Книговод

Торги

Ан-Ский Семен Акимович


С. А. Ан--скій.

РАЗСКАЗЫ

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія H. Н. Клобукова, Литовская, д. No 34.

1905.

  

ТОРГИ.

I.

   Урядникъ доѣлъ послѣдній блинъ, усердно вытеръ грязнымъ полотенцемъ губы и поспѣшно всталъ.
   -- Ну, пора, пора, Назаръ Ивановичъ! не рано!-- проговорилъ онъ съ почтительной настойчивостью.
   Назаръ Ивановичъ поднялъ на него осоловѣлые отъ усердной ѣды глаза, съ нѣкоторымъ усиліемъ проглотилъ кусокъ и проворчалъ съ неудовольствіемъ:
   -- Не дави... поспѣешь!..,
   И, уткнувшись въ тарелку, принялся опять не спѣша ѣсть.
   Назаръ Ивановичъ Шпетный былъ человѣкъ лѣтъ подъ 50, приземистый, коренастый, съ короткой шеей, мѣднокраснымъ лицомъ съ крупинками и рѣдкой рыжеватой бородкой. Небольшіе сѣрые глаза глядѣли холодно и сурово изъ-подъ рыжихъ бровей. Мясистый носъ казался искусственно прилѣпленнымъ къ лицу. Вообще, вся неуклюжая, но крѣпкая фигура Шпетнаго была какъ бы вырублена неискуснымъ мастеромъ изъ сырого дуба. Урядникъ, напротивъ, былъ тщедушный человѣчекъ съ плоскимъ, мизернымъ лицомъ и свѣтлой козлиной бородкой.
   Въ комнатѣ, большой, низкой и грязной, находилось еще одно лицо: жена Шпетнаго, высокая, худая, некрасивая. Она пекла блины.
   Урядникъ больше не настаивалъ. Перекрестившись, онъ отеръ цвѣтнымъ платкомъ вспотѣвшее лицо и обратился степенно къ хозяйкѣ:
   -- Покорно благодарствуемъ, Агафья Максимовна,-- за хлѣбъ-соль, за блины!..
   -- Что-жъ вы такъ мало, Лука Кузьмичъ?
   -- Благодарствуемъ: сытъ. Больше душа не принимаетъ,-- отвѣтилъ еще степеннѣе урядникъ и добавилъ съ любезностью:-- а блинки ваши отмѣнные, первый сортъ!
   -- А то бы еще парочку скушали, право?-- сдѣлала послѣднюю слабую попытку хозяйка.
   -- Нѣтъ, благодарствуемъ! не невольте!-- произнесъ урядникъ уже тономъ огорченья.-- Поздно... восемь часовъ!-- добавилъ онъ, посмотрѣвъ на часы.
   -- А тебѣ дать еще?-- спросила Агафья Максимовна мужа.
   Назаръ Ивановичъ отрицательно помоталъ головой, доѣлъ послѣдній блинъ, обильно напитанный масломъ, грузно поднялся и налилъ изъ стоявшей на столѣ бутылки двѣ рюмки.
   -- Пей!-- приказалъ онъ грубо уряднику и выпилъ свою рюмку.
   Урядникъ выпилъ и проговорилъ съ нѣкоторой тоской:
   -- Э-эхъ, пора бы ѣхать...
   -- Чего ты торопишь?-- спросилъ его спокойно, съ оттѣнкомъ презрѣнья Шпетный.-- Самъ говоришь, становой въ Лыскинѣ ночевалъ,-- значитъ, раньше полдня и не жди его. Торопитъ! Еще насидишься тамъ, ажъ тошно станетъ...
   -- Такъ-то такъ, а все-жъ какъ бы чего... Дѣло подневольное...-- отвѣтилъ тоскливо урядникъ.
   Назаръ Ивановичъ истово, но безучастно перекрестился и обратился къ женѣ;
   -- Агафья, ступай, погляди, запрегъ ли Митька, да узелокъ на дроги положи!
   Хозяйка вышла и скоро вернулась съ извѣстіемъ, что все готово.
   -- Я тамъ, може, два, а може, и три дня пробуду. Смотри, чтобъ здѣсь порядокъ былъ. Митьку, смотри, одного въ лавкѣ не оставляй!-- приказалъ ей строго мужъ, и, не прибавивъ даже "прощай", вышелъ изъ дому.
   Урядникъ, попрощавшись съ хозяйкой, послѣдовалъ за нимъ.
   У воротъ стояли крѣпкія дроги, съ желѣзнымъ ходомъ, запряженныя здоровымъ, сытымъ жеребцомъ. Шпетный усѣлся и далъ возлѣ себя мѣсто уряднику.
   -- Э-эхъ, Назаръ Иванычъ... надо бы, знаешь, того... надо бы съ собой фляжечку захватить, право... чтобъ тамъ не покупать...-- заволновался вдругъ урядникъ.
   -- Ну-ну, и безъ тебя знаю, что надо. Садись!-- отвѣтилъ спокойно Шпетный и, ткнувъ пальцемъ въ небольшой узелокъ, лежавшій на дрогахъ, прибавилъ:-- Тутъ все есть.
   -- А-а!.. ну-ну!..-- пробормоталъ поспѣшно, не то обрадовавшись, не то сконфузившись, урядникъ и сѣлъ.
   Шпетный потянулъ вожжи, лошадь рванулась и скорой рысью побѣжала по ухабистой деревенской улицѣ. Встрѣчные крестьяне и крестьянки сторонились и торопливо кланялись не столько уряднику, сколько своему кабатчику Шпетному, который считалъ лишнимъ отвѣчать на эти поклоны.
   За околицей начались поля. Дорога сѣрой лентой тянулась между высокими стѣнами спѣлыхъ колосьевъ. Кое-гдѣ по степи крестьяне косили хлѣбъ. Іюльское солнце стояло уже высоко и обѣщало жаркій день.
   Шпетный усѣлся плотнѣе, вытащилъ изъ кармана черный картонный портъ-табакъ съ изображеніемъ гвардейца на крышкѣ и сталъ скручивать толстую папиросу.
   -- Еще, може, и дарма ѣдемъ, може, еще и попрячутъ скотину,-- промолвилъ онъ какъ бы про себя и передалъ портъ-табакъ уряднику.
   -- Не! не попрячутъ!-- отвѣтилъ спокойно и самоувѣренно урядникъ.-- Становой еще вчера туда урядниковъ и сотскихъ послалъ, чтобъ на мѣстѣ заарестовать скотину.-- Не попрячутъ, не!
   -- А какъ думаешь, нашего брата много туда набьется?-- спросилъ послѣ нѣкотораго раздумья Шпетный, изподлобья взглянувъ на урядника.
   -- Надо думать, немного,-- отвѣтилъ урядникъ -- Мало публиковали: не знаетъ никто, что продажа... Д-да. Може, два, альбо, много, три купца наѣдутъ -- не больше. Такъ надо думать...
   Шпетный не былъ окончательно успокоенъ доводами урядника, но ничего не сказалъ и задумался, опустивъ глаза въ землю. Урядникъ глядѣлъ по сторонамъ съ тоскливымъ недоумѣніемъ.
   Верстъ за пять отъ Дашковки, деревни, куда ѣхали купецъ и урядникъ, ихъ нагнали бѣговыя дрожки, на которыхъ сидѣлъ высокій, рослый молодой человѣкъ, съ здоровымъ, веселымъ лицомъ, одѣтый въ новенькую кожаную куртку на красной подкладкѣ.
   -- Мое поштенье! Назаръ Ивановичъ! Лука Кузьмичъ!-- закричалъ онъ еще издали.
   Шпетный оглянулся и съ нескрываемой досадой остановилъ лошадь.
   -- А-а, Лещукъ! Егоръ Романовичъ!-- воскликнулъ сладко урядникъ.
   -- Куда Богъ несетъ?-- спросилъ весело Лещукъ, сразу остановивъ свою лошадь.
   -- А тебя куда несетъ?-- отвѣтилъ сурово вопросомъ Шпетный.
   -- Меня? А кто его знаетъ!-- воскликнулъ безпечно Лещукъ, пожавъ плечами.-- Говорятъ, дорога-то въ Дашковку идетъ? а? добавилъ онъ, весело разсмѣявшись, и, соскочивъ съ дрожекъ, сталъ сильно и сладко потягиваться.
   -- По какимъ дѣламъ?-- продолжалъ допрашивать Шпетный сухо, съ неудовольствіемъ.
   -- Какія тамъ дѣла!-- воскликнулъ еще безпечнѣе Лещу къ.-- Болтаютъ люди, будто въ Дашковкѣ дивчатъ хорошихъ много, вотъ я и ѣду сватать себѣ невѣсту...
   И онъ громко расхохотался.
   -- Балагуръ!..-- проворчалъ сердито Шпетный и отвернулся.
   -- Э-эхъ, Назаръ Ивановичъ, Назаръ Ивановичъ!-- заговорилъ насмѣшливо и укоризненно Лещукъ.-- Вѣчно ты съ твоимъ лукавствомъ! Ну, скажи на милость, зачѣмъ тутъ хитрить? Не знаешь, за какими дѣлами въ Дашковку ѣду? Чу-удакъ ты, ей-Богу! Ха-ха! ты, должно, думалъ, что тебѣ одному вся скотина достанется...
   -- Тьфу! будь ты неладенъ!-- оборвалъ его Шпетный.
   -- Ну-ну! Вотъ ты и разсердился. А я вотъ, смотри, даже радъ, что тебя встрѣтилъ. Ей-Богу!
   -- Чего?
   -- Компанія, веселѣй...
   -- Мало тебѣ отъ меня веселья будетъ...
   -- А-а, не говори!-- не смутился Лещукъ.-- Если мало будетъ веселья, то и опасливости зато меньше. Сунься-ка одинъ своей душой въ деревню,-- накладутъ тебѣ въ бока такъ, что не унесешь. Народъ бѣдовый...
   -- Это правильно,-- вставилъ свое замѣчаніе урядникъ серьезно, съ оттѣнкомъ огорченья.
   -- На то и ѣдешь: накладутъ -- унесешь,-- отозвался Шпетный уже безъ злобы и погналъ лошадь.
   Скоро открылась Дашковка.
  

II.

   Дашковцы при объявленіи воли бунтовались... По деревнямъ разнесся слухъ, что воля, читанная въ церкви, не настоящая; что настоящая воля, по которой крестьянамъ должна безъ выкупа отойти помѣщичья земля, перехвачена, утаена и подмѣнена помѣщиками и что кто согласится принять уставную грамоту, тому настоящей воли во вѣки не видать. Въ Дашковкѣ слухъ этотъ нашелъ благодарную почву и сразу превратился въ глубокую вѣру. И сколько ни бился съ дашковцами мировой посредникъ, не могъ онъ ихъ убѣдить принять "голые шпили" и "каменюки" вмѣсто пахотной земли. Такъ и остались дашковцы при однѣхъ усадьбахъ.
   Стали дашковцы въ ожиданіи "истинной воли" арендовать землю у помѣщика. Проходили годы, въ народѣ продолжали ходить слухи и легенды "насчетъ земли" и "передѣла", прислушивались къ этимъ толкамъ и дашковцы, но имъ представилась возможность ждать осуществленія своей завѣтной мечты совершенно съ иной, болѣе реальной стороны. Помѣщикъ ихъ давно померъ, и единственной владѣлицей помѣстья осталась бездѣтная и безродная старушка-помѣщица. Кто ея прямые наслѣдники? Конечно, тѣ, которые цѣлые вѣка служили ей и ея предкамъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, думали дашковцы, руководствуясь своей логикой и своими понятіями о справедливости. Въ этой вѣрѣ поддерживала ихъ -- искренно или преднамѣренно -- и помѣщица, повторявшая имъ часто тономъ упрека: "Вѣдь послѣ моей смерти все ваше будетъ"! Мѣстный "аблакатъ" подтвердилъ эту вѣру статьей закона.
   Но едва только померла помѣщица, крестьяне увидѣли, что они не будутъ наслѣдовать землю. Ихъ первое робкое слово въ этомъ смыслѣ было встрѣчено грознымъ окрикомъ. Полетѣли, куда слѣдуетъ, бумаги, отношенія, увѣдомленія о смерти помѣщицы такой-то, не оставившей наслѣдниковъ. Но не успѣли еще эти бумаги дойти до главнаго центра, откуда должны были вернуться обратно въ деревню въ формѣ "предписаній", какъ неожиданно нашелся наслѣдникъ. Наслѣдникъ былъ дальній, съ довольно сомнительными правами, но человѣкъ опытный и со связями. Онъ ловко и энергично повелъ дѣло.
   Потерявъ надежду на наслѣдство, дашковцы стали ходатайствовать, чтобы имъ отвели въ надѣлъ, на выкупъ, часть помѣщичьей земли. Свое ходатайство мотивировали они тѣмъ, что во время освобожденія ихъ насильно и незаконно заставили отказаться отъ надѣла, навязавъ имъ негодную землю вмѣсто пахотной.
   Три года тянулось дѣло. Дашковцы это время сѣяли, отказываясь платить, ожидая со дня на день "бумаги", что земля имъ "надрѣзана". Но, несмотря на это безплатное пользованіе землей, дашковцы все больше нищали. Постоянная лихорадочная тревога отбила крестьянъ отъ труда и хозяйства. Адвокаты и аблакаты выматывали послѣднюю копейку.
   Ходоки за ходоками отправлялись въ городъ, потомъ въ губернію съ "бумагами". Но темные ходоки стучались не въ тѣ двери, куда надо было, подавали не тѣ бумаги, какія надо было, пропускали сроки, не соблюдали формальностей, понимали въ обратномъ смыслѣ лаконическіе отвѣты разныхъ чиновниковъ и, къ довершенію всего, большей частью наталкивались въ городѣ на спившихся кляузниковъ, которые окончательно сбивали ихъ съ толку. Но обратно въ деревню ходоки возвращались всегда съ радостной вѣстью, въ которую и сами вѣрили, что дѣло стоитъ теперь "на самой линіи", что "вотъ-вотъ", что "надо только... еще одну бумагу"!..
   А между тѣмъ, "на самой линіи" стояло дѣло наслѣдника. Онъ сначала добился признанія своихъ правъ на Дашковку, потомъ онъ подалъ искъ противъ дашковцевъ на 2600 руб. за трехлѣтнее самовольное пользованіе его землей. Дѣло опять было рѣшено въ его пользу. Дашковцамъ въ ихъ просьбѣ о надѣлѣ было отказано.
   Получивъ исполнительный листъ, новый владѣлецъ объявилъ дашковцамъ: во-первыхъ, чтобъ они во избѣжаніе продажи ихъ имущества немедленно уплатили деньги по исполнительному листу и, во-вторыхъ, что на будущее время земля будетъ сдаваться дашковцамъ не на отработки, какъ раньше, а въ аренду на наличныя деньги, по шести руб. за десятину.
   Упали духомъ дашковцы. Всѣ мечты и упованья разлетѣлись въ прахъ. Впереди осталась безысходная темь батрацкаго прозябанья. Уплатить 2600 руб.-- значитъ разориться въ конецъ, продать все. Платить за землю деньгами -- гдѣ ихъ взять? Платить шесть руб. за десятину -- значитъ изъ трехъ лѣтъ два года работать исключительно на помѣщика. Долго совѣщались дашковцы, долго обдумывали они свое положеніе и, наконецъ, рѣшили послать къ новому владѣльцу ходатая съ просьбой, чтобъ онъ простилъ имъ долгъ, и они совсѣмъ уйдутъ съ его земли, уйдутъ, куда глаза глядятъ. Но подобное рѣшеніе было не въ интересахъ владѣльца. Онъ отвѣтилъ, что готовъ оказать крестьянамъ снисхожденіе, если ему немедленно будетъ уплачено 2000 руб., то онъ остальные 600 проститъ и землю отдастъ по 5 руб. за десятину. Но для дашковцевъ и эти условія оказались невозможными, и они отъ нихъ отказались.
   Были назначены торги на имущество дашковцевъ -- и не успѣли крестьяне оглянуться, какъ въ одинъ вечеръ явился урядникъ съ сотскими въ степь и арестовалъ весь скотъ.
   Какъ ни подготовлены были дашковцы къ этой катастрофѣ, она застала ихъ врасплохъ, поразила ихъ. Деревня замерла въ какомъ-то оцѣпенѣніи, какъ замираетъ человѣкъ, надъ головой котораго занесенъ топоръ.
   И вотъ въ эту-то критическую минуту, когда страшный призракъ сталъ реальнымъ фактомъ, когда, кажется, всякая иллюзія, всякая надежда должны были разлетѣться и разсѣяться,-- въ душѣ дашковцевъ вдругъ съ силой отчаянья вспыхнула страстная вѣра, что ихъ дѣло не проиграно, страстная вѣра въ свою правоту. Какъ? Откуда? Но она явилась.
  

III.

   Весело, съ грохотомъ покатились дроги Шпетнаго и дрожки Лещука по широкой, пустынной деревенской улицѣ, на которую съ обѣихъ сторонъ уныло глядѣли своими тусклыми оконцами крестьянскія мазанки. Одинътолько восьмноконный домъ мѣстнаго кулака Харитона Канаткина весело встрѣтилъ путниковъ.
   На улицѣ царила глубокая, мертвая тишина, не видно было ни души, не слышно было ни звука. Что-то страшное, подавляющее было въ этой тишинѣ. Сразу чувствовалось, что это не обычная тишина страднаго дня, когда никого въ деревнѣ не остается. Чувствовалось, что здѣсь жизнь ушла только съ улицы, спряталась, затаилась и что подъ этимъ покровомъ наружнаго спокойствія, въ глубинѣ деревни, въ каждомъ домѣ царитъ лихорадочное волненіе и мучительная тревога. Почти изъ каждаго оконца за путниками слѣдили то тревожные, испуганные, то тоскливые или полные ненависти взоры.
   -- Куда же заѣхать?-- спросилъ вдругъ Шпетный, остановивъ лошадь.
   -- Да некуда больше, какъ къ старостѣ... Да чортъ его знаетъ, гдѣ онъ живетъ!.. Ишь, идолы проклятые, какъ тараканы всѣ попрятались, живой души не видать. Спросить даже некого!.. Ну-у, на-аро-одъ!-- проговорилъ сердито урядникъ, оглядывая улицу. Хотя онъ былъ и не въ своемъ участкѣ, онъ себя все-таки чувствовалъ теперь уже начальствомъ, и въ немъ произошла замѣтная перемѣна: голова поднялась, лобъ заботливо наморщился, а въ глазахъ появилась начальническая искорка.
   На одномъ дворѣ показалась фигура мужика, который осторожно, изъ-за плетня, съ любопытствомъ слѣдилъ за пріѣхавшими. Увидѣвъ, что его замѣтили, онъ поспѣшно повернулся и хотѣлъ юркнуть въ дверь. Но урядникъ строго закричалъ ему:
   -- Э-эй! сюда ступай! живо!
   Крестьянинъ неохотно снялъ шапку и медленно подошелъ къ дрогамъ.
   -- Что это, деревня у васъ вся околѣла, что живой души не видать?-- закричалъ строго урядникъ.-- Гдѣ народъ? Не знаютъ развѣ, что продажа сегодня?
   -- А кто-о ихъ знаетъ... отвѣтилъ какъ-то лѣниво крестьянинъ.-- Ма-буть, не знаютъ... Время рабочее. Въ степь, должно, ушли...
   -- А становой здѣсь?
   -- Не видалъ. Должно, еще не пріѣхалъ...
   -- А пріѣхали какіе-нибудь купцы?-- спросилъ Лещукъ.
   Крестьянинъ поднялъ на него безучастный взглядъ и не сразу отвѣтилъ:
   -- А кто ихъ знаетъ...
   -- Да что ты, съ неба свалился, что ничего не знаешь?!-- накинулся на него урядникъ.-- Гдѣ живетъ староста? Веди!
   -- Къ старостѣ прикажете? спросилъ покорно крестьянинъ.
   -- Къ старостѣ. А сотскіе гдѣ здѣшніе, что ихъ не видать, а? Тоже на работу пошли?
   Крестьянинъ ничего не отвѣтилъ.
   -- Да ты не слышишь, что тебя спрашиваютъ? Оглохъ, что-ль?!
   -- Да... да я-то... сотскій...-- произнесъ нехотя крестьянинъ.
   -- Ты?!.. вспылилъ урядникъ.-- А-ахъ ты, каналья. Такъ это ты, значитъ, такъ-то службу исполняешь: отъ начальства по задворкамъ прячешься? Ну, постой, посидишь ты у меня въ холодной!.. Народъ!-- обратился онъ къ своимъ спутникамъ:-- сотскій, а прячется за угломъ, дурачкомъ прикидывается...
   -- Ну, ну, полно барабанить!-- перебилъ его сурово Шпетный.-- Пусть ведетъ.
   Урядникъ осѣкся и замолчалъ, только съ угрозой мотнулъ головой мужику, который медленно, съ опущенной головой зашагалъ впередъ къ дому старосты.
   Шпетный безпокоился не напрасно: купцовъ въ самомъ дѣлѣ наѣхало не мало. Небольшой дворъ старосты былъ полонъ дрогами и дрожками, а изъ дома разносился громкій говоръ, особенно рѣзко отдававшійся среди мертвой тишины деревенской улицы.
   Едва только новые купцы съ урядникомъ въѣхали во дворъ, какъ въ небольшомъ оконцѣ старостина дома показались двѣ улыбающіяся, возбужденныя физіономіи. Одна широкая, плоская, масляная, съ расплывшимися чертами и громаднымъ ртомъ, который, при малѣйшей улыбкѣ, открывалъ два ряда большихъ, крѣпкихъ, лошадиныхъ зубовъ. Всклокоченные волосы и лохматая борода гармонировали съ расплывшимися чертами и придавали физіономіи еще больше выраженіе грубости и чувственности. Другая физіономія, съ отпечаткомъ еврейской національности, была, напротивъ, рѣпообразная, съ живыми глазками и длиннымъ носомъ, какъ бы вдавленнымъ между пухлыми щеками.
   Оконце было поспѣшно поднято, и по двору разнесся громкій хохотъ.
   -- Я-Ягоръ Романычъ! Лука Кузьмичъ! Назаръ Иванычъ!-- орали радостно купцы.-- Милости просимъ! Наше поштенье!
   -- Здорово, кумъ Бугай! Здрастуй. Липкинъ!-- отвѣтилъ веселымъ привѣтствіемъ Лещукъ.
   Обладатель лошадиныхъ зубовъ, къ которому относилось не звучное, но привычное уже ему прозвище "Бугай", отскочилъ отъ окна и тотчасъ же вернулся съ бутылкой и рюмкой.
   -- Оце бачивъ?-- воскликнулъ онъ съ восторгомъ, показывая трофеи.
   Урядникъ, оставивъ своихъ попутчиковъ распрягать лошадей, вошелъ въ домъ. Въ небольшой, низкой комнатѣ, съ двумя оконцами, съ лавками вдоль стѣнъ и широкими полатяхми, сидѣло пять купцовъ. Кромѣ высокаго, широкоплечаго Бугая и юркаго тщедушнаго Липкина, за столомъ совершенно отдѣльно сидѣли три солидныхъ купца, все лавочники и кабатчики сосѣднихъ деревень. Михаилъ Михайловичъ Грудковъ, высокій, тучный, съ одутловатымъ лицомъ и заплывшими глазами, сидѣлъ навалившись на столъ, и внимательно слушалъ дѣловой разсказъ своего сосѣда, Давида Лазаревича Шарфмана, еврея лѣтъ 40, невысокаго, плотнаго, съ правильными, почти красивыми чертами лица и холоднымъ, серьезнымъ взглядомъ. Третій -- Савва Гавриловичъ Тимченко -- былъ невысокій, худощавый человѣчекъ съ рысьими глазками и нервно передергивающейся физіономіей.
   Кромѣ купцовъ въ комнатѣ былъ еще одинъ человѣкъ: дряхлый старикъ въ бѣлой рубахѣ и бѣлыхъ портахъ. Онъ лежалъ на голыхъ полатяхъ съ полушубкомъ подъ головой, вытянувъ сухія босыя ноги къ печкѣ. Его высохшее, землистаго цвѣта лицо было обрамлено цѣлой копной сѣдыхъ волосъ. Длинная сѣдая борода покрывала заросшую волосами грудь. Старикъ все время лежалъ неподвижно, съ устремленнымъ въ одну точку не то безучастнымъ, не то безмѣрно терпѣливымъ взоромъ. Кромѣ этого старика, отца старосты, изъ членовъ семьи въ домѣ никого не было. Даже люлька была снята и лежала подъ полатями, а ребенка мать унесла къ сосѣду. Все это было сдѣлано по приказу предупредительнаго старосты.
   -- Миръ честной компаніи!-- привѣтствовалъ почтительно урядникъ купцовъ.
   -- Здрастуй, здрастуй!-- отвѣтилъ ему съ снисходительнымъ покровительствомъ Грудковъ.-- Кто съ тобой? Назаръ и Лещукъ?
   -- Такъ точно, Михаилъ Михайловичъ... А становой еще не пріѣзжалъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- успокоили его купцы.
   -- Лука Кузьмичъ! съ дороги рюмочку? а?-- спросилъ его, сладко прищурившись, Липкинъ.
   -- Что ты его спрашиваешь?-- воскликнулъ съ поддѣльной грубостью Бугай, отстраняя сильной рукой Липкина.-- Хворый онъ, что ли? Спра-ашиваетъ!
   Наливъ большую рюмку, онъ ее поднесъ уряднику; но едва тотъ протянулъ за нею руку, какъ Бугай быстро опрокинулъ ее себѣ въ ротъ и моментально сталъ наливать другую. Всѣ разсмѣялись.
   -- Ну!.. и... ахъ!.. И всегда!.. Ну, постой!..-- бормоталъ, глупо улыбаясь, урядникъ, пока Бугай не сунулъ ему въ руку полную рюмку.
   -- Закуси!-- крикнулъ ему Липкинъ.
   -- Чѣмъ?-- отвѣтилъ урядникъ, ища глазами закуски.
   -- Чѣмъ? чѣмъ?-- передразнилъ его грубо Бугай.-- Другой рюмкой: порядка не знаешь!
   -- Ну-ну!...-- согласился охотно урядникъ.-- Да дайте хоть хлѣба закусить!-- попросилъ онъ послѣ второй рюмки.
   -- Закусить?-- спросилъ его серьезно Лещукъ.-- Сейчасъ дамъ.-- И взявъ урядника за плечи, подтолкнулъ его къ окну и указалъ на шедшую по улицѣ крестьянку:
   -- Вонъ, во-онъ закуска! Видишь? Бѣги закуси и мнѣ принеси!
   -- И-ишь, чортъ!-- разсмѣялся съ удовольствіемъ урядникъ.
   Въ хату вошелъ Шпетный, ткнулъ каждому свою толстую руку съ короткими пальцами и сталъ оглядываться хмуро, исподлобья.
   -- Что, Назаръ, такъ поздно?-- спросилъ его благодушно Грудковъ.
   -- Аль что опоздалъ?
   -- Какъ не опоздалъ! Видишь, люди ужъ до третьей бутылки добираются...
   -- Лю-юди!-- протянулъ презрительно Шпетный и отошелъ въ сторону.
   -- Господи! Царь небесный!-- заоралъ вдругъ Бугай.-- Купцы родные! не дайте душѣ пропадать, признайтесь, у кого закуска есть!
   -- Ну ну, чортъ лысый, отъ тебя не отвяжешься!-- отвѣтилъ добродушно Грудковъ.-- Иди ужъ, иди! Возьми тамъ у меня на возку узелокъ. Неси все въ хату, неси!..
   -- Э-ге-ге!-- заряжалъ радостно Бугай и выбѣжалъ на дворъ вмѣстѣ съ Липкинымъ.
   Когда на столѣ появилась закуска и свѣжая водка, солидные купцы тоже присѣли. Большая рюмка безпрестанно стала переходить изъ руки въ руку. Комната наполнилась говоромъ, смѣхомъ, шутками и аппетитнымъ чавканьемъ.
   -- О-охъ!-- раздался вдругъ среди этого гвалта тяжелый, протяжный, глубокій вздохъ. Вздохнулъ старикъ, продолжавшій лежать неподвижно на полатяхъ. Взглядъ его потухшихъ, впалыхъ очей теперь свѣтился мучительной тоской. Что-то безотрадно-тяжелое и въ то же время безконечно-покорное выражалось и въ этомъ взглядѣ и въ этомъ безпомощно-уныломъ вздохѣ!
   Даже купцы на секунду пріумолкли.
   -- Эге! старикъ выпить хочетъ!-- воскликнулъ Бугай.-- Егоръ! налей-ка ему!
   -- Дѣдка, на-ко, выпей!-- крикнулъ ему Лещукъ поднося рюмку.
   -- От...стань!..-- простоналъ, хрипло съ усиліемъ старикъ и медленно, съ трудомъ повернулъ голову къ стѣнѣ.
  

IV.

   До слуха веселой компаніи явственно донеслось протяжное блеянье. Купцы привскочили и, навалившись другъ на друга, приникли къ маленькому оконцу. Вскорѣ на улицѣ появилась отара {Стадо овецъ.}. Во всю ширину улицы, въ облакѣ пыли, шла плотная масса овецъ, напиравшихъ другъ на дружку. Воздухъ оглашался жалобнымъ блеяньемъ. Нѣсколько сотскихъ, выбиваясь изъ силъ, воевали съ овцами, отгоняя то ту, то другую партію отъ воротъ ихъ двора, куда онѣ стремительно бросались Испугъ и робкое недоумѣніе выражалось въ отчаянномъ метаніи несчастныхъ овецъ, которыя никакъ не могли сообразить, почему ихъ теперь не пускаютъ во дворъ, куда ихъ обыкновенно такъ ласково зазываютъ и дальше котораго они сами почти никогда не уходятъ.
   Почти у каждыхъ воротъ стояли крестьянки. Однѣ провожали отару долгимъ страдальчески-покорнымъ взглядомъ и молча смотрѣли, какъ овцы, ихъ родныя овцы, рвались во дворъ, жалобно блея, какъ бы прося защиты у своихъ хозяекъ, и безжалостно отгонялись сотскими. Другія, не будучи въ силахъ молча переносить это зрѣлище, плакали навзрыдъ и причитывали.
   Тутъ же возлѣ матерей тѣснились ребятишки, грустные, притихшіе. Мужиковъ на улицѣ было мало, да и тѣ стояли молча и понуро глядѣли въ землю.
   Купцы съ жаднымъ любопытствомъ перебѣгали глазами опытныхъ оцѣнщиковъ по отарѣ. Вдругъ съ противоположнаго двора ихъ замѣтила одна крестьянка, только что проводившая съ рыданьемъ своихъ овецъ.
   -- Вонъ они!-- рыдая воскликнула она, съ поднятыми кулаками и горящими глазами.
   -- Бодай вамъ провалиться! Бодай вамъ околѣть. Чтобъ вамъ руки и ноги поотсохли!..
   -- Ну-ну, бабка! потише, поти-ише-е!-- прикрикнулъ на нее урядникъ.-- Чего раскудахталась, а? Въ холодную хочешь? Смо-отри у меня! Ступай! Маршъ въ хату!
   Купцы, слишкомъ занятые своимъ дѣломъ, даже вниманія не обратили на крики женщины. Когда отара скрылась, они поодиночкѣ отвалились отъ окна, серьезные, задумчивые.
   -- Товаръ хорошій...-- промолвилъ соображая Грудковъ.
   -- М... м... разный...-- процѣдилъ Шпетный,-- и дряни много.
   -- Есть, а все жъ больше крѣпкая овца, здоровая. Нечего напрасно хулить,-- вмѣшался Лещукъ.
   -- Главное дѣло отара большая: штукъ 800 будетъ, вставилъ замѣчаніе и Липкинъ. Даже Бугай и тотъ былъ непривычно серьезенъ, бормоталъ про себя что-то и высчитывалъ по пальцамъ.
   Къ столу подошелъ Шарфманъ.
   -- Теперь нечего считать, сколько и что,-- заговорилъ онъ негромко и спокойно.-- Будемъ покупать, тогда и посмотримъ товаръ. Теперь вотъ надо подумать, чтобъ между нами обиды не было...
   -- Какой обиды?..-- крикнулъ съ еле сдержаннымъ гнѣвомъ Шпетный.
   -- А вотъ какой,-- отвѣтилъ ему наставительно Шарфманъ.-- Насъ здѣсь семь человѣкъ. Всѣ мы сюда ѣхали не играть,-- всѣ мы барыша хотимъ. Надо прямо говорить.
   -- "Прямо! прямо!" перебилъ его сердито Шпетный.-- Кому твоя жидовская прямота сдалась? Чего тебѣ надо? Кто купитъ, тому и барышъ... "Прямо!"
   -- Нѣтъ, ты, Назаръ Ивановичъ, не горячись!--остановилъ его Лещукъ.-- Давидъ Лазаревичъ знаетъ, что говоритъ. Тутъ надо раньше сговоръ сдѣлать, не иначе. Такъ вездѣ дѣлается... Ты вотъ жадный, тебѣ хотѣлось бы одному всю отару укупить...
   -- А то тебя буду спрашивать?!-- вскипятился опять Шпетный.
   -- Ну, вотъ: ты меня спрашивать не станешь, и я тебя спрашивать не буду,-- и выйдетъ неладно, и никому ничего не достанется.
   -- Слушайте, купцы!-- воскликнулъ послѣ небольшого молчанія Лещукъ.-- Давайте прямо сговоръ сдѣлаемъ, а то, смотрите: станемъ всѣ торговаться, набьемъ цѣну и никому ничего не достанется. А сговоримся не перебивать -- и купимъ дешево.
   -- Нѣтъ, совсѣмъ не торговаться нельзя,-- замѣтятъ сговоръ,-- вставилъ Тимченко.
   -- Ну, что жъ, для проформы можно тамъ 30--40 коп. на овцу прибавить,-- это не бѣда. Только чтобъ другъ у дружки не перебивать! На торгу будетъ себѣ кажыдй покупать, и потомъ по совѣсти дѣлежку сдѣлаемъ...
   -- Чего тамъ по "по совѣсти?" -- отозвался Грудковъ -- Насчетъ дѣлежки надо раньше сговориться.
   -- Поровну всѣмъ!-- воскликнулъ Липкинъ,-- Какъ не перебивать, такъ всѣмъ поровну.
   -- Ну-у, нѣтъ!-- протянулъ съ достоинствомъ Грудковъ.-- Это твоя милость брешетъ. Чтобъ я да съ тобой поровну дѣлилъ? Руки коротки! Я, коли хочешь, и тебя куплю...
   -- Покупайте!-- разсердился и Лещукъ.-- Не хотите поровну, будемъ цѣны набивать! Пусть никому не достанется.
   Поднялся шумъ, всѣ заговорили разомъ, заспорили, закричали. Только Шпетный и Шарфманъ не принимали участія въ спорѣ. Назаръ Ивановичъ сидѣлъ въ углу съ убійственной рѣшимостью не обращать никакого вниманія на либеральныя выдумки своихъ конкуррентовъ. Ишь, что вздумали! Сговоры, дѣлежи! Какіе тамъ сговоры? Чья сила возьметъ, тому и достанется. Пойдетъ онъ съ ними въ сдѣлку, станетъ онъ добровольно уступать имъ свою копѣйку. Какъ бы не такъ!
   Шарфманъ тоже сидѣлъ въ сторонѣ, но спокойный, невозмутимый. Онъ философски разсуждалъ, что такое дѣло безъ шуму обойтись не можетъ. Конечно, для него лично дѣло было очень ясно и просто. Но эти люди вѣдь такъ глупы!..
   Прудкову, наконецъ, удалось перекричать другихъ:
   -- Дѣлежка будетъ по капиталу -- вотъ что!-- кричалъ онъ рѣшительно.-- Сколько у кого съ собой капиталу есть, такая тому и часть!
   -- Не согласны!-- крикнули разомъ Бугай и Липкинъ.
   -- И я не согласенъ!-- присталъ къ нимъ Лещукъ.
   -- Ну, и Богъ съ вами!-- вмѣшался въ разговоръ Шарфманъ.-- Не согласны, значитъ, у васъ капиталу нѣтъ -- и бояться васъ, значитъ -- нечего.
   -- Ты моего капитала не считалъ!-- воскликнулъ Лещукъ.
   -- Постой, не кипятись!-- остановилъ его Шарфманъ и взялъ за руку.-- Ну, сколько у тебя капиталу?
   -- 800 рублей.
   -- Вотъ видишь. А у меня всего 720. Но я согласенъ. Иначе нельзя. Ужъ такой порядокъ. А у тебя сколько?-- спросилъ онъ Бугая.
   -- 300,-- отвѣтилъ тотъ уныло.
   -- Нечего толковать! по капиталу!-- воскликнулъ рѣшительно Грудковъ.-- Выкладывайте, купцы, капиталъ -- вотъ и все! И чтобы безъ хитрости было...
   Поспорили еще немного и, наконецъ, всѣ согласились. Даже Шпетный, увидѣвъ, что у конкуррентовъ капиталу немного, тоже какъ-то сразу согласился и кряхтя вытащилъ изъ бумажника 2.000 рублей. У Грудкова было столько же. Тимченко имѣлъ 1.000. Каждый поочередно считалъ на виду у всѣхъ свои деньги.
   -- Ну, а ты?-- дошла очередь до Липкина, стоявшаго въ сторонѣ.
   -- Я не согласенъ на капиталъ,-- отвѣтилъ онъ, сдѣлавъ упрямое движеніе.
   -- Чего ты ломаешься? Одинъ умникъ выискался!-- накинулся на него Лещукъ.
   -- Умникъ, а на капиталъ не согласенъ.
   -- Да у тебя сколько копѣекъ-то? а?-- спросилъ, подозрительно взглянувъ на него, Шарфманъ.
   -- Это мое дѣло... Ну, вотъ что! Пусть такъ будетъ: не надо мнѣ овецъ совсѣмъ; дайте мнѣ отступного!
   -- Сколько?
   -- Сорокъ рублей. Я хоть сейчасъ уѣду.
   -- Да ты, должно, только за отступнымъ и пріѣхалъ, а?-- спросилъ его гнѣвно Грудковъ.
   -- Ладно! А не дадите отступного, буду цѣны набивать.
   -- И набивай!.. И вонъ изъ хаты! В-вонъ, чтобъ духа твоего не пахло здѣсь, а то -- убью!!-- разсвирѣпѣлъ вдругъ Грудковъ и бросился на него со сжатыми кулаками.
   Липкинъ выбѣжалъ.
   -- По-остойте! Попомните меня, жулье!-- крикнулъ онъ въ окно и убѣжалъ на деревню.
   -- Знаете, сколько у него денегъ?-- отозвался смѣясь Бугай, когда волненіе улеглось.-- Двадцать рублей! Ей-Богу! самъ мнѣ показывалъ.
   -- Ишь, мерзавецъ! Прямо, значитъ, на дурницу ѣхалъ!-- воскликнулъ Грудковъ.
   -- И безпремѣнно ровную долю со всѣми ему дай!-- смѣялся Тимченко.
   -- Подлецъ! вторилъ имъ Лещукъ.
  

V.

   На краю деревни, возлѣ стараго и наглухо забитаго помѣщичьяго дома, на обгороженномъ ветхимъ плетнемъ мѣстѣ, стояла отара. Неподалеку отъ нея стояли кучкой урядники, старшина и писарь и степенно, вполголоса разговаривали, кидая безпрестанно пытливые взгляды на крестьянъ и крестьянокъ, то и дѣло подходившихъ къ загороди, чтобы еще разокъ взглянуть на своихъ овецъ. За плетнемъ, съ другой стороны, расположились нѣсколькими группами человѣкъ 30--40 сотскихъ, согнанныхъ изъ окрестныхъ деревень въ Дашковку для поддержанія порядка. Они пришли еще вчера и отчасти уже успѣли перезнакомиться между собой. Особенно сблизило всѣхъ общее недовольство, что въ самую горячую, страдную пору ихъ оторвали на нѣсколько дней отъ работы. Всѣ были тоскливо настроены, и погожій іюльскій день, такъ радостно встрѣчаемый въ эту пору, еще больше разстраивалъ крестьянъ.
   Небольшая группа въ 5--6 человѣкъ расположилась въ разныхъ позахъ на землѣ. Возлѣ стоялъ, опираясь о плетень, пожилой крестьянинъ и задумчиво, тоскливо глядѣлъ на безоблачное небо.
   -- Время-то, а?-- проговорилъ онъ съ сокрушеніемъ и тяжело вздохнулъ.-- Э-эхъ, хай имъ съ ихъ скотиной!.. Са-амая пора косить хлѣбъ! Какъ разъ, смотри, высыплется пшеница!..
   -- И не говори!-- поддержалъ его одинъ изъ лежаи шихъ на землѣ.-- Прямо сказать: пропащій хлѣбъ!
   -- И что это за народъ поганый, чтобы имъ провалиться!-- воскликнулъ въ сердцахъ третій, приподымаясь на локтѣ.-- Не хотятъ платить, а насъ за нихъ и тащатъ какъ собакъ!
   -- Не платить!-- отозвался еще одинъ. Это, братъ не хитрая штука: не платить. Этакъ-то и всякій бы могъ. Тоже и намъ платить не легко приходится, а платишь...
   -- Ну-у, это тоже надо еще разсудить!-- отозвался задумчиво первый.-- Коли не изъ чего платить, такъ тутъ хоть какъ захочешь, ничего но подѣлаешь...
   -- Это что и говорить! это вѣрно!-- поддержалъ его со вздохомъ другой.
   -- Тоже, думаю, не сладко, какъ твою скотину продаютъ.
   -- Ку-ды!-- воскликнулъ горячо молодой крестьянинъ, по виду солдатъ.-- Овцы! Ты бабу спроси, какъ ей съ овцой разстаться,-- она тебѣ скажетъ. Для бабы что овца, что дите -- все единственно! Попробуй, загони къ себѣ во дворъ чужую овцу,-- что тебѣ баба скажетъ?..
   -- И-и! Глаза вырветъ! Всю деревню подыметъ!
   -- А тутъ, смотри,-- всю отару!-- воскликнулъ еще одинъ.
   -- Да ты, парень, еще то разсуди,-- отозвался стоявшій у плетня.-- Какъ бы однѣхъ только овецъ продавали, это бы еще слава Богу! а то вѣдь всю скотину. Вотъ она оказія! Тутъ, братъ, не только тебѣ баба,-- тутъ какой хочешь мужикъ заплачетъ, прямо сказать! зареветъ...
   Въ это время къ группѣ приблизился урядникъ и остановился въ нѣкоторомъ отдаленіи съ начальническимъ видомъ и заложенными назадъ руками. Нѣсколько минутъ глядѣлъ онъ на крестьянъ молча, какъ бы соображая, какое бы замѣчаніе имъ сдѣлать. Найдя, повидимому, все въ порядкѣ, онъ круто повернулся и важно пошелъ обратно къ своей компаніи.
   -- Выглядаетъ! выглядаетъ!-- разсмѣялся по его уходѣ одинъ изъ крестьянъ.
   -- А вонъ и купцы!-- отозвался кто-то.-- Гляди, сколько ихъ сюда налетѣло...
   -- Они налетятъ! Имъ это самый праздникъ!
   -- Имъ праздникъ, а намъ смерть... Три дня загубили, хлѣбъ-то весь высыплется..
   -- Какъ есть высыплется при такой жарѣ!..
   -- Становой! становой!-- раздались вдругъ торопливыя восклицанія.
   Вдали слышался быстро приближающійся колокольчикъ.
  

VI.

   Въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ изгороди, за которой стояли овцы, за большимъ столомъ, принесеннымъ изъ ближайшей крестьянской хаты, сидѣлъ становой, высокій, стройный мужчина, съ гладко выбритымъ, выхоленнымъ лицомъ. Противъ него сидѣлъ письмоводитель, долговязый молодой человѣкъ, съ безбородымъ, прыщеватымъ лицомъ и нахальной улыбкой. Онъ поминутно поправлялъ свою грязную манишку. За становымъ стояли старшина, толстый мужикъ съ бычачьими глазами, урядники и писарь. Нѣсколько поодаль отъ нихъ стояли купцы, изрѣдка перекидываясь замѣчаніями. Липкинъ стоялъ въ сторонѣ и, не обращая вниманія на своихъ обидчиковъ, спокойно курилъ, выпуская дымъ кольцами. По другую сторону загороди стояли плотной стѣной крестьяне и крестьянки...
   Староста -- низенькій, тщедушный человѣчекъ съ измученнымъ лицомъ и заячьими глазами -- вмѣстѣ съ двумя сотскими дѣлалъ на скорую руку изъ кольевъ и веревокъ новую изгородь для перемѣщенія туда овецъ, по мѣрѣ того, какъ онѣ будутъ продаваться. Староста усердствовалъ больше другихъ, и по его измученному лицу потъ струился крупными каплями.
   Со вчерашняго вечера, съ той самой минуты, какъ явились урядники арестовать скотину и потребовали отъ него "законнаго содѣйствія", онъ совершенно потерялъ голову. Его охватило какое-то странное чувство -- смѣсь ужаса и отчаянья,-- сразу вырвало у него почву подъ ногами, и онъ стремительно, съ какимъ-то самозабвеніемъ, ринулся прямо въ объятія нагрянувшей бѣдѣ -- и сталъ буквально разрываться на части. Онъ эти сутки не ѣлъ, почти не спалъ, бѣгалъ въ степь къ стаду, бѣгалъ, куда приказывали урядники. Когда пріѣхали купцы, онъ съ лихорадочной, торопливостью очистилъ для нихъ домъ, разогналъ, почти выбросилъ на улицу всю семью и долго извинялся, что не можетъ "убрать" больного отца. Теперь онъ съ тѣмъ же рвеніемъ, изъ послѣднихъ силъ дѣлалъ изгородь. Что-то глубоко-трагическое было во всей фигурѣ и во взглядѣ этого растерявшагося робкаго человѣчка, сразу отрекшагося и отъ себя и отъ міра...
   Но міръ какъ-то чувствовалъ и понималъ состояніе души старосты. Ни словомъ, ни взглядомъ не упрекнулъ его никто за такое горячее пособничество раззоренію. На бѣгу, торопясь, обмѣнивался онъ съ встрѣчнымъ сосѣдомъ скорбнымъ взглядомъ, глубокимъ вздохомъ,-- и сосѣдъ улавливалъ въ этомъ взглядѣ, въ этомъ вздохѣ свою собственную мучительную скорбь.
   Къ купцамъ подошелъ мѣстный кабатчикъ, Канаткинъ, высокій, здоровый мужчина, въ разстегнутомъ сюртукѣ, открывавшемъ жилетъ съ тонкой серебряной цѣпочкой черезъ шею. Поклонившись издали становому, онъ поздоровался съ купцами и остановился, заложивъ назадъ руки.
   -- Торговаться будете?-- спросилъ онъ благодушно.-- Овца хорошая.
   -- И тебѣ, Харитонъ Игнатьичъ, хотѣлось бы лапку запустить, да не подходитъ, а?-- замѣтилъ не громко, смѣясь, Грудковъ.
   -- Не подходитъ, не подходитъ!-- согласился благодушно Канаткинъ.-- Съ своей деревней ссориться не статья.
   Когда изгородь была готова, становой пригласилъ желающихъ принимать участіе въ торгахъ подойти записаться. Купцы многозначительно переглянулись и пошли записываться.
   -- Больше никто?
   -- Никто...
   Вдругъ къ столу подошелъ Липкинъ и сказалъ не громко и учтиво:
   -- Запишите, ваше благородіе: Левъ Моисеевичъ Липкинъ.
   -- Ваше благородіе!-- воскликнулъ съ негодованіемъ Грудковъ.-- Мы не согласны торговаться, если онъ залога не положитъ. У него денегъ нѣтъ! Это смутьянъ!..
   Липкинъ, не смутившись, даже не взглянулъ на своего обидчика, досталъ изъ кармана бумажникъ, вынулъ изъ него новенькую радужную бумажку и положилъ на столъ:
   -- Вотъ, ваше благородіе, залогъ! Можетъ быть мало?
   И онъ вынулъ изъ бумажника и положилъ на столъ одну за другой еще три сотни.
   -- Примите деньги,-- залога не требуется,-- проговорилъ съ неудовольствіемъ становой.
   Липкинъ такъ же спокойно принялъ деньги и отошелъ въ сторону, не удостоивъ своихъ конкуррентовъ даже взглядомъ.
   Эффектъ получился полный. Черезъ минуту Шарфманъ позвалъ взглядомъ Липкина въ сторону.
   -- Ты что же, торговаться будешь?-- спросилъ онъ его спокойно.
   -- Нѣтъ, на васъ буду любоваться,-- отвѣтилъ ему въ тонъ Липкинъ.
   -- Да вѣдь ты ни одной овцы не купишь.
   -- Не куплю, а вамъ насолю!
   -- Та-акъ!-- протянулъ Шарфманъ.-- Значитъ, ты только насолить намъ хочешь, больше ничего?-- спросилъ онъ серьезно.
   -- Больше ничего! отвѣтилъ съ задоромъ Липкинъ.-- Я-а-а вамъ докажу, какъ конфузить, какъ гнать изъ компаніи!
   -- Ну, если тебѣ только это и надо, значитъ, и говорить нечего,-- отозвался спокойно Шарфманъ и повернулся уходить. Но вдругъ онъ остановился, устремилъ на Липкина строгій взглядъ и заговорилъ повелительно:
   -- Эй, Лейба, смотри, чтобъ не каяться потомъ! Шутки свои оставь! Помни, что ты птица не великая и раздавить тебя не трудно. Говори прямо: сколько хочешь отступного?
   -- 40 рублей...-- пробормоталъ опѣшившій Липкинъ.
   -- 25 руб.-- и ни гроша больше не получишь!-- отвѣтилъ рѣшительно Шарфманъ.
   -- Ну, хорошо -- согласился поспѣшно Липкинъ.-- Только напередъ деньги, такимъ мошенникамъ, какъ вы, не повѣрю на слово!
   -- Хорошо! согласился спокойно Шарфманъ.-- Только и тебѣ въ руки ихъ сейчасъ не дамъ, конечно.
   -- Дай ихъ Канаткину: я ему довѣряю.
   -- Можно.
   Мигнули Канаткину и незамѣтно отошли съ нимъ за уголъ дома.
   -- Вотъ вамъ 25 рублей,-- сказалъ, подавая ему деньги, Шарфманъ.-- Отдадите ихъ ему послѣ всѣхъ торговъ, если онъ намъ не будетъ мѣшать. Понимаете?
   -- Понимаю, понимаю!-- отвѣтилъ поспѣшно Канаткинъ, принимая деньги.
   Шарфманъ удалиля. Липкинъ оглянулся, торопливо вытащилъ бумажникъ и отдалъ Канаткину 4 сотни. Канаткинъ, также поспѣшно и оглядываясь, вернулъ ему вексель на 1000 руб.
   -- Ну, спасибо!-- благодарилъ Липкинъ.-- Твои 5 руб. проценту возьмешь изъ этихъ 25, а 20 мнѣ потомъ отдашь. Спасибо! И заработалъ и проучилъ ихъ!
   -- Ну, ну, ладно, ладно!-- остановилъ его Канаткинъ, оглядываясь и боясь, какъ бы не узнали про ихъ сдѣлку.
   Черезъ нѣсколько минутъ Липкинъ стоялъ уже, какъ ни въ чемъ не бывало, между купцами и весело перешептывался съ Бугаемъ.
  

VII.

   Все время, пока продолжались переговоры, становой сидѣлъ, углубившись въ чтеніе какой-то бумаги. Кончивъ, онъ отложилъ бумагу и обратился къ письмоводителю.
   -- Ну, вызывайте! Кто первый?
   -- Макаръ Увдовченко, староста.
   -- Староста! твои овцы первыя идутъ,-- сказалъ становой.-- Сколько у тебя? Отбери ихъ!
   Староста метнулся къ столу и устремилъ на станового взглядъ, одновременно и покорный, и страдальческій. Все лицо его плакало и въ то же время выражало трепетный испугъ.
   -- Мои?.. къ продажѣ?.. Семь!-- воскликнулъ онъ, захлебываясь, съ рыданіемъ въ голосѣ.
   -- Отбери и выведи ихъ въ другую загородъ.
   Староста опять метнулся въ загородъ и сталъ ловить своихъ овецъ. Онѣ метались, и староста безжалостно хваталъ ихъ то за ноги, то за волну, то за головы и перебрасывалъ черезъ плетень въ другую загородъ. Черезъ нѣсколько минутъ всѣ семь овецъ были перекинуты.
   Купцы перескочили чрезъ изгородь, стали хватать овецъ, подымать ихъ за волну, ощупывать. Быстро кончивъ операцію, они вернулись на свое прежнее мѣсто
   -- Продается 7 овецъ по оцѣнкѣ въ 21 рубль. Кто больше?
   -- Пять копеекъ! вызвался первый Грудковъ.
   -- Десять! отвѣтилъ Шарфманъ.
   -- Пять! сказалъ опять Грудковъ.
   -- Пятьдесятъ! произнесъ спокойно Шарфманъ.
   -- Рубъ! крикнулъ Грудковъ.
   -- Рубъ! повторилъ за нимъ эхомъ Шарфманъ.
   -- Ну, и пусть за тобой! махнулъ рѣшительно рукой Грудковъ и отошелъ огорченный.
   -- 23 рубля 70 копеекъ! Кто больше?
   Никто не отозвался,-- и овцы остались за Шарфманомъ, который тутъ же выложилъ деньги.
   Въ это время къ столу поспѣшно подошла молодая, видная крестьянка и заговорила довольно смѣло, хотя съ волненіемъ.
   -- Ваше благородье! прикажите отдать мнѣ моихъ овечекъ: у меня батьковщина...
   -- Что такое? спросилъ строго становой.
   -- Батьковщина... Значитъ, на свадьбѣ батька и родные дарили. Еще года нѣтъ, какъ я сюда взята изъ Желтухина. Хоть кого спросите! За что же моихъ овечекъ продавать? промолвила она, оглядываясь кругомъ съ мольбой, какъ бы ища поддержки.
   -- Сколько твоихъ овецъ?
   -- Пять.
   -- Староста! есть у нея свои овцы, батьковщина?
   -- Есть, есть! воскликнулъ торопливо староста.
   -- Ну, отбери ихъ -- и убирайся! рѣшилъ быстро становой.
   Женщина мигомъ отобрала своихъ овецъ, поблагодарила станового и поспѣшно погнала ихъ домой, счастливая и радостная.
   Молча, съ болѣзненной завистью провожали ее взгляды сосѣдокъ. Сколько мучительныхъ воспоминаній будутъ каждый день возбуждать эти "единственныя" овцы! Ужъ лучше бы ничего не осталось. Мужиковъ же, напротивъ, этотъ случай какъ-то оживилъ. Они въ немъ почувствовали искру той самой справедливости, въ торжество которой они такъ страстно вѣрили. Нѣкоторые развеселились даже до шутокъ, забывъ на минуту общій фонъ картины.
   -- Бя-яги, Явдоха! Бяги, штобъ не гнали!-- кричали ей вслѣдъ.
   -- И ловкая жъ какая баба: не сробѣла!
   -- Куды! Такая ловкая, что прямо страсть! "До самаго царя, говоритъ, за батьковщину дойду!" Правила знаетъ!
   А купцы досадовали.
   -- Ишь, какихъ отобрала, самыхъ лучшихъ, ворчалъ Шпетный.
   -- Нарочно! Вотъ, ей-Богу, нарочно выбрала. Это и не ея овцы!-- возмущался Тимченко.
   Не успѣла скрыться Явдоха, какъ къ становому подошла другая молодая женщина, высокая, худая, съ плоской грудью и съ желтымъ, безъ кровинки, лицомъ. Заостренный носъ, впалыя щеки и большіе съ чахоточнымъ огнемъ глаза ясно говорили, что несчастной осталось жить немного. Но она, очевидно, еще не понимала этого и тоже хлопотала о своемъ добрѣ.
   Молча и какъ-то сразу, какъ снопъ, повалилась она въ ноги становому.
   -- Будьте благодѣтели наши...-- промолвила она слабымъ голосомъ и беззвучно заплакала.
   -- Ну, теперь пойдетъ потѣха!-- промолвилъ злобно Тимченко.
   -- Прямо запрягай и домой поѣзжай: конца не дождешься, поддержалъ его Грудковъ.
   Шпетный плюнулъ и отошелъ.
   -- Что опять? спросилъ съ раздраженіемъ становой.
   -- Батьковщина... простонала чуть слышно больнаяю
   -- Чортъ васъ знаетъ!-- вспылилъ становой.-- Гдѣ вы были раньше? Отчего вы не заявляли? Стану съ вами тутъ до полночи возиться! Встань! Убирайся!
   Больная съ трудомъ поднялась, взглянула на станового съ мучительной болью и испугомъ, и, горько заплакавъ, молча и покорно поплелась съ понурой головой обратно, къ толпѣ крестьянъ.
   Былъ ли становой тронутъ ея болѣзненнымъ видомъ и покорностью, или онъ почувствовалъ несправедливость своего отказа,-- но онъ ее вернулъ.
   -- Ступай сюда! Сколько твоихъ овецъ?
   -- Парочка..
   -- Ступай, отбери ихъ поскорѣй -- и маршъ! И больше чтобъ никто не смѣлъ просить! Никому ни одной овцы не выдамъ!
   Больная нашла своихъ овецъ, такихъ же худыхъ и больныхъ, какъ и она сама, и медленно, какъ бы не радуясь своей удачѣ, поплелась за ними домой.
   -- И на здоровье -- съ такимъ добромъ!-- смѣялся ей вслѣдъ Бугай.
   Послѣ овецъ старосты къ продажѣ значились овцы сотскихъ. Послѣдніе покорно отобрали своихъ овецъ,-- и въ какія-нибудь четверть часа 40 овецъ были проданы за 131 руб. Купили ихъ Шпетный и Лещукъ.
   -- Захаръ Митроненко!-- вызвалъ становой.
   -- Здѣсь!-- послышался торопливый отвѣтъ, и къ столу подбѣжалъ низенькій старикъ съ слезящимися глазками.
   -- Сколько у тебя овецъ?
   -- Восемь...
   -- Отбери ихъ въ другую загородь!
   -- Не отбирай!!-- раздался вдругъ среди общей тишины изъ толпы крестьянъ повелительный и громкій окрикъ.
   Становой вздрогнулъ, насторояшлся, взглянулъ пытливо на толпу, кивнулъ повелительно уряднику и обратился опять въ старику:
   -- Ну-ну, чего сталъ? Отбирай, говорятъ -- тебѣ! повторилъ онъ громче, съ раздраженіемъ.
   -- Не отбирай, Захаръ! Пропадутъ овцы!!..-- раздалось изъ толпы, при чемъ передніе остались невозмутимо спокойными.
   Становой вскочилъ.
   -- Кто кричалъ, а? Кто осмѣлился кричать? Урядникъ! отыщите-ка мнѣ этого крикуна!
   Но отыскать крикуна не удалось. Крестьяне молча разступались передъ урядниками и на ихъ вопросы ничего не отвѣчали. Становой, тѣмъ временемъ, повторилъ старику приказъ отбирать овецъ.
   Растерявшійся старикъ еще не рѣшилъ, кого слушать, какъ къ нему подскочила его жена, низенькая, тощая старушка, съ искаженнымъ отъ гнѣва лицомъ и схватила его за рукавъ.
   -- Ку-уда тебя, разбойникъ, нечистая понесла?! Кто тебѣ, душегубъ, велѣлъ отбирать? Д-домой ступай!-- завопила она съ яростью, и среди всеобщаго хохота увлекла оторопѣвшаго старика домой.
   Становой сердито взялъ листъ и съ раздраженіемъ вызвалъ:
   -- Игнатъ Подуглый!
   Никто не отозвался.
   -- Ты чего жъ не выходишь?-- крикнулъ старшина одному крестьянину, стоявшему въ авангардѣ.-- Не слышишь!
   Игнатъ нехотя подошелъ къ столу.
   -- Отбирай своихъ овецъ!
   -- У меня, ваше благородіе, нѣтъ овецъ,-- отвѣтилъ спокойно Игнатъ.
   -- Какъ нѣтъ?
   -- Такъ. Продавайте, коли хотите, безхозяйскую скотину, а мы сами указывать не будемъ.
   -- А-ахъ, ты, каналья! Ты смѣешь со мной такъ разговаривать! Урядникъ! отведи его въ холодную! Завтра доставишь мнѣ его въ станъ: я тамъ поговорю съ нимъ!
   -- Слушайте! обратился онъ къ крестьянамъ.-- Совѣтую вамъ, для вашей собственной пользы, указывать овецъ. Тогда каждый будетъ отвѣчать за свой долгъ. Иначе мнѣ придется продать огульно всю отару -- и раскладка поровну будетъ. Слышите?
   Отвѣта не было.
   -- Кто согласенъ отбирать овецъ? подходите! попробовалъ становой на иной ладъ.
   Крестьяне хранили мертвое молчаніе.
   -- Вы чего жъ, хамье, ничего не отвѣчаете? стоите какъ истуканы? накинулся шепотомъ старшина на переднихъ крестьянъ.
   -- А тебя кто спрашиваетъ? отвѣтилъ ему въ тонъ молодой парень.
   -- Какъ ты смѣешь?! запѣтушился старшина.
   -- А такъ и смѣю. Не лѣзь, куда не зовутъ...
   -- Не смѣешь ты мнѣ такъ говорить: я -- старшина!
   -- Ты старшина сегодня, а я -- завтра. Цаца не большая, огрызнулся парень и замѣшался въ толпѣ.
   -- Ну, не хотите указывать овецъ -- вамъ же хуже! проговорилъ рѣшительно становой и велѣлъ урядникамъ сосчитать, сколько осталось овецъ.
   Оказалось еще 208 овецъ, и становой объявилъ огульную ихъ продажу по 2 р. 50 к. Крестьяне приняли это спокойно. Даже какъ будто довольны были, точно чего-то добились.
   -- Хай такъ продаютъ безъ хозяинывъ, безъ права! Хай! посмотримъ! повторялось въ рядахъ крестьянъ.
   Становой въ душѣ былъ доволенъ оборотомъ дѣла. Было ужъ около 7 ч. вечера, и при огульной продажѣ торги сокращались на два три часа. Еще довольнѣе были купцы. Съ четверть часа топтались они въ загороди, ощупывая овецъ, и, наконецъ, принялись торговаться. Сперва они поочередно набавляли по пятачку.
   -- Эхъ! разорюсь! Еще десять копеекъ!-- крикнулъ Грудковъ.
   -- Пятнадцать -- объявилъ рѣшительно Шарфманъ.
   -- И довольно!.. процѣдилъ сквозь зубы Щнетный,
   Купцы переглянулись. Надо надбавлять съ оглядкой.
   Грудковъ опять вскочилъ за ограду, схватилъ одну овцу, другую, выскочилъ назадъ и крикнулъ:
   -- Э-эхъ, шло, не шло, еще 5 копеекъ!
   -- Никто больше?-- спросилъ становой, видя, что больше не набавляютъ. Не получивъ отвѣта на свой вопросъ и во-второй и въ третій разъ,-- онъ объявилъ, что овцы проданы по 3 руб. 10 коп. Грудковъ подошелъ къ столу и отсчиталъ деньги.
   Купцы рѣшили поставить на ночь овецъ у Грудкова, который жилъ на хуторѣ, въ трехъ верстахъ отъ Дашковки, и имѣлъ крѣпкія стойла. Дѣлежъ рѣшили произвести послѣ всѣхъ торговъ.
   Черезъ полчаса отара, въ сопровожденіи урядниковъ и сотскихъ, была выгнана изъ деревни. Провожали ее крестьянки съ плачемъ и причитаньями.
  

VIII.

   Купцы выѣхали вслѣдъ за отарой. Они рѣшили ѣхать ночевать къ Дымченко, который жилъ въ пяти верстахъ отъ Дашковки, чтобы завтра пораньше пріѣхать; становой тоже обѣщалъ пріѣхать рано.
   Поспѣшно выѣхали изъ деревни купцы, не смущаясь проклятіями, сыпавшимися имъ вслѣдъ. Всѣ были веселы. "Бугай" нагнулся къ Лещуку и, широко улыбаясь, прошепталъ:
   -- Не битые ѣдемъ!.. И расхохотался.
   -- Постой еще хвалиться: еще завтра день есть, Богъ дастъ, такъ накладутъ, что не унесешь!
   Отъѣхавъ съ полверсты отъ деревни, купцы остановились ждать станового, оставшагося еще въ деревнѣ. Издали въ облакѣ пыли видна была медленно удаляющаяся отара, съ которой купцы не спускали глазъ.
   -- Что за окаянный народъ, страсть!-- началъ разсуждать Грудковъ, обращаясь къ Шарфману. Какъ дали имъ эту волю, прямо разбойниками подѣлались... Слышалъ, какъ скалили зубы?
   -- И ты не лучше былъ бы, еслибъ у тебя стали послѣднее отбирать,-- отвѣтилъ спокойно и задумчиво Шарфманъ. Каждому жить хочется, каждому своего жалко...
   Грудковъ съ удивленіемъ взглянулъ на него и разсмѣялся.
   -- Ишь, добрая душа какая! Какъ ты такой добрый, дома бы сидѣлъ. Зачѣмъ на торги ѣхалъ?
   -- Ѣхалъ потому, что мнѣ выгода, потому, что я -- купецъ. А какъ бы я мужикомъ былъ, я бы съ нашимъ братомъ, купцомъ, иначе поговорилъ бы...
   -- Ну?
   -- Что ну?-- оживился Шарфманъ.-- Вотъ вы живете въ деревнѣ, командуете, храпите, чортъ вамъ не братъ, кланяйся вамъ! А я живу въ деревнѣ и удивляюсь... Смотри: я пріѣхалъ въ Озерки голъ и босъ, прожилъ тамъ 15 лѣтъ, теперь у меня и лавка есть, и хозяйство, и капиталу рублей 10 тысячъ наберется. Съ неба мнѣ это свалилось? Не съ неба -- отъ мужиковъ нажилъ. И вотъ я удивляюсь, почему они, эти мужики, насъ терпятъ!
   -- Да ты имъ, имъ это скажи: они тебя сейчасъ послухаютъ; ха-ха-ха -- разсмѣялся Грудковъ.
   Шарфманъ посмотрѣлъ на него съ грустнымъ презрѣніемъ и ничего не отвѣтилъ.
   Подъѣхалъ становой съ двумя урядниками и теперь ужъ весело, безъ формальностей, обратился къ купцамъ:
   -- Ну, что, господа, остановились? Покупку провожаете?
   -- Провожаемъ, Федоръ Федоровичъ, да и опасаемся немножко,-- отозвался Грудковъ.-- Пока вы здѣсь, мы спокойны, а вотъ вы уѣдете -- выскочатъ изъ деревни десятка два верховыхъ, погонятся, отобьютъ отару,-- и поминай, какъ звали. Съ нихъ это можетъ статься.
   -- Ваше благородіе! Вотъ одинъ верховой изъ деревни уже скачетъ!-- воскликнулъ Дымченко.
   Купцы встрепенулись и въ испугѣ посмотрѣли, куда Дымченко указывалъ. Въ самомъ дѣлѣ, изъ деревни выѣхалъ верховой и поскакалъ вслѣдъ за отарой, бокомъ поглядывая на группу купцовъ и станового.
   -- Э-эй!! Сюда!-- закричалъ ему становой.
   Верховой остановился, съ минуту простоялъ въ нерѣшительности и медленно поѣхалъ къ становому.
   -- Ты это куда ѣдешь? а?
   -- Въ... Лыткино...-- отвѣтилъ, оробѣвъ, парень.
   -- Зачѣмъ? А?
   -- Постойте!-- воскликнулъ Грудковъ.-- Подъ нимъ, кажется, лошадь Казаткина...
   -- Да его-жъ!-- подтвердилъ смѣлѣе и съ недоумѣніемъ парень.-- Я-жъ у Харитона Игнатьича служу. Они и послали меня въ Лыткино наказать, чтобъ водку привезли... Бачь, сегодня всю продали!
   Купцы съ облегченьемъ вздохвули и разсмѣялись.
   -- Ну, поѣзжай себѣ, поѣзжай съ Богомъ,-- отпустилъ верхового становой.
   -- Вотъ что господа,-- обратился онъ къ купцамъ.-- Отару вѣдь недалеко гнать, версты три, тамъ на мѣстѣ надѣюсь, она въ безопасности будетъ. Такъ вотъ что: поѣзжайте вы, Михаилъ Михайловичъ, домой, а когда отара благополучно дойдеть, пришлите верхового сюда. А мы пока здѣсь постоимъ, чтобы изъ деревни никто не ѣхалъ. Довольны вы?
   Купцы съ чувствомъ поблагодарили станового, и Грудковъ уѣхалъ домой.
   Покончивъ съ этимъ, становой обратился къ урядникамъ и далъ имъ инструкціи: одинъ, Лука Кузьмичъ, пусть ночуетъ въ деревнѣ, чтобъ смотрѣть за порядкомъ, наблюдать, чтобъ мужикамъ водки не продавали. Другой пусть соберетъ сотскихъ и въ сопровожденіи другихъ урядниковъ поѣдетъ въ степь, гдѣ находится арестованная скотина. Тамъ 113 штукъ. Чтобъ завтра всѣ до одной были доставлены, чтобъ не пригнать въ деревню стада, пока онъ не распорядится: чтобъ ни одинъ сотскій не отлучался домой, иначе 5 руб. штрафу.
   Пока становой давалъ эти инструкціи, со стороны деревни стали поспѣшно приближаться двѣ фигуры: худой оборванный крестьянинъ лѣтъ 50-ти, съ чернымъ отъ пыли лицомъ, засохшими губами и помутившимися глазами, и сгорбленная маленькая старушка. Крестьянинъ подбѣжалъ, запыхавшись, первый къ становому.
   -- Ваше благородь!-- воскликнулъ онъ задыхаясь, охрипшимъ, полнымъ отчаянія голосомъ.-- Ваше благородь. Я побѣгу за отарой!.. Я отобью!.. Отобью! ваше благородь!..
   Онъ развелъ руками и смотрѣлъ на станового обезумѣвшимъ взглядомъ, въ которомъ было больше мольбы, чѣмъ угрозы.
   -- Ты съ ума сошелъ!-- воскликнулъ съ недоумѣніемъ становой.
   -- Ваше благородь!.. Вдова!.. Старуха!.. Сироты!..-- выкрикивалъ крестьянинъ.-- Ваше благородь!.. Отобью!.. Другого средства нѣтъ!.. Хоть въ острогъ!..
   И онъ повернулся въ сторону отары.
   -- Стой!-- воскликнулъ строго становой.-- Гришкинъ!-- обратился онъ къ уряднику.-- Постой-ка возлѣ него. А ты толкомъ говори, что тебѣ надо, вздору не болтай, а то въ холодной у меня посидишь!..
   -- Овцы!!-- вырвалось воплемъ у мужика.
   -- "Овцы"!-- передразнилъ его становой -- Оретъ: "о-овцы, о-овцы!" Знаю, что овцы. Говори человѣческимъ языкомъ.
   -- Ея овцы, шесть штукъ...-- заговорилъ онъ упавшимъ голосомъ и съ мольбой.-- Ваше благородь!-- за рыдалъ онъ вдругъ горько.-- Вдова бѣдная... Семь лѣтъ за ней надѣла нѣтъ... Божеску милость окажить!.. Внуки... Все хозяйство -- овцы... Больше ничего нѣтъ!.. Ваше благородь!.. Божеску милость!.. Отдайте!..
   -- Мо-ои не-е-еньки,-- простонала старуха и съ беззвучнымъ плачемъ повалилась въ ноги становому.
   -- Гдѣ жъ вы раньше были?-- спросилъ становой.
   -- Я изъ Кочковки... Она моя тетка... У меня была, мою дочку хоронила... О-ихъ, Боже мой!.. Мальченко прибѣжалъ, сказалъ... Ваше блародь!..
   -- Ну, ступай теперь домой. Завтра, когда пріѣду, подойдешь, разузнаю, въ чемъ дѣло, Гришкинъ! Проводи его въ деревню, да смотри, чтобъ онъ никуда не отлучался... Да!-- вспомнилъ онъ.-- Того Игната, который въ холодной сидитъ, съ сотскими ко мнѣ въ станъ проводить сегодня...
   -- Слушаю-съ!
   -- Ваше блародь!-- воскликнулъ съ отчаяньемъ крестьянинъ.-- Да они ягъ Богъ зна -- куда овецъ загонятъ! Гдѣ ягъ ихъ тогда...
   -- Ну, ступай, ступай! Разъ сказано тебѣ: завтра!-- прикрикнулъ на него становой.
   Гришкинъ, легонько подталкивая, направилъ крестьянина въ деревню. За ними поплелась старушка.
   -- Врутъ все, подлецы, нарочно выдумываютъ,-- сказалъ съ убѣжденьемъ Лещукъ.
   -- Отдай имъ теперь изъ отары шесть овецъ, они тебѣ черезъ часъ сто старухъ приведутъ,-- добавилъ "Бугай".
   -- И смѣлый какой,-- возмущался Дымченко.-- Прямо начальству въ глаза говоритъ: "отобью отару"! Страсть!
   -- Да я этого мужика знаю: первый разбойникъ въ Кочковкѣ,-- прибавилъ урядникъ.
   Вскорѣ подъѣхалъ верховой съ извѣстіемъ, что отара на мѣстѣ. Становой уѣхалъ домой. Купцы поѣхали къ Дымченко. Липкинъ и Лещукъ навалились на дроги "Бугая" и понеслись съ гикомъ и смѣхомъ. За ними ѣхалъ мрачный Шпетный одинъ, Шарфманъ и Дымченко на однѣхъ дрогахъ, на остальныхъ -- работники.
  

IX.

   Жена Дымченко встрѣтила гостей не особенно радушно:
   -- Ты что мнѣ за ораву такую привезъ!-- накинулась она на мужа, когда онъ вошелъ въ домъ, оставивъ гостей на дворѣ.-- Кормить я ихъ, чертей, буду? Провались ты съ ними вмѣстѣ! Нѣтъ у меня для нихъ ничего!
   -- Да ты-ише!-- урезонивалъ ее шопотомъ Дымченко.-- Они у тебя ѣсть не просятъ. Проночуютъ только. Завтра надо опять ѣхать. Ну!
   -- Переночуютъ! Гдѣ ты ихъ уложишь? Гдѣ я имъ подушки возьму? Въ сараѣ на сѣнѣ пусть дрыхнутъ! Нѣтъ у меня для нихъ подушекъ!
   -- Ну, не надо, не надо, только не кричи!
   Онъ даже не повелъ гостей въ домъ, а прямо въ сарай.
   -- Въ хатѣ душно,-- объяснилъ онъ.-- Здѣсь всѣ и будемъ спать. Свѣженькаго сѣна принесу. Э-эхъ, любо!
   -- Да что ты, сказился? Кто тебѣ теперь спать ляжетъ? Теперь самое время выпить и закусить!-- отозвался Липкинъ, для котораго въ торгахъ остался одинъ лишь интересъ: выпивка.
   Дымченко задумчиво почесалъ затылокъ, и проницательные гости догадались, что ждать его угощенія нечего.
   -- Давай, братцы, въ складчину,-- предложилъ Лещукъ.
   Скоро былъ импровизированъ столъ, явилась лампа, а потомъ явилась водка и закуска.
   -- Надо бы, господа, теперь обдумать, какъ будемъ дѣлиться,-- заговорилъ Шарфманъ.-- Дѣлить овецъ неудобно. Только возня и грызня будетъ.
   -- Это вѣрно!-- отозвался Лещукъ.-- Да мнѣ, признаться, овцы на чорта и сдались.
   -- Да и мнѣ ихъ не надо, куда я ихъ дѣну,-- поддержалъ Дымченко.
   -- Пусть ихъ Грудковъ себѣ беретъ и засчитаетъ по пять съ полтиной штуку, огульно,-- проворчалъ Шпетный.
   -- Дешево!-- Тамъ овцы такія -- страсть!-- сказалъ "Бугай".
   -- Ну, какъ дешево,-- бери ты. Еще спасибо скажешь, коли дастъ пять съ полтиной.
   -- А не дастъ -- я беру ихъ огульно по четыре съ полтиной,-- отозвался Шарфманъ
   -- Умникъ ты: по четыре съ полтиной и я ихъ возьму!-- отозвался Дымченко.
   -- И я!-- подхватилъ Лещукъ.
   -- Да по-осто-ойте!-- воскликнулъ вдругъ Лигікинъ.-- Еще вамъ пока нечего считать! Еще Грудковъ, можетъ, совсѣмъ дастъ вамъ огульно фигу подъ носъ! Вотъ что! Овцы у него? Купилъ и деньги платилъ онъ? Что вы ему сдѣлаете?
   И онъ залился веселымъ хохотомъ. Но купцовъ это предположеніе огорошило.
   -- Смотри!.. И въ самомъ дѣлѣ...-- пробормоталъ, оглядывая всѣхъ вопросительно, Лещукъ.
   -- Онъ этого не сдѣлаетъ, не захочетъ мараться,-- сказалъ нерѣшительно Шарфманъ.
   -- Отчего не захочетъ? И очень просто захочетъ! Не три копейки... Тутъ, братъ, сотенъ пять...
   -- Дуракъ будетъ, какъ не сдѣлаетъ этого,-- проворчалъ хладнокровно Шпетный.
   -- Постыдится!-- расхохотался Липкинъ.
   -- Вѣрно!! Прямое слово -- фигу покажетъ: "знать васъ не знаю!" Ищи съ него! Еще и посмѣется, что ловко одурачилъ!-- сказалъ Бугай.
   -- И надо смѣяться!-- вскричалъ весело Липкинъ.-- А я вотъ лучше всѣхъ выигралъ! Ха-ха!
   -- Надо было съ него расписку взять!-- догадался Лещукъ.
   Купцы были сильно взволнованы. Одинъ только Дымченко стоялъ у стѣны съ заложенными назадъ руками и спокойно улыбался.
   -- Ты чему же такъ радъ?-- спросилъ его Лещукъ.
   -- Мнѣ плакать нечего, мое не пропадетъ, хе-хе!
   -- Какъ такъ?
   -- Такъ... Мнѣ онъ мое нехотя отдастъ
   -- Да ну, говори!-- пристали купцы.
   -- Да что тутъ говорить! У меня на мельницѣ его пшеница, пудовъ 500 будетъ. Ну? Чуть что -- заграбастаю, скажу купилъ,-- и конецъ!
   -- Ло-овко!-- оживились купцы.
   -- Да ты ужъ и насъ выручи, а? Отслужимъ,-- пристали они къ нему.
   -- Че-его мнѣ за васъ хлопотать!-- отвѣтилъ съ самодовольной улыбкой Дымченко.
   -- Вотъ что, купцы!-- рѣшилъ Лещукъ.-- Захочетъ Грудковъ по совѣсти съ нами разсчитаться,-- ладно. Нѣтъ -- Савва Гаврилычъ ему прижметъ хвостъ, а мы за это съ барыша ему процентикъ дадимъ.. Ладно?
   -- По пятачку съ рубля дадите -- идетъ!
   -- По пятачку-у!-- возмутились купцы.
   -- Что-жъ, за меньше и мараться не стоитъ. Я вѣдь себѣ подрывъ этимъ сдѣлаю...
   -- Ну, это дѣло завтра успѣемъ обсудить. Теперь выпить надо! Давай, Саввушка, съ тобой выпьемъ! Провались все!-- воскликнулъ "Бугай", обнимая Дымченко.
   Вдругъ съ улицы раздался довольно сильный стукъ въ стѣну. Купцы встрепенулись, и Дымченко поспѣшно вышелъ изъ сарая.
   На улицѣ возлѣ сарая стояли три крестьянина: староста, среднихъ лѣтъ человѣкъ, и двое сотскихъ. Староста видѣлъ, какъ веселая компанія пріѣхала въ деревню, зналъ прекрасно, откуда она ѣхала, и его охватила досада. Съ одной стороны, онъ видѣлъ въ купцахъ враговъ и разорителей, а съ другой -- онъ чувствовалъ себя обиженнымъ, что они пріѣхали "къ нему" въ деревню и даже "здравствуй" ему не сказали. Онъ искалъ повода сорвать на нихъ свою злобу, показать свою власть: Дымченко, хотя и былъ злѣйшимъ кулакомъ не внушалъ къ себѣ ни страха, ни уваженія.
   -- Что это у тебя, Савва Гаврилычъ, свадьба?-- спросилъ онъ сухо, когда Дымченко вышелъ.
   -- А тебѣ что надо?-- отвѣтилъ также сухо и прищурившись Дымченко.
   -- А то надо: свѣтло гаси. Въ сараѣ свѣтло не полагается: лѣтнее время. Порядковъ не знаешь!
   -- У меня гости!-- воскликнулъ Дымченко.
   -- Хоть бы и гости, все единственно. Туши свѣтло! Зазнался ужъ ты очень, не подступись!
   -- Да ты не горячись такъ!-- воскликнулъ сердито Дымченко.
   -- Да и ты не горячись!
   -- Дюже ты храбрый сталъ!-- воскликнулъ Дымченко.
   -- Да и ты дюже храбрый сталъ!
   Съ минуту противники стояли другъ противъ друга молча, набираясь новыхъ силъ.
   -- Смо-отри, староста, чтобъ въ ноги не поклониться!-- сказалъ, наконецъ, съ угрозой Дымченко.
   -- Я буду кланяться?-- вспылилъ староста. За-а что я буду кланяться, а? Слышите, господа сотскіе? Пракистую! За-а что я ему буду въ ноги кланяться, а? Пракистую, господа! Я царю служилъ!
   -- Да я не говорю, что будешь мнѣ въ ноги кланяться, я на тебя и не говорю,-- струсилъ Дьшченко.-- Я говорю, что допрежь тебя старосты при учетѣ кланялись въ ноги обчеству. Понимаешь?
   Староста смѣрилъ его презрительнымъ взглядомъ.
   -- О-охъ, сма-атри, купецъ!
   -- Чего смотрѣть, а?
   -- Ра-аздобрѣлъ ты очень!
   -- Смотри и ты, староста, бо и я могу доказать!-- вспылилъ опять Дымченко.
   -- Ты? Ты чѣмъ докажешь? Чѣмъ? Карманомъ? А я тебѣ правиломъ докажу. Что ты меня все стращаешь, а?
   -- А ахъ, человѣкъ! Ну, слушай!-- воскликнулъ съ огорченьемъ въ примирительномъ тонѣ Дымченко.
   -- Купецъ -- и міръ ему нипочемъ...
   -- Да слу-ушай!-- схватилъ его за руку Дымченко.-- Ты старостой сколько ходишь? Два года?
   -- Ну, два...
   -- Скажи: ослухался я когда обчество? Никогда! Придутъ, постучатъ въ окно: "Савва Гаврилычъ! Иди, зовутъ на сходку",-- бѣгу; скажутъ что -- сполняю. Не правда може?
   -- Ну, правда...
   -- Теперь ты еще вотъ что подумай: что мнѣ ваша деревня дала? Ничего! Я, ваша милость, самъ своимъ трудомъ все пріобрѣтаю... Да постой!-- остановилъ онъ старосту, намѣревавшагося заговорить.-- Постой! Вы людей на "линію" посылаете?
   -- Посылаемъ,-- согласился нехотя староста, чувствуя опасный подвохъ.
   -- Чтобъ заробили? Да?
   -- Ну?
   -- Нѣтъ, говори: чтобъ заробили?
   -- Ну, чтобъ заробили...
   -- А какъ человѣкъ дома заведеніе имѣетъ и зар обляетъ, такъ его надо притѣснять? Надо конфузить купца? У меня пять человѣкъ гостей, все купцы,-- а ты мнѣ какой конфузъ сдѣлалъ! Порядокъ это?... Ну, хорошо, я завтра станового спрошу: порядокъ это, аль нѣтъ?..
   Староста былъ уже почти побѣжденъ доводами Дымченко, но послѣдняя фраза вернула его на прежнюю позицію.
   -- Ты ста-ано-во-го спро-осишь?.. Ну-у, хорошо! Спрашивай!.. Значитъ, ты ужъ съ нами больше жить не хочешь?
   -- Да я не спрошу!-- разсмѣялся трусливо Дымченко.
   -- Значитъ, ты ужъ съ нами больше жить не хочешь?
   -- Да я не спрошу, не спрошу!.. Или... спросить?-- добавилъ онъ вдругъ съ чисто лисьимъ лукавствомъ и прищурился.
   -- Да на-амъ что-о!
   -- Али, одначе, нѣтъ; какъ ваша милость: спросить, али нѣтъ?
   -- Да ка-акъ вамъ лучше!
   -- Ну-ну-ну! Хе-хе-хе! Не спрошу, не спрошу! Шуткую!-- разсмѣялся Дымченко и полутаинственно добавилъ: Староста! Ходи, я те штось скажу, а!
   -- Что?-- спросилъ сухо староста.
   -- Да ходи-и...
   -- Ну, что?-- повторилъ староста, нехотя идя за Дымченко.
   -- Ходи, выпьемъ,-- шепнулъ ему тотъ и обнялъ его.
   -- Да-а не надо!-- махнулъ обиженно рукой староста, стараясь высвободиться.
   -- Да ходи! Ну, не сердись! Э-эхъ, староста!
   Очутившись въ сараѣ, староста нѣсколько смѣшался и пробормоталъ: "Здравствуйте"!
   -- Господа!-- обратился Дымченко къ купцамъ съ притворной важностью. Это нашъ староста...
   -- А-а, такъ это ты, Савва Гаврилычъ, съ старостой спорилъ?-- спросилъ съ притворнымъ удивленіемъ Лещукъ.
   -- А ты думалъ съ кѣмъ? Ты думалъ съ простымъ мужикомъ? Нѣ-ѣтъ! Савва Гаврилычъ себѣ тоже цѣну знаетъ! Савва Гаврилычъ съ простымъ мужикомъ не станетъ столько говорить!
   Старостѣ поднесли одну за другой двѣ рюмки водки. Выпивъ, онъ совершенно успокоился, присѣлъ на край лавки и сталъ внимательно слушать бесѣду.
   Дымченко предложилъ поднести сотскимъ, и староста вышелъ позвать ихъ:
   -- Степанъ! Андрей!-- окликнулъ онъ ихъ.-- Ступайте, выпейте.
   Молодой парень поспѣшно пошелъ въ сарай.
   -- А ты, Степанъ, чего нейдешь?
   -- А ну ихъ, съ ихъ водкой!-- отвѣтилъ сердито Степанъ.-- Будь они прокляты съ нею вмѣстѣ! Не стану ихнюю водку пить, провались они, живодеры, тьфу!
   И онъ поспѣшно ушелъ на деревню.
  

X.

   Дашковка какъ-то сразу осиротѣла. Едва только угнали отару, крестьяне сразу почувствовали всю безысходность своего положенія. Еще часъ тому назадъ, въ разгарѣ торговъ, они чего-то ждали, надѣялись и, вообще, какъ-то не допускали возможности, чтобы овцы были отобраны у нихъ. Вѣдь прошло же три года, не продавали все время ихъ скотины, почему же именно теперь вдругъ продадутъ? Еще больше усилилась иллюзія, когда становой сталъ добиваться, чтобъ каждый хозяинъ указалъ своихъ овецъ, и ничего не добился. Значитъ, они побѣдили, добились чего-то... Но едва только Грудковъ выложилъ деньги, едва только стали выгонять отару, какъ иллюзія стала быстро таять, и реальная правда всѣмъ своимъ безнадежнымъ холодомъ проникла въ душу дашковцевъ. Угнали овецъ! Черезъ часъ онѣ ужъ будутъ за крѣпкой стѣной, за желѣзнымъ замкомъ. Подѣлятъ между собой хищники добычу -- и завтра живая овца можетъ быть уже будетъ убита, съѣдена... Какая справедливость поможетъ тутъ!..
   Гнетущая тоска охватила дашковцевъ. Всѣ чувствовали, что дѣло проиграно. Молча, съ понуренными головами, разбрелись крестьяне по деревнѣ. Но домой никому не хотѣлось итти и какъ-то безсознательно плелся каждый къ сборнѣ. Одни, вздыхая, молча, садились на заваленку, другіе оставались, стоя у стѣны. Вскорѣ возлѣ сборни образовалась большая группа крестьянъ. Поодаль отъ сборни стояли кучками женщины и горячо говорили. Каждая по своему спѣшила облегчить свою душу: одна -- плачемъ и причитаньями, другая -- проклятіями, третья -- простымъ пересказомъ всѣмъ извѣстнаго факта.
   Солнце зашло. Чудный іюльскій вечеръ, спокойный, мягкій, ласковый, какъ бы старался успокоить взволнованныя души дашковцевъ.
   Къ сборнѣ медленно подошелъ высокій сѣдой, нѣсколько сгорбленный, но еще очень крѣпкій старикъ и, оглянувъ всѣхъ спокойно-скорбнымъ взглядомъ, остановился, опершись на толстую палку.
   -- Что-жъ, обчество, надо, значитъ, опять послать человѣка съ бумагой въ губернію,-- промолвилъ онъ негромко, но съ убѣжденіемъ.-- Такъ этого дѣла оставить невозможно...
   Онъ глубоко вздохнулъ.
   -- Въ губернію...-- промолвилъ тихо, покачавъ головой, одинъ изъ сидѣвшихъ на заваленкѣ и почесалъ затылокъ.
   -- Пока до губерніи дойдешь,-- тутъ тебѣ ни одной животины не останется,-- произнесъ твердо другой.
   -- Потчуй! потчуй, Михайло, обчество своей губерніей!-- воскликнулъ съ горечью и раздраженіемъ высокій молодой крестьянинъ.-- Надѣлалъ ты дѣдовъ своими совѣтами! Гу-убе-ернія! Собирай, обчество, опять пятаки, посылай человѣка! Губернія! Вонъ она, гдѣ теперь твоя губернія! У Грудкова за замкомъ!
   -- Тутъ никто не виноватъ. Божеское наказаніе за грѣхи,-- отозвался старикъ.
   -- За глупость -- не за грѣхи!-- вскипятился Кириллъ.
   -- Да чего жъ ты, Кирилла, кричишь? Не надо было давать овецъ -- и все! Отбить отару, а купцамъ накласть въ шею -- и вся справа!
   -- Въ ше-ею,-- покачалъ неодобрительно головой Михайло.-- Какъ бы отъ такой справы своя собственная шея не затрещала, а?
   -- И теперь трещитъ! А, погодь-ка, завтра, какъ продадутъ тебѣ скотину, еще не такъ затрещитъ! Всѣ кости затрещатъ!
   -- За-атрещатъ!-- повторилъ съ глубокимъ вздохомъ другой.
   -- Стояли, какъ овцы,-- продолжалъ горячо Кирилла.-- Одинъ только Игнатъ не сробѣлъ. А какъ повели его -- надо было сгрудиться...
   -- Прямое дѣло!-- подтвердилъ кто-то.
   -- Вѣдь и завтра упустимъ скотину!-- воскликнулъ опять съ мольбой Кирилла.-- Братцы, послушайте меня: не давать! Сгрудиться и не давать -- одно спасенье! Никакого намъ за то отвѣта не будетъ. Отбить -- и по дворамъ!
   -- Да что-о-о ты затѣваешь?!-- закричалъ съ гнѣвомъ Михайло.-- Мало бѣды, еще кличешь? Острога не видалъ? Куда тянешь обчество?
   -- О-отбить!-- воскликнулъ, вскочивъ, другой старикъ.-- Дадутъ тебѣ отбивать!
   Начался споръ. Всѣ говорили разомъ, не слушая другъ друга, каждый горячился, каждый доказывалъ что-то, одни убѣждали отбить скотину, другіе, большей частью старики, не хотѣли и слушать объ этомъ и стояли на своемъ, что надо при помощи "бумагъ" добиваться правды. Поздно ночью разошлись дашковцы по домамъ, охрипшіе, взволнованные, ничего не рѣшивъ.
  

XI.

   На слѣдующій день, часовъ въ семь утра, купцы уже были въ Дашковкѣ. Чтобы не отлучаться отъ мѣста торговъ, купцы оставили тутъ же, недалеко отъ загороди, свои подводы. Вскорѣ пріѣхалъ и становой и тотчасъ же энергично принялся за дѣло, призвалъ урядника и послалъ его въ степь за стадомъ.
   Едва только урядникъ отошелъ, какъ къ становому подошелъ Лука Кузьмичъ и, почтительно закинувъ на бокъ голову, заговорилъ шопотомъ и таинственно:
   -- Ваше благородіе, я хотѣлъ доложить...
   -- Что такое?-- спросилъ быстро становой.
   -- Мужики задумали отбить скотину... Сговорились...
   -- Ну-у?
   -- Вѣрно, ваше благородіе! Я подслушалъ. Всю ночь толковали. Сговорились, какъ приведутъ скотину,-- отбить ее и по дворамъ разогнать...
   -- Верни-ка Ѳедотова,-- сказалъ становой послѣ минутнаго размышленія.
   Когда урядникъ, посланный въ степь, возвратился, становой вполголоса далъ ему пространную инструкцію, которую Ѳедотовъ выслушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Онъ тотчасъ же уѣхалъ въ степь. Лукѣ Кузьмичу было приказано строго наблюдать, чтобы изъ деревни никто не поѣхалъ въ степь.
   Оставшись одинъ, становой сталъ оглядываться по сторонамъ, не зная, за что взяться, и былъ очень радъ, когда къ нему подошелъ Канаткинъ.
   -- Федоръ Федоровичъ! Пожалуйте ко мнѣ чашку чаю откушать, сдѣлайте честь!-- попросилъ онъ съ заискивающей любезностью.
   -- Это, пожалуй, не дурно,-- согласился становой.-- Я безъ чаю уѣхалъ, спѣшилъ... Да у тебя что? Самоваръ ужъ готовъ? Засиживаться, знаешь, некогда... Эй, Мишка! Поѣзжай за нами!-- крикнулъ онъ кучеру и пошелъ съ Канаткинымъ къ нему домой.
   -- Готовъ, готовъ самоваръ, ужъ на столѣ стоитъ!.. Теперь у меня и "Смирновка" No 1 есть,-- почтительно разсмѣялся Канаткинъ.
   -- Ну, утромъ водки пить не стану.
   -- По одной мо-ожно,-- подмигнулъ лукаво кабатчикъ.-- А вы вчера моего работника чуть не арестовали,-- вспомнилъ онъ и разсмѣялся.
   -- Д-да... Ну, знаешь...
   -- Да, конечно, конечно!-- подхватилъ поспѣшно Канаткинъ.-- На лбу не написано, а за народомъ тутъ смотрѣть на-адо!
   Купцы, между тѣмъ, собрались къ дрогамъ Шпетнаго, на которыхъ "Бугай" открылъ завѣтный узелокъ съ водкой и закуской и этимъ открытіемъ развеселилъ всю компанію. Шпетный, самъ не вызвавшійся со своимъ запасомъ, безпрекословно отдалъ его въ распоряженіе компаніи. Тутъ же на дрогахъ все было разставлено, и купцы принялись выпивать. Истребивъ запасъ Шпетнаго, купцы послали въ кабакъ еще за водкой. Еще болѣе оживились купцы, когда пріѣхалъ Грудковъ. Хотя подозрѣнія ихъ нисколько не уменьшились, но одно присутствіе подозрѣваемаго какъ-то успокоило компанію.
   Между тѣмъ, крестьяне стали понемногу сходиться къ загороди, куда ждали скотину. Издали слѣдили они молча, кто съ любопытствомъ, кто съ ненавистью, за купцами.
   -- Ишь, лакаютъ какъ эту водку!-- промолвилъ полушопотомъ съ удивленіемъ одинъ парень.
   -- Ла-акаютъ здорово!-- подтвердилъ другой.-- Куда, тебѣ, другую флягу пьютъ...
   -- Чего имъ не пить!-- вмѣшался третій, пожилой крестьянинъ.-- Они ужъ себѣ вчера заробили на водку. Не на одно ведро заробили.
   -- Чтобъ имъ, идоламъ, подавиться! Ишь, ржутъ какъ, весело имъ!
   -- Будто на свадьбу пріѣхали!
   -- Имъ это свадьба и есть.-- Такая свадьба, что лучше не надо!
   -- Что нашему брату смерть,-- то имъ пожива, того и выглядаютъ.
   -- Побить бы ихъ, растакихъ!
   Кружокъ крестьянъ росъ и вмѣстѣ съ этимъ росло и волненіе, и негодованіе противъ кулаковъ, беззастѣнчиво праздновавшихъ разореніе деревни.
   Шарфманъ первый замѣтилъ настроеніе крестьянъ и негромко, съ наружнымъ спокойствіемъ, промолвилъ:
   -- Господа, насъ собираются бить... Будьте наготовѣ... Только не подавайте виду, не то худо будетъ...
   Купцы поодиночкѣ разбрелись къ своимъ повозкамъ и дрогамъ.
   А негодованіе крестьянъ росло и росло. Прежній ропотъ превратился въ громкую ругань.
   -- Жулябія!-- кричалъ одинъ.-- Одно слово -- жулябія!
   -- Хоть бы изъ города купцы пріѣхали,-- кричалъ другой,-- а то ни одного городского нѣтъ! Все деревенская жулябія!
   -- Чего имъ здѣсь надо?! Чего они здѣсь разлеглись, а?
   -- Что-о на нихъ смотрѣть?! Бе-ей ихъ, ребята!!-- раздался вдругъ крикъ Кирилла.-- Бе-ей!! Чтобъ знали, какъ въ другой разъ къ намъ ѣхать! Какъ кровь нашу пить! Бе-ей!! Руби, ребята, колеса имъ!!
   -- Руби колеса!!. Неси топоры!!. Беи!!. Душегубы!!. Воры!!. Кровопійцы!!. Жулябія!!.
   И толпа сразу хлынула къ купцамъ, но тѣ ловко вскочили на свои подводы и стали изъ всѣхъ силъ нахлестывать лошадей, которыя быстро понеслись вонъ изъ деревни. Крестьяне съ крикомъ и проклятіями погнались за бѣглецами, за которыми полетѣлъ вслѣдъ цѣлый градъ камней.
   Погнавшись за ними съ полверсты и видя, что тѣ ужъ далеко удрали, крестьяне остановились и издали провожали ихъ угрозами И только, когда тѣ совершенно скрылись изъ виду, крестьяне вернулись въ деревню.
   Едва вошли они въ деревню, какъ мимо ихъ быстро проѣхалъ становой вмѣстѣ съ урядникомъ. Инстинктивно посторонились крестьяне, нѣкоторые сняли шапки и нѣсколько минутъ молча слѣдили за бричкой.
   -- Уѣхалъ?.. Совсѣмъ уѣхалъ?-- промолвилъ съ недоумѣніемъ одинъ.
   -- И совсѣмъ!.. вотъ дѣло... Значитъ, и продажи не будетъ?..
   -- А може онъ поѣхалъ вертать ихъ?..
   -- Не вернутся, побоятся!..
   -- Ребята! Въ степь! Ходи всѣ въ степь, разбирать по дворамъ скотину.
   И толпа быстро двинулась въ степь, радуясь, что такъ неожиданно удалось спасти скотину.
   Купцы остановились верстахъ въ трехъ отъ Дашковки и принялись перепрягать лошадей. Отъ камней пострадали всѣ, но особенно "Бугай" и Дымченко: у перваго носъ былъ окровавленъ, у второго голова пробита. Шпетный потерялъ черезсѣдѣльникъ. Всѣ были озлоблены и мрачны. Только Липкисъ и Лещукъ были веселы.
   -- Вотъ и биты!!-- обратился, смѣясь, Лещукъ къ "Бугаю".-- А ты вчера тосковалъ! И какой у тебя носъ чудесный сталъ -- любо.
   -- Убирайся ты къ чорту!-- буркнулъ сердито "Бугай".
   Купцы собрались свернуть въ деревню къ Грудкову. Вдругъ они увидѣли издали станового и оживились. Становой подъѣхалъ и поспѣшно сказалъ имъ:
   -- Заворачивайте и всѣ поѣзжайте ко мнѣ въ станъ! Живо!
   Купцы съ недоумѣніемъ посмотрѣли на него.
   -- Стадо теперь у меня въ Ярцевѣ. Мнѣ донесли, что мужики затѣваютъ,-- и я велѣлъ погнать стадо прямо ко мнѣ въ станъ. Я хитрѣе ихъ! Тамъ ужъ никто не будетъ ее отбивать, тамъ и продажъ будетъ. Ну, живо заворачивайте!..
  
   1892
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов