Книговод

На действительной службе

Пешехонов Алексей Васильевич


   

На дѣйствительной службѣ.

(Изъ военныхъ воспоминаній).

I.
Какъ я попалъ въ солдаты.

   На службу меня взяли въ 1888 году въ Варшавѣ. Произошло это нѣсколько неожиданно. Я имѣлъ должность, освобождавшую меня отъ воинской повинности, и идти въ солдаты -- по крайней мѣрѣ, въ данномъ году -- совсѣмъ не разсчитывалъ. Но незадолго до призыва разыгралась небольшая исторія...
   У нѣсколькихъ студентовъ изъ того кружка, въ которомъ я тогда вращался, былъ произведенъ обыскъ. Ничего преступнаго жандармы не нашли и создать какое-либо дѣло, видимо, оказались не въ состояніи. Кончилось тѣмъ, что меня и еще двухъ студентовъ пригласили въ жандармское управленіе для отеческаго, такъ сказать, внушенія.
   -- Намъ извѣстно,-- началъ жандармскій подполковникъ, любезно усадивъ насъ въ своемъ кабинетѣ,-- что вы хотите устроить общество... Правда, съ легальными цѣлями, но безъ разрѣшенія правительства... Конечно, ничего преступнаго вы еще не совершили. Но... Всегда вѣдь такъ: начнутъ молодые люди съ какого-нибудь пустяка,-- кассу взаимопомощи тамъ устроятъ или книжки вмѣстѣ читать начнутъ,-- а потомъ и пойдетъ... Непремѣнно что-нибудь противоправительственное получится. Мы это уже хорошо знаемъ... Ну, такъ вотъ-съ мы и рѣшили васъ предупредить...
   Жандармъ принялъ видъ суровый и многозначительный.
   -- Намъ все извѣстно... Да-съ... Не думайте, что отъ насъ что-нибудь укроется. И за вашей затѣей мы все время слѣдимъ... Конечно, мы могли бы дать дѣлу законный ходъ, начать формальное дознаніе. Только...
   Лицо нашего собесѣдника подернулось грустью и въ голосѣ послышались ласковыя ноты.
   -- Молоды еще вы, неопытны. Ты и не понимаете, куда все это васъ завести можетъ.... Объ общемъ благѣ, конечно, безпокоитесь?-- усмѣхнулся онъ.-- Но почему именно вы о немъ должны думать? И безъ васъ есть кому... Да и что такое общее благо? Если каждый позаботится о себѣ, всѣмъ и будетъ хорошо. Вотъ вамъ и общее благо...
   Одинъ изъ насъ подалъ было реплику, но жандармъ, окинувъ насъ взглядомъ, быстро нашелъ неотразимый доводъ.
   -- Ну, вотъ и вы... Вмѣсто того, чтобы о другихъ думать, лучше о себѣ позаботьтесь. И мундирчикъ, и брючки, чтобы все это было въ исправности, да еще пофасонистѣе, чтобы не стыдно было въ люди показаться... Ну, и развлечься молодымъ людямъ тоже нужно, даже кутнуть иногда... Дѣвочки тамъ и все такое... Это я понимаю. Безъ этого нельзя... На то и молодость...
   Упоминаніе о нашихъ костюмахъ заставило насъ съежиться: въ нихъ, дѣйствительно, много было изъяновъ. Но относительно развлеченій, приличествующихъ молодымъ людямъ, мы рѣзко разошлись съ жандармомъ въ взглядахъ. Разговоръ кончился все-таки благополучно,-- очевидно, такъ было предначертано.
   -- Стало быть, мы такъ и рѣшимъ,-- заявилъ въ заключеніе подполковникъ:-- все это останется между нами... Можете не безпокоиться: никакихъ послѣдствій для васъ на этотъ разъ не будетъ, карьеру вамъ мы портить не станемъ... Ну, а въ будущемъ ужь поостерегитесь. Въ случаѣ чего,-- не спустимъ. Съ насъ тоже вѣдь спрашиваютъ.
   Думая, что разговоръ конченъ, мы намѣревались уйти, но жандармъ задержалъ насъ.
   -- Извините, но вамъ обождать придется. Генералъ самъ желалъ васъ видѣть. Будьте добры посидѣть въ пріемной, начальникъ управленія сейчасъ пріѣдетъ.
   -- Да вотъ что я еще васъ попрошу,-- остановилъ онъ насъ, когда мы выходили изъ кабинета.-- Ужь вы, пожалуйста, не возражайте старику. Ну, мнѣ -- это такъ... А онъ -- почтенный генералъ и не привыкъ къ пререканіямъ. Да и что вамъ? Если и пожуритъ, такъ любя вѣдь, какъ отецъ...
   Не успѣли мы, оставшись одни, подѣлиться впечатлѣніями и рѣшить вопросъ, вступать или не вступать въ случаѣ чего въ пререканія, какъ въ управленіи произошло движеніе. Пробѣжалъ мимо насъ въ переднюю и бесѣдовавшій съ нами подполковникъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ появился уже съ генераломъ. Послѣдній, проходя мимо насъ, остановился.
   -- Эти?-- спросилъ онъ.-- Взять съ нихъ подписку!..-- И прошелъ дальше. Роль любящаго отца, должно быть, не входила въ его планы. А, можетъ быть, не съ той ноги всталъ, не было расположенія.
   Съ насъ взяли подписку, что ни къ какимъ преступнымъ сообществамъ мы не принадлежимъ и впредь принадлежать не будемъ. Подобныя подписки въ тѣ времена отбирались довольно часто, при разныхъ обстоятельствахъ жизни. Помнится, въ жандармскомъ управленіи нашлись даже для этого готовые бланки. Во всякомъ случаѣ эта операція потребовала немного времени. Подполковникъ, повидимому, былъ смущенъ генеральскимъ аккордомъ, который не совсѣмъ гармонировалъ съ разыгранной имъ симфоніей. Отбирая наши подписи, онъ былъ угрюмъ, почти не разговаривалъ. Такъ же сухо онъ и распростился съ нами.
   Вотъ и вся "исторія". "Finita la comedia",-- сказалъ одинъ изъ студентовъ, когда мы вышли на улицу. Домой мы вернулись успокоенными.
   Но потомъ я припомнилъ, что у жандарма, когда онъ обѣщалъ, что "все останется между нами", при взглядѣ на меня въ глазахъ какъ будто что промелькнуло. Нужно думать, уже въ тотъ моментъ у него явилась мысль, что моей-то "карьерой" слѣдуетъ заняться. Въ самомъ дѣлѣ: это вѣдь была не студенческая карьера...
   Прошло около мѣсяца. Однажды директоръ реальнаго училища, гдѣ я тогда служилъ, пріѣзжаетъ въ училище въ неурочный часъ въ полной парадной формѣ и, видимо, разстроенный. Оказывается, былъ у попечителя округа. Тотчасъ по пріѣздѣ приглашаетъ меня. Разговоръ былъ недолгій: я долженъ былъ немедленно подать прошеніе объ отставкѣ, а на слѣдующій день уже получилъ "аттестатъ о службѣ", который долженъ былъ служить мнѣ "безсрочнымъ паспортомъ для свободнаго вездѣ проживанія".
   Черезъ нѣсколько дней былъ призывъ въ томъ участкѣ, къ которому я приписался. Воинское присутствіе было уже увѣдомлено, что на службѣ по учебному вѣдомству я больше не состою; жребій мнѣ достался не очень дальній; льготы по семейному положенію у меня не было; физическихъ недостатковъ не оказалось... И вотъ я -- новобранецъ.
   

II.
На сборномъ пунктѣ.

   Кромѣ меня, въ тотъ же день былъ принятъ еще одинъ православный. Насъ двоихъ свели для присяги въ церковь; остальные присягали тутъ же, въ присутствіи. Затѣмъ всѣхъ насъ отпустили для устройства домашнихъ дѣлъ, обязавъ черезъ двѣ недѣли явиться къ уѣздному воинскому начальнику.
   Когда въ назначенный день я пришелъ на "сборный пунктъ", тамъ была масса народа: не менѣе, пожалуй, двухъ-трехъ тысячъ. Въ канцелярію воинскаго начальника никого изъ новобранцевъ не пускали. Долго я бродилъ по громадному двору и заглядывалъ въ разныя казармы, недоумѣвая, кому я долженъ явиться или, по крайней мѣрѣ, къ какой группѣ пристать, чтобы не затеряться. Публика же тутъ была разная,-- тѣмъ болѣе, что "сборный" пунктъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и "пересыльнымъ", а новобранческое движеніе уже началось. Пока преобладали мѣстные новобранцы, изъ Варшавы и Варшавскаго уѣзда; одни, какъ и я, только что явились; другіе околачивались на пунктѣ уже нѣсколько дней, ожидая рѣшенія своей участи. Но были новобранцы и изъ другихъ уѣздовъ и губерній, даже цѣлыя партіи ихъ. Послѣднія имѣли здѣсь дневку или явились сюда съ одного изъ вокзаловъ за горячей пищей, какая по маршруту имъ полагалась въ Варшавѣ. Эти были хоть сорганизованы, имѣли своихъ "дядекъ", знали, кого имъ слушаться. Всѣ же остальные представляли толпу, которая руководилась только слухами и догадками: то всѣ почти сгрудятся къ одному мѣсту въ надеждѣ, что что-то объявятъ, то опять распадутся на отдѣльныя кучки въ томительномъ ожиданіи. Каждый, конечно, старался держаться съ земляками. Но у меня земляковъ не было. Оріентироваться мнѣ было тѣмъ труднѣе, что съ новобранцами я не могъ разговориться, такъ какъ плохо объяснялся по-польски, а солдаты, какіе были во дворѣ, устали уже отвѣчать на вопросы, да и сами ничего не знали... Лишь къ вечеру на крыльцѣ появился писарь со списками и сдѣлалъ перекличку вновь явившимся. Сообразивъ, что больше ничего не будетъ, я тотчасъ ушелъ съ пункта, благо ворота какъ разъ были раскрыты настежъ.
   Тоже было на второй день, на третій... Я приходилъ съ утра, слонялся по двору до переклички, а затѣмъ уходилъ домой. Такъ же поступали, какъ я замѣтилъ, и еще нѣкоторые новобранцы. Очень ужь грязно, шумно и неуютно было въ казармахъ, и не хватало какъ-то рѣшимости оторваться отъ привычныхъ условій существованія. Впрочемъ, для меня лично, какъ сейчасъ будетъ видно, не было даже надобности переселяться на пунктъ, перебираться сюда съ вещами. Достаточно было здѣсь только числиться, чтобы не сочли бѣжавшимъ.
   Но перекличку, даже проводя цѣлые дни на пунктѣ, легко было прозѣвать. Производилась она въ разные часы и въ разныхъ мѣстахъ, -- то гдѣ-нибудь на дворѣ, то въ какой-либо изъ казармъ;-- главное же, безъ всякаго предупрежденія. Хотя бы сборъ на рожкѣ играли или барабаномъ сзывали... А то все время нужно было слѣдить, куда пройдетъ писарь со списками или не двинется ли куда публика. Нерѣдко приходилось обманываться: пройдетъ писарь, да совсѣмъ съ другими бумагами. Съ другой стороны, многіе опаздывали на повѣрку, а то и вовсе не попадали. Впрочемъ, въ толпѣ быстро создалось настроеніе отзываться за всѣхъ, кого выкликиваютъ. Писаря,-- а изъ нихъ для переклички высылали, должно быть, кого придется, кто былъ посвободнѣе,-- относились къ ней спустя рукава. Если иной и начиналъ производить повѣрку, какъ слѣдуетъ, то скоро убѣждался, что у него не хватитъ для этого ни силъ, ни времени. Вѣроятно, пока что, мы всѣ числились въ наличности.
   Былъ приказъ не выпускать явившихся новобранцевъ за ворота, но онъ плохо исполнялся. Прежде всего, ни одинъ изъ дневальныхъ не могъ устоять передъ серебряной монетой. Если по близости никого не было, то достаточно было, подходя, вынуть портмоне изъ кармана,-- и ворота немедленно открывались. Иныхъ дневальные и такъ выпускали, снисходя къ понятнымъ имъ новобранческимъ нуждамъ. А нужды были разныя: одному надо было родныхъ повидать, другому необходимо было купить что-либо, третій несъ письмо опустить въ ящикъ... Впрочемъ, писемъ новобранцы посылали немного; гораздо чаще бѣгали за водкой. Но и эта нужда, не менѣе другихъ, была понятна дневальнымъ.
   Выполнить же приказъ во всей строгости они все равно были не въ силахъ: такъ или иначе новобранцы проскользнутъ или прорвутся... Послѣ повѣрки, когда сразу многіе устремлялись въ городъ, около закрытыхъ воротъ быстро собиралась толпа, вступавшая въ пререканія съ дневальнымъ. Тотъ твердо стоялъ на своемъ, не велѣно... Но держать все время ворота на запорѣ онъ не могъ, нужно было впускать и выпускать тѣхъ, кого запретъ не касался, иногда цѣлыя партіи. Какъ только ворота открывались, толпа быстро устремлялась къ нимъ и оттиснутый въ сторону дневальный думалъ объ одномъ ужь, хоть бы поскорѣе всѣ прошли, чтобы можно было захлопнуть ворота, пока никто изъ начальства не замѣтилъ безпорядка. А тамъ уже подходили новые охотникъ утечь съ пункта,-- и вновь начиналась та же исторія...
   Такъ день шелъ за днемъ... Новобранцы поприглядѣлись другъ къ другу, перезнакомились, дѣлились впечатлѣніями, воспоминаніями и ожиданіями, устраивали, какія можно, развлеченія. Особенно много разнообразія вносили въ жизнь пункта нѣсколько оборванцевъ, явившихся прямо со "дна" или спустившихъ съ себя все передъ явкой. Нѣкоторые были безъ сапогъ, безъ фуражекъ, чуть прикрытые лохмотьями,-- хорошо еще, что дни стояли солнечные, довольно теплые. Но держали они себя, по большей части, независимо, самоувѣренно, даже вызывающе. Впрочемъ, для нихъ это была, пожалуй, самая лучшая тактика. Отношеніе къ нимъ со стороны новобранческой массы было довольно сложное. Надъ ними посмѣивались, ихъ сторонились и, видимо, опасались: того и гляди, еще стащутъ что или скандалъ какой устроятъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ самоувѣренность, несомнѣнно, импонировала толпѣ и въ ней, склонной къ унынію и растерянности, вызывала даже нѣчто вродѣ восхищенія: вотъ вѣдь молодцы, ни о чемъ не тужатъ и ничего не боятся... Связываться одинъ на одинъ съ оборванцами новобранцы не рѣшались, но цѣлой группой, отъ нечего дѣлать, посмѣяться надъ кѣмъ-либо изъ нихъ были не прочь. Эти подсмѣиванья обыкновенно немедленно переходили въ перебранку. Случалось однако, что иной оборванецъ такъ ловко отвѣтитъ или такую удаль покажетъ, что сразу покоритъ сердца насмѣшниковъ. Еще пригласятъ вмѣстѣ выпить...
   Немалую сенсацію, помню, производилъ еще одинъ новобранецъ-еврей, съ феноменальной бородой, чуть не до земли. Около него постоянно толпились любопытствующіе. Больше всего ихъ занимало: почему это взяли такого "стараго"? Другіе новобранцы-евреи не уставали разъяснять, что это талмудистъ, что всю жизнь съ самыхъ малыхъ лѣтъ онъ просидѣлъ надъ книгой (отъ этого, какъ понимали нѣкоторые, и борода у него выросла), а что въ солдаты его взяли "безъ зачета", такъ какъ онъ нигдѣ не былъ приписанъ и воинское присутствіе по наружному виду опредѣлило его возрастъ. Сами евреи относились къ своему бородатому единоплеменнику съ видимымъ почтеніемъ.
   Были и другія характерныя и занимательныя фигуры... Но особенно большой интересъ новобранцы проявляли къ солдатамъ. Достаточно было кому изъ нихъ разговориться, какъ его немедленно окружала плотная толпа. Большинство совсѣмъ почти не понимало по русски, тѣмъ не менѣе всѣ тѣснились къ интересному собесѣднику, ловили отдѣльныя слова, переспрашивали другъ друга. Рѣчь обыкновенно шла о строгостяхъ военной службы и о мытарствахъ, какія приходится претерпѣть всякому молодому солдату, пока его "образуютъ". Кромѣ правилъ, какъ и что полагается по уставу, и сентенцій, какими обычно сопровождается новобранческое образованіе, разговорившійся солдатъ нерѣдко приводилъ примѣры, разсказывалъ цѣлыя исторіи. И изъ всего одно слѣдовало: лучше не грубіянь, не "выражайся", даже виду не показывай,-- иначе пожалѣешь, да поздно будетъ... Потомъ я убѣдился, что это общій тонъ разговоровъ солдатъ съ новобранцами. Наслушавшись подобныхъ разсказовъ на сборномъ пунктѣ и въ пути, послѣдніе приходили въ назначенную имъ часть настолько запуганными, что "дядьки" могли съ ними дѣлать, что хотѣли, не боясь отпора. Порою у меня являлась даже мысль, не сознательно ли проводится эта система застращиванія, не по одному ли плану дѣйствуютъ солдаты, вступающіе въ разговоры съ новобранцами. Позднѣе, на мѣстѣ службы, такіе разговоры, дѣйствительно, нерѣдко начинались преднамѣренно и велись съ явною цѣлью назиданія молодыхъ солдатъ. Но здѣсь... Дѣло было, конечно, проще. Такова была традиція; и солдата-разсказчика, когда онъ былъ новобранцемъ, такъ же вѣдь запугивали и тѣ же, быть можетъ, разсказывали исторіи (а послѣднія, какъ я замѣтилъ, нерѣдко повторялись въ разсказахъ). Да и щегольнуть каждому тоже было лестно, сколько онъ самъ претерпѣлъ и насколько преуспѣлъ, прежде чѣмъ сдѣлался "дядькой"... Впрочемъ, нѣтъ ничего невѣрояти го, что нижнимъ чинамъ, назначеннымъ сопровождать новобрицевь, и давались кое-какія въ этомъ смыслѣ инструкціи, но, конечно, въ самой общей и мягкой формѣ: вы-де ихъ съ солдатскою жизнью познакомьте, про воинскую дисциплину, главное, разскажите,-- все имъ легче привыкать будетъ... Такъ или иначе, стихійно или планомѣрно, но наше "образованіе" началось уже на сборномъ пунктѣ. И новобранческая масса, какъ я уже сказалъ, тянулась къ учителямъ и жадно впитывала ихъ нравоученія.
   Иногда новобранцамъ удавалось остановить кого-либо изъ офицеровъ, изрѣдка показывавшихся во дворѣ. Если такой офицеръ не догадывался сразу же оборвать разговоръ и скорымъ шагомъ пройти, куда ему нужно, то его тоже немедленно обступала толпа и засыпала вопросами: въ какіе полки назначать будутъ, почему не назначаютъ, будутъ ли выдавать одежду и обувь, когда начнется отправка и т. д. Отвѣты получались, по большей части, неопредѣленные,-- тѣмъ болѣе, что остановленный офицеръ нерѣдко никакого отношенія къ новобранческому дѣлу не имѣлъ. Иногда это оказывался инженеръ или врачъ, который только и могъ сказать: не знаю, меня это не касается, кого другого спросите...
   Но кое-какія свѣдѣнія тѣмъ или инымъ путемъ все-таки проникали въ новобранческую толпу и въ ней уже циркулировали,-- вродѣ того, напримѣръ, что въ такой-то полкъ нынче вовсе назначать не будутъ, а въ такой-то много новобранцевъ погонятъ. "Вотъ бы и насъ туда,-- мечтали одни -- наши тамъ служатъ". А по свѣдѣніямъ другихъ: служба тамъ тяжелая... Больше же всего волновало, кого съ кѣмъ назначатъ, вмѣстѣ ли съ земляками удастся попасть или отобьютъ отъ нихъ...
   Наконецъ, какъ-то послѣ переклички намъ объявили, что всѣмъ явившимся съ такого-то по такое-то число будетъ медицинскій осмотръ, и велѣли идти въ одну изъ казармъ. Тамъ насъ сбили къ одному краю и велѣли до-гола раздѣться. Въ другомъ концѣ казармы былъ поставленъ столъ, за которымъ размѣстились нѣсколько человѣкъ въ офицерской формѣ. Къ этому столу мы и должны были подходить, по мѣрѣ того, какъ каждаго вызывали. Сразу же было видно, что процедура затянется, и кто-то изъ сидѣвшихъ за столомъ сообразилъ, что голые новобранцы совсѣмъ продрогнутъ. Намъ велѣли одѣться и затѣмъ раздѣваться постепенно, человѣкъ по 10--15, ближайшихъ по списку.
   Подходили къ столу, держа обувь и одежду въ рукахъ. Докторъ наскоро спрашивалъ о здоровьѣ, кое-кого осматривалъ. Офицеры въ это же время производили "разбивку": оглядывали вызваннаго, прочитывали его формулярный списокъ, нѣкоторымъ задавали дополнительные вопросы,-- и тутъ-же объявлялось рѣшеніе: въ такой-то пѣхотный полкъ, въ такую-то артиллерійскую бригаду...
   Сколько и въ какія части назначить,-- это росписано было въ Петербургѣ. Кромѣ общихъ техническихъ соображеній, тамъ руководились въ этомъ случаѣ и политическими, и новобранцевъ изъ Царства Польскаго сочли, конечно, за лучшее разбросать подальше отъ Польши. Здѣсь же при разбивкѣ принимались во вниманіе индивидуальныя свойства новобранцевъ: ихъ ростъ, сложеніе, грамотность, профессія... Наиболѣе стройныхъ и красивыхъ отбирали въ гвардію, рослыхъ -- въ гренадеры, знающихъ нѣкоторыя мастерства и службы (телеграфную, паровозную) -- въ спеціальныя войска и т. д. Возможно, что были и частныя просьбы командировъ тѣхъ частей, куда по росписанію подлежали назначенію новобранцы. Такія просьбы, какъ я знаю, бываютъ: одинъ, напримѣръ, проситъ, если возможно, прислать ему садовника, другой -- повара и т. п. Отчего же и не послать, если таковые окажутся? Въ общемъ задача сводилась, стало быть, къ тому, чтобы отобрать извѣстные элементы, а остальныхъ можно уже было назначать подрядъ. Наша разбивка шла быстро и лишь рѣдкіе новобранцы, имѣвшіе просьбу, успѣвали ввернуть ее. Большинство же не успѣвало преодолѣть своего смущенія, какъ уже получало рѣшеніе своей участи.
   Въ заключеніе предлагался еще одинъ вопросъ: дойдетъ ли новобранецъ въ своей одеждѣ и обуви или нужно что отъ казны? Больше всего спросъ былъ на сапоги.
   Дошла и до меня очередь. Полученное образованіе давало мнѣ право самому выбрать часть войска, а, стало быть, и мѣсто службы, Я заявилъ, что желаю служить въ такой-то артиллерійской бригадѣ, квартировавшей въ одной изъ внутреннихъ губерній. Образованіе давало мнѣ и другое право, которымъ я тоже пожелалъ воспользоваться: я заявилъ, что желаю слѣдовать къ мѣсту службы, одиночнымъ порядкомъ"...
   По общему правилу, новобранцы слѣдуютъ къ мѣстамъ назначенія въ составѣ "партій", т. е. назначенные, напримѣръ, изъ Варшавы въ Тифлисъ отправляются одновременно подъ общимъ начальствомъ, чаще всего, унтеръ-офицера, который и сопровождаетъ ихъ до самаго мѣста. Партіи слѣдуютъ по даннымъ имъ маршрутамъ, въ которыхъ указано, гдѣ и когда предстоитъ пересадка, полагается дневка, назначена горячая пища и т. д. Иногда въ дорогѣ маршрутъ перемѣняютъ, но это бываетъ лишь въ крайнихъ случаяхъ. Всѣ усилія начальствующихъ лицъ направлены къ тому, чтобы обезпечить безостановочное и регулярное движеніе партій.
   Новобранцы, почему либо не попавшіе въ составъ партій или отставшіе отъ нихъ, отправляются къ мѣстамъ службы "этапнымъ порядкомъ", т. е. ихъ пересылаютъ отъ одного города до другого, пока они не дойдутъ до мѣста. Маршрута имъ заранѣе не назначается и отъ попутныхъ властей зависитъ отправить ихъ дальше тѣмъ или инымъ путемъ. Случается поэтому, что ихъ путь получаетъ видъ прихотливо изломанной линіи. Кромѣ того, на пересыльныхъ пунктахъ имъ приходится ждать, иногда много дней, пока наберется цѣлая группа для отправки въ слѣдующій городъ подъ конвоемъ кого-либо изъ нижнихъ чиновъ. Въ конечномъ счетѣ отправленные этапнымъ порядкомъ новобранцы прибываютъ къ мѣсту службы обыкновенно съ значительнымъ запозданіемъ противъ тѣхъ, которые были отправлены въ составѣ партій.
   Наконецъ, новобранцы, пользующіеся льготами по образованію 1-го и 2-го разрядовъ, могутъ быть отправляемы безъ провожатыхъ. Имъ выдаются на руки кормовыя деньги на весь путь, "предложенія" на проѣздъ по желѣзнымъ дорогамъ и проходныя свидѣтельства,-- и они сами уже должны явиться, куда назначены. Документы же ихъ пересылаются почтой. Этимъ-то порядкомъ я и желалъ воспользоваться.
   Мои заявленія были приняты къ свѣдѣнію и мнѣ сказали, что, когда бумаги будутъ готовы, то меня вызовутъ въ канцелярію.
   Я продолжалъ по прежнему ходить на сборный пунктъ. Новобранцы теперь группировались уже по частямъ войскъ, въ какія они были назначены. На нѣкоторыхъ послѣ разбивки появились бѣлые казенные сапоги, рѣзко бросавшіеся въ глаза. Получившіе ихъ, видимо, были смущены этимъ отличіемъ и очень волновались, какъ и чѣмъ ихъ поскорѣе зачернить, на что каждому было выдано по нѣсколько копеекъ. Втеченіе нѣсколькихъ дней этотъ вопросъ оживленно обсуждался на пунктѣ. Мазали сапоги и ваксой, и чернилами, и дегтемъ, и купоросомъ... Оборванцевъ тоже пріодѣли,-- и нѣкоторыхъ изъ нихъ трудно было даже узнать въ полусолдатской формѣ...
   Скоро однако знакомыя, примелькавшіяся физіономіи стали исчезать: мѣстныхъ новобранцевъ на пунктѣ становилось все меньше и меньше,-- одну партію отправляли за другой. Къ тому же завернули холода, начались морозы,-- и публика больше ютилась по казармамъ. Проходящія же партіи то заполнятъ, бывало, дворъ и отведенныя помѣщенія, то какъ-то сразу почти всѣ схлынутъ. Временами пунктъ казался какъ бы опустѣвшимъ.
   Но меня все не вызывали... Ежедневное шатаніе по двору въ ожиданіи переклички стало надоѣдать и я началъ приходить черезъ день, черезъ два, имѣя въ виду, что срокъ для дороги мнѣ назначатъ, конечно, съ излишкомъ и не бѣда, если я получу документы днемъ-двумя позднѣе. Все равно успѣю, не спѣша, собраться и своевременно доѣхать... Отзываюсь какъ-то на перекличкѣ.
   -- А-а!..-- воскликнулъ писарь.-- Тебя-то мнѣ и надо! Гдѣ пропадалъ? Два дня уже ищутъ... Становись сюда! Пойдешь со мною въ канцелярію...
   Ну! конецъ моимъ ожиданіямъ... Когда мы пришли въ канцелярію, меня провели въ кабинетъ къ воинскому начальнику. Мнѣ и въ голову не пришло, что въ этомъ есть что-либо необычное. Тѣмъ сильнѣе поразила встрѣтившая меня тамъ неожиданность.
   -- Я не могу -- сказалъ мнѣ полковникъ -- входить въ подробности. Да вы сами лучше меня, конечно, знаете, въ чемъ дѣло... Мною получено предписаніе назначить васъ на Кавказъ. Куда именно вы назначены мною, я сейчасъ не помню, но это вамъ скажутъ въ канцеляріи. Отправятъ васъ сегодня же...
   Я, было, о своихъ правахъ... Какія тутъ права!
   -- Можете потомъ заявить претензію. А сейчасъ разговоры безполезны: разъ у меня есть предписаніе, я обязанъ его выполнить... И отсюда васъ уже не выпустятъ...
   Я взмолился: у меня же и вещей съ собой тутъ нѣтъ... Да#и близкіе встревожатся: какъ въ воду канулъ... Полковникъ распорядился дать мнѣ солдата, чтобы послать съ запиской къ товарищамъ -- студентамъ, у которыхъ я устроился въ ожиданіи отправкиМеня же оставили пока въ канцеляріи, подъ присмотромъ одного изъ писарей.
   Не сразу я собрался съ мыслями... Гляжу: писарь пишетъ "именной списокъ новобранцу, слѣдующему этапнымъ порядкомъ"... Канцелярская вѣдомость по всей формѣ: "No по порядку", "имя и фамилія" -- мои; "куда слѣдуетъ" -- "въ ур. Ходжалъ-Махи Дагестанской обл., въ мѣстную команду", "примѣчаніе" -- "подъ строгимъ присмотромъ"... Помню, больше всего меня поразили эти двѣ буквы: "ур." -- урочище, прочиталъ я. Ну, и мѣсто должно быть. Представить себѣ урочище я совершенно не могъ. Вспоминалась прочитанная еще въ дѣтствѣ лубочная книжка: "Заколдованный кладъ или проклятое урочище". И это сочетаніе -- "проклятое урочище" -- неотступно лѣзло въ голову.
   Вступить въ разговоръ съ писаремъ у меня какъ-то не хватило рѣшимости. Да и не до меня ему было: его поминутно отрывали, заставляли наводить справки, давали другую работу, очевидно, болѣе спѣшную... Такимъ образомъ прошло немало времени, прежде чѣмъ всѣ бумаги при которыхъ я долженъ былъ слѣдовать, были изготовлены и подписаны. Сопровождать меня назначили фельдфебеля,-- и въ этомъ сказалось исключительное вниманіе къ моей особѣ {Фельдфебель -- самый высшій изъ унтеръ-офицерскихъ чиновъ (одинъ на цѣлую роту). Подпрапорщиковъ изъ солдатъ въ тѣ времена еще не было были лишь подпрапорщики изъ окончившихъ курсъ юнкеровъ, которые служили въ этомъ званіи до производства ихъ въ офицеры, но ихъ было немного и несли они обыкновенно офицерскія обязанности.}. Когда фельдфебель явился, то его потребовали въ кабинетъ воинскаго начальника. Оттуда онъ вышелъ, держа въ рукахъ пакетъ съ тремя печатями. "Секретный",-- тотчасъ же сообразилъ я. Затѣмъ ему вручили остальныя бумаги и сдали меня подъ росписку.
   Когда мы вышли на заднее крыльцо, фельдфебель остановился, соображая, гдѣ бы ему со мной пока пристроиться, такъ какъ нашъ поѣздъ отходилъ лишь поздно вечеромъ. Въ этотъ какъ разъ моментъ возвратился солдатъ, посланный съ моею запиской, а съ нимъ пріѣхали два студента, привезли узелъ съ моими вещами. Студенты рѣшили остаться до моей отправки. Тогда фельдфебель предложилъ пойти пока намъ всѣмъ въ "солдатскую лавочку", которая находилась тутъ же, во дворѣ пункта.
   Солдатскія лавочки лишь незадолго передъ тѣмъ были заведены въ войскахъ и я былъ нѣсколько знакомъ съ вопросомъ о нихъ такъ какъ онъ обсуждался даже въ общей печати. Теперь мнѣ предстояло познакомиться съ этимъ учрежденіемъ на практикѣ. Долженъ сказать, что я сохранилъ о немъ теплыя воспоминанія: на пересыльныхъ пунктахъ лавочки представлялись мнѣ какъ-ни-какъ самыми уютными уголками и за время своего этапнаго пути я часто ими пользовался.
   Товаровъ въ нихъ обыкновенно было немного,-- лишь нужные въ солдатскомъ обиходѣ, да. и тѣ въ ограниченномъ количествѣ: чай, развѣшенный на золотники, сахаръ, продаваемый кусками, папиросы и табакъ низшихъ сортовъ, мыло, вакса, щетки, нитки, иголки, конверты, бумага, марки, ситный хлѣбъ или баранки, иногда колбаса, квасъ, пиво... Водки не было. Но былъ въ опредѣленные часы дня кипятокъ. Тутъ же стояли столы, за которыми можно было закусить, напиться чаю съ земляками, написать письма и т. д. По сравненію съ пересыльными казармами, гдѣ ничего, кромѣ грязи и наръ, не было, это было большое удобство. Въ общемъ солдатскія лавочки напоминали дешевыя пивныя или чайныя,-- и порою въ нихъ такъ же было людно и шумно, а иногда -- совсѣмъ тихо и пусто. Роль сидѣльцевъ исполняли обыкновенно одинъ или два солдата, находившіеся подъ контролемъ кого-либо изъ офицеровъ.
   Такая же лавочка была и на Варшавскомъ пунктѣ. Мы напились въ ней чаю, побесѣдовали, обсудили мое положеніе... Предложили фельдфебелю пива, но онъ рѣшительно отказался; чаю же съ нами напился. Онъ былъ неразговорчивъ и какъ-то сумраченъ, но держалъ себя очень корректно и на вопросы, прямо къ нему обращенные, отвѣчалъ вѣжливо и толково.
   Тутъ же, въ лавочкѣ, я уложилъ свои вещи -- бѣлье, подушку, одѣяло, двѣ-три книги изъ такихъ, которыхъ могло хватить надолго,-- въ наволочку, приспособилъ къ ней полотенце и получилась котомка хоть куда. Одинъ изъ студентовъ купилъ деревянную ложку и настоялъ, чтобы я непремѣнно засунулъ ее за голенище.
   -- Ну, вотъ,-- оглядѣлъ онъ меня, улыбаясь,-- теперь новобранецъ по всей формѣ!..
   На вокзалъ мы отправились всей компаніей на двухъ извозчикахъ. Тамъ фельдфебель держался все время поодаль отъ насъ и наша маленькая группа ничѣмъ не выдѣлялась изъ среды другихъ отъѣзжающихъ и провожающихъ. Но все время, я, конечно, находился "подъ строгимъ присмотромъ".
   Пришло время отправляться. Я распростился со своими друзьями... Порвались послѣднія нити, связывавшія меня съ прежнею жизнью, и я погрузился въ совершенно новую среду. Меня подхватилъ новобранческій потокъ и, какъ щепку, понесъ въ невѣдомое дотолѣ мнѣ "урочище"...
   

III.
Этапный путь.

   Первымъ этапнымъ пунктомъ былъ Ковель. Пріѣхали мы туда утромъ и прямо съ вокзала фельдфебель повелъ меня въ управленіе воинскаго начальника. Тамъ взяли наши бумаги и велѣли намъ идти пока на пересыльный пунктъ.. Мой конвойный былъ очень огорченъ такимъ распоряженіемъ: онъ разсчитывалъ, сдавъ меня, немедленно получить обратные документы и съ первымъ же поѣздомъ вернуться въ Варшаву. А теперь жди неизвѣстно сколько времени. И еще я остался на его отвѣтственности. Одинъ -- пошелъ бы хоть куда, со мной же -- торчи на пересыльномъ пунктѣ... Но ничего не подѣлаешь... Вздохнулъ онъ и мы пошли, куда приказано.
   Пересыльный пунктъ мы нашли не сразу. Находился онъ вдали отъ управленія, а прохожихъ, чтобы спросить, было очень мало. Довольно долго мы блуждали. Дулъ рѣзкій морозный вѣтеръ, а у меня еще котомка за плечами тянетъ... Наконецъ, добрались. Это былъ, очевидно, наемный домъ, въ три окна на улицу, нисколько не похожій на казарму. Мой спутникъ не сразу даже повѣрилъ, что это и есть пунктъ,-- тѣмъ болѣе, что стекла въ окнахъ были повыбиты и ворота сломаны: одна половина ихъ валялась на землѣ, другая висѣла, скривившись, на одной петлѣ... На пунктѣ никого, кромѣ двоихъ солдатъ, прикомандированныхъ сюда въ качествѣ сторожей, не было.
   -- Что это такое у васъ?-- спросилъ ихъ фельдфебель, какъ только мы вошли въ комнату. И онъ указалъ на окна.
   -- А это новобранцы третьевась дневали... Ну, и неудовольствіе пищей вышло... Такъ вотъ они на прощаніе, стало быть... Это, говорятъ, чтобы насъ помнили...
   -- Большая партія?-- поинтересовался фельдфебель.
   -- Человѣкъ пятьдесятъ, не менѣе.
   -- Гдѣ же они тутъ помѣщались?
   Помѣститься на взглядъ, дѣйствительно, было негдѣ. Пунктъ состоялъ изъ двухъ небольшихъ комнатъ, отдѣленныхъ одна отъ другой перегородкой; у задней стѣны въ той и другой были придѣланы нары, на которыхъ могло улечься вплотную человѣкъ по 5--6, не больше; у передней стѣны стояло еще по скамейкѣ.
   -- Которые вотъ на нарахъ,-- объяснилъ солдатъ -- ну, а большая часть на полу, конечно... За это тоже сильно шумѣли...
   -- Тутъ важная партія шумитъ,-- прибавилъ другой солдатъ-Будь насъ побольше, и мы вѣроятно, зашумѣли бы: на пунктѣ было почти такъ же холодно, какъ на улицѣ... Сторожа помѣщались въ отгороженной коморкѣ, которая уцѣлѣла отъ разгрома, и тамъ было теплѣе. Пошептавшись между собою, они пригласили "господина фельдфебеля" помѣститься пока что съ ними. Пригласить съ нимъ и меня, новобранца, они постѣснялись или не догадались, но фельдфебель сдѣлалъ это собственною властью. Одного изъ солдатъ онъ командировалъ за кипяткомъ и мы напились чаю, закусили, согрѣлись...
   Но фельдфебелю не сидѣлось. Незамѣтно передавъ надзоръ за мною сторожамъ, онъ опять ушелъ въ управленіе. Вернулся совсѣмъ раздосадованный.
   -- Ну, и порядки!..-- ругался онъ.-- Никакого толка не добился.. Безъ воинскаго начальника, ишь, не могутъ. А онъ нынче, можетъ, совсѣмъ не будетъ. Писаря сказываютъ, что съ вечера уже уѣхалъ къ какому-то помѣщику въ гости и до сихъ поръ нѣтъ... А мнѣ сегодня же безпремѣнно нужно ѣхать. И полковникъ наказывалъ: ты попроси, говоритъ, чтобы сейчасъ же обратно отправили...
   Солдаты поинтересовались, почему онъ такъ торопится. Оказалось, что онъ былъ уже назначенъ начальникомъ большой партіи новобранцевъ, слѣдовавшей куда-то далеко, чуть ли не въ Восточную Сибирь. И вдругъ -- командировка вотъ съ этимъ! (фельдфебель сдѣлалъ жестъ неудовольствія въ мою сторону). Если онъ не вернется во время, то партія уйдетъ, кого-либо другого назначатъ ея начальникомъ. А другой такой партіи уже не будетъ, остались все маленькія, ближнія... Солдаты, видимо, его понимали и ему сочувствовали. А мнѣ казалось: ну, уйдетъ большая партія -- и слава Богу! не его вѣдь вина, что его тутъ задержали, а съ маленькой партіей ему же лучше, легче управиться... Лишь потомъ, когда я ближе узналъ порядокъ препровожденія новобранцевъ и присмотрѣлся къ жизни партій въ пути, я понялъ, изъ-за чего такъ волновался фельдфебель, почему и на меня онъ не совсѣмъ дружелюбно поглядывалъ.
   Чѣмъ больше партія и длиннѣе ея путь, тѣмъ выгоднѣе для ея начальника была командировка. Нижніе чины, назначенные сопровождать новобранцевъ, кромѣ кормовыхъ денегъ, получали "порціонныя" по 20 коп. въ день, а начальники партій еще за командованіе ими тоже, помнится, по 20 коп. и за "письмоводство" по 15 коп. Въ общемъ начальники партій получали по 70--75 коп. въ день. Тратили же они обыкновенно немного: новобранцы, бывало, и накормятъ, и чаемъ напоятъ, и водки поднесутъ,-- за честь еще почтутъ... Вотъ только пить-то много было нельзя: пожалуй, растеряешь деньги или документы. Да и помимо этого, если въ пути замѣтятъ въ нетрезвомъ видѣ, то живо отберутъ партію и отправятъ обратно этапнымъ порядкомъ. Пить поэтому нужно было умѣренно и съ оглядкой. За то поѣсть можно было сытно и вкусно, особенно въ большой партіи, гдѣ всегда почти находились богатые и тароватые новобранцы.
   Помимо угощенія, начальники партій имѣли и денежные доходы. Общимъ источникомъ ихъ были кормовыя деньги. Раздавая послѣднія новобранцамъ, начальники партій обыкновенно удерживали по 1--2 коп. съ каждаго въ свою пользу. Напримѣръ, при слѣдованіи по желѣзнымъ дорогамъ кормовыя полагались, по 16 коп., а выдавалось по 15. Это было общее правило и исключеній изъ него мнѣ ни разу не пришлось встрѣтить. Если партія была большая, человѣкъ 150--200, то по копеечкѣ составлялось 1 1/2--2 руб. въ день... Конечно, ни одинъ почти начальникъ партіи не рѣшился бы просто-на-просто удерживать эти копейки. Въ военномъ мірѣ очень развитъ опросъ претензій и -- кто знаетъ?-- иной новобранецъ, пожалуй, изъ-за копейки потомъ скандалъ устроитъ. Дѣло поэтому всегда обставлялось такъ, что новобранцы сами отказывались отъ части кормовыхъ денегъ. Довести ихъ до такого сознанія было, конечно, не трудно: видятъ, что "партіонный" чѣмъ-то недоволенъ, ко всему придирается,-- ну, и поймутъ, что надо его ублаготворить. Если сами не догадаются, со стороны кто-либо подскажетъ. А не то партіонный переговоритъ въ отдѣльности съ кѣмъ-либо изъ новобранцевъ, а тотъ какъ бы отъ себя агитацію среди земляковъ подниметъ. Даже въ тѣ дни, когда полагалась горячая пища, начальники партій получали свою долю въ кормовыхъ деньгахъ и иногда даже съ лихвой. Новобранцы въ такихъ случаяхъ обыкновенно получали только обѣдъ, за который начальникъ партіи и разсчитывался кормовыми деньгами, при чемъ у него оставалось по 2--3 коп. на каждаго новобранца. Эти деньги полагались на ужинъ, но онѣ нерѣдко цѣликомъ доставались партіонному. Тутъ онъ и приврать могъ: осталось-де меньше копейки на брата; какъ я ихъ вамъ теперь дѣлить буду? Ну, и обязательно кто-нибудь изъ новобранцевъ скажетъ, а другіе поддержатъ:
   -- Оставьте ихъ себѣ, господинъ партіонный... не стоитъ изъ-за такой малости безпокоиться...
   Случались и другіе доходы у начальниковъ партій. Такъ, при слѣдованіи пѣшимъ маршемъ можно было съэкономить на подводахъ, какія полагались подъ больныхъ и подъ вещи новобранцамъ. Или, напримѣръ, разрѣшитъ партіонный богатенькимъ и склоннымъ кутнуть новобранцамъ закатиться на всю ночь. Или позволитъ иному остаться въ какомъ-либо городѣ на день и даже свернуть въ сторону съ дороги, чтобы повидать кого-либо изъ родныхъ, конечно, съ обязательствомъ догнать потомъ партію. Само собой понятно, что такія послабленія сопряжены были съ рискомъ для самаго партіоннаго, но за то и оплачивались они не копейками, а рублями... Въ общемъ, какъ я могъ убѣдиться изъ разговоровъ, какіе вели между собою нижніе чины, сопровождавшіе новобранцевъ, начальники большихъ и дальнихъ партій привозили изъ командировки иногда по нѣсколько десятковъ рублей, что въ солдатскомъ бюджетѣ того времени составляло очень крупную сумму.
   Не напрасно, стало быть, волновался и мой фельдфебель. Онъ, вѣроятно, разсчитывалъ заработать больше сотни, да и по чину ему такъ слѣдовало. И вдругъ эта неожиданная командировка, которая грозила свести на нѣтъ всѣ его разсчеты... Втеченіе дня онъ еще нѣсколько разъ ходилъ въ управленіе. Наконецъ, ушелъ и не вернулся,-- нужно думать, добился своего и уѣхалъ.
   Я же весь день оставался на пунктѣ. Привели было еще двоихъ новобранцевъ, но скоро опять увели и больше они уже не показывались. Изрѣдка забѣгали солдаты, знакомые сторожей,-- все больше изъ деньщиковъ, судя по разговорамъ. Почти каждый изъ нихъ и меня мимоходомъ спрашивалъ:
   -- Куда, землякъ, гонятъ?.. А издалеча?
   Далѣе этого любопытство не шло: очевидно, ни пунктъ моего назначенія, ни пунктъ отправленія ничего не говорили ихъ сердцу. Впрочемъ, одинъ прибавилъ, но и то скорѣе въ качествѣ собственнаго умозаключенія изъ данныхъ моего наружнаго вида, чѣмъ въ качествѣ обращаемаго ко мнѣ вопроса:
   -- Въ писаряхъ, видно, тамъ служилъ?!
   Сторожа за мной, хотя и присматривали, но не Очень строго. Я Сходилъ въ лавку, запасся провизіей, добылъ кипятку въ ближайшемъ трактирѣ, еще разъ напился чаю. Приближался вечеръ и я со страхомъ подумывалъ о ночи, которую предстояло провести на сквознякѣ и морозѣ. Но Богъ миловалъ. Когда ужь совсѣмъ стемнѣло, на пунктѣ появился невысокій, коренастый солдатикъ и спросилъ: а гдѣ тутъ такой-то? Я отозвался.
   -- Забирай, землякъ, свою котомку, со мной пойдешь... Хочу его къ себѣ въ роту взять, -- пояснилъ онъ, обращаясь къ сторожамъ,-- а то завтра рано выступать нужно... Да и спокойнѣе, какъ онъ на глазахъ-то будетъ...
   Сторожа отнеслись къ этому совершенно безучастно. Даже не спросили, по чьему приказу этотъ солдатъ дѣйствуетъ.
   -- Куда жь, землякъ меня теперь отправятъ?-- спросилъ я своего новаго конвойнаго, когда мы вышли на улицу.
   -- Ты меня дядькой должонъ звать!-- отвѣтилъ онъ наставительно -- либо: господинъ партіонный... Э-эхъ! сѣрый вы народъ-то больно... Сколько еще вашего брата учить нужно, пока обломаютъ...
   Помолчавъ, онъ все-таки удостоилъ меня отвѣтомъ:
   -- Въ Бердичевъ поѣдешь... Партію я туда поведу, ну, вотъ, и тебя прикомандировали,-- тамъ сдать велѣно... Ты не смотри,-- прибавилъ онъ, погодя немного,-- что я рядовой. Рядовой, а вотъ начальникомъ партіи назначили. Стало быть, надѣются... Ефрейтора которые тоже охотились ѣхать, а фельдфебель вотъ меня назначилъ: пусть, говоритъ, Ѳедосѣевъ ѣдетъ, онъ солдатъ аккуратный...
   Я проникся, конечно, достодолжнымъ уваженіемъ къ моему новому начальнику и принялъ къ свѣдѣнію сдѣланное имъ мнѣ замѣчаніе. Надо сказать, что солдаты, если они не были знакомы между собою, называли обыкновенно другъ друга земляками; также обращались они къ новобранцамъ и къ постороннимъ, по крайней мѣрѣ, изъ простонародья; новобранцы въ разговорахъ между собою пользовались тѣмъ же обращеніемъ. Вообще, слово "землякъ" въ той средѣ, въ которую я попалъ, слышалось то и дѣло. Обративъ на это вниманіе, я, помню, еще подумалъ: словонедурное и, пожалуй, пригодится; къ русскимъ условіямъ оно, вѣдь больше, чѣмъ, напримѣръ, "гражданинъ", подходитъ. Но въ русскомъ языкѣ нашлось и другое хорошее слово, которое совсѣмъ не пришло мнѣ тогда въ голову: "товарищъ". Теперь и въ солдатской средѣ это слово нерѣдко слышится, но въ тѣ времена оно вовсе не употреблялось въ солдатскомъ обиходѣ... Успѣлъ, я, конечно, замѣтить и то, что новобранцы называютъ солдатъ не земляками, а "дядьками", и "дяденьками", причемъ разговариваютъ съ ними не иначе, какъ стоя; даже когда тѣ мимо только проходятъ, то вскакиваютъ. Но я думалъ, что это такъ, отъ излишняго усердія, что новобранцы просто предвосхищаютъ тѣ отношенія, въ какія они потомъ, когда придутъ въ часть, будутъ поставлены къ своимъ учителямъ изъ солдатъ. Но оказалось, нѣтъ: ихъ на этотъ счетъ, очевидно, уже "обломали". Вотъ и я получилъ замѣчаніе...
   Когда мы пришли въ роту, Ѳедосѣевъ, указавъ мѣсто, гдѣ я могъ помѣститься съ котомкой, предоставилъ меня самому себѣ. Въ солдатской казармѣ я очутился впервые и съ большимъ интересомъ отнесся къ окружающему. Но вполнѣ осмыслить и оцѣнить его я могъ, конечно, лишь потомъ, когда и самъ вошелъ въ эту жизнь, кусочекъ которой открылся теперь передъ моими глазами.
   Начну съ обстановки, которая съ тѣхъ поръ, какъ говорятъ, сильно измѣнилась. Теперь вотъ каждому солдату полагается отдѣльная кровать съ подушкой и одѣяломъ; послѣ 1905 года, который какъ-ни-какъ оставилъ слѣды въ солдатской жизни, даются еще простыня и наволочка. Заведены умывальники, даже въ лагеряхъ; мѣстами устроены прачешныя; имѣются отдѣльныя отъ спальныхъ комнаты для занятій,-- "библіотеки" или "образныя", въ зависимости отъ того, повидимому, въ какомъ полку какая тенденція, къ молитвѣ или просвѣщенію, оказалась сильнѣе; имѣются также особыя столовыя, хотя бы по одной на нѣсколько ротъ; въ столовыхъ, а иногда и въ казармахъ, есть столы, скамейки, шкафы... Нѣкоторыя части обзавелись даже тарелками, -- хотя этотъ видъ культуры, по словамъ офицеровъ, съ трудомъ прививается въ солдатской средѣ. Впрочемъ, и вся-то "культура", повидимому, плохо еще прилажена, еле держится {Когда разговариваешь съ офицерами, то постоянно слышишь, что солдаты теперь такъ обставлены, что лучше и не надо. Если что и не ладится, то по ихъ только винѣ, по ихъ невѣжеству и некультурности: кромѣ тарелокъ, вотъ и къ простынямъ ихъ тоже никакъ не пріучишь... Когда же начинаешь разспрашивать солдатъ, то выясняется много и другихъ всякихъ неустройствъ. Въ одной, напр., ротѣ въ спальняхъ нѣтъ никакой другой мебели, кромѣ коекъ, и верхнюю одежду солдатамъ приходится класть на ночь подъ голову или въ ноги. Въ другой ротѣ умывальники, хотя и имѣются, но давно уже стоятъ безъ употребленія, разбиты совсѣмъ. Въ третьей ротѣ съ сушкой бѣлья мука: если повѣсишь на чердакѣ, то украдутъ; подъ себя, говорятъ, подстилаемъ, оно за ночь и высохнетъ. Тамъ на столовую жалуются, лучше бы ея и не было; тѣснота, не приведи Богъ, какая,.бачка* негдѣ иной разъ поставить; какъ сойдутся восемь-то ротъ, такъ чуть не драка идетъ. Здѣсь --.образная", такъ званье одно, что комната: отдѣли, ли кутокъ отъ казармы, но только заниматься тамъ негдѣ; когда словесность, то на койки сажаютъ...}. Но все-таки... Въ мое же время и того не было,-- развѣ только кое-какіе, зачатки можно было встрѣтить.
   Была казарма, въ ней пары,-- и все тутъ. Койки полагались только взводнымъ унтеръ-офицерамъ, т. е. четверымъ въ ротѣ (фельдфебель и тогда помѣщался въ отдѣльной комнатѣ или коморкѣ, называвшейся "ротной канцеляріей"). Разрѣшалось имѣть койки и отдѣленнымъ начальникамъ, т. е. младшимъ унтеръ-офицерамъ, "если позволяетъ мѣсто"; но такой просторъ въ казармахъ встрѣчался рѣдко, да и не всякій завести койку на свой счетъ былъ въ состояніи. Остальные солдаты проводили жизнь на нарахъ: на нихъ и сидѣли (ходить тоже не возбранялось, да и нельзя было обойтись безъ этого), и ѣли, и спали. Сидѣли не только въ свободное время, кому какъ придется, но и во время занятій словесностью, такъ сказать, по ранжиру. Впрочемъ, въ зимнее время и въ ненастную погоду тутъ же, въ казармѣ, въ проходахъ между нарами занимались утренней гимнастикой и ружейными пріемами, вплоть до стрѣльбы дробинками. Ѣли изъ "бачковъ" или металлическихъ мисокъ цѣлыми "семьями", по 5--10 человѣкъ, и даже "отдѣленіями", по 15 человѣкъ, примостившись кое-какъ на нарахъ и около: кто -- стоя, кто сидя на корточкахъ, кто -- полулежа. Для спанья полагались узенькіе тюфяки изъ "мѣшечнаго холста", набитые соломой, быстро превращавшейся въ труху; на день они складывались или скатывались въ трубку, а на ночь разстилались на нарахъ, плотно одинъ къ другому, такъ что солдаты спали, въ сущности, въ повалку. Спать съ краю, т. е. не имѣть хотя бы съ одного бока сосѣда, считалось привилегіей, каковою пользовались обыкновенно отдѣленные начальники. Одѣяла имѣлись въ рѣдкихъ частяхъ;въ большинствѣ же солдаты прикрывались шинелями, а мундиръ и шаровары шли подъ голову; да и положить ихъ было некуда, хотя бы и имѣлась своя подушка. Умывались нерѣдко изо рта, т.е. набравъ предварительно воды въ ротъ и затѣмъ выпуская ее понемногу на руки; унтеръ-офицеры въ такихъ случаяхъ нщфли привилегію умываться въ казармѣ (для пола это служило вмѣсто взбрызгиванія передъ утреннимъ подметаніемъ), остальные же должны были умываться во дворѣ, хотя бы стояли лютые морозы. Ботъ на счетъ полотенецъ и въ мое время процвѣтала уже культура. Трахома можетъ вѣдь быстро охватить всю роту, этой заразы боялись, и высшее начальство на этотъ счетъ всегда сильно безпокоилось. Поэтому у каждаго солдата надъ его мѣстомъ на нарахъ всегда должно было висѣть чистое полотенце, но это не значитъ, конечно, что этими именно полотенцами всегда утирались. Кромѣ полотенецъ, былъ установленъ строгій надзоръ за чистотою портянокъ, тоже съ благою цѣлью,-- чтобы сберечь солдатскія ноги. Но онъ примѣнялся не столько въ гигіеническихъ, сколько въ педагогическихъ видахъ: если нужно было " подтянуть" солдата, а вины за нимъ не оказывалось, то на портянкѣ всегда можно было найти пятнышко... Гдѣ и какъ солдаты моютъ бѣлье, до этого казнѣ какъ будто никакого дѣла не было (мыло, какъ извѣстно, стали отпускать солдатамъ лишь съ 1905 года). Предполагалось, что они стираютъ въ банѣ, и, дѣйствительно, каждый тамъ, въ тѣснотѣ и давкѣ, спѣшилъ вымыть снятое съ себя бѣлье. Но въ иныхъ мѣстахъ бань не было, таковыя только числились, и тамъ съ бѣльемъ приходилось совсѣмъ трудно: лѣтомъ, еще можно было урваться на рѣчку или найти какую лужу, а зимой... Случалось, что. портянки стирали въ тѣхъ, самыхъ, бачкахъ, изъ которыхъ ѣли щи и кашу.
   Такова была. въ. тѣ времена обычная обстановка солдатской жизни, по крайней мѣрѣ, въ пѣхотѣ {Спеціальныя войска всегда были обставлены нѣсколько. лучше, и уже въ мое время для нихъ кое-гдѣ стали строить болѣе просторныя казармы съ кроватями и т. д. Были и въ пѣхотѣ болѣе счастливые полки или отдѣльныя роты, командиры которыхъ умѣли создать болѣе сносную обстановку для солдатъ (напримѣръ, завести одѣяла или умывальники), пользуясь для этого такъ называемыми "хозяйственными суммами". Въ эти послѣднія, кромѣ небольшого ежегоднаго пособія отъ казны, поступала часть денегъ, заработанныхъ солдатами на вольныхъ работахъ, а, главное, должны были, зачисляться всякіе остатки отъ положеннаго довольствія. Такіе остатки: могли, напримѣръ, быть отъ приварочныхъ денегъ, въ особенности, если рота имѣла свой огородъ, отъ припека, если онъ получался больше узаконеннаго, и т. д. Нерѣдко однако все ротное хозяйство ограничивалось лошадью съ повозкой и упряжью, котлами, бачками, да столомъ съ табуреткой. для ротной, канцеляріи. Хозяйственныхъ суммъ или не хватало ни на что другое (остатки отъ довольствія, напримѣръ, могли быть и не быть,-- все зависѣло отъ каптенармуса, фельдфебеля и, главное, ротнаго), или же эти суммы копились въ видѣ ротнаго капитала. Размѣрами такихъ капиталовъ ротные командиры гораздо больше любили щеголять другъ передъ другомъ, чѣмъ обстановкой, въ какой живутъ солдаты. Да и въ отчетахъ капиталъ сразу виденъ: вотъ эта рота -- богатая, капиталъ большой, и хозяйство въ ней, стало быть, хорошо ведется...}. Въ такой и я очутился въ Ковелѣ. Похожая на сарай -- комната. Вдоль трехъ стѣнъ, почти сплошнымъ полукругомъ, шли нары, шириною около сажени, слегка покатыя отъ стѣнъ къ серединѣ. Прерывались они лишь въ одномъ мѣстѣ, около печи, по бокамъ которой было оставлено небольшое пространство. Такія же пары, со скатомъ на двѣ стороны, т. е. двойныя, были устроены и въ срединѣ казармы, но только до половины ея. Другая половина оставалась свободной. На нарахъ, въ изголовьяхъ, стояли плотною стѣною скатанные тюфяки. На нихъ лежали шинели, надъ ними висѣли полотенца, еще выше шла полка. Подъ нарами виднѣлись сундуки. У потолка висѣли двѣ лампы-молніи. У четвертой стѣны, свободной отъ наръ, стояли "пирамиды", т. е. стойки съ ружьями, и тутъ же лежалъ барабанъ. Немножко отступя, стояла кадка съ водой. Коекъ я совсѣмъ не помню,-- должно быть, ихъ не было.
   Обстановка была изъ среднихъ,-- можетъ быть, даже ниже средней. Но все вѣдь въ мірѣ относительно. Послѣ того, какъ я провелъ цѣлый день на сквознякѣ и морозѣ, солдатская казарма охватила меня тепломъ, свѣтомъ, уютомъ. Чтобы почувствовать всѣ ея неудобства, нужно было жить въ ней, а я былъ пока только наблюдателемъ. Да и попалъ я въ казарму въ самую благодушную, если можно такъ выразиться, пору.
   Не знаю, какъ теперь, а въ тѣ времена осенніе мѣсяцы являлись своего рода каникулами для солдатъ. По окончаніи лагернаго сбора, т. е. въ сентябрѣ, солдаты, выслужившіе свой срокъ (правильнѣе сказать, оканчивавшіе его къ новому году, такъ какъ служба считалась съ 1-го января) увольнялись въ запасъ (теперь увольняютъ въ ноябрѣ, передъ самымъ приходомъ новобранцевъ). Такимъ образомъ численный составъ войскъ сразу уменьшался -- при тогдашней четырехлѣтней службѣ въ пѣхотѣ -- на 25%. Кромѣ того, въ осенніе мѣсяцы разрѣшалось отпускать нижнихъ чиновъ на вольныя работы. Отпускали ихъ въ одиночку, и маленькими группами, и большими партіями, иногда даже цѣлыми ротами и баталіонами, оставляя лишь "необходимое число людей для внутренней службы". Наконецъ, осенью же дозволялось увольнять солдатъ, хотя и въ очень небольшомъ числѣ, въ отпускъ, "на побывку"... При меньшемъ численномъ составѣ, гарнизонная служба для пѣхотныхъ частей была въ это время, пожалуй, тяжелѣе, въ караулы каждому приходилось ходить чаще. Но за то занятій, по крайней мѣрѣ, систематическихъ нигдѣ почти не производилось,-- развѣ изрѣдка посадятъ на словесность или выведутъ на часъ-другой съ ружьями.
   Все это сказывалось, конечно, и на внутреннихъ отношеніяхъ въ солдатской средѣ. Уже сборы и проводы увольняемыхъ въ запасъ сближали, роднили и равняли между собою нижнихъ чиновъ, заставляя ихъ переживать одни и тѣ же, совсѣмъ не военныя, чувства. Въ томъ же направленіи дѣйствовали и вольныя работы. Правда, если на работу шла цѣлая рота, то сохранялась военная организація и поддерживалась воинская дисциплина, но все-таки и такая строгая, какъ на службѣ; въ мелкихъ же партіяхъ дисциплина обыкновенно отходила совсѣмъ на задній планъ и устанавливались рабочія отношенія, причемъ старшіе нерѣдко считали за лучшее слушаться младшихъ, болѣе опытныхъ или искусныхъ. "Ученій", которыя напоминали бы каждому его мѣсто, какъ я уже сказалъ, не производилось. Въ результатѣ субординація ослабѣвала или, по крайней мѣрѣ, смягчалась: унтеръ-офицеры и рядовые держали себя почти на равной ногѣ, да и со стороны офицеровъ подтягиванія было меньше, хотя бы уже потому, что они рѣже показывались въ ротахъ. Жить въ казармахъ тоже было гораздо просторнѣе...
   Съ прибытіемъ новобранцевъ появлялась прежняя скученность, да и тонъ отношеній довольно скоро мѣнялся. Первое время старые солдаты пользовались привилегированнымъ положеніемъ, всѣ они чувствовали себя начальствомъ. Но атмосфера усиленной муштровки и всяческаго подтягиванія, въ какой жили молодые солдаты, постепенно распространялась и на старыхъ. Къ срединѣ зимы воинская дисциплина обыкновенно успѣвала возстановить свои права, а къ веснѣ, когда производятся смотры, всѣ отношенія пріобрѣтали въ высшей степени напряженный характеръ.
   Въ ротѣ, гдѣ я теперь находился, молодыхъ солдатъ еще не было, новобранцевъ только еще ждали. Стало быть, не было ни скученности въ казармѣ, ни напряженности въ отношеніяхъ. Да и время дня было самое благодушное: между ужиномъ и вечерней повѣркой... Солдаты отдыхали или занимались своими дѣлами: одни лежали на нарахъ и дремали, другіе сидѣли кучками и бесѣдовали; третьи примостились поближе къ лампамъ и занимались починкой; въ углу, около печки, двое устроились на сундукахъ со своею лампою и сапожничали; одинъ растянулъ поясъ на нарахъ и усиленно натиралъ его то чернымъ воскомъ, то деревяшкой... Никто ни передъ кѣмъ не вскакивалъ, никто не стоялъ на вытяжку.
   На меня не обращали вниманія. Мое же вниманіе очень скоро привлекла группа изъ 7-8 человѣкъ, пристроившаяся какъ разъ противъ меня на среднихъ нарахъ и оживленно бесѣдовавшая. Душою ея, несомнѣнно, былъ черноватый, подвижной ефрейторъ,-- видимо, краснобай и балагуръ. Насколько я могъ понять, онъ разсказывалъ сказку, съ большою примѣсью чертовщины и похабщины, но разсказывалъ не по заученному шаблону, а въ значительной мѣрѣ тутъ же ее импровизировалъ, приплетая знакомыхъ собесѣдникамъ лицъ и намекая на извѣстные имъ случаи. Его творчество, видимо, очень занимало слушателей, а его сравненія и остроты то и дѣло вызывали хохотъ; но наибольшее удовольствіе, несомнѣнно, доставляла похабщина, встрѣчавшаяся поощрительными возгласами и циничными жестами. Норою однако тотъ или иной эпизодъ въ разсказѣ представлялся публикѣ слишкомъ ужь невѣроятнымъ или нескладнымъ, слышались возраженія, поднимался споръ. Одинъ предлагалъ свой варіантъ, другой приводилъ извѣстный ему аналогичный случай, третій приплеталъ совсѣмъ не идущій къ дѣду разсказъ... Въ результатѣ бесѣда далеко уклонялась отъ лежавшей въ ея основѣ сказки, но въ концѣ концовъ кто-нибудь вспоминалъ о ней и обращался къ разсказчику съ вопросомъ: ну, а дальше? А тотъ уже готовъ былъ къ новымъ полетамъ фантазіи...
   Прислушиваясь къ этой бесѣдѣ, я все время не выпускалъ изъ виду своего "партіоннаго начальника". Онъ, подсѣвъ къ лампѣ, довольно долго перебиралъ и шопотомъ перечитывалъ бумаги, полученныя, очевидно, имъ въ качествѣ партіоннаго, а потомъ досталъ изъ-подъ наръ свой сундукъ и началъ перебирать лежавшія въ немъ вещи. Каждую изъ нихъ онъ осмотрѣлъ, нѣкоторыя рубахи развернулъ и опять аккуратно сложилъ, довольно долго думалъ надъ сапожнымъ товаромъ, а одинъ кусокъ кожи даже примѣрилъ такъ и сякъ къ сапогу, соображая, очевидно, не выйдетъ ли изъ него двухъ паръ подметокъ вмѣсто одной,-- а потомъ снова старательно и не спѣша сложилъ все въ сундукъ, положилъ сверху пакетъ съ бумагами и заперъ ключемъ, висѣвшимъ на ремнѣ, которымъ были подтянуты шаровары. "Хозяйственный мужичекъ!" -- подумалъ я.
   -- Барабанщикъ! повѣстку!.. Становись на повѣрку!..-- Это скомандовалъ дежурный по ротѣ унтеръ-офицеръ, который находился въ группѣ, слушавшей сказку, и котораго я уже раньше замѣтилъ, такъ какъ онъ былъ въ фуражкѣ и со штыкомъ въ ножнѣ, висѣвшей, на поясѣ. Было безъ четверти девять. Барабанщикъ быстро надѣлъ ремень черезъ плечо, подхватилъ барабанъ и вышелъ на дворъ, откуда вслѣдъ затѣмъ послышалась барабанная дробь. Солдаты живо вскочили съ наръ, задвинули сундуки, надѣли пояса, помогая другъ другу собрать сзади мундирныя складки, и выстроились въ шеренги въ болѣе свободной половинѣ казармы. Нѣкоторые солдаты прибѣжали со двора и тоже поспѣшно встали вмѣстѣ съ другими.
   -- Смирно!..-- заоралъ стоявшій у двери дневальный. Я думалъ, что вошло большое начальство, но это былъ всего только фельдфебель. Въ фуражкѣ и въ суконномъ, одного цвѣта съ околышемъ, поясѣ, придерживая одною рукою надѣтую черезъ плечо шашку и держа въ другой рукѣ папку съ бумагами, онъ быстро прошелъ по фронту и затѣмъ обошелъ всю казарму.
   -- Дневальный!-- крикнулъ онъ, остановившись около двухъ тюфяковъ, которые были разостланы на нарахъ. Шедшій за нимъ дежурный поспѣшилъ объяснить, что это отдыхали такіе-то, смѣнившіеся съ дневальства.
   -- А убрать не могли?!-- отвѣтилъ фельдфебель.-- Назначу вотъ не въ очередь, такъ они отдохнутъ у меня...
   Подбѣжавшій дневальный вскочилъ на нары и быстро сложилъ тюфяки.
   -- Будетъ уже, отдохнули,-- ворчалъ фельдфебель, продолжая обходъ казармы,-- пора и за службу браться... Ротный вонъ приказывалъ, чтобы безъ дѣла солдаты не сидѣли. Какъ, говоритъ, которые свободны, такъ чтобы на словесность сажать или на прикладку ставить... А это что за человѣкъ?-- остановился фельдфебель, дойдя до меня.
   Дежурный объяснилъ, что это -- новобранецъ, котораго приказано взять въ роту подъ надзоръ. Фельдфебель какъ будто хотѣлъ что-то сказать,-- можетъ быть, сдѣлать мнѣ замѣчаніе за то, что я не всталъ,-- но удержался и, повернувшись къ выстроившимся солдатамъ, сказалъ:
   -- Начинай повѣрку!
   Взводные унтеръ-офицеры одинъ за другимъ сдѣлали перекличку своимъ взводамъ, Солдаты отвѣчали коротко: я! я!.. За отсутствующихъ отвѣчали отдѣленные начальники: "въ караулѣ", "въ лазаретѣ", "кашеваромъ на кухнѣ", "вѣстовымъ у ротнаго"...
   -- Слушай приказаніе на завтрашнее число!-- возгласилъ фельдфебель, какъ только кончилась перекличка. Онъ досталъ изъ папки литографированный приказъ по полку, но ничего относящагося къ ротѣ, видимо, не нашелъ въ немъ и прочелъ только, кто изъ офицеровъ назначенъ въ дежурство. Затѣмъ досталъ и" папки и прочиталъ составленный имъ самимъ нарядъ на службу и работу. Въ нарядѣ значился и "Ѳедосѣевъ -- съ партіей въ Бердичевъ".
   -- Получилъ бумаги?-- спросилъ его фельдфебель.
   -- Такъ точно, господинъ фельдфебель!
   -- Ну, смотри, не осрамись...
   -- Постараюсь, господинъ фельдфебель!
   -- Стой вольно!-- бросилъ фельдфебель солдатамъ.-- Которые свободны будутъ,-- обратился онъ къ взводнымъ -- пусть казарму приберутъ почище и около... Ледъ чтобы съ крыльца счистили и песочкомъ пусть вездѣ посыплютъ... Господа офицеры, навѣрное, придутъ молодыхъ-то посмотрѣть. Какъ бы еще полковникъ не заглянулъ...
   -- Господинъ фельдфебель!-- обратился одинъ изъ солдатъ, стоявшихъ въ рядахъ,-- надо бы съ нашихъ наръ хоть двоихъ передвинуть къ первому взводу. А то опять другъ на дружкѣ спать придется...
   Уитсрі.-офицеры подтвердили, что у второго взвода нары, дѣйствительно, очень ужь малы и, какъ молодые придутъ, совсѣмъ будетъ тѣсно. Возникъ вопросъ, нельзя-ли къ нарамъ еще двѣ-три доски приладить. Но въ это время со двора опять послышались звуки барабана. Фельдфебель скомандовалъ: "смирно!" -- и въ этомъ состояніи всѣ оставались, пока барабанщикъ билъ "зорю".
   -- Читай молитву?-- сказалъ фельдфебель, снимая фуражку. Одинъ изъ солдатъ прочелъ "Отче нашъ".-- Разойдись?
   Казарма сразу ожила и загудѣла, какъ улей. Одни солдаты вскочили на пары, быстро раскинули тюфяки и тотчасъ же стали раздѣваться; другіе свернули цыгарки и побѣжали на дворъ покурить; у третьихъ оказалось по куску хлѣба на полкѣ и они сгрудились къ двумъ ковшамъ съ водой, доѣдая и запивая остатки своего провіантскаго довольствія... Всюду слышались отрывочные разговоры, отдѣльныя восклицанія, мѣстами -- смѣхъ, мѣстами -- препирательства и ругань.
   -- Ложись! не шуми?-- покрикивалъ дежурный, ходя взадъ и впередъ по казармѣ. Фельдфебель нѣкоторое время стоялъ и разговаривалъ съ унтеръ-офицерами, а потомъ ушелъ. Черезъ 10--15 минутъ всѣ уже улеглись; только дежурный продолжалъ ходить по казармѣ, да дневальный сидѣлъ у двери.
   Улегся и я, положивъ котомку подъ голову,-- улегся, не раздѣваясь. Можно было бы, конечно, устроиться поудобнѣе, но я все еще чувствовалъ себя совсѣмъ чужимъ въ этой обстановкѣ. Впрочемъ, и такъ я уснулъ, какъ убитый.
   Утромъ Федосѣевъ разбудилъ меня, когда солдаты еще спали. Оказалось, что онъ уже побывалъ на сборномъ пунктѣ и взбудилъ свою партію. Когда мы подошли туда, новобранцы съ котомками и сундуками стояли уже на улицѣ. Партія была небольшая: 11 человѣкъ, я -- двѣнадцатый. На вокзалъ мы пришли часа за два до поѣзда. Федосѣевъ все время былъ въ высшей степени озабоченъ, нѣсколько разъ перегонялъ насъ съ мѣста на мѣсто и, наконецъ, много раньше, чѣмъ слѣдовало, отвелъ насъ на платформу. Когда же мы влѣзали въ вагонъ и разсаживались, онъ такъ суетился, что даже вспотѣлъ, хотя стоялъ изрядный морозецъ.
   Меня онъ не отпускалъ отъ себя ни на шагъ. И потомъ не выпускалъ изъ вагона, такъ что, когда мнѣ понадобился кипятокъ, то онъ послалъ за нимъ другого новобранца. Но помаленьку все обошлось. Я напоилъ своего партіоннаго чаемъ, угостилъ имѣвшимися у меня припасами и постепенно мы съ нимъ и съ новобранцами такъ славно разговорились, что не безъ пріятности провели время. Вдобавокъ я отказался отъ кормового пятіалтыннаго и такимъ образомъ сразу болѣе чѣмъ удвоилъ "безгрѣшный доходъ" Федосѣева. Въ концѣ-концовъ онъ совсѣмъ размякъ. Когда мы подъѣзжали къ Бердичеву, онъ все всплескивалъ руками и ахалъ:
   -- А-ахъ! И какой же я... Мнѣ хотя бы тюфякъ-то вчера дать... Такой хорошій баринъ, а я... Вотъ не догадался-то...
   Я увѣрилъ его, что и безъ тюфяка спалъ отлично, но онъ все-таки долго не могъ успокоиться.
   -- Вѣдь свободные были тюфяки-то... Хотя бы Петревкинъ мотъ дать,-- самъ-то онъ въ лазаретѣ... Да и свои ничего бы вѣдь мнѣ не стоило... А мнѣ ни къ чему, даже въ голову не пришло...
   Въ Бердичевѣ мы распростились съ Федосѣевымъ прямо друзьями. Онъ такъ жалъ мою руку и такъ желалъ мнѣ всякихъ благъ, какъ будто бы съ самымъ близкимъ землякомъ разставался...

-----

   Ковель, Бердичевъ... Всѣхъ городовъ, въ которыхъ мнѣ пришлось побывать, я уже не помню. Повидимому, меня сначала направляли къ Одессѣ, чтобы оттуда отправить Чернымъ моремъ, по Закавказской дорогѣ и Каспійскому морю, но потомъ кто-то измѣнилъ направленіе и я долженъ былъ слѣдовать сухимъ путемъ. Впечатлѣнія перваго дня настолько отчетливо врѣзались въ мою память, что даже сейчасъ я легко вспоминаю всѣ детали. О дальнѣйшемъ же этапномъ пути вплоть до Владикавказа у меня сохранилось лишь общее впечатлѣніе, какъ о чемъ-то до нельзя нудномъ, грязномъ и безпокойномъ. Какъ будто каждый день было все новое, и какъ будто все время было одно и то же. То же хожденіе съ котомкой за плечами по улицамъ, то же ожиданіе цѣлыми часами на вокзалахъ, а то и стояніе гдѣ-нибудь во дворѣ, то же томленіе, въ ожиданіи дальнѣйшей отправки, на пересыльныхъ пунктахъ и въ солдатскихъ казармахъ. Всплываютъ въ памяти отдѣльныя картины, сцены, лица, но я не всегда даже могу припомнить, гдѣ именно я ихъ видѣлъ.
   Лучше всего я чувствовалъ себя въ вагонахъ. Правда, насъ, новобранцевъ, нерѣдко набивали, какъ сельдей въ бочку, и ночью, если удавалось уснуть, то развѣ на полу только. Разъ пришлось ѣхать даже въ "скотскомъ" вагонѣ съ товарнымъ поѣздомъ. Моихъ спутниковъ-новобранцевъ это сильно взбудоражило: чуть-чуть дѣло не дошло до буйства. Но я, помню, отнесся къ этому совершенно благодушно... Въ поѣздѣ, хотя бы и въ тѣснотѣ, хотя бы и въ "скотскомъ" вагонѣ, я имѣлъ свое мѣсто и могъ, хотя бы на нѣсколько часовъ, встать въ опредѣленныя и въ общемъ недурныя отношенія къ окружающимъ меня людямъ. Не то было на пересыльныхъ пунктахъ.
   Такихъ унылыхъ пунктовъ, какъ въ Ковелѣ, мнѣ уже не пришлоось видѣть. Въ большинствѣ городовъ, черезъ которые я прослѣдовалъ, пересыльные и сборные пункты были объединены и помѣщались въ спеціальныхъ казармахъ, иногда очень обширныхъ. Въ нихъ царила нескончаемая сутолока,-- не только днемъ, но нерѣдко и ночью. И здѣсь я особенно сильно чувствовалъ свою оторванность, свое одиночество. Придетъ, бывало, партія, сразу же общими силами отвоюетъ себѣ мѣсто на нарахъ, сложитъ свои вещи, поставитъ около нихъ своего дневальнаго и остальные новобранцы чувствуютъ себя свободными. Я же иногда съ трудомъ могъ достать себѣ мѣсто и еще труднѣе мнѣ было отстоять его, если приходила новая партія. Всѣмъ было ясно и понятно: тутъ, вотъ, расположились саратовцы, тутъ -- минчуки, тутъ -- татарва какая-то... Мою же котомку сбросятъ безъ всякихъ разговоровъ, и все тутъ. Что я подѣлаю? Не драться же... Ни на чью поддержку я не могъ разсчитывать. Всѣмъ я былъ чужой, многимъ казался даже подозрительнымъ. Иной разъ за спиной слышишь разговоръ:
   -- Богъ вѣсть, что это за человѣкъ тутъ путается...
   -- И на новобранца-то не похожъ!
   -- Можетъ, это жуликъ какой изъ города затесался... Надо братцы, поглядывать.
   Случалось, что разговоришься съ иными новобранцами, познакомишься, даже котомку свою положишь къ ихъ вещамъ, подъ охрану ихъ дневальнаго. Но глядишь -- эта партія уже ушла, на ея мѣсто появилась другая, и опять встрѣчаешь враждебное отношеніе со стороны сосѣдей.
   Присмотръ за мной на пересыльныхъ пунктахъ, если и былъ, то совсѣмъ слабый. Почти безпрепятственно я могъ уходить въ городъ, когда было нужно. Въ Елисаветградѣ, помню, побывалъ даже на базарѣ, куда обыкновенно устремляются новобранцы. И я нашелъ, что для моего кармана выгоднѣе здѣсь запастись провизіей, чѣмъ въ лавкахъ: въ продажѣ, напримѣръ, оказалась колбаса по 7 и 9 коп. за фунтъ, чего не встрѣтишь на сѣверныхъ базарахъ. Нерѣдко однако я не могъ отлучиться съ пер есыльнаго пункта потому ужь, что не на кого было оставить вещи. Обыкновенно я забиралъ свою котомку и шелъ въ солдатскую лавочку, гдѣ таковая имѣлась. Тамъ купишь, бывало, ситнаго, еще что-нибудь найдется, возьмешь кипятку, сядешь за столъ и сидишь спокойно: никто не сгонитъ. Такъ и продовольствовался.
   Иногда меня зачисляли "на котелъ" и нерѣдко передъ раздачей хлѣба или "порцій" я слышалъ разговоръ о себѣ: полагается мнѣ или не полагается. Упоминали о какихъ-то аттестатахъ и приказахъ, но я никакъ не могъ понять, когда полагается и когда нѣтъ. Потомъ-то я очень хорошо усвоилъ эту механику, но въ то время мало и интересовался ею {Механика эта такова: съ пересыльнымъ солдатомъ или новобранцемъ отправлялся "аттестатъ", въ которомъ было сказано, что онъ удовлетворенъ "провіантомъ или приваркомъ" или "кормовыми деньгами* по такое-то число. Тамъ, куда онъ прибывалъ, его съ этого числа и зачисляли на довольствіе, о чемъ писалось въ приказѣ. Иногда кормовыя деньги выдавали на три дня, а въ дорогѣ пробудешь одинъ; въ такомъ случаѣ два дня не полагалось довольствія. Случалось и наоборотъ: зачислятъ на котелъ, а потомъ неожиданно отправятъ: въ такомъ случаѣ въ дорогѣ не полагалось кормовыхъ.}. Я не могъ еще преодолѣть брезгливаго отношенія къ этимъ "порціямъ", т. е. кусочкамъ мяса, которые приносились въ бачкѣ, высыпались на грязныя нары и которые затѣмъ всѣ перебирали руками, выискивая, который побольше. Не хватало у меня духа и ѣсть изъ общей чашки съ первыми встрѣчными. Иногда солдаты или новобранцы, принося бачокъ со щами, приглашали и меня:
   -- Подсаживайся, землякъ, похлебай съ нами.
   Но я неизмѣнно отказывался... Только во Владикавказѣ уже, видя, что мои деньжонки быстро таютъ, я преодолѣлъ свою брезгливость, воспользовался порціей и подсѣлъ со своей ложкой къ бачку. Послѣ того, какъ я три недѣли питался въ сухомятку, новобранческая пища показалась мнѣ очень вкусной и съ тѣхъ поръ я уже не брезговалъ ею.
   Ночи въ пересыльныхъ казармахъ проходили довольно безпокойно, такъ какъ нерѣдко и по ночамъ однѣ партіи отправлялись, другія прибывали. Спали всѣ, не раздѣваясь, не разуваясь и, конечно, безъ всякой подстилки (хотя таковая, кажется, и полагалась). При тѣснотѣ и грязи уберечься отъ насѣкомыхъ было, конечно, не мыслимо, и уже черезъ два-три дня они ѣли меня во всю. Даже съ верхней одежды то и дѣло ихъ приходилось сбрасывать.
   Раза два меня, тотчасъ по прибытіи, брали подъ надзоръ въ конвойныя команды, имѣющіяся при управленіяхъ уѣздныхъ воинскихъ начальниковъ. Въ солдатскихъ казармахъ было чище, тише, уютнѣе, но за то присмотръ за мной здѣсь былъ самый строгій: даже "до вѣтру" я долженъ былъ ходить съ провожатымъ.
   Однимъ только преимуществомъ я пользовался: нигдѣ долго меня не держали,-- день-два-три, не больше. А затѣмъ присоединяли къ какой-нибудь попутной партіи или отправляли со спеціальнымъ конвойнымъ дальше. Думаю, что этимъ я былъ обязанъ секретному пакету, который неизмѣнно слѣдовалъ со мною: онъ не только не позволялъ забывать обо мнѣ, но и побуждалъ каждаго сбыть меня съ рукъ поскорѣе. Что заключается въ этомъ пакетѣ, я долго не зналъ, но въ Харьковѣ этотъ секретъ мнѣ открылся.
   Нужно мнѣ было купить табаку, а дневальный у воротъ почему-то заартачился и меня не выпустилъ. Бродя по пересыльному двору и соображая, какъ бы мнѣ улизнуть, я увидалъ вывѣску: "канцелярія завѣдующаго пересыльнымъ пунктомъ". А я и не зналъ, что есть такая должность. Дай, думаю, зайду и прямо спрошу позволенія уйти. Вхожу. Небольшая комната, за столомъ сидитъ штабсъ-капитанъ (чины я уже научился различать по погонамъ). Объясняю, кто я и какая у меня къ нему надобность.
   -- Нѣтъ, -- говоритъ -- отпустить ни въ какомъ случаѣ не могу.
   -- Да я же, г. капитанъ, уже ходилъ сегодня въ городъ... Только лавки еще были закрыты.
   -- Ну, сами ушли -- это другое дѣло. А я васъ отпустить не могу... Вѣдь вотъ о васъ секретная бумага имѣется...-- И онъ, улыбаясь, взялъ въ руки эту бумагу. Я тоже улыбнулся.
   -- Все время -- говорю -- вижу, что какой-то секретный пакетъ меня сопровождаетъ, но что въ немъ -- не имѣю понятія.
   -- Будто не знаете?
   -- Нѣтъ, не знаю.
   Офицеръ сдѣлалъ видъ, что что-то ищетъ, а потомъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ секретную бумагу на столѣ. Я понялъ это, какъ разрѣшеніе прочесть ее. Она была немногословна. Варшавскій уѣздный воинскій начальникъ увѣдомлялъ его попутныя власти, что главный штабъ призналъ необходимымъ назначить меня въ одну изъ мѣстныхъ частей Кавказскаго края; что командующій войсками Варшавскаго округа (таковымъ былъ тогда Гурко), сообщая объ этомъ, распорядился отправить меня этапнымъ порядкомъ, и что, наконецъ, онъ, воинскій начальникъ, назначивъ меня въ Ходжалъ-Махинскую мѣстную команду, препровождаетъ при семъ подъ строгимъ присмотромъ. Только и всего. Но я узналъ все-таки, что моею персоною даже главный штабъ былъ озабоченъ и что сдѣланный имъ нажимъ съ каждой дальнѣйшей инстанціей становился все сильнѣе.
   -- Такъ, стало бытъ, отпустить я васъ не могу, -- повторилъ офицеръ, возвратившійся въ комнату.-- Взыскивать, конечно, не буду, если прогуляетесь, а разрѣшить никакъ нельзя...
   Само собой понятно, что я "прогулялся" и табаку купилъ. Пришлось только подождать, пока дневальный у воротъ смѣнился и на его мѣсто всталъ солдатъ, не имѣвшій обо мнѣ никакого представленія...
   Изъ всѣхъ городовъ, въ которыхъ мнѣ пришлось останавливаться, непріятнѣе всего было пребываніе въ Ростовѣ. Незадолго передъ тѣмъ здѣсь были упразднены земскія учрежденія и городъ съ уѣздомъ были отданы подъ началъ казакамъ. Послѣдніе держали себя, какъ завоеватели. Нижніе чины производили даже такое впечатлѣніе, какъ будто они опьянѣвши. Меня помѣстили въ какую-то казачью команду, которая, насколько я могъ понять, несла конвойную службу и вмѣстѣ съ тѣмъ исполняла полицейскія обязанности. По крайней мѣрѣ, изъ этой команды назначались ночные патрули по городу. И вотъ между казаками все время шли разговоры объ этихъ обходахъ. Разговоры же были все въ такомъ родѣ:
   ...-- Какъ я его сгребъ, да долбанулъ... И запищалъ же онъ, братцы мои...
   ...-- А онъ отъ насъ на утекъ... Нѣтъ, братъ, шалишь... Стой!.. Сидоровъ живо руку къ ему въ карманъ... Ну, теперь бѣги... Три рубля семнадцать копеекъ потомъ подѣлили...
   ...-- А я между тѣмъ бабенку-то облапилъ, да къ стѣнѣ ее... Ядреная, мать ее такъ-то... Вотъ бы ее...
   Можетъ быть, тутъ больше хвастовства было, чѣмъ правды, но коробили эти разговоры ужасно. Иногда они разнообразились повѣствованіями о половыхъ похожденіяхъ -- и о здѣшнихъ, ростовскихъ, и о домашнихъ, станичныхъ,-- съ самыми циничными подробностями. Даже женъ своихъ въ этихъ разговорахъ по щадили. Главное же, всѣ эти разговоры велись не только къ случаю, когда стихъ такой найдетъ, прорвется это. Нѣтъ! во всякое время дня, и холодно такъ, безъ всякаго настроенія даже: ѣдятъ, напримѣръ, кто-нибудь зацѣпитъ эту тему,-- и пошло... Какіе бы разговоры ни велись, даже служебные,-- и тѣ пересыпались самой отборной матершиной. Слова безъ нея, вѣдь, не скажутъ. "Ну-ка,-- скажетъ -- подвинься",-- и обязательно два-три хорошихъ словца прибавитъ... Такъ же и со мной обращались, только еще грубѣе, пожалуй, съ оттѣнкомъ презрѣнія и во всякомъ случаѣ своего станичнаго превосходства. Втеченіе двухъ сутокъ, которые мнѣ пришлось провести въ этой командѣ, я не разъ вспоминалъ съ сожалѣніемъ о пересыльныхъ пунктахъ.
   Изъ Ростова меня отправили вмѣстѣ съ другими двумя пересыльными новобранцами подъ конвоемъ казака-урядника. Это былъ станичникъ совсѣмъ иного рода: скромный, вѣжливый, какъ будто немного интеллигентный. Мы съ нимъ спокойно и даже дружно доѣхали до Владикавказа.
   Этапный путь мой по "Рассоѣ" кончился. Начался "распогибельный Кавказъ", съ которымъ мнѣ и предстояло теперь свести знакомство.

-----

   Желѣзной дороги, которая теперь идетъ отъ Беслана на Грозный, Петровскъ, Дербентъ и Баку, тогда еще не было. Желѣзнодорожный путь оканчивался во Владикавказѣ и отсюда новобранцы должны были слѣдовать дальше пѣшимъ маршемъ. Всѣмъ партіямъ и были выданы такіе маршруты. но какъ разъ мѣстныя власти организовали передвиженіе новобранцевъ отъ Владикавказа до Темиръ-Ханъ-Шуры въ фургонахъ. Сдѣлано это было для ускоренія ихъ слѣдованія, но, кажется, было и не безвыгодно для казны. По крайней мѣрѣ, отъ партіонныхъ начальниковъ я слышалъ, что послѣ передѣлки маршрутовъ во Владикавказѣ у нихъ должны получиться остатки отъ денегъ, выданныхъ имъ на кормовое довольствіе и подводы.
   Но первый блинъ, какъ водится, вышелъ комомъ. Зима въ тотъ годъ вообще, а на сѣверномъ Кавказѣ въ особенности, была необычайно суровая. Въ разгаръ новобранческаго движенія морозы въ Терской области достигали 25--30 градусовъ. Одежонка у многихъ новобранцевъ была плохенькая, а тутъ еще начальники партій, предупрежденные на счетъ мѣстнаго разбойничества и необходимости тщательно охранять новобранцевъ, не позволяли послѣднимъ выходить изъ фургоновъ. Въ результатѣ, когда захваченныя морозомъ партіи пріѣхали на ночлегъ, то у многихъ новобранцевъ оказались отмороженными,-- у кого руки, у кого ноги, не говоря уже о носахъ и ушахъ. Всего пострадало, какъ намъ разсказывали во Владикавказѣ, больше 200 человѣкъ. Были, кажется, и смертные случаи; во всякомъ случаѣ многихъ новобранцевъ пришлось отпустить домой калѣками.
   Когда были получены телеграммы объ этихъ несчастіяхъ, то власти, конечно, всполошились. Дальнѣйшая отправка новобранцевъ изъ Владикавказа была немедленно пріостановлена. Между тѣмъ по желѣзной дорогѣ продолжали прибывать новыя и новыя партіи. Во Владикавказѣ получился такимъ образомъ новобранческій заторъ. Вскорѣ однако морозы ослабѣли и отправка была возобновлена. Вновь стали отправлять за два дня до моего пріѣзда. Но я засталъ все-таки массу новобранцевъ: кромѣ пересыльнаго пункта, они были и еще размѣщены, гдѣ только было можно.
   Меня назначили къ отправкѣ черезъ день, присоединивъ къ одной изъ партій, слѣдовавшей въ Темиръ-Ханъ-Шуру. Наканунѣ отправки нашу экипировку подвергли тщательному осмотру; даже генералъ какой-то пріѣзжалъ для этого. Теперь уже чуть не насильно навязывали всѣмъ полушубки, суконныя портянки, башлыки, рукавицы. Моя одежда имѣла еще довольно исправный видъ и меня заставили взять только башлыкъ.
   Въ партіи, къ которой меня присоединили, было сто двадцать съ чѣмъ-то новобранцевъ. Насъ разсадили въ фургоны по 8--10 человѣкъ. Это были большія телѣги, нѣкоторыя съ верхомъ, но въ большинствѣ открытыя. Намъ предстояло проѣхать въ нихъ около 250 верстъ. Дорога была снѣжная и для колесныхъ экипажей довольно тяжелая. Поэтому по большей части подъ горки мы ѣхали, а при подъемахъ шли пѣшкомъ. Это и для тепла было не худо, морозы стояли около 10 градусовъ и ѣхать все время было бы холодно.
   Ежедневные проѣзды были назначены по 30--40--50 верстъ. Ночевали въ станицахъ, гдѣ насъ разводили по обывательскимъ квартирамъ. Въ каждой такой станицѣ была устроена кухня, при ней -- солдаты-кашевары, и для насъ готовилась горячая пища. Кухни помѣщались въ землянкахъ или подъ навѣсами; около нихъ были сколочены изъ досокъ подобія столовъ, за которыми мы, стоя, и обѣдали. Но кое-гдѣ столовъ не было и бачки со щами и кашей приходилось ставить прямо въ снѣгъ. Приварокъ намъ, какъ новобранцамъ, полагался усиленный, т. е. мяса отпускалось по 3/4 ф. на каждаго (солдатская порція тогда была 1/2 ф.); кромѣ щей и каши, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ давался еще чай,-- по кружкѣ мутной водицы и кусочку сахару.
   Порядокъ былъ такой. Какъ только подъѣзжали къ станицѣ фургонщики насъ высаживали и сами отправлялись на постоялые дворы. Мы же съ котелками и сундуками шли прежде всего къ кухнѣ, иногда черезъ всю станицу, обѣдать. Тѣмъ временемъ подходилъ атаманъ съ помощниками и послѣ обѣда разводилъ насъ по квартирамъ. Для этого всей партіей отправлялись вдоль по улицѣ, и около каждаго двора атаманъ назначалъ: сюда двое, сюда трое и т. д. Такимъ образомъ постепенно вся партія и распредѣлялясь.
   Я неизмѣнно помѣщался съ партіоннымъ, каковымъ былъ старшій унтеръ-офицеръ, и съ его помощникомъ, рядовымъ. Послѣдній былъ очень милый солдатикъ: честный, скромный, деликатный, нѣсколько застѣнчивый, -- изъ тѣхъ, что зовутъ красными дѣвицами... Но унтеръ-офицеръ былъ довольно-таки непріятная личность: грубый такой и жадный... Когда приходилось расплачиваться съ хозяевами за самоваръ и продукты, если какіе брали, то рядовой обыкновенно считалъ своимъ долгомъ принять участіе въ расплатѣ. Но партіонный всегда ускользалъ заблаговременно и ни разу, даже для виду, не проявилъ намѣренія разсчитаться. Конечно, я и съ рядового но бралъ, зная, что его-то доходы очень не велики. По совѣсти сказать, мнѣ одному платить за нихъ обоихъ было нѣсколько трудно: изъ 30 съ чѣмъ-то рублей, которые у меня имѣлись при выѣздѣ изъ Варшавы, оставалось уже немного, а впереди у меня не предвидѣлось никакихъ получекъ. Но дѣлать было нечего, я старался ужь поменьше забирать продуктовъ.
   Утромъ всѣ новобранцы собирались на выѣздѣ, гдѣ насъ и забирали фургонщики... Въ общемъ путешествовали недурно: главное, было интересно: совсѣмъ новая жизнь, новые виды, новые типы... Одни горцы съ кинжалами у пояса и иногда съ выкрашенными въ красный цвѣтъ бородами чего стоили. Не малый интересъ въ новобранцахъ возбуждали также и аулы съ ихъ своеобразными, иногда какъ бы прилѣпленными къ скаламъ, постройками. Да и въ казакахъ много было любопытнаго, особенно въ ихъ разсказахъ о мѣстной жизни съ ея постоянными тревогами. По вечерамъ иногда надолго затягивались разговоры съ ними и на слѣдующій день, когда собирались въ фургоны, было чѣмъ подѣлиться другъ съ другомъ.
   А тутъ встрѣтятся ѣдущіе на базаръ; глядишь, кто-нибудь везетъ бочку съ винограднымъ виномъ... Окружаютъ его новобранцы Н открывается въ полѣ распивочная торговля: зачерпнетъ торговецъ большую кружку,-- получай за пятачокъ. Такъ и идетъ въ круговую... Въ духанъ, если такой попадался гдѣ на выѣздѣ, тоже забѣгали нѣкоторые: тамъ за 5 коп. давали стаканъ, но тоже изрядный! Я не употреблялъ до того спиртныхъ напитковъ, но чихиромъ тоже увлекся: выпьешь кружку -- и пойдетъ тепло по жиламъ, да и идти веселѣе, усталости меньше...
   Поѣздъ нашъ растягивался иногда версты на полторы. И все это пространство оглашалось шумомъ, смѣхомъ, криками. Народъ вѣдь все молодой, а тутъ такой просторъ на чистомъ воздухѣ... Въ общемъ, повторяю, путешествовали недурно. Но бывала и "всячинка"...
   Хорошо, если пріѣзжали на мѣсто днемъ и успѣвали отобѣдать засвѣтло. Случалось, однако, если переѣздъ былъ большой или дорога тяжелая, запаздывали. Помню, какъ-то добрались совсѣмъ уже ночью, усталые, назябшіеся. Повели насъ обѣдать, но пришли, оказывается, но туда, и вновь пришлось съ котомками за плечами мѣсить снѣгъ черезъ всю станицу. Наконецъ, добрались. Начали раздавать хлѣбъ, порціи,-- въ темнотѣ все это не ладится. Приносятъ бачки со щами -- поставить некуда, кругомъ сугробы: поставятъ, а снѣгъ подтаетъ и бачокъ кувыркается на сторону. Провалитесь вы съ такимъ обѣдомъ-то! Но разъ горячая пища назначена, обрядъ надо выполнить... Слава Богу, кончили; повели разводить по квартирамъ. Но тутъ, ко всему, еще атаманъ оказался выпившимъ: путается, домовъ по узнаетъ, около каждаго начинаются у него нескончаемые разговоры съ подручными...
   -- Вы, атаманъ,-- говоритъ ему партіонный,-- про насъ-то не забудьте, получше для насъ квартирку оставьте.
   -- Для васъ-то... Господинъ партіонный?!.. Да развѣ жь я не понимаю?.. Ублаготворю!.. Вотъ какъ!.. Я ужь съ самаго начала для васъ намѣтилъ. Одно слово: тепло будетъ... Не атаманъ я, если спасибо не скажете...
   Наконецъ, разводка кончилась. Повелъ и насъ. Приводитъ. Изба небольшая, у входа русская печь, у стѣны пышная кровать, сразу же бросающаяся въ глаза; на столѣ самоваръ, выпивка, закуска; за столомъ цѣлая компанія. Оказывается, гости... Атаманъ тоже къ нимъ подсѣлъ, а мы сѣли на скамейкѣ, поодаль. Кто-то предложилъ намъ подвигаться ближе; мы поблагодарили. Сидимъ усталые, угрюмые: отдохнуть бы теперь, а тутъ слушай пьяные разговоры, жди, когда разойдется. По атаманъ, повидимому, все-таки сообразилъ и началъ гостей выпроваживать. Они разошлись съ несовсѣмъ понятными для насъ, хотя и на нашъ счетъ, шуточками. Осталась только хозяйка. Мы воспользовались горячимъ еще самоваромъ и наскоро напились чаю. Ну, теперь можно и на боковую.
   -- Спать-то ужь на полу придется,-- вмѣшалась въ нашъ разговоръ хозяйка -- негдѣ больше... Конечно, вотъ и на кровати можно, если кто пожелаетъ, съ хозяюшкой... Только за это денежки надо заплатить. Если на всю ночь, то...
   И она распубликовала цѣлую таксу: подробная такая такса... Ни слова не говоря, мы молча улеглись на полу, а хозяйка залѣзла на печку. Но унтеръ-офицеръ, очевидно, не пожелалъ упустить представившагося случая. Я уже заснулъ было, вдругъ слышу, что на печкѣ у него идутъ пререканія съ хозяйкой изъ-за денегъ. Пытался ли онъ выторговать что, или намѣревался уклониться отъ уплаты,-- не знаю. Я поспѣшно укуталъ голову пальто, а усталость была такъ велика, что сонъ не замедлилъ ко мнѣ вернуться...
   На шестой или седьмой день мы добрались до Темиръ-Ханъ-Шуры. Унтеръ-офицеръ повелъ партію въ Ацщеронскій полкъ, куда были назначены новобранцы, а меня съ помощникомъ послалъ къ воинскому начальнику. Оттуда меня отправили на пересыльный пунктъ. Въ пересыльной казармѣ, когда меня привели, царила полутьма; народа на пунктѣ почти не было, только нѣсколько пересыльныхъ солдатъ и новобранцевъ уныло бездѣльничали. Посидѣвъ тамъ и убѣдившись, что надзора за мной нѣтъ, я отправился бродить по городу.
   Было какъ разъ Рождество; многіе дома были ярко освѣщены, кое-гдѣ горѣли елки; виднѣлись цвѣты на окнахъ; въ одномъ, особенно ярко освѣщенномъ, домѣ играла полковая музыка, мелькали танцующія пары. Постоялъ я... Такое тепло, свѣтъ, чистота, веселье были тамъ, за стеклами; -- даже ароматъ тамошней атмосферы мнѣ живо представился. А я стою на морозѣ, грязный, изнуренный, нравственно измученный, -- и долженъ я опять идти въ темную и вонючую казарму... Тутъ я по опыту узналъ, какія чувства могутъ испытывать иной разъ люди со "дна", бродя по городу.
   На слѣдующій день сторожамъ было отдано распоряженіе взять меня къ себѣ въ коморку и не выпускать съ пункта. Черезъ нѣсколько дней обо мнѣ еще разъ вспомнили и перевели подъ надзоръ въ роту, -- вспомнили, какъ потомъ оказалось, передъ самой отправкой.
   Перевели меня, какъ и въ Ковелѣ, вечеромъ, передъ повѣркой. Но казарменную жизнь я засталъ уже въ иной фазѣ: всѣ назначенные въ роту новобранцы уже прибыли, въ казармѣ было людно, для меня даже не нашлось мѣста на нарахъ. Къ счастію, оказалась почему-то свободная койка, ее мнѣ и предоставили. Нечего, конечно, и говорить, какъ я обрадовался этому неожиданному комфорту. Сижу я на койкѣ и опять присматриваюсь къ окружающему.
   Знакомая уже мнѣ картина: солдаты отдыхаютъ, только шумнѣе въ казармѣ. Но что это? Я не сразу даже сообразилъ... Нѣсколько солдатъ, сидя и полулежа на нарахъ, бесѣдуютъ, а около наръ одинъ стоитъ на колѣняхъ; недалеко еще нѣсколько солдатъ, сидя и стоя, съ видимымъ любопытствомъ наблюдаютъ за этой сценой. Я тоже всталъ и подошелъ ближе.
   -- Дяденька!..-- вдругъ проговорилъ солдатъ, стоявшій на колѣняхъ.
   "Да это молодой!" -- тотчасъ же сообразилъ я и тѣмъ съ большимъ интересомъ отнесся къ происходящему.
   -- Ну, чего?-- отозвался одинъ изъ солдатъ, разговаривавшихъ на нарахъ.
   -- Виноватъ, дяденька! Простите...
   -- Встань!
   Дядька досталъ затѣмъ изъ кошелька мѣдную монету и, подавая ее провинившемуся, сказалъ:
   -- Вотъ!.. Сбѣгай въ лавку и купи: восьмушку чаю, фунтъ сахару, ситнаго два фунта... Ну, тамъ еще что изъ съѣстнаго, самъ посмотри... Да сдачу принеси... Пятьдесятъ копеекъ чтобъ было...
   -- Слушаюсь, дядька!
   Молодой солдатъ досталъ изъ сундука что-то, очевидно, деньги, быстро одѣлся и пошелъ.
   -- Стой!-- крикнулъ дядька.-- А почему не явился?.. Когда солдатъ уходитъ со двора, онъ обязанъ явиться отдѣленному. А отдѣленный у тебя кто?.. Я... Дядька тебѣ вмѣсто отдѣленнаго... За это, какъ придешь, сорокъ присѣданій... Иди!
   На сборныхъ и пересыльныхъ пунктахъ я уже не разъ изъ солдатскихъ устъ слыхалъ, какъ дядьки иной разъ посылаютъ молодыхъ солдатъ за покупками. Въ ряду разсказовъ, которыми запугивались новобранцы, это былъ одинъ изъ самыхъ эффектныхъ. Теперь мнѣ пришлось увидѣть это въ лицахъ. Но, повидимому, дядька, развлекаясь на досугѣ практическими занятіями, просто пожелалъ увѣриться въ полнотѣ своей власти и послалъ въ лавку только "для примѣру". Или, можетъ быть, его смутилъ мой слишкомъ ужь пристальный взглядъ,-- взглядъ посторонняго свидѣтеля. А наши глаза какъ-разъ встрѣтились...
   -- Оставить!-- вдругъ крикнулъ онъ, когда посланный уже выходилъ изъ казармы.-- Давай монету сюда... Раздѣнься и дѣлай присѣданія...
   На томъ же мѣстѣ, гдѣ раньше стоялъ на колѣняхъ, молодой солдатъ началъ дѣлать присѣданія, а дядька, продолжая разговаривать съ солдатами, изрѣдка командовалъ:
   -- Шире колѣнки разводи!.. Не части!.. Считай вслухъ!..
   Сначала присѣданія шли гладко, но потомъ солдатъ началъ качаться и спотыкаться, ноги у него подвертывались... Когда дядька, наконецъ, отпустилъ его, онъ сѣлъ поодаль на нарахъ и его тотчасъ же окружили другіе молодые солдаты. Долго они между собою шушукались, оживленно обсуждая происшедшее. Впечатлѣніе какъ-ни-какъ было произведено...
   Но вотъ и повѣрка... Я выспался на койкѣ, какъ уже давно не спалъ и, конечно, отблагодарилъ ея хозяина своими насѣкомыми. А на слѣдующій день отправили меня дальше.
   Теперь предстояло идти уже пѣшкомъ. Одновременно были отправлены двѣ партіи: одна, къ которой меня присоединили, въ 80 человѣкъ, другая -- около 150. Съ утра намъ дали обѣдъ, а затѣмъ мы погрузили свои вещи на арбы, запряженныя волами, и нестройной толпой двинулись за ними. День былъ морозный, но яркій, солнечный. Шли медленно, не обгоняя воловъ,-- то скучиваясь, то разсыпаясь на мелкія группы и растягиваясь на большое пространство. Наше вниманіе привлекли какихъ-то два горца на лошадяхъ: то ѣдутъ далеко впереди насъ и даже совсѣмъ изъ глазъ скроются, то подскачутъ къ намъ и какъ-будто что высматриваютъ. Пробовали заговаривать съ ними, -- не отвѣчаютъ. Новобранцевъ началъ даже страхъ забирать: не замышляютъ ли что? Но потомъ выяснилось, что это данные намъ проводники, почти не понимающіе по-русски.
   Наша партія была "сводная", т. е. новобранцы шли въ разныя мѣста, расположенныя по одному тракту. Большую часть ихъ гнали въ Гунибъ, а человѣкъ двадцать -- въ "Жалмакъ". Я не сразу понялъ и лишь постепенно маѣ выяснялось, что въ новобранческомъ и солдатскомъ произношеніи это означаетъ Ходжалъ-Махи. Съ нѣкоторыми изъ своихъ будущихъ сослуживцевъ я тутъ же познакомился и мы всю дорогу держались уже вмѣстѣ.
   Первая ночевка намъ была назначена въ Большомъ Дженгутаѣ, въ 18 верстахъ отъ Темиръ-Ханъ-Шуры. Это -- очень большой, торговый аулъ и, какъ я узналъ потомъ, не только вполнѣ мирный, но и дружащій съ русскими. Говорятъ даже, что въ дженгутайцахъ немало русской крови: мѣстныя женщины издавна славились своей красотой, къ которой не были равнодушны не только квартировавшіе тутъ прежде солдаты, но и офицеры, а красавицы будто бы не отличались неприступностью.
   Пришли мы въ Дженгутай, когда уже смерклось. Не знаю, какъ была размѣщена другая партія, но для нашей отвели совершенно пустую саклю: лишь на выступѣ около очага стояла лампочка-коптилка. Съ котомками за плечами мы не могли даже втиснуться въ отведенное намъ помѣщеніе, но, поснявъ ихъ, кое-какъ влѣзли и размѣстились на земляномъ полу. Думаемъ: въ тѣснотѣ, пожалуй, лучше, по крайней мѣрѣ, не замерзнемъ, а то дровъ требовали, но не добились. У кого былъ провіантъ, закусили; но большинству пришлось лечь, не ѣвши. Я при выходѣ изъ города купилъ булку, но съѣлъ ее еще дорогой.
   Улеглись, хотя и въ тѣснотѣ, но не въ обидѣ: кто положилъ на другого голову, нѣкоторыя ноги сложились въ одну кучу. Дружно такъ улеглись, шутя и посмѣиваясь... Не успѣли, однако, уснуть, какъ обиды начали сказываться: не велика тяжесть чужая голова или нога, но, когда нельзя измѣнить положеніе, она безпокоитъ, давитъ, дѣлается прямо неперсносной, -- и является невольное, почти рефлективное стремленіе отодвинуть ее, сбросить. Между дружно улегшимися сосѣдями и начала вспыхивать перебранки.
   -- Да убери ты свою ногу, лѣшій!
   -- Самъ ты -- дьяволъ! что я, въ карманъ ее положу, что ли?
   Кое-гдѣ отъ словъ начали переходить и къ дѣйствіямъ: одинъ толкнетъ, другой дастъ сдачи. Въ довершеніе кто-то опрокинулъ коптилку и мы оказались въ совершенной темнотѣ,-- даже оконъ, по которымъ можно было бы оріентироваться, нѣтъ. Недоразумѣнія еще усилились... Нѣкоторымъ стало, повидимому, не вмоготу и они потянулись къ выходу. Еще хуже! Иной начнетъ пробираться со всей осторожностью, но то на руку кому наступитъ, то сапогомъ кого по лицу задѣнетъ. Тотъ не стерпитъ, оттолкнетъ или ударитъ, -- и пробиравшійся къ двери летитъ кувыркомъ, давя уже нѣсколькихъ. Въ результатѣ -- свалка, въ которой ничего разобрать нельзя, -- тѣмъ болѣе, что нѣкоторые задремали и отбиваются впросонкахъ. Я подумалъ было выйти, но такъ и не рѣшился. А тутъ выбравшіеся наружу опять лѣзутъ въ саклю: морозъ, говорятъ, не приведи Богъ какой... Чѣмъ дальше, тѣмъ хуже. Прямо адъ: тьма -- кромѣшная, и въ ней стопы, проклятія, ругань... Порою я почти не сознавалъ, гдѣ нахожусь и что такое происходитъ. Да и всѣ, повидимому, пришли въ безпамятство. Даже теченіе времени какъ будто пріостановилось...
   Когда мнѣ приходилось очень круто во время этапнаго пути, я, помню, утѣшалъ себя тѣмъ, что за то впослѣдствіи смѣло встрѣчусь cц всякой невзгодой и, какова бы она ни была, не испугаюсь: и хуже-де бывало... Послѣ того прошло почти двадцать пять лѣтъ, и я могу сказать, что хуже дженгутайской ночи я дѣйствительно ничего не видѣлъ.
   Въ концѣ концовъ многіе, и я въ томъ числѣ, выбрались все-таки на улицу и здѣсь, припрыгивая и пользуясь другими такими же способами, чтобы не замерзнуть, дождались разсвѣта... Наша сакля стояла на самомъ верху и, когда разсвѣло, то весь почти аулъ оказался передъ нами. Внизу виднѣлось что-то въ родѣ базарной площади; вотъ и лавки стали открываться. Новобранцы бросились было внизъ, чтобы купить продуктовъ, но партіонный не пустилъ изъ-за страха передъ горцами. Лишь нѣсколько человѣкъ успѣли урваться, и, конечно, ничего съ ними не случилось. Остальные выступили, не ѣвши и безъ всякихъ припасовъ.
   Терскую область мы пересѣкли по предгорьямъ, теперь же все больше и больше забирались въ горы. Послѣднія становились все выше, подъемы и спуски длиннѣе, дорога извилистѣе: то впередъ идетъ, то какъ будто назадъ, но это одолѣваемъ все одну и ту же гору, поднимаясь выше и выше... Гораздо большее впечатлѣніе произвело однако на насъ другое отличіе отъ путешествія по Терской области. Тамъ для насъ вездѣ готовили пищу, а здѣсь, какъ вышли изъ Дженгутая, среди новобранцевъ разнеслась вѣсть, что горячей пищи до самаго Жалмака не будетъ, что будутъ выдаваться кормовыя. "По 21 копейкѣ полагается,-- сказывалъ партіонный". Такого высокаго оклада нигдѣ еще не было и многіе новобранцы приняли эту вѣсть съ удовольствіемъ. Но вскорѣ сообразили и начался ропотъ.
   -- Чего же раньше не сказали?.. Мы бы въ Шурѣ запаслись, чѣмъ нужно.
   -- Крупы бы купили, котелъ... Волы свезли бы...
   -- И мяса можно было бы купить... Ничего бы ему мороженному не сдѣлалось.
   Но эти разговоры только дразнили разыгравшіеся аппетиты... Переходъ въ этотъ день былъ верстъ въ 12--15 и мы, подгоняемые голодомъ, сдѣлали его быстро. Но насъ ожидало жестокое разочарованіе: аулъ оказался небольшой, никакихъ лавокъ не было. При входѣ въ него насъ поджидали нѣсколько татарокъ {Всѣхъ горцевъ новобранцы и солдаты называли татарами. Этимъ терминомъ и я буду иногда пользоваться.}, вынесшихъ на продажу по стойкѣ кукурузныхъ лепешекъ. Новобранцы толпой бросились къ этимъ лепешкамъ и моментально ихъ расхватали: чуть не рвали другъ у дружки, -- даже смотрѣть на эту сцену было противно. Больше ничего въ аулѣ для продажи не оказалось: ни хлѣба, ни муки, ни крупы; скотъ -- тоже весь былъ въ горахъ. Можетъ быть, потомъ, какъ разбрелись по саклямъ, кое-что и нашлось; но во всякомъ случаѣ поѣли въ этотъ день только счастливцы.
   Къ намъ въ саклю, гдѣ мы были помѣщены впятеромъ, горецъ принесъ "зайца" и заломилъ за него несуразную цѣну. Онъ, нужно думать, сообразилъ, что въ этой саклѣ новобранцы одѣты получше другихъ, и принесъ намъ свою драгоцѣнность подъ полою. Но заяцъ оказался сомнительный: шкура содрана, голова, ноги, хвостъ отрѣзаны... Какъ мы ни разсматривали, -- кошка это, а не заяцъ. Горецъ не спорилъ, да и не могъ спорить, такъ какъ объяснялись больше знаками. Возможно, что мы сами приняли принесеннаго имъ звѣря за зайца и себя же потомъ опровергли. Трое все-таки сложились и купили; одинъ отказался, повидимому, изъ-за дороговизны, а я изъ брезгливости: зарѣзанную кошку я сталъ бы, пожалуй, ѣсть, но мнѣ пришло въ голову, что это, быть можетъ, падаль. Купившіе сварили свое пріобрѣтеніе въ моемъ чайникѣ и съ аппетитомъ съѣли. Приглашали и меня, но я, не высказывая своихъ подозрѣній, ушелъ изъ сакли.
   На слѣдующій день новобранцы шли угрюмые, злые. Къ какой кучкѣ ни подойдешь, только и слышишь, что ропотъ.
   -- Сдохнемъ тутъ всѣ въ горахъ-то...
   -- Прямо на смерть гонятъ...
   -- Вотъ повернуть всѣмъ, да и идти обратно... Пусть, что хотятъ, то и дѣлаютъ...
   Меня сильно поразило, что я переношу голодъ легче другихъ, во всякомъ случаѣ не съ такимъ уныніемъ. Я даже мало думалъ о пустомъ желудкѣ. Меня занимали и виды, и напластованія въ обрывахъ, и даже снѣгъ, который, очевидно, прямо высыхаетъ на солнцѣ: вотъ и проталины, но ни одной струйки воды не видно... Другіе же новобранцы, занятые вопросомъ о ѣдѣ, относились къ окружающему совершенно безучастно. Разъ только, помню, они заинтересовались. Пройдя на одномъ изъ подъемовъ съ полверсты въ туманѣ, мы вдругъ вышли на солнце,-- за облака поднялись. Многіе не вѣрили сначала, что это -- облака, но, когда поднялись еще выше, то всѣмъ это стало ясно,-- тѣмъ болѣе, что въ облакахъ были разрывы и сквозь нихъ виднѣлся какъ бы нижній этажъ, мѣстами освѣщенный, мѣстами затѣненный.
   -- Надо будетъ въ деревню написать...
   -- Вотъ подивятся-то... За облака ходили!
   -- Не повѣрятъ, пожалуй...
   -- Сдохнемъ тутъ всѣ, такъ повѣрятъ...
   И вновь уныніе овладѣло толпой... Аулъ, въ которомъ предстояло ночевать, оказался еще меньше предыдущаго. И опять нельзя было ничего достать, даже кукурузныхъ лепешекъ никто здѣсь не продавалъ. Кому-то пришла мысль зарѣзать вола,-- одного изъ тѣхъ, что везли арбы. Мысль понравилась, но оказалось, что, пока насъ размѣщали по саклямъ и происходилъ этотъ сговоръ, погонщики съ волами куда-то исчезли. Появились они только утромъ.
   Къ утру же откуда-то стало извѣстно, -- должно быть, проводниковъ какъ-нибудь распытали, -- что слѣдующій аулъ будеті большой и тамъ все можно достать. Окрыляемые надеждой, всѣ шли въ этотъ день какъ будто бодрѣе и не обманулись. Въ аулѣ оказалось двѣ или три лавки; купили муки, приторговали и убили быка. Потомъ чуть не до полночи хороводились: варили мясо, пекли лепешки... Въ концѣ концовъ даже пѣсни запѣли.
   А со мной произошла скверная исторія. Когда мы подходили къ аулу, то намъ далеко на встрѣчу вышли ребятишки съ мороженными яблоками. Я купилъ на 2 копейки,-- что-то больше десятка, и разсовалъ ихъ по карманамъ. Но потомъ, пока мы шли, оживленно разговаривая, къ аулу, я всѣ ихъ съѣлъ -- и даже не замѣтилъ Когда спохватился, ни одного уже яблока не было. Вскорѣ по при бытіи мнѣ сдѣлалось худо: рвота, нестерпимая рѣзь въ желудкѣ икота... Когда всѣ другіе пировали, я корчился въ страшныхъ мукахъ гдѣ-то на землѣ, -- нужно думать, въ саклѣ, но у меня почему-то осталось впечатлѣніе, что въ сараѣ. Было совсѣмъ плохо; думалъ, что кончусь... Не разъ ужь терялъ сознаніе. Но къ утру стало немного лучше.
   По маршруту въ этомъ аулѣ намъ была назначена дневка, но на общемъ совѣтѣ было рѣшено дневки до Ходжалъ-Маховъ не дѣлать. До нихъ оставалось только два перехода. Я былъ совершенно не въ силахъ идти и меня посадили на арбу съ вещами. Послѣ Дженгутая морозы сразу ослабѣли и на солнцѣ было даже тепло, такъ что ѣхать было сносно.
   Послѣдней станціей для насъ было селеніе Леваши,-- административный центръ округа, населено оно было горцами, но здѣсь находилось управленіе округа и почтово-телеграфная станція. Для карауловъ при управленіи изъ Ходжалъ-Махинской команды сюда присылался ежемѣсячно взводъ солдатъ. Онъ помѣщался въ довольно большой казармѣ; въ ней наша партія и нашла себѣ пріютъ. Солдаты встрѣтили насъ, въ особенности назначенныхъ въ Ходжалъ-Махи, очень привѣтливо. У нихъ можно было бы о многомъ разспросить, но я чувствовалъ себя очень еще слабымъ и все время почти пролежалъ на парахъ. Когда сварили обѣдъ, я поѣлъ, но съ большою осторожностью.
   Изъ Левашей съ нами отправились на слѣдующій день два солдата, которые были посланы въ Ходжалъ-Махи съ почтой. Мнѣ было гораздо лучше и я то шелъ пѣшкомъ, то присаживался на арбу. Но самочувствіе все-таки было неважное... Отчетливо помню только конецъ этого перехода.
   -- Вонъ и Жалмакъ!-- сказалъ шедшій впереди солдатъ.
   Я уже зналъ, что писарь въ Варшавѣ, написавъ, "ур. Ходжалъ-Махи", пропустилъ одну букву. Не урочище это было, а укрѣпленіе. Теперь я могъ убѣдиться, что и укрѣпленіе-то было совершенно не грозное...

А. Пѣшехоновъ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русское Богатство", No 1, 1913

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов