БИБЛИОТEКА ЭКСПЕДИЦИЙ И ПУТЕШЕСТВИЙ
AN ACCOUNT OF A SECRET EXPEDITION THROUGH MYSTERIOUS TIBET
ИЗДАТЕЛЬСТВО "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"
Перевод с английского под редакцией и с очерком "Тибет" -- Э. С. БАТЕНИНА И С ПРЕДИСЛОВИЕМ А. ИВИНА
Глава I. Тибет и тибетцы
Глава II. Первая попытка
Глава III. Британское влияние в Сиккиме
Глава IV. На торговом тракте
Глава V. Британский аванпост Гианцзе
Глава VI. Приготовления к ноной попытке
Глава VII. От джунглей до ледников
Глава VIII. В западне перевалов
Глава IX. "Слава богам"
Глава X. Под видом кули
Глава XI. Управление провинциями
Глава XII. Жизнь на равнинах
Глава XIII. Вперед, в Шигацзе!
Глава XIV. Волшебная дорога
Глава XV. Миновали Шигацзе
Глава XVI. Вдоль Брамапутры
Глава XVII. Картины жизни и природы
Глава XVIII. В львиную пасть
Глава XIX. "Сквозь строй"
Глава XX. Цель видна
Глава XXI. Я решил открыться
Глава XXII. Царонг-шапэ
Глава XXIII. Перед городскими властями.
Глава XXIV. Тайное свидание с далай-ламой
Глава XXV. Современная Лхасса
Долго Тибет оставался неизвестной, таинственной страной, а его столица Лхасса -- запретным городом будд, в который тщетно пытались проникнуть отважные исследователи. И природа и жители сделали страну почти недоступной. Огромное плоскогорье, занимаемое ею, имеет среднюю высоту в 4572 м над уровнем моря, т. е. высоту Монблана, высочайшей вершины Европы. Оно окружено и пересечено горными цепями еще более высокими -- часто превышающими 6096 м -- покрытыми вечными льдами и снегами.
Тибет, занимающий площадь свыше миллиона квадратных километров, лежит между двумя плодородными странами -- Индией и Китаем. Это -- чрезвычайно холодная страна, почти сплошная пустыня: здесь только местами растет тощая трава, которой питаются олени, дикие ослы, яки да стада овец и рогатого скота. Культивируется исключительно ячмень, созревающий лишь в более защищенных частях территории. Но непочатые недра укрывают огромные, почти неисследованные запасы рудных богатств. Жители рассеяны на обширном пространстве. Они ревниво оберегают его от иноземного вторжения. Многие из них -- кочевники, с места на место передвигающиеся со своими стадами. Иные живут кучно в деревнях. По соседству с более крупными городами, на высоких горах или на краях глубоких пропастей стоят старинные гигантские каменные крепости, грозно смотрящие на равнину. Еще более многочисленны монастыри, потому что Тибет -- страна монахов: на четверых мужчин один приходится духовного звания. Монахи живут общинами в обширных зданиях, расположенных вдалеке от жилья. Однако монастыри не являются мирными обителями: множество "воинствующих монахов" проводит время в ссорах и драках. Это -- дерзкие, дикие люди. Случается, что один монастырь затевает войну с другим, иной раз банды монахов врываются в города, хватают и изрубают на куски какого-нибудь не нравящегося им местного администратора. Монастыри, насчитывающие сотни и тысячи монахов, держат в страхе целые округи.
В самом сердце этой мрачной страны находится священный город Лхасса. Здесь живет далай-лама, царь и верховный жрец своего народа, видящего в нем воплощенного бога. В своем великолепном дворце, в Потале, он в торжественных случаях окружается всей помпой, подобающей обожествленному лицу. На прием и на поклонение к нему являются с богатыми дарами паломники со всех концов Тибета.
Тому, кто пожелает проникнуть в Лхассу, предварительно предстоит преодолеть огромные физические трудности, встречающиеся на пути к порогу страны. Даже в том случае, если он и выйдет победителем из льдов и снегов, крутых ущелий и отвесных скал, то по прибытии на плоскогорье встретит озлобленное население, которое станет загораживать ему путь и настаивать на немедленном уходе. С давних времен неоднократно, с помощью различных переодеваний, делались попытки избежать обратной высылки с границы, и смелые исследователи не раз проникали в глубь страны, но всегда лишь с тем, чтобы рано или поздно, но до достижения Лхассы -- жилища богов -- быть все-таки узнанными и задержанными. Из более известных исследователей давнего времени мы назовем шведа Свен Гедина и американского ученого В. Рокхилля. Попытки последних лет были более удачны. Сэр Фрэнсис Ионгхёзбенд, сэр Чарльз Белл и генерал Перейра проникли до цели и пролили много света на неизвестные до них стороны жизни центрального Тибета. Военная экспедиция Ионгхёзбенда в 1904 году лишь временно повлияла на изменение внутреннего уклада страны, и Тибет вновь, даже более чем когда-либо, стал таинственной, неизведанной страной, а Лхасса -- запретным городом.
Благодаря любопытным нововведениям и страна и столица за последние годы стали особенно достойны изучения. Интригующая тайна, связанная с господством монахов, из которых многие почитаются подобно божествам, двери, закрытые для всякого пришельца, остались, но при всем том появилось много интересного для всех изучающих экономику, политику и дипломатию Тибета. Все мы знаем об удивительном перерождении Японии, превратившейся в конце прошлого столетия из старинного сказочного государства, замкнутого от внешнего мира, в первоклассную современную державу, организованную по западному образцу. Подобное же преобразовательное движение совершается теперь и в Тибете. Оно может оказать большое влияние на политическую будущность восточной Азии. До 1912 года Тибет был вассалом Китая, не имел ни постоянной армии, ни соответствующего военного устройства. Ныне китайцы изгнаны, Тибет независим. Он имеет регулярную армию, постоянно возрастающую в численности. Между значительными центрами установлено правильное почтовое сообщение, в Лхассе есть телефон и телеграф, хотя и примитивные, и фундаментальный признак современной европейской культуры -- бумажные деньги. Управление страной значительно видоизменилось. Далай-лама, первосвященник тибетского буддизма -- не номинальный, как его предшественники, а фактический единодержавный повелитель страны. Долго в Тибете существовало два учреждения: совет шапэ, или министров -- кабинет, и тсонгду, или национальное собрание -- тибетский парламент. За последнее десятилетие эти учреждения эволюционировали и по типу приблизились к соответствующим европейским учреждениям, так что ныне конституционные кризисы уже не редкость и в далеком Тибете. Любопытно, что реформы нисколько не повлияли на изолированность Тибета,-- наоборот, кольцо сжалось как-будто еще теснее. Раньше, например, в Лхассу допускались китайцы, теперь же и они под запретом. Новые учреждения -- почта и телеграф, к примеру -- служат самым действительным средством для воспрепятствования допуску европейцев, так как обеспечивают постоянную связь между границами и столицей.
В настоящий момент Тибет представляет особо заманчивую арену и для искателя приключений и для исследователя. Меня лично в Тибете одинаково интересовали и прошлое и настоящее, в котором таятся зародыши будущего. Как антрополога, меня привлекал тибетский народ -- его обычаи, язык, религия, литература. Я стремился изучить эволюцию государственных учреждений этой скрытной теократической империи и узнать, какое влияние смогут оказать реформы на взаимоотношения окружающих эту империю народов. В прошлом я посвятил много времени теоретическому изучению тибетского языка и обычаев; использовать и расширить накопленные знания мне пришлось в совершенно исключительных условиях. Обстоятельства заставили меня перевалить 5486-метровый перевал в Тибет зимою. Когда я проник в страну, мне пришлось одеться тибетским кули и путешествовать под его видом.
Я достиг Лхассы. Здесь я имел неосторожность добровольно признаться властям. Результатом было народное восстание, возглавленное монахами. Правительство взяло меня под свою защиту. После шестинедельного пребывания в Лхассе мне было разрешено вернуть в Индию, и для безопасности был дан конвой.
Так закончились мои приключения, но за это время я успел приобрести бесценные манускрипты, узнать или хотя увидеть важнейших государственных деятелей использовать выпавшие на мою долю случаи для учения быта и учреждений тибетского народа.
Подготовкой к моему рискованному предприятию послужила научная экспедиция, предпринятая в 1921 году четырьмя английскими учеными, в которой меня пригласили участвовать в качестве человека, знакомого с тибетским языком и обычаями.
Приступили к выбору направления. В Тибет можно войти с востока через Китай, с запада -- через Кашмир и Северную Индию и с крайнего северо-востока Индии, отделенного от Тибета небольшим полусамостоятельным государством Сиккимом, лежащим между двумя более значительными странами, Непалом и Бутаном, и цепью Гималаев. Избран был последний путь, ведущий через перевал Джелап и долину Чумби непосредственно в центральную часть Тибета, включающую обе ее столицы -- Чигацзе и Лхассу.
В результате экспедиции Ионгхёзбенда англо-индийское правительство выговорило себе право отряжать исключительных случаях специально избранных лиц в два пункта Тибета, что также являлось для нас большим преимуществом. Первый из этих пунктов, город Ятунг, расположен в долине Чумби, непосредственно У тибетской границы; второй -- город Гианцзе -- километрах в 75 от границы Сиккима. Лицам, получившим разрешение посетить эти места, предписывается держаться прямой линии, отнюдь не уклоняясь в сторону от главного торгового тракта.
Англо-индийское правительство дало нам разрешение отправиться в Гианцзе и там обратиться к тибетскому правительству за разрешением войти в Лхассу и другие части страны; в дальнейшей помощи нам было отказано.
В июле 1922 года экспедиция отплыла в Индию, прибыв в Калькутту в середине августа, в разгар индийского лета, когда термометр показывает 110° в тени. Закупив все необходимое для походной жизни в Тибете, мы по железной дороге поехали в Дарджилинг.
Дарджилинг лежит на одном из крайних отрогов Гималайского хребта, на высоте 2134 м над уровнем моря. Там прохладно и летом -- город сделался летней столицей Бенгалии. Шестьдесят лет тому назад он был небольшой деревней, составлявшей часть территории, отнятой англо-индийским правительством у независимого горного государства Сиккима под видом репараций. Сейчас Дарджилинг -- цветущий город. Территория, захваченная вместе с ним, носит название английского Сиккима; она покрыта чайными плантациями, во главе которых стоят европейцы; европейское население немногочисленно; высшие чиновники бенгальского правительства построили свои виллы на склонах гор, но живут в них только летом. Местное население многочисленно. Большой дарджилингский рынок -- сборный пункт для всех рас и каст. Низший слой составляет коренное население Сиккима. Сиккимцы -- тибетцы, сравнительно недавно поселившиеся к югу от Гималаев; они сохранили внешность, язык и религию своих тибетских предков. В районе Дарджилинга сохранилось три тибетско-буддийских монастыря. За последние годы прибавилось много поселенцев с индийских равнин -- индусов или магометан. Для них в центре города воздвигнуты индусский храм и мечеть. Много пришельцев и с окраины Британской Индии, из независимых частей Сиккима, из Бутана, Непала и Тибета.
В Дарджилинге я провел большую часть времени обществе сиккимцев и тибетцев, сам превратившись в туземца. Между тибетцами было много лам, пришедших на богомолье к святыням буддизма. В самой Индии буддизм давно исчез.
Долгие беседы явились для меня практикой в тибетском разговорном языке и в то же время обогатили наши скудные познания об условиях жизни, существующих в запретной стране.
В организации перевозочных средств и в приискании слуг нам оказал большую помощь сиккимец Ладен-Ла, весьма известное в Дарджилинге лицо. Он -- сын мелкого землевладельца, с детских лет служил в полиции, успел там отличиться; по выходе в отставку с чином капитана последовательно занимал разные высокие Должности, а во время нашего пребывания в Индии был назначен почетным адъютантом лорда Литтона, Сернатора Бенгалии, что для туземца является делом слыханным. Неофициально он занимает еще более высокое положение, являясь в полном смысле слова коронованным королем всего дарджилингского округа, Ладен-Ла держит в руках все туземное население; без его санкции ни один туземец не может поступить на службу -- назначения и увольнения всецело зависят от его усмотрения; преимущественно его распоряжениям, например, следует приписать быстрое и почти полное подавление в Дарджилинге охватившего всю Индию гандийского движения. По восточному обычаю он всегда охотно принимал, как знак уважения к себе, всякие подношения от лиц, от него зависящих, так что в настоящее время он -- богатый человек. Счастливый случай свел его с верховными правителями Тибета -- с таши-ламой, а позднее и с далай-ламой. По назначению англо-индийского правительства он дважды приставлялся к высокопоставленным гостям в качестве проводника охранителя, в результате чего был награжден титулом почетного канцлера двора далай-ламы и званием "депёна", т. е. генерала новой тибетской армии. Вскоре после моего отъезда из Тибета он был приглашен в Лхассу, где далай-лама поручил ему организацию полицейского кадра для охраны своей столицы.
Гужевой транспорт на перевалах исключен, да в Тибете он и вообще неизвестен. Для себя и для носильщиков мы припасли пони, а для багажа -- мулов, Я назначил днем отъезда 5 сентября, но приглашенный мной в качестве секретаря тибетский лама, прозванный нами Тоби, объявил, что это несчастный день. Тибетцы очень суеверны, и счастливые и несчастливые дни и числа играют у них большую роль: вторник, четверг и суббота считаются днями, в которые не следует пускаться в новое предприятие, в то время как понедельник, среда и воскресенье -- счастливые дни. Девятое, тринадцатое, девятнадцатое и двадцать первое числа -- счастливые числа месяца, и Тоби охотнее всего подождал бы до девятнадцатого числа, совпадавшего с воскресным днем. Удалось сговориться на шестом числе, падавшем на среду, с тем условием однако, чтобы двинуться ровно в 9 часов, т. е. в самый счастливый час данного числа и дня. Тибетцы, вынужденные отправляться в путешествие в несчастливый день, зачастую посылают с кем-нибудь вперед свою шляпу или другую принадлежность одежды, в которую они облачаются, уже отъехав хотя бы на небольшое расстояние от дома: этим они рассчитывают обмануть богов и заставить их поверить, что они выехали в положенное время.
Я в сопровождении секретаря, местного ламы, моего личного слуги, носильщика Лхатена и двух кули пустился в путь несколькими днями раньше остальных, с тем, чтобы посетить магараджу Сиккима в его столице Гантоке. Дождь нам сильно мешал. Вскоре пришлось сделать остановку в деревне Песхок. На следующий день удалось добраться до реки Тисты. Через нее перекинут величественного вида мост, оказавшийся однако сгнившим.
После продолжительного подъема мы на второй день после обеда очутились в Калимпонге. Это -- последний передовой пост англо-индийского правительства и большой торговый город. Тибетцам вход в Индию разрешен, и Калимпонг является встречным пунктом для торговцев из Тибета и Индии. Его, как важный торговый центр, называют портом Тибета. Тут, особенно на ярмарках, можно встретить образчики множества человеческих рас, преимущественно же сиккимцев, бутанцев и тибетцев, представляющих богатейший материал для антрополога. Калимпонг составляет часть территории, отнятой у Бутана, и центр округа, известного под именем Британского Бутана. Он лежит на высоте 1524 м, т. е. на 610 м ниже Дарджилинга. Тибетцы для сношения с Индией явно предпочитают Калимпонг Дарджилингу, и есть основание полагать, что первый из этих городов будет продолжать расти, а второй постепенно потеряет свое значение. Социальное различие между обоими городами еще значительнее: Дарджилинг -- по преимуществу административный центр, миссионеры в нем большой роли не играют, в Калимпонге же они, наоборот, господствуют.
Дипломатические сношения между британским правительством, с одной стороны, и Непалом и Бутаном, с другой, существуют уже давно, но обе страны сохранили свою независимость. Сикким номинально тоже независим, но британский контроль там гораздо сильнее. Английский политический агент постоянно живет в Гантоке, столице Сиккима, пользуясь большим влиянием в вопросах местной и внутренней жизни. Сикким, также, как и другие так называемые туземные государства, автономен: имеет свои законы и суды, своих министров, свой государственный совет, свою налоговую систему и свою оборону. Ни один европеец не может проникнуть за его границы, не имея специального паспорта.
Вскоре после вступления в Сикким мы остановились для ночевки в деревне Ронгпо, в влажной, теплой долине Тисты. В этой части Сиккима свирепствуют малярия и другие тропические болезни, воздух кишит ядовитыми насекомыми.
К Гантоку ведет хорошая дорога. Мы пошли по ней на следующий день.
Глава III
БРИТАНСКОЕ ВЛИЯНИЕ В СИККИМЕ
После одной из своих карательных экспедиций в Сикким правительство заставило магараджу построить в стране и содержать несколько больших дорог и воздвигнуть определенное число государственных домов отдыха. Дорогами пользуются все жители, но дома отдыха открывают свои двери только для самого магараджи и одного--двух чинов его двора; построены они главным образом для британского правительства. Эти дома отдыха или "дак-бунгалло" -- красивые маленькие виллы в три -- четыре комнаты с пристройками для слуг и животных. Они хорошо обставлены, но согласно обычаю путешественники привозят постельное белье с собой и пользуются своей прислугой. При доме отдыха живет только сторож, "човкидар". Продукты покупаются на местных базарах.
Вскоре начался длинный подъем. Через несколько часов мы были в Глнтоке, столице Сиккима. Я устроился в "дак-бунгалло", а несколько минут спустя личный секретарь магараджи зашел приветствовать меня от его имени и сообщил, что магараджа примет меня на следующее утро, в одиннадцать часов.
В назначенное время я отправился во дворец. Он состоит из двух зданий, из которых одно выстроено в тибетском стиле, другое -- в европейском. Магараджа оказался очень предупредительным молодым человеком, лет двадцати пяти, бледным, худым, на вид довольно нервным и малокровным. Государственные дела его, видимо, не особенно интересовали, хотя он и считал долгом относиться к ним серьезно. Его любимое занятие -- фотографирование; он посвящает также немало времени своим домашним животным.
Магараджа воспитывался в школе св. Павла в Дарджилинге. Он отлично говорит по-английски, но в присутствии его жены, уроженки Лхассы, очень энергичной, повидимому, особы, разговор велся на тибетском языке. Магараджа говорит по-тибетски с сильным сиккимским акцентом и употребляет множество местных выражений. Я понимал его хорошо.
В теории управление государством находится в руках магараджи и государственного совета, члены которого большею частью принадлежат к сиккимской земельной аристократии; все они -- туземцы. Туземным государственным деятелям разрешается исполнять свои обязанности согласно собственным желаниям, поскольку нет явных злоупотреблений или вмешательства в дипломатические дела.
На следующий день я познакомился с ближайшим помощником магараджи, англичанином, положение которого отчасти раскрывает настоящий характер отношений, существующих между Сиккимом и англо-индийским правительством.
Английский политический агент, облеченный огромной властью и назначаемый вице-королем Индии, в сущности является послом; его пост чисто дипломатический, и внутренняя администрация страны мало его касается. Поэтому для контроля над туземным элементом к магарадже приставлен так называемый "личный помощник". На нем лежит обязанность помогать магарадже во всех государственных делах, а также следить за администрацией и предупреждать злоупотребления.
Сиккимцы необыкновенно ленивы и флегматичны, и иммиграция непальских земледельцев послужила стране на пользу; ныне в Сиккиме на каждого сиккимца приходится до десяти непальцев. Несколько десятков лет тому назад население Сиккима состояло из трех--четырех тысяч человек племени лепча и несколько меньшего количества сиккимцев. За первоначальных жителей страны принимают лепча. Это -- робкий, ребячливый, неумный, любящий природу народец, который и сейчас пытается жить в горах и далеких лесах. Лепча, по всей вероятности, сродни тибетцам, но у них свой язык и своя, совершенно особая примитивная культура. Так называемые сиккимцы -- тибетцы, за последние триста лет пришедшие с севера и занявшие место лепча.
Магараджа любезно предложил снабдить меня свежими мулами для дальнейшего пути. На следующее утро я тронулся в трехдневное путешествие, которое должно было довести меня до перевалов, т. е. в долину Чумби, в Ятунг, где ждали меня спутники.
Узкая дорожка, высеченная вдоль скал, все время шла в гору. В некоторых местах она имела не более третьей части метра в ширину; под нами зияла пропасть в 600 м глубины. Впечатление было очень сильное, особенно благодаря тому, что мой мул настаивал на том, чтобы двигаться по самому краю обрыва. Летом эту дорогу часто совершенно смывает, зимою она загромождена снегом; пробраться по ней можно только весной и осенью.
Ганток лежит на высоте 1829 м над уровнем моря. На следующий день я был в Карпонанге, на высоте 2.896 м, а через день -- в Чангу, где на высоте 3810 м над уровнем моря лежит великолепное озеро; следующий день привел меня к перевалу Нату, отделяющему сиккимскую территорию от тибетской; он лежит на высоте 4267 м. На перевале Нату снег зимою лежит нередко на 10 м глубины. Здесь находится, очевидно, центр зарождения больших ветров и гроз. Несмотря на суровость ландшафта, вид с вершины вознаградил за все трудности пути. Вдали виднелся снежный конус священной горы Чумолхари, у подножия которой начинается тибетское плато; непосредственно подо мной лежала долина Чумби, любопытный аванпост тибетского государства, только в этом месте распространяющегося к югу от Гималайских хребтов.
Тут пришлось спуститься в густо населенную долину, чтобы уже по ее склонам добраться до обнаженного тибетского плато. Спуск не менее труден, чем подъем. Дорогой служит почти отвесная, извилистая тропа, где мулу приходится шагать в таком положении, что его хвост поднят вертикально над головой. Редкий караван проходит здесь без какой-либо катастрофы.
Был сентябрь, но местами попадался еще прошлогодний снег, который не смогло растопить даже палящее летнее солнце. Мы с трудом добрались до основания долины, и я бегло ознакомился с живописными деревнями, там расположенными. Во многих отношениях она резко отличается от всех других частей Тибета. Узкая долина Чумби образует как бы клин тибетской территории, врезающийся между Сиккимом и Бутаном; как и в этих местностях, здесь склоны гор лесисты и орошаются обильными ежегодными дождями. Меня особенно интересовала долина Чумби, лишь случайно не ставшая частью британских владений.
После успешной экспедиции Ионгхёзбенда в 1904 году Тибет обязался выплатить английскому правительству 7 500 000 рупий (500 000 ф. ст.) в виде репараций. До окончательной выплаты этой суммы, рассроченной на 75 лет, Англия получала долину в аренду, что практически равнялось аннексии. Однако дело приняло другой оборот. С приходом к власти либералов сумма репараций оказалась сокращенной на две трети.
В то же самое время Китай, озабоченный тем, чтобы очистить Тибет от английских оккупантов, выступил с предложением немедленной выплаты долга Тибета. Последовало согласие, и английской оккупации в Чумби пришел конец, но тем не менее английское правительство сохранило за собой право держать там своего коммерческого агента и небольшой отряд солдат для его охраны. Управление округом вновь перешло в руки тибетских чиновников.
Английское агентство находится в деревне Ятунг (Новый Ятунг), которую тибетцы называют Самимой, куда я прибыл в тот же день. По развевающемуся флагу я тотчас же узнал дом, занимаемый агентством, и направился к нему, чтобы сделать официальный визит агенту. "Коммерческий агент" назначается не министерством иностранных дел, а индийским департаментом, чем и объясняется это не совсем подходящее звание. Должность эта фактически консульская. В настоящее время этот пост занят Макдональдом. Его отец -- шотландец, владелец чайных плантаций близ Дарджилинга, мать -- сиккимка; жена -- непалка; из его дочерей одна замужем за англичанином. Так как непальский язык, т. е. родной язык его матери, собственно говоря, лишь разновидность тибетского языка, то Макдональд прекрасно владеет этим последним и как нельзя более подходит для роли посредника между тибетцами и английским правительством. Интересно отметить, что и он, несмотря на личную дружбу с далай-ламой, по причине текущей в его жилах шотландской крови, не имеет права уклоняться с так называемого торгового тракта, т. е. с узкой полосы земли, соединяющей Ятунг с городом Гианцзе. При мне прибыл в Ятунг политический агент майор Бэлей, на которого также возложены дипломатические сношения с Бутаном и Тибетом. Доступ в Лхассу закрыт и ему. В былые дни подобный запрет мешал майору Бэлей бывать в маленьком Бутане, но умелая политика постепенно этот запрет смягчает. Бутанцы имели много сходства с шотландскими разбойничьими баронами,когда-то тревожившими своими набегами англичан. От бутанцев не было покоя. Правительство сочло себя вынужденным отнять у Бутана добрую часть его территории, известную теперь под именем Английского Бутана. Впрочем, бутанскому правительству ежегодно выплачивается денежная сумма. В Бутане было два магараджи, из которых один был духовным правителем, а другой -- светским, но ни тот, ни другой не имели достаточной власти над губернаторами округов. Назревала необходимость перемены политики. В 1904 году губернатор (понлоп) Тонгса стал самым влиятельным лицом в Бутане. Он оказал существенную помощь экспедиции Ионгхёзбенда и, по совету тогдашнего политического агента в Сиккиме Уэйта, не только был награжден почетным титулом, но и получил возможность объявить себя первым наследственным магараджей Бутана. Энергичному правителю удалось объединить разрозненные части государства. Новый монарх не забыл оказанной ему услуги: майор Бэлей -- политический агент в Сиккиме -- не раз наносил официальные визиты столице Бутана, но рядовому англичанину доступ в нее еще не открыт. Майор Бэлей -- чрезвычайно способный человек, не раз тайно побывавший в Тибете. До Лхассы однако он добрался только раз, вместе с экспедицией Ионгхёзбенда. Мне интересно было узнать его мнение относительно того, как сложатся в будущем отношения между Индией и Тибетом. Ведь многое зависит от него самого, и существует два взгляда на ту линию, которой следует придерживаться с восточными народами. Предшественник Бэлея, сэр Чарльз Бэлл, никогда не пытался давить на тибетцев, а стремился к тому, чтобы заручиться их симпатией. Для этой цели он даже считал нужным применяться к их суевериям -- он между прочим воздерживался от охоты, от употребления рыбы и курения табака. Такое чрезмерное внимание к туземным обычаям, не всегда достигающее успеха, в данном случае сотворило чудеса. Что касается майора Бэлея, то он придерживался того принципа английской политики, который считает это ниже своего достоинства. Макдональд, номинально считающийся подчиненным майора Бэлея,-- протеже сэра Чарльза Бэлла. Это обстоятельство придает довольно своеобразный характер взаимоотношениям между коммерческим и политическим агентами.
В Тибете благодаря суровому климату произрастает только ячмень, В Сиккиме главный хлебный злак -- рис, который дал стране ее тибетское название "Дренду-сонг", что значит "Страна риса". В долине Чумби главный злак -- пшеница, тибетское название долины -- "Тромо", т. е. "Страна пшеницы".
Этнографически и географически Чумби резко отличается от Тибета, и хотя ее жители, подобно сиккимцам и бутанцам -- тибетского происхождения, но говорят на своем собственном наречии и имеют много самобытных обычаев; они отличаются своей красотой от других тибетских народностей.
Из Ятунга, дождавшись своих спутников, я отправился дальше, получив определенные и несколько неожиданные приказания от английского политического представительства в Гантоке. Оно вручило нам специальные паспорта для въезда в тибетский город Гианцзе взяв с нас клятвенное обещание не уклоняться с прямого пути и в случае нежелания Тибета пропустить нас дальше тотчас же вернуться в Индию.
Глава IV
НА ТОРГОВОМ ТРАКТЕ
Раньше, чем пуститься в путь, мы решили сделать визит тибетскому "депёну", высшему сановнику долины Чумби, на которого возложены сношения с британским торговым агентом.
Нас встретил старый, китайского типа дипломат. Уверяя, что с нашим приходом тибетские пустыни покроются цветами лотоса, и витиевато льстя нам, он обдумывал письмо, которое тотчас же после нашего ухода отправил в Лхассу. В нем он советовал правительству не иметь с нами никакого дела.
Недалеко от Ятунга находится монастырь Чумби, славящийся своим ученым игуменом, а также известным далеко за пределами страны "прорицателем -- ясновидящим". Я зорко за ним наблюдал и нашел, что его "приемы" соответствуют приемам наших медиумов. Он впадал в транс и в состоянии одержимости произносил полусвязные слова. Его "пророчества" очень смутны.
Покинув монастырь, мы вскоре подошли к деревне Гаутса, последней деревне в долине Чумби. Теперь нам предстояло жить на пустынной "Крыше мира". На следующий день мы вышли из овраго-долинной формации и очутились на большом тибетском плоскогорьи, на широких обнаженных равнинах, окаймленных волнообразными горами, достигающими однако 5 500--6000 м высоты над уровнем моря.
После нескольких часов пути по плато мы увидели замок Пари, лежащий в центре большой равнины Пари, а на заднем плане -- священную гору Чумолхари. Достигнув города Пари, мы раньше всего заметили крошечный священный островок посреди замерзшего озера; на этом островке, на высоких шестах, развевались по ветру молитвы, уничтожающие, по тибетскому верованию, грехи людские; здесь утром и вечером жгут ладан, сладкий запах которого умиротворяет темных демонов ночи. За островом молитв, как бы охраняемый им, стоит большой замок Пари, гигантский укрепленный аванпост, стерегущий эту часть тибетской границы.
С крыши замка мы насладились видом на панораму Пари, по праву заслужившего репутацию самого грязного города в мире. Благодаря тому, что отбросы веками выбрасывались на улицу, почва почти сравнялась с крышами домов, которые кажутся выстроенными ниже уровня земли. Пари как бы зарыт в собственной грязи. Тем не менее развевающиеся на всех крышах молитвенные флаги придают ему живописный вид. За окраинами города расстилаются поля, засеянные ячменем, но здесь, на высоте 5000 м и под влиянием гималайских ледников, ячмень редко вызревает и только солома идет на корм скоту.
На следующий день мы были поражены красотою горы Чумолхари. Вершина ее достигает 7296 м, крутые склоны и отвесные ледники делают восхождение на нее почти невозможным. Величественная красота Чумолхари не могла не произнести глубокого впечатления на народную фантазию: тибетцы чтут эту гору как богиню вечных снегов и верят, что на ней обитают гномы, демоны и эльфы, играющие вообще большую роль в тибетском фольклоре.
Наше продолжительное путешествие до Гианцзе каждый вечер прерывалось стоянкой в одном из государственных домов отдыха, построенных Ятунгом и Гианцзе и пригодных для военных целей.
Была осень. Проходя через деревни, мы заставали крестьян за уборкой урожая. Тибет -- не земледельческая страна: для этого он слишком суров и холоден. Сеять там можно только ячмень: это -- необычайно выносливый злак. Молотьба производится способом, известным с незапамятных времен, а именно: все члены семьи ходят по колосьям и вытаптывают зерно. Вместе с людьми работает и медленно двигающийся тибетский рогатый скот -- помесь индийского рогатого скота с тибетским яком.
Много дней шли мы не спеша по равнинам и долинам, встречая только маленькие деревни, и наконец увидели вдали город Гианцзе, нашу ближайшую цель.
Глава V
БРИТАНСКИЙ АВАНПОСТ ГИАНЦЗЕ
Гианцзе расположен на расстоянии 224 км от границы. Это -- третий по величине город Тибета, административный центр большого округа. Как и везде в Тибете, большой каменный замок, возвышающийся на горе, посредине равнины, господствует над городом и давит его своим величием. Замок Гианцзе -- один из самых величественных во всем Тибете. На расстоянии километров двух от замка англо-индийское правительство воздвигло укрепленный блокгауз, где помещаются британский торговый агент и его конвой. Этот вооруженный конвой необходим для предупреждения покушения на жизнь агента со стороны туземцев. Агент, последовавший за нами из Гантока и перегнавший нас по пути, оказал нам очень любезный прием. Форт соединен проводами с Ятунгом и Калимпонгом, так что агент имеет возможность немедленно сообщать правительству о всех важных событиях, имеющих место в Тибете.
Британский агент указал нам, куда следует обратиться с просьбой о пропуске нас дальше -- в Лхассу.
Учреждение британского агентства в Гианцзе явилось прямым результатом известной экспедиции Ионгхёзбенда.
Мы начали с того, что поднялись к замку и сделали визит губернатору, но самое важное значение имел официальный визит тибетскому торговому агенту, "кенчунгу", на обязанности которого лежат сношения с британским торговым агентом в Гианцзе. Депон в долине Чумби по своим функциям скорее консул, а кенчунг -- как бы тибетский посол, хотя и живет он в своей собственной стране.
Кенчунг -- только на три четверти тибетец; в нем есть китайская кровь, а многолетнее пребывание в Китае научило его дипломатическому искусству.
Кенчунг принял нас очень церемонно и, выслушав, заявил, что сам он бессилен дать ответ и что пошлет запрос в Лхассу, изложив наше ходатайство. В ожидании ответа нам предписывалось ни на шаг не углубляться в тибетскую территорию, но разрешалось сколько угодно гулять по городу.
Период ожидания затянулся месяца на два, но время это прошло для нас не даром. Часть его была посвящена визитам местной знати, имевшим целью завоевать симпатии туземцев, а несколько часов в день мы проводили в прогулках по оживленному рынку и по населенным рабочим людом извилистым улицам города.
Рыночная площадь и большая часть зданий, в которых размещены правительственные учреждения, принадлежат монастырю. Этот монастырь мы посетили не раз, конечно. По тибетскому представлению он не особенно велик, так как вмещает всего лишь тысячу монахов. Тем не менее историческое значение его весьма значительно. В распоряжении монахов имеется около двадцати строений. Важнейшее из них -- "дю-канг" или большой зал для собраний, в котором расставлены главнейшие изображения божеств; здесь монахи ежедневно собираются для чтения литургии и совершения религиозных церемоний. У входа -- с каждой стороны по два -- помещены огромные изображения хранителей четырех частей света.
Мы осмотрели также огромный склад, хранящий зимние запасы монахов, состоящие из сушеного якового мяса и ячменной муки, на склоне горы расположена резиденция ламы Тродампы, старшего игумена монастыря.
Я надел полное церковное облачение, поднесенное мне в дар буддийским храмом в Киото в знак моего почетного посвящения в буддисты, и сделал визит старому ламе. Мы долго беседовали, и, благодаря его доброте, я был допущен в библиотеку храма, хранилище ценных, всеми забытых рукописей. Я иногда брал их к себе в дом отдыха и сделал в них много интересных находок. Это еще больше разожгло мое желание попасть в Лхассу, где, конечно, хранится гораздо больше литературных материалов.
Скучать не было времени, но все мы изо дня в день с волнением ждали благоприятных вестей из столицы. Увы! Наши надежды внезапно рушились: в одно прекрасное утро к нам явился сам кенчунг и сообщил, что ответ получен: въезд в Лхассу нам не разрешен. Мы сделали последнюю отчаянную попытку выполнить хотя бы часть наших планов: мы уговорили кенчунга ходатайствовать снова -- на этот раз только за двоих. Трое из моих спутников тотчас нее выбыли в Индию, с остановкой по пути для географического, исследования окрестностей горы Чумолхари. Мы полагали, что для двух лиц будет легче получить разрешение приехать в запретный город, чем для пятерых, и просили, на случай отказа, позволения хотя бы посетить Шигацзе -- второй по величине тибетский город, резиденцию знаменитого таши-ламы, центр крупной церковной организации, или в крайнем случае провести несколько месяцев в Гианцзе для продолжения наших научных изысканий. Через две недели пришел ответ, не оставлявший уже никакой надежды.
Первой моей мыслью было немедленно осуществить мой план -- добраться до запретного города тайно. Но я был связан обещанием, данным британскому агенту в Гантоке, и решил вернуться в Дарджилинг.
Через перевал Джелап мы в конце ноября возвратились в Индию -- как-раз во-время, так как уже начиналась снежная буря, продлившаяся несколько дней и приостановившая на много недель всякое сообщение. Мы прибыли в Дарджилинг 9 декабря. Тут я почувствовал себя свободным от взятого на себя обязательства и принялся за приготовления к новой экспедиции.
Глава VI
ПРИГОТОВЛЕНИЯ К НОВОЙ ПОПЫТКЕ
В Гианцзе я все время собирал необходимые сведения для исполнения своего плана. Итти во второй раз по той же дороге представлялось невозможным в виду того, что между Ятунгом и Гианцзе многие успели узнать меня лично. Поэтому я в осторожной форме, как бы случайно, наводил справки о других путях и перевалах, ведущих из Индии в Тибет, о сроках выпадения снега на перевалах, о строгости или халатности тех или других чиновников в разных местах Тибета. Моя записная книжка заполнялась множеством заметок, все еще однако недостаточных для поставленной цели. Ведь я собирался итти переодетым, надо было подготовиться к тому, чтобы играть роль тибетца! В разговорном тибетском языке я упражнялся уже начиная с августа и мог свободно на нем говорить целыми часами, но от этого до настоящего языка туземца было еще далеко; я же решил путешествовать под видом кули, и поэтому мне надо было усвоить особый говор. И вот я, к великому удивлению моих спутников, не подозревавших о моей затее, часто отправлялся на кухню, прислушивался там к разговору слуг, к их тону в отношении хозяев, к их жаргону и вместе с тем тщательно изучал их манеру садиться, плевать, ссориться и любезничать.
Вернувшись в Дарджилинг, я поделился своим планом с соотечественниками. Сопровождать меня в данных условиях никто из них не мог за незнанием тибетского языка, и поэтому мне пришлось посвятить еще некоторое время на изучение искусства кинематографии, так как привезти с собой фильм священного города было моей заветной мечтой. Приготовления заняли месяц. Трех мулов и трех пони я купил в Калимпонге, куда съездил украдкой. В самом Дарджилинге я нанял четырех слуг. Это был, во-первых, секретарь-туземец, которому по прибытии в Тибет предстояло играть роль моего хозяина. Благодаря некоторым особенностям его характера я его прозвал "Сатаной". Вторым был мой личный слуга и носильщик Лхатен, бывший уже со мной в Гианцзе, на которого я вполне полагался. Кроме того, был нанят конюх для ухода за животными; четвертым был придурковатый парень, которого я окрестил "Диогеном". Все они были сиккимцы. Их расовое родство с тибетцами признается Лхассой: сиккимцам доступ в священный город разрешен. Так как язык, на котором говорили мои слуги, несколько отличался оттого, на котором говорят в Лхассе и в Шигацзе, я счел более безопасным и самому отправиться под видом сиккимца -- недочеты как моего произношения, так и чисто бытовые могли быть в таком случае объяснены сиккимским происхождением. Чрезвычайным затруднением был наем слуг под ложным предлогом, но я был вынужден хранить свои намерения втайне, иначе все мои старания пропали бы даром.
Покинуть Дарджилинг незамеченным было невозможно: таинственное исчезновение возбудило бы подозрения, и тотчас же начались бы поиски. Поэтому за цель своего путешествия я выдал двухмесячное исследование неизвестных областей Сиккима и геологические изыскания. Этот предлог давал мне возможность исчезнуть на несколько недель и в то же время служил пробным камнем при найме слуг: те, которых пугала мысль лезть среди зимы на ледники высотою в 6 400 м, конечно, для моей цели не годились.
Серьезно пришлось обдумать вопрос экипировки. От обычного полевого снаряжения ученого исследователя приходилось отвязаться -- провиант и одежду надо было закупить подобающие случаю. Запас пищевых продуктов был доведен до минимума, так как я решил в Тибете, даже в Сиккиме, употреблять исключительно туземную пищу. Выбор одежды потребовал большого внимания. В моем гардеробе имелись облачения лам и форменная одежда туземных чиновников, но ни то ни другое не подходило для данного случая. Мне следовало одеться последним бедняком. Поэтому я заказал новый полный костюм кули и, кроме того, купил еще два ношенных. Остальные аксессуары включали краску для волос, состав из йода и орехового сока для окрашивания кожи, темные автомобильные очки, два лимона и флакон клея для изменения цвета глаз.
Никто не знал о том, что подготовлялось, -- официально я отбыл в Пермаянцзе, величайший монастырь Сиккима. Мне хотелось узнать и Лхассу и Шигацзе, а так как я намеревался в Лхассе раскрыть свое инкогнито, после чего дальнейшее странствование по Тибету мне было бы воспрещено, то было ясно, что начать следовало с второго города.
Я решил избрать прямой, хотя и более рискованный путь через центр Сиккима и вступить в Тибет около Кампа-дцонга. Дорога там идет на север, через провинцию Цзан до Шигацзе, и дальше до реки Брамапутры. Затем я предполагал пойти на восток, по течению Брамапутры, и в удобном месте снова свернуть на север и итти в этом направлении до самой Лхассы. На этой части пути мне пришлось однако несколько изменить маршрут.
Дорога, избранная мной, мало известна; ею пользуются мелкие тибетские торговцы, предпочитая ее главной дороге, соединяющей Пари, Гианцзе и Лхассу; зимой она считается закрытой, так как перевал находится на высоте 5486 м, т. е. 1.200 м выше перевала Джелап, и большую часть года совершенно загроможден снегом, тающим лишь на короткий летний период. Официальное закрытие дороги являлось для меня удобством, так как связывалось с ослаблением охраны перевалов.
В день отъезда последние сборы немного нас задержали. Мы тронулись в путь около 11 часов утра. В этот день я решил дойти только до Манжитара, т. е. перейти сиккимскую границу и провести остаток дня в этом городе.
Дорога сразу же пошла под гору и была так крута, что нельзя было ехать верхом; выпал свежий снег, и мы не столько шли, сколько скользили. Лхатен нес кинематографическую камеру и с нею упал; испугавшись, я рассмотрел аппарат, подвинтил винты и успокоился: все обошлось благополучно. Мы спустились к реке Ранджит и подошли к мосту, обозначающему границу между Сиккимом и Британской Индией. По ту сторону моста расположен пограничный город Манжитар. Посредине моста нас остановили -- началась хлопотливая церемония предъявления паспортов. Один из полицейских чинов непременно желал узнать, представил ли я куда следует поручительство в том, что из Сиккима я не пойду в Непал, Бутан или Тибет. Тут я прибег к полнейшему незнанию сиккимского языка и других местных наречий, отказавшись понять хотя бы одно слово; кончилось тем, что чиновник, не добившись толку, оставил меня в покое.
Я рад был убраться с этой ужасной пограничной станции и, вместо того, чтобы отдохнуть, стал торопить свой маленький караван. Расположились мы на ночлег только за городом, в полукилометре от последнего жилища, в таком месте, где можно было самим добыть все необходимое. Кроме воды, нам требовались дрова для топлива, бамбуковые листья -- для корма животных, молоко -- для меня и пиво "маруа" -- для слуг; все остальное -- мясо, рис, яйца и чай -- мы тащили с собой, только изредка пополняя свои запасы. В обитаемых частях Сиккима эти продукты доставать легко.
В первые дни путешествия, в Сиккиме, порядок наших привалов был следующий: сначала ставилась палатка, и я забирался в нее; для Сатаны в ней места хватало, остальные трое ночевали под открытым небом. В то время как конюх заботился о животных, другие слуги готовили ужин. Наша походная кухня состояла из двух жестяных кастрюль, сковороды и чайника; чайник и одна из кастрюль были общим достоянием, на сковороде делалась яичница для меня, а во второй кастрюле готовилось мелко изрубленное, с овощами мясо. К этому блюду я не мог привыкнуть и довольствовался яйцами и рисом, которые я отлично научился есть пальцами. Ни вилки, ни ложки я с собой не брал. После еды медленно попивали "маруа" под бесконечную болтовню, к которой так склонна восточная прислуга. Иногда и я выпивал глоток этого пива, предпочитая ему все-таки молоко, но в разговоре я всегда принимал участие, чтобы усовершенствоваться в сиккимском языке. После часов двух такого времяпрепровождения мы укладывались спать.
11 января мы двинулись дальше, с тем, чтобы пройти 10 км, отделяющих Маижитар от Намцзе (на картах -- Намчи). Это заняло пять часов, дорога шла круто в гору. К полудню, когда мы прибыли в Намцзе, стало очень жарко; лошади и мулы устали, и мы решили в этот день дальше не итти. На равнинах перегон в 23 км вполне возможен; за день при благоприятных условиях можно сделать два перегона, но в Сиккиме гористая природа не допускает такого передвижения; можно в среднем делать 15 км в день, употребляя на 3 км час,-- тем более, если нет смены лошадей и мулов. А я считал нужным беречь животных, зная какие испытания ожидают их на перевалах.
Мы сделали привал над самым базаром и благодаря европейскому платью которое я еще носил, привлекли всеобщее внимание. Днем местный "кази", владетельный князь, и его сын посетили нас. Казн, его слуги и приближенные -- сиккимцы, но большинство деревенских жителей и рыночных торговцев -- непальцы, как и во всех деревнях Сиккима.
На следующий день, 12 января мы достигли возвышенного плато Дамтанга, где я сделал первый опыт кинематографической съемки. Открылся великолепный вид на гору Канчендцонгу -- третью по высоте гору в мире: ее вершина более чем на 8500 м выше уровня моря; она производит больше впечатления, чем Эверест. Отроги горы спускаются на север и юг, образуя часть пограничной линии между Непалом и Сиккимом.
Канчендцонга занимает вполне изолированное положение. Она лежит в нескольких километрах к югу от Гималайского хребта, общая линия которого тянется с запада на восток, и, будучи видимой с тибетского плато, не составляет какой-либо части великолепной гималайской панорамы; по этой причине она кажется самым доступным из гималайских гигантов, но восхождение на нее представляет гораздо больше трудностей, чем восхождение на Эверест. Все попытки достигнуть ее вершины оканчивались катастрофами.
В Дамтанге дороги разделяются. Налево ведет дорога к монастырю Пермаянцзе, направо -- в Ганток, столицу Сиккима, До сих пор мои слуги думали, что я направляюсь в монастырь, но мой путь некоторое время лежал по гантойской дороге, и я, не желая раскрывать им своего плана, объявил, что пошел вправо с тем, чтобы ознакомиться с некоторыми неизвестными местностями центрального Сиккима. Наши мулы устали. Несмотря на то, что мы не прошли еще и половины намеченного на день пути, пришлось сделать остановку. Конюх дал каждому из животных по большой миске крепкого чая, после чего они вернулись к работе.
Дорога превратилась в крутой спуск. Спускаясь все ниже и ниже, мы прошли мимо деревень Теми и Тарко. откуда далеко на севере виднелись перевалы, ведущие в Тибет, и приблизились к долине реки Тисты. Перевал, к которому нам надо было подойти, находится близ истока Тисты, но до него от того места, где мы находились, предстоял еще длинный и трудный путь.
Глава VII
ОТ ДЖУНГЛЕЙ ДО ЛЕДНИКОВ
На следующий день, 13 января, мы спустились к берегу реки и там окончательно расстались с дорогой, которая пересекает реку и тянется еще много километров, до самого Гантока.
Мы повернули налево с тем, чтобы по течению реки и дойти до ее истоков. От Гантока есть другая дорога, которая возвращается к Тисте на тридцать восемь километров дальше, ведя вдоль северного течения реки к перевалам. По ней нам, собственно говоря, и следовало итти, но Ганток -- столица, и тибетское правительство имеет там своих шпионов. Захода туда надо было избежать во что бы то ни стало.
После того, как мы покинули дорогу, предстояла задача пройти до деревни Дрикшу, лежащей впереди, вверх по течению в том месте, где дорога из Гантока подходит к Тисте. На большей части пути не было и намека на тропу,-- в лучшем случае существовал проторенный след, удобный разве для кули, идущих гуськом, но пользоваться им для животных, да еще навьюченных, было совсем невозможно, особенно же в тех условиях, которые мы застали: тропинка по обеим сторонам была окаймлена густой, джунглеподобиой растительностью. И вот около тридцати восьми километров пути заняли у нас несколько дней: приходилось итти пешком впереди каравана и огромными непальскими либо бутанскими ножами срезать папоротники и бамбуковые побеги.
Я уверен, что в будущем часть страны, по которой мы пробрались, будет использована для установления сообщения между Индией и Тибетом.
Мы изредка встречали одинокую хижину или крошечную деревеньку, почти отрезанную от внешнего мира. Жители тут по большей части не сиккимцы и не непальцы, а лепча, первоначальные жители Сиккима, у которых тибетские пришельцы, т. е. теперешние сиккимцы отвоевали страну. Лепча ведут первобытный образ жизни и населяют изолированные части страны. В небольшом размере они занимаются земледелием и рыболовством. Там, где земледелие более развито, крестьянам приходится вести борьбу с обезьянами: их массами истребляют ядом. Лепча -- мало развитой народ, вымирающий в тяжелой борьбе за существование.
Днем бывало неимоверно жарко. В то время, когда мы обливались потом, расчищая себе путь, не верилось, что вскоре, дней через восемь или десять, мы окажемся среди заваленных глубоким снегом ледников, которые виднелись вдали.
Недолюбливая деревень, я предпочел устроить привал за километр до моста, под открытым небом, без палатки. К этому времени мы уже отвыкли питаться три раза в день; утром, прежде чем пуститься в путь, мы выпивали огромное количество крепкого чая, но без всякой еды, и шли по сиккимскому обычаю натощак; привал делали в три часа дня, раньше четырех наш обед не поспевал. Но и ели же мы тогда! Наш аппетит требовал частого пополнения запасов, и в этот вечер мне пришлось послать Сатану и Лхлтена в деревню за припасами. Там мои слуги, встретив знакомого, устроили грандиозную попойку и притащились обратно, когда я уже встал и собирался выступать.
Это было 15 января. Я настоял на том, чтобы отправиться в путь тотчас же, и им пришлось взяться за работу, не поспав и минуты. По ту сторону реки, за деревней Самдонг -- или Манка, как ее тоже называют -- дорога стала значительно лучше. Местами мы могли ехать верхом вместо того, чтобы итти впереди наших пони, расчищая для них путь. Я пережил очень беспокойные моменты, зная, насколько необходимо было торопиться. Погода была хорошая, и я чувствовал, что если добраться до перевала раньше, чем разразится снежная буря, то есть надежда его пройти. Каждая потерянная минута грозила опасностью. Но Сатана свалился с седла, оказавшись в состоянии полной невменяемости, и нам стоило больших усилий поднять его на ноги.
При таких обстоятельствах я счел необходимым остановиться на день, хотя мысль потерять даже несколько часов была мне крайне неприятна. Короткий переход не уменьшил моего аппетита, и в наш суточный присест я съел цыпленка и шесть яиц. Свободное время я решил употребить на приготовление своего костюма. До сих пор я путешествовал англичанином, и не было причины отказываться от этого до достижения горных проходов, т. е, еще несколько дней, кроме той единственной причины, что отныне я стал особенно бояться привлечь к себе внимание в деревнях, через которые мы проходили. А если бы меня увидели уходящим по направлению к перевалам, то сейчас же распространился бы слух о том, что я иду в Тибет. С другой стороны, я пока еще не хотел переодеваться, так как это подвергало бы меня большему риску задержания: я имел разрешение дойти до перевалов, но, узнай деревенские власти, что я путешествую одетый тибетцем, они меня наверно подвергли бы допросу.
Я остановился на компромиссном решении: держаться вдалеке от деревень, слуг посылать туда только за провиантом, одеться в сиккимский костюм и окрасить волосы, чтобы издали походить на туземца, не трогая пока лица и глаз; я решил также не отрицать своей национальности в том случае, если бы кто-либо явился с расспросами на место нашей стоянки.
Предварительный маскарад этот со стороны моих слуг не возбудил никаких подозрений. Слуги и так меня считали не совсем нормальным с тех пор, как в Гианцзе я расхаживал в тибетском костюме, и решили, что я и тут фокусничаю и притворяюсь туземцем, чтобы лучше узнать народ. До того слуги ежеминутно ожидали, что мы повернем назад и пойдем в Пермаянцзе, как было намечено, но я им заявил, что раз мы зашли так далеко, то я намерен дойти до Лакена и посетить там знаменитейшего ламу и уже после этого вернуться в Пермаянцзе через Ганток. О моих настоящих намерениях они не догадывались, тем более, что считали перевалы закрытыми.
16 января оказалось возможным продолжать наш путь на север. После шести -- семи километров необычайно плохой дороги мы пришли в деревню Дрикшу. Тяжелая работа по расчистке пути была окончена, но мы оказались на большой дороге, где нас могли задержать. Нервы были напряжены.
Из Дрикшу я, не останавливаясь, пошел один; слуг же оставил там для закупок, внушив им ничего не говорить обо мне жителям, а на вопросы отвечать, что мы-де идем на богомолье в Лакен.
Эта часть Сиккима мало населена, цветущих деревень тут не встречаешь совсем. Это объясняется отсутствием непальцев и индийцев, которым Сикким обязан своим процветанием. Малочисленность и бедность тех немногих деревень, мимо которых нам случалось проходить, заставляли нас особенно заботиться о снабжении. Мы научились пользоваться всем тем, что попадалось по дороге: животным давали бамбуковые побеги, а овощи для стола прислуги заменялись папоротником, в котором постоянно путались наши ноги. Вместо маруа и молока нам приходилось довольствоваться свежей ключевой водой. Яйца и свежее мясо попадались редко, но в этот день мы купили замерзшего мяса, которое тибетские крестьяне едят сырым. Я его ел поджаренным досуха, хотя и в таком виде оно имеет противный, отдающий гнилью вкус. Народы, населяющие Сикким и Тибет, имеют предубеждение против жареного мяса: они считают, что оно вредит дыханию при восхождении на горы, и единственным способом приготовления его признают варку.
На следующий день, 17 января, мы прошли еще пятнадцать километров и расположились на отдых между двумя крошечными деревушками -- Сингтам (почему-то на картах названной "Санджик") и Тонг. Мое частичное переодевание достигало цели; те три -- четыре человека, которые прошли мимо нас по дороге, даже не оглянулись. Дорога плчти незаметно шла в гору; мы уже находились на высоте 2130 м над уровнем моря и жары больше не испытывали. В хорошую погоду мы почувствовали бы разве свежесть, но, к великому моему огорчению, погода нам изменила: стало пасмурно и холодно, и было ясно, что на горных вершинах идет снег. Местность становилась все безотраднее; попадались лишь покинутые раскрошившиеся глиняные дома.
В этот день нам стоило особенного труда выбрать место для ночлега: я опасался деревень, но вместе с тем не хотел удаляться и от дороги. Мы остановились в забитой листьями пещере, однако выбор наш оказался весьма неудачным: ночью наши тела покрылись наполовину насосавшимися пиявками. Летом пиявки являются одной из "сиккимских казней", но зимою они редко встречаются; наши же, видимо, зимовали под листьями, и мы своим теплом разбудили их от зимней спячки. Горе в том, что они присасываются, не причиняя ни малейшей боли, -- боль появляется впоследствии. Избавились мы от них тем, что прикладывали к телу смоченную соль. В Сиккиме существует несколько пород пиявок, встречаются они во всех частях страны до 3000 м высоты. На высотах водится обжорливый черный вид, более мелкий, чем тот желтовато-коричневый, который преобладает в низменных местах. Для путешественников они являются одной из величайших бед. Животные против них беззащитны, и нам пришлось особенно тщательно оберегать наших мулов и пони,
На следующий день, 18 января, нам предстоял длинный переход, и мы, в виде исключения, перед тем как двинуться в путь, поели. При восходе солнца мы любовались чудным зрелищем: на вершине Канчендцонгского хребта падал снег. Дорога была неплоха и довольно интересна, стали появляться лишенные деревьев тибетские горы. Кое-где вдоль дороги растут деревья, насаженные сиккимским правительством. Я заметил, что зона лесов на севере, с тибетской стороны, кончается ниже, чем на юге. Со стороны Сиккима строевые леса еще тянутся на высоте 4 000 м и более, постепенно заменяясь хвойным лесом; до высоты 5 000 м они редеют и мельчают, а дальше и вовсе исчезают. По ту сторону перевалов пришлось спуститься значительно ниже, прежде чем появились следы растительности.
На половине нашего дневного пути мы опять перешли на левый берег реки по небольшому, но вполне исправному висячему мосту. Старый сиккимский мост весьма оригинален: он состоит из трех длинных бамбуковых шестов -- по одному идут, а два других, пристроенных выше, служат перилами.
Трудолюбивых непальцев здесь уже не попадалось, а те немногие люди, которых мы встречали, принадлежали к племени лепча. Днем мы раскинули свой лагерь в лощинке, в стороне от дороги, в километре расстояния от деревни Цонтанг, к ужасу Лхатена, который жаждал маруа, -- он никак не мог понять мое отвращение к населенным местам.
Глава VIII
В ЗАПАДНЕ ПЕРЕВАЛОВ
На следующее утро, 19 января, мы тронулись в путь очень рано, так как я непременно хотел миновать деревни и правительственную заставу Цонтанга в темноте. Я знал, что регистрировали всех проходящих, и желал этой регистрации избежать. Однако все обошлось благополучно, нас даже не окликнули. Только впоследствии я узнал, что, как только стало известно, что я прошел в Тибет, местные полицейские чины были уведены в Ганток, где их судили военным судом и приговорили к увольнению от службы за то, что они не сумели меня задержать.
Вскоре мы стали предвкушать те условия, которые ждали нас на перевалах. Местами дорога была покрыта ледяной корой в добрую треть метра; было скользко, и приходилось спешиваться. Живописная местность на каждом повороте раскрывала новые красоты, но путь был утомителен, и мы были рады остановиться, не доходя километра до деревни Лакен, где пришлось раскинуть палатку на снегу. Хотя отдых был нам крайне нужен, но я торопился, так как погода все время грозила бурей. И теперь уже перевалы могли быть непроходимы, но после второй бури это стало бы неминуемым; поэтому я был очень раздосадован, когда на следующее утро, 20 января, оказалось, что двигаться дальше нельзя.
Животные были истощены, полный день отдыха был необходим; требовались кое-какие починки; запасы истощились, а до следующей деревни, лежащей уже по ту сторону перевалов, в самом Тибете, было далеки; необходимо было запастись провиантом в Лакене. Все это меня волновало, а кроме того, назревала необходимость сообщить слугам о своих намерениях: они все еще думали, что Лакен и разговор с ламой составляют цель моего путешествия. Я не счел благоразумным уже теперь упомянуть о Лхассе, но решил сказать, что хочу дойти до Кампа Дцонга, т. е. до того пункта, где начинается Тибет. Когда я их собрал и объяснил им свое желание, они пришли в ужас при мысли, что придется итти еще дальше, и уперлись, твердя, что проходы-де заграждены. Я настаивал на том, чтобы хотя немного пройти вперед и вернуться, если это окажется неизбежным. После препирательств они согласились итти дальше, но потребовали, чтобы я пожертвовал лакенскому ламе значительную сумму денег, с тем, чтобы он молился о невыпадении снега!
В это утро нас ожидал еще и испуг. Мы предоставили животным пастись на тех местах, которые еще не были покрыты снегом, и тут-то заметили, что у всех у них открылась изо рта течь: они, повидимому, наелись ядовитой травы "дук-шинг", составляющей в некоторых долинах бич для пастухов; для овец и яков она смертельна. Мои слуги, нисколько не смущаясь, объявили, что это -- сап и что если не принять тотчас же мер, животные погибнут, но что сахар действует как противоядие и мой маленький запас может их спасти. Я с болью в сердце вручил им свой мешочек. Животные действительно не заболели. Когда впоследствии они пали одно за другим, то это явилось исключительно результатом истощения.
После этого инцид ента я отправил слуг в Лакен за покупками, внушив им сохранять молчание относительно меня и нашего маршрута. Когда они вернулись, оказалось, что сахара в Лакене не нашлось, а это означало месяцы лишения, так как в Тибете сахара нет. Кроме того, Сатана, встретив в деревне приятеля, под секретом рассказал ему, кто я и куда мы направляемся. От таких вестей я пришел в ярость. Я знал, как на Востоке сохраняют секреты: весть о том, что я был в Лакене, докатится теперь до Гантока, где много агентов тибетского правительства, и обо мне будет дано знать в Лхассу!
Для довершения бед следующее утро, 21 января, было серое, туманное. По всему видно было, что близка снежная буря. Единственной моей надеждой оставалось то, что мы пройдем через перевал, прежде чем она разразится. На тибетском плоскогорьи снег меня уже не страшил, но обетованная земля лежала за грозно смотревшими на нас горами. Мулы поправились от последствий отравления ядовитой травой, но пони еще пошатывались, и мы шли весь день пешком, чтобы дать им оправиться. Нам приходилось пробиваться через нанесенный снег, и мы подвигались очень медленно, но к половине дня все же километров на восемнадцать отошли от Лакена, поднявшись на высоту 3 658 м над уровнем моря. Я знал по опыту, что это критическая высота: здоровый человек редко испытывает горную болезнь ниже этого уровня, но на этой высоте и он может заболеть. Взойдя до нее безболезненно, можно без опасения подняться и до 6 000 м, что фактически доказало бы полную невосприимчивость к болезни. Отмечу, что как-раз на указанной высоте Сатана начал жаловаться на головную боль и звон в ушах. Пострадал только он один. После того, как я дал ему пожевать сухой гвоздики, ему стало лучше. Остальные -- и сам я -- чувствовали от восхождения одно утомление.
Пройдя еще три километра, мы миновали Тангу, последнюю деревню в Сиккиме. Впрочем, деревней ее назвать нельзя: тут расположено несколько хижин, обитаемых только летом; зимою же живет в них одна пограничная стража, состоящая из двух чиновников, на которых возложена вместе с тем и охрана государственных домов отдыха. Я сошел с дороги и ухитрился провести свой маленький караван незамеченным.
После 3 км пути мы пришли к месту, где на протяжении около 1/2 км дорога и весь склон горы представляли гладкую ледяную поверхность, по которой в первый момент продвигаться показалось невозможным. Животным было еще труднее -- они все время съезжали от частых падений; сильно пострадала наша поклажа; вдобавок слуги окончательно потеряли голову и принялись кричать, отдавая друг другу противоречивые приказания; Сатана и Диоген для довершения бед расплакались. Пришлось энергично взять в свои руки бразды правления, чтобы хоть несколько восстановить порядок. Мы принялись бросать гравий на заледенелую поверхность и кое-где вырезать во льду ступеньки теми самыми ножами, которыми недавно орудовали в джунглях. Применяя такой способ действий, мы прошли, но работа заняла час времени, и все мы так устали, что пришлось почти немедленно расположиться на отдых. У нас уже не было ни сил, ни энергии привести стоянку в должный порядок; я предпочел спать под открытым небом, чем расставлять палатку. Слуги выбрали местечко под деревом, словно часовой охранявшим пояс лесов, я же -- совсем открытое место. Погода нам не благоприятствовала, однако мы заснули как убитые.
Нетрудно представить себе мой ужас, когда, очнувшись после недолгого сна, я увидел, что пошел снег. Делать было нечего, оставалось надеяться на то, что причина снега -- случайное облако, а не приближающаяся снежная буря. Но вскоре я уже не мог обманываться: снег ложился на меня, и покров его рос с каждой минутой. Сначала я испытывал приятное ощущение, так как ночь была очень холодная, а свежий снег действовал подобно постепенно уплотняющемуся одеялу. Я не чувствовал ни малейшего желания встать и укрыться под деревом и только изредка хлыстиком протыкал в снегу крошечное отверстие, чтобы сохранить приток воздуха. Слуги, отчасти защищенные деревом, проспали всю ночь.
Когда они ранним утром 22 января проснулись, то подняли страшный вой, считая себя навеки пропавшими. Их страх усугублялся тем, что они меня не видели: снег лежал на метр, если не больше; не было и знака, обозначавшего место, где я лежал. Я дал им повыть, боясь расстаться с своим теплым одеялом, но наконец сел, Голова моя появилась как-раз над снегом. Они приняли это, кажется, за чудо, страх их несколько умерился, а мой авторитет на время заметно возрос.
Порадовавшись тому, что еще живы, мы стали серьезно обсуждать, что делать? Итти дальше -- значило итти на верную смерть: снег все шел и выше, на перевалах лежал еще глубже. По эту сторону перевала не было ни деревни, ни хижины. Оставаться на месте тоже представлялось невозможным каждый лишний час грозил гибелью. Итти обратно было также трудно, в настоящем же положении нам грозил самый жалкий конец. Не оставалось ничего другого, как итти назад, но в такой снег нечего было и думать о том, чтобы за один день дойти до Лакена. Слуги стремились в Тангу, под защиту стражников. Но я знал, что раз мы остановимся там, то в Лхассу мне уже никогда не попасть. Тут я вспомнил, что между Тангу и Лакеном кое-где были навесы или хижины, в которых летом живут пастухи; ближайший приют находился в девяти километрах от того места, где мы находились, и я тотчас же скомандовал двигаться туда.
Дорогу совершенно замело, -- девять километров пути заняли у нас целый день. Днем у Сатаны началась горная слепота. Известно, что свеже выпавший снег раздражает глаза больше, чем снег уже полежавший, но горная слепота во время смежной бури -- редкое явление: обычно лишь отражение солнечных лучей в глазу причиняет вред зрению, но солнца не было. Сатана по глупости забыл захватить свои темные очки, и я был вынужден отдать ему собственные; сам я надвинул на глаза меховую шапку. Я и без того чувствовал себя далеко не важно, испытывая первые симптомы болезни, которая позднее перешла в дизентерию: сказались последствия питания тибетским мясом.
Все мы были счастливы, когда под вечер достигли места нашего ближайшего назначения. Мы толкнулись в первую попавшуюся хижину; дверь открылась без труда, и мы очутились в бревенчатой сторожке, с дымоходом, выведенным в крышу. В стенах, в промежутках между бревнами, виднелись большие щели, пропускавшие снег,-- по горнице гулял ветер. Наше пристанище было далеко не идеально, но нас оно вполне удовлетворило, особенно после того, как мы, найдя в нем несколько сухих полен, развели огонь. Когда стали разгружать мулов, то к величайшей моей досаде оказалось, что нехватает нескольких мелких мешков с поклажей; о них забыли, и они остались под снегом.
На следующее утро, 23 января, мы собрали военный совет. Погода улучшилась, по шел еще небольшой снег, и пытаться итти к перевалам возможности не было. Я не хотел двигаться с места, но лошади оставались без корма, и все мы тут, в снегах, могли умереть с голоду. Слуги громко заявляли о своем желании вернуться, и в конце концов я дал на это свое согласие, в глубине души решив тормозить по мере возможности обратный путь, Я все еще надеялся, что снег перестанет итти и что мы проберемся-таки в Тибет.
Обратный путь оказался страшно утомительным. Снег доходил до груди. Каждый из нас по очереди шел впереди, словно плугом проводя по снегу борозду, без которой не могли бы следовать за нами животные. Когда мы после четырех--пяти километров такого передвижения дошли до другой группы покинутых сторожек, то буквально умирали от усталости. Меня, очевидно, поддерживала прирожденная настойчивость. Ночной отдых укрепил мое намерение, и на следующий день, 24 января, когда мы прошли километра два, я забастовал и отказался двинуться дальше хотя бы на шаг. В этом месте находились еще две хижины, а я помнил, что до Лакена, до которого насчитывалось еще девять или десять километров, их больше не было. Возвращения же в Лакен надо было избежать во что бы то ни стало.
День был прекрасный. Солнце светило, и снег начинал таять. Вдобавок в завороте долины, на склоне горы нашлось местечко, остававшееся свободным от снега. Здесь животные могли пощипать остатки огрубелой зимней травы; это хотя временно разрешало продовольственный вопрос. Наш собственный провиант был невелик, но все же его могло хватить на несколько дней. Я решил остановиться и ждать новой возможности повернуть к перевалам; если бы я путешествовал в нормальных условиях, я бы, конечно, вернулся в Сикким, отложив свою попытку месяца на два.
До 26 января, т. е. двое суток под ряд, наш маленький лагерь оставался на месте. Я наслаждался кратким отдыхом, а для слуг придумывал разные работы, так как праздные думы до добра их не довели бы. Отыскала нас голодная, одичавшая кошка, брошенная тут, вероятно, пастухами.
26 января я решил продолжать свой путь в Тибет. Снег в долине подтаял; на такой высоте, в разреженном воздухе солнечные лучи греют днем чрезвычайно сильно. Но как бы ни были холодны ночи, от этих палящих лучей снег осел, и мне казалось, что итти можно. Продовольственный вопрос не позволял мешкать долее. Утро ушло на уговаривание слуг; впрочем, строгость подействовала лучше уговоров. Наконец среди дня мы двинулись. Пройдя 6 км, мы вернулись к нашей первой хижине. Около нее бродил снежный леопард; животные пугались, и Диогену пришлось ночевать с ними на воле.
На следующий день, 27 января, я сделал такую запись в дневнике: "Это самый ужасный день, который я когда-либо провел". Помню я его очень хорошо. Снег в этой части долины почти не стаял, и чем дальше мы шли, тем глубже проваливались. Долина суживалась и походила на ущелье, забитое снегом. Моя болезнь за последние два дня ухудшилась; я чувствовал большую слабость, но скрывал свое состояние от слуг: все время отсылая их вперед, я ковылял позади, часто падая; чтобы не остаться лежать в снегу, мне приходилось делать неимоверные усилия; иногда мне казалось, что я окончательно отстал. Слуги по всей вероятности чувствовали себя не лучше. Поя вечер я их догнал, и мы вместе еще два часа боролись с снежной стихией; дороги уже не было видно, -- в нашем движении мы руководились только контуром долины. Неопределенность положения деморализировала не только людей, но, кажется, и животных.
Иногда казалось, чтю мы наконец вступили на твердую почву, но шедший впереди снова проваливался в скважину, покрытую снегом. Мы шли уже четырнадцать часов, пройдя не больше четырнадцати километров, а плато Ситанг все еще не показывалось. Нас окружала кромешная тьма, и вдруг -- о ужас! опять пошел снег. Я уже ничего не ощущал, но Лхатен не выдержал и расплакался; его слезы перешли в истерические рыдания; остальные были недалеки от такого же состояния.
Итти дальше было абсолютно невозможно, и я стал искать пристанища. Мы давно миновали все навесы и хижины, и я даже не видел такого места, где бы можно было поставить палатку. Мы стали рыскать кругом, и между большими скалами, нависавшими над рекой, нашли одну, с плоской вершиной, с которой ветром сдуло почти весь снег; тут-то мы и решили устроиться на ночлег. Установка палатки потребовала огромного напряжения сил; ветер рвал парусину, приходилось прижимать ее со всех концов ящиками, так как шесты в скалу воткнуть было, конечно, нельзя. В нашу крошечную палатку мы залезли впятером; для животных же вырыли яму в снегу. Все устали настолько, что даже не хотелось есть, мы удовольствовались небольшим кусочком мяса, который каждый съел сырым, по-тибетски, так как огонь развести мы не смогли.
Через час ветер перестал дуть, но ненадолго, затем разразилась одна из тех страшных снежных бурь, которые случаются в одном только Тибете. Вскоре сорвало палатку; она свернулась и прикрыла нас. Мы лежали под ней в куче, над нами хлопала парусина. Буря все крепла. Наконец страшный порыв ветра снес нас всех со скалы, и мы полетели вниз, в снег, куда свалились испуганные, но невредимые. Сатана принялся громко призывать на помощь богов и просить у них прощения в том, что последовал за мной. Около трех часов утра ветер внезапно стих, и мы уснули.
Проснувшись через несколько часов (28 января), я застал слуг за укладкой. Они решили вернуться в Сикким и не допускали мысли, чтобы я был другого мнения. Надо признаться, что они были правы, и если бы они поставили вопрос на голосование, то наверно получили бы и мой голос. Но эта хладнокровная уверенность в том, что я отказался от своего намерения, мне пришлась не по вкусу. Убеждения сейчас были бы бесполезны. Я бросился к мешку, содержавшему наши последние запасы, занес его над высоким берегом реки и поклялся, что выброшу весь провиант. Это означало, что они умрут с голоду раньше, чем дойдут до населенной части Сиккима. После этого я стал объяснять, что мы уже прошли больше половины снежной полосы и что итти назад будет не менее трудно, чем итти вперед. Я не стал дожидаться ответа и бросился вперед, предоставляя им следовать за мной. Моя тактика возымела действие: они пошли за мной как стадо. Подвигался я, конечно, очень медленно, так как снег препятствовал еще больше, чем прежде.
В это утро нам несколько повезло. Снежный леопард, накануне испугавший наших животных, ночью, повидимому, прошел мимо нас в направлении к перевалу: его следы были видны на снегу. У меня явилась мысль, не шел ли он по линии дороги? Наше исследование подтвердило правильность моей догадки. Поразительно, что леопард мог узнать дорогу, покрытую снегом более чем на метр, -- чутьем он проследил ее по всем зигзагам.
Через четыре часа нас вновь осенило счастье. Долина продолжала суживаться; по обе стороны пути горы круто спадали; мы ползли словно в трубе. В том месте, где снег лежал всего глубже и где казалось, что дальше прохода нет, долина после поворота расширилась, и внезапно мы вошли в местность совершенно другого характера. Тут не было ни деревьев, ни кустарников; снег лежал не более чем на семь или восемь сантиметров, местами различалась обнаженная земля, та песчаная, плохая земля, которая свойственна тибетскому плоскогорью. В нескольких километрах далее долина завернула вправо и превратилась в широкую низину, окаймленную с северной и южной стороны горными хребтами.
В сущности мы находились еще в Сиккиме -- северный горный хребет обозначал пограничную черту -- но географически и геологически мы были уже в Тибете. Об этом свидетельствовало отсутствие снега. Индийский склон Гималаев летом наводнен дождями, а зимою -- снегом; дождевые и снеговые тучи, идущие с океана, не поднимаются достаточно высоко, чтобы пересечь гималайские вершины; тучи разбиваются об них и проливаются, почему на тибетском склоне влаги мало. Летом дожди редки, а в некоторых местах их и вовсе не бывает; зимой глубокий снег лежит только на вершинах, там он быстро тает от полуденных палящих лучей, постоянно грозящих путешественнику солнечным ударом. С другой стороны, ночью холод гораздо сильнее, чем на южной стороне Гималаев, а страшные тибетские ветры пронизывают тело до самых костей. Здесь царство пустыни и смерти. Нет другой страны столь угрюмой и печальной, как голые тибетские равнины. Сама Тиста, по мере того как мы приближались к ее истоку, как бы лишалась жизни; тут же она представляла лишь слой неподвижного льда.
Настроение поднялось, и мы шли до самого вечера. Лагерь разбили случайно у самого подножья ледника Чумиомо. Почва так замерзла, что мы сломали несколько шестов, стараясь вогнать их в землю; пришлось, взамен их, прибегнуть к огромным железным гвоздям, которые при вбивании сильно гнулись.
На следующий день, 29 января, я надеялся миновать перевал, но вследствие неточности карт мы сбились с дороги. Пришлось убедиться в том, что мы уклонились километров на двенадцать в сторону. Это явилось для нас большим испытанием, так как наши запасы окончательно истощились и мы буквально умирали с голоду. Животные тоже дошли до последней черты. Две ночи, проведенные на морозе, доканали нашего большого пони, он застудил легкие, и я видел, что ему остается жить не больше двух -- трех дней.
При таких обстоятельствах я решил одним ударом прикончить и его страдания и наши. Слуги строго придерживались правил буддийской религии, и ни один из них не соглашался убить живое существо, хотя поесть мяса животного, убитого другими, они не отказывались. Мне пришлось приступить к делу самому. Своим огромным ножом я разрезал бедному пони горло. Мы подождали несколько минут и потом, не будучи в состоянии подавить ощущение голода, стали отрезать лучшие куски туши и поедать еще не остывшее мясо. Топлива негде было взять, и пришлось есть мясо сырым. В других условиях весь этот инцидент показался бы отвратительным, но мы не были в состоянии сделать что-либо другое, чтобы спасти свою жизнь и прекратить страдания пони.
На следующее утро, 30 января, мы пошли по пройденному пути обратно, но на этот раз те же 12 км тянулись особенно долго.
В этой части долины дороги совсем не было видно, и после долгих поисков я избрал ею узкое ответвление долины, на несколько километров уходящее к северу. Подъем вскоре стал так крут, что нам не только пришлось спешиться, но в виду плохого состояния животных самим взвалить на плечи часть груза. Мы настойчиво карабкались, пока не достигли высоты 5172 м. Приходилось часто останавливаться, потому что на такой высоте всякое напряжение страшно утомляет, и легкие могут не выдержать. Последующие 300 м были истинной пыткой, и когда мы на закате добрались до перевалов, то могли с радостью воскликнуть: "Лха-джиал-лр" -- слава, слава богам!
Находясь на высоте около 5500 м над уровнем моря, мы оглянулись, чтобы бросить последний взгляд на Индию. На многие километры кругом виднелись вершины Гималаев, возвышавшиеся над облаками.
Борьба со снегом и голодом истощила нашу энергию, а между тем это был еще не конец, а лишь самое начало нашего трудного пути. Нас ожидали жестокие ветры и пронизывающие холода суровых тибетских равнин, главное же, и самое опасное, встречи с людьми. Но эта мысль уже не могла меня остановить, Оставалось махнуть рукой и итти навстречу всему.
Мы раскинули лагерь на широкой, ровной вершине перепада. Насколько известно, плоская формация свойственна именно этому перевалу. Туземцы считают его пристанищем злых демонов, приносящих несчастье всякому здесь останавливающемуся. Животные отказывались итти дальше, да и сами мы тоже истратили последние силы, так что выбора не было; все вместе залезли мы в палатку, а животных обвязали кое-какими одеялами. Удалось набрать немного навоза, оставшегося на перевалах после караванов, проходивших здесь летом; с помощью этого топлива немного поварили наше лошадиное мясо, а главное -- вскипятили чай.
Начались разговоры о демонах и дикарях, будто бы обитающих в горах. Я с любопытством слушал россказни слуг и мысленно сопоставлял их с распространенными по всему Тибету преданиями о сказочных существах, "снежных людях", первоначальных обитаях страны, ушедших в горы.
До сих пор слуги знали только о моем желании достигнуть Тибета; теперь же я сказал им, что целью моей является не только Тибет, но самая Лхасса, и что для того, чтобы достичь ее, я переоденусь и буду скрываться. Это сообщение было встречено криками возмущения и протеста, но я выдержал натиск и разными доводами и обещаниями добился согласия. Мы перешли к распределению ролей и к необходимым репетициям; достав из багажа богатый костюм сиккимского дворянина, я дал его примерить Сатане. Он должен был изображать мелкого землевладельца, отправлягощегося в Лхассу со свитой на богомолье. Все остальные должны были сохранить прежние свой должности, я же превращался в простого кули, помощника нашего повара Лхатена. Слуги увлеклись этой игрой и даже принялись меня торопить. Однако свое окончательное переодевание я отложил до следующего утра, т. е. до 31 января.
Дело это оказалось очень трудным. Сначала я выкрасил волосы; но для того, чтобы Лхатен смог малярной кистью вымазать меня всего составом из йода и сока грецких орехов, мне пришлось стоять голым на холодном ветру. Я считал полную окраску необходимой в виду могущего приключиться телесного осмотра. Особенную трудность представляли глаза. Они у меня голубые, а таких на Востоке не встречается. Я применил двойное средство: сначала разрезал лимон и выжал в глаза сок -- это причиняет боль и раздражает глазное яблоко, но на время придает глазам более темный оттенок. Кроме того, я накапал под веки клея, чтобы изобразить истечение, вызванное снежной слепотой, якобы схваченной мной в пути. Затем я вооружился темными очками, не являющимися особенной редкостью в Тибете, где снежная слепота так распространена. После этого я собрал свое европейское платье и другие мало-мальски подозрительные предметы и спрятал их под большим камнем,-- все это, наверное, лежит там и сейчас.
Около девяти часов мы двинулись дальше, уже по тибетской земле. После небольшого спуска начался новый подъем, продолжавшийся до вершины второго перевала, лежащего лишь на метр или два ниже первого, который мы пересекли накануне. От этого пункта дорога -- хотя, пожалуй, это слишком громкое название для такого пути -- постепенно спускается по равнине до бассейна Кампа. Спуск так незаметен, а поверхность равнины так гладка, что здесь вполне было бы применимо моторное сообщение. Я вспомнил о том, как широко применяется оно в монгольских равнинах, между Калганом (несколько километров к северу от Пекина) и Ургой, столицей Монголии.
Снега на равнине почти не было, но его отсутствие только усугубляло суровую, пустынную природу страны. Километры за километрами тянулись, а признаков растительности или человеческого жилья не было. Постоянная смена дневного жара и ночного холода разрушила скалы, превратив их в слой песка, усеянного камнями; выступы низко лежащих гор объедены; получилась ровная, однообразная опускающаяся формация грязно-желтого цвета, которую оживляют только блестящие снеговые вершины Гималайского хребта, оказавшегося наконец позади нас. Сначала казалось, что равнина совершенно лишена фауны и флоры. Но вскоре мы стали встречать небольшие стада антилоп, пасущихся как бы на голом камне. Вглядываясь внимательно, я стал замечать кое-где крошечные пучки травы, с трудом пробивавшейся через каменистую почву. Антилопы по окраске своей шерсти так гармонируют с остальной природой, что еле заметны. Когда нам случалось подойти к ним вплотную, они обращались в бегство, и белый пучок на кончике их хвоста походил на уносящийся ком снега. Мы хорошо разглядели этих грациозных животных; человека они не боятся, что отчасти объясняется тем, что в Тибете охота по религиозным причинам строго воспрещена.
Мы продвигались не спеша, боясь за животных, часто останавливались и давали им пощипать тощую травку. Оба пони качались от усталости, и мы все время шли пешком.
Внезапно перед нашими глазами выплыла деревенька. Мы были всего метров в тридцати от нее, как на наше горе некоторые жители тотчас же нас заметили. Обходить ее было поздно. Деревня оказалась так называемым китайским аванпостом. В период китайского влияния в Тибете, окончившегося только в 1912 году, китайские губернаторы держали здесь небольшой отряд солдат в качестве пограничной стражи; с уходом китайцев этот укрепленный пункт потерял свое значение, но летом в нем, с целью осмотра путешественников, идущих с перевалов, ставится тибетская стража. Зимой, когда прекращается всякое сообщение между Тибетом и Сиккимом, стража эта переводится в большой замок Кампа-дцонг, лежащий в нескольких километрах дальше, -- благодаря этому-то и некому было нас осматривать. Стараясь все-таки не быть на виду, мы покинули деревню, лишь только закупили небольшой запас продовольствия.
Это была бедная деревушка, еле способная прокормить самое себя; достали мы в ней очень немногое, Было необходимо добраться в тот же вечер до Кампа-дцонга, Я шопотом отдал приказание не останавливаться даже для еды, и мы убрались, заверяя, что очень спешим. Жители деревни в отношении нечистоплотности превосходят то, что вообще известно о тибетцах: лица их были покрыты толстым слоем грязи, вполне понятной, впрочем, при такой бедности и таком холоде. Мы сами не мылись после Лакена и -- не столь уж резко отличались от этих несчастных туземцев, представителей вымирающего крестьянства. Деревня состояла из двух -- трех десятков кирпичных домиков и носила типичный тибетский характер. Дерева и бамбука, как в Сиккиме, здесь нет; глинистая почва удобна для производства кирпича, но за отсутствием угля, нефти и дров тибетцам приходится для сушки полагаться на солнце; в дождливом климате -- например, на южной стороне Гималаев -- такие грубые, необделанные, высушенные на солнце кирпичи быстро размыло бы, но в сухом разреженном воздухе Тибета их хватает навеки.
О сухости тибетского климата свидетельствуют и плоские крыши. Контрастируя с покатыми крышами Сиккима, гармонирующими с горно-долинной формацией страны, плоские, ровные крыши тибетских до-мов кажутся продолжением широких тибетских равнин с той лишь разницей, что поставленные на четырех углах молитвенные флаги, развевающиеся на ветру, придают им некоторую живописность.
Вся деревня собралась вокруг нас и с таким любопытством рассматривала путешественников, перешедших зимою через перевалы, что я поспешил уйти по направлению к Кампа-дцонгу с частью каравана, оставив Сатану и Лхатена для окончания расчетов. Мы продвигались медленно; через полчаса они нас догнали. Километрах в трех от деревни мы остановились и наконец поели досыта.
Предстояло решить, что делать дальше. Отсутствие провианта и недостаточное знание дорог вынуждали нас зайти в Кампа-дцонг, но решался я на это не без страха. Кампа-дцонг -- главный город большого округа и резиденция губернатора. Мне грозили бы неприятности, тем более, что кампа-дцонгские власти в прошлом не раз отсылали обратно европейцев, явшихся исследовать Тибет. Но было два случая, когда тут были организованы приемные комиссии в крупном масштабе. Первая из них заседала в 1903 году, когда англо-индийское правительство, желая войти в дипломатические сношения с Тибетом для улажения спорных вопросов между обеими странами, отправило на тибетскую границу специальную миссию, возглавленную майором Ионгхёзбендом, которому было поручено вести переговоры с приглашенными из Лхассы представителями власти. Английская миссия под конвоем двух сотен туземцев вошла в Тибет через Лакеи, отбросила в сторону горсть тибетских солдат, сделавших попытку загородить ей путь, пересекла пограничный перевал и в июле разместилась перед самым Кампа-дцонгом. Четыре месяца миссия ждала прибытия из Лхассы ответственных лиц для ведения переговоров но таковые не явились; вместо них в сторону Кампа-ддонга было спешно двинуто несколько тысяч тибетских солдат с угрозой атаковать британскую миссию если она не удалится. Миссия была отозвана, но вместо нее была организована известная экспедиция Ионгхёзбенда 1904 года. Эта последняя направилась не в Кампа-дцонг, а вошла в Тибет через долину Чумби -- Гианцзе. Второй случай относится к тому дружескому приему, который Кампа-дцонг был вынужден оказать обеим экспедициям на Эверест. Начиная с 1912 года тибетский двор связан с англо-индийским правительством некоторыми обязательствами, чем и объясняется разрешение, данное партии альпинистов, обогнуть Гималаи с севера. Этой экспедиции не был разрешен доступ в глубь страны, но, проходя вдоль южного края Тибета, альпинисты смогли на несколько дней остановиться в Кампа-дцонге и использовали его как базу.
Тот факт, что Кампа-дцонг уже имел контакт с европейцами, далеко не служил мне на пользу. Наше внезапное появление в этом официальном центре, да еще среди зимы, могло вызвать подозрения,-- и я счел нужным отстать от своего каравана, предоставив Сатане одному отвечать на расспросы, если бы таковые последовали; его и Лхатена я послал вперед с тем, чтобы они на ночь сняли комнату в одном из домов отдыха и закупили припасы. Конюх, Диоген и я спрятались до заката солнца в стороне от дороги.
Сатана, желавший блеснуть, отправился верхом на нашем младшем пони, Лхассе, еще довольно хорошо сохранившемся; за ним следовал Лхатен. Мы уселись ждать, но отдохнуть не пришлось. Поднялся неистовый ветер. Подобные ветры бывают только на открытых местах. Ветер, дующий с быстротою ста пятидесяти километров в час, в Тибете не редкость. Эти ветры усиливаются после полудня; иногда после абсолютно тихого утра в половине второго поднимается ветерок, часам к четырем превращающийся в ураган. Ветры имеют тенденцию стихать после заката, но иногда дуют до поздней лочи. Они считаются самыми страшными и опустошительными из числа всех постоянных ветров. Ледяные струи воздуха проникают через любую одежду, удаляя тот небольшой слой теплого воздуха, который окружает тело. Слой грязи, которым обычно покрыто тело тибетцев, является естественной и надежной защитой от них.
В тот день, о котором идет речь, ветер нас измучил. Мы расположили наш багаж полукругом и кое-как примостились. Конюх и Диоген крепко заснули, а я принялся читать тибетские тексты -- дело, совершенно несовместимое с моей ролью кули. Мои литературные занятия чуть не навлекли на меня беды. Я не заметил, как подошли какие-то прохожие, и испугался, когда они спросили, кто мы. Я не решился ответить на этот вопрос и принялся петь текст, как бы исполняя религиозный обряд, не терпящий нарушения. В то же время я растолкал конюха, и прохожие вступили в разговор с ним. Не знаю, что он им наплел,-- но говорили они долго, а я, не переставая, пел свой текст, слова которого, как во всех буддийских "сутра", повторяются бесконечное число раз.
Незадолго до заката мы двинулись, но путь до Кампа-дцонга оказался долгим и трудным. Другой наш пони так измучился, что еле волочил ноги; мы его тащили и подталкивали, но все старания оказались тщетными -- пони испустил дух на наших глазах. Распределить тот небольшой груз, который он нес, на остальных животных не было возможности, и мне пришлось бросить седло и один мешок с багажом. Мы и так взяли с собой абсолютный минимум вещей, необходимость же заставляла расставаться с немалой частью и этого минимума.
Расставшись с пони, мы стали подвигаться быстрее. Луна взошла, и ее свет несколько смягчал суровый ландшафт.
Не доходя до города, мы были встречены Лхатеном. Он беспокоился за нас, да и чувствовал потребность поскорее поделиться с нами всем пережитым за день им и Сатаной. Оказалось, власти узнали об их прибытии, опрашивали их и не нашли ничего удивительного в том, что их груз отстал вследствие утомления животных; обо мне не говорили, и их отпустили на рынок за покупками. Там им стоило некоторого труда разменять бумажку в сто рупий (около семи ф. ст.), которую я дал Лхатену; ни один из торговцев не мог разменять такую огромную сумму; в конце концов четверо богачей сложились и сообща выложили требуемую кучу тибетских монет.
Рупии -- индийские деньги, но так как Сикким своих денег не имеет, то рупии сделались разменной монетой. Тибетская денежная единица -- "транка" -- составляет около одной пятой рупии или одной четверти шиллинга; эта монета считается серебряной, но едва ли содержит много серебра. Однако в руки крестьянского населения чаще попадают более низкого достоинства медные монеты, которые я здесь перечисляю: каканг или одна шестая транки, карманга или одна треть транки, чегиа или половина транки, шоканг или две транки.
В Кампа-дцонг мы случайно попали во время ярмарки; все помещения были заняты торговцами и окрестными крестьянами. Сатану, как хозяина, поместили в самом доме, устроив его в одной комнате с двумя торговцами, а нам, слугам, для ночлега отвели крышу. Плоская крыша сама по себе не представляет больших неудобств, но термометр стоял на 30° ниже нуля, Сатана же, воспользовавшись своим положением, забрал себе все наши одеяла, оставив нам всего по одному.
Лхатен и остальные слуги начали с того, что сошли вниз, в общую комнату, и в ожидании холодной ночи должным образом согрелись горячим ужином и немалым количеством "чанга". Не чувствуя в себе храбрости встретиться лицом к лицу с толпой, обычно наполняющей всякую тибетскую гостиницу, я остался на крыше, поручив Лхатену сказать, что заболел. Под этим предлогом он мне принес поесть, и редко больной ел с таким аппетитом, как я: ведь на перевалах мы все время были на волосок от голодной смерти, и теперь я был готов наброситься на всякую еду.
Пока внизу пировали, я дрожал от холода и все время беспокоился, как бы мои слуги не проговорились. Отдохнуть мне не удалось. Холод и нервное возбуждение привели меня в такое состояние, что все попытки заснуть оказались безуспешными; пока мои слуги храпели, я сидел и любовался лунной панорамой. Грязные улицы городка тонули во тьме, а на горе величественно красовался замок. Замки или "дцонги" занимают такое выдающееся место в ландшафте и в жизни Тибета, что о них следует сказать несколько слов.
Большая часть Тибета населена кочевниками, перегоняющими свои стада с места на место и ведущими весьма скудное существование; над этими людьми центральная власть Лхассы имеет лишь слабый косвенный контроль. Но там, где кочевники осели и образовали сельскохозяйственные или промышленные общины, сделана попытка учреждения нормального административного управления, отчасти заимствованного от старой китайской бюрократической системы и измененного в духе тех церковных начал, которые лежат в основе всей политической организации Тибета.
Глава XI
УПРАВЛЕНИЕ ПРОВИНЦИЯМИ
В настоящее время Тибет разделяется на пятьдесят три административных округа, из которых три занимают особое положение. В каждом из этих округов тот или другой город или деревня служат административным центром, В большинстве случаев губернаторы живут в огромном укрепленном замке, расположенном на вершине невысокой горы, господствующей над окружающей равниной; город или деревня лежат у подножия этой горы.
Большинство замков имеет весьма внушительный вид, и хотя они, как показали события 1904 года, не могут устоять против современной артиллерии, но стрелы и винтовки им не страшны. Эти крепости служат, впрочем, не только защитой против неприятеля, но и устрашающим началом по отношению к окрестному населению.
Происхождение этих замков следует приписать тем же условиям, среди которых в Европе возникли прирейнские средневековые замки; построены они были местными вождями, имевшими большое сходство с воинственными европейскими баронами средних веков. Эти полунезависимые феодалы постепенно вытеснялись централизовавшимся правительством Лхассы, а замки превратились в резиденции назначаемых из центра губернаторов. Некоторые из этих замков сравнительно нового происхождения и выстроены правительством для своего настоящего назначения, по стилю однако они схожи со старыми разбойничьими крепостями. Развалины старых замков, а также богатых селений, постепенно пришедших в упадок, встречаются по всему Тибету.
Внутри замки грязны, темны, неудобны и часто небезопасны для жилья, но наружный их вид, особенно на расстоянии, чрезвычайно живописен, свидетельствуя об архитектурном вкусе, не соответствующем нынешнему упадочному состоянию тибетского народа; возможно, что эти здания отражают исчезнувшую культурную эпоху страны.
Двойственный характер государственного управления выражается в том факте, что каждый административный округ управляется двумя губернаторами, из которых один -- монах, другой -- мирянин. Несмотря на то, что власть принадлежит обоим, губернатор-монах считается чином выше. Фактически губернаторы имеют огромную власть в смысле самоуправления: в отдаленных округах их сношения с высшими властями Лхассы ограничиваются ежегодной присылкой в столицу небольшой подати, выплачиваемой натурой.
Жизнь в маленьких тибетских городах так убийственно скучна, что в зимнее время, когда прекращаются сельско-хозяйственные работы и денежные доходы чиновников сокращаются, эти последние под разными предлогами нередко уезжают в столицу; я даже слыхал про таких чиновников, из молодых, которые никогда не видят вверенного им округа, держа там сборщика; сами же, пользуясь связями, наслаждаются благами жизни, живя в Лхассе.
Насмотревшись на замок, спящую деревню и обширную равнину, я снова лег и на этот раз заснул; однако мой отдых был непродолжителен. Я встал рано и в сопровождении Лхатена до зари покинул деревню; остальным было поручено нагрузить животных, расплатиться и с восходом солнца последовать за нами.
Мы пересекли замерзшую речку и, пройдя километра полтора, оглянулись на освещенный восходящим солнцем Кампа-дцонг. День был ясный, и первые лучи солнца бросали розовый отсвет на вершины Гималаев. Более величественной панорамы я нигде не видел. Здесь Гималаи не оставались одним географическим названием, а являлись живой действительностью. Кристаллически прозрачная тибетская атмосфера рельефно выделяла каждую подробность, и казалось, что одним взглядом обнимаешь целиком всю горную цепь. К востоку стоял Чумолхари; к югу--Канченджао и Чумиомо, а к западу -- Эверест, высочайшая гора мира.
Интересно отметить, что Гималайский массив безусловно влияет на океанские приливы. Геологически он очень недавнего происхождения: Гималайский хребет сформировался около половины третичного периода. Гималаи не образуют настоящего водораздела: воды больших равнин, не находя стока, просачиваются через эту массивную каменную стену.
На равнине Кампа, по которой мы теперь шли, не было ни полей, ни деревень. После того, как мы потеряли из виду Кампа-дцонг, не осталось никаких признаков жизни. Но когда мы дошли до группы низких гор, возвышавшихся посреди равнины, и обошли их, то неожиданно увидели шесть довольно цветущих деревень, так что мое впечатление относительно полного отсутствия здесь жизни потребовало некоторой проверки. Дорога вела через четыре из них. Скрепя сердце, я двинулся, предварительно поменявшись ношей с Диогеном и взвалив на себя самую тяжелую.
В двух домах мы ненадолго останавливались, и я успел их рассмотреть получше. И здесь было грязно, но дома были все-таки лучше выстроены, чем в первой виденной мной деревне. Почти все они были двухэтажные; об их размерах трудно судить, так как они строятся вокруг внутреннего двора; на двор выходят веранды, пристроенные к нескольким, этажам; с этих веранд шаткие лесенки ведут вниз и вверх, служа единственным сообщением между этажами. Внизу помещаются конюшни или амбары, а иногда прислуга, наверху -- жилые помещения.
На вопросы, обращенные к нам, мы всегда отвечали, что идем в Шигацзе, -- о Лхассе я не упоминал. Безразличное отношение жителей деревень, через которые мы прошли, меня несколько приободрило, но сильно беспокоило поведение Сатаны, разозленного тем, что я не разрешил ему нанять носильщиков.
Не желая ничем рисковать, обеденную остановку я сделал не в деревне, а подальше, на берегу небольшой речки. Мне удалось продавить ледяную кору, и я утолил свою жажду. Мои слуги пили захваченное из Кампа-дцонга ячменное пиво, очень приятное на вкус, но я счел нужным отказаться от него. Огромный труд, которого стоило убедить слуг проводить меня в Лхассу, побудил выставлять на вид мое почетное звание буддийского священника, -- и тем обстоятельством, что мои суеверные слуги считали меня ламой, единственно объясняется та верная служба, которую они мне сослужили.
Добропорядочный буддийский священник не пьет спиртных напитков, и мне надлежало по отношению к моим слугам играть роль ламы так же удовлетворительно, как роль кули по отношению к населению.
Подкрепившись, мы быстро дошли до северной границы равнины Кампа, где дорога опять разветвляется: направо она ведет к Шигацзе, а налево -- к монастырю Сакья. Монастырь Сакья -- один из старейших монастырей Тибета, славящийся между прочим обширным собранием древних рукописей. Прилегающий город построен на восточном склоне Понпо-ри, около подножия которого протекает река Том. В течение многих столетий монастырь Сакья служил резиденцией правительства. Я воздержался от посещения этого исторического места. Мы пошли направо и вскоре начали взбираться на горный хребет, окаймляющий равнину.
Тибет носит название плоскогория, но он пересечен горными хребтами, иногда довольно высокими, которые разделяют его огромную площадь на отдельные плоскодонные бассейны различных размеров. По высоте своего положения эти бассейны значительно отличаются друг от друга. На огромной пустынной низине Чангтан, лежащей к северо-западу от Шигацзе и мало обитаемой, дно бассейнов лежит на высоте 5180 м над уровнем моря. Равнина Лхассы лежит сравнительно низко, имея лишь 3658 м высоты. Низина Кампа, один из наибольших бассейнов, лежит на высоте 4572 м, т. е. на высоте Монблана, самой высокой вершины Европы. В некоторых местах, как, например, между Туна и Шигацзе, низины соединены долинами, и там путешествовать удобно; но большею частью путешествие по Тибету состоит из долгих переходов по плоским равнинам, чередующимся с крутыми подъемами и спусками с гор, образующих стенки бассейнов.
Хребет, лежавший на нашем пути, был песчаный и настолько крутой, что восхождение оказалось более трудным, чем восхождение на самый перевал Кору. Даже Сатане, все время ехавшему на нашем последнем пони, пришлось спешиться и помогать выбивавшимся из сил животным пробираться через огромные кучи нанесенного песка. Ближе к вершине почва была покрыта обледенелым снегом, и животным стало еще труднее. Опять нам пришлось вырубать для них ступеньки; все это заняло немало времени, так что было уже три часа дня, когда мы добрались до вершины. Под нами, по ту сторону, расстилалась другая равнина, поменьше первой; деревень не было видно, только кое-где паслись стада яков и овец. Когда мы наконец спустились на дно равнины, я решил остановиться для ночлега и раскинуть наш лагерь на берегу крошечного замерзшего озера у подножия горы. Я знал, что на другом конце равнины находится большая деревня Кума, но не стремился к жилью. Пастухов я не боялся. Эти кочевники -- простые, добродушные люди, хотя они иногда и промышляют разбоем, особенно на севере. С городскими жителями кочевники не особенно ладят и ко всяким властям относятся враждебно. У одного из пастухов мы купили якового молока, которого я выпил с наслаждением; по вкусу оно -- нечто среднее между коровьим и козьим молоком и содержит много жира. Сами тибетцы употребляют его очень неохотно: они считают это молоко нечистым, разновидностью мочи; пьют они его только в виде лекарства. Масло однако считается чистым и потребляется в Тибете в огромном количестве, главным образом с чаем. Масло служит не только пищей, но и осветительным материалом.
Во всех древних религиях существует обычай зажигать свет перед священными изображениями; в буддизме Тибета этот обычай особенно развит. Перед главными идолами постоянно горят две или три священные лампы, а в праздники в храмах горят сотни и даже тысячи таких ламп; деньги на них жертвуют верующие, а жгут в них исключительно масло. Лампа состоит из широкой плоской чаши с крученым фитилем из шерсти, вставленным в середине куска масла; желтоватое пламя дает мало света. В домах жителей эти масляные лампы редко употребляются; тибетцы, ложась большею частью с солнцем, редко нуждаются в искусственном освещении. За последнее время в больших городах появились восковые свечи европейского изделия, и городские жители начинают к ним привыкать, но жечь их перед священными изображениями было бы сочтено кощунством.
К яковому маслу я не мог привыкнуть. У него неприятный вкус, и оно скоро портится; тибетцами особенно ценится старое масло -- кочевник, у которого мы купили молока, предлагал нам масло, пролежавшее у него сорок лет; попробовав его, я охотно поверил в его древность.
Набежали тучи, и пастухи один за другим стали сгонять свои стада к стоянкам. Яки, очевидно, обладают музыкальным слухом, так как слушаются своеобразного свиста, производимого сквозь зубы, и не разбегаются по дороге; что касается тибетских овец, то они музыки не признают,-- их подгоняют градом камешков, которые пастухи ловко пускают из пращи.
Глава XII
ЖИЗНЬ НА РАВНИНАХ
Вскоре мы опять остались одни, и я почувствовал себя свободнее. Когда пастухи собирались вокруг нас, я притворялся спящим, предоставляя ведение всяких переговоров Сатане и Лхатену. К концу дня снова стало холодно, -- мы прямо закоченели. Я жаждал укрыться в палатке, но она, этот верный друг, имела европейский вид, а я боялся, как бы не обратить на себя внимания какого-нибудь случайного путника. К великому неудовольствию слуг, я запретил ее ставить. Несколько утешились мы тем, что развели огонь с помощью якового навоза -- обычного в Тибете топлива. Навоз собирают и сушат; он горит быстро и жарко, но издает едкий запах, который придает особый вкус приготовленной на нем пище. Как это ни странно, но к этому вкусу привыкаешь: пища, приготовленная обычным путем, первое время кажется даже безвкусной.
За отсутствием палатки нам не оставалось сделать ничего другого, как постелить одно на одно все наши одеяла, подлезть под них и улечься в кучу, прижавшись друг к другу. Мы спали так крепко и долго, что на следующее утро тронулись в путь только около восьми часов. Животные за ночь наелись и приободрились, однако спины у всех трех мулов были сильно набиты. Произошло это оттого, что неумело распределенный груз все время перевешивался на ту или другую сторону: тибетцы с животными не церемонятся.
В Кампа-дцонге мои слуги в качестве средства для лечения ссадин приобрели черный сапожный крем. Он привозится тибетскими купцами из Калимпонга, а так как тибетская обувь преимущественно шерстяная, красного цвета, то крем применения не находит; однако существует нелепое мнение, что он пригоден для лечения ран. За неимением вазелина мы, промыв мулам спины, вымазали их этим кремом; подседельниками служили одеяла, вымазавшиеся в черной мази,-- они ночью замазали и нашу одежду. Но Тибет -- царство грязи вообще. Перед отправлением мне очень хотелось вымыть лицо и руки, однако осторожность вынудила отказаться от этого: без соответствующего слоя грязи я мог возбудить подозрения.
Сначала дорога шла по открытой равнине, и двигаться было сравнительно легко, хотя равнина перерезалась оврагами, вымытыми давно пересохшими реками. В одной из котловин мы натолкнулись на стоянку кожевников -- несколько шатров, сделанных из выкрашенных в черный цвет яковых шкур. Шатры эти чрезвычайно живописны, и мне очень хотелось приобрести таковой, тем более, что мы могли бы смело им пользоваться по ночам; однако уговорить кочевников продать шатер нам не удалось.
Интересно сравнить этих первобытных обитателей шатров с более культурными деревенскими жителями. Первые преобладают в некоторых округах. Они ведут более свободный образ жизни, владеют значительными стадами яков, овец, коз и пони, пася их по склонам гор и в низинах. В районах Рудок, Нгари-Корсум и в северном Тибете, в районе Дро-на, все жители за исключением монахов и государственных служащих принадлежат к кочевым племенам. Ныне племена зимою живут в деревнях, но во многих местностях их зимние стоянки состоят из каменной ограды, внутри которой в глубоких ямах расставлены шатры. Некоторые племена высекают галлереи в склонах гор; входные отверстия -- узкие, но внутри галлереи -- высокие, просторные и теплые. Летом вид кочевнических стоянок, расположенных на высоких плато и состоящих из черных грубых парусиновых палаток, украшенных ячьими хвостами и молитвенными шестами, особенно живописен. Каждая семья занимает особый шатер; наверху, в центре шатра -- небольшое отверстие для дыма; у входа -- первобытный алтарь. Внутри шатра помещается человек двадцать, глиняная печь занимает центр. Шатер вождя обставлен богаче: в нем можно встретить иноземные продукты, табак, чай.
Материально кочевники живут неплохо, во всяком случае гораздо лучше среднего городского населения: даже бедняки имеют небольшое стадо; шатер, владеющий полуторой тысячью голов, -- не редкость. Шерсть длинношерстых овец, которых в Тибете имеется четыре вида, поступает на одежду и одеяла; вывозится она редко; мягкая же козья шерсть вывозится, ее покупают на производство знаменитых кашмирских шалей.
Одежда кочевников состоит из надетого мехом наружу овчинного плаща, опоясанного кушаком из ячьего волоса. Женщины, кроме плаща, носят шерстяные юбки, полосатые шали и головные уборы (традиционные, во всех районах разные), украшенные кораллами и бирюзой. Женщинам-кочевницам живется легче, чем их деревенским сестрам: всю тяжелую работу исполняют мужчины.
В центральном Тибете -- провинциях Уй и Цзан -- кочевники передвигаются с места на место, выбирая пастбища для стад и защищенные, безопасные места для стоянок. Они занимают территорию на юг от озера Ямдро, округа, прилегающие к границам Непала и Бутана, и всю ту огромную пастбищную площадь, которая лежит на северо-восток от Лхассы. Каждое племя в пределах своего округа составляет одно целое; отдельные семьи откалываются, но покидают родную землю редко. Дро-на платят подати скотом, маслом или деньгами и поставляют транспортных животных монастырям и правительственным чиновникам; некоторые наиболее дикие племена податей не признают. Кочующие на северо-востоке от Лхассы племена хор-на подчас изменяют пастушечьему образу жизни; бывает, что шайка человек в двести хозяйничает на протяжении сотен километров, отбивая стада у пастухов и грабя деревни и путешественников.
Дро-на, живущие к востоку от земли Уй -- воинственное племя атлетического телосложения; помимо земледелия и коневодства, оно занимается охотой. Племена джиа-де восточных и восточно-центральных округов отличаются многоженством, многосемейностью и занимаются исключительно скотоводством, никогда не покидая своих шатров. Взятые в целом, племена дро-на, благодаря особенностям быта и обычаев, составляют одно из самых интересных явлений тибетской жизни.
Гладкие ледяные поверхности озер, пересекавшие иногда дорогу, требовали от нас, а особенно от наших животных, неимоверных усилий. В описываемый мною день наш путь пролегал по льду, и мы необдуманно пустились по скользкой поверхности. Самый бравый и выносливый из наших трех мулов упал и повредил себе ногу; сначала я подумал, что она сломана, но через минуту мул оправился и бодро заковылял. Интересно было наблюдать, как медленно и уверенно шагали по льду яки. Як -- замечательное животное, и о нем следовало бы написать целую книгу. Он сохранился ив диком состоянии. Существует несколько видов и скрещений его. Самая распространенная порода -- результат скрещения яка-быка с индийской коровой; эта порода служит в Тибете в качестве сельско-хозяйственной и транспортной, Дикий як похож на американского бизона. У него та же большая, низко посаженная голова, бока до самого хвоста покрыты длинной густой шерстью, свисающей до земли и защищающей от холода обнаженную нижнюю часть живота, раздвоенные копыта приспособлены для лазания, язык вооружен колючками, позволяющими животному отрывать и прожевывать жесткие стебли, мхи, лишаи и колючие растения, которыми оно питается. Взрослый самец от головы до основания хвоста длиной около 4 м, его высота до плеч достигает 1 1/3 м, длина обращенных вперед рогов -- около 75 см. Домашние яки и помеси -- меньше ростом. Як медлителен, зато он чрезвычайно крепок ногами и по кручам лазит как коза; бродят яки стадами, иногда вместе с дикими ослами и антилопами; они могут существовать за снеговой чертой, выкапывая зимой пропитание из-под снега.
Мы были уверены, что знаем путь, но когда дошли до широко расходящегося тройного разветвления его, у нас возникло сомнение в направлении, по какому следует направиться. Следуя буддийскому правилу, мы избрали "средний путь", Двигаясь с большим трудом против сильного ветра, дувшего прямо в лицо, мы, пройдя уже с десяток километров, встретили крестьян, гнавших яков в Куму, и от этих крестьян узнали, что мерзли и боролись с препятствиями напрасно. Эти добрые люди, пожалев нас, объяснили, как попасть на верную дорогу, а беззубая старушка, ехавшая взгромоздившись на спину яка, угостила меня и Диогена, самых жалких из нас всех, чангом. Изменив на этот раз обету трезвости, я с удовольствием глотнул ячменного пива. Через час мы были снова на старой дороге и шли по ней, чуть не падая от усталости. Когда мы наконец остановились на голом, пустынном месте, то увидели, что находимся всего в пятнадцати километрах от Кумы. В воздухе носились снежинки. Оглядываясь назад, мы могли различить, что на перевале, которым мы прошли, разразилась снежная буря. Останься мы в горах еще дня три -- мы погибли бы в снегу. Однако и настоящее наше положение было далеко не безопасно.
Расставлять палатку мы не решались -- дул яростный ветер. Такого холода мы еще не испытывали; якового навоза не было, и мы даже не могли мечтать о том, чтобы сварить себе чаю; всех нас страшно мучила жажда, и хотя мы находились на берегу речонки, но напиться не было возможности: вода замерзла, и можно было лишь откалывать кусочки льда и давать им таять во рту. Это была ужасная ночь. Мы делали отчаянные попытки заснуть, но ледяные порывы ветра проникали через одеяла, не позволяя согреться. Несчастный Диоген простонал всю ночь: отмороженные ноги причиняли ему нестерпимую боль. Такие лишения -- сверх человеческих сил, и я ничуть не удивился, когда Сатана среди ночи объявил о своем намерении бросить все это дело. Остальные стали на его сторону. Приняв во внимание положение дел, я решил, что не время спорить, и пошел на компромисс. Я объяснил моим слугам, что наши физические страдания происходят от того, что мы спим под открытым небом и что нам бояться нечего, если мы будем проводить ночи в деревнях, в тепле, и сытно питаться, что, кроме того, возвратиться в Сикким нам сейчас не удастся, так как перевалы закрылись окончательно.
После некоторых возражений мой новый план был принят. Он, конечно, увеличивал риск быть задержанным, но я чувствовал, что больше не имею права подвергать слуг лишениям, подобным тем, которые они только-что перенесли. Мир и согласие водворились снова. По удивительному совпадению умиротворился и ветер, и нам удалось крепко заснуть.
Глава XIII
ВПЕРЕД, В ШИГАЦЗЕ!
Проснувшись, я с ужасом увидел склонившуюся надо мной тибетскую физиономию. В моей голове мелькнула, как молния, мысль о том, что я выдан. Я быстро закрыл глаза и притворился спящим. Однако страх оказался напрасным: старик, напугавший меня, шел с сыном из Кумы в Шигацзе и, увидев людей, спящих под открытым небом, пожелал узнать, кто они. Лхатен сумел ответить на все расспросы, а Сатана, не удостоив меня ни единым взглядом, совершенно самостоятельно принял предложение этих людей продолжать путь вместе. Мы поспешно уложились, и я двинулся в путь в подавленном настроении.
Дорога вилась по легкой покатости, и к полудню мы достигли ее высшей точки, отмеченной несколькими алтарями, украшенными молитвенными флагами. Здесь была вершина водораздела. Река, к которой мы подошли по ту сторону ее, текла в Брамапутру, в эту жизненную артерию Тибета, диагонально прорезающую страну на протяжении нескольких тысяч километров. Большинство городов Тибета лежит на этой реке или на ее притоках: Шигацзе и Гианцзе -- на Нианге, а Лхасса -- на Кии; обе реки -- притоки Брамапутры. Я чувствовал, что мы проникли в сердце Тибета. Часть страны, орошаемая Брамапутрой -- самая плодородная. С самого начала спуска стало ощущаться потепление -- градусов на пять.
Географически Тибет распадается на три главных ландшафтных типа, известных под именами Ронг или долинный тип, Дро или плоскостный, пастбищный тип и Цзан или пустынно-равнинный тип. Тип Ронг встречается в более гористых частях страны и состоит из узких, часто хорошо обработанных долин и ущелий, лежащих между горными хребтами. Типы Дро и Цзан -- широкие равнины или плоскодонные бассейны, из которых ниже лежащие, более плодородные и удобные для пастбищ, носят название Дро или пастбищной земли. 8а более высокими и холодными равнинами сохранилось название Цзан. Изменение ландшафта указывало на то, что мы из типа Цзан перешли в тип Ронг.
В области Ронг, особенно между Шигацзе и Лхассой, много деревень и монастырей; она изрезана крутыми хребтами, глубокими оврагами, стремительными потоками и узкими, темными ущельями. Путешествовать по ней трудно, но обитатели ее ведут деятельный и, видимо, счастливый образ жизни. Деревни лепятся на уступах и склонах гор, по бокам долин, у слияния рек; обилие воды, плодородные заливные берега рек и защищенное положение всей области Ронг благоприятствуют ее заселению.
Область Дро, территория полукочевых дро-на и их разнообразных стад, лежит преимущественно в южной части Тибета, простираясь до Дро-де, на северо-восток от Лхассы, которая сама на протяжении 200 -- 300 км окружена прекрасной местностью, богатой большими реками и долинами, интенсивно культивированными.
Область Дро -- дикая, суровая территория. Огромные горы высятся непосредственно над долинами и своими зубчатыми, образующими разнообразные углы, шпилями смотрят на множество трясин, болот, опасных скважин и пропастей. Темная торфообразная почва покрыта жесткой травой и кое-где кустарниками; на берегах рек встречается ива и тополь, в особо благоприятных местах -- можжевельник и низкорослая хвоя, а летом и чудесные цветы. Тут и там разбросаны небольшие города и деревни, далеко не так многочисленные, как в области Ронг. Лето продолжается четыре месяца. В октябре выпадает снег, и вид местности меняется: нанесенные ветрами снежные сугробы замерзают, и между ними в течение всей зимы бродят зайцы, лисицы, редкие антилопы, дикие ослы и яки, которых можно увидеть высоко на скалистых уступах гор, в защищенных углах отыскивающими скудные остатки травы. Пастухи уводят свои стада, уходя в свои хижины или деревни.
Большая территория на западе Тибета известна под именем области Цзан. Ее покрывают дикие степи, а на западной окраине -- довольно внушительные горы. Равнина состоит здесь из широких, неглубоких долин длиною от двадцати до пятидесяти километров; долины окаймлены круто возвышающимися горами, с вершин которых не видно ничего, кроме голых, пустынных пространств, кое-где прорезанных рекою или мелким озером. Озера большею частью соленые, обрамленные беловатой каймой из испаряющихся содовых и солевых осадков; почва глинистая, с примесью песка, Озера и болота расположены между 33° и 82° восточной широты, в очень сухой области, где почва покрыта селитрой. Скудная растительность попадается только на дне более глубоких долин, остальное пространство голо. На юг от 33° широты, на высоте 4500 м, растет жесткая трава, подкармливающая домашний скот чанг-па, жителей этой области, а также служащая кормом диким ослам и антилопам; существует полоса хорошей пастбищной земли, около 120 км длины, где растет сочная трава, дикий ревень и проч. К северу, в соляных долинах, где комы соли лежат прямо на поверхности земли, еще попадается плохая трава; и даже еще далее к северу пасутся стада диких животных. Зимою здесь мороз доходит до 45°, при чем соленые озера не замерзают; это тем более любопытно, что горячие источники, часто бьющие из-под земли в соседстве озер, замерзают, образуя твердые, будто хрустальные ледяные колонны. Следует заметить, что высокое, плато "Равнины севера" лежит на высоте от 4500 до 5300 м над уровнем моря.
У нас был с собою только маленький мешочек с ячменной мукой. Из реки мы зачерпнули в чайник ледяной воды, разболтали в ней муку, и этой скудной пищей пришлось довольствоваться до вечера. Около четырех часов на повороте долины мы увидели в отдалении деревню, в которой нам предстояло отдохнуть.
Тибетцы много путешествуют в пределах своей страны, и в каждой деревне имеется по крайней мере один дом отдыха. На больших дорогах, по которым ездят правительственные курьеры и чиновники, эти дома оборудованы довольно хорошо, но на второстепенных трактах, в роде того, по которому шли мы, устройство их очень примитивно: это -- частные жилища, в которых домохозяйка превращается во всемогущую "немо" -- хозяйку гостиницы, Животных предоставляется ставить во двор, заботятся о них сами путешественники. Более богатые или знатные получают отдельную комнату, но обычно все проезжающие пользуются общей комнатой, где отдыхают, едят, пьют и спят. В том доме, куда нас привели наши спутники, общая комната помещалась в первом этаже, и единственное ее окно, полузакрытое ставнями, выходило на двор, где стояли наши животные. В ней было очень темно, что мне было на руку, так как позволяло сравнительно спокойно исполнять роль помощника Лхатена. Кроме нас, тут находилась только одна группа путешественников, состоявшая из четырех лиц, занятых своими делами. С ними мы после взаимных приветствий могли не общаться. Комната была совершенно пуста, с земляным полом и голыми стенами. Только в углах стояли тюки с нашими вещами и грузом проезжих. В Тибете мелкие кражи обычны, и путешественники предпочитают не расставаться со своим багажом.
В два часа утра наши спутники собрались в путь. В Тибете путники обычно выступают так рано для того, чтобы еще до наступления послеполуденных ветров успеть пройти полагающийся на день огромный переход. Наши сборы были очень коротки. Я бы не отказался от горячего крепкого чая, но тибетцы положительно удивились, что такая идея могла притти мне в голову. Конечно, мы не потеряли ни одной минуты на умывание: большинство тибетцев вообще никогда не дотрагивается до воды. Тибетская пословица гласит: "Тибетец снаружи черен, а внутри бел, иностранец снаружи бел, а внутри черен".
Луна освещала дорогу, которая вела по узкой долине реки Ре, притока Брамапутры. Я уже не считал нужным сторониться наших тибетских товарищей. Я успел убедиться в том, что они нас ни в чем не подозревают, и установил с ними дружеские отношения. Это были добродушные, наивные люди; старший нес в руке молитвенное колесо, которое беспрестанно вертел. Младший, которому было лет сорок, видно, еще не достиг возраста благочестия; он временами распевал довольно игривые песни и усердно постегивал свою лошадь кнутом.
Меня беспокоило другое: моя борода начинала линять, а для того, чтобы достать из багажа запасную краску, надо было дождаться остановки; пока же я мог только все туже и туже завязывать шарф, пряча в него свою бороду.
Часов в девять мы подошли к деревне, расположенной у слияния Ре с притоком, источник которого находится недалеко от Гианцзе. Вид этой деревни меня поразил. Сначала я не понял, что в ней особенного; только потом я сообразил, что с тех пор, как я вошел в Тибет, я не видел ни одного дерева, а здесь, на окраине деревни, стояла небольшая -- группа черных обнаженных деревьев, вид которых радовал душу. Деревья можно встретить только в бассейне Брамапутры и прилегающих речных систем; сохранить их удается только благодаря тщательному уходу. В этой симпатичной деревне я понадеялся утолить голод, но наши проводники упорно шли вперед еще целых два часа и миновали еще две деревни, прежде чем наконец остановились перед стоящим у дороги домом, где предоставили нам один час на отдых и еду.
Трапеза тибетских крестьян неизменно состоит из мяса, ячменя и чая. Мясо, яковое или баранье, всегда мороженное; днем оно оттаивает и портится, хотя в таком виде считается более вкусным. Чай -- очень плохой, китайский, прессованный; чтобы получить компактные плитки, к чайным листьям примешивается небольшое количество якового навоза. Чай кипятят, прибавляя к нему огромное количество масла, немного соды и соли. Этот масляный чай потребляется в огромном количестве и служит не только напитком, но и едой: в него бросают горсть тонко смолотой ячменной муки, из которой пальцами скатывают шарики. Сырое гнилое мясо, масляный чай и ячменная мука -- не особенно аппетитная еда, но сорокапятикилометровый переход притупляет все чувства, кроме голода.
Лхатен сумел незаметно достать и сунуть мне бутылку с краской для волос. Он понял также, что мне нужно уединиться, чтобы воспользоваться краской. В то время как другие нагружали мулов, он во всеуслышание приказал мне взять узел и итти вперед, та к как я всегда-де копаюсь, а он-де не желает, чтобы я отставал. Я поспешил исполнить его приказание. Когда дом скрылся из вида, я привел в порядок свою бороду и расстался наконец с шарфом.
Глава XIV
ВОЛШЕБНАЯ ДОРОГА
Вскоре дорогу опять пересекла река. Навстречу по ту сторону ее шел огромного роста крестьянин с крошечной женой. Контраст был поразительный. Жители центральных частей Тибета невысоки ростом, и я решил, что этот парень происходит из К'ама, значительной восточной провинции, где большинство жителей очень высокого роста, многие же положительно гиганты. Великан торопился. Огромными ногами с необычайной легкостью мерил он пространство, бедная жена его буквально бежала, чтобы поспеть за ним; мужа это нисколько, очевидно, не смущало, и он только изредка поощрял ее пинком; однако, когда дело дошло до переправы через реку, он выказал неожиданную для меня галантность.
Лед был тонкий и на каждом шагу проваливался; великан, видя, что его жена несколько колеблется, ловко подхватил ее одной рукой подмышку, словно мешок с мукой, перенес и поставил на берег, невдалеке от места, где я стоял. Я был бы очень рад, если бы и меня переправили таким же образом, но мне не оставалось ничего другого, как пуститься через реку вброд, по колени в ледяной воде.