Байрон Джордж Гордон - Беппо

Дж. Г. Байронъ

Беппо.

Переводъ Павла Козлова съ предисл. П. С. Когана

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905

"Беппо", небольшая, шаловливо-граціозная поэма, которой самъ поэтъ не придавалъ серьезнаго значенія, занимаетъ тѣмъ не менѣе почетное мѣсто въ исторіи байроновскаго творчества.

Эта поэма была поворотнымъ пунктомъ къ тому направленію, которое Эльце окрестилъ названіемъ "сатирико-нигилистическаго". Когда 28 февраля 1818 года {Letters and Journals Vol. IV, стр. 173, прим. 2. Lond. 1900.} "венеціанская повѣсть", написанная еще въ октябрѣ 1817 г. (12 октября 1817 года Байронъ упоминаетъ {То John Murrey 12 okt. 1817. Lettors and Journals. Vol. IV. Lond. 1900, стр 173.} о написанной имъ юмористической поэмѣ изъ 84 стансовъ, очевидно остальныя 15 строфъ были прибавлены позднѣе {Въ письмѣ отъ 23 окт. 1817 г. Байронъ уже говоритъ о Беппо, какъ о "story in 89 stanzas" Let. and Jour. Vol. IV. стр. 176.}) появилась въ печати, для всѣхъ, кто внимательно слѣдилъ за развитіемъ поэта, стало ясно, что "міровая скорбь", необузданная романтическая фантазія восточныхъ поэмъ и таинственный "демонизмъ" далеко не исчерпываютъ со-держанія байроновской поэзіи. Замѣчательно, что "Беппо" былъ написанъ между "Манфредомъ" и IV пѣснью Чайльдъ-Гарольда: среди стиховъ, звучавшихъ похоронной пѣснью земнымъ радостямъ и тревогамъ, писались строфы, полныя смѣха и заразительнаго веселья, среди героевъ, звавшихъ къ отреченію отъ земли, тоскующихъ и грезящихъ о несбыточныхъ идеалахъ, появились причудливыя фигуры въ "маскахъ клоуновъ и арлекиновъ", въ нарядахъ "всѣхъ временъ и народовъ", кружащіяся подъ веселые звуки гитары, этой традиціонной спутницы венеціанскаго карнавала! Одинъ нѣмецкій критикъ (К. Bleibtreu: "Byron der Uebermench") назвалъ "Беппо" подготовкой къ "Донъ-Жуану" и замѣтилъ, что каждое произведеніе Байрона какъ-бы выростало изъ предыдущаго съ удивительной послѣдовательностью. И дѣйствительно, въ то время какъ въ "Манфредѣ" и въ заключительной пѣснѣ "Чайльдъ-Гарольда" грустные мотивы, звучавшіе тихо въ восточныхъ поэмахъ, слились въ могучую скорбную мелодію,-- въ это время "Беппо" отразилъ въ себѣ проблески новыхъ интересовъ и стремленій поэта, нашедшихъ вскорѣ такое полное и геніальное выраженіе въ "Донъ-Жуанѣ".

Нѣтъ сомнѣнія, что Байронъ, такъ легко проникавшійся каждымъ твореніемъ поэтическаго генія и съ такимъ интересомъ изучавшій итальянскую литературу, въ ея богатой комической поэзіи нашелъ краски и образы для своего перваго крупнаго юмористическаго произведенія. Изъ итальянскихъ писателей наибольшее вліяніе на Байрона оказалъ, вѣроятно, Пульчи; какъ извѣстно, Байронъ даже перевелъ часть его Morgante Maggiore. Даже y себя на родинѣ Байронъ не былъ первымъ творцомъ того комическаго жанра, образцомъ котораго является "Беппо". Въ коварныхъ продѣлкахъ, жертвой которыхъ становится Фальстафъ, или въ шуткахъ, которыя устраиваютъ слуги Оливіи надъ одураченнымъ гордецомъ Мальволіо, можно усмотрѣть отраженіе того же своеобразнаго легкомыслія,той же скрытой ненависти къ лицемѣрному англійскому пуризму, которыя водили и перомъ автора "Беппо". Поэтъ чувствовалъ эту связь, соединявшую его первое произведеніе въ новомъ жанрѣ съ бытовыми, сатирическими и комически-любовными сценами шекспировскихъ комедій, и эпиграфомъ къ "Беппо" выбралъ слова изъ комедіи "As you like it". Приступая къ изображенію Лауры, Байронъ вспоминаетъ, что Шекспиръ уже нарисовалъ подобный типъ въ Дездемонѣ. Наконецъ, Байронъ самъ назвалъ одинъ изъ литературныхъ источниковъ, который вдохновилъ его при созданіи поэмы. Его соотечественникъ Джонъ Фриръ (John Hookham Frеre) подъ псевдонимомъ Whistlecraft'a напечаталъ остроумную пародію на легенды о королѣ Артурѣ {Prospectus and Specimrn of an intended National Work, by W. and. R. W., of Stomarkot, in Suffolk, Harness and Dollar Makers. Canto I and II, Lon., 1817. III and IV 1818. Cp. Lord Byron von Richard Ackermann, стр. 106.}. Она появилась не задолго до "Беппо" и такъ понравилась Байрону, что онъ взялъ ее за образецъ {"У мистера Уистлькрафта нѣтъ болѣе ревностнаго поклонника. чѣмъ я". То John Murray. Venic. October 23. 1817.}.

Великіе подражатели всегда затмевали оригиналы, которыми они пользовались.Трагедіи Шекспира стали достояніемъ всего міра; хроники, изъ которыхъ онъ черпалъ сюжеты, извѣстны только спеціалистамъ. Имя Уистлькрафта давно забыто, "Беппо" переведенъ на всѣ языки. Несомнѣнно, что литературные источники не могли послужить единственнымъ матеріаломъ для этой драгоцѣнной бездѣлки. Жизнь, живая дѣйствительность была главнымъ источникомъ поэта. Извѣстно, что Италія расширила кругозоръ поэта. Здѣсь его опьяненіе радостями и наслажденіями жизни достигло апогея, но здѣсь же началось и серьезное увлеченіе поэта политическими и соціальными вопросами, здѣсь онъ вступилъ въ сношенія съ карбонаріями.-- "Венеція и я подошли другъ къ другу какъ нельзя лучше", пишетъ Байронъ {To John Murrev. Jan. 2. 1817.} вскорѣ по пріѣздѣ въ этотъ городъ, пребываніе въ которомъ ненавистники Байрона считаютъ особенно печальнымъ періодомъ въ жизни его: періодомъ распущенности и нравственнаго паденія" поэта. Какіе нравы нашелъ Байронъ въ Венеціи, видно изъ слѣдующихъ строкъ: "женщина, по здѣшнимъ правиламъ, считается добродѣтельной, если y нея кромѣ мужа только одинъ любовникъ; если ихъ два, три и больше, то женщину находятъ немного своевольной (a little wild) {Letters and Jour. Vol. IV, стр. 40.}.

Поэтъ отдался венеціанскому веселью со всѣмъ свойственнымъ ему увлеченіемъ. Но стоитъ внимательно перечесть письма, относящіяся къ венеціанскому періоду, и не трудно убѣдиться, что среди кутежей, которые принято изображать въ преувеличенно мрачномъ свѣтѣ, Байронъ не переставалъ быть тонкимъ наблюдателемъ и оригинальнымъ мыслителемъ. Никогда онъ не работалъ и не думалъ такъ много. Его письма къ издателю (1816--1818 гг.) {Lett. and Journals. Vol. IV. стр. 42. 52, 53, 85 и т. д.} наполнены сообщеніями о новыхъ литературныхъ планахъ и замыслахъ, объ оканчиваемыхъ работахъ, о сомнѣніяхъ поэта по поводу законченныхъ произведеній.

"Беппо" самый характерный продуктъ венеціанскаго періода жизни поэта. И неподдѣльное увлеченіе жизнью, и болѣе глубокій интересъ къ ней, начало вдумчиваго отношенія къ вопросамъ, занимавшимъ передовое общество Европы, словомъ, все,что дала поэту Италія, нашло здѣсь свое отраженіе.

Самъ Байронъ, какъ мы уже замѣтили, не придавалъ особенно серьезнаго значенія своему произведенію. Однако, посылая поэму своему издателю и увѣдомляя его, что эта юмористическая повѣсть основана на венеціанскомъ анекдотѣ, онъ замѣтилъ,что въ ней есть "политика и драма". И въ этихъ двухъ словахъ поэтъ прекрасно опредѣлилъ отличительныя черты своей поэмы. Она полна драматическаго движенія; въ ней бьется пульсъ современной жизни и среди шутокъ не разъ слышенъ голосъ серьезной соціальной и политической сатиры.

Сюжетъ поэмы чрезвычайно несложенъ. Купецъ Джузеппе, или просто Беппо, ведшій морскую торговлю, часто отлучался изъ дому и однажды совсѣмъ исчезъ; долго горевала его одинокая жена и наконецъ рѣшила прибѣгнуть къ помощи "вице-мужа" (vice-husband), котораго завела "главнымъ образомъ для защиты". Лаура и графъ, щедрый кутила и изящный законодатель модъ, прожили много лѣтъ, счастливые и довольные другъ другомъ. Но вотъ во время блестящаго карнавала, гдѣ появленіе красивой и нарядной Лауры было встрѣчено восторженнымъ шопотомъ мужчинъ и завистливыми взглядами женщинъ, графъ и его возлюбленная обратили вниманіе на незнакомца, одѣтаго туркомъ и не спускавшаго глазъ съ Лауры. Незнакомецъ оказывается мужемъ Лауры. Онъ попалъ въ плѣнъ къ туркамъ, затѣмъ сталъ пиратомъ, разбогатѣлъ и вернулся домой. Въ Венеціи, странѣ счастья и веселья, въ странѣ легкихъ нравовъ и чудной природы, нѣтъ мѣста трагедіи и кровавой развязкѣ. Измѣнница-жена встрѣчаетъ мужа какъ ни въ чемъ не бывало, разспрашиваетъ его о приключеніяхъ; графъ ссужаетъ его на первое время своимъ платьемъ, такъ какъ не удобно же ему появляться въ костюмѣ турка; графъ и Беппо становятся навсегда друзьями, и въ домѣ водворяется миръ и согласіе.

На этой простой канвѣ геній поэта вышилъ роскошные, причудливо-яркіе узоры.

Реализмъ и протестъ противъ соціальной и нравственной неправды шли въ началѣ XIX вѣка часто рука объ руку. Переходя отъ романтическихъ грезъ и разочарованія къ изображенію дѣйствительности, литература серьезнѣе всматривалась въ жизнь, и правдивое изображеніе послѣдней стало могучимъ орудіемъ бичеванія соціальныхъ непорядковъ и политическаго гнета. Реализмъ и сатира -- главныя достоинства "Беппо".

Вспомнимъ Чайльдъ-Гарольда или Лару. Это -- романтическіе герои; они внѣ времени и пространства; ихъ прошлое окутано мракомъ; они почти не соприкасаются съ дѣйствительностью; прикосновеніе жизни уничтожило бы ихъ обаяніе, величіе ихъ демоническихъ образовъ, свело бы ихъ съ пьедесталовъ; они возвышаются надъ пошлостью житейской прозы, надъ людскими дрязгами; мы не видимъ ихъ въ семьѣ, среди близкихъ, среди обыденныхъ заботъ. Взгляните теперь на героевъ венеціанской повѣсти. Они прикрѣплены къ мѣсту и времени; они являются передъ нами не на снѣжныхъ вершинахъ Альпъ, какъ Манфредъ, не на безконечной глади океана, какъ Чайльдъ-Гарольдъ. Мы видимъ Беппо скучающимъ въ карантинѣ, гдѣ возвращающихся издалека моряковъ держатъ по сорока дней; авторъ сообщаетъ даже названіе города, съ которымъ велъ торговлю Беппо. Вмѣсто таинственнаго Чайльдъ-Гарольда, о которомъ извѣстно только, что онъ принадлежалъ къ знатному роду, предъ нами въ лицѣ любовника Лауры, этого vice-husband'a Беппо, типичная и яркая фигура великосвѣтскаго франта. Онъ прекрасно говоритъ по-французски и тоскански; онъ завсегдатай театровъ; къ его мнѣнію прислушиваются; фальшивая нота не могла ускользнуть отъ его слуха; сердце примадонны трепетало отъ страха, когда она замѣчала неодобреніе на его лицѣ. Его образованіе было свѣтскимъ и дилетантскимъ. Трудно, взирая на портретъ графа, не вспомнить безсмертный перечень познаній Онѣгина:

Онъ по французски совершенно

Могъ изъясняться и писалъ,

Легко мазурку танцовалъ

И кланялся непринужденно...

Имѣлъ онъ счастливый талантъ

Безъ принужденья въ разговорѣ

Коснуться до всего слегка,

Съ ученымъ видомъ знатока

Хранить молчанье въ важномъ спорѣ.

И возбуждать улыбку дамъ

Огнемъ нежданныхъ эпиграммъ.

Развѣ не его прототипъ воскресаетъ передъ нами въ строфахъ XXXI--XXXIII?

Пространство, отдѣляющее Венецію отъ Петербурга, не мѣшало свѣтскому обществу той и другого выработать почти тождественную образовательную программу для модныхъ франтовъ. Объ Онѣгинѣ и "свѣтъ рѣшилъ, что онъ уменъ и очень милъ". Графъ тоже считался въ своемъ кругу "perfect cavaliero".

Лаура по яркости одинъ изъ очаровательнѣйшихъ женскихъ образовъ, созданныхъ Байрономъ. Туманный образъ Астарты, контуры котораго едва выступали изъ окутывавшей его романтической дымки, героини восточныхъ поэмъ, обаятельныя, но далекія и чуждыя европейскому обществу, даже Гаиде и Мирра, обрисованныя болѣе реальными, но все же неожиданными красками,-- какой контрастъ представляютъ онѣ съ Лаурой, чувства которой такъ просты и понятны. Это -- истая итальянка, отдающаяся во власть настроеній, быстро переходящая отъ впечатлѣнія къ впечатлѣнію. Грустная, томимая тревожными предчувствіями, разстается она съ мужемъ; но ея сердце не выноситъ одиночества и ожиданія, и она со всей страстью отдается новому возлюбленному. Она не молода, но время щадитъ ее и ея красота остается все такой же привлекательной; она умѣетъ вознаграждать недостатокъ юности: какъ эффектно ея появленіе на карнавалѣ, какъ умѣетъ она разливать счастье вокругъ одной своей сіяющей улыбкой, сколько вкуса въ ея нарядѣ, сколько чарующей силы въ нѣжныхъ лукавыхъ взглядахъ, сколько презрѣнія въ ея взорѣ, когда она замѣчаетъ безвкусное платье какой-нибудь дамы! Она владѣетъ собою и умѣетъ быть коварной, какъ истинная куртизанка.

Смущеніе овладѣваетъ ею при видѣ вернувшагося мужа; но мгновенье -- и она уже овладѣла собою, и слышится такой естественный, такой милый наивный лепетъ:

Въ чужой странѣ ты не женился ль снова?

Ужель тамъ дамы пальцами ѣдятъ?

Какъ шаль твоя красива! мнѣ обновой

Ты дай ее. Вамъ правда ль не велятъ

Свинины ѣсть? Съ страной сроднившись новой,

Какъ могъ, ты пропадать въ ней столько лѣтъ?

Ахъ, какъ ты желтъ! Болѣзни ль это слѣдъ?

Сбрей бороду (мнѣ этого подарка

Не откажи). Тебѣ она нейдетъ,

Къ чему она? y насъ вѣдь климатъ жаркій...

Какъ вынесла я времени полетъ и т. д

Говоря о Пушкинѣ, какъ о подражателѣ Байрона, мы всегда имѣемъ въ виду, главнымъ образомъ, раннія поэмы нашего поэта. Но развѣ добродушныя насмѣшки надъ женской добродѣтелью въ "Нулинѣ" не напоминаютъ разсужденія о венеціанскихъ дамахъ въ "Беппо"? Развѣ Нулинъ съ "запасомъ фраковъ и жилетовъ", завсегдатай театровъ, знатокъ дамскихъ модъ и модныхъ поэтовъ, не двойникъ возлюбленнаго Лауры? Развѣ смѣхъ Лидина и дружба Беппо съ графомъ не представляютъ собою однород-ной развязки? Развѣ остроумная болтовня отъ лица поэта въ отступленіяхъ "Евгенія Онѣгина" и "Домика въ Коломнѣ" не походятъ по тону и настроенію на таковую же въ "Беппо" и "Донъ-Жуанѣ" и развѣ въ этихъ отступленіяхъ y обоихъ поэтовъ не скрыты за легкомысленной формой самыя серьезныя и глубокія мысли?

Эти послѣднія составляютъ вторую важную черту интересующаго насъ произведенія. Байронъ не только превращался изъ романтика въ реалиста по формѣ; и по содержанію его поэзія начинала принимать другое направленіе; Байронъ спускался съ неба на землю; вмѣсто неопредѣленной титанической скорби о мірѣ и міровомъ непорядкѣ,-- онъ ищетъ въ жизни и бичуетъ тѣ темныя ея стороны, которыя прикрываютъ гнетъ и несправедливость. Его поэма полна сатирическихъ выходокъ: здѣсь мы встрѣтимъ ѣдкія насмѣшки надъ корыстолюбіемъ духовенства, злую каррикатуру на лицемѣрный англійскій пуризмъ, нападки на злоупотребленіе парламентской свободой, на тяжесть налоговъ. Изображая пестрые костюмы карнавала, поэтъ не забываетъ прибавить, что лишь одинъ костюмъ, костюмъ капуцина не допускался сюда подъ страхомъ адскаго огня, отъ котораго ничто не можетъ спасти, кромѣ внушительнаго денежнаго взноса. Рисуя въ граціозныхъ стихахъ красоту итальянокъ, свободу венеціанскихъ нравовъ, искренность и увлекательность южнаго веселья, онъ пользуется случаемъ, чтобы противопоставить этой простотѣ и искренности чопорность англійскихъ миссъ, не смѣющихъ говорить и чувствовать безъ разрѣшенія мамашъ. Закатъ южнаго солнца заставляетъ его вспомнить о жалкомъ вечернемъ освѣщеніи Лондона, музыкальный итальянскій языкъ -- о свистящихъ, шипящихъ и плюющихся во время разговора англичанахъ. Онъ любитъ англійское "правительство (когда оно дѣйствительно правительство), свободу печати и пасквилей, Habeas Corpus (когда мы не лишены его), парламентскія пренія, когда они не затягиваются слишкомъ поздно, налоги, когда они не слишкомъ тяжелы" и т. д. Трудно, конечно, искать въ Беппо слѣдовъ положительнаго политическаго или соціальнаго міросозерцанія поэта. Но несомнѣнно, что всѣ оскорбленія и обиды, накипѣвшія въ душѣ Байрона и выбросившія его навсегда за предѣлы неблагодарной родины, школьная рутина, печатные пасквили, клеветы и обвиненія въ развратѣ, картины нищеты и эксплоатаціи, противъ которой онъ выступилъ еще въ палатѣ лордовъ въ своихъ рѣчахъ,-- все это постепенно выступало въ болѣе ясныхъ очертаніяхъ изъ хаоса фантазіи и "міровой скорби", и въ Байронѣ вырабатывался общественный реформаторъ. "Беппо" -- одинъ изъ первыхъ симптомовъ этого новаго направленія байроновской поэзіи. Старая тема венеціанскаго карнавала, которую Байронъ, какъ второй Паганини, поднялъ, по выраженію Брандеса, "концомъ своего божественнаго смычка, разукрасилъ безчисленнымъ множествомъ смѣлыхъ и геніальныхъ варіацій, осыпалъ жемчугомъ и расшилъ золотыми арабесками", этотъ "венеціанскій анекдотъ" останется навсегда свидѣтельствомъ разнообразія байроновскаго генія, воплотившаго не только мечты и скорбныя думы своего вѣка, но и съумѣвшаго подслушать біеніе новаго времени, подойти къ новымъ жизненнымъ и соціальнымъ проблемамъ, выдвинутымъ эпохой.

П. Коганъ.

БЕППО.

Венеціанская повѣсть.

Розалинда. Прощайте, господинъ путешественникъ! Старайтесь картавить и носите странное платье, браните все хорошее въ вашемъ отечествѣ, проклинайте ваше рожденіе и чуть чуть не упрекайте Бога за то, что онъ создалъ васъ не съ какимъ-нибудь другимъ лицомъ. Иначе я съ трудомъ повѣрю, что вы плавали въ Гондолахъ.

Какъ вамъ это понравится. Дѣйствіе IV, сц. 1.

Примѣчанія Комментаторовъ.

Венеція, которую въ то время очень много посѣщала знатная англійская молодежь, была тогда тѣмъ-же, чѣмъ въ настоящее время является Парижъ -- сосредоточіемъ распущенности всяческаго рода.

Католики, свои усилья множа,

Чтобъ искупить грѣхи, передъ постомъ

За нѣсколько недѣль пируютъ. Кто же,

Скажите мнѣ, не вѣдаетъ о томъ?

Готовясь къ покаянью, и вельможа,

И нищій тѣмъ же слѣдуетъ путемъ.

Веселію всѣ предаваться рады;

Тогда въ ходу пиры и маскарады.

II.

Нисходитъ ночь, и чѣмъ она темнѣй,

Тѣмъ для влюбленныхъ болѣе отрады,

Хоть мракъ густой опасенъ для мужей.

Веселье разрушаетъ всѣ преграды;

Разгулъ царитъ; притворство безъ цѣпей;

Любовники ликуютъ; серенады,

Романсы, пѣсни, страстный шопотъ паръ

Волшебно вторятъ рокоту гитаръ.

III.

Средь оживленья праздничной картины

Костюмы всѣхъ временъ и странъ блестятъ;

Здѣсь видны янки, буффы, арлекины,

Тамъ римляне и греки тѣшатъ взглядъ,

Есть турки и жиды, но ни единый

Не встрѣтится монашескій нарядъ.

Глумленья надъ монахами опасны...

О, вольнодумцы, будьте жъ здѣсь безгласны!

IV.

Изъ терній лучше сшить себѣ нарядъ,

Чѣмъ инокомъ одѣться. Безъ сомнѣнья

За это попадаетъ грѣшникъ въ адъ,

Гдѣ ждутъ его тяжелыя мученья.

Кипящаго котла не охладятъ

Святыхъ отцовъ усердныя моленья;

Въ такой бѣдѣ спасется только тотъ,

Кто за молитвы кушъ двойной внесетъ.

За исключеніемъ рясы, вы свободны

Надѣть какой вамъ нравится нарядъ.

Такъ, въ Лондонѣ на ярмаркѣ народной

Наемныхъ одѣяній цѣлый рядъ;

Такихъ здѣсь лавокъ сколько вамъ угодно,

Но только благозвучнѣй рѣчи складъ:

У насъ "Piazza" слово безъ значенья...

(Одно я знаю только исключенье).--

VI.

Коль слово "Карнавалъ" перевести,

Услышите въ немъ съ пищею мясною

Надолго безнадежное прости!

Дѣйствительно, лишь рыбою одною

Постомъ живетъ народъ. За что жъ въ чести

Веселье передъ трапезой такою?

То для меня, сознаюся, темно;

Такъ въ часъ отъѣзда друга пьемъ вино.

VII.

Простяся съ мясомъ, рыбу разварную

Ѣдятъ, поста не прерывая нить;

Приправъ здѣсь вовсе нѣтъ. Ѣду такую

Не можетъ иностранецъ не бранить.

(Но повторять не слѣдъ мнѣ ругань злую).

Возможно ль эту пищу выносить,

Когда о соѣ даже нѣтъ помину,

A мы ѣдимъ лишь съ нею лососину.

VIII.

Поэтому совѣтъ я дать могу:

Запасъ приправъ различныхъ брать съ собою.

Готовясь быть на чуждомъ берегу,

Съ багажемъ захватить недурно сою;

Пускай приправы къ рыбѣ и рагу

Не покидаютъ васъ,-- a то, не скрою,

Что умереть въ теченіе поста

Отъ голода -- не праздная мечта.

IX.

Запасъ такой имѣть необходимо,

Коль вы католикъ и хотите жить,

Обычай чтя, какъ римляне средь Рима;

Не всѣмъ же надо постниками быть:

Пусть протестантъ, больной, что ѣдетъ мимо,

Иль дама не постятся; но таить

Отъ нихъ нельзя, что ждетъ ихъ, какъ награда,

За этотъ грѣхъ тяжелый -- пекло ада.

Венеціи роскошный карнавалъ

Разгуломъ, серенадами, балами

Всѣ прочіе собою затмевалъ;

Но прелести его раскрыть предъ вами

Не въ силахъ я; кого онъ не плѣнялъ?

Венеція, рожденная волнами,

Во всей красѣ являлася въ тотъ часъ,

Когда мой начинается разсказъ.

XI.

Красивы и стройны венеціанки!

Когда судить по копіямъ плохимъ

Съ великихъ образцовъ -- черты гречанки

Давно минувшихъ дней присущи имъ;

Венеры Тиціана по осанкѣ

И граціи -- онѣ лицомъ своимъ

Напоминаютъ, стоя на балконѣ,

Красу Мадоннъ картинъ Джіорджіоне.

XII.

Его картины дышатъ красотой

И граціей. Одно его творенье

Блеститъ въ дворцѣ Манфрини: нѣтъ такой

Картины, что съ нимъ выдержитъ сравненья.

Я не боюсь встрѣчать его хвалой:

Увѣренъ я, что вы того же мнѣнья.

Въ картинѣ, гдѣ съ женою виденъ онъ,

Земной любви имъ образъ воплощенъ.

XIII.

Предъ вами не созданіе поэта,

Не идеальный плодъ его мечты,

A вдохновенный образъ, полный свѣта

Земной любви и женской красоты;

Разстаться не легко съ картиной этой...

Вамъ кажется, что дивныя черты

Встрѣчали вы и знали ихъ когда-то;

Но встрѣчи ихъ напрасно ждать возврата.

XIV.

Въ дни юности предъ нами иногда

Витаютъ мимолетныя видѣнья...

Отъ нихъ не остается и слѣда,

Но ихъ красу и лицъ ихъ выраженья

Мы позабыть не въ силахъ никогда.

Ихъ видѣть вновь -- напрасное стремленье.

Такъ навсегда скрываются отъ насъ

Плеяды тѣ, которыхъ свѣтъ угасъ.

XV.

Когда венеціанка на балконѣ

Красуется, сравнишь невольно съ ней

Картины, что писалъ Джіорджіоне.

(Издалека она еще милѣй).

Ей любо героинею Гольдони

Сердца сжигать огнемъ своихъ очей.

Венеціанки всѣ почти красивы

И любятъ, чтобъ замѣтить ихъ могли вы.

XVI.

Отъ взгляда вздохъ, рождаяся, ведетъ

Къ словамъ любви; письмо за ними слѣдомъ

Летитъ. То для Меркурія доходъ

(Вѣдь честный трудъ бездѣльнику невѣдомъ);

Затѣмъ любовь въ сердца отравы льетъ;

Нѣтъ перечня рожденнымъ ею бѣдамъ;

Она плодитъ развратъ и сѣетъ грѣхъ;

Порою смерть -- вѣнецъ ея утѣхъ.

XVII.

Невинна Дездемона! къ сожалѣнью,

Спастися не могла отъ злыхъ клеветъ;

Здѣсь и донынѣ (дать ли ходъ сомнѣнью?)

Не мало женъ такихъ; но мужа нѣтъ,

Способнаго убить по подозрѣнью

Красивую жену во цвѣтѣ лѣтъ,

За то, что увлеченъ ея красою,

Поклонникъ къ ней относится съ хвалою.

XVIII.

Коль здѣсь мужья ревнивы, ревность ихъ

Довольно мирныхъ свойствъ и знаетъ мѣру.

Они въ перинахъ бѣдныхъ женъ своихъ

Душить не станутъ, слѣдуя примѣру

Отелло. Нѣтъ!-- здѣсь мужъ и въ мщеньи тихъ.

Въ законную жену утративъ вѣру,

Онъ съ женщиною сходится другой,

Плѣняясь иногда чужой женой!

XIX.

Видали ль вы гондолу? Это -- лодка

(Такихъ здѣсь масса цѣлая видна)

Съ рѣзной кормой, навѣсомъ и рѣшеткой.

Легка на видъ гондола, но прочна.

Два гондольера правятъ ею. Ходко,

Какъ темный гробъ, несется въ даль она,

Вся траурною краскою покрыта.

Отъ глазъ толпы, что въ ней творится, скрыто.

XX.

Гондолы вдоль Ріальто все снуютъ

И по каналамъ; темною гурьбою

Онѣ найма вокругъ театра ждутъ;

Ихъ мрачный видъ сродняетъ васъ съ тоскою,

Онѣ жъ утѣхъ таинственный пріютъ

И лишь веселью служатъ. Такъ порою

Въ каретахъ послѣ пышныхъ похоронъ

Звучитъ веселый смѣхъ -- не скорбный стонъ.

XXI.

Мнѣ бъ за разсказъ приняться не мѣшало!

Тому назадъ лѣтъ тридцать (можетъ быть

И менѣе) -- въ разгарѣ карнавала,

Когда народъ веселью радъ служить,

Взглянуть на балъ роскошный пожелала

Одна изъ дамъ Венеціи. Открыть

Ея не могъ я имени. Съ цезурой

Не ссорясь, назову ее Лаурой.

XXII.

Синьора та была "извѣстныхъ лѣтъ",

Не молода и не стара. Что значитъ

Опредѣленье это? Средства нѣтъ

Рѣшить вопросъ. Вездѣ васъ озадачитъ

На тотъ вопросъ уклончивый отвѣтъ.

Пускай мужчина сердится иль плачетъ,

Все жгучей тайны не узнаетъ онъ,

Хоть, сознаюсь, такой пріемъ смѣшонъ.

XXIII.

Блескъ юности Лаура сохранила.

Ее не тяготило бремя лѣтъ

И время красоту ея щадило,

Къ лицу ей шелъ богатый туалетъ.

Всегда красы неотразима сила --

Восторга полнъ предъ ней склонялся свѣтъ;

За то, что всѣ кадить ей были рады,

Весь родъ людской ея ласкали взгляды.

XXIV.

Былъ y Лауры мужъ. На шашни дамъ

Мы, христіане, обращаемъ мало

Вниманья, но безжалостны къ грѣшкамъ

Дѣвицъ. Для прекращенія скандала

Бракъ во-время необходимъ иль срамъ

Ихъ вѣчный ждетъ; злословья страшно жало!

Чтобъ жертвами не быть своей вины,

Скрывать концы онѣ умѣть должны.

XXV.

Лауры мужъ нерѣдко на чужбинѣ

Живалъ и, возвращаяся, не разъ .

Сидѣлъ въ сорокадневномъ карантинѣ.

(Вѣдь карантинъ спасаетъ отъ заразъ).

Въ тѣ дни, на вышкѣ стоя, въ злой кручинѣ,

Лаура не спускала съ моря глазъ.

Купецъ-морякъ, что торговалъ съ Алеппо,

Джузеппе назывался или Беппо.

XXVI.

Онъ смуглъ былъ, какъ испанецъ; не сходилъ

Съ его лица загаръ природы юга;

A все жъ красивъ морякъ отважный былъ.

Храбрецъ глядѣлъ на море, какъ на друга,

И полонъ былъ энергіи и силъ.

Хотя его красивая супруга

Святошей не казалась, но она

Была, по слухамъ, долгу предана.

XXVII.

Они давно другъ друга не видали;

Иные говорили, что въ волнахъ

Погибъ морякъ; другіе -- что едва ли

Вернется онъ, запутавшись въ дѣлахъ.

Вернется онъ иль нѣтъ -- пари держали.

Побиться объ закладъ во всѣхъ странахъ

Охотниковъ всегда найдется масса;

Той страсти лучшій врачъ пустая касса.

XXVIII.

Томило ихъ въ разлуки горькій часъ

Предчувствіе, подъ тяжкимъ гнетомъ горя,

Что видятся они въ послѣдній разъ.

(Предчувствіе порой, страданью вторя,

Пророчествомъ бѣды смущаетъ насъ).

Въ слезахъ, на берегу родного моря

Стояла Аріадна нашихъ дней,

Когда, въ уныньи, мужъ разстался съ ней.

XXIX.

Поплакавъ и прождавъ его не мало,

Себя Лаура въ трауръ облекла

И аппетитъ, горюя, потеряла;

Безъ мужа спать къ тому же не могла:

То чудился ей воръ, то спать мѣшало

Ей привидѣнье, и она нашла,

Что нуженъ ей вицъ-мужъ, по той причинѣ,

Что дамѣ безопаснѣй при мужчинѣ.

XXX.

Надежный другъ (всегда плѣняетъ тотъ,

Кто съ дамою въ борьбу вступаетъ смѣло!)

Лаурою былъ избранъ; мужъ прерветъ,

Вернувшись, эту связь; за нимъ лишь дѣло...

Богатый графъ, красивый фатъ и мотъ,

Ей близокъ сталъ, отдавшись ей всецѣло...

Такихъ господъ успѣхъ неоспоримъ,

Хоть дорого порою стоитъ имъ.

XXXI.

Графъ не однимъ былъ надѣленъ талантомъ:

Прекрасно по-тоскански говорилъ,

Что крайне рѣдко здѣсь; былъ моднымъ франтомъ;

Французскій зналъ языкъ; къ тому же былъ

Во всемъ значеньи слова музыкантомъ.

За критика серьезнаго онъ слылъ;

Успѣха не имѣла партитура,

Когда его звучало: "seccatura";

XXXII.

Онъ крикомъ: bravo! пьесъ судьбу рѣшалъ:

Увѣренность терялъ оркестръ смущенный,

Когда являлся графъ; его похвалъ

Не заслужить боялись примадонны.

Весь театральный міръ предъ нимъ дрожалъ

И не одинъ пѣвецъ, имъ уязвленный,

Жалѣлъ, что подъ Ріальто онъ въ волнахъ

Не утонулъ: такой внушалъ онъ страхъ.

XXXIII.

Онъ былъ импровизаторовъ опора;

Писалъ стихи; пѣлъ пѣсни и блестѣлъ

Въ салонахъ остроумьемъ разговора;

Картины продавалъ; ему въ удѣлъ

Досталось слыть за ловкаго танцора;

(Затмить его французъ бы лишь съумѣлъ).

Въ такой онъ модѣ былъ, того не скроемъ,

Что и слугѣ казаться могъ героемъ.

XXXIV.

Онъ, женщину любя, измѣнъ не зналъ,

И перечень его грѣховъ былъ кратокъ;

Его любили дамы; онъ похвалъ

Не мало получалъ отъ нихъ въ придатокъ,

Какъ воскъ, онъ впечатлѣнье принималъ,

Но какъ гранитъ хранилъ тотъ отпечатокъ.

Чѣмъ больше остывалъ въ немъ страсти пылъ,

Тѣмъ постоянству онъ вѣрнѣй служилъ.

XXXV.

Такимъ героемъ можно было слѣпо

Увлечься; проходилъ за годомъ годъ,

A все домой не возвращался Беппо

И не писалъ. Давать терпѣнью ходъ,

Прождавъ такъ долго, было бы нелѣпо.

Коль о себѣ извѣстій мужъ не шлетъ,

То значитъ онъ скончался иль, повѣрьте,

Считаться долженъ всѣми жертвой смерти.

XXXVI.

Въ Италіи имѣть разрѣшено

И по два мужа женамъ. (Безъ сомнѣнья,

Такъ поступать позорно и грѣшно).

Кто въ моду ввелъ такое навожденье

Сказать я не могу, но ужъ давно

Cavalier servente здѣсь явленье

Обычное вполнѣ. Миряся съ нимъ,

Такъ нарушаютъ первый бракъ вторымъ.

XXXVII.

Другъ дома назывался чичисбеемъ

Въ былыя времена, но терминъ тотъ

Такъ грубъ, что въ ходъ пускать его не смѣемъ.

Кортехо и въ Испаніи почетъ.

Увѣренъ я, что, массами лелѣемъ,

Обычай тотъ вездѣ пріютъ найдетъ.

Коль Англія сроднится съ странной модой,

Чѣмъ замѣнить и пени, и разводы?

XXXVIII.

Хоть юныхъ дѣвъ мой не порочитъ стихъ,

Но дамамъ отдаю я предпочтенье.

Какъ въ обществѣ отрадно видѣть ихъ

Иль съ глаза на глазъ! (Тщетно въ этомъ мнѣньѣ

Вы будете искать намековъ злыхъ;

Я говорю лишь вообще). Умѣнье

Держать себя приноситъ въ даръ успѣхъ;

Изящество манеръ плѣняетъ всѣхъ.

XXXIX.

Что наши миссъ цвѣтущи и красивы,

Объ этомъ, безъ сомнѣнья, спора нѣтъ,

Но какъ онѣ неловки и стыдливы!

Во всемъ имъ нуженъ маменьки совѣтъ.

Онѣ привыкли сдерживать порывы,

Чтобъ благосклонно къ нимъ отнесся свѣтъ.

Какъ рѣчь наивна ихъ! Онѣ при этомъ

Тартинокъ съ масломъ обданы букетомъ.

XL.

Cavalier servente вѣрный другъ

Сошедшейся съ нимъ дамы; онъ обязанъ

Оказывать всегда ей рядъ услугъ;

Законами ея онъ только связанъ.

Понятно, не великъ его досугъ;

Всегда ему заранѣй путь указанъ...

Перчатки, вѣеръ, шаль нося за ней,

Онъ исполнитель всѣхъ ея затѣй.

XLI.

A все же грѣшный край, сознаться надо,

Отъ всей души люблю я; солнца свѣтъ

Мнѣ ежедневно созерцать отрада;

Я шлю ему восторженный привѣтъ;

Люблю глядѣть на гроздья винограда...

(Съ пришпиленной лозой въ немъ сходства нѣтъ;

Лозы оранжерейной видъ печальный

Пригоденъ лишь для залы театральной).

XLII.

Люблю кататься осенью верхомъ,

Не поручая груму брать съ собою

Мой плащъ, чтобъ не промокнуть подъ дождемъ.

Обозъ, что виноградъ везетъ порою,

Вамъ пресѣкаетъ путь,-- но что же въ томъ?

Когда плетется пыльною тропою

Въ моей странѣ родной тяжелый возъ --

Навѣрно въ немъ илъ пиво, илъ навозъ.

XLIII.

Увѣренный, что къ утру солнце снова

Блеснетъ, люблю глядѣть я на закатъ;

Лучи денные завтра съ силой новой

Своимъ сіяньемъ вновь насъ озарятъ

И солнца взглядъ, весь міръ ласкать готовый,

Намъ не напомнитъ пьяницъ мутный взглядъ

Иль тусклый свѣтъ, что въ Лондонѣ туманномъ

Мерцаетъ въ полумракѣ постоянномъ.

XLIV.

Я итальянской рѣчью вдохновленъ;

Латыни отпрыскъ нѣжный поцѣлуемъ,

Что женскими устами подаренъ,

Звучитъ; его я чарами волнуемъ;

Благословеннымъ югомъ дышетъ онъ...

Красою жъ рѣчи сѣверъ не балуемъ;

Произнося слова родной страны,

Свистать, шипѣть, плеваться мы должны.

XLV.

Люблю я также женщинъ и пощады

Прошу за эту слабость. Мнѣ милы

Крестьянки, что обжечь васъ взоромъ рады;

Ихъ лица -- бронза, такъ онѣ смуглы.

Люблю и знатныхъ дамъ; грустнѣй их взгляды,

Но какъ онѣ правдивы и свѣтлы.

При видѣ ихъ чье сердце не трепещетъ?

Въ нихъ свѣтъ небесъ и нѣжность юга блещетъ.

XLVI.

Ты -- Ева той страны, гдѣ рай земной,

О, красота! Ты съ силой вдохновенья

Сроднила Рафаэля; онъ тобой

Погубленъ былъ, но генія творенья

Безсмертны: въ нихъ небесъ огонь живой.

Воспроизвесть безсильны пѣснопѣнья

Твой чудный блескъ. Пусть молкнутъ звуки лиръ,

Когда рѣзцомъ дивитъ Канова міръ.

XLVII.

"Люблю свой край, хоть онъ и грѣшенъ много",

Сказалъ я разъ и это не забылъ;

Къ правительству я отношусь не строго;

Мнѣ безконтрольной прессы голосъ милъ,

Хулить свой край я не ищу предлога,

Лишь только бы свободѣ онъ служилъ;

Люблю я и парламентскія пренья,

Когда не безконечно ихъ теченье.

XLVIII.

Налоги я люблю, коль мало ихъ;

Камина свѣтъ, коль дешево топливо;

Когда не слышно капель дождевыхъ,

Люблю я климатъ Англіи счастливой.

(Но много ль насчитаемъ дней такихъ?)

Бифштексъ люблю; не прочь отъ кружки пива...

Чтобъ доказать, что всѣхъ и все люблю,

Я Регента и Церковь похвалю!

XLIX.

Люблю войска, что въ бой идти готовы;

Мнѣ жаль, что оскудѣлъ нашъ славный флотъ;

Я радъ, когда срывать съ себя оковы

Готовъ свободу любящій народъ.

Могу забыть, что климатъ данъ суровый

Моей странѣ; что наши дамы -- ледъ;

Побѣдами горжусь, но полнъ печали,

Что ихъ не мы, a тори одержали.

Грѣшно все прерывать разсказа нить...

Коль мнѣ замашка эта надоѣла,

Зачѣмъ же ей читателя дразнить?

До нуждъ пѣвца ему какое дѣло?

Онъ можетъ всю поэму похулить,

Найдя, что авторъ пишетъ неумѣло.

Очутится тогда, сомнѣнья нѣтъ,

Въ печальномъ положеніи поэтъ.

LI.

О, еслибы легко умѣлъ писать я,

То взобрался бы тотчасъ на Парнасъ;

Тамъ музы мнѣ открыли бы объятья,

И я бы могъ, ихъ пѣньемъ вдохновясь,

Создать (вѣнчаетъ славой то занятье)

Сирійскій или греческій разсказъ,

Гдѣ Запада герой сантиментальный,

Плѣняя всѣхъ, въ странѣ бъ скитался дальной.

LII.

Но не такой пѣвецъ я и порой

Подыскиваю риѳмы въ лексиконѣ;

Коль сносной нѣтъ, довольствуюсь плохой,

Не думая о томъ, что въ фельетонѣ

Напишетъ, негодуя, критикъ злой.

Я даже къ прозѣ льнулъ, о Геликонѣ

Забывъ; но такъ какъ спросъ на пѣсни есть,

Стихи мнѣ надо прозѣ предпочесть.

LIII.

Лаура съ графомъ мирно проживала,

Почти безъ бурь. Шесть лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ,

Какъ ихъ судьба нежданно сочетала.

Нельзя жъ весь вѣкъ прожить безъ мелкихъ ссоръ

Изъ ревности; тѣ ссоры длятся мало;

Проходитъ гнѣвъ; сердитый меркнетъ взоръ

Въ отрадную минуту примиренья;

Безъ ссоръ возможны ль эти отношенья?

LIV.

Коль счастьемъ дышитъ грѣхъ, моя чета

Вкушала счастье: графъ былъ нѣженъ съ милой,

A ей въ удѣлъ досталась красота.

Хоть брачныхъ узъ ихъ бремя не тягчило,

Въ салонахъ связь не осуждалась та.

Вражда однихъ ханжей ей адъ сулила;

Но хитрый адъ крутыхъ не принялъ мѣръ;

Вѣдь часто вводитъ въ грѣхъ дурной примѣръ.

LV.

При красотѣ имъ улыбалась младость;

Что безъ нея любовь и что любовь

Безъ юности? Она приноситъ радость

И, грезы намъ даря, волнуетъ кровь.

Съ теченьемъ лѣтъ, свою теряя сладость,

Любовь встрѣчаетъ опытъ, хмуря бровь;

Ей юность лишь мила; не отъ того ли

Присущи старикамъ ревнивцевъ роли?

LVI.

Строфъ тридцать шесть назадъ я ужъ сказалъ,

Что посреди роскошной обстановки

Венеціанскій длился карнавалъ:

Лаура въ ослѣпительной обновкѣ

Поѣхать собиралася на балъ.

(Нельзя жъ являться въ свѣтъ безъ подготовки!)

Не больше ночи длится маскарадъ

Въ другихъ странахъ; здѣсь -- шесть недѣль подъ рядъ.

LVII.

Всѣхъ восхищалъ красивый видъ Лауры;

Къ лицу ей шелъ изысканный нарядъ;

Свѣжа, въ роскошномъ платьѣ, какъ Амуры,

Что иногда на вывѣскахъ торчатъ,

Она могла изящною фигурой

Напоминать картинокъ модныхъ рядъ.

Обложками, которыхъ смыслъ понятенъ,

Предохраняютъ тѣ листки отъ пятенъ.

LVIII.

Въ Ридотто, гдѣ танцуютъ и кутятъ,

Направились они. (Напрасно баломъ

Я назвалъ тотъ народный маскарадъ).

Ридотто сходно съ Лондонскимъ вокзаломъ,

Хоть менѣе его; но дождь и градъ

Не могутъ угрожать блестящимъ заламъ.

Какъ общество тамъ смѣшано подчасъ!

(То означаетъ: недостойно васъ).

LIX.

Мы называемъ смѣшаннымъ собранье,

Гдѣ въ меньшинствѣ находится нашъ кругъ,

Лишь тотъ достоинъ нашего вниманія

Кто намъ или знакомый, или другъ.

Всѣ жъ прочіе не стоятъ описанья;

Къ нимъ относясь презрительно, мы вслухъ

Лишь называемъ лицъ большого свѣта;

Но почему? Мнѣ непонятно это.

LX.

Въ тѣ дни царили Дэнди. Можетъ-быть,

Узнавъ судьбы тяжелыя невзгоды,

Другимъ пришлось имъ мѣсто уступить...

Царятъ не долго демагоги моды,

Непрочно въ мірѣ все; за то винить

Мы можемъ смѣло страсти, войны, годы...

Порой и отъ морозовъ даже свѣтъ

Переносилъ не мало тяжкихъ бѣдъ.

LXI.

Такъ Бонапарта стужа погубила;

Не могъ онъ съ грознымъ Торомъ вынесть бой.

Стихійныхъ бурь неотразима сила.

Онъ палъ, сраженъ неровною борьбой;

Ему къ тому жъ Фортуна измѣнила;

Съ почтеньемъ отношусь къ богинѣ той;

Я не могу въ ней видѣть лишь химеру

И въ власть ея едва ль утрачу вѣру.

LXII.

Въ женитьбѣ, въ лотереяхъ намъ даетъ

Она удачу. Смертный съ нею связанъ

Въ прошедшемъ и грядущемъ. Рядъ невзгодъ

Я испыталъ и мало ей обязанъ,

Но съ ней пока я не окончилъ счетъ.

Надѣюсь, что не буду ей наказанъ;

Подачекъ щедрыхъ жду я и о ней

Не буду говорить до лучшихъ дней.

LXIII.

Отъ рукъ разсказъ отбился. То и дѣло

Приходится на мѣстѣ мнѣ стоять;

Не хочетъ онъ впередъ нестися смѣло;

На мой разсказъ кладетъ свою печать

Размѣръ, что муза выбрать захотѣла;

Капризенъ онъ; съ нимъ трудно совладать;

Коль справлюсь съ нимъ, на будущее время

Меня тягчить его не будетъ бремя.

LXIV.

Направили они въ Ридотто путь.

(Туда пойду я завтра же; мнѣ надо

Свою тоску разсѣять какъ-нибудь.

Быть-можетъ, оживленье маскарада

Мнѣ средство дастъ душою отдохнуть

Хотя на полчаса,-- и то отрада,

Когда душа гнетущею тоской

Объята и утратила покой).

LXV.

По заламъ, гдѣ толпа необозрима,

Лаура ходитъ; этимъ шлетъ поклонъ;

Киваетъ тѣмъ, когда проходитъ мимо;

Здѣсь шепчется; тамъ возвышаетъ тонъ;

Когда жъ отъ духоты невыносимо,

Пьетъ лимонадъ, что графомъ принесенъ;

Пріятельницъ окидывая взглядомъ,

Лаура недовольна ихъ нарядомъ.

LXVI.

Намазана одна; парикъ y той;

Тюрбанъ на третьей будитъ смѣхъ невольно;

Четвертая -- что призракъ гробовой;

Глядѣть на платье пятой просто больно;

Вульгарна та; не свѣжъ костюмъ седьмой;

Восьмая... но глядѣть на нихъ довольно;

Ихъ всѣхъ не перечесть; конца имъ нѣтъ,

Какъ призракамъ, что вызывалъ Макбетъ.

LXVII.

Тогда какъ эти длились наблюденья,

Съ нея иные не спускали глазъ;

Когда былъ слышенъ шопотъ одобренья,

Она ему, уйти не торопясь,

Внимала; приводили въ изступленье

Ея побѣды женщинъ. Имъ дивясь,

Онѣ твердили: вкусъ мужчинъ развратенъ;

Успѣхъ въ года Лауры непонятенъ!

LXVIII.

Нельзя не осуждать развратный вкусъ.

Когда къ объятьямъ зла ведетъ дорога,

Я отъ нея со страхомъ сторонюсь.

Проповѣдей я написалъ бы много,

Коль заключилъ бы съ церковью союзъ;

Въ своихъ рѣчахъ я грѣхъ каралъ бы строго;

И Вильберфорсъ, и Ромильи въ нихъ кладъ

Нашли бъ навѣрно нравственныхъ цитатъ.

LXIX.

Въ то время, какъ Лаура въ вихрѣ бала,

Поклонниковъ толпой окружена,

Кокетничая, весело болтала

И, сладостью побѣдъ упоена,

Красою горделивою блистала

(Чѣмъ гнѣвала пріятельницъ она) --

За ней слѣдилъ съ пытливостью ревнивой

Какой-то незнакомецъ молчаливый

LXX.

Въ костюмѣ турка, съ бронзовымъ лицомъ.

Она была нежданной встрѣчѣ рада,

Опору многоженства видя въ немъ,

Но стать женою турка не отрада:

Всѣхъ женъ своихъ онъ держитъ подъ замкомъ

И рабства цѣпь носить имъ вѣчно надо;

Къ тому же четырехъ имѣя женъ,

Наложницъ сколько хочетъ держитъ онъ.

LXXI.

Турчанки взаперти; мужского пола

Онѣ не видятъ даже и родныхъ;

На сѣверѣ судьба съ средой веселой

Сродняетъ дамъ; a эти, никакихъ

Забавъ не зная, чахнутъ; гнетъ тяжелый

Бездѣлія и рабства губитъ ихъ.

Кормить дѣтей, купаться, тѣло холя,

Рядиться, мужа тѣшить -- вотъ ихъ доля!

LXXII.

Безграмотны онѣ, и потому

Безцвѣтныхъ не строчатъ стихотвореній;

Остроты недоступны ихъ уму;

Нѣтъ книгъ y нихъ, журналовъ, обозрѣній;

Какую подняла бы кутерьму

Ученость средь гаремныхъ развлеченій!

Но, къ счастью, патентованныхъ пѣвцовъ

Въ гаремахъ нѣтъ и синихъ нѣтъ чулковъ.

LXXIII.

Тамъ не блистаетъ, смыслъ утративъ здравый,

Маститый бардъ, скучнѣйшій изъ людей,

Что съ удочкой весь вѣкъ гнался за славой,

Ловя, при счастьѣ, только пискарей;

Несносенъ предсѣдатель величавый

Мельчайшихъ сошекъ, другъ пустыхъ идей;

Посредственность, что ловитъ жаднымъ слухомъ

Лишь отзвукъ эха -- словомъ, нищій духомъ.

LXXIV.

Тамъ не царитъ любитель звонкихъ фразъ,

Котораго безъ вѣса одобренья;

Который желчной бранью дразнитъ васъ,

Хвалою же выводитъ изъ терпѣнья;

Поэтовъ онъ переводилъ не разъ,

Не понимая ихъ; его творенья

Такъ жалки, что слабѣе будь они,

Все такъ-же оставались бы въ тѣни.

LXXV.

О, какъ невыносимы тѣ поэты,

Что въ свѣтѣ только заняты собой;

Увы! въ плащи шутовъ они одѣты;

Въ нихъ дышитъ зависть съ тайною враждой:

Бытъ-можетъ, парой вѣскихъ плюхъ согрѣты,

Они задоръ бы охладили свой.

Пустѣйшій фатъ мнѣ болѣе пріятенъ,

Чѣмъ шутъ, хранящій слѣдъ чернильныхъ пятенъ.

LXXVI.

Понятно, что нельзя причислить къ нимъ

Людей, которыхъ чтитъ литература;

Какъ далеко бездарностямъ такимъ

До Вальтеръ-Скотта, Роджерса и Мура!

Талантъ всегда идетъ путемъ инымъ.

Пускай же, на талантъ взирая хмуро,

Бездарный бардъ царитъ въ кружкѣ своемъ:

Обрѣсть успѣхъ онъ можетъ только въ немъ.

LXXVII.

Въ гаремахъ незнакомы типы эти,

Какъ неизвѣстенъ звонъ колоколовъ

Ходящимъ для моленія въ мечети;

Я новый предложить проектъ готовъ

(Хотя, порой, и лучшіе на свѣтѣ

Проекты погибаютъ безъ плодовъ):

Послать въ гаремы авторовъ бездарныхъ

Для пропаганды фразъ высокопарныхъ.

LXXVIII.

Гаремнымъ дамамъ авторъ ни одинъ

Моральныхъ книгъ не посвящаетъ строки,

Ихъ химіей не мучатъ безъ причинъ,

Щадятъ ихъ метафизики уроки;

Невѣдомы имъ выставки картинъ;

Онѣ не изучаютъ міръ далекій

Свѣтилъ и математикѣ гаремъ,

Благодаренье Богу!-- чуждъ совсѣмъ.

LXXIX.

Но почему благодарилъ я Бога?

На тотъ вопросъ позднѣе дамъ отвѣтъ;

Теперь же мнѣ молчать причинъ есть много,

Со временемъ о томъ узнаетъ свѣтъ;

Открою тайну я въ сатирѣ строгой:

Намъ смѣхъ милѣй, чѣмъ гнѣвъ, съ теченьемъ лѣтъ

Хоть онъ не веселитъ; такого смѣха

Тяжелое раздумье часто эхо.

LXXX.

Прошли тѣ дни, когда мы съ молокомъ,

Разбавленнымъ водою, были дружны;

Въ нашъ черствый вѣкъ, порабощенный зломъ,

Напитки намъ забористѣе нужны.

Я отъ души жалѣю о быломъ;

Увы! въ борьбѣ со зломъ мы безоружны!

Но я, любя промчавшіеся дни,

Пью водку, чтобъ вернулися они.

LXXXI.

Преслѣдуя Лауру, сынъ Ислама

Упорно не спускалъ съ синьоры глазъ;

Казалось, взоръ его твердилъ упрямо:

"Побудьте здѣсь, пока гляжу на васъ!"

Когда бы взгляду подчинялась дама,

Ее бъ онъ побѣдилъ; но, не смутясь,

Она тотъ взглядъ выдерживала смѣло

(Вѣдь жгли ее глазами то и дѣло).

LXXXII.

Кончалась ночь; совѣтъ могу благой

Я дамамъ дать: пока не засверкала

Румяная заря, онѣ домой,

Не мѣшкая, должны уѣхать съ бала.

Когда погаснутъ лампы, свѣтъ денной

Усталому лицу вредитъ не мало;

Сіяніемъ зари освѣщены,

Какъ дамы послѣ пиршества блѣдны!

LXXXIII.

На балѣ оставаясь до разсвѣта

(На то причины были y меня),

Я наблюдалъ (скажите, грѣхъ ли это?),

Какъ блекнутъ лица дамъ при блескѣ дня,

По окончаньи танцевъ; въ вихрѣ свѣта

Красивыхъ женъ не мало видѣлъ я.

И что жъ? всего одна была румяна

Не только при свѣчахъ, но утромъ рано.

LXXXIV.

По имени назвать Аврору ту

Я не хочу, хоть повредить едва ли

Ей могъ бы тѣмъ; ея лишь красоту

Цѣнилъ я; мы другъ друга знали;

Все жъ пищу дать молвѣ за грѣхъ сочту.

Коль даму ту вы встрѣтите на балѣ,

Ее узнать не трудно будетъ вамъ:

Она свѣжѣй и краше прочихъ дамъ.

LXXXV.

Лаура, понимавшая прекрасно,

Что послѣ бальной ночи ей съ зарей,

Блеснуть готовой, встрѣтиться опасно,--

Нашла, что ей необходимъ покой;

Съ ней вмѣстѣ вышелъ графъ, на все согласный,

Неся за нею шаль. Они домой

Готовы плыть; но (не досадно ль это?)

Гондола ихъ тогда застряла гдѣ то.

LXXXVI.

Съ извозчиками нашими сходны

Здѣсь гондольеры; въ тѣсный кругъ сомкнуты,

Они бранятся, ярости полны;

Безъ стычекъ не проходитъ ни минуты;

У выхода всегда вы ждать должны;

Имъ не до насъ. Отъявленные плуты

Такую сквернословью платятъ дань,

Что передать ихъ невозможно брань.

LXXXVII.

Дождавшись наконецъ своей гондолы,

Съ Лаурой графъ поѣхалъ. Болтовни

И розсказней насталъ чередъ веселый;

О балѣ говоря, они въ тѣни

Злословья не оставили уколы.

Когда жъ къ крыльцу подъѣхали они,

Невольное смущенье ихъ объяло:

Предъ ними очутился турокъ бала.

LXXXVIII.

Нахмуря брови, графъ сказалъ ему:

"Чѣмъ извините ваше появленье?

Какъ вы сюда попали, не пойму?

Быть можетъ, это случай безъ значенья;

Когда причинъ понятныхъ нѣтъ тому,

Потребую отъ васъ я объясненья!"

Магометанинъ далъ такой отвѣтъ:

-- Нечаянности въ этой встрѣчѣ нѣтъ!

LXXXIX.

Я здѣсь съ своей женой!-- Была не мало

Поражена Лаура вѣстью той,

Но гдѣ бы лэди въ обморокъ упала,

Дочь юга можетъ справиться съ собой;

Она къ своимъ святымъ въ моментъ скандала

Съ горячей обращается мольбой,

И рвать шнурки корсета, оттиранья

Пуская въ ходъ, излишнія старанья.

ХС.

Она молчитъ, и кто бъ не замолчалъ?

Но иностранца графъ просилъ любезно

Войти въ ихъ домъ; онъ такъ ему сказалъ:

"Намъ ссориться публично безполезно;

Къ чему послужитъ уличный скандалъ?

По городу пойдетъ лишь сплетенъ бездна;

Не лучше ль потому, чуждаясь драмъ,

Келейно весть переговоры намъ?"

ХСІ.

Они вошли; имъ кофе предложили

(У христіанъ и турокъ онъ въ чести,

Хоть разно пьютъ его); не безъ усилій

Придя въ себя, съ нимъ стала рѣчь вести

Лаура: "Какъ тебя тамъ окрестили?

Ну, далъ же бородѣ ты отрасти!

Твоихъ скитаній безконечна повѣсть.

Ужель за нихъ тебя не мучитъ совѣсть?

ХСІІ.

Признайся мнѣ: ты вправду ль ренегатъ?

Въ чужой странѣ ты не женился ль снова?

Ужель тамъ дамы пальцами ѣдятъ?

Какъ шаль твоя красива! мнѣ обновой

Ты дай ее. Вамъ, правда ль, не велятъ

Свинины ѣсть? Съ страной сроднившись новой,

Какъ могъ ты пропадать въ ней столько лѣтъ?

Ахъ, какъ ты желтъ! Болѣзни ль это слѣдъ?

ХСІІІ.

Сбрей бороду -- (мнѣ этого подарка

Не откажи). Тебѣ она нейдетъ.

Къ чему она? y насъ вѣдь климатъ жаркій...

Какъ вынесла я времени полетъ?

Прошу, костюмъ не надѣвать твой яркій,

A то, повѣрь, насъ рядъ насмѣшекъ ждетъ.

Ты будешь злыми сплетнями пристыженъ,

Ахъ, Боже, какъ ты сѣдъ; къ тому жъ обстриженъ".

ХСІѴ.

Что молвилъ онъ?-- не вѣдаю о томъ;

Но вотъ, что мнѣ извѣстно: онъ близъ Трои,

Исчезнувшей безслѣдно, сталъ рабомъ

И получалъ за трудъ одни побои

И черствый хлѣбъ; затѣмъ, бѣжавъ тайкомъ,

Къ пиратамъ онъ присталъ и сталъ разбои

Производить съ ихъ шайкой, какъ собратъ;

Онъ вѣрѣ измѣнилъ и сталъ богатъ.

ХСѴ.

Разбогатѣвъ, онъ возымѣлъ желанье

Свой край родной увидѣть; утомленъ,

Рѣшился бросить онъ свои скитанья;

Вѣдь скучно жить весь вѣкъ, какъ Робинзонъ.

Корабль, что плылъ въ Корфу, его вниманье

Привлекъ. Съ табачнымъ грузомъ нанялъ онъ

Испанскій бригъ и въ путь пошелъ опасный,

Желая край родной увидѣть страстно.

ХСѴІ.

Сокровища свои, за нихъ боясь

(Темно вѣдь было ихъ происхожденье),

Онъ перенесъ на судно въ добрый часъ;

"Меня спасло отъ смерти Провидѣнье",

Такъ Беппо говорилъ друзьямъ не разъ,

Но я его не раздѣляю мнѣнья.

Корабль въ Корфу домчался безъ препонъ;

Задержанъ былъ лишь въ Боннѣ штилемъ онъ.

ХСѴІІ.

Когда пріѣхалъ Беппо, онъ товары

Сейчасъ въ другое мѣсто перенесъ

И туркомъ сталъ, что ѣздятъ на базары;

Когда бы скрыть концовъ не удалось,

Онъ за грѣхи не избѣжалъ бы кары,

Но счастливо былъ разрѣшенъ вопросъ;

Понесся Беппо къ городу родному,

Стремясь къ женѣ, друзьямъ, отчизнѣ, дому.

XCVIII.

Онъ принятъ былъ женой и окрещенъ

Вторично патріархомъ. (Даръ богатый

Былъ ренегатомъ церкви поднесенъ).

Съ него доспѣхи турка были сняты,

СОЧИНЕНІЯ ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ

О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1883

http://az.lib.ru

БЕППО.
ВЕНЕЦІАНСКАЯ ПОВѢСТЬ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

"Беппо" былъ написанъ въ Венеціи, въ октябрѣ 1817 года, и пріобрѣлъ большую извѣстность тотчасъ же по его появленія въ свѣтъ въ маѣ слѣдующаго года. По письмамъ лорда Байрона видно, что онъ въ то время не предавалъ ему большого значенія, не подозрѣвая, что открылъ этимъ разсказомъ новый путь, на которомъ его генію предназначено было одержать блистательнѣйшія изъ его побѣдъ. "Я написалъ юмористическую поэму", пишетъ онъ г. Муррею, "въ родѣ прелестныхъ поэмъ Уистль-Крафта, основанную на венеціанскомъ анекдотѣ, который мнѣ показался весьма забавнымъ. Названіе ея Беппо -- уменьшительное Іосифъ; тутъ есть и политика, и драма."

Извѣстенъ всѣмъ -- не сомнѣваюсь въ томъ

Католиковъ классическій обычай:

За нѣсколько недѣль передъ постомъ

Они толпой всѣхъ классовъ, безъ различій.

Будь хоть богачъ, иль въ званіи простомъ.

Съ спасительной, какъ думаю я, цѣлью

Бѣгутъ отдаться общему веселью;

Готовясь къ покаянію, спѣшатъ

Въ блистательный и пёстрый маскарадъ,

Гдѣ, въ вихрѣ пѣсенъ, музыки и пляски,

II.

Скользятъ и вьются бѣшеныя маски.

Лишь только ночь свой пологъ развернётъ-

И чѣмъ темнѣй, тѣмъ лучше -- наступаетъ

Пора, которой мужъ со страхомъ ждётъ

И съ трепетомъ любовникъ ожидаетъ,

Ханжа кривитъ улыбкою свой ротъ,

И, скромности оковы разбивая,

Шалитъ открыто юность огневая.

Разгулъ и плескъ! На языкѣ у всѣхъ

Запасъ остротъ и неподдѣльный смѣхъ;

И звукъ руладъ, и шопотъ страстной пары

Сливаются съ аккордами гитары.

III.

Пестрѣютъ вкругъ одежды разныхъ странъ,

Костюмовъ фантастическія краски,

Нарядъ жидовъ и грековъ и римлянъ,

И арлекиновъ прыгающихъ маски,

И индусовъ затѣйливый тюрбанъ,

И подъ чалмой прелестныя турчанки,

И -- наконецъ -- нескладный, хмурый янки.

Нарядовъ тьма; лишь въ этотъ маскарадъ

Не разрѣшается носить одинъ нарядъ:

Смотрите, не являйтесь, Бога ради,

На карнавалъ въ монашескомъ нарядѣ.

IV.

Нѣтъ, лучше вовсе будь безъ панталонъ,

Иль терніемъ обвей себя для танца,

Чѣмъ возмутить людей со всѣхъ сторонъ

Намёкомъ на одежду францисканца.

Тогда не пощадитъ тебя законъ,

И будешь ты -- какъ ни былъ бы ты важенъ --

Въ аду на угли красные посаженъ,

Гдѣ грѣшника изъ адскаго котла

Ничья рука спасти бы не могла --

И... лишь посредствомъ денежнаго вклада,

Тебя, быть можетъ, выпустятъ изъ ада.

И такъ, за исключеньемъ чёрныхъ рясъ,

Вы можете одѣться по картинкѣ,

Какой угодно только; такъ не разъ

На лондонскомъ тряпичномъ старомъ рынкѣ

Иной колетъ, лишь изъ однѣхъ проказъ,

Искали вы для вечера иль бала.

Въ Италіи жъ подобныхъ мѣстъ не мало,

Но -- ужъ таковъ волшебной рѣчи складъ --

Названья ихъ какъ музыка звучатъ;

А въ Англіи кварталъ найдёмъ едва-ли,

Который бы "Piazza" называли. |

VI.

Тѣмъ праздникамъ названье: карнавалъ --

"Прощайся съ мясомъ" значитъ въ переводѣ.

Понятенъ смыслъ: лишь только постъ насталъ,

О мясѣ и не думаютъ въ народѣ;

Но одного лишь я не понималъ:

Зачѣмъ же постъ съ его трапезой тощей

Встрѣчается весёлостью всеобщей?

Не потому ли самому мы пьёмъ,

Сбираясь въ кругъ, и пѣнистымъ виномъ

Бокалы наши дружно наполняемъ,

Когда друзей въ нутъ дальній провожаемъ?

VII.

Наступитъ постъ -- и мяса больше нѣтъ;

Всѣ сорокъ дней вкушая лососину,

Хоть злостью приправляйте свой обѣдъ;

А соусы?-- о нихъ нѣтъ и помину.

О, путники! не разъ отъ этихъ бѣдъ,

Застигнуты негаданно діэтой,

Вы бранью разражались (брани этой

Я съ музою не стану повторять),

Не забывая гнѣвно объявлять:

"Не можемъ мы (вамъ всё одни пиры бы!)

Ѣсть безъ приправъ, безъ сои этой рыбы.

VIII.

Охотникамъ до соусныхъ приправъ

Рѣшаюсь дать совѣтъ такого рода --

И думаю, что я останусь правъ:

Сбираясь въ путь, во всякій мѣсяцъ года

Съ собою брать запасы разныхъ травъ

И пряностей, и соусы Горвея,

Чтобъ не сидѣть голодными, говѣя,

Иначе же -- поклясться въ томъ могу --

Вы, гдѣ-нибудь, на чуждомъ берегу,

Безъ собственнаго повара -- повѣрьте --

Умрёте отъ голодной страшной смерти.

IX.

Я только лишь католикамъ внушалъ,

Какъ соблюдать обычай древній Рима;

Но той діэтой вовсе не путалъ

Я чужестранца, ѣдущаго мимо,

И чтобы онъ постовъ не соблюдалъ --

Спѣшу предупредить: для протестантовъ,

Для всѣхъ больныхъ, для прихотливыхъ франтовъ,

И... и для дамъ, охотинцъ до причудъ,

Не существуетъ вовсе рыбныхъ блюдъ,

И кто проклятій страшныхъ не боится,

Впадая въ грѣхъ, пусть вовсе не постится,

Ни гдѣ во время оно не бывалъ

Такъ безконечно веселъ и потѣшенъ,

И шуменъ итальянскій карнавалъ,

Такъ оживлёнъ и несдержимо бѣшенъ,

Какъ посреди венеціанскихъ залъ:

Не мало тайнъ интриги маскарадной

Тамъ покрывалъ разгулъ толпы нарядной

И ни одинъ ловился жгучій взглядъ

Подъ страстные напѣвы серенадъ...

И такъ, прошу послѣдовать за мною

Въ Венецію, рождённую волною.

XI.

Ахъ, красота венеціянскихъ женъ!

Ихъ быстрый взглядъ, улыбки ихъ, приманки!...

Припоминалъ я образы мадоннъ,

При взглядѣ на лицо венеціянки.

Когда она выходитъ на балконъ --

Вы, отдаваясь прелести обмана,

Въ ней видите Венеру Тиціана --

Хоть ту, что во Флоренціи стоитъ --

Иль, наконецъ, ея прелестный видъ

Напомнитъ вамъ, лишь только въ новомъ фонѣ,

Одно изъ лицъ картинъ Джіорджіоне --

XII.

Гдѣ краски правды жизненной полны.

Когда зайдёте вы въ дворецъ Манфрнни,

То, множествомъ картинъ окружены,

Вы, можетъ-быть, одной его картинѣ

Останетесь покорны и вѣрны --

И станетъ вамъ всего она дороже.

Такъ нѣкогда со мною было то же,

А почему?-- тому разгадки нѣтъ.

То просто былъ жены его портретъ;

Но какъ онъ созданъ!... Творческая сила

Земной любви въ нёмъ образъ воплотила.

XIII.

Да, той любви, которой міръ живётъ,

Любви людской, встрѣчаемой на дѣлѣ!

И вѣришь тутъ, что только жизнь даётъ

Художнику подобныя модели,

И что мечта до нихъ не доростётъ...

Въ картинѣ той, которую бъ желали

Вы унести, которую бъ украли,

Когда бы страхъ иль стыдъ не помѣшалъ,

Чудесный образъ тотъ напоминалъ,

Что вамъ давно черты знакомы эти,

Но что ужь вновь не встрѣтить ихъ на свѣтѣ.

XIV.

Тотъ образъ намъ знакомъ когда-то былъ

Въ дни юности, на подвиги готовой,

И юноша искать его любилъ

На лицахъ дѣвъ, при каждой встрѣчѣ новой,

Когда онъ въ тишинѣ боготворилъ

Созданія, безъ имени, безъ тѣла,

Которыхъ жизнь создать намъ не хотѣла,

Которыхъ мы не встрѣтимъ никогда,

Какъ тѣхъ плеядъ, пропавшихъ безъ слѣда,

Растаявшихъ дыханіемъ эѳира

И ставшихъ невидимками для міра.

XV.

Дѣйствительно, венеціянки видъ

Напоминаетъ кисть Джіорджіоне,

Особенно, когда она стоитъ

Одна передъ рѣшоткой на балконѣ.

Вѣдь красота сильнѣе поразитъ,

Когда мы къ ней стоимъ не очень близко!

И вотъ тогда, склонясь къ рѣшоткѣ низко,

Таинственно раздвинувъ складки шторъ

И вкругъ себя бросая томный взоръ,

Венеціянка кажется прекрасна,

Что не всегда бываетъ безопасно.

XVI.

Затѣмъ, что взоръ невольный вздохъ родитъ,

Вздохъ пробуждаетъ тайныя желанья,

Желанье наконецъ заговоритъ

И: перейдётъ въ любовное посланье,

Съ посланьемъ же Меркурій полетитъ,

Охотникъ до подобныхъ порученій,

А тамъ -- не миновать и приключеній,

Когда Амуръ войдётъ въ права сердецъ:

Свиданья, вѣчный страхъ и, наконецъ,

Разбитыя ревннвцемъ, съ жаждой мщенья,

И головы, и клятвы увлеченья.

XVII.

Шекспиромъ былъ давно изображенъ

Типъ этихъ женщинъ въ чудной Дездемонѣ.

Въ Италіи до нынѣшнихъ времёнъ --

Въ Венеціи роскошной и въ Веронѣ --

Вы встрѣтите подобныхъ много женъ,

Съ той разницей -- мы думать можемъ смѣло --

Что ихъ мужья не слѣдуютъ Отелло,

Что всѣ мужья прекрасной той страны,

Какъ чёрный мавръ, для женщинъ не страшны,

И женъ душить едвали-бъ захотѣли

За-то, что тѣ поклонниковъ имѣли.

XVIII.

Но если кто въ нихъ ревность и найдётъ,

То свойства очень мирнаго, и нынѣ

Изъ нихъ никто подушки не возьмётъ,

Чтобъ задушить жену свою въ перинѣ.

Нѣтъ! беззаботный, вѣтренный народъ

Въ несчастій иную приметъ мѣру,

И если въ женъ мужья теряютъ вѣру,

Изъ нихъ никто не будетъ пораженъ

Открытою невѣрностію женъ,

Но каждый мужъ супругѣ отомщаетъ

Лишь только тѣмъ, что самъ ей измѣняетъ.

XIX.

Случалось ли гондолу видѣть вамъ?

Я опишу подробно: лодка эта

Съ навѣсомъ и рѣзьбою по угламъ,

Безмолвная, вся трауромъ одѣта,

Какъ тёмный гробъ, несётся по волнамъ.

За вёслами сидятъ два гондольера,

И вёселъ ихъ расчитанная мѣра

Едва слышна... Несётся странный гробъ,

И разгадать не въ силахъ былъ ни кто бъ

О томъ, что въ тишинѣ его творится,

Что подъ его навѣсомъ говорится.

XX.

И день, и ночь гондолы вкругъ скользятъ,

Шныряютъ вдоль Ріальто, по каналамъ,

И у театровъ труппы ихъ стоятъ,

Открытыя всѣмъ путникамъ усталымъ;

Но, какъ гондолы мрачно ни глядятъ,

Закутавшись угрюмо въ балдахины,

Ихъ мрачными считать намъ нѣтъ причины,

Затѣмъ-что и въ гондолѣ мы порой

Встрѣчали жизнь, и смѣхъ и пиръ горой.

Такъ часто мы съ процессія печальной

Спѣшимъ, смѣясь, въ каретѣ погребальной.

XXI.

Но я ещё разсказъ не начиналъ.

Лѣтъ за сорокъ тому назадъ открылся

Въ Венеціи блестящій карнавалъ

И ряженый народъ зашевелился.

Однажды, разодѣта, какъ на балъ,

Одна венеціянка пожелала

Взглянуть на шумный праздникъ карнавала.

Какъ имя ей -- не могъ я угадать,

А потому хочу её назвать

Лаурою. Названіе Лауры

Удобнѣе для риѳмы и цезуры.

XXII.

Она была не очень молода,

Но ужъ никакъ старухой не смотрѣла,

Иль дамой, у которой никогда,

При отношеньяхъ нѣжныхъ самыхъ, смѣло

Нельзя спросить о возрастѣ. Года

Подобныхъ дамъ покрыты строгой тайной

И ни за что -- ни прямо, ни случайно --

У нихъ (таковъ упрямый женскій родъ!)

Не выпытать: "который же вамъ годъ?"

Онѣ молчатъ съ терпѣніемъ великимъ,

Что, впрочемъ, мнѣ всегда казалось дикимъ.

XXIII.

Не такова была Лаура -- нѣтъ,

Ещё года лицо ея щадили,

И жизнь ея въ разсвѣтѣ зрѣлыхъ лѣтъ

Была свѣтла. Лауру находили

Красавицей, когда, являлась въ свѣтъ,

Неслись за ней восторженныя рѣчи

(Съ красавицей въ толпѣ пріятны встрѣчи)

И потому-то было такъ свѣтло

Всегда ея высокое чело,

Улыбка съ устъ ея не исчезала

И всякаго, казалось, награждала.

XXIV.

Есть у Лауры мужъ. Замѣчу вамъ:

Замужнихъ дамъ покойнѣе дорога,

Затѣмъ-что на грѣшки подобныхъ дамъ

Вездѣ сквозь пальцы смотримъ мы, не строго;

Но если же -- со страхомъ передамъ --

Дѣвица, отшатнувшись отъ приличій,

Замужствомъ не прикроетъ грѣхъ дѣвичій,

То ждутъ её позоръ и вѣчный стыдъ,

Когда она сама не поспѣшитъ

Свои дѣла, какъ будетъ можно,

Вести съ людьми умно и осторожно.

XXV.

Лауры мужъ, по званью моряка,

Скитался по морямъ и по чужбинѣ;

Когда же, возвратясь издалека,

Сидѣлъ въ сорокадневномъ карантинѣ,

И имъ овладѣвала тамъ тоска,

Жена его на вышку поднималась,

Откуда ей всё море открывалось

И судно, на которомъ мужъ приплылъ

Изъ странствія далёкаго. Онъ былъ

Купецъ-морякъ, торгующій съ Алеппо,

По имени Джузеппе, или Беппо.

XXVI.

Съ его лица загаръ не пропадалъ

И былъ онъ смуглъ, какъ истинный испанецъ,

Но красоту едва-ль въ немъ уменьшалъ

Его густой, коричневый румянецъ;

Онъ, какъ морякъ, ни сколько не терялъ

Отъ этого суроваго загара,

И вообще съ женой своей былъ -- пара.

Лаура же, хоть не была горда,

Непобѣдимою считалася всегда,

Была для всѣхъ, какъ свѣтъ её ославилъ,

Женою самыхъ строгихъ, строгихъ правилъ.

XXVII.

Съ послѣдней ихъ разлуки много лѣтъ

Прошло, но всё домой не ѣхалъ Беппо.

Какъ, почему его такъ долго нѣтъ --

Судили большей частію нелѣпо.

"Онъ утонулъ!" рѣшилъ сначала свѣтъ,

Потомъ же остроумно порѣшили,

Что отъ долговъ бѣжалъ онъ; даже были

Охотники побиться объ закладъ:

Вернётся ль онъ когда-нибудь назадъ?

Такъ многіе, чтобъ въ мнѣньи убѣдиться,

Тотчасъ же объ закладъ спѣшатъ побиться!

ХХVIII.

Печально очень было, говорятъ,

Супруговъ разлучавшихся прощанье,

И каждый былъ предчувствіемъ объятъ,

Что это ихъ послѣднее свиданье.

(Предчувствія подобныя страшатъ,

Какъ сонъ воображеніе больного;

Испытывать ихъ вовсе мнѣ не ново).

Подъ чарами такихъ же смутныхъ грёзъ

Предчувствіе печальное унёсъ

Съ собою мужъ, и затаилъ онъ горе,

Плывя въ Адріатическое море.

XXIX.

Не ѣдетъ мужъ. Лаура всё груститъ,

Лаура плачетъ, въ трауръ наряжалась,

Вдругъ потеряла вовсе аппетитъ

И спать одна рѣшительно боялась:

Едва гдѣ только ставень заскрипитъ,

Малѣйшее услышитъ гдѣ движенье --

Ей чудится то воръ, то привидѣнье:

Ей цѣлый день нигдѣ покоя нѣтъ.

И вотъ она, во избѣжанье бѣдъ

И чтобъ чего не сдѣлалось съ ней хуже,

Рѣшилась завести себѣ вицъ-мужа.

XXX.

Лаурою былъ выбранъ для услугъ --

А женщины искусны такъ на это --

На время то, пока ея супругъ,

Давно уже, Богъ вѣсть, пропавшій гдѣ-то,

Домой не возвращался, новый другъ,

Одинъ изъ тѣхъ, всѣ дамы на которыхъ

Глядятъ съ негодованьемъ въ чистыхъ взорахъ,

А втайнѣ ихъ не прочь и полюбить.

То былъ шалунъ, привыкшій шумно жить,

Богатый графъ, мотавшій денегъ груду.

О нёмъ такое мнѣнье было всюду.

XXXI.

Онъ музыку и танцы изучилъ,

Блистательно умѣлъ играть на скрипкѣ,

И по-французски бойко говорилъ,

И даже по-тоскански безъ ошибки.

Послѣднимъ онъ особенно дивилъ

(Въ Италіи -- спѣшу предостеречь я --

Ломаютъ всѣ этрусское нарѣчье)

И -- постановки оперной знатокъ --

Къ пѣвцамъ онъ былъ неумолимо строгъ.

Ту арію всегда встрѣчай хмуро,

Когда кричалъ онъ въ креслахъ: "siccatura!"

XXXII.

Онъ изрекалъ піесамъ приговоръ

Молчаніемъ иль громкимъ крикомъ: "bravo";

Дрожалъ оркестръ, страшась за свой позоръ,

Когда, смотря налѣво и направо,

Бросалъ ему нашъ графъ презрѣнья взоръ,

Иной фальшивой нотой возмущённый;

И дрожь овладѣвала примадонной,

Когда, трудясь надъ выводомъ руладъ,

Встрѣчала вдругъ его лукавый взглядъ;

Желали всѣ: сопрано, басъ, контральто,

Чтобъ онъ хоть провалился подъ Ріальто.

ХХXIII.

Онъ былъ поэтъ, романсы распѣвалъ,

Острилъ подъ-часъ находчиво и мѣтко,

Всегда импровизаторовъ ласкалъ

И самъ импровизировалъ нерѣдко;

Достоинство картины понималъ

И даже слылъ за ловкаго танцора:

Въ Италія подобной славы скоро

Не заслужить; извѣстно съ давнихъ поръ,

Что итальянецъ вовсе не танцоръ.

Итакъ, онъ слылъ за льва въ извѣстномъ кругѣ

И даже былъ герой... въ глазахъ прислуги.

ХХXIV.

Къ тому хе, онъ для многихъ женщинъ былъ

Находкой рѣдкой -- въ этомъ я увѣренъ:

Чѣмъ холоднѣй онъ женщину любилъ,

Тѣмъ долѣе ей оставался вѣренъ,

И потому ни разу не смутилъ

Иной души блаженнаго покоя.

Въ нёмъ билось сердце вовсе не такое,

Которое, принявъ любовь въ себя,

Само затрепетало бы, любя.

Онъ былъ любовникъ школы очень странной --

Не любящій хотя, но постоянный.

XXXV.

Вотъ почему печальная жена

Вдругъ увлеклась такимъ героемъ слѣпо

И мужу не осталася вѣрна.

Кто жъ виноватъ, что не вернулся Беппо?

И сколько жь лѣтъ Лаура ждать должна?

Она могла считать себя вдовою,

И мужъ ея досужею молвою

Давно, давно ужъ былъ похоронёнъ;

Дѣйствительно, когда не ѣдетъ онъ,

То долженъ мертвецомъ для всѣхъ казаться,

Или, по-крайней-мѣрѣ, имъ считаться.

XXXVI.

Притомъ для заальпійскихъ женъ --

Хоть грѣхъ большой, прибавлю я къ тому же --

Уже давно почти вошло въ законъ --

Прости ихъ Богъ!-- имѣть и по два мужа.

Не знаю вѣрно, кѣмъ былъ занесёнъ

За Альпы тотъ прелестнѣйшій обычай,

Но онъ ничѣмъ не нарушалъ приличій

И повсемѣстно въ обществѣ терпимъ,

Гдѣ никого не трогало, что имъ

Между двумя вторичный бракъ скрѣплялся,

Которымъ первый тотчасъ нарушался.

XXXVII.

Въ Италіи "побочный" мужъ прослылъ

Подъ именемъ вульгарнымъ "чичисбея";

Но это имя прежде онъ носилъ...

Тотъ модный бракъ, нисколько не робѣя,

Къ испанцамъ даже доступъ получилъ.

Надежда есть, что очень, очень скоро,

Моря переплывая и озёра,

Всѣ страны эта мода заразитъ.

Но Англіи пускай не посѣтитъ,

Иначе, тамъ отъ язвы этой моды

Начнутся только штрафы да разводы.

XXXVIII.

Хотя всегда съ почтеньемъ я гляжу

На юныхъ дѣвъ -- лукавить для чего же --

Я откровенно всё-таки скажу:

Мнѣ женщина гораздо ихъ дороже,

Когда за ней я въ обществѣ слѣжу

Иль съ глазу на глазъ съ нею повстрѣчаюсь.

Обрисовать я этимъ не стараюсь

Ни англійскихъ и ни французскихъ женъ;

Я говорю: всѣхъ дамъ свободный тонъ

И эта рѣчь, текущая свободно,

Плѣнятъ, сведутъ съ ума кого угодно.

XXXIX.

Взгляните жь вы на рядъ прелестныхъ миссъ:

Какъ хороши!-- но такъ онѣ пугливы,

Такъ часто опускаютъ глазки внизъ

И краскою алѣютъ, точно сливы,

Что вы отъ нихъ всегда бы отреклись.

Всего стыдясь, молчатъ онѣ упрямо

И словно ждутъ, что имъ подскажетъ мама --

И ихъ занятья, лепетъ, робкій взглядъ

Напомнятъ вамъ спелёнанныхъ ребятъ.

Притомъ отъ миссъ межь англійскимъ народомъ

Всегда немножко пахнетъ бутербродомъ.

XL.

И такъ названье: cavalier servente --

Вездѣ употребительное слово --

Лишь значитъ: мужъ заштатный или франтъ,

Занятія не знающій иного,

Какъ постоянно -- это ихъ талантъ --

Быть продолженьемъ шлейфа милой леди,

Пріятно улыбаться на обѣдѣ,

Отыскивать гондолу, экипажъ,

Услуживать при случаѣ, какъ пажъ,

Носить за ней перчатки, шали, шляпки

И въ магазинахъ купленныя тряпки.

XLI.

Какъ ни была бъ Италія страшна

Для всѣхъ мужей, знакомыхъ съ мукой ада,

Люблю тебя, роскошная страна,

Люблю смотрѣть на кисти винограда,

Въ полдневный зной у вскрытаго окна

Віющихся въ несвязанныхъ размѣрахъ.

Тотъ виноградъ не тотъ, что на шпалерахъ,

Гдѣ лозы прихотливо заплелись,

Зелёной бахромой спадая внизъ:

Такъ на холстѣ, натянутомъ на рамахъ,

Малюютъ виноградникъ въ мелодрамахъ.

XLII.

Люблю скакать безъ устали верхомъ

Въ осенній день, не спрашивая грума,

Лежитъ ли плащъ дорожный за сѣдломъ,

Боясь, что солнце спрячется угрюмо

И я могу промокнуть подъ дождёмъ.

Передо мной вся въ зелени аллея;

И путь свой перерву я не жалѣя,

Когда возовъ увижу длинный рядъ,

Везущихъ спѣлый, красный виноградъ;

А въ Англіи на каждомъ перекрёсткѣ

Съ навозомъ бы попались намъ повозки.

XLIII.

Любилъ я, солнце, весело смотрѣть

На твой закатъ, увѣренный заранѣ,

Что завтра такъ же будешь ты горѣть

И, не скрываясь въ утреннемъ туманѣ,

Какъ и всегда не перестанешь грѣть.

Нѣтъ, не напомнитъ намъ твой взоръ привѣтный

Взоръ пьяницы мертвящій и безцвѣтный,

И при лучахъ роскошныхъ южныхъ дней

Не вспомню я о заревѣ огней,

Съ болѣзненнымъ мерцаніемъ горящихъ

Въ чаду паровъ, надъ Лондономъ висящихъ.

XLIV.

Люблю тебя, Италіи языкъ!

Ты каждый слухъ чаруя и балуя,

Напоминать гармоніей привыкъ

Волшебный звукъ святого поцалуя,

Съ устъ женщины сбѣжавшій въ сладкій мигъ.

Въ томъ языкѣ -- весь югъ благоуханный!

Онъ но похожъ на нашъ языкъ гортанный.

Сравню ль его съ нарѣчьемъ нашихъ странъ,

Иль съ разговоромъ хмурыхъ англичанъ,

Которые не могутъ выражаться,

Чтобъ не шипѣть, свистать и не плеваться?

XLV.

Люблю ещё -- и кто же слабость ту

Мнѣ не проститъ?-- прелестныхъ итальянокъ;

Равно ихъ всѣхъ люблю за красоту:

И смуглолицыхъ, огненныхъ крестьянокъ,

Ихъ чёрныхъ глазъ и жаръ, я теплоту,

Въ которыхъ страсть горитъ съ улыбкой кроткой

И важныхъ дамъ съ классической походкой;

Люблю ихъ взоръ, вамъ говорящій вдругъ,

Что въ нёмъ живётъ -- и этотъ темный югъ,

И той природы дѣвственныя ласки,

И тѣхъ небесъ полуденныя краски.

XLVI.

О, красота! ты Ева той страны!

Рафаэля не ты ли возродила,

Чьи образы безсмертью преданы?

Не ты ль его съ богами породнила,

Которые завидовать должны

Его твореньямъ? Чья же, чья же лира

Достойна воспѣвать тебя для міра?

Нѣтъ, ни одинъ пѣвецъ не воспоётъ

Твоихъ чудесъ, твоихъ живыхъ красотъ --

И всѣ слова безсильны и не новы,

Пока живутъ созданія Кановы.

XLVII.

"Всё въ Англіи люблю я" -- такъ въ Калэ

Я говорилъ -- "и даже недостатки!"

Оставшись вѣренъ этой похвалѣ,

Люблю ея правительство, порядки,

Люблю свободу въ англійской землѣ --

Пока ее имѣютъ англичане --

Права пера въ литературномъ станѣ,

Люблю типографическій станокъ,

Котораго стѣснить никто не могъ,

Люблю я шумъ парламентскаго спора,

Лишь только бъ онъ оканчивался скоро --

XLVIII.

Люблю налогъ, который не тяжелъ,

И огонёкъ, пылающій въ каминѣ,

Люблю бифштексъ, поставленный на столъ,

И пиво я люблю ещё донынѣ;

Люблю, покамѣстъ дождикъ не пошелъ,

Хорошую пагоду; а погода

Бываетъ хороша въ теченье года

Три мѣсяца, и то едва-едва.

И такъ, люблю Британіи права,

Ея гражданъ солидность и свободу

И не совсѣмъ весёлую природу;

XLIX.

Ея солдатъ и тёмныхъ фабрикъ дымъ,

Ея проекты, подати, реформы

И митинги, которыми хотимъ

Себя увѣрить съ очень давнихъ поръ мы,

Что мы -- народъ свободный; мной любимъ

Ея банкротствъ тяжелыхъ списокъ длинный

И лёдъ, и холодъ леди нашей чинной,

И вашъ холодный сѣверный туманъ -- ,

Ну, словомъ -- всё въ отчизнѣ англичанъ,

Какъ есть теперь, или какъ прежде было,

Мнѣ кажется плѣнительно и мило.

Но возвращусь къ разсказу. Мнѣ давно о

Пора окончить это отступленье,

Къ тому жь, въ глазахъ читателя оно

Со стороны поэтовъ -- преступленье.

Читателю совсѣмъ не суждено

Такъ подчиняться авторскимъ капризамъ;

И, склонный къ неожиданнымъ сюрпризамъ,

Онъ непремѣнно требуетъ отъ насъ

Съ моралью и съ завязкою разсказъ,

Который нервы трогалъ бы -- а это

Вѣдь не всегда по силамъ для поэта.

LI.

Когда бъ я могъ, читатели, для васъ

Писать легко, зѣвать не заставляя,

Когда бъ я могъ взобраться на Парнасъ,

Гдѣ засѣдаютъ музы, вдохновляя

Иныхъ пѣвцовъ!... О, что бы за разсказъ --

Хоть греческій иль ассирійскій даже --

Я написалъ тотчасъ же для продажи,

И отдалъ бы книгопродавцамъ въ плѣнъ

Богатое собранье пёстрыхъ сценъ,

Чувствительныхъ весьма, сантиментальныхъ,

Съ присутствіемъ героевъ идеальныхъ.

LII.

Но я пѣвецъ -- увы -- не безъ грѣха!

Мнѣ мѣста нѣтъ на славномъ Геликонѣ:

Я риѳму подбираю для стиха,

Какая попадётся въ лексиконѣ --

Пусть риѳма будетъ даже и плоха --

О критикахъ не думая заранѣ,

Меня предать готовыхъ грозной брани,

И даже я нерѣдко на пути

Предполагалъ до прозы низойти;

Но мода на стихи пошла въ народѣ --

И я останусь вѣренъ этой модѣ.

LIII.

Съ Лаурой графъ жилъ мирно и въ ладу;

Почти шесть лѣтъ ихъ связь не прерывалась,

Хоть иногда -- разъ нѣсколько въ году --

И ссора между ними начиналась,

Но не служила, впрочемъ, къ ихъ вреду,

И ревностью навѣянная ссора

Всегда кончалась очень, очень скоро.

Въ подобныхъ отношеніяхъ нельзя жь,

Чтобъ маленькая ссора или блажь,

Ревнивый гнѣвъ, иль что-нибудь такое,

Не нарушали изрѣдка покоя.

LIV.

Но вообще счастливою четой

Назвать ихъ можно было безъ пристрастья,

Счастливою на столько, что пустой

Иной капризъ не нарушалъ ихъ счастья:

Она плѣняла зрѣлой красотой,

Онъ нѣженъ былъ; для нихъ любви оковы

Казалися легки и не суровы.

Свѣтъ ихъ щадилъ, и лишь порой ханжа

Ихъ въ чёрту посылалъ, но, сторожа

Всѣхъ юношей, попавшихъ въ сѣть къ Амуру,

Чёртъ пощадилъ и графа, и Лауру.

LV.

Да, молодость любовь имъ сберегла.

Любовь и юность -- всюду неразлучны;

Вѣдь безъ любви и юность не тепла,

Безъ юности любви порывы скучны.

Одна любовь въ дни юности могла

Насъ оживлять, смиряя жизни ропотъ;

Одну любовь не улучшаетъ опытъ,

Печальный опытъ многихъ трудныхъ лѣтъ.

Не потому ль старикъ, въ которомъ нѣтъ

Того огня, что юность оживляетъ,

Насъ ревностью своею забавляетъ.

LVI.

Былъ карнавалъ. Строфъ тридцать шесть назадъ

Я объявилъ читателю объ этомъ.

Лаура, приготовивъ свой нарядъ,

Заняться поспѣшила туалетомъ.

Такъ дѣлалъ, вѣроятно, мой собратъ,

Заботясь о задуманномъ нарядѣ,

Чтобъ быть у мистриссъ Лейгатъ въ маскарадѣ.

Я одного при этомъ не сказалъ:

Въ Италія длиннѣе карнавалъ.

На лица всѣхъ онъ маски надѣваетъ

И шесть недѣль съ толпы ихъ не снимаетъ.

LVII.

Лаура нарядилась не спѣша.

Подобныхъ женщинъ рѣдко встрѣтишь въ мірѣ.

Она была свѣжа и хороша,

Какъ херувимъ... на вывѣскѣ въ трактирѣ,

Иль, наконецъ -- сравненьемъ не грѣша --

Какъ первая виньетка на журналѣ,

Гдѣ модныя картинки открывали

Мы подъ обёрткой тонкаго листка,

Затѣмъ, чтобъ ни единая строка

Отъ сильнаго давленья на гравюру

Не пачкала бюстъ стройный, иль фигуру.

LVIII.

Они пошли въ Ридотто. Это залъ,

Гдѣ люди пьютъ, танцуютъ, веселятся;

Балъ съ масками, большой народный балъ,

Который бы напомнилъ, можетъ-статься --

Хоть въ меньшемъ видѣ только -- нашъ воксалъ,

Съ той разницей, что тамъ героевъ бала

Дождливая погода не пугала.

И такъ -- былъ балъ, и въ свѣтлой залѣ той

Мы встрѣтились бы съ пёстрою толпой,

Которая -- замѣчу въ назиданье --

Гораздо ниже нашего вниманья.

LIX.

Такъ "пёстрою толпою" мы всегда

Часть публики извѣстной называемъ,

Въ собраніяхъ которой никогда

Друзей своихъ и близкихъ не встрѣчаемъ --

Друзей, которымъ всюду безъ труда

Готовы мы при встрѣчѣ поклониться.

Толпа -- совсѣмъ иное: подчиниться

Она всегда готова моднымъ львамъ,

Капризамъ ихъ, велѣньямъ и словамъ

Избранниковъ однихъ большою свита.

Чѣмъ свѣтъ великъ?-- темно названье это!

LX.

Такъ было прежде въ Англіи -- въ тѣ дни,

Когда являлись дэнди въ модномъ свѣтѣ:

Быть-можетъ, ныньче изгнаны они

Иною расой франтовъ на паркетѣ

И доживаютъ жизнь свою въ тѣни...

Избранники и демагоги моды!

Не разъ къ вамъ безпощадны были годы,

Не разъ вашъ блескъ затерянъ былъ во мглѣ!

Такъ погибаетъ слава на землѣ:

Отъ войнъ, любви, и -- что гораздо хуже --

Отъ зимняго ненастья и отъ стужи.

LXI.

Примѣръ тому хотя Наполеонъ.

Рукой могучей сѣвернаго Тора

Онъ съ арміей своей былъ побѣждёнъ,

Стихіями осиленъ былъ безъ спора.

Такъ храбрый китоловъ, со всѣхъ сторонъ

Затертый льдами, въ морѣ погибаетъ;

Такъ новичёкъ со страхомъ разрываетъ

Грамматики учебникъ роковой,

Наполеонъ палъ жертвой боевой --

А счастіе?... Но замолчу здѣсь строго,

Затѣмъ-что въ счастье вѣрю я немного.

LXII.

Фортуны власть надъ нами велика.

Безсмертная, отъ дѣла не старѣя,

Намъ счастье раздаетъ ея рука

Въ любви, въ женитьбѣ, въ картахъ, въ лотереѣ.

Съ Фортуной я не кончилъ счетъ пока:

Она мой путь не много украшала,

Но все жъ меня надежда не кидала,

Что, наконецъ, за тяжкій рядъ невзгодъ

Она мнѣ дастъ порядочный доходъ.

Я буду ждать... а потому-то нынѣ

Ни слова не скажу я о богинѣ.

LXIII.

Разсказъ мнѣ не даётся, словно кладъ:

Начну -- и двадцать разъ перерываю;

Но въ томъ размѣръ условный виноватъ,

Котораго никакъ не уломаю.

Бросать его -- ужъ поздно; радъ, не радъ

Я подчинюсь капризному примѣру,

Хотя въ него я потерялъ я вѣру;

Но ежели въ грядущіе года

Съ нимъ, наконецъ, я справлюсь -- о! тогда,

Почтивъ его своей послѣдней тризной,

Я изберу размѣръ не столь капризный.

LXIV.

Они пошли въ Ридотто -- и туда

Самъ думаю отправиться я скоро,

Чтобъ нѣсколько развлечься, господа,

Средь бальныхъ танцевъ, пляски, разговора,

Чтобъ отгадать на балѣ иногда

Черты лица подъ тёмной пеленою;

А такъ-какъ скука странствуетъ за мною

Не торопясь, то, посѣтивши балъ,

Её, пожалуй, я бы перегналъ

На часъ одинъ, на полчаса -- положимъ;

А въ полчаса мы много сдѣлать можемъ.

LXV.

А между-тѣмъ Лаура въ залъ вошла.

Лицо ея улыбкою сіяло.

Иныхъ она къ себѣ подозвала,

Шептала съ тѣмъ, тѣмъ головой кивала;

Когда жъ Лаура долго не могла

Быть въ духотѣ -- по одному лишь взгляду

Графъ приносилъ ей тотчасъ лимонаду;

Потомъ она, оглядывая вкругъ

Костюмъ своихъ блистательныхъ подругъ,

Замѣтила, и даже не безъ вздоха,

Что всѣ онѣ одѣты очень плохо.

LXVI.

Лицо одной пылало отъ румянъ,

Та локоны фальшивые имѣла,

На третьей -- безобразнѣйшій тюрбанъ,

Четвёртая -- какъ саванъ побѣлѣла

И застилалъ глаза ея туманъ,

На пятой -- весь костюмъ какой-то жалкій,

Шестая говоритъ провинціялкой,

Седьмая, у которой по плечу...

Но -- "видѣть ихъ я больше не хочу,

Чтобы онѣ, какъ привидѣнья Банко,

Не шли за мной" -- рѣшила итальянка.

LXVII.

Пока она осматривала залъ

И масокъ разноцвѣтные наряды,

Её встрѣчали ропотомъ похвалъ;

Она жъ ловила огненные взгляды.

И только женщинъ многихъ возмущалъ

(Онѣ вдругъ стали пасмурны и хмуры)

Восторгъ мужчинъ предъ красотой Лауры,

Которой видъ, улыбка, свѣтлый взоръ

Ещё волнуютъ ихъ до этихъ поръ --

"И этого" -- сказали втайнѣ дамы --

"Ей извинить не можемъ никогда мы."

LXII.

Что жъ до меня касается, то я

Не прекословлю въ этомъ строгимъ дамамъ,

Негодованье въ сердцѣ затая.

Что для страны всегда казалось срамомъ,

Волнуетъ постоянно и меня;

И еслибъ я былъ облечёнъ тѣмъ саномъ,

Которымъ разрѣшается всегда намъ

Всё говорить, что въ голову придётъ,

Тогда бы я затѣялъ новый родъ

Проповѣдей -- и проповѣди эти

Извѣстность получили бы на свѣтѣ.

LXIX.

И такъ, пока Лаура въ залѣ шла,

Шутя, смѣясь направо и налѣво,

Не думая, что для подругъ была

Причиною и зависти, и гнѣва,

И граціей ихъ всѣхъ съ ума свела,

Пока она въ блестящей залѣ бала

Вокругъ себя поклонниковъ сбирала,

То съ этимъ объяснялася, то съ тѣмъ,

Какой-то незнакомецъ между-тѣмъ

За ней слѣдилъ съ упорствомъ постояннымъ

И нѣсколько -- признаться нужно -- страннымъ.

LXX.

Тотъ незнакомецъ туркомъ былъ одѣтъ,

Съ лицомъ почти-что бронзоваго цвѣта.

Лаурѣ онъ понравился иль нѣтъ --

Не знаю я. Поклонникъ Магомета

За многоженство, можетъ-быть, привѣтъ

И вызоветъ, но только мудрено намъ

Завидовать его гаремнымъ женамъ,

Которыхъ, какъ рабынь, скупаетъ онъ

И, четырёхъ имѣя въ домѣ женъ,

Наложницъ можетъ, если есть охота,

Держать всегда ad libitum, безъ счёта.

LXXI.

При томъ же онъ ихъ прячетъ подъ запоръ,

Онъ лица ихъ скрываетъ подъ покровомъ,

И женщина считаетъ за позоръ

Съ мужчиною обмолвиться хоть словомъ,

Хотя бъ онъ былъ родня ей съ давнихъ поръ;

И тѣмъ рабамъ запуганнымъ едва ли

Когда-нибудь завидовать мы стали.

Обычаю восточному вѣрны,

Бездѣйствовать всю жизнь онѣ должны,

Кормить дѣтей, купаньемъ нѣжить кожу

И подходить по очереди къ ложу.

LXXII.

Имъ не знакомы книжная печать

И толки о послѣдней, покой драмѣ;

Остротами не думая блистать,

Онѣ совсѣмъ не склонны къ эпиграммѣ;

Но если бъ свѣтъ проникъ туда -- какъ знать?--

И начался расколъ во всёмъ гаремѣ,

Кто бъ справился съ красавицами тѣми?

Но къ счастію, что въ ихъ средѣ пока

Не заводилось "синяго чулка"

И юноши румянаго, съ которымъ

Онѣ могли бъ заняться книжнымъ вздоромъ.

LXXIII.

Имъ не знакомъ торжественный риѳмачъ,

За славою гоняющійся вѣчно,

Ручной звѣрёкъ, поэзіи палачъ,

Терзающій нашъ слухъ безчеловѣчно,

Стихами называющій свой плачъ

И хныканье, кривляка на Пегасѣ,

Руководитель женщинъ въ Парнасѣ

И юношей, задумавшихъ "творить",

Посредственность, желающая быть

Прославленной, извѣстной для чего-то,

Имѣя смыслъ и силу идіота.

LXXIV.

Имъ не знакомъ оракулъ-стихоплётъ,

Хвалящій то, что стоитъ поруганья,

Жужжащій дни и ночи на пролётъ

И мучающій насъ безъ состраданья

Восторгами -- хоть ихъ никто не ждётъ --

Иль наглостью, цинизмомъ грязной брани,

И съ жадностью глотающій въ туманѣ

Печальную извѣстность; наконецъ,

Такихъ поэмъ бездарнѣйшій пѣвецъ,

Что всѣ онѣ имѣли бъ славу ту же,

Когда бъ ещё гораздо были хуже.

LXXV.

Не признанныхъ талантовъ роль жалка:

Они напоминаютъ почему-то

Глядящаго надменно, свысока

Лоскутьями обвѣшеннаго шута.

Ихъ разгадать -- задача не легка;

Но самаго отчаяннаго фата,

Котораго встрѣчали мы когда-то

Безъ устали болтавшаго, едва-лъ

Терпимѣе любой журнальный враль

Съ коллекціей бумажныхъ насѣкомыхъ,

Живущихъ и въ журналахъ, и въ альбомахъ.

LXXVI.

Я исключаю избранныхъ натуръ

Изъ тёмной касты пишущихъ педантовъ.

Васъ, Роджерсъ, Вальтеръ-Скоттъ и Томасъ Муръ,

Васъ съ обществомъ подобныхъ фигурантовъ,

Съ собраніемъ плохихъ каррикатуръ

Не смѣшивалъ ещё никто въ народѣ.

Такъ пусть они, тупые по природѣ,

Гоняясь за чужою остротой,

Проходятъ безъ слѣдовъ передъ толпой,

Съ запасомъ фразъ избитыхъ и мишурныхъ

Для мальчиковъ и дамъ литературныхъ.

LXXVII.

Нѣтъ, мусульманкамъ съ дѣтскихъ ихъ пелёнъ

Невѣдомы, по счастью, люди эти,

Невѣдомы, какъ колокольный звонъ

Османамъ, посѣщающимъ мечети;

Но если бы издать такой законъ,

(Я въ свой проектъ имѣю много вѣры)

Чтобъ на востокъ пошли миссіонеры

Съ запасомъ христіанскихъ мудрыхъ книгъ

Вводить въ гаремахъ книжный нашъ языкъ,

Тогда навѣрно бъ мы пришли къ богатымъ

И несомнѣнно важнымъ результатамъ.

LXXVIII.

Но не проникла химія въ гаремъ;

Для дѣвъ его никто не сочиняетъ

Религіозныхъ повѣстей, поэмъ,

И лекцій имъ профессоръ не читаетъ

Хотя о метафизикѣ. Затѣмъ

Онѣ картинныхъ выставокъ не знаютъ

И за теченьемъ звѣздъ не наблюдаютъ,

Не предаются вздохамъ при лунѣ

И чистой математикой онѣ

Не занимались въ школѣ педагога,

За что всегда благодарю я Бога.

LXXIX.

А почему его благодарю?--

Особыя причины есть на это;

Я ничего теперь не говорю

И всѣхъ пока оставлю безъ отвѣта,

Но, можетъ-быть, когда я возгорю

Желаніемъ -- для прозы бросить лиру --

Я напишу объ этомъ вамъ сатиру.

Я склонность къ ней ужъ чувствую давно,

Хоть въ старости браниться и смѣшно:

На склонѣ лѣтъ тотъ смѣхъ насъ оживляетъ,

Который думать чаще заставляетъ.

LXXX.

Веселья и невинности года!

Дни чистаго, святого упованья!

Въ нашъ чёрствый вѣкъ, начавшій безъ стыда

Всё разрушать, въ припадкѣ отрицанья,

Мы не отыщемъ вашего слѣда.

Но, всё-равно! я остаюсь вамъ вѣренъ

И стану восхвалять васъ. Я увѣренъ,

Что времена счастливыя опять

Придётся намъ когда-нибудь встрѣчать,

И я теперь -- о, сладкія мгновенья!--

Пью горькій джинъ за ваше возвращенье.

LXXXI.

А турокъ на Лауру всё глядитъ,

Не сводитъ глазъ съ нея ни на минуту,

И взоръ его, казалось, говоритъ:

"Я на тебя смотрю, а потому-то

Не уходи!" Подобный взоръ смутитъ

Иную робкую, пугливую натуру,

Но не смутилъ нисколько онъ Лауру.

Случалось ей уже не въ первый разъ

Выдерживать огонь подобныхъ глазъ,

А потому безъ страха, безъ румянца

Она встрѣчала взгляды иностранца.

LXXXII.

Ночь пронеслась и близокъ былъ разсвѣтъ...

И въ этотъ часъ любительницамъ бала

Осмѣлюсь дать одинъ благой совѣтъ:

Покамѣстъ дня ещё не наступало,

Скорѣй кидайте балъ или банкетъ.

При освѣщеньи люстры вы блистали,

Когда жъ потухнутъ лампы въ бальной залѣ

И солнца лучь въ окошко проскользнётъ,

Тогда у васъ румянецъ пропадётъ,

И яркіе лучи дневного свѣта

Вдругъ обличатъ всѣ тайны туалета.

LXXXIII.

Когда-то, жизнь и время не цѣня,

Я по баламъ шатался и упрямо

Сидѣлъ всю ночь и ждалъ явленья дня,

Чтобъ посмотрѣть, найдётся ли тамъ дама,

Которая, (кто жъ обвинить меня

Осмѣлится за наблюденье это?)

Безъ страха встрѣтитъ лучъ дневного свѣта?

Я много зналъ красивыхъ дѣвъ и женъ,

Но лишь одной былъ только пораженъ,

Которой щеки такъ же были алы

При блескѣ дня, какъ и при лампахъ залы.

LXXXIV.

Я имени ея не назову,

Не потому, что имя это -- тайна,

Но для чего жъ бросать его въ молву,

Когда она мнѣ встрѣтилась случайно,

Какъ свѣтлый сонъ, мелькнувшій наяву?

Но, можетъ-быть, её вы и встрѣчали

На лондонскомъ или парижскомъ балѣ,

Гдѣ вы бывали вѣрно иногда;

Идите же искать теперь туда

Румянецъ щёкъ, который безъ испуга

Поспорилъ бы съ румянымъ утромъ юга.

LXXXV.

Лаура, безъ сомнѣнья, поняла

Невыгоду на балѣ оставаться

До той поры, когда исчезнетъ мгла

И день начнётъ сквозь окна прорываться.

А потому немёдленно была

Готова въ свой отель вернуться съ бала.

Съ ея турецкой шалью изъ вокзала

Графъ шелъ за нею,-- былъ уже поздній часъ,

Но ожидало ихъ на этотъ разъ

Препятствіе (не рѣдкіе примѣры):

Съ гондолой ихъ исчезли гондольеры.

LXXXVI.

Всѣ гондольеры -- точно какъ у насъ

Извощики передъ дверьми собраній --

Толкаются, тѣснятся каждый разъ

Среди пинковъ и самой крупной брани,

И хоть порывъ тѣхъ слишкомъ грубыхъ фразъ

Приходится смирять нерѣдко стражѣ,

Но и при ней они не могутъ даже

Удерживать разнузданный языкъ,

Къ которому едва-ли кто привыкъ;

А потому всѣ эти выраженья

Я не введу въ разсказъ свой, безъ сомнѣнья.

LXXXVII.

Но, наконецъ, гондолу отыскавъ,

Поѣхали вдоль тихаго канала

Они домой. Болталъ съ Лаурой графъ

Объ обществѣ и о костюмахъ бала,

Съ злословіемъ свой смѣхъ перемѣшавъ.

Когда жъ они къ палаццо подплывали,

И въ лѣстницѣ, купавшейся въ каналѣ,

Гондола тихо, тихо подплыла,

Лаура взоръ случайно подняла;

Вдругъ передъ нею -- случай очень страненъ --

Опять стоитъ всё тотъ же мусульманинъ.

LXXXVIII.

Графъ сдвинулъ брови. "Слушайте, синьоръ,

Поступки ваши требуютъ отвѣта

И вызываютъ насъ на разговоръ.

Зачѣмъ вы здѣсь? Иль, наконецъ, всё это

Нечаянность? Но съ-этихъ-поръ

Вы превратить должны свою причуду,

А иначе я самъ обязанъ буду

Заставить васъ... вы можете понять..."

-- "Мнѣ нечего, синьоръ, вамъ объяснять --

Отвѣтилъ турокъ тутъ не безъ улыбки --

"Здѣсь никакой, поймите, нѣтъ ошибки.

LXXXIX.

"И эта дама, графъ -- моя жена!"

Извѣстьемъ неожиданнымъ не мало

Лаура вдругъ была поражена;

Но гдѣ бъ британка въ обморокъ упала

И памяти лишиться бы должна,

Тамъ итальянка съ тайною мольбою

Въ одну минуту справится съ собою,

Безъ помощи эссенцій спиртовыхъ,

Флаконовъ, оттираній роковыхъ,

Разрѣзанныхъ шнуровокъ на корсетѣ,

Какъ вообще случается на свѣтѣ.

ХС.

Лаура растерялась и молчитъ.

И что сказать могла она? ни слова!

Но иноземца вѣжливо спѣшитъ

Графъ пригласить -- хоть это было ново --

Войти въ ихъ домъ. Онъ турку говоритъ:

"Чтобъ избѣжать публичнаго содома,

Мы обо всёмъ перетолкуемъ дома,

Себя не выставляя напоказъ

Для сотни любопытныхъ слишкомъ глазъ,

Иначе же дадимъ мы пищу разомъ

Различнымъ толкамъ, сплетнямъ и разсказамъ."

ХСІ.

Они вошли въ палаццо. Имъ несутъ

Душистый кофе, сдѣланный заранѣ.

Извѣстно намъ: напитокъ этотъ чтутъ

Равно какъ турки, такъ и христіяне,

Хотя его они различно пьютъ.

Межь-тѣмъ Лаура, скрывъ своё смущенье,

Воскликнула: "Ахъ, Беппо! безъ сомнѣнья

Ты не язычникъ? тотъ же, какъ всегда?

Ахъ! Господи, какая борода!

Гдѣ жь ты скитался долго? Почему же

Я столько лѣтъ де слышала о мужѣ?

ХСІІ.

"Не туркомъ ли вернулся ты назадъ?

Не взялъ ля ты жену себѣ моложе?

Ахъ! правда-ль будто турки всѣ ѣдятъ

Не вилками, а пальцами?... Мой Боже!

Такую шаль видалъ ли кто наврядъ:

Не мнѣ ль ёё привёзъ ты изъ чужбины?

Ахъ! да, скажи мнѣ, правда ль, что свинины

Не разрѣшаетъ туркамъ Магометъ?...

И какъ ты могъ, скажи мнѣ, столько лѣтъ

Жить безъ... А я, Maria Santa, я же...

Но ты такъ желтъ, что, право, страшно даже.

ХСІІІ.

"Ахъ, Беппо, борода къ тебѣ нейдётъ...

Сбрей бороду, пожалуйста, скорѣе.

Съ чему она? чтобъ насмѣшить народъ?

Илъ ты забылъ, что, какъ и прежде грѣя,

На родинѣ всё такъ же солнце жжётъ?

А твой костюмъ... прошу я, Бога ради,

Не выходи теперь въ такомъ нарядѣ...

Вѣдь у людей ужасно злой языкъ...

И для чего жь ты волосы остригъ?

Ахъ, Господи! смотрѣть обидно, просто:

Не сосчитать твоихъ сѣдыхъ волосъ-то!"

XCIV.

Какъ Беппо отвѣчалъ своей женѣ --

Не знаю точно я, но -- между нами --

Вотъ что о нёмъ теперь извѣстно мнѣ:

Онъ на берегъ былъ выброшенъ волнами

И очутился вдругъ въ той сторонѣ,

Гдѣ будто бы стояла прежде Троя,

Но гдѣ тогда для нашего героя

Настала жизнь неволи и труда;

Но онъ бѣжалъ къ пиратамъ на суда

И, добровольно ставши ренегатомъ,

Жилъ хорошо и сдѣлался богатымъ.

XCV.

Разбогатѣвъ съ избыткомъ, началъ онъ

Подумывать о родинѣ далёкой,

Съ которой былъ такъ долго разлучёнъ --

И о странѣ родной тоски глубокой

Не пересилилъ новый Робинзонъ:

Всё къ ней влекло его неудержимо.

Случилось разъ -- корабль испанскій мимо

Тѣхъ самыхъ мѣстъ въ Корфу шёлъ съ табакомъ;

На тотъ корабль пробравшися тайкомъ

И случаю себя ввѣряя слѣпо,

Отправился искать удачи Беппо.

XCVI.

Онъ на корабль испанскій перенёсъ

Свои богатства... Богу лишь извѣстно,

Гдѣ онъ ихъ взялъ -- не въ томъ теперь вопросъ:

Они добыты честно иль нечестно?

Но бѣгство это Беппо удалось.

Онъ говорилъ: "лишь только Провидьнье

Спасло меня тогда!" Но это мнѣнье

Я раздѣлю едва ль когда-нибудь.

И такъ корабль пустился быстро въ путь

Безъ всякихъ бѣдъ, крушеній и погони,

И -- простоявъ три дня на мысѣ Бойнѣ --

XCVII.

Въ Корфу онъ прибылъ. Беппо въ тотъ же часъ

Съ своимъ добромъ сѣлъ на другое судно,

Гдѣ называлъ себя на этотъ разъ

Купцомъ турецкимъ... Было бъ безразсудно

И поступить иначе... Напоказъ

Онъ выставилъ товаръ свой для продажи

И торговалъ, никѣмъ не узнанъ даже.

Такъ, избѣжавъ несчастій и засадъ,

Въ Венецію вернулся онъ назадъ,

Чтобъ вновь примкнуть къ забытому имъ кругу

И снова отыскать свою супругу.

XCVIII.

Жена его радушно приняла,

Безъ ропота, безъ явнаго проклятья,

Но тотчасъ же чалму съ него сняла --

И день одинъ ходилъ онъ въ графскомъ платьѣ;

Толпа друзей привѣтлива была

И стала ѣздить къ Беппо на обѣду,

На ужины и длинныя бесѣды.

Хозяина, который всякій разъ

Готовилъ имъ какой-нибудь разсказъ;

Но хоть гостей бесѣда развлекала,

Въ разсказы тѣ я вѣрю очень мало.

XCIX

Быть-можетъ, Беппо точно испыталъ

Не мало бурь и бѣлъ въ иные годы,

Но, наконецъ, и онъ покой узналъ

И вспоминать любилъ свои невзгоды,

Хотя подъчасъ съ Лаурой онъ бывалъ

И не въ ладахъ... Мнѣ, кстати, говорили,

Что онъ и графъ -- пріятелями жили.

Но конченъ листъ, нѣтъ мѣста для пера,

И мой разсказъ кончать давно пора.

Давно пора! держусь хоть этой вѣры;

Но сталъ писать -- и вышелъ вонъ изъ мѣры.

Д. Минаевъ.

БЕППО.

1. В. Любича-Романовича. (Беппо. Венеціянская повѣсть. Вольный переводъ изъ сочиненій Байрона.) "Сынъ Отечества", 1842, ч. II, No 4, отд. IV, стр. 1--36.

2. Д. Минаева. (Беппо. Венеціянская повѣсть лорда Байрона.) "Современникъ", 1863, т. 97, No 8, отд. I, стр. 401--438. Здѣсь переводъ напечатанъ въ исправленномъ видѣ.

БЕППО.

ВЕНЕЦІАНСКАЯ ПОВѢСТЬ.
ЛОРДА БАЙРОНА.

Извѣстенъ всѣмъ,-- не сомнѣваюсь въ томъ,--

Католиковъ классическій обычай:

За нѣсколько недѣль передъ постомъ

Они толпой всѣхъ классовъ, безъ различій,--

Будь хоть богачъ, иль въ званіи простомъ,

Съ спасительной, какъ думаю я, цѣлью,

Спѣшатъ предаться, общему веселью;

Готовясь къ покаянію, спѣшатъ

Въ блистательный и пестрый маскарадъ,

Гдѣ въ вихрѣ пѣсенъ, музыки пляски

Скользятъ и вьются бѣшеныя пляски.

II.

Лишь только ночь мой пологъ развернетъ,

(И чѣмъ темнѣй, тѣмъ лучше) наступаетъ

Пора, которой мужъ со страхомъ ждетъ

И съ трепетомъ любовникъ ожидаетъ.

Ханжа кривитъ улыбкою свой ротъ,

И, скромности оковы разбивая,

Шалитъ открыто юность огневая.

Разгулъ и плескъ!... на языкѣ у всѣхъ

Запасъ остротъ и неподдѣльный смѣхъ,

И звукъ руладъ, и шепотъ страстной пары

Сливаются съ аккордами гитары.

III.

Пестрѣютъ вкругъ одежды разныхъ странъ,

Костюмовъ фанастическія краски,

Нарядъ жидовъ, и грековъ, и римлянъ,

И арлекиновъ прыгающихъ маски,

И индусовъ затѣйливый тюрбанъ,

И подъ чалмой прелестныя турчанки

И, наконецъ,-- нескладный, хмурый янки.

Нарядовъ -- тьма; лишь въ этотъ маскарадъ

Не разрѣшается носить одинъ нарядъ...

На карнавалъ веселый и донынѣ

Избавь васъ Богъ явиться въ капуцинѣ.

IV.

Нѣтъ, лучше вовсе будь безъ панталонъ,

Иль терніемъ обвей себя для танца,

Чѣмъ возмутить людей со всѣхъ сторонъ

Намекомъ на одежду францисканца.

Тогда не пощадитъ тебя законъ,

И будешь ты (какъ ни былъ бы ты важенъ)

Въ адъ на уголья красные посаженъ,

Гдѣ грѣшника изъ адскаго котла

Ни чья рука спасти бы не могла,

И... лишь посредствомъ денежнаго Вклада,

Тебя, быть можетъ, выпустятъ изъ ада.

И такъ, за исключеньемъ черныхъ рясъ,

Вы можете одѣться по картинкѣ,

Какой угодно только; такъ не разъ

На лондонскомъ тряпичномъ старомъ рынкѣ

Иной колетъ, лишь изъ однихъ проказъ,

Искали вы для вечера, иль бала.

Въ Италіи подобныхъ мѣстъ не мало,

Но,-- ужъ таковъ волшебной рѣчи складъ,--

Названья ихъ, какъ музыка звучатъ,

А въ Англіи кварталъ найдемъ едва ли,

Который бы "Piazza" называли.

VI.

Тѣмъ праздникамъ названье: карнавалъ,

"Прощайся съ мясомъ",-- значитъ въ переводѣ.

Понятенъ смыслъ: лишь только постъ насталъ,

О мясѣ и не думаютъ въ народѣ;

Но одного лишь я не понималъ --

Зачѣмъ же постъ съ его трапезой тощей

Встрѣчается веселостью всеобщей?

Не по тому ли самому мы пьемъ,

Сбираясь въ кругъ, и пѣнистымъ виномъ

Бокалы наши дружно наполняемъ,

Когда друзей въ дорогу провожаемъ?

VII.

Наступитъ постъ -- и мяса больше нѣтъ:

Всѣ сорокъ дней, вкушая лососину,

Хоть злостью приправляйте свой обѣдъ,

А соусы?-- о нихъ нѣтъ и помину.

О, путника! не разъ отъ этихъ бѣдъ,

Застигнуты негаданно діэтой,--

Вы бранью разражались (брани этой

Я съ музою не стану повторять),

Не забывая гнѣвно объявлять:

-- Не можемъ мы (вамъ все одни пиры бы!)

Ѣсть безъ приправъ, безъ сои этой рыбы...

VIII.

Охотникамъ до соусныхъ приправъ

Рѣшаюсь дать совѣтъ такого рода,

И думаю, что я останусь правъ:

Сбираясь въ путь во всякій мѣсяцъ года,

Съ собою брать запасы разныхъ травъ,

Коренья, кечепу и соусы Горвея,

Чтобъ не сидѣть голодными говѣя,

Иначе же,-- поклясться въ томъ могу,

Вы, гдѣ нибудь на чуждомъ берегу,

Безъ собственнаго повара,-- повѣрьте,--

Умрете разомъ отъ голодной смерти.

IX.

Я только лишь католикамъ внушалъ

Какъ соблюдать обычай древній Рима,

Но той діэтой вовсе не пугалъ

Я чужестранца, ѣдущаго мимо,

И чтобы онъ постовъ не соблюдалъ -- *

Спѣшу предупредить: для протестантовъ.

Для всѣхъ больныхъ, для прихотливыхъ франтовъ

И... и для дамъ -- охотницъ до причудъ,

Не существуетъ вовсе рыбныхъ блюдъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нигдѣ во время оно не бывалъ

Такъ безконечно веселъ и потѣшенъ,

И шуменъ итальянскій карнавалъ,

Такъ оживленъ и несдержимо бѣшенъ,

Какъ посреди венеціанскихъ залъ,

Гдѣ покрывалъ разгулъ толпы нарядной

Не мало тайнъ интриги маскарадной,

И не одинъ ловился жгучій взглядъ

Подъ страстные напѣвы серенадъ.

Вотъ въ ту Венецію, рожденную волною,

Послѣдовать прошу теперь за мною.

XI.

Ахъ, красота венеціанскихъ женъ!

Ихъ быстрый взглядъ, улыбки ихъ приманки!...

Припоминалъ я образы мадоннъ,

При взглядѣ на лицо венеціанки.

Когда она склонится на балконъ,

Вы, отдаваясь прелести обмана,

Въ ней видите Венеру Тиціана *

(Хоть ту, что во Флоренціи стоитъ),

Иль, наконецъ, ея прелестный видъ

Напомнитъ вамъ, лишь только въ новомъ фонѣ,

Одно изъ лицъ картинъ Джіорджіоне,

XII.

Гдѣ краски правдой, жизненной полны.

Когда зайдете вы въ дворецъ Манфрини,

То, множествомъ картинъ окружены,

Вы, можетъ быть, одной его картинѣ

Останетесь покорны и вѣрны,

И станетъ вамъ всего она дороже.

Такъ нѣкогда со мною было то же,

А почему?-- тому разгадки нѣтъ,

То просто былъ жены его портретъ,

Но какъ онъ созданъ!... Творческая сила

Земной любви въ немъ образъ воплотила,

XIII.

Да, той любви, которой міръ живетъ,

Любви людской, встрѣчаемой на дѣлѣ,

И вѣришь тутъ, что только жизнь даетъ

Художнику подобныя модели.

И что мечта до нихъ не дорастетъ...

Въ картинѣ той, которую бъ желали

Вы унести, которую бъ украли,

Когда бы страхъ иль стыдъ не помѣшалъ,

Чудесный образъ тотъ напоминалъ.

Что вамъ давно черты знакомы этѣ,

Но что ужь вновь не встрѣтить ихъ на свѣтѣ.

XIV.

Тотъ образъ намъ знакомъ когда-то былъ

Въ дни юности, на подвиги готовой,

И юноша искать его любилъ

На лицахъ дѣвъ, при каждой встрѣчѣ новой,

Когда онъ въ тишинѣ боготворилъ

Созданія безъ имени, безъ тѣла,

Которыхъ жизнь создать намъ не хотѣла,

Которыхъ мы не встрѣтимъ никогда,

Какъ тѣхъ плеядъ, пропавшихъ безъ слѣда,

Растаявшихъ дыханіемъ эфира

И ставшихъ невидимками для міра.

XV.

Дѣйствительно, венеціанки видъ

Напоминаетъ кисть Джіорджіоне,

Особенно когда она стоитъ

Одна, передъ рѣшеткой на балконѣ.

(Вѣдь красота сильнѣе поразитъ

Когда мы къ ней стоимъ не очень близко).

И вотъ тогда, склонясь къ рѣшеткѣ низко,

Таинственно раздвинувъ складки шторъ

И вкругъ себя бросая томный взоръ,

Венеціанка кажется прекрасна,

Что не всегда бываетъ безопасно.

XVI.

За тѣмъ, что взоръ невольный вздохъ родитъ,

Вздохъ пробуждаетъ тайныя желанья,

Желанье наконецъ за говоритъ

И -- перейдетъ въ любовное посланье,

Съ посланьемъ же Меркурій полетитъ,

Охотникъ до подобныхъ порученій,

А тамъ -- не миновать и приключеній,

Когда Амуръ войдетъ въ права сердецъ:

Свиданья, вѣчный страхъ, и наконецъ

Разбитыя ревнивцемъ съ жаждой мщенья

И головы, и клятвы увлеченья.

XVII.

Шекспиромъ былъ давно изображенъ

Типъ этихъ женщинъ въ милой Дездемонѣ.

Въ Италіи до нынѣшнихъ временъ

Въ Венеціи роскошной и въ Веронѣ

Вы встрѣтите подобныхъ много женъ,

Съ той разницей,-- мы думать можемъ смѣло,--

Что ихъ мужья не слѣдуютъ Отелло,

Что всѣ мужья прекрасной той страны,

Какъ чорный мавръ, для женщинъ не страшны,

И женъ душить едвали-бъ захотѣли,

За то, что тѣ поклонниковъ имѣли.

XVIII.

Но если кто въ нихъ ревность и найдетъ,

То свойства очень мирнаго, и нынѣ

Изъ нихъ никто подушки не возьметъ,

Чтобъ задушить жену свою въ перинѣ;

Нѣтъ, беззаботный, вѣтреный народъ

Въ несчастій иную приметъ мѣру,

И если въ женъ мужья теряютъ вѣру,

Изъ нихъ никто не будетъ пораженъ

Открытою невѣрностію женъ,

Но каждый мужъ супругѣ отомщаетъ

Лишь только тѣмъ, что самъ ей измѣняетъ.

XIX.

Случалось ли гондолу видѣть вамъ?

Я опишу подробно: лодка эта

Съ навѣсомъ и рѣзьбою по угламъ,

Безмолвная, вся трауромъ одѣта,

Какъ темный гробъ, несется по волнамъ.

За веслами сидятъ два гондольера,

И веселъ ихъ разсчитанная мѣра

Едва слышна... несется странный гробъ,

И разгадать не въ силахъ былъ никто-бъ,

О томъ, что въ тишинѣ его творится,

Что подъ его навѣсомъ говорится.

XX.

И день, и ночь гондолы вкругъ скользятъ,

Шныряютъ вдоль Ріальто, но каналамъ,

И у театровъ группы ихъ стоятъ,

Открытыя всѣмъ путникамъ усталымъ,

Но, какъ гондолы мрачно ни глядятъ,

Закутавшись угрюмо въ балдахины,--

Ихъ мрачными считать намъ нѣтъ причины,

За тѣмъ, что и въ гондолѣ мы, порой,

Встрѣчали жизнь, и смѣхъ, и пиръ горой.

Такъ часто мы съ процессіи печальной

Спѣшимъ, смѣясь, въ каретѣ погребальной.

XXI.

Но я еще разсказъ не начиналъ.

Лѣтъ за сорокъ назадъ тому открылся

Въ Венеціи блестящій карнавалъ,

И переряженный народъ завеселился.

Однажды, разодѣта, какъ на балъ,

Одна венеціанка пожелали

Взглянуть на шумный праздникъ карнавала.

Какъ имя ей?-- не могъ я угадать,

А потому хочу ее назвать

Лаурою. Названіе Лауры

Удобнѣе для риѳмъ и для цезуры.

XXII.

Она была не очень молода,

Но ужь никакъ старухой не смотрѣла,

Иль дамой, у которой никогда,

При отношеньяхъ нѣжныхъ самыхъ, смѣло

Нельзя спросить о возрастѣ. Года

Подобныхъ дамъ покрыты строгой тайной,

И ни за что -- ни прямо, ни случайно --

У нихъ (таковъ упрямый женскій родъ,

Не выпытать: который же вамъ годъ?

Онѣ молчатъ съ терпѣніемъ великимъ,

Что, впрочемъ, мнѣ всегда казалось дикимъ.

XXIII.

Не такова была Лаура. Нѣтъ,

Еще года лицо ея щадили,

И жизнь ея въ разцвѣтѣ зрѣлыхъ лѣтъ

Была свѣтла. Лауру находили

Красавицей, когда, являясь въ свѣтъ,

Неслись за ней восторженныя рѣчи

(Съ красавицей въ толпѣ пріятны встрѣча).

И потому-то было такъ свѣтло

Всегда ея высокое чело,

Улыбка съ устъ румяныхъ не сползала

И всякаго, казалось, награждала.

XXIV.

Лаура -- замужемъ. Я здѣсь замѣчу вамъ:

Замужнихъ дамъ покойнѣе дорога;

За тѣмъ, что на грѣшки подобныхъ дамъ

Вездѣ сквозь пальцы смотримъ мы, не строго,

Но если же -- со страхомъ передамъ --

Дѣвица, отшатнувшись отъ приличій,

Замужствомъ не прикроетъ грѣхъ дѣвичій,

То ждутъ ее позоръ и вѣчный стыдъ,

Когда она сама не поспѣшитъ

Свои дѣла, какъ только будетъ можно,

Вести съ людьми умно и осторожно.

XXV.

Лауры мужъ, по званью моряка,

Скитался по морямъ и по чужбинѣ,

Когда же, возвратясь издалека,

Сидѣлъ въ сорокадневномъ карантинѣ,

И имъ овладѣвала тамъ тоска,--

Жена его на вышку поднималась,

Откуда ей все море открывалось

И судно, на которомъ мужъ приплылъ

Изъ странствія далекаго. Онъ былъ

Купецъ-морякъ, торгующій съ Алеппо,

По имени Джузеппе или Беппо.

XXVI.

Съ его лица загаръ не пропадалъ.

И былъ онъ смуглъ, какъ истинный испанецъ,

Но красоту едваль въ немъ уменьшалъ

Его густой, коричневый румянецъ;

Онъ, какъ морякъ, нисколько не терялъ

Отъ этого суроваго загара,

И вообще съ женой своей былъ пара,

Лаура же, хоть не была горда,

Непобѣдимою считалася всегда,

Была для всѣхъ, какъ свѣжъ ее ославилъ,

Женою самыхъ строгихъ, строгихъ правилъ

XXVII.

Съ послѣдней ихъ разлука много лѣтъ

Прошло,-- но все домой не ѣхалъ Беппо.

Какъ, почему его такъ долго нѣтъ? --

Судили большей частію нелѣпо.

-- Онъ утонулъ! рѣшилъ сначала свѣтъ,

Потомъ же остроумно порѣшили,

Что отъ долговъ бѣжалъ онъ; даже были

Охотники побиться объ закладъ:

Вернется ль онъ когда нибудь назадъ?...

Такъ многіе, чтобъ въ мнѣньи убѣдиться.

Тотчасъ же объ закладъ спѣшатъ побиться.

XXVIII.

Печально очень было, говорятъ.

Супруговъ разлучавшихся прощанье

И каждый былъ предчувствіемъ объятъ

Что это ихъ послѣднее свиданье.

(Предчувствія подобныя страшатъ,

Какъ совъ воображенія бальнаго;

Испытывать ихъ вовсе мнѣ не ново.)

Подъ чарами такимъ же смутныхъ Грекъ

Предчувствіе печальное унесъ

Съ собою мужъ, и затаилъ онъ горе,

Плывя въ Адріатическое море.

XXIX.

Не ѣдетъ мужъ, Лаура все груститъ,

Лаура плачетъ, въ трауръ наряжалась,

Вдругъ потеряла вовсе аппетитъ

И спать одна рѣшительно боялась:

Едва гдѣ только ставень заскрипитъ,

Малѣйшее услышитъ гдѣ движенье --

Ей чудятся -- то воръ, то привидѣнье.

Ей цѣлый день нигдѣ покоя нѣтъ,

И вотъ она, во избѣжанье бѣдъ

И чтобъ чего не сдѣлалось съ ней хуже,

Рѣшилась завести себѣ вицъ-мужа.

XXX.

Лаурою былъ выбранъ для услугъ

(А женщины искусны такъ на это),

Пока не возвращается супругъ,

Давно ужь безъ вѣсти кропавшій-гдѣ-то,

Ей выбранъ былъ, сказалъ я, новый другъ,

Одинъ изъ тѣхъ, всѣ дамы на которыхъ

Глядятъ съ негодованьемъ въ чистыхъ взорахъ,

А въ тайнѣ ихъ не прочь и полюбить;

То былъ шалунъ, привыкшій шумно жить,

Богатый графъ, мотавшій денегъ груду.

О немъ такое мнѣнье было всюду.

XXXI.

Онъ музыку и танцы изучилъ,

Блистательно умѣлъ играть, на скрипкѣ,

Онъ по французски бойко говорилъ,

И даже по тоскански безъ ошибки.

Послѣднимъ онъ особенно дивилъ,

(Въ Италіи -- спѣшу предостеречь.

Ломаютъ всѣ этрусское нарѣчье)

И постановки оперной знатокъ,

Къ пѣвцамъ онъ былъ неумолимо строгъ,

Ту арію всегда встрѣчали хмуро,

Когда кричалъ онъ въ креслахъ: "Siccatura!"

XXXII.

Всей оперѣ давалъ онъ приговоръ

Молчаніемъ иль громкимъ крикомъ: "bravo!"

Дрожалъ оркестръ, страшась за свой позоръ,

Когда, смотря на-лѣво и на-право,

Бросалъ ему нашъ графъ презрѣнья взоръ,

Иной фальшивой нотой возмущенный;

И дрожь овладѣвала примадонной,

Когда, трудясь надъ выводомъ руладъ,

Встрѣчала вдругъ его лукавый взглядъ;

Желали всѣ: сопрано, басъ, контръ-альто,

Чтобъ онъ хоть провалился подъ Ріальто.

XXXIII.

Онъ былъ поэтъ, романсы распѣвалъ,

Острилъ подчасъ находчиво и мѣтко,

Всегда импровизаторовъ ласкалъ

И самъ импровизировалъ, нерѣдко;

Достоинство картины понималъ

И даже слылъ за ловкаго танцора,--

Въ Италіи жь подобной славы скоро

Не заслужить; извѣстно.с" давнихъ поръ,

Что итальянецъ вовсе не танцоръ.

И такъ, онъ слылъ за льва въ извѣстномъ кругѣ

И былъ герой... хотъ для своей прислуги.

XXXIV.

Къ тому же, онъ для многихъ женщинъ былъ

Находкой рѣдкой, въ этомъ я увѣренъ:

Чѣмъ холоднѣй онъ женщину любилъ,

Тѣмъ долѣе ей оставался вѣренъ

И потому ни разу не смутилъ

Иной души блаженнаго покоя.

Въ немъ билось сердце вовсе не такое,

Которое, принявъ любовь въ себя,

Само затрепетало бы любя.

Онъ былъ любовникъ школы очень странной --

Не любящій хотя, но постоянный.

XXXV.

Вотъ почему печальная жена

Вдругъ увлеклась такимъ героемъ слѣпо

И мужу не осталася вѣрна.

Кто жь виноватъ, что не вернулся Беппо?

И сколько жь лѣтъ Лаура ждать должна?

Она могла считать себя вдовою,

И мужъ ея досужею молвою

Давно, давно ужь былъ похороненъ;

Дѣйствительно, когда не ѣдетъ онъ,

То долженъ мертвецомъ для всѣхъ казаться,

Или, по крайней мѣрѣ, ямъ считаться.

XXXVI.

При томъ, для заальпійскихъ женъ

(Хоть грѣхъ большой, прибавлю я къ тому же)

Уже давно почти вошло въ законъ,

Прости ихъ Богъ! имѣть и по два мужа.

Не знаю вѣрно, кѣмъ былъ занесенъ

За Альпы тотъ прелестнѣйшій обычай,

Но онъ ничѣмъ не нарушалъ приличій

И повсемѣстно въ обществѣ терпимъ,

Гдѣ никого не трогало, что имъ

Между двумя вторичный бракъ скрѣплялся,

Которымъ первый тотчасъ нарушался.

XXXVII.

Въ Италіи "побочный" мужъ прослылъ

Подъ именемъ вульгарнымъ "чичисбея"

(Но это имя прежде онъ носилъ).

Тотъ модный бракъ, нисколько не робѣя,

Къ испанцамъ даже доступъ получилъ.

Надежда есть, что очень, очень скоро,

Моря переплывая и озера,

Всѣ страны эта мода заразитъ.

Но Англіи пускай не посѣтитъ,

Иначе тамъ отъ язвы этой моды

Начнутся только штрафы да разводы.

XXXVIII.

Хотя всегда съ почтеньемъ я гляжу

На юныхъ дѣвъ, лукавить для чего же?

Я откровенно все-таки скажу:

Мнѣ женщина гораздо ихъ дороже,

Когда за ней я въ обществѣ слѣжу

Иль съ глазу на глазъ съ нею повстрѣчаюсь.

Обрисовать я этимъ не стараюсь

Ни англійскихъ и ни французскихъ женъ;

Я говорю: всѣхъ дамъ свободный тонъ

И эта рѣчь, текущая свободно,

Плѣнятъ, сведутъ съ ума, кого угодно.

XXXIX.

Взгляните жь вы на рядъ прелестныхъ миссъ.

Какъ хороши!... но такъ онѣ пугливы,

Такъ часто опускаютъ глазки внизъ,

И краскою алѣютъ, точно сливы,

Что вы отъ нихъ всегда бы отреклись.

Всего стыдясь, молчатъ онѣ упрямо

И словно ждутъ, что имъ подскажетъ "mаmma",

И ихъ занятья, лепетъ, робкій взглядъ

Напомнятъ вамъ спелененныхъ ребятъ.

При томъ, отъ миссъ межь англійскимъ народомъ,

Всегда немножко пахнетъ бутербродомъ.

XL.

И такъ, названье: Cavalier servente

(Вездѣ употребительное слово)

Лишь значитъ -- мужъ заштатный, или франтъ,

Занятія не знающій инаго,

Какъ постоянно,-- это ихъ талантъ,--

Быть продолженьемъ шлейфа милой леди,

Пріятно улыбаться на обѣдѣ,

Отыскивать гондолу, экипажъ,

Услуживать при случаѣ, какъ пажъ,

Носить за ней перчатки, шали, шляпки

И въ магазинахъ купленныя тряпки.

XLI.

Какъ ни была бъ Италія страшна

Для всѣхъ мужей, знакомыхъ съ мукой ада,

Люблю тебя роскошная страна,.

Люблю смотрѣть на кисти винограда,

Въ полдневный зной у вскрытаго окна,

Віющихся въ несвязанныхъ размѣрахъ

(Тотъ виноградъ не тотъ, что на шпалерахъ),

Гдѣ лозы прихотливо заплелись,

Зеленой бахрамой спадая внизъ.

Такъ на холстѣ, натянутомъ на рамахъ,

Малюютъ виноградникъ въ мелодрамахъ.

XLII.

Люблю скакать безъ устали верхомъ

Въ осенній день, но опрашивая грума,

Лежитъ ли плащъ дорожный за сѣдломъ.

Боясь, что солнце спрячется угрюмо

И я могу промокнуть подъ дождемъ.

Передо мной вся въ зелени аллея,

И путь свой перерву я не жалѣя,

Когда возовъ увижу длинный рядъ,

Везущихъ спѣлый! красный виноградъ,.--

А въ Англіи, на каждомъ перекресткѣ,

Съ навозомъ бы попались намъ повозки.

XLIII.

Любилъ я, солнце, весело смотрѣть

На твой закатъ, увѣренный заранѣ,

Что завтра такъ же будешь ты горѣть,

И не скрываясь въ утреннею*туманѣ,

Какъ и всегда, не перестанешь грѣть.

Нѣтъ, не напомнитъ намъ твой взоръ привѣтный

Взоръ пьяницы мертвящій, и-безцвѣтный,

И при лучахъ роскошныхъ южныхъ дней,

Не вспомню я о заревѣ огней,

Съ болѣзненнымъ мерцаніемъ горящихъ

Въ чаду паровъ, надъ Лондономъ висящихъ.

XLIV.

Люблю тебя, Италіи языкъ!

Ты, каждый слухъ чаруя и балуя,

Напоминать гармоніей привыкъ

Волшебный звукъ святаго поцалуя,

Съ устъ женщины сбѣжавшій въ сладкій мигъ.

Въ томъ языкѣ,-- весь югъ благоуханный!

Сравню ль его съ нарѣчіемъ тѣхъ странъ,

Иль съ разговоромъ хмурыхъ англичанъ,

Которые не могутъ выражаться,

Чтобъ не шипѣть, свистать и не плеваться?

XLV.

Люблю еще (и кто же слабость ту

Мнѣ не проститъ?) прелестныхъ итальянокъ,

Равно ихъ всѣхъ люблю за красоту:

И смуглолицыхъ, огненныхъ крестьянокъ,

Ихъ черныхъ глазъ и жаръ, и теплоту,

Въ которыхъ страсть горятъ съ улыбкой кроткой,

И важныхъ дамъ съ классической походкой,

Люблю ихъ взоръ, вамъ говорящій вдругъ,

Что въ немъ живетъ -- и этотъ теплый югъ,

И той природы дѣвственныя ласки,

И тѣхъ небесъ полуденныя краски.

XLVI.

О, красота! Ты Ева той страны!

Рафаэля не ты ли возродила,

Чьи образы безсмертью преданы?

Не ты ль его съ богами породнила,

Которые завидовать должны

Его твореньямъ?... Чья же, чья же лира

Достойна воспѣвать тебя для міра?

Нѣтъ, ни одинъ пѣвецъ не воспоетъ

Твоихъ чудесъ, твоихъ живыхъ красотъ

И всѣ слова безсильны и не новы,

Пока живутъ созданія Кановы.

XLVII.

"Все въ Англіи люблю я" (такъ въ Калэ

Я говорилъ), "и даже недостатки!"

Оставшись вѣренъ этой похвалѣ,

Люблю твое правительство, порядки,

Люблю свободу въ англійской землѣ

(Пока ее имѣютъ англичане),

Права пера въ литературномъ станѣ,

Люблю типографическій станокъ,

Котораго стѣснять никто не могъ,

Люблю я шумъ парламентскаго спора,

Лишь только бъ онъ оканчивался скоро.

XLVIII.

Люблю налогъ, который не тяжелъ,

И огонекъ, пылающій въ каминѣ,

Люблю бифштексъ, поставленный на столъ,

И пиво я люблю еще до нынѣ,

Люблю, покамѣстъ дождикъ не пошелъ,

Хорошую погоду (а погода

Бываетъ хороша, въ теченье года,

Три мѣсяца, и то едва-едва),--

И такъ, люблю Британія права,

Ея гражданъ солидность и свободу

И не совсѣмъ веселую природу,

XLIX.

Ея солдатъ и темныхъ фабрикъ дымъ,

Ея проекты, подати, реформы,

И митинги, которыми хотимъ

Себя увѣрить съ очень давнихъ поръ мы,

Что мы -- народъ свободный; мной любимъ

Ея банкротствъ тяжелыхъ списокъ длинный

И ледъ, и холодъ леди нашей чинной,

И нашъ холодный, сѣверный туманъ,

Ну, словомъ,-- все въ отчизнѣ англичанъ,

Какъ есть теперь, или какъ прежде было,

Мнѣ кажется плѣнительно и мило.

Но возвращусь къ разсказу. Мнѣ давно

Пора окончить это отступленье,

Къ тому жь, въ глазахъ читателя, оно

Со стороны поэтовъ -- преступленье.

Читателю совсѣмъ не" суждено

Такъ подчинятся авторскимъ капризамъ.

И, склонный къ неожиданнымъ сюрпризамъ,

Онъ непремѣнно требуетъ отъ насъ

Съ моралью и съ завязкою разсказъ,

Который нервы трогалъ бы, а это

Вѣдь не всегда по силамъ для поэта.

LI.

Когда бъ я могъ, читатели, для васъ

Писать легко, зѣвать не заставляя!

Когда бъ я могъ взобраться на Парнасъ,

Гдѣ засѣдаютъ музы, вдохновляя

Иныхъ пѣвцовъ!... О, что бы за разсказъ,

Хоть греческій иль ассирійскій даже,

Я написалъ тотъ часъ же для продажи!

И отдалъ бы книгопродавцамъ въ плѣнъ

Богатое собранье пестрыхъ сценъ,

Чувствительныхъ весьма, сантиментальныхъ,

Съ присутствіемъ героевъ идеальныхъ.

LII.

Но я пѣвецъ, увы! не безъ грѣха,

Мнѣ мѣста нѣтъ на славномъ Геликонѣ,

Я риѳму подбираю для стиха

Какая попадется въ лексиконѣ

(Пусть риѳма будетъ даже и плоха),

О критикахъ не думая экранѣ,

Меня предать готовыхъ грозной брани;

И даже я нерѣдко на пути

Предполагалъ до прозы низойти,

Но мода на стихи пошла въ народѣ,--

И я останусь вѣренъ этой модѣ.

LIII.

Съ Лаурой графъ жилъ мирно и въ ладу,

Почти шесть лѣтъ ихъ связь не прерывалась,

Хоть иногда у нихъ -- разъ нѣсколько въ году --

И ссора межъ собою начиналась,

Но не служила, впрочемъ, къ ихъ вреду,

И ревностью навѣянная ссора

Всегда кончалась очень, очень скоро.

Въ подобныхъ отношеніяхъ нельзя жь,

Чтобъ маленькая ссора или блажь,

Ревнивый гнѣвъ, иль что нибудь такое,

Не нарушали изрѣдка покоя.

LIV.

Но вообще счастливою четой

Назвать ихъ можно было безъ пристрастья,

Счастливою на столько, что пустой

Иной капризъ не нарушалъ ихъ счастья:

Она плѣняла зрѣлой красотой,

Онъ нѣженъ былъ, для нихъ любви оковы

Казалися легки и несуровы.

Свѣтъ ихъ щадилъ, и лишь порой ханжа

Ихъ къ чорту посылалъ, но сторожа

Всѣхъ юношей, попавшихъ въ сѣть къ амуру,

Чортъ пощадилъ и графа, и Лауру.

LV.

Да, молодость любовь ихъ сберегла.

Любовь и юность -- всюду неразлучны;

Вѣдь безъ любви и юность не тепла,

Безъ юности любви порывы скучны.

Одна любовь въ дни юности могла

Насъ оживлять, смиряя жизни ропотъ,

Одну любовь не улучшаетъ опытъ,

Печальный опытъ многихъ трудныхъ лѣтъ.

Не потому ль старикъ, въ которомъ нѣтъ

Того огня, что юность оживляетъ,

Насъ ревностью своею забавляетъ.

LVI.

Былъ карнавалъ. (Строфъ тридцать шесть назадъ

Я объявилъ читателю объ этомъ).

Лаура, приготовивъ свой нарядъ,

Заняться поспѣшила туалетомъ.

Такъ дѣлалъ, вѣроятно, мой собратъ,

Заботясь о задуманномъ нарядѣ,

Чтобъ быть у мистриссъ Бемъ на маскарадѣ.

Лишь разница въ тѣхъ случаяхъ одна:

Веселью долѣе Италія вѣрна,

Гдѣ карнавалъ всѣмъ маски надѣваетъ

И шесть недѣль съ толпы ихъ не снимаетъ.

LVII.

Лаура нарядилась не спѣша.

Подобныхъ женщинъ рѣдко встрѣтишь въ мірѣ.

Она была свѣжа и хороша,

Какъ херувимъ.... на вывѣскѣ въ трактирѣ,

Иль, наконецъ, сравненьемъ не грѣша,

Какъ первая виньетка на журналѣ,

Гдѣ модныя картинки прикрывали

Обертками изъ тонкаго листка,

За тѣмъ, чтобъ ни единая строка

Отъ сильнаго давленья не осталась

На тѣхъ мѣстахъ, гдѣ тальма рисовалась.

LVIII.

Они пошли въ Ридотто; это залъ,

Гдѣ люди пьютъ, танцуютъ, веселятся,

Балъ съ масками, большой народный балъ,

Который бы напомнилъ, можетъ статься,

(Хоть въ меньшемъ видѣ только) нашъ воксалъ,

Съ той разницей, что тамъ героевъ бала

Дождливая погода не пугала.

И такъ -- былъ балъ, и въ свѣтлой залѣ той

Мы встрѣтились бы съ пестрою толпой,

Которая (замѣчу въ назиданье)

Гораздо ниже нашего вшиванья,

LIX.

Такъ "пестрою толпою" мы всегда

Часть публики извѣстной называемъ,

Въ собраніяхъ которой никогда

Друзей своихъ и близкихъ не встрѣчаемъ,

Друзей, которымъ всюду безъ стыда

Готовы мы при встрѣчѣ поклониться.

Толпа -- совсѣмъ иное -- подчиниться

Она всегда готова моднымъ львамъ,

Капризамъ ихъ, веленьямъ и словамъ

Избранниковъ однихъ "большаго свѣта"

(Чѣмъ свѣтъ великъ?" -- темно названье это).

LX.

Такъ было прежде въ Англіи, въ тѣ дни

Когда являлись дэнди въ модномъ свѣтѣ;

Быть можетъ, нынче изгнаны они

Иною расой франтовъ на паркетѣ

И доживаютъ жизнь свою въ тѣни...

Избранники и демагоги моды!,

Не разъ къ вамъ безпощадны были годы,

Не разъ вашъ блескъ затерянъ былъ во мглѣ!

Такъ погибаетъ слава на землѣ:

Отъ войнъ, любви и что гораздо хуже,

Отъ зимняго мороза и отъ стужи.

LXI.

Примѣръ тому хотя Наполеонъ.

Рукой могучей сѣвернаго Тора

Онъ съ арміей своей былъ побѣжденъ,

Стихіями осиленъ былъ безъ спора.

Такъ храбрый китоловъ, со всѣхъ сторонъ

Затертый льдами, въ морѣ погибаетъ!,

Такъ новичекъ со страхомъ разрываетъ

Грамматики учебникъ роковой.

Наполеонъ палъ жертвой боевой,

А счастіе?... но замолчу здѣсь строго,

За тѣмъ, что въ счастье вѣрю я не много.

LXII.

Фортуны власть надъ нами велика.

Безсмертная, отъ дѣла не старѣя,

Намъ счастье раздаетъ ея рука

Въ любви, въ женитьбѣ, въ картахъ, въ лотереѣ.

Съ Фортуной я не кончилъ счетъ пока,

Она мой путь не много украшала,

Но все жь меня надежда не кидала,

Что, наконецъ, за тяжкій рядъ невзгодъ

Она мнѣ дастъ порядочный доходъ.

Я буду ждать... а потому-то нынѣ

Ни слова не скажу я о богинѣ.

LXIII.

Разсказъ мнѣ не дается, словно кладъ,

Начну -- и двадцать разъ перерываю,

Но -- въ томъ размѣръ условный виноватъ,

Котораго никакъ не уломаю.

Бросать его -- ужъ поздно; радъ-не радъ

Я подчинюсь капризному размѣру,

Хотя въ него и потерялъ я вѣру,

Но ежели въ грядущіе года

Съ нимъ, наконецъ, я справлюсь,-- о, тогда,

Почтивъ его своей послѣдней тризной,

Я изберу размѣръ не такъ капризный.

LXIV.

Они пошли въ Ридотто (и туда

Самъ думаю отправиться я скоро,

Чтобъ нѣсколько развлечься, господа,

Средь бальныхъ танцевъ, пляски, разговора,

Чтобъ отгадать на балѣ иногда

Черты лица подъ темной пеленою,

А такъ какъ скука странствуетъ за мною,

Не торопясь, то, посѣтивши балъ,

Ее, пожалуйся бы перегналъ

На часъ одинъ, на полчаса, положимъ,

А въ полчаса мы много сдѣлать можемъ).

LXV.

А между тѣмъ, Лаура въ залъ вошла,

Лицо ея улыбкою сіяло,

Иныхъ она къ себѣ подозвала,

Шепталась съ тѣмъ, тѣмъ головой кивала,

Когда жь Лаура долго не могла

Быть въ духотѣ,-- по одному лишь взгляду

Графъ приносилъ ей тотчасъ лимонаду,

Потомъ она, оглядывая вкругъ

Костюмъ своихъ блистательныхъ подругъ,

Замѣтила, и даже не безъ вздоха,

Что всѣ онѣ одѣты очень плохо.

LXVI.

Лицо одной пылало отъ румянъ,

Та -- локоны фальшивые имѣла,

На третьей -- безобразнѣйшій тюрбанъ,

Четвертая -- какъ саванъ побѣлѣла,

И застилалъ глаза ея туманъ;

На пятой -- весь костюмъ какой-то жалкій,

Шестая -- говоритъ провинціалкой,

Седьмая, у которой по плечу,

Но... "Видѣть ихъ я больше не хочу" (*),

Чтобы онѣ, какъ привидѣнья Банко,

Не шли за мной,-- рѣшила итальянка.

(*) "I'll see no more",-- фраза изъ Макбета, Шекспира.

LXVII.

Пока она осматривала,-залъ

И масокъ разноцвѣтные наряды,

Ее встрѣчали ропотомъ похвалъ.

Она ловила огненные взгляды,

И только женщинъ многихъ возмущалъ

(Онѣ вдругъ стали пасмурны и хмуры)

Восторгъ мужчинъ предъ красотой Лауры,

Которой видъ, улыбка, свѣтлый взоръ

Еще волнуютъ ихъ до этихъ поръ,

--"И этого,-- сказали втайнѣ дамы,--

Ей извинить не можемъ никогда мы".

LXVIII.

Что жь до меня касается, то я

Не прекословлю въ этомъ строгимъ дамамъ,

Негодованье въ сердцѣ затая.

Что для страны всегда казалось страмомъ,

Волнуетъ постоянно и меня,

И еслибъ я былъ облеченъ тѣмъ саномъ,

Которымъ разрѣшается всегда намъ

Все говорить, . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тогда бы я затѣялъ новый родъ

Проповѣдей, и проповѣди эти

Извѣстность получили бы на свѣтѣ.

LXIX.

И такъ, пока Лаура въ залѣ шла,

Шутя, смѣясь на право и на лѣво,

Не думая, что для подругъ была

Причиною и зависти, и гнѣва,

И граціей своей ихъ всѣхъ съ ума свела,

Пока она въ блестящей зала бала

Вокругъ себя поклонниковъ сбирала,

То съ этимъ объяснялася, то съ тѣмъ,'

Какой-то незнакомецъ между тѣмъ

За ней слѣдилъ съ упорствомъ постояннымъ

И нѣсколько -- признаться нужно -- страннымъ.

LXX.

Тотъ незнакомецъ туркомъ былъ одѣть

Съ лицомъ почти-что бронзоваго цвѣта;

Лаурѣ онъ понравился иль нѣтъ --

Не знаю я. Поклонникъ Магомета

За многоженство, можетъ быть, привѣть

И вызоветъ, но только мудрено намъ

Завидовать его гаремнымъ женамъ,

Которыхъ какъ рабынь скупаетъ онъ,

И четырехъ имѣя въ Домѣ женъ;

Наложницъ можетъ, если есть охота,

Держать всегда "ad libitum", безъ счета.

LXXI.

При томъ же онъ ихъ прячетъ подъ запоръ,

Онъ лица ихъ скрываетъ подъ покровомъ,

И женщина считаетъ за позоръ

Съ мужчиною обмолвиться хоть словомъ,

Хотя бъ онъ былъ родня ей съ давнихъ поръ,

И тѣмъ рабамъ запуганнымъ едва ли

Когда бъ нибудь завидовать мы стали.

Обычаю восточному вѣрны,

Бездѣйствовать всю жизнь онѣ должны,

Кормить дѣтей, купаньемъ нѣжить кожу

И подходить по очереди къ ложу.

LXXII.

Имъ не знакомы книжная- печать

И толки о послѣдней, новой драмѣ,

Остротами не думая блистать.

Онѣ совсѣмъ не склонны къ эпиграммѣ.

Но еслибъ свѣтъ проникъ туда -- какъ знать! --

И начался расколъ во всемъ гаремѣ,

Кто бъ справился съ красавицами тѣми?

Но, къ счастію, что въ ихъ средѣ пока

Не заводилось синяго чулка

И юноши румянаго, съ которымъ

Онѣ могли бъ заняться книжнымъ вздоромъ.

LXXIII.

Имъ не знакомъ торжественный риѳмачь,

За славою гоняющійся вѣчно.

Ручной звѣрокъ, поэзіи палачъ,

Терзающій нашъ слухъ безчеловѣчно,

Стихами называющій свой плачь

И хныканье; кривляка на пегасѣ.

Руководитель женщинъ на Парнассѣ

И юношей, задумавшихъ творить;

Посредственность, желающая быть

Прославленной, извѣстной для чего-то,

Имѣя смыслъ и силу идіота.

LXXIV.

Имъ не знакомъ оракулъ-стихоплетъ,

Хвалящій то, что стоитъ поруганья,

Жужжащій дни и ночи на пролётъ

И мучающій насъ безъ состраданья

Восторгами,-- хоть ихъ никто не ждетъ,--

Иль, наглостью, цинизмомъ грязной брани,

И съ жадностью глотающій въ туманѣ

Извѣстность жалкую, и наконецъ

Такихъ поэмъ бездарнѣйшій пѣвецъ,

Что всѣ онѣ имѣли бъ славу ту же

Когда бъ еще гораздо были хуже.

LXXV.

Непризнанныхъ талантовъ роль жалка.

Они напоминаютъ почему-то

Глядящаго надмѣнно свысока

Лоскутьями обвѣшаннаго шута"

Ихъ разгадать -- задача не легка,

Но самаго отчаяннаго Фата,

Котораго встрѣчали мы когда-то,

Безъ устали болтавшаго, едваль

Терпимѣе любой журнальный враль

И вся колекція бумажныхъ насѣкомыхъ,

Живущая въ журналахъ и въ альбомахъ.

LXXIV.

Я исключаю избранныхъ натуръ

Изъ темной касты пишущихъ педантовъ.

Васъ, Роджерсъ, Вальтеръ-Скоттъ и Томасъ Муръ,

Васъ, съ обществомъ подобныхъ фигурантовъ,

Съ собраніемъ плохихъ каррикатуръ,

Не смѣшивалъ никто еще въ народѣ.

Такъ пусть они, тупые по природѣ.

Гоняясь за чужою остротой,

Проходятъ безъ слѣдовъ передъ толпой,

Съ запасомъ фразъ избитыхъ и мишурныхъ

Для мальчиковъ и дамъ литературныхъ.

LXXVI.

Нѣтъ, мусульманкамъ съ дѣтскихъ ихъ пеленъ

Невѣдомы, ко счастью, люди эти

И чужды имъ, какъ колокола звонъ,''

Гудящій на турецкомъ минаретѣ,

Но еслибы издать такой законъ

(Я въ свой проектъ имѣю много вѣры),

Чтобъ на востокъ пошли миссіонеры

Съ запасомъ христіанскихъ, мудрыхъ книгъ

Вводить въ гаремахъ книжный нашъ языкъ,

Тогда навѣрно бъ мы пришли къ богатымъ

И несомнѣнно важнымъ результатамъ.

LXXVIII.

Но не проникла химія въ гаремъ,

Для дѣвъ его никто не сочиняетъ

Религіозныхъ повѣстей, поэмъ,

И лекціи никто имъ не читаетъ,

Хотя о метафизикѣ. За тѣмъ,

Онѣ картинныхъ выставокъ не знаютъ

И за теченьемъ звѣздъ не наблюдаютъ,

Не предаются вздохамъ при лунѣ

И чистой математикой онѣ

Не занимались въ школѣ педагога,

За что всегда благодарю я Бога.

LXXIX.

А почему его благодарю?--

Особыя причины есть на это;

Я ничего теперь не говорю

И всѣхъ пока оставлю безъ отвѣта,

Но, можетъ быть, когда я возгорю

Желаніемъ -- для прозы бросить лиру

Я напишу объ этомъ вамъ сатиру.

Я склонность къ ней ужь чувствую давно,

Хоть въ старости браниться и смѣшно:

На склонѣ лѣтъ, тотъ смѣхъ насъ оживляетъ,

Который думать чаще заставляетъ.

LXXX.

Веселья и невинности года!

Дни чистаго, святаго упованья!

Въ нашъ черствый вѣкъ, начавшій безъ стыда

Все разрушать, въ припадкѣ отрицанья,

Мы не отыщемъ вашего слѣда.

Но, все равно! я остаюсь вамъ вѣренъ,

И стану восхвалять васъ. Я увѣренъ

Что времена счастливыя опять

Придется намъ когда нибудь встрѣчать,

И я теперь, о, сладкія мгновенья!

Пью горькій джинъ за ваше возвращенье.

LXXXI.

А турокъ на Лауру все глядитъ,

Не сводитъ глазъ съ нея ни на минуту,

И взоръ его, казалось, говоритъ:

-- "Я на тебя смотрю, а потому-то

Не уходи!"... подобный взоръ смутитъ

Иную робкую, пугливую натуру,

Но не смутилъ нисколько онъ Лауру.

Случалось ей уже не въ первый разъ

Выдерживать огонь подобныхъ глазъ,

А потому безъ страха, безъ румянца

Она встрѣчала взгляды иностранца.

LXXXII.

Ночь пронеслась, и близокъ былъ разсвѣтъ,

И въ этотъ часъ любительницамъ бала

Осмѣлюсь дать одинъ благой совѣтъ:

Покамѣстъ дня еще не наступало

Скорѣй кидайте балъ или банкетъ.

При освѣщеньи люстры вы блистали,

Когда жь потухнутъ лампы въ бальной залѣ

И солнца лучь въ окошко проскользнетъ,

Тогда у васъ румянецъ пропадетъ,

И яркіе лучи дневнаго свѣта

Вдругъ обличатъ всѣ тайны туалета.

LXXXIII.

Когда-то, жизнь и время не цѣня,

Я по баламъ шатался и упрямо

Сидѣлъ всю ночь и ждалъ явленья дня,

Чтобъ подсмотрѣть, найдется ли тамъ дама,

Которая (кто жь обвинить меня

Осмѣлится за наблюденье это?)

Безъ страха встрѣтитъ лучь дневнаго свѣта?

Я много зналъ красивыхъ дѣвъ и женъ,

Но лишь одной былъ только пораженъ,

Которой щеки такъ же были алы

При блескѣ дня, какъ, и при лампахъ залы.

LXXXIV.

Я имени ея не назову,

Не потому, что имя это -- тайна,

Но для чего жь бросать его въ молву,

Когда она мнѣ встрѣтилась случайно

Какъ свѣтлый сонъ, мелькнувшій, на яву?

Но, можетъ быть, ее вы-бъ повстрѣчали

На лондонскомъ или парижскомъ балѣ,

Гдѣ вы бывали вѣрно иногда;

Идите же искать теперь туда

Румянецъ щекъ, который безъ испуга

Поспорилъ бы съ румянымъ утромъ юга.

LXXXV.

Лаура, безъ сомнѣнья, поняла

Невыгоду на балѣ оставаться

До той поры, когда исчезнетъ мгла

И день начнетъ сквозь окна прорываться,

А потому она уже была

Готова балъ оставить безъ печали.

Графъ шелъ за ней съ запасомъ теплой шали

И всевозможныхъ экстренныхъ услугъ;

Они идутъ -- но ихъ встрѣчаетъ вдругъ

Препятствіе (не рѣдкіе примѣры):

Отъ ихъ гондолы скрылись гондольеры.

LXXXVI.

Всѣ гондольеры, точно какъ у насъ

Извощики передъ дверьми собраній

Толкаются, тѣснятся каждый разъ

Среди пинковъ и самой крупной брани,

И хоть порывъ тѣхъ слишкомъ грубыхъ фразъ

Приходится смирять не рѣдко стражѣ,

Но и при ней они не могутъ даже

Удерживать разнузданный языкъ,

Къ которому едва ли кто привыкъ,

А потому всѣ эти выраженья

Я не введу въ разсказъ свой, безъ сомнѣнья.

LXXXVII.

Но наконецъ, гондолу отыскавъ,

Поѣхали вдоль тихаго канала

Они домой. Болталъ съ Лаурой графъ

Объ обществѣ и о костюмахъ бала,

Съ злословіемъ свой смѣхъ перемѣшавъ.

Когда жь они къ палаццо подплывали,

И къ лѣстницѣ, купавшейся въ каналѣ,

Гондола тихо, тихо подплыла,

Лаура взоръ случайно подняла:

Вдругъ передъ нею -- случай очень страненъ --

Опять стоитъ все тотъ же мусульманинъ.

LXXXVIII.

Графъ сдвинулъ брови.-- "Слушайте, сеньоръ,

Поступки ваши требуютъ отвѣта

И вызываютъ насъ на разговоръ.

Зачѣмъ вы здѣсь? Иль, наконецъ, все это

Нечаянность? Но съ этихъ поръ

Вы прекратить должны свою причуду,

А иначе я самъ обязанъ буду

Заставить васъ... вы можете понять..."

-- Мнѣ нечего, сеньоръ, вамъ объяснять,--

Отвѣтилъ турокъ тутъ не безъ улыбки: --

Здѣсь никакой, поймите, нѣтъ ошибки.

LXXXIX.

-- И эта дама, графъ,-- моя жена!..

Извѣстьемъ неожиданнымъ не мало

Лаура вдругъ была поражена,

Но гдѣ-бъ британка въ обморокъ упала

И памяти лишиться бы должна,

Тамъ итальянка съ тайною мольбою

Въ одну минуту справится съ собою

Безъ помощи эссенцій спиртовыхъ,

Флаконовъ, оттираній роковыхъ,

Разрѣзанныхъ шнуровокъ на корсетѣ,

Какъ вообще случается на свѣтѣ.

ХС.

Лаура растерялась и молчитъ,

И что сказать могла она? Hи слова".

Но иноземца вѣжливо спѣшитъ

Графъ пригласить (хоть это было ново)

Войти въ ихъ домъ. Онъ турку говоритъ:

-- "Чтобъ избѣжать публичнаго содома,

Мы обо всемъ перетолкуемъ дома,.

Себя не выставляя на показъ

Для сотни любопытныхъ слишкомъ глазъ,

Иначе же дадимъ мы пищу разомъ

Различнымъ толкамъ, сплетнямъ и разсказамъ".

ХСІ.

Они вошли въ палаццо. Имъ несутъ

Душистый кофе, сдѣланный заранѣ;

Извѣстно намъ -- напитокъ этотъ чтутъ

Равно какъ турки, такъ и христіане,

Хотя его они различно пьютъ.

Межъ тѣмъ Лаура, скрывъ свое смущенье,

Воскликнула: "Ахъ, Беппо! Безъ сомнѣнья

Ты не язычникъ? тотъ же, какъ всегда?

Ахъ, Господи, какая борода!

Гдѣ жь ты скитался долго? Почему же

Я столько лѣтъ не слышала о мужѣ?

ХСІІ.

"Не туркомъ ли вернулся ты назадъ?

Не взялъ ли ты жену себѣ моложе?

Ахъ, правда-ль, будто турки всѣ ѣдятъ

Не вилками, а пальцами?.. Мой Боже!

Такую шаль видалъ ли кто наврядъ!

Не мнѣ-ль ее привезъ ты изъ, чужбины?

Ахъ, да, скажи мнѣ, правда-ль, что свинины

Не разрѣшаетъ туркамъ Магометъ?..

И какъ ты могъ, скажи мнѣ, столько лѣтъ

Жить безъ.... А я, Maria Santa, я же...

Но ты такъ желтъ, что, право, страшно даже.

ХСІІІ.

"Ахъ, Беппо, борода къ тебѣ нейдетъ...

Сбрей бороду пожалуйста скорѣе.

Къ чему она? Чтобъ насмѣшить народъ?

Иль ты забылъ, что, какъ и прежде грѣя,

На родинѣ все такъ же солнце жжетъ?

А твой костюмъ... прошу я, Бога ради,

Не выходи теперь въ такомъ нарядѣ.

Вѣдь у людей ужасно злой языкъ...

И для чего жь ты волосы остригъ?

Ахъ, Господи! смотрѣть обидно, просто:

Не сосчитать твоихъ сѣдыхъ волосъ-то!.."

XCIV.

Какъ Беппо отвѣчалъ своей женѣ

Не знаю точно я, но, между нами,--

Вотъ что о немъ теперь извѣстно мнѣ:

Онъ на берегъ былъ выброшенъ волнами,

И очутился вдругъ въ той сторонѣ,

Гдѣ, будто бы, стояла прежде Троя,

Но гдѣ тогда для нашего героя

Настала жизнь неволи и труда,

Но онъ бѣжалъ къ пиратамъ на суда

И, добровольно ставши ренегатомъ,

Жилъ хорошо и сдѣлался богатымъ.

XCV.

Разбогатѣвъ съ избыткомъ, началъ онъ

Подумывать о родинѣ далекой,

Съ которой былъ такъ долго разлученъ,

И о странѣ родной тоски глубокой

Не пересилилъ новый Робинзонъ,

И къ ней влекло его неудержимо.

Случилось разъ -- корабль испанскій мимо

Тѣхъ самыхъ мѣстъ шелъ въ Корфу съ табакомъ;

На тотъ корабль пробравшися тайкомъ

И случаю себя ввѣряя слѣпо,

Отправился искать удачи Беппо.

XCVI.

Онъ на корабль испанскій перенесъ

Свои богатства,-- Богу лишь извѣстно,

Гдѣ онъ ихъ взялъ,-- (не въ томъ теперь вопросъ:

Они добыты честно иль не честно?)

Но бѣгство это Беппо удалось.

Онъ говорилъ: "лишь только

Спасло меня тогда",-- . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И такъ, корабль пустился быстро въ путь

Безъ всякихъ бѣдъ, крушеній и погони,

И простоявъ три дня на мысѣ Боннѣ.

XCVII.

Онъ прибылъ въ Корфу. Беппо тотъ же часъ

Съ своимъ добромъ сѣлъ на другое судно,

Гдѣ называлъ себя на этотъ разъ

Купцомъ турецкимъ (было бъ безразсудно

И поступить иначе); на показъ,

Онъ выставилъ товаръ свой для продажи.

И торговалъ, никѣмъ не узнанъ даже.

Такъ, избѣжавъ несчастій и засадъ,

Въ Венецію вернулся онъ назадъ,

Чтобъ вновь примкнуть къ забытому имъ кругу

И снова отыскать свою супругу.

ХСVIII.

Жена его радушно приняла,

Безъ ропота, безъ явнаго проклятья,

Но тотчасъ же чалму съ него сняла,

И день одинъ ходилъ онъ въ графскомъ платьѣ;

Толпа друзей привѣтлива была

И стала ѣздить къ Беппо на обѣды,

На ужины и длинныя бесѣды

Хозяина, который всякій разъ

Готовилъ имъ какой нибудь разсказъ.

Но, хоть гостей бесѣда развлекала,

Въ разсказы тѣ я вѣрю очень мало.

ХСІХ.

Быть можетъ, Беппо точно испыталъ

Не мало бурь и бѣдъ въ иные годы,

Но, наконецъ, и онъ покой узналъ

И вспоминать любилъ свои невзгоды,

Хотя подъ часъ съ Лаурой онъ бывалъ

И не въ ладахъ... Мнѣ, кстати, говорили,

Что онъ и графъ -- пріятелями жили.

Но конченъ листъ, нѣтъ мѣста для пера,

И мой разсказъ кончать давно пора.

Давно пора! держусь хоть этой вѣры,

Но сталъ писать -- и вышелъ вонъ изъ мѣры.

ДМИТРІЙ МИНАЕВЪ.

"Современникъ", No 9, 1863

dd> И день ходилъ въ одеждѣ графа онъ.

Для пиршествъ онъ открылъ свои палаты,

Разсказами смѣша друзей не разъ.

(Но какъ, порой, бываетъ живъ разсказъ!)

ХСІХ.

Въ дни юности боролся онъ съ врагами,

Но зажилъ безъ тревогъ на склонѣ лѣтъ;

Хоть онъ съ Лаурой ссорился, друзьями

Они остались съ графомъ. Мѣста нѣтъ:

Оконченъ листъ, и я прощаюсь съ вами;

Давно пора ужъ кончить, но поэтъ,

Начавъ повѣствованіе, порою,

Никакъ не можетъ справиться съ собою.

Павелъ Козловъ.

БЕППО.

Стр. 89. У насъ "Piazza" -- слово безъ значенья.

Одно я знаю только исключенье,

Въ старину Ковентъ-Гарденская площадь въ Лондонѣ называлась "Piazza".

Стр. 90. Венеры Тиціана по осанкѣ.

"Во Фюренціи я остался только на одинъ день потому что торопился въ Римъ", писалъ Байронъ въ 1817 г. "Все-таки, я успѣлъ осмотрѣть двѣ галлереи, изъ которыхъ вернулся, опьяненный красотой. Болѣе всего поразили меня: портретъ любовницы Рафаэля, портретъ любовницы Тиціана, Венера Тиціана въ галлереѣ Модичи; знаменитая Венера, Венера Кановы и пр.".

Напоминаютъ, стоя на балконѣ,

Красу Мадоннъ картинъ Джіорджіоне.

"Я мало понимаю въ живописи я мало ею интересуюсь; но для меня нѣтъ картинъ лучше венеціанскихъ, и особенно -- Джіорджіоне. Я хорошо помню его Соломоновъ судъ въ галлереѣ Марискальки въ Болоньѣ. Настоящая мать -- прекрасна, удивительно прекрасна". ("Письма" 1820 г.).

Одно его mвopeніe

Блеститъ во дворцѣ Манфрини.

"Я побывалъ также во дворцѣ Манфрини, знаменитомъ своими картинами. Въ числѣ ихъ портретъ Аріосто, писанный Тиціаномъ, превзошелъ всѣ мои представленія о силѣ экспрессіи въ живописи: это -- портретная поэзія или поэтическій портретъ. Тамъ есть также портретъ какой-то ученой дамы, жавшей за много столѣтій тому назадъ; я забылъ ея имя, но всегда буду помнить черты ея лица. Я никогда не видѣлъ такой красоты, граціи и ума; это лицо можетъ свести съ ума,-- зачѣмъ оно не выходитъ изъ рамы... Но что всего больше поразило меня во всей этой коллекціи,-- это чрезвычайное сходство общаго типа женскихъ лицъ на множествѣ портретовъ особъ, жившихъ много столѣтій и много поколѣній тому назадъ, съ лицами, которыя каждый день встрѣчаются среди нынѣшнихъ итальянокъ. Королева Кипрская и жена Джіорджіоне, особенно послѣдняя -- чистѣйшія венеціанки, которыхъ я словно только вчера видѣлъ: тѣ же глаза, то же выраженіе лица, красивѣе котораго, по моему мнѣнію, нѣтъ на свѣтѣ". (Письмо къ Муррею 14 апр. 1817).

Картина, такъ поразившая Байрона,-- т. наз. "Семейство Джіорджіоне". Она находится теперь въ палаццо Джіованелли и представляетъ почти совсѣмъ обнаженную женщину, вѣроятно -- цыганку, которая сидитъ, держа на колѣняхъ ребенка; на все, стоя, смотритъ воинъ. Пейзажъ изображаетъ бурю. По сообщеніямъ Вазари и другихъ біографовъ, Джіорджіоне (Джорджіо Басбарелли, 1178--1511) никогда не былъ женатъ. Картина приложена къ настоящему тому.

Плеяды тѣ, которыхъ свѣтъ угасъ.

"Quae sentent dicщ sex tamen esse solent."

(Ovid.). (Прим. Байропа).

Невинна Дездемона! Къ сожалѣнью,

Спастися не могла отъ злыхъ клеветъ.

Въ подлинникѣ эти стихи читаются: "Шекспиръ, въ лицѣ Дездемоны, изобразилъ венеціавокъ прекрасными, но не свободными отъ подозрѣнія". Въ примѣчаніи Байровъ сдѣлалъ ссылку на "Отелло, д. III, сц. 3 (см. изд. подъ ред. С. А. Венгерова, III, 325):

Мнѣ знакомы

Характеры венеціанскихъ женъ:

Лишь небесамъ рѣшаются онѣ

Тѣ открывать продѣлки, о которыхъ

Мужьямъ своимъ не смѣютъ разсказать,

И совѣсть ихъ -- не въ томъ, чтобъ воздержаться,

A въ томъ одномъ, чтобъ скрыть свои дѣла.

Стр. 91. Онъ съ женщиною сходится другой,

Плѣняясь иногда чужой женой.

"Ревность теперь не въ обычаѣ въ Венеціи, и кинжалы вышли изъ моды, а дуэли изъ-за любовныхъ приключеній совсѣмъ невѣдомы,-- по крайней мѣрѣ мужьямъ". (Письма Байрона).

Гондолы вдоль Ріальто все снують...

"Ріальто -- названіе не моста, а острова, на который ведетъ мостъ; венеціанцы говорятъ: il ponte di Rialto. На островѣ находится биржа. Я часто прогуливался тамъ, на классической почвѣ. Савсовино писалъ въ 1580 г., что "въ аркадахъ ежедневно собираются купцы флорентинскіе, генуэзскіе, миланскіе, испанскіе, турецкіе и другихъ многоразличныхъ національностей, и сходятся тамъ въ такомъ множествѣ, что эта площадь считается одною изъ первыхъ во всемъ свѣтѣ". Здѣсь христіане вели свои диспуты съ евреями; объ этой площади говоритъ Шейлокъ:

Синьоръ Антоніо, припомните, какъ часто

Въ Ріальто вы ругались надо мной...

"Пойдемъ на Ріальто", "часъ Ріальто" -- обычныя выраженія венеціанцевъ и въ наше время, какъ мы видимъ изъ комедій Гольдони". (Роджерсъ).

Стр. 92. Хотя его красивая супруга

Святошей не казалась, но она

Была по слухамъ долгу предана.

"Общія условія нравственности здѣсь, по большей части, такія же, какъ и во времена дожей; по общепринятому кодексу, добродѣтельною признается та женщина, которая довольствуется своимъ мужемъ и однимъ любовникомъ; тѣ, у которыхъ есть два, три или больше любовниковъ, считаются уже немножко "дикими"; но только тѣ, которыя уже слишкомъ неразборчивы и заводятъ связи съ людьми низшаго происхожденія (вродѣ нашей принцессы Уэльской, которая живетъ съ курьеромъ), считаются нарушающими супружескія приличія... Здѣсь женщина вполнѣ убѣждена въ томъ, что она не совершаетъ ни малѣйшаго отступленія отъ пути добродѣтели, если у вся есть одинъ любовникъ; грѣхомъ считается это скрывать, или имѣть больше одного -- за исключеніемъ, впрочемъ, тѣхъ случаевъ, когда это дѣлается съ вѣдома и согласія перваго любовника". (Письмо къ Муррею отъ 2 янв. 1817).

Успѣха не имѣла партитура,

Когда его звучало: "seccatura".

Seccatura -- скука. "Чертовски хорошее слово!" какъ говоритъ Байронъ въ письмѣ къ Муру отъ 6 ноября 1816 г.

Стр. 93. Что и слугѣ казаться могъ героемъ.

Извѣстная фраза: "Нѣтъ героя для своего лакея" приписывается маршалу Катина (1637--1712).

Стр. 94. Другъ дома назывался чичисбеемъ.

Кортехо и въ Испаніи почетъ.

Происхожденіе слова "чичисбей" не выяснено. По словарю флорентинской академіи, cicisbeo -- перестановка словъ: bel cece "красивый горошекъ". Согласно съ этимъ, и Пасквалино, цитируемый Дицемъ, сближаетъ это слово съ французскимъ chiche beau.

"Словомъ кортехо обозначается положеніе, для котораго въ англійскомъ языкѣ въ настоящее время еще не существуетъ особаго наименованія, хотя на практикѣ оно встрѣчается въ Англіи не рѣже, чѣмъ въ любой заальпійской странѣ". (Прим. Байрона).

Я итальянской рѣчью вдохновленъ.

Ср. "Чайльдъ-Гарольда", п. IV, строфа 58 (наст. изд. I, 140):

Кто создалъ рѣчь тосканскую, въ устахъ

Звучащую, какъ пѣніе сирены,

Какъ музыка?

Люблю я также женщинъ, и пр.

"Въ этой строфѣ авторъ отступаетъ отъ обычнаго въ данномъ сочиненіи тона и предается своего рода восторженному и глубокому чувству, которое близко къ общему свѣтлому и фантастическому стилю его поэзіи. Этотъ неожиданный переходъ достигаетъ высшей силы въ слѣдующей строфѣ. Надо, впрочемъ, прибавить, что эти строфы единственныя во всей поэмѣ, въ которыхъ авторъ обнаруживаетъ тайну своего генія и свою внутреннюю близость къ поэтамъ высшей категоріи, нежели тѣ, которыхъ ему угодно было здѣсь взять себѣ въ образецъ". (Джеффри).

О, красота! Ты съ силой вдохновенья

Сравнила Рафаэля; онъ тобой

Погубленъ былъ.

"О причинахъ смерти Рафаэля см. въ его біографіяхъ". (Прим. Байрона).

По словамъ старинныхъ біографовъ Рафаэль, живя большею частью въ Римѣ, "утѣшался мимолетными связями и отъ одной изъ нихъ получилъ болѣзнь, отъ которой и умеръ" (6 апр. 1520); новѣйшіе біографы считаютъ причивою его смерти "деликатное сложеніе, переутомленіе и малярійную лихорадку, которой онъ заразился среди развалинъ древняго Рима".

Когда рѣзцомъ дивитъ Канова міръ.

Объ этой строфѣ Байронъ сдѣлалъ выноску:

Здѣсь авторъ, разсуждая спеціально

О женщинахъ, былъ долженъ пояснить,

Что лишь какъ зритель,-- неоффиціально

Онъ судитъ ихъ, стараясь скромнымъ быть;

Притомъ, конечно, и принципіально

Ихъ, какъ поэтъ, боится оскорбить:

Извѣстно, что поэзія безъ дамъ

Подобна неотдѣланнымъ чепцамъ *).

(Примѣчаніе наборщика).

*) Переведено для наст. изданія П. О. Морозовымъ.

Стр. 96. Сирійскій или греческій разсказъ.

Намекъ на "Ильдеримъ", сирійскую сказку Галли Найта.

Стр. 98. Въ Ридотто, гдѣ танцуютъ и кутятъ.

Ridotto -- отъ латинскаго reductus, собств. "убѣжище", мѣсто встрѣчъ, гдѣ собирается публика для развлеченія; залъ для концертовъ и маскарадовъ

Въ тѣ дни царили дэнди.

"Выраженія: синій чулокъ и дэнди могутъ когда-нибудь послужить предметомъ ученаго изслѣдованія; въ настоящее же время они понятны для каждаго англійскаго читателя. Наши нынѣшніе дэнди -- родные братья старинныхъ "макарони". Первое изъ приведенныхъ выраженій сдѣлалось классическимъ. благодаря поэмѣ миссисъ Ганны Моръ: "Bas-Bleu", а второе благодаря тому, что его употребилъ, въ одной изъ своихъ поэмъ лордъ Байронъ". (Лордь Гленберви).

"Я люблю дэнди, говоритъ Байронъ въ своемъ Дневникѣ:-- они всегда были со мной очень любезны, хотя вообще они не долюбливаютъ литераторовъ... Правда, въ ранней юности я и самъ увлекался дэндизмомъ, и хотя рано бросилъ его, но вѣроятно, во мнѣ еще осталось его настолько, что его великіе представители могутъ со мною мириться".

И въ власть ея едва ль утрачу вѣру.

"Подобно Суллѣ, я всегда вѣрилъ, что все зависитъ отъ Фортуны и ничего отъ насъ самихъ. Я не знаю ни одной мысли, ни одного поступка, которые заслуживали бы названіе хорошихъ для меня или для другихъ и не могли бы быть приписаны вліянію доброй богини -- Фортуны!" (Дневникъ Байрона, 1821 г.)

Туда пойду я завтра же.

Здѣсь на поляхъ рукописи Байронъ отмѣтилъ: "Января 19-го, 1818. Завтра будетъ воскресенье, и ридотто полно".

Стр. 99. Обрѣсть успѣхъ онъ можетъ только въ немъ.

"Я не знаю ничего удачнѣе этой язвительной небольшой діатрибы, такъ кстати включенной въ разсказъ о жизни турецкихъ дамъ въ ихъ гаремахъ". (Джеффри).

.......и математикѣ гаремъ

Благодаренье Богу! -- чуждъ совсѣмъ.

Лэди Байронъ, какъ извѣстно, увлекалась изученіемъ математики.

dd>