещё ниже опустил голову.
-- Слаб ты духом, князь, -- заговорил Рейнберн. -- Клотильда женщина, а мужественнее тебя, и мужественнее потому, что сильна её вера в могущество папы и друга его императора Генриха II. На чьей стороне папа, тот и будет победителем, а кроме папы, за тебя и император, и тесть твой, князь польский, а народ всегда идёт за победителем.
Тогда встал Святополк. На побледневшем лице его менялись злоба и тяжёлая грусть. Он заговорил взволнованно:
-- В недостатке мужества меня ещё никто не упрекал и, думаю, никогда не упрекнёт. Много ли было людей мужественнее и отважнее деда моего Святослава, а я вышел в него...
Святополк прошёлся по гриднице.
-- Да, в недостатке мужества не меня упрекать. Что ж? Посмотрим-посмотрим, одолеет ли меня хитрец новгородский, а что касается Станислава Смоленского, Святослава Древлянского, Бориса и Глеба...
-- Первым делом, -- перебил Рейнберн, -- надо избавиться от двух последних.
-- Ты знаешь, как поступили с братьями тесть твой Болеслав польский и Болеслав чешский... -- вставила Клотильда, -- и ты должен поступить так.
Святополк снова сел и задумался. Присутствовавшие следили за ним с беспокойством.
-- Будь по-вашему, -- заговорил он наконец. -- Отроки, позвать сюда бояр Путяту и Горясера и боярцев Тольца, Еловита и Лешка.
-- Привержены ли вы ко мне всем сердцем? -- обратился к ним Святополк, когда они вошли.
-- Можем головы свои сложить за тебя, -- ответили бояре.
-- Ты, Путята с Тольцем, Еловитом и Лешком идите на Альту к Борису, а ты, Горясер, взяв своих людей, держи путь на Муром к Глебу. Не говорите никому о том, что я приказываю вам сделать... Уберите братьев моих Бориса и Глеба...
Бояре и боярцы вздрогнули, но ни слова не проронили. Молча поклонились они и вышли из гридницы.
-- Не медлите, -- крикнул им вдогонку Святополк, -- поезжайте сегодня же! -- И, обращаясь затем к Рейнберну, жене и Фридриху, спросил: -- Довольны ли теперь?
-- Такого мужа я люблю, -- ответила Клотильда. -- Я впрочем, и не сомневалась в тебе!
-- Помни, что папа и тесть твой Болеслав поддержат тебя, -- сказал Рейнберн, возводя очи к небу.
На следующий день в Десятинной церкви состоялось отпевание и погребение тела почившего великого князя. Несколько дней спустя в великокняжеский терем переселились из Вышгорода жена Святополка Клотильда, опекун Рейнберн, патер Фридрих, все бояре Святополковы и челядь. Однако вскоре Клотильда с опекуном Рейнберном и ляшской челядью уехала в Краков к своему отцу Болеславу. С Клотильдой уезжал и Рейнберн, Фридрих же должен был остаться при Святополке для руководства им и сообщения в Краков о ходе дел, причём в случае надобности предполагалось выслать Святополку подмогу из Кракова.
Немного спустя после этого отъезда к великому князю был позван Якша.
-- Дивлюсь, -- начал Святополк, -- что нет ещё вестей, особенно от Путяты. От Горясера, правда, пока ещё и не может быть: до Глеба далеко. Но всё-таки... Боюсь, как бы люди, которые любят этих князей, узнав об убийстве их, не восстали против меня...
-- Так зачем же говорить людям, -- ответил Якша, -- что ты приказал убить их. Будем говорить, что мы не знаем, кто их убил, что ты за всех отвечать не можешь.
-- Мне кажется, -- как бы не расслышав слов Якши, заговорил Святополк, -- мне кажется, что Бориса и Глеба можно было оставить. Они не опасны...
Затем князь в раздумье проговорил:
-- Опаснее Ярослав. Надо подумать о нём: он хитёр... Что скажут Судислав Псковский, Брячислав Полоцкий, Станислав Смоленский и Святослав Древлянский? Мстислав опасен... Правда, он далеко; он на одном конце, а Ярослав на другом, и где он -- никому точно не известно. Ему с Ярославом не перекликнуться. Станислав хворает, есть даже слух, что он умер. Судислав и Брячислав Ярослава не любят. Я уверен, что они не помогут ему. Мог бы пойти ему на помощь Святослав, да он не из смелых.
-- Главное, -- перебил Якша, -- чтобы в Киеве не было козней против нас и чтобы киевская дружина, которая пошла с Борисом на печенегов, не восстала против тебя. А раз она останется без Бориса, то что же ей делать, как не примкнуть к тебе? Ты должен, конечно, осыпать её милостями. Вот только старый волк Горисвет дичится нас и вместе с Предславой и Иларионом мутят людей.
-- Подожди, справлюсь я и с этим осиным гнездом -- Берестовым. Пока же нельзя его трогать. Пускай говорят: вот, мол, как великодушен Святополк, коли даже своих явных врагов не трогает! Но придёт время -- и я рассчитаюсь с ними. А что касается жены моей Клотильды и Рейнберна, то это очень хорошо, что они уехали. Люди косо смотрят на Рейнберна и на ляшскую челядь. Как ты думаешь, Якша, не распустить ли слух, что я развожусь с Клотильдой?
-- Нет, -- ответил, подумав, Якша, -- не нужно. Если бы этот слух дошёл до твоего тестя, то у него явилось бы подозрение, что ты и впрямь хочешь отделаться от неё и от него, а ведь он тебе нужен: без борьбы с Ярославом дело не обойдётся.
-- Да, но ведь он может и не узнать.
-- Слухом земля полнится, да и Фридрих тут при тебе. Разве тебе не известно, что он всё сообщает в Краков?
-- Пожалуй... Да, Фридрих стоит над моей душой, но придёт время, когда я и от него, и от Рейнберна, и от Болеслава избавлюсь! Но вот что, Якша, я слышал, что ты оттягал у кого-то огород.
-- Это тебе, княже, вероятно, на меня Фридрих наклеветал. Он хочет оттолкнуть тебя от меня...
-- Может быть... Впрочем, это твоё личное дело. Можешь делать что тебе угодно, но теперь, пока мы ещё не укрепились, надо быть осторожным. Отдай этот огород, если даже он по справедливости и твой. Я не оставлю тебя без вознаграждения теперь же... Потом, когда мы укрепимся, бери всё у кого захочешь.
-- Будь по-твоему, княже, -- ответил Якша, -- хоть огород и по справедливости мой: пусть возьмут его, но ты меня, скудного, не оставь без вознаграждения за эго лишение...
VII
Был знойный июльский день. Краем дремучего бора медленно двигалась небольшая дружина; впереди ехали два всадника. Один из них -- широкоплечий рыжий детина с квадратным загорелым лицом и короткой бородой -- обтёр красным платком лицо и обратился к своему товарищу, худощавому всаднику:
-- Да, Еловит, скоро наше дело покончится. Получим мы награду от великого князя и погуляем с тобой знатно. Давно уже жаждет душа моя настоящего веселья.
-- И я рад погулять, Путята, -- отвечал сухощавый с заметной грустью, -- да работа мне в этот раз не по сердцу. И сам не разберу, что со мной: Бориса ли мне вдруг жаль стало, Святополку ли служить не по сердцу, просто ли неможется мне... Хоть и стыдно признаться, но уж открою тебе душу по-товарищески. Не первое это будет наше с тобой дело, а в первый раз смущается душа моя. И всё мне на ум приходят речи попа Еремея о грехе да о душе да о будущей муке разбойников...
Путята захохотал:
-- Знал бы князь, какие у тебя мысли, не выбрал бы себе в слуги для такого важного дела эдакую бабу слюнявую. Не наказание Божие ждёт нас, а награда великого князя. А Борис ли, Ярослав подвернулся под руку -- не всё ли равно? Придёт очередь Святополка -- и его в землю отправим и плакать и вздыхать не будем. Одначе, -- добавил он после минуты молчания, -- пора нам поспешать, как бы кто не упредил нас.
-- И мне, брат Путята, подозрительны показались те два молодца, что повстречались на рассвете, хотя они и показывали грамоту, будто от князя Святополка. Да куда бы он посылал их по нашему пути?
-- Да, жаль, что пропустили мы их, -- хмурясь, промолвил Путята. -- Надо поспешать.
До их цели оставалось часа два езды.
На высоком берегу реки Альты шумела и волновалась княжеская дружина. Люди спешно разбирали шатры, складывали походное имущество на возы, седлали коней. Дружина готовилась к спешному отъезду. Лишь несколько шатров оставались нетронутыми. У одного из них стоял высокий красивый юноша. Глаза его грустно смотрели на шумную толпу, окружавшую его. Из толпы вышел высокий старик в богатой боярской одежде.
-- Выслушай, княже, последнюю нашу речь, -- проговорил он. -- Не видишь ли ты перста Божия в том, что мы вовремя предуведомлены о грозящей тебе опасности, хотя гонцам и трудно было опередить посланных Святополком. Ты был любимым сыном Владимира, великого князя нашего, и тебе, надежде и любимцу народа, сулил он передать престол свой. Помни это. Справиться с посланными Святополка -- пустая задача. Скажи слово -- и ото всей их дружины следа не останется. Надо будет -- все мы ляжем на этом поле, а тебя сохраним для Руси...
-- Благодарствую, бояре и ратники, за любовь и верность вашу, -- отвечал Борис. -- Но не для борьбы со своими братьями, не для пролития родной крови был я главою вашей дружины. Шёл я с радостью на печенегов и для защиты родного края от басурман не жалел ничьей жизни... Теперь же дело другое. Не могу я идти с мечом против брата. Да будет воля Господня! Идите, друзья мои! Я остаюсь -- и да исполнится судьба моя!..
Толпа бояр опять зашумела, заволновалась. Слышны были разные крики: одни не хотели покидать Бориса, другие говорили, что позорно сдаваться Святополковым слугам; были и такие, что вслух возмущались слабостью Бориса, находя его речи подобающими монаху, но не витязю.
Тем временем слуги спешно собрали походное добро боярское, и после трогательного, грустного прощания почти вся дружина двинулась на север...
Остался Борис с несколькими преданнейшими отроками. Ночь надвигалась. Одна за другой на тёмно-синем небе загорались бледным светом звезды. Было тихо. Непонятная грусть чувствовалась в природе, и такая же грусть легла на сердца преданных отроков. Они чувствовали, что эта ночь была последней в жизни их любимого князя и, возможно, в их собственной.
Тихо сидели они у шатров, прислушиваясь к каким-то звукам, похожим не то на конский топот, не то на шум деревьев. Разговоров не было слышно, хотя никто не спал. Всякому в эти минуты вспоминалось самое дорогое. Князь Борис один не думал о прошлом: он молился, молился за душу горячо любимого отца; молился о ниспослании себе силы и твёрдости для перенесения без ропота всего предназначенного ему волей Господней...
Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, лёгкий звук оружия, осторожный шёпот. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатёр показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдёрнуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку и отдёрнула её.
-- Путята! -- прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. -- Путята, остановись, послушай, за кого он молится!
-- Помилуй, Господи, и сжалься над омрачённой душою брата моего Святополка, -- явственно доносилось из шатра, -- и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грех их; не ввергни их в вечную геенну огненную!
-- Нет, Путята, я не могу, -- прошептал опять взволнованный голос, и обе тени тихо отошли.
Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в души людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели не двигаясь.
Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашёл за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полы, они устремились к постели князя. Путята занёс кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.
-- Георгий, это ты, верный друг мой? -- воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.
Убийцы зажгли огонь. Дрожащий пламень светильника осветил два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь -- сам князь.
-- Ты прав, Еловит, -- проговорил Путята. -- Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна! С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур да поросят. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.
-- И впрямь жив, -- боязливо и вместе радостно ответил Еловит. -- Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезём его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, ещё и смягчится его сердце, и не захочет он брать Каинова греха на душу.
-- Ну что ж, завернём его во что-нибудь да и в обратный путь.
Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было всё залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатёр, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатёр, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на тёмной шее убитого отрока что-то блестящее.
-- Золотая гривна, -- пробормотал он, -- вот бы и забыл. -- Он дёрнул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком осталась у него в руках.
-- Ну, моё дело покончено, -- вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, -- теперь едем.