Книговод

Наполеон Бонапарт

Тэн Ипполит Адольф


Наполеонъ Бонапартъ.
Ипполита Тэна

   Чтобы получить точное и опредѣленное понятіе о какой-нибудь постройкѣ, нужно, прежде всего, изслѣдовать родъ и качество необходимыхъ для нея матеріаловъ, представать себѣ время, руководящую идею и, наконецъ, всѣ тѣ обстоятельства и препятствія, которыя встрѣчалась на пути къ ея основанію. По еще важнѣе тщательно научить умственный складъ и вкусъ архитектора, въ особенности въ томъ случаѣ, если онъ владѣлецъ этой постройки, самъ намѣренъ въ ней поселиться и, разъ поселявшись, приспосабливаетъ се къ своему образу жизни и нуждамъ. Такимъ именно и является соціальное зданіе, построенное Наполеономъ Бонапартомъ. Архитекторъ-собственникъ, главный представитель населенія съ 1799 до 1814 года, онъ создалъ современную Францію. Никогда дѣло цѣлаго общества не носило на себѣ столь рѣзкаго отпечатка личнаго характера, и глубже вникнуть въ этотъ характеръ необходимо уже для того, чтобы самое дѣло стало попятнымъ.

I.

   Не признающій середины, все доводящій до крайности и въ особенности оригинальный и своеобразный, онъ не только не подходитъ подъ общій уровень, но стоитъ внѣ всѣхъ условныхъ рамокъ. По своему темпераменту, наклонностямъ, воображенію, страстямъ, способностямъ и морали, онъ кажется вылитымъ въ особую форму и созданнымъ изъ другаго металла, чѣмъ его соотечественники и современники. Очевидно, это не французъ и не человѣкъ XVIII столѣтія; онъ принадлежитъ къ другому племени, къ другому вѣку. Съ перваго же взгляда въ пень замѣтно что-то чужестранное, сказывается итальянецъ, и, кромѣ того, замѣтно что-то свое исключительное, не поддающееся никакому сравненію и аналогіи. Итальянецъ онъ былъ по происхожденію и крови: во-первыхъ, но отцу, родъ котораго можно прослѣдить съ XII вѣка во Флоренціи, дальше въ С.-Миньять и, наконецъ, въ Сарзанѣ, въ маленькомъ, уединенномъ городкѣ на окраинахъ Генуэзской области, гдѣ предки его въ продолженіе многихъ лѣтъ незамѣтно прозябали въ глуши провинціи, занимая скромныя должности нотаріусовъ и городскихъ синдиковъ. "Мое происхожденіе,-- говоритъ самъ Наполеонъ,-- заставляетъ меня смотрѣть на каждаго итальянца, какъ на соотечественника". "Когда былъ возбужденъ вопросъ о бракѣ моей сестры Полины съ принцемъ Боргезе, въ Римѣ и Тосканѣ весь родъ этого принца и его приверженцы единогласно заявили: "Пусть будетъ такъ, это дѣло домашнее, ея семья, вѣдь, изъ нашихъ фамилій". Позднѣе, когда папа колебался ѣхать короновать Наполеона, итальянская партія въ конклавѣ взяла верхъ надъ австрійскою, присоединивъ къ мотивамъ политическимъ слѣдующее маленькое соображеніе національнаго самолюбія: "Въ концѣ-концовъ, мы возводимъ итальянскую династію для управленія варварами, и, такимъ образомъ, мы отомстимъ галламъ". Знаменательныя слова, проливающія свѣтъ въ тайники души итальянской націи, считающей себя какъ бы старшею дочерью современной цивилизаціи, проникнутой сознаніемъ своего нрава старшинства, упорной въ своей враждѣ къ заальпійскимъ народамъ, злобной наслѣдницы римской спѣси и античнаго патріотизма! Изъ Сарзаны одинъ изъ Бонапартовъ поселяется на Корсикѣ и живетъ тамъ съ 1529 г. Въ слѣдующемъ за этимъ году Флоренція взята и подчинена окончательно; съ этого дня въ Тосканѣ во времена Александра Медичи, Козьмы I и его наслѣдниковъ, во всей Италіи, при испанскомъ владычествѣ, городская независимость, частныя войны, погоня за политическою карьерой, удачныя узурпаціи и господство шаткихъ властей, основанныхъ на насиліи и обманѣ, уступаютъ мѣсто постоянному давленію сверху монархической дисциплины, внѣшнему благоустройству и сравнительному миру. И такъ, именно въ тотъ моментъ, когда энергія, честолюбіе, бодрая и свободная сила среднихъ вѣковъ начинаетъ убавляться и, наконецъ, изсякаетъ въ главномъ стволѣ, который постепенно увядаетъ, одна ничтожная, оторванная вѣтвь принимается на островѣ итальянскомъ и, въ то же время, варварскомъ. Принимается она среди учрежденій, нравовъ и чувствъ начала среднихъ вѣковъ, на такой грубой общественной почвѣ, что она можетъ сохранись всю свою первоначальную крѣпость и грубость и все болѣе и болѣе сродняется съ дикими островными деревьями рядомъ браковъ. Именно съ этой стороны, по материнской линіи, по своей бабкѣ и матери, Наполеонъ былъ истый туземецъ Корсики. Кто бабка, изъ фамиліи Ньетра Санта, была родомъ изъ Сартены, изъ чисто-корсиканскаго кантона, гдѣ наслѣдственная родовая месть (vendetta) еще въ 1800 г. поддерживала политическій порядокъ XI вѣка, гдѣ постоянная война враждебныхъ родовъ прерывалась только перемиріями, гдѣ во многихъ мѣстечкахъ не выходили иначе, какъ вооруженными группами, гдѣ дома были укрѣплены на подобіе крѣпостей.
   Бго мать, Летиція Рамолино, съ которой Наполеонъ по характеру и силѣ воли имѣетъ болѣе общаго, чѣмъ съ своимъ отцомъ, замѣчательна какъ натура цѣльная, не тронутая современною цивилизаціей, безстрастная, чуждая прелестямъ и изяществу свѣтской жизни, безъ малѣйшаго стремленія къ комфорту или даже къ опрятности, разсчетливая и бережливая, какъ простая крестьянка, но съ энергіей предводителя партіи, сильная духомъ и тѣломъ, привыкшая къ опасностямъ, подготовленная къ крайнимъ рѣшеніямъ, -- однимъ словомъ, "деревенская Корнелія". Она зачала и выносила своего сына посреди случайностей войны и разоренія, во время самаго губительнаго нашествія французовъ, поѣздокъ верхомъ въ горы, ночныхъ нападеній и ружейныхъ выстрѣловъ. "Потери, лишенія, усталость,-- говоритъ Наполеонъ,--все это она переносила, все презирала. Это была голова настоящаго мужчины на туловищѣ женщины". Такъ онъ былъ рожденъ на свѣтъ и потому съ перваго до послѣдняго дня чувствовалъ себя принадлежащимъ своей странѣ и племени. Тамъ все было лучше, -- говоритъ Наполеонъ на островѣ св. Елены,--начиная съ аромата самой почвы, которую онъ узналъ бы даже съ закрытыми глазами; онъ никогда уже нигдѣ не встрѣчалъ подобнаго. Воображеніе переносило его въ первые годы его жизни, онъ видѣлъ себя юношей, взбирающимся среди пропастей на высокіе утесы, проходящимъ черезъ глубокія долины и узкія ущелья. Онъ всюду встрѣчалъ почетное и пріятное гостепріимство, и не было такого случая или обиды, которые дали бы ему когда-нибудь почувствовать, что довѣріе его не оправдалось. Въ Боконьяно, куда удалилась беременная имъ мать, "месть и ненависть простирались до седьмаго колѣна; въ опись приданаго каждой молодой дѣвушки входили также родственники, могущіе при случаѣ отомстить. Женя тамъ чествовали, вездѣ считали желаннымъ гостемъ и каждый изъ жителей охотно пожертвовалъ бы для меня своею собственною жизнью". Сдѣлавшись французомъ по необходимости, насильственно перенесенный на почву Франціи, получившій образованіе на счетъ французскаго короля, онъ упорно оставался патріотомъ своего маленькаго отечества. Онъ открыто прославлялъ освободителя Паоло, противъ котораго возсталъ его отецъ. "Паоло,-- говорилъ онъ какъ-то за столомъ,-- былъ великій человѣкъ, который дѣйствительно любилъ свое отечество, и я никогда не прощу моему отцу, который, будучи его адъютантомъ, способствовалъ присоединенію Корсики къ Франціи; онъ долженъ былъ до конца раздѣлить его участь и погибнуть вмѣстѣ съ нимъ". Во время своей первой молодости онъ остается врагомъ французовъ въ душѣ; мрачный и раздраженный, никого не. любящій, никѣмъ не любимый, онъ поглощенъ однимъ мучительнымъ чувствомъ, какъ побѣжденный, котораго оскорбляютъ и порабощаютъ. Въ Бріеннѣ онъ не бываетъ ни у кого изъ своихъ товарищей, избѣгаетъ играть съ ними, а во время рекреацій запирается въ библіотекѣ; только одному Бурьенну высказываетъ онъ свои задушевныя мысли въ слѣдующихъ полныхъ ненависти выраженіяхъ: "я постараюсь сдѣлать твоимъ французамъ все зло, какое могу".
   "Онъ корсиканецъ по происхожденію и характеру,-- писалъ о немъ его преподаватель исторіи въ военной школѣ,-- онъ пойдетъ далеко, если обстоятельства будутъ ему благопріятствовать". До окончанія курса онъ стоитъ въ гарнизонѣ въ Вилансѣ и Оксонѣ и, попрежнему, остается чуждымъ и враждебнымъ всему. Старая злоба пробуждается въ немъ съ новою силой и онъ изливаетъ ее въ письмѣ къ Паоло: "Я родился,-- говоритъ въ этомъ письмѣ Наполеонъ,-- когда погибало мое отечество. Тридцать тысячъ французовъ, обрушившихся на нашъ берегъ, въ волнахъ крови потопили престолъ свободы. Таково было ужасное зрѣлище, поразившее мои взоры. Крики умирающихъ, стоны угнетенныхъ, слезы отчаянія съ перваго дня рожденія окружали мою колыбель. Я хотѣлъ бы заклеймить пятномъ позора тѣхъ, кто предалъ общее дѣло,-- эти жалкія души, подкупленныя жаждою подлой наживы".
   Немного позднѣе въ его письмѣ къ Буттафуоко, депутату учредительнаго собранія и главному дѣятелю въ пользу присоединенія къ Франціи, вылилась горячею лавой вся накипѣвшая въ немъ ненависть, сдержанная сначала въ предѣлахъ холодомъ сарказма. Съ пятнадцатилѣтняго возраста,-- сначала въ школѣ, потомъ въ полку,-- воображеніе его исключительно занято прошлымъ его роднаго острова. Онъ пишетъ о немъ и въ продолженіе многихъ лѣтъ живетъ тамъ душой, и книгу свою подноситъ Паоло. Не имѣя возможности ее напечатать, онъ дѣлаетъ изъ нея извлеченіе, которое посвящаетъ аббату Рейналю. Въ этомъ извлеченіи онъ знакомитъ насъ, хотя и натянутымъ слогомъ, но съ подкупающею теплотой и симпатіей, съ лѣтописями своего маленькаго народа, съ возстаніями и освобожденіями, геройскими и кровавыми насиліями, съ трагедіями общественной и частной жизни, съ засадами и измѣнами, лишеніями, любовными исторіями и убійствами,-- однимъ словомъ, онъ рисуетъ намъ исторію вродѣ той, чкоторая разыгрывалась у клановъ горной Шотландіи. Слогъ его еще болѣе, чѣмъ самыя симпатіи, обнаруживаетъ въ немъ иностранца. Онъ и въ этомъ произведеніи, какъ и въ другихъ своихъ юношескихъ работахъ, старается подражать современнымъ авторитетамъ -- Руссо и особенно Рейналю; онъ, какъ школьникъ, поддѣлывается подъ ихъ тирады, сантиментально-высокопарную рѣчь. Но этотъ заимствованный нарядъ давитъ его; онъ не по немъ,-- онъ слишкомъ хорошо сшитъ и разсчитанъ, сдѣланъ изъ слишкомъ изящной матеріи, и потому стѣсняетъ его походку, его свободныя движенія; на каждомъ шагу образуются некрасивыя, грубыя складки; онъ не умѣетъ его носить, и одежда трещитъ по всѣмъ швамъ.
   Не только онъ не усвоилъ и никогда не усвоитъ себѣ орѳографіи, но не знаетъ даже самаго языка, кореннаго значенія словъ, ихъ происхожденія и сочетанія сложнаго и простаго предложеній, точнаго смысла оборотовъ и образовъ рѣчи. Онъ идетъ напроломъ,-- не обращаетъ вниманія на встрѣчающіяся неточности, барбаризмы, итальянизмы,-- спотыкается по незнанію, по неопытности, но также и отъ избытка увлеченія. Мысль, обремененная страстью, прерывающаяся, бурно выливается и указываетъ на глубину и температуру источника.
   Еще въ школѣ профессоръ изящной словесности говорилъ про Наполеона, что "въ величіи своей неправильной, причудливой риторики онъ представлялся ему гранитомъ, расплавленнымъ въ жерлѣ вулкана". Было ясно, что Наполеонъ, человѣкъ до такой степени оригинальный по уму и чувству, дурно приспособляющійся къ окружающимъ его людямъ, не имѣющій ничего общаго съ товарищами, и въ будущемъ не подчинится вліянію окружающихъ идей.
   Каждая изъ двухъ господствовавшихъ и діаметрально противуположньтхъ другъ другу идей могла, повидимому, разсчитывать на обладаніе имъ, а онъ, тѣмъ не менѣе, не принадлежалъ ни той, ни другой. Онъ получилъ образованіе сначала въ Бріеннѣ, потомъ въ военной школѣ на счетъ короля, который также воспитывалъ его сестру въ С.-Сирѣ и въ продолженіе 24 лѣтъ былъ благодѣтелемъ его семьи; королю Наполеонъ адресовалъ въ это время просительныя или благодарственныя письма, какъ бы отъ лица своей матери; тѣмъ не менѣе, онъ не смотритъ на короля, какъ на своего естественнаго предводителя, ему вовсе не приходитъ въ голову стать около него и въ минуту опасности обнажить за него шпагу. Несмотря на то, что онъ дворянинъ, что его дворянство засвидѣтельствовано Озье; несмотря на то, что онъ воспитывался въ школѣ, гдѣ исключительно воспитывались дѣти аристократовъ,-- онъ, тѣмъ не менѣе, не имѣлъ ни аристократическихъ, ни монархическихъ традицій.
   Бѣднякъ, терзаемый честолюбіемъ, почитатель Руссо, покровительствуемый Рейналемъ, компиляторъ, философскихъ ученій и общихъ мѣстъ о равенствѣ, онъ если и говоритъ жаргономъ своего времени, то не вѣритъ въ то, что говоритъ. Модныя фразы для его мыслей -- только приличная академическая мантія или красная шапка клубовъ. Онъ вовсе не увлекается обаяніемъ демократическихъ идей, а чувствуетъ отвращеніе къ революціи и верховной власти народа. Въ апрѣлѣ 1792 г. въ Парижѣ, въ разгаръ самой ожесточенной борьбы между монархистами и революціонерами, онъ исключительно занятъ подысканіемъ для себя какой-нибудь "выгодной спекуляціи" и думаетъ только о наймѣ домовъ для того, чтобъ отдать ихъ отъ себя съ барышомъ. 20 іюня онъ присутствуетъ въ Тюльери, какъ праздный зѣвака, и, увидя короля въ окнѣ, въ красной шапкѣ санкюлота, восклицаетъ довольно громко: "Che coglione!" -- и сейчасъ же вслѣдъ за тѣмъ: "Какъ позволили войти этой сволочи?! Надо было бы уложить картечью сотни 4 или 5, а остальные разбѣжались бы сами". 10 августа, при звонѣ набата, онъ выказываетъ одинаковое равнодушіе и презрѣніе и къ народу, и къ королю: онъ спѣшитъ на Карусельскую площадь къ одному своему пріятелю и опять-таки какъ "простой зѣвака"; онъ "со всѣми удобствами наблюдаетъ за событіями этого дня".
   Королевскій дворецъ взятъ толпой. Наполеонъ проходитъ по Тюльери, по сосѣднимъ кафе и наблюдаетъ,-- не болѣе того... У него не является ни малѣйшаго желанія высказаться за ту или другую партію, никакого побужденія въ смыслѣ благопріятномъ якобинцамъ или роялистамъ. Мало того, его лицо остается такимъ спокойнымъ и безстрастнымъ, что возбуждаетъ даже враждебное отношеніе, на него смотрятъ "какъ на какую-то никому неизвѣстную и подозрительную личность".
   Равнымъ образомъ, послѣ 31 мая и 2 іюня его Souper de Beaucaire доказываетъ намъ, что если онъ и осуждалъ возстаніе департаментовъ, то единственно за недостатокъ силы. У инсургентовъ, думалось ему, разбитая армія, нѣтъ крѣпкой позиціи, нѣтъ кавалеріи, и артиллеристы изъ новобранцевъ; самый Марсель, наконецъ, предоставленъ самому себѣ и полонъ санклюлотами, враждебными возстанію. Онъ уже осажденъ, не ныньче-завтра долженъ сдаться и быть разграбленнымъ,-- однимъ словомъ, всѣ шансы противъ возстанія: "Предоставьте областямъ бѣдняковъ, населенію Виверэ, Севенъ и Корсики воевать до послѣдней крайности, но потеряйте вы одно только сраженіе и плоды 1000-лѣтней экономіи, тяжелаго труда и благосостоянія сдѣлаются добычей солдатъ". Вотъ достаточный аргументъ для обращенія жирондистовъ!
   Ни одно изъ политическихъ и соціальныхъ вѣрованій, которыя такъ безраздѣльно господствовали надъ другими, надъ нимъ не имѣло силы. До 9 Термидора Наполеонъ выдаетъ себя за республиканца и монтаньяра, и потому въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ предводительствуетъ партіей въ Провансѣ. Любимый и довѣренный совѣтникъ Робеспьера младшаго, поклонникъ Робеспьера старшаго, онъ очень близокъ съ Шарлоттой Робеспьеръ во время своего пребыванія въ Ниццѣ. Тотчасъ же послѣ 9 Термидора онъ спѣшитъ отдѣлаться отъ этихъ компрометирующихъ отношеній. "Я считалъ Робеспьера совершенно чистымъ,-- говоритъ онъ въ одномъ письмѣ,-- но будь онъ моимъ отцомъ, я закололъ бы его, еслибъ онъ сталъ стремиться къ тираніи". По возвращеніи своемъ въ Парижъ, послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ сблизиться съ вліятельными людьми, Наполеонъ, наконецъ, избираетъ своимъ патрономъ Барраса, наглаго негодяя, который низвергъ и убилъ его двухъ покровителей. Среди смѣны фанатиковъ и борьбы партій, онъ остается холоднымъ и равнодушнымъ, чуждымъ общему волненію и исключительно занятымъ своею собственною судьбой. 12 Вандемьера, вечеромъ, выходя илъ театра Фейдо и видя приготовленія городскихъ кварталовъ, Бонапартъ сказалъ, обращаясь къ Жюно: "Еслибъ только кварталы избрали меня своимъ предводителемъ, то ручаюсь, что черезъ два часа мы были бы въ Тюльери и разогнали бы этотъ негодный конвентъ". Спустя пять часовъ, приглашенный въ конвентъ Варрасомъ, онъ требуетъ только три минуты на размышленіе и окончательное рѣшеніе, и, вмѣсто того, чтобы "взорвать депутатовъ", онъ разноситъ картечью парижанъ,-- однимъ словомъ, дѣйствуетъ какъ настоящій кондотьеръ, готовый служить тому, кто даетъ первый, кто даетъ больше, при случаѣ готовый и отступиться и, въ концѣ-концовъ, все забрать, если представятся обстоятельства. Кондотьеромъ, предводителемъ шайки онъ остается и въ итальянской кампаніи: подъ личиной подчиненія онъ становится все болѣе и болѣе независимымъ, подъ предлогомъ общественныхъ интересовъ обдѣлываетъ свои дѣла а все присвоиваетъ себѣ, командуетъ арміей на свой счетъ и барышъ. Это уже кондотьеръ высшаго разряда, мечтающій о неограченной власти и не останавливающійся въ своемъ стремленіи "ни передъ чѣмъ, кромѣ трона и эшафота". Онъ "желаетъ овладѣть Франціей, а посредствомъ нея всею Европой, всецѣло поглощенъ своими планами, оставляя на сонъ всего три часа ночи". Онъ играетъ идеями и народами, религіями и правительствами, играетъ человѣкомъ съ неподражаемою ловкостью и безчувственностью; онъ одинаковъ въ выборѣ средствъ и цѣлей, великій и неисчерпаемый артистъ въ умѣньѣ привлечь, очаровать, подкупить, развратить и запугать; онъ достоинъ удивленія и еще болѣе ужаса, подобно хищному звѣрю, выпущенному въ стадо домашнихъ животныхъ, спокойно пережевывающихъ свою жвачку.
   Эти слова не преувеличены. Его другъ, искусный дипломатъ, сказалъ о немъ слѣдующее': "Вы знаете, что я люблю его сильно, этого милаго генерала, но про себя называю его "маленькимъ тигромъ", чтобы наглядно охарактеризовать его фигуру,.его ловкость, храбрость, быстроту движеній, его порывы,-- вообще, всѣ тѣ присущія ему особенности, которыя оправдываютъ это названіе".
   До портретовъ Наполеона, искаженныхъ оффиціальною лестью и непохожихъ на дѣйствительный оригиналъ, встрѣчаются два портрета уже не лживыхъ и пристрастныхъ, но срисованныхъ съ натуры: одинъ -- вѣрное изображеніе наружности Наполеона, написанный безпристрастнымъ художникомъ Герэнъ; другой -- изображеніе нравственнаго склада -- даетъ намъ г-жа Сталь, женщина выдающаяся, соединявшая высшее европейское образованіе съ замѣчательнымъ тактомъ и чисто-свѣтскою проницательностью. Между этими портретами такъ много общаго, такая полная гармонія, что одинъ какъ бы дополняетъ другой.
   "Я видѣла его въ первый разъ,-- говоритъ г-жа Сталь,-- по возвращеніи его во Францію, послѣ Кампоформійскаго мира. Какъ только я пришла немного въ себя отъ охватившаго меня восхищенія, мной овладѣло чувство непонятнаго страха. Но, между тѣмъ, онъ еще не былъ тогда во всей развившейся впослѣдствіи силѣ своего могущества, онъ находился даже въ то время подъ компрометирующимъ подозрѣніемъ Директоріи и внушалъ скорѣе симпатію и благопріятное предрасположеніе; такимъ образомъ, это впечатлѣніе страха, которое испытала я и всѣ, кто видѣлъ его, вызывалось его исключительною внѣшностью. Я видѣла людей дѣйствительно достойныхъ уваженія, видѣла также свирѣпыхъ людей; но ни въ одномъ изъ нихъ я не встрѣчала ничего подобнаго Бонапарту.
   "Я скоро замѣтила, встрѣчаясь съ нимъ при различныхъ обстоятельствахъ, во время пребыванія его въ Парижѣ, что трудно охарактеризовать его, пользуясь общепринятыми словами: онъ не былъ ни добръ, ни заносчивъ, ни мякокъ, ни жестокъ -- въ томъ родѣ, какъ всѣ другіе, извѣстные намъ люди.
   "Не имѣя себѣ подобныхъ, онъ никому не могъ сочувствовать, а также и внушать симпатію къ себѣ; онъ былъ больше или меньше чѣмъ человѣкъ;"его осанка, его умъ, его рѣчь, какой-то особенный отпечатокъ,-- все выказывало въ немъ что-то чужое. Вмѣсто того, чтобы освоиться съ Бонапартомъ, часто видаясь съ нимъ, я, наоборотъ, приходила все въ большее смущеніе. Я смутно сознавала, что ничѣмъ нельзя тронуть его сердца. Онъ смотритъ на человѣка какъ на извѣстный фактъ или вещь, но ни въ какомъ случаѣ не какъ на себѣ подобнаго.
   "Въ ненависти онъ также мало способенъ, какъ и къ любви; ничто не существуетъ для него, кромѣ личнаго я; всѣ остальные люди для него не болѣе, какъ пѣшки. Вся сила его воли заключается въ непоколебимомъ эгоистическомъ разсчетѣ. Это ловкій игрокъ: для него весь родъ человѣческій является какъ бы противною партіей, которой онъ хочетъ дать шахъ и матъ.
   "Всякій разъ, когда мнѣ приходилось слышать его разговоръ, меня поражало его превосходство, не имѣющее ничего общаго съ превосходствомъ людей, какихъ мы иногда встрѣчаемъ въ Англіи и во Франціи и которые обязаны своимъ развитіемъ и образованіемъ наукѣ и обществу. Въ его разговорѣ чувствовалось умѣнье пользоваться обстоятельствами, какъ у охотника умѣнье отыскивать добычу. Въ его душѣ я чувствовала какъ бы холодный острый мечъ, и этотъ мечъ, въ одно и то же время, леденилъ и ранилъ; въ умѣ его сквозила глубокая иронія, которая не щадила ни великаго, ни прекраснаго, ни даже собственной славы, такъ какъ онъ презиралъ ту націю, поклоненія которой онъ самъ же добивался. Для него все служило средствомъ или намѣченною цѣлью; безсознательнаго въ немъ не было ничего -- ни въ хорошихъ его проявленіяхъ, ни въ дурныхъ. Для него не существовало ни законовъ, ни идеально-отвлеченныхъ правилъ; на вещи онъ смотрѣлъ съ точки зрѣнія ихъ непосредственной пользы, всѣ общіе принципы были ему ненавистны, какъ врагъ или какъ глупость".
   Взглянемъ теперь на другой портретъ, написанный Герэномъ. Передъ нами худощавая фигура, узкія плечи, на которыхъ мундиръ ложится складками вслѣдствіе порывистыхъ движеній, шея, затянутая въ высокій галстухъ, виски, обрамленные длинными, ниспадающими, прямыми волосами. Жесткія черты съ рѣзкими противуположностями свѣта и тѣни; щеки, впавшія до самаго глазнаго угла, выдающіяся скулы, также выдающійся большой подбородокъ, сосредоточенно сжатыя извилистыя губы; большіе, свѣтлые глаза, осѣненные длинными рѣсницами и глубоко посаженные въ орбиты; пристальный взглядъ искоса, пронизывающій какъ остріе меча; двѣ прямыя складки, подымающіяся съ самой переносицы ко лбу -- видимый слѣдъ сдерживаемаго гнѣва и непреклонной воли.
   Прибавьте ко всему этому, что видѣли и слышали его современники: рѣчь краткая, движенія быстрыя и порывистыя, тонъ вопросительный, повелѣвающій и не терпящій возраженія -- и вамъ будетъ ясно, отчего всѣ приближающіеся къ нему тотчасъ чувствуютъ его властительную руку, которая пригибаетъ ихъ, сжимаетъ и уже болѣе не выпускаетъ.
   Уже въ салонахъ Директоріи, говоря съ мужчинами или дамами, онъ своею манерой спрашивать обнаруживалъ свое превосходство надъ тѣмъ, съ кѣмъ онъ говорилъ. "Вы женаты?" -- спрашивалъ онъ одного. "Сколько у васъ дѣтей?" -- обращался къ другой. "Какъ давно вы пріѣхали?" -- кидалъ невзначай третьему, или: "когда вы уѣзжаете?"
   Одной француженкѣ, извѣстной своею красотой, умомъ и рѣзкостью своихъ мнѣній, онъ говоритъ, вытянувшись, какъ настоящій фрунтовой нѣмецкій генералъ:
   "-- Я терпѣть не могу, чтобы женщины мѣшались въ политику".
   Всякое равенство, всякая близость, непринужденность и товарищеская бесѣда прекращались при его приближеніи..
   При назначеніи его главнокомандующимъ въ итальянскомъ походѣ, адмиралъ Декрэ, хорошо знавшій Наполеона въ Парижѣ, узнаетъ, что онъ ѣдетъ въ Тулонъ.
   "-- Я тотчасъ предлагаю всѣмъ товарищамъ представить ихъ Бонапарту, пользуясь моимъ знакомствомъ съ нимъ; спѣшу, исполненный радостнаго возбужденія; двери его гостиной открываются, я готовъ броситься къ нему, но его поза, взглядъ, звукъ голоса,-- все заставляетъ меня остановиться. Правда, въ его обращеніи не было ничего обиднаго, по обнаруженнаго было достаточно; уйдя отъ него, я уже не дѣлалъ попытокъ уменьшить разстояніе, которое онъ между нами обозначилъ".
   Нѣсколько дней спустя, въ Альбенгу, въ главную квартиру, пріѣзжаютъ дивизіонные генералы, и между ними Ожеро -- служака, грубоватый герой, гордившійся своихъ ростомъ и храбростью. Всѣ они, дивизіонные генералы, враждебно относились къ маленькому проходимцу, присланному къ нимъ изъ Парижа.
   Судя по сообщенному имъ описанію, Ожеро уже заранѣе бранится и готовъ отказать въ повиновеніи:
   "-- Фаворитъ Барраса, генералъ, созданный Вандемьеромъ, даже просто улицей; не имѣетъ за себя никакого значительнаго дѣла, ни одного друга, какой-то медвѣдь, обдумывающій одинъ всѣ дѣла, заложенная мина, маленькій человѣчекъ съ репутаціей математика и мечтателя!"
   Генераловъ вводятъ и Бонапартъ заставляетъ подождать себя. Наконецъ, онъ появляется при шпагѣ, надѣваетъ шляпу, объясняетъ диспозицію, отдаетъ приказанія и отпускаетъ ихъ. Ожеро не проронилъ ни слова; только выйдя онъ приходитъ въ себя и начинаетъ произносить свои обычныя ругательства. Онъ соглашается съ Массеной, что этотъ генералишка нагналъ на него страху; онъ не можетъ понять подавляющаго чувства, охватившаго его при первомъ взглядѣ Наполеона. Необыкновенный, превосходящій всѣхъ, созданный для того, чтобы повелѣвать и побѣждать, единственный въ своемъ родѣ, онъ былъ такимъ и въ сознаніи своихъ современниковъ.
   Наиболѣе знакомые съ исторіей сосѣднихъ народовъ, г-жа Сталь и позднѣе Стендаль, чтобы понять его характеръ, восходятъ, какъ и слѣдовало, къ исторіи "маленькихъ итальянскихъ тирановъ XIV и XV вѣковъ", къ исторіи Каструччіо-Кастракани, Браччіо изъ Монтопе, Пиччинино-Малатеста изъ Римини, къ миланскимъ Сфорца; но, по ихъ мнѣнію, съ этими лицами для него можно провести только случайную аналогію, психологическое сходство. На самомъ же дѣлѣ и исторически это родство положительно существуетъ: его происхожденіе отъ великихъ итальянцевъ, людей дѣла, военныхъ авантюристовъ, политическихъ узурпаторовъ и основателей недолговѣчныхъ государствъ можно прослѣдить, начиная съ 1400 года; онъ унаслѣдовалъ непосредственнымъ преемствомъ, вмѣстѣ съ ихъ кровью, и врожденное ямъ умственное и нравственное строеніе. Молодой отпрыскъ, срѣзанный въ ихъ лѣсахъ, прежде чѣмъ деревья пошли въ тонину, къ обѣдненію и упадку, онъ былъ перенесенъ въ подходящій и далекій питомникъ, въ которомъ господствовалъ трагическій и военный строй жизни. Первоначальный зародышъ сохраняется, передается изъ поколѣнія въ поколѣніе и самый отростокъ обновляется, усиливается, благодаря скрещиванію.
   Въ концѣ, послѣднимъ толчкомъ, онъ выходитъ изъ земли и развивается роскошно, такъ же раскидывая вѣтви, давая такіе же плоды, какъ и на первоначальномъ стволѣ; современная культура и французское садоводство подрѣзали у него нѣсколько лишнихъ вѣтокъ, уничтожили нѣсколько шиповъ; его основныя ткани, внутренній строй и первоначальное направленіе роста нисколько не измѣнились. Но почва, на которую онъ падаетъ во Франціи и Европѣ, взбудораженная революціонными бурями, оказывается для него болѣе благопріятной, чѣмъ отжившая нива среднихъ вѣковъ; на ней онъ остается одинъ. Его итальянскіе предки были менѣе счастливы; на своемъ пути они встрѣчали соперниковъ, равныхъ себѣ, стремящихся къ той же цѣли. Наполеонъ не испытывалъ ничего подобнаго. Ничто его не стѣсняло; онъ могъ выжать для себя всѣ соки земли, завладѣть всѣмъ воздухомъ, всею вселенной и сдѣлаться колоссомъ, до котораго не могли дорости растенія древности, быть можетъ, столь же живучія и обжорливыя: имъ пришлось рости на неразрыхленной почвѣ и они душили другъ друга.

II.

   "Растеніе-человѣкъ,-- говоритъ Альфіери, -- ни въ какой странѣ не доростаетъ до такихъ исполинскихъ размѣровъ, какъ на итальянской почвѣ"; и въ Италіи оно развилось съ особою силой съ 1300 до 1500 года, отъ эпохи Данта до эпохи Микель-Анджело, Цезаря Борджіо, Юлія II и Макіавелли. Отличительною чертой человѣка этого времени была цѣльность и полнота его умственнаго аппарата (l'intégrité de son instrument mental). У насъ теперь, послѣ трехвѣковой напряженной работы, уже многое утратилось изъ первоначальной закаленности, законченной гибкости и остроты ума: большею частью одна извѣстная, обязательная спеціальность даетъ слишкомъ одностороннее направленіе, отвлекая отъ иного примѣненія. Далѣе, масса уже выработанныхъ идей, заученныхъ пріемовъ засоряютъ его и создаютъ, такимъ образомъ, нѣкотораго рода рутину, подавляющую самодѣятельность мысли; наконецъ, утомленные преувеличенною головною работой, мы дѣлаемся разслабленными подъ вліяніемъ сидячей жизни. Совершенную противуположность представляютъ эти нетронутые умы, люди съ свѣжею кровью молодой націи. Въ началѣ консульства, Редереръ, судья опытный и безпристрастный, встрѣчая каждый день въ государственномъ совѣтѣ Бонапарта, записывалъ по вечерамъ пережитыя имъ впечатлѣнія дня:, онъ не можетъ придти въ себя отъ восхищенія. "Присутствуя на всѣхъ засѣданіяхъ, ведя каждое въ продолженіе 5 или 6 часовъ, говоря предварительно и послѣ о вриросахъ, поднимавшихся на нихъ, онъ постоянно возвращается къ двумъ вопросамъ: "справедливо ли это и полезно ли?" Онъ изслѣдуетъ самую ихъ сущность, подвергаетъ самому строгому и тонкому анализу. Затѣмъ онъ совѣтуется съ великими авторитетами, принимая во вниманіе требованія времени и опытъ; онъ заставляетъ также сообщать себѣ мнѣнія древнихъ юристовъ, положеніе дѣла въ законодательствѣ Людовика XIV или Фридриха Великаго. Никогда члены совѣта не получали такого поученія: и если онъ и не обогащалъ ихъ новыми фактами, то заставлялъ глубже вникать въ дѣло. И всегда сенаторы, члены законодательнаго корпуса, приходя къ нему, уносили, взамѣнъ своего почтительнаго уваженія, нѣсколько полезныхъ наставленій. Разговаривая съ общественнымъ дѣятелемъ, онъ всегда остается государственнымъ человѣкомъ. Всякую частную бесѣду обращалъ онъ въ совѣщаніе о государственныхъ дѣлахъ. Характеристическою чертой, его отличающею, была не только глубина и универсальность ума, но также гибкость, сила и постоянство его вниманія. Онъ могъ работать 18 часовъ подрядъ, работать надъ однимъ и тѣмъ же я разными предметами. Я никогда не видѣлъ умъ его утомленнымъ, неспособнымъ къ дѣятельности, даже при физическомъ утомленіи, при самой сильной физической дѣятельности, даже во время гнѣва. Всецѣло поглощенный однимъ какимъ-нибудь дѣломъ, онъ не отвлекался отъ него другимъ, и никогда мысль о будущемъ трудѣ не мѣшала ему окончить разъ начатое. Никакія вѣсти объ удачѣ или неудачѣ въ Египтѣ никогда не мѣшали Наполеону сосредочиться на составленіи гражданскаго уложенія, а это уложеніе, въ свою очередь, не вредило политическимъ комбинаціямъ, какихъ требовало благо Египта. Никогда не встрѣчалось человѣка, который умѣлъ бы такъ всецѣло предаться дѣлу и распредѣлить такъ для него свое время. Никакой умъ не оставался столь неподатливымъ ко всему несвоевременному и, наоборотъ, столь пылкимъ, воспріимчивымъ въ изысканіи средствъ, дѣятельнымъ въ преслѣдованіи своей цѣди, искуснымъ въ проведеніи начатаго дѣла, когда наступалъ моментъ для него". Самъ Наполеонъ говорилъ позднѣе, что "различные предметы и различныя дѣла укладываются у него въ головѣ какъ въ какомъ-нибудь шкафу. Когда я желаю пріостановить на время какое-нибудь дѣло, я закрываю одинъ изъ ящиковъ этого шкафа и выдвигаю другой; дѣла не мѣшаются другъ съ другомъ, не стѣсняютъ меня и не утомляютъ. Захочу я спать, я задвигаю всѣ ящики и спокойно предаюсь сну". Никто не умѣетъ управлять такъ своимъ умомъ, такъ подчинять его себѣ, до такой степени дѣлать его отзывчивымъ на всякіе запросы и способнымъ на быстрое и мѣткое соображеніе. Гибкость его ума по-истинѣ изумительна; онъ даетъ новое направленіе своимъ способностямъ и силамъ и разомъ устремляетъ ихъ на предметъ, который занимаетъ его въ данное время, будь то ничтожная букашка или слонъ, отдѣльная личность или цѣлая враждебная армія. Пока онъ занятъ однимъ предметомъ, остальное для него не существуетъ; это своего рода охота, отъ которой ничто не можетъ отвлечь его. Это упорная охота, для которой нѣтъ преградъ, и только настигнутая добыча останавливаетъ его безконечное стремленіе; это настойчивое преслѣдованіе, для котораго достиженіе цѣли есть только исходная точка для новаго отправленія,-- оно составляетъ обычную, естественную, предпочтительную манеру его ума. "Я,-- говоритъ онъ Редереру,-- работаю всегда, много думаю; если я готовъ отвѣчать на все, ничѣмъ не смущаясь, это показываетъ, что, прежде чѣмъ предпринять что-нибудь, я предварительно все обдумалъ, все предусмотрѣлъ. Не геній внушаетъ мнѣ что говорить и какъ поступать въ томъ или другомъ неожиданномъ для другихъ случаѣ,-- нѣтъ, это плодъ моихъ размышленій. Я работаю постоянно: за обѣдомъ, въ театрѣ и даже ночью я просыпаюсь. Прошлую ночь я всталъ въ 2 часа, сѣлъ на кушетку передъ каминомъ, чтобъ ознакомиться съ положеніемъ дѣлъ, переданныхъ мнѣ вечеромъ военнымъ министромъ. Я отмѣтилъ въ нихъ 20 ошибокъ и послалъ сегодня утромъ замѣтки на нихъ министру, который занятъ теперь исправленіемъ ихъ въ своей канцеляріи". Сподвижники Наполеона ослабѣваютъ и изнемогаютъ подъ гнетомъ задачъ, которыя онъ налагаетъ и несетъ самъ безъ малѣйшаго затрудненія. Будучи консуломъ, онъ предсѣдательствуетъ иногда въ нѣкоторыхъ частныхъ собраніяхъ по внутреннимъ дѣламъ съ 10 часовъ вечера до 5 утра; часто въ С.-Клу онъ удерживаетъ государственныхъ совѣтниковъ съ 9 часовъ утра до 5 вечера съ перерывомъ въ четверть часа; и въ концѣ собранія онъ не кажется болѣе утомленнымъ, чѣмъ въ началѣ его. Во время ночныхъ засѣданій нѣкоторые члены собранія надаютъ отъ изнеможенія; военный министръ засыпаетъ; Наполеонъ расталкиваетъ и будитъ всѣхъ: "Ну, ну, граждане, проснитесь, только 2 часа; вѣдь, должны же мы заработать деньги, которыя платитъ намъ французскій народъ".
   Будучи консуломъ или императоромъ, онъ требуетъ у министровъ отчета до мельчайшихъ подробностей, и нерѣдко выходятъ они изъ совѣта измученными отъ продолжительныхъ опросовъ Наполеона; но онъ дѣлаетъ видъ, что не замѣчаетъ этого, и говоритъ имъ о проведенномъ днѣ, какъ объ отдыхѣ, который далъ легкую работу его уму. И хуже того, многимъ изъ его министровъ приходится иногда, по возвращеніи домой, находить цѣлый десятокъ писемъ отъ него же, требующихъ немедленнаго отвѣта, а для составленія такого отвѣта едва достаточно цѣлой ночи. Умъ его вмѣщаетъ массу созданныхъ и разработанныхъ идей, превосходящихъ всѣ человѣческія способности; ненасытный, неизмѣнно работающій, никогда не ослабѣвающій мозгъ безпрерывно дѣйствуетъ такимъ образомъ въ продолженіе 30 лѣтъ.
   Вслѣдствіе подобнаго склада умъ этотъ никогда не дѣйствуетъ въ -области чисто-отвлеченнаго, что составляетъ для насъ теперь такую опасность. Уже въ продолженіе трехъ вѣковъ мы все болѣе и болѣе утрачиваемъ непосредственность и цѣльность взгляда на вещи. Благодаря воспитанію кабинетному, одностороннему, раннему и долголѣтнему, мы изучаемъ не самые предметы, но только ихъ названія; не мѣстности на земной поверхности, а географическія карты; не животныхъ, ведущихъ постоянную борьбу за существованіе, а перечисленіе ихъ названій и распредѣленіе на классы и виды, въ лучшемъ случаѣ безжизненные препараты музеевъ; изучаемъ, вмѣсто людей, съ ихъ чувствами и дѣйствіями, только статистическія цифры, законодательства, исторію, литературу, философію, -- однимъ словомъ, только печатныя слова и, что еще хуже, отвлеченныя слова, которыя съ каждымъ вѣкомъ становятся все отвлеченнѣе и отвлеченнѣе, по мѣрѣ того, какъ они удаляются отъ непосредственнаго, опытнаго изслѣдованія. Все труднѣе и труднѣе дѣлается понять настоящій ихъ смыслъ, уловить,-истинное реальное значеніе, особенно если эти слова обозначаютъ явленія человѣческой или общественной жизни. Въ этой области, вслѣдствіе разрастанія государствъ, умноженія администрацій, скрещиванія интересовъ, изучаемый предметъ ускользаетъ отъ нашего вниманія въ своей необычайной величинѣ и сложности. Наши понятія, смутныя, неполныя и неточныя, плохо соотвѣтствуютъ положенію дѣлъ, а иногда и совсѣмъ не соотвѣтствуютъ. Для 9 умовъ изъ 10 или даже для 99 изъ 100 это положеніе не болѣе, какъ звукъ. Для другихъ, если они пожелаютъ составить себѣ дѣйствительное представленіе о существующемъ обществѣ, кромѣ книгъ, потребуется 10 или 15 лѣтъ наблюденія и размышленія. Надо разобраться въ тѣхъ фразахъ, которыя усвоила себѣ память, надо перевести ихъ на понятный языкъ и опредѣлить точный и настоящій смыслъ, надо придать словамъ неопредѣленнымъ и ничего незначущимъ полноту и ясность личнаго впечатлѣнія. Извѣстно, какъ въ концѣ XVIII вѣка понятія: общества, государства, правительства, верховенства, права, свободы,-- понятія самыя важныя изъ всѣхъ,-- были извращены и ложно поставлены. Извѣстно, какъ въ пониманіи большинства они сочетались путемъ словесной логики, сочетались въ аксіомы и догматы и какіе плоды принесли эти метафизическія представленія. Извѣстно, какое они породили потомство неспособныхъ къ жизни недоносковъ, сколько чудовищныхъ и вредныхъ химеръ.
   Ни для одной изъ этихъ химеръ не было мѣста въ головѣ Бонапарта; онѣ не могли ни образоваться, не найти доступа къ нему; его нерасположеніе къ безформеннымъ призракамъ и къ отвлеченной политикѣ доходило больше чѣмъ до презрѣнія -- до отвращенія. Отъ всякой такъ называемой идеологіи онъ бѣжалъ, какъ отъ чумы; онъ ненавидѣлъ ее не только по разсчету и интересу, но еще болѣе по потребности и безсознательному чутью правды, какъ государственный вождь и практикъ по натурѣ. Подобно Екатеринѣ II, Наполеонъ постоянно помнитъ, что онъ производитъ свои операціи не на бумагѣ только, а на живой человѣческой кожѣ, которая очень чувствительна и щекотливая Всѣ идеи, которыя онъ выработалъ, имѣютъ своимъ источникомъ наблюденія, произведенныя имъ самимъ, и, въ свою очередь, контролируются послѣдующими наблюденіями.
   Книги служатъ ему только для того, чтобы возбудить въ немъ нѣсколько новыхъ интересныхъ вопросовъ, отвѣтъ на которые всегда подсказываетъ ему личный опытъ. Вообще же онъ читалъ мало и поверхностно; его классическое образованіе было весьма незначительно; въ латинскомъ языкѣ онъ не пошелъ дальше четвертаго класса. Познанія, вынесенныя имъ изъ военной школы въ Бріеннѣ, также ниже посредственныхъ. Уже и тамъ дознано, что "онъ не имѣетъ способностей къ языкамъ и словесности". Изящная и научная литература, которою такъ восхищались его современники, безслѣдно скользитъ но его уму, какъ по скалѣ. Онъ воспріимчивъ и чутокъ только къ математическимъ истинамъ и положительнымъ свѣдѣніямъ -- исторіи и географіи. Все остальное въ немъ, какъ и въ его предшественникахъ XV вѣка, является плодомъ самостоятельнаго труда, личныхъ способностей, сношеній съ людьми, пріобрѣтенной опытности, замѣчательнаго такта, быстраго и вѣрнаго соображенія, -- плодомъ его кропотливаго и неутомимаго вниманія, часовъ уединенія и глубокой сосредоточенности. Какъ механикъ научается постояннымъ обращеніемъ съ машинами, такъ и Наполеонъ своими существенными знаніями обязанъ не отвлеченнымъ теоріямъ, а личной практикѣ. "На войнѣ я все могу сдѣлать самъ: некому приготовлять порохъ, я могу выполнить эту работу; я самъ прилажу лафеты къ пушкамъ; я врою орудія; если бы понадобилось обучать рекрутовъ, я показалъ бы имъ всѣ пріемы". Вотъ какимъ образомъ онъ уже съ самаго начала забираетъ все въ свои руки и становится полноправнымъ авторитетомъ: генералъ артиллеріи, главнокомандующій и вслѣдъ затѣмъ дипломатъ, финансистъ и администраторъ во всѣхъ видахъ. Благодаря такому плодотворному ученью, онъ поправляетъ кабинетныхъ людей, старыхъ министровъ, которые представляютъ ему свои доклады. "Я болѣе опытный администраторъ, чѣмъ они. Тотъ, кому приходилось изъ своей головы изобрѣсти средства прокормить, поддержать, обуздать, воодушевить однимъ и тѣмъ же духомъ, однимъ и тѣмъ же желаніемъ нѣсколько сотъ тысячъ человѣкъ вдали отъ ихъ родины, тотъ скоро постигаетъ всѣ тайны управленія". Въ каждой машинѣ, созданной имъ изъ массы человѣческихъ существъ, которыми онъ управляетъ, онъ однимъ взглядомъ окидываетъ всѣ ея составныя части въ ихъ соотвѣтственномъ мѣстѣ и значеніи, источники ея силы, передаточные снаряды, сцѣпленіе колесъ, общую скорость и общее окончательное дѣйствіе; взглядъ его никогда не остается разсѣяннымъ и поверхностнымъ,-- онъ проникаетъ въ самые темные уголки, достигаетъ самаго глубокаго основанія, со всею техническою точностью изслѣдованія, съ ясностью спеціалиста, и, такимъ образомъ, по выраженію философа, его идея тождественна самой вещи.
   Отсюда объясняется его страсть къ подробностямъ, такъ какъ онѣ именно и составляютъ суть предмета. Кто не съумѣлъ схватить или упустилъ изъ вида эти подробности, тотъ держитъ въ рукахъ только пустую, ничего незначущую внѣшнюю оболочку. Жадная любознательность его въ этомъ отношеніи не знаетъ предѣловъ. Въ дѣлахъ каждаго министерства онъ смыслитъ больше самого министра, въ каждой канцеляріи -- больше любаго чиновника. На его столѣ находится росписаніе сухопутныхъ и морскихъ войскъ, составленное по его плану и возобновляемое каждое первое число новаго мѣсяца; это его обычное и излюбленное чтеніе. "У меня нехватаетъ памяти, чтобы запомнить какой-нибудь александрійскій стихъ, но. изъ моего росписанія я не забуду ни одного слова. Сегодня вечеромъ я найду его въ моей комнатѣ -- и не лягу спать, пока не прочту его". Онъ зналъ лучше канцелярій военнаго и морскаго министровъ, лучше самыхъ штабовъ положеніе своихъ дѣлъ на сушѣ и на морѣ, число, величину и качество кораблей, находящихся въ открытомъ морѣ и въ гаваняхъ. Онъ зналъ, съ какою скоростью можетъ быть окончена постройка уже заложенныхъ судовъ и въ какое время можно построить новый корабль. Ему извѣстны составъ и силы экипажей, составъ и устройства сухопутной арміи, состояніе боеваго матеріала, личный составъ, мѣсто пребыванія, количество настоящихъ и будущихъ наборовъ для пополненія корпусовъ арміи и каждаго отдѣльнаго полка. Его способность запоминать характеръ мѣстности, способность представлять себѣ цѣлыя страны, отдѣльныя мѣстечки и всѣ естественныя преграды доходили почти до внутренняго ясновидѣнія, которое онъ могъ вызвать въ себѣ по собственному желанію и которое послѣ многихъ лѣтъ оживало въ немъ съ такою же ясностью, какъ въ первый день послѣ изученія данной мѣстности. Онъ могъ математически точно разсчитывать разстоянія для передвиженій войскъ, распредѣлять походы и необходимые маневры.
   Точность эта доходила до того, что онъ за 3 или 4 мѣсяца впередъ и на разстояніи 200 или 300 миль дѣлалъ разсчетъ походныхъ движеній, и разсчетъ этотъ оправдывался почти безошибочно. Присоединимъ къ этому еще послѣднюю способность, наиболѣе рѣдкую въ другихъ: именно, если его разсчеты оправдывались, то, главнымъ образомъ, потому, что онъ, подобно знаменитымъ шахматнымъ игрокамъ, не только взвѣшивалъ всѣ шансы, зависящіе отъ удачнаго механическаго распредѣленія фигуръ, но принималъ также въ соображеніе характеръ и способности своего противника. Онъ изслѣдовалъ, такъ сказать, его "подводную часть" и предугадывалъ возможныя съ его стороны ошибки. Взвѣсивъ количество вѣроятностей чисто-физическаго свойства, онъ такъ же тщательно взвѣшивалъ и количество вѣроятностей свойства нравственнаго. Въ этомъ послѣднемъ отношеніи онъ оказывался настолько же великимъ психологомъ, насколько совершеннымъ полководцемъ. Дѣйствительно, никто не превзошелъ его въ искусствѣ обращать на пользу государства душевныя движенія единичныхъ личностей и цѣлыхъ массъ, дѣйствовать на постоянныя или случайныя побужденія души, которыя толкаютъ или удерживаютъ человѣка вообще или извѣстную личность въ частности. Онъ умѣлъ всегда воспользоваться подходящимъ рычагомъ, произвести соотвѣтствующее давленіе. Всѣ его способности дѣйствуютъ подъ вліяніемъ одной господствующей, и его геній въ искусствѣ порабощать людей не находитъ себѣ подобныхъ. Для политическаго дѣятеля нѣтъ ничего драгоцѣннѣе этой способности, ибо онъ имѣетъ дѣло съ человѣческими страстями. Но какимъ образомъ, какъ не предугадываніемъ, могъ онъ проникнуть сокровеннѣйшія страсти людей и какимъ образомъ, какъ не помощью смѣлаго предположенія, могъ онъ разсчитать силы, которыя не поддаются никакому исчисленію? На этомъ темномъ и скользкомъ пути, по которому идутъ неувѣренно и ощупью, Наполеонъ дѣйствуетъ почти навѣрняка, безъ остановки, сначала работая надъ самимъ собой. И дѣйствительно, чтобы проникнуть въ душу другаго, необходимо прежде изучить свою собственную. "Я всегда любилъ заниматься анализомъ,-- говорилъ онъ.-- Если бы мнѣ суждено было влюбиться серьезно, я не пощадилъ бы своего чувства и разобралъ бы свою любовь по частямъ".
   Зачѣмъ и почему -- такіе полезные вопросы, что злоупотреблять ими нельзя ни въ какомъ случаѣ. "Наполеонъ,-- говоритъ одинъ изъ знавшихъ его,-- человѣкъ, который наиболѣе размышлялъ надъ мотивами человѣческихъ поступковъ". Методъ его, заимствованный и основанный на наукахъ положительныхъ, состоитъ въ повѣркѣ каждой гипотезы и каждаго вывода путемъ опыта при опредѣленныхъ условіяхъ. Такъ, уклоненіемъ магнитной стрѣлки, измѣненіемъ цвѣта и поднятіемъ жидкости можетъ быть изслѣдована и точно измѣрена извѣстная физическая сила. Какая-нибудь нравственная, невидимая сила можетъ быть также константирована и приблизительно измѣрена извѣстнымъ проявленіемъ чувства, однимъ рѣшительнымъ испытаніемъ, какимъ бываетъ иногда отдѣльное слово, выраженіе, жестъ. Именно на эти-то слова, жесты и выраженія Наполеонъ обращаетъ особенное вниманіе; самыя сокровенныя чувства онъ читаетъ въ ихъ наружномъ проявленіи. По типичной, своеобразной внѣшности, по одной незначительной, отрывочной сценѣ, по характернымъ обращикамъ и отрывкамъ, подобраннымъ съ замѣчательнымъ искусствомъ, онъ выводитъ цѣлый безконечный рядъ аналогичныхъ фактовъ. Этимъ путемъ предметъ туманный и ускользающій внезапно схватывается, собирается въ одно цѣлое и точно опредѣляется, взвѣшивается, какъ какой-нибудь неосязаемый газъ, который заключаютъ въ прозрачную стеклянную трубку. Въ государственномъ совѣтѣ, въ то время, какъ другіе администраторы-законодатели видятъ однѣ отвлеченности, однѣ мертвыя статьи закона, прецеденты, онъ видитъ живыя души и такія, какія онѣ есть на самомъ дѣлѣ. Видитъ душу француза, итальянца и нѣмца, душу крестьянина, работника, мѣщанина и дворянина, душу якобинца и возвратившагося эмигранта, душу солдата, офицера, чиновника,-- вездѣ онъ видитъ личность цѣльную и дѣйствительную,-- человѣка, который обрабатываетъ землю, работаетъ на фабрикахъ, сражается, женится, рождаетъ, страдаетъ, наслаждается и умираетъ. Ничто не представляетъ болѣе рѣзкаго, изумительнаго контраста, какъ важныя и напыщенныя разсужденія, которыя оффиціальный докладчикъ представляетъ на разсмотрѣніе, съ рѣчью самого Наполеона, схваченною на лету, свободною и оригинальною, полною дѣйствительныхъ примѣровъ и живыхъ образовъ. По поводу развода, который онъ въ принципѣ защищаетъ, Наполеонъ говоритъ: "Изучите правы страны: прелюбодѣяніе у насъ не рѣдкость, оно всеобще; это дѣло кушетки. Надо обуздать женщинъ, способныхъ измѣнять ради мишуры, стиховъ, Аполлона, музъ и т. д.
   "Если вы допустите разводъ вслѣдствіе несогласія характеровъ, вы уничтожаете бракъ; въ моментъ самаго заключенія его будутъ разсчитывать на возможность расторженія. Это вродѣ того, если бы сказали: я вступаю въ бракъ -- покуда не измѣнится мое расположеніе. Не злоупотребляйте также признаніемъ недѣйствительности. Разъ бракъ заключенъ, трудно его расторгнуть.
   "Я разсчитываю жениться на моей двоюродной сестрѣ, которая должна пріѣхать изъ Индіи, а меня женятъ на искательницѣ приключеній; у меня родятся дѣти; я узнаю, что она никогда не была моею двоюродною сестрой. Какъ находите вы подобный бракъ? Не должна ли общественная нравственность признать его законнымъ? Теперь разсмотримъ права дѣтей, даже взрослыхъ, на обезпеченіе отъ родителей. Что вы скажете объ отцѣ, который прогонитъ изъ дому свою 15-ти лѣтнюю дочь? Развѣ отецъ, получающій 60 тысячъ франковъ годоваго дохода, можетъ съ спокойною совѣстью сказать своему сыну: "ты здоровъ и силенъ,-- иди пахать землю"? Отецъ богатый всегда долженъ давать своимъ дѣтямъ извѣстное содержаніе, и уничтожьте у дѣтей это право, вы заставите ихъ убивать своихъ собственныхъ отцовъ. Что же касается вопроса объ усыновленіи, то вы разсматриваете его съ точки зрѣнія не государственныхъ людей, а изготовителей законовъ. Оно не есть ни гражданскій договоръ, ни судебный актъ. Анализъ (юридическій) приводитъ въ данномъ случаѣ къ самымъ ложнымъ результатамъ. Управлять человѣкомъ можно только дѣйствуя на его воображеніе: безъ воображенія -- онъ скотъ. Не за пять же копѣекъ въ день, не за жалкое отличіе подвергаетъ себя человѣкъ опасности и идетъ на вѣрную смерть. Наэлектризовать человѣка можно только вліяя на его душу. Этого нотаріусъ за 12 фр. не сдѣлаетъ. Необходимъ актъ законодательства. Что такое усыновленіе? Подражаніе общества законамъ природы. Это въ нѣкоторомъ родѣ новое таинство. Сынъ одной плоти и крови дѣлается, по волѣ общества, какъ бы плотью и кровью другаго человѣка. Это самый великій актъ, какой только можно вообразить. Этотъ актъ внушаетъ сыновнее и отеческое чувство тѣмъ, кто раньше его не испытывалъ. Откуда же исходитъ этотъ актъ? Свыше, какъ ударъ грома".
   Всѣ эти слова Наполеона -- какъ бы огненныя стрѣлы, бросаемыя вслѣдъ одна за другою; со временъ Вольтера и Гальяни никто еще не металъ ихъ съ такою силой и въ такомъ количествѣ.
   Подобно Монтескьё, Бонапартъ какъ бы внезапною молніей освѣщаетъ общество, законы, правительство, Францію и самихъ французовъ. Его сужденія -- не плодъ усидчивой головной работы: они брызжутъ изъ него. Это тѣлодвиженія его ума, движенія естественныя, произвольныя и постоянныя. Еще больше придаетъ имъ цѣны то, что онъ воздерживается отъ всякаго высказыванія ихъ помимо интимныхъ совѣщаній и разговоровъ; онъ пользуется ими исключительно для своихъ размышленій, въ другихъ же обстоятельствахъ подчиняетъ ихъ своей цѣли, которая всегда практическая; обыкновенно онъ говоритъ и пишетъ самымъ различнымъ языкомъ, примѣняясь къ пониманію слушателей; онъ не даетъ мѣста въ своей рѣчи импровизаціи и воображенію, проявленію генія и вдохновенія; только тогда онъ пускаетъ его въ ходъ, когда необходимо ослѣпить собою извѣстную личность, какъ, напримѣръ, Пія VII или Александра I. Въ этомъ случаѣ обычный тонъ-его рѣчи обворожительно и ласкательно-фамильяренъ; онъ является настоящимъ актеромъ, который съ одинаковымъ жаромъ и искусствомъ исполняетъ всѣ роли, трагическія и комическія: то громитъ, то вкрадчивъ, то простодушенъ. Со своими генералами, министрами и начальниками управленій онъ говоритъ дѣловымъ, положительнымъ и сжатымъ языкомъ; всякій другой повредилъ бы дѣлу, но страстная душа высказывается въ краткости, силѣ и повелительной суровости. Для своихъ армій и для большинства людей онъ имѣетъ бюллетень и прокламаціи, т.-е. эффектныя фразы, неестественно напыщенныя, съ сокращеннымъ, упрощеннымъ изложеніемъ фактовъ, расположенныхъ и поддѣланныхъ по извѣстному плану, -- однимъ словомъ, великолѣпная шипучка, чтобы подогрѣть народный энтузіазмъ, и прекрасное усыпительное средство, чтобы поддержать легковѣріе; родъ микстуры для народа, которую онъ предлагаетъ, когда нужно, и такъ мастерски приготовляетъ, что масса публики съ жадностью хватается за нее и напивается до-пьяна. Во всѣхъ случаяхъ слогъ его, и выработанный, и произвольный, свидѣтельствуетъ объ его замѣчательномъ знаніи народныхъ массъ и отдѣльныхъ личностей. За исключеніемъ 2--3 случаевъ, за исключеніемъ области слишкомъ возвышенной, чуждой ему, онъ попадалъ мѣтко и кстати въ самое чувствительное мѣсто и пускалъ въ ходъ какъ разъ нужный рычагъ, нужный толчекъ, ровно столько давленія, упорства и рѣзкости, сколько нужно.
   Благодаря цѣлому ряду краткихъ отмѣтокъ, точныхъ и ежедневно исправляемыхъ, онъ составилъ себѣ что-то вродѣ психологическихъ табличекъ и на нихъ вычислялъ, почти съ математическою точностью, складъ ума, характеръ, таланты, страсти и способности, энергію, слабости безчисленнаго множества человѣческихъ существъ, съ которыми ему приходилось вблизи или издалека имѣть дѣло.
   Постараемся представить себѣ объемъ и сущность этого ума. Чуть ли не до временъ Цезаря нужно углубиться въ исторію, чтобы найти ему подобныхъ; но, за недостаткомъ болѣе точныхъ документовъ, мы имѣемъ только главныя черты, общій контуръ Цезаря, о Наполеонѣ же, кромѣ общаго силуэта, у насъ сохранились всѣ подробности. Прослѣдимъ его корреспонденцію день за днемъ, глава за главой, за 1806 г., послѣ Аустерлицкой битвы, или же за 1809 г., послѣ возвращенія его изъ Испаніи до заключенія Вѣнскаго мира. Какъ бы ни были недостаточны наши спеціальныя познанія, мы поймемъ, что умъ его, по своей полнотѣ и воспріимчивости, далеко превосходитъ все извѣстное намъ и даже вообще все вѣроятное.
   Его голова вмѣщала какъ бы три портфеля, изъ которыхъ каждый заключалъ въ себѣ 20 объемистыхъ таблицъ, различныхъ между собой и веденныхъ изо дня въ день; первый, касающійся военныхъ дѣлъ, содержитъ безчисленное собраніе топографическихъ картъ, столь же подробныхъ, какъ карты генеральныхъ штабовъ, съ обстоятельными планами всѣхъ укрѣпленныхъ мѣстъ, съ точнымъ обозначеніемъ расположенія морскихъ и сухопутныхъ силъ, кораблей, полковъ, баттарей, арсеналовъ, магазиновъ; оцѣнены источники настоящаго и будущаго пополненія войска людьми, лошадьми, подводами, оружіемъ, обмундировкой и провіантомъ. 2-ой портфель, гражданскій, похожъ на объемистые томы, по которымъ мы знакомимся съ состояніемъ бюджета, и обнимаетъ безчисленныя статьи постоянныхъ и случайныхъ доходовъ и расходовъ, внутренніе налоги, заграничныя пошлины, мѣстное и иностранное производство, проценты по долгамъ, пенсіоны, общественныя работы и, наконецъ, всю административную статистику, безконечную іерархію должностей и чиновниковъ, сенаторовъ, депутатовъ, министровъ, префектовъ, епископовъ, профессоровъ, судей и ихъ помощниковъ, каждаго на своемъ мѣстѣ и рангѣ, съ присвоеннымъ ему жалованьемъ. Третій представляетъ гигантскій біографическій и нравственный словарь, гдѣ, какъ въ какомъ-нибудь отдѣленіи государственной полиціи, каждая сколько-нибудь выдающаяся личность, каждая общественная группа и профессія, даже каждый народъ имѣетъ свою карточку съ краткимъ обозначеніемъ ихъ положенія, нуждъ, прошлаго, опредѣлившагося характера, предполагаемыхъ намѣреній и вѣроятнаго поведенія. Всякій ярлыкъ, карточка или листокъ сводятся къ краткимъ заключеніямъ, всѣ заключенія расположены по частямъ, методически классифицированы и подведены къ итогамъ, а совокупность итоговъ всѣхъ 3-хъ портфелей даетъ своему обладателю возможность опредѣлить количество силъ, которыми онъ располагаетъ. Въ 1809 г. содержаніе этихъ портфелей, разросшихся до такихъ громадныхъ размѣровъ, укладывается цѣликомъ въ головѣ Наполеона; онъ знаетъ въ нихъ не только общія и частныя заключенія, но самыя мельчайшія подробности, читаетъ совершенно бѣгло и во всякую данную минуту. Онъ сразу видитъ тамъ всѣ народы и каждый въ отдѣльности, которыми управляетъ непосредственно самъ или черезъ посредство другихъ, т.-е. видитъ 60 милліоновъ населенія, видитъ различныя страны, покоренныя и пройденныя имъ, т.-е. территорію въ 70 т. квадр. миль. Конечно, видитъ сначала Францію, увеличенную присоединеніемъ Бельгіи и Пьемонта, далѣе -- Испанію, откуда онъ только что возвратился, короновавъ ея королемъ своего брата Іосифа, Южную Италію, гдѣ на мѣсто Іосифа онъ ставитъ Мюрата, Среднюю Италію,-- въ ней онъ уже овладѣлъ Римомъ, Сѣверную Италію, гдѣ принцъ Евгеній -- только уполномоченный его, Далмацію, Истрію, присоединенныя имъ къ имперіи, Австрію, подвергавшуюся двукратному французскому нашествію, Рейнскій Союзъ, созданный и управляемый имъ, наконецъ, Вестфалію и Голландію, гдѣ его братья -- не болѣе, какъ простые намѣстники, Пруссію, урѣзанную и эксплуатируемую, главнѣйшія укрѣпленія которой онъ продолжаетъ еще удерживать въ своихъ рукахъ. Присоединимъ къ этому послѣднюю табличку, позволяющую ему представлять себѣ Сѣверное море, Атлантическій океанъ, всѣ эскадры континента, находящіяся въ открытомъ морѣ и въ гаваняхъ отъ Данцига до Флессинга и Байоны, отъ Кадикса до Тулона и Гаэты, отъ Тарента до Венеціи, Корфу и Константинополя.
   Въ портфелѣ психологіи и морали, кромѣ одного начальнаго пропуска, котораго ему никогда не удается пополнить, потому что онъ прямо вытекалъ изъ его характера, у него есть нѣсколько ложныхъ, невѣрныхъ замѣтокъ, особенно въ отношеніи папы и католическаго исповѣданія. Онъ слишкомъ низко ставитъ значеніе національнаго чувства испанцевъ и нѣмцевъ и, наоборотъ, разсчитываетъ слишкомъ высоко во Франціи и въ присоединенныхъ къ ней земляхъ свое вліяніе, степень довѣрія и преданности, на которыя онъ можетъ разсчитывать. Эти заблужденія являлись у него скорѣе плодомъ его собственнаго желанія, чѣмъ недостаткомъ ума; временами онъ ихъ сознаетъ; если у него-бывали самообольщенія, то только потому, что онъ изобрѣталъ ихъ себѣ по желанію. Его здравый смыслъ, предоставленный самому себѣ, никогда бы не сбился съ настоящаго пути; только страсти могли омрачить его ясность. Что касается остальныхъ его портфелей, топографическаго и военнаго, то они оставались такими же полными и совершенными, какъ никогда. Съ поражающею точностью воспроизводятъ они чудовищно разросшуюся и осложнившуюся дѣйствительность; ихъ полнота и опредѣленность поспѣваютъ за нею.
   Эта масса замѣтокъ составляетъ, однако, только малую часть того населенія мыслей, которое кишитъ въ этомъ необъятномъ мозгу. На представленіи о дѣйствительности возникаютъ и разростаются комбинаціи возможностей; безъ этихъ комбинацій онъ не могъ бы справляться съ фактами и пересоздавать ихъ, а мы знаемъ, въ какой степени онъ достигалъ этого.
   Прежде самаго начала дѣйствія онъ создаетъ его планъ; этотъ планъ, по зрѣломъ размышленіи, онъ выбираетъ изъ многихъ другихъ, ранѣе составленныхъ, какъ наиболѣе подходящій и исполнимый. Такимъ образомъ, за каждою принятою комбинаціей стоитъ цѣлый рядъ отвергнутыхъ. За всякимъ принятымъ рѣшеніемъ, произведеннымъ движеніемъ, обнародованнымъ декретомъ, выполненнымъ приказаніемъ стоитъ масса другихъ, на которыя онъ могъ рѣшиться, но отвергъ по особымъ соображеніямъ. Я могу сказать даже, что такъ было у него со всякимъ дѣйствіемъ, со всякимъ словомъ, сказаннымъ безъ подготовки. И это потому, что онъ все взвѣшиваетъ, все разсчитываетъ, всѣ дѣйствія, всѣ выраженія чувствъ, даже самыя сокровенныя сердечныя движенія. Если онъ даетъ имъ волю, то съ умысломъ, предвидя необходимое слѣдствіе, для того, чтобъ устрашить или прельстить кого-нибудь; онъ пользуется всѣмъ въ другихъ и въ себѣ самомъ: своими страстями, увлеченіями, недостатками, потребностью говорить, и пользуется всѣмъ этимъ для того, чтобы подвинуть впередъ постройку своего зданія. Нѣтъ сомнѣнія, что надъ его различными способностями, какъ бы ни были онѣ велики, преобладала способность созидать воображеніемъ. Съ самаго начала чувствовались сожигающій пылъ и бурное клокотаніе этого воображенія подъ холодною и суровою внѣшностью, съ которою онъ отдавалъ спеціальныя и точныя приказанія. "Когда я составляю военный планъ,-- говоритъ онъ Редереру,-- нѣтъ человѣка трусливѣй меня. Я преувеличиваю опасности и предполагаю самое худшее стеченіе обстоятельствъ. Я нахожусь положительно въ жалкомъ возбужденіи. Это, тѣмъ не менѣе, не мѣшаетъ мнѣ казаться окружающимъ въ самомъ лучшемъ настроеніи духа; я похожъ тогда на замужнюю женщину, которая родитъ". Страшный трепетъ творца заглушаетъ онъ въ себѣ надеждой на будущее созданіе. Предупреждая событія, онъ живетъ сердцемъ въ воображаемомъ зданіи.
   "-- Генералъ,-- говорила ему однажды госпожа Клермонъ-Тоннеръ,-- вы строите, прикрываясь лѣсами, которые уничтожите, какъ только окончите постройку.
   "-- Да, сударыня, именно такъ,-- отвѣчалъ Бонапартъ.-- Вы правы, я живу всегда на два года впередъ".
   Онъ отвѣчалъ съ невѣроятною быстротой, внезапно. Это отзывъ души, затронутой за живое, за самое слабое мѣсто. Быстрота развитія и плодовитость идей, могущество, игра и подвижность мыслей въ этомъ отношеніи безграничны. То, что ему удалось выполнить, по-истинѣ изумительно, намѣренія и предпріятія были еще обширнѣе, а мечта уходила еще далѣе.
   Несмотря на все развитіе его практическихъ способностей, онъ обладалъ и поэтическимъ даромъ, и даже въ большей степени, чѣмъ нужно для государственнаго человѣка. Излишекъ его переходилъ въ крайность, а эта крайность въ безуміе. Въ Италіи послѣ восемнадцатаго Фрюктидора онъ уже говорилъ Бурьену: "Европа -- ничтожная нора для кротовъ. Великія государства и революціи были только на Востокѣ, съ его шестисотъ-милліоннымъ населеніемъ". Годъ спустя, подъ Акрой, наканунѣ послѣдняго приступа, онъ замѣчаетъ: "Если мнѣ посчастливится, я захвачу сокровища и оружіе, котораго хватитъ на триста тысячъ человѣкъ. Затѣмъ я подниму и вооружу всю Сирію... иду на Дамаскъ и Алеппо, углубляюсь въ страну и увеличиваю мою армію всѣми недовольными. Я объявлю народу объ уничтоженіи рабства, тираніи нашей. Я вступаю въ Константинополь съ огромнымъ войскомъ, разрушаю Турецкую имперію, основываю на Востокѣ новое обширное государство, которое упрочитъ за мною подобающее мѣсто у потомства и, быть можетъ, возвращусь въ Парижъ черезъ Адріанополь или Вѣну, послѣ низверженія австрійской династіи". Объ этой счастливой эпохѣ, когда, освободившись отъ "стѣсняющихъ узъ цивилизаціи", онъ могъ вволю воображать и строить свои воздушные замки, онъ вспомнитъ еще не разъ, сдѣлавшись консуломъ и потомъ императоромъ. "Я создалъ цѣлую религію, видѣлъ себя на пути въ Азію сидящимъ на слонѣ, съ чалмой на головѣ, съ новымъ Кораномъ въ рукахъ, созданнымъ мною по своему вкусу". Ограниченный въ Европѣ, онъ уже съ 1804 года мечтаетъ возсоздать имперію Карла Великаго. Такимъ образомъ, "Французская имперія сдѣлается праматерью всякой верховной власти". "Я хочу, чтобы каждый европейскій государь былъ принужденъ построить себѣ дворецъ въ Парижѣ, въ которомъ онъ долженъ будетъ находиться во время коронованія императора французовъ; они украсятъ своимъ присутствіемъ и, въ то же время, преклонятся предъ этою поражающею и внушительною церемоніей. Самъ папа будетъ тутъ; нужно сдѣлать такъ, чтобы Парижъ сталъ его постояннымъ, мѣстопребываніемъ, чтобъ онъ поселился въ немъ окончательно: гдѣ можно найти болѣе подходящее мѣсто для святѣйшаго престола, какъ не въ новой столицѣ христіанскаго міра, подъ властью Наполеона, ставшаго наслѣдникомъ Карла Великаго и свѣтскимъ главой первосвященника? Императоръ своею свѣтскою властью подчинитъ себѣ умы, а при помощи папы и общественную совѣсть". "Въ пять лѣтъ, -- говоритъ онъ Прадту, -- я сдѣлаюсь обладателемъ всего міра. Остается только Россія, но я раздавлю ее. Парижъ будетъ простираться до Сенъ-Клу". Сдѣлать Парижъ естественною столицей всей Европы было, по собственному признанію Наполеона, его постоянною мечтой. "Иногда мнѣ хотѣлось бы, чтобъ онъ сталъ городомъ съ двумя, тремя, четырьмя милліонами жителей, чѣмъ-то сказочнымъ, колоссальнымъ, невѣдомымъ до нашихъ дней; и общественныя зданія должны были соотвѣтствовать народонаселенію. Архимедъ предлагалъ перевернуть землю, если ему дадутъ точку опоры. Я же имѣлъ бы ее повсюду, гдѣ мнѣ возможно было бы пустить въ ходъ мою энергію, постоянство и мой бюджетъ". По крайней мѣрѣ, онъ такъ думаетъ, потому что, несмотря на высоту и неустойчивость слѣдующаго этажа своей постройки, онъ мысленно постоянно воздвигаетъ новый этажъ еще выше, еще неустойчивѣе. За нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ, находясь во главѣ цѣлой Европы, онъ говоритъ Нарбонну: "Въ концѣ-концовъ, милый мой, это длинный путь, но онъ ведетъ въ Индію. Чтобы достичь Ганга, Александру надо было пройти много, столько же, какъ намъ до Москвы. Я часто повторяю себѣ это, начиная со времени битвы при Акрѣ. Теперь мнѣ нужно зайти въ тылъ Азіи съ одной изъ окраинъ Европы, чтобы достичь Англіи. Представьте себѣ, что Москва взята, Россія покорена, царь примкнулъ къ Франціи,-- представьте новую династію, зависящую отъ Франціи, и скажите, развѣ для французской армія и ея союзниковъ невозможно, отправившись изъ Тифлиса, достигнуть береговъ Ганга? Вѣдь, достаточно будетъ только показать французскій мечъ, чтобы заставить подчиниться нашей власти всю Индію и обрушить все зданіе этого купеческаго величія. Согласенъ, что это была бы экспедиція гигантская, но экспедиція возможная въ нашъ XIX вѣкъ. Какъ результатъ этого, Франція завоюетъ разомъ независимость Запада и свободу моря".
   При этихъ словахъ глаза его сверкаютъ страннымъ блескомъ, и онъ продолжаетъ, забрасывая доказательствами, взвѣшивая затрудненія, средства, шансы. Охваченный вдохновеніемъ, онъ всецѣло предается ему. И вотъ его преобладающая способность вдругъ взяла верхъ надъ всѣмъ остальнымъ; артистъ, заключенный въ политику, освобождается отъ всякихъ оковъ и въ области идеологіи и невозможнаго строитъ свои зданія. Въ немъ сказывается младшій братъ Данта, Микель-Анджело; дѣйствительно, по опредѣленности контуровъ въ его видѣніяхъ, по напряженности, связности и внутренней логичности его мечтаній, по глубинѣ мышленія, величію выше человѣческому своихъ замысловъ, онъ былъ подобенъ и равенъ имъ, былъ однимъ изъ, величайшихъ умовъ итальянскаго возрожденія, съ тою только разницей, что первые два работали на бумагѣ

Наполеонъ Бонапартъ *)

Ипполита Тэна.

*) Русская Мысль, кн. IV.

III.

   Если ближе всматриваться въ современниковъ Данта и Микель-Анджело, то можно замѣтить, что они отличаются отъ насъ не столько складомъ ума, сколько характера. Триста лѣтъ господства полиціи, судовъ, жандармовъ, общественной дисциплины, мирныхъ нравовъ, наслѣдственной цивилизаціи притупили въ насъ силу и пылкость врожденныхъ страстей: въ Италіи, въ эпоху возрожденія, онѣ существовали во всей своей неприкосновенности. Тогда впечатлительность человѣка была сильнѣе и глубже, нежели въ настоящее время, желанія болѣе страстны и необузданны, рѣшенія неудержимѣе и упорнѣе.
   Пружина дѣйствій въ личности того времени, будь то гордость, честолюбіе, ревность, ненависть, любовь, алчность или чувственность,-- эта пружина напрягалась съ такою энергіей и разгибалась съ такою силой, какихъ мы не встрѣчаемъ теперь. Эти свойства снова ожили въ Наполеонѣ, который въ XIX вѣкѣ являлся остаткомъ XV: нервная система дѣйствуетъ у него совершенно такъ же, какъ у его итальянскихъ предковъ. Никогда, даже у Малатеста и Борджіа, не было большей чувствительности и импульсивности ума: онъ какъ бы заряжается и разряжается электричествомъ, внутренняя гроза постоянно грохочетъ въ немъ, внезапно вспыхиваютъ молніи и неудержимо слѣдуютъ другъ за другомъ удары. У него не было ни одной идеи чистоумозрительнаго характера, ни одной, которая была бы простою копіей дѣйствительности или изображеніемъ возможнаго. Каждая является внутреннимъ толчкомъ и старается непосредственно и сразу перейти въ дѣйствіе; каждая стремительно порывается къ своей цѣли и тотчасъ достигла бы ея, если бы не сдерживающая и ограничивающая сила воли. По временамъ взрывъ такъ внезапенъ, что сдержки являются слишкомъ поздно.
   Однажды въ Египтѣ у Наполеона обѣдало нѣсколько французскихъ дагь. Онъ посадилъ возлѣ себя одну хорошенькую особу, мужа которой онъ только что отправилъ во Францію. Вдругъ онъ какъ будто нечаянно проливаетъ на нее графинъ воды и, подъ предлогомъ привести въ порядокъ ея туалетъ, увлекаетъ ее въ свою комнату и остается тамъ съ ней долго, слишкомъ долго, въ то время какъ гости ждутъ его за прерваннымъ обѣдовъ и молча переглядываются.
   Въ другой разъ въ Парижѣ, незадолго до конкордата, онъ сказалъ сенатору Вольпэ: "Франція требуетъ себѣ религіи".-- "Франція требуетъ Бурбоновъ",-- смѣло и рѣзко возразилъ Вольна. На это Наполеонъ далъ ему такого пинка въ животъ, что тотъ упалъ безъ чувствъ и нѣсколько дней пролежалъ больной въ постели на квартирѣ одного пріятеля.
   Нѣтъ человѣка болѣе раздражительнаго. Онъ иногда намѣренно даетъ золю своему гнѣву, потому что этотъ кстати я при свидѣтеляхъ прорвавшійся наружу гнѣвъ наводитъ ужасъ, вынуждаетъ къ уступкамъ и поддерживаетъ повиновеніе. Эти порывы, отчасти разсчитанные, отчасти безсознательные, облегчаютъ его и помогаютъ ему какъ въ общественной, такъ и въ частной его жизни, въ сношеніяхъ съ иностранцами и съ своими коллегами, съ папой, съ кардиналами, съ посланниками, съ Талейраномъ, съ Бёнье, съ первымъ встрѣчнымъ, когда онъ, Наполеонъ, долженъ показать себя и внушить паническій страхъ своимъ окружающимъ.
   Народъ и армія считаютъ его безстрастнымъ. Въ сраженіяхъ онъ облекается въ бронзовую маску холоднаго спокойствія; въ оффиціальныхъ представленіяхъ онъ налагаетъ на себя обязательное для такого случая достоинство; обыкновенно же въ немъ впечатлѣніе переходитъ непосредственно въ выраженіе, внутреннее настроеніе пробивается наружу въ неожиданномъ движеніи. Въ С.-Клу, когда Жозефина застаетъ его съ своею соперницей, онъ съ такою яростью бросается на жену, что она едва успѣваетъ спастись; вечеромъ же, чтобъ окончательно подчинить ее, on продолжаетъ бѣсноваться, всячески оскорблять ее и ломаетъ все, что попадается ему подъ руку.
   Незадолго до основанія имперіи, Талейранъ, большой любитель мистификацій, увѣрилъ Бертье въ желаніи перваго консула принять королевскій титулъ. Бертье торопливо приходитъ въ залу, наполненную народомъ, и привѣтствуетъ Бонапарта сіяющимъ лицомъ. При словѣ "король" глаза Наполеона разгораются, онъ приставляетъ кулакъ къ подбородку Бертье и, толкая его къ стѣнѣ, говоритъ: "Дуракъ вы! Кто посовѣтовалъ вамъ дразнить меня такимъ образомъ? Въ другой разъ не берите на себя; подобныхъ порученій".
   Броситься на человѣка и схватить его за горло -- таково было его; первое и инстинктивное движеніе.
   Во всемъ проглядываютъ подобные же порывы. Представляется обликъ и интонація человѣка, который мечется, наноситъ удары и валитъ на землю. Диктуя, онъ ходитъ по кабинету большими шагами, и если онъ, по своему обыкновенію, одушевленъ, то рѣчь его пересыпается ужасными проклятіями и ругательствами, которыя, конечно, за нимъ не записываются; впрочемъ, они иногда проскальзываютъ, и тѣ, кто читалъ черновики его писемъ насчетъ духовныхъ дѣлъ, встрѣчали тамъ десяти непечатныхъ словъ.
   Не можетъ быть у человѣка болѣе нетерпѣливой чувствительности. Одѣваясь, онъ бросаетъ на полъ или въ огонь все, что ему не годится. Въ торжественные дни и передъ парадами его камердинеры должны были сговариваться между собой, чтобъ уловить моментъ надѣть ему что-либо,-- онъ рветъ и ломаетъ все, что причиняетъ ему хотя малѣйшее неудобство; не разъ случалось лакею, причинившему какую-либо легкую непріятность, подучать отъ него ощутительныя и несомнѣнныя доказательства его гнѣва.
   Нѣтъ мысли, болѣе неудержимо слѣдующей своему теченію; его письма, когда онъ пробовалъ писать самъ, представляютъ наборъ буквъ безъ связи; ихъ невозможно разобрать въ словахъ -- не хватаетъ половины буквъ; если онъ примется перечитывать написанное, то самъ не понимаетъ себя. Онъ дошелъ до того, что не могъ собственноручно написать ни одного письма, и даже подписывался какими-то каракулями. И такъ онъ диктовалъ, но столь быстро, что его секретари едва поспѣвали за нимъ. Въ началѣ своей службы они обливаются потомъ и, все-таки, не могутъ записать и половины сказаннаго имъ. Буррьенъ, Меневаль и Марэ принуждены составить себѣ своего рода стенографію, потому что онъ никогда не повторялъ ни одной фразы; бѣда, если перо отстало, и счастье для писца, если рядъ восклицаній и проклятій даетъ ему время пополнить, пробѣлы. Рѣчь его бьетъ ключомъ, разливается широкими волнами, иногда безъ всякой осторожности и благоразумія, даже и тогда, когда это изліяніе, можетъ быть, и безполезно, и недостойно: все это потому, что его душа и умъ переполнены и что подъ вліяніемъ внутренняго напора импровизаторъ и яростный полемистъ вытѣсняютъ собой дѣльца и государственнаго человѣка.
   Одинъ опытный наблюдатель замѣчаетъ: "Для него говорить есть первая необходимость и, навѣрное, онъ наяважнѣйшимъ преимуществомъ высокаго положенія считаетъ возможность говорить одному, не будучи прерываемымъ. Даже въ государственномъ совѣтѣ онъ позволяетъ себѣ увлекаться, забываетъ о дѣлѣ, предложенномъ на разсмотрѣніе, бросается и на право, и на лѣво, вдается въ лишнія доказательства, бранится битыхъ два три часа, настаиваетъ на своемъ, повторяется и, наконецъ, рѣшившись убѣдить или побѣдить, спрашиваетъ у присутствующихъ: правъ ли онъ? И въ этомъ случаѣ всѣ, конечно, подчиняются. Разнысливъ, онъ сознаетъ, какое значеніе имѣетъ согласіе, вынужденное такимъ образомъ, и, указывая на свое кресло, онъ говоритъ: "согласитесь, что очень легко бить ужнымъ на этомъ мѣстѣ".
   Тѣмъ не менѣе, онъ насладился своимъ умомъ, отдался своей страсти, которая увлекаетъ его за собою. "Мои нервы, -- говорить онъ самъ,-- весьма раздражительны; и если бы при такомъ состояніи моя кровь не текла всегда одинаково ровно, я сошелъ бы съ ума". Часто напряженіе накопившихся впечатлѣній бываетъ слишкомъ велико и доводитъ до физическихъ конвульсій. И странное дѣло, его, военнаго и государственнаго человѣка, нерѣдко видали растроганнымъ до такой степени, что слезы навертывались у него на глазахъ. Онъ, видѣвшій смерть тысячи людей и отправлявшій на смерть милліоны,-- онъ рыдаетъ послѣ битвы при Вагранѣ, послѣ Бауцена, у изголовья умирающаго стараго товарища. "Я видѣлъ,-- говорить его камердинеръ, -- калъ онъ плакалъ за обѣдомъ, разставшись съ Данномъ; крупныя слезы текли по его щекамъ и падали ему въ тарелку".
   Не только физическое ощущеніе, видъ кроваваго и изуродованнаго тѣла потрясаетъ его до глубины души, но иногда одно слово, простая мысль, подобно уколу, наноситъ ему не меньшую рану.
   При видѣ волненія Дандоло, умолявшаго за Венецію, свое отечество, проданное Австріи, онъ самъ тронутъ до глубины души и на глазахъ его выступаютъ слезы. При полномъ составѣ государственнаго совѣта, онъ разсуждаетъ о байленской капитуляціи, и голосъ его дрожитъ, скорбь овладѣваетъ имъ, онъ не въ силахъ долѣе сдерживать своихъ слезъ. Въ 1806 году, когда онъ прощается съ Жозефиной передъ своимъ отъѣздомъ въ армію, онъ до такой степени волнуется, что впадаетъ въ нервный припадокъ, заканчивающійся рвотой."Принуждены были усадить его,-- говоритъ одинъ очевидецъ,-- заставить его выпить померанцевой настойки; онъ же не переставалъ проливать слезы. Такое состояніе длилось четверть часа". Подобный же нервный и желудочный кризисъ совершается съ ишь въ 1808 г., когда онъ рѣшается на разводъ: въ продолженіе цѣлой ночи онъ волнуется, тоскуетъ, стонетъ, какъ женщина; обнимаетъ Жозефину, оказывается слабѣе ея. "Бѣдная моя Жозефина, я не буду въ состояніи покинуть тебя!" И затѣмъ снова заключаетъ ее въ свои объятія, удерживаетъ ее около себя, весь поглощенный впечатлѣніемъ настоящаго, онъ заставляетъ ее раздѣться немедленно и лечь возлѣ себя; самъ же горько плачетъ надъ ней. "Онъ,-- говоритъ Жозефина,-- буквально залилъ постель своими слезами". Очевидно, что въ подобномъ организмѣ, какъ бы силенъ ни былъ регуляторъ, его сдерживающій, равновѣсію угрожаетъ опасность. Онъ сознаетъ это, какъ знаетъ все, что его касается. Онъ не довѣряетъ своей нервной чувствительности, какъ не довѣрялъ пугливой лошади; въ критическіе моменты, при Березинѣ, наприм., онъ не допускаетъ до себя никакихъ печальныхъ извѣстій, которыя могли бы взволновать его, и при этомъ неоднократно повторяетъ настаивающему вѣстнику: "Зачѣмъ хотите вы лишить меня моего покоя?" Тѣмъ не менѣе, несмотря на предосторожность, когда опасность дважды представляется ему во всемъ своемъ ужасѣ и въ новомъ неожиданномъ видѣ, онъ захваченъ врасплохъ. Онъ, всегда ясный и твердый подъ пулями, онъ, отважнѣйшій изъ военныхъ героевъ и наиболѣе дерзкій изъ политическихъ искателей приключеній, онъ дважды измѣняетъ себѣ.
   18-е брюмера въ законодательномъ собраніи, при крикахъ "внѣ закона", онъ внезапно блѣднѣетъ, дрожитъ и кажется окончательно потерявшимъ голову. Принуждены были увлечь его изъ зады, и была минута, когда думали, что съ нимъ сдѣлается обморокъ. Послѣ отреченія въ Фонтенебло, когда въ Провансѣ его встрѣчаютъ съ проклятіями и ненавистью, его нравственное существо кажется въ теченіе нѣсколькихъ дней сокрушеннымъ и разбитымъ, животные инстинкты выплываютъ наружу; имъ овладѣлъ страхъ, и онъ не думаетъ скрывать этого. Нарядившись въ мундиръ, австрійскаго полковника, фуражку прусскаго коммиссара и плащъ русскаго, онъ все еще не считаетъ себя достаточно замаскированнымъ. Въ На ладѣ, въ гостиницѣ онъ дрожитъ и мѣняется въ лицѣ при малѣйшемъ шумѣ; коммиссары, входящіе въ его комнату, находятъ его постоянно въ слезахъ. Онъ надоѣдаетъ имъ своими безпокойствами и нерѣшительностью. Говоритъ, что французское правительство хочетъ убить его, отказывается отъ пищи изъ боязни быть отравленнымъ и замышляетъ спастись бѣгствомъ черезъ окно. Впрочемъ, онъ откровененъ, болтаетъ о своемъ прошломъ, о своемъ характерѣ и дѣлаетъ это безъ удержу, безъ соблюденія приличія, площадію, грубо, какъ циникъ и полоумный. Мысли его потеряли всякую связь между собою, толкаютъ одна другую, толпятся подобно анархической и мятежной массѣ. Только въ концѣ своего путешествія, въ Фрежюсѣ, онъ становится способнымъ управлять ими съ тѣхъ поръ, какъ онъ почувствовалъ себя въ безопасности и не боится физическаго насилія. Тогда только эти мысли вступаютъ въ своя прежнія рамки, чтобы работать въ должномъ порядкѣ подъ управленіемъ господствующей руководящей мысли, которая, послѣ непродолжительнаго ослабѣванія, вновь обрѣтаетъ свою энергію и прежнее вліяніе.
   

IV.

   Нужна была чрезмѣрная сила, чтобы согласовать, направлять и подчинять столь могущественныя страсти. У Наполеона такою силой является инстинктивное стремленіе удивительной глубины и рѣзкости быть всегда центромъ, относить все къ себѣ,-- другими словами, такою силой является эгоизмъ, но не бездѣятельный, а, наоборотъ, все поглощающій и энергическій, соразмѣренный съ дѣятельностью и обширностью способностей, развитый воспитаніемъ и обстоятельствами. Благодаря успѣху и всемогуществу, это стремленіе преувеличивается до чудовищныхъ размѣровъ, этотъ эгоизмъ доходитъ до того, что воздвигаетъ себѣ среди человѣческаго общества свое колосальное я, которое безпрерывно увеличиваетъ кругъ своихъ хищническихъ и упорныхъ захватовъ, которое оскорбляется всякимъ сопротивленіемъ, тяготится всякою независимостью. Уже въ юношескомъ и даже дѣтскомъ возрастѣ находимъ мы зачатки этого всепоглощающаго личнаго чувства. "Характеръ властный, пылкій, повелительный, упрямый,-- говорится въ помѣткахъ о немъ въ бріеннской школѣ,-- съ страшнымъ предрасположеніемъ къ эгоизму". "Онъ одаренъ громаднымъ самолюбіемъ, честолюбивъ, стремленія его не имѣютъ грантъ, любитъ одиночество, потому, вѣроятно, что въ обществѣ равныхъ себѣ онъ не можетъ господствовать, а ему не но себѣ всюду, гдѣ онъ не можетъ повелѣвать". "Я жилъ въ сторонѣ отъ товарищей,-- говоритъ онъ самъ о себѣ позднѣе.-- Я выбралъ себѣ внутри школы одинъ уголокъ, къ которомъ садился, чтобы вволю мечтать про себя. Когда мои товарищи хотѣли отбитъ у меня владѣніе этимъ уголкомъ, я защищалъ его изо всей силы; во мнѣ сказывалось уже то сознаніе, что моя воля должна господствовать надъ чужими, и что все, что мнѣ нравится, должно принадлежать мнѣ".
   Вспоминая болѣе давнее прошлое и даже первые годы своей жизни подъ родительскимъ кровомъ въ Корсикѣ, онъ самъ рисуетъ себя маленькимъ и необузданнымъ дикаремъ, злымъ, лишеннымъ всякой совѣсти. "Ничто не останавливало меня, я никого не боялся, я билъ одного, царапалъ другаго и сдѣлался грозою для всѣхъ. Я избилъ, искусалъ своего брата Іосифа и самъ пожаловался на него, прежде чѣмъ онъ пришелъ въ себя". Прекрасный стратегическій пріемъ, которымъ онъ впослѣдствіи никогда не упускалъ случая пользоваться! Эта способность изобрѣтать ложь себѣ на пользу была у него врожденною. Позднѣе, уже взрослымъ человѣкомъ, онъ хвалится ею и считаетъ этотъ талантъ доказательствомъ и мѣриломъ политическаго превосходства. Онъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ, что одинъ изъ его дядей еще въ дѣтствѣ предсказалъ ему господство надъ цѣлымъ міромъ, потому что онъ имѣлъ привычку постоянно лгать.
   Замѣтьте эти слова дяди: они являются результатомъ всей опытности человѣка того времени и той страны.
   Вотъ каково направленіе, данное общественною жизнью въ Корсикѣ. Эта нравственность неразрывно связана съ нравами во всѣхъ странахъ и во всѣ времена, гдѣ ничтожно правосудіе, гдѣ всякое общественное дѣло принадлежитъ тому, кто имъ завладѣваетъ, гдѣ жестокія войны между частными лицами ведутся безпрепятственно, гдѣ каждый ходитъ вооруженный, гдѣ всякое оружіе пригодно для войны,-- гдѣ на ряду съ ружьемъ пускаютъ въ ходъ кинжалъ, притворство, обманъ и даже подлость. Таково было положеніе дѣлъ въ Корсикѣ въ XVIII вѣкѣ и въ XV вѣкѣ въ Италіи. Отсюда возникаютъ первыя впечатлѣнія Бонапарта, почти тождественныя съ впечатлѣніями Борджіа и Маккіавши; отсюда беретъ начало этотъ первый слой полумыслей, который впослѣдствіи послужилъ основаніемъ къ вполнѣ законченнымъ идеямъ; отсюда закладывается фундаментъ будущаго его умственнаго зданія и того представленія, которое онъ составляетъ себѣ о человѣческомъ обществѣ. Затѣмъ, по выходѣ изъ французскихъ школъ, при каждомъ новомъ посѣщенія родины, тѣ же впечатлѣнія все болѣе и болѣе крѣпли и способствовали окончательному развитію той же конечной идеи. "Въ этой странѣ,-- пишутъ французскіе коммиссары,-- народъ не постигаетъ отвлеченной идеи, каковъ бы ни былъ принципъ ея, будь то общественное благо или справедливость. Правосудіе тамъ не практикуется; 130 убійствъ совершено въ два года. Духъ общественности неизвѣстенъ, всюду полное отсутствіе организованнаго общества. Есть только множество мелкихъ партій, враждебныхъ другъ другу... Нѣтъ корсиканца, не принадлежащаго къ извѣстной фамилія, а, слѣдовательно, и къ извѣстной партіи; общее отверженіе, непріязнь ожидаетъ того, кто не хочетъ служить ни одной изъ нихъ. Вожди партій имѣютъ всѣ въ виду одну и ту же цѣль -- добыть себѣ деньги какими бы то ни было средствами; ихъ первая задача -- окружить себя людьми безусловно преданными и раздать имъ всѣ должности. Выборы производятся при оружіи, при чемъ пускаются въ ходъ и насилія. Одержавшая верхъ партія пользуется своею властью, чтобы отомстить побѣжденнымъ и увеличить, такимъ образомъ, смуты и несправедливости... Вожди образуютъ между собою лиги аристократовъ... и дозволяютъ себѣ всевозможныя злоупотребленія. Они не облагаютъ налогами, не взыскиваютъ недоимокъ съ тѣхъ, чьимъ голосомъ желаютъ заручиться на выборахъ, или съ тѣхъ, кто принадлежитъ къ ихъ партія или родству. Таможни имѣютъ спеціальное назначеніе обогащать родственниковъ и друзей. Жалованье не доходитъ по назначенію. Деревня необитаемы, за отсутствіемъ безопасности. Крестьяне выходятъ съ оружіемъ даже на работы. Нельзя сдѣлать шага безъ конвоя; часто нуженъ отрядъ въ пять-шесть человѣкъ, чтобы доставить письмо съ одной почтовой станціи на другую". Переведите это общее изложеніе на ту массу происшествій и случаевъ, изъ которыхъ оно является простымъ выводомъ, вообразите себѣ всѣ эти мелкіе факты, повторяющіеся ежедневно и разсказываемые со всѣми тончайшими подробностями, разъясняемые симпатіей или гнѣвомъ заинтересованныхъ сосѣдей. Таковъ былъ курсъ морали, преподававшійся Бонапарту въ юности. Еще ребенкомъ онъ слушалъ за столомъ разговоры взрослыхъ и по одному слову, по выраженію лица, по жесту удивленія или по пожиманію плечами онъ угадывалъ, что господствующее теченіе въ жизни есть не миръ, а война, узнавалъ, къ какимъ надо прибѣгать уловкамъ, чтобы помочь себѣ, къ какимъ насиліямъ, чтобы выдвинуться впередъ.
   Остальную часть дня, предоставленный самому себѣ или обществу кормилицы Иларій, или Саверіи ключницы, онъ рѣзвится среди простаго народа и слушаетъ толки моряковъ въ гавани или пастуховъ. Ихъ наивныя восклицанія, ихъ простодушное удивленіе передъ хорошо устроенною засадой или удачною западней утверждаютъ въ его нанята энергичными повтореніями уроки, полученные дона. Вотъ уроки, данные самою жизнью: въ этомъ нѣжномъ возрастѣ они западаютъ чрезвычайно глубоко, особенно когда поддается имъ натура; а въ данномъ случаѣ сердце заранѣе принимаетъ ихъ, инстинктъ идетъ на встрѣчу воспитанію.
   Вотъ почему въ самомъ началѣ революціи, когда онъ снова очутился въ Корсикѣ, онъ сразу постигаетъ тамошнюю жизнь, какъ борьбу, безъ разбора оружія; и въ этой странѣ, на этомъ ограниченномъ поприщѣ, онъ дѣйствуетъ такъ свободно, какъ никто. Если онъ оказываетъ уваженіе правосудію и закону, то только на словахъ и, притомъ, съ ироніей; въ его глазахъ законъ не болѣе, какъ фраза уложенія, а правосудіе -- книжное слово, сила же первенствуетъ надъ правомъ. На этотъ характеръ, уже достаточно рѣзко опредѣлившійся, французская анархія кладетъ еще вторую печать и довершаетъ, такимъ образомъ, дѣло корсиканской анархіи. Нравственныя правила, уже намѣченныя въ дѣтствѣ, развиваются и укрѣпляются въ молодомъ человѣкѣ. Дѣло въ томъ, что уроки, почерпаемые изъ разрушающагося общества, тѣ же, что изъ несложившагося. Послѣ 9 термидора послѣдняя завѣса была разорвана; на политической сценѣ предстали во всей своей наготѣ личная алчность, стремленіе къ самоуправству и господству. Не было и помину объ общественномъ благѣ и правѣ народа; ясно, что захватившіе власть правители -- не болѣе, какъ мошенническая шайка, для которыхъ Франція -- добыча и которые намѣрены отстаивать свою добычу отъ всякихъ притязаній, всевозможными средствами, не исключая даже штыковъ. При таіоіъ гражданскомъ порядкѣ важно всегда находиться на сторонѣ побѣгавшей партіи, овладѣвшей кормиломъ правленія. Въ арміяхъ и особенно въ итальянскихъ, послѣ того, какъ территорія была освобождена, республиканская честность и патріотическая самоотверженность уступили мѣсто алчнымъ порывамъ и страстямъ. Босоногіе, въ лохмотьяхъ, получая по у4 фунта хлѣба въ день и жалованье ассигнаціями, не имѣвшими нніакой рыночной цѣны, офицеры и солдаты стремятся, прежде всего, выйти изъ своего жалкаго положенія. "Протомившись три года на вершинахъ Альпъ, несчастные достигаютъ, наконецъ, обѣтованной земли и желаютъ насладиться ея благами". Другое побужденіе -- это тщеславіе, возбужденное воображеніемъ и успѣхомъ; прибавьте къ этому необходимость тратиться, жажду пожить: это почти все очень молодые люди, смотрящіе на жизнь по-галльски или по-французски, какъ на partie de plaisir или на дуэль. Чувствовать себя храбрымъ и показывать это бодро и съ вызывающимъ валомъ идти на встрѣчу пулямъ, съ любовнаго свиданія -- въ сраженіе, а изъ сраженія -- на балъ, веселиться и рисковать черезъ мѣру безъ задней мысли, ради ощущенія минуты, наслаждаться возбужденіемъ способностей, которое вызываетъ соревнованіе или опасность,-- все это дѣлается теперь не изъ самолюбія, а чтобы дать себѣ волю. А для того, кто только маломальски благоразуменъ, дать себѣ волю -- значитъ проложить себѣ дорогу, повышаться, чтобъ имѣть возможность грабятъ и сдѣлаться богатымъ, подобно Массенѣ, или завоевывать и стать могущественнымъ, подобно Бонапарту. На этой почвѣ общихъ интересовъ между арміей и полководцемъ состоялось соглашеніе съ первыхъ же дней, а по истеченіи года единодушіе устанавливается полное. Въ ихъ дѣйствіяхъ одна и та же мораль, въ одномъ случаѣ неопредѣленная, въ другомъ ясная,-- что въ арміи только подозрѣваютъ, одъ уже видитъ; онъ старается толкнуть своихъ товарищей по пути, которымъ они уже идутъ. Онъ опередяль ихъ, потому что тотчасъ сдѣлалъ заключеніе, что весь міръ -- общее пиршество, на которомъ всякій приходящій имѣетъ мѣсто; но для того, чтобы хорошо попировать, нужно имѣть длинныя руки, хватать первому я оставлять другимъ только объѣдки.
   Все это кажется ему настолько естественнымъ, что онъ высказываетъ все это вслухъ и даже передъ людьми, весьма ему неблизкими, какъ, наприм., передъ дипломатомъ Міо, передъ иностранцемъ Мелци. "Неужели вы полагаете,-- говорилъ онъ имъ послѣ предварительнаго соглашенія при Леобенѣ,-- что я одерживаю побѣды въ Италіи съ исключительною цѣлью возвысить авторитетъ и значеніе адвокатовъ Директоры, какихъ-нибудь Карно, Барра, или же чтобъ основать республику? Что за фантазія! Съ нашими нравами и пороками... возможно ли это? Это только мечта, къ которой пристрастились французы и которая исчезнетъ, какъ многія другія. Имъ нужна слава, удовлетворяющая ихъ тщеславіе, а въ свободѣ они ровно ничего не понимаютъ. Взгляните на армію: наши удачи, наши побѣды обратили французскаго солдата къ его настоящему характеру. Я -- все для него. Пускай Директорія попробуетъ отнять у меня начальство надъ ними, тогда она увидитъ, кто господинъ націи; нуженъ вождь, увѣнчанный военною славой, а не политическія теоріи, не фразы, не идеологическія рѣчи, въ которыхъ французы ничего не понимаютъ. Что касается вашей родины, m г de Melzi, то въ ней республиканскихъ элементовъ еще меньше, чѣмъ во Франціи; съ ней можно менѣе церемониться, чѣмъ съ какою бы то ни было другою страной. Впрочемъ, я вовсе не намѣренъ такъ быстро покончить съ Австріей. Миръ -- не въ моихъ интересахъ. Вы видите, чѣмъ я здѣсь и что я могу теперь сдѣлать въ Италіи. Если миръ будетъ заключенъ, если я не буду болѣе во главѣ этой арміи, которую я привязалъ къ себѣ, то я принужденъ буду отказаться отъ этой власти, отъ высокаго положенія, которое я занимаю, и ухаживать за адвокатами въ люксенбургскомъ дворцѣ. Я не хотѣлъ бы покинуть Италію иначе, какъ для того, чтобъ играть во Франціи роль, подобную той, которую исполняю здѣсь; время еще не настало, плодъ еще не созрѣлъ". Ждать, чтобы плодъ созрѣлъ, но не допускать, чтобы въ промежуткѣ другой кто-нибудь сорвалъ его,-- вотъ настоящіе мотивы его политической вѣрности и якобинскихъ прокламацій: "Есть партія, которая подымаетъ голову въ пользу Бурбоновъ, и я не хочу препятствовать ея торжеству. Я имѣю, правда, намѣреніе когда-нибудь ослабить республиканскую партію, но я хочу совершить это въ свою пользу, а не въ пользу прежней династіи. А пока нужно идти заодно съ республиканцами", и, притомъ, съ худшими изъ нихъ, съ негодяями, которые очистятъ совѣтъ 500, самую Директорію и возобновятъ во Франціи господство террора.
   И дѣйствительно, онъ содѣйствуетъ 18 фруктидору и послѣ совершенія переворота онъ очень ясно объясняетъ, почему онъ принималъ въ немъ участіе. "Не думайте, что я сочувствовалъ идеямъ тѣхъ, которыхъ поддерживалъ. Я не хотѣлъ возвращенія Бурбоновъ, и особенно же ихъ возвращенія сюда съ арміей Моро и съ Пишегрю. Рѣшительно я не хочу гратъ роль Монка; не хочу исполнять ее самъ, да не хочу, чтобъ и другіе брали ее на себя. Что касается меня, милѣйшій Міо, знайте, по я не въ силахъ болѣе повиноваться,-- я отвѣдалъ власти и не въ стояніи теперь отказаться отъ нея. Мое рѣшеніе принято. Если я не югу быть властителемъ, то покину Францію". Для него нѣтъ середины между этими двумя выходами. По возвращеніи въ Парижъ онъ замышляетъ низвергнуть Директорію, распустить собраніе, сдѣлаться Цктаторомъ; но, убѣдившись, что шансы на успѣхъ слишкомъ слабы, онъ отлагаетъ исполненіе своего намѣренія до другаго дня, бросается къ другому исходу. Вотъ единственная причина египетской экспедиціи, пускай въ настоящемъ положеніи Франціи и Европы эта экспедиція будетъ противна благу народа, пускай Франція лишится лучшей своей аріи и пошлетъ многочисленный флотъ на почти неизбѣжное истребленіе, ишь бы только онъ, Бонапартъ, нашелъ въ этомъ громадномъ и неявномъ приключенія подходящее себѣ дѣло, широкое поле дѣйствія и громкія побѣды, слухъ о которыхъ, подобно трубному звуку, перелетитъ черезъ моря и возобновитъ его обаяніе. На его взглядъ, флотъ, армія, Франція, все человѣчество существуетъ исключительно для него и на луженіе ему. Если ему еще нужны были факты, чтобъ укрѣпиться въ этомъ убѣжденіи, то Египетъ вполнѣ представлялъ ихъ. Тамъ онъ былъ абсолютнымъ властелиномъ, въ сторонѣ отъ всякаго контроля, въ борьбѣ ъ низшею народностью, и онъ дѣйствуетъ какъ султанъ и привыкаетъ читать себя такимъ. Что касается человѣческаго рода вообще, онъ тешетъ относительно его всякую совѣсть. "Я получилъ особенное отмщеніе къ Руссо,-- говоритъ онъ позднѣе,-- съ тѣхъ поръ, какъ узналъ Востокъ; дикій человѣкъ не болѣе, какъ собака, а въ цивилизованномъ человѣкѣ подъ наружною оболочкой кроется тотъ же дикарь: ели умъ развился, то инстинкты остались все тѣ же. Какъ одному, такъ и другому нуженъ господинъ, чародѣй, который подчинялъ бы себѣ его воображеніе, дрессировалъ его, не дозволялъ ему кусаться безъ нужды, держалъ его на привязи, берегъ и водилъ съ собой на охоту. Повиноваться -- вотъ его удѣлъ. Онъ лучшаго не заслуживаетъ и нѣтъ ему другихъ правъ". Сдѣлавшись консуломъ, потомъ императоромъ, Наполеонъ примѣнялъ на дѣлѣ свою теорію въ широкихъ размѣрахъ. Его опытная рука ежедневно доставляетъ этой теоріи новыя провѣрки и новыя доказательства.
   Если какой-нибудь бѣдный и суровый пуританинъ, вродѣ Канбона или Бадо, отказывается надѣть установленную форму, если два или три якобинскихъ генерала, какъ Лекурбъ и Делмасъ, возстаютъ противъ торжественныхъ парадовъ коронованія, то Наполеонъ, знающій степень ихъ уха, можетъ смотрѣть на нихъ какъ на ограниченныхъ невѣждъ, застывшихъ въ своей idée fixe. Что касается интеллигентныхъ и развитыхъ либераловъ 1789 г., то онъ однимъ словомъ опредѣлилъ ихъ мѣсто: это "идеологи",-- другими словами, ихъ мнимыя познанія ничто иное, какъ салонные предразсудки и кабинетныя фантазіи; "Лафайетъ -- это политическій простофиля, вѣчно одураченный людьми и обстоятельствами"; у Лафайета и у нѣсколькихъ другихъ остается, впрочемъ, затрудняющая подробность -- ихъ доказанное безкорыстіе, постоянная забота объ общественномъ благѣ, уваженіе къ ближнему, сила совѣсти, честность, добросовѣстность,-- словомъ, прекрасныя и чистыя побужденія. Но Наполеонъ не признаетъ этого опроверженія своей теоріи. Говоря съ людьми, онъ пряно отрицаетъ ихъ нравственное благородство:
   -- Генералъ Дюма,-- обращается онъ рѣзко къ Матвѣю Дюма, -- вы были изъ числа тѣхъ дураковъ, которые вѣрили въ свободу?
   -- Да, государь, я былъ и есть до сихъ поръ одинъ изъ нихъ.
   -- И вы до революціи дѣйствовали подобно другимъ изъ честолюбія?
   -- Нѣтъ, государь, мой разсчетъ былъ бы слишкомъ плохъ, потому что я и теперь нахожусь на томъ своемъ пунктѣ, на которомъ находился въ 1790 г.
   -- Вы невѣрно отдали себѣ отчетъ въ своихъ побужденіяхъ; вы не могли отличаться отъ другихъ, а у нихъ личные интересы на первомъ планѣ. Посмотрите хотя бы на Массену: онъ пріобрѣлъ достаточно славы и почестей; онъ недоволенъ, хочетъ сдѣлаться принцемъ, подобно Мюрату к Бернадотту. Онъ позволитъ убить себя завтра, лишь бы только сдѣлаться принцемъ.
   Вотъ сила, управляющая французами! На этотъ счетъ его система уже составлена; компетентные свидѣтели, которые знали его близко и находились въ частыхъ сношеніяхъ съ нимъ, доказываютъ это.
   "Его взгляды на людей,-- пишетъ Меттернихъ,-- группируются около одной идеи, которая, къ несчастію для него, пріобрѣла въ его душѣ силу аксіомы: онъ убѣжденъ, что всякій человѣкъ, призванный появиться на общественной аренѣ, или хотя бы просто участвующій въ жизненной дѣятельности, не руководился и не можетъ руководиться ничѣмъ инымъ, кромѣ личныхъ интересовъ. По его мнѣнію, можно держать въ рукахъ человѣка, производя давленіе на его эгоистическія страсти; алчность, самолюбіе, соревнованіе;-- вотъ пружины, побуждающія его къ дѣйствію, когда онъ хладнокровенъ и разсуждаетъ. Къ тому же, его не трудно лишить разсудка, такъ какъ онъ обладаетъ сильнымъ воображеніемъ, легковѣренъ и способенъ къ увлеченіямъ: возбудите, задѣньте его гордость и тщеславіе, создайте ему крайнее и ложное мнѣніе о немъ саномъ и крутъ,-- вы можете, затѣмъ, пустить его годовой впередъ куда угодно. На одно изъ этихъ побужденій не достойно слишкомъ большого уваженія, и подобныя созданія являются только естественнымъ матеріаломъ на абсолютизма, кучей глины, ожидающей руки мастера, который придаетъ ей опредѣленную форму. Если въ этой кучѣ найдется нѣсколько жесткихъ, твердыхъ частицъ, горшечнику стоитъ только раздавить ихъ".
   Вотъ окончательное заключеніе, на которомъ утвердился Наполеонъ и въ которое онъ вдавался глубже и глубже.
   Какъ бы прямо и сильно ни было противорѣчіе осязательныхъ фактовъ, ничто не заставитъ его сдвинуться: ни упорная энергія англичанъ, ни непреклонная мягкость папы, ни явное возстаніе испанцевъ, и глухое возмущеніе въ Германіи, ни постепенное отпаденіе Франціи. Заключеніе внушено ему самимъ характеромъ, -- онъ видитъ человѣка именно такимъ, какимъ ему хотѣлось его видѣть.
   

V.

   Наконецъ, мы дошли до его преобладающей, первенствующей страсти,-- этой внутренней пропасти, выработанной въ немъ инстинктомъ, воспитаніемъ, размышленіемъ и теорій, въ которой погибнетъ величественное зданіе его судьбы: мы говоримъ о его честолюбіи. Честолюбіе есть первый двигатель его души и постоянная сущность его воли; оно такъ присуще его натурѣ, что онъ не отдѣляетъ его отъ себя и подчасъ самъ не сознаетъ его существованія: "Я лишенъ честолюбія!" -- говорилъ онъ Росдерфу. Вслѣдъ за этимъ, спохватившись, онъ прибавляетъ съ своею обычною ясностью: "Или если это чувство во мнѣ и существуетъ, то оно до такой степени прирожденно и свойственно мнѣ, что оно такъ же необходимо мнѣ, какъ кровь, текущая въ моихъ жилахъ, и воздухъ, которымъ я дышу". Еще глубже разбирая эту страсть, онъ сравниваетъ ее съ тѣмъ безсознательнымъ, неотразимымъ и дикимъ чувствомъ, которое потрясаетъ нашу душу до самаго основанія,-- съ тѣмъ всецѣлымъ содроганіемъ всего животнаго и духовнаго существа, съ тѣмъ острымъ и страстнымъ стремленіемъ, которое называется любовью. "У меня только одна страсть, только одна любовница -- это Франція; она живетъ со мной, никогда не измѣняла мнѣ, не щадить для меня своей крови и всѣхъ сокровищъ. Понадобится мнѣ 500,000 человѣкъ, она дастъ мнѣ ихъ". Пускай никто не становится между ею и имъ. Пусть Іосифъ не заявляетъ требованій на полученіе хотя бы и второстепеннаго мѣста даже въ будущемъ, въ новой имперіи; пускай онъ не ссылается на свои права брата. "Это значитъ ранить меня въ живое мѣсто. Онъ это сдѣлалъ. Ничто не можетъ изгладить этого изъ моей памяти". Одна мысль о соперникѣ возмущаетъ это жадное и ревнивое честолюбіе, которое чувствуетъ себя уже стѣсненнымъ при простомъ напоминаніи о какой-либо границѣ; какъ бы ни было вели ко пріобрѣтенное могущество, оно желаетъ еще большаго; покидая роскошный пиръ, все же продолжаетъ оставаться ненасыщеннымъ.
   На другой день послѣ коронованія онъ говорить Декрэ: "Я пришелъ слишкомъ поздно: совершить не осталось ничего великаго. Мое поприще блестяще,-- я согласенъ съ этимъ,-- я прошелъ славный путь. По какая разница между теперешними и древними временами! Посмотрите на Александра: покоривъ Азію, онъ объявилъ себя передъ народомъ сынокъ Юпитера. Этому повѣрилъ весь Востокъ, за исключеніемъ Олимпіады, которая знала, въ чемъ дѣло, Аристотеля и нѣсколькихъ аѳинскихъ педантовъ. И что же? Еслибъ я сегодня провозгласилъ себя сыномъ Всевышняго и объявилъ, что буду воздавать ему благодареніе, какъ своему отцу, то не нашлось бы ни одной рыбной торговки, которая не освистала бы меня. Въ настоящее-время народъ уже слишкомъ просвѣщенъ, ничего не остается больше дѣлать". Тѣмъ не менѣе, и въ этой области, неприкосновенно охраняемой двадцативѣковою цивилизаціей, онъ захватываетъ сколько возможно больше, и даже окольнымъ путемъ накладываетъ руку на церковь и самого папу. Здѣсь, какъ повсюду, онъ беретъ все, что можетъ взять. Онъ ничего не находитъ болѣе естественнымъ; онъ вправѣ такъ дѣйствовать, потому что онъ единственный способный на это; "Мои народы въ Италіи должны знать меня достаточно, чтобы не смѣть забывать, что въ одномъ моемъ мизинцѣ болѣе знаній, нежели во всѣхъ ихъ головахъ, вмѣстѣ взятыхъ". Въ сравненіи съ никъ всѣ -- дѣти, несовершеннолѣтніе, -- французы, какъ и остальные люди -- одинъ дипломатъ, который часто посѣщалъ и изучалъ Наполеона въ самыхъ разнообразныхъ проявленіяхъ его духа, охарактеризовалъ его слѣдующимъ опредѣленіемъ: "онъ считалъ себя исключительнымъ, обособленнымъ на свѣтѣ существомъ, созданнымъ для того, чтобъ управлять міромъ и умами людей по своему произволу".
   Потому всякій, кто приближается къ нему, долженъ отрѣшиться отъ своей собственной воли и обратиться въ слѣпое орудіе его правленія. Декрэ говорилъ: "Этотъ ужасный человѣкъ всѣхъ насъ подчинилъ себѣ; овладѣлъ нашимъ воображеніемъ съ помощью своей руки, то твердой, какъ сталь, то мягкой какъ, бархатъ; невозможно угадать, какова она будетъ сегодня, вывернуться изъ-подъ этой руки нельзя: она никогда не выпускаетъ того, что уже разъ захватила". Всякая независимость, даже временная или только возможная, оскорбляетъ его: подобною независимостью является, напримѣръ, чье-либо нравственное превосходство надъ нимъ. Въ концѣ царствованія онъ терпитъ вокругъ себя только людей покоренныхъ и подчиненныхъ ему. Его главные сподвижники -- или автоматы, лишенные воли, или фанатики, какъ, напримѣръ, рабски обожающій его Марэ или на все готовый жандармъ Савари. Съ самаго же начала онъ обращаетъ своихъ министровъ въ простыхъ канцелярскихъ чиновниковъ, потому что онъ самъ столько же администраторъ, сколько и правитель; онъ такъ же внимательно занимается отдѣльными подробностями, какъ и цѣлымъ.
   Оттого въ начальникахъ отдѣльныхъ частей онъ ищетъ не свободныхъ и искреннихъ совѣтниковъ, а внимательныхъ писцовъ, нѣмыхъ исполнителей, послушныхъ ремесленниковъ по разнымъ спеціальностямъ. "Я не зналъ бы, что съ ними дѣлать, -- говорилъ онъ,-- еслибъ они не отличались нѣкоторою ограниченностью ума и характера". Что касается генераловъ, онъ самъ признается, "что охотно вѣнчаетъ славой тѣхъ, которые недостойны ея". Онъ, ни мало, ни много, хочетъ быть единственнымъ владѣтелемъ репутаціи, создавать и уничтожать ее по своему усмотрѣнію, руководствуясь при этомъ личнымъ своимъ интересомъ. Иначе слишкомъ блестящій военный человѣкъ сдѣлается слишкомъ сильнымъ, а не слѣдуетъ, чтобы подчиненный имѣлъ когда-либо поползновеніе сдѣлаться менѣе подвластнымъ. Его цѣлямъ отлично служатъ въ этомъ направленіи бюллетени, въ которыхъ встрѣчаются умышленныя упущенія, измѣненія и ловкія перестановки.
   Такъ, наприм., онъ умалчиваетъ о какой-нибудь побѣдѣ, а ошибку маршала онъ взводитъ ему въ успѣхъ. Случается, что генералъ узнаетъ, читая отчетъ, о подвигѣ, котораго онъ никогда не совершалъ, или о рѣчи, которой онъ не произносилъ. Если онъ вздумаетъ протестовать, ему прикажутъ молчать, или же въ видѣ удовлетворенія позволятъ грабить, брать контрибуціи, обогащаться. Сдѣлавшись герцогомъ или принцемъ съ милліономъ или полмилліономъ дохода, онъ, все-таки, остается не менѣе зависимымъ и подвластнымъ, потому что творецъ принялъ нужныя предосторожности относительно своихъ креатуръ. "Вотъ,-- говоритъ онъ,-- люди, которымъ я далъ независимость! Но я съумѣю найти ихъ, когда нужно, и помѣшать имъ быть неблагодарными". Дѣйствительно, если онъ щедро награждалъ ихъ, но не иначе, какъ выдѣливъ имъ разрозненныя владѣнія въ завоеванныхъ странахъ, что естественно связывало ихъ интересы съ его собственными. Кромѣ того, чтобы лишить ихъ всякаго денежнаго обезпеченія, онъ умышленно вводитъ всѣхъ ихъ и всѣхъ высшихъ сановниковъ въ расходы. Благодаря ихъ денежнымъ затрудненіямъ, онъ держитъ ихъ въ своихъ рукахъ. Большая часть маршаловъ, преслѣдуемая кредиторами, обращалась къ Наполеону за помощью, которую онъ и оказывалъ имъ, смотра по капризу или по разсчету. Слѣдовательно, кромѣ всемірнаго вліяніе, которымъ онъ пользуется благодаря своему могуществу и генію, онъ хочетъ себѣ еще добавочной, личной, неотразимой власти надъ каждымъ въ отдѣльности. Вслѣдствіе этого онъ старательно развиваетъ въ людяхъ всѣ постыдныя страсти. Съ удовольствіемъ подмѣчаетъ онъ слабыя стороны, съ тѣмъ, чтобы потомъ ими воспользоваться: такъ, напри., не ускользнула отъ него алчность Савари въ деньгамъ, якобинское клеймо Фушэ, тщеславіе и чувственность Камбасереса, безпечный цинизмъ и изнѣженный развратъ Талейрана, черствость характера у Дюроза, придворная пошлость Марэ и глупость Бертье. Тамъ, гдѣ онъ не встрѣчаетъ пороковъ, онъ поощряетъ слабости, и за неимѣніемъ лучшаго возбуждаетъ страхъ къ себѣ, для того, чтобы всегда оставаться сильнѣйшимъ. Онъ боится дружественнаго сближенія между людьми, а потому старается изолировать каждаго въ отдѣльности. Онъ раздаетъ своя милости не иначе, какъ возбуждая сомнѣніе и безпокойство, ибо убѣжденъ, что вѣрнѣйшее средство привязать къ себѣ людей -- это подвергать ихъ непріятностямъ и даже чернить ихъ репутаціи.
   "Если Коленкуръ и скомпрометированъ,-- говоритъ онъ послѣ убійства герцога Энгіенскаго,-- въ этомъ нѣтъ большой бѣды: онъ станетъ только лучше служить мнѣ".
   Разъ Наполеонъ овладѣетъ личностью, пусть она не помышляетъ о бѣгствѣ или объ утаеніи чего-нибудь въ себѣ, ибо она всецѣло принадлежитъ ему. Онъ не довольствуется однимъ только ревностнымъ и успѣшнымъ исполненіемъ обязанности или пунктуальнымъ повиновеніемъ въ заранѣе предначертанномъ кругу дѣятельности,-- кромѣ чиновника, ему нуженъ и человѣкъ. "Все это возможно,-- возражаетъ онъ на похвалы, которыя слышитъ о комъ-нибудь,-- но онъ не принадлежитъ мнѣ такъ, какъ я того бы желалъ". Онъ требуетъ преданности, а подъ этимъ словомъ онъ разумѣетъ отдачу въ полную и неотъемлемую собственность всей личности, всѣхъ ея чувствъ, мнѣній и взглядовъ. "Съ его точки зрѣнія,-- говоритъ одинъ очевидецъ,-- мы должны были бросать до малѣйшей старой привычки, чтобы не думать ни о чемъ иномъ, какъ объ его интересахъ и его желаніяхъ. Для большей безопасности, его служители должны погасить въ себѣ всякій здравый, критическій смыслъ. Онъ особенно боится, чтобы вблизи или вдали отъ него кто-нибудь не сохранилъ способности судить". Его мысль -- "мраморная колея", изъ которой но смѣетъ выдѣляться ни одинъ умъ, а тѣмъ болѣе два; въ послѣднемъ случаѣ хотя бы и пассивное соглашеніе, хотя бы отвлеченное пониманіе другъ друга, хотя бы почти нѣмое перешептываніе -- есть стачка, заговоръ, а если они чиновники -- прямо "измѣна". Съ страшнымъ взрывомъ гнѣва и угрозъ объявляетъ онъ по возвращеніи своемъ изъ Испанія, что тѣ, кого онъ сдѣлалъ сановниками и министрами, должны перестать быть свободными въ своихъ мысляхъ и выраженіяхъ, ибо они могутъ быть только органами выраженія его мыслей; измѣна же ихъ начнется съ того момента, какъ они осмѣлятся сомнѣваться, и будетъ окончательна, когда эти сомнѣнія перейдутъ въ несогласіе съ нимъ. Если окружающіе силятся сохранить для себя хотя бы одно убѣжище отъ его безпрерывныхъ захватовъ, если они отмазываются открывать передъ нимъ свою совѣсть, свои католическія убѣжденія, или пожертвовать честью порядочнаго человѣка, онъ удивляется и раздражается. Епископу гентскому, который въ почтительнѣйшихъ выраженіяхъ извиняется въ невозможности присягнуть вторично, противъ своей совѣсти, Наполеонъ грубо замѣчаетъ, поворачиваясь къ нему спиной: "Ваша совѣсть просто дура". Порталисъ, начальникъ цензуры, получившій отъ своего двоюроднаго брата, аббата Астроса, сообщеніе о папскомъ "brevé", не злоупотребляетъ этою довѣренностью чисто личнаго, частнаго свойства, но совѣтуетъ своему родственнику бережно таить эту бумагу, при чемъ заявляетъ, что если она сдѣлается публичной, онъ запретитъ ея распространеніе. Сверхъ того, изъ предосторожности, онъ предупреждаетъ объ этомъ полицію. Однако, въ доносѣ онъ не называетъ своего брата, не велитъ схватить преступника и поличное, и за это императоръ, въ присутствіи всего государственнаго совѣта, прямо, въ лицо бранитъ его, бросая въ него пронизывающіе насквозь взгляды, заявляетъ ему, что онъ совершилъ самое гнусное вѣроломство; въ продолженіе получаса онъ держитъ его подъ градомъ упрековъ и оскорбленій, наконецъ, прогоняетъ его отъ себя тѣ какъ не прогоняютъ даже проворовавшагося лакея. Какъ на службѣ, такъ и внѣ ея чиновникъ долженъ безропотно нести всякую возложенную на него обязанность и по возможности предупреждать самъ разныя порученія. Если имъ овладѣваетъ нѣкоторое колебаніе, если онъ ссылается на обязательства частнаго характера, если онъ не хочетъ грѣшатъ противъ обыкновенной честности, онъ подвергается неудовольствію властелина ила лишается милости его. Примѣромъ служитъ И. Ремюза, который не соглашается быть шпіономъ императора, перескащикомъ, доносчикомъ С.-Жерменскаго предмѣстья; Ремюза не предлагаетъ своихъ услугъ въ Вѣнѣ, чтобы вызвать на разговоры m-me Андрэ и вывѣдать отъ нея адресъ m-r Андрэ, съ тѣмъ, чтобы потомъ выдать послѣдняго на немедленное разстрѣляніе.
   Савари, который старается добиться выдачи, безустанно настаиваетъ и повторяетъ Ремюза: "Вы пропускаете мимо рукъ свое счастье; признаюсь, я васъ не понимаю". Между тѣмъ, этотъ же самый Савари, министръ полиціи, палачъ, главный дѣятель въ убійствѣ герцога Энгіенскаго и въ байновской засадѣ, фабрикантъ фальшивыхъ австрійскихъ банковыхъ билетовъ и русскихъ ассигнацій для кампаній 1807 и 1812 годовъ, начинаетъ самъ утомляться: на него возлагаютъ слишкомъ грязныя порученія; какъ ни огрубѣла его совѣсть, а она сохранила еще чувствительное мѣсто; у него оказываются сомнѣнія. Въ февралѣ 1814 г. онъ уже съ отвращеніемъ исполняетъ отданное ему приказаніе: тайно приготовить маленькую адскую машину съ часовымъ ходомъ для того, чтобы взорвать на воздухъ возвратившихся во Францію Бурбоновъ. "Ахъ,-- говоритъ онъ, проводя рукой по лбу,-- надо признаться, что служить императору бываетъ подчасъ очень трудно".
   Наполеонъ такъ много требуетъ отъ человѣческаго существа потому, что для его игры надо брать все, что представляется; въ томъ положеніи, которое онъ создалъ себѣ, нѣтъ мѣста снисхожденію. "Развѣ государственный человѣкъ созданъ для того, чтобы давать волю своимъ чувствамъ?-- говоритъ онъ.-- Развѣ это личность не безусловно-исключительная? Съ одной стороны, онъ одинъ, съ другой -- цѣлый міръ". Въ этомъ поединкѣ не на животъ, а на смерть люди интересуютъ его настолько, насколько они годны для его цѣлей. Оцѣниваетъ онъ ихъ единственно по той выгодѣ, которую можетъ извлечь изъ нихъ: его дѣло -- выжимать и извлекать до послѣдней капли всю пользу, которую они могутъ принести ему. "Я не нахожу удовольствія въ безполезныхъ чувствахъ;-- говоритъ онъ еще.-- А Бертье самъ по себѣ такая посредственность, что я не понимаю, зачѣмъ бы я сталъ мѣнять его. Между тѣхъ, когда ничто меня не отвлекаетъ, мнѣ кажется, что во мнѣ есть даже нѣкоторое расположеніе къ нему". Дальше онъ не идетъ: по его мнѣнію," подобное равнодушіе необходимо въ главѣ государства; "смотря на все черезъ очки политики, онъ долженъ заботиться объ одномъ, чтобъ они ничего не увеличивали и не уменьшали". Слѣдовательно, за исключеніемъ порывовъ нервной чувствительности, онъ не имѣетъ къ людямъ иного уваженія, кромѣ того, которое чувствуетъ мастеръ къ своимъ работникамъ или, точнѣе сказать, къ своимъ инструментамъ. Разъ инструментъ не годенъ къ употребленію, не все ли равно, будетъ ли онъ ржавѣть гдѣ-нибудь въ углу на полкѣ или прибавится къ кучѣ ломанаго желѣза? Но рта ли съ, министръ юстиціи; входитъ однажды къ нему съ разстроеннымъ лицомъ и полными слегъ глазами.
   -- Что съ вами, Порталисъ,-- спрашиваетъ Наполеонъ,-- вы больны?
   -- Нѣтъ, государь, но я очень несчастенъ: турскій архіепископъ, бѣдный Boisgelin, мой товарищъ, другъ дѣтства!...
   -- Ну, что же, что съ нимъ случилось?
   -- Увы, государь, онъ только что умеръ.
   -- Мнѣ это рѣшительно все равно; онъ ни на что не былъ мнѣ болѣе нуженъ.
   Эксплуатируя людей и предметы, тѣла и души, чтобы пользоваться и злоупотреблять ими вволю, до изнеможенія, не давая никому въ тотъ отчета, онъ доходитъ черезъ нѣсколько лѣтъ до того, что такъ же просто, какъ Людовигъ XIV, но болѣе деспотично, нежели послѣдній, говоритъ: "мои войска, мои флоты, мои кардиналы, мой сенатъ, мои народы, моя имперія". Отряду войскъ, идущему на сраженіе, онъ говоритъ: "Солдаты, пнѣ нужна ваша жизнь и вы обязаны отдать ее мнѣ". Генералу Дорсену и гвардейскимъ гренадерамъ онъ заявляетъ: "Говорятъ, что вы ропщете, хотите вернуться въ Парижъ къ вашимъ любовницамъ: совѣтую вамъ бросить эти бредни,-- продержу каждаго изъ васъ подъ оружіемъ до 80-ти лѣтняго возраста; вы родились на бивакѣ и умрете на немъ". Его переписка краснорѣчиво свидѣтельствуетъ о его способѣ обращенія съ своими братьями и родственниками, сдѣлавшимися королями; изъ нея мы видимъ, съ какою безпощадною суровостью онъ сдерживаетъ и обуздываетъ ихъ, съ помощью какихъ ударовъ хлыста и шпоръ онъ заставляетъ ихъ ускорять ходъ и перескакивать черезъ препятствія; всякое поползновеніе къ самостоятельности, даже оправдываемое неожиданною необходимостью или очевиднымъ добрымъ намѣреніемъ, онъ укрощаетъ, какъ скачокъ въ сторону, и укрощаетъ такъ грубо, что у провинившагося подгибаются колѣни. Привлекательному принцу Евгенію, столь вѣрному и послушному, онъ замѣчаетъ: "Когда вы просите у его величества приказаній или совѣта насчетъ перемѣны потолка въ вашей комнатѣ, то обязаны ждать его распоряженія. И если бы Миланъ былъ въ огнѣ и вы обратились къ его величеству за распоряженіемъ, то обязаны предоставить Миланъ пламени и ждать приказанія. Его величество недоволенъ, и очень недоволенъ вами; вы не должны никогда дѣлать того, что принадлежитъ его вѣдѣнію; онъ этого, никогда не допуститъ и никогда не проститъ вамъ". Судите по этому о его тонѣ съ подчиненными.
   По поводу французскихъ батальоновъ, которыхъ голландская крѣпость отказалась впустить въ городъ, онъ пишетъ: "Объявите королю Голландіи, что если его министры дѣйствовали по своему собственному произволу, я велю ихъ всѣхъ арестовать и отрубить имъ головы!" Къ Сепору, члену академической коммиссіи, принявшей рѣчь Шатобріана, онъ обращается съ такими словами: "Вы и г. Фонтанъ, какъ государственные Совѣтники, вы заслуживаете оба, чтобы васъ засадили въ Венсенскій заловъ... Скажите второму классу института, что я не хочу, чтобы въ его засѣданіяхъ разсуждали о политикѣ. Если онъ не послушается, то я уничтожу его, какъ никуда негодный клубъ". Даже когда онъ спокоенъ и не сердится, то и тогда чувствуется близость его когтей. Онъ только что публично, несправедливо и ужасно оскорбилъ Бёньо, сознавая, притокъ, всю свою несправедливость, затѣмъ говоритъ ему, желая произвести впечатлѣніе на окружающихъ: "Ну, что же, большой дурень, обрили іи вы вновь свою голову?" На это высокій, какъ тамбуръ-мажоръ, Бёньо наклоняется очень низко и маленькій человѣкъ, поднявъ руку, беретъ за ухо этого великана,-- "знакъ опьяняющей милости", говоритъ Бёньо, фамильярный жестъ смягчившагося повелителя. Мало того, Наполеонъ удостаиваетъ Бёньо выговора за его личные вкусы, его сожалѣнія и желанія вернуться во Францію. "Чего это я хочу? Быть его министромъ въ Парижѣ? Судя по тому, что онъ видѣлъ на дняхъ, я долго имъ не буду и погибну, не прослуживши и мѣсяца. Онъ уже убилъ такимъ образовъ Порталиса, Кретэ и даже Трейлера, который, между тѣмъ, былъ очень живучъ. Со мной случится то же, если не худшее".-- "Оставайтесь здѣсь... Послѣ вы состаритесь, или, вѣрнѣе, мы всѣ состаримся, и я отправлю васъ въ сенатъ -- завирайтесь тамъ сколько угодно". Очевидно, чѣмъ больше приближаться къ этой личности, тѣмъ тяжеле и невыносимѣе становится жизнь. Несмотря на то, что ему отлично служатъ, во всемъ моментально повинуются, онъ, тѣмъ не менѣе, любитъ напускать страхъ по поводу всякой мелочи. Исполнено ли трудное его порученіе, онъ не благодаритъ, не хвалитъ, развѣ только едва-едва. И Шампаньи, министра иностранныхъ дѣлъ, онъ похвалилъ всего разъ за то, что тотъ въ одну ночь и съ непредвидимымъ успѣхомъ заключилъ вѣнскій договоръ, обыкновенно же свое одобреніе императоръ выражаетъ молчаніемъ, только въ этотъ разъ онъ подумалъ въ слухъ, къ величайшему удивленію всѣхъ. Когда Ремюза, префектъ двора, устраивалъ ему съ необыкновенною экономіей, точностью, блескомъ и успѣхомъ одно изъ тѣхъ великолѣпныхъ празднествъ, на коихъ всѣ искусства призваны были содѣйствовать его удовольствію, ш-me Ремюза никогда не спрашиваетъ у мужа, остался ли доволенъ императоръ, а только: бранился ли онъ болѣе или менѣе обыкновеннаго. Его главнѣйшій и основной принципъ, для котораго онъ находитъ всевозможныя примѣненія, начиная съ пустяковъ и до серьезнаго, состоитъ въ томъ, что только при безпокойствѣ существуетъ настоящее рвеніе. Онъ самъ лучше всякаго другаго знаетъ, какое невыносимое онъ производитъ на всѣхъ давленіе, какимъ тяжкимъ гнетомъ ложится его произволъ, на самую испытанную преданность и самыя мягкія сердца, съ какою силой онъ топчетъ и попираетъ всякую волю, до какой степени онъ задерживаетъ и душитъ дыханіе всякаго человѣческаго существа. Онъ разъ сказалъ: "Счастливымъ можетъ назваться тотъ, кто скрывается отъ меня въ глуши провинціи". Другой разъ онъ спросилъ у Сегюра, что скажутъ послѣ его смерти; на заявленія послѣдняго о всеобщихъ и единогласныхъ сожалѣніяхъ, онъ возразилъ: "совсѣмъ не то", потомъ съ выразительнымъ жестомъ, обозначающимъ полное облегченіе, прибавилъ: "всѣ скажутъ: уфъ!"
   

VI.

   Едва ли есть монархъ, хотя бы абсолютный, который бы постоянно съ утра до вечера сохранялъ манеру деспота. Обыкновенно, и главнымъ образомъ во Франціи, государь дѣлитъ свой день на двѣ части: одну посвящаетъ дѣламъ, другую -- свѣту; продолжая оставаться главою государства, онъ обращается въ хозяина дома, принимаетъ гостей; а чтобъ эти гости не были автоматами, онъ по возможности старается не стѣснять ихъ.
   Такъ велъ себя Людовикъ XIV, всегда вѣжливый и иногда любезный съ мужчинами, всегда учтивый съ дамами и подчасъ ухаживающій за ними; онъ воздерживался отъ всякой рѣзкости, шума, сарказма; никогда не позволялъ онъ себѣ оскорбительнаго слова, не давалъ чувствовать людямъ ахъ подчиненность и зависимость; поощрялъ въ разговорѣ и бесѣдахъ, допуская при этомъ даже кажущееся равенство; онъ улыбался удачному возраженію, иногда самъ старался быть интереснымъ, болталъ, разсказывалъ. Такова конституція, которой онъ ограничивалъ себя въ гостиной; подобная конституція необходима, и, притонъ, либеральная, въ гостиной, какъ и во всякомъ человѣческомъ обществѣ, въ противномъ случаѣ жизнь потухаетъ. И потому въ обществѣ стараго порядка исполненіе этой конституціи называлось умѣньемъ жить; король болѣе нежели всякій другой подчинялся уставу приличій и благопристойности; по традиціи и воспитанности, онъ оказывалъ вниманіе, по крайней мѣрѣ, людямъ своего круга; придворные дѣлались его гостями, не переставая быть его подчиненными. Ничего подобнаго мы не встрѣчаемъ у Наполеона. Въ этикетѣ, заимствованномъ у прежняго двора, онъ сохраняетъ одну суровую дисциплину и торжественную пышность парадовъ. "Церемоніалъ, -- говорятъ одинъ очевидецъ,-- совершался какъ будто подъ звуки барабаннаго боя; все дѣлалось, такъ сказать, усиленнымъ маршемъ. Эта извѣстная торопливость, этотъ постоянный страхъ, который онъ внушаетъ, уничтожаетъ вокругъ него всякое пріятное чувство, всякое удобство, спокойствіе, дѣлаетъ невозможными простые разговоры, обходительное обращеніе; никакой связи не существуетъ между нимъ и окружающими, исключая связи приказанія и повиновенія. Небольшое число людей, которыхъ онъ отличаетъ, какъ, наприм., Савари, Дюрокъ, Марэ, молчатъ и только передаютъ приказанія. Мы казались имъ, да и самимъ себѣ, въ исполненіи исключительно того, что было приказано, настоящими машинами, или вродѣ тѣхъ прекрасныхъ золоченыхъ креселъ, которыми только что убрали дворцы Тюльери и С.-Клу".
   Чтобы машина хорошо работала, надо, чтобы машинистъ старательно заводилъ ее; въ этомъ Наполеонъ упущеній не дѣлаетъ, особенно послѣ какой-нибудь отлучки. Пока онъ находится на обратномъ пути изъ Тильзита, всякій съ безпокойствомъ вопрошаетъ свою совѣсть, стараясь найти тотъ пунктъ своего поведенія, который вызоветъ неудовольствіе строгаго учителя по возвращеніи. Супруга, семья, высшіе сановники, каждый испытываетъ болѣе или менѣе эту безпокойную тоску, и императрица, которая знаетъ его лучше другихъ, наивно говоритъ: "Императоръ такъ счастливъ, что, навѣрное, будетъ много браниться". Дѣйствительно, не успѣлъ онъ еще вернуться, какъ уже принимается грубо заводить машину; по томъ, довольный, что внушилъ страхъ, онъ какъ будто забываетъ, что произошло, и принимается за прежній образъ жизни. Изъ разсчета и личнаго вкуса, онъ никогда не покидаетъ своего верховнаго сана. По этой причинѣ его дворъ -- и холоденъ, и нѣмъ, и скорѣе грустенъ, нежели исполненъ достоинства; на всѣхъ лицахъ выражено безпокойство мрачнаго и принужденнаго молчанія. Въ Фонтенебло, среди великолѣпія и развлеченій, нѣтъ ни удовольствія, ни настоящаго наслажденія, даже для него самого. "Я сожалѣю о васъ,-- говоритъ Талейранъ Ремюза,-- вы должны забавлять незабавляемаго". Въ театрѣ онъ мечтаетъ или зѣваетъ; рукоплесканія запрещены. Передъ вереницей вѣчныхъ трагедій дворъ безконечно скучаетъ, а молодыя женщины засыпаютъ, всѣ выходятъ изъ театра недовольные и унылые. То же стѣсненіе царитъ и въ его гостиныхъ. Онъ не умѣлъ, да, кажется, и не хотѣлъ, чтобы кто-нибудь чувствовалъ себя спокойно; опасаясь малѣйшаго проявленія фамильярности, онъ внушаетъ каждому боязнь услыхать отъ него при свидѣтеляхъ что-нибудь неучтивое. Во время кадрилей онъ прогуливается среди рядовъ дамъ, чтобы сказать имъ непріятное и незначительное слово. Онъ всегда обращается къ нимъ не иначе, какъ съ неловкостью и неохотой, въ глубинѣ души онъ подозрительно и недоброжелатально относится къ нимъ. А причина этому, что власть, которую онѣ пріобрѣли въ обществѣ, кажется ему невыносимою узурпаціей. Никогда съ его устъ не сходило любезнаго или хорошо сказаннаго къ женщинѣ слова, хотя усиліе найти подобное часто выражалось въ его лицѣ и въ звукахъ голоса. Онъ говоритъ съ ними только объ ихъ туалетѣ, надъ которымъ признаетъ себя строгимъ до мелочей судьей и насчетъ котораго онъ отпускаетъ не особенно деликатныя шутки. Или же онъ спрашиваетъ у нихъ,въ весьма грубыхъ выраженіяхъ, сколько у нихъ дѣтей, сами ли они кормили ихъ; а то, наконецъ, отчитываетъ за ихъ связи въ обществѣ. Потому нѣтъ ни одной женщины, которая бы не обрадовалась, когда онъ отойдетъ отъ нея подальше. Иногда онъ забавляется тѣмъ, что смущаетъ ихъ, злоязычничаетъ и насмѣхается надъ ними въ глаза, -- обращается съ ниже какъ полковникъ съ своими маркитантками. "Да, mesdames, -- говоритъ онъ имъ,-- вы занимаете добрыхъ жителей С.-Жерменскаго предмѣстья: они говорятъ, напр., что вы, г-жа А., въ связи съ В., вы, г-жа С., съ D..." Если онъ открываетъ при помощи полиціи какую-нибудь интригу, то спѣшитъ дать объ этомъ знать мужу. Онъ не менѣе болтливъ насчетъ своихъ собственныхъ капризовъ: ускоривъ развязку, онъ самъ разглашаетъ о фактѣ и называетъ имя. Онъ дѣлаетъ больше: предупреждаетъ Жозефину, сообщаетъ ей щекотливыя подробности и не тернитъ ея сѣтованій. "Я имѣю право отвѣчать на всѣ ваши жалобы вѣчнымъ я".
   И дѣйствительно, это слово отвѣчаетъ на все; а чтобъ объяснять его значеніе, онъ прибавляетъ: "я стою отдѣльно отъ всѣхъ, я не принимаю ничьихъ условій", никакихъ обязательствъ, никакого закона, даже обыкновеннаго закона внѣшней вѣжливости, который, ослабляя или скрывая первобытную грубость, позволяетъ сосѣдямъ встрѣчаться, не задѣвая другъ друга. Этого закона онъ не понимаетъ и чувствуетъ къ нему отвращеніе. "Я не особенно люблю,-- говоритъ онъ,-- это туманное и нивелирующее слово -- "приличіе", которое вы и прочіе выдвигаете впередъ при каждомъ удобномъ случаѣ; это -- выдумка глупцовъ, ищущихъ возможности приблизиться къ умнымъ людямъ, нѣчто вродѣ общественнаго намордника, который стѣсняетъ сильнаго и служитъ только посредственности. А "хорошій вкусъ"? Вотъ еще одна изъ тѣхъ классическихъ фразъ, которыхъ я не допускаю"... "Это ваши личные враги,-- говорилъ ему однажды Талейранъ.-- Если бы вы могли отбиваться отъ нихъ пушечными, выстрѣлами, они давно бы не существовали". Дѣло въ томъ, что вкусъ изящнаго есть высшій продуктъ цивилизаціи, одѣяніе, лучше другихъ прикрывающее человѣческую наготу, послѣднее, въ которомъ человѣкъ остается, когда сбросилъ всѣ остальныя. Для Наполеона даже эта легкая ткань является помѣхой. Онъ инстинктивно удаляетъ ее, потому что она стѣсняетъ его порывистый жестъ, жестъ дикаго побѣдителя, который свалилъ и поражаетъ побѣжденнаго.
   

VII.

   Такіе жесты не допускаются ни въ какомъ обществѣ, тѣмъ болѣе невозможны они между самостоятельными и вооруженными индивидуальностями, которыя называются государствами. Вотъ почему они запрещены въ политикѣ и въ дипломатіи. Всякій государь или представитель страны изъ принципа тщательно воздерживается отъ нихъ, по крайней мѣрѣ, во отношенію къ подобнымъ, себѣ. Принято обращаться съ ними какъ: съ равными, щадить ихъ самолюбіе, не предаваться временному раздраженію и личнымъ страстямъ,-- словомъ, требуется умѣнье всегда владѣть собою и обдумывать каждое слово. Этимъ объясняется тонъ манифестовъ, протоколовъ, депешъ и другихъ государственныхъ бумагъ, канцелярскій слогъ -- натянутый, холодный, неясный. Выраженія неотчетливы, съ умысломъ распространены, длинные періоды составлены будто бы на машинѣ и по одному образцу. Между государствами уже и безъ того много столкновеній, болѣзненныхъ, неминуемыхъ, много причинъ для споровъ, которыхъ послѣдствія тяжелы, такъ что нечего растравлять ихъ, нанося раны фантазіи и самолюбію. Но, главное, не слѣдуетъ напрасно преувеличивать сопротивленія, возникающаго въ настоящее время, и обидъ, могущихъ повториться въ будущемъ. Наполеонъ поступаетъ какъ разъ; наоборотъ: даже въ мирной бесѣдѣ онъ сохраняетъ воинственный и наступательный видъ, сознательно и безсознательно поднимаетъ руку: чувствуешь, что онъ готовъ ударить, а пока оскорбляетъ. Въ своей перепискѣ съ государями, въ своихъ оффиціальныхъ прокламаціяхъ, въ разговорѣ съ посланниками и даже въ публичныхъ собраніяхъ онъ угрохаетъ, вызываетъ. Онъ свысока обращается съ своимъ противникомъ, иногда въ лицо оскорбляетъ его самымъ обиднымъ образомъ, раскрываетъ тайны его частной жизни, его кабинета, его спальной, поноситъ или чернить его министровъ, его дворъ и его жену, нарочно затрогиваетъ самое больное его мѣсто, говоритъ ему, что онъ глупъ, что онъ -- обманутый мужъ, соучастникъ въ убійствахъ; принимаетъ съ нимъ или тонъ судьи, который осуждаетъ виновнаго, тонъ начальника, который бранитъ своего подчиненнаго, тонъ наставника, который наказываетъ своего ученика. Съ улыбкой сожалѣнія объясняетъ онъ своему противнику его ошибки, слабость, неспособность и предсказываетъ ему неминуемое пораженіе и униженіе въ будущемъ. Принимая въ Вильнѣ посла Императора Александра, онъ говоритъ ему: "Этой войны Россія не желаетъ, ни одно государство Европы не сочувствуетъ ей, сама Англія не хочетъ ея, потому что предвидитъ гибель Россіи... Я знаю, также какъ и вы, а, можетъ быть, и лучше васъ самихъ, сколько у васъ войска. Ваша пѣхота состоитъ всего-навсе изъ 120,000 человѣкъ, а конницы отъ 60 до 70, у меня же втрое больше. Императоръ Александръ окруженъ плохими совѣтниками; какъ ему не совѣстно приближать къ себѣ такихъ низкихъ людей, какъ Армфельда, развращеннаго интригана, прокутившагося подлеца, извѣстнаго только своими преступленіями и враждою къ Россіи; какого-то Штейна, изгнаннаго изъ своего отечества, зложелательнаго негодяя, приговореннаго къ казни; какого-то Беннигсена, который, какъ говорятъ, одаренъ нѣкоторыми стратегическими способностями, мнѣ пока неизвѣстными, но, вѣдь, у него руки въ крови?... Пускай бы Александръ окружалъ себя русскими, и я ничего не возражалъ бы. Нѣтъ развѣ у васъ русскихъ дворянъ, которые были бы ему болѣе преданы, чѣмъ эти корыстолюбцы? Неужели Александръ воображаетъ, что они поклоняются ему? Поручи онъ Армфельду управленіе Финляндіей, я бы не удивился, но приблизить его къ себѣ -- это отвратительно! Какая прекрасная будущность рисовалась передъ Александромъ въ Тильзитѣ и особенно въ Эрфуртѣ!... Онъ испортилъ лучшее царствованіе, которое когда-либо видѣла Россія... Какъ можно допускать въ свое общество этихъ: Армфельда, Штейна, Вепцингероде! Передайте Императору Александру, что, окружая себя моими личными врагами, онъ лично мнѣ хочетъ нанести оскорбленіе, а потому я долженъ отвѣчать ему тѣмъ же: я выгоню изъ Германіи всю его баденскую, вюртембергскую и веймарскую родню, пусть онъ имъ готовить убѣжище въ Россіи!" Замѣтьте, Что Наполеонъ разумѣетъ подъ личною обидой (injure personnelle), за что онъ разсчитываетъ отомстить самымъ ужаснымъ образомъ, до чего доходитъ его вмѣшательство въ чужія дѣла, какъ онъ силой вторгается въ кабинетъ иностранныхъ государей, чтобъ изгонять ихъ совѣтчиковъ: такъ поступилъ римскій сенатъ съ Аитіохомъ и Прузіемъ, такъ поступали англійскіе резиденты по отношенію къ царямъ Ауда или Лагора. У чужихъ, какъ и у себя, онъ хочетъ быть хозяиномъ. Стремленіе ко всемірному господству лежитъ въ его натурѣ; можно ограничивать, сдерживать это стремленіе, но подавить -- невозможно. Со времени консульства оно разгорается; вотъ почему амьенскій миръ не могъ продержаться. Помимо дипломатическихъ споровъ и кромѣ обидъ, на которыя прямо жаловались, главнымъ и настоящимъ поводомъ къ разрыву послужили его характеръ, требованіе, признанные имъ проекты, цѣли, къ которымъ онъ направляетъ свои силы. Въ сущности, онъ въ ясныхъ и точныхъ выраженіяхъ говоритъ англичанамъ: "Прогоните съ вашего острова Бурбоновъ и заткните рты вашимъ журналистамъ; если это противно духу вашей конституціи, тѣмъ хуже для нея или для васъ; есть общіе принципы человѣческихъ правъ, передъ которыми умолкаютъ законы государствъ. Измѣните ваши основные законы: уничтожьте у себя, какъ я это сдѣлалъ во Франціи, свободу печати и право убѣжища. Я очень низкаго мнѣнія о правительствѣ, которое не имѣетъ достаточно власти, чтобы запрещать все, что можетъ не нравиться иностраннымъ правительствамъ... Вамъ никакого нѣтъ дѣла до моего вмѣшательства въ дѣла сосѣднихъ государствъ и до моихъ послѣднихъ территоріальныхъ пріобрѣтеній. Я предполагаю, что вы говорите о Піемоптѣ и о Швейцаріи? Все это бездѣлица!... Европа признала, что Голландія, Италія и Швейцарія подвластны Франціи. Съ другой стороны, Испанія повинуется внѣ, а черезъ нее я владѣю Португадіею; и такъ: отъ Амстердама до Бордо, отъ Лисабона д или на мраморѣ, а онъ работалъ надъ живымъ человѣкомъ, надъ тѣломъ чувствительнымъ и способнымъ страдать.

"Русская Мысль", кн. IV, 1887

   
   
   
о Кадикса и до Генуи, отъ Ливорно до Неаполя и до Тарента я могу закрыть вамъ всѣ гавани. Между нами не можетъ быть торговыхъ договоровъ; они были бы насмѣшкой: за каждый милліонъ англійскаго товара, который вы ввезете во Францію, вы должны бу* дете вывезти изъ нея милліонъ французскаго товара,-- другими словами, вы подвергнетесь явному или скрытому континентальному обложенію, и вы столько же пострадаете во время мира, сколько и во время войны. Впрочемъ, я постоянно слѣжу за Египтомъ; шести тысячъ французовъ хватило бы теперь, чтобы завладѣть имъ вторично; силою или другимъ способомъ я вернусь туда, не будетъ недостатка въ случаяхъ, и я караулю ихъ; рано или поздно Египетъ будетъ принадлежать Франціи, будь ато черезъ распаденіе Оттоманской t имперіи, или же по соглашенію съ Портой. Очистите Мальту, чФобы Средиземное море сдѣлалось французскимъ озеромъ; я хочу властвовать на морѣ, какъ и на сушѣ, и располагать востокомъ, какъ и западомъ. Вообще, Англія кончитъ тѣмъ, что будетъ присоединена къ моей Франціи; природа создала ее однимъ изъ нашихъ острововъ, также какъ и острова: Олеронъ и Корсику". Естественно, что при такой перспективѣ англичане удерживаютъ за собою Мальту и возобновляютъ войну. Наполеонъ предвидѣлъ этотъ случай, и его рѣшеніе заранѣе постановлено; однимъ взглядомъ онъ измѣняетъ открывающееся передъ нимъ поприще, со свойственною ему ясностью понимаетъ и объявляетъ, что сопротивленіе англичанъ заставитъ его завоевать Европу. Первому консулу всего 33 года, и онъ разрушилъ только второстепенныя государства. Это знаетъ, сколько бы ему потребовалось, чтобы снова преобразовать Европу и возсоздать западную имперію?
   Покорить себѣ континентъ, чтобы составить съ нимъ коалицію противъ Англіи,-- отнынѣ то насильственное средство, которымъ онъ разсчитываетъ достичь своей цѣли. Какъ цѣль, такъ и средство предписаны ему его характеромъ. Слишкомъ надменный и нетерпѣливый, чтобы выжидать и щадить ближняго, онъ дѣйствуетъ на волю каждаго только принужденіемъ и для него его сообщники -- только подданные съ именемъ союзниковъ. Со временемъ, на островѣ Св. Елены, онъ, благодаря своей невыразимой силѣ воображенія, представитъ предъ обществомъ картину гуманитарныхъ сновъ, но, даже по собственному его признанію, для осуществленія этой мечты ему нужно было бы, прежде всего, полное подчиненіе всей Европы. Сдѣлаться примиряющимъ и либеральнымъ властелиномъ, "вѣнчаннымъ Вашингтономъ" было его намѣреніемъ, говорить онъ; "но достигнуть этого можно только чрезъ всемірное диктаторство". Напрасно здравый смыслъ доказывалъ Наполеону, что такого рода предпріятіе неизбѣжно присоединитъ континентъ къ Англіи и что избранное имъ средство удаляетъ его отъ цѣди. Напрасно неоднократно доказываютъ ему, что онъ нуждается на континентѣ въ могущественномъ и вѣрномъ союзникѣ что для этого онъ долженъ заручиться Австріей, что ее нельзя вгонять въ отчаянное положеніе; что, напротивъ, слѣдуетъ пріобрѣсти ее въ союзницы, удовлетворить ее на Востокѣ и, такимъ образомъ, ввести ее въ продолжительный споръ съ Россіей, связать ее съ новою французскою имперіей единствомъ жизненныхъ интересовъ. Напрасно заключаетъ онъ самъ послѣ Тильзита подобный договоръ съ Россіей. Этотъ договоръ не можетъ продолжаться, потому что и здѣсь Наполеонъ, по своему обыкновенію, угрожаетъ, нападаетъ и стремится сдѣлать Александра своимъ подчиненнымъ. Ни одинъ проницательный свидѣтель не можетъ въ этомъ сомнѣваться. Въ 1809 г. одинъ дипломатъ пишетъ: "Французская система, которая теперь торжествуетъ, направлена противъ всѣхъ великихъ державъ,-- не только противъ Англіи, Пруссіи и Австріи, но и противъ Россіи, противъ всякой страны, могущей поддержать свою независимость, потому что, оставаясь независимой, она можетъ сдѣлаться враждебной; изъ предосторожности, Наполеонъ уничтожаетъ въ ней возможнаго вряга. Слѣдуя по этому пути, онъ не можетъ болѣе остановиться: какъ его характеръ, такъ и положеніе, которое онъ создалъ, толкаютъ его впередъ, а его прошлое неудержимо стремитъ его въ будущее. Въ то время, какъ нарушается амьенскій миръ, Наполеонъ уже настолько силенъ и могущественъ, что его сосѣди, въ виду безопасности, принуждены составить союзъ съ Англіей. Это побуждаетъ его разрушить еще нетронутыя старыя монархіи, завоевать Неаполь, искалѣчить въ первый разъ Австрію, расчленить и раздробить Пруссію, снова приняться за Австрію, создать для своихъ братьевъ королевства въ Неаполѣ, Голландія и Вестфаліи. Въ это самое время онъ закрываетъ англичанамъ всѣ порты своей имперія; это заставляетъ его закрыть и всѣ гавани матеряка, создать континентальную систему и провозгласить противъ англичанъ европейскую лигу. Онъ не выноситъ нейтральныхъ правителей, подобныхъ папѣ, безхарактерныхъ, подчиненныхъ, какъ его братъ Людовикъ, ничтожныхъ сотрудниковъ, какъ Браганскій домъ въ Португаліи и Бурбоны въ Испаніи. Поэтому онъ долженъ завладѣть Португаліей и Испаніей, папскими областями, Ганзейскими городами и герцогствомъ Ольденбургскимъ, растянуть по всему прибрежью, отъ Каттаро и Тріеста до Гамбурга и Данцига, своихъ комендантовъ, префектовъ и таможенниковъ; онъ устраиваетъ родъ сѣти, которую съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе стягиваетъ, такъ что душитъ не только потребителя, но и производителя и купца. Все это производится со свойственнымъ Наполеону авторитетнымъ видомъ, иногда простымъ декретомъ, мотивированнымъ только желаніемъ и личнымъ интересомъ; все дѣлается грубо, произвольно, не взирая ни на какія права, человѣчность и гостепріимство. Нужны цѣлые томы, чтобъ описать, какимъ насиліемъ, обманомъ, грубостью, какимъ грабежомъ, притѣсненіемъ союзниковъ, разбоемъ въ военное время и какою систематическою эксплуатаціей народовъ въ мирное время можно было достигнуть всѣхъ этихъ результатовъ".
   Потому-то, начиная съ 1808 г., народы возстаютъ противъ него: онъ оскорбилъ ихъ такъ глубоко въ ихъ интересахъ и чувствахъ, такъ ихъ унизилъ, такъ насильственно привлекъ къ службѣ себѣ, уничтожилъ, кромѣ французовъ, столько итальянцевъ, австрійцевъ, саксонцевъ, швейцарцевъ, баварцевъ, пруссаковъ и голландцевъ, погубилъ столько людей въ качествѣ враговъ, столько набралъ рекрутъ внѣ Франціи, столько подвергъ гибели подъ знаменами въ качествѣ союзниковъ, что народы Европы относятся къ нему еще враждебнѣе, нежели государи. Съ его характеромъ положительно невозможно жить; его геній слишкомъ великъ, и чѣмъ онъ болѣе великъ, тѣмъ онъ болѣе и вреденъ. Пока онъ царствуетъ, война не превратится; напрасно ограничивали бы его, запиши бы въ предѣлы прежней Франціи,-- никакая преграда не удержала бы его, никакой договоръ не связалъ бы; миръ съ нимъ былъ бы тоже перемиріемъ; онъ воспользовался бы имъ, чтобъ оправиться и снова приняться за то же. По существу своему онъ не способенъ жить въ обществѣ. На этотъ счетъ мнѣніе Европы твердо, непоколебимо. Достаточно одной небольшой подробности, чтобы доказать, насколько это убѣжденіе единогласно и глубоко. 7 марта въ Вѣнѣ распространилось извѣстіе, что Наполеонъ бѣжалъ съ острова Эльбы, но неизвѣстно, онъ высадился. Около 8 часовъ утра Меттернихъ докладываетъ объ этомъ австрійскому императору, который говоритъ ему: "Немедленно отправляйтесь къ русскому императору и королю прусскому и скажите имъ, что я готовъ сейчасъ же дать приказъ моимъ войскамъ снова направиться къ Франціи". Въ 8 1/2 ч. Меттернихъ уже у русскаго царя, а въ 8 1/2 ч. у прусскаго короля. Оба они, немедля, соглашаются съ австрійскимъ императоромъ. "Въ 9 часовъ,-- говоритъ Меттернихъ,-- я уже возвратился". Въ 10 часовъ адъютанты скакали по всѣмъ направленіямъ съ приказаніемъ остановить войска. Такимъ образомъ, война была объявлена менѣе чѣмъ въ одинъ часъ.
   

VIII.

   Бывали правители, которые проводили жизнь въ томъ, что насиловали людей, но это дѣлалось въ виду какого-нибудь дѣла, способнаго жить, и ради пользы націй. То, что они называли благомъ народа, не было призракомъ, химерой, созданной ихъ воображеніемъ, личными страстями, честолюбіемъ или гордостью. Они имѣли въ виду не себя, не свои мечтанія, а нѣчто дѣйствительное, прочное, чрезвычайной важности а именно -- государство, общественный строй, этотъ громадный организмъ, который поддерживается нескончаемымъ рядомъ поколѣній. Правители проливали кровь современнаго имъ поколѣнія для блага будущихъ, съ цѣлью предохранить ихъ отъ гражданскихъ войнъ и иноземнаго владычества. Чаще всего они поступали какъ хирурги, если не по добродѣтели, то по династическому разсчету и по семейнымъ традиціямъ. Практикуя такъ отъ отца къ сыну, они пріобрѣтали извѣстную профессіональную совѣсть; первою и послѣднею ихъ задачей становились благо и здоровье ихъ паціента. Вотъ почему они не были охотниками до неумѣренныхъ, кровавыхъ и рискованныхъ операцій: рѣдко поддаваясь они искушенію похвастаться своимъ умѣньемъ, удивить и ослѣпить общество новизной, остротой и силой своихъ оперативныхъ ножей и пилъ. Они чувствовали, что имъ поручена болѣе продолжительная жизнь, чѣмъ ихъ собственная; они заглядывали дальше впередъ, насколько могли, заботились, чтобъ и послѣ нихъ государство могло существовать, чтобы и впослѣдствіи оно сохранило свою силу, независимость, пользовалось уваженіемъ среди случайныхъ столкновеній государствъ и превратностей судьбы. Вотъ что при старомъ порядкѣ называлось la raison d'etat. Въ теченіе 800 лѣтъ она имѣла господствующее вліяніе въ совѣта" государей; съ неизбѣжными колебаніями и временными уклоненіями она все-таки, дѣлалась или становилась преобладающею основой. Правда она извиняла отсутствіе честности, нарушенія права, даже преступленія но въ политикѣ, особенно въ веденіи внѣшнихъ дѣдъ, она представляй руководящее начало, и начало это было полезно. Подъ ея постояннымъ вліяніемъ работали 30 государей, и такимъ образомъ создали они Францію, трудясь непрерывно, укрѣпляя одну провинцію за другой употребляя въ дѣло средства, разрѣшенныя только государственнымъ, а не частнымъ людямъ.
   Вотъ этого-то принципа и нѣтъ у ихъ преемника: на престолѣ, какъ и въ сраженіи, генераломъ, консуломъ или императоромъ -- Наполеонъ остается выслуживающимся офицеромъ и мечтаетъ только о своемъ повышеніи. Благодаря громадному пробѣлу въ образованіи и отсутствію совѣсти и сердца, Наполеонъ, вмѣсто того, чтобы подчиниться требованіямъ государства, самъ подчиняетъ его себѣ. Онъ не думаетъ о томъ, что ожидаетъ Францію, когда онъ окончитъ свою кратковременную жизнь; онъ жертвуетъ будущимъ настоящему; слѣдовательно, его дѣло не можетъ быть прочнымъ. Послѣ него -- хоть потопъ! Что ему за дѣло, произнесутъ ли это ужасное слово? Хуже того, онъ желаетъ, чтобы каждый съ сердечною мукой произнесъ его въ глубинѣ души. "Мой братъ,-- говоритъ Іосифъ въ 1803 г.,-- хочетъ, чтобъ его существованіе было такимъ великимъ благодѣяніемъ и необходимость его настолько сильно чувствовалась, чтобы о будущемъ приходилось бы думать только съ ужасовъ. Онъ знаетъ и чувствуетъ самъ, что царствуетъ скорѣе благодаря этому убѣжденію, чѣмъ благодаря силѣ и признательности. Если когда-нибудь можно было сказать: теперь установленъ спокойный и твердый порядокъ, найденъ преемникъ Бонапарту, послѣдній можетъ умереть и никакихъ смутъ и нововведеній за этимъ не послѣдуетъ, тогда мой братъ почувствовалъ бы себя въ опасности". Таково правило его поведенія. Напрасно проходятъ годы,-- онъ никогда не думаетъ устроить Францію такъ, чтобъ она могла существовать безъ него; напротивъ, онъ жертвуетъ прочными пріобрѣтеніями для рискованныхъ и съ первыхъ же дней видно, что государство покончитъ свое существованіе вмѣстѣ съ императоромъ. Въ 1805 году, когда пятипроцентный заемъ стоялъ на; 80, вмѣсто 100 номинальныхъ, министръ финансовъ Годенъ замѣчаетъ и ему, что эта оцѣнка вполнѣ законная: "Не слѣдуетъ жаловаться, такъ какъ обязательства по этому займу связаны единственно съ жизнью вашего величества".-- "Что хотите вы этимъ сказать?" -- "Я хочу сказать, что имперія такъ разрослась, что послѣ васъ его некому управлять".-- "Если мой преемникъ будетъ дуракъ, тѣмъ хуже для него".-- "Да, но тѣмъ хуже и для Франціи!". Два года спустя Меттернихъ сдѣлалъ такой общій выводъ: "Замѣчательно, что Наполеонъ, постоянно нарушая и теребя отношенія европейскихъ государствъ, до сихъ поръ не сдѣлалъ ни одного шага и обезпеченію существованія будущихъ своихъ наслѣдниковъ". Въ 1809 г. тотъ же дипломатъ прибавляетъ: "Его смерть послужитъ сигналомъ для новаго, ужаснаго переворота: столько разрозненныхъ элементовъ будутъ стремиться къ сближенію; низвергнутые монархи будутъ снова призваны своими прежними подданными, новые государи будутъ; стараться отстоять свои новыя короны; настоящая гражданская война возникнетъ на полстолѣтіе въ обширной имперіи континента въ тотъ день, когда желѣзная рука, державшая бразды правленія, обратится въ прахъ". Въ 1811 году "весь міръ убѣжденъ, что первымъ неизбѣжнымъ слѣдствіемъ исчезновенія Наполеона, единственнаго властителя, въ которомъ сосредочены всѣ силы, будетъ революція". Во Франціи, въ это же время, его же подчиненные начинаютъ понимать не только то, что его имперія кратковременна и не переживетъ его, но и то, что она вообще эфемерна и будетъ, пожалуй, короче его жизни, потому что онъ постоянно возвышаетъ свое зданіе, и насколько оно выигрываетъ въ вышину, настолько же оно теряетъ въ прочности. "Императоръ совершенно сошелъ съ ума,-- говоритъ Декрэ Мармону,-- онъ всѣхъ насъ погубитъ и все его дѣло кончится страшною катастрофой". Дѣйствительно, онъ толкаетъ Францію въ пропасть силой и сознательнымъ обманомъ, злоупотребляя все болѣе и болѣе довѣріемъ по мѣрѣ того, какъ по собственному желанію или вслѣдствіе его ошибокъ изъ года въ годъ увеличивается рознь между общественными интересами и личными, какъ онъ ихъ понималъ.
   Эта рознь уже ощущается во время дюневильскаго трактата и еще до нарушенія амьенскаго мира. Она проявляется во время пресбургскаго договора, дѣлается совершенно очевидною во время изгнанія Бурбоновъ изъ Испаніи и становится чудовищною въ 1812 г., во время войны съ Россіей. Самъ Наполеонъ признаетъ, что эта война противна интересамъ Франціи, но, тѣмъ не менѣе, онъ ведетъ ее. Впослѣдствіи, на островѣ Св. Елены, онъ будетъ на словахъ умиляться надъ этимъ французскимъ народомъ, "который онъ такъ любилъ". Въ дѣйствительности, онъ его любитъ такъ же, какъ наѣздникъ своего коня. Онъ его дрессируетъ, украшаетъ, ласкаетъ, возбуждаетъ, но не съ тѣмъ, чтобы служить ему, а чтобы воспользоваться имъ, какъ полезнымъ животнымъ; онъ доводятъ его до изнеможенія, погоняя впередъ черезъ постоянно увеличивающіеся рвы и препятствія. Вотъ еще ровъ, еще преграда! Но послѣ препятствія, казавшагося послѣднимъ, открывается еще новое. Какъ бы то ни было конь остается все тѣмъ же конемъ, только надорваннымъ. Предположите, однако, что, вмѣсто ужасной неудачи, его походъ въ Россію имѣлъ бы блестящій успѣхъ: Наполеонъ одерживаетъ подъ Смоленскомъ побѣду, подобную фридланской, заключаетъ въ Москвѣ договоръ болѣе выгодный, чѣмъ тильзитскій и побѣждаетъ царя. Теперь слѣдите за послѣдствіями: въ Россіи произойдетъ подобное тому, что произошло въ Испаніи, т.-е. будутъ двѣ постоянныхъ войны на двухъ окраинахъ материка: воевать придется противъ религіознаго фанатизма и противъ варварства, гораздо болѣе непобѣдимаго въ своей разрозненности, чѣмъ объединяющая цивилизація. Въ лучшемъ случаѣ образуется всеевропейская имперія, подкопанная всеевропейскимъ сопротивленіемъ. Французскіе резиденты и коменданты въ Петербургѣ, Ригѣ, какъ и въ Данцигѣ, Гамбургѣ, Амстердамѣ, Лиссабонѣ и Тріестѣ; всѣ взрослые французы заняты, отъ Кадикса до Москвы, удержаніемъ и организаціей завоеванной страны; всѣ молодые люди захвачены рекрутчиной; все взрослое мужское населеніе засажено за принудительную работу; ни для образованнаго, ни для простолюдина нѣтъ ничего въ виду, нѣтъ другой карьеры, кромѣ постоянной караульной службы, наступательной или оборонительной, въ качествѣ солдата, таможеннаго жандарма, префекта, подпрефекта, полицейскаго коммиссара,-- однимъ словомъ, въ качествѣ урядника и мелкаго тирана, для того, чтобы сдерживать подданныхъ, взимать подати, конфисковать и сжигать товары, хватать контрабандистовъ и гонять по этапу уклоняющихся отъ воинской повинности. Въ 1810 г. насчитывали уже болѣе 160,000 такихъ уклоняющихся; кромѣ того, болѣе 70 милліоновъ штрафа было наложено на ихъ семьи. Въ 1811 и въ 1812 гг. летучіе отряды обступаютъ бѣглецовъ, собираютъ ихъ до 60,000 и гонятъ, какъ стада, отъ Адура до Нѣмана, вдоль берега. Достигнувъ границы, ихъ включаютъ въ составъ великой арміи. Съ перваго же мѣсяца они, вмѣстѣ съ товарищами во заключенію, дезертируютъ въ числѣ 4,000 или 5,000 ежедневно. Если когда-нибудь завоевали бы Англію, то и въ ней пришлось бы содержать гарнизонъ изъ такихъ же ревностныхъ солдатъ.
   Таково даже при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ неопредѣленное будущее, предоставленное французамъ наполеоновскою системой. Однако, оказывается, что къ концу 1812 г. великая армія покоится въ снѣгу,-- конь повадился. Къ счастью, поврежденъ только конь, а "здоровье его вещества лучше, чѣмъ когда-либо", наѣздникъ не причинилъ себѣ никакого вреда; онъ быстро поднимается; его заботитъ въ эту минуту не гибель коня, а личная неудача, запятнанная репутація наѣздника, впечатлѣніе, произведенное на публику, свистки, комизмъ опаснаго скачка, объявленнаго съ такимъ трескомъ и кончившагося такимъ жалкимъ паденіемъ. Пріѣхавъ въ Варшаву, Наполеонъ разъ десять повторяетъ: "отъ великаго до смѣшнаго только шагъ". На слѣдующій годъ въ Дрезденѣ онъ показываетъ еще болѣе нагло свою преобладающую страсть, побудительныя причины своихъ Дѣйствій, громадность и звѣрство своего безжалостнаго самолюбія. "Чего хотятъ отъ меня?-- говоритъ онъ Меттерниху.-- Чтобъ я себя опозорилъ? Никогда! Я съумѣю умереть, но я ни на мизинецъ не уступлю изъ своихъ владѣній. Ваши государи, рожденные на престолѣ, позволяютъ себя бить до двадцати разъ и опять возвращаются въ свои столицы,-- мнѣ это невозможно: я -- выслужившійся солдатъ; мое господство не проживетъ и дня послѣ того, какъ я перестану быть сильнымъ, а, слѣдовательно, и страшилъ". Дѣйствительно, его деспотизмъ во Франціи основанъ на его всемогуществѣ въ Европѣ. Если онъ не останется властителемъ всего континента, онъ долженъ будетъ разсчитаться съ законодательнымъ корпусомъ.
   Онъ скорѣе на все отважится, всѣмъ будетъ рисковать и все проигранъ, нежели низойдетъ до такой ничтожной роли и согласится быть монархомъ, ограниченнымъ палатой. "Я видѣлъ вашихъ солдатъ, -- говоритъ Меттернихъ, -- это все дѣти. Что же будете вы дѣлать, когда исчезнетъ эта армія юношей, призванныхъ вами къ оружію?" При этихъ словахъ, которыя задѣваютъ Наполеона за живое, онъ блѣднѣетъ, черты его искажаются, онъ приходитъ въ ярость и, какъ раненый, который неловкимъ движеніемъ открываетъ грудь удару противника, такъ я онъ грубо говоритъ Меттерниху: "Вы не солдатъ, вы не знаете, что происходитъ въ душѣ солдата. Я же выросъ на полѣ сраженія; человѣку, подобному мнѣ, жизнь милліона людей -- плевое дѣло!" Наполеонъ принесъ въ жертву своей химерической имперіи гораздо болѣе милліона: въ промежутокъ времени отъ 1804 до 1815 г. онъ погубилъ болѣе 1.700,000 французовъ, рожденныхъ въ предѣлахъ древней Франціи, да къ никъ нужно еще прибавить,2 милліона людей, рожденныхъ внѣ этихъ предѣловъ, убитыхъ имъ въ качествѣ союзниковъ или враговъ.
   Бѣдные и легковѣрные энтузіасты галлы, довѣривъ Наполеону въ общее дѣло, подверглись двухкратному вторженію. Въ отплату за ихъ самопожертвованіе, за пролитую кровь, онъ завѣщаетъ имъ Францію, урѣзанную на 15 департаментовъ, пріобрѣтенныхъ республикой,-- Францію, лишенную Савойи, лѣваго берега Рейна, Бельгіи и большаго сѣверо-восточнаго угла, которымъ она заканчивалась, укрѣпляла хвою самую слабую часть и, по словамъ Вобана, дополняла свой четырехугольникъ. Онъ завѣщаетъ имъ Францію, отъ которой отдалилъ четыре милліона французовъ, съ которыми она сжилась въ продолженіе 20 лѣтъ,-- хуке того, Францію, оттѣсненную за предѣлы 1789 г., оставшуюся незначительною среди всѣхъ своихъ разросшихся сосѣдей, подозрительную для всей Европы и находящуюся въ кругу, угрожающемъ ей своимъ недовѣріемъ и злопамятствомъ. Таково политическое дѣло Наполеона, дѣло эгоизма и генія на службѣ эгоизма. Въ устройствѣ Европы и Франціи его безграничный эгоизмъ создалъ главный недостатокъ этого 8 данія. Съ первыхъ же дней этотъ основной недостатокъ обнаруживается въ европейскомъ строеніи и послѣ 15 лѣтъ онъ производитъ въ немъ внезапную трещину. Во французскомъ зданіи порокъ также важенъ, хотя менѣе замѣтенъ; обнаружится онъ только спустя полстолѣтіе или даже по истеченіи столѣтія, но медленныя и постепенныя его дѣйствія будутъ столько же пагубны и столь же несомнѣнны.

"Русская Мысль", кн.VI, 1887

   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов