Книговод

Охрана и революция

Меньщиков Леонид Петрович


   

Л. МЕНЬЩИКОВ

ОХРАНА и РЕВОЛЮЦИЯ

К ИСТОРИИ ТАЙНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ, СУЩЕСТВОВАВШИХ ВО ВРЕМЕНА САМОДЕРЖАВИЯ

ЧАСТЬ II
ВЫПУСК I
1898--1903 гг.

   

1928

   

ОГЛАВЛЕНИЕ

   От редакции
   Список сокращений
   Глава I. Охрана и рабочее движение.-- "Летучий отряд филеров".-- Розыски "Южной" типографии.-- Екатеринославская типография ("Рабочая Газета").-- Гомельский кружок (доносчик С. С. Бартошкин).-- Одесские с.-д. и шпион С. М. Гандер.-- Киевский "Союз борьбы".-- "Пассия", Иогансон и Зубатов.-- Провокатор Е. Р. Рубашевский.-- Кременчугская типография.-- С'езд в Минске
   Глава II.-- Воскресные школы для рабочих.-- "Уроки истории" (Русское техническое общество).-- Пречистенские классы.-- Книжный склад Муриновых.-- "Неблагонадежный инспектор" (Вахтеров).-- Пушкинский юбилей.-- "Летучий университет" и Общество трезвости.-- "Комплот" с разрешения начальства.-- Культурники в провинции
   Глава III.-- Московский "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".-- Рабочий кружок в Иваново-Вознесенске. Предательство И. А. Костснкова.-- Дело Г. Кугушева.-- Пропагандисты П. Квита, Е. Пстухоеа, В. Розанов и др.-- Кружок "орловцев" и другие "политические делав. -- Рабочие и "попечительная власть".-- Борьба за трудовой грош.-- Московский пролетариат заговорил!
   Глава IV.-- Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в России, Польше и Литве ("Бунд").-- Лодзинские транспорты. Типография в Бобруйске.-- Ликвидация 27--VII-98 г.-- Провокатор Каплинский.-- Минский с.-д. комитет.-- Поиски бундовских типографий.-- "Лидеры" "4-х летучих".-- Двинский транспорт.-- Еврейское рабочее движение в Внльне.-- Рабочее движение в Гомеле.-- Рабочий кружок в Оршс.-- Предатели Вилькийский и Валт.-- Конкуренция охранителей.-- Союз приказчиков.-- Еще транспорты.-- Покушение на фон-Валя.-- "Долой самодержавие!".-- Провокаторы А. Гинсбург, Судаки и Грамм
   Примечания
   Приложения
   

ОТ РЕДАКЦИИ.

   В виду того, что составление 2-го тома "Охраны и Революции" потребовало от автора гораздо больше времени, чем первоначально предполагалось, редакция сочла целесообразным разделить 2-й том на два выпуска. Издавая в настоящее время 1-й выпуск, редакция рассчитывает 2-й выпуск издать в течение настоящего же года.
   

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

   Аг.-- агент.
   Аг. не.-- агентурный псевдоним.
   Ар.-- арестован.
   Б.-- бывший.
   Бр.-- брошюра.
   В.-- волость.
   В.-о. с.-- военно-окружной суд.
   В. п.-- высочайшее повеление.
   В. Сб.-- Восточная Сибирь.
   Г.-- год.
   Гб.-- губерния.
   Гект.-- гектографированный.
   Г. ж. у.-- губернское жандармское управление.
   Г. и. п.-- гласный надзор полиции.
   Д.-- деревня.
   Дрн.-- дворянин.
   Д. м.-- департамент полиции.
   Ж.-д.-- железно-дорожный.
   Ж. о.-- жандармский офицер.
   Ж. у.-- жандармское управление.
   З. аг.-- заграничная агентура.
   З. Сб.-- Западная Сибирь.
   Кр. кл.-- кружковая кличка.
   Крн.-- крестьянин.
   К. р.-- каторжные работы.
   Лит.-- литографированный.
   Лит. пс.-- литературный псевдоним.
   М. в. д.-- минкстерство внутренних дел.
   Мим.-- мимеографированный.
   Мщн.-- мещанин.
   Н. п.-- нелегальный паспорт.
   Н. ф.-- нелегальная фамилия.
   Нач.-- начальник.
   О.-- Обзор важнейших дознаний (официальное издание).
   О. О.-- охранное отделение.
   О. С.-- особое совещание при м. в. д.
   П. Ак.-- Петровская Академия.
   П. п. г.-- потомственный почетный гражданин.
   Прб.-- приблизительно.
   Пс.-- псевдоним.
   Раб.-- рабочий.
   Р. кл.-- революционная кличка.
   Рд.-- родился.
   С.-- село.
   С.-д.-- соц.-дем.-- социал-демократ.
   С. к.-- сын купца.
   С. св.-- сын священника.
   С. ч.-- сын чиновника.
   С.-р.-- социалист-революционер.
   С. с.-- секретный сотрудник (охраны).
   Т. уч.-- Техническое училище.
   Т. з.-- тюремное заключение.
   У.-- уезд.
   Ун.-- университет.
   У о.-- унтер-офицер.
   Уч.-- учитель (учительница).
   

ГЛАВА I.

Охрана и рабочее движение.-- "Летучий отряд филеров".-- Розыски "Южной" типографии.-- Екатермнославская типография ("Рабочая Газета").-- Гомельский кружок (доносчик С. С. Бартошкин).-- Одесские с.-д. и шпион С. М. Гандер.-- Киевский "Союз борьбы".-- "Пассия", Иогансон и Зубатов.-- Провокатор Е. Р. Рубашевский. Кременчугская типография.-- С'езд в Минске.

ОХРАНА И РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ.

   Если бы это не было слишком парадоксально, я сказал бы: новый (XX) век для России наступил несколькими годами ранее начала календарного столетия. В самом деле, конец 90-х г.г. с полным правом можно назвать зарей новой эры в истории нашей родины,-- эры, принесшей с собой так много событий чрезвычайного, можно без преувеличения сказать, мирового значения.
   Огромная страна, которую вековой абсолютизм держал в состоянии искусственного анабиоза, наконец, очнулась, забилось горячее сердце общественности, алая, горячая кровь протеста разлилась по вялым артериям и поднялась та "мускулистая рука", от взмаха которой, по вещим словам незабвенной памяти Петра Алексеева, сказанным за 20 лет до того (на "процессе 50-ти"), должно было разлететься в прах "ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками".
   Московский ткач не ошибся и в другом своем предвидении, когда высказал надежду на то, что интеллигенция, от которой, по его словам, только и мог ожидать помощи рабочий люд, пойдет с последним до конца,-- конечно, Алексеев имел в виду не ту патентованную интеллигенцию, которая, забравшись на дипломированный Олимп, плохо видела с его высот то, что происходило "в долинах скорби и печали", а интеллигенцию разночинную, истинно демократическую, вернее -- опролетаризировавшуюся, шедшую в ногу с трудовым народом, увлекавшую его на борьбу, ведшую к победе.
   По летописным заметкам (к сожалению, далеко не полным и отрывочным), приведенным в первой части моего труда, можно было судить о том, как быстро росли и широко раскидывались по России стихийное рабочее движение и внедрявшиеся в него социал-демократические организации.
   Нельзя сказать, чтобы слепое вообще царское правительство не замечало симптомов надвигавшейся опасности; оно по-своему реагировало на эти явления жизни, не поддававшейся удушению, и принимало меры самообороны, на которые было способно.
   Как и в деле с "недородом кормовых злаков" в 1892 г., правительство прежде всего позаботилось о том, чтобы скрыть от общественного внимания действительное положение вещей. 8-VI--95 г. был издан по мин-ву вн. д. циркуляр о запрещении печатать статьи о беспорядках на фабриках и заводах и об отношениях рабочих к хозяевам; это "tabou" было дополнено циркулярным распоряжением от 4-I--97 г., которым предлагалось не публиковать статей, заметок и рассуждений на темы о заработной плате, рабочем дне и снова об отношениях между рабочими и фабрикантами.
   После майской забастовки петербургских ткачей правящая бюрократия сильно встревожилась и снова разрешилась секретным циркуляром. Это распоряжение министра вн. д., подписанное 12-VIII--97 г., является достойным памятником его действительному автору -- Г. К. Семякину (имя которого уже знакомо читателю), правоведу по образованию (воспитывался в училище "Травоедения",-- как острили петербуржцы,-- имевшем привилегию поставлять в центральные государственные учреждения кандидатов на роли будущих сановников).
   Упомянутый циркуляр рекомендовал: "преимущественное направление дел (о стачках) в порядке положения об охране в том соображении, что судебное преследование не всегда бывает возможно, в виду весьма частого отсутствия всех признаков преступления, предусмотренного 1358 ст. и послед. Улож. о нак., а также в виду того, что означенные статьи закона не обязывают судебного следователя подвергать обвиняемых содержанию под стражей, особенно по окончании следственного производства"...
   Для жандармов и охранников такое циркулярное распоряжение министра было истинной благодатью: формальным дознаниям, в которых прокурорский надзор является некоторой помехой, следует предпочитать вольные охранные расследования,-- да, ведь, это для спасения отечества только и требовалось! Производство дел, в которых отсутствуют "все признаки преступления",-- это ли не специальность господ охранителей? И при всем том -- первейшее удовольствие: арестованных ни в коем случае не выпускать на свободу...
   Это был, так сказать, "Семякин суд".
   И началась форменная вакханалия: "зачинщиков", обнаруживших крысу в хозяйском котле с варевом; "пострекателей", жаловавшихся на побои фабричного мастера; "бунтовщиков", не желавших работать у заводчика, задерживавшего плату, хватали, гноили за отсутствием улик в тюрьме и подвергали расследованиям на все фасоны. Случалось, что одно и то же лицо привлекали к судебному следствию, тянули к жандармскому дознанию в порядке ст. 1035 уг. с. и держали под стражей на основании положения об охране! А потом высылали (как я приводил в главе XVI примеры) огулом в административном порядке за черту "рабочей оседлости".
   Драли, как говорится, три шкуры с рабочего вола...
   Другим мероприятием царского правительства в борьбе с рабочим движением было учреждение 25-VII--98 г. "Особой канцелярии при помощнике варшавского ген.-губ-ра по полицейской части", для руководства деятельностью которой были выработаны "основные положения устройства розыскной части по делам политического свойства в Привислинском крае". Через год эта "Особая канцелярия") уже без стеснений была переименована в охранное отделение при канцелярии варшавского обер-полицеймейстера. Это был ответ на слишком беспокойное поведение польского и еврейского пролетариата, который уже прочно стал на путь классовой борьбы и вел ее, в пример другим, настойчиво и с энергией.
   Дополнительной реформой явилось еще учреждение особого штата участковых полицейских надзирателей (44 -- для Москвы и 48 -- для Петербурга), которые, находясь в распоряжении охранных отделений, должны были следить за "настроением умов" фабрично-заводских рабочих.
   Со своей стороны местная администрация, в частности московская, тоже оказывала соответствующее внимание "рабочему люду", всемерно заботясь об организации надзора за ним -- строгого и "не-упустительного". Еще в секретном циркулярном распоряжении от 10-IV--93 г. московск. обер-полицеймейстер предписал участковым приставам знать "подробно и обстоятельно настроение рабочих на каждой фабрике и о всяком недовольстве или, тем более, противозаконном намерении рабочих"; обо всех случаях увольнения "беспокойных и дерзких рабочих" чины полиции обязывались доносить начальству с представлением списка таких уволенных.
   Те же требования были повторены в циркуляре от 3-IX--96 г., при чем участковым приставам вменялось еще в обязанность: следить за сборищами рабочих вне мест их служения; доносить о слухах, циркулирующих в рабочей среде; внушать заведывающим фабриками, чтобы они "строго и неуклонно следили за распространителями ложных слухов и неупустительно давали о таковых знать местной полиции"; наблюдать "совместными силами (с заводской администрацией) за спокойствием рабочего класса"...
   За пролетарием следила охрана, надзирала полиция, шпионила хозяйская администрация. Все были так заняты этим делом, что наблюсти за тем, чтобы фабриканты и заводчики не обижали рабочих, уже было некому.
   Заняться этим делом пришлось самим пролетариям...
   

"ЛЕТУЧИЙ ОТРЯД ФИЛЕРОВ".

   Говорят, Лютер запустил чернильницей в дьявола, и с того времени будто бы нечистая сила стала бояться чернил и пера. Русские "черти", о которых упоминал, если помнит читатель, Н. Величкин в письмах к своей знакомой, тоже не любили чернил и еще более -- типографской краски. Это не мешало, впрочем, наиболее предприимчивым из охранников, как я писал в начале книги, постоянно мечтать о том, как бы "открыть типографию"; охота за печатным станком являлась их любимым спортом, и некоторые из охранников так им увлекались, что приводили в некоторое смущение свое петербургское начальство; особенно отличился на этом поприще ж. о. Л. Н. Кременецкий (о котором еще будет речь впереди), умудрившийся, в бытность свою начальником охр. о. в Екатеринославе, "открыть" полдюжину типографий в течение одного полугода!
   Но обнаружить "технику", когда в постановке ее не участвовали услужливые сотрудники, было не так уж легко, что можно видеть на примере петербургской типографии народовольцев, существовавшей несколько лет "под носом" местной охранки и деп. п., пока не вмешались в дело зубатовские молодцы.
   С развитием революционного движения усилился спрос на нелегальную литературу, явилась необходимость в организации кустарного издательства; стали заводиться "подпольные" типографии, которые обыкновенно были хорошо законспирированы и не легко давались в руки; в особенности, когда предприятия этого рода возникали в провинции, где настоящий политический сыск почти отсутствовал.
   Неудовлетворительное состояние провинциальной розыскной организации наглядно выявилось на деле "Народного Права": в то время, как бердяеаские "лекокш" вели наблюдение в городах Сумах, Орле, Смоленске, Харькове, местные чины корпуса жандармов не только не знали о том, что в подведомственном им районе гнездится крамола, но и не подозревали о присутствии у них под боком московских "торговых людей"; апрельская ликвидация 1894 г. была для них полной неожиданностью, но не из приятных.
   В департаменте полиции уже начинали сознавать печальное положение дел в жандармских воеводствах. Я помню, как Семякин, будучи весной 97 г. в Москве, только-что приехавший в охранку от Тестова (известный тогда ресторан)t где предусмотрительные Зубатов и Медников подкормили его "свежей икоркой и поросеночком в сметане", вдруг разоткровенничался и заявил: "при всей моей бедности дам 25 рублей тому, кто скажет, что это за штука "Бунд". Мы от этих олухов ничего не знаем"... (1).
   И немудрено. Бенкендорфские "очи и уши государевы", эти, по выражению Семякина, "олухи" корпуса жандармов, не отвечали требованиям времени; ветхозаветные полковники и генералы, обжившись на своих насиженных местах, занимались большей частью интригами, мелкими сплетнями и доносами, а помощники их упражнялись на дознаниях, все искусство которых сводилось к запугиванию допрашиваемых; невежество жандармов было классическим; читали они муть ли не одни приказы по корпусу, ревниво следя за тем, не обошел ли их в чинопроизводстве кто-нибудь из сверстников; для большинства из них существовала одна "социал-революционная партия", которую знали их предшественники по процессам 70-х годов; иные из них даже и позднее смешивали "Бунд" с бунтом...
   Но рутина была всегда смертельным пороком всякого реакционного правительства; жить "по-старинке" -- таков был принцип самодержавия, и петербургская бюрократия не отступала от него даже перед лицом надвигавшейся опасности в таком важном вопросе, как охранение "существующего строя". Единственной уступкой "духу времени" было учреждение охранного отделения в Варшаве и особого института -- "Летучего отряда филеров", пятилетняя деятельность которого -- его изумительные "половецкие" набеги -- в праве занять свое место в истории русского освободительного движения.
   Вышеупоминавшийся приезд Семякииа в Москву был связан с обсуждением вопроса об организации дальнейших розысков в провинции, в виду полной беспомощности жандармских властей. В результате совещаний было решено сформировать особый отряд из наиболее опытных филеров Московского охр. о., которое уже зарекомендовало себя успешными иногородними розысками; отряд, числясь за департаментом полиции, должен был выполнять задания последнего, но, главным образом, по инициативе и под ближайшим руководством Зубатова.
   "Летучие" филеры получали право вести наблюдение в провинциальных городах и без ведома местных властей; от деп. п. им отпускались, помимо жалованья, во время командировок суточные деньги (2 р. 50 к.), не считая оплаты проездных и непредвиденных расходов; доносить они должны были в Москву, где их сведения обрабатывались в охр. о. для доклада д. п.; ликвидация розысков "Летучего отряда" могла производиться только при непосредственном наблюдении специально командируемых для этого чиновников московской охраны.
   Так на помощь пассовавшему в борьбе с революционным движением архаическому корпусу жандармов выступил более отвечавший государственным потребностям момента "корпус филеров", во главе которого встал призванный "спасать отечество" талантливый "шеф":
   Бывший городовой, из мужичков Рязанской губернии,-- "Евстратка" Медников.
   

РОЗЫСКИ "ЮЖНОЙ ТИПОГРАФИИ".

   Уловить пропагандиста на "живца" -- рабочего -- доставляло Зубатову большое удовольствие; но, как истый спортсмен-сыщик, он еще с большей страстью занимался охотой на типографии, и мы уже видели, как после успехов, достигнутых в Смоленске и Петербурге, Московское охр. о. в погоне за печатным станком закидывало свои сети в города: Воронеж и Курск, а потом в Саратов и, наконец, в Киев, несмотря на то, что там царствовал "краса и гордость" корпуса жандармов, знаменитый генерал В. Д. Новицкий.
   В предыдущей главе я упомянул о наблюдении, которое было предпринято в целях обнаружения "южной" типографии. Д. п. этой типографией бредил давно. Еще 19-Х -- 96 г. Семякин писал Зубатову: "по сведениям из известного вам источника, на юге есть какая-то типография, куда уцелевшие члены ликвидированного в июне кружка послали напечатать об'явление. С другой стороны, известно: в начале июня из Женевы прибыла в С.-Петербург курсистка Августа Дмитриевна Чувашева, знакомая Георгия Плеханова и заведывающего типографией и книжным складом соц.-демократов Иосифа Блюменфсльда. Чувашева недавно послала б. курсистке Екатерине Михайловой Трапезонцевой для напечатания у Блюменфельда воззвание к обществу от группы народовольцев с заказом выслать 2.000 таковых в С.-Петербург, но план этот потом был изменен, что видно из письма Юлии Махновец от 6-Х -- 96 г. к Анне Шулятиковой, где она говорит, что предпочитала бы щеголять в русском костюме, хотя и не так хорошо сшитом, но один из главных закройщиков захворал -- придется иметь дело с другими, а это требует много времени"... (2).
   Указание, что типография находилась на юге, было слишком неопределенным, но Зубатову представился вскоре случай произвести внутренний "зондаж". 10-IV--97 г. выехала в Киев хорошая знакомая охранного "Приятеля" (Гуровича), Е. Н. Каменецкая, которой дали почетную свиту из четырех филеров (фаворит Медникова -- Е. Сачков, Т. Бибик, А. Ваганов и Казанцев), из которых один (Ваганов) остался (с придачей ему в помощники Ф. Сергеева) в Курске для слежки за статистиками Лосицким и Невским (знакомый И. П. Белоконского), с которыми наблюдаемая виделась в названном городе.
   12-IV Каменецкая прибыла в Киев; проследки за ней выяснили несколько адресов, которые и послужили отправной точкой для дальнейшего наблюдения. 21-IV Каменецкая вернулась в Москву, а через неделю начальник Московского охр. о. уже сообщал Семякину о результатах поездки, которые оказались неутешительными. "Из сообщенных ранее агентурных сведений ваше превосходительство можете усмотреть, что местонахождение типографии и типографского шрифта в отдельности в настоящий момент представляется недостаточно выясненным и до полного определения приобретенных местных связей и точной установки полученных наблюдением лиц и мест передача всех сведений и дела начальнику Киевск. г. ж. у. является, в интересах розыска, преждевременной. По мнению агентуры также, ранее обеспечения верных ходов к типографии и достаточно определенных указаний на ее местопребывание, с передачей дела в другие руки некоторое время лучше воздержаться".
   В поисках тон же "южной типографии" Московское охр. о. предприняло наблюдение за А. Иогансоном, жившим весной 1897 г. в Киеве и относительно которого имелись, повидимому, агентурные указания; благодаря этим указаниям Зубатову удалось-таки, как увидим дальше, "подсидеть" этого члена беспокойной семьи, постоянно мозолившей охранке глаза. "Тщательное наблюдение", предписанное д. п., продолжалось за Иогансоном и в Петербурге, куда он выехал в VIII--97 г.: сообщая об этом Пирамидову (нач. Петербург. охр.), Зубатов имел возможность, благодаря своей агентуре, добавить, что Иогансон бывает там "у известного Петра Алексеевского и в доме 11б, по Фонтанке".
   Ради осведомления о той же типографии было разрешено приехать в Москву (из Киева) В. П. Водовозовой, за которой, как только она прибыла в столицу, установили неотступную слежку (со 2-ХI по 21-Х II--97 г.), выяснившую, что наблюдаемая знакома чуть ли не со всеми москвичами, имевшими солидный революционный стаж (3).
   Однако, "верных ходов" к "южной типографии" московская агентура так и не получила (4). Тем не менее, предпринятый розыск привел в конце-концов к захвату печатного станка (в Екатеринославе), и результат получился все же блестящий.
   Зубатову везло; помимо некоторых побочных обстоятельств, его выручил бесподобный "нюх" медниковских филеров: они и на этот раз оправдали свою репутацию образцовых ищеек.
   Хороший филер стоил иного провокатора.
   

ЕКАТЕРИНОСЛАВСКАЯ ТИПОГРАФИЯ.

   Много было стоптано подметок и выпито пива прежде, чем "летучие" филеры, осевшие в Киеве, облюбовали себе, перебрав десятки наблюдаемых, настоящего "лидера". Особое внимание москвичей привлек к себе один интеллигентный еврей, отличавшийся конспиративностью поведения. Как нередко случалось в революционной практике, излишняя, вернее, недостаточно умелая осторожность внешнего поведения вела именно к обратным результатам, и предохранительные меры в этих случаях как-раз являлись причиной того, что на лицо, их практиковавшее, обращали заслуженное внимание.
   Конспиратором, за которого ухватились "летучие", был Б. Эйдельман, игравший в киевской соц.-дем. организации выдающуюся роль; проследки за ним и повели к обнаружению целого ряда обстоятельств первостепенного значения: и у него именно нашли впоследствии рукопись "Правила конспирации", копия которой, имеющаяся у меня, занимает 27 страниц (Приложение 1).
   3-XI--97 г. Эйдельмана посетил наборщик А. Поляк, накануне приехавший из Одессы, который вышел от него с Ш. Б. Гуревичем; последний 4-XI уехал в Гомель, куда вскоре прибыл и Поляк; того и другого, конечно, сопровождали филеры, наблюдение которых выяснило местный кружок.
   Новые лидеры "летучих" оказались очень подвижными: Гуревич 9-XI уехал из Гомеля в Николаев; 3-XII он прибыл в Одессу; через четыре дня вернулся в Николаев; 20-ХII появился в Киеве. Поляк покинул Гомель 15-XII, побывал в Киеве и 33-XII приехал в Одессу; 2-I--98 г. он снова в Киеве, где видится с П. Белоусовым, Э. Плютат и другими. 7-1 Поляк направился в Екатериной слав, где он остановился первоначально в гостинице "Париж".
   С этого момента розыск стал не только расширяться, но и пошел вглубь; события зачередовались быстрым темпом; сделаю беглый, схематический набросок им.
   10-I Поляк имел ряд свиданий {Называю фамилии; первоначально все эти лица фигурировали под филерскими кличками; установлены они были потом, частью во время ликвидации.}: с М. В. Орловым, М. К. Душканом, Е. З. Виленским, X. Ш. Гельфанд и Г. И. Рабинович, от которой 25-I была взята Ф. И. Пружинина, имевшая у нее на следующий день свидание с Орловым; последний 27-I сошелся с И. X. Лалаянцем. 28-I Душкан купил краски и прочие припасы в магазине Иемировского и других. 29-I Виленский отвез к себе чемодан, взятый у Поляка; Орлов купил несколько дестей писчей бумаги. 30-I Поляк посетил П. Ш. Бункину. 3-II Рабинович уехала в Николаев; провожали ее Пружинина и И. Соколовский, который через два дня отправился с сестрой Сурой тоже в Николаев. 6-II Поляк выехал в Киев (где виделся с Э. Померанец, С. Литвиновым, X. Лившиц и С. Коссовским). Виленский 8-II принес домой корзину и коробку. Душкан 9-II имел свидание с М. Б. Гуревичем.
   17-II Поляк возвратился в Екатеринослав и свиделся с Душканом, Виленским и Орловым; с последним пошел к К. А. Петрусевичу; на следующий день он посетил Р. Цейтлин. 19-II Поляк имел свидание (в городской библиотеке) с Пружинимой, Гельфанд, Рабинович и Вилснским; 20-II он посетил писчебумажный магазин и типографию Шпарбера (где получил работу).
   23-II приехал в Екатсринослав Эйдельман, который на следующий день увиделся с Орловым и в тот же день выехал в Харьков
   26 и 27 состоялись свидания Поляка с Петрусевичем, Орловым, Душканом, Гельфандом и Вилеиским; последний купил ручную сумку, а на следующий день принес домой в мешке четырехугольный предмет настолько тяжелый, что вынужден был отдыхать на углу Ульяновской улицы. 2-III ВиленскиЙ сделал покупки в аптекарском магазине и в лавке старого железа. 3, 5 и 7 носился с сумой, забирая тяжести у Бункиной, в типографии Шпарберга и в других местах; относил все домой.
   8-III приехал Эйдельман, остановился опять в гостинице "Берлин"; назвался "Абрамовым"; виделся с Орловым и Э. Левиной, с которой на следующий день поселился в гостинице "Эрмитаж", его посетили Виленский и Орлов. 10-III прибыл из Киева (через Харьков) Петрусевич, имевший тяжелый чемодан...
   Одним словом, картина, нарисованная московскими "художниками", не требовала подписи.
   В ночь на 12-III--98 г. была произведена ликвидация екатеринославской группы. В квартире Поляка, жившего с Виленским и Гуревичем, по обыску нашли: 2 п. 33 ф. шрифта, принадлежности для печатания, брошюровки и переплета; 2.000 экз. почти законченной печатанием брошюры (в 52 стр.): "Новая победа русского рабочего движения"; набор заголовка: "Рабочая Газета". У Эйдельмана обнаружили нелегальные издания и много рукописей, в том числе материалы, заготовленные для No 3 "Рабочей Газеты" (Приложение 2). У Бункиной взяли склад брошюры "Новая победа" (первые три листа). У Петрусевича отобрали партию заграничных изданий ("Листок Рабочего" NoNo 3--6) и новый мимеограф с принадлежностями. У Орлова и Душкаиа нашли нелегальную литературу.
   Все упомянутые лица, а также Гельфанд, Рабинович (возила в Николаев нелегальщину), Цейтлин (на ее адрес Поляк получал письма) и Пружинина были арестованы и привлечены к дознанию.
   Зубатов мог похвастаться: "южную" типографию он все же изловил.
   Хотя, может быть, и более южную, чем та, на которую указывал ему "Приятель" Гурович.
   

ГОМЕЛЬСКИЙ КРУЖОК.

   Насколько широко раскинулось рабочее движение, особенно о черте еврейской оседлости, видно из того, что даже в таком непромышленном городе, как Гомель, о котором было выше упомянуто, пропаганда дала себя почувствовать настолько, что жандармствовавший там ротмистр Власьев, несмотря на свое смиренномудрие, принужден был сделать тоже "ликвидацию".
   22-I--97 г. в Гомеле арестовали И. М. Захарина и обыскали безрезультатно: А. М. Кисина, Е. М. Аспиза, Н. А. Гезенцвея и др. Этк следственные действия были вызваны "агентурой", которая неожиданно завелась у Власьева в лице Семена Бартошкина, служившего ранее писцом в местном полицейском управлении; будучи уволен за какие-то грехи со службы, он решил искупить свою вину шпионской заслугой, втерся как-то в кружок местной радикальной интеллигенции, стал посещать сходки и, наконец, ивился с предложением услуг и требованием "мзды" к своему бывшему начальству; полицеймейстер направил добровольца к Власьеву, который потребовал "доказательств"; спустя некоторое время Бартошкин представил данную ему Захариным брошюрку "Секретный циркуляр о рабочих" (издание Южно-Русского Рабочего Союза); потом он стал приносить на показ и другие издания, полученные из того же источника. Наконец Власьев и его доморощенный сотрудник решили поймать Захарина "на месте преступления"; с этой целью Власьев отправился обыскивать Захарина, к которому в то же время явился в качестве гостя и Бартошкин; последнего задержали и по личному осмотру обнаружили, конечно, "поличное".
   -- Откуда взял?-- загремел Власьев.
   -- Г. Захарин дал,-- ответил, потупив глаза, будто бы перепуганный "посетитель".
   Неосторожного пропагандиста посадили в тюрьму, а Бартошкина снова приняли на службу в полицию.
   Это, казалось бы, заурядное и незначительное событие обратило внимание д. л. Во-первых, потому, что Захарин был известен по знакомству с А. Поляком (провожал его, при от'езде в Киев I5-XI, вместе с братом своим -- солдатом) и, по некоторым сведениям, собирался ехать тоже в Екатеринослав; во-вторых, как-раз в это время д. п. сперлюстрировал письмо (от 2-II--98 г.), адресованное в Одессу "ученице Павловского родильного приюта Ф. Зак, для Гиты", в котором сестре Поляка писали: "Относительно Гомеля не беспокойся. Буря прошла, и только один И. сидит, но,кажется, и его скоро освободят. У него ничего не нашли. На допросе все говорили очень хорошо и друг друга не подводили. Счастие, что допрос производил очень милый человек (ротмистр Власьев), несмотря на то, что занимает такую должность. К. письмо твое получил" (Автором письма была, по предположению, Р.Б. Герц, знакомая Поляка, Захарина и Кисина, упомянутых в письме).
   Оказалось, что и "милый человек" в жандармской шкуре способен на провокационную гадость.
   Лестный отзыв, полученный Власьевым, уронил его авторитет в глазах д. п., и последний нашел необходимым командировать для расследования гомельской истории самого Зубатова, в надежде, что этому магу розыскных дел удастся "обработать" Захарина, так как в предпринятом розыске остро чувствовался недостаток "внутреннего освещения".
   19-II--98 г. Зубатов выехал в Гомель. Первым делом он познакомился с данными агентуры. Передо мной "Дневник Семена Бартошкина", писанный рукою Зубатова. Он интересен; приведу выдержки.
   "1897 г. 20--31-Х. Сообщено полицеймейстеру о существовании социал-демократов; впоследствии было написано Захарину письмо, в котором высказывались все мои стремления и направления.
   7-XII. Захарии был у меня, дал список книг, кои, по его мнению, должны быть днюю прочитаны.
   13-ХII. Встретил 3. на Кузнечной улице; дал (мне) 3 брошюры для прочтения: 1) "Рабочая Революция", 2) "Об'яснение новых правил для рабочих", 3) "Чудная", Короленко (изд. Ф. В. Прессы), при ней каталог всех изданий Ф. В. П. (идет перепись).
   17-ХII. Видел 3--на, отдал ему брошюры, взамен получил "Раб. Газету" No 1 за август месяц 1897 г. Типография русских социал-демократов".
   19-ХII был у Зах. на квартире, находящейся на базаре, в д. Эпштейна, на 4 этаже. С ним живут два товарища по идеям: Ноткин, а другой именуется Сидором -- оба евреи. Книг -- кипы навалены на этажерке и шкафу.
   23-ХII. Был у Зах. и получил от него брошюры: 1) "Как все это началось", изд. Ф. В. Р. Б.; 2) "Секретное сообщение мин. вн. д. Дурново мин-ру нар. проев.",-- видимо -- гектогр. издание; 3) "Слово на великий пяток преосвященного Тихона Задонского". Заглавие этой книги (на обложке): "Правда и Кривда".
   31-Х11. Был у Зах., отдал брошюры и получил взамен: 1) "О задачах социалистов в борьбе с голодом в России", Плеханова (каталог изданий их переписал дословно).
   1898 г. 1-I. В 11 1/2 час. ночи, внезапно вошедши в кв. Зах., застал там сидевшими известных мне: Захар., Кисина, Алеевского, Ноткина, "Сидора", одну еврейку и до 10 незнакомых евреев.
   4-I. Видел Зах. на Замковой улице, вручил ему брошюры и незаметно проследил, куда он пошел: в д. Аспиза, по Троицкой ул., куда он ходил очень часто, я неоднократно замечал.
   7-I. Был у Зах. Дал книгу: "Женщина настоящего, прошедшего и будущего"), Лондон, 95 г. А. Бебель.
   11-I (Воскр.). У социалистов была сегодня сходка,-- где? не удалось проследить. Между прочим, Зах. с "Сидором" заходили и д. Тиминевского, по Могилевской ул.
   12-I. Был у Зах. и отдал ему "Женщину" Бебеля. В среду должен получить другую.
   14-I. Был у Зах.; получил брошюры: 1) "Кто и как дешево добывает деньги". Рассказ бывалого человека. СПБ. 1876 г.; 2) "Задачи рабочей интеллигенции в России", Аксельрода. Следил за Захарипым, который ходил в дома Коробочкииа и Живописцевой, по Боярской ул.
   20-I. Был у Захар., не застал его дома и ожидал на улице. Ом пришел и дал мне брошюру, взамен отданных ему, "Рабочее движение и социальная демократия", Аксельрода. И. Зах. предупредил, чтобы я принес ему книгу обязательно в четверг, 22 янв., в 5 час".
   В этот день и разыгралась комедия...
   Финал был неутешительный для охранников.
   Шпион, подававший надежды, усердный и готовый "на все руки" -- и на внутренне и на наружное употребление, наивным трюком, придуманным Власьевым, был сразу провален. Ошельмованный Бартошкин спился и вскоре умер.
   Захарин, показав Зубатову "фигу", заболел после этой истории психически и был освобожден.
   Власьев, получивший нотацию за неумелое пользование агентурой, перестал мечтать о розыскных лаврах и усерднее занялся делами своего родового имения.
   А гомельские "Сидоры" продолжали без особой помехи свое революционное дело.
   

ОДЕССКИЕ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ И ПРОВОКАТОР С. М. ГАНДЕР.

   Обнаружение екатеринославской типографии нельзя приписать исключительно усердию "летучих"; дело не обошлось без предателя; на этот раз указующий перст агентуры принадлежал жандармскому ротмистру Ковалевскому, который ведал розыскными делами в Одессе; помощник генерала Безсонова (начальник местного ж. у.) был офицер неглупый, по довольно тщеславный и потому не только получал "присвоенное содержание", но и занимался делом.
   Надо сказать, что такие же функции в Киеве выполнял ж. офицер Префсранский -- бахвал кавалерийского типа. Как полагается добрым соседям, одесские и киевские охранники только и думали о том, как бы "подсидеть" друг друга; Новицкому доставляло первейшее удовольствие сообщить д. п. о том, что делается в Одессе; Безсонов, конечно, не оставался в долгу. На этой почве разыгрался агентурный водевиль.
   Из сведений, которыми делился д. п. с Московским охр. о. о положении розыска на юге, Зубатов увидел, что в деле есть осведомитель. Так, 31-X--97 г. д. п. сообщил: "конечным пунктом Поляка предполагается Гомель, где желательно наблюдение"; 7-X1 д. п. телеграфировал: "Поляк четвертого выехал из Киева в Гомель с неизвестным, который из Гомеля направляется в Николаев"...
   Зубатову присутствие "чужой" агентуры в деле не улыбалось, он почувствовал конкуренцию и заговорил о том, что необходима координация розыскных действий. Решили устроить "с'езд", в Киеве, с участием Семякина, Зубатова и Ковалевского.
   Как раз перед этим произошло маленькое розыскное недоразумение. Наблюдение в Киеве за Эйдельмаиом констатировало одно интересное обстоятельство: 2-11--98 г. "Лохматый" (филерская кличка наблюдаемого) виделся с неизвестным господином, который жил в гостинице "Сербия" под фамилией "Иваненко"; на этом свидании присутствовал и другой лидер наблюдения, Л. В. Теслер, недавно прибывший из-за границы. "Иваненко" вскоре выехал из Киева и его проводили в Одессу; на просьбу филеров установить это лицо, местные "филиппы" (так звали "летучие" жандармов) ответили уклончиво.
   На "с'езде" Зубатов поднял вопрос об "Иваненко", и Ковалевский вынужден был сознаться, что это его секретный сотрудник, машинист С.М. Гандер, который получил во время киевского свидания от Теслера пачку прокламаций (5). Из дальнейшего выяснилось, что Гандер хорошо осведомлен и о деятельности А. Поляка, который играл в одесских революционных кружках немаловажную роль; сведения о Поляке Гандер получал от его сестры Гидки, с которой он был близок. Благодаря этому обстоятельству, Ковалевский знал о всех передвижениях Поляка, вплоть до его поездки в Екатеринослав "на работу".
   Сведения, которыми располагало тогда Одесское ж. у. о деятельности местной соц.-дем. организации, были довольно обстоятельны, и я приведу их по возможности полнее.
   В VIII--97 г. прибыл в Одессу Б. Л. Гршшггейи, сошелся с Э, А. Нудельманом, М. Г. Даргольцем, М. Ф. Рудовским, Ф. Л. Шапиро, Ц. И. и Ф. И. Липовецкими, Г. И. Левинской и др. Начались сходки. Грииштейн и Левииская добыли нелегальные издания и стали водворять их в г. Николаев. 10-IX--97 г. названные лица были арестованы по делу Макадзюба, доставившего вместе с Г. Ш. Финкельштейном в Одессу из-за границы транспорт нелегальщины.
   После от'езда Гринштейна в Николаев его место руководителя занял А. Поляк (под кличкой "Альберт"), введенный Нудельманом; последовал ряд собраний у Даргольца, Рудовского и Э. Н. Гольдберга; к кружку постепенно примкнули: Т. Ш. Закова, М. Л. Майзелис, Ш. Ц. Свнин, И. Л. Ашпиз, X. Ш. Кляшторный, С. Г. Либерман, X. И. Лившиц, Л. Ш. Рабинович, П. С. Левинсон и Гельфанд.
   А. Поляк распространил среди своих знакомых No I "Рабочей Газеты". Из Киева приехал Б. Г. Кранцфельд, собиравший материал для 2-го номера того же журнала; повидавшись с М. М. Мрост, к которой имел рекомендательное письмо (дала 15 р. на нужды организации), он отправился в Николаев, откуда вернулся с Поляком; последний привез с собой (гектографированные): "Устав кассы", "Наше Дело" (от 20-Х -- 97 г.) и об'явление по поводу выхода этого журнала; воззвания о стачке в Кременчуге и о забастовке щеточников, а также стихи "Дума рабочего". 1-XI А. Поляк уехал в Киев, откуда написал сестре, что отправляется (с Гуревичем) в Гомель и оттуда -- в Николаев.
   После от'езда Поляка во главе одесских рабочих кружков встали М. Е. Бсрезин, которого ввел, под именем "Григория Павлова", Даргольц (участники: П. З. и Л. З. Бруславские, Р. Б. Варшавский, Г. Финкелыитейн, Д. X. Герцман, Н. А. Ладовский, Д. X. Бромберг), и Е. Б. Гранковская, уже бывшая в ссылке (с 1880 по 85 г., в Тобольске); последняя сначала организовала в IX--97 г. группу швей, а затем кружок, в который вошли рабочие М. Д. Коган, Д. И. Переплетчик, Я. Г. Шейман и В. Я. Корф. Гранковская снабдила нелегальной литературой через Г. Поляк Даргольца (предназначалась кружку Березина); революционные издания привез ей из Киева Д. В. Лесенко, приехавший 23-XII вместе с Кранцфельдом, который прожил в Одессе 5 дней и снова виделся с Мрост, Часть привезенной нелегальщины взял у Гранковской для г. Николаева Гуревич, который за время пребывания в Одессе (с 3 по 7-XII) имел сношения с Рудовским, Нудельманом, Заковои и Г. Поляк (последняя справлялась о Гуревиче еще ранее у некоей Розы, письмо к которой было адресовано в Николаев на адрес шляпочного магазина Кисина).
   30-XII приехал в Одессу А. Поляк; остановился у сестры, жившей с Л. Рабинович; 1-1--98 г. у них состоялась сходка, по окончании которой А. Поляк заявил, что уезжает "работать" (на следующий день, как мы уже знаем, он уехал в Киев и затем -- в Екатеринослав).
   20-I--98 г. Нудельман взял у Даргольца и Ф. Липовецкой нелегальщину, полученную ими от М. П. Замощина, и поехал с ней в Елисаветград, куда его вызвала М. Каменецкая, просившая литературы и денег и сообщавшая адрес: книжный магазин Золотарева, для Бурштейна.
   В январе же приехала в Одессу из Киева Б. Б. Вольфсон, сошлась с Заковой, Рабинович и Г. Поляк, снабдила нелегальщиной Кляшторного...
   Таким образом, деятельность с.-д. кружков в Одессе агентурой Ковалевского и попутным наружным наблюдением к новому году была достаточно освещена. 16-I--98 г. д. п. телеграфировал Зубатову: "по непредвиденному случаю местные кружки в Николаеве и Одессе ликвидируются. Поляк в стороне". Однако,тремя днями позже д. п. сообщил Московскому охр. о.: "ликвидируем только Николаев".
   Что же это за "непредвиденный случай", который заставлял то спешить, то медлить с предпринятием "следственных действий"? Нетрудно догадаться, что дело было в "агентурных соображениях". У ротмистра Дремлюги, заведывавшего розыском в Николаеве, был секретный сотрудник Шренцель; в кружках, в которых он участвовал, его заподозрили в предательстве и потянули к ответу (допрос производил Л. Д. Троцкий -- один из руководителей николаевской организации). Дремлюга вынужден был поспешить с ликвидацией кружков, за которыми следил.
   В этой истории является очень интересным одно обстоятельство: сведения о провокации Шренцеля сообщил николаевцам А. Поляк, прибывший из Одессы. Но откуда он получил их? Не был ли действительным инспиратором Ковалевский, который мог пустить "слушок", чтобы поправить репутацию своего агента С. Гандера, уже вызвавшего подозрения, и чтобы в то же время "подложить свинью" своему сопернику, упрямому и непокладистому Дремлюге?
   Ведь "в интересах агентуры" все было допустимо!
   Николаев ликвидировали (без особых результатов), пришла очередь и Одессы. 9-III д. п. уведомил Зубатова: "Екатеринослав и Одессу ликвидируем завтра. Если Киев не поспеет, ликвидируем сутками позже" (почему была выбрана именно эта дата -- мы увидим ниже).
   Обыски, произведенные в Одессе, тоже дали жандармам слабую поживу.
   У Гранковской нашли брошюру (на франц. яз.) о международном конгрессе в Брюсселе и рукопись по рабочему вопросу. У Кляшторного отобрали партию нелегальных изданий, в том числе: "Письма" к рабочим Киевского "Союза борьбы" (от 10-Х, 26-ХI и и 29-ХII--97 г.); "Отчет" (с II по VIII--97 г., мимеографированный) и "Устав кассы" того же "Союза"; а также "С.-Петербургский Листок", No 2,-- 65 экз., No 2 "Рабочей Газеты" и гектогр. тетрадь: "Перемена в экономическом положении женщины".
   У Даргольца обнаружили несколько революционных изданий, в том числе {на еврейском яз.) No 6 газеты "Arbeiter Stimme" и бр. "Первое Мая". У Замощина нашли "Отчет Киевского красного креста" (за 96--97 г.г., мимеогр.), заметки о жизни в Шлиссельбургской тюрьме (о Нечаеве) и рукопись "Беседы" (интеллигента с рабочим). У Майзелиса взяли несколько брошюр и, между прочим, No 2 петербургской газеты "Рабочая Мысль" (XII--97 г., мимеогр.).
   Всего было арестовано 40 человек, все -- из числа упоминавшихся в агентурных сведениях, изложенных выше, с добавлением двух взятых еще по знакомству с Гранковской: М. И. Баткина и И. И. Гранковского; последний на допросах оговорил собиравшихся у Корфа... И на этот раз не обошлось без "языка"!
   Для жандармов откровенник в дознании нужен был, как масло в каше.
   

КИЕВСКИЙ "СОЮЗ БОРЬБЫ".

   В. Д. Новицкий, с которым в последующем нам придется еще познакомиться ближе, жил своей былой славой, заработанной на успешных арестах некоторых народовольцев, действовавших на юге. Но помимо того, что розыскные приемы, усвоенные Новицким от стрельниковских времен, накануне XX века были мало пригодными, почтенный начальник Киевского г. ж. у. в описываемое время уже носил мундир с красными отворотами и, достигнув степеней известных, особой энергии уже не проявлял. Помощник Новицкого по розыскной части Преферанский, как я уже упомянул, талантами не отличался; солидной агентуры у него не было; осведомители имелись только на низах.
   Новицкий вообще любил широкий размах; чтобы не ударить "лицом в грязь", теперь, когда в подведомственный ему район заглянуло начальническое око, генерал, получив разрешение д. и. действовать, закатил, пользуясь, главным образом, данными наблюдения "летучих" филеров, такую ликвидацию, что размерам ее могли бы позавидовать и столичные охранки.
   "Арестовал 100 человек; взял две типографии в Киеве",-- доносил начальству 12-II--98 г. (на следующий день после погрома) Новицкий. По старой привычке генерал неуде[ жался оттого, чтобы не прихвастнуть: в сущности, в Киеве не только двух, но и одной типографии обнаружено не было...
   Тем не менее, общие результаты ликвидации были значительны. Приведу список лиц, занявших в этом деле видное место.
   Л. В. Теслер, учился за границей; проживая в Цюрихе (96 г.), принадлежал к Союзу с.-д. и был близок с Плехановым; в следующем году, находясь в Вене, состоял в кружке Теплова; прибывши в Киев, сделался деятельнейшим членом Киевского (Союза борьбы", руководил рабочими кружками, а также изданием журнала "Вперед" и воззваний; имел сношения с Эйдельманом и Померанец; арестован на собрании рабочих, происходившем 11-III--98 г. у слесаря Р. К. Маевского (6); но обыску отобран мимеограф, трафаретка 12-й страницы No 4 журнала "Вперед"), письмо к Плеханову и др. документы.
   Б. Э. Шен, знакомый Померанец, Эйдельмана и Крыжановской; руководил сходками рабочих, происходившими у братьев Гехт, Шеренциса и Капрана; давал Гехтам и Л. Терпило распространять газету "Вперед" и воззвания; при аресте (в Балашовском уезде) у земского врача Ф. Н. Шмелева выбросил в окно переписку, в которой оказались документы стрелка Ривацкого, письма к А. Кветницкому и от Бслоусова; в квартире нашли рукопись революц. содержания, два письма П. Теплова из Цюриха и письмо, в котором указывалось на Н. Резникова в Баку, как на лицо "надежное"; кроме того, был отобран ящичек с типографским набором.
   С. В. Померанец, в 95 г. училась в Париже; сносилась с Крыжановской, Эйдельманом, Поляком; арестована 12-III у Ш. М. Компаиеец в Ново-Оскольского у.; по обыску были взяты письма П. Уелоусова и К. Солодухи (Перазича).
   Е. Л. Чарномская, содержала конспиративную квартиру, в которой нашли склад нелегальных изданий, гектограф, пишущую машину и резанную на меди печать Киевского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса".
   П. И. Полонский, знакомый Петрусевича и Белоусова, жил в кв. Чарномской, у которой и устроил склад нелегальщины.
   В. Г. Крыжаиовская, была близка с ЭЙдельмаиом, Шсном, Поляком и Тучанским.
   С. И. Коссовский, знакомый Эйдельмана и Поляка; арестован 12-III в Харькове у Б. Линцера; взята рама для мимеографа, "Рабочая Газета" и др. нелегальщина.
   П. Л. Тучапский, товарищ Эйдельмана и Шена; руководил собраниями рабочих у Молдавского и Маевского, где его заменил потом Теслер.
   К. Шуляковский, сносился с Поляком, Эйдельманом, Шеном и Тучапским; руководил сходками рабочих у Степанова; найдена нелегальщина.
   А. Рабчевский, был знаком с теми же лицами, как и Шуляковский; заменял Шена на собраниях, происходивших у Гехт, Якубовского и Валенцкого.
   К. П. Василенко, сжег перед обыском много нелегальщины ("Вперед" и др.).
   Э. Ф. Плютат, знакомый Поляка; было найдено несколько NoNo "Вперед".
   Р. К. Маевский, у него происходили рабочие собрания; отобрана нелегальщина.
   М. Смидович, училась в Цюрихе; невеста Тсслера; найдены нелегальные брошюры и "Вперед".
   О. В. Яцимирская, знакомая Эйдельмана и др.; при обыске жгла воззвания Киевского "Союза борьбы".
   П. И. Белоусов, имел связь с Эйдельманом, Тучапским и др.; его письма компрометирующего характера были взяты у Шена и Померанец.
   Л. В. Заливский, взят на сходке у Маевского.
   Помимо вышеперечисленных лиц, были арестованы: И. Алексеев (участник сходки у Яцковского); В. И. и Л. И. Асмоловы (жили у Степанова, у которого происходили собрания); М. З. Альтшуллер (знакомство с Эйдельманом, Поляком, Крыжаповской); А. Ф. Вержбицкий (учился в Вене, "друг Теслера"); А. Блювштейн (нашли его письма у Померанец); В. О. Жеглинский (помогал Полонскому перевозить нелегальщину); К. А. Сборович (агитатор, участник сборищ у Степанова); С. И. Каленский (взята нелегальщина); И. И. Капран (знакомый Шена, участник сходок); Ш. Е. Лалидус (сношения с Эйдельманом, Поляком и Крыжановской); X. И. Лифшиц (связи: Поляк, Коссовский, Эйдельман, Крыжаиовская); С. П. Литвинов (те же знакомства);
   А. X. Молдавский (участник сходок, знакомый Тучапского);
   В. П. Степанов (у него происходили собрания рабочих); Л. Д. Терпило (агитатор, распространял нелегальщину, которую ему давал Шен (?).
   Все вышеупомянутые лица (за исключением Смидович), а также Эйдельман и Петрусевич, арестованные в Екатеринославе, были привлечены к дознанию при Киевском г. ж. у. по делу о местном "Союзе борьбы за освобождение рабочего класса".
   В длительном плену у Новицкого оказалось более 35 человек -- было над кем поизмываться! Допросы "с пристрастием" генерал считал своей признанной специальностью, любил "тряхнуть стариной", не отказывал себе в этом удовольствии -- после сытного обеда с надлежащим "возлиянием".
   35 человек! Есть перед кем щегольнуть генеральскими погонами, есть кого припугнуть громовым голосом "в Сибирь запрячу!".
   Новицкий был доволен.
   "Обыски замечательно удачны... Обнимаю крепко за Ершова {Под фамилией Ершова жил в Киеве старший филер "Летучего отряда" Сачков.}, за ваших людей", телеграфировал растроганный генерал Зубатову, сообщая о результатах ликвидации 12-III...
   Обходительный человек был В. Д. Новицкий.
   И чувствительное сердце имело его превосходительство!
   

"ПАССИЯ", ИОГАНСОН И ЗУБАТОВ.

   "Летучие" сопровождали "Лохматого" в Киеве, Екатеринославе, Харькове, Минске и прозевали, когда он ездил в Москву! Правда, пребывание Эйдсльмана в столице было замечено московскими филерами, но лишь в качестве "неизвестного", посетившего (30-XII--97 г.) квартиру Н. К. Муравьева, жившего с А. И. Иогансоном, за которым тогда велось наблюдение. И если бы не "внутреннее освещение", то этот факт так и остался бы нераз'ясненным.
   Но не даром тогда следили за Иогансоном; собственно "дамоклов меч" охраны висел над ним давно и не опускался лишь "по агентурным соображениям"; наконец, пришла и его очередь; Зубатову показалось, что представился хороший случай поймать с поличным "прокурорского сынка" (8).
   25-XII--97 г. Иогансон "встретил, при крайне конспиративной обстановке, неизвестную женщину (оказавшуюся Александрой Ратнер), которая имела большую, тяжелую корзину, вследствие чего возникло предположение о водворении из провинции в столицу транспорта нелегальной литературы; для проверки этого предположения и был произведен осмотр квартиры Иогансона и Муравьева, обнаруживший у последнего нелегальную библиотеку".
   Так писал 7-II--98 г. Зубатов нач-ку Московск. г. ж. у. Шрамму, делая по французской поговорке "bonne mine á mauvais jeu",-- так как было ясно, что охр. о. в этом деле, говоря попросту, "село в лужу": в подозрительной корзине оказалось дамское белье, а "библиотека" (и многочисленные заметки) Муравьева представляла невинное собрание материалов по истории общественного движения в России.
   Но Зубатов "знал, что знал", только рассказывать ему об этом нельзя было, имевшиеся агентурные сведения нужно было превратить "В кровь и плоть", и он с увлечением занялся этим делом, чтобы поправить свою неудачу.
   11-III--98 г. одновременно с ликвидацией на юге и Московского Союза борьбы" был арестован Иогансон. И сразу оказалось, что "неизвестный", посетивший квартиру Муравьева, был не "неизвестным)), а... Эйдельманом. А чтобы это оформить, 20-III был допрошен филер П. Кочурин, который в запротоколенном показании (в качестве свидетеля) заявил, что он видел, как в д. Тишенинова, по Годеинскому пер. (где жил Иогансон), приходил человек, который через четверть часа пошел в трактир пить чай, а потом отправился в губернскую земскую управу (где находился в то время служивший там Иогансон); здесь неизвестный пробыл с час, а затем был утерян в Верхних торговых рядах. "Во время командировки,-- добавил Кочурин,-- в город Киев, я вновь увидел этого человека, который по выяснении оказался Эйдельманом".
   Но Зубатов знал и еще кой-что. Ни с того, ни с сего была арестована Л. А. Преображенская, которая на одном из первых же допросов (24-IV) показала: "осенью... была у Иогансона в квартире три раза вследствие его приглашения,-- он был у меня и просил переписать статью о рабочих на небольшой лист почтовой бумаги... В начале февраля, вскоре после от'езда из квартиры Велевской доктора Никитина, была у Иогансона и передала в квартире 3 р. через Ратнер ему, собранные на доброе дело... Утверждаю, что предложенная рукопись к переписке носила несомненно нелегальный характер и в печати появиться никак не могла".
   Когда Иогансона допросили 16-IV, он заявил, что с личностью, изображенной на карточке (Эйдельмана), "никогда и ни при каких условиях не встречался"), Преображенской "давал работу, полученную от Шереметьевского", а Ратнер, "переехав на квартиру к Белевской, бывала у меня часто".
   Давши Иогансону солгать, Зубатов, вооруженный "документами", припер обвиняемого к стене. Поводом послужило письмо, найденное по обыску. Иогансон пробовал сначала отговариваться; в показании от 25-VI он писал: "в письме к Ратнер от 26-Х я просил передать "Пассии" просьбу, чтобы она послала мне какую-либо весточку -- "может быть, у нее ("Пассии") есть что-нибудь приятное". Об'ясняю: я не имел от "Пассии" известий, получена ли моя первая корреспонденция о стачке, и вообще, как идет дело с газетой... Известие это я впоследствии действительно получил, но не через Ратнер, которая пишет мне 17-XII, что передаст мне ответ, а по почте, при помощи шифра по моему адресу.
   "Бывая у Ясмана, я однажды передал ему сверток, в котором заключалось 1.000 папирос, как я заказал по его просьбе" (9). Но под конец Иогансон решил итти "начистоту" и в показании от того же числа заявил: "С Эйдельманом виделся в губ. земск. управе в конце декабря. В управу он зашел, бывши на моей квартире. Имея сношения с киевской группой с весны 1897 г., я в осенний свой приезд, что зависело от решения Александры Александровны Ратнер ехать в Москву, виделся с Эйдельманом для обсуждения вопроса о моем участии в "Рабочей Газете". Возвращаясь в Москву из Киева, я захватил с собой, на всякий случай, 20 или 25 экз., наверное сколько -- не помню, первого номера "Рабочей Газеты", которые передал знакомому мне лично лицу, рассчитывая, что они дойдут по назначению; что касается второго номера, то во всяком случае к его появлению в Москве я был совершенно непричастен".
   Когда ротмистр Сазонов, производивший формальные допросы, явился с протоколом показания Иогансона в "преддверие" -- кабинет Медникова, где принимал обыкновенно подчиненных Зубатов, последний встретил его радостным возгласом: "здорово околпачили! А еще присяжный поверенный!"...
   По правде сказать, Иогансон тогда был еще помощником присяжного поверенного; но и этого достаточно было для того, чтобы знать, как следует вести себя на дознании. В письме (перехваченном) к А. Ратнер (в Минск, на адрес С. А. Ратнер) Иогансон так об'яснял свое поведение:
   "Дорогой мой, хороший друг... Мучился ужасно; вчера, наконец, положение определилось: мне придется пропутешествовать и г. Киев; тебе, вероятно, тоже предстоит это удовольствие. В данном случае мое положение лучше, т. к. у меня не получается того разочарования, которое должно будет получиться у тебя... В виду такого положения дела я решил назвать "Пассию". Ей мы не повреди.", так что я считаю, что мы в праве сделать это, а между тем, назвав ее и показав наше отношение к ней, мы таким образом стираем последнее туманное пятно. Так как в данном случае весь вопрос опять-таки во мне, то я делаю это сам и таким образом решаю за тебя. Ты понимаешь, как мне это тяжело, но это необходимо... Не могу сказать, чтобы я сидел и это время спокойно. Читал много, но пользы из этого мало получилось... После твоего от'езда сильно мучился -- ты знаешь, это в моем характере. Под влиянием импульса что-либо сделаю и только потом начинаю взвешивать все "за" и "против"...
   "Научные книги,за исключением нескольких, мало следов оставили в моей голове, но я зато упивался Толстым и Эркманом-Шатрианом... Оба эти автора помогли мне справиться со своей неуравновешенной особой. Все думается, что не будь я так глуп, все могло бы быть иначе"...
   23 IX--98 г. д. п. сообщил Московск. охр. о. копию письма в Житомир к С. А. Ратнер, в котором "Саша" (Ратнер) писала, между прочим: "Пусть Сошкина переводит что-либо для газет; сообщи ей адрес Рев. {Ревекка Лурия, дантистка, жена лекаря.} Да не прибавляй, пожалуйста, никаких "для Ал.") -- это служит лишь ударением. С. {К. Солодуха (Перазич).} все еще здесь сидит... Насколько я поняла из слов помощника нач. охр. отд., он себя держит иначе и не пускается на душевные разговоры. 15 сентября была в охране и получила разрешение записаться к Рев. в ученицы. "Мы совсем не намерены портить людям всю карьеру",-- сказал ротмистр Сазонов. Словом -- душевный разговор"... (10).
   Ах, эти "душевные разговоры" с охранниками! От них следовало воздерживаться даже и присяжным поверенным!
   Тогда многое, действительно, "могло бы быть иначе"...
   Но откуда же знал Зубатов, спросит читатель, о сношениях Иогансона с Эйдельманом и о том, что Преображенская переписывала для него корреспонденцию в "Рабочую Газету"?
   Это мне неизвестно. Я знаю только, что Ратнер жила у Белевской, с которой была знакома и Преображенская.
   А Белевская была приятельницей Анны Егоровны Серебряковой.
   

ПРОВОКАТОР РУБАШЕВСКИЙ. КРЕМЕНЧУГСКАЯ ТИПОГРАФИЯ.

   Когда Новицкий дипломатически "крепко обнимал" в телеграмме Зубатова, на уме у него было, наверное: а хорошо бы в этих об'ятиях задушить тебя, парвешошку!.. Генерал был невежественен и дик, но в делах служебного преуспеяния смышлен; он чуял, что восходящее московское светило презирает жандармов и что в лице "охранников" растет сила -- конкуренция для "корпуса", принадлежностью к которому он "имел честь гордиться". Впоследствии ненависть Новицкого к модернизаторам сыска нашла себе выражение в известной его "Записке", где он излил всю горечь обиды отставной знаменитости и, по старой привычке, не обошелся в своей критике зубатовщины без вздорных и необоснованных обвинений.
   Новицкий понимал, что успех южной ликвидации принадлежит не ему, и решил показать, что и он "не лыком шит". Уже летом Преферанский имел собственные агентурные сведения. 12-V1--98 г. секретный сотрудник, которому филеры дали кличку "Борода", донес о свидании, которое он имел в квартире портного Щегловского с интеллигентом, которого он затем предупредительно познакомил (через жену Щегловского) со своим шурином Шелихом, тоже оказывавшим услуги жандармам. 27-VI "Борода" доставил начальству 80 экз. нелегальных изданий, только-что полученных для распространения от того же пропагандиста, и сообщил, что интеллигент уверен, что за ним следят, хотя "поймать" наблюдающих ему еще не удалось. Было очевидно, что киевские филеры -- переодетые жандармы из старых служак (Палий и др.) -- слишком поналегли; пришлось оставить наблюдаемого на некоторое время в покое.
   13-IX, по сведениям "Бороды", в лесу Голосиевского монастыря состоялась сходка, на которую должен был явиться (но не пришел) новый интеллигент -- русский; собравшихся было 10 человек; в числе их находился М. Б. Шенделер, который 18 числа поехал с товарищем Мытлиным в Гомель, но, заметив следившего за ним филера (Байкова), покинул пароход и так спешно, что оставил на нем свое пальто.
   Свидание "Бороды" с интеллигентом, назначенное на 9-IX, было перенесено из-за дурной погоды на 25-е число. Пропагандист обещал (будто бы) "Бороде" провести его в "Комитет" и велел притти на следующий день в квартиру Керкеса, которую выдавал за свою. Одновременно "Борода" узнал, что русский интеллигент называется "Иван Петрович" и что он видится с рабочим Шмуклером в Царском саду.
   29-IX "Борода" донес, что в доме 14, на Введенской ул., была сходка, на которой был резчик Ф. Карасик -- из Гомеля, куда собираются отправить транспорт нелегальщины, и что к 1-Х должны выпустить No 1 "Рабочей Газеты", типография которой находится где-то близ Киева {Как потом выяснилось, и самом Киеве, на Подоле.}.
   11-Х "Борода" сообщил, что жел.-дор. рабочий Остапчук будет работать на гектографе, а интеллигенты намерены воспользоваться мимеографом; интеллигент просит денег -- касса пуста.
   22-Х "Борода" виделся с "Иваном Петровичем", который оказался Л. С. Скаржинским.
   Но искать типографию, укрывавшуюся где-то "около", нетерпеливому Новицкому показалось скучным, и Преферанский решил завести "шлепалку" в самом Киеве. При благосклонном поощрении начальства "Борода" взялся за это дело энергично, и скоро у него оказались "на хранении" некоторые части типографского станка.
   Однако, довести дело до конца жандармы не сумели. "Бороду", повидимому, заподозрили, интеллигент -- Ш. (А. С.) Берлин вовремя скрылся (11), а все дело сказалось шито такими белыми нитками, что даже прокуратура признала его чисто провокационным.
   Но если "Бороде" не удалось "открыть" печатню, то в печать он все же попал: в No 7 газеты "Вперед") (IX--99 г.) было опубликовано "Предупреждение", в котором Евгений (Евмений) Романов Рубашевский об'являлся провокатором; тут же сообщались его приметы: "среднего роста, приземистый, большая темно-русая борода, осповатое лицо".
   Изобличенный на юге шпион искал счастье на севере, но худая слава бежала за ним, и в No 24 "Искры" (1-IX--02 г.) было напечатано: "здесь же проживает и Рубашевский, известный по Киеву провокатор".
   Так и не удалось "Бороде" Новицкого "открыть" типографию
   А "шлепалка", действительно, была "около", и несчастная случайность вскоре отдала ее в руки киевских жандармов. Об этом д. п. поведал в своем сообщении Зубатову так: "5-Х--99 г. в одну из кременчугских гостиниц прибыл с небольшою плетеною корзиною окончивший курс Киевск. ун. Давид (Яковлев) Логвинский. Подозрительное поведение этого лица послужило поводом к задержанию его в момент выезда из Кременчуга на пароходе в Киев, при чем в помянутой корзине оказалась полная тайная типография с значительным количеством шрифта, готовым набором текста преступных воззваний и всеми принадлежностями печатания, печатные революционные брошюры, газета "Вперед", воззвания к рабочим, а равно и приготовленные для напечатания рукописные статьи. Было установлено, что все преступные киевские издания последнего времени печатались в этой типографии, в виду чего Логвинский и привлечен при Киевск. г. ж. у." (12).
   Так ли просто обстояло дело с задержанием в Кременчуге типографии -- не берусь утверждать.
   Но генерал Новицкий получил неожиданно реванш.
   

С'ЕЗД В МИНСКЕ.

   В статье "Ближайшие задачи русского рабочего движения" (помещенной в No 2 "Рабочей Газеты", XI--97 г.), в которой, несомненно, нашли себе отражение взгляды руководителей Киевского "Союза борьбы" {Статью написал, как выяснились теперь, Б. Эйдельман.}, говорилось: помимо неблагоприятных экономических условий, "русские рабочие страдают еще и от своего политического бесправия... Нам нужна политическая свобода. Не добившись свободы стачек, собраний, союзов, слова и печати, не добившись права принимать участие в управлении страной и в издании законов, мы никогда не сбросим с себя гнетущих нас цепей экономического рабства. Вот почему борьба с самодержавным правительством за политическую свободу есть ближайшая задача русского рабочего движения". В этих видах существующие рабочие кружки должны слиться в один Союз, или партию, "под знаменем международной социал-демократии"; эта партия должна, не довольствуясь частными улучшениями, поставить своей конечной целью "полное переустройство общества на социалистических началах", после которого "все вообще средства производства будут находиться в руках общества"; добиться всего этого можно только "путем постепенного развития самосознания в рабочем классе, его об "единения и неустанной борьбы с господствующими классами").
   В прямой связи с этим декларативным заявлением находились письмо Плеханова {Это письмо Плеханова, вызванное появлением No 1 "Раб. Газеты", опубликовано в "Летописи Революции". Берлин, 1923 г., стр. 140.} и статья Аксельрода, которые были обнаружены при обыске у Эйдельмана; в этих документах авторы их, сетуя на преобладание "групового духа" в российских революционных кружках, настаивали на необходимости "слияния их в стройно-организованное целое" и высказывали пожелание, чтобы "Рабочая Газета" была "посвящена обсуждению общерусских задач социал-демократического движения", при чем указывали на

   

Л. П. МЕНЬЩИКОВ

ОХРАНА И РЕВОЛЮЦИЯ

К ИСТОРИИ ТАЙНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ В РОССИИ

ЧАСТЬ II

ВЫП. 2

   

Изд-во ПОЛИТКАТОРЖАН
МОСКВА
1929

   

ОТ РЕДАКЦИИ,

   Выпускаемая в настоящее время 2-я часть II тома книги Л. П. Меньщикова "Охрана и революция" не является окончанием его работы. В ближайшее время выйдет в свет третий (последний) том, к которому будет присоединен именной алфавитный указатель ко все трем томам.
   I том книги Л. П. Меньщикова вышел в 1925 г., а 1 часть II тома -- в 1928 году.
   

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА V.

   Л. Н. Толстой и толстовцы. Толстой не политик.-- Наблюдение за Ясной Поляной.-- Толстой в подполье. -- Гектограф Новоселова.-- Арест Фальборка. -- Смерть Дрожжина.-- Обыск у Дунаева. -- Высылка Буланже. -- Дело Озмидова. -- Филеры и граф.-- Толстовец-миллионер. -- "Свободное слово". -- Иностранцы под надзором.-- Толстой и рабочее движение. -- Гектограф Ушакова.-- Толстовские общины.-- Рядовой Чага

ГЛАВА VI.

   Провокатор Гурович.-- Охрана транспортирует нелегальщину. -- "На край света". -- Дело Войнаральского.-- Зубатов содействует побегу Махновца. -- Аресты Ногина и Теплова. -- "Сотрудник в квадрате".-- Журнал "Начало".-- Типография в Козлове. -- Гурович -- чиновник охраны.

ГЛАВА VII.

   Группа интеллигентов-пропагандистов.-- Рабочий кружок и журнал "Волна". -- "Революционеры" помогают охране искать типографию.-- "Экспроприаторы" (дело Лысика). -- Предатель Карамышев.-- Витебские и виленские транспорты.-- "Южный рабочий".-- Убийство "по служебной необходимости". -- Охранник, жандармы и агент Журавленко

ГЛАЗА VIII.

   Соц.-демократическая пропаганда в Бежице, Рязани, Нижнем-Новгороде и Твери.-- Московский комитет Р. с.-д. р. п.-- Типография "Рабочей библиотеки".-- Южные с.-д. организации. -- Перномайская пропаганда в Петербурге

ГЛАВА IX.

   Северный Рабочий Союз. -- Ярославский комитет С. Р. С. -- Костромской комитет. -- Иваново-Вознесенский комитет,-- Воронежская группа "американцев".-- Деятели С. Р. С.

ГЛАВА Х.

   Рабочая партия политического освобождения России. -- Русская с.-д. партия ("Рабочее Знамя").-- Социалисты-революционеры. -- Предатель татаров.-- "Орел" (Убийство Плеве). -- Рыжий парик (дело Коноплянниковой)
   Примечания
   

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ.

   Аг.-- агент.
   Б.-- бывший.
   В.-- волость.
   В о. с--военно-окружный суд.
   В. Сб.-- Восточная Сибирь.
   Г.-- год.
   Гб.-- губерния.
   Г. ж. у.-- губернское жандармское управление.
   Г. п. п.-- гласный надзор полиции.
   Д.-- деревня.
   Д. д. к. -- директор департамента полиции.
   Д-т п.-- департамент полиции.
   Ж. о.-- жандармский офицер.
   Ж. у.-- жандармское управление.
   З. аг.-- заграничная агентура.
   Крн.-- крестьянин.
   К. р.-- каторжные работы.
   М. в. д.-- министерство внутренних дел.
   Мщн.-- мещан ин.
   Нач.-- начальник.
   О. -- Обзор важнейших дознаний (официальное издание).
   О. о.-- охранное отделение.
   рд.-- родился.
   С.-- село.
   С.-д,-- социал-демократ.
   С.-р,-- социалист-революционер.
   С. с.-- секретный сотрудник (охраны).
   Т. уч.-- техническое училище.
   Т. з.-- тюремное заключение.
   У.-- уезд.
   Ун.-- университет.
   

ГЛАВА V.
Л. Н. ТОЛСТОЙ И ТОЛСТОВЦЫ.

Толстой не политик.-- Наблюдение за Ясной Поляной.-- Толстой и подполье.-- Гектограф Новоселова.-- Арест Фальборка. Смерть Дрожжнна.-- Обыск у Дунаева.-- Высылка Буланже.-- Дело Озмидова.-- Филеры н граф.-- Толстовец-миллионер.-- "Свободное слово".-- Иностранцы под надзором.-- Толстой и рабочее движение.-- Гектограф Ушакова.-- Толстовские общины.-- Рядовой Чага.

ТОЛСТОЙ НЕ ПОЛИТИК.

   "Я не политический человек",-- писал Л. Н. Толстой в 1857 году После того, как увидел в Париже гильотину; таким он оставался и всю жизнь. Тем не менее, писатель, не говоря уже о его рационализме в сфере религиозной, часто вторгался, как моралист, в область политических вопросов. Всем памятны мужественные выступления Толстого с протестом против смертной казни ("Письмо к Александру III", "Не могу молчать") и в защиту духоборцев ("Письмо к Николаю II"). Критика Толстого некоторых сторон "существующего строя") (земельные отношения, милитаризм) носила иногда такой резкий характер, что легко могла быть "подведена" под те или другие статьи уголовного кодекса. Как известно, проповедь свою Толстой вел во всеуслышание и от ответственности не уклонялся; наоборот -- желал ее.
   Несмотря на все это, Толстому за всю его долгую жизнь не довелось иметь острых конфликтов ни с полицией ни с юстицией. Единственной репрессивной мерой,которую пришлось испытать великому писателю, было лишь знаменитое синодское "отлучением, имевшее, впрочем, более платонический характер. И в то время, когда последователи Толстого, повторявшие только слова своего учителя, подвергались всевозможным гонениям, сам он оставался застрахованным от всяких мер начальственного "воздействия". Даже тогда, когда Толстой, страдая за своих учеников, терпевших преследования, просил, чтобы вместо них привлекали его -- истинного виновника, ему отказывали в этой "милости".
   В 1896 году Толстой, по случаю ареста в Туле одной женщины-врача, написал министру юстиции Муравьеву письмо, в котором говорил о "неразумности, бесполезности, жестокости мер, принимаемых правительством против лиц, которые распространяют его запрещенные сочинения, и просил "все меры наказания, устрашения или пресечения зла направить против того, кто считается виновником его". "Я заявляю вперед,-- писал Толстой далее,-- что буду не переставая, до самой смерти делать то, что правительство считает злом, а что я считаю священной перед богом обязанностью".
   Позднее, в 1908 г., Толстой в одном письме к А. М. Бодянскому признавался: "Ничто бы так вполне не удовлетворило меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму -- вонючую, холодную, голодную".
   Исключительное явление! Толстой всю жизнь провел в России и все время оставался как бы "вне пределов досягаемости". Толстой открыто говорил и писал то, что думал, и ни разу не был за это арестован! Факт, которому едва ли можно найти прецедент в истории русской общественности.
   

НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ЯСНОЙ ПОЛЯНОЙ.

   Не следует думать, что Толстой был совершенно оставлен без внимания со стороны "недремапого ока".
   Имя Л. Н. Толстого в анналах охранной полиции появилось в 1861 г., когда председатель главного управления цензуры запросил 8-го мая главного начальника III Отделения собственной его императорского величества канцелярии о том, "не встречается ли каких-либо препятствий к дозволению графу Толстому быть редактором периодического журнала" (речь шла о журнале "Ясная Поляна"). Шеф жандармов, князь Долгорукий, на это ответил: "препятствий нет".
   Почти одновременно легла на Толстого и первая темь подозрения в " неблагонадежности".
   24-го ноября 1861 года из Москвы выехал в Ясную Поляну, имение Толстого, студент Московского университета Алексей Соколов, состоявший под надзором полиции "в виду прикосновенности к изданию и распространению запрещенных сочинений" (дело о листах "Великорусе", изданных Обручевым). Начальник 2-го округа корпуса жандармов Перьфильев предписал находившемуся в Тульской губернии штаб-офицеру Муратову установить за Соколовым "негласное наблюдение". С этого и началась 39-ая часть дела "о революционном духе народа в России и о распространении по сему случаю возмутительных воззваний" (No 230,1-ой экспедиции III отделения), посвященная специально Л. Н. Толстому.
   Первые "агентурные" сведения о Толстом гласили, что в Ясной Поляне учреждены школы, в которых занимаются несколько студентов, "кои подвергались каким-либо случаям", и что сам граф, "человек умный и весьма замечательный в своих либеральных направлениях, очень усердно занимается распространением грамотности между крестьянами". Кроме того, в донесениях говорилось, что "у Толстого на собрании всех преподавателей была сказана речь, в которой много заимствовано из ВеликоруСса", что "в Ясной Поляне поселился некто Елагин", и что там был литератор Якуш-кин, который, проезжая через Тульскую губернию, распространял воззвания.
   На основании этих донесений, управляющий III Отделением, генерал Потапов, сделал ряд строжайших предписаний о секретном расследовании. Последние, однако, не дали результатов. Речь "возмутительного содержания" добыть не представилось возможным, более того -- оказалось, что о ней даже "нет никаких слухов". Елагин, как выяснилось, через Тульскую губернию хотя и проезжал, но в Крапивенский уезд не заглядывал. Якушкин, оказалось, в Ясной Поляне был, но всего дна дня, а относительно распространения им воззваний, по выражению полковника Муратова, "ничего особенного ле слышно".
   Источником вышеприведенных "агентурных сведений" являлась московская полиция, у которой в это время завелся "секретный сотрудник". В качестве такового выступил временно обязанный князя Долгорукова, дворовый человек Михайло Иванов Шипов, который "об'явил желание следить за действиями графа Льва Николаевича Толстого и узнать отношение его к студентам университета, жившим у него под разными предлогами".
   Рекомендованный III Отделению самим московским генерал-губернатором Тучковым, Шипов явился в январе 1862 года, имея "конфиденциальное письмо" от генерала Потапова к жандармскому штаб-офицеру по Московской губернии, полковнику Воейкову, которому заявил, что "имеет намерение сблизиться с лицами, занимающимися тайными литографиями и печатанием разных запрещенных сочинений" и в этих видах думает "об'ясннтьси с знакомым ему литографщиком и предложить нанять ему отдельную комнату, в которую поставит станок для означенной цели..."
   Полковнику Воейкову "прожект" этот не мог не понравиться, но к осуществлению его встретилось препятствие: Шипов спросил "для устройства сего... денег от 30 до 50 р.". Полковник, не считая себя в праве "делать такие расходы" (доброе старое время!), мог только предложить агенту "сначала хорошенько удостовериться в справедливости начинаемого им дела", после чего обещал дать "на необходимые расходы".
   Шипов, вполне убежденный "в справедливости" своих замыслов, не пожелал ждать и обратился с предложением услуг к местной полиции. Московский обер-полицмейстер, граф Крейц, направил его в распоряжение пристава Городской части Шляхтина. занимавшегося розысками. В то время наблюдениями этого полицейского уже было обнаружено, что "граф Толстой, проживая в Мoскве, имел постоянные сношения со студентами, и у него весьма часто бывал студент Осфальд, который был впоследствии замешан в деле распространения Великоруссов". Шляхтин, зная, что "граф Толстой сам много пишет", и полагая, что, "может быть, он был редактором этого сочинения", приказал Шилову следить за Толстым даже и в том случае, если он будет проживать в Ясной Поляне, хотя последняя и находилась за пределами ведения столичной администрации.
   Шипов был типичным "сотрудником". Его дебют у Воейкова и последующие подвиги доказали, что он обладал всеми доблестями, свойственными людям его профессии. Но ему не повезло прямо-таки на редкость: в феврале 1862 года Шипов был командирован в Тульскую губернию, а 1-го июня того же года полковник Муратов донес III Отделению следующее:
   "Галицкий почетный гражданин Михаило Иванович Зимин прибыл в город Тулу 17-го минувшего февраля с тамбовским мещанином Гирос, распустил слухи, что он агент правительства, и что ему поручены важные секретные дела.
   По требованию полиции г. Зимин представил свидетельство, выданное ему приставом московской полиции Городской части, г. Шляхтиным, от 15-го февраля 1862 г. за No 101, сроком на два месяца; у г. Гирос был паспорт, выданный ему тамбовской градской управой.
   Г. Зимин все время пребывания своего в Туле вел разгульную, нетрезвую жизнь, посещая гостиницы низшего разряда, и, наконец, дошел до такой крайности, что заложил часы товарища своего г. Гирос без его позволения, и через этот поступок они поссорились и разошлись.
   Между тем, Зимин болтливостью своею обнаружил секретное поручение, данное ему будто бы правительством, следить за действиями графа Льва Толстого и за лицами, живущими в с. "Ясная Поляна".
   Узнав об этом, я пригласил к себе г. Гирос, который подтвердил все относящееся до г. Зимина и прибавил, что г. Зимин обещал ему дать 6 т. рублей сер., если он откроет что-нибудь о графе Толстом, но во все это время г. Гирос ездил в с. "Ясную Поляну" только два раза, не открыв ровно ничего. Г. Гирос живет еще в Туле, а Зимин выехал в Москву 22-го мая, не заявив никому о своем от'езде".
   По поводу донесения полковника Муратова управляющий III Отделением написал такую резолюцию: <хорош агент! но я удивляюсь, как можно было его выбрать,-- это простой сыщик для мелких воришек, которого я знаю лично".
   Нетрудно догадаться, что под видом "почетного гражданина" Зимина отличался дворовый человек князя Долгорукова Михайло Шипов.
   Предчувствуя грозу, шпион поспешил в Петербург под тем предлогом, что туда выехал и граф Толстой. Не найдя своего наблюдаемого, агент явился в III Отделение "для узнания, не имеют ли они адреса графа". На приеме генерал Потапов осведомил Шилова о донесении тульских властей относительно его похождений и предупредил, что ему будет "нехорошо".
   Действительно, когда Шипов вернулся в Москву, его немедленно арестовали и посадили в Городскую часть. Тогда, чтобы как-нибудь реабилитироваться, Шипов начал рассказывать о своих "открытиях" по делу Толстого, при чем, как в басне, "к былям небылиц без счета прилыгал". В показаниях, данных подполковнику Шеншину, чиновнику особых поручений при генерал-губернаторе, Шипов повествует, между прочим: "При графе находится более 20 студентов разных университетов и без всяких видов... На четвертой неделе прошедшего великого поста привезены были к нему в имение из Москвы камни для литографии, шрифты, краска для печатания каких-то запрещенных книг, но, не знаю вследствие каких причин, печатание не состоялось, и все к оному принадлежности отправлены в другое имение, принадлежащее ему в Курской губернии, но потом предположено, чтобы раньше августа месяца работы не начинать... В числе показанных мною учителях находится еще курьер, должность его состоит в частных поездках по трактам к Харькову и к Москве, также у его сиятельства часто бывают продавцы разного товара из Стародубенских слобод, которые у него иногда ночуют и живут по I и по 2 дня. Кроме ж всех сказанных, приему бывает очень лично даже ближним соседям и знакомым. Также мне известно, что в августе месяце настоящего года предполагается у его сиятельства печатание какого-то манифеста по случаю тысячелетия России, и оный манифест был у них на просмотрении и отправлен для чего-то за границу, но куда -- мне неизвестно... К томуж в доме его сиятельства из кабинета и канцелярии устроены потайные двери и лестницы, и вообще дом в ночное время всегда оберегается большим караулом... К этому имею присовокупить, что мной от господина подполковника Дмитрия Семеновича Шеншина с 1 го февраля по настоящее время получено в разное время на расходы триста пятнадцать руб. серебром, в ста руб. из оных представлен отчет в феврале месяце. А в остальных тоже обязуюсь дать полной добросовестный отчет, если же вашему благородию угодно будет отложить до августа месяца вышеупомянутое дело, то обязуюсь содействовать к его наискорейшему открытию. К сему показанию временно обязанный князя Долгорукова дворовый человек Михаил Иванов Шипов руку приложил".
   Чтобы развязаться с неприятной историей, московские лекоки решили сплавить "почетного гражданина" Зимина в Петербург. "Препровождаю к вам, почтеннейший Александр Львович,-- писал генерал-губернатор Тучков 26-го июня,1^62 года генералу Потапову,-- бывшего секретного агента Михаилу Шилова со всеми показаниями, сделанными им но известному вам делу графа Льва Толстого. Хотя Шипов есть такого рода личность, на которую полагаться совершенно нельзя, но важность показаний его требует особенного внимания".
   Несмотря на предупреждение Тучкова и на очевидную вздорность сообщений Шилова, Ш Отделение, само бывшее о нем весьма нелестного мнения, решило все-таки произвести по его доносам особое исследование. Через неделю, 2-го июля, жандармский полковник Дурново получил от князи Долгорукова предписание, которое, помимо дословного изложения шиповских измышлений, гласило: "Находя полустоящим обстоятельствам сведения эти важными и признавая необходимым удостовериться, в какой степени оные справедливы, я предписываю вашему высокоблагородию отправиться в Тульскую и потом, если окажется нужным, в Курскую губернии п сделать надлежащее дознание по сему предмету".
   Полковник Дурново начал исполнение данного ему поручения с производства обысков в Ясной Поляне, которые были сделаны (в отсутствие Толстого) с подобающей помпой и продолжались целых два дня. Результат экспедиции не оправдал ожиданий: самый "тщательный и всесторонний" осмотр всего имения обнаружил только... полную лживость донесений Шипова.
   Вернувшись в Петербург, полковник Дурново представил шефу рапорт о своей поездке. Он доложил, что в Ясной Поляне проживают только 9 молодых людей, причем "вес они имели свидетельство на жительство", ни у кого из них "предосудительного не оказалось". Лишь у студента Фок-Боля, управляющего имением, обнаружили выписку из No 11 журнала "Колокол".
   В школах также, "кроме общеупотребительных учебных материалов и книг, ничего не найдено". Также "в доме графа Толстого, устроенном весьма просто, не оказалось ни потайных дверей и лестниц, ни литографских камней и телеграфа", В бумагах Толстого нашлось лишь несколько писем 1856 года от Тургенева (писателя), но которым "можно было судить, что он находился в коротких отношениях с Герценом. Кроме того, при просмотре корреспонденции выяснилось, что в одном из собственноручных писем (от 25 января 1862 года, к Сердобольскому) Толстой жаловался на жившего у него студента Соколова, осуждая его за то, что любит заниматься литографией, слушает бредни Герцена, но делом не занимается".
   В заключение Дурново пишет, что "с посторонними граф Толстой держит себя очень гордо и вообще восстановил против себя помещиков, так как, будучи прежде посредником, он оказывал особое пристрастие в пользу крестьян", обращение с которыми у графа "чрезвычайно просто, а с мальчиками, учащимися в школах, даже дружеское".
   III Отделение потерпело полное фиаско. Оно чувствовало себя так неловко, что не решилось даже полностью доложить содержание рапорта полковника Дурново,-- князь Долгоруков просто пометил: "Выписку из этого донесения я отправил государю императору 17-го июля".
   Но на этом история не кончилась: Л. Н. Толстой не захотел отнестись безучастно к учиненному над ним произволу и обратился с жалобой к самому государю. Письмо, которое он послал по этому поводу императору Александру II, является настолько характерным для настроений Толстого того времени, что стоит привести его целиком. Толстой писал:
   "Ваше величество, б-го июня жандармский штаб-офицер в сопровождении земских властей приехал во время моего отсутствия в мое имение. В доме моем жили во время вакации мои гости: студенты, сельские учителя мирового участка, которым я управлял, моя тетка и сестра моя. Жандармский офицер об'явил учителям, что они арестованы, потребовал их вещи и бумаги. Обыск продолжался два дня, обысканы были: школа, подвалы и кладовая, ничего подозрительного, по словам жандар.мского офицера, не было найдено.
   Кроме оскорбления, нанесенного моим гостям, найдено было нужным нанести то же оскорбление мне, моей тетке и моей сестре. Жандармский офицер пошел обыскивать мой кабинет, в то время спальню моей сестры. На вопрос о том, на каком основании он поступает таким образом, жандармский офицер об'явил словесно, что он действует по высочайшему повелению. Присутствие сопровождавших жандармских солдат и чиновников подтверждало его слова. Чиновники явились в спальню сестры, не оставили ни одной переписки, ни одного дневника непрочитанными и, уезжая, об'явили моим гостям и семейству, что они свободны, и что ничего подозрительного не было найдено. Следовательно, они были и наши судьи, и от них зависело об'явить нас подозрительными и несвободными. Жандармский офицер прибавил, однако, что от'езд его еще не должен окончательно успокаивать нас, он сказал: "каждый день мы можем приехать".
   Я считаю недостойным уверять ваше величество в незаслуженности нанесенного мне оскорбления. Все мое прошедшее, мои связи, моя открытая для всех деятельность по службе и народному образованию и, наконец, журнал, в котором выражены все мои задушевные убеждения, могли бы без употребления мер, разрушающих счастие и спокойствие людей, доказать каждому интересующемуся мною, что я не мог быть заговорщиком, составителем прокламаций, убийцей или поджигателем. Кроме оскорбления, подозрения в преступлении, кроме посрамления во мнении общества и того чувства вечной угрозы, под которой я присужден жить и действовать,-- посещение это совсем уронило меня во мнении народа, которым я дорожил, которого заслуживал годами, и которое мне было необходимо по избранной мною деятельности -- основанию народных школ.
   По свойственному человеку чувству я ищу, кого бы обвинить во всем случившемся со мной. Себя я не могу обвинить: я чувствую себя брлее правым, чем когда бы то ни было; ложного доносчика я не знаю; чиновников, судивших и оскорблявших меня, я тоже не могу обвинять: они повторяли несколько раз, что это делается не по их воле, а по высочайшему повелению.
   Для того, чтобы быть всегда правым столь же в отношении моего правительства и особы вашего величества, я не могу и не хочу этому верить. Я думаю, что не может быть волею вашего величества, чтобы безвинные были наказываемы, и чтобы правые постоянно жили под страхом оскорбления и наказания.
   Для того, чтобы знать, кого упрекать во всем случившемся со мной, я решаюсь обратиться прямо к вашему величеству, Я прошу только о том, чтобы с имени вашего величества была снята возможность укоризны в несправедливости, и чтобы были ежели не наказаны, то обличены виновные в злоупотреблении этого имени.
   Вашего величества верноподданный граф Лев Толстой.
   22 августа 1862 гола, Москва".
   По поводу этого письма III Отделение представило всеподданнейший доклад, в котором имело наивность выставить причиной нанесенного Толстому "оскорбления") проживание у него студентов, занимавшихся преподаванием в школах "без ведома местного начальства".
   Дело разрешилось тем, что Толстому в сентябре 1862 года объявили через тульского губернатора, что обыск в Ясной Поляне был вызван "разными неблагоприятными сведениями", и что "его величеству благоугодно, чтобы принятая мера не имела собственно для графа Толстого никаких последствий".
   К этому об'явлению князь Долгоруков нашел нужным прибавить, для передачи Толстому, "что если бы он, во время пребывания полконника Дурново в Ясной Поляне, находился сам лично, то, вероятно, убедился бы, что штаб-офицеры корпуса жандармов, при всей затруднительности возлагаемых на них поручений, стараются исполнить оные с тою осмотрительностью, которая должна составлять непременное условие их звания".
   О том, действовали ли с надлежащей "осмотрительностью", сами руководители штаб-офицеров, приказавшие, на основании явно вздорного доноса "простого сыщика для карманных воришек" и личности, "на которую полагаться совершенно нельзя", принять меры, нарушившие "счастье и спокойствие людей", об этом шеф жандармов благоразумно умолчал...
   Последующее десятилетие жизни Толстого явилось периодом пышного расцвета его художественного творчества: появились романы "Война и Мир", "Анна Каренина".
   Характер новых произведений Толстого, направление его деятельности, протекавшей за эти годы в самых строгих рамках легальности, вызвали примирительное отношение к нему со стороны "власть имущих". Последнее простиралось до того, что, когда Толстой, задумавший писать "Декабристов", пожелал осмотреть знаменитую* Петропавловскую крепость^ ему это охотно разрешили.
   Доброжелательное отношение "начальства" к Толстому продолжалось недолго; оно сразу изменилось, как только в мировоззрении писателя наметился крутой перелом.
   

ТОЛСТОЙ И ПОДПОЛЬЕ. ГЕКТОГРАФ НОВОСЕЛОВА. АРЕСТ ФАЛЬБОРКА. СЛШРТЬ ДРОЖЖИНА.

   Как известно, в половине 70-х годов Толстой пережил духовный кризис, который разрешился тем, что писатель сосредоточил центр своего внимания на проблемах этики и религии. С прямотой, свойственной Толстому, он стал резко трактовать вопросы морали и громко провозглашать истины, противоречившие учению господствующей церкви, что сразу поставило его в коллизию с "внешними условиями".
   Новое душевное состояние Толстого впервые публично выразилось в его "Письме к Александру III" (1881 г.). Относясь вполне отрицательно к героям 1-го марта, Толстой не мог, однако, примириться и с готовившимся актом судебного возмездия. Следуя своим основным убеждениям, он возвысил свой голос против смертной казни. Обращение его осталось гласом вопиющего в пустыне.
   Два года спусгя Толстой решил опубликовать первый свой философский опыт "Исповедь", написанную еще в 1879 году; она должна была появиться в журнале "Русская Мысль"; цензура воспротивилась этому, и статья была вырезана из готовой книжки журнала, Пришлось напечатать "Исповедь" за границей, где она вскоре и появилась в издании Элпидина. Это было первое произведение Толстого, вышедшее нелегальным путем.
   В 1884 году Толстой сделал попытку опубликовать новое свое творение "В чем моя вера"; когда книжка была уже готова (в издании Маракуева), ее, по настоянию Победоносцева, конфисковали. Волей-неволей яснополянскому мудрецу пришлось уйти в "подполье".
   Поклонники Толстого, которые находились среди революционеров, принялись за распространение его "запретных" сочинений, переписывая и воспроизводя их всякими способами. Так, в 1884 году появились оттиснутые в тайной московской литографии "Исповедь", "В чем моя вера", "Изложение евангелия". Потом были отгектографированы "Так что же нам делать", "Крейцерова соната" и прочее.
   В связи с такой деятельностью последователей Толстого стали возникать и "дела". Первым крупным эпизодом в этом роде был арест " Москве М. Новоселова, принадлежавшего к кружку присяжных поверенных Оленина и Родионова. По обыску, произведенному в рождественский канун 1887 года, у Новоселова были обнаружены гектографские чернила, брошюра "Николай Палкин" и целый ряд других сочинений Толстого; в числе отобранных манускриптов были: "Что сделал Павел", "Мое решение на эти вопросы", "Размышление о жизни Иисуса", "О промысле божием вообще", "Об отношениях человека к человеку", "Критика догматического богословия", "В чем моя вера" (1).
   На допросе Новоселов 29-XII 1887 г. объяснил: "В заявлении третьего дня я употребил неверное выражение: просьбы со стороны Л. Николаевича никакой не было, а было лишь согласие и желание видеть распространенными свои последние произведения в той форме, в какой они вышли из-под его пера, чтобы публика не оставалась в заблуждении относительно его истинных мыслей". (2).
   Почти одновременно с Новоселовым, 27-XII 1887 г., были арестованы В. И. Чарнолусский и Г. А. Фальборк, принадлежавшие, повпдимому, к числу поклонников Толстого; у последнего из них были обнаружены брошюры "Письма В. Фрея к Толстому" и гектографированный "Каталог систематического чтения". Поводом к задержанию Фальборка послужило следующее обстоятельство: ои хотел напечатать об'явление, приглашающее на панихиду по Некрасове; это ему не разрешили; он заказал в церкви Большого Вознесения (на Никитской улице) панихиду и разослал несколько приглашении на нее. Когда Фальборк явился на номинальную церемонию, полиция отправила упрямого почитателя "поэта народных слез" прямо из церкви в арестный дом, а потом выслала в г. Владимир (3).
   В эпоху идейного развала 80-х годов проповедь о непротивлении злу -- основная идея учений Л. Толстого -- нашла себе немало после-лователей среди интеллигенции, в которой господствовали настроения, представлявшие к тому подходящую почву. Но было бы неправильным отожествлять проповедь Толстого с тем, что принято называть "толстовщиной", так как ученики великого писателя внесли в свою практику немало и маскарадного и утрированного; это признавал и самих учитель. "Не даром,-- пишет в своих воспоминаниях И. Толстой ("Рус. Слово", 20-XI 1913 г.),-- отец поговаривал про "толстовцев", что это -- наиболее чуждая и непонятная для него секта".
   Что касается "начальства", то оно, в первое время по крайней мере, смотрело на толстовщину очень снисходительно, учитывая мистический характер этого течения общественной мысли и видя в нем, не без некоторого основания, противовес революционным устремлениям молодежи, которых оно так боялось.
   Более серьезное внимание на толстовцев было обращено лишь в девяностых годах, когда они заинтересовались сектантами, в частности движением, возникшим в среде кавказских духоборцев.
   5-го октября 1891 года по Ярославской железной дороге из Москвы отправлялась партия арестантов, в числе которых было несколько политических и три человека (Л. Вермидуба, А. Торяник п Ф. Стрижак), высылавшихся в Вологодскую губернию "за поношение православной религии". На свидание с этими лицами явились два "интеллигента, оказавшиеся Евгением Ивановичем Поповым и Павлом Ивановичем Бирюковым, известными в качестве давнишних знакомых Л. Н. Толстого". С этого времени за деятельностью помянутых лиц было учреждено наблюдение, в частности при посредстве перлюстрации их корреспонденции.
   Духоборческое движение обратило на себя особое внимание правительства, так как оно было направлено против отбывания воинской повинности. Примеру сектантов стали следовать, руководясь религиозными побуждениями, и другие лица. Между прочим, отказался исполнять солдатские обязанности призванный на военную службу бывший учитель, Евдоким Никитич Дрожжин. За ряд "ослушаний") он был отдан в дисциплинарный баталиои, йотом его судили и приговорили к девяти годам одиночного заключения. За-полев чахоткой, Дрожжин 27-го января 1894 года умер в Воронежской тюрьме. Среди толстовцев, принимавших в судьбе Дрожжина большое участие, возникла мысль написать подробную его биогра-г ию. Об этом стало известно из письма, перлюстрированного деп-м полиции, в котором Е. Попов писал 9-VI 1894 г. П. Бирюкову: (Кто знает, что впереди, и я спешу о Дрож... Черновую работу кончу и ис-мимо Л. Н. и тогда займусь вегетарианством". Сообщая об этом письме московскому о. отд-нню, д-т п. прибавил, что, по имеющимся сведениям, после недавних обысков у толстовцев на Кавказе и в Екатеринославской губ. некоторые материалы были укрыты у Попова, и что приятель его Бирюков получил недавно из-за границы запрещенные издания.
   Опасаясь развития антимилитаристской пропаганды, правительство решило принять свои меры. Руководители духоборцев, в том числе их глава П. В. Веригин (4), были сосланы в Сибирь. Репрессивные меры обрушились и на толстовцев, поддерживавших связи с сектантами на Кавказе и других местах. Дошла очередь и до москвичей. I8-VI 1894 г. Бирюков, находившийся в Костромской губ., был обыскан; у него обнаружили рукописи "О жизни Л. Толстого" и "Буддийский катихизис", а также книжку Реиана "Жизнь Иисуса". При составлении протокола об обыске Бирюков отказался дать письменное обязательство извещать полицию о перемене жительства, так как, заявил он, "по своим религиозным убеждениям не нахожу нужным подчиняться требованиям должностных лиц, если считаю таковые неразумными". Самый акт об обыске Бирюков также отказался подписать, об'яснив, что он "не желает быть участником такого неразумного дела".
   По обыску у Попова, произведенному 17 июня, отобрали рукописи "Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина", "Перевод евангелия" и "Заключение к последнему отчету о помощи голодающим" Л. Толстого, а также литографированные брошюры "Учение о христианском непротивлении" (251 стр.); "Трудолюбие или торжество земледельца"); "8ойна", Д. Раймонда; "Предисловие к краткому изложению евангелия" Л. Толстого и несколько писем последнего.
   Попов при обыске также отказался дать подписку о неотлучке из Москвы и о том, что претензии относительно порчи вещей при обыске не имеет...
   Однако"1 цель полиции не была вполне достигнута, в чем она и убедилась вскоре, ознакомившись с письмами Попова,-- добытыми перлюстрационным путем,-- написанными им после обыска. В одном из них -- к Л. Н.Толстому -- он сообщил, что "все черновики целы". Другу своему, В. Г. Черткову, он написал: "Сохранились все документы, нужные для биографии, кроме полученных за самое последнее время". И еще: "бумаги я поместил так, что они не могут быть взяты... Просить возвращения желательно было бы всего, но этого не исполнят. Третьего дня проводил в Сибирь одного штупдиста. Вчера был в охранном отделении и заявил, что на три дня уеду к матери и что впредь отказываюсь давать подобные сведения". II еще, тому же Черткову: "частным образом узнал, что у меня собираются сделать обыск... Опять приходится переживать тревожные ночи"... Приятелю своему Королькову Попов написал: "Из всего у меня забранного жаль писем но этому делу, жаль, что по ним могут привлечь многих. Есть письма Коли, которого могут за ото бить и убить. Уберите н сохранное место, что вы имеете. Я под следствием. Может быть, сошлют, как посмотрят в Петербурге. Главное, я не знаю, откуда все началось. А жизнь Е. Н. так хороша, что тем, которые забрали все у меня, полезно будет почитать, может быть, им стыдно сделается, что они замучили такого чистого и святого человека. У меня сохранились почти все нужные документы".
   На этом недоразумения не закончились: оказалось, по сведениям д-та п., что жандармский офицер, производивший обыск у Попова, об'яснил ему, что "всему виною -- дело Дрожжина и переписка о нем". Таким образом к прежней задаче -- секвестру документов о Дрожжнце,-- оставшейся невыполненной, прибавилась новая: надо было выяснить проболтавшегося офицера.
   В конце-концов д-т п. сообщил меланхолически охр-му отд-нию 12-VII 1894 г.: "Бумаги о Дрожжине не находятся в руках Попова, a помещены им куда-то, где они не могут быть взяты, ни сгореть"...
   Между тем Попов продолжал собирать материалы о Дрожжине; очевидно, на его запрос некий Скоробогатько сообщил ему: "Писем покойного у меня нет". Другой корреспондент, Д. Корень-ков, писал Попову из Чернигова 28-VI: "Я друг Е. Н. Дрож-жнна, и трудно вспомнить минуту, в которую лишился товар ища через "варваров", вынувших душу невинного раньше, чем следовало... Я был посажен в тюрьму за вывоз иконы в церковь... Ваше предложение о похождениях моих с братом и в тюрьме могу выполнить"...
   В конце-концов биография Дрожжина, написанная Поповым, появилась в печати в том же 1895 году, в берлинском издании Ф. Готгейнера.
   Потерпев неудачу, охрана шире раскинула перлюстрационную сеть. чгАгептурпые сведения" д-та и. посыпались, как из рога изобилия. Вот некоторые из них.
   Разыскиваемый Антон Васильев думает вернуться в Москву; А. Анненкова озабочена тем, как его укрыть, о чем переписывается с Изюмченко и Дунаевым. Несколько позднее д-т п. сообщил: Васильев в Москве, посещает Татьяну Толстую.
   Далее: Кандидов, живущий в помещении редакции "Посредника" (штаб толстовцев), пишет Бабину: "от полиции ждем обыска".
   О. Коссовская в письме к И. Горбунову-Посадову (заведывающе-му редакцией "Посредника") просит достать брошюру "Тулон".
   М. Толстая сообщает Л. Анненковой: "Папа пишет катехизис, но работа подвигается медленно, все переделывает сначала... Мы ждем чего-нибудь из-за присяги, но не призывали никого"...
   Ф. Страхов пишет Попову: "Вашу статью о Дрожжине я имею поместить... На-днях собираюсь читать молоканам "Ц. Б." -- мой экземпляр читается по Урюпину нарасхват... У этих молокан три пункта помешательства: 1) боговдохновенпость всей библии, 2) необходимость чудес, 3) божественность Христа,, Что предпринял Л. Н. по просьбе жены Кудрявцева?Жду с нетерпением "Тулона"...
   6-IX--1894 г. директор д-та п. предложил московскому охр. отделению "обратить серьезное внимание на П. Н. Шарапову и воспользоваться первым случаем для привлечения ее к дознанию".
   По сведеям, полученным деи-м п. в марте 1895 г., М. Шопп должен был взяг у Бирюкова письмо для П. Шараповой в Женеву, но оно было сд но почтой.
   Согласно тем же указаниям, Попов, Сычева и Колмогорова собираются открыть склад народной литературы; сообщая сб этом, д-т п. предупредил, что разрешение на открытие такового склада выдавать не следует.
   30-III--1895 г. директор д-та п. телеграфировал моск-му охр. отд. о том, что из Петербурга и Москву выехали курьерским поездом П. Бирюков и В. Чертков, за которыми следует учредить дальнейшее наблюдение...
   Но этим дело и ограничилось. И в то время как провинциальные власти пошли уже походом против толстовцев (в октябре того же года, например, Эриванское губ. ж. у. возбудило дознание о кавказских духоборах и запрашивало моск. охр. отд-ние о Бирюкове, Попове, Дунаеве и Леонтьеве), в Москве, где была их штаб-квартира, на них почти не обращали внимания. И только в январе 1895 г., когда у Бирюкова в квартире проживал без прописки документа М. Шарапов, полиция составила об этом протокол. И в этом случае Бирюков остался верен себе и заявил письменно следующее: "Я отказываюсь дать об'явлеине полиции, так как по моим религиозным убеждениям не считаю должным как участвовать в полицейских следствиях, так и вообще принимать участие в делах правительства, как такового, считая всех людей братьями и допуская только один род отношений между людьми: любовно-разумный или, что тоже, христианский".
   Чтобы доказать, что в действительности между людьми существует иной "род отношений", Бердяев представил доклад, но которому Бирюкова оштрафовали на iOO рублей за нарушение обязательных постановлений...
   

ОБЫСК У ДУНАЕВА. АРЕСТ ТРЕГУБОВА. ВЫСЫЛКА БУЛАНЖЕ. ДЕЛО ОЗМИДОВА.

   Если но отношению к Толстому и его последователям центральная власть не проявляла той активности, которая была ей свойственна в борьбе с общественностью, то это не значило, что они были оставлены без всякого внимания. "Департамент препон" был настороже и готовился к наступлению. В декабре 1895 года нз Петербурга было предписано охранным учреждениям добыть изданное будто бы Поповым "Открытое письмо к обществу по поводу гонений на лиц, отказывающихся от участия в государственных насилиях". В октябре 1896 г. д-т п. потребовал доставить ему сочинение Толстого "Христианское учение", которое он, но агентурным сведениям, только что кончил и "намеревается выпустить его нелегальным путем"...
   В том же году в провинции возникло несколько жандармских расследований, нити от которых протянулись к наиболее видным представителям толстовщины.
   Бирюкова чуть не привлекли к дознанию, возникшему в Карской области (адрес его нашли у духоборов-постников). Павлом Буланже заинтересовались одновременно и в Эриванской губернии, и в Новозыбковском уезде, куда и была послана казаку Шидловскому толстовская брошюра, и в Херсонской губернии, где он вел пропаганду среди штундистов Елисаветградского и Уманского уездов. В той же губернии возник вопрос о Трегубове (Иван Михайлович), который уже подлежал, согласно постановлению Особого совещания, высылке в г. Гольдинген, Лифляндской губернии, под гласный надзор полиции сроком на 5 лет, но во-время скрылся.
   Делу Трегубова суждено было сыграть особую роль в истории толстовщины. Полиция усердно искала скрывавшегося. Агенты были командированы в имение его родственника -- А. М. Трегубова при селе Лаптеве и в соседнее поместие князя Грузинского, куда наезжал в гости Л. Н. Толстой. Но Трегубов обнаружился сам собой: он написал письмо, которое было перлюстрировано, князю Илье Петровичу Накашидзе, жившему тогда в Москве, прося его поместить оставленные у него рукописи и нелегальщину у Дунаева. Этого полиции только и надо было. 30-го Азарта 1897 г. у Дунаева была произведена "выемка", давшая полиции крупную добычу: две корзины с документами. 8-го апреля был арестован на Кавказе и сам Трегубов.
   На следующий же день после обыска Дунаев обратился к московскому обер-полицмейстеру, которым тогда был Трепов, со следующим письмом: "От друга моего Влад. Григ. Черткова слышал о вас, как о человеке, сознанию которого доступно понимание справедливого и доброго отношения к людям, что видно из того, что назначили обыск днем, вероятно, чтобы не беспокоить моих детей. Из взятого у меня мне принадлежит только одно неразрешенное к печати произведение Льва Николаевича Толстого, книги и рукописи которого для меня имеют цену моего самого дорогого состояния, как изложение мыслей человека, которому я обязан всем смыслом моей жизни. Среди рукописей много частных извлечений писем и дневников Л. Николаевича, принадлежащих Влад. Григорьевичу, которых уже нельзя будет восстановить,-- если можно, верните их. Это легко, если вспомните, что мы -- люди, желающие осуществления одного: мира и любви на земле. Будьте уверены, что, несмотря на страдания, причиненные при вашем участии, во мне нет чувства недоброжелательности к вам".
   Трепов отнесся к этому прошению формально: представил его на усмотрение департамента полиции, который оставил ходатайство "без уважения". Так погиб, благодаря несчастной случайности, ценный архив толстовцев.
   Этот удар не обескуражил последователей Толстого, и они вскоре же выпустили гектографированную брошюру "Воззвание о помощи гонимым в России христианам, Л. Н. Толстого, Вл. Черткова и их друзей" (эта брошюра продавалась по 40 копеек, и сбор с нее предназначался "в пользу мучеников-христиан на Кавказе"; один экземпляр такого "Воззвания" был представлен Московскому обер-полицмейстеру Боголеповым, бывшим тогда попечителем московского учебного округа). Чтобы покончить с толстовской "гидрой", у московской охраны возник план решительных "военных действий". Прежде чем приступить к выполнению его, московский обер-полицмейстер Тренов запросил мнение Петербурга относительно "принятия общих мер против лиц, занимающихся распространением учения Л. Толстого". На этот запрос последовал 21-го апреля 1897 года следующий весьма интересный ответ департамента полиции: "Согласно указаниям господина министра внутренних дел, надлежит придерживаться следующих мер: оставляя в стороне самого графа Льва Толстого, в виду имеющихся по сему предмету высочайших указаний, следует неустанно следить за распространителями его запрещенных сочинений, и лиц, уличенных в этом, привлекать к законной ответственности"...
   По изобличать непротивленцев было дело нелегкое. Так, летом того же 1897 года П. А. Буланже поместил в газетах "Русские Ведомости", "Биржевые Ведомости" и др. горячие статьи с описанием положения духоборцев на Кавказе и с приглашением жертвовать в их пользу. Статьи произвели сильное впечатление на общество, и охрана не знала, что делать, так как придраться к автору статей было трудно. Выход был найден особенный. 28-го августа директор департамента полиции обратился к Трепову с предложением пригласить Буланже прибыть в С.-Петербург и явиться в департамент. "В случае,-- писал Зволянский,-- если бы Буланже почему-либо не пожелал явиться, предупредите его, что это может повлечь не вполне желательные и удобные для него последствия".
   Во избежание этих "последствий", Буланже явился в департамент полиции, а результатом его петербургских переговоров было то, что, вернувшись в Москву, Буланже начал распродавать имущество и через три недели выехал за границу. Перед от'ездом он посетил Л. Толстого и несколько раз виделся с Озмидовым.
   Последний служил в то время управляющим виноторговлей барона Штенгеля. Кто-то, повидимому из его сослуживцев, писал на него полиции доносы, сущность которых изложена в одной, нелишенной интереса, справке, таким образом: "Выученик известного Пашкова, отставной коллежский регистратор, Николай Лукин Озмидов, управляющий винной фирмой "Хуторок,", 54 лет, принадлежит к числу закоренелых и активных рационалистов, что он сам не стесняется проявлять и гласно. Ставши, например, в 1895 году заведующим магазином, Озмидов прежде всего распорядился убрать находившиеся и его помещении иконы. Будучи в июле 1896 года вне Москвы, он прислал племяннику своему Залюбискому проект объявления в газетах о желании снять комнату, с добавлением: "желательно попасть в семью, исповедующую учение Христа на деле, а не внешне". На ряду с торговыми делами Озмидов в отдельном помещении магазина имеет сношения и конспиративного характера. Так, 3-го сентября его посетил там только что вернувшийся из Петербурга Павел Буланже, который долго совещался с Озмидовым по поводу своего от'езда из России, при чем.в разговоре они упомянули "Черткова", "200 экземпляров" и говорили: "будем печатать за границей, если здесь нельзя". Нередко в магазин приходили лица, желавшие повидать Льва Толстого, и заручались с этой целью от Озмидова рекомендательными письмами. Наконец, 21-го марта 1897 года "Хуторок" посетил и сам вышеназванный учитель, пробывший у Озмидова несколько часов... Озмидов имеет дочь и замужестве за бароном Снинглер, проживающим в именин близ станции Люботнн. В декабре Озмидов отвез туда саквояж, пудов трех весом, полученный им от Павла Буланже. По имеющимся сведениям, получаемые от Буланже рукописи Озмидов, сделавши поправки, отсылал в Люботин, где, весьма вероятно, происходило воспроизведение нецензурных сочинений гр. Л. Толстого и его последователей"...
   

ФИЛЕРЫ И ГРАФ. ТОЛСТОВЕЦ-МИЛЛИОНЕР. "СВОБОДНОЕ СЛОВО". ИНОСТРАНЦЫ ПОД НАДЗОРОМ.

   Несмотря на то, что Александр III, опасаясь, что преследование всемирно известного писателя вызовет скандал, приказал оставить Толстого "в стороне", охранники не могли успокоиться и следили за каждым его шагом. Зимой 1897 г. писатель прибыл в Петербург и сейчас же попал в шпионские сети. "Имею честь доложить,-- рапортовал 8-II своему начальству полицейский надзиратель петербургской охранки Наумов,-- "что, проезжая сего числа в конке по Невскому пр. от Знаменской ул., я заметил, что когда вагон остановился на раз'езде у Казанского собора, то с империала спустился известный писатель Лев Николаевич Толстой, который, войдя в вагон, возбудил в публике оживление, при чем к нему тотчас же подошли бывшие в вагоне студенты университета и в разговоре с ним просили его посетить нх акт, на что граф Толстой из'явил свое согласие, при чем один из бывших в вагоне этом студентов целовал руку Льва Толстого; граф Толстой был в следующем костюме: русский дубленый ничем не крытый полушубок (в нескольких местах заплаты), подпоясан серым кушаком, в войлочной круглой шапке, брюки на выпуск и в руках палка".
   Филерское наблюдение за Толстым установило в первый же день, что он имел свидание с Чертковым и Бирюковым, был у И. Г. Эрдели, остановился на жительство в квартире Адама Васильевича Олсуфьева и обедал у его родственника Александра Вас. Олсуфьева; приехал же Толстой вместе с женой своей Софьей Андреевной и профессором Москов. ун. И. И. Стороженко... Были получены одновременно и агентурные, сведения особенного свойства, впрочем: филер Алексей Макаров, ездивший в качестве извощика, доложил того же 8-го февраля: "Чертков и Бирюков были посажены на нашего извощика (в 8 ч. 40 м. утра), дорогой Чертков говорит Бирюкову: тебе нужно сегодня напечатать воззвание по этим двум запискам; ты заходи в Валь, его бумага лучше, но только там нужно изменить очень резко. Бирюков говорит: я напишу так: при царствовании Николая I в военную службу брали только с крестьян, с того времени прошло 50 лет и теперча берут с дворян. Затем Чертков говорит Бирюкову: то пошли этих двух агентов, кажется, новенькой агент неспособин. Бирюков сказал: ничего -- обойдется. Затем Чертков говорит Бирюкову: возьми книгу "Спелые колосья" и там посмотри, да впрочем, мы увидем графа. Чертков говорит: я с'ездию к Американским консулам, все схлопочу"...
   Смиренномудрые толстовцы и не подозревали, разумеется, что извощик, которого они наняли при выходе из дому и который так назойливо предлагал им свои услуги, был агентом охранного отделения.
   Наблюдение за передвижениями Толстого сопровождалось по-прежнему усиленным перлюстрационным надзором. В одном из писем Толстой писал 11-IV--1898 г. за границу кому-то из своих друзей следующее: "О вас с практической стороны я думал вот что: как я писал Ч., {В. Г. Чертков, см. прим. 5.} есть одно лицо, очень хорошо расположенное, но очень, и весьма естественно, по своему положению робкое, которое желает помочь деньгами изданию за границей обличительного органа и намерено дать 100 тысяч. Лицо это в Ницце. Я дал ему письмо к Ч., с тем, что если оно окончательно решится, то послало бы это письмо к Ч., открыло бы свое имя и устроило свидание. Если это устроится, то вам придется, если вы согласитесь, променять свое устраиваемое вами рабочее положение на заведывание и управление этим делом".
   Месяцем позже выяснилось, что в толстовской колонии за границей (Эссекс, Англия) появился сын московского миллионера Хрисанф Николаевич Абрикосов, о котором и шла речь в цитированном выше письме Толстого. В одном из посланий к своей сестре названный юноша так описывал свои переживания того времени: "Ты знаешь мою постоянную религиозность. И вот в конце зимы я увидел, что так жить невозможно. Но в своей семье трудно жить так, как хочешь, и я решил поселиться с людьми, которые мне сочувствовали бы. И на таких людей мне указал Толстой, с которым я был знаком эту зиму. И вот я поехал в Англию, живу среди людей, которые мне сочувствуют, живу, конечно, не так как мне хочется. Было бы очень грустно, если бы я уже теперь был доволен своей жизнью. В жизни надо постоянно итти вперед.".
   "Обличительный орган", о котором Толстой упоминал в письме, действительно появился вскоре за границей, в Англии, где возникло, под руководством Черткова, издательство, занявшееся печатанием исключительно произведений Л. Толстого и других, имевших отношение к вопросам религиозного свободомыслия. Мод редакцией П. Бирюкова, тоже переселившегося заграницу, стали издаваться сборники иод названием "Свободное Слово" и периодические "Листки", в качестве приложения к этому журналу.
   Печатание за границей вызвало, конечно, необходимость прибегать к обычный! конспирация" по водворению "нелегальных" изданий в Россию и тайным сношениям с единомышленниками, что не всегда обходилось благополучно и служило иногда для охрани средством для выяснения причастных к этим конспирацией лиц. Таким путем в число "соучастников" попал железнодорожный конторщик С. И. Переяславцев, которому писали из-за границы: "Мы давно собирались выслать вам кое-что и теперь непременно воспользуемся удобным случаем, чтобы поделиться тем, что имеем в избытке... Пишите не прямо на наш адрес, а через кого-нибудь из друзей, с пересылкой нам внутри конверта через А. Н. или П. И."... (Последние инициалы относились, несомненно, к Бирюкову, а первые, вероятно, к Дунаеву).
   Под конец завелись у толстовцев и свои "нелегальные". Один из таких, разыскиваемый департаментом полиции Иван Михайлов Клопский, занимавшийся, между прочим, сбором пожертвований на толстовскую общину в Америке, вызвал своими неумеренными конспирациями недоверчивое отношение к себе со стороны некоторых знакомых своих, как это можно было видеть из отзыва о нем (в одной из перлюстраций) писательницы М. К. Цебриковой, к которой он тоже обратился за пожертвованием.
   Из других событий позднейшего времени в жизни толстовцев следует отметить еще дело "о столичных слухах о случаях отобрания полицией крестьянских детей от родителей, отвратившихся от православия, имевших место в Самарской губернии". С целью проверки сведений об этих случаях в Бузулукский уезд ездил Феодор Иванович Гучков, чем обратил на себя внимание охраны.
   Затем в ноябре 1899 года был привлечен к дознанию при донском областном жандармском управлении (по 4 ч. 252 и 318 ст.ст. Улож. о нак.) толстовец Феодор Алексеевич Страхов. Кроме тоге, высылки на Кавказ были заменены удалением с Кавказа. Так, князю И. П. Накашидзе главноначальствующим было воспрещено жить на Кавказе "за сношение с духоборцами, расселенными административно н равных уездах Тифлисской губернии". Той же участи и na том же основании подвергся и домашний учитель Иван Граубергер.
   Как известно, Л. Н. Толстой имел много поклонников за границей, и в Ясной Поляне встречались паломники изо всех стран света. За некоторыми из таких лиц при посещении ими России тоже устанавливался "негласный надзор": Одному из близких к Толстому людей, австрийскому подданному врачу Душану Петровичу Маковицкому, одно время даже был воспрещен в'езд в империю, что, однако, не мешало ему посещать своих русских друзей. В 1897 году, например, охрака имела сведения, что Маковицкий "тайно прибыл в Москву, где имеет сношения с А. Н. Дунаевым и думает увидеться с толстовцем Николаем Ростовцевым". В 1901 году опять поступили указания, что Маковиикий "находится, вероятно, нелегально в Москве, где может укрываться у Абрикосовых, Малый Успенский переулок, собственный дом".
   Не избегали надзора и другие "знатные иностранцы", имевшие дели с Толстым. В октябре 1898 года, например, учреждалось наблюдение за корреспондентом английской газеты "Times", "Джемсом Марсдэном, прибывшим с паспортом за подписью лорда Салсбюри, как бывший министр и эмиграционный агент Гавайской республики", но, невидимому, "с тайным намерением увидеться с графом Львом Толстым". Другой великобританский подданный, Артур Сен-Джон, был выслан безвозвратно из России "за предосудительные сношения с духоборцами". Еще два англичанина -- А. Ф. Моод и Герберт Арчер -- также находились под надзором, как почитатели Толстого.
   

ТОЛСТОЙ И РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ. ГЕКТОГРАФ УШАКОВА. ТОЛСТОВСКИЕ ОБЩИНЫ. РЯДОВОЙ Я. ЧАГА.

   С переселением главных масс активного духоборчества в Америку, толстовцы лишились родственной среды, в которой они легко находили себе сочувствующих. С другой стороны, в это время по России покатилась волна могучего рабочего движения. Непротивленцы, всегда тяготевшие к народу, старались не оставаться безучастными зрителями новых явлений. Упомянутый выше Абрикосов, вернувшийся к 1900 году в Россию, искал, повидимому, сближения с пролетарской средой. (Кроме того, что у Льва Николаевича, говорится в одном письме,-- мы собираемся еще два раза в месяц в двух других местах. В нашем кружке есть и крестьяне и рабочие, но дух всех об'единяет". Сам Толстой не прочь был побеседовать с представителями новых течений, заглядывавшими к нему в имение. "Тут были,-- сообщает Лев Николаевич своей жене из Ясной Поляны,-- два поразительных по уму и серьезности молодых рабочих из Москвы". Несомненно, дух времени коснулся Толстого, и он стал искать связей с "низами". Например, в октябре (898 года д-ту и. сделалось известным, что Лев Толстой занят установлением сношений с тюремным населением для распространения среди него своего учения, в чем ему помогают В. А. Маклаков, посетивший с этой целью Таганскую тюрьму, и председатель тульского окружного суда Давыдов. Одновременно выяснилось, что Маклаков имеет для Толстого 10.000 рублей, но не знает, что с ними делать. По этому поводу Толстой писал: "Очень порадовали меня хорошим известием. Деньги переведите в тульское отделение Международного банка. Скажите Дунаеву, кто жертвователь. Хотел бы поблагодарить его. Послал к вам клиента... Хорошо бы защитить и обличить завод"... (Речь шла о рабочих Гилевского завода, осужденных за стачку).
   Некоторые из толстовцев позднейшей формации не были чужды и социал-демократическим тенденциям. В феврале 1900 года несколько таких толстовцев попали в общую ликвидацию рабочего кружка. Из откровенных об'яснений одного из них, Ф. Ушакова, видно, что они одинаково охотно пользовались изданиями и толстовскими и социалистическими. В показаниях Ушакова содержатся некоторые сведения, касающиеся самого Толстого, и мы приведем поэтому из них выдержки.
   "Сборник действительно мной издан,-- показывает Ушаков,-- вместе с Зоновым, в числе 35-ти экземпляров, из которых большее число мы с Зоновым передали Л. N. Толстому. В сборник вошли произведения Толстого: "Голод или не голод"), "Карфаген разрушен", передовая статья голландского журнала "Мир" и какие-то два или три письма Л. Н. Толстого, которых не помню. Сборник назывался "Братское Слово". Нелегальную литературу я получил от следующих лиц: А. О. Зопова -- 1) "Свободное Слово", сборник, что он достал от Л. Н. Толстого, 2) "Современная Россия", 3) "Сон под первое мая", 4) журнал "Первое мая", 5) "Работник". Кроме того, я от Зонова получил "Листок Свободного Слова" No 3 и 2, которые ему прислал В. Г. Чертков из Лондона. От Овсяникова, Дмитрия Александровича -- 1) "Фабричный Закон", 2) "Закон 2-го июня", про которые раньше сказал, что получил от Бирюкова. От Л. Н. Толстого, кроме указанных раньше -- (Биографию Дрожжииа". От князя Накашидзе, Ильи Петровича -- No 1-й "Свободной Мысли". Эту брошюру, как и все, которые получал от Зонова и Л. Н. Толстого, я носил читать Александру Ивановичу Архангельскому. От Кутелевой -- "Листок Свободного Слова"... Кроме того, от Хрисанфа Николаевича Абрикосова мы с Зоновым получили "Листок Свободного Слова", который он получил от В. Г. Черткова из Лондона. Абрикосова к нам с Зоновым привез в декабре н. г. кн. И. П. Накашидзе. Знакомство с ним нас, между прочим, интересовало потому, что он был за границей, жил близко от Черткова, жил в Швейцарии у Бирюкова и, следовательно, мог нам сообщить о жизни этих лиц, которые нас интересую"...
   Увлечение идеями Л. Н. Толстого вызвало в свое время образование нескольких общин для "упрощенной" жизни, ближе к природе (6). Коммуны эти не отличались долговечностью. Причин тому было много, главным образом -- психологических. Довольно рельефно описывает, вскрывая отчасти эти причины, переживания свои один из таких общинников (из с. Маргаритовки, Донской области) в письме к Л. Н. Толстому в 1903 году.
   "Много тяжелого, беспросветного, не дающего ни минуты времени одуматься, преподнесла жизнь на новом месте, так что положительно не могу дать себе отчета, где причина происходящей неурядицы, и чем отвратить это гнетущее положение.
   Прошлым летом приехали сначала пять семей, построили сообща, помогая друг другу, три хаты, в которых зимовали. Население враждебно относилось к нам. Попы проповедывали против нас, с тремя из них (попами), назначенными к лам миссионерами, случайно пришлось встретиться и разговаривать; после этих разговоров они не пожелали ехать с миссией на хутор.
   Вся прошлая зима прошла в добывании денег на пахоту, заготовке семян и переписке с будущими поселенцами, разбросанными по России и Кавказу. В продолжение зимы и весной с'ехались все "братья" (какое горькое чувство вызывает во мне слово "брат" и "любовь"). Всех собралось 20 семей, 133 души обоего пола. Народ все сектанты, из молокан четыре семьи, баптистов 3 семьи, штундисты, оставившие обманы своих сект и свободно, многие очень глубоко понимающие жизнь. Все на своем веку потерпели гонение, были биты, сидели по тюрьмам, некоторые были в ссылке. Я еще раз в жизни поверил в людей и не мог им не верить и не любить их. Радовался, что, наконец, они могут спокойно жить и проводить на деле в жизнь свои мечты о братской жизни. На деле же получился какой-то кошмар. Освободившись (,т всевозможных суеверий и почувствовав себя собственниками ценной земли, многие начали мелкими интригами, сплетнями, клеветой и разными вымыслами создавать такую неурядицу, что в конце-концов заявили, что нарушают свой частный договор о том, что землю продавать -- грех. Трое уже продали кулакам свои паи, а теперь еще несколько собираются продавать. Сколько ни боремся против такого корыстолюбия -- ничто не помогло. Получилось враждебное отношение ко мне. Замечательно, что каждый собирающийся продавать и осуждавший раньше продавших слово в слово повторяет те же причины своего ухода: что он не может жить с такими скверными людьми. На постройку и обзаведение пришлось большинству занять под залог земли, при чем, благодаря недоверию друг к другу, заняли не в банке все вместе, а у частных лиц, каждый отдельно. Летом украли у нас 6 лошадей и недавно еще двух. Купившие землю кулаки самовольничают, и по всему видно, что хотят сделать для нас жизнь, невозможную без суда, полиции и всяких скандалов. Наши же поселяне не могут единодушно действовать: некоторые за ограждение своих прав судом, другие за непротивление до последней крайности...
   Хуже всего в нашей жизни для меня то, что я потерял веру в людей... Я хорошо понимаю, что, разрушив всевозможный обман церкви и государства, человек берет на себя трудную задачу жить новой жизнью. Вот эта-то задача жизненных отношений на новых основаниях и оказалась не по силам нашим братьям потому, что внутренний человек, каждой отдельной личностью, не сдерживаемый внешней силой обряда и права, проявляет себя только на почве эгоизма и гордости... Невольно приходишь к мысли, что самое лучшее -- это жить совершенно одному, не касаясь никаких общественных дел"...
   Тот же корреспондент рассказывает еще: "Яков Чага, давший нашему хутору землю, в феврале был призван на службу. Он отказывался от присяги -- нашли возможным служить и без присяги; он заявил, что не будет убивать людей -- ему сказали, что дадут мирную должность при канцелярии или больнице, только для формальности он должен быть месяца три на фронте. Думаю, что он по просьбе жены согласился. При изучении солдатской словесности, на вопрос: "Что ты сделаешь с арестантом, если он у тебя бежит из тюрьмы?", он при всей роте ответил: "Скажу, беги из этого проклятого места скорее". Отправили на гауптвахту. На батальонной стрельбе, попав хорошо в мишень, удостоился от командира похвалы: "Чага, хорошо". Молчит. "Чага, хорошо". Молчит. Фельдфебель подскакивает и подсказывает: "Отвечай: рад стараться" и т. д. После третьего "Чага, хорошо", он отвечает: "Ничего хорошего во всем этом нет". Опять гауптвахта. Потом назначают в канцелярию, а через две недели -- административным распоряжением п гражданскую тюрьму, где просидел пять месяцев, и теперь высылается в Якутскую область на распоряжение губернатора. Два раза видел его в Пятигорской тюрьме. Бодрый духом, он побледнел и мучается за семью, которая следует за ним в ссылку и уже поехала в Иркутск"...
   Умер Толстой. Изжила себя толстовщина.
   

ГЛАВА VI.

Провокатор Гурович.-- Охрана транспортирует нелегальщину. "На край света" -- дело Войнаральского.-- Зубатов содействует побегу Махновца.-- Аресты Ногина и Теплова.-- "Сотрудник в квадрате". Журнал "Начало".-- Типография в Козлове.-- Гурович и чиновник охраны.

ПРОВОКАТОР ГУРОВИЧ.

   В Х главе I части моей настоящей работы я упомянул о появлении и 1895 году на агентурном горизонте звезды первой величины -- провокатора Гуровича. При каких обстоятельствах произошло обращение революционного Павла в охранного Савла,-- мне в точности неизвестно. Во всяком случае, как мы уже и видели, провокационная роль Гуровича обнаруживается с самого начала второй половины девяностых годов: он довел до самоубийства Рыкачева (1896 г.), дал нити к розыску народовольческой типографии ("Лахтинской"), выдал кружок Оленина, "освещал" "Рабочий союз" ("дело Орлова"), "обслуживал" писателя Богучарского-Яковлева и т. д.
   Под руководством Зубатова Гурович так "разработался", что д-т полиции, жаловавшийся на слабость агентуры петербургской охранки, пожелал взять его в свое непосредственное ведение; если не ошибаюсь, с 1899 г. Гурович уже находился

   

Л. МЕНЬЩИКОВ

ОХРАНА и РЕВОЛЮЦИЯ

К ИСТОРИИ ТАЙНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ, СУЩЕСТВОВАВШИХ ВО ВРЕМЕНА САМОДЕРЖАВИЯ

ЧАСТЬ I
ГОДЫ РЕАКЦИИ
1885 -- 1898 гг.

1925

   

ОТ РЕДАКЦИИ

   В литературе по истории русского революционного движения книга Леонида Меньщикова "Охрана и революция" займет особое место. Обычно к изображению и исследованию фактов нашего революционного прошлого обращаются или непосредственные участники движения, вспоминающие о своих былых делах и днях, или специалисты-историки. Автор книги "Охрана и революция" не принадлежит ни к тем ни к другим. Арестованный в 1887 г. он дал откровенные показания был освобожден и поступил на службу в Московское охранное отделение. Поднимаясь постепенно по иерархической лестнице, он переходит на службу в Особый отдел департамента полиции, в отдел, в котором концентрировалось руководство всем политическим розыском в Российской империи. Более 20 лет продолжалась служба Меньщикова в розыскных учреждениях. За это время он успел приобрести такой опыт в своей профессии и такую осведомленность в делах русских революционных организаций, какие делали его ценнейшим работником царской охранки. И тем сильнее был удар, нанесенный Меньщиковым царскому режиму, когда в 1909 г., уехав за границу, он выступил с сенсационными разоблачениями против русского правительства. Что же толкнуло его на этот шаг? По словам Меньщикова, еще в 1887 г., поступая на службу в Московскую охранку, он преследовал особую цель. Разбираясь в обстановке своего ареста, он пришел к убеждению, что неудача революционеров часто обусловливается их почти полным незнанием того оружия, которым владеет их враг в борьбе с ними. Поэтому, "чтобы избежать напрасной затраты сил, лишних жертв, необходимо прежде всего тщательно изучить средства, приемы и систему борьбы противника"; сделать же это можно легче и лучше всего, находясь в его лагере. Придя к такому заключению, Меньщиков решил, ценою откровенных показаний, добиться приема на службу в охранку, изучить в деталях постановку политического розыска, проникнуть во все секреты охранки, ознакомиться с ее секретными сотрудниками, а вслед за тем снять с себя маску и выступить в роли обличителя. Другими словами, свою службу в охранке Меньщиков об'ясняет, как своеобразное служение революции. Для нас не имеет особого интереса вопрос о мотивах, которые побудили Меньщикова пойти на службу в царскую охранку. Для нас важно другое. Важно то, что выступив со своими разоблачениями, Меньщиков нанес весьма ощутительный удар русскому царизму. Важно то, что его разоблачения десятка крупных и мелких провокаторов, присосавшихся к русскому революционному движению, принесли несомненную пользу делу русской революции. Когда бы ни зародилась у Меньщикова мысль выступить со своими разоблачениями, он с самого начала своей работы в охранке начал собирать, копировать и систематизировать материал, рисующий постановку политического розыска и компрометирующий царское правительство и его агентов. А это было делом небезопасным.
   Накопленный и разработанный Меньщиковым материал и лег в основу настоящей его книги. Этим обусловливается особый ее характер. Базируясь таким образом на материалах розыскных органов, Меньщиков тем самым дает одностороннее освещение изображаемым в его книге событиям,-- все же истории русского революционного движения он дает очень много, Даже хорошо осведомленный в русской историко-революционной литературе читатель найдет в книге Л. Меньщикова массу новых для него сведений и о событиях нашего революционного прошлого, и о крупных и мелких участниках борьбы против царского правительства, и о постановке политического розыска и провокации в царской России. Все это вполне оправдывает появление в свет книги Меньщикова.
   
   Подробный именной указатель будет приложен ко второй части книги, охватывающей период с 1898--1905 гг., которая подготовляется к печати.
   

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ.

   Аг.-- агент.
   Аг. пс.-- агентурный псевдоним.
   Ар.-- арестован.
   Б.-- бывший.
   Бр.-- брошюра.
   В.-- волость.
   В.-о. с--военно-окружной суд.
   В. п.-- высочайшее повеление.
   В. Сб.-- Восточная Сибирь.
   Г.-- год
   Гб.-- губерния.
   Гект.-- гектографированный.
   Г. ж. у.-- губернское жандармское управление.
   Г. н. п.-- гласный надзор полиции.
   Д.-- деревня.
   Дрн.-- дворянин.
   Д. п.-- департамент полиции.
   Ж.-д.-- железно-дорожный.
   Ж. о.-- жандармский офицер.
   Ж. у.-- жандармское управление.
   З. аг.-- заграничная агентура.
   З. Сб.-- Западная Сибирь.
   Кр. кл.-- кружковая кличка.
   Крн.-- крестьянин.
   К. р.-- каторжные работы.
   Лит.-- литографированный.
   Лит. пс.-- литературный псевдоним.
   М. в. д.-- министерство внутренних дел.
   Мим.-- мямеографированный.
   Мщн.-- мещанин.
   Н. п.-- нелегальный паспорт.
   Н. ф.-- нелегальная фамилия.
   Нач.-- начальник.
   О.-- Обзор важнейших дознаний (официальное издание).
   О. О.-- охранное отделение.
   О. С--Особое Совещание при м. в. д.
   П. Ак.-- Петровская Академия.
   П. п. г.-- потомственный почетный гражданин.
   Прб.-- приблизительно.
   Пс.-- псевдоним.
   Раб.-- рабочий.
   Р. кл.-- революционная кличка.
   Рд.-- родился.
   С.-- село.
   С.-д.-- социал-демократ.
   С. к.-- сын купца.
   С. св.-- сын священника.
   С. ч.-- сын чиновника.
   С.-р.-- социалист-революционер.
   С. с.-- секретный сотрудник (охраны).
   Т. уч.-- Техническое училище.
   Т. з.-- тюремное заключение.
   У.-- уезд.
   Ун.-- университет.
   У.-о.-- унтер-офицер.
   Уч.-- учитель (учительница).
   

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Предлагал вниманию читателей свой труд: "Охрана и революция" (К истории тайных политических "организаций, существовавших во времена самодержавия), я считаю необходимым сделать несколько пояснений.
   В настоящей моей работе я вовсю не задаюсь целью изложить историю революционных организаций, существовавших в России; моя; книга имеет в виду более скромную задачу: дать необходимый материал для] будущего историка, который займется вышеупомянутой темой.
   Настоящие очерки основаны, главным образом, на моих личных воспоминаниях и на документах, которые во времена самодержавия были секретными, но к которым я, в силу своего особого) служебного положения, имел свободный доступ.
   Прошлое русского освободительного движения было скрыто под двойной печатью запрета: о одной стороны, оборонительные конспирации революционных партий, загнанных в подполье; с другой--секреты охранной полиции царского правительства; перипетии борьбы этих двух сил, происходившей под знаком тайны, и составляют материальную ткань истории русского революционного движения.
   Особенное происхождение данных, легших в основу настоящей книги, невольно придает ей специфический характер: мои очерки трактует предмет исключительно в плоскости репрессивной деятельности так-называемой "охраны"; они приподнимают завесу лишь с одного конца, доказывают предмет с его тыловой стороны. Люди, принимавшие прямое, непосредственное участие в революционной борьбе, могут осветить историю последней в отношении внутреннего содержания, идейной се сути; в их воспоминаниях, надеюсь, историк найдет то, чего в моей книге не будет хватать.
   Много данных до истории движения; содержится в объемистых "Обзорах" и "Ведомостях" дознаний, производившихся жандармскими управлениями по делам политическим. Эти официальные анналы издавались департаментом полиции, начиная с 1882 года, периодически, и, пользуясь ими, можно было бы; написать связную хронику русского революционного движения.
   В моем архиве вышеназванные "Обзоры" и: "Ведомости" имеются; но я в своей работе базировался не на них. Дело в том, что в &той "летописи" департамента полиции зарегистрированы лишь те дела о "государственных преступлениях", относительно которых были учинены "формальные дознания"; между тем, многие политические "делал производились в порядке "охранных расследований" и разрешались административно, через "особое совещание" (министров); этот способ часто практиковался, когда в деле была] замешана через-чур близко "внутренняя агентура", или же когда обстоятельства требовали быстрой расправы} (студенческие беспорядки, демонстрации, стачки).
   С другой стороны, "Обзоры" и "Ведомости" фиксировали "дела" лишь в заключительной их фазе (дознание); наиболее же интимная часть предварительного розыска -- агентурные сведения и "дневники" наружного наблюдения -- попадали туда в самом ограниченном размере, да и то в обработанном, ретушированном виде.
   Наконец, многие "дела" являлись мертворожденными и не выходи ли. из зачаточного состояния; они совсем не попадала в "Обзоры" и "Ведомости", терялись в архивных дебрях охранных учреждений; между тем, иные из таких "дел" представляются весьма типичными и заключают в себе не лишенный значения; исторический материал.
   
   Следует еще заметить, что целый ряд фактов из секретной деятельности охраны вообще никакого бумажного следа по себе не оставил. И в этих случаях, мне кажется, будет весьма уместным мое свидетельское показание, тем более, что из лиц, близко знавших закулисную работу охраны, многие (Семякин, Зубатов, Рачковский, Ратаев, Гурович, Медников) уже сошли в могилу. Да и сомнительно, чтобы эти печальные герои политического безвременья захотели бы, будь они живы, правдиво рассказать о подвигах политической полиции, которую они создали и которой руководили.
   Соображения, изложенные мною выше, определяют характер и самые рамки моих очерков.
   Я буду рассказывать о жизни революционных организаций, кружков и начинаний, поскольку она выявилась в свете розыскных операций охраны. Мой рассказ коснется, главным образом, тех политических "дел", относительно которых я наиболее осведомлен, которые протекали в поле моего наблюдения, ц к которым я имел то или иное личное касательство.
   Как исследователь, я буду, в своем повествовании придерживаться исключительно фактической стороны дела. Как свидетель, я постараюсь руководствоваться (положением, высказанным еще в предисловии к моей книге "Минувшее": "настоящая история не требует бенгальских огней, ни синих, ни красных; ей нужен только белый дневной свет об'ективной истины".

Л. Меньщиков.

   

ГЛАВА I

Кризис народовольчества.-- Московские издательские кружки Александрова и Сотникова.-- Тайные типографии в Москве и Туле.-- Провокатор Зубатов и его жертвы.-- "Клин клином вышибай"

КРИЗИС НАРОДОВОЛЬЧЕСТВА

   Первые годы моей сознательной жизни, а следовательно, и самые ранние мои воспоминания:, могущие иметь какое-либо значение, относятся к тому смутному времени русской общественности, которое наступило после восшествия на престол печальной памяти императора Александра III.
   Геройская борьба, которую вела с деспотизмом партия "Народной Воли", кончилась для нее Пирровой победой: царь-"освободитель" был казнен, но вместе с ним были убиты и всякие надежды на какие-либо уступки со стороны правительства. Проект "конституции" (как говорили -- "куцей"), находившейся уже в портфеле графа Лорис-Меликова, преемник Александра И положил, после недолгого) раздумья, "под сукно" и, с благословения Победоносцева, открыто вступил на путь беззастенчивой, реакции. "Народная Воля", но имевшая прочных связей в широких низах, но поддержаннал в критическую минуту массами, принуждена была покинуть поле битвы и, в конце концов, сложила оружие.
   Восьмидесятые годы являются сплошным мартирологом народовольческой организации. Оправившись от перепуга, вызванного мартовской катастрофой, царское правительство поспешило реорганизовать свой защитительный аппарат. Во главе департамента полиции, заменившего собою архаическое III отделение, стал Плева -- человек твердый, жестокий, с чдато жандармской душой. При столичных полицейских управлениях были учреждены вместо примитивных декретных отделений специально розыскные органы -- "по охранению порядка и общественной безопасности"; начальниками охранных отделений назначали опытных в сыске офицеров: Судейкина -- в Петербурге и Скандракова -- в Москве. С новыми силами, с удвоенной энергией правительства предприняло генеральное наступление против "крамолы", пустив в ход свои излюбленные средства: военные суды, казни, тюрьму и ссылку.
   Поход увенчался успехом. Провалы следовали за провалами. Разбивались кружки, рушились предприятия: за одно первое пятилетие партия потеряла более десяти типографий. Почти вся "старая гвардия" народовольчества оказалась в плену. Из боевых выступлений удалось лишь одно: убийство Судейкина руками предателя Дегаева. Но это был уже не красивый жест, которым Исполнительный Комитет когда-то не раз пленял молодые умы, а страдальческая гримаса умиравшей партии...
   Не имели успеха и вое старания; поставить организацию снова на ноги, вернуть ее Старый престиж!. Некоторые из таких попыток приводили даже к совершенно обратным результатам, как, например, известное турнэ Г. А. Лопатина, закончившееся тем, что у него, при аресте, полиция захватила 101 адрес (всю) наличность восстановленных им организационных связей), благодаря чему жандармы получили возможность привлечь к ответственности еще 97 человек.
   Такое положение дела дало основание составителю "Обзора важнейших дознаний", производившихся в 1887 году, хвастливо заявить: "по мере качественного и количественного улучшения полицейской деятельности, за последние годы сделалось почте невозможным установить и правильно цоддерживать революционные связи и сношения: попытки в этом направлении пресекались в самом начале, проживание на нелегальном положении было сопряжено с неодолимыми препятствиями и все стремления устроить какое-либо общее "революционное предприятие", стоящее в зависимости от "партии", не имели прочного успеха"....
   Но причина неудач, жестоко преследовавших "Народную Волю" в последние годы ее существования, лежала не столько в "качественном и количественном улучшении полицейской деятельности", сколько в том изменении политической атмосферы, которое принесла с собой наступившая общая реакция. Неудовлетворительный исход народовольческой кампании, несбывшиеся надежды, жестокие репрессии правительства, бесконечные потери в людях действовали угнетающе на психологию среды, в которой революционное движение черпало свои силы. Под влиянием этих настроений, более зрелые умы, потеряв веру в старые методы, занялись поисками новых путей; многие, окончательно упавшие духом, отошли в сторону от дел. Наконец, иные из партийных деятелей, совершенно деморализированные, отреклись от своего прошлого и даже перешли на сторону врагов. Действительно, эпоха развала народовольчества сопровождалась небывалым расцветом предательства,-- достаточно вспомнить имена Сергея Дегаева, выдавшего В. Фигнер, Дмитрия Петрова и Василия Шейдеванта, разоблачивших организацию военных в Одессе и Киеве Ивана Гейера и Антона Остроумова, указавших. склады разрывных снарядов на юге, Петра Елько, уличавшего своими откровенными показаниями участников процесса Лопатина...
   Обилие фактов предательства само по себе уже свидетельствовало, как фурункулы на нездоровом теле, что партия тяжко больна, что дни ее сочтены. Исполнительный Комитет был уже почти фикцией, правильной организации не существовала. Историческая роль "Народной Воли" была сыграна...
   Когда я, будучи шестнадцатилетним юношей, вступил в средине 80-х годов, в ряды московской революционной молодежи, состоявшей почти исключительно из учащихся обоего пола, народовольческие лозунги еще пользовались в этой среде широкой популярностью. Ходившие по рукам нелегальные издания носили марку старой фирмы, которая, в действительности, почти уже не существовала, Люди, игравшие руководящую роль, продолжали звать под старые знамена, которые, в сущности, уже некому было держать.
   Правда, начавшееся "на верхах", главным образом -- в эмигрантских кругах, ревизионистское движение уже стало проникать в периферии; но умы большей части революционной "зелени" продолжали питаться старыми иллюзиями: перед ними еще витала в ореоле грозная тень неуловимого Исполнит. Комитета "Народн. Воли". Очень яркое выражение переживаний молодежи того времени мы. находим в записке лидера одесского кружка Давида Кобермана, составленной им в 1887 году в ответ на опросные листки, разосланные по России некоторыми членами группы "Освобождение Труда". Коберман писал, между прочим: "Только люди, живущие за границей и потерявшие знание русской жизни, могут предлагать социал-демократические программы для России. Теперь пора социалистов-революционеров, а не социал-демократов; последним, может быть, принадлежит будущее, первым -- настоящее". (XII-й "Обзор", стр. 6).
   Тем не менее, надо признать, основа народовольческой боевой тактики--центральный террор уже не привлекал в конце восьмидесятых годов, как прежде, исключительного внимания. Этому способствовала, отчасти, и трагическая неудача, постигшая заговор на жизнь Александра III (1887 г.), кончившаяся пятью виселицами, в том числе и для молодого, талантливого А. И. Ульянова.
   Зато сознание необходимости расширить базу революционного движения, подвести под него солидный фундамент, постепенно росло, а в связи с этим приобретала первенствующее значение другая сторона революционной акции -- пропаганда и, в особенности, пропаганда печатным словом.
   

КРУЖКИ АЛЕКСАНДРОВА и СОТНИКОВА

   Я уже упоминал о тайных типографиях, арестованных в первой половине 80-х гг. Взамен их быстро возникли новые печатные станки -- в Таганроге (Сигиды), в Казани (Муратова), в Туле (Богораза), две в Москве, одна в Самаре. Независимо от типографских предприятий, в разных местах было организовано издание так называемой нелегальной литературы при помощи литографии и гектографии.
   Особенно энергичную издательскую деятельность проявили московские кружки. После разгрома (1884 г.) общестуденческого "Союза" 1), выпустившего в свет один номер журнала того же именования, а также брошюры: "Программа рабочих" и "Сущность конституции" Лассаля, "Что такое заработная плата" и др., Александр Александров организовал новый кружок, в котором приняли участие: Соломон Пик, Исаак Эдельман, Анисья Болотина, Фрума Гурвич, Михаил Волошинов и В. Ржевский, на квартире Николая и Надежды Губаревых Пик устроил гектограф, на котором, при содействии Елизаветы Победимской из других членов кружка, были оттиснуты брошюры : "Подготовительные работы партии" ("Н. В.") и "Так что" же нам делать". Предполагалось еще издавать журнал "Народное Обозрение", но 14--IV--1885 г. Александров умер, отравившись (нечаянно) карболовой кислотой. Гектографию пришлось спешно убрать. Ее перенесли: часть к студенту Николаю Стефанову, часть к Михаилу Прозоровскому2).
   После смерти Александрова его руководящая роль перешла к Ивану Сотникову, который числился; главным кассиром московских народовольцев. При помощи Пика, Сотников отлитографировал "Обзор научного социализма" К. Маркса и статью "О Судейкине" (из No 2-го "Вестника Народной Воли", где она была помещена под заглавием: "В мире мерзости запустения"). Деятельность этого кружка продолжалась недолго: вскоре Сотников был арестован одновременно с группой Софьи Лазаревой -- содержательницы кухмистерской, служившей мостом конспиративных свиданий (здесь бывали "нелегальные" С. Иванов, Б. Оржих и другие).
   

НАРОДОВОЛЬЧЕСКАЯ ТИПОГРАФИЯ В МОСКВЕ

   Несмотря на удары, сыпавшиеся на головы: московских народовольцев, издательская предприимчивость их не убывала. В сентябре того же 1886 г., благодаря энергии Мовши Гоца, в Москве были поставлены две типографии сразу: одна -- у Александра Сиповнча, другая у Николая Дмитриева8), служившего корректором в частной типографии Волчанинова; кроме того, член того же кружка Мордух Слешш устроил у себя на квартире гектографию.
   Хотя новые типографии оборудованы были в техническом отношении плохо, кружку удалось, однако, в короткое время отпечатать на них 700 экземпляров "Сборника песен" (революционных), а также листовки: "Современному поколению" (стихи) и "Отголоски революции". Эти издания, вышедшие под народовольческой фирмой, были распространены при содействии студента Сергея Казанского, учительницы Софьи Главацкой, Отилии Гофман, Людмилы Ефимовой и др. лиц.
   Издательское предприятие Гоца просуществовали всего лишь месяц: 5-го октября 1886 г. группа была ликвидирована, при чем у Дмитриева и Сиповича отобрали более 9-ти пудов шрифта, другие типографские принадлежности и склад изданий. Помимо упомянутых лиц, тогда же были арестованы: Иван Емельянцов (у него происходили собрания), Феликс Яворский, заведывавпшй кассой "Петровского отдела Общества вспомоществования политическим ссыльным и заключенным", Алексей Макаров, добывавший шрифт, Людвиг Нагель (по агентурным сведениям послал в Харьков Бражникову 200 руб. на революционные дела) и Григорий Старцев (отобрана рукопись "о пропагаторской деятельности вообще и, в частности, среди рабочих"), Серафима Ежовская (найдены нелегальные издания) и Вера Соколова.
   Ликвидация 5 октября сопровождалась еще задержанием одного "нелегального" (революционер с "фальшивкой" для каждого охранника представлялся лакомым блюдом); это был Виктор Данилов 4), бежавший из Сибири и скрывавшийся некоторое время в Рязани и Москве; получив от Гоца новенький паспорт на имя Голикова и 65 рублей денег, он собирался уже уезжать по Николаевской ж. д., но был задержан 5).
   Московское о. о., возглавляемое (с 1884 г.) ретивым жандармским ротмистром Бердяевым, торжествовало победу, так дешево ему доставшуюся, благодаря ценным услугам нового "сотрудника" Сергея Зубатова (с которым Гоц был тогда в хороших отношениях).
   

ТИПОГРАФИИ В МОСКВЕ и ТУЛЕ

   В то время, когда Бердяев распределял по тюрьмам богатый октябрьский улов, недалеко от Москвы, в провинциальном городе, начала работать новая народовольческая типография, обставленная более солидно. Через месяц, впрочем, д-т. п. уже почуял новую добычу и предпринял разведку.
   Благодаря предательским показаниям А. Остроумова, охране была известна крупная роль, которую играл в южных народовольческих кружках Натан Богораз, работавший, между прочим, и в таганрогской типографии, арестованной 23-го января 1886 г. Внимание розыска было направлено на скорейшее задержание этого революционера; благодаря содействию одного секретного сотрудника департамента подиции, действительную фамилию которого мне, к сожалению, установить еще не удалось, эти розыски довольно скоро увенчались полным успехом.
   27-го ноября 1886 г. начальник петербургского охр. отд. телеграфировал Бердяеву, прося принять в наблюдение неизвестного, выехавшего со станции "Тосна"; одновременно д. п. сообщил, что наблюдаемого зовут Дмитрием Семеновичем, а живет он в здании Строгановского училища, и что "завтра приедет в Москву известный Вам Попов и вечером должен увидеться с ним. Не компрометируя его, не упускайте из виду Дмитрия Семеновича. Не мешая деятельности Попова, выясните братьев Иеронимовичей, живущих на Сретенке". Через два дня Бердяев получил дополнительные сведения: "По сообщениям Попова, Д. С. Богданов должен видеться с Богоразом, который вскоре прибудет в Москву. Проследите, арестуйте".
   На эти телеграммы московское охр. отд. ответило: "Богданов встречен, но чувствует себя неспокойно, посетил Антона и Федора Деронимовичей Калишевских. Попов прибыл и остановился в гостинице "Рояль".
   Тогда же московскому охр. отд. сделалось известным (вероятно, из того же источника) о приезде в столицу "нелегального, издающего на юге No 3-й "Листка Народной Воли" и "Варшавский процесс 29-ти".
   Предсказания агентуры сбылись. 3-го декабря в кругу наблюдаемых лиц появился неизвестный, который сразу обратил на себя внимание своей необычайной подвижностью и непрерывными свиданиями; на пятый день пребывания в Москве наблюдаемый был арестован; он был схвачен на Садовой улице, пытался, вырваться, но филер Полторацкий, человек большой силы, схватил его за горло, полузадушенного усадил в пролетку и доставил в охранку; ото был В* Г. Бого-раз (в литературе -- Н. Тан).
   Одновременно были арестованы все лица, о которыми "нелегальный" виделся: А. Орлов, Р. Гурвич, Н. Приселков, П. Рубцов, Р. Циммерман, И. Климшин, В. Озон, М. Фундаминский и П. Лопатин.
   Однако, указаний на местопребывание тайной типографии эти аресты не принесли; и двумя месяцами позднее охрана знала только, "что она -- "на д>ге". Тад, в записке от 15-го февраля 1887 г., Бердяев писал в департамент полиции: "Иконников был близок прежде с сотрудником Сергеевым... и вот от Иконникова-то вчера Сергеев и услышал опять о типографии, что слышал и от Соломонова (что она в Харькове); адрес ее у Иконникова Сергееву спрашивать неудобно, тем более, что Сергеев известен Иконникову за человека, несочувствующего программе "Народной Воли"... Осмеливаюсь просить командировать в Харьков сотрудника Попова".
   Зубатову (он и есть "Сергеев") в конце-концов повезло: от упомянутого выше студента Петровской Академии Меера Соломонова он узнал, что в конце января (1887 г.) в Москву должен приехать новый "нелегальный".
   Разумеется, за Соломоновым была установлена неотступная слежка, которая выяснила, что наблюдаемый 25-го января вечером встретился на Никитском бульваре с неизвестным лицом; подождав прихода студента А. Ижовского, вое трое отправились на квартиру Соломонова -- в Петровско-Разумовское. Через день неизвестный, купив две стопы бумаги, сдал покупку багажом в г. Тулу, взял билет до этого города, но был арестован и оказался, "как и предполагалось", разыскиваемым З. Коганом. При обыске у арестованного нашли несколько документов на жительство, листки для сбора пожертвований в пользу партии "Н. В.", чертеж типографского станка и пр.
   Официальный летописец, повествуя об этом деле ("О". XII, стр. 35), глубокомысленно отмечает: "Обстановка ареста Когана, а такжо вещественные доказательства, отобранные как у него, так и у Натана Богораза, свидетельствовали, что подпольная типография должна находиться в г. Туле или где-нибудь около него"... Заключение совершенно правильное. Это подтвердилось и на деле, но обнаружилось совершенно случайно.
   В июле месяце 1886 г. у тульского домовладельца Бородинского, на Георгиевской ул., сняли дом: супруги Минялго, у которых поселился Н. Кудричеяко, а в декабре -- и брат его Василий. В начале апреля (188(7 г.) домовладелица Бородинская, проходя мимо кваргиры Минялго, сгала замечать, что в доме никого нет, о чем в конце-кояцов заявила полиции. При осмотре покинутой квартиры были обнаружены все принадлежности для печатания, набор, готовый к оттиску номера 3-го "Листка Н. Воли", обложки брошюры "Варшавский процесс 29-ти", паспортное бюро и пр.
   Нетрудно было, разумеется, установить возникшему по этому поводу дознанию, что под именем, братьев Кудриченко в Туле жили Н. Богораз и 3. Коган. Хозяйку квартиры тоже выяснили -- это была скрывшаяся из-под надзора Вера Обухова 6).
   Так погибло, можно сказать, неестественной смертью последнее техническое предприятие старых народовольцев.
   В истории тульской типографии одно обстоятельство остается далеко не выясненным: что собственно заставило обитателей тульской конспиративной кваргиры покинуть типографию два месяца спустя после ареста Когана, когда ей, как мы видели из предыдущего, ничего почти не угрожало? И почему квартира была брошена так спешно, что в ней остались и паспортное бюро, и даже тетрадь с адресами двадцати с лишком лиц, в том числе Гоца, Нагеля, Дмитриева и др. москвичей? Это было, во всяком случае, очень неосторожно: найденные документы дали жандармам лишний материал, благодаря которому были привлечены к дознанию Гавриил Лопато и Никифор Лукьянович, снабжавшие народовольцев материалом для фабрикации подложных паспортов, и другие лица.
   

ПРОВОКАТОР ЗУБАТОВ

   При ознакомлении с делом тульской типографии у читателя может навернуться и другой вопрос: почему московская охрана, при наличии имевшихся у нее столь веских данных, не направила своих розысков на Тулу и, как мы видели выше из записки Бердяева, даже в феврале месяце продолжала думать, что типография находится в Харькове.
   Ответ заключается в следующем. После провала кружка М. Года, на Зубатова пала тень подозрения; особенно недоверчиво к нему относился И. Иконников, которому он обещал издать переведенный им труд Г. Джоржа "Прогресс и бедность". В поисках новых секретных сотрудников, Бердяеву пришла в голову мысль, вероятно, по совету самого Зубатова, пригласить Иконникова "на чашку чаю"; в таких полуофициальных беседах начальник охраны запугивал, обыкновенно щеголяя своей осведомленностью, намеченную жертву и старался завербовать ее в число своих агентов.
   На этот раз охранники ошиблись в своих расчетах: сотрудничать Иконников не согласился, но, выслушав внимательно разглагольствования Бердяева, вышел из охраны о полным убеждением, что Зубатов -- провокатор; поэтому, когда последний стал приставать к нему с расспросами, он умышленно ввел его в заблуждение, сообщив, что типография находится в Харькове. Таким же образом поступал и Соломонов, который после агюста З. Когана тоже заподозрил Зубатова (между тем, он хорошо знал о действительном местопребывании "техники", ибо сам, когда типография, за недостатком денег, прекратила работу, перевозил, при участии К. Терешковича, в Москву некоторые ее принадлежности).7)
   Бердяев, однако, не понимал, что его дурачат, и (принимал рассказы Иконникова и Соломонова за чистую монету. Вскоре он сообразил, впрочем, что "Сергееву" окончательно не доверяют, и, начал утилизировать его агентурные указания уже без всяких стеснений. Весна 1887 года была сплошной полосой обысков и арестов.
   В первую очередь попал автор этих строк с некоторыми своими приятелями Я также имел несчастие принадлежать к числу знакомых Зубатова. Познакомился я с ним у В. А. Денисова8), жившего на окраине Москвы, в собственном домике, где я и мои товарищи, П. В. Иевлев и Н. Н. Вольский, собирались иногда потолковать о политике. В одно из таких собраний пришел молодой человек "приятной наружности", которого хозяин дома отрекомендовал нам просто "Сергей Васильевич"; гость принес с собой рукопись "О Земском: Соборе" (творение Гольцева), которую и стал читать, терпеливо выслушивая наши выпады на излишнюю умеренность этой программы. Другой раз я видел Зубатова, когда по рекомендации Василия Морозова 9) явился однажды в библиотеку его жены, Михиной (на Тверском бульваре), чтобы получить от него "литературу", которую я думал отправить на Кавказ вместе с уезжавшим туда товарищем моим, Е. Барановым...
   
   5-го февраля 1887 г. я был арестован. По обыску в комнатке, которую я занимал, нашли два плохеньких револьвера и кинжал, данные мне на сохранение одной курсисткой, 35 нелегальных брошюрок и компостер в 7 линий с полусотней металлических букв,-- поличное, которое могло, казалось бы, удовлетворить охранников. Но помощник Бердяева, поручик Поярков, руководивший обыском, был, невидимому, недоволен; приказав составлять протокол, он куда-то исчез, а вернувшись, предпринял осмотр всей квартиры. В комоде, принадлежавшем мне и находившемся в кухне моей квартирной хозяйки, нашли некоторые принадлежности металлографии (цинковые доски, вал, бумагу) -- остатки "техники" общестуденческого "Союза", валявшиеся прежде где-то в Зарядьи и помещенные у меня на сбережение.
   

КЛИН КЛИНОМ ВЫШИБАЙ.

   Сидя в тесной камере Сущевского полицейского дома, я, естественно, прежде всего поставил себе вопросу кго же меня выдал?
   Первое мое подозрение пало на А. Крашенинникова, который торговал (по его словам) в разнос пакетами для гастрономических и пр. магазинов, а также компостерами и медными буквами, которые употреблялись торговцами для отпечатков на пакетах их фирмы. Крашенинников сам навязался мне доставить необходимое для печатания одной страницы количество шрифта и помочь устроить таким путем "карманную типографию"... И я вовсе не был удивлен, когда впоследствии, проходя через "сборную" комнату московской охранки, в толпе филеров увидел красную, глупо ухмыляющуюся физиономию "товарища Алексея".
   Но провокация Крашенинникова не об'ясняла всего. Вышеописанная обстановка обыска указывала, что охранники искали у меня именно цинкографию; а о том, что она у меня хранилась, знали от меня лишь немногие знакомые, которым я вполне доверял, от которых у меня не было секретов; к числу таких лиц принадлежал, прежде всего, Денисов; но от последнего я сам слышал незадолго перед своим арестом: "если меня; заберут -- это Зубатов"... Вывод напрашивался сам собой...
   В начале мая (1887 г.) наша тюремная компания вдруг пополнилась многочисленными новыми узниками. Бердяев после того, как обнаружилась -- сама собой -- типография, которую он так упорно искал, учинил "ликвидацию" остатков; были арестованы: К. Терешкович, С. Стечкин, П. Пегеев, О. Шкапский, Г. Гауенштейн, сестры Анна и Рахиль Скудины, Н. Болотин и др.
   Рядом со мной, помню, через камеру, посадили одного из новоприбывших -- И. Иконникова, который упоминался выше. Этот умный, немного желчный сибиряк первый твердо и во всеуслышание вскоре заявил: "Зубатов -- шпион"... И по мере того, как на допросах выяснялась удивительная осведомленность жандармского управления, крайняя интимность сведший, которыми располагали офицеры, производившие дознание, для всех становилось ясным, что Иконников прав. Да и сам Зубатов, видя свой неизбежный провал, в это время, не думал уже о реабилитации, а прямо заявлял (если верить его рассказам) своим знакомым: "я служу в охране."...
   Для меня лично открытие Иконникова, как видно из предыдущего, не было совершенной {неожиданностью. Но самый факт предательства Зубатова произвел на меня огромное впечатление; моральный удар был очень силен и пришелся по больному месту.
   Прежде всего было крайне обидно, что я так нелепо "влопался", попавши сразу на удочку двух провокаторов; но я находил себе оправдание в своей молодости. Гораздо больнее было переживать сознание, что и люди зрелые, с несравненно большим революционным опытом, сделались жертвой предательства гимназиста и, более того, обрекли на ту же участь своих юных товарищей, неосмотрительно введя их прямо в сферу наблюдения зорких агентов охраны.
   Разбираясь в обстановке своего ареста и "провала" других лиц, я скоро пришел к заключению, что неудачи революционеров часто являются результатом их собственных ошибок; что главная причина этих ошибок -- почти полное незнание оружия врага; из этой предпосылки естественно вытекал один вывод: чтобы избежать напрасной затраты сил, лишних жертв, необходимо прежде всего тщательно изучить средства, приемы и систему борьбы противника и что сделать это можно лучше всего, лишь находясь в его лагере...
   И я задумал это сделать. "Клин клином вышибай" -- решил я.
   Я дал так - называемые "откровенные показания"!-- рассказал то немногое, что знал и что в большей, существенной части было и без того уже известно охране. При этом меня снова обманули: уверили, что показания нужны лишь, как доказательство искренности моего раскаяния, а на самом деле ввели их, как материал, в дознание.
   22-го августа 1887 г. я был освобожден из тюрьмы под гласный надзор полиции. Бердяев предложил мне поступить в секретные сотрудники. Я категорически отказался; меня взяли ради испытания, вероятно, на некоторое время в филеры, затем назначили в канцелярию и зачислили околоточным надзирателем резерва московской полиции.
   Так началась моя официальная карьера.
   

ГЛАВА II

"Земский Собор" и "постепеновщина".-- В. А. Гольцев и провокатор Шелонский.-- "Социалисты-федералисты".-- "Самоуправление".-- Опять секретный сотрудник "Попов".-- Нелегальный Золотов (Бычков).-- Предатель С. Виноградов.-- Неудачная попытка спасти "самоуправленцев".

ЗЕМСКИЙ СОБОР

   Умственный и моральный развал, переоценка идейных ценностей и полный разброд общественных сил, которыми сопровождалась реакция 80-х годов, способствовали росту политического минимализма, так-называемой "постепеновщины". Ярким образчиком идеологии этого направления является программная статья "Земский Собор", о которой я упомянул в предыдущей главе. Насколько мне известно, статья эта, принадлежащая перу покойного В. А. Гольцева, нигде опубликована не была, и потому я позволю себе привести здесь некоторые выдержки из этого" любопытного документа.
   "В воздухе носится,-- начинает автор,-- недовольство старыми путями, искание новых. Возникают новые учения, новые программы. Трудно разобраться во всех нарождающихся направлениях. Но разобраться необходимо, чтобы положить конец томительному исканию и облегчить переход к положительной работе. Нам кажется, что во всех этих новых ученшх замечается поворот к чему-то, что обще им всем и может примирить их. Попытку наметить такую общую программу и представляет настоящая статья".
   Затем автор анализирует исходы из тяжелого положения России, "которые считаются различными оппозиционными группами за желательные". Именно: 1) "Внешняя война, которую на этот раз пришлось бы вести с немцами"; являясь бедствием для страны: в экономическом отношении, такая война, "если бы даже, что весьма возможно, династия Романовых пала под взрывом негодования после первых неизбежных поражений, выдвинула бы нового цезаря я прочна усадила бы его на троне". 2) "Народный бунт невозможен в настоящее время в виду недостаточности в народе ясного понимания своего положения, понимания -- кто его враги и кто его друзья". 3) "Революционный переворот прежде всего фактически неосуществим".
   Между тем, в России, по мнению автора, "накопилось уже достаточно положительных сил, необходимых для нового энергического движения вперед". Каким путем? "Террористические стремления молодежи могли бы ослабить только возникновение достаточно могущественного направления, которое указало бы мирный исход из теперешней сумятицы... Программа централизованного заговора не найдет более сторонников ц революционных кружках... Только возникновение сильной партии реформ может возвратить молодежи веру в мирный исход".
   "Для возникновения такой партии", говорится далее в статье, "созрели необходимые условия и накопилось достаточно элементов. И никогда еще не было такого удобного момента для соединения всех прогрессивных сил под одно знамя реформы и борьбы с реакцией".
   "Недоверие общества к социалистам", продолжает автор, "тоже исчезнет, как только последние откажутся, под условием осуществления необходимых реформ, от своей террористической борьбы, а главное -- от мысли о захвате власти, перевороте, народном булге и социальной ликвидации. Социалисты же откажутся ог всего этого, когда почувствуют больше доверия и обществу, к возможности мирных реформ, когда увидят образование сильной партии, сплотившейся; под знаменем, Земского Собрра".
   Таким образом, "когда все" прогрессивные силы сплотятся вседино, не замедлит появиться орган. Разработается план созыва Земского Собора. Создастся стройная программа реформ. Общественное мнение встрепенется, подымется общественный дух и под его напором рухнет реакция... Царь созовет Земский Собор, который положит начало новому народническому периоду русской истории"...
   Вполне понятно, почему Зубатов носился с этой программой: он ею пользовался, как пробным камнем, на котором выявлялась степень "неблагонадежности" его собеседников, так как, само собой разумеется, ни один искренний революционер не мог спокойно, без возражений, слушать. эти "постепеновские" призывы к "умеренности и - аккуратности".
   Когда я перечитывал теперь "Земский Собор", то мне все время казалось, что главной целью этого произведения было не столько объединение прогрессивных элементов в партию реформ, сколько желание дискредитировать террор и внести еще больший разлад в среду защитников революционных методов борьбы с абсолютизмом. И если бы я не знал, что автором "Земского Собора" был почтенный редактор когда-то очень популярного журнала "Русская Мысль", я подумал бы, что эта. статья написана "на заказ", по какому-то специальному поручению.
   

ПРОВОКАТОР ШЕЛОНСКИЙ

   Несмотря на то, что В. А. Гольцев к числу людей "крайнего направления" не принадлежал, он, тем не менее, был под наблюдением охраны, при чем на эгой почве разыгралось своеобразное "недоразумение".
   9 июня 1889 г. начальник московского охранного отделения получил письмо от В. Гольцева следующего содержания: "Несколько дней назад явился ко мне неизвестный в фуражке с синим околышем и сразу приступил к "делу": обо мне, сказал он, написан известным мне Зубатовым, занимающим какое-то мудреное место в охранном отделении, доклад, где я изображен неустанным и деятельдым агитатором и что начальник охранного отделения, будто бы, ездил в Петербург, где представил доклад Черевину и получил разрешение арестовать меня"; в заключение Гольцев описал приметы "неизвестного".
   Бердяев легко догадался, о ком идет речь в этом письме; по его распоряжению обыскивают городского учителя Шелонского, который 26-го июня подает заявление о том, что "с Гольцовым он познакомился год тому, назад у Д. А. Дриляз и затем работал с обоими по устройству образцового учебного заведения".
   В чем же дело?-- спросит недоумевающий читатель.
   Раз'яснение находится в донесении начальника московской охраны директору департамента полиции от 15 февраля 1890 г.: "Николай Николаевич Шеломский явился в охранное отделение в ноябре 1888 г. и предложил услуги в виду, якобы, хороших отношений своих к Гольцеву и Чупрову... Так как за шесть лет не было случая, чтобы хотя один иэ агентов, самовольно явившихся с предложением услуг, оказался полезным деятелем, я не мог отнестись к нему с доверием. Для того, чтобы узнать его способности, я поручил! ему познакомиться с Дриль, что им и было исполнено весьма успешно"...
   Приведу содержание одного из донесений Шелонского (псевдоним "Смирнов"). "У Янжула обсуждался вопрос о воздействии заграничной прессы на русское правительство по вопросам внутренней политики. Гольцев доказывал необходимость воздействия политического вообще. На следующих собраниях изыскивались "ненаказуемые способы воздействия", которые добились бы неприкосновенности личности и свободы печати, а при помощи последней -- изменения существующего порядка. В январе Гольцев, Соколов и Ковалевский выделились в радикальную группу, а к либералам примкнули Дриль и Успенский; первые хотели введения: социального строя, а последние -- представительного управления с сохранением монархии. Гольцев предлагает воспользоваться Парижской выставкой, чтобы познакомить европейских прогрессистов с несостоятельностью внутренней политики русского правительства; с этой целью проектируется прочитать за границей ряд критических лекций: Гольцев -- "Представительные собрания и свобода личности в России"; М. Ковалевский -- "Судьбы современного русского общества"; Янжул -- "Основы народного хозяйства в России". Дриль не допускает представительства от крестьян в виду их необразованности. Приглашали Комаровского, но тот ответил, что "хорошо будет, если еще не донесет об их затеях департаменту полиции".
   Интересны еще агентурные сведения о Гольцеве, относящиеся к январю месяцу 1889 г., шедшие, невидимому, из другого источника. "На сходке, происходившей 30-го декабря,-- доносит охрана,-- у Соколова обсуждали вопрос о том, как дискредитировать Московское охранное отделение и затормозить его деятельность. Гольцев, Каблуков д другие решили добиться устранения Бердяева от должности путем обращения к влиятельным знакомым -- через жену Оржевского, через Н. Шаховского и пр. Княгиня Гагарина предложила ознакомить с меморандумом об охранном отделении московского генерал-губернатора"...
   Результаты доносов охраны возымели свое действие. В апреле 1889 г. товарищ министра внутренних дед в гласные Московской городской думы, имея значениэ общил: "Гольцев известен за человека неблагонадежного в политическом отношении, и поэтому избрание его в гласные Московской городской думы, имея значение протеста против правительственных распоряжений, может отразиться вредно на деятельности городского управления", в виду чего надлежит предложить Гольцеву "сложить добровольно, звание гласного, предупредив, что, в случае отказа с его стороны подчиниться сему требованию, он додвергнется неудобным для него последствиям".
   Гольцеву, как д С. А., Муромцеву, которому было пред'явлено однородное требование, ничего другого не оставалось, как "добровольно" уклониться от исполнения воли избирателей (Муромцев, впрочем, остался гласным, в виду того, что генерал-губернатор дал о нем благоприятный отзыв).
   

"СОЦИАЛИСТЫ-ФЕДЕРАЛИСТЫ"

   Обвинительная платформа "Земского Собора" успеха не имела. Правительство, руководимое Д. Толстым, душило всякое проявление самодеятельности и вызывало в интеллигенции и в обществе чувство негодования, затаенной злобы, жажду мести, что, в связц с сознанием данного бессилья, заставляло их снова видеть) в терроре" верное средство борьбы с царским произволом. Но то же сознание бессилья толкало оппозицию в сторону минимализма, вынуждало итти на уступки, заставляло сокращать свои требования, и: автор "Земского Собора" был до известной степени прав, когда в заключительной части своей статьи утверждал, что "мысль о созыве народных представителей (царем) приобретает в революционной среде за последнее время все больше и больше сторонников".
   На почве описанных настроений зародилась новая попытка "об'единения всех фракций оппозиции на вопросе политической свободы". Программа "социалистов-федералистов"1), которая должна была служить основой такого об'единения, появилась в московских, кружках в 1887 году.
   "В виду политических условий жизни в России, говорилось в этой программе, мы, на-ряду с пропагандой устной и литературной начал общественности и свободы, по примеру наших предшественников, стоявших под знаменем "Народной Воли", будем вести деятельную борьбу с правительством, основанием которой будег служить революционная агитация, конечным актом -- террор, а целью -- политическая свобода и организация общества в интересах трудящихся классов".
   Одновременно с выработкой программы предполагалось издавать в Москве журнал под заглавием "Социально-революционная партия"; предварительно было запрошено мнение видных эмигрантов, из которых ответили Добровольский, Дебагорий-Мокриевич, Кравчинский, Плеханов, Аксельрод, Засулич и Драгоманов; все они отнеслись одобрительно к цели издания журнала и высказались за отстаивание необходимости государственного переустройства на началах полной политической свободы и самоуправления, как местного, так и центрального.
   Для печатания проектированного журнала был заказан рабочему П. Е. Столярову, жившему в Самаре, типографский станок. Ближайшее участие в этом деле принимали студенты Московского техн. училища Л. В. Даль и Р. Циммерман, известный по сношениям с Богоразом.
   Неожиданно все предприятие рухнуло.
   В декабре месяце 1887 г. в Москве, в виду студенческих беспорядков, шла обычная в этих случаях "чистка". При обыске в помещении Московского технического училища были обнаружены, в числе прочей "нелегальщины" (свыше 500 экземпляров), рукописная "программа социалистов-федералистов", о которой шла речь выше, заявление от редакции предполагавшегося к изданию печатного органа и другие документы, относящиеся к тому же предприятию; из числа последних "Очерки развития социально-революционных идей в России" написаны были, как установила потом экспертиза, почерком Циммермана, рукопись "Социально-революционная партия" и "Хроника арестов" -- студентом Флегонтом Даниловым и другие заметки -- рукою Павла Лопатина.
   18 января 1888 г. был арестован Циммерман, у которого по обыску нашли дубликат накладной на посланный из Самары в Москву груз до 10-ти пудов весом. При осмотре этой посылки в ней оказались типографские принадлежности, посланные Столяровым. К дознанию по этому делу, помимо других лиц, был привлечен еще Н. Агарев, который хранил у отца-своего, жившего в г. Владимире, около 20-ти фунтов шрифта, полученного им от Даля.
   

"САМОУПРАВЛЕНИЕ"

   Несмотря на провал, проект издания нового журнала все-таки получил осуществление.
   1-го февраля 1888 г. некий А. Л. Шарпантье представил в московскую полицию, нелегальную газету "Самоуправление" No 1-й (1--XII--87 г.), доставленную ему на дом почтальоном.
   То же самое сделала надзирательница 5-й московской гимназии, Кл. Чистякова. 16-го февраля того же года полтавский архитектор Женжуриог получил по почте 50 экземпляров "Самоуправления", которые были посланы из Москвы от имени Поздеева.
   Бердяев всполошился. Появление нового "подпольного" органа печати для начальника московской охраны не было, как мы сейчас увидим, обстоятельством неожиданным, но осведомленность его по этому делу была вначале очень слабой. Агентурные указания и на этот раз, как и в деле с тульской типографией, шли из Петербурга.
   1-го декабря 1887 г. департамент полиции запросил москов. охранное отделение: "Где находится Александра Дмитриевна Копылова?" Ответ был: "Выехала иэ Москвы с заграничным паспортом, выданным 25-го сентября". Это обстоятельство указывает, что относительно группы "Самоуправление" в центре охраны имелось с самого начала некоторое "внутреннее освещение". Как известно, Копылова ездила в Швейцарию, с Ольгой Фигнер, которая вела там переговоры о некоторыми эмигрантами (в частности с П. Б. Аксельродом) относительно издания в Женеве газеты "Самоуправление" -- так, "чтобы эта газета имела все признаки революционного издания, отпечатанного в России".
   Тем не менее первоначальные агентурные указания, которыми располагала охрана, были довольно сбивчивы. Так, 27 декабря 1887 года департамент полиции сообщал Бердяеву: получены сведения, что в Москве литографируется на трех станках, в количестве 3000 экземпляров, газета "Самоуправление" или "Земский Собор"; в первом номере ее будет помещена программа "социалистов-федералистов", найденная в техническом училище.
   Если оставить в стороне фантастические сведения о литографировании газеты (что, может быть, относились к первоначальным проектам), остальные предсказания департаментской агентуры вполне отвечали действительности. Как мы видели, в феврале месяце "Самоуправление" появилось и в первом же его номере была напечатана программа "социалистов-федералистов".
   Московское охр. отд. оставалось между тем в благ женном неведении, что видно из его сообщения донар? таменту полиции от 24-го февраля: "В виду чисговд печати "Самоуправления" -- оно издано или за границей, или у М. Вернера, брат которого, Ипполит, в 1883 г. был отдан под гласный надзор полиции за издание революционного журнала "Виселица".
   

СЕКРЕТНЫЙ СОТРУДНИК "ПОПОВ"

   Только ощупью, больше путем наружного наблюдения, Бердяев подходит, наконец, к центру самоуправленцев, не без содействия, впрочем, петербургской указки.
   Еще 28 декабря 1887 г. д. п. предложил московскому охранному отделению "осторожно выяснить Владимира Васильевича (или Алексеевича), живущего в Каретном ряду, у Николы на Песках, в одном из красных домов". Речь шла об В. Д. Соколове, женатом на Сизовой (знакомые В. Обуховой и Л. Родионова). За Соколовым с этого момента устанавливается неотступная слежка, которая вскоре захватывает в свой круг А. Копклову (племянницу Федоровской, сожительницы Ф. Воскресенского) и А. А. Ломакина (о нем сотрудник Лебедев -- тоже Зубатов -- "отзывался, как о серьезном революционере").
   Д. п. тоже принимает, со своей стороны, необходимые меры -- командирует в Москву своего разведчика, который являлся, несомненно, источником и первоначальных агентурных сведений по этому делу.
   "Сотрудник Попов, доносит Бердяев директору департамента полиции, был у меня 24-го февраля и передал, что ему запрещено вашим превосходительством заходить ко мне... 27-го февраля замечено, что утром знакомая Ломакина была в гостинице "Рояль" и справлялась, нет ли свободного номера. Следовательно Попову не доверяют, и ему следует немедленно уехать". Тем не менее Ломакин посещает "Попова" 25 февраля, через день получает в библиотеке Беляевой от А. Ф. Виноградовой номер "Самоуправления" и относит его в гостиницу "Рояль", куда заходит еще 29-го числа, но получает письмо от "Попова", уехавшего угрюм этого дня.
   Практический результат поездки сотрудника через несколько дней сказался; директор департамента полиции уведомил Бердяева: "Самоуправление" печатается за границей".
   Успокоенный относительно местопребывания "техника", Бердяев сосредоточивает силы на выяснении личного состава группы. Наружное наблюдение, получив в лице Копыловой, Соколовых и Ломакина верных лидеров, быстро "разрабатывает" их сношения и связи и намечает в общем несколько десятков лиц. Слежка констатирует, между прочим, поездку Ломакина в Тверь, откуда он с В. Гурвичем возвращается; в Москву и навещает с ним А. С. Белевского; у последнего 17 марта происходит собрание, на котором, между прочими, присутствуют супруги Анна Егоровна и Павел Алексеевич Серебряковы. В апреле месяце А. Копылова и О. Фигнер совершают совместное путешествие в гг. Нежин и Харьков, где видятся; с В. Истоминым. В начале августа Копылова едет, опять с Фигнер, в имение родителей последней (с. Никифорово, Тетюшского уезда); по пути, в Казани, они имеют свидание с П. Пушкаревой. 2) 29 числа того же месяца Копылова отправляется в Минск (свидание с О. Белохом) и Варшаву. О. Фигнер 14 сентября уезжает на неделю в Петербург...
   Насколько московское охранное отделение ориентировалось в этом сыром материале? Имело ли оно в этот момент соответствующее внутреннее освещение?
   Выше мы видели, что на сходке у Белевского (а, он был редактором "Самоуправления") присутствовала и Серебрякова -- знаменитая своей долговременной деятельностью провокаторша. Как известно, этой "мамочке" охраны, по докладу Столыпина, была "высочайше" пожалована в 1911 году пенсия (1200 руб. в год) за 25-летнюю агентурную службу; из этого можно заключить, что в 1887 году Серебрякова уже была секретной сотрудницей и, будучи знакома с Белевским, могла давать сведения об его "окружении". Возможно, что Серебрякова была заагентурена именно в это время, так как Бердяев, шокированный тем, что в Питере о московских делах знали более, чем он сам, в это время прилагал особые старания к вербовке осведомителей, старания, которые но всегда кончались успешно и вели иногда к весьма крупным недоразумениям.
   Одна такая история разыгралась в самый разгар выслеживания самоуправленцев.
   Бердяев видел, что наиболее активную роль в группе играет А. Копылова; естественно, ему хотелось иметь около нее "своего человека", и он решил действовать. Предоставим, впрочем, слово официальному документу, рассказ которого об этом деле является таким красочным по своей циничной откровенности.
   8 мая 1888 г. московский обер-полицеймейетер обратился к директору д. п. Дурново с письмом следующего содержания: "Замеченный по наблюдениям за Копыловой кандидат московского университета, Сергей Васильевич Зенченко, у которого на квартире проживала Копылова, был начальником охранного отделения, ротмистром Бердяевым, с разрешения моего, приглашен в отделение, где и было Зенченко предложено поступить сотрудником в агентуру отделения для обнаружения дальнейших противоправительственных действий как Копыловой, так Ломакина, Розенберг и других знакомых ему, Зенченко, лиц. Зенченко из'явил согласие к сотрудничеству, откровенно об'яснил, что Копылова была рекомендована ему Розенберг; чго с Белевским, Гольцовым, Мачтетом3) он познакомился; тоже у Розенберг; что Ломакина, Сергея и Василия Сотниковых, Николая4) Морозова и Сергея Зубатова он знает еще с гимназии; что о газете "Самоуправление" ему рассказал знакомый его студент, Кочерянц и что, если бы он, Зенченко, знал, что Копылова, Розенберг, Ломакин и другие лица причисляются к серьезным революционным деятелям, то знакомство бы с ними прекратил; на это ему ротмистром Бердяевым было об'яснено, что знакомство ни в коем случае прекращать не следует, при чем Зенченко под честным словом обещал о бывшем с ним разговоре никому не сообщать и не показывать виду, что ему известно о наблюдении за упомянутыми выше лицами и обещал притти в указанный день, час и место на свидание.
   Желая проверить наружной агентурой, сдержит ли Зенченко свое слово, за ним было установлено наружное наблюдение, и последним выяснилось, что он был у председателя судебной палаты Лопатина -- по Гагаринскому пер., в собственном доме, у студента Ермолаева -- в гостинице "Петергоф" и у доктора Богуен -- в доме кн. Шаховского. Придя на следующее свидание очень взволнованным, Зенченко заявил, что ни на какие предложения не согласен и готов подвергнуться какой угодно каре за свои действия, виновным себя не считает, а если будет осужден, то у него найдутся лица, которые за него похлопочут и даже выгородят и что вообще желает, чтобы дело его было расследовано" не иначе, как через прокурорский надзор.
   По прошествии двух недель Зенченко был вновь вызван ротмистром Бердяевым, при чем ему было объяснено, что он может без всякого дознания пострадать за то, что не сдержал своего слова и обнаружил секреты агентуры; в своем возражении Зенченко заявил, что он прекратил знакомство с Розенбергом и Ломакиным, а советовался с некоторыми лицами, а именно со студентом Сидоровым (брат его жены), заходил два раза к Лопатину и был у графа Олсуфьева...
   Из дальнейших расспросов Зенченко выяснилось, что последний не доверял ротмистру Бердяеву лишь потому, что вся деятельность, как его, так и его секретной агентуры (Зубатова) обрисована Гольцовым, Ломакиным и др., как провокаторская. Это, главным образом, и послужило причиной того, что Зенченко не согласился быть сотрудником, между тем как его социальное и семейное положение могли вполне служить к его согласию"...
   Раздосадованный неудачей, Бердяев поспешил взять свой реванш: он "заагентурил" прислугу Соколовых, Бицурину5), которая, несмотря на пожилые годы, не устояла перед ухаживаниями неожиданно воспылавшего к ней пламенной страстью Егора Сачкова, состоявшего филером московской охранки; сидя за чайком у своей приятельницы, этот "кум пожарный" получал, таким образом, возможность иметь сведения обо всем, что делается в квартире хозяев Бицуриной; о чем господа разговаривают, кто их посещает, и пр. Благодаря &гой своеобразной "внутренней агентуре", Бердяев знал, например, что Соколов заложил шубу жены своей и т. д...
   

НЕЛЕГАЛЬНЫЙ ЗОЛОТОВ (БЫЧКОВ)

   Между тем д. п. продолжал нервировать Бердяева своими агентурными указаниями, шедшими, несомненно, все от того же "Попова", Так, в марте 1888 г. Дурново предваряет Бердяева: "лицо, которое должно выехать из С.-Петербурга, свится к Копыловой", Действительно, 26 числа в Москву приехала Софья Семеновна Иванова (бывшая перед тем за, границей), которая немедленно устраивает предвиденное в департаменте полиций свидание...
   Впрочем, осенью того же года начальник московской охраны имел уже возможность щегольнуть сведениями из своих собственных источников; в сентябре он донес, например, департаменту полиции о том, что "во второй половине месяца в Москву прибудет нелегальный и что No 2 "Самоуправления" вышел толще прежнего, доставить его должен находящийся за границей Федор Иванович Шестаков"...
   "Нелегальный" несколько поспешил явиться. Уже 15 сентября (1888 г.) наблюдение берет от Гольцева неизвестного, который, получивши от Соколовых чемодан, едет в Столешников пер., в д. Никифорова, где и остается; на следующий день он имеет поздно вечером, в сквере храма Спасителя, конспиративное свидание с А. Копыловой; в следующие дни неизвестный посещает: Р. Гиршберг, А, Филиппову и П, Ф. Николаева 6) -- лиц, состоящих на замечании у охраны; внешнее поведение неизвестного -- его конспиративные уловки не оставляют сомнений в том, что он и есть искомый "нелегальный"; 29 сентября его задерживают; при нем находят паспорт на имя отставного прапора щика Золотова. Нелегальность арестованного устанавливается при первом же допросе..
   -- Где служили?-- спрашивает Бердяев.-- В Староингерманландском полку,-- отвечает "Золотев".
   -- Это какой дивизии?
   -- Кажется, 2-ой...
   -- Этот полк 3-й дивизии. Паспорт не ваш...
   По проверке оказывается, что документ на имя Золото на симбирским воинским начальником не выдавался. Бердяев ликует...
   4 октября "Золотев", содержавшийся в камере при охранном отделении, ночью бежал; пользуясь дремотным состоянием надзирателя, он взломал оконную решегку, спустился по водосточной трубе во двор и спокойно вышел на, улицу... На следующее утро у всех застав, на железнодорожных вокзалах и даже на станциях ближайших к столице городов (Тула, Смоленск) торчали зоркие московские "шпики", высматривая, не появится ли беглец...
   "Золотову" еще раз не повезлр, и виновата была опять излишняя конспирация. Один из старых филеров, Иван Полторацкий, дежуривший на вокзале Московско-Казанской жел. дороги, проводив поезда, возвращался домой около п час. вечера по соединительной ветке Московско-Казанской ж. дороги; навстречу ему попался хорошо ему известный по наблюдению прис. повер. Лев Родионов, за которым на некотором расстоянии следовал мужчина с поднятым воротником, которого в темноте филер совершенно не рассмотрел. Позднее появление Родионова в таком глухом месте заставило Полторацкого обратить внимание нашего спутника, которого он и задержал. При "Золотове" (а это был он) оказалось 79 руб. денег и три документа на имя Петровского. По распоряжению департамента полиции, "нелегального" отправили "в наручниках" в Петербург, где его заключили в Петропавловскую крепость.
   "По сличении примет, почерка, а также по фотографической карточке", было установлено, что именовавшийся Золотовым есть, в действительности, Александр Бычков7), бежавший в январе 1888 г. из ссылки ("Обзор" XIII, стр. 12).
   Что личность "Золотова" была выяснена путем сличения "примет и почерка", это, разумеется, не более как фиговый листочек, которым прикрывалась стыдливая "агентура" перед лицом жандармского дознания. Если сотрудник охраны знал точно о времени прибытия нелегального, о том, что он "должен появиться у Голь-цева" и что до приезда в Москву этот нелегальный скрывался в имении Фигнер, то полиции бьсла, конечно, известна и его настоящая фамилия.
   Но кто же именно выдал Бычкова?
   В документах охраны есть на это вполне определенный ответ. В докладе ротмистра Бердяева департаменту полиции (от 10 января 1891 г. за No 40) мы находим такое заявление: "по ликвидации самоуправленцев и нелегального Бычкова услуга всецело принадлежит Б.........й, гостившей у Белевского".
   По этому поводу следует, однако, заметить следующее. В черновике упомянутого донесения четыре по-следних слова зачеркнуты и заменены фразой: "лицу, близко стоявшему к главарю этого дела, Белевскому". В документе фамилия Б--й написана полностью, а зачеркнул ее Бердяев, может быть, потому, что не хотел раскрывать перед начальством своих карт. Так как других указаний на сотрудничество Б--й в моем распоряжении не имеется, то я не нахожу возможным называть ее по имени. Могу только прибавить, что Е. С. Б--на (по мужу) принадлежала к числу знакомых провокаторши А. С. Серебряковой.
   Несомненно, что о нелегальном "Золотове" знал и упомин

   

Л. МЕНЬЩИКОВ

ОХРАНА И РЕВОЛЮЦИЯ

К ИСТОРИИ ТАЙНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ В РОССИИ

ЧАСТЬ III

   

Изд-во ПОЛИТКАТОРЖАН
Москва -- 1932

   

РЕДАКЦИЯ, ПРИМЕЧАНИЯ И ПОСЛЕСЛОВИЕ Я. Б. ШУМЯЦКОГО

   

ОГЛАВЛЕНИЕ

   Глава I. Азефщина
   Глава II. Расцвет провокации
   Глава II. Калейдоскоп провокации
   Глава IV. Мамочка охраны -- бабушка провокации
   Глава V. Начало конца
   Послесловие
   Именной указатель
   

ГЛАВА 1
"АЗЕФЩИНА"

"Великий провокатор". Послужной список Азефа. Обратная сторона медали. "Подвиги" Азефа. Его "подвиги". Розыскной принцип.

Великий провокатор

   "Писать об Азефе -- значит писать и о партии с.-р.", так начинает свои статьи об "азефщине." (сборники "На чужой стороне", No 6 и 7) А. Аргунов, знавший очень близко "великого провокатора", как, увлекаясь несколько, назвала Азефа в своей книжке о нем А. В. Лучинская; Посвящая эту главу партии с.-р, я тоже вынужден уделить исключительное внимание бывшему главе боевой организации и -- в то же время -- агенту политической полиции.
   Много писали про Азефа; около его позорного имени собрались десятки легенд, фантастических догадок и просто досужих измышлений. Да и было, о чем писать. Азефовская эпопея -- загадочная, причудливая, ужасающая -- не имеет прецедентов в истории. Во главе боевой организации террористической партии стоит многие годы шпион. Агент правительства организует ряд политических убийств первостепенной важности... С нескольких сторон из охрани тельного лагеря выдвигаются против Азефа обвинения в провокаторстве, а серьезнейшие революционеры выступаю! самыми горячими защитниками его. Это ли не фантасмагория?!
   Но и слишком много писали про Азефа. Произошло это потому, что всей правды о нем никто не знал, а предположений делалось очень много. Сам по себе Азеф, на мой взгляд, вовсе не является человеком замечательным в индивидуальном смысле, его популярность -- слава Герострата -- обусловливается преимущественно той обстановкой, в которой он действовал. Силуэт Азефа непомерно разросся на красном фоне героической борьбы, в которой было так много картинного, яркого, что бросалось в глаза, трогало чувство, било по нервам. Ведь жертвами предательства Азефа являлись люди, которые меняли жизнь на жизнь и стоили между бомбой и палачем, у которых бесславная смерть чередовалась с победным триумфом...
   Азеф заслуживает внимания не как личность, а как явление, которое представляется в высшей степени типичным для удушливой атмосферы "дубль-конспирации". Интересен не Азеф, а "азефщина".
   Лично я Азефа не видел и не знал, но деятельность его мне хорошо известна; имя Азефа сделалось мне знакомым очень давно...
   В один из летних дней 1899 года московское охранное отделение ждало почетного посетителя, должен быть приехать важный чиновник департамента полиции; тесную канцелярию тщательно подмели, писцы надели чистые воротнички и новые галстуки. Для встречи гостя к вокзалу железной дороги выслали коляску с резиновым ходом (редкий тогда шик), запряженную кровным рысаком, с лихим кучером. "Он" приехал, сопровождаемый начальником охраны Зубатовым, сияюще улыбавшимся, и Медниковым, который, несмотря на сдою тучность, катился, в припадке чинопочитания, шариком. Это был первый случай, когда я увидев Ратаева {Ратаев тогда формировал особый отдел департамента полиции.}, имя которого впоследствии сделалось знакомым даже парижанам. Он тогда не фабрил еще свои залихватские усы и осанкой своей вполне походил на бывшего гусара. В тот же день мне пришлось впервые услышать имя сто будущего знаменитого сподвижника. Мне поручили, под большим секретом, узнать, живет ли в доме Сахарова, по Богословскому переулку, Евно Азев. Адрес подтвердился.
   Не сразу, однако, выяснилась для меня роль Азефа.
   Внимание мое еще раз остановилось на этом имени много времени спустя.
   30-го апреля 1901 года я был приглашен и кабинет начальника охранного отделения; там, кроме Зубатова, был и его "Котик" (так в припадке, нежности называл он Медникова). "Сфабрикуйте, пожалуйста, нам документик, я плохо знаю эти формальности", сказал памятный мне "Сергеи Васильевич" и подал паспортную книжку с готовым штампом и подписью пристава 2-го участка Тверской части. Под диктовку начальства я заполнил чистые страницы бланка, и фальшивый вид на жительство, на имя инженера Азефа, ратника ополчения второго разряда, скоро был готов.
   Азеф, не имевший права жительства в столице, получал таковое. С помощью поддельного документа полиция соблюдала требование закона.
   В том же году я окончательно догадался, что Азеф -- декретный сотрудник, и что работает он среди социалистов, революционеров. 23-го сентября 1901 г. в Томске была арестована типография, в которой печатался орган этой партии "Революционная Россия"; дознание "по агентурным соображениям" перевели в Москву; я редактировал дневник наблюдений по этому делу, подлежавший передаче в жандармское управление; филерскими проследками в нем был отмечен факт посещения наблюдаемым Барыковым дома Стахеева, где жил Азеф; это место дневника мне приказано было выпустить. Я сразу понял, почему это понадобилось.
   После этого Азеф, как сказочный оборотень, появлялся в разных видах на поле сыскных перипетий.
   Вот он -- нелегальный Александр Самуилович Раскин; он приезжает 5-го января 1903 года из Петербурга в Москву с курьерским поездом в вагоне 1-го класса; он посещает знакомых и проводит ночь в доме терпимости,-- в самом дорогом, Стоецкого; за ним посланы лучшие филеры. Ирония судьбы! Шпионы, парии мерзнут на улице и стерегут аристократа-провокатора, справляющего ночную оргию.
   Вот он "секретный сотрудник департамента полиции Е.Ф. Виноградов", доносящий, что "эмигрант Бурцев поручил покупать для него старые газеты и революционные издания учительнице Девальковской".
   Вот он -- "Филиппович", проверяющий, будто бы, с Виктором Черновым охранные посты во время женевского съезда социалистов-революционеров. (1903 г.) {Положение одно из курьезнейших: революционеры, опасаясь, что участники совещания могут быть выяснены наружной слежкой, установили контр-наблюдение, а бдительность занятых этим делом людей поручили проверять, между прочим, провокатору-участнику съезда. Л. М.}.
   Вот он -- "Диканский" -- участник заграничной конференции представителей российских оппозиционных групп (1904 г.), заседающий вместе с известными общественными деятелями Милюковым, Циливкусом и другими на правах партийного делегата.
   Вот он -- "Филипповский", неизвестный революционер, за которым филеры бросаются в догонку после того, как он видится 7-го июля 1905 г. с "беглой каторжанкой Якимовой" в Москве, в кафе Филиппова.
   Вот он -- "Валентин", имя которого, как соучастника, произносит в бреду Егор Сазонов, бросивший бомбу в Плеве.
   Вот он -- опять нелегальный Сергей Мелитонович Валунский, совещающийся с террористами в Петербурге, Москве, Нижнем-Новгороде, Орле и Саратове.
   Постепенно фигура ловкого провокатора выросла во весь свой рост и я разгадываю, наконец, Азефа во всех его личинах... (Приложение 1-е).
   

Послужной список Азефа

   "Кто же был Азеф? Такой же сотрудник полиции, как и многие другие", сказал русский премьер-министр Столыпин в заседании Государственной Думы 12-го февраля 1909 года.
   Каким же сотрудником был Азеф?
   Я могу попытаться ответить на этот вопрос. Я был вообще в курсе агентурных сведений, касавшихся партии социалистов революционеров. Я имел также возможность узнать многое об Азефе из разговоров с его ближайшими руководителями. Наконец, за границей в личных беседах с революционными деятелями, бывшими друзьями Азефа, я ознакомился и с обратной стороной медали. Впрочем, чтобы быть вполне беспристрастным, я постараюсь, рассказывая о шпионских подвигах Азефа, иметь в виду и официальное описание его заслуг, которое можно найти в деле бывшего директора департамента полиции Лопухина, осужденного, как известно, в 1909 году за то, что он способствовал разоблачению провокаторской роли Азефа.
   Ростовский на-Дону мещанин (сын портного, Евно Азеф) прежде, чем найти свое истинное призвание, испробовал несколько профессий. Выйдя из 6-го класса гимназии, он сначала занялся репортерством, потом поступил секретарем к фабричному инспектору, затем сделался комиссионером, но запутался в денежных делах и предпочел уехать за границу. В 1893 году Азеф сделался студентом политехнического института и Карлсруэ и, одновременно -- агентом департамента полиции; однако, донесения его того времени, по официальному признанию, "носили отрывочный и случайный характер" и значения не имели.
   Настоящая провокаторская карьера Азефа началась лишь с 1899 г., когда он, получив заграничный диплом на звание электротехника, переезжает в Москву и, так сказать, для завершения образования, поступает в шпионскую "академию", как хвастливо называл Зубатов свое охранное отделение. Этот агентурных дел мастер сразу подметил таланты нового своего ученика и направил его в организацию, только что возникшую тогда и пугавшую охрану своими террористическими тенденциями -- в Северный союз социалистов-революционеров. Азеф быстро вошел в свою роль, сделался видным членом этой группы и через год уже имел возможность указать местонахождение ее тайной типографии. Но печатный станок в это время пребывал в бездействии, Зубатову же он был интересен лишь в работе, как груз, при помощи которого можно втянуть в топкое болото жандармских дознаний возможно большее число людей. "Новый приятель" сумел поправить дело: по его настоянию группа решила приступить к печатанию очередного номера журнала "Революционная Россия" и поручила Антиох-Вербицкой перевезти, ради вящшей конспирации, типографские принадлежности за тысячу верст -- в Томск (Прим. 1-е). За этой особой, разумеется, последовал отряд филеров; когда печатня начала функционировать, специально командирован шли в Сибирь жандармский офицер Спиридович произвел затем (в сентябре 190! г.), с надлежащей помпой, "ликвидацию", причем обнаружил все, что требовалось для охраны; типографию "в действии" и соответствующее количество обвиняемых.
   После томского триумфа шпионская репутация Азефа окончательно устанавливается и его признают полезным командировать за границу. С этого момента собственно, Азеф делается двуликим Янусом и заставляет друзей своих из обоих враждующих лагерей смеяться, в то время, когда им следовало бы плакать.
   Казенный curriculum vitae разделяет всю последующую деятельность Азефа на два периода. До 1906 года он, живя за границей, постоянно "расширял свои партийные связи и. хотя сам не принадлежал в то время ни к какой определенной революционной организации, однако, успел близко сойтись с видными террористами М. Гоцем и Г. Гершуни и все, что узнавал от них, или из других источников, сообщал розыскным органам русского правительства". После 1906 года Азеф, по той же официальной версии, "вошел в качестве члена, в боевую организацию при центральном комитете партии социалистов-революционеров и с того момента получил возможность знать о всех террористических замыслах этого сообщества" {Разрядка моя. Л. М.}.
   Так пишется история, если на нее смотреть с одного берега Фонтанки {Фонтанка -- местонахождение департамента полиции в Петербурге.}. Но департамент полиции всегда был преувеличенного мнения о своем всеведении. Дело обстояло несколько иначе и это можно считать установленным; при двухстороннем освещении события представляются совсем в другом виде.
   Живя сначала в Берлине, а затем в Париже, Азеф, действительно, "расширял свои связи" и дружился с видными революционерами. Но он делал и нечто большее, а, именно: Азеф, как представитель северного района, образовал вместе с Гершуни и другими лицами, из различных местных групп, партию социалистов-революционеров и, как один из основателей этой организации, пошел в состав ее руководящего коллектива. Мало того, Азеф принял самое ближайшее, непосредственное участие в практической работе партии, сначала, как ловкий организатор транспортировки нелегальной литературы, а затем, после ареста Гершуни (1903 г.), как член-распорядитель боевой организации социалистов-революционеров. Таким образом, начиная с 1902 года, вся партийная жизнь социалистов-революционеров была на виду у Азефа, он знал всех ее более или менее выдающихся деятелей и имел сведения обо всех серьезнейших конспиративных предприятиях партии.
   Но все, что Азеф "узнавал", он сообщал, будто бы, охране. Так ли это? В обвинительном акте по делу Лопухина имеется полный "перечень" услуг, Оказанных царскому правительству Азефом за время пребывания его в рядах социалистов-революционеров.
   Согласно вышеупомянутому "послужному списку", Азеф в первый период своей деятельности (до 1906 года). 1) обратил усиленное внимание розыскных органов на первостепенное значение террористов: Гоца, Гершуни, Савинкова, Мельникова, Вольского и Хилкова; 2) дал возможность арестовать революционеров: Крафта, Григорьева, Левита, Слетова, Селюк и Казанцева; 3) доставил сведения о конспиративных съездах в Германии, Амстердаме, Париже и Нижнем-Новгороде; 4) указал лиц, причастных к фабрикации разрывных снарядов и 5) предупредил покушение на жизнь министра Плеве, генерал-губернатора Кутайсова и Дурново, губернаторов Накашидзе и Унтербергера и градоначальника Медема. На первый взгляд, особенно человеку несведущему, этот перечень предательства Азефа может показаться довольно внушительным; в этом списке есть и заговорщики, и злоумышления, и динамит; я нем, как говорится "все есть.... если только нет обмана".
   Посмотрим.
   

Обратная сторона медали

   Начнем с агентурных услуг первой категории. Азеф указывал, действительно, на многих революционеров. Важно, однако, знать, как он делал эти указания и к каким результатам они приводили.
   Гоц,-- старый революционер,-- на которого еще в 80-х; годах доносил все тот же Зубатов,-- будучи эмигрантом, редактировал партийный орган социалистов-революционеров. Для того, чтобы знать его роль, не было надобности состоять членом Центрального Комитета партии -- достаточно было жить за границей. И сама по себе азефовская аттестация не имела практического значения: Гоц, прикованный болезнью, вынужден был жить постоянно за границей (где и умер). Он находился все время, как принято выражаться, "в пределах недосягаемости" и, в силу этого, для розыска имел самое второстепенное значение.
   Гершуни. Имя этого революционера общеизвестно, его похороны и Париже собрали десятки тысяч интернациональной публики. Правительство начало сводить с ним счеты давно. В конце девяностых годов он находился в руках Зубатова, которые тогда уже знал ему цену. Арестованный в Минске, Гершуни был доставлен в Москву "для увещеваний". Целыми днями длились споры двух прирожденных конспираторов. Сколько казенного чаю было выпито! В конце концов Зубатов, с присущей ему самоуверенностью, вообразил, что он сумел убедить Гершуни в необходимости оставить революционную деятельность и отпустил его на свободу. Гершуни немедленно перешел на нелегальное положение. Вскоре последовали убийства министра внутренних дел Сипягина и губернатора Богдановича, приказавшего стрелять. No бастовавших рабочих. Никто из опытных охранников не сомневался, что эти акты -- дело рук Гершуни, но последний умел носит "шапку-невидимку"; полиция сбивалась с ног, разыскивая его; она им бредила.
   Что же делал в это время Азеф, приятель Гершуни, знавший его главнейшие планы? Глава боевиков отправляется в Россию для организации террора,-- Азеф дает охране общее указание на "первостепенное значение" Гершуни. Последний живет в Киеве, Азеф знает об этом доподлинно и доносит; что Гершуни ютится где то на юге. Гершуни находится в Уфе. Азеф сообщает об этом через неделю после того, как тот скрывается оттуда. И так все время, одним словом Азеф, имея полную возможность дать розыскным органам случай обнаружить неуловимого террориста, ограничивался одними намеками, которые лишь сбивают сыск, ничем ему не помогая. Только случайно, благодаря предательству другого шпиона Розенберга, Гершуни арестуют в Киеве. Сосланный в бессрочную каторгу он умудряется выкатиться в бочке с капустой за черту крепких, тюремных стен и через Японию и Америку возвращается во Францию, к своим друзьям. Азеф снова получает возможность доносить о "первостепенном значении" Гершуни, но тот неожиданно умирает. (Прим. 2).
   Савинков, как человек большой энергии, был известен полиции еще по доносу шпиона Гуровича. О том же, что Савинков -- серьезный террорист, сообщил, действительно, Азеф тогда, когда они оба, после ареста Гершуни, и стали во главе боевой организации. Савинков был тоже мечтой департамента полиции, который из-за него доходил до галлюцинаций. Так, например, когда весной 1905 года арестовали в Петербурге группу террористов, то правительственное сообщение с радостью оповестило, что в числе их был и Савинков; иллюзия была настолько велика, что матери Савинкова, узнавшей из газет об аресте "сына, не верили, когда она заявила на свидании, что видит перед собой постороннее лицо. Так была осведомлена охранная полиция о местопребывании человека, выходившего с бомбой против министра Плеве и на великого князя Сергея.
   Между тем, Азеф знал почти каждый шаг Савинкова -- они совместно вырабатывали планы нападений, подбирали исполнителей. Азефу было известно, когда и по каким паспортам отправлялся Савинков с товарищами в спои террористические экспедиции. За неделю до убийства Плеве Азеф жил в Петербурге на конспиративной квартире Савинкова. В августе 1905 года Азеф был на совещаниях боевиком и г. Ннжнем-Новгороде, тоже вместе с Савинковым. Когда Центральный Комитет партии социалистов-революционеров признал Татарова провокатором и Савинков поехал в Варшаву организовать акт революционной мести -- Азеф, более других настаивавший на таком решении дела, знал и об этом предприятии.
   -- Савинков -- очень опасный террорист,-- говорил Азеф охране. "Где он, как его найти?", спрашивали Азефа. "Не знаю", отвечал шпионский оракул. Издевательство Азефа над своими полицейскими друзьями шли еще далее. В 1906 году петербургское охранное отделение, следившее: за некоторыми террористами, взяло под наблюдение одного нелегального; филеры опознали в нем Савинкова и последний был задержан в Севастополе. Правительство, ликовало, петля палача была уже изготовлена, но Савинков вдруг исчезает из тюрьмы вместе с караульным офицером. Азеф, посылавший деньги на организацию побега, докладывает после этого "подробные и точные сведения о пособниках" успевших тоже скрыться (Сулитицкий и Гронский).
   Мельников, Вольский, Хилков. Эти лица, прежде всего вовсе не имели "первостепенного" значения. Первый из них -- Мельников сделался известен, как нелегальный деятель, в 1902 году, когда он жил с подложным паспортом на имя Василевского в Харькове и подлежал аресту по розыску, никакого отношения к Азефу не имевшему; о том, что он террорист -- охрана не могла не знать. Мельников серьезно изранил филера Александрова, когда тот, случайно встретившись с ним и Саратове, пытался его задержать. Так же случайно Мельников был арестован в Киеве другим московским сыщиком -- Крашенинниковым, в связи с местными розысками. Вольский более чем достаточно отрекомендовал себя сам в письме, которое было перлюстрировано департаментом полиции; он выслежен и потом взят вследствие указаний кавказского провокатора Фудима (он же Петров). Хилков же просто остался при своих намерениях за границей, т. е. в условиях, при которых его "первостепенное значение" теряло для охраны всякое значение.
   Надо отметить, однако, что вышеприведенный мною официальный список неполон: кроме перечисленных лиц, Азеф указывал, как мне известно, и на многих других. Он сообщал, например, что М. Левин и М. Витенберг, выехавшие из. Германии в Россию, "думали устроить, под видом завода или конторы, притон для революционеров"; что Н. Замятин? "заказал для Харькова транспорт нелегальной литературы и собирается поставить типографию"; что И. Дижур был другом Карповича, убившего министра Боголепова, и "хранит его завещание" и т д. За этими революционерами в свое время велось длительное наблюдение, филеры гонялись за ними из города в город, слежка эта стоила больших денег, но ни к каким практическим результатам не привела.
   Указывал еще Азеф на "бабушку" русской революции {Брешко-Брешковская впоследствии очутилась в лагере махровой контрреволюции и интервенции.} -- пропагандистку Брешко-Брешковскую, когда она находилась осенью 1905 года в Саратове. Он сообщил точно, где она укрывается (на даче у Ракитниковых), но поставил условие при этом: не арестовывать ее.
   Разумеется, и в первый период деятельности Азефа бывали случаи, когда по его указанию производились аресты. В "послужном списке" приводится шесть таких отдельных услуг Азефа. С одной стороны это -- мало для пятилетней шпионской работы, а с другой стороны -- много, так как из этих шести "подвигов" некоторые являются сомнительными. Например, Азеф указал на Крафта, как на члена центрального комитета партии с.-р., но обнаружила этого революционера охрана самостоятельно -- путем наблюдения за террористкой Клитчоглу, которую предал Горенберг. Далее, Азеф действительно сообщил о том, что Слетов едет в Россию организовать крестьян, но арест этого агитатора совсем не входил з его расчеты и случился "по недоразумению": директор департамента полиции был в отъезде, а распоряжавшийся за него товарищ министра Дурново не прнзнаиал тонкостей сыскной игры и приказал взять Слетова, не считаясь с интересами агентуры. Наконец, в задержании Селюк Азеф уже был вовсе неповинен: страдая психическим расстройством, эта революционерка сама явилась в полицию, прося оградить ее от назойливых преследований сыщиков.
   Относительно услуг Азефа третьей категории -- об его отчетах, касавшихся революционных съездов, можно сказать, что эти доклады имели, если можно так выразиться, чисто академическое значение и для розыска материал почти не давали. В частности, сообщение о совещаниях в Германии отличается непонятной лживостью: во-первых это был съезд заграничных организаций социалистов-революционеров, а не партии; во-вторых, вопрос о терроре в нем совсем не перерешался и, в-третьих, постановления о направлении террористической деятельности против царя не делалось?-- наоборот, было признано необходимым пока его на трогать. Между тем, Азеф лично участвовал в этих совещаниях; на нем, как сообщал о том 10 августа 1903 года заведывавший парижской агентурой Ратаев, даже лежала забота об ограждении конспиративности собраний. Относительно международного социалистического конгресса в Амстердаме, достаточно полные сведения можно было почерпнуть и в заграничных газетах. Парижская конференция российских революционных и оппозиционных групп тоже, в виду присутствия на ней либералов, особой секретности не имела.
   К числу важнейших услуг Азефа принадлежит, без сомнения, выдача революционных предприятий. Азеф ценился партией, как практик; на нем лежала техническая сторона дела. Вначале он заведывал транспортированием нелегальной литературы; ему, между прочим, принадлежит идея утилизации с этими целями патентованных холодильников, посылавшихся из-за границы в Россию. При таком положении Азефу очень легко было указать "розыскным органам" пути, которыми свободное печатное слово обходило пограничные рогатки. К удивлению, "послужной список" Азефа совсем не отмечает услуг его в этом направлении, Они были; я это знаю вот почему. В 1902 году я был командирован в Подольскую губ. для разработки агентурных сведений, суть которых (заимствую из имеющегося у меня официального документа) заключалась в следующем. Революционеры устроили в двух местах на Русинской границе переправу запрещенных книг, транспорты которых направляются из Лемберга (Австрия): в Каменец-Подольск, откуда некто, живший там под видом торговца маслом, рассылает их по России. Эти указания были сделаны Азефом. При наличности таких неопределенных данных, естественно, трудно было что-либо выяснить, и я, после трехнедельного пребывания в Каменец-Подольске, только мог доложить начальству, что город этот весьма живописный, маслом э нем торгуют, а контрабандисты в нем водятся, как во всякой местности, смежной с границей. Я уверен, что будь на моем месте настоящий охранник, он не сделал бы большего. Таковы были прорицания департаментской пифии. Между тем Азеф знал все детали дела, которое было поставлено Гершуни и Розенбаумом (Прим. 3) с его ведома. Азеф и в данном случае остался верен себе. Он поступил так, что полиция не имела права сказать, что им не было доложено о новой конспиративной затее, а революционеры не могли его обвинить в провале их предприятия. Этой тактики, как мы увидим сейчас, Азеф держался и в случаях более серьезных, когда речь шла уже о человеческих жизнях. Я имею в виду подвиги Азефа, когда он "предупреждал" покушения на правительственных лиц и приготовления к этим актам. Химические лаборатории, переодетые заговорщики, разрывные снаряды -- это настоящая атмосфера Азефа; здесь он является во всем своем адском великолепии.
   Об услугах Азефа двух последних категорий стоит поговорить подробнее. К сожалению, казенный список летописи событий еще далее удаляется от действительности, как только на сцене появляются динамит и бомбы. Прежде всего в шпионский актив Азефа внесены дела, выдачу которых с полным правом могут оспаривать другие предатели. Это необходимо отметить. Надо быть ко всем справедливым.
   

"Подвиги" Азефа

   Согласно перечню услуг, Азеф предотвратил "первое покушение на жизнь статс-секретаря Плеве". Казенный Нестор, составлявший "послужной список" Азефа, умолчал -- какой, собственно, факт надлежит в данном случае иметь в виду. Излишняя скромность! Не трудно догадаться, что речь идет об аресте в 1902 году, в Петербурге Гроссмана, при котором нашли кинжал и револьвер. Но этого нелегального взяли по наблюдению за Негрескул и Краковым, принадлежавшими к особому кружку известного эмигранта Бурцева, при котором состоял специальный провокатор -- Лей Бейтнер (Прим. 4) То обстоятельство, что человек имел оружие, ничего еще само по себе не доказывало и хотя на отобранном браунинге имелась надпись: "по делам твоим воздается тебе", но еще нужно было знать, по чьему адресу эта угроза была направлена. Но возможно, что осведомленность охраны о затаенных намерениях Гроссмана обусловливалась сообщениями "внутренних агентов", но кому принадлежит первенство а этом отношении -- Азефу или Пейтнеру,-- это вопрос, которым премудрый Соломон разрешил бы, может быть, приказав разрубить Гроссмана на две половины, чтобы дать по равной части лакомой жертвы обоим шпионам.
   Еще менее принадлежит Азефу заслуга второго спасения жизни покойного временщика: Серафиму Клитчоглу и Роземблюма с товарищами, замышлявших убить того же Плеве, выдал инженер Горенберг, секретный сотрудник жандармского офицера Сазонова. Известный же Зубатов выступил с азефовским предупреждением в то время, когда патент на это "открытие" был уже обеспечен за вышеупомянутым начальником петербургского охранного отделения. Сазонов, ставленник Зубатова, перехватил лавровый венок у своего учителя и с того времени между ними, как говорили в департаментских кругах, "пробежала черная кошка".
   Кого же еще из высокопоставленных лиц спас Азеф? Вернемся к официальному списку; последний гласит: Азеф предупредил о готовившихся покушениях на жизнь иркутского генерал-губернатора графа Кутайсова и бакинского губернатора Накашидзе.
   Директор департамента полиции Лопухин, спрошенный на суде по этому поводу, заявил, что он не помнит, получались ли от Азефа какие-либо сведения о заговорах на этих лиц. Я заведывал в то время розыскными переписками всего юго-восточного района, через меня шли все распоряжения охранного свойства, и я хорошо ломило, что 6 безопасности графа Кутайсова вопрос возникал только дважды. Один раз к дому иркутского генерал-губернатора была подложена "бомба"; оказалось, что снаряд начинен мусором, а подбросил его полицейский агент Ицено (Приложение 2-е). Второй раз были получены агентурные сведения о том, что один еврей, по фамилии, если память мне не изменяет, Школьников должен совершить покушение на Кутайсова, Эти указания были даны, утверждаю положительно, не Азефом, а Татаровым {Николай Юрьев Татаров, секр. сотрудник д-та с 1904 г.}. О спасении князя Накашидзе, виновника армяно-татарской резни, говорить совсем не приходится: как известно, в том же 1905 году бакинский губернатор был убит.
   В "списке" находим еще имена спасенных Азефом: генерал-губернатора Дурново, градоначальника Медема, губернатора Уитербергера, Не совсем понятно, почему к этим фамилиям не присоединили десяток других лиц, за жизнь которых можно было опасаться с неменьшими основаниями, но к покушениям на которых никаких серьезных приготовлений не делалось. Сам Азеф, устами жандармского генерала Герасимова, поправил эту ошибку летописцев тем, что выключил и число спасенных им лиц Лопухина. Но Ратаев, благожелательное пристрастие коего к Азефу стоит вне всяких сомнений, заявил на суде: "мне решительно ничего не известно, что на Лопухина, как на директора департамента полиции, когда-либо готовилось покушение, и я об этом не слыхал ни от Лопухина, ни от моих сослуживцев, ни от самого Азефа".
   За Азефом числятся еще две услуги: он указал на лиц, которые должны были доставить из Болгарии транспорт взрывчатых веществ и предупредил об изготовлении в Москве террористкой Коноплянниковой разрывных снарядов. Обе эти истории, на этот раз, имеют реальную почву и по своему содержанию очень интересную. Азеф, действительно, сообщил, что Веденяпин и Троицкий (Ломов) знакомились за границей с изготовлением разрывных снарядов так называемого македонского образца и что первый из них повез с собой в Россию полпуда мелинита. За Веденяпиным была установлена слежка от самой границы; чтобы не провалить агентуру (Азефа), приказано "было не арестовывать его, и лишь не упускать из виду.
   Что же дало неотступное наблюдение за Веденяпиным и Троицким? -- Ничего. "Полпуда мелинита", которого было достаточно для того, чтобы взорвать полгорода, революционеры з империю водворили, а куда -- этого сыщики установить не могли и местонахождение склада взрывчатых веществ осталось бы неизвестным, если бы судьба-капризница не выручила охранную полицию. В то время, как-раз велось наблюдение в Саратове за местной группой социалистов-революционеров; один из наблюдаемых, живший под фамилией Горохова, обратил на себя особое внимание филеров тем, что ходил за город и делал "опыты"; его арестовали; по обыску у него, к немалому удивлению полиции, обнаружили лабораторию и тот мелинит, который благополучно совершил путешествие с балканского полуострова на Волгу-матушку. Будь Горохов поосторожнее и повнимательнее, он заметил бы за собой слежку и мастерская его была бы спасена, а полиция увидела бы мелинит разве только в виде взорвавшейся с каким-либо высокопоставленным лицом бомбы.
   Почти тоже самое повторилось и с Коноплянниковой. Азеф указал, что эта революционерка живет в Москве с паспортом на имя Рощиной и что она имеет террористические намерения. За Копопляниковой следили и очень удачно; за ней ездили в Саратов, где она посещала вышеупомянутого Горохова, после этого охранники ухватились за нее еще плотнее; когда она отправилась в Смоленск с подозрительным чемоданом -- ее арестовали; при ней тоже оказались принадлежности динамитной мастерской. (Прим. 5-е).
   Это было опять филерское счастье. Последнее, впрочем, более всякого другого переменчиво; оно непостоянно настолько, что строить план длительного розыска, опирающийся исключительно на внешнее наблюдение, никак нельзя; еше более является рискованной такая постановка сыска в том случае, когда объектом исследования является террорист, да еще причастный к боевой технике; оставлять для путешествий взрывчатые вещества, которые при малейшей неосторожности могли поднять на воздух целые дома -- было преступлением. И Веденяпин, и Коноплянникова имели в своем распоряжении в течение нескольких месяцем мелинит и динамит. Но что могли сделать низшие исполнительные органы охранной полиции. Они разрешали только ребусы, которые им задавал департамент полиции; они не могли сразу изъять опасные вещества, так как не знали, где они хранятся. Об этом было известно лишь самому автору загадок -- Азефу. Он знал, например, что Коноплянникова, выезжая из-за границы в Россию, повезла на груди у себя мешок с динамитом. Но он промолчал об этом и предоставил сыщикам играть в жмурки.
   Но Азеф умалчивал и о гораздо большем. Я уже упомянул, что он был дорог для партии как незаменимый практический работник; его деловитость оказалась очень на месте, когда он специализировался на боевом деле и стал заведывать его сложной техникой; без его доброго совета не обходилось ни одно более или менее серьезное террористическое предприятие того времени. Азеф участвовал в устройстве динамитной мастерской на Урале и помогал постановке таких же лабораторий в двух других местах; он знал ведь личный состав боевой организации; он снабжал поддельными паспортами террористов, отправлявшихся No свои опасные турнэ. Азеф почти всех их знал.
   Взрывались бомбы, падали верные слуги "царя-батюшки", а бдительная охрана удовлетворялась сведениями о "первостепенном значении" некоторых революционеров и ограничивалась тем, что искала их -- почти с завязанными глазами. Разумеется, Ратаев и ему подобные вовсе не думали, что бомбы растут на деревьях; при таких условиях заправилы сыска должны были заметить, что в сообщениях такого перворазрядного "сотрудника", как Азеф, совсем не заключается указаний на то, где зреют ужасные "апельсины", которыми революционеры угощают своих противников.
   Можно ли с полицейской точки зрения обвинять Азефа в том, что он проявил несомненную скрытность во всех тех случаях, когда дело шло о динамите и тому подобных вещах? Надо понимать его положение. Ведь, все эти бомбы и прочая террористическая утварь стоили ему больших трудов; сдавать их без употребления в полицейский архив для пего было тяжело. С другой стороны, нельзя требовать от человека, чтобы он доносил на себя. Тем менее можно ожидать подобного самопожертвования от провокатора. Охрана это как бы понимала и, полагаясь на свое всеведение, веря в непогрешимость своей агентуры, вела безумную шахматную игру и теряла одну фигуру за другой. Еще немного такого спортсменского азарта, и она получила бы "мат" своему "королю".
   

Еще "подвиги" Азефа

   В заключение следует коснуться еще некоторых "подвигов" Азефа, которые не нашли себе места в его "послужном списке". Ратаев, в котором не без основания можно подозревать автора аттестации, так как он в своих свидетельских показаниях ш суде повторил слово в слово все, сказанное о заслугах Азефа в обвинительном акте, сделал это явное упущение, повидимому, вполне сознательно.
   Известно, что Азеф доставил правительству сведения, касавшиеся еще трех "покушений". Правда, никого из намеченных жертв террора спасти в этих случаях не удалось. Но почему так произошло -- представляется решить этот вопрос самим читателям. Я же ограничусь фактическим изложением дела.
   В 1902 г. был убит губернатор Богданович.
   Что правительство знало по этому делу? Оно получило post factum указания от Азефа, что акт был организован Гершуни; в виду этого, после убийства, в Уфу были командированы Медников, Трусешш, Бобров (главный сыщик, прокурор и жандармский офицер); они выяснили, что Гершуни, повидимому, был в Уфе.
   Что знал по этому делу Азеф?
   Он знал об организации этого предприятия и даже лично посылал на него людей (Варенов и др.), которые были арестованы в г. Двинске случайно, благодаря бдительности киевского филера Палия, выследившего их в связи с указаниями, полученными от провокатора Розенберга.
   В 1904 году погиб министр Плеве. О том, что над жизнью бывшего директора д. п. висит Дамоклов меч, было известии с того момента, как он занял министерский пост.
   Но что знал департамент полиции о предприятии, закончившемся смертью Плесе?
   За несколько месяцев до этого Азеф сообщил, что участником покушения может быть Егор Сазонов. И только. Никаких конкретных данных. Это указание было сделано так несерьезно, что о нем охрана основательно забыла, и находившегося в его руках Сазонова, после того как он убил Плеве, опознали лишь через две педели после его ареста.
   А что знал Азеф по этому делу?
   Он проводил Сазонова в Россию, а за три недели до убийства Плеве жил в течение десяти дней в Петербурге на конспиративной квартире, которую занимали Сазонов и Савинков, приготовившиеся к выходу с бомбами на министра. Накануне первой попытки (8-го июля) Азеф отправился в г. Вильно; после неудачи Сазонов приехал к нему туда и, получая инструкции, вернулся в Петербург. Азеф после этого отправился в Варшаву; здесь он получил 15 июля телеграмму о благополучном исходе дела и в тот же день уехал в Вену, откуда послал депешу Ратаеву, с явной целью установить свое alibi.
   В 1905 году был убит в Москве великий князь Сергей Александрович. Что "августейшей особе" московского генерал-губернатора грозила опасность -- это знали и общество, и администрация: слишком были явны реакционные симпатии великого князя, имевшего большое влияние на внутреннюю политику правительства.
   Но имелись ли у центральной, или местной власти, какие-нибудь конкретные сведения о том, что Сергею Александровичу предстоит пойти по стопам Плеве?
   Никаких. Московское охранное отделение в это время няньчилось с одним террористом, воображая, и совершенно напрасно, что он принадлежит к боевой организации. Взрыв 4-го апреля грянул, как гром при чистом небе.
   Что же знал Азеф по этому делу?
   Я предоставляю ему самому рассказать об этом. В то время, когда против Азефа возникли подозрения и ему приходилось оправдываться, он обратился с письмом к Савинкову, в котором доказывал всю несуразность выставленных против него обвинений. Подлинник этого письма сохранился. Вот, что писал, между прочим, Азеф: "Нe хочу распространяться. Скажу только, что кроме Сипягинского дела я был причастен и ко всем другим, т. е. к Оболенскому {Харьковский губернатор, приказавший пороть крестьян, участвовавших о аграрных волнениях. На его жизнь было произведено покушение.} и еще ближе к Уфе {Убийство губернатора Богдановича.}, куда я людей посылал". "Положим,-- говорит далее Азеф,-- что я агент Рачковского, что в силу этого он знает состав организации досконально и но каким паспортам кто живет, знает, что она разделялась на три части -- в Москве, Петербурге и Киеве. Знает, что ты в Москве -- словом знает все, что ты и я -- и в результате -- убивают Сергея. Т. е. знали в течение трех или более месяцев, по какому паспорту ты живешь, по каким паспортам все уехали из Парижа, когда проехали границу с динамитом, по какому делу живут в Москве, об извозчиках знали {Революционеры выслеживали вел. князя Сергея, переодетые извозчиками, чтобы быть незамеченными полицией.}, словом, все, что происходило в течение трех месяцев, и дают убить Сергея... И после убийства никого не берут и не устанавливают долго Ивана Платоновича {Каляев, бросивший бомбу в Сергея, от которой тот погиб, был казнен.}, дают всем разъехаться -- ты, кажется, с паспортом, по которому жил (хотя не помню), Дора {Дора Брилиант -- участвовала в покушении на в. к. Сергея; была впоследствии арестована и умерла в тюрьме.} разъезжает еще и возится еще долго. Хорош Рачковский!.. Отчего бы партии не иметь таких Рачковских"...
   Вот как Азеф "сообщал розыскным органам русского правительства все, что узнавал" от революционеров.
   1906 год является датой, когда деятельность Азефа приняла другое направление. Благодаря Татарову, выяснилось, что до этого времени Азеф и пользу революции делал более, чем для полиции. Ему предъявили ультиматум, и он принялся служить "верой и правдой", С этого времени он начал жить капиталом, скопленным в предыдущие годы: он стал выдавать все, и эта, разумеется, списывалось в счет его партийного авторитета; на этом пути банкротство Азефа, как агента, было не за горами; благодаря случайным обстоятельствам -- моему предупредительному письму, разоблачениям Бакая и вмешательству в эту кампанию эмигранта Бурцева, конец шпионской карьеры Азефа наступил еще ранее.
   Начало второго периода деятельности Азефа совпало с наступлением контр-революции, когда правительство, оправившееся от поражений, начало, при помощи военной юстиции, сводить счеты с внутренними врагами. "Услуги", оказанные Азефом охране за последнее трехлетие его службы, отличаются нечеловеческой жестокостью. В 1907 и 1908 гг. Азеф выдал два заговора; в числе арестованных были люди, им же завербованные в боевую организацию, в том числе -- девушки, совсем еще юные (Стуре и др.); он знал, что их ждет смертная казнь, и сознательно толкал молодых энтузиастов на дорогу, ведущую прямо к эшафоту.
   Раньше Азеф спокойно смотрел, как от рук, им направленных, падали столпы самодержавия; теперь же он любовался на качавшиеся б петлях трупы своих "товарищей"...
   

Розыскной принцип

   Кто же в сущности был Азеф? Кому же он служил в действительности? Каким образом ему удавалось играть свою замысловатую роль террориста и шпиона? Как могло случиться, что долгие годы его не могли разгадать ни люди умные и чуткие, с одной стороны, ни деятели, искушенные в обманах и предательстве, с другой. Заключалась ли причина колоссального "печального недоразумения.?, которым явилась азефовская эпопея, в необычайных, чудодейственных свойствах самого героя или она обусловливалась условиями обстановки, в которой происходило действо.
   Несомненно, Азеф не был ни революционером, ни сторонникам царскою правительства. Он не имел солидных убеждений. Нигилист {Не следует понимать здесь слова "нигилист" в том смысле как его понимали в революционной литературе 60-х и 70-х гг. Тогда этой кличкой назывались бунтари против буржуазно-мещанской морали и против хорошего тона. В данном случае автор разумеет отрицание всяких принципов и в первую очередь революционной честности.} и циник, ом думал лишь о собственной выгоде. Авантюрист по натуре -- он искал приключении, как мелкий эгоист -- он заботился прежде всего о наживе. Азеф был ранее коммиссионером в торговле, а потом сделался коммиссионером в политике; он спекулировал товаром, на котором можно было сорвать более жирный куртаж; правой рукой он служил полиции, левой помогал революционерам и обеими руками забирал обильную мзду там и здесь; страдало ли при этом самодержавие или терпела революция -- ему было совершенно безразлично.
   Как личность, Азеф, по единодушным отзывам знавших его, и интеллектуальном отношении крупной величины не представлял; он не обладал большими теоретическими познаниями, не блистал талантами и совсем не был оратором.
   Азеф попадал иногда делегатом на съезды, но главным образом потому, что умел молчать. В обращении с другими был грубоват, сух и скрытен. Пожить "всласть" любил.
   Как же, может возникнуть вопрос, Азеф, при таком убожестве, мог приобрести то необычайное доверие, добиться того необыкновенного престижа, которым он пользовался в партии, в центре которой находились, несомненно, люди высокой интеллигентности. Объясняется это, во-первых, тем, что большая часть революционеров, несмотря на все испытания и уроки, не могла отделаться от доверчивости и наивности, которые так свойственны людям идеалистически настроенным. Во-вторых, партия, к которой принадлежал Азеф, имела ту специфическую особенность, что некоторыми формами своей деятельности требовала от своих адептов полного самопожертвования; в ней был сильно развит культ геройства; естественно, что в отношении товарища, который, занимаясь террористической деятельностью, рискует на каждом шагу жизнью, подозрения возникали не легко {Теперь после раскрытия архивов, мы достаточно убедились и том, что "культ героизма и самопожертвования" в партии с.-р. для значительной части террористов был весьма безопасен и гарантирован охранным отделением. Ред.}. Азеф, как руководитель боевой организации, проявлял много хладнокровия, энергии и ловкости. Все это не могло не импонировать окружавшим его, которым и в голову не приходило, что бесстрашен он был потому, что был уверен в своей безнаказанности, а сопровождавший его всегда успех зависел от того, что перед ним были открыты полицейские карты. Вполне понятно, почему революционеры не хотели верить в предательство Азефа даже тогда, когда это было очевидно. Оли, конечно, были не очень лестного мнения о политической полиции, но им никак не думалось, что агент охраны может делать так много в пользу революции, как это делал Азеф, что полицейский шпион может быть провокатором в такой степени (Прим. 6-е).
   Другое дело люди из противоположного лагеря. С ними Азеф, по внутреннему своему содержанию, был родня, им разгадать его было легче. Но и они жестоко ошиблись в своем любимце. Как же это могло произойти? Для этого мы подробнее должны рассмотреть взаимоотношения Азефа с его принципалами.
   По официальному свидетельству весь розыск за социалистами-революционерами "велся по указаниям Азефа". Приведу выдержку из одного документа, указывающую на то же самое. В сентябре месяце 1901 года Зубатов писал Ратаеву, за No 14382: "по сведениям известного вам Виноградова ликвидация центральных групп социалистов-революционеров в настоящее время неудобств не представляет".
   Как создалось такое положение? Руководители Азефа поставили ему задачу: проникнуть в центр партии. Азеф давал полиции утилизировать только такие сведения, которые не могли вредить его престижу, движению вперед; он сообщал то, что сам находил нужным сообщить; он делал так, как хотел. Патроны Азефа хорошо знали, что он не доносит о многом из того, что ему известно, по требовать они ничего не могли: он исполнял их программу, держался тактики, ими рекомендованной. Люди охранного лагеря, близко знавшие Азефа, отзывались о нем весьма нелестно: Медников говорил, что он "прохвост", Зубатов называл его "сукиным сыном"; Ратаев отзывался о нем как о мошеннике, а позднее называл его и "зверем"... И все они жали ему руку, ловили каждое слоя о его: он был для них незаменим. Наставники Азефа понимали, что он не может не принимать участия в революционной деятельности, но проконтролировать действия своего агента они были не в состоянии; он был у них единственным {Азеф, как установлено еще Бакаем, Лопухиным и самым автором, вовсе не был единственным. Добрая половина северного летучею отряда состояла из провокаторов. (См. "Воспоминания" М. Чернавского). Ред.}. Им оставалось только терпеливо ждать, когда он выполнит возложенное на него поручение.
   Азеф, как известно, оправдал оказанное ему доверие: он пролез в самое сердце партии: в ее боевую организацию. В свое время П. А. Столыпин не без удовольствия засвидетельствовал перед "народными представителями", что этот "верный" слуга правительства даже спас жизнь "обожаемого монарха" (Прим. 7-е).
   Это так и не так. Мне известно, что Герасимов обещал Азефу 5.000 руб. пенсии, если он предупредит покушение на царя. Несомненно, что Азеф мог и организовать такое дело и выдать его; выдать для того, чтобы получить обещанную мзду, организовать покушение, чтобы его выдать. В данном случае гораздо важнее знать, каким путем Азеф добился положения, которое позволило ему предотвращать террористические замыслы. Мы знаем этот путь: Азефу для этого пришлось содействовать организации террористической партии, а затем допустить убийства губернатора, министра и дяди самого царя.
   Азеф, повторяю золотые слова премьер-министра Столыпина, "был таким же сотрудником полиции, как и многие другие". Эти "другие", правда, отличались от Азефа лишь полем своей деятельности и ее размерами, но действовали, как и Азеф, добросовестно следуя розыскным "принципам" русской политической полиций и для того, чтобы иметь возможность предупреждать преступления -- совершали таковые. В этом и суть "азефщины".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ 1

   1) Антиох-Вербицкая, Ольга Николаевна, уроженка Черниговской губ.; была арестована в Томске (сентябрь 1901 г.) при типографии партии c.-p., которую она доставила в этот город. Для "охранного" расследования по этому делу в Томск был командирован состоявший при Московском охр. отд. ж. о. Спиридович; 9 сентября того же года он телеграфировал своему начальству: "Мужичка {"Мужичка" -- филерская кличка Антиох-Вербицкой.} показала, что Андрей Аргунов передал ей типографию; жена его с Марией Селюк знали; (к) формальному (дознанию) готовы; поздравляю".
   Так, благодаря признанию Антиох-Вербицкой, жандармам удалось к туловищу пришить голову.
   2) В донесении от 17 декабря 1901 года Азеф, сообщая о первой степенном значении Гершуни, которого, по незнанию будто бы, называет Граниным, выражает надежду, что Д-т пол. сможет выяснить эту личность, но добавляет "брать же его пока не нужно". Тогда же деп. пол. установил, что Гранин -- это Гершуни.
   Месяцем позже (13 января 1902 г.) Ратаев телеграфировал Зубатову, что "сегодня или завтра Гершуни выезжает для очень интересной поездки; вероятно, проедет через Вержболово или Александров, хотя маршрут будет известен, все же желательно проследить от границы".
   Но Азеф был вереи себе. Оказалось (письмо Ратаева Зубатову or 31 января 1902 г.) что "по сведениям, полученным из безусловно достоверного агентурного источника от 20 января. Гершуни уже переехал границу". Тут же, впрочем, сообщается и утешительные сведения о том, что агентуре известно, что "Гершуни в течение месяца будет последовательно находиться в Киеве, Тамбове, Саратове, Самаре, Москве и Петербурге. В' последнем городе он будет жить нелегально. Второй месяц план его поездок следующий, хотя в зависимости от обстоятельств он может измениться; Орел, Харьков, Чернигов. Кишинев, Одесса, Ростов-на-Дону и Екатеринослав.
   "Сведения, идущие из стоящего вне всякого сомнения, так сказать личного, первоисточника, до известной степени опровергают возможность пребывания Гершуни нынче в Вильне и наводят сомнения в необходимости немедленного его ареста. По моему мнению, необходимо напрячь все усилия к обнаружению Гершуни и к внимательной проследке всех его сношений в вышеуказанных городах. Сноситься он будет, несомненно, только с самыми серьезными людьми, знать которых очень важно и желательно. Сам же Гершуни теперь от нас не уйдет никуда, так как стоит непосредственно близко к агентурному источнику, и немедленный его арест, оставив нас в темноте, пользы принесет мало, а агентуру может скомпрометировать.
   Сообщая об изложенном вашему высокоблагородию для зависящих распоряжений по розыску Гершуни, я покорнейше просил бы вас ознакомить с этими указаниями коллежского секретаря Меньщикова для внимательного розыска. Гершуни и настоящее время в Киеве, а впоследствии, если он не будет до того времени установлен, и в Харькове, Кишиневе, Одессе и Екатеринославе".
   Так Азеф доносил начальству "обо всем, что знал". Сведения Ратаева были сообщены мне Зубатовым (я был тогда, по делам южного розыска, в Киеве). Искать Гершуни я не думал, не искал, да если бы и хотел этого, то найти такого опытного конспиратора, собиравшегося посетить 13 городов -- было не так просто. Азеф, если бы хотел выдать Гершуни, мог бы это сделать всегда, дав более точные указания, но такая выдача не входила в его планы. Таким образом, и то время, как руководители розыска, зачарованные Азефом, были уверены, что Гершуни теперь от нас никуда не уйдет, последний разъезжал без всякого наблюдения, организуй покушение на Оболенского и убийства Сипягина и Богдановича.
   3} Розенбаум Мендель Абрамов, арестованный но делу революционной контрабанды, дал на дознании откровенные показания, был освобожден, скрылся заграницу, но вызвал "в эмигрантских сферах подозрения в шпионстве" ("Русский политический сыск заграницей", стр. 104 и 208).
   4) Бейтнер Лев Дмитриевич, сын чин.; будучи изгнан на Нижегородского кадетского корпуса в 1890 году за сбыт украденных у купца Коломнина денег, отсидел, по приговору Владимирского суда, 7 месяцев в тюрьме, уехал затем заграницу, поступил в Цюрихский ун-т и в 1892 году сделался сотрудником Рачковского; объявлен провокатором в июне 1908 г. (No 2, "Революционная Мысль"),
   5) Коноплянникова Зинаида, будучи освобождена, по случаю октябрьских "свобод", в 1906 году, скрылись; 13 августа 1906 г. арестована после убийства генерала Мина, усмирителя московского восстания.
   6) Много правдивых строк об условиях, в которых оказался возможным расцвет "азефщины", можно найти в книжке. А. Липина (Я. Юделевского) -- "Суд над Азевщиной". Он писал, между прочим: "Бюрократический дух -- враг морали и бескорыстного идеализма".
   Бюрократизм требует прежде всего внешней дисциплины и практической исполнительности. Он не интересуется внутренним содержанием человека. Он ценит человека лишь постольку, поскольку он полезем для выполнения функции, необходимой для хода бюрократической машины.
   Подобный же образом и революционный бюрократизм, это -- могила для высоко моральных требований, которые должны представляться к каждому социалисту и революционеру.
   В партии социалистов-революционеров, где генеральство и лакейство, карьеризм и непотизм получили право гражданства, слишком часто забывают об обязанности считаться с моральными качествами личностей, принимаемых в партию и потом в ней подвизающихся.
   Другой фактор, который действовал деморализующим образом на партийные круги, это -- власть денег в самой партии эсеров.
   Революционна" мамона -- бич всех буржуазных партий. Тлетворного действия ее не избегла и партия с.-р. И в этом -- новый источник внутренней деморализации.
   Незаметно для партии забота о добывании денег превращается из средства в цель. Рост партийной бюрократии и рост бюджета обуславливают друг друга. В партии особенно ценными начинают казаться лица, имеющие денежные средства, или могущие доставить денежные средства. Они возвышаются до самых верхов партийной иерархии. Не всегда, конечно, подобные лица обладают политическими и моральными качествами, соответствующими тому высокому положению, которое им предоставляют. Но об этом привыкают мало заботиться.
   Азеф в начале своей карьеры добывал часто деньги для партии с-р. провокатор Татаров тоже доставил много денег, к и одно время возник вопрос о его кооптации в Ц. К.
   7) Что Азеф спас жизнь царю -- это Столыпин прибавил для красного словца. Единственное предприятие в этом направлении (дело Никитенко, Синявского, которые были повешены) выдано конвойцем Ратимовым, агентом начальника дворцовой охраны жанд. генерала Спиридовича, ныне пребывающего в Париже,
   Позднее, когда относительно Азефа возникли подозрения у его партийных товарищей -- вероятно, затем, чтобы доказать неосновательность подозрений, он подготовлял покушение на жизнь Николая II-го: (один матрос должен был застрелить царя во время смотра судов балтийского флота), которое не состоялось, так как исполнитель в последний момент "раздумал" {Этот исполнитель оказался провокатором (см. Чернавский -- в боевой организации).}.
   Очевидно, в целям той же реабилитации Азефа, д-т пол. сочинил циркуляр, в котором не постеснялся назвать Азефа руководителем боевого отряда, подготовлявшего "покушения на жизнь государя императора и председателя сонета министров" (см. Приложение III-е).
   

ПРИЛОЖЕНИЯ К ГЛАВЕ I.

Приложение 1.

   Азеф Иона (Евна) Меер Фишелев, он же Евгений Филиппович Азев, инж.-технолог, из мещ. м. Лыскова, Волколамск. у., Гродненской губ. (по другим данным -- ростовский на Дону мещ.); род. в 1870 г.; и революционной среде был известен как "Иван Николаевич", "Толстый:", "Великан", "Валентин Кузьмич", "Диканскин". В д-те пол. проходил под псевдонимами "Новый приятель" и "Е. Ф. Виноградов"; жил под нелегальными фамилиями Александра Самойлова Раскина, Сергея Мелитоновича Валуйского и Черкасова. Свою агентурную деятельность начал в мае 1893 года. В деле 3-го делопроизводства д-та пол. No 420, за 1893 г., значится: "11 декабря 1897 г. сотрудник А. Ф. Виноградов уведомил, что эмигрант Бурцев поручил покупать для него старые газеты и революционные издания прибывшей в Берн учительнице фабричной школы в с. Каменском, близ Торжка, Марин Девальковской, причем дал ей для переписки адрес Левита (он же Левндн Адольф Хаим-Ефим Григорьев, греческий подданный)". В деле же особого отдела No 1, часть 5, в донесении от 25 февраля 1898 г. за No 4 сообщается, что "Виноградов доставил сведения о поездке известного Менделя Розенбаума в Россию, по подложному паспорту, с транспортами революционных изданий и уведомил, что по возвращении он поселится: в Шарлотенбурге, близ Берлина, у Левита". 22 февраля 1901 г. Ратаев, заведывавший тогда особым отделом, просил в письме за No 518, н-ка московск. охр. отд. выдать "секретному сотруднику д-та Е. Ф. Виноградову сто пятьдесят рублей в возмещение понесенных им расходов при поездке летом минувшего года за границу".
   Результатом поездок Азефа в чужие края были "агентурные сведения" о деятельности вышеупомянутого народовольца Левиди и группировавшихся около него лиц; о Я. Гринцере (бывает конспиративно в России); о Селюк (виделась в Париже с Бурцевым и Антоновым, жила у Лебедевой, Коваленко и Пальчинской); И. Замятине, (заказал транспорт нелегальной литературы для Харькова я собирается поставить типографию); И. Дижур, (знакомый Карповича, хранит его завещание); М. Левине и М. Виттенбенге (думают под видом конторы или завода устроить притон для революционеров) и о многих других (сообщения д-та пол. московскому охр. отд. 19 августа 1900 г., 23 марта 1902 г. и пр.).
   Все эти лица, по приезде их в Россию подчинялись особому наблюдению, я затем, при благоприятных условиях, подверглись изъятию. Так, например, усиленно следили за Дижуром, когда в январе 1900 г. он проехал в Москву, где виделся с с.-р-ами: А. Аргуновым, М. Селюк, Фитерманом и самим Азефом, с последним Дижур 5-го числа был в ресторане Павловского, а 8-I у врача Цыпкина, на следующий день Дижур заходил к Азефу на квартиру (д. Сахарова, но Богословскому пер,), 6 марта 1901 г. наблюдали за А. Бонч-Осмоловским, видевшимся, проездом из Минска, в СПБ с М. Селюк, со слов которой Азеф сообщил об этом старом народнике подробные сведения; в сентябре 1901 г. филировали в Москве Левина (посетил Зауера и Зелененко); в июле 1902 г. филеры гонялись за Виттенбергом (утеряли в Ревеле) с которым перед этим Азеф, прибывший из Берлина, имел свидания в СПБ,; путешествовали затем с "пажами" и Лебедева, и Нальчикская; наконец, прибыл в Россию сам Левиди; ему дали съездить в Орел и затем 18 марта 1904 г. арестовали.
   В 1901 г. Азеф жил в Москве, вращаясь в местной группе с.-р-в. (А. Аргунов, М. Селюк, Нахимовичи и др.); сообщил тогда же, что в Финляндии хранилась (или работали) тайная печатня; затем им были дани указания, что "Ольга Николаевна" Антиох-Вербицкий и Барыков повезут типографские принадлежности в Томск; наблюдение за этими лицами повело к аресту в помянутом городе, в ночь на 23 сентября 1901 г., печатни, изготовлявшей Мs 3 "Революционной России" (помещалась в переселенческом бараке), а также к задержанию нескольких видных деятелей партии с-р-а (Павлов, Попов и др.)
   В целях ознакомления филеров с липами, с которыми Азеф часто виделся по конспиративным делам, за ним часто ставилось наружное наблюдение. Так, филерскими проследками было отмечено, например, следующее: 2 октября 1902 г. он прибыл в Москву с поездом, приходящим из Харькова и в от же день повидался с электротехником Зауером, пом. прис. пов. В. В. Зеленемко и железнодорожным служащим Владимиром Николаевым Переверзевым. Через три недели после этого Азеф снова появился в Москве, причем 26 октября он посетил семью Крейнес и дантиста Коварского, 5 января 1903 г. Азеф приехал опять в Москву и посетил снова Зауера и Зелененко, ночь провел в доме терпимости Стоецкого, а на следующий день отнес сверток Зауеру, навестил вторично Зелененко и вечером выбыл в СПБ.
   В последующие годы Азеф большую часть времени проводил в Париже, где постоянно вращался в эмигрантской среде и пользовался безусловным довернем центральных деятелей партии с.-р.; и его ведении находилось экспедиционное дело. По рассказам Медникова, Азеф работал "втроем, так как жена его состояла секретарем в редакции "Р. Р.", а брат тоже был членом партии; благодаря этому Азеф знал очень многое, но он был чрезвычайно осторожен и сообщал лишь то, что могло быть использовано без ущерба для его репутации. Ратаев часто сердился на Азефа за то, что он обо многом умалчивает.
   От времени до времени Азеф совершал наезды в Россию с "важными партийными поручениями", чем пользовался для разведывания о ходе дел в местных организациях, гостил он и у Изота Сазонова (в Уфе), брат которого -- Егор бросил потом бомбу в Плеве. В 15)05 г. Азеф был "командирован" в Россию; между делом он ездил в Варшаву для переговоров с кем-то о разрывных снарядах. Затем, 7 июля Азеф свиделся в Москве с бывшей каторжанкой Якимовой (Диковской), за которой тогда велась усиленная слежка в виду сведений предателя Татарова, приписывающего ей организацию покушении на о. к. Сергея Александровича, и Д. Ф. Трепова. Из Москвы Азеф, (как "нелегальный Балуйский") отправился, в сопровождении большой свиты лучших агентов, в Н.-Новгород, куда одновременно поспешили, для руководства розыском, филерский шеф Медников и нарочито приехавший из-за границы Ратаев; наблюдением было выяснено, что на собраниях, происходивших 1--3 августа в названном городе вместе с Азефом присутствовали местные с.-ры: Евгений Колосов я Калашников, а так же приезжие: Валентина Попова (из Саратова) и нелегальные Рене-Ток, Василий Жуков, Любовь Гаевская и Сергеи Бочарников (Шиф); по окончании совещаний эти лица разъехались, конечно -- с "хвостами": Попова -- в СПБ, Гаевская и Рене-Ток в Киев, Жуков -- в Минск (здесь он потом виделся с Якимовой), а Валуйский 4-го числа -- в Москву; побывав здесь у представителей местной группы с.-р. (Гоц, Майнов, Зауер, Прибылей, Потапов и Цейтлин) Азеф отправился в Орел, где дал наблюдению Попова и Леонида Загибалова (последний был уже на замечании вследствие доносов Татарова); после этого Азеф поехал в Саратов, куда последовала целая орава филеров с Медннковым во главе: здесь наблюдение констатировало, что 12, 16, 18 августа в квартирах известных и местному охр. отд-ю. Нарбекова, Чумаевского и Ракнтннковых состоялись конспиративные собрания поволжского съезда с.-р., на которых присутствовали Диковская (Якимова), Брешковская, Веденяпин, Леонович, Созонов и другие. Пребывание "бабушки", несмотря на всю ее осторожность -- она почти вес время укрывалась на даче у Ракитниковых,-- было установлено благодаря Сорокину, который, находясь за границей по делу съезда с.-р., в числе других сыщиков, командированных на это время из России, хорошо ознакомился с внешностью Брешковской; сидя по целый дням в отхожем месте нежилой дачи, расположенной по соседству с Ракитниковыми, этот сыщик через окошечко ретирада высмотрел, когда почтенная старушка, которой бредил д-т полиции, приехала на извозчике к своим друзьям.
   В дальнейшем произошло "недоразумение": Азеф сообщил Ратаеву, что кто-то из филеров дал знать наблюдаемым, что за Брешковской следят; последняя, действительно, сразу исчезла; хотя ее вскоре увидели еще раз на пароходной пристани в Симбирске, но вновь упустили (арестовать "бабушку" не было приказано, так как боялись провалить Азефа). Поспешили уехать из Саратова и остальные; из них Диковскую, по пути из Н.-Новгорода в Москву, арестовали; а за Веденяпиным, выбывшим в Самару, установили слежку, так как он, но агентурным сведениям того, же Азефа, привез из за границы 20 фунтов мелинита;
   Развитие наблюдения повело к серьезным погромам. В Саратове проследки филеров выяснил" нелегального Горохова, производившего за городом опыты с взрывчатыми веществами; при аресте, 12 сентября 1905 г.; у него обнаружили лабораторию то, что русские революционные деятели часто забывают чрезвычайно важную мысль Маркса о том, что "всякая классовая борьба есть борьба политическая".
   Идея слияния "в стройно-организованное целое", нашедшая себе печатное выражение еще в конце 97 г., настойчиво проводившаяся заграничными центровиками, получила, наконец, осуществление: весной 1898 г. состоялся с'езд, на котором было заложено основание Российской социал-демократической рабочей партии.
   Это событие первостепенной важности прошло, как это ни странно, мало замеченным и в розыскной летописи оставило след мимолетного эпизода. Рождение нового члена революционной семьи обошлось без всякой охранной помпы; никакой ликвидационной кометы не появилось; петербургские и московские звездочеты форменным образом прозевали это событие, имевшее место в минском Вифлееме, и "волхвы" их с дарами "данайцев" безнадежно опоздали. Даже отцы российского марксизма о рождении столь желанного наследника узнали лишь post factum. Единственными свидетелями социал-демократического "рождества" было несколько "летучих", которые, впрочем, совершенно не сознавали того, на какой важной "свадьбе" (филерский термин) они присутствуют; да и тем, что им довелось попасть на это торжество, они были обязаны исключительно своему "Лохматому"...
   Как уже было отмечено в рассказе об екатеринославском деле, Б. Эйдельман 23-II приехал в Екатеринослав и на следующий день выехал в Харьков; за ним летели "шапки-невидимки", которых 27 числа "Лохматый" привел в Минск.
   На следующий день Эйдельман посетил д. 17 -- Нещеретовой, по Захарьевской улице, где свиделся с интеллигентом-евреем, которому дали кличку "Черный". То был А. Я. Мытникович... Филеры, установившие этот факт, имели полное право на 25 р., которые обещал Семякин: уцепившись за нового лидера, "летучие", как мы увидим в дальнейшем, пошли к самому центру "Еврейского рабочего союза". Мог ли думать Эйдельман, что свидание его в д. Нещеретовой поведет к целой катастрофе? И что на след минских совещаний навел охранников он сам, главный организатор учредительного с'езда?
   В трактате о правилах конспирации революционного деятеля, которым обладал Эйдельман, между прочим рекомендовалось: "Недурно вывести шпиона на пустынное место и хорошенько отколотить"...
   Можно искренно пожалеть, что "Лохматый", за которым "летучие!) таскались в течение нескольких месяцев, не нашел случая применить это правило на деле!..
   Но следует отдать справедливость; с внутренней стороны конспирация при созыве Минского с'езда была проведена образцово. Правда, когда филеры заметили появление в Минске других наблюдаемых, известных им по Киеву, д. п. почуял недоброе и телеграфировал (7-III) Зубатову: "Тучапский, Эйдельман и Вигдорчик находятся в Минске при трех филерах. Командируйте немедленно помощь"...
   Сорвалось! 8 числа Эйдельман уже был в Екатеринославе.
   Это "непредвиденное обстоятельство" заставило поспешить с ликвидацией "Южно-русского рабочего союза". (13).
   Невольно припоминается:
   "Судьбы веленья прихотливы"...
   Относительно характера Минского с'езда охрана долго еще оставалась в блаженном неведении; даже Зубатов не имел вполне точных сведений о нем, хотя в совещаниях участвовал представитель Москвы. Вот что, например, сообщал нач. Московск. охр. о. Ратаеву в I--99 г.: "по имеющимся вполне конфиденциальным сведениям, с'езд представителей нескольких местных революционных организаций, провозгласивших об'единение последних под общим названием "Российской социал-демократической рабочей партии", состоялся в Минске 1--2-го марта мин. года. Участниками названного с'езда были: привлеченные уже к дознаниям Борух Эйдельман (представитель от группы, издававшей "Рабочую Газету"), Абрам Мытникович и Аарон Кремер (от Общееврейского Рабочего Союзав России и Польше); Казимир Петрусевич (от Екатеринославского кружка); Павел Тучапский (от Киевского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса"); Александр Вановский (от такового же союза в Москве), один делегат минских социал-демократов и одно лицо, оставшееся неарестованным"... (В сноске к этому месту было сказано: "негласно-поднадзорный дворянин Рудольф Иванов Данилович, живший до сентября в Петербурге, откуда отметился в Варшаву").
   "Общие собрания участников с'езда (7--8 человек) происходили по вечерам в одном из домов на Захарьевской улице (вероятно, в квартире арестованного в июльскую ликвидацию Петра Румянцева). Вопросами, обсуждавшимися по заранее составленной программе, на с'езде были: размеры компетенции Центрального комитета партии; степень автономности местных групп, их наименование ("союзы", или "комитеты"); характер отношений к партиям "Польской социалистической", "Народного Права", "Социалистов-революционеров" и пр.
   "Главнейшие постановления Минского с'езда опубликованы в известном "Манифесте" Российской с.-д. р. партии. Инициатива с'езда и руководство его занятиями принадлежали, повидимому, представителю южно-русских рабочих организаций Б. Эйдельману, а главными сотрудниками его в этом деле были, вероятно, Мытникович, Кремер и Румянцев".
   Из приведенного документа видно, что сам Зубатов даже почти год спустя не имел вполне точных и положительных сведений о с'езде; ему был не известен представитель минской с.-д. группы (Кац); о присутствии на с'езде петербургского делегата (С. И. Радченко) он, очевидно, и не подозревал; наоборот, был указан Данилович, который, насколько известно, к с'езду отношения не имел; наконец, Вигдорчик, которого "летучие" видели в Минске, почему-то совсем не был упомянут (14).
   Несомненно, в деле Минского с'езда охранники дали маху.
   Ведь филеры сидели на хвосте у с'езда.
   И "счастье было так близко, так возможно!"...
   

ГЛАВА II.

Воскресные школы для рабочих.-- "Урок истории" (Русское техническое общество).-- Пречистенские классы.-- Книжный склад Мурнновых.-- "Неблагонадежный" инспектор (Вахтеров).-- Пушкинский юбилей.-- "Летучий Университет" и Общество трезвости.-- "Комплот" с разрешения начальства.-- Культурники в провинции.

ВОСКРЕСНЫЕ ШКОЛЫ ДЛЯ РАБОЧИХ.

   Новая попытка "хождения в народ", о которой было упомянуто в главе XIV 1 части моей книги, совпала с под'емом общественного настроения в начале 1890-х годов. Следя за ходом революционного движения, было бы несправедливо обойти молчанием те настойчивые усилия, требовавшие и большой энергии, и жертвенного терпения, которые передовая интеллигенция проявила в своем идеалистическом порыве, желая пробудить самосознание и действенность широких масс трудового народа.
   Даже просветительная работа чистых культурников не лишена была своего значения, так как подготовляла на низах почву, более пригодную для восприятия новых идей; но в этой культурнической работе принимали живое участие и деятели, смотревшие на нее, лишь как на средство при достижении своих революционных целей. Это использование "легальных возможностей" тянулось целое пятилетие, пока проснувшаяся власть не заткнула циркулярами и отдельными распоряжениями все лазейки, в которые проникали неутомимые "просветители". Но к этому времени революционная армия успела уже пройти первую оборонительную линию твердыни самодержавия и прочно окопалась в траншеях своего конспиративного "подполья".
   Чуть ли не одной из первых, вступивших в Москве на путь приспособленчества, была учительница С. С. Якобсон, о которой еще 6 X--93 г. д. п. запрашивал Московское охр. о., сообщая, что она, по имеющимся сведениям (вероятно, перлюстрационным), снабжает, по просьбе А. Журавлева, живущего в Екатеринославе, запрещенными книгами И. Ф. Федорова, находящегося в Москве. Бердяев, однако, не придал особого значения этому сообщению, и ответ на запрос д. п. последовал лишь в IX--96 г. когда относительно Якобсон уже накопилось немало сведений.
   "В 1893 году,-- доносило охр. о.,-- по инициативе известных д. п. Евгения Алексеева Звягинцева, Дмитрия Дмитриевича Солодовникова и других, некоторые лица вредного направления стали занимать должности преподавателей в воскресных и фабричных школах, чтобы получить возможноаь непосредственного общения с фабричным людом и оказывать на него свое антиправительственное влияние; этого рода деятельность о занялась и София Якобсон, пристроившись в церковно-приходской школе при Прохоровской Трехгорной мануфактуре вместе с Таисией Михайловой Акимовой"... (1) Как мы уже знаем, воскресную школу, имевшуюся при той же фабрике, посещали пропагандисты Ментов и жена его (Ташкина).
   В те времена дело обстояло еще патриархально. По крайней мере в одном (перлюстрированном) письме от 15-XII--93 г. в Петербург, к М. М. Смирновой, неизвестный автор описывал положение дел и таких радужных красках: над воскресными школами в Москве "почти нет никакого контроля. Да и над лицами, ведущими чтения, тоже никакого контроля, и читают чуть не все, кому есть охота".
   Я уже приводил письмо Солодовникова, который сообщал 28-XI--94 г. своему приятелю Колокольникову (повидимому, относительно той же Прохоровской школы), что нужна учительница "в негласные руководительницы" и т. д.
   Эти и другие перлюстрационные откровения заставили центральную власть обратить внимание на "просветителей", и д. п. 22-I--95 г. потребовал от московской администрации сведений о преподавателях воскресных школ, "ибо лица сомнительной благонадежности в качестве лекторов получают возможность вступать в непосредственные сношения с фабричным и мастеровым людом и оказывать на них свое влияние". Московское охр. о. шло навстречу желаниям своего начальства и еще 17-I--95 г. сообщило д. п. список "неблагонадежных" преподавательниц Прохоровской ц.-п. школы, в в числе которых были названы, кроме Якобсон, Акимовой, Менто-вой и Волоцкой, еще: М. И. Семерия, Ш. Гамбургер, Е. Литииская, Е. А. Блюм, Г. Н. Вульф, М. А. Усольцева.
   А пока-что, молодежь старалась использовать благоприятную кон'юнктуру и захватывала поле действия, не стесняясь официальными рамками. О. Н. Тарутина, например, так описывала (2-XI--96 г.) брату Николаю, жившему в Вел. Устюге, свою просветительную работу в Москве: "В воскресной школе дело идет. Желательно увеличить контингент учителей.... с хорошим направлением -- это прежде всего требуется в школе... У нас библиотека более, чем следует, преподают предметы, которых преподавать нельзя, большинство не утверждены. Нужно принять меры к тому, чтобы хотя по виду все это узаконено" (Речь шла о школе при мастерских Московск.-Казанск. ж. д.).
   С каким энтузиазмом молодежь бралась за просвещенство, может дать представление письмо сибирячки, слушательницы коллективных курсов в Москве А. А. Пятидесятниковой, которая писала И. П. Рослякову (был привлечен по делу рабочего кружка в Воронеже): "В ноябре (97 г.) мне предложили заниматься в воскресной школе в Таганке. Неожиданно было угадано мое желание... Взамен тех сил, которые отдаешь, получаешь новый приток их... Тут предо мною взрослые работницы, несущие свой последний досуг в школу, приходящие в большинстве случаев с сознательными вопросами... Моя народная библиотека удовлетворить их может, так что в воскресенье понесу им книжки. Одна из воскресных увезла штук 50 в деревню почитать своим. Мы уже успели сродниться, их интересы сделались моими. Зовут к себе, у одной была, столкнулась с рабочими, участниками стачки,-- славные ребята. Вечер, проведенный среди них, сильно взбудоражил меня, еще более захотелось работать" {-)...
   Так заводились связи с рабочей средой, которые переходили часто в личное знакомство, позволявшее вступать в разговоры более откровенные, итти прямо к намеченной пропагандистской цели. С трогательной наивностью прозелитки описывает "пробу языка)" другая московская "коллективистка" Е. К. Никитина (XI1--98 г.) в письме к своей сестре, жившей в Н.-Новгороде: "Над, Ив. у меня занималась с рабочими, приходило 2. Я занималась в воскресенье с одним и осталась очень довольна и собою и им. Мы с ним беседовали о том, что хорошо бы читать книги и понимать их. Знаешь, очень интересный тип рабочего. Есть что-то в нем революционное. Я этот день положительно была счастлива... Главная задача социалистов, кажется, заключается в том, чтобы вот таким путем выяснить рабочим их положение и чего они должны требовать; вообще мечтают о революции" (3)...
   Упомянутая в цитированной корреспонденции Надежда Ивановна Попова вела в то время, повидимому, определенно революционную пропаганду. В XI--98 г. ей писали из Н.-Новгорода: "Я слышал: составляется список марксистских книжек для народа... Теперь, следуя, очевидно, примеру французских социал-демократов, а также постановлению Лондонского конгресса, решили попытаться сдвинуть с места инертную массу крестьянства. Только одно меня смущает, что это за народные марксистские книжки? Уж не думают ли кружковцы, что в деревню пойдет и Бельтов и Ильин... Справьтесь и В-его {Ф. Владимирский.} -- он наверное знает".
   Охр. о. видело, разумеется, как под флагом просветительства развивалась "антиправительственная" деятельность, но бороться ему с этим явлением было нелегко прежде всего потому, что провести точную грань между легальной и нелегальной работой просветителей, разделить их на людей "благонамеренных" и "неблагонадежных" фактически представлялось не всегда возможным. Впрочем, над этим охрана особенно не задумывалась -- для нее всякий, кто стремился к сближению "с рабочим и ремесленным людом" в целях поднятия его умственного уровня, является человеком, самое меньшее -- подозрительным. Главное препятствие при осуществлении надзора за просветителями охрана встретила в том, что они приспособились к учреждениям, которые не были подчинены непосредственному контролю министерства вн. дел и которые пользовались иногда ведомственной автономностью или иммунитетом уставов, написанных в те времена, когда наука не считалась еще положительным злом, а в распространении знаний не видели непосредственной опасности для государства.
   Между тем, вышедшие из летаргии общественные силы искали себе выхода, явилось стремление к их концентрации, хотя бы и в пределах расставленных повсюду полицейских рогаток. На этой почве возник целый ряд затей просветительного характера, поддержанных широкими кругами интеллигенции, большинство которой, несомненно, революционными целями не задавалось. Для характеристики настроений, господствовавших в этой культуртрегерской среде, я приведу письмо (тоже из числа перлюстрированных), посланное из Москвы 22-XI--98 г. Инне Кореневой в Париж. "Возникновение вашего общества в прошлом году,-- писал неизвестный автор,-- меня сильно обрадовало, и я поспешил вступить в него. Сей год несколько землячеств вступило на эту дорогу. Это меня подбодряло. Дружная работа большого числа лиц, их взаимная поддержка, продуктивность работы, более интенсивное изыскание средств, взаимные выгоды привлекали мое внимание, и у меня зародилась мысль всех лиц, готовых содействовать народному просвещению, соединить вместе. Теперь цель достигнута. Нас свыше 150 человек. План работы таков. Содействие просвещению крестьянских и рабочих масс, помощь в самообразовании учителям и, наконец, изучение нашими членами постановки дела народного образования и экономического состояния классов на нашей родине. Первой цели мы хотим достигнуть распространением лучшей литературы в народе, как рассылкой библиотечек, так и распродажей посредством книгонош; второй -- основанием учительской библиотеки в Москве и рассылкой им книг; третья же цель будет достигнута обменными рефератами на животрепещущие темы, которые будут написаны и уже часть написана членами союза. Нужно прибавить, что учительская библиотечка уже основана, рефераты уже читаются, отсылка библиотечек, как самое немудреное дело, давно практикуется кружками. Таким образом, остается завести общий просмотр литературы и общую кассу (пока 103 рубля). Относительно первого -- затруднения нет. Один из входящих в союз кружков просмотрел до полугоры тысячи книг и, кроме того, выпустил принципы просмотра народной литературы. С принципами согласились, а следовательно приняли и книги в общий каталог. Остается только всеми прорецензировать оставшуюся на книжном рынке народную литературу, к чему теперь и приступаем. Относительно общей кассы могу сообщить, что устраиваем концерт, уже занята зала. Не знаю, насколько удастся дело вообще, но, как видите, пока дело обстоит так, как я хотел его видеть. Что будет дальше, трудно сказать наперед. Во всяком случае, пропаганда, которую мы ведем теперь, не пропадет даром. Кружки могут переродиться, сбросить шкуру и явиться в другой, более приличной, но они не могут умереть, пока не умрет то общество, которое породило их. Однако, наше общество, в котором мы с вами находились, распалось на-двое. Обе фракции не хотят знать друг друга. Одна, меньшая, откололась для того, чтобы соединиться с союзом, другая, большая, осталась на прежнем фундаменте, оставив за собой имущество и деньги. Как видите, на ряду с массовой интеграцией наблюдается дифференциация. Со стороны оставшейся на прежнем основании фракции были серьезные возражения, но я полагаю, что они вам известны от В. Но я не грущу по поводу раскола. Личности, благодаря ему, теснее сблизятся между собою, а то был у нас очень разнокалиберный элемент.
   Наши пролетарии молчат. У социал-демократов идет, должно быть, в тиши кропотливая работа"....
   

"УРОКИ ИСТОРИИ" (РУССКОЕ ТЕХНИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО).

   Я затрудняюсь сказать, какое именно общество имел в виду автор вышеприведенной корреспонденции. В то время в Москве существовало несколько организаций, преследовавших однородные цели. Наиболее хлопот причинило охране тогда "Императорское Русское Техническое Общество", под эгидой коего возникли в Москве некоторые образовательные учреждения, в которых "крамола" не замедлила "свить себе гнездо".
   Несмотря на то, что помянутое общество действовало в интересах промышленности, а покровителем школ, учрежденных комиссией по техническому образованию, состояло августейшее лицо, Зубатов, исполняя свой патриотический долг спасения отечества от заразы просвещения, смело выступил против "императорского" общества, под защитным цветом которого ненавистная ему "марксятина", как он опасался, укрыла свои аванпосты. Поводом к этому послужила одна незначительная история, и можно было думать, что охр. о., выступившее с обширным докладом по этому поводу, стрельнуло из пушки по воробьям -- "для острастки", но дальнейшее показало, что этот выпад был лишь началом целого похода против непрошенных просветителей, во главе которого встало тоже "императорское высочество", но совершенно не зараженное "завирательными идеями",-- великий князь Сергеи Александрович, одна из опор подгнившего царского трона.
   Я хочу доставить читателю идущего на смену нам поколения несколько минут занимательного чтения и приведу содержание вышеупомянутого доклада со всеми подробностями, в качестве жанровой картинки того средневековья, которое нашло себе место на исходе XIX столетия в первопрестольной столице. Пусть наши потомки знают, в каких условиях приходилось жить и действовать пионерам освободительной борьбы, которым ставилось в вину даже преподавание арифметики и русского языка!
   При кожевенной фабрике Тиль и Ко,-- рапортовал в I--97 г. Трепов московскому ген.-губ.,-- имеется техническая школа, которой заведывает постоянная комиссия по техническому образованию, существующая при Московском отделении императорского Русского технического общества. Инспектором этой школы от названного общества состоит известный д. п. Н. В. Тулупов.
   В конце ноября минувшего года инспектор народн. училищ Добровольский отобрал у рабочего фабрики Фарберке Д. Н. Карасева, состоявшего учеником курсов для рабочих при вышеупомянутой школе, записку "предосудительного содержания" по русской истории, преподаваемой Е. Г. Петуховой. В отобранной записке значилось, что "варяги пришли в Россию не управлять, а грабить", что "Владимир святой принял крещение не по убеждению, а из личного расчета" и что "летописцы, будучи княжескими прихвостнями, писали хорошо о тех князьях, от которых они имели больше выгоды".
   Отобранную у Карасева записку Добровольский доставил председателю комиссии по техническому образованию К. К. Мазингу, который документ оставил у себя. Впоследствии великому князю Константину Константиновичу, под покровительством которого состояли школы комиссии, Мазнигом было доложено, что весь инцидент с запиской был подстроен полицией, пожелавшей скомпрометировать благие начинания Русского технического общества и подославшей для этой цели "шпиона" в лице рабочего Карасева. Тем не менее учительница Петухова от занятий в классах была отстранена.
   По имевшимся у охр. о. сведениям, "Петухову посещали на дому многие интеллигенты и рабочие, которым она раздавала книги, между прочим -- известное по своей либеральной тенденциозности сочинение Г. Джаншиева "Из эпохи великих реформ".
   О самом происшествии рабочие, посещавшие вечерние классы фабрики Тиль, рассказывали, что когда Петуховой была произнесена фраза о летописцах, Карасев спросил: "Разве не летописцы писали евангелие?", на что она ответила, что "недоумение будет раз'яснено после урока". На следующий день, по словам очевидцев, явился инспектор (Добровольский) и, рассматривая учебные пособия у обучающихся в классах, случайно наткнулся в тетрадке Карасева на заметки, которые и отобрал.
   Когда происшедшее стало известно учительницам, они распространили слух, что Карасев -- "шпион", и посоветовали своим ученикам подать коллективное прошение инспектору об исключении заподозренного из классов. На упреки товарищей в подвохе Карасев отвечал: "а чем я виноват, что загнул учительнице такой вопрос, что она срезалась?". Особенно энергично агитировала за подачу прошения учительница А. И. Помелова, которая говорила своим ученикам, что инспектор был у великого князя с жалобой на полицию и просил воспретить ей помещать в школы "шпионов" и что инспектор ездил также на фабрику Фарберке справляться о Карасеве и такового в числе рабочих не нашел, из чего-де ясно, что он -- "шпион"...
   Прошение, за которое учительницы агитировали, было все-таки написано артельщиком фабрики Тиль С. А. Козловым и скреплено подписями учеников 4-го класса; некоторые рабочие, желая добиться удаления Карасева, подыскивали охотников поколотить его, рассчитывая, что вместе с исполнителем исключат и потерпевшего, но 15 декабря Карасев был уволен из школы. "Установленным за Петуховой наблюдением было выяснено, сообщалось далее в докладе, что она находится в сношениях с известными д. п. лицами, крайне неблагонадежными, а, присутствуя в Московск. окр. суде на разбирательстве дела о рабочих беспорядках на фабрике Коншина в Серпухове, она виделась со многими из лиц, принадлежащих к социал-демократии здешней столицы".
   При классах на фабрике Тиль состоят учительницами еще: К. И. Помелова (сведения о ней был сообщены д. п. 4-VII--97 г.(6); Ю. Н. Сиротинина ("хорошая знакомая негласноноднадзорных И. Н. Сахарова и М. П. Матерно"), а старшими преподавателями фабричной школы у Тиль являются близкие люди Тулупова -- З. Д. и В. Д. Завалишины, а также Н. В. Касаткин, "который распространяет слухи, что директор взломал замок в библиотеке Пречистенских классов и что инспектор отобрал у рабочего листок, предварительно научив его написать на нем всякий вздор,-- но, говорит Касаткин, пока, стоя на почве устава, можно еще бороться с "этими жуликами" (6).
   "Описанный случай и обстоятельства, его сопровождавшие, невольно заставляют обратить внимание на образовательную деятельность Русск. технич. общества среди рабочего населения... По уставу, утвержденному в 1866 г., Р. Т. обществу предоставлено право заботиться о распространении технического образования с целью содействовать отечественной промышленности; однако, Московское отделение общества воспользовалось этим правом в самое последнее время,-- как-раз в момент оживления социал-демократических стремлений в русской интеллигенции и связанного с этим рабочего движения. Достойно внимания и то обстоятельство, что действительное обучение в школах и классах, открытых за последнее время постоянной комиссией по техническому образованию, носит преимущественно образовательный характер; в 4-м классе, например, преподаются: арифметика, русская история, зоология, ботаника, физика и допускается слушание одного какого-нибудь из перечисленных предметов, независимо от прохождения всего курса их, что, разумеется, не дает основательных, систематических знаний и содействует лишь выработке недовольных элементов, из коих люди крайнего направления воспитывают так называемых "политических борцов".
   Рассматривая устав (составленный в развитие высочайше утвержденного в 25 день мая 1882 г. мнения государственного совета) училищ Р. Т. общества, доклад констатировал, что в отношении их учебному ведомству предоставляется лишь некоторое право формального контроля, который совершенно не достигает цели. Благодаря этому, "таким лицам, как, например, Наталье ГольцевоЙ, в выдаче свидетельства которой на право содержания частного учебного заведения было д. п. отказано, удается встать во главе классов для рабочих, где вредное влияние руководителей может проявиться в большей степени, чем в любой школе для малолетних".
   В виду отсутствия "действительного контроля", жаловалось далее охр. о., "открытие Р. Т. обществом таких учреждений, как Пречистенские классы для рабочих или школа при фабрике Гюбнера, было так обставлено, что административным органам пришлось узнать об этом только из газетного сообщения".
   Особенно возмущалось охр. о. параграфом 20 устава, предоставлявшим председателю постоянной комиссии право "допускать инспекторов и преподавателей школ к отправлению их обязанностей в виде опыта, до утверждения их". Благодаря этому, говорилось в докладе, "лицо, явно неблагонадежное в политическом отношении, может безвозбранно некоторое, иногда довольно продолжительное, время преподавать и оказывать, пользуясь этим, дурное влияние на своих учеников... Возможны даже случаи, когда официальной учительницей в классах значится одна, а с согласия последней вместо нее ходит на занятия с рабочими другая, нередко член "Рабочего Союза", раздающий слушателям из рабочих для чтения на дому романы в роде "Спартак" и другие легальные издания, годные для нелегальных целей".
   Указывая на пример воскресной школы при Прохоровской фабрике, где учительствовал "всякий, кто хотел и как хотел", доклад привел затем сведения, несомненно агентурные, о Пречистенских классах: "преподаватели -- все больше курсистки, занимаются с каждым отделением по две учительницы, по череду, один день -- одна, другой -- другая. В четверг (18-ХII) с нами занималась какая-то учительница из Смоленска, говорившая, что крестьяне до реформы жили гораздо лучше и что крестьянам насулили много, да мало дали, но они тогда не понимали, что такое "свобода". По поводу французских избирательств на пост президента она сказала, что там устроено лучше нашего, потому что слушаются голоса всех партий, в том числе и партии рабочих, и каждый может подать свой голос за кого хочет".
   "Уроки в таком роде,-- продолжал доклад,-- при настоящем положении дела -- явление заурядное, да и возможно ли ожидать от учительницы-курсистки, только что вернувшейся с лекции по русской истории на "коллективных курсах",-- лекции, прочитанной ей о духе Павла Милюкова (высланного из Москвы), требовать, чтобы она, читая в свою очередь рабочим, говорила не согласно с тем, что только-что вычитала?".
   "А между тем опыт говорит, что в большинстве случаев лицами, предлагающими свой "безвозмездный труд" на пользу народного просвещения, являются представители молодежи, далеко еще не закончившие своего собственного научного или педагогического образования. Правда, лица, допускаемые к занятиям с рабочими, имеют те или иные установленные свидетельства об известном образовательном цензе, но в данном случае это является совершенно недостаточным: право на обучение малолетних и право занятия с рабочими-подростками и взрослыми -- два дела совершенно неодинаковых"...
   Затем в докладе следовало несколько рассуждений дидактического характера. "Принимая во внимание указание практики и те положения, что всякие учреждения, устраиваемые с целью перевоспитания народных масс, должны быть ограждены от преходящих "веяний времени"; что обучение " них должно вестись в строго правительственном направлении; что те из преподавателей и преподавательниц, которые годны еще для воспитания подростков, далеко не все могут быть допускаемы к занятиям со взрослыми рабочими, присутствие которых, по свидетельству некоторых лекторов, "поднимает настроение чтеца" и способствует в нем развитию духа политиканства, представлялось бы крайне желательным, чтобы дело народного просвещения в Москве, изобилующей рабочим населением, находилось бы исключительно в руках лиц, политическая и нравственная благонадежность которых выше всяких подозрений".
   Как же этого достигнуть? Доклад намечал ряд мероприятий: пересмотр устава училищ Р. Т. общества и применение ко всем образовательным учреждениям, имеющим дело со взрослыми рабочими, "требований, изложенных в отношении д. п. от 10-II--1897 г., за No 1629, согласно коим в качестве лекторов на народных чтениях должны быть допускаемы только "или состоящие на государственной службе преподаватели правительственных учебных заведений, или священнослужители православного вероисповедания".
   Доклад заканчивался изложением государственных соображений высшего порядка. "Озабочиваясь развитием отечественной промышленности, правительство решило привлечь общество к делу распространения технических знаний и создало такое законоположение и устав, которыми, взамен желаемого материального участия общественной инициативы, последней было предоставлено широкое поле независимой деятельности...
   "Между тем рост социал-демократических идей в последнее время породил в сознании известных слоев общества убеждение, что под интересами промышленности надо понимать, главным образом, интересы рабочих, и известная часть русской интеллигенции быстро вспомнила о благоприятности для нее некоторых существующих узаконений и, приняв личину радетелей отечественной промышленности, не замедлила вступить в ряды членов, под флагом которых новые соревнователи, пользуясь царящий недоразумением, начали проводить в жизнь свои действительные, затаенные намерения.
   "Нынешнее состояние русской промышленности, казалось бы, не таково, чтобы являлась необходимость в общественном содействии ей. Поэтому правительственная власть в полном праве всецело воспользоваться своими прерогативами в деле образования рабочего класса и, не предоставляя никому никаких особых льгот в области публичного права, могла бы взять управление образовательными учреждениями исключительно в свои руки, а общественной инициативе предоставить лишь участие в этом деле материальными средствами, хотя бы в виде денежных пособий на открытие школ"...
   Так закончился "урок истории" скромной учительницы вечерних классов при фабрике Тиль.
   А вопрос, который рабочий Карасев "загнул" Петуховой, получил неожиданное разрешение и в совершенно иной плоскости, вызвав откровенное заявление власти о своем "desiderata": общество доставляет деньги, "начальство" хозяйничает, а учат "состоящие на государственной службе или священно-служители".
   Но, как мы видели, чиновники и попы решительно никакого внимания делу народного просвещения не оказывали.
   Кто горел желанием безвозмездно учить,-- тем нельзя было, а кому это позволялось,-- те этим делом не интересовались.
   Кто же в таком случае стал бы работать "на ниве народной"? Никто?
   Ответ ясен: именно это и требовалось властвовавшей бюрократии.
   У нее были свои "действительные, затаенные намерения"...
   Я не помню, какие последствия имел вышеприведенный доклад, но зловредной деятельности Русского технического общества по распространению народного образования положен был предел, и когда Московское отделение его пожелало в XI--98 г. открыть училище при Московском металлическом заводе, Трепов на соответствующий запрос попечителя Московск. учебн. округа П. А. Некрасова ответил: в настоящее время возбужден вопрос о желательности некоторых изменений в уставе училищ Русского технического общества; "недостатками названного устава об'ясняется особенный наплыв лиц, скомпрометированных в политическом отношении, замечаемый в преподавательском персонале образовательных учреждений вышеупомянутого общества. Слабые стороны устава были указаны еще предместником вашим, тайным советником Боголеповым, в докладной записке, поданной им московскому генерал-губернатору". В заключение московский обер-полицеймейстер заявил, что "с удовлетворением ходатайства об открытии училища желательно повременить".
   Читая доклад о Р. Т. обществе, нетрудно заметить, что из мешка охранных инсинуаций торчало провокаторское "шило" -- и не одно, а несколько, во всяком случае -- два.
   В истории Петуховой Зубатов был очень хорошо осведомлен: он положительно знал, что она вела революционную пропаганду, знал это потому, что в числе пропагандируемых были его агенты, и не Карасев, а уже знакомые нам -- Поддевкин и Емелин. Первый из них, "Тулупчик", как ласкательно называл Поддевкина Зубатов, в то время служил на фабрике Шредера, дружил с "сознательным" рабочим Григорьевым и "кружковыми" рабочими Чепакиным, Холоповым, Горичевым и Глебкиным (который дал ему бр. "Хитрая Механика"); посещая воскресные классы, он познакомился с учительницей А. Помеловой, а потом и с ее подругой -- Петуховой, на которых и стал доносить.
   18-VIII--98 г. Поддевкин сообщил Зубатову: Помелова, летом жившая на даче в Одинцове, приглашала к себе рабочих на собеседования, а Петухова дала ему адрес для получения книжек: "Солянка, дом Веденеева, кв. акушерки Неймарк, спросить Френкина" {Это относилось к Н. Ф. Френкелю.}. 1-Х "Тулупчик" донес, что он вместе с товарищем Трофимовым виделся у Петуховой с двумя студентами, из которых один был брюнет, а другой, называвшийся "Алексеем Ивановичем",-- блондин; интеллигенты эти толковали о рабочем вопросе, обещали давать литературу и деньги и брались, в случае стачки, изготовить прокламации; Петухова же все время твердила о необходимости кассы. На собеседовании этом было решено образовать кружки по 10 человек, представители которых будут заведывать сборами (3% заработка); сношения с интеллигентами должен поддерживать общий кассир. 4-Х Поддевкин снова был у Петуховой вместе с Григорьевым и Байковым; на этот раз о необходимости кассы и союза проповедывала другая учительница "Анна Васильевна" {А. С. Карасева.}. Членами организации согласились быть еще: Г. Фрейман, Соболев, Беляков, Козлов, Мартынов и Трофимов...
   Емелина Зубатов поместил учеником в Пречистенские классы для рабочих, где его начала пропагандировать преподавательница "Анна Сергеевна" (Карасева), в чем ей помогала другая учительница "Мария Федоровна" (Щеглова). Карасева дала Емелину книжку "Англичане" Водовозова и по прочтении предложила ему ответить на вопросы по поводу прочитанного,-- между прочим, о жизни английских рабочих, их заработной плате, союзах и правах.
   Емелин же доставил подробные сведения об истории с Петуховой, к которой он потом стал ходить на квартиру, где ему и другим рабочим она, Карасева и "Мария Александровна" (Клевщинская) читали и поясняли книги "История одного крестьянина" и "Движение бельгийских рабочих". Собирались и на квартире А. Помеловой, у которой Клевщинская читала рабочим книжку Беллами "Через сто лет"...
   Так "легальные возможности" служили нелегальным целям...
   А "легальным целям" (охраны) помогали нелегальные возможности.
   

ПРЕЧИСТЕНСКИЕ КЛАССЫ.

   В письме, перлюстрированном д. п., Николай Горшков писал 31-Х--97 г. из Москвы в Елец М. М. Герасимову, между прочим, следующее: "на Остоженке открылись курсы для рабочих... Ф. И. и М. Ф. приняли участие"...
   Как мы видели, в этих курсах приняли "участие" и зубатовские сотрудники; поэтому охр. о. было нетрудно разгадать инициалы, и оно в ответе на запрос относительно "курсов" донесло, что Фелицата Иванова Коренева и Мария Федорова Щеглова состоят учительницами Пречистенских классов и членами кружка лиц, задающихся достижением нелегальных целей на легальной почве; в этот кружок входят Любовь Анучина и др. лица. Всего преподающих в классах 49 человек, из которых 13 лиц политически неблагонадежных.
   Годом позже охр. о. снова подняло вопрос о Пречистенских классах. Поводом послужил запрос д. п. о школе, устроенной в Москве портнихой Ламоновой (Каютовой) для учениц своей модной мастерской; в этой школе учительницами состояли А. С. Карасева и Э. Гамбургер, обе хорошо известные охр. о.
   Но Карасева, уже состоявшая под негл. н. п., оказалась к тому же и в числе преподавательниц Пречистенских классов. Зубатов воспользовался случаем, чтобы написать слезницу, приправленную каплями саркастического яда. Как усматривается из списка, полученного от директора народн. училищ Московск. губ., доносило охр. о., в вечерних и воскресных школах Пречистенского района состояло 64 человека преподающих, которые были утверждены "на основании отзывов тех учреждений, где они состоят на службе". В отношении Анны Карасевой "благоприятным в этом случае обстоятельством послужило, вероятно, мнение портнихи Ламановой"...
   "Из рассмотрения того же списка явствует,-- сообщалось затем в донесении,-- что 38 преподавателей и преподавательниц Пречистенских классов учительствуют в них пока без утверждения (параграф 20 устава училищ имп. Р. Т. О.), хотя некоторые, как, например, известные д. и. Ф. И. Коренева, Н. Н. Малышев, Т. И. Полиер и М. В. Тихомиров, допущены к занятиям с рабочими еще в октябре 1897 г., надо полагать, в качестве "испытуемых".
   Насколько велик в преподавательском персонале Пречистенских курсов процент лиц сомнительной политической благонадежности, д. п. было сообщено отношениями от 20 и 21 января с. г... "В наступившем учебном году состав этот пополнился еще такими учительницами, как А. Н. Одноблюдова, состоящая под секретным наблюдением, Е. И. Миролюбива -- член энергично действующего кружка нижегородцев, С. Н. Луначарская -- близкая знакомая жены эмигранта А. А. Соскис (ур. Иогансон) и М. С. Карасева -- невеста студента Дондарова, привлеченного к делу о пропаганде среди рабочих. Достойно внимания также, что из 64 лиц, упоминаемых в прилагаемом у сего списке, относительно 24 в Московск. о. о. имеются более или менее неблагоприятные сведения"...
   Опасения, высказанные в сообщении от 6-I с. г., говорится далее, "ныне блестяще подтвердились на практике, давшей нижеследующие факты". Сославшись на примеры деятельности Петуховой и ПомеловоЙ (которые были изложены выше), донесение привело некоторые данные, установленные дознанием по делу о Московском "Союзе борьбы за о. р. к.". Так, преподавательница Пречистенских классов М. А. Клевщинская "под предлогом внеклассовых занятий арифметикой", свела рабочих, обучавшихся в классах, Ивана Кузьмина и Алексея Сугробова с главными деятелями "Союза", техниками Ксенофонтом Ситниным и Алексеем Любимовым, которые уговорили их впоследствии устроить конспиративную квартиру (в доме Челищева, на Остоженке) для свиданий и пропаганды. Другая учительница тех же классов А. Н. Варыпаева, арестованная но тому же "Союзу" за транспортировку нелегальных изданий из Минска в Москву, рекомендовала своему кружку рабочего Василия Григорьева Кряжева. Третья учительница Пречистенских классов А С. Карасева познакомила уцелевшего от мартовской ликвидации рабочего Сугробова с князем Георгием Кугушевым, который через него завел связи среди рабочих фабрик Бутикова и Флетчера и начал раздавать им запрещенные книжки, пока не подвергся 14 июля задержанию в самый момент пропаганды...
   Не успело охр. о. управиться с Пречистенскими классами, как в том же доме Грязнова, на Остоженке, возникло новое культурническое предприятие: дочь пот. поч. гр. А. Н. Баранова, имевшая звание домашней учительницы, основала детскую начальную школу, а затем учредила при ней воскресные классы для взрослых женщин; в I--99 г. эта школа имела уже до 150 учениц, преимущественно работниц. Сама содержательница и попечительница школы жила за границей, а фактически воскресными классами заведывали "жена негласноподнадзорного" Н. А. Гольцева и С. А. Левицкий, руководившие преподаванием и в Пречистенских классах. В числе преподавательниц в женской воскресной школе с самого начала оказалось несколько учительниц "сомнительной политической благонадежности": А. Н. Попова, А. М. Зеи-зинова и Н. 11. Сиротинина.
   Придирки администрации возымели некоторое действие: кой-кого учебное начальство не допустило к преподаванию в Пречистенских классах. Так, Ф. Коренева писала 17-III--99 г. своей сестре Инне в Лиль: "Мне нельзя заниматься в О[стоженской} школе. Я не утверждена учительницей. Причина, конечно, неизвестна... Гольцева вчера мне сказала: "вы слишком горячо принялись за дело"... Дело не во мне, не в М. Ф. {Щеглова.}; дело глубже -- в школе, она нежелательна".
   Тем не менее Пречистенские классы для рабочих продолжали существовать, и в XII--99 г. охр. о. имело снова удовольствие представить д. п. список преподававших в классах, при чем из 90 лиц относительно 34 оказались "неблагоприятные в политическом отношении сведения" (в числе таковых были: Н. Дмитриева, О. Немчинова, Л. Новодворская, О. Новодворская, Гибсон, Бахтина, Хмырова и др.).
   По правде говоря, охр. о. с таким же основанием могло отнести к числу лиц "сомнительной политической благонадежности" и большинство остальных преподавателей, так как все они руководились одним желанием: нести просвещение в массы, видя в этом средство борьбы с удушающим режимом самодержавия.
   Разница была лишь в том, что одни из просветителей уже попали на "учете охраны, а других ожидало это в ближайшем будущем.
   А "благонадежны" (да и то условно) были только "ученики"... зубатовских классов: Поддевкины и Емелины.
   

КНИЖНЫЙ СКЛАД МУРИНОВЫХ.

   90 преподавателей в одних Пречистенских классах! Уже одна эта цифра красноречиво говорила о силе культурнического движения, охватившего в то время передовые элементы московской интеллигенции. И если движение это не было очень глубоким, устремляясь по линии наименьшего сопротивления, то развернулось оно на очень широком фронте.
   Царское правительство боялось грамотности и опасалось книги, даже прошедшей цензурное чистилище; по-своему оно было право: печатный станок -- орудие, способное нанести смертельный удар всякому деспотизму. Понимала это и русская общественность, почему лучшие силы ее и направились в эту область.
   Памятуя живые примеры недалекого прошлого, царское правительство, заметив новый под'ем просветительной волны, поспешило выступить с оборонительными мерами, начав, как всегда, с секретного циркуляра: 10-I--94 г. министр вн. д. потребовал от Арестной администрации собрания сведений о народных читальнях, библиотеках и чтениях -- о том, кто их открыл, кто ими заведует, под чьим контролем и насколько целесообразно осуществляется последний.
   Когда упоминавшийся выше Звягинцев (был представителем елецкого землячества в союзном совете московского студенчества и организатором особой "деревенской группы") пытался открыть книжный склад в гор. Ельце, то ему это не разрешили. В письме от 28-X--93 г. к Звягинцеву в Петербург по поводу затруднений, которые встретило его намерение, сообщался остроумный совет, который дал Вахтеров: распространять "для обхода губернаторов" народные книги через офеней.
   Но в столице, хотя и с трудом, удавалось организовать книжное дело. Одним из первых за это взялся В. Д. Бонч-Бруевич. Вот что он сам рассказывал в письме своем от 24-III--94 г. к известной М. К. Цебриковой, жившей в Смоленске. "Желая создать новое общество распространения полезных книг, (сначала) потерпел фиаско. Наконец, удалось встать во главе издательства "Народной Библиотеки" П. К. Прянишникова... Раньше заведывал Маракуев.... имевший в виду корыстные расчеты... Прянишников, ничего не знающий в литературе, был козлом отпущения... Сборник избранных произведений русской поэзии подвигался вперед; тормозит цензура, она мне кое-что вычеркнула, но сравнительно так мало, что я своим глазам не верю, когда вижу массу в страшно либеральном духе. Впрочем, пускался на разные хитрости (введение вперемешку фетовских стихотворений), которые, конечно, сию же минуту и выкинуты все, и т. п. фокусы, лишь бы одурачить цензора, и это мне частенько удавалось блистательно".
   За издание народных книг (так называемого "тенденциозного" содержания) взялись толстовцы Горбунов и Дунаев (фирма "Посредник") и др. лица. Сбытом и распространением этой литературы занялась, главным образом, учащая и учащаяся молодежь. Особенно старались Величкины и их кружок, из которого вырос первый состав Московского рабочего союза. Дело шло бойко. Как видно из письма (приведенного в гл. XFV, I ч.) Величкина, за два месяца (1895 г.) ему удалось сбыть более тысячи экземпляров. Культуртрегерская деятельность москвичей закидывалась и в провинцию. Некий С. Ч--ый писал, например, 29-VIII--95 г. Н. А. Флерову из Твери, что там образовался острого конспиративный и безусловно идейный кружок" для рассылки библиотек (7).
   Особенно успешно развил свою деятельность книжный склад Муриновой и, естественно, на него было обращено неблагосклонное внимание охр. о., которое не замедлило перейти к агрессивным действиям. 3-V--95 г. В. Я. Муринов и жена его были обысканы; сам он был задержан -- по результатам обыска, хотя "поличное" было очень незначительно: гектографированный трактат о пересмотре законов о печати, рукопись "Спартак" (впоследствии появилась в печати), письма эмигранта Л. Нагеля, визитная карточка И. Франчески... Это было не то, что требовалось для охранки, и ей пришлось прибегнуть к искусственным средствам, чтобы изобразить дело пострашнее. 20-VI пристав 2 уч. Арбатской ч.(в районе которого находилась книготорговля Муриновой, донес за No 165 охр. о. (согласно его инспирациям): "Мною было замечено вечером посещение склада учащейся молодежью и другими какими-то подозрительными лицами, пробиравшимися украдкой в книжный магазин Муриновой, а посему открытие означенного склада, как преследующего какие-то посторонние цели, по моему мнению, являлось бы нежелательным".
   Но и "подозрительных" лиц оказалось недостаточно для того, чтобы добиться окончательного закрытия книжного склада, преследовавшего какие-то "посторонние цели". Свою попытку охр. о. возобновило еще раз в I--99 г., когда оно представило ген.-губернатору рапорт, собравши в нем все прегрешения Муриновой, которая, чувствуя себя окончательно скомпрометированной в глазах строгого начальства, решила передать свое дело в другие руки; но преемником был избран тоже человек "неблагонадежный", и ядовитое острие охранного пера было направлено также и против него.
   Ходатайствующий о разрешении приобрести и содержать под своей ответственностью книжный склад, докладывало охр. о., А. П. Чарушников принадлежал к числу деятельных членов общества "Земля и Воля", распространял революционные издания и был знаком с казненным впоследствии Соловьевым; адрес его был найден в записях Г. Лопатина.
   "Чарушников, как и многие из его товарищей, оставив путь явной борьбы с правительством и затая в душе свои социалистические идеалы, постарался примениться к обстоятельствам, добившись частной службой определенного общественного положения. Последнее, однако, не мешает Чарушникову до настоящего времени поддерживать связи с политически неблагонадежными лицами. В числе таковых были состоящие и состоявшие под негласным н. п.: В. А. Ионов, А. М. Корепанов, А. М. Корепанова, М. Д. Фокин, а также известные д. п. П. А. Мадатов и Л. Н. Раевский. Ближайшие родственники Чарушникова также были "известны своим антиправительственным направлением", а именно: брат И. П. Чарушников, сестра К. П. Чарушникова, племянница О. М. Шулятикова принадлежали к числу негласноподнадзорных; сестру последней Анну сослали в В. С., племянник В. М. Шулятиков был прикосновенен к делу Лахтинской типографии и знаком В. П. Махновцу, скрывшемуся за границу. Кроме того, Чарушников был замечен в сношениях с М. Ф. Сслюк, "являющейся посредницей и справочным бюро для фракции социалистов-революционеров".
   Что касается супругов Муриновых, состоящих под негласным н. п., то о них "имеются самые неблагоприятные в политическом отношении сведения". В 1895 г. в квартире Муриновых собирались террористы И. Распутин и М. Егоров, обсуждавшие с другими членами своего кружка вопрос о водворении в Россию из-за границы нелегальной литературы. Хотя В. Муринов по этому делу Пыл удален из Москвы, но "квартира жены его продолжала служить целям революционных конспирации", и в следующем же 1896 году в ней был помещен, для передачи в московские кружки, транспорт народовольческих изданий, доставленный из Петербурга Г. Тулуповым, а позже по тому же адресу являлась с революционным поручением Е. Прейс, подлежащая, как и Тулупов, ссылке в В. С.
   "В самом книгопродавческом и, главным образом, издательском деле Муриновых всегда принимали фактическое участие лица, известные своим революционным направлением": 3. Н. Сибилева, М. С. Шидловская, И. М. Чупров, В. В. Татарипов, Л. Ф. Селюк. Е. И. Власова, И. П. Боголепов и А. Я. Смелова.
   "Независимо сего, квартиру и склад Муриновых в разное время посещали, иногда по нескольку раз, лица, безусловно скомпрометированные в политическом отношении": И. Франчески, И. Блинов. В. Бонч-Бруевич, А. Ю. Фейт, В. И. Чарнолусский, П. В. Балашев, А. Г. Кугушева, X. Г. Мунблит, М. И. Водовозова, Н. Сорокин, И. Дубровинский, Г. Г. Кугушев, Н. К. Муравьев, А. Иогансон, Б. И. Сыромятников, Д. К. Лысогорский, А. Я. Минаев...
   "В самое последнее время, по переходе книжного склада Муриновой в новое помещение (д. Кирикова, по Тверскому б.), магазин этот посетили": Н. И. Гусев, "организатор деятельного социалистического кружка", А. И. Ярошевич, "хорошо известный особому отделу", и В. М. Засс, "замеченный в сношениях с политически неблагонадежными лицами.
   "Кроме того, известно, что в переходящем под новую фирму магазине Муриновой намерены принять ближайшее участие: Татаринов, Боголепов, Фовицкий, Власова, Немчинова, Смелова и В. Я. Яковлев, коему имеет быть поручена редакционная часть.
   "В настоящее время среди известной части интеллигентной молодежи наблюдается особое оживление антиправительственной деятельности; между прочим, решено, как о том сообщалось эмигранту Теплоау, попробовать пропаганду социально-революционных идей на легальной почве путем устройства обвинительных сообществ с разрешения правительства...
   "На ряду с этим движением замечается чрезвычайное умножение тенденциозных произведений народной литературы, проводящих в разных формах либеральные и социалистические идеи. Не представляя, будучи отдельно взятыми, для общей цензуры ничего явно преступного, книги и брошюры этого сорта, распространяемые массами по удешевленным ценам, а иногда и бесплатно, являются сильнейшим орудием в руках неблагонадежных лиц и оказывают глубокое антигосударственное влияние на народ. Внушая доверие своей внешней дозволенностью, тенденциозные брошюрки охотно принимаются рабочими от пропагандистов, которые, пользуясь этим, под предлогом соответствующих пояснений, путем личных бесед и вопросов по методу "наведения", развивают в наивных читателях недовольство своим положением, внушают мысли о необходимости борьбы за его улучшение, по примеру западно-европейских товарищей, посредством организации в союзы, с требованием политической свободы и т. д. Некоторые из подобных изданий в этом отношении стали классическими и почти: всегда находятся у распропагандированных рабочих при производстве у них обысков,-- таковы, например: "Труд и капитал", Б. Свидерского; "Профессональные рабочие союзы", Магайма; "Лассаль", Классена; "Англичане" и "Немцы", Водовозова; "Через сто лет", Беллами; "Старый порядок и революция", Токвиля; "Восьмичасовой рабочий день", Вэбба; "Вильгельм Оранский", Быкова; "Георг Вашингтон", В. Яковлева (две последних книжки изданы Муриновой) и "Спартак"...
   "Поставщиками литературных произведений вышеописанного типа являются несколько столичных книжных фирм: в Петербурге -- А. М. Калмыковой, Поповой, Ф. Павленкова и др., а в Москве -- А. Муриновой, явившейся образцом этого рода деятельности для других; "Посредника", издающего сочинения в духе учений известного писателя гр. Л. Толстого; Т-на Сытина, по отделению народно-школьных библиотек; В. Маракуева, Прянишникова, Конусова, Клюкииа, "Труд" и Тулупова...
   "Коммерческая сторона дела в таких предприятиях, как Мури-новой и Тулупова, имеет совершенно второстепенное значение, а на первом плане стоит задача снабжения подходящим литературным материалом лиц и кружков, эксплоатирующих благую идею просвещения народных масс в пользу своих затаенных и преступных намерений. В скромной форме официальных об'явлений (специальностью) своей фирмы Мурииовой и Сытина выставляют "подбор изданий для книжных складов, организуемых различными учреждениями и лицами" ("Рус. Вед." No 296, 1898 г.) и "составление библиотек для народного чтения как из книг, одобренных для того мин-ом пар. просв-ния, так и вообще из книг, имеющихся в продаже" ("Каталог", составленный Н. Тулуповым).
   "Характер "подбора" и составления складов и библиотек из книг и неодобренных мин-ом нар. просв-ния, для частных лиц, снабжающих население материалом для чтения, вполне определяется уже тем, что это дело выполняют такие работники, как Татаринов, Власова, Яковлев, Смелова, Н. Тулупов или В. П. Вахтеров. Исполнение этой задачи облегчается еще благодаря тому, что заказчиками являются такие лица, как, например: "негласноподнадзорные: А. Н. Терентьев, И. В. Миронов и Н. Н. Веселовзоров, высланный из Москвы В. Л. Щерба, известный "марксист" Е. М. Воронов и др., пользовавшиеся услугами склада "торгового дома" И. Тулупова.
   "Насколько деятельность таких просветителей бывает успешна в провинции, можно усмотреть хотя бы из переписки о книжном складе, устроенном, при исключительном содействии Мурииовой, в рабочем центре -- г. Иваново-Вознесенске, где пропаганда, которую I ели инициаторы этого дела -- негласноподнадзорная Ольга Афанасьева Вареицова, б. ст. Московск. ун. Сергей Павлов Шестернин и другие -- вызвала со стороны местной; жандармской власти особое расследование. Известно также, что склад Муриновой состоял постоянным комиссионером Московскго и С.-Петербургского комитетов грамотности, вредная деятельность которых по всей России заставила правительство реорганизовать их и передать в министерство народного просвещения.
   "Вышеизложенные факты свидетельствуют, что деятельность складов Муриновой и других, не только продающих, но также издающих пригодные для их целей сочинения, осуществлялась и осуществляется преимущественно лицами, политически неблагонадежными, а влияние, оказываемое ею на массы, было и, в виду оживившихся в молодежи пропагаторских стремлений, угрожает быть впредь еще более вредным во всех отношениях.
   "Между тем, еще циркуляром г. министра вн. дел от 9-го января 1884 г., за No 63, внимание административных властей было обращено на то, что, как показывает опыт, публичные библиотеки и читальни являются нередко в руках злонамеренных людей опасным орудием преступной пропаганды, распространяя путем подбора тенденциозных сочинений в среде читающей публики "вредные учения"; вместе с тем в циркуляре указывалось на необходимость разрешать открытие библиотек и читален только "в случае несомненного убеждения в совершенной политической благонадежности" ходатайствующих о том лиц. Требования означенного циркуляра, по смыслу оного, еще более применимы к тем издательским и книгопродавщическим фирмам, поставляющим литературу для народа и самообразования, которые своей "специальностью" имеют распространение тенденциозно подобранных библиотек и книжных складов, при чем последние, находясь в распоряжении неответственных лиц, остаются без всякого контроля и вследствие того развивают деятельность чисто политического свойства.
   "В виду всего вышесказанного, дабы прекратить все усиливающееся пагубное влияние тенденциозной литературы на массы народонаселения, казалось бы весьма-необходимым ныне же: 1) усилить инспекторский, но делам печати, надзор за издательскими и книго-продавческими предприятиями в отношении характера их деятельности; 2) усугубить наблюдение за тем, чтобы книжные фирмы, поставляющие литературу народную и для самообразования, являлись бы предприятиями чисто коммерческими, промыслами на принципах "купли и продажи", и не присваивали бы себе обязанностей, свойственных учреждениям, культурные задачи коих в каждом отдельном случае санкционируются правительственною властью; 3) обязать ответственных лиц книжных складов означенной категории допускать к занятиям служащих, заведывающих магазинами, сотрудников по редакционной части, приказчиков и конторщиков -- только с разрешения администрации и 4) ходатайство Александра Чарушникова признать неподлежащим удовлетворению, а деятельность книжного склада Алевтины Муриновой вместе с комиссионными отделениями оного -- прекратить совершенно"...
   Как мы видели, охр. о. донимало своими доносами не только самих Муриновых, но и лиц, имевших с ними деловые сношения; в числе таковых попал и земец И. П. Боголепов, на которого оно обратило внимание в XII--96 г., когда были получены сведения о том, что он принимает непосредственное участие в деятельности склада.
   На запрос генерал-губернатора о личности Боголепова охр. о. доложило (в I--99 г.), что он знаком с Л. Блиновым, С. и В. Рудневыми и А. Иогансоном, а также был в самых близких отношениях с И. Дубровинским и А. Никитиным; из переписки Л. Семеновой и Н. Минятовой усматривалось, что они пользовались услугами и материальной поддержкой Боголепова.
   Роль заведующего книжным складом Муриновых была предложена Боголепову, "как человеку, известному своими демократическими убеждениями, обладающему хорошими связями и в политическом отношении не скомпрометированному. Принадлежа в молодости своей к числу народников-социалистов, Боголепов остался, по основным своим убеждениям, таковым же и до настоящего времени, хотя в практической деятельности он ограничился земской деятельностью, двадцатилетнее участие в которой создало ему репутацию хорошего работника"...
   Но за Боголеповым числились и более серьезные проступки, чем долговременная и безупречная работа в земстве; он, оказывается по тому же докладу, "сторонясь от всякого явно нелегального дела, не скрывает, однако, своих настоящих симпатий" и выразил их, например, "участием в обеде, которым 2-II--97 г. радикальная часть московской интеллигенции чествовала Вахтерова, уволенного из инспекторов за политическую неблагонадежность"...
   Чуть не главная вина земца с двадцатилетним стажем -- участие в обеде, которым чествовали заслуженного инспектора народных училищ!...
   А между тем на основании таких пустяковых рапортов людей выбивали из колеи облюбованной ими деятельности -- общеполезной и признанной, а предприятия высоко культурного значения безумно преследовались и уничтожались...
   

"НЕБЛАГОНАДЕЖНЫЙ" ИНСПЕКТОР.

   Выше упомянуто, что В. П. Вахтеров был смещен с должности инспектора народных училищ Московской губ. "за неблагонадежность". В чем же таковая выразилась? "Обвинительный акт", составленный охр. о. относительно Вахтерова, содержится в рапорте Трепова, представленном генерал-губернатору в I--98 г.
   Прежде всего, "предосудительные" знакомства: Е. А. Коченовская (воспрещено жительство в Москве); В. Е. Ермилов, П. М. Шестаков и Н. А. Рубакин (негласноподнадзорные); М. А. Кабанова, И. В. и Н. В. Тулуповы (известные д. и.) и Э. О. Кислинская, жена Вахтерова, состоящая, как и сестра его Е. Н. Урсынович, под негл. н. п.
   Затем вспоминаются известные нам факты, касающиеся Звягинцева (совет об "офенях"), Колоколышкова (В. "человек хороший") и попустительство относительно Прохоровской школы.
   Вахтерову был поставлен в вину и обед, которым его чествовали И. Н. Сахаров ("постоянный адвокат стачечников"); К. И. Дмитрюкова ("занимается пропагандой на одной из крупных московских фабрик"); А. В. Погожев с женой А. В. Погожевой (устроили воскресную школу), а также "известные своим вредным направлением": Н. Касаткин, Л. Фелицына, С. Левицкий, Н. Гольцева, И. Боголепов, Тулуповы и др.
   Инкриминировался Вахтерову и другой обед, устроенный (13-I--97 г.) адвокатом Д. Н. Доброхотовым, с участием поднадзорных Н. Златовратского, А. Эртеля, Сахарова, Ермилова, на котором "неблагонадежный" инспектор произнес речь о народно." образовании, "призывая к дружной борьбе с препятствиями, воздвигаемыми, будто бы, бюрократией частному почину интеллигенции в деле просвещения народных масок
   Недурно звучит это: "будто бы"!
   Потерявши официальное положение, Вахтеров, по тому же докладу, пристроившись в качестве редактора при издательской фирме купца Сытина, оначал способствовать тому, что она специализировалась на распространении народной литературы и, преимущественно, тенденциозного содержания". Когда названная фирма приобрела газету "Русское Слово", Вахтеров, "прикрываясь фиктивным редакторством врача Благова, путем личного фактического участия в этом издании и при сотрудничестве Рубакина и Сахарова, начал постепенно преобразовывать его из органа консервативного в либерально-народнический, который начал все более и более приобретать читателей в рабочей среде.
   "Выступая вместе с приятелями своими Н. Тулуповым и В. Ермиловым в Московском обществе грамотности в качестве члена правления, Вахтеров в деятельности оного постоянно являлся сторонником всяких оппозиционных предложений и проводником тенденций бывшего Комитета грамотности, вызвавших передачу последнего в ведение министерства народного просвещения.
   "Состоя членом комиссии по техническому образованию при Московском отделении Русского технического общества, Вахтеров является инициатором или защитником предприятий комиссии, которыми, в роде Пречистенских классов для рабочих, пользуются, достигая своих целей, революционеры, и не далее, как в минувшем декабре, благодаря энергичной поддержке Вахтерова, Тулупова и Погожсва, техническое общество "с благодарностью" приняло предложение Е. Н. Касторского взять на себя почин в деле организации на фабриках разносной продажи дешевых, но избранных, хороших книг, хлопотать в этом смысле о расширении своих полномочий, войти в соглашение с одной из крупных издательских фирм и т. д...
   "На ряду с этим Вахтеров, в компании с Н. Тулуповым, открыл, было, под фирмой брата последнего -- Ивана, книжное дело, которое, соединяя в себе удобства частного предприятия с преимуществами официального учреждения -- общества грамотности, негласным и исключительным комиссионером коего стал склад Ивана Тулупова,-- должно было явиться новым и сильным орудием антиправительственной пропаганды и только благодаря административным мерам зло это было парализовано в самом начале своевременным закрытием названного магазина.
   "Помимо всего этого, Вахтеров, с целью осуществления своих радикальных идей, выступает деятелем в целом ряде других просветительных учреждений, давая, например, образцовые уроки в частной школе фабрикантши Морозовой (в Твери), руководя педагогическими курсами для народных учителей (в Лубнах), заведывая 3-ей народной читальней общества распространения полезных книг, состоя членом учебного отдела общества распространения технических знаний, товарищем председателя педагогического общества и тому под.".
   Но это еще не все преступления Вахтерова; оказывается, будучи разведен с первой женой, он "сочетался в Сувалках новым браком с Эмилией Кислинской", и "хотя второй брак признан недействительным", повенчавшиеся продолжают жить вместе...
   "Из всего вышесказанного усматривается, что революционные связи Вахтерова не имеют случайного характера, а находятся в полном соответствии с его основными убеждениями и многолетней антиправительственной деятельностью. Как человек пожилой, Вахтеров, разумеется, достаточно опытен и осторожен для того, чтобы взяться за чисто нелегальное дело и быть уличенным в поступках явно преступного характера; но, представляя из себя личность вполне определенного склада, окончательно установившуюся и крайне энергичную, он, в какой бы роли ни выступал, будет лично или через своих сотр в северной столице, где сумел занять выгодную позицию в соответствующей среде, и благодаря его доносам, как мы увидим далее, пострадало много лиц (1).
   Пользуясь своей интимной близостью к помещице Воейковой, женщине состоятельной, Гурович разыгрывал из себя человека зажиточного, горячо сочувствующего революционерам и готового притти к ним всегда на помощь в трудную минуту. Конечно, денежная помощь, которую он оказывал "товарищам", покрывалась из сумм, отпускавшихся Зубатову на секретную агентуру.
   Естественно, что революционеры, всегда нуждавшиеся в денежных средствах, часто заглядывали к "доброжелателю", в особенности перед тем, как им предстояло совершить какое-нибудь деловое турне. Так, например, 19-II 1890 г. Гуровича посетил в Москве его хороший знаковый В. П. Махновец (литературный псевдоним "Акимов"); на следующий день о. о. уже сообщало, за No 459, д-ту н., что он "едет в Орел, Киев и Харьков для организации бюро и установления связей с заграницей; на обратном пути он заедет в Ряжск, куда к этому времени, приблизительно ко иторнику 28 феврали, приедет один из воронежских поднадзорных, имеющих в тех же целях совершить поездку по Поволжью. Ему будет передано Махновцем письмо Яковлева к Лидии Петровне {Л. П. Махновец.-- Л. М.}... о доставлении в Смоленск заготовленного ею литературного материала для типографии. О том, что будет сделано Махновцем, и названным поднадзорным, ими лично будет сообщено Москве" -- т.-е. Гуровичу,.
   В том же году "Приятель" дал наблюдению одного из уцелевших членов петербургской народовольческой группы -- Телятинского, который, прибыв 18-V в Москву, не замедлил посетить Гуровича, после чего отправился,-- разумеется, уже в сопровождении филеров,-- в круговую поездку: г. Тверь, Одессу, в Тамбовскую губ., где в именин старой революционерки Дьяковой ютились тогда ("неблагонадежные элементы" (В. Иваньшин и др.).
   

ОХРАНКА ТРАНСПОРТИРУЕТ НЕЛЕГАЛЬЩИНУ.

   Услуги, которые оказывал Гурович "товарищам"-революционерам, носили иногда совсем исключительный характер; вот, например, дело, в котором шпионские таланты и провокаторская наглость "Приятеля" проявились с наибольшей яркостью.
   В 1896 г. к Зубатову стала поступать замысловатая корреспонденция из-за границы (написанная точками под буквами в тексте разных специальных немецких журналов), ключом к которой служила одна из страниц биографии Добролюбова (павленковского издания); эти письма дешифрировались в о. о. и тут же иногда составлялись, в зависимости от их содержания, ответы; переписка эта касалась преимущественно транспортирования нелегальных изданий; по одному из таких уведомлений (от 10-X) был командирован в пограничное местечко Милево (Щучинского уезда) чиновник о. о., который, располагая паролями, заимствованными из дешифрированной переписки, получил у контрабандисток Милевского и Вослава несколько фунтов нелегальной литературы, большая часть которой была затем передана Зубатовым "по назначению".
   После того, как этот путь был обследован, Зубатов, пользуясь той же конспиративной перепиской, вызвал из-за границы самого организатора переправы -- А. Пескина; последний 26-II 1897 г. приехал в Екатеринослав, где встретился с "доверенным лицом", каковым в действительности был агент о. отделения, фигурировавший под фамилией Дьякова; последнему Пескин рассказал о новой системе транспортирования нелегальщины в двудонных чемоданах и передал до 500 экз. издании фонда В. Р. П., перевезенных им таким образом. Вскоре после того Пескин был арестован и привлечен к дознанию.
   Правда, другой цели -- заманить тем же путем в Россию серьезного эмигранта Егора Лазарева -- достигнуть Зубатову не удалось, но все же он мог "похвалиться, что революционеры долгое время сносились друг с другом через о. о. и, несмотря на все "трехэтажные" предосторожности, сами выдали ему свои экспедиционное секреты.
   И все это было создано простой любезностью Гуровича, услужливо предложившего Н. Н. Фрелиху, который и был инициатором выписки нелегальной литературы, "нейтральный" (свой) адрес сношений с заграничными товарищами...
   Хотя за время своего пребывания в Сибири Гурович и не пользовался хорошей репутацией (как о том свидетельствует, например, Майнов-"Саратовец" в своих воспоминаниях, опубликованных в "Былом", но это не мешало все же некоторым его товарищам по ссылке обращаться к нему за помощью и содействием. Один такой случай, как мы увидим ниже, готов был разыграться в крупное дело.
   Но счастье на этот раз изменило департаментскому "Приятелю", и его шпионская махинация кончилась "в ничью".
   

"НА КРАЙ СВЕТА" -- ДЕЛО П. И. ВОЙНАРАЛЬСКОГО.

   С. А. Венгеров в своей статье о Достоевском горячо отзывается о движении семидесятых годов и под конец высказывает надежду на то, "что со временем отчетливое представление об идеализме тех лет, подкрепленное длинным списком почти фантастических фактов, длинною вереницей имен людей, мало чем уступающих нравственною силою первым христианам, вырисуется под пером добросовестного исследователя во всем своем строгом величии".
   В движении семидесятых годов принимало участие много людей с четко выраженной индивидуальностью, людей крупных, обладавших широким умственным кругозором, высоким моральным уровнем и непреклонной волей. Имена этих людей, несомненно. Привлекут внимание пытливых историков. И в ряду замечательных деятелей этой эпохи займет почетное место Порфирий Иванович Войнаральский. Жизнь этого старого народника так богата содержанием, а финал ее столь трагичен, что памяти этого редкого человека стоит уделить несколько больше внимания.
   Личность Войнаральского многим из читателей, вероятно, совсем незнакома; внешнюю сторону событий, сопровождавших его деятельность, можно найти в одной официальной "справке", которую я привожу в примечании (2).
   Но полицейский "формуляр" Войнаральского не дает полной характеристики его деятельности, и я пополню этот пробел ссылкой на свидетельство некоторых активных участников движения той знаменательной эпохи.
   Еще будучи студентом Московского, университета, Войнаральский примыкал к группе, сделавшейся известной впоследствии под именем "каракозовцев". После возвращения из ссылки на Север он решил поступить в Петербургский, университет. В это время Войнаральский еще не был настроен революционно. По крайней мере, во время свиданий, которые он имел, будучи проездом в Москве, с Фроленко и Селивановым, последним приходилось его убеждать в том, что "знаний довольно, их следует нести в массы", и что "надо народ поднять до себя". Однако, попав в горячую атмосферу петербургского кружка "чайковцев", Войнаральский быстро изменил свое намерение доучиваться и, как человек решительный, немедленно перешел к практическому осуществлению намеченных целей. Вернувшись в Москву, он, по свидетельству его современника А. О. Лукашевича, сразу сделался "одной из центральных фигур" местных кружков.
   Войнаральский, как говорит про него один из ближайших его сотрудников, "не умел отдаваться захватившему его делу наполовину". Раз он вступил на революционный путь, он отдавал все свои силы и материальные средства революции. Его личное состояние, доходившее до 40 тысяч рублей, было достояние." революции... По природе своего ума Войнаральский не был теоретиком. Обладая ясным умом, он быстро усваивал сущность всякой новой идеи или нового учения, но его более всего интересовала практическая сторона дела... В среде интеллигенции ои устраивал мастерские, типографии, агентуры, в народе -- лавочки, постоялые дворы и всякие притоны для пропагандистов. Сетью таких связанных между собой пунктов он мечтал покрыть район Поволжья, куда он перенес свою деятельность {"Старик". "Движение семидесятых годов". "Былое", XI. 1906 г.}.
   Какие глубокие следы оставляла проповедь Войнаральского и его друзей, каким обаянием пользовались они, можно видеть из) признаний люден того поколения. Автор статьи о П. С. Поливанове {"Саратовец". "Саратовский семидесятник". "Мин. годы", I. 1908 г.}, рассказывая о жизни в Саратове Рогачева, Войнаральского и др., говорит: "Недолгое пребывание этих агитаторов в городе оставило в тех, кто их знал, яркие воспоминания... В серой и обыденной жизни провинциального города с его обывательской средой, в то время совершенно безыдейной и сонной, эти люди промелькнули какими-то метеорами, залетевшими ил совершенно иного мира и открывшими проблеск в этот новый мир. Казалось тем, кто их встречал, что раньше шли все каким-то унылым и вязким путем, не зная куда и зачем, только потому, что так велят, и вдруг эти люди точно пелену какую-то сорвали с глаз и взвели за собой на высокую гору, откуда открылся безграничный простор действительной жизни, борьбы и упований человечества")... "Традиция кружка Войнаральского-Ковалика,-- пишет тоже "семидесятник" Н. А. Виташевский {"Централка". Из воспоминаний. "Былое", VII. 1906 г.},-- остались для меня руководящими на всю жизнь"...
   Известно, чем закончилось "хождение в народ". Правительство обрушилось всей тяжестью своих материальных сил на проповедников новых идей, и вскоре же многие из деревенских пропагандистов оказались в его руках. Пионер движения -- Войнаральский -- знал, конечно, что его ждет. Организация рушилась, отчаянная попытка восстановить ее потерпела неудачу; его самою задержали сельские власти и только по недоразумению отпустили.
   Что же сделал Войнаральский? Поспешил ли он скрыться? Думал ли он о себе, о той опасности, которая над ним уже нависла? Понимая, что свободной деятельности близок конец, Войнаральский был озабочен лишь одним: как-нибудь обеспечить продолжение начатого дела. С этой целью он составил "завещание"); черновик у него отобрали при втором, окончательном аресте. Документ этот краток, но говорит много. Вот что Войнаральский писал в нем: "Деревня Грязнухи, Ставропольского уезда. Сейчас меня арестовали. Убедительно прошу Каменского (в Пензе) и других все мои деньги употребить на народное, дело и выдавать тому, кто предъявит этот шифр. Это мое последнее завещание. Работайте же энергичнее по нашему делу. Друг Порфирий. 21-го июня 1874 года"...
   Разгром народнического движения, вызвавший повсеместные аресты (до 2000 человек), завершился, как известно, небывало крупным политическим процессом. Прокурорский надзор первоначально предполагал привлечь к ответственности 265 человек. Из намеченных жертв, однако, 17 скрылось от преследования, 14 умерло, 7 сошло сума и три покончили самоубийством. В конце концов число обвиняемых свелось к цифре 193.
   Так называемый "Большой процесс", разыгравшийся 40 лет тому назад, является крупным историческим событием. Один деятель той эпохи, народоволец М. П. Попов, полагает даже, что "Дело 193-х" в ряду реакционных мер правительства "имело, может быть, наибольшее значение в решении судьбы Александра II {"К биографин Ипполита Никитича Мишкина". "Былое", II, 1906 г.}. С.Д. Чудновский, один из обвинявшихся по "Делу 193-х", совершенно правильно отмечает исключительное значение этого процесса. По поводу сравнения, сделанною одной английской газетой, "Выборгского" процесса с "Делом 193-х", он пишет, между прочим: "Если доведение "выборжцев" на суде было в высшей степени достойное, а самый процесс можно, бесспорно, назвать историческим, то Волоховский, Войнаральский, Ковалик, Мишкин, Муравский и другие их товарищи должны занять в истории русского освободительного движения еще более почетные страницы"... {"Из дальних лет", "Мин. Годы", V-VI. 1908 г.}
   Почти четырехлетнее предварительное заключение в тюрьме нисколько не повлияло на живой темперамент Войнаральского: на суде он явился "душою" бойкотистской тактики, отказавшись отвечать на вопросы и участвовать в судебном разбирательстве, которое велось крайне пристрастно; вместе с другими "главарями" он во все время процесса занимал почетное место на "Голгофе" -- эстраде, отведенной специально для "протестантов".
   Суд, разумеется, учел если и не юридические улики, имевшиеся против Войнаральского, то психику его боевой натуры, и назначил ему высшую меру наказания: 10 лет каторжных работ. Войнаральский был лишен признания смягчающих вину обстоятельств; более того: повелено было держать его в оковах...
   Но и за решеткой активная натура Войнаральского не успокоилась. Еще до суда он надумал вырваться на волю. Неудача в самом начале первой попытки не остановила его. Он сумел "спропагандировать" кой-кого из тюремной стражи и в одну прекрасную ночь оставил вместе с Ковали ком слишком гостеприимные стены "Предварилки" (с воли им помогали покойный писатель Г. А. Мачтет и О. М. Габель). Беглецы уже были за тюремной оградой и садились на извозчика, когда были замечены "возвращавшимся навеселе из клуба" инженером Чечулиным, который поднял тревогу, и арестанты были задержаны (интересно: сам Чечулин сидел когда-то в крепости но политическому делу).
   Злой рок преследовал Войнаральского и далее. Когда разразился суровый приговор, товарищи жертв судебной расправы решили освободить некоторых, более видных осужденных, воспользовавшись моментом пересылки их в каторжные тюрьмы. С этой целью было установлено наблюдение за перевозкой арестантов, были заняты конспиративные квартиры (в одной из них роль хозяйки исполняла известная С. Перовская), подобраны люди, куплены лошади и экипажи. Когда Войнаральского везли из Харькова в Ново-Борисоглебскую тюрьму, четверо заговорщиков напали на конвой, но, как это часто бывает, в решительный момент растерялись: убив одного из жандармов, сопровождавших Войнаральского, они не сумели сдержать лошадей повозки, в которой он находился" и оставшийся в живых конвойный умчался с арестантом. {Подробно эта история описана в листке "Земля и Воля", No 4, 20-II 1879 г.-- Л. М.}
   Потянулись томительные годы мертвящего прозябания в душных сырых казематах. И в этой обстановке Войнаральский не упал духом, его деятельная натура и здесь нашла себе работу: в Белогородской, МценскоЙ и других тюрьмах он ведет хозяйственные дела арестантов, улаживает недоразумения, об'ясняется с начальством. В Иркутске он проявляет "особую энергию", требуя скорейшей отправки товарищей на Кару. Здесь, на каторге, Войнаральского тоже выбирают старостой: он "столп тюрьмы", но отзыву флигель-ад'ютанта Норда (см. "справку" -- (2)).
   В 1884 году Войнаральский увидел, наконец, свет божий, хотя и самый гиблый уголок его -- Верхоянский улус, близ северного полярного круга. Бодрость не покидает Войнаральского и тут: живя в юрте, как простой якут, он занимается и мыловарением, и адвокатурой, и разведением ячменя.
   Семь лет спустя Войнаральскому разрешили переселиться в Якутск. Здесь он пробовал организовать торговое дело. Но, говорят: "не обманешь -- не продашь". "Политики" придерживаться этого правила, конечно, не могли, и немудрено, что Войнаральскому скоро пришлось сесть на казенный паек с семьей из пяти душ (он женился в Сибири на инородке Февралии Гуляевой). Тогда он уехал в Алдан (северная часть Якутской области), где стал заниматься земледелием, производил агрономические опыты, писал статьи в журнале "Сельское Хозяйство и Лесоводство"...
   Наконец, в 1897 году, после двадцати трех лет тюрьмы, каторги и ссылки, Войнаральский получил право вернуться в Европейскую Россию, понятно, под надзор полиции и с ограничением в правах жительства относительно некоторых городов. Несмотря на пережитые невзгоды, расшатанное здоровье и шестой десяток лет, Войнаральский, едва перед ним забрезжил огонек желанной свободы, переживает "вторую молодость". Могучий духом, верный своим убеждениям, он едет на родину не на покой, не для отдыха, а за тем, чтобы снова ринуться в борьбу.
   Удары неумолимой судьбы преследовали Войнаральского до конца. Отправившись, за отсутствием средств, в далекий путь один, он на полпути узнает о смерти жены и о том, что дети его принуждены искать приюта у добрых людей. Войнаральский утешается несколько надеждой на свидание с любимой дочерью (от первого брака), уже взрослой девушкой; он мечтает о совместной работе с ней. Новые неудачи постигают Войнаральского: семья, воспитывавшая его дочь, принадлежала к другому лагерю, встречает старика холодно, а сама "барышня" не обнаруживает никакого желания видеть отца...
   Несмотря на тяжкие личные переживания, Войнаральский с удвоенной энергией взялся осуществлять свои планы: раз'езжая по городам, он собирал молодежь, старался воодушевить ее, организовать, об'единить. И здесь Войнаральского ждало самое тяжелое разочарование: новое поколение слушало его, принимало тепло, но итти за ним не хотело,-- оно, воспринявшее идеи марксизма, уже не в состоянии было проникнуться лозунгами старого семидесятника.
   Железная натура Войнаральского не выдержала наконец; нервный под'ем, чрезмерное духовное напряжение израсходовали остатки его физических сил, и, разбитый параличом, он сошел в могилу...
   Бывают положения, при которых нельзя не благодарить провидение за то, что смерть поспешила к своей жертве. Как это ни парадоксально, но можно только радоваться тому, что Войнаральский не жил дольше. Его прекрасное сердце перестало биться, не ощутив в своей глубине того яда, который убивает душу. Он ушел из мира сего, не узнав тайны, которая, несомненно, отравила бы последние моменты его чистой, подвижнической жизни.
   Чтобы быть понятным, я должен открыть перед читателями последнюю страницу биографии Войнаральского. Для этого мы опять j обратимся к тексту официальных документов, которые я приведу полностью. Они говорят сами за себя.
   Вот копии телеграмм, подлинники которых лежат передо мной:
   1) "Петербург. Рыночная, четыре. Семякину (з) (а) Дополняю письмо. Войнаральский адепт программы Вознесенского, (б) отобранной у Сыцянко (о). Энергии в нем меры нет. Из'ездив треть России в два месяца, пытался организовать всю революционную наличность, повторяя попытку народоправца Натансона, (в) Скорым выехал Питер, торопясь к ожидающим. Пробудет три дня, потом во Псков, Смоленск, Москву, Тулу, Орел, снова Воронеж и опять на юг. Всюду раз'сажает без хвоста, (г) Заметит -- провалимся, (д) Пирамидову (е) телеграфировано. Жду распоряжений о порядке наблюдений. Зубатов, No 1978. 14-го декабря 1897 года. 2 часа утра".
   2) "Войнаральский Питера пишет: "Москву не заеду, задерживают семейные дела. Надеюсь видеться месяца через два". Посылать ли людей Смоленск, Псков? Пишу. Зубатов. 20-го декабря 1897 года".
   На эти депеши д-т полиции ответил 27-го января 1898 года начальнику моск. о. отд. следующее: "Господин директор приказал при первой возможности (через "Приятеля") выяснить: 1) что делал, где останавливался и с кем виделся Войнаральский в последний свой приезд в С.-Петербург; 2) где он находился с 14-го декабря по 15-ое января; 3) откуда берет средства".
   8-го февраля того же года Медников, заведывавший наружным наблюдением московского охр. о., телеграфировал Ратаеву (ж): "Войнаральский был Туле, Саратове, Пензе, Самаре и Уфе. Находится Златоусте с билетом Челябинск".
   Эта депеша вызывает следующую реплику департамента полиции: "Директор приказал: не упускать из виду Войнаральского, сопровождать его хотя на край света. 9-го февраля 1898 г."
   В апреле того же года Зубатов пишет Семякину: "Войнаральский болен прогрессивным параличом и переехал с Тихоцкой (з) в Купянск, дом Сошальской, Харьковская улица".
   Эпилогом истории является сообщение д-ту п. о том, что "Войнаральский 18-го июля 1898 г. умер в Купянске и 19-го похоронен там же на кладбище"...
   Филеры Медникова добросовестно исполнили директорское приказание: они тащились, как= тени, за Войнаральским не только "на край света", но сопроводили его даже "на тот свет". Тем не менее таким исходом "наблюдений" начальство не было довольно: "на мази" у него было крупное предприятие, сулившее всероссийскую "ликвидацию" и соответствующие "лавры" победителям. Дело находилось в верных руках: "Приятель"-Гурович, к которому по знакомству в ссылке доверчиво обратился, прибыв из Сибири, Войнаральский, уж не выпустил бы из своих сетей лакомой добычи...
   И вдруг -- сорвалось!.. Я не ошибусь, если скажу, что одним из первых, кто искренно и глубоко пожалел о преждевременной смерти Войнаральского, был... Зубатов. Человек, энергии которого "меры нет", жестоко обманул провокационные замыслы пресловутого охранника, во-время удалившись от "приятельских" об'ятий... в пределы безусловной недосягаемости.
   

ЗУБАТОВ СОДЕЙСТВУЕТ ПОБЕГУ МАХНОВЦА.-- АРЕСТЫ НОГИНА И ТЕПЛОВА.

   Весной того же 1898 года Гурович мог доставить московскому о. о. удовольствие задержать нелегального В. Махновца только что бежавшего из Сибири и поспешившего сделать визит своему петербургскому "товарищу". Хотя д. п. и признавал необходимым (апрель 1898 г.) арестовать Махновца "во всяком случае", выгородив при этом "Приятеля" (телеграмма Зволянского), но Зубатов нашел невыгодным рисковать из-за одного социал-демократа "высокоценной" агентурой и пустил Махновца за границу, рассчитывая, что близость к нему Гуровича даст в руки правительства гораздо больше.
   Шпион-престидижатор не ошибся. Вот что писал Ратаев в следующем году, за No 2493, Зубатову: "15-го августа к "Приятелю" явился с условной карточкой от Махновца на имя Андрея Ивановича Лаптева (с незагнутыми уголками, что должно означать полное доверие) К. И. Ногин, который заявил, что он приехал из-за границы для организации правильной транспортировки "Рабочего Дела"), издаваемого в Женеве В. Иваньшиным, при содействии Плеханова и Аксельрода при участии Махновца и Тимофеева (псевдоним) {Ц. Копельзон.}. При свидании 19-VIII Ногин рассказал, что для постановки дела понадобится тысяч 15 франков. Союз располагает семью восемью тысячами; лично он собрал рублей 80; в одной из средних губерний уже организован склад; прочные связи имеются в Киеве, Одессе, Харькове, Ростове-на-Дону и Екатеринославе... На это Гурович посоветовал "с'ездить для переговоров о материальных средствах к Серебряковым"; Ногин решил послать к ним знакомого, который приедет недели через полторы".
   Позднее, 7-IX 1899 г., д. п. сообщил московскому о. о.: "2-го числа Ногин принес "Приятелю" брошюры "Пролетарская борьба", "Закон 2-го июня" и др. и об'явил, что получен транспорт "Рабочего Дела" в пять пудов, который скоро должны привезти из провинции в Москву, где имеются отделения склада; литература уже доставлена; Ногин собрал уже 222 рубля; по совету "Приятеля", он решил ехать сам к Серебряковой"...
   Таким образом Ногин попал "из огня да в полымя" -- от одного провокатора к другому. С из'ятием Ногина, конечно, спешить не стали, а предоставили ему самому обнаружить свои связи; разумеется, агентурные сведения так и посыпались; наблюдение раскинуло свои сети.
   В сентябре Ногину привез транспорт нелегальной литературы Р. Минков. 7-го числа он уехал на юг, В том же месяце, в связи с этим делом, подверглись слежке -- в Москве Д. Золотов и Т. Макарьев, снабжавшие Ногина деньгами, а в Петербурге были выяснены Якубовы, Педашенко, сестры Махновец.
   В конце декабря Ногин поехал в Москву "для переговоров с представителями местных кружков" и виделся там с Немчиновым, А. Хмыровой, Е. Щегловой и др.; 19-ХII на границе задержали Балуева -- приятеля Ногина; 24-го числа того же месяца арестовали Клешцинскую, с паспортом Айзенман и двумя чемоданами нелегальщины; тогда же забрали (в Петербурге) Душечкина, супругов Комаровых и др.
   Расчеты Зубатова, пустившего за границу Махновца, оправдались. Но агентурная игра в кошки и мышки продолжалась и далее. Еще 31-VIII Махновец писал Ногину: "Моим приятелем я недоволен, прошу вас передать ему прилагаемое письмо". Послание, которое Ногин передал Гуровичу. гласило, между прочим: "Мне очень хотелось бы переговорить с вами... Может быть, вы не прочь приехать в Европу и повидаться со своими товарищами... Я могу приехать, например, в Краков"... По этому поводу д. п. запросил Зубатова: "в какой мере представляется желательной поездка "Приятеля" за границу". Какой ответ последовал на это,-- сведений у меня нет, но известно, что Гурович был за границей несколько раз и, например, во время всемирной выставки находился, вместе с подругой жизни своей, А. А. Воейковой, в Париже.
   

"СОТРУДНИК В КВАДРАТЕ" (ЖУРНАЛ "НАЧАЛО").

   Может быть, именно в результате совещаний Гуровичу, с заграничными "товарищами", явилась новая агентурная затея Ратаева и Зубатова; видя, что социал-демократия начинает пускать глубокие корни на русской почве, они надумали выяснить зараз весь ее интеллект путем временного допущения концентрации литературных сил этого направления в легальном органе печати: хлопоты о разрешении издавать новый журнал великодушно взяла на себя упомянутая выше "помещица" Воейкова; ходатайство ее, конечно, увенчалось успехом; в благодарность за эти заботы инициаторы журнала оказали полуграмотному Гуровичу честь, поместив его фамилию на ряду с почтенными идеологами марксизма, принявшими участие в "Начале" он таким образом оказался "сотрудником" в квадрате. Когда цель была достигнута, журнал не замедлил погибнуть "от мнения четырех министров" (за первую половину 1899 года вышло пять книжек; последняя была конфискована).
   В следующем году Гурович получил возможность оказать услугу заграничным "товарищам". 13-V 1900 г. Ратаев писал Зубатову: "В Петербург прибыл делегат "Рабочего Дела" (Махновца и др.), он был уже в Вильне, Ковне, Екатеринославе, виделся с Бундистом Ц. Копельзоном" и т. д. Заморский гость поехал после этого в Москву, разумеется, уже с непрошенными спутниками, которые в Симбирске его и задержали; он оказался нелегальным Фетфаджиевым -- литератором П. Ф. Тепловым (псевдоним "Сибиряк"; умер по возвращении из Сибири, в 1907 году).
   Находясь большей частью в Петербурге, Гурович старался занимать нейтральное положение и выступал, ради своих шпионских целей, сторонником всяких обвинительных попыток. Вот что писал, например, тот же Ратаев в 1900 году, за No 880, Зубатову: "20-го апреля состоялось у "Приятеля" собрание человек 15 представителей активных революционных кружков для обсуждения накопившихся теоретических и программных вопросов. Народовольцы указывали на программу социалистов-революционеров, как наиболее соответствующую требованиям времени, настаивали на необходимости политической борьбы рабочих и массового террора; социал-демократы, возражали, но никто из них не мог достаточно убедительно растолковать и обосновать практически свою программу... Из всех присутствовавших выделялись своею деятельностью два тамбовца. Они действительно среди всех болтунов производили впечатление людей, способных в каждую минуту пойти на самое рискованное революционное предприятие н повести за собой других".
   Конечно, эти тамбовцы были немедленно выяснены (в этих целях за Гуровичем часто велась филерская слежка, которая брала затем под свое наблюдение наиболее интересных его знакомых); они оказались Михаилом Сладкопевцевым и Алексеем Кудрявцевым; их вскоре арестовали при взятии транспорта сборника "Свободы" (дело Л. Клячко).
   

ТИПОГРАФИЯ В КОЗЛОВЕ.

   В качестве информационного агента Гурович пристроился к петербургской группе "Рабочее Знамя", с представителем которой, Н. Татаровым (сделавшимся впоследствии тоже предателем), он был давно знаком. Вот что писал Зубатову, между прочим, по этому поводу Ратаев весной 1901 г.: "17-го минувшего апреля в Петербург прибыл неизвестный человек, привезший с собой полторы тысячи майских листков. Привезенные им вещи приезжий оставил в квартире у Грушкиной, а сам ночевал у Аврума Гельфера. Приезжий поспешно выехал из столицы, но 25-го апреля появился вновь для сборов материалов для No 4 "Рабочего Знамени", который они предполагают все-таки выпустить в свет. Причем, на этот раз из слов приезжего можно было заключить, что типография перевезена в какую-то местность, весьма близкую к Харькову. 27-го апреля с вечерним поездом Николаевской жел. дор. приезжий выехал в Харьков, указав для сношений с собой адрес: Харьков, Пассаж, модный магазин шляп Софи, No 23 или 24, г-же Суслович... Повидимому, приезжий то самое лицо, которое жило в Киеве но паспорту Моисеенко; есть основание подозревать, что это не кто иной, как разыскиваемый Давид Гершанович".
   Двумя месяцами позже Ратаев известил Зубатова о новом госте; 30-VI он телеграфировал: "В Петербурге находится Моисей Фрумкин, отправляющийся на-днях во вновь поставленную, повидимому в одном из южных уездов Тамбовской губ., тайную типографию, откуда намерен проехать в Харьков для наведения справок о Гервшювиче, об аресте которого еще не знает". Наблюдение за Фрумкиным повело к обнаружению о Козлове, 8-IX 1901 г., печатни (Дело Сорина, Надеждина, Авдеева, Маянца) и вызвало аресты в Тамбове (Захарьевский, Гаврилов и др.).
   Одновременно по списку, составленному согласно компетентным указаниям Гуровича, была учинена массовая высылка из Петербурга "радикальных элементов", при чем даже сам виновник торжества -- "Приятель" -- подвергся показному удалению в Воронеж, что не помешало, конечно, Гуровичу, завернуть к Зубатову и сдать охр-му отд-нию (26-IV) для отправки в д. п. лишнюю литературу: "Наши задачи" -- 45 экз.; "Первое мая" -- 39 экз.; "Листок Рабочего Дела" -- 59 экз.; "Исторический Поворот" -- 74 экз.; "Рабочее Знамя", No 2--45 экз. и т. д.; всего более 400 брошюр и воззваний.
   

ГУРОВИЧ -- ЧИНОВНИК ОХРАНЫ.

   Этот маневр с высылкой Гуровича, однако, не отвел подозрений, возникших, наконец, у "товарищей": его заподозрили в измене. Шпион пытался было разыграть роль оскорбленной невинности, потребовал третейского разбирательства, но, несмотря на всю изворотливость свою, он не мог разубедить судей, и его об'явили агентом-провокатором (4). Приговор этот развязал руки Гуровичу, и он не замедлил перейти на официальную службу в д. п. Ему предстояла блестящая карьера, но на первых же порах он встретил препятствие со стороны своих недавних друзей. Как-раз в это время Зубатов добился чести занять пост заведующего особым отделом д-та п.; он мечтал, пользуясь расположением Плеве, широко организовать "имперский розыск". Увидев в своем недавнем "Приятеле" опасного конкурента, Зубатов постарался оттереть его в сторону. Сначала ему дали командировку -- сопровождать, в качестве ассистента, генерала фон-Валя, и Гурович, в купе сибирского экспресса, в компании с командиром корпуса жандармов, поехал инспектировать розыскные органы в ту самую Сибирь, по которой он когда-то плелся в партии "государственных преступников". Затем Гуровичу поручили организовать агентуру и Галиции; но едва он успел проехаться по границе и завербовать в секр. сотрудницы Зелинскую и Завадскую, как с ним стряслась беда: в Лемберге его арестовали, как подозрительную личность, вследствие чего он был вынужден вернуться в Петербург. После этого на обязанность Гуровича возложили вербовку и воспитание лиц, способных к политическому сыску, с каковой целью он стал раз'езжать по провинциальным городам, ревизуя учрежденные Зубатовым охранки. Некоторые из выученников Гуровича, поддержали славу его имени: секретные сотрудники Фудим и Татаров своими предательствами вызвали такое озлобление, что были убиты; Лернер, он же Раковский, и Шварц за мошенничества подверглись карам даже со стороны своего начальства, а Шапиро извел шантажными проделками розыскные учреждения юга и даже попал в число разыскиваемых д-том и. Протежированные Гуровичем жандармские офицеры отличались не менее: Заглухинский, облюбованный во время поездки в Сибирь, развел в Уфе такую провокацию, что один агент убил другого (дело Павлова); Рожанов на Кавказе подвел благодаря своему легкомыслию на жестокую смерть сотрудника Манулайшвили; Засыпкин за пьяные дебоши был изгнан на время из корпуса жандармов и т. д.
   Считая себя мастером по части улавливания душ и чтения в мыслях, Гурович пробовал свои гипнотизерские способности не только на здоровых, но и на полуживых людях. Так, к израненному взрывом бомбы, уничтожившей Плеве, Е. Созонову, лежавшему в бессознательном состоянии в тюремной больнице, приставили Гуровича, который, под видом доктора Михаила Александровича", мучил больного расспросами, стараясь выпытать от него хотя бы какие-нибудь данные для выяснения его личности; при этом старательно записывалось каждое слово, вырывавшееся в бреду из уст страдальца. Этот своеобразный дневник занял целую тетрадь, но единственное, чем из добытого материала воспользовался д. п., было упоминание имени "Николай Ильич". Тонкие обер-сыщики вообразили, что это третий участник акта 15-VII, а всезнающий Медников доложил, что по наблюдению в Киеве за социал.-революционерами с таким именем проходил некий Бронштейн; последнего немедленно арестовали и доставили в Петербург, закованным в кандалы. Несчастному Бронштейну, вся вина которого заключалась и том, что его звали Николаем Ильичом, удалось все-таки доказать, что никакого отношения к убийству Плеве он не имеет, и его отпустили (5).
   С уходом Лопухина, благоволившего к Гуровичу (брал его в Одессу на расследование дела об еврейском погроме), и падением Зубатова, заслуженному провокатору дипломатически поручили ехать на Кавказ -- "водворить порядок"; захватив несколько птенцов из гнезда Зубатова (Г. Трутков, Л. Квицинский, С. Виноградов), Гурович^ поехал, скрепя сердце, суфлером к Ширинкину -- бутафорскому генералу, назначенному заведывать полицейской частью на Кавказе: однако, через год созданная для них "особая канцелярия" при наместнике была упразднена, и Гурович, получив тысячную прибавку к пенсии, вышел в отставку поселился снова в Петербурге (Галерная, д. No 8).
   По позднейшим сведениям, Гурович в послереволюционное время скрывался в Сибири, где и умер.
   В Сибири, в которой, благодаря иудиным поцелуям Гуровича, погибло столько людей, в предателе видевших, по жестокому недоразумению, товарища.
   

ГЛАВА VII.

Группа интеллигентов-пропагандистов.-- Рабочий кружок и журнал "Волна". "Революционеры" помогают охране искать типографию.-- "Экспроприаторы" (депо Лысика).-- Предатель Карамышев.-- Витебские и виленские транспорты.-- "Южный рабочий".-- Убийство "по служебной необходимости".-- Охранник, жандармы и агент Журавленке.

ИНТЕЛЛИГЕНТЫ-ПРОПАГАНДИСТЫ.

   Попытки организовать московский пролетариат делались в 1899 г. с неменьшей настойчивостью, чем в предыдущее время. Еще и начале зимы сформировалась группа, в которую вошли три инженера-технолога: Иван Ванеев, Ошер Шамет и Михаил Кириллов, а также бывшие студенты Московского ун-та Борис Авилов, Всеволод Руднев и Владимир Дмитриев, к которым присоединились впоследствии ветеринарный врач Лев Никифоров, Федор Липкин, служивший на Московско-Курской ж. д., и чертежник Федор Точисский. Эта группа интеллигентов задалась целью "создать из рабочих возможно большее число самостоятельных агитаторов, подготовляя их к борьбе за улучшение быта трудящегося класса в России".
   У Шамета, Ванеева и Руднева происходили собрания для обсуждения вопроса о наиболее успешных приемах социал-демократической пропаганды. Кириллов, Руднев, Ванеев и Точисский вступали в непосредственные сношения с рабочими, чему способствовал быв. студент Московс. ун-та Александр Малиновский, который, будучи выслан из Москвы в Тулу, завязал там знакомство с Пантелеймоном Денисовым и Александром Морозовым; первый из этих рабочих зимою 1898 г. переехал в Москву, куда потом вызвал еще своих тульских товарищей Ивана Пастухова, Александра Салищева, Михаила Кобылина, Льва Баринова, Федора Татаринова, Ивана Немцева и Андрея Лазарева. Некоторым из этих рабочих Кириллов, пользуясь своим служебным положением на заводе, содействовал в поступлении на московские фабрики и распространял через них нелегальную литературу; чтобы добыть таковую, Кириллом ездил и Тулу к Малиновскому, но не застал его и виделся в тех же видах с учителем Иваном Скворцовым.
   Группа имела склад нелегальных изданий, который хранился у Елены Каменецк0; кроме того, предполагалось приступить к изданию соц.-дем. сочинений; с этой целью Шамет достал от ветеринарного врача Владимира Бобровского пишущую машину, которую Дмитриев должен был доставить в Смоленск, где предполагалось поставить издательскую технику. Последовавшие вскоре аресты помешали группе осуществить свои планы (1).
   Тем не менее, в начале апреля 1899 года на московском заводе Г. Листа появились воззвания (гектографированные) от имени Московского Комитета Рос. с.-д. рабочей партии, призывавшие рабочих к забастовке. Происхождение этих листков охр. отделению было известно, так как к этому делу имела близкое отношение Анна Морицевна Лукашевич, имевшая несчастье быть хорошей знакомой А. Е. Серебряковой -- "Мамочки" охранников (2).
   12-IV 1899 г. была обыскана и арестована Ольга Гермогеновна Смидович; у нее обнаружили гектограф, на котором были оттиснуты воззвания. Возникшее поэтому поводу расследование установило, что Смидович и Лукашевич, вкупе с Анатолием Луначарским и сестрами Анной и Марией Карасевыми, вели пропаганду среди рабочих. С этой целью Смидович и Лукашевич познакомились на курсах для рабочих с Андреем Шестаковым и Михаилом Афанасьевым, служившими на заводе Листа, а также с наборщиками Константином Павловыми и Владимиром Николаевым, и стали затем приглашать их на квартиру О. Смидович, где "внушали им противоправительственные идеи" и снабжали запрещенными книжками.
   По данным жандармского расследования вышеупомянутый Шестаков помог составить воззвание к рабочим завода Листа; он же разбросал его 5-IV по мастерским в количестве шестидесяти экземпляров. Кроме этого листка, Смидович и Лукашевич отгектографировали "Письмо к наборщикам", составленное Павловым" и Николаевым, каковое, впрочем, распространить не успели. Были заготовлены тем же путем "опросные листки", редактированные Шестаковым и Луначарским. Помимо этого, Николаев, по поручению Смидович, доставил партию нелегальных изданий рабочему завода Московского товарищества механических изделий (в Подольском уезде) Петру Белоусову, которого Николаеву рекомендовал слесарь того же завода Иван Мягков.
   

КРУЖОК "ВОЛНА".

   Случайно вскрылось другое дело о пропаганде среди рабочих. 6-XII 1899 г. в помещении Прохоровской мануфактуры в Москве был задержан, по доносу фабричного хожалого, ткач Григорий Парфенов, читавший брошюрку "Рабочие союзы"; одновременно полиция обыскала товарищей арестованного, Ивана Козлова и Василия Алексеева Анциферова (крн. Вепевского уезда, д. Семенкова), у которых по обыску обнаружили "нелегальщину".
   Будучи допрошен в охранном отделении, помянутый Анциферов дал 17-XII I899 г. откровенные показания, сущность которых сводится к следующему: Н. Д. Алексее" (кличка "Царский") содержал коммунальную квартиру; у него жил приятель Н. И. Бибичев; их посещал интеллигент; последний дал Алексееву нелегальную книжку "Что надо знать и помнить каждому рабочему", которую он затем передал товарищу Козлову; при втором свидании, за Трехгорной заставой, интеллигент познакомил Алексеева с "блондинкой", отрекомендовав ее как личность, которая будет с ним заниматься; однако в следующий раз, 24-Х, на беседу к нему пришла уже "брюнетка". 31-го числа Алексеев опять виделся около читальни Островского с интеллигентом, который передал ему четыре брошюры и один экземпляр газеты "Волна"; эти книжки брал читать Козлов; последний, возвращая их, дал Алексееву No 8 газеты "Вперед". 21-XI Бибичев принес Алексееву два номера того же "Вперед", а в обмен получил, с согласия Козлова, брошюру "Пролетарская борьба"...
   В дополнительных показаниях Анциферов об'яснил еще, что на свидания к интеллигенту он ходил один раз с товарищем Ермаковым, а другой раз с Козловым; первому из них он передал брошюру "Секретный циркуляр"; Козлов же дал Ермакову книжку "Рабочие союзы"; Шавкин, доставлявший Козлову нелегальную литературу, имел ее от своей интеллигентки; Козлов давал недозволенные книжки и Лебедеву; два свертка брошюр, полученных Анциферовым около читальни Островского, хранил сначала Виттинов; последнему Анциферов дал потом несколько номеров журналов "Волна" и "Вперед" (3); Виттинов читал их с Ермолаевым; находясь у Алексеева, Анциферов слышал, как жена его Дарья в разговоре с интеллигентом упоминала Бориса Александровича...
   По этому оговору рабочие М. Д. Алексеев, Н. Бибичев, Александр Селиверстов, С. Ермаков, Филипп Шавкин, Ермолаев, Михаил Лебедев и Антон Виттинов были арестованы.
   4-I 1900 г. взяли и пропагандистов, которыми по установке охр-го отд-ния оказались Александр Алабин, Евгения Адамович, Елизавета Заславская (выяснена, кажется, неправильно) и Борис Быстров; у последнего по обыску отобрали много нелегальщины. Анциферова тогда же освободили.
   Дознание, возникшее при московск. г. ж. у. о кружке "Волна", выяснило, что главным организатором его был Николай Покровский, которого свела с рабочими Наталия Засоркина; помогали ему в ведении пропаганды еще Владимир Команецкин и Анна Колокольникова, а членами кружка были также рабочие Иван Фирсов и Тимофей Зотов.
   Виновник "торжества" жандармов Иван Анциферов отделался двухгодичным гласным надзором полиции; в 1903 г. он жил в Калужской губ., на родине.
   

"РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ" ПОМОГАЮТ ОХРАНЕ ИСКАТЬ ТИПОГРАФИЮ.

   Дознание по делу Анны Лукашешвия Ольги Смидович вел при московском г. ж. упр-нии ротмистр Самойленко-Манджаро, пользовашийся расположением Зубатова; последний посвящал его в некоторые тайны своих розыскных махинаций и руководил ходом допросов, которые послушный и не совсем глупый жандарм учинял арестованным; таким образом интимные указания секретных сотрудников принимали формы более конкретные и удобные для использования (в виде показаний лиц, привлеченных к формальному дознанию), агентурные же источники -- "святая-святых" розыска -- оставались благодаря этому прикрытыми от любознательных глаз.
   Самойленко-Манджаро блестяще выполнил поставленную ему задачу и сумел добиться от Анны Карасевой, представлявшей, по словам Зубатова, "завар всего дела", признаний, которые нашли место в "заявлении", написанном ею 16-IX 1899 г. на имя Самойленки. Вот его текст: "Лицо, которое я раньше назвать отказывалась, это -- Владимир Дмитриевич Новодворский. С ним я познакомилась года два тому назад, потому что столовалась у его отца, Дмитрия Ивановича, в Москве. Кажется, в конце января он был в Москве и в то время предложил мне свои услуги заняться печатанием для целей социал-демократической пропаганды при условии, если я добуду для этого необходимый шрифт и краску, валик из массы. В то время он жил уже в Твери, и, я помню, с "оказией" -- в то время какая-то подруга его сестры ехала в Тверь -- я переслала ему, помню, валик, краску, шрифт. Вскоре он проезжал из Твери в Тамбов и проездом через Москву видался со мной, когда был у меня на квартире. В разговоре он мне сообщил, что у него имеется станок для печатания на бумаге, размером одной четвертой листа. О других принадлежностях разговора не было. Из разговора с ним я помню, что до получения моего шрифта у него не было его. В это свое посещение он взял у меня на квартире книгу -- легальную -- "Труженики печати", полученную мной от рабочего Александра Журавлева, в которой изложено описание приборов и принадлежностей типографского печатания и техника его печатания; тут же он взял у меня вторую порцию типографской краски. До масляницы как-то я разговорилась с Анной Морицевной Лукашевич о представившейся возможности печатать для целей пропаганды, почему, разговорившись с ней об этом, я впоследствии, вопреки желанию Новодворского, чтобы сношения по издательству шли через меня, передала Лукашевич его адрес, при чем указала ей обратиться к нему от моего имени. Мне неизвестно, чтобы между ними установились личные отношения. Я знаю только, что с "оказией" она прислала ему добытую часть шрифта и текст "Майского листка" Плеханова. Это было уже в конце поста. Лукашевич мне передала, что листок уже напечатан и, кажется, был уже получен в Москве. Один экземпляр этого листка Лукашевич мне показала. Текст этого листка был озаглавлен: "Московский комитет Российской социал-демократической партии". Текст был оттиснут на четвертушке листа с обеих сторон, неясно и с массой ошибок, так как, по словам Лукашевич, работали одни интеллигенты, при чем, действительно, строчные буквы, за недостатком, были заменены заглавными. После этого с Новодворским я больше не виделась и после ареста Смидович и других никаких мер не принимала, чтобы предупредить его. Ничего добавить к настоящему заявлению более не имею. Подлинное подписала Анна Карасевая.
   Этим дело не ограничилось: Самойленко-Манджаро уговорил Карасеву помочь, "в интересах скорейшего окончания дела", отыскать принадлежащую кружку тайную типографию; без этою, уверял хитрый жандарм, нельзя закончить дознания и освободить арестованных. Карасева согласилась на эту комбинацию при условии, что ее выпустят на волю и никого не арестуют; она написала Новодворскому письмо, в котором убеждала его представить типографию начальству.
   Конечно, со стороны охр-го отд-ния было установлено соответствующее наружное наблюдение, которое закончилось неизбежной "ликвидацией". 25-XI 1899 г. арестовали Новодворской, который жил в Тамбове; одновременно был обыскан целый ряд лиц, имевших сношения с Новодворским: С. Данилов, А. Щерба, С. Слетов...
   Результаты ликвидации не оправдали надежд Зубатова: только и чуланчике, принадлежавшем к дому, где жил Новодворским, в земле нашли несколько букв типографского шрифта.
   Но и этих "вещественных доказательств" оказалось достаточно для того, чтобы заставить Новодворской сознаться, что типография хранилась у него; в своих объяснениях, данных при охр. отд-нии, он пошел и дальше: рассказал о своих связях в Твери, оговорив рабочего Зиновьева и других. Под конец и Новодворский принял участие в розыске злополучной типографии; сестра его Нина поехала за ней в Тамбов, но Сергей Данилов, к которому она явилась, типографии не выдал. Новодворская обратилась тогда письменно к тамбовцу Николаю Мелентьеву, который ответил: типография уничтожена.
   Дознание установило, что типографские принадлежности были переданы Ерофеем Фирсиным (по поручению Мелентьева) на хранение торговцу Ефиму Крылову, который их в начале января 1900 г., по просьбе того же Мелентьева, пустил в лом.
   Относительно происхождения типографии было дознано, что еще зимою 1898 года А. Карасева нее подруги Смндович и Лукашевич раздобыли, при помощи рабочих Павлова, Журавлева (Журавель), Алексея Борисова и Сергея Косарева, около пуда шрифта и другие материалы, похищенные из типографии Сытина и газеты "Московский Листок", при помощи которых Новодворский и устроил в Тамбове, к апрелю 1899 года, небольшую ручную типографию и затем отпечатал на ней 800 экз. листка, составленного Плехановым, "Майский праздник", которые отправил в Москву.
   Попутно дознание выяснило, что в Тамбове еще в 1898 году Степан Слетов организовал рабочий кружок, члены которого собирались у Сафонова и Новодворской); на этих сходках присутствовали иногда Анастасия Слетова и муж ее (впоследствии) Виктор Чернов, уехавшие потом за границу.
   Упомянутый Слетов, находясь под арестом в Москве, при полицейском доме Басманной части, уговорил тюремного смотрителя С. Наумова передать письмо "на волю"; для ответа Наумов указал адрес своего знакомого фармацевта Вячеслава Чекулаева; об этом проведало охр. отделение, и оба посредника нелегальной корреспонденции были арестованы.
   

"ЭКСПРОПРИАТОРЫ".

   Пропаганда социалистических идей, которая велась -- и довольно успешно -- среди московских рабочих, претворялась иногда в незрелых умах пролетарской молодежи не всегда соответствующим образом; уже и тогда некоторые разгоряченные головы, жаждавшие "непосредственного действия", начали попадать на скользкий путь рискованных выступлений, которыми было столь богато последующее десятилетие.
   Один случай такой "акции" имел место в Москве еще в 1899 году и явился совершенно неожиданным для самого охр-ного отделения. В начале июля этого года велось наблюдение за рабочим кружком, во главе которого стоял полуинтеллигент Лысик; 2-VII филеры, следившие за этим пропагандистом, проводили его в один из домов на Арбате; велико же было изумление сыщиков, когда их наблюдаемый выскочил на улицу и бросился бежать так, что они не могли за ним угнаться...
   Вечером дело раз'яснилось. Из сообщения местного полицейского пристава охранное отделение узнало, что на кассира торговой конторы Карнеева было совершено двумя молодыми людьми покушение в целях ограбления, которое, впрочем, не удалось, вследствие поднятой тревоги, при чем один из участников этого нападения был задержан на месте и оказался Васильевым, который, как было известно охр-му отд-нию, принадлежал к тому же рабочему кружку Лысика; последний был задержан в тот же день.
   Арестованный одновременно конторщик московской уездн. земской управы Г. А. Русинов на допросах в о. о. 9-VII показал: "Знакомство наше началось со школьной скамьи, т.-е. меня, Михаила Васильева, Ивана Смирнова, Королькова, ныне арестованного; затем Васильев познакомил меня с Лысиком... Принадлежал к нам также и Алексей Фиников. Целый год мы были как товарищи" не знали еще ни о какой нелегальной деятельности. Потом у одного из нас, кажется у Смирнова, появилась брошюрка, кажется -- "Восьмичасовой рабочий день"; за ней другая, третья... Смирнов в это время служил на фабрике Дюфурмантель и стал там пропагандировать; результат его пропаганды были рабочие той же фабрики -- Косарев, Сафонов, Мочало" и Свешников. Корольков, Фиников, Васильев и я лишь читали... Так продолжалось до последнего времени. Васильев и Лысик, кажется, стали посещать каких-то рабочих... Деньги нам нужны были на покупку книг, на прожитие Смирнова с матерью, но их не было. И вот у Смирнова, или Лысика, зародилась идея добыть их хотя бы путем и не совсем чистым... Лысик, вероятно, сообщил Смирнову о деньгах в конторе Карнеева, где он раньше служил... С самим планом похищения я не был знаком. Они говорили, что нужны такие-то инструменты, которые частью и были доставлены мною... Похитить взялись трое: Смирнов, Лысик и Васильев... Книги и брошюры находились большею частью вначале у Финикова и Смирнова, а с от'ездом Финикова за границу они перешли к Васильеву, а отчасти -- к Смирнову"...
   Признания Русинова нисколько не облегчили его участи: он был сослан на пять лет в Иркутскую гб.
   

ПРЕДАТЕЛЬ КАРАМЫШЕВ.

   Дело выше упоминавшегося Новодворского, отчасти благодаря его нескромному поведению на допросах, захватило много лиц, и дознание о нем из г. Тамбова перекинулось в г. Тверь, где у одного из арестованных тоже развязался язык.
   В переписке по дознанию, которое велось при Тверском г. ж. у. в 1899 году, имелся документ следующего содержания г
   "После разговора с вами, я считаю долгом дать вам, подполковник Александров, следующее показание. В августе 1898 г. я познакомился у Граматикова с землемером Новодворским; последний, будучи со мною откровенным, сообщил мне, что доставлял в Тверь из Москвы нелегальную литературу, а в Москву отправил печатную машину, которую через посредство Бориса Савинова сделал ему рабочий, служащий слесарем на фабрике гильз Сумеркина. Через несколько времени с Новодворским у Граматикова познакомился Зиновьев... Однажды Новодворским принес домой модель кремальеры и попросил Бориса Зиновьева отлить четыре таких же чугунных, а позднее отдал Борису же деревянные модели зубчатки и шарнира. Из разговоров Новодворского с Зиновьевым я узнал, что там же (в мастерской Сумеркииа) рабочий, по просьбе Савинова, делает еще две печатных машины... Из разговоров Новодворского с Зиновьевым выяснил, что сестра Новодворского, которая вышла замуж за тверского студента Куприянова, доставляла Новодворскому нелегальную литературу... Печатные машины (я их не видал) имели форму книги. Изобретены они рабочим фабрики Сумеркина. Чугунные плиты для машин были отлиты на заводе Губченко, в Твери. Я думаю, Новодворский в Тамбове ведет тоже всевозможную работу. Он социалист-революционер. Зная хорошо Тверь, в будущем я могу дать относительно тверской интеллигенции и рабочих очень много показаний. В заключение прошу вести дело так, чтобы мои настоящие показания остались участвующим в процессе неизвестными, потому что в таком случае, во-первых, подвергнусь опасности быть убитым, а во-вторых, в будущем буду бесполезен вам, потому что меня будут остерегаться. Петр Карамышев. 2-го августа 1899 года".
   Затем, в дополнение к предыдущему, Карамышев показал: "Борис давал отливать части станка Григорию, бывшему в то время рабочим завода Губченко, а теперь этот рабочий служит литейным мастером у Диль-Боволан. Савинов (живет, кажется, в Самарской губернии, кормит голодающих) вел пропаганду среди рабочих завода Сумеркина. У него, по словам Новодворского, хранилась нелегальная литература, а после от'езда ее взял гимназист Брехов. Рагузина (Елизавета) несколько лет под ряд ведет пропаганду среди семинаристов, снабжает их нелегальной литературой, и вообще она лицо, около которого концентрируется все нелегальное в Твери. Борис ходил к ней три раза после от'езда Новодворского за нелегальной литературой. Надежда Чеботарь после ареста Бориса ходила к ней, и Рагузина уговаривала ее не давать указаний. У Савинова есть сестра Ольга Петровна. У нее есть всегда или нелегальщина или переписка"... (Сообщение начальника тверск. г. ж. у. московскому о. о. 8-VIII 1899 г., No 1589).
   Полковник Волков, получив признания Карамышева, поехал в Петербург, а д-т. п. направил его к Зубатову, которому предложил перевести новообращенного из тверской в московскую тюрьму, побеседовать с ним и заагентурить. Зубатов, конечно, обделал все в лучшем виде и в декабре того же года имел удовольствие представить д-ту п. сведения тверской "секретной агентуры летучего отряда", суть которых была такова: Серафима Новодворская, урожденная Кулькова, занималась пропагандой еще два года тому назад, за два года до своего замужества; особенно близок к ней был рабочий Л. Лазарев; Савинов ездил в Москву, чтобы повидаться с Новодворским, при чем узнал, что посланное им с Морошкиным письмо, извещавшее о его согласии принять для сбыта нелегальную литературу, было им своевременно получено и затем уничтожено Новодворской; значительное количество революционных изданий Савинов спрятал у В. Николаевской и еще в двух местах; их, в случае ареста Савинова, можно будет получить через Рагузину; перед поездкой в Москву Савинов посетил механика Агеева, которому сообщил об аресте в Тамбове Новодворского, при чем из беседы с ним вынес впечатление, что этот рабочий в случае ареста проявит упорное молчание"...
   Действительно, по обыску, произведенному 9-VIII в квартире Николаевской, у нее нашли под кроватью 150 нелегальных брошюр: в то же время арестовали Савинова и Лазарева; Зиновьев, Граматиков и Чеботарь были задержаны еще ранее.
   Одновременно в москов. о. о. поступили из д-та и. перлюстрационные сведения. 29-I 1900 г. гимназист Кралоткин писал в Москву Н. Повало-Швейковской: "Вот у моей Надюши теперь все в голове больше убийства высокопоставленных лиц, а у меня больше диаграммы Ильина, над которыми сейчас чуть было не уснул")...
   По этому поводу Зубатов сообщил 16-II Ратаеву, на основании сведений, доставленных Карамышевым: "Хотя террористические бредни г-жи Повало-Швейковской едва ли могут считаться серьезными, но за ней необходимо наблюдение, дабы при удобном случае ее арестовать, так как она каждую субботу наезжает в Тверь, куда возит нелегальную литературу". Недели через две после этого Крапоткина обыскали, а Швейковскую арестовали.
   В феврале того же 1900 года Зубатов сообщил д-ту п. дополнительные сведения, сообщенные, очевидно, Карамышевым: "В Твери на фабрике Морозова кружок передовых рабочих думает устроить забастовку; с.-д. пропаганду ведет киевский политехник А. Гусев, универсант Г. Александровский и сын учительницы Воскресенский; в сношениях с ними находится петербургский технолог Самойлов, снабжающий строгальщика Михаила Иванова нелегальной литературой; последний бывает у Гусева, хорошо знаком с А. Воскресенской, давал "Речь Алексеева" слесарю Илье и рабочему, живущему в д. Иванова, по Волынской ул.; свидания с рабочими происходят в квартирах М. Крапоткина, М. Лаговского и Е. Рагузиной. Интеллигенты-пропагандисты через Гусева корреспондируют за границу; от них было послано сообщение об арестах в Твери, "когда жандармы хотели изловить социалистов, а поймали гимназиста"; на фабрике Морозовой работает Захаров, имевший сношения с арестованными впоследствии Новодворским и Зиновьевым"...
   Для разработки этих сведений московское о. о. командировало в Тверь своих филеров, розыски которых, впрочем, никаких особых результатов не дали.
   Осень 1900 г. Карамышев еще жил в Твери; из имевшихся у обер-филера Медникова почтовых расписок видно, что в этом году из Москвы на имя Карамышева в Тверь были посланы заказные письма 9-Х и 13-ХI (квитанции NoNo 489 и 891).
   После этого "агент летучего отряда" переселился в Москву., где благополучно нредательствовал еще три года.
   В апреле 1904 г. "Искра" опубликовала, наконец (и No 64): "В Москве подвизается Петр Карамышев, некогда работавший в социал-демократических кружках в Петербурге (1894--1895 г.г.), а в 1899 г. сыгравший довольно подозрительную роль в тверском-нижегородском деле".
   Карамышев, разумеется, потребовал от "товарищей" расследования. Вот что писал по этому поводу с.-д. "Рузов" (А. Г, Орлов) 15 VII-1902 г. из Москвы за границу, на адрес: Базель, Байли: "Вы поручили мне разобрать дело П. И. Карамышева, о подозрительной роли которого была помещена в И. {"Искра" -- соц.-демократ. журнал.-- Л. М.} (No 64) заметка. Я сорганизовал третейский суд из трех лиц -- меня, товарища-большевика и еще одного. Результатом разбора (очень долгого) явилось следующее постановление, подлежащее огласке в партийных органах (о чем мы и просим вас позаботиться, отослав это постановление в "Пролетарий"). Постановление это таково: "Третейский суд, состоявшийся по просьбе П. И Карамышева, о подозрительной роли которого была помещена в И. (No 64) заметка, рассмотрев обстоятельства дела, единогласно постановил: 1) что П. И. Карамышев изобличается в даче злостных обвинительных показаний тверскому жандармскому управлению против обвиняемых по нижегородскому-тверскому делу, при чем изложил факты, относящиеся не только к сему делу, но и к прошлой деятельности обвиняемых, и 2) что в дальнейшем Карамышев был вынужден к слишком близким отношениям к жандармерии. Постановление это подлежит огласке и в партийных органах". (Письмо с химическим текстом, перлюстрированное д-м п.).
   Итак, после "очень долгого" разбора дела, Карамышев, более пяти лет состоявший форменным шпионом Зубатова, был признан только "вынужденным к слишком близким отношениям к жандармерии". Это позволило Карамышеву и после суда сделать попытку предательствовать в той же Москве (под агентурным псевдонимом "Богданов"), но, понятно, успеха он уже иметь не мог, и Ратко (начальник московского охр. отд.) жаловался в 1902 году, что Карамышев "выдохся", и что "одним инвалидом у московской охранки стало больше".
   

ВИТЕБСКИЕ И ВИЛЕНСКИЕ ТРАНСПОРТЫ.

   После удачного разгрома бундовской организации депар. полиции предоставил московскому охр. отде-нию "carte blanche" в отношении провинциальных розысков. Опираясь на свою "центральную агентуру", Зубатов посылал филеров всюду, где имелась какая-нибудь провокаторская зацепка; чаще всего эти розыскные экскурсии сопровождались известным успехом; в 1900 году таких рекогносцировок было несколько; отмечу некоторые, имевшие более или менее серьезные последствия.
   В начале года партия "летучих" была командирована в г. Вилыщ, для наблюдения за деятелями польской социалистической партии по указаниям, которые дал секретный сотрудник Зубатова, бывший студент университета А. Гедпилло, "освещавший" московское "Colo". Филерская слежка, которая велась за К. Битнером в Вильне, констатировала, между прочим, что в кругу знакомых упомянутого "лидера" появился молодой человек, поселившийся в доме Комоцкого, который своим поведением обратил на себя внимание филеров. 12-II этот наблюдаемый перевез вечером, конспирируя, из своей квартлры к знакомым -- Брониславу и Елене Юноша-Шанявским -- тяжелую корзину. Через два дня Битнера и его друзей обыскали; у неизвестного, который назвался Станиславом Краевским (в действительности это был Казим р Рожновский, университетский товарищ Гедвилло), обнаружили до 40С0 брошюр нелегального характера, у Шанявских тоже отобрали 517 экземпляров таких же изданий. В то же время в Лодзи, в квартире, которую занимал некий Домбровский, товарищ Рожновского (живший с ним ранее в Вильне под фамилией Пашкевича), была обнаружена тайная типография польской соц. партии. Под фамилией Домбровского, оказалось, скрывался известный революционный деятель Иосиф Пилсудский -- нынешний глава Польской республики.
   Другим городом, тоже Западного края, на который было обращено внимание Зубатова, был Витебск. Впервые московские филеры появились на пыльных улицах этого тихого городка в 1898году, когда поехала туда А. Лукашевич (приятельница Серебряковой), которая была замечена там в сношениях с Шалыт.
   К этому делу имеет, повидимому, отношение один весьма пикантный эпизод. Как-то осенью, если не ошибаюсь, 1898 года, Зубатов, вернувшись со свидания не то с Гуровичем, не то с "Мамочкой", заявил с притворной досадой своему подручному -- Медникову: "Елизариха" {Анна Ильиншна Елизарова (но мужу), сестра В. И. Ульянова-Ленина.-- Л. М.} все пристает, чтобы дали ей побольше адресов для корреспонденции заграничной, русской и московской"; "Евстратка" обратился ко мне -- я присутствовал при этом разговоре -- не могу ли помочь "беде"; я указал на одного полицейского надзирателя охранного отделения, имевшего много знакомых в торговой среде, среди людей, не занимавшихся политикой; таким образом "Елизариха" получила два "нейтральных" адреса: один -- "Москва, Садовая-Сухаревская, д. Казаринова, Андрею Ильичу Борисову", а другой -- "Москва, магазин Сапожникова, Верхние торговые ряды, Ивану Гавриловичу Иванову", Чтобы адресаты не смешивали свою корреспонденцию с "деловой", слово "Москва" на конвертах этих писем должно было иметь двойное подчеркивание. В ноябре, 9-го и 13-го числа, были получены из Витебска письма, с шифрованным, дробями, текстом, которые, разумеется, поступили прежде всего в руки Зубатова, а затем, по ознакомлении с их содержанием, они были переданы через агентуру по назначению.
   Так велась революционерами конспиративная переписка по адресам, данным охр. отделением (4).
   Наблюдение московских филеров в Витебске возобновилось в начале 1900 г. в некоторой связи с перлюстрацией письма, автором которого был студент казанского ун-та Пальчик. Слежка ("летучих" установила, между прочим, что 24-VIII наблюдаемый б. студент Берко Цетлин перевез вечером тяжелую корзину из селедочного склада купца Яхнина в квартиру банкира М. Гинсбурга. 30-VIII были произведены обыски, которыми в комнате, которую занимала дочь банкира С. Гинсбург, было обнаружено 3586 экземпляров заграничных изданий социал-демократического характера (5).
   

"ЮЖНЫЙ РАБОЧИЙ".

   В марте 1900 года Зубатов доносил д-ту полиции, на имя Ратаева: "15 февраля в Москву прибыл В. А. Русанов, который остановился у землячки своей Г. М. Островой... Одновременно в Москву приехал только что отбывший срок ссылки: известный в литературе под псевдонимом "Ильин", представитель марксизма Владимир Ульянов и поселился нелегально у своей сестры Анны Ильиной Елизаровой, проживающей в доме Шаронова, по Бахметьевской улице... 19 февраля бывший студент Московс. ун-та Дмитрий Ильин Ульянов, отбывающий в городе Подольске, Московск. губ., срок гласного надзора, прибыл в здешнюю столицу и привел с собою на квартиру Елизаровой, где в это время находились Марья и Владимир Ульяновы и еще неизвестное лицо, негласно поднадзорного мещанина Исаака Христофорова Лалаянца, который, как известно вашему высокородию, является ныне, вместе с женой своей, лидером наблюдения, установленного в г. Екатеринославе за группой, тайно печатающей газету "Южный Рабочий". В этот же день кварти авшийся ранее агент департамента полиции "Попов"; есть указания, что О. Фигнер телеграфировала ему об аресте Бычкова (наблюдением было установлено, что А. Копылова послала 4 октября в Петербург по адресу: "Столярная, 16, Мазингу" депешу такого содержания: "Брат захворал. Надежды Нет. Мария Шульц").
   10 октября 1888 г. последовала общая ликвидация группы "Самоуправление". При аресте супругов Соколовых, по обыску были взяты: 453 руб. денег, залоговые квитанции на часы и шубу; рукописи: "Развитие научного социализма", "Программа народничества", "Насущные нужды нашего крестьянства", "Сущность русского либерализма".
   Тогда же были арестованы В. Гольцев, А. Ломакин, А. Копылова, Л. Родионов (найдены: фальшивка на имя Пятницкого, список заподозренных в предательстве), П. Николаев, С, Зенченко, Р. Гиршберг, А. Филиппова, а также Владимир Кранихфельд, Александра Виноградова, и О. Белох, у которых отобрали экземпляры 2-го номера "Самоуправления".
   

ПРЕДАТЕЛЬ С. ВИНОГРАДОВ

   Одновременно был задержан и вольнослушатель Петровской академии С. Виноградов 8). Арест этот имел лишь "декоративный" характер. Виноградов состоял секретным сотрудником московской охранки; в декабре 1887 года но его указаниям было обнаружено паспортное бюро московских йародоЕольцев, хранившееся у студента Миррера 9) (10 штемпелей, 28 печатей, 23 вида на жительство и пр.); по его же доносу были арестованы Пелагея Пушкарева с 4-мя экземплярами "Самоуправления, и для того, чтобы ее расееять, его посадили в Аделаиде Ястребовой) техник Сергей Костромин10). После этой выдачи на Виноградова легла тень подозрения и для того, чтобы ее рассеять, его посадили в тюрьму наравне с другими, но вскоре выпустили. Несмотря на свою пошатнувшуюся репутацию, Виноградов успел еще выдать студента В. Глинку, у которого по обыску, произведенному в марте 1889 г., нашли нелегальные издания и рукописи: "История русского революционного движения", "Программа для составления отчетов о политических процессах", перечень таковых (начиная с 1826 г.) и другие материалы.
   Дело самоуправленцев было разрешено "высочайшим повелением" от 27 декабря 1889 года, при чем А. Копылова получила год тюрьмы и 3 г. ссылки в Иркутскую губ., О. Белох -- 2 г. тюрьмы и 5 л. ссылки: в В. Сибирь, Костромин, Ломакин, Кранихфельд -- по 2 г. тюремного заключения; остальные (Ястребова, Родионов, Виноградова, Истомин) -- тюремн. заключение йа меньшие сроки. Супруги Соколовы были отданы под гласный надзор, при чем Е. Соколова в тюрьме,еще лишилась рассудка, а муж ее, "в виду выраженного им чистосердечного раскаяния в своих заблуждениях", был до срока освобожден от надзора и допущен затем к преподаванию минералогии в Московском сельскохозяйственном институте. Дело о Николаеве, Гольцеве, Гиршберг, Филипповой и Зенченко было прекращено.
   Может показаться странным, что О. Н. Фигнер (Флоровская), принимавшая, как мы видели, в делах "Самоуправления" деятельнейшее участие, не была "ликвидирована"; наоборот, ее совершенно не тронули и даже дали ей возможность начать хлопоты о продолжении издания журнала; благодаря ее стараниям к концу 1889 года появляется No 4-й "Самоуправления" (после дний)11). Фигнер оставляют в покое даже и тогда, когда выясняется ее близкое отношение к делу нелегального Паули12), который, бежав из Сибири, в ноябре 1888 г. появился в Петербурге, но, в виду "агентурных сведений", был арестован 22-го числа того же месяца с двумя подложными паспортами13). О свидании, которое Фигнер имела 28-го апреля 1890 г. с только что вернувшимися из ссылки Марком и В. Натансонами и Семеновым, охрана тоже была своевременно осведомлена...
   Секрет неприкосновенности О. Н. Фигнер может иметь лишь одно об'яснение: она была нужна агентуре, ее берегли, как источник осведомления; к ней был близок, повидимому, "секретный сотрудник" охраны и таковым был, по всей вероятности, известный уже нам по делу, тульской типографии и "Самоуправления",-- "Попов",-- агент, очевидно, калибра немалого.
   К сожалению, занятый выяснением провокатуры более современной и актуальной, разоблачение которой имело практическое значение, я в свое время не занялся этим персонажем, и личность "Попова", таким образом, осталась неустановленной. По моим дополнительным сведениям, "Попов" был арестован, вероятно, в Москве (может быть на очень короткое время), в 1884. году (приблизительно); состоя агентом департамента полиции, он получал 500 руб. в месяц; человек воо"бще солидный и в 1888 году был уже о "брюшком"...
   Кто такое "Попов" -- могут сказать люди, имевшие с этим провокатором непосредственные сношения (например, А. А. Ломакин), и если настоящие мои отроки до них дойдут, они наверное это сделают; для полноты бытовой истории революционного движения это необходимо.
   

МОЯ ПОПЫТКА СПАСТИ "САМОУПРАВЛЕНИЕ"

   Заканчивая свое повествование о группе "Самоуправление", я должен упомянуть об одном эпизоде, который, хотя и относится к области моих личных воспоминаний, но имеет прямое отношение к делу.
   То, что я изложил выше, является в большей своей части результатом изучения документальных данных об этой организации. В то же время, когда имели место описанные события, я, будучи простым филером, даже не знал, какая именно революционная группа обследуется, как не знал и фамилии многих ее участников. Все дело мне казалось крупнее и серьезнее, в особенности, когда на сцене появился таинственный "нелегальный" ("Золотов"-Бычков).
   С другой стороны, меня в то время сильно тяготило положение, в которое я попал; физические и моральные страдания, которые я испытывал в филерской шкуре, усиливались сознанием, что жертвы, на которые я сознательно шел в своем романтическом увлечении, вовсе не окупаются получаемыми результатами; главная цель, которую я себе ставил,-- выяснение "внутренних агентов" охраны -- тех предателей, которые продают товарищей и от которых я сам только-что жестоко пострадал,-- оказалась, в моем положении охранной парии, трудно достижимой (в то время, например, я, кроме прислуги Соколовых, вышеупоминавшейся Бицуриной, никаких "секретных" сотрудников не знал). Но именно это неведение создавало, с другой стороны, иллюзию, что я уже знаю много, достаточно, что пора "действовать";
   Я решил спасти организацию. Непосредственным толчком к этому решению послужило, насколько я помню, свидание, которое имела Копылова с Бычковым; оно происходило поздно вечером в темноте широких скверов, окружающих храм Христа Спасителя, на берегу реки Москвы. Контраст предосторожностей, которыми было обставлено это свидание, с их очевидной бесплодностью, бил в глаза, являясь для меня новым примером детской беспомощности серьезных революционных деятелей в их борьбе с коварным врагом. Именно с Копыловой, наиболее деятельным, как мне казалось, членом группы, я решил вступить в сношения, чтобы предупредить об угрожавшей ей и ее товарищам: опасности.
   Я боялся, что около Копыловой есть какой-нибудь провокатор и потому решил обратиться ю ее подруге, Вере Константиновне Львовой, которая жила тогда неподалеку от Соколовых, близ Каретного Ряда. Я написал письмо, в "котором приглашал Копылову явиться в Красноворотский сквер на свидание "по крайне важному для нее делу". Время для свидания я назначил 11 ч. вечера, потому что к этому часу филеры покидали своих наблюдаемых и собирались в охранку для доклада начальству. Письмо я дослал с работницей Марфушей (подругой моей хорошей знаковой, С. Я. Харлап), на честность и верность которой я вполне полагался. Мое послание было передано Львовой.
   С тревогой и опаской бродил я в условленное время кругом небольшого скверика, выглядывая, нет ли, слежки и не появится ли высокая, прямая фигура Александры Дмитриевны. Ожидания были напрасны -- никто не ппришел...
   И я до сего времени не знаю, почему именно никто не явился на свидание.
   Возможно, что Копылову напугало слишком позднее время и глухое место встречи. Но более вероятно, что письмо мое было принято за проделку самой охранки; тем более, что перед этим разыгрался скандал с Зенченко, мною уже рассказанный...
   Я ожидал, что история о письмом вделается известной Бердяеву и вызовет переполох.
   Опасения не оправдались: моя первая попытка войти в контакт с революционерами осталась охране неизвестной...
   Вскоре после этого последовала "ликвидация" и "Самоуправление" кончило свои дни.
   Ссылаясь на болезнь (ревматизм и пр.), я стал добиваться, чтобы меня взяли из наблюдательного состава. Я был назначен для письменных занятий в канцелярию охранного отделения.
   Передо мною открылись новые горизонты, иные перспективы...
   

ГЛАВА III

Провокатор И. В. Беневольский: арест нелегальных С. Иванова и И. Цыценко; ярославская и саратовская группы народовольцев.-- Цинкография Ерофеева.-- Пропагаторский кружок Бородзича и Каптера.-- Донос П. Савельева.-- Дело В. Курнатовского.-- Литография Харитонова.-- Дело С. Жевайкина.-- Панихида по Н. Г. Чернышевском.-- "Кружок" Л. Меньшикова и официальные "летописцы"

ПРОВОКАТОР И. В. БЕНЕВОЛЬСКИЙ

   Чтобы покончить с эпохой 80-х годов, я должен упомянуть, хотя бы и в ущерб строгой хронологии, о целом ряде менее крупных дел, имеющих отношение к жизни московских революционных кружков того времени.
   Как я писал в главе первой, разложение народовольчества сопровождалось значительным ростом случаев товарищеской измены и, на-ряду с этим, пышным расцветом провокаторских махинаций охраны. Перед нами уже прошел ряд печальных героев этого политического безвременья: Дегаев, Обольянинов, Тееелкин, Зубатов и другие. К этой фаланге предателей следует прибавить еще одно, не менее славное, но мало известно имя Беневольского, которой работал хотя недолго, но вреда причинил немало1).
   Разводной почтовый чиновник. Иван Васильевич Беневольский начал свою шпионскую карьеру в 1885 году, когда по делу задержанного с гектографом Стефанова был обыскан судейский чиновник П. Е. Скворцов; у последнего нашли телеграмму от Петра Myханова2), жившего нелегально, адресованную на имя Беневольского; приглашенный в охранку "на чашку чаю", почтовый чиновник, нечаянно лопавший в неприятную "историю", сразу дошел навстречу предложениям Бердяева, который и принял его в числа секретных сотрудников под псевдонимом "Базарова".
   Чуть ли не первой жертвой Беневольского был народоволец С. Иванов 3), о которым его познакомил П. Муханов еще в ноябре 1884 года, когда они, при участии В. Морозова и Ф. Крылова, жившего! под именем Воскресенского, обсуждали в квартире А. Кондратова план захвата казенной почты; вопрос этот не был решен тогда в виду от'езда Иванова за границу; когда последний вернулся, зимой 1885 года, в Москву, проект экспроприации снова доставили на очередь, но и на этот раз было постановлено сначала организоваться, что, вероятно, более отвечало розыскным видам Бердяева и его креатуры. По рекомендации Беневольского Иванов собирался поехать в Саратов, чтобы завязать сношения с кружком Александровского и Григорова, но решил отправиться сначала в Петербург; здесь он и был задержан 18 января 1886 года.
   При аресте Иванова были отобраны шифрованные записи, в числе которых оказался один адрес: "Екаторинослав. Сол. Хейфицу"; последний на допросе показал, что получал письма для учителя своих детей Полякова,; у этого учителя задержали молодого человека, который пытался стрелять; то был Б. Оржих4), игравший большую роль в южных народовольческих кружках.
   

ЯРОСЛАВСКИЙ и САРАТОВСКИЙ КРУЖКИ

   Благодаря предательству, Беневольского5) был выяснен состав ярославской революционной группы, к деятельнейшим членам которой принадлежали: П. Муханов, А. Гедеошвский, П. Соколов, А. Чумаевский и друг. В связи с этим делом был арестован 15 июня 1886 г. в Москве нелегальный И. Цыценко, который подлежал высылке в Западную Сибирь, но скрылся и проживал некоторое время в Ярославле.
   Независимо от агентурного "освещения", которым Беневольский помогал розыскам охр. отд., он был использован еще в качестве свидетеля в дознаниях, которые возникли потом при жандармском управлении. Беневольский дал очень пространные показания об Александре Орлове, который его познакомил с Н. Богоразом к от которого он получил нелегальные издания (огвез их потом в Саратов); он оговорил невесту Орлова В. Городнянскую и его знакомую О. Панову, которая, по его словам, поместила у своих знакомых сундук "с преступными вещами" (он хранился в квартире генерала Самсонова, о чем заявил полиции его сын; в нем оказалось более пуда типографского шрифта).
   Как образчик шпионского усердия Беневольского, можно привести его повествование ("Обзор" XII, страница 95--96) о том, как он ездил в Саратов -- несомненно для разведок по поручению Бердяева,. По прибытии в упомянутый город (в 1885 году), Беневольский увиделся с Н. Григоровым и А. Александровским, которые считались "самыми авторитетными членами" местного революционного кружка; он им рассказал о затеваемом предприятии по ограблению почты, на что те заявили ему, "что дела в Саратове идут очень хорошо и финансы кружка, позволили принять участие в таком предприятии, как освобождение из тюрьмы Новицкого, при чем Александровский купил для него шляпу в магазине Блюм. Кроме того, Григоров объяснил, что за последнее время, с приездом в Саратов "Марьи Николаевны", известной в партии "Народной Воли" под названием "Генеральши", дела изменились к худшему, ибо между мужем "Генеральши", "Сахар Сахаровичем", и членом кружка Коробковым вышло пререкание из-за бесполезной траты кружковых денег на платья для "Марьи Николаевны", вследствие чего "Сахар Сахарович" настаивал на исключении Коробкова из кружка, но так как многие из членов (Григоров, Александровский, Севастьянов, Попов и Лоднев) были против этого, то произошел разлад и отношения обострились настолько, что "Марья Николаевна" и ее муж выехали из Саратова 6). Для ознакомления Беневольского с кружком была созвана у Александровского сходка, на которой, но привезенному из Москвы подписному листу, в честь 25-летнего юбилея эмигранта Лаврова. была собрана для отправления в Париж некоторая сумма денег"...
   "В декабре следующего года, Бенавольский снова приехал в Саратов с поручением узнать, не пожелают ли саратовцы принять в свой кружок "Николая Ивановича" (Н. Богораза), и передал Александровскому часть привезенных революционных изданий. На другой день приезда Беневольского состоялась многолюдная сходка в квартире Владимира Мокринского, в которой, кроме хозяина, принимали участие Беневольский, Александровский, Севастьянов, Попов, Россов, А. Иванов и Соловьев. Присутствующие из'явили согласие на предложение Беневольского принять "Николая Ивановича" в свой кружок и обещали оказать в будущем "нелегальному" и его группе помощь типографией и деньгами. Для сношений в Москве А. Иванов указал Беневольскому своих хороших знакомых Муромцева и Ювентина Владимирского, через которых и предложил доставлять в Саратов революционные издания. По окончании сходки Беневольский передай Севастьянову остальные привезенные из Москвы преступные брошюры. При от'езде Беневольского из Саратова Александровский условился переписываться с ним через воспитателя Григория Алонзова, с которым Александровский состоял в приятельских отношениях"...
   "Одновременно с возбуждением вторичного дознания о "саратовском революционном кружке", согласно указаниям Беневольского, 9 апреля 1887 года был случайно найден во дворе дома мещанина Россова, по Малой Сергиевской улице, зарытый в землю жестяной ящик с революционными изданиями, карточками государственных преступников и принадлежностями гектографа. Обыском, произведенным у Григарова, обнаружены различные революционные издания;, оказавшиеся тождественными с найденными у Россова и переданными Беиевольским Александровскому и Севастьянову"...
   Я привел столь пространные цитаты в виду того, что в простодушном рассказе жандармского летописца вырисовывается целая бытовая картинка.
   Шустрый "сотрудник" московской охранки едет в Саратов в виде какого-то генерал-инспектора; для столичного гостя наивные провинциалы созывают собрание; ловкий агент устраивает смотр кружку и, положив в свой карман собранные пролетарские гроши, едет с докладом но начальству. Второй визит носит еще более провокаторский характер: агент привозит с собой "преступные издания", раздает нелегальщину "товарищам", у которых затем жандармы отбирают ее в качестве "поличного".
   Несмотря, однако, на все проделки Беневольског7о, "пропечатан" он не был, и только в списке шпионов, отобранном у Л. Родионова (не опубликован), его имя значилось с отметкой: "подозрителен".
   Интересная деталь: Беневольский хлопотал о приеме в саратовский кружок нелегального Богораза, хорошо зная, что последний в это, время уже сидел в Бутырской тюрьме.
   Производившие дознание по этому делу, повидимому, не знали настоящей роли Беневольского; последний прошел всю формальную процедуру и по "высочайшему повелению" от 25 ноября 1887 года был отдан под гласный надзор полиции "в местности по усмотрению министра внутренних дел" (тогда как другие -- Муханов, Скворцов, например,-- пошли в Восточную Сибирь), Через два года после этого Беневольский уже фигурировал в качестве помощника делопроизводителя московского охранного отдаления...
   Саратовцам вообще тогда не везло. В мае 1886 г. в Москве, у пьяного студента Александра Ляпина при личном осмотре было найдено письмо конспиративного содержания от Л. Шейдаковой к "князю" (петровцу П. Аргутинокому Долгорукову) и Вильгельму Русс. привезенное из Саратова студентом Тумановым. Во время обыска у Шейдаковых был задержан В. Симонов, у которого нашли письмо того же Аргутинсгого, сообщавшего, между прочим, рецепт секретных чернил и способ приготовления валика для гектографа. К возникшему по сему поводу дознанию привлекли еще В. Яковлеву и В. Кожевникову.
   

ЦИНКОГРАФИЯ ЕРОФЕЕВА. ПРОПАГАТОРСКИЙ КРУЖОК

   Новые течения революционной мысли, которые принесла с собой вторая половина восьмидесятых годов, начинали пробивать себе дорогу. Социал-демократическая идеология стала завоевывать свои первые позиции. На-ряду с лозунгом борьбы за политическую (свободу выдвинулась задача пропаганды социалистических идей, которой передовая интеллигенция начала уделять все больше внимание и сил; появилась и соответствующая нелегальная литература.
   Еще в 1884 году были, отгектографированы, как я упоминал уже, членами общестуденческого "Союзам, "Программа, рабочих" Лассаля, "Что такое заработная плата"; тогда же была отлитографирована брошюра "Капитал" Маркса, в изложении Де-Виля.
   4 мая 1885 года была захвачена у студ. П. акад. А. Ерофеева цинкография с оттисками "Манифеста Коммунистической партии"; одновременно был обнаружен рабочий кружок (В. Данилов, П. Степанов, В. Ершов), во главе которого стоял С. Терешенков 7).
   В том же году в Москве возник кружок, поставивший себе целью "пропаганду среди рабочего люда"; к этой группе принадлежали: Н. Власов, К. Матусевич, И. Лебедь, А. Перелешин, Оскар Керст, Дмитрий Надир, а также Аполлинарий Бородзич и кр-н И. Соколов, которые раздавали нелегальные издания, среди рабочих, при чем Бородзич называл себя "Павлом Петровичем". При ликвидации кружка у С. Калгера, в подиольи, обнаружили склад нелегальщины, в том числе "Манифест Коммунистической партии" и "Программу социал-демократической группы"; а у Бородзича нашли рукопись "Введение в историю и политическую экономию". В отобранной переписке имелись указания на существование таких же кружков в городах Перми, Кременчуге, Полтаве и Тифлисе 8).
   

ДОНОС П. САВЕЛЬЕВА

   Другое дело о пропаганде среди московских рабочих возникло вследствие доноса. В. январе 1888 г. в московское охранное отд. явился прибывший из Петербурга слесарь Петр Алексеев Савельев и подал "заявление" о преступной деятельности разных лиц, которое Бердяев препроводил в дел. пол.; последний 12-го февраля ответил: "признавал неудобным передавать подлинное заявление Савельева в жандармское управление, целесообразнее реализовать это показание путем допроса, Савельева в московском губернском жандармском управлении".
   Сущность "показания", данного Савельевым жандармам, сводится к следующему:
   "В Москве ведется деятельная пропаганда революционных идей среди фабричного рабочего населения, которой руководит кружок интеллигентных людей, к числу коих принадлежали присяжные поверенные Оленин и Родионов, частный поверенный Александр Лебедев, купеческий сын Петр Богомолов и несколько других лиц. Организация дела заключалась в учреждении в разных местах города, преимущественно посещаемых фабричным людом, книжных лавочек, в которых, на ряду с дешевыми народными изданиями, раздавались рабочим для прочтения безвозмездно революционные издания; устная пропаганда через избранных, близко стоящих к рабочим людей, устройство кружков на отдельных фабриках, представители которых имели сношения с руководителями; периодические сходки для денежных сборов и об'яснения в социалистическом духе евангелия служили также способами преступной деятельности означенного кружка.
   "Из числа лиц, имевших сношения с руководителями, выделялись: письмоводитель Оленина, мещанин Василий Яковлев, крестьяне Степан Васильев и братья Яков и Степан Изотовы. Яковлев и Степан Изотов жили в одном номере в гостинице "Неаполь", близ Николаевского и Рязанского вокзалов, и у них хранились брошюры, за которыми приходили как рабочие, так и учащаяся молодежь. Васильев жил в той же гостинице и заведывал книгоношами, при чем на обязанности его лежало, главным образом, устройство бесед для толкования евангелия в социалистическом духе. Следующими агентами были представители кружков на отдельных фабриках, на обязанности которых лежала вербовка новых членов среди товарищей по работе. Наиболее ревностными деятелями на этом поприще являлись: весовщик фабрики Костанжогло Василий Колонистов, бывший вместе с тем кассиром объединенных кружков; рабочий фабрики Малышева Николай Емельянов; бредовщик на фабрике Маркина Семен Исаев (по прозвищу Чурусов); рабочий фабрики Глеснера Борис Петров Барский; слесарь фабрики Зелига Василий Филев и др.
   Помимо названных лиц, в делах кружошв принимали участие сбором пожертвований и распространением революционных изданий другие личности, не принадлежавшие к рабочей среде, как, например, счетовод управления Курской жел. дор. Иван Корольков, несколько студентов Петровской академии, книжный торговец, вяземский мещанин Николай Плотников из др.
   Кружки оказывали материальную помощь как рабочим, уволенным с фабрик, так и политическим ссыльным. Деятельность этой организации должна была распространяться и на другие города: через рабочего Василия Елисеева и самого Савельева предполагалось завести связи в Петербурге с рабочими Иваном Сихвонен, Иваном Андреевым и др., для чего Савельев и Елисеев ездили в Петербург; Плотников был послан торговать книгами в Орехово-Зуево".
   На допросе, в порядке 1035 ст. Уст. Угол. Суд. на возбужденном по сему поводу дознании в московском губернск. жанд. управлении, Савельев подтвердил сделанные им указания и назвал большинство членов рабочих кружков, у которых и были произведены обыски. При этом у мещанина М. Митрофанова (известного в кружке под именем Михаила Маркича) обнаружены: стихотворения революционного и богохульного содержания, воззвание, составленное Митрофановым несколько лет тому назад об оказании помощи политическим ссыльным, несколько рукописей революционного содержания, рукопись "Фактическая религия" и разная перепита но делу религиозной пропаганды; у С. Васильева найдена рукописная тетрадь социалистического содержания, а у Королькова -- переписка с лицами, называющимися его "учениками" ("Обзор" XIII, стр. 15--16).
   Кроме упомянутых лиц, в ночь на 18 июня 1888 г., по оговору того же Савельева, были обысканы безрезультатно упомянутые выше: букинист Н. И. Плотников, С. Васильев, И. Корольков, Я. Щитов, Н. Емельянов, В. Филев, а также А. Сутинен, Б. Петров, А. Федоров, В. Александров, П. Григорьев, Богомолов и Б. Д. Синяев.
   Впоследствии к дознанию по этому делу были привлечены еще: слесарь К. С. Лилейкин, книгоноша С. Н. Чернышев 9) и б. студент Д. А. Тихонравов.
   По собственному признанию жандармов, дело это не имело того серьезного значения, которое придавал ему сам доносчик Савельев 10), "так как характер пропаганды был преимущественно религиозный, и лишь участие в деле нескольких лиц сомнительной политической благонадежности, желавших, очевидно, воспользоваться пригодной средой для преступной пропаганды, дает делу революционную окраску".
   

ДЕЛО В. КУРНАТОВСКОГО

   Из других дел, возникших в конце 80-х годов, я должен отметить еще следующие.
   В феврале 1889 года департамент полиции предложил московскому охранному отделению подчинить особому негласному наблюдению Виктора Константиновича Курнатовского, который был замечен "в близких сношениях с осужденными по делу 1 марта 1887 г., бывшими студентами Канчером и Горкуном, а также с арестованным в мае того же года по обвинению в составлении преступных прокламаций сыном чиновника, Николаем Евстифеевым". Исключенный из Петербургского университета, (Курнатовский переехал в Ригу, где осенью 1887 же года "успел организовать кружок учащейся молодежи, преследовавший противоправительственные цели". Поступив в 1888 году в Московский университет, Курнатовский занялся сбором пожертвований в пользу ссыльных, при чем имел все время сношения со всеми единомышленниками, в особенности со студентом Лесного института Чешихиным" ("Обзор" XIV, страница 56).
   Наблюдение за Курнатовским длилось около месяца и выяснило ближайший круг его знакомства; 21 марта 1888 года он был, по распоряжению департамента полиции, арестован, при чем у него были найдены химические препараты (кислоты) и лабораторная посуда. Одновременно были обысканы и задержаны: студенты университета -- Федор Липкин 11) (взята брошюра "Процесс 21-го"), Павел Крафт 12) (отобрана рукопись "Социальная революция и задачи нравственности") и Александр Гуковский, живший вместе с Софьей Кондорскюй (впоследствии -- его жена); у последних обнаружено значительное количество нелегальщины, в том числе "Наши разногласия", "Устав международного товарищества рабочих" и гектографированные брошюры "Социальная революция", "Политический террор в России" и "Сборник писем" (1. из Одессы, 2. из Петропавловской крепости и 3. "от мертвых к живым").
   Из рукописей, отобранных у Гуковского, некоторые заслуживают быть отмеченными. Одна из них представляла проект устава общества, которое ставило себе целью "поднять уровень умственного развития в народе и развить в его среде общественное самосознание путем посылки книг, газет и журналов в школы, библиотеки и вообще в провинцию". Другой манускрипт содержал рассуждения на тему о необходимости об'единения всего русского студенчества в целях пропаганды через посредство землячеств. В третьей рукописи разрабатывался план пропаганды путем участия в деятельности земств, сельскохозяйственных обществ и т. п. учреждений.
   Последний из документов, несмотря на свою полукультурническую программу, интересен нотками, которые звучат в его вступительных строках.
   "Нас в университетах около 12.600; неужели мы, "соль русской земли", но можем дружным натиском что-нибудь сделать; ожидать реформы от Толстых, Катковых было бы крайне смешно: реформу должны произвести мы, соединясь с рабочим людом. Будущее земли русской принадлежит не дворянам, не купцам, не мещанам; оно принадлежит рабочему классу, соединенному с представителями науки и искусства, под эгидой демократической свободы"...
   Внимание д-та пол. на деятельность Курнатовского было обращено вследствие перлюстрационных данных (вероятно, письма его к Чешихину); в марте, папример, департамент сообщил московскому охранному отделению: Курнатовский "посещает какую-то женщину "Ал. Гр.", живущую в местности, где он дает урок". Бердяев разрешает эту перлюстрационную шараду: речь идет об А. Гр. Самойловой, у которой наблюдаемый бывает...
   Дело было разрешено "в. п." от 7/III--90 г. Курчатовский 13) был отдан под гл. надз. пол., в Архангельской губернии; А. Гуковский получил 1 1/2 года тюремн. заключения и 3 г. ссылки в Вост. Сибирь; Крафт -- 1 1/2 г., Липкин -- 6 м., Коидорская -- 4 м. т. з.
   

ЛИТОГРАФИЯ ХАРИТОНОВА

   В 1889 году возникло еще одно "издательское дело", на которое предусмотрительно указала агентура московской охранки; было установлено наблюдение за студентом Гурием Ивановичем Волынцевым и С. Н. Болотниковым, жившими вместе; 24-го апреля их арестовали; по обыску у них нашли около 100 экземпляров брошюры "Сущность социализма" Шефле; 9 листов этого издания обнаружили еще в литографии А. Харитонова, которого тоже задержали. Волынцов и Болотников дали откровенные показания, объяснив, что издание было предпринято земляческим кружком рязанцев и что взялись они за это дело ради заработка; ни одного экземпляра, этой брошюры они не продали. Волынцев и Болотников были отданы под надзор учебного начальства (последний из них в феврале 1892 г. умер).
   

ДЕЛО С. ЖЕВАЙКИНА

   Конец десятилетия ознаменовался большим оживлением кружковой жизни в среде учащейся молодежи; накоплялось то повышенное настроение, которое потом нашло себе выход в так-называемых студенческих "беспорядка".
   Весной 1889 года появилась первая ласточка -- гектографированная прокламация "от провинциального кружка ко всем честным русским людям", возвещавшая о пробуждении студенческих масс, являвшихся в те времена и долгое время спустя авангардом поступательного движения.
   Один экземпляр упомянутого воззвания был послан из Москвы в "Астраханский Справочный Листок" и вызвал официальную переписку. На запрос жанд. управления по этому поводу, охр. отдел, ответило, что рассылкой: этих листков занимается, вероятно, С. Жевайкин, который во время студенческих волнений в 1887 г. отгектографировал написанное им воззвание к молодежи по поводу циркуляра министра народного просвещения (сведения С. Виноградова). 28-го апреля Жевайкин был обыскан, но ничего предосудительного у него не нашли.
   

ПАНИХИДА ПО Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОМ

   Осенью 1889 года боевое настроение молодежи уже успело заявить ю себе попыткой демонстрации. 19-го октября днем московское охранное отделение получило агентурные сведения о том, что в церкви Дмитрия Солунского (на углу Тверской и площади Страстного монастыря), так сказать под носом у обер-полицеймейстера, должна состояться панихида по Н. Г. Чернышевском. На место действия немедленно были командированы полицейские чины, а помощник Бердяева, ротмистр Бутович, поехал к инспектору студентов университета с требованием командировать, в помощь полиции, для опознания манифестантов, пять человек педелей (пуделей, как шутя называли этих соглядатаев); однако, Добров нашел в себе достаточно мужества, чтобы не удовлетворить этого требования. В это время у памятника Пушкину собралась уже значительная толпа; на просьбу отслужить панихиду священник церкви ответил, что должен предварительно спросить разрешение у начальника полиции; "обер", опасаясь осложнений, разрешил, и богослужение, при участии студенческого хора, было совершено. Толпа этим не удовлетворилась (дело было, разумеется, не в церковной церемонии, являвшейся лишь способом выражения протеста); немногочисленная (человек 300), но оживленная группа демонстрантов направилась по Тверскому бульвару на Никитскую улицу и стала требовать, чтобы была отслужена панихида в университетской церкви; учебное начальство, оказавшееся менее уступчивым, чем полицейское, в разрешении открыть церковь отказало, и толпа постепенно разошлась.
   Демонстрация по Чернышевском имела некоторые косвенные последствия: 52 человека, участвовавши" в шествии, попали на замечание охраны, а профессору Тимирязеву, согласившемуся по просьбе студентов не читать в этот день лекций, был сделан выговор.
   С другой стороны, представители радикальной части студенчества, сибиряки Иннокентий Одуевский и Иван Сапожников, игравшие тогда большую инициативную роль, составили по поводу некролога, помещенного о Чернышевском, в No 288 профессорской газеты "Русские Ведомости", протест, энергичные выражения которого стоят того, чтобы их привести здесь.
   "Мы привыкли видеть, заявляло студенчество, "Русские Ведомости" в число немногих честных органов, не загрязнивших печатного слова постыдной изменой тре^ бованиям совести и долга... Мы знаем, что при настоящих условиях компромиссы и "скромная умеренность" неизбежны, но нельзя переходить границы, где осторожность переходит в трусость. Эти элементарные требования "Русские Ведомости" нарушили по поводу смерти человека, жизнь которого" стала страдальческой потому, что он писал и говорил только правду... Лишь забывая лучшие традиции, можно называть правду и честь "заблуждениями", многолетние страдания за них "искуплением", а замену каторги безнадежным коротанием разбитой жизни -- "милостию"...
   В конце 1889 года имел место с'езд представителей революционных и студенческих организаций; результатом с'езда было появление на сцене Центрального Бюро, которое и взяло на себя руководящую роль. Но об этом в следующей главе.
   

КРУЖОК Л. МЕНЬЩИКОВА

   В заключение я должен сказать кое-что об одном кружке того времени, о котором я узнал из одной весьма редкой книги, изданной в 1890 году на французском языке (в количестве 100 экземпляров) под заглавием: "Chronique du mouvement socialiste en Russie" министерством внутренних дел. На странице 642 этой "Хроники" я прочитал следующее: "Les perquisitions provoquées par arrestation de Bogoraz firent tomber la police sur la piste d'un nouveau cercle à Moscou, dirigé par Leonide Menchikoff..."
   Так как речь в данном случае идет обо мне, то я считаю нужным сделать, в качестве свидетеля событий, к этому утверждению официального хроникера некоторые поправки, а именно: обыскан я был, как это видно из моего рассказа в главе I, вовсе не "вследствие треста Богораза", а по доносу, прежде всего, Зубатова, во-вторых, никакого кружка, которым я "руководил", в действительности, не существовало, так как "троицу" (я, Вольский, Иевлев), собиравшуюся изредка у В. Денисова, кружком назвать можно лишь по недоразумению, а руководить ею я не мог, так как в этой компании был самый младший и "зеленый".
   Интересно, что в другой официальной летописи версия возникновения моего "дела" совершенно иная.
   "В связи с разъяснениями Беневольского, говорится в "Обзоре" XII, в феврале (1887 г.) был произведен: обыск у бывшего ученика Александровского училища Исаака Полееша и у учеников Строгановского училища Леонида Меньщикова и Евгения Баранова" (стр. 47).
   Но и здесь нет истины: ни я, ни вышеупомянутые товарищи мои о Беневольском понятия не имели; да и он не знал нас; жандармы были просто введены в заблуждение охранным отделением, которое, не желая обнаруживать действительного предателя -- Зубатова, приписало наш арест "раз'яснениям" Беневольского.
   Я упомянул о своем "дело" не потому, что придало ему значение, а затем, чтобы показать на нем, как осторожно следует пользоваться официальными летописями. Несомненно, такие документы; как "Обзоры" и "Ведомости" или "Хроника", заключают в себе богатейший фактический материал (даты, имена и: пр.) Но не надо забывать, во-первых, что составители этих хроник впадали иногда в невольные ошибки, так как не знали всех секретов охраны. Во-вторых, жандармы, производившие дознания, результаты: которых служили основным материалом для составления "Обзоров" и "Ведомостей", нередко сами находились в заблуждении, так как соратники их -- охранники, в случаях, когда им нужно было спрятать агентурные "хвосты", сообщали следствию или неполные, или заведомо ложные сведения.
   С другой стороны, слишком вольное обращение с фактами, наклонность к необоснованным заключениям -- слабости, одинаково свойственные как жандармам, так и охранникам -- являлись иногда причиною того, что в "Обзоры" и "Ведомости" попадали данные и неточные, и недостоверные. Наконец, официальные летописцы извращали факты иногда просто по небрежности, в силу невнимательного отношения к материалам, которыми они оперировали.
   Нельзя не пожелать, поэтому, чтобы "Обзоры" и "Ведомости" 14) дознаний поскорее сделались доступными широкой публике, чтобы они были перепечатаны, хота бы только с некоторыми комментариями, в самом ближайшем будущем, пока еще живы многие из тех, чье имя затронуто в этих анналах, чтобы современники революционных событий и деятелей, фигурировавших в них, могли сделать необходимые поправки и раз'яснения, без чего такие материалы теряюг значительную долю своей исторической ценности.
   

ГЛАВА IV

"Центральное Бюро" и студенческие беспорядки 1890-го года.-- Гектограф В. Черняева; кружок П. Аносова, В. Каратыгина, О. Балакиревой и др.-- Пропаганда А. Синицына.-- Шелгуновская демонстрация.-- Пощечина д-ру Розанову.-- "Сибиряки".-- "Kolo", "украинофилы" и литография Зворыкиной

   

"ЦЕНТРАЛЬНОЕ БЮРО"

   Как я уже упомянул, весной 1889 года состоятся с'езд представителей революционных и земляческих кружков, сведения о котором поступили в моск. охр. отделение post factum 1) в виду того, что, как докладывал Бердяев своему начальству, секретный сотрудник во время с'езда "был на родине". Возможно, что охрана, просто с'езд этот, на котором зародилось "Центральною Бюро", прозевала, не имея в соответствующей; среде необходимого осведомителя. По свидетельству самого начальника охранного отделения (донесение его департаменту полиции за No 40/10, январь, 1891 г.), "дело до обнаружению "Biojjo" принадлежит сотруднице Пирровой", а последняя сотрудницей охраны сделалась лишь в конце 1889 года2).
   Учащаяся молодежь, являвшаяся барометром общественного настроения, уже с зимы 1889 года обнаруживала, что реакционная летаргия приходит к концу. Движение, начавшееся на почве борьбы за сохранение старого "либерального" академического устава, по существу своему являлось более широким к носило, по казенной терминологии, явно "антиправительственный характер".
   С некоторой натяжкой, но не расходясь далеко с истиной, московское охр. отд. доказывало департаменту полиции, что организаторы "Центрального Бюро" преследуют политические задачи. В донесении от 17 января 1890 г. Бердяев. писал, например: учредители Бюро "предвидели, что, благодаря его мирным целям, к нему все земляческие кружки отнесутся сочувственно, а затем, установив сношения, можно будет весь благонадежный элемент понемногу устранить" и таким образом, "устроить под мирным флагом прочную революционную организацию по всем большим городам, где имеются высшие учебные заведения"...
   Само собой разумеется, что далеко не вся молодежь, участвовавшая в студенческом движении, сознательно следовала по этому пути и большинство ее, несомненно, поднималось, главным образом, во имя защиты академических интересов.
   Под'ем духа, наметившийся в среде учащейся молодежи с самого начала девяностых годов, способствовал успеху студенческих организаций, которые затем, на протяжении десятка лет, непрерывно и преемственно, хотя и в различных формах, играли свою роль революционного бродила.
   "Центральное Бюро", насчитывавшее к январю 1890 г. до 100 членов, объединило группы "петровцев" (студентов сельскохозяйственной академии), во главе с П. Грациановым и А. Шамаховым, "донцов", "сибиряков" и "рязанцев", а также кружки студентов университета В. Германовича, А. Второва, А. Александрова и П. Кашинского, представлявших радикальную публику.
   Еще в декабре 1889 г. на сходках у М. Сопоцько был окончательно выработан список; "требований" из И пунктов, для того времени довольна радикальных, при чем один из виднейших членов сибирского землячества, И. И. Сапожников, присутствовавший на этом собрании, горячо доказывал, что деятельность организации сделаются плодотворной лишь в том; случае, если члены ее будут "иметь развитыми и воспитанными основательно представления о своих обязательствах, как граждан". Другие шли дальше, и А. Второв, например, открыто проповедывал на сходках необходимость "принять к руководству программу Исполнительного Комитета Н. В."...
   В целях агитации левое крыло "Центрального Бюро", забравшее силу, выпустило несколько изданий. В конце января появились литографированные листки под заглавием "Кара", с описанием драмы, разыгравшейся в ноябре 1889 г. в карийской каторжной тюрьме по случаю смерти Н. Сигиды, наказанной плетьми по распоряжению ген.-губ. Корфа (сведения об этой истории привезла бывшая проездом в Москве жена ссыльного Р. Гаусман). По тому же поводу было отгектографировано другое воззвание: "Новейшие подвиги сибирских палачей". Кроме того, распространялось в рукописях "Завещание 3-х повешенных" (предсмертные письма Гаусмана и других, казненных по делу Якутского протеста в 1889 г.). Кружком Кашинского был издан на гектографе листок "Об издании журнала "Революционный Союз" (январь, 1890 г., с обозначением "СПБ", для конспирации), после которого появился другой, под заглавием: "Роль массовых протестов в революционной борьбе -- письмо к русской протестующей интеллигенции" -- издание кружка сочувствующих идее "Революционного Союза" (февраль, 1890 г.). Около того же времени появились оттиснутые на гектографе, тоже! в Москве, брошюры: "История революционного движения" (вероятно, Туна), рукопись которой была прислана из Лондона, и "Голос Студенчества", No 1.
   Назревавшее боевое настроение студенчества искало выхода. На сходках, происходивших 12-го и 20-го января (1890 г.) у сибиряка И. Одуевского, был уже поставлен на очередь вопрос об оказании помощи студентам Новороссийского университета, исключенным за происходивщие у них беспорядки; сходка решила, однако, обождать более благоприятных обстоятельств.
   Моск. охр. отд., в предвидении событий, уже давно приготовилось к наступательным действиям; но в Петербурге тогда царил оптимизм, и на соответствующий запрос обер-полицеймейстера д. п. совершенно неожиданно дал обескураживающий ответ (отношение о г 1-го февраля за No 457): "Ликвидация "Центрального Бюро" может состояться лишь в том случае, если будет фактически сказано, что оно носит политический характер и что деятельность его направлена к чисто революционным целям"...
   События не заставили себя долго ждать. Застрельщиками явились "петровцы", за которыми недаром установилась прочная репутация "неблагонадежных элементов".
   Как и вся учащаяся молодежь высших учебных заведений, студенты Петровской сельскохозяйственной академии были недовольны академическим уставом, введенным с 1-го января 1890 года. Волнения среди "петровцев" по этому поводу начались вслед за введением новых правил. 13-го февраля происходила в здании нового общежития сходка, на которую студенты вызвали инспектора Бекаревича и рекомендовали ему не вмешиваться с излишней строгостью в распорядок студенческой жизни. В качестве протеста против запрещения допускать в общежитие женщин, "петровцы" устроили 19-го февраля (в память освобождения крестьян) собрание, на котором из 150 участников одна треть была женского пола. 24-го и 25-го сходки повторились. 30 февраля была составлена петиция, министру государственных имуществ за 124 подписями об уничтожении единоличной власти директора и смещении Юнге, занимавшего эту должность. 3-го марта состоялось новое собрание в аудитории, на которое явился директор, но его почти выгнали. Юнге обратился за помощью "к властям предержащим", и 5-го марта] 159 петровцев были арестованы и заключены в знаменитую Бутырскую тюрьму.
   Хотя московский обер-долицеймейстер воспретил газетам помещать сведения о начавшихся "беспорядках", но это не помешало движению перекинуться (и в самую Москву. Еще 28-го февраля на собрании, происходившем у Л. Эдемской, в котором, между прочим, принимали участие представители сибиряков А. Аргунов и А. Челик, обсуждалась программа действий на случай возникновения "беспорядков". 4-го марта, на следующий день после ареста "петровцев", у Одуевского состоялась сходка, которая решила созвать членов "Ц. Бюро"; последние собрались там же 6-го числа и решили поддержать товарищей; с этой целью студент Ростовцев был командирован для агитации в университетские города; одновременно были выпущены гектографированные воззвания: "Студентам Московского университета. Несколько слов о событиях в Петровской академии", "К товарищам" и "К русскому обществу", "с изложенном студенческих требований, в список которых вошли 5 параграфов из "хартии", выработанной еще на сходке у Сопо"цько (остальные, более политического характера, по тактическим {соображениям опубликованы не были).
   7-го марта началось активное выступление: в 2 часа дня в университетском дворе собралось более тысячи студентов; часть из них загнали в манеж, переписали и 387 человек отправили в "Бутырки". 9-го числа сходка повторилась -- задержали еще 75 протестантов. 10-го марта группа студентов явилась требовать освобождения товарищей,-- снова арестовали 65 человек. В последующие дни 203 участника демонстраций (из них 6 "разночинцев") были высланы на родину... "Беспорядки", протекавшие без всяких эксцессов, мирно, можно сказать -- в полном порядке, были прекращены...
   Начальство было довольно. Генерал-губернатор Долгоруков сообщил "обер-полицеймейстеру Юрковскому копию депеши, полученной им от министра народного просвещения Делянова: "душевно благодарю ваше сиятельство за спасительные для блага университета распоряжения"...
   Как политически близорука была, самодержавная бюрократия!..
   Чего же требовали студенты? 1) Возвращения исключенных из университета одесских студентов; 2) восстановления устава 1863 года; 3) свободы; сходок и преподавания; 4) признания студенческих корпораций; 5) студенческого суда; 6) уменьшения платы за слушание лекций и уничтожения взносов в пользу профессоров;
   7) отмены циркуляров об евреях и уничтожения процентных норм для принятия их б учебные заведения;
   8) допущения к слушанию посторонних лиц; 9) отмены полицейских функций инспекции: студенты должны подлежать только университетскому суду...
   Нельзя не признать, что перечисленные требования являлись более чем умеренными, ничего политического в них нет. И тем не менее студенческие "беспорядки" имели свое революционное значение, свой исторический смысл; молодежь дерзнула пред'явить начальству "требования" и открыто протестовать, когда эги требования не были удовлетворены,-- этот факт был живым укором для общественной совести, в особенности для общества того времени, еще не очнувшегося от длительной реакционной спячки. В то же время это выступление студенчества являлось заразительным примером для масс, уже готовившихся вступить на путь сознательного отношения к окружающей действительности.
   Но "беспорядки" имели и другое, косвенно революционизирующое значение. С одной стороны, на примере студенчества было видно, чего можно ждать от правительственной власти, как царское правительство относится к интересам просвещения и науки. С другой стороны, учащаяся молодежь (по крайней мере наиболее активные элементы ее), оторванная от занятий, грубо выброшенная из культурных центров, обманутая в своих надеждах и озлобленная дикой расправой, появляясь "на родине", во всех концах земли русской, несла с собой в глухую провинцию "воду живу", сеяла в своих семьях и окружающих дух недовольства, пропагандировала местную "зелень" и, одним словом, подготовляла почву для революционных всходов... Будь министр Делянов несколько дальновиднее, он мог бы поблагодарить московскую администрацию за распоряжения не только на благо университета, но и на благо... революции.
   Во всяком случае студенческие "беспорядки" 90-го года -- первый широкий массовый протест, после политического лихолетья восьмидесятых годов -- имеют право занять свое место в истории русского освободительного движения.
   Управившись с "беспорядками", моек. охр. отд. пожелало свести окончательно свои счеты с "Центральным Бюро". Заявляя в отношении от 11-го апреля 1890 г., что "предположения агентуры относительно соединения всех революционных кружков в Москве, при посредстве "Бюро", в одну революционную группу вполне подтвердилось", отделение настаивало перед департаментом полиции на возбуждении дознания по этому долу; но Петербург и на этот раз нашел нужным побудировать и на привлечение к дознанию всех членов "Бюро" согласия не дал.
   Это либеральничанье "департамента препон" вовсе не находилось в зависимости от его желания встать на почву большей "закономерности"; причина антагонизма между центральным органом полиции и его московским филиалом заключалась в том, что столичная; администрация в своем отношении к манифестации студенчества проявила некоторую сепаратность и предприняла решительные действия, не спрашивая директив у Петербурга. Московский обер-полицеймейстер находил, что за порядок в первопрестольной отвечает перед генерал-губернатором он лично, и что студенческие волнения по только нарушают мирный ход академических занятий, но и угрожают сохранению общего спокойствия в столице.
   

ГЕКТОГРАФ В. ЧЕРНЯЕВА

   В поисках "фактических доказательств" того, что деятельность "Бюро" носила "политический характер", Бердяев, выждав, когда особая нервность и настороженность в кружках, вызванная мартовскими волнениями, улеглась, предпринял рекогносцировку. На этот раз начальник охраны бил наверняка; его агентура была осведомлена с хронометрической точностью: ему было известно, что член симбирского землячества, универсант В. Черняев, собирается гектографировать, чго он уже занялся печатанием, что он, наконец, оттиснул брошюру в 120 страниц "Письмо к царю" (Марии Цебриковой)...
   Но этого охране было недостаточно -- ей хотелось одним ударом убить двух зайцев; она выждала, когда В. Черняев закончил работу и, набивши чемодан свежими брошюрами, переехал с ними на новую квартиру -- к своему брату; не успел еще он отдохнуть (всю ночь не спал -- готовил цветные обложки), как нагрянула полиция и забрала его вместе о лакомой добычей. В числе нелегальщины, взятой у Черцяевых, кроме "Письма к царю", оказались еще переизданные на гектографе: "Воззвание парижских студентов по поводу Лионского юбилея"; 100 экз. "Крейцеровой сонаты"; литографированная "Исповедь" Л. Толстого, рукописное воззвание харьковских и новороссийских студентов об одесских беспорядках и пр. Одновременно была захвачена и вторая жертва провокации -- студент университета Николай Иванов, взявший с прежней квартиры Черняева гектографические принадлежности, которые у него и были отобраны вместе с револьвером и гект., бр-й "Голос Студенчества" No 1-й.
   

КРУЖОК АНОСОВА и ДР.

   В тот же день (24 апреля! 1890 г.) были арестованы: учительница О. Балакирева, квартира которой служила конспиративным целям (у нее в числе прочего отобрана статья Плеханова "О свободной торговле" и только-что появившаяся в обращении брошюра "Церковь и государство" Л. Толстого); А. Стрежнев и Н. Эрлексов (найден "Вестник Народной Воли"); П. Аносов и И. Каратыгин, рассылавший из Москвы преступные воззвания. В виду обнаружения при обысках у переименованных лиц "поличного", дело о них было передано в жанд. управление.
   К возникшему таким образом дознанию были привлечены еще, принадлежавшие к тому же кружку, В. Барыков, И. Мягков, К. Намитниченко, А. Карабинович, Л. Левицкая и А. Намитниченко, а также принимавшие участие в издании "преступных брошюр" Е. Лыткина и уволенный из университета за участие в беспорядках II. Корвин-Круковский 3); последний являлся связующим звеном московского кружка с рязанским, в лице представительницы последнего, классной наставницы местной гимназии, Н. Марковой (в апреле 1890 года застрелилась, при чем в ее квартире были найдены компрометирующая переписка и революционные воззвания, одно из которых оказалось в конверте, адресованном бывшему ст. моск. ун. А. Ижевскому4).
   В связи с делом О. Балакиревой и других, возникло дознание о конторщике Московско-Брестской жел. дор. А. Синицыне, который, под влиянием вышеупоминавшегося П. Аносова, завел связи в среде рабочих железнодорожных мастерских, а также привлек в свой кружок учеников комиссаровского училища Н. Семенова, училища живописи Ф. Дункерса и железнодорожного училища Л. Архангельского. Синицын снабжал членов своего кружка революционными брошюрами, читал рефераты, а затем оттиснул на гектографе "Письмо Белинского к Гоголю" и "Крейцерову сонату" Л. Толстого. По обыску у Синицына и Дункерса, помимо упомянутых брошюр, были найдены статьи по фабричному и рабочему вопросам и кружковая программа.
   

ШЕЛГУНОВСКАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

   Несмотря на значительные потери, которые испытали: кадры радикальной части московского студенчества в связи с "беспорядками", настроение учащейся молодежи и в 1891 году продолжало быть повышенным. Внешним поводом к выявлению "антиправительственного" настроения явилась смерть известного писателя Н. В. Шелгунова; на этот раз инициативу взяла на себя "Центральная Касса" (союза землячеств, заменившая "Бюро"5).
   14-го апреля состоялась сходка (организовали студенты университета С. К. Иванов, Н. Ложкин, К. Боголюбов и др.), на которой решено было почтить память Шелгунова панихидой, о чем и были вывешены об'явления в столовках и других местах. 15-го числа студенты "обратились о соответствующей просьбой к священнику церкви Ивана Богослова (которая расположена почти совсем напротив дома обер-полицеймейстора), но проведавшая об этом полиция распорядилась, чтобы в день, назначенный для панихиды, церковь была заперта.
   16-го апреля на Тверском бульваре собралась толпа молодежи человек в 200 и направилась к церкви Ивана Богослова; здесь, вместо попа, ее встретил полицеймейстер Грессер, который предложил манифестантам разойтись. Толпа не подчинилась; конные жандармы и полицейские резервы, припасенные на этот случай во дворе дома обер-полицеймейстера, очистили бульвар; та манифестанты скоро вновь собрались, уже в большем количестве, на Никитском бульваре; новая атака полицейских рассеяла толпу, которая оставила на месте несколько человек пленных.
   17-го апреля охр. отд. предприняло ради устрашения ночной набег. Были обысканы Сахневич, Рейнгарт и др., но безуспешно (только у курсистки Милютиной нашли несколько нелегальных изданий). Тем не менее на, следующий день против дома обер-полицеймейстера опять собралось до ста не ловок молодежи; их немедленно эвакуировали. Всего было замечено 154 участника "беспорядков", из них 27-ми было воспрещено жительства в столице, а 17 были [исключены из высших учебных заведений и удалены из Москвы.
   

ПОЩЕЧИНА Д-РУ РОЗАНОВУ

   "Брожение умов" не ограничилось только студенческими кругами; оно закинулось и в среду учащихся женщин, из которых многие принимали, если не; активное, то пассивное участие в движении. Осенью 1891 г. у слушательниц фельдшерских курсов при Екатерининской больнице разыгралась своя "история". Заведывавший курсами доктор Розанов на одной "из лекций, 22-го сентября, сказал секретарю, зачем он называет одну курсистку Ивановой-Гороховой. И прибавил к этому: "если она забеременеет, то к кому это надо будет отнести, к девице ли Ивановой, или же и замужней Гороховой"... Слушательницы курсов были очень возмущены этой фразой и одна из них, Мария Александровна Ассинг, посоветовавшись с подругами, нанесла Розанову оскорбление действием (по заявлению потерпевшего -- только словами). Директор в ответ объявил, что Горохова и Ассинг увольняются из числа слушательниц; на это второкурсницы потребовали исключения их всех. Совет курсов обеих виновниц "брожения" уволил совсем, а 29 их товарок -- условно.
   

"СИБИРЯКИ"

   Как уже было отмечено, в агитации среди учащейся молодежи очень деятельное участие принимали сибиряки И. Сапожников, И. Одуевокий к А. Чепик, а также А. Антонович, А. Яновский и др. Естественно, что охранное отделение обратило свое неблагосклонное внимание на сибирское землячество. Особенно мозолил глаза охране А. Аргунов, который играл: руководящую роль и в "беспорядках" 1890 года, и в "шелгуновской" демонстрации. 21 ноября 1891 г. Аргунов был арестован и отправлен на долговременную отсидку. Одновременно попал на замечание департамента полиций товарищ Аргунова, ст. моск. ун. И. Амвросов, который был заподозрен в намерении учредить "нелегальную почту"; 27 октября его обыскали, но безрезультатно6). Зато другой сибиряк, И. Ковригин, ездивший в Петербург, был арестован 16-го ноября в момент отбытия из северной столицы, и при нем, действительно, оказалось 4 письма, в том числе одно к И. Иванову, который, по сведениям охраны, организовал вместе с Л. Триполитовой (тоже сибирячкой) в Казани "кружок для до-мощи беглым государственным преступникам".
   

ПОЛЬСКОЕ "KOLO"

   Оживление деятельности земляческих кружков начала 90-х гг. коснулось учащейся молодежи но только русской, но и других национальностей. Из донесений моск. охр. отд. (за. 1891 г.), очень длинных и весьма обстоятельных, видно, что особенно процветало в то время польское землячество.
   Еще в 1887--88 академическом году московские студенты-поляки образовали несколько кружков среди слушателей университета, Технического училища и Петровской академии, которые в следующем году об'единились под названием "Kolo Polskie". Однако, с самого начала в польской организации наметилось два течения: одно, господствовавшее, с клерикально-шляхетскими тенденциями ("космополиты") и другое -- патриотическое, с явным уклоном в сторону социализма. Когда в 1890 г. возникли "беспорядки", вопрос об участии в них студентов-поляков крайне обострил отношения между фракциями старых и молодых колистов; виднейшие представители "космополитов" приняли участие в манифестациях и подверглись удалению из Москвы; таким образом, левое крыло колистов силой обстоятельств оказалось в большинстве и стало во главе организации, в которой студенческие кружки, впрочем, явились только частью. Было избрано правление в лице универсантов М. Абрамовича, П. Церасского, А. Гайдамовича и М. Шварца, которому было поручено ведение хозяйственной части. Было решено отчислять определенный процент из доходов "Kolo" на распространение книг в народе и на пополнение нелегальной библиотеки; основательное изучение политико-экономических наук было признано обязательным, и с. этого времени на кружковых собраниях началось усердное штудирование произведений Маркса, Энгельса, Лимановского и др.
   Организация "Kolo" охватила значительное количество лиц, и к 1891 году в ее распоряжении собрались уже довольно крупные средства (до 15.000 р.). Организация приступила к издательской деятельности и выпустила в течение нескольких месяцев оттиснутые нелегально в литографии Зворыкиной брошюры: (на польском языке) "Stosunek" (1500 экземпляров), "Жизнь народа", "Ненависть русского народа к полякам" (обе составлены в Москве) и "Крейцерова соната" Л. Толстого. В издании этих брошюр принимали личное участив Шварц, С. Стецкевич и Н. Любинецкий, а распространению их содействовал В. Воровский7). В квартире последнего, 22-го апреля 1891 г. было устроено собрание "Kolo" по случаю столетнего юбилея польской конституции, на котором Шварц говорил о крайней необходимости связать чисто национальное польское движение с социал-демократическим.
   Помимо издательства, "Kolo" занималось транспортированием нелегальной литературы. Упомянутый выше Стецкевич доставил в Москву летом того же года партию брошюр на польском языке, в числе которых были: "К молодежи" П. Кропоткина, "Задачи социализма", П. Лаврова, "Несчастный случай и счастливый Александр", "Циркуляр Делянова", а также "В защиту правды" Либкнехта (склад последней был у Воровского; продавалась по 50 к.)-
   Наиболее предприимчивым из членов "Kolo" того времени был М. Абрамович, известный по своему участию в студенческих "беспорядках" (был арестован 7 марта 1890 г.). Для поддержания связей Абрамович ездил в Петербург и Варшаву, где и был в последний свой приезд, 20-го ноября 1891 г., арестован за расклейку прокламаций (по "в. п." от 3--XI--93 г. подвергнут т. з. на 3 г. и ссылке в В. С. на 6 лет).
   

ЛИТОГРАФИЯ ЗВОРЫКИНОЙ

   Выше упомянута была литография Зворыкиной. В этом заведении, а также в литографии Александровской, были оттиснуты, кроме польских, и многие литературные произведения на русском языке, а именно: "Русская развитая женщина" (памяти С. Ковалевской, автор -- Е. Мягков); "Воспоминания о Чернышевском"; "Чудная", В. Короленко; "Исторические письма", Миртова (Лаврова); "К сочувствующим", а также "О причинах упадка средневекового миросозерцания", В. Соловьева.
   Работу в литографии носили вышеупоминавшийся Любинецкий, Ю. Карпович и его близкая знакомая дактилографистка К. Ионова, а заказчикам доставлялась сыновьями Зворыкиной, Николаем и Дмитрием Лавровыми; на камне работал Н. Котов.
   Несмотря на то, что охране было хорошо известно о том, что в литографии Зворыкиной в течение почти двух лет издавались "запрещенные сочинения", никаких мер к прекращению сего не предпринималось. Только в апреле 1893 года, когда инспектор по делам печати заявил, что им обнаружено незаконное печатание в помянутой литографии лекций государственного права европейских держав, читанных M. M. Ковалевским, решено было заведение М. В. Зворыкиной прикрыть.
   Такое долготерпение московской охранки может быть об'яенено только тем что, в данном случае были замешаны интересы ее агентуры, участие которой в атом деле не подлежит, как мы это увидим сейчас, никакому сомнению,
   

УКРАИНОФИЛЫ

   В декабре 1889 года д. п., указывая (на основании, по всей вероятности, перлюстрационных данных) адрес некоего "А. Кр.", "возбуждающего сомнения в политической благонадежности", требовал выяснения его личности. Московское охр. отд. ответило немедленно, что это -- студент Лазаревского института восточных языков А. Е. Крымский, который "часто бывает у известного д. п. Васильева". Эти частые посещения "Васильева" и были, очевидно, причиной того, чтец в распоряжении ротмистра Бердяева оказались довольно обстоятельные "сведения, которыми он и не замедлил поделиться с департаментом.
   По этим агентурным данным Крымский является главарем украинофильского кружка; он пишет, полемизируя с Драгомановым, в галицийских газетах "Народ" и "Правда"; имеет нелегальную библиотеку; ведет сношения с киевлянами Столяровым и Коломийчуком; знаком с Коваленко и Ю. Карповичем, близким человеком К. Ионювой. Кружок Крымского издал (тоже в литографии Зворыкиной) "Историю Малороссийского казачества" (лекции профессора Антоновича), которую переписывала К. Ионова, и т. д.
   21-го мая 1891 г. московское охранное отделение препроводило в департамент полиции "Программу русско-украинской радикальной партии", полученную от Крымского, и просило таковую вернуть скорее "в интересах агентуры".
   У Крымского были недоброжелатели. В ноябре 1892 г. охрана получила анонимный донос (писанный, по всей видимости, украинцем), в котором "Видящий", прилагая карточку Крымского, характеризовал его, как опасного агитатора. Но охранное отделение не придало этому значения; оно не интересовалось вообще украинофилами и, зная, очевидно, политическую физиономию Крымского близко, даже высказалось в 189.2 году за прекращение негласного надзора, который был учрежден за ним год тому назад; однако, департамент согласился на это лишь в 1895 году, что, впрочем, не помешало Крымскому закончить свое научное образование и сделаться; впоследствии профессором-специалистом, если не ошибаюсь, по востоковедению. ; одновременно арестовали Милашевского (домовладельца), у которого в потайном, очень искуссно заделанном месте погреба нашли революционный архив; 1 октября задержали еще 10 человек (Нарбекова и др.), принадлежавших к местной группе с-р. Одновременно захватили, на пути в Смоленск, с чемоданом, наполненным принадлежностями взрывной техники, З. Коноплянникову, приезжавшую перед тем из Москвы в Саратов на свидание с Гороховым. В Самаре при обысках, произведенных 13 октября, тоже обнаружили типографские принадложности, мимеограф, часть "лаборатории" и т. д., при чем арестовали более 30 человек.
   Весной 1906 г. Азеф появился в Финляндки. Как раз и это время в СПВ; возникло широкое террористическое предприятие, против Дурново, солидно обставленное, имевшее извозчиков, автомобиль и пр. С первых же дней разведок, за членами "летучего отряда" началась усиленная слежка, личный состав группы вскоре был установлен, оставалось лишь выбрать момент, наиболее выгодным для "ликвидации"; но предупрежденные кем-то боевики заметили наблюдение и в одно прекрасное утро исчезли, оставив свои доспехи в добычу означенному Герасимову, который уже чувствовал на своих плечах генеральские погоны. С горя этот ретивый начальник охраны арестовал приехавшего в СПБ Азефа, как "нелегального" (он жил под фамилией Черкасова), хотя Герасимов хорошо знал, кого берет; даже филер Тутушин, наблюдавшие за "Раскиным" (Азефом), бил хорошо осведомлен о том, что следят за "подметкой" (агентом). Азеф побыл под арестом дня три, убедил, вероятно, Герасимова в том, что в провале розыска неповинен, дал обязательство "работать" начистоту и был отпущен на новые шпионские "подвиги".
   Только три Года спустя, после многократных предупреждении, шедших из революционной среды (Мельников, Рысс и др.) и с другой стороны (мое письмо, заявление охранников в Саратове и Москве и Сорокина в Одессе), наконец после подтверждения самого директора д-та пол. (Лопухина) Азеф был объявлен, 7 января 1909 г., от имени центрального комитета партии с. р в провокатором.
   

Приложение 2.

   Хотя личность Иценова сама по себе не представляет интереса, но провинциальная обстановка, в которой тек же добровольцы-сыщики могли играть роль, заслуживает внимания. Привожу поэтому копню донесения в Иркутск, г. ж. у., от 10 сентября 1905 г., за No 3, Командиру отдельного корпуса жандармов, привожу целиком, чтобы не нарушить цельность картины нравов былого времени.
   "В дополнение к представлению от 31 июля за No 3, доношу вашему превосходительству, писал полковник Кременецкий, что 1 августа мною был опрошен известный Иценов на предмет выяснения тех двух евреев, которые после обнаружения в ночь на 11 июля подброшенного к дому иркутского генерал-губернатора свертка с порохом выехали из Иркутска в поселок Иннокентьевский.
   Из представляемого при сем объяснения Иценова, видно, что последний знал об указанных евреях еще 15-го июля и несомненно тогда же доложил об них полицеймейстеру, которым на этом основании был сделан 16 июля доклад генерал-губернатору о предполагающемся на жизнь его сиятельства 17 июля покушении, на станции Иннокентьевской, во время проезда генерал-губернатора через эту станцию, по пути следования в Енисейскую губернию. Представляемый при сем в копии протокол допроса полицейского надзирателя поселка Иннокентьевского Гурьева подтверждает имевшиеся у меня сведения относительно сношений Иценова с указанным полицейским надзирателем, с ведома полицеймейстера, по поводу упомянутых евреев и устанавливает, что одни из евреев Фишман, проживал в Иркутске с разрешения канцелярии иркутского генерал-губернатора, выданного 22 июня сего года.
   Таким образом полицеймейстер, будучи осведомлен об этих евреях с 16 июля, умалчивал об них и, только узнав от Иценова. что они уже выехали из поселка Иннокентьевского и что последний был вызван и опрошен по этому поводу мною, сообщил мне об них представляемым при сем в копии отношением от 1 августа за 531, прося розыскать их и предъявить Иценову и Петрову.
   О розыске этих евреев и выяснении их личностей в политическом отношении надлежащие сношения мною сделаны, но ответы еще не получены.
   Произведенным же мною негласным расследованием выяснено, что указанные евреи Фишман и Брохман, действительно, торговцы и прибыли в Иркутск в июне сего года, привез для продажи целый транспорт готового платья. Не имея права проживать в Иркутске, они обратились к Иценову с просьбой помочь им в этом деле, но последний потребовал такую большую сумму, что они отказались заплатить и стали прожимать без прописки. Тогда Иценов выяснил их место жительства и заявил об этом полиции, которой по этому поводу был составлен протокол о выселении этих евреев. Последние обратились после этого к местным богатым евреям Кузнецу и Шепшелевичу, прося ходатайствовать о разрешении прожинать им в Иркутске, и это разрешение было дано, по крайней мере Фишману. Получив разрешение проживать в Иркутске в течение двух месяцев, Фишман, тем не менее, не мог торговать, так как в выдаче торгового свидетельства ему было отказано, а при попытке тайной торговли, Иценов, следивший за Фишманом, немедленно сделал заявление полиции, которая опечатала товар Фишмана. Это обстоятельство побудило его и Брохмана стараться скрыться от Иценева, почему они и переехали в поселок Иннокентьевский, но там вскоре вновь были обнаружены Иценовым и по заявлению его полицейскому надзирателю Н. Гурьеву, как неимеющие права жительства и торговли, были выселены из названного поселка.
   Собранными сведениями о личности Иценова, а равно из полученного мною негласным путем и в копии представляемого статейного списка видно, что Лейба Вениаминов Иценов три раза привлекался к суду за разные преступления, причем решением Иркутского Губернского Суда, состоявшегося 30 апреля 1885 г., был лишен за кражу со взломом всех особенных лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и сослан, по отбытии 4-x летнего тюремного заключения, в Иркутскую область. В 1889 г. Иценов принял православие и, воспользовавшись полученным таким образом правом повсеместного жительства, просил местную Казенную Палату приписать его к мещанскому обществу города Балаганска, что и было исполнено, причем во вновь составленный по Балаганску его статейный список прошлые компрометирующие сведения не были внесены. После этого Иценов поселился в гор. Иркутске, где занялся разными темными делами, предложив вместе с тем свои услуги местной полиции по раскрытию уголовных преступлений. Упрочив таким образом свое положение и заведя тесные связи, он начал за приличное вознаграждение принимать близкое участие в судьбе евреев, имевших дело с полицией, что создало ему большую популярность и авторитет в еврейской среде. Этот авторитет усилился еще более, когда благодаря иркутскому полицеймейстеру, давшему благоприятный отзыв о нравственных качествах не восстановленного и правах Иценова, последнему пыл пожалован в 1894 г. за сделанное пожертвование мундир ведомства учреждений императрицы Марин. С целью рекламы Иценов стал появляться в этом мундире при всяком удобном случае, и между прочим, в табельные дни в соборе, подходя к кресту имеете с должностными лицами, при чем уезжал обыкновенно из собора и коляске с полицеймейстером. Придя, очевидно, к заключению, что настало время расширить дело, Иценов организовал в конце прошлого года целую сеть агентов, которые рекламировали его в еврейской среде, в качестве всемогущего чело. века, подыскивая имеете с тем нуждающихся в его помощи евреев. Кроме того, он стал печатать о себе, с целью той нее рекламы, объявления в местных губернских ведомостях, образчики коих при сем представляются. Из последнего объявления, помещенного в No 446 "Иркутские губернские ведомости" от 27 прошлого августа, видно, что утверждение названного Иценова сотрудником Красного Креста последовало 13 июля сего года, спустя 2 дня после обнаружения по его инициативе известного свертка с порохом, а между прочим, мне стало известно, что Иценов открыто высказывав, что получит за это дело орден.
   Осведомленные и заслуживающие доверия лица безусловно утверждают, что названный Иценов пользуется случаем, имевшим место на днях. Из Харбина было получено телеграфное требование от полицеймейстера об аресте за какую-то мошенническую проделку Ял гурийского мешанина, еврея Иосифа Леонтьева Тиш, вследствие чего местным полицеймейстером было дано письменное предписание об аресте этого еврея, но указанное предписание не было исполнено, так как явившийся на квартиру к Тншу Иценов увез его с собой к полицейместеру, и пришедшие для ареста чины полиции, хорошо осведомленные о значении и влиянии Иценова, не посмели его ослушаться. Вслед за тем от полицеймейстера сейчас же последовало предписание, отменяющее арест Тиша.
   Не довольствуясь сферой уголовных розысков, Иценов с начала июля сего гола сблизился с уволенным от службы за взятки бывшим урядником Петровым, искавшим покровительства Иценова для поступления в Иркутскую городскую полицию и совместно с ним занялся политическим розыском. Вслед за обнаружением 11-го июля упомянутого свертка с порохом, 18 прошлого августа Иценовым было лично доложено полицеймейстеру и письменно генерал губернатору об обнаружении им места нахождения тайной типографии. Приехавший но этому поводу ночью полицеймейстер просил моего распоряжения о немедленном обыске, но я отказал в производстве такого без предварительной проверки сообщенных сведений. В виду же заявлении полицеймейстера, что им получены также сведения, что указанная типография может быть перенесена в эту ночь, я предложил ему произвести лично этот обыск под благовидным полицейским предлогом. При обыске выяснилось, что в указанном Иценовым месте помещается фотография мещанина Иннокентия Шнее, в которой, несмотря на самый тщательный розыск, не обнаружено никаких следов типографии. Подполковник Кременецкий.
   

Приложение 3.

Копия

   "No 28. Справка. Азеф, Иван Николаевич.
   По донесению начальника Московского охранного отделения от 29 мая 1907 г., за No 8298, в Петербурге образовалась очень сильная боевая организация, присвоившая себе наименование "Центрального летучего боевого отряда". Во главе этого отряда стали Григорий Гершуни и Борис Савинков. Кроме них, в состав отряда вошел так же известный, по кличке "Толстый", оказавшийся впоследствии Иваном Азевым. Означенным отрядом были, будто бы, подготовлены покушения на жизнь государя императора и председателя совета министров. По донесению начальника того же охранного отделения руководителем и вдохновителем ликвидированного С. Петербурским охранным отделением 7-го февраля 1908 г. террористического заговора (покушение на жизнь великого князя Николая Николаевича -- дело Лебединцева, Распутиной и др.) являлся Иван Николаевич Азеф После означенной ликвидации против Азефа возникли сильные подозрения в том, что он состоит сотрудником С. Петербурского охранного отделения. Но вскоре после этого Азеф стал организовать террористический акт первостепенной важности, каковое обстоятельство в революционных кругах было признано важнейшим доказательством его невиновности.
   Примет и фотографической карточки его не имеется". Эта "справка", а числе многих других, касавшихся наиболее выдающихся революционных деятелей, рассылалась при циркуляре департамента полиции.
   Что Азеф был включен в число этих лиц с умыслом -- очевидно. Что она сфабрикована искусственно -- это нетрудно заметить. В ней ряд неточностей, совершенно недопустимых в о филиальном документе. Знаменитый провокатор везде именуется в ней Азев (только в одном случае -- на 13-ой строке автор справки ошибся и назвал его правильно -- Азефом); имя его настоящее -- Евно, как и правильная фамилия департаменту полиции известны были, разумеется, и в официальных бумагах он именовался обыкновенно по-настоящему, "Справка" имела целью, повидимому, реабилитировать косвенно Азефа, но вместо того констатирует, что Азеф был "провокатором".
   

ГЛАВА II
РАСЦВЕТ ПРОВОКАЦИИ

Зубатов и департамент полиции.-- Агенты -- пропагандисты.-- Агенты -- типографщики. Агенты террористы и экспроприаторы. Ученики достойные своего учителя. Стипендиаты охранки. "Охранная няня". Два "литератора". -- Блюстители "закона и порядка". Студент -- жандарм и кандидат в Шерлоки. Эмигрантский доктор. Шпионка доносит на себя. Ради ордена. Охранная психопатка. Зубатовцы.

Зубатов и департамент полиции

   В 3897 году Медников был командирован в Петербург для руководства наружным наблюдением, которое у местного охр. отд-ния было поставлено слабо. Зубатов скучал без своего alter ego, часто писал ему и в длинных посланиях изливал свою душу. Одно из этих писем представляет значительный интерес, и я его приведу целиком:
   15 февраля 1897 г. Зубатов писал Медникову: "Г. К. {Георгий Константинович Семикин,-- вице-директор деп. пол., руководивший политическим сыском.} сказал мне, что Лопухин -- счастливое исключение. Толстый, не мы ли это "исключение" сотворили? Видать, что вся штука в д-те и именно потому, что они -- жулики: не может быть при жульничестве хороших, честных отношений. Разве мы так с Лопухиным жили? Приступая к допросам. Лопух. {А. А. Лопухин -- товарищ прокурора в Москве по политическим делам.} не знал, загодя, ранее, от кого, что и каким образом известно... А разве у них так? Ведь они -- кошка с собакой. Жорж {Жорж -- Семякин.} -- заноза и, зная все, утирает Кичину {Кичин -- тов. прокурора и Петербурге, вел политические дознания.} нос при собственных допросах, вроде Ветровой {Ветрова Мария (о ней велось дознание) сожгла себя в тюрьме.}. Ведь, если бы Кичин все знал то же, то тогда не было бы у Жоржа этих магических; фокусов. Вот здесь то и собака зарыта? Жулики, а не "исключение". Из-за их подлости мучайся, порть кровь и пр. Объясни это Спире {Александр Спиридонович Скандраков, состоял при министре Плеве.}... Эти дни такая давящая тоска, что третьего дня пришел к самой в 8 часов и проиграл с нею,-- как думаешь?-- в дураки -- до -- 11 1/2!.. Как значит на душе сладко было. Г. К. боится меня! Не свинство ли? Вам, говорит, хочется самодержавия. Понимаешь, как меня это обидело. Я говорю, что надо захватывать дела, посколько сил хватает, дабы этим обеспечить за собой успех в рев. борьбе, а на меня инсинуируют, что я преследую личные виды самовозвеличения... Нет, от департаментских мозгов прямо .... {Опущено нелитературное выражение.} пахнет".
   Так третировал свое начальство Зубатов. Впрочем, никчемность департаментских "чинушей" была столь очевидной, что более умные из них сами понимали, что одним писанием циркуляров,-- "бумагомаранием", как говорил Зубатов,-- справиться с нараставшим "противоправительственным движением" уже нельзя было. Семякин -- представитель старых традиций д-та, вскоре умер; его место занял Л. А. Ратаев, который, нуждаясь в опоре, пошел с московским чудодеем "в ногу"; фактически заведывание политическим розыском осталось в руках московского охр. отделения, Зубатов мог, наконец, сказать: "достиг я высшей власти"! Теперь он мог осуществлять свою "систему" без помех и в широком масштабе.
   Как мы уже знаем, основой розыскной системы Зубатова была "внутренняя агентура", но яко бы без провокации. Однако, в действительности провокация было при Зубатове, но, благодаря его искусству, она имела большей частью такой утонченный вид, что оставалась почти незаметной и не принимала такой зачастую явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей.
   

Агенты-пропагандисты

   Ассортимент провокационных подвигов секретных сотрудников охраны очень богат и разнообразен.
   Чтобы не слишком утомлять внимание читателя, более или менее знакомого с этими "бытовыми явлениями" русской жизни прежнего времени, из своей богатой коллекции казусов этого рода я выберу лишь самые поучительные и, для наглядности, разделю их на категории. Начну я с того типа провокаторов, который, правда, менее зловреден, но за то был очень распространен,-- с агентов-пропагандистов.
   Прежде всего немного истории, хотя бы и скверной: в 1882 году известный жандарм В. Д. Новицкий производил дознание о 30-ти рабочих, обвинявшихся в распространении революционных воззваний. Расследованием было выяснено, что прокламациями рабочих снабдил интеллигент, живший по подложному паспорту. С "невероятными усилиями" удалось, наконец, установить и личность самого пропагандиста. Им оказался... агент начальника Московского охр. отделения Скандракова (ученик Новицкого) Петр Иванович Рачковский.
   Прошло 20 лет. Агент-провокатор успел за эти голы превратиться в действительного статского советника. Рачковскому поручили даже заведывать политической частью департамента полиции, как раз в это время возникло дело, которое должно было напомнить ему его киевские похождения.
   Дело это небольшое, негромкое, но настолько любопытное, что я позволю себе! остановиться на нем несколько подробнее. А так как черствый, тяжелый язык официальных бумаг бывает в некоторых случаях красноречивее всяких рассуждений, то я снова обращусь к одному из таких документов.
   В 1905 году начальник Пермского губ. жанд. упр. донес д-ту полиции следующее:
   "При производстве дознания о Шнейдер-Колманович и др. относительно рабочего Якова Комиссарова выяснилось следующее:
   1. что, при косвенном его посредстве, Шпейдер-Колманович познакомилась с обвиняемою Сухомесовою;
   2. что отобранный у той же Сухомесовой список разных книг, писанный рукою Шнейдер-Колманович, попал к Сухомесовой при посредстве Комиссарова;
   3. что, когда расстроилась одна из сходок, бывших и доме обвиняемого Плотникова, Комиссаров последовал за ушедшего с этой сходки Шнейдер-Колманович и привез ее в тот же день на возобновленную сходку за рекою Камою, и
   4. что адреса обвиняемых Мухачева, Сухомесовой и Шмониной, оказавшиеся в кармане пальто обвиняемого Стольчевского-Трилисер, писаны рукою Комиссарова. Адреса эти являются для дознания крайне важными, так как только ими одними Трилисер, действовавший в г. Екатеринбурге, связывается с обвиняемыми, действовавшими в Перми. К тому же Трилисер, не оспаривал принадлежности ему всего отобранного у него при обыске, категорически заявил, что адреса эти, написанные на двух клочках бумаги, ему не принадлежат, как попали в его пальто -- не знает.
   Помощник мой в Екатеринбургском уезде не мог привести в исполнение вышеупомянутого постановления, за необнаружением Комиссарова в г. Екатеринбурге и сообщил мне, что, по слухам, Комиссаров между 10--12 ноября прибудет в г. Пермь. В виду этого мною было сделано распоряжение об аресте Комиссарова в Перми в момент прибытия его из г. Екатеринбурга. 12 ноября часа за два-три до прихода поезда, с которым ожидался Комиссаров, явился ко мне начальник Пермского охранного отделения и, заявив о том, что Комиссаров его агент, настаивал на отмене моего распоряжения. Я объявил ротмистру Самойленко-Маиджара, что отменю распоряжение в том только случае, если он немедленно телеграфирует о своем протесте в департамент полиции и примет на себя ответственность за последствия, которые могут возникнуть вследствие неисполнения следственного действия, оформленного постановлением. На это ротмистр Самойленко-Маиджара не согласился, а потому Комиссаров и был арестован 12 ноября на вокзале в момент его прибытия в г. Пермь.
   Составляя постановление о привлечении Комиссарова, как я, так и г. прокурор Пермского окружного суда, в виду прежней судимости Комиссарова, были убеждены, что в лице его имеем дело с вредным рецидивистом, не прекращающим своей преступной деятельности; после же заявления начальника охранного отделения о действительной роли Комиссаров:, мы пришли к заключению, что Комиссаров является опасным агентом-провокатором.
   К этому окончательному убеждению мы пришли, разобрав те данные, на основании которых Комиссаров привлекался в прежних дознаниях.
   Роль его в этих дознаниях такова:
   1. Как видно из приложения за No 1, Комиссаров завлек Готгельф в революционную деятельность; приносил пачки революционных прокламаций и дирижировал распространением их; прокламации, которые Готгельф рассылал в письмах, получены им были также от Комиссарова. Как видно из показаний Калашникова, Комиссаров на одном из собраний приглашал присутствовавших рабочих устроить забастовку; приносил на квартиру Калашникова большую пачку прокламаций для их распространения; принес к нему же на квартиру два письма и просил их заадресовать (в письмах оказались прокламации).
   По показаниям Мареева, Комиссаров навязался на знакомство 9 ним и в скором времени, как бы случайно, без предупреждения, завел его на сходку.
   2. Из приложения за No 2, из показаний управляющего Невьянсккм заводом Лутнова видно, что последний подозревает Комиссарова в присылке из Перми на завод преступных прокламаций (большие подробности представлю, когда получу это дело от г. прокурора Казанской судебной палаты).
   3. Как видно из приложения No 3, в деле Разумкова и Баранинова Комиссаров играл также роль подстрекателя, во-время спасшегося бегством.
   Зная все это, начальник Пермского охранного отделения находит, что деятельность Комиссарова в Пермской губернии за два последние года не была провокаторскою, а общеупотребительным приемом его сотрудников.
   В виду возникшего разногласия между г. прокурором суда и мною, с одной стороны, и начальником Пермского охранного отделения -- с другой, представляя настоящее дело на усмотрение департамента полиции, прошу преподать мне указания для руководства в будущем -- считать деятельность агентов охранного отделения, подобную деятельность Комиссарова, провокациею или же приемами, действительно допустимыми при работе этих агентов.
   К этому добавляю, что дознанием, возбужденным помощником моим в Екатеринбурге о Матвееве и др., также установлено, что Комиссаров том играл роль провокатора, хлопоча об устройстве помещения для сходок и тратя на это даже свои деньги. Он подлежит привлечению в качестве обвиняемого и к дознанию о Матвееве. Полковник Бабушкин".
   Чем кончилось это семейное недоразумение -- нетрудно догадаться. Распря была улажена к обоюдному, удовольствию. Неспокойного Бабушкина перевели в Тифлис, Самойленко-Манджара остался в той же Перми, а Комиссаров продолжал -- на виду блюстителей закона, только что арестовавших его "как опасного агента-провокатора", инсценировать "государственные преступления"; под конец он перешел только на более выигрышное амплуа -- экспроприаторское (Прим. 1).
   А сколько было таких Комиссаровых!
   Вот Петр Алексеев Попов. В прошении, поданном 25-го января 1909 г. прокурору череповецкого окружного суда, он заявил: "пользуясь данным мне, как сотруднику, правом от г. помощника начальника новгородского жандармского управления ротмистра Кривцова хранить и распространять нелегальную литературу, я распространял прокламацию "К крестьянам" и подсунул имевшуюся у меня нелегальную литературу учителю Добронравову". В заключение Попон просил освободить его "под личную подписку о неукрывательстве от суда, о несовершении никаких актов провокации".
   Вот агенты жандармского офицера Сомова -- Александр Николаев Мошенцев и Василий Ильин Моисеев; в 1904 году они полагают организации социал-демократического кружка в г. Муроме, устраивают гектографы и лично разбрасывают прокламации. (Донесения начальника Владимирского губ. жанд. упр. деп. пол. за NoNo 848, 3503 и друг.).
   Вот Михаил Токарев и Михаил Ковшиков, агенты в г. Иванове-Вознесеиске; познакомившись с рабочими Беловым, Бубновым и Чуликовым, они "провоцируя, склонили их организовать тайный кружок". (Сообщение д-ту пол. жанд. полковника Гноинского от 5-го февраля 1904 г.).
   И так далее, и так далее. Скучно перечислять эту "мелочь".
   Агенты-пропагандисты часто ставили в затруднительное положение местную администрацию, которая иногда решалась протестовать, но делала это весьма робко, так как понимала, что провокаторы действуют не без ведома высшего начальства. Вот, один из таких случаев. Казанский губернатор 17-го янтаря 1904 годя донес товарищу министра внутренних дел, заведующему полицией: "По настоянию начальника казанского охранного отделения ротмистра Кулакова на завод бр. Крестовниковых в г. Казани был принят в качестве рабочего крестьянин Лаишевского уезда Михаил Иванов Заразов.... привлеченный к дознанию на обвинению в принадлежности к организованному кружку, для пропаганды среди рабочих. С поступлением на завод Заразов окружил себя не менее подозрительными лицами, с которыми и вел какие то беседы... Через несколько времени на заводе была обнаружена прокламация от имени Казанского комитета Российской Социал-Демократической Партии под заглавием: "О порядках на заводе Крестовниковых", появление которой, по мнению администрации завода, могло последовать лишь при участии названных неблагонадежных рабочих... На заводе Алафузова в Казани также принято несколько лиц по просьбе ротмистра Кулакова. Старшему фабричному инспектору Киселеву известны случаи, когда администрация заводов выражала опасение за принимавшихся на завод по настоянию чинов жандармского ведомства неблагонадежных рабочих, которые, состоя агентами жандармских чинов и вместе с тем получая жалованье на заводах, в то же время не прекращают и своей противозаконной агитаторской деятельности. Принимая во внимание, что в настоящее тревожное время присутствие подобных лиц в среде рабочих представляется особенно вредным, об изложенном я считаю долгом довести до сведения вашего превосходительства".
   Товарищ министра принял, конечно, это донесение "к сведению", а Заразов остался провокаторствовать в Казани и (Прекратил свою деятельность только после того, как его роль шпиона была разоблачена его товарищами.
   Заводчикам и губернатору оставалось только поблагодарить революционеров, которые обезвредили "заразу", даже их беспокоившую.
   

Агенты-типографщики

   Обнаружить тайный печатный станок -- это было мечтой каждого "синего мундира", от юного поручика до седого генерала. Избитый, почти негодный шрифт ценился ими на вес золота. "Ликвидация с типографией" -- это подарок к празднику, высший чип, новый орден. Жандармы любили дознания с "веществеными доказательствами" -- в виде кремальер, гранок, валиков, при наличности их улики повышались в своей доказательности на несколько степеней; пуд плохенького набора являлся таким грузом, который мог "утопить" лишний десяток "подозреваемых" в совершении преступления.
   Но нелегко разыскать тайную типографию! Эти жалкие, примитивные машинки дорого обходились пролетариям и они умели их прятать. Однако, сыскные деятели нашли способ обходить это часто непреодолимое затруднение и, вместо того, чтобы "открывать" тайные печатни, устроенные революционерами, стали таковые "открывать" сами на казенные деньги, через своих "секретных сотрудников". Это явление констатирует в записке, поданной "на высочайшее имя", и знаменитый жандармский генерал Новицкий. Но автор этого доклада, огорченный потерей своего первенства в сыске, наклонность к таким "открытиям" старался приписать исключительно охранным отделениям. Ослепленный злобой соперничества, Новицкий далее такое предприятие, как кишиневская типография "Искры", которая была обнаружена случайно, старался изобразить в виде провокации Зубатова. В то же время генерал-жандарм умалчивает о своем агенте Рубашевском, который, как мы знаем, лично помогал устройству печатного станка и орудовал так нескромно, что, когда возникло "дело", то прокуратура отказалась вести его. В действительности же нежная любовь к "принадлежностям тиснения" свойственна охранникам и жандармам одинаково; разница лишь в том, что содействие постановке технических революционных предприятий у первых выражается в более скрытых, замаскированных формах, чем у вторых; у охранников типография, положим, ставится чаще только "с ведома" секретных сотрудников, а у жандармов -- почти всегда "с непосредственным участием" агентов. Такие режиссерские "постановки" синемундирников вели иногда к очень забавным положениям. Сидит, например, секретный сотрудник в "тайной типографии" и тискает "противоправительственные" воззвания; представитель комитета приносит материалы и уносит напечатанное; проследить за ним, установить его личность, выяснить состав организации нет возможности: местность глухая, заметит он наблюдение -- провалится агент; так длится месяц, другой, третий, тысячи, десятки тысяч прокламаций разлетаются по всей округе; жандармы завалены дознаниями о распространении "преступных изданий"; они знают где типография, но не берут ее -- на что им "туловище без головы" -- станок без "комитета". А сотрудник все "тискает и тискает".
   Так было в Баку у полковника Дремлюги. Вот что писал по этому делу прокурор Тифлисский судебной палаты заведующему временной канцелярией министерства юстиции Мейснеру (отношение от 11-го ноября 1903 года за No 2000). "Милостивый государь Александр Александрович. В дополнение к донесениям моим г. министру юстиции но делу об обнаруженной 7-го ноября в г. Баку тайной типографии, я нахожу необходимым поставить вас в известность для доклада его высокопревосходительству, что, по собранным мною совершенно негласным путем сведениям, один из задержанных в означенной типографии -- мещанин Иван Андреев Егоров -- состоит уже давно тайным агентом при жандармском управлении. Этот Егоров доставил между прочим начальнику жандармского управления за несколько дней до ликвидации типографии выкраденную им, по словам полковника Дремлюги, из означенной типографии пачку рукописных прокламаций, каковую пачку полковник Дремлюга подложил было затем во время обыска в типографии при ее обнаружении к найденному там письменному материалу, но был от этого присутствовавшим при обыске прокурором окружного суда удержан. По удостоверению полковника Дремлюги ранее октября настоящего года, когда один из задержанных -- Аршак Хандев прибыл из Ташкента в Баку и стал работать в типографии, всю работу в типографии нес один Егоров, который и доставлял в жандармское управление все сведения по этому делу и передавал экземпляры отпечатанных прокламаций. Обстоятельство это в связи с тем, что, по имеющимся в распоряжении моем негласным сведениям, типография работает в Баку чуть ли не с июля месяца, т. е. в то время, когда Егоров состоял тайным агентом у начальника Тифлисского охранного отделения Лаврова, который о работе Егорова в указанном направлении был, повидимому, осведомлен -- дает достаточно много предположений о том, не был ли названный Егоров сам и организатором открытой по его указанию, сего ноября, типографии". Сенатор Кузьминский, ревизовавший в 1905 году Бакинскую губернию, характеризовал это дело еще более определенно -- он констатировал, что в бакинской типографии "принимал активное участие агент губернского жандармского управления, который ее организовал, нанял для нее помещение и в течение нескольких месяце", до 7-го ноября 1903 года, занимался печатанием революционных произведений".
   Дело это оказалось настолько вопиющим, что департамент полиции нашел нужным сделать нотацию Дремлюге; он написал ему: "Активное и непосредственное участие секретного сотрудника а работе этой печатни, весьма содействовавшей, по свидетельству вашему, выпусками своих агитационных листков подъему революционного настроения местных рабочих, является совершенно несоответствующим элементарным требованиям правильной постановки агентурного дела, основной принцип которого заключается в том, чтобы наибольшая осведомленность агентуры обязательно сочеталась с наименьшим активным участием ее в нелегальных предприятиях".
   И только! Люди, привлеченные к дознанию по делу о жандармской типографии, пошли в Сибирь, сотрудник Егоров продолжал получать свои 80 сребренников и в тюрьме, а Дремлюга остался на своем месте.
   1-го января 1904 года другой сотрудник Бакинского губ. жанд. упр-ления Шлимак был задержан полицией во время разброски воззваний социал-демократического комитета,-- это было уже сравнительно меньшее участие агентуры в нелегальной деятельности.
   Я не стану останавливаться здесь подробно на деле Ивана Бойцова, который работал с невестой своей в красноярской типографии социалистов-революционеров, выдал ее, от дознания скрылся и занял тепленькое местечко в московском охранном отделении под фамилией Единоборцева.
   Приведу в заключение, пример из провокационной практики охранных отделений. В данном случае попытка "открыть" типографию не имела успеха лишь вследствие некоторых случайных обстоятельств, как это можно усмотреть из нижеприводимой копим предложения (декабрь 1903 года).
   "Начальнику Пермского охранного отделения. Пермские революционные кружки в своей издательской деятельности до сих пор не пользовались печатным станком и, довольствуясь в этом деле помощью гектографа, повидимому, не были серьезно озабочены постановкой собственной типографской техники.
   "Из представления вашего высокоблагородия от 2-го декабря за No 659 тоже усматривается, что, хотя среди неблагонадежных элементов и "циркулировал неопределенный слух" об устройстве, тайной печатни, по при проверке выяснилось, что "слухи о наличности необходимых принадлежностей неосновательны" и что "типографию только начинают составлять".
   Из того же донесения видно, что существенную, если не исключительную помощь этому нелегальному предприятию решился оказать, с вашего согласия, секретный сотрудник Пермского отделения, который дважды передал известному вам лицу по несколько пунктов {Очевидно, пудов. Ред.} шрифта и даже взялся изготовить часть типографского прибора.
   Таким образом, хотя, как вы доносите, "действительно никаких принадлежностей для печатания не добыто" (за исключением, очевидно, тех, которые доставлены вашим сотрудником), и "задумавшие поставить печатню являются совершенно несведующими в технике типографского дела, не зная, какие именно принадлежности необходимы и как они называются, устройство тайной типографии, благодаря особому содействию агентуры, становится осуществимым и местная революционная организация в ближайшем будущем может получить п свое распоряжение новое орудие для своей преступной работы.
   Такое положение дела во всяком случае нельзя признать нормальным; являясь результатом совершенно неправильного ведения агентуры, положение это направляет розыск на неверный путь, который может привести к весьма нежелательным последствиям, до обвинения в провокации и провала сотрудника включительно.
   В виду сказанного розыскные приемы, которые были употреблены в деле с Зелениным, не могут быть терпимы и впредь не должны быть допускаемы.
   Об изложенном, для руководства и обязательного исполнения департамент полиции сообщает вашему высокоблагородию" {Такое назидание могло пройти потому, что в то время заведующим особым отделом д-та пол. был Н. А. Макаров, который в качестве бывшего юриста, не терпел зубатовщины и провокации (его перу принадлежит известный доклад о жандармском офицере Будаговском, издававшем, как известно, погромную литературу).}.
   Я думаю, что можно ограничиться этими примерами. Дела этого рода имеют сходную конструкцию; все они построены на основном принципе азефовщины, применительно к данному случаю переиначенном: для того, чтобы обнаружить типографию, надо устроить таковую.
   Надо оговориться, впрочем, что финал, которым закончилась пермская авантюра, представляется в летописях департамента полиции явлением исключительным. То обстоятельство, что провокаторская затея начальника охранного отделения привела к выговору ее автору, объясняется тем, что ротмистр Самойленко был недостаточно сообразителен и находил нужным распространяться о закулисной стороне своих розысков. Более опытные охранники не раскрывали своих агентурных карт, а преподносили, обыкновенно, начальству "дельце" вполне готовым, в виде донесений о состоявшихся уже "блестящих" ликвидациях. Начальству это больше правилось, так как в этом случае оно могло делать вид, что и знать не знает и ведать не ведает о том зле, которое существует благодаря его молчаливому попущению. Таким образом получалось, что, когда весь особый отдел не сомневался в том, что типографии, которые арестовывали почти ежемесячно начальники охранных отделений Бобров и Кременицкий (в Саратове и Екатеринославе), устраивались при благосклонном участии их "сотрудников", высшее начальство ограничивалось тем, что представляло этих офицеров за "примерное служебное рвение" к наградам; оно не забывало тех, кто умел лучше "прятать концы в воду".
   

Агенты террористы и экспроприаторы

   Фаланга полицейских героев этой категории тоже велика. Они самые отвратительные, страшные фигуры в калейдоскопе провокации. Руки их постоянно в крови, каждое их слово для окружающих -- горе, страдания, ужас, смерть. Они торговали человеческими жизнями и за презренный рубль шпионского воздаяния вели на плаху своих товарищей и друзей. Не было пределов их алчности, не было меры их зверству. С именем каждого из них связана неизбежно кровавая драма, за спиной любого из них высится эшафоты, качаются на "столыпинских галстухах" жертвы обновленного строя, люди, часто совершенно неповинные. Нет возможности описывать здесь подробно кошмарные истории, которыми наполнила русскую жизнь в эпоху реакции так называемая конституция. После классического образца, каким является в этой области Евно Азеф, трудно выбрать персонаж, который мог бы вызвать к себе особый интерес. Чтобы не. злоупотреблять вниманием читателя, я приведу лишь краткий перечень тех шпионских подвигов, которые не без умысла сплошь и рядом переводили политику в область уголовных преступлений: я буду при этом касаться лишь фактов, незыблемо установленных.
   1. Фляхтер, секретный сотрудник жандармского офицера Глобачева, занимавшего впоследствии должность начальника Варшавского охранного отделения, участвовал в заговоре на жизнь полицейского пристава Самсонова и бросил в него бомбу (г. Белосток, 1905 г.).
   2. Козликов, агент жандармского полковника Ламзина в Витебске -- провоцировал покушение на пристава Сченсновича, обязываясь, лично бросить в него разрывной снаряд.
   3. Колосов, профессиональный вор и грабитель; в 1906 году был приглашен охранным отделением в Екатеринославе на службу в агенты; первое свое выступление К. совершил 1-го июня того же года: он снабдил своих сообщников револьверами, выждал с ними на улице ювелира Варшавского, выстрелил в него и упор и отнял чемодан с ценностями; Колосова арестовали было, но из участка он "бежал"; его задержали вторично в Астрахани, по пути он вновь исчез; на каторгу попали только те, кого он подбил на преступление.
   4. Григорьев, сотрудник Петербургского охр. отделения, участвовал в нападении на железнодорожного артельщика в 1906 году близ станции Елизаветино, но был застрелен на месте сообщником, которого он выдал.
   5. Еганов, агент того же охр. отделения, обслуживавший в 1906 году группу анархистов-коммунистов, участвовал с ними в нападении на фабрику Платонова, в ограблении столовой Красного Креста и кассы магазина "Лаферм"; был арестован во время вооруженного вымогательства денег у часовщика Абовича; следствием было установлено, что большинство экспроприации этой группы были организованы Егановым; суд приговорил его к смертной казни, но это наказание ему заменили годом тюрьмы.
   6. Толпекин, секретный сотрудник Московского охр. отделения, трижды участвовал в экспроприациях, попал под суд и в 1907 году был казнен.
   7. Бродский, агент Петербургского охр. отделения, принимал непосредственное участие в устройстве динамитной мастерской (в Финляндии), которую в 1907 году и выдал.
   8. Панаиоти, секретный сотрудник жандармского полковника Боброва в Самаре; подбил в 1907 году несколько человек на экспроприацию у купца Журавлева, донес на них и сам скрылся.
   9. Бровцов в 1907 году в г. Калуге вместе с несколькими молодыми людьми совершил вооруженное нападение на аптекарский магазин. На суде он заявил: "Я признаюсь " том, что служил агентом охранного отделения. Ротмистр Никифоров, за три дня до совершения экспроприации, просил меня устроить это дело, вооруженное нападение. Я отказывался сначала, опасаясь наказания. По ротмистр сказал мне, что даст честное слово жандармского офицера в том, что ни я, ни другие участники не понесут наказания. Тогда и начал подготовлять экспропрацию. После совершения нападения я поехал к Никифорову и сказал, что все сделано. Ротмистр сказал: "спасибо".
   10. Пелевин, агент Петербургского охр. отд., подговорил товарища Дивова на ограбление церкви Тихвинского монастыря (1907 г.).
   11. Клещ, секретный сотрудник Одесского отделения и градоначальника Толмачева, в 1908 ходу совершил вооруженное нападение на магазин Ветчинкиной в Никополе и стрелял при этом в полицию; за 10 дней до грабежи получил 200 рублен от жандармов.
   12. Хильдебран, агент Виленского охр. отд. в г. Ковне; но совету полицейского пристава Крыжамовского изготовил в 1908 году бомбу, которую собирался подложить рабочему Робашевскому, что, однако, не удалось, так как другой сыщик разоблачил эту затею. На суде Хильдебранд заявил, что он думал, что "все это делается для пользы царя".
   13. Хорольский, полицейский агент, на одном из заводов в Екатеринослаиской губернии, и. 1908 году подложил рабочим Боборыкину и Токареву взрывчатые вещества и донес fia них; их предали военному суду.
   14. Лаговский, околоточный надзиратель, в 1908 году открыл в г. Лубнах революционную организацию, склад бомб и оружия, несколько заговоров на жизнь чинов местной администрации. По этим делам были привлечены десятки студентов, гимназистов и других обывателей, которые долгое время томились в тюремном заключении. На суде было установлено, что компрометирующие документы, снаряды и пр. фабриковал и подбрасывал во время обысков сам Лаговский, он же симулировал и покушение на себя.
   15. Дуриев, начальник сыскной полиции в Баку, обнаружил в 1900 г. огромный "склад бомб", которые, как вскоре выяснилось "были изготовлены по приказанию Дуриева его агентами".
   16. Головков, агент Пермского губ. жанд. упр., в 1909 г. организовал систематические поджоги усадеб в Чердынском уезде, вымогал взятки за предупреждение таких пожаров, но, подконец был осужден на год тюремного заключения.
   И так далее, и так далее. Продолжать можно без конца. Позволю себе упомянуть еще только об одном факте провокации, которая по наглости своей является беспримерной. Я имею в виду дело о подполковнике Заваринцком, заведывавшем розыском во Владивостоке. Подвиги этого жандарма были так дики, что привели и его на скамью подсудимых. Военно-окружной суд признал Заварницкого виновным в следующем: 1) производя обыск у журналиста Гольдбрейха он через своего агента Бадирова подбросил ему несколько революционных изданий; 2) по его приказанию сотрудники его Демьяненко и Бадиров сфабриковали несколько бомб и подбросили их к обывательскому дому; 3) тем же лицам он велел изготовить поддельные печати революционных организаций, "наложить их оттиски на нелегальные брошюры и подбросить таковые Маколлину во время! производившегося у него обыска; 4) изготовил фальшивые списки запрещенных книг и членов тайного кружка, а также чертежи разрывных снарядов, наложив на них оттиски поддельных печатей, велел все это подбросить в мастерскую, чем воспользовался, чтобы арестовать 11 ни в чем неповинных рабочих; 5) послал командиру военного порта от имени революционеров угрожающее письмо; 6) желая, наконец, показать местным властям, что все эти обыски и расследования бунта он производил с опасностью для жизни, Заварницкий написал себе смертный приговор, заказал через своих агентов гроб и велел все это препроводить к себе на квартиру, якобы от имени революционного комитета.
   Нет, кажется, предела шпионской фантазии, нет конца провокаторской изобретательности! Но если мы припомним, что по доносам Заварницкого пострадало 29 человек, что 7 из них были казнены, трое осуждены в бессрочную каторгу, а остальные тоже понесли более или менее тяжкие наказания, то чудовищность этой эпопеи станет понятной. Что же сталось с этим ретивым слугой престола и отечества?
   В 1909 г. Заварницкий был присужден в исправительное отделение на 3 года. В 1910 году срок этот был ему сокращен; потом, наверное, и совсем помиловали.
   Провокация распустилась таким махровым цветом, что возмущала иногда самих бывших провокаторов, как это можно видеть, например, из письма одного небезызвестного охранника Василия Сорокина, который в 1906 году заведывал агентурой в Одессе. Вот что он писал мне:
   "Глубокоуважаемый Леонид Петрович! Считаю долгом вас уведомить и вместе с тем обратиться к вам за советом. Дело в следующем. В бытность ротмистра Левдикова начальником (розыскного) пункта в Николаеве, к нам в Одессу приезжал по делу его сотрудник, работавший среди анархистов-коммунистов, и откровенно рассказал бывшему начальнику (М. П. Боброву), что он сам поставил лабораторию, изготовил бомбы, а потом эту лабораторию совместно с изготовленными им же бомбами арестовал Левдиков, а сотрудник удрал.
   В настоящее время по переводе Левдикова к нам начальником отделения здесь создается та же провокация. Тот же сотрудник из Николаева вместе с Левдиковым приехал в Одессу, сорганизовал здесь также группу анархистоз-коммунистов, стал главным руководителем ее, участвует во многих крупных экспроприациях, поставил нелегальную типографию, где сам работает, на-днях экспроприировал в аптекарском магазине взрывчатые вещества (материалы) и поставил лабораторию, в которой опять сам сотрудник изготовляет бомбы. Но мало всего этого: для большего эффекта подготовляется лицами его группы покушение на одесского генерал-губернатора. Одним словом блестящее дело полной провокации.
   Обо всем мною вышеизложенном имеются агентурные сведения других сотрудников нашего отделения, изобличающие провокационную деятельность николаевского сотрудника, о чем помощник начальника подполковник Иванов в моем присутствии заявил Левдикову, а также донес начальнику жандармского управления Кузубову.
   Служить при таких условиях, когда существуют военно-полевые суды и создастся подобная провокация, из-за которой пойдут люди на виселицу,-- согласитесь, трудно, а потому я обращаюсь к вам с просьбой, не найдете ли вы возможным походатайствовать за меня о переводе моем в другой город. Отношения у меня с Левдиковым очень хорошие, и верьте, что это сообщение не из-за личных каких-либо интересов".
   Даже этот человек, бывший сам агентом, вербовавший сотрудников и видевший не мало всяких видов, не мог вынести отвратительной картины сплошной провокации, которая развернулась перед ним в Одессе. Чем я мог ему помочь? Оказать содействие к переводу в другой пункт. Но и там, как везде он встретил бы то же самое. Я посоветывал ему уйти из мира мерзости запустения в частную жизнь.
   И Сорокин это сделал.
   

Ученики достойные своего учителя

   Теперь перейду к отдельным персонажам охранного мирка, чтобы пополнить портретную галлерею агентурных хамелеонов. Заглянем опять в отдаленное прошлое.
   В 90-х годах за границей не мало говорили про некоего барона Штеренберга, который устроил в Бельгии динамитные взрывы и был осужден за то в каторжные работы. Проделка, вследствие которой поплатились жизнью несколько частных лиц, являлась одной из попыток выполнить грандиозный план: путем таких, якобы революционных эксцессов, вызвать в общественном мнении за границей движение против русских эмигрантов, до которых руки царских опричников не могли достать. Творцом этого стратегического замысла был П. И. Рачковский, только что занявший тогда пост заделывающего заграничной агентурой. Барон Штеренберг, а в действительности Киприан Филиппов Яголковский, был одним из агентов, взявшихся провести в жизнь предначертания начальства. После своего подвига он своевременно бежал в Россию и "не был розыскан". Это не мешало ему потом служить в Петербургском охранном отделении и даже доставлять агентурные сведения о заграничных деятелях. 1-го августа 1894 года Яголковский донес, например, департаменту полиции следующее: "Фон-Бейтнер, лет около 25, остзеец; видел я его в Цюрихе в "Венской кофейне", Бейтнер известный анархист и весьма ловкий агитатор, принимает деятельное участие в швейцарском рабочем движении, в пропаганде идей и организации анархистских групп среди местных рабочих. Был арестован в Швейцарии как один из вожаков за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках я Цюрихе (демонстрация против итальянского консульства по поводу сицилианских событий) и за нанесение обиды действием полицейскому при исполнении последним служебных обязанностей, о чем, как я это слышал от Ружицкого-Розенвертф, сообщено полковником Фишером русской полиции. Фишер -- это беспринципная и бесхарактерная сволочь, в роде нашего Дегаева, он был самым ярым сочленом социал-демократической международной партии и в былое время раскрыл немецкого, следящего за социалистами, тайного агента Вольгемута. Насколько я мог со слухов, доходящих до меня, усвоить себе понятие о Бейтнере, я не предполагаю, чтобы он специально имел какие-либо замыслы против России, он положительнейший космополит, так что где бы он ни был, в России, или хотя бы в Австралии, как убежденный анархист и воюющий, он и будет продолжать, по мере возможности, пропагандировать и развивать свои возмутительно-отвратительные теории".
   Это была "лебединая песнь" Яголковского и -- очень неудачная. Дело в том, что "барон Штеренберг" не знал одного секрета -- Бейтнер был тоже агентом Рачковского! Так, Последний в августе того же года сообщил директору департамента полиции: "Студент Цюрихского университета Лев Бейтнер состоял моим сотрудником около двух лет и sa все время пребывания его под моим руководством я привык видеть в нем скромного молодого человека, который ревностно относился к своим обязанностям и вел себя вполне безупречно".
   Как таковой, Яголковский, живший в Вятке, 25-го августа 1905 г. обратился с "совершенно секретным" письмом, за No 273, к своему бывшему патрону, назначенному тогда заведывать политической частью департамента полиции Рачковскому:,
   "Глубокоуважаемый и дорогой Петр Иванович. Вероятно, редко кто столь искренно и сердечно обрадовался, что вы вновь согласились поступить на службу. В настоящее время все люди порядка должны бы несомненно, вместе со мною, душевно быть рады, что общественная безопасность попадает в столь искусные руки... Теперь, когда это сбылось, я позволю себе обратиться к нам. как бывшему моему учителю, человеку одних со мною политических убеждений, при том оказавшему мне массу добра и припомнить, что вы прямо мне сказали: "если пойду на службу, пристрою и вас". И потому, бесценный Петр Иванович, надеюсь, что вы не откажете вашему верному работнику дать место... Считаю не лишним добавить, что у меня имеется в виду парочка человек, могущих быть весьма полезными для дела"...
   "Бесценному" Петру Ивановичу было не до "барона" -- надвигались октябрьские события. Яголковский, руководствуясь пословицей "куй железо, пока горячо", не терял надежд и в ожидании "великих и богатых милостей" постарался уладить свои частные делишки. В том же году он обратился к Рачковскому с таким ходатайством:
   "Бывший лишенный прав за подлоги по службе и растраты Петр Максимов Гефсннанский, о помиловании которого я сам хлопотал и принял к себе на службу письмоводителем, обокрал меня и совершил у меня целый ряд растрат, а за сим... стал заявлять чинам вятской полиции, что у меня в паспорте значится записанной женой Матрена Васильевна, тогда как в действительности я с ней не повенчан. Лет десять тому назад я просил полковника Пирамидона и благодаря его содействию получил паспорт из С.-Петербургского градоначальства с записью Матрены Васильевой моей женой, засим так оно и переходило из паспорта в паспорт. Ныне моя покорнейшая просьба: сообщить полковнику Александрову в Вятке, что я лицо департаменту известное и чтобы он принял с своей стороны меры, чтобы доносы Гефсиманского были оставлены без последствий и не давалось им никакого хода"...
   Впоследствии Яголковский сделался приближенным лицом губернатора Горчакова и явился организатором черносотенных погромов (Прим. 2).
   Теперь кое-что о вышеупомянутом "скромной молодом человеке".
   В 1895 году Владимирский губернатор донес, за No 2456, следующее. "По выходе "з Нижегородского кадетского корпуса, не окончив курса, Лев Бейтнер готовился к поступлению в одно из учебных заведений, но в 1890 г. привлечен был к следствию по делу о краже у муромского купца Коломнина денег, и по приговору Владимирского окружного суда, за сбыт краденых денег, приговорен был к тюремному заключению на 7 месяцев, каковой срок, с 20 апреля по 20 ноября 1891 г., и отбыл в той же тюрьме.
   По освобождении из тюремного заключения Бейтнер неизвестно куда скрылся"...
   В то время, когда губернатор описывал невинные развлечения Бейтнера, последний, как мы видим, уже был космополитическим анархистом и "ревностно относился к своим обязанностям". В начале пребывания Бейтнера в Цюрихе, писал Рачковский, "знакомства его ограничивались тамошними социал-демократами, которые не представляют исключительного интереса, а потому я поручил ему примкнуть к народовольцам. Чтобы достигнуть означенной цели, ему пришлось преодолеть не мало затруднений, но в конце концов он сумел сблизиться с Бурцевым, а при его посредстве с Гронковским и Перазичем"...
   Наклонности, которые Бейтнер обнаружил еще в юности, пришлись к месту на его новом поприще; благодаря этому обстоятельств корреспонденция эмигрантов часто стала попадать "незримыми путями" в руки Рачковского, и тот не без удовольствия, например, представил, в 190б году, подлинное письмо известного польского революционера Гендржиевского, касавшееся деятельности партии "Пролетариат" и выкраденное "Левушкой". Не желая отставать от своего коллеги Яголковского, Бейтнер тоже не прочь был назваться бароном, а тем, кто желал поглубже заглянуть в его прошлое, отсидку свою в Муромском тюремном замке изображал как пребывание в пажеском его величества корпусе. Во всяком случае Бейтнер и и среде революционной зарекомендовал себя молодым человеком, приятным во всех отношениях и даже люди солидные (например -- эмигрант А. Гматовскин) не отказывались с ним детей крестить. Во всяком случае среди заграничной русской молодежи Бейтнер был заметной "персоной"; вот как описывала этого проворовавшегося кадета одна цюрихская курсистка К. в письме, перлюстрированном департаментом полиции. "Лев Бейтнер, который здесь зовется просто Лев -- молодой, довольно богатый эмигрант. Он увлекался политикой, анархизмом и социализмом, потом стал собирать не то медали, но то марки, потом увлекся боем быков, изучал парижскую выставку, теперь едет куда то в горы, чтобы кататься на коньках и на санках. На вечере он с таким же увлечением танцует, как и ораторствует на собраниях... Теперь Лев заседает в комиссии но поводу устройства чествования декабристов"...
   Что Бейтнер увлекся "боем быков" это доказывает и его последующая шпионская практика. Находясь уже в распоряжении Ратаева, Бейтнер был приставлен им специально к Бурцеву. В то время начальство уже не удовлетворялось донесениями о "бумажном терроре"; в воздухе пахло порохом, приближался 1905 год. "Воюющий" анархист сообразил, что нужны "факты" и "живо дело закипело": в кружке, который обслуживал Бейтнер, возникла мысль об убийстве министра юстиции Муравьева; нашелся и исполнитель (Краков), и револьвер, и фальшивый паспорт; не хватало одного -- денег на далекое путешествие; "товарищ" Бейтнер выручил: дал 200 франков на дорогу Кракову, который, разумеется, был арестован (с браунингом и кармане) едва только появился в Петербурге.
   После этого "блестящего дела" Бейтнер "провалился", захворал чахоткой и вскоре умер.
   

Стипендиаты охраны

   В среде русского студенчества были так называемые "академисты" -- молодые люди, страстно любящие науку, которую, впрочем, они представляли себе в виде университетского диплома, обеспечивающего в будущем тепленькое местечко. Они, конечно, были сторонниками спокойных занятий римским правом и горячими противниками вмешательства учащейся молодежи а общественную жизнь. Как ни странно, исключительное стремление к знаниям часто приводило этих благовоспитанных молодых людей в самое пекло политики, туда, где она старательно фабриковалась -- на задворки охранных отделений. Там голубые воротники, обуреваемые заботой о мирном ходе учебных занятий, дружески протягивали руку помощи синим мундирам. Таких поклонников "чистой" науки было не мало, и я постараюсь выбрать из своей коллекции случаи, наиболее ярко характеризующие психологию этих "добровольцев". Я предоставлю им самым говорить о себе,-- как люди весьма откровенные они умели представляться во всей наготе своего великолепия.
   Вот студент московского университета Николай Николаевич Вознесенский. В 1900 году он обратился к известному Зубатову с письмом такого содержания: "Милостивый государь, Московское охранное отделение зорко следит за тем: не создаются ли среди студентов организации, могущие вредить спокойному течению университетской жизни. По этому вопросу я могу сообщить довольно ценные сведения за хорошее вознаграждение. Если найдете возможным воспользоваться моим предложением места, куда я должен явиться". Услуги, конечно. были приняты и несколько человек, гектографировавших невинный журнальчик "Студенческая жизнь", были заключены в узилище и, благодаря заботливому вмешательству Вознесенского и охраны, потеряли возможность продолжать свое образование.
   А нот другой тип -- Евгений Белков, студент Демидовского юридического лицея. Этот не говорил просто "купите -- продам", а разводил во "всепокорнейшем прошении", поданном в 1904 году на имя министра внутренних дел, целую теорию предательства на патриотической базе. Он писал: "Я с сожалением и грустью наблюдаю те ненормальные, в высшей степени печальные и нелепые явления, которые наблюдаются в некоторых кругах русского общества, а особенно среди студентов высших учебных заведений... Как грустно становится наблюдать все это человеку истинно русскому, по душе любящему свою родину и благоговеющему перед тем государственным устройством, которое в ней существует. Пусть что угодно говорят об этом устройстве, но я лично признаю его высоким по своей идее... Я с нетерпением жду того времени, когда, облеченный служебными правами, буду проводить той среде, в которой буду вращаться, начала, которые считает нужным проводить правительство; я благоговейный сторонник нашего "батюшки-царя"... За последнее время и у нас в Ярославле агитация стала пускать глубокие корни, благодаря деятельности местной группы партии социалистов-революционеров... Результаты этой партии сказались и на отношении студентов к своему учебному начальству. Сходкой студентов лицея, между прочим, был оскорблен через посылку письма директор лицея д. с. с. {Д. с. с. -- действительный статский советник Л. М.} Был оскорблен сходкой студентов, тоже через посылку письма, и г. министр народного просвещения генерал Глазов. А что спрашивается худого сделали студентам эти самоотверженные деятели? Да ничего. Только чувство благодарности можно высказать им, что и сделала по отношению к директору лицея группа студентов человек в 50. Господину же министру нар. прос. этого сделать не удалось, так как мысль о выражении ему сочувствия письмом не нашла готовности ее принять в большинстве и этих 50-ти человек.
   Много высказал я вам, ваше превосходительство, и не дело бы это студента... Простите великодушно человеку, который готов за родину и за царя-батюшку и душу свою положить, которого цель: служит государству-до последней капли крови, до последнего издыхания. И я послужу, даст бог, тогда когда поступлю на государственную службу.
   Но и теперь я не желал бы сидеть сложа руки. Я желал бы поступить в агенты тайной полиции. В этом я не нахожу ничего худого; слово "шпион", которым обыкновенно клеймят людей, служащих в тайной полиции,-- ничего худого по моему не означает... Я и обращаюсь к вашему высокопревосходительству с всепокорнейшей просьбой не отказать принять меня на службу по тайной полиции, хотя бы и с небольшим, но постоянным (круглый год) окладом жалованья, так как в каникулярное время я мог бы работать в Петергофе, где живут мои родители... Вашего высокопревосходительства нижайший послушник и глубоко преданный и благовеющий перед вами студент лицея Евгений Белков".
   А вот третий тип -- Емельян Кучеров. Я знал его еще студентом Демидовского лицея. В феврале 1904 года он явился в особый отдел д-та полиции и подал прошение, в котором описал свои похождения (см. Приложение); дело заключалось в следующем. В 1903 году Кучеров был привлечен к дознанию за разбрасывание прокламаций; его исключили из лицея. "С этого времени,-- писал Кучеров,-- я узнал хорошо цели антиправительственных сообществ и стал искать удобной минуты, чтобы мне местная административная власть предложила служить на пользу великого государя и дорогой своей отчизны. Эта минута скоро пришла. 16 сентября мне господин начальник Ярославского жандармского управления предложил постараться разузнать участников антиправительственных сообществ, находящихся в Ярославле, говоря, что я буду принят в лицей, если это сделаю. Я согласился и с этой минуты стал двуличным человеком. Двуличным человеком, по моему мнению, должен быть всякий, служащий тайно на пользу государства: таким путем он гораздо больше принесет пользы".
   Этому "двуличному" человеку пришлось сделаться и двусторонним. Ярославль в то время являл пример довольно распространенного в то время явления: полиция, понимая, что уловление "крамольников" дело хлебное, стала конкурировать с жандармами, не отличавшимися энергией, и Кучерову, являвшемуся тогда единственным серьезным осведомителем в этом городе, пришлось служить начальством и черному, и синему. Возникли сцены ревности из-за этой прекрасной Дульцинеи, и первый любовник -- жандармский полковник Романов стал преследовать предмет своей страсти за измену; он отказался содействовать возвращению Кучерова в число студентов; обиженный поехал искать защиты в Петербург. Директор департамента полиции написал письмо директору лицея, и "двуличный" сделался снова студентом...
   Я видел Кучерова еще раз: он приехал жаловаться на жандармского ротмистра Немчинова, который был командирован в Ярославль специально для заведывания розыском и должен был помирить соперников-сыщиков; оказалось, что этот кандидат в начальники охранных отделений начал карьеру блестяще: он брал со своего агента расписки в получении жалованья, а денег полностью ему не выдавал.
   Кучеров был в претензии и на то, что начальство не повышает ему оклада до 100 рублей а месяц, несмотря на его важные услуги охране. Спокойно, как будто шла речь о вознаграждении за урок математики, доказывал он, перечисляя свои предательства, что его работа стоит дороже...
   Открытое, с правильными чертами лицо, серые, беззлобные глаза, мягкая улыбка, тихая речь, скромные манеры... "Ведь главный мотив,-- говорил Кучеров,-- который заставил меня усердно работать по политическому розыску, это тот, чтобы, будучи еще студентом, суметь составить о себе хорошее мнение у сильных мира сего, дабы по окончании курса получить скорее и получше место по министерству юстиции. Петр Иванович убедился в продуктивности моей деятельности, а раз это так, то он не откажется в недалеком будущем закинуть обо мне словцо кому нужно будет".
   Меня поразило это несоответствие: благообразная наружность и внутри столько наглости, неприкрытого ничем цинизма.
   Конечно, Петр Иванович Рачковский принял в нем сердечное участие. Я слышал позже, что Кучеров, окончив курс науки и сделавшись присяжныя: поверенным, продолжал также служить "на пользу великого государи и дорогой отчизны", сосредоточив свое внимание главным образом на социалистах-революционерах. Он остался вереи своей теории двуличности.
   

"Няня" охраны

   У политического сыска есть свои традиции и предания, свои мифы и герои. В огромном шпионском общежитии были свои любимцы, старожилы и ветераны. Помимо "Мамочки" (Серебряковой) была и провокаторской семье и своя "няня". И какие сказки она могла бы рассказать! Но нам их не услышать. Так поведаем что-нибудь о ней самой. Лучше шпионского "папаши" никто этого удников оказывать самое вредное влияние на течение дел в общественных и частных предприятиях. Пагубность этого влияния усугубляется еще тем, что антиправительственную деятельность лиц этой категории своевременно заметить, констатировать и прекратить обычными способами не всегда представляется возможным"...
   Одним словом, Вахтеров представлялся человеком, которому каторги было мало, и охр. о. проявило чрезвычайную гуманность, предложив, в заключение своего рапорта, всего только подчинение его гласному надзору п. вне столиц, столичных губерний и университетских городов....
   Думаю, что я не сделал большой ошибки, перечислив с такою подробностью "преступления" Вахтерова, этого несомненно энергичного и стойкого защитника прав рабочих масс на благо просвещения.
   Сделал я это в надежде, что за эти "преступления" со временем "спасибо ему скажет сердечное русский народ"!
   

ПУШКИНСКИЙ ЮБИЛЕЙ.

   Чествование памяти великого поэта земли русской... При чем тут революция? И тем не менее...
   Охранная помпа работала неустанно, выбрасывая обильную струю доносов, запретов, преследований. Но огонек воскресшей общественности тлел и, как бывает в торфяниках, расползался подземными, незримыми путями, и то здесь, то там показывался неожиданно его розовый язычек.
   26-V--99 г. в актовом зале Московского университета, в присутствии ректора Зернова, председателя общества любителей русской словесности Н. И. Стороженко и председателя пушкинской комиссии А. И. Кирпичникова, состоялось торжественное собрание в память А. С. Пушкина. На этом собрании между прочими речами было произнесено приветствие от имени Московского юридического общества председателем его С. А. Муромцевым.
   По поводу этого события Трепов доложил московскому генерал-губернатору (3-VI--99 г., за No 9500) следующее: "Ваше императорское высочество изволили слышать, каким тоном было сказано упомянутое приветствие; содержание последнего, в копии у сего представляемое, заслуживает еще большего внимания как по своей крайней тенденциозности, так и резкости намеков. Желая почтить юбилей "великого народного поэта", Муромцев, однако, всю речь свою посвятил характеристике Пушкина, как гражданина, да и то с предвзятой точки зрения; он сказал: "Проникнутый от юности мечтами о просвещенной свободе и законности... не щадил поэт своих гигантских усилий пробудить современную ему толпу от позорного сна... Борьба, нынесеиная Пушкиным, была борьбой личности за независимость и свободное развитие... Празднуя ныне память поэта, мы торжествуем вместе с тем победу, одержанную русскою личностью над рутиною жизни и властной опекой".
   "Второй день пушкинских торжеств также был ознаменован речью, вызвавшей справедливое негодование не только среди наиболее трезво-мыслящих органов прессы, но и в большей части интеллигентного общества. 27-го мая в зале Российского благородного собрания состоялось торжественное заседание общества любителей российской словесности, на котором приват-доцент Московского университета В. Е. Якушкин произнес речь, посвященную характеристике общественных взглядов Пушкина, в копии у сего представляемую.
   "Названный оратор, совершенно игнорируя поэта, как художника, имел, очевидно, единственной целью доказать, что Пушкин по своим взглядам и связям был единомышленником декабристов,-- лучших, по мнению Якушкииа, людей своего времени, и не участвовал в их бунте лишь по случайности и что поэт, даже в последний период своей деятельности, после милостей, оказанных ему императором Николаем 1-м, остался, в сущности, верен своим прежним убеждениям, не переставая быть вольнодумцем.
   "Из вышеизложенного усматривается, что и Муромцев и Якушкин воспользовались юбилейными торжествами, как удобным случаем для публичной пропаганды своих антиправительственных идей.
   "Независимо сего политическая благонадежность названных лиц представляется крайне сомнительной. Как Муромцев, так и Якушкин замечены в непосредственных сношениях с крайними элементами студенчества и в постоянном общении с лицами, стоящими под негласным надзором полиции, каковы: Николай Каблуков, Екатерина Кускова, супруги Харьковцевы и др. Якушкин является горячим защитником радикальных идей в литературе. Относительно Муромцева известно также, что он, будучи профессором Московского университета, вместе с коллегами В. Голыдевым и М. Ковалевским, руководил студенческими беспорядками, происходившими в 1887 г.".
   Далее в черновике рапорта Муромцеву инкриминировались еще два факта проявления им "антиправительственных идей": в 1884 г. ему не было разрешено издательство журнала "Общественное Обозрение", а в 1889 г. было отклонено его ходатайство о разрешении прочитать лекцию "Общество и личность)). Но составитель рапорта чего-то устыдился и включил вместо этого абзаца другой, не менее одиозный: "В 1885 году Муромцев был во главе редакции "Юридического Вестника", помещавшейся в его квартире и находившейся в сношениях с Владимиром Бурцевым, ныне эмигрировавшим и осужденным в Англии к тюремному заключению за призыв к террору" (Курсив автора).
   Прицепив, таким образом, несмотря на 10-летшою давность и совершенно искусственно, Муромцева к террору, рапорт вменил ему в вину еще одно, "антиправительственное" дело: он "принимал участие в комитете грамотности". Кроме того, "в 1890 году Муромцеву, как председателю юридического общества, в виду вредного направления деятельности оного, министерством нар. проев, было сделано предостережение, что в случае допущения к прочтению в заседаниях общества рефератов тенденциозного характера, общество будет закрыто".
   Донос заканчивался, конечно, предложением мер обуздания разыгравшейся крамолы: 1) речи, лекции и рефераты, предназначаемые к произнесению в публичных заседаниях различных ученых обществ, подвергать предварительной цензуре со стороны какого-либо органа правительственной власти, 2) профессора Стороженко, как лицо, не оказавшее достаточного административного такта, устранить от должности председателя; 3) и 4) Муромцеву и Якушкину воспретить жительство в Москве и губернии: первому -- на 2 года, второму -- на год.
   Одновременно попечитель Московского уч. округа решил возбудить ходатайство о реорганизации Московского юридического общества или об окончательном его закрытии.
   Просвещенные московские власти тоже почтили по-своему юбилейный день великого народного поэта...
   

"ЛЕТУЧИЙ УНИВЕРСИТЕТ" И ОБЩЕСТВО ТРЕЗВОСТИ.

   Гнали природу в дверь, а она лезла в окно. Осмелевшие "просветители", не ограничиваясь партизанскими вылазками, двинулись стройными рядами против командных высот бюрократии; оторопевшей охране пришлось иметь дело уже не с отдельными "злонамеренными" лицами, а с целыми обществами, наскоро ими организованными, и она едва успевала разить их своим бумажным мечом кляуз и доносов.
   А просветительная "крамола" таилась за всеми углами.
   Много хлопот было с комитетом грамотности, прежде чем его прикрыли: пришлось взять на учет всех членов его, установить их адреса, навести о них справки по делам архива. А членов комитета было 700 и относительно 300 оказались "неблагоприятные сведения".
   То же самое пришлось проделать охр. о. с членами общества распространения технических знаний, а связи с так называемым "Летучим университетом". Об этой затее московских культурников охр. о. доносило д. п. 27-Х -- 97 г. следующее:
   (Летучий университета, о котором говорится в корреспонденции (перлюстрированной) от 24-IX--96 г. М. И. Гершензона к брату его Абраму, "есть не что иное, как ряд лекций и чтений на темы общественные, которые задумала устроить в крупных провинциальных городах комиссия по организации домашнего чтения, состоящая при учебном отделе общества распространения технических знаний. Первая попытка таких чтений была сделана в Н.-Новгороде П. Н. Милюковым, В. А. Гольцевым и И. Ивановым, успех которых и побудил комиссию сделать такие лекционные поездки периодическими... Весною же 96 г. товарищ председателя вышеупомянутой комиссии
   А. А. Кизеветтер прочитал в Н.-Новгороде несколько лекций на тему "Русское общество в прошлом столетии"; осенью того же года он повторил эти чтения в г. Пскове. В текущем году А. Кизеветтер читал 11-Х в Рязани лекцию: "Проповедник просвещения в русской дореформенной провинции", а некая Мирович устроила там же чтение о Генрихе Ибсене.
   "Состав комиссии для организации домашнего чтения и направление ее совершенно не согласуются с целями ебщества распространения технических знаний, при котором названная комиссия числится. Помимо того, значительное число членов этой комиссии состоит из людей сомнительной политической благонадежности, как, например: В. П. Ижевский, А. А. Мануйлов, Н. А. Каблуков, В. Д. Соколов (состоят под негл. н. п.), В. И. Вернадский, Н. А. Умов и др.
   "В настоящее время в состав комиссии вошли новые силы последних выпусков университета, еще более радикального оттенка, каковы: В. М. Шулятиков, В. М. Цебриков, Б. А. Федченко, С. В. Сперанский и др., благодаря которым деятельность комиссии по организации домашнего чтения "может принять еще более вредный, антиправительственный характер"...
   Можно добавить, что в комиссии участвовали еще -- тоже "известные д. п." -- Н. Н. Шарапова, М. Н. Соболев, Ф. Ф. Эрисман, М. Н. Покровский...
   Охрану беспокоило не только "домашнее чтение",-- она вооружилась против этого пагубного времяпрепровождения и в читальнях. Едва первое Московское сбщество трезвости завело в 1897 г. свою первую библиотеку-читальню, как на нее ополчилось охр. о., поспешившее донести о новой затее столичных крамольников.
   Проверкой, докладывал Трепов генерал-губернатору, состава служащих в библиотеке-читальне с-на трезвости, которой пользуется преимущественно рабочий люд, выяснено, что библиотекаршами в ней состоят "известные своей крайней политической неблагонадежностью" А. Я. Семенова, Е. И. Власова и Е. А. Немчинова, из которых, согласно отзывов д-та п., первой не разрешено заниматься педагогической деятельностью, а вторая не была допущена к заведыванию складом народных изданий.
   "Такой подбор служебного персонала библиотеки-читальни нсклго ительно из лиц явного антиправительственного направления дает основание предполагать, что состоящий в качестве ответственно-заведующего читальней учитель Г. X. Херсонский допустил в нее таких библиотекарш заведомо и сам является лицом политически неблагонадежным, тем более, что он ранее состоял, как и сестра его М. X. Свентицкая, под негласным надзором полиции, которому подчинен до сего времени и брат его Н. X. Херсонский.
   "В виду изложенного и принимая во внимание, что, согласно пункта 2-го циркуляра мин. вн. д. от 9-I--1884 г., за No 63, об'явленного также в примечании к статье 175-й устава о цензуре и печати, действию которых подлежат и бесплатные народные читальни, начальствующие лица, разрешающие открытие библиотек и читален, в случае сомнения в политической благонадежности кого-либо из служащих при оных "обязаны собственною властью устранять этих лиц из библиотек и кабинетов",-- я имею честь почтительнейше ходатайствовать перед вашим императорским высочеством об устранении Г. Херсонского, Смеловой, Власовой и Немчиновой от занятий в библиотеке-читальне общества трезвости".
   Охрана, конечно, понимала, что, лишая библиотеку всего состава безвозмездных служащих, она обрекала ее на бездействие... Потому-то она и ходатайствовала об этой мере.
   "Трезво-мыслящие" пьяницы были гораздо ближе начальническому сердцу, чем трезвенники, опьяненные только "бессмысленными мечтаньями".
   

"КОМПЛОТ" С РАЗРЕШЕНИЯ НАЧАЛЬСТВА.

   В конце-концов Московск. охр. о. открыло целый заговор неблагонамеренной интеллигенции. Об этом событии Трепов доложил ген губернатору очень пространно:
   "Я имел честь почтительнейше донести вашему императорскому Еысочеству, что, помимо обычных форм антиправительственной деятельности, радикальная часть интеллигенции решила "испробовать пропаганду социально-революционных идей на легальной почве" путем устройства объединительных сообществ с разрешения правительства...
   "Этот тактический прием нашел немало сторонников в соответствующей сфере, и даже преемники народовольцев -- социалисты-революционеры, признающие, главным образом, средством борьбы террор, в своей программной брошюре "Наши задачи" высказались за участие "во всякого рода культурных начинаниях, не идущих в разрез с принципами партии и облегчающих ее революционную деятельность (ученые и образовательные общества для культурной и рабочей массы, народные библиотеки и т. д.).
   "Хорошо известные примеры из жизни таких предприятий последнего времени, как Пречистенские классы для рабочих, склады Муриновой, Тулупова и Байкова, читальня общества трезвости, общество для содействия к устройству общеобразовательных народных развлечений и пр., как нельзя лучше доказывают, что неблагонадежные элементы не ограничились одними теоретическими пожеланиями, а попробовали, не стесняясь наличностью строгого административного контроля, осуществить практически свои затаенные намерения и постарались собрать свои разрозненные силы под фирмой союза и даже "с разрешения начальства".
   "Как известно, в конце 1899 г. возникло "Московское общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий", поставившее себе официально задачей "оказывать помощь нуждающимся членам и их семействам", "организовать разные учреждения, клонящиеся к предупреждению нужды" и "способствовать улучшению культурных условий существования интеллигентного работника". Инициатива названного общества принадлежала той части московской интеллигенции, которая горький опытом последних лет убедилась, что все чисто революционные начинания ее терпели неудачу и что полное объединение ее сил на нелегальной почве едва ли возможно.
   "Дабы образовать, так или иначе, прочный и сильный комплот, радикалы, прикрываясь идеей взаимопомощи, привлекли к содействию некоторых близоруких либералов, политическая благонадежность коих не могла бы внушать подозрений, а затем, оформив при их помощи дело и собравшись в достаточном числе, сначала устранили на чрезвычайном общем собрании 16-го марта прошлого года учредительский декорум и ввели в совет общества своих сторонников, а затем к концу года окончательно завладели его административными органами.
   "Таким образом, к январю сего года совет общества составили: Е. А. Немчинова и П. В. Луначарский, привлеченные ныне к дознанию по делу Московского комитета Рос. с.-д. р. партии; Н. Ф. Петлин, причастный к деятельности союза соц.-революционеров; заведомые социаль-демократы Б. В. Беккер (не допущен к преподаванию на воскресных классах) и Г. Б. Красин (поддерживает сношения с эмигрантами); Б. С. Шполянский, подбивавший во время последних беспорядков студенчество к протесту, а также приятельницы Немчиновой -- М. Х. Свентицкая и М. К. Гаркуша.
   "В то же время кандидатами в члены совета были выбраны: известные по группе соц.-революционеров поднадзорные: А. П. Чарушников, Е. Ф. Печоркин, В. Н. Переверзев и И, М. Чупров; крайний толстовец Л. П. Никифоров (распространял недавно брошюру: "Царю и его помощникам"); член Московск. комитета Росс. с.-д. р. п., поднадзорный В. Н. Черносвитов и хорошо известные д. п.: А. О. Шкляревский, Е. Р. Вышинская и Е. В. Красина.
   "Такой исключительный состав правления общества находит себе полное об'яснение, если принять во внимание то обстоятельство, что уже к февралю месяцу с. г. в число 1.093 членов общества входили (по сведениям лишь Московск. охр. о.): привлеченных к формальным дознаниям -- 2, находящихся под арестом -- 4, состоящих под особым надзором -- 2, под гл. и.-- 2, под негл. н,-- 80, под негл. наблюдением -- 4, неимеющих права жительства в столицах -- 10, известных своей политической неблагонадежностью д. п.-- 189, о которых имеются неблагоприятные в политическом отношении сведения -- 164. Итого 457.
   "Что действительное назначение общества заключается именно в развитии интеллигентного комплота -- это поняла пресса, представительница которой -- газета "Русские Ведомости" -- в одной из прошлогодних заметок (No 29) писала, что "Общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий является первым начинанием с возможностью широкого будущего, не ограниченного узким кругом известной корпорации", только для успеха его "нужны тысячи, десятки тысяч членов", тогда "оно будет в силах удовлетворять самым разнообразным требованиям и брать на себя исполнение всевозможных работ и поручений", и ближайшим результатом деятельности его будет "устранение глубокого отчуждения, царящего между интеллигенцией как в столицах, так и в провинции".
   "Из приведенных выше цифр легко понять, какую часть интеллигенции и какую будущность союза имел в виду автор цитированных строк. Сами руководители общества высказывались еще определеннее; один из них, деятельнейший член совета, заявлял, например, как то установлено формальным, дознанием, что "у них есть цель под вывеской общества, дозволенного к существованию правительством, сорганизовать и вести пропаганду в противоправительственном направлении". Тем же дознанием выяснено, между прочим, что "в обществе взаимопомощи лиц интеллигентных профессий происходило однажды собрание некоторых членов его, принадлежащих к кружку московских соц.-демократов, на котором было постановлено: принять активное участие в борьбе революционных сил с правительством, пользуясь всяким подходящим случаем... Независимо сего, в одном из собраний членов хоровой комиссии общества обсуждался вопрос о значении воскресных школ в смысле пригодности их для пропаганды антиправительственных взглядов, при чем одной из присутствовавших высказана мысль, что школы эти надо закрыть, ибо они вырабатывают из рабочих буржуев.
   "Помимо того, другими показаниями удостоверяется, что в обществе было собрание, которое обсуждало вопрос о необходимости выразить сочувствие студенческим беспорядкам... Известно также, что одно заседание общества было посвящено и чествованию, по случаю юбилея литературной деятельности, Н. К. Михайловского, ныне высланного из Петербурга за антиправительственную агитацию. Названный писатель был даже выбран обществом в "почетные" члены и притом оказался единственным, удостоившимся такой чести.
   "На ряду с официальными собраниями радикальные коноводы общества устраивали частные совещания, на которых обсуждались темы, неудобные для публичных дебатов, при чем на одной из таких бесед, под руководством членов совета Луначарского, Немчиновой, Чериосвитова и других, решено было учредить кассу для содействия распространению нелегальной литературы и революционной пропаганды среди рабочих".
   Критикуя затем практическую работу общества и находя ее неудовлетворительной, доклад отметил, между прочим, что одна из комиссий бюро труда, приступила к работе, назначив заседание на 19 апреля -- день празднования рабочей "маевки".
   "Из вышесказанного позволительно заключить, говорилось под конец в докладе, что Московское общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий, объединив крайне оппозиционные элементы столицы и частью провинции, проявляет мало старания к выполнению своих прямых задач, поставленных уставом, и, наоборот, руководимое лицами политически неблагонадежными, занимается вопросами, выходящими из сферы чисто профессиональных интересов и носящими даже явно политический характер.
   "При таком положении вещей названное общество является живой, организованной силой, созданной и существующей не ради взаимопомощи, а "на всякий случай", всегда готовой стать оплотом всякому антиправительственному предприятию, почин которого возьмет на себя та или другая революционная партия.
   "В виду всего вышеизложенного дальнейшее существование общества является безусловно нежелательным и представлялось бы весьма полезным деятельность его, на основании параграфа 54-го устава названного общества, навсегда прекратить"...
   Отстранить, не допустить, прекратить!.. Везде, всегда, во всем, что касалось просвещения, самодеятельности, общественного почина.
   Это называлось: охранять "устои"...
   Кому же принадлежала заслуга раскрытия "интеллигентного комплота", существовавшего с разрешения начальства, которое было о нем так хорошо осведомлено?
   В цитированном рапорте упомянуты несколько членов союза соц.-революционеров, незадолго перед тем возникшего; но в их числе не названо одно лицо, принимавшее очень деятельное участие в "комплоте" и на самом деле являвшееся в политическом отношении "крайне неблагонадежным"; чтобы пополнить эсеровский перечень, я назову его имя: это был Е. Ф. Азеф.
   В конце 1899 г. Зубатов, донося об успехах порученного его воспитанию нового сотрудника, доносил д. п., что кроме с.-р. Азеф приобрел значительные связи, проник в "Общество взаимопомощи лиц интеллигентных профессий", где числился весь центр радикалов, и принят также в сотрудники "Общедоступного Техника" Немчиновой и в издательство последней...
   Знаменитый специалист по части всяких "комплотов" скромно начал свою провокаторскую карьеру.
   

КУЛЬТУРНИКИ В ПРОВИНЦИИ.

   Удар, нанесенный московским приспособленцам, отбил у них всякую охоту повторять опыты пропагаторских и обвинительных затей с соизволения властей предержащих. Но в провинции, где охранительный надзор был слабее, просветительские попытки имели место и позднее. Об одной из них весьма красочно повествовала корреспонденция, предназначавшаяся для заграничного издания, но застрявшая, благодаря почтовой "цензуре", в перлюстрационных папках департаментского архива..
   Автор этой корреспонденции, подписавшийся "Франт", думаю, не посетует на меня, если я воспользуюсь его трудом, дав ему место на страницах моей книги. Вот этот документ:
   "Краткая, но назидательная повесть о том, как в городе Твери сеяли "разумное, доброе, вечное" и что из сего вцшло (Страница из истории отечественного просвещения).
   "Кто бы мог думать, что тверская крамола гнездится в тверской школе и в вечерних при ней классах? Кто посмел бы заподозрить действительного статского советника Морева (инспектора учебной части М. Ф.) и тайного советника Анопова (управляющего учебной частью того же М.) в попустительстве и укрывательстве "тайных сообществ, имеющих своей целью ниспровержение" и т.д.? Однако, это так, и еще немного -- Тверь была бы об'ята заревом революционного террора. Но.... но "есть судьи в Берлине", а в Твери есть попы, жандармы и г. директор народных училищ -- отечество спасено, адские замыслы не удались, а злоумышленники пойманы. Урра!..
   "В ночь с 7 на 8 ноября арестованы преподаватели торговых классов В, П, Богомолов, К. Левин и инспектор школы, известный педагог Вахтеров (В. П.). Это был заключительный аккорд той "героической" симфонии, которая в продолжение почти года разыгрывалась в Твери. Для того, чтобы читатель понял всю прелесть излагаемых здесь событий, мы должны сделать маленькое введение: М, Ф., горьким опытом придя к заключению, что одними субсидиями г.г. фабрикантам и заводчикам, обдиранием несчастного российского потребителя не очень-то разовьешь производительные силы России, решило, наконец, заняться распространением профессионального образования. Но так как деньги у нас есть на все, что угодно -- на шпионов, жандармов, на Манчжурию, броненосцы, на раз'езды высочайших особ, на покупку за границей тамошних мощей {Зри промелькнувшее в газетах сообщение, как генерал-лейтенант Богданович за 1.000.000 рублей хотел купить мощи Николая Чудотворца.} и еще чорт знает на что, а нет их только на школы, то г. Витте, со свойственным ему остроумием, пожелал воспользоваться для распространения профессионального образования карманом русского общества, уловив его в сети "самодеятельности". И вот М. Ф. издало в 1895 году общее положение о коммерческих училищах, торговых классах и школах, предоставлявшее -- нужно добавить, в противоположность таковым же положениям и уставам М. Н. Пр.,-- известную роль в организации учебного дела тем лицам, общественным и частным учреждениям, которые путем пожертвований так или иначе способствовали возникновению училища. Не нужно, разумеется, думать, что этим вводилась какая-нибудь "свобода преподавания" -- нет. Не бессудная у нас (слава те, господи) страна, и чего-чего, а правительственного контроля хоть отбавляй. Но "положение" было, во всяком случае, шагом вперед... Действительность оправдала надежды хитроумного г. Витте -- пожертвования полились рекой, и за короткий промежуток -- 9 лет -- на общественные и частные средства, почти без затрат из государственного казначейства, было основано до 800 средних и низших учебных заведений, находящихся в ведении министерства финансов...
   "В 1900 году в Твери на пожертвования, главным образом, В. Л. Морозовой (одной из владелиц Тверской мануфактуры) организовалась торговая школа, для заведывания которой был приглашен Д. И. Тихомиров. Через год с небольшим г. Тихомиров ушел, на его место попечительный совет школы пригласил В. П. Вахтерова, по инициативе которого при школе были устроены вечерние классы. Постановка дела была так удачна, жажда знания так велика, что число слушателей вечерних классов дошло до 400 человек. Самая небольшая часть из них были конторщики и мелкие служащие Тверской мануфактуры, а 90% рекрутировалось из рабочих этой же фабрики. Истомленные 11 1/2-час. трудом рабочие спешили урвать у еды, отдыха и сна еще 2--3 часа для учения, для знания. Первоначально метод занятий был исключительно лекционный, но, по совету ревизовавшего в декабре 1902 года школу и классы действительного статского советника Морева, нашедшего постановку в них образцовой, педагогический персонал решил ввести так называемые "собеседования", как представляющие большой простор самодеятельности учащихся. Итак, мирное дело распространения образования налаживалось...
   "Но в это время налаживается и кампания против школы: приходское духовенство громит в проповедях и учащих и учащихся. Директор народных училищ г. Добровольский (бывший инспектор народных училищ в Москве, где он оставил заслуженную скверную репутацию) посылает в подлежащие места донос за доносом; местное жандармское управление наводняет классы сыщиками и шпионами; слушателей десятками чуть не ежедневно таскают к допросам, оскорбляя и унижая их; дирекция фабрики, под давлением жандармов, угрожает расчетом и действительно рассчитывает наиболее толковых посетителей классов.
   "Получается какая-то фантасмагорическая картина: главная пайщица фабрики жертвует ежегодно 25.000 рублей на содержание школы и классов, М. Ф. принимает их в свое ведение, педагогический персонал числится на государственной службе, действительный статский советник Морев находит постановку дела образцовой, рекомендует "собеседования", а... а директор фабрики увольняет рабочих за посещение классов, а М. Н. Пр., в лице директора народных училищ г. Добровольского, только и думает о том, как бы "искоренить" школу, а М. В. Д., в лице тверских жандармов, называет "собеседования" преступными "митингами", участников тащит к допросу, формально обвиняет учителей по 2 и. 232 статьи Уложения о нак., а православная церковь, наконец, с амвона предает проклятию и учителей и учащихся.
   "Обеспокоенное тверским шумом, М. Ф. в середине октября командировало для ревизии школы "самого" тайного советника Анопова -- управляющего учебной частью. Обревизовав школу и классы и ознакомившись с методами преподавания, г. Анопов, не найдя, конечно, ни "крамолы", ни "преступников", попытался проникнуть во "святая святых" -- к тем, кто невозбранно читает в сердцах, кто казнит и милует -- к жандармам, желая, наконец, понять, на чем же именно построено столь серьезное обвинение, из какого материала создано "дело". Жандармы отказались сказать что-либо определенное, сославшись на "профессиональную" тайну, но удалось все-таки выяснить, что главную роль в обвинении играют "добровольцы", из них же первый -- г. Добровольский. Уезжая в Петербург, г. Анопов заявил, что ему, конечно, удастся убедить М. В. Д. в отсутствии каких-либо козней со стороны педагогического персонала школы, который может и должен продолжать свое прежнее дело.
   Казалось бы, что "истина воссияла", но... не тут-то было!..
   Прошли две недели и..."чижа захлопнула злодейка-западня", г.г. Богомолов, Левин и Вахтеров "пойманы" и арестованы. Когда их выпустят и чем кончится вся эта история, неизвестно, но хорошо известно то, что жандармы (уже московские тверским не доверяли вести "дело") пресерьезно обвиняют почтенных педагогов в том, что они вели "преступную пропаганду", неоднократно выходили из пределов курса (знаменитого" Иловайского, говорили о личности Сперанского и о его планах, толковали о промышленном развитии России и других стран и... рассказывали о "клеточках", что противоречит св. писанию, где ничего о "клеточках" нет, а есть совсем другое, а именно, что господь бог из ничего в 7 дней создал небо и землю.
   "Грустно и обидно, читатель. И не потому грустно, что генералы от М. В. Д. травят то, что рекомендуется и одобряется генералами от М. Ф., что директор народных училищ занимается доносами, что попы проклинают школу и образование, а жандармы девственность по части клеточек. И не то даже обидно, что всякое порядочное дело является какой-то ловушкой и провокацией, что взрослый общественный деятель находится у нас в положении чижа, которого ежедневно могут скушать. Чего ждать иного от затхлой атмосферы самодержавия?..
   "Обидно и грустно за ту, к сожалению, еще многочисленную часть русского общества, которая думает помочь народному горю, что-то заплатать, что-то залечить при настоящем строе...
   "Мы надеемся, что рассказанный нами факт из провинциальной жизни заставит задуматься и, быть может, откроет глаза тем, кто думает, что возможно принести пользу народу, обходя и не затрагивая вопроса о самодержавии, кто полагает, что помимо революционной борьбы есть пути, ведущие к счастью и свободе русского народа".
   Чтобы быть вполне справедливым к этим строкам тверского корреспондента, необходимо добавить, что работа "просветителей" все же имела свое значение и не только в смысле подготовки почвы для успешных всходов революционного посева. Не надо забывать, что на опыте культурников всего нагляднее выявилась политика административного усмотрения и полицейского произвола, на их назидательном примере многие сторонники "малых дел" поняли элементарную, не всеми еще тогда осознанную политическую истину: царизм и прогресс -- несовместимы.
   С этой же точки зрения заслуживают внимания историка и другие деятели, много способствовавшие росту активности революционного движения. Благодарное потомство не забудет, конечно, имен Сергея Зубатова, Дмитрия Трепова, Сергея Романова-Московского и других, которые фанатическим преследованием частной инициативы в деле просвещения народных масс и упрямым стремлением искоренить всякие об'единительные попытки русской общественности довели даже мирного обывателя до такого состояния, что, удушенный, потерявши всякое терпение, он вырвался, наконец, из царского каземата, называвшегося Россией, на свет, на улицу и закричал во всеуслышание:
   "Долой самодержавие!".
   

ГЛАВА III.

Московский "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".-- Рабочий кружок в Иваново-Вознесенске. Предательство И. А. Костенкова.-- Дело Г. Кугушева.-- Пропагандисты П. Квита, Е. Петухова, В. Розанов н др.-- Кружок "орловцев" и другие "политические дела". -- Рабочие и "попечительная власть". -- Борьба за трудовой грош. -- Московский пролетариат заговорил!

МОСКОВСКИЙ "СОЮЗ БОРЬБЫ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА".

   1898 год в Москве ознаменовался очень сильным ростом стихийного рабочего движения, которое выразилось в чрезвычайном увеличении конфликтов, возникавших между трудом и капиталом, главным образом,-- на экономической почве.
   Молодая социал-демократия тоже к этому времени встала на крепкие ноги, и хотя охранительные барьеры силились еще удержать ее от слияния с пролетарскими массами, но контакт между двумя родственными стихиями становился все теснее и постояннее.
   Могучая тяга на низы захватывала и такие сферы, где до того времени значение "мускулистого кулака" еще недооценивалось; тяга эта была непреодолимой. Вот как описывала свои настроения в одном из перлюстрированных писем за подписью "Ш." О. М. Шулятикова, выросшая в атмосфере народовольческих симпатий:
   "У вас есть своя область, в которой вы живете всецело,-- писала она своему жениху (впоследствии мужу] художнику В. П. Кравцову, в Москву.-- А у меня свои задачи, которые я не променяю ни на что. Мне хотелось бы за эту зиму подготовиться к занятиям с рабочими, чтобы осенью сразу же, по приезде в Москву, заняться делом... У вас есть товарищ рабочий.... он может мне помочь разобраться. Ради всех святых, поговорите с ним об этом... Ведь вы знаете, единственная цель моя -- учительство среди взрослых, которые в этом нуждаются.... я хочу все свои знания передать другим. Другой жизни нет и не может быть...".
   Из данных, которые я привел в предыдущей главе о "просветительстве", мы уже видели, как стремление к "учительству среди взрослых", имевшее вполне определенную цель, широко захватывало умы передовой молодежи.
   Немудрено, поэтому, что революционная пропаганда быстро усиливалась, раскидывалась по сторонам, и все охранные потуги остановить ее не имели успеха: на места выбывших из строя без промедления становились новые люди. Но завязавшаяся борьба не только вызвала к жизни революционный прозелитизм,-- она успела создать типы вполне стойких, упорных и опытных работников; выбитые из одной позиции, эти новоявленные апостолы не прекращали своей "преступной" деятельности и, попавши на новое место, спешили продолжать дело, которому отдались всей душой.
   Вот один живой пример. Б. Кварцев после разгрома Московского рабочего союза, в котором он играл видную роль, попал на Бежецкий завод (Брянский) и немедленно занялся пропагандой. "Я получил расчет с завода,-- писал он 6-II--98 г. Леопольду Рума на Боткинский завод,-- за распространение вредных и несвоевременных идей среди рабочих. Вместе со мной разочли и двух наиболее талантливых моих последователей. Впрочем, я об этом не горюю -- мое дело здесь сделано и уж, конечно, не расчетами его искоренить заводскому начальству".
   Уведомляя об увольнении Кварцева с Бежецкого завода, д. п., сообщил Московскому охр. о. (14-IV--98), что одновременно с ним получили расчет, тоже за распространение "несвоевременных идей", рабочие К. Жмуркин и Н. Лавринович, которые вместе с Кварцевым направились потом в Харьков...
   У рассчитанных и в этом случае были, конечно, свои пропагандистские "расчеты"...
   Первое время профессиональные пропагандисты чаще всего проходили свой начальный стаж в столицах, где местные охранки преподавали им уроки революционной конспирации, за которые приходилось иногда платить довольно дорого. Мы уже видели, что почти всем пионерам московской социал-демократии -- организаторам "рабочих союзов" -- пришлось пройти охранное горнило; то же самое ожидало и заместителей их.
   В предыдущей главе было упомянуто, что, по имевшимся в Московском охр. о. сведениям, техники К. В. Ситнин и А. И. Любимов вошли, при содействии учительницы М. А. Клевщинской, в сношения с рабочими И. Кузьминым и А. Су гробовым. Молодые пропагандисты энергично принялись за дело, но, помимо того, что с самого начала они попали на агентурную зацепку, в дальнейшем произошло одно совершенно непредвиденное обстоятельство, которое их окончательно сгубило.
   24-II--98 г. ночной сторож задержал одиннадцатилетнего мальчика Александра Маслова с пакетом пряжи, похищенной братом его Андреем с фабрики Зелига, на которой тот служил смазчиком. Будучи арестован околоточным надзирателем Габрисом, Андрей Маслов заявил желание "дать об'яснение политического характера"; его немедленно доставили в охр. о., где он рассказал о том, что имеет дело с двумя "студентами", которые снабжают его нелегальщиной.
   По указаниям, полученным от Маслова, было установлено наружное наблюдение, о результатах которого охр. о. не замедлило сообщить д. п. Вот что донес вскоре Зубатов вице-директору Семякину о сношениях "интеллигентов с рабочими":
   "27-II. Семен Иванович") (кличка) -- техник Алексей Иванович Любимов -- передал "моему" в портерной, на Ольховской улице, брошюры "О штрафах" и "Что нужно знать и помнить каждому рабочему", потом расстался с ним, в писсуаре Рязанского вокзала снял шапку, надел фуражку и отправился домой. Вечером Любимов с техником Ксенофонтом Васильевым Ситниным пошел в портерную у Земляного вала на свидание с двумя рабочими.
   "28-11. Любимов и Ситнин имели свидание с "моим", которому в этот день ничего не дали, и так как им не удалось вызвать Прокофьева, то назначили свидание на 2 марта.
   "1-III. Ситнин во дворе дома Григорьева сменил фуражку на шапку и отправился в трактир "Нахичевань", где выслушивал двух рабочих и записывал, а потом разделил им имевшийся при нем сверток.
   "2-III. Любимов побывал у Ситнина и, переодевшись в статское, пошел на свидание к "моему" и говорил с ним по поводу разбрасывания прокламаций.
   "3-III. Ситнин с "хромым" (из д. Туманова г), одевшись в статское, отправился на свидание с "моим", которому передал прокламации и литературу.
   "4-III. Любимов утром от "хромого" с лотком на голове отправился на свидание с "моим", который получил от него семь брошюр.
   "8-III. Ситнин, имея сверток и сменив в писсуаре на Красно-воротском сквере картуз на шапку, пошел в пивную, по Трехсвя-тительскому пер. (д. Полякова), где просидел с "моим" 2 часа 15 мин. и отправился с ним к Николаю Цюрутш, у которого оставил сверток, выйдя, простился со своим спутником, надел картуз вместо шапки и пошел домой...".
   К этим реляциям Зубатов мог бы еще добавить:
   4-III. "Мой" разбросал в районе 2-го уч. Лефортовской части прокламации, полученные н.ч от Ситнина и Щербакова" и
   9-III, "Мой ухал из Москвы, отметившись "на родину"...
   5 воззваний из числа распространенных агентом Зубатова были подобраны ночными сторожами около резиново-ленточной фабрики Зелига и Мейера (на которой работал Маслов); гектографированные на полулистах, эти прокламации были обращены к рабочим упомянутой фабрики от имени Московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса".
   В ночь на 12-III--98 г. последовала ликвидация наблюдения, раскинувшегося по перифериям на широкий круг: арестовано было свыше 40 человек (1).
   "Взято до четырехсот печатных заграничных издании,-- докладывало охр. о. ген.-губернатору,-- мимеограф, гектограф, пишущая машина, сто пятьдесят только-что отпечатанных прокламаций к иваново-вознесенским рабочим, при чем на улицах арестовано двенадцать человек, большинство с поличным, и два главных агитатора в трактире с рабочими. Инициатором дела явился, повидимому, еврей Солодуха, живший (в Киеве: Константиновская ул., 17) у Померанец; взят он с шифром и нелегальщиной"...
   Склад революционных изданий был обнаружен у Б. М. Щербаковского; помимо ходовой литературы, имевшейся в значительном количестве экземпляров ("Что нужно знать и помнить каждому рабочему", "Об'яснение закона о штрафах", "Десятилетие Моро-зовской стачки", "Рабочий день", "Задачи рабочей интеллигенции") -- П. Аксельрод, "О сущности конституции", "Закон 2-го июня") -- все издания "Союза русских с.-д."), у Щербаковского были отобраны еще печатные: "С.-Петербургский Рабочий Листок", No 2, IX--97 г., "Рабочая Газета" No 2-й и "Листок Работника" No 5, I--98 г. (то и. другое -- изд. вышеупомянутого "Союза"); брошюра "Не пора ли?" ("От группы офицеров к русскому обществу", Лондон, 96 г.); воззвание Тома Манеса "К нашил; товарищам в России" (от 5-I--97 г. перев. с английского) и листки "К народу" и "К рабочему народу". Кроме того, на складе были обнаружены местные издания (гектографированные): "Речь П. А. Алексеева" и программа Московского Союза борьбы за освобождение рабочего класса" (последний документ, носящий название "Устав центральной рабочей кассы", представляет значительный интерес п я привожу его целиком в приложении III).
   Пропагандистская литература была найдена еще в большом количестве у И. С. Биска, а также у задержанных через день после ликвидации рабочих С. А. Рубцова и Н. А. Печковского. У С. А. Щербакова отобрали гектограф, на котором тискали издания "Союза".
   "Виновник торжества" -- А. Маслов -- в это время пьянствовал в своей деревне Наумовке (Рязанской губ.); на протоколе о совершенной им краже доверенный фабрики Зелига кр-п Тараскин, по настоянию полиции, написал: "прошу оставить дело без последствий".
   Околоточный Габрис получил 25 р. награды за то, что так удачно свел воришку с охранниками...
   По ходу дознания, возникшего при Московском г. ж. у. о "Союзе борьбы", были предприняты еще некоторые следственные действия: 21-IV--98 г. были обысканы и арестованы знакомые Ваковских и Гришина -- рабочие Е. и П. Морозовы; через три дня подвергся той же участи сожитель последних -- Н. К. Моршаков; 8-V обыскали чертежника Н. А. Панова. 9-Х был обыскан А. Е. Ефимов, дознание о котором, впрочем, "после сопоставления показаний и других сведений", было направлено к прекращению (2).
   В то же время случайно выяснилось обстоятельство, указывавшее на то, что "Союз" думал обзавестись принадлежностями для печати. В первых числах марта (98 г.) из тнпо-литографии Гаврилова наборщиком Д. И. Евсеевым был похищен шрифт стоимостью в 650 рублей, который он передал, как было дознано, рабочему А. Г. Чернышеву; последний на допросе в охр. о. (26-III--98 г.) об'яснил,"после некоторых колебаний", что похищенное он отдал 5-III в трактире Семенова "Петру Тимофеевичу", который познакомился с ним за два дня перед тем в трактире Зверева, где обыкновенно собираются рабочие из типографии Левинсон и др.
   Так как охр. о. было известно, что под именем "Петра Тимофеевича" пропагандировал среди рабочих В. А. Ваковский, привлеченный к дознанию о "Союзе борьбы", то Чернышеву была пред'явлена карточка помянутого обвиняемого, в которой он и опознал "Петра Тимофеевича". Переписка о Чернышеве была присоединена к расследованию, производившемуся Московским г. ж. у. о "Союзе борьбы".
   В общей сумме это дознание выяснило следующее:
   В начале 97 г. среди студентов Московск. технич. училища образовался кружок, который опубликовал от имени "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" программу; кружок задавался целью "об'единить московских рабочих в союз для борьбы с капиталистической эксплуатацией и угнетением, а также подготовить рабочий класс к политической революции".
   Следуя основным положениям агитационной тактики, изложенным в брошюре "Об агитации", члены кружка вступили в сношение с наиболее передовыми рабочими и, выясняя недочеты их экономического быта, вели в подходящих случаях соответствующую агитацию. Таким образом "Союз" выпустил воззвания: "К рабочим фабрики Зелига"; "К рабочим Садовнической фабрики десятичных весов" и "Ко всем рабочим города Иваново-Вознесенска". Кроме того, были отмимеографированы брошюры: "Речь Петра Алексеева" и "Об агитации".
   На состоявшийся в Минске в начале марта месяца с'езд представителей с.-д. организаций Московский "Союз борьбы" командировал своего делегата, которым был А. Вановский (заменивший своего брата Виктора).
   После съезда, положившего основание Российской с.-д. р. партии, "Союз борьбы" был переименован в Московский комитет упомянутой партии, во главе которого встали: Ситнин, Любимов, Н. И. Малинин и Л. Я. Карпов.
   В целях пропаганды "Союз" нанял конспиративную квартиру, которую стали посещать рабочие: Осипов (Сугробов), Кузьмин, Дунаев, А. Ничин, В. Григорьев, И. Гаврилов, М.Яшин, С. Рубцов, Л. Гришин, Морозов, Н. Панов, И. Костенков (Орлов), Н. Печковский, Д. Белянии, А. Федоров. Необходимая литература была доставлена из Минска, часть привез из Берлина Я. Пилецкий.
   Ближайшими "пособниками" комитета ("Союза") были: С. Щербаков, который гектографировал воззвания; Е. К. Павликовская и Н. Д. Цюрупа, предоставлявшие свои квартиры для свиданий с рабочими; А. А. Вырыпаева (3),которая содействовала Ситнину, доставившему из Минска транспорт нелегальных изданий (собирала деньги на это предприятие); Х. М. ВодогинскиЙ, который перевел с еврейского на русский язык брошюру "Стачка лжи" и вел посреднические сношения с Щербаковым, гектографировавшим издания "Союза"; Биск и Щербаковский, хранившие запасы нелегальщины, и В. Хан (арестованный в Минске), адрес которого служил явкой для конспиративных сношений.
   

РАБОЧИЙ КРУЖОК В Г. ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКЕ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО И. А. КОСТЕНКОВА.

   Совершенно самостоятельное значение приобрело дознание об apecтованном К. Солодухе.
   I9-IV--98 г. д. п. препроводил Моск. охр. о. донесение ротмистра Тимофеева, заведывавшего розыском в фабричном районе Владимирской губ. "1-го февраля,-- писал жандарм,-- к нам, по приглашению одного из местных агитаторов, приехал молодой человек, назвавшийся "Сергеем Николаевичем", чтобы изучить условия местной рабочей жизни и установить связи местного кружка с Московским "Союзом борьбы за освобождение рабочего класса". Изучив условия местных стачек, он с другими выработал требования, которые рабочие должны были предъявить в предполагавшуюся весною стачку. 5-III--98 г. почтовым поездом "Сергей Николаевич" выехал в Москву; он собрал материалы для прокламации и обещал прислать их по отпечатании. В Иваново-Вознесенске есть кружок с кассой (собрано около 23 р. 50 к., из которых израсходовано на пособие местным политическим ссыльным 20 руб.), имеется и библиотека; кружок еще слабо организован и ликвидировать его рано...".
   По отзыву Московского охр. о., приезжим агитатором был К. Солодухо, который и в Москве носил тот же псевдоним (под именем "Сергея Николаевича" его знал, например, рабочий Л. Гришин).
   Вскоре выяснилось, что Солодухо до приезда в Москву жил в Иваново-Вознесенске, на Новой Стройке, в доме Шабаевой; для участия в обыске прежней квартиры Солодухи в июне месяце был командирован представитель московской охранки -- полиц. надзиратель Воеводин; особых результатов эта поездка не дала.
   Во время дознания выяснилось, что еще в январе месяце 98 г. в Иваново-Вознесенск ездил С. Щербаков для осведомления о стачке местных рабочих; вернувшись, он привез оттуда сведения, полученные им от народного учителя Ф. Щеколдина {Ф. И. Щеколдин, рец. кл. "Повар" и "Дядя", один из основателей Северного Рабочего Союза.}, который сообщил, что рабочих, готовых воспринять социалистические идеи, много, но нет руководителей. В. Вановский снесся по этому поводу с Киевом, откуда прислали Солодуху, который, побывши некоторое время в Москве, отправился в Иваново-Вознесенск, где, при содействии Щеколдина и реалиста Н. Кулакова, организовал рабочий кружок. Наезжая в Москву, Солодухо участвовал в собраниях "Союза борьбы", которому потом доставил отчет о стачке иваново-вознесенских рабочих, отгектографированный впоследствии Щербаковым.
   К иваново-вознесенскому кружку принадлежали рабочие: Воронин, Гришанов, Кнсляков, Семенчиков, Гаравин, Парменов, Гудков, Ерофеев, Панкратов, Володина, Зимина, Шапатин, Тарасов; последние двое заведывали библиотекой и кассой; кружок распространял нелегальные издания, которые получал от Московского "Союза борьбы" {Обзор в. д., ч XXII--XXIII, стр. 30.}.
   В 1900 г. Солодухо еще находился в заключении, ожидая ссылки в Восточную Сибирь; он сидел в одной из угловых башен Московской пересыльной тюрьмы; но и здесь всеслышащее ухо охраны не оставило его в покое. К. Солодухо, сообщал в мае месяце того же года Зубатов Ратаеву, вел с соседом своим по заключению Н. А. Пановым беседу об условиях жизни в Сибири, при чем высказывал намерение поступить служащим на Уссурийскую железную дорогу и затем, пользуясь удобным моментом, скрыться в Америку...
   Интересно, что охрана знала сокровенные замыслы Солодухи, но не ведала того, что под этой фамилией скрывался старый социал-демократ В. Д. Перазич.
   Солодухо-Перазич, действительно, вырвался из Сибири, но не так скоро, как мечтал об этом: находясь в ссылке, он был осужден по якутскому процессу "романовцев" в каторжные работы и в 1905 г. бежал из Александровской централки (под Иркутском).
   Не везло в тюрьме и другим пленникам мартовской ликвидации, при чей не обошлось без форменного предательства.
   27-XI--98 г. нач. Лифляндского г. ж. у. донес д. п. следующее:
   "Состоящий с конца минувшего октября в Риге под особым надзором полиции крестьянин Тверской губ. осташковского уезда Иван Афанасьев Костенков-Орлов, привлеченный в гор. Москве к дознанию, 14-го сего ноября, по требованию ген лейтенанта Шрамма, был вызван во вверенное мне управление для допроса... Спустя 10 дней после этого допроса, названный Костенков-Орлов, войдя в сношение с одним из секретных агентов вверенного мне управления, выразил желание служить в Риге агентом, заявляя при этом, что он может дать некоторые указания о лицах, еще не привлеченных в Москве по одному с ним делу"...
   Будучи опрошен вторично, К.-О. об'яснил, что, когда он сидел в Якиманской части с А. Ваковским, то последний сказал ему, что слышал о нем от Любимова, как о хорошем человеке, советовал молчать на допросах, уверял, что его скоро освободят. Имея последнее в виду, Ваковский написал две шифрованные записки, положил таковые в ватер-клозете, откуда К.-О. их и взял для передачи, по выходе на свободу, женщине-врачу Александре Федоровне Шереметевской, брат коей, студ. Моск. сел.-хоз. и., должен был доставить их по назначению. Передать записки К.-О. не удалось, так как при освобождении он был отправлен прямо на вокзал в Ригу, где ему пришлось еще сидеть полтора месяца за кражу.
   Предъявив жандармам записки, К.-О. пояснил еще, что с Любимовым и Цюрупой его познакомил рабочий велосипедной фабрики Гумберга Василий Куприянов.
   Как образчик конспирации, приводившей, при неудачном употреблении, к результатам, совершенно обратным, привожу содержание доставленных Костенковым записок:
   "I. Прошу Вас Ал. Фед. сейчас же передать эти записки пашей общей знакомой, маленькой, черненькой учительнице, имя отца которой начинается на букву К. Сообщаю здесь, как она может прочесть часть этой записки. Азбука: А, Б, В, Г, Д, З, Ж, М, Н, К, Л, И, Т, П, С, Е, О, У, Ю, Ч, Щ, Р, Х, Ц, Я, Ф, Ш, Ы, Ъ, Ь располагается в этом порядке за последней буквой какого-либо слова, которое служит ключом. Все буквы нумеруются и этими цыфрами пишут, при чем, располагая буквы за словом, пропускают те, какие есть в слове. Вот пример: по слову "Вера":


   "стакан" по этой азбуке напишется так: 17, 15, 4, 12, 4, 11, 29. Ключом к "11" служит отчество, а окончанием на букву "а" имя одной нашей общей знакомой, фамилия которой начинается на букву "М", и которая теперь изучает медицину и которая раньше жила в тупике" (расшифровка охраны: "Петровна").
   Содержание (дешифрированное) записок второй и третьей.
   "И, Пишу из тюрьмы через своего рабочего, с ним завел сидя сношения; не теряйте его из виду -- хорош. Постарайтесь соединить.
   Не унывайте, работайте с Верой Владимировной, что на Бронной".
   "III. Пусть двадцатая страница каждой книги будет ключом, а сороковая, шестидесятая, восмид. и т. д. этой же книги -- для шифра. Точки должно делать едва видными, пользоваться следует только толстыми библиотечными книгами. Точка под буквой левой части строки означает строку ключа, точка под буквой правой части строки значит самую букву найденной строки, считая в ключе слева направо. Мягкая помнит, получив записку (в) письме Зинино рождение. Пойму. Допрос не был. Книги и бумагу береги. По адресам Киев известен Новусу, затем дать знать в город, куда ездил с твоими часами: Мясницкая, д. Клотца, кв. Диманта, Вульфу Хану,-- надо газетой, пусть они немедленно изменят этот адрес. Вульфу пошлите новый тихий адрес. Сообщу Вульфу новый, совершенно чистый адрес для переписки и свидания. Пусть они по старым не пишут и не приезжают. Через техника Биска [он же Новус] следует все книги от Евгении Алек, перенести к "славной". Жаль, не знаю -- кто остался; напиши также, чтобы они не упоминали об арестах, не публиковали ни имен, ни фамилий. Рабочему книг дать. Привет всем".
   "IV. Ключом к этой записке будет слово, составленное из первых 4-х букв фамилии той славной барышни, которой отец подарил несколько колец с камнями. К этим четырем буквам приписываются еще 3-я и 4-я буквы полного имени игумений (так что слово, служащее ключом, состоит из 6-ти букв)".
   Ключом в этом случае оказалось слово "Чижора" (образовавшееся от слов "Чижова Вера"); содержание записки было следующее: "Извести меня "у меня болят зубы",-- я буду знать, что уже пришел манифест. Если знаешь о Викторе, сильно или слабо он влетел -- напиши:-- "занятия подвигаются туго, или успешно"... Моя хорошая, моя милая, мне очень тяжело".
   И далее:
   "Возьмите на себя труд заботиться о заключенных. Вы уже, вероятно, знаете, кто арестован; у некоторых нет никого из родных. Устройте все это как следует, если еще не устроили. Вообще постарайтесь все привести в известность, у вас почти все связи в руках. Если окажется возможным устроить почту со мной, как вам передаст податель этих записок, то пришлите подробно, кто взят. Все присланное зашифруйте этим шифром, так и буду знать. Будем помощью книг сноситься. Ключ пусть будет двадцатая страница каждой книги, а ставить точки на сороковой, только надо поискуснее. Я пришлю с шифром"...
   Но охр. о. не только дешифрировало текст записок -- оно разгадало и другие условности; в числе лиц, в них упоминавшихся, оказались: Е. А. Немчинова ("Евгения Алекс."); Е. К. Павликовская ("Лиза"); В. В. Яковснко -- впоследствии жена А. Вановского ("Вера Владимировна"); И. С. Биск ("Новус"); В. Г. Хан ("Вульф"); В. А. Вановский ("Виктор"); З. А. Вановская по мужу Пронина ("Зина"); А. Ф. Шереметевская ("Ал. Фед.").
   Нетрудно было догадаться и о том, появление какого "манифеста" ждал автор записок -- участник с'езда, положившего основание Российской с.-д. р. п.
   В конце-концов неудачная конспирация дала охранникам лишний обвинительный материал и новые указания для розысков.
   А доносчик Костенков-Орлов действительно оказался "хорош"., для жандармов, на службу к которым он поступил в Риге.
   Таково роковое стечение обстоятельств: дело, возникшее вследствие доноса дебютанта-воришки, завершилось предательством другого героя ночных похождений, уже осужденного за кражу.
   Но злополучия "Союза борьбы" на этом не прекратились; ему был нанесен еще удар, но дружеской рукой.
   5-XI--98 г. д. п. препроводил Московск. охр. о. копию перлюстрированного письма из Орла в Москву, в котором Б. Перес писал 22-Х брату своему Л. С. Пересу: "Ну, Леонид, берегись. Ты ведь очень неохотно исполняешь всякие поручения, но есть такие, которые обязан исполнить всякий порядочный человек. Во-первых, зайди к Анне Мороз. Ей надо сказать, чтобы она немедленно передала Бланкам, что охр. отделение интересуется их квартирой, т.-е. что за ними, наверно, следят. Зубатов, допрашивая Евгению Гурвич, упомянул о них. Затем надо разыскать зубного врача Ревекку Лурье. Надо зайти к ней и узнать, где живет Зак, или Закс-Иевль, или в роде того... Заку надо передать, что у Евгении Гурвич взята почтовая расписка на его имя и что она на допросе покажет, что послала ему английский словарь, но сама с ним не знакома... Затем сходи в Технич. училище и вызови студента Пронина и передай ему записку. Затем сходи на коллективные курсы, вызови Эллу Германовну Гамбургер, (или) Марию Сергеевну Карасеву, (или) младшую Карпузи, (или сходи) к Анне Петровне Воскресенской и передай ей мою записку, (с ней) можешь познакомиться поближе и через нее приобрести знакомство. Когда исполнишь все поручения -- письмо сожги".
   К этому письму были приложения, из которых первое (письмо к Пронину) гласило: .. "Я сидел в Таганке рядом с Александром Алексеевичем {Намовский.} и узнал от него о женитьбе Вашей на Вановской. Поэтому обращаюсь к Вам с просьбой. Только-что вышедшая оттуда сестра моя слышала про рабочего, у которого нет ни денег, ни книг: его псевдоним "Хаим" {В. Хан.}; у него была конспиративная квартира, Я знаю, что лицо, носящее псевдоним монахини, или игуменьи {М. Клевщинская (?).}, имеет переписку (без цензуры) с А. А. Если у Вас есть возможность устроить доставку книг и денег этому рабочему, то займитесь этим поскорее, если нет,-- то займемся сами. Напишите нам его имя (и т. д.) по адресу: Орел, мастерская картин для волшебного фонаря Перес. Сестру мою зовут Лидия Платоновна Семенова, а меня Борис Самуилович Перес. На конверте имен этих не пишите... Я потерял из виду А. А-ча уже в июле, но со Львом Яковлевичем {Карпов.} говорил до дня освобождения 15-го сентября. Следовало бы устроить что-нибудь для Константина Константиновича Солодухо; он сидит без денег, без книг, без белья, больной, с ревматизмом".
   2-е приложение -- письмо к Воскресенской, писанное Л. Семеновой; "Я уже четыре дня на воле. Алексей Яковлевич {Никитин.} освобожден. Знаю, что Вы служите и потому сами никаких поручений исполнить не можете; обратитесь за исполнением их к Элле Гамбургер, или к Марии Карасевой... В Москве сидит Елизавета Кузьмниишна Белевская. Не знает в Москве ни души и сидит уже три месяца без книг. Пошлите ей Дементьева "Фабрика". У нее, может, и денег нет, об этом тоже сообщите Гамбургер. Если есть возможность, то следовало бы хотя изредка писать ей... Сообщите адрес Гамбургер. Скажите ей, что записку, которую она мне дала в день ареста, не взяли, так как я переоделась. Записку передает мой брат, которого приветьте"...
   Письма, подобные вышеприведенным, являлись находкой для охраны: лучше иных откровенных показаний они вскрывали связи, взаимоотношения и роль деятелей революционного подполья.
   Перлюстрация давала иногда не менее, чем провокация...
   Не лишним будет упомянуть еще о некоторых второстепенных эпизодах жандармского дознания. По поводу письма, найденного у рабочих Ястребова и Романова, охр. о. сообщило генералу Шрамму в апреле 98 г., что автором его была фельдшерица А. Н. Лосева -- знакомая негласноподнадзорных Е. Павловой, Н. Жиряковой и М. Свентицкой. В 94 году Лосева была обыскана по сожительству с А. Флоровой, 11-IX--96 г. она виделась, как установлено наблюдением по "раб. союзу", с М. Селеновым.
   В V--98 г. Московск. охр. о., сообщая жандармам сведения о московских универсантах В. П. Петрове и Б. Я. Васильеве (участвовали в ноябрьской демонстрации студентов в 1896 г.), уведомило еще, что первый из них был знаком с М. А. Садовниковым, который вел непосредственные сношения с рабочими мебельной фабрики Шмидта, агитировавшими в мае 97 г. за сокращение рабочего дня и, в частности, с Ф. Г.авриловым -- ходатаем по этому делу. К этому охр. о. присовокупило: "что же касается гектографированной брошюры "По поводу маевки", отобранной по обыску у Петрова, то появление ее впервые наблюдалось в кругу знакомых привлеченной по делу "Союза борьбы" Елизаветы Павликовской; упомянутое издание представляет из себя воспроизведение статьи, напечатанной в немецкой газете "Die Neue Zeit", 16 экземпляров которой и несколько переводов из нее были найдены на квартире родителей Павликовской, в вещах ее младшей сестры Ольги"...
   Некоторые детали, относящиеся к делу о "Союзе борьбы", заключаются также в докладе Московск. охр, о. об А. Н. Покровском, по поводу поступления его на должность помощника секретаря Московской гор. думы.
   Покровский, доносил Зубатов д. п., дал своему старому приятелю А. А. Иогансону адрес, на случай водворения с юга революционной литературы, свояченицы своей Е. Павликовской. Стужебная сфера Покровского вполне благоприятствует развитию и проявлению его вредного направления, так как в числе лиц, допущенных к занятиям в городской думе, имеется немало негласноподнадзорных и сомнительно-благонадежных лиц.
   В числе знакомых Покровского находится также Б. И. Сыромятников, за которым имеется агентурное наблюдение, как за главарем издательского кружка рязанцев, к которому принадлежит и брат "го А. И. Сыромятников, удаленный в 1896 г. из столицы на родину.
   "Независимо сего имеются указания, что Александр Покровский недавно получил с юга набор нелегальных издании, который поместил на хранение у свояченицы своей, учительницы Капцовского городского училища Е. К. Павликовской, проживающей при школе, в доме 19 по Леонтьевскому пер., куда часто к ней ходят упомянутые выше Иогансон и Сыромятников. В составе этого транспорта имеются, между прочим, гектографированные брошюры "Новый рабочий день", "Где искать правды" и др."...
   Чем разрешилось дело о Московском "Союзе борьбы" -- комитете Рос. с.-д. р. п., подробных сведений у меня нет. Имеются только данные о судьбе братьев Вановских, из которых Виктор был, несомненно, душой организации,
   А. Вановский за участие в "Союзе" получил 3 года ссылки в Вологодскую губ.; в 1903 году он подвергался аресту по делу ярославской типографии "Северного Союза", а в 1905 году участвовал в киевском восстании военных (4).
   В. Вановский еще за участие в "Русско-Кавказском кружке" подлежал двухгодичному т. з. и ссылке в В. С. на 6 л., но, в виду болезни (острое нервное расстройство), был помещен в больницу; в II--1900 г. он все же был отправлен в В. С., но через 2 года скрылся оттуда; в 1904 г. его опять арестовали (по делу типографии Екатеринославского к-та р. с.-д. р. п.), он снова бежал и еще раз был задержан в том же году в Ярославле. В 1907 г. В. Ваковский работал, под фамилией Полидорова, в И.-Новгороде, а в 1914 году вторично отбывал ссылку в В. С.-- в г. Ялуторовске (5).
   Сестры Вановских, О. А. Белова и З. А. Пронина, были счастливее своих братьев и отделались одним полицейским надзором.
   Будет справедливым, пожалуй, в заключение помянуть добрым словом пристава московской городской полиции А. Вановского, сумевшего воспитать таких славных детей...
   

ДЕЛО Г. КУГУШЕВА.

   Читатель едва ли обратил внимание на то, что рабочие Кузьмин и Сугробов, которым пропагандисты Любимов и Ситнин поручили устроить конспиративную квартиру, в мартовскую ликвидацию арестованы не были; из этого можно заключить, что к ним была близка агентура Зубатова, который оставил их в качестве "живцов". Расчеты охранника оправдались, и, как мы знаем уже, учительница А. Карасева познакомила вскоре Сугробова с "интеллигентом" -- князем Г. Кугушевым, служившим в земстве, который уже был известен охр. о. (состоял под негласным надзором полиции). За новым пропагандистом установили, разумеется, филерское наблюдение (с 7-IV--98 г.). Проследки констатировали, между прочим, что 21-V Кугушев ходил на берег Москвы-реки, где просидел I % часа с двумя рабочими, ловившими рыбу; 24-V он, "забрав брюки в высокие сапоги"), поехал на Воскресенскую площадь, где в вагоне, заменявшем тогда вокзал, сменил бывшую на нем "немецкую" фуражку на простой картуз и отправился к Серпуховской заставе, где встретил 4 рабочих, лежавших на траве, с которыми поздоровался "за руку"; после этого Кугушев с тремя из встретившихся пошел на лужок около фабрики Мещерина, а оттуда -- в лес, на Капатчиковой даче, где зубатовские "очи" нашли более благоразумным оставить наблюдаемых в покое.
   28-V. Кугушев пошел на Берсеньевскую набережную и около Крымского моста переправился на другую сторону реки -- к великому огорчению филеров, не имевших возможности последовать за ним; на следующий день он ходил к фабрике Бутикова, долго прогуливался около, сидел в портерной, но никого не дождался.
   31-V. Кугушев, обутый в длинные сапоги, поехал к Калужским воротам, сменил так кепку на картуз и отправился к Даниловской заставе, где встретил 3 рабочих, с которыми побеседовал, лежа на траве, более часа, затем повел их к Москве-реке, нанял за 1 рубль лодку и все поехали кататься; после-прогулки компания вернулась на Александровский плац; простившись с "интеллигентом", рабочие пошли на фабрику Флетчера.
   2-V1. Кугушев имел свидание с двумя рабочими фабрики Бутикова, удившими рыбу на Москве-реке; 11-VI он виделся внизу Хамовнической набережной с рабочим, которого провели в спаль ру Елизаровых посетил хорошо известный охранному отделению б. студент московс. тех. училища А. В. Бугринов, женатый на Анжелике Карпузи, состоящей под негласным надзором полиции".
   Читатель мог обратить внимание на то, что Зубатов, точно перечисляя всех, кто присутствовал у Елизаровых во время свидания Ульянова (Ленина) с Лалаянцем, не мог назвать только одно "неизвестное лицо". Не потому ли, что благодаря этому "неизвестному" он так хорошо знал все: и о приезде Ульянова и об от'езде Лалаянца? И не была ли этим третьим лицом А. Е. Серебрякова -- "Мамочка" охраны и приятельница Елизаровой?..
   Сам Зубатов дает основание решить этот вопрос в положительном смысле; описывая в ходатайстве о выдаче Серебряковой денежного пособия (по случаю двадцатипятилетия агентурной службы) ее заслуги, Зубатов заявлял в докладе от 26-III 1907 д-ту полиции, между прочим, следующее: "Убедившись на деле в наличности связи провинциальной преступной деятельности с Москвой, г-жа Субботина {Агентурный псевдоним Серебряковой.-- Л. М.} намеренно расширила свои кружковые связи за пределы столицы... Екатеринослав, Кременчуг, Киев были серьезно освещены также ею"... (6).
   Надо сказать правду: все "освещение" Серебряковой в данном случае заключалось в том, что она сообщила Зубатову о пребывании в Москве И. Лалаянца и о том, что он тесно связан с типографской техникой соц-дем. группы, издающей газету "Южный Рабочий". Этого, впрочем, было вполне достаточно для того, чтобы московское охр. отд. получило руководящую нить в своих розысках.
   Из Москвы Лалаянц поехал, разумеется в сопровождении филерской свиты, в Кременчуг; здесь он посетил один маленький домик и в тот же день выехал в Екатеринослав, где он имел постоянное жительство. "Летучие" осели, конечно, в обоих городах. В Кременчуге обитатели дома, посещенного Лалаянцем (их было трое), сразу обратили внимание филеров своим поведением: они редко выходили из дому, их никто не посещал, и сами они ни у кого почти не бывали... Конспирация била в лицо; являлось очевидным: "техника" здесь.
   В то же время наблюдением по городу Екатеринославу за И. Лалаянцем и его женой был выяснен круг их ближайших знакомых, состоявший главным образом из представителей местной интеллигенции, которые и являлись руководящим центром местной с.-д. организации (А. Машицкий и др.).
   16-IV 1900 г. была произведена ликвидация наблюдений летучего отряда, при чем по обыскам, произведенным в г. Кременчуге, в таинственном домике, за которым так усердно следили филеры, и в котором оказались живущими Сара Гранд, Х. Рихтерман и Ефроим Виленский, была обнаружена типография и 1740 экземпляров отпечатанного при ее помощи второго номера журнала "Южный Рабочий"; в самой типографии застигли Хаю Гутман, которая вместе с упомянутым Виленским занималась набором шрифта в этой печатне. По обыску в квартире Менделя и Фейги Болшеперовых отобрали типографские наборы и партию нелегальных изданий (7).
   Местная жандармерия была этой ликвидацией весьма огорчена: далекая охранка под самым ее носом сделала такие "открытия". Особенно не нравилось присутствие "летучих" в г. Екатеринославе начальнику местного г. ж. у. генералу Делло. Большой любитель мирных занятий по хозяйству, проводивший много времени за фисгармонией, он выслуживал только свой пенсионный стаж, а все розыскные заботы поручил своему помощнику -- Л. Н. Кременецкому (8). Последний по мере сил старался добывать "языки", но особого успеха не имел; в то время у него было только два секретных сотрудника (оба рабочие), К. Артсмемко и Ф. Карелый, услуги которых ограничивались мелкими доносами на товарищей и представлением по начальству агитационных листовок, в изобилии распространявшихся на местных заводах. Выл еще один осведомитель у генерала Делло, некий Сиволапов, который добро волгло явился к нему с заявлением о том, что жившие у него на квартире супруги Лалаянцы занимались варкой какого-то снадобья (речь шла, вероятно, о желатинной массе). Делло очень возмущался тем, что ему не разрешили "ликвидировать" надоевших ему поднадзорных, против которых уже имелось уличительное показание; генерал не знал, что на шею Лалаянца готовились повесить не легкий гектограф, а целый типографский станок... (9).
   Производя свои иногородние розыски, Зубатов ставил абе две задачи: во-первых, он стремился нанести удар революционным организациям, возникавшим все чаще и чаше в разных углах провинции, и, во-вторых, он старался, пользуясь обстоятельствами, навербовать новых агентов-осведомителей для местных надобностей в будущем. Поэтому при каждой "ликвидации" но розыскам "летучего отряда" для руководства обысками и производства допросов командировались на место действия жандармские офицеры, состоявшие при московском о. о. в качестве экстернов.
   В Екатеринослав для участия в расследовании по делу "Южного Рабочего" был командирован штаб-ротмистр Александр Григорьевич Петерсон. жандарм не особенно злостного типа; обязанный стараться, молодой офицер приложил усилия, чтобы угодить своему начальству, и "беседовал" с арестованными днем и ночью. Попытки добиться от Лалаянца признаний, конечно, не увенчались успехом: обвиняемый отрицал не только факты, но и простое знакомство с другими обвиняемыми. Не помогла Петерсону его откровенность, когда он, потеряв терпение, заявил Лалаянцу, намекая на его свидание с Ульяновым: "Да что вы запираетесь,-- уы ведь из Москвы с вами в одном вагоне ехали!"...
   Более повезло московскому охраннику при допросе Якова Ефремова Вьюшина, который после первых же "увещеваний" согласился рассказать "всю правду". Откровенные показания названного рабочего касались главным образом кружка "Начало", организованного в июне 1899 г. И. В. Бабушкиным (10). На квартире Вьюшина происходили собрания членов этого кружка, раздача нелегальной литературы рабочим. Вьюшин вел сношения с Екатеринославским с.-д. комитетом и ездил по его поручению в г. Николаев.
   О признаниях Вьюшина узнали его товарищи, кандидат в осведомители провалился, и откровенные показания его пришлось использовать, как следственный материал (11).
   В конце-концов Пстерсону удалось приобрести серьезного агента в лице земского фельдшера Бакая, который под его руководством сумел завязать сношения с местным с.-д. комитетом -- и настолько близкие, что у него на квартире был устроен склад нелегальщины: хранились типографские принадлежности, транспорты революционных брошюр и комитетских изданий.
   Благодаря агентурным указаниям Бакая было произведено много арестов в Екатеринославе (Н. Голуб, А. Краснощек, Р. Таратута и др.); по его же сведениям была взята тайная типография с.-р. в Чернигове и т. д.
   Предательская карьера Бакая кончилась совершенно неожиданно -- ирония судьбы!-- благодаря вмешательству жандармов. В 1902 году, по распоряжению ротмистра Беклемишева, командированного в Екатеринослав нач. Киеве, г. ж. у. Новицким (подробно об этой истории будет рассказано в следующей главе), Бакай был обыскан и арестован; освободили его только по предписанию свыше; тогда же он был пропечатан, как предатель, в очередном номере "Южного Рабочего") (12).
   В числе выданных Бакаем революционеров был учитель Зимионко, организовавший среди крестьян кружок под названием "Зірка" ("Зорька"), Биография этого агитатора представляется весьма незаурядной, и на ней следует остановить особое внимание.
   

УБИЙСТВО "ПО СЛУЖЕБНОЙ НЕОБХОДИМОСТИ".

   Александр Григорьевич Зимионко, по делу о пропаганде среди крестьян Екатеринославской губ., в 1902 г. был выслан в одну из северных губ., но вскоре бежал, потом скрывался в Туле; здесь Зимионко вошел в сношения с начальником местного ж. у. Сазоновым (13), которому подал 24-V 1904 г. "покаянную" с подробным описанием своих похождений, вплоть до переезда из Н.-Новгорода в Тулу. 9-VII того же года Сазонов донес конфиденциально, за No 2578, д-ру деп. полиции следующее: "Только на-днях мне представилась возможность повидаться с сотрудником "Серафимовичем") (псевдоним Александра Зимионко). По его словам, в Туле с давнего времени существует социал-демократический комитет, действующий в последнее время (после демонстрации 14 сентября 1903 г.) под непосредственным руководством так называемого совещательного собрания, в состав которого входят 1) проживающий в Туле, по Киевской улице, в доме Зыбина, известный департаменту полиции Платон Васильев Луначарский, жена которого до сих пор содержится под стражей по делу о демонстрации 14 сентября; 2) некто, по революционной кличке "Леонид", о котором известно пока, что он русский, прапорщик запаса, ранее жил в Нижнем-Новгороде, откуда и прибыл в Тулу для революционной деятельности; он занимает в комитете центральное положение; 3) именующая себя в революционной среде "Анной Павловной", в личности коей можно предполагать известную департаменту по дневникам ротмистра Гринберга (14) Марию Розину. Членами комитета являются, помимо вышеназванных "Леонида" и "Анны Павловны", следующие лица: 1) бежавший из Сибири бывший член одесского комитета, именующий себя "Алексеем"; о нем известно, что он еврей, только что на-днях с'ехал с квартиры агента Первого российского страхового общества Иосифа Наумова Пронина, обысканного вчера по делу об ефрейторе Лютсенберге; теперь поочередно ночует то в квартире вышеназванной Розиной (второй член комитета), то у некоей Надежды Александровны Даниловой (третий член комитета -- близкий друг ("Леонида")); 4) некая Соня, о которой пока известно, что она весьма близка с "Алексеем", который при ее посредстве ведет сношения с аптекарским помощником, по имени Моисеем, служащим в аптеке провизора Геек, на Пятницкой улице. Тульский комитет последнее время занят исключительно одной пропагандой; за отсутствием же денежных средств он лишен возможности оборудовать типографию, и потому имеющиеся технические принадлежности, как-то: станок, шрифт и т. д., хранит без употребления, довольствуясь одним множительным аппаратом. По словам "Серафимовича"; раскол, образовавшийся на заграничном с езде социал-демократов в августе минувшего года, до сих пор еще не утратил своего значения, и среди местных комитетов, как и в Туле, время от времени слышатся разногласия, доходящие до открытого раздора и разрыва между сотрудниками плехановского меньшинства, с. одной стороны, и ленинского большинства -- с другой. По тем же собственно мотивам произошел разлад и среди членов Тульского комитета, повлекший за собой выход одного из членов -- некоего Николая Преферанцева, которому удалось создать независимую от комитета группу пропагандистов, избранную им преимущественно из молодежи. В эту группу входят, между прочим, известная департаменту (из переписки по особому отделу) Роза Сигалина, бывший член Тульского комитета состава прошлого года (Шишкова, Сидорова и др.) и недавний член "Крымского Союза". Группа эта занята в настоящее время обсуждением реферата на тему "Русские революционные партии и их разногласия", где, по существу, ставится вопрос, должна ли революционная организация объединяться или обособляться. Реферат этот готовится для сорганизовывающегося кружка из офицеров и вольноопределяющихся. Кроме сказанного, "Серафимович" обратил мое внимание на некую Эсфирь Рузер (по девичьей фамилии Генина), которая теперь должна находиться в Киеве или Одессе, куда она возвратилась из места ссылки ее мужа, задавшись целью заняться революционной работой; прежде Генина служила фельдшерицей при детском бараке скарлатинного отделения в Киеве.
   Сравнительно недавнее освобождение "Серафимовича" из-под стражи и необходимая в таких случаях тактика, как лица уже замеченного сыском, вынудила сотрудника ограничиться самым осторожным общением с революционными деятелями. Вследствие этого, до получения вышесказанных сведений, не представлялось возможным установить более или менее правильное наблюдение, о результатах коего я буду докладывать своевременно.
   Через несколько времени "Серафимович" должен отправиться в Минскую губ., где проживает теперь его тяжко больная мать и жена с двумя детьми, оставшиеся без всяких средств к существованию после того, как его сестра была устранена от должности учительницы, как навлекшая на себя подозрение в политической неблагонадежности. Тульский комитет, несколько ознакомившись с тяжелым положением семьи "Серафимовича", желая воспользоваться подходящим для него случаем -- поездкой "Серафимовича", поручает ему вступить, при содействии некоего Абрама Ицковича, сторонника взглядов Ленина, в сношения с бундовцами, от которых комитет ожидает материальную помощь. От них же "Серафимович" должен заручиться связями на Киев и Одессу. Абрам Ицкович -- молодой человек, всегда проживающий с матерью в Туле. Еще недавно сравнительно в квартире Ицковича хранился множительный аппарат комитета, переданный им затем кому-то другому. 4-го сего июля Ицкович отправился к родным в Минскую губернию через Москву, где он предполагал иметь деловые свидания... Сказанные семейные обстоятельства сотрудника вынудили меня уступить его настоятельным просьбам, выдать ему содержание за июль и август (по 75-ти руб.) 150 руб.".
   Зимионко действительно направился в Минскую губ., но здесь разыгралась драма: вскоре после своего приезда домой он убил свою жену и был арестован. Преступление свое Зимионко в письме к Сазонову об'яснил, как поступок, вызванный "служебною необходимостью". Очень может быть, что Зимионко в интимном разговоре признался в своем предательстве, встретил осуждение и, боясь выдачи со стороны жены, покончил с ней. На запрос Сазонова, как поступить с Зимионко (он был в числе разыскиваемых), д. п. ответил: выслать его на место прежнего водворения. Зимионко не стал ожидать кары и скрылся.
   В 1904 г. нач. моск. о. о. Тржесяк, имея в виду усиление столичной агентуры, спрашивал особый отдел д. п., "где проживает состоящий под особым надзором полиции Александр Зимионко. находившийся до 19 марта в Вятке"; на это было отвечено 23 мая того же года, за No 6567, что, указывая на прежних агентов подполковника Сазонова, дир. д. п. отнюдь не имел в виду Зимионко, который уже утратил свое значение в качестве секретного сотрудника после подозрения в убийстве своей жены и к тому же скрылся из Вятки.
   О дальнейшей судьбе Зимионко имеются сведения, что в 1908 г. он сидел, под именем Ивана Макарова, как осужденный на 6 лет каторжных работ, в Екатеринодарской тюрьме.
   В журнале "Революционная Мысль", издававшемся в Париже (No 1, апрель 1908 г.), были опубликованы некоторые сведения о Зимионке и его приметы.
   

ОХРАННИК, ЖАНДАРМЫ И АГЕНТ ЖУРАВЛЕНКО.

   Не раз уже было отмечено, что между жандармами и охраниками существовал, как это ни странно, постоянный антагонизм, который особенно проявлялся, когда дело шло об уловлении провокаторских душ. Характерная в этом отношении история разыгралась в связи с делом "Южного Рабочего". Предоставим слово документам, которые говорят сами за себя.
   Штаб-ротмистр Петерсон писал 5-II 1901 г. из Екатеринослава н-ку московск. о. о. Зубатову:
   "Многоуважаемый и добрейший Сергей Васильевич! В бытность мою в г. Новороссийске по делу Сергея Кулагина, мне пришлось допрашивать там Германа Журавленке, от которого первоначально и было получено сведение о прибытии в Новороссийск какого-то нелегального, оказавшегося впоследствии С. Кулагиным. Журавленко об'яснил мне, что он состоит под гласным надзором полиции по ростовскому делу, что раньше он чуть ли не 15 лет вращался в различных революционных кружках, но что в настоящее время он не только отрешился от прежних заблуждений, но даже готов работать в противоположном направлении.
   Озабочиваясь выяснением связей Кулагина по Ростову и принимая во внимание, что по окончании срока гласного надзора Журавленко рассчитывал переехать на жительство в г. Ростов, я вошел с ним в соглашение, по которому он обязался за известное месячное вознаграждение содействовать по выяснению кулагинских связей в Ростове.
   Об изложенном я тогда же донес департаменту полиции, представив одновременно копию сего донесения вам.
   Через некоторое время но переезде в Ростов Журавлей ко доставил мне кое-какие сведения, по настолько несущественные, что я даже не решился и представить их вам. На его письмо я послал ему ответ, где дал ему некоторые указания.
   В настоящее время на имя начальника екатеринославского губернского жандармского управления поступило письмо от н-ка донского областного жандармского управления, которое в копим при сем прилагаю, как равно и последовавший на него ответ со стороны генерал-майора Делло.
   Комментировать письмо полковника Тихоновича не приходится: оно говорит само за себя.
   Если он, не довольствуясь ответом генерал-майора Делло, обратится с соответствующим запросом лично ко мне, то я предполагаю ему непосредственно не отвечать, а представлю его письмо со своим об'яснением вам".
   Копия письма н-ка доиск. о. ж. у. от 31-I 1901 г., за No 246.
   Н-ку екатеринослав. г. ж. у. Делло,
   "Милостивый государь, Павел Петрович! Помощник мой в Ростовском-на-Дону округе, подполковник Артемьев, представил мне сего числа письмо, переданное ему Германом Гавриловым Журавлеикой, служебными услугами которого подполковник Артемьев иногда пользовался. Письмо это, по словам Журавленки, получено им от штаб-ротмистра отдельного корпуса жандармов Александра Григорьевича Петерсона, с которым он познакомился в г. Новороссийске осенью 1900 года, и которому за условленное вознаграждение согласился доставлять еженедельно агентурные сведения, касающиеся рабочего движения в г. Ростове-на-Дону и Нахичевани. К этому Журавленко добавил, что считает свое условие с г. Петерсоном поступком неблаговидным по отношению к подполковнику Артемьеву и вследствие будто бы поранения руки не может вести дальнейшей переписки с г. Петерсоном.
   Не имея сведений о служебных функциях ротмистра А. Г. Петерсона, но усматривая из содержания упомянутого письма, что он находится в г. Екатеринославе и просит Журавленко адресовать ему письма в управление, вероятно, вверенное вашему превосходительству, считаю я долгом препроводить вал: это письмо в копни и просить ваше превосходительство не поставить себе в труд выяснить, действительно ли такое письмо писано ротмистром Петерсоном, и, в утвердительном случае, установить, от кого он получил уполномочие наблюдать за рабочим движением в районе вверенного мне управления.
   О последующем не откажите почтить меня своим уведомлением".
   Копия письма н-ка Екатериносл. г. ж. у. Делло от 5-II 1901 г., за No 427, к н-ку о. ж. у. Тихоновичу.
   (Милостивый государь, Сергей Васильевич.
   Вследствие письма вашего от 31-го минувшего января, за No 246, имею честь сообщить, что чиновник для поручений при отделении по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве отдельного корпуса жандармов ротмистр Петерсон состоит в настоящее время во временном прикомандировании ко вверенному мне управлению и действительно осенью минувшего года, по особому распоряжению департамента полиции, был командирован на некоторое время в г. Новороссийск.
   Что же касается состоявшегося будто бы там между ротмистром Петерсоном и Германом Журавленко соглашения, как о том изложено в вышеозначенном письме вашем, то о таковом мне ничего не известно, потребовать же от названного офицера об'яснения по содержанию препровожденного мне в копии письма его я не нахожу для себя удобным, так как проверять его личные отношения с частным лицом я не считаю за собой права".
   Копия первого приложения к письму Петерсона,
   "Екатеринослав, 16-го января 1901 г.
   Письмо ваше получил (на последующих прошу ставить NoNo по порядку). Вижу, что вы не вполне поняли вашу роль. Прежде всего вам надлежало немедленно же по прибытии в Ростов сообщить мне свой адрес (что, между прочим, и было уговорено между нами), так как за этот промежуток времени мне могла представиться надобность в сообщении вам каких-либо сведений или даже, может быть, в личном свидании, что за отсутствием вашего адреса я не был бы в состоянии сделать.
   Затем личные мои поездки для свиданий не всегда для меня возможны, и таковые вообще могут являться лишь, как редкие счастливые исключения, или обусловленные случаями крайней важности. В виду этого вам придется излагать свои сведения письменно, что совершенно не должно вас затруднять, так как литературности изложения никому не нужно. Надо просто сообщать факты, которые будут тем ценнее, чем они обстоятельнее, не говоря уже о достоверности, которая должна быть безусловною. Вы, например, пишете, что познакомились с семейством таким-то, и присовокупляете, что никаких крутых мер пока не надо, а, между тем, вам надлежало, предоставив о мерах судить нам, сообщать подробно, какого рода собрания происходят у П., что говорится на них, случайные ли они, или устраиваются в определенные дни и т. д., одним словом, сообщать все те подробности, которые могли бы понемногу очерчивать характер деятельности всех этих господ. Впрочем, вы сами отлично понимаете, какого рода сведения представляют для нас интерес.
   Итак, 1) не гоняясь за литературностью изложения, составляйте возможно обстоятельные донесения;
   2) вы должны писать мне каждую субботу, хотя бы сообщение ваше иной раз было и короткое, при чем в случае получения вами чего-либо особенно интересного желательно получить сведения о сем и до очередного (субботнего) извещения;
   3) письма надо законвертовывать тщательно, а то первое ваше письмо я получил наполовину незаклеенным;
   4) адресуйте мне без упоминания чина, а просто в г. Ек-в, такое-то управление, такому-то;
   5) о всяком изменении вашего адреса сообщайте немедленно. Ну, помогай вам бог.
   Успех зависит от вашего желания работать, старании и сообразительности. А. Г. П--н".
   Копия второго приложения к письму Петерсона.
   "М. г. Извините, что долго не писал, но, к сожалению, нечего было писать, только за последнее время нашлись кое-какие веские данные.
   Я познакомился с семейством господ Плесковых, у которых собирается много молодежи, преимущественно учащиеся, как-то: реалисты и гимназисты старших классов. Старший сын Плесковых -- студент Харьковского университета. Затем ходит к ним Воскресенский, сотрудник местной газеты, и еще кое-какие лица, которых еще не знаю в лицо. Никаких крутых мер пока не нужно. Если вы когда-либо будете в Ростове, вызовите меня в гостиницу, хотя бы по телефону; адрес мой вам известен.
   Я не умею излагать на бумаге свои мысли, хотя в данное время и нечего, потому-то я и стараюсь не навязываться на знакомства, как вы мне советовали, но если бы увидел вас лично, то мог бы порассказать все подробнее. Журавленке.
   Сейчас еще получил некоторые сведения, которые мною еще не проверены. Желательно было бы, как можно скорее увидеть вас лично. Журавленке
   12 января. Чугунолитейная механическая артель".
   За кем в конце-концов остался Журавленке,-- мне неизвестно. Кажется, ни за кем. Одним словом:
   Не поделили!
   

ГЛАВА VIII.

Соц.-Демократическая пропаганда в Бежице, Рязани, Нижнем-Новгороде и Твери.-- Московский комитет Р, с.-д. р. п.-- Типография "Рабочей Библиотеки".-- Южные с.-д. организации, Первомайская пропаганда в Петербурге.

СОЦ.-ДЕМ. ПРОПАГАНДА В БЕЖНЦЕ И РЯЗАНИ.

   С конца девяностых годов московское о. отд-ние представляло из себя, если можно так выразиться, пожарную команду царского правительства: красные языки революционного пламени вспыхивали неожиданно то там, то здесь, и департамент полиции положительно изводил своего всероссийского брандмейстера приказами о посылке на место "несчастия" своих "людей".
   В 1898 году, как известно, на Брянском заводе (Орловской губ.) произошли так называемые "беспорядки"; в ответ на требования рабочих, носившие чисто экономический характер, петербургское начальство послало в Бежину сотню лихих казаков и приказало Москве командировать туда отряд шпионов. Так как филерам на изолированном заводе соглядатайствовать никакой возможности не представлялось, то Зубатов отправил туда агента для внутренней работы. Это деликатное поручение было возложено на Поддевкина, который так отличился в деле уловления московских "просветителей".
   Пронырливый "Тулупчик", поступивший, по особой рекомендации, сверлильщиком в механическую мастерскую Брянского завода, приступил, как подобает опытному сыщику, к делу весьма осторожно.
   "Сходиться с рабочими,-- писал Поддевкин 7-V Зубатову,-- опасно: взамен других попадешь сам... но схожусь понемногу... и постараюсь послужить общественному делу"...
   Немного спустя "Тулупчик" уже получил возможность донести: "На соседнем заводе Мальцева работают братья Васильевы, высланные из Москвы; они "об'ясняют положение рабочих". Токарь Ильин читал брошюры, пропагандировал, наклеивал воззвания на стены; после обыска, опасаясь ареста, уехал в Харьков, Иван Нефедов, работающий на фрезерном станке, получил нелегальные книги, знает "тех, кто устроил бунт". Григорьев просит описать свое положение и сообщает: "я получил подарок от Л. И. П. (Помеловой) -- ластику на рубаху; я не знаю, в честь чего это такое". Слесарь Василий Вершков советует быть осторожнее с Нефедовым, так как последнего приглашал для починки ванны жандармский офицер, который угощал его, пред'являя ему карточки арестованных стачечников, и спрашивал о их знакомстве; хоти Нефедов и "не признался к снимкам", но он опасен в виду слабости его характера. Токарь М. Марков приглашает других участвовать в кассе; он об'яснил, что новый член не должен знать "корень" кружка; взносы принимает тот, кто ввел новичка в организацию; он же передает и литературу. Марков рекомендует не доверяться слесарю Никольскому, который служит от завода и делает доносы. Руководитель кружка приезжает из Орла, весной думает устроить забастовку. Марков хорошо знаком с революционной литературой; он дал читать брошюры "Рабочие союзы" и "Вперед" -- NoNo 6 и 7. В кассе приняли участие разметчик Н, Сальников и сверлильщик А. Кузьмин; распропагандирован также токарь Орлов, почитывающий нелегальщину"...
   30-I 190O г. последовала "ликвидация" брянского" кружка: обыскали около двадцати человек, но "поличное" нашли только у рабочего Сальникова; однако, откровения последнего и Р. Ху-досовецева повели к дальнейшему погрому, и к 5-II арестованных оказалось уже десять рабочих и пропагандировавший их интеллигент О. Квиткин, о которых жандармы возбудили формальное дознание, которое было поручено помощнику нач-ка орловск. г. ж. у. Петрову.
   Исполнив поручение, Поддевкин вернулся "отдохнуть" в Москву, а в сентябре того же года поехал отбывать, для сохранения своего революционного престижа, гласный надзор полиции, который был ему назначен по делу о Московском рабочем союзе. В Рязани "Тулупчик" не стал терять времени даром, и очень скоро втерся в местный нелегальный кружок. К декабрю того же года Поддевкин вызнал, что И. Музиль ведет агитацию среди рабочих машиностроительного завода; что он издает на гектографе воззвания и распространяет их; что деятельными помощниками его являются В. Стерлигов, братья Гольцман, Овсянников, Иванов и другие; все эти лица были вскоре Тоже "ликвидированы" (1).
   

ПРОПАГАНДА В НИЖНЕМ-НОВГОРОДЕ И ТВЕРИ.

   Я уже отмечал в первом томе своей работы, что студенческое движение, возникавшее на академической почве, часто принимало политическую окраску; во всяком случае, многие из учащейся молодежи, оторванные волною ставших хроническими "беспорядков" от профессорских кафедр и заброшенные ею в провинцию, часто вступали на путь революционной работы. Для примера я приведу несколько корреспонденции, перлюстрированных почтовой цензурой.
   28-III 1901 г. Ратаев сообщил московскому о. о. копию письма, адресованного в Москву слушательнице педагогических курсов Булкиной. "Нижний (Новгород),-- сообщалось адресатке,-- довольно радушно принял нас и старается оказать всяческое содействие.
   Здесь чувствуется большая потребность в сообщениях о ходе событий. Сегодня получены известия, что в Рязани была демонстрация... Здесь 8-го апреля готовится демонстрация в годовщину смерти Ливена. Публику знакомили при посредстве печати со всем, что было и что есть. Выпущен ли Николай? Если да, пусть он найдет мою папку и портфель, где -- он знает, и препроводит в безопасное место... Сообщите более безопасный адрес. На общежитие писать не решился. Мой адрес: Н.-Н., Грузинский п., д. Леоновой, Валентине Андреевне Марковиной, затем письмо должно быть завернуто в бумажку, с надписью В. В. М."
   Зубатов и на этот раз оказался в курсе дела. "Автор письма к Булкипой,-- доносило о. о. д-ту п.,-- студент ун-та Владимир Владимиров Марковии, удаленный за участие в беспорядках из Москвы на родину; после высылки он приезжал в столицу и 4-го апреля отправился снова в Н.-Новгород. Будучи в Москве, Марковии разыскивал архив, находившийся у его товарища и сданный на хранение Огго Домбровскому. Марковии занимается пропагандой среди нижегородских босяков и сормовцев; думает издать при помощи товарищей историю студенческого движения, предполагая отдать 75% с этого издания в пользу местной соц.-демократической группы. Марковии посетил в Москве члена исполнительного комитета земляческой организации (4-го состава) Георгия Соколовского, видел студента Михаила Андреева Шебуева, который обещал корреспондировать; на этот случай Моисеев дал конспиративный адрес; Н.-Новгород, редакция газеты "Волгарь", А. А. Ярошевскому, для Ш. Письмо к Булкиной было послано на имя фельдшерицы Анны Николаевны Жебровской, знакомой нижегородцам, высланным за беспорядки -- Александру и Владимиру Герман"...
   Все это Зубатов знал потому, что Марковин, будучи в Москве, виделся с с. с. охр-го от-ния, имя которого мне, к сожалению, осталось неизвестным.
   Но и черные кабинеты не отставали от охранки в этом деле. 13-IV 1901 г. Ратаев сообщил Зубатову копию письма к той же Булкиной за подписью "Б", автор которого (по предположению -- Борис Владимирович Марковии) писал из Н.-Новгорода: "Откуда вы взяли те деньги, которые вы мне дали?.. Если в Москве сильная нужда и эмиграционный фонд действует, то напишите... Мы получили от одного высланного студента письмо, где он пишет, что 6 марта в Киеве был расстрелян его товарищ по гимназии Пирадов за то, что он в пылу гнева ударил полкового командира. У вас на курсах, слыхал, происходят легальные сходки, вырабатывают новый устав... Время провожу недурно... Я живу со Степаном (Корсак)... у нас бывают нередко Горький и Скиталец. Теперь я убедился, что Горький -- замечательный человек... Из Горького вырабатывается общественный деятель повой молодой России. Он представитель демократии великого свободною русского народа, который начинает просыпаться... Читал нам Горький свои новейшие произведения, непропущенные цензурой: "О писателе, который зазнался" и "Веснам... "Весна" характеризует современный момент -- момент возрождения... Хороша "Песнь буревестника", которую ноет чиж... У нас здесь будет издаваться сборник, куда войдет все касающееся последних беспорядков. Первый выпуск будет -- стихотворения (пока набралось всего 14). Второй выпуск посвящен 4-му марта и т. д. "Где выход", может-быть, будет напечатан. Если у вас мало прокламаций, то можно прислать отсюда".
   Наконец, 11-I.V были получены, перлюстрационным путем, еще копии двух писем, тоже из Н.-Новгорода, невидимому от В. Марковина; в одном, адресованном в Москву Софье Константиновне Муравьевой, автор просил присылать всякие воззвания для задуманного к изданию сборника. В другом, к Марье Николаевне Андреевой, Марковин писал: "Та интеллигенция, с которой мне пришлось столкнуться (в Н.-Н.), произвела на меня больше чем хорошее впечатление... я бы их назвал вполне культурными людьми, западниками... среди них есть много людей пожилых но своему социальному положению, между тем, имеющих такие взгляды, которых нужно еще поискать у многих из студентов. Что касается сочувствия к студентам и их движению, то его встречаешь во всех слоях общества. Здесь среди публики, конечно -- передовой, ходит много нелегальщины. Вообще говоря, социальная жизнь здесь сильно развита, и общественное самосознание вполне пробудилось... Одно только скверно: одолевают шпионы"...
   Марковин ошибался. Не переодетые жандармы, гонявшиеся за ним по Н.-Новгороду, одолевали его, а почтовый цензор и товарищ, которому он жал руку, будучи в Москве...
   Агентурная паутина московской охранки раскинулась, как мы видели, и на юг, и на запад, и на восток. Не был "освещен", как следует, только север. Впрочем, относительно г. Твери Зубатов, благодаря откровенным показаниям Новодворского и предательству Лазарева и Карамышева, был довольно осведомлен. Однако, филеров своих, в виду большого спроса на московских "людей", Зубатов в Тверь не послал, а порекомендовал д-ту п. назначить туда нового начальника губ. ж. управления, стиля moderne; выбор пал на полковника Уранова, заведывавшего жандармско-полицейским отделением на Брестской ж. д. Зубатов начинил избранника сыскной премудростью и обещал ему всяческое содействие.
   На ловца, как говорится, и зверь бежит.
   В марте 1903 г. и московское охранное отд. явился рабочий Илья Петрович Московкин в сопровождении двух товарищей: Жукова и Чуркина; все трое из'явили желание работать "по сыскной части"; Московкин указал тогда свой адрес: станция Люберцы, фабрика Шарыгина. "Троицу" эту направили в Тверь, но работала она там недолго. 16-XII тогоже года Уранов донес директору д-та п., за No 4447: "При производстве дознания "о преступных кружках г. Твери"" связанного с делом убийства рабочего Павла Волнухина, выяснилось, что, помимо двух кружков, собиравшихся в доме Беляева, на Козьмодемьяновской улице (в одном из них за старшего был Иван Иванов Соколов, а в другом -- Михаил Антонов Швецов), существовал еще третий кружок, организованный, как и первые два, разыскиваемым Иваном Ивановичем Егоровым, в котором за старшего был Михаил Петров -- один из убийц Волнухина.
   В настоящее время есть основания предполагать, что один из членов последнего кружка принимает участие в четвертом кружке, состоящем главным образом из рабочих Французского вагоностроительного завода, каковой кружок, по полученному мною от моего сотрудника Московкина сведению, имел сходку 6-го сего декабря в одном из домов на Поповке, около упомянутого завода, под руководством неизвестного интеллигента, личность которого Московкин, случайно присутствовавший на собрании кружка, настолько определенно описывает, что интеллигент этот почти наверное обнаружен, за ним мною установлено наблюдение; он занимается в земской управе и имеет постоянные сношения с лицами, подозреваемыми в принадлежности к новому "Комитету", образовавшемуся после ликвидации из участников прежнего, оставшихся непривлеченнымн к дознанию.
   Указанный Московкиным интеллигент на собрании кружка 6-го декабря говорил только о найме квартиры, на которой, кроме этого кружка, будет собираться и другой им же организованный кружок, а также относительно конспирации " необходимости строго следить за тем, чтобы среди кружковых рабочих не было предателей.
   Московкин говорил, что его приглашают принять участие в кружке, но он опасается, как бы не подвергнуться такой же участи, как и Волнухин, ибо после освобождения его, Жукова и Чуркина из тюрьмы, хотя и одновременно с некоторыми другими привлеченными к дознанию о "Комитете" лицами, среди рабочих могут возникнуть подозрения если и не в предательстве, то в провале, т.-е. даче ими на дознании откровенных показаний, что на самом деле и было, так как вполне откровенные и правдивые показания трех названных моих сотрудников послужили первоначальным основанием дознания, будучи потом подтверждены показаниями других лиц.
   При этом следует прилить во внимание и то обстоятельство, что поименованные лица, не столько из-за денег, сколько по убеждению, высидели по два месяца в тюрьме и понесли за это время значительный материальный ущерб, будучи лишены возможности работать на фабриках, каковое положение их поставило меня в необходимость помогать им материально и после выхода из тюрьмы, тем более, что двое из них люди семейные, при чем они выдали мне почти вес кружки и главных организаторов -- рабочих, а также указали некоторых интеллигентов").
   Наконец, 8-I 1904 г. полковник Уранов представил, за No 110, на усмотрение д-та п. три письма, полученных от Жукова, Московкина и Чуркина.с пояснением, что "в виду возникшего на них подозрения в предательстве со стороны товарищей рабочих, кои в настоящее время снова организуются в преступные кружки, действительно нельзя никоим образом поручиться за безопасность поименованных лиц, и они могут каждую минуту рисковать быть убитыми или изуродованными, хотя бы под предлогом как бы в драке"; между тем, "Московкин, Чуркин и Жуков, будучи привлечены к дознанию о "тверском комитете", состоят под особым надзором и потому и не имеют возможности выехать из Твери и другое место".
   Представленное Урановым письмо Московкина было такого содержания (сохраняю его орфографию): "Имею честь всепокорнеше просить ваше высокородие обратить внимание на мою положение, в котором я нахожусь; в настоящие время негде не работаю, хотя по вашей прозбе я мог поступить, но все товарищи грозят меня убить и говорили уже моей жене, чтобы я куда-нибудь уезжал, потому что мою тайну разоблачили; я у вас служил веруй и правдуй и провалили шесть кружков, в которых ходили четыре интелегента, потом всех организаторов кружков. И еще мог бы выдать кружек, который только что начел ходить конспиративную квартиру, но я совершенно провалился, теперь меня звали посещать с ними вместе, но я боюсь, потому что у меня жена, у которой двое детей, я не хочу быть убитым; из тюрьмы получили сведения, что я был у вас агентым: уголовные арестанты приносили писмы из тюрмы от политических наших товарищей и передавали другим демократам, которых размножилось после ареста, в настоящие время находится девять кружков, в которые посещают пять интелегентов; я сам знаю хорошо. Теперь прошу ваше высокородие или меня отправить втюрму, или уехать куда-либо, где бы я мог работать старой работой, но я нахожусь под надзором и самовольна уехать не могу у меня и у моей жене нет денег, нет также хлеба. Крестьянин Тверской губ. и уезда Васильевской волости деревни Дубровок Илья Петров Московкин. 3-II 1904, простите, если плохо написал".
   Другой "агент" -- Жуков -- писал в своей слезнице (более грамотно): "Имею честь всепокорнеше просить ваше высокородие обратить внимание на мое положение, в котором я очутился, Я живу совершенно без работы, хотя по вашей рекомендации я бы и мог поступить, но мне нельзя; так как мои товарищи и вообще чуть ли не вес рабочий грозят меня убить, и даже имели покушение на мою жизнь, благодаря случайности я отделался легкой раной в руку, за то, что я на допросах показал откровенно; моего одного товарища Павла {Упомянутый Павел Вэлпухни -- сотрудник Уранова.} отправили на тот свет также за откровенность, следовательно и мне не избежать этого. Я вам выдал пять кружков с их интеллигентами, не подозревая того, что будет впоследствии, так как волнения среди рабочих не только не уничтожены, но еще более осложнились, благодаря тайным письмам от арестованных товарищей, которые воодушевляют их на этом поприще и также указывают на меня, что я выдал кружки. В настоящее время мне ничего не остается делать как садиться в тюрьму, или уехать куда нибудь в другую губернию, кроме того я не имею права уезжать из Твери никуда, так как я нахожусь под надзором и имею вид на жительство только в Твери. Крестьянин Тверской губ. и уезда, Пиклинской вол., деревни Володина, Василий Максимов Жуков. 1904 г. 3-го января".
   Третья жертва розыскных опытов Уранова, Василий Степанов Чуркин, крн. Тверского уезда, Новинской в., жаловался в своем письме от 5-I 1904 г.:"Я нахожусь в крайне затруднительном положении, я через товарищей узнал неделя тому назад была сходка в роще, на которой участвовала восемдесят челов. рабочих разных заведения и были трое интелигентов, ришали нашу участь и порешили убить, или переломать кости, особенно мне, Московкину и Жукову. Обращаюсь к вашему высокородию, хотя я работаю на Морозовской фабрике, дальше оставаца в Твери не могу, уехать куда либо -- у меня паспорт арестован. Я вам донес об трех кружках и выдал знакомых пять человек и интелигентов, которые ходили на прапоганду и других многа. Если ехать нельзя, то посадите опять в тюрьму".
   Несчастные парии шпионского мира: сажали товарищей в тюрьму, а под конец сами туда запросились!..
   

МОСКОВСКИЙ КОМИТЕТ Р. С.-Д. Р. П.

   Москва, являвшаяся центром крупнейшего промышленного района и богатая интеллектуальными силами, всегда привлекала исключительное внимание революционных организаций; морфологическое развитие Рос. с.-д. р. партии, в частности, требовало, чтобы в таком важном пункте, каким была Москва, имелся бы свой постоянный руководящий орган; "Союзы борьбы" отжили свой век, их место должно было занять представительство, более прочное и тесно связанное с партией.
   Попытки сформировать среди московской соц.-демократии партийный комитет делались настойчиво и неоднократно, но такие образования, благодаря густой агентурной паутине Зубатова, погибали, не успевши расцвести.
   В конце 1901 года в Москве была ликвидирована группа интеллигентов, занимавшаяся пропагандой среди фабрично-заводских рабочих; у одного из членов этого кружка -- Бориса Веселовского -- был найден но обыску гектографированный "План организации московской группы Рос. с.-д. р. п.", по которому участники организации распределялись на три категории: "сознательных рабочих", "пропагандистов-руководителей", "комитет"; на последнюю по "плану" возлагалась обязанность хранить центральную и стачечную кассу, приобретать и распространять литературу, вести сношения с соц.-демократическими группами в России и за границей, заниматься издательской деятельностью, решать вопросы о демонстрациях и т. д. Рабочие кружки (но пять человек) должны были распространять нелегальные издания, доставлять сведения о настроении рабочих и прочее.
   В следующем 1902-м году новая группа выступила уже формально от имени Моск. комитета Рос. с.-д. р, п.; в состав его входили: Герман Хинчук и Лидия Канцель (урожд. Цедербаум), имевшие сношения, под псевдонимами "Федоров" и "Таня", с заграничными деятелями "Искры", а также Екатерина Житкова, Татьяна Тихенко (квартиры их служили для "явок"), Сергей Сахаров, Анна Жедровская, Владимир Синакевич и Михаил Никольский. Все перечисленные лица и некоторые другие были в апреле месяце об'исканы и арестованы, при чем у курсистки Екатерины Зиминой были отобраны принадлежности гектографа и коллекция брошюр и воззваний (в том числе "Русский политический строй и рабочие", "Поворотный пункт в истории еврейского движения", "Суд над брянскими рабочими", "Академики и социализм", "Что такое государственный преступник?").
   Дознанием по этому делу было установлено, что, помимо упомянутых лиц, к деятельности комитета были причастны Сергей Скирмунт (на его имя был выписан транспорт воззваний), Ольга Канцель и Владимир Шулятиков (их адресами пользовались для конспиративной переписки); Александра Брановицкая и Клавдия Штейн (у первой из них нашли много нелегальщины), Николай Беззубов, Андрей Дмитриев и Василий Круглов (в их квартире, служившей местом собраний рабочих, обнаружили склад агитационной литературы, распространением которой между прочим занимался Андрей Пупков).
   По тому же делу были арестованы еще Леопольд Суляржитцкий, Ольга Поль, Иван Боголепов, Лев Васин, Евлампия Кутузова, Анна Гаврилович, Любовь Заславская-Нейфельд, Мелання Житкова, Анастасия Потоцкая, так как у них при обыске нашли революционные издания.
   Одновременно с арестами но делу Моск. комитета Р. с.-д. р. и. была ликвидирована группа лиц, занимавшихся "противоправительственной пропагандой", при чему Вячеслава и Марии Зворыкиных, Василия Иванова, Дарьи Лобачевой, Екатерины и Михаила Поповых, Николая Столыпина, Виктора Вальтера, Николая Жбанова и Константина Овсеенко были найдены различные преступные издания и тенденциозные рукописи.
   Осенью [902 года была сделана новая попытка восстановления деятельности Моск. комитета; для этой цели из-за границы в середине сентября приехала представительница ("Искра", поселившаяся в Москве под именем Юлии Лепешинской; но ей не повезло: она сразу попала под перекрестный огонь охранных батарей. Во-первых, о прибытии делегатки сделалось известно охр-му отд-нию из перлюстрированной переписки искровцев; хотя последняя велась очень конспиративно (цифрами и химическим способом), но д-ту п. большей частью удавалось эту корреспонденцию дешифрировать. Во-вторых, Лепешинская, приехавши в Москву 1-IX 1902 г. не преминул явиться с рекомендациями от Лалаянца" -- к Серебряковой, которая не замедлила сообщить Зубатову, что "делегатку" (приметы были токе уже описаны) можно взять от акушерки Герценберг (жившей около Остоженки) которую она посещает.
   В результате наблюдения но этому делу явилась ликвидация, очень удачно приноровленная к моменту собрания деятелей комитета. 28-XI 1902 г. на квартире дантистки Елизаветы Аннарауд были арестованы во время делового заседания Ленешинская, оказавшаяся в действительности Верой Гурвич, урожденной Кожевниковой, а также мщн. Семен Вайншгейн, инженер Николай Мещеряков и б. студент Иван Теодорович; одновременно на квартире у последнего задержали еще Леонтию Биронт, уже дважды привлекавшуюся к дознанию по моск. соц.-демократическим делам.
   На столе, за которым заседали члены комитета, оказались разложенными нелегальные издания (газета "Вперед", листки "К офицерам", "Письмо к рабочим", "Суд над крестьянами"); среди них был найден проект воззвания "К товарищам", с редакционными поправками карандашом. Лично у Вайнштейна оказалось несколько черновиков прокламаций, а на квартире у него нашли много рукописей и документов, из которых один, воспроизведенный на мимеографе представлял из себя постановление Моск. к-та Р. с.-д. р. п., которым последний признавал Заграничную лигу русской революционной социал-демократии своим заграничным представителем, а газету "Искра" своим руководящим органом. У Теодоровича, Биронт, Аннарауд были также обнаружены произведения нелегальной печати.
   У арестованных одновременно Зои Юнеевой (в действительности оказалась Глафирой Окуловой), Анны Рыжковой, Марии Олигер, Гали Гоштовт, Елены Нагурской, Александры Яковенко, Григория Лунца и Петра Петровского тоже была найдена нелегальщина. Кроме того, у Веры Осиновой взяли по обыску 536 воззваний "О терроре"), отпечатанных в типографии "Южного Рабочего", а у Веры Петровой отобрали обширную конспиративную переписку.
   Расследованием но этому делу было установлено, что в деятельности комитета принимали участие еще София Шацен, Мария Манасевич, Нина Баумштейн, Лина Гефтер, Николай Плетнев, Валериан Шмидт, Иван Карпачев, Алексей Фиников, Вячеслав Виноградов и Михаил Гузеев; последние два оказались провокаторами (2).
   Следующая очередная попытка поставить на ноги Моск. комитет, предпринятая пропагандистом Черномордиком, тоже не обошлась без предательства.
   Арестованный 7-VI 1903 года по делу Моск. к-та Р. с.-д. р. п. Константин Петров Давыдов, будучи допрошен при моск. о. о. жандармским ротмистром Кломинским, показал: "Согласно данному мною обещанию показать все откровенно при допросе, в дополнение к раньше данным показаниям заявляю: кажется, в январе месяце этого года, на одном из спектаклей, где именно не помню, я познакомился, через Дмитревского или Кульмана, со студентом Черномордиком, о которой я упоминал в своем показании 5-го сего августа, и который назвал себя Александром Владимировичем Черномордиком. На этом же вечере Черномордик разговорился с нами, узнал от нас, что мы усиленно занимаемся саморазвитием, и выразил желание помочь нам в этом деле. Я, от имени товарищей, с которыми предварительно толковал о том, предложил ему устраивать с нами занятия на даче, которую мы проектировали спять в Богородском. Черномордик вполне одобрил наше предложение. Затем, с апреля месяца, когда Дмитревский нанял дачу в Богородском, мы все, т.-е. я, Кульман и Черномордик, начали собираться на даче. Во время этих собраний мы читали большею частью что-нибудь по политической экономии (Богданова), при чем Черномордик делал нам свои раз'яснения. При этом иногда у нас уклонялся разговор в сторону, л Черномордик нам говорил о политическом строе в России, классовых интересах, о рабочем движении и о той борьбе, которая происходит между низшим классом и капиталистами, таким образом развивал социал-демократическое движение, тенденции коего были, очевидно, основанием его политических убеждений. Однажды, в конце апреля, Черномордик, разговаривая лично со мной, заявил, что так как у него времени не хватает для дальнейших занятий с нами, то он полагал бы рекомендовать нам своего хорошего знакомого, который заедет ко мне в контору и скажет, что он пришел "от Александра Владимировича". Действительно, через некоторое время явился ко мне в контору Лешинский, который заявил, что он пришел от Черномордика, и назвал себя Николаем Козлечковым. Козлечков тут же выразил желание продолжать занятия вместо Черномордика, и мы, вместе с ним, по окончании занятий в конторе, отправились на дачу к Дмитревскому. Козлечков сначала нам рассказывал, что он уехал с юга, что ом служит коммивояжером Брокгауза и Ефрона. Затем постепенно перешел разговор на темы политические; говорил об угнетенном положении рабочего класса, о необходимости борьбы с существующим образом правления в России, о ходе движения в русском обществе и способах борьбы с существующим порядком, при чем высказывался против террора и говорил, что самый целесообразный образ действий указывает социал-демократическая рабочая партия, руководимая "Искровцами". Затем Козлечков нам показывал и читал две прокламации, изданные 1-го лая 1903 года, содержание коих касалось угнетенного положения рабочих, 8-часового рабочего дня и пр. и кончалось воззванием к рабочим об устройстве демонстраций и к низвержению самодержавия. Одна прокламация была напечатана мелким типографским шрифтом -- красным, а другая черными чернилами. На обеих прокламациях были печати Московского комитета Социал-демократической рабочей партии. Во время этих разговоров присутствовали я, Дмитревский, Кульман и Сергей] Волков. При чем помнится мне, что когда показывались и читались Лещннским прокламации,-- Кульмана в этот день не было; а Волков присутствовал в качестве слушателя, хотя относился совершенно безучастно к интересовавшим нас вопросам. Лещинский в это время просил меня пользоваться моим адресом, и я ему передал одно письмо, как я говорил в первом моем показании" (3).
   Эти письма сыграли, добавим от себя, в деле свою роль; в показании шла речь о корреспонденции, которая посылалась на конспиративные адреса Кульмана и Давыдова.
   Перлюстрация в некоторых случаях стоила провокации.
   

ТИПОГРАФИЯ "РАБОЧЕЙ БИБЛИОТЕКИ".

   Подвиги московских филеров составили им такую репутацию, что д. п. поручал им иногородние розыски даже и тогда, когда агентурные указания исходили от сотрудников петербургского охр. отделения.
   В начале лета, 1900 г., в Петербурге образовалась группа под названием "Социалиста, в которой приняли участие Борис Савинков (впоследствии известный террорист), инженер Петр Ругенберг, Евгения Гордон и другие. Кружок этот решил, в противовес экономическим тенденциям "Рабочей Мысли", органа петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", развить устную и литературную пропаганду идей социализма, выдвигая на первый план агитацию за политическую борьбу с самодержавием.
   Тем же летом помянутая Гордон и М. Бройдо устроили совещание с представителями виленской группы, сочувствовавшей их начинаниям,-- Леоном Стоциком и Еленой Боровской; тогда же решено было" приступить к изданию брошюр соответственного характера, под общим названием "Рабочей Библиотеки", при чем виленцы взялись поставить технический аппарат. Осенью 1900 г. типография, действительно, начала свою работу и отпечатала брошюру, составленную М. Бройдо, "Наши задачи"; за ней последовало второе издание: "Французская революция 48-го года". Затем были оттиснуты рассказ В. Короленко ""Чудная" и книжечку "Русская женщина".
   Дела "Рабочей Библиотеки" шли очень хорошо, но дни ее были сочтены, и, как ни странно, погубил ее свой человек. М. Бройдо обратился за содействием, между прочим, к П. В. Струве (в то время популярнейший писатель-марксист), который сообщил ему, что одни из его приятелей очень заинтересовался "Рабочей Библиотекой" и даже из явил желание взять на себя всецело материальные заботы об этом издательстве; состоялось свидание Бройдо с доброжелателем, который не только дал денег, но и предоставил свою квартиру для доставки транспорта виленских изданий. Этим благодетелем был., провокатор Гуррвич. Но "Приятель" д-та п., зная, что типография группы находится в Вильне, не имел точных сведений о том, где именно она помещается, да он и не добивался знать; это выведал другой "доброжелатель" -- с. с. петербургского охр. от-ния Василий Соркин, типографский наборщик, который под благовидным предлогом с'ездил в Вильну и повидался с лицами, близкими к технике.
   Таким образом попал под наблюдение выше упоминавшийся Стоцик; хотя последний жил на самой гиблой улице Вильны -- Завальной, московские филеры умудрились все-таки выследить посещение Стоциком одного домика на Подольской улице, который обратил на себя их внимание. Видя замкнутый образ жизни двух обитателей этого уединенного домика, ищейки почуяли добычу; присутствие "шлепалки" для них стало очевидным, когда один из таинственных незнакомцев принес домой стопу бумаги; после этою филеры тактично оставили домик в покое и появлялись на глухой Подольской улице лишь за тем, чтобы проверить, все ли "на месте". 29-I 1901 года разразилась ликвидация одновременно в Петербурге и Вильне. На Подольской улице, в облюбованном филерами домике, была взята тайная типография, существовавшая под видом переплетной мастерской; там же были арестованы занимавшиеся печатанием рабочие Роговой и Камай; последний был сослан по этому делу в Нижне-Колымск, где покончил самоубийством.
   А Соркин в награду был зачислен в штат милицейских надзирателей, петербургской охранки (4).
   

ЮЖНЫЕ С.-Д. ОРГАНИЗАЦИИ.

   Я уже упоминал о том, какую печальную роль играла искровская конспиративная переписка,-- можно прямо сказать, что она заменила собой по многих отношениях агентурное освещение, которого у охраны нехватало. Почти весь розыск на юге, предпринятый моск. охр. от-нием в 1901 году, базировался на расшифровках химической корреспонденции искровцев; работа Н. Зыбина и В. Зверева в этой сфере была ценнее нескольких осведомителей.
   Для примера я приведу здесь список, далеко неполный, корреспонденции, писанных шифром и химическим способом, текст которых имелся в распоряжении охраны:
   1) Письма "Владимира" из Киева в Кишинев на адрес Мумжи, для Антонины (вероятно -- Глобе), от 4-VII и 1-VIII 1901 г., и Антонины, обратно, Гришину, от 2-VIII 1901 г. о Киевском с.-д. комитете. 2) "Булки" на имя Беекен в Гамбург, от 3-I 1902 г., инструктивного характера. 3) "Нади" из Харькова к К. Н. Захаровой в Одессу, от 31-Х 1901 г., и к ней же из Нюренберга, от 13-XI 1901 г. 4) "Сони" из Одессы и Мюнхен Бухбиндеру, от 31-XI 1901 г. и от 22-ХI 1901 г. 5) Из Мюнхена Захаровой, от 5-XI 1901 г. 6) "Он" из Одессы в Мюнхен Дитриху (Бухбиндеру), от 7-XI 1901 г. 7) Из Одессы в Берлин для "Димки (на имя Кон), от 31-Х 1901 г. 8) "Б." из Шарлоттенбурга в Киев Афанасьевой, от 12-XI 1901 г. 9) Из Мюнхена в Одессу Ревекке Шешнелевич, от 2-XII 1901 г. 10) Из Одессы Груберу в Мюнхен, от ноября 1901 г. 11) Из Харькова Захаровой в Одессу, от ноября 1901 г. 12) "Кати" из Мюнхена к Шепшелевич в Одессу, от 6-XII 1901 г. 13) Подтснова из Мюнхена С. Н. Афанасьевой в Киев, от 19-XII 1901 г. 14) "Кати" к Афанасьевой в Одессу, от 24-XII 1901 г. 15) ("Кати" из Мюнхена Рябову в Самару, от 21-III Ш02 г. 16) "Кати" из Мюнхена в Москву Меерсону, от 5-II 1902 г.
   Благодаря богатству фактических указаний, заключавшихся в конспиративной переписке, наблюдение, предпринятое Зубатовым на юге, быстро развернулось, захватив города Киев, Одессу, Николаев, Харьков, Кишинев, сливаясь порою с розысками, которые велись там местными ж. упр.
   Слежка за Августой Кузнецовой в Киеве позволила взять в наблюдение нелегальную Леман (в действительности И. Смидович); "Модная" (филерская кличка) после свидания в Киеве (10-I 1902 г.) с находившимися там под наблюдением Басовским, Крохмалем и Ш. Урицким, отправилась в деловое турне; 13-I она виделась в Харькове с Николаевой, ночевала у М. А. Смидович; 15-го наблюдаемая проехала через Севастополь в Ялту, где тоже имела деловое свидание (в д. Иванова); 20-I "Модная" вернулась в Харьков, была у Пенкевич; 21-го она уже находилась в Москве, а череп неделю -- в Смоленске (дала наблюдению три адреса) и 30-го вернулась в Киев, свиделась с Френкель, Гальпериным и другими. После этого "Модная" направилась в Ровно к границе.
   В это время как-раз в Киеве разыгрались небывалые события: 3-II 1902 г. "толпа" под сенью красных флагов и с возгласами "долой самодержавие!" открыто демонстрировала на улицах града стольного, к немалому смущению властей предержащих. В числе особо выделявшихся своим демонстративным поведением был задержан упомянутый выше Иосиф Басовский (партийная кличка "Дементьев"), назвавшийся при аресте Шрифтейликом и живший, как оказалось, под фамилией Восходовского; на квартире у него нашли чемоданы с двойным дном, в которых перевозилась нелегальщина, пять подложных печатей, штемпеля разных учреждений, бюро подделки паспортов, коллекцию воззваний, выпущенных Киевским комитетом Р. с.-д. р. п., и до 5.000 различных изданий "Искры".
   Случайный и несколько преждевременный арест Басовского и необходимость производства обысков у других задержанных демонстрантов вызвали общую ликвидацию наблюдения, которая и была произведена 9-II 1902 г.
   В Киеве были задержаны Софья Афанасьева, Левик Гальперин, Давид и Ревека Горовиц, Глафира Окулова, Израиль Рабинович, Ицко Жуковский, Фани Конторович, Макгр Куровский, Рувим Гальперин, Станислав Панликовский, Айзик Родин, Мариям Спектор, Шлема Урицкий, Евгения Шестакова и Виктор Крохмаль. Обыск у последнего дал жандармам богатую добычу; помимо множества нелегальных книг, брошюр и воззваний, у него нашли много рукописей революционного характера, приготовленных к печати, черновой отчет о денежных оборотах киевского комитета с пояснительной запиской, из которой видно было, что последний распространил до 20.000 партийных изданий. Кроме того, у Крохмаля забрали множество конспиративных адресов и заметок. На основании этого материала выяснилось, что с петербургской группой "Искры" сношения велись по адресам учительницы Анны Казанцевой и Надежды Рашевской, при чем из писем Любови Радченко видно было, что Крохмаль высылал ей большие транспорты нелегальной литературы (единовременно около двадцати пудов). В Москве посредницами были Елизавета Уварова, Ольга Славина, Мария Стелецкая, Надежда Сипатовская, Юлия Рукина, Любовь Павлова и Павел Ногин. В Харькове оказывали содействие Евгения Шестакова, Мария Манучарова и Белякова. В Одессе, куда Крохмаль отправил восемнадцать кило нелегальщины, для переписки имелся адрес Фани Ицкович. С Вильной сношения велись при посредстве Иоселя Таршиса.
   Ликвидация южного наблюдения ознаменовалась арестом и Кишиневе образцово поставленной типографии, печатавшей издания искровцев; обнаружена она была до некоторой степени случайно. Из химических переписок видно было, что в Кишиневе гнездится "техника" ("Аким"). С другой стороны, от провокатора Кандинского Зубатов узнал, что в Кишиневе поселились нелегально давно разыскиваемые Леон Гольдман и его невеста Мария Гинсбург, жившие перед тем в Одессе под фамилией Риман. В Кишинев был командирован филер Банков, знавший Гольдмана еще по Вильне. Не имея более точных указаний, филер торчал на вокзале, проверяя пассажиров, и в числе этой публики заметил Гольдмана, пришедшего на вокзал сдавать какой-то груз. Банков проводил "Похожего" до места жительства его и стал следить за этим домом. При ликвидации в квартире Гольдмана и обнаружили типографию на полном ходу; при этом задержали еще Марию Школьник и Урьяша Гецова, помогавших печатанию.
   Блестящие результаты "ликвидации" южного наблюдения, однако, под конец свелись "на-нег": самые главные деятели -- Крохмаль, Гальперин, Басовский, Борис Мальцман, Бауман, Блюменфельд, Бобровский, Таршис и "Леман" -- бежали из Киевской тюрьмы.
   Обвинение осталось без обвиняемых...
   

ПЕРВОМАЙСКАЯ ПРОПАГАНДА В ПЕТЕРБУРГЕ.

   Русский пролетариат тоже чтил свой день Первого Мая; но трудно давалось ему это: канун этого дня был обычно порой полицейской вакханалии -- массовых обысков, арестов, высылок. В каких чрезвычайных условиях происходила подготовка рабочего праздника, мы увидим сейчас из официального рассказа. Вот что докладывалось в совершенно секретной записке д-та п. от 4-V 1900 года.
   "В ночь на 13-е марта сего года в С.-Петербурге были произведены обыски и аресты группы интеллигентных агитаторов, занимавшихся революционной пропагандой на местных фабриках и заводах, с целью подготовить к 1-му мая массовую стачку рабочих. Тем не менее, заступившие их место члены организации, несмотря на полное нежелание рабочих примкнуть к движению, не прекратили своей преступной деятельности и выпустили 25-го марта новое, отпечатанное ручным типографским способом воззвание с призывом к демонстративному празднованию 1-го мая и пред'явлению различных требований политического характера. Вместе с тем, главари кружка приступили к восстановлению прерванных связей в рабочей среде, чем и воспользовалась агентура, подставив им своих секретных сотрудников в качестве представителей рабочих кружков.
   Одним из главных деятелей по устройству сношений с рабочими выступал привлеченный уже к дознанию о рабочей пропаганде дворянин Викентий Гутовский, который незадолго перед тем был освобожден из-под стражи для высылки под особый надзор полиции в г. Тобольск.
   12-го апреля названный Гутовский по указанному им адресу (Васильевский остров, 9 линия, д. 38, кв. 10), где оказались проживающими слушательницы высших женских курсов Мария Симонова и Августа Никольская, имел свидание с секретным сотрудником (пришедшим, конечно, в виде подставного "представителя кружка рабочих") и передал ему явку: Васильевский остров, Средний проспект, д. No 15, кв. 11, с просьбой послать по этому адресу надежного человека для получения нелегальной литературы и майских листков на фабрики Нарвского района и для знакомства с работающим в означенной местности интеллигентом. Кроме того, явившийся на свидание, известный уже по сношениям с рабочими, мещанин Александр Свирчевский передал сотруднику для той же цели на 16-е апреля адрес своей конспиративной квартиры: Петербургская сторона, Подрезова ул., д. 10, кв. 5.
   15-го числа по указанному Гутовским адресу был командирован другой секретный сотрудник, который, однако, гам принят не был, в виду чего и отправился к Симоновой. Здесь он, кроме Симоновой и Никольской, застал Гутовского, дочь киевского купца Антонину Савицкую и повивальную бабку Нехаму Корчевскую. Узнав от сотрудника о причинах его прихода, Симонова отправилась сама по явочному адресу и привела с собой интеллигента, оказавшегося известным д-ту п. по своей политической неблагонадежности отставным канцелярским служителем Феодором Романовым, об'яснившим недоразумение, происшедшее с сотрудником в д. 15, по Среднему проспекту, тем обстоятельством, что он пришел не с того хода, где его ждали. В дальнейшем разговоре названные лица высказались о необходимости заняться серьезной подготовкой к празднованию 1-го мая, так как к 1-му мая нового стиля они уже запоздали устройством стачки, при чем Гутовский снова обратился к сотруднику с просьбой прислать на следующий день надежного человека за литературой по старому адресу: Васильевский остро", Средний проспект, д. 15, кв. 11. Для этой цели Корчевская предложила ему другой адрес: Большая Подьячевская, Николаевская детская больница, спросить помощника аптекаря, при чем из пред идущего ее разговора выяснилось, что этому лицу она придае
   Не везло и К. Ионовой, помогавшей Крымскому. В январе 1893 года московское жандармское управление получило письмо за подписью "Рабочий" (может-быть, это был тот же "Видящий"), в котором сообщалось, что "Ионова, живущая на Спиридоновке, в д. Жарковой, переписывает на машине Ремингтон Шефле, Кеннана и др.; при поступлении в партию требует прежде всего неверия"... Департамент полиции заинтересовался этой анонимкой и запросил московское охранное отделение, какие распоряжения по ней были сделаны. Ответа на этот запрос не последовало; но на полях департаментского запроса начальственной рукой была сделана следующая многозначительная пометка: "Переговорено лично с Г. К. Семякиным 8). Ничего преступного не обнаружено за последнее время"... А когда Ионова, несколько позднее, поступала на должность учительницы, охранное отделение на формальный запрос об ее благонадежности ответило д. п. языком оракула, "роль ее в кружках осталась тою же, что и раньше"...
   Какою же была действительная "роль" Клавдии Ионовой, которая содействовала польскому "Kolo" и украинскому кружку издавать нелегальные брошюры? На этот вопрос мог бы удовлетворительно ответить "известный департаменту полиции Васильев" (вероятно -- псевдоним), который для меня, к сожалению, остался неизвестным...
   

ГЛАВА V

Петербургский террористический кружок (Истоминой и других).-- Парижские "бомбисты" и провокатор А. Гекельман.-- Дело М. Сабунаева; кружки северян; "фракция политической борьбы в России".-- Игра охранников

ПЕТЕРБУРГСКИЙ КРУЖОК

   Волна общественного под'ема, начавшая вздыматься с первой половины девяностых годов, вызвала ряд попыток об'единения разрозненных сил, собирания остатков старых боевых кадров и народившегося революционного молодняка.
   Инициатива одной такой организационной попытки шла из Петербурга, где еще во второй половине предшествовавшего десятилетия зародился кружок, во главе которого встали: К. Кочаровский, Н. Беляев, Н. Истомина и С. Фойницкий.
   В первую очередь кружок озаботился приобретением иногородних связей. С этой целью Беляев совершил в 1889 году несколько круговых поездок, при чем завел сношения в городах: Москве, Нижнем-Новгорюде, Казани, Воронеже, Саратове, Астрахани, Ярославле и Костроме.
   Посещая Поволжье, Беляев встретился с Михаилом Сабунаевым, бежавшим из Сибири и проживавшим нелегально; при содействии последнего он устроил в сентябре того же года в Казани с'езд, в котором приняли участие, кроме их самих, бывшие ссыльные В. Гусев и А. Трофимов, а также А. Сазонов и Л. Осинский. С'езд, впрочем, окончательного характера не имел и, ограничившись предварительным обсуждением организационного плана, постановил устроить через полгода новое совещание.
   Петербургский кружок поддерживал связи с эмиграцией, в среде которой в это время скопилась значительная потенциальная сила из наиболее активных революционных деятелей, скрывшихся за границу после полицейского погрома 80-х годов. Эта эмиграция, состоявшая преимущественно из остатков народовольчества, лишенная родной почвы, искала контакта с местными революционными образованиями и с этой целью посылала в Россию своих представителей.
   Еще в начале 1888 года в Петербург приезжал М. Гармидор, видевшийся с Беляевым и его товарищами по кружку и обменявшийся с ними адресами и явками. Осенью того же года с Кочаровским имела свидание С. Гинсбург 1), которая передала ему воззвания об организации за границей "Социалистического литературного фонда" и взяла для напечатания рукопись "Лопатинский процесс". Вслед за Гинсбург в Петербург прибыл И. Рапопорт, который в феврале; 1889 г. посетил вместо с Беляевым в Москве П. Крафта и устроил получение (через Варшаву) транспорта нелегальной литературы ("Ответ Тихомирову Лаврова и Серебрякова" и др. бр.).
   В упомянутом транспорте был получен (заделанным в переплетах) проект программы, выработанный за границей -- в целях создания "Союза русских социально-революционных групп".
   Называл себя социалистами-революционерами, авторы проекта, заявляли, что они ставят своей задачей "заменить во всех странах, где приходится действовать, нынешний капиталистический строй -- строем социалистическим", хотя бы пришлось достигать этой цели "путем кровавой борьбы, со всеми ее печальными условиями, путем насильственных политических и экономических переворотов". Самый же переворот, который будет характеризовать замену капиталистического строя социалистическим, может быть совершен, по мнению составителей программы, лишь "организацией к целесообразной деятельностью рабочей партии с определенной и самостоятельной политической программой, отличающей эту партию от всех несоциалистических групп и партий".
   При обсуждении заграничной программы в петербургском революционном кружке она встретила серьезные возражения, которые были формулированы Кочаровским в особом контр-проекте. Отмечая ряд политических реформ и признавая, что совокупность их "может осуществить лишь рабочая социалистическая партия", автор контр-проекта указывал, однако, на то, что "социальная пропаганда в рабочей среде при современных политических условиях может быть ведена систематически только в некоторых местностях и не может создать обширной всероссийской рабочей партии"; поэтому, заключает Кочаровский, "из всех систем борьбы о правительством для достижения политической свободы единственно доступной в настоящее время, в размерах, обеспечивающих вое шансы на успех, является система политического террора".
   Разногласия, возникшие между петербургским кружком и заграничной группой на принципиальной почве, перешли затем и в область их практического взаимодействия. Осенью 1889 года в Петербург приехал из-за границы ^рекомендациями от Бурцева эмигрант "под фамилией Миллер", который заявил, что он прибыл в качестве представителя террористического кружка для переговоров с русскими революционерами о совместной деятельности; переговоры с приезжим вели Истомина и Фойницкий. В виду возникших между ними недоразумений, окончательное соглашение решено было отложить до приезда за границу петербургского делегата, которым был намечен Фойницкий. Заграничному же представителю была передана декларация, составленная тоже Кочаровским, в которой от имени Петербургского кружка было заявлено следующее: "Цель нашей деятельности -- прочная постановка террора, как системы; цель эта достигается созданием крепкой, достаточно многочисленной и приспособленной к условиям места и времени организации. Последнее еще не выполнено; поэтому всякую террористическую попытку сейчас мы считаем вредной и несоответствующей целям систематического террора, который, повторяем, мы считаем единственно целесообразным"...
   В виду явно террористического направления петербургского кружка, на него было обращено особое внимание охраны и за лидерами его было установлено усиленное наблюдение, в котором приняли деятельное участие московские филеры. 14 февраля 1890 года Истомина приехала в Москву и увиделась с Надеждой Израильсон; последняя затем встретила на вокзале Брестской жел. дор. неизвестного господина и, получив из багажа вещи, уехала с ним в Рязань. Бердяев подумал, что приехал какой-нибудь эмигрант, и даже вообразил, что это -- В. Бурцев.
   Здесь надо пояснить, что упомянутый "террорист" в это время не давал покоя д-ту по лиц., и к поимке его были предприняты экстренные меры. Заграничной агентуре давно было известно, что Бурцев собирается ехать в Россию, "чтобы лично проверить на месте прочность и надежность адресов, явок и паролей". Действительно, еще весной 1889 года Бурцев отправился в Румынию вместе с Ю. Рапопортом за тем, чтобы перейти границу;, агенты Рачшвекого, заведывавшего парижской охранкой, уже дожидались их там, и потому, когда Рапопорт попытал счастья в пограничном пункте Унгенах, он был тут же арестован (12-го апреля) с паспортом на имя Рабиновича; Бурцев же, провожавший своего спутника до Ясс, видя неудачу Рапопорта, воздержался от всяких попыток и даже сумел скрыться от наблюдения. Последнее обстоятельство вызвало большую тревогу в охранных сферах; в предположении, что Бурцев все же проник в Россию, или появится там, были разосланы в разные концы опытные филеры и даже был выписан из Парижа хорошо знавший Бурцева агент Козин, которого командировали вместе с московскими "лекоками" Е. Сачковым и А. Крашенинниковым в Самару. За поимку Бурцева была обещана награда в 1000 руб. и медаль (за арест Рапопорта дали 3000 руб.).
   Мечта Бердяева "заработать" на Бурцеве, не осуществилась. Выехавшим в Рязань наблюдаемым оказался Н. Беляев, которому товарищи по кружку, опасаясь, что он своими неосторожными действиями, уже возбуждавшими внимание полиции, может погубить "организацию, предложили поехать в Москву. Дальнейшие похождения Беляева небезынтересно проследить, так как его "конспирации" сопровождались форменной "комедией с переодеваниями" охранников.
   Прибывши в Рязань, Беляев с Израильсон сняли на Лебедке квартиру; он назвался корреспондентом, а его спутница -- его женой. Однако, провинциальная домовладелица не питала, повидимому, особого уважения к печатному слову из потребовала, чтобы жильцы немедленно прописались. Беляев не ожидал такого сюрприза и на следующий же день поспешил уехать с Израильсон из Рязани, отметившись в гор. Касимов; на самом же деле они отправились на лошадях в имение Баташовой, где Беляев поселился под видом конторщика. Здесь, действительно, следить за ними было трудно, и филеры ограничились тем, что заняли "стратегические пункты" на случай от'езда наблюдаемых. Чтобы проверить, продолжают ли Беляев и его спутница жить в имении, московские соглядатаи пустились на хитрость. Один из филеров, Е. Калашников, как-раз оказался уроженцем соседнего с имением села Спас-Клепики; нарядившись крестьянином, он отправился в экономию Баташовой покупать коров; приторговал двух. Управляющий имением повел его к себе пить чай; во дворе Калашников заметил Израильсон, а в конторе увидел и Беляева, которого он попросил написать приметы коров, что тот охотно сделал? Филер вернулся о триумфом в виде записки, которая в качестве образца почерка Беляева была отправлена немедленно в департамент полиции.
   Этим комедия не кончилась. Из имения Баташовой Беляев приехал в г. Касимов, где его поджидали филеры. Для вящшей "конспирации" Беляев побрился к выехал пароходом в Рязань, где поселился в доме Соколова, у поднадзорных В. Бадаева и В. Перова. Но видя долго Беляева, филеры забеспокоились. В. это время приехал в Рязань для руководства розысками сам помощник начальника московского охр. отд. ротмистр Бутович, снабженный паспортом на имя дворянина Бартенева. Обратились за содействием к полицеймейстеру Тузлукову; тот подослал в дом Соколова какую-то старуху, которая доложила, что Беляев живет "во дворе, внизу". Для проверки нарядили филера Федорова городовым и отправили разносить приказы о том, чтобы во дворах имелись противопожарные чаны с водой и швабрами; но Федоров попал в квартиру домовладельца и ничего не узнал. Тогда наняли квартиру рядом о домом Соколова, и филер Калашников занялся расчисткой сада, в надежде, что увидит Беляева по соседству. Беляева нет, как нет!.. Положение становилось трагическим. Решили, что конспиратор сидит безвыходно, и эта таинственность еще более подзадоривала, московских "лекоков". Решили пойти на героическую меру: подослать к Бодаеву "жулика", чтобы стащить самовар и таким образом узнать, кто живет в квартире. Но до этого подвига дело не дошло, так как получилось разрешение произвести в доме Соколова обыск. С трепетом шли полицейские (хотя их было 10 человек) на эту операцию. Домовладелец, когда к нему постучали, думая, что это грабители, закричал "караул", и только присутствие самого начальника полиции его успокоило. В квартире Бодаева и Перова, после самого "тщательного и всестороннего" обыска, ничего да нашли. Не оказалось и Беляева. Гора родила мышь.
   Охранников выручила Истомина... По мысли Кочаровского, в качестве базы для руководства пропагандой в Поволжье был избран гор. Пенза, где проживали Павел Крафт и Дмитрий Волков; с явками: к ним туда отправился Василий Гусев. В мае 1890 года туда же поехала Истомина (с Бейлой Гурвич), сопровождаемая наблюдением, которое и обнаружило, что в Пензе проживают и Беляев с Израильсон.
   На совещаниях, происходивших в этом городе у Волкова, решено было воспользоваться летними путешествиями для приобретения новых революционных знакомств, при чем Гусев предполагал после посещения Кавказа окончательно поселиться в Пензе и "устроить у себя на квартире изготовление печатных станков, а в случае надобности -- и фабрикацию оболочек для разрывных снарядов".
   Но... суждены были им "благие порывы, а свершить: ничего не дано!" Организация, спокойно развивавшаяся в течение двух лет, широко раскинувшая свою сеть, не имевшая в своей среде ни одного провокатора2), неожиданно погибла от удара, который пришел извне, издалека...
   

ПАРИЖСКИЕ "БОМБИСТЫ"

   Выше я уже отметил, что в конце 80-х годов за границей скопился значительный контингент политических эмигрантов, в душе которых горечь несбывшихся надежд и ненависть к торжествующему врагу питали одно устремление, одну идею: террор... Повышенное настроение, энергия отчаяния искали выхода, избыток сил требовал применения. На этой почве стали возникать соответствующие конспиративные предприятия в самих центрах эмиграции, чему способствовала и обстановка относительной свободы заграничной жизни. Одно из таких начинаний, имевшее место в Швейцарии, разразилось катастрофой: 22 февраля 1889 года в окрестностях Цюриха был убит при опытах с бомбами эмигрант Бронштейн (Дембо); это событие повело к высылке из Швейцарии многих русских изгнанников, большинство которых направилось во Францию; здесь попытка изготовления взрывчатых веществ и метательных снарядов была немедленно повторена. Охрана об этом своевременно узнала. Еще Б. Гроссман, арестованный в августе 1889 года при тайном переходе границы, в своих откровенных показаниях сообщил жандармам о том, что он видел, как М. Гинсбург, жившая в Париже, передала эмигрантке Р. Абрамович 22 снаряда, предназначенные для посылки в Россию. Но эги указания Гроссмана были излишни: начальник русской политической полиции за границей Рачковский знал больше -- он знал почти все, так как в предприятии парижских эмигрантов непосредственно участвовал его секретный сотрудник. Немудрено, что, когда, по требованию русского посла, французская полиция произвела в мае месяце 1890 года, по указаниям Рачковского, у двадцати русских эмигрантов, живших в Париже, обыски, то были найдены и готовые снаряды и принадлежности для их изготовления...
   Найдено было все, что требовалось для дискредитирования русской эмиграции в глазах европейского "общественного мнения". Не был обнаружен только один!из участников "заговора", некий Ландевен, который, как выяснилось при разбирательстве дела в суде, играл главную роль и чуть ли не первый подал мысль об организации покушения на жизнь царя Александра III, почему и был заочно приговорен вместе с другими шестью эмигрантами к тюремному заключению на несколько лет...
   Как известно, под фамилией Ландевена фигурировал агент Рачковского -- Абрам Гекельман, начавший свою карьеру выдачей народовольческой типографии в Дерите (1885 г.). Еще более известно, что упомянутый Ландевен впоследствии стоял во главе русской заграничной охраны" ЭДод именем статского советника, Аркадия Михайловича Гартинга, вплоть до 1909 года, когда, разоблаченный мною, принужден был вторично бежать из Парижа. Для полноты биографии этого многоликого провокатора здесь уместно отметить, что и "неизвестный эмигрант под фамилией Миллер, с которым Истомина вела переговоры в Петербурге, был тот же Абрам Гекельман, он же Гартинг, он же Ландезен...
   Благодаря любезности французских властей, бумаги, отобранные у русских бомбистов в Париже, были предложены вниманию Банковского, который извлек из этих документов более 70-ти конспиративных записей, в том числе и адрес Истоминой. Эта обстоятельство, a также "необычайный с'езд в городе, который по своему положению мог лишь предоставить весьма благоприятные условия для какой-либо конспиративной деятельности", заставили деп. полиц. поспешить о ликвидацией петербургского террористического кружка: Беляев, Истомина, Гусев, Израильсон и Гурвич были арестованы в самый разгар их собеседования в Пензе. По обыску у Истоминой нашли письмо П. Лаврова 3), которое было привезено Гармидором (текст этого интересного документа я привожу в примечании 3-м), программу заграничников, цитированную мною в начале этой главы, и записи, содержавшие, как оказалось по расшифровании, более дюжины явок и адресов.
   Как я уже упомянул, петербургский кружок имел редкое преимущество: в его среде не было прямого осведомителя, и охрана очень мало знала о разветвлениях и внутренней жизни кружка даже и после пензенских арестов; но злой рок преследовал его, и то, чего не сделали провокаторы, выполнили сами главари кружка: и Беляев, и в особенности Истомина дали откровенные показания, которые собственно и осветили подробно всю историю этой организации. Насколько важны были раз'яснения Истоминой, видно из того, что департ. полиц. нашел нужным доложить о них царю, с пояснением, что они даны... "после продолжительных, весьма искусно веденных увещаний со стороны товарища прокурора Янкулио и ротмистра Кузубова". Александр III сделал на этом докладе пометку: "Заслуживают полной похвалы"4).
   Несмотря на то, что деятельность петербургского кружка ни в чем практическом не выразилась, жандармы, опираясь на оговоры Истоминой и других, постарались раздуть дело и, связав его с неудачными затеями парижских бомбистов и нелегального Сабунаева, о котором речь будет ниже, привлекли к дознанию 159 человек, из которых были затем приговорены: 11 обвиняемых к тюремному заключению и поселению в Сибири, а 43 -- к тюрьме, ссылке и гласному надзору (подробный приговор в прим. 5-м)5).
   Бросая ретроспективный взгляд на историю этой первой обвинительной попытки 90-х годов, невольно думается о том, какими прихотливыми зигзагами шло иногда русское революционное движение, как причудливы бывали внешние поступательные шаги исторического процесса. Организация, возникшая в сравнительно благоприятной обстановке, сулившей новому образованию славное будущее, гибнет, не успевши расцвести, почти бесследно. А на-ряду а этим предприятие, практически бесплодное, замкнутого кружка эмигрантов, оторванных от родной почвы, получает историческое значение, оказывает чуть ли не решающею влияние на судьбы движения и, как это ни парадоксально, главная заслуга в этом деле принадлежит не кому иному, как двум охранникам!..
   Теперь уже можно считать вполне установленным тот факт, что наглая провокация Рачковского с Гекельманом, предоставившая случай французскому министру внутренних дел Констану оказать ценную услугу русскому политическому сыску, заставила твердокаменного монарха изменить свое отношение к республиканской Франции. Таким образом, на почве провокаторских махинаций создалась благоприятная почва для заключения франко-русского "альянса". А союз этот втянул Россию в международную бойню, и не подлежит сомнению, что "великая" война сократила на целые десятилетия бренное существование российского самодержавия. Таким образом, бомбы, заряженные провокаторов Ландезеном для Александра III, взорвали трон юга неудачливого заместителя.
   Воистину: "нет худа без добра"!
   

ДЕЛО САБУНАЕВА

   Как я уже упомянул, петербургский кружок весной 1889 г. вошел в сношения о М. Сабунаевым 6); последнему на казанском: с'езде, при организационном делении России на области, был предоставлен "великороссийский район", при чем помощниками себе по работе в местном "областном совете" он наметил Л. Ковязину, жившую в Нижнем-Новгороде, и Л. Осинокого, учившегося в Демидовском лицее.
   Обосновавшись в гор. Костроме (впервые он здесь появился в январе 1889 года), Сабунаев повел энергичную пропаганду, принял, как выражается по этому поводу официальный документ, "высшее руководство молодежью в ее противоправительственных брожениях". Благодаря стараниям Сабунаева, в Ярославле образовался кружок саморазвития, в который вошли студенты А. Волков, А. Монтвиж-Монтвид, М. Осинский, А. Преображенский, учительница В. Звышковская и несколько семинаристов.
   С целью пропаганды Сабунаев посылал А. Волкова в гор. Вологду (где тот жил под именем Н. Беляева), а сам ездил в города Н.-Новгород, Владимир, Саратов. Бывая в Москве, Сабунаев устраивал конспиративные свидания (с В. Гусевым, Н. Беляевым, Н. Истоминой к друг.), обзаводился новыми связями (Н. Каратыгин, Е. Яблочков, В. Барыков).
   В Костроме Сабунаев организовал кружок (Семен Островский, В. Панибратцев, Н. Нарбеков, Н. Алякринский и др.), часто устраивавший сходки в квартире акушерки Варвары Усцонской. При содействии Панибратцева и Нарбекова, Сабунаов отгектографировал брошюры: "Как живется: в Сибири", "Что делается в Сибири", "Цветы русской общественной деятельности". Часть этих изданий Панибратцев отвез в Ярославль, а с другой партией брошюр он поехал, запасшись подложным паспортом на имя Спасского, в г. Владимир к потом в гор. Рязань (здесь на него обратила внимание полиция и в августе 1890 года арестовала его).
   Нуждаясь постоянно в "фальшивках", Сабунаев устроил паспортное бюро; он научил П. Субботина вырезывать печати; по "его совету бывший семинарист И. Покровский определился в канцелярию ярославский консистории для получения сведений, необходимых для составления подложных паспортов; с той же целью А. Преображенский сошелся с чиновником Костромской духовной консистории и, под предлогом необходимости знать круг ведения духовных консисторий для написания сочинения но каноническому праву, стал брать у него "исходящую книгу", в которую записывались выдаваемые свидетельства на жительство.
   Как видам, Сабунаев проявил много энергии и настойчивости в своей организаторской деятельности; кроме того, он был очень осторожен и, несмотря на интенсивную работу и частые раз'езды по соседству с московской охраной, почти в течение двух лет оставался неуловимым, -- даже тогда, когда уже был известен вследствие предательских показаний Беляева и других район его пребывания: Из циркуляра за No 41 видно, что в январе 1890 года д-т пол., предлагавший принять все меры к розыску Сабунаева, шал только, что он "вращается в пределах империи, преимущественно в восточной ее части". В октябре того же года выяснилось из об'яснений, данных на дознании В. Гусевым, что Сабунаев осенью 1889 г. жил в Москве.
   Но вот начальника московск. охр. отдел, вызывают в Петербург, и он телеграфирует оттуда, 23 октября 1890 года своему помощнику: "Сабунаев имеет сношения со студ. Демидовского лицея Алексеем Михайловичем Горским. Командируйте в Ярославль филеров". Эти указания оказались неточными, и 18-го ноября д-т полиции сообщил дополнительные: "По последним, вполне достоверным сведениям, Сабунаев находится в Костроме, где получает уже около года письма по адресу Федора Васильевича Горского". Через два дня Бердяев сам отправился в Кострому, где уже находилась банда московских филеров с их шефом Евстратием Медниковым... Конечно, установили "неотступное" наблюдение за Горским, за акушеркой Успенской и другими подозреваемыми лицами. Однако, за неделю усиленной слежки присутствие Сабунаева в городе установить не удалось; между тем положение столичных гостей в провинциальном городе, где обыватель каждую собаку знает, сделалось затруднительным: "зверь", на которого предпринята "облава", мог узнать об этом (так оно и было в действительности, как это мы увидим ниже) и ускользнуть из расставленных сетей. Бердяев испросил у д-та полиции разрешение произвести обыски в намеченных наблюдением местах.
   В ночь на 4 декабря (1890 г.) по тихим, сугробистым улицам захолустной Костромы шествовали в разных направлениях черные группы молчаливых людей, под тяжелыми ногами которых похрустывал промороженный снежок. Вскоре в разных концах города залаяли собаки, кое-где застучали ставни, и у дверей квартир многих, спокойно почивавших обывателей раздались повелительные, традиционные возгласы: "телеграмма"!.. Заспанные костромичи, из которых многие за всю жизнь не получили ни одной депеши, догадывались, однако, что значили эти неожиданные визиты, и покорно, хотя и не без трепета, открывали тяжелые засовы ворот и скрипучие двери...
   Одна из ватаг, лишь более многочисленная, подошла, к даму Волкова на Невской улице, удостоившемуся особого внимания москвичей, так как замечено было, что сюда часто ходит упомянутый выше Горский. Рослый жандармский офицер сиплым голосом отдал последние распоряжения, и толпа "нижних чинов", из которых некоторые были в валенках, для бесшумности, ринулась в атаку. Нападавшие действовали уверенно, так как расположение комнат и входов им было хорошо известно: за несколько дней перед этим сюда был подослан трубочист, давший подробное описание всего и заработавший на этом 50 целковых. Небольшая мансарда домика, выходившая тремя окнами в разные стороны (предусмотрительно!), скоро была заполнена толпой насторожившихся вооруженных людей; исподлобья, с краской в лице, на них посматривал молодой человек -- хозяин квартиры; за столом сидел перед стаканом чая, бледный, феноменально плешивый человек с рыжей бородой, около которого лежал на полу раскрытый чемодан с недоеденной булкой.
   Раскосые, оплывшие жиром глаза Бердяева пытливо осматривают незнакомца и вопросительно поглядывают затем на двух суб'ектов, смущенно притаившихся у входа (это номерная прислуга из московской гостиницы "Железная дорога", в которой жил под именем Доброхотова, приезжая в столицу, Сабунаев).
   -- Ваш паспорт!-- с кривой улыбочкой спрашивает подбодрившийся начальник охраны. "Жертва" достают из кармана бумагу и отдает Бердяеву.
   -- Михаил Хрусталев, из духовного звания...
   В это время производящие личный осмотр Хруста-лева достают из его пиджака еще два личных документа.
   -- Это не мои,-- заявляет обыскиваемый.
   -- А парик ваш?
   -- Там еще есть -- запасный...
   Во, входной двери высовывается козлиная голова блондинистого человека, с выпученными глазами и быстро исчезает.
   -- А, Теселкин!..-- восклицает "Хрусталев".-- Ну, теперь можете распоряжаться... Мы с Николаем Николаевичем, когда он еще провокаторского диплома не имел, на одном факультете были. Он не ошибется!!.. То-то, давно я приметил, что здесь питерские шпики трутся...
   Обыск. Заглядывают во все углы и щели, под дырявый матрац. Излишнее усердие -- на чердаке лежит открыто искомая добыча: лилово-писаные брошюрки, клейкие гектографы, мешок с бумагой, "виды" на жительство, аспидные дощечки с вырезанными печатями... Нет только ни писем, ни записок. Пишут протокол: при личном осмотре именующего себя Хрусталевым найдено 52 копейки и русо-рыжий парик... В помещении, занимаемом им и земским служащим Василием Серапионовым Турковоким, обнаружены: 54 фальшивых паспорта, револьвер, рукописи...
   Бердяев победно закуривает папироску.
   -- Я, кажется, не разрешал вам курить в моем помещении!-- резко замечает возбужденный Турковский. Ротмистр, улыбаясь, растаптывает окурок... Арестованного "Хрусталева" увозят в Москву. Бердяев получает за это "дело" чин подполковника, филеры -- 1400 руб. наградных, а Сабунаев -- кандалы, в которых его отправляют в Петропавловскую крепость...
   Я уже отметил: Сабунаев был осторожен; скажу более: он был превеликий конспиратор; он всем товарищам твердил, что надо "глядеть в оба". А. Волкову, например, Сабунаев, раз'ясняя программу "Н. В." и значение террора, настойчиво рекомендовал ограничивав связи "людьми исключительно надежнейшими"; часто говорил ему о шпионстве, "возбуждая этими рассказами ненависть к существующему строю". В беседе с Беляевым (во время волжской поездки) Сабунаев ставил "условием своих отношений с ним и его кружками крайнюю осторожность в выборе людей", требовал "безусловного прекращения знакомства с эмиграцией, где безусловно есть шпионы и, между прочим, Гекельман, о котором он сообщил во всех подробностях, упоминай, что еще Дегаев, после убийства Судейкина, указал на него, как на предателя". Сабунаев уверял Беляева, что "все провалы нелегальных революционных учреждений были следствием присутствия в кружках шпионов, и настаивал на том, чтобы он и его товарищи "в виду их несомненной известности тайной полиции перешли на нелегальное положение, предсказывая в противном случае неминуемый провал кружка". Наконец, Сабунаев учил Беляева "при аресте не давать никаких показаний и вообще ничего не говорить на допросах"...
   Сабунаев был прав, тысячу раз прав, и в справедливости того, что он проповедавал, ему пришлось убедиться на собственном опыте, но... "доказательствами от противного".
   Я не знаю, сообщил ли Беляев своей соратнице по кружку, Истоминой, что-либо о предателе Гекельмане, с которым она как-раз вела в это время переговоры (в лице "неизвестного эмигранта под фамилией Миллера"), но о разговорах своих с Сабунаевым, забыв его советы, он подробно рассказывал жандармам на дознании. То же самое сделал и А. Волков. Уличающие Сабунаева показания дали и В. Гусев и, в особенности, Алексей Преображенский.
   Бедный Сабунаев! Что переживал он, когда увидад перед собой целую серию оговоров, иногда лживых, со стороны бывших своих товарищей, которым он внушал когда-то "ничего не говорить на допросах"! А показания эти ему были пред'явлены, и он писал по поводу их на волю. И -- злая ирония судьбы!-- все письма Сабунаева, по этому поводу попали в охранное отделение; копии их передо мною.
   Как это случилось?
   Сабунаев был приговорен "в. п." от 22/1--92 г. на два года одиночного заключения и к ссылке в В. С. на 10 лет; в ожидании "партии" он находился в Московской пересыльной тюрьме; в это время у политических арестантов, содержавшихся в "Бутырках", существовала тайная "почта": тюремный служитель Федоров передавал их письма на волю. Посредницей в сношениях была M. H. Корнатовская, которая виделась с Федоровым в квартире своей приятельницы Л. Кранихфельд. Полученные таким путем письма Корнатовсяая передавала в революционный "Красный Крест". А последним заведывала А. Е. Серебрякова,-- "мамочка" московской охранки. "Великому конспиратору" и не думалось, конечно, что он состоит в переписке... с Бердяевым!
   Сидя в заключении, Сабунаев задумался, разумеется, над вопросом: кто же его выдал? Свои соображения по этому поводу он изложил в упомянутых письмах; эта корреспонденция очень интересна как для характеристики личных переживаний того времени самого Сабунаева, так и для уяснения психологии людей, которым приходилось жить на так-называемом "нелегальном положении".
   "Сообщаю сведения, писал Сабунаев, о своем аресте пока не для публикации, а для сведения, чтобы сперва разобраться в запутанных вещах. В августе был сделан донос, что я в Костроме, болен, зовусь Алексеем Васильевичем, живу у Волкова, где скрывает меня его мать, без ведома мужа. Донос был сделан не в Костроме, так как в конце августа костромское жандармское управление получило из департамента полиции бумагу с этими сведениями, с прибавлением, что из Питера, присланы будут два агента для расследования этого факта, которым Чалеев должен выдавать по 38 коп. на рыло и оказывать содействие. Донос этот мог быть сделан лишь" одним Яблочковым, который был в начале августа в Костроме в отсутствие Турковского, смещал его квартиру с квартирой Волкова, бывшей тут радом и соединявшейся дверьми, тогда не запертыми, хотя Турковский, где жил и я, жил у других хозяев (не у Волкова). 5 сентября в Кострому из Питера двились шпионы и поселились у жандарма Кувалдина. Тотчас они вместе с городовым Верголисом явились в дом Гирлинга и, не найдя у Ёолкова никакого жильца, принялись делать розыски цо всему дому. Так как двое нас было с бородами, то их внимание остановилось на Алексее Васильевича Ширяеве, чиновнике в земстве, и на мне. Поднялся в доме шум. Я хотя и был болен, но уже ходил; денег не было ни копейки, да и удирать при таких условиях было глупо. Паспзоря Хруеталева Яблочкову и другим йе был известен, паспорт хороший, о нем в Костроме при первой прописке справлялись ее был получен вполне удовлетворительный ответ, о чем я узнал. Поэтому Турконский пошел к полицеймейстеру и стал ему жаловаться, что городовой поднимает скандал и оскорбляет его родственника Хрусталева, пуская в доме слух, что ок жулик. Полицеймейстер, познакомившийся со мною, Хрусталевым, ранее в буфете театра и пивший со мною вино и водку, совсем успокоился; к тому же шпионы, видевшие меня и Ширяева), во мне не признали ни малейшего сходства с карточкой, а Ширяева нашли весьма схожим; еще смутило их то же имя Александр Васильев (имя Ширяева и моя костромская кличка). И вот стали наводить самые тщательные справки о документах Ширяева, что делалось весьма долго, а за ним стали послеживать. Совсем успокоились шпионы и 5 ноября уехали в Питер; но, очевидно, были (несомненно, даже были) сведейия, что я в Костроме. Явдяется около 10--15-го ноября главарь московских шпионов Сбруев с целой тучей шпионов, и туе поднялся в Москве и в Костроме (слухи в Костроме исходили все от жандармского ад'ютанта) страшнейший провокаторский шум, как с неба посыпались всевозможные ложные слухи, чтобы заставить меня выехать и попасться в ловушку. Б это время приехала из Москвы Звышковекая (несомненно, честный человек) с предупреждениями о моих розысках и с предложениями уехать из Костромы; я ей сознательно ничего не сказал о Беляеве и вокзале и даже провел по поводу своей квартиры. В это же время в Нижнем была взята Ковязина, у которой нашли адрес Горского; Бердяев и Теселкин прилетели в Кострому на] помощь своим шпионам. 3-го декабря утром они и еще два шпиона пришли к Горскому и предложили ему свободу за одно лишь указание моей квартиры; он не стал с ними говорить и был взят. Накануне его брат, живший в другой квартире, был у него и, принятый за меня, был прослежен до его квартиры, почему у него и был сделан обыск. Не найдя меня там, Бердяев просил у деп-та полиции телеграммою, ответ на которую был мне пред'явлен при обыске, произвести в Костроме обыски: у Турковского и был взят я, Михаил Хрусталев. Вое, особенно полицеймейстер, сильно растерявшийся при этом, удивились, когда Теселкин, мой товарищ по университету, признал меня за Сабунаева. В личных беседах Бердяев стал доказывать знания наших конспираций, при чем сообщал даже ничтожные мелочи, которые могли быть ему известны лишь через Яблочкова (Волков, Преображенский, Поваренных и проч. были еще на воле); рассказал также о приезде в Кострому Звышковской для моего предупреждения; откуда это ему известно, может решить лишь сама Звышковская (повторяю, несомненно честный человек).
   Для всеобщего сведения об'являю, что я сам лично своими собственными глазами из окон своей квартиры видел (в ноябре 90 г.) в г. Костроме, как он (Беляев) шлялся по улице и в пятом часу ежедневно проходил в вокзал мимо окон моей квартиры. Затем в крепости я узнал от своего близкого товарища, сидевшего там очень долгое время и имевшего достоверные сведения, что Беляев был привезен 6 июня 90 года и посажен в No 49, в Трубецком бастионе, откуда в конце октября 90 года был выпущен ночью. О ссылке Беляева в степи на 5 лет без всякой отсидки я зна,ю. Лично я подозреваю, что Беляев еще ранее ареста мог иметь сношения с тайной полицией (но не все доносил ей), или, в лучшем случае, был арестовываем несколько раз и ранее и, выдавая нужное для полиции, был выпускаем. Для решения этого следует тщательным образом и весьма политично приняться за некоего бывшего московского студента Павла Крафта.
   Дело в том, что весной 89 года. Беляев и Рапопорт7) (эмигрант) приехали. из Питера в Москву и вместе о Крафтом ходили на свидание к разным лицам и вели переговоры в Москве. Арестованному в начале апреля 90 года Рапопорту в апреле же, еще до ареста Беляева, пред'явили подробнейшие показания Крафта об этих фактах. Надо узнать, почему письменно Крафт дал это показание? При этом надо иметь в виду, что, кроме самого Крафта и Беляева, никто в таких подробностях не мог сообщить жандармам об этих делах. Рапопорт все безусловно отверг. В октябре 90 года Раппорту были пркд'явлены подробнейшие показания Истоминой и Фойницкого о его пребывании в Питере 89 г., о свидании с ними и разговорах своих с ним, при чем сообщили данные им, Рапопортом, адреса, пароль и ключ для переписки. В начало марта 91 года Рапопорту были пред'явлены возмутительные показания в мельчайших подробностях до самоличных и интимных разговоров с ним Рапопорта; за такие показания, по словам Рапопорта, Беляева "убить мало", что для всеобщего свздения. 22-го марта, после одного из допросов, по его словам, обнаружилось что-то "ужасное" (более он ничего не успел сообщить); ночью с ним был острый припадок психического расстройства, выразившийся в страшщм неистовстве, раздирающем душу бешеном крике и буйстве. Он сошел совсем с ума и в Крест был привезен совсем сумасшедшим: обыкновенно ни на какие вопросы, обращенные к нему, совсем не отвечал, а временами впадал в неистовое бешенство, при чем ему грезились все шпионы и предатели. Повидимому, он теперь снова свезен в сумасшедший дом".
   Тюремные письма Сабунаева свидетельствуют, с каким острым вниманием он следил за окружающей обстановкой, как он был осторожен. Надо сказать, правду, однако: в своих подозрениях "великий конспиратор" жестоко ошибался. Мне неизвестно, давал ли показания П. Крафт и что он показывал. Но о поездке Беляева о Рапошртом в Москву охрана могла знать во всех подробностях от того же приснопамятаюго Гекельмана, который, при вторичном от'езде Рапопорта из-за границы, выдал его; блгагодаря указаниям этого провокатора и был найден зашитый в галстуке Рапопорта фальшивый паспорт на имя Ромппанена, "отобранный у него при задержании пограничными жандармами. Предположения Сабунаева о том, что Беляев оказывал услуги охране еще до своего ареста, совершенно неосновательны, что видно из того уже, как усердно за ним следили. А 'выдал Сабунаева вовсе не Яблочков, а знакомый последнего, провокатор Николай Шелонский (о котором уже была речь во главе второй).
   

ИГРА ОХРАННИКОВ

   Здесь нам придется заглянуть опять в закулисную сторону дела, где, за спиной наивных революционеров, разыгрался настоящий охранный водевиль. Из отзывов Бердяева о Шелонском (по поводу доносов последнего на Гольцева) можно было заметить, что между этими охранниками пробежала, как говорится, черная кошка. Дело в том, что Бердяев очень не любил, когда департамент полиции пытался самостоятельно, дри помощи своих собственных агентов, заглядывать в московские "сферы"; в этих случаях ретивый начальник охраны старался так или иначе дискредитировать "чужого" осведомителя (как это было, например, с "Поповым" по делу "Самоуправления"), не останавливаясь даже перед возможностью его "провала". Шелонский, будучи недоволен отношением к нему Бердяева, не остался в долгу. Получивши сведения о близости Горского к Сабунаеву (сведения, которые и привели к розыску последнего), Шелонский сообщил обо всем непосредственно д-ту пол. Бердяев не мог ему простить этой выходки и началась "игра"...
   
   9 января 1890 года д-т полиции телеграфировал моск. о. о-ю: в Москве проживает с целью переговоров о возбузждении беспорядков студент Харьковского технологического института Виктор Дмитриев Хвастунов; одновременно то же самое указание получил Бердяев и прямо от Шелонского, вместе со списком студентов, замеченных в агитации (Агошков и др.). Сообщал о результатах наблюдения за этим кружком, охранное отд. доложило д-ту полиции, что о Хвастунове "нет ничего", а другой из указанных лиц, Д. Петров, "умершим сотрудником отделения студентом юристом Николаем Зуевым охарактеризован, как пьяница и лгун"; остальные же члены кружка "ударяют более по пьяному, делу". К этому Бердяев прибавил еще: "сообщения Шелонского разноречивы; поэтому в мае 1889 года за ним, для проверки, было назначено наблюдение, которое выяснило, что Ш-й доставляет лживые сведения; например, в прилагаемом письме его (псевдоним "Смирнов") он пишет, что 6-щ мая был у Степана Вас. Лепеш-кина, а 7-го -- у проф. Чупрова,-- из наблюдения же видно, что ни того, ни другого он не посещал. Одновре-" менйо от Зуева (умер в августе 1889 года, псевдоним "БурЬв") получились сведения, что Шелонский, благодаря неуместным разговорам, потерял доверие и "провалился"; несмотря на предупреждение, он продолжал якшаться с жавдармокими офицерами Гвоздевым, Га-Ориэлыс и др".
   В качестве реплики на столь нелестную аттестацию Шелонский устроил скандал ("в благородном семействе"): явился в полицейское управление 3-го участка Тверской части и потребовал от пристава оказать содействие к выяснению и задержанию некоего Боа, живущего по подложному паспорту на Большой Дмитровке; при этом Шелонский заявил, что Боа -- государственный преступник и бывает у Яблочкова и что сам он командирован из С.-Петербурга для его поимки, в охранное отделение не обращается потому, что "Бердяеву следует натянуть нос". Пристав отказался, однако, исполнить требование Шелонского.
   После этого беспокойный провокатор снова попадает под наблюдение, которое тянется более месяца и констатирует частые свидания Шелонского с Яблочковым; доел еднего 23/XII--1890 г. арестуют вследствие требования жандармского управления (по делу о Сабунаеве). Бердяев хочет использовать этот случай, чтобы "подвести" Шелонского: постановление об аресте и обыске было заготовлено, но дежурному чиновнику охранного отделения было приказано сдать пакет для исполнения тогда, когда филеры, наблюдавшие за Яблочковым, донесут, что к нему пришел "Кокарда" (Шелонский); последний, однако, не явился и ловушка не удалась.
   Со своей стороны, Шелонский придумывает хитроумную комбинацию. 28 декабря 1890 года он пишет Бердяеву: "Не получив ответа на мое первое письмо, посланное вам сегодня утром, вторично прошу вас сегодня же до 9 1/2 час. Ёечера увидаться со мной везде, кроме отделения, куда я не пойду". После этого свидания Бердяев телеграфирует директору деп-та полиц.: "По заявлению вчера Шелонского, Монтвид принял на себя поручение по постановлению кружка убить ротмистра Бердяева. 24-го декабря Монтвид выехал за необходимым ему для этого человеком, решив не позже 7-го вернуться. По сообщению Каратыгина Шелонсюму, дело идет успешно. На расходы собрано 1100 рублей, из коих взято у Яблочкова по обыску -- 500, а 600 -- у Шелогнского. Последний говорит, что юн не раз писал об этом вашему превосходительству и не получал ответа"... Некоторое время спустя Бердяев доносит: "Шелонский заявил о существовании террористического кружка, в который, за выбытием арестованных по делу Сабунаева, входят: Монтвид Монвиж, В. Каратыгин, А. Отрежнев, В Барыков, К. Намитниченко, И. Мягков, Устинов, Жемчугов, А. Вольберг, Марухес, А. Синицын, Л. Левицкая, В. Звышковокая; кружком этим решено убитъ Бердяева и Теселкина. Каратыгин говорил Шелонскому, если 25-го не зайду -- значит, дело идет успешно и Монвиж вернется ранее". Получив такие "угрожающие" сведения, деп-т полиции поспешил распорядиться и телеграфировал Бердяеву: "Арестуйте Каратыгина, Звшп-юовскую и Монвижа. Шешонского старайтесь выгородить. Аресты мотивируйте укрывательством Сабунаева. Директор Дурново".
   Но Бердяев не особенно верил, повидимому, в реальность заговора против его персоны, и хотя приняв некоторые меры личной безопасности, но с "ликвидацией" кружка не спешил. Только 13 января 1891 г. были предприняты "следственные действия", но намен ченные жертвы как-будто ждали их и, помимо того, что по обыскам ни у кого не нашли ничего "предосудительного", некоторые из главных персонажей пытались скрыться; так, Монтвида задержали только после неь сгольких дней безуспешных розысков, а Звышковскую арестовали в момент от'езда по Брестской жел. дор. (вероятно -- за границу), и то лишь потому, что вокзальный филер Седых заметил бывшего с нею Шелонского, который, вероятно, и не ожидал такой случайности (есть основание предполагать, что именно он послал Звышковскую в Ярославль предупредить Сабунаева о том, что его ждет арест).
   Бердяев рвал и метал: из-эа Щелонского ему пришлось растрепать преждевременно, бш всякого внешнего эффекта, кружки северян и потерять намечавшуюся группку (в лице П. Аносова, И. Мягкова, Михаила Беликова, Жемчугова и Устинова), выступившую под флагом "Фракции политической борьбы в России". Бердяев был так зол на Шелонского, что, когда в ожидании возвращения последнего из Петербурга, куда его вызывали для объяснений, филера Ваганова назначили (22-го января) принять в наблюдение "Кокарду", сердитый начальник приказал агенту: "встретишь его -- морду ему набей"...
   Мордобития Шелонский, кажется, избежал, но зато на бумаге Бердяев его разделал, что называется, "под орех".
   "Год тому назад, докладывал директору д-та полиц. начальник московского охр. отдел, (записка No 20/10, 1891 года), после ареста в Киеве депутата московского студенчества Гальперштейна, в виду начавшегося брожения, по вашему приказанию, было установлено наблюдение за Хваетуновым и 13-ю студентами, которое выяснило, что они отношения к беспорядкам не имели ж что главную роль в этом убогом кружке играл выгнанный за ложь и провокаторство из московского охр. отделения бывший "секретный агент Н. Н. Щелонский. После этого я забыл о Шелонском и лишь в октябре, проезжая по Тверской, встретил идущих вместе около магазина Сиу Яблочкова и Шелонского, при чем последний, показывая на меня, нахально рассмеялся... Будучр в Петербурге, я просил Г. К. Семякина, что, если Шелонский продолжает служить в департаменте, то ему надо посоветовать вести себя осторожнее... О Зу-батове Шелонский рассказывал, что он предупредил об обыске его и других, т.-е., что Зубатов играет роль Клеточникова. Один из сотрудников, при свидании с Зубатовым на конспиративной квартире, обоотал его сумасшедшим, упрекая в разглашении; некоторые из сотрудников уклоняются от свиданий. Из 6-ти человек, которых я недавно перебирал, мне удалось лишь одного устроить в секретную агентуру; между тем в прежнее время от меня не ушли бы: вое шестеро. Ясно: Шелонский, потеряв доверие революционеров, хочет стать им человеком нужным. Его, очевидно, эксплоатируюг... 4-го января, в 2 часа ночи, к Шелонскому прибежал Каратыгин и заявил, с видом возбуждения что лицо, за которым поехал Монвиж, прибыло, и о том, что оно прибудет 7-го, он говорил, боясь связей Шелонского с Зубатовым... Шелонский и Чебаненко известны, как "генерал" и "генеральша"; благодаря его знакомству с Зубатовым получаются, будто бы, предупреждения об аресте; он, например, заявил, что 13-го января будут аресты; они состоялись, но все уже было в порядке. Все дело об убийстве выдумано для проверки Шелонского, как некогда проверял(и?) Гекельман(а?). Подстрекая на это дело, он, боясь, что в жандармском управлении после выяснится его роль, сделал известное заявление.
   Отнимая в 1885 году у московского жандармского управления 4000 рублей, отпускавшихся ему на агентуру, Оржевский (товарищ министра внутренних дел, заведовавший полицией), руководился соображениями, что двухотороняя агентура в одном месте неудобна, и возмущался провокаторскими приемами, к которым прибегнул агент московского жандарм. управления и прокурорского надзора Белино-Бжозовский в покушении Ковалева (на Муравьева)...
   "Вся сила нашего дела, продолжает Бердяев, заключается в агентуре; последняя же может быть приобретаема тогда, когда у революционеров нет в руках фактов не доверяться учреждению, которое приглашает их в сотрудники... Шелонокий при провале, конечно, будет отнесен к сотрудникам московского охранного отделения, которое и принуждено будет нести позор за еого преступные провокаторские приемы и, в случае -- революционеры вздумают расправиться с. ними,-- ответственность за их целость... Агентура за время существования отделения вся почти была известна департаменту; в ней были лица, близко стоявшие к революционному делу, и сведения их всегда подтверждались показаниями обвиняемых... В кружоюе Каратыгина, Аносова, Яблочкова и Намитниченко сотрудники мои стояли так близко, что отделение сообщало департаменту такие сведения, о которых Шелонский, при всем его желании, не мог знать, так как к сотрудникам моим большая часть этих лиц являлась с докладом, а не с сообщением. В данное время секретными агентами отделения состоят по этому кружку трое друзей Аносова, Марухеса и Синицына"...
   Конечно, Бердяев прихвастнул, заявляя, что у него трех революционеров обслуживают три осведомителя. Но картинка закулисных нравов и порядков охраны, выявившаяся в его донесении, от этого только выигрывает в своей неподражаемой колоритности. Особенно трогательны заботы Бердяева о "чистоте риз" его московской агентуры, заботы со стороны того Бердяева, который, как читатель знает, командировал агента Беневольского в Саратов устраивать в кружок уже арестованного Богюраза и раздавать "товарищам" нелегальщину, дабы при обысках у них было "поличное"...
   В конце-концов, добродетель восторжествовала, и Бердяеву удалось выжить строптивого провокатора: Шелонский скоро исчез с высот столичного горизонта и появился на сцене только в 1894 году в качестве тоже "сотрудника", но... таганрогской газеты "Русский Мир"...
   Дальнейшей судьбы этой охранной "Кокарды" я, к сожалению, не знаю.
   

ГЛАВА VI

Тверской "Союз".-- Дело А. Королева.-- Саратовская "Земля и Воля"

ТВЕРСКОЙ "СОЮЗ"

   Инициатива второй объединительной попытки начала 90-х годов зародилась в провинциальном городе, прослывшем своими либеральными традициями, в г. Твери. Внимание охраны на этот город пало совсем случайно. С весны 1892 года стали появляться в обращении печатные листки группы народовольцев; ни у Бердяева, ни у д-та п. не было никаких определенных указаний на состав дшянутой группы; о местопребывании ее "техники" тоже строились, одни догадки; допускали даже, что печатня находится в самой Москве, и потому одно время следили за вновь открывшейся за Крестовской заставой вполне легальной "Экономической" типографией.
   В виду удачной разведки моск. охр. отд. в г. Костроме, закончившейся арестом Сабунаева, д-т. п. предоставил Бердяеву право предпринимать розыски и вне района его ведения; с этой поры начались непрерывные почти гастроли московской сыскной труппы в провинции, которые покрыли ее "неувядаемой славой", едва-ли не правой рукой д-та п. и даже поставили, в концеь концов, московскую охранку в центре почти всего политического розыска.
   Подозрение на г. Тверь пало вследствие того, что Бердяеву казалось, что в этом городе, в виду его положения между двумя столицами, всего удобнее было гнездиться "крамоле", и потому еще, что там в эго время скопилось много "неблагонадежных элементов" -- высланных и поднадзорных, что называется "первой марки", как, например, С. В. Сотников и др. Снабженный списком таких лиц и адресами, отобранными у кого-то из арестованных, филер Сачков, знакомый уже читателю, отправился 3-го апреля 1892 г. с двумя старыми "коллегами", С. Федоровым и Ф. Новичковым, на розыски.
   Г. Тверь принадлежит к числу провинциальных центров, просторных и тихих, где вся жизнь, протекаем, кажется, за толстыми стенами невысоких домов, вне которых в обычное время не встретишь даже и тех нескромных животных, которые оживляют своим присутствием более грязные улицы южных городов. Предположение о том, что в домах ость вое же обыватели, более или менее оправдывается лишь к вечеру, когда на узеньком тротуаре центральной улицы (Миллионной), и обязательно на одной лишь ее стороне, по являются длинные вереницы гуляющей публики, преимущественно молодежи, среди которой молодцеватые гимназисты и неуклюжие бурсаки разыгрывают всегда перед веснущатыми барышнями роли непримиримых рыцарей алой и белой розы. С открытием навигации местом променада становится набережная Волги, за которой невдалеке белеет Отроч монастырь, где некогда прототип охранников, Малюта Скуратов, задушил народного заступника митрополита Филиппа...
   Мало кто из тверичан заметил, что среди пестрой весенней толпы гуляющих на побережье появились новые лица -- приказчики московского торгового дома Серебрякова (на эту фамилию, иногда в конвертах с соответствующими бланками, филеры посылали донесения своему шефу Медникову), и едва ли кто знал, что эти "торговце люди" большую часть дня проводили за биллиардом...
   Но и бесконечно прогуливаясь и гоняя шары по зеленому полю, московские гастролеры делали свое доле: уже через неделю их зоркие, бегающие глазки определили "политиков" -- по их внешности (небрежно одеты, почти всегда -- книга в руке), по манере держаться (скромны, оживленные разговоры в сторонке) и по их кружковой обособленности...
   Но этого мало: из общей массы намеченных "политиков" надо еще выбрать тех, которые" в данное время проявляют более активности, ближе стоят к самой конспиративной работе. И здесь появляется на] сцену специфически филерский "нюх", ничем не уступающий чутью породистых гончих псов...
   Московские филеры пробыли в Твери на первый раз всего две недели и, тем не менее, за это время успели облюбовать себе, без всяких агентурных указаний, "лидеров" наблюдения -- высокого "интеллигента" и часто гулявшую с ним "барыньку", живших в доме Барыбина, по Солодовой ул. Как мы увидим из последующего, Сачков и его помощники не ошиблись в своем выборе.
   Наблюдение в Твери было прервано в виду того, что филеры понадобились в самой Москве. С 1-го января 1898 г. розыск был возобновлен; и на этот раз никаких руководящих указаний командированным не было дано. Зубатов только сказал: должны "работать" Ершов, Барыбин, Шульц и Пашковский. Вернувшись в Тверь, филеры сосредоточили свое внимание на уже знакомом им доме Барыбина, который помещался в глухом переулке; особенно их интриговал мезонин этого дома, окно которого, выходившее на улицу, было постоянно завешено. Днем филеры за самим домом не следили держаться около него было невозможно, они "запирали" улицу с двух концов и провожали всякого, более или менее "подходящего", кто шел в переулок или выходил из него; но с наступлением темноты филеры позволяли себе изредка прогуливаться мимо дома Барыбина и не сводили глаз с его верхнего этажа.
   Что же могли видеть филеры через плотно занавешанное окно? Перед ними мелькали только тени, падавшие на занавеску от двигавшихся: за ней фигур. И этого оказалось достаточно, чтобы определить, чем заняты обитатели мезонина. По движению этих теней, главным образом, до ритмичности и постоянству этих движений, московские лекоки догадались, что в мезонине дома Барыбина работает "шлепалка", как они называли всякого рода печатанье.
   Но это было только предположение, которое нуждалось в подтверждении. И таковое скоро нашлось. Один из обитателей дома Барыбина (впоследствии выяснилось, что это был И. З. Попов) не отказывал себе в удовольствии забежать в свободное время в трактир и сыграть там партию-другую на биллиарде; случалось, что партнерами его, или посторонними зрителями, державшими "мазу", являлись московские "торговые люди"; последним было нетрудно заметить, что у Попова пальцы на правой руке перепачканы лиловыми чернилами; и этого было достаточно, чтобы филеры знали, что в "мезонине" работает гектограф...
   Но что именно гектографировалось в Твери -- филеры од пальцам наблюдаемых узнать не могли; да это к не принадлежало к числу их прямых обязанностей; "подметки" (внутренние агенты) узнают, говорили они. И секретные сотрудники Бердяева, действительно, не замедлили притти на помощь филерам.
   4-го февраля в Тверь приехала из Москвы В. Цирг, повидалась с М. Г. Кугушевой к некоторыми другими тверяками, дважды побывала у Барыбиных, вынесла от них "сверток" и в. тот же день уехала по направлению на Петербург.
   8-го числа Цирт вернулась в Москву.
   9-го февраля в канцелярии охр. отд. спешно переписывался чистенький номер гектографированного журнала "Союз"1).
   Связь между отмеченными событиями и смысл их станет вполне понятным, если к сказанному прибавить, что В. Цирг принадлежала к числу близких знакомых А. С. Серебряковой -- охранной "мамочки"2).
   9-го марта того же 1893 г. д-т п. обратился к своим: перифериям с посланием такого содержания. В; январе текущего года появился сборник "Союз", поставивший себе задачею "содействовать пробуждению революционного знания (сознания?) и помогать организации революционных сил в России".
   В статье, озаглавленной "С чего начать?", помещенной в названном сборнике, автор, обращаясь к людям революционного, практического дела, "с целью указания нового пути для достижения в ближайшем будущем серьезной, широко проведенной и прочно обеспеченной свободы" (требование, формулированное в сентябрьском номере "Летучего Листка" народовольцев), развивает следующие мысли. "Истекшее десятилетие революционной деятельности доказало, что главная причина неуспешности борьбы с правительством заключается в том, что в русском революционном движении существуем несколько направлений, сторонники которых, придавая значение разным несущественным подробностям, действуют разрозненно, тогда как практическая задача русских революционеров нашего времени состоит в выработке такого плана политической борьбы, который дал бы возможность воспользоваться всеми враждебными правительству силами для борьбы с монархическим гнетом, тормозящим правильное развитие России".
   Для осуществления намеченного плана существующие оппозиционные фракции народовольцев (с несколько измененной программой), социал-демократов, имеющих за границей органы. "Социалист" к "Социал-демократ", народников и "примирителей" должны сплотиться, чтобы "для общереволюционных целей действовать общереволюционными средствами". Соединившись "в целях взаимной материальной и нравственной поддержки под знаменем "Союза революционеров в России", все активные элементы должны немедленно приступить к организации: 1) фонда для материальной поддержки: членов "Союза"; 2) библиотек и книжных складов для пропаганды; 3) типографий, словолитен и пр. технических средств печатания; 4) бюро для регистрации сведений о проявлениях революционного движения и 5) общереволюционного органа. Для осуществления этой программы собираются средства, путем отчисления 10% с заработка членов "Союза". Организация должна строиться снизу вверх: сочувствующие идее "Союза" соединяются в местные кружки и отделы, которые входят через редакцию Союза в сношения; друг о другом и выбирают затем через своих представителей Центральный Исполнительный Комитет, "учреждение чисто служебное", которому местные группы подчиняются "на условиях федеративной связи"....
   Изложив таким образом программное содержание сборника (в предварительной заметке "От редакции" издатели его заявили о своей солидарности с автором статьи "С чего начать"), департамент полиции; предложил розыскным органам "усугубить наблюдение за происками неблагонадежных лиц, дабы не упустить момента организации революционных сил, если таковой суждено осуществиться"8). Это "если" звучало иронически, так как в Петербурге знали уже, что у Бердяева к только-что возникшему "Союзу" есть "агентурный подход" и, следовательно, дни этой организации были сочтены.
   Для московск. охр. отделения, конечно, не было сомнения в том, где и у кого издается "Союз"; там более, что в конце апреля в Москву приехал сам Барыбин и привез только-что отработанный в Твери 2-й номер "Союза". Наблюдением было установлено, что, за неделю своего пребывания в столице, приезжий виделся, помимо В. Цирг, еще о целым рядом лиц, большинство из которых было уже на замечании у охраны (М. Г. Кугушева, Г. И. Куприянов, А. И. Успенская, Н. Н. Мамадышский, Н. П. Рождественский).
   Донося д-ту п. (11--V--1893 г.) о пребывании в Москве Барыбина и препровождая подлинный No 2-й "Союза", Бердяев сообщил, что помещенная в этом выпуске сборника "Программа описания бунтов" составлена А. Максимовым, Л. Кусковым и С. Прокоповичем. Последний и Максимов, по агентурным сведениям, являются горячими сторонниками национализации земли, не придающими первостепенного значения политической свободе; они начинают видеть даже в деятельности анархистов действительно плодотворный способ борьбы; намерены собрать тысяч 20 рублей для издания журнала в роде "Колокола", надеясь на помощь Ведовского, который, как и Прокопович, обладает имением; оба жалуются на изолированность и на непонимание, их другими. Журнал печатать они думают или: за границей (при посредстве эмигранта И. И. Добровольского) 4), или же в России, научившись этому делу у С. Михайловского, живущего в Твери, или у Я. Вощакина, опытного) наборщика, который работал еще в Париже у Лаврова. Подыскание литературного материала будет поручено А. Королеву, а переговоры с Добровольским: поведет выезжающая за границу Е. И. Шефтель8)...
   Эти благие намерения Прокоповича реализации не получили, но свою историю в дальнейшем они имели, и к ней еще придется вернуться. Пока отмечу только, что такая детальная осведомленность Бердяева о том, что "думали" Прокопович и Максимов, но удивительна, так как оба они принадлежали к числу знакомых А. Е. Серебряковой.
   Дело о тверском "Союзе" можно было считать ужо созревшим: место "техники" установлено, личный состав группы выяснен. Несмотря на затруднительность слежки в условиях провинциального города, московские филеры исподволь наметили круг ближайших знакомых Барыбина (И. Р. Меринов, В. Н. Бриллиантов 6), В. П. Андреановский и др.). Тем не менее с ликвидацией кружка моск. Охр. отделение не спешило. Взять организацию, задавшуюся такими многообещающими планами, с жалким гектографом,-- что туг было соблазнительного для Бердяева? Хотя бы типография!.. И была бы уже, да пограничники помешали.
   Это правда. Дело в том, что 13-го января жанд. оф. Вырголич (в Радзивилове), на основании собственных агентурных сведений, задержал на границе 12 ящиков, водворенных контрабандным путем ("провозители", разумеется, успели скрыться), в которых оказались, типографские принадлежности (станок и шрифт). Груз этот был отправлен из Львова Л. Ф. Павловским, а получатель должен был переправить его в Ровно, а оттуда в Москву 7). Впоследствии оказалось, что к этому деду имел прямое касательство А. А. Гурьев, который еще в ноябре 1892 г. вступил (сведения перлюстрационного характера) в перепалку с товарищем -- С. Петрасевичем, жившим в Цюрихе, прося его содействия в присылке революционных изданий и компактного скоропечатного станка. Когда первый транспорт провалился, Гурьев написал Петрасевичу: "Яичка не получил"...
   Но дело было не только в типографии. Зубатов, стоявший за спиной Бердяева, начавший в это время играть уже "первую скрипку", не хотел, как человек широкого провокаторского размаха, играть "по маленькой", он собирался выждать, когда около "Союза" соберется опять вся революционная "наличность", чтобы одним ударом обескровить "крамолу".
   Но "Жорж" Семякин, начинавший чувствовать в Зубатове будущего соперника, находил нужным защищать противоположную тактику, и на этой почве между Москвой и Петербургом возгорелась полемика. В конце-концов д-т ролиции нашел нужным преподать (отнош. от 4 мая 1893 г.) моск. охр. отделению "к руководству" следующие "аксиомы":,1) "всякая организация с революционными целями -- вредна и чем она совершеннее н конспиративнее, тем она опаснее; 2) никакая революционная программа не может служить гарантией безвредности сообщества даже в ближайшем будущем". В заключение этого наставления д-т п. выразил сомнение, что "Союзу" удастся об'единить все оппозиционные элементы и поэтому согласился на продолжение наблюдения за тверской группой не долее 1-го сентября.
   Д-т п. все же не вытерпел и, когда Гурьев, за кош-рым все время петербуржцами велось наблюдение, после поездки в,Тверь к Барыбину (5--VI--93 г.) и в г. Калугу, прибыл в Харьков, его арестовали (12--VII--1893 г.); через три дня был задержан на петербургском вокзале прибывший из Твери К. Медынцев8), у которого отобрали 6 номеров "Союза" и письма Барыбина. И на этот раз, на предложение ликвидировать тверскую группу московок. Охр. отд. ответило: не время, в виду тревоги успели еще до 10-го августа все прибрать.
   Только в октябре месяце (1893 г.), когда д-т п. уведомил Бердяева, что, "по полученным сведениям, в Тверь доста не сделает. Предоставим же ему слово.
   Зубатов, находясь уже в отставке, обратился к Трепову, сделавшемуся товарищем министра внутренних дел, с трогательным письмом. Вот оно:
   "За безвыходностью положения, позволяю себе возбудить вновь вопрос, поднятый впервые мною при покойном В. К. Плеве. Речь идет о московской содержательнице конспиративной квартиры, костромской мещанке, Прасковье Ивановне Ивановой. Будучи слушательницей акушерских курсов, она была заагентурена бывшим в то время начальником московского охранного отделения Скандраковым, а затем перешла к Бердяеву и была мною посажена на конспиративную квартиру, выработавшись не только в чудную квартирную конспиративную хозяйку, но и прекрасную воспитательницу молодых агентурных сил. Благодаря этому все, что было только самого лучшего и интимного но моей секретной агентуре, все было сосредоточено у нее, как в месте, безусловно гарантированном от провала. Покойный Г. К. Семякии и Л. А. Ратаев имели свидание с М. И. Гуровичем и др. только и ее помещении, считавшемся академической школой секретной агентуры. Ни одна нога служащего в отделении (охранном), при мне, не была там, и лишь с моим уходом из Москвы пришлось открыть это агентурное святое-святых. В сентябре исполнится 25 лет ее затворнической службы. Будучи в С. Петербурге, я уже старался снять с нее эту эпитимию и ходатайствовал перед А. А. Лопухиным лично и через А С. Скандракова перед В. К. Плеве о назначении ей пенсии -- 25 рублей в месяц... Ныне получил с оказией письмо от Ивановой, которая, описывая московскую разруху, просит меня ответить ей по совести, не опасно ли при нынешних убийствах "продолжать службу и не лучше ли уйти. Надо вам заметить, что от старых знакомых она скрылась, но агентурная ее деятельность так и осталась никому неизвестной. Все же это время она прожила по нелегальному документу, выходя только в лавки и избегая даже держать прислугу. Зная, что при таком образе жизни она кое-что скопила, я и ограничился в свое время такой мизерной суммой пенсии, совершенно несоответствующей той невидной и понятной лишь специалисту, но глубоко полезной деятельности, которую она вынесла при пашем создании знаменитой московской агентуры, создавшей положение московскому охранному отделению и работавшей на век" Россию и департамент полиции.
   Теперь вашему превосходительству понятно, почему и осмелился утруждать вас этими строками. Положение этих лиц очень неблагодарное. Они -- полны высокой ценности и в то же время не имеют никакой рыночной ценности, так как их никто не знает. Чистая случайность, что мри всей моей нынешней импотентности, я все же могу постоять за правду, так как во главе, относящейся к данному случаю, власти стоите вы, к уму и сердцу которого у меня еще не заросли тропы.
   Припоминая слои прошлые служебные связи,-- эти будет, кажется, моя последняя, лебединая песня по охранной службе, уплата, моего последнего служебного долга... Этим ходатайством я расплачиваюсь с г-жей Ивановой, а как расплатится с нею правительство -- это будет уже зависеть от волн вашего превосходительства".
   Вот новый тип "подвижницы", которого история еще не знала!
   

Два "литератора"

   Начальник ж.-п. управления Уссурийской ж. д., ходатайствуя перед деп. пол. об отпуске средств на агентуру, представил обращенное к нему прошение первого кандидата в секретные сотрудники канцелярского служителя Григория Данилова Кива (жившего во Владивостоке, по 2-й Портовой улице, в д. Шлыкова), который писал: "Будучи воспитан и духе строго православном и верноподданическом, на пути своем встречал явления, возмущающие мой патриотизм, любовь к государю и родине, в особенности изводили меня поляки, смеющиеся над всем русским. Что я не преувеличиваю, служит доказательством то, что когда в Киеи-е в великий пост, кажется 1900 г., был бунт, об одном из открытых мною последователей этого движения мною было динесено Киевскому полицейместеру полковнику Церпицкому, производящему обыск у этого лица, которое было задержано. В прошлом году, в бытность мою на службе во владивостокской полиции, мне удалось обнаружить ряд преступлений. Сопоставляя, так сказать, мое политическое направление, я заключаю, что обладаю чисто природной наклонностью к жандармской службе. В виду же этого, что я имею обширный круг знакомств в разных сферах общества, что участие мое в печати (сотрудничество в "Дальнем Востоке", "Владивостоке", и московской "Русской правде") не только замаскирует мою настоящую профессию, но даст мне возможность соприкасаться с интересным для наблюдений элементом людей, я осмеливаюсь просить выше высокородие, не отказать в представлении о назначении меня политическим агентом; при чем, так как эта служба потребует посещения лекций и других общественных собраний, соответствующего платья и вообще приличной жизни, во Владивостоке не дешевой, то месячное мое жалование не может быть ниже 100 рублей, сверх путевых и других расходов на случай командировок в разъезд. Кроме того, в виду состояния моего во владивостокской дружине стрелков, прошу в отношении чинопроизводства зачесть мне на службу со дня увольнения моего из суда. т. е. с 31 декабря 1903 г. Владивосток, 16 июня 1904 г.". (К этому прошению были приложены документы, из которых видно было, что Кива держал в Киеве испытание на должность нотариуса и даже исполнял таковую в Херсонской губ.).
   А "от еще "журналист" -- Вейсман (Вайсман), Симон (Шимон) Моисеев (Мордков). В 1904 году В. обратился к заведывающему агентурой деп. пол. на Балканском полуострове ж. о. Тржесяку с таким ходатайством: "Вследствие переданного вами мне распоряжения господина директора д-та п-и о закрытии агентуры, имею честь покорнейше просить при ликвидации дела в Вене не отказать принять в соображение нижеследующее:
   В 1890 т., заведывая редакцией газеты "Одесские Новости", я по приглашению покойного н-ка жандармского управления в Одессе генерала Цугаловского, поступил на агентурную службу и качестве секретного сотрудника. По смерти генерала Цугаловского я продолжал эту службу у его преемника полковника Пирамидона до 1895 г., заведывая в то же время редакцией газеты "Одесские Новости". Наблюдению моему в Одессе вверен был украинофильский кружок профессора Марковича и социал-демократический, во главе которого стояли Капелюш, Иванов-Квартерников, Лернер, Вельтман и др.
   В 1895 г. по приглашению полковника Будзиловича, я перешел на службу в заграничную агентуру и до настоящего времени обслуживаю таковую в Вене, где первые пять лет состоял студентом венского университета на медицинском факультете и затем занимался журналистикой, работая в заграничных и русских газетах в качестве корреспондента, поддерживая постоянные сношения с русским революционным кружком, существующим в Вене.
   Последние оглашения заграничных и русских газет по делу брата моего Александра Вайсмана (Прим. 3) совершенно подорвали мое положение в Вене; скомпрометированный, как агентурный сотрудник д-та пол., я потерял сотрудничество в газетах "Одесские новости", "Русские Ведомости" и др., что, лишив меня глашюго заработка, поставило меня в совершенно безвыходное положение в материальном отношении.
   В виду вышеизложенного и принимая во внимание, что мне неизвестно, угодно ли будет д-ту полиции впредь пользоваться моими услугами по революционному делу, я почтительнейше просил бы вас доложить господину директору д-та полиции нижеследующую покорнейшую просьбу:
   1) За четырнадцатилетнюю службу в агентуре, условия которой вам известны, я, не предполагая оставаться больше за-границей, покорнейше просил бы Шредосташть мне и моей жене Регине Викторовне право повсеместного жительства в России.
   2) В том случае, если д-т пол. признает возможным и впредь оставить меня на агентурной службе за границей или г России, я осмеливаюсь просить о сохранении моего последнего содержания по 500 франков в месяц и об ассигновации необходимой прогонной суммы на случай моего перемещения.
   3) В случае же деп-т пол. не признает возможным оставить меня на дальнейшей агентурной службе, то в виду того, что потеря единственного источника моего заработка журналиста произошла по обстоятельствам, от меня не зависящим совершенно, и что с потерей и агентурного моего содержании, я с женой остаемся без всяких средств к жизни, я покорнейше просил бы вас, доложив все обстоятельства моей агентурной службы, сохранить за мной получаемое мною агентурное содержание до 1-го мая 1904 г., а затем предоставить мне и моей жене повсеместное право жительства в России; я покорнейше просил бы д-т пол. во внимание к. долголетней моей агентурной службе и к настоящему моему безвыходному материальному положению, не отказать назначить мне либо единовременное пособие, либо пенсию, по усмотрению его превосходительства господина директора д-та. Симон Моисеевич Вайсман".
   Со своей стороны Тржесяк, в представлении д-ру д-та пол. от 14 января 1904 г. просил оставить "на дальнейшей, службе агентуры" секретного сотрудника своего в Вене Шимона-Мойшу Мордкова Вейсмана -- "он же Орлов". Из доклада особого отдела департамента полиции директору оного видно, что Вайсману предполагалось выдать пособие в 3.000 рублей.
   

Блюстители "закона и порядка"

   Иценов Лейба Вениаминов. Из донесении Иркутского губ. жанд. упр. от 10 сентября 1905 г., за No 3, командиру О. К. Ж. усматривается, что И., три раза привлекавшийся за разные преступления и отсидевший А года в тюрьме за кражу со взломом, поселившись в Иркутске, предложил полиции свои услуги по уголовному сыску, а затем сблизившись с уволенным за взяточничество урядником Петровым, с ним "занялся политическим розыском". 3-го июля к дому ген.-губернатора был подброшен "снаряд", по отзывам экспертизы незначительной силы и не подготовленный к взрыву. Наблюдавшими за злоумышленниками, подготовлявшими "покушение", оказались Иценов и Петров, которые опознали одного из преступников в лице живущего в с. Лиственнчном рабочего Кронберга, но дознание установило, что он жил безвыездно; тогда И. открыл покушавшихся на ст. Иннокентьевской, но указанные им два еврея оказались повинными лишь в том, что не дали ему соответственной взятки при хлопотах о "праве жительства".
   А вот другой сибиряк -- Блиц, Александр, состоя в должности агента охранного отделения и лидера красноярского отдела союза русского парода, в продолжение двух последних лет охранял в Красноярске "закон и порядок". Мe считал мелких делишек, его указаниям приписывается арест в октябре 1908 г. редактора местной газеты Желудского {А. Л. Жалудский -- красноярский частн. поверенный в редактируемой им газете "Красноярец" поместил очерки "Ветропыльцы", в которых, разоблачал действия пред. "Союза русского народа", ректора местн. духовной семинарии Афан. Смирнова и его ближайшего сотрудника по "Союзу" шпиона Блица в Знаменском женском монастыре, где ими устраивались оргии, производились изнасилования и плелась нить провокации. Ред.}, "разоблачившего неблаговидную деятельность Блица в Знаменском женском монастыре. Сильное впечатление, также произвел арест смотрителя местной тюрьмы {Речь идет о начальнике Красноярской тюрьмы Вальконе, сочувствовавшем политическим заключенным и арестованном за содействие получению корреспонденции заключенными с.-д. в тюрьме. Ред.}. В конце концов посыпались доносы на губернатора; последний и совещании с прокурором и нач. жанд. упр. предложил удалить Блица, но те нашли деятельность его "чрезвычайно полезной". Губернатор однако выслал Б. по ст. 51 ул. о мак., как человека опороченного по суду, но влияние и связи 15. оказались превышающими власть губернатора, и он вскоре был, по распоряжению генерал-губернатора Селиванова, возвращен в Красноярск. Биография Блица интересна. R конце 90-х годов он жил в Минусинске, катался часто на тройках, и обыватель говаривал: "Енерал Блиц катаются"; вскоре он очутился на скамье подсудимых: возникло дело о растрате в транспортной конторе, затем о ложном доносе его на своего кума, податного инспектора Цитовича, потом о подлоге в метрике; наконец, посте 19-ти месяцев сидения в тюрьме, Б. уже фигурировал в качестве обвиняемого в похищении у Аджикидзе 446 р. 72 к. денег, бриллиантового кольца стоимостью в 300 рублей, кинжала, сюртука, штиблет, несколько карпеток, ночных рубашек, носовых платков, всего вещей и денег на сумму 1.000 руб. Это не мешало ему быть "вторым губернатором", пока не последовал арест его за участие я ограблении почтового поезда (на 285 тыс. руб.) 24 декабря между Томском и Николаевском. Вскоре однако П. освободили. ("Наша газета", 18 и 24 -- 1909 г.).
   

Студент-жандарм и кандидат в Шерлоки

   Пономарев Леонид Николаев, бывш. стул. Горного института. "С 1895 г. непрерывно оказывал содействие розыскной деятельности вверенного мне отделения, обследуя противоправительственные организации в среде учащейся молодежи и постоянно наблюдая за ходом обструкционного движения в институте. Пономарев, по постановлению совета, был уволен из названного учебного заведения без права обратного приема, при чем мотивами его увольнения были приведены совершенно другие обстоятельства, а истинная подкладка дела была известна лишь таким заведомо неблагонадежным лицам, как профессора Долбня и Матинский, под давлением которых и обструкционной группы и состоялось вышеупомянутое постановление совета... Блестящее прохождение курса Пономаревым давало полное убеждение в успешном окончании института с званием горного инженера, и ныне представлялось бы крайне нежелательным, чтобы этот трудолюбивый молодой человек, вполне правительственного направления, был лишен возможности закончить свое образование и получить ученое звание..."
   Так докладывал 16 июля 1902 г. за No 450 директору д-та пол. начальник петербургского охранного отделения Сазонов, который вместе с тем ходатайствовал о предоставлении Пономареву права держать испытание на звание горного инженера при горном департаменте министерства земледелия и государственных имуществ. Домогательство это не было удовлетворено, и отец Пономарева обратился 8 января 1903 г. к мин. вн. дел с прошением о принятии его сына в Томский технологический институт; он писал, между прочим, следующее: "Ваше высокопревосходительство, осмеливаюсь покорнейше просить вас, не найдете ли возможным разрешить моему сыну лично принести вам доклад в свое оправдание, так как все описать по его делу невозможно, а знал все это подробно покойный полковник Пирамидов, бывший начальник охранного отделения, который доверял сыну во всем, давая ему всевозможные поручения по пресечению государственных преступлений. Сын, поступив тайно в охр. отделение, под фамилией Ермолаев, еще при ген.-майоре Секеринском, в продолжение 6-ти лет нес службу совместно с пребыванием в институте, что доставляло ему массу труда, теперь так бесследно пропавшего, вследствие неудачно сложившихся для него обстоятельств во время последних студенческих беспорядков. О вашем милостивом решении прошу известить меня по месту жительства: г. Феодосия, Казанская ул., д. No 16. Отставной вахмистр Ермил Пономарев".
   Получить "ученое звание" П. все же не удалось, и он зачислился вольноопределяющимся в Екатеринославский полк; находясь No Москве, он агентурил без всяких видимых результатов для местного охранного отделения. 5 апреля 1903 г. он доносил, например, Ратко: "В Новой деревне должны собраться штундисты, которым в Питере покровительствует Лиаен и другие знатные дамы".
   7 октября того же года П., уже подпоручик, обратился к Сазонову с просьбой: "Будучи сотрудником вверенного вам охр. отделения, я и в настоящее время, по производстве в первый офицерский чин, хотел бы быть вам полезным, что вполне возможно, если я буду назначен в одну из частей войск, квартирующих в С.-Петербурге. К сожалению, быть назначенным в Петербург очень трудно, не имея знакомств в Главном штабе. Не найдете ли возможным ходатайствовать о назначении меня на имеющуюся вакансию в 198-м рез. пex. Александрово-Невском полку..."
   Пономарева послали, однако, шпионить на театр военных действий. В 1906 году он уже числился офицером корпуса жандармов; тогда же деп. пол. командировал его ил границу, где он "открыл" контрабандные пути, подкупив таможенных чиновников и Вержболове, но был изобличен на суде в этой провокации. Побыв некоторое время помощником начальника охраны Таврического дворца (при 2-й Г. Думе), П. перевелся адъютантом в какое-то Сибирское жандармское управление.
   Об истории удаления П. из Горного института было подробно рассказано в газ. "Двадцатый Век", 19 апреля 1906 года, а также в ст. "Пономарев и Мясоедов" -- в газ. "Рус. Слово" 26 апреля 1912 г. (Прим. 4-е).
   Но не все мечтавшие надеть синий мундир были так счастливы в своих стремлениях. Вот, например, Голенкин, Леонид; он обратился к вице-директору д-та пол. М. П. Зуеву с письмом следующего содержания:
   "Представляя при сем, для сведения мой краткий curri cuium vitae, имею честь почтительнейше просить ваше превосходительство, не признаете лн вы возможным поддержать просьбу полковника А. Н. Ваулина, направленную на имя д-ра д-та о назначении мне как агенту при рязанском г. ж. у. содержания.
   Из приложения, ваше превосходительство, изволите, усмотреть, что моя прежняя продолжительная и разностороняя деятельность служит уже сама по себе солидным ручательством в моей достаточной подготовке для исполнения обязанностей агента, а уменье быть наблюдательным, Житейский такт, уравновешенный характер, подвижность, абсолютная трезвость и безукоризненно светские манеры помогут мне симулировать мою профессию и, кроме того, я сумею ассимилироваться во всякой среде. Я полагаю, что лаже в трущобах, "на дне", я был бы свой человек, ибо в совершенстве мог бы владеть и простонародным и "воровским" арго. Последнее я говорю, конечно, кстати.
   Прекрасно зная обязанности службы и понимая, что каждый служащий должен стоять и? высоте своей задачи, а равно и то, что аккуратная и добросовестная исполнительность и строгое понимание дисциплины являются первыми, обязанностями чиновника, я могу уверить ваше превосходительство, что чины корпуса жандармои найдут во мне самого ревностного исполнителя всех своих заветов, желании и поручений, т. е. тех, которые они преследуют и на страже которых стоят, и им я никогда не изменю.
   Кн. Мещерский говорит: "группируйте и объединяйте и в центре, и в губернии всех убежденных приверженцев порядка, ищите и созидайте из них главный штаб в местные отряды людей порядка". К категории этих лиц я всем своим помышлением принадлежу и уверен, что делу принесу су шее гвенную пользу.
   С чувством глубокого уважения и искренней преданности имею честь быть вашего превосходительства покерный слуга Леонид Галенкин.
   Четыре года тому назад я имел честь представить вашему превосходительству письмо Е. Н. Муромцевой, написанное на французском языке. На основании этого письма Вы изволили рекомендовать меня Сергею Васильевичу Зубатову.
   Г. Рязань, 27 сентября 1904 года".
   Несмотря на знание воровского арго и светские манеры, Галенкин не сделал карьеры.
   Охране нужны были люди, которые знали бы одни "манеры" -- провокаторские.
   

Эмигрантский "доктор"

   Перлим. Нахман (Менахим) Израиль (Сруль) Сендеров-Лейбов, из уманских мещан; бывш. ст. Новороссийского ун-та. В списке, приложенном к донесению от 12 января 1904 года д-ту пол. ж. п. Тржесяка по случаю закрытия агентуры на Балканском полуострове, которою он заведывал, значилось: "Мерлин, Нахман Сендеров, в св. крещении Наум Александров, упоминаемый под No 413 розыскного списка, проживает под именем Александрова. Доктор женат; имеет двух малолетних детей. Привлеченный к дознанию о государственном преступлении и арестованный 10 августа 1886 года сотрудник Александров с этого же времени поступил на секретную службу к предместнику моему полковнику Будзиловичу, служившему тогда в Одессе, способствовал раскрытию в Одессе офицерского кружка и кружков Делеимцкой, Гринцера, Рашевского, Кириллова, Мармортштейма и др. С назначением полковника Будзиловича в заграничную агентуру сотрудник Александров, состоявший а Одессе под гласным надзором полиции, бежал в Румынию, где и способствовал организации в Румынии и Болгарии революционной агентуры. В 1888 г. сотрудником Александровым были переданы полковнику Будзиловичу сведения о готовившемся русскими революционерами в Париже динамитном взрыве. Желая упрочить затем свое агентурное положение сотрудник Александров в 1891 году поступил в Бухарестский университет, который окончил в 1902 голу. За это время им были доставлены сведения об отъезде революционеров Черкесова и Бурцева из Бухареста в Лондон: выяснен паспорт революционера Райчина и организованы аресты революционеров Ананьина и Корсакова, а также попытка ареста революционера Бурцева. Независимо сего Сотрудник Александров неоднократно выполнял различные агентурные поручения полковника Будзиловича и мои. Мне лично сотрудник Александров во время проживания в Бухаресте неоднократно передавал агентурные сведения, касающиеся местных эмигрантов, и детально познакомил меня вначале с положением эмиграции во всем районе агентуры. По окончании Бухарестского университета со степенью кандидата сотрудник Александров с разрешения вашего превосходительства, изложенного в письме действительного статского советника Ратаева, от 15 мая 1902 г., за No 3499, выехал в Париж для усовершенствования своих учебных занятий в клинике умершего профессора Шарко. Осенью 1903 г., защитив докторскую диссертацию, сотрудник Александров переселился на постоянное жительство в Софию. Для приобретения необходимых медицинских инструментов и устройства практики в Софии, как врача по нервным болезням, сотрудник Александров еще до отъезда своего в Софию просил меня ходатайствовать перед вашим превосходительством о ликвидации дел с ним и о выдаче ему единовременного пособия для совершения переезда из Парижа в Софию, в виду чего я имел честь просить ваше превосходительство в донесении моем от 3 октября 1903 г. за No 507 о выдаче сотруднику Александрову единовременного пособия при окончательной ликвидации с ним дела в размере 5.000 р. во внимание к восемнадцатилетней службе его агентуре департамента полиции". Наверное дали.
   

Ради ордена

   Начальник Бакинск. г. ж. у. донес 15 мая 1904 г., за No 54 деп. пол.: "По прибытии моем в г. Баку ко мне начал приходить молодой человек-татарин и сообщать отрывочные сведения о тех и других проявлениях антиправительственной деятельности. Ближайшее ознакомление с этим молодым человеком (оказавшимся сыном одного из местных очень зажиточных домовладельцев потомственных беков (дворян) Иса-Бек, сын Гаджи-Мехти-Кули-Бека Ашур-беков, 25 лет, семейный, магометанского вероисповедания, получивший домашнее образование в программе среднего учебного заведения, весьма развитый) показало в нем человека в высшей степени честного и преданного, а сообщаемые им сведения, по проверке, всегда подтверждались. Само собою, что приобретение такого человека явилось положительною находкою, тем более, что на мой вопрос, чем можно его вознаградить, он заявил, что он никакого денежного вознаграждения не желает, а делает все это из любви к царю и отечеству -- России. Скромность не позволила ему сказать, что, отказываясь от денежного вознаграждения, он мечтает о получении ордена, но я, исподволь, выпросил его об этом.
   К ноябрю месяцу прошлого 1903 г. под моим руководством деятельность Иса-Бека Ашурбекова приняла вид агентурой сети на промыслах Балаханы-Сабунчи и отчасти Романы, так как он завел у себя 6 человек татар-филеров, которым он, из своих средств, платил ежемесячно жалованье и которые, с агентурной целью, вошли в местные группы и кружки.
   В бытность мою в СПБ-ге, в ноябре прошлого годя, я имел честь лично докладывать вашему превосходительству об Иса-Бек Ашурбекове, и вы изволили мне разрешить пообещать ему получение ордена...
   По возвращении моем я сейчас же сообщил Иса-Бек Ашурбекоау о последовавшем соизволении, и он, с замечательным усердием и даже самоотвержением, взялся за дело, принеся огромную пользу, так как благодаря его деятельности мне удалось локализовать начавшиеся в январе забастовки, не допустить до сих пор ни одной массовой сходки, по его указанию обнаружить и арестовать: тайную типографию (Малеевского и его двух соучастников, нелегально проживавших Шишкиных, оказавшихся Мочаловым и Урановского); выяснить личность и деятельность: доктора Фейнберга, Бирновского, инженера Винтера, Людвига Кнунянца и других лиц, как-то: Студнева, Дерлиха, Ионсона Банцыра и др., из которых многие еще не арестованы, но уже достаточно освещены. Затем, ему же принадлежит и изъятие до обращения нескольких тысяч (7--8) преступных изданий, предназначавшихся для Балаханско-Сабунчинско-Романинских районов, где он не допускал распространения этой литературы. Особенно же усиленно и с наибольшим риском Иса-Бек Ашурбеков работал перед наступлением мая и в первых его числах, и я должен признать, что ненарушенное спокойствие а районе его деятельности во всем обязано ему -- Иса-Беку Ашурбекову, а потому, считая понесенные им труды (помимо больших денежных затрат, так как ок, проживая в с. Сабунчи, почти ежедневно ночью приезжал ко мне для докладов и получения указаний) вполне заслуживающими поощрения, я, руководствуясь вышеизложенным разрешением, прошу ходатайства вашего превосходительства о награждении потомственного Бека-Иса-Бека, сына Гаджи-Мехти-Кули-Бека Ашурбекоаа орденом св. Станислава 3-й степени, для не-христиан установленным". Орден, конечно, дали, а в 1905 г. во время Бакинской резни, А, выступил уже как главный подстрекатель татар к избиению революционеров.
   

Шпионка доносит на себя

   Начальник Нижегородского о. о. Грешнер донес Д-ру деп. пол. 1 сентября 1904 г.: "В настоящее время из числа заслуживающих по своей деятельности внимания секретных сотрудников мною приобретены: Татьяна Александровна Алакшина (псевдоним Терентий Алексеев Цаплин), привлеченная но делу ареста 19-го июня в г. Н.-Новгороде: тайной типографии, и Михаил Морозов. Этими лицами доставлены мне сведении, представлен тле при записке от 8 и 25 мин. августа за NoNo 1018 и 3078".
   Однако, о предательстве Алакшиной в виду данных ею при нижегородском г. ж. у. откровенных показаний, стали догадываться и она поспешила перебраться в Самару, где продолжала свою шпионскую деятельность. 7 января 1905 года тот же Грешнер сообщил д-ту пол. следующие "агентурные сведения": "К самарскому комитету партии социалистов-революционеров принадлежат, как члены таковой, следующие лица: 1) сотрудники "Самарской газеты" Василий Викторов Леонович; 2) Виктор Васильевич -- фамилия пока неизвестна; 3) некто Василий Васильевич Агатов и 4) заведывающий страховым отделом в земстве Михаил Иванов Сумгин. Из них Леонович заведывает пропагандой среди учащихся, Виктор Васильевич -- среди рабочих; на Агапова выдаются адреса явки, а Сумгин предоставляет работу в земстве, как средство к жизни, лицам, привлекавшимся к делам политического характера. В доме No 100, по Сокольничьей улице, в квартире девицы Павлы Аникиевой Трофимовой находится конспиративная квартира, в коей устраиваются сходки рабочих, где пропагандируют: вышеназванный Виктор Васильевич, некая Надежда Ивановна Чугунова и молодой человек Григорий Иванович Гришин. Среди учащихся ведут пропаганду некто Анатолий Розальев и сожительница его девица Зося, полька. Для самарской подпольной типографии доставляет шрифт и краску наборщик типографии Жданова -- Георгий Михайлов Губанов, на коем и держится все дело".
   Несколько позднее, тот же начальник охр. отд., ездивший в Самару для свиданий с Алакшиной уведомил д. п. о выяснении местонахождения печатни -- на каком-то хуторе, верстах в 30-ти от Самары.
   В виду серьезности сведений, наблюдение по этому делу было поручено филерам летучего отряда, находившимся тогда в Самаре (Ваганов и др.), которые, впрочем, ничего особенного не выяснили, и произведенные затем у намеченных лиц обыски никакой типографии не обнаружили.
   Сконфуженная такими результатами своего доносительства А. перебралась в Казань и здесь выкинула "трюк"; она написала "анонимку" прокурору -- на себя, ее обыскали, нашли нелегальщину, взяли под стражу, но после соответственного уведомления д-та пол. освободили.
   Позднее Алакшина появилась (в 1906-м году) а Уфе; но и тут ей не повезло; товарищи перехватили ее письмо в охранку, и она была опубликована по поволжским организациям, как шпионка.
   

Охранная психопатка

   Монакова Антонима, кр-нка, 20 февраля 1901 года в г. Никольске, Вологодское г. ж. у. обнаружило в сенях своей квартиры пакет с надписью "Передать домашним. А. Воронецкий", содержавший 4 письма Антонины Монаковой и рукописный устав тайного общества "Кредо".
   При разведке выяснилось, что Воронецкий ведет нетрезвый образ жизни и даже имел намерение покончить с собой, а также, что он вполне благонадежен и что Монакова, поссорившись с ним, написала анонимный донос на него жанд. упр-ю. Свидетели удостоверили, что М. отличается нетрезвым поведением, легко вступает в любовную связь и обыкновенно выдает себя за политическую ссыльную, рассказывала о себе, что она дочь генерала, окончила курс в гимназии и привлекалась по выдающемуся государственному преступлению, тогда как в действительности М. дочь крестьянина, нигде почти не училась, несколько раз судилась за кражу и бесписьменность, отбывала за это в Устюгском женском монастыре заключение и была привлечена раз к дознанию за оскорбление величества.
   По заявлению частного поверенного Бардовского, М., явившись к нему под предлогом просить работы, зазвала его к себе и после того, как Бардовский, побывавши у нее два-три раза, прекратил посещения, стала вымогать у него деньги, угрожая, что э противном случае ему не избежать рук жандармов.
   На дознании М. первоначально дала весьма подробные показания об участии своем в тайных собществах "Кредо", "Арор", "Защита", а впоследствии объяснила, что все прежние показания ее ложны, что она никогда не состояла ни в одном преступном обществе, устав написала, чтобы убедить Воронецкого, что она -- государственная преступница, донесла же потому, что ее обидели, назвав проституткой.
   В виду этого Мопакова, уличенная в заочном оскорблении вдовствующей государыни, была подвергнута аресту при волостном правлении на три недели.
   После этого М. появилась в Ярославле и представила губернатору записку, более чем на десяти листах, о сношениях своих с местными "радикалами" (Д. И. Шаховской и др.), и которой привела слышанные ею разговоры и т. д. Донос был написан так гладко, что Рогович принял выдумки за чистую монету и собирался приехать в Петербург с особым докладом; его разочаровали, указав, что Мопакова известная мистификаторша.
   Писания М. свидетельствуют о богатстве ее фантазии и умении излагать их правдоподобно. Она не имела настоящих связей с революционной средой, и потому обманность ее доносов распознать было не трудно.
   Тревога, поднятая М. в ярославской администрации, вызвала следующую заметку, помещенную в No 3 (ноябрь 1903 г.) "Листка Северного Комитета": "Предупреждаем наших читателей относительно Антонины Монаковой; она живет в Ярославле и называет себя то фельдшерицей, то акушеркой, то швеей. По наведенным справкам прошлое ее очень сомнительное. Советуем держаться от этой темной личности подальше".
   

"Зубатовцы"

   Афанасьев Михаил, Московск. мещанин, Кузнечной слободы; был 6 июля 1896 г. арестован по рабочему кружку Колокольникова. У А. нашли по обыску нелегальную литературу, но, в виду откровенных показаний, его через неделю освободили. Будучи привлечен к дознанию и 1899 г., А. на допросе в Моск. губ. жанд. упр. дал 23 апреля уличающие арестованную Ольгу Смидович показания, В 1901 г. А. отдали на один год под гласный надзор, но Моск. охр. отд. тогда же возбудило ходатайство о смягчении наказания, что и было уважено. С 1900 г. А. выступил как организатор, под руководством Зубатом, общества рабочих механического производства; добившись благодаря Трепову, утверждения устава этого общества, А. сделался председателем его; ближайшими сотрудниками А. явились Слепов и Красинский; в 1901--02 гг. эти легалнзаторы, бегавшие по каждому случаю за инструкциями в охранку, проявили кипучую деятельность: устраивали собрания, на которых проповедывали "экономизм", организовывали лекции, пытались привлечь к ним профессоров (Озеров, Ден, Вормс). Вмешивались во все конфликты рабочих с работодателями (забастовка на заводе Гужона и др.). вызвали манифестации (шествие в Кремль в юбилейный день 19 февраля и подносили "хлеб-соль" (во время пребывания царя в Москве). На почве этой "организации", однако, вырос конфликт между министерствами внутренних дел и финансов, который в связи с уходом в СПБ Зубатова и Трепова и наступившими грозными событиями, свели работу А. и Ко на-нет, тем более, что и ближайший их вдохновитель -- охр. отд. обнаружило в лице нового начальника жанд. полк. Ратко полное пренебрежение к легализаторским затеям; дошло до того, что бескорыстным радетелям рабочих интересов отказали в субсидии (более 4.800 р. в год). А. от лица всей своей братии обратился к Трепову с жалобой, но не был услышан. Прошение Афанасьева как нельзя лучше характеризует зубатовцев; оно приводится ниже:
   "Ваше высокопревосходительство, искренно уважаемый и душевно чтимый Дмитрий Феодорович,
   Прежде всего спешим принести; вашему высокопревосходительству наше почтительное и сердечное поздравление с высокой монаршей милостию, моля господа бога, чтобы оградил вас святыми своими ангелами и дал вам сил духовных и телесных для умиротворения наболевшей нашей родины на собственную ее пользу и на славу возлюбленнейшего нашего монарха.
   Благовременно вашему высокопревосходительству вошло на мысль обратить внимание на тяжелое экономическое положение московских рабочих, дать им возможность организоваться и принять расходы по этой организации на казенный счет. Четырехлетний период вашей благотворной деятельности в этом направлении значительно поднял умственный уровень рабочих и приучил их к правильной общественной деятельности и вообще сделал их способными к восприятию тех реформ, которые теперь разрабатываются в министерстве финансов.
   Ваше высокопревосходительство. Сами изволите прекрасно знать, как успехи руководимого вами рабочего движения перепугали и взволновали врагов власти и порядка, справедливо понявших, что рабочие уходят из-под их влияния и как после вашего отбытия из первопрестольной столицы они энергично набросились на нашу организацию, не останавливаясь для сокрушения ее ни перед какими средствами. Собрания наши отныне почти прекратились из-за скандальной обструкции всевозможных видов оппозиции; мы, вожаки, не гарантированы уже от опасных оскорблений не только на улице или общественных собраниях, но даже у себя на квартире, и в довершении всего нам почти официально объявлено о прекращении казенной субсидии с сентября сего года, а со следующего месяца об уменьшении месячного содержания.
   В сих тяжелых обстоятельствах, как для нашего дела, так и для нас лично, нам показалось всего естественнее обратиться за разрешением наших недоумений и горестей к своему отцу но делу, к вашему высокопревосходительству, чтобы услышать из первого источника, как правительство относится ныне к движению рабочих нашего тина, можем ли мы и впредь рассчитывать на правительственную поддержку и казенную субсидию, и в случае отрицательного ответа на эти вопросы, почтительнейше имеем честь ходатайствовать перед нашим высокопревосходительством быть милостивым и приказать выдать нам, нижеподписавшимся, при ликвидации дела, пособие в размере годового оклада получавшейся каждым из нас субсидии, дабы в течение года мы могли бы просуществовать, подыскать себе соответствующие занятия и дать времени улечься вражде к нам, дошедшей до высшей степени своего напряжения. Получение на руки денег зараз общей суммы значительно облегчило бы нам возможность скорейшего устройства нашего личного благополучия.
   До настоящего времени месячная субсидия выражалась на всех 400 рублей, а в отдельности, по следующему рассчету: М. Афанасьев 85 руб., Н. Красивский -- 100 руб., И. Соколов -- 70 руб., И. Советов -- 30 руб., Ф. Игнатов -- 30 руб., К. Боаселье -- 25 руб., И. Белов -- 20 руб., И. Платов -- 20 руб. и Г. Чепурин -- 20 руб., а всего в год -- 4.800 рублей.
   71
   Возлагаемые на нас охранным отделением в некоторых случаях после вашего высокопревосходительства чисто агентурные поручения нам не по силам и мы не в состоянии выполнять их в будущем.
   Дело же рабочих, касающееся и нас самих, мы будем выполнять и и будущем с великою радостью и рвением.
   Поручая свою судьбу милости вашего превосходительства и моля всевышнего о ниспослании успеха в вашем тяжелом служении родине, имеем честь быть всегда признательными и благодарными вашему высокопревосходительству.
   По поручению вышепоименованных лиц имею честь быть вашим покорным слугой Михаил Афанасьев.
   Покровка, м. Успенский переулок, д. Воронец". Денег не дали и зубатовщина кончилась. (Прим. 5).
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ II

   1) Г. Котов в своих воспоминаниях ("Пролетарская революция", No 11, 1922 г.) тоже пишет, что "Яков Комиссаров и его жена Катя оказались провокаторами".
   2) Яголковский Киприин (он же барон Эрнест Унгорн -- Штеренберг л Штромберг, а также: Рихтер, Обер и Штейн). Уроженец г. Боброва, Воронежской губ; учился в академии художеств; в 1892 году поселился за границей; в ноябре следующего года появился в Льеже, где занчлся подготовкой динамитных покушений и подлогами; скрывался от бельгийской полиции в Берлин; был арестован в Нише (Сербия), выдан русскому правительству; в России за убийство жены был приговорен судом к 12 годам каторги, но наказания не отбывал. Подробности о Я. имеются в Лет. Листке Ф. В. Р. II. No 12, за 1894 г., в газете "Будущее" от 24 марта 1912 г. и др.
   3) Вейсман Александр Моисеев был шпионом в Балканской агентуре д-та пол. под видом финансового представителя министерства вн. дел.; в 1903 году был выслан из Болгарин; из Румынии ему тоже предложили уехать; из Сибири после убийства короля Александра также выгнали. Жил на Кавказе, под фамилией Веллера, потом служил письмоводителем в сыскной полиции в Варшаве; за взятки присужден на 1 г. 1 м. тюрмы. 13 1917 году объявился в Харбине, где Льм арестован; дальнейшая судьба неизвестна,
   4) Пономарев -- уже как жандармский офицер -- заставил о себе говорить в связи с делом полковника Мясоедова (впоследствии казнен за военный шпионаж), деятельность которого он осветил С неблагоприятной стороны, когда был командирован директором д-та пол. Трусевичем на границу для обнаружения контрабандного ввоза оружия, В 1912 году Пономарев служил чиновником в канцелярии одесского градоначальника. В апреле 1917 года он был арестован в Киеве, где произносил на собраниях "крайне радикальные речи", пытался проникнуть в революционные организации и поступил на службу в милицию.
   5) Вопрос о "зубатовщине" -- попытке легализировать рабочее движение полицейским путем -- уже освещен в литературе, достаточно указать на труды: Л. Морского "Исход российской революции и правительства Хрусталева-Носаря", Григорьевского "Полицейский социализм"; В. Фон-Штейна -- статья в журнале "Исторический вестник" за июль 1912 г. и др.
   

ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ II

   Копия прошения Емельина Кучерова "д-ру д-та пол., в собственные руки".
   "30-го апреля 1903 года я был арестован, как подозреваемый и разбрасывании прокламации группы "свобода". 2-го нюня 190й года я был освобожден из-под ареста и отдан был под особый надзор полиции города Ярославля впредь до окончания моего дела. И и этом деле совершенно не виновен: я никогда не сочувствовал, не сочувствую и не буду сочувствовать никогда никаким антиправительственным сообществам. Но этот арест принес мне большую пользу: С "того времени я узнал хорошо цели антиправительственных обществ и стал искать удобной минуты, чтобы мне местная Административная власть предложила служить на пользу великого государя и дорогой своей отчизны, эта минута скоро пришла. 16-го сентября мне господин начальник Ярославского жандармского управления предложил постараться разузнать участников антиправительственных сообществ, находящихся в Ярославле, говоря, что я буду принят в лицей, если это сделаю. Я согласился, и с этой минуты и стал двуличным человеком. Двуличным человеком, по моему мнению, должен быть всякий, служащий тайно на пользу государства: таким путем он гораздо больше принесет пользы. В скором времени мне удалось через Варвару Гавриловну Распопову познакомиться с членом Северного рабочего союза, Гинзбургом (фамилия его, как оказалось и последствии, не такова). Через него я вошел в кружок, состоявший из студентов Демидовского юридического лицея, отделение Северного Рабочего Союза. Здесь я узнал следующее: Северный Рабочий Союз преобразован в Северный Комитет, кружок же из 4-х лиц имеет целью подготовить из своей среды пропагандистов среди рабочих. О деятельности каждого заседания я аккуратно доносил господину начальнику Ярославского жандармского управления. Ему же я представил 1-й No Северного Комитета, подтверждающим мои слова, а также 22 экземпляра No 43 "Искры". Господиyу начальнику жандармского управлении я также сказал, что надо будет арестовать: Распопову, Торопова и братьев Крыловых, но просил при этом обождать с арестами, так как Распопова мне покамест еще нужна. 25-го сентября Распопова, Торопова и братья Крыловы были случайно арестованы местной полицией. После ареста Распоповой я отправился в ее комнату, где наткнулся на чемодан со шрифтом. Об этом я сейчас же сказал господину пристану, производящему обыск у Крыловых. Дума", что арестовали Распопову по распоряжению господина начальника жандармского управления, на следующий день и отправился к господину начальнику жандармского управления, которому я сказал, что Распопову арестовали рано: через нее я мог бы раскрыть типографию Северного Комитета. Я был очень поражен тем, что мне не было ничего сказано о намерении арестовать Распопову. От господина начальника жандармского управления я узнал, что ее случайно арестовала местная полиция. Вскоре после ареста Распоповой я сошелся с господином полицейместером г. Ярославля, стал говорить ему всю правду, а от начальника жандармского управления многое скрывал: я перестал верить его слонам: "Вы поступите в лицей", По распоряжению господина полицеймейстера были арестованы Принцевы, муж и жена, указанные ему мной. При обыске у них найдено около ста нелегальных книг. В ноябре месяце по просьбе господина полицеймейстера обо мне вашему превосходительству было сделано представление господином ярославским губернатором. Ваше превосходительство, еще многое я говорил и делал господину полицеймейстеру и господину начальнику жандармского управления. Я ждал исполнения роковых слов: "Вы поступите в Лицей", а его не было. Я, наконец, решил ехать сам лично в Петербург и 7-го февраля назвал господину начальнику жандармского управления и господину полицеймейстеру города Ярославля еще много лиц. у которых должен быть обыск (как у членов Северного Комитета) после моего отъезда 9-го февраля в 11 часов утра. Ваше превосходительство. Я служил верой и правдой на пользу великого государя и дорогой отчизны; я каждую минуту рисковал лишиться жизни -- одни неосторожный шаг с моей стороны или со стороны административной власти мог привести к этому; и перил и сомневался в течение 6-ти месяцев. Ваше превосходительство. Во имя святой справедливости покорнейше прошу вас, как отца своего, дать мие удостоверение в том, что со стороны д-та полиции не имеется препятствий к принятию меня вновь в число студентов Демидовского юридического лицея. Будучи студентом я могу еще больше сделать. Емельян Кучеров. 12-го февраля 1904 года. Место жительства имею: в С-Петербурге, на углу Венского проспекта и Николаевской улицы, в меблированных комнатах Титова".
   

ГЛАВА III
КАЛЕЙДОСКОП ПРОВОКАЦИИ

Цель оправдывает средства. Судьбы предателей. Художник -- провокатор. Между двух огней. Предатель убивает предателя.

Цель оправдывает средства

   Русокос революционное движение (как и всякое другое, впрочем) имело, что мы уже видели, свои теневые стороны; наряду с идеалистическими устремлениями, самопожертвованием, иногда доходившим до геройствa, выступали и малодушие и эгоизм и предательство, иногда бессознательное, чаще -- злостное. Эти многообразные комбинации света и теней зауряд создавали положение высокого драматизма, в которых иногда трудно отделить черное от белого. К этой категории явлений принадлежат случаи,-- правда, редкие,-- когда нелегальные деятели вступали в контакт с охранниками ради революционных целей.
   Один опыт в этом роде имел место в девяностых годах, когда польский эмигрант С. Падлевский, находясь в Париже, вошел в сношения с жандармом Селиверстовым, командированным за границу для организации политического розыска. В одно из свиданий Падлевский застрелил (17 октября 1890 г.) неосторожного генерала и благополучно скрылся (писали потом, что он утонул, но этот слух был пущен, вероятно, для того, чтобы замести следы).
   Более серьезным предприятием в том же духе было дело П. Клеточникова, который, находясь, на службе в розыскном бюро III-го отделения, состоял в то же время членом партии "Народной Воли" и оказывал ей, благодаря своему положению, очень ценные услуги. При разгроме партии Клеточников был арестован (28 января 1881 года) и кончил свои дни в заточении (умер в Шлиссельбургской крепости).
   История другого народовольца, С. Дегаева, который, сделавшись секретным агентом, заманил инспектора политической полиции Судейкина на конспиративную квартиру, где он и был убит, 16 декабря 1883 г., хорошо известна. Подробно об этом в сборнике "На чужой стороне", и др.). Примеру Дегаева хотел последовать эмигрант Паули, который находясь в Париже, предложил свои "услуги" начальнику заграничной агентуры д-та пол. Рачковскому, с целью прикончить его в одно из свиданий с ним; но хитрый сыщик узнал об этом намерении, и сам убил Паули морально, огласив в эмигрантской среде то, что он навязывался в шпионы. Осужденный товарищами, Паули уехал в Россию, отдался в руки властей, дал подробные показания и бы., водворен в Ташкенте, где редактировал потом какую-то газетку (доклад Рачковского об этом деле в сборнике "Минувшее", стр. 64, 78, 81 и др.).
   В более позднее время попытки "служения хорошей цели", не брезгуя средствами, повторялись не раз. Так, студент Рипс, арестованный в Москве, согласился, повидимому -- притворно, служить охранному отделению; его освободили и направили за границу. Когда начальник охр. отд. Фон-Котен приехал в Париж проведать своего нового сотрудника, Рипс при свидании с ним покушался с револьвером в руках на его жизнь, но не удачно. Преданный французскому суду, он был оправдан.
   Много еще нашумело когда то дело максималиста С. Рыеса, который был известен в революционной среде под кличкой "Мортимер"; будучи арестован в Киеве, в феврале 1906 г., он, чтобы получить свободу, вошел в сношение с нач-ком местного охр. отд. Кулябко, который устроил ему побег и направил его в Петербург, где он поступил в распоряжение заведывавшего тогда особым отделом д-та пол. жанд. полковника Еремина. Пробыв с ведома своей организации, более двух месяцев, в качестве секретного сотрудника и убедившись, что в этой роли никаких охранных тайн не узнаешь, Рысс скрылся, но был снова арестован и казнен (по делу экспроприации в Юзовке). Поступок Рысса вызвал в свое время горячую полемику, как по вопросу о допустимости такого образа действий, так м о самой личности "героя", в прошлом которого нашлись некоторые моральные недочеты (см. "К характеристике максимализма", В. Чернова, сборник "Социалист-революционер" No 1, а также документы, опубликованные в бурцевском "Былое", No 9-10) (Прим. 1-е).
   Более ярким примером служения хорошей цели, не брезгуя средствами, является дело А. Петрова, чистота действительных намерений которого не подлежит никакому сомнению. Арестованный в Поволжьи, названный социалист-революционер дал "откровенку": ему предложили сотрудничать, он согласился, но пожелал иметь дело с "центром"; его направили в Петербург, где он добился свидания с самим Герасимовым. Агентурные услуги Петрова были приняты, его выпустили из-под стражи и послали за границу. Приехав в Париж, Петров рассказал обо всем партийным товарищам, которые осудили его поступок и предложили исправить свою ошибку. Петров вернулся в Россию и убил начальника петербургского охр. отд. Карпова (1911 г.), за что поплатился ценою своей жизни. ("Записки" Петрова об этой истории, а также его "Исповедь", опубликованы с.-р. отдельной книжкой).
   Совсем иным и по своему внутреннему содержанию является другое террористическое дело, более известное широким кругам читающей публики, дело об убийстве П. А. Столыпина. Юрист по образованию, сын зажиточных родителей, Богров, вращавшийся в анархических кругах, сам пошел на содержание киевской охранки; запутавшись в ее сетях, полупровалившийся, он решил ликвидировать свою жизнь "красивым жестом", и пуля его браунинга сразила, на глазах у самого царя верного слугу его, много обещавшего премьер-министра. (Об этом деле очень подробно рассказывает А. Мушин в своей брошюре. "Дмитрий Богров и убийство Столыпина", Париж, 1914 г.).
   Несмотря на то, что попытки служения делу революции, в условиях дружественного контакта с охраной, давали ничтожные, в общем, результаты и не стоили принесенных жертв, сторонники этого метода революционного действия продолжали находиться. Так, в 1912 году, в г. Париж прибыл с.-р. Метальников и объявил партийному центру, что, находясь под арестом в г. Перми, он принял предложение местного нач-ка губ. жанд. упр. (известного Комиссарова) поступить в агенты, вследствие чего был освобожден из тюрьмы и отправлен на казенные деньги за границу для "работы". Метальников предложил товарищам использовать в революционных целях его исключительное положение, но организация с.-р. отнеслась отрицательно к этой затее и даже исключила его из партии (Прим. 2-е).
   Аналогичный случай имел место в 1912 году. Арестованный в Самарской губ. с.-р. Сотников задался целью -- ни больше, ни меньше -- убить царя, ради чего согласился сделаться агентом охраны; услуги его были приняты, и, после некоторых мытарств, он очутился за границей, где и предложил парижским товарищам помочь ему в выполнении его грандиозного замысла; партия и на этот раз отказалась санкционировать такой образ действий, и Сотников ограничился описанием своей авантюры ("Былое" Бурцева, No 14), в котором признался в "ошибке, граничащей с преступлением, имеющей общественное значение" и заявил: "выдать-то я выдал, а сделать-то ничего не сделал"...
   Чтобы прекратить повторение ошибок, приводивших, благодаря незнанию реальных условий, революционеров, даже преисполненных самыми благими намерениями, к отрицательным результатам, я, как лицо компетентное в области, решил опубликовать (и 1912 г.) заявление, с указанием, что надежды оказать услуги революции в качестве секретных сотрудников охраны являются вредным заблуждением. Письмо мое взялись передать в редакцию партийного органа "Знамя Труда" видная с-рка Ракитникова, но, в силу каких-то "высших соображений" напечатано оно не было. (Текст этого документа приводится мною в приложении No 1).
   

Судьбы предателей

   Перед читателями моей книги прошла уже целая фаланга печальных героев подполья и, естественно, мог возникнуть вопрос, какая же судьба постигла людей, строивших свое благополучие на несчастий других -- своих товарищей и друзей? Прежде, чем ответить на этот вопрос, я должен сказать кое-что о том, как, благодаря чему попадали люди, часто совсем неглупые, иногда и вполне интеллигентные, а изредка и относительно порядочные, на позорный и скользкий путь измены и предательства.
   Корысть -- классические 30 сребрянников Иуды Искариота -- была главной причиной, толкавшей на провокацию. Нужда, легкость наживы, иногда желание пожить "всласть", чаще всего приводили в стены охранок людей, потерявших совесть. Предателей, которые отказывались бы от "вознаграждения", я не знаю. Точно также мне неизвестны агенты охраны, которые служили бы ей по идейным причинам. Правда, Зинаида Жученко старалась объяснить свои провокаторские подвиги патриотическими побуждениями, но поверить ей можно было бы, пожалуй, если бы она не получила пожизненной пенсии.
   Второй побудительной причиной измены и предательства было малодушие, боязнь ответственности, страх за будущее. Измученные в тюремных одиночках тоской по воле, запуганные на допросах жандармами, многие, чтобы добиться скорее свободы, не только выдавали товарищей по делу, но соглашались выдавать их и потом -- в качестве "сотрудников охраны". Меняли они при этом свои убеждения? Делались сторонниками "существующего строя"? Нисколько; они просто спасали свою "шкуру". Находились, конечно, среди покаявшихся и люди искренние. Вспомним хотя бы "Исповедь" Кельсиева, или народника Дьякова, превратившегося потом в пововременского "Жителя" и, наконец, народовольца и террориста Льва Тихомирова, сделавшегося впоследствии редактором катковских "Московских Ведомостей". Но это -- исключения.
   Были, наконец предатели, которые руководились узколичными побуждениями, чувством мести, даже ревности. Известная провокаторша, мною разоблаченная -- Пуцято-Русановская, начала с доноса, по интимным причинам, на доктора Марцшюяского, который, как оказалось, к политике отношения не имел.
   Каких же благ земных достигали шпионы за свою иудину работу? Кроме жалких "сребренников", которые скупо выплачивали им охранники (только такие "Иуды", как Азеф, получали приличное содержание), предатели никакой особой выгоды не имели. Надежды некоторых из них сделать себе "карьеру" оставались тщетными. Из сонма предателей выдвинулись на административном поприще очень немногие,-- их не трудно перечесть: Рачковский, Зубатов, Гуревич, Квицинский, Большев, Панкратьев (были чиновниками д-та пол.); Михайлов, Доброскок, Виноградов (чины охранок). Но, с другой стороны, сколько предателей пострадали от. руки революционной Немезиды! В приложении No 2 я привожу список -- конечно, очень неполный -- шпионов и предателей, убитых или раненых при покушении на их жизнь. Некоторые находят эти расправы без суда, без индивидуальной оценки каждого случая и всегда с применением высшей меры наказания несправедливыми и жестокими. Но что же могли делать со своими злейшими врагами революционеры, в условиях своего нелегального существования, при отсутствии нормального судебного аппарата и других технических средств? Не надо забывать также, что устранение предателя являлось единственным действительным средством сделать его безопасным для организации, так как провокатор часто, провалившись в одном месте, переселялся в другое и продолжал там свою разрушительную работу.
   Несмотря, однако, на неудовлетворительную постановку революционной юстиции, судебные ошибки " ее практике были весьма редки; по крайней мере мне известны только три случая, когда пострадали люди невинные. Так, в 1907 году в Минской тюрьме был убит арестантами заподозренный в предательстве Михаил Кавецкми, который в действительности, насколько мне известно, шпионом не был.
   Ошибочно еще были убиты рабочие Дюмин в Коломне, 14 августа 1912 г.. ("Рус. Слово", 29 мая 1913 г.) и Розенкранц, в Варшаве, в 1906 г.
   Нельзя сказать, чтобы все предатели выполняли свои гнусные обязанности с легким среднем; некоторых из них, несомненно, мучила совесть и настолько, что они не могли перенести ее укоров и кончали "самоубийством; так в 1903 г. застрелился секретный сотрудник томского охранного отделения учитель Иван Высотин и около того же времени отравился агент пермского охранного отделения Серафимович. 22 января 1913 г. застрелился в Версале (Франции) секретный сотрудник спб. охр. отд. с.-р. Пыцин; в Париже покончил с собой (1917 г.) секр. сотр. загр. аг. Русинов (он же Маркин). В том же городе покушался на самоубийство 20 октября 1912 года, Морис Стредняк, заподозренный в шпионстве.
   Другие охранники стыдились своей профессии в такой степени, что когда тайна их жизни открылась, то, боясь ожидавшего их позора, они уходили "в мир небытия". Таких случаев зарегистрировано моей статистикой не мало (Прим. 3-е). "Откровенники" кончали не лучше. Выдавший многих по делу "193-х" Георгий Трудницкий покончил самоубийством; другой предатель по тому же делу -- Рабинович сошел с ума & Сибири; Гольденберг, предавший народовольцев, повесился (в 1879 г.) о тюрьме; находясь в заключении покончил с собой и агент нижегородск. охр. отд, Ярочкин (Генехин). Иные из предателей старались реабилитировать себя особым путем. Например, секр. сотр. киевск. охран, отд. Рудемко прострелил, 28 мая 1905 г., легкое своему начальнику -- небезызвестному Спиридовичу. Агент белостокского жандарма Глобачева -- Шляхтер, тоже в 1905 г. бросил бомбу в помощ. пристава Семенова и поплатился за это 10 годами каторжных работ.
   Секр. сотр. Екатеринославск. охр. отд. Гржиминский для поддержания своего революционного престижа, лично участвовал в убийстве нач-ка конной стражи Мрачека ("Речь", 30 сентября 1912 г.). Охранник Остроумов в Одессе убил сыщика и был приговорен за это к смертной казни.
   Некоторые провокаторы, полагаясь на свою безнаказанность, заходили слишком далеко в своем рвении, и у них выходили недоразумения с официальной юстицией. Антон Сукеник, бывший член П. П. С., не только подвел под суд товарищей, но и сам был приговорен, в 1914 году, к 12 годам каторжных работ. Бундист Рудневский, агент полиции, получил по суду 4 года каторжных работ ("Речь" 19 октября 1913 г.).
   Случалось, что предательство на следствии не избавляло на суде от кары и очень суровой иногда. Например, Станислав Вольгус и Мартын Гибал, на откровенных показаниях которых был построен большой процесс в Радоме боевой фракции П. П. С, были присуждены к смертной казни и повешены (октябрь 1906 г.). Антонов, выдавший в Спб-ге группу анархистов, был осужден на 10 лет кат. работ в Спб-ге ("Речь", 6 апреля 1912 г.). Клещ-Клещенко, Алексей Федоров, аг. одес. охр. отд.,-- "налетчик", пошел на 15 лет кат. раб. (У. Р. 20 декабря 1911 г.).
   Не спасло от судебного возмездия звание секретного сотрудника. (Иркутск, охр. отд.) рабочего Афанасьева, который за мошеннические растраты был приговорен, в ноябре 1912 г., к 4 годам арест, рот ("Речь", 26 апреля 1913 г.).
   Иногда, впрочем, судебные приговоры имели только платоническое значение и смягчались, а то и совсем отменялись, в порядке "монаршего милосердия". Так, осужденный на каторгу за участие в экспроприации В. П. Кулагин, агент охраны, "по высочайшему повелению" был от наказания освобожден.
   1917 г. явил чрезвычайно интересную картину охранного подполья. Революция вскрыла одно весьма пикантное обстоятельство, оказалось, что в составе советов рабочих депутатов, игравших такую роль в первый момент перепорота, находилось (по моим, конечно, очень неполным данным), более 30-ти ^осведомителей охраны (Прим. 4-е). причем один из них был председателем, трое -- товарищами председателя С. Р. Д., двое -- редакторами "Известий" С. Р. Д., один председателем союза деревообделочников и т. д. Один шпион -- Цветков -- умудрился попасть в комитет общественной безопасности (в Москве), а другой -- Николаев-Ассинский -- был даже членом комиссии по ревизии Красноярского охр. отд. Провокатор Деканский состоял в числе кандидатов в Учредительное собрание, а Ильин (из Мелитополя) и печальной памяти Роман Малиновский прошли депутатами в Госуд. Думу.
   Временное Правительство, как известно, отнеслась очень снисходительно к своим политическим врагам. В частности, относительно агентов политической полиции царского режима вполне определенных мер принято не было. Возникшие самочинно в более крупных городах комиссии по обеспечению нового строя, занялись выяснением деятельности охранных учреждений и их служебного персонала; они опубликовали списки секретных сотрудников охраны, образовали "суды чести", к которым привлекли более видных провокаторов, подвергнув их временному задержанию. Приговоры этих судов имели более моральное значение, чем практическое, так как лишали осужденных "общественного доверия" и т. д.,-- лишали их того, чем они и не дорожили. Только с переходом власти в руки большевиков некоторым из провокаторов пришлось поплатиться за свои грехи Так были присуждены к расстрелу революционными трибуналами охранники: Озоль, и Спб, ("Дни", 24 мая 1924 г.), секретная сотрудница загр. аг. Мария Бейтнер, в Москве ("Дни", 24 мая 1924 г.); служивший в красной армии Вадецкий и записавшийся в коммунистическую партию Горбунов (в Москве). Кроыи того были казнены в 1917 году: упомянутый выше Малиновский, "еврейский Азеф" -- Каплинский и провокаторы: Лбов, Леонову Н. А. Поляков, А. Романов, С. И, Соколов и Ф. Д. Аристов. В апреле 1925 г. был расстрелян провокатор П. Курляндский. Возбудили также судебное преследование против "бабушки провокации" -- А. Е. Серебряковой (приговорена к тюремному заключению); был предан суду еще старый народоволец Окладский (Прим. 5-е).
   Фальшивые показания упомянутого предателя и были "лебединой песней старозаветной провокации". (Прим. 6-е). Чтобы закончить повесть о заключениях предателей, приведу два рассказа, довольно обстоятельных, самих "жертв" своего "политического темперамента".
   В 1908 году русская политическая эмиграция и Париже торжественно хоронила известного социалиста-революционера Герщуни. В числе лип, несших венки за. гробом покойного, выделялась видная фигура молодого человека с благообразным лицом и длинными волосами. Некоторые спрашивали: кто это? -- Да разве не знаете! -- следовал ответ. Это художник Праотцев. Вы не видели его картины "Голгофа", на которой в виде распятых изображены Желябов и его товарищи?
   Я лично этой картины не видел, но автора ее встречал. В 1902 году я был в Киеве. Зубатов поручил мне повидать жившего в этом городе бывшего секретного сотрудника моск. охр. отд. Праотцева, находившегося в то время "не у дел". Раза два я встретился с этим сотрудником в квартире старшего филера Зеленова, с которым он вел сношения. Праотцев в одно из этих свиданий принес листки местной группы рабочезнаменцев (Каневец и др.) и даже показал находившуюся в его распоряжении печать киевской организации социалистов-революционеров. В том же году в Киеве было учреждено охр. отделение; Праотцев вошел в состав его агентуры и, как мы увидим ниже, около двух лет содержал конспиративную квартиру (в Десятинном пер.)
   Гершуни,-- того Герушни, на которого он тогда доносил и гроб которого потом сопровождал на Монпарнасское кладбище.
   Приключения этого провокатора довольно интересны; о них он поведал в одной своей "слезнице", которую я приведу целиком.
   "Его высокопревосходительству господину директору департамента полиции. Потомственного дворянина города Рязани Сергея Васильевича Праотцева.
   

Прошение

   С двадцатилетнего возраста я состоял сотрудником у разных лиц, ведших борьбу с революционным движением в России.
   Отец мой был привлекаем по процессу "Народной Воли", и поэтому я был поставлен с рацией молодости в революционную среду.
   Сознание долга перед государем и отечеством побудило меня использовать таковое мое положение в видах борьбы с революционным движением. Начал я свою деятельность с Н. С. Бердяевым в хМоскве, затем продолжал с С. В. Зубатовым.
   В 1894 году Зубатов отрекомендовал меня покойному Семякину, и я работал год в Петербурге. Затем отправился на лето в Саратов, где мне пришлось работать с двумя помощниками, командированными Зубатовым из Москвы.
   На другой год -- в год коронования государя императора Николаи Александровича -- продолжал службу в Москве около года и затем, когда революционная среда от меня отошла, я уехал в п. Клиицы, где занял место учителя рисования в тамошнем ремесленном училище...
   Года через четыре, когда я уже служил в Киеве в комерческих училищах, моя родственница, Л. Н. Чернова, ввела меня опять в круг революционеров, и я т отчас же вошел в сношения с д-том полиции, так-как в Киеве в то время охранного отделения еще не существовало.
   В 1904 году, после того как я около двух лет держал конспиративную квартиру Гершуни, в Десятинном переулке, я до такой степени расстроил свое здоровье постоянным нервным напряжением, что попросил тогдашнего моего начальника, полковника Спиридовича, уволить меня.
   Передав свои связи в революционной среде по просьбе полк. Спиридовича одной новой сотруднице, я уехал на Кавказ.
   Этим кончилась моя служба в качестве сотрудника.
   В 1805 году я оставил место во Владикавказском кадетском корпусе и уехал в Париж, чтобы отдаться всецело живописи {Здесь уместно отметить, что в Париже Праотцев выставлял портреты террористов и искал мецената, который бы дал ему 100.000 франков на устройство панорамы "Апофеоз революции".}.
   В Париже жить мне приходилось исключительно среди русских эмигрантов, в сношение с политическим розыском не входил, так как не интересовался политическими делами и очень тяготился той средой, в которой жил.
   Наконец, это привело к тому, что я уехал в Ю. Америку, надеясь в Буэнос-Айресе заработать несколько денег и с этими средствами устроиться где-нибудь в глуши, заняться со своими двумя мальчиками земледелием.
   Руководился я главным образом желанием спасти детей от растлевающего влияния так называемых идейных течений, всюду быстро распространяющихся.
   В Буэнос-Айресе жить мне пришлось среди революционеров, даже в одной комнате с очень видным максималистом Правдиным.
   Случилось так, что одного бедного террориста помяло и мастерской машиной и Правдин его вез в госпиталь. При переезде на извозчике раненный передал Правдину письмо из Парило о моем разоблачении Меньщиковым, а также о соглашении нескольких русских рабочих убить меня. Правдин все это мне сообщил, но еще накануне его сообщения л окно кто-то целился в меня из ружья, и я предупредил выстрел только тем, что быстро потушил свечку и закрыл ставни.
   Потом некоторое время мне пришлось скрываться каждую ночь, переменяя гостиницу.
   Но однажды ночью, когда я посетил Правдина, чтобы взять из чемодана чистое белье, меня чуть не убили, сделав по мне 4-5 выстрелов из револьвера, и я едва спасся бегством,
   Наконец настоятель церкви дал мне пристанище при церкви.
   Он же помог наскоро мне распродать мои этюды, и таким образом я выручил рублей 800 на то, чтобы уехать.
   Со мной поехали в Парагвай Правдин и еще один беглый моряк... Они притворились не верящими в разоблачения и желающими тоже устроиться на земле. Правдин выхлопотал у администрации 9 гектаров земли. В лесу нам по ночам пришлось дежурить у костра, чтобы отгонять диких зверей и караулить вещи от индейцев. На третий или четвертый день, когда я лег после моего дежурства, они, думая, что я сплю, завели разговор о том, что надо покончить со мной и, симулировав при ком-нибудь нечаянный выстрел, убить меня. Я дождался утра и объявил им, как-будто проснувшись, что я от них ухожу. Это был психологический момент, они дали мне собраться, очевидно, не веря тому, что я решусь уйти без знания испанского языка и совершенно без денег. И когда я перешел поляну и скрылся от них за деревьями, они стали мне в догонку стрелять, но не могли уже причинить мне вреда.
   Около 6 месяцев я блуждал по стране, пока не добрел до Асунсиона, столицы Парагвая.
   Здесь не хватит места рассказывать все перипетии четырех с половиной лет, проведенных мной в Парагвае; скажу только, что я затратил нечеловеческую энергию, чтобы осуществить идею поселения на земле. Взяв у Парагвайского правительства в колонии "Новая Италия" 14 гектаров леса, я вырубил одни гектар и засадил его, выстроил хижину и все это без копейки денег и без помощников. В продолжении целого года мне не пришлось почти ни разу поесть хлеба, и питался я исключительно тем, что удавалось застрелить. Я съел более полутораста обезьян, так как их было легче убивать. Сломав себе ключицу на правом плече, шесть месяцев, я был лишен возможности работать. Наступила революция в Парагвае, и я перебрался опять в Асунсион, где и поступил в качестве практиканта в госпиталь для раненых бесплатным добровольцем. В госпитале я проработал в течение восьми месяцев. Хотя своей работой я заслужил уважение и дружбу докторов, по русские революционеры обнаружили мое пребывание и путем компрометирующих писем и другими путями начали меня преследовать. При закрытии госпиталя я подвергся прямому избиению со стороны низших служащих госпиталя, которые поголовно были члены анархического клуба и были направлены на меня одним русским анархистом.
   Всю ночь просидел надо мной один из докторов госпиталя, и затем несколько недель я пролежал в кровати и не могу оправиться совершенно до сих пор от последствий побоев.
   Жить в Южной Америке, где так много русских, революционеров и где я не был от них ничем защищен, мне не представлялось больше возможности. Кроме того, я боялся умереть там, потеряв для России двух мальчиков, которые все эти годы находились в приюте в Б.-Айресе.
   Постоянно хворая и с каждым месяцем чувствуя себя все слабее, я стал думать только о том, чтобы достать нужное количество денег на переезд в Россию. Мие казалось, что мое правительство должно было устроить безбедно мое существование и возможность быть еще полезным, а также воспитать двух мальчиков верными слугами царю и отечеству. Мне удалось написать картину, которую правительство Парагвая купило для музея. Может быть оно этим хотело вознаградить меня за бесплатный уход за ранеными в госпитале.
   Таким образом мне удалось заручиться суммой в 500 аргентинских пез. С этими деньгами я поспешил в Б.-Айрес, а оттуда, взяв из приюта детей, приехал в Петербург.
   Здесь нет места для перечисления всех тех фактов моей жизни, которые доказывают, что мной руководило в моей службе государю императору идейное начало, я не политическое стремление к карьере и обогащению, но думаю, что вышесказанное достаточно меня характеризует, и из всего сказанного явствует, что только крайность заставила меня обратиться за помощью к вашему высокопревосходительству. Что ожидает меня, если вы не окажете мне самой широкой поддержки. Кроме службы по борьбе с революцией, я нервно изнемог за 11 лет службы в качестве учителя рисования.
   Я же ни в чем не виноват. Виноват во всем начальник, которому я доверялся безусловно. А между тем, когда я начинал служить, С. В. Зубатов спрашивал, чего я хочу добиваться -- карьеры или денег, я отвечал, что единственной мое желание и условие службы, чтобы сохранилась вечная тайна, и он мне это обещал от лица правительства; когда же я усумнился, он мне доказал, что правительство должно оберегать эту тайну в своих же интересах. И вот Меньщиков, который сносился со мной от лица правительства и которому я доверял, как представителю правительства, выдает меня врагам в то время, когда я нахожусь в их стане. Мне только чудом удалось спастись от их мщения и то временно.
   Я знаю, что великодушное сердце русских государей никогда не допускало оставить без помощи людей, страдавших от исполнения своего долга, и я уверен, что ваше превосходительство, взглянув с этой точки зрения на мое положение, сделаете все возможное для того, чтобы и мне дожить свой век так, как прилично дворянину, и принеся возможную пользу государю и отечеству, а также и воспитать двух детей верными слугами царю и отечеству.
   С. Петербург, 3-го января 1914 г. Сергей Васильевич Праотцев".
   

Между двух огней

   А вот и другой пострадавший "за охрану и отечество".
   "В июле месяце 1903 года. -- писал в прошении д-ру д-та пол. бывший столоначальник енисейской духовной консистории Ииаи Иванович Бойцов,-- я, по личному убеждению, совершенно добровольно явившись к начальнику енисейского губернского жандармского управления полковнику Вознесенскому, предложил свои услуги в качестве сотрудника.
   На вопрос г. Вознесенского, насколько я мог бить полезным и какими располагаю сведениями, я в коротких чертах рассказал, что немного более месяца тому назад я и моя невеста Елизавета Николаевна Бражникова держали конспиративную квартиру в доме Логинова, в которой находились типографии "Красноярского социал-демократического комитета" и "Сибирского Союза -- Комитета Российской Социал-демократической Рабочей Партии".
   -- Как? -- удивился г. Вознесенский,-- типография находится здесь? Нет, я слышал, что она второй уже год как переведена из Красноярска в Иркутск.
   Указав лиц и изложив свой план, я обещал г. Вознесенскому недели через 2-3 взять не только красноярские типографии, но и многих членов "Сибирского союза", как в Красноярске, так и в других городах, как-то: в Иркутске, Томске. И кроме того, проследить нелегальную типографию в Петербурге. -- Дело было в следующем: дня за 2-3 до посещения мною г. Вознесенского, невеста моя, возвратившись из Енисейска, куда ездила по конспиративному поручению к политическому ссыльному Ивану Алексееву Дьякову, сообщила мне, что Дьяков из Енисейска и другой ссыльный из Омска (фамилию не помню, но она была сообщена как г. Вознесенскому, так затем начальнику Красноярского охранного отделения г. Рутлянду и заведующему наблюдением по г. Красноярску г. Чикину) готовятся к побегу в Петербурге, где имеют вступить в типографию социалистов-революционеров. По словам Дьякова, типография эта находится в Петербурге под легальным флагом. Невеста моя узнала подробно об этом потому, что Дьяков предлагал ей поступить в эту типографию, и она имела отправиться туда из Омска вместе с вышеупомянутым омским поднадзорным.
   Выслушав мое предложение, г. Вознесенский сказал, что в Красноярске недавно открылось охранное отделение, что нужны сотрудники, он предложит мои услуги начальнику отделения, с которым познакомит меня. На второй день после этого в духовную конститорию, где я служил, явился жандарм и сказал дежурному, что меня просит г. Вознесенский. Дежурным в этот день в консистории был бывший политический ссыльный Иван Иванов -- Лебедев. Когда по окончании занятий я явился к г. Вознесенскому, он сообщил, что начальник охранного отделении просил притти к нему на квартиру. Я явился и был принят в сотрудники, а со следующего дня за указанными мною лицами было установлено наблюдение.
   Сразу указать квартиру, в которой находилась типография, я не мог, не знал, куда ее перевезли из дома Логинова. Мое, а вместе со мной и невесты моей, участие в типографии прекратилось по следующим обстоятельствам: я заявил заведующей организацией Ольге Вольфсон, что желал бы переменить род деятельности (с мыслью шире ознакомиться с организацией); предполагали мне вручить заведывание: или агитационным отделом и нелегальной библиотекой, или бюро конспиративных квартир и побегов. А поэтому и перевезли типографию в другую квартиру. Из дома Логинова типографию перевозили: Миловидов (арестовали с типографией) и фельдшерица Бродская (не привлекалась к делу); подсобляли складывать вещи, а затем наблюдали дорогою за перевозкою: Вольфсон и Николай, Сусанна и Александр Семоненки {А. Симоненко -- красноярский с.-д.; в 1918 г. арестован чехами, как активный большевик и в числе других казнен в Красноярской тюрьме. Ред.}. Я с невестой в это время складывал свои вещи для перевозки на квартиру к моей матери, где потом мы жили. До перевозки типографии из дома Логинова я дважды приходил к г. Вознесенскому; за два дня, и утром, в день перевозки,-- затем, чтобы поставить наблюдение, куда будут перевозиться из дома Логинова и кто будет бывать там. Но в первый раз г. Вознесенский был в военном собрании, во "торой раз еще спал, дежурный жандарм не соглашался будить его. Об обоих этих посещениях г. Вознесенский знал по докладам дежурных, о чем сам мне сказал при третьем, через месяц, свидании, Т. о., после перевозки типографии я, предположив, что навряд ли г. Вознесенский согласится на мой план, предпочел до вступления в новый кружок ничего не предпринимать (а затем обратиться непосредственно в департамент полиции). Но в виду экстраординарного обстоятельства предстоящего побега в Петербургскую типографию, нелегальную, я а июле месяце в третий раз явился к г. Вознесенскому.
   Конспиративные свидания мои с начальником Красноярского охранного отделения г. Рутляндом и заведующим наблюдением по г. Красноярску г. Чикиным происходили в квартире, занимаемой охранным отделением и г. Рутляндом.
   На 2-й или 4-й день моего сотрудничества, г. Рутлянд сообщил мне, что он. Рутлянд, на вопрос г. Вознесенского, "поступил ли Бойцов сотрудником?", ответил: "он совсем и не приходил ко мне". А когда Вознесенский сказал, что надо послать за мною, он, Рутлянд, просил не вызывать, говоря, что установил за мною особое наблюдение. Все это г. Рутлянд объяснял тем, что, во избежание провала губернской жандармерией, надо сделать так, чтобы полковник г. Вознесенский не знал о моем сотрудничестве в охранном отделении. При этом г. Рутлянд попросил меня, что если г. Вознесенский вызовет меня к себе, то чтобы я не говорил ему, что состою сотрудником, и "вообще отрицать, что ему никогда не предлагал я услуг; я обещал. Но г. Везнесенский в то время не вызывал меня.
   Со всей энергией и искренностью предался я новой деятельности и лично сам и чрез свою невесту почти ежедневно доставлял разнородные сведения из круга революционной деятельности. Насколько сведения эти ценны были, я не дерзаю судить, ибо сведения, доставленные Красноярскому охранному отделению сотрудниками "Соколовым" и "Синергистом" (мои конспиративные фамилии), известны департаменту полиции. Некоторые из доставляемых мною сведений не без пользы были и для других охранных отделений, особенно для иркутского и томского. Так, некоторые из томских революционных деятелей фамилии известны были томскому охранному отделению из сообщений начальника Красноярского охранного отделения. Я же томских революционеров узнавал от своей невесты, которая, до приезда в Красноярск (в нелегальную типографию, где я с ней познакомился) жительствовала и Томске (некоторое время была наборщицей в легальной типографии). Например, от нее же узнал я о революционной деятельности курсистски Доброумовой (была учительницей моей невесты), которая недавно арестована в Петербурге со складом нелегальной литературы. О деятельности Доброумовой мною сообщалось; 1) в июле и в начале августа 1903 г. Рутлянду, а им -- начальнику Томского охранного отделения и 2) в 1904 г., в январе или феврале, через заведующего наблюдением по Российской империи Евстратию Павловичу Серебрякову-Палкину {Медникову. Л. М.} (письмо, подписанное Чикиным, писано мною).
   Об этом,-- а это только пример,-- я почтительнейше докладываю вашему высокопревосходительству не из желания показать плодотворную свою деятельность, а будучи побуждаем к самозащите от тех неблагоприятных обстоятельств, в которые я поставлен стечением разных обстоятельств и брошен на произвол судьбы без всякой поддержки. Да и кроме того, насколько я узнал, многие сведения и труды сотрудника не могут быть известны высшим властям.
   Через месяц наблюдения за указанными мною лицами, в первых числах сентября 1903 года, вышеупомянутые типографии в Красноярске были арестованы. Но арест этот не дал результатов в той широте, как я обещал и как должно бы быть; план мой разрушился.
   Красноярская типография была центром "Сибирского Союза". Отсюда рассылалась литература через "Комитеты Сибирского Союза" в Томск, Омск, Челябинск, Читу, Иркутск и другие города, расположенные по сибирской железной дороге: следовательно, и каждом городе был кружок или более широкая организация, которые можно было проследить через установление наблюдений: за теми, коими отвозилась литература из Красноярска и коими принималась в места назначения. А что литература выходила из одного места -- из Красноярска, кроме моего свидетельствовании, доказывается тождеством прокламаций, выпущенных "Сибирским Союзом" в январе -- мае 1903 г. и распространенных в некоторых городах Сибири. Хотя иногда пользовались и услугами почты, но в большинстве случаев, когда была большая посылка, литература отправлялась через своих людей.
   Предварительно ликвидации я просил г.г. Рутлянда и Чикина, чтобы из числа лиц, намеченных к ликвидации по делу типографии не тревожили обыском, из указанных мною лиц или поднадзорных Пайкеса с Вольфсон, или семейство Семененко -- чем была дана бы возможность, поддержать через них связь с революционным миром и тут же после поражения одних, вступить в знакомство и сношение с другими, то через этих лиц проследить других членов противоправительственной партии. Первоначально с моими доводами соглашались, но когда арестовали типографию (обыск дома, занимаемого типографией, был первым) решили заодно обыскать и остальных наблюдаемых лип. И в результате из числа 12 или 15 человек под стражей остались: двое арестованных в типографии и один, Николай Семенснко, взятый с литературой; итого три человека. Остальные, по требованию прокурорского надзора были освобождены дня через 3-5. В этом числе были освобождены и упомянутые Пайкес с Вольфсон и Николая Семененки жена Сусанна и брат Александр. К Николаю Семенеико предъявлено обвинение в хранении нелегальной литературы. Пайкес, вскоре после освобождения, скрылся за границу (в Женеве, ведет переписку с Вольфсон). Корреспонденция адресуется через Красноярскую фельдшерскую школу на имя Марии Соколовой и еще на какое-то фиктивное имя. Письма эти Вольфсон передаются из школы фельдшерицами, а какими -- сведения эти, вместе с другими, мною агентурно сообщены начальнику Томского охранного отделения (так как Красноярское охранное отделение закрыто).
   В виду того, что побег Пайкеса, в связи с нижеизложенным, характеризует в некотором отношении находившегося при производстве следствия по делу типографии товарища прокурора Разумова, позволю себе остановиться на следующем: при обыске в квартире Пайкеса и Вольфсон не было обнаружено ничего преступного, а также и у других лиц ничего не было найдено свидетельствующего о преступной деятельности Пайкеса, почему он и был освобожден на 3-й день после ареста (и тем не менее решился бежать). При освобождении Пайкеса ему был возвращен жандармским управлением взятый при аресте портмоне, в котором, между деньгами, хранилась подложная печать, не помню, старосты или мещанской управы, вырезанная на монете. О чем я, узнав, сообщил г. Рутлянду, а он -- жандармскому управлению, каковое сообщение и было приобщено к следственному делу. После ареста типографии, когда дело было передано из охранного отделения в жандармское управление, г. Вознесенский сообщил товарищу прокурора Разумову, что месяц тому назад я приходил к нему, и, предлагая свои услуги, говорил, что я вместе с Пайкесом (из числа всех лиц, упомянутых в моём разговоре с г. Вознесенским -- когда я предлагал ему свои услуги -- он запомнил, фамилию лишь одного Пайкеса) работал в типографии, и что он, Вознесенский, послал меня к г. Рутлянду. Вследствие этого прокурорский надзор, о лице г. Разумова, как говорил мне г. Рутлянд, стал требовать о привлечении меня к делу в качестве обвиняемого. В качестве свидетеля был допрошен Логинов, хозяин прежней квартиры, в которой находилась типография (квартира эта указана г. Вознесенскому мною же) и вообще началось создание доказательств моей прикосновенности к типографии. Хотя ни я, ни невеста, не знали, куда перевезена типография из дома Логинова, на следствии г. Разумов уличал невесту, что она ходила в дом Панфилова, где находилась типография. Негласно поднадзорный, бывший железнодорожный врач Александр Петров Жуков {Доктор Жуков -- красноярский с.-д., убит пациентом психопатом. Ред.} в кругу своих знакомых, называя г. Разумова "симпатичным мужиком", говорил, что он, Жуков, запутался Оы при даче показаний, если бы не г. Разумов, который советывал ему, что записывать в своих показаниях: "Сам и, говорил Жуков, чуть было не сделал себя обвиняемым в распространении, но благодаря указаниям Разумов;), ко мне предъявлено обвинение в хранении. (У Жукова был обыск во время ликвидации типографии, найдены нелегальные издания и его рукописные заметки, отнесенные им к студенческим годам его. Наблюдение за Жуковым установлено по моему указанию). Г. Разумов, встретясь где то в гостях с бывшим студентом, поднадзорным Михаилом Кусковым (брат Кусковых: бывшего тюремного, сейчас городового врача и присяжного поверенного), называя его "Шпальным", рассказал присутствующим, что Кускова так прозвало охранное отделение (Кусков ходил в наблюдении под кличкою "Шпального") и что он, Разумов, узнал это так: г. Рутлянд вскоре после ликвидации типографии докладывал при нем, Разумове, начальнику жандармского управления, что "Шпальный" из отлучки явился, нужно ли производить у него обыск. Во время общей ликвидации типографии предполагался обыск и у Кускова, по не производился за отлучкою его или вроде этого. Не знаю, в этот же или в другой раз, но где-то в гостях, в разговоре "о погромах" охранного отделения, кто-то высказал подозрение, что "типографию предал один еврей-старик"; т. Разумов сказал, что типографию предал "не еврей и не старик". Филеры охранного отделения, допрашиваемые г. Разумовым на следствии по делу типографии (г. Разумов приезжал в охранное отделение), почувствовали, как выражались филеры, что Разумов расспрашивал их, между прочим, о том, как они успевали в один день несколько человек прослеживать и устанавливать -- как бы старился всматриваться и запомнить их (это говорили: г. Чикнн и филеры, например, Jho-бицкий). Это же самое филеры заметили за г. Разумовым и при встречах с ним на улице, почему, заметив где-либо идущим г. Разумова, спешили "удрать" (скрыться) от встречи с ним (Любицкий, Буданов).
   На основании всего этого я глубоко убежден, что своим провалом в существенной части его я обязан г. Разумову. Хотя с другой стороны не могу не заметить и следующего. Через несколько времени после моего сотрудничества " охранном отделении, вскоре вышеупомянутый Ив. Ив. Лебедев, мой сослуживец по консистории, передавал мне, что его знакомый, жандармский вахмистр Овсянников, говорил ему, что во вновь открытое в Красноярске охранное отделение требуются агенты,-- в шутливом тоне добавил: "ну-ка, поступите труда". В общем Лебедев несколько раз обращался ко мне с разными вопросами и предложениями, в которых в шутливой форме касался охранного отделения или делп сыска. А после ареста типографии, незадолго до моего ареста, и разговоре по консисторскому делу (Лебедев был у меня писцом) о ложном доносе псаломщиком на священника, высказывал с иронией, что доносы должны быть поощряемы и что часто оправдывается пословица "доносчику первый кнут". На все высказываемое Лебедевым я потому обращал внимание, что по городу циркулировали слухи, передавившие, что Лебедев доставлял сведения полковнику Вознесенскому. И, следовательно, если это правда, г. Вознесенский лично сам пли через своих жандармских писарей и других, с которыми у Лебедева большое знакомство,-- мог высказать о моем предложении услуг или о своей подозрительности ко мне. (Г. Рутлянд, когда на его, Вознесенского, вопрос "был ли у вас Бойцов?" -- ответил отрицательно, г. Вознесенский назвал мой визит к нему "подозрительным").
   Вот те два пути, вышедшие от г. Вознесенского: гг. Разумов и Лебедев, чрез которые могло стать известным мое сотрудничество (указание типографии). Сами революционеры никак не могли заподозрить меня. За то же, т.-е., что им стало известно о "предательстве" типографии мною вскоре же после ее ареста, говорит их строгая конспирация, предпринятая против меня чуть ли не с первого дня ареста. На второй или третий день после ареста типографии ко мне пришла фельдшерица Бродская и сообщила, что типографию арестовали, а потом спросила, где моя невеста. На мой ответ, что уехала по конспиративному поручению, она спросила, когда моя невеста выехала из Красноярска и где может находиться теперь. Я ответил; тогда я не обратил внимания на это обстоятельство: по думаю, что именно благодаря своевременно принятым мерам ими, не удался план разыскания петербургской типографии социалистов-революционеров. Невеста моя выехала из Красноярска в Омск 28 или 29 августа (в сопровождении двух филеров охранного отделения); лица, к которому ей был дан адрес лица в Омске, не оказалось, о чем, в силу уговора, если указанного лица не застанет в Омске,-- через несколько дней сообщила письмом Дьякову, который должен был указать новый адрес или сообщить, чтобы ждать возвращения указанного лица. Прожив в Омске недели три и не получив на свои письма и телеграммы ответа, она возвратилась в Красноярск (в Красноярске типография арестована 6 сентября). После этой неудачи, не помню чрез сколько времени, по поручению охранного отделения енисейским жандармским ротмистром у Дьякова произведен обыск, но ничего не нашли (да и нельзя было найти: я докладывал, что Дьяков даже письма не получает по своему адресу, а пользуется адресом фельдшерицы Кузьминой, местной жительницы и домовладелицы, у которой, вероятно, и хранит все могущее его компрометировать).
   Результатом всего этого явилось то, что однажды сам же Рутлянд предупредил меня, чтобы я осторожнее был. Сотрудник из железнодорожных рабочих Портнягин (которому, кажется, в январе текущего года рабочие "за шпионство" чуть было не отпилили у рук пальцы; отделался небольшими царапинами и колотушками) сообщил ему, что он слышал от членов своего кружка (в кружке состояли между прочим: бывший ученик технического училища еврей Бродский, брат вышеупомянутой Бродской, и сын чиновника Барышников), как они говорили, что я предал типографию, состою шпионом и что за это меня следовало бы убить, и заказывали Портнягину сделать несколько копьеобразных мгол, с деревянными черешками, на подобие шила, которыми, отравливая их, проектировали убивать "шпионов охранного отделения". Для погашения слухов о моем сотрудничестве в охранном отделении я просил гг. Рутлянда и Чикина произвести у меня фиктивный обыск и арест ил время. Но они, хотя и соглашались, с моим мнением, посоветовали повременить, говоря, что слухи эти распространяются мальчишками и им не следует придавать большого значения. И действительно время от времени мне приходилось доставать некоторые сведения, так как, очевидно, всех предупреждать обо мне не могли, быть может, из боязни провалить свой источник.
   В октябре, приблизительно числа 10-го, г. Рутлянд сообщил, чтобы я приготовился к обыску, так как жандармское управление и товарищ прокурора настаивают, чтобы меня арестовать. Поэтому я все, что было у меня для агентурной работы (разные прокламации, брошюры и т. п.), унес из дому в охранное отделение к г. Рутлянду. Рутлянд советовал мне на время обыска куда-нибудь отправить невесту. Когда я высказал ей в форме предположения о возможности обыска и ареста и чтобы она на время выехала из Красноярска, она не согласилась оставлять в опасности одного меня (о моем сотрудничестве в охранном отделении она не знала). И таким образом 18 октября 1903 года я и моя невеста были арестованы. Обыск производили полковник Козинцев и г. Разумов. При обыске у меня взяли (забыл уничтожить) небольшой кусок резины, оставшийся от типографии и мою фиктивную записку, адресованную к А. Г. (инициалы Александры Григорьевны Дембовской,-- адрес, данный г. Рутляндом для письменных сообщений). Записка эта, приблизительно, заключала и себе такую мысль: "Сколько раз я приходил, всегда, несмотря на мои просьбы, двери находил незапертыми. Если будет так продолжаться, я обращусь к суду товарищей о перемене квартиры". Составлена эта записка по следующему обстоятельству. К г. Рутлянду я ходил вечерами и почти ежедневно, особенно первое время, и невеста, жившая в одном со мною доме, временами высказывала любопытство, куда я хожу. Тогда я написал означенную записку, оставил ее, как бы по забывчивости, на столе. Невеста, прочитав ее, увидела, что я отлучаюсь но конспиративному делу, успокоилась. Уничтожить записку забыл и ее арестовали. Кроме того, при обыске арестовали две цензурные книжки: "Противоречие классовых интересов" Каутского и "Экономическая система Карла Маркса с научной стороны" Гросса. 18 октября часа за 3-4 до обыска гг. Рутлянд и Чикни послали ко мне делопроизводителя охранного отделения Носковa с сообщением, что вечером у меня будет обыск, и я, чтобы товарищу прокурора не показалось, что знаю об обыске, разложил на столе книжки и делал из них выписки.
   По совету г. Рутлянда я на допросе (производили дознание гг. Козицкий и Разумов), на предъявление обвинение в держании у себя на квартире типографии, ответил отказом давать показания. Через несколько дней меня вторично вызвали, и г. Козицкий, начав с того, что поданные мною и невестой прошения о разрешения нам повенчаться в тюрьме оставлены без последствий до окончания следствия, спросил: приходил ли я к г. Вознесенскому предлагать услуги сотрудника и говорил ли, что на квартире держал типографию. На отрицательный мой ответ г. Разумов заметил: "как же, вы говорили, в типографии работали вместе с Пайкесом"...
   Находясь в тюрьме, и продолжал свою деятельность. Хотя главари движения от меня сторонились (да они все-были собравшись в одной камере, человек 11, а я находился в другой камере с революционизированной мелюзгой, человек 13), но все таки старался следить за деятельностью революционеров. Некоторые сведения сообщала невеста (сидела она вместе с другими женщинами). Так, например, из тюрьмы я сообщал г. Рутлянду: ]) о готовящемся побеге студента Лурье (осужден на 8 лет в Колымский край). Арестовали его в воротах тюрьмы, не допустив до конспиративной квартиры, в которой его ожидало все приготовленное к побегу. Ворота первой ограды были отомкнуты поддельным ключем, сделанным уголовными арестантами, приносившими "политическим" чай, обед, мывшими полы. Чтобы отвлечь внимание надзирателей, одного из них пригласили в женскую камеру, где подчивали его чаем и водкой, а другого, стоящего в ограде, отвлекли разговором в сторону, и он не видел, как были отомкнуты ворота и как вышел Лурье. Принимавшие деятельное участие в устройстве побега гласно-поднадзорные Иков и его невеста Швец (последняя была освобождена из тюрьмы в день побега) вскоре после этого бежали из Красноярска (Иков находится в Женеве). Когда надзиратель задержал Лурье и привел его обратно в камеру, минут через 10-15 вызвали меня к смотрителю тюрьмы. Уже вечерело, и все удивились, зачем меня вызывают. Вызвали меня для свидания с т. Рутляндом. Я заявил им, что они своим вызовом проваливают меня и для отвода подозрения просил вызвать еще несколько человек из красноярцев, как бы для допроса, как бы по подозрению в содействии побегу. Среди арестованных ходило мнение, что побег не удался из-за предательства.
   2) О хранении в тюрьме нелегальной литературы. Производился обыск. Часа за два-полтора до обыска, уже знали о нем и часть литературы разложили по карманам, а часть унесли и одиночную камеру к уголовному арестанту. И по обыску, произведенному смотрителем тюрьмы с двумя надзирателями, посмотревшими в корзинах и на постелях, конечно, ничего не нашли.
   3) О сношениях заключенных с внешним миром через так называемую ими неофициальную "почту",-- при посредстве тюремных надзирателей, фельдшериц и т. д., и т. д.
   4) О писании проектов прокламаций и воззваний и т. д.
   В одно из свиданий с г. Рутляндом на квартире смотрителя тюрьмы Попова, я при последнем рассказал г. Рутлянду о некоторых безобразиях одного из тюремных надзирателей (а до этого просил Рутлянда на время моего заключения назначить в число надзирателей одного из филеров охранного отделения, через которого можно было бы посылать агентурные сведения), и г. Рутлянд просил смотрителя уволить этого надзирателя, а на его место предлагал своего служителя, говоря, что он хороший человек. Смотритель с недовольством отметил: "здесь и так много хороших". После ухода г. Рутлянда смотритель, провожая меня из своей квартиры в камеру, обратился ко мне с вопросом: "Что же вы за свои старания надеетесь помилование получить?".
   Последнее из сообщенных мною сведений было о сговоре пересылавшихся Алексея Агарева, фельдшерицы Рабинович и др. по прибытии на место водворения бежать. Рабинович ожидала получения подложных документов. Об этом мною сообщено было 13-го или 14-го декабря, а в феврале месяце они в числе 6 или 8 человек бежали из села Ирбейского, Канского уезда, Енисейской губ. (в 50 верстах от железной дороги). Все эти лица были видные революционные деятели по своей агитационной подготовке.
   Как в первом случае на воле, так и здесь в тюрьме, меня преследовало одно, очевидно, неизбежное явление. И в тюрьме, несмотря на всю конспиративность с моей стороны, о моей работе знали лишние лица. Осужденный на пять лет Якутска "независимец", доктор прав, еврей Генрих Шаевич откуда то знал, например, что типография арестована по моему указанию и что я же предупредил о побеге Лурье.
   Недоброжелательство тюремного смотрителя усилилось с того времени, как я рассказал при нем Рутлянду о той, что тюремные надзиратели доставляют водку для политических и уголовных арестантов, сводят в ватер-клозете уголовных женщин с арестантами и т. п. Подозрительность со стороны политических арестантов их придирки к разный мелочам, с каждым днем становились все назойливее и назойливее, при чем многие не разговаривали и при встречах но здоровались. Все это расшатало и без того напряженные нервы мои. К этому добавилось: из дому стали говорить о недостатках, так как на другой же день моего ареста на занимаемую мной в консистории должность столоначальника был назначен другой, и таким образом семья, жившая лишь моим жалованьем, лишилась последней копейки. Мать с горя, нужды и печали захворала; сестры в усиленной работе: одна, учащаяся -- уроками, другая -- шитьем, выбивались из сил. Невеста моя поддалась воздействию окружающих и тоже стала сторониться меня; да иначе и нельзя было, в противном случае и ее отнесли бы к числу провокаторов и предателей; к тому же неразрешение венчания,-- хотя следствие и было уже закончено.-- было отнесено к моей же вине. Кроме того, не знал, чем об'яснить неисполнение обещание г. Рутлянда. Перед арестом он говорил, что и меня, и невесту освободят из тюрьмы недели через две, самое большее -- через три, но наступал уже третий месяц. В одну из минут сильного припадка отчаяния, ни откуда не видя помощи, кроме петли на шею или ножа в бок со стороны озлобленных арестантов, я в беспамятстве решился освободиться от всего этого и выпил нашатырный спирт...
   Когда я стал поправляться, тюремный врач Кусков сообщил, что жандармский полковник Глоба хочет освободить меня и просил его написать свидетельство о моей болезни. На стороне же, как потом я узнал, Кусков рассказал, что его просили начальник охранного отделения по телефону и г. Глоба, написать свидетельство, что моя болезнь требует немедленного освобождения.
   24-го декабря я был освобожден; невеста же моя, Елизавета Николаевна Бражникова, до сих пор сидит в тюрьме, каковое обстоятельство многих обращает ко мне с "опросами: "почему вас освободили, а невесту держат, ведь, вы по одному делу были арестованы?" и т. п.
   По освобождении из тюрьмы меня отдали под особый гласный надзор полиции, но это, как оказалось, не подействовало на революционеров, и они начали следить за мною. Весь январь месяц и половину февраля я провел в поисках службы, по тщетно. И в конце февраля поступил в канцелярию охранного отделения. Через несколько времени фельдшерица Трушковская и фельдшерица Бриллиантщикова сообщили мне, что фельдшериц, гимназисток, гимназистов и вообще всех, чем-либо выражающих свою "революценность", предупреждают, чтобы остерегались меня, что я состою агентом охранного отделения, что дважды провожали меня в охранное отделение. Они же сообщили мне, что в городской библиотеке-читальне, куда я напал ходить вечерами, предполагают показывать меня еще не видевшим меня. И, действительно, однажды пришедшая " библиотеку гимназистка Дубникова обратилась к рядом со мной сидевшей фельдшерице Манюшко, спрашивая: "А Бойцов здесь?" Многие из знакомых,-- о революционизме которых я и не подозревал,-- при встречах перестали здороваться. При встречах разные революционизированные субъекты, в особенности из числа фельдшериц, помимо молниеносных взглядов, нередко награждали разными эпитетами: "шпион", "по роже -- из голубых",-- "вид, настоящий провокаторский" -- "сволочь" и т. п. Некто Барышников (выше упоминается), идя с каким-то железнодорожным рабочим, поровнявшись со мною, заметил: "Как надоело мне это пенснэ. Когда-нибудь расшибу". Кто-то из фельдшериц обещал выжечь серной кислотой глаза.
   Таким образом ежедневные ожидания каких-либо более грубых оскорблений со стороны разных Барышниковых и т. п. революционизированных господ, свободно чувствующих себя в здешнем городе и успешно ведущих свою преступную деятельность, поднадзорное состояние, в силу которого никуда нельзя поступить на службу, ни выехать; неимение средств к существованию,-- заставили меня просить бывшего начальника охранного отделения (закрылось в марте месяце) г. Рутлянда произвести фиктивный обыск и арест меня. На что он и согласился. Этим арестом имелось также в виду, с одной стороны, уничтожить подозрение э состоянии "агентом", с другой, в случае получения приговора (за "предложение услуг сотрудника" и "указание типографии", как формулировалось обвинение на допросе), умягчить сердца будущих своих одноострожников при следовании в ссылку. Арест и обыск были произведены 12 апреля. Чтобы прокурорский надзор (на дознаниях и теперь присутствует г. Разумов) в аресте не видел фикции, кроме нелегальных вещей были и другие и, между прочим, 4 брошюры по вопросу легализации рабочего движения (последними имелось в виду перед г. Разумовым, а через него и перед другими, показать свое знакомство с г. Рутляндом лишь на почве этого вопроса). На всякий случай в тюрьме я поместился отдельно от других. На 2 или 3 день ареста я отправился в контору для посылки письма. В тюремной ограде ходили политические арестанты (камеры у них отворены весь день). Пройдя мимо них, я услышал сзади себя голос Байкалова: "Бойцов, поверните рожу" и в ту же секунду Байкалов ударил меня в висок, а потом схватил за горло. Вырвавшись, я закричал "караул!" и бросился бежать; за мною погнались: Маслов, Лашевский, Иванов и Семененко; последний сорвал с меня пальто. Тюремный надзиратель Коврыгин (и раньше находился при политических, но затем за сношения с ними был переведен на другой пост, ныне опять допущен ключником к политическим) где то отсутствовал, и только потом, минут через 5--8, появился, спрашивая, что случилось. Тюремному смотрителю Бекетову (потом, как офицер, ушел в действующую армию на Восток), на его вопрос о причине происшедшего, политические арестанты сообщили, что "Бойцов провалил типографию и несколько человек, и что они по принципу всегда бьют шпионов и провокаторов". Об этом рассказал мне бывший там и сидевший в одной со мною камере рабочий Петухов (арестован за разбрасывание прокламаций). Затем пришел г. Бекетов, спрашивая: "За что это "ас ударил Байкалом?". Я ответил, что об этом он уже знает и просил его составить акт о нанесении мне побоев. Бекетов стал уверять, что ничего не слышал, а акт составлять незачем, да он и не поможет. Тогда я повторил ему сказанное политическими арестантами, он, ничего не сказав, ушел. (Бекетов раньше был делопроизводителем тюремного, отделения Енисейского губернского управления. Кажется, в январе сего года г. Рутлянд, посылая в командировку в Иркутск некоего Зеленского, состоящего писцом в бывшем столе Бекетова, просил последнего дать Зеленскому отпуск. На второй уже день поездки Зеленского по городу циркулировали слухи, что Зеленский состоит агентом охранного отделения и по поручению Рутлянда уехал в Иркутск. Мне об этом сообщили учителя Пальмии и Шкляр; жительствуют в Красноярске).
   Во время устройства моего ареста жандармского полковника Глоба в Красноярске не было (ездил в Омск); г. Рутлянд хотел посвятить его в план но возвращении его в Красноярск, но, очевидно, не успел,-- или г. Глоба не согласился, так как, вызвав меня из тюрьмы к себе в управление, г. Глоба сразу обратился с вопросом о том,чтобы я рассказал ему, откуда мною взяты вещи, арестованные 12 апреля. Я рассказал ему о необходимости ареста, для устройства которого вся нелегальщина дана г. Рутляндом. Г. Глоба, рассказав, что он читал следственное дело, видел, что меня провалили как нельзя хуже, что напрасно я раньше не обратился к нему: он бы мог поправить мое положение, теперь же мне предстоит ссылка,-- требовал, чтобы я искренно рассказал ему "обо всем", в противном же случае обещал дело по аресту 12 апреля направить к командующему войсками для рассмотрения по законам военного времени. Я рассказал ему, как предлагал услуги г. Вознесенскому и поступил в сотрудники охранного отделения и т. д. Выслушав меня, г. Глоба стал советовать написать подробно весь ход дели моей деятельности и дать ему, каковое мое письменное изложение отвезет с собою в Петербург и будет ходатайствовать за меня. Я обещал, но затем воздержался в виду показавшегося мне странным поступка г. Глоба, а именно: на допросе, просматривая вещественные доказательства, арестованные у меня 12 апреля, я заметил товарищу прокурора г. Разумову (г. Глоба в эту минуту находился в другой комнате), что в числе вещественных доказательств нет одного письма и нескольких заметок антиреволюционного содержания, которые свидетельствуют, что нелегальные произведении находились у меня с научной целью. Г. Разумов, пересмотрев вещественные доказательства, заметил, что действительно не все вещественные доказательства и, говоря, каких нет, называл их по содержанию. Когда г. Глоба возвратился в комнату допроса, и я повторил свое заявление, он принес и остальные вещи. Потом же, когда г. Разумом ушел с допроса, г. Глоба стал говорить мне: "Вы напрасно при Разумове упомянули о письме и заметках, Я нарочно выделил их и особо положил, чтобы Разумов не видел". На вопрос мой, каким же путем г. Разумов узнал содержание письма и заметок, г. Глоба промолчал и заговорил о другом предмете. Кроме этого, мне припомнились циркулирующие, с одной стороны, по городу слухи, что г. Глоба принадлежит к партии конституционалистов -- "носит конституционный значек", а, с другой стороны, показалось странным его ходатайство за меня не во имя справедливости и закона, а при исполнении поставленных им условии. На следующий день допроса, несмотря на мою просьбу о продолжении ареста (всего я просидел в тюрьме дней 11-12), г. Глоба освободил меня.
   Представляя вышеизложенное на благоусмотрение вашего высокопревосходительства, почтительнейше докладываю, что результатом моего добровольного предложения услуг и работы в качестве сотрудника в г. Красноярске явилось:
   1) утрата государственной службы, в которой я прослужил около 10 лет, вследствие привлечения к дознанию ни делу типографии;
   2) особый гласный надзор полиции (отдан при освобождении из тюрьмы 23 декабря 1903 г.), лишающий меня возможности где-либо служить;
   3) арест и держание до сих пор в тюрьме невесты;
   4) крайне бедственное и угнетенное состояние семьи, состоящей из болезненной и старой матери, двух сестер и брата, оставшихся после моего увольнения от службы без средств;
   5) обои не пне меня в государственном преступлении и возможность ссылки, а с нею еще худших последствии со стороны политических ссыльных, с которыми мне неизбежно придется столкнуться: в тюрьме, в пути следования в ссылку и на месте ссылки -- в какой-нибудь деревне;
   6) побои в тюрьме и полная враждебность со стороны окружающих и возможность, приведения в исполнение угроз со стороны лиц, видимо, принадлежащих к противоправительственной партии, и невозможность в силу этого продолжать жительствовать в г. Красноярске.
   Все это вместе делает мое существование положительно невозможным, и я осмеливаюсь обратиться к вашему высокопревосходительству с почтительнейшей просьбой о рассмотрении настоящего моего прошения и о возможном облегчении моей тяжелой участи, постепенно создавшейся после добровольного предложении моих услуг и искренней деятельности сотрудника.
   Ваше высокопревосходительство!
   Положение мое, в виду несоблюдения тайны о моем сотрудничестве и неимения средств к существованию,-- настолько тягостно и безвыходно, что я решаюсь покорнейше просить вас, как милости,-- в случае невозможности освобождения невесты из-под стражи, меня от дознания и надзора, с котором соединяется невозможность негласного выезда из г. Красноярска в какой-либо другой город, где я мог бы и хотел продолжать мою деятельность сотрудника,-- или 1) ныне же заключить меня в тюрьму, в одиночную камеру, ибо в общей камере я не буду изолирован от побоев и даже смерти от руки "политических" преступников,-- или 2) выслать меня и невесту теперь же в место ссылки, которое будет следовать но Приговору, но умоляю не назначать в одно с революционерами селение. Такого же содержания прошение мною представляется его высокопревосходительству, господину, министру внутренних дел.

Иван Бойцов".

   

Предатель убивает предателя

   Если, как мы видели, расправа революционеров с предателями являлась делом весьма заурядным, то совершенно исключительным представляется случай, когда шпион погиб от руки себе подобного.
   6 мая 1903 года в г. Уфе был убит (рабочим Дулобовым) местный губернатор Богданович, по приказу которого 13 марта 1903 года были расстреляны рабочие в г. Златоусте. Вскоре после этого в помянутом городе поспешили открыть охранное отделение; последнее не замедлило заняться вербовкой секретных сотрудников; за неимением подходящих лиц на месте, выписали одного агента из Петербурга, где тот прошел подготовительную, школу шпионской премудрости при местном охранном отделении. Гастролер, прибывший в Уфу, позаботился прежде всего о перемене своей фамилии и, при помощи фальшивого паспорта, выданного полицией, из Павлова превратился в Грибоедова. Начальник охранки -- жандармский офицер Заглухинский, объяснил молодому агенту, что в Уфе есть у революционеров гектограф и типография и поручил ему их "открыть". Павлов никаких знакомств и связей в городе не имел, но смело взялся за выполнение инструкции своего начальника. Прежде всего он организовал из молодых рабочих тайный крулсок, а затем сварил гектограф и оттиснул воззвания. Этим не была, впрочем, выполнена начертанная ему программа действий, и Павлов заговорил о необходимости поставить печатный станок; чтобы дело не откладывать в долгий ящик, он украл из казенной типографии, куда его приняли на службу по рекомендации губернатора, около пуда шрифта, который был помещен затем на хранение у Заглухинского. Таким образом дело подвигалось к желанному концу и предвиделась уже "ликвидация с типографией". Но тут произошло нечто, чего совершенно не ожидали уфимские Шерлок-Холмсы. Павлова, в виду его необычайной энергии, товарищи заподозрили в предательстве; он же стал доказывать, что шпионом является рабочий Москачельников, о сношениях которого с начальником охраны сделалось уже известным. Чтобы снять с себя всякие подозрения, Павлов выступил в организованном им кружке с предложением убить Москательникова, настоял на выполнении этого плана и, подговорив, себе в помощники еще двух подростков, заманил "товарища" в степь, лично зарезал его, а утром явился к начальнику охраны и доложил "агентурные сведения" о совершивших убийство, ни слова не говоря о себе.
   Я был командирован д-том пол. для расследования обстоятельств этого происшествия. Нетрудно было выяснить, что Павлов был главным инициатором и исполнителем преступления; он был арестован. Я допрашивал Павлова; он. признался, что "немножко" поколол Москательникова; как это было сделано в действительности, можно было видеть на фотографии, снятой с убииого: на груди Москательникова оказалось более 20 колотых ран, а голова была наполовину отрезанной, Но изумительнее всего оказалась провокаторская психология Павлова-Грибоедова. Он все время твердил, что убийство совершил в интересах служебных,-- чтобы не потерять доверие членов кружка и возможности открыть "типографию". Павлов совершенно не сознавал дикости своего поступка и вполне искренно был уверен, что иначе сделать он не мог. Он оказался достойным учеником петербургской "академической школы" и действовал согласно принципам, которые он усвоил, находясь в столичной охранке. Суд не принял этого во внимание и приговорил Павлова на 12 лет в каторжные работы (Приложение 3-е).
   Своеобразная логика, особенное понимание обязанностей агента нашли яркое выражение в письме, с которым Павлов обратился в д-т пол. 21 марта 1905 г. Вот его содержание.
   "Господа. Душа Москательникова. вопиет перед престолом всевышнего за преждевременную смерть, а я вопию перед престолом царя своего отечества за невинные страдания. Не страшен мне суд всевышнего -- я так же предстану перед ним для ответа со спокойной совестью и чистой, как предстал и перед судом смертных. Господа, ведь, я жить хочу, ведь, я только иступил в жизнь и во цвете лет гибну -- во имя чего? За что? Не так жалко мне себя -- я заслужил страдания, даже больше -- смерть за то, что я шпион, но кровавое пятно останется на лицах, сотворивших из электротехника шпиона-страдальца. Но мне жалко мою жену и сына младенца -- чем они виноваты? Я один, и против меня защита моих врагов и сами враги, защита валила буквально все на меня и охрану. Господа, ведь, мне судом дано 12 лет каторги, ведь это беззаконие и это месть социалистов за мою работу охране... Господа, не губите меня, вы можете верней и справедливее судить меня Неужели я сам к себе жесток, неужели я сам себе пожелал страданий,-- нет, я соблюдал интересы охраны, я боялся, чтобы не провалить дело, рисковал, ведь, и своей жизнью. Ведь, я более дрожал за себя, если мне то голову свернут, мне уже другой не приобрести,-- ведь вы, господа, знаете, что нашего брата шпиона враги не уважают. Господа, ведь, если бы я знал, что в Уфе попаду в такую кашу, я бы и не поехал. Единственно, чем я мог спасти Москательникова,-- "то совесть Заглухинского, я ему докладывал, объяснял, предупреждал о вражде на Москательникова, но Заглухинский был холоден. Но прошу вас, господа, не губите меня, хотя во имя моего семейства вырвите меня из этой пропасти. Вам, господа, все это возможно. Господа, ведь, вы сами знаете, что это не мое преступление. Бог свидетель, не только лишить жизни человека,-- я чужой собственностью не находил нужным пользоваться, а тут 12 лет каторги!"
   Да, надо признать, убийство Москательникова не было Делом исключительно Павлова,-- оно было преступлением не столько его, сколько тех, кто делал "из электротехников -- шпионов??. Главными виновниками, несомненно, были те "господа", к которым взывал Павлов о помощи. Они, как и Заглухинский, разумеется, остались "холодны".
   Лимон был выжат, корку выбросили.
   

ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ III

   1) В No 8 журнала "Былое" (заграничного издания), из стр. 159, от имени "редакции" было заявлено:
   "После своего мнимого побега, Рысс в сопровождении двух филеров уехал из Киева в Петербург и там виделся в д-те пол. с Трусевичем, Пешковым и др., они, как нам достоверно известно, смотрели на него, как на своего вполне заагентуренного очень важного секретного сотрудника. Сам Рысс. повидимому, был убежден, что ему удалось обмануть охранников. Он в это время виделся с представителями максималистов, сообщил о своих сношениях с д-том и ложными указаниями старился отвлечь внимание жандармов от подготовлявшегося нападения в Фонарном переулке. Это, кажется, ему удалось,-- и он после дела на Фонарном переулке скрылся от надзора полиции и только лишь через несколько месяцев былл случайно арестован в Юзовке. Там ему снова предложили служить и д-те пол., но он отказался,-- тогда его предали суду, и он был повешен в Киеве.
   "Рысс был талантливым писателем и много работал по философским вопросам. На суде он горячо защищался от обвинений в измене товарищам и умер смело, как революционер, твердо верящий в свое дело.
   "Разумеется, мы не можем допустить мысли, чтобы такие попытки сношений с д-том, какие были у Рысса, могли обойтись без каких-либо выдач, а потому мы даже не останавливаемся над оценкой переговоров Рысса с д-том: в данном случае нельзя и сомневаться, что он совершил и ошибку и преступление против революционного дела".
   На протесты матери Рысса и других лиц по этому поводу с требованием указать ошибки покойного, редактор "Былого" (В. Л. Бурцев) ответил в No 9-10 своего журнала (стр. 237) заявлением, что "мы не можем привести конкретных примеров выдач, которые были, по нашему млению, неизбежны во время его сношений с полицией".
   По существу Бурцев был в данном случае прав в своих сомнениях; но нет правил без исключения. Возможно, что малоопытный Кулябко, бывший пристав моск. полиции, попавший на должность начальника киевского охр. отд. благодаря протекции родственника своего Спиридовича, оборудованный тем, что завербовал такого крупного сотрудника, согласился отпустить Рысса, не взявши с него обычного "задатка"; в пользу того, что Рысс никто не выдал говорит одно свидетельское показание, которому нет оснований не верить. В воспоминаниях одного охранника "Департамент полиции в 1892--1908 гг"., опубликованных в ж. "Былое" (российск. изд. No 5-6, 1917 г.) категорически заявлялось: "Мортимер в действительности никаких сведений не давал, а только морочил своих руководителей".
   2) Метальников в феврале 1918 г. обращался в международный комитет, который ведал тогда эмигрантскими делами в Париже, с просьбой о выдаче свидетельства для возвращения в Россию; ему дали удостоверение о, том, что он прибыл за границу в качестве агента пермских жандармов, от которого он, конечно, отказался.
   3) Самоубийства предателей. Баранцевич, раб.; предатель, отравился, Москва ("У. Р.", 9 апреля 1914 г.). Балашов Н. П., чин.,-- секр. сотр. Спб. охр. отд.; застрелился 9 апреля 1917 г. ("Речь", 13 апреля 1917 г.), Долин Вениамин Моисеев, бунд., анарх., секр. сотр., Одесса, апрель 1917 г. ("Р. С.", 19 мая 1917 г.). Гедвнло Адам, секр. сотр. Моск. охр. отд; пытался застрелиться в Москве. Коновалов, И. А.; секр, сотр. д-та пол.; с.-д.; апрель 1917 г., Спб. ("Р. С.", 4 мая 1917 г., "Речь", 7 мая 1917 г.). Кутасов Алексей, журналист; обвинялся и провок., Екатеринадар; ("День"", 15 апрели 1914 г.). Кезерковский студ., агент охр. отд., Спб. ("Рев. М.", No 6). Нестеренко Ананий Васильевич (он же Ефимов), крн., доносчик, застрелился в Николаеве, 1896 г. ("Прол. Россия", No 9, 1922 г.). Розенкампф А. Г., "предатель", Спб., застрелился (воспоминания Мартова). Рудилев Николай, "шпион", застрелился (1896 г.?). Урбанов, студ., "шпион", отравился. Шах-Тахтинский А., студент, стрелялся, Спб. ("Н. Газ", 6 марта 1909 года),
   4) В составе Сов. раб. депутатов оказались следующие секретные сотрудники охраны:
   Белов, А. О., в Астрахани ("Р. С.", 5 сентября 1917 г.); Бочкин Г. М., Богданов П. Б.; Бортниченко (он же и рабкор); Вязков, Вереничев; Григорьев В. Г.; Ермаков (в Киеве); Золотун (в Харькове); Зорин; Комаров И. С.; Клюев И.; Козловский; Кигалешвили; Шрамонов И.; Мурзин; Меерович; Моисеев; Мерзляков; Соколов (в Ниж. Нов.); Сомаков (в Алупке); Сигаев; Терещенко (в Екатеринодаре); Ушаков; Шилдкрат, Константин Георгиев (в Николаеве).
   Из числа охранников, которые оказались в составе Сов. раб. деп., были арестованы; Избелицкий в Кишиневе ("Речь", 9 апреля 1917 г.); Ильин в Мелитополе ("Речь", 12 мая 1917 г.); Крупенин М. З. в Тамбове, ("Р. С.", 28 сентября 1917 г.).
   Кроме того, секр. сотр. одесск. охр. отд Гарин был редактором "Известий"; Ганган состоял тов. пред. Ялтинского Совета офиц. и солд. депутатов ("Р. С.", 9 августа 1917 г.); секр. сотр. Моск. охр. отд. А. М. Кошкарев занимал должность секретаря в моск. обл. воен.-пром. комитет (был арестован); Киселев Иван, секр. сотр. Одесск. охр. отд. (1903--1905 гг.) был кандидатом в гласные гор. думы ("У. Р.", 12 июля 1917 г.).
   5) Окладский сотрудничал в д-те пол., под фамилией Петровского. Это послужило поводом к недоразумению. Так С. П. Швецов, автор брошюры "Провокатор Окладский" (Москва, IV/25 г)., уличая послед. него, утверждал: "Мне известно примечание журнала редакции ("Былое"), что Петровский -- барон Штакельберг. Но я знал не только Михалевича, но и Штакельберга, и мне всегда казалось, что обвинение его в провокации покоилось на какой то ошибке. Теперь известны списки всех агентов д-та полиции охранки, но в них нет ни Штакельберга, ни Петровского".
   Говоря это, С. П. Швецов ошибался: С. Л, Штакельборг был секр. сотр. Спб. охр. отд. под псевдонимом "Петровский" в 1913 г. он перешел в загр. аг-ру, где состоял агентам под кличкой "Пьер", получал 1300 фр. в месяц; освещал ср., в среде которых был известен под фамилией "Бронский".
   6) Есть еще категория "жертв" охранного подполья, которые имели более отношения к уголовщине, чем к политике. Это -- аферисты, которые только морочили охранников и последние страдали от их проделок так, что департ. полиции вынужден был издавать специальные циркуляры об "агентах, склонных ко лжи и шантажированию"; таких охранников было не мало: Валяс, Мгробянц, Ковеленко, Берман, Джагаров, Томенцев, Адарюков, Деливрон, М. Шейдельман, И. Ю. Русанов, Гендигери.
   Наконец, были просто самозванцы, которые спекулировали званием охранников для обделывания своих темных делишек. Например: В. А. Гилевич, под видом ж а и д. офицера вымогавший деньги (п Петербурге 1912 г.); некий Щетка, выдававший себя в Крыму за нач-ка охр. отд., под именем Махрнцкого, ("Рус. Сл.", 12 ноября 1913 г.); казак Мойко, называвшийся агентом охр. отд. ("Речь", 5 апреля 1912 г.) и др.
   

ПРИЛОЖЕНИЯ К ГЛАВЕ III

Приложение 1-e.

   "Опять история с Метальниковым. Заслуженный партийный деятель входит в контакт с охраной, преследуя революционные цели. Рысс, Петров, Рипс, Богров и т. д. Когда же этим историям будет конец? Им должен быть конец! От этих экспериментов, несомненно, страдает революционное дело. Партии должны обратить на это печальное, явление серьезнейшее внимание. Они обязаны на него реагировать энергичнейшим образом. Не должно быть недомолвок, никаких недоумений. Вопрос должен быть решен категорически.
   Собственно не может быть двух мнений о том, что, вправе ли член революционных организаций вступать, без согласия последних, в сношении с охраной. Попытки этого рода были уже осуждены, с принципиальной точки зрения, руководящими коллективных партий. И тем не менее находятся вновь охотники повторить рискованные опыты -- и даже среди бывалых, серьезных партийных деятелей.
   Почему это? Ответ лежит, невидимому, не столько в плоскости этических понятий, сколько в области практических, утилитарных соображении. В головах некоторых революционных работников существуют, очевидно, какие то иллюзии, обманчивые представления и, и результате всего этого -- ошибочные расчеты. % не говорю, конечно, о личностях, которые пошли на сделки с охраной ради спасения своей "шкуры", а имею в виду лишь тех, которые действительно, с полной искренностью, преследовали определенные революционные цели.
   Иных может удивлять, что опыты повторения "дегаевщины" находят себе место чаще в организациях, практикующих террор. Между тем это вполне естественно, и вот почему. Как будто противоречит логике, как будто парадокс то, что царское правительство всегда боялось более террористических ударов, чем массовых выступлений {Здесь никакого парадокса нет -- тем более, что это положения автора совершенно неверно. Стоит проследить мероприятия правительства против массового движения среди рабочих, начиная от "Обуховской обороны" 1901 г., а затем против массовых забастовок 1902-1903 гг. в Ростове, Одессе, Батуме, ст. Тихорецкой вплоть до 1905 г., когда под давлением массового движения псе правительство буквально было в трепете. Стоит вспомнить звериный страх Дубасова перед московским восстанием 1905 г., чтобы попять вздорность положений Меньщикова, утверждающего будто правительство больше боялось единоличного террора, чем массового движения. Наоборот, в области террористической деятельности многие охранители чувствовали себя, как рыба в воде и сами нередко принимали и ней участие, например, Судейкин, Рычковский, Рагеев, Курлов и т. д. Ред.}. Но это так. Я был очевидцем того, как правительственные сферы реагировали на те или иные формы революционных действий. Пропаганда? Конфисковать, закрыть, арестовать! Собрание? -- Разогнать! -- Демонстрации? -- Рассеять! -- Сопротивление? -- Расстрелять.-- Все это им казалось не трудным: убьют казака, ранят пристава -- пустяки:-- их много. Но вот взрывается Плеве, призванный спасать отечество, погибает августейший дядя, падает Мин, обласканный царем, и какая тревога, какой испуг водворяются на петербургском Олимпе! Громовержцы, только что храбро подписывавшие приказы: "патронов не жалеть!", смущались; невидимая рука революционной Немезиды заставляла их терять голову; террористические удары, на фоне общего подъема, производили в высоких сферах настоящую панику. И понятно. Они, эти Плеве и Мины -- плоть и кровь самодержавия, крепко с ними спаяны; они нужны для его существовании так же, как оно необходимо для их благополучия. И если самодержавие не может гарантировать им и тем, кто с ними, безопасности, то кому оно тогда нужно?
   Вот почему страстным желанием руководителей сыска всегда было провести своих людей в террористические организации, И если принять во внимание те необычайные старания, которые они прилагали к достижению этой цели, то можно удивляться лишь несоответствию результатов этим стараниям. Правда, усилиями четырех богатырей сыска -- Ратаева, Зубатова, Рачковского и Герасимова удалось поставить во главе боевой организации предателя, но все знают, какой ценой это было куплено: змея выросла, пожрав самое себя.
   Но дело не в процентной норме шпионажа, а в том, что провокация в рядах террористических фракции имела более резкий, острый характер: она спекулировала человеческими жизнями. Эта сторона дела была причиной того, что общественное внимание фиксировалось исключительно на азефщине. Нашлись умники, которые стали доказывать, по провокация есть грех, свойственный преимущественно боевизму, а более слабонервные люди забрались под кровать, вообразив, что измена повсюду и во всем. Эти революционные неврастеники не смогли понять, что шпионы единственная опора царизма в борьбе с революцией, так как массовая революционная борьба, как показал 1905 год, чревата для самодержавия опасностью в виду роста самосознания масс рабочих, крестьян и солдат.
   Как бы то ни было, но азефщина имела свое прямое последствие: она парализовала террористическую деятельность и парализовала ее именно в то время, когда правительственные репрессии и расправы приняли зверский характер и взывали о необходимости отмщения. Тяжело было мириться с этим положением людям, у которых не успели еще "догореть огни"; им хотелось доказать, во что бы то ни стало, торжествующему врагу, что рано он празднует свою победу; они, отравленные ядом сомнении, решили действовать только полагаясь на себя; они, уязвленные засильем провокации, надумали ударить противника другим концом палки, от которой пали их товарищи; они вознамерились отдать делу то, что дороже самой жизни -- свою честь и, в отчаянии, бросились в опасные авантюры. {Автору -- бывшему охраннику и неведомек, что Богровы, Рыссы, Рипсы, Метальниковы и Петровы нисколько не лучше и не хуже Дегаспа, Ему, проделавшему трансформацию от народовольчества к департаменту полиции, я затем к "нейтралитету" с ориентацией на Бурцева и террористов, задним числом хочется оправдать свои собственные "трюки" скорбью революционеров за судьбы революции.}
   Вот атмосфера, в которой созрели предприятии Петрова и других. И никакие литературные сентенции, никакие партийные запреты не удержат от выступления на этот скользкий путь лиц, которые, в силу экспансивности своей натуры, в силу своего психологического состояния, не могли и не могут выносить тяжелых будней переживаемого безвременья. И тем решительнее надо протестовать против этих пагубных иллюзии. Путь Петрова и других не только скользкий, но и безрассудный. На него вступают но явному недоразумению и в корке этого недоразумения кроется обстоятельство, которое способствовало к расцвету азефщины, а именно: плохое знакомство революционеров с реальными условиями борьбы, поскольку она определяется боевыми методами их противника. Если бы люди, работавшие с Азефом, вполне основательно знали обстановку своей деятельности, со стороны организации сы ный флигель фабрики Бутикова.
   14-VI. Кутушев поехал на Смоленский рынок, где переменил фуражку на картуз и отправился в Даниловскую слободку, сел на лугу у пруда и начал разбирать "какие-то книжечки и бумажки"; вскоре к нему явился рабочий, который повел его к поджидавшим невдалеке четырем своим товарищам, после чего все шестеро удалились в глубь рощи, где уселись беседовать...
   В это же время по-соседству образовалась другая сходка соглядатаев, которых предусмотрительный Медников командировал соответствующее число (филеры: Ефремов, Князев, Воеводин, Баранов, Будаков, Линев); к ним скоро подоспел наряд полиции, и Кугушев с товарищами был захвачен "на месте преступления"; компанионами его оказались рабочие с фабрики Бутикова: А. Сугробов, А. Сомов, Н. Дунаев и Г. Галушкин, а также А. Дунаев с фабрики Михайлова.
   При личном осмотре задержанных нашли: у Сугробова -- мимеографированное воззвание "Ко всем петербургским рабочим" СПБ-го "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" (1--98 г.); у А. Сомова -- "Манифест рос. с.-д. р, п." и бр. "Об'яснение закона о штрафах"; у Г. Галушкина -- брошюры "Рабочие Союзы" и "Листок Работника" (V--98 г.); у Дунаева -- черновик письма к фабричному инспектору. При самом Кугушеве, успевшем раздать свои "книжечки и бумажки", оказался только в боковом кармане пиджака, запасный "триковый картуз".
   При составлении протокола Кугушев заявил, что сношения он вел только с братьями Дунаевыми и Сугробовым, которых снабжал литературой, а двое других рабочих оказались на собрании "случайно". Один из Дунаевых заявил, что "был приглашен на собеседование Сугробовым, от которого получал и нелегальные издания".
   На дознании, возникшем но этому делу при Московск. г. ж. у., Кугушев "признал справедливость приведенных данных" -- о Том, что познакомился с Сугробовым через А. Карасеву и что на собрании в Даниловской слободке читал рабочим петербургское воззвание, а Н. Дунаев показал, что давал читать "Манифест" и "Стачку лжи" товарищу по работе "Воробью", которым оказался ткач П. Михайлов; последний 25-VII--98 г. был обыскан, но безрезультатно.
   Кроме вышеупомянутых лиц, были привлечены к дознанию еще рабочие, посещавшие собрания: И. Кузьмин, С. Синицын, М. Степанов, А. Федоров и В. Давыдов. А самый "завар" дела -- А. С. Карасева -- "на дознании допрошена не была в силу соображений розыскного характера" ("Обзор" XXII--XXIII, стр. 95 и ел.).
   

ПРОПАГАНДИСТЫ П. КВИТА, Е. ПЕТУХОВА, В. РОЗАНОВ И ДРУГИЕ.

   Интенсивность рабочего движения вызвала усиленное стремление "кающееся" интеллигенции к связи, непосредственной и прочной, с пролетарской массой; но протянутая рука пропагандиста часто попадала в грязные лапы осведомителей охраны. Тем не менее "интеллигент" искал рабочего-товарища всеми способами. Студент П. Квита, например, познакомился в XI--98 г. со слесарем Е. Григорьевым в Московском Историческом музее; при содействии нового знакомого он сошелся затем с рабочими К. Капустиным, Д. Байковым и М. Поддевкиным. Квита стал проповедывать своим новым друзьям о необходимости устроить кассу, начал снабжать их нелегальщиной.
   "Тулупчик" явился, конечно, наиболее ретивым членом кружка; 10-I--99 г. у него состоялось собрание, на котором присутствовали рабочие: Д. Крылов, Е. Лангин (Басманов), Петр Моисеев, Георг Фрейман, Ф. Морозов, Н. Тениссон, П. Разменов, П. Беседа и Трофимов; Квита давал собравшимся "раз'яснения"; в заключение выбрали: Григорьева -- библиотекарем, Капустина -- посредником в сношениях с "интеллигентом" и Поддевкина -- кассиром; последний собрал рабочие гроши-взносы и не замедлил донести на "товарищей"; Криту скоро арестовали; возникло дознание, которое выяснило, между прочим, что в беседах с рабочими принимал участие еще универсант А. Нефедов.
   В январе же месяце 1899 г. был ликвидирован кружок Е. Петуховой, о которой была речь в главе II. Возникшее по этому делу формальное дознание установило, что Петухова собирала у себя на квартире учеников своих -- рабочих, пропагандировала их, снабжая нелегальными изданиями; по ее инициативе рабочие С. Козлов, Н. Френклер, П. Мартынов, С. Трофимов, И. Соболев, И. Беляков и опять Поддевкин соединились в кружок и устроили кассу. Мартынов был представителем кружка в сношениях с Петуховой.
   Был ли Поддевкин кассиром в этом кружке -- мне неизвестно.
   Но предателем и на этот раз был все он же -- пронырливый "Тулупчик"...
   Несмотря на частые поражения, московская социал-демократия продолжала, однако, вести упорную атаку, хотя и устремлялась в нее "рассыпным строем".
   После ареста Н.Н. Розанова на смену выступил брат его Владимир; он, впрочем, дебютировал не совсем удачно.
   3-VII--98 г. д. п. сообщил Московскому охр. о. перлюстрацию письма к Э. Г. Гамбургер, в котором автор корреспонденции писал: "У меня в голове все невеселые мысли о том, что действительность постоянно разбивает наши мечты. Да, вы правы, что у нас пет опытности. Но и вообще у нас ничего нет, кроме благих намерений и теоретического знакомства с делами. А главное -- нет достаточно людей и денег. Будем набирать побольше энергии, чтобы не попятиться назад. Вспоминаю слова поэта: "Смело, друзья! Не теряйте бодрость в неравном бою!..". Дальнейшие соображения поверять бумаге не решаюсь. Если сам когда-либо захочется сообщить что-нибудь такое, то пишите лимоном"...
   Письмо это было писано В. Розановым (впоследствии -- муж Гамбургер), который и ранее был на замечании охраны, как и сестра его Наталья (6).
   В IX--98 г. Зубатову уже было известно, что В. Розанов связался с рабочим Ф. Аникановым; в то же время он начал собирать средства для организации нелегальной библиотеки и, "чтобы внушить себе большее доверие, как представителю целого сообщества", отгектографировал квитанции с печатью и подписью "Московской группы социал-демократов", которые выдавал, принимая пожертвования.
   Одновременно на политической арене г. Москвы появились три ветеринарных врача, приехавшие из провинции (7). Одному из них -- Н. И. Гусеву -- Розанов хотел передать Аниканова, но, считая себя скомпрометированным, Гусев отказался от непосредственных сношений с рабочим и передал его конторщику И. Грачеву. Зато товарищ Гусева -- А. А. Петров -- успешно повел пропаганду, завязав, сношения со слесарем С. Молоковым и через него -- с рабочими И. Фоминым, И. Гундобиным, С. Фаддеевым и И. Скворцовым.
   Третий ветеринар -- Н. В. Попов -- тоже занимался пропагандой. На дознании, которое возникло при Московск. г. ж. у. о Розанове и Петрове, выступивший в качестве свидетеля крн. Ф. Л. Долин показал, что рабочего Скачкова он свел с Поповым при посредстве Э. Гамбургер, с которой сам он познакомился еще в 1897 г.
   Интересно, когда генерал Шрамм потребовал обязать подпиской явиться для допроса в жанд. управление упомянутую Гамбургер, то охр. о. ответило, что она выбыла из Москвы неизвестно куда, тогда как Зубатов хорошо знал, что Гамбургер, вышедшая замуж за Розанова, жила с ним в это время в г. Смоленске...
   В "интересах розыска" дозволялось препятствовать успешному ходу следствия.
   Тоже самое повторилось, когда Казанск. г. ж. у. потребовало, по ходу производившегося им дознания, арестовать Гусева и обыскать Петрова. На телеграмму полковника Маркова по этому поводу Московск. охр. о. ответило: "Гусев 11-XII выбыл в Петербург" (так значилось в листках адресного стола, на самом же деле Гусев уже вернулся в это время в Москву и об этом было известно наблюдению).
   На следующий день после получения телеграммы Маркова, 20-XII--98 г., Зубатов писал Семякину: автором письма, обнаруженного в Казани у Беликова, был Н. И. Гусев, действительно имеющий сестру Наталью Ивановну, отдельно от него живущую; вместе с ним квартирует А. Л. Петров. Что касается П. Л. Смелова, то он жил в Москве с неделю, в минувшем октябре месяце, до получения распоряжения о воспрещении ему за вредное влияние на рабочих г. Казани жительства в столицах и столичных губерниях.
   Названный выше Петров,-- доносил далее Зубатов,-- является ныне, вместе с А. М. Лукашевич, А. Е. Крутицким, Я. И. Кочаном и Г. Т. Миловым, организатором особого социал-демократического кружка, представители коего имели уже 8 и 15 сего декабря два собрания, созванных по инициативе А. Луначарского, на которых было решено приступить к агитации среди московских рабочих.
   К группе этой, сообщалось далее в донесении, примыкают, помимо Н. и М. Гусевых, еще: негласноподнадзорные П. В. Балашев. Г. А. Соломон с женой своей М. Н. Соломон, О. Г. Смидович, Э. О. Слонимская, Ф. И. Яворовский и Н. В. Попов, а также А. П. Алексеевский и А. М. Стопани. Из перечисленных лиц Слонимская, Попов и Смидович уже замечены в сношениях с рабочими. За кружком ведется неотступное наблюдение, в целях полного выяснения его личного состава и деятельности, "а равно и места нахождения организуемой им типографии".
   Результатом донесения было то, что немного спустя Зубатов получил возможность сообщить полковнику Маркову следующее: Гусев вернулся из Петербурга и снова поселился с Петровым, но "предпринятие каких-либо следственных действий по отношению к названным лицам в настоящее время является, согласно отзыва департамента полиции от 28 декабря за No 2269, по розыскным соображениям преждевременным и нежелательным".
   Упомянутые "соображения" имели в виду, конечно, розыск типографии, об организации которой, как мы видели, охр. о. было осведомлено.
   Вскоре, однако, комбинаторские предначертания Зубатова радикально изменились, как это видно из сообщения его Ратаеву, написанного в III--99 г.
   Ввиду ликвидации пропагаторских кружков А. Петрова и В. Розанова, доносил Зубатов, "с которыми находилась в связи наблюдаемая А. С. Карасева, к принятию следственных действий по отношению ее в настоящее время препятствий не усматривается".
   В чем же дело? Почему в действительности Зубатов пожертвовал теперь Карасевой, которую он не позволял трогать жандармам три месяца тому назад?
   Очень просто: потому, что в это время Карасева отстранилась от непосредственного участия в деле "организуемой типографии" и передала его в руки другой приятельницы охранной (.Мамочки": им занялась А. М. Лукашевич...
   

КРУЖОК "ОРЛОВЦЕВ" И ДРУГИЕ "ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДЕЛА".

   В ночь на 1-Х -- 98 г. в г. Орле был арестован семинарист В. К. Родзевич-Белевич; по обыску у него отобрали брошюры издания заграничного Союза русских с.-д. и Киевского к-та Рос. с.-д. р. п. Одновременно у Родзевича нашли письмо на имя А. Смирнова, в котором он писал между прочим: "Потрудитесь как-нибудь об'единить Ф. Краснохолмского с новыми лицами. Для них мною оставлено на 3 р. 75 к. литературы. Деньги на имя С. Дубровинского (адрес) или Ал. Вас. (Ильинского) поскорей. У Команецкого наши книжки легальные -- надо бы возвратить. Кроме того, предвидятся ассигновки из земляческой кассы. Поддержите Эйгесов, Трубчинского, Москвитина и других. Оставляю вам письмо на имя Савинова, передать лично, или через Славскую, или Коноплянцева").
   На запрос нач-ка Орловск. г. ж. у. об упомянутых в письме лицах, Московск. охр. о., следуя своей обычной тактике, ответило, что выяснить никого не удалось (хотя все были установлены). Однако, орловские жандармы сами дознались, о ком писал Родзевич-Белевич, и 19-IX потребовали арестовать В. В. Савинова и А. И. Смирнова, а также обыскать К. и В. Эйгес, О. Г. Славскую, А. М. Коноплянцева и В. И. Комапецкого, а также А. В. Крылова (бывшего рабочего типографии газеты Юрловский Вестник"). Как ни хотелось Зубатову поберечь "в интересах розыска" главаря Орловского землячества А. Смирнова, но пришлось распорядиться о производстве просимых "следственных действий"), что и было выполнено 26-Х -- 98 г. без особых, впрочем, результатов.
   Несколько ранее -- 7-Х -- был обыскан по тому же делу о Родзевиче-Белевиче негласноподнадзорный М. П. Русанов, у которого нашли брошюры "Задачи русской рабочей партии") (1898 г.) и "Основы социал-демократии", в виду чего он был арестован и отправлен в г. Орел, где его скоро освободили.
   В том же октябре месяце Московск. г. ж. у. запросило сведения о К. М. Острове, являвшемся крупнейшей фигурой в кружке орловцев, в котором тогда преобладали соц.-дем. тенденции. Охр. о. сообщило генералу Шрамму, что Остров "давно известен своей политической неблагонадежностью и предосудительными знакомствами"; в XI--96 г. он участвовал "в демонстративных сборищах" (студенческих); 13-III--97 г. имел свидание с Н. Н. Сорокиным, удаленным потом из столицы. 22-III--97 г. сожитель Острова А. В. Ильинский был задержан на собрании у Медведевых; одновременно был арестован и Остров, у которого по обыску были обнаружены гектографированные брошюры "Коллективизм" Гэда и "Предисловие", трактующее о связи революционного движения прежнего времени с начинающим преобладать ныне соцнал-демократическим направлением; по этому делу Остров был исключен из университета с воспрещением жительства в столицах, столичных губерниях и университетских городах. К числу знакомых Острова принадлежали: И. Ф. ДубровинскиЙ, П. Н. Быков и братья К. и Е. Эйгес.
   Наконец, 4-XII--98 г. был обыскан, вследствие требованья Орловск. г. ж. у. (тоже по д. Родзевича-Белевнча), только-что упомянутый: К. Эйгес, у которого обнаружили рукопись "Манифест Коммунистической партии и заметки по рабочему вопросу; сначала он был арестован, но 15-XII его освободили (8).
   В заключение отмечу еще несколько фактов, хотя они и имеют косвенное отношение к жизни московских революционных организаций
   2I-VIII--98 г. содержавшийся в Одесской тюрьме И. Корнблюм был подвергнут заключению в одиночном карцере за переговоры через окно с другими арестантами, при чем обыском за подкладкой его пиджака были найдены два письма, адресованные: "Здесь, Успенская ул., д. Инберга, кв. 10, Исааку Гитину" и "Ст. Одинцово Московской губ., дача Бровкина, Павлу Васильевичу Балашеву, для Бр. Абж Первое письмо было зашифровано, но содержание его имело частный характер, а второе было написано арестантом М. Гохбергом, привлеченным к дознанию о распространении в Одессе 19-IV--98 г. первомайских воззваний.
   Адресуясь к "дорогой Бронтюс", Гохберг писал: "Ты, зная меня, имела основание отнестись недоверчиво к моему спокойному, бодрому состоянию. Бороться нужно до тюрьмы, а, попав сюда, нужно петь песни... 10 с. м. освободили студента и девицу, которые сидели по моему делу. В виду найденных у меня прокламаций и гектографа я не мог отрицать обвинения и на первом допросе заявил, что я гектографировал и расклеивал прокламации, а студент и девица участия не принимали. За нами тремя здорово следили шпионы, знали каждый шаг. Единственной уликой против Б. и Ю. было то, что они пришли ко мне в пятницу в 1 ч. дня (а в субботу ночью я расклеивал прокламации) и пробыли весь день, при чем Б., но словам шпиона, принес какой-то сверток. Заподозрили, что прокламации писал Б., а когда я заявил, что писал сам, мне предложили написать так же красиво, но я отказался, ссылаясь на волнение. Когда я доказывал, что Б. не мог принимать никакого участия, то, истощив весь запас аргументов, довольно голословных, я прибавил: "да что может быть общего между сионистом и социал-демократом!..". Кажется, что мне удалось Б. отстоять, да он и сам давал хорошие показания -- его и выпустили без залога, а девица, кажется, маленько пострадает".
   Давши, таким образом, невольно в руки жандармов документальное опровержение своих показаний, Гохберг во второй части письма разоблачил еще местные тюремные порядки. "Теперь пока лето к окна сняты,-- писал словоохотливый арестант,-- можно отправлять и получать письма из города через уголовных... Я в этом письме должен быть краток -- пишу и прислушиваюсь, не подобрался бы жандарм... Частенько разговариваем через окна, посылаем кому нужно записки, даже в женскую тюрьму. Меняемся даже подчас книгами, но все услуги обходятся дорого. Обращение с нами чрезвычайно вежливое. Я здесь прочел Зибера, Тайлора, Сеньобоса, Михайлова ("Ассоциации")... При пропуске они, кажется, ничем не руководствуются, кроме каприза и настроения духа: так, Ковалевского ("Происхождение семьи") не хотели пропустить, а Михайлова, Волгина и др. дали... Привет сестре и Пав. Вас...".
   По справкам оказалось, что П. В. Балашев, состоявший под н. н. п. и под наблюдением, действительно жил на даче в с. Одинцове с женой своей, сестре которой, Берте Абрамовне, и предназначалось письмо Гохберга.
   Позднее возникло еще одно дело, связанное с Петербургом. 10-ХII--98 г. д. п. обратился в Московск. охр. о. с запросом по следующему поводу: в конце октября или начале ноября к курсистке М. М. Прусс в Петербург приезжал из Москвы некий "Михаил Федорович" (женатый, окончил курс Московск. ун-та, сидел в тюрьме по политич. д.), который у нее имел свидание с рабочим К. С. Григорьевым, "вращающимся в противоправительственных кружках". Выяснить этого "интеллигента" охране не удалось.
   Зимой 98 года появилась в Москве Е. Н. Адамович, старая социал-демократка, состоявшая в это время под н. н. п.; она хлопотала о допущении ее к преподаванию в 5-й Московской женской воскресной школе при Невском свечном заводе, но охр. о. воспрепятствовало этому, ссылаясь на то, что Адамович "имеет обширные связи среди местной революционной молодежи".
   И еще несколько "политических дел", возникших в 1898 году, но особого развития не имевших.
   В начале января помощник нач-ка Московск. г. ж. у. в Серпуховском и Подольском уездах разыскивал в Москве, но безуспешно, И. П. Тимофеева, бывшего слесаря на заводе Московского акционерного общества, который подлежал аресту по делу о распространении нелегальных воззваний и брошюр. В том же январе другой помощник ген. Шрамма (в Можайском уезде) просил Московск. охр. о. обыскать рабочего П. С. Рожкова, которого в столице не оказалось.
   В конце августа рабочий московского завода Дютфуа Семеновский представил полиции "истрепанную" (хороший признак) гектографированную бр. "Для чего рабочим нужна касса и как ее устроить" (Москва, 96 г.) и мимеографир. воззвание "К московским рабочим" (о петербургской стачке 97 г.), которые он нашел в мастерской (в шкафу). Виновные обнаружены не были.
   Два других добровольца -- Давыдов и Кольцов доставили жандармам гектографиров. листки, разбросанные 2 и 8 мая по ремонтируемым вагонам железнодорожных мастерских в г. Калуге, Воззвания, оттиснутые на полулистах писчей бумаги, были обращены к "Рабочим вагонного цеха Калужских мастерских"; содержание их было следующее; рабочим надеяться не на кого, "кроме как на самих себя"; они должны давать эксплоататорам дружный отпор "стачкой" и требовать: 1) повышения расценок вдвое и установления их для каждой вещи отдельно; 2) прекращения сверхурочных и праздничных работ; 3) удаления мастера Отто и "шпионов Моршакова, Кулешова и Борневского, которым начальство платит деньги за их подлые доносы". Затем воззвание рекомендовало рабочим: не принимайтесь за работу, пока не удовлетворят; ведите себя спокойно; будьте дружны; если кого арестуют или уволят, не беритесь за работу, пока не вернут пострадавших.
   Департамент полиции предполагал, что калужские воззвания были отгектографированы в Москве, но подтверждения этой гипотезе не нашлось.
   В мае же месяце возникло еще одно политическое дело: полиция донесла охр. о., что сверлильщик от Бромлея И. Ф. Петров "распространяет слух о том, что на заводе есть агенты сыскной полиции".
   Дерзкого смутьяна схватили, доставили в охранку и допросили по всем правилам следственного искусства.
   "Портерщица это наговорила!" -- признался перепуганный распространитель "злонамеренных" (но вполне правдоподобных) слухов.
   "К делу",-- пометил на переписке о Петрове удовлетворенный Зубатов.
   

РАБОЧИЕ И "ПОПЕЧИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ".

   Если Зубатову часто удавалось подставить агентурную ножку ненавистному "интеллигенту" и неопытный пропагандист, споткнувшись, после первых же неуверенных шагов падал в крепкие об'ятия рослых полицейских надзирателей охраны, то гораздо труднее обстояло дело с агитаторами, выраставшими из самой гущи трудовой массы, охваченной глубоким, все нараставшим недовольством. И еще труднее было справиться с самой трудовой массой, так как никакой, даже самый искуснейший "розыск", никакие хитроумнейшие агентурные подвохи не могли оказать противодействия вышедшей из потенции, самодовлеющей силе рабочего движения.
   1898 год был особенно богат выступлениями индустриального пролетариата, индивидуальными и коллективными -- иногда в очень крупном масштабе, которые доказывали, что для него наступил уже "l'age de raison".
   Царское правительство начинало сознавать, что время патриархальных отношений между "наемниками" и "работодателями" безвозвратно минуло; оно сделало даже под давлением событий попытку несколько урегулировать их взаимоотношения, но сделало это, следуя бюрократическим традициям, в полумеру, так, что еще более обострило у рабочих чувство неудовлетворенности.
   Применение закона 2-VI--97 г. о рабочем дне вызвало такую массу недоразумений, что департамент торговли и мануфактур вынужден был командировать в II--98 г., своего чиновника, инженера-технолога С. Астафьева, для ревизии деятельности чипов фабричной инспекции и для выяснения конфликтов, возникших в губерниях Московской, Рязанской, Костромской и Ярославской, на почве применения неудачного закона.
   Московская администрация, вернее -- "отделение по охранению порядка и общественной безопасности", возглавляемое Зубатовым, заняло в деле разрешения рабоче-хозяйских "недоразумений" совершенно особую позицию.
   Зубатов был достаточно умен для того, чтобы понять, что с одними филерами и провокаторами, казаками и "молодцами-фанагорийцами" рабочего движения не одолеть. Для того, чтобы голодного и обездоленного пролетария не завлекал в свои сети подпольный агитатор, нужно, думал Зубатов, чтобы власть по отношению к "рабочей скотинке" была "благожелательной" и "попечительной". Руководствуясь этими соображениями, Зубатов, с ведома благоволившего к нему обер-полицеймейстера Трепова -- ставленника "августейшего" генерал-губернатора, начат производить первые опыты "полицейского социализма", которые вылились позднее в целую систему, нашедшую себе место в истории под именем "зубатовщины" гей придется посвятить особую главу).
   На ряду с усмирительными камерами Бутырской тюрьмы отец провокации решил завести "примирительную камеру" при полиции; пользуясь тем, что охране "законы не писаны", Зубатов начал вмешиваться во все более или менее крупные конфликты, возникавшие между рабочими и "хозяевами", стал поручать подведомственным ему чинам производить особые расследования о фабрично-заводских непорядках, стараясь, не без задней мысли, конечно, демонстрировать отеческую заботу начальства об экономических нуждах "рабочего класса" и строго карая в то же время всякую агитацию, в особенности политического характера.
   Чуть ли не первым актом "попечительной власти" было вмешательство ее в "недоразумение", возникшее на почве неудовлетворения религиозных потребностей рабочего.
   "14 января на чугунно-литейном заводе акционерного общества Густава Лист,-- докладывал Трепов генерал-губернатору,-- рабочими было проявлено некоторое волнение, выразившееся в самовольном оставлении работ. Сообщая об этом местному приставу, администрация завода просила об удалении с завода двоих рабочих, кои, будто бы, подбивали других к оставлению работ. Наличность полученных такого рода сведений вызвала необходимость выяснения самой формы забастовки, а в частности -- поведения двоих рабочих, указанных администрацией завода. При этом расследованием, между прочим, было выяснено, что недовольство рабочих было вызвано тем, что администрация завода отказала им в чествовании тех дней, кои по обычаю ими праздновались (дни эти не были помещены в правила внутреннего распорядка и, независимо сего,-- что новые правила распорядка были вывешены вместо 15 декабря лишь 13 января".
   Результаты расследования были сообщены старшему фабричному инспектору, который 4 февраля уведомил о последовавшем утверждении инспекцией добавления к правилам внутреннего распорядка "дней, чтимых рабочими".
   На той же почве регламентации рабочего времени возникло "брожение" на мануфактуре Гюбнера. Администрация фабрики вывесила новые правила на 12 дней позднее, чем следовало, и без предварительного утверждения их фабричным инспектором. Рабочие решили 2-I выразить протест -- итти на обед не посменно, как требовалось, а всем одновременно, и кончить работу не в 7, а в 6 ч. вечера, что и сделали.
   "В виду такого поведения рабочих и принимая во внимание вышеуказанное упущение фабричной администрации,-- доносил д. п. исполнявший обязанности обер-полицеймейстера Яфимович,-- мною, по соглашению с фабричной инспекцией, было признано необходимым: обязать администрацию фабрики немедленно, в ночь с 2 на 3 января, вывесить в спальных об'явление, что рабочая плата останется помесячной, с соответственной прибавкой за сверхурочную работу, потребовать окончания работы в те часы, которые обозначены в правилах; считать за забастовку окончание работ 3 января, в субботу, ранее установленного времени и учшппь забастовавшим расчет 5 января, в понедельник, до выхода их на работу, так как расчет в присутствии военной силы сочтен неудобным из опасения возбудить брожение рабочих на примыкающих фабриках.
   "Утром 3 января, но принятии вышеуказанных мер, рабочие не вышли в установленные часы на работу, по окончили ее своевременно. Таким образом, за удовлетворением законных требований рабочих, происшедший инцидент разрешился благополучно"...
   На самом деле инцидент разрешился совсем не благополучно. Несмотря на констатированное "упущение фабричной администрации" и на признанную законность требований рабочих, полковник Яфимович нашел, что, так как "своеволие выразилось в достаточно рельефной форме, то поведение забастовщиков не могло остаться без обследования и взыскания"... В этих целях 5 января били арестованы и обысканы 20 человек рабочих, "замеченных администрацией фабрики и полицией".
   После расследования, которое произвел помощник Зубатова ж. ротмистр Сазонов, из числа задержанных были выделены 7 рабочих, "проявивших наибольшую энергию в деле поддержания беспорядков"; по соглашению с товарищем прокурора Московск. окр. суда Коротким, решено было ходатайствовать перед министром вн. дел о воспрещении им жительства в столицах. Виновность этих "зачинщиков" была формулирована таким образом:
   В. А. Кобозев "первый подошел к директору и завел разговор о расценке",
   А.В. Галкин "останавливал рабочих, а когда подходил мастер, то старался незаметно стать к машине".
   И. Н. Николаев обратился к своим товарищам рабочим, уговаривая их не ходить посменно обедать "и вообще выделялся своим криком и шумом".
   И. И. Пыжилов "кричал при фабричном инспекторе, чтобы рабочие становились не в 6 1/2, а в 7 ч. утра".
   Н. Т. Титов "ходил из красильного отделения в набивное спрашивать тамошних рабочих, будут ли они обедать все вместе или отдельно".
   А. Е. Кулаков "выражал в спальне протест фабричному инспектору, выдавая себя за уполномоченного рабочих".
   И. В. Меркулов "на допросах арестованных рабочих роль его осталась невыясненной в деле беспорядков, но впечатление от разговоров с ним получилось самое неблагоприятное"...
   Таково было "своеволие, выразившееся в рельефной форме", за которое семи рабочим была уготована высылка.
   Что касается остальных 13-ти арестованных, то "было признано желательным ограничиться выдержанием их под стражей по охране в течение двухнедельного срока". (9)
   За что, собственно? Ведь против них не имелось даже и таких смехотворных обвинений, какие были пред'явлены "зачинщикам".
   Может быть, на чистенького ротмистра произвели "неблагоприятное впечатление" их корявые, мозолистые руки?..
   Новогодние сюрпризы продолжали сыпаться, как из рога изобилия.
   2-I--98 г. московский губернатор сообщил Трепову, что в Богородске на фабрике Зотова 80 рабочих забастовали; в силу циркуляра (знаменитого -- "ссмякинского") от 12-VIII--97 г. за No 7587, рабочих этих рассчитали и с проходными свидетельствами (так назыв. "волчьи билеты") удалили на родину; некоторые из них направились пешком в Москву с целью подать жалобу генерал-губернатору.
   Для встречи гостей охр. о. командировало к Покровской заставе "почетный караул" в составе нескольких полицейских надзирателей, которые и встретили 3 января 4-х "ходоков"; П. Андреева, С. Порохова, С. Михайлова и М. Бычкова; охранные кавалеры предупредительно усадили усталых и опешивших от столь торжественной встречи "зотовцев" и доставили их в д. 5 по Большому Гнездниковскому пер.-- в охранку, где ротмистр Ратко, отличавшийся изяществом манер и чрезвычайной обходительностью, вступил с ними в дружескую беседу.
   "Ходоки" откровенно поведали свое горе. Забастовка на фабрике П. С. Зотова была вызвана внутренними непорядками: об'явление о новом распределении рабочего дня вывесили только 29-XII -- после возвращения рабочих из деревни с праздников; ткачам приходилось самим проделывать "присучку" и "затравку" -- без особой платы (на других фабриках на то есть особые рабочие); за "основой" приходилось ходить из-за Клязьмы в Koirropy, помещавшуюся в городе; плата выдавалась раз в месяц, тогда как, но закону от 3-VI--86 г. (п. 12-й), расплата должна была производиться каждые две недели; затем, хотя рабочий день по новому закону и сократили на час, но рабочие лишились зато 30 минут "чаевых", местных праздников и права кончать работу по субботам в б ч. вечера.
   29-ХII, рассказали далее "ходоки", выбранный рабочими староста Егор Елизаров изложил выработанные требования управляющему фабрикой В. А. Жаворонкову, который передал их "жалобу" хозяину, а тот предложил недовольным "расчет"; так же решил дело и фабричный инспектор Лялин.
   В Москву "зотовцы" пришли, по их словам, чтобы "призанять у родственников деньжонок", дабы продолжать путь на родину (все они из Малоярославецкого уезда).
   "Прибывшие более суток оставались без пищи",-- занес под конец в протокол опроса ротмистр Ратко.
   Задержанных отпустили, рассказанное ими сообщили в д. п.
   А "ходоки", надеявшиеся, что их пошлют "этапом", а в тюрьме накормят, пошли искать "деньжонок") и думали, опечаленные:
   "Когда не следует -- в каталажку сажают. А когда дюже хочется под арест -- не берут!..".
   -- Вот и угоди на них!-- могла сказать "благожелательная власть"...
   Задача последней была, действительно, не из легких: надо было заботиться о том, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Когда, например, в Иваново-Вознесенске забастовало около 10.000 рабочих и бежавшие с поля битвы администраторы Морозовской мануфактуры обратились к московскому генерал-губернатору с покорнейшей просьбой расположить (не на время, а на-постоянно!) около фабрики две роты солдат,-- "попечительная" власть, блюдя интересы рабочих, в этом домогательстве фабрикантам, разумеется, отказала и ограничилась лишь тем, что послала 1-I--98 г. в Иваново-Вознесенск... две сотни казаков...
   

МОСКОВСКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ ЗАГОВОРИЛ.

   Прошу читателя запастись терпением: на этот раз моя хроника рабочего движения (за 1898 г.) будет особенно длинна и по своему однообразию, может быть, и скучновата. Но сократить ее не решаюсь. Для меня забастовка полдюжины ткачей из-за какой-нибудь "присучки" или "затравки") представляется не менее значительным событием, чем появление нового листка от имени какого-нибудь "союза-пятка") изнывающих в догматическом одиночестве интеллигентов.
   В первой половине января имело место еще несколько "недоразумений", возникших тоже из-за нового распределения рабочего дня.
   2-I из 150 рабочих кружевной фабрики Эрмен к 6-ти часам утра явились на работу лишь 5 мужчин и 20 женщин; фабричный инспектор Бубнов явился раз'яснять новый закон, и рабочие успокоились. "Подстрекатель" А. Тихонов был арестован, но, "в виду выяснившейся безвредности", вскоре освобожден.
   7-I подтукмашники фабрики А. Корнилова заявили, что не желают работать на 2 смены; фабричный инспектор об'яснил, что недовольные через две недели могут получить расчет; рабочие смирились.
   9-I слесаря мастерской Шабарова (до 80-ти человек) обнаружили недовольство новым распределением рабочего дня: прежде работали с 7 ч. утра до 7 ч. в., имея 1 ч. отдыха, ныне -- с 7 до 7 1/2 ч. с перерывом в 1 1/4 ч.; они были также против введения помесячного расчета (вместо 2-недельного) и отказались подписать расчетные книжки. Рабочие А. Ефимов, М. Широков и В. Грачев пошли в качестве депутатов жаловаться фабр. инспектору Федорову, но тот, явившись в мастерскую, стал уговаривать хозяина "не сдаваться"; депутаты обругали за это Федорова (будто бы), и их отправили для вразумления в полицейский участок.
   13-I рабочие завода М. Ефремова: Е. Бубнов, М. Пирогов, В. Голубев, Н. Сенин, Г. Громов, Б. Крючков, W. Крылов, С. Васильев и А. Самохии заявили претензию на то, что к 10-ти рабочим часам прибавили 30 минут на сбор по звонку и на мытье рук. Хозяин струсил и уступил.
   12-I рабочие велосипедной фабрики Меллера "проявили волнение". Явился фабр. инспектор и раз'яснил рабочим "неверно ими понятые правила внутреннего распорядка"; рабочие встали на работу. При этом "полицией от администрации фабрики были получены сведения о вредном влиянии одного из рабочих на своих товарищей не только фабрики Меллера но и других". Агитатор почему-то остался без воздействия. Не была ли тут замешана агентура Зубатова?
   8-I отказались работать 34 рабочих красильной фабрики И. Пухова, требуя прибавки или расчета; получили последний.
   Затем начались "недоразумения" из-за заработной платы и других нужд рабочего обихода.
   Ткачи суконной фабрики Кудряшевых М. Байдаков и М. Шумов подали фабр. инспектору Федорову "прошение" о повышении заработной платы на 10% и о том, чтобы расценивать не с кусков, которые неодинаковой длины, а с аршина; они просили еще о том, чтобы доставка воды на довольствие рабочих производилась за счет хозяина, а также об увольнении артельного старосты -- поставщика продуктов. Фабр, инспектор настоял на прибавке 8% и уладил вопрос о воде. Но за "подстрекателей" Байдакова и Шумова, которых хозяин уволил, не заступился.
   15-I на коробочной фабрике Фландена 11 рабочих забастовали, жалуясь на то, что коробки, которых долго не отправляют, портятся, почему их приходится переделывать безвозмездно, а плату хозяин понизил до 16 р. вместо прежних 9 р. при харче и квартире, что давало на 2 р. больше. Фабр. иисп. Мусатов заставил хозяина платить за переделки, а то, что рабочие л а жилье и продовольствие стали получать только 7 р. (!), оставил без внимания.
   27-I на суконной фабрике Пункса и Беренгофа вывесили об'явление о том, что "во избежание прогула, вследствие несвоевременной доставки шерсти, работы прекращаются". Афишку сорвали; тогда вписали тоже самое в рабочие книжки. Рабочие обратились с жалобой к фабр. инсп., требуя продолжения работ до 25-III: Пупке согласился продлить до 10-III но, обозлившись, решил прекратить 15-11. "Настроение рабочих угрожающее,-- доносил пристав местного участка,-- собираются устроить скандал. Зачинщики: Е. Е. Булыгин, М. Г. Авдонин, П. Д. Петров"... Дело кончилось миром.
   19-II директор Невского свечного завода Гибсон заявил полиции, что кочегар С. А. Нестеров "подговаривает рабочих потребовать повышения платы или устроить забастовку" и что, вызванный в контору завода, он "с нахальством" заявил: "я знаю лишь фабричного инспектора"; оказалось, что последний (Мусатов) уже говорил с Нестеровым, но тот остался "непреклонным" и расчет получить не пожелал. Гибсон, опасаясь, что кочегар испортит котел, согласился уплатить Нестерову помимо жалованья еще за две недели, но упрямый рабочий ответил, что "с ним поговорит, когда захочет, а пока 2 недели имеет право оставаться на работе". Тогда Нестерова с городовым отправили в участок, где его "смирили", и он согласился взять расчет. "Вообще Нестеров,-- доносил местный пристав по этому случаю,-- личность, вовсе неподходящая к московским рабочим"...
   25-II на заводе бр. Бромлей обрубщики в числе 30-ти человек обратились к помощнику заведывающего заводом с требованием увеличения сдельной платы, а когда им в этом было отказано,-- рабочие прекратили свои занятия и ушли с завода. 27-II избранные артелью обрубщиков рабочие подали от ее имени заявление обер-полицеймейстеру, в котором изложили свои претензии на невыдачу им заводской администрацией сдельной книги и на то, что их заставляют исполнять, без особой платы работы, не указанные в правилах внутреннего распорядка. Заявление обрубщиков было того же числа сообщено фабричному инспектору, который затем уведомил, что требования рабочих Бромлея удовлетворены и что "указанные ими некоторого рода непорядки на заводе существовали только потому, что рабочие до сего времени не жаловались на них"...
   Из ответа старшего фабричного инспектора по делу бромлеевцев видно, что полицейское вмешательство в сферу фабрично-заводских распорядков уже начало стеснять представителей министерства финансов; их стало задевать то, что жалобщики шли не к ним -- официальным арбитрам,-- а в полицию.
   Мы видели, впрочем, как фабричная инспекция заботилась о нуждах своих подзащитных, советуя хозяевам "не сдаваться", как она вступалась за них, только понукаемая треповской палкой. Немудрено, поэтому, что рабочие охотнее направлялись со своими претензиями в участок, чем к фабричному инспектору; беззащитные, они решались искать заступничества даже у своих злейших врагов.
   25-II, например, в охр. о. пришли ткачи А. Хренов и К. Баранов с жалобой на своего хозяина -- Ш. Зак, на фабрике которого по случаю прогула, вызванного порчей котла (не по вине рабочих), им выдавали только 40 коп. суточных, при чем, после уплаты 9 к.-- шпульнику, 1 к.-- за отопление, 17--за харчи, у них на все остальные потребности оставалось всего 13 коп. Зубатов поручил ротмистру Ратко составить протокол о заявлении ткачей и направить его к старшему фабр. инспектору. Федоров на это ответил; Зак по регламенту прав.
   Слава о Трепове -- покровителе рабочих -- заметно росла в среде темной фабрично-заводской массы. Так, например, рабочие фабрики Шульц-Шуберт подали 26-II об.-полиц. безымянную челобитную, в которой просили его, как "заступника угнетенных", "обратить благосклонное внимание на бедный рабочий люд") и, в частности, на них, так как Шуберт, по неимению средств, прикрывает фабрику и они остаются без работы. Трепову удалось уговорить Шуберта произвести расчет тремя неделями позднее; двое рабочих, О. Корчашкин и Огурцов, остались недовольны, скрылись, было, но их разыскали, доставили в охранку и усовестили.
   Того же 26-II на имя Трепова поступило другое анонимное заявление, в котором его просили обратить внимание на то, что в пекарных заведениях по 16--30-ти малолетних работают 11 1/2 часов и более, без отдыха. На сообщение об этом фабричная инспекция ответила, что сделано распоряжение о подчинении, где требуется, пекарен действию фабричных правил.
   В качестве "заступника угнетенных" Трепов со своим "благожелательством" забегал иногда вперед, не дожидаясь, когда рабочие проявят "беспокойство". Так, 4-III он писал, напр., Федорову:
   "Администрация завода Лист имеет намерение учинить расчет 2-го апреля, выдав заработную плату не по 1-е число этого месяца, а по 22-е марта...
   "Принимая во внимание, что праздники рождества христова и св. пасхи являются для рабочего люда самыми светлыми и радостными днями, когда для него дорога каждая копейка, и то обстоятельство, что всякий сколько-нибудь несправедливый расчет с рабочими может, как это свидетельствуют примеры недавнего прошлого, вызвать среди них беспорядки,-- было бы желательно своевременно устранить причины, могущие повести к каким-либо недоразумениям в этой сфере.
   "В виду вышеизложенного имею честь просить ваше высокородие сделать соответствующие распоряжения подчиненным вам органам о наблюдении за вполне правильным предпраздничным расчетом с рабочими на фабриках и заводах и мирным соглашением интересов той и другой стороны"...
   В каком же виде достигалось это "мирное соглашение"? Мы сейчас увидим. 14 рабочих фабрики С. Саксе принесли жалобу на то, что им неправильно записывают прогулы и штрафы (в большей сумме); употребляют их кухара на посторонние ему работы; что хозяйка пользуется помоями артельной кухни и пр. 23-III фабр. инспектор произвел расследование и признал основательными претензии рабочих почти по всем пунктам. А I-IV рабочие фабрики Саксе П. Чернов и М. Пушкин заявили через охр. отд. жалобу на то, что 26-III они ходили, по поручению артели, к фабр. инспектору узнать решение дела, а хозяин оштрафовал их за прогул. Инспектор принял сторону фабрикантши и лицемерно ответил: оштрафованы потому, что "принесение жалобы не могло занять целого дня".
   28-III ткачи фабрики Сходневой В. Камзолов и Д. Спиридонов подали обер-полиц. жалобу на то, что их рассчитали по 25 коп. за кусок вместо 28 к. и недодали: одному -- 44 р. 95 к., а другому -- 27 р. 85 к. На запрос Трепова фабр. иисп. Бубнов ответил: табель висела старая и потому (!) претензия не основательна; тем не менее оказалось еще, что рабочим были записаны лишние штрафы за прогулы: Спиридонову -- 4, а Камзолову -- 2...
   Соломоны министерства финансов в тех случаях, когда нельзя было спрятаться за формалистику регламентов, направляли жалобщиков в суд, прекрасно понимая, что заниматься тяжбами рабочему не под силу.
   Ткач К. Одинокий с фабрики Буш и Саксе заявил обер-полиц. 23-III, что за два месяца работы его переводят на 4-й станок, при чем он терял много времени на заправку и приведение работы предшественника в порядок, а вознаграждения за потерянное время ему не давали. На соответствующий запрос стар. фабр. инспектор ответил: предлагал, по соглашению с фабрикантами, Одинокому вознаграждение в 65 1/2 коп. (!), он отказался и ему предложено обратиться в суд.
   Другой рабочий той же фабрики С. Мозгов подал 30-III заявление обер-полиц. о том, что хозяева оставили его на работе, при условии, если он признает долг им в 2 р. 50 к.; "не зная долга вовсе, но нуждаясь в работе", он согласился, а потом его все же разочли под благовидным предлогом -- за грубое обращение с мастером и притом -- несправедливо: за неделю до срока найма. Фабр, инспектор направил Мозгова в суд.
   С. Грибов с фабрики Савостьянова заявил 24-III обср-полиц. жалобу на неправильный расчет (ему, между прочим, не доплатили за переработку 3-х вершков в 173 платках); фабр. инспектор уведомил Трепова, что соглашения не последовало и Грибов направлен в суд.
   Но и с мировым судьей рабочему было не легче. Вот картинка.
   5-V рабочий иконостасной фабрики Ахапкина подал обер-полиц. заявление о том, что хозяин ему был должен за прошлый год 12 р. 60 к. и еще за декабрь -- 7 р. 20 к.; последние деньги ему заплатили потом, но не додали 90 к., а когда он жаловался фабр. инспектору, то 90 к. отдали, но столько же и вычли "за прогул" того дня, когда он ходил жаловаться инспекции. Относительно 12 р. 60 к. рабочий подал иск мировому судье, но тот сказал: "пока работаешь -- обращайся к инспектору или принеси удостоверение в том, что он не счел себя в праве решить это дело". Инспектор же послал жалобщика к судье, заявляя, что никаких удостоверений дать не может. А из разговора инспектора с хозяином рабочий узнал, что старые расчетные книжки сожжены. Охр. о. посоветовало измыкавшемуся истцу еще раз пойти к фабр. инспектору и к судье...
   Но были, разумеется, случаи, когда не удовлетворить требований рабочих было нельзя. Бронзовщики, напр., с фабрики Шнейдера жаловались 9-III на неаккуратную уплату заработных денег; охр. о. препроводило заявление рабочих фабр. инспектору, который сообщил потом, что выдача произведена, а фабрикант, уже подвергавшийся штрафу в 100 р., снова опротоколен.
   18-III рабочий зеркальной фабрики Кемиа П. Степашкин подал обер-полиц. заявление о том, что 2-III он расшибся и не работал, а на следующий день приказчик послал его за это "гулять" на неделю, как принято в подобных случаях делать на этой фабрике; он потребовал расчета -- отказали, а потом уволили, но не уплатили добавочных за письменные и праздничные работы. Фабр, инспектор обязал Кемна расплатиться и ввести у себя фабричные правила.
   19-III А. Тимофеев, рабочий фабрики ДобржиановскоЙ, подал заявление ген.-губ., жалуясь от имени товарищей, что, хотя фабр. инспектор признал расчет с рабочими на двух станках, как за один, неправильным, но ничего не сделал; на запрос Трепова инспектор поспешил уведомить, что за отсутствием расценка для парных станков хозяин оштрафован и правила расчета изменены.
   По примеру своего принципала стали проявлять политику "благожелательства" даже чины участковой полиции. Так, пристав 1-го уч. Лефортовской части донес 13-III Трепову, что на фабрике Корякина не введены расчетные книжки нового образца, нет хожалых, за прописку документа берут 10 к., за больничные контрамарки по 5 к. лишних. Фабр, инспектор Бубнов выступил с наивной защитой фабриканта, утверждая, что хожалых не полагается, а "за прописку берут столько потому, что нанимают паспортиста и пр., сами же хозяева не пользуются".
   Как-будто не подлежало сомнению, что писца содержать были обязаны рабочие!
   Блестящими образчиками "попечительной" политики охр. о. могут служить два дела, возникшие все в том же марте месяце; я приведу официальное описание их, чтобы сохранить неприкосновенными черточки, метко рисующие некоторые стороны дореволюционного быта московских рабочих.
   "6 марта рабочий кондитерской фабрики Сиу и Ко Н. Палатко заявил полиции, что его с фабрики уволили по следующему случаю: 4-го числа того же месяца, во время обеда рабочих в общей столовой, заявитель обнаружил в рыбных щах присутствие куска сварившейся мыши, что видели и другие, переставшие вследствие этого есть; а за ужином рабочие выразили вновь неудовольствие, требуя себе больше каши и указывая, что в ней замечается песок. Вследствие сего заявления помощником местного пристава, совместно с участковым фабричным инспектором и в присутствии полицейского врача, был произведен осмотр кухни и столовой и освидетельствована пища рабочих. Затем, в виду того, что полицией от фабричной администрации были получены сведения об увольнении с фабрики некоторых рабочих за буйный характер и за то, что они своим поведением вызывали к неудовольствию и возбуждали других,-- было произведено расследование, коим выяснено, что двумя рабочими действительно был обнаружен в щах кусок, похожий на разваренную мышь, но удостоверить этого не представилось возможным, так как присутствовавший при этом служащий при фабричной кухне "дядька" вырвал из рук рабочего найденный кусок и, бросив его на пол, растоптал ногами. Вызванный в охранное отделение, Луи Сиу об'яснил, что действительной причиной увольнения рабочих {Уволены были: Н. Семенов, Я. Федотов и В. Гришин -- те самые, которые выловили "кусок, похожий на разваренную мышь", и показали его "дядьке", предусмотрительно уничтожившему это "вещественное доказательство".} была его догадка, что на фабрике "работает целая шайка", почему он и счел за лучшее избавиться от этих людей. В действительности же по расследованию оказалось, что никакой "шайки" здесь не было и Луи Сиу, признав себя компетентным в распознавании политической и нравственной благонадежности своих рабочих, присвоил себе такие нрава, которые предоставлены специальным правительственным органам, а своим денежным расчетом пренебрег все законом установленные порядки и формальности. Инцидент этот является весьма характерным с принципиальной стороны, как попытка фабриканта заменить личным усмотрением и денежной сделкой с рабочими законное направление рабочих претензий, в смысле передачи их на рассмотрение подлежащей власти. А так как хозяйские столовые для рабочих находятся в ведении фабричной инспекции и неудовольствие рабочих в данном случае подлежало ее рассмотрению и не могло быть, разрешено на почве найма, то о вышеизложенном было сообщено старшему фабричному инспектору отношением от 19 марта сего года за No 2442, при чем был высказан взгляд, что казалось бы справедливее, приняв на фабрику уволенных с нее рабочих, удалить того из служащих при фабричной кухне, который позволил себе не допускать рабочих пред'явить начальству найденный ими в пище посторонний предмет, показавшийся им мышью, и тем самым вызвал лишнее неудовольствие среди них и не дал возможности проверить справедливость жалобы рабочих.
   "На последнее предположение обер-полицеймейстера со стороны фабричной инспекции никакого ответа не последовало".
   Комментарии -- излишни...
   

БОРЬБА ЗА ТРУДОВОЙ ГРОШ.

   Другая история из практики благожелательной власти не менее знаменательна и столь же назидательна. Привожу, тоже текстуально, "справку" охр. о. об этом деле:
   "19-го марта сего года рабочие льно-ткацкой фабрики Моносзон через своих доверенных подали прошение, в котором жаловались на крайне низкий заработок, большие вычеты и другие неправильности. Прошение это, при отношении от того же числа за No 3088, было препровождено старшему фабричному инспектору, который отношением от 23 того же марта за No 228 уведомил о том, что при расследовании этой жалобы выяснилось, что, действительно, заработок на означенной фабрике является, в сравнении с другими подобными ей, весьма низким, хотя работа и производилась по засвидетельствованному фабричным инспектором расценку. Что же касается вычетов, то, будучи включенными в правила внутреннего распорядка, они являлись законными, но, по сравнению с размером ежемесячного среднего заработка, для рабочих затруднительными. Для характеристики порядков на означенной фабрике может послужить хотя бы то, что здесь не имелось даже фабричного бака для воды, а администрация фабрики пользовалась водой из кухни артели рабочих, уплачивая ей за это лишь по 50 коп. в месяц; когда же на этой фабрике в январе сего года случился пожар, то рабочие принуждены были для гашения огня воспользоваться, за недостатком воды, принадлежащим артели квасом, при чем, когда рабочие после пожара обратились к заведующему о возмещении понесенных ими по сему случаю убытков, им было в этом отказано. Вычитая с рабочих на уплату поставщикам продуктов {артель ведет хозяйство самостоятельно) каждые две недели, заведующий фабрикой (еврей) позволял себе задерживать уплату по счетам поставщиков по б месяцев и более (долг доходил до 1.500 с лишком рублей), несмотря на то, что деньги эти составляли вычеты из заработка рабочих. Благодаря этим задержкам в уплате, поставщики доставляли рабочим продукты худшего качества и по более высокой цене. Принимая во внимание бедственное положение рабочих, заведующему было предложено участковым фабричным инспектором удовлетворить хотя некоторые желания рабочих, при чем заведующий нашел возможным: 1) записанный в книжки некоторых рабочих, по ошибке конторщика" за выданный для работы сорт товара по 15 к. за аршин (вместо табельной 12-ти) оставить по этой цене до окончания работы этой ткани; 2) за перебор артельной воды и израсходование кваса уплатить рабочим 34 рубля; 3) в виду малого заработка рабочих, а также установления вычета за квартиру среди зимы, т.-е. во время самого неблагоприятного для них времени, не производить его за время с 1-го января по пасху; 4) употребить вес меры к тому, чтобы незамедлительно учинить расплату с поставщиками харчей и впредь задержек в этом не делать.
   "Тем не менее эти меры отозвались на увеличении заработка в очень незначительной степени. Когда в субботу 28 марта наступил срок окончательного расчета, все рабочие от получения расчета отказались, так как большинству из них почти ничего не причиталось, а некоторые еще оставались должны за харчи и с них фабрика требовала уплаты. По поводу этого отказа рабочих получить расчет местный пристав, в присутствии участкового фабричного инспектора, составил протокол. При этом необходимо добавить, что те же рабочие, независимо вышеуказанного прошения, подали таковое же на имя его императорского высочества московского генерал-губернатора. Когда, рабочим на последнее их прошение, на основании предложения его высочества, было об'явлено решение, согласно с теми условиями, которые установила фабричная инспекция, они согласились получить расчета.
   Вмешательство охраны в фабрично-заводские распорядки не всегда вело к прекращению "брожения", но иногда наоборот -- вызывало таковое. В конце мая, напр., рабочие Прохоровской мануфактуры заволновались настолько, что начальство опасалось возникновения беспорядков; недовольство было вызвано поведением нового мастера И. Михайлова, который замелил другого -- Гульшина, уволенного но настоянию охр. о. Михайлов слишком часто назначал штрафы; был настолько груб, что один рабочий, заступаясь за обруганную жену, бросился на мастера с подвесками (и был за это уволен). Михайлов вызывал искусственный простой станков, ввел месячный срок найма и т. д. 27-V ожидалось выступление рабочих, около фабрики были сосредоточены полицейские силы (до 200 человек)...
   Предосторожности оказались напрасными: рабочие не поддались на провокацию. Но 25-VI все же 12 присучальщиков Прохоровской мануфактуры забастовали, жалуясь на малый заработок; инспектор уговорил их встать на работу, а фабриканта обязал: не принуждать к сверхурочной работе; вести учет ей; переделать расценки сообразно толщине основ, не принуждать присучальщиков обучать неумелых, не преследовать забастовавших и "обратить внимание на мастера Михайлова", хотя, как мы видели, внимание на него уже было обращено месяц тому назад, когда ради его безопасности потревожили 200 городовых.
   После апрельского перерыва (пасхальные праздники) "недоразумения" начались снова,-- на этот раз требования рабочих касались тоже заработной платы, уровень которой стоял так низко, что не покрывал прожиточного минимума.
   22-V рабочие фабрики С. Саксе: Е. Сергеев, А. Николаев и С. Антонов подали обер-полиц. заявление, в котором об'яснили следующее. Сергеев: мне дали станок 95 с выработкой на вершок, которую, как неверную, распустил, вновь заправил и с 29-IV по 18-V выработал всего 1 р. 59 к.; потом перевели на лицевую, затем на No 47; я потребовал добавочной платы -- не велели артели меня кормить. Николаев жаловался на то же: с пасхи пришлось переменить 3 машины. Антонов зимой вырабатывал 20 р., после пасхи -- 8 р. в месяц, а расход: квартира (при фабрике -- нары) -- 50 к., харч (артельный) -- 5 р. 60 к., шпульнику -- 1 р. 60 к.; всего -- 7 р. 70 к.; на семью, подати и другие потребности оставалось 30 коп...
   И еще хуже: с 18 по 21 выдавали "берд" и Антонову приходилось бездействовать; стал претендовать -- отослали паспорт к фабр. инспектору (Котельникову). Пошли к последнему рабочие жаловаться -- он послал их к старшему инспектору; были у Федорова -- не дождались; явились к нему на следующий день -- им сказали: нет разбирательства в этот день; вернулись на фабрику -- не пустили; а паспорта -- у инспекции...
   Жалобу рабочих направили старшему фабр. инспектору, который уведомил: предложено рабочим обратиться к мировому судье...
   Мне неизвестно, захотел ли судья подсчитать, сколько осталось у рабочих после всех этих мытарств от 30 коп., оставшихся у них "на семью, подати и прочее"; возможно, что, как был тому пример, он направил жалобщиков опять к фабр. инспектору...
   25-V заволновались рабочие на фабрике Саксе (не первый раз!), выражая недовольство на малый заработок, вызываемый низким расценком и частою сменой станков; по их словам (переданным полицейским приставом), "они не знают даже, с чем и как поедут домой к Петрову дню". Охр. о. сообщило об этом "брожении" фабр. инспекции.
   9-VI семьдесят рабочих на заводе Гоппера отказались возобновлять условия с прежней платой; их разочли и наняли вновь 30. После этого явилось еще 100 человек с требованием прибавки. В. Гоппер предложил выбрать для переговоров по делегату от каждой мастерской; рабочие сделали это и стали на работу, а к этому времени явилась вызванная заводчиком полиция, которая от имени администрации заявила: прибавки не будет. 14 токарей в качестве протеста взяли расчет.
   Но предприниматели не только не повышали нищенской заработной платы, а еще старались ее убавить. 7-VIII на этой почве возникло недоразумение на красильно-набивиой фабрике Грессера, рабочие которой (81 человек) отказались работать и получить расчет в виду того, что хозяин (с согласия фабр. инспектора) понизил расценок, ссылаясь на "плохой сбыт товаров"; забастовка подействовала, и фабрикант обещал не изменять заработной платы еще 3 недели.
   Возникало брожение в июле месяце и среди рабочих сборного и токарного отделений московских мастерских Брестской ж. д.; в числе 350 человек они устроили кратковременную забастовку, будучи недовольны новыми расценками. Согласно правилам, которые были введены после пасхи, сдельные рабочие имели право зарабатывать лишь полуторный оклад поденной платы; кроме того, были сделаны сбавки на некоторые предметы выработки в токарном отделении. Котельщики, токаря и слесаря потребовали повышения заработка, но начальник мастерских Серафимович и помощник его Гиккель -- виновники стеснительных нововведений -- ответили отказом. Движение развития не имело.
   "Брожение" захватило не только фабрично-заводских рабочих.
   Бастовали, например, 15-V каменщики, работавшие в здании Московск. технич. училища; они требовали сокращения на час рабочего времени, улучшения харчей и постройки барака для жилья. 1-VI бастовали 11 рабочих у бондаря В. Колокольникова. 13 землекопов подрядчика городской управы Богданова жаловались 4-VIII "на чрезмерную работу". 21-VII явились в Москву из Серпухова 137 рабочих, "самовольно" ушедших с работ в бывших третьяковских спальнях и требовавших с хозяина своего Н. Коншина расчет, так как были недовольны "дурным содержанием". Обращались с жалобой к обер-полиц. рабочие ткацкой фабрики Пфейфера В. Малтеров, З. Костромской и А. Капралов. Заявляли "громко претензию" 18 рабочих типографии Бонч-Бруевича, оставшиеся без работы...
   Были случаи единоличного протеста: 24-VII на заводе Бромлей рабочий И. С. Степанов оскорбил мастера Белова, записавшего ему неправильно штраф, и был за это уволен. 20-XI разыгралась история на фабрике Буш, где ткач И. И. Егоров, заподозренный в умышленной порче материи, был оштрафован; рабочий протестовал; ему об'явили расчет, а он, в день увольнения, "набросился с бранью на мастера А. Крушек, закричал: "ты хочешь бить меня молотком!" и вынул из кармана складной нож, как бы в защиту себя", но был схвачен и отправлен в участок...
   Моя хроника московского рабочего движения за 1898 г., конечно, не может претендовать на исчерпывающую полноту; но этот краткий перечень дает, мне кажется, весьма яркую, хотя и пеструю картину несомненного под'ема сознательности пролетарских масс, под'ема, которым этот знаменательный год был отмечен и в других индустриальных центрах России.
   И в то время, как царское правительство расписывалось в благодарности синим мундирам "за энергичные действия при водворении порядка среди рабочих" (приказ по корпусу жандармов за No 68, по делу о волнениях на станции Соляная-Пристань Грязе-Царицынской линии), грозная волна недовольства рабочего класса катилась уже к мраморным ступеням Зимнего дворца.
   Кроме забастовок в Иваново-Вознесенске и у Зотова, о котором упоминалось выше, серьезные волнения были еще на вагоностроительном заводе Франко-русского общества в Нижнеднепровске (19-III--98 г.), где рабочие требовали сокращения рабочего дня, новых расценков и усиления врачебной помощи (во время стачки был убит управляющий Белоножкин, арестовали человек 10). 15--16-V произошло крупное "недоразумение" на Брянском заводе в Екатеринославе (возникли из-за столкновения рабочих с черкесом-сторожем; была сожжена заводская контора, выслали до 500 человек). 29-VII возникли беспорядки на фабрике Якунчикова, в с. Нары-Фоминские, для прекращения которых было отправлено из Москвы 200 казаков (арестовали 39 рабочих). Наконец, 4-IX разразилась многолюдная забастовка на Бежецком рельсо-прокатном заводе, в Брянском уезде (10).
   Соответственно росту массового рабочего движения, усиливались и полицейские репрессии. По весьма неполным данным, которыми я располагаю, за один 1898 г. было подвергнуто разным административным взысканиям до сотни рабочих (11).
   Надо ли говорить о том, что ни подлавливание ретивых "интеллигентов", ни разбрасывание по захолустьям рабочих "подстрекателей" не могли остановить исторического хода событий. Жизнь переросла тесные путы бюрократических свивальников. Пролетариат научился говорить, встал на ноги и пытался уже действовать; на дикие выходки насильников ответ его был еще не тверд, но ясен; смысл этого ответа можно, пожалуй, формулировать словами одного молодого рабочего, сказанными им своему патрону.
   Табельщик фабрики Дюфурмантеля Иван Смирнов, 18-ти лет (докладывал полиц. надзиратель охр. о. 16 ноября), давал товарищам своим "книжки"; хозяин, дважды заметивший "проделку", сказал Смирнову: этого не следует делать, а тот ответил: "я образован,-- желаю, чтобы и другие были образованы".
   Что мог возразить на это буржуа? Он смог только уволить дерзкого табельщика.
   Ответ Смирнова был глубоко содержателен; он значил: я сознательный и хочу, чтобы такими были и мои товарищи.
   Иван знал, что ему надо,-- в этом было знамение своего времени; он хотел, чтобы и другие Иваны знали то же,-- в этом таился залог будущего.
   

ГЛАВА IV.

Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в России, Польше и Литве {"Бунд").-- Лод-зннские транспорты. Типография в Бобруйске.-- Ликвидация 27-VII--98 г.-- Провокатор КаплинскиЙ. -- Минский с. д. комитет. -- Поиски бундовских типографий.-- "Лидеры" "4 летучих".-- Двинский транспорт.-- Еврейское рабочее движение в Вильне.-- Рабочее движение в Гомеле.-- Рабочий кружок в Орше.-- Предатели ВилькийскиЙ и Валт.-- Конкуренция охранителей.-- Союз приказчиков.-- Еще транспорты.-- Покушение на фон-Валя.-- "Долой самодержавие!".-- Провокаторы А. Гкнсбург, Судаки и Грамм.

БУНД.

   Еврейское рабочее движение в исторических судьбах русского пролетариата сыграло немаловажную роль и по праву занимает в его прошлом видное место. Рабочие, как индустриальные, так и ремесленные, в пределах так называвшейся "черты оседлости" рано встали на путь классовой борьбы; этому способствовали и более высокий культурный уровень населения западной окраины бывшей Российской империи и специфически угнетенное, бесправное положение всего еврейского народа.
   Еврейское рабочее движение имеет уже своих летописцев; у него даже есть и своя писанная история. Ознакомившись с некоторыми работами в этой области, в которых были использованы и богатые данные сделавшегося доступным архива д. п., я нашел, однако, в этих трудах, помимо некоторых неточностей, и довольно чувствительную неполноту, которая делается заметной даже при сопоставлении опубликованных материалов с теми, которые имеются в моем частном архиве. Это заставляет меня посвятить Бунду особую главу, хотя в некоторых случаях мне, быть может, и не удастся избежать некоторых повторений (1).
   Еврейское рабочее движение, зародившееся в начале 90-х годов, оформилось на с'езде, имевшем место в Вильне 25--27 сентября 1897 г., когда возник, как известно, Всеобщий Еврейский Рабочий Союз, который принято называть ради краткости Бундом. Мы уже видели, что представители этой организации принимали самое деятельное участие в созыве и работах Минского с'езда, положившего основание Российской социал-демократической рабочей партии.
   В главе 1-й (ч. II-я) я отмстил, что в момент образования упомянутых выше революционных организаций, ни д. п. и подведомственные ему сонные "государевы очи" -- жандармы, ни сам всеведущий начальник московской охранки о Бунде и даже о партии никакой агентурной осведомленностью не располагали.
   Когда, после успешного разгрома южных организаций, Зубатов встал фактически во главе всего политического розыска империи, первой его заботой было желание обзавестись хорошим осведомителем в бундовской среде; для этого ему надо было сделать пробный улов, и с этой целью он закинул свои сети в тихие воды жанд т серьезное значение в виду его обширных связей среди революционной интеллигенции. Вместе с тем Гутонский снабдил сотрудника азбукой для перестукивания в доме предварительного заключения на случай ареста и несколькими экземплярами подпольных изданий, а Романов пригласил его 22-го апреля на свидание в свою квартиру: Саперный переулок, д, 16, кв. 72.
   16-го апреля один из секретных сотрудников был отправлен по явке Гутовского, Средний проспект, д. 15, но снова не застал там интеллигента, а другой отправился на конспиративную квартиру Свирчевского и получил от него 400 экземпляров указанных выше преступных воззваний от 25-го марта. И, наконец, третий сотрудник зашел по данному Корчевской адресу, где оказался проживающим помощник аптекаря Николаевской больницы еврей Кива Штейнберг, и застал там, между прочим, Антонину Савицкую. Выслушав явку, Штейнберг оставил сотрудника наедине с Савицкой, которая после разговоров о планах интеллигенции выпустить к 1-му мая особые листки и затем другие листки с черным крестом и перечнем "жертв правительства" дала ему два новых адреса с просьбой прислать по ним 18-го апреля двух надежных товарищей для получения литературы: 1) Васильевский остров, 10 линия, д. 41, кв. 128, и 2) 10 линия, д. 39, кв. 58 (спросить в обоих местах студента), самому притти 19-го апреля в д. 15, по Среднему проспекту, Васильевский остров.
   18-го апреля по этим адресам были отправлены два новых сотрудника в сопровождении третьего, известного уже интеллигентам. Их встретил Гутовский и провел сначала в дом 39, кв. 58, где оказались проживающими студенты университета Алексей Бушуев с женой и Иннокентий Жуков. Для приема сотрудников вышел студент, назвавшийся "Андреем Александровичем", и обещал одному из них доставить на квартиру 21-го апреля майские листки для рабочих и экземпляры No 8-го "Рабочей Мысли". При этом свидании Гутовский не присутствовал, так как, введя сотрудников в квартиру Бушуева, отправился сам к студенту ун-та Пересветову (10 линия, д. 11, кв. 128). куда затем, согласно второй явке, перешли и приглашенные рабочие. Здесь они застали, кроме Гутовского, еще четырех студентов ун-та, в том числе Николая Овчинникова, который заявил им, что в настоящее время весь запас подпольных воззваний исчерпан, и просил зайти за новым транспортом 22-го апреля по адресу: Знаменская ул., д. 2, кв. 93, спросить курсистку "Ксению Моисеевну". Другой же студент для той же цели предложил на 23 апреля явку: 10 линия, д. 43, кв. 94. спросить Феодоровича.
   19-го апреля, согласно уговора со Свирчевским, к нему опять явился секретный сотрудник и получил для распространения сто экземпляров печатанных ручным способом, вновь выпущенных воззваний "К рабочим Калинкинской фабрики", при чем Свирчевский просил сотрудника передать от его имени одному из своих товарищей приглашение причти 23-го апреля для переговоров в квартиру по Обводному каналу; по этому адресу оказался проживающим студент Технологического института Степан Лукьянов с женой. В этот же день два других сотрудника были отправлены по явке Гутовского в д. 15, по Среднему проспекту, и, снова не застав никого в назначенной им для свидания квартире, пришли к Симоновой, которая заявила им, что проживающий в этой квартире интеллигент уехал неожиданно в Нарву, чем и об'ясняется постоянная неудача рабочих, являющихся по означенному адресу за литературой. Вследствие чего она просила сотрудника обратиться за связями для своих к находившейся в то время на излечении в больнице Георгиевской общины, обвиняемой по делу "Рабочей Мысли" Елизавете Барабанщиковой и дала к ней явку на 22-е апреля. самому же иритти 22-го апреля к Романову для получения подпольных издании.
   21-го апреля к одному из секретных сотрудников явился, согласно уговору, студент, известный в революционных кругах под именем "Андрея Александровича"), с которым 18-го числа у них было свидание на квартире Бушуева, и передал 19 экземпляров различных нелегальных брошюр, заявляя, что обещанные майские листки будут готовы только 25-го апреля и что тогда он Их доставит в количестве 500 штук. Названный студент был одет в рабочее платье и в разговоре с сотрудником упомянул, что в доставлении транспортов "Рабочей Мысли" происходит постоянная задержка благодаря отдаленности места ее печатания, но что их группа рассчитывает перенести типографию в Польшу, и тогда, начиная с 9-го номера, выпуск ее будет совершаться регулярно.
   22-го апреля секретный сотрудник, находившийся в сношениях с Романовым, явился к нему на квартиру и получил несколько книг по истории и социологии с просьбой притти 26-го числа за майскими листками, так как они еще не готовы. Вместе с тем Романов в разговоре с сотрудником объяснил, что у их кружка имеется пишущая машина, но что они временно, до осени, решили не обзаводиться своей печатней и примкнуть к "Союзу борьбы за освобождение рабочего класса". Того же 22-го апреля другой сотрудник был направлен по данному 18-го апреля в квартире Пересветова адресу: Знаменская ул., д. 2, кв. 93, где оказались проживающими воспитанницы училища лекарских помощниц и фельдшериц Валентина Васильева и Ксения Землянушина, на которую и дана была явка. Сотрудника встретила Васильева, передала от имени "Глеба Николаевича" пакет с 4 экземплярами революционных изданий И просила притти для свидания с этим интеллигентом в 10 линию, д. 39, кв. 63. По этому адресу проживал студент ун-та Глеб Новиков
   23 апреля другой сотрудник отправился по адресу: 10 линия, д. 41, кв. 94 (дан также 18-го апреля у Пересветова), где оказалась проживающей слушательница высших женских курсов Софья Феодорович. Его встретил давший эту явку студент и передал 8 экземпляров подпольных брошюр, с просьбой притти сюда же 29-го числа за майскими листками. На переданных изданиях был штемпель "Рабочего Знамени". Затем один из сотрудников был направлен, согласно явке Симоновой, к Елизавете Барабанщиковой в больницу общины св. Георгия, но она оказалась уже выписавшейся накануне из больницы. В тот же день, по уговору с Свирчевским, состоялось его свидание с сотрудником в квартире студента Лукьянова, где сотрудника встретил Свирчевский и, при крайне конспиративной обстановке, передал два новых адреса для получения майских листков: на 27-е апреля -- угол Малого проспекта и 17 линии, д. 51, кв. 45 (личная квартира Свирчевского), и на 28-е число -- Екатерингофский проспект, д. 89, кв. 32, спросить курсистку "Анну", которая оказалась слушательницей курсов Лесгафта Анной Родкевич.
   25-го апреля интеллигент "Андрей Александрович" принес секретному сотруднику 500 экземпляров отпечатанных ручным типографским способом прокламаций местного рабочего комитета по поводу первого мая и 500 экземпляров воззваний, изданных в прошлом году в типографии "Рабочей Мысли", обещав притти снова 28-го числа.
   Таким образом удалось изять агентурным путем значительную часть предназначавшегося к распространению 1 мая революционного материала; для из'ятия же остальной части был предпринят 27, 28 и 29 апреля ряд последовательных арестов по явочным адресам и среди некоторых других лиц, замеченных наружным наблюдением в сношениях с главарями группы.
   При этом наружное наблюдение установило 27-го апреля, что Свирчевский приехал днем в Лесной Корпус, дача No 28, что по Английскому проспекту, куда явился студент Лесного института Николай Смидович с пустой ручной корзинкой, которую затем Свирчевский. уже наполненную, перевез в свою конспиративную квартиру -- Подрезовая ул., д. 10, кв. 5. По указанному адресу не замедлил притти к Свирчевскому студент ун-та Дмитрий Колотов, уже и ранее замеченный в сношениях с ним. Часа через два Свирчевский перевез корзину на свою постоянную квартиру, в д. 51, по Малому проспекту Васильевского острова, куда снова явился Колотов и унес об'емистый портфель к слушательнице высших курсов Надежде Синевой, в д. 39, кв. 5, по 14-й линии. Кроме того, Колетов посетил два раза за этот промежуток времени слушательницу высших женских курсов Елену Щеголеву, в д. 39, по 10-й линии. Произведенным у них обыском обнаружено: у Свирчевского 845 экземпляров воззваний к рабочим того же образца, как переданные 25 апреля интеллигентом "Андреем Александровичем", 25 экземпляров других воззваний, б экземпляров отчета подпольного общества помощи политическим ссыльным, 4 экземпляра листков того же общества, 11 экземпляров No 8 "Рабочей Мыслил, рукописные статьи для той же газеты, пишущая машина и целый ряд подпольных брошюр; у Колотова -- квитанция с печатью "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" в приеме 25 руб. для "работающей группы", перечень лиц, арестованных за государственные преступления, нелегальная книга и какая-то записка, которую он успел проглотить; у Синевой взят только доставленный Колотовым портфель, в коем оказались двг стопы писчей бумаги, вероятно, приготовленной для воспроизведения воззваний. Кроме того, в квартире Свирчевского был застигнут рабочий Сергей Домрачев, у которого в карманах платья найдено несколько нелегальных брошюр и воззваний к 1-му мая.
   Вместе с тем был подвергнут 27-го апреля аресту указавши выше Федор Романов. В квартире его застигнуты студенты С.-Ш. ун-та Михаил Красиков, Владимир Копонасевич и Александр Гарин, бывший гимназист Александр Иов, сын дворянина Иосиф Владиславлев, сын чиновника Петр Красиков и курсистка Елена Щеголева, при которой оказалось 120 экземпляров воззваний того же образца, как отобранные у Свирчевского. У Романова и его гостей взяты также нелегальные издания, а в квартире Щеголевой обнаружено 15 рукописных листков революционного содержания, 10 листов восковой бумаги, 25 листов тонкой бумаги для мимеографа, 20 экземпляров No 8-го "Рабочей Мысли" и много подпольной литературы.
   В ночь на 29-ое апреля были произведены обыски и аресты у остальных намеченных представителей группы, при чем у Анны Родкевич, Степана Лукьянова, Кивы Штейиберга, Валентины Васильевой и Ксении Землянушиной, Марии Симоновой, Нехамы Корчевской и др. найдены в значительном количестве вещественные доказательства их преступной деятельности.
   Таким образом к 1-му мая было арестовано замеченных в пропаганде до 60 лиц, а также из'ято из обращения агентурным путем и при обысках до 4.000 экземпляров преступных воззваний и брошюр.
   День 1-го мая в Петербурге прошел спокойно, и лишь в ночь на 2-е число забастовала ночная смена одного из отделений мануфактурной фабрики Паля".
   День 1-го мая (1900 г.) в Петербурге "прошел спокойно"...
   Еще бы! На двух агитаторов имели пять провокаторов...
   

ГЛАВА IX.

Северный Рабочий Союз.-- Ярославский комитет С. Р. С.-- Костромской комитет.-- Иваново-Вознесенский комитет. Воронежская группа "американцев".-- Деятели С. Р. С.

СЕВЕРНЫЙ РАБОЧИЙ СОЮЗ Р. С.-Д. Р. П.

   Организация под этим названием образовалась в августе 1901 г. на втором с'езде социал-демократических деятелей Ярославской, Костромской и Владимирской губерний. Тогда же была выработана "программа" (краткая) и "устав", подробно разработанный. Цель союза -- объединение революционной борьбы и руководительство социал-демократическим движением на севере России. Организация составилась из комитетов Ярославского, Костромского и Иваново-Вознесенского. С'ездом был избран Центральный Комитет, который назначил районных представителей для сношений с избранниками местных комитетов. Центральному Комитету предоставлено право созывать не менее одного раза в год с'езды, причем он должен целиком входить в состав оных. Комитеты обязаны были отчислять 50% своих доходов в кассу Союза.
   В состав Центрального Комитета входили статистичка Ольга Афанасьевна Варенцова, земский лесник Дюбюк {Ученый лесовод Евгений Федоров Дюбюк.}, нелегальный еврей "Александр" {Разыскивавшийся Хаим Мовшев Вейсман (цирк. I-III 1902 г., No 1514).} и рабочий Михаил Александров Ратаев. Членами Ярославского комитета являлись упомянутые Варенцова, "Александр" и Дюбюк, а также статистик Алексей Александрович Лактии и нелегальный еврей, вскоре арестованный, под именем "Николая Антоновича Лужанского", Костромской комитет составляли лесник Николай Павлович Богданов, учительница Мария Сергеевна Александрова, у рожденная Веселова, гласноподнадзорпый рабочий Иван Платонов Александров, бывший семинарист Василий Павлович Заварин и брат его Александр Павлович Заварин. В Ив.-Вознесенске в самое последнее время комитета не существовало, ибо главный его деятель, нелегальный Николай Николаев Панин, был арестован (под именем "Гаврилы Петровича").
   Деятельность Северного Союза выразилась в связывающих сношениях с местными комитетами, снабжении их нелегальной литературой, приобретении типографии (затрачено около ста рублей) и установлении прочных связей с заграничным центром "Искры" и ее отдельными агентами, как, например, Михаил Осипов Гуревич (Броп-нер), доставивший Центральному Комитету отчет общепартийной конференции в Белостоке и проект майского воззвания. Северный Союз не выступал официально, опасаясь погрома и желая прежде всего окрепнуть; конституирование его предполагалось сделать после первого мая. Союзом была заказана печать, но она при перевозке из-за границы была арестована вместе с транспортером Николаем Талановым (содержался под стражей в Киеве). Центральный Комитет выписал несколько транспортов нелегальной литературы, из коих последний был получен и феврале 1902 г. Часть изданий была уделена Иваново-Вознесенску. К 1 мая Комитет заказал редакции "Искры" 10.000 общепартийных воззваний, которые предполагалось распространить во всех крупных городах союзнического района в конце апреля.
   Работа отдельных комитетов сводилась главным образом к социал-демократической пропаганде среди фабричных рабочих, образованию среди них кружков с кассами, снабжению их нелегальными изданиями, к сборам денег к гектографированию злободневных листков.
   Северный Союз вообще ощущал большой недостаток в интеллигентных силах, а после арестов (в Ярославле, Ив.-Вознесенске) значительно поредели и рабочие кадры. Союз располагал распропагандированными рабочими и в других фабрично-заводских центрах ("Гусь", Орехово-Зуево, Ковров), но они имели лишь стать ячейками будущих групп; относительно же других пунктов, каковы Киржач, Тейково, Нерехта, Новки и пр., существовали только одни пожелания,
   

ЯРОСЛАВСКИЙ КОМИТЕТ.

   Собственно основателем его считается бывший студент Александр Петрович Доливо-Добровольский, находившийся в Оренбурге и собиравшийся оттуда скрыться за границу. Восстановили комитет после январского погрома 1901 года Варенцоваи переселившийся из Ив.-Вознесенска Лужанский (Зарахович). Затем к ним примкнули "Александр" (Вейсман) и Дюбюк. Последний редактировал все комитетские воззвания, гектографировать которые большим охотником был "Александр". Один листок для Ярославля с приглашением на демонстрацию изготовлен был костромичами. Пропагандой занимались все, но более всего Варенцова (под именем Марии Ивановны) и ("Николай Антонович" (Зарахович). Рабочие собирались у последнего в комнате, где прежде жил высланный потом студент Рабинович, и у "Александра", проживавшего в квартире офицера. Это считали причиной провала: говорили, что рабочий Калинин, только что принятый в кружок, будучи арестован, указал место собраний. Когда Корзинкинскую фабрику забросали прокламациями, начались аресты, и задержанный рабочий Николай Новожилов будто бы многих оговорил. Большие услуги комитету оказывал студент Ярославского лицея Кедров, жертвовавший ежемесячно 30 руб. в кассу комитета, что он намеревался и впредь делать (был привлечен по пустому студенческому делу, в начале апреля был освобожден и выехал в Московскую губ.). 8 или 9 марта комитет думал, пользуясь многолюдием ярмарки, устроить демонстрацию, заготовил 400 листков (гектографировали в Костроме), но студенты "обманули") -- отказались от участия. Вообще среди лицеистов не было "хороших" людей, хотя у них еще существовала группа, располагавшая шапирографом. Среди офицеров-фанагорийцев комитет имел двух своих сторонников. Между железнодорожными рабочими удалось организовать кружок. Много комитетских поручений исполняли Ольга Августова Дидрикиль (обещала быть полезной) и окончившая гимназию Мина Дидрикиль, собиравшаяся на медицинские курсы; но она выехала в Пермь. Александр Алексеев Лактин успешно собирал для комитета деньги. Князь Дмитрий Иванович Шаховской только два раза пожертвовал по пяти рублей. Статистик Николай Михайлович Трегубов, живший в доме Нелидова, на углу Рождественской и Ильинской улиц, иногда принимал на хранение комитетскую нелегальщину и давал ночлег приезжим революционерам, например "Валериану Александровичу" (Рудковскому, которого называют "Фотографом"), Для тех же целей предоставлял свою квартиру и женатый статистик Леонид Егоров Петров, живший в доме Овчинникова, на углу Борисоглебской и Духовской ул. Адресом Ольги Николаевны Алексеевой, жившей при матери своей во дворе дома Лаиина, по Любимовской ул., пользовались для отыскания Варенцовой (Алексеева состояла в гимназическом кружке, инертна, ее преследовала мать, сжегшая как-то партию имевшихся у дочери брошюр и грозившая по этому поводу доносом). Наиболее безопасной для конспиративных свиданий считалась комната статистички Екатерины Николаевны Новицкой (дом Белявина, по Любимовской улице, явочный адрес Варенцовой). В крайних случаях не отказывал в ночлеге заведывавший земским статистическим бюро Клементий Воробьев. Секретная переписка с комитетом велась по адресу: Ярославль, статистическое бюро губернской земской управы, Островидовой.
   В апреле Ярославский комитет был занят изготовлением на гектографе воззваний от своего имени по поводу первого мая и в память годовщины расстрела рабочих на Корзинкинской фабрике, которые сначала предполагалось разбросать в четверг на страстной неделе, в момент окончания работ на фабриках. Призыва к устройству демонстрации не проектировалось. В случае, если бы заграничные общепартийные прокламации во-время получены не были, комитет в конце апреля намеревался выпустить то же воззвание в своем издании и, по возможности, и значительном количестве.
   

КОСТРОМСКОЙ КОМИТЕТ.

   Возник он из группы социал-демократов, выпустившей в 1901 г. одно или два воззвания. Более или менее правильно функционировать он стал лишь с ноября. Ранее пропагандой среди рабочих занимался некий "Сергей Васильевич" {Диор. Сергей Васильев Андронов.}, который, однако, уехал, не передав связей. Потом его делом занимался какой-то "Егор" {Мещ. Егор Егоров Иванов.}. Из прежних деятелей в состав комитета вошел лишь один человек -- основатель рабочей кассы. Самыми, деятельнейшими работниками являлись бывший студент Лесного института Николай Николаевич Богданов, петербургский рабочий Иван Платонов Александров и давно известная Мария Александрова. Благодаря стараниям Богданова комитетская касса располагала суммой рублей в триста; 25 р. из нее было уплачено на расходы по приобретению типографии, 10--12 рублей выдавались ежемесячно нелегальному "Александру", не имевшему занятий. Рабочая касса была крайне бедна, ибо членские взносы поступали крайне неаккуратно. Комитет имел библиотеку -- архив революционных изданий, в числе коих находились "Эрфуртская программа" (2 экз.), "Коммунистический манифест" (2 экз.) и т. п. сочинения. Подбор легальных книг рабочие растащили, "зачитывая их". Распропагандированных рабочих, составлявших группу, имелось не более двадцати. Из них особенно интересным представлялся бывший народоволец -- 52-летнпй Дмитрий Кирсанов (сын его тоже в кружке) и дочь извозчика -- ткачиха Гусева, у которой происходили собрания. Внимание пропагандистов было обращено на крупнейшие местные фабрики: Кашина {6-7 т.), Зотова (3 т.), Прянишникова и Бельгийского общества; так как названные предприятия сокращали за последнее время свою деятельность, то среди рабочих замечалось повышенное настроение, которым комитет при случае намеревался воспользоваться в своих видах {Беседами с рабочими занимались Александров, Александрова, "Александр", перекочевавший из Костромы после арестов, и Василий Заварил. Читали Энгельса, Каутского, довольно бессистемно. Собирались человек по семи; деления на группы не было.}. За время своего существования комитет, располагавший четырьмя гектографами, выпустил 6 или 7 серий листков на разные темы ("К рабочим фабрики Прянишникова", "К новому году", "К офицерам") и брошюрку "Как держать себя на допросах и в тюрьме". Комитег был недоволен тем, что Союз мало заботился о снабжении Костромы нелегальной литературой, в которой ощущался большой недостаток: отсутствовали, например, классическое произведение Плеханова "Социализм и политическая борьба", исторический сборник "За сто лет", номер первый "Рабочего дела" и пр. "Искра" имелась по No 15; зато "Свобода", очень понравившаяся рабочим, и брошюра (Возрождение революционизма", одобряемая интеллигентами, вращались в двух экземплярах; No 2-3 "Зари", получившийся в апреле, брался нарасхват. Архив комитета хранился в безопасном месте, с которым сношения велись через Александра Павловича Заварина, жившего в собственном доме. Конспиративную переписку и посылки комитет получал по двум адресам (Мшанская улица, казенная винная лавка, Екатерине Павловне Сперанской и -- Соборный дом. Анне Александровне Коносовой). В издании листков, помимо Александровой, принимали личное участие сестры Анна Константиновна и Софья Константиновна Загайные. Трафаретки для гектографа писали Богданов (особо артистически -- выходило до 150 экземпляров), Александрова, Загайная Софья и еще два-три человека. Услуги этого рода не прочь был оказать некий Масленников, Николай Романов и два ученика Чижевского училища. В середине апреля 1902 г. готовился к выпуску листок по поводу стачки мотальщиц на Бельгийской фабрике и до 1.000 оттисков майских листков от комитета, а также брошюра о> политической свободе, под заглавием "Чего нам добиваться". Эти издания предполагалось распространить в среду на страстной неделе. К 18 апреля комитет хотел оттиснуть и разбросать "Офицерскую памятку" Льва Толстого -- воззвание по поводу убийства Сипягина. К 1 мая старого стиля проектировалось пустить в обращение майский партийный листок, если его пришлют из-за границы, или свой оттиск оного. После этого имелось в виду заняться главным образом пропагандой среди рабочих, так как летнее приволье позволяло устраивать безбоязненно собрания в окружающих Кострому рощах и на волжских островах. Между костромичами и ярославцами существовал некоторый антагонизм, так как первые благодаря Богданову и Александровой заметно тяготели к "рабочедельцам". Связи у Костромы с Владимиром не имелось, а с Петербургом она тоже порвалась. В Нерехте обещал завести кружок рабочий Ячменников, который ожидал высылки в упомянутый город под особый надзор полиции. Хотя Костромской комитет и страдал малочисленностью, но члены его работали весьма энергично. Этому благоприятствовали еще и местные жандармско-полицейские условия. Вся кружковая публика в один голос называла жандармского полковника Кемпе дураком и рассказывала про него массу анекдотов. Например, отобранную но обыску книгу "Экономическое учение К. Маркса в изложении К. Каутского" (харьковское нелегальное издание) возвратили, а "Фабрику" Дементьева отобрали. Потом чуть не привлекли будто бы одиннадцатилетнюю девочку. Хватают много, но все не того, кого надо. Губернатор Леонтьев будто бы жаловался на это и просил сменить начальника губернского ж. управления, ад'ютант коего недолюбливает своего патрона и на свиданиях допускает передачу записок, при чем только просит, чтобы его "не подвели". Всех унтер-офицеров (коих насчитывалось 15 человек с пунктовыми), наблюдавших в форме, знали в лицо, а над стариком Потаповым прямо издевались. Полицмейстером (из офицеров) не нахвалятся: исполняя следственные действия, он всегда извиняется, поясняя, что делает это потому, что его "заставляют"; пристава недовольны жандармской властью, т. к. принуждены производить массу обысков, но всегда "без толку". С тюрьмой сообщение было прекрасное: заключенным говорили в бумажный рупор, а ответы получали с камешками, бросаемыми во дворы окружающих тюрьму частных владений. Смотритель тюрьмы "Андрей Михайлович" -- добряк и был хорошо знаком с Загайными, которым он рассказывал, как губернатор приказал ему приготовить лучшие помещения для московских студентов и обращаться с ними как можно мягче, чтобы не вызвать бунта. Питали надежды, что при помощи ожидаемых гостей, которые видимо будут пользоваться льготами, можно будет еще больше облегчить сношения с сидящими под арестом. Все подробности производимых обысков делались моментально известны, и тотчас же принимались охранительные меры. Например, еще не были закончены обыски, произведенные в ночь на 5 апреля у Тихона Попова, Колокольцева, Грацианского и др., как уже были написаны предупреждения в Ярославль (Клементию Воробьеву), в Петербург и т. д. о том, что отобрана корреспонденция и пр.
   

ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКИЙ КОМИТЕТ.

   Социал-демократическое движение в этом русском Манчестере считает уже за собой десяток лет. В последние годы там подвизался Владимир Александров Носков, пользовавшийся широкой известностью и в Ярославле, и в Костроме, и " Воронеже, откуда он скрылся за границу, где находился в числе немногих избранных в конспиративной колонии эмигрантов, составляющей редакцию "Искры". В Иванове выросла и "разработалась" Ольга Варенцова, имевшая там очень близких людей в рабочей среде. Заместителем ее явился Николай Николаев Панин, который до марта 1902 года руководил всем местным движением, являясь и комитетчиком и районным представителем Северного Союза. Он жил под видом коммерческого человека и назывался "Гавриилом Петровичем"), под каким именем и арестован. У него отобраны гектографы и много нелегальных изданий: что он нелегальный,-- этого власти не знали. У Панина хранились запасные части печатни, поступившие затем в распоряжение Северного Союза. Провал Панина с его кружком в Союзе признавался большим несчастьем, и готовы были приложить все усилия, чтобы высвободить его. Конспиративные квартиры мосле последнего погрома не уцелели: одна из таковых, служившая с давнего времени, хотя и не провалилась, но содержащая ее девица по домашним обстоятельствам переселилась теперь в Москву. Сильный ущерб Иваново-Вознесенская группа понесла от высылки Около двадцати рабочих по приговору За майское дело прошлого года. Очень радовались, что выдавший многих, уже пропечатанный предателем рабочий Жаров присужден к высшей мере наказания -- одному году отсидки. Наиболее надежными из числа отбывающих наказание считались Гречин и Киселев. Тем не менее "сознательных рабочих" в Иванове осталось не мало, и Ольга Варенцова надеялась, побывавши там на пасхе, организовать вновь комитет и даже попытаться устроить 1-го мая демонстрацию, пригласив на таковую особыми воззваниями, которые должен был сфабриковать Центральный Комитет.
   

ВОРОНЕЖСКАЯ ГРУППА "АМЕРИКАНЦЕВ".

   Тесный кружок проживающих под надзором в Воронеже бывших студентов -- Николая Николаева Кардашева, Алексея Иванова Любимова, Валерия Александрова Рудковского, Льва Яковлева Карпова и Дмитрия Васильева Кастеркина -- с легкой руки Перелешина прозвали "американцами". Все упомянутые лица принимали живейшее участие в судьбе Северного Союза, при чем Кардашев лично работал для него в Ярославле и Костроме, а Рудковский отвозил туда нелегальную литературу и в самый день задержания своего (ночь на 31-III 1902 г.) только что вернулся из Ярославля. Кардашев же направил на север "Александра"), бывшего члена Южной революционной группы в Одессе, жившего прежде в Кишиневе. У "американцев" там же в марте перебывало пять человек нелегальных искровцев, из коих один был известен под кличкой "Бродяга" {Сын чиновника Михаил Александров Сильвин, сод. под стражей в Киеве.}, а другой -- представитель редакции "Искры", поехавший от них прямо на общепартийный с'езд, посетивший затем Смоленск и Ярославль (Ольгу Варенцову) и задержанный 4 апреля при возвращении в Москву (Гурвич, назвался врачом Вульфом Моисеевым Броннером).
   Из вышеупомянутых лиц Кардашев, лично изучивший север, был всего лучше знаком с тамошними условиями революционной работы, трудностями пропаганды и малолюдием; поэтому он и старался направить туда возможно больше серьезных деятелей. Любимов, проводивший большую часть времени у своего закадычного приятеля Карпова, поддерживал связи с заграницей и самарским агентом "Искры". Кардашен же выписал из Керчи Михаила Александрова Багаева {поселившегося потом во Владимире), который, являясь членом Центрального Комитета Северного Союза, получал через секретаря местной губернской земской управы Александра Саввина Панкратова конспиративную корреспонденцию. Явкой к "американцам" служил адрес жены бывшего ссыльного врача Софьи Александровой Мартыновой, урожденной Перелешиной, живущей в Воронеже с мужем и братом в собственном доме на Садовой улице. У названных Мартыновых во все время нахождения Ольги Варенцовой в Воронеже (в предыдущем году) частенько бывала старая народница Екатерина Константинова Брешковская, постоянно раз'езжавшая и горячо проповедывавшая террор. У Мартыновых же Богучарский (Василий Яковлев Яковлев) читал как-то реферат о Герцене, вызвавший горячий спор об общине между народниками и марксистами. То обстоятельств", что "американцы" игнорировали местную революционную деятельность и не пытались пропагандировать среди железнодорожных рабочих, имеющихся там в значительном количестве, им в вину не ставилось, так как они многое делали для Северного Союза, поддерживая связи его с Югом. Группа "американцев" была чисто искровской.
   

ДЕЯТЕЛИ СЕВЕРНОГО РАБОЧЕГО СОЮЗА.

   Варенцова, Ольга Афанасьевна. Тщедушная, за 30 лет; служит в статистическом бюро. Выдержанная, уравновешенная натура; заядлая социал-демократка искровского толка. Много поработала в Иваново-Вознесенске, жила в Перми, где слушала лекции старого народовольца Антекмана, в Харькове, где у нее есть рабочий Димитрий Семенович Яшин, на которого она возлагает большие надежды, и в Воронеже, где она бывала у Мартыновых, видалась с Брешковской, ругалась с народовольческим болтуном Прозоровским и сдружилась с "американцами". Переселившись в Ярославль и вступив в местный социал-демократический комитет, она явилась адептом Северного Союза, участвуя на с'ездах деятелей оного, а равно в выработке программы и устава его. Лично вела пропаганду среди рабочих, из коих многие могли бы опознать ее; боялась, что если возьмут слесаря (Масленникова), которого прислал в Ярославль "Гаврила Петрович" (Панин), то он может своей болтовней обнаружить ее тесные связи с Иваново-Вознесенском. Занималась сама и гектографированием и разбрасыванием преступных воззваний. Ездила не раз в Кострому к Богданову, которому писала (содой, шифром) и посылала документы (например, отчет общепартийной конференции) по адресу Сперанской (упомянутой раньше). Одобрила приобретение типографии, вызволила на это у Центрального Комитета Северного Союза, первейшим членом коего она состояла, денег, но заявила, что "в технике ничего не понимает". Ездила к работавшему когда-то в народовольческой (Лахтинской) типографии рабочему Шаповалову с предложением пойти к Союзу в наборщики, но тот оказался больным (ревматизмом). Наиболее оживленные деловые отношения были у нее с Доливо-Добронольским, Носковым, Кардашевым, Паниным, Багаевым, Рудковским; Лесник Дюбюк, Лактин, Новицкая, Дидрнкиль, "Александр" и "Николай Антонович" -- ее ближайшие сотрудники по Ярославскому комитету. Ждала, вследствие последнего провала, обыска; домой к себе никого не принимала, псе свидания устраивала у Новицкой, во все посвященной. Варенцова имела приглашение от Петербургского комитета на партийный с'езд, но не получила точных указаний о времени и месте оного. Получила как-то предложение от заграничной группы террористов высказаться от имени Северного Союза "надлежащим образом" относительно пропаганды фактами. Горевала, что на границе пропали печати Северного Союза, которые вез с литературой арестованный в Вержболопе Николай Таланов. 2 апреля 1902 г. имела свидание с представителем редакции "Искры" ("Броннер"), который вручил ей для снятия копии постановления конференции, принятый "Искрой" проект майского воззвания, а также брошюру "Что делать" и др. Получила как-то из Н.-Новгорода (где у нее был знакомый, бывший студент трех университетов Буякович) предложение выписать, пользуясь оказией, из-за границы подбор нелегальщины, дала список, его рублей, ждала месяц, другой, третий и едва деньги обратно выручила. Варенцова корреспондировала в "Искру") (писала, например, об избиении лицеистов), посылая сообщения по адресу: Нюренберг, Гетцелю. Секретную корреспонденцию она получала на Островидову. После разброски (10 апреля) майских листков собиралась поехать в Иваново-Вознесеиск и другие пункты. Летом думала отдохнуть. В случае ареста своего, для продолжения дела, рекомендовала как верных людей рабочего табачной фабрики Вахрамеева в Ярославле -- Василия Новикова (еще мальчик, но готовый на все), столяра Глазунова и рессорщика Моргунова, служивших в железнодорожных мастерских станции московской линии и живших в доме Крекшина, по Новой Слободе (нужно было сказать: от Дмитрия Семеновича Яшина, но про Варенцову, которую они знали, как Марью Ивановну, не говорить); рабочих Корзинкинской мануфактуры -- Василия Ермакова и кузнеца Потехи на; ткача фабрики Скорынина -- около Гарелинской платформы, Шуйско-Ивановской железнодорожной линии -- Ивана Васильева Кудряшева (Варенцова с ним в переписке) и находящегося еще под арестом щипальщика Василия Вараксина. Во Владимире, по заявлению Варенцовой, все мог дать член Центрального Комитета и районный представитель Союза, упоминаншийся выше -- Михаил Багаев, революционная кличка "Медведь", человек, впрочем, семейный и страдающий малярией. В Коврове Варенцова рекомендовала обратиться к судебному следователю Николаю Михайловичу Иорданскому, готовому да услуги, а в Шуе к фабричному инспектору Василию Федоровичу Фокину, который когда-то многое делал для партии, но в позднейшее время оселся и нуждался в подогревании.
   Чтобы отыскать Варенцову, обращались чаше всего к Новицкой, редко -- к Алексеевой, иногда -- в бюро или к Марии Дидрикиль. Пароль был: "Самовар", ответ: "Огурец". Варенцова принципиально против террора. Знала о существовании в Саратове кружка народовольцев. Выла знакома с Ивановым (Косым-владимирцем).
   Дюбюк. Член комитетов Центрального и Ярославского; редактор воззваний, пропагандист; жена его ездила в Москву, откуда вернулась с "хвостом"; брат-студент выслан. Окончил курс в Лесном институте, служил в земстве. Был очень осторожен, даже на свидания в квартире Новицкой соглашался неохотно.
   Лактин, Алексей Александрович, служил в земском статистическом бюро, имел обширное знакомство. Был кассиром Ярославского комитета.
   "Лужанский" (Зарахович), еврей с юга; именовался Николаем Антоновичем; бывший член Ярославского комитета, арестован; думали, что нелегальность его известна. Был ярый, но недостаточно осторожный пропагандист, работал и в Ив.-Вознесенске. Друг нелегального "Александра", знакомый Панина.
   "Александр" (Вейсман), еврей прибыл с юга. Живя в Кишиневе, участвовал в демонстрации по случаю высылки Домбровского. Прокурор, наблюдавший за дознанием по делу Длусского, говорил, что "мы знаем и другого, да не найдем". "Александр" жил у офицера, которого допрашивали, но он, будто бы умышленно, дал описание внешности своего жильца, противоположное действительности. "Александр" был где-то печатальщиком, хвалился, что за 50 рублей может устроить печатню, но и союзную типографию не пошел, говоря, что незнаком с набором. Он, кажется, перевез в Кострому станок и шрифт, лежавшие у Панина. Любил заниматься гектографированием и сиял при появлении нового листка. Провалившись в Ярославле, перебрался в Кострому, где на две недели Александрова устроила его у статистика Колокольцева, почти против воли последнего. После "Александр" жил у старухи, прописавшись ("писцом". Занятий определенных не имел, принимал участие в Костромском комитете, вел беседы с рабочими (под именем Богдана), но влияния на них не приобрел. Жил на комитетские деньги. Вообще "Александр" вызывал некоторое неудовольствие своей привычкой таскаться но знакомым и недостаточной осторожностью действий. Плохо писал и отчаянно перевирал фамилию Островидовой (в конспиративном адресе ярославцев). Его знали Богданов, Александрова, Загайные, "американцы" и, вероятно, все северные комитетчики. Уехал потом во Владимир и на юг, но должен был вернуться, вероятнее всего -- в Кострому.
   Новицкая, Екатерина Николаевна, служила в статистическом бюро; привлекалась и ранее. Без строго определенных убеждений, революционная пособница. Квартира ее давно служила местом свиданий для Варенцовой и других ярославских деятелей. У нее гостил Кардашев, ночевали "Фотограф" (Рудковский), "Александр", а также был представитель "Искры" Владимир Михайлович ("Броннер"). По пути за границу к ней хотел завернуть Александр Петрович (Доливо-Добровольский), чем была возмущена Варенцова, которая находила это крайне неосторожным, ибо его и Ярославле все знают. Новицкая была знакома с Дюбюк (к нему явка через нее), Лактиным, Дидрикиль, Александровой, Загайной Анной, Панкратовым и Багаевым (видела и детей его). Новицкая устроила ночевку Рудковскому у Трегубова. Носила письмо с извещением об обысках в Костроме Воробьеву. Вес новинки нелегальной литературы читала, но у себя ничего такого не держала. Рассказывала по поводу убийства министра Сипягина, что, по сведениям из Москвы, там знали уже заранее об этом злоумышлении, при чем в будущем такая же участь ожидала еще министра Муравьева и генерала Бобрикова.
   "Владимир Михайлович" (Гурвич), шустрый, бойкий на язык, форменный революционер. Прибыл 2 апреля 1902 г. в Ярославль утренним поездом (во втором классе) из Москвы, оставил чемодан, между двойными стенками которого скрыта была литература, на хранение в вокзале и поехал в редакцию ("Северного Края", где свиделся с Марией Дидрикиль, побывал у Петровых и в пятом часу явился к Новицкой, где его ждала уже Варенцова, с которой познакомился по паролю "Самовар" -- "Огурец", и отрекомендовался представителем редакции "Искры"; дал ей отчеты с'езда, с которого он приехал, писанные, повидимому, им самим, карандашом, с синей копией. По его словам "Бродяга", бывший у "американцев" в Воронеже, на с'езде не присутствовал. Петербургский комитет, созвавший с'езд, "смошенничал", послав приглашения искровским группам таким образом, что их представители не смогли попасть на заседания, благодаря чему из них на с'езде были только нижегородец, не дождавшийся окончания прений и уехавший 24-го, да "Владимир Михайлович", как делегат русских организаций "Искры". Зато он отнял своими речами половину времени и добился того, что совещания были признаны только конференцией. Другими участниками с'езда были представители Петербургского комитета (очевидно Шендер, Меер Зельдовой, наблюдавшийся и С.-Петербурге), Заграничного союза русских социал-демократов, Заграничного Комитета Бунда, Центрального Комитета Бунда, Южного Союза (Иосиф Каган --упрямый человек, которого "В. М." довел до бешенства) и Екатеринославского Комитета (суб'ект мало интеллигентный). Заграничная Лига русской социал-демократии на с'езд приглашена не была. Попытки конституирования с'езда (5 редакции) большинства не получили, и соглашение последовало лишь на том, что сформировалась комиссия для организации грядущим летом за границей действительно общепартийного с'езда, хотя рабочедельцы высказывали опасение, что там делегаты из России могут подпасть под влияние "теоретиков". Принята была редакция предложенного "Искрой" майского воззвания -- общепартийного, с поправками -- "Ко всем рабочим русским" и добавлениями об угнетенности еврейской массы (внесено бундистами) и о том, что рабочие не только поддерживали студентов в их протесте, но и выступили с таковым самостоятельно. Воззвание должно было носить подписи организаций, участвовавших в конференции, и имело быть изданным в количестве 100.000 экземпляров, из коих до 10.000 просил Северный Союз. Распространение их признано было желательным до 12 апреля. Проект этого воззвания (без поправок) был послан заранее на одобрение Костромскому комитету, который, однако, ничего не ответил (впоследствии принял его). В Москве о Владимир Михайлович" видел комитетчиков, из коих, по его словам, один молодой симпатичен, другой, старик-мямля, корчит из себя большого умника, чего на самом деле нет, а третий -- безразличен; все они искровцы, но высказались против проекта воззваний, так как в выработке его не участвовали и даже на с'езд приглашения не имели. "Владимир Михайлович" доказывал им, что именно в данный момент желательно выпустить листок за коллективной подписью, чтобы попугать правительство хотя призраком партийного единении; они жаловались на неаккуратную доставку литературы, а "Владимир Михайлович" упрекал их, что они только вопят "присылайте", а привезешь -- поместить некуда, на вокзале держать нельзя (ему казалось, что его конспиративный чемодан, бывший на хранении в Москве на одном из вокзалов, пытались осмотреть, так как ручки оказались оторванными, а замок исковырян, чего он не замечал ранее, хотя чемодан лежал у него уже в десяти местах). С собой "Владимир Михайлович" возил несколько искровских новинок ("Что делать?" 20 экз.), которые пооставлял в попутных городах (часть оставил в Ярославле Варенцовой). Будучи в Воронеже, он через Мартынову, которую считал "буржуйкой" (смеялся над тем, что она считала причиной раздоров -- Плеханова и просила устранить его от дел), добрался до "американцев", видел Ивана Алексеевича (Любимова) и Кардашева, оставил No 17 "Искры" и брошюру "Что делать", а ночевал в гостинице, где его, кажется, прописали. Просил Варенцову дать ему прочитать No 18 "Искры", который она получила из Москвы, и с которым он, находясь с месяц и раз'ездах, еще не ознакомился. Он видел только оригинал картинки, приложенной к этому номеру. "Владимир Михайлович" говорил про "(Фотографа" (Рудковского), который имел доставить и Ярославль литературу, и про транспорт, который лежал в Воронеже неполученным. По словам "В. М.", через Киев должны были переехать "три знатных иностранца", спрашивал, не там ли Теплицкий, рассказывал про Кузнецову, от которой он получал картинные письма, но плохие корреспонденции; он ей писал, что она скоро "влетит"; Кузнецова действительно, поссорившись с генералами, подняла "Рабочее Знамя" и скоро кончилась. "В. М." был возмущен тем, что везде (и за границей) слишком много говорят о том, как хорошо сидеть в киевской тюрьме: там читают нелегальные издания, а одно время Комитет руководил оттуда стачкой. Он боялся, что благодаря излишней огласке таких порядков правительство спохватится и изменит режим тюремного заключения в Киеве. Про Владимира Александровича (Носкова) "Владимир Михайлович" сообщил, что он прекрасно себя чувствует: "что ни шаг, то -- "наука"; он принят в святая-святых "Искры", куда доступ имеют немногие избранные: редакционная колония газеты законспирирована; благодаря этому чувствуется недостаток в писательских силах, но, с другой стороны, эта изолированность хороша тем, что приезжие паломники не мешают работать. "Искра" должна стать солидным органом и таким образом об'единить фракции, не мало замечаемый недостаток -- отсутствие экономических статей, причиной чего является то, что ее русские корреспонденты не присылают необходимых документов; по его мнению, являлось желательным иметь отчеты земских собраний, с'ездов (мукомолов, горнозаводчиков и пр.), вырезки из газет о всяких событиях и т. д. С этой целью "Владимир Михайлович" хотел поговорить с Дмитрием Ивановичем Шаховским, но он оказался выехавшим в Москву; жалел, что за недостатком времени не может повидать судебного следователя, фабричного инспектора и мирового судью, к которым давала рекомендации Баренцева и которых он "взвинтил бы". Говорил, что надо бы освободить "Богдана", пока его таскают по провинциальным тюрьмам и не знают, "что он за птица" ("Богдан" уже три раза привлекался и едва ли назвал свою фамилию; он был задержан, кажется, в Орехово-Зуеве, где после ареста 80 рабочих движение застыло). "Владимир Михайлович", узнавши, что в Ив.-Вознесенске подозревают в шпионстве рабочего Семенухина, обвиняемого в провокаторстве Гаврилой Петровичем (Панин), и что этот рабочий, будучи освобожден из-под стражи из Ярославля, прямо поехал в Иваново, удивился, так как, на основании чьего-то сообщения, "Искра" в последнем номере поместила известие о побеге Семенухина из Архангельска. "Это одна из революционных легенд", сказал он. Рассказывал "Владимир Михайлович" еще про то, как в Москве заводчик Гужон жаловался на охранное от-ние, и что по этому поводу министр Витте будто бы составил записку (копию которой "В. М." обещали скоро достать) о необходимости дарования рабочим нрава стачек и собраний. "Владимир Михайлович" признавал, что рабочее движение на севере еще только возникает. По поводу программы Северного Союза говорил, что в ней много общих мест, допускающих толкования; по поводу ее везли из-за границы критику в 80 страниц и такое же почти письмо, но и то и другое "провалилось"; он выразил недоумение, почему хочет скрыться за границу Александр Петрович (Добровольский), которого ожидает незначительное взыскание; полагал, однако, что для каждого русского полезно хотя бы полгодика побывать за границей и "поучиться", тем более, что пробраться туда никакого труда не составляет: эмигрантов переводят сотнями. Был очень рад, что нижегородцы отказались от издания собственного органа; настаивал, чтобы Ярославский и Костромской комитеты издали до мая присланный им листок о политической свободе. "Владимир Михайлович" бывал в Петербурге, видел No 14 "Рабочей Мысли", печатающийся в собственной типографии. Он думал, что Алларт, стреляя в генерала Трепова, имела в виду главным образом былые лавры Засулич. Про заграничную группу "Свобода" "Владимир Михайлович" говорил, что она приканчивает свое существование, держалась на одном человеке, талантливом публицисте, но не более влиятельном, чем Шарапов в легальной прессе {Очень верная характеристика. Это разыскиваемый циркул. 12-III--1901 г. за No 814 мещанин Евгений Иосифов Зеленский (это помечено на докладе о С. Союзе Ратаевым).-- Л. М.}. По просьбе "Вл. М." Мария Августовна (Дидрикиль) купила ему новый чемодан. 2-IV он в 10 часов вечера, во время прихода поезда, взял вещи свои с вокзала и поехал к статистику Петрову, жившему с женой на углу Борисовской и Глуховской ул. (во втором этаже), где и остался ночевать. Утром он должен был написать несколько конспиративных писем (химия у него имелась) и переложить нелегальщину из попорченного чемодана, который он оставил, советуя поправить его. 3-го числа он к 12 ч. дня должен был явиться к Новицкой, к которой Баренцева обещала привести Дюбюка, но еще утром некая барынька (жена Петрова) заметила близ редакции "Северного Края" шпиков, о чем предупредили "В. М.", и он остался дома, а условное свидание имел только в четвертом часу дня. Вечером 3-го он выбыл из Ярославля на Москву, с тем, чтобы приехать туда утром и затем продолжать путь на Самару (в Москве, на Ярославском вокзале, по приходе поезда, 4-го числа он был арестован и назвался врачом Броинером).
   Богданов, Николай Павлович, бывший студент Лесного института. Жил в Костроме, на Мшанской улице (она же Московская), в доме Песочинского подворья, в квартире родителей (отец интендантский чиновник). Богданов очень подвижной, нервный человек, социал-демократ (до мозга костей) срабочедельческими тенденциями. Деятельный член костромского комитета; знал местное рабочее движение с самого возникновения его. Как местный уроженец, имел обширные и разнообразные знакомства, которые утилизировал в своих видах (поручал сбор денег, храпение нелегальщины, писание оригиналов для гектографирования). Богданов был автором большинства комитетских воззваний и, вероятно, брошюры "Как держать себя на допросах и в тюрьме", экземпляры которой хранил у себя в квартире, где-то около печки (образец послал в Нюренберг, по адресу Гетцеля). Писал корреспонденции в "Искру" по Ярославлю, Казани, Юрьеву (о демонстрации), Москве (о голодовках), получая сведения от знакомых студентов. Послал в редакцию "Рабочего Дела" очерк рабочего движения в Костроме. Пользуясь знакомством с одним чиновником местного губернатора, добыл копию секретного отношения департамента полиции,-- касательно высылки из Петербурга за мартовские беспорядки прошлого года Филиппова и др.,-- которая затем и была опубликована в различных местах. Надеялся получить вскоре тем же путем копию циркуляра "о том, чтобы не давали высланным и поднадзорным студентам занятий". Знал нелегального "Александра", но не разделял его восхищения рабочим Кулаковым (кажется, из Петербурга). Говорил, что типография Союза, на которую и Костромской комитет затратил деньги, лежит закрытой у одного домовладельца (домик маленький -- в три окна, со светелкой); доставил ее из Иваново-Вознесенска "Ярославен". На заседаниях комитета (раз в неделю), происходящих чаще всего у Александровой, как статистички, к нему приставали, особенно Александров, чтобы и он занялся пропагандой среди рабочих, на что из предосторожности он не соглашался. Недоволен был составом комитета, ибо в нем трое поднадзорных и только один "чистый" (попал даже в число шести статистиков, допущенных к работам в уездах). Богданов считал себя способным к кружковым занятиям; мастерски писал трафаретки для гектографа; был знаком с Загайными и с рабочим Кирсановым (из кружка "сабунайцев"); видывал Николая Музиля, которого считал слишком горячим человеком. Был привлечен в Петербурге, но рассчитывал дешево отделаться, так как на дознании много успешно свалил на покойника Сафонова и выдуманного Михаила Михайловича, благодаря чему ему удалось выгородить некую Брыкалову(?) и Лепницкого. Виновником своего провала в Петербурге считал шпиона Максима Андропова, который принимал у себя охранного чиновника Квицинского и чуть-чуть не сделался представителем Нарвского района. Богданов хранил, как приятное воспоминание о полицейской халатности, картуз, на белой картонной подкладке околыша коего была цела зашифровка адреса. История его с Андроповым была подробно описана в No 9 "Искры" одним из товарищей Богданова; последний, однако, в корреспонденции не назван. В ноябре 1902 г. Богданов виделся у Александровой с делегатом ("Рабочего дела" -- "Михелем", который пробыл в Костроме три часа, прочитал брошюру "2 с'езда", нападал на "Искру". В декабре получил для комитета транспорт литературы. Позднее виделся с Николаем Николаевым Кардашевым, который привез несколько номеров "Искры". Читал с увлечением No 2-3 "Зари", имевший печать Московского Комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Из рабочих одобрял очень ткачиху, окончившую курс начального училища, у которой происходили собрания (Гусева?), и отец которой, извозчик, тоже был под арестом по политическому делу. Всей душой ненавидел полковника Кемпе и злорадствовал по тому поводу, что жандармы арестуют непричастных лиц и превращают их благодаря этой несправедливости в сочувствующих революционному делу. Секретную переписку получал на Сперанскую, хвалил этот адрес, но говорил, что получение задерживается на день-два. Сотрудничал в "Северном Крае", получая гонорар через местного агента газеты. Читал No 12 "Рабочей Мысли", внешность ее находил прекрасной, а содержание -- бедным. Ольга Ларионова бывала в Костроме, посещала его почти исключительно. Богданов читал манифест студенческого с'езда, который, как он думай, происходил в Петербурге. По его словам, документ этот вовсе не характеризовал действительного направления большинства студенчества, о котором Богданов был не очень высокого мнения. Секретную переписку он вел шифром, химическим способом (азотно-кислым свинцом), с проявлением на огне или нашатырем (последний способ признавал неудобным). Он имел знакомого в Вологде, бывшего студента Петрашкевича. Рекомендовал как дельного человека бывшего лесника Суеверова, местожительства коего, впрочем, не знал. Обвинял в легализаторских стремлениях когда-то пользовавшегося в Петербурге огромной популярностью рабочего Буянова, который завел в Костроме собственную мастерскую. По поводу провала в Петербурге рабочезнаменцев (Савинова, Татарова и др.) Богданов говорил, что виновником тому был литератор Михаил Иванович Гурович, имевший богатую жену. Это подозрение основано было на том, что Гурович в то время, когда высылали, оставался в Петербурге, об'ясняя это подкупом полиции. Часто также бывало, что его видели в Петербурге тогда, когда он сказывался выехавшим в Москву и другие города. Кроме того, одному судебному следователю в Нижнем-Новгороде командированный из Петербурга на ярмарку пристав рассказывал, что "иногда приходится обыскивать свое начальство, вот, например, в Петербурге мне пришлось обыскать Гуровича, который служил в д-те п.". Вопрос о провокаторстве Гуровича остался нерешенным, и пропечатать его шпионом в нелегальной прессе не решились.
   Александрова, Мария Сергеевна, урожденная Веселова. Занималась в статистическом бюро губернского земства; имела свою квартиру в доме Громова, по Рукавишниковской улице, где у нее проживала Софья Константиновна Загайная и временно сестра ее Анна Константиновна Загайная, собиравшаяся уехать в Вологду. Перед 19 февраля 1902 г. Александрова и Загайные сидели трое суток до "Трех часов ночи, изготовляя комитетские листки. В ночи с пятого на шестое и седьмое апреля они были заняты гектографированием майских воззваний, а следующий день они посвятили уборке всего нелегального, в виду обысков, произведенных у статистиков Попова и других (по этому поводу Анна Загайная бегала за справками и с предупреждениями). Тогда же днем Мария Александрова, переодевшись в серую кофту и жакетку Загайной, нарядившись и черный платок, вместо шапки, отправилась в фабричную слободку на занятия с рабочими, откуда вернулась с комитетчиком, которого называла "статистиком великим", восхищенная своими чумазыми собеседниками. Они интересовались судьбой Прасковьи Лалаянц, живущей в Воронеже, Гурского, арестованного в Киеве, и Чуйкова, екатеринославского социал-демократа. Александрова жила три недели в Москве, ожидая получения заказанных ею на юге типографских станка и шрифта, на которые она затратила союзные деньги. Ее сильно поднадули: более чем за сто рублей ей дали только тридцать два кило старого шрифта (того, которым печатан No 6 "Южного Рабочего"), 12 или 15 кило нового и печатню, которые хранились потом в Костроме. Станок был размером в 71 см, рама деревянная (другую, кажется металлическую, сделали на месте). Печатать можно было в формате листа писчей бумаги. Недоставало кремальер и резиновых накладок с боков, иод колесиками, для бесшумности работы. Думали оттиснуть хоть что-нибудь, но не было людей хотя мало-мальски знакомых с печатным делом. Центральный Комитет только собирался поставить специалистов, он даже литературы костромичам не присылал, и Александрова хотела поэтому выписать ее через Москву, хотя в этом случае она могла обойтись дорого -- по 7 рублей за кило. Она заказала четыре паспорта га границей, два мужских и два женских. Печати для комитетов должен был доставить Союзу Таланов, но он был арестован, и Александрова написала в Киев, чтобы справились у него в тюрьме, забраны печати или нет. Конспиративную переписку Александрова получала по адресу: Соборный дом, Анне Александровне Колосовой; но нему можно также было отправлять и посылки с нелегальщиной; она им очень дорожила. Кой-какие бумажки она хранила в полом постаменте рабочей лампы. Вообще Александрова считала себя "чистой"; за ней была только история с Пушкинской читальней, да у Попова взяли книги (Бернштейн) с ее собственноручной надписью. Это ее несколько беспокоило, потому что некоторые адреса на конвертах, в которых рассылались прокламации к офицерам, писаны были ею. На случай ареста, для продолжения связей. Александрова указывала, по ее мнению, "чистого" еще комитетчика Александра Павлова Заварина, жившего в собственном доме (маленький, обит тесом, с мезонинчиком), на улице, идущей от земской больницы, дом второй после Мяснникого переулка, с левой стороны. Паролем явки к нему был, вероятно, "Ивам", ответ -- "Алексей". Александрова должна была выслать во Владимир по адресу секретаря губ. зем. управы (для передачи) в переплетах книг образцы изданий Костромского комитета. Александрова наводила справки по Киеву еще о "благонадежности" некоего Тианцева, поселившегося в Костроме и готового примкнуть к ее кружку.
   Любимов, Алексей Иванов, бывший студент. Жил в Воронеже, в доме 41, по Средней Московской улице. Помимо сношений с деятелями Северного Союза и центральными искровцами ("Бродяга", "Аркадий", "Рябов" в Самаре, "Владимир Михайлович"), он был знаком с Александром Александровичем Квятковским, который был в Воронеже и говорил, что, едучи из Одессы, он посетил явочные места "Южного Рабочего" и "везде нашел пустоту", так как многие из деятелей этой группы арестованы. Про Семена Михайловича Мальчинского Любимов говорил, что он отправился за границу легально (?) и должен заехать в Вену. По словам Любимова, в Воронеже возбуждает сомнение земский врач Годынский-Цвирко, вошедший в местный кружок. Он будто бы участвовал в общепартийном с'езде 1898 года. Из Киева о нем дали, однако, благоприятные сведения. Любимов интересовался вопросом, где находится Крыжановский (женатый), повидимому, крупный революционный работник. Про историю с Бауманом он знал лишь, что "Грач", представитель московской группы "Искры", в Воронеже не был, а искал какое-то имение в Задонском уезде, заблудился, остановился ночевать у знакомого земского врача, а тот его выдал. После этого в Самаре получили неизвестно кем писанную карандашом записку о том, что "Грача" вернули с пути в Вятку и везут будто бы в Москву. Любимов был знаком со всей новейшей социалистической литературой; он очень экспансивен, поклонник полемического задора искровских писателей. О с'езде (в Белостоке) он знал и ожидал 30 марта возвращения к себе "Бродяги" со сведениями по этому делу. Кардашев и Носков, скрывшиеся за границу, были ближайшие его друзья, но нее революционные тайны коих он был посвящен.
   Багаев, Михаил Александрович, уроженец Иваново-Вознесенска, женатый, имел четверых детей. Жил без прописки с семьей в г. Владимире, по Гончарной улице, в доме Зверьковой (занимал маленькую отдельную квартирку). Привлекался в Петербурге, где его "пытал Секеринский"; был в ссылке в Оренбурге; работал в Харькове; был задержан раз, когда являлся за паспортом, в Иваново-Вознесенске; виделся о Нижнем-Новгороде с делегатом "Рабочего Дела"; находился в Самаре, когда статистики устроили вечеринку в честь Лаговского; виделся в Воронеже с Николаем Кардашевым и Алексеем Любимовым, который ему особенно был люб, и затем поселился во Владимире. Все окружающие названный город фабрично-заводские центры Вагаев знал досконально, до мелочей; был знаком с местным социал-демократическим движением, с большинством деятелей коего в интеллигентной и рабочей среде имел тесные связи. С удовольствием вспоминал Кирюшку Отрокова (в ссылке), Ивана Махова (в Сибири); вообще гордился "ивановцами". Был хорошо знаком с Доливо-Добровольским, накануне ареста коего "удрал" из Ярославля, где знал местное светило -- Владимира Носкова. В Керчи повздорил из-за кружковых авторитетов с "молодым" Коганом, братом инженера "Осипа Аркадьевича"; последний вследствие этого стал даже хуже относиться к нему. По словам Багаева. Иосиф Коган был ярый рабочеделец, которого в Харькове все побаивались, и конспиратор, каких только надо желать. Багаев считал себя только районным представителем Северного Союза, но признавал, что фактически он является и членам Центрального Комитета. Нелегальный "Александр" у него был по пути на юг, откуда он должен был вернуться с людьми для типографии, наверное -- в Кострому, так как в Ярославле он провалился, а в Иваново-Вознесенск не хотел. Багаев знал, что его разыскивают, но не об'являлся, ибо тогда надзор помешал бы ему работать. Во Владимир он приехал с рекомендациями от нижегородского статистика Ивана Павловича Ладыжина, очень серьезного, энергичного, но крайне осторожного рабочедельца, который в последнее время поддался, впрочем, тяготению к "Искре", которое преобладает теперь в Волжском Союзе, к которому, кроме Н.-Новгорода, примыкают еще Казань, Самара и, кажется, Саратов. Ладыжин уже скрывался за границей, по, узнав, что произведенный у него обыск не имел серьезного значения, вернулся и был привлечен за бесписьменность. Когда возник вопрос о том, кто мог ездить представителем от нижегородцев на недавний партийный с'езд, то Багаев, потолковавши с женой (сильно революционизированной и посвященной во все конспирации мужа), решил, что это был не Ладыжин, а другой, который, действительно, дольше 24-го по домашним обстоятельствам оставаться на заседаниях не мог. Багаев удивлялся, почему выбрали именно этого господина, тем более, что он хотя и деляга, но весьма не речист. Благодаря секретарю владимирской губернской земской управы (бывший студент Юрьевского университета) Александру Саввину Панкратову (работал по статистике в Нижнем-Новгороде), который имел соответствующее письмо от Ладыжина, Багаев получил негласно заработок в почвоведном отделе л в то же время принялся "обрабатывать" окружающую публику, давая желающим на прочтение (за плату) новинки нелегальной литературы (например, члену суда Черносвистову No 3-4 "Зари"), или просто облагая данью сочувствующих; для последних он, желая окончательно их "расшевелить", на одном из собраний прочитал реферат "О роли интеллигенции в освободительных движениях". Хотя своей угловатостью и неряшливостью Багаев у либеральных дам и вызывал неприязненное чувство, но многие любили его за искренность и непосредственность. Из таких знакомых у него было семейство Губских, земец Черный и другие. Более близкие и деловые сношения Багаев поддерживал с каким-то смотрителем местного технического железнодорожного училища, с которым они наметили из числа оканчивающих курс учеников пять-шесть человек, достаточно "подготовленных" на легальной прессе и в будущем могущих оказать услуги целям пропаганды. Один из таких молодых людей должен был поступить на службу в гор. Ковров, где при его содействии предполагалось распространить майские воззвания. В упомянутом же городе проживал и судебный следователь Иорданский (а не Архангельский), который изучил Маркса, занимался с рабочими и располагал денежными средствами. Майские листки Багаев имел возможность разбросать через своих людей на заводах "Гусь", в Орехове-Зуеве (где столп либерализма -- Бальмонт), Кохме, Шуе. Багаев надеялся, что соответствующее количество (более 3.000) прокламаций будет ему доставлено из Ярославля. Он корреспондировал в "Искру"; писал, например, о замерзшем в заводском арестном помещении рабочем, о циркуляре по этому поводу бывшего губернатора Цеймерна; послал копию письма из Петербурга рядового лейб-гвардейца по поводу избиения студентов в Народном доме. Багаеву привез какой-то человек транспорт, заключавший в себе 200 экземпляров No 12 "Искры", 20 оттисков "Борьбы с голодающими", 7 книг No 2 и 3 "Зари", 5 книг "Свободы" и десятка два брошюр "Надгробное слово" и "Профессиональные союзы". На всех этих изданиях имелась печать Киевского комитета Российской социал-демократической рабочей партии. Доставитель счета не пред'явил, но сказал, что ему велели получить 80 рублей. Багаев был недоволен составом транспорта, так как 12-го номера "Искры" слишком много, а в то же время он не имел NoNo 7, 8, 9, 15, 16, 17 и 18 "Искры", брошюр "За сто лет" и "Самодержавие и Земство", за каждую из коих есть охотники дать по десять рублей. Нелегальную литературу Багаев хранил, повидимому, дома. Три книжки "Зари" и брошюру Шиппеля он дал своей приятельнице Ольге Баренцевой, которая приезжала из Ярославля, ночевала у Панкратова, день провела, с Багаевым, вечером выехала в Ярославль, имея намерение в Иванове повидать кого-то. Будучи у Багаева, Варенцова сообщила, что Ярославский комитет обещанных воззваний изготовить не успеет, и поэтому разбросают их позднее. Б то время гектографировались (одним студентом в имении, верстах в пятнадцати от Ярославля) листки майский и Корзинкинский специально (по личным воспоминаниям о побоище -- Владимира Александровича Носкова). Распространять, между прочим, у солдат-фанагорийцев взялись два молодых офицера, у которых жил "Александр" (в комнате, занимаемой прежде студентом Трупчинским), прежде чем скрыться в Кострому, и у которых давно существовал свой марксистский кружок. С Иваново-Вознесенском Варенцова не знала как быть: влен литографский камень или мимеограф", москвичи согласились прикончить с "Союзом". На обыске у Барыбина присутствовал сам "его превосходительство" Семякин; результат был не блестящий: камень (литографский) и прочее нашли, но "в мертвом состоянии" -- все было зарыто в земле, в саду. Из других лиц "влопался" только Иван Меринов, у которого нашли нелегальные брошюры.
   9-го октября были обыски и в Москве у 9-ти человек, из числа тех, с кем виделся Барыбин, но порадовала охрану только М. Кугушева, хранившая воззвание к рабочим, газету "Самоуправление" и брошюру "Александр III", издания народовольцев. Кугушева, ее сожительница Сабанеева и Г. Купреянов были арестованы.
   Не обошлось дело и без предателя. Упомянутый выше Меринов на дознании дал злостные показания; он заявил, между прочим, что к числу лиц, которым было известно о деятельности Барыбина, Бриллиантова и его, Меринова, по изданию нелегальных брошюр, принадлежал и Иван Зосимович Попов, который, когда изготовлялся мартовский номер "Союза", посоветовал, "зная хорошо, что печатается", для получения лучших оттисков смачивать массу и. т. д.
   Таким образом, и на этот раз инициаторы об'единения объединились только под гостеприимной кровлей царской тюрьмы, которая всего более напоминала о необходимости действительного союза всех революционных сил9).
   

ДЕЛО А. КОРОЛЕВА

   К делу "союзовцев" имеет прямое отношение один эпизод не совсем обычного свойства. К числу знакомых Барыбина принадлежал Александр Королев, который был известен московск. охр. отд. по участию в мартовских беспорядках 90-го года, за которые он был выслан, но в августе того же года получил разрешение вернуться в столицу.
   17-го сентября 1893 г. Королев приехал в Петербург, где за ним установили, по внушению из Москвы, наблюдение, которое выяснило, между прочим, что 20 числа он сдал в банк на хранение 4 билета выигрышного займа, а вечером того же дня заявил в полиция о похищении у него 4000 рублей, принадлежавших его родственнику Клопову, живущему в Твери 10).
   Хотя это дело по внешнему виду не носило политического характера, но д-т полиции им очень заинтересовался и не только потому, что пострадавшим являлся фаворит одного из великих князей (если не ошибаюсь -- Александра Михайловича), но и потому, что ему была известна истинная подоплека этого загадочного происшествия.
   11-го октября, одновременно с ликвидацией "союзевцев", был арестован и А. Королев; не ожидая такого оборота дела, он нашел нужным пойти на откровенные об'яснения и заявил, что деньги им на самом деле не потеряны, а утаены, что он думал употребить их на дело социалистической печати, лично им задуманное, и что присвоенные деньги он отдал на хранение своей московской знакомой М. Н. Корнатовской.
   Преждевременная откровенность Королева поставила охранников в щекотливое положение: с одной стороны, нужно было найти деньги великокняжеского протеже, с другой -- быстрое обнаружение их могло бросить тень подозрения на агентуру, стоявшую близко к этому делу.
   Вследствие настойчивой телеграммы д-та п., Бердяев решился действовать; он, разумеется, прекрасно знал, где хранятся деньги, но для отвода глаз отдал распоряжение (6-го ноября) обыскать несколько человек из числа знакомых Королева, а именно: А. А. Яновского, С. Ф. Руднева, В. П. Успенского, М. Н. Корнатовскую и... В. Н. Цирг.
   Обыски у названных лиц никаких результатов не дали, но при осмотре комнаты жившего в квартире Цирг медика К. В. Соболева в среднем ящике шифоньерку, в белье, нашли сверток, в свертке оказалась шкатулка, а в шкатулке -- две пачки по 20 билетов сторублевого достоинства...
   Соболева обязали было только подпиской о неотлучке, но, по требованию д-та п., он и Корнатовская 14 ноября были арестованы, при чем Бердяеву было поручено опросить их "для получения показаний, согласных с заявлением Королева", так как "иначе делу нельзя дать дальнейшего хода".
   Корнатовская. признана в письменном заявлении на имя Бердяева "в сентябре, между 20 и 25 числами, он (Королев) дал мне сверток, который я передала 5-го ноября вечером Соболеву".
   После этого Корнатовскую и Соболева освободили...
   Таким образом -- и волки были сыты, и овцы остались целы.
   А "мамочка", в случае чего, могла сказать: "моя хата с краю -- я ничего не знаю" 11).
   

САРАТОВСКАЯ "ЗЕМЛЯ и ВОЛЯ"

   Еще не было покончено с тверским "Союзом", как в Москву явился новый "об'единитель", который имел большую "программу", но очень незначительный кружок единомышленников. С первых же дней своего пребывания в столице, приезжий попал в поле действия агентурного "прожектора" и, благодаря этому, он был сразу освещен, что называется, с головы до ног.
   Вот как повествует об этом официальное донесение московск. охр. отд. от 30--IX--1893 года.
   "24-го числа текущего месяца из Саратова прибыла неизвестная личность и остановилась, без прописки документа, в д. Грачевой, по Верхней Кисловке, в кв. No 4, у жены личн. почет. гражданина Елизаветы Иванов. Айземан и крестьянина Рязанской губ., служащего в земском кустарном музее, Ивана Филиппова Елчина. Приезжий показывал в Москва рукописную программу саратовского террористического кружка, носящего название "Земля и Воля". Хотя с этой рукописи он и разрешил своим знакомым снять копию, во просил программу кружка не пускать в обращение и вообще о кружке не возбуждать излишних толков. За время пребывания в Москве приезжий из Саратова виделся, кроме вышеуказанных, со след. лицами: лекарем Мих. Иван. Молчановым, студентом юр. Мих. Ив. Прокушевым, спуд. СПБ. ун. Василием Исаевым Браудо, студ.-мед. Андреем Ив. Латухиным, студ.-мед. же Николаем Александровым Иорданским (который водил саратовца по Москве), студ. юр. Павлом Семеновым Широким и Виктором Михаил. Черновым и естественниками Николаем Андреевым Ряховским и Иосифом Теофиловым Павлицким.
   26 сентября, в 10 ч. 30 м. веч., приезжий выехал в Саратов в сопровождении филеров, которые должны выяснить его личность и состав кружка".
   Приезжавшим в Москву "саратовцем" оказался Н. И. Иванов, который еще в 1881 году был сослан на 5 лет в З. С. Как состоящий ранее под гласным надзором, Иванов не имел права проживать в столицах и потому обратился в Петербург с прошением о снятии с него ограничения в выборе местожительства; д-т п. нашел это "преждевременным" и предложил Иванову, в случае надобности прибыть в Москву по делам, просить разрешения на это уместного обер-полицеймейстера; в тоже время последнему департамент полиции предложил не отказывать Иванову "по соображениям агентурного свойства в дозволении кратковременного пребывания в столице".
   Так играла охрана в кошки и мышки о несчастными жертвами полицейского произвола и усмотрения.
   Иванов не воспользовался, однако, лукавым предложением д-та п. и предпочел оставаться, в Саратове, предоставляя московским филерам удовольствие вылавливать его на пустынной Никольской улице, где он жил вместе с В. Г. Романовым.
   Но московский агентурный прожектор действовал на очень дальнее расстояние, и потому Бордяев имел возможность сообщить д-ту п. более обстоятельные) сведения о саратовском кружке. "Рукописная программа "Земля и Воля",-- писал начальник моск. охр. отделения 5--I--1894 г.,-- распространяется самим же Н. Ивановым, который старается сплотить около себя всех наиболее активных местных революционных деятелей, желающих в чем-либо проявить свою деятельность. Таким путем примкнули к его кружку Александр Александров Сакулин с женой, имеющие значительные связи среди сектантов и стремящиеся в целях пропаганды овладеть возможно большим числом саратовской учащейся молодежи; домовладелец Глико, старый народоволец, снабжающий средствами инициаторов различного рода противозаконных предприятий; б. студ. М. ун. Андрей Александров Аргунов, автор фельетонов из общественной жизни в "Сарат. Листке", пишущий под псевдонимом "Праздношатающийся". (Есть основания думать, что программа "Земля и Воля" составлена Ивановым, Аргуновым и Глико); прис. повер. Чумаевский, один из членов старой Саратов, организации, имевшей некогда стаю типографию; братья Романовы (один эаенатый) -- люди, близко стоящие к Иванову, занимающиеся вместо с ним в земстве; быв. ссыльный Шаповалов, служащий в строительной конторе -- один из наиболее центральных членов кружка; бывш. сосланный в Архангельск Тихомиров, служащий теперь при элеваторе в г. Козлове -- человек очень интересный (к нему недавно ездил Иванов). Самостоятельное значение имеет в Саратове кружок Дмитрия Ив. Малеева, устраивающего кружки; самообразования на почве "естествознания. Между прочим, членом этого кружка состоит учитель Норовчатский писец дворян. депутат, собрания Петр Васильев Лебедев и др. Из этого кружка должны выйти деятели среди народа. Около некоей Дранициной группируется в Саратове во множестве наиболее юная, революционная молодежь".
   Но не повезло москов. охр. отд. и с саратовскими обвинителями -- и на этот раз испортили дело жандармы своей поспешностью. Полученные из Москвы сведения о кружке Иванова д-т п. сообщил "совершенно доверительно" нач-ку саратовского г. ж. управления, предложив ему обратить на него серьезное внимание с тем, "чтобы, если представится возможность, удостоверить фактически распространение программы "Земля и Воля", произвести у всех причастных лиц обыски для возбуждения затем формального дознания". Но в это время начальник управления генерал Гусев, заболел, а заместитель его, подп. Анненков, получив требование от нач. твер. г. ж. у. о допросе Н Черненкова и желая, должно быть, отличиться, обыскал не только это лицо, но и многих других, в том числе и Н. Иванова, при чем ничего относящегося к "Земле и Воле" найдено не было.
   Дело о саратовской "Земле и Воле" оказалось мертворожденным 12).
   

ГЛАВА VII

Голод 1891 хода и бюрократия (д, Соломона).-- Ново-народовольцы и Н. М. Астырев.-- Розыски в Н.-Новгороде.-- Дело о "Летучем Листке".-- Розыски в Казани. Снова провокатор Н. Теселкин. Предательство К. Острянина.

ДЕЛО СОЛОМОНА

   Неурожай, постигший Россию в 1891 году, вызвал, как известно, острый продовольственный кризис, превратившийся на обширном: пространстве восточного района империи в настоящий голод со всеми; его ужасами.
   Царское правительство, всегда относившееся с преступной небрежностью к нуждам крестьянских масс, и на этот раз проявило свое внимание к народному бедствию единственно в заботе скрыть печальную действительность, и даже самое слово "голод" было изгнано особым циркуляром управления по делам печати со страниц периодической прессы.
   Но, как говорится, "шила в мошке не утаишь", и общество знало правду; о "частичном недороде хлебных злаков", как выражались официальные органы, знало настоящие размеры несчастия и спешило притти на помощь голодающему населению сбором пожертвований, устройством питательных пунктов и т. д.
   Однако, и в этой области общественной инициативы, чисто филантропической и высокополезной, правительственная власть на своих перифериях не только не оказывала содействия частному почину, но и учиняла ему, где только могла, всяческое препятствие.
   Чтобы дать некоторое представление о том, в какой обстановке приходилось действовать частным лицам, посвятившим себя делу помощи голодающим, сколько подозрительности и недоброжелательства приходилось им встречать се стороны местной администрации, я приведу пример, опираясь в своем рассказе на свидетельство одной "справки" особого отдела деп-та полиции:
   Пермский губернатор, говорится в этом документе, донес 13/VIII--1893 года следующее: "В виду постигшего некоторые уезды вверенной мне губернии бедствия, в местном крае появился целый ряд молодых людей, в большинстве из так-называемых неудачников и уже отмеченных тем или другим из темного прошлого, которые, стремясь сблизиться с народом, под видом благотворения ему поселились в той или другой местности губернии и здесь, в глуши, занимаются пропагандой противоправительственных идей и возбуждением неудовольствия в населении в той или другой форме, против местных властей".
   В числе таких "смутьянов" оказался, между прочим, состоявший под негласным надзором полиции дворянин Г. А. Соломон, прибывший из С.-Петербурга: в Шадринский уезд 28/11--1892 года. "Относительно этой личности,-- доносил губернатор,-- установлено: 1) что, оказывая помощь народу из средств, получаемых им от неизвестных лиц, он, Соломон, по каким-то особом соображениям раздает пособия не всегда действительно нуждающимся; 2) что, относясь пренебрежительно в той или другой форме не только к местным уездным властям но даже и к губернской власти, высказывая, например, в народе, что "он боялся губернатора только тогда, когда ему, Соломону, было 10 лет, он тем самым явно стремится подорвать в темной массе всякое уважение и доверие к установленным властям; 3) что он же распускает между крестьянами слухи о будто бы допускаемых должностными лицами неправильностях при взыскании с них разных повинностей; 4) что, (Вкравшись подобными темными путями в доверие крестьян, он влияет на них в смысле нежелательном и вредном, например, по выбору в Ново-Петровской волости председательницей волостного благотворительного комитета дочери псаломщика Анциферовой, личности крайне дурной репутации; 5) что он же поддерживает сношения в данной местности вообще не с людьми благомыслящими, а с подобными себе, как, например, о дочерьми секретаря шадринской уездной земской управы Федорова, Марией и Елизаветой, состоящими также под негласным надзором; 6) так как не заметно, чтобы Соломон имел личные средства к жизни, то можно предполагать, что он существует сам и помогает сказанным девицам Федоровым из средств благотворительных и 7) что он же, Соломон, является автором тех крайне тенденциозных корреспонденции, которые от времени до времени появляются в столичной прессе и, преувеличивая размеры бедствия по случаю неурожая, о целью прилива; новых пожертвований, расходуемых им совершенно произвольно и безотчетно, выставляет деятельность местной администрации в неприглядном виде".
   В чем же, на самом деле, выразилась столь зловредная деятельность Соломона?
   Приведу свидетельство стороны, в пристрастии которой, в известном отношении, сомневаться нет оснований. Вследствие доноса пермского губернатора, деп-т полиции запросил начальника местного жандармского управления, и вот что он доложил 19/Х--93 г.: "Соломон, поселившись в селе Ново Петропавловском, открыл бесплатную столовую, из которой выдавалось от 75 до 120 обедов, состоявших из горячего супа о мясом и хлебом; с начатием же полевых работ каждому рабочему он выдавал ежедневно два фунта хлеба; продовольственную помощь Соломон оказывал только тем крестьянам, которым, как способным к труду, такового пособия не отпускалось ни от земства, ни от благотворительного комитета...
   К добровольно принятой на себя деятельности подания помощи нуждающимся он относился старательно, тепло, почему земство доверило ему еще заведывание тремя столовыми. С крестьянами Соломон обходился фамильярно, запанибратски, посещая их постоянно по избам, вел беседы с ними денно и нощно, больным оказывал медицинское пособие и таким образом заслужил себе в среде их расположение, неограниченное доверие и весьма скоро стал ими прозываться "наш благодетель".
   Прибыл Соломон к своему посту с большим запасов книг дешевого издания с.-петербургского общества грамотности (по документам видно, что он состоит членом его), которые и раздавал для чтения, а некоторые сам им прочитывал; в своих беседах с крестьянами он научал их, как лучше обрабатывать поле, огороды, вести хозяйство, истреблять кобылку, о разведении скота, о лечении болезней, о трезвости, пользе чтения книг и тому подобное; весной, с начатием полевых работ, он посещал таковые лично и давал разные указания на месте. Все книги, которые представилось возможным видеть у крестьян, были, действительно, относящимися к вышесказанным предметам...
   Нельзя отвергать пользы, принесенной Соломоном своей энергичной деятельностью по прокормлению рабочей силы и таким образом поддержания их существования, но орять нельзя сказать, чтобы: проводимые им идеи и учения в крестьянскую среду, находящуюся еще в полудиком состоянии, были всегда благотворными для их ума и развития их умовоззрений в политическом отношении. Так, на вопросы любопытных крестьян, на свои или от кого получаемые средства он оказывает им вспомоществование, Соломон отвечал: "Зачем вам знать, дают, так бери, высылают добрые люди, а не правительство",
   Поведение Соломона, и отношение его к местным властям, как административным, так и полицейским, не могли служить добрым примером, так как они были надменны, сухи, крайне сдержанны... Влияние его на крестьян проявилось, во многом; так, например, по его подстрекательству в разгар, острой нужды крестьяне Петропавловской волости собрались на сельский сход и постановили учредить в селе библиотеку с тягальной, книги для которой Соломон обещался сам доставить; таким же путем в том же селе сельский сход постановил приговор закрыть все винные лавки, что, по существующим законоположениям, местная власть не могла утвердить.
   В конце июля месяца Соломон выбыл в село Каргапольское, куда был назначен уездным земством на санитарный пункт для предупреждения заноса холеры из Тобольской губернии. Деятельность его на этом пункте была безупречная"...
   "С'ездив в Петербург, Соломон весной 1893 года вернулся в Шадринский уезд и поселился в Песковской волости, где крестьяне нарезали ему 10 десятин земли, на которой он обязался устроить лесную дачу с тем, чтобы через 10 лет передать чай тем крестьянам, которые будут работать по ее устроению; в течение лета он действительно обсадил эту дачу деревьями и произвел ирригационные работы для водоснабжения ее. Одновременно с этим занятием он имел столовую, в которой ежедневно получали от 60 до 100 человек горячую пищу и хлеб, оказывая медицинскую помощь заболевшим, и устраивал рабочие артели, выдавая таковым в натуре лошадей, орудия и семена; так же, как и в прошлом году, он находился в постоянном общении ё крестьянами и снабжал их книжками; таким поведением и здесь приобрел наименование "благодетеля, кормильца!"...
   Из вышеприведенного компетентного свидетельства видно, какой мирный характер носила деятельность Г. Соломона и многих ему подобных. Но, разумеется, даже такая, чисто культурническая, "безупречная" и с жандармской точки зрения работа не могла не оказывать влияния на "умовоззрения крестьян в политическом отношении". К этому вело простое сопоставления того чуткого, доброжелательного внимания к нуждам крестьян, которое проявляли заезжие "благодетели", с тем совершенно безучастным отношением к народному "бедствию", которое оказывала власть и местная, и центральная. Потому-то эта власть и была столь враждебно настроена даже по отношению к безобидным культурникам; она не прощала им ни кормления голодающих, ни даже лесоразведения.
   Это пришлось испытать на себе и Соломону: когда он возбудил в 1894 году ходатайство об определении его на службу в Тобольской губ., деп-т полиции, на запрос губернатора о благонадежности Соломона, ответил, сообщив краткие сведения о предыдущей деятельности его, что "назначение просителя на должность, сопряженную с непосредственным соприкосновением с народом, представляется нежелательным". Точно так же было отклонено ходатайство Соломона о допущении его к участию в качестве лектора в народных чтениях, которые устраивались в гор. Иркутске (1896 г.).
   

НОВО-НАРОДОВОЛЬЦЫ

   "Не бывать бы счастью, да несчастье помогло"... Голод сам по себе, как общественное бедствие, обусловленное не только причинами порядка частного (стихийные невзгоды), по и общими (обнищание крестьянства, его необеспеченность, как результат ненормальных экономических условий), привлек внимание русской общественности к вопросу о положении народных масс, их нуждах и запросах.
   Беззаботность и недальновидность царского правительства, не сумевшего ни предотвратить, ни, тем более, смягчить и умерить остроту разразившегося бедствия, бездушное, норою совершенно дикое отношение властвующей бюрократии к общественной самодеятельности наглядно продемонстрировали, на факте крупного значения, вело немощность и непригодность самодержавного режима и снова поставили на очередь проблему политической свободы. Общественная совесть проснулась, критическая мысль коллектива оживилась, заработала; создалось настроение, в котором революционный почин мог находить себе подходящую атмосферу.
   Особенно чутко отнеслись к создавшемуся положению круги с преобладающими народническими тенденциями. Воскресло народовольчество; была предпринята агитация среди крестьянства. На почве этого "под'ема духа" возникли затем новые объединительные попытки.
   В конце марта 1892 года, по агентурным сведениям московского охранного отделения, кружок литераторов устроил собрание в квартире писателя Н. М. Астырева, на котором присутствовали П. Ф. Николаев, Н. Н. Златовратский, В. А. Гольцев, П. В. Засодимский, Вл. С. Соловьев, Н. К. Михайловский и С. Жевакин; на собрании этом читали брошюру "Всероссийское разорение", обсуждали способы воздействия на общество и правительство в связи с переживаемым острым моментом и вынесли решение предпринять широкую агитацию.
   В начале того же 1892 года появился в обращении целый ряд новых революционных изданий, между прочим, гектографированная программа "Исполнительного Комитета", брошюрка "1-е мая 1891 года с приложением адреса Шелгунову" (предисловие Плеханова), а также серия листков, отпечатанных в новой тайной типографии: "От группы народовольцев" (январь, по поводу голода), "От группы народовольцев к молодежи" (март), "Летучий Листок" Н. В." (апрель), "Свободное Слово" и "Народовольческая; [программа".
   Последний из упомянутых листков почти дословно кошроизводил, известную программу Исполнительного Комитета "Народной Води", с маленьким коррективам; в первом же абзаце "по основным своим убеждениям мы -- социалисты и народники" последнее слово было выпущено, должно-быть, в качестве уступки духу времени 1).
   Непосредственно агитацией занялся московский кружок "бунтарей народников" (по официальной номенклатуре), во главе которого стоял вышеупомянутый Астырев. Незаурядная судьба этого искреннего народолюбца стоит того, чтобы его биографии уделить несколько более внимания.
   

Н. М. АСТЫРЕВ

   Н. М. Астырев, родившийся в г. Тихвине (1857 г.), по окончании курса средней школы поступил в петербургский институт путей сообщения. Отдавая дань увлечениям своего времени, Астырев скоро бросил науку и, подобно многим из учащейся молодежи, пошел "в народ".
   С первых же шагов деятельность Астырева сделалась об'ектом внимания "недреманного ока". Уже в феврале 1883 года директор деп-та полиции Плеве имел "агентурные сведения" о том, что "в Орловское волостное правление, Воронежской губернии, помещен, по рекомендации Гл. Успенского, волостным писарем бывший студент Н. М. Астырев, через коего народовольцы думают добывать фальшивые паспорта". Вероятнее, однако, что действительной целью пребывания Астырева в деревне было не столько добывание "фальшивок", сколько изучение подлинной жизни народа, которому послужить он решил.
   Результаты своих деревенских впечатлений Астырев изложил в статьях, появившихся тогда же в журнале "Вестник Европы", часть которых в 1886 году была издана отдельной книжкой под заглавием "В волостных писарях", имевшей в свое время значительный успех и вышедшей в 1895 году вторым изданием.
   Вынужденный променять место писаря на профессию писателя, Астырев в последующее время сосредоточил свое внимание на сельскохозяйственной статистике и одно время заведывал бюро в Иркутске, а затем поселился в Москве, где на-ряду со специальной работой до статистике в городской управе и в юридическом обществе принял живое участие в общественной жизни.
   Уже в 1891 году, имя Астырева снова замелькало перед зоркими очами охраны: сведения о нем запрашивало в январе месяце, до ходу дознания, СПБ-е губерн. жандарм, управление; в апреле на него обратил внимание департамент полиции в виду перлюстрационных сведений о сношениях некоего Н. Астырева;, живущего в доме Блохина, по Цветному бульвару, с Екатериной Бартеневой, привлеченной к дознанию. Наконец, в распоряжении Бердяева скоро оказались агентурные сведения о прикосновенности Астырева к "редакционно-издательскому, кружку", отлитографировавшему брошюрку, составленную Е. Мягковым, "Русская развитая женщина"; московскому охран, отделению даже было в точности известно, что "в ноябре месяце Г. Ветер, уволенный из Киевского университета, останавливался, проездом в Петербург, у Астырева и, уезжая, захватил от него транспорт "вышеупомянутого издания".
   Охране было донесено также, что приезжавший в Москву П. Засодимский познакомил с Астыревым Е. Егунова, организовавшего нелегальные кружки, при чем последний да заседании, происходившем 14-го октября у студента Федора Невского, заявил, что Астырев, Златовратский и Засодимский обязались внести по 500 руб. на революционные цели, а Н. П. Ломакин обещал дать на те же надобности 3.000 руб.
   В конце концов, деп-т полиции не вытерпел и предписал произвести обыск у Астырева, что и было исполнено 1 февраля 1892 года; в то время, как полицейский пристав рылся в многочисленных рукописях Астырева, последний посмеивался, приговаривая: "Ведь я не мальчишка, чтобы держать при себе что-нибудь недозволенное". Действительно, обыск оказался безрезультатным...
   Как бы на зло охранке вскоре же появились в обращении новые прокламации: "К десятилетию коронации", "Первое письмо к голодающим", за подписью, "Мужицкие доброхоты" и "Чего нам ждать и что нам делать? (письма старого друга)", отпечатанные той же типографией "группы народовольцев" (Эти листовки имели щирюкюв распространение и вне пределов Москвы) 2).
   Московское охранное отделение знало, из-под чьего пера вышли воззвания3), и ждало только подходящего момента, чтобы нанести удар "мужицкому доброхоту" наверняка. Изобретательный Зубатов расставил провокаторские сети; удобный случай для "ликвидации" не заставил себя долго ждать, и злосчастная роль невольной провокаторши снова выпала на долю М. Н. Корнатовской, приятельницы А. Е. Серебряковой.
   По сведениям, полученным охраной от "мамочки", Корнатовская должна была находиться в прямой связи с "центром", выпускавшим народовольческие прокламации. В виду, этого показания за Марией Николаевной и некоторыми ее знакомыми было установлено с 16-го марта неотступное наблюдение. 29-го числа филеры, следившие за студентом Н. Н. Шатерниковым, заметили, что он, находясь в компании с однокурсниками своими А. С. Розановым и П. Короткевичем, опустил в 12 почтовых ящиков (в районе Плющихи) около 20-ти одинаковых писем. Наблюдением, которое велось в тот же день за Корратовской, было констатировано, что, проводив Гольцева, уехавшего в Крым, она отправилась к Жевайкиным, у которых пробыла до 2 часов ночи, а днем 30-го марта посетила Астырева и оставила, у него большой сверток в виде книги4). Для Бердяева, который был, конечно, "в курсе дела", последнее обстоятельство не было неожиданностью: за домом Блохина следил уже особый наряд филеров, и когда последние заметили, что к Астыреву стали являться молодые люди, известные им по наблюдению, был вызван наряд полиции, заранее приготовленный (два пристава во главе о ротмистром Бутовичем), и началось "следственнное действие". Сначала обыск ничего, кроме гектографированной брошюрки "Чего нам ждать и что нам делать?" не обнаружил, и уже было приступ лоно к составлению протокола, когда присутствовавший для контроля полицейский надзиратель охранного отделения Борисов извлек из глубины ящика письменного стола искомый "сверток", в котором оказалось 72 экземпляра печатных воззваний "Первое письмо к голодающим крестьянам" (март, 1802 г.), 17 экз. "Письма к учащейся молодежи" и 27 экз. "Программы народовольцев".
   В квартире Астырева, кроме его самого, его жены Е. Хоммер и ее брата, были застигнуты Н. Шатерников и студенты В. Алексеев и М. С. Саркисов. Кроме того во время обыска явились еще: технолог М. Горнштейн и универсант А. Белозеров, при котором оказалось полсотни гектографированных листков для сбора пожертвований в пользу, партии народовольцев и список адресов. Под'езжала к дому, Блохина еще жена П. Ф. Николаева, но, заметив полицию, поспешила удалиться.
   Кроме Астырева, Шатерникова и Алексеева в тот же день были арестованы Н. Намитниченко, Парфенов и М. Чалусов (у них найдена нелегальщина), а также П. Короткевич, Е. Мягков, С. Жевайкин, Н. Смерчинская и А. Влагоразумов.
   Впоследствии, по ходу дознания, возникшего при московском г. жанд. управлении по этому делу, было привлечено еще несколько человек. Так, в виду показания В. Алексеева о том, что он брал читать брошюры "Кто чем живет" и "Разбор программ революционных партий" у прис. повер. В. Меньшикова и студента М. Прокушова, последний 6/XII--1892 года был обыскан и арестован. 25-го ноября был задержан привлеченный в качестве обвиняемого В. Шрейдер (найдена заметка "О социологическом движении народа"); вследствие оговора последнего был обыскан 22-го декабря П. Стаханов. Всего к дознанию об "астыревцах" было привлечено более 20-ти человек (поименованы в приговоре по этому делу)5).
   Из числа арестованных Е. Мягков почему-то удостоился особого внимания со стороны Зубатона, который вел о ним на первых порах длительные беседы; в результате Мягков подал 10/IV--92 г. "заявление", в котором, признав свое знакомство с Николаевым, Астыревым и другими, он об'яснил еще: "поведение Астырева считаю возмутительным, На квартире Ковригиной не был.... Держусь принципов либерализма, не принимая участия в событиях текущей жизни... Неоднократно слышал, что магазин Якобсона выписывает; неразрешенные цензурой немецкие и русские заграничные издания"...
   Зубатов остался, невидимому, неудовлетворенным этими признаниями, и 21-го апреля Мягков просил нового свидания с начальником охр. отделения "по поводу некоторых возникших недоразумений". 7-го июня он снова пишет о том же, прибавляя: "Это отнимет у вас минимум полчаса времени". 3-го июля Мягков опять взывает: "Наш предыдущий разговор остался неоконченным,-- на этот раз я предполагаю говорить обстоятельнее"... Охранное отделение не осталось равнодушным к словоохотливости своего клиента, и когда? в обычном порядке исхода дознания Мягков был отдан под гласный надзор полиции на 3 года, Бердяев 29 января 1893 года нашел нужным доложить деп-ту полиции, что "надзор за ним возможно прекратить"...
   В заключение не могу не остановиться на грустном эпилоге этого дела. Царское правительство проявило особую мстительную жестокость по отношению к "мужицкому доброхоту": оно присудило его, уже больного, к 2-м годам тюремного заключения и к Ссылке затем в Вологодскую губернию. Астырев, находясь в доме предварительного заключения (в Петербурге), окончательно занемог; его поместили в тюремную больницу. Официальный отзыв врача свидетельствовал, что Астырев "страдает малокровием, одышкой и нервными болями; исследование внутренних органов показывает уплотнение легочной ткани в верхушке правого легкого (хроническое воспаление) и явления бронхиального катарра; температура повышена, питание в худом состоянии"...
   И тем не менее, когда Астырева возбудила ходатайство об освобождении опасно больного мужа на ее попечение, деп-т полиции приказал (31/XII--93 г.) об'вить ей, что ходатайство ое признано неподлежащим удовлетворению.
   30 марта 1894 года Астырев после двухлетнего одиночного заключения был освобожден. Ему разрешили до отправки в ссылку пробыть по три дня в Петербурге и Москве, при чем было предписано установить за Астыревым гласный надзор и, кроме того, "иметь самое бдительное негласное наблюдение за квартирой, образом жизни и знакомыми его, а в случае проявления им политической неблагонадежности или попытки к побегу -- выслать до cрока этапным порядком"...
   2-го апреля Астырев прибыл в Москву и сразу заявил себя "неблагонадежным" -- написал на проходном свидетельстве: "вследствие нездоровья и усталости сам явиться не могу и возвращаю свидетельство с женой". Истек "трехдневный льготный срок, и охрана потребовала, чтобы Асnырев "в 9 час. 30 мин. вечера" отправился на уготованный ему север. Но несчастный больной уже готовился к "побегу": 5-го апреля жена его представила полиции удостоверение доктора Корсакова в том, что муж ее находится "в безнадежном состоянии", и просила разрешения поместить его в больницу профессора Остроумова. Охрана не поверила и запросила старшего полицейского врача Белина; последний донес: вследствие весеннего времени хроническое воспаление у Астырева обострилось,-- ехать он не может. И этот официальный отзыв был заподозрен в пристрастии. Поручили переосвидетельствовать Астырева врачу Пресненской части Воздвиженскому. Но тот присоединился к мнению своего коллеги. Только тогда было разрешено перевести Астырева в клинику для неизлечимо больных профессора Кожевникова, где также установили за умирающим писателем "бдительное наблюдение". Астырев имел еще силы уведомить "отделение по охранению тишины и порядка в Москве" о своем новом "местожительстве". Это были последние строки, написанные им,-- строки, полные горького символического значения.
   3 июня 1894 года Н. М. Астырева не стало. Охрана могла облегченно вздохнуть: "преступник" не вырвался из ее цепких лап, и если совершил "побег", то, вероятно, заранее предусмотренный бдительным начальством.
   6-го июня состоялись похороны Астырева на Ваганьковском кладбище, в Москве. Человек 300, преимущественно учащейся молодежи, собралось проводить покойного. Шествие пестрело венками, из которых некоторые выделялись красноречивыми надписями, например: "Есть времена, есть целые века, в которые нет ничего желаннее тернового венка"; "То не мечта, за что страдали поколенья и верили чему высокие умы"; "Самоотверженному труженику на, ниве народной" и пр.
   Над свежей могилой Астырева было произнесено несколько речей. Писатель Ермилов охарактеризовал покойного, как борца за народное дело. Евгений Флеров прочитал стихи, а один неизвестный молодой человек (впоследствии сделалось известным, что это был И. З. Попов) произнес взобравшись на крест, короткое, но яркое слово, поставив ребром вопрос о том, кто был действительным виновником смерти Астырева? Полиция настолько растерялась от неожиданности этого выступления, что не задержала пылкого оратора, которому некоторые успели даже пожать горячо руку...
   Лет десять тому; назад в газете "Русские Ведомости" было напечатано "письмо в редакцию", в котором вдова писателя, г-жа Астырева, сообщала по поводу одной заметки: "Могила обыкновенно посещается семьей писателя, но найти ее на самом деле очень трудно... А что читающие люди давно забыли человека, который погиб за народ и умер слишком молодым, я давно с этим свыклась, так как даже при исполнении десятилетия никто не пришел помяну гь Асгырева"...
   

РОЗЫСКИ В Г. Н.-НОВГОРОДЕ

   Ликвидация астыревского кружка дала Бердяеву только моральное (если уместно так выразиться) удовлетворение: охране удалось "подловить" человека, который самонадеянно заявлял, что он не "мальчишка"; но не было главного, что требовалось найти -- "техники"; и, больше того, не было добыто никаких указаний на ее местопребывание. Первоначально охрана думала, что народовольческие издания печатались в какой-нибудь легальной московской типографии, а потом стала искать "технику" в провинции.
   Как мы уже знаем, первое подозрение в этом отношении пало на гор. Тверь; но вскоре выяснилось, что там работает гектограф и только. Тогда, внимание было обращено на гор. Нижний-Новгород, где в это время тоже скопилось много "неблагонадежных элементов".
   И на этот раз командированные филеры (опять во главе с Сачковым) никаких конкретных указаний не получили: им дали список лиц, известных по Москве) и долженствующих жить в Н.-Новгороде,-- и все. В; числе указанных были Леонид и Герман Красины (д. 37, Померанцева, по Ошарской ул.), но они были арестованы, по распоряжению из Петербурга, на второй день после прибытия филеров (3/V--1892 г.). Относительно других намеченных лиц -- В. И. Серебряков, М. А. Плотников и П. В. Пегеев -- филерам пришлось наводить справки, так как их адресов в списке указано не было.
   Но у московских ищеек было верное средство подойти к "центру", это -- наблюдение за, местной земской управой, и в статистическом бюро которой обыкновенно ютилась поднадзорная интеллигенция; облюбовав, таким образом, несколько "подходящих" персонажей, филеры начали таскаться за ними, подхватывая их большей частью на любимом прогулочном месте нижегородцев -- на Откосе, перед которым стелется дивная панорама красавицы-реки и Заволжья.
   Наблюдение продолжалось почти два месяца; оно захватило в свой круг более трех десятков лиц, в числе которых большинство было известно своим революционным прошлым (А. Второв, Н. И. Рутковский, К. М. Нардов, А. Я. Шамахов и др.); но общий результат этих розысков был отрицательный: филеры вынесли впечатление, что "шлепалки" в, Н.-Новгороде нет; и на этот раз шпионский нюх московских "лекоков" оправдал свою репутацию: народовольческой типографии действительно, там не было.
   Тем не менее, для очистки совести и оправдания расходов на командировку (филеры получали по два рубля суточных), деп-т полиции распорядился обыскать некоторых, более намозоливших глаза наблюдению нижегородцев, но ничего "предосудительного" у них не оказалось.
   

ДЕЛО О "ЛЕТУЧЕМ ЛИСТКЕ"

   Между тем "Летучий Листок" народовольцев (продолжал летать по рукам и в Москве и в Петербурге, так сказать, "перед носом начальства", а в руки охране не давался. Ставили наблюдение за московским студентам Е. Федоровым, который, по сведениям деп-та полиции, был близок к лицам, распространяющим "Лет. Лист.",-- ничего не вышло.
   Заносило "Листок" и в провинцию. Так, из показаний арестованного в Казани К. Острянина (о нем еще будет речь впереди), известно было, что в конце августа (1892 г.) б. студент М. И. Иолшин привез ему сентябрьский No "Летучего Листка". Это обстоятельство не прошло мимо внимания московск. охранного отделения, и оно ухватилось за него, как за путеводную нить; тем более, что упомянутый Иолшин оказался, по перлюстрационным данным департамента полиции, знакомым А. А. Иогансона, за которым велось хроническое наблюдение, так как он, его сестра Анна, их приятель Н. К. Муравьев и братья Л. и Н. Покровские составляли в это время фокус агентурного внимания.
   Было ли это случайностью, или результатом закулисных ходов зубатовских "сотрудников", но 4 сентября 1892 года М. Иолшин приехал в Москву и поселился без прописки вида на жительство в квартире Иогансона (отец которого занимал видное место в судебном мире). Департамент полиции знал об этом, так как 7-гб октября запрашивал, арестован ли Иолшин. Но охранное отделение ужо задержало (1-го октября) "нелегального"; однако, по обыску у него нашли только брошюру "Всероссийское разорение"... Иолшин не оправдал надежд "агентурного подхода" (потому и с арестом его не замедлили), и охранное отдел., донося об этом дело, меланхолически присовокупило: Иолшин с кем-то виделся у Иогансона, но "источник появления нелегального издания не представилось возможным выяснить" 6).
   Арест Иолшина вызвал переполох в московском кружке; со стороны членов его были приняты немедленно "предохранительное меры"; так, Леонид Авраамов написал в Казань Егорову, для Максимыча: "в виду захвата у Иолшина рекомендательных писем, адресуйте: квартира Некрасова, Волкову для А-на". Н. Муравьев, в свою очередь, поспешил уведомить О. Кирьянову (тоже Казань), чтобы, в виду ареста Иолшина, "писали ему на имя В. Барабошкина"... Нечего говорить, что эти предупреждения, прошедшие контроль "черного кабинета" почтового ведомства, только увеличили именной индекс архива департамента полиции.
   Нелишне отметить еще одну деталь в этом деле. По обыску у Иолшина был найден паспорт на имя А. Н. Максимова; в обычном порядке, владельцу документа не миновать бы неприятностей, но меньшей мере -- обыска. В данном случае этого не было: охранное отделение ограничилось тем, что вернуло "без всяких разговоров" паспорт по принадлежности. Откуда эта снисходительность, которой Бердяев вообще не грешил?
   "Ларчик просто открывался". Максимова прочили в женихи Вере Цирг, пользовавшейся "особенным" вниманием Ä. Е. Серебряковой, излучавшей на своих хороших знакомых и даже на близких людей этих знакомых иммунитет полицейской неприкосновенности...
   Сия провокаторская благодать распространялась иногда на широкие круги, и многие революционеры, конечно, не догадывались в этих случаях, кому они обязаны своим (временным благополучием... Так было и в настоящем деле. Когда деп-т полиции сообщил 31 октября 1892 рода московскому охранному отделению, что он "находит своевременным ликвидировать с поличным кружок А. Иогансона и В. Каверина, распространяющих "Летучий Листок", то охранное отдел, ответило, опираясь на компетентное мнение своей "мамочки", что "момент для обысков неподходящий -- ничего фактического они не дадут, а на дознание жандармского управления нечего надеяться: оно ничего нового но выясняет, и жандармы отпускают даже таких, как Хоммер, Жевайкин и др.".
   Таким образом удар, занесенный над головой Иоганоона и его друзей, был отстранен заботливой рукой дальновидной Анны Егоровны: она берегла эту компанию для своих дальнейших престидижитаторских экспериментов -- для уловления ее "с поличным в подходящий момент"...
   

РОЗЫСКИ В Г. КАЗАНИ. СНОВА ПРОВОКАТОР Н. ТЕСЕЛКИН. ПРЕДАТЕЛЬСТВО К. ОСТРЯНИНА

   Осенью 1892 года в Москву заехал, по пути из-за границы на родину, студент Цюрихского университета И. Г. Бондаренко, которого сопровождал товарищ его но гимназии, студент Казанского университета В. П. Аргентовский. Эти молодые люди имели неосторожность поддерживать знакомство с Н. Теселкиным, о службе которого в охранном отделении они, повидимому, не знали. Бердяев обрадовался случаю "позондировать почву". Провокатор немедленно повидался с приезжими и расспросил их о "положении дел" в Казани (где он когда-то учился). Бондаренко рассказал Теселкину (если верить донесению последнего), что в Казани No 1 "Летучего Листка" имеет широкое распространение и что к этому делу имеют отношение местные студенты Александр Кожухин и Константин Данилов. По просьбе Теселкина Бондаренко дал ему рекомендательное письмо к упомянутым лицам. И провокатор отправился на рекогносцировку, сопровождаемый филером Шагановым. Пребывание Теселкина в Казани сошло благополучно, но на (обратном пути с ним случился казус: на пароходе, на котором он ехал по Волге, в числе пассажиров оказался Сергей Терещенков, который, благодаря его доносу, в 1885 году попал в тюрьму. Терещенков узнал Теселкина и стал его расспрашивать, кто он и куда едет. Так как у провокатора был паспорт на имя Сазонова, то он и назвался этой фамилией. Терещенков не вытерпел и, не обращая внимания на посторонних, закричал: "Врешь, мерзавец, ты не Сазонов, а Теселкин! Изменник, Иуда! Ты служишь чиновником особых поручений у обер-полицеймейстера" и т. д.; в заключение он дрибавил, стуча здоровенным кулачищем по столу: "Я тебя, предателя, еще найду!.."
   Перепуганный Теселкин сначала пытался отнекиваться, а затем благоразумно ретировался в свою каюту и до самого Нижнего-Новгорода, из нее не выходил. Известно было, что у Терещенкова нрав крутой, за что ему пришлось раз поплатиться: когда он сидел в тюрьме и когда прокурор Муравьев, обходивший политических заключенных, зашел к нему в камеру, не снимая шляпы, то Терещенков, не долго думая, сбил с него "головной убор", дабы знали, что" "и для прокуроров обязательны общепринятые правила вежливости" (за эту выходку Терещенкова отправили в Петропавловскую крепость, а товарищи его по заключению, узнав об этом, устроили голодный "бунт").
   Волжская история, нарушившая удовольствие провокаторского вояжа, осталась бы, вероятно, неизвестной начальству Теселкина, если бы не присутствие невольного свидетеля -- филера Шаганова, которому тоже пришлось прятаться, так как Терещенков, заметив его общение с Теселкиным, посматривал на него очень косо. Скандальный случай мог, конечно, иметь неблагоприятное влияние на ход предпринятых разведок. Том не менее, когда Бердяев сообщил в Петербург содержание доклада Теселкина, деп-т полиции распорядился командировать в названный город трех наблюдательных агентов и меня, в качестве посредника между ними и жандармским управлением; начальнику последнего я должен был вручить особое предписание, в котором говорилось, между прочим: в Казани можно предполагать существование тайной типографии; "агенту департамента полиции свободный художник Аргентовский говорил, что лицом, близко стоящим к этому делу, является Ширяев, заявивший, однако, что он нравственно обязан не указывать лиц".
   25 ноября 1892 года я и три филера, Дмитрий Попов, Василий Евтеев и Федор Седых, тронулись в дальний путь -- на Нижний-Новгород (тогда железнодорожного сообщения между, Москвой и Казанью еще не существовало), а затем на перекладных, волжским, зимником (были жестокие морозы) через Свияжск, до самой татарской столицы, куда мы прибыли на четвертый день.
   Начальник жандармского управления полковник Гангардт, уже начинавший жиреть и довольно мешковатый, принял меня с опасливою вежливостью и поспешил изложить, не особенно скрытничая, положение дел. Гангардт высидел в Казани около 20-ти лет и знал да, как он выразился, "вдоль и поперек" (так же, несомненно, как знали обыватели его самого и его жандармов). Тучный полковник, готовый уже, в виду выслуги срока, превратиться в генерала, особенно выставлял на вид свою "систему" -- мягкость, которая создала ему среди интеллигенции репутацию добродушного жандарма и, пользуясь которой, он умел, будто бы, располагать к себе наиболее податливых "клиентов".
   Гангардт был очень недоволен чинами прокурорского надзора, которые, присутствуя на обысках, своими требованиями формальностей крайне стесняли действия жандармских и полицейских чинов. Несмотря на более чем двадцатипятилетнее пребывание в корпусе жандармов, Гангардт помнил еще кое-что из законов, в частности о том, что нельзя производить обыски от захода до восхода солнца (существовал ли такой закон -- не знаю); "правда, говорил ой, закон этот не исполняется, но, во всяком случае, при своих ночных посещениях мы стараемся делать все без лишнего шума"... Жаловался Гангардг и на хитроумность революционной молодежи. Пришли, например, о обыском к одному студенту, а у него в комнате на другой кровати курсистка побивает; хотели и ее осмотреть, а она протестуем--предписания; говорит, на то нет; ой об'ясняют!-- комната, ведь, одна и та же; она опять возражает: нет,-- разные, а если отсутствует перегородка, так не наша вина -- средств на то не имеем...
   Однако, за анекдотиками Гангардта не трудно было заметить, что по существу он знает очень мало, секретной агентуры почти не имеет, а вся осведомленность его о местной кружковой жизни почерпнута, главным образом, из откровенных показаний Острянина, арестованного в сентябре месяце с рукописью "предосудительного содержания".
   С этой "откровенкой" я не замедлил ознакомиться; она представляет некоторый интерес.
   "Первые мои попытки активной деятельности в революционном направлении, писал Острянин, относятся к 1890 году, когда я, с целью пропаганды, поступил в Военно-Медицинскую академию, в С.-Петербурге, где старался завести связи с подходящими лицами, но это но удалось... Будучи студентом Казанского университета, я вошел в круг лиц, занимавшихся разработкой различных вопросов из области внутренней политики. Собрания происходили у Березина; участвовали: Аргунов (Павел) с женой, фельдшерица Гальперин, умершая в эпидемию, студ. Клафтон, Чемоданов, который также охотно предоставлял свою квартиру для собраний". На собрания допускались лица, за приглашение которых высказывалось не менее 5-ти человек кружка; целью последнего было объединение выдающихся представителей, хотя бы и различных, но родственных тенденций. С посетителей собраний взимали по 5 коп., но касса кружка была бедна: в ней было не более 100--150 рублей. Кирьянова, уезжая в Крым, обещала достать 100 руб., а прислала лишь 50. Андреев занимался размножением фотографических, карточек Лассаля, Чернышевского и других, им подобных, о целью увеличения путем их продажи ресурсов кружка. Студент А. Бурлянд отгектографировал 50 экз. "Истории революционного движения" Туна. Андреев старался достать литографский камень и вол по совету А. Клафтона переговоры об этом с Гавриилом Волковым. Сын владельца типографии Михаил Вячеслав предлагал Острянину спрятать краденый шрифт, так как предполагалось устроить типографию, в чем обещал помочь приезжавший к Клафтону из: Москвы лысый нелегальный (это был М. Сабунаев). М. Иолшин, "защитник продуктивного террора", со своей стороны обещал прислать брошюры, годные для воспроизведения, и свое посредничество в транспортировании нелегальных изданий из Вильны, на что взял 10 руб. На одной из собраний Мандельштам читал реферат, в котором старался доказать, что немецкие ооц.-демократы добились своего теперешнего могущества благодаря тому, что пользовались легальными формами деятельности; на это Бурлянд возражал, говоря, что это преуспеяние оказалось возможным потому лишь, что в Германии существует конституционный порядок, который в России еще надо ввести, чего можно добиться только революцией. Острянин бывал у Прониной, жившей с Беркович в поволжской деревне Шаланги, куда однажды приезжал М. Вячеслав, который читал там "Программу народовольцев", по поводу которой Пронина заметила, что это сокращенное воспроизведение программы "Исполнительного Комитета". К группе примыкали еще: Муравьев, Таланцев, Ооскис, Сигорский, Кобелев и др...
   Как видно из показаний Острянина, казанские революционеры о типографии только еще мечтали. Гангардт тоже сомневался в ее существовании "в подведомственном ему районе", но из предосторожности категорически по этому поводу не высказывался. Правда, сам он "нашел" уже маленький "типографский, станочек", на котором работали Пронина и Стеллецкие, но, в сущности, это был "простой штамп", который к тому же "успели спрятать где-то в лесу"...
   Все же Гангардт боялся, что москвичи могут у него "открыть" типографию и потому выхлопотал у деп-та полиции разрешение поскорее ликвидировать накопившиеся по дознанию данные. 5-го декабря (1892 г.) в Казани было произведено сразу 28 обысков -- цифра еще небывалая для этого города. Утром следующего дня студенты бегали, как ошалелые, спеша передать товарищам о том, как "Гангардт разыгрался". Были арестованы: Ширяев, Бабушкин, Вячеслав, Таланцев, Данилов, Андреев, Сигорский, Шауф, Шварцман, Березин с женой, Александр Кожухин, Курлов, Осиновская, Николаев, Карташев, Тупышкин, В. Меньшиков, Смышляев, Зайцев, Купресов, Кобелев, Мамадышский и др.
   Гангардт стрельнул из пушки по воробьям: нашли одну брошюрку у Шауфа и кое-какую переписку; но главную свою цель он мог считать достигнутой: "шлепалка", если и была в Казани, после такого шума должна была перебраться в пределы другого воеводства, и заезжие гости открыть у него, поэтому, ничего не могли; следовательно, полковник снова мог спокойно играть по вечерам в преферанс, а его помощник, поручик Мочалов, заведывавший агентурной частью,-- продолжать заниматься физическими и химическими опытами, к которым, вопреки своему прямому назначению, он имел "влечение, род недуга".
   Московским филерам после этого в Казани почти нечего было делать. Березин, Сигорский, Кожухин и Ширяев, за которыми они наблюдали, были "выведены в расход", а, оставленный им в качестве лидера Данилов после погрома стал ходить "пятками наперед". К тому же и бердяевекая агентурная стратегия была неожиданно вскрыта. Жена арестованного Ширяева (урожденная Лизогуб, "воспитанная на обысках", по аттестации Гангардта), со слезами на глазах упрашивала начальника жандармского управления освободить ее мужа, уверяя, что он ничего не знает и что взяли его наверно "по наговору шпиона, который приезжал в августе, спаивал ее мужа (Ширяев, грешным делом, любил выпить), (говорил, что приехал по делам о наследстве, а сам приставал все с какой-то типографией"... Когда же допросили Ширяева по поводу найденного у него адреса Тоселкина, карты были вывернуты, и московский крапленый "козырь" был бит...-- если не буйным Терещенковым, то смиренномудрым Гангардтом.
   Отдохнувшие на казанском бездельи филеры покатили во-свояси, как говорится -- "несолоно хлебавши"...
   А народовольческая типография продолжала благополучно работать... уже в Петербурге, неподалеку от самого департамента полиции!
   

ГЛАВА VIII

"Русско-кавказский кружок" -- д. Егунова; провокатор М. М. Петров.-- Тульский рабочий кружок и шпион Н. Руделев.-- Делегат "Семен Григорьевич" (Райчин).-- "Временный исполнительно-организационный комитет",-- дело М. Бруснева

"РУССКО-КАВКАЗСКИЙ КРУЖОК"

   Еще одна "объединительная попытка",-- самая злосчастная, кажется, из всех предпринятых в то, смутное время освободительного движения. На этот раз попытка была начата не с выработки программы, а о предварительного стягивания на почве практической работы в одну организацию имевшихся в наличности отдельных кружков и революционно-настроенных одиночек.
   Инициатива этой об'единительной попытки принадлежала, главным образом, одному лицу, взявшемуся за это дело с необычайной энергией и закончившему его, наподобие Н. Истоминой, самоличным предательством.
   Впрочем, затея эта с самого начала была обречена на верный неуспех, так как деятельность главного организатора группы все время протекала под перекрестным обстрелом трех секретных сотрудников Бердяева1), не считая метких ударов "дальнобойного" орудия охраны -- вездесущей и всеведущей А. Е. Серебряковой, без указующего перста которой не обошлось и это дело.
   Весной 1891 года в Москве появился бывший студент Новоалександрийского института М. М. Егупов (Я-гу-бов, как в шутку называл его Зубатов, намекая на то, что он своей деятельностью губил и себя и всех имевших с ним дело).
   Судьба, которая была особенно немилостива к заезжим в Москву революционерам, на первых же норах пребывания Егупова в столице свела его с М. Н. Корнатовской, к которой он имел рекомендательное письмо от фельдшерицы А Лениной. Этого было достаточно, чтобы в конце мая месяца Медников дал своим подручным, занимавшим пост у Бутырской заставы (место прибытия и от'езда студентов Петровской академии и многочисленных гостей их), инструкцию о том, чтобы они следили за появлением господина "с окладистой бородой, в круглой мягкой шляпе" (приметы Егупова). 14-го июня филеры проводили такого господина в Петровско-Разумовское, и не без остроумия дали ему кличку "Факельщик" (из похоронного бюро). На следующий день было поставлено наблюдение за домом Смиренской, на Большой Якиманке, где жил помощник пристава местной полиции Вановский с семьей; здесь, по агентурным сведениям, должно было состояться 15-го числа маленькое собрание. Однако, филеры: видели только, что вечером сюда пришли сын Ваковского Виктор (вольноопределяющийся Невского полка) и "Факельщик", Двух "техников" и двух "штатских", о присутствии которых на сходке говорил Медников, наблюдавшие не заметили; начальство этим, впрочем, не огорчилось, так как один из статских был "свой человек", а "техники", благодаря этому обстоятельству, немедленно нашлись -- это были студенты Г. С. Бурджалов и В. Д. Дмитриев, жившие в доме Запасного дворца, у: Красных ворот; обрелся снова и "Факельщик", который стал ходить на ночевку к упомянутым техникам.
   Как подобает настоящему заговорщику, Егупов был истый конспиратор; он не имел сначала постоянной квартиры и ночевал то -- в Петровках, то... в местах, хорошо известных агентуре Зубатова. Заломив большую шляпу на затылок, в длинном пальто нараспашку, с обязательной книжкой в руке, "Факельщик", обыкновенно, целый день ходил "по делам" -- заводил "связи"; смотрел он "волком", как описывали филеры, (но следивших за ним "гончих" никогда почти не замечал).
   Для вящей конспирации Егупов нанял себе квартиру в глухом переулке на Сивцевом Вражке и поселился о товарищем по институту, Михаилом Петровым; последнего он высылал часто "проверить", нет ли за их домом наблюдения. Филеры очень боялись шустрого, глазастого дозорного, которому они дали кличку "Пуговкам (Петров перед том жил в Пуговичном переулке), и не знали, куда деваться, когда он выходил на проверку: они опасались, как бы Петров не донес их начальству о том, что "наружные" ведут наблюдение не совсем "аккуратно". Филеры живо (и совершенно правильно) сообразили, что "Пуговка" в этом деле -- "подметка" 2).
   Само собой разумеется, что при таком сожительстве каждый шаг конспиратора "Факельщика" был известен: Бердяев знал не только то, что Егупов и его друзья делали, но и то, что они собирались предпринять. Благодаря дружескому содействию Петрова и при благоприятствующем нейтралитете охранного отделения, энергичная "объединительная" работа Егупова имела заметный успех и вскоре дала Зубатову материал для его литературного творчества.
   Хотя в донесениях охраны по этому делу чаще всего идет речь о "намерениях" Егупова и его товарищей, но тем не менее в них заключается много данных, по которым можно судить о.том, чем была наполнена кружковая жизнь того переходного времени; поэтому, нахожу полезным изложить, хотя бы схематично, главное содержание докладов Бердяева, по делу Егупова и компании.
   26 августа 1891 года московское охранное отделение доложило деп-ту полиции следующее:
   Кружки студентов Новой Александрии, Петровской академии и Технического училища слились в одну, организацию под названием "Русско-кавказский кружок". Для начала предполагается отпечатать, при содействии книгопродавца Конусова, роман Решетникова "Подлиповцы" и другие подобные произведения. Егупов предложил, при распространении этих книг1, вкладывать в них листки нелегальных изданий.
   "По словам петровца И. В. Прозоровского", в г. Воронежа ведутся переговоры бывшим студентом Петровской академии А. Авдеевым и инженер технологом И. Нестеровым об организации типографии; на постановку этого дела Прозоровский послал 200 руб. из денег невесты своей, О. И. Гусевой. О приобретении двух литографских камней хлопочет сам Егупов и его близкий товарищ В. Авалиани; циклостиль обещался устроить техник В. Д. Дмитриев.
   Кружок имеет нелегальную библиотеку и для ее пополнения решил войти в сношения с эмигрантами Степняком и Волховским. Для переписки с редакцией заграничной газеты "Свободная Россия", кружок располагает адресами: "до востребования", Почтамт, в Одессе -- "для С. А. К.-- К" и в Москве -- "для Ф-т" или "А. Гъ". Для сношений с типографией польской революционной организации "Пролетариат" имеется адрес: Варшава, Итальянская аллея, д. 5, С. П. К. "Кружок намеревается в первую очередь издать "Последние подвиги сибирских палачей" и "Воспоминания очевидцев беспорядков в Петровской академии".
   Членами "Русско-кавказского кружка", по тому же донесению, помимо Егупова, Авалиани, Прозоровского и Дмитриева, являлись еще: В. А. Вартаньянц, А. П. Петрузов, А. Н. Новосильцев, В. С. Богдан, Г. С. Бурджалов, В. А. Ваковский, И. В. Лещенко, К. С. Колмаков, А. М. Михайловский (до от'езда в Ригу), А. А. Ануфриева, С. П. Петрузова, и... М. М. Петров ("Пуговка").
   Как видно из донесений Бердяева от 8 и 18 ноября 1891 года, "объединение" шло быстрым темном. Через Ф. Невского, Егупов сошелся с "костромичами", а при посредстве Е. А. Стрелковой -- с кружком слушательниц курсов (В. М. Шпунтова и фельдшерицы С. М. Морозова, А. Г. Самойлова, А. С. Масленникова, Н. М. Гризодубова, Т. А. Плеханова). В. Ваковский свел Егупова, через петербургского технолога Н. Немцова, с кружком "сибиряков", у которых он был на чтении реферата "История Коммуны" Лавуазье. Лесник И. В. Тихомиров, приехавшая с ним из Торжка В. Н. Цирг и знакомые их П. А. Шамахов и Д. Алексеев связали Егупова с "тверяками", а гостивший в Москве (10--13/Х) писатель М. Засодимский, которого Егупов встретил у Стрелковой, познакомил его с Н. Н. Златовратским, Н. М. Астыровым и Конусовым. Через Стрелкову же Егупов сблизился с Б. Г. Громаи, который совместно с И. П. Туневым и В. И. Плехановым вел, работая в подмосковном селе Алексеевском на постройке водопровода, "преступную" агитацию (выпустил особую программу, выставлявшую на вид преимущественное значение пропаганды среди рабочих). Через того же Громана Егупов был в курсе петербургских дел, знал, например, что тамошние рабочие кружки собираются; перевести и отлитографировать (в Твери) брошюры "Чартистское движение" в Англии" и "Союз коммунистов". Среди техников Егупов завербовал, кроме Громана, студентов А. М. Первушина, Н. И. Тюремнова, Ф. В. Жданова и П. Ф. Макарьева -- людей "с известной программой". К "Русско-кавказскому кружку" примкнул также петровец Д. Кузнецов, устраивавший самостоятельно "конспиративные собрания".
   Росли также иногородние связи организации. Летом с Егуповым и Авалиани виделся, по пути в Астрахань и обратно, студент Петербургского лесного института Лакин. Н. И. Иванов и его брат Илья явились посредниками в сношениях с харьковскими агитаторами И. Бокием, М. Красильниковым, Ю. Кулябко и технологом И. Акуловым (кличка: "Химик-Кибальчич"), участвовавшим в гектографировании прокламаций, выпущенных летом (протест харьковского студенчества против участия университетской делегации в торжественной встрече императрицы 21-го мая на ст. Борки).
   Для Новой Александрии имелась явка на студента Е. Кодряй; там же находился студент местного института И. Борзенко, который писал Егупову, прося выслать нелегальщины; на, границе с Австрией, в имении, жил знакомый его агроном Гемпель. А. Новосильцев ездил в Калугу для свидания с врачом И. И. Дубенским. В Петербург выбыл член кружка В. Дмитриев. Кроме того, Егупов собирался в ближайшее время поехать к Ив. Салоиду, учительствующему под Одессой, в Кишинев (к б. ст. Ново-Алекс. ин. Л. Руссо -- за деньгами) и в Варшаву -- к пролетариатом (за новой литературой).
   Внутреняя жизнь "Русско-кавказского кружка" выразилась за это время в целом ряде "предначертаний". 16-го октября 1891 года на квартире кандидата в про-вркат1оры Ф. Невского" (с ним Егупов познакомился 30-го сентября у П. Наумова8), состоялось совещание, в котором приняли участие, кроме самого "Факельщика": Авалиани, Вановский, Новосильцев и И. Мягков (последнего с Егуповым и Авалиани свел Наумов). На, этом собрании обсуждался вопрос об издании народных книг. Егупов сообщил, что Златовратский отговаривает заниматься этим: при существующих условиях дальше Сытина и Ступина не уйдешь; по его мнению, лучше купить хотя бы у Морозова журнал "Сотрудник" и, введя в редакцию и администрации своих служащих, начать работать. Для приискания денежных средств Златовратский посоветовал обратиться в Петербург, к служащему на литейном заводе Измаилу Беку и, через него -- к С. С. Юванову или к Н. К. Михайловскому; со своей стороны, он, а также Засодимский и Астыров, решили внести на организацию кружков по 500 рублей, а Н. П. Ломакин обещал дать 3000 рублей.
   В заботах об изыскании средств Стрелкова отправила студентам Варшавского университета подписные листы, по которым надеялась собрать несколько тысяч: рублей. Издательской деятельности кружка согласен был оказать поддержку В. И. Корнилов, владеющий с братом ювелирным магазином в Москве, на Ильинке. По составлению книжюк для народа намерены были помочь братья Алексей и Ссргей Усовы.
   На том же собрании был снова поднят Вартаньянцем вопрос об устройстве "печатания"; Егупов высказался против, находя эту затею преждевременной, и требовал отложить в интересах самого дела, осуществление этой идеи, пока не будут изучены вое лица, входящие в организацию. Однако, пылкий кавказец на этом не успокоился и, сопутствуемый каким-то техником, ходил потом прицениваться к стоимости литографского камня...
   Надо отдать справедливость департаменту полиции: к пространн ска, его сил и тактических приемов, то они не сделали бы тех роковых ошибок, которые были сделаны; им никогда не по казалось бы невероятным то, что было почти очевидностью, что существовало в действительности. Если бы Петров имел сколько-нибудь ясное представление о внешних условиях, в которых ем? предстояло выполнить свои замысловатые планы -- он смог бы заранее более верно учесть действительные возможности и, без сомнения, не решился бы на свой шаг.
   Мне довелось наглядно изучить упомянутые выше "внешние условия" революционной борьбы и я считаю своей обязанностью сказать о них несколько слов, в надежде, что мое свидетельство компетентного лица в этой области быть может удержит какого-нибудь последователя Рысса от необдуманных действий.
   Одним из главным условий приема в секретные сотрудники охраны является письменные акт отречения -- так сказать запродажная расписка в виде ли откровенных показание, или прошения о помиловании, или ходатайства о приеме на службу и т. д.; документ этот сохраняется "на всякий случай". Однако, налагаться на вновь завербованного агента начинают тогда лишь, когда его проверят путем наружного наблюдения и через других, секретных сотрудников и когда он доставит сведения, которые при обследовании окажутся верными и ценными.
   Затем. Основным правилом постановки агентурной "техники" считается требование, чтобы внутренний агент не посвящался в секреты розыска, он не должен знать ни других секретных сотрудников, ни филеров, ни лишних чинов охраны, ни ее планов. Только многолетним, испытанным и заслуженным агентам поверяются, в пределах крайней необходимости, некоторые тайны. Обыкновенно же внутренний агент посещает лишь одну конспиративную квартиру, встречает там какого-нибудь второстепенного охранника, которому все докладывает и который ему ничего не рассказывает. Ничего более существенного внутренний агент охраны не видит и не знает.
   Разумеется, нет правил без исключения; бывают редкие отступления и от требований розыскной практики, но всякому понятно, что на этих исключениях строить какие-либо разумные планы нельзя. Мистифицировать можно только очень неопытных охранников, вроде саратовского Мартынова, да и то это удается на короткое время. Не надо вообще забывать, что игра, построенная на обмане, Удастся более не тем, кто умен и отважен, а тем, кто хитер и подл, а соперничать революционерам с охранниками в этом отношении не приходится.
   Итак, чтобы попасть в число секретных сотрудников охраны и заслужить доверие у ее представителей, революционер должен совершить то или другое предательство, причинить больший, или меньший пред делу, за которое он борется: без того он не проникнет в ряды своих врагов.
   Какие же результаты этим достигаются?
   Возьмем для примера дело Петрова. Человек необычайной энергии, фанатик своей идеи, действовавший при весьма благоприятных условиях,-- Петров, чего он добился? Уничтожения жан. полк. Карпова. Какое значение имел этот факт? Как террористический акт, в моральном отношении, он не имел ценности, так как был совершен "через охрану". Как боевое действие, с практической точки зрения, этот факт не имел никакого смысла, ибо такие глупые. бездарные начальники охраны, каким был Карпов, для роста революционного движения более полезны, чем вредны. Смерть Карпова безусловно не стоила жизни Петрова. Правда целью был Герасимов, этот наиболее, способный и опасный главарь сыска, но в том то и злая ирония судьбы, что Петрову пришлось кончить свою сложную игру на дешевой взятке с жандармским валетом, оставив не побитым сыскного туза. Выходит, что игра не стоила свеч.
   Более повезло Богрову. По киевские дело, по беспечности, тупости, недальновидности, проявленными охранниками, является выходящим из ряда вон, оно -- исключение из исключений, и я уверен, что такая благоприятная комбинация, какую создала непроходимая глупость Кулябки еще никогда не повторится, тем более, что история с Петровым и Богровым, несомненно, оказали на руководителей сыска свое вразумляющее влияние и они теперь будут во всяком случае осторожнее в своих провокаторских затеях.
   Из всего сказанного, мне кажется, следует один логический вывод: итти с революционными целями в ряды внутренней агентуры не только безнравственно, но и бесцельно: результаты никогда не окупят принесенных жертв. Это следует твердо запомнить. Повторение опытов "дегаевщкны" в настоящее время было бы преступлением, которому не могут дать оправдания никакие благие намерения".
   

Приложение 2

а) Убитые шпионы..

   Антонович Антон, "шпион", Варшава, 19 мая, 1905 г. ("Р. Р.", 15 августа 19(15 г.).
   Антандзе Иосиф, двор.; с. с.; Армавир. 26 ноября 1911 г. ("Р. С." 1 декабря, 1913 г.)
   Акха Монше, "шпион", Белосток, 1903 г., ("Р. Р"., 15 ноября 1903 г.)
   Арнатский, "провокатор", Бунд; Пннск. ("И.", 5 ноября 1904 г.).
   Артемьев, солдат; "шпион", 12 феврали 1907, Спб. ("За народ", 10 мая, 1907 г.).
   Анастасенко, "шпион", ноябрь, 1903; Гомель ("П. И". No 102).
   Белостоцкнн Константин; П. П. С. ("Р. М." No 1).
   Бахтадзе, "провокатор@, Тифлис.
   Бутенко, "предатель"; с.-р.; д. Хоротки, ноябрь 1906; ("Партийн. Изв.", 30 января 1907).
   Висневский Антон, литератор, аг. ж.; 25 июня 1906. Польша.
   Гельшер Франц, раб., "пред." "Пролет". 25 мая 1884 г. Згерж. ("Былое" No 4).
   Греков Александр, раб., с.-д. Москва ("Р. С.", 29 апреля 1917 г.).
   Гуральский Иосиф, "шпион". Варшава, 29 июня 1905 ("Р. Р." No 73).
   Грос Вильгельм, "провокатор", Лодзь. 1906 г.
   Гаврилов. шпион. Варшава. 28 марта 1905 г. ("Р. Р." No 3).
   Годлевский, шпион. Варшава. 1905 г. ("Р. Р." No 73).
   Гжесяк Антон, "шпион", Варшава, 1 марта 1909 г. ("Накануне" No 15).
   Гутовская, раб., Лодзь. 1908 г. (?).
   Дырч Антон, П. П. С, 1907 г. Варшава.
   Двурженский, раб., "шпион", Спб. 1905 г. ("Речь", 30 ноября 1912).
   Джепаридзе, доносчик, 8 ноября 1904 г. Кутаис.
   Жарков Александр, раб., "шпион"; 5 февраля 1880. Спб. ("Пар. В." Б августа 18S0 г.).
   Зайдовский Бронислав, раб. П. П. С., "предатель", 1880 г., 16 марта, 1897 г. Варшава.
   Курицын, предатель, 16 сентября, 1906 г., Ташкент.
   Кавецкий, 1907 г., Минск, подозр. в провокации ("Буревестник", No 9).
   Курило Тарас, предатель, март 1879 г., Киев.
   Короткий Вас. "шпион", Варшава. 19 мая 1905 г. ("Р. Р.". No 73).
   Кусьмиров, "шпион", Варшава, 1900 г. ("Накануне", No 19).
   Кусмарчик Франц-Валентин; секр. сотр. варшавск. о. о., сентябрь 1906 г.
   Кочнев Георгий, Варшава, 19 мая 1905 г.
   Кухарев Иван, "шпион", Вятка, 22 марта 1905 г. ("Р. Р.", No 66)
   Каган Симха, кожевник, анарх., 1908 г.
   Лавров, раб., Спб., 1917 г. ("Речь", 4 июля 1917 г.).
   Ленко, с-р. "провокатор", Александровск, 1909 г. ("Буревестник", No 15)
   Леонтьев, студ.; Спб., 1906 г.
   Логинов Петр, раб., Спб., 1907 г.
   Мазур Ивам, раб.; "шпион", Домбров, ноябрь 1899 ("Накануне", декабрь 1899 г.).
   Митин портной (подозреваемый), Севастополь, 1907 г.
   Молодованин Гришка, провокатор, Одесса, 1908 г. ("Анархист" IV)
   Москательников, раб., "провокатор", Уфа, 1905 ("Р. Р.". 1 июня 1905 г.).
   Мамулашвили Вячеслав, 27 февраля 1905, г. Тифлис.
   Макаренко, кр., "по слухам -- агент охр. отд.", Куцевка ("Совр. Сл.", 12 нюни 1908 г.).
   Мисевич Рафаль, "шпион"; Вильно, 1897 г. ("Народоволец", No 2).
   Никонов Аким, "шпион"; Ростов, 1870 г. ("Былое" No 6, 1906 г.)
   Николайчик, "шпион", 27 ноября 1907, Лодзь.
   Нежил Эдуард, "шпион", Белосток, 1906 г. ("Альманах", 1909 г. стр. 27)
   Нейман, "агент". Варшава. 1881 г. ("За 100 лет").
   Охота Ян, "провокатор", Прага, 1905 г. ("Р. М.", No 1)
   Овсиевич Абрам Хаимов, аг. пол. (он же Шмихлер), Киев. 9 мая 1904 г.
   Нудель, "шпион", 18 июня 1904 г.
   Петржак Станислав, раб., аг. ж., 1907 г., Петроков.
   Прохорчук Александр, "предатель", с.-р., 21 января 1907 г. Житомир.
   Пинский Петр, раб., "Пролетариат", 19 июня 1886, г. Варшава.
   Прейм С, "провокатор", раб., Спб., 29 июня 1881 г. ("Белое", No 3 1906 г.)
   Перепелицин, по подозрению в шпионстве, Пятигорск. ("Р. С.". 14 мая 1910 г.).
   Марулло, "провокатор", Симферополь, 1907 г. ("Буревестник" No 14, 1909).
   Пятницкий Давид, раб., с. с. нижегор, о. о., Сормово ("И"., No 53, 1903 г.).
   Пявлок Александр Станислав, боев., П. П. С., Варшава, 1906 г.
   Рейнштейн Николай Васильев, мет. Н.-В. 26 февраля 1879 г. Москва (Н. В., No 2).
   Розенблюм, январь 1908, посад Дмитриевский, Екатериносл. губ.
   Санковский, роб., боев. 11. П.. предзтель. Варшава, 1907 г.
   Сиремский, раб., "шпион", "Пролетариат", 30 сентября, 1883 г. Згерж.
   Скржничинский, "шпион", "Пролетариат", 26 июля 1844 ("Народн. Воля", No 11-12).
   Савченко, раб., подозр. в провокации, Варшава 1911 г. ("У. Р." 23 декабря 1911 г.).
   Татаров Николай, "провокатор", раб.-знамен.; Варшава, 1906 ("Былое", No 7).
   Тавлеев, раб., по делу Ю. Р. С. Р. 5 сентября 1876 г. Одесса. ("Набат". No 11-12).
   Тараханиан, "предатель". Баку ("Освобожд." No 8--32. 2 окт. 1903).
   Тарантович Эдвард, "шпион", Рим. ("Р. Сл.", 30 сентября 1909 г.).
   Тулин, "шпион", Спб., 26 мая 1903 г. ("Искра" No 43).
   Тимофеев, агент охр. отд., Камышин, декабрь 1908 г. ("Наша газета", 26 марта 1909 г.).
   Терлецкий, "провокатор", Спб., 18 апреля 1907 г. ("За народ", No 3, 1907 г.).
   Форкель, Пинск. агент. 18 октября 1903 г. "И." 193.
   Финогенов, "шпион", 1876 г. Спб. ("Н. В." 1880 г.).
   Фудим (Левинсон); провокатор, Баку, 28 августа 1905 г. ("Р. Р.", No 75)
   Черток Самуил, с.-д., с. с. Екатериносл. о. о., 18 декабря 1905.
   Чижиков Борис, л.-к. Женева, май 1908.
   Чекальский Эдуард, боевик П. П. С., доносчик, 15 сентября, 1006 г., Варшава.
   Шарашкин, раб., Спб. 1878 г.
   Шкриоба Петр, раб., "предатель", 8 января 1884 г., Харьков ("Былое", No 3).
   Шелахведов Николай, "провокатор", май, 1907 ("Буревестн.", No 8).
   Шурко, "провокатор", Екатеринослав, 1906 года ("Хлеб и Воля", No 1).
   Шавердов Аразбек, армянин, май 1904 г.; с. Джелал-Оглы.
   Щетин Иван, "шпион" ("Наступление", No 12).
   Ягода, Варшава, 24 марта 1906 г.
   

б) Покушения на жизнь предателей.

   Бульзицкий, агент: Лодзь, 28 мая 1907. ("Тов." 29 октября 1907 г.).
   Горинович, предатель, 11 июня 1876 г.
   Гошторфт Николай, двор., "предатель", Одесса, 8 февр. 1879 г. ("К. и С.с." -- No 5),
   Козловский Юзеф, предатель, Варшава, 1905 г. ("Р. Р.", No 73).
   Курляндский Николай, с. р., шпион, март 1906, Екатеринослав.
   Каменец Михель, предатель, ноябрь 1904 г. Рига.
   Михайлов Гавриил, председатель, Сибирь, 1903 г. ("И.", 10 июля 1907 г.).
   Максимов Петр Антонов, раб.; предатель, Ростов Н/Д ("И.", 1 сентября 1004 г.).
   Ноземцев, провокатор. Ростов ("Искра", No 62, 15 марта 1904 г.).
   Пышкин, предатель, 23 июня 1907 г. Екатеринбург.
   Плотницкий Л. Ш., шпион, 19 августа 1303 г., Пинск.
   Пинский Метр, раб., предатель, "Пролетариат", 19 апреля 1896 г., Варшава.
   Розбах. Мендель, раб., шпион, Белосток, облит сер. кислотой, 1903 г
   Рольник Абель, Минск, предатель, 27 июня 1896 г., облит сер. кислотой.
   Сорокин, сыщик, Иваново-Вознесенск. 1905 г.
   Свядощ, провокатор, Вильно, 22 августа 1905 г. ("Р. Р.", No 75).
   Трапчев, парикмахер, доносчик, "Рига", 30 июня 1904 г.
   Сремский, раб., предатель, "Пролетариат", 1884 г.
   Хволес Иосиф, мещ., предатель, 3 сентября 1897 г., Вильно.
   Шанценберг Иосиф, раб., шпион, 3 ноября 1899 г. ("Накануне", No 12).
   Шагырь-Заде Осман, предатель. Симферополь, 1903 г.
   Щетин Иван, моряк, шпион, Спб., 2 февраля 1907 г. ("За народ", No 3).
   Янсон Александр, предатель. Рига, 22 октября 1904 г.
   

Приложение 3.

Копия доклада особого отдела д-та полиции директору оного.

   "31-го марта 1904 г.. вечером, в г. Уфе, за тюрьмой, в степи, был обнаружен труп убитого мужчины, в котором утром следующего дня был опознан Александр Москательников, состоявший под особым надзором полиции, как привлеченный к дознанию при Уфимском губернском жандармском управлении по обвинению в государственном преступлении. Первоначально никаких указаний на лиц, совершивших убийство, не имелось, но около 12 часов дня 1 апреля начальником Уфимского охранного отделения было доложено губернатору, что убийцы Москательникова известны, в виду чего, по указанию ротмистра Заглухинского, в ночь на 2 апрели были обысканы и арестованы в качестве участников преступления слесаря Лаврентий Извеков и Иван Мочалов, ученик землемерного училища Иван Фролов и личный почетный гражданин Павел Грибоедов, а также несколько лиц, принадлежавших к их кружку.
   На первых же допросах подозрения о причастности к делу Извекова и Мочалова нашли себе подтверждение, при чем выяснилось, что и лицо, способствовавшее обнаружению убийц. Грибоедов, принимало участие в преступлении и даже в большей степени, чем им это самим признавалось.
   Помянутый Грибоедов сначала показал, что вечером 31 марта к нему пришли Извеков, Мочалов, Фролов; последний указав на шпионство Москательникова, предложил избавиться от него, первые двое согласились убить его; Грибоедову поручили вызвать Москательникова на прогулку, что он и сделал; в то время, когда он шел с ним, трое упомянутых лиц напали на Москательникова. стали его резать, а он, Грибоедов, увидай это, испугался и убежал. На следующий день Грибоедов изменил показание, заявив, что Фролов в самом убийстве не участвовал, но что инициатива преступления принадлежала ему.
   В показаниях других лиц дело представлялось в настоящем его виде. Братья Лебедевы засвидетельствовали, что они видели, как вечером 31 марта Извеков, Мочалов и Грибоедов явились в квартиру последнего, запыхавшись, в поту, и как они стали мыть руки, бывшие в крови; Фролов, присутствовавший при их возвращении, по словам Лебедевых, вскоре удалился, а супруги Грибоедовы занялись сожжением одежды. Грибоедова признала, что муж ее, Извеков и Мочалов, собравшись вечером 31 марта, вели сговор об убийстве Москательникова за шпионство, затем трое первых удалились, а потом пришел Фролов и остался, повидимому, ожидать их; когда муж ее, Извенков и Мочалов вернулись; то Фролов сейчас же ушел, а они стали смывать кровь, а затем она, по приказанию своего муже, сожгла бывшие на нем куртку, брюки, галоши и белье, на которых были следы крови. Наконец. Извеков сознался, что будучи подговорен Грибоедовым доказывавшим, что Москательников шпион и требовавшим от имени Комитета расправы с ним, он, Извеков, вместе с Мочаловым Согласился принять участие в убийстве; затем Грибоедов вызвал Москательникова из дому, вывел его за город и, как это было условлено, когда следовавшие вслед за ними Извеков и Мочалов приблизились, обнял его; в это время Извеков Напал на Москателышкова сзади и стал наносить ему и спину раны длинным ножем, а Грибоедов в это время повалил ничком Москательникова и, когда Извеков заявил, что он "устал". то взял у него нож и стал колоть сам Москательникова, приказал Мочалову резать горло жертве их злодеяния, невидимому, не оказавшей сопротивления; однако, попытка отделить убитому голову не удалась; тогда Извеков забрал бумажник и часы, бывшие при убитом, и передал их Грибоедову; затем убийцы отправились на квартиру Грибоедовых; первым, по словам Извекова, вошел он; стоявший в передней Фролов спросил его: "Ну, что?" "Готово",-- отвечал он. "Не жив ли?" -- переспросил Фролов, но вошедший в это время Мочалов успокоил его, говоря, что он перерезал ему всю шею.
   Таким образом вполне устанавливается, что Грибоедов подстрекал к убийству и активно в нем участвовал, Извеков к Мочалов убивали, Фролов знал об этом злоумышлении и был заинтересован в исходе его; Грибоедовой было известно о готовящемся преступлении и он" помогала скрывать следы оного; Лебедевы знали об убийстве, когда оно только что подготовлялось -- догадывались об этом, как они сами заявили, из отрывочных разговоров, которые им пришлось слышать в квартире Грибоедова, у которого они снимали комнату.
   Такова внешняя обстановка преступления, но более выдающийся интерес представляют условия, создавшие таковое.
   Многочисленные данные свидетельствуют о том, что активное, даже выдающееся участие в этом деле принимал Грибоедов, каковое обстоятельство приобретает особое значение, так как помянутое лицо состояло в числе сотрудников Уфимского охранного отделения.
   Названный Грибоедов (в действительности Василий Павлов) прежде состоял секретным агентом С.-Петербургского охранного отделения, что, впрочем, получило огласку, так как он сам, будучи заподозрен в шпионстве, признался интеллигенту Крестьянинову в том, что состоит на службе в охранном отделении и даже указал конспиративную квартиру. где происходили его свидания с чинами помянутого отделения. Оставивши Петербург, Павлов в декабре минувшего года переселился в Уфу, где явился, имея письмо от ротмистра Модля, к начальнику местного охранного отделения. Ротмистр Заглухинский, нуждаясь в агентуре, охотно принял предложение услуг от Павлова, снабдил его паспортом на имя Грибоедова, выданным на полицейского правления и устроил его на службу в губернскую типографию, при чем последнее было сделано весьма просто: ротмистр Заглухинский обратился с ходатайством об атом к губернатору, который сейчас же, в его присутствии, сказал по телефону, чтобы приняли на службу в типографию молодого человека, который явится, что и было исполнено. Давая Павлову наставление, ротмистр Заглухинский объяснил, что в Уфе есть у революционеров гектограф и типография, которые он поручает ему "открыть".
   Выполнить поставленную задачу Павлову было не легко, так как никаких связей в Уфе он не имел; поэтому ему предстояло втереться в кружки, что он и попытался сделать, отправившись к Мальцевой, которую ротмистр Заглухинский аттестовал, как нелегальную деятельницу, и заявив ей, что некоторые арестованные, по делам политическим, рабочие нуждаются в материальной помощи, на что она ответила согласием помочь, но дальше этого дело не пошло. Случай, впрочем, помог несколько Павлову в поисках знакомств с лицами неблагонадежными и, будучи однажды в железнодорожном клубе и подслушав случайно беседу двух молодых людей, которая ему показалась подозрительной, он вступил с ними в разговор, затем посилился с ними в одной квартире и, наконец, переехав в новое местожительство, принял их в нахлебники. Этими молодыми людьми оказались братья Лебедевы, имевшие, повидимому, некоторые связи в рабочей среде. Пользуясь этим обстоятельством, Павлов, под фамилией Грибоедов, занялся организацией кружка, предполагая, вероятно, в качестве представителя такового дойти затем до "центра" -- Уфимского социал-демократического комитета. Чтобы достигнуть этой цели. Павлов считал нужным зарекомендовать себя человеком энергичном и с этой целью воспользовался возникшей в кружке идеей об устройстве гектографа и принял участие в гектографировании преступных изданий на массе, хранившейся сначала у Лебедевых, а затем перенесенной в квартиру его самого -- Грибоедова, где по обыску впоследствии и были обнаружены гектографские чернила и желатин, который он совместно с другими на страстной неделе варил, но за недостатком клея неудачно. Чтобы получить хотя косвенные указания на местонахождение работавшей в 1903 г. Уральской типографии, Павлов возбудил вопрос о возобновлении ее деятельности, при чем ему, будто бы, обещали доставить части станка, а он обязался доставить шрифт. При помощи сторожа типографии, где Павлов служил, последнему действительно удалось похитить до пуда шрифта, большая часть которого осталась у ротмистра Заглухинского в ожидании доставки в Уфу печатного станка. Наконец, в последнее время Павлову предстояло поехать "по поручению комитета> в г. Нижний Новгород за нелегальной литературой, после чего ему обещано было поместить его в типографию. Однако, особые старания Павлова приобрести доверие со стороны "комитетской интеллигенции", представителем коей он считал имевшего с. ним сношения Фролова, привели к совершенно противоположному результату: его самого заподозрили и провокаторские. Еще на пасхе, как признается Павлов, знакомый его Сыромясский неожиданно как то заявил ему: "а у нас есть провокатор, надо с ним разделаться". Павлов, конечно, постарался не принять это на свой счет, но понял, что подозрения зародились. Несколько позже сорвавшаяся у Извекова фраза "иди к Заглухинскому -- он даст тебе десять рублей" показала Павлову, что он не может считать себя вне возникших подозрений, на что указывало ему еще и то обстоятельство, что Фролов стал с ним менее откровенен и старался не называть фамилии знакомых.
   В пользу предположений об измен" Павлова много говорило то, что он, не имея определенных занятий (с февраля месяца он бросил службу в типографии, чтобы всецело заняться "делами"), платил за квартиру пять-шесть рублей и в общем нужды не испытывал. Что о подозрениях, которые возникли на счет Павлова, последнему было известно, это видно и из заявлении, которое он сделал, рассказывая об убийстве филеру Филатову: "Что же я мог сделать? Ведь мне оставалось -- или он, или я". Жена Павлова рассказывала, что она, опасаясь за мужа, советывала ему бросить все и уехать, но он отвечал, что не может этого сделать, что от него не отстанут, везде найдут. Однако, о провале своем Павлов ротмистру Заглухинскому ничего не говорил, опасаясь, вероятно, потерять заработок и надеясь еще выпутаться. Чтобы отвлечь подозрение от себя, Павлов стал обвинять в провокаторстве другое лицо -- Москательникова, воспользовавшись тем, что в кружках было уже почему то известно, что он дал откровенные показания по делу Клюева и получила что десять рублей. В чем он сам признался будто бы рабочему Тихомирову. Павлов говорил, что Мальцева, живущая напротив квартиры начальника охранного отделения, видела, как туда приходил Москательников. Последнее может быть и правда. Хотя Москательников в числе сотрудников Уфимского охранного отделения по донесениям ротмистра Заглухинского и не значится, но из объяснений последнего усматривается, что Москательников после допроса его полковником Ивановым, в январе месяце изъявил согласие сотрудничать, п силу чего был пристроен в той же губернской типографии и несколько раз посещал охранное отделение. По словам Павлова, Москательников на высказанные ему упреки отвечал: "Вот кто шпион -- Грибоедов". Основанием же для таких заявлений могло послужить, по словам Павлова, ниже следующее. Поступивши в типографию, Москательников познакомился с работавшим в ней прежде "Смирновым", от коего получил нелегальную литературу, которую представил ротмистру Заглухинскому; последний по этому поводу ему заявил, будто бы: "какой Смирнов -- это Грибоедов, наш, его нечего трогать" (Грибоедов, действительно, назывался, служа в типографии. Смирновым). Таким образом создалось положение, при котором или Москательников, или Грибоедов должен был оказаться перед своими товарищами в настоящей своей роли. Чтобы спасти свою репутацию, Павлов решился на крайнее средство доказать свою невиновность перед революционерами участием в убийстве другого подозреваемого, полагая, вероятно, что он действует в интересах дела и потому едва ли в ответе будет. Тем не менее, явившись на вызов ротмистра Заглухинского, по другому делу в первом часу ночи с 31 марта на 1 апреля, вскоре после убийства, Павлов ничего не сказал о происшедшем и дал сведения только в 9 часок утра, когда пришел вторично. Понимая, однако, серьезность дела, Павлов старался в своих объяснениях по возможности утаить степень своего непосредственного участия в убийстве и, не отрицая, что знал об уговоре убить Москательникова, купил для конспирации накладную бороду (которая была утеряна на месте преступления), завел его в глухое место, подбросил на Казанской улице нож, которым убивал (был по его же указаниям там найден),-- в нанесении ударов Москательникову, однако, не сознался. Возможно, впрочем, что Извеков, утверждающий это и указывающий на Грибоедова, как на главного виновника дела, желает ему отомстить, догадываясь, что именно он их выдал. По словам Павлова, Извеков и Мочалов, люди мало развитые, и раньше выказывали готовность на совершение преступлении: так. нож, которым кололи Москательникова, был сделан Мочаловым давно и предназначался для казни Тараканова (был агентом у генерал-майора Шатова), которого своевременно убрали из Уфы, а затем для Иванова (сотрудничал у ротмистра Заглухинского), благополучно скрывшегося.
   Сам Павлов, как личность, представляется человеком почти безграмотным, крайне неустойчивым и не заслуживающим никакого доверия. Правильного понятия своих агентурных обязанностей не имеет и потому в своей работе, не имея при том надлежащего ближайшего руководства, допустил целый ряд преступных действий. По его словам, вместо наставлений он получал краткие приказания, да и то не всегда: был случай, что ou пришел с докладом на конспиративную квартиру, но застал в ней начальника с девкой и тот прогнал его, говоря: "зайдешь потом". (Свидание ротмистра Заглухинского с женщинами, которых в числе сотрудников Уфимского охранного отделения не было, на конспиративной квартире подтверждаются и из других источников). Насколько неправильно было отношение к агентурному делу заведывавшего таковым, видно из того, что начальник охранного отделения позволял себе приезжать на конспиративную квартиру, расположенную при том во дворе, на виду других жильцов, в форме жандармского офицера. Тому же Павлову ротмистром Заглухинским поручено было, например, подбросить прокламации в квартире начальника губернского жандармского управления, с которым у начальника охранного отделения были большие нелады, вызванные рядом нетяктических в отношении полковника Артемьева поступков ротмистра Заглухинского, вообще державшегося очень нескромно и основывавшего свое поведение на своей близости к губернатору, о чем он исключительно заботился. Нерасположение ротмистра Заглухинского к полковнику Артемьеву вело даже к тому, что он, узнавши, что последний надумал принять в наблюдательные агенты одного железнодорожного кондуктора (из военнослужащих), приказал Павлову распропагандировать этого кондуктора. Даже такого неразборчивого в средствах сотрудника, каким является Павлов, некоторые приказания "начальника" смущали, но последний утешал его: "валяй во всю, а тем уедем в Нижний". Немудрено, что совершенно деморализованный таким образом сотрудник Павлов, уже привлеченный к следствию по делу об убийстве, продолжал считать себя еще "агентом" и даже протоколы показаний подписывал: "Павлов, он же Грибоедов и Березкин", при чем последняя фамилия вызывала у следователя недоумение, которое опрошенный разъяснял, что под этой фамилией меня знают в департаменте. Даже тюремным служителям Павлов высказывался, что он служит департаменту, и что поэтому его, вероятно, скоро выпустят, я когда его спросили: "Вы приехали с письмом ротмистра из Петербурга?", то он подтвердил это. Что Павлов был сотрудником Уфимского охранного отделения -- это в Уфе в настоящее время известно, помимо тюремной, следственной и прокурорской власти, и многим чинам полиции, а следовательно, и всему городу; устранить этот нежелательный элемент из следствия, имея в виду, что дело об убийстве Москательникова с успехом могут использовать революционеры -- по видимому, невозможно, тем более, что Павлов, когда увидав себя чуть не главным обвиняемым в убийстве; будет прикрываться сотрудничеством, воображая, что это уменьшит его ответственность. Отчасти разглашению сотрудничества Павлова мог содействовать полковник Артемьев, который, в силу своих неприязненных отношений к ротмистру Заглухинскому, " своих распросах, повидимому, руководился побочной целью -- собрать поболее данных (которых без того, впрочем, много), могущих дискредитировать деятельность начальника Уфимского охранного отделения. Что же касается прокурорского надзора в лице М. И. Зубовского, весьма правильно глядящего на дело, то со стороны его выражается искреннее сожаление, что дело находится в таком положении, что устранить из него все, обнаружение чего так или иначе может повредить технике розыска, при всем желании является почти невозможным".
   

ГЛАВА IV
"МАМОЧКА" ОХРАНЫ -- "БАБУШКА" ПРОВОКАЦИИ

Мои поиски. След предательницы. "Мамочки" -- Серебрякова под следствием. Серебрякова на суде.

Мои поиски

   Анну Егоровну Серебрякову, имя которой так часто мелькало в моей книге, я лично не знал и никогда не видал. Но личность Серебрянковой сделавшейся впоследствии притчей во языцех, приковала мое внимание еще в начале 90-х годов.
   Однажды я присутствовал при беседе "отца провокации" -- С. Зубатова с его двойшжом -- Е. Медниковым. Встретившись, но обыкновению, утром, эти охранные Аяксы делились впечатлениями минувшего дня, обменивались новостями: "Евстратка" докладывал о результатах наблюдения своих зорких филероэ, Сергей Васильевич сообщал ему сведения, полученные от секретных сотрудников, которых он видел накануне вечером.
   И я услышал, сорвавшуюся у Зубатова фразу: -- "Мамочка говорит"...
   Я не помню теперь, о чем именно шла речь, но сама фраза врезалась мне в память.
   -- "Говорит",-- вероятно, кто-нибудь из агентов...
   -- "Мамочка",-- должно быть ценный сотрудник, раз такой нежный псевдоним дали...
   И надо полагать -- женщина. Секретных сотрудниц мало... Кто же это?
   Такие мысли пронеслись в моей голове.
   Не скоро я получил ответ на свой вопрос. Я перебрал всех женщин, проходивших тогда по наблюдению, дневники которого редактировались мною. И всего более подозрений вызвала у меня М. Н. Корнатовская, имя которой встречалось очень часто в проследках, но в числе арестованных -- ни разу. Эти подозрения мои усилились, когда на запрос н-ка Московской губ. жанд. упр., от 13-VII-94 года, о благонадежности Кориатовской, Зубатов поручил мне написать генералу Шрамму: "находится в сношениях с учащейся молодежью и ни в чем предосудительном замечена не была"...
   Такой ответ меня удивил, потому что я хорошо знал о близости Марии Николаевны ко всяким кружковым делам и о непосредственном участии ее в революционных предприятиях.
   Например: в 1892 г. в бутырской тюрьме сидел Сабунаев и посылал свои письма в московский Красный крест (революционный). Немедленно эта корреспонденция попадала в охранку, где с нее делали копии. Посредницей в этой почте была та же К. И охранка знала о ее роли; так, 15 марта были получены агентурные сведения о том, что через неделю Корнатовская пойдет к Л. Краиихфельд для свидания с тюремным надзирателем Феодоровым -- передатчиком писем.
   Мне известно было также, что Корнатовская 30 марта 1892 г. в принесла Н. М. Астыреву (автору книги "В волостных писарях") пачку прокламаций, которые Через несколько часов охранники забрали вместе с писателем и молодыми людьми, пришедшими к нему за этими листками.
   Но последний факт навел меня и на другие мысли. Зная агентурную систему Зубатона, я затруднялся объяснить себе, как он решился обыскать Астырева вслед затем, как ему принесла сотрудница охраны воззвания.
   И мне подумалось: не ошибочны ли мои подозрения?
   Между тем разыгралась (в Твери) новая история, не менее загадочная (о ней подробно рассказано в гл. VI-й 1-го тома настоящей книги).
   В сентябре 1893 г. А. А. Королев, "известный своей политической неблагонадежностью", утаил 4.000 р. доверенных ему дядей; деньги эти охранка быстро нашла (у медика Соболева) в квартире В. Цирг, приятельницы Кориатовской.
   Д-т полиции приказал Бердяеву арестовать Соболева и Корнатовскую и допросить их "для получения показаний, согласных с заявлением Королева", так как иначе делу нельзя дать дальнейшего хода.
   Корнатовская на допросе заявила, что в сентябре она получила от Королева какой-то сверток и передала его Соболеву.
   Кончилось все благополучно: кошки были сыты и мышки остались целы.
   Но М. Н. оказалась снова замешана "вплотную".
   -- Не она, решил я.
   Через год мне пришлось убедиться в этом окончательно.
   В поисках резервов народоправческой типографии были предприняты розыски в г. Воронеже. Длительное наблюдение московских филеров в этом городе осязательных результатов не давало и департамент полиции требовал отозвания людей. Бердяев на это ответил: -- "Личность, близкая к агентуре, выехала из Воронежа в Усмань, до возвращения желательно обождать".
   Кто же был личностью близкой к агентуре?
   Из Москвы в Воронеж приезжала в это время Корнатовская. В конце августа она вернулась в Москву. А вскоре Бердяев донес начальству: -- "в Воронеже теперь собрались люди все бывалые, рассказ каждого из них стоит целой нелегальной брошюры, местность свою по благополучию называют Палестиной" и так далее.
   Но, может быть, "личность близкая" только -- уловка Бердяева, не желавшего раскрывать перед д-ом полиции свои крапленые карты?...
   Новые обстоятельства вызвали у меня новое предположение.
   В 1893 году моск. охрана вела наблюдение в г. Твери по делу группы Барыбина, агентурные сведения о которой были слабы.
   4-го февраля в упомянутый город приехала вышеупоминавшаяся Цирг, приятельница Коронатовской; через три дня она вернулась в столицу, а 9-го числа в канцелярии моск. охранки спешно переписывался чистенький номер гектографированного журнала тверской группы "Союз"
   Явились новая почва для подозрений.
   В следующем году я снова наткнулся на фамилию Цирг: в переписках о розысках по делу партии "Народного Права" я прочитал, между прочим: "На днях поступили агентурные указания, что 24 апреля 1894 г.), после своего венчания (с Верой Цирг), Александр Николаевич Максимой выедет по Волге в Самару, куда его посылает орловский центр".
   Но если бы В. Цирг была секретной сотрудницей -- разве о "ей стали бы упоминать в донесении без особой надобности?
   Делалось несомненным: ни Корнатовская, ни В. Цирг агентами охранки не состоят. Но есть, некто третий, спрятавшийся за их спиной...
   

Я нападаю на след предательницы

   В 1896 году Медников был командирован в Петербург Для розысков народовольческой типографии. В отсутствии его я принимал доклады филеров; собирались они обыкновенно вечером, часам к 10--11-ти веч. и затем рассказывали о том, кто что; видел. В один из этих приемов старый филер Федор Степанов Новичков доложил, что его наблюдаемый (не помню кто) раскланялся с "Солидным".
   -- А это кто? спросил я.
   -- Да свой, Серебряков. Павлыч его знает,
   Я воспользовался случаем поговорить со "стариками", которые любили рассказывать о своих похождениях и хвастнуть знанием всяких "случаев".
   -- Да откуда ты знаешь, что он "свой" -- спросил я Новичкова.
   -- А он при Александре Спиридоновиче подметкой был; когда Порфирий Иванович {П. И. Волков -- бывший жандармский унтер-офицер, служивший, в 70-х годах о Киеве. В Москве, в виду своей представительности, под видом отставного полковника, содержал, конспиративные квартиры, на которых происходили свидания охранников с их секретными агентами.} увидел "Солидного", он в нем сразу узнал сотрудника, который хаживал к нему на квартиру для свиданий.
   -- Когда Скандраков уволился,-- добавил один заслуженный филер -- Сергей Иванович Федоров -- Серебряков не захотел служить и заломил чуть ли не 10-000 в год.
   -- А господин начальник,-- вмешался третий "ветеран" -- Федор Данилов Грульке,-- приказал тогда нам задержать жену "Солидного" и доставить сюда; мы с Федоровым подцепили ее в глухом переулке, посадили на извощика; она начала было -- "за что, да почему, а мы говорим: -- господин Бердяев просит чайку испить... Так ее и заподметили"...
   Будучи во "вражьем стане" я в особенности старился зафиксировать все, до мелочи, из того, что касалось провокации. Болтовня старых филеров меня очень заинтересовала. Немедленно стал наводить справки о Серебряковых по делам.
   Кой-что нашел. В 1884 году при обыске у фельдшерицы Захарьянц, жившей в квартире Анны Серебряковой, у последней нашли два экземпляра брошюры "Сказка для детей изрядного возраста" (Щедрина), нелегального издания. Муж Серебряковой,-- Павел Алексеевич,-- заявил, что эти брошюры принадлежат ему и что он, как сотрудник газеты "Русский Курьер", считает себя в праве знакомиться со всем выдающимся в литературе.
   На это, разумеется, можно было возразить: "для ознакомления" достаточно было иметь один экземпляр брошюры, а присутствие нескольких указывает на желание распространить ее.
   Но охранка всегда очень строгая, в случаях обнаружения "нелегальщины", на этот раз удовлетворилась почему-то объяснением Серебрякова, и дело последствий не имело.
   Продолжая свои изыскания, я нашел еще между прочим, что в июле 1885 г. Серебряков был подчинен негласному надзору полиции, который был прекращен в 1892 году. Затем я выяснил, что 17 марта 1888 г. супруги Серебряковы присутствовали на собрании у самоуправленца А. С. Белевского, а 25 декабря 1889 г. была сходка на их собственной квартире.
   Потом случайно я наткнулся в одном из старых дел на "меморандум", писанный неизвестной рукой, который меня заинтриговал. В этой коротенькой записке говорилось, что в числе знакомых Екатерины Дмитриевны Дурново (имеет дом на Большой Молчановке в Годеинском переулке), пожертвовавшей 20.000 рублей в пользу "партии", были "Серебряков и Серебрякова (она же Анна Рещикова), которые, будто, сотрудничали".
   Далее в записке сообщалось, что приятельницей Дурново была Александра Александровна, а главарем -- нелегальный Иванчии-Писарев, участвовавший и издании "Народной Воли" и в убийстве шпиона Рейнштейна. К этому кружку примыкали еще: крестьянин Столповский, студенты моск. ун-та, братья Добровольские, инженер Тверитинов, некий Куренков и Ламони.
   "Сотрудничали" -- где? В "Народной Воле"? В газетах? В охранке?.
   Филеры должно быть не врали.
   Но почему же "будто бы"?... Я не упускал из виду Серебряковых. Скоро мне опять пришлось встретить их в бумагах.
   В 1905 году для дознания, которое производилось московским жанд. упр. по делу социал-демократа С. И. Мицкевича, о супругах Винокуровых, составлялся дневник наружного наблюдения за этими лицами, при просмотре этого дневника Медников вычеркнул сведения о посещениях Корнатовской квартиры Винокуровых и то, что в доме Ляховой, где жила Корнатовская, бывала Винокурова.
   Эта цензура меня не удивила, но заставила призадуматься: оказалось что в том дневнике места, где говорилось о посещении Винокуровой квартиры Серебряковых (в доме Трусова), были оставлены. Стало быть Серебряковых жандармы могут допрашивать, а Корнатовская должна оставаться для них неизвестной. Почему же так?
   Вскоре я догадался почему. Вообразите себя на месте обвиняемых. Из допросов видно, что за вами следили по пятам; всех ваших знакомых, или даже мало знакомых, жандармы знают, но об одном лице они почему-то умалчивают, совсем не спрашивают. -- Первая мысль, которая невольно должна прийти в голову по сему поводу: "это не спроста, тут дело не чисто, пахнет предательством"...
   Расчет охранников был верен.
   В виду частых "провалов" московская кружковая публика сделалась мнительной и стала искать корень зла. Подозрения падали на многих лиц. Дошла очередь и до Марьи Николаевы, участие в конспирации и охранная неприкосновенность которой бросались всем в глаза.
   Не имея прямых доказательств предательства Корнатовской, друзья ее решились, однако, заявить ей (летом 1895 года): -- "если вы, Марья Николаевна, будете возиться с нелегальными делами, мы вас пропечатаем". -- На это Корнатовская, возмущенная до глубины души таким недоверием, заявила: -- "попробуйте"...
   Но шахматный ход Зубатова (он в это время фактически руководил московской агентурой) достиг своей двоякой цели.
   Во-первых, возникшие подозрения от действительного предателя отводились на голову Корнатовской.
   Во-вторых, революционной энергии Марьи Николаевны ставили предел.
   Роль Корнатовской была кончена. Будучи, заподозренной, она уже переставала быть интересной и полезной для охраны и, кроме того, могла сама заподозревать кого-нибудь из коварных друзей, для которых она являлась только ширмой.
   А предложение о наличии такого "друга" напрашивалось само собой.
   Корнатовская предпочла устраниться от дел, вышла замуж (за Елагина) и уехала в провинцию.
   Бедная Марья Николаевна так и не догадалась, что за ее миниатюрной фигурой пряталась крупная, отныне знаменитая, предательница:
   "Мамочка охраны"...
   

"Мамочка" -- Серебрякова

   Корнатовская уехала в Саратов, но охранники ее в покое не оставили.
   Медников занимал в помещении охранного отделения (в доме обер-полицеймейстера) небольшую комнату, смежную с кабинетом "начальника", в который проникнуть можно было только через это чистилище. Обстановка была не богата: дубовое, американского типа, бюро, несгораемый ящик с капиталами охранки, кое-какая мебель, никаких украшений. Даже "зерцала" -- портрета "обожаемого" и этом гнезде защитников царского "престола" не имелось.
   Каково же было удивление чинов охранной семьи Зубатова, когда на стене медниковского "преддверия", на самом видном месте, появился недурно сделанный портрет миловидной женщины, с синими глазами, отражавшими наивность и простодушие.
   Прежде всего это заинтересовало молоденьких жандармов, прикомандированных в охранную "академию" для выучки.
   -- Кто это, Евстратий Павлович? -- робко спросил один из "экстернов", бравый поручик Герарди {Герарди Б. А. был впоследствии начальником дворцовой полиции; расстрелян после Октябрьской революции.} не сумевший преодолеть своего любопытства.
   -- Манька,-- отрывисто, как бы нехотя, ответил Медников.
   Скромный офицерик, которому уже внушили, что охранник должен прежде всего уметь молчать,-- распрашивать более не решился, но, конечно, подумал: -- должно быть важная персона...
   -- А недурно нарисовано,-- сказал я при случае Медникову.
   -- Это "Богомаз" разделал.
   -- Но чего ради вы ее повесили? -- спрашиваю полушутя.
   -- Маньку давно следует "повесить", вот и дождалась,-- сострил Евстратка и многозначительно добавил: -- пусть полюбуются...
   Да, "повесили". Хуже: инсинуация, которой охранка задушила Корнатовскую, была ужаснее намыленной веревки...
   Но кто должен был "любоваться" портретом "Маньки"?
   В медниковском "преддверии" бывало много посетителей, часто ждавших выхода "самого", который устраивал здесь свои деловые приемы. Но не для этой публики висел портрет "Маньки". Нет,-- "умысел другой тут был"!..
   Зубатов имел обыкновение производить свои допросы некоторых арестованных в своем кабинете "запросто", с чаепитием. Этим избранным приходилось проходить через Евстраткину комнату, иногда в ней задерживали -- в ожидании очереди. Попавши в охранное святилище, они с любопытством рассматривали окружающую обстановку; разумеется, внимание их невольно останавливалось на синих глазах висевшего перед ними портрета, детское выражение которых было многим из них хорошо знакомо...
   Какие думы проносились тогда в голове зубатовских пленников?
   -- Ну и знают же они ее. Опасно с ней дело иметь -- соображали одни.
   Менее дальновидные предполагали худшее: -- должно быть заслужила!.. "Аяксам" только это и требовалось. Корнатовскую "повесили". Цирг умерла. А около четы Серебряковых, которых я взял "под надзор", появился новый антураж марксистской окраски, вошедшей в моду. Серебрякова подружилась тогда с сестрами Карасевыми, Э. Гамбургер, А. М. Лукашевич: на квартире ее поселилась П. Н. Розанова, братья которой принимали непосредственное участие в нелегальной работе.
   За всеми этими лицами велось наружное наблюдение, все они подверглись затем преследованиям.
   Но Серебряковы оставались неприкосновенными, за обоими никакой слежки не было. Наоборот, филерам было сказано, чтобы они не таскались за ними.
   Лично я уже не сомневался в том, что Серебряковы сотрудничают в охранке. Целый ряд фактов говорил за это. Упомяну о более примечательных.
   В октябре 1898 года департамент полиции сперлюстрировал письмо С. Л. Франка (в то время марксиста) к. Н. Вигдорчику. Зубатов по поводу этой корреспонденции донес, что издание, о котором шла речь в ней, задумано М. И. Водовозовой (журнал "Начала"), в донесении был сообщен перечень лиц, согласившихся принять участие в новом органе, в числе таковых фигурировало имя П. А. Серебрякова, на квартире которого происходили совещания инициаторов предприятия.
   Я положительно знал, что за квартирой гостеприимных супругов наблюдения не ставили. А все участники совещания были известны.
   Но в это время на черном небосклоне охраны появилась новая звезда первой величины -- провокатор М. И. Гурович. Он принимал ближайшее участие в создании легального органа марксистов.
   Кто же доставил Зубатову сведения об этом деле? Гурович, или Серебрякова? И Гурович, и Серебрякова.
   В Москве 1900-ый год сопровождался систематическим разгромом с.-д. группировок, проваливалось все деятельное около приятельницы Серебряковой -- А. М. Лукашевич (А. Петров, Н. Гусев, П. Балашев). Арестовали братьев Розановых, ветеринара Попова с частью транспорта революционных изданий, полученного из за-границы при посредстве А. И. Елизаровой...
   В ноябре 1901 года имел неосторожность заглянуть в Москву, приехавший из заграницы, с паспортом на имя Пьера Вальхредена, меньшевик М. Г. Коган. Всего один раз он посетил квартиру Серебряковых, а выехал из Москвы со свитой московских ищеек, в сопровождении которых он посетил Воронеж, Харьков и Киев. Во всех этих городах Коган имел деловые свидания с представителями местных с.-д. групп, за которыми в свою очередь устанавливалось наблюдение. И филеры были очень удивлены, когда "Павлыч" приказал дать этому нелегальному свободно уехать за границу. Они не могли, конечно, понять высшую политику сгоего начальства, которое рассуждало так:
   Лучше взять, после разработки, несколько провинциальных организаций, чем одного нелегального, да еще с риском скомпрометировать агентуру.
   А Коган, ободренный успешным исходом поездки, через год снова рискнул отправиться в Россию (на конференцию, происходящую в Белостоке), был, конечно, выслежен и при возвращении за границу арестован (в Варшаве).
   Зубатов играл с революционерами, как кошка с мышью...
   В 1902 году во главе моск. ох-ки встал В. В. Ратко, молодой жандармский офицер, неглупый, с артистическими наклонностями, смотревший на свою службу в охранке, как на средство быстро выслужиться.
   На первых же порах совместной службы с Ратко. полагавшим, что у Зубатова особых секретов от меня не было, я услышал от нового главы охранки знакомую мне кличку: "Мамочка".
   В январе 1902 года была проездом в Москве, представительница "партии политического освобождения России", Пешекерова. Из столицы она выехала с "хвостом"; в Курска ее арестовали с нелегальщиной. Передавая как-то образцы изданий вышеупомянутой группы, (для библиотеки, которой я заведовал), Ратко пояснил: -- "Пешекерова у "Мамочки" два нуда этого добра оставила".
   Осенью 1902 года в Москву нелегально прибыла одна социал-демократка. В беседе по этому поводу Ратко заявил: -- "Мамочка" советует искать ее около Герценберг. Она приехала с рекомендацией от Лалаяица".
   В результате розысков был арест (27-XI 1902 года), делегатки Гурвич ("Лепешинской"), на заседании моск. с.-д. комитета, происходившем в квартире дантистки Аннарауд.
   Московские розыски 1903 года дали мне богатый материал для выяснения личности "Мамочки".
   В феврале месяце появился в Москве нелегальный Афанасьев, живший в Петербурге по паспорту Петра Яковлевичи Коромыслова. Рассказывая мне про этого нелегального, Ратко сообщил мне, что Афанасьев привез транспорт, из Питера он удрал потому, что заподозрили его паспорт, который ему дали в Москве. Теперь он был у "Мамочки", переоделся, полупил новый документ и собирается уехать на юг. 9-го февраля Афанасьев, действительно, отправился в Киев, а оттуда -- в Ростов, где его потом и задержали.
   Почти одновременно возникло новое дело, которое, можно Сказать, выросло из одного слова. Ранней весной 1903 года Ратко поделился со мной агентурной новостью: по словам С. Эйранова (агроном). -- в Москве орудует некий террорист, которого зовут "Иисус"...
   Это все, что сообщила "Мамочка". В то же время как раз велось наблюдение по студенческим делам за членами тамбовского землячества, отличавшегося всегда революционным уклоном, и филеры уже заметили одно лицо, которое вело себя настолько конспиративно, что установить его местожительство не представлялось возможным.
   -- Это и есть "Иисус",-- с полной уверенностью заявил видевший наблюдаемого бойкий филер Коняев. -- "Очень уж похож", добавил он.
   -- На кого похож?-- спросил присутствовший при докладе Ратко.
   -- Да на Христа то...
   -- А ты его -- Христа видел?
   -- Никак нет, ваше высокоблагородие, и вот значит, как малюют... Очень сходственный...
   Ратко приказал взять неизвестного при перлом удобном случае.
   Филеры приналегли на "Иисуса", но он заметил слежку и, стараясь скрыться, 18-го марта завел вечером филеров за Пресненскую заставу. Видя, что преследование продолжается, он пустился бежать; но у ищеек был свой извощик, и они догнали "Иисуса"; наблюдаемый выхватил револьвер, но его успели обезоружить.
   Так арестовали Михаила Сладкопевцева. Одновременно задержали и его товарища И. Авдеева.
   Молодым террористам и в голову не приходило, что их выдала "Мамочка", которую они никогда не видели и которая их совсем не знала.
   Осенью 1903 года новое мудреное дело. Бежал из ссылки Константин Шиловский, Был в Москве, обращался в Красный крест -- политический (за помощью, к "Мамочке"), уехал затем по направлению на Киев.
   Ратко горевал, что прозевали, но его утешила "Мамочка", сообщившая, что Шиловский отсиживается в г. Боброве, Воронежской губ., у мирового судьи Шестернина. Командировали филеров. Бежавший, думая, что следы его заметены, тронулся в путь и на станции Курск попал в руки поджидавших его филеров (в ноябре 1903 года)...
   "Мамочка", "Мамочка" и "Мамочка"...
   Таинственный фантом. С другой стороны, где не покопайся -- выступает вездесущая персона Серебряковой.
   Обе личности уже сливались в моем представлении в один силуэт; я был почти убежден, что "Мамочка" и Серебрякова, одно и то же лицо; но все же это была гипотеза, требовавшая формального подтверждения.
   Судьба мне благоприятствовала и вскоре я получил разрешение моих гаданий.
   Весной тогда же 1903 года велось усиленное наблюдение за С. А. Королевым, примыкавшим, по агентурным сведениям, к группе социалистов-революционеров.
   28-го марта филеры, следившие за Королевым, сообщили по телефону, что их наблюдаемый прибыл, имея тяжелый чемодан, на Рязанский вокзал и собирается уехать, Ратко, выслушал доклад, приказал арестовать Королева.
   Чемодан оказался наполненным изданиями аграрной лиги. Начальник охраны был доволен.
   Просматривая вечером дневник наблюдений, я. заинтересовавшись делом Королева, обратил особое внимание на проследки за ним. Оказалось, что Королев перед отъездом посетил квартиру Серебряковых, потом уехал к их знакомому -- секретарю "Русских Ведомостей" И. П. Петровскому, после чего и отправился, имея тяжелый чемодан, на вокзал.
   Вдруг прибежал ко мне в кабинет Ратко и в сильном волнении (возгласил:
   -- Леонид Петрович, мы пропали.
   -- В чем дело? -- спрашиваю в недоумении.
   -- И чего эти болваны не доложили мне, как следует. Ведь транспорт то Сережка взял у "Мамочки".
   -- Как у "Мамочки"? подаю я реплику.
   -- Да он же был у Серебряковой! -- выпалил, потерявший голову, Ратко. Разве можно было его арестовать. Теперь ей каюк...
   Я старался успокоить расстроенного Василия Васильевича, говоря, что все можно объяснить случайностью,-- жандармы, мол, на вокзале заметили... Несмотря на наличность целого чемодана вещественных доказательств, дело Королева провели при охранном отделении,-- боялись, что у жандармов он может съоткровенничать и сказать, от кого получил нелегальщину.
   Виновница торжества вышла сухой из воды. И немного спустя, на другой части того же транспорта, хранившегося у Серебряковой, был уловлен с.-р. Леонид Крумбюгель, группу которого ликвидировали 5-го октября 1903 года. Но случайному аресту Королева, надо признаться, я был рад.
   Наконец то доказано:
   -- "Мамочка" -- это Серебрякова.
   Серебрякова под следствием
   "Мамочке" охраны везло -- скажу но старинному,-- как незаконнорожденной (она, действительно, была "внебрачной" дочерью С. И. Жедринской и землемера Рещикова, впоследствии ее удочерившего).
   Я не знаю другого случая (в моей "Черной книге" зарегистрировано несколько тысяч предателей), чтобы кто-нибудь из секретных сотрудников охраны так долго, непрерывно и столь активно агентурил для политического сыска.
   Серебрякова выслужила за слишком двадцатилетнюю провокаторскую работу пенсию, спокойненько получала ее до последних дней царизма, охране которого посвятила свою жизнь, и даже после октябрьского переворота умудрилась сохранить себе регулярное пособие, сначала от "Собеса", потом от "Цекубу", (об этом свидетельствовал в суде общественный обвинитель Ф. Кон).
   Мало того, Серебрякова разоблаченная мною еще в 1909 году, и после падения самодержавия продолжала благодушествовать целых пять лет, пока ее не арестовали (в 1923-м году). Но "бабушка провокации" и на этот раз сумела вывернуться; допрашивавшему ее С. И. Мицкевичу, которого она когда-то предала, Серебрякова обещала написать "мемуары"; после шестимесячного тюремного заключения ее освободили и, разумеется, никаких воспоминании она не дала.
   Годы шли. Умер Серебряков, муж "Мамочки" -- самый ценный свидетель в этом деле. Заболела психически дочь Серебряковых, не перенесшая позора, брошенного на нее черным именем ее родительницы. Мучился Серебряков -- сын, сознавший, что и он, делясь с матерью всякими политическими секретами, бессознательно помогал ей в исполнении ее шпионских обязанностей...
   И только 17 лет спустя, после того, как имя предательницы было оглашено, карающая рука революционной Немезиды позвала ее к ответу.
   Но судьба продолжала благоприятствовать Серебряковой, ни следствие, ни судебное разбирательство не охватили дела во всей его широте и глубине, что казалось бы требовало это исключительное дело.
   Насколько можно судить по отчетам, опубликованным в газетах и в брошюре, посвященной Серебряковой, дознание о ней базировалось почти исключительно на данных, сообщенных мною; они легли в основу 9-ти пунктов обвинения, предъявленного подсудимой. Иначе говоря, следствие само по себе ничего нового не открыло. Наоборот, из обвинительного материала были исключены факты, которые могли иметь крупное значение в смысле у тик. Взять хотя бы транспортные дела С. Королева, Л. Крумбгогеля и Пешекеровой, проэкты Якимовой и Прибылева, побег К. Шиловского. К этим делам можно было бы прибавить еще подробные сообщения Серебряковой о минских эпигонах народовольчества -- об Ефиме Гальперине и А. Бонч-Осмоловском и др.
   В процессе не фигурировали также истории с Коганом -- "Вальхреденам" и Афанасьевым -- "Коромысловым". Об этом приходится пожалеть, так как именно эти случаи, по интимности своей обстановки, могли поставить изворотливую шпионку в самое затруднительное положение.
   Но и тот материал, который дан был мною некоторый был использован по делу Серебряковой, не получил, мне кажется, должной разработки. Несомненно, что и Зубатов и Серебрякова были до крайности осторожны и следы предательской деятельности "Мамочки" в официальных переписках трудно было найти, как потому, что агентурные сведения вообще попадали на бумагу лишь в безличной форме, так и потому, что лишь Зубатов имел возможность изъять из архивных дел все, что могло скомпрометировать его наиболее ценных сотрудников.
   Тем не менее в охранных переписках несомненно оставались документы, которые могли сказать многое. Приведу пример:
   Одно из блестящих -- дел московской охранки -- разгром группы "Южного Рабочего", (успех этой ликвидации Зубатов приписывал Серебряковой официально: "Киев, Екатеринослав, Кременчуг были серьезно освещены ею"; писал он в докладе от 26 марта 1907 г.), на процессе не было выяснено соответствующим образом, тогда как одного этого факта достаточно было, чтобы уличить "Мамочку" и в предательстве и во лжи.
   А. И. Елизарова по поводу переговоров Ленина с представителем южных с.-д. групп И. Х. Лалаянцем, происходивших в Москве в феврале 1900 года {А не в ноябре, как значится в отчете "Известий" No 92. 1926 г., из которых и беру упомянутые ниже данные судебного разбирательства.}, между прочим показала, что о пребывании Левина у нее на квартире Серебрякова "вероятно знала.... приезд его с нетерпением ждали, и у нас не было оснований скрывать это"...
   "-- Но, ведь, я не могла знать, что с ним приехал еще кто-нибудь, не могла знать про свидание", заявила в ответ на это подсудимая. И это возражение вызвало у следствия целый ряд скептических размышлений.
   "Почему провал "Южного Рабочего", снизывается с моментом приезда Лалаянца в Москву? Он прожил в столице всего три дня и ни с кем, кроме Ленина, по свидетельству Елизаровой, не виделся. Не естественнее ли предположить, что "Ф. Р." был "освещен отнюдь не в связи с этой строжайшим образом законспирированной поездкой Лалаянца". ("Правда". No 92).
   Эти соображения являются слишком тонкими. Возникшие у суда недоумения легко разрешались содержанием донесения Зубатова в деп. пол. (приведено мною в гл. VII-й 1-го тома), сообщавшего о свидании В. Ульянова с Лалаянцем, наблюдение за которым и повело затем к открытию типографии "Южного Рабочего".
   Узнав от Серебряковой о появлении у Елизаровой Ленина, охранка установила за ее квартирой и за всеми членами ее семьи неотступное наблюдение, которое позволяло взять "в оборот" Лалянца. Остальное доделали с обычным искусством медниковские молодцы.
   И жандармский офицер А. Г. Петерсон (состоял при московском охранном отделении), производивший предварительное расследование по делу "Южного Рабочего", имел полное основание (хотя Зубатов, если бы узнал об этом, разнес бы его), сказать на допросе Лялаянцу (как показывал последний), "да мы с вами из Москвы в одном вагоне ехали"...
   Одним словом, дело представлялось настолько ясным, что гипотезы об освещении "на месте", о других источниках осведомления являются совершенно лишними.
   Серебрякова, сознавшая всю щекотливость своего положения, ухватилась, однако, за брошенную ей спасительную веревку и напоминала суду о том, что в Екатеринославе действовали провокаторы Бакай и Батушинский.
   Эта "диверсия" была неудачной: Серебряковой указали, что названные агенты поступили на службу гораздо позднее.
   На этом деле отразилось, очевидно, то, не совсем ясное, представление о розыскной технике охраны, которым грешила так часто революционная среда. Настолько это представление оставалось примитивным даже у людей, прошедших длительный революционный стаж, видно из следующего примера.
   Одна из свидетельниц Л. С. Дроздова (Карасева), участвовавшая в нелегальный работе с конца 90-х годов, поведала на суде: "Раза два, когда я бывала у Анны Егоровны Серебряковой днем, она тщательно одевалась, говорила, что идет к очень богатому лицу, которое много жертвует на Красный Крест; мы шли вместе по Тверскому бульвару до дома обер-полицмейстера, здесь она просила меня оставить, так как это лицо ни в коем случае не желает, чтобы кто-нибудь знал, где оно живет"...
   "Что это за таинственный благотворитель на Тверском бульваре? Не в доме ли, в Гнездниковском переулке, где сосредоточивались все нити предательства и провокации и куда с Тверского бульвара ведет проходной двор, обитало это таинственное лицо, не желавшее, что бы кто-нибудь знал его адрес". Так пишет следователь И. В. Алексеев, производивший дознание о Серебряковой, и брошюре, изданной им в Москве под заглавием "История одного провокатора".
   Факт этот, писала "Правда" (No 91) по поводу показания Дроздовой, "имеет большое значение, так как через двор обер-полицмейстера, через который могли проходить только избранные, можно было пройти по Гнездниковскому пер. в охранное отделение"...
   Все эти рассуждения являются результатом явного недоразумения. Прежде всего: ходом в дом обер-полицмейстера, с Тверского бульвара из охранников никто не пользовался (кроме Медникова, жившего на Малой Бронной улице); затем, ход в охранку был с Б. Гнездниковского пер. и, наконец, никакому секретному сотруднику вообще не позволялось являться в охранное отделение -- для этого существовали конспиративные квартиры (три -- четыре), из которых одна, наиболее оберегаемая, предназначалась для свидания с самыми важными осведомителями.
   Предположить, что такая архи-ценная сотрудница, какой была, вне всякого сомнения, Серебрякова -- пойдет на свидание с охранниками в их канцелярию, да еще с Тверского бульвара, через вход в дом обер-полицмейстера -- это верх наивности.
   Кстати. Я уже говорил, что Серебряковой чертовски везло. Еще пример: Медников мне рассказывал о том, что один раз "Мамочка" была на краю пропала: революционеры проведали как-то, в 1907-м году, о конспиративной квартире, которую содержал на углу Сытинского пер. и Малой Бронной улицы, "Феодор Данплыч" (Грульке, филер, о котором я уже упоминал) и на которой происходили свидания с "Мамочкой" и другими "тузами" охранки. Но об этом открытии узнала другая сотрудница -- тоже из первостатейных -- Зинаида Жученко (Гернгрос), бывавшая на той же квартире; она разумеется поспешила предупредить начальство о грозившей опасности.
   Конспиративку немедленно перевели в другое место...
   Очень жаль, конечно, что следствие не нашло нужным настойчиво допросить Серебрякову о том, где именно она имела свидания с охранниками.
   Я уверен, что "Мамочка", никогда не бывавшая в кабинете Зубатова, не смогла бы описать внешней обстановки свиданий, которые она имела, будто бы, в охранном отделении.
   Возможно, что удалось бы найти и вышеупомянутого "ветерана" Грульке (имел собственный дом в Москве); он, несомненно, сумел бы рассказать кой-что интересное о притоне, который он содержал.
   

Серебрякова на суде

   Впрочем, едва ли что-либо могло растрогать Серебрякову, которая письмо сына ее Бориса, (оглашенное во время суда), о том, что, он "потерял к ней все чувства как к матери", выслушивает, "как и все происходившее -- совершенно невозмутимо, облокотившись локтем на стол". ("Правда", No 92).
   Не даром на суде она хвалилась своей "силой воли".
   Действительно, нужно было обладать чрезвычайной выдержкой характера, чтобы на протяжении десятка дней перетолковывать, отрицать, очевидные факты, или же просто лгать и лгать -- с хитростью, без стеснения, нагло.
   Повествуя о своей молодости, Серебрякова с первых слов начинает извращать истину. Она рассказывает в своих показаниях о том, что муж был агентом Скандракова, но не говорит правды о том, как это случилось; есть основания полагать, например, что статью, которую охранники нашли, по словам "Мамочки", у ее мужа по обыску и потом напечатали, на самом деле Серебряков написал уже после того, как его заагентурили, и по особому заказу Судейкина.
   В данном случае речь идет, по всей вероятности, о брошюрке, напечатанной в 1882 году в Берлине, в типографии Л. Станкевича, под заглавием: "Современные приемы политической борьбы в России". Это произведение полуказенного творчества, направлено было специально против террора; автор укрылся под псевдонимом "Свободный Мыслитель".
   Когда я занялся приведением в порядок московского архива охранки я нашел целый ящик упомянутого издания. На мой вопрос, что делать с этими брошюрами Зубатов ответил: да сожгите это судейкинское д...". {Об этой брошюре я писал подробно в статье "Правда о Правде" (Климова), помещенной в газете "Русская Молва" 5 мая 1913 г.} Брошюрки этой было так много, что служитель, которому я поручил топить ими печь, засорил дымовые трубы. Пару экземпляров этого издания охра армских воеводств, где при невольном попустительстве одряхлевших генералов еврейский пролетарий плодился и множился с угрожающей быстротой.
   Зубатову вообще очень везло; не изменило ему счастье и в этом случае: за четыре месяца он успел выяснить центральных деятелей Бунда, нанес затем последнему сокрушительный удар и в то же время обзавелся ценной агентурой, о которой он мечтал.
   И достиг этого блестящего результата Зубатов исключительно благодаря работе своих "летучих".
   Надо признать: в розысках по делу Бунда медниковские молодцы проявили чудеса бдительности служебного рвения; в незнакомых городах и местечках, не зная местных обычаев, не понимая ни слова по-еврейски, московские филеры целыми месяцами толклись около еврейского "гетто", жившего обособленно и относившегося крайне подозрительно ко всяким пришлым элементам; они удачно, "на-глаз", намечали себе "лидеров" и затем цепко держались за них, тащились за ними из города в город и плели таким образом свою шпионскую сеть.
   Но было бы ошибкой приписывать розыскные успехи московских охранников чрезвычайному искусству "летучих" филеров; не подлежит сомнению, что всякое наружное наблюдение, как бы оно ни было виртуозно, можно заметить и, следовательно, парализовать; поэтому, если "летучим" удавалось с успехом выслеживать своих "лидеров", то главным образом потому, что последние вели себя не всегда осмотрительно. В числе лиц, состоявших под наблюдением, встречались нередко и весьма осторожные люди, хорошо v. понимавшие значение конспирации, по последняя строилась на неясном, иногда и на ошибочном представлении розыскной техники противника и обусловливалась почти полным неведением его способов наружного наблюдения (2).
   В силу этого конспирация революционеров, не знавших достаточно розыскных приемов охраны, являлась мало действительной.
   К каким печальным результатам вела малейшая неосмотрительность в практике революционного дела, мы сейчас увидим. Для этого я приглашаю читателя еще раз в непрезентабельную компанию московских филеров, чтобы сопутствовать "летучих" в их провинциальных похождениях.
   Мы уже знаем, что Б. Эйдельман, как это было констатировано наблюдением, виделся, находясь в Минске, 28-И с неизвестным, под кличкой ^Черный", который по установке оказался А. Мыт-никовичем, он же Мутник. После от'езда "Лохматого", филёры, оставшиеся в Минске, занялись новым наблюдением, мри чем дальнейшие Их проследки установили факт свидания Мутника II-III с другим персонажем -- "Школьником" -- (как окрестили "летучие" А. Кремера), который обратил на себя их особое внимание своей деловитостью. Таким образом, на первых же порах в розыскной оборот московских охранников попали два члена Центрального комитета Бунда.
   Наблюдение за Кремером и Мутником выяснило в течение марта их знакомство с супругами А. М. и Р. А. Фин, А. Цепринской, Я. Кацнельсоном и М. А. Поляком. 27-IV Кремер имел свидание с Е. А. Гурвич (поднадзорной); слежка за последней выяснила ее связи: Э. Хургину, Е. И. Гурвич, Я. Л. Кугель, М. А. Уфлянда (бывший ссыльный), Р. П. Каплан.
   30-IV Кремер имел конспиративное свидание с М. Левинсоном (3-й член Ц. К. Бунда), который в тот же день получил от одного рабочего "тяжелый сверток" (со шрифтом) и отнес его к С. К. Слуцкому.
   В том же апреле наблюдение из Минска закинулось в Лодзь, куда П-го числа выехал Мутник (взявший но пути, в Бресте, чемодан и корзину); сначала он бездействовал здесь, а затем вступил в сношения с Б. М. Фрумкиным, Б. И. Шмуельзоном, М. Френкель, Р. Г, Зак, Ш. Р. Сегаль и И. Ю. Пейсахзоном.
   

ЛОДЗИНСКИЕ ТРАНСПОРТЫ. ТИПОГРАФИЯ В Г. БОБРУЙСКЕ.

   3-V Мутник увиделся с приехавшим в Лодзь Б. З. Баневуром, который остановился в "Европейской" гостинице; вечером того же дня Мутник увез отсюда домой тяжелый сверток. Поселившийся по соседству с Баневуром "старшой" филеров Е. Сачков сделался на следующий день свидетелем того, как Мутник и Баиевур вынесли из. номера, занимаемого последним, опять "свертки размером 10x8x4 вершков" и отнесли их к Ф. М. Фрумкииой, 5-V Баиевур доставил Мутнику еще "сверток", купил корзину, наполнил ее у себя и сдал служащему для отправки в Киев. После этого Мутник привез к Баневуру еще корзину, которую, уже наполненной, вечером взял Фрумкин, сдал ее на хранение вокзальному сторожу и на следующий день поместил в склад сукон Бродача, где он служил. В ночь на 6-V Баневур уехал под наблюдением в Вильну, а Сачков после его от'езда подобрал в покинутом им номере бумажки, в в числе которых оказался уголок странички какого-то нелегального издания...
   11-V в Лодзи появился состоявший под н. н. п. И. Х. Миль, который, повидавшись с Мутником и Фрумкиным, взял у Пейсахзона корзину, отправил ее в Москву и ночью же уехал в Варшаву.
   Следующие дни ознаменовались рядом собраний: 14-V--у Фрумкиной (были: брат ее, Пейсахзон и Мутник); на следующий день, с участием тех же лиц (у Френкель и Сегаль) и 16-V у Фрумкина (те же участники). В то же время филеры заметили обращение среди членов наблюдаемого кружка свертков определенного размера (формата журнала "Нивы"): один Пейсахзон унес i t V от Фрумкиной домой, другой Мутник доставил I7-V Фрумкиной, третий принес к себе опять Пейсахзон, четвертый Фрумкин привез 24-V к сестре своей...
   Циркулирование "свертков" даже без предательского уголка нелегальной брошюрки было довольно красноречиво. Но загадка лодзинских встреч и "конспирации" получила вполне определенное раз'ясненис в Киеве, где за корзиной, отправленной туда Баневуром, было установлено специальное наблюдение. Груз этот, вместе с чемоданом, прибывшим багажом из Минска, был получен 9-V М. В. Мыслицкой, которая поместила все это у себя в квартире. После кратковременного обследования связей получательницы (были выяснены: И. Н. и С. И. Пересвет-Солтаны, С. М. Гадомская Е. В. Зеньковёцкая и др.), у Мыслицкой был произведен обыск, который обнаружил у нее транспорт заграничных нелегальных изданий (3).
   Лодзинские транспорты послужили для Зубатова доказательством того, что предпринятый им розыск стоит на верном пуги; задавшись целью вывернуть бундовское "нутро", он не спешил с общей ликвидацией, а наоборот -- расширил рамки обследований.
   Вместе с Милем в Варшаву залетели и московские филеры; наблюдение, которое велось за ним с момента его возвращения из Лодзи, установило, между прочим, что 15-V он имел условное свидание с Ш. В. Горфейном и его товарищем Б. Шварцем, которым передал какие-то "листы". Проследками за Милем в течение мая месяца был выяснен ближайший круг его знакомых, а именно; И. Д. Левин, Ф. М. Каплан, Ш. Кайзер, Ф. Г. Вайнштейн, Ш. В. Перельман, Р. Я. Леви, Г. Кольцов и Р. Ш. Зеликсон, а также примыкавшие к этому кружку: М. И. и Е. М. Шафир, Р. М. Пеймерин, Б, Цитрон, И. В. Перельман...
   28-V Миль выехал в Вильну и увиделся там с Х. Я. Капланом и Р. Н. Фридманом. Эта встреча имела не менее роковые последствия, чем минское свидание Эйдельжана с Мутником: филерская слежка захватила Петербург и Белосток и повела к разгрому группы "Рабочего Знамени" (об этом будет в свое время рассказано).
   Я уже упомянул, что Баневур из Лодзи поехал в Вильну; здесь он дал наблюдению адрес своей постоянной квартиры, что позволило установить его личность; в то же время филеры выяснили его знакомых: М. С. Димент, С. М. и Я. М. Гордон и А. З. Миркина. 19-V Баневур выехал в Минск, где на следующий день увиделся в квартире Л. И. Рогаллера с Кремером и Левинсоном, посетил Ел. Гурвич и уехал в Киев.
   В это время Минск делается центром розыскного внимания, кружковые связи быстро развертываются и наблюдение приводит к наглядным результатам. 1-VI "летучие" взяли от Евг. Гурвич П. В. Румянцева. На следующий день у Ел. Гурвич состоялось собранием котором участвовали Евг. Гурвич, А. Кремер, М. Левинсон и Е. Сер-ман; последний унес к себе от Гурвич, пряча под пальто, тяжелую сумку; вечером он же и Левинсон переправили, "сильно конспирируя", какие-то вещи к К. С. Смульскому.
   4-VI в Минске появился С. Каплинский; повидавшись с Кремер, Левинсоном, Серманом и Слуцким и взявши у Цепринской сверток, он выехал вместе с Ш. В. Вильтер в г. Бобруйск. 16-VI Каплинский вернулся в Минск; после свидания с теми же лицами, он вечером следующего дня отправился, имея тяжелую корзину, в компании с М. Кригель опять в Бобруйск.
   Поездки Каплинского в Бобруйск очень заинтриговали охранников, и часть "летучих") не замедлила осесть в этом захолустном городке. Первый день слежки закончился весело: 5-VI Каплинский и Вильтер (а с ними и филеры) провели вечер в местном театре, в компании трех молодых людей, которыми оказались: Г. В. Сороко, литограф М. Я. Жислин и сожитель его Е. Шапиро. Но уже через три дня наблюдение отметило многознаменательный факт: ночью 8-VI Г. Сороко, приехавший поездом, приходящим из Гомеля, привез с собою около 4 пудов бумаги, которую он, при помощи жены М. Х. Сороко, встретившей его на вокзале, доставил к себе на квартиру....
   15-VI Каплинский, супруги Сороко и Вильтер с мужем своим Г. Вильтером уединились днем в лес; с наступлением темноты они занялись перенесением вещей от Сороко в квартиру Каплинского: последний 18-VI привез к себе М. Кригель.
   Дальнейшее наблюдение констатировало, что три пары наблюдаемых составляют тесный и очень изолированный кружок лиц, не имеющих обыденного дела.
   7-VII Ш. Вильтер выехала с вещами в Минск, где оставила у Цепринской корзину, и затем отправилась в Вильну, повидалась там с Х. Капланом и проследовала в г. Гродно 23-VII Г. Сороко, занимавшийся в своей квартире столярным ремеслом, отправил с березинской товарной станции мебель: комод в г. Вильну, а гардероб, стол и другой комод -- в г. Гродно.
   

ЛИКВИДАЦИЯ 27-VII--1898 г.

   Бегство Вильтер и отправка вещей из Бобруйска заставили Зубатова поспешить с ликвидацией наблюдения филеров летучего отряда. Поэтому в города Минск, Бобруйск и Белосток были командированы из Москвы полицейские отряды с охранниками во главе, которые, при содействии провинциальных чинов жандармерии и полиции, произвели в ночь на 27-VII--98 г., по указанию филеров, многочисленные обыски и аресты. Одновременно были ликвидированы местными силами группы, за которыми велось наблюдение в городах Лодзи, Варшаве, Вильне и других местах. Всего было задержано (за исключением Белостока) 55 человек и обыскано более 20-ти (4).
   Результаты следственных действий превзошли ожидания Зубатова: помимо нелегальных изданий, отобранных в значительном количестве, были захвачены типографии в Бобруйске, Минске и Белостоке.
   В частности, в квартире Каплинского обнаружили, кроме типографских принадлежностей, много печатных и рукописных материалов (на еврейском языке -- жаргоне), из которых следует отметить: только-что оттиснутый No 9--10 центрального органа Всеобщего Еврейского Рабочего Союза -- "Голос Рабочих!) (667 экз. и 90 отдельных листов); бундовские издания: "Сон на 1-е мая" (IV--98 г.); "Война Польской социалистической партии против Евр. Раб. Союза" (VII--98 г.); "Еврейский Щеточный Рабочий Союз в Польше и Литве" (V--98 г.); воззвание "Ко всем варшавским работникам и работницам" (Варшавск. с.-д. комитета, V--98 г.); первомайские листки: "К белостокским работникам и работницам" (Белостокск. раб. ком-та, IV--98 г.); "Ко всем минским работникам и работницам" (Минск. с.-д. к-та, IV--98 г.); "Ко всем еврейским работникам и работницам" (Центральн. к-та, IV--98 г.).
   В числе рукописей оказались: копии секретных циркуляров министра вн. дел от 5 IV--98 г. и департамента торговли и мануфактур от 12-III--98 г., статья "Полиция или фабричная инспекция?" и "К 50-летнему юбилею Мартовской революции 48 года в Германии"; корреспонденции: из Москвы (о фабрике Гюбнера), Волковысска, Вержболова, Варшавы, Витебска, Белостока, Ковны, Николаева и др. мест; "Отчет кассы в пользу политических арестантов" (с 1-Х -- 97 г.) и "Отчет Центр. Комитета Союза)) (с 1-XII--97 г. по 10-VI--98 г.); "Воззвание Интернационального Секретариата сапожников к сапожникам в России".
   В вещах, отправленных в Вильну и задеражанных на ст."Вилейка", кроме мебели с тайниками для помещения наборных касс и других типографских принадлежностей, были найдены, между прочим, нелегальные издания: иеч. "Манифест Рос. с.-д. партии"; (на русс, и евр. яз.); бланк с текстом в заголовке "Рос. с.-д. р. п. 189...г. No... Листок для сбора пожертвований" и в конце: "Тип. Рос. с.-л. р. п. Отчет будет помещен в "Рабочей Газете" (на русск. яз.); приложение к газете "Голос Работника", No 2, I4-III--98 г. (на евр. яз.); бр, "Майская книжка". рк. .
   В Минске, у Д. Е. Шермана, обнаружили типографские принадлежности, в том числе раму с набором воззваний на евр. языке от имени Вс. Евр.Р.Союза; кроме того, были найдены: печ. воззвание к рабочим от Виленск. с.-д. к-та, с датой 26-VII--98 г.; опросные листы для собирания статистических сведений по разным мастерским (то и другое -- на евр. яз.); бланки для сбора пожертвований в пользу арестованных от имени Минского с.-д. к-та; тетрадь с рукописными стихотворениями ("Луч в остроге"), "На могиле Ф. Лас-саля" и др.).
   У Евг. Гурвича отобрали много оригинальных и переводных статей соц.-дем. содержания, например: "Вопросы бедности", "Германия накануне революции" и пр.
   У С. Слуцкого взяли библиотечку с.-д. изданий, в том числе: гекто-графир. бр. "Слово на Пурим" и "Сказание о том, что каждый рабочий обязан знать", а также: "Сборник на 1-е марта 1881 г." (изд. еврейск. с.-д., 1897 г.) и подделки под легальные книжки ("дозволено цензурой") "Счастье Рувима из Бердичева", "С праздником!" и др. (все на евр. языке),
   У П. Гордон нашли рукопись "Развитие революционного движения в России", подписанную: "Д. Вогулин".
   В Гродно, где, повидимому, предполагалась постановка типографии, был задержан комод Г. Сороки, попавший тоже в число вещественных доказательств, благодаря своим конспиративным приспособлениям...
   В числе захваченной добычи для охранников особенно ценными оказались цифровые записи, обнаруженные у некоторых арестованных и затем дешифрованные в д-те полиции специалистом этого дела, чиновником И. А. Зыбиным.
   Шифры, найденные у Евг. Гурвич (более 50-ти), касались, главным образом, записей по выдаче нелегальных изданий для чтения (преимущественно рабочим), например: "Китаевич -- Ист[ория] революционного] движения в Рос[сии"],"Роткин -- Бельг[ийские] раб[очие"], "Кто чем жи[вет"], "Гефкервелт -- Подпольная Россия", "Мерц -- Майский Работник", "Тюмен -- Плеханов о Чернышевском" а пр. Эти записи указывали на то, что Гурвич заведывала нелегальной библиотекой; в то же время они давали указания на личности пропагандируемых, из которых некоторые, например, упомянутые выше Китаевич и Роткин, играли видную роль в жизни местных рабочих кружков.
   Еще более важными оказались шифрованные записи, отобранные у Кремера и Румянцева -- в них заключалось до 40 адресов (касавшихся 30-ти городов и местечек), которые имели то или иное специальное назначение в революционной "подпольной" работе (5).
   В распоряжении охранников, таким образом, оказался значительный материал, годный для возбуждения формального дознания о большинстве арестованных. Но Зубатов не спешил с передачей дела в руки жандармов; у него была, как я упомянул ранее, своя цель, которую он считал более важной: ему нужно было, пользуясь ликвидацией, навербовать "сотрудников". В этих видах, с соизволения д-та п., все арестованные 27-VII по делу Бунда были доставлены из провинции в Москву, где их подвергли полной изоляции и строгому "прижиму". Для заключенных в столичных одиночках бундистов, оказавшихся вдалеке от родных и знакомых, московский тюремный режим был очень тяжел; тем охотнее, думал Зубатов, истомившийся арестант должен был пойти на разговоры с галантным ротмистром Ратко, которому была поручена предварительная обработка дела.
   И надежды Зубатова оправдались: предатель нашелся.
   

ПРОВОКАТОР С. КАПЛИНСКИЙ.

   "Г. Ротмистру Ратко. Имею честь Вам заявить, что после освобождения моей с под стражею, намерен и так решил, что я буду энергично действовать для того, чтобы найти тот лицо, который меня втянул в деле, за которого я привлечен, и как только я узнаю кое что об этом лице, а так же с кем он имеет сношения, я немедленно дам знать Вашему Высокородию.

С почтением С. Каплинский.

   Таков подлинный текст "запродажной расписки" бундовского Азефа. Неискренность ее тона бросается в глаза; Каплинский прекрасно сознавал, разумеется, что от него потребуют не только "кое что" о каком-то мифическом лице, втянувшем его в дело; но форменно "покаяться" он все же не желал -- этому мешал остаток революционной совести. Двойственность настроения Каплинского, отразившаяся в приведенном выше документе, осталась характерной и для всей его последующей деятельности в качестве осведомителя охраны (6). Мo для Зубатова не имело большого значения, искренне или с задними мыслями вступил с ним в контакт бобруйский типографщик; "ноготок увяз -- и птичка пропала": Каплинскому, давшему в руки охранников такой документ, ничего другого не оставалось, как сделаться платным доносителем.
   Из 55-ти человек, арестованных по Бунду, слабость проявил еще Ба'невур, который 28-IX--98 г. подал на высочайшее имя прошение о помиловании, б-Х того же года он написал еще слезницу, прося перевести его в Виленскую тюрьму; оба его ходатайства были оставлены без внимания, очевидно, потому, что в них не было обещаний сообщить "кое-что"; за это и пришлось ему отправиться в В. С.
   Зубатову приходилось дорожить единственным своим приобретением; он был достаточно опытен, а Каплинский очень осторожен, и потому новообращенный прошел все фазы обвиняемого и даже получил наравне с товарищами несколько лет гл. надз. пол. (7). Единственным послаблением было то, что Каплинскому разрешили жить под особым надзором п., а потом и отбывать наказание в пределах Западного края; снисхождение оказали и М. Кригель, сделавшейся его женой: она осталась при нем. А чтобы эти поблажки не бросались в глаза, те же льготы дали и друзьям Каплинского -- Е. Шерману и супругам Сороко...
   Таким образом, новому агенту охраны были обеспечены лишние "языки", столь необходимые ему при исполнении своих замысловатых обязанностей.
   Как человек опасливый и малограмотный, Каплинский старался возможно реже писать начальству, но донесения сотрудника "Павлова") (агентурный псевдоним, данный ему в честь "Павлыча" -- Медникова) расценивались высоко. Обыкновенно Каплинский сообщал такие сведения, использование которых не могло его провалить; охр. о. тоже, дорожа им, как единственным солидным сотрудником по Бунду, прикрывало источник агентурных указаний, разрабатывая их наружным наблюдением. Избегая, по системе Зубатова, слишком близкого, непосредственного участия в практической, революционной деятельности, Каплинский старался занимать позицию человека бывалого, оказывал изредка технические услуги и благодаря прежним связям имел возможность узнавать многое (8).
   Агентурные сообщения "Павлова" многочисленны. Вот что писал, например, Зубатов Ратаеву 30-Х -- 01 г. за Мs 13658, на основании сведений, доставленных "Другом" (так величал Каплинского старший филер Грульке, через которого о. о. вело с ним сношения в Вильне). "Типография Бунда, печатающая газету этого союза "Голос Рабочих", находится в настоящее время в т. Варшаве, куда недавно она была переведена из г. Кишинева; обстоятельство это находит себе подтверждение еще и в нижеследующих фактах. Незадолго до июльской ликвидации по г. Вильне, известная своими революционными связями чулочница Райхельсон, собиравшаяся ранее поселиться в Кишиневе, выехала для какой-то конспиративной работы в Варшаву, где и живет с женихом своим, участником "новгородской истории" (освобождение арестованных толпой в г. Вильне) и, по всей вероятности, нелегально, так как на запрос мой начальник Варшавского охр. о., отношением от 2-го сего октября за No 6852, уведомил меня, что "Геня Райхельсон, по сведениям адресного стола, вовсе не значится ни проживающей, ни проживавшей когда-либо в гор. Варшаве".
   Затем, работавшая в бундовской печатне, во время нахождения последней в гор. Лодзи, выбывшая потом из гор. Вильны в Петербург и жившая там, повидимому, нелегально, перчаточница Цывья Мовшева Гурвич в последнее время тоже направилась в Варшаву, наведавшись по пути на несколько дней в г. Вильну. Потом исчезнувшая одновременно с Райхельсон поднадзорная Гершанович, по имеющимся сведениям, жила после этого в Варшаве же, откуда в недавнее время скрылась заграницу (в Берлин). Наконец, на-днях только наблюдаемый в гор. Вильне филерами летучего отряда заготовщик Моисей ("Сапожников"), член Виленского социал-демократического комитета, выбыл в Варшаву, только-что получивши некоторые документы (между прочим, воззвание "К христианским рабочим-столярам м. "Янова", где идет стачка), для передачи в типографию Бунда.
   Тем не менее, принимая во внимание плодовитость жаргонной периодической литературы, издаваемой в России (No 24, августовский, "Голоса Рабочих"; No 6, сентябрьский, "Белостокского Рабочего"; No 7--8 "Варшавского Рабочего"; No 5, июльский, "Классовой Борьбы"), можно с уверенностью сказать, что Бунд располагает не одной печатней, не говоря уже о запасных комплектах для таковых, которыми теперь организации запасаются "на всякий случай". Как на деятелей этих типографий, помимо упомянутых выше Райхельсон и Гурвич, можно безошибочно указать на известных вашему высокородию Леона Гольдмана (розыскной циркуляр д-та п. 1900 т., No 470), жену его Мери Гинсбург; Кусиеля Портного (циркуляр 27-I--1900 г., No 189), а также на Хаю Лею Амстердам (муж ее Абрам утонул в Витебске), заведующую доставкой в типографию материалов и раздачей сработанной литературы, чем до недавнего времени занимались арестованный ныне в Житомире нелегальный Еля-Давид Кац и сожительница его Мера Жолудская. Упомянутый выше Гольдман летом сего года находился в Полтаве, где имел сношения с "большим человеком в революционном деле" -- Менделем Берковым Гуревичем (поднадзорный, известный местному наблюдению филеров летучего отряда, как сожитель бывшего ссыльного Избицкого и как знакомый большинства наблюдаемых), а также с бундистом, виленским мещанином Иосифом Шлемовым Антокольским, находящимся ныне в Вильне и собирающимся на-днях выехать легально заграницу.
   Из других крупных социал-демократов евреев в настоящее время находятся: приятель ссылаемых в Сибирь Герцыка и Александрийского Левин -- в Бердичеве (с женой); обысканная в Вильне в ночь на 31 июля с. г. Скоповер (циркуляр от 30-V--98 г., No 519) -- в Риге, привлекавшийся в Варшаве мещанин Фрактовник -- в гор. Гродне (под наблюдением филеров отряда). Работавшая недавно в Вильне Цыля Гольдина -- в Киеве и Иосель Таршие -- в Вильне"...
   В донесениях Каплинского за 1899--1902 г. г. заключались еще следующие указания (приводятся наиболее существенные): поднадзорный токарь Гирш Шахнович, живущий в Минске (сын домовладельца, у которого квартировал "Друг"), рассказывал о печатании в Киеве газеты "Вперед", хвастался, что им изобретен новый способ тиснения при помощи пресса, на котором он и "намерен сделать пробу".
   Затем: на интернациональном социалистическом конгрессе в Париже было 12 делегатов Бунда. В мае 1900 г. в Вильну приезжали Е. Кац и К. Портной; последний был перед этим в Женеве с Герцы ком.
   В Гомельском с.-дем. комитете принимают участие: А, Драпкин, ведущий сношения с заграничным комитетом Бунда, С. Гезенцвей и Двося Богорад, прибывшие в июле из Витебска; Горелик, заботящийся о доставке в организацию нелегальной литературы, и Шадовский, составивший устав профессионального союза, изданный комитетом, и ездивший в Вильну 28-IX на с'езд представителей нелегальных приказчичьих организаций и 19-Х -- за революционными изданиями. Благодаря усилиям этих лиц, к августу 1900 г. Гомельский комитет учредил кассы столяров, партных, модисток и др.-- всего 8; основал стачечный фонд, устроил нелегальную рабочую библиотеку (186 брошюр), организовал кружки для чтения нелегальщины в Новозыбкове, Ветке и Быхове; провел стачку тандетников и затратил на все эти предприятия 185 р. 25 коп.
   28-VII того же года М. Бас отвез из Мo гилева в Вильну и Ковну 300 р. на помощь забастовщикам.
   В IX--1900 г. видные бундисты находились: Портной -- в Варшаве, Бернадик и Гинсбург -- в Вильне, Герцов -- в Женеве, Гольд-ман -- в Одессе, Левинсон и Кремер -- в Париже.
   1-Х того же года в Белостоке происходил очередной с'езд Бунда.
   Живущие в Вильне: Стоцик -- активный член группы, издающий с.-д. рабочую библиотеку (вышло 3 выпуска), Ленский -- сотрудник бундистской прессы, Крапивник -- участник местной с.-д. организации...
   Нечего говорить, что в связи с этими указаниями Каплинского, за всеми главными персонажами устанавливалось энергичное наблюдение летучих филеров, которые рыскали по всем городам Западного края; правда, преобладание еврейского населения, и также ловкость и осторожность бундистских деятелей (Е. Кац, например, заметив слежку, сходил иногда с поезда и шел пешком до следующей станции), сильно затрудняли наблюдения, но, благодаря "дружеской" помощи, они всегда имели верных "лидеров" и, теряя их в одном месте, находили в другом. В результате, конечно, получились бесконечные "ликвидации", массовые обыски и аресты лиц, "вошедших в сферу наблюдения".
   Догадаться, что причиной провалов являлся Каплинский, было очень трудно, так как данные филерских проследок совершенно затушевывали первоисточник. Вот несколько примеров. Наблюдение констатировало, что Герцык, указанный Каилинским, 11-V--1900 г. отправил из Двинска в Одессу посылку; об этом "Друг" ничего не знал, багаж задержали и в нем оказалась партия нелегальщины. Или еще более разительный факт: Каплинский сообщил, что Гольдман и Гинсбург, поженившись, перешли на нелегальное положение и уехали на юг работать в какой-то тайной типографии; несколько позднее "Друг" указал, что эти нелегальные должны находиться в Кишиневе; туда послали филеров, знавших Гольдмана по наблюдению в Вильне и Одессе; это повело к тому, что 5-III--02 г. в Кишиневе была обнаружена типография "Искры"...
   

МИНСКИЙ СОЦ.-ДЕМ. КОМИТЕТ.

   Указание Каплинского, приведенное выше, на Г. Шахновича, как на человека, интересующегося печатным делом, заставило обратить на него особое внимание; начиная с февраля 1900 г. Шахнович сделался об'ектом наблюдения "летучих", пребывание которых в Минске с 1898 г. стало хроническим. По донесениям филеров, в квартире Шахновича стала замечаться "какая-то" особенная работа ("перекладывают на столе листы бумаги", появились неизбежные "свертки" и т. д.).
   К этому времени состав местного с.-д. коллектива был уже намечен предыдущим наблюдением; таким образом, назревала "ликвидация"... Но зубатовские предначертания неожиданно рухнули -- стряслась одна из историй, довольно часто разыгрывавшихся в провинции на почве соревнования между властями полицейскими и 1 жандармскими.
   28-II помощник пристава 1-й части г. Минска донес жандармскому управлению, что "разыскивая шубу" (украденную, будто бы), он зашел в квартиру одного еврея (в районе 5-й части) и нашел там какие-то "непонятные книжки". По указанному адресу (в доме Скуратовича) немедленно был произведен обыск, которым в помещении, занимаемом рабочим Ф. А. Родкиным, обнаружили тайную типографию, гектограф, библиотеку нелегальных изданий и печать Минского с.-д. комитета. В числе печатных принадлежностей были: наборы заголовков "Рабочая Газета" (на русс. яз.) и "Голос Рабочих" (NoNo 9--10, вероятно, повторение) и около 6 пудов шрифта. Библиотека состояла из коллекции революционных воззваний, брошюр и журналов (между прочим, были: "Голос Рабочих", No 15, XII--99 и какой-то гектографированный, который, по заявлению Родкина, был оттиснут в его квартире). Утром следующего дня были задержаны явившиеся в д. Скуратовича Р. Ш. Соршер и С. Н. Машкелензон, у которых тоже нашли поличное. 28-II был еще арестован гимназист Н. И. Гурвич, у которого нашли нелег. брошюры, и обысканы безрезультатно: А. Н. Шостак, И. В. Теумин, И. Л. Виленкин и В. Д. Медем.
   Позднее к этому же делу привлекли еще арестованных 28-II, во время чтения нелег. брошюр, М. Гилемсона и З. Ш. Минделя.
   Провал конспиративной квартиры Родкина произошел вследствие добровольческого доноса, который был сделан не только полиции, но и жандармам; последние получили "агентурные сведения" относительно склада "в доме No 18" (Скуратовича) еще 23-11; ад'ютант г. ж. управления и пристав Печанский придали доносу настолько серьезное значение, что сами ходили, переодетые, наблюдать за подозрительным домом, но ничего не выглядели.
   В д-те п. были не особенно довольны усердием минской полиции, которая, не спросясь, "отрезала голову у туловища". 2-III Зволянский телеграфировал, предлагая Зубатову "немедленно ликвидировать все полученные наблюдением летучего отряда указания по Минску", командировав туда чиновника охр. отд-ния "с надлежащим числом филеров".
   В ночь на 6-III--1900 г. под руководством московских охранников в Минске было арестовано 13 человек и обыскано 23 (9). В смысле материальных результатов ликвидация ничего особенного не принесла, но моральный удар, нанесенный ею, был весьма чувствителен: организация потеряла таких работников, как И. Теумин, Б. М. Фрумкин и др.
   Аресты, имевшие целью парализовать предмайскую агитацию, продолжались в течение марта и апреля, так что более 30 минчан соц.-демократов встретили рабочий праздник под замком (10).
   Однако, к концу года Минский комитет успел оправиться, снова, как это видно из сообщений Зубатова Ратаеву от 20-XII за No 13384, в котором он писал, между прочим: "центр социал-демократического кружка в г. Минске проявляет за последнее время усиленную агитационную деятельность, уже вызвавшую ряд забастовок (в магазинах Гобермана и Рубинштейна, в переплетной мастерской "Россия", в г. Борисове), грозящих получить еще большее распространение в ближайшем будущем. В то же время агентурным путем и наблюдением филеров летучего отряда по г. Минску намечен ряд деятелей, несомненно принимающих ближайшее участие в предприятиях местного комитета, а также выяснен обширный круг лиц, находящихся с ними в сношениях... В виду сказанного я с своей стороны полагал бы своевременным произвести, оставив в стороне представителей группы социалистов-революционеров, аресты виднейших социал-демократических агитаторов в Минске, каковы: Каплан, Виленкин, Медем, Розенблюм, Гольберг, "Тевель" (Сладков?), Валт, "Набережный" -- всего человек 15--20",
   В другом донесении того же времени Зубатов сообщал еще д-ту п., что руководителями рабочих кружков в Минске являются: у слесарей -- М. Левин; у щетинщиков -- Г. Рабинович и "Мейшка"; у портных и столяров -- П. Мержевецгсий; у заготовщиков -- "Орка"; у переплетчиков -- Зверин, "Лейзер" и "Сеел"; у типографщиков -- М. Камермахер; у портных -- щетинщик "Лейба", у белошвеек -- "Роза" и ("Сара" и у приказчиков -- Дынерштейн.
   "Мейшке", "Лейба", "Роза", "Сара"... Имен охранники знали много!
   А комитеты продолжали действовать.
   

ПОИСКИ БУНДОВСКИХ ТИПОГРАФИЙ.

   Зубатову начинала уже надоедать розыскная возня с ожесточенными и увертливыми бундистами, которых трудно было поймать "с поличным" и еще труднее езаагентурить". Начальнику московской охранки, побалованному июльским триумфом, хотелось иметь более конкретные и выигрышные результаты розыска, предпринятого на широкую ногу; он мечтал об уловлении бундовского "цека" и, в худшем случае -- типографий, которых у Еврейского Р. Союза имелось несколько, о чем можно было заключить по изобилию литературы, появлявшейся за его подписью (одних периодических изданий он имел в 1900 году более дюжины (11).
   Но бундовские "шлепалки" не давались в руки московской охранки, как заколдованный клад. Правда, зубатовский "Друг" сообщал, как мы уже видели, часто сведения относительно технических предприятий революционеров, но делал он это крайне скупо: участвуя в постановке типографий, хорошо зная, где они находятся и кто в них работает, КаплинскиЙ чаще всего ограничивался указаниями общего характера и делал их нередко "задним числом". Благодаря этому из нескольких типографий, на которые КаплинскиЙ указывал охране и устройству которых он лично содействовал, взята была лишь одна -- и то случайно -- в Кишиневе (12).
   Помимо коварства своего "Друга", Зубатову в своих поисках бундовской техники приходилось испытывать и другие препятствия -- уже со стороны своих официальных соратников, которым он не доверял и которые, завидуя его лаврам, его недолюбливали.
   Летом 1900 г., например, "летучие" забрались в Одессу, и у них возник конфликт с местным ж. упр-м, начальник которого запротестовал против появления во "вверенном ему районе" чужеземных филеров. Зубатову пришлось доказывать основательность своего распоряжения. На запрос д-та п. по поводу возникшего недоразумения Зубатов писал в июле месяце Семякину: "О приезде в Одессу наблюдаемой Мери Гннсбург и возможной постановке со, при участии разыскиваемого Ели-Давида Каца, в названном городе тайной еврейской типографии нач-к ж. упр-ния г. Одессы был поставлен мною в известность письмом, которое вручено полковнику Безсонову командированным, за старшего, в Одессу филером летучего отряда Александровым. К сказанному имею честь присовокупить, что наблюдение в г. Одессе представляет особый интерес как потому, что лидерами его являются приезжие нелегальные лица, так и вследствие того, что оно имеет в виду возникновение технического предприятия, которое, как свидетельствуют примеры (Смоленск, Белосток, Бобруйск, Кременчуг), не имеет прямого отношения к деятельности местных групп, а должно служить организации, захватывающей ряд городов, в данном случае -- Всеобщему Еврейскому Рабочему Союзу в России и Польше, являясь душой его Централ, комитета, выяснение состава коего и составляет конечную цель обширного наблюдения, осуществляемого ныне филерами летучего отряда департамента полиции на северо-западе и юге России и в сети коего Одесса представляется частным, может быть, временным пунктом".
   М. Гинсбург и Л. Гольдман, жившие в Одессе под фамилией супругов Риман, разрешили тяжбу между охранниками тем, что уехали в другое место...
   Подобное же недоразумение возникло у Зубатова и в Варшаве, где в то время уже существовало свое охр. отделение, во главе которого стоял подполковник Ковалевский, удостоившийся этой чести за свои подвиги в Одессе (он ведал там розыскной агентурой). В Варшаве "летучие" завелись еще в самом начале своих западных рекогносцировок. Самолюбивому подполковнику очень не нравилось пребывание московских ищеек, и он устраивал им всякие каверзы. Зубатов не раз жаловался на Ковалевского; вот что он писал Ратаеву в декабре 1900 года:
   "В сообщениях моих от 31 августа, 2, 20 и 26 октября и 14 ноября с. г. были изложены факты, свидетельствующие о ненормальностях в постановке и ходе наблюдений, предпринимаемых Варшавским охр. отд-м и тех затруднениях, которые испытывают филеры летучего отряда департамента полиции... Неблагоприятное положение розысков тайной еврейской типографии, находящейся в г. Варшаве, остаются неустраненными до самого последнего времени.
   "В ночь на 23-е декабря Варшавским охр. отд-м, по требованию местного губ. жанд. управления, был обыскан и, в виду обнаружения поличного, арестован наборщик Рахмиель Франтовщик {По иной транскрипции Р. М. Фрактовников.}, хорошо известный под кличкой "Нос" филерам летучего отряда. Не далее как 22-го числа, из квартиры Франтовщика провели со свертком наблюдаемую "Зеленую", у которой перед этим было собрание (Залкинд, Гурсвич, "Шестая", "Проворная", "Горбоносый" и двое неизвестных).
   "Старший филеров летучего отряда д-та п., кол. рег. Сачков о предстоящем обыске у лидера ведуемого им наблюдения предупрежден не был... Задержание такой личности, как "Нос", и это время, когда приезд в Варшаву члена Минского комитета Якова Каплана, уже повидавшегося с подругой "Зеленой" (обе посещали квартиру Франтовщика) мог дать весьма важные указания, во всяком случае дурно отразится на результатах розыска печатни "Голоса Рабочих", и повторение таких неожиданностей в интересах дела представлялось бы совершенно нежелательным"...
   Бундовская "печатня" так и осталась для поссорившихся охранников скрытой "за семью печатями".
   А Зубатов, лишенный жандармами филерского "Носа", в деле розыска типографии "Голоса Рабочих" остался, как говорится, с большим "НОСОМ":..
   

БУНДОВСКИЕ "ЛИДЕРЫ".-- ДВИНСКИЙ ТРАНСПОРТ.

   1900 год вообще не дал летучему отряду особых побед. Шпионский оракул -- двуликий "Друг" -- прорицал, сидя в Двинске, замысловатые: "большой человек -- Урсик", "большой человек -- Абрам" и т. д., а "летучие" сбивались с ног, чтобы "подловить" на гиблых Завальных улицах Вильны, "потаскать" хотя малость по городу, как-нибудь "установить" своих бродяжистых "Капельку", "Красавца" и других иксов бундовского подполья.
   Тем не менее "летучим" удалось наметить себе "лидеров", за которыми они и гонялись, насколько позволяла недоглядка наблюдаемых. В числе лиц, которые были рекомендованы Каплинским особому вниманию московских филеров, были 8 бундистов; "послужной список" их, составленный в Московск. охр. отд-нии 3-VII--1900 г., привожу ниже.
   Кац Самуил, филерская кличка "Цыган", живет в Двинске (собственный дом, на Огородной улице); организовал местный союз щетинщиков. 10 мая посетил дом Каилина, по Петербургской ул. (кв. учителя Иоффе), куда 2 мая была проведена Двося Богорад ("Петровская", приехавшая из Витебска, где она замечена в сношениях с Борухом Цейтлиным и Хаей Абрамовой, центральными личностями местной группы). 11 мая С. Кац виделся с Евелем Давидом Кац и щетинщиком Герцовым.
   Кац Еля-Давид, мещанин ("Красавец"), разыскивается департаментом полиции, живет нелегально, работал в лодзииской типографии. 10 и 11 мая виделся в г. Двинске с С. Канем и Герцовым; с последним затем выбыл в г. Вильну, где 13 мая посетил состоящих под особым надзором полиции Гирша и Меру Сороко и кроме того имел сношения с Абрамом Бернадиком и Мерой Гинсбург. 28 мая Е. Кац выбыл в г. Варшаву, откуда, заметив наблюдение, скрылся, а в последних числах (июня) появился в городе Вильне.
   Герцов Уриаш Мовшев ("Капелька"), щетинщик из Минска; живет нелегально; 10-го числа виделся в Двинске с С. Кацем и Е. Кацем, 11 мая отправил взятые из дома Семашко, по Подольской улице, ящики: один -- в С.-Петербург, другой -- в Москву, по квитанции No 447; в тот же день он сдал под квитанцию No 454 тючок (адресованный в г. Одессу "на пред'явителя"), оказавшийся частью заграничного транспорта нелегальной литературы. В ночь на 12-е мая "Капелька" выбыл из Двинска вместе с Е. Кацем, при чем уезжая они сдали два чемодана багажом до г. Вильны.
   Гинсбург Мера ("Коса"), жила в г. Вильне, на Завальной улице, в доме Фейгензона; 21 мая имела первое свидание с Е. Кац; И июня проводила в Либаву Елену Гершановнч; 14-го ее посетила Цывля Гурвич. 18-го Гинсбург выбыла из Вильны; на проводах была одна из сестер ее жениха -- Ольга или Юлия Гольдман. 19-го Гинсбург приехала в Одессу, где поселилась вместе с Леоном Гольлманом, на Ямской улице в доме No 72 Ширмана.
   Гольдман Леон Исааков "Похожий"), разыскивается департаментом полиции; живет по вышеуказанному адресу в Одессе, где имеет быть поставлена тайная типография, работавшая в Лодзи; имеет сношения с Гореликом и другими.
   Александрийский В. ("Товарищ", он же "Иерусалимский"), живет в г. Ковне; 16 мая 1899 года виделся в г. Вильне с арестованным впоследствии Иоселем Пясковичсм; 8 июня сего года был в Ковне с наблюдаемым "Первым" и "Вторым"; 17-го он имел свидание с Цывлей Гурвич; 30-го выехал из г. Ковны на лошадях в г. Мариамполь.
   Гурвич Цывля Лейзерова ("Приезжая"), поднадзорная; 14 июня была в Вильне у Меры Гинсбург, 17-го виделась с Александрийским, после чего выбыла в г. Лодзь, где и проживает.
   Берпадик Абрам ("Зеленый" и "Серый"), жил в Вильне, откуда выбыл для работы в тайной типографии в г. Одессу 16 июля виделся с Е. Кацем; посещал супругов Сороко.
   "Первый" -- повидимому, рабочий; 16 июля виделся в Ковно с Александрийским; затем выехал с ним в г. Вильну, откуда 18 числа уехал в г. Двинск, где остался в доме Семашко, по Подольской улице, откуда 11 мая Герцов взял ящики.
   В этот список лидеров были присоединены потом, в качестве лиц, подлежащих немедленному задержанию, еще: К. Портной, Б. Левин, З. А. Горелик и Ш. Таршис (которого разыскивало тогда и Ковенское г. ж. у.-- подлежал вместе с И. А. Пликайтисом обыску).
   Наблюдение "летучих", в связи с агентурными указаниями Каплинского, позволило розыску установить несколько существенных фактов, имевших отношение к жизни бундовской организации и деятельности более видных ее членов; отмечу некоторые из них в хронологическом порядке (за 1900 год).
   Март месяц. Состоялись с'езды: 9-й щетинщиков и 3-й Вс. Евр. Р. Союза (13).
   Апрель. Портной и Е. Кац уехали из Вильны в Варшаву.
   Май. Во второй половине месяца М. Гинсбург вернулась в Вильну из Лодзи, где она работала в бундовской типографии вместе с Е. Кац и Портным.
   Июнь. Приехала в Вильну Ц. Гурвич. 18 числа Гинсбург выехала в Одессу, где ее встретил Л. Гольдмаи.
   Июль. Б. Левин агитирует в Сморгони и Белостоке. 26 числа Бернадик отправился из Вильны в Одессу (для работы в нелегальной типографии).
   Август. Портной работает в Варшаве, 6 числа Кремер и Левинсон скрылись из Вильны за границу.
   Октябрь. Е. Кац поселился в Кишиневе для конспиративной работы.
   Декабрь. Гинсбург из Вильны отправилась в Полтаву, где свиделась с Г. Левиным и Л. Гольдманом, с которым уехала "на технику"...
   Но в практическом отношении, кроле выяснения личностей и связей некоторых бундовских главарей, "летучим" в 1900 году удалось выследить только отправку транспортов нелегальной литературы из Двииска. Наблюдая в помянутом городе за Терцовым, приятелем Е. Каца, филеры заметили, что 11-V наблюдаемый сдал багажом посылку, адресованную в Одессу, на пред'явителя квитанции No 454.
   За получением этой посылки было установлено наблюдение; однако, на приманку никто не явился; оказалось, по сведениям "Друга", квитанция была потеряна отправителем. По требованию Зубатова, Одесское ж. управление из'яло посылку и препроводило ее в Моск. охр. отд-ние. В транспорте оказалось до 250 нелегальных заграничных изданий, в том числе женевские брошюры Союза рус. с.-д.: "Что такое государственный преступник" {1900 г.), "Стачка" (1899 г.) и "Письмо к московским наборщикам" (1899 г.), а также: "Рабочее Дело", NoNo 4--5 (XII--99 г.), "Майский Листок" и приложение к нему (картина "Марсельеза"). Из жаргонных изданий были: орган центрального комитета Союза щетинщиков "Будильник" (No 4, майский -- на красной бумаге и No 5, V--1900 г.); "Чего хотят социал-демократы в России" (изд. Бунда, XII--99 г.) и "Пасхальное сказание в новой редакции" (Женева, IV--1900 г.).
   Помянутый транспорт был оставлен при охр. отд-нии "в качестве уличающих вещественных доказательств, впредь до предприятия следственных действий в отношении отправителей его, находящихся под наблюдением", как упомянул об этом Зубатов в сообщении своем Семякину по поводу одесской посылки.
   Однако, отправитель транспорта Герцов, несмотря на совершенное им "преступление", к дознанию привлечен не был; боялись повредить "Другу", с которым "Капелька" был близок.
   А когда в следующем году Герцов был арестован, его "без всяких разговоров" отправили в В. С. на 4 года.
   

ЕВРЕЙСКОЕ РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ В ВИЛЬНЕ И ДРУГИХ МЕСТАХ.

   "Еврейское рабочее движение переросло на много начавшееся еще раньше русское рабочее движение... Нет ни одного города в России, за исключением Петербурга и Москвы, где не было бы большинства бундовских рабочих. Почти все нелегальные типографии устраиваются ими. Вся развозка и доставка литературы исполняются ими же... То же самое и с заграничным комитетом Бунда. Этот комитет принимает самое деятельное участие в Союзе русских социал-демократов. Вся организаторская работа исполняется ими, деятелями Союза являются почти исключительно они... Бунд -- совершенно автономная часть Российской с.-д. р. партии, отдельно собирает деньги и без контроля редактирует свои издания"...
   Так писал {в перлюстрированном письме в 1900 году) И. Н. Рабкин в Нью-Йорк старому соц.-демократу, доктору Ингер-ману. В этой характеристике преувеличений было немного. Как мы увидим сейчас из беглого обзора событий, имевших место в "черте оседлости" за один 1900 год, еврейское рабочее движение не только раскинулось территориально, но и сильно возросло в своей интенсивности, которая местами вскоре стала переходить в открытую акцию пролетарских масс.
   Особенно сильным рабочее движение было на родине Бунда -- в г. Вильне, где оно выразилось, прежде всего, в целом ряде стачек профессиональных рабочих. В 1900 году в Вильне бастовали: в мае месяце -- чулочницы и сапожники; в августе -- слесаря; в сентябре -- хлебопеки, в ноябре -- парикмахеры.
   Пропаганда в Вильне и ранее велась настойчиво и с успехом. Одним из видных местных агитаторов был А. Девенишский, арестованный на виленском вокзале 12-XI--99 г. с революционными изданиями и шифрованными записями (14).
   17-IV--1900 г. на улицах г. Вильны были распространены первомайские издания, при чем только полицией было подобрано: 41 экз. воззваний "На 1-е мая", 61 экз. листка "К виленским рабочим и работницам" и 88 экз. газеты "Рабочий Листок", No 17 (1900 г.). Упомянутые выше воззвания были оттиснуты на еврейском языке и некоторые из них были еще сырыми.
   Последнее обстоятельство имело свое показательное значение: оно могло свидетельствовать о том, что нелегальные издания, появившиеся в Вильне, печатались в этом городе или где-нибудь поблизости; к этому заключению приводили и другие факты, имевшие место несколькими днями ранее. Так, 13-IV в г. Варшаве была задержана М. А. Жолудская, только-что прибывшая из Вильны, при которой нашли 800 экз. майских воззваний на еврейском языке -- тоже еще "сырых".
   Сообщая об упомянутом выше случае Московск. охр. отд-нию, д. п. высказал предположение, что печатня находится около Вильны, и потому предложил усилить наблюдение в этом городе и "снестись с сотрудником Павловым". В ответ на это Зубатов донес: в Вильну приехал некий Катц, из Двинска, где он работает в типографии; разыскиваемые Е. Кац и К. Портной "23-24-IV от Вильны-Двинска поехали в Варшаву-Лодзь"; из Витебска филеры ведут в Двинск барыньку, взятую от И. И. Ковалевского; из Вильны взяли неизвестного, по приметам похожего на Катца, и сопровождают его в Двинск, "где, вероятно, типография".
   Так вещала шпионская пифия КаплинскиЙ, под боком у которого с его ведома, несомненно, а, может быть, и при его помощи, печатались революционные воззвания, которые продолжали сыпаться, как из рога изобилия. Так, 23-VII (в день поминовения умерших) на Повонзковском кладбище, в Варшаве, полиция подобрала до 500 прокламаций на евр. языке. 28-VII в Вильне и окрестностях были разбросаны воззвания (гектограф, и печатные) по поводу "новгородской истории" (столкновение с полицией); по доносу городового Антоневича обыскали в качестве распространителей этих листков домовладельца М. Блоха и его жильца М. Левина; по обыску у них ничего не нашли, но к дознанию их привлекли. 31-VII виленская полиция подобрала около фабрики Бунимовича 7 экз. воззвания (гектограф.), обращенного к рабочим этой фабрики. В тот же день мещанин Лев Равицкий представил в полицию другое гектографированное воззвание, найденное им около своего дома...
   Бундистская пропаганда проникала и в захолустные городки. В Пинске, по сведениям жандармов, "брожение среди рабочих, главным образом, у портных, началось с приездом гласноподнадзорного С. П. Рабиновича; брожение это выразилось в наклонности к стачке в связи с большею требовательностью в отношении хозяев". 30-V (1900 г.) в городе были разбросаны и расклеены гектографир. воззвания на евр. языке, от имени Пинского комитета Всеобщ. Цвр. Раб. Союза; 25-VII распространение таких же листков общего характера с призывом к об'единению повторилось; один экз. воззвания обнаружили у портного Бермана, который нашел его будто бы за ставней окна...
   Это было все, что знали жандармы, и д-ту п., огорченному слепотой "очей государевых", пришлось взывать к начальнику Москов. охр. отд-ния, нет ли у него хотя каких-либо агентурных указаний на пинских агитаторов; но таковых и у Зубатова не нашлось.
   В несколько лучшем положении оказались жандармы в Диене, где объявился доносчик из хозяйчиков. В первых числах июля, рапортовал д-ту п. начальник Виленского г. ж. у-ния 11-VIII--1900 г., среди дисненских щетинщиков была замечена соц.-демократическая пропаганда; еще в апреле рабочие мастерской Герера М. Л. Блоштейн, Х. Баланов, Г. Д. Конаца, Л. Донду и Х. Шубат потребовали сокращения рабочего дня с 12-ти до 8-ми часов; хозяин, поискав новых рабочих в Креславке (никто не пошел), согласился на 11 ч. рабочий день; щетинщики не удовлетворились этим и побоями заставили бросить мастерскую работавших с ними мальчиков, находя совместный труд с ними невыгодным для себя. Тогда Герер пошел с жалобой к жандармам, которым заявил, что рабочие читают заграничный "Будильник", обращаются с ним грубо и обещают убить его, если он будет жаловаться. Вследствие этого доноса за рабочими Герера установили наблюдение, которое выяснило, что они собираются у парикмахера Ш. А. Гольдберга и что на их собрания ходят еще музыкант Финкельман, еврейка Э. Г. Меллер и гласноподнадзорный Х. Л. Гиндин...
   Чем кончился наступательный союз хозяина-доносчика с жандармами -- мне неизвестно.
   Нечто в там же роде произошло в м. Беленковичи, Витебской губ. 5-VIII к местным жандармам явился мальчик Ш. Каменецкий вместе с хозяином своим сапожником А. Бейзером и заявил, что его только-что побили в Кривинском лесу подмастерья Л. Клаз, Х. Черняк, И. Берлин, М. Заводник, Я. Бейзер и Х. Рабинович за то, что он не пожелал присоединиться к ним с целью устроить забастовку "ради сокращения рабочего дня и увеличения платы". Заявители не ограничились этим; они рассказали еще: у рабочих мастерской есть "листки"; девица Майзилес читала им "что-то" в лесу; Рабинович высказывался: "надо уравнять деньги, чтобы было у каждого одинаково"; то же говорили сапожник Филимон и учитель Геллер. А. Бейзер показал еще, что у Я. Бейзера, Черняка и А. Кузнецова есть запрещенные издания...
   У последнего из названных лиц по обыску нашли рукописное стихотворение "революционного содержания", начало которого (в вольном переводе) таково:
   
   "За свободу рабочих меня посадили в тюрьму,
   За право рабочих меня заковали в цепи,--
   За то, что я принял гостя,-- гостя свободы и права"...
   
   Эти стихи вспоминал, наверное, Кузнецов, сидя в клоповнике Зеленковичской полиции....
   Приподнятое настроение еврейских рабочих начинало искать себе выхода, но выступления эти, не регулируемые дисциплиной организационного аппарата, имели чаще всего персональный характер, а иногда принимали и уродливые формы.
   Доставалось и жандармам. 1-XI--99 г., например, был избит в Вильне унтер-офицер Черняк, которого наблюдаемые завели в глухую местность, и когда он зашел в дом, чтобы установить их квартиру, они поймали его на лестнице и побили камнями.
   5-VIII того же года вечером, на Завальной площади, проходившему там (переодетым) жандармскому ун.-оф. Дубовскому один прохожий нанес, повидимому, железной перчаткой, удар по голове, настолько сильный, что лаковый козырек фуражки был пробит, а голова сыщика поранена; товарищ Дубовского, шедший сзади него, получил в то же время удары палками и, напуганный, бежал, оставив на месте расправы сбитую с головы фуражку (Нападение жандармы приписывали еврею Бастатскому с товарищами),
   В той же Вильне 13-VIII утром толпа напала на слесаря Ш. Котлера и на вступившегося за него извозчика Гордона; слесарь О. Заблоцкий ранил Котлера ножом в спину; причиной нападения было нежелание Котлера примкнуть к стачке слесарей мастерской Гурвнча, требовавших повышения заработной платы.
   26-VIII в Креславле четверо неизвестных избили палками и облили серной кислотой Г. М. Строговича, служившего управляющим в щетинном заведении своего родственника Х. Хурина и, по собственному признанию, относившегося к рабочим, которые забастовали, "строго", (Хурин, не найдя в Креславле рабочих, перенес свою мастерскую в м. Друя, Дисненского уезда, где оно было вскоре подожжено) (15).
   Я не имею в виду давать здесь хроники хотя бы за один 1900 год повседневной борьбы еврейского пролетариата, вообще очень богатой содержанием; я нашел нужным отметить лишь некоторые факты, которые представляются на мой взгляд типичными. Но в числе явлений этого порядка есть одно, которое по своей показательности заслуживает особого внимания.
   23 мая в "Новгороде" -- виленском предместье -- толпа евреев напала на урядника и отбила у него трех рабочих, им арестованных.
   Периодический орган местного соц.-дем. комитета правильно оценил знаменательность этого события; воспользовавшись удобным поводом, он постарался дать начавшемуся стихийному движению большую осмысленность и глубину.
   "Этот случай,-- писала "Классовая Борьба" (No 2, V--1900 г.) по поводу "новгородской" истории,-- еще раз убедил нас в том, что самодержавная власть, возбраняющая нам говорить и писать о дурном обращении с нами со стороны ее представителей, никогда не дает нам права совещаться о наших интересах и требовать улучшения нашего положения... Не против отдельных лиц, не против единичных фактов должны мы бороться,-- нет, мы должны восставать против всей системы подобного управления. Поэтому мы должны беречь свои силы, организоваться, потому что только сильное, прочное рабочее движение в состоянии будет свергнуть иго самодержавия"...
   Эту истину пролетариат усвоил быстро;
   В 1900 году виленские "новгородцы" отняли у полиции трех арестованных. А пять лет спустя "толпа" освободила тысячи политических узников.
   

РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ В ГОМЕЛЕ.

   В истории еврейского пролетариата г. Гомель занимает одно из первых мест; рабочее движение в этом городе началось еще в начале 90-х годов; в 1897 году, как мы видели (гл. 1-я), оно имело честь встретить на своем пути самого Зубатова; в следующем году гомельские рабочие уже праздновали 1-е мая, летом и осенью они вступили в экономическую борьбу (стачки ремесленников), а зимой во главе движения встал местный комитет Рос. с.-д. р. п., который на первых же порах выпустил пару воззваний (одно -- по поводу зимней стачки: "Власьев созвал на совет хозяев портных") (16).
   Флегматичный ротмистр Власьев почувствовал, что далее бездействовать нельзя и, получивши какой-то вздорный доносик, протелеграфировал 22-I--99 г. д.-ту п.: "сегодня получил сведения о месте хранения в Гомеле запрещенных книг; необходимы агенты".
   В тот же день Ратаев сообщил о депеше Власьева Зубатову и уведомил его, что "директор приказал послать в Гомель 3--4 филеров и по получении точных указаний о месте хранения ликвидировать дело". 24-V трое "летучих" -- Г. Александров, Д. Кочурин и Соколов -- неслись на помощь обеспокоенному ротмистру. На деле оказалось, однако, что у Власьева точных указаний на место хранения нелегальщины нет, и филерам попрежнему пришлось выискивать себе лидеров" на свой вкус и нюх. После двухмесячного наблюдении Власьев учинил 31-III--99 г. ""ликвидацию" -- 8 человек арестовал (17) и около 25 обыскал, но "вещественные доказательства " обнаружил только у рабочего И. И. Сенаторова (8 экз. гектогр. воззваний к рабочим мастерских Роменск. ж. д. от имени Гомельского комитета).
   Едва "летучие" покинули Гомель, организация выпустила новое воззвание -- по поводу мартовских арестов. В мае разразилась стачка рабочих Гомельских железнодорожных мастерских. По ходатайству Власьева, д. п. снова приказал 12-VI--99 г. командировать в Гомель московских филеров, на которых он смотрел, очевидно, как на панацею от всяких революционных зол (18). На этот раз наблюдение "летучих" затянулось до самой осени.
   Между тем экономическая борьба гомельских рабочих и агитация среди них продолжались с неубывающей силой. I8-VIII--99 г. хозяева портновских мастерских Б. Баскин, А. Степт и И. Фишелев заявили полицеймейстеру Раевскому, что подмастерья их бросили работу, требуя повышения заработной платы и рабочего дня от 6-ти ч. утра до 6-ти ч. вечера. Забастовщиков М. Л. и Н. Л. Плотниковых, З. М. Сурииа, Е. Я. и И. Я. Злотниковых, Н. Шендерева, М. Сиротина, В. Дановича и некоего Хаима полиция задержала. Арестованные заявили: сбудем работать, сколько сил хватит, а не столько, сколько требуют хозяева". Считая дело "политическим", Раевский оставил рабочих под арестом, но Власьев "в интересах розыска" освободил их (19).
   В организации стачки принимал деятельнейшее участие И. Злотников, замеченный по сношениям с приезжавшим из Киева нелегальным Рихтерманом (жил в Гомеле с 23 по 30 июня, по первоначальной установке -- сапожник Хонон Полещук). Агитация, которой сопровождалась стачка портных, имела целью вызвать общую забастовку ремесленных рабочих. На общественном бульваре (по правой стороне) вечерами происходили собрания, иногда весьма многолюдные; 23-VII на сходке было до 20 человек; 29-VII -- около 50; 3-VIII -- свыше 100, а 8-IX явилось не менее 200 рабочих и работниц, помимо 50, собравшихся в квартире Косового. На этих собраниях руководящую роль играли, судя по наблюдениям филеров: Злотников, Хайкин, Шлейфер и Райский.
   Одновременно появились гектограф, воззвания (на жаргоне) от имени Гомельского с.-д. комитета, которые были разбросаны на улицах и в мастерских. В одном воззвании "К нашим рабочим" указывалось на тяжесть 16--18-часового рабочего дня и на то, что слесаря завоевали сокращение его до 14 часов;... "без об'единения, говорилось в прокламации, ничего не добьешься"... Ремесленные рабочие часы в сутках суть от 6 час. до б ч. в., включая полчаса на завтрак и 1/2 часа на обед и отдых, говорит ст. 431 я Устава промышленности; но полиция и жандармерия "не станут заботиться о соблюдении этого закона, а еще будут помогать хозяевам притеснять нас сколько возможно"... Во всех литовских городах рабочие достигли 10-час. р. дня. Чтобы достигнуть этого, следует сплотиться в союз, как сплотились хозяева, которые решили не принимать рабочих без записки хозяина о причинах увольнения. "Наша помощь лежит в нас самих;... наше требование следующее: десять часов рабочего дня и еженедельная плата. Да здравствует борьба пролетариев!" -- так заканчивался первый листок.
   Другое воззвание, написанное витиевато, начиналось с обращения: "Работники и работницы всех ремесл! Знаете ли вы разницу между человеком с чувством свободы и человеком с рабскими чувствами?, Вы должны, говорилось далее, сами себя освободить, собственными средствами, которые состоят в вашем об'единении, в вашей сознательности... Соединитесь со всеми рабочими и вместе начинайте вашу священную борьбу за ваше освобождение. В один фронт, братья и сестры! Все под знаменем свободы, до последней капли крови, до последней искры жизни сражаться за освобождение всего рабочего класса!"...
   Кроме этих жаргонных листков, 15-IX--99 г. было распространено еще воззвание (гектографированное) на русском языке, тоже за подписью Гомельского с.-д. комитета, обращенное "К нашим рабочим"; в нем говорилось по поводу августовской стачки портных, что полицеймейстер только по жалобе хозяев заарестовал рабочих, при чем одного -- "за старую книжку журнала "Русская Мысль"... "Об'единимся все без различия религии и нации, пола и возраста,-- гласила заключительная часть листка.-- Силой дружной и смелой ударьте на врага -- и победа обеспечена. Да здравствует борьба и об'единение рабочих масс!" (20).
   Это воззвание было распространено в значительном количестве; 26 экз. его были подобраны ночными сторожами на Технической ул. и несколько -- хозяевами мастерских; 15 экз. нашли в канаве около железнодорожного моста (их доставили жанд.-полиц. полковнику Шлейферу, у которого часть была кем-то похищена)...
   Стачки, собрания, прокламации,-- все это встревожило д. п., и он распорядился о скорейшей ликвидации гомельского наблюдения. В ночь на 2-Х -- 98 г. все чины жандармские, а также городской и уездной полиции (даже и не чины, как, например, писец пристава -- Словашевич), вкупе с 15 полицейскими надзирателями охр. отд-ния, командированными из Москвы, и в сопровождении 60 городовых отправились в поход на гомельских "демократов" (по обывательской терминологии). "Военные операции" были намечены в таких обширных размерах, что некоторым "чинам" пришлось руководить двумя, даже тремя обысками. "Следственные действия" производились в порядке, не предусмотренном никакими законами, даже положением об охране; многие "чины" шли обыскивать и арестовывать, не зная, кого именно они должны этим осчастливить; в имевшихся у них предписаниях, скрепленных Власьевым, значились только адреса: дом -- такой-то, улица -- такая-то; загадку разрешали "летучие", которые порхали из одного места в другое, выискивая, кто "Шляпу", "Тощего", кто -- "Веснушку", "Шуструю" и т. д. (чтобы не напугать справками наблюдаемых, установку их личностей откладывали часто до момента ликвидации, и они таким образом оставались известными лишь по кличкам). Не находя "икса", филеры водили полицейские наряды из одной квартиры в другую, поднимали на ноги целый дом, пока не находили свою жертву...
   Беспокойную ночь 2-Х--99 г. гомельчане помнили наверное долго: охранники потревожили с полсотни квартир и до 20 человек из'яли из обращения (21). Но материальные результаты ликвидации оказались совсем неотвечающими широте операционного размаха. Но обыску обнаружили: несколько нелегальных брошюр у рабочих Л. Н. Глускина и Фабрикантова с товарищами, список революционных изданий (у Шлейфера), переписку...
   Впрочем, подполковник Касаткин (нач-к ж.-п. отделения), участвовавший в ночной экспедиции, обнаружил у пом. прис. пов. Г. Ф. Калашникова "красный флаг". Власьев этому был очень рад, так как имел "зуб" против помянутого "защитника рабочих", считая его "заваром" всего дела; тем горше было его разочарование, когда оказалось, что революционное знамя украшено гербами и крестом, при чем Калашников без труда доказал, что отобранный "флаг" -- платок, приобретенный им на какой-то выставке.
   Ликвидация принесла Власьеву больше хлопот, чем утехи; особенно много заботы доставило ему размещение арестованных, для изоляции которых в городе не оказалось мест; содержавшимся при полиции не на чем было спать. Власьев вышел из затруднения, отправив 5 арестованных в Минск, а других -- в уездную тюрьму г. Вилейки, куда от ст. Младечно гомельским "демократам", не имевшим теплой одежды, пришлось ехать еще 25 верст, при чем некоторые из них "чуть не померзли", как рассказывали сопровождавшие их "нижние чины"...
   Для производства расследования в порядке охраны о гомельской рабочей организации из Москвы был командирован жандармский офицер А. Г. Петерсон, состоявший при охр-м отделении в качестве "экстерна"; ему Зубатов поручил озаботиться приобретением "языков". Молодой поручик, носивший, кстати сказать, синий мундир по явному недоразумению, начал допросы по "московской системе" -- деликатненько и с подходцем; но "собеседниками" его оказались люди, не понимавшие "тонкого" обращения; гомельские рабочие, не отличавшиеся, правда, большой степенью развития, обладали, однако, сильно развитым чувством пролетарского достоинства, и перед расследованием Петерсона, к тому же не очень искушенного в зубатовской диалектике, встала глухая стена.
   Многие из допрашиваемых ограничивались молчанием, ссылаясь на то, что плохо понимают русский язык; другие отнекивались, оправдываясь незнанием "этих дел"; более шустрые просто издевались над допрашивающим и диалог с ним принимал иногда юмористический характер.
   -- Вы -- социал-демократ?-- прямо "в лоб" задает вопрос арестованному Петерсон, стараясь придать своей маловнушительной физиономии наиболее свирепый вид.
   -- А что такое "демократ", господин полковник?-- сп связи, с рабочими уцелели лишь у нее, а везти самой туда листки ей было невозможно. Общепартийные воззвания во Владимирский район она обещала доставить, если не обманет "Владимир Михайлович ("Броннерч -- Гурвич). Варенцова продиктовала Багаеву список рабочих, которые сидят в Ярославской тюрьме и коим он должен был передать пособие. Багаев, побывавши у кого-то, заявил, что рабочих почти всех перевели уже, в том числе и "Богдана" -- Бабушкина (нелегального), а вновь поместили московских студентов Нарбекова и Преображенскою, да тридцать мест готовят для "ивановцев". Вспоминали Варенцова и Багаев как замечательно хороших рабочих неких Лепнова и Мокруева (Иван Петров), находящихся " Саратове. Варенцова написала для Багаева на немецком языке новый заграничный адрес (Нюренберг, Венценштрассе (?), 9, Вильгельму Гетцель (?), который относится к Носкову. По подсчету Варенцовой и Багаева, доход Северного Союза за время его деятельности достиг около 3.000 р., траты в неменьшей сумме, в кассе мало; крупный расход вызывала поддержка колонизированных работников (нелегальные "Александр", "Николай Антонович", "Гаврила Петрович") и помощь арестованным. Во Владимире Варенцова видалась с занимающейся в городской библиотеке Марией Ивановной Крамаревской. Для конспиративных сношений и посылок Варенцова указала адрес: Москва, Кудрино, Торговая школа, учитель Василий Иванович Ананьин, Мария Ивановна (Ананьина), а для справок о себе по Ярославлю, как наиболее безопасное место: Тверицы, дом Штанкова, Кондратьева (сестра Варенцовой уже подвергалась обыскам). Багаев побаивался жандарма Новикова, который действует в Коврове и знает его лично; про этого унтер-офицера рассказывали, что он явился когда-то в кружок с предложением услуг, оставил свою визитную карточку, которую через неделю "со слезами на глазах" выпрашивал обратно. Про жандармского офицера Тимофеева в Иванове Багаев говорил, что он человек ловкий, хотя и не очень развитой, вначале горячо взялся, а потом опустился, влез в долги и будто бы взятки берет (за свидетельства о благонадежности). Варенцова вечером уехала, предупредивши, что Евгений Федорович Дюбюк должен бы уже приехать во Владимир к своей матери, дом Бузопа, против женской гимназии по Большой улице. На следующий день Панкратов разыскал Дюбюка и привел к Багаеву, с которым и познакомил его. Дюбюк -- сосредоточенный молодой человек; говорил гладко, не совсем охотно; мать его -- "генеральша"", он служил и Ярославском статистическом бюро; жена его ездила в Москву для свидания с братом -- студентом университета, отправленным за участие п беспорядках в Келецкую тюрьму. Дюбюк был знаком с Александром Эдуардопым Редер, подвергавшимся уже арестам, которого считал очень серьезным Человеком; он знал и петербургского рабочезнаменца -- технолога Лурия. Дюбюк ко времени распространения листков собирался вернуться в Ярославль. Багаев говорил, что Лактин был подослан социалистами-революционерами, но сторонников в Ярославле не нашел и примкнул к комитету, для которого стал добывать денежные средства. Услугами Владимира Михайловича Трегубова и Ярославле Багаев тоже пользовался (между прочим, занял у него десять рублей, когда бежал из названного города). Багаев рассказывал Дюбюку, что в мае 1899 г. он ехал из Москвы в Харьков с товарищем, с которым завел разговор, при чем собеседник указал на третьего лежавшего спутника, советуя не слишком распространяться, на что Багаев заметил: "он спит"; однако неизвестный, открыв глаза, заявил, что он все слышал, и пояснил, что он сам работает в типографии у Черткова и Лондоне, и что брат его арестован в Белостоке с типографией (несомненно, это был Мовша Лурия); а в конце-концов он дал два адреса для выписки из-за границы нелегальных изданий. Багаев говорил, что в экономисты перешел бывший товарищ его и Варенцовой -- некто Кондратьев, ныне архитектор в Харькове. Дюбюк слышал, что студент Демидовского лицея Оршаница выдавал. То же самое говорили про некоего Леонова, известного в Перми, Вятке и Ярославле. Багаев рассказывал про сочинение ссыльного Махайского, наделавшее много шуму своим полуанархическим содержанием и создавшее целую группу "махаевщины". Панкратов, Александр Саввич, секретарь владимирской губернской земской управы, жил с женой мещанского типа, занятой главным образом домашним хозяйством, в доме Декаполитова, по Безымянному переулку. Панкратов, высокой интеллигентности человек, со склонностью к кабинетным занятиям, пособничал революционерам. Предоставил Багаеву заработок. Был знаком с Екатериной Новицкой, Ольгой Варенцовой, Иваном Ладыжиным, Евгением Дюбюк и Давильковским, занимавшимся ранее в Киеве крупной нелегальной деятельностью. Панкратов корреспондировал в "Русские Ведомости" и мечтал руководить "Владимирской Газетой", разрешение на издательство коей, под фирмой присяжного поверенного Левицкого, человека вполне благонадежного, ожидалось; он рассчитывал секретарем этой газеты, кассиршей, заведывающим отделением редакции поставить "своих" людей. Этот подбор, пользуясь своими связями и положением, Панкратов старался сделать и в составе земских служащих. Имея под рукой разнообразные материалы, ом о всех недочетах в административно-бытовой сфере осведомлял Багаева, давая ему таким об: разом возможность сообщать пикантные факты в заграничную прессу. Охотно знакомился с новинками революционной литературы. Передавал получавшуюся на его адрес для Багаева конспиративную переписку, например, из Нюренберга от Носкова письмо, через надорванный угол конверта коего был виден почему-то проявившийся, хотя и слабо, химический текст корреспонденции. Панкратов просил подобрать "подходящих" людей на роль офеней, для разноски по фабричным местностям книжек из склада, который проектировало устроить земство, и на что ожидалось разрешение правительства (1).
   

ГЛАВА Х.

Рабочая партия политического освобождения России. -- Русская с.-д. партия ("Рабочее Знамя").-- Социалисты-революционеры.-- Предатель Тата-ров.-- "Орел" (Убийство Плеве).-- Рыжий парик (дело Коноллянннковой).

РАБОЧАЯ ПАРТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ РОССИИ.

   Упрямство самодержавной бюрократии, стоявшей высокой Преградой на пути прогрессивного движения как в области идейной" так и на поприще общественной действенности, создавало тупик, выход из которого наиболее активные элементы начинали видеть опять, как и в прежние эпохи глухой реакции, в физическом воздействии, на власть.
   При господствовавших настроениях, распыленности интеллектуальных сил страны и недостаточной организованности пролетариата, террор опять приобрел много сторонников, и, в связи с этим, появились новые организационные попытки, в которых применение старых методов политической борьбы инициаторы старались примирить с необходимостью искать опоры в трудовых массах,-- попытки, приведшие в конце-концов к возникновению новой партии, "социально-революционной", как выражались некогда казенные летописцы.
   К числу таких новообразований принадлежала "Рабочая партия политического освобождения России", существовавшая, впрочем, очень недолго. О возникновении этой группы Зубатов узнал с некоторым опозданием, когда партия уже работала практически.
   Из рассказов Бонч-Осмоловских, приезжавших из имения своего "Блонь" (Минской губ.) в Москву и навещавших А. Е. Серебрякову, Зубатов был несколько осведомлен и о том, что творилось в белорусской столице; в частности он знал, что живущий в Минске бывший народоволец Ефим Гальперн, известный в революционной среде под кличкой "Слепой", ведет с 1895 г. пропаганду террора.
   В том же направлении действовали в Минске вернувшаяся из долговременной ссылки известная народница Екатерина Брешковская, а также провизор Григорий Гершуни, который, прибыв в 1898 году из Москвы, занялся культурно-революционной деятельностью, позволившей ему обзавестись широкими связями среди местных рабочих. Обладая большими практическими способностями, Гершуни организовал паспортное бюро, переправу через границу, распространение нелегальных изданий и, наконец, фабрикацию типографских станков, которыми снабдил некоторые революционные организации. (1)
   Результатом пропаганды было возникновение "Рабочей Партии политического освобождения России",которая благодаря энергии одного из главных деятелей ее -- Гирша Гатовского и его приятеля Янкеля Бибера уже в 1899 г. обзавелась своей типографией, устроенной в Минске. В следующем году Рабочая партия выпустила свою программную брошюру, под заглавием "Свобода", составленную деятельной помощницей Гершуни -- Любовью Михайловной Клячко (2).
   Политическая ориентация Рабочей партии достаточно характеризуется следующими строками, которые мы находим в брошюре "Свобода": "Средство уничтожить гнет деспотии -- не ново. Оно завещано нам великими борцами революции, и знамя, на время выбитое палачами из рук неустрашимых отцов, поднимаем мы, их духовные дети, благоговейно преклонясь перед их лучезарным образом. Выступая в бой во имя достижения социалистического строя, мы начинаем широкую пропаганду идей социализма и обнажаем оружие, которого мы не выпустим из рук, пока не будет пробита брешь в толстой стене закоснелой в насилии и произволе русской деспотии. Направляя свои удары на членов правительствующей группы, мы имеем в виду удалить сподвижников царизма, прежде всего тех представителей власти, которые непосредственно заинтересованы в поддержании существующего строя...
   Добившись сначала конституции только либерально-буржуазной, она (партия) принудит правительство дать рабочую конституцию. Боевая роль партии кончается в тот день, когда в России будет провозглашена полная свобода, когда будет открыт путь для свободной борьбы пролетариата, для осуществления социалистического строя. Но и тогда партия останется на страже конституции, охраняя ее неприкосновенность и полное проведение в жизнь страны... Организовать, вырабатывать приемы тактики, точнее формулировать самую программу, связывать воедино людей, бессознательно составляющих партию,-- вот наша задача. (Под людьми, "бессознательна составляющими партию", подразумевается та масса рабочих и интеллигентов, которые уже развиты, уже социалисты по убеждению, уже ищут деятельности, но еще не организованы). Пока партия' организуется, центр ее тяжести -- пропаганда и агитация; когда партия выступит на открытую борьбу,-- центр тяжести переносится на ее боевой отряд"...
   Те же ноты звучали и в первомайском воззвании, выпущенном этой организацией в том же 1900 г. Рабочая партия, приглашая в этом листке рабочих отпраздновать день 1 мая "по-своему", заявляла: "Нельзя взять в руки красное знамя -- возьмем другое... Не забудем только, что мы знаем нашего ближайшего врага, знаем, что с ним надо бороться, и бороться немедленно. А какими средствами,-- это указано нам героями борьбы 70-80-81 годов. Да здравствует рабочий России, выступающий с оружием против русского деспотического правительства!" (3).
   Первоначально Рабочая партия пользовалась некоторым успехом; она имела свои кружки еще в Белостоке, Житомире, Екатеринославе и других местах, но в дальнейшем ее постиг ряд неудач.
   18-III 1900 г. была арестована минская типография партии, а 5-III 1901 г. была арестована другая -- в г. Нежине; здесь было найдено около центнера шрифта, доска для его выравнивания, три больших вала, клише заголовка брошюры "Свобода", рукопись "Подсчет сил", гектографированный экземпляр Туна ("История революционного движения в России") с рукописным предисловием к нему. При типографии задержали двух рабочих: Мовшу Яикелева Файна (скрывшегося от надзора, которому он был подвергнут, как привлеченный к дознанию по делу кременчугской типографии "Южного Рабочего", в которой он работал) и крн. Максима Семенова Лукашика. 8-III 1901 г. арестовали и третьего участника этого конспиративного предприятия -- самого главного -- Гиршу Гатовского, который явился с вокзала в дом Радиловского, по Набережной ул., где помещалась типография, ничего не зная о печальной судьбе, постигшей его товарищей; личность его была установлена быстро: хотя Гатовский и был прописан в Нежине по паспорту на имя Розина, но в числе отобранных бумаг оказались рецепты минских аптек на его действительное имя (4).
   Насколько известно, Рабочая партия имела еще одно техническое предприятие,-- в Екатеринославе была задержана типография той же организации (дело Свирского), отпечатавшая воззвание ко дню 19-го февраля; обнаружена она была случайно, также, как и в Нежине, где обитатели должка Радиловского обратили на себя внимание своей изолированностью от местного населения и были арестованы при участии солдат местными обывателями, прежде чем приступили к работе. (Уже после ликвидации, но накладной, полученной в письме на имя Файна, были захвачены части типографского станка и наборные кассы).
   После разгрома остатки "Рабочей партии" окончательно слились в 1902 году с организацией соц.-рев., о чем формально было заявлено еще и предисловии, не увидевшем света, к брошюре Туна, взятой в Нежине.
   Террористические тенденции Рабочей партии имели не только литературное выявление,-- белостокская группа партии подготовляла покушение на фон-Валя после того, как по его распоряжению была учинена массовая норка демонстрантов в Вильке; выполнить акт брался некий Стрнга (впоследствии анархист, погибший в Париже от взрыва бомбы в 1907 году), но его предупредил, как известно, Г. Лекух, затем казненный.
   

"РАБОЧЕЕ ЗНАМЯ".

   Другой организацией, так сказать, промежуточного характера, была "Русская социал-демократическая партия", более известная под именем "Рабочего Знамени", под каковым названием издавался ее орган.
   В. Акимов (Махновец) относит образование этой группы к осени 1897 г., когда нелегальный кружок, существовавший среди петербургских, студентов-технологов, вышел из состава местного союза "Борьбы" и завел сношения с организацией, зародившейся в Белостоке, "рабочих-революционеров", ставших в оппозицию к "Бунду", к которому они ранее принадлежали. Новая группа выступила под флагом "Рабочего Знамени". У "рабочих-революционеров" имелась своя тайная типография, интенсивно работавшая; ею были изданы брошюры "Боевой клич рабочего парода" (оттиск статьи из вышеупомянутой газеты), "Секретный циркуляр мин. в. д. от 12-VIII 1897 г." ("Семякинский"), рассказ "Шпион", воззвание "Кому какая польза от даровых гуляний" и майский листок, а также No 1-ый газеты "Рабочее Знамя" -- в качестве органа "Русской соц.-дем. раб. партии".
   В основе программных тезисов группы лежало "достижение, путем неустанной борьбы с самодержавием, политических прав, т.-е. 1) права народа участвовать в управлении и законодательстве страны; 2) свободы совести и религии; 3) свободы слова и печати; 4) свободы сходок и собраний; 5) свободы союзов и ассоциаций").
   Для достижения перечисленных свобод Русская социалистическая партия должна была, "привлекая на свою сторону все растущую рабочую массу, которая уже вступила в борьбу со своими притеснителями, стать во главе этой борьбы, т.-е. суметь стать рабочей партией".
   Экономический элемент для рабочезнаменцев имел второстепенное значение: "Стачки необходимы, но они недостаточны. В самодержавной России они имеют прежде всего значение боевой школы, в которой рабочие воспитываются в духе организованной солидарности и приобретают все больший опыт, необходимый для будущей, более серьезной и решительной борьбы".
   По национальному вопросу рабочезнаменцы самим названием партии "русской" подчеркивали свое признание автономности национальных партий, в отличие от Российской, с.гд. р. п., добивавшейся полного об'единения всех родственных организаций, существовавших у других народностей империи.
   Террористические течения среди членов Русской партии существовали; по свидетельству С. Н. Нечетного, на которого я уже ссылался, вопрос о боевой тактике левыми социал-демократическими группами решался "одинаково с социалистами-революционерами"); в рабочей группе "Социалист", например, ставился вопрос о терроре и даже обсуждался проект покушения на Клейгельса -- петероургского градоначальника (после полицейской расправы но время демонстрации 4-III 1901 г.).
   После разгрома рабочезнаменской организации многие члены так называемых левых с.-д. групп вошли в состав партии с.-р., и в числе их были известные террористы Б. Савинков и Каляев.
   Хотя рабочезнаменцы имели свои группы в нескольких городах (между прочим в Киеве, Гродне, Ковне), охранная полиция напала на их след тоже случайно.
   Как мы уже знаем, в 1898 г. моск. охр-ое отд-ние вело широкое наблюдение в Северо-Западном крае; филеры летучего отряда порхали из города в город, гоняясь за бундовскими лидерами, в том числе за неутомимым Мытииковичем; 11-V 1898 г. он имел свидание с И. Милем; последний в тот же день уехал в Варшаву; 29-V он появился в Вильне, где провел некоторое время с Р. Фридманом, который в тот же день отправился в Петербург; по пути, в Двинске, он виделся на вокзале с М. В. Лурия, жившим в то время в упомянутом городе.
   Неотступная слежка за Фридманом привела филеров в г.Белосток; здесь наблюдаемый посетил 5-VI д. 9 но Старо-Шоссейной ул., где, оказалось, поселился М. В. Лурия с Е. Вайншенкером. Дневники за 9, 10 и 12-VI отмечают покупки, которые делал Фридман в магазине красок Шапиро, и появление женщины (Р. Страж), поселившейся вместе с Фридманом. 17-VI М. Лурия уехал в Двинск; 19-VI Фридман купил в магазине Баренбаум стопу бумаги; 22 и 25-го он снова посетил магазин Шапиро. 3-VII Фридман перенес с квартиры Лурия тяжелую раму и сделал покупки в магазине красок и бумаги. То же повторилось 6, 7, 15, 17 и 20-го июля. Одновременно наблюдение заметило, что в квартиру Лурии прибыл брат его Мовша.
   14-го Мих. Лурия уехал в Вильну. 17-VII Фридман виделся с Зельманом Гельманом, который в тот же день привез к себе тяжелую корзину.
   Попутно наблюдение втянуло в свой круг еще несколько лиц (М. Н. Ленга, Л. Гальпери, Г. Кавенок). Но "летучие" особенно не налегали: для них было уже ясно присутствие "шлепалки", и все внимание их было сосредоточено на квартире Фридмана и Страж, которые большею частью безвыходно сидели дома.
   26-VII 1898 г. последовала "ликвидация"; у Фридмана была обнаружена типография, печатавшая второй номер "Рабочего Знамени"; у Гельмана нашли склад изданий, у Лурии -- рукописи, у Кавенок -- нелегальщину. Кроме этих лиц. арестовали Вайншенкера, Гальиерна и Ленга; всех их отправили в Петербург, где одновременно были ликвидированы местные родственные группы (М. Смирнов, С. Андропов, О. Звездочетова и др.), о которых петербургское г. ж. управление возбудило формальное дознание.
   Наиболее деятельный рабочезнаменец Мовша Лурия избег ареста и уехал в Англию, где поступил наборщиком в типографию Черткова. О заграничной деятельности Лурия обстоятельные сведения содержатся в докладах Рачковского, опубликованных мною, в сборнике "Минувшее" ("Русский политический сыск за границей"), стр. 28, 32, 107, 203); при одном из донесений (от 31-XI899 г.) были даже представлены четыре подлинных письма М. Лурин, "неизвестно кому адресованные" (есть основание думать, что осведомителем Рачковского в этом деле был Л. Бейтнер); в одном из упомянутых писем перечислились издания ("Рабочего Знамени", в числе которых, кроме известных нам, значились еще "Краткая История Французской Революции" (2000 экз.), "Биография П. Л. Лаврова" (2000 экз.).
   Из телеграммы Рачковского от 28-V 1900 г. в д. п. видно было, что Лурия работает в Пюрлее вместе с эмигрантом Сергеем Андроповым, мо собирается ехать в Россию, для чего приобрел два паспорта -- на имя Фишкеса и Боомгарда. В другой телеграмме Рачковский "сообщал: 14-III 1901 г. Лурия пишет за границу своим приятелям: "Как видите -- благополучно, я в Петербурге, работаем во-всю. Соединенный комитет рабочих организаций "Социалист" и "Рабочее Знамя".
   Здесь уместно будет упомянуть, что в то время, как Лурия писал "все благополучно", провокатор Гурович доносил д-ту п. 5-III: ("Лурия едет завтра и Москву, в три с половиной часа дня. В Москве будет у Буланже. Сейчас идет к Абраму Лурия, а завтра, перед от'ездом, зайдет ко мне"...
   30-III 1901 г. Лурия был арестован на станции Ворожба (5).
   Других деятелей "Рабочего Знамени" тоже преследовали неудачи. Сергей Андропов, бывший представителем группы за границей, немедленно по возвращении в Петербург подвергся аресту; та же участь постигла его заместителя Виктора Павловича Ногина (за границей -- "Новоселов", псевдоним -- "Викторов"), который был арестован с паспортом Назарова тоже в Петербурге.
   И Андропов и Ногин обязаны своим провалом Гуровичу, к которому они по приезде в столицу считали своим долгом явиться. Гурович же указал на другого рабочезнаменца -- Н. Татарова (сделавшегося впоследствии провокатором). Весною 1901 г. он выдал еще одного деятеля той же организации -- Давида Гершановича, как об этом уже было упомянуто в главе VI.
   Последним признаком жизни "Рабочего Знамени" было воззвание, выпущенное в 1902 г. от имени этой группы киевским кружком (Каневец и др.), располагавшим своей типографией.
   В дальнейшем революционное течение направилось окончательно по двум основным руслам.
   Рядом с Российской соц.-дем. раб. партией встала Партия социалистов-революционеров.
   

СОЦ.-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ В САРАТОВЕ, КАЗАНИ, ЕКАТЕРИНОСЛАВЕ И ИРКУТСКЕ.

   Город Саратов, в котором дожил свои последние дни Н. Г. Чернышевский, традиционно являлся колыбелью деятелей народнического типа. В кругах местной "неблагонадежной" интеллигенции имелось засилье сначала народовольчества, а затем -- эсерства. Д-т п. придавал этому городу особое значение, и когда в 1902 году правительство наградило наиболее культурные города учреждением в них охр. отделений, начальником одного из них -- Саратовского -- был назначен очень расторопный ж. офицер Бобров. Новый охранник очень быстро ориентировался, обзавелся агентурой и занялся "открытием" типографий. В феврале 1904 года Бобров уже ходатайствовал перед д-м п. о поощрении денежной наградой "за отлично усердную и полезную деятельность) состоявших при отделении секретных сотрудников Алексея Хохлова и Егора Дмитриева, в значительной степени способствовавших ликвидациям "Саратовского комитета партии социалистов-революционеров и его подпольной типографии, произведенным 6-IX мин. г., 26-I и 4-II с. г." (6).
   Водились соц.-рев. также в Казани, и там возникло дело о них, по при совершенно исключительных обстоятельствах: единственным лицом, привлеченным к дознанию, оказался сам доноситель!..
   23-ХII 1903 г. к н-ку казан. г. ж. у. явился местный мещанин Виктор Петрович Андреев и подал письменное заявление о том, что он, "принадлежа к казанской организации партии с.-р., получил от нее поручение на совершение террористического акта, но от исполнения такового по нравственным своим убеждениям отказался".
   В доказательство своей принадлежности к преступной организации Андреев рассказал, что, проживая в Казани, занимался печатанием и мимеографированием майских рабочих листков и распространением печатных брошюр "издания социалистов-революционеров". Присутствовавший при расспросах нач-к охр. о. ротмистр Кулаков подтвердил, что указания на принадлежность Андреева к кружку, занимавшемуся распространением нелегальной литературы, верны, и что члены этого кружка, равно и Андреев, вошли в сферу текущего наблюдения.
   На вопрос, против кого именно предполагалось совершить покушение, мещанин Андреев после некоторого колебания об'яснил, что еще с осени прошлого года в казанском кружке социалистов-революционеров неоднократно возбуждался вопрос об убийстве казанского губернатора, и ныне этот вопрос они полагают окончательно назревшим, считая тайного советника Полторацкого истинным виновникам смерти государственного преступника студента Сергея Львова Симонова и ареста и последовавшего за ним наказания тюремным заключением виновников беспорядка 5-го минувшего ноября. Самый факт предполагалось совершить не позже наступающих рождественских праздников, и исполнителем его должен был явиться он, Андреев, неоднократно исполнявший всевозможные поручения упомянутой преступной организации, но кто именно входит о состав боевой организации социалистов-революционеров, мещанин Андреев назвать категорически отказался, при чем добавил, что устранением его, Андреева, от исполнения возложенного на него поручения путем ареста исчерпывается возможность совершения этого террористического акта, так как, кроме Андреева, едва ли кто из остальных членов организации возьмет на себя его выполнение.
   В виду этого заявления против Андреева было возбуждено дознание по обвинению в преступлении, предусмотренном 2 ч. 252 ст. улож. о наказ., а самого его заключили под стражу (дон. ж. п. Мочалова д-ру д. п., No 6113).
   Не обошлось без предателя и в екатерпнославских кружках партии с.-р. Там эту роль сыграл некий Котляревский, который в конце-концов был заподозрен и бежал в Екатеринодар, где предложил свои услуги местному ж. управлению,
   9-XI 1905 г. Котляревский (он же Ф. А. Январский) обратился к Д. Ф. Трепову, бывшему тогда товарищем мин. вн. дел, со слезницей, в которой так описывал свои злоключения: "Имею честь довести до сведения вашего превосходительства, что я -- бывший секретный сотрудник при екатеринославском охр. отделении и работал среди партии социалистов-революционеров в течение полутора лет, а именно с 1 января 1904 года по 3 июля 1905 года, какового числа я подвергся покушению, к счастью неудавшемуся. После этого я был вынужден оставить свою деятельность и скрываться от преследования революционной организации, которая решила меня преследовать путем оглашения в своей печати моих примет, а также распространением моих фотографических карточек. Лишившись возможности быть сотрудником, в то же время я лишился и средств к существованию, не имея возможности приискать себе подходящее занятие за отсутствием каких бы то ни было аттестатов на то имя, по которому я вынужден проживать в настоящее время.
   Итак, ваше превосходительство, благодаря своей деятельности я лишился принадлежащих мне всех домашних вещей, а также возможности трудиться и кормить свою семью, состоящую из матери, жены и двух детей; кроме того, я сам страдаю опасной болезнью, которую нужно лечить. Поэтому я вынужден просить помощи у местного жандармского полковника, так как выданная мне разновременно д. п. за мою службу сумма в размере 550 руб., за которой мне приходилось ездить в С.-Петербург и нести громадные расходы, мною уже израсходована, и в настоящее время я остался вместе с моей семьей без всяких средств к существованию.
   Все эти условия заставили обратиться меня к вашему превосходительству с покорнейшей просьбой -- не найдете ли возможным разрешить назначить мне пособие в размере, какой окажется возможным но вашему усмотрению. От вас, ваше превосходительство, я ожидаю решения моей судьбы... Резолюцию вашу покорнейше прошу сообщить мне через н-ка куб. областного ж. у. Г. Екатерине дар, 9-го октября 1905 года. Январский".
   К этому прошению было приложено следующее донесение: "Честь имею донести вашему превосходительству, что 4 и 5 октября сего года в г. Екатеринодаре происходили противоправительственные беспорядки. Толпа демонстрантов расхаживала по всем частям города с красными флагами и пением революционных песен совершенно беспрепятственно. Не было принято никаких мер к прекращению беспорядков. Тут же присутствовал полицмейстер, в присутствии которого толпа демонстрантов с гиканьем и свистом бросала камни в тут же стоявших конных казаков, требуя их удаления. Что и было исполнено. После этого толпа демонстрантов бросилась грабить и разбивать оружейные магазины. Грабеж продолжался в течение полутора часов, и только после этого времени прибыла полусотня казаков, но толпа стала расходиться. На другой день, 5 октября, в 11 часов утра демонстрация возобновилась и продолжалась до 5 часов вечера. Также совершенно беспрепятственно. Сообщая все изложенное вашему превосходительству, я должен добавить, что но моему наблюдению здесь революционное движение развивается в самых широких размерах и только благодаря отсутствию всякого наблюдения. Руководителями преступной организации является постоянно живущая здесь интеллигенция, из которых мне удалось несколько человек установить. Но, в виду отсутствия у местного ж. полковника всяких средств на содержание наружного наблюдения, одному много сделать невозможно, а также те условия, в которых я нахожусь, не дают возможности широко развивать свою деятельность, так как появление одного знакомого лица заставило меня оставить город и искать убежища в другом месте. Местное ж. управление совершенно не подготовлено к этой деятельности. Я надеюсь, ваше превосходительство, что вы не замедлите вашим распоряжением присылкой сюда летучего отряда филеров, так как в нем чувствуется здесь самая неот'емлемая необходимость, и который с успехом может в течение двух месяцев ликвидировать всю преступную организацию. Я же, со своей стороны, буду оказывать содействие до последней возможности, Вышний секретный сотрудник Ф. А. Январский".
   Группы с.-р. существовали и в далекой Сибири. Нач. иркутс. охр. о., весьма легкомысленный жапд. ротмистр Гаврилов, очень был озабочен этим обстоятельством и, удвоив свою розыскную энергию, приобрел сразу двух с. сотрудников. Один из агентов, принятый в апреле 1904 г., мещ. Константин Николаев Жнвмцмн (кличка "Красильщик*)), бывший воспитанник учительской семинарии, был знаком с революционным движением, вращался среди небольшого кружка социалистов-революционеров и был знаком с некоторыми видными деятелями с.-д. организации.
   В ночь на 19-V доносы Живицына были реализованы: обыскали 25 человек иркутской молодежи, при чем у Шнейдермана отобрали четыре револьвера и кинжал, а у Знаменского -- гектограф; для декорума осмотрели и квартиру Живицына (д. 4 -- Юрганевич, но Благовещенской ул.), проходившего по наблюдению под кличкой "Суфлер".
   Но в дальнейшем с "Красильщиком" вышел конфуз.
   "Живицын" -- доносил Гаврилов д-ту п. 9-XI 1904 г.,-- прослужив во вверенном мне отделении около двух месяцев, стал замечаться мною в нетрезвом образе жизни и в стремлении скорее к материальным выгодам, нежели принести пользу делу. Кроме того, мною были получены через чинов полиции сведения о безнравственных поступках Живицына, в виду чего я решил отказать ему в дальнейшем сотрудничестве, тем более, что даваемые им за последнее время сведения почти не подтверждались. 6 сентября Живицын был доставлен в одну из полицейских частей, как заподозренный в краже 180 руб., при чем обыском у него была обнаружена нелегальная литература, которая и препровождена ко мне. По освобождении вскоре из-под ареста Живицын явился в отделение и настойчиво и дерзко просил возвратить ему литературу, обещая, по исполнении сего требования, продолжать сотрудничество; но мною как в том, так и в другом было отказано. Затем Живицын обращался к начальнику местного г. ж. у. коему жаловался на отказ в дальнейших приемах мною его и выдаче денег; не получив же от полковника Левицкого желаемых результатов, Живицын снова явился в Отделение и настойчиво требовал возвращения литературы, в чем было мною категорически отказано, и он ушел озлобленным. Ныне через сотрудника Кудреватых ("Копченый"), познакомившегося летом сего года с Живицыным, мною получены агентурные сведения, что, по словам последнего, партия местных социалистов-революционеров намерена совершить по отношению меня террористический акт; при чем принесенный этим сотрудником черновик приговора по сличении его с имеющимися в отделении записками Живицына. писан им собственноручно (копия при сем представляется)... По вынесенному мною лично впечатлению, Живицын, подозревая Кудреватых в сотрудничестве, намерен путем сообщения ему описанных нелепых сведений убедиться в том и, открыв его лицам, причастным к партии, заручиться доверием последней, или же Живицын и Кудреватых действуют заодно, при чем последний является в руках первого орудием мести против меня за отказ от сотрудничества"...
   Одним словом: своя своих не познаша...
   Уместно будет упомянуть здесь еще о двух эсеровских предприятиях, пострадавших от провокации. 25-V 1904 г. в подмосковном селе Медведкове, в квартире студента Звоиова арестовали типографию партии с.-р. и устроивших ее Николая Гиммера, Евгению Сороко, Ольгу и Марию Емельяновых. Выдала это дело сотр-ца моск. о. о. Спасская, служившая в губ. земской управе.
   Другое дело возникло в Пензе, где 28-VIII 1902 г. была обнаружена типография, печатавшая воззвание боевой организации, находившаяся в квартире прис. повер. Б. Ф. Тарасова.
   Выдал это дело с. с. петербургского о. от-иня Владимир Михайлов Панебратцев (был уволен из Вологодской гимназии "за порочное поведение", в 1893 г. привлекался по делу Сабунаева);онже указал, что в типографии жила, под видом кухарки, Наталья Григорьева, разыскивавшаяся по делу Мельникова (ее не обнаружили). Панебратцев имел связи с саратовцами, к которым ездил. От сотрудничества его отказались потом... в виду его "безнравственности"!
   

ПРЕДАТЕЛЬ TATAРОВ.

   Азеф, как шпион, был единственный в своем роде; он участвовал, вследствие инструкций, данных ему Зубатовым, в образовании партии, поставившей во главе своей программы террор; он был в центре боевого аппарата этой организации, деятельность которой таким образом попадала под бдительный контроль полицейского ока.
   Но Азеф был в то же время и единственный с таким положением в партии, и это создавало для охраны большое неудобство: не имея другого секретного сотрудника на верхах партии, она не могла проверить добросовестность своего "единственного", который этим, как мы знаем уже, сильно злоупотреблял (7).
   Зубатов очень не доверял Азефу; он не сомневался в том, что "Новый Приятель" сообщал далеко не все из того, что ему было известно, и хитроумный охранник был весьма озабочен проведением в центр партии с.-р. другого своего осведомителя; преждевременное падение не позволило Зубатову осуществить свою мечту, но судьба благоволила к д-ту п., и на розыскной арене вдруг появилась новая фигура крупного провокатора.
   10-ХII 1904 г. нач. иркутского г. ж, у. донес, за No 8578, д-ру д. п.: "Состоящий под гласным надзором полиции Николай Татаров явился ко мне с предложением сообщить мне сведения, могущие принести несомненную пользу в деле политического розыска, поставив при этом непременным условием, чтобы фамилия его ни под каким видом не была оглашена никому, и в особенности охранному от-нию. Вместе с тем он просил меня даваемые им сведения доложить вашему превосходительству, не скрывая его фамилии.
   Желай исполнить условие, выраженное Татаровым, я признал необходимым полученные мною сообщения представить на усмотрение вашего превосходительства, доложив, что о сведениях этих я никому никаких сообщений не давал.
   По словам Татарова, в г. Томске нелегально проживает бывшая гласно-поднадзорная Андотья Бакшсева, скрывшаяся из Иркутской губ. в конце января текущего года; проживая на одной квартире с неизвестным студентом, она приняла на себя ближайшее заведывание типографией, принадлежащей партии социалистов-революционеров. Типография эта, не имея ничего общего с социал-демократической партией, периодически выпускает различные брошюры и прокламации, распространяемые по мере возможности. В последнее время ею отпечатаны представляемые при сем брошюры "Студенчество и революция" в количестве 600 экземпляров и "Проект программы" -- 1.200 экземпляров.
   В настоящее время готовится к изданию четвертый номер журнала "Отголоски", и выпуск его задерживается лишь неполучением корреспонденции из Иркутска.
   Главными сотрудниками издания и авторами нелегальной литературы являются присяжный поверенный Вознесенский (автор прокламации "Министр -- удав"), некий Швецов и член городской управы Шипицин; все они проживают в г. Томске. Деятельное участие в качестве сотрудника принимает также инспектор страхового общества Михаил Акимович Тимофеев, проживающий в Иркутске; он нередко выезжает в Томск, куда доставляет для подпольных изданий местную корреспонденцию и, возвращаясь, привозит в значительном количестве выпущенные новые издания.
   Тот же Тимофеев, совместно с воспитанником иркутской духовной семинарии Трутневым, является организатором и руководителем кружка учащейся молодежи в Иркутске; под их непосредственным наблюдением издавался в начале года журнал "Светоч", а в настоящее время приступлено к изданию журнала "Будущность" (по словам Татарова -- "вполне революционного направления").
   Среди революционных деятелей г. Иркутска видную роль играет Мария Абрамова Цукасова; обладая большими материальными средствами и принимая горячее участие в революционной пропаганде, она покровительствует революционному делу, жертвуя на это как собственные средства, так и производя поборы под разными благовидными предлогами, как, например, устраивая вечера, концерты и т. п.
   По сообщениям Татарова, ни один побег политических ссыльных не обходится без участия Цукасовой, которая всех скрывающихся снабжает деньгами и нелегальными паспортами; ближайшими ее сотрудниками в этом деле являются состоящие под негласным надзором полиции Иван Фомич Погоржельский и окончивший срок гласного надзора Иосиф Шиллигер.
   Из сообщения того же лица я узнал, что бывший гласно-поднадзорный Сергей Басон выехал в Саратов, Харьков и Одессу, с целью поступить в боевую организацию; по тем же сведениям, в начале этого года из Читы выехала Прасковья Семеновна Волошенко, принадлежащая к партии боевой организации; она некоторое время проживала в Петербурге и посещала Северную гостиницу; Волошенко по своему направлению, твердому характеру и энергии является выдающейся и опасной личностью.
   Насколько эти сообщения достоверны, я утверждать не смею, но полагаю, что, в виду доставленных мне брошюр, можно заключить, что Татаров, давший упомянутые сведения, пользуется популярностью и доверием лиц противоправительственного направления.
   На мое предложение сообщить все высказанное нач. иркут. охр. о. и вообще познакомиться с ним, Татаров категорически отказался, заявив, что никаких дел с охр. от-нием вести не желает и от материального вознаграждения отказывается, за исключением расходов на уплату извозчику и на посылку телеграмм, повторив свою просьбу ни под каким видом не оглашать его фамилии, так как в противном случае он будет лишен возможности доставлять мне небезынтересные сообщения.
   В виду всего вышеизложенного я позволяю себе обратиться непосредственно к вашему превосходительству, покорнейше прося дать мне указания по поводу моих дальнейших сношений с Татаровым, а также и о том, надлежит ли сообщать получаемые мною сведения подлежащим п-камж. у. и ох. от-ний".
   26-XII того же года Левицкий телеграфировал д-ру д. п.: "Бакшеева живет в Томске, Никитская ул., 65, по паспорту крестьянки Кударинской волости Марии Ивановны Рыбаковой, вдовы, 35 лет; заведывает типографией социалистов-революционеров". На это ему 12-I 1905 года ответили: "Не предпринимайте пока никаких следственных действий по указаниям отношения No 8578, примите меры обеспечения всяких подозрении; предложите ему телеграммой испросить разрешении директора выехать болезни отца в Варшаву; пусть явится Петербург, спросит департаменте Макарова".
   Татаров вскоре прибыл в Петербург, где им занялся выдавший когда-то его Гурович; последний представил затем д-ру д. п. ряд агентурных сведений о многих революционных деятелях, как, например, А. Якимова, П. Ивановская (Волошепко), Н. Тютчев и другие.
   Из указанных Татаровым социалистов-революционеров одни, подготовлявшие покушение на Трепова (Волошенко, Басов, Леонтьева, Барыков), были вскоре задержаны вместе с другими выясненными по сношениям с ними лицами (Шиллеров, Подвицкий, Марков), другие подверглись той же участи много времени спустя -- после выяснения их связей наблюдением. Указанную Татаровым типографию с.-р. в Томске арестовали с нелегальной Бакшеевой весной того же года. За эти услуги Татаров получил дважды по 5.000 р. (вследствие докладов д-та п. министру в. д. "о сотруднике Кострове") и затем выехал за границу, где выступил перед революционной эмиграцией с какими-то издательскими проектами, но в виду предупредительного письма моего к партии с.-р. (об Азефе и Татарове) был заподозрен в предательстве. Летом 190(3 года Татаров был убит в Варшаве рабочим Дулебовым.
   

"ОРЕЛ".

   13 начале 1902 года в Харьковской и других смежных с ней губерниях возникли так называемые крестьянские "беспорядки".
   Острое безземелье, полное экономическое оскудение подняли темную массу на стихийное выступление, которое местами выразилось в разгроме насиженных "дворянских гнезд", захвате помещичьих земель п пр.
   Царское правительство, близко принимавшее к сердцу интересы привилегированного сословия, служившего ему главной опорой, ответило, по обыкновению, на крестьянский протест экзекуцией.
   Харьковский губернатор князь Д. Оболенский победоносно об'ехал на коне, под защитой казацких берданок, взбунтовавшиеся деревни и села.
   "На колени... Пороть!" -- гремел зычный окрик на порогах волостных правлений.
   Спускали штаны бородатым мужикам, секли крикливых, расслабленных старух...
   Как в приснопамятные времена аракчеевщины.
   Крестьяне подчинились силе. Общество, придавленное пятой безудержной реакции, молчало. Оппозиционеры негодовали -- втихомолку...
   Но не могла оставить безнаказанным издевательство над беззащитным мужиком революционная Немезида, в 2-IV 1902 года социалист-революционер Балмашев застрелил министра внутренних дел Синягина. 26-VII -- то же пытался сделать с Оболенским рабочий Качура.
   Годом раньше от руки Карповича пал другой министр -- Боголепов, подписавший правила об отдаче непокорных студентов на выучку ротным фельдфебелям.
   Правительство Николая II оставалось глухо к грозным предупреждениям. Более того: царь на следующий день после смерти своего любимого "егермейстера" поставил во главе министерства внут. дел, определявшего всю государственную политику, бывшего директора д. п. В. К. Плеве (8).
   Назначение на столь ответственный пост заведомого поклонника "ежевых рукавиц" было явной пощечиной общественному мнению, прямым вызовом революционерам; последние приняли брошенную им перчатку.
   Начался поединок...
   "Печальные явления последнего времени являются результатом происков незначительной кучки злоумышленников... Твердая власть сумеет раздавить крамолу. Это было уже доказано в 80-х годах, после цареубийства... Надо только, чтобы полиция стояла на высоте призвания")...
   Так вещал новый временщик услужливым корреспондентам заграничных повременных изданий (между прочим -- Гастону Леру для французской газеты "Le Мatin").
   С первых же шагов новый министр обнаружил мудрую предусмотрительность: будучи в Москве, он отслужил молебен у Иверской и с'ездил на поклонение мощам преподобного Сергия.
   Но остзейский лютеранин, повидимому, не очень доверял церковным святыням и потому обратился к содействию людей, на которых он привык более полагаться.
   При посещении губерний, бывших ареной крестьянских беспорядков, Плеве имел совещание с гремевшим на всю киевщииу генералом Новицким, "красой и гордостью" отдельного кор. жан.
   Находясь в Москве, министр вел длинные беседы с восходящим светилом охранного мира -- Зубатовым.
   Перед Плеве стояла задача: кого поставить во главе политического розыска, который, по его мнению, мог спасти Россию от революционной смуты.
   При решении этой проблемы новый министр проявил несомненную прогрессивность мысли: шефом всероссийской охраны он выбрал не заслуженного "в боях", не устаревшего генерала,-- а молодого разночинца, смело вводившего в розыскную практику усовершенствованные методы провокационной системы, служившей основой политического сыска.
   Новый министр оказался и человеком мужественным: в Москве он проживал запросто в Лоскутной гостинице, открыто выходил на прогулку по людной Тверской улице. Плеве даже потребовал как-то, чтобы за ним не посылали докучливых охранителей... Министр, оказалось, пожелал отдохнуть в отдельном кабинете Большой Московской гостиницы в компании с дамой, приятной в некоторых отношениях...
   С воцарением Плеве началась эпоха давно жданных "реформ".
   В первую очередь была реорганизована, под ближайшим руководством Зубатова, политическая полиция. Вдвое увеличили кредиты на борьбу с крамолой. Завели более дюжины новых охранок. Сосредоточили руководство этими учреждениями высокой государственной полезности в специальном "штабе" -- в особ. отделе д. п. Задумали образование министерства полиции, во главе которого должен был стать талантливый прокурор А. А. Лопухин, временно занявший пост директора д-та п. Особенно тщательно поставили личную охрану министра. Главой телохранителей Плеве назначил своего старого знакомого А. С. Скандракова.
   Выученики Новицкого, жандармские офицеры Скандраков и Судейкин -- были призваны в начале восьмидесятых годов ведать охранным делом: первый -- в Москве, второй -- в Петербурге. Они были талантливы по-своему. В особенности любили умничать. Судейкин называл себя "чернопередельцем" -- потому, что не признавал террора. Скандракову приписывают фразу, не лишенную меткости: "Либералы левой рукой целковый дают, а правой конституцию просят", на что, говорят, один из кадетов того времени возразил: "Злитесь потому, что на нас нельзя выслужиться, как выслуживаетесь вы на революционерах".
   Когда Судейкин был убит своим агентом Дегаевым, Скандраков выступил с проектом учреждения целой сети охранок и должности инспектора политической полиции (на которую метил сам). Проект не прошел. Самолюбивый полковник ушел в отставку, удовлетворившись постом предводителя дворянства в Борисовском уезде, Минской губ., где он был принят с распростертыми об'ятиями.
   Призванный снова к власти, "Спирька" (так звали его охранники) отдался всей душой своему ответственному делу. Набрал особый штат самых расторопных агентов; смуглый энергичный филер летучего отряда Кочурин был поставлен за старшего. По мысли Скандракова, была сделана для выездов "самого" изящная блиндированная карета, которую стали сопровождать сзади два вооруженных велосипедиста, готовых ринуться на всякого, кто дерзнул бы приблизиться к экипажу министра, запряженному парой кровных рысаков, несшихся обыкновенно со всей возможной быстротой. Выезды и выходы Плеве были строго регулированы; он не мог сделать шагу без ведома "Спирьки"", находившегося при нем неотлучно.
   В приемной министра юркий чиновник особых поручений стал обходить всех желавших увидеть "его высокопревосходительство"; ласковым, сипловатым голоском он расспрашивал всякого посетителя о существе его просьбы; беглым, по зорким взглядом черных глаз окидывал ридикюли и сумочки дам; заглядывал мельком в мужские шляпы; фамильярно обнимал просителя студента, нащупывая походя, нет ли при нем оружия...
   Этим миниатюрным чиновником в виц-мундире с Владимиром в петлице был тот же Скандраков. Бедный телохранитель, чувствуя свою персональную ответственность, только и думал о том, как обеспечить неприкосновенность своего "хозяина"; он не знал ни минуты покоя; но претерпевал все в ожидании директорской должности, ему обещанной.
   "Орел" (так звали департаменты Плеве) безгранично верил в силу полицейских средств и за спиною шпионов чувствовал себя в полной безопасности. Тем более, что Зубатов уже доказал свои сыскные таланты: он успел уже навербовать из числа революционеров хороших осведомителей, из которых один (Азеф) проник даже в центр террористической партии.
   Охранная агентура действовала превосходно. Не прошло и шести месяцев после назначения Плеве, как полиция напала на след заговора против нового министра. После "тщательного наблюдения" 12-I 1903 г. в Петербурге "ликвидировали" революционный кружок М. П. Негрескул (дочь известного эмигранта Лаврова), при чем арестовали нелегального Гроссмана с "отточенным кинжалом и заряженным браунингом". Через месяц после этого в северной же столице была задержана новая группа, замышлявшая покушение на жизнь Плеве (поручик Григорьев и др.) (9). Осенью того же года возникло еще дело о комплоте; арестовали организацию во главе с Серафимой Клитчоглу, на которую указали сразу два провокатора: агент петербургской охранки инженер Л. Горенберги секретный сотрудник Зубатова -- Азеф.
   Могло казаться, что на одного революционера приходится два доносителя. Плеве почивал на лаврах...
   Но 31-III 1904 г. произошло неожиданное событие: в Северной гостинице, опять в Петербурге, погиб от взрыва неизвестный молодой человек, невидимому, снаряжавший метательный снаряд (это был член боевой организации партии с.-р. А. Покотилов).
   Грозное предзнаменование.
   Но охранка не дремлет. Ей снова удалось задержать нелегального, опять с браунингом, у которого был стерт номер.
   На этот раз заслуга принадлежала заграничной агентуре, тоже ставшей на "надлежащую высоту". Начальник этой агентуры Ратаев провел дело образцово: он пиал заблаговременно, когда, с каким паспортом и к кому именно выедет из-за границы в Россию террорист Краков, посланный Бурцевым убивать министра юстиции Муравьева.
   Еще бы не знать! Паспорт, браунинг и деньги на дорогу Кракову дал добрый приятель его и Бурцева -- Левушка Бейтнер, агент Ратаева.
   11-VII 1904 года Кракова, поселившегося в Петербурге арестовали. 13-го числа об этой удивительной истории в особом отделе д. п. составлялась записка, которую министр должен был представить царю, на ближайшем докладе. В тот же день чиновник особых поручений Пешков, ведавший заграничными переписками, метался по архиву, спешно наводя справки о бывшем студенте Егоре Созонове, выехавшем, по сведениям, полученным от сотрудника "Виноградова" (Азеф), в Россию для участия в террористическом предприятии...
   Наклевывалось новое "блестящее дело".
   Прошло два дня...
   16 июля, около 11 часов утра, компактная кучка департаментских чинов собралась и парадном зале аппартаментов министра вн. дел. Отдельно впереди стоял скромный Лопухин и грустно посматривал раскосыми глазами на катафалк, возвышавшийся в углу комнаты, убранной соответственными венками, с традиционными пальмами по бокам.
   Ждали священника. Грузный вице-директор Зуев, с лицом сатира, смачно рассказывал на ухо делопроизводителю Зарецкому самый последний, придуманный им самим сальный анекдот. Безучастно поглядывал и окно отягощенный астмой Н. А. Макаров, заведывавший особым отделом. Будущий заместитель его Пятницкий в третий раз ощупывал пуговицы своего форменного фрака, проверяя, все ли они на месте. Мелкие чинуши украдкой позевывали.
   Наконец раздалось тягучее "со святыми упокой раба божьего Вячеслава"...
   Панихида кончилась. Чипы разошлись по своим кабинетам исполнять и сочинять резолюции; писцы разбежались но своим углам, где их ждали кучи бумаг -- предписаний, указаний и сообщений, а также бутерброды, принесенные из дому...
   Только немногие департаментцы заметили, что на молебствии отсутствовал их коллега -- долговязый М. И. Гурович. Но заслуженный провокатор в это время находился при исполнении "особенного" поручения: бывший фельдшер дежурил бессменно, подвидом врача, у постели неизвестного, бросившего снаряд, от которого погиб Плеве. Метнувший бомбу взрывом был изранен, оглушен, разбит; он лежал в полусознательном состоянии и бредил; лицо его было залито опухолью; он ничего не видел.
   "Доктор" мягким шопотком что-то внушал больному; фельдшер Жуковский записывал бессвязную речь редкого пациента, не оставляя без отметки ни одного обрывка фразы, ни стонов его. "Доктор" все допытывался узнать, как звать родных больного, чтобы, как уверял он, "дать им весточку -- успокоить их"; больной отмалчивался, или шептал непонятное.
   Нр вот как будто удалось разобрать слова: "Николай Ильич".
   Засуетились: открытие. Гурович побежал к Медникову. Всезнающий "Евстратка", всероссийский шеф филеров, не задумываясь, расшифровал загадочное имя: "Николай Ильич Бронштейн, проходил по наблюдению в Киеве".
   Полетела срочная телеграмма. "Преступника" доставили в кандалах с курьерским поездом в Петербург; на него жадно накинулись с допросами. Шутник Макаров, вернувшись из Петропавловки, доложил флегматично: признает, что он -- Николай Ильич, но к делу непричастен и даже обещает доказать это агентурными услугами...
   Это было тоже 16 июля, когда департаменты служили панихиду но Плеве: глава боевой организации Азеф, только что приехавший в Вену из Варшавы, где он получил известие об удачном исходе налаженного им террористического акта, телеграфировал своему принципалу Ратаеву о том, что жаждет его увидеть.
   Конечно -- за тем, чтобы доложить новые агентурные сведения.
   Разумеется -- очень важные.
   И -- самые свежие...
   

РЫЖИЙ ПАРИК.

   Конспирация -- одно из средств необходимой самообороны, которым всякому революционному деятелю приходилось пользоваться в своей нелегальной работе; но средство это -- обоюдоострое, и неудачное применение его часто пело к обратным результатам. Припомним хотя бы известный нам случай с шифрами; умный Г. Лопатин, например, сгубил благодаря своим записям всю свою работу по восстановлению народовольческой организации. Излишние оглядки Эйдельмана тоже обратили на него сугубое внимание "летучих" филеров и привели их к минскому с'езду. Гершуни, живший нелегально и организовывавший террористические акты, сделался в конце-концов жертвой своей излишней осторожности.
   Наглядный пример неудачной конспирации представляет еще одно дело, тоже связанное с террористической практикой с.-р., кончившееся, впрочем, если можно так выразиться, в данном случае довольно благополучно.
   Обратимся еще раз к официальным документам.
   18 февраля 1906 г. прапорщик 1-го Финляндского стрелкового полка, расположенного в Гельсингфорсе, К. Шуберт (10) подал жандармскому ротмистру Лявданскому, помощнику нач. финляндского ж. у., письменное, в третьем лице, заявление следующего содержания:
   "На углу Генриховской ул., No 12, и Андреевской, No 1, существуют меблированные комнаты Шеберг, самый верхний этаж.
   С конца декабря там живет несколько человек подозрительных лиц, постоянно меняющихся, живущих по два-три дня, преимущественно жиды, по разговорам, несомненно, люди нелегальные, невидимому, укрывающиеся из России от ареста. Сейчас там живет некий еврей, именующийся Якобсоном (11), повидимому, из Польши. В разговоре часто упоминалась фамилия какого-то погибшего героически Розенберга. Недавно там жил некто Шварц, тоже еврей, перешел на жительство, кажется, в дом No 4, на Генриховской. К Шварцу приходил какой-то гимназист, который оставил рукописную на русском языке записку карандашом, предлагая в ней Шварцу переменить квартиру на другую, в д. No 4, по Генриховской, где зеленая бутылка, спросить у хозяина погребка.
   Дня три тому назад приехала в меблированные комнаты на Генриховской, 12, подозрительная женщина, по фамилии Смирнова, невысокого роста, плоскогрудая, плохо сложенная, с маленькими руками и ногами и некрасивым светло-зеленоватым лицом, лет 25, нос средней величины, скорее длинный, чем короткий, с небольшими черненькими усиками, в ярко рыжем парике, в очень оригинальной прическе, из-под которой видны собственные черные волосы; прическа плоская, немного спущенная сзади, с желтыми на голове шпильками, расположенными в виде короны, кольцом. Одета в черный жакет до колен, безбарашковой опушки на рукавах и воротнике; носит черное боа, тоже почти до колен; шляпа черная, бархатная или плюшевая, неопределенного типа.
   Об этой даме старшая горничная Гильда доложила прапорщику Шуберту на следующий день ее приезда, что она возбуждает подозрение рыжим париком и крайней нервностью: вздрагивает при малейшем стуке в двери; всякий шум на улице приводит ее в нервное состояние. Обедала она за общим столом, но первые три дня ее пребывания прап. Шуберту не приходилось с ней встречаться.
   На второй день пребывания Смирновой в меблированных комнатах Гильда принесла Шуберту две брошюрки: одна -- "Что такое анархия", лейпцигское издание, доказывающая, что анархизм не противоречит гуманизму, с ссылками на Толстого и других писателей, а другая -- парижского издания, Александра Амфитеатрова "Вредная Раса" (борьба с династией), доказывающая отсутствие связи между немецкой династией Романовых и русским народом и потому рекомендующая избавиться от нее, не останавливаясь в средствах.
   I fa третий день живший в тех же комнатах доктор Саков подтвердил Шуберту свои подозрения относительно этой особы и рыжего парика, высказывая даже подозрения, что это переодетый мужчина. Утром 18-го Гильда постучала в дверь к Шуберту п сказала, что фрекен (барышня), как называлась эта дама, ищет расписание поездов. Прапорщик Шуберт сейчас же оделся и вышел, но Смирнова ушла к себе в комнату и просила зайти к ней.
   Шуберт явился к ней с расписанием поездов и, очень любезно представившись, принял в ней участие, как в русской, не говорящей по-фински; тем самым и дальнейшими разговорами постарался уничтожить в ней всякое подозрение относительно себя. Смирнова просила сообщить поезд, идущий в С.-П. Б., сказав, что но что бы то ни спало завтра, 19-го, ей надо быть в С.-П. Б. Шуберт рекомендовал ей два поезда, курьерский в 10 ч. 35 м. и пассажирский в 3 ч. 15 м. дня (ошибочно), и написал их ей на записке, не упомянув восьмичасовой почтовый. В это время к Смирновой пришел господин высокого роста, похожий на нее, с русой бородой, лохматый, лет 33--35, одет в драповое черное пальто без воротника и, кажется, в фетровой шляпе. Раскланялся с Шубертом довольно недружелюбно, но, увидев искреннюю беседу между Шубертом и Смирновой, стал несколько приветливее. Дабы не вызвать подозрения и из деликатности, Шуберт встал, раскланялся и ушел.
   Через 15 минут к Шуберту пришла горничная Гильда и, сообщив, что фрекен Смирнова ушла с неизвестным господином, предложила прапорщику посмотреть вещи Смирновой. Придя в комнату Смирновой, Шуберт обнаружил на столике небольшой дамский саквояж, длиной 20 см, шириной 7 см, под которым лежали две вышеупомянутые брошюрки. После этого Шуберт ушел к себе и комнату, а через К) минут горничная Гильда принесла Шуберту клочки письма, начинавшегося словами: "Я уезжаю в Петербург, чтобы окончательно согласовать свою жизнь с идеей".
   Тот же Шуберт донес потом: "Сегодня утром (22 февраля) еще раз самолично произвел осмотр комнаты Смирновой. В умывальном тазу, из которого мыльная вода еще не была вылита после ее от'езда, заметил в воде прилипший к стенке таза кусочек бумаги. Воду после этого тотчас слили, и на дне таза нашел прилипшими клочки разорванного черновика телеграммы, писанной ею, повидимому, когда она со дня на день откладывала свою поездку. Черновик, должно быть, был ею уничтожен перед самым от'ездом. Больше во всей комнате не нашли ничего, и этим свой сыск относительно Смирновой, думаю, закончу. К. Шуберт".
   Телеграмма, о которой идет речь, заключала в себе одно слово "выезжаю" и была адресована Александру Модестовичу Хирьякову (Петербург, Васильевский остров, 9-ая линия, д. 6).
   В протоколе, составленном Лявданским 23-II 1906 года (Шуберт в нем назван почему-то Василием Николаевичем), доносчик об'яснил еще: "Заметив появление в пансионе подозрительных лиц, я решил установить за приезжими этого типа негласный надзор и подговорил весьма преданную мне старшую горничную Гильду, женщину уже пожилую и серьезную, пояснив ей на немецком языке всю небезопасность пребывания упомянутых эмигрантов, в числе которых могли оказаться и члены боевой организации со всеми принадлежностями их, как-то: бомбами, динамитом и другими взрывчатыми веществами.
   Фрекен Гильда ревностно принялась за исполнение возложенных на нее обязанностей, сообщая мне о каждом шаге их и доставляя также по мере возможности попадавшие ей в руки письма и бумаги"...
   Убедившись в подозрительности Смирновой, Шуберт предложил Гильде не только усилить надзор, но и "произвести в ее отсутствие обыск", а сам, "не медля ни минуты", отправился в жандармское управление с доносом; вернувшись он получил от Гильды ворох клочков изорванных и брошенных в печку бумаг, а также вынутый ею из кармана верхнего платья Смирновой пистолет-браунинг, заряженный семью патронами, из которых четыре были снабжены пулями "дум-дум". "Все патроны,-- пояснил далее в протоколе Шуберт,-- были заменены имевшимися у меня безвредными практическими, о чем и было в тот же вечер заявлено в жандармское управление, по совету коего практические патроны, дабы не возбудить подозрения, в обойме были снова заменены боевыми, хотя и не с разрывными пулями, за исключением седьмого в патроннике, в котором мною было решено оставить практический".
   При осмотре паспорта, по которому жила таинственная незнакомка, было установлено, что он был выдан колпинским мещанским старостой на имя Марии Александровны Смирновой и был явлен 24-III 1905 г. в Петергофе, 17-IX 1905 г. -- в Москве и 14-I 1906 г. -- в Петербурге.
   При восстановлении первоначального вида разорванных писем, два из них, предназначавшиеся, судя по разорванному конверту, "Voldemar'у Touzemzev'у", оказались чрезвычайно интересными; одно из них было следующего содержания:
   "17-го февраля 1906 года. Я уезжаю в Петербург, чтобы окончательно ("согласовать свою жизнь с идеей". На размышление организации относительно моей особы я оставляю две недели. По истечении этого срока я считаю себя свободной действовать без санкции организации. Адрес, по которому меня могут найти, тот, который я вам дала для корреспонденции. Этого человека там можно найти ежедневно от 11 и до 6 ч. вечера, кроме праздничных дней. Пароль (чтобы сказали, где я): "Поклон от Василия Григорьевича". Будьте счастливы".
   В другом письме, тождественного содержания, срок ожидания был назначен в 13 дней (это могло указывать на то, что автор имел в виду 1 марта, являвшееся в 1906 году юбилейным днем двадцатипятилетия убийства Александра II).
   Третий документ представлял собой отрезной купон на перевод почтой пятидесяти рублей, отправленных Смирновой 1-II Анной Ильиной Дьяковой из с. Доброскова, Орловской губ.
   Так началось это необычное дело, имевшее еще более необычайное продолжение и конец.
   За таинственной незнакомкой установили, разумеется, наружное наблюдение, которым было выяснено, что 18-II Смирнова просидела вечером до-поздна в кафе "Опера" -- в обществе господина, которому филеры дали кличку "Ресторанный". 20-II Смирнова совершила конспиративную прогулку в загородный парк Теле; по пути опустила письмо, вернулась домой; в 10 ч. вечера она снова вышла, прикрыв лицо белой вуалью и кутаясь в меховое боа, отправилась на вокзал и выехала в г. Выборг, где ее встретил "Ресторанный"; после этого оба отправились на Иматру, где остановились в гостинице Рауха...
   В это время решалась судьба незнакомки. Было ясно: она -- террористка, едет на акт; вещественные доказательства -- в руках жандармов; сообщник -- налицо; момент вполне благоприятный для ареста...
   Но не так рассудил директор д-та и. Вуич, когда ему доложили это дело. Он нашел нужным продолжить наблюдение, чтобы выяснить "центр".Смирнову пустили в Петербург, где в это время велась усиленная слежка (по указаниям Азефа) за членами боевого отряда, с которыми Смирнова не замедлила войти в контакт; одновременно была установлена нелегальность незнакомки, в лице которой охранники опознали известную им Зинаиду Коноплянникову (этому способствовало посещение ею своей матери, жившей и Петербурге).
   Но скромная учительница, фанатически решившая "согласовать свою жизнь с идеей", родилась под счастливой звездой.
   Годом раньше Коноплянникова благополучно увезла из саратовской лаборатории Горохова чемодан с принадлежностями для фабрикации разрывных снарядов; в Смоленске она была с ним арестована 12-IX 1905 г. Октябрь принес амнистию; Витте приказал освободить всех политических заключенных; но управлявший министерством вн. дел. Дурново циркулярной телеграммой предложил оставить под стражей анархистов и террористов; распоряжение это было получено в Москве, когда местная администрация уже отпустила на свободу всех узников Бутырской и других тюрем, в том числе и Коноплянникову, которая поспешила скрыться. Дальнейшая судьба этой террористки, как мы видели, в ым донесениям московского охранного отделения о "намерениях" "Русско-кавказского кружка" он отнесся недоверчиво и, как на основание для этого, указал в предложениях своих от 20 и 25/XI--91 г., что, хотя по конспиративным адресам кружка ("С. П. К." в Варшаве и др.) было установлено надлежащее наблюдение (т.-e. перлюстрационный контроль), но никакой корреспонденции на, них не получается, а указанный в донесении от 18-го ноября Дубенский оказался человеком "благонадежным".
   Бердяева этот скептицизм Петербурга тронул за живое, он нажал на агентурную "Пуговку", и кружок приступил "к делу".
   2 декабря 1891 года Егупов отправился, в сопровождении "отборных" филеров Д. Попова, Ф. Грульке и С.. Федорова, по бесплатному билету на имя Ф. В. Жданова в деловое "турнэ". Сначала он заехал в гор. Люблин, побывал там в двух местах, послушал
   "Прекрасную Елену" в театре и утром выехал в Варшаву, где наблюдающие его утеряли.
   17-го декабря Зубатов утром спешно явился в "контору" (охр. отдел.) и сообщил Медникову, что "Факельщик" приехал и что за ним скорее надо поставить наблюдение. В тот же день был составлен доклад о поездке Егупова. Оказалось, по агентурным сведениям (Петрова), что в Варшаве он виделся с С. Иваницким и уговорился с пролетариатцами о присылке в Москву транспорта заграничных революционных изданий; в уплату он дал 50 руб., а остальные сто обязался выслать переводом по адресу: "Женева, Университет, Габриэль Иваницкая" (ассистент одного из тамошних профессоров).
   Пролетариатцы согласились, кроме того, войти в более близкие сношения с московской организацией и с эвдй целью обещали в феврале месяце прислать Делегата -- одного из сотрудников газет "Golos" и "Prawda"; для явок Егупов им дал "дорогой" адрес: Москва, Полуэктов пер., дом Флориной, квартира, вдовы профессора Варшавского университета, Александре Антоновой Никитской.
   Егупов был вынужден срочно покинуть Варшаву, так как там предстояло убийство двух провокаторов -- Вагнера и Шиманьского, задуманное социал-демократами; в виду этого он с Иваницким 8-го декабря на лошадях уехал из Варшавы и вернулся в Москву, не закончив своего путешествия...
   Егупов привез с собой партию нелегальщины, в том числе 7 экз. брошюры Степняка "Подпольная Россия", заключенных в обложки "Курс всеобщей истории" Карцева. Один экземпляр "Истории революционного движения в России" купил у него П. Кашинский, но от приобретения других изданий, преимущественно социал-демократических, отказался, как принципиальный противник "плехановщины".
   Часть привезенной литературы Егупов отдал приехавшему из Харькова студенту-ветеринару А. В. Переплетчикову, от которого получил в обмен несколько экземпляров брошюры со статьями Ф. Энгельса {Наверное: "Наука и г. Дюринг" Энгельса.}, отгектографированной в Риге кружком "Марксистов", к которому принадлежали В. В. Дьяков, и А. М. Михайловский. Последнего названный кружок, списавшись с Петербургом, командировал в Москву, снабдив его письмами к Егупову, П. Ф. Николаеву и технику, служившему на Московско-Брестской жел. дор. М. И. Брусневу. Михайловский привез с собой брошюру "Плач Александра III" (по поводу смерти бывш. мин. внутр. дел Д. Толстого), дал Егупову 15 руб. и просил его выслать, когда получится транспорт, нелегальщины в Ригу на 30 руб. 4).
   Таким образом, у наблюдаемых завелось некоторое "поличное". Но этого для Бердяева; было недостаточно и, в ожидании "транспорта" и "делегата", розыск продолжался.
   

РАБОЧИЕ КРУЖКИ В ТУЛЕ

   Слежка за Егуповым начинала уже "повторять пройденное"; только 29-го декабря она внесла некоторое" оживление, даже вызвала тревогу, но оказалось -- напрасную. Филеры, наблюдавшие за "Факельщиком", донесли, что он отнес к акушерке Флериной "ящичек"; этим очень заинтересовался, было, Медников; однако, "агентура" успокоила его: то были тульские пряники, присланные с оказией. Происхождение этих прянцков скоро выяснилось. К Егупову явились два рабочих из Тулы: "белокурый" и "брюнет" (рабочие перед тем были у Азалиани и ночевали в Петровско-Разумовском); они приехали к Егупову за книгами и привезли гостинец.
   Связь Егупова с тульскими рабочими возникла еще ранее. В одну из своих поездок в Тулу он отвез туда (16 ноября 1891 года) сундучок с книгами, легальными и нелегальными, а также 200 руб. денег, полученных от лотереи. Кроме того, в Тулу были посланы, будто бы, 400 руб. в пользу кружка бывшего студента Петра Ак. Зотова, Уезжал в "турнэ", Егупов поручил отправить в Тулу, в дополнение к посланным уже 30-ти рублям, еще 22 руб.
   По словам Егупова, тульские рабочие имели библиотеку и кассу; делились они на две группы: террористическую и социал-демократическую; последняя, недавно возникшая, не имела еще руководителя, и Егупов, имевший "программу на час", согласился приезжать к ним раза два в месяц. Всех организованных рабочих было 13 (зловещее число!), а в числе их "верховодов" состоял рабочий из Петербурга -- Николай Рудалев. Последний и был, вероятно, роковым тринадцатым, так как состоял секретным сотрудником охраны.
   Разумеется, о деятельности тульского кружка Бердяев был прекрасно осведомлен; ему было известно, что рабочий Егор Ананьев устроил двух рабочих в отдельном домике (бывшая баня) под видом хозяев мастерской электрических звонков; по сведениям агентуры, в этой бане предполагалось организовать фабрикацию разрывных снарядов. Бердяев так был встревожен этим обстоятельством, что хотел немедленно прикончить с тульским кружком, но Зубатов уговорил его подождать, "пока изготовят, а то там лишь одни кислоты пока", сказал он...
   К числу организованных рабочих в Туле, но агентурным сведениям, принадлежали: Е. Марущак, В. Новацкий, П. Петрашкевич, И. Шемякин, Савичев, работавшие в медной мастерской В. Ломоносова; их посещали Д. Некрасов, Дм. Смирнов и акушерки М. Шульгина и В. Апущкина.
   Впрочем, дальше "кислот" дело у тульских рабочих не пошло; между Руделовым и Егуповым по конец возникли недоразумения: последний требовал отчета в израсходованных деньгах, а "главарь кружка" упрекал его в том, что он не сдержал обещания прислать "техника по бомбовой части" и швали л все на Ананьина...
   Действительная подкладка претензий Руделева была совершенно иная: заварив дело, ему нужно было вовремя, под благовидным предлогом, ретироваться, тем более, что предприятие, за отсутствием специалиста, серьезного развития не обещало; к тому же Бердяев и: без Руделева мог знать через "Пуговку" о том, что происходит в Туле.
   Через некоторое время Рудалев уехал в Харьков, куда его перевела, как он заявил, "партия" (а на самом деле -- департамент полиции5).
   

"ДЕЛЕГАТ СЕМЕН ГРИГОРЬЕВИЧ" (РАЙЧИН) и "ТРАНСПОРТ"

   С наступлением 1892 года "Русско-кавказский кружок" получил новые подкрепления. Вечеринка, которую организовал Авалиани в "Петровках", в ночь под 1-е января, имела, значительный успех; на ней присутствовали, между прочим: П. Кашинский, техник П. И. Векшин, его невеста Е. Ф. Нейман, Г. П. Бутковская, А. Чепик, А. Перйушин, И. П. Вишневский (поклонник Кеннана") и др.
   Благодаря стараниям В. Ваковского к "Русско-кавказскому кружку" примкнули Г. М. Круковский и М. Мандельштам со своим "окружением".
   12-го января к Егупову явился П. Кашинский с предложением присоединить к группе свой кружок (человек 10), чтобы затем устроить общую кассу и "бюро "справок" о лицах, мало известных центрам. С этого момента начались учащенные свидания Егупова с Кашинским, во время которых последний познакомил представителя "Русско-кавказского кружка" со своими друзьями М. В. Терентьевым, Б. А. Квятковским и М. И. Брусневым6).
   Из разговоров, происходивших во время этих свиданий, агентура охраны почерпнула следующие сведения. Егупов получил через Авалиани письмо от одного из петербургских рабочих. Шпунтова, отправила посылку с нелегальщиной в Вологду П. Засецкому. Арестован петровец Д. Кузнецов. Должен приехать В. Морозов, высылавший из-за границы "Свободную Россию" (на магазин Прянишникова). В Петербурге задержан Головачев с протоколами с'езда по организации центральной студенческой кассы. Брошюра "Чудная" Короленко оттиснута иждивением А. Цакони в литографии Зворыкиной; скоро таким же путем появятся "Исторические письма" Миртова и "Научный Социализм" Энгельса...
   Результатом происходивших совещаний было то, что под хроническое наблюдение попали, кроме Егупова, который "страдал этим Пороком уже девятый месяц, также Кашинский и Бруснев; последний заметил скоро слежку, и уже 29-го января филеры жаловались, что он их "ловил" в Доброслободском пер. (здесь, в доме Озерова, жил рабочий из Тулы И. Г. Прокофьев, знакомый Бруснева и Кашинского; это охране удалось установить лишь в мае месяце).
   В феврале Егупов получил от А. Михайловского из Риги остальные 15 руб. за ожидавшийся транспорт и приглашение приехать туда, чтобы окончательно столковаться с "марксистами". 16-го числа "Факельщик" выехал из Москвы, в сопровождении филеров Грульке и Крашенинникова; на случай утери наблюдаемого, им были даны адреса лиц, которых он должен был посетить...
   3-го марта Егупов вернулся из поездки, и 5-го числа Бердяев донес деп-ту полиции об ее результатах. По словам агентуры, в Риге проживают принадлежащие к народовольческой организации доктор Богомолец, супруги Робачевские (в действительности -- Горбачевские) и врач В. Н. Иваницкая, по мужу Крыжановская; первый из них думал заехать в Москву для более короткого ознакомления с московской группой, при своем возвращении из Сибири, где у него умерла жена. Из Риги Егупов 21-го февраля выехал в Варшаву, где виделся со старшим Гемпелем, студ. ун-та Аддрусевичем и С. Иваницким, которого послал за границу по делу о транспорте. Егупов привез с собою 15 экз. номера 4-го "Социал-демократ", "Письма К. Маркса" (в 3-х изданиях) и 2 экз. "Устава кассы сопротивления" (на польском языке).
   Давно не видавшийся с Егуповым Кашинский при встрече с ним об'яенил, что не заходил, считая себя попавшим на замечание полиции; по его словам, арестованный В. Морозов успел передать много писем и адресов; он говорил, что группа "Свободная Россия" ("Free Russie") обещала высылать транспорты заграничных изданий по цене 100 руб. за пуд. Кашинский сообщил, кроме того, что в Тулу собирается охать месяца на три один интеллигент для руководства кружком рабочих; Егупов заметил по этому поводу, что если это социал-демократ, то он сам поедет туда, чтобы оградить рабочих от "вредного влияния"...
   8-го марта Б. Громан заявил Егупову, что Е. Мягков хотел бы войти в организацию со своим кружкам народовольцев (В. Х. Яблонский, братья Н. и В. Любинецкие, М. А. Чалусов, Н. Н. Шатерников, П. Ф. Короткевич и, кажется, А. Чепик). Егупов отнесся к этому отрицательно. Обиженный Мягков поехал в Петербург, чтобы завести связи, но вернулся недовольным.
   13-го февраля было собрание, на котором читали второй номер сборника "Социал-Демократ" в присутствии рабочих; выяснилось -- мало денег; Егупов решил снова поехать в Ригу, чтобы раздобыть средства; его задержало ожидание Филатова, которого присылают вместо себя Борзенко и Красильников для переговоров "о слиянии". Кашинский к приезду Богомольца, (в апреле) думает организовать с'езд, чтобы закончить формацию группы.
   20-го марта состоялось новое собрание, на котором присутствовал В. И. Скляров; говорили о том, не воспользоваться ли для издательских целей услугами Е. Мягкова, который переводит с немецкого и английского языков некоторые "запрещенные" книги, полученные им в книжном магазине Якобсона; решили, однако, обратиться к помощи Громана, Авалиани и М. П. Рыжкиной.
   На "страстной" неделе приехал в Москву П. Филатов; Егупов нашел, что это -- "черноземная сила"; приезжий купил на 60 р. нелегальщины; он предлагал устроить на юге типографию; Егупов предложение отклонил; повидавшись с Авалиани, Филатов уехал.
   Благодаря перлюстрации выяснились сношения с московским кружком студ. леен. института Н. П. Сивохина (посылал письма на адрес вагонного отделения мастерских Московско-Брестской жел. дор., где работал Брушев). В кружке появилась брошюра И. Сергиевского (Русанова) "По поводу недавних прокламаций" (народовольческих), и 3-го апреля прибыл, наконец, делегат "Семен Григорьевич"; о вокзала он направился к Авалиани, а потом увиделся с Егуповьгм, который повел его к Никитской (приезжий имел к ней рекомендательное письмо), но та заявила, что гостя более двух дней без прописки держать не может. Следующие ночи "делегат" провел у В. Дмитриева и один раз ночевал у Бруонева, у которого 4-го апреля состоялось, в присутствии "делегата", собрание о участием: Егупова, Авалиани, Кашинского, Вановского, Терентьева, Епифанова и рабочих.
   По словам "Семена Григорьевича", Плеханов, с которым он близок, мало надеется на возможность создания в России рабочей партии и в принципе склоняется, будто-бы, к террору; он намерен с Аксель родом и Засулич издавать газету "Пролетариат"; все его труды печатаются, в Цюрихе, кроме "Социал-демократа", который. издается в Лондоне.
   "Семен Григорьевич" передал Егупову поручения на Ростов и Одессу; он привез с собой транспорт заграничного издания "Задачи рабочей интеллигенции" (П. Б. Аксельрода), за который ему заплатили 100 руб., другую сотню рублей обещали выслать на Цюрих. "Делегат" для переписки по транспортным делам оставил три адреса: 1)"Frau Gut, in Laden, Lahringer Strasse", 24; 2) "Herrh Kalmanson, Мühle Gasse, 33. Zürich" и 3) "Welmogna pani Holowacy, ul. Labniénska, 2. Tarnow Galizien.
   7-го апреля "делегат" выехал из Москвы в сопровождении почетной свиты из четырех филеров (Сачков, Попов, Полторацкий и Майоров) и направился в Ва1ршаву, где остановился у студента местного университета! А. Зелинского. 9-го или Ю-го апреля "Семен Григорьевич";был арестован, по требованию Бердяева, при чем назвался австрийским подданным из гор. Тарнова Франциском Ляховичем (впоследствии выяснилось, что это был С. Г. Райзчин); одновременно были задержаны Зелинский и пришедший к нему во время обыска Л. Бейн, известный по "Пролетариату".
   Почти одновременно с "Ляхошчем" Егупов выехал в гор. Ригу; иуда была послана телеграмма с приказом; арестовать его, ню он успел скрыться от наблюдения, и филеры нашли его ужо в Варшаве, в компаний Зелинского и его товарищей. 11-го апреля Егупов вернулся в Москву и, найдя всех друзей целыми, продолжал свою "работу". Собрания, состоявшиеся у Бруснева, в которых приняли участие, кроме самого хозяина квартиры и Егупова, Ваковский, Кашинский, Квятковский, Терентьев и др., были посвящены, главным образом, выработке программы. В целях пропаганды среди рабочих Егупов поступил на работу в мастерские Московско-Брестской жел. дор. Кашинскому, собиравшемуся "выехать на юг, были даны соответствующие поручения. Бруснев должен был в тех же видах поехать в Петербург и Нижний-Новгород, где уже работали братья Красины 7).
   "Дела у нас идут прекрасно. Скажу, что они вышли из фазы кружковых дел. Здешние передряги на страстной неделе нас не коснулись. Мы чисты и спокойны за свое будущее",-- так писал Егупов 22-го апреля Кашинскому, уехавшему на Украину... Это письмо было отобрано 26-го числа того же месяца у арестованного по телеграмме из Москвы, П. Кашинского... А днем раньше был задержан и сам Егупов в тот момент, когда он собирался выехать в Тулу, при чем под наволокой его подушки нашли 4 нелегальных брошюры и в чемодане, который он с собой вез, обнаружили 24 экз. "Задач рабочей интеллигенции" и партию других революционных изданий.
   В ночь на 26-е апреля были ликвидированы и другие члены "Русско-кавказского кружка". Был арестован Бруснев, у которого отобрали до 100 экз. брошюры Аксельрода; (из привезенного транспорта), рукописную "программу для занятий с рабочими" с собственноручными поправками Бруснева и рукопись: "Программа, временного организационно исполнительного комитета" (несовсем законченную8). У. супругов Епифановых нашли вторую часть транспорта. Кроме того, были арестованы: в Москве, до результатам обысков -- Квятковский, в Киеве -- Терентьев, в Харькове) -- Красильников и Борзенко, в Ниж.-Новгороде -- братья Красины, фотографические карточки которых были найдены у Бруснева (Л. Красин на своей написал: "Оглянемся на Запад! М. П. Брусневу. 1890--1891 г.").
   Были еще обысканы: Ваковский, Стрелкова, Терентьев, Майдельштам, Векшин, Громан, Рыжкина, Нойман, Петрузова, а, также И. Тихомиров и А. Первушин, явившиеся в квартиру Егупова, в которой была оставлена "засада", Н. Федотов, удостоверение на жительство которого нашли у Кашинского при его задержании, В. Апушкина (в Туле) и Сивохид (в Петербурге), у которого отобрали письмо, свидетельствовавшее о том, что он с товарищами Д. А. Благовещенским, И. И. Ивановым, И. П. Валевохиным и П. П. Александровым занимался продажей лотерейных билетов на революционные нужды.
   Московское г. жандарм. управление, при котором возникло дознание о "Русско-кавказском кружим"", получило от охранного озеленил сравнительно мало "вещественных доказательств" и очень много "агентурных данных", в которых фигурировал ряд лиц, относительно которых никаких улик не имелось. Тем не менее и после ликвидации Бердяев продолжал заваливать генерала Шрамма "данными" своих секретных сотрудников. Так, 14 мая 1892 года охранное отделение сообщило дознанию о том, что к "Русско-кавказскому кружку" принадлежали еще техники: Л. И. Жаков, И. Н. Пастухов; петровцы: Е. В. Лашкевич, П. В. Позняков, П. А. Петров, Д. Ведерников, К. Д. Косякин, М. Н. Колчин, И. В. Лещенко, А. П. Петрузов (давал бесплатные билеты по железным дорогам), а также А. А. Ануфриева, С. А. Туркина и А. М. Суворовцова, которые хранили нелегальщину. Кроме того, были указаны: технолог А. Н. Балдин, через которого Бруснев сносился с Тифлисом, и Р. А. Классон, служивший для него же посредником в связи его с Петербургом.
   Жандармское управление не знало, что ему делать с этими агентурными "указаниями", не имевшими никакого фактического подтверждения. Дознание шло туго. Из привлеченных лиц только Филатов дал кое-какие показания, признав, что был у Егупова и видел у него Ваковского, Петрова и еще двух неизвестных (по приметам, которые он описал, это были Круковский и Терентьев). Еще рабочий Е. Маращук рассказал о том, как Е. Ананьев познакомил его с приезжавшими в Тулу пропагандистами Егуповым и Е. Д. Лебедевым, который ввел в рабочий кружок также и Кашинского.
   Не получало достаточной поддержки жанд. управление со стороны охр. отделен, и в дальнейшем. Потребовал, например, генерал Шрамм обыскать рабочего Ф. Афанасьева -- охрана долго не могла его найти (он был оставлен "на разводку"); запрашивало жандармское управление о Новосильцеве, жившем у Егупова,-- оказалось, что о нем "сведений не поступало" (а был указан охр. отд-м в донесении д-ту д., как член кружка); попросили жандармы обыскать Рыжкину, присутствовавшую на собрании у Бруспева 4-го апреля -- охр. отд-е запротестовало и добилось того, что д-т п. сообщил 17-го августа "конфиденциально" начальнику жанд. упр-ния об "основаниях, по которым на представилось возможным подвергать обыску и аресту личность, о выяснении которой ген.-майор Шрамм просил".
   Мне неизвестно содержание этого конфиденциального сообщения, но догадаться о немз можно. В первых числах августа в Москву прибыл на антропологический с'езд ассистент льежского ун-та бельгиец Жювьян Фрэпон (Fraipont), имевший от одного сибиряка, находившегося за границей, рекомендательное письмо к Рыжкиной; действительной целью приехавшего иностранца, который назвал себя анархистом, было изучение русского революционного движения; жил он, не прописывая своего документа и ночуя в разных местах. Рыжкина виделась дважды о Фрепоном, но плохое знание языков помешало им ближе познакомиться. Наблюдением; которое велось за приезжим, было установлено, что он виделся, с одной стороны, с людьми науки (В. И. Вернадский, доцент Н. Н. Баженов, Р. Р. Минцлов, психиатр Р. Л. Шлезингер и др.), а с другой,-- посещал представителей "левой" интеллигенции (был у П. И. Кускова, брат коего Леонид выехал в 91 году за границу), для чего переодевался даже в студенческую одежду; одну ночь он провел у С. З. Иванова, содержавшего квартиру, "рязанцев" (Л. М. Рейнгольд с женой Анной и А. И. Рязанов). Вскоре Фрепон уехал, сопровождаемый филерами, в Петербург.
   Но у охранного отделения в это время были и другие заботы. В половине июля (1892 года) к акушерке Никитской явился некий варшавский студент (В. А. Шумов, как выяснилось потом, с целью разузнать о судьбе Егупова и шифрованного письма, посланного ему на Никитскую (адрес которой он дал и Райчину, когда он ехал в Москву). Как хороший знакомый "Семена Григорьевича", Шумов потребовал деньги, недоплаченные за транспорт, и указал лиц, которые могут поспособствовать водворению нелегальщины из-за границы (В. К. Коков. Е. Н. Багаев. А. И. Юрин и Блинов в Киеве) и адреса лиц, могущих служить "для связи" (М. Н. Семенов и Н. В. Соболев -- в Москве, Петровский -- в Петербурге и И. М. Давыдов -- в Рязани). Об Иваницком и Андрусевиче Шумов сообщил, что они продолжают дело восстановления "Пролетариата". Несмотря на все эти рассказы, агентура (Петров) вынесла впечатление, что Шумов человек скрытный, так как фамилию свою не назвал, и рекомендовал пользоваться для переписки шифром в квадрате (например -- "Кулебяка"), пользование которым секретный сотрудник подробно описал. Шумов все время провел у Никитской, на даче в с. Краснове, где до этого жили его братья Степан и Сергей Шумовы. 21-го августа В. Шумов выехал в Варшаву, разумеется, сопутствуемый филерами, которые и выяснили его фамилию, оказалось, что он живет в доме 9, по Смольной, куда водили и Райчина; кроме того, были установлены сношения Шyмoвa с М. И. Маевской, приехавшей из Люблина и остановившейся у ветеринара, Крамаревского, а также с С. Е. Славиковским.
   Хотя В. Шумов ничего реального не дал охране, но деятельность его не упускалась из виду и за перепиской Шумова велось перлюстрационное наблюдение; так, (например, в октябре деп-т полиции интересовался личностью автора корреспонденции из Москвы на имя Шумова, в которой его спрашивали, где Харизоменов, что нужно было знать для того, чтобы зайти к Барсову, справиться относительно "печатания". Охранное отделение донесло по этому поводу, что письмо писала Никитская, у которой весной гостил приезжавший из Варшавы А. А. Харизоменов, товарищ Шумова; последний виделся у Никитской с проживавшим у нее, тоже без прописки, Ф. П. Снятиковским, который выехал в Варшаву, откуда, в свою очередь, прибыл упомянутый в корреспонденции юрист Н. И. Барсов.
   И дальше сыск продолжал углубляться в недра "Русско-кавказского кружка" (который с большим правом можно было бы именовать Русско-польским). По поводу сообщения деп-та полиции о том, что живущая на станции Берендеево А. А. Добролюбова находится в сношениях (понимай -- в переписке) с А. Калишевской -- "личностью сомнительной благонадежности", Бердяев доложил, что учительница Калишевская, жена библиотекаря Румянцевского музея, урожденная Виноградова, известна по своим сношениям с М. Брусневым, его знакомым С. М. Блекловым, с В. Я. Муриновым и его женой Алевтиной, урожденной Блекловой.
   Наконец, на сцену выступил официально шпион Н. Руделев. 22 сентября 1892 года департамент полиции предложил Бердяеву выяснить, путем расспроса Рудолева упомянутых в его ноNoом доносе личностей, и. Бердяев не замедлил ответить о результатах расспроса: О. А. Труш, слушательница курсов в Туле, жила в Москве; Д. И. Успенский служит у нотариуса; М. П. Петров, принадлежавший к кружку недавно арестованных рабочих Ф. М. Хорькова, Г. Е. Капранова и Ф. Афанасьева, находится тоже в Москве и знаком о Авалиани и Рыжкиной...
   Одним словом, организация "Русско-кавказского кружка" была анатомирована охраной довольно тщательно, но жандармскому управлению от этого было не легче: не хватало цемента, который моет бы связать в одно целое дознания всю разнородную массу данных, добытых предварительным розыском по этому делу, не было "языка", который дал бы "плоть и кровь" всем агентурным сведениям, доставил бы настоящий уличительный материал...
   Неблагодарную задачу снабдить таким материалом генерала Шрамма взял на себя... сам зачинщик всей этой "истории" -- Егупов, который решил до конца оправдать свое провиденциальное назначение "Факельщика".
   10 октября 1693 года деп-т полиции сообщил московскому охранному (отделению: "Михаил Егупов в заявлении, поданном в московское г. жандармское управление, между прочим, указал, что нижеследующие лица принимали участие в деятельности московского революционного кружка, или вообще оказывали содействие преступной деятельности его, Егупова". Затем, следовал длинный перечень этих лиц, из которого я упомяну лишь тех, которые не фигурировали в предыдущем изложении истории этой организации, а именно: А. И. Попов; техники: В. Плеханов, П. М. Ильин, Н. Тюремнов, Горбунов, Ф. Жданов; ново-александриец Квасников; дантист Гавронский; лесник И. С. Дмитриев; литератор Потоцкий (псевдоним Крамской); К. Волосович; рижские политехники Горбачев и Годзиев; лесовод В. Яблонский... (всего переименовано было 43 человека). Судя по Обзору важнейших дознаний, Егупов в своих показаниях упомянул еще, как соучастников: С. Вайненберга (умер в тюрьме), Свидерского, Иваницкого, Соболева, Мордвилко, Рункевича, Архангельского, Свириденко, Аденина, Здрязского и А. Гемпеля.
   Этим Егупов не ограничился и, судя по сообщению департамента полиции от 25-го октября, он нашел нужным оговорить не только тех, кто принимал участие в его "преступной деятельности", но и тех лиц, которых он только еще думал привлечь к таковому участию (П. А. Кузнецов, Дегтярников, Бажанов, Соковнин, Никитин, Попов, Мандельштам и небезызвестный уже нам -- Наумов).
   В интересах справедливости я должен отметить, что в списках лиц, оговоренных Егуповым, которые были сообщены департаментом полиции охранному отделению, не были упомянуты: ни Кашинский, ни Бруснев, ни тульские рабочие, ни многие рижане и поляки. Не знаю, может-быть, они фигурировали в позднейших показаниях Егупова, так как не видно было, чтобы он кого-нибудь щадил.
   Такой неожиданный оборот дела Бердяеву был не совсем приятен. Хотя, с одной стороны, показаниями Егупова формально подтверждалось многое из того, что сообщало охранное отделение в качестве агентурных сведений, но, в то же время, откровенно его втягивала в "грязную историю" не только самих секретных сотрудников (Петров, Невский), но и людей им нужных. Это вынудило Бердяева;, с риском приоткрыть, "святая святых" своей агентуры, сообщить ген. Шрамму, что привлечение к дознанию Е. Подгорной (сестры Петрова), М. Корнатовской, В. Цирг и М. Рыжкиной представляется "в розыскных интересах нежелательным",
   Еще раз благодать, излучаемая "мамочкой" охраны, послужила спасительным щитом для лиц, составлявших ее ближайший антураж...
   А герой этой злополучной истории?
   23 октября 1893 г. Егупов получил свободу и был отдан под особый надзор на Кавказе -- подальше от друзей, которых он, в сущности, спровоцировал, а затем безжалостно предал 9)...
   А еще говорят: "зачинщику -- первый кнут!.."
   

ГЛАВА IX

2-ой студенческий с'езд. "Интернационалка".-- Похороны Плещеева и "Шелапутинская история".-- Смерть Л. Н. Эдемской.-- Дело Моисеевой ("Мирэ").-- Наблюдение в розницу.-- Психопаты-доносчики.-- Наблюдение в Туле.-- Дело Н. Н. Михайлова.-- Дело А. Н. Селиванова.-- Кружок А. А. Жардецкой.-- Армянские националисты

2-ой СТУДЕНЧЕСКИЙ С'ЕЗД. "ИНТЕРНАЦИОНАЛКА"

   В то время, когда московское охранное ютделешш возилось с путаным делом "Русско-кавказского кружка", в Москве состоялся второй студенческий с'езд, о котором охрана осведомилась надлежащим образом лишь спустя некоторое время.
   Еще 31 декабря 1892 года департамент полиции сообщил Бердяеву, что "путем наблюдения за сношениями находящегося в Швейцарии И. Окулича обнаружено, что в январе 1893 года в Мокжве организуется "с'езд представителей земляческих кружков для выработки программы противоправительственной деятельности".
   Только 18 февраля 1893 года Бердяев смог представить по этому поводу обстоятельный до"клад, и то лишь потому, что как-раз в это время ему посчастливилось обзавестись секретным сотрудником, имевшим хорошие связи и в студенческих и в революционных кругах (уже 9-го февраля в канцелярии охранного, отделения спешно переписывались принесенные на самый короткий срок Зубатовым протоколы заседаний "студенческого центрального союза", которые доставил новый информатор охраны, Ф. М. Невский 1).
   Благодаря этому осведомителю, Бердяев получил в свое распоряжение и книги отчетов о заседаниях студенческого с'езда и программа его работ, которая рассылалась по земляческим кружкам в конце октября предшествовавшего года. Представляя копии упомянутых документов, Бердяев донес, что в с'езде, который состоялся на рождество, участвовало пять представителей от организаций: московской (два), петербургской, харьковской и киевской (по одному). Питерский делегат, приведенный П. С. Ширским, "посетив одно" заседание, внезапно скрылся", и за выяснение его личности и деятельности взялся студент Н. В. Тесленко. Представителем киевского студенчества был А. А. Колянковский. "Кроме Ширского от московской организации присутствовал, повидимому, Владимир Чернов"... (По сведениям начальника петербургского охр. отделения полковника Секеринского, в с'езде участвовал П. Федулов, который, действительно, жил в Москве с 19 декабря 1892 г. по 5 января 1893 года).
   Судя по программе с'езда, главными темами его" совещаний были вопросы: об отношении студенчества к явлениям общественного характера (надлежит ли "отзываться на непосредственную жизнь и принимать в ней активное участие"), к официальным академическим организациям и к инородческим элементам студенчества.
   Стоял на очереди и вопрос о том, "нет ли возможности создать общий орган для студенчества". Повидимому, мысль о своем журнале сильно занимала тогда умы передовой части учащейся молодежи. Из перлюстрационных сведений д-та п. (март 1893 г.) видно, что среди московского студенчества существовал проект периодического издания под названием "Компанеец", о котором хлопотал студент А. П. Омельченко, известный по участию в кружке саморазвития учеников Полтавской гимназии; он писал об этом проекте товарищу С. П. Юркевичу в Харьков, проел местный кружок о поддержке, но сочувствия не встретил.
   В связи со вторым студенческим с'ездом возникла было новая организация, сделавшаяся известной под названием "Интернационалки", но просуществовала она очень недолго.
   На земляческих собраниях, а потом и в пленуме "Центральной кассы" стали чаще и чаще возникать дебаты о взаимоотношениях молодежи разных национальностей и роли ее в общественно-политическом движении. Назревала потребность в основательной разработке этой проблемы, и в этих целях вслед за с'ездом организовался кружок из 25-ти человек, представлявших до 12-ти народностей.
   На первом же собрании "Интернационалки" представители армянской национальности заявили, что, в виду особой близости их родины к Турции, их интеллигенция занята культурной деятельностью в этой стране и потому оказать поддержжу русским сил она не имеет. Поляки об'явили, что ничего не имеют против самого русского народа, но не могут не относиться враждебно к его правительству. Представитель от якут выразил сожаление, что, в виду малочисленности якутской интеллигенции, помочь русскому народу в его борьбе она не может, так как ей надо заботиться прежде всего об удовлетворении материальных и духовных нужд своего народа...
   Одно из собраний "Интернационалки" происходило 2-го марта в квартире, занятой студентами Г. Вейднером, Н. К. Гегелашвили, М. И. Мисенда и Н. В. Михельсоном. На этой сходке присутствовали в числе прочих: А. Е. Лосицкий, Виктор Чернов, А. И. Снежинский, И. А. Осноновский и И. Т. Павлицкий, который переписывал на студенческом с'езде протокол по поводу доклада о киевской организации....
   В январе месяце (1894 р.) "Интернационалка" распалась, не принеся практических результатов.
   

ПОХОРОНЫ ПЛЕЩЕЕВА и "ШЕЛАПУТИНСКАЯ ИСТОРИЯ"

   "Чистка" университета от "неблагонадежных элементов", которой сопутствовались "беспорядки" 1890 года и "Шелгуновская" демонстрация, выбила из строя значительную часть радикального студенчества, и оно в течение двух лет не показывалось "на улице". Из публичных выступлений земляческой организации за 1892 г. можно отметить воззвание, в котором было выражено порицание профессорам московского университета, подписавшим сочувственный адрес попечителю учебного округа Боголепову по случаю удачного проведения нового университетского устава.
   В октябре 1893 года появилась прокламация от имени Союзного Совета 24-х землячеств с протестом против приветствия, посланного от имени московского студенчества парижской учащейся: молодежи, по поводу франко русских манифестаций во время тулонских празднеств. В этих манифестациях Союзный Совет видел "измену со стороны Франции своей великой исторической роли". Страна, говорилось в воззвании, "призывавшая когда-то мир разбить оковы деспотизма, воскуряет теперь фимиам перед русским правительством, которое подавляет все стремления к свету, свободе, самодеятельности"...
   Из внешних событий общественного значения одно -- смерть А. Н. Плещеева -- дало учащейся молодежи, в среде которой поэт пользовался значительной популярностью, случай напомнить о своем существовании. 7 октября 1893 года тело покойного писателя прибыло в Москву; гроб был встречен и принят на руки студентами, собравшимися на вокзале Николаевской жел. дороги в большом числе. Похоронная процессия направилась по маршруту, заранее выработанному полицейскими властями; однако, выйдя на Садовую улицу, шествие направилось было по Уланскому пер. к университету; наряд городовых и околоточных преградил дорогу, произошло столкновение, во время которого кто-то (одному полицейскому раскровянил нос; городовые хотели отнять гроб и чуть не вывалили покойника на землю. Сопровождавшая процессию дочь Плещеева, разрыдалась, и тогда, по команде: "студенты -- уступить!" шествие тронулось по предназначенному пути -- к Новодевичьему монастырю, кладбище которого является в Москве местом вечного упокоения многих писателей.
   Вскоре представился другой довод для агитации. Во время представления оперы "Паяцы" в так-называвшемся "Шелапутинском театре" итальянской труппой, студенты Руди, Келлер и Денисов, занимавшие "высокое" положение "галерочных" зрителей, выразили неудовольствие игрой артистов; в этом им хотел воспрепятствовать бывший, в качестве бесплатного посетителя ученик филармонических классов Шестаковского (антрепренера труппы) некий Чекато, ваявший на себя клякерские обязанности. Так как студенты продолжали настаивать на том, что дешевка занимаемых ими мест отнюдь йе лишает их права критической оценки исполнения оперы, то протестанта театральные служители, под командой околоточного надзирателя Кадикова, вывели и для вящшей вразумительности поколотили.
   Дело кончилось судебным разбирательством, при чем мировой судья приговорил Руди к штрафу "за нарушение тишины и спокойствия", а о поведении полицейского постановил сообщить прокурору. Молодежь заволновалась, тем более, что около того же времени случилось другою побойное дело: три студента пострадали около Смоленского вокзала от толпы рабочих на глазах городового, который не захотел заступиться; за избиваемых.
   129-го октября состоялась у Латухина весьма многолюдная сходка, на которой было решено реагировать на акты полицейского "действия" и "бездействия" обращением к обществу. Воззвание о описанием вышеупомянутых событий, отгектографированное в количестве 400 экэемпл., скоро появилось, но заканчивалось оно... предложением воздержаться от манифемтаций и терпеливо ждать результата судебного следствия против насильников.
   У студенчества, что называется, "нехватило" пороху"...
   

СМЕРТЬ Л. Н. ЭДЕМСКОЙ

   Недостаток горючего материала сказался и на отношении молодежи к призыву почтить "должным образом" похороны действительной "жертва произвола" Л. Н. Эдемской, деятельность которой была тесно связана со студенческим движением.
   Как мы знаем, на квартире Эдемской еще в 1889 году и позднее происходили студенческие собрания; 14-го марта 1890 г. она была арестована за то, что прохаживалась около Пересыльной тюрьмы при рассылке оттуда арестованных за участие в "беспорядках". 124-го апреля Эдемскую привозили в охр. отд-ние "для увещаний" которые действия на нее, однако, не возымели. Мстительный Бердяев не остался в долгу.
   Эдемскую сначала выслали из Москвы под надзор в Нижний-Новгород.
   11 декабря 1891 г. ее снова арестовали и доставили в ту самую пересыльную тюрьму, около которой она недавно дежурила, ожидая высылаемых товарищей, чтобы отказать им необходимую помощь. Сидя в одиночном (заключении, Эдемская написала, обращаясь к какому-то "дорогому и далекому другу" пространную (на 7 листах) автобиографию, в которой ярко изобразила свои тяжелые переживания и свое "хаотическое настроение" (она в то время ужо обнаруживала признаки душевной ненормальности).
   В октябре 1892 г. Эдемскую выпустили та тюрьмы для отправки под особый надзор на родину -- в г. Муром. Ее подруга Анна Шустова стала хлопотать об оставлении Эдемской в Москве для помещения ее в Александровскую больницу, как психически больной (в форме дегенеративного психоза, что удостоверил специалист доктор Токарский). Охранное отделение приказало вернуть Эдемскую в тюрьму, в виду неисполнения ею обязательства о выезде, для отправки этапным порядком к месту назначения; по начальник тюрьмы не принял Эдемскую в виду явного болезненного состояния ее, и арестантку посадили временно в Яузский приемный покой.
   16-го октября департам. полиции согласился на помещение Эдемской в Александровскую больницу; но и там охранное отделение не оставило ее в покое. Спусгя несколько дней оно потребовало от местного пристава сведения о состоянии здоровья Эдемской и получило ответ: не улучшается и надежды на поправку нет. 21 апреля 1893 года снова последовал запрос, на который получилось уведомление, что Эдемская в последнем градусе чахотки; 8-го сентября опять справка. Ответ: больная умирает.
   19 сентября 1893 года Эдемская скончалась. Похоронили на Лазаревском кладбище. Некоторые товарки покойной (С. Пронина, А. Васильева и Т. Трутнева) агитировали за устройство манифестации на похоронах, но собралось не более полусотни человек, и среди них не нашлось ни одного, кто решился бы поставить ребром вопрос, как это было на похоронах Астырева: на чьей совести лежит смерть этой новой "жертвы произвола"?..
   Бердяев умел быть жестоким с теми, кто не поддавался на его заманчивые предложения, кто был верен своему долгу, оставаясь при убеждении, что есть времена, "в которые нет ничего желаннее тернового венка"...
   

ДЕЛО А. М. МОИСЕЕВОЙ

   Рассказывая об Эдемской, я вспомнил еще одну жертву, но не столько произвола, сколько своего сангвинического темперамента, который как-раз в том же 1893 году пришлось заниматься московскому охранному отделению.
   27-го января в читальне библиотеки Румянцевскога музея, в Москве, одна из посетительниц пыталась отравиться; по доставлении в больницу она оказалась дочерью чин. А. М. Моисеевой. На следующий день московский генерал-губернатор вел. кн. Сергей Александрович, хорошо известный своими реакционными симпатиями, получил по почте письмо за подписью А. Моисеевой, в котором требовалось ни более, ни менее, как скорейшее дарование конституции.
   31-го января Моисеева, оправившись, покинула больничную койку, но 7-го февраля ее, по распоряжению департамента полиции, арестовали и привлекли) к, формальному дознанию. По обыску у Моисеевой нашли несколько адресов (Г. Мачтета и др.), записку на имя В. Гольцева, в шпорой она извинялась, что не могла вернуть долга, и письмо, предназначенное ее матери, такого содержания: "Вы, наверное, из газет узнали о моем покушении... Мотивы его я об'явить не могу; главную роль тут играли мои политические убеждения"...
   На допросах в жандармском управлении Моисеева очень много распространялась о своей революционной деятельности, при чем попутно оговорила Л. Рейнгольда, С. Н. Вольского (6-го марта тоже покушался на самоубийство), который принадлежал, будто-бы, к "тому же кружку" рабочего с завода Гужона Федора Герасимова, через которого она "вела пропаганду" и пр. Пиюьмо же о конституции она написала, согласно со заявлению, до совету приезжавшего из-за границы Райнера (речь идет, вероятно, о "делегате" С. Райчине, которого Моисеева могла знать по наслышке).
   На дознании создалось очень забавное и весьма редкое положение: обвиняемая из всех сил старалась доказать свою виновность, а обвиняющие ни за что не хотели ей доверить. И несмотря на все старания Моисеевой, жандармы, увидев, что большинство ее наговоров на себя не получило подтверждения, пришли, в конце концов, к заключению, что юна "личность эксцентрическая, не особо строгих правил и склонна похвастаться" (XVII "Ведомость дознаний").
   Некоторое соприкосновение о революционной средой Моисеева, несомненно, имела -- ее знал, например, Ф. Невский. Тем не менее, в тюрьме политические сразу же заметили, что новая их соседка "не от мира сего"; как сообщала Смеречинская, Моисееву на первых порах приняли даже за шпионку.
   Что же касается "не особо строгих правил", то повод к такому заключению, правда, могли дать: многие письма и записки, обнаруженные у Моисеевой; эти документы,: которые с таким смаком перечитывали жандармы, свидетельствовали скорее о некоторых патологических наклонностях Моисеевой, тем более, что по справкам оказалось, она до ареста провела уже в качестве нервно-больной целый месяц в специальной лечебнице.
   Несмотря на все это Моисеева, по "в, п." от 1 декабря 1893 года, была приговорена к 6 месяцам тюремного заключения и 3 г. гл. и, который отбывать ее отправили в Одессу.
   Романтические наклонности Моисеевой, в конце-концов, нашли себе применение, но не в политике, а там, где они более уместны -- в литературе. Из бывшей политический арестантки со временем выработалась писательница, рассказы которой за подписью "Мирэ" в свое время пользовались Заметным успехом и обещали ей будущность. Но в 1913 году, если не ошибаюсь, Моисеева умерла, как сообщала московская газета, "Утро России", в которой юна работала, в большой бедности.
   

НАБЛЮДЕНИЕ В РОЗНИЦУ

   Делом Моисеевой охрана не интересовалась, так как, благодаря "Феденьке" (Невскому), она знала, цену этой неуравновешенной особе. Да у Бердяева и без того было слишком много всяких хлопот. Ведь, помимо наблюдения за революционными деятелями, групповая принадлежность и деловая роль которых были хорошо известны, приходилось следить еще за лицами, на причастность которых к "подпольной" работе имелись те или иные указания, но связи и деятельность которых внутренней агентурой не были достаточно освещены.
   В этих случаях на долю наружного наблюдения выпадала ответственная задача, и филерам приходилось выполнять тяжелую и кропотливую работу. Лиц этой категории -- "одиночек" -- было много; для примера я приведу лишь некоторые, более интересные случаи, когда слежка длилась, сплошь и периодически, целыми неделями, иногда!-- месяцами, а то и в течение нескольких лет.
   В 1892 году было установлено, ню предписанию департамента полиции, наблюдение за прибывшим 17/IX из Петербурга в Москву В. В. Святловским, которое продолжалось до 14-го ноября, когда он уехал за границу; юб его пребывании в Москве охранное отделение донесло: собирается с Н. П. Ломакиным и Ф. Невским (на ловца и зверь; бежит!) издавать "Книжный Вестник"; знаком с литераторами; "большой фат, доверием не пользуется").
   В ноябре того же года: следили за П. и М. Макаревскими,-- кажется только потому, что их брат Алексей принадлежал к числу выдающихся народовольцев (был арестован в 1885 году, бежал, через два года снова задержан благодаря содействию предателя Шустрова2).
   19 сентября 1892 года департамент полиции предложил Бердяеву обратить особое внимание на поступающего в Московский университет П. Смидовича, который, еще будучи в гимназии, заявил себя юношей, "глубоко проникнутым революционными идеями". В феврале следующего года, из Петербурга было предписано учредить за Смидовичем наблюдение "на месяц". Оказалось, что сей молодой человек, принадлежит к тульскому землячеству вместе о товарищами Н. Н. Глаголевым (который жил, не подозревая того, в одной квартире с надзирателем охранного отделения П. Борисовым) и А. А. Малиновским (впоследствии:-- известный с.-д. писатель "Богданов"), за которыми велась самостоятельная слежка. 3 декабря: 1894 года Смидович был выслан в гор. Тулу под гласный надзор, на 3 года (ныне видный московский деятель коммунистической партии).
   Еще писатель экономист С. Н. Прокопович; начиная с осени 1892 года, он подвергался филерским преследованиям многократно, на протяжении нескольких лет (вплоть до своего ареста); до об этом придется рассказать особо, что и будет сделано в свое время.
   И еще литератор, еще более известный: В. Г. Короленко; 9 ноября 1892 года он выехал из Москвы в Петербург, напутствуемый такой телеграммой Бердяева своему коллеге Секеринскому: "Необходимо наблюсти за А. Мягковым к его сношениями о Кароленко, который передаст ему статью по поводу холеры, озаглавленную "По России"; Мягков должен сдать ее в одну из типографий, печатающих прокламации; статью эту не пропустила цензура, и Гольцов дал ее в гранках переписать"... (К сожалению, в телеграмме не было сказано, кому Гольцев дал переписать -- племяннице своей В. Цирг, или ее приятельнице М. Н. Корнатовской? Впрочем, результат был бы один и тог же).
   14-го ноябре Короленко вернулся в Москву (останавливался у своего брата Иллариона) и через 3 дня уехал на Киев.
   В январе 1894 г. Короленко снова появился в Москве; наблюдение выяснило круг его знакомых: Говядинова, Василевская, Анненский, Лазаревский, Зверев, Григорьев. Потом Короленко уехал в Н.-Новгород; осенью вернулся в Москву. Предполагалось, что он напишет текст "петиции" о свободах. 29-го ноябре он опять отправился в Петербург, и снова полетела туда телеграмма о наблюдении за ним...
   Все лето 1893 года, филеры не оставляли в покое сестер Толочко,-- в ожидании того, что их удастся изловить "на транспорте" (как мы уже знаем, брат их, львовскйй студент, был организатором контрабандного перевоза нелегальщины); надежды оказались напрасными.
   Часть транспорта, переправленного студентом Толочко, оказалась, по агентурным сведениям, у ветеринара К. Г. Кезевича, который прибыл 19 апреля 1893 г. из Петербурга в Москву одновременно с распоряжением департамента полиции об учреждении за ним наблюдения, в виду того, что он "распространяет нелегальные издания" (возможно, что агентурные сведения в данном случае шли от М. Петрова, так как Кезевич тоже посещал вдову Никитскую). Наблюдаемый, пользуясь тем, что он жил на окраине Москвы (в Рогожской части), а работал за городом (на бойнях), упорно уклонялся от филерского соглядатайства, которому удалось выяснить только, что он был знаком о Цуриковыми и посещал Муриновых.
   Но кроме "своих" одиночек московскому охранному отделению приходилось обслуживать еще приезжих и проеежих гостей, чего Бердяев не любил, так как такие наблюдения не давали ему повода отличаться, а "людей" его отрывали от работы.
   Так, в феврале 1892 года филерам Седыху и Грульке пришлось тащиться до Уфы за В. М. Морозовым, проездом из-за границы заглянувшим в Москву, чтобы повидаться со своей сестрой.
   Осенью наблюдали за И. И. Сведенцевым (прибывшим, кажется, из Петербурга), который, побывав на собрании, происходившем 10 ноября 1893 г. у П. Ширского {присутствовали, Вл. Чернов и неизбежный Ф. Невский), выехал в Н.-Новгород.
   24 апреля 1894 года приехала из Петербурга Сметанина, которую филеры Катин и Линев проводили в Саратов.
   9 июля 1894 года прибыл в Москву В. А. Осипов 8) который через три дня выехал, сопровождаемый наблюдением, в гор. Покров, а оттуда -- тоже в гор. Саратов. Туда же 5 декабря 1894 года филер Попов доставил Ювенальеву, сестру известной Е. Кусковой.
   12 декабря 1895 года прибыл в Москву; из Петербурга Н. Бух (бывший каторжанин), за которым директор департамента полиции требовал учредить "осторожное наблюдение"; но старый народоволец побоялся, должно-быть, бердяевской вотчины и в тот же день уехал в Воронеж.
   

ПСИХОПАТЫ-ДОНОСЧИКИ

   Приходилось охране иметь дело еще с клиентами особого (рода -- с людьми, страдавшими манией доносительства, которыми был богат почему-то 1895 год.
   24 декабря 1894 года в охранное отделение явился ветеринарный врач Осипов и написал донос в несколько листов, который по своей бессвязности не оставлял сомнений в том, что автор его психически ненормален. Осипов и после приходил несколько раз -- ему давали бумагу, он строчил, а затем его творения подшивались "к делу".
   8 декабря 1895 г. в охранное отделение явился быв. ученик реального училища Б. Крылов с жалобой на то, что, как ему казалось, его собираются убить люди, которых он намерен разоблачить. В заявлении, которое Крылов написал но совету своего дяди Кетрица, юноша рассказал о том, что в трактире он познакомился с людьми, которые умышленно проигрывая ему на биллиарде, старались завлечь его в сообщество, "имеющее целью поднять вооруженное восстание в Уссурийском крае", и т. д. Кетрицу посоветовали направить молодого человека к психиатру.
   В том же декабре месяце охранное отделение осаждал пространнейшими доносами на воображаемых "динамитчиков" инженер К. Изюмов, состоявший когда-то под негласным надзором полиции. По об'яснению Бердяева, Изюмов, находясь в Вене, дал департаменту полиции богатые сведения, за что эмигранты его поколотили, при чем, будто-бы, от удара по голове он и "свихнулся". Как психически ненормальный, Изюмов уже находился одно время в приемном покое Сущевской полицейской части.
   Более серьезный характер имела история А. Г. Шнеля, студента московского университета, который, явившись 2 августа 1895 года в Петергоф, стал добиваться аудиенции у самого царя, дабы иметь возможность лично доложить ему об одном очень важном деле. Дворцовая полиция задержала, разумеется, дерзкого студента и доставила его к дежурному "при его величестве" генералу; при личном осмотре Шнеля оказалось, что он имел при себе большой кинжал...
   На допросе в петербургском охранном отделении Шнель показал, что он имел в виду сообщить царю сведения о польском заговоре, которые он получил от некоего Шуберта; так как в этом заговоре участвуют и приближенные государя -- придворные генералы, но, в целях самообороны, он и взял отобранное; у него оружие...
   Секеринский пригласил начальника врачебного управления Баталина и, по его совету и по соглашению с департаментом полиции, отправил Шнеля в больницу для умалишенных; оттуда Шнедь написал письмо родителям, в котором вполне связно рассказал приключившуюся с ним оказию и выразил претензию на то, что охранное отделение за патриотизм и без всякого консилиума врачей упрятало его в сумасшедший дом...
   Так как родители Шнеля жили в Можайском уезде, то неудачливого патриота отправили в Москву, поместили в приемный покой Сущевской полицейской части и поручили врачу Щербакову медицинское, над ним наблюдение. В прощении, которое вскоре написал Шнель обер-полицеймейстеру, он снова выразил недоумение по поводу происшедшего, объясняя такое несправедливое обращение с ним тем, что некоторые влиятельные лица испугались его разоблачений. В заключение Шнель просил избавить его от компании сумасшедших, иначе, писал он, "от долгого пребывания с ними и я могу рехнуться!"...
   По отзыву отца, Шнель последнее время пьянствовал и развратничал, а по свидетельству Эдельберг, у которого он жил в качестве репетитора, Шнель был нетрезв только один раз -- перед от'ездом в Петербург. В конце концов, бедного студента отправили в Преображенскую больницу.
   Несколько позднее дворянка Тюменева, у сына которой гостил Шнель, представила в охранное отделение оставленное последним письмо, за пятью печатями, адресованное "в собственные руки императора Николая Александровича", в котором он излагает суть заговора, во главе которого "стоит содержательница парфюмерного магазина в Козихинском пер. Полония Ольшевская" и т. д. Пакет этот Шнель оставил на случай, "если будет убит врагами России"...
   Хотя и не в здравом уме был молодой человек, но понимал, чего можно ожидать от людей, с которыми он дело делать собирался!
   

НАБЛЮДЕНИЕ В Г. ТУЛЕ

   У московской охраны была еще категория "невыигрышных" дел, это -- розыски, которые оно предпринимало не по своей инициативе, а вследствие приказания свыше. После успешного набега на Тверь, департамент полиции, потерявший веру в способности жандармов, стал часто осуществлять свои провинциальные расследования при посредстве московского охранного отделения.
   Одно из таких дел возникло в конце 1864 г. Суть его заключалась в следующем. Перед тем, как через Тулу должно было проследовать тело умершего в Ливадии царя Александра III, на одной из улиц помянутого города была найдена записка, в которой неизвестное лицо предупреждало власти о том, что будет сделана попытка взорвать динамитом императорский поезд и что на Томилинской улице существует тайная типография; в виду этого, анонимный автор предупреждения советовал губернатору принять меры предосторожности и просил отнестись к нему, анониму, участвующему в этом деле, когда последнее раскроется, как можно снисходительнее.
   С первого взгляда была очевидна вздорность сообщенных в записке сведений. Но департамент полиции посмотрел на это дело иначе; "имея в виду, писал он Бердяеву, что в Туле могли существовать остатки рабочих кружков, организованных Егуповым, и что воззвания, появившиеся в 1893 году от группы народовольцев, были отпечатаны летучей типографией, которая: временно могла устроиться в Туле, в этот город надлежит послать трех опытных филеров для наблюдения за Томилинской улицей и вообще за лицами, известными по прежней антиправительственной деятельности".
   Приказание было исполнено, и 12 ноября 1894 года московские ищейки выехали в гор. Тулу "для наблюдения за Томилинской улицей". Слежка началась с М. С. Сергиевского, слесаря в железнодорожном депо, и выяснило его ближайших знакомых: Е. М. Перевозникова, П. И. Иванова, С. В. Панфилова (тоже служили в депо), а также работавших на оружейном заводе: М. И. Юдина, И. И. Иванова, Впоследствии дневники наблюдения московских филеров украсили имена: В. П. Зветинцева, А. А. Малиновского, С. Н. Ставровского, Н. Н. Глаголева, П. И. Векшина (бывшие студенты), И. И. Вершинина, С. П. Сафонова, И. Я. Сидорова, и др...
   Только через два месяца (17 января 1895 года) Томилинская улица была оставлена в покое, и отдохнувшие филеры вернулись в Москву, преподнеся своему начальству вместо "шлепалки" -- печатные тульские пряники, трофеи, которые обошлись казне в немалую копеечку.
   

ДЕЛО Н. Н. МИХАЙЛОВА

   Другое дело -- тоже пустоцвет -- возникло далеко от Москвы, на берегах Сены. 5 апреля 1894 года департамент полиции сообщил, на основании донесений Рачковского, московскому охранному отделению, что лондонским и парижским эмигрантам известно, что в России существует народовольческая организация, выделившая "боевую группу" в 8--10 террористов. 30-го июня того же года департамент уведомил дополнительно, что заграничные революционные деятели проектируют организовать систематический террор изолированными кружками человек по 7; они, кроме того, отвергают пользу, устройства типографии внутри империи, предполагая сосредоточить издательское дело в Лондоне, для чего думают устроить там в будущем сентябре с'езд 4).
   23 июля 1894 года департамент, полиции обобщил Бердяеву, что террорист Бурцев возобновил сношения с бывшим своим товарищем по казанской гимназии, живущим в гор. Уфе, Н. Н. Михайловым, которому пишет, прося ответить на адрес Бондаренко5). Последний виделся с Михайловым в Одессе еще 23 августа 1893 года; 15-го ноября того же года Бондаренко выехал за границу; 1 мая 1894 года он вернулся в Одессу, где жил без прописки у Ляхницкого. 27-го мая Бондаренко выехал через Киев в Уфу; в сентябре собирается вернуться через Одессу за границу. Бондаренко был, вероятно, и в Петербурге, где он имеет знакомую X. А. Сердюкову, невесту казненного П. Андреюшкина. Так как, закончил департамент полиции свое сообщение, Михайлову, когда он жил в Одессе, был близок В. Н. Тюнин, "который, будучи студентом Московского университета, в 1892 году состоял в числе секретных сотрудников московского охранного отделения, то было бы желательно привлечение его к оказанию агентурных услуг" в этом деле.
   Бердяев ответил на; это, что местожительство Тюнина неизвестно. Наблюдением же, установленным за Михайловым, было выяснено, что, живя летом 1894 года в Уфе, он был знаком о Е. А. Гоппиус. 9 декабря 1894 г. Михайлов выехал из Киева в Петербург, а 13 июня 1895 года прибыл в Москву. Сюда приехал потом и Бондаренко.
   Когда 1 января 1896 года, департамент полиции сообщил московскому охранному отделению, что, по полученным сведениям (вероятно -- перлюстрационным), "Бондаренко занят каким-то предприятием, которое быстро разбивается", Бердяев не без иронии ответил: "занят чертежными работами"...
   

ДЕЛО А. Н. СЕЛИВАНОВА. КРУЖОК А. А. ЖАРДЕЦКОЙ

   За границей же началось, и второе "мертворожденное" дело. По сведениям Рачковского, веской 1895 года в Швейцарии подвились два молодых человека, которые по выяснении оказались А. Н. Селивановым и В. А Шестаковым, известными уже департаменту полиции по их прошлой деятельности.
   Селиванов в 1892 году был уволен из Ярославской духовной семинарии и вращался затем в среде местной неблагонадежной интеллигенции (студенты Демидовского лицея: В. Шестаков, В. Беляев, С. Панютин, И. Озерецкий, В. Диомидов, Ф. Беобородов, И. и С. Ивановы, а также А. Преображенский и сестры Жеряковы). По протекции поднадзорного П. Скульского, Селиванов получил потом место писца в Ярославской контрольной палате; в 1893 году он уехал за границу.
   Шестаков был замечен еще в 1890 году по сношениям с Т. Тиличанко, известной по "Самоуправлению"; в следующем году он по делу об укрывательстве Caбунаева отбыл 4 месяца тюремного заключения. В сентябре 1893 года Шестаков поселился в Ярославле и сгруппировал кружок, в который, кроме Жеряковых и Скульского, вошли: Кириллов, Котельников, Казанцев и Лапина. В апреле 1894 года Шестаков тоже выбыл за границу.
   Поселившись в Швейцарии, Селиванов, пользуясь рекомендательными письмами "от друзей Астырева", сошелся с эмигрантами К. Гронковским (приятелем Бурцева), Х. Житловским и Ш. Рапопортом, которым выдал себя за представителя московского террористического кружка, задумавшего покушение на царя и нуждающегося в типографии. По просьбе Селиванова, цюрихская группа эмигрантов обратилась к лондонскому "Фонду Вольной Русской Прессы" с просьбой о содействии по доставке литературы и приобретению типографских принадлежностей. Селиванов настойчиво звал эмигрантов ехать в Россию, обещая снабдить желающих паспортами и деньгами.
   В первых числах июня 1894 года Селиванов выехал в Россию; побывав в Ярославской губернии, в Москве и Киеве; он направился во Владикавказ, где 20-го августа и был обыскан, при чем у него нашли переписку с эмигрантами. (В июне 1896 года Селиванов находился в Московской пересыльной тюрьме в ожидании ссылки).
   Третье дело, связанное тоже с заграницей, возникло вследствие перлюстрационных данных. В октябре 1894 г. департамент полиции препроводил московскому охранному отделению копию письма, посланного 15-го числа на имя А. А. Жардецкой, такого содержания: "Приходи в воскресенье, в половине четвертого (Гирш. No 87). Передайте, что собрание будет в Романовых номерах, No 92".
   Дополнительно департамент полиции сообщил, "что адресатка письма Жардецкая, знакомая проживающего в Цюрихе Виктора. Курнатовского, продолжает обращать на себя внимание сношениями с лицами вредного направления. Так, в минувшем октябре некто "Х. М." просил ее взять на себя труд переписать тетрадь с какими-то "псалмами", которую он не решался доверить мало знакомому лицу. В настоящее время получено письмо из Москвы за подписью "З. А." к вышеупомянутому Курчатовскому, в коем автор сообщает: "у нас продолжается прежнее озлобление против марксистов, особенно по поводу книжки Струве. Вместе с озлоблением растет интерес к материалистической литературе. Склад наш все растет. Издательство становится интересным. Относительно А. А. и ее сестры, конечно, все сделаю, что только смогу".
   Наблюдение, установленное за Жардецкой, вскоре выяснило ее "кружок", в который входили: З. А. Серебрякова (автор письма), А. Н. Геслер, братья Франчески, К. Коган, Л. Н. Раевский, А. Ф. Сумеркин, А. Г. Крушов, Ц. С. Баранская Е. И. Власова, С. Жардецкая, Н. Жардецкий и супруги Муриновы, в книжном складе которых упомянутая выше Серебрякова служила.
   В сущности это не был "кружок Жардецкой", так как последняя играла среди упомянутых лиц второстепенную роль; вообще этот кружок не имел самостоятельного значения и большая часть его членов, имевших марксистский уклон, вошла потом в так называемую Котовскую группу, о которой еще придется говорить.
   

АРМЯНСКИЕ НАЦИОНАЛИСТЫ

   В апреле 1890 года в Москву приехал из Таганрога А. М. Муссури, о котором местная власть сообщила московскому охранному отделению, что, в виду крайней неблагонадежности: этого молодого человека, за ним надлежит учредить "строгое секретное наблюдение". Несколько позднее поступили сведения о том, что Муссури принадлежит к кружку интеллигентных армян, намеревающихся добиваться революционным путем освобождения родины из-под ига Турции и России, и что в этих целях Муссури занят покупкой оружия, три партии которого он, будто бы, уже отправил через посредство транспортной конторы "Надеждам, в которой он служил. Затем были получены (в январе 1892 г.) указания, что к числу армянских националистов принадлежат еще живущие в Москве Берберов и Цатуров, что сторонниками армянской независимости являются профессора московского университета Гамбаров и Нерсесов и что к этому делу имеет какое-то отношение проф. Веселовской.
   В ноябре 1894 года внимание департамента полиции было обращено на Л. Херумяна, "возбудившего сомнения в своей политической благонадежности и выказывавшего себя личностью решительного характера". Поселившись, в Москве, названный Херумян, судя по его письмам в Тифлис, завел знакомство с каким-то "О", "свободным художником, который сегодня служит контролером на конке, завтра -- поденщиком на фабрике" и т. д. Этот "О" ввел Херумяна в свой кружок и познакомил его с представителями московских социал-демократов, народовольцев и толстовцев, благодаря чему он получил возможность получать нелегальные издания. Между прочим, 8-го ноября Херумян предполагал выехать в Кусково (под Москвой) для более короткого знакомства! с рабочими, среди которых "О" имел много приятелей, В виду всего сказанного департамент полиции предложил московскому охранному отделению установить наблюдение за Херумяном и выяснить личность "О".
   Только в мае следующего года Бердяев ответил на это предложение, доложивши, что Херумян знаком с марксистами И. Давыдовым и А. Рязановым (загадочный "О" остался невыясненным).
   В ноябре 1894 года департамент полиции сообщил московскому охранному отделению копии двух перлюстрационных писем (А. Хатисова из Харькова, и Т. Атабекова из Москвы), которые свидетельствовали, что армянская учащаяся молодежь собирается подать русскому правительству петицию о защите турецких армян (подписи направлялись в Москву, по адресу В. Тер-Карапетова).
   Весной 1895 года, московское студенчество организовало кружок под названием "Прогресс", который задался целью культурной помощи армянскому населению путем организации школ, посылкой библиотек, учебных пособий и сбором на это денежных средств; кроме того, в нников я оставил себе на память.
   На судебном разбирательстве шла речь об обыске, произведенном в 1884 году у Захарьянц, о котором я рассказывал В начале (настоящего очерка; но не было упомянуто о том, что у Серебрякова нашли, одновременно, нелегальщину,-- факт не лишенный значения. Этот случай послужил, я думаю, предлогом для привлечения Серебряковой к активной агентурной службе (в материалах следствия и судебного разбирательства вполне определенных данных на этот; счет не имеется).
   По поводу конспиративных "адресов", о которых, как мы знаем, просила "Елизариха", "Мамочка" рассказывала на дознании совершенную небылицу; по ее словам, адрес Сапожникова дал ей Гурович и она отправила его В. Махновцу (эмигранту) для переправы нелегальной литературы; после этого, рассказывает Серебрякова, ее вызвали в охранное отделение, где Зубатов заявил ей, что "пришли книжки на какой-то адрес распаковались, как будто треснула обложка и там оказалось 10 экземпляров прокламаций. Мы, говорит, взяли господина и он указал, что адрес был дан для вас". С этого момента, уверяет Серебрякова, (это было в 1898 году), установился контакт между нею и Зубатовым.
   А. И. Елизарова по этому поводу показала, что в 1897 г. она уехала за границу, откуда послала Серебряковой в книге воззвание (о присылке мандата для участия в съезде), но посылка эта не дошла по назначению.
   К появлению этой истории я могу добавить, что адреса Иваноза, Сапожникова и Борисова, были даны Зубатовым не Гуровичу (следовательно -- Серебряковой, что никто из этих адресатов (я их лично знал) не был арестован и что никого вообще в это время по такому случаю не задерживали.
   Вышеприведенная беседа с Зубатовььм -- несомненная выдумка плутоватой шпионки, которая этой басней хотела обосновать момент и повод вымышленные -- своего знакомства с Зубатовым.
   В показании своем А. И. Елизарова еще пояснила, что Серебрякова шифром сносилась с Карасевой, сидевшей в тюрьме; таким же путем велась переписка и с Лукашевич. Мы уже знаем, что этот способ сношений был специальностью Серебряковой и еще в 1892 году таким образом в распоряжение охранки поступали письма Сабунаева.
   К сожалению, предательская роль "Мамочки" в этой секретной почте осталась тоже без всякого обследования на следствии и суде... Изворотливость и лживость Серебряковой равны ее цинизму к наглости; для доказательства я приведу ряд заявлений, сделанных ею во время суда над ней.
   "Мне сейчас особенно тяжело и горько, потому что за мной стоит большая революционная работа, а я сижу перед вами, как предательница",-- так заявила Серебрякова в самом начале процесса. Она приносила пользу рабочему классу путем содействия задуманной Зубатовым "легализации"; искренно перила, увлекаясь этой идеей, была сторонницей экономического направления -- "рабочеделкой"...
   Сведения о революционных организациях, тем более об отдельных революционных деятелях охране Серебрякова, будто бы, не давала; по ее вине ни одного провала не было.
   В охранном отделении Серебрякова не служила; денег от него лично для себя не брала; из 5000 р., отпущенных ей департ. полиции, она получила только одну тысячу и употребила на покрытие долгов Красного Креста.
   С Зубатовым Серебрякова: была в сношениях, о которых она выразила желание говорить при закрытых дверях. Ходатайства за нее других охранников она объяснила "толчком" от покровительствовавшего ей Зубатова.
   "Если бы я чувствовала за собой грех предательства, я из уважения к советской власти сказала бы это и здесь... Мне смерть не страшна, мне страшна неправда" -- воскликнула патетически Серебрякова в конце процесса и добавила -- с гордостью: "я и в падении уберегла человеческое лицо и уберегла себя от предательства"...
   В своем последнем слове Серебрякова, признавая вину в близости к охранке, заявила торжественно: "я никого не выдала. Поэтому я не могу признать себя виновной в этом. Но может быть, невольно я могла быть причиной...-- вот в этом-то и является моя громадная ошибка, в этом я чистосердечно и искренним образом раскаиваюсь; я должна была уйти из охранного отделения, это было мое преступление. Но у меня не хватало сил с ним порвать, не хватало сил отказаться от пенсии ради своей душевнобольной дочери. Я являюсь причиной ее болезни"...
   Воистину любвеобильная, благородная мать! Сколько гнусного лицемерия, бесстыдной лжи в этих заявлениях Серебряковой. Она гордится тем, что была чуть ли не вдохновительницей рабочей "легализации", придуманной Зубатовым (когда он увидел, что репрессивные меры не достигли цели) исключительно для борьбы с революционным движением, с ростом классового сознания пролетарских масс.
   Серебрякова никого "не выдавала", хотя никто из ее знакомых, принимавших участие в нелегальной работе, не избежал участи быть арестованным, сосланным. Она не пользовалась деньгами, которые получала с охранки, но аккуратно расписывалась в получении пособии и пенсии, которыми награждал ее. относительно щедро, департ. полиции,-- всегда крайне скупой на расходы,-- повидимому, за ее душеспасительные беседы с охранниками.
   Так рассказывала о себе Серебрякова перед судьями. Что же говорили о "Мамочке" ее бывшие друзья и знакомые.
   "Сейчас этим свидетелям, "Правда", No 91, кажется странным, как это они не замечали, что любезная, очаровательная, гостеприимная хозяйка Анна Егоровна, такая милая и отзывчивая, не принадлежащая ни к одной партии, ми к какому революционному кружку, тем не менее интересуется и марксистами, и народниками, и большевиками, и меньшевиками, стараясь угодить чем только может представителям каждой партии".
   С. И. Мицкевич, старый революционный деятель, отозвался о Серебряковой так: "она была женщина вполне образованная, перевела ряд книг по профессиональному движению и очень хорошо во всем разбиралась... До 1909 г., когда Серебрякова была разоблачена Меньщиковым, заявляет Мицкевич, ему не приходило в голову, что она могла быть агентом охранки"; но когда она, при допросе (в 1923-м году) стала отрицать свое знакомство с Цирг и даже с Корнатовской, "которую вся Москва знала", ему стало ясно, что ей есть что скрывать.
   М. Ф. Владимирский видел в Серебряковой "просто" либералку, помогавшую революционерам, предоставляя им книги, деньги и еще м. б. что-нибудь больше".
   А. В. Луначарский показал, что, когда он, вернувшись из-за границы, захотел иметь адрес для конспиративных встреч, ему указали квартиру Серебряковой, которая "произвела на него впечатление человека веселого, разговорчивого, довольно образованного, принимавшего очень теплое участие в судьбе революционеров".
   В. В. Кожевникова-Гурвич заявила, что к Серебряковой относилась с таким доверием, что когда у нее, в бытность в Сибири, зашли разговоры с Мещеряковым и Вайнштейном, сосланными по одному с ней делу, о причинах провала моск. с.-д. комитета,-- никто подозрений на Серебрякову не заявил...
   А что думало о Серебряковой ее начальство?
   Зубатов, в докладе от 26 марта 1907 г., писал: "В минувшем году истекает 25 лет служебной деятельности г-жи Субботиной (псевдоним Серебряковой).
   Обладая научной подготовкой и имея возможность наблюдать противоправительственную деятельность, знать не только показную, но и закулисную ее сторону, означенная деятельница могла быть и была вполне сознательной и убежденной защитницей отстаиваемых ею национально-государственных начал.
   Сила внутреннего убеждения, при природном высоком темпераменте, умении, такте естественно должны были гарантировать успешность ее практической деятельности.
   Расставаясь с этой редкой и удивительной личностью, правительственная власть имеет все основания, и нравственные и деловые, особо отметить исключительную служебную деятельность г-жи Субботиной.
   Ратко, заменивший Зубатова в сентябре 1902 года, докладывал д-ту полиции в апреле 1907 г.: "Г-жа Субботина, обладая серьезным образованием, выдающимся умом, исключительным тактом и опытом, при самоотверженной смелости,-- всегда умела завоевать выгодное, в интересах борьбы с революционным движением, положение среди руководителей как местных и иногородних, так нередко и центральных революционных организаций, что в течение трехлетнего почти заведывания много отделением, последнее, по указаниям г-жи Субботиной, произвело целый ряд ликвидации, нанесших весьма серьезный урон развитию деятельности в партиях социал-демократической и социалистов-революционеров. Постоянно находясь среди лиц свободных профессий, г-жа Субботина помимо революционного, освещала и общественное движение. Кроме того, имея детей, воспитывавшихся в различных столичных высших учебных заведениях, Субботина оказывала постоянные и ценные услуги, выясняя личный состав студенческих организации и их роль в активных революционных выступлениях".
   Третий начальник мос. охранки -- Фон-Коттен,-- в представлении своем от 28 мая 1907 г., писал "Разносторонние познания, обширные связи, многолетняя опытность, природная тактичность и преданность делу сделали г-жу Субботину, полезной не только для освещения моск. организаций, но и для выяснения иногородних революционных кружкой, имевших связи с руководящими центрами. Но несмотря на долговременную службу г. Субботиной, позволившую нанести революционному движению немало серьезных ударов, сотруднице, благодаря ее исключительным способностям, находчивости и осторожности, до самого последнего времени удалось сохранить свое выгодное положение в течение 25 лет, дающее возможность и в дальнейшем оказывать розыску весьма полезное и важное содействие. Особенно ценны услуги г. Субботиной в деле освещения различных профессиональных организаций (учительского союза, лиги образования, организации безработных, рогозов текстильного, металлургического, графического и иных производств и т. д.), играющих столь видную роль в экономической и политической жизни страны в последнее время.
   "Независимо от сего г. Субботина прекрасно освещает детали жизни и чисто революционных организаций и разработкой ее агентурных указаний за один последний год удалось обнаружить несколько подпольных типографий, как социал-демократических, так и социал-революционных. Наконец, г. Субботина обладает еще одним громадным качеством, которого нельзя встретить ни у одного из остальных сотрудников. Вращаясь в течение 25 лет в революционной среде и прожив много различных фазисов революционного движения, начиная от крайней реакции и кончая московскими восстанием в декабре 1905 года, она умеет ко всякому данному положению относиться совершенно трезво и объективно, не поддаваясь общему настроению и не переходя от крайнего оптимизма к полному отчаянию, что встречается у сотрудников, работающих менее продолжите л иное время. Можно вполне наделяться, что и в будущем услуги г. Субботиной в деле борьбы с революционными происками будут также серьезны и существенны".
   Наконец, сам департамент полиции, в докладе своем министру внутренних дел, от 7 января 1908 г. (о выдаче Серебряковой пособия в 5000 р.) писал: "Оказывающая Моск. охр-му о-нию в течение более 20-лет услуги агентурного характера" Субботина, "по своему образованию и общественному положению всегда умела стоять вблизи центра революционного движения и, собирая сведения от обширного круга друзей, в числе коих были и многие видные революционеры, никогда не дала повода заподозрить ее в двойной роли. По отзывам На-ка моск. охр-го о-ния и всех его предместников, названная "Субботина" оказала делу организации политического розыска неоценимые услуги, создав центральную агентуру не только для Москвы, но и для большей части Европейской России".
   В этих хвалебных отзывах охранников нет преувеличения; Серебрякова, действительно, являлась идеальной выполнительннцей агентурной тактики "отца провокации" Зубатова: меньше делать (для революции), больше вызнавать для охраны. Занимая междупартийиое положение, стоя в главе политического Красного Креста, огородившись "ширмами" (Корнатовская и Др.), Серебрякова имела возможность давать такие указания, которые, как мы видели, при соответствующей разработке наблюдением, вели к постоянным провалам революционных начинаний, не бросавшим на предательницу и тени подозрения.
   Революционный кредит Серебряковой стоял так высоко, что Зубатов хвалился: "революционеры к нам сами с докладом являются", или: "ни один нелегальный не побывает в Москве, чтобы с поклоном к нам не пожаловать". Серебрякова часто не знала -- и не добивалась знать особенно, кто именно ее гость, откуда приехал, куда направляется,-- она сообщала лишь заблаговременно о том, где и когда всего удобнее взять это лицо под наблюдение. Остальное доделывала наружная слежка.
   За то и берегли Серебрякову, как свой глаз. Сведения, которые она доставляла, реализировалнсь исключительно в пределах и при условиях, гарантировавших сохранение ее революционной "благонадежности". В тех же видах, многие самые близкие (и наиболее доверчивые) из окружающих ее лиц оставлялись в полной неприкосновенности, иногда очень долго.
   В целях полной сохранности неоценимой сотрудницы, сношения с ней поручались только доверенным лицам. Например, когда начальником моск. охранки назначили Тржесяка, который не пользовался особым респектом, предшественник его Ратко "Мамочку" ему не передал, и она поступила, временно, в распоряжение Рачковского, заведывавшего тогда политической частью департамента полиции.
   Счастье благоволило Серебряковой до конца: в то время, как многие более мелкие провокаторы заплатили за свое предательство жизнью,-- "Мамочка" -- единственная в своем роде, перед которой и знаменитый Азеф не более, как "мальчишка -- щенок",-- отделалась, по приговору суда, семью годами тюремного заключения (с зачетом предварительного -- 1 г. 7 м.).
   Имя Серебряковой войдет в историю. Она одна из видных теневых фигур на фоне революционного движения; в ней, как оптическом фокусе, ярко отразилась провокационная система действий защитительного аппарата царского абсолютизма -- так называемой "охраны".
   

ГЛАВА V
НАЧАЛО КОНЦА

"Первые ласточки политической весны". "Защитники царя и отечества". Шпионы протестуют. Начальник охраны либеральничает.

"Первые ласточки политической весны"

   Будущему историку русской общественности предстоит нелегкая задача изобразить картину бурных лет начала двадцатого века -- слишком пестры у нее цвета и так причудлива в ней игра света и теней. Тем более ценной представится будущему исследователю каждая характерная черточка, отмеченная современниками эпохи. Имея в виду эту цель и опираясь на "человеческие документы", я постараюсь зафиксировать несколько фактов, довольно типичных для того смутного времени.
   Для правильной оценки событий я приведу копию одной "записки", циркулировавшей, в немногих копиях, в конце девяностых годов; при сопоставлении более чем скромных "пожеланий" черниговских земцев с программой "реформ", которые, как мы увидим далее, но мнению начальника московского охранного отделения, "безусловно необходимо безотлагательно было осуществить", обнаруживается быстрое развитие сознательности и политической зрелости русского общества за короткий, чуть ли не пятилетний промежуток времени.
   "Уже более 20 лет,-- писали черниговские земцы,-- земство не встречает сочувствия в высших правительственных сферах и деятельность его подверглась целому ряду ограничений и стеснений. Весьма многие земские ходатайства или разрешены отрицательно, или оставлены без всякого ответа. Хроническое усиление административной власти в губерниях не могло не вызвать ослабления инициативы лучших начинаний в земских собраниях.
   Во время сессии минувшего Черниговского губ. земск. собрания группа губернских гласных, обсуждая положение земского дела, пришла к такому заключению, что лучшим выходом из этого положения было бы составление списка наиболее насущных земских вопросов, которые при надлежащей разработке в известном направлении желательно провести в уездных и губернских земских собраниях, а затем сообщение этого списка в другие губернии для внесения тех же вопросов на обсуждение земских собраний".
   Эта записка была разослана в другие земства, Перечень вопросов: "1) расширение программы народного образования, 2) всесословная волость, 3) несовмещенно должностей земских начальников и гласного земства; 4) допущение на выборные земские должности мелких собственников; 5) право земства поручать ведение земского дела тем, кого опо найдет пригодным, независимо от утверждения губернатора; 6) избавление от цензуры губернатора земских изданий; 7) передача всего продовольственного дела земству; 8) участие земства в упорядочении переселения; 9) привлечение промышленных предприятий к земскому обложению; 10) -- 14) в том же роде; 15) "для скорейшего и более успешного разрешения представлений высшему пр-ву о важнейших нуждах местного населения необходимо ходатайствовать о предоставлении губернскому земскому собранию права через избранных или уполномоченных повергать такие представления непосредственно ни благоусмотрение государя императора, как это предоставлено дворянским собраниям"; 16) разрешение областных съездов.
   Но вот пришли иные времена и зазвучали новые напевы.
   Канун 1905 года, как известно, ознаменовался общественным под'емом, захватившим широкие социальные круги. "Брожение" проникло чуть ли не во все поры государственного организма. Даже люди, принадлежавшие к профессиям, обыкновенно чуждым политике, вышли из своего индиферентного состояния и заговорили другим языком. Вот что, например, писал, известный драматический артист Мейерхольд покойному писателю А. П. Чехову.
   "Ненавижу ложь не с точки зрения общепринятой морали, а как человек, который стремится к очищению собственной личности. Я открыто возмущаюсь полицейским произволом, свидетелем которого я был 4 марта в Петербурге, и не могу спокойно предаваться творчеству, когда кровь кипит и все зовет к борьбе. Мне хочется пламенеть духом своего времени... Да, театр может сыграть громадную роль в переустройстве всего существующего. Недаром петербургская молодежь так старательно поддерживала свое отношение к нашему театру. В то время когда на площади и в храме ее, эту молодежь, бессердечно, цинично колотили нагайками и шашками, в театре она безнаказанно могла открыто выражать свой протест полицейскому произволу, выхватывая из "Штокмана" фразы, не имеющие к идее пьесы никакого отношения и неистово аппло-днруя им: "Справедливо ли, чтобы глупцы управляли людьми просвещенными?.." "Когда идешь защищать правду и свободу, не следует надевать лучшей пары"... Вот какие фразы Штокмана вызывали демонстрацию"...
   Дух времени сказался и на образе мышления людей того круга, где, казалось бы, новым веяниям места не было. Вот как излагал свои соображения "торговец казенной винной лавки" в письме на имя редактора газеты "Московские Ведомости". "Если когда, то теперь, в особенности, мое слово из деревни было бы полезно. Поместите приложению статейку и вашей газете. Пусть она пызовет обмен мнений. Война в деревне производит тяжелое впечатление. После неудачного боя 1 октября осталась масса сирот, калек. Все крестьяне возмущены против войны, говоря: зачем нам Манчжурия, зачем нам Порт-Артур? Страшное разорение будет от войны. Не поправиться им и 25 лет после нас. Хозяйство крестьянское приходит в упадок. Сироты -- нищие. А начальство только о себе заботится: как бы послаще поесть, да побольше выпить".
   Первое решительное слово о необходимости участия народных представителей в законодательной деятельности сказали -- правда робко, но достаточно определенно "Русские Ведомости" газета, бывшая в свое время очень популярной. Выступление профессорского органа вызвало горячее сочувствие в широких общественных кругах. "Позволяю себе,-- писал из захолустья один читатель помянутой газеты,-- приветствовать редакцию за характер, тон и направление, которые выражаются в некоторых статьях последнего времени, а особенно в статьях за No 286, от 14 октября. Остается только пожелать, чтобы в дальнейшем существовании вашей газеты принятое вами исправление продолжалось и укреплялось. Глубоко убежден, что этот мой слабый отклик и признание проявляются и многими читателями вашей газеты"...
   Настроение повышалось, движение ширилось. Что же делало начальство? Оно пребывало в своих "эмпиреях" и не хотело понять запросов времени, считая злоумышлением всякое проявление частной инициативы и самодеятельности. Для характеристики воззрений, господствовавших среди "охранителей", приведу "отзыв" одного из них -- начальника Красноярского охр-го отделения.
   "За губернским секретарем Алиханом Букейхановым,-- доносил жандармский ротмистр Рутлянд,-- в сентябре 1904 года, по распоряжению департамента полиции, No 6292 от 1897 г., было учреждено секретное наблюдение, которым установлены постоянные сношения его с лицами, политически неблагонадежными. Работал Букейханов в существовавшей (теперь закрытой) в Омсгое социал-революционной шайке Чермака, носившей название "Экспедиции по исследованию степных областей". По своим убеждениям и направлению Букейханов всецело принадлежал к упомянутой шайке социалистов, но, будучи любимым учеником руководителя оной Чермака, опытного политического агитатора, уже побывавшего в переделке,-- научен был им крайней осторожности относительно активных проявлений своего образа мыслей и убеждений, а поэтому избег привлечений к производившемуся дознанию. По моему мнению Букейханов ни в каком случае не может быть допущен к деятельности, соединенной с постоянными разъездами и непосредственными сношениями со всяким людом"... (Прим. 1-е).
   Административная власть тоже отставала от века и продолжала цепко держаться за излюбленные приемы искоренения "шаек" в виде "Экспедиций по исследованию степных областей". Ей казалось, что она не может существовать без исключительных положений, уже тогда (осужденных таким компетентным человеком, как П. Н. Дурново -- бывший директор д-та полиции.
   Вот документ, в котором ярко отразилась психология провинциального администратора того времени. "Счастлив объявлению усиленной охраны" -- телеграфировал в Петербург 15 мая 1905 года Богданович, только что вступивший тогда в управление Уфимской губернией на место раненого террористом генерала Соколовского. (Богданович вскоре, когда он занял пост Пензенского губернатора, был убит).
   Но никакие полицейские рогатки не "могли, конечно, остановить движения, являвшегося результатом долговременного неудовлетворения элементарных народных нужд. Неудержимый поток банкетов, съездов, коллективных петиций, заявлений отдельных лиц, анонимных и пр. ринулся через искусственную плотину бюрократической косности и понесся, бурля и ширясь, по всей стране. Интересно описывает провинциальные настроения того времени один из поклонников старого режима (конечно, под углом своего зрения) в "челобитной", поданной на имя министра вн. дел в 1904 году
   "Ваше превосходительство. Бога ради торопитесь забрать главных зачинщиков гнусного убийства князя. Шайка -- велика: все статисты земства и грономы-гапонцы, хитросные заправилы на весь край, Кн. Д. Шаховской, да Воробьев Клементин -- статистов -- обер, уговоры ведут в Ярославле убить и еще других князей поскорее, да и вас, и Трепова. У них всюду помощники: и аблакаты, и студенты и пр... Все жиды более; не стесняясь, хвастаются, страх на всех смирных и честных людей нагнали, напугали зело. Только бы их обыскали, да газетину их "Северный Край", да их поубрали,-- мигом все крикуны зайцами в норы попрятались бы. Да перестали бы честных людей -- царю верных, обижать, ругать и стращать. Л то судья Зацепкнн тоже в их дудку поет, Михайлов тоже -- сам предводитель. С кажииным днем к ним крикунов прибывает и смирные веру в бога и царя теряют... Какой то Долгоруков киязь, из опальных в Москве, что-то с ним затевает, да с тверскими крамольниками велика дружба. В земском собрании кричал, кулаком стучал: не дадут конституции -- так погибнут. Да пригласил студентов-грономов, статистов-социалистов всяких, а те и сторожей заставили хлопать, гласных огорошило, а Шаховской еще с предводителем адрес государю об этом составили. Что только делается -- страшно говорить. Все их боятся, ибо хвастают, что ихних много свысе, да и им ни в чем запрету нету, а что и выйдет? Аблакаты, статисты-грономы, студенты с профессорами запугивают, коли не согласен с ними, что пора долой псарей и царсй. Даже девченки Шаховского и Петрашки-гронома инспектора в сортире гимназисткам пишут: "долой царя". Словом, если их не спрячут -- этого Шаховского, да статиста Воробьева -- ждите всякого убийства еще гнусней. Вас тоже по новости либо огорошить, либо скорей погубить хотят".
   

Защитники "царя и отечества"

   Насколько правительство в те дни растерялось и утратило престиж в глазах своих сторонников видно из того, что даже отставные солдаты находили нужным поучать высокопоставленных сановников. Сам Трепов, прославившийся приказом: "патронов не жалеть!", получил, например, такое наставление: "Идите с благословением господа. По славу апостола Павла для того войначальмик носит меч, чтобы карать зло. Карайте зло без пощады с молитвою "Отче наш" (три раза) и с молитвою "Господи, аще и пойду посреди Сене Смертной -- не убоюся зла, яко ты со мной" (три раза) и господь вас сохранит между грома, между пламя идущих стезями правды и присяги. Господь вам поможет, Дмитрий Феодорович. Призовите и спросите этих негодяев -- делителей неделимой России -- фамилия зарвавшихся дележем: Щепкин, Родичев, Петрункевич, Ко-кошкин, собиравшимся при квартире, революционера Новосельцева -- имеют ли они право не только делить Россию, "о не имеют даже произносить это слово; кто им позволил? Позвать их в Петербург следовало бы и поищите Дмитрий Федорович в музее, не. найдется ли там Петровской дубинки и проучить бы этих негодяев, чтобы они не забывали до новых веников. Господь вам поможет. Дерзайте! Отставной фельдфебель Павел Дмитриев Савруев. Петровские линии, гостиница "Россия"...
   Было очевидно, что корабль старозаветной бюрократии тонет. Но на помощь к ней спешили только люди отжившие и ничтожные; они торжественно заявляли, что готовы "положить живот свой", но так это было очевидно,-- чтобы его не видел неприятель. Вот что писал один такой доброволец министру внутренних дел (июнь 1905 г.).
   "Осмелюсь беспокоить особу вашего превосходительства моим частным письмом, а не просьбой и заявлением, так как я думал и искал, к кому бы мне обратиться с нужным, кто бы был верным хранителем тайны моей. Здеси и подумать нельзя, кому бы можно открыть оную, но тайну мою я хранить не моту, так что кровь во мне волнует и душа трепещит и не дает мне покоя; обе они мне ночи спать не дают... Обращась к вашему превосходительству, зная, что вы строгий блюститель закона нашего отечества... Пылаю всей душой спасти царя от злоумышленников коварных. Даже имею ревность пролить кровь свою за его жизнь и желаю погубить крамольников злых... Мне уже 70 лет, жизнь моя на закате дней, я если помру за царя, как помирали прежде люди, они остались)в доброй памяти своих соотечественников. Я узнал, что у нас в городе Семенове, Нижегородской губернии, сатана завел гнездо черное и расплодил своих детей много и грозит тому смертельным убийством, кто укажет это гнездо и детей его, а я узнал и могу их всех указать... Они говорят, что теперь мы просим, а потом будем требовать, естли не уважат нашему требованию, то наше решение скорейше приведем и исполнение, потому, что у нас все готово и -- трах, и будет же по-нашему, и наша взяла.
   "Прилагаю при сем две брошюры, мною у них, крамольников, покраденные, и ставлю это вам на вид в доказательство; естли я же вам сделал этим какое-либо оскорбление, то прошу вас меня простить. А естли я что делаю доброе, то прошу вас примите меры поскорее, чтобы эта тайна им кем-либо не была открыта, чтобы они меня не оставили без жизни, чтобы я вам их не указывал, потому в городе слух носится, что на почте распечатывают письма и читают. Ваше превосходительство, пришлите верных и расторопных людей и прямо ко мне в дом, но только под каким-либо ни то предлогом, а не начальством в наряде, чтобы было загадочным. Я живу в городе Семенове по Никольской улице в своем доме, но только я отдельно от дома, в огороде, по своей старости в особой келье, у меня на воротах есть вывеска с надписью: "пишу вывески". И еще я полечиваю народ и скотину, я бывший ветеринар и ко мне ходит много народу, я иногда пишу прошения и разные бумаги, кому какие нужны. Вот что имею честь объяснить. И знаю ложкарное мастерство и торговлю и бывал во многих городах Российской империи. Семеновский мещанин Николай Алексеев Артемьевский. Еще мне есть приватное фамилие Которов".
   Другие "спасатели" пытались свести, под патриотическим соусом, личные счеты с недругами своими. Так, барон Нолькен обратился с письмом к "Господину Грингмуту, редактору "Московских Ведомостей" (Рига, 12 июля 1905 года, отель "Петербург") такого, содержания:
   "Ваше превосходительство. Зная, что вы телом и душой преданы престолу и отечеству, обращаю ваше благосклонное внимание на так называемого писателя, крещеного еврея, Николая Осиповича Пружанского (псевдоним). Его настоящая фамилия Липовский-Трофимов. Это один из опаснейших анархистов, друг и приятель убийцы Каляева, также коллега Куликовского во всю прыть... Хочу надеяться, что ваше превосходительство примете это к сведению и дадите знать куда следует. С истинным уважением имею честь быть вашего превосходительства покорнейший слуга. Барон Нолькен".
   Этот донос Грингмут препроводил 14 июля Трепову при записке на бланке редактора "М. В.": "Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Дмитрий Феодорович. Считаю долгом переслать вам письмо, которое я только что получил. Примите уверение в совершенной преданности и глубоком уважении. В. Грингмут".
   Донос этот, носивший явные признаки обывательских дрязг, был оставлен без последствий.
   Спешили на помощь гибнувшему режиму и те "истинно-русские" добровольцы, которые по своей невежественной слепоте видели корень всех зол в инородцах и "англичанке". Так, агроном Т. М. Бородаев, управлявший имением князя Шервашидзе (в Очемчирах, Сухумского округа), 6 марта 1905 года обратился к СПб-му ген.-губернатору (Трепову) с письмом, копии которого перлюстрационным путем попала в департамент полиции,
   "Ваше превосходительство,-- писал Бородаев,-- Простите меня, что я осмелюсь вам писать, но я сердцем и душою люблю свою родину и отечество и решаюсь на все. Здесь, как вам известно, бунты; бунтуют грузины, мингрелы и пр., промеж ними и русские негодяи, которые получают с Англии разные брошюры, и всякую гадость распространяют промеж народов. Фамилии их я узнал, Леонтий Галицкий, Полтавской губ., сын коллежского ассесора, уезда не знаю, какой губ. крестьянин, чтобы узнать их, я прикинулся преданным их делу и от них и от других услышал для нашей родины и спешу передать нам, что по их рассказам близ Батума в горах, близ Поти в горах, в ущельях и горах сванетов работают тайно англичане и русские, и студенты разное оружие, порох, бомбы и пр. и на первый день пасхи думают восстать пропив правительства. Если арестуете показанных мною лиц, может они вам укажут местонахождение, того ради бога ваше превосходительство, помешать их им подлому намерению, я не жалея жизни своей постараюсь распознать ясней. Здешнему начальнику жандармского участка я не доверяю; он грузин, и на днях убит истинно-поданный русский смотритель училища Харава, убийца из бунтовщиков, я вот знал, а он все сделал шито-крыто, не выдавайте моего донесения здешнему начальству, я может добьюсь ясней всего. Ваш слуга Т. Бородаев"...
   За подачку не прочь были заняться доносительством и люди духовного звания. Например, "примикириус свят, иерусалимского апостольского патриаршего престола и крестоносец гроба господня К. Николайдис" -- обратился 1 января 1904 г. к министру вн. дел Плеве с таким письмом (сохраняю правописание подлинника):
   "Ваше высокопревосходительство. Осмеливаюсь нижайше и почтительнайше приветствовать вас с новым "годом, усерднейше, молию бога да хранит он вас от видым и невидыми врагов и да даруйт от вас здравие на много я лето для городостию царя, спашенией счастие России, радостию вашего семейства,-- блага вечно молящего о здравии вашей до гроба благодарного раба вашего. К. Николайдис.
   "Сцедрою милостию вашего высокопревосходительства, я с 23 декабря 1903 года, нахожусь в Сухуме, но осмотре докторов с сенаторию и не смотря на ходатайство местного архиерей Арсения, откажазались принять мне в виду того, что главное болезны моя заключается не в лекхи, а диапет, й что для меня сенатория ровно никакое больши не окажит, виду это я поместильша в часное пансионе, дороговижа не померная, виду много больных приеже.
   "Город Сухум переполнен рабочем с Турции, более как вижу в кофейным Турков й маша бродягов полиция во главе с полиций-мейстером, об котором отживальща протоиерей Ястребов, с которого познакомильша у владыка й с самое скверное стороне главное жло скройтыша в местной гружинской княж и гружинское духовенство, об абвахазов отживаються с хорошей стороне ноживае их народ трудолюбивой и далекое от всякое мышлы. Священник Ястребов передавал мне, при разговоре, что маша прокламаций благо даря нерадений полициймейстера раздаютща и среды Грузинов и что главное дело г. Батум и Тифлизе, вот что пока мог узнать, но надеюсь при укреплении Силов Моих. По степенно ознакомусь с Армейским и Грузинским духовенством, ба сколько их силы полеводах постараютша обравдать милостью й доверые вашего высокопревосходительства. Город Сухум. Дом Дмитрий Комино".
   Наконец были добровольцы, которые смотрели на спасение "царя и отечества" как на спортивное дело, видели в нем арену для своих авантюристских наклонностей,
   Михаил Васильевич Бек-Гергард, например, в письме от 25 октября 1905 г. к директору департамента полиции просил о зачислении его на службу чиновником для поручений по розыску, по политическим преимущественно и по уголовным делам, и пояснял следующее: "Я потомственный дворянин, православного вероисповедания, 33 лет, родился в Петербурге. Воспитание получил в доме отца моего инженера, д. ст. сов. В. П. Бек-Гергард, сначала в реальном училище, по окончании коего одним из первых поступил в горный институт, где прослушал полный курс, но на пятом курсе в конце года перед выпуском и инженеры, вследствие начавшегося брожения партии, будучи убежденным националистом, имел крупную историю с вожаком революционной партии проф. Алексеевым, кончившуюся для Алексеева оскорблением действием, а для меня увольнением. Оскорбленный Алексеев возбудил по злобе дело, обвиняя меня -- единственного сына очень состоятельного отца в присвоении институтского платинового тигля, стоившего 4 р. 50 к. и принесенного мною же в лабораторию для занятий. Обвинение вызвало следствие, искусственно тянувшееся 14 месяцев и прекращенное за неимением никаких данных к привлечению меня к суду.
   Затем я поступил на казенную по министерству путей сообщения службу, утвержден в классном чипе и оставил службу за неимением надобности, имея личные средства, жил в имении своем под Петербургом и занимался хозяйством. Женат, имею двоих детей, вполне обеспеченные средства, знаю практически языки французский, немецкий, английский; состою членом многих спортивных обществ, отлично знаком с петербургским кругом, энергичен и вполне свободен. В настоящее время живу в имении, зиму провожу в курорте Геленжик, Черноморской губ., но могу в любое время переехать в Петербург на постоянное жительство.
   Условия моей службы следующие: я живу с семьей в С.-Петербурге, занимаюсь представительством одного завода, принадлежащего брату моей жены, держу открытый дом, лошадей, бываю на всех Открытиях, Состязаниях, Зрелищах, охотах, имею знакомство среди инженерного, заводского, морского, коммерческого кругов, а равно среди английской столичной колонии. На это могу тратить своих средств от 4-5 т. в год.
   По поручению департамента и по собственной инициативе имею наблюдение вообще и в частности за указанными кругами и лицами и довожу до сведения департамента о всем его интересующем, производя за свой риск нужные расследования. На расходы по сему делу желаю иметь 1.000-1.500 в год, впоследствии выше, по усмотрению департамента и по пользе, мною делу оказываемой.
   Прошу ваше превосходительство приказать собрать все сведения обо мне и иметь в виду мое образование, положение, знание языков, материальное обеспечение, обширное знакомство в различных кругах, с одной стороны, с другой -- склонность к деятельности, полезной департаменту, кровную обиду, нанесенную мне революционной партией студенчества до и во время дела о тигле, и, наконец, страстное влечение к делу, пользу которого я сознаю, будучи убежденным противником анархии и крамолы.
   О решении вашего превосходительства прошу сообщить яме заказным письмом по адресу г. Геленжик, Черноморской губ. Михаил Васильевич Бек-Гергард".
   Этот доброволец оказался для д-тапол. не подходящим -- по своей дорогой цене.
   Спешили с доносами и торговцы, которые, впрочем, заботились при этом не столько о спасении отечества, сколько о том, чтобы "подкузьмить" опасного конкурента. Так, например, потомственный почетный гражданин, Александр Федорович Фенагеев, прислал в 1904 г. "его превосходительству господину министру внутренних дел действительному тайному советнику Вячеславу Константиновичу фон-Плеве покорнейшее прошение" такого, в выдержках, содержания; "В городе Пензе на Селиверстовской улице, в доме Нагорного, имеется торговая лавка общества потребителей казенной Сызрано-Вяземской железной дороги. Цель торговой лавки этой совершенно иная: под видом торговли они, Дрцит, Смыслов и Собинин, не приняли присяги на верность государю и не признают царя и бога, имеют свободные сношения и дружбы с типографиями и с низким классом служащих и рабочих железной дороги, имеют свои гектографы, распространяют запрещенные пропаганды против правительства, под строгим управлением опытного раздатчика-кладовщика Свиридова, он тонко и умело действует, он вращается во всех классах народа и мастерских"...
   Не прочь были поддержать царское правительство и некоторые из административно-ссыльных; один из таких, Красинский, Регинальд-Петр-Докат,-- подал министру вн. дел прошение, поступившее в ос. отд. д-та полиции 23 сентября 1904 г., за No 19197, в котором ходатайствовал о "причислении меня агентом тайной полиции по окончании срока моей ссылки,-- для обнаружения "голов" общества социально-пропагандистов и их бюро под названием "Красного креста",-- здесь и заграницей".
   с Как сын отставного лейб-гвард. конно-пионерского дивизиона и сероской службы подпрапорщик,-- в российский же егерь и причисленный к Шлиссельбургскому мещанству. Но окончании сербско-русской турецкой войны я всецело профессионально занимался егерьством -- охотою, изъездив для практики чуть не полмира. В одну из охот попал под медведя,-- лишился здоровья и сил.
   Для прокормления себя я занимался писанием просьб крестьянам -- против их общего врага мироеда (эксплоататоров), которые имели руку и все упросили князя Васильчикова, чтобы меня, якобы распространителя дурного между крестьянами,-- выслать,-- почему я и был сослан на три года в Олонецкую губ., в г. Пудож с 3 февраля 1903 года.
   "При нахождении на месте ссылки было предложено по высочайшей воле, что лица, желающие загладить свой проступок,-- могут выступить в ряды войск действующей армии на Дальний Восток. Возмущенный дерзким и надменным врагом, и хотя не чувствуя за собой вины, но как верноподанный, я изъявил полное желание, но вдруг я получил отказ. Мне объявили, что по случаю 22-летнего возраста -- о поступлении в действие отменяется. Имея в виду знание лазутчика и иностранные языки, я вновь обратился в м. в. дел о поступлении в казаки, но получил отказ.
   Видя, что я ничем не могу быть полезным престолу и отечеству,-- я стал следить здесь за находящимися политическими ссыльными,-- и хотя при всей их несообщительности я достиг очень мало. -- но через обрывки их писем я узнал, что они зависящие от главарей, у которых с общего их поколения имеется "бюро",-- под названием "Красного Креста" во многих местах. По поводу этого я написал к дяде в Варшаву чрез полицию письмо к человеку, преданному отечеству, бывшему из гусар в драгунах (под Карсом), служившего 20 лет на военной службе и наконец при полиции,-- и базарным старостою, (бурмистром) к Мечеславу Красинскому; -- просил его узнать что-либо, через опытных еврейчиков, боящихся дяди (на счет Красного Креста), и о находившихся там прежде, а теперь здесь в ссылке заядлых до идиотизма социал-пропагандистах -- и особого рода прогрессистах, о князе Когушеве и его товарище (из крестьян варшавского округа) Хаецком.
   "Имея а виду главным образом -- достичь блестящих результатов дела разоблачением главарей общества с их адскими замыслами, могущими нанести вред и расстройство в империи. Прибегая к пошлому распространению, тем более вербуя членов себе из средних учебных заведений -- молодых людей. И только едва заметно через наблюдателя их общие силы движения но всех слоях общества. Задуманная ими идея -- тихо, как червь, ползет и меланхолично индивидуальна скрывается от взгляда,-- имеющих власть разоблачить мстительный элемент червя.
   Простите ваше сиятельство меня, но я еще раз предлагаю себя и еще раз повторяю, что моя способность в безукоризненном свойстве патриотического чувства к отечеству будет полезна. Не оставьте меня зачислением под ведомство мин. вн. дел -- для исполнения разоблачения вредных элементов в глазах общего мнения. Припадая к ногам вашего сиятельства почтительнейший р. п. д. Красинский. 1904 г., т. Пудож, Олонецкой губ.".
   Несмотря на то, что егерь Красинский был помят медведем -- в охотники на "красную дичь" его не приняли.
   Некоторые из "доброжелателей" давали иногда начальству более чем оригинальные советы о том, как надо спасать "царя и отечество". Вот, например, после убийства в Москве в. к. Сергея Александровича, некто обратился к министру в. д. с таким письмом: "Ваше превосходительство. Обращаюсь к вам с почтительнейшей просьбой -- прочтите эти строки до конца; принять и не принять совет престарелого слуги государя императора -- это ваше дело, но меня тянет дать вам два совета; уже после смерти покойного министра Сипягина, еще больше после ужасной кончины министра Плене, теперь не могу больше молчать моим советом, основанным на науке все же. 1. Каторжаника. совершившего вопиющее преступление, надо отомстить без пищи дня три-четыре и затем привести в полное угнетение его волю и вызвать из Петербурга доктора Константина Николаевича Данилевского: это -- известный на юге России гипнотизер, он совершенно чудеса творит; во время своего пребывания в г. Харькова он здоровых сильных людей подчинил своей воле; с угнетенными производил изумляющие опыты и блестящие результаты; у него была здесь знаменитая лечебница для нервных больных, ее теперь нет к ездят в Петербург лечиться.
   Под его руководством должно быть угнетение воли -- без ведома злодея. Он, загипнотизируй, будет предлагать вопросы, которые вы будете ему диктовать, и все, что вам нужно будет знать в самом скором времени. Вам таким образом все карты откроются злодеев со всеми козырями. Константин Яковлевич Данилевский родной брат профессора Данилевского Медицинской Академии в Петербурге.
   2. Прикажите полиции -- о боже, храни всех, всех вас в столицах, господи,-- преступника не везти поспешно в экипаже я аресту, а немного времени водить пешком, понятно обезоружить негодяя, а затем предоставить его на волю и расправу народа, если бы хоть такие инструкции были даны -- были бы блестящие результаты и злодейства не совершалось бы более. Они казни не боятся, они нагипнотизированы террористами; но суда народа они очень боятся.
   Каторжник тот не жалел арестантский халат надеть, а когда петлю ему наденут, тогда как будто ему и каково. О чем он прежде думал? У Данилевского страшно сильный гипноз, а только, бог его знает, может еще откажется -- как бы все профессора его не осудили за это; ну, да надо и его пощадить, если пользу принесет в этом деле. Полного успеха в раскрытии всех злодеев желаю вам от искренней души.
   Да хранит господь бог государя нашего возлюбленного монарха и всю его семью и весь царствующий дом его и прекратит уже окончательно все его тяжкие испытания. Довольно уж их!
   Вам ваше превосходительство полного успеха желаю во всем, а и этом деле в особенности. Да хранит вас господь и поможет вам в этом деле. Искреннейший глубоко вас уважающий бывший товарищ но службе в давней отставке".
   Не следует думать на основании примеров, которые я привел, что охранительный лагерь комплектовался только из явных невежд и темных элементов; случалось, что на путь доносительства вступали люди интеллигентные, поступавшие сознательно и вполне обдуманно. Для характеристики психологии таких людей я приведу пример одного "инженера" и агронома техника", который явился (в 1904 году) в особый отдел д-та пол. с предложением своих "услуг"; пожелания свои он изложил в прошении, которое я привожу ниже дословно.
   "Его превосходительству господину директору департамента полиции гражданского инженера и агронома-техника Влад. Лаврентьевича Максимова, докладная записка.
   Будучи командирован департаментом земледелия в западную Сибирь и ведя там обширные знакомства, я заметил, что революционная пропаганда пользуется там гораздо большим успехом, чем в России, и принимает угрожающие размеры. Настроены против существующего государственного строя не только вся т. п. интеллигенция, сплошь состоящая из чиновников разных ведомств и рангов, но и купечество,-- последнего же я не наблюдал в равной мере в Европейской России.
   Мое общественное положение внушает доверие, и никто первоначально не стеснялся высказывать в моем присутствии свои мнения, иногда самые крайние. Но с тех пор, как стали известны мои "реакционные" убеждения, которые я излагал в ответ на пропаганду революционную, меня стали побаиваться. Мне перестали возражать, потому что не могли опровергнуть моих положений, но вместе с тем и моем присутствии прекращались либеральные излияния. Так было с новыми знакомыми. Старые знакомые, знающие меня давно, люди более положительные, своим открытым доверием ко мне, внушают новым совершенно непоследовательную мысль, что я из чувства порядочности ограничусь лишь словесной борьбой со смутой и не прибегну к мерам более решительным, какими является мое обращение к вашему превосходительству.
   Как русский подданный, я обязан донести о всяком преступлении или действии, могущем; нарушить нормальное течение государственной жизни. Я так и поступил бы, если бы не сомневался, что по провинциальной простоте всяких отношений всем очень скоро станет известным, что, о ком и когда я донес. Л так как я прежде всего инженер, дело свое люблю и хочу продолжать его всю свою жизнь, то и боюсь, что вызванный моим доносом бойкот со стороны всех высших, низших и равных мне сослуживцев заставит меня бросить начатое дело. В виду этого я просил бы ваше превосходительство дать мне возможность сообщить все сведения, которые мне удастся добыть, непосредственно вашему превосходительству. Кроме того, в случае возникновения какого-нибудь судебного процесса, я покорнейше прошу ваше превосходительство не выставлять моего имени в такой роли, которая помешала бы мне в дальнейшем наблюдать и действовать в целях борьбы со смутой. Заявляя данной докладной запиской о своей полнейшей лойяльности и преданности существующему государственному строю, я полагал бы, что теперь у меня не будет нужды на месте службы подчеркивать свои убеждения и вступать в совершенно бесполезные (с революционерами) споры. Чтобы иметь возможно более сведений, я буду стараться не возбуждать ни политического к себе антагонизма ни [не] доверия среди местной публики и тогда я надеюсь, что буду в состоянии доставлять вашему превосходительству более ценные и полные, чем нижеизложенные, сведения об интенсивности революционного движения вообще, о главных агитаторах и их приемах пропаганды, о союзах тайных и гласных, наблюдать кои мне удастся. Надеюсь также, что ваше превосходительство не поставит мне в вину, если мне удастся стать членом какого-нибудь незаконного союза, чтобы иметь возможность своевременным извещением вашего превосходительства предупредить бедствие, неминуемо ожидающее прежде всего членов союза за их преступную деятельность.
   Согласие вашего превосходительства на вышеизложенные просьбы даст мне возможность, ничуть не сокращая и не уменьшая своей строительной деятельности, очень широко раздвинуть границы моих наблюдений и активной борьбы со смутой.
   Так, мною уже предприняты шаги к открытию строительной конторы в Екатеринбурге. С конторой будет иметь дело тем больший круг местных влиятельных людей, чем больше будут итти мои чисто коммерческие дела. Чем солиднее будет казаться контора, чем гостеприимнее будет ее хозяин, тем больше доверия будет ко мне и тем легче мне будет проникнуть в любой кружок, ибо публика и революционеры по своей непоследовательности не понимают, что сторонник существующего порядка может применять все те же средства борьбы с врагами, какие революционеры применяют в своих интересах. Кроме того, сеть торговых агентов и комиссионеров, раскинутая по всем городам России, будет мне сообщать, на ряду с чисто торговыми сведениями, и сведения об интенсивности революционного движения, ибо последнее имеет и чисто коммерческое значение.
   Таким образом из этого наброска плана моей предполагаемой деятельности ваше превосходительство можете заключить, что я старался обдумать хорошо то, чем могу быть полезным вашему превосходительству в борьбе со смутой.
   Пусть все видят, что я только купец, широко ведущий мои дела и тогда не найдется человека, который миновал бы мою контору, при помощи которой может надеяться заработать свой кусок хлеба бедный идеалист-революционер, а богатый купец увеличить свое богатство.
   Пока могу сообщить только нижеследующие сведения. 13 селе Беловском (ст. Малютка, Сиб. ж. д.), Ишимского уезда, Тобольской губернии, живет управляющий молочной школой М. З. и Г. И. Эдгар Фридрихович Земель, уроженец Прибалтийского края. Я жил с ним два месяца на одной квартире и из разговоров с ним вывел такое заключение. Человек убежден в окончательном разложении России и потому, чем скорее завершится этот процесс распада, тем лучше для всех покоренных Россией народов будет, в частности для прибалтийских немцев, которым Россия обязана всем, что у нее имелось и имеется хорошего. Из активных проявлений его злой воли я помню один случай, когда Земель убеждал крестьянина, записавшегося в казаки, согласно объявлению губернатора, отказаться от этой записи в таких выражениях и такими аргументами, что я счел долгом, несмотря на наши личные хорошие отношения, решительно заявить ему, что он совершает преступление, противодействуя планам правительства устроить оплот из русских людей на китайской границе. Несмотря, однако, на мое заявление, г. Земель продолжал разубеждать крестьянина.
   Даже во всех тех случаях, когда по его ли вине или по вине обстоятельств, в деле получилась нелепость, явная для всех, г. Земель никогда не упускал случая сказать: "что же делать, так хочет русское правительство там, в Петербурге".
   Систематическое оплевывание русского государственного строя, быть может, пропаганда более крайних идей имеет уже последствия: так, местный священник о. Василий, как я слышал от Ивана Ивановича Ефремова, стал подумывать о том, есть ли бог. Далее в разговоре со мной в ответ на мои определения патриотизма, как жизненного начала развития каждого народа, батюшка стал развивать теорию интернационализма, однако, так сбивчиво, как будто слышал ее только вчера от человека, который сам плохо ее понимает. Я совершенно убежден, что почтенный во всех отношениях священник сбит с толку и был бы не опасен, если бы его изолировать от нелепой пропаганды революционных кликуш. Точно такое же дурное влияние заметно на упомянутом же Ефремове, почти мальчике, только что окончившем курс среднего горигорецкого земледельческого училища. Он тоже стал презирать русское правительство, русское войско и говорит кое-что, что известно сидельцу местной винной лавки Фуртату. Ефремов, будучи человеком всецело подчиненным Земелю, по своей незрелости, не желая выдавать своего патрона, тщательно избегал даже бывать у меня, а не только передавать мне, противнику по убеждениям, компрометирующие слова Земеля. Поэтому я только по косвенным данным судил о настроениях Ефремова.
   С приездом жены Земеля из Риги, привезшей целый ворох новостей, из которых как дважды два следовала, что русское войско бесчинствовало при подавлении там беспорядков, у Земеля стали появляться сведения, неблагоприятные для русского правительства, иногда подтверждавшиеся потом газетами. Мне бросалось в глаза, что Земель сообщал сведения большею частью за много времени до появления их в газетах. Откуда он получал эти сведения -- мне неизвестно. Обилие сведений совпадало с поездками и Петропавловск, где у него имеются близкие знакомые Синенко, инструктор маслоделия, и Лущихин, заведующий складом сельско-хозяйственных орудий.
   Таким образом пропаганда, неблагоприятная существующему строю, со стороны Земеля для меня не подлежит сомнению. Мне приходилось наблюдать, что во время разговора с офицерами, проезжающими с эшелонами на Дальний Восток, Земель сообщал о скверном отношении к солдатам, о крушении поездом, как потом оказывалось, не имевших на самом деле места. Суть его речи была, приблизительно, следующая: "Вы идете умирать за высшее начальство, а между прочим это начальство ничуть не заботится о вас, оставляя вас голодать и холодать, гибнуть при крушениях".
   В духе Земеля действует и буфетчик станции Мамлюткин и бывший (уволенный) начальник станции Барановский. При первом моем знакомстве с ним, производящим впечатление интеллигентного человека, он так скверно говорил о русском правительстве и героях Порт-Артура, что мне пришлось его обругать "халуем", что было мне поставлено в упрек всей Ведовской "интеллигенцией". Кстати сказать, железнодорожный жандарм немедленно исчез из комнаты, как только Барановским начал говорить непозволительные вещи. Сторожа затем говорили мне, что Барановский всегда так, всегда ругал русское правительство, и даже два жандарма (их на станции два) ему не могут помешать. Одно время Барановский с женой собирался, ехать в Америку, уезжал и теперь снова вернулся, не знаю, далеко ли он ездил, но думаю, что вернулся он не без запаса интересного печатного материала. Фуртат также может сообщить кое-что о Барановском.
   Вот пока все, что я знаю положительного с ссылкой ни свидетелей. Не привожу глухих толков, неизвестно откуда проникших ко мне. О том, что будто на Земеля уже раз доносили в Омске, будто Земель укрывал незаконно избежавшего воинской повинности своего помощника, о странных разговорах со своими служащими-немцами на немецком языке и о многом, что я теперь не припомню. В общем же получается картина деятельной, может быть, извне направляемой пропаганды. Поднять завесу и Поглубже заглянуть в это дело я до сих пор не мог, из страха получить репутацию шпиона, после чего не только моя деятельность инженера, но и само наблюдение за деятелями станет невозможным". (Прим. 2-е).
   Дух времени стал заражать, наконец, даже самых "верноподданных", которые заговорили вдруг совсем несвойственным им языком. Вот пара "документов", относящихся к той же предреволюционной эпохе.
   а) "Его сиятельству графу Якову Николаевичу Ростовцеву.
   Имею честь довести до сведения вашего сиятельства следующее: я нечаянно наткнулся на политический кружок демонстрантов, которые хотят сделать покушение на его императорское величество государя императора Николая Александровича самодержца всероссийского и великого князя Владимира Александровича. Покушение будет совершено при первом удобном случае. Я, как русский верноподданный, считаю долгом довести до сведения его императорскому величеству, чтобы его императорское величество остерегался выезда. Об изложенном я заявил господину приставу I уч. Лефортовской части города Москвы, который в свою очередь, дал честное слово сделать то, что от его может зависеть. Я желал бы явиться лично к вашему сиятельству и доложить более подробно, но не могу, но случаю того, что у меня нет средств приехать и С.-Петербург и жить некоторое время. То убедительно прошу ваше сиятельство по моей просьбе необходимое, ибо время дорого, как получите мое заявление, прошу немедленно отвечайте, и я рискну жизнью за веру, царя и дорогое отечество. Покорный слуга Н. Яковлев. Москва, 1905 г. 2-го марта. Адрес мой: Москва, Гавриков пер., дом 22, Яковлева, 1 уч. Лефортовской ч. Николаю Павловичу Яковлеву, б) "Его высокопревосходительству господину министру внутренних дел А. Г. Булыгину.
   Имею честь покорнейше просит ваше высокопревосходительство делу моему дать законный ход, так как мною были обнаружены две партии комитета социалистов-революционеров, которые обладают большими средствами и громадными запасами к революции оружия. Обо всем этом мое заявление через графа Ростовцева поступило к вашему высокопревосходительству и от вас в московское охранное отделение г-ну начальнику Волкову, которого сменил другой. Сперва мои доклады были незначительны, но, наконец, когда у них начались массовые собрания, я начальника по этот день уведомлял. И в настоящее время я подхожу к более серьезным операциям, но тут случилось... что пришлось оставить даровую службу, не получив своих собственных денег около 100 рублей и не считая жалованья, так как с 14 февраля по 24 мая время стоит денег, получил только 90 рублей, когда расходу было 193 рубля, кроме того, они, т. е. начальник и его помощник надо мной устроили насмешку в городе Курске и почти бросили на произвол судьбы. Я даже представить себе не мог, чтобы такие правительственные люди могли так нагло и нахально поступать с темп людьми, которые твердо стоят за веру, царя и дорогое отечество и почти рискуют жизнью. 25-го сего года мною было заявлено о просьбе денег, на что получил отказ, и о беспорядках, которые должны были произойти на следующий день, т. е. 26-го мая, около 2 часов дня и пр. подробности, но на мой вопрос, присутствовать на собрании или нет, я получил полный отказ; он, т. е. начальник, пользуясь своею наивностью и гордостью, как будто бы занят страшно делами, сидеть в кабинете и пить чай, не стад со мной и говорить, мне легче было бы выпить рюмку (атониака), чем слышать такой ответ, как от татар старьевщиков, дающих полцены за старые галоши. И 30-го мая, прочитав одну из газет "Русск. Вед.", где был помещен приказ г. градоначальника графа Шувалова, который назначал награды лицам, отличившимся в усмирении, когда по моему указу заранее были поставлены за кулисами поиска, но мне даже из своих денег приходится кланяться, как бога моля о помощи в делах счастливого успеха. То на основании вышеизложенного и осмеливаюсь беспокоить ваше высокопревосходительство, обратить на это особенное внимание, ибо я сам человек, живущий на средства родителей, за что останусь до гроба своей жизни очень благодарным. С истинным почтением имею честь быть покорный слуга Николай Яковлев. Адрес мой: Москва, Гавриков пер., д. 22, Яковлева, Николаю Павловичу Яковлеву. СПБ. Июня 9-го дня 1905 года. С получением моего заявления прошу немедленно ответить, потому что я человек нервный и не могу долго ждать. Яковлев".
   Запрошенный по поводу этой жалобы, начальник московского охранного отд. Тржесяк доложил 22 июня 1905 года, за No 5827, особому отделу департамента следующее: "Автором возвращаемого при сем прошении был Николай Павлов Яковлев, который 10 марта сего года обратился с прилагаемым также при сем прошением к ее императорскому высочеству, великой княгине Елизавете Феодоровне. Вызванный еще тогда для объяснений в охранное отделение, Яковлев изъявил желание служить в качестве секретного сотрудника и хотя и не располагал тогда серьезными революционными связями, но обещал обзавестись таковыми в ближайшем будущем. Рассчитывая на положительные результаты от деятельности Яковлева, моим предместником было назначено ему жалованье на первое время в размере 30 рублей в месяц, и, кроме того, ему давались небольшие суммы, как бы на расходы, которых в действительности у него не было. Вскоре Яковлеву, действительно, удалось познакомиться с известным отделению распропагандированным рабочим Пресненской фабрики Тимофеем Янченковым, от которого он стал получать нелегальную литературу. На праздник св. пасхи Яковлев выразил желание поехать в город Курск с целью указать отделению известных ему революционных деятелей. Расходы по этой поездке Яковлеву были оплачены, но обещания своего он не выполнил, утверждая, что известные ему лица еще не приехали; через несколько дней Яковлев возвратился в Москву. Дальнейшие сведения, получаемые, от Яковлева, по проверке оказались преувеличенными и зачастую совершенно вымышленными; между тем он назойливо продолжал требовать прибавки содержания до ста рублей в месяц, угрожая в противном случае отказаться от работы. По поступившим ко мне, по принятии отделения, агентурным сведениям Яковлев, благодаря бестактности и легкомыслию, с первых же шагов навлек на себя подозрение в революционных кругах, лишившись всякого доверия. Узнав об аресте Янченкова и других пропагандистов, которых он и не знал, Яковлев, вероятно, стал приписывать успехи ликвидации себе и опять продолжал требовать увеличения получаемого им содержания. Наконец, 29 минувшего мая он написал прилагаемое письмо, оставленное мною без ответа, в котором он заявил, что "с четверга 27 мая я больше вам не слуга". С этого числа Яковлев был уволен мною, и сношений с ним я уже больше не поддерживаю, так как услуги его не только не полезны, но и вредны для успеха в агентурных целях. В настоящее время, несмотря на отказ свой оказывать услуги отделению, Яковлев продолжает писать письма, угрожая, если таковые будут оставлены без ответа".
   

Шпионы протестуют

   Но даже содействие таких высоко талантливых людей, как "ветеринар" Артемьевский, знающий "ложкарное ремесло", "егерь". Красинский, изъездивший "полмира", "нервный" доносчик Яковлев и пр. -- не могли, разумеется, поправить деда. Народные массы проснулись и от слов перешли к действу. По всей стране разлилась широкая забастовочная волна, прозрели слепые, заговорили немые; открыли рот и самые безгласные -- агенты охраны -- наружные и внутренние; дух протеста незаметно проник в сердце охранительного лагеря и даже пресловутые "тени",-- восприняв пролетарские лозунги, стали предъявлять безбоязненно "скопом" требования "о повышении заработной платы". Одна такая история ознаменовалась комическим эпизодом, о котором я передам словами ее героя с сохранением всех прелестей его неподражаемого стиля. Вот что докладывал своему петербургскому "шефу" (Медникову) один филер.
   "Милостивый государь Евстратий Павлович. Честь имею уведомить, в виду поднятия цен на жизненные продукты, и квартир с дровами, то мы как получающие нищей оклад жалованья в числе четырех человек -- Шушарин, Шарганов, Агафонов и я, Павлов, осмелились побеспокоеть своего хозяена, не найдет ли он нужным прибавить нам жалованья в виду поднятия цен на продукты первой необходимости, сколько он может, о чем мы и попросили Голополосова доложить хозяену. 27-го октября сего года было ему доложено, а 29-го мене Павлова хозясн призывает к себе на квартиру и заявил мне с бранными словами, что за огитаторство мене увольняет. Я уверял хозяена, что мы совместно все четыре человека докладывали; вам и Голополосов подтверждал май слова, но он, хозяен, не хотел их слушать, тогда я позволел себе сказать, что позвольте мне послужить до половину ноября и получить жалованья на проезд по железной дороги, он мне в этом отказал, так как за октябрь месец дал расходных только 50 к., то я позволел себе сказать, что я буду жаловатца на вас в вышему на чяльству, то хозяин в присутствии Голополосова дал мне три раза в морду и когда наносил мне удары, то приговаривал: вот тебе констетуцея, вот тебе констетуцея, мы ин ... {Опускаю нецензурное слово. Л. М.} Я в это время растерялся, от неожиданности, только говорил: зачем вы меня бьете, но он передал по телефону приставу, чтоб прислали городовова арестовать меня и посадить в отдельной карцер, и угрожал мене с гноить в тюрьме, а Голополосову приказал закрыть двери, чтоб я не убежал, но я стоял спокойно и вожидал дальнеещея, но поговаривше с письмоводителем и городовова от пустили, а Голополосову хозяев велел не упускать мене извида, рашивает в ответ, смеясь колючими глазами, подмастерье Злоткин, не без ехидства повышающий сразу на четыре чина господина поручика.
   -- А что такое "аристократ" вы тоже не знаете?-- дает реплику Петерсон.
   -- В романах я читал, что это человек, который ничего не делает.
   -- Положим, это не совсем так,-- возражает допрашивающий.-- А демократ, это -- противоположность...
   -- Значит, господин полковник, это -- люди, которые всегда работают?..
   В конце-концов раздосадованный Петерсон, забыв московские наставления, сочно поминал "матушку" и шел утешаться в обществе дебелой Ольги Ивановны (Власьевой), которая старалась, в интересах мужа, быть со столичными гостями дамой, "приятной во многих отношениях", и проявляла, в порядке провинциального хлебосольства, чудеса кулинарной изобретательности...
   Но если дознание от рабочих добиться ничего не могло, то "хозяйчики" охотно шли давать показания против подмастерьев, на которых они были злы; один из таких хозяйчиков -- Елькин -- был даже избит за это рабочими. Особенно пространные об'яснения дал Б. Ш. Баскин, имевший портновскую мастерскую, тоже подвергавшийся за свое доносительство физическому воздействию.
   В общем, жандармские допросы и расспросы выяснили некоторых "агитаторов", которые большей частью были уже известны наблюдению. По данным этого расследования портной Б. Фабрикантов, бастовавший в XII--98 г., бил стекла в мастерской Ямрома, допускавшего работу вечерами по субботам; собирал майскую сходку, участвовал в нападении на Баскина.
   И. Скляров руководил стачками у Шейнина, устраивал у себя на квартире совещания по этому поводу, помогал деньгами оставившим работу.
   И. Злотников участвовал в августовской забастовке, подготовил таковую в мастерских Фишелева и Степта и присутствовал на загородных сходках.
   Е. Ильевский помогал Злотникову сагитировать рабочих у Степта.
   А. Гаиеля бастовал, работая в мастерской Шейнина.
   Л. Фейгин бил вместе с другими портного Елькина.
   Г. Баскин нанес побои сапожнику Стерлину за то, что он допускал работу позже 8 час. вечера.
   А. Лившиц участвовал в рабочей кассе и подбивал швей мастерской Г. Рейзлина не работать поздно вечером.
   Р. Соркина посещала рабочие собрания, происходившие у Е. Берковича, занимавшегося раскидыванием воззваний.
   Х. Хайкин был уволен сапожником Ганслиным "за дерзкое поведение и вредное влияние" на подмастерьев и участвовал в избиении сапожника Великовича, заставлявшего работать позже 8 ч. в.
   М. Шляфер "просвещал одного портного в мастерской Левина и доказывал последнему, что хозяевам будет даже выгоднее, если подмастерья будут работать меньшее число часов".
   И. Шехтер ездил летом к новозыбковским "демократам") за рабочим знаменем и устроил в местности "Лубны" майское собрание.
   М. Плоткин бастовал в августе месяце, участвовал в нападении на Елькина и хранил кассовые деньги.
   З. Телешевский "бунтовал рабочих у Шейкина" (сидел под арестом ранее в г. Харькове).
   Однако, ни повторная ликвидация, ни расследования по столичному образцу не могли искоренить обвинительного стремления гомельских рабочих. Несмотря на понесенные потери, организация через неделю после арестов 2-Х заявила о своем существовании, и Власьев, произведенный в чин подполковника, имел неудовольствие найти на пороге своей квартиры 5 серых конвертов с гектографированными воззваниями Гомельского комитета по поводу октябрьской ликвидации. По содержанию своему помянутые листки были незначительны, но они доказывали, что организационное зернышко цело и жизнеспособно.
   Весною 1900 года Гомельский с.-д. комитет вошел в состав Еврейского Р. Союза н деятельность его приняла более планомерный характер. Но и Власьеву удалось в то же время обзавестись секретным сотрудником, который сумел проникнуть в центр организации (22), благодаря чему гомельский жандарм получил возможность иметь вполне серьезные агентурные сведения.
   Вот что доносил, например, Власьев 3-VIII--1900 г. за No 733 Л. А. Ратаеву.
   "В дополнение всего изложенного в письме моем от 8 минувшего июня за No 640 сообщить честь имею о нижеследующем:
   "На происшедшем 25 минувшего июля общем собрании членов "Центрального Комитета" председателем его Алтером-Залманом Вениаминовым Драпкиным был предложен выработанный им проект реорганизации всех существующих в Гомеле комитетов, каковой после недолгих обсуждений, как признанный вполне целесообразным, был всеми одобрен, почему тогда же принят и утвержден комитетом.
   "Согласно этого проекта, реорганизация состоит в том, что Гомельские комитеты -- "Федеративный" и "Представительский" -- окончательно упраздняются, взамен их образуется один комитет под названием "центр", составляющийся из так называемых "цеховых президентов".
   "По этому проекту, в цехе на каждые 10 человек рабочих избирается один "представитель"; таким образом, число представителей в каждом цехе зависит от количества рабочих в известном цехе; из представителей же цеха избирается один более опытный, именуемый: "цеховой президент"... Кроме "центра", для обсуждения и решения текущих вопросов должны устраиваться, по мере необходимости, сходки: "представительские" -- из представителей всех цехов и "ремесленные", состоящие: из президента и двух более способных массовых рабочих своего цеха, т.-е. будущих представителей.
   "Бывший "Центральный Комитет", оставаясь при прежнем составе членов, на прежних же основаниях и при той же руководящей и главенствующей роли, переименован в "Гомельский комитет Всероссийской социал-демократической рабочей партии". Каждый представитель, имея под своим руководством не более 10 человек рабочих, обязан надлежащим путем развивать их умственно и, достаточно подготовив их, вести между ними пропаганду.
   "Президент же имеет общее наблюдение и руководство всем цехом и служит передаточной инстанцией всего необходимого от комитета представителям.
   "В этом же собрании произошло разделение труда между членами комитета по ведению пропаганды в среде рабочих г. Гомеля в следующем порядке: на Раису Иоффе возложена обязанность пропагандировать шляпочниц и модисток; на Хайкеля Файнштейна -- столяров и портных; на моего сотрудника -- слесарей и сапожников; Алтер Драпкин должен посещать собрания "центра"; кроме того, Раиса Иоффе состоит как бы секретарем комитета, хранит все адреса и ведет всю относящуюся к деятельности комитета переписку.
   "В последнее время к Гомельскому комитету примкнул некто Езерский Мирон -- еврей, занимающийся преподаванием уроков в частных домах; он, не принимая постоянного участия в деятельности комитета, исполняет лишь отдельные его поручения; он, по словам моего сотрудника, три года тому назад был одним из главных агитаторов впервые возникавшего в г. Гомеле рабочего движения; ему наследовал Нотка Гезенцвей, а потом уже работали: Ицко Захарин и проживающий ныне в г. Речице Минской губернии еврей Драгунский, Лев-Лейба, занимающийся там преподаванием частных уроков.
   "В настоящее время в комитете возбужден вопрос об избрании заместителя секретаря, на случай его ареста; вопрос этот будет разрешен тайным голосованием членов; сотрудник мой имеет много шансов быть избранным.
   "История гомельского рабочего движения", представляемая мною в копии, отдельно посылкой на ваше имя, ныне окончена, ее писали по частям: Соломон -- не установленный, Езерский Мирон, Гезенцвей Нота и Драгунский Лев-Лейба; скомпановал же ее в одно целое Езерский Мирон; эта история ныне передается из рук в руки каждому члену комитета для прочтения, по окончании чего будет переписана и отправлена по одному экземпляру: в Женеву, в "Центральный Всероссийский Комитет", который уже сам перешлет ее на "Парижский конгресс", и 2-й экземпляр -- в "Бунд", и один экземпляр будет в гомельском складе; при чем из опасения возбудить на почте какое-либо подозрение, решено переписать эту историю возможно мельче, чтобы получилось не более 4--5 листов самой тонкой почтовой бумаги.
   "Упоминаемый в этой истории "Бунд" есть "Всеобщий Еврейский Союз в Литве и Польше", имеющий свое отделение в Минске, члены его и адреса их известны только Алтеру Драпкииу, который и отправит историю по назначению; в Женеву же история будет отправлена Раисой Иоффе.
   "По словам Алтера Драпкина, в Минске многие члены Бунда в недавнее время были арестованы, но тот же час на их места вступили заместители, и "Бунд", таким образом, ни на минуту не прекращал своей деятельности, состоящей в обязанности снабжать комитеты еврейской и в известном количестве русской нелегальной литературой. Красное знамя, упоминаемое на странице 9-й посылаемой вам истории, по окончании праздника 1-го мая, обыкновенно там же сжигается, при чем присутствующие напевают: "сгорай наше знамя, как должно сгореть все то, что существует...".
   "Личность упоминаемого в письме моем за No 640 члена комитета Хайкеля ныне установлена; это -- мещанин Ковенской губернии Файпштейн Хайкель Львов-Лейбов, по ремеслу столяр, работающий в г. Гомеле в фортепианной мастерской И. С. Рудько"...
   Народная поговорка гласит, что счастье неравнодушно к людям известного сорта. Подполковник Власьев имел достаточно оснований попасть в категорию таких счастливчиков и фортуна ему благоволила: в доносчиках нехватки у него не было. После Бартошкина, Елькина, Баскина и других явился новый доброволец-портной Ш. Мейзлин, которого 15-Х--1900 г. рабочие побили за то, что он пошел работать в мастерскую Пекельника, бывшую под бойкотом; доносчик сообщил Власьеву сведения о соц.-дем. кружке, существовавшем в м. Ветке, к которому принадлежали: В. Певзнер, М. Горовой, Г. Ратнер, И. Гершгорн, Сандлеров и И. Казакевич.
   По этому делу было возбуждено расследование, причем один из обвиняемых, упомянутый выше Казакевич, находясь под стражей в Москве, "покаялся" и после одной из бесед с ним, в начале июня 1901 года, Зубатов заявил самодовольно: Казакевич "набивается в сотрудники", но с условием, чтобы Власьев ничего не знал (23) ..
   По сведениям Майзлина, руководителем кружка в Ветке был член Гомельского с.-д. комитета Х. Файнштейн. Я не знаю, были ли приняты услуги Казакевича; в утвердительном случае гомельскому агитатору суждено было попасть "между трех огней": спереди -- доносчик, а по бокам два сотрудника охраны (Файнштейн был приятелем власьевского осведомителя)...
   

РАБОЧИЙ КРУЖОК В Г. ОРШЕ.

   Уездный городок Могилевской губ. неожиданно сделался ареной розыскных действий: в ночь на 6-XI--1900 г. в г. Орше разразилась "ликвидация", которую учинил бывший помощник Бордяева ж. ротмистр Поярков" сосланный в провинцию за слишком беспутное поведение.
   В г. Орше повторилась в миниатюре история, свидетелями которой мы были при обозрении гомельского рабочего движения. На почве грубейшей эксплоатации труда ремесленных подмастерьев и учеников, бытовое положение которых почти не было нормировано законодательным путем, зародилась борьба, при чем рабочие, лишь слегка тронутые социалистической пропагандой, легко вступали на путь резких агрессивных действий, а "хозяйчики" в отместку бегали с доносами на них к полиции и жандармам.
   Рабочий кружок в Орше возник под влиянием заезжих пропагандистов; организационный почин сделан был, повидимому, высланным из Витебска под надзор в г. Оршу В. А. Конюховым и А. Дорфманом. Последний, пристроившись в столярной мастерской Абрамсона, образовал кружок, в который вошли: З. П. Брашннн, И. Г. Эйделянт, М. М. Криглоз, З. Молочник, Б. М. Кирзон, Ш. Я. Вассерман, А. С. Шапиро, М. М. Экштан, Ш. Г. Фейгин, Ш. Л. Функман, И. С. Турин, М. Б. Лаговьер и др.
   В апреле месяце среди оршанских рабочих циркулировал рукописный листок, приглашавший их отпраздновать "подобно другим" 1-е мая. Затем кружок обзавелся нелегальной литературой, которая была получена из Витебска и частью из Минска. В конце августа по городу были разбросаны воззвания "Ко всем рабочим и работницам России" (напечатанные в типографии "Южного Рабочего"). Одновременно члены кружка собирали в пользу кружка деньги, которые хранились в сберегательной кассе на имя Эйдинова. Помимо пропаганды, велась и агитация, результатом которой были забастовочные попытки: рабочие поодиночке, а иногда по нескольку человек, отказывались от работ, требуя повышения заработной платы (поштучной) и сокращения рабочего дня (от 6 ч. утра до 7 ч. вечера).
   Неподатливых хозяев, например, столяра Грусмана, кружок бойкотировал, а подмастерьев, соглашавшихся работать у них, старались застращать, прибегая иногда к насилию. Так были избиты шапочник Урин и столяр Халат; последний вследствие преследований принужден был уехать на родину. Жалобы и доносы пострадавших и явились источником сведений, на основании которых Поярков ликвидировал кружок.
   Первоначально, в ночь на 6-IX, были арестованы рабочие З. П. Брайнин, И. Ш. Нахбо и И. Б. Эйдннон и, кроме того, 15 человек подверглись обыску (24).
   У Нахбо была отобрана партия нелегальных изданий, перенумерованных и сильно потрепанных; они составляли кружковую библиотеку. В числе этих изданий были печатные на жаргоне журналы: "Голос Рабочих", NoNo 11 (XII--98 г.), 12 (II1-99 г.), 14 (VIII--99 г.), 16 (III--1900 г.) и 17 (IV--1900 г.), "Будильник", No 4 (V--1900 г.) и "еврейский Рабочий". Из брошюр на еврейском языке имелись, между прочим: гектограф, отчет о Лондонском социалистическом конгрессе, а также "Манифест Рос. с.-д. р. п." и "Секретный циркуляр мин. вн. дел" (обе -- изд. типографии Бунда); на рус. языке были: журнал "Рабочая Мысль", No 7 (VII--99 г.) и "Библиотека Раб. Мысли", No 4, (изд. Спб. "Союза борьбы за о. р. к."); "Свобода" (изд. Рабочей партии политич. освоб. России) и "Самодержавие и печать в России" (Берлин, 1898 г.).
   В числе листков, найденных у Нахбо, представляют интерес гектограф, издания "Нского рабочего комитета" (бундовского), жаргонные: "Беседа с социал-демократом"; "Как живут и борются рабочие за границей" ("Стачка парижских землекопов") и "Кровавое столкновение бельгийских рабочих с правительством"); "Новая победа французских рабочих" и "Что слышно у нас в России" (Нечто о несчастных случаях и о страховании рабочих); а также: "Листки" на русском языке: 14-й -- (Международный с'езд углекопов в Бельгии", 16-й -- "Как ответили бельгийские рабочие на убийство товарища", 17-й -- "Стачка газетных мальчишек в Нью-Йорке" и 18-й "Подготовительная конференция (совещание) к будущему международному социалистическому конгрессу".
   У Брайнина было найдено воззвание "Ко всем рабочим и работницам России" (тип. "Ю. Р.".); а у Эйдинова -- листок с перечнем революционных брошюр и клочок бумаги с записью иностранных слов, смысла которых обысканный, повидимому, хорошо не знал, а именно: "Конвент, якобинец, педераст" и т. д.
   Отмечаю эту мелочь -- в ней капелька подлинной жизни; рабочий не понимал ясно, что такое "конвент", "якобинец", но, к счастью, ему не было знакомо и значение слова, о котором любой кадет Пажеского корпуса или воспитанник Царскосельского лицея спрашивать не стал бы...
   

ПРЕДАТЕЛИ Д. З. ВИЛЬКИЙСКИЙ И Э. Ф. ВАЛТ.

   Расследование, которое велось о бундовской организации при Москов. охр. отд-нии прикомандированными к нему ж. офицерами А. И. Спиридовичем и Б. А. Герарди, не дало результатов, на которые рассчитывал Зубатов: охотников получать иудины сребрен-ники почти не находилось. Молодым охранникам повезло только в одном случае. В марте месяце 1900 г., в связи с наблюдением за И. Шадовским, которого указал "Друг" (Каплинский), был выяснен ковенский кружок, во главе которого стоял Ш. И. Пяскович. 5--6 апреля эта группа бундистов была ликвидирована и 13 человек, арестованных в Ковнс были доставлены в Москву (25). На редкость, двое из новых узников решились вступить на путь предательства.
   Первым сдался шляпочник Давид-Шлем Зусьманов Вилькийский, которые согласился быть секретным сотрудником Зубатова и потому 8-VII--1900 г. был освобожден; "работал" он потом не особенно продуктивно в бундовских организациях г. г. Ковны и Вильны (агентурный псевдоним его был "Судный").
   Другим предателем оказался резчик Эльяш-Шлиом Рахлев-Файвишев Валт, который 2-VIII--1900 дал "откровенку" поручику Герарди и обязался сотрудничать; его освободили, и он поехал на родину; первое время он сообщал кой-какие сведения, но затем эмигрировал в Трансвааль, откуда изредка продолжал писать Медникову -- чаще всего просьбицы о пособьице...
   Но не о таких сотрудниках мечтал Зубатов. Ему нужна была "центральная агентура", так как было слишком очевидно, что "Друг" играет в прятки; это приходилось терпеть, так как другого осведомителя такого же калибра не находилось.
   Впрочем, Зубатов в это время уже не считал розыск единственным средством борьбы с революцией; находя, что одними репрессивными мерами рабочего движения не остановить, он попытался внести в него деморализацию, задумал взорвать его изнутри; роль минёров в отношении Бунда должны были сыграть инспирированные им руководители Еврейской независимой рабочей партии. На некоторое время Зубатову удалось вызвать в рабочих рядах междуусобицу, принимавшую иногда острый характер.
   Вот что писал, например, Двинский с.-д. комитет в гектографированном воззвании своем (V--1900 г.) "К двинским работникам и работницам". "В последнее время нашлись "вредные люди, которые называют себя оппозиционерами"... Не согласуясь с тактикой городской организации, они употребляют всякие средства, принципами любой революционной и свободно сражающейся группы недозволенные, чтобы препятствовать помянутой организации в ее деятельности... Шпионнически выяснивши ее участников, они стали теперь нападать на них и бить на улице... В субботу, перед пятидесятницей, эти люди гнались за двумя, которые спаслись на извозчике; в первый день праздника они еще побили кой-кого, на следующий день поколотили еще двоих...
   "В виду таких обстоятельств является невозможным вести город" скую работу, и Двинский с.-д. комитет вынужден прекратить свою деятельность"...
   Новая тактика Зубатова вызвала соответствующую отповедь в бундовских периодических изданиях. Один из выпусков журнала "Der Wecker) (No 6, 1900 г.) почти целиком был занят этой темой.
   "Вы. конечно, помните,-- писал орган союза щетинщиков в статье "Шпион Зубатов",-- что творилось в Польше и Литве в июле 1898 г. Массу людей перехватали, рассадили по тюрьмам, сослали в отдаленные местности Сибири, забрали наши две типографии... Достигнув таких результатов, Зубатов вообразил, что еврейский "Бунд" низвергнут в прах... Но совсем не то получилось. Сейчас же после арестов вышел первый номер "Классовой Борьбы", затем состоялся с'езд Бунда. "Голос Рабочих" печатался в других типографиях, и в прошлом году Зубатов мог уже видеть 13-й майский номер его"...
   "Русское правительство воображает,-- писал "Der Wecker" в следующей заметке ("Случай абсолютизма"),-- что мы без его опеки существовать не можем. Мы вечно должны испрашивать его соизволения. Оно диктует нам, что читать; о каждом своем шаге мы должны об'являть надзирателю участка, полицейский превращается в педагога и воспитателя.... Если бы главные представители правительства не были так ослеплены,, они поняли бы, наконец, что рабочее движение не есть дело рук нескольких "подстрекателей", которых нужно держать в тюрьмах для прекращения движения: рабочее движение должно быть и будет и никакие аресты его не задушат"...
   Справедливость этого утверждения Зубатов начал сознавать; но, подманивая левой рукой наивных рабочих, на правую руку он решил надеть "ежовую рукавицу"; это видно из его доклада директору д-та п., составленного в I--1901 г. Признавая, что переловить всех бундистов, да еще с "поличным", нет возможности, умудренный опытом глава всероссийского сыска предложил: дела о бундистах проводить в порядке охранного расследования; всех "серьезно заподозренных" все время держать под стражей; дела эти разрешать через особое совещание (административно) и всех "обвиняемых" ссылать в Западную Сибирь... (Прил. IV).
   Для несознательных -- полицейская "легализация".
   Для сознательных -- охранная узурпация.
   Одних -- мытьем, других -- катаньем.
   

КОНКУРЕНЦИЯ ОХРАНИТЕЛЕЙ.

   1901 год начался для северо-западных розысков московской охранки с "междуведомственных" неприятностей. В виду бездеятельности виленской жандармерии, местная полиция, желая отличиться перед генерал-губернатором, занялась самостоятельно искоренением еврейской "крамолы".
   В ночь на 17-I--01 г. пристав Черняев задержал, в виду "жульнического поведения", Персона, при котором оказалась книжка заграничного издания "Андрей Кожухов" (роман Степняка-Кравчинского), каталог нелегальной библиотеки (свыше 2000 номеров), кассовые и прочие записи. На следующий день тот же полицейский арестовал наборщика В. Камермахсра, имевшего при себе с десяток революционных воззваний (26); поводом к задержанию последнего послужило, будто бы, заявление хозяина типографии Мсрмелинского о том, что Камермахер "заглядывал в окна его заведения и тем вызвал у него подозрение"... Это вторжение полиции в сферу ведения охранных органов вызвало горячее объяснение жанд. генерала Черкасова с виленским полицеймейстером Нахимовым и не менее пылкую жалобу Зубатова в д.п. на перестаравшегося пристава, лишившего "Галку" (Ф. В. Биидер), за которой наблюдали "летучие", ее жениха Персона...
   В конце того же января возникли недоразумения между московскими филерами и петербургскими, приехавшими в Вильну наблюдать по делу группы "Рабочая библиотека". По сообщению Каплинского, лидер "летучих" Александрийский заметил за собою наблюдение, которое за ним установили питерцы; по жалобе Зубатова, последним было предписано оберегать только вокзалы. Александрийский, пытавшийся укрыться от сыщиков, был арестован 8-II--01 г. в м. Кашедарах (27).
   Потом опять возникли осложнения с виленской полицией: пристав Кончевский задержал "за праздношатательство" А. Ш. Вайнштейна и Г. И. Кикоеля, у которого отобрал No 5-й нелег. журнала "Минский Листок".
   26-IX--01 г. произошла новая "случайность": полиция производила (будто бы) розыски по делу о краже у Гордона и при обыске в доме Кмецинской обнаружила в пристройке корзину с еврейским шрифтом, раму, валик и другие типографские принадлежности, а также одно бундовское воззвание (1901 г.); кроме того, под полом, в сенях, нашли нелегальн. издания, печать витебской мещанской управы и явочный штамп пристава 6-го участка г. Вильны. Во время обыска явился хозяин квартиры, негласпоподнадзорный Г. Х. Бейлин, которого и арестовали...
   Благодаря всем этим неудачам, наблюдение "летучих" развивалось настолько медленно, что Зубатов даже не мог предпринять предмайской ликвидации. Между тем агитация, развитая Бундом по случаю приближавшегося рабочего праздника, сопровождалась сходками, носившими массовый характер и происходившими весьма успешно. Так, 7-IV состоялось собрание под видом спектакля в Вильне, за Зеленым мостом, на котором присутствовало около 200 человек, среди которых агитировала Г. Райхельсон и др. 11-го числа произошла сходка в Ковне, у Петровского спуска (за городом), в которой участвовали поляки-ремесленники, в том числе поднадзорные Б. Вержбицкий, Федорович и др. 14-IV устроили собрание столяры в Минске, загородом в лесу. 17-IV происходила массовка рабочих в Двинске, на Мясницкой ул. (было до 200 человек), которой предшествовало распространение 15 и 16-IV жаргонных воззваний Центрального и Двинского комитетов Бунда, при чем их было разбросано так много, что 17 штук подобрали на улицах филеры...
   На "летучих" листки впечатления не произвели: никто из них по-еврейски читать не умел.
   

СОЮЗ ПРИКАЗЧИКОВ.

   Каплинский продолжал держаться своей прежней тактики: сообщать охранникам кое-что и во всяком случае не все. В общем, осведомленность Зубатова о деятельности Бунда оставалась попрежнему очень поверхностной, как это можно усмотреть из нижеприводимых итогов наружного и внутреннего наблюдения в Северо-Западном крае, которые были сообщены в мае 1901 г. Москов. охр. отд-м д-ту п.
   "В последнее время особо энергичную деятельность проявляет недавно сформировавшийся нелегальный союз приказчиков, комитет коего и центральная касса находятся в Вильне. Упомянутая организация стоит в таких же отношениях к Бунду, как и союз щетинщиков, имеющих свои отделения в г. Ковне, Минске, Белостоке, Двинске и других, при чем во главе их стоят центральные сходки, являющиеся собранием представителей кассовых сходок, формирующиеся из членов, избранных профессиональными группами (бранзами, по жаргону) и занимающихся, главным образом, денежными сборами. Центральные сходки, решающие вопросы о стачках и другие общего характера, помимо представительства в комитете, имеют еще через избранных лиц связи с местными социал-демократическими группами.
   "На ряду с этим наблюдением, осуществляемым в г. Вильие филерами летучего отряда, за последнее время было констатировано особое оживление кружковой деятельности. 31 марта один из главных агитаторов -- Шерешевский -- выехал на неделю в Гомель, где остановился у сапожника Бирдбраера, известного по прежним розыскам.
   "1 апреля выбыл за границу на Эйдкунен Герик Цикох, хороший знакомый Г. Стоцик, ныне арестованной.
   "3-го числа того же месяца сподвижник Александрийского Ицек Нехамов Ашпиз, повидавшись с приехавшим в этот день в Вильну (из Ковны) наблюдаемым там типографщиком "Наумом", проводил в Двинск Липу Гинсбург с Гсршоном Плюдерманом, поехавшим за транспортом для Риги.
   "6-IV Шерешевский и приказчик из магазина Гоца организовали большую вечеринку рабочих. 12 апреля знакомый вышеупомянутого Плюдермана "Чуркин" {М. М. Гарбер.} поджидал кого-то с утренним поездом на вокзале, где как-раз в это время был задержан привезенный: из Белостока транспорт номера 23-го "Голоса Рабочих". На следующий день Ашпиз, "Чуркин" и ближайшая знакомая их, приятельница социал-демократки Елены Гершанович, Лина Антокольская проводила в Минск известного но своим замыслам "Пине" {Если верить Каплинскому, "Пине" замышлял совершить покушение на Зубатова.}, находящегося ныне в Гомеле.
   "21-IV в д. Рудиша, по Стефановской ул., состоялось собрание, в котором участвовали: Шерешевский, "Чуркин", приказчица магазина Гальперина "Соня" {Р. Ю. Новогрудская.}, "Учитель" {А. И. Вайнштейн -- впоследствии член Ц. К. Бунда.} и другие, из коих некоторые дежурили поблизости.
   "25-го сходка повторилась, при чем у приятеля Цихоха, Овсея Шимслева Каплана, собрались: друг Александрийского и Ашпиза Иосель Таршис, "Дельный", {В. Л. Залкманзон.} два неизвестных и живущий нелегально Янкель Эпштейн ("Сокол", по Минску -- "Беглый"), вернувшийся из-за границы и работавший раньше в Белостоке.
   "4 мая Гершанович, "Чуркин" и "Дельный" посетили табачную фабрику Дурунча и вели агитацию по поводу происходившей там стачки. На 6-е число Эпштейн уезжал по конспиративным делам в г. Минск...
   "15 мая Шерешевский встретил прибывших, повидимому, из Варшавы Калмана Крапивника (подлежавшего аресту еще в январскую ликвидацию) и еврея, коему кличка "Бурый", у которых оказался большой чемодан весом около двух пудов.... [Их провели] в д. Клячко к "Чуркину", куда вслед затем наведались Таршис и поднадзорный Давид Шлномов Антокольский, ныне выбывший в Полтаву,
   "19 мая "Дельный" со свертком в парусине, весом до 15-ти фунтов, пошел в д. Дрелинга, в дачной местности Поплавы, где поселился Крапивник, у которого в это время собрались: "Курчавый" с неизвестной еврейкой, приказчик "Алтер" {П. Г. Лейзгольд.} и его сожитель (кличка "Мартышка") {Ш. Я. Ливер.}, Ошер Боровской (был обыскан по делу "Рабочей Библиотеки") и другие.
   "21-го числа у Крапивника до 5 часов дня были:"Бурый", "Дельный", "Нос" {А. С. Пинкус.} и знакомый Янкеля Эпштейна, под кличкой "Карлик" {Ш. Б. Драпкин.}.
   "На ряду с описанными фактами наблюдением установлено, что наиболее часто посещаемым местом является кухмистерская приказчиков в доме 11 -- Шапиро, по Рудницкой улице, известная по предыдущим розыскам и служащая пунктом конспиративных сношений, а также книжная лавка Гасельника, выполняющая функции того же характера.
   "Из вышеизложенного нельзя не усмотреть,-- заканчивал свое донесение Зубатов,-- что наблюдаемый кружок является центром, в котором сосредоточивается виленская революционная жизнь данного момента и, в частности, развившегося союза приказчиков
   "Так как наблюдению по г. Вильне, приходится иметь дело чаще всего с лицами, отличающимися крайней непоседливостью, и выбрать момент, когда все наиболее видные деятели из них могли бы одновременно и с успехом быть арестованными, представляется крайне затруднительным, а также, имея в виду, что агентурная осведомленность по г. Вильне, вследствие некоторых обстоятельств, ослаблена и будет восстановлена только спустя некоторое время, то представлялось бы желательным, не затягивая наблюдения, ныне же, при первом удобном случае, ликвидировать его по г. Вильне"...
   Ликвидация, однако, была отложена, повидимому, до восстановления "агентурной осведомленности", которая, действительно, сделалась вскоре обстоятельной.
   Вот резюме данных наблюдения по делу Бунда за июнь месяц 1901 года (сообщение Зубатова П. Н. Лемтюжникову -- временно замещавшему Ратаева).
   21-VI в Вильне появился известный по наблюдению в Минске (1898 г.) за Евг. Гуревич еврей под кличкой "Араб"; немедленно по приезде он свиделся с М. Гарбером, Ш. Драпкиным, Шерешевским и другими. На следующий день упомянутые лица были замечены наблюдением уже в Минске, где 23-VI, во втором часу дня, за городом в роще "Антоновка", у бывшей корчмы, состоялось собрание, на котором, помимо виленцев Гарбера, Драпкина, Шерешевского и приехавшей с ними женщины (организационные клички: "Макс", "Хаим", "Залман" и "Бася"), участвовали еще известные наблюдению минчане: Ю. Волин, М. Евенчик, Б. Слуцкая, З. Шостак Г. Рабинович, Гольдберг, Виленкина, Ш. Чемерисский, С. Вольман, Э. Форер, М. Кантор, а также известные филерам, по указаниям агентуры, но неустановленные: "Залман", "Броха" и "Роза". Сходка, на которой было около 100 человек, продолжалась до II ч. вечера. На следующий день начался раз'езд: Гарбер с товарищами вернулся в Вильну; "Бася" заехала на две недели в Сморгонь, куда отправились трое других участников с'езда...
   В том же донесении Зубатов дал описанным событиям агентурное освещение. "Сходка в Минске 23 июня,-- писало охр. отд-ние,-- была устроена по случаю годовщины основания местного отдела союза приказчиков. На этом праздновании были делегаты из Вильны (члены тамошнего Центрального совета: "Макс", "Хаим", "Заллан" и "Бася"), Двинска, Гомеля (Канторович) и Сморгони. Председательствовал на собрании Волин, начавший с чтения отчета кассы и хроники борьбы с хозяевами. Затем говорил "Мотька", член-корреспондент минского совета приказчиков, и опять Волин. Потом выступил оратором "Макс" ("Чуркин"), доказывавший, что приказчики такие же пролетарии, как и рабочие, и характеризовавший сионизм, как движение буржуазное. Следовавшие после этого речи Чемерисского и Грана носили чисто политический характер и резко осуждали политику легализации социал-демократического движения.
   В заключение виленские делегаты обратились с приглашением приехать к ним в день годовщины учреждения союза -- 29 или 30 июня. Из сообщенных ими сведений усматривается, что организованных приказчиков и приказчиц в Вильне до 300; они делятся на цеховые группы, имеющие совет из 4--5 человек, избирающий представителя в Центральный совет (до 20-ти человек), который тайной баллотировкой выделяет из себя Центральный комитет союза, членом коего из делегатов является, повидимому, "Макс", считающийся в Вильне интеллигентом"...
   Может показаться странным, что Зубатов не воспользовался минским торжеством для того, чтобы нанести удар союзу приказчиков. Но это могло произойти потому (если не было "высших" легализаторских соображений), что о с'езде он узнал, когда участники его уже раз'ехались. Вообще за май-нюнь месяцы "летучие" произвели только два ареста: 16 мая -- К. Крапивника (в Белостоке, с паспортом на имя Шапиро) и 19-VI -- М. Л. Левинсона (в Вильне, у З. Лассера и Ю. Левита, давших ему ночлег).
   Ликвидация виленских розысков была произведена только в ночь на 31-VI--1901 г.; в ней участвовали 20 полицейских надзирателей Москов. охр. отд-ния, во главе с командированными из Москвы ж. офицерами Петерсоном и Спиридовичем. "В целях установки намеченных лиц" было произведено 55 обысков; 27 человек были подвергнуты задержанию (28).
   Крупную поживу дал охранникам А. О. Бернадик -- у него нашли 2.600 экз. нелегальных изданий, в том числе печатные на рус. языке: брошюра "Четвертый с'езд Всеобщего Еврейс. Раб. Союза в в Литве, Польше и России" (изд. Ц. К. Бунда, VI--01 г.) и воззвания: "К обществу" и "К еврейской интеллигенции" -- о тайном циркуляре "об еврейской наглости) (от имени Ц.К. Бунда, VI--01 г.); кроме того, у Берпадика отобрали паспорт на имя Ш. И. Немзера. У Гарбера, жившего вместе с Я. Г. Швабским, обнаружили два рукописных отчета центральной кассы, рукописи воззваний "преступного содержания", отметки о денежных взносах и другие конспиративные записи, относившиеся к союзу приказчиков. У С. И. Гликман забрали 28 экз. революционных изданий, книжку с записями о занятиях в нелегальных кружках, а у З. О. Цыпина (Шерешевского), жившего с Ш. Драпкиным,-- около сотни запрещенных изданий, рукописи, шифрованные записи и печать журавического мещан. старосты, с мастикой. У Б. П. Кессель нашли жаргонный "Варшавский Рабочий" NoNo 7--8 (V--01 г.) и у А. Вайнштейна -- письмо о бундовских делах и др. рукописи. У Л. И. Быкович, Л. П. Гехтер, З. Гинсбург, М. Л. Гурвича, Б. Л. Зальманзона, Р. Х. Новогрудской, А. М. Кисина, Ц. Скоповкер и Х. М. Ходоса -- отобрали мелкую нелегальщину и компрометирующую переписку...
   На этот раз пленники "летучего отряда" остались на месте битвы: в московских тюрьмах уже сидело полсотни бундистов (29).
   Для новых жертв нехватило места.
   

ЕЩЕ ТРАНСПОРТЫ (ГРОДНО. ХАРЬКОВ).

   Помимо блестящей постановки типографского дела, В. Еврейский Рабочий Союз организовал контрабандные пути, которые обслуживали нужды и Росс. с.-д. р. партии по части водворения из-за границы произведений нелегальной литературы. Было уже упомянуто о том, как задержали транспорты в Киеве и Одессе. После ареста Александрийского, занимавшегося устройством переправы политической контрабанды, Каплинский указал на его заместителя -- Бенце Левина; "летучие" взяли его в наблюдение, которое привело их в Гродно; здесь наблюдаемый, бывший вдвоем, заметил за собой "хвост" и поспешил с товарищем скрыться (27-VI--01 г.), оставив на вокзале свои вещи. При осмотре покинутого Левиным багажа оказалось, что корзина содержит 462 экз. революционных изданий на еврейском языке, а в узле, завернутом в одеяло, нашли 484 брошюры (часть на русском языке). В транспорте этом были, между прочим, в значительном количестве издания Бунда (жаргонные): "Рассказ английского рабочего" (XI--1900 г.); "О лондонском рабочем конгрессе", происходившем в 1896 г. (III--1900 г.); "Основы социализма" Геда и Лафарга (VI--3901 г.); а также "Религия и ее значение" М. Термана (изд. рус. революц. комитета в Нью-Йорке, 1900 г.) и "Подпольная Россия" Степняка (Лондон, 1896 г.). Из русских изданий следует отметить: "Очерки из истории английских рабочих союзов" (изд. союза рус. с.-д., Женева, 1900 г.); "Листок Рабочего Дела", No 7 (IV--01); "Суд над Карповичем и Лаговским (Женева, 1901 г.); "Доклад о русском с.-д. движении международному социалистическому конгрессу в Париже" (1900 г.).
   Эта добыча не особенно обрадовала Зубатова что толку было в "вещественных доказательствах", хотя бы и весьма об'емистых, когда сами обвиняемые оказались в "нетях"?..
   А крупных бундистов, которых "летучие" хорошо знали, но поймать никак не могли, в это время было уже более двадцати; в разряде таковых числились: М. О. Цейтлин, Ц. Гурвич, С. Маршак, Х. Н. Розенфельд, Ш. Х. Мерингоф, К. Н. Иоффе, М. Е. Коган, М. Х. Юрчик, Г. Ш. Райхельсои; Д. Л. Богорад, Г. Ш. Плюдермахер, Ц. М. Скоповкер, Г. Л. Гониондзский, М. Л. Гинсбург, Л. И. Гольдман, И. Х. Миль, Г. Я. Ледер, М. Я. Левинсон, А. И. Кремер, Л. Я. Мытникович, И. Таршис, И. Гольденберг, О. Ш. Каплан...
   Но "лидеры" оставались неуловимыми, а в руки Зубатова свалился опять мертвый груз: по наблюдению за неизвестным под кличкою "Калмык" было установлено, что он оставил на станции Харьков, на хранение, корзину, взятую, кажется, в Белостоке: получать ее являлся один молодой человек (ему дали кличку "Трус"), но, заметив что-то неладное, во-время скрылся. Корзину эту 13-X--01 г. из'яли, и при осмотре ее в жандармском управлении оказалось, что она заключает в себе несколько пакетов (с надписями: "Екатеринослав", "Харьков", "Луганск"), в которых содержались нелегальные брошюры и воззвания на еврейском и русском языках, главным образом, издания Бунда (вышеупоминавшиеся "Доклад", "Четвертый с'езд", воззвания "К еврейской интеллигенции", "К обществу" и др.).
   Продолжение истории этого транспорта имело место в Кишиневе. Наблюдая в этом городе, "летучие" 29-Х взяли "в оборот" двух суб'ектов, похожих на "Труса" и "Калмыка", которых провели в д. 31 на Подольской ул., где, как узнал старший филер "отряда" П. Машков у полковника Чарнолусского (нач-к Бессарабск. г. ж. у.), только-что поселился прибывший из Одессы Х. М. Нудельман, за которым "летучие" наблюдали еще в 1897 году (по делу Южно-рус. раб. союза) в г. Елисаветграде (он находился там в сношениях с А. Таратутой -- впоследствии видный большевик).
   Но и на этот раз "летучим" не повезло с Нудельманом: оказалось, что одновременно за ним наблюдали одесские филеры, которые приехали в Кишинев арестовать его.
   Докладывая об этой истории д-ту п., Зубатов жаловался, что "продолжающиеся аресты по Кишиневу (25-Х был задержан Александр Яндовский, известный филерам под кличкой "Серый", и его брат) заметно отражаются на наблюдаемых, которые еще не успели оправиться после недавней местной ликвидации".
   Кому достался Нудельман, на которого могли пред'явить еще претензии харьковские жандармы, мне неизвестно.
   

ПОКУШЕНИЕ НА ФОН-ВАЛЯ.

   Убедившись, что бундовскую "заразу" оперативным путем излечить нельзя, Зубатов возложил все надежды на свои легализаторские антитоксинные прививки и направил удары на Рос. с.-д. р. п., в частности против южных ее организаций, порт-паролем которых являлся журнал "Южный Рабочий".
   1902 год, как известно, ознаменовался открытыми выступлениями пролетариата. Майские демонстрации носили внушительный характер; кое-где было оказано "сопротивление властям".
   Мускулистая пятерня рабочего сжималась уже в сокрушительный кулак.
   Многочисленны были майские демонстрации в Западном крае; одна из них имела место в Двинске; здесь 16 апреля, в 8 ч. вечера, на Офицерской улице толпа человек в полтораста устроила шествие под сенью красного флага; чтобы рассеять ее, полиция вынуждена была призвать на помощь конных артиллеристов, при помощи которых до 50 демонстрантов было арестовано.
   В Вильнс рабочие справляли маевку 18-IV; имея красные флаги, они пытались собраться на Лукишской площ. и Немецкой ул.; "своевременно явившиеся казаки,-- повествует официальная справка,-- разогнали толпу, усердно награждая нагайками участников демонстрации; на улицах все время находился губернатор фон-Валь; задержанных в это время демонстрантов, в числе 26-ти человек, наказали розгами (до 50 ударов) и освободили из-под стражи. Экзекуцию производили казаки" (10)...
   Эта дикая расправа над беззащитными людьми вызвала глубокое возмущение как в обществе, так и в рабочей среде; беспримерное издевательство над человеческим достоинством, вызов, брошенный виленским сатрапом еврейскому пролетариату, не могли пройти бесследно.
   Уже через педелю после экзекуции, 26-IV, директор д-та п. сообщил Московск. о. отд-нию, что "по полученным, совершенно достоверным, агентурным сведениям, в Вильне организован террористический отряд с целью убить фон-Валя, прокурора Виленск. судебной палаты, пристава 2-го участка, окл. надзирателя Мартынова и городового Цыбульского. В организации состоят: 4 местных еврея и 2 поляка, а также два ли[а, прибывшие -- одно из Минска, другое из Двинска; заготовлено 6 новых револьверов, 2 кинжала и охотничий нож; заговорщики имеют патрули"...
   Слухи о возможном покушении циркулировали широко -- и в Двинске, и в Минске, и в Ковне, где 26-IV был задержан подросток Шолом Орловский с рукописным воззванием, которое гласило: "как луч света, пробежало известие, что великий тиран, второй Муравьев, барон фон-Валь застрелен"...
   Действительно, проследками "летучих" по Вильне было установлено, что за генералом ф.-Валем ведется наблюдение в две смены группой лиц, притоном для которых служит квартира Е. Ходоса; двое из выслеживателей 30-IV были временно задержаны полицией; это были Б. И. Сендерацкий и И. Н. Каплан; "набив им морду" (слова ж. ротмистра Модля), полицейские ареаованпых отпустили и они исчезли.
   К предупреждению об опасности фон-Валь отнесся скептически и продолжал открыто раз'езжать по городу. 5-V губернатор вечером отправился в цирк Чинизелли; минуты за две до окончания спектакля он направился к выходу, окруженный сворой полицейских; в то время, когда фон-Валь пропускал в экипаж свою жену и повернулся спиной к публике, в него выстрелил стоявший сзади окол, надзирателя Носатого рабочий Г. Лекух (Лекерт); раненный в левую руку, ф.-Валь схватил правой покусителя, который успел еще раз выстрелить -- и опять неудачно: пуля попала в ногу губернатора; раны оказались легкими, и фон-Валь без посторонней помощи сел в экипаж и уехал.
   По агентурным данным ж. ротмистра Пастрюлина и наружного наблюдения, Г. Лекух был не одинок; к кружку, задумавшему покушение, принадлежали: столяры Залман Асвариц и Юдель Офингарц, а также Г. Я. Влодавер, участвовавшие в совещаниях о покушении, происходивших в квартире Хаи Эльперн; упоминавшиеся выше И. Каплан и Б. Сендерацкий, сапожники Х. Л. Лекух (двоюродный брат Гирша) и Е. Ш. Ходос; находившиеся в сношениях с этими лицами столяр Я. Милейковский, невеста его чулочница Р. О. Курчер; сапожники Д. П. Бобровский и Я. Л. Фарбер и портниха Ш. Б. Штемпельман, невеста приятеля Г. Лекуха -- Пейсаха Лейз-гольда, привлеченного к расследованию, производившемуся Московским охр. отд-м.
   Дознание, которое было предпринято Виленским г. ж. у-м по делу о покушении на фон-Валя, мало что выяснило. 10-V были обысканы Я. Фарбер, Д. П. и П. П. Бобровские, Я. Ходос и Ш. Б. Штемпельман, но безрезультатно. Большинство членов вышеупомянутого кружка разбежалось. Задержаны были только Влодавер и 22-V -- Б. Фридлянд (принимавший участие в выслеживании фон-Валя), при котором нашли большой охотничий нож.
   29-V--02 г. были ликвидированы виленские розыски "летучих". Результаты пятидесяти обысков были незначительны; арестовали "с поличным" Ш. Гурвича (No 27-й "Минского Летучего Листка"); Ф. Б. Биндер и Ш. М. Чужовского (несколько экз. того же "Листка" и рукопись "О положении рабочих при самодержавном правительстве"); П. Х. Кобцовскую ("Последние Известия" Бунда); З. Я. Гордона (10 экз. "Минск. Лет. Листка") и Ш. Б. Бегельферикеса ("Андрей Кожухов"), на жаргоне). Кроме того, были задержаны: Р. Г. Мицкун; К. Аронович (за неимение паспорта); Н. В. Горклян; Эт. Ходос, Д. П. Бобровский; Х. Лекух и Ц. Г. Валк (знакомая Фридлянда).
   Накануне этой ликвидации, имевшей характер предупредительной меры (на случай возможной демонстрации), был повешен приговоренный военным судом к смертной казни Г. Лекух (подробности в приложении V).
   Фон-Валь по трупу своей жертвы поднялся выше -- на пост товарища министра вн. дел и командира корпуса жандармов...
   

"ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!".-- ПАМЯТИ ДЕКАБРИСТОВ.

   Каплинский все продолжал вещать: работавшие в тайной типографии Бунда в Варшаве Х. Амстердам и Г. Райхельсон -- выбыли за границу; их заменили Ц. Гурвич и И. Н. Рабкин; пособницей является Т. Марголис, ведущая переписку и другие дела, требующие легальной почвы; скрывшийся из Сибири У. Герцов находится, будто бы, вместе с Б. Левиным где-то около Киева -- Бердичева (31)...
   Так доносило в VII--02 г., на основании сведений "Друга", Московск. охр. отд-ние д-ту п.
   Типография в Варшаве,-- но где? В ней работает Гурвич и Рабкин -- а их адрес?
   Еще лучше лукавство Каплинского выразилось в его фразе, звучавшей уже прямой насмешкой: Герцов "будто-бы" находится "около Киева -- Бердичева".
   И бундовские типографии тоже оставались (только не "будто-бы", а на самом деле) "около"... Каплинскго -- и в полной неприкосновенности.
   Но Зубатову было уже не до того: близилось осуществление его властолюбивой мечты; стремясь к своей цели, он выезжал уже на "бледных" и "вороных" конях эсерства и, следуя примеру своего предтечи -- Судейкина, с волнением ожидал, когда, наконец, бюрократическая знать решится, дрожа перед террором, призвать его, разночинца, на берега мутной Фонтанки руководить всей охраной "престола и отечества".
   В принципе этот вопрос уже был решен новым временщиком -- фон-Плеве.
   Часть намеченных Зубатовым "реформ" уже получала осуществление.
   Целый ряд крупных городов имел быть осчастливлен учреждением местных охранок; в честь Бунда таковые учреждались в Вильне Житомире, Кишиневе, Одессе. В Минске дело розыска было поручено пунктовому жан. офицеру Хрыпову, который уже успел обзавестись сотрудником И. Ш. Елиным (32) и другими, что дало ему возможность быть несколько в курсе дела.
   Это можно видеть из следующего донесения (Медникову) старшего филера "летучих", находившихся в Минске.
   "30-V--[02 г.],-- писал И. Баранов,-- Исер Каплан и другие с ним в 10 ч. веч., во время празднования экономистами {Членами минской группы Еврейской независимой р. п.} годовщины своего существования, в зале, на РаковскоЙ ул., кричали: "Долой самодержавие!" и сыпали прокламациями, привезенными из Вильни; но экономисты в ответ на их шум более дружно закричали: "да здравствует государь!" и погнали противников вон; многие из них побросались в окна; а листки их экономисты рвали на мелкие клочки. Все бундовцы были страшно озлоблены и были как разбойники, и мне пришлось уйти, не узнав в чем дело. В настоящее же время все узнано точно. И. Каплан жил в кв. Софьи Годус, в д. Шульмана, куда ходили Вольман, "Мейше" (скрылся за границу), Машкглейзон; адрес его через агентуру узнали ранее... у нас вчера из квартиры в квартиру перевезли корзину шрифта, но агентура запоздала предупредить".
   Одним словом -- все узнали "точно". По с собраний приходилось удирать без оглядки....
   В Киев начальником вновь учрежденной там охранки был назначен уже знакомый нам ж. о. Спиридович, который на первых же порах успел отличиться. "Ночью на 11 апреля [1903 г.],-- телеграфировал нач-к Киевск. охр. отд. в Москву,-- в Бердичеве обыскано 32 квартиры; 30 человек арестовано; у 8 поличное, в том числе около 4000 бундовских майских прокламаций, библиотечка более ста нелегальных книг, около ста разной нелегальщины, заграничная переписка; у А. Грузмана 10 двухаршинных картонок-трафареток для печатания "Долой самодержавие" и других русских и еврейских революционных надписей на флагах"...
   Дожили. Фраза: "Долой самодержавие!.." -- стала трафаретной...
   В 1903 году Еврейский Р. Союз чувствовал себя уже настолько господином положения, что не боялся действовать почти открыто. 13-XII, например, в Житомире была захвачена сходка, посвященная памяти декабристов, на которой присутствовало 113 человек (из них 33 женщины). Собрание это происходило в нанятом помещении под видом еврейской свадьбы.
   Интересна была обстановка этого празднования. В помещении, где происходило собрание, никакой мебели, кроме стола, не было. На стене был прибит красный двухаршинный флаг с надписями: "1825--1903. Слава памяти Декабристов! Да здравствеут политическая свобода!.. Да здравствует социализм!"...
   Около флага были развешены портреты Маркса, Чернышевского, Лассаля. Все это было освещено несколькими свечами. На столе помещался боченок пива, колбаса и яблоки.
   При осмотре помещения, в котором происходила сходка, подобрали около сотни революционных изданий и рукописную программу вечера, в которой значилось:
   А. Декабрьское восстание и современное рабочее движение.
   Тост: памяти Декабристов. 1) Марсельеза. 2) "Замучен тяжелой неволей".
   Ушер: Тост памяти повешенным декабристам. Присяга.
   Люба: Памяти Чернышевского.
   ХаЙкель: Памяти Балмашева.
   Муия: Памяти Лекерта.
   Финал: "Друзья, не теряйте!" [бодрость в неравном бою].
   На оборотной стороне программы приводился счет расходов вечеринки, а именно: ведро пива -- 1 р. 20 к.; 1/2 пуда хлеба -- 50 к.; 5 селедок -- 25 к., 5 фунтов колбасы -- 1 р. 25 к; 2 ф. конфект -- 50 к.; 5 ф. яблок -- 35 к.; 2 ф. сахару -- 28 к.; чай -- 10 к.
   Итого -- 4 р. 43 к. На 113 человек!..
   Вот как справляла свои празднества истинная демократия....
   

ПРОВОКАТОРЫ А. ГИИСБУРГ, СУДАК И М. ГРАММ.

   Похождения названных провокаторов имеют косвенное отношение к деятельности Бунда, но обойти молчанием нх нельзя.
   Абрам-Бер Вениаминов Гинсбург, родившийся в 1881 году, в м. Седневе, был привлечен в 1898 г. к дознанию За составление речи к рабочим кружка, существовавшего в Чернигове; в 1900 г. он находился под особым надзором п. в Минске, где в то время производил розыски состоявший при Москов. о. отд-нии ж. о. Б. А. Герарди, который и "заагентурил"{при каких обстоятельствах -- мне неизвестно) Гинсбурга в июне месяце того же года.
   3-ХI--1900 г. новообращенный шпион прислал Зубатову донесение за No 81, подписанное "С. Л. Рам", в котором весьма многословно и витиевато описал положение дел в минских революционных кружках, назвав некоторых членов таковых (Хаим Овсянников, Рудерман, Сельцовская, Хаша Гальперн и др.) и закончил уведомлением: "я перебрался на другую квартиру: Московская ул., д. Лекаха. кв. Шлейзингера, Борису Вениаминовичу".
   Из Минска Г. писал часто, но малосодержательно, так как, опасаясь жандармов, не знавших его роли, устранялся от активного участия в нелегальной деятельности. Однако, случай подвел Г.; в I--01 г. у Л. Волкова в Тифлисе по обыску нашли письмо "предосудительного содержания", подпись которого разобрали так: "Авр. Г--ч"; производившие дознание жандармы постановили автора послания привлечь к делу. Так как в Минске тогда велось наблюдение филерами "Л. О.", то нач. местного г. ж. у. запросил Московск. о. отд-ние: можно ли обыскать это лицо; Зубатов, не подозревая, что речь идет об его сотруднике, ответил, что препятствий нет. 27-VII Г. обыскали и, найдя у него нелегальщину, арестовали.
   Чтобы выйти из неловкого положения, Гиисбурга вытребовали якобы для допросов в Москву; здесь, числясь содержащимся под стражей, он жил в частной квартире двух филеров, пополняя свое "образование" и даже разгуливая по городу-. Когда Г. достаточно "насобачился", решено было направить его в Западный край; так, в отношении за No 5597, к которому было приложено соответствующее прошение, Зубатов рекомендовал д-ту п., в интересах агентурной осведомительности, разрешить Г. поселиться в г. Гродне. Однако, впоследствии планы изменились, и Г., согласно ходатайству Москов. о. о., направили в Тифлис, при чем н-ку местного г. ж. у. было предложено, в виду того, что обвиняемый сидит в тюрьме "уже шестой месяц", озаботиться скорейшим окончанием дела; вместе с тем, чтобы такая необычная заботливость не показалась странной, полковнику Дебелю было вменено в обязанность, в случае отдачи Г. под особый надзор, обратить на его деятельность "самое строгое внимание".
   Будучи освобожден из-под стражи, Г. стал шпионить для Тифлисского о. о. Чтобы упрочить революционный престиж Г., делу о нем дали естественный ход: ему назначили 8 м. тюремного заключения; срок этот Г. отсидел в Шемахе, где он тоже не терял времени даром и в качестве "ярого протестанта" чуть не ежедневно писал жалобы, а на свиданиях, по поводу их, с нач. Бакинск. г.ж. у. передавал последнему, что делается среди арестантов; в благодарность за это полковник Дремлюга, представлением от 30-XII--03 г. за No 37, испросил у д-та п. для уплаты сотруднику "Гуревичу" за октябрь-ноябрь и декабрь -- последние месяцы отсидки Г.-- 150 рублей, чем последний был очень доволен, так как любил деньги и копил их (книжка сберегательной кассы на его имя одно время хранилась при Моск. о. о.).
   После этого Г. вернулся в Тифлис, где, пользуясь репутацией человека, потерпевшего за свои убеждения, продолжал с успехом предательствовать. В июне Об г. Г., предчувствуя провал, а главное -- напуганный ходом событий, выпросил через Гуровича {М. И. Гурович -- известный провокатор, стоял тогда во главе "Особой канцелярии" при помощнике по полицейской части кавказского наместника.} и Ширинкина 1.000 р., получил еще 600 р. пособия отд. п. и уехал за границу (кажется, в Сев. Америку). Перед этим Г. очень хлопотал, впрочем безуспешно, об из'ятии из дела переписок, свидетельствовавших об его службе в охране.
   Контрабандный ввоз революционных изданий из-за границы к началу девятисотых годов достиг значительных размеров; д. п. обратил на это внимание, и Зубатов, приступив к реорганизации розыска, решил, что прежде всего надо "запереть границу"; в целях выработки соответствующих мер был даже созван при д-те п. с'езд пограничных ж. о-ров. В то же время приложены были особые заботы к приобретению осведомителей из среды контрабандистов; с этой целью были командированы некоторые охранники и, в том числе, В. Я. Соркин, на личности которого еще придется остановить потом внимание читателя.
   Названный Соркин в докладной записке д-ру д-та п., поданной 17-XI--03 г., писал: "в марте месяце сего года я об'езжал пограничную линию Сувалкской и Ковенской губ., где установил лица контрабандистов и привлек к агентурной деятельности по революционной контрабанде двух сотрудников, жителей гор. Ковны, отца и сына, неких Судак, об'яснив им технику дела".
   16-Х того же года нач. Ковенск. г. ж. у. донес д-ту п.: "при участии переданного мною в распоряжение начальника Виленского охранного отделения агента Судака получились сведения о доставлении в м. Алексоты, Сувалкской губернии, из-за границы транспорта нелегальной литературы... при участии того же Судака, жившего в Алексотах, в ночь на 15 сего октября неизвестными ему лицами был разделен транспорт и упакован в пять отдельных ящиков, которые, по поручению отправителей, Судак (отец) отвез на лошадях на ближайшую от города Ковны станцию "Провеиишки" С.-Петербург-Варшавской ж. д. и сдал для отправления по назначению большой скоростью. При моем содействии охранному отделению транспорт этот был принят 15 ноября от Судака на ст. "Провеиишки" без осмотра его и отправлен по следующему назначению, на пред'явителя накладной: 1) в г. Самару, по накладной No 123 -- 4 пуда, 2) в г. Екатерииослав, по накладной No 122 -- 2 п. 38 ф., 3) в г. Смоленск, по накладной No 119 -- 4 п., 4) в г. Одессу, по накладной No 120 -- 2 п. 36 ф., 5) в г. Ростов-на-Дону, по накладной No 121--3 п. Итого 16 пудов 34 ф. Весь этот багаж проследовал далее от ст. "Провеиишки" под наблюдением семи филеров Виленского охранного отделения".
   Из переписки по этому делу, имеющейся в д-те п., видно, что отправка транспортов Судакам была поручена Зинделем Пакельчиком, который перед этим виделся с Вульфом Гиршбергом, приехавшим из Либавы, где ои наблюдался по делу Розы Пшсбург.
   При задержании транспортов были арестованы: в Смоленске 21 октября пред'явивший квитанцию на получение воспитанник местной духовной семинарии, Василий Васильев Медведков, у которого по обыску найдена "Заря", в Ростове -- Федор Кустов и Мария Морозова и доставивший с вокзала Аршак Кургиниянец; в Самаре -- дворянин Павел Павлов Распопов, у коего обнаружено еще несколько пудов нелегальной литературы, полученной из Баку; в Одессе -- Мириам Михейлева Коломийцева.у которой найден склад новейших изданий и задержан Михель Гойхберг, распаковывавший ящик; в Екатеринославе получательница успела скрыться.
   В летописях революционной контрабанды это был единственный по своей жестокости провал.
   В другом месте охранникам не так повезло.
   Филер летучего отряда Усалов, проживавший неоднократно, в целях наблюдения за приезжающими из-за границы революционерами, в м. Вержболове (01--03 г. г.), бражничая в часы безделья по местным притонам, сошелся с хозяйкой дома терпимости в м. Кибарты -- Малкой Грамм, муж которой занимался тайным проносом заграничных товаров; по совету московского шпика, обещавшего им свое высокое покровительство, супруги Грамм занялись и "политической" контрабандой; при чем, имея за спиной охранника, делали это столь откровенно, что вызвали донос; в XII--03 г. нач. Сувалкск. г. ж. у. сообщил за No3377 д-ту п., что обыском, произведенным у Грамм, вследствие заявления прислуги их Барановской, под кроватью Малки были обнаружены 51 экз. "Искры" и десяток нелегальных брошюр и что по поводу возбуждения дознания, "так как супруги Грамм в высшей степени неблагонадежные лица" и "состоят агентами начальника Вержболовского пограничного отделения СПБ.-Варшавского ж. п. управления ж. д. подполковника Мясоедова" {Того Мясоедова, который впоследствии был казнен по обвинению в шпионстве для немцев.}.
   Делу этому не дали, конечно, движения, тем более, что оно возникло из сыщического соревнования: расположения содержательницы дома терпимости настойчиво добивались трое рыцарей прекрасных: жандармы вержболовский, сувалкский и виленский, испытывавшие большую нужду в агентуре, которую петербургское начальство им вменило в обязанность раздобывать.
   Всем угодить Грамм не могла, а оказывая снимание одному, она возбуждала против себя других. Это положение между трех огней повело к'целому ряду недоразумений, заставивших яблоко раздора -- Малку -- лично поехать в Петербург, где покойный Н. А. Макаров, заведывавший особым отделом д-та п., учтиво выслушал слезницу этой почтенной дамы и успокоил ее некоторой суммой денег.
   В конце-концов Граммы остались в Влленском о, о., которое располагало большими средствами. В зависимости от этого стала и серьезнее деятельность контрабандистов г в 1905 г. Грамм выследили уже целый транспорт взрывчатых веществ, с которым задержали Овсея Таратуту; чтобы поставить дело cobccai на широкую ногу, они вовлекли в свои операции и солдат пограничной стражи. Но тут произошла осечка. В октябре того же года была "организована" одна из очередных переправ нелегальщины, но по доносу ли кого-либо из других контрабандистов, или случайно, проносившие через границу транспорты революционной литературы Грамм, Ко-чизпа и Смелов были задержаны дежурным раз'ездом; при аресте все трос об'явили себя агентами Виленского о. о.
   На следствии по этому делу Грамм показал, что он неоднократно проносил революционную контрабанду с целью задержания ее получателей, "что делалось путем подкупа пограничной стражи" -- и что пронос в ночь на 7-Х -- 05 г. сделан им по поручению Баранова, "секретаря" н-ка Виленского о. о., "который дал для этого сорок рублей". Военный суд, приговоривший к наказанию солдат Тети-хина, Шерстюка и Гусева, о действиях гражданских властей, допустивших их подкуп, сообщил м-ву вн. д., но тов. мин. Макаров ответил, что в действияхчинов Виленского о. о. незакономерности он не усматривает.
   Тем не менее история была так скандальна, что даже Гос. дума 3-го созыва, по предложению Маклакова, сделала запрос Столыпину.
   19-XI--1908 г. Макаров давал по этому поводу об'яснения; он заявил, что Грамм был пойман при провозе революционной контрабанды, и естественно, что лучшим для него выходом было сослаться на то, что он провозил эту контрабанду при содействии чинов охранного отделения. Ему поверили и он находится в Америке. Когда на слова Макарова, что показания Грамма не имеют цены, так как он еврей, профессиональный контрабандист и содержатель публичного дома, кто-то из депутатов сказал "компания хорошая -- ваши сотрудники", товарищ министра возразил -- "не наши" и в качестве доказательства сослался на то, что 5 октября 1905 г. Виленское о. о. "никакого отношения ни к границе, ни к Кибартам не имело"...
   Это в устах официального представителя мин-на вн. д. значило ничего не скрывать" и "говорить с полной откровенностью"...
   Как-будто товарищ министра Макаров, заведывавший полицией, не знал, что шпионскими услугами супругов Грамм пользовались в течение пяти лет охранники московские, виленскиеи всякие иные!..
   Трудно решить, чей цинизм заслуживает пальмы первенства: филера Усалева, сводницы Малки или почтенного юриста и сановника Макарова.
   Того Макарова, который по поводу расстрела рабочих на Лене изрек: "Так было. Так будет!".
   

ПРИМЕЧАНИЯ.

К ГЛАВЕ I.

   1 Г. К. Ссмякнн начал свою полицейскую карьеру, когда директором д. п. был Плеве; как специалист по розыскным делам, он в 1884 и 85 гг. был командирован в Париж для более правильной постановки заграничной агентуры, во главе которой, по его рекомендации, и поставили тогда Рачковского. Семякин заведывал III делопроизводством д. п. (политический розыск): в 1901 г. он занял должность вице-директора и его функции перешли окончательно к часто замещавшему его ранее Л. А. Ратаеву; через год С. умер за границей, где лечился от горловой чахотки.
   Ссылаться на свою "бедность" С. имел основания: любя пожуировать (умер холостым), он постоянно был в долгах -- даже у своих подчиненных, из которых старый чиновник Поступальский (заведывал разработкой перлюстрационных документов) был в д, п. для начальствующих лиц ростовшиком.
   2 Известным источником" в данном случае является, по всей вероятности, М. И. Гурович; к "южной" типографии петербургские народовольцы отношение едва ли имели; как известно, уцелевшие члены этой группы, в том числе А. Шулятикова, предполагали сначала отпечатать свое воззвание за границей, а затем попытались завести свою печатню (арестов:на в Петербурге 27/III--97 г.,-- дело Рядкова),
   3 В числе знакомых М. И. Водовоэовой, выясненных наблюдением, оказались: К. Н. Венцель, А. А. Иогансон, И. Н. Сахаров, П. А. Рождественский с женой П. Н. Рождественской, Н. К. Муравьев, В. Г. Михайловский, М. С. Мороз, Н. Г. Голфенгауз, М. П. Матери, В. Я. Яковлев, Е. А. Стрелкова, состоявшие под негласным надзором п., а также: В. В. Лункевич с женой З. П. Лункевич, С. Н. Булгаков, А. П. Омельченко, А. В. Погожева, В. И. Бонч-Осмоловская и супруги М. Т. и А. И. Елизаровы,-- все лица, хорошо известные охр. о.
   4 Для меня гак и остался невыясненным вопрос о том: о какой же "южной" типографии шла речь и существовала ли она в действительности.
   В "Материалах для биографического словаря социал-демократов" В. Невского (вып. 1-й) сообщается, что И. Ф. ДубровиискиЙ, находясь в Калуге (96 г.), "работал в городской подпольной партийной типографии, печатал прокламации и транспортировал их в Москву" и что он был есслан то делу о тнпогргфии Московского раб. егюза" (стр. 271--72).
   Мне думается, что в этих, заярлениях кроется недоразумение, проистекающее от неправильного понимания термина "печатать", которое в обиходе часто употребляется в применении и к другим спсссбам веспронзведення -- гектографированию и мнмеографнрованию.
   Насколько мне известно, кустарных печатных изданий (с.-д.) в 1893--97 г.г. и Москве не циркулировало. Кроме того, мы уже знаем (ч. I, гл. XVI), что Дубровинский работал (в Калуге) на мимеографе; ближайший его товарищ по работе (в то время) Никитин в своих воспоминаниях ("На заре рабочего движения в Москве") тоже говорит о том, что они занимались мимеографи-рованием. Наконец, в 1£97 г. "партийной" типографии с.-д. не могло Сыть, так-как и сама партия тогда еще не существовала.
   6 Соломон Моисеев Гандер на дознании в 94 г. (по одесскому с.-д. кружку, которым руководил Нахамкес) дал откровенные показания и, как состоящий на военной службе, отделался дисциплинарным взысканием, после чего сделался с. с. жандармов. Когда против Г. возникли подозрения, товарищ его Лысенко (вернее -- исела на волоске; но и тут ей повезло: совершенно неожиданно члены боевой группы, которые вели предварительную слежку за выездами П. Н. Дурново, заметили слежку и сбежали, оставив на произвол судьбы упряжки, которыми они пользовались в качестве извозчиков для своего наружного наблюдения.
   Исчезла и З. Коноплянникова, на этот раз -- бесследно. Правительству удалось задержать ее только 13-VIII 1906 г. на перроне царскосельского вокзала, когда она застрелила усмирителя московских повстанцев -- генерала Мина.
   Не помогли и учебные патроны Шуберта.
   И "центра" Вуич не выяснил.
   А царский любимец пал!..
   

ПРИМЕЧАНИЯ.

К ГЛАВЕ V.

   1 В числе этих манускриптов было несколько очень об'емистых тонов в черном переплете рукописи, писанной крупным характерным почерком самим Толстым. Дальнейшая судьба этих манускриптов мне неизвестна.
   2 По делу Новоселова были привлечены еще к дознанию Л. П. Марес и М. И. Тимчерин; все они отделались несколькими годами гл. н. п.
   3 Чарнолусский и Фальборк были известны впоследствии, как весьма деятельные члены Комитета грамотности, сыгравшие крупную роль в деле народного просвещения.
   4 Впоследствии кавказские духоборы переселились в Северную Америку, где, во главе с тем же Веригиным, образовали колонию в Канаде, достигшую лотом большого благосостояния.
   5 Владимир Григорьевич Чертков, большой друг Толстого, был выслан за границу в 1897 году; поселившись в Англии, он устроил в своем именьице Hants, около городка Крайтчерча, специальное хранилище для рукописей Л. Н. Толстого и документов, касашшгхся его жизни и деятельности, которые переправлялись из России его друзьями, о частности писателем А. И. Хирьяковым. Чертковский архив в 1913 году был перевезен в Россию.
   6 Об этих общинах подробно рассказало в статьях "Л. Толстой и земледельческие колонии"), напечатанных П. Бирюковым ("Современные Записки", XI) и Чертковым ("Голос Мин.").
   

К ГЛАВЕ VI.

   1 Гурович Михаил Иванов (Моисей Давыдов), из полтавских мещан; бывший запасный рядовой Иркутского резервного батальона и фельдшер; учился немного в гимназии.
   Во время пребывания Гуровича в Петербурге руководителем его был Ратаев. В переписках д-та п. Гурович проходил под псевдонимом "Харьковец" и "Приятель"; секретным сотрудником он был известен под фамилией "Тимофеев", а филерская кличка его была "Василенко".
   1896--1898 годы Гурович жил преимущественно в Москве; в доме Полякова, на Тверской улице; в д. Лисисра, по Крестовоздвиженскому пер. и в д. Азанчевского, по Кисловке.
   

СПРАВКА ПО ДЕЛАМ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ.

   2 "Войнаральский, Порфирий Иванов, незаконнорожденный сын княгини Кугушевой и дворянина Ларионова {Войнаральский -- немного измененная фамилия "Ларионов", если читать последнюю справа налево.}; вероисповедания православного; родился в 1842 году в селе Литовке, Мокшанского уезда, Пензенской губ. Получив первоначальное образование в Пензенской гимназии, В. в 1860 году поступил и число студентов Московского университета, но пробыл тал лишь один год; был исключен из оного за участие и беспорядках, происшедших в среде студентов, и затем выслан под надзор полиции сначала в Вологодскую губернию (г. Вельск), а потом в Архангельскую (г. Пинега); о октябре 1868 г. был перемещен в Пензенскую губ.; по прибытии туда поступил управляющим имением помещицы Селивановой; в апреле 1873 года, вследствие одобрительного отзыва о поведении его, был освобожден от полицейского надзора, а в конце того же года -- избран участковым мировым судьей Городищенского уезда. Женившись вскоре после того на дочери местного судебного следователя -- Дорониной, В. отправился в Петербург и здесь, посещая свою прежнюю знакомую по г. Городищу, жену прапорщика Анну Тушинскую, познакомился, через посредство ее, с Судзиловскою, а затем с Коваликом, Кравчинским, Клеменсом, Блавдзевичем и другими видными деятелями петербургских революционных кружков. Усвоив себе весьма скоро взгляды и стремления своих новых знакомцев, он не замедлил, по мере представлявшейся ему возможности, оказать услугу двум из них: Кравчинскому и Рогачеву, когда они, скрываясь от преследования, в конце того же 1873 года, прибыли к нему в Городищенский уезд: первому из них он дал вид на жительство семинариста Свиридова, взятый им у сего последнего еще в 1867 году во время совместной с ним жизни в г. Вельске, а второго оставил у себя под именем воспитанника тульской семинарии Василия Петрова Орлова, как бы в качестве своего письмоводителя. Затем, по непродолжительном времени после того, когда ему сделалось известным, что правительствующий сенат не утвердил его в должности мирового судьи, он и сам всецело отдался делу преступной пропаганды, для каковой цели и нашел более целесообразным переселиться в Москву, но перед отъездом своим из Пензы признал необходимым приобрести единомышленников в этой местности. С этой целью В., явившись к хорошему своему знакомому, Эдуарду Каменскому (находившемуся под надзором полиции за участие о польском мятеже), предложил ему взять себе и раздавать другим для чтения привезенные им из Петербурга запрещенные издания. Заручившись таким образом содействием Каменского, В. приискал в доме вдовы коллежского асессора Натальи Филипповой Цибншевой квартиру на время приездов в город Рогачева, которого под именем Орлова же и выдавал Цибишевой за своего управляющего; затем снял лавку а селе Степанкове, имея в виду предоставить в ней место продавальщицы упомянутой Судзиловской, вследствие ее просьбы о приискании ей места, удобного для ознакомления с народом; оставив Рогачеву шифр для ведения переписки и адрес на имя Мышкина в Москве, выехал из Пензы. Поселившись и Москве, В. задумал открыть столярную мастерскую, которая могла бы служить средством сближения с рабочим людом и вместе с тем как бы школою для подготовления лиц, намеревающихся посвятить себя пропагаторской деятельности о среде народа, каковое намерение и привел затем в исполнение; вскоре затем, с тою же целью, он завел башмачную мастерскую, которую отдал в заведывание подмастерью Иогану Пельконен, рекомендованному Селивановым. В этих мастерских бывали Фроленко, Аносов, Исаак Львов, Кравчинский, Аносов и Лукашевич; на стене мастерской вывешена была сумка, в которой находилось до 500 р., пользоваться которыми было предоставлено право каждому из посещавших мастерскую; там же постоянно имелись несколько экземпляров "Отщепенцев", журнал "Вперед", "Стенька Разин", "История одного французского крестьянина" и др. социально-революционные издания. Мастерская эта, однако, просуществовала недолго и в апреле того же года, по арестовании Исаака Львова, была закрыта; вследствие сего В. приступил к новому делу, а именно -- к печатанию запрещенных и революционного содержания книг, с целью распространения их в народе, в типографии И. Мышкина. После того, задумав заняться распространением отпечатанных экземпляров вне Москвы, В. решил устроить и Саратове мастерскую, которая должна была служить, с одной стороны, удобным местом для склада и брошюровки упомянутых изданий, а с другой -- притоном для лиц, ушедших уже в народ,-- и в действительности открыл таковую, поручив заведование со вышеупомянутому Пельконену и помести" и оной сестер Прушакевич, Ивана Селиванова, Рогачсаа и Ковалика; сам же отправился с Селивановым в Самарскую губернию для устройства и там подобной мастерской. Впрочем, существование и этой мастерской было весьма непродолжительно. В конце мая значение ее было выяснено, и по произведенному в ней обыску задержаны были некоторые из проживающих в ней лиц. План В. относительно устройства нового притона в Самарской губернии, однакоже, расстроился вследствие ареста Супинской, которой В. думал поручить заведование этим помещением, и потому он, пройдя Самарский, Бузулукский и Бугурусланский уезды, успел завязать знакомства с воспитанниками самарской семинарии -- Дамаскиным, Пономаревым и др., и увлечь их на путь революционной деятельности, а также заарендовал, между прочим, у крестьянина Осокина постоялый двор, в котором агитаторы могли бы находить себе пристанище. В начале нюня того же (1874) года В. с Селивановым вернулся опять в Саратов; разузнав о закрытии мастерской и об арестовании проживавших в ней лиц, он тотчас же решил, с целью распорядиться своим имуществом на случай возможности ареста, отправиться в Пензу и здесь при помощи своих прежних связей, через Каменского и М. С. Эндаурова, посредством безденежных векселей, перевел свое имущество на других лиц, а затем отправился в Москву. Но там он застал положение дел значительно изменившимся за время своего отсутствия: из членов местных революционных кружков в Москве остались только братья Аркадские; все же прочие, как-то: Клеменс, Кравчинский, Фроленко, Шишко и др., принуждены были скрыться. Поэтому в том же июне месяце В. вернулся снова в Самару и благодаря своей энергии успел составить новый кружок, в состав которого пошли: Дамаскин, Петропавловский и др., и к которому примкнули члены первого самарского кружка: Осташкин, Филадельфов, Юргенсон и др. Обеспечив сношения кружка с другими революционными деятелями, а именно: учредив несколько агентур и приискав на постоялом дворе в Никольском уезде помещение, в котором посещающие Самару революционные деятели могли бы находить приют, В. занялся пропагандой среди рабочих в Корсунском и Сызранском уездах, а оттуда отправился на пропаганду в Ставропольский уезд Самарской губернии, при чем на этот раз спутницею его явилась бывшая слушательница высших медицинских курсов Надежда Юргенсом. 20-го июня они были задержаны в деревне Васильевке {По свидетельству самого Войнаральского -- в деревне Грязнухе; см. дальше.-- Л. М} и хотя успели скрыться, но 24-го того же месяца были вновь задержаны и заключены под стражу.
   Преданный затем суду особого присутствия правительствующего сената по обвинению в составлении противозаконного сообщества, с целью ниспровержения правительства и установленного государственного устройства в Российской Империи, в распространении, с целью возбудить рабочее население и учащееся юношество к явному неповиновению власти верховной, сочинений, по содержанию своему тон цели соответствующих, и, сверх того, в составлении, с той же целью, направленного по содержанию своему к возбуждению неповиновения верховной власти сочинения под заглавием "История одного из многострадальных", В. был признан в том виновным и приговором, 23 января 1878 года состоявшимся, присужден к лишению всех нрав состояния и к ссылке в каторжные работы в крепостях на десять лет. По вместе с тем особое присутствие, приняв во внимание особо смягчающие вину В. обстоятельства, постановило ходатайствовать перед его императорским величеством о замене следующего В. по закону наказания лишением всех прав состояния и ссылкою на поселение в отдаленные места Сибири.
   По всеподданнейшему же докладу министра юстиции вышеозначенного приговора государю императору благоугодно было 11-го мая 1878 года высочайше повелеть: лишить В. всех прав состояния и сослать в каторжные работы в крепостях на 10 лет, во исполнение чего, по соглашению министра внутренних дел с шефом жандармов, он был заключен в июне 1878 года в Ново-Белгородскую каторжную тюрьму, а в 1882 году перемещен на Карийские золотые прииски, куда и прибыл 19-го февраля.
   По отзыву флигель-ад'ютанта полковника Морда, В., как человек образованный, хитрый, красноречивый и фанатичный, пользуется большим почетом и влиянием, избирается постоянно старостой. Он -- "столп тюрьмы", по выражению Бедарина {Вероятно -- Бедарин Алексей, учитель, был на Карийской каторге; подал прошение о помиловании и был возвращен и Россию.-- Л. М.}, вообще человек крайних убеждений.
   Особое совещание, образованное согласно 34-и статьи положения об усиленной охране, рассмотрев в декабре 1883 года доклад о В., постановило: "из'ять его из действия всемилостивейшего манифеста 15-го мая 1883 года".
   3 а) Семякин, Георгий Константинович, вице-директор департамента полиции, эаведывал розыскными делами, умер в 1902 году.
   б) Вознесенский, Владимир Александрович, инженер, был арестован в Петербурге 12-VIII 1898 г. Сыцянко Александр Иосифович, сын профессора, был арестован 9-XII 1897 г. в Воронеже и там же 7-III 1898 г. покончил самоубийством в тюрьме. Оба были сторониикамн программы в духе партии соц.-революционеров.
   в) Натансон, Марк Андреевич, один из старейших участников освободительного движения; умер в Швейцарии в 1919 г.
   г) Эта фраза значит: без наружного наблюдения.
   д) Т.-е.: обнаружится агентурный источник.
   е) Пирамидов, начальник петербургского охр. отделения; убит в 1902 г.
   ж) Ратаев, Леонид Александрович, заведывал особым отделом департамента полиции и впоследствии -- заграничной агентурой; умер в 1917 году.
   з) Легкая, М. И., урожденная Тихоцкая, старая знакомая Войнаральского по ссылке.
   4 В "Освобождении" (No 8, 1902 г.) было опубликовано: "В течение лета и осени 1901 г. в революционных кружках в России возникли весьма веские обвинения против м. И. Гуровича в том, что он служит в департаменте полиции в качестве агента-провокатора. Расследование этих обвинений, по желанию как русских товарищей, так и самого Гуровича было поручено особой комиссии за границей. В комиссию вошли уполномоченные для этого своими организациями представители заграничной Лиги русской революционной социал-демократии, Союза русских социал-демократов за границей и социалистической группы "Борьба". В течение продолжительного и тщательного расследования дела комиссия выслушала в ряде заседаний подробные об'яснения Гуровица, как отдельно, так и на очных ставках с двумя свидетелями, выслушала показания шести свидетелей и рассмотрела письменные сообщения С.-Петербургского комитета Российской социал-демократической партии и отдельных товарищей. Все добытые этим следствием точные и проверенные данные вполне подтверждают пред'явленные Гуровичу -- обвинения, вследствие чего комиссия единогласно постановляет об'явить М. И. Гуровича агентом-провокатором. Подробный мотивированный приговор по этому делу комиссия рассылает конфиденциально действующим в России и за границей революционным организациям... 5 октября (22 сентября) 1901 г.".
   Гурович был опубликован, как провокатор, также в "Последних Известиях!" Бунда (No 90, 1902 г.), в "Искре" (No 26) и в "Революционной России" (No 12, 1902 г. и No 16, 1903 г.).
   5 Протокольные записи бредовых разговоров Е. Созонова опубликованы мною (за псевдонимом "Иванов") в статье "Из секретных документов", помещенной и сборнике "Социалист-революционер" (No 1, Париж, 1910 г.). Подробный рассказ самого Созоиопа oè этой проделке охранников заключается в его письме к товарищам, опубликованном, между прочим, в историко-революционном альманахе издательства "Шиповник" (Петербург, 1907 год), который, впрочем, был конфискован при самом выходе в свет.
   Здесь я приведу лишь заключительную записку Гуровича, из которой видно, что, несмотря на осе ухищрения шпиона, на моральную пытку, к которой он прибегал (рассказ о том, что Снкорский погиб от взрыва бомбы, что убита девочка 2-х лет, чего на самом деле не было) -- вызнать от Соэонова Гуровичу ничего не удалось.
   

ЗАПИСКА М. И. ГУРОВИЧА.

   "При личном свидании с убийцею статс-секретаря Плеве, путем поставленных ему известным образом BOEipocoa, удалось получить от него следующие об'яснения по поводу преступления.
   Вдохновителем заговора была известная террористка Брешко-Брешковская, которая лично знакома убийце, и он называет ее "Бабушкой" и "святыней" и вообще до крайности увлекается этой личностью. Как и предполагалось по обстановке убийства,-- метальщиков было трое: убийца, Сикорский, задержанный впоследствии, и Николай Ильич Бронштейн, киевский помощник присяжного поверенного, известный по делам департамента полиции с 1898 года как убежденный революционер. Все эти исполнители были вооружены бомбами системы убитого в "Северной гостинице" Покотнлова, который играл роль техника в боевой организации и в апреле успел изготовить лишь две бомбы, которые и предназначались на ближайший день выезда покойного министра. Сообщников но технике у Покотилова и "Северной гостинице" не было, он жил там один. Сикорскому в день 15 сего июля, как самому молодому из метальщиков, были даны указания, как обращаться со снарядом и куда его отвезти в случае, если в этом представится надобность; ему было рекомендовало хранить снаряд в мешочке, на тесьме через плечо, под накидкой. При езде на извозчике Сикорский должен был просить ехать тише, под предлогом боли и спине. Думая, что Сикорский дал откровенные показания, убийца при упоминании о задержании третьего в "сером пальто", на каковую личность на Варшавском мосту обратил внимание свидетель-извозчик, выразил крайнее беспокойство и волнение; когда же ему было сказано, что этот третий был именно "Николай Ильич", будто бы указанный Сикорским, и что по делу Покотилова известны его соучастники по Риге и Двинску, то убийца пришел в совершенное отчаяние и сказал, что "теперь картина всего дела меняется", и в последней беседе он уже говорил, как о точном факте, об участии его и двух вышеупомянутых евреев в качестве метальщиков, при чем более ответственные посты занимали он и Бронштейн. На поставленный ему вопрос о крайней молодости Сикорского для такого дела, убийца объяснил, что хотя Сикорский и был действительно молод для его ответственной роли, но рекомендовавший его для дела человек был сильно в нем уверен и знал, что он уже о течение года подготовляется к участию в преступлении и сам страстно желал этого участия. К концу беседы убийца сознал, что он своею откровенностью признал участие своих трех товарищей в преступлении, и потому впал в крайнее отчаяние, говоря, что он "изменник и предатель", и умоляя, чтобы все высказанное им "осталось между нами", хотя во всяком случае себе он простить не может и, если был бы у него револьвер, то он покончил бы с собой. Несколько раз готов был назвать себя, но умолял, чтобы на этом не настаивали, так как это противно этике революционеров: "Не заставляйте меня презирать себя". О себе сказал, что дошел до 7-го класса реального училища и что революционные дела помешали ему поступить и высшее учебное заведение. До 1901 года он был социал-демократом с террористическим оттенком, исповедывать же окончательно учение партии социалистов-революционеров начал после дела Балмашева, примеру которого пожелал последовать лично. Содержался неоднократно в доме предварительного заключения, но отделывался пустяками. Это последнее показание изменил в конце беседы, выразившись так: "Не хочу лгать, сидел около двух, лет в тюрьме, и провинции, был выслан, но бежал". Родных нет, но есть невеста "Надя", которая хотя и знает, что он революционер, но в его специальность не посвящена.
   

К ГЛАВЕ VII.

   1 Из лиц, составлявших группу "интеллигентов-пропагандистов", вышел ряд серьезнейших с.-д. деятелей: Борис Васильевич Авилов, принимавший видное участие в литературных изданиях (журнал "Начало" и др.; псевдоним "А. Волков"); Александр Александрович Малиновский, партийная кличка "Рядовой", известный в литературе, как Богданов и Н. Максимов; Феодор Андреевич Липкин (он же "П. Нежданов" и "Череванин") -- тоже с.-д. писатель; Владимир Семенович Бобровский -- пропагандист-организатор, работавший потом в Харькове, Киеве и других городах.
   Кто выдал эту группу? Склад изданий она, как мы видели, хранила у В. Н. Каменецкой, которой невольно приходилось играть роль ширмы для провокатора Гуровича и Серебряковой, (см. том 1-й, стр. 288 и др.); указания могли исходить и от первого и от второй -- они работали сообща.
   2 Воззвание, отгектографированное О. Смидович, начиналось словами: "Ненасытная алчность"... экземпляры этого листка, из числа распространенных на заводе, доставил 5-IV 1899 г. полиции сам Г. Лист.
   3 Журнал "Волна", небольшой по размерам, был издан гектографским способом; копия номера 1-го (вышло 2 номера) этого издания мною сдана в русский Заграничный Исторический Архив (в Праге).
   4 За корреспонденцией, адресованной на имя А. И. Елизаровой, было установлено перлюстрационное наблюдение с 26-V 1897 г.; через свою сестру, как известно, В. И. Ульянов вел переписку с заграницей; Елизарова писала, например, 17-X 1898 г. П. Аксельроду о получении ею письма от 4-Х (см. об этом: "Переписка Плеханова", т. II, стр. 63).
   5 По этому делу был привлечен к дознанию Арон Моисеев Гинспург, состоявший студентом ун-та в Казани, входивший в местный с.-д. комитет; а 1903 году он был сослан в В. С.; за участие в "Романовской") истории его осудили на 12 лет кат. работ.
   6 Когда Серебрякова предстала в 1926 году перед Революционным Трибуналом, она отрицала самые очевидные факты, в частности то, что она имела отношение к провалу типографии "Южного рабочего"; она оправдывалась тем, что в Екатеринославе были и другие провокаторы: Бакай и Батушанский. Эта диверсия Серебряковой была очень неудачной: Бакай вступил в сношения с охраной лишь в 1901 году, а Батушинский -- еще годом позднее.
   7 Относительно Гутман было установлено еще, что она возила нелегальщину в Харьков, где останавливалась в конспиративной квартире у Зеликсон.
   По сведениям, которые мне сообщил один из бывших деятелей южных с.-д. организаций -- Н. Я. Каган (в литературе -- "Тасин"), первая типография "Южного Рабочего" была поставлена в Кременчуге осенью 1899 г.; после ее провала была устроена летом 1900 г. новая печатня, которую в 194)2 году перевели в Елисавстград; организатором ее был Абрам Гинсбург и один рабочий-печатник из Белостока; работали в этой типографии Сара Равич, прибывшая из Могилева, и еще три наборщика; в ней было отпечатано несколько воззваний для Екатеринослава и Одессы (по поводу годовщины 19-го февраля), в количестве от 1.500 до 2.500 экз., и некоторые номера "Южного Рабочего" (от 400 до 1.000 экз.).
   Наборы иногда делались в тайной, а оттиски -- в легальной типографии. Елисаветградская печатня провалилась одновременно с арестом в марте 1902 г. главных деятелей группы "Южного Рабочего" -- А. Гинсбурга, Б. Цетлина ("Батурский"), Осипа Когана ("Геноссе") и Н. Кагана.
   Обстоятельства, сопровождавшие арест Тленна, были не совсем обычные. Вот что телеграфировал по этому поводу нач-к Витебск, г. ж. у. Ламзин 21-III 1902 г. генералу Новицкому: "Начальником жандармского полицейского отделения ротмистром Ивановым задержан ошибочно (по) подозрению в краже назвавшийся могилевским мещанином Нохнмом Янкелевым Каган, у которого оказались революционные издания и приготовленное к отправке письмо в Белосток Илье Яковлевичу Баккалу, до востребования, с шрифтом, в химическом тексте"...
   По объяснению Тасина, никакого основания для подозрения в краже он не давал, а придумано это было с целью прикрыть действительный повод задержания -- какой-нибудь донос; что же касается "шрифта о химическом тексте",-- то эта фраза свидетельствует о невежестве полковника Ламзина, который, повидимому, и шифр считал типографской принадлежностью...
   8 Леонид Николаевич Кременецкий в 1902 году был назначен начальником только что учрежденного тогда екатеринославского охр-го отделения; вскоре же он отличился тем, что за один год "открыл" четыре или пять тайных типографии, за что был поставлен затем во главе петербургской охранки. После того, как Кременецкий "открыл" еще "заговор", в котором фигурировали "бомбы" (изготовленные, впрочем, самим секретным сотрудником его, что было установлено расследованием, произведенным заведываншим тогда особым отделом д-та полиции Н. А. Макаровым), переусердствовавшего охранника сплавили в Иркутск -- начальником местного г. ж. управления.
   9 Зубатов хорошо знал, что Лалаянц был душой "Южного Рабочего"; в частности ему известно было, что Лалаянц приезжал а марте 1900 Года в г. Витебск, где виделся с Тетяевым и Г. Майзелем, через которых собирал деньги для типографии, устроенной в Кременчуге.
   И. Х. Лалаянц обратил внимание на себя охраны еще в дек. 1893 г.; д. п., сообщая охр-му отд-нию сведения о В. В. Португалове (к числу знакомых последнего принадлежали: Н. Муравьев, М. Иолшин, О. Кирьянова, Ефим Вараскни), писал, что Португалов обещал через свою сестру Софью снабдить И. Х. Лалаянца и Александра Ивановича Ливанова нелегальными брошюрами.
   По делу "Южного Рабочего"" Лалаянц (партийная кличка "Инсаров") был выслан в Иркутскую губ., откуда скрылся в 1902 году, вместе с женой своей, за границу, где примкнул к искровцам.
   10 Иван Васильевич Бабушкин, рабочий, видный с.-д. деятель, сосланный в Сибирь, расстрелян в 1906 году карательной экспедицией Ренненкампфа в Иркутске.
   11 В докладе от 17-X 1900 г. Петерсон докладывал Зубатову, что Вьюшин, арестованный при ликвидации 3-го июля, "вследствие недостатка в отдельных камерах, был помещен с Волошкевичем, что сослужило огромную пользу, так как Вьюшин, давая показания по своему делу и желая удостоверить свое полное отречение в будущем от всякой нелегальной деятельности, откровенно рассказал при допросе и обо всем том, во что посвятил его Волошкевич за время трехмесячного содержания а одной камере".
   Обширные показания Вьюшина касались рабочих кружков "Начало", "Якорь", "Борьба", "Вперед", а также деятельности главарей екатеринославской соц.-демократии: Лалаянца, Цхакая, Лавриновича, А. А. Машицкого (привлекался в 1886 году в Кишиневе по д. партии "К. В.", в 1894 г.-- в Ростове-на-Дону и в 1897 г. в Архангельске).
   В "Материалах для биографического словаря социал-демократов" (выпуск 1, Петроград, 1923 г.) в сведениях о Вьюшине совершенно не упоминается о предательском его поведении в деле о "Южном Рабочем".
   11 Михаил Ефимович Бакан, после своего провала в Екатеринославе, поступил на официальную службу в полицию и был зачислен чиновником и варшавское охр. отд-ние, начальником которого состоял тогда Петерсон. Под влиянием разговоров, которые я вел с Бакаем в 1906 году, когда был командирован в Варшаву для ревизии деятельности полковника Шевякова (начальника ох-го отделения), бывший "секретный сотрудник", сделавшийся таковым не столько по убеждению, сколько но принуждению, решил покинуть охранный лагерь; в том же году Бакай пошел в сношения с Бурцевым, (издававшим в Петербурге журнал "Былое"), с которым потом, переселившись и Париж, повел разоблачительную кампанию против охраны.
   После моего появления за границей Бакай отошел от политической деятельности, сдал в Бельгии экзамен на горного инженера и занялся практической работой по своей специальности. История сношений Бакай с Бурцевым, с которым он под конец разошелся, описана в его брошюре "О разоблачителях и разоблачительстве", изданной мною в 1912 году в Нью-Йорке. Воспоминания Бакая "Охранительство и провокация", "Еще о провокаторах и провокации" напечатаны в заграничных выпусках "Былое" (NoNo 9--10 и 11--12, 1909 гг.
   13 Яков Григорьевич Сазонов, жанд. офицер, из казаков; помощник нач. москов. о. о. в 1899--1901 гг.; затем начальник о. о. в Петербурге, где "заагентурил" Горенберга, Панебратцева и других.
   14 Гринберг, жан. офицер; заведывал розыскным "пунктом" и г. Туле; скромный, заика, ничем не отличился.
   

К ГЛАВЕ VIII.

   1 Поддевкин после Своих похождений в Брянске и Рязани был командирован в Петербург, где, однако, пристроиться не сумел.
   Дальнейшая судьба его неизвестна. Приметы Поддевкина: небольшого роста, с черной бородкой, юркий, нервный, малоразвитой; родился приблизительно в 1870 г.
   2 Виноградов, Вячеслав Алексеев, крн. Тверской губ., Зубцовского у., Краснохолмской вол., д. Кузьминки; он же Иван Дмитриев Добросмыслов (его псевдоним); работал на Прозоровской мануфактуре в Москве; был арестован на сходке рабочих в Марьиной роще 1-го мая 1902 г.; согласился сотрудничать и был выпущен на свободу, для отвода глаз, и числе других семи из числа задержанных с ним.-- В. давал сведения по кружку учеников земледельческого училища (Яблонский, Баландин и др.); выдал один состав; моск. с.-д. к-та; как человек развитой и смышленый, надеялся попасть в члены руководящего центра искровской организации в Москве. 19-го февраля 1903 г. В. писал Зубатову: "Прошу вас для лучшего исхода дела арестовать меня на квартире, где пребывал Гузеев, т.-е. Никольский переулок, д. Курбатского, в комнате стрелочника Андрея Шамарова, и еще человека два, например, Василия Семенова Смирнова", Эту комедию и проделали затем, чтобы удовлетворить моск. г. ж. у., которое, выяснивши по дознанию "революционную деятельность" В., требовало его ареста, не подозревая его роли.
   Гузеев, Михаил Дмитриев, крн. Тульской губ., Белевск. уезда, Сороколетовской вол., д. Песочной; р. в 80 г.; с весны 1902 г. сделался сотрудником моск. о. о.; известен был под кличкой "Очки". Служил дорожным десятником моск. уездн. земства; Гузеев благодаря рекомендации Пановой (впоследствии по мужу Дивногорской) и Владимира Шпаки познакомился с Леонтией Бирон, которая свела его с комитетчиком "Александром Паилоничеш (Теодоровичем); последний начал снабжать Г. нелегальной литературой и, прося у него связей с рабочими, указал для свиданий квартиры дантиста Шубина и Адольфа Кисина (д. Ганецкой, на Неглинке). Когда Шпак пригрозил Г. судом за растраченные им 150 р. земских денег, последний будто бы заявил, что он этого не боится -- его выручит о. о. В сентябре 1902 г. "Искра" уже сообщила (No 48): "В Москве в апреле 1902 г. была арестована группа рабочих и несколько интеллигентов; все они обвинялись в участии в моск. к-те р. с.-д. р. н. В числе рабочих: был некий Гузеев, он оказался предателем, а впоследствии -- и совсем провокатором, В июне 1903 г. он уехал и Тверь. Приметы его: блондин, выше среднего роста, небольшие усы, без бороды".
   3 Упомянутый в показании Давыдова -- Дмитриевский, Сергей Дмитриевич, занимался пропагандой среди рабочих; на его квартире устраивались собрания; у него был арестован Жал Кульман, через которого велась конспиративная переписка. У Д. была отобрана рукопись "О международном союзе рабочих".
   По тому же делу привлекался студ. моск. ун. Волков, Леонид Владимиров (а не Сергей, как говорится в показании Давыдова), который до того занимался партийной работой в Ярославле.
   Под фамилией Козлечкова Давыдов знал Валентина Ивановича Батырева, начавшего свою революционную карьеру еще в 1889 году, в Петербурге; в Москве он жил но паспорту Василия Власенко. Был арестован потом cute в 1906 г. (Харьков) в в 1912 г. (Киев).
   4 Соркин, Израиль (Василий Яковлевич), был впоследствии помощником (по агентурной части) нач-ка одесского охр. отд-ния; он был тем таинственным незнакомцем, который сообщил эсерам (Тютчеву) о предательской роли Азефа; последний узнал об этом; Соркина, который в это время заведывал розыскным пунктом в Симферополе, арестовали, доставили в Петербург, но, чтобы не проваливать Азефа окончательно, отпустили. Соркин служил после этого наборщиком в московской типографии Лисенера.
   

К ГЛАВЕ IX.

   1 Сведения, изложенные в главе IX о Северном Рабочем Союзе, заимствованы целиком из доклада, составленного мною в 1902 году, который явился результатом моей служебной поездки в города Воронеж, Ярославль, Кострому и Владимир. О происхождении этого доклада я еще в мае 1911 года сделал раз'яснение, которое было напечатано в No 25 журнала "Голос Социал-Демократа", издававшегося в Париже. Вот что я писал тогда:
   "В 1902 году я, состоя чиновником для поручений при московском охранном отделении, получил приказание выяснить "Северный Рабочий Союз". Пользуясь явками и паролями, добытыми агентурным путем (перлюстрация химической шифрованной переписки искровцев), я явился, под видом нелегального, к так называемым "американцам" -- А. Н. Любимову и его товарищам, жившим в Воронеже, и, получив от них рекомендации, об'ехал в течение недели города Ярославль, Кострому и Владимир, где имел свидание с с.-д. деятелями (Варенцова, Богданов, Александровы, Багаев и другие). Результатом моего доклада по начальству была "ликвидация", во время которой было арестовано несколько человек.
   За всю мою двадцатилетнюю службу в полиции этот случай, когда мне пришлось выступать в такой роли, был единственным, если не считать моей поездки, особых последствий не имевшей, на западную границу в 1896 году, но делу выяснения контрабандных путей. Описанный выше случай явился, впрочем, логическим следствием того положения, в котором я оказался, поставивши себе еще в молодости задачу: выяснить единоличными усилиями систему политического сыска царского правительства, незнание которой со стороны революционеров составляло серьезнейшую помеху в их деятельности.
   За первые 15 лет моего пребывания во вражьем стане я окончательно убедился, что цели своей я могу достигнуть вполне лишь тогда, когда буду находиться в самом центре розыскного механизма, Поездка на север была тем крайним средством, к которому я обратился, чтобы скорее проникнуть а "святая-святых" охраны. Мне это удалось: через год после этого я был уже в главном штабе ее -- в особом отделе д-та п.; здесь только я и получил возможность выяснить те сотни предателей, имена которых ныне раскрыты мною революционным организациям, и узнать те многочисленные секреты, которые должны теперь сделаться общественным достоянием.
   Тем не менее, я понимаю, что достигнутые мною результаты куплены дорогою ценой; осуществляя свой план, и причинил многим страдания. В этом отношении я чувствую себя глубоко виноватым. Я не имею возможности обратиться лично к каждому из таких лиц и потому прибегаю к помощи печати, чтобы публично просить прощения у всех тех, кто так или иначе потерпел от моих действий в роли чиновника охраны, 6/19 февраля 1911 г.".
   По тому же поводу я в письме, напечатанном в журнале "Каторга и ссылка" (No 1, 1926 г.), писал еще: "Дело о "Северном Союзе" является тягчайшим воспоминанием из всего, что я пережил, находясь "во вражьем стане", так как я был вынужден выступить в роли, мне совершенно несвойственной. До того времени я удачно сохранял за собой вполне нейтральную позицию: был "пером" Зубатова, ведая наиболее секретной частью письмоводства, с агентурой вообще дела не имел, розысками самостоятельно не руководил, В данном же случае, исполняя приказание заведывавшего особым отделом д-та п. Ратаева, я вошел в непосредственные сношения с революционной средой. Каковы бы ни были результаты этих моих действий, я, конечно, являюсь ответственным за те страдания и неприятности, которые причинил некоторым лицам, распорядившись их судьбой (хотя бы и в интересах революционного дела) без их ведома, эту свою вину я сознавал и публично признал".
   

К ГЛАВЕ Х.

   1 Гершуни, Григорий Андреевич, провизор, был арестован в Минске в один из набегов московской охранки; он был доставлен в Москву в был здесь подвергнут "обработке" Зубатова, который, после длительных бесед со своим пленником, поверил ему, что он решил отказаться от революционной деятельности и отпустил его на свободу. Гершуни немедленно, летом 1901 г., перешел на нелегальное положение и стал руководить террористической деятельностью партии с.-р., к которой примкнул (им были организованы покушения на князя Оболенского, убийство губернатора Богдановича и министра Сипягина). 13-IX 1903 г. Гершуни был арестован в Киеве, вследствие указаний, полученных от агента Розенберга начальником местного ох. от-ния Спиридовичем. Последний об этом подробно рассказал в своих воспоминаниях, напечатанных в "Архиве русской революции" Гессена, кн. XV.
   Относительно одного места этих воспоминаний необходимо сделать существенную поправку. Спиридович пишет (стр. 124), что Зубатов, беседуя с арестованным Гершуни, хотел "переломить, его идейно", и в результате -- последний дал подробное показание и тем купил себе свободу... Моральная беседа Зубатова была велика"...
   В приведенной фразе все неверно. Гершуни никаких показаний не давал и, говоря просто, "обошел" Зубатова, притворно согласившись с его увещеваниями затем, чтобы, получив свободу, организовать террор.
   Будучи сослан на каторжные работы в Акатуй (В. С.), Гершуни умудрился бежать оттуда (был вывезен на волю в бочке), благополучно добрался до Парижа, где умер, если не ошибаюсь, в 1908 г. и похоронен на Монмартрском кладбище.
   2 Любовь Михайловна Клячко, урожденная Радионова, была арестована в мае 1900 г. в Петербурге, куда она привезла транспорт изданий "Свобода"; привлеченная к дознанию, она дала откровенные показания, значительно осветившие для жандармов дело.
   3 Полностью это воззвание приведено на основании моих документом С. Нечетным (Степан Слетов) и его статье, помещенной в сборнике "Социал-революционер", No 4, 1912 г.
   4 Гатовский, Гирш Янкелев, ремесленник, был выслан в 1902 году в Якутскую область на 5 лет, но в 1903 г. бежал из Киренска и жил потом в Париже.
   Как выяснилось потом, нежинская типография "Рабочей партии" была устроена при содействии харьковской группы с.-р., от которой и была получена рукопись "Подсчет сил"; представитель помянутой группы Константин Александрович Иванов, ведший сношения с нежинской типографией, был впервые арестован по народовольческому делу в 1895 г.; высланный в В. С. на 8 лет, ни бежал оттуда через 4 гида и примкнул через воронежскую группу к партии с.-р.; 29-III 1901 г. Иванов был снова арестован в Нежине, после года тюремного заключения его снова отправили в В. С.; в 1903 г. он пытался бежать из ссылки, но был задержан нумер 19-VIII 1904 г. в Якутске.
   5 Мовша Вульфон Лурня впоследствии был сослан в В. С.; находясь в Якутске, участвовал в известном протесте "Романовцев", за что был приговорен в каторжные работы (приговор был отменен в 1905 г.); перебравшись за границу, Лурня умер от чахотки I5-IV 1912 г. в Лейзене (Швейцария).
   6 Из списков сек. с. саратовского ох. от-ния, который был представлен Бобровым в 1904 году д-ту п., видно, что фамилия "Хохлов" была псевдонимом агента Алексея Дмитриева Егорова (он же Жарков).
   7 Зубатов, находясь уже в отставке, писал Спиридовичу, по поводу книги его "Партия соц.-рев. и ее предшественники", между прочим, следующее: Азеф "революцией занимался ради ее доходности, а не по убеждению, как и службой правительству. Умалчивал он очень об очень серьезном не из сочувствия революционерам, а из опасения возбудить в чинах правительств особое рвение, всегда для его головы опасное. Положение его делалось все более опасным но мере повышения его и революционных чинах. Простите за дерзость, но он едва ли находил равновеликий персонаж среди его казенных руководителей. Дело прошлое, но вес же любопытно, как Азеф мог проагентурить до 1908 г., когда мы с ним разругались еще в 1903 г., перед уходом моим из д-та. Что же могло усыпить у д-та мои открыто выраженные А. А. Лопухину сомнения о допустимости его тактики?"...
   8 Относительно личности Плеве не было двух мнений даже среди лиц, принадлежавших к его кругу, С. И. Демидова, урожденная Воронцова-Дашкова, писала в своих воспоминаниях про Плеве: "Ни одного хорошего слова мне про него никто никогда не сказал. Это была полицейская душа, характерный чиновник, льстивый с тем, кто выше его или был нужен ему почему-либо, и черствый и сухо-узкий с другими" ("Голос Минувшего", I, 1923 года).
   В одном из писем графа Витте (к Куропаткину), опубликованных в XIX т. "Красного Архива", мы находим такой отзыв Витте по поводу событий 15-VI 1904 г.: "С господином фон-Плеве сделалось то, что должно было сделаться, и страшно то, что нигде это преступление не встретило соболезнования. Только послышались вздохи облегчения и проклятия его памяти...
   В течение двух лет подносились самые подлые, самые лживые доносы и клеветы... Оказалось, что господин фон-Плеве был душой банды квантунцев, приведших Россию к несчастной войне... На этих днях последует назначение министра вн. д. Кто бы ни был назначен, таких подлостей, как Плеве, делать не будете...
   9 Затевавшееся покушение очень колоритно описывал Медников в письме своем от 11-II 1903 г., когда он находился в Петербурге, где руководил наружным наблюдением.
   "Были у нас два артиллерийских офицера-академика, оба из Киева, поручик и подпоручик -- Григорьев и Надаров, за ними оба мы, т.-е. летучка, таскались с 1-го октября, в особенности за поручиком, от которого мы ждали нападения на карету "Орла" (Плеве), даже было приказано людям "Орла", в случае появления и слежки поручика за "Орлом"), прямо в него стрелять; конечно, не пришлось, и слава господу богу, что не случилось этого. Приезжал в декабре из Киева к поручику социал.-революционер -- брат его любовницы Флор Юрковский (дети повстанца), который прожил три дня в Питере, повидавшись с обоими офицерами и сестрой своей Юлией Юрковской; последняя искала исполнителей плана покушения на "Орла", т.-с. руководителя; была на нашей конспиративной квартире, т.-е, в петербургской группе с.-р., и просила свидания для брата, но ему почему-то было отказано, т.-е. не хотели перед ним давать отчета; казалось им низким, т.-е. полномочии у Юрковского мало оказалось.
   Как киевской, так и питерской агентурам стало известно о поездке Юрковского в Питер, так все и шло, но 7-го февраля мне стало очень скучно, так что места себе не находил, в отделении поругался с Яковом Григ. Сазоновым; не зная меры тоски, я позвонил Серг. Вас. (Зубатову) по телефону, прося арестовать обоих офицеров,-- он было на дыбы, я говорю, что они три дня пьют, не просыпаясь, и назначен царский парад Инженерному училищу, то я опасаюсь этих пьяниц. Тогда Сергей Вас. позвонил д-ру, которого дома не было -- так решили обоих арестовать. Арестовали. У подпоручика нашли до 10 шт. разной нелегальщины, а у поручика... Утром доклад "Орлу", тот завопил, это было 8-го февраля; утром пришел Трусевич, его сколь возможно напичкали всякими агентурным хламом"...
   10 Шуберт, Конрад Николаев; офицер 1-го Финляндского стрелкового полка; желая скорее выслужиться, помимо доноса на Коноплянникову, представлял обширные доклады о "неблагонадежности" сослуживцев своих и очень усердствовал в подавлении Свеаборгского мятежа. За свои услуги он получал до 50 руб. ежемесячно. Шуберт род. в 1880 г., выше среднего роста, брюнет, красивый, с усами, говорит баском, держался с ухарством; человек способный, пробовал писательствовать (под псевдонимом "Конрадов"), очень кичился мундиром, кстати и некстати, величал себя "стрелком его величества". На этой почве у Ш. вышло недоразумение: находясь в С.-П. 15. 22-XII 1908 г., он потребовал у пожарного служителя Козлова отдания "чести", а на возражения того приставил к его груди револьвер с криком "я застрелю тебя, каналья"; собравшаяся толпа начала негодовать и заставила Ш. отправиться в участок, где ему раз'яснили, что пожарные служат по вольному найму и что они не солдаты.
   11 Охранный курьез: Шуберт доносил на с. сотрудника финляндской розыскной агентуры -- Бориса Зайда, который ранее подвизался в Одессе и жил затем в Гельсингфорсе под фамилией Якобсона.
   
Москве и Петербурге образовались литературно-издательские общества (перлюстрации писем, из Москвы: Тадевосьянца -- в Петербург, Констанаянцу и М. Дериханова -- в Тифлис, И. М. Гюль-Назарову).
   Несмотря на приток всяких "данных", Бердяев армянскими националистами совсем не интересовался и никакого розыска по поводу их деятельности не предпринимал. Индиферентное отношение начальника охраны к армянскому движению, сказавшееся в последующем "еще более ярйо, могло бы внушить мысль, что он разделял идеи о самоопределении наций, если бы не было известно, что у; него вообще никаких идей не было, кроме одной: поскорее выслужиться. Главная причина индиферентизма Бердяева была та, что, как он говорил, "на карапетах много не заработаешь".
   В 1895 году армянское движение после известной Сасунской резни, учиненной турками, очень оживилось. За границей образовалась эмигрантская группа, предпринявшая издание (в Лондоне) периодического органа под названием "Гичак" с лозунгом: "Соединенная Армения". Армянские патриоты, жившие в России, направили свои усилия, главным образом, на закупку оружия.
   В Москве этим делом занялись И. Мусиньянц, который под видом галантерейного товара отправлял в Тифлис и Эривань оружейные части и патроны:, С. Мигдисянц, состоявший кассиром московского землячества армян ("Жогов"), М. Мурадов и др. лица, выясненные исключительно департаментом полиции путем перлюстрации 6).
   Вот как описывал свои коммерческие операции один из покупщиков "галантерейного товара". "По поводу мастерской сообщаю следующее. На-днях мною приобретено 545 ружейных стволов последней система точно такого же образца, которого у нас имеется 2 штуки. Кроме того, мною куплены 32 вполне годных берданки, по 10 руб., а также мелкие инструменты. Завтра все будет упаковано в 20 ящиков я выслано. Послезавтра поеду в Петербург, где постараюсь купить кое-что. Напишите теперь же в Баку, чтобы приобрели станок. Мастерскую надо расширить; об этом я позабочусь по приезде.
   Чувствую, что едва ли сумею благополучно отделаться -- моя комната превратилась в арсенал; пожалуй, настигнут по следам. Там ли Мехран? В скором времени приедет один студент, который уже запасся паспортом. Мой адрес: Москва, до востребования, Арисгатесу Абрамьянцу. (Письмо от 18-го мая 1895 г., М. Тер-Исаянцу, в Тавриз).
   В виду, таких "агентурных сведений", д-т п. 31-го января потребовал от московского охранного отделения выяснения, каким путем -- при посредстве транспортной конторы или через железную дорогу, -- было отправлено оружие? Бердяеву пришлось кое-что предпринять. 11-го июня он донес: Абрамьянц, живущий вместе с М. И. Мусаньянцем, 2-го июня ездил в Тулу, где виделся с М. И. Белоусовым, домовладельцем, С. И. Сушкиным, хозяином оружейной мастерской, и мастером патронного завода. С. И. Ливенцовым.
   Но оказалось, что до этого Абрамьянц успел уже с'ездить в Петербург (где он пробыл с 19 по 29 мал), с целью приобретения, будто бы, "машин для шорной работы".
   Терпение у д-та п. лопнуло, и 3-го июня 1895 г. он разразился следующим предписанием: "Армянское движение принимает размеры, угрожающие порядку и общественному спокойствию в империи; среди армянских агитаторов образовалась "Армянская рабочая революционная ассоциация" (или "Ассоциация армянских социалистов"), печатающая газету "Крыв" ("Борьба"), преследующую на-ряду с национальными и обще-революционные задачи.
   Дабы прекратить сбор денег и отправку оружия через Персию в Турцию, решено приступить к расследованию упомянутой социалистической ассоциации для привлечения участников ее к формальной ответственности, в виду чего надлежит учредить неотступное наблюдение за Абрамьянцем и Мушньянцем".
   Д-т п. не давал покоя Бердяеву и далее. 15-го июля он сообщил ему, что в Москве находится прибывший из Тифлиса редактор армянского журнала А. М. Мосесов, один из важнейших агитаторов, прозванный Шервацзаде, распространяющий подпольный орган "Гичак" и, выработанный последним "Проект восстания". За Мосесовым тоже требовалось установить слежку.
   26-го (сентября д-т п. препроводил московск. охранному отделению копию письма (полученного тем же агентурным путем" почтовой "цензуры") из Тифлиса в Москву, на имя Мигдисова. В этом документе (полуофициального характера: "No 25") содержалась инструкция о выборах и сборах, также названия городов, как они значатся "в шифровке" (деревня Борд -- есть город Карс, Апараж -- Шуша, Арарат -- Эривань, Ангостан -- Елизаветполь, Почпат -- Москва и т. д.).
   30 сентября 1895 года, департамент предложил моск. охранному отдел, выяснить личность некоего "А. О.", на имя которого, по адресу Х. Е. Чилингарова, в Москву, было послано А. Хумарьянцем из Тифлиса письмо, содержавшее постановление Ахалкалакского армянского революционного комитета по вопросу об объединении. Одновременно департамент полиции сообщил, что Чилингаров, находясь в Ахалкалако, участвовал в местном революционном кружке, к что он состоим в сношениях о гичакистами и получает их орган. Вместе р том, департамент полиции предложил Бердяеву иметь на будущее время "более внимательное наблюдение за деятельностью ранее указанных лиц".
   Через несколько дней после этого, департамент полиции, сообщая московск. охранному отделению о том, что Хумарьянц, деятель Армянской рабочей революционной ассоциации, арестован в Тифлисе, и что у него обнаружено много нелегальных изданий (программа И. К. "Народн. Воли", "Речь С. Бардиной" я пр.), вновь напомнил о необходимости выяснения "А. О." и присовокупил, что "Абремьянц, на которого департамент полиции неоднократно обращал внимание охранного отделения, остался неразысканным и, вероятно, скрылся в Персию".
   В ответ Бердяев, раздосадованный упреком, послал департаменту полиции заявление опрошенного им Чилингарова о том, что одно письмо для "А. О." он, действительно, получил, но уничтожил, как не ему адресованное.
   На это донесение департамент полиции ответил предписанием: "в виду неправдоподобности об'яснений Чилингарова -- учредить за ним наблюдение для выяснения "А. О.".
   Полемика между охранниками продолжалась и в последующем.
   5 октября 1895 года: департамент полиции обратился к московскому обер-полицеймейстеру с таким предложением:
   "Препровождая при сем совершенно доверительно копии полученных агентурным путем писем из Тифлиса к проживающим в Москве в меблированных комнатах "Ницца" армянам Мигдисову и Мусанянцу (вероятно, Мусинянцу), департамент полиции имеет честь уведомить ваше превосходительство, что в виду соображений, изложенных в отношении от 30-го прошлого сентября за No 8092--1726, департамент полагает своевременным произвести тщательные обыски у Мусинянца, Абрамьянца (если последний еще в Москве) и вообще у тех армян, которые наблюдением замшены в ближайших о названными лицами сношениях, для привлечения их к производящемуся при тифлисском губернском жандармском управлении дознанию о сношениях русских армян с заграничными революционерами и о водворении ими оружия и боевых припасов в Турецкую Армению. Прилагаемое к сему письмо на имя Мусинянца, писанное, очевидно, важным агитатором и выставляющее Мусинянца лицом, близко стоящим к центру действия, в случае обнаружения его (письма) при обыске, может иметь для дознания важное значение. Директор Сабуров. За делопроизводителя Ратаев 7".
   Несмотря на категоричность предписания департамента полиции, охранное отделение не спешило о выполнением приказа и придумало новую оттяжку. 19-го октября оно запросило Петербург: следует ли производить требуемые обыски, в виду того, что местные армяне совершили молебствие за здравие русского царя-заступника по случаю принятия Портой проекта реформ по отношению" христианского населения Турции?
   Департамент полиции настоял на своем, и 21 октября 1895 года были арестованы Мурадов, Мусиньянц, Мигдисянц и обысканы Г. А. Цовьянов, И. М. Сундукьянц и А. А. Нерсесов; при этом у Мигдисянца отобрали револьвер, а у Мусиньянца -- 63 ружейных патрона; их обоих отправили в распоряжение тифлисского губернского жандармского управления. Абрамьянц оказался выбывшим еще в июле месяце в г. Эривань...
   Несколькими днями позднее этой "ликвидации", принесшей такие смехотворные результаты, департамент полиции сообщил московскому охранному отделению, что 19-го октября (чуть не накануне обысков) Мусиньянц отправил через транспортную контору "Надежда", из Москвы в Эривань Мартиросову, по накладной No 48531, 6 ящиков, "галантерейного товара" -- оружия, приобретенного в магазине Торбека...
   О том, что делалось в "первопрестольной", петербуржцы иногда лучше знали, чем сама московская охрана...
   Развязавшись с департаментом полиции, Бердяев занялся армянами сам. Било установлено, уже как следует, наблюдение и за А. Погосовым, о котором были сведения, что он скупает оружие, и за Чилингаровым, и за его знакомым А. Огаджановым, в котором так нетрудно было угадать столь долго искомого департаментом полиции "О" и "А. О.".
   Впоследствии из этой коммерции с армянским "галантерейным товаром" московское охранное отделение создало, как это мы увидим потом, уже без надоедливых департаментских перлюстраций, "блестящее дело".
   

ГЛАВА X

Партия "Народного Права".-- Тайная типография в г. Смоленске.-- Дело Величикных.-- Розыски в Воронеже.-- А. И. Эртель под наблюдением.-- В. Я. Яковлев и провокатор М. И. Гурович

ПАРТИЯ "НАРОДНОГО ПРАВА".

   И еще одна об'единительная попытка!
   И опять неудачная, хота вышла она из недр обширного круга лиц солидных, о крупным революционным прошлым и умудренных горьким опытом. Но и у этой организации была очень большая голова, а туловища не имелось: в центре стояла сплошь интеллигентщина, правда -- незаурядная, но за ной не было никакой (опоры сплоченных масс. И стоило "голове" лишь открыть рот, как на нее опустилась тяжелая полицейская дубина, и новое образование подверглось немедленному распылению.
   Официальный летописец, повествуя о деле партии "Народного Права" (в "Обзоре" XVIII), пишет: ряд дознаний выяснил, что революционные вожаки, приписывая неуспех своей деятельности "партийным раздорам", сознали необходимость объединения программ и противоправительственных кружков. Осенью 1893 г. поступили агентурные сведения о том, что старые революционеры: Н. С. Тютчев, П. Ф. Николаев и М. А. Натансон решили выработать новую программу и устроить типографию.
   Эти сведения несовсем точны: упомянутые "агентурные сведения" были получены гораздо ранее, и можно сказать, что московское охранное отделение присутствовало в лице своих сотрудников в качестве чересчур усердной акушерки, чуть ли не при самом зачатии "Народного Права".
   Один из видных деятелей нарождавшейся организации, Виктор Чернов, уже с весны 1893 года состоял под наблюдением, которое затем прерывалось иногда лишь на короткое время; для "освещения" деятельности нового, бойкого и речистого агитатора охрана приставила к нему свое око -- Ф. Невского, который в целях информации и стал обмениваться учащенными визитами с В. Черновым и его братом, Владимиром, за которым в то же время шла неустанная слежка 1).
   Издалека, через А. Н. Максимова и других своих приближенных, приглядывала за новой революционной затеей "мамочка" охранки, которая иногда запускала свои щупальцы и в самый "центр"; так, например, летом 1893 года М. Н. Корнатовская проводила свою приятельницу Жевайкину в город Рузу, где жил П.. Ф. Николаев, имевший там домик, в недалеком соседстве с дачей В. Гольцева. Вслед за тем в упомянутом городе поселились новые дачники -- филеры Машков и Новичков. С этого момента медниковская команда выступила на первый план и, надо отдать ей справедливость, выполнила свою разведочную задачу в дальнейшем блестяще.
   В конце июля 1893 года у Николаева в Рузе гостил, вместе с К. Я. Шамариным, Н. С. Тютчев, который 27-го числа, посетив в Москве писчебумажный магазин Гальнбока, на Тверской ул., служивший каким-то его конспиративным целям, выехал, сопровождаемый наблюдением, в Петербург.
   7-го августа Николаев приезжал в Москву, где имел свидание с Викт. Черновым и доктором Молчановым; в ноябре он снова был в столице и виделся опять с Черновым и его товарищем Е. К. Яковлевым. 14-го ноября у И. Н. Львова, по инициативе братьев Черновых, состоялось собрание до 20-ти челокек, обсуждавших только-что выработанную народоправческую программу, в составлении которой принимал участие Яковлев, возивший ее на просмотр Николаеву.
   В это время агентурный нюх Зубатова начал уже подсказывать ему, что "осиное гнездо" народовольцев ютится в Петербурге, где, по имевшимся у него сведениям, видную роль среди них играл М. О. Александров, "близко стоявший к типографии", печатавшей "Летучий Листок". Кроме того, имелись указания, что петербургскими кружками приобретен мимеограф и много бумаги (об этом "говорил" служивший на Глухоозерском цементном заводе А. В. Нагоров, живший летом 1893 года в Петербурге у Керженецкой, заведывавшей делами революционного "Красного Креста").
   Вскоре Зубатову представился хороший случай осведомиться о петербургских народовольцах: для переговоров с ними поехал 1-го декабря Виктор Чернов, который в спутники себе взял... Федора Невского. Прибывши в Петербург налегке, с одной связкой брошюр и рукописей, Чернов, прежде всего, направился в Спасскую школу к учительнице Никитинской ("справочный стол"), а оттуда к ее брату -- Александру Никитинскому, который должен был познакомить его с Михаилом Сущинским, деятельнейшим членом петербургского кружка. В последующие два дня Чернов имел целый ряд свиданий: с братьями М. В. и В. В. Келлер, А. Ф. Генкеи, Н. Г. Белецким, Л. К. Чермаком, И. В. Галецким, а также с литераторами П. В. Засодимским и Н. К. Михайловским. В свободные минуты Чернов забегал в булочную Филиппова, где, услаждаясь пирожными, его поджидал с нетерпением Невский...
   На третий день своего пребывания в Петербурге Чернов заметил, что за ним следуют "тени", и когда он, желая, повидимому, избавиться от них, вздумал нанять ближайшего извозчика, последний отказался без всякого резонного основания везти его (это был московский филер Т. Бибик, который не решился взять седока, так как совсем не знал города).
   Вечером Чернов жаловался своим товарищам на то, что он у них зацепил "хвост"; петербуржцы возражали, заявляя, что это он привез с собой шпиков, и в конце концов попросили гостя поскорее убираться восвояси...
   4-го декабря Зубатов уже поручал Медникову поставить наблюдение за Черновым, который, по его словам, "удрал из Питера".
   Как это ни парадоксально, но в споре Чернова о петербуржцами были правы и он, и они, так как за Никитинским и их друзьями тоже велось наблюдение; в особенности усердно следили за братьями Келлер, из которых Максим заинтриговал охранников свиданиями о Леонидом Красиным, обратившим на себя особое внимание своими конспирациями: 4-го декабря, например, он трижды переодевался, меняя форменное пальто на шубу.
   Как и Чернов, петербургский кружок имел своего "ад'ютанта", что видно, например, из телеграмм директора департамента полиции Бердяеву, в шторой сообщалось 24-го декабря: "выехали Никитинские. Наблюдение упустило. Получил это сведение от Михаила"... Постигая в специальном институте науку лесоразведения, М. Петров ("Пуговка"), как видно, не забывал и старого своего ремесла -- изничтожения крамолы...
   Новый год принес Бердяеву новые перспективы. 9 января 1894 года, А. Максимов, присутствуя на вечере у Н. Г. Кушинского, узнал о необходимости укрыть тайную типографию, оставленную в виде железнодорожного груза на одной из станций лицом, ее сопровождавшим, которому показалось, что за ним следят. Этим обстоятельством не могла не заинтересоваться А. Е. Серебрякова и в скорости московское охранное отделение узнало, что тот же Максимов ездил спасать типографию и что, получив в Рязани покинутый груз, он сдал его затем на гор. Воронеж, а накладную передал в гор. Козлове другому лицу {А. П. Маклецову, как выяснилось впоследствии.}, которое на ст. Грязи переотправило эту кладь в неизвестном направлении.
   По получении столь ценных указаний "мамочки", на ст. Грязи выехал 22 января 1894 года сам. Медников, который и установил, что соответствующий груз там был, действительно, получен и отправлен потом большой скоростью в гор. Сумы, Харьковской губ., по накладной No 59 "на пред'явителя".
   Разумеется, в названный город немедленно командировали филеров -- опять Сачкова с помощниками. Плутоватый "Никитич" вошел в интимные сношения с весовщиком станции Сумы (находившейся почти за городом), Крамаренко, который, получив приличную мзду, обязался уведомить Сачкова, как только заявится получатель груза, выдачу которого обещал позадержать, пока не прибудут филеры...
   Обеспечив себя "глазами", "Никитич" устроился в ближайшей к вокзалу гостинице и стал вместе со своими подручными "гонять чаек", спокойно ожидая, когда, "красный зверь" прибежит в ловушку.
   В это время московское охранное отделение вело, нащупывая почву, усиленное наблюдение за Максимовым и Кушенским; последний выбыл в Петербург, где за ним и его спутником К. Г. Грековым следили по пятам и выяснили их сношения с М. Л. Сопоцько, В. И. Чарнолусским, М. Я. Колмогоровой и др. Проследив в Москве за Е. Яковлевым установили его свидания с М. Лежава. Наблюдение за В. Келлером, прибывшим из Петербурга (вместе с В. К. Агафоновым), констатировало его связи с приват-доцентом В. И. Вернадским и подтвердило его знакомство с братьями Черновыми.
   В то же время Бердяев подводил свою агентурную мину и, видимо, "о успехом; 3-го января он уже доносил департаменту полиции: "К центру революционного ядра имеется вполне выясненный ход при посредстве Максимова. Не воспользоваться им, это -- лишиться серьезного материала для дознания. При этом не следует упускать из виду, что и самые сведения о типографии получены через него же. Максимов ведет сие иония с центром; центру принадлежит типография")...
   Почти месяц лежали 9 пудов 10 ф. таинственного груза ("машинные части", как значилось в накладной) в маленьком пакгаузе станции Сумы. "Революционное ядро" выжидало, полагая, вероятно, что, если охрана знает содержание груза, то она не будет долго ждать и заберет его, а если не забирает,-- значит след заметен; "ядро", конечно, не допускало мысли, что подозрительный груз потому и лежал безвозбранно, что он был нужен охране -- для того, чтобы потом можно было его повесить в качестве вещественного доказательства на шею будущих обвиняемых.
   

ТАЙНАЯ ТИПОГРАФИЯ В Г. СМОЛЕНСКЕ

   18 февраля 1894 года Крамаренко дал знать Сачкову, что получатель явился; прибывший молодой человек (это был упоминавшийся уже Е. Яковлев) предъявил накладную No 59 и пересдал "машинные части" на ст. Курск; с тем же поездом он выехал затем, конечно, сопровождаемый филерами, которые, сидя в тряских вагонах, с тоской вспоминали смазливых хохлушек (номерную прислугу), так скоропостижно и вероломно ими покинутых...
   На станции "Ворожба" Яковлев пересел в скорый поезд и ночью прибыл в г. Курск; здесь он зашел в буфет I и II классов и сел за стол в самом его конце; рядом с ним, по другую сторону угла, оказался, сидящим солидный господин купеческого типа; разглядывая последнего, филеры заметили, как наблюдаемый, смеясь, передал под столом, с колена на колено, своему соседу синюю бумажку; раздался второй звонок; Яковлев поспешил в вагон, н, довольный тем, что успешно выполнил ответственное поручение, отправился в гор. Орел с докладом к Натансону; у последнего по этому поводу собралась сходка, на которой были: Тютчев, А. В. Гедеоновский, И. Н. Львов, И. З. Попов, А. В. Сазонов, А. В. Пешехонов, Г. П. Клинг, А. А. Мартынов, Е. М. Троицкая и В. В. Башмачников.
   21-го февраля, Яковлев прибыл в Москву; идя по Кисловскому переулку, он изорвал на мелкие куски (очевидно из предосторожности) оставшийся у него дубликат накладной No 59 н бросил на мостовую; следившие за ним филеры подобрали все клочки бумаги, склеили и представили документ начальству...
   Понятно, "Купец" не был покинут в одиночестве -- при нем остался. Сачков с подручным. Получивши по "синей бумажке" "машинные части" и оставив их на хранение в багажном отделении, новый наблюдаемый отправился в город на ночлег. 19-го февраля "Купец" явился на вокзал, сдал груз багажем на Орел и с очередным поездом отправился туда сам; прибыв по назначению, опять ночью, он перегрузил кладь на Орловско-Витебскую жел. дор. до ст. "Смоленск". 20-го февраля "Купец" прибыл в названный город, куда-то исчез, а в 1 час дня явился на вокзал, сопровождаемый розвальнями; пока он ходил получать свой груз, филеры успели заметить, на всякий случай, бляху его ломового извозчика -- No 107. Погрузив корзину и длинный, наскоро сколоченный ящик, "Купец" поехал на Петропавловскую улицу (в нижней части города), где и остался со своим багажом в маленьком домике Островского. В шестом часу вечера "Купец" явился на вокзал и поехал в гор. Орел; не доезжая, на полустанке "Кромская", он оставил поезд и пошел пешком в город -- в д. Казанского, на 1-й Пушкарной улице, где жил тогда М. Натансон. Вслед затем здесь состоялось собрание с участием Н. С. Тютчева, И. Н. Львова, А. В. Пешехонова, А. Б. Гедеоновского, С. И. Федорова, И. П. Белоконского, А. А. Мартынова, А. В. Сазонова, М. Е. Жеряковой и Г. П. Клинга;. На следующий день "Купец" (который оказался М. А. Ромасевым) снова поехал в гор. Смоленск, куда; отвез какой-то узел и вернулся опять в гор. Орел.
   С этого момента было установлено специальное наблюдение за орловской группой, которое быстро охватило всю местную колонию "неблагонадежных элементов", довольно значительную и весьма солидную по своему составу. Кроме упомянутых выше лиц, к колонии этой, как выяснили проследки, принадлежали: С. В. Сотников с женой, Г. Мандельштам, Е. И. Победоносцев, С. Д. Богословский, А. С. Карасева, А. Н. Вульф, Н. Н. Мамадышскйй, А. П. Яковенко, М. Н. Попов и другие.
   В Смоленске наблюдение шло своим чередом. Ознакомившись с обитателями дома Остроумова, где была помещена типография и где оказались живущими "барин", "барыня" и "кухарка", филеры решили оставить их в покое, тем более, что на одном подоконнике их квартиры они заметили постоянное присутствие подсвечника (или вазочки,-- хорошо не помню), который, по их заключению, должен был означать сигнал: "благополучно, принимаем".
   Так как около дома Остроумова (место глухое и малолюдное) филерам держаться возможности не представлялось, то они ограничились тем, что "заперли" ходы: на перекрестке Петропавловской улицы с проездной артерией устроился в гостинице (окнами на улицу) "старшей" Сачков с "молодыми", а два других соглядатая поселились около вокзала, затем, чтобы провожать и встречать пассажирские поезда; кроме того, филеры дежурили на Днепровском мосту, соединявшем пригород с центральной частью Смоленска.
   Далее пошло, что называемся, -- "по-писанному".
   Наблюдение, раскинувшееся сразу на три города, последовательно констатировало ряд довольно существенных обстоятельств, тесно связывая лиц, уже намеченных большей частью предыдущими проследками как между собою, так и с "техникой".
   6-го марта было замечено первое конспиративно обставленное свидание хозяина квартиры в доме Островского (жившего по паспорту, Д. Д. Окунева) с А. Лежавой, поселившимся в доме Краузе, на Одигитриевской улице.
   8-го февраля Ромасев, после свидания с Тютчевым, уехал из Орла в Москву, где затем имел свидания с И. Г. Короленко и Н. А. Лошкаревым. 21-го марта выехал в столицу Львов. Накануне этого дня покинул Орел и Тютчев, который, проводив Троицкую в Харьков, где она наняла квартиру, и побывав еще в Орле, выехал в Петербург. (Все эти переселения вызваны были, надо полагать, тем, что орловцы заметили за собою филерскую слежку -- см. прим. 2-е).
   21-го марта Е. Яковлев выехал из Москвы (его проводил Виктор Чернов), имея два: чемодана (с бумагой) и два ящика (в которых были типографские рамки, полученные им на Рязанском вокзале), в Смоленск, где он свиделся с Лежавой, у которого и оставил свой багаж (на следующий день его взял к себе на квартиру "Окунев"). Вечером того же дня Яковлев выехал в Москву, где поспешил увидеться с Владимиром Черновым: чемодан, оставленный им в багаже, 23-го марта получил И. В. Каманин, которой отвез его к Л. И. Лебедевой.
   24-го марта "Окунев" ходил менять книги в библиотеку С. А. Клестова, на Кирочной ул., а в следующие дни (25) 26 и 27-го марта, 2 и 4-го апреля) имел конспиративные свидания (поздно вечером, в уединенных местах) с Лежавой, служившим посредником между конспиративкой и "внешним миром".
   6-го апреля приехал в Смоленск Гедеоновский, который, при посредстве С. М. Смирнова, увиделся с Лежавой, купил себе картуз (все конспирации!) и пошел в д. Островского в типографию; вечером он уехал в Орел. На следующий же дань Лежава выбыл, имея несколько мест багажа, в Харьков, где остановился в гостинице близ вокзала. 13-го апреля в этот город прибыл, опять с чемоданом, Яковлев, который, повидавшись с Н. М: Флеровым, А. И. Сыцянко, М. И. Ослоповой и каким-то "технологом", вернулся в Москву. Здесь 15-го апреля Яковлев увиделся с Вл. Черновым, который вечером того же дня отправился в Смоленск, увиделся с Окуневым и 17-го апреля вернулся в Москву с двухпудовой корзиной, которую отвез к Лебедевой.
   Так как данные наружного наблюдения указывали да то, что в наблюдаемой среде существует какое-то беспокойство, и сведения агентуры определенно говорили, что "центр" решил перемеюгять типографию в другой город, то 21-апреля 1894 года была произведена ликвидация розыска одновременно в городах Смоленске, Орле, Москве, Петербурге и Харькове.
   Как и следовало ожидать, в смоленской конспиративке (д. Островского) обыском были обнаружены типография (которая, впрочем, была уже уложена в корзину и сундук, очевидно, для отправки), много бумаги для печатания, воззвания "Манифест Партии Народного Права" 8); 78 экз. брошюры "Насущный вопрос" (издание той же партии), приготовленная к печати статья Ж. Конана: "Голос за народ" и три фальшивых паспорта на имя Окунева, Клочковой и Денисенковой, по которым жили задержанные в этой конспиративной квартире: М. А. Монцевич, Л. С. Александрова и Н. П. Фонякова 9).
   В Москве у Н. Лебедевой был взят склад нелегальщины: издания старых народовольцев, пролетариатцев, польской социалистической партия, 1000 экз. брошюры "Насущный вопрос", 100 экз. заграничной газеты "Русский Рабочий" No 1-й. У И. Куманина отобрали 2000 экз. "Манифеста партии Народного Права"; у Виктора Чернова нашли коллекцию революционных изданий и программ. У Вл. Чернова, А. И. Александрова, Вл. Н. Лебедева, Н. М. Черновой, Л. Лебедевой и К. Я. Шамарина -- тоже была обнаружена нелегальщина. Все вышеупомянутые лица, а также: В. П. Белецкий, Ф. И. Суханов, Н. Н. Ментов, С. В. Пономарев, Н. Г. Гопфенгауз, В. А. Жданов, К. Е. Павлович и Е. М. Сотникова,-- были арестованы.
   В Петербурге ликвидация коснулась, главным образом, группы народовольцев, имевшей связи с народоправцами и занимавшейся энергично и с успехом пропагандой среди местных рабочих. По обыскам у М. Александрова и его жены Е. М. Александровой нашли "Русский Рабочий" No 1 и рукописи, предназначавшиеся для издания; на совместной квартире М. Г. Сущинского, Н. Г. Белецкого и И. В. Галецкого, помимо ново-народовольческих изданий, были отобраны 8 экз. "Рабочего Сборника" No 1, рукописи и обложки для названного "Сборника" и гектограф, на котором он был оттиснут; у И. И. Фуделя обнаружили сютад революционных изданий; у В. В. Павелко нашли пишущую машину и два экз. "Раб, Сборника". Кроме поименованных лиц были задержаны еще по результатам обысков: Е. С. Журавлева, П. А. Скабичевский, И. И. Малюга, К. Н. Иванов и В. Е. Окольекий. У арестованных одновременно рабочих, находившихся в сношениях с интеллигентами пропагандистами: П. И. Иванова, И. И. Кейзера, С. И. Фунтидава, К. М. Норинского, М. А. Фшцера и Д. А. Розенфельда нашли тоже разные уличительные данные.
   В Харькове, при задержании Лежавы, нашли более 2-х пудов типографской бумаги. Что же касается Флерова, то наблюдение за ним местными силами развернуло особый кружок, который был ликвидирован лишь осенью (4-го октября), при чем были арестованы: А. М. Гольденберг (отбывший уже 3-летнюю ссылку по народовольческому делу 1884 г.), Я. Жидков и В. Синицкий, а также знакомый последнего -- К. Седин (отобрана пишущая машина), его сожитель И. Росновский (взят "Манифест" и "Насущный вопрос") и подруга Ослоповой и Сыцянко -- О. Кнаке (найдены народоправческие издания), по оговору которой потом был привлечен к дознанию К. Пиотровский.
   

ДЕЛО ВЕЛИЧКИНЫХ

   Одновременно с арестами Флерова и компании было ликвидировало другое наблюдение, имевщее отношение к харьковскому кружку. В июле 1894 года прибыли из Цюриха в Москву В. М. Величкина8) с В. И Сыцянко, замеченные в сношениях о заграничными народовольцами. 30-гю июля Сыцяно выехал в Харьков к сестре своей М. Ослоповой, с которой 23-го августа вернулся в Москву; здесь они поселились в семье Величкиных, которая была уже на замечании охраны.
   Еще в декабре 1892 года департамент полиции обратил внимание на Н. Величкина, который, по имевшимся сведениям, распространял "вредные учения". Затем целый ряд перлюстрационных данных (письма: В. Величкиной из Цюриха, к А. А. Александровой; Н. Величкина к сестре Вере -- о "Союзном Совете"; В. А. Палеолог к Величкину) заставил охрану установить негласное наблюдение за всей "неблагонадежной" семьей. Находясь за границей, В. Величкина была замечена в знакомстве с эмигрантом Антоном Васильевым; о своем возвращении в Россию она, можно сказать, сама уведомила охрану: в перлюстрированном письме ее к сестре Клавдии от 8 июня 1894 года Величкина писала: "еду с Шимановской и Сыцянко; 16-го буду в Москве". Тем же путем было установлено, что она знакома с М. М. Семерия и что цюрихский студент Иосиф Коган рекомендовал ей в Москве И. Я. Франчески с братом его (за ними было особое наблюдение).
   С прибытием В. Сыцянко и М. Ослоповой, начиная с 4-го сентября, слежка была усилена; она установила, между прочим, сношения: Н. Величкина и В. Сыцянско -- с Д. Д. Солодовниковым; М. Ослоповюй -- е А. Ф. Филатовым и Н. Н. Герасимовым; Н. Величкина -- с В. Бонч-Бруевичем; В. Сыцянко -- с Новоселовым. 16/IX Н. и К. Величкины, Сыцянко о сестрой и общей их знакомой Кутелевой были на вечеринке "саратовцев" (присутствовали еще А. А. Малиновский, П. Фомин, Сашч и др.).
   Дом Величкиных находился в глухой местности и для наблюдения был неудобен; филеров скоро заметили; так, В. С. Величкина (мать) писала 30-го сентября в Цюрих дочери Клавдии: "2-го или 3-го Вера выедет за границу... У нас все время полон дом народу, а какого и сама многих по фамилии не знаю; около дома уже кой кто ходит, и я побаиваюсь"...
   Опасения были не напрасны: 4 октября 1894 г. дом Величинных, по распоряжению департамента полиции, был обыскан; застигнутая у них Ослопова назвалась сначала Александровой; была обнаружена нелегальщина (гектограф, брошюра "На смерть Мезенцева" -- изд. в пользу пострадавших со время арестов 1894 года, "Дело 1 марта 1881 года", "Насущный вопрос" и: др.), которую Н. Величкин признал своею. В. Величкина и В. Сыцянко были задержаны в момент от'езда, на станции Москва 2-я Курской жел. дор.
   По таким-то высшим соображениям дело о В. Сыцянко, К. и Н. Величкиных было сведено "на-нет": его подвели под действие "всемилостивейшего манифеста" от 14 ноября 1894 года; больше всего пострадали дворник Величкиных -- Панфилов, который был выслан из Москвы, и мать Величкиных, заплатившая за "непрописку" гостей штраф в 500 рублей...
   Несмотря на солидные вещественные доказательства в виде типографии, складов и т. д., жандармы были и на этот раз не совсем довольны, так как было очевидно, что многие из арестованных не имели прямого отношения к партии "Народного Права". Но, благодаря "языкам", жандармам удалось все-таки разобраться несколько в деле и: выяснить некоторые его детали.
   Прижатый к стене филерскими показаниями, Е. Яковлев, в конце-концов, счел нужным поведать начистоту о своей роли в организации. Признавая свою принадлежность к партии "Народного Права", к которой к>н примкнул в октябре 1893 года, и факт получения им типографских принадлежностей, от рассказал о своей мартовской поездке в Смоленск, откуда он привел в Москву 15Ю0 экз. "Манифеста", которые передал через В. Лебедева на хранение Куманину, от которого потом взял 1000 экз. этого воззвания и 500 экз. брошюры "Насущный вопрос" и отвез все это в Харьков. Возвращаясь оттуда, Яковлев повидал в Орле Львова, Натансона и Согникова; прибывши в Москву, узнал, что деятельность типографии должна быть прекращена, сообщил Вл. Чернову пароль: "уйди, не то ты погибнешь", с которым тот отправился в смоленскую конспиративку, откуда взял 1100 экз. "Насущного вопроса" и поместил "его в Москве у Надежды Лебедевой", у которой ужо хранился транспорт заграничной нелегальной литературы, полученной, по поручению Яковлева, в апреле же месяце, В. Ждановым. По словам Яковлева, число членов партии было не более 10-ти; сношения велись при помощи сертификатов -- карточек, вычурно разрезанных пополам; предполагалось издавать периодический орган "Народное Право" или: "Вестник Народного Права"; из пожертвований израсходовано было около 1000 рублей (100 руб.-- Лежаве, 100 р.-- Чернову), в том числе 200 руб. его собственных. Отказываясь дазвать членов партии, кроме Лежавы, Александровой и Фоняковой, Яковлев показал, что Тютчев, Натансон, Николаев, Гедеоновский и Троицкая знали о существовании партии; последняя покупала мебель для типографии, а Николаеву он показывал для просмотра проект "Манифеста".
   Лежава на дознании не отрицал своей принадлежности к сообществу, имевшему целью добиться свободы слова и печати, и того, что служил посредником в сношениях с типографией; приехал в Смоленск из Москвы, где был знаком с Е. Я. Шульгиным; застрял в Харькове за неимением денег; знакомых назвать, он отказался, за исключением Смирнова6).
   Владимир Чернов на дознании отрицал принадлежность свою к партии "Народного Права" и объяснил, что всегда (относился скептически ко всякого рода попытке непосредственного (Воздействия на политический строй России, считал народное восстание невозможным и отрицал террор, помимо нравственных соображений, так же, как средство, не достигающее цели и неизбежно влекущее за собою жертвы. Однако, находя, что политическое преобразование России в духе конституционной монархии является своевременным, проникнул через Яковлева, к группе "Народного Права" и оказывал оному некоторые услуги.
   Дознанием было выяснено еще, что практически постановка типографии была делом Тютчева; в январе 1894 года он приехал в Смоленск с Гедеонским и Львовым; вместе с Монцевичем, который прибыл ранее, они наняли для последнего квартиру в доме Дойникова; после от'езда Тютчева, прибыла Жерякова и поселилась о Монцевичем; последний, когда приехала Александрова, поселился с ней и Фоняковой, которую Тютчев снабдил паспортом на имя Денисенковой, в д. Островокого, где они все трое и были арестованы.
   Что касаются петербургской группы, то связать ее в одно целое с делом о "Народном Праве" жандармам не удалось, и дознание о ней выделилось в особое производство, которое имело успех, так как "показания многих сознавшихся из лиц рабочего класса и в особенности рабочих Никандра Никифорова, Никиты Тарасова, Григория Иванова, Ивана Медова, Михаила Сурулева (он же Хорьков), Сергея Смирнова и Матвея Финиера дали, богатый обвинительный материал". ("Обзор" XVIII).
   Московское дознание чуть не ознаменовалось драмой. И. Куманин, находясь под стражей в полицейском доме Басманской части, пытался повеситься на обрывке простыни, но это было вовремя замечено, и его удалось привести в чувство. В номере, где находился Куманин, была найдена записка: "Повеситься решился в виду того, что боюсь под пыткой назвать имя передавшего мне тюки. Ни к какой революционной партии не принадлежал и других заклинаю. С вами, Иуды предатели, этим оружием бороться невыгодно. Но святое дело..."
   Охранному отделению показалось, что пахнет трупом. Куманина поспешили вызвать на "собеседование". К счастью, обескураженный юноша оказался более стойким, и Зубатову удалось получить от него лишь такое заявление: "тюки принял на хранение, жалея человека, боявшегося обыска; назвать лиц -- не желаю; революционную деятельность считаю честною... По-моему, надо в народ нести не пропаганду революции, а нечто пострашнее: грамотность, культуру...А тут реакция, валящая в кучу все и воя"... 7).
   Апрельской ликвидацией охрана была, видимо, довольна. Департамент полиции, осведомляя Бердяева о результатах обысков, сообщал 23-го апреля 1894 г., между прочим, следующее: в Петербурге арестовано 32 человека; результаты обысков благоприятны, особенно у Александрова и Сущинского. У инженера Королева в Орле был задержан П. О. Степанов и найдена телеграмма Максимова Львову: "Свадьба отложена, не приезжайте"..: В Петербурге взяты несколько рукописей, предназначенных к изданию, и много самоделий на гектографе. Впечатление среди оставшихся: взяты все народовольцы. Типография предназначалась к отправке через "Надежду" (транспортная контора) в город Воронеж...
   Бердяев к Зубатов, со своей стороны, были токе очень удовлетворены результатами своих розысков и даже нашли нужным щегольнуть своими успехами перед заведывавшими в то время заграничной агентурой департамента полиции П. Н. Рачковским и послали ему 22-го апреля 1894 г.. (за No 278) телеграмму, по адресу: "Paris, rue Grenelle, 79", следующего содержания: "Вчера, взята (типография, несколько тысяч изданий и 52 члена партии "Народного Права". Немного оставлено на разводку. Сергей и Николай"...
   Сугубого внимания заслуживают эта знаменательная фраза: "оставлено немного на разводку". В этих четырех словах -- суть зубатовской провокационной системы политического сыска., которая ударами правой руки сокрушала "революционную гидру", а левой спешила воссоздать разрушенное... Зубатов слишком доверял всеведению своей внутренней агентуры; он думал, что оставленное им "на разводку" для дальнейших розыскных успехов составляет всю действительную наличность революционных сил; он воображал, что великою, исторически выраставшее из народных глубин движение укладывается целиком в рамках донесений его продажных осведомителей.
   

РОЗЫСКИ В ГОР. ВОРОНЕЖЕ

   При производстве, дознания о партии "Народного Права" было выяснено, что паспорт на имя Клочковой, по которому, жила А. Александрова в гор. Смоленске, доставил ей товарищ ее брата И. А. Прозоровский, служивший секретарем Воронежской городской управы. С другой стороны, были получены сведения, что смоленская типография народоправцев предназначена была к отправке в пор. Воронеж. Имелись, кроме того, агентурные указания на то, что печатня эта имела запасные части, оставшиеся неразыскаными8).
   В виду изложенных данных, московское охранное отделение продолжало розыск по этому делу и 20 июня 1894 года командировало в гор. Воронеж! отряд своих филеров, которым в качестве "лидеров", помимо Прозоровского, были указаны еще П. П. Мануйлов9) и В. П. Кранихфельд, с женой Анжеликой, хорошо им известной10).
   Как большинство русских губернских городов, Воронеж имел свою Дворянскую улицу, которая в то же время являлась самой лучшей и оживленной и тянулась в верхней части города от вокзала. железной дороги почти до самого собора (Митрофаньевского монастыря).
   Так как внешняя, уличная жизнь в провинциальных городах бойкостью обыкновенно не отличается, то о постоянном наблюдении по месту жительства "лидеров" филерам думать не приходилось, и потому они ограничивались большей частью тем, что фланировали по центральной улице, когда интеллигентный разночинец, отбывши служебную лямку, начинал бегать по знакомым, чтобы размыкать свою обывательскую тоску захолустного прозябания.
   Черев несколько недель филеры: уже знали почти всю наличность местного "неблагонадежного элемента", которого и в "богоспасаемом" Воронеже в то время было немало. Постепенно в круг наблюдения попало свыше ста, лиц, имевших то или иное революционное прошлое, из которых были ужо известные нам: П. Д. Намитниченко, В. К. Каратыгин, А. Е. Орлов с женой (урожденной Городнянской), А. Т. Греков, С. В. Сотников, А. В. Сазонов, а также Е. В. Барамзин, В. П. Махновец, В. А. Ершов, братья Б. О. и П. С. Анисимовы, С. Ф. Руднев и несколько позднее -- Н. А. Ряховский, А. Р. Брилинг, Н. Я. Петров и т. д.
   Наблюдение в Воронежа длилось более года (о некоторыми перерывами); однако, несмотря на свой специфический нюх, никаких особых конспирации подметить филерам не удалось; единственно, что привлекло их внимание, это -- несовсем обычная суета около квартиры супругов Кранихфельд, куда наблюдаемые часто заглядывали, при чем это сопровождалось нередко посещением аптек и аптекарского магазина.
   Хотя целью розысков было обнаружение "шлепалки", но шпиковская фантазия стала работать в направлении "кислот", и в Москве почувствовали тревогу, тем более, что освещение столичных "прожекторов" до города Воронежа достигало, повидимому, весьма слабо. С другой стороны, департамент полиции, скупой на расходы, тоже стал заявлять свое неудовольствие в виду, отсутствия "осязательных результатов" и начал требовать прекращения розысков в Воронеже. Но Бердяев уже произвел рекогносцировку и в ответ телеграфировал: "Личность, близкая агентуре, выехала из Воронежа в Усмань. До возвращения желательно обождать"...
   Действительно, 20-го августа М. Н. Корнатовская, гостившая в Воронеже! чуть ли не месяц, выехала в гор. Усмань (и затем в Москву), которым охрана, как мы увидим ниже, имела основание интересоваться.
   Что же рассказала Мария Николаевна Анне Егоровне (Серебряковой) о своем путешествии?
   Бердяев об этом доложил департаменту полиции характерным зубатовским стилем, следующим образом: "В Вороге" теперь собрались все люди бывалые, рассказ каждого из коих стоит целой нелегальной брошюры. Местность свою по благополучию называют Палестиной. Из них многие старые народовольцы. К ним присоедилиоь недавно высланное туда (союзовцы) Ряховский, Петров и др. Кроме того, в Воронежа поселились известные Сотников и Сазонов. Но они еще пока к практическим действиям не приступали"...11).
   Относительно "кислот", из-за которых в Москву приезжал для совещания новое восходящее светило департамента полиции, Л. А. Ратаев, Бердяеву пришлось благоразумно умолчать: оказалось, что вся аптечная возня была вызвана (серьезной болезнью Дары (жены Кранихфельд) и касалась гинекологии, а не политики. Это не помешало хитроумному начальнику московской охраны перейти в наступление: он стал обвинять департамент полиции в том, что, разрешив арест (недолговременный, по ходу, жандармского дознания о народоправцах) Прозоровского и Мануйлова, ом том напугал воронежцев, которым надо дать успокоиться, чтобы иметь потом "осязательные результаты"...
   

А. И. ЭРТЕЛЬ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

   Розыск в гор. Воронеже продолжался; департамент полиции уступил, отчасти потому, что этот розыск был связан еще с другими, осложнявшими дело" обстоятельствами, о которых стоит рассказать обстоятельнее.
   18 июня 1894 года, департамент полиции сообщил московскому охранному Отделению (на имя обер-полицеймейстера) следующее:
   "В конце минувшего апреля в Париже появилась известная Мария Васильевна Переплетчикова вместе с лицом, которого она выдавала за своего брата, при чем оба они не замедлили войти в сношения с местными эмигрантами, в том числе с Егором Лазаревым. При наблюдении за ними вскоре было выяснено, что спутник Переплетчиковой не ее брат, а воронежский: мещанин Александр Иванов Эртель, привлекавшийся в 1885 г. к дознанию политического характера и ныне занимающийся литературным трудом.
   Узнав о намерения заграничных народовольцев предпринять [Особое издание, главной задачей которого должно служить порицание существующего порядка в России применительно к точке зрения русских либералов, Эртель, по соглашению" с врачом Сергеем Елпатьевским и Петром Кащенко, обратился к вожакам парижской эмиграции с требованием о помощи для организуемой ими "общественной оппозиции", при чем заявил, что, по их мнению, террористические замыслы и задачи должны выполняться конспиративно и совершенно независимо от либерального движения и что, хотя сочувствие их, либералов, подпольной деятельности народовольцев стоит вне всякого сомнения, тем не менее для русского общества, на-ряду о боевой революционной деятельностью, прежде всего требуется бесцензурный заграничный орган, открыто обсуждающий действия правительства и вселяющий к нему общественное недовольство, без всякого призыва к насильственным мерам против него. Только такой орган, по мнению Эртеля и его единомышленников, способен привлечь новые литературные силы, вызвать обильные денежные пожертвования на "оппозицию" и, подобно герценовскому "Колоколу", деморализовать правительственные сферы.
   Не довольствуясь результатами переговоров с парижскими народовольцами, Эртель отправился в Лондон, где пробыл около двух недель, виделся с тамошними эмигрантами и пришел с ними к соглашению, что деятельность либералов и террористов должна итти параллельно, не сливаясь, но и не мешая друг другу, а, напротив, взаимно себя дополняя общим нападением различными путями на самодержавное правительство.
   29-го мая Эртель вернулся в Париж и в тот же день вечером выехала в Россию его спутница М. Переплетчикова; сам же он на другой день имел совещание с Кащенко, Лазаревым, Аркадакским и Шишко, при чем решено, что оба предполагаемые издания, либеральное и чисто народовольческое, появятся в свет к осени, хотя, по мнению Эртеля, первое из них может выйти и ранее, приблизительно месяца через полтора или два.
   Проживая пока, в Париже, Эртель продолжает видеться почти ежедневно с вышеназванными эмигрантами и вскоре собирается ехать в Россию, при чем, будучи сторонником: народовольческой программы, он обещался по возвращении в империю всячески помогать проискам активных революционеров.
   Принимая во внимание, что Эртель находится на постоянном жительстве в Воронеже и что в означенном городе имеется наблюдение со стороны московского охранного отделения, я имею честь покорнейше просить, по возвращении Эртеля в Воронеж, приказать учредить за ним секретное наблюдение и обо всем, заслуживающем внимания, доносить департаменту. О прибытии его в Россию я не премину своевременно известить ваше превосходительство. Н. Петров".
   М. Переплетчикова приехала в Москву; 3 июня 1894 года и за ней было установлено наблюдение, которое не дало особенных результатов. Эртель же вернулся из-за границы месяцем позже и проохал в арендуемое" им имение близ ст. Углянка.
   Из деревни Эртель наезжал в ближайший город Усмань, где имел знакомых, в том числе Ф. Агаркова, ужо бывшего на замечании. Таким образом, посещение этого города М. Н. Корнатовской, о котором упомянуто было выше, имело для московского охранного отделения свой смысл и свое значение. Во всяком случае, Эртеля скоро оставили в покое, так как выяснилось, что к предложениям его эмиграция отнеслась более чем холодно12).
   

В. Я. ЯКОВЛЕВ и ПРОВОКАТОР М. И. ГУРОВИЧ

   Другим обстоятельствам, которое заставляло продолжать розыски в гор. Воронеже, было присутствие там "отставного поручика" В. Я. Яковлева, на которого московское охранное отделение имело свои виды. С первых же месяцев воронежского наблюдения Яковлев сделался предметом филерского внимания, как знакомый наблюдаемых Прозоровского, Мануйлова, Махновца, Кранихфольда, Барамзина, В. А. Литошенко, М. В. Камаринца, И. Ф. Колесникова, Ф. Д. Сверчкова (сотрудника газеты "Дон") и др.
   Когда Яковлев возбудил ходатайство о разрешении приехать в Москву "для приискания занятий", Бердяев очень обрадовался. "Ну вот, он нам и посветит"!--сказал он. Разрешение, конечно, не замедлили дать. 13 февраля 1895 года Яковлев прибыл в столицу и одним из первых его визитов было посещение М. Н. Корнатовской.
   За Яковлевым велось с небольшими перерывами постоянное наблюдение, которое, впрочем, давалось с трудом, так как он подвижностью особой не отличался, а дом, в котором он под конец поселился (Смирновского, на Малой Бронной), находился в центре московского "латинского квартала", где филерам m студентов житья не было; проследками было установлено только, что он поддерживает связи с писателем Буниным, В. Муриновым, С. Ф. Рудневым и т. д.13).
   В мае месяце поступили агентурные сведения, что Яковлев скоро "должен поехать"; позднее была даже указана дата отъезда: 13-го июня, 8-го числа этого месяца в Москву прибыл В. П. Кранихфельд и в тот же день отправился: р Яковлевым к М. Н. Корнатовской, которую он вновь посетил 13-го числа. Потом пошли с ней к И. Калининой. 21-го июня Яковлев и В. Кранихфельд уже были в Воронеже.
   Результат визитов к подруге охранной "мамочки" быстро сказался: 26 июня 1895 года Медников сообщал Зубатову (находившемуся в Петербурге) следующие агентурные сведения: "Яковлев намерен сгруппировать партию народоправцев прогрессистов и поехал повидать людей, близко стоящих к типографиям народоправцев и народовольцев; печатня последних работает в Петербурге; к ней причастны Н. К. Михайловский и С. Н. Южаков, который еще недавно собирал материал для очередного номера "Летучих Листков". Так как в Воронеже Яковлев видится с Прозоровским и Камаринцом (оба народовольцы) и так как первый из них скомпрометирован, то второй, наверное, и есть искомое лицо, особенно, если припомнить,-- продолжал: филерский шеф,-- что, когда Машка {Корнатовская.} брала от Астырева прокламации для поправки, она сказала: "я их отнесу тому, кто их мне дал", т.-е. к Жевайкину, который уже тогда был короток о Камаринцом. Эти соображения надо иметь в виду, как руководящие, для предприятий в августе",-- глубокомысленно заключает "Котик" (так нежно звал Медникова его Аякс -- С. Зубатов).
   123 Июня 1895 года Яковлев выехав из Воронежа в Новочеркасск, а оттуда на Кавказ.-- в Кисловодск. За ним было командировано 5 филеров!.. Наблюдаемый вел себя, очень скромно: гулял в парке, принимал ванны и почитывал газетки. Первое время "лекоки" ему не доверяли -- это, мол, он смиренничает "для отвода глаз"; но когда они увидели, что "лидер" их и покашливают и выглядывает "сентябрем", решили положиться на его добросовестность и, от безделья, тоже начали любоваться природой, совершая экскурсии к "Замку коварства и любви", к "Лермонтовской скале" и т. д., не забывая при этом отдать должное шашлыкам и кахетинскому вину и, глядя на, других, бурливому "Нарзану". И в то время, когда болезненный Василий Яковлевич потягивал кефир, московские "торговые люди" со спокойным сердцем потели, усердно гоняя тяжелые шары кегельбана. И кончилось все по хорошему: филеры несколько недель прожили "как люди", не учинив никому пакости, а Яковлев набрался сил, чтобы приняться за кропотливый труд историографа русского освободительного движения.
   Редкий случай, когда между враждебными сторонами воцарилась, принося двухстороннюю пользу, полная "гармония интересов"...
   31 июля 1895 года Яковлев вернулся в свою "Палестину", но принеся охранке никаких "осязательных результатов". Наблюдение в Воронежа продолжалось. несмотря на то, что в это время в столице начали разыгрываться события. Прежде чем расстаться со своими типографскими иллюзиями, Бердяев решил еще раз "проверить совесть" "отставного поручика," и его друзей.
   22 августа 1895 г. в г. Воронеже появился большой, более чем прилично одетый господин, весьма брюнетистый, с золотым пенснэ на крупном, мясистом нору -- "Василенко", как звали его филеры, (потому что он жил в Москве в доме того же имени -- в Леонтьевском переулке). Он остановился в No 26 лучшей гостиницы "Гранд-Отель".
   Прежде всего, новый наблюдаемый посетил И. Прозоровского, от которого с Яковлевым вернулся к себе; просидели здесь до 5 час, дня; вышли; Яковлев с Прозоровским пошли "на квартиру последнего; "Василенко" постоял, досмотрев вслед своим товарищам, сел на извозчика и уехал; в 7 час. вечера в "Гранд-Отель" пришли Яковлев, Прозоровский и Ф. Агарков. В 11 ч. вечера. "Василенко" уехал в Москву.
   Диагноз был поставлен; через несколько дней филеры из Воронежа были отозваны.
   Новая звезда появилась на черном небосклоне охраны.
   Это был один из первых дебютов известного провокатора М. И. Гуровича.
   

ГЛАВА XI

"Татьянин день" 1893 года.-- Проф. Янжул и 19-е февраля.-- Петиция студентов. -- "История" с историком Ключевским.-- Петиция профессоров.-- Дознание о Союзном Совете. Высылка Милюкова.-- "Бессмысленные мечтания"

"ТАТЬЯНИН ДЕНЬ" 1893 ГОДА

   20 октября 1894 года умер император Александр III.
   Тяжелая могильная плита свалилась неожиданно с русской общественности, придавленной гнетущей пятой "самодержца", который был настолько же "неограниченным" в своем самовластия монархом, насколько он являлся "ограниченным" в интеллектуальном отношении человеком.
   Подобно тому, что бывало и при других сменах царствований, вступление на престол Николая II дало повод к возрождению надежд на перемену "курса", на осуществление "реформ" и т. д.; одними словом, наступила пора, очень недолговременная впрочем, политической маниловщины -- всяких чаяний и ожиданий.
   Некоторое повышение общественной температуры с точки замерзания на несколько градусов вверх прежде всего отметила, как это случалось и прежде, учащаяся молодежь. Собственно говоря, настроение сознательной части русской интеллигенции, несмотря; на продолжавшуюся с неизменной настойчивостью правительственную реакцию, к моменту смерти "царя-миротворца" уже вышло из периода застоя и парализованности. Во всяком случае, московское студенчество уже в конце 1893 года снова "зашевелилось" и обнаружило явные признаки накопившейся энергии, которая в последующем нашла себе выход, хотя и в двух совершение разных направлениях.
   "Первая ласточка" прилетела, несмотря на зимнее время, в "Татьянин день", когда московское студенчество праздновало по традиций университетские именины и пользовалось по этому случаю некоторыми вольностями. К вечеру этого дня учащаяся молодежь обыкновенно направлялась "пешедралом" за город в ночные рестораны, знаменитые кутежами, во время которых богатые самодуры били зеркала, закуривали сторублевками и мазали горчицей физиономии служащих.
   12 января 1893 г. группы студентов, после паломничества в "Стрельну", собрались в ресторане "Яр". Сидя за пустыми пивными бутылками, пели, как водилось, "Дуню", "Галку", "Дубинушку"... Кто-то заказал оркестру сыграть народный гимн. Но едва раздались звуки "Боже, царя храни", как послышались шиканье и свист, какого стены фешенебельного ресторана никогда до того не слышали.
   Этот молодецкий посвист явился знамением времени. Маленькая импровизированная манифестация не лишена была своего крупного значения: она свидетельствовала, что в умах студенчества наметился крутой и решительный поворот.
   Учебный сезон 1893--1894 г.г. ознаменовался рядом собраний учащейся молодежи: 20-го ноября (у Малютиной), 23-го ноября (в Селиверстовом пер.), 29-го ноября (у Ширского), 2-го декабря (д. Скворцова), 3-го декабря (на Б; Грузинской ул.); на последней вечеринке было ужо около 150-ти человек (В. Д. Кащенко", Т. И. Попов и. др.).
   В этот период мобилизации студенческих сил московское охранное отделение тоже готовилось к бою и вело усиленное наблюдение за "централкой" в лице главного ее деятеля П. Ширского (участника 2-го с'езда) и других "вожаков" (В. А. Семашко, Н. А. Ряховской и др.). Несмотря на то, что внутреннее освещение организации, благодаря непосредственному, участию в ней агента Ф. Невского, было обеспечено, слежка за ее членами велась так настойчиво, что некоторые из них стали замечать "гончих"; Я. Козлов, например, жаловался М. Комаринцу (который рассказал об этом Чернову; а тот -- "Фединьке"), что его преследует извозчик (это был филер Е. Калашников); по сему поводу охранное отделение дало "централке" некоторое время "отдохнуть"1).
   

ПРОФ. ЯНЖУЛ и 19-е ФЕВРАЛЯ

   Приподнятое настроение студенчества скоро нашло случай выявиться на деле. 19 февраля 1894 года профессор Яшкул читал лекцию "о квартирном налоге"; часть слушателей высказала пожелание отслужить молебствие в память дня освобождения крестьян; профессор в ответ заявил, что самый лучший способ почтить сей Знаменательный день, это -- прослушать лекцию, чтобы запастись знаниями, которые могут послужить на; пользу тому же народу. Некоторые студенты ответили на заявление Янжула аплодисментами, другие -- свистками, после чего большинство слушателей демонстративно покинуло аудиторию, при чем некоторых инспекция переписала, а университетский совет приговорил: семерых из них -- к отсидке в карцере, а троих -- к строгому замечанию.
   Это распоряжение учебного начальства вызвало брожение в среде студентов; на 21-е февраля была назначена сходка; обер-полицеймейстер запасся: двумя эскадронами жандармов. Но "беспорядков" не произошло: Союзный Совет (39-ти землячеств) ограничился выпуском прокламации, в которой осудил Янжула за то, что он читал лекцию 19-го февраля, хотя студенческая депутация просила его, в виду решения чествовать освобождение крестьян, последовать примеру других и отпраздновать этот день. В то же время судебная комиссия Союзного Совета; отправила ректору университета письмо с заявлением, что она вполне солидаризуется с демонстрантами, освиставшими проф. Янжула.
   О настроениях, господствовавших в это время среди студенчества, дают верное представление письмо (перлюстрованное департаментом полиции) Н. Величкина, который 11 марта 1894 года писал сестре Вере, в Цюрих: "мы теперь очень политичны стали, хотим в тишине сплотиться, окрепнуть, создать необыкновенный союз, не выходить из рамок, определенных большинством, на время и без особенно резких случаев не буянить, не тратить сил на зайцев, a сразу медведя убить".
   "Студента,-- продолжал Величкин,-- не заберешь только за то, что он земляк -- тогда явятся 2000 и заявят, что и они земляки. В землячества сыщики попадали, в 1889 году удалось весь С. С. арестовать, а он возродился. История с Янжулом не кончилась. О. С. решил сходок не устраивать; "радикалы" говорят, что мы вошли в стачку с полицией"...
   Из заключительной фразы письма Величкина мы видим, что уже и в то время разногласие, существовавшее в среде передового студенчества между двумя его фракциями академистов оппозиционеров и социалистов, отстаивавших революционные методы действия, заставляло себя чувствовать. Под "радикалами" автор письма разумел, конечно, таких своих коллег, которые, как В. А. Жданов, Д. П. Калафати, А. Н. Винокуров и др. сторонники "классовой борьбы", выступали против участия в студенческих "беспорядках".
   Интересно, что сам: Н. Величкшг, спустя два года, оказался в числе "радикалов" и был арестован во главе "Московского Рабочего Союза".
   

ПЕТИЦИЯ СТУДЕНТОВ

   Первый же день после смерти Александра III ознаменовался в Москве появлением прокламации, отличавшейся, несмотря на свои примитивность и лаконизм, немалой выразительностью: на заборе дома Богрова, по Б. Семеновской, обнаружили бумажку, писанную карандашом, такого содержания: "Да здравствует республика! Скончался варвар-император"...
   Ожидая чрезвычайных событий, власти поспешили принять военную диспозицию. Департамент полиции уже 20-го октября протелеграфировал московск. охранному отделению: ожидается додача петиции о даровании конституции -- надлежит усилить наблюдение.
   На это Бердяев ответил: в Москве земства, учащиеся, рабочие и революционные кружки тоже замышляют петицию, а в случае неудовлетворения;--намерены устроить беспорядки, покушения и выпустить воззвание.
   Одновременно обер-полицеймейстер циркулярной депешей предложил начальствующим лицам, чтобы подчиненные им городовые и пожарные (!) "были наготове".
   Прокламации, правда, спешно написанные и наскоро оттиснутые, не заставили себя долго ждать: начиная с 22-го октябри, стали появляться печатные листки, которые по ночам разбрасывались на улицах, чаще всего по нескольку штук, в разных частях города. Воззвания эти гласили: "13 лет царствовал Александр III. 13 лет народ молчал, а чиновники и полиция не исполняли законов. При вступлении на царство, Александр III заявил, что будет править самодержавно; если бы тогда народ не безмолвствовал, царь дал бы конституцию. Надо, чтобы народ издавал законы, избирал чиновников, которые должны подчиняться этим законам. Теперь нет Александра III, а Николай II уступит народу, если последний заявит свои права. Нужна республика. Долой полицию!"
   Эти маленькие листочки (надо признать, по содержанию довольно бестолковые) вызвали переполох: когда впервые об их появлении протелефонировал пристав Хамовнической части, ретивый "обер" Власовский, отличавшийся безумной стремительностью" и натиском, приказал послать немедленно на извозчиках команду; городовых циркулировать по участку для задержания распространителей. Тревога, конечно, была напрасной -- рядовой московский обыватель, который тогда даже о конституции еще боялся думать, полицию низлагать не собирался и, более того, сам спешил к ней, чтобы услужливо представить опасные "пасквильные" лишаи; так поступили, например, рабочий Скотников, нашедший воззвания около Добржиолковской фабрики, крестьянин Царский (доставил листок, полученный в Троицко-Голенищешком волостном правлении), мещанин Овечкин, крестьянин Мельников и др.
   Охранное отделение воспользовалось этой историей и поспешило испросить у департамента полиции разрешение удалить из столицы "руководителей". Удобный случай к этому скоро представился. 27-го октября в квартире студента Л. Л. Конкевича собрались представители 23-х землячеств для обсуждеиия вопроса о петиции; явилась полиция и переписала всех участников 2); на следующий день были обысканы и арестованы: П. П., А. Н. и Н. Н. Покровские, Н. К. Муравьев, Д. М. Головачев, А. Е. Быстрицкий, А. М. Аммосов, С. И. Потехин, И. П. Юрасов и М. В. Иванов (студент Ярославского лицея). После этого охранное отделение представило департаменту полиции список 48-ми лиц, предназначенных к высылке.
   В это время выяснилось, что по вопросу о содержании петиции университетская молодежь не имела полного единогласия: значительная доля студенчества стояла за то, чтобы ограничиться ходатайством об изменении академического устава и о допущении к высшему образованию; женщин. Кроме того, воззвание Союзного Совета от 26-го октября, (которое предполагалось распространить на лекции проф. Фортунатова, 1-го ноября) оказалось составленным в духе крайней умеренности: оно предлагало, правда, траура не носить, но присягу рекомендовало принимать и от манифестаций (сочувственных и враждебных) воздерживаться.
   В виду этих обстоятельств, вероятно, в Петербурге не захотели обострять положения, и, вместо высылки, департамент полиции предложил московскому обер-полицеймейстеру ограничиться пока увещаниями. Во исполнение этого, Власовский вызвал по указанию охр. отделения на 12-е ноября -- двадцать четыре и на 13-е ноября -- двадцать три "руководителя". Результат получился совершенно обратный. Приглашенные на увещание, доносило охранное отделение 17-го ноября, собравшись в портерной, решили, что администрация считает Союзный Совет внушительной силой, раз находит нужным вступать о ним в переговоры, д постановили продолжать агитацию, командировать с этой целью в другие города делегатов (между прочим, Широкого -- в Петербург) и выпустить соответствующую прокламацию.
   Действительно, 14-го ноября появилось воззвание, в котором представители 39-ти землячеств заявляли по поводу об'явления попечителя учебного округа о незаконности агитации, которую ведет Союзный Совет, что последний один имеет право выступать от лица всего московского студенчества и что Капнист, говоря о ничтожной кучке смутьянов, умышленно игнорирует существование организации и своими угрозами вызывает раздраженна молодежи, "могущее проявиться в нежелательной форме".
   Охранное отделени а мне велел немедленно от ставить Томск и я 2-го ноября выезжаю на родину... А почему смею квам обратица как к вашему начальнику и все покорнейше прошу не оставьте моей прозбы, так что прослужа в Томски два года и 1 месец и за ето время он выдовал мне расходных ежемесечно только от 3 ру и до 9 ру, но расход у нас был больще, также жалованья плотил меньшей оклад, а сее время в мене открылись на ноге раны и я не магу выходить из дома так же остался без должности и денег. В ее покорнище прощу Эвстратей Павлович обратите ваше в лишние. Филип Павлов. Г. Томск. 30-го октебря 1905 г.".
   Не довольствуясь простыми жалобами, филеры взяли разоблачительный тон и стали разглашать домашние тайны своих охранок и не стесняясь говорить о грешках ближайшего начальства. Вот что писал мне из Москвы кто-то из бывших моих подчиненных, из мелкоты, которую я, кстати сказать, никогда не обижал,
   "Милостивый государь Леонид Петрович. Имеем честь довести о нашем Московском охранном отделении. Служащих крайне притесняют жалование и расходных не получаем уже два месяца. К празднику была награда, но ее выдали любимчикам -- Попова, а остальные... Попов {Попов Дмитрий Васильевич -- старший филер. Л. М.} крайне притесняет, не дает на конку на извозчиков. Если написать расход в 20 р. то, выдает 13. Кому не следует он платит жалование, напр. Аитов он теперь у нас не работает, а получает жалование 75 р. и Орлов "а кухне варит картошку, получил награду 40 р. А кто приносит пользу для всего отделения, у того отнимают последнее. Держим мы без пользы 2 конюшни в Богомоловской 4 писца за старшего татарин, лошадьми заведует Князев. Живут Марьиной роще никто не знает, кроме приезжих земляков, которые спрашивают у городовых, где стоят сыщики: А почему все так? Князев хозяин, а для Попова это находка, что прикажет приписать, то и будет. За то ему расходных не скинут, прибавят 30 р. в месяц. Вы изволите знать, что Попов в вышей степени нахал, прослужа полтора года за старшего, он хочет покупать дом. Следовательно он Медникову не уважет у них тактика одна: наживай покамест можна. Вы изволите знать, откуда Медников в 4 года получил, такое средство, он кажется был у всех в долгу, а теперь его имение ценится в 105.000 руб. Начальник наш Радко вечно пьян. Леонид Петрович, помогите, если можно нам, старикам, ведь у нас у всех есть дети, которых надо воспитывать, нам приходится ели ели прокармливать свой семейство. И это такая несправедливость в охранном отделении. Леонид Петрович, ради наших детей не оставьте нас -- заступитесь. Ваши преданнейшие слуги".
   Наконец самое "святое святых" зубатовской системы -- интимная и потаенная среда "секретных сотрудников" поддалась влиянию времени, и среди самих агентовв внутреннего употребления поделился дух недовольства и дерзновения. Так, например, некий Порфирий Никифорове Тараканов обратился 5 мая 1904 г. с жалобой на своего "господина" в таком духе.
   "Во время пребывания моего в г. Уфе, я, Тараканов, был приглашен начальником Уфимского жандармского управления г. Шатовым, в апреле месяце 1903 г., на службу тайного агента по полиции -- по сыску, политических преступников, на каковой я со всем моим усердием, как иерно- поданный правительству, служил и доставлял фактические и справедливые сведения, за что не получал и но требовал никакого вознаграждения.
   По открытии в Уфе охранного отделения я, Тараканов, также изъявил желание начальнику этого отделения г. Заглухинскому доставлять означенные сведения, не получая за это никакого вознаграждения и прослужа до 1-го октября заявил более не служить на столь трудной и опасной службе, но г. Заглухинский стал просить меня продолжать и предложил мне служить с 1-го ноября 1903 г. за жалованье по 20 рублей в месяц, на что я согласился; и прослужил до 1-го февраля 1904 г., я был командирован из Уфы в г. Златоуст г. Заглухинский для продолжения этой же должсти и продолжал до 1-го марта сего года. Между тем жалованье, причитающееся мне с 1-го ноября по 1-марта сего года. т. е. за 4 месяца, мне г. Заглухинский не выдал, а только выдал на переездку из г. Уфы в Златоуст двадцать пять рублей, на которые мною выдана расписка. Что касается до моей службы могут подтвердить г. прокурор Уфимского окружного суда, которому известно при составлении дознаний, а также и г. начальнику Уфимского губернского жандармского управления.
   Находясь вынужденным осмелиться прибегнуть с покорнейшей просьбой в департамент полиции, не найдет ли возможным распорядиться вырешить о выдаче мне за вышеозначенное время за труды по службе вознаграждение через помощника начальника уфимского жандармского управления г. Златоуста, где я проживаю в настоящее время. Проситель Никифор Тараканов".
   А вот другой протестант -- Степаненко Тимофей Иванов, отставной канц. чиновник, служивший в окружном суде и контрольный палате (в Иркутске); 12 июля 1904 г. он обратился к министру вн. дел с таким заявлением: "С мая по 1 сентября, я, по уговору с А. А. Левицким, нач. жан. упр., состоял при нем безвозмездно агентом по сыску либералов. С 1 мая г. Левицкий передал меня в распоряжение М. О. Гаврилова, начальнику охранной стражи, и с последним мы уговорились о платеже мне с моими расходами по 50 рублей в месяц. Г. Гаврилов уплатил мне только 10 р. Вследствии чего я, проработав еще две недели и видя такое прекратил и покончил как с явками так и сношениями. В мае месяце сего года я имел случай (частный) встретиться в квартире г. Левицкого с г. Гавриловым. И вот они начали укорять меня, что я бросил ходить к ним, потом грозить, что они могут всегда арестовать меня и что, если захотят, то даже сейчас арестуют (Да, до бога высоко, а до царя далеко!). Самовластия сколько хотите. Если бы следствие, то, пожалуй, что-нибудь могло бы обнаружиться. Что, если я не буду агенствовать, конечно безвозмездно (потому, что г. Гаврилову нужно платить за катанье с женой в час 1 рубль, а в сутки 8 рублей на великолепных лошадях и пролетке, об этом даже жандармы поговаривают), то они напишут туда, где я буду служить, об увольнении меня.
   Заявляя о вышеизложенном и в соблюдении закона Х т. уст. о пред. прес. и улож. о. нак., ограждающих человеческую личность от насилия, самопроизвола, власти сильного, употребляющего власть во зло, я покорнейше прошу ваше высокопревосходительство: 1) воспретить гг. Левицкому и Гаврилову пользоваться чужим, конечно, безвозмездным трудом; 2) оградить меня от притеснения их; 3) приказать уплатить мне недодатые 65 рублей; 4) воспретить им причинять мне зло, так как я 30-го с. июля сообщу о вышеизложенном гг. прокурорам: судебной палаты, окружного суда и военно-окружного суда, а также и губернатору г. Иркутска и взяться за оружие и не положить его до тех пор, пока не огражу себя от несправедливого и незаконного приперательства гг. Левицкого и Гаврилова, начальству жандармерии обо всем этом я написал письма и дал на руки моим знакомым под условием не вскрывать их впредь до моего востребования или же до пропажи без вести. Жандармерия и гг. Левицкий и Гаврилов могут упрятать в казенную квартиру, потому что даровой работник отказался от бесплатного труда. Тимофей Иванов Степаненко".
   Запрошенный по поводу этой жалобы начальник Иркут. охр. отделения донес 27 августа 1904 г. д-ту пол., что Степаненко действительно был передан из местного губ. жан. управления; ознакомившись с ним, Гаврилов убедился, что С. ни с одной преступной организацией незнаком, но в виду отсутствия в то время в его распоряжении, как в начале открытия отделения, сотрудника,-- решил ознакомить его вкратце с движением, уговорившись, что в случае принесения им действительной пользы он будет получать 50 рублен в месяц. При дальнейших посещениях г. Гаврилов увидел, что в С. желание скорее к материальным выгодам чем принести пользу делу. Степаненко, после предупреждения, что надо работать более энергично, дал указания, что проживающим в г. Иркутске, по 4-й Солдатской ул., в доме No 30 студентом А. П. Карякиным изготовляются и распространяются по городу преступные прокламации, при чем Карякин состоит одним из деятельных членов Иркутского комитета р. с.-д. партии; сведения эти не оправдались. Далее свидании С. "заключались лишь в просьбах денег, необходимых, якобы ему для устройства попоек, на коих у либералов развязываются языки, и на сюртучный костюм, без коего он не может показываться на вечерах и вечеринках Общественного собрания и клуба прикащиков, в члены которого он просил зачислиться... За все время сношений С. Гаврилов передал разновременно ему до 50 р.; с половины "сентября он совершенно потерял С. из виду. Когда же С-ко, который даже не возвратил No "Искры", данный ему для ознакомления с подобного рода изданием, обратился к Левицкому с просьбой выдать ему аттестат о его службе в жан. управлении, Левицкий, в виду легкомысленности Степаненко, отказал ему в этом. На запрос же Иркутского губернатора о политической благонадежности С, предполагавшего поступить в Контрольную палату, Иркутск, жан. управление дало благоприятный ответ. Лично полк. Левицким и мною, добавил Гаврилов, замечено, что Степаненко отчасти ненормальный человек".
   И еще жалобщик, Антон Павлов Зарембо, из крестьян Минской губ. Борисовского уезда, Юрьевской а., дер. Суток, мастеровой Тульского оружейного завода, проживал в г. Туле на Алексинской улице, в собственном доме.
   "Я, Зарембо,-- писал жалобщик "начальнику о. корпуса жандармов",-- был выбран в 1896 г. с 1-го апреля его превосходительством генералом Миллером в агента для тайных дел его управления с назначением жалованья 15 руб. в месяц, которые я и получил в течение трех месяцев от г. Миллера, затем я услуживаю вот уже девятый год г. Миллеру, а также г. ротмистру Васильеву и по охранному отделению ротмистру Гринбергу помогал прошлый год, а в настоящее время так же добровольно помогал полковнику Сазонову и это я все делал лишь из одной ревности к государю, отечеству и св. закону его, который я люблю и дорожу лучше своей жизни. И вот, вате превосходительство, за все время я не был так оскорблен и унижен как в настоящее время за мою услугу, которую я сделал 6 июня сего года. Дело было так, ваше превосходительство, при отправлении из г. Тулы 11-го Псковского и 12-го Великолуцкого полков на Дальний Восток стали слухи распространяться, что тульская социал-демократия хотят воспользоваться самым большим стечением народа на станции при каждом отправлении эшелона и вот действительно при отправлении 6-го июня 2-го батальона 12-го Великолуцкого полка было самое большее собрание публики; так как этот день был праздничный, я и думал, что этот день будет, пожалуй, самым удобным для их действия, а потому я с женой своей и с шуриным Ильей Безфамильным и отправились на вокзал с той целью, не заметно ли чего подобного по отношению их затее,-- а для этого мы и стали вращаться в самой большой толпе бывшей публики, и вот как только прозвонил третий звонок, то около нас пробежало два солдатика и кричат: "пропустите, опоздали", а сами в это время бросают прокламации по пути, которые я заставил жену свою подбирать, а сам с шуриным Безфамильным побежал за ними и вскорости одного поймали с пачкою в руках прокламаций, а другой скрылся в публике, за которым я послал Безфамильного разыскивать, а сам первого повел и жандармскую канцелярию, который по пути хотел подкупить меня, для чего и давал горсть серебряных рублей, чтобы я его отпустил, то он тогда сделал попытку бежать от меня и за вокзалом спрятался за трубу водосточную, с которой я его вытащил при публике и передал ротмистру Фролову, а другого, когда нашел Безфамильный, то отдал его околоточному надзирателю Бубнову и сказал отправить его в жандармское управление, и сам пошел туда для объяснений, но Бубнов почему то такое не привел его в жандармское отделение, а отпустил его на свободу, за что Бубнов и был уволен от службы на другой день. Мы же опять нашли 7 июня отпущенного Бубновым и передали ротмистру Фролову, которым и были отправлены в Тульское ж. упр., где и открыл много полезного г. Сазонову, за что г. Сазонов и обещал мне с Безфамильным выхлопотать хорошую награду для примера прочим, как это он высказал нам на допросе, который с нас сымал г. прокурор м которому известны все наши подвиги, а между прочим нам не только награды никакой не дали, ваше превосходительство, а стали презирать везде и преследовать на каждом шагу весь народ и попрекать в предательстве, а почему покорно просим вас ваше превосходительство сделать ваше внимательное расследование нашего дела и если признаете ваше превосходительство достойным наш подвиг, то не найдете ли возможным определить нас в другие города но охранному отделению к чему у нас есть сильное желание служить государю и отечеству на пользу, чем я и доказал, что 9 лет подавал разные сведении жандармскому управлению, как с оружейного завода, так и с патроного, где также находился три года без всяких интересов, а лишь из одной любви государя и св. его законы. Не откажите Ваше превосходительство и сделайте полезно с нас государю и отечеству. Октября 31, 1904 г. Антон Павлович Зарембо".
   Начальник охраны либеральничает Опьяняющий воздух политической весны, которую принесла бесхвостая ласточка князя Святополк-Мирского, вскружил голову не только слишком доверчивым обывателям. Нашелся жандармский офицер, который поверил и грядущие "свободы" и в официальном докладе дал характеристику момента и высказался, в виду "надвигающейся катастрофы" за такие мероприятия, которые были бы полетать и заправскому либералу.
   Вот что писал начальник московского охранного отделения Петерсон в записке от 14 февраля 1905 г., представленной им градоначальнику и препровожденной последним д-ту полиции.
   "После смерти министра внутренних дел В. К. фон-Плеве" за время управления которого (министерством степень напряжения деятельности всех функционировавших в то время революционных и оппозиционных групп достигала своего апогея,-- в либеральной части русского общества, главным образом, среди земцов и интеллигентов пролетариата, совершенно открыто стали слышаться выражения радости по поводу события 15-го июля. Покойного министра считали самым властным и трудноодолимым сторонником бюрократического режима и врагом каких-либо преобразовательных реформ, признающим единственным оружием сохранения существующего строя -- репрессии.
   Усилившееся, однако, несмотря на широкое применение репрессий, за сравнительно короткое время пребывания на посту министра В. К. Плеве, революционное движение и недовольство, охватившее значительную часть русского общества, поселили в последнем твердую уверенность, что правительство принуждено будет сознать ложность избранного им пути и перейти к политике положительных реформ в области внутреннего управления.
   Поэтому назначения нового министра ожидали с особым нетерпением, и, когда князь Святополк-Мирский высказался о доверии правительства к обществу, приглашая последнее помочь ему советом и делом, изголодавшаяся за два с половиной года общественная мысль заработала с небывалой энергией, выразившейся в целом ряде сочувственных адресов и петиций по адресу нового министра. На первых порах почувствовалась умиротворение и надежда на возможность полюбовного устранения накопившихся за последнее время недоразумений между правительственною властью и общественными элементами.
   Однако, такой поворот в общественном мнении показался крайне невыгодным радикально-оппозиционным и революционным группам, и с их стороны началась усиленная агитация, задача которой была -- окончательно порвать связь между благожелательной, умеренной частью общества и правительством, несостоятельность, будто бы, которого исключает всякую возможность союза с ним.
   Агитация эта, поведенная энергично и умело, благодаря участию в ней зачастую людей весьма талантливых, титулованных и занимающих к тому же видное общественное положение, внесла полную путаницу в понятиях того, так называемого, "большинства", которое не привыкло ориентироваться в политике и разбираться в сложных вопросах государственного устройства.
   Последствием создавшегося нового настроения был ряд "банкетов", имевших место во всех культурных центрах империи, на которых радикальное меньшинство совершенно поработило себе остальных, заставляя их подписываться под противоправительственными постановлениями, зачастую изготовленными заранее.
   Таким образом, в течение каких-нибудь двух месяцев, содержание бесчисленного ряда петиций и адресов, представляемых в министерство внутренних дел, резко изменилось, и большинство из них заключало в себе в более или менее категорической форме, пожелания или требование о замене существующего государственного строя -- конституционным.
   Настроение это не преминуло также передаться земским и городским организациям, из числа коих многие также, на официальных собраниях, вотировали постановления явно конституционного характера, отрицая тем то самое правительство, которое выразило обществу свое доверие.
   Видя свой успех, радикальные элементы пошли далее, решив использовать созданное ими настроение, и повели агитацию среди молодежи, приобрести сочувствие которой им не стоило труда большого, так как в выполнении этой задачи им в значительной степени помогала профессура, большинство коей принимало самое живое и непосредственное участие в организации конституционного движения. Таким образом, совершенно сбитая с толку молодежь, устроив ряд сходок и демонстраций, постановила забастовать, впредь до получения коренных политических реформ.
   Всем этим начинаниям усердно способствовала периодическая печать, которая, сначала робко и исподтишка, а затем не встречая на этом пути каких-либо репрессий, стала до наглости откровенно подчеркивать все недочеты нашей политической жизни, чтобы внушить широким кругам читающей и мыслящей публики полную, по мнению авторов, нежизнеспособность и несостоятельность нашего государственного строя в переживаемые дни.
   Указанное направление прессы, успевшей за короткое время выделить газеты, которые служили официальными выразителями мнений подпольных организаций, как партии социалистов-революционеров и социал-демократов,-- хотя и вызвало за последнее время некоторые запрещения со стороны правительственной власти, тем не менее успело сделать свое дело и сильно пошатнуло доверие сознательной массы к правительству, от которого ждало решающего слова.
   Однако более уровновешенная часть общества продолжала прислушиваться к совершающейся в высших правительственных сферах созидательной деятельности, ожидая разрешения волновавшего всех вопроса об участии общественных сил в законодательной работе. -- Но, с уходом в отставку князя Святополк-Мирского. и эти ожидания сильно пошатнулись, ибо радикалы уход министра истолковали, как решение правительства вернуться на исключительный путь репрессий.
   Революционные организации, неожидавшие сами достигнутых ими блестящих результатов, решили не останавливаться ни перед чем, чтобы использовать данный момент для немедленного свержения самодержавия.
   Настроение достигло такого напряжения, что даже партия так называемых "освобожденцев", являющихся доселе сравнительно умеренными конституционалистами, выделила из своей среды сильную и многочисленную группу крайнего направления, в состав которой вошли многие известные представители родовой аристократии, земств, науки и адвокатуры. Эта группа, центр коей находится ныне в Москве, решила немедленно объединиться с революционными организациями для интенсивной и упорной борьбы с общим врагом -- самодержавием.
   Ближайшей по духу и приемам борьбы для этой группы оказалась партия социалистов-революционеров, с которой заключен уже тесный союз, а за самое последнее время сюда же решила присоединиться и часть российской социал-демократической рабочей партии.
   В целях планомерной организации этих отдельных фракций, редактором журнала "Освобождение", издаваемого в Париже Петром Струве, издана и ныне распространяется на правах рукописи печатная "Платформа конституционно-демократической партии".
   Этим объединенные организации стараются провести в массе сознание, что никакие ходатайства и мирные заявления не заставят нынешнее правительство отказаться хотя бы и от части своих прав и что единственный способ добиться освобождения от "самодержавного гнета", признающего лишь насилие -- одно насилие же.
   Таким образом, ближайшей своей задачей эта партии считает вооружение населения, при деятельной и широкой агитации за всеобщую забастовку, которая, по мнению партии, сослужит верную службу для воспитания масс в духе революции и явится прочным залогом успеха будущих организованных массовых волнений.
   С целью же окончательно подорвать уверенность в правительственной власти, партия решила широко применить террор по отношению к членам императорского дома, до священной особы государя императора включительно, и устранять тех стоящих у власти лиц, которые направлением своей деятельности, по мнению партии, особенно тормозят проведение в жизнь желательных реформ.
   Для осуществления своих планов, партия не жалеет денег, которые жертвуются в значительном количестве на покупку оружия, на организацию террора и на стачечный фонд.
   В средствах партия также не нуждается, так как в числе "освобожденцев" и социалистов-революционеров имеется много лиц с крупным состоянием.
   Одним из главных побуждении к объединению отрицающих в принципе террор социал-демократов с социалистами-революционерами и "освобожденцами" -- послужило событие в С. Петербурге 9-го минувшего января, когда правительство, расстреляв безоружных рабочих, явившихся к своему царю с мирными заявлениями своих насущных нужд,-- само и окончательно порвало духовную связь между самодержавной властью и народом, и первое бросило вызов для вооружения.
   К настоящему времени настроение общественных элементов таково:
   1) Земства, дворянство, интеллигенция и значительная часть промышленной крупной буржуазии, за весьма малыми исключениями, готовы на борьбу за освободительные реформы;
   2) учащаяся молодежь, частью под влиянием пропаганды и агитации, частью же из ложного стыда за свою, якобы, отсталость, совершенно бросила науку и исключительно посвятила себя политиканству и, в свою очередь, агитирует за необходимость немедленного получения коренных реформ;
   3) рабочие, находясь под постоянным воздействием революционной среды и современных газет (а их читают все грамотные рабочие), а равно, видя примеры интеллигенции и учащейся молодежи, не могут оставаться равнодушными зрителями происходящих событий. Кроме того, промышленный кризис, являющийся результатом войны с Японией, создает безработицу, которой к тому же злоупотребляют многие владельцы промышленных заведений. Наличность этих условий создает готовую почву для агитации и достаточно хотя бы и незначительного, но понятного для рабочего, повода для того, чтобы использовать рабочую массу в революционных целях;
   4) крестьянская среда, как менее распропагандированная, более инертна, почему революционные организации и намерены повести среди сельского населения усиленную агитацию и образовать крестьянские боевые дружины для поджогов помещичьих усадьб и уничтожения их владельцев.
   Массовые вооруженные беспорядки предполагается приурочить к 1-му мая дню праздника пролетариата, к каковому времени надеются подготовить по возможности и крестьянство, хотя бы некоторых губерний.
   5) Мелкая буржуазия и так называемый "черный народ", находившиеся до сих пор в состоянии довольно безразличном к явлениям государственной жизни, в настоящее время тревожно прислушиваются к охватившему всех возбуждению: повсюду -- в лавках, трактирах, на базарах -- только и разговору, что о забастовках, политических убийствах, демонстрациях и т. п., при чем все это в искаженном и зачастую в преувеличенном виде.
   Наличность всего вышеизложенного заставляет признать данный момент безусловно опасным с точки зрения охранения существующего государственного порядка и общественного спокойствия и те исключительно полицейские средства, каковые в настоящее время существуют для борьбы с ежечасно растущим революционным движением,-- безусловно недостаточны.
   Для предотвращения надвигающейся катастрофы безусловно необходимо безотлагательно:
   1) Дать возможность умеренным общественным элементам применить свои силы в деле служения государству и участии в законодательных работах, наряду с правительственными чиновниками (обусловив эту меру имущественным цензом), без чего невозможно ждать какого-либо умиротворения.
   2) Отнять из рук революционеров рабочую и крестьянскую массы, принять меры к обсуждению их насущных потребностей и к немедленному проведению, в жизнь выработанных положений по улучшению их быта.
   3) Пересмотреть уставы высших учебных заведений, предоставив принять участие в обсуждении этого вопроса представителям от профессуры всех высших учебных заведений.
   4) Немедленно установить пределы, в коих возможна свобода печати, ибо, без наличности ныне каких-либо определенных указаний, в печати наблюдается полная разнузданность, а ответственность за вредное направление статей носит характер случайности и усмотрения.
   5) Немедленно пересмотреть, при участии представителей-специалистов, законоположения по преследованию государственных преступлений, ибо современное уголовное положение совершенно не отвечает действительным потребностям практики, а новый закон о постановке дел политического характера на суд исключает всякую возможность борьбы с революционным движением, создавая лишь новые затруднения и совершенно сводя на-нет и без того сложную и трудную в настоящее время работу политического розыска.
   Применение за последнее полугодие июньского закона о судебном направлении политических дел в значительной степени обусловило гигантский рост революционного движения, ибо новый закон постановки дел, при осуждении случайно изобличенных, крайне незначительных по числу лиц, вселяет в огромном большинстве убеждение в их полной безнаказанности"...
   Это уже было началом конца.
   17-го октября 1905 г. появился царский манифест "о свободах". Одновременно, для обуздания чересчур восторженных порывов свободолюбивых граждан, управлять министерством вн. дел был назначен реакционнейший "Петрушка" Дурново. Началась игра "в темную". На смену жаркому революционному лету двинулась хмурая осень.
   "Снова проснулись зубры. Если бы у меня не было семьи,-- писал один из видных консервативных деятелей своему единомышленнику,-- я стал бы во главе так называемой "черной сотни" и показал бы не одним гг. Щепкиным "Кузькину мать"... Сегодня еду в Коломну, где меня обещали пристрелить, но я дал знать под рукою, что, если меня хоть пальцем тронут, будет произведен всеинтеллигентнейший погром града Коломны"...
   Пришел "мавр". И уселся, положив ноги на стол, прочно и с комфортом.
   К счастью не надолго.
   Могучая волна революционного подъема 17-го года смыла грязную накипь застоя, фальши и обмана.
   Реакция пала.
   Будем надеяться -- раз навсегда.
   

ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ V

   1) Рутлянд, Николай Арчибальдов, жанд. офиц. род. в 1863 г; был назначен 11 июня 1903 г. начальником красноярского охр. отд., только что тогда учрежденного; деятельность Рутлянда ознаменовалась крупным скандалом: агент его Бойцов, выдавший типографию с.-р., был уличен в провокаторстве жанд-м упр-м и прокурором. С точки зрения Рутлянда все местные обыватели были неблагонадежны; исключениями являлись разве только он сам, да "его сотрудники"; последние носили у него замысловатые псевдонимы ("Рубрикатор", "Сенергист", "Пандектист"), но о настоящих нелегальных деятелях Рутлянд знал очень мало, почему всего чаще направлял свои громы на лиц "занимающих популярные положения", из них, по его уверениям, составилась "коалиция", к числу деятельнейших членов которой принадлежали, между прочим, помощник врачебного инспектора Крутонский и "давно известный своим выдающимся либерализмом и принадлежащий к группе революционеров" товарищ прокурора окружного суда П. О. Троицкий (донесение Рутлянда д-ту полиции от 26 сентября 1903 г., за No 220).-- (В Петербурге сначала верили красноярским доносам и требовали по ним от разных ведомств принятия "мер", но затем стали опасаться" что Рутлянд в конце концов арестует самого себя и потому поспешил прикрыть его "заведение" (в 1004 г.).
   Как образчик стиля Рутлянда можно привести доклад его д-ту полиц. от 26 сентября 1903 г., за No 217: "В дополнение к донесению моему от 5 сего сентября за No 140, представляя при сем список лиц, возбудивших проявлением своей конспиративности необходимость производства у них ликвидации, имею честь донести нашему превосходительству, что все переименованные и означенные в списке лица, как удостоверяется результатом за ними наблюдений, принадлежат к местному революционному кружку, и хотя вещественные доказательства и установка близкого знакомства между собой всех этих лиц сгруппировывают последних, как имеющих общий интерес и одно направление, но таковая группа, являясь частью целого союза политически преступного элемента, служит, как выясняется дальнейшими наблюдениями, указателем из еще более серьезных революционных деятелей, которые окончательно осветят, если не всех, то самых важных членов названного союза. По обработке материала, добытого ликвидациями, но более точным определениям как отдельных лиц, так и целой группы, мною будут представлены дополнительные донесения вашему превосходительству. Ротмистр Рутлянд".
   2) Революция заставила Максимова покинуть Россию; его имя выплыло неожиданно на страницах русских газет в Париже. Небезызвестный Пиленко заговорил о домике-особняке, построенном в качестве модели инженером Максимовым; последний отозвался на это письмом в редакцию газеты -- "Последние Новости", напечатанном 23 февраля 1931 г. Адрес свой инженер-шпион указывал тогда: 48, rue Condamine Paris).
   

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   Выпуском третьей части "Охрана и Революция" наше издательство закончило общую работу Меньщикова -- многоопытного сотрудника Департамента полиции, решившего еще в начале своей провокаторской карьеры "клин клином вышибать". {См. "Охр. и рев." кн. I, стр. 28.}
   Как известно, попытки борьбы с царской опричиной путем перехода в ее лагерь повторялись неоднократно на протяжении последних трех-четырех десятков лет существования самодержавия.
   Были случаи, когда люди и с неустойчивыми убеждениями, совершенно отчаявшиеся в своей борьбе с абсолютизмом и изуверившиеся в огромной силе масс, пытались подобно Меньщикову путем предательствва заслужить доверие начальства с тем, чтобы взорвать его изнутри и тем оправдать свою работу в охранке. Известен, напр., случай с Петровым-Воскресенским, провокатором, убившим затем нач. Петерб. охр. отделения Карпова. Меньщиков в своей последней книге дает несколько эпизодов, свидетельствующих об упорном стремлении некоторых революционеров искренно или лицемерно, но все же повторить роль известного восьмидесятника Клеточникова.
   Однако, тщательный анализ подобных попыток, начиная от Дегаева и кончая Богровым, Рысом, Метальниковым и даже Петровым; достаточно убеждает в том, что все они кончались полными провалами, приносившими пользу только охранке и наносившими вред революции, разлагавшими морально ряды подполья.
   Такое положение заставило Меньщикова в конце своей охранной карьеры обратиться к разным революционным партиям с письмом, которое мы публикуем впервые (см. стр. 106, приложение 1-е). В этом письме, почему-то не получившем известности в продолжение 20 лет, автор пытался предостеречь революционное подполье от гибельных последствий "пути Дегаева". Опыт ему подсказывает: "что игра, построенная на обмане, удается более не тем, кто умен, и отважен, а тем, кто хитер и подл, а соперничать революционерам с охранниками в этом отношении не приходится".
   Дальше идет такая авторитетная консультация: "Чтобы попасть в число секретных сотрудников охранки,-- повествует разочаровавшийся филер из бывших народовольцев,-- и заслужить доверие и ее представителей, революционер должен совершить то или иное предательство, приносить больший или меньший вред делу, за которое он борется, без этого он не проникает в ряды своих врагов". "Какие же результаты этим достигаются"? спрашивает Меньщиков.
   На основе даже более удачных опытов Богрова и Петрова, убивших Столыпина и Карпова -- автор приходит к отрицательному выводу. Он доказывает что результаты не оправдали принесенных предварительно жертв. Нечего и говорить о других попытках этого рода, "экспериментах" от которых несомненно страдало революционное дело".
   Ясно, Меньщиков против этой опасной игры и всех осудил, кроме... себя самого.
   Читатель, очевидно, уже убедился, что наш автор очень фривольно рассказывает и об "орле" Плеве, язвительно отзывается о "талантах" С. Зубатова (тоже в юности связанного с революционными кружками, а потом шефе провокации), и уже совершенно презирает всяких "Евстраток" (Медниковых), выслужившихся на шпионаже и, наконец, клеймит "борзых" собак-филеров и т. д. В нашу ненависть к вымершим деятелям черной реакции он умело вливает еще несколько капель яду.
   Находятся у него и нужные мрачные краски для "великих провокаторов" типа Азефа и для "приятеля" Гуровича. Особенно достается от него "мамочке предательства" Серебряковой. Всем этим персонажам Меньщиков совершенно правильно и резонно отказывает не только и наличии у них каких-либо принципов, но и в простых, присущих любому человеку чувствах отвращения к подлости беспредельной, превращенной в символ веры.
   Мы документально убеждаемся, что эти циники продавали человеческие жизни за 30 сребренников для своей похоти и удовольствия. Меньщиков по достоинству оценивает и другую фурию провокации, одновременно террористку с.-р и "убежденную монархистку" Жученко-Гернгрос, разоблаченную в 1909 г. Он зло высмеивает пресловутый шерлокхолмский нюх Бурцева, позволившего этой гнусной особе стать в позу "убежденной монархистки" и околпачить тогдашнего разоблачителя провокации и будущего архипредателн русской революции. Не кто иной, как именно Меньщиков уже и тогда поиздевался над бурцевским "пожатием руки честному человеку". Ему не трудно было на основе документов и выписки счетов охранки показать во всем великолепии, эту каналью предательства и ее монархическое "бескорыстие", оценивавшееся сторублевым жалованьем. Что касается "мамочки русской охранки" Серебряковой, пытавшемся даже и на советском суде разыгрывать роль невинной "сотрудницы Зубатова" в дело "легализации" рабочего движения, то здесь наш автор особенно не жалеет красок, чтобы вывести ее на чистую воду. Субсидии и милости, сыпавшиеся с высоты престола, оценившего поистине адские услуги "мамочки охранки", очень хорошо известны Меньщикову. Но, заканчивая последнюю страницу его повествований, хочется спросить автора: почему он себя не зачисляет в эту стаю "славных"? Какие у него основания любоваться или возмущаться выведенными им героями созерцательно, как бы со стороны? Ведь он же плоть от плоти и кровь от крови той же семьи прокаженных, заражавших смрадом окружающее. Между тем, ограничившись почетной ролью разоблачителя, запоздало "клин клином вышибая", он очевидно умалчивает о своей собственной роли, лишь изредка намекая на то, что ему известно "по служебному положению" или вследствие отправки " "служебные командировки". А сколько невинных и мужественных борцов в результате этих его "служебных командировок" ч пошли туда, откуда "нет возврата", сколько угодило на каторгу и в сибирские тундры? Или этого не было? Может быть, вопреки его собственному утверждению, ему, "умному и отважному", удалось перехитрить подлецов и дойти до высших чинов охраны без предательства?
   А ну-ка пусть покопается он в своем "досье" или в своей памяти, Может он тогда расскажет точнее о "ликвидации" при его участии "Северного Союза социал-дем.", о котором он смутно сообщает, что роль его скромно ограничивалась об'ездом городов.
   Впрочем, Меньщиков, перефразируя известную французскую пословицу о красивой девушке, может нам ответить: "Каждый бывший охранник может лишь дать то, что сам находит уместным".
   Ну, что же, не будем и мы слишком требовательны к Меньщикову и ограничимся тем, что он нее же вскрыл. А развернул он картину довольно пеструю и поучительную, особенно в последнем томе.
   Читатель в праве нам задать вопрос: "Почему редакции столь долго мариновала именно эту последнюю книгу и удосужилась только через целую пятилетку после 2-го тома из'ять из редакционного портфеля заключительную книгу, относящуюся к эпохе Азефа-Гернгрос и др."?
   На этот вопрос мы отвечаем следующее:
   Ставя себе прямой задачей освещение и марксистско-ленинскую трактовку истории революционного движения, слагавшегося главным образом из прямых и открытых фактов классовой борьбы в разнообразных ее проявлениях -- редакция политкаторжан лишь попутно, время от времени, давала и казовую сторону истории, ее, так сказать, изнанку. Закулисная сторона революционной эпохи, сопровождавшейся и мутным потоком, в котором, как в собственном соку, парились охранные рептилии и навозные жуки предательства, интересовали нас лишь от случая ч случаю, поскольку они были связаны непосредственно с тем или иным эпизодом революции. Вот почему, когда появлялись такие книги как "В погоне за провокаторами" Бурцева или "Записки жандарма Спиридовича",-- то у нас возникла естественная реакция к подобного рода литературе, вызывающей самые мрачные образы прошлого.
   Тем не менее, в интересах восстановления исторической истины мы вынуждены были показать и те непреодолимые препятствия, которые, кроме всяких скорпионов каторги и ссылки, кроме открытой полиции казаков и жандармерии, стояли на пути бойцов в лице охранных отделений, исключительно занимавшихся провокацией. Мы дали три книжки "Охраны и Революции" Меньщикова, потрудившегося слишком 20 лет над систематизацией материалов царской охранки, главным образом, 80-х и 90-х гг.
   900-е годы, ознаменовавшиеся массовыми выступлениями рабочего класса и открытой борьбой, доходившей до всеобщей забастовки, а под влиянием пролетарской партии большевиков -- до вооруженных восстаний и баррикад 1905 г.,-- значительно уменьшили роль провокации, которая мри всем вредительстве не могла приостановить массового движения даже в самые мрачные годы реакции. Вовлечение в ряды революционной армии широких масс перепутало паутину, ткавшуюся в "черных кабинетах" Зубатовых, Комиссаровых, Азефов и Жученко. Провокаторы, хотя и множились, совершенствуя свои "приемы", но явно превратились в "Моську, лающую на слона". Поэтому выводить на сцену в основном уже разоблаченных "героев" охранки, хотя бы и в новом авторитетном освещении мы считали излишним. Неужели так важно ответить еще несколько зловещих камешков в мрачных доспехах "великого" провокатора Азефа? Стоит ли выводить вновь на сцену пред массой "слепую" мокрицу охранного созвездия, "мамочку"? Так мы рассуждали, выдерживая в редакционном портфеле "еще одно последнее сказание" охранного летописца. Мы предпочитали давать историю борьбы без "пахучего экстракта".
   Но увы, время наше таково, что "мертвые судорожно хватают живых". Казалось бы давно вымершие мастодонты охранной клоаки, убитые октябрьской победой пролетариата, пытаются воскреснуть вновь, проявляя при этом свои таланты в международном масштабе. Все "приемы и методы", созданные их давно ушедшими "вождями" Судейкиными, Зубатовыми и Ко становятся орудиями борьбы не только нашей белогвардейской эмиграции, но и священной хартией "Сюрте женераль" Парижа, польской "Дефензивы" и всех охранок мира.
   За свежими примерами ходить недалеко.
   Французская охранная рука нажимает курок белогвардейца -- казака Горгулова в расчете убийством президента вызвать крестовый поход против СССР. Провокаторская рука польской охранки закладывает адские машины и наше Варшавское полпредство. Какому-то современному Азефу или Зубатову той же польской дефензивы нужен выстрел в фон-Твардовского. Белогвардейцы, пригретые японскими охранниками и экс-принцем Пу-и, нынешним "президентом" Манчжурии, взрывают ж.-д. мосты, бросая за это в тюрьмы ни в чем неповинных рабочих КВЖД. Коротко говоря, "цель оправдывает средства" и провокаторы за работой денно и нощно фабрикуют документы, "исходящие от Коминтерна", рвут мосты, стреляют в "хозяев" стран, признавших "права убежища" за гг. филерами из царской охранки.
   Часто в этом "мире мерзости и запустения" трудно разобраться. Не то, чтобы "своя своих не познаша", как это бывает на маневренной войне, когда трудно определить, за какой сопкой скрывается противник и выстрели нередко попадают в своих же. Нет, на улицах Парижа, Варшавы и даже далекого Харбина все разыгрывается, как по нотам. Парижская охранка Кьяппа, напр., отлично знает, что на выставке книги будут высокие особы, как знал когда-то охранник Кулябко, что Столыпин будет в киевском театре. Охранка Парижа знает и кто такой Горгулов, открыто говоривший о политических убийствах иностранцев, "поощряющих коммунистов". Но разве киевский охранник Кулябко не знал Богрова, исполнявшего заказ ген. Курлова устранить Столыпина? Разве не по этим соображениям Богров попал в театр по билету охранки? Парижские охранники не могли не заметить подозрительного субъекта, который даже простым обывателям бросился в глаза, как видели филеры-киевляне и "знакомого" Богрова. И. все же.. глава Французской республики убит на глазах у главы полиции, как убит был и Столыпин на глазах шпиков. Шеф парижской полиции вынужден все же арестовать нерасторопного, слишком увлекшегося бандита, решившего выпустить в голову "главы" не одну, а целых 3 пули, как агенты киевской охранки были вынуждены арестовать Богрова.
   Как видит читатель вся эта история прямо списана у киевской охранки, пропустившей в театр провокатора Богрова, чтобы угодить Курловым убийством Столыпина. А разве в Париже не угодили гг. Тардье убийством "обожаемого" главы. Вед экс-премьеру Тардье, этому продажному журналисту и мошеннику, выдававшему миллионные правительственные "репарации" на свои собственные концессии в Африке, нехватало только президентского стула и наполеоновских лавров. По примеру "корсиканца" он задумал разгром Москвы, а для 5"той цели он, впредь до общего наступления на белокаменную "двунадесяти языков" решил проделать весь Московский "поход" в собственной столице скромными остатками белогвардейского охвостья. Благо здесь есть и фальшивомонетчики и разбойники пера Яблоновские, и бандиты Горгуловьт, и бывшие охранники Спиридовичи, и "полковники профессора", учащие в открытых школах Парижа, как возродить "дорогое отечество" путем провокации.
   И достойные ученики превосходят своих учителей "Азефов" и "Мамочек", Рачковских. Ратаевых и др. апостолов провокации. Азеф, организовавший при помощи простаков с.-р. убийство своего шефа Плеве и вел. князя Сергея Романова, часто делывал вид, что "наших дома не было" при помощи аппарата Морзе вспомните, напр., его телеграмму Ратаеву из Вены, где он очутился назавтра после убийства Плеве, долженствовавшую установить alibi провокатора. Сейчас те же телеграфные методы настолько усовершенствовались, что телеграфом из Благовещенска агенты генерала Мa умудряются посылать призывы этого самого авантюриста к китайскому населению даже в Бейпин. Спрашивается, кому это нужно, чтобы именно из СССР, правительство которого неоднократно опровергало провокационные слухи о связи Мa с Москвой, телеграммы за его подписью шли в Китай? А нужно это провокаторам, желающим во что бы то ни стало доказать связь Мa с Москвой.
   "Попробуйте после этого отрицать", кричат русские белогвардейцы и японские охранники, "что ген. Мa не ваш русский ставленник". Но вора поймали за руку и закрыли для него телеграф. Поймали за руку Горгулова, разоблачили в Варшаве и провокатора Полянского, разоблачают каждый день всех этих героев "темного мира" и их вдохновителей, но в затхлом погребе, где консервируются средства для спасения обанкротившейся "капиталистической цивилизации", распечатываются все новые и новые протухшие байки дверных средств".
   От них смердит, в них часто задыхаются свои же, но что до этого Тардье, Детердингам, Коти? Они продолжают стряпать препараты "Коминтерна". Поистине прав Меньщиков: "игра, построенная на обмане, удается тем, кто хитер и подл". Однако, все тайное становится явным. А при дневном свете шулерская игра становится безнадежной. Все провокаторские уловки апостолов царской охранки оказались жалкими пред судом истории. Унаследованные гг. Бурцевыми, Керенскими и Яблоновскими и переданные на потребу "Сюрте Женераль" и "Сигуранце", эти методы охранки, даже в модернизированном виде должны будут отойти на задворки перед пробуждением масс.
   Прочитавшие последнюю книжку одного из "уцелевших могикан" -- Меньщикова убедятся в этом, как в таблице умножения.
   Вот соображения, толкавшие редакцию на мысль опубликования последней работы Меньщикова.
   Трудящиеся нашей страны, а еще больше -- борющийся пролетариат окружающих нас стран капитализма, с большим вниманием должны прочитать книгу Меньщикова. Они увидят, что "единственное вину смягчающее обстоятельство" иудиных действий автора до 1907 г. -- это пролитие света на подлинные приемы слуг реакции в деле искоренения "крамолы", целиком перенесенные сейчас в обиход международной провокации против СССР.
   Приемы классового врага, становящиеся известными массам, уже наполовину обезврежены, но от дальнейшего роста и укрепления организованности пролетарских масс за рубежом и в неменьшей степени от более мощного укрепления твердынь СССР зависит окончательное банкротство методов современных Зубатовых, Азефов -- Тардье и Мл.
   И еще одно, на что мы усиленно обращаем внимание наших читателей, лрежде чем захлопнуть последнюю книгу Меньщикова -- это на роль эсеровских "боевых организаций" в деле взращивания и укрепления провокации.
   Историки этой обанкротившейся партии и бывшие действующие ее лица в роде народовольца Чернавского не могут без отвращения вспоминать свою жалкую роль марионеток, которую они играли при обер-провокаторе Азефе, умудрившемся даже в финляндскую лабораторию динамита и бомб послать на работу не одного, а чуть ли не пять провокаторов.. Повествуют о затхлой атмосфере Азе-щины-Савинковщины в рядах с.-р. и Горбунов-Колосов и даже сам Савинков в "Записках террориста". Но особенно рельефно эсеры-провокаторы выступают на мрачном фото обширного меньщикова полотна. Не случайно, разумеется и в нынешней провокации, обоих полушарий, культивированной международными разбойниками против СССР -- роль эсеров Керенских и Бурцевых -- рисуется особенно выпукло. Запоздало "кающийся грешник" Меньщиков приписывает это своеобразное "химическое" родство провокации с единоличным террором трусости самодержавного правительства.
   В публикуемом нами обращении к революционным организациям (см. прил. 1-е, стр. 10) Меньщиков говорит: "иных может удивлять, что опыты повторения "дегаевщины" находят себе место чаще в организациях, практикующих террор. Между тем это вполне естественно и вот почему: Как будто парадокс то, что царское правительство всегда боялось более террористических ударов, чем массовых выступлений, но это факт". Отсюда Меньщиков делает вывод: "Вот почему страстным желанием руководителей сыска (охранки) всегда было провести своих людей в террористические организации".
   Вздорность этого утверждения мы уже отмстили в примечании к указанному "обращению".
   Стоит вспомнить, какие драконовские меры принимались с самого начала против массового движения рабочих и крестьян, начиная еще от Обуховской обороны 1901 г. или против аграрных беспорядков в 1902 г., стоит вспомнит звериный страх Дубасовых, Ренненкампфов и самого царя" перед массовым движением в дни "генеральной репетиции" 1905 г., чтобы понять всю легковесность утверждения, будто правительство, спокойнее относилось к массовому движению и больше боялось эсеров и их "боевых организаций", где у охранки постоянно были собственные агенты, часто устраивавшие и организовавшие террор и даже взаимные потасовки, так сказать, маскарады террора.
   Очевидно секрет "родства" эсеров с агентами охранки нужно искать не "в страхе правительства", а в природе и авантюристических методах этой партии, оторванной от широких масс. Именно, а преувеличенном значении роли личности и в пресловутой безграничной свободе индивидуальности, проповедывавшейся мелкобуржуазными философами эсерства (Лавров, Михайловский) и лежит центр тячжести разложения и провокации. Мелкобуржуазная "взбунтовавшаяся" индивидуальность в своем самолюбовании может себе все разрешить и найти всему у себя "внутреннее оправдание".
   Меньщиков во всех своих книгах неоднократно останавливается на попытках Зубатова создать свою агентуру на заводах и фабриках Москвы, Брянска и т. д. Иногда этому негодяю удавалось "заагентурить" того или иного рабочего, но кроме водевилей из этого ничего не получилось.
   Широкое массовое движение рабочих, точно морская волна, быстро выбрасывало на песок разлагающийся труп, смердящий в их среде. "Агентам" из рабочих ничего не оставалось делать, как быстро улетучиваться с помятыми боками и просить пардону у попечительного начальства. Этакие агенты оставались "безработными" или "инвалидами" и лагере Зубатова, как их красочно назвал жандарм Петерсон. Конечно, и у с.-д. были провокаторы; но дни их всегда были сочтены. Ибо здоровый организм рабочего движения не терпел гангренозных клеточек.
   Другое дело эсеры и их "боевые организации"! Здесь нее культивировалось для взращивания провокации. Здесь, точно в бактериологических ретортах, создавалась соответствующая "питательная среда", где укреплялись и зловонные крупные жуки и жученки,-- Гернгрос,-- разлагавшие все. Третий том Меньщикова -- это тяжелый камень на могиле уже 15 лет тому назад похороненной партии с.-р.

Я. Шумяцкий.

   

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

   А. А. -- II, 1в., 80.
   Абович -- часовщик в Петербурге, III. 45.
   Абрам -- революц., II, 1в., 122,
   Абрамов, Н. С.-- рабочий, I. 361.
   Абрамова, Хая, бунд, II, 1 в. 122.
   Абрамович, М.-- член польск. "Коло", I, 79, 80, 393.
   Абрамович, Р.-- эмигрант, I, 90.
   Абрамсон,-- содержатель столярной мастерской в Орше, II, 1в., 137.
   Ааремьянц,-- Аристатес, армянский националист, I, 192, 193, 194, 195.
   Абрикосов, Н. -- моск. миллионер, II, 2в., 24.
   Абрикосов, Хрисакф Никол. -- сын моск. миллионера, II, 2в., 24, 25, 26, 27, 28.
   Абрикосовы,-- моск. богач, II, 2в., 26.
   Авалиани, В.-- член русско-кавказского кружка, I, 151--153, 156, 158, 159, 161, 167, 398, 402.
   Аввакумов, Г.-- крест., привл. к дозн., I, 396.
   Аввакумов, И. Е. -- рабочий. I, 312.
   Авдеев, А. -- бывш. студент Петровской акад., I, 151.
   Авдеев -- революц., II, 2в., 42.
   Авдеев, Н. -- тов. Сладкопевцева, III, 127.
   Авдеев, Николай -- рабочий, I, 358, 360.
   Авдеев, Н. В.-- рабочий, маляр, I, 318, 319.
   Авдонин, М. Г. -- рабочий, II, 1в., 96.
   Аветисянц, студент Лесного ин-та, I, 330.
   Авилов, Борис Васил., с.-д., приним. участие в изд. журн. "Начало", псевд. "А. Волков", I, 324, 411, II, в, 159; 2в., 44, 138.
   Авилова (сестра Б. В. Авилова), I, 324.
   Авраамов, Леонид, моск. студент, революц., I, 140.
   Агапов, Вас. Вас.-- с.-р. (Самара), III, 67.
   Агарев, Ал-сей революц., III, 97.
   Агарев, Н.-- революц., I, 37.
   Агарков, Д. В. -- (Киев), II, Iв, 157.
   Агарков, Л. В.-- революц. I, 411.
   Агарков, Ф.-- революц., I, 218, 321, 409.
   Агафонов -- шпион, III, 161.
   Агафонов, В. К.,-- революц, I, 201.
   Агафонов автор кн. "Заграничная охранка", 1, 277.
   Агеев -- механик II, 2в., 52.
   Агошков -- студ., революц., I, 104.
   Адамович, Евген. Никол., с.-д., II, 1в., 89; 2в., 46.
   Адамович, Николай -- революц., I, 413.
   Адарюков -- охранник, III, 306.
   Аеров (Аэров) Мендель -- революц. (Гомель), II, 1в., 168--183.
   Азанчевский -- домовлад. в Москве, II, 2в., 133.
   Азев, Евно -- см. Азеф.
   Азеф (Азев) Иона (Евна) -- Меер Фишелен -- провокатор, с.-р., клички в револ. среде: "Иван Николаевич", "Толстый", "Великан", "Валентин Кузмич", "Диканьский". В д-те пол. проходил под псевд. "Новый приятель", "Е. Ф. Виноградов". Жил под нелегальн. фамилией Раскчн, Ал-др Самуилович, Валуйский, Серг. Мелитонович и Черкасов. Он же "Филиппович", "Филипповский", II, Iв, 65, 114; 2в., 118, 121, 124, 125, 126, 130, 141, 143, III, 5--30, 32, 33, 45, 79, 82, 108, 139, 140.
   Аитов -- революц., II, 2в., 134.
   Аитов -- сотр. моск. о. о., III, 162.
   Айземан, Елиз. Ив. -- жена личн. почета, гражд., I, 121.
   Айзенман (фальш. паспорт), см. Клевщинская.
   "Аким" -- революц., II, 2в., 79,
   Акимова -- литер. псевд., см. Махновец.
   Акимова. А.М. революц., I, 264, 268, 271, 417.
   Акимова, Г.-- революц., I, 270, 271,
   Акимова, Таисия Михаил.,-- революц., I, 264, 266, 267, 269, 270, 271, 272, 273, 417, II, 1в., 86.
   Акимовы -- сестры, революц., 1, 264.
   Акулов, И. (кличка "Химик-Кибальчич"),-- технолог, революц., I, 153.
   Аксаков, А. П. -- тюрем., инспектор в Вильне, II, 1в., 185.
   Аксельрод, П. Б.-- с.-д., I, 36, 38, 161, 162, 163, 373, 423, 427; II, 1в., 20, 32, 73; 2 в, 39, 138.
   Акха, Мовше -- шпион, III, 110.
   Алабин, Ал-др П. -- с.-д., I, 362; II, 2 в, 46.
   Алакшина, Татьяна Ал-др. (агент, псевд. Цаплин Терентий Алексеев), секр. стр. Нижегор. о. о., III, 67, 68.
   Алафузов -- влад. зав. в Казани, III, 39.
   "Ал. Гр.",-- см. Самойлова, А. Г.
   Алеевский (Гомель), II, I в, 19.
   Александр, I, 79--80.
   "Александр" -- см. Вейсман Хани.
   Александр -- сербский король, III, 72.
   Александр I -- император, I, 238.
   Александр II -- император, I, 15, 232; II, 2 в, 13, 14, 34, 129.
   Александр III -- император, I, 15, 18, 90, 92, 93, 118, 156, 185, 222, 223, 225, 229, 230, 231, 239, 285, 293, 326, 404; II, 1в., 158; 2 в, 7, 15, 23.
   "Ал-др Ал-дрович" -- см. Хатунцев, В. II.
   "Александр Васильев", см. Собунаев.
   Ал-др Михайлов. -- вел. кн., 1, 119.
   "Александр Павлович" -- с.-д., см. Теодорович.
   Ал-др Спиридонович III, 121.
   Ад-дра Ал-дровна -- прият. Е. Д. Дурново, III, 122.
   Александрийский -- полит. ссыльн., II, 1в., 116. Александровский, II, 1в., 165.
   Александрийский, В. -- ("Товарищ", "Иерусалимский"), революц. (Ковно) I, 1в., 123.
   Александрийский. В. Л. -- (революц. псевд. "Абрам") -- участник учред. съезда Вс. е. р. с, II, 1в., 140. 142, 145, 170.
   Александров -- владелец писчебумажн. магазина, I, 310.
   Александров -- жанд. подполковн. при тверск. г. ж. упр., 11, 2в., 50.
   Александров -- жанд. полковн. в Вятке, III, 51.
   Александров филер, III, 13.
   Александров, А.-- студ., революц., I, 68, 388.
   Александров, А. А.-- рабочий, I, 424.
   Александров, Ал-др.-- революц., I, 15, 19.
   Александров, А, М.-- революц, I, 207, 406, 408.
   Александров, А. М.-- революц., II, I в, 158.
   Александров, В. I. 59.
   Александров, Г. -- филер летуч. отряда, II, 1в., 121, 129.
   Александров, Д. Т.-- рабочий токарь, I, 315, 424.
   Александров, Ив. Платонов -- рабочий, член Костром. ком. С. Р. С., II, 2 в, 85, 88, 89, 141.
   Александров, М. С. -- народов., I, 199, 207, 212, 408.
   Александров, Н.-- ж.-д. рабочий, I, 315.
   Александров, Н. -- рабочий завода Бромлей, I, 310, 424, 425.
   Александров, Н.-- рабочий, II, 1в., 102.
   Александров, Наум -- см. Перлин Нахман.
   Александров, П. П. -- (Петербург), 1, 163.
   Александрова -- влад. типограф. в Москве, I, 396.
   Александрова (назвалась Ослонова при обыске) см. Осленева.
   Александрова, А. А. (Клочкова) -- революц., I, 203, 210, 211, 213.
   Александрова Е. М.-- жена М. Александрова, I, 207.
   Александрова, П. С. -- революц., I, 206, 408, ср. Александрова А. А.
   Александрова, Мap. Серг. -- урожд. Веселова, учит., чл. Костром. ком. СР. С., II, 2 в, 85, 88, 89, 94, 95, 99, 100, 101, 102, 141.
   Александровская -- влад. типограф., I, 80.
   Александровский, А. -- революц., I, 52--55.
   Александровский, Г. -- студ., революц., II, 2 в, 52.
   Александровы -- II, 2 в, III.
   Алексеев -- влад. пуговичн. фабр., I, 350.
   Алексеев -- проф. Горного ин-та, III, 149.
   Алексеев -- рабочий-ткач, секр. сотр. моск. о. о., I, 401.
   Алексеев, Алексей -- рабочий, доносчик, I, 298.
   Алексеев, В. -- студент, I, 134.
   Алексеев, В. А. -- студент, дал изобличающие показания, I, 412, 413.
   Алексеев, Д. -- революц., I, 152.
   Алексеев, И. В. -- судебн. следователь, III, 132.
   Алексеев, Н. -- с.-д., П, 1в., 25.
   Алексеев, Н. Д. (кличка "Царский"), рабочий, с.-д., II, 2 в, 10.
   Алексеев, Петр -- рабочий, революц. I, 423, II, 1в., 9, 73, 71; 2 в, 52.
   Алексеев, Н. Н. -- революц., I, 378.
   Алексеев, П. -- рабочий фабрики Демина, I, 351.
   Алексеева -- курсистка, революц., I, 398.
   Алексеева, Е. -- революц., I, 390.
   Алексеева, Ольга Ник. -- гимназистка, II, 2 в, 87, 94.
   Алексеевский, А. П.-- с.-д., II, 1в., 86.
   Алексеевский, В. Е.-- участн. студ. сов. 1895, 1, 413.
   Алексеевский, Петр -- революц., II, 1в., 15.
   "Алексей" -- пароль (ответ на Иван"), II, 2 в, 102.
   "Алексей" -- еврей, бывш. чл. Одесск. с.-д. ком., II, 2 в, 59.
   "Алексей Иванович" -- студент, II, I в, 45.
   Алексинский, И. -- революц., I, 240
   Алехина -- фельд-ца, революц., I, 149, 168.
   Алехин, М. -- толстовец. I, 408.
   Алларт -- стреляла в ген. Трепова, II, 2 в, 98.
   Алоизов, Григорий (Саратов), I, 54.
   "Ал. Фед." -- см. Шереметьевская, А. Ф.
   Алфимов. Н. П.-- рабочий, I, 426.
   Альтшуллер -- с.-д. (Киев), II, 1в., 25.
   Алякритский, Н.-- революц., I, 93, 94.
   Алякритские, Н. И. и Е. И. -- негласноподнадзорн., I, 362.
   Амброзайтис (Либава) -- II, 1в., 165.
   Амвросов, И. -- студ. моск. Униперс, революц., I, 78, 388.
   Аммосов, А. М. -- студент, I, 227.
   Амстердам. Абрам -- муж Хаи Леи Амстердам., II, 1в., 116.
   Амстердам, Хан Леи -- бунд, II, 1в., 116, 149, 163.
   Амфитеатров, Ал-др -- автор соч. "Вредная раса", II, 2 в, 127.
   Ананьев, В. -- революц., I, 259.
   Ананьев (Ананьин), Егор -- рабочий в Туле, революц., I, 157, 158, 164.
   Ананьин -- революц., III, 65.
   Ананьин, Вас. Ив. -- учитель в Москве, II, 2 в, 105.
   Ананьин, В. П. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Ананьина, Мap. Ив. -- (Москва) II, 2 в, 105.
   Анастасенко -- шпион, III, 110.
   Андреановский -- служащий у коммер. агента ж. д. Л. А. Клопова, I, 116, 393.
   Андреев -- революц., I, 145, 146.
   Андреев, Виктор Павл.-- с.-р. (Казань), II, 2 в, 114, 115.
   Андреев, Е. А. рабочей модельщик, революц., I, 310, 315, 424.
   Андреев. Влад. Митрофанович -- (Петербург) -- I, 393.
   Андреев, Иван -- рабочий, I, 59.
   Андреев, B. А. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Андреев, П. -- рабочий, II, 1в., 93.
   Андреева, Мap. Ник.-- II, 2 в. 68.
   Андрезовская, Б. Г.-- II, 1в., 170.
   Андрезовская, М. Г.-- II, 1в., 170.
   "Андрей Ал-дрович" -- студент, революц., II, 2 в, 81, 82, 83.
   "Андрей Михайлович" -- смотритель костромской тюрьмы, II, 2 в, 90.
   Андреюшкин П.-- революц. I, 180.
   Андронов, Максим,-- шпион, II, 2 в, 99, 100.
   Андропов, Серг. Вас. -- с.-д. II, 2 в, 88, 113.
   Андрусевич, Н. -- студент, революц., I, 160, 166, 402.
   Андруцкая-Ламонова -- II, 1в., 161.
   Аниканов, Ф. -- рабочий, II, 1в., 85.
   Анисимов, Б. С.-- поднадзорн., I, 214.
   Анисимов, П. С. -- поднадзорн., I, 214.
   Анисимова -- дом-ца в Москве, I, 328.
   "Анна Васильевна" -- уч-ца, см. Карасева, А. С.
   "Анна Сергеевна" см. Карасева, А. С.
   Аннарауд, Елизавета -- дантистка, с.-д., II, 2 в, 73, 127.
   Анненков -- подполковн., замест. Гусена, I, 123.
   Анненкова, А. -- II, 2 в, 19.
   Анненкова. Л.-- II, 2 в, 19.
   Анненский -- знакомый В. Г. Короленко и Москве, I, 180.
   Аносов, П.-- революц.,-- I, 67, 74, 75, 100, 108, 388, 414; II, 2 в, 134.
   Анохин, О. А. -- хозяин слесарн. мастерской I, 261.
   Анопев -- управл. учетной частью в Твери, II, 1в., 65, 67, 68.
   Антандзе, Иосиф -- секр. сотр. о. о., III, 110.
   Антиох-Вербицкая. Ольга Ник. -- с.-р. (филерская кличка "Мужичка"), III, 9, 25, 28.
   Антокольская, Анна -- прият. Ел. Гершанович, II, 1в., 142.
   Антокольская, Л. Ш. -- II, 1 в., 170.
   Антокольский, Давид Шлемов -- поднадзорн., II, 1в., 143.
   Антокольский, Иосиф Шлемов,-- бунд, II, 1в., 116.
   Антоконенко, Л. И. -- участн. студ. сов. 1895 г., I, 243, 413.
   Антонина -- II, 2 в, 77.
   Антонов -- революц. (Париж), III, 27.
   Антонов -- выдал группу анархистов, III, 81.
   Антонов, С. -- рабочий, II, 1в., 103.
   Антонович -- городовой в Вильне, II, 1в., 126.
   Антонович, А. -- сибиряк, революц., I, 77.
   Антонович, Антон -- шпион, III, 110.
   Ануфриев, А. -- революц., I, 402.
   Ануфриева, А. А. -- член "русско-кавказск. кружка", I, 151, 164.
   Анучин, Д. -- профессор, I, 333, 412.
   Анучина, Любовь, II, 1в., 40.
   Анциферов, Вас. Алексеев,-- с.-д., II, 2 в, 46.
   Анциферов, Иван -- II, 3 в, 47.
   Анциферов, Н. -- моск. студент, I, 323, 355.
   Анциферова -- дочь псаломщика шадринского уезда, I, 126.
   "А. О.", см., Огаджанов, А.
   Аппельберг, Г. -- революц., I, 386.
   Апрельков, Григорий -- рабочий, с,д., I, 318, 358.
   Аптекман -- народоволец, II, 2 в, 92.
   Апушкина, В.-- акушерка, I, 157, 163.
   "Араб" -- революц. в Вильне, II, 1в., 144.
   Аракчеева, И. И.-- I, 265, 268, 271, 417.
   Аргутинский-Долгоруков, П. -- "князь" -- I, 56.
   Аржикидзе -- III, 61.
   Арефьев. В. С. -- сотрудник газ. "Вятский край", I, 422.
   Аргентовский -- своб. художник, I, 143.
   Аргентовский, В. П. -- студ. Казанск. ун-та, I, 142.
   Аргунов, Андрей Ал-ров. -- с.-р., I, 71, 78, 122; III, 5, 25, 28.
   Аргунов, Павел Ал-дров.-- I, 145.
   Аргунова -- жена Павла Аргунова, I, 115, III, 25.
   Аристов, Ф. Д. -- провокатор, III, 82.
   Аркадакский -- революц., I, 217.
   "Аркадий" -- с.-д. искровец. II, 2 в, 102.
   Аркадские бр. -- революц., II, 2 в, 135.
   Арманд, Бор. Евген. -- с.-д., I, 359, 360.
   Арнатский -- провокатор, бунд., III, 110.
   Арнольди, Ф. К.-- моск. cтуд., I, 335.
   Аронович, К. -- II, 1в., 149.
   Аронович. Ф. Л. -- II, 1в., 170.
   Аронсон -- член Гомельск. с.-д. комитета, II, 1в., 168.
   Арсений -- архиерей в Сухуме, III, 148.
   Артамонов, А. Н.-- рабочий, I, 428.
   Артеменко, К. -- рабочий, секр. сотр. о. о. в Екатеринославе, II, 2 в, 57.
   Артемов, И. И. -- рабочий зав. Бромлей, I, 425.
   Артемьев -- жапд. полк., нач. г.ж.у, в Уфе, III, 116, 117.
   Артемьев -- подполк., пом. нач. ж. д. у. Донск. обл., Тихоновича, II, 2 в, 62.
   Артемьев -- солдат, шпион, III, 110.
   Артемьевский, Николай Алексеев (он же Которов), Семеновский мещанин, III, 146, 147, 161.
   Артюшков, А, В.-- моск. студ., I, 427.
   Архангельский -- II, 2 в, 104.
   Архангельским -- революц., I, 168, 402.
   Архангельский, Ал-др Ив.-- II, 2 в, 27.
   Архангельский, Л. ученик жел. дор. уч-ща, I, 75.
   Арцит -- торговец в Пензе, III, 151.
   Арчер, Герберт -- англичанин, почитатель Л. Н. Толстого, II, 2 в, 26.
   Асвариц, Залман -- столяр в Вильне, революц., II, 1в., 148.
   Асеев -- революц., I, 398.
   Асмолов, А. И.-- революц., II, 1в., 25
   Асмолов, В. И.-- революц., II, 1в., 25.
   Аспиз, Н. М (Гвмель) -- II, 1в., 18, 19.
   Аспиз, О. М. -- II, 1в., 167.
   Аспиз, Шолом -- II, 1в., 183.
   Ассинг, А. А. -- моск. студ., I, 331, 335, 427.
   Ассинг, Мария Ал-дровна -- сл-ца фельдшерск., курсов, I, 77.
   Астафьев, С. -- инженер-технолог, II, 1в., 91.
   Астырев, Н. М. -- писатель, I, 124, 130, 131, 132, 136, 134, 135, 136, 137, 138, 152, 153, 170, 188, 219, 396, 397; II, 1в., 160; III, 119.
   Астырева, Б. (рожд. Хоммср) -- жена Н. М. Астырева, I, 134, 136, 137--138.
   Астахов, А. С. -- революц., I, 411.
   Атибеков М. Н.-- революц., I, 411.
   Атабеков Т. Н.-- революц., I, 191, 229, 411.
   Атабековы бр.-- ре Лесенко, Д. В.) пошел в агенты Ковалевского и п своих донгсениях начал указывать на Гандера, как на самого энергичного революционного деятеля, но получил ответ, что Гандер тоже состоит сотрудником; Лесенко, огласив этот факт, скрылся.
   Г. опубликован, как провокатор, в No 7 "Вперед" и в No 2 (II--01 г.) "Искры". В. Махновец ("Голос Минувшего"), (II--08 г.) тоже писал о сношениях Эйдельмана с Гандером, "оказавшимся провокатором".
   7 На сходке в квартире, которую занимали Р. К. Маевский и Л. А. Трубный, кроме Теслера, были задержаны рабочие: Я. И. Болотный, Г, Ф. ВалеискнЙ, О. М. Иоднс, Х. М. Залевский, А. И. Иванов, И. И. Корженевский, П. А. Макрановский, А. С. Охотский, Г. Г. Паляница, Я. И. Соболевский, Я. Л. Соловейчик, М. Д. Теличко, С. А. Трубный, М. А. Турчук, Н. А. Федорчук, Д. И. Гехт, Х. И. Гехт, М. А. Яголковскнй, Н. Ф. Якубавский, И. В, Беленький, А. Л. Мельштейн, Л. М. Шеренцнс, А, И. Хаскин и студент Киевск. ун. Л. В. Заливский, который назвал себя Ермолаевым.
   С последним вышел курьез: жена Заливского, обеспокоенная его отсутствием, на третий день явилась в полицию; ей пред'явил и арестованных на сходке; увидя ее, З. отвернулся, но жена узнала его и бросилась к мужу с поцелуями; тому ничего другого не оставалось, как сознаться в самозванстве.
   7 В ликвидацию 12/III были еще арестованы: Н. А. Бердяев (знакомый Эйдельмана, Крыжановской; впоследствии философ-мистик); И. Г. Багалей и Р. Брауде -- по доносу отца последней (в виду намерення ее принять православие); М. Л. Берлинерблау (найдены по обыску земляческие воззвания); С. Ю. Бражас (в квартире у Полонского); И. С. Биск (брат арестованного в Москве члена местного "Союза борьбы"); наборщик В. А. Белинский-Иванов (знакомый Теслера); Б. Ш. Блювштейн; К, А. Василевский; М. Ш. Высоцкий; А. К. Дроздов; И. А. Дьяков; М. А. Дьякова; М. Г. Жеглннская; М. И. Ильин (письма его у Померанец); Е. К. Левина; М. В. Лури; В. М. Люлев (агитировал, собирался ехать за границу); В. Н. Михайлов; А. В. Агарков (найдено до 200 легальных книг для народа); В. В. Петров, И. Я. Сикорский, А. М. Сонкин, Ф. Я. Тарара, Б. И. Талят-Келиш; В. И. Климович (знакомый Полонского, Жеглннского и Шуляковского); Ш. Чернявский; А. М. Цевчинский; М. З. Шапиро (у нее жил Эйдельман); И. Е. Штейн; Н. В. Янковский (участвовал в сходках); студенты ун-та Н. Иорданский (впоследствии писатель-марксист); М. Ильин и В. И. Спасский; Ф. И. Прицкер, В. Я. Соболев, Л. Сонкина, Р. Сонкина, М. Котрен, Г. Лифшиц.
   Были на несколько дней задержаны еще: В. В. Водовозов и его жена В. П. Водовозова, пытавшаяся во время обыска сжечь какую-то нелегальщину; М. Д. Тартаконекая; А. Я. Ннколаеикова ("служила 12 лет кухаркой у Чарномской и стала ее сообщницей"); И. С. Мнтницкий; О. Н. Мазараки; В. И. Лисецкий; Е. А, Лнсянская; М. С. Эвензон; С. М. Эвензон; П. И. Гиберман; М. М. Катауров; А. С. Круш и М. О. Жеглинская. Все перечисленные лица к дознанию привлечены не были. За что же, или для чего были арестованы эти 55 человек?
   Этого, наверное, сам Новицкий хорошо не знал.
   На-авось -- может и пригодятся.
   8 За Иогансоном охрана считала немало грехов; знакомство его было сцлошь "неблагонадежное". Мы уже знаем (по делу Иолшнна), что И. имел отношение к "Летучим листкам" народовольцев. В IX--92 г. имелись агентурные сведения о том, что И. распространял "какое-то печатное об'явление", изданное за границей за подписью эмигрантов Лаврова, Серебряковых и др. 24/II--94 г. И. посетил П. Ф. Николаева -- тогда народоправца. В 96 г. И. агитировал за "петицию) и раздавал воззвания по поводу смерти Александра III. И. был дружен с Н. Н. и А. Н. Покровскими; к числу его знакомых принадлежали также: Е. К. Павлнковская, Н. В. Тесленко, А. А. Вановский, В. П. Водовозова, И. Ф. Дубровннский, Г. В. Михайловский, Л. Рума, Н. А. Каблуков, М. Т. Елизаров, А. C. Свинарский, А. М. Александров и другие лица, бывшие на виду у Московского охр. о.
   9 Зубатов сообщал в IV--98 г. Ратаеву: "При письме В. В. от 12-го февраля с. г., за No 234 была препровождена рукопись, адресованная в Берн, на имя Житловского Почерк руки, писавшей этот документ, оказался, при первоначальном сличении, наиболее похож на почерк лекаря Михаила Карлова Ясмана, арестованного в ночь на сне число по делу Александра Иогансона",
   По д. И. был задержан еще 28/IV--98 г. неизвестный, оказавшийся С. М. Гутманом, жившим в Москве без прописки документа, "проездом, как он об'яснил, из Саратовл на Урал"; оказалось, что Г. разыскивался д. п. (циркуляр от 28/IV--94 г.).
   10 А. Ратнер, находясь под стражей, пыталась 10, IV--98 г. повеситься на полотенце; тогда же ее освободили.
   По в. п. от 22/III--1900 г. А. Иогансон и А. Ратнер были отданы под г. н. на два года.
   11 А. С. Берлин уехал из Киева в Бобруйск, где тоже занялся пропагандой, организовал кружок, имевший в виду поставить типографию; в 1901 году он был сослан на 4 г. в В. С., где покончил самоубийством.
   12 У Логвинского была взята визитная карточка Э. Ф. Купфера с адресами, которые по выяснении оказались относящимися к Е. С. Кедровой (урожд. Федоровой), жившей в Москве; она была известна охр. о. по знакомству с И. И. Родзевичем (издавал газету "Московский Телеграф", прекращенную правительством) и с А. А. Королевым; к обыску Кедровой препятствий не встретилось.
   13 Говоря об "Южно-русском рабочем союзе", я в данном случае следовал терминологии официальных переписок охраны, которая под этим названием разумела (впрочем -- без всяких формальных оснований) совокупность с.-д. групп Киева, Одессы, Николаева, Екатсрннослава, а также, пожалуй, Гомеля и Елизаветграда.
   Но теперь можно считать установленным (см. заявления В. Стратена и В. Невского в No 9 "Пролетарской Революции"), что, хотя между с.-д. группами вышеупомянутых городов существовала несомненная связь, но "союза", как об'единяюшей их организации, в действительности не было. Правда, в г. Николаеве в то время действовала группа, выступившая под именем "Южнорусского рабочего союза", но она объединяла лишь местные кружки.
   14 Н. А. Вигдорчик был взят "летучими" под наблюдение в Киеве; 10/III-- 1898 г. он прибыл в Москву из Ннжнего-Новгорода, с В. А. Ванеевым, которые был известен московским филерам с 93 г., когда они гастролировали в последнем городе. 11/VIII Ванеев уехал в Киев, где он свиделся с универсантом Розенбергом, который был замечен наблюдением за Эйдельманом и Берлином.
   В Х--98 г. д. п. препроводил Московск. охр. о. копию перлюстрированного письма в Киев на имя Н. Вигдорчика. По поводу этой корреспонденции Зубатов сообщил Ратаеву, что автором письма был С. Л. Франк, который 4/XI имел свидание с Вигдорчиком в бытность его в Москве, проездом из Киева в Нижний-Новгород. Относительно издания, в котором Франк приглашал (в письме) Вигдорчика сотрудничать, Зубатов донес, что речь идет об органе социал-демократического направления, задуманном кружком М. И. Водовозовой. Из лиц, согласившихся участвовать в этом предприятии, были названы: В. Я. Яковлев, В. Г. Михайловский, Л. Н. Блинов, Б. В. Авилов, М. Ф. Владимирский, Н. К. Муравьев, Н. В. Тесленко, А. П. Козловский, С. Н. Булгаков, Н. Э. Шен, М. И. Гершензон, В. В. Татаринов, Е. И. Каменецкая и П. А. Серебряков -- муж "Мамочки". 4/XI у Водовозовой состоялось собрание заинтересованных лиц.
   О каком именно издании шла речь на совещании, у меня нет точных указаний... в письме Франка говорилось, кажется, о газете; но возможно, что обсуждался вопрос о журнале, который, как известно, и появился, при благосклонном содействии департамента полиции, в Петербурге под названием "Начало", в ян cape 1899 года. В об'явлении о предстоящем выходе этого журнала, в числе лиц, обещавших свое литературное участие, красовалось имя описателя" (доносов) -- М. И. Гуровича, который мог смело рекомедоваться: "Сотрудник"... в квадрате.
   

К ГЛАВЕ II.

   1 На деятельность С. С. Якобсон д. п. обратил внимание еще в Х--93 г. Донося в IX--96 г. об Я., Московск. охр. о. сообщило, между прочим, что в квартире ее, при третьем Мещанском учнлише, в котором она состояла преподавательницей, происходили (например, 20-IХ--93 г. и 1-I--96 г.) многолюдные собрания учащейся молодежи. Якобсон часто посещали члены Московск. Р. С: П. Колоколышков, Б. Кварцев и В. Мягков; у нее целый месяц гостила летом 96 г. В. Суходольская; зимой 96 г. и в IX--96 г. с ней жила О. Смицович, состоявшая под негл. н. п. Якобсон и Смидович были в сношениях с членами с.-д. кружка Л. Раднна и А. Орлова.
   Л. Д. Фелицина попала на замечание впервые благодаря перлюстрированному письму ее за границу к Е. А. Блюм, в котором она советовала адресатке "писать письма как можно аккуратнее и заклеивать получше". Фелицина, Блюм и знакомая их М. И. Семерия (по мужу Дубенская) состояли в 95 г. учительницами при женской воскресной школе Прохоровской мануфактуры. Брат К, Блюм -- А. Блюм принадлежал к числу знакомых вышеупомянутого Мягкова.
   2 А. А. Пятидесятникова, как доносило охр. о. д-ту п. в Х--98 г., в числе учительниц Таганской воскресной школы официально не значилась, но была известна, как деятельный член сибирского землячества. Упомянутая школа была учреждена известной д. п. С. В. Глинкой, а преподавателями в ней были: С. А. Князьков, М. Н. Жаркова и В. Н. Шатерннкова -- (политическая благонадежность которых (была] сомнительна".
   3 Н. И. Попова в Х--98 г. ходатайствовала об утверждении ее преподавательницей в Пречистенских вечерних и воскресных классах для рабочих; охр. о. сообщило по этому поводу д. п., что Попова знакома с А. К. Итатьищевой, состоящей под негл. н. п., а также с К. В. Виноградовой и И. М. Вейнштоком, замеченными наблюдением по делу Московск. "Союза борьбы за о. р. к.", почему допущение ее к занятиям в классах представилось нежелательным.
   4 О "кружковцах" мы узнаем кое-что из письма И. А. Виноградовой, которая в Х--98 г. писала в Петербург подруге своей А. М. Рыловой: "Я рада, Шура, что тебе захотелось и деревню; значит, явилось желание работать и это хорешо. Нижегородцы молодые... составили кружок для пересмотра народных книжек. Естественных просматривает Домрачева (Инна), Франк (М. Л.), Николаевская (А. В.), Мнролюбова (Е. И.). А в истор.-- Игнатьичева (А. К.), Вейншток, Шугам (А.), Николаевский (Н. В.), Тихом ирова, М. В.], Попова (Н. И.), я и Маруся"...
   5 В Х--94 т. "цензура" сперлюстрнровала письмо некоей "Лины", адресованное Пинской, в котором сообщалось: "всем нам, работающим, приходится скверно, и иногда меня такая злость берет, что, будь у нас анархисты, я примкнула бы к ним". На запрос о личности автора корреспонденции Моск. охр. о. донесло д. п., что писала ее Капнтолина Иванова Помелова, состоящая преподавагельннцей в нормальной -- вечерней и воскресной школе при фабрике Тиль. Круг знакомства Помсловой, сообщалось далее, "состоит преимущественно из лиц того типа неблагонадежных f которые, приспособившись к внешним условиям, настойчиво проводят в жизнь свои радикальные взгляды, пользуясь и легальными средствами -- тенденциозным преподавательством, распространением в народе книжек с "направлением" и т. д. К числу таких знакомых Помеловой принадлежат поднадзорные: Ф. А. Данилов, М. К. Лаврусевич, Н. Ментов, М. М. Халсвниская, Л. П. Топоркова, а также: С. В. Ментова, А. П. Долинский (знакомый известного д. п. И. Н. Березовского), А. П. Гернет, Д. И. и Е. А. Кочановские.
   6 Сведения о Н. В. Касаткине взяты были из письма его, попавшего в перлюстрацию, в котором он сообщал в Петербург К. Ю. Цирулю: "У меня масса дела по мастерским и техническим школам... На наши технические школы воздвигнуто гонение" и т. д.
   7 Е. А. Флеpовым д. п. заинтересовался в IX--95 г., по поводу его письма к Ф. Хаовой; в III--97 г. Московск. охр. о. сообщило о нем подробные сведения. Е. Флеров участвовал в демонстративных похоронах Астырева (1894 г.); агитировал за "петицию" и 3-XII--95 г. был арестован и выслан из Москвы. В 95 г., в виду из'явления Флеровым "чистосердечного раскаяния), он был снова принят в Московский улив., ко, несмотря на свое обязательство "не принимать участия в запрещенных организациях", он в декабре того же года явился главным агитатором против профессора Захарьина и в то же время сблизился, как выяснило наблюдение, с Н. Величкнным, В. Бонч-Бруевичем, а также с В. Сыцянко. На квартире Е. Флерова, жившего с братом Николаем, происходили собрания студентов, на которых присутствовали и молодые профессора. К числу Знакомых Е. Флерова принадлежали еще известные д. п.: А. И. Калишевский, А. Ф. Филиппов, В. Л. Муратов, П. В. Мерцалова и брат ее Г. В. Мерцалов (привлекался в 94 г. по делу Хинчука), а также негласноподнадзорные: В. Е. Ермилов, Ф. И. Хаова, С. А. Протопопов (знакомый Л. М. Рейнгольда) и А. А. Сабуров (член тамбовского землячества). 11-XI--96 г. Е. Флеров, в виду сношений его с Л. Радиным и С. Синициным, был арестован и привлечен к дознанию о "Рабочем Союзе".
   

К ГЛАВЕ III.

   1 При ликвидации Московского "Союза борьбы" были задержаны рабочие: И. Васильев и И. Г. Гаврнлов (с фабрики Каверина), Л. И. Гришин; А. А. Федоров, Д. В. Белянин; В. Григорьев (он же Кряжев); М, А. Лозовский; Ф. А. Волков; А. Ф. Ничин; С. А. Рубцов; М. Д. Яшин; И. А. Костенков (он же Орлов); а также: А. И. Грушецкий; Т. И. Кузяк и А. В. Ефимов, которые были вскоре освобождены.
   Из интеллигентов были арестованы, помимо Щербаковского, Щербакова, Рубцова, Печковского и Биска, следующие лица: А. Ф. Богословский; В. А. Вановский; А. А. Вановский; О. А. Вановская; А. А. Вырыпаева; C. А. Вырыпаев; Х. М. Водогинский; А. А. Иогансон; Л. Я. Карпов; Е. Кентман; А. Н. Ляпунов; А. И. Любимов; Н. И. Малинин; М. А. Милявский; И. К. Муравьев; Е. К. Павлнковская; С. А. Первухин; А. А. Покровский; Ш. А. Ратнер; К. В. Снтнни; К. К. Солодуха; Н. В. Тесленко; Н. Д. Цюрупа; Д. Н. Чегодаев и С. А. Щербаков.
   Кроме того, были обысканы: Н. И. Барсов; Е. Д. Волынко; О. И. Гуревич; Е. И. Егорова; А. К. Игнатьнчева; Г. А. Клера; Н. М. Колышкин; М. А. Коломеикина; В. С. Мутных; Ф. О. Михайловский; И. А. Соболев; М. П. Сеткин; Г. Н. Шапошников.
   2 Охр. о. осталось недовольно снисходительностью жандармов к Ефимову; когда последний, будучи лекарем, возбудил в XI--98 г. ходатайство э допущении его к отправлению обязанностей ординатора университетской клиники, ему в этом было отказало; оказалось, что Ефимов знаком; Н. А. Корчагиным и П. М. Дондаровым, Н. Э. Шеном,-- скомпрометированными в политическом отношении, и с Я. А. Пилецким, который доставил в III--98 г. нелегальную литературу Московскому комитету Р. с.-д. р, п.
   3 А А. Вырыпаева попала на замечание охраны еще в XII--97 г., когда д. п. сперлюстрировал письмо, за подписью "А. В.", адресованное в Петербург Н. Г. Смидовичу; по адресу, который был указан в письме, установили его автора. По донесению охр. отд-ния (IV--98 г.) к числу знакомых Вырыпае-вой принадлежали: А. Ваковский, Л. Карпов, К. Ситиии, Е. И. Егорова (приятельница сестер Махновец), Г. Шапошников и А. Игнатьичева. Вырыпаева, как было упомянуто ранее, свела с пропагандистами рабочего В. Кряжева (он же В. Григорьев).
   4 На запрос д. п. от 26-VII--97 г. Московск. охр. о. ответило в III--98 г., что А. Вановский действительно жил до марта месяца минувшего года в подмосковном с. Измайлове, где отец его служил смотрителем богадельни (по внушению Зубатова он был уволен с полицейской службы) и что наблюдением, которое велось за Ваковским (сыном), выяснено, что к числу ближайших его знакомых принадлежали: Х. Водогинский, А. Любимов, К. Ситиии, Н. Цюрупа, Л. Карпов, Н. И. Малинин (универсант), С. Щербаков, Е. Павликовская, А. Вырыпаева и Л. Гришин,-- привлеченные к дознанию о "Союзе борьбы", а также: А. Иогансон, И. А. Соболев, М. Клевщннская, "В. И. Егорова и А. В. Тесленко.
   5 Вероятно в силу своей болезненности В. Вановский, находясь под стражей, дал в IX и XI--98 г. на дознании обстоятельные показания о том, как его пригласили участвовать в Минском с'езде, как он послал вместо себя в Минск брата своего и т. д.
   6 В XII--98 г. Н. Н. Розанова была приглашена преподавательницей в частную школу Андруцкой-Ламоновой; сообщая по этому поводу сведения об ее благонадежности, Московск. охр. о. донесло д. п., что Розанова овполн; разделяет социал-демократическое направление своих братьев" и что вместо с ней проживает известная своей неблагонадежностью М. С. Карасева, а к числу ближайших ее знакомых принадлежат состоящие под и. и. п. А. М. Лукашевич и А. С. Карасева, а также известные д. п. Э. Г. Гамбургер в Р. П. Заславская.
   О том, что Розанова была дружна с А. Е. Серебряковой, охр. о. предпочло умолчать.
   7 А. А. Петров еще весной 98 г., когда он находился в Петербурге, состоял под наблюдением, о продолжении которого просил Зубатова начальник честного охр. о., когда наблюдаемый выехал 18-III в Москву. В этот раз Петров пробыл в первопрестольной лишь несколько часов и в тот же день уехал в Сызрань.
   Вторично Петров обратил на себя внимание в мае того же года, когда д. п. предложил Московск. охр. о. выяснить лицо, дающее для сношения с собою адрес: "Мясницкая, д. Обидиной, Николаю Михайловичу Пономареву", Было (ыяснено, что в этом доме жил в апреле месяце Петров у названного Пономарева, известного по знакомству с кегласноподнадзорным С. Н. Ставровским.
   Наконец, в XII--98 г. Петров оказался сожителей Н. И. Гусева, которого Казанское г. ж. у. требовало обыскать и арестовать по делу о пропаганде среди казанских рабочих, к которому был привлечен и другой приятель Гусева -- А. А. Зверев, тоже некоторое время живший в Москве (в II--1897 г.).
   7 К. Эйгес, судя по его связям, являлся тоже одним из видных "горловцев"; "мелись сведения, что он с братом своим Владимиром состоял членом кружка А. С. Розанова, высланного потом под г. п. п. в Архангельскую губ. К числу знакомых К. Эйгеса, помимо К. Острова и А. Смирнова, принадлежали: Б. Д. Фридман (состоял под г. н. п., в 98 г. уехал за границу) и С. А. Франк (оба были известны по группе нижегородцев-марксистов); иегласиоподнадзорные К. К. Осипович, Л. Ф. Середа, П. В. Позняков и И. В. Лещенко; участники студенческих беспорядков В. Ф. Барановский, К. А. Осетров, К. И. Ефимовский. К. Эйгес был близок с Е. П. Кушниковой, известной своей неблагонадежностью, и вместе с своей сестрой Анной присутствовал на вечеринке, на которой Е. И. Попов читал доклад о толстовщине.
   8 Фамилии рабочих, безвинно просидевших в тюремном заключении: Р. Я. Беляев; И. И. Большее; М. Васильев (по прозвищу Крапоткнн); Н. Е. Дорожкин; М. Емельянов; Г. П. Епншкин; А. А. Зимачев; Г. Н. Костиков; А, Е. Матюхин; П. М. Михайлов; В. М, Петров; Д. П. Черников и В. П. Королев.
   Постановлением ос. с. от 2-III--98 г. участники Гюбнерской забастовка В. П. Ананьин, В. В. Новичков, С. Ф. Кузнецов, Н. Петров, И. И. Пыжилов, Г. Семенов, Ф. Прохоров и И. Николаев были отданы на 1 г. г. н. с воспрещением жительства в Москве; В. А. Кобозев, Н. Титов, И. В. Меркулов А. Е. Кулаков и А. В. Галкин получили воспрещение жительства в столицах и их губерниях на 1 год.
   10 4-IX--98 г. начальник Смоленск, ж. у. получил телеграмму: "сегодня рабочие Брянского завода бросили работу и собрались около главной конторы, окружив ее; по всему заводу разбросаны и расклеены прокламации; рабочие возбуждены". В другой депеше от 5-IX сообщалось: "рабочие требуют от директора изменить новые правила и возвратить им старые льготы. К работам целый день не приступали, ходят толпалш; беспорядков нет; на заводе находится рота солдат, полиция и судебные власти"...
   11 Перечень некоторых карательных мероприятий правительства, постигших рабочих в 1898 году. В. п. 4-П: И. Волков -- 2 года гл. и. п.; Н. Александров, И. Шумов -- 1 г. гл. н. п., с ограничением в нравах жительства.
   Постан, ос. с. 2-III: "за подстрекательство" (во Владимирск. губ.) Г. Н. Шибанов, Ф. Г. Рыбин, Е. А. Рожков -- 1 г. гл. н. п., с воспрещением жит-на во Владимирск. губ., Москве и Моск. губ.; И. А. Груздев и М. П. Житков -- воспрещено жит. в столнчн. губ. и фабричных районах -- на 1 г.
   В. п. 11-III: И. Климашевский -- 2 г. гл. н., вне столиц, столичн., университетск. и фабричных районов.
   Постан. московск. ген.-губ. 25-IV воспрещено жит. в Москве Н. Н. Мордасову (за агитацию на фабрике Каверина, рабочие которой были недовольны тем, что хозяин остатки артельного хлеба и помои употреблял на корм своего скота).
   Посган. мин. вн. д. 7-V: Ф. П. Любовченкову "за подстрекательство" воспрещено жительство в столнчн. и фабричных районах, на 2 г.; Н. Е. Ефимову -- то же, за оскорбление словами заведывазощего котельной мастерской адмиралтейских Ижорских заводов {в Колпине) капитана Парунова (которого, уходя, грозил убить).
   Пост. мин. в. д. М. И. Хохлову воспрещено в июне месяце "жительство в столнчн. районах^) в виду неодобрительного его поведения и выраженных угроз зарезать или утопить начальника адмиралтейских Ижорских заводов.
   По д. об агитации на тех же заводах ос. сов. воспретило жительство в столичн. и фабричн. районах на 2 г.: Н. М. Янику, И. П. Красильникову, П. С. Крыжановскому, И. А. Андрееву, Ф. И. Редакову, В. Л. Филимоновичу, И. И. Иванову и Н. И. Лагунеку.
   Наконец, в списке, сообщенном д. п. 28-V Московск. охр. о., в числе "рабочих-подстрекателей" значились следующие лица, подвергшиеся взысканиям: К. Н. Отроков -- гл. н. п. на 3 г. и Д. С. Яшин -- гл. н. п. на 2 г. (оба высланы из Владимирской в Олонецкую губ.); подчиненные гл. н. п. на 2 года: Х. Шульц; К. Л. Брудский; Э, С. Грингауз (скрылся); Э. К. Пуня; А. Л. Ролис (разыскивался); А. К. Панасюк; В. А. Симонов; В. Т. Захаров, К. А. Карцев, П. А. Хренов, В. М. Романов, С. И. Вальков, В. Ф. Новиков; М. С. Брюшинин; М. С. Леонтьев; И. И, Блинов; Н. В. Буев; В. К. Хорев; А. Р. Кучин; Г. К. Удалов; Г. Ф. Шальнов, а также подчиненные гл. н. п. на 1 г.: С. Ф. Каркотский; В. К. Лобачевский (Лобач); Ф. В. Фомкин; П. П. Коробкин; К. И. Шурупин; Я. Н. Никитин; И. И. Кудрявов; В. А. Жуков; А. В. Галкин; А. И. Грубе; Я. Я. Буккииг; А. Э. Кулаков; П. Ю. Дзнркалн; М. Я. Домбровский; П. Ф. Суворов; А. Д. Раков; А. М. Новиков; А. П. Гусев; И. В. Штырев; Н. И. Рыкин; К. П. Козлов; М. С. Катраевский; И. М. Батраков; М. И. Зайцев; Е. И. Монахов; И. Г. Тяпкин; И. А. Белышсв; Я. Ф. Прелов; Э. И. Соколов; Г. А. Милачев; Ф. В. Павлов; Е. Н. Зайцев; А. С. Земсков и А. С. Шишкин.
   Все перечисленные выше лица, помимо подчинения гласному надзору по лицни, были ограничены, в той или иной степени, в праве выбора своего местожительства.
   

К ГЛАВЕ IV.

   1 Я имею в виду труды Н. А. Бухбнндера: "Материалы для истории еврейского рабочего движения в России" (Петроград, 1922 г.) и "История еврейского рабочего движения" (Ленинград, 1925 г.).
   Просматривая упомянутые "Материалы"", я убедился в совершенной неполноте их биографического перечня, в который не попали такие видные деятели Бунда, как Х. Амстердам, А. Бернадих, Д. Богорад, К. Портной, Г. Райхельсон, Х. ФаЙнштейн, С. Цейтлин, И. Шадовский и др. Между тем имена последних трех фигурировали в появившейся одновременно статье "Еврейское рабочее движение в Гомеле" ("Красная Летопись", NoNo 2--3, 1922 г.).
   Нельзя не пожалеть, что это полезное издание ("Материалы") прекратилось на 1-м выпуске, и указатель лишился возможности быть дополненным.
   "История евр. р. движения" тоже бедна содержанием и, по непонятным причинам, ограничивается описанием, чрезвычайно беглым к тому же, прошлого бундовских организаций в Минске, Внльне, Гомеле, тогда как Евр. р. союз имел сильно развитые филиалы в Варшаве, Одессе, Белостоке, Ковне, Житомире и др. местах. Обойдена молчанием и такая крупная профессиональная организация, как союз щетинщиков.
   2 В листке, выпущенном Бундом и озаглавленном: "Предостережение", (прилож. VI), говорилось о "банде шпионов, приблизительно из 30 человек", которые "организуют шпионство" в Литве и Польше. Между тем в летучем отряде было всего около 20 филеров; из них более длительно подвизались, группами в 2--3 человека, только наблюдавшие в Минске, Вильне и Гомеле; в других местах "летучие") бывали чаше всего наездами, только в одиночку или парами.
   Насколько скромны были ресурсы "Л. О." (д. п. вообще был крайне скуп на расходы), видно из следующего. В I-II--98 г. по командировкам, большей частью кратковременным, филеров в г. г. Орел, Курск, Александров, Гомель, Киев, Екатеринослав, Харьков, Смоленск, Саратов, Пензу, было израсходовано 2.050 р. 80 к.; в III--98 г.-- 2.670 р. 30 к.; в IV--98 г.-- 2.713 р. 17 к, (г.г. Киев, Екатеринослав, Екатеринбург, Харьков, Минск); в V--98 г.-- 7.016 р. 96 к. (г.г. Харьков, Минск, Купянск, Екатеринослав, Елисаветград, Вильиа, Лодзь, Гомель, Курск, Киев, Варшава, Лифляндская губ.); в VI--VII--98 г.-- 4.064 р. 11 к. (г.г. Вильна, Минск, Варшава, Вильна, Минск, Гомель, Лодзь, Льгов, Бобруйск, Двинск, Белосток, Н.-Новгород, Казань и С.-Петербург).
   За полгода, следовательно, по командировкам "летучих" было израсходовано всего 18.515 р. 34 к.; из этих экскурсий только меньшая половина была совершена в "черте оседлости"; иначе говоря, все розыски по Бунду за первую половину 1898 г. стоили менее 10.000 р. Бюджет Е. Р. С. за то же время, наверно, превышал эту сумму.
   3 В транспорте были 1.000 экз. "Петербургского Летучего Листка" (No 2) и женевские издания, которые были направлены из-за границы Копельзоном, заведовавшим тогда транспортным делом.
   Во II томе книги "Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода", в приложении к письму последнего от 26-IV, говорится, что транспорт, направленный в Киеи, "дошел по назначению" и "агенты Зубатова, бывшие на следу, захватить его не успели". На самом же деле он был, как мы видели, своевременно арестован.
   4 В ликвидацию 26--27-VII--98 г.
   В Минске были арестованы: М. Я. Левинсон; Е. А. Гурвич; Е. Г. Шерман (Сериал); Е. И. Гурвич; Л. И. Рогаллер; П. В, Румянцев; С. К. Слуцкий; М. А. Уфлянд; К. Х. Рискинд; П. И. Гордон; М. А. Поляк; А. О. Фрумкин; И. В. Теумин; Б. К. Слуцкая; А. В. Цепрынская-Цнковяно; С. З. Сульский; Н. М. Кочанович. Обысканы были: Я. 3. Кацнельсон; Р. П. Каплан; Э. Я. Хургин; Е. Н. Чириков и Я. Л. Кугель.
   В г. Брянске задержали А. И. Кремера.
   В м. Барановичи арестовали: Я. Ф. Чернихова; Г. Н. Шостак (ур. Димент) и З. Л. Хавкину. Обыску подверглась П. Л. Менделевская.
   В Бобруйске арестовали: С. Капликского; М. Г. Кригель; Г. В. Сороко; М. Я. Жислина и Е. Шапиро.
   В Гродно задержали Ш. В. Вильтер, а в г. Вильно: М. Х. Сороко; Б. З. Баневура; М. С. Димента; С. М. Гордон; А. З. Миркина, Х. Я. Каплана; Я. М. Гордона.
   В Лодзи арестовали: Л. Я. Мутника; Б. М. Фрумкина; Ф. М. Фрумкину; И. Ю. Пейсахзона; Б. И. Шмуэльсоиа; И. Регенветера; И. В. Перельмана; Р. Г. Закс; М. Р. Бергера; А. М. Фридмана. Обыскали: М. БурштеЙна; Г. М. Юделя; Х. Левковича; А. Ф. Фогельзанга.
   В Варшаве арестовали: Р. Я. Леви; Д. М. Каплана; И. Д. Левина; Л. К. Чернявскую; Ш. В. Горфейна; Р. Кайровского; Ш. Кейзера; Б. Шварца; Б. Цитрон; Л. Бучик. Обысканы были еще: Г. Г. Шабая; Ф. Зальцман; Ц. П. Перчук; С. Зунделевич; С. Велснчик; М. И. Шафир; Р. М. Пеймерин.
   В Двинске задержали А. И. Кур.
   5 В дешифрованных записях Румянцева и Кремера значились следующие явки (привожу, опуская адреса):
   Петербург. Р. Л. Фрейдус -- "только местную газету"; С. П. Пята -- секретарю редакции "Хозяин" -- "для книг".
   Киев. М. В. Мыслицкая -- "для книг"; Р. Д. Бродская -- "для газет"; Е. М. Цимбалист -- "для книг"; Э. А. Туркевич -- "для квитанции в книге".
   Вильна. Мозовер, трансп. контора "Надежда".
   Варшава. Кайзер.
   Лодзь. С. Глебом, М. А. Бродачу, для Бориса {С. Мытниковичем, Бродачу, для Боруха Баневура. Каплинский.}.
   Белосток. Я. Диткович, для Иоселя; Загельман; А. Барышник, кв. Бинковича -- "для денег".
   Ковно. В. Трахтенбергу, для Сони.
   Могилев Ахисзеру, для Розенталя.
   М. Любцы, Нояогрудск. уезда,-- Б. Клецкин -- "ему".
   Большой, 15, Лассаль.
   Бобруйск. М. Гинсбург -- "газеты"; М. Васин, для Хаима Гнрша.
   Екатершюслав. Гринштадт. А. Самойлов.
   Москва. Фельдшерица Заславская; Э. Г. Гамбургер; П. В. Балашев, жена Анна Абрамовна.
   Либава. Амброзайтис, от Грингольиа.
   Стрельна. Л. А. Марковская.
   Тифлис. Коган, инженер.
   Самара. Г. А. Голландский. Внльковншкк. Ш. И. Пяскович -- "для денег"; Габрилович, для Левина -- "для писем".
   Марграбово. Флейшер, для Н. Шапиро -- "должен доставить литературу", "возьмут для переводки через границу").
   М. Чаусы, Могилевск. губ. Эфрос.
   М. Баклажово, через почт. ст. Филиппово. Александрийскому -- "Относительно перевозки литературы".
   М. Бирштаны. Фин.
   Кишинев.-- 50, Гегель.
   Минск. М. Д. Мейчик.
   Шарлотенбург. Данншевская и Каменев.
   Женева. Мадам Гроссср -- "можно в конвертах или газетах пересылать брошюры"
   6 Что левая рука Каплинского делала более, чем правая -- в этом не приходится сомневаться; он знал гораздо более того, что доносил Зубатову; доказательство -- бундовские типографии: по указаниям "Друга" "летучим" ни одной шпепашки" обнаружить не удалось; между тем он мог бы при желании их выдать. Когда я, будучи в Нью-Йорке, беседовал на тему о провокации с видным бунднетом Зингером, последний меня уверял, что Каплинский, которого он хорошо знал, поставил несколько печатных станков; именно это и придавало ему цену; а как человек, по отзыву того же лица, он был крайне несимпатичен, отличался эгоизмом и жадностью.
   7 По в. п. от 11-IV--01 г. дознание о Бунде было разрешено административным порядком; по "вменении в наказание предварительного заключениям (почти 2 года) были высланы под гл. и. п. в В. С.: Б. Бансвур и Е. Гурвич -- на 4 г.; Б. Шварц, М. Кригель и Ш. Вильтер -- на 3 г.; отдали, под гл. н. в избранном месте жительства: С. Каплинского -- на 4 г.; Е. Шермана, Г. Сороко, М. Сороко, А. Мутника, И. Пейсахзона, П. Гордона, В. Хана Г. Голландского и М. Жисмина -- на 3 г.; М. Бербера, А. Фридмана Б.Фрумкина, С. Слуцкого, Е. Гурвич. Э. Зальцман, М. Димента и П. Румянцева -- на 2 г.; Ш. Кейзера, А. Фина, Б. Слуцкую и Ф. Фрумкину -- на 1 г., с воспрещением перечисленным лицам, за исключением Каплинского, Шермана, Г. и М. Сороко, проживания в некоторых районах.
   Этим в. п. были разрешены относительно Хана и Жнслнна дознания, производившиеся о них при Московск. и Полтавск. г. ж. у.
   По соглашению министров юстиции и вн. д. были приостановлены дознания: о К. Стржалковском и Г. Шостак -- для совместного рассмотрения с другими о них делами; об А. Кремере и М. Левннсоне -- до их явки или задержания; о С. Сульском и Е. Шапнро -- для предварительного сношения с военным министром.
   Относительно 32-х лиц дознание было прекращено.
   Дальнейшая судьба некоторых бундовцев была следующая: Евг. Гурвич бежала из Сибири в 1902 г. Жислин эмигрировал в Америку. Зальцман скрылась в VI--1900 г. заграницу. Кремер привлекался еще раз в I--1907 года (в Вильне) и получил 2 г. г. н.
   8 В Московск. охр. отд-нии Каплннский получал 100 р. в месяц; доносы он посылал Медникову по адресу: "Павлову, Москва, Большой Гнездниковский п. д. 5" (охр. отд-ние). В письме от 16-Х--99 г. К. указывал свое местожительство: "Минск, еврейская ремесленная училища, мастеру Евелю Рейну"; 8-XII--90 г. К. сообщал свой новый адрес: "Вильна, Новый город, д. Шахновича". 7-II--1900 он телеграфировал Медннкову: "выезжаю скорым" (на свидание с ним). Позднее К. жил в Вильне в д. Штейнбах, на Поплавской ул. (с Шерманом). После этого он переехал в Двинск.
   В 1903 году К. был передан в состав секретной агентуры вновь учрежденного Внленскогоохр, отд-ння. В следующем году с К. случилась неприятность он был задержан в Варшаве на сходке бунднетов; пришлось его выручать, и с этой целью дело о собрании было оставлено без последствий.
   Об этой истории кое-что знал известный М. Бакай, состоявший тогда чиновником местного охр. отд-ния; когда он эмигрировал и стал делать разоблачения, то сообщил Бурцеву о бундовском провокаторе "с аптечной фамилией"; однако, предатель оставался невыясненным до моего приезда за границу, когда я не замедлил передать центральному комитету Бунда сведении о Каплннском вмссгс с его фотографической карточкой, которые были опубликованы в особом предостерегательном листке.
   О дальнейшей судьбе К. мне известно лишь, что после революции он был обнаружен в Саратове и по приговору революционного трибунала расстрелян (в 1918 году).
   9 6-III--1900 г. в Минске были арестованы: Г. Я. Шахнович; А. Н. Шостак (ур. Димент); А. Я. Розенгауз; Б. Ш. Бамдас; Б. Я. Шахнович; Л. В. Бернштейн; И. В. Теумин; И. Л. Виленкин; Б. Я. Герцык; Л. Я Ховзей; М. Ш. Метелицкий; Б. М. Фрумкин; М. Л. Фрид.
   Обысканы были: А, Н. Фрумкин; Е. Д. Шерман; Х. Б. Элиазберг; С. Ф. Ковалик; В. Д. Мсдем; Г. А. Гершуни; А. З. Шкловский; Р. С. Шкловская; Л. Д. Ледер; М. Г. Богданова; Л. М. Эпштеин; Б. Х. Сельцовский; Д. М. Ратнср; М, В. Вильбушевич; С. М. Фрумкин; Д. П. Ледер; В. Трухновский; Э. Левин; О. М. Рубинштейн; Л. А. Добин; М. Л. Кесель; А. И. Бененсон; Е. С. Вольмаи.
   Не были включены в ликвидацию входившие в круг наблюдаемых лиц: А. И. Бонч-Осмоловский -- знакомый А. В. Серебряковой и живший у Осмоловской в имении "Блонь", бывший петровец, М. Л. Соломонов, которого Зубатов когда-то по-приятельски предал (см. ч. 1-я, глава 1-я).
   10 Майский праздник встретило в московских тюрьмах свыше 60 человек, арестованных в "черте оседлости" (и получивших таким образом право жительства в столице).
   Помимо перечисленных в прим. 9-м лиц, задержанных в Минске (за исключением: Бамдаса, Демента, Л. Бернштейн, М. Метлицкого, А. Смуся, И. Герцыкова и Б. Бернштейн, освобожденных в период марта -- апреля месяцев), в Москве к первому мая 1900 г. содержались под стражей еще: 6 человек но делу типографии Родкина; затем арестованные в Минске: 8-III--М. В. Вильбушевич, 23-III -- А. Л. Мерзон, Б. Л. Финкель и И. Н. Гср-цыков, 16-IV: А. М. Футтер, М. С. Кисель; Ш. И. Чемернсский, Н. Х. Суд, И. С. Волин, Н. А. Кнтаевич, и I-V--Х. А. Гальперин. Кроме того, в Москве в то же время были под арестом: 1) задержанные 18-20--IV в Минске за расклейку воззваний к столярам -- Э. Ш. Фрусин, В. Л. Брамбраут и М. А. Гайдуксьский; 2) за разбрасывание майских воззваний и газеты "Рабочая Мысль" -- М. Л. Шлапаков и Л. В. Шапиро (ар. 18-IV); 3) за хранение нелегальной литературы -- А. Х. Беркович, Г. М. Хаютии (ар. 26-III), З. Г. Оржанский (ар. 18-IV) и 4) Б. Г. Эльтерман, Б. Л. Левитас, Л. Г. Фишкин и И. С. Немзер (ар. 21--23-IV).
   11 По январь 1900 г. вышли следующие периоднч. издания Бунда (печатные): "Голос Рабочих" (центральный орган) No 9--10, NoNo 11--20 (по XII--1900 г.); "Классовая Борьба" (орган Виленск. с.-д. к.) Ка 1 (1-IX--1898 г.); No 2 (V--1900 г.); "Еврейский Рабочий" (загран. изд., Х--1900 г.), "Варшавский Рабочий": No 1-й (VII--99 г.), 2-й (99 г.), 3-й, 4-й (V--1900 г.), 5-й (VIII-- 1900 г.); "Белостокский Рабочий", No 2 (VIII--1900 г.), "Будильник", No 5 (V--1900 г.) и No 6 (VII--1900 г.); "Минский Рабочий", No I (XII--1900 г.) и No 2-й (I--1901 г.); "Гродненский фабричный летучий листок" No 1 (1901 г.) орган Гродненск. с.-д. к.; "Борьба", No I (Х--1900 г.), орган Гомельск. с.-д. к.; "Летучий Листок", изд. Белостокск. с.-д. к. (Х--99 г.), а также гектографированные: "Единение", изд. еврейских с.-д., No 2 (VII--99 г.) и "Минский Летучий Листок", No 1--2 (IX--1900 г.).
   Не менее богата была прокламационная литература Бунда; назову лишь некоторые воззвания: I) центр, к-та: "Ко всем еврейским рабочим и работницам" (о Зубатове, VIII--1900 г., 1.325 экз.); "Ко всем еврейским рабочим и работницам" (о военных судах, IX--1900 г., 5.400 экз.); Виленск. с.-д. к-та: "Воззвание на первое мая" (17-IV--1900 г.); "Ко всем виленск. рабочим и работницам" (VII--1900 г.); "Предостережение" (5-VII--1900 г., гект.); "О новгородской истории" (28-VII--1900 г. печ. и гект.); "К рабочим шоколадной фабрики Бунимовича" (31-VII--19O0 г., гект.); Минск. с.-д. к-та: "Ко всем минским работникам и работницами (V--1900 г.); "К 1-му мая" (IV--99 г.); "Ко всем минским рабочим" (I--01 г.); "Ко всем минским столярам" (гект.); "К мастеровым заводов Якобсона, Липшица и Ко" (от Минск. раб. к-та, 19-Х--1900 г., гект.); "К минским малярам" (Х--1900 г., гект.); "К минским работницам" (29-ХII--1900 г., гект.); "Ко всем знакомым работникам и рабочим" (о помощи арестованным и их семьям, Минского Красного Креста, гект.); "К читателям", от минской рабочей библиотеки (гект.); листки для сбора пожертвований; листки для собирания статистических сведений. Других с.-д. комитетов: "К гомельским рабочим и работницам" (I--01 г. об арестах); "Ко всем лодзнпским рабочим и работницам (Лодз. с.-д. к., VII-- 1900 г.); "К штиблстникам" (Варшавск. с.-д. п., IX--1900 г.); "Ко всем варшавским работникам и работницам" (13-IV--1900 г., тип. "Варшавского Рабочего"); "К двинским работникам а работницам" (Двинск. с.-д. к., гект., V--1900 г.).
   12 Тактика Каплинского по отношению к охранникам заключалась в том, что давал он указания, отвечавшие действительности, но или в неопределенной форме, или с умышленным запозданием. Например: Л. Гольдман и М. Гинсбург уехали в Полтаву,-- доносит "Друг",-- в то иремя, когда названные лнца переехали в Одессу; Гольдман и Гинсбург живут под фамилией Риман в Одессе,-- сообщает Каплинский,-- после того как они перебрались в Кишинев. И только случайно "летучий" филер встречает на вокзале в упомянутом городе Гольдмана, что н ведет к провалу искровской типографии.
   13 Насколько морочил охранников Каплинский, видно из следующего примера. Как было упомянуто, "Друг" сообщил Зубатову о том, что "1-Х--1900 г. в Белостоке состоялся с'езд Бунда" -- и все. Помимо крайней лаконичности своей, это указание было, прежде всего, неточно: 3-й с'езд Еврейск. раб, союза происходил, по свидетельству его участников, в двадцатых числах мая 1900 г., при чем на нем присутствовали, между прочим, Ботвшшк и делегат от Двииска... Каплинский (Бухбнндер: "История евр. р. дв.", стр. 87).
   14 А. Девеиншский на дознании заявил, что отобранную у него нелегальщину он получил в Двписке от некоего "Ханма". Поверивший этой выдумке н-к Виленск. г. ж. у. запросил 11-XI--1900 г. Московск. охр. отд-ние, не является ли искомым лицом Хани Гальнерн (народоволец "Ефим"), арестованный I-V--1900 г. в г. Минске; ответ Зубатова был отрицательный.
   15 О бессовестной эксплоатацни рабочих Хуриным в Креславке писал Зубатову поверивший его радетельству Г. Шахиович, который просил "кое-что сделать лля устранения этого бедствия". Охранный легалнзатор думал наслать для расследования дела на месте своего выученика ж. о. Спиридовича, но д. п. нашел это "неудобным".
   16 Рабочему движению (еврейскому) в Гомеле, в девятисотых годах, о которых у меня обстоятельных сведений не имеется, посвящена уже упомянутая мною статья в No 2--3 "Красной Летописи".
   17 В ночь на 31--III--99 г. в Гомеле были арестованы: О. М. Аспиз; Ш. Б. Вольфзон; И. Л. Ашпмз; Б. А. Палеева; Т. Б. Гейликман (?); С. Щ. Файнберг; Р. С. Цейтлин; С. А. Гезенцвей и И. И. Сенаторов.
   Обысканы были: Г. Ф. Калашников; П. Я. Гамзагурди; Я М. Шнепер; И. Слуцкер; Я. С. Красильщиков; Б. М. Коробочкнна; Х. Г. Найман; Ш. И. Баум; М. М. Телешевский; Л. Ш. Этгингер; Т. С. Бартошкин; М. Н. Школьников; С. Л. Храмченко; И. Бирбраер; М. Б. Шлейфер; И. Ольман и др.
   18 В упоминавшейся выше статье "Еврейское раб. движение в Гомеле" говорится, между прочим, что на рост гомельской с.-д. обратил внимание Зубатов, который "наводнил Гомель большим количеством шпионов и охранников.) ("Кр. Лет.", No 2--3, 1922 г., стр. 52). Явное преувеличение: в Гомеле вели наблюдение два, редко -- три филера, которые снаводнить" город, имевший до 30 тысяч населения, не могли.
   19 Когда б подмастерьев портного Шейнина, работавшие поштучно, забастовали (в 1898 году), гомельский полицеймейстер произвел дознание и выступил обвинителем перед мир. судьей, который приговорил всех к аресту на разные сроки; лом. ирис, пов, Калашников апеллировал от имени осужденных, ссылаясь на то, что ст. 1373 имела в виду действие скопом фабричных рабочих. Мировой с'езд осудил портных Шейкнна только на 7 дней ареста "за самовольную отлучку").
   20 За литературность перевода воззваний не отвечаю; привел их содержание в виду того, что зти листки не воспроизведены в числе многих, вылущенным гомельской организацией и перепечатанных в "Кр. Лет.", No 2--3.
   21 2-Х--99 г. в г. Гомеле были арестованы: М. В. Шляфер; М. И. Розин; М. А. Сиротин; И. Злотников; А. М. Лившиц; М. М. Аэров; З. Е. Райский; Л. М. Фейгин; Е. В. Ильевский; Г. С. Фабрикантов; А. И. Ганеля; Л. И. Глускин; Д. М. Промышлянский; Р. Г. Шульклепер; Р. О. Сорина; Х. М. Хайкин; К. Я. Цубина.
   Подверглись обыску: Г. Д. Беленький; З. Ш. Шуба; М. Н. Школьников; И. Ф. Суливонский; Т. С. Бартошкин и его соквартиранты: С. Л. Храпченко, В. П. Тычинин и А. А. Железинский; П. В. Карпович (убивший впоследствии министра Боголепова); И. С. Мохов; Л. С. Рколни; С. Ш. Файнберг; Р. Б. Иоффе; Д. В. Быховская; братья И. А. и Б. А. Глнинк; Г. Б. Баскнн; Г. М. Симкин; М. Л. Эпштейн; М. М. Каплан; З. Л. Плоткин; Ш. А. Малиц; М. З. Телисевский; Я. А. Фалькович; Х. З. Добрушкина; М. А. Локшин; Р. Б. Гуревич; З. Е. Фрадин; И. И. Слуцкая; Н. Б. Салон; Г. Ф. Калашников; Б. Л. Верхпна; Д. Л. Козенцов; Ф. И. Карп и некоторые лица -- по сожительству с другими.
   22 Непонятно, почему имя провокатора, служившего Власьеау, в появившихся в печати материалах о гомельском рабочем движении, основанных на архивных данных д. п., не упоминается; если это имя не было названо в официальных переписках, то установить личность предателя по имеющимся указаниям особого труда не представляло бы.
   В упоминавшейся мною статье о гомельском рабочем движении ил эту тему говорится, между прочим: "д-ту п. удалось ввести провокатора в Гомельский комитет и, начиная с 1898 г., он прекрасно был осведомлен о составе гомельской организации" ("Кр. Л.", No 2--3, стр. 131).
   Я думаю, однако, что не только в 1898, но и в следующем году, даже и момент октябрьской ликвидации, Власьев не имел того с. с-ка, который играл потом такую роль (в I--01 г. он был членом Гомельск. к-та, который составляли еще: Драгунский, Аронсон и некий еврей ("Емельян").
   Сам Власьев в записке о результатах розысков в Гомеле, составленной для д-та п., заявил: "а течение зимы 1898 г. наблюдение, как и летом, продолжалось лишь наружное; вольнонаемный агент, проработав весьма недолго, как не нашедший возмоясности проникнуть в среду кружка, был рассчитан" {Курсив мой.}. С другой стороны, из переписки Власьева с Ратаевым ("Евр. р. д. в Гомеле") можно заключить, что агент был завербован в начале 1900 года (если не в конце предыдущего).
   По имеющимся данным можно, впрочем, определить с точностью, что с-м Власьева был железнодорожный рабочий, русский (православный), получавший (вероятно -- первое время) 10 р. в месяц.
   К этому делу, может быть, имеет отношение история, рассказанная Власье-вым в упомянутой выше записке его. "Вследствие полученного мною в ночь на 23-е января с. г. словесного заявления о том, что токарь Гомельских ж.-д. мастерских Иван Сенаторов хранит у себя запрещенные издания, упомянутый рабочий был обыскан, но ничего у него не было найдено. На допросе Сенаторов об'яснил, что сказанные издания у чего действительно были, но что он, поссорившись с хозяином своей квартиры и боясь с его стороны доноса, сжег их. В силу изложенного, Сенаторов, хотя согласно 3 ч. 252 ст. Ул. о нак. и подлежал немедленному заарестопанию, но из опасения оглаской ареста причинить вред успеху дальнейшего хода дела, впредь до ликвидации Гомеля, подчинен был строгому и совершенно негласному наблюдению. При ликвидации Гомеля {2-Х--99 г.} y сказанного Секаторова, жившего в одной квартире и даже комнате со слесарем мастерских Константином Окничицем, обнаружено было за зеркалом шесть прокламаций, сложенных и перевязанных черной ниткой каждая, т.-е. в таком пнде, как были разбрасываемы в мастерских. Окничиц арестован мною вследствие обстоятельств, доложенных мною департаменту полиции 9-го мая с. г. за No 404".
   По моему мнению, разрешение вопроса о том, кто был сам Власьев, кроется в упомянутом выше донесении гомельского жандарма за No 404.
   О дальнейшей судьбе Сснаторова и Онинчица, к сожалению, сведений у меня не имеется.
   23 Относительно личности Казакевича мне известно еще, что он имел жену, получившую среднее образование, сестру Фейгину (по мужу) и мать, владевшую домиком в м. Ветка.
   24 В Орше 5--6-IX-1900 г. были арестованы: З. П. Брайнин; И. М. Нахбо; И. Б. Эйдинов; Ш. Я. Вассерман; В. А. Конюхов; М. М. Круглов; Б. И. Кирзон; З. Минкин; Ш. Г. Каган; М. Л. Лаговнер; Н. А. Дорфман; И. В. Лубчон; Ц. М. Турин; Ш. Л. Фушсман; И. Ш. Хасман; Ш. Г. Фейгин; А. C. Шапиро и М. М. Экигтат.
   25 В Ковно 6--7-IV--1900 г. были арестованы: Ш. И. Пяскович; Р. Б. Шапиро; Э. Р. Валт; И. Ф. Шадовскнн; Д. З. Вилькийскнн; Ш. Б. Шустер; Г. А. Гольдберг; Э. Ш. Залк; К. И. Лившиц; Ш. А. Блюменфельд; Ч. Ш. Блюменфельд; А. И. Кроль; П. Шахнович.
   26 Каммермахер, Вульф Самуилов, арестованный по делу уманскон типографии "Искры", находясь в тюрьме, подал 9-VII--3904 г. прошение н-ку Харьковского г. ж. у. и в д. п., которое после своего жизнеописания закончил так: "Честь имею покорнейше просить выпустить меня из тюрьмы в виду нижеследующих причин: 1) Потому что я, истощенный всей несчастной жизнью: голодом, холодом, тюрьмой, не в состоянии больше выдержать тюремный режим и жизненные условия тюрьмы; раскаявшись в принадлежности к социал-демократической партии, я не намерен приносить вред правительству, а наоборот, я еще сумею оказать пользу, а в важности моих услуг сомневаться нельзя; сомневаться же нельзя в том, что я не желаю приносить вред и желаю, насколько сумею, служить отечеству, государю и правительству, потому что я дал чистосердечные показания, которые открыли все дело, по которому я привлекался"...
   (Копия протокола с признаниями К. была представлена д-ту п. начальником Харьковского г. ж. у. 23-VI--04 г., за No 7079; в ней оговорены Но-ваковский, Жукова и др.).
   Однако, II-IX того же года К. подал заявление прокурору Харьковского о., о., в котором заявил, что все его прежние об'яснення -- "ложные, вымышленные". Конечно, вторичное раскаяние К. не изменило предательского значения его первоначальных показаний, касавшихся множества лиц и оказавших большую услугу жандармским розыскам. Вступив на скользкий путь, К. в конце-концов запутался в жандармских тенетах: в Об г. он был уже с. сотрудником СПБ. о. о., работая с ж. о. Герасимовым, который состоял при Харьковском г. ж. у. в то время, когда К. давал свою покаянную. Впоследствии К. эмигрировал в Сев.-Амср. С. Штаты.
   27 В. Л. Александрийский (рев. пс. "Абрам"), участник учредительного с'езда Вс. е. р. с. (от щетинников), был сослан в В. С. на 4 г.; потом эмигрировал в Америку.
   28 В ночь на 31-VII--1901 г. d Внльне были арестованы: Л. Ш. Антокольская; Ф. Л. Аронович; А. О. Вернадик; А. Ю. Быкович; Л. И. Быкович; А. И. Ваннштейн; А. М. Гасельник; М. М. Гарбер; Л. П. Гехтер; З. Гинсбург; С. И. Гликман; И. Гарбарович; М. Л. Гурвич; Ш. Б. Драпкин; З. И. Дукер; Б, Л. Залманзон; Б. П. Кессиль; Л. Г. Лейзгольд; И. Н. Маркой; Р. Х. Новогрудская; А. С. Пиихус; З. О. Ципин; "Шатц" (личность неустановленная); Я. Г. Швабский; З. Ш. Лихтмахер.
   Были обысканы: Б. Г. Андрезовская; М. Г. Андрезовская; С. Д. Беспрозванный; И. Л. Боровик; А. М. Векслер; Ф. Д. Векслер; М. А. Волк; З. Б. Гермайзе (оказался выбывшим); Ю. И. Гольдман; М. Л. Гурвич; С. Л. Гурвич; Р. К. Далон; Л. И. Кам; А. М. Кисии (подлежал задержанию); М. Я. Кравец; Ш. Я. Ливер; Ф. М. Майзель; Ц. О. Мединец; Г. Г. Меркен; М. Я. Пойзнер; Г. Ш. Плюдермахер (на месте не оказалось); Х. Ю. Поирец; М. Ш. Рафелькес; Ц. Скопофкер (отсутствовала); И. М. Фрейнкель; Х. М. Ходос (подлежал задержанию); М. О. Хонес; Р. В. Цесли; М. Б. Штейн и Г. М. Эпштсйн.
   29 В VII--1901 г. в московских местах заключения находились под стражей по делам В. Е. Р. Союза следующие лица: Б. Л. Бранбраут; И. К. Берковский; Ч. С. Блюменфельд; Ш. А. Блюменфельд; И. Л. Виленкин; Э. Ф. Валт; Д. С. Внлькийскни; М. Б. Внльбушевич; Ю. С. Волин; М. А. Гапдуковский; Г. А. Гольдберг; М. Гильисон; Х. А. Гальперин; Э. Ш. Залк; М. Кисель; А. Я. Каплан; А. И. Крола; А. Куснс; Д. Кисель; Р. Х. Котляр; К. Я. Каплан; И. А. Китаевич; Г. М. Левнтас; Б. Л. Левнтас; Х. И. Липшиц; А. Л. Мерзон; З. Ш. Миндель; С. Н. Машкелейсон; И. Немзер; Ш. И. Пяскович; И. А. Рубенчик; А. Я. Розегауз; Ф. А. Родкии; Н. В. Суд; М. А. Серебрянский; Р. Ш. Соршер; И. Г. Теумии; Э. Ш. Фрусин; Л. И. Фишкин; А. М. Футтер; Б. М. Фрумкин; М. Я. Фрид; Г. Хаютин; Л. Я. Ховзей; С. И. Чемернский; И. Б. Шадовский; Л. В. Шапиро; Ш. Б. Шустер; М. Л. Шлапаков; Г. Шахнович; Р. Б. Шапиро; Ш. Б. Шустер; П. Я. Шахнович; Б. Г. Эдьтерман.
   30 Список подвергнутых экзекуции по приказанию фон-Валя: Я. И. Соловейчик; Х. И. Суфель; В. И. Версоцкий; И. А. Штейн; А. Я. Куликовский; Б. И. Файкин; Ш. С. Голембо; П. А. Томашевич; А. И. Каспер; З. М. Энтнн; В. О. Шнмковский; М. Г. Цам; К. И. Урбанович; Б. Л. Шиц; Ю. М. Прусский; И. М. Гейлик; З. М. Гурвич; Ф. Р. Яноннс; З. А. Левин; Н. Д. Бесирозванный; И. В, Малярский; А. А. Жуковский; М. И. Розенблюм; А. Б. Свидлер; Л. А. Величко; Е. И. Лулшис.
   31 В 1906 р. Ц. Гурвич жила в Варшаве; в августе месяце она была выбрана делегатом на имевший состояться заграничный с'езд Бунда. Варшавское о. о. имело точные агентурные сведения о предвыборных собраниях, даже имело лист кандидатов на этот с'езд, в котором они именовались партийными кличками; из числа их были установлены вышеупомянутая Гурвич, И. И. Гурвич ("Хацкель"), С. Г. Когановский ("Леве") и некий "Зельцер" -- бундовский писатель {Б. Н. Гроссер; умер в Х павильоне Варшавской крепости в XII--1912 г.}.
   Наблюдением филеров, установленным за Ц. Гурвич, было выяснено, что 13-VIII она выехала, направляясь за границу, с И. Гурсвичем, в Сосновицы, где они и были задержаны, вместе с И. Я. Случсвским, "комиссионером для роезда за границу лиц, принадлежащих к Бунду".
   32 Иосель Шимонов Елин (Элин), учитель, был с. с. Варшавск. о. о.; в IV--1901 г. сам явился в Минске к ж. о. Хрыпову с предложением своих "услуг", обещая указать местонахождение тайной типографии, работавшей в Внльне, и лр.
   33 Абрам-Бер (Борис) Вениаминов, р. в 1881 г. в м. Седневе, Черниговской губ.;окончил курс реального училища; в последнее время своего пребывания в России жил по паспорту на имя Григория Васильева Тарасевича. Приметы его: сред, роста, густые небольшие усы, лицо круглое; пухлые губы; голос сиплый; очень был занят своей наружностью и чувствовал писательский зуд.
   

ПРИЛОЖЕНИЯ.

I.

   Приходится пожалеть, что недостаток места не позволяет привести полностью "Правила конспирации революционного деятеля",-- документ, являющийся единственным в своем роде, так как нигде не была так тщательно продумана и всесторонне разработана система поведения нелегального работника,-- система, о которой когда-то так много заботился один из виднейши:: народовольцев -- А. Михайлов ("Дворник").
   С другой стороны, еПравила" дают четкий абрис тех внешних условий, в которых приходилось жить и действовать русским революционерам по времена самодержавия, когда на каждом шагу их ждала западня, грозившая тюрьмой и ссылкой, если не казнью.
   Правда, в этих "Правилах", представляющих, кажется, плод единоличного труда, есть и наивности, обусловленные недостаточным знанием розыскной организации и боевого аппарата врага, с которым приходилось бороться. Но, в общем, они содержат достаточно практических указаний и советов оборонительного характера, и приходится только жалеть о том, что революционные деятели мало их соблюдали, а к чему это вело -- в моей книге есть миоги разительных примеров.
   Так как некоторые "правила" о конспирации, невидимому, однородного происхождения, содержатся в "Уставе", текст которого приводится в приложении 2-м, то я изложу здесь с некоторыми сокращениями лишь вступительную часть эйдельмановского документа.
   "Ни в одной из европейских стран политические партии (особенно рабочая) не поставлены в такие тяжелые обстоятельства, как в России. Всякий проблеск свободной мысли преследуется здесь с ожесточением; поступки, совершенно легальные в других странах, считаются у нас величайшим преступлением... Самодержавное правительство с полным сознанием своей выгоды поддерживает мрак и нравственную испорченность среди масс, покровительствует фабрикантам и капиталистам, эксплоататорам рабочего класса, Однако, нет силы, способной подавить раз пробудившееся сознание, равно как и все возрастающее возмущение против существующего общественного строя. Утетение всегда вызывает противодействие, и ожесточенная борьба за экономические и политические права народа тянется у нас с давних пор (много лет). Самоотверженные и благородные интеллигентные люди обратились к рабочей массе, неся ей свет классового сознания. Они ясно видели всю трудность и опасность предпринятого дела, но шли смело вперед, веруя в его правоту. То и дело падала по неосторожности или вследствие измены вновь основанная тайная организация, члены ее наполняли тюрьмы, заселяли снежные равнины Сибири, но на смену павшим восставали все новые и новые борцы. Бессмертная идея, преследуемая, терзаемая в лице своих апостолов и приверженцев, хранится, как искра в пепелище, в умах избранников, и мертвых страницах книги и при первом удобном случае вновь вспыхивает животворящим, всеоб смлющим пламенем. Царская власть напрягает все усилия, чтобы задержать распространение новых идей, она варварски разбивает с трудом начатую работу, но, вопреки всем препятствиям, мы можем спокойно продолжать свой тернистый путь, обагряемый кровью предшественников, ибо наши труды не будут бесплодны: история показывает, что революционное движение возрастает с каждым годом, наши идеи охватывают все большие массы, и день окончательной победы близится...
   "Условия борьбы у нас и за границей совершенно различны... Нередко деятель, весьма полезный за границей, у нас был бы даже опасным, и не раз приходилось избегать людей безукоризненно нравственных, преданных делу, которые, однако, своей бестактностью и многоречивостью могли бы подвергнуть опасности целую группу. Люди, приступающие к этому делу, ознакомлены обыкновенно лишь с одной теоретической стороной задачи о конспирации, о кардинальных правилах партийной таютики понятия не имеют, и хотя в теории каждый признает необходимость применения некоторых обших норм асторожности, на практике они совершенно игнорируются. Между тем это -- вопрос первостепенной важности, от него зависит существование и сила партий и будущность дела; поэтому необходимы некоторые общие указания и правила конспиративного поведения, с которыми должен ознакомиться каждый, принимающий какое бы то ни было участие в революционной деятельности, еще прежде, чем приступить к работе.
   "В виду этой необходимости предлагаем товарищам те общие указания, которых следует, но нашему мнению, точно придерживаться для успеха нашего великого дела".
   Дальнейшее содержание (Правил конспирации" распадалось на отделы; поведение на свободе (19 пунктов); поведение во время следствия (8 правил); следствие; русское делопроизводство для политических; порука; корпус жандармов и организация шпионов.
   Слабым местом "Правил конспирации" надо признать то, что автор их уделил внимание почти исключительно предосторожностям внешнего характера -- против наблюдения наружного, а главной язве, раз'едавшей структуру революционных организаций,-- провокатурс,-- посвятил всего лишь несколько заключительных строк.
   

III.

   В числе рукописей, отобранных в Екатеринославе у Эйдельмана, представляет особый интерес "Манифест Русской социал-демократической пар-тин", принадлежащий, по свидетельству современников, перу покойного П. Л. Тучапского и представляющий, повиднмому, попытку конкретизации гИГединительной идеи, носившейся тогда в воздухе и получившей свое формальное и практическое выявление в постановлениях Минского с'езда.
   Названный "Манифест", если не ошибаюсь, был опубликован в No 1.-м журнала "Пролетарская Революция"; но мне не довелось увидеть эту книжку, чтобы сличить напечатанный текст с имеющимся у меня списком, почему я и привожу этот документ in extenso.
   Что же касается публикуемого ниже "Устава" (некоего "Союза", несомненно -- социал-демократического), взятого тоже у Эйдельмана, то, насколько мне известно, он в печати еще не появлялся и, как литературный памятник той же эпохи зарождения Российской с.-д. р. партии, достоин, мне кажется, внимания историков русского революционного движения.
   

Манифест Русской социал-демократической партии.

   Вторая половина XIX века составляет для России знаменательный момент: в это время совершился в России переход от натурального хозяйства к денежному и развился капитализм со всеми его последствиями. Начиная с шестидесятых годов, со времени уничтожения крепостного права, крупная промышленность развивалась с гигантской быстротой: железные дороги, банки, фабрики, заводы и т. д.,-- вот те проявления развития капитализма, которые бросаются в глаза на каждом шагу. Создалась крупная буржуазия, которая сделала правительство своим послушным слугой. Политика правительства сделалась политикой русской буржуазии, и почти все, что делалось и делается правительством как внутри государства, так и вне его, об Менялось и об'ясняется интересами буржуазии.
   Но развитие капитализма повлекло за собой не только создание буржуазии: оно создало и русский пролетариат. Теперь в России стоят лицом к лицу две силы: буржуазия с правительством и антипод ее -- пролетариат. Интересы этих двух классов диаметрально противоположны. Между ними должна была неизбежно возникнуть борьба, та борьба, которая ведется во всех капиталистических странах мира и которая неизбежно ведет к социалистическому строю. И эта борьба возникла. Нам незачем приводить факты этой борьбы: они слишком известны. Сначала эта борьба велась стихийно: пролетариат восставал под непосредственным влиянием гнета своего положения, не сознавая ясно, к чему ему нужно стремиться и чего требовать от буржуазии и правительства. Второй ступенью явилось образование в отдельных промышленных центрах рабочих организаций, которые, сознательно ставя свои цели в духе по большей части социал-демократической программы, руководили борьбой местных рабочих за улучшение своего положения. Третьей ступенью должно было явиться об единение этих отдельных рабочих организаций в единую рабочую партию, которая направила бы борьбу рабочего класса во всей России к одной цели: политическому и экономическому освобождению всего русского пролетариата. Это об'единение наступило теперь: русские социал-демократические организации слились в одну русскую социал-демократическую партию.
   Русская социал-демократическая партия, стремясь организовать под своим знаменем весь русский промышленный и земледельческий пролетариат и имея в виду исключительно его интересы, добивается в ближайшем будущем:
   I. Свободы слова, печати, союзов и собраний, а также -- созыва русского парламента на началах всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.
   II.-- 1) -- Восьмичасового рабочего дня с уничтожением сверхурочной работы. Воспрещение ночной работы. Непрерывного воскресного отдыха в 36 часов. Воспрещения работы детей моложе 15-ти лет. Обязательного государственного страхования рабочих от болезни, старости, несчастных случаев и безработицы. 2) -- Распространения всех, как ныне существующих фабричных законов, так и тех, которые будут издаваемы в будущем, на все ремесленные заведения с каким бы то ни было числом рабочих. 3) -- Распространения рабочего законодательства во всем его об'еме на сельских рабочих, применительно к условиям земледельческой промышленности.
   Конечной же целью стрелшения Русской социал-демократической партии является: социалистический строй, т.-е. переход всех средств производства -- земли, копей, фабрик, заводов и путей сообщения -- в руки всего народа.
   Более подробно налагает свои стремления русская социал-демократическая партия в своей программе, которая приготовляется к печати.
   Своими представителями за границей партия Об являет заграничный "Союз русских социал-демократов".
   Своим органом партия признает "Рабочую Газету".
   Русская социал-демократическая партия, являясь представительницей интересов русского пролетариата и вступая в борьбу за эти интересы с русским правительством и русской буржуазией, не допускает никаких уступок в своих требованиях, но охотно вступит в союз с другими революционными и оппозиционнымн партиями и группами, если это не нарушит интересов русского пролетариата.
   Да здравствует русский пролетариат!
   Да здравствует между народная социал-демократия!

Центральный комитет Русской социал-демократической партии.

   (Копия с рукопнся).
   

Устав социал-демократического Союза. (1898 г.)

I. КОНСТИТУЦИОННЫЙ АКТ.

   1. Общее значение конституции.
   Конституция является как бы законом, поставленным над всеми факторами государственной, власти, которые должны сообразовать с этим высшим законом свои действия в области законодательства, суда и управления.
   2. Ревизия конституции.
   а) Внести предложение о пересмотре конституции может не менее четверти членов Группы в полном ее, составе.
   б) Вотировать пересмотр конституции можно двумя третями полного состава обеих Групп (общего количества голосов в обеих Группах).
   1з) Проект конституции или отдельного основного закона принимается или отвергается двумя третями голосов полного состава двух Групп.
   3. Гарантии конституции. Ответственность Комитета Союза н Суда перед Группами.
   

II. ПОСТАНОВЛЕНИЯ О ЛИЧНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ СВОБОДЕ.

   1. Личная свобода.
   а) Личная свобода в тесном смысле есть законная свобода распоряжаться собою и своим трудом для успеха революционного движения.
   б) Домашняя: неприкосновенность есть право не допускать в свое жилище лиц, которые произвольно туда явились бы без приглашения и против воли хозяев.
   2. Свобода печати и слова.
   а) Цензура агитационных изданий принадлежит Комитету Союза, при чем он может отсылать их для обработки в специальную комиссию и все остальные издания он обязан представлять в ту же комиссию и, получив ее одобрение, по своему усмотрению приступать к их напечатанию или нет.
   б) Свобода слова обусловлена постановлениями конспирации.
   3. Равенство членов Союза перед законами и стремление к фактическому равенству товарищей.
   4. Право союзов.
   Каждый член Группы может организовать кружки рабочих и интеллигентов и принимать участие в двух союзах, выступая там до предварительного одобрения Группы и Комитета Союза, как частное лицо и не входя ни в какие соглашения от имени Союза.
   5. Право собраний.
   Лица, устраивающие собрания с целью пропаганды или агитации, превышающие 10 человек, должны получать на это разрешеш" от Комитета Союза.
   

III. РАЗДЕЛЕНИЕ ВЛАСТИ.

   1. Судебная и исполнительная власть несовместима в одном лице, за исключением III, 2 и VI, 9, а.
   2. Законодательная власть принадлежит Группам, кроме VI, в, 4.
   3. Судебная власть принадлежит в 1-й инстанции -- Комитету Союза, во 2-й -- Третейскому Суду, а над Комитетом Союза и Судом в полном их составе по особому выбору общего собрания обеих Групп назначаетс е поняло намек и решило действовать. 20-го ноября был арестован председатель Союзного Совета П. Ширский (в момент прибытия его в Петербург, при чем у него нашли, между прочим, список арестованных до делу "Народного Права"). 23-го ноября были высланы с воспрещением жительства в столице на 3 пода: трое Покровских, Муравьев, Потехин и А. Иогансен. Л. Конкевич был передан в жандармское управление для возбуждения о нем формального дознания.
   Таков был финал петиции, которая, вместо того, чтобы удостоиться "всемилостивейшего благовоззрения" нового "его величества", сделалась об'ектом следовательского внимания помощников генерала Шрамма. Заключительным аккордом этой верноподданнической затеи были сатирические стихи некоего "Скептика" (которые получили по почте городской голова и другие именитые лица), озаглавленные довольно зло, но не без основания: "По поводу телячьих восторгов"...
   

"ИСТОРИЯ" С ИСТОРИКОМ КЛЮЧЕВСКИМ

   Высылка компании Покровских (им охрана приписывала издание прокламации "Нужна республика. Долой полицию!") только подлила масла в огонь, который уже пробрался за желтые университетские стены. Начались "истории". Еще в первые дни "всенародного траура" учебное начальство сделало попытку вызвать у студентов проявление "патриотических чувств" и пустило в обращение подписной лист на венок "в бозе почившему"; в результате получился только лишний скандал. 27-го октября, после лекции проф. Зверева, студент Прилуцкйй обратился к товарищам с речью в пользу "добровольной" подписки; в это время явился филолог В. А. Дрелинг и стал говорить против сборов на венок; еще более резко высказался поэтому поводу с кафедры другой оратор (потом оказалось -- Т. Н. Атабеков); после этого подписной лист был кем-то разорван, а у сборщика в картузе оказалось, всего-на-всего, несколько монет и... 23 медных пуговицы от студенческих мундиров... Дрелинга посадили за красноречие на сутки в карцер.
   Кончилось тем что инспекция подала венок но от имени студентов, а "от университета"...
   23 медных пуговицы от мундиров как нельзя лучше свидетельствовали: о действительном отношении мыслящей и сознательной части студенчества к личности, н царствованию покойного императора. На почве этот критического отношения разыгрался вскоре инцидент, который неожиданно повел к весьма серьезным происшествиям.
   Если в недоразумении между Янжулом и его слушателями главную роль играл ученый педантизм профессора, мешавший ему понять те острые запросы жизни, которые молодежь так чутко постигала и не зная теории квартирного налога, то в столкновении известного историка Ключевского со своей аудиторией, в которой он пользовался ранее значительной популярностью, причины лежали глубже: здесь сказывалась уже коренная разница в политических взглядах, различие мировоззрений "отцов и детей".
   По поводу смерти Александра III профессор Ключевский (который, кстати сказать, не гнушался подавать руку своему почитателю В. К. фон-Плево) нашел нужным сказать поминальное слово и в речи своой, обращенной к студентам, отозвался с похвалой об умершем, характеризуя его в качестве великого миротворца. Слушателям показалось (едва ли, впрочем, справедливо) в этом похвальном слове слишком много услужливого лицеприятия; многие студенты были возмущены поведением любимого профессора и не замедлили выразить свое негодование конкретным образом: 1-го декабря Ключевский, читавший очередную лекцию, был дружно освистан. Инспекция поспешила вмешаться, и студенты К. И. Забнин, К. К. Осипович (участники собрания у Конкевича) и граф А. Н. Мамуна были исключены из университета и арестованы, хотя относительно последнего из названных лиц и допускалась возможность ошибки, так как товарищи Мамуны уверяли, что он уговаривал не свистать, а педеля его приняли за одного из зачинщиков. Кроме того, В. Н. Сийко, Э. Ф. Руди и Б. Н. Захаров были посажены в карцер на три дня, а С. Я. Эленгорн, Б. А. Картаковский, О. Е. Мурзаков и Н. Н. Вельский -- удостоены выговора.
   Далее пошло "установленным порядком". На 2-е декабря была назначена общестуденческая сходка; утром этого дня полиция устроила "парад": назначила усиленный наряд к зданию университета, поместила резервы и эскадрон жандармов в манеже и вызвала этими подготовительными действиями приток многочисленных зрителей, главным образом, сочувствующей студентам молодежи, запрудившей перекресток улиц Б. Никитской (ныне Герцена) и Моховой. К 1 ч. дня приехали верхом на лошади сам "обер" Власовский, Бердяев и др. "полководцы". Студенты, собравшиеся в здании Нового университета, отдельными группами, долго столковывались, и, наконец, часть их направилась в химическую лабораторию, где открылась официальная сходка, на которую собралось до 500 человек. Учебное начальство обратилось за помощью к полиции, приглашая ее водворить "порядок". Лаборатория была окружена вооруженными городовыми из взята приступом; участников сходки, не успевших бежать, переписали; неприятель был рассеян. Но толпы молодежи еще долго бродили около университета, ожидая "событий". Многие студенты покупали в близлежащем книжном магазине Карбасникова успевшую появиться в виде брошюрки речь Ключевского об Александре III, выдирали содержание, вставляли в обложку листы гектографированной басни Хемницера "Лисица казнодей" и распространяли ее в таком виде среди публики...
   

ПЕТИЦИЯ ПРОФЕССОРОВ

   В ночь на 3-е декабря произошло "избиение младенцев": охрана арестовала 46 "главарей" (братья Атабековы, Херумьян, Малиновский, П. Г. Смидович, И. Т. Павлицкий и др.); после были: задержаны еще несколько человек. Мамуне, Забнину и Осиповичу, распоряжением генерал-губернатора было воспрещено жительство в столице; относительно других было предложен" обер-полицеймейстеру войти в переговоры с попечителем учебного округа; Капнист соглашался на удаление их, но министр народного просвещения высказал пожелание отложить эту операцию; до рождественских каникул. Охранное отделение не стало дожидаться и выслало из Москвы сроком на 3 года 55 человек, в том числе 23 участника собрания у Конкевкча 8).
   Эта расправа охраны в союзе с "попечительством" вызвала волнение в левом крыле профессуры. Власовский, инспирируемый Бердяевым, поспешил указать Капнисту да потакателей сверху: "профессора Б. Д. Шервинский, Г. С. Гамбаров, А. Н. Веселовский, М. С. Корелин, В. И. Вернадский, П. Н. Милюков, писал обер-полицеймейстер, посещают вечеринки студентов. Эрисман предложил в студенческом адресе царю добавить к фразе: "от души желаем продолжать политику вашего родителя" слова "и деда". Грот тоже сочувствует петиции. Милюкова считают народовольцем" и т. д.
   6-го декабря появилось гектографированное письмо "От бывших студентов к образованному обществу", в котором было высказано одобрение студенчеству, проявившему гражданское мужество выражением порицания Ключевскому, который "уже два года, как изменил свое направление"; вместе с тем, "письмо" предлагало требовать удаления Капниста, "позорящего имя не только педагога, во и человека вообще".
   Одновременно Союзный Совет 42-х землячеств выступил с заявлением, что "беспорядки" раздуты старанием охраны и Капниста и что студенты собрались 2-го декабря лишь за тем, чтобы осведомиться о судьбе трех арестованных накануне товарищей.
   Кроме того, было опубликовано постановление судебной комиссии Союзного Совета о недопущении харьковского привал-доцента Владимирова к чтению лекций в московском университете5).
   После, собрания в числе 30-ти человек на квартире Остроумова, оппозиционная профессура выработала особую петицию, редактированную Милюковым, Герье и Шервинским и, по почину Сеченова, пустила ее на подписи; затем специальная депутация в лице профессоров Тимирязева, Эрисмана, Миллера, Анучина и Герье вручила; эту петицию, подписанную 42-мя лицами, московскому генерал-губернатору вел. кн. Сергию Александровичу во время аудиенции, состоявшейся 17-го декабря. В то же время профессор Грот обратился с письмом к великому князю Константину Константиновичу, которому подробно описал московские события, выставлял главными виновниками беспорядков местную администрацию.
   В своей петиции профессора заявили, что признают священным долгом являться ходатаями за учащуюся молодежь и быть ее заступниками в трудные переживаемые ею минуты жизни, особенно в данный момент, когда студенты подвергаются каре, превышающей их вину. По мнению петиционеров, большинство высланных подлежали университетскому суду, а не административным взысканиям. Академическая жизнь должна быть гарантирована от произвола и ошибок полицейских агентов; проступки, предусмотренные университетскими правилами, не должны караться наравне с государственными преступлениями, так как эти незаслуженные кары, падающие на лучшую часть юношества, несут за собою чуть ли не гражданскую смерти. Подписавшие заявили, что обратились с петицией в виду того, что, благодаря особенностям организации "Совета университетского правления", они не располагают возможностью ходатайствовать через него о нуждах студенчества 5).
   Заступничество профессоров возымело свое действие: особой комиссии в составе Капниста, Власовского, Бердяева, Шадурского и правителя канцелярии ген.-губернатора Истомина было поручено рассмотреть вопрос о степени виновности студентов, высланных административным порядком. Департамент полиции срочно потребовал от Бердяева представления исторического очерка; студенческих организаций и подробные сведения об удаленных из Москвы студентах.
   Комиссия, рассмотрев данные, послужившие основанием к высылке, разделила студентов по степени их виновности на 4 категории, при чем к первому разряду заслуживающих снисхождения отнесла 16 лиц, а относительно остальных нашла возможным допустить те или другие послабления.
   Полумеры, выработанные комиссией, никого не удовлетворили и повели к возникновению забавной полемики между "ведомствами", из которых каждое продемонстрировало бестолковость и непродуманность, которые были так свойственны мероприятиям царской бюрократии.
   Обер-полицеймейстер в докладной записке (по охр. отделению) о студенческих беспорядках всю ответственность за них взваливал на Союзный Совет и поддерживающих его либеральных профессоров, а заканчивал, шок рассуждения предложением: признать: земляческую организацию (в целях взаимопомощи) и устроить для студентов казенные общежития, где за ними был бы возможен самый тщательный надзор. (Власовский полагал, очевидно, что дух времени за стены университетских казарм не сумеет проникнуть).
   В обмен на этот доклад попечитель, учебного округа, прислал копию своей об'яснительной записки к петиции 42-х профессоров. Капнист тоже обвинял профессоров в том, что они своим признанием Союзного Совета (поощряют студенчество к участию в нелегальной организации и роняют престиж университетского начальства, не пользующегося, в силу этого, никаким авторитетом среди студенчества. Ссылку профессоров на то, что инспекция знала о существовании союзнической организации и потому студенчество могло думать, что его право на корпорацию признается, Капнист назвал просто инсинуацией; на пожелание профессоров о том, чтобы проступки воспитанников университета ведались академическим судом независимо от инспекции, он ответил ссылкой на то, что взыскания исполнительной власти никогда (будто бы!) не вызывали протестов. Помимо восхваления института неделей, Капнист в заключение выступил защитником полиции; по его мнению, студенты вне университетских стен подлежат, как, и всякие граждане, ведению общей администрации, раз они вступают в недозволенные союзы. Тем не менее, в конце концов Капнист признал, что основательность действий полиции по отношению к студентам, участвовавшим в университетских "беспорядках", проворить необходимо, на что генерал-губернатор и согласился.
   Но, конечно, не мог согласиться с этим департамент полиции, которому очень не нравилось вмешательство генерал-губернатора в дела, решать которые департамент полиции считал своей привилегией; и Петербург дал понять это недальновидному вел. князю, поставив его в неловкое положение. Сергий Александрович обещал депутации профессоров вернуть всех высланных, а департамент полиции предписал привлекать их к дознанию, возникшему при московском губернском жандармском управлении. Положение так осложнилось, что Власовский поехал лично докладывать государю; за ним выехал и Капнист. Нечаянно слиберальничавшему великому князю пришлось-таки уступить: убежденный записками охранного отделения в основательности высылок, Сергий Александрович предоставил Власовскому всякие полномочия, оставив в силе административные кары, уже приведенное в исполнение.
   

ДОЗНАНИЕ О СОЮЗНОМ СОВЕТЕ. ВЫСЫЛКА П. Н. МИЛЮКОВА

   Страдать в чужом пиру от похмелья пришлось генералу Шрамму, так как на подведомственное ему управление выпала неблагодарная задача, доказать, что студенты, участвуя в земляческой организации, совершали государственное преступление. Жандармам пришлось углубиться в историю и заняться чуть ли не микроскопическим исследованием документов, отобранных по обыскам.
   На основании протоколов заседаний Союзного Совета землячеств и при помощи других бумажек дознание установило целый ряд "тяжких преступлений" членов" студенческой организации. С. С. приступил к устройству центральной библиотеки "из книг редких и нелегальных", он помогал из земляческих денег "политическим ссыльным и заключенным"; кроме того, на заседаниях С. С. рассматривались вопросы чисто политические, например: указывалось на упадок народного хозяйства, на вражду крестьян к дворянам, недостаточность народного образования, неравномерность распределения налогов и т. д.; все эти недоучета государственной жизни об'яснялиоь "торжеством реакции", при чем высказывались мнения о том, что без изменения общего режима нельзя надеяться на существенное улучшение, почему является необходимым переустройство русской жизни "на началах большей свободы".
   Поставили в вину С. Совету и публичные выступления его с осуждением Боголепова, тулонцов, Янжула, Владимирова, Ключевского; инкриминировали и деятельность судебной комиссии, занимавшейся разбором дел по обвинению некоторых студентов в шпионстве среди товарищей 6).
   Под конец своих изысканий производившие дознание напали на след главного преступника, отыскали самый корень зла. Оказалось, что С. Совет предлагал "землякам" распространять возможно шире лекции приват-доцента московского университета П. Н. Милюкова, как материал "весьма пригодный к подготовке студентов для общественной деятельности". Это указание в связи с имевшимися (в охранном отделении) сведениями о том, что Милюков "пользовался Союзным Советом, как готовой организации для проведения своих крайних взглядов", заставило жандармов углубиться в изучение истории, в области которой, кстати сказать, их познания были чрезвычайно скудны. Молодой приват-доцент никогда не думал, вероятно, иметь такую почтенную аудиторию и таких усердных и внимательных читателей своих лекций.
   В результате кропотливых исследований новых историографов поневоле было, как писал официальный летописец, "обнаружено, что во "Введении в курс русской истории", которое Милюков читал студентам историко-филологического факультета, молодой ученый "в конечных выводах проводил ту мысль", что развитие и сила самодержавной власти в России обусловливались давлением сверху, а не естественным зарождением и ростом народных идеалов. Последняя часть лекции была посвящена; истории противоправительственных кружков, которая искусным подбором односторонне освещенных фактов давала понять, что этими кружками может быть поставлена преграда росту самодержавия в России. В той же части курса были помещены цитаты из сравнительно старинных произведений русской литературы; как заключающие в себе резкие отзывы о самодержавной власти, они могли воздействовать на политическое настроение учащейся молодежи в смысле отрицания существующего образа правления. Так, например, в лекциях цитировалось из произведений Княжнина следующее место: "Самодержавие повсюду бед создатель, вредит и самую чистейшую добродетель и. невозбранные пути открыв, дает свободу быть тиранами царям".
   Но кроме русской истории, жандармам пришлось заняться еще заграничной литературой. Дело в том, что "осмотром No 24-го издаваемых "Фондом Вольной Русской Прессы" в Лондоне "Летучих Листков" за 1895 г. было выяснено, что Милюков в обзоре литературы, помещенном в июньской книжке английского журнала "The Atheneum" за тот же год, заявил мнение о неотлагательной необходимости политической свободы для России и высказал пожелание о слиянии существующих в России: партий на общую работу в этом направлении".
   Не дожидаясь конца ученых исследований жандармского управления, департамент полиции распорядился 18 февраля 1895 года устранить Милюкова от педагогической деятельности. Узнав еще ранее об этом "отлучении", Милюков заявил на лекции студентам, что, в виду предстоящей кары, ему, лишенному заработка, останется только одно: уехать в Англию. Несмотря на запрет, Милюков прочитал 21-го февраля на педагогических курсах лекцию "о Петрашевцах", чем вызвал энтузиазм слушательниц, которым он обещал еще прочитать "Об общественном движении при Александре I", чего выполнить, однако, он не смог по "независящим обстоятельствам".
   23-го февраля департамент полиции по телеграфу из'явил согласие на удаление Милюкова из Москвй сроком на два года. В первых числах марта опальный приват-доцент выехал в Рязань; провожать его собралась толпа молодежи человек в 400. Были также В. Гольцев, Д. Шаховской, Усов, Петрункевич и др.
   

"БЕССМЫСЛЕННЫЕ МЕЧТАНИЯ"

   План обращения к царю о челобитной, возникший в среде московской учащейся молодежи, имел в виду составление петиции в общестуденческом масштабе. В целях установления единства действия между студенчеством некоторых университетских городов велись предварительные переговоры. Так, по сведением лифляндского г. жандармск. управления, Я. Л. Гинсбург ездил во второй половине декабря 1894 года в Петербург и Москву для участия в составлении петиции от имени "всех студентов России"; с таким же поручением в ноябре месяце выезжал из Москвы в Харьков Певницкий; 5-го ноября в Москве был задержан, при от'езде в Ярославль, студент П. Е. Воларович, имевший несколько писем (к Л. Рума, М. Лобановой и др.). 20-го декабря, как мы уже знаем, был арестован прибывший в Петербург председатель московского Союзного Совета! Ширский. Но пока вырабатывался текст петиции, "обожаемый монарх" успел дать ответ на скромные пожелания учащейся молодежи. Еще на докладе о том, что некоторые студенты (40--в Варшавском и 7--в Петербургском университ.) отказались присягнуть, царь положил знаменательную резолюцию: "обойдусь и без них".
   Так как чаяниями и ожиданиями были заражены но только "дети", но и некоторые "отцы", то понадобилось сделать более общею и решительное заявление. Случай не замедлил представиться. Как известно, на приеме представителей дворянства, земства и городов, происходившем 17 января 1895 года, Николай II сказал: "Мне известно, что в последнею время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть вое знают, что я буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель"...
   Оптимистам и либеральным мечтателям был нанесен жестокий удар; для иллюзий места не оставалось. Общественные круги, которых всего ближе касалось грубоватое царское слово о "бессмысленных мечтаниях", не замедлили отозваться. Среди публики получило скоро широкое распространение "Открытою письмо к Николаю II" (с датой: 19/1--95 г.), переизданное несколько раз кустарными способами. Автор того обращения, упрекнув царя за необдуманность выражения, которым он назвал стремление земщины к сближению с монархом, заканчивал свою письмо в очень вызывающем тоне: "День 17-го января уничтожил тот ореол, которым многие русские люди окружили ваш неясный, молодой облик... Если самодержавие на словах и на деле отожествляет себя с всемогуществом бюрократии, или оно возможно только при совершенной безгласности общества и при постоянном действии, якобы, временного положения об усиленной охране,-- дело его проиграно...
   Ваша речь вызвала чувство обиды и удрученности, от которого, однако, живые общественные силы быстро оправятся и перейдут к мирной, но упорной и сознательной борьбе за необходимый для них простор; у других оно (обострит решительность бороться с ненавистным строем всякими средствами.
   Вы первый начали борьбу,-- и борьба не заставит себя ждать".
   Как известно, автором этого "Открытого письма" был П. Б. Струве, написавший в 1898 году "Манифест российской соц.-дем. раб. партии", а ныне являющийся усердным защитником идеи самодержавия.
   В другом документе: "Манифест русской конституционной партии", появление которого связано с той же речью Николая II (опубликован в гектографированной брошюре "В память 17 января 1895 года"), пожелания либералов того времени были формулированы белее конкретно. "17-го января, говорится в "Манифесте", произнесены слова, которые представляют собою историческое событие. Борьба об'явлена с штаты престола, и нам, русским конституционалистам, остается только принять вызов... Мы обращаемся ко всем слоям русского общества, непосредственно заинтересованным в изменении существующего строя. Мы призываем все партии к единению на почве общего желания конституционного образа правления. Против абсолютизма власти мы выставляем: народное представительство без ограничения цензом. Против бюрократии: расширение местного самоуправления".
   В качестве необходимых условий нового правового строя, говорилось далее в "Манифесте", должны служить: гарантии личной свободы, неприкосновенность дома, бумаг, писем; свобода промыслов и занятий; свобода совести, слова, печати, собраний и товарищества...
   В экономической области партия намерена проводить финансовую политику, в интересах большинства, фабричное законодательство в интересах рабочего класса и т. д.
   "Вот наши цели, к осуществлению которых мы стремимся, которые на языке бюрократов, руководящих молодым императором, называются "бессмысленными мечтаниями"...
   Новый год, принесший мечтателям глубокое разочарование, застал учащуюся молодежь в состоянии растерянности. Нельзя было сказать, что студенчество" совсем упало духом; однако, ему, только-что испытавшему горечь разбитых надежд, было нелегко сразу занять определенную позицию, выбрать прямую линию поведения, диктуемую жестокой логикой событий; в поведении студенчества; академизм и политика продолжали еще некоторое время смешиваться в неравномерных, часто случайных дозах, пока окончательно не наметился для всех студентов и не студентов -- единственно верный путь,-- путь революционной борьбы...
   Немалое смущение внесла в настроение студенческой массы (университетской) позиция, которую заняла часть профессуры в конфликте молодежи с властями предержащими. Записка Капниста относительно "петиции 42-х", разосланная им всем профессорам, у, большинства вызвала сочувственное отношение, и 73 из них высказались определенно против Союзного Совета.
   Левое крыло профессуры пробовало реагировать на это, да на собрании, состоявшемся 5 января 1895 года в квартире Веселовского, был поставлен на обсуждение проект новой петиции.
   Союзный Совет, со своей стороны, выступил от имени 43-х землячеств с несколькими воззваниями; в одном из них, от 28-го декабря, он, приводя список высланных и пожертвований в их пользу, осведомлял общество о событиях студенческой жизни за последнее время; в другом, появившемся 1 января 1895 года, Союзной Совет заявлял, что вместо ходатайств о помиловании пострадавших надо добиваться расследования дела во всей полноте -- только не представителями инспекции и администрации, являющимися заинтересованною стороной; в третьем воззвании, вышедшем 10-го января, было подвергнуто обсуждению поведение 42-х и 82-х (правых) профессоров...
   Через неделю после появления последнего листка была опубликована царская речь о "бессмысленных мечтаниях", и разговоры о петициях потерпели всякий смысл.
   Судя по перлюстрационным данным, "союзники" первое время не унывали. Вениамин Бездетнов, принимавший в это время живое участие в земляческих делах (оказывал денежную поддержку, устраивал у себя сходки), писал, например, своему брату Василию 29-го января: "на нашу окрепшую организацию восстала администрация... Поведение профессора паскудное. Когда на лих цыкнули, они отреклись от всего прошлого и покинули нас, прежде их верных союзников... Союз) -- сила стройная; бог не выдает -- свинья не с'ест"... Другой неизвестный корреспондент сообщил 12-го февраля в Тамбов Д. А. Телятникову: "несмотря на ректорское об'явление, нам ничего не делают, да и делать ничего не смогут... Без борьбы, борьбы упорной, мы не сдадимся".
   Но звучали и другие нотки. Так, 20-го февраля из Москвы в Киев, Ф. П. Дитятину писали: "Наши дела смутны; похожи на Гордиев узел, который придется разрубать какому-нибудь скоту, в роде Бердяева или Капниста"... В позднейших корреспонденциях чувствовалась уже некоторая запуганность -- у одних и энергия озлобленности -- у других. А. Степанов, заведывавший земляческой библиотекой, писал, например, 13-го марта в Пензу гимназисту И. В. Щеголеву, прося прислать денег на помощь пострадавшим студентам, следующее: "только никаких упоминаний про землячества, про Союзный Совет быть не должно". В другом письме от того же числа из Москвы сообщалось: "Союзный Совет выжидает; тишь поразительная. В нашем землячестве три радикала с двумя консерваторами поссорились; более 3--4-х боятся сходиться... Ты говоришь про нецензурные издания -- напиши, какие можно достать"...
   Из приписки к последнему письму видно, в какую сторону, начинал дуть ветер. Этот уклон нашел себе яркое выражение в признаниях некоего "Павла", который в корреспонденции на имя А. М. Финкель (в Оренбург, 20-го марта) заявлял: "Прочитал я "Царствие божие внутри нас" Толстого... Я всеми силами своей души ненавижу правительство. Так называемой церкви я не верю, попов терпеть не могу... Нельзя ли произвести сбор в пользу изгнанных"...
   А "скот" Бердяев действительно продолжал рассекать "Гордиев узел". 23 апреля 1895 года московское охранное отделение представило в департамент полиции новый список лиц, вступивших в ряды Союзн. Совета7).
   Черев месяц московское г. жандармск. управление, получившее этот список ог департамента полиции, потребовало обыскать всех упомянутых в нем лиц; по случаю летних каникул в Москве оказались на-лицо лишь двое, которых и подвергли обыску, при чем у Вельского отобрали архив Судебной комиссии Союзного Совета, а у Шишло взяли до 100 нелегальных изданий, гектограф и документы, касавшиеся обвинения некоторых лиц в предательстве (См. прим. 6-е).
   Кроме привлеченных к дознанию о Союзном Совете В. М. Фивейского, Э. Ф. Руда, А. Лосицкого, П. В. Лаврова и Г. Н. Горшечникова, переписывавших (и для гектографа) (союзовские документы, по требованию жандармского управления были потом обысканы: Д. В. Нагорский, Н. Н. Сытин, И. И. Лыжин, В. А. Руднев, Г. Н. Логачев, А. И. Антоконенко и арестованы: П. В. Лавров и М. Н. Янишевюшй 8).
   Так закончилась пора "бессмысленных мечтаний", вызванных вступлением на престол последнего" самодержца.
   

ГЛАВА XII

Первые соц.-демократические кружки в Москве.-- Дело С. И. Мицкевича.-- Первые протесты московских рабочих.-- Московский "Союз Рабочих".-- Кружок "Рабочее Дело"

ПЕРВЫЕ С.-Д. КРУЖКИ В МОСКВЕ

   Казенный летописец, обозревая положение заграничных революционных групп в 1894 году, писал, между прочим, следующее:
   "Партия "Освобождение Труда" все более и более падала даже в глазах эмиграции, считающей ее не отвечающею потребностям современной революционной борьбы с правительством. Материальные условия названной группы попрежнему крайне печальны, а главные ее представители, Плеханов и Засулич, живут почти впроголодь... К концу года значение "освобожденцев" стало, однако, подниматься в виду полученный из России сведений об усилении, будто бы, в империи социал-демократической партии". ("Обзор" XVIII, 114).
   Что касается материального положения прародителей русского марксизма, то "летописец" был, вероятно, недалек от истины,-- им, как из большинству политических выходцев, жилось за границей, конечно, не так сладко, как П. И. Рачковскому, на основании бойких донесений которого был дан вышеприведенный отзыв; но относительно роста с.-д. движения в России скептическое "будто-бы" являлось неуместным; правда, "партий", о которых говорит "летописец", тогда не существовало, но рост движения действительно начался -- и не в 1894 гаду, а значительно ранее; достаточно припомнить весьма интенсивную пропаганду, которую вели с начала 90-х годов кружки М. Бруснева -- в Петербурге, К. Чекеруль-Куша -- в Риге, И. Калашникова -- в Одессе и А. Машицкого -- в Ростове1),
   В Москве начальные успехи марксизма относятся; к первым годам того же десятилетия, при чем уже с весны 1893 г. Бердяеву пришлось уделить особое внимание представителям революционного течения, которое стало очень быстро завоевывать умы и которому суждено было сыграть впоследствии такую исключительную роль.
   26 апреля 1893 г. под наблюдение московских филеров поступили А. Н, Винокуров и его жена П. И. ур. Мокроусова; осенью (октябрь и ноябрь) слежка за ними сделалась хронической; она установила, "что к числу ближайших знакомых Винокурова и его жены принадлежат: И. Давыдов, сестра его А. Рейнгольд и второй муж ее А. Рязанов, а также Гр. Мандельштам, С. И. Мицкевич, З. И. Серебрякова, И. Немолякин, М. Н. Корнатовская и, наконец, сама А. Е. Серебрякова, которая нашла нужным почтить самолично рождение нового члена московской революционной семьи2).
   Благодаря своей "мамочке", охранное отделение знало, что квартира Давыдовых являлась школой экономического материализма; было известно также, что Мицкевич старался обзавестись связями среди рабочих и даже приобрел таковые в мастерских Московско-Брестской жел. дороги, пользуясь содействием помощника машиниста С. И. Прокофьева3),
   Но Бердяев в это время был занят народоправцами, на которых надеялся пожать лавры, и потому молодой социал-демократии особого внимания не уделял.
   Между тем отдельные признаки указывали на то, что интерес революционной интеллигенции к пролетариату и само рабочее движение стихийно и самочинно начинали расти в геометрической прогрессии.
   Нельзя сказать, чтобы охранное отделение этого не замечало; но сразу приспособиться к новой обстановке оно не могло: у него не было достаточной агентуры: для всестороннего освещения революционного движения, рост которого направлялся вглубь и вширь.
   Этот недостаток секретных сотрудников в значительной степени покрывался успешной деятельностью почтовых "цензоров", доставлявших охране своими перлюстрационными сведениями ценнейший розыскной материал, который, перекрещиваясь с агентурными указаниями, держал розыск на верном пути.
   В октябре 1893 года, например, департамент полиции сообщил Бердяеву о том, что М. Нечаев разослал по почте (А. Чичкину, И. Алексинскому, Б. Федчерко) приглашения явиться на собрание и что живущая за границей В. Чичкина находится в сношениях с москвичами "Николаем" и "Федором", которые сообщают ей (и петербургскому технологу Батурину) о кружке (6 реалистов и 2 гимназиста), в котором читают нелегальную литературу. Эти указания заставили охранное отделение обратить внимание на Чичкиных и Батуриных, которые через два года уже встали в боевые ряды московской социал-деможратии4).
   В январе 1894 года были получены тоже перлюстрационным путем указания на новое лицо, принадлежавщее также к марксистскому кружку. В письме, автором которого оказался М. Цейтлин к П. М. Роггауз в Варшаву, сообщалось условным языком о "специализации наших сил и наличных наших способностей в одном направлении", при чем упоминались имена Мартына Мандельштама, его сестры Евгении (Генриеты), по мужу Цеховой, и др. лиц. К числу знакомых Цейтлина, как выяснилось, принадлежали и супруги Винокуровы5).
   Тогда же почтовая "цензура" представила копию письма на имя Н. Н. Лебедевой, писанного В. А. Ждановым (впоследствии, муж адресами), на которого департамент полиции рекомендовал Бердяеву обратить внимание. Но оказалось, что охранное отделение занялось этим лицом еще ранее). Как мы: знаем из предыдущей главы (прим. 1-е), 3 декабря 1893 года к Жданову принес гектограф Д. Калафати (знакомый секретного сотрудника Невского). В связи о этим обстоятельством было установлено наблюдение за О. Хаминым (приятель Жданова), который, по январским сообщениям агентуры, должен был разносить новую, только что изданную, "программу". 20 апреля 1894 года Жданов был обыскан и арестован, так как у него) нашли "Объявление об издании социал-демократической библиотеки" (потом его сослали в Вологодскую губернию).
   

ДЕЛО С. И. МИЦКЕВИЧА

   В числе бумаг, отобранных у Жданова, оказалось письмо к Мицкевичу; но последний, как мы видели, охранному отделению уже был известен; находился ли он в непосредственных сношениях с шпионкой А. Серебряковой -- это вопрос; но Мицкевич был знаком -- а это почти равносильно -- с Корнатовской, а также с ее подругами И. Калининой и М. Рыбиной (из Ниж.-Новгорода). Бердяев знал о выдающейся роли Мицкевича в организации социал-демократического кружка и ждал лишь благоприятного момента, чтобы с ним покончить.
   Корреспонденция Мицкевича тоже не миновала цепких щупальцев почтовой "цензуры". 25 января 1894 г. департамент полиции сообщил московскому охранному отделению копию письма к Мицкевичу весьма, конспиративного содержания, которое заканчивалось просьбой немедленно уничтожить его; автором письма оказался С. Н. Предтеченский, живший в 1892 году с Мицкевичем, а лицами, о которых шла речь в корреспонденции,-- М. А. Плотников и Н. В. Поздняков, которые были на замечании охраны 6).
   Несмотря на вое эти "данные", более основательно Мицкевичем охранное отделение занялось только осенью 1894 года, во второй половине ноября, когда за ник было установлено ежедневное наблюдение. В виду большой подвижности "лидера", филерские проследки дали существенные результаты и в течение двух недель выяснили ближайший антураж наблюдаемого, и в том числе главных его сотрудников по нелегальной работа.
   Вот некоторые данные этого наблюдения. 19-го ноября Мицкевич виделся с В. Ф. Елчиным, З. В. Каллиопиной, В. и Е. Масленниковыми; на следующий день -- но Калафати и К. Ф. Бойэ; 24-го ноября: он имел свидания с А. А. Ганьшиным, И. В. Денисовым, М. Н. Янишевским, А. и В. Масленниковыми и А. А. Кокиным; 26-го ноября -- с Е. Спонти, А. Карпузи, Д. И. Ульяновым, М. Т. и А. И. Елизаровыми, Винокуровыми, Б. Келлером, В. Ждановым, Н. Н. Малышевым, С. И. Мураловой, Н. и В. Пеныевсюими; вечером этого дня Мицкевич с Винокуровыми пошел было на вечеринку нижегородского землячества, но полиция этого собрания не допустила; 1-го декабря он посетил М. В. Черняеву и Н. В. Васильева...
   3-го декабря Мицкевич был арестован одновременно о Винокуровыми, Цейтлиным и многими другими, в виду студенческих волнений; по обыску у него нашли мимеограф с принадлежностями, серию статей социал-демократического содержания ("Беседы"), гектографированные воззвания к рабочим завода Вейхельдта, рукописную программу русских социал-демократов... Дело о Мицкевиче было передано для; производства дознания в московское жандармское управление.
   Так произошла первая стычка охраны с авангардом московской социал-демократии, стычка, перешедшая затем в длительный и ожесточенный поединок, затянувшийся более чем на два десятилетия.
   

ПЕРВЫЕ ПРОТЕСТЫ МОСКОВСКИХ РАБОЧИХ

   В конце июля 1893 года токаря машинного отдела мастерских Московско-Казанской железной дороги прекратили работу и склонили к тому же большинства рабочих других мастерских; забастовщики, собравшись у правления дороги, потребовали, ссылаясь на новые правила пенсионного устава, выдачи причитающегося капитала за выслугу лет; начальство отказало; для переговоров о рабочими явился сам обер-полицеймейстер Власовский, который стал убеждать забастовщиков, в необходимости подождать с удовлетворением их требований; увещания, подкрепленные соответствующим нарядом городовых, подействовали: рабочие решили "обождать".
   В других местах трудовые массы были настроены не так миролюбиво. Как известно, в октябре 1893 г. произошли крупные беспорядки на фабрике Морозовой в Твери; весной 1894 года разразился бунт на Нижнетагильских заводах, сопровождавшийся избиением земского начальника; в июне того же года возникла забастовка 12000 рабочих на фабрике Хлудовых (в городе Егорьевске, Рязанской губ.), для прекращения которой потребовалось вмешательство двух казачьих сотен (стачка закончилась судебным процессом)...
   Русский пролетариат стал пробуждаться к новой жизни; он напомнил о своем существовании, показав, какая огромная потенциальная сила в нем кроется.
   Начал просыпаться и московский рабочий, являвшийся значительно (Отсталым в смысле развития своего классового самосознания по сравнению с фабрично-заводским населением других промышленных районов.
   8 апреля 1894 года хозяин небольшого московского завода Вейхельдт получил "угрожающее письмо"; одновременно до 50-ти человек заводских рабочих пытались забастовать; попытка не имела успеха.
   Несмотря на незначительность упомянутого события, я нахожу нужным его отметить, так как это был чуть ли не первый случай в летописи московского рабочего движения, когда осознавший себя пролетариат выступил в ногу со своими друзьями из социалистической интеллигенции; как выяснилось несколько позднее, забастовка у Вейхельдта была вызвана агитацией, которую вели слесаря завода А. Карпузи и К. Бойэ; последние принадлежали к социал-демократической группе Винокурова и Мицкевича, выпустившей воззвание, которое составитель "Обзора" не без основания назвал "угрожающим письмом". В нем, действительно, таилась угроза в будущем спокойствию заводчиков и фабрикантов, безграничной эксплоатации труда капиталом.
   С этого момента рост московского рабочего движения шел параллельно, а несколько позднее -- и в тесной связи с развитием социал-демократических организаций, которые преемственно и почти непрерывно стали возникать потом в столице.
   Изменившееся настроение московского пролетариата стало выявляться с самого начала 1895 года; участились столкновения между рабочими и хозяйственной администрацией; безмолвный и всегда покорный прежде "наемник" сделался требовательнее, начал жаловаться, стал протестовать, иногда и весьма решительно.
   На первых порах "недоразумения" возникали исключительно на почве экономических нужд и разных недочетов бытового порядка. Насколько еще примитивно было понимание этих нужд и как мелки были вначале рабочие претензии, видно из одной "прокламации", появившейся на стене фабрики Гоппера, близ "отхожего места" (в те времена только в этих злачных местах могли безвозбранно собираться рабочие). Это воззвание, писанное измененным почерком и малограмотно, на полулисте бумаги, было наклеено перед рождественскими праздниками (1894 года).
   Вот содержание этой "самодельщины": "Господа мастеровые и рабочие! Давайте уговоримся собраться, чтобы заявить, что мы желаем получить харчевые до праздника и чтобы работа была прекращена после обеда за день до праздника. Господа! Некоторые говорят, что думают ехать в деревню, другие хотят сходить в баню и церкву. Какие же мы православные, если пойдем грязные в церкву, или совсем в нее не пойдем? Иисус Христос учил быть непреклонными, зачем же нам бояться?".
   Несмотря на скромность выраженных в "прокламации" пожеланий, автор его проявил разумную предусмотрительность и написал на оборотной стороне: "прошу не передавать, кому не следует"; его не послушали, и листок вскоре очутился в распоряжении заводской конторы, которая поспешила этот продукт истинно пролетарского творчества представить через полицейского надзирателя в охрану.
   Гопперовцы не вняли голосу своего товарища и пошли в "церкву" немытые. Но зато другие московские рабочие проявили больше христианской "непреклонности" и выстудили на защиту своих интересов коллективно. Вот несколько примеров.
   25 января 1895 года рабочие мастерских Московско-Ярославской жел. дор. (преимущественно слесаря) забастовали, будучи недовольны новыми правилами пенсионного устава; их едва уговорили вернуться к станкам.
   Двумя днями позже прекратили работу 200 рабочих шерстопрядильной фабрики Дюфурмантель; они потребовали для об'яснений директора. Конторщик Е. Чернов заявил с бранью, что хозяина нет; рабочие удалились в спальни; директор тогда вдруг об'явился и велел позвать рабочих; забастовщики не пошли; явившейся полиции они заявили, что требуют поданной платы вместо сдельной; недовольных -- 12 человек -- рассчитали.
   10 февраля 1895 года забастовали 150 рабочих фабрики Постникова из-за того, что по книжкам расчет они должны были получать 7-по числа, а выдавали им плату всегда неделей -- двумя позже; кроме того, их, вопреки правилам, заставляли работать в течение сырной недели. Забастовщики пошли с жалобой к участковому приставу, к мировому судье и, под конец -- к обер-полицеймейстеру. Одержали победу.
   20 марта 1895 года рабочие рассыпного и болтового отделения завода Гужона во время обеденного перерыва поколотили паспортиста В. Федорова, который их очень утеснял, показав тем пример тактики более действенной.
   Еще большую активность проявили рабочие бумагопрядильной фабрики Мазурина (в подмосковном селе Кускове), где забастовавшие подсучивальщики с присоединившимися к ним ткачами 7 июня 1895 г. побили стекла в фабричной конторе и даже помяли станового пристава; фабрика, насчитывавшая 3000 рабочих, стала. 8-го июня явились неизбежные казаки, на которых администрация обыкновенно возлагала в этих случаях функции фабричной инспекции; отважные донцы плетьми загнали рабочих в спальни; на помощь им были посланы "молодцы-фанагорийцы"; полиция, кавалерия и пехота одержали, конечно, верх над рабочими, которые знали только одно оружие -- челнок...
   Почва оттаяла от льда вековой косности и ждала сеятеля.
   

МОСКОВСКИЙ "СОЮЗ РАБОЧИХ"

   Наблюдение за Винокуровыми и Мицкевичем выяснило почти весь личный состав ядра социал-демократической группы, но во время зимнего погрома кружок этот не был ликвидирован полностью; дело Бердяеву казалось не совсем созревшим -- он ждал приближения 1-го мая.
   Однако, организация была еще настолько слаба, что ознаменовать должным образом рабочий праздник совсем и не пыталась; она ограничилась тем, что устроила в этот день небольшое собранно в Сокольниках и выпустила перед тем две серии (мимеографных и гектографных) воззваний. Объясняя рабочим значение 1-го мая и указывая на пример западно-европейского пролетариата, листки рекомендовали рабочим добиваться улучшения своего положения путем образования союзов из касс взаимопомощи, а также устройством общих стачек с требованием 8-часового рабочего дня.
   После ареста Мицкевича организаторскую роль: его взял на себя М. Мандельштам, в виду чего за ним было установлено наблюдение, которое велось особо интенсивно с конца весны 1895 года. Проследки установили, между прочим, сношения Мандельштама с вышеупоминавшимися А. Карпузи, К. Бойэ и С. Прокофьевым, а также констатировали свидания А. Карпузи с А. А. Гридиной и рабочим из села Раменского Ф. И. Поляковым. По временам смотрели также за А. Ганьшиным и К. Чекеруль-Кушем (виделся с И. Калининой -- приятельницей М. Корнатовской) и другими.
   Пользуясь летним временем, кружок решил использовать благоприятные условия для устройства "массовок"; они происходили с возрастающим успехом. После "маевки" состоялась сходка на берегу реки Яузы (присутствовало 20 человек, в том числе рабочий А. И. Хозецкий), во время которой обсуждались проекты рабочих кассы и союза.
   4-го июня снова собрались в Сокольнической роще; сводкой руководили Г. Мандельштам и А. Карпузи, а внешнюю охрану вели А. Ганьшин, А. Масленников и примкнувший к организации А. Д. Кирпичников.
   Дозор оказался на высоте своего призвания: соглядатай Ф. Иванов, следивший за участниками сходки, был замочен; его пытались даже поймать; внешность его была описана во всеобщее сведение, при чем одной из примет была указана "синяя рубашка", что повело к запрещению филерам носить что нибудь подобное.
   На сходке 4-гю июня было решено напечатать устав кассы и воззвание от имени "Союза Рабочих"; следующее собрание было намечено на 11-е июня, в роще подмосковного шла "Люблино".
   Но дни организации, еще не успевшей народиться официально, были сочтены; внешнее обстоятельства ускорило приближавшийся "конец начала".
   С первых чисел июня было установлено наблюдение "во-всю" за тройкой: Масленниковым, Кирпичниковым и тоже новым членом кружка -- П. Д. Дурною. Филерские донесения за это время отметили: А. Карпузи принес Кирпичникову "валик", который потом был перенесен в Дурново; последний и Кирпичников отвезли 9-го июня какие-то вещи в подмосковное село Мытищи к жившим там братьям Масленниковым. Это обстоятельство, в связи с разыгравшимися событиями на фабрике Мазурина, заставило охранное отделение поспешить с ликвидацией "Союза", еще находившегося, так сказать, в утробе, матери.
   В ночь на 10 июня 1895 года были обысканы и арестованы: А. Ганьшин и жена его М. Я. Ганьшина, П. Дурново, А. Карпузи, А. Кирпичников, М. Мандельштам, А. и В. Масленниковы, Е. П. Петрова, А. И. Рязанов и Н. Чекеруль-Куш, а затем добавочно еще -- А. П. Козловский, А. И. Смирнова, И. А. Давыдов и П. С. Карпузи; были задержаны также Н. А. Жолвакова, надзирательница детского приюта в Мытищах, жившая у нее Л. И. Биронт (у них бывали Масленниковы) и М. З. Левиг, явившийся к последним во время производства обыска. По сожительству с Мандельштамом и Чекеруль-Кушем был обыскан М. Е. Земцев (известный с февраля 1892 года, когда за ним наблюдали в виду того, что он "должен был видеться" с Кушенским, жившим в Москве "без прописки").
   Результаты обысков Бердяева порадовали.
   У А. Масленникова, жившего с братом Георгием (реалистом) на даче старушки Мироновой (в с. Мытищах), в квартире ничего не обнаружили. Но "недреманные очи" зубатовской агентуры видели дажо и то, что находилось в недрах земли: около акведука, недалеко от дачи, нашли зарытыми в земле типографские принадлежности (полтора пуда шрифта, два валика, рамку) и несколько экземпляров воззвания, оттиснутого при помощи этого станка, с обращением: "Товарищи-рабочие" 7).
   У А. Ганьшина была найдена корзина с 140 экз. нелегальных изданий (в том числе: Плеханова -- "Лассаль, его жизнь", "Памяти А. Зайцева" и др.), а также чемодан с. разными документами8).
   У Кирпичникова, кроме нескольких революционных брошюр, взяли мимеограф со всеми принадлежностями и рукопись программного характера (см. прим. 7-е).
   В числе рукописей, отобранных у Мандельштама, была одна под заглавием: "Как крестьянин и кустарь в фабричного рабочего превратились".
   У Дурново, Биронт, Карпузи, В. Масленникова и Рязанова забрали нелегальную мелочь, письма и рукописи.
   В виду наличности солидных вещественных доказательств вся переписка о ликвидированном кружке была передана в московское г. жандармское управление. Дознание, начавшееся с привлечения десятка лиц, развернулось в довольно крупное дело. Повторилась старая печальная история: обвиняемые по тем или иным соображениям, иногда с весьма благими намерениями (выгородить других, ускорить окончание расследования и пр.), находили нужным вступать в разговоры со следователями, писать для них объяснения и раз'яснения и, таким образом, давали им уличительный формальный материал, добывать который и составляло задачу жандармов.
   Охрана, надо это признать, в большинстве случаев не ошибалась в выборе своих жертв; но, разумеется, многого она не знала; да и то, что было ей известно, само но себе не могло служить положительной уликой в дознаниях, производившихся в порядке 1035 ст. Устава уголовного судопроизводства, требовавшей некоторых юридических гарантий. Наконец, в интересах агентуры и дальнейших розысков, охрана обо многом вынуждена была молчать; ей нельзя было открывать сван крапленые карты в сложной игре, которую она вела.
   Таким образом, на жандармов ложилась нелегкая обязанность доказывать виновность привлеченных к дознанию, и "синие мундиры" делали на этом свою карьеру; всеми способами они старались вымогать показания из арестованных, которые, чаще всего по наивности или неведению, попадали в эту ловушку.
   Дознанием было установлено, что на сходке, состоявшейся 30-го апреля в дачной местности "Вешняки", на которой присутствовали Кирпичников, Масленниковы и Дурново, М: Мандельштам сказал речь о необходимости устройства "Союза" с кассой и библиотекой, при чем роздал до 60-ти экз. воззвания по поводу 1-го мая. Потом вместе с Кирпичниковым Мандельштам выработал устав "Союза Рабочих"; затем он устроил собрания в Сокольниках и на Воробьевых горах, в которых, кроме Масленниковых и Дурново, участвовал А. Карпузи.
   Предполагалась еще рабочая сходка по поводу стачки на фабрике Корзинкиных в Ярославле. В. Масленников, получивший письмо об этом (отобранное у него по обыску), вместе с А. Ганьшиным ездил в Ярославль, куда они отвезли Каверину 20 экз. брошюры "Как люди на белом свете живут"9).
   На сходке 28-го июня Мандельштам прочитал проект "устава", а на собрании, состоявшемся 7-го июня у Кирпичникова, было составлено, при участии Дурново и Петровой, воззвание, которое предполагалось огласить на массовке, назначенной на 11-е июня. 8-го июня Кирпичников набрал и при содействии Петровой и М. Мандельштама отпечатал на квартире Дурово 400 экз. этого воззвания.
   Относительно печатни, обнаруженной у Масленниковых, М. Мандельштам показал, что приобрел ее в августе 1893 года в Риге, через маклера и типографских рабочих; по доставлении типографии в Москву он поместил ее в опытной городской станции канализационных работ; бывая там на дежурстве, он оттиснул на этом станке листок "Мы живем в такое время". В феврале 1894 года Мандельштам зарыл печатаю на берегу р. Москвы10).
   Кроме тога, показаниями было установлено, что непосредственные сношения с рабочими вели, кроме Винокурова и Мицкевича, Левит, Слюнит и Е. Лаку р. Статьи для рабочих: "Много ли мы зарабатываем" и "Кое-что о женщине-работнице" были составлены М. Мандельштамом. Некоторые статьи были переведены с иностранных языков Винокуровыми, Смирновой, Рязановым, Опонти и Г. Мандельштамом.
   В то же время экспертизой почерков было констатировало, что многие рукописи, (отобранные по обыскам, социал-демократического содержания были писаны Мицкевичем, Винокуровыми, И. Давыдовым, Г. Мандельштамом, Рязановым, М. Цейтлиным и Я. Гинсбуртом. Программу русских социал демократов переписывали Д. Букалов и М. Глобачева. Программу эту Кирпичников получил от Рязанова, который дал еще Мандельштаму рукопись "Кустарная промышленность в Германии"...
   Читатель мог обратить внимание на то, что охранное отделение, ликвидируя "Союз Рабочих", арестовало только интеллигентов, а рабочих, заведомо принадлежавших к Союзу, не тронуло. У Бердяева была своя цель: выловить уцелевших пропагандистов из рабочих, служивших как бы приманкой, тем более, что число распропагандированных было еще весьма ограниченным и среди них действовала надежная агентура.
   Агитация действительно продолжалась. 15-го июня 1895 г. были найдены воззвания близ мастерских металлического завода Московск. товарищества. 26-го июня на фабрике Мамонтовых в с. Раменском появились листовки с печатным стихотворением "Награда" (в распространении их был заподозрен местной администрацией Ф. Поляков). 10-го августа у ворот фабрики Даниловской мануфактуры появились прокламации "Мы. живем в такое время" и "Пора опомниться, пора взяться за ум". 15-го числа того же месяца состоялась сходка (в местности "Ключики"), на которую явилось до 70-ти человек; на ней присутствовал тот же Поляков, раздававший рабочим воззвания;: "Товарищам-работникам". Такие же листки на следующий день были представлены приставу 1-го уч. Рогожской части с фабрик Мусой и Баулина, 126-го ноября доставлены были в полицию 12 прокламаций, которые были наклеены на доме городской управы в Преображенском и других мостах
   Между тем дознание о "Рабочем Союзе" успешно развивалось; были выявлены главные помощники центральной группы пропагандистов.
   Было установлено, что К. Бойэ собирал рабочих для чтения "Бесед".
   Ф. Поляков руководил не только сходкой в "Ключиках", но и собранием в Даниловке; им были нелегально напечатаны листовки: "Награда" и "Товарищи-работники" и переданы рабочим С. Королеву, А. Кудрину и С. Кузнецову (Федотову). Получив от М. Мандельштама 7-го июня несколько сот воззваний, Поляков передал их Колчину, который, в виду того, что вследствие арестов сходка, назначенная на 11-ое июня, не состоялась, разбросал полученные листки на улицах в рабочем районе.
   С целью напечатания новых воззваний Поляков сблизился с наборщиком типографии Пашкова Р. Г. Наумовым, который набрал и оттиснул 60 экземпляров стихотворения "Награда" и два воззвания: "Товарищи, пора опомниться!" 40 экземпляров и "Товарищи-работники" -- 200 экземпляров (Романов отпечатал, кроме того, уже после ареста Полякова, работая в типографии Яцкевича, воззвание "Рабочие всех стран, соединяйтесь!", которое 28 ноября 1895 года было расклеено в фабрично-заводских кварталах Лефортовской части).
   В связи с дознанием о "Рабочем Союзе" возникло по случайному поводу другое дело, уже вне Москвы. 13-го июля в Туле у рабочего оружейной мастерской Нарышкина были найдены воззвания (из числа отпечатанных у Дурново), которые, как выяснилось, он получил от товарища по работе Н. Блинова; последнему дал 6 таких листков конторщик Моск.-Курской железной дороги А. Косарев. Такие же воззвания были отобраны еще у Н. Попова, работавшего на фабрике Митина, близ Чесменской платформы.
   С осени 1895 года жандармское управление начало реализацию данных своего дознания.
   16-го августа были арестованы братья Ф. и К. Бойэ, Прокофьев, Поляков (пытался бежать) и Хозецкий (у него найдена при обыске брошюра "Кто чем живет"). Одновременно были обысканы: Мария Бойэ, С. Захаров (Егоров), Г. Форгинский и И. В. Денисов. 23-го сентября был арестован Гузаков (распространял воззвания в мастерских Моск.-Каз. жел. д.). 30-го ноября генерал Шрамм потребовал ареста Д. Колчина, но он оказался выбывшим из Москвы для отбывания воинской повинности11). 12-го декабря по требованию жандармского управления были арестованы: Р. Наумов, Е. В. Собколов, Е. Спонти (у него обнаружили: гектографированную брошюру "1-е мая -- праздник рабочих" и "5 последних стачек", а также рукопись "Положение рабочих в Англии и Америке"). Тогда же были обысканы: О. Федотов и А. Кудрин (В. Ананьева и М. Петрова, которых требовалось задержать, в Москве не оказалось). 6-го ноября был обыскан слесарь зав. Вейхельдта А. Богомолов, который передал рабочему Д. Малинову гектогр. листки "Разговор двух фабрикантов" и "Столковались у фабричного инспектора".
   

КРУЖОК "РАБОЧЕЕ ДЕЛО".

   Выше было упомянуто об аресте Р. Наумова. В связи с его арестом и данными им показаниями было привлечено к дознанию более 20-ти его товарищей, из которых многие явились пионерами московской организации социал-демократии; я перечислю, поэтому, их имена, с указанием сведений, которые о них имелись у жандармского управления.
   И. Г. Горбунов, модельщик у Гоппера; жил с П. Черновым и Н. Гоголевым; познакомился: с Наумовым в 1892 году и распропагандировал его.
   П. Д. Чернов, тоже модельщик, познакомил Наумова с С. Федотовым, раздавал нелегальщину.
   С. Ф. Федотов, жил с Поляковым, снабжал Наумова нелегальными изданиями, был да сходках под Даниловским кладбищем (20 июля 1895 года) и в "Ключиках" (15 августа 1895 года).
   Ф. А. Киселев, ткач на фабриках Михайлова и Бутюгина, присутствовал на тех же собраниях, распространял прокламации на ф. Белова.
   М. Зайцев, ткач с фабр. Михайлов; на июльской сходке (в Даниловке) говорил речь.
   И. И. Пыльцов, электротехник, участвовал в собраниях.
   П. Иванов (он же Гончаров), ткач на фабр. Ганьшина, был близок с Наумовым.
   Ф. Царев, ткач, был выслан из Петербурга; говорил на собраниях речи.
   В. Д. Никитин, работал на фабрике Ганьшина, посещал сходки; был близок Наумову.
   И. Е. Царев, ткач у Ганьшина и на фабр. Вааг, выслан был из Петербурга; на сходке 20-го июля говорил речь; в ноябре устроил собрание у себя на клавире.
   Ф. Игнатьев, рабочий мастерских Московского технического училища:, участвовал (в сходках.
   В. П. Дешевой ж П. П. Дешевой, литейщики завода Поренуд, бивали на собраниях.
   О. А. Анохин, хозяин слесарной мастерской, присутствовал на сходке в "Ключиках".
   А. Ф. Маклаков, ткач на фабр. Буша и др., тоже; знакомый Наумова.
   В. Г. Горичев, литограф в тип. Пашкова, был распропагандирован Наумовым; знакомый Д. Колчина.
   А. А. Шукалев, литограф у Пашкова, был на сходке у Наумова, в ноябре 1895 года (умер).
   Е. Д. Сеняев, ткач у Мусси, присутствовал на том же собрании.
   Б. И. Лебедев, заготовщик, тоже.
   Я. Д. Лебедев, работал на фабр. Михайлова, был близок Наумову и присутствовал у него да собрании12).
   Н. У. Гоголев, рабочий у Гоппера, жил с Черновым и Годуновым.
   А. Н. Кудрин (А. Кудрявцев), работал у Гоппера и на заводе Бромлея, жил с Поляковым ж Федотовым13).
   Из приведенного списка (разумеется, далеко не полного -- он касается лишь одной рабочей группы) видно, что социал-демократическая пропаганда в Москве на первых же порах имела значительна успех; несмотря на жестокий "провал", которым сопровождалась первая попытка широкой пропаганды, движение успело укорениться и никакие "ликвидации"; уже не смогли в последующем (остановить его могучий рост.
   Правда, в первый год рабочее движение росло более вширь, чем вглубь; делом революционной интеллигенции было осмыслить и направить движение в русло сознательной борьбы, и она выполнила эту трудную задачу с полным сознанием своего исторического долга.
   Для характеристики настроений, которые зарождались в толще рабочих масс, несомненно, под влиянием пропаганды "кучки агитаторов", следует упомянуть об одном деле, очень незначительном, правда, но весьма типичном для своего времени.
   2 июля 1895 года в селе Раменском (где жил, кстати сказать, и работал деятельный Ф. Поляков), жандармский ротмистр Бот составил протокол по поводу заявления бронницкого крестьянина Малахия Калмыкова о том; что сын его сказал (без свидетелей, впрочем) в споро с отцом о государе: "Чорт его помазал!.. Царя следует выбирать"...
   Дознания об ("оскорблении величества" тогда, однако, не возбудили под тем предлогом, что Калмыков произнес свои дерзновенные слова в нетрезвом состоянии (на самом же деле потому, что дел по 242 от. ул. о наказ., грозивших каторжными работами, возникало слишком много и по самым ничтожным поводам).
   Такое решение было в известном смысле несправедливо: именно благодаря своему опьянению Калмыков и решился заявить во всеуслышание то, к чему привело его сознание, что он действительно думал: "царя надо выбирать" -- иначе говоря: надо положить предел царскому самовластию.
   Так появились первые молодые всходы ранних посевов.
   

ГЛАВА XIII.

Заговор против жизни Николая II-го (дело Распутина). Провокаторша З. Ф. Гернгрос-Жученко. Арест типографии группы народовольцев. Снова Гурович. Террористический кружок Оленина. Дело Прокоповича.

ДЕЛО "РАСПУТИНЦЕВ"

   Речь Николая II, произнесенная 17/I--95 г., получившая более грубый характер, чем думал придать этому акту сам вдохновитель его -- Победоносцев: (царь, как известно, не смог твердо заучить текста составленной для него речи и вместо "беспочвенных" сказал о "бессмысленных" мечтаниях), явилась ушатом холодной воды для верноподданных "мечтателей"; зато на более экспансивные умы высочайший окрик возымел совершению обратное действие: явилось желание на это "оскорбление словом" ответить соответствующим актом.
   Мысль о покушении на жизнь Николая II возникала в самом начале его царствования не раз и, так сказать, самопроизвольно, вне зависимости от решений каких-либо партийных организаций; эта мысль являлась прямым результатом настроения, господствовавшего в широких радикальных кругах, желавших реагировать на вызов, брошенный молодым монархом русской общественности.
   Один из таких заговоров, получивший наиболее реальное осуществление, возник в небольшом московском кружке земляческого типа. Я не берусь, впрочем, утверждать, что в зарождении этого террористического предприятия революционная инициатива имела первенствующее значение; в деле, которое я имею в виду, провокация играла такую видную роль, что невольно возникает вопрос: не явилась ли идея о покушении первоначально у самого охранного отделения, которому, в виду предстоявшей коронации, было очень выгодно создать громкое дело, чтобы хорошенько отличиться?
   Официальная переписка о так называемом "распутинском террористическом кружке" начинается с запроса департамента полиции от 14/Х--94 г. о личности В. И. Оссопинской, обратившей на себя внимание в виду полученных указаний на ее "вредное направление". Московское охранное отделение ответило тогда, что помянутая курсистка принадлежит к группе "сибиряков", в которую входят сестры Т. М. и А. М. Акимовы, О. Н. Чистякова, А. Н. Лукьянова, Г. Д. Няшин и Б. Д. Смирнова.
   В ноябре того же года но перлюстрационным данным департамента полиции был выяснен А. И. Павелко-Поволоцкий, только-что поселившийся в общежитии сибиряков в доме Якуб. по Тишинскому пер., где квартировали Лукьянова, Акимовы и И. С. Распутин.
   2 декабря 1894 г. директор департамента полиции протелеграфировал Бердяеву: "Вчера выехал Алексей Филатов, предполагающий побыть в Москве и ехать в Саратов на статистку; в его вещах есть черный округлый хлеб около четверти в диаметре, заключающий революционные издания, который он должен передать Кранихфельд (Лидии) через {посредство А. Иогансон или Кривошеиной. Эти сведения совершенно секретны".
   А. Ф. Филатов уда был известен охранному отделению: он состоял под негласным надзором полиции и был замечен но наблюдению (осенью 1894 года, когда он жил вместе о земляком Н. Н. Герасимовым, их посещала народоволька М. И. Ослопова, о которой уже была речь). По сведениям департамента полиции, Филатов был также автором письма (скопированного "цензурой") в Тобольск, на имя В. А. Ордынского, в котором он обнаружил революционный энтузиазм, заставивший обратить на него особое внимание.
   "Какое мы переживаем время!-- писал Филатов в помянутом письме.-- Всюду жизнь, всюду движение, в воздухе носится тревога, чуется приближение бури, нто скоро разразится гроза и неизвестно только, как она проявится и в каком направлении пойдет; интеллигенция готова, народ поддержит ее; недостает только руководителя, героя; но он явится, мы его создадим"...
   Филерское наблюдение, установленное за Филатовым, выяснило, что к числу ближайших его знакомых помимо сибиряков, упомянутых выше, принадлежали еще: И. И. Скворцов, А. А. Яновский, З. П. Уваркина, А. М. Форафонтова и др.
   Несмотря на то, что в распоряжении Филатова находился, как гласили "совершенно секретные" сведения, особенный "хлеб", являвшийся для охраны "насущным", Бердяев оставил сибирского энтузиаста в тонкое, так как в это время у него наклевывалось более серьезное дело: он готовился создать тех "героев", на отсутствие которых Филатов жаловался в своем письме.
   Уже во второй половине 1894 года московское охранное отделение получило агентурные указания на то, что во время собраний у сибиряков Распутин "произносит речи террористического характера"; эта проповедь имела, невидимому, некоторый успех волюц., I, 231.
   Афанасьев -- нелегально жил в Пб. по паспорту Петра Яковл. Коромыслова, III, 127, 130.
   Афанасьев -- сскр. сотр. Иркутск. о.о. о., 3, 81.
   Афанасьев, М. -- рабочий, зубатовец, I, 304, 423.
   Афанасьев, Михаил -- служ. жан. Листа, II, 2 в, 45.
   Афанасьев. Михаил,-- мещ., сотрудн. о. о., III, 69, 70, 71, 72.
   Афанасьев, Федор А.-- рабочий с.-д., I, 164, 167, 400, 101, 402.
   Афанасьева, Н. Е.-- работница, I, 423.
   Афанасьева, Софья Ник. -- с.-д. (Киев), II, 2 в, 77, 78.
   Афонин -- рабочий зав. Бромлей, I, 425.
   Аханкин -- фабр. рабочий, II, 1в., 99.
   Ахиезер (Могилев) -- II, 1в., 164.
   Ашешев, Н. П. -- народов., I, 406, 409.
   Ашпиз, И. Л. -- с.-д. (Одесса), II, 1в., 21, 167.
   Ашпиз, Ицек Нехамов, II, 1в., 142.
   Ашурбеков-Гаджи-Мехти-Кули-Бек -- III, 66.
   Ашурбеков, Иса-Бек, агент бакинск. г. ж. у., III, 66, 67.
   Аэров, М. М. -- см. Аеров М.
   
   "Б". -- революц. в Шарлоттенбурге, II, 2 в, 77.
   Бабаджан, Илья Самойлов, с.-д., I, 358, 360, 428.
   Бабин -- II, 2 в, 19.
   Бабинов, Н. Н. -- (Киев), I, 822.
   Бабушкин -- казанск. студ., I, 146.
   Бабушкин ("Богдан") -- рабочий, нелегальн., II, 2 в, 105.
   Бабушкин, Иван Вас. -- рабочий, видн. с.-д.. II, 2 в, 58.
   Бабушкин -- полковник нач. пермск. губ. ж. у., III, 36, 37, 38.
   Б-на, Е. С. (по мужу) -- знакомая А. Е. Серебряковой, I, 45.
   Багаев, Мих. Ал-дров (рев. кличка "Медведь") -- рабочий, чл. ц. к. С. Р. С., II, 2 в, 85, 92, 93, 94, 95, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 141.
   Багаева -- жена М. А. Багаева, II, 2 в, 103.
   Багалей, И. Г. -- с.-д. (Киев), II, 1в., 157.
   Багрова -- дом-ца в Москве, I, 226.
   Бадиров -- агент ж. полк. Заварницкого во Владивостоке, 111, 17.
   Бажанов, М. П.-- доцент в Москве, I, 165, 168.
   Байдаков, М. -- рабочий-ткач, II, 1в., 96.
   Байздренко, Н. -- с.-д. I, 413.
   Байкалов -- революц., III, 99.
   Банков, Ив. -- рабочий, революц., I, 371.
   Банков -- филер, II, 1в., 30: 2 в, 70.
   Байков,-- влад. книжн. склада, II, 1в., 16, 62.
   Байков, Д.-- рабочий. II, 1 в. 84.
   Байли (Базель), II, 2 в, 53.
   Бакай, Мих, Ефим. -- земск. фельдшер в Екатеринославе, агент моск. охр. отд., чиновн. Варшав. о. о., затем разобл. о. о., II, 1в., 166; 2 в, 58, 138, 140: III, 21, 24, 131.
   Баккал, Илья Яковл. (Белосток), II, 2 в, 130.
   Бакшеев -- муж Е. Бакшеевой, I, 362.
   Бакшеева, К. -- акушерка, революц., I, 361.
   Бакшеева, Авдотья -- гласно поднадзорн. (Томск) (она же Рыбакова, Мap. Ив.), II, 2 в, 119, 120, 121.
   Балакирев, Ф. -- рабочий, с.-д., I, 317, 318.
   Балакирева, О. -- революц., I, 67, 74, 75, 388.
   Баландин -- ученик землемерн. уч., чл. револ. кружка, II, 2 в, 140.
   Баланов, Х. -- рабочий маст. Герера в Дисне, II, 1в., 126.
   Балашев, Павел Васил.,-- революц., II, 1в., 51, 86, 88, 80, 164, III, 126.
   Балашов, Н. П. -- чин., секр. сотр. спб. о. о., III, 105.
   Балашева, Анна Абрамовна, жена П. В. Балашева, II, I в, 164.
   Балдин, А. П. -- технолог, с.-д., I, 164.
   Балмашев -- с.-р., застрелил министра Сипягина, II, 1в., 151, 184, 2 в, 121, 138.
   Балуев -- приятель Ногина, II, 2 в, 10.
   Бальмонт -- либерал (Орехово-Зуево), II, 2 в, 104.
   Балясный, К. А. -- виленск. вице-губерн., II, 1в., 184.
   Бамдас, Б. Ш. (Минск) -- II, 1в., 160.
   Бансвур, Б. З. -- бунд, II, 1в., 109, 110, III, 114, 115, 164, 165.
   Банцыр, Ионсон (Баку) -- III, 66.
   Барабанщикова, Елизавета -- c.-д., II, 2 в. 82.
   Барабаш -- см. Чекеруль-Куш, Барабошкин, В. -- I, 140.
   Барамзин, Е. В.-- с. уд., I, 214, 218.
   Баранинов -- революц., III, 38.
   Баранов -- секретарь нач-ка Виленск. о. о., II, 1в., 155.
   Баранов, А. П.-- потомств. почетн. гражд. (Москва), II, 1в., 48.
   Баранов, Е. -- товарищ Л. П. Менщикова, I, 26, 65.
   Баранов, И.-- филер, II, 1 в., 83, 150.
   Баранов, И. М.-- моск. студ., I, 346, 347, 427.
   Баранов, К. -- рабочий-ткач, II, 1в., 97.
   Баранова (дочь А. Н. Баранова) -- II, 1в., 48.
   Барановская -- прислуга у Гримм, II, 1в., 154.
   Барановский -- нач. станции Сибирск. ж. д., III, 157, 158.
   Барановский, В. Ф.-- II, 1в., 162.
   Баранская, Н. С.-- I, 189.
   Баранцевич -- раб., предатель, III, 105.
   Барабсон -- см. Кончин Д.
   Бардина, Софья Илларионовна -- революц., I, 194, 377.
   Бардовский -- частн. повер. в г. Никольске, III, 69.
   Баренбаум -- влад. писчеб. маг. в Белостоке, II, 2 в, 112.
   Баринов, Лев -- с.-д., II, 2 в, 44.
   Барский, Борис Петр. -- рабочий ф-ки Глеснера в Москве, I, 58.
   Барский, И. А. -- моск. студ., 1, 333.
   Барсов, Н. И,-- юрист, I, 166, 167; II, 1в., 160.
   Бартенева, Екатерина -- I, 132.
   Бартольд -- студ. революц., I, 330.
   Бартошкин, Семен С.-- доносчик, II, 1в., 9, 18, 19, 20, 136.
   Бартошкин, Т. С.-- II, 1в., 168.
   Барыбин, В. -- революц. (Тверь), I, 112, 113, 115. 116, 118, 119, 393, III, 120.
   Барыбина, Е.-- жена В. Барыбина, I, 112, 393.
   Барыбины -- I, 113.
   Барыков -- с.-р., I, 75, 93, 105, 388; II, 2 в, 121; III, 7, 28.
   Барышник, А. (Белосток) -- II, 1в., 164.
   Барышников -- сын чиновника, III, 94, 98.
   Барютин, К. П. -- токарь, с.-д., I, 310, 315, 424.
   Бас, М. -- бунд, II, 1в., 117.
   Васин, М. -- II, 1в., 164.
   Баскин -- доносчик, II, 1в., 136.
   Баскин, Б. Ш. -- хозяин портновской мастерской в Гомеле, II, 1в., 129, 133.
   Баскин, Г. Б. -- раб. в Гомеле, II, 1в., 133, 168.
   Басин, М. -- (Бобруйск) -- II, 1в., 164.
   Басов, Сергей -- с.-р., II, 2 в, 120.
   Басовский, Иосиф (парт. кл. "Дементьев", он же Шрифтейлик и Восходовский), с.-д., II, 2 в, 77, 78, 79.
   Бастатский -- рабочий в Вильне, II, I в, 128.
   "Бася" (организац. кл.) -- революц., II, 1в., 144.
   Бараев, Е. И. -- I, 166.
   Баталин -- начальник врачебн. управ. I, 183.
   Баташева -- помещица, I, 87, 88.
   Батраков, И. М. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Батурин -- Петербург, технолог., с.-д., I, 246.
   Батурин, К. Н.-- с.-д. I, 295, 315--320, 353, 360, 414.
   Батурины -- с.-д., I, 246.
   Батушанский -- провокатор в Екатеринославе, II, 2 в, 138; III, 131.
   Батырев, Валентин Иван.-- (он же Козлечков, и Василий Власенко), с.-д. II, 2 в, 141.
   Баум, Ш. И. -- II, 1 в. 168.
   Бауер -- ст. технолог в Спб., I, 336.
   Баулин,-- влад. фабрики, I, 258.
   Бауман -- с.-д., II, 2 в, 79, 102.
   Баумштейн, Нина -- с.-д., II, 2 в, 74.
   Бахарев, В. Д.-- революц., I, 265--273, 417.
   Бахтадзе -- провокатор (Тифлис), III, 110.
   Бахтина --~ учительница Пречистенских курсов, II, в, 48.
   Башмачников, В. В. -- революц., I, 203, 408.
   Бебель, А. -- писатель, I, 413: II, 1в., 19.
   Бегельферикес, Ш. Б. -- бунд, II, 1в., 149.
   Бедарин, Ал-сей -- учитель, был на карийской каторге, подал прош. о помил. и был возвращ. в Россию, II, 2 в, 136.
   Бескен -- революц. в Гамбурге, II, 2в., 77.
   Безбородов, Ф. -- студ. Демид. лицея, I, 187.
   Бездетнов, Василий, I, 212.
   Бездетнов, Вениамин -- студ., I, 242.
   Беззубов, Ник. -- с.-д., II, 2 в, 72,
   Безобразов, П. В. -- прив. доц. Моск. ун-та, I, 323.
   Бессонов, Ген. -- начальн. Одссск. ж. у., II, 1в., 20, 120.
   Бесфамильный, Ильи -- шурин агента о. о. Зарембо, III, 166, 167.
   Бейзер А.-- сапожник, II, 127.
   Бейзер, Я. -- сапожник, подмастерье, II, 1в., 127,
   Бейлин, Г. Х. -- негласноподнадзорн, II, 1в., 141.
   Бейн, Л.-- революц., I, 162. 402.
   Бейтнер (фон), Лев Дмитр.-- провокатор, II, 2 в, 113, 124, III, 16, 26, 49--52.
   Бейтнер, Мария -- секр. сотр. заграничн. агентуры, III, 82.
   Бек, Измаил -- служ. на литейн. заводе в Петербурге, I, 153.
   Бекаревич -- инспектор Петровск. академии, I, 70.
   Бекетов -- тюремн. смотр. в Красноярске, III, 99, 100.
   Беккер, Б. В.-- с.-д., II, 1в., 63,
   Беклемишев -- ротм. служ. при киев. г. ж. у., II, 2 в, 58.
   Белевская -- квартировладельца в Москве, II, 1в., 27, 29.
   Белевская, Елизавета Кузьминична, II, в, 80.
   Белевский, А. С.-- революц., редактор газ. "Самоуправление", I, 40, 41, 45, 116, 282--286, 290, 292, 293, 390; III, 122.
   Беленцов -- революц., I, 276.
   Беленький, Г. Д.-- II, 1в., 168.
   Беленький, И. В. -- киевск. рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Белецкий -- революц., I, 402.
   Белецкий, В. П. -- I, 207.
   Белецкий, Н. Г. -- народоволец, I, 109, 207, 408.
   Беликов (Казань) -- II, 1в., 85.
   Беликов, Михаил -- революц., I, 106,
   Белильцев, Ив. Матв. (он же Блов), секр. сотр. моск. охр. отд., I, 422.
   Белин -- полицейск. врач, I, 136.
   Белино-Бжозовский -- агент моск. жанд. управл. и прокурорск. надзора, I, 108.
   Белинский-Иванов, В. А. -- наборщик (Киев), II, 1в., 157.
   Белков, Евгений -- студ. Демидовск. лицея, доносчик, тайн. агент, III, 53, 54.
   Беллами -- цит. кн. "Через сто лет", II, 1в., 46, 52.
   Белов -- рабочий, революц., III, 3, 39.
   Белов -- мастер зав. Бромлей, II, 1в., 105.
   Белов -- фабрикант, I, 260.
   Белов, А. О. -- секр. сотр. охр. отд. в Астрахани, III, 100.
   Белов, И. -- сотрудн. моск. охр. отд., III, 71.
   Белов, Н. -- наборщик, I, 284.
   Белов, Н. И. -- I, 283.
   Белов, П. И. (Петербург), I, 418.
   Белова О. А. (урожд. Ваковская) -- революц., II, 1в., 82.
   Белогуров, М. Н,-- рабочий, I, 304, 307, 308, 423.
   Белозоров, А.-- моск. студент, революц., I, 134, 397.
   Белоконский, И. П. -- народоправец, I, 204.
   Белоножкин -- управл. вагоностроит. зав. Франко-русск. о-ва в Нижнеднепровске, II, 1в., 105.
   Белостоцкий, Константин -- шпион, III, 310.
   Белоусов, М. И. -- (Тула) -- I, 192.
   Белоусов, Петр -- рабочий завода мех. изд. Подольск. губ, II, 2в., 45.
   Белоусов, П. И. -- с.-д., II, 1в., 16, 24, 25.
   Белох, О,-- революц., I, 40, 46, 47.
   Бельский, Н. И.-- моск. студ., участн. студ. сов., I, 231, 243, 413.
   Бельтов -- см. Плеханов, Г. В.
   Бельнов, В. И. -- 1, 417.
   Белышев, И. А. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Белявин -- домовлад. в Ярославле, II, 2в., 87.
   Беляев -- домовлад. в Твери, II, 2 в, 69.
   Беляев, В. -- студ. Демид. лицея, I, 187.
   Беляев, Л.-- влад. ф-ки, I, 390.
   Беляев, Н.-- революц., I, 83, 84, 85, 87, 88, 89, 91, 93, 94, 97, 98, 100, 101, 102, 103, 390.
   Беляев, Р. Я. -- рабочий, II, 1в., 102.
   Беляева -- влад. библиотеки, I, 39.
   Беляков, И.-- рабочий, революц., II, 1в., 40, 84.
   Белякова -- революц., II, 2в., 78.
   Белянин, Д. В. -- рабочий, революц., II, 1в., 75, 160.
   Беневоленский, П.-- товарищ А. Грамматикова, I, 404.
   Беневольский. И. В. -- провокатор, псевд. "Базаров", I, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 65, 66, 109, 337.
   Бененсон, А. И.-- II, 1в., 166.
   Бербер, М. -- бунд, II, 1в., 105.
   Берберов -- армянск. и национ., I, 190.
   Бергер, М. Р.-- бунд, II, 1в., 104.
   Бердяев, Николай Сергеевич -- жанд. ротм., начальн. моск. о. о., I, 21 -- 27, 29, 33, 34, 37--45, ДО, 52, 53, 57, 62, 63, 67, 63, 74, 81, 86, 87, 95-- 97, 99--101, 103--111, 113, 115--118, 120, 122, 132--133, 135, 138, 141--143, 148, 150, 152, 154, 155--159, 162, 164, 167--171, 175--176, 179--181, 183, 185--187, 190-194, 196, 200, 202, 212, 213, 215, 218, 220, 226, 231--234, 242--243, 245-247, 252, 255, 257, 264--266, 274, 278--279, 282, 316, 327--328, 391, 399, 406--407, 410, 414, 416; II, 1в., 15, 36, 133; 2в., 20, III, 56, 83, 119--121.
   Бердяев, Н. А. -- знакомый Эйдельмана, впоследствии философ-мистик, II, 1в., 157.
   Березин -- революц., I, 145--147.
   Березин, М. Е. ("Григорий Павлов") с.-д, II, 19, 22.
   Березина (жена Березина) -- I, 146.
   Березовкий, И. Н.-- революц., I, 1в., 110.
   Беренгоф -- влад. суконной фабрики, II, 1в., 96.
   Беркович -- I, 146.
   Беркович, А. Х.-- II, в, 166.
   Берковчч, Е.-- рабоч. в Гомеле, II, 1в., 133.
   Берковский, И. К. -- II, 1в., 170.
   Берлин, А. С. -- революц., II, 1в., 31, 158.
   Берлин, И.-- сапожник-подмастерье, II, 1в., 127.
   Берлинерблау, М. Л. -- (Киев) -- II, 1в., 157.
   Берман -- охранник, III, 106.
   Берман -- портной в Пинске, II, 1в., 126.
   Бернадик -- бунд, II, 1в., 117,
   Бернадик Абрам О. ("Зеленый" и "Серый"), он же Немзер Ш. И., бундовец, II, 1в., 122--124, 145, 163, 170.
   Бернштейн -- II, 2в., 101.
   Бернштейн П.-- II, 10, 166.
   Бернштейн, Л. В.-- II, 1в., 166.
   Бернштейн, М.-- II, 1в., 166.
   Бертело (кн. "Химия Бертело") -- I, 266, 268, 271.
   Беседа, П. -- рабочий, II, 1в., 84.
   Беспрозванный, Н. Д.-- II, 1в., 170.
   Беспрозванный, С. Д. -- II, 1в., 170.
   Бессель, Б. А.-- I, 372.
   Бессель, Любовь -- I, 372.
   Бибер, Янкель -- революц., II, 2 в, 109.
   Бибик, Т. -- моск. филер, I, 200; II, 1в., 14.
   Бибичев, Н. И. -- рабочий, II, 2в., 46.
   Биндер, Ф. Б. -- ("Галка") -- революц., II, в, 140, 149.
   Бинкович,-- квартировлад. в Белостоке, II, 1в., 161.
   Бирбраер, И. -- (Гомель) -- II, 1 в.
   Бирбраер сапожн. и Гомеле, II, 1в., 142.
   Бирк, В. Н. -- революц., I, 411.
   Бирковский (Баку) -- III, 66.
   Биронт, Леонтия Иван. -- с.-д., I, 254--255, 422, 429; II, 2 в, 73, 140.
   Бирюков, Панел Иван.,-- толстовец, II, 2в., 17, 18, 19, 20, 23, 24, 25, 27, 133.
   Биск, И. С. ("Новус") -- с.-д., II, 1в., 73, 75, 73-79, 157, 160.
   Битцер, К. революц. (Вильна) -- II, 2в., 54.
   Бицурина -- прислуга Соколовых, агент охр. отд., I, 42, 49, 386.
   Блавдзезич -- революц., II, 2в., 134.
   Благов -- врач, фиктивный редакт. газ. "Русск. Слово", II, 1в., 56.
   Благовещенские, Д. А. -- студ., I, 163.
   Благоразумов, А. -- революц., I, 134, 397.
   Благоев -- с.-д. I, 401.
   Бланки -- II, 1в., 79.
   Бланков, И.-- эмигрант, I, 420.
   Блеклоd, С. М. -- знакомый М. Бруслева, I, 167.
   Блеклова, Алевтина (урожд.) -- см. Муринова (по мужу).
   Блинов (Киев) -- I, 166.
   Блинов, И. (Москва) -- II, 1в., 51.
   Блинов, И. И. -- рабочий, подстрекатель, II, 1в., 103.
   Блинов, И. Ф. -- моск. стул., революц., I, 331, 375, 426, 427.
   Блинов, Л. Н. -- революц., I, 411; II, 1в., 54, 159.
   Блинов, И. -- рабочий оружейн. мастерск. в Туле, 1, 259.
   Блиц, Ал-др -- агент Красноярск. о. о. и лидер "союза русск. народа", III, 61.
   Блов, И. М. -- см. Белильцев, Ив. Мат.
   Блох, М.-- домовлад. в Вильне, II, 1в., 126.
   Блохин -- домовлад. в Москве, 132, 133, 134.
   Блоштейн, М. Л. -- рабочий маст. Герера в Дисне, II, 1в., 120.
   Блювштейк, А. -- с.-д. (Киев), II, 1в., 25.
   Блювштейн, Б. Ш. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Блюм -- влад. магазина в Саратове, I, 53.
   Блюм, А. -- знакомый В. Мягкова, II, 1в., 159.
   Блюм, Е. А. -- учительница, II, 1в., 36, 150.
   Блюменфельд, Иосиф -- с.-д., II, 1в., 14; 2в., 79.
   Блюменфельд. Ч. С.-- II, 1в., 170.
   Блюменфельд Ч. Ш.-- II, 1в., 169.
   Блюсенфельд, Ш. А.-- II, 1в., 169, 170.
   Боа -- I, 101.
   Бовселье, К.-- сотрудн. о. о., III, 17.
   Бобриков -- генерал, II, 2в., 95.
   Бобров -- жанд. оф., III, 10.
   Бобров -- жанд. полк. в Самаре, III, 46.
   Бобров -- начальник Саратовского охр. отд., I, 429: II, 2в., 114, 143; III, 44.
   Бобров, М. А. -- нач. одесского охр. отд., III, 48.
   Бобров, П.-- профессор, I, 412.
   Боборыкин -- рабочий, III, 46.
   Боборыкин, А. Ф. -- революц., I, 402.
   Бобровский, Влад. Сем. -- с.-д., пропагандист-организатор, работал в Харькове, Киеве и др. юр., II, 2в., 45, 70, 138.
   Бобровский, Д. П.-- сапожник в Вильне, принадлежал к кружку, задумавшему покушение на Фон-Валя, И, в, 148, 149.
   Бобровский, П. П. (Вильна) -- II, 1в., 149.
   Богатырев, Л.-- рабочий, с.-д. I, 313. 315.
   "Богдан", см. Бабушкин. Богдан, В. С. -- член Русско-Кавказского кружка, I, 151.
   "Богданов", литерат. псевд. -- см. Малиновский, А. А.
   Богданов -- подрядчик гор оде к. управы в Москве., II, 1d. 104.
   Богданов -- Виленский полицеймейстер, II, 1в., 181.
   Богданов -- автор курса полит. экономии, II, 2в., 74.
   Богданов, А. А.-- I, 322.
   Богданов, Дмитр. Семенович -- I, 22.
   Богданов, Ник. Павл., лесник, член Костромского ком. Р.С.Д.Р.П., II, 2в., 85, 88--89, 92, 95, 99, 100, 141.
   Богданов, П. -- интендантский чиновн., отец Н. П. Богданова, II, 2в., 99.
   Богданов, П. Б. -- секрет. сотр. охр. отд., III, 106.
   Богданова. М. Г. -- II, 1в., 166.
   Богданович, Ю.,-- революц, I, 268.
   Богданович -- уфимский губернатор, убит в 1902 г., I, 275; II, 1в., 65; 11, 142, III, 11, 19, 21, 26, 144.
   Боголепов -- попечитель учебн. округа, I, 173, 236, 324; II, 1в., 45; 2в., 22, 121.
   Боголепов, Иван -- революц., II, 2в., 72.
   Бсголепов, П.П. -- народ, социалист, земец, II, в, 51--52, 54--55.
   Боголюбов, К. -- моск. студент; I, 76.
   Богомазов, П.П. революц., I, 375. 194
   Богомолец,-- доктор, народов, I, 159, 160.
   Богомолов -- студ., I, 398, 410.
   Богомолов, А. М.-- рабочий-слесарь, С.-Д., I, 259, 300, 310, 313, 315, 424, 425.
   Богомолов, В. П.-- преподаватель в Твери, II, 1в., 66, 68.
   Богомолов, Петр -- сын купца, революц., I, 57, 59.
   Богорад, Двося Л, ("Петровская"), бунд, II, 1в., 117, 122, 146, 163, 183, 194.
   Богораз, В. Г. (он же Натан Богораз, Николай Иванович, Н. Кудряченко, в л-ре "Н. Тан"), революц., I, 19, 21--22, 24, 36, 53 55, 65, 109, 386.
   "Богороднцкий" -- см. Дмитриев, Григорий.
   Богословский, А. П.-- революц., I, 419.
   Богословский, А, Ф. -- революц., II, 1в., 160.
   Богословский, С. Д. -- революц., I, 204.
   Богров, Дмитрий -- революц., убил П. А. Столыпина, III, 77, 106, 108--110.
   Богуен -- доктор, I, 41.
   Богучарский -- псевд., см. Яковлев.
   Бодаев, В.-- революц., I, 88.
   Бодянский, А. М. -- толстовец, II, 2в., 8.
   Боечин, Ф. А. -- рабочий зав. Бромлея, I, 425.
   Бойков, М. Н. -- революц., I, 411.
   Бойцов, Иван Иванович (псевд. "Соколов", "синергист", он же Единоборцев),сотрудн. охр. отд., III, 42, 87--102, 173.
   Бойэ. К. Ф. -- с.-д., I, 248, 250, 253, 258, 259, 416.
   Бойэ, Мария Ф. -- революц., I, 259, 306, 423.
   Бойэ, Ф. -- брат К. Бойэ, революц., I, 259, 416.
   Бокин, В. -- революц., I, 152.
   Болотина, Анисья -- революц., I, 19, 385.
   Болотин, Н.-- революц., I, 27.
   Болотников, С. Н. -- революц., I, 62.
   Болотный, Я. И.-- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Болшеверов, Мендель, с.-д., II, 2в., 56, 57.
   Болшеверова, Фейга,-- с.-д., Екатеринослав., II, 2в., 57.
   Боль (фон) -- студент, в 1862 г. проживал в Ясной Поляке у Толстого, II, 2в., 12.
   Большев -- чиновн. д-та пол., III, 79.
   Большев, И. И. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Бешакер -- влад. моск. фабрики, I, 348.
   Бондаронко, И. Г. -- студ. Цюрикск. ун-та, I, 142.
   Бондлренко, И. Е.-- революц., I, 180, 187, 404.
   Бондаренко, И. М.-- моск. студ., революц. I, 328, 331, 427.
   Бонч-Бруевич -- влад. типографии, II, 1в., 105.
   Бонч-Бруевич. Вл. Дм. -- с.-д., I, 209, 306, 314, 375, 423-424; II, 1в., 49--51, 160.
   Бонч-Осмоловская, В. И., урожд. Ваковская -- II, 1в., 150, 160.
   Бонч-Осмоловский -- II, 2в., 108.
   Бонч-Осмоловский, А. И. -- народник, If, 1в., 166: III, 28, 130.
   Беомгард -- см. Лурия, Мовша.
   Борзенко, И. -- студент, революц., I, 153, 160, 163.
   Борис,-- революц., II, в, 364.
   Борис Ал-дрович -- революц., II, 2в., 46.
   Борисов -- III, 134.
   Борисов -- полиц. надз., I, 134.
   Борисов, Ал-сей -- рабочий, II, 2в., 49.
   Борисов, Андрей Ильич, II, 2в., 55.
   Борисов, П. -- надзиратель охр. отд. в Москве, I, 180.
   Борисов, П. Ф.-- революц., I. 418.
   Борневский -- шпион, II, в, 90.
   Боровик, И. Л.-- II, в, 170.
   Боровкова -- домовлад. в Москве, I, 130.
   "Порода" -- см. Рубашевский, Евг. Романов.
   Боровская, Елена -- революц., II, 2в., 76.
   Боровский, Ошер -- (Вильна) -- II, 1в., 143.
   Бородаев. Т. -- агроном, управл. имен. кн. Шервашидзе, III, 147, 148.
   Бородзич, А. ("Павел Петрович") -- революц., I, 51, 57, 388.
   Бородинская -- дом-ца в Туле, I, 24.
   Бородинский -- дом-ц в Туле, I, 24.
   Бортниченко -- секр. сотр. охр. отд. (он же и рабкор), III, 106.
   Бостанжогло -- влад. ф-ки, I, 58.
   Бот -- жанд. ротм., I, 262.
   Битвиник -- бунд, II, 1в., 107.
   Боткина, М. И. -- знак. Гранковский (Одесса), II, 1в., 23.
   Бочарников, Сергей (Шиф) -- нелегальный, III, 29.
   Бочаров, Е.-- рабочей, I, 308.
   Бочкин, Г. М. -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Бочульская -- (ур. Гурари) -- революц., I, 390.
   Бриганский -- революц., I, 393.
   Бражас, С. Ю. -- (Киев) -- II, 1в., 157.
   Бражников -- революц. (Харьков), I, 21.
   Бражниковв, Елиз. Ник. -- невеста И. И. Бойцова, III, 87--89, 91, 93--95, 97--98, 102.
   Брайнин, З. П.-- раб. в Орше, II, 1в., 137, 138, 169.
   Бранбраут, Б. Л., II, 1в., 170.
   Бранбраут, Б. Л.-- II, 1в., 106.
   Брановнцкая, Ал-дра -- II, 2в., 72.
   Брауде отец Р. Брауде, II, 1в., 157.
   Брауде, Р. -- революц. (Киев), II, в. 157.
   Браудо, Вас. Исаевич -- студ. СПБ. ун-та, революц., I, 121, 284, 406, 408.
   Брашнин, З. П. -- чл. рабочего кружка в Орше, II, 1в., 137.
   Брехов -- гимназист, II, 2в., 51.
   Брешко-Брешковская, Екатерина Конст., старая народница, с.-р., II, 2в., 92, 108, 137, III, 13, 29.
   Брилиянт, Дора -- участвовала в покуш. на вел. кн. Сергея Ал-др., была арестована и умерла в тюрьме, III, 21.
   Бриллиантов, В. И -- революц., I, 116, 118, 392, 393.
   Бриллиантщикова -- фельшерица в Красноярске, III, 98.
   Бриллинг, Ал-др Романович -- с.-д. I, 214, 310, 315, 353, 363, 367, 411.
   Бринштейн (Дембо) -- эмигрант, I, 90.
   Бровкин -- влад. дачи, II, 1в., 88.
   Бровцов -- агент о. о., III, 46.
   Бродач -- влад. склада сукон, II, 1в., 110.
   Бродач, М. А. (Лодзь) -- II, в, 164.
   Бродская -- фельдшерица, революц., III, 88, 93, 94.
   Бродская, Г. Д. -- III, 1в., 164.
   Бродский -- агент сиб. о. о., III, 46.
   Бродский -- б. учен. техн. уч-ща, III, 94.
   "Бродяга" (псевд.) -- центр, искровец, II, 2в. 95, 102.
   Бройдо. М. -- революц., II, 2в., 76.
   Брокгауз и Ефрон -- издатели (Энциклоп. словаря), II, 2в., 75.
   Бромберг, Д. Х. -- революц. (Одесса), II, 1в., 22.
   Бромлей -- клад, завода, I, 201, 306, 316, 381, 425; II, 1в., 90, 96-97, 105.
   "Броннер" -- см. Гурвич, Мих. Осип.
   Бронтюс, Берта Абрам. -- революц., II, 1в., 88, 89.
   Бронштейн. Ник. Ильич, с.-р., II, 2в., 43, 125-126, 137.
   "Броха" -- революц. II, 1в., 144.
   Брохмак -- торговец, III, 31, 60.
   Бруггер, Е.-- революц., III, 390.
   Брудский, К. Л.-- рабочий, революц., II, 2в., 162.
   Брунсет -- I, 289.
   Брунст -- аптека, I, 267.
   Бруславские, П. З. и А. З. -- революц., II, 1в., 22.
   Бруснев, Мих. Ив. -- с.-д., I, 148, 156, 158--159, 161--165, 167--168, 245, 400--402.
   Брыкалова -- революц., II, 2в., 99.
   Брюшнин, М. С. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Бубнов -- рабочий, III, 39.
   Бубнов -- околот. надзиратель, III, 166, 167.
   Бубнов -- фабр. инспектор, I, 380; II, 1в., 65, 98, 100.
   Бубнов, Е.-- рабочий, II, 1в., 95.
   Бугринов, А. В.-- б. ст. моск. техн. уч-ща, революц., II, 2в., 55.
   Бугров, Я. С. -- с. уд., I, 307, 423.
   Будаговский -- жанд. оф., издававший погромн. литературу, III, 44.
   Будаков -- филер, II, 1в., 83.
   Буданов -- филер, III, 92.
   Буданов, Д. -- революц., I, 363, 364.
   Буданов, И.-- рабочий, I, 359.
   Будберг -- барин, полицеймейстер, I, 351.
   Будзилович -- жанд. полк., служил в Одессе, затем и заграничной агентуре, III, 59, 65.
   Будзинский, А.-- рабочий, I, 300.
   Буев, Н. В. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Бузен -- дом-ц во Владимире, II, II, 2в., 105.
   Буканов, Д. -- с.-д., I, 257.
   Букейханов, Алихан -- губерн. секретарь в Красноярске, революц., III, 144.
   Буккинг, Я. Я. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Бункина, П. Ш. -- революц., II, 1в., 16, 17.
   Буланже, Павел А.-- толстовец, II, 2в., 7, 20, 21, 22, 23, 113.
   Булгаков, В. П.-- рабочий, I, 421.
   Булгаков. С. Н. -- знак. Водовозовой, II, 1в., 156, 159.
   "Булка" (псевд.) -- революц., II, 2в., 77.
   Булкина -- курсистка в Москве, II, 2в., 67.
   Бульвицкий -- агент о. о., III, 112.
   Булыгин, А. Г. -- мин. ин. д., III, 159.
   Булыгин, Е. Е. -- рабочий, II, 1в., 96.
   Булычев, А. -- харьковский технолог, революц., I, 363, 364.
   Булыгинский, А. -- проф., I, 412.
   Бунин, И. А.-- писатель, I, 219.
   Бунимович -- влад. фабрики в Вильне, II, 1в., 125, 167.
   Бурджалов, Георг. Серг.-- Моск. студ. впоследстини артист моск. худож. театра, I, 149, 151.
   Бурдин, З. -- (Киев) -- I, 297.
   Бурлянд, А. -- студ., революц., I, 145, 146.
   Бурцев, В. Л.-- эмигрант, I, 85--87, 186--187, 276--279, 386--387, 404, 408, 420; II, 1в., 59, 166; 2в., 124, 140, III, 7, 15, 21, 27, 51--52, 65, 78, 105, 108.
   Бурштейн -- II, 1в., 22.
   Бурштейн, М. -- (Лодзь) -- II, 1в., 164.
   "Бурый" -- (кличка) -- революц. (Вильна) -- II, 1в., 143.
   Бутенко -- предатель, с.-р. -- III, 110.
   Бутиков -- влад. ф-ки, II, 1в., 48, 82, 83.
   Бутковская, Г. П. -- революц., I, 158.
   Бутович (он же "Бартенев"), помощн. Бердяева, I, 63, 88.
   Бутович -- жанд. ротм., I, 134.
   Бутюгин -- фабрикант, I, 200.
   Бухбиндер (Дитрих) в Мюнхене, II, 2в., 77.
   Бухбиндер, Н. Л. -- историк еврейского раб. движен., II, 1в., 163.
   Бух, Н. -- старый народоволец, I, 182.
   Бучик, Л. (Варшава)- II, 1в., 164.
   Буш,-- влад. ф-ки, 1в., 98, 103.
   Буш и Саксе -- влад. ф-ки., II, 1в., 98.
   Бушуев, Алексей -- студ., революц., II, 2в., 81, 82.
   Буякович -- б. студент (Нижн.-Новгород.), II, 2в., 93.
   Буянов -- рабочий, II, 2в., 100.
   Быков -- автор брош. "Вильгельм Оранский", II, 1в., 52.
   Быков. П. Н. статистик в Калуге, с.-д., I, 362, 363, 368, 369, 430; II, 1в., 88.
   Быхович, А. Ю. -- II, 1в., 170.
   Быкович, П. И. -- II, 1в., 170.
   Быпков, С. -- крест., привлекался к дознанию, I, 396.
   Быстрицкий, А. Е. -- студент, I, 227.
   Быстров, Борис -- революц., II, 2в., 40.
   Быховская, Д. В.-- II, 1в., 168.
   Бычков, Ал-др И. (он же Золотов, Петровский), -- революц., I, 30, 43--45, 48--49, 386.
   Бычков, М. -- рабочий, II, 1в., 94.
   
   Вааг -- фабрикант, I, 260.
   Ваганов, А. -- филер, Ш, 106; II, 1в., 14, III, 68.
   Вагнер -- провокатор, I, 155.
   Вадбольская, О. В. -- ("Ольга Владимировна"), революц., I, 375.
   Вадецкий -- провокатор, III, 82.
   Вяйненберг, С.,-- с.-д., I, 168.
   Вайншенкер, Е. -- революц. (Белосток), II, 2в., 112, 113.
   Вайнштейн -- революц., III, 137.
   Вайнштей, А. И. ("Учитель") -- впосл. член Ц.К. бунда, II, 1в., 142, 145, 170.
   Вайнштей, А. Ш. -- в Вильне, II, 1в., 141.
   Вайнштейн, Семен -- с.-д., II, 2в., 73.
   Вайнштейн, Ф. Г. -- II, 1в., 110.
   Валевохин, И. П. -- студент, I, 103.
   Виленский, Г. Ф. -- рабочий, II, 1в., 157.
   "Валентин" -- см. Азеф.
   "Валентин Кузмич" -- см. Азеф.
   Валеникий -- с.-д., II, 1в., 25.
   Валк, Ц. Г.-- знакомая Фридлянда, II, 1в., 149.
   Валт -- предатель, II, 1в., 107.
   Валт -- с.-д. II, 1в., 110.
   Валт, Элиаш-Шлиом Рахлеп-Файвишев -- резчик, предатель, II, 1в., 138, 169, 170.
   Валуйский, Сергей Мелитонович -- см. Азеф.
   Валь (фон) -- губернатор в Вильне, II, 1в., 107, 147--149, 170, 184; 2в., 21, 42, 110.
   Вальден (де), А. Л.,-- революц., I, 428.
   Вальков, С. П.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Вальков -- начальник Красноярской тюрьмы, III, 61.
   Вальтер, Виктор -- революц., II, 2в., 73.
   Валяс -- охранник, III, 106.
   Ванеев, В. А. -- с.-д., II, 1в., 158.
   Ванеев, Иван -- инженер-технолог, с.-д., II, 2в., 44.
   Вазовская, Сестра Вановского,-- I, 398.
   Ваневская, З. А. -- по мужу Пронина ("Зина"), II, 1в., 78, 79.
   Вановская, Ольга Алексеевна -- с.-д., II, 1в., 160.
   Вановские, Л, 1в., 74.
   Ваковские -- братья, революц., II, в., 81, 82.
   Вановский, А.-- пристав моск. городской полиции, I, 149; II, 1в., 82, 161.
   Вановский, Ал-др Алексеевич -- с.-л. II, 1в., 34, 74, 77, 79, 158, 160--461.
   Вановский, Виктор Алексеевич ("Виктор", "Петр Тимофеевиче. "Полидоров") -- с.-д., I, 119, 151--153, 158, 161--164, 398; II, 1в., 74, 76, 78--79, 81--82, 160, 161.
   Вараскин, Ефим -- знак. В. В. Португалова. II, 2в., 139.
   Вардон -- революц., I, 405.
   Варенов -- революц., III, 20.
   Варенцова, Ольга Афан. ("Мария Ивановна") -- с.-д., II, 1в., 53; 2в., 85, 86, 87, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 104, 105, 106, 141.
   Варшавский -- ювелир и Екатеринославе, III, 45.
   Вартаньянц, В. А. -- с.-д., I, 151, 154.
   Варшавские, Р. Б. -- с.-д., II, 1в., 22.
   Варынаева, А. Н. -- уч-ца Пречистенск. курсов, с.-д., II, 1в., 47.
   Василевская -- знакомая В. Г. Короленко, I, 180.
   Василевский. К. А. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Василенко, К. П. -- с.-д., II, 1в., 25.
   "Василенко" -- см. Гурович.
   Василий Григорьич -- "Поклон от Вас. Григр." -- пароль, II, 2в., 129.
   Василий Николаевич.-- повид. ошибочно назван Лявданский, II, 2в., 128.
   "Васильев" (псевд.) -- провокатор, I, 81, 82.
   Васильев -- жанд. ротм., III, 166.
   Васильев -- дом-ц в Москве, I, 431.
   Васильев, Антон -- эмигрант, 1, 208; II, 2в., 19.
   Васильев, Б. Я. -- моск. студ., II, 1в., 80.
   Васильев, Г.-- с.-д., I, 369.
   Васильев, З. З. -- ("Сахар Сахарович"), 1, 53, 54, 387.
   Васильев, И. -- рабочий, с.-д., II, 1в., 160.
   Васильев, И. Н. -- с.-д., I, 335.
   Васильев. М. -- рабочий, революц., I. 410, 424.
   Васильев, М. (по прозвищу Крапоткин) -- рабочий, II, 1в., 162.
   Васильев, Михаил -- прим. к кружку Лысика в Москве, II, 2в., 49, 50.
   Васильев, П. В. -- революц., I, 248.
   Васильев, О. -- рабочий, с.-д., 304, 307, 423.
   Васильев, П. А. -- (Ярославль) -- I, 322.
   Вавнльев, С. -- рабочим зав. Ефремова, II, 1в., 95.
   Васильев, Степан -- крест., революц., I, 58, 59.
   Васильева, А. -- подруга Эдемской, I, 176.
   Васильева, Валентина -- революц., II, 2в., 82, 84.
   Васильевы бр.-- фабр. рабочие, II, 2в., 65.
   Васильковская. А. Ф. революц., I, 268.
   Васильчиков -- князь, III, 151.
   Васильчиков -- революц., I, 398, 410.
   Васильчиков, Н. В. -- моск. студ., I, 331, 427.
   Васин, Лен. -- революц., II, 2в., 72.
   Вассерман. Ш. Я.-- революц., II, 1в., 137, 169.
   Ваулин, А. Н. -- полковн., III, 63.
   Вахрамеев -- влад. ф-ки в Ярославле, II, 2в., 93.
   Вахтеров, В. П. -- инспектор народн. школ (90 г. г.). I, 302; II, 1в., 35, 49, 53, 55-57, 66, 68.
   Вашингтон, Георг -- II, 1в., 52.
   Вашков, Ник. Ник. -- с.-д, I, 358, 360, 365, 366, 367, 368, 411.
   Вебер -- дом-ц в Москве, I, 288.
   Вегер, Г. -- революц., I, 132.
   Веденеев -- дом-ц в Москве, 1в., 45.
   Веденяпин -- с.-р., III, 17, 18, 20.
   Ведерников, Д. -- с.-д., I, 164.
   Вейднер, Г. -- моск. студ., I, 172.
   Вейншток, И. М. -- с.-д., II, 1в., 159.
   Вейсман (Вайсман), Ал-др Моисеев, он же "Веллер", брат С. М. Вейсмана, шпион в Балканской агентуре д-та пол., III, 59, 72.
   Вейсман (Вайсман), Симон (Шимон). Моисеев (Мордков) -- агентурн. сотрудн. и Одессе и в Вене (агент, псевд. "Орлов"), III, 58--60.
   Вейсман, Регина Викторовна -- жена Вейсмана С. М.-- III, 59, 60.
   Вейсман, Хаим Мовшев ("Александр", "Богдан") -- с.-д., I, 2в., 85--88, 91, 93--95, 99, 103, 105,
   Вейхельдт -- влад. завода, I, 248, 249, 250, 259, 300, 306.
   Векслер, А. М. -- II, 1в., 170.
   Векслер, Ф. Д. -- II, 1в., 170.
   Векшин, П. И. -- с.-д., I, 158, 163, 185.
   Веленчик, С. -- бунд, II, 1в., 164.
   Велигорский, П. М. -- учен. филармонии в Москве, I, 335.
   "Великан" -- см. Азеф.
   Великович -- сапожник в Гомеле, II, 1в., 133.
   Величкин, Ник. Мих. -- с.-д., I, 208--209, 225, 303, 306--307, 310, 316, 360, 374-375, 423; II, 1в., 50, 160.
   Величкина, Вера Мих. -- с.-д., I, 208--209, 225, 302, 408, 423.
   Велкчкина, В. С. -- мать В. М. Величинной, 1, 209.
   Величкина, Клавдия Мих.,-- с.-д., I, 208, 209, 303, 305--306, 308, 357, 374, 423.
   Величкины -- I, 107, 208, 209, 295, 303, 375: II, 1в., 50.
   Величко, Л. Л. -- II, 1в., 170.
   Веллер -- см. Вейсман Ал-др.
   Вельтман (лит. псевд. Павлович) -- с.-д., I, 413; III, 59.
   Венгеров, Семен Афан., проф. -- II, 2в., 32.
   Вениаминов, Абрам -- революц., I, 425.
   Венцель, К. Н. -- знак. В. Н. Водовозова, II, 1в., 156.
   Вера Владимировна -- см. Якиненко, В. В.
   Вербицкий, Н. А. (в Орле) -- I, 322.
   Верголис -- городовой, I, 99.
   Вереничев, секр. сотруд. о. о. III, 105.
   Вержбицкий, А. Ф.-- друг Теслера, с.-д., II, 1в., 25.
   Вержбицкий, В. -- поднадзорн. в Вильне, II, 1в., 141.
   Веригин, П. В. -- глава духоборов, II, 2в., 17, 133.
   Вернадский, В. И. -- прив.-доцент, I, 201, 232, 165; II, 1в., 60.
   Вернер, Ипполит -- революц., брат М. Вернера, I, 38.
   Вернер, М. -- I, 38.
   Вернидуба, Л. -- в 1881 г. высылался d Вологодскую губ. за поношение правосл. религии, II, 2в., 17.
   Версоцкий, В. И.-- II, 1в., 170.
   Верхина, Б. Л.-- II, 1в., 168.
   Вершинин, И. И.-- (Тула) -- I, 185.
   Вершков, Вас. -- слесарь, II, 2в., 66.
   Веселовзоров, Н. Н. -- участн. Студ. Союза 1895 г., I, 413, II, 1в., 53.
   Веселовский, А. Н. -- профессор, I, 190, 232, 241.
   Веселовский, Борис, с.-д., II, 2в., 72.
   "Веснушка" (филерск. кличка) -- революц., II, 1в., 131.
   Ветров, Петр -- рабочий, доносчик, I, 413.
   Ветрова, Мария Ф. -- революц., сожгла себя и тюрьме, I, 288, 321, 334, 336--338, 427; III, 34.
   Ветчинская -- влад-ца магазина в Никополе, III, 46.
   Вигдорчик, Н. А. -- с.-д. (Киев), II, 1в., 33, 158; III, 125.
   Вигилев, Влад. -- ссыльный, I, 385.
   Виктор Васильевич -- с.-р. (Самара), III, 67, 68.
   "Викторов" -- см. Ногин. В. И.
   Виленкин, Илья Леонт. -- II, 1в., 119, 166, 170, 184.
   Виленкина (Минск) -- II, 1в., 144.
   Виленский, Ефроим З. -- с.-д. (Екатерипослав) -- II, 1в., 16, 17; 2в., 56.
   Вильбушевич, М. Б. -- II, 1в., 170.
   Вильбушевич. М. В.-- II, 1в., 166.
   Вилькийский ("Судный" -- агент. псевд.), Давид-Шлем Зусьманов -- шляпочник, предатель, II, 1в., 107, 38, 169.
   Вильцийский, Д. С. -- II, 1в., 170.
   Вильковская, А. -- революц., I, 417.
   Вильский, Ал-др -- революц., I, 392, 393.
   Вольский, Ян - революц., I, 392, 393.
   Виль (де) -- I, 56.
   Вильтер, Г.-- II, 1в., III.
   Вильтер, Ш. В. -- жена Г. Вильтер, II, 1в., III, 112, 164, 165.
   "Виноградов" -- см. Азеф.
   Виноградов -- содержатель гостиницы в Москве, I, 419.
   Виноградов -- чин. охранки, III, 79.
   Виноградов, Вячеслав Алексеевич (псевд. "Добромыслов, Ив. Дм."), провокатор, II, 2в., 74, 140.
   Виноградов, Д. И. -- революц., I, 420, 427.
   Виноградов, Е. Ф. -- см. Азеф.
   Виноградов, П. Л. -- рабочий вагоностр. зав. в Мытищах, I, 350.
   Виноградов, П. -- профессор, I, 412.
   Виноградов, П. -- революц., I, 390.
   Виноградов, С. -- предатель, I, 30, 46, 63, 386.
   Виноградов, С. -- сотр. охр. отд., II, 2в., 43.
   Виноградова, А. -- см. Калишевская (по мужу).
   Виноградова, Ал-дра, революц., I, 39, 46, 17.
   Виноградова, И. А.-- II, 1в., 159.
   Виноградова, К. В. -- революц., II, 1в., 159.
   Винокуров, А. И. -- с.-д. I, 225, 245, 302, 250, 257, 411, 414.
   Винокурова, П. И. (по мужу) -- урожд. Мокроусова, с.-д., I, 245, 414; III, 122.
   Винокуровы (супруги) -- I, 246, 248, 252, 257, 414: III, 122.
   Винтер -- инженер (Баку), II, 66.
   Висневский, Аитон -- литератор, жанд. агент., III, 110.
   Виташевский, Н. А. -- семидесятник, II, 2в., 34.
   Витте, граф -- министр, II, 1в., 66: II, 2в., 98, 130, 143.
   Виттенберг, М. революц., III, 13, 28.
   Виттинов, Антон, - рабочий, революц., II, 2в., 46.
   Вишневская -- вдова (Москва), I, 293.
   Вишневский, И. П.-- революц., I, 158.
   Влад. Ал-др -- вел. князь, III, 1158.
   Влодавер, Г. Я. -- прим. к кружку, задумавшему покуш. на Ф.-Валя, II, 1в., 148, 149.
   ("Владимир" -- революц. (Киев), II, 2в., 77.
   Владимиров -- приват-доцент, I, 233, 236, 411, 412.
   "Владимир Святой" -- II, 1в., 40.
   Владимирский, М. Ф. -- с.-д., I, 420, 429; II, 1в., 159; III, 136.
   Владимирский, Ф.-- II, 1в., 37.
   Владимирский, Ювентин (Москва) -- I, 54.
   "Влад. Петр." -- см. Шпак, В. П.
   "Власов" -- см. Гуревич.
   Власов, Н. -- рабочий, слесарь, революц., I, 313, 315.
   Власова. К. И. -- революц., I, 189; II, 1в., 51--53, 61.
   Власовский -- московский обер-полицеймейстер, I, 227--228, 231--235, 249, 324, 412.
   Власьсв -- жанд. ротм. в Гомеле, II, 1в., 18, 19, 20, 129--132, 134--136, 168--169, 183.
   Власьева, Ольга Ивановна -- жена Власьева (в Гомеле), II, 1в., 132, 133.
   Вогулин, Д. -- (подпись под ст. "Разв. рев. дв. в России") -- II, 1в., 113.
   Водовозов -- автор кн. "Англичане", "Немцы" и др., II, 1в., 46, 52.
   Водовозов, В. В. -- революц. (Киев), II, 1в., 157.
   Водовозова, В. П. -- жена В. В. Водовозова, революц., II, 1в., 15, 150, 157, 158.
   Водовозова, М. И. -- революц., II, 1в., 51, 159, III, 125.
   Вологинский, Х. М. -- с.-д., II, 1в., 75, 160, 161.
   Воеводин -- филер, II, 1в., 83.
   Воеводин -- полицейск. надзир., II, 1в., 76.
   Воейков -- жанд. полковн., II, 2в., 9, 10.
   Воейкова, А. А. -- помещица, сожит. Гуровича, I, 419; II, 2в., 30, 40.
   Воздвиженский -- врач, I, 137.
   Вознесенский -- нач. Енисейск. г. ж. у., III, 87, 88, 89, 91, 93, 95, 100.
   Вознесенский -- революц., II, 2в., 37.
   Вознесенский -- прис. повер., автор прокл. "Министр-удав". (Томск), II, 2в., 119.
   Вознесенский, Вл. Ал-др. -- инженер, с.-р., II, 2в., 136.
   Вознесенский. Ник. Ник.-- студ. моск. ун., доносчик, III, 53.
   Войлошников А.И. -- чиновник охр., I, 301, 332, 411.
   Войнаральский -- Ковалик Порфирий Иванович ("Ларионов", "Свиридов"), старый народник, II, 2в., 30, 32--38, 133--136.
   Войнарский, И. В.-- революц., I, 268, 271, 273, 417.
   Войткевич, А. Ф. -- революц. I, 317--318, 426.
   Воларович, П. К. -- студ., I, 239.
   Волгин -- писатель, II, 1в., 89.
   Волин. И. С. -- II, 1в., 166.
   Волин, Ю. С.-- II, 1в., 144, 170.
   Волк, М. А.-- II, 1в., 170.
   Волков (Москва) -- I, 140.
   Волков -- банкир, I, 310.
   Волков -- дом-ц в Костроме, I, 95, 99.
   Волков -- жанд. полк. в Москве, II, 2 в., 51; III, 159.
   Волков, А. С.-- студ., революц. (в Вологде жил под именем Беляева), I, 93, 97--98, 101.
   Волков, Гавриил -- революц., I, 145, 390.
   Волков, Дмитрий -- революц., I, 89, 300.
   Волков, И. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Волков, И. П. -- рабочий, I, 421.
   Волков, Л. (в Тифлисе) -- II, 1в., 152.
   Волков, Сергей -- революц., II, 2в., 75, 141.
   Волков, Леонид Владим. -- моск. студ., революц., II, 2в., 141.
   Волков, Порфирий Иванович -- б. жанд. унт.-оф., содержал консп. кварт. охр. отд., III, 121.
   Волков, Ф. Л.-- рабочей, II, 1в., 160.
   Волкова. Л. В. -- спб. курсистка, I, 302, 422.
   Волнухин, Павел -- рабочий (Тверь), II, 2в., 69, 71.
   Володина -- работница, с.-д., (Иваново-Вознесенск), II, 1в., 76.
   Волосович, К. -- революц., I, 168, 402.
   Волоцкая -- учительница, II, 1в., 36.
   Волоцкие -- супруги, I, 302, 422.
   Велецкий, И. И.-- студент, 204, 299, 327.
   Волошенко, Прасковья Семеновна -- боевичка, II, 2в., 120.
   Волошинов, Михаил -- революц., I, 1, 19.
   Волошкевич -- революц., II, 2в., 139.
   Волховский -- эмигрант I, 151, 403, II, 2в., 35.
   Волчанинов -- влад. типогр. в Москве, I, 20.
   Волынко, Е. Д.-- II, 160.
   Волынский, С. -- с.-д., I, 363, 369.
   Волынцев, Г. И. -- студент, I, 62.
   Вольберг. А. -- революц., I, 105.
   Вольгемут -- немецкий тайн, агент, III, 50.
   Вольгус. Станислав -- революц., III, 81.
   Вольман (Минск) -- II, 1в., 150.
   Вольман, Е. С.,-- II, 1в., 166.
   Вольман, С. (Минь) -- II, 1в., 144.
   Вольский -- революц., I, 398.
   Вольский -- террорист, III, 10, 12, 13.
   Вольский, В. К. -- революц., I, 362, 363.
   Вольский, М. К.-- революц., I, 333, 335, 426.
   Вольский, Н. Н. -- студ., I, 26, 65.
   Вольский, С. И. -- революц., I, 177.
   Вольфсон -- революц., III, 90, 91.
   Вольфсон (Вольфзон) -- II, 1в., 167.
   Вольфсон, Б. Б. -- революц., II, 1в., 22.
   Вольфсон. Ольга -- революц., III, 88.
   Вольфсон, Шмерко -- революц., II, 1б, 183.
   Вормс -- профессор, III, 70.
   Воробьев, Клементий - завед. земск. стат. бюро в Ярославле, революц., II, 2в., 87, 90, 95; III, 144.
   Воровский. В. В.-- с.-д., I, 79, 80, 357--358, 360, 388, 393.
   Воронец дом-ц в Москве, III, 72.
   Воронецкий. И. -- обыватель г. Никольска, III, 68, 69.
   Воронин -- рабочий, с.-д. (Ив.-Возн), II, 1в., 76.
   Воронин, Е. М. -- марксист. II, 1в., 53.
   Воронцов, В. -- писатель, I, 292.
   Воронцов, Л. -- рабочий, I, 354,
   Воскресенская, А. -- учител-ца, II, 2в., 52.
   Воскресенская Анна Петр. -- револ., II, 1в., 79, 80.
   Воскресенская, С. П. (Москва) -- I, 414
   "Воскресенский" -- см. Крылов, Ф.
   Воскресенский -- пропагандист в Твери, с.-д., II, 2в., 52.
   Воскресенский -- сотр. газ. в Ростове, II, 2в., 64.
   Воскресенский, Ф.-- I, 39.
   Вослав -- контрабандист, II, 2в., 31.
   Вотяков, Л. Г.-- служ. в контроле курск. ж. д., I, 321, 345, 346, 347.
   Вощакин, Я. -- наборщик, раньше работал в Париже у Лаврова, I, 116.
   Второв, А.-- с.-д., I, 68, 69, 139, 390.
   "Второй" (филерск. кл.) -- революц., в Ковно, II, 1в., 123.
   Вунч -- дир. деп. полиции -- II, 2в., 130.
   Вукович, П. Е. -- студ. с.-х. Акад. в Москве, I, 337.
   "Вульф" -- см. Хан, В. Г.
   Вульф, А. М. -- революц., I. 201
   Вульф, Г. Н. -- учительница, II, 1в., 36.
   Вырголич -- жанл. офиц. в Радзивиллове, I, 117.
   Вырыпаев, С. Л. -- с.-д., II, 1в., 160.
   Вырыпаева, А. А.-- с-д., II, 1в., 75, 160, 161.
   Высотин, Иван -- учитель, Томск, секр. сотр. томск. о. о., III, 80.
   Высоцкий, М. Ш. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Выходцев -- студ. Лесн. ин-та, революц., I, 415.
   Вышинская, Е. Р. революц., II, 1в., 63.
   Вьюшин, Яков Ефремов -- рабочий, с.-д., предатель, II, 2в., 57, 58, 139.
   Вэбб -- автор брош. "Восьмичасовой рабочий день", II, 1в., 52.
   Вязков -- секр. сотр. охр., III, 106.
   Вячеслав Михаил, -- сын влад-ца типогр., I, 145, 146,
   
   Габай -- влад. табачн. ф-ки в Москве, I, 378.
   Габель, О. М. -- II, 2в., 35.
   Габрилович (Вильковишки) -- II, в., 165.
   Габрис -- околоточный надзир., II, 1в., 72, 73.
   Габриэльс -- жанд. офиц., I, 104.
   "Гаврила Петрович" -- нелегальн., II, 2в., 105.
   Гаврилов -- шпион, Варшава, II, 110.
   Гаврилов -- жанд. ротмистр, начальн. Иркутск, о. о., III, 2в., 117.
   Гаврилов -- влад. типо-литограф., II, 1в., 74.
   Гаврилов (Тамбов) II, 2в., 42.
   Гаврилов, А. рабочий ф-ки Беляева, 1, 380.
   Гаврилов, Г. Д. рабочий, I, 306, 308, 423.
   Гаврилов, И. Г.-- рабочий ф-ки Каверина, II, 1в., 75, 160.
   Гаврилов, И. М.-- рабочий, революц., I, 307, 423.
   Гаврилов, М. О. -- начальн. охр. стражи, III, 164, 165.
   Гаврилов, И. Г. -- рабочий, I, 423.
   Гаврилов, Ф. -- рабочий, II, 1в., 81.
   Гаврилович. Анна -- революц., II, 2в., 73.
   Гавронский -- дантист, I, 168.
   Гагарина -- кн., I, 34.
   Гадомская, С. М. -- революц., II, 1в., 110.
   Гаевская, Любовь -- нелегальн., III, 29.
   Гайдамович, А. -- студент, I, 79.
   Гайдуковскй, М. А.-- II, 1в., 166, 170.
   Галецкий, И. В.-- революц., I, 199, 207.
   Галицкий, Леонтий (Полтавская губ.), III, 148.
   Галкин, А. В.-- рабочий, революц., II, 1 в, 93, 162, 163.
   Галушкин -- раб. ф-ки Бутикова, с.-д., II, 1в., 83.
   Гальнбек -- влад. писчей, маг. в Мoскве, I, 198.
   Гальперин -- фельд-ца, I, 145.
   Гальперин -- влад. магазина в Вильне, II, в., 142.
   Гальперин -- с.-д., II, 1в., 70.
   Гальперин, А. -- II, 1в., 166.
   Гальперин, Ефим (рев. кличка "Слепой") -- народоволец, II, 2 в, 108; III, 130.
   Гальперин, Левин -- революц. (Киев), II, 2в., 78.
   Гальперин, Рувим -- с.-д., II, 2в., 78.
   Гальперин, Х. А. -- II, 1в., 170.
   Гальперн, Л. -- революц., II, 2в., 112, 113.
   Гальперин, Хаим (народоволец "Ефим"), II, 1в., 167.
   Гальперин, Хаша -- член революц. кружка в Минске, II, 1в., 151.
   Гальперштейн моск. студент, I, 107.
   Гамбаров -- профессор моск. унив., I, 190, 232.
   Гамбаров, Н. Г. -- революц., I, 411.
   Гамбаров, Ю. -- профессор, I, 412.
   Гамбургер, Ш. -- учительница Прохоровской школы, II, 1в., 36.
   Гамбургер, Элла Германовна -- учительница школы мастерской Ламановой, впослед. жена Вл. Розанова, I, 423, 429; II, 1в., 46, 79--80, 84--85, 161, 164; III, 125.
   Гамзагурди, П. Я.-- II, 1в., 167.
   Ганган -- секр. сотр. моск. о. о., III, 106,
   Гангардт -- начальн. жанд. упр. в Казани, I, 144, 146, 147.
   Гандер, Соломон Моисеевич -- с.-д., провокатор ("Иваненко"), II, 1в., 9, 20--21, 23, 157,
   Ганелин -- сапожник, хозяин в Гомеле, II, 1в., 133.
   Генеля, А.И. -- рабочий маст. Шейнина в Гомеле, II, 1в., 133, 168.
   Ганецкая -- дом-ца в Москве, II, 2в., 140.
   Гантер -- влад. завода, 1, 388.
   Ганьшин -- фабрикант, I, 260.
   Ганьшин, А. А. -- с.-д., I, 248, 153, 154, 155, 456, 414, 415.
   Ганьшина, М. Я. -- жена А. А. Ганьшина, I, 254.
   Гаранин рабочий, с.-д., II, 1в., 76.
   Гарбарович, И. -- II, 1в., 170.
   Гарбер, М. М. -- ("Чуркин"), II, 1в., 142, 143, 144, 145, 170.
   Гирин -- секр. сотр. одесск. охр. отд. и редакт. "Известий", III, 106.
   Гарин, Ал-др, спб. студент, рев, II, 2в., 84.
   Гаркуша, М. К. -- приятельнице Немчиновой, II, 1в., 63.
   Гамридор, М. -- революц., I, 84, 91, 389.
   Гартинг, А. М. -- см. Гекельман, Абрам.
   Гасельник, А. М. -- влад. книжн. лавки в Вильне, II, 1в., 143, 170.
   Гатовский, Гирш Янкелев (он же Розин) -- ремесленник, с.-д., II, 2в., 109--110, 143.
   Гауенштейн. Г. -- революц., I, 27.
   Гаусман -- революц., ссыльн. I, 69.
   Гаусман, Р. -- жена ссыльного, I, 69.
   Гвоздев -- жанд. офиц., I, 104.
   Гвоздев, С. П. -- моск. студ., I, 427,
   Гегелашвили, Н. К. -- студ., I, 172.
   Гегель (Кишинев) -- II, 1в., 165.
   Гед -- писатель ("Основы социализма"), II, 1в., 146.
   Гедвило, Адам -- студ. моск. у-та, секр. сотр, охр. отд. (псевд. "Панов") I, 428; II, 2в., 54; III, 105.
   Гедсоновский, А. В. -- революц., I, 53, 203, 205, 206, 210, 211,407, 408.
   Геек -- провизор, влад. аптеки в Теле, II, 2в., 59.
   Гезенцвей, Нотка А. -- агитатор, рабоч. движения в Гомеле, II, 1в., 18, 135, 183.
   Гезенцвей, С. А. -- с.-д., II, 1в., 117, 167.
   Гейликман T. Б.-- II, 1в., 167.
   Гейер, Иван -- предатель, I, 17.
   Гайлнк, И. М. -- II, 1в., 170.
   Гекельман -- Абрам (он же, Гартинг А. М., Ландезен, Миллер) -- провокатор, I, 83, 85, 90--93, 97--98, 102, 107, 275, 278, 281.
   Геллер -- учитель, II, 1в., 127.
   Гельман, Зельман -- революц., II, 2в., 112.
   Гельшер, Франц -- рабочий, предатель, III, 110.
   Гельфанд, Х. Ш.-- II, 1в., 16, 17.
   Гельфанд (Одесса) -- с.-д., II, 1в., 21.
   Гельфер, Анрум -- II, 2в., 41.
   Гемпель -- агроном, жил на границе с Австоией, I, 153.
   Гемпель, А., старший (Варшава) -- I, 160, 168, 402.
   Гендигери -- охран., III, 106.
   Гендржиевский -- известн. польск. революц., III, 52.
   "Генеральша" -- см. Кранцфельд, Р. Р.
   Генерозов, А. В.,-- революц., I, 310, 311, 424.
   Генисаретский, П. С. -- пом. виленск. полицейм., II, 1в., 184, 185.
   Генкен, А. Ф. -- революц., I, 199.
   Георгиев, Константин (Николаев) -- III, 106.
   Герарди, Б. А. -- впоследствии начальн. дворцов. полиц., III, 124.
   Гереарди, Б. А.-- ж. офиц. при моск. о. о., II, 1в., 138, 151.
   Герасимов -- жанд. офиц. спб. о. о., II, 1в., 170.
   Герасимов -- жанд. ген., III, 17, 24, 30, 77, 108, 109.
   Герасимов М. М. (Елец) -- II, 1в., 40.
   Герасимов, Н. П. -- студент. революц., I, 209, 264, 268.
   Герасимов, Федор -- рабочий, I, 177.
   Гергард, В. Н. (бек) -- действ, ст. советн., инженер, отец М. В. Гергарда, III, 149.
   Гергард (бек), Михаил Вас. -- двор. охранник-доброволец, III, 149, 150.
   Герер -- влад. мастерской в Дисне, II, 1в., 126, 127.
   Герих, -- спб. студент-медик, I, 336.
   Герман. Ал-др -- высл. за беспор., II, 2в., 67.
   Герман, Влад. -- высл. за беспор., II, 2в., 67.
   Германович. В. -- студ., революц., I, 68.
   Гермайзе, З. Ю.-- II, 1в., 170.
   Гернгрос, Зинаида Федоровна (по мужу Жученко, псевд. ""Михеев") -- провокатор, I, 263, 265--208, 270--281, 417. III, 78, 133.
   Гернет, А. П. -- II, 1в., 160.
   Гертован,А. В.-- революц. (Одесса), I, 418.
   Гефсиманский, Петр Максимов, письмоводитель у Яголковского, III, 51.
   Герц, Р. В. -- знакомая А. Поляка, Захарина и Кисина, II, 1в., 18.
   Герц, Эта, II, 1в., 183.
   Герцен, А.-- писатель, I, 231; II, 2в., 12, 92.
   Герценберг -- революц., III, 126.
   Герценберг -- акушерка, II, 2в., 73.
   Герцман, Д.Х. (Одесса), II, 1в., 22.
   Герцов, Уриам Мовшев ("Капелька") шетинщик, революц., II, 1в., 117, 122 124, 141.
   Герцык, В. Я.-- II, 1в., 166.
   Герцык -- в 1901 г. ссылался и Сибирь, II, 1в., 116, 117, 118.
   Герцмков, И. (Минск) -- II, 1в., 166.
   Герциков, И. П. (Минск) -- II, 1в., 166.
   Герчик -- студ. СПС. Лесн. ин-та, I, 336.
   Гершанович -- революц. (Вильна), II, 1в., 143.
   Гершанович, Давид (проживал и Козлове по паспорту Моисеенко), с.-д., рабочезнаменец, II, 2в., 41, 113.
   Гершанович -- поднадзорная, жила в Варшаве, зат. за границей, II, 1в., 116.
   Гершанович, Елена -- с.-д., II, 1в., 123, 112.
   Гершгорн, И. -- II, в, 136.
   Гершензон Абрам И. -- II, 1в., 60.
   Гершензон, М. И. -- II, 1в., 60, 159.
   Гершуни, Григорий Андреевич -- провизор, видный террорист, глава боевиков, с.-р., I, 429; II, 1в., 166; 2в., 108--109, 126, 142; III, 9--12, 15, 19, 25-26, 32, 82--83.
   Герье, В. -- профессор, I, 233, 412.
   Гессен ("Архив русской революции") -- II, 2в., 142.
   Геспер, А. И. -- революц., I, 189.
   Гетцель, Вильгельм (Нюренберг), II, 2в., 93, 99, 105.
   Гефкервелт (Минск) -- II, 1в., 113.
   Гефтер, Лина, с.-д., II, 2в., 74.
   Гехт бр. (Киев) -- II, 1в., 24, 25.
   Гехт, Д. И. -- киевск. раб., с.-д., II, 1в., 157.
   Гехт, Х. И.-- киевск. раб., II, 1в., 157.
   Гехтер, Л. П. -- революц., II, 1в., 145, 170.
   Гецов, Урьяш -- с.-д., II, 2в., 79.
   Гжесяк, Антон -- шпион (Варшава), III, 110.
   Гибал, Мартын -- революц. III, 81.
   Гиберман, П. И. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Гибсом -- влад. свечн. зав., II, 1в., 97.
   Гибсон -- учитедьн. Пречист. курсов, II, 1в., 48.
   Гиккель -- пом. начальн. маст. Брест ж. д., 11, 1в., 104.
   Гилевич, В. А. -- охран.-самозванец, III, 106.
   Гилемсон, М. (Минск) -- II, 1в., 119.
   Гильда -- горничная меблиров. комнат Шеберг (Гельсингфорс), II, 2в., 127, 128, 129.
   Гильмсон. М.-- II, 1в., 170.
   Гиммер, Николай -- с.-р., II, 2в., 118.
   Гиндин, Х. Л. -- революц., II, 1в., 127.
   Гинзбург -- член сов. раб. союза, III, 73.
   Гинсбург -- видн. бундист (Вильна), II, 1в., 117.
   Гинсбург, Абрам -- организатор печатни в Елизаветграде, с.-д., II, 2в., 138, 139.
   Гинсбург, Абрам-Бер Вениаминов ("Гуревич"), "С. Л. Ром", "Григ. Вас. Тарасевич"), провокатор, II, бунд., 1в., 107, 151--153, 171.
   Гинсбург, Арон Моисеев -- чл. казанск. с.-д. ком., II, 2в., 138.
   Гинсбург, З. -- революц., II, 1в., 145, 170.
   Гинсбург, Лина,-- революц., II, 1в., 142.
   Гинсбург, М.-- банкир в Витебске, II, 2в., 55.
   Гинсбург, М. -- (Париж), I, 90.
   Гинсбург, Мария ("Коса") -- жена Леона Гольдман, бунд., II, 1в., 116, 118, 164, 120--124, 167; 2в., 70.
   Гинсбург, М. Л. -- крупн. бунд., II, 1в., 146.
   Гинсбург, Роза -- революц., II, 1в., 154.
   Гинсбург, С.-- дочь Витебск. банкира, революц., II, 2в., 55.
   Гинсбург, С. М. -- революц., покончила с собой в Шлиссельбурге, I, 84, 389.
   Гинсбург, С. С. (он же "Семен Сергеевич") -- слесарь, I, 319.
   Гинсбург, Ц. Л. -- моск. студ., I, 427.
   Гинсбург, Я.-- революц., 1, 257.
   Гинсбург, Я. Л.-- студ., I, 238.
   Гирлинг -- домов-ц в Костроме, I, 99
   Гирос -- тамбов. мещан., II, 1в., 10.
   Гирш -- домов-ц в Москве, I, 188, 328, 373.
   Гирш, Хаим (Бобруйск) -- II, 1в., 164.
   Гиршберг, Вульф -- революц., II, 1в., 154.
   Гиршберг, Р.,-- революц. (Москва), I, 43, 46, 47.
   Гитин, Исаак -- II, 1в., 88.
   Главацкая, С. -- народов., I, 20, 386.
   Глаголев, Н. Н. -- студ., I, 180, 185.
   Глазов -- генер. мин. нар. просв., III, 54.
   Глазунов -- столяр в Ярославле, II, 2в., 93.
   Глазунов -- влад. аптек. маг. в Москве; I, 267.
   Глебкин рабочий, II, 1в., 45.
   Глебин, И. О. -- I, 417.
   Глебов, И. М. -- раб., зав. Бромлей, I, 425.
   Глебов, С. (Лодзь) -- II, 1в., 164.
   Глеснер -- фабрикант, I, 58.
   Гликман, С. И. -- революц., II, 1в.
   Глико -- ломовла-ц. в Саратове, народ., I, 122, 123.
   Глиник, Б. А.-- II, 1в., 168.
   Глиник И. А.-- II, 1в., 168.
   Глинка, В.-- студент, I, 46.
   Глинка, С. В. -- II, 1в., 159.
   Глоба -- жанд. полк., III, 98, 100, 101.
   Глоба, Антонина -- с.-д. (Кишинев), II, 2в., 77.
   Глобачев -- жанд. оф., впоследств. нач. варшавск. о. о., III, 45, 80.
   Глобачева, М. -- революц., I, 257.
   Глускин, Л. Н. -- рабоч. в Гомеле, II, 1в., 131, 168.
   Гнатовский, А. -- эмигрант. III, 52.
   Гноинский -- жанд. полк., III, 39.
   Гоберман -- влад. маг. в Минске, II, 1в., 119.
   Говядинов -- знаком. Короленко (Мoсква), I, 180.
   Говядинов, А. -- революц., I, 290.
   Гоголь, Н. В. -- писатель, I, 75.
   Гоголев, Н. У. -- рабочий у Гоппера, I, 260, 261.
   Годзиев -- студент Рижск. Политехникума, I, 108.
   Годлевский -- шпион (Варшава), III, 110.
   Годус, Софья (Минск) -- II, 1в., 150.
   Годынский-Цвирко -- земск. врач (Воронеж), II, 2в., 102.
   Гойхберг, Михель (Одесса) -- II, 1в., 154.
   Голембо, Ш. С. -- II, 1в., 170.
   Голдина, Доба -- II, 1в., 183.
   Голеев, П. В. -- рабочий, I, 315, 424.
   Голенкин, Леонид -- просил о принятии его в агенты ж. у., III, 63, 64.
   Голиков -- см. Данилов, Виктор.
   Голландский, Г -- бунд., II, 1в., 165.
   Голландский, Г. А. (Самара) -- II, 1в., 165.
   Голованчев -- студ. (Петербург), I, 159.
   Головачев, Д. М.-- (Москва), I, 227.
   Головков -- агент Пермск. губ. жанд. упр., III, 47.
   Голополосов, охранник, III, 161, 162.
   Голуб, Н.-- революц. (Екатеринослав), II, 2в., 58.
   Голубев, В. -- рабочий, II, 1в., 95.
   Гольберг -- видн. с.-д. агит. в Минске, II, 1в., 119.
   Гольберг (Минск) -- II, 1в., 144.
   Гольдберг, Г. А.-- II, 1в., 109, 170.
   Гольдберг, Ш. А. -- парикмахер в Дисне, II, 1в., 127.
   Гольдберг, Э. Н. (Одесса) -- II, 1в., 21.
   Гольдрейх -- журналист. III, 47.
   Гольденберг -- предатель, III, 80.
   Гольденберг, А. М.-- народоволец, I, 207, 403.
   Гольденберг, И. -- крупн. бунд., II, 1 в, 146.
   Гольдина, Цыля -- с.-д. (Киев), II, 1в., 116.
   Гольдман, Леон Исаакович (фил. кл. "Похожий"),-- видный бундист, II, 1в., 116--118, 121--124, 146, 167; II, 2в., 79.
   Гольдман, Мария (по мужу) -- см. Гинсбург.
   Гольдман, Ольга или Юлия -- революц., II, 1в., 123.
   Гольдман, Ю. И.-- II, 1в., 170.
   Гольцев, Виктор Ал-др,-- редактор "Русской Мысли, I, 26, 30, 31--35, 41--43, 45--47, 103, 130, 133, 177, 180, 193, 238, 391, 400; II, 1в., 59--60.
   Гольцева, Наталья А.-- жена В. А. Гольцева, стояла во главе классов для рабочих, II, 1в., 42, 48, 55.
   Гольцман -- бр. революц., II, 2в., 66.
   Гоняондзский, Г, Л. -- крупн. бунд., II, 1в., 140.
   Гончаров, П. И. (он же Иванов) -- рабочий-ткач ф-ки Ганьшина, революц., I, 260, 416, 423.
   Гоппер В. -- влад. завода, I, 250, 260, 261, 336, 423; II, 1в., 104.
   Гопвиус, И. Л. (Уфа) -- I, 87.
   Гопфенгауз, Н. Г. -- революц., I, 207; II, 1в., 156.
   Горбанскир, Г. П. -- моск. студ.-филолог, I, 340, 341.
   Горбаненко М., -- I, 341.
   Горбачев -- студ. Рижск. политехн., I, 168.
   Горбачевские -- революц., I, 159.
   "Горбоносый" (филерск. кл.) -- революц. (Варшава), II, 1в., 121.
   Горбунов -- провокатор, III, 82.
   Горбунов -- техник, I, 168.
   Горбунов, Н. Г. -- модельщик у Гоппера, революц. -- I, 260, 261, 416.
   Горбунов-Посадов, Ив. Ив. -- толстовец, изд. "Посредника", II, 1в., 50: 2ы, 10.
   Гордеев, Т. -- раб. ф-ки Беляева, I, 380.
   Гордий -- I, 242, 243.
   Гордон, Егения -- революц., II, 2в., 75--76.
   Гордон -- извозчик в Вильне, II, 1в., 128.
   Гордон -- обыватель Вильны, II, 1в., 141.
   Гордон, З. Я. -- бунд., II, 1в., 149.
   Гордон, П. -- бунд., II, 1в., 113, 165.
   Гордон, И. И.-- революц., (Минск), II, 1в., 164.
   Гордон, С. М. -- бунд., II, 1в., III, 164.
   Гордон, Я. М.-- бунд., II, 1в., III, 161.
   Горелик -- с.-д. (Гомель), II, 1 в., 117, 123.
   Горелик, р. А. -- революц., II, 1в., 123.
   Горенберг. Л. -- инженер, агент пятеро, о. о., II, 2в., 124, 140; III, 13, 16.
   Горикович -- предатель, III, 112.
   Горячев, Вас. Григ. (Григорьев) литогр. раб. в тип. Пашкова,-- с.-д., I, 261, 318, 319, 358; II, 1в., 45.
   Горкин, П. В. -- студ. I, 373.
   Горклян, Н.В.-- II, 1в., 149.
   Горкун -- б. студ. I, 60.
   Горовиц, Ревека -- революц., II, 2в., 78.
   Горовиц, Давид -- революц., II, 2в., 78.
   Горовой, М. -- с.-д., II, 1в., 136.
   Городнанская, В. -- (по мужу Орлова), I, 53, 214.
   Горожанкин, И. -- профессор, I, 412.
   Горохов -- революц. в Саратове (лаборат. разрывн. снарядов), II, 2в., 130; III, 17--19, 29--30.
   Горохова-Иванова -- слуш. фельд. курсов в Москве, I, 77.
   Горский, Алексей Мих., студ. Демидовск. лицея, I, 95.
   Горский, В. С.-- I, 117.
   Горский, Фед. Вас. -- революц., I, 95, 96, 100, 101, 103, 390.
   Горфейн, Ш. В. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Горчаков -- губернатор, III, 51.
   Горшечников, Г. Н.-- студ., революц., I, 243, 413.
   Горшков, Николай (Москва), II, 1в., 40.
   Горнштейн, М. -- технолог, I, 134.
   Горький, М.-- писатель, II, 2в., 63.
   Горюшин, М. -- революц., I, 313, 314.
   Горяев, Н. -- революц., I, 312, 313.
   Горячева, Н. А. -- с.-д. I, 313, 314, 424.
   Горячкин, А. В. -- студ., подозрев. в предат., I, 412.
   Готгейнер, Ф. -- издатель в Берлине, II, 2в., 19.
   Готгельф -- революц., III, 37.
   Готфрид, О. А. ("Ол. Ант."), с.-д., I, 375.
   Гофман -- народов., I, 380.
   Гофман, А. Ф. -- революц., I. 362.
   Гофман, Отилия -- революц., I, 20.
   Гохберг, М. -- революц., II, 1в., 88, 89.
   Гоц,-- влад. маг. в Вильне, II, 1в., 142.
   Гоц, М. -- народов., I, 20, 21, 24, 25, 386, III, 9--11, 29.
   Гоштовт -- Галя -- с.-д., II, 2в., 74.
   Гошторфт, Николай -- двор., предатель, III, 112.
   Грамм, М. -- провокатор, II, 1в., 107, 151, 154, 155.
   Грамм, Малка -- хозяйка дома терпимости в м. Кибарты, II, 1в., 154, 155.
   Граматиков -- революц., II, 2в., 50, 51, 52.
   Грамматиков. Ал-др. Н. -- с.-д., I, 333, 404.
   Грамматикова, Е. (невеста Мусиньняца) -- I, 401.
   Гранд, Сара -- с.-д. (Екатеринослав), II, 2в., 55.
   Гранин -- ошиб. назв. Гершуни -- см. Гершуни, III, 25.
   Гранковская, Е. В. с.-д., II, 1в., 22, 23.
   Гранковский, И. И. -- революц. (Одесса). II, 1в., 23.
   Гран -- революц., II, 1в., 144.
   Граубергер, Ив.-- домашн. учитель, II, 2в., 26.
   Грацианов, П. -- студ., революц., I, 68.
   Грацианский -- с.-д. (Кострома) -- II. 2в., 90.
   Грацианский, В. П. -- моск. студ., I, 427.
   "Грач" -- пролет. моск. группы "Искры", II, 2в., 102.
   Грачев, Ал-лр -- рабочий, с.-д., I, 353.
   Грачев, И. -- рабочий -- II, 1в., 95.
   Грачев, И. -- конторщик, II, 1в., 85.
   Грачева -- домовл. в Москве, I, 121.
   Греков, Ал-др -- рабочий, с.-д., шпион, III, 110.
   Греков, А. Т. -- революц. (секретари газеты "Новости"), I, 214, 410.
   Греков, К. Г. (Петербург) -- I, 201.
   Грессер -- полицеймейстер, I, 76.
   Грессер -- влад. красильно-набивн. ф-ки, I, 380, 2, 1в., 104.
   Гречин -- рабочий, революц. (Иваново-Вознесенск), II, 2в., 91.
   Гречишкин, Г. -- врач в Кубанской обл. I, 364.
   Гречишников -- студ., I, 327.
   Грешнер -- нач. нижегородск. о. о., III, 67, 68.
   Гржиминский -- секр. сотр. екатеринослав. о. о., III, 80.
   Грибов, С. -- рабочий ф-ки Савостьянова, II, 1в., 99.
   Грибоедов, Павел -- см. Павлов, Василий.
   Грибоедова -- жена агента о. о. Павлова. раб. под псевд. Грибоедова, III, 113, 114, 115.
   Грибоедовы -- супруги, III, 113.
   Григорий -- раб. зав. Губченко, II, 2в., 51.
   "Григорий Павлов" см. Березич. М. Е.
   Григоров, П. -- студ., революц., I, 52--55.
   Григорьев -- знакомый Короленко, I. 180.
   Григорьев -- дом-ц в Москве, II, 1в., 72.
   Григорьев -- поручик, замышл. покушение на Плеве, II, 2в., 124, 143, 144.
   Григорьев -- рабочий, II, 2в., 66.
   Григорьев -- рабочий ф-ки Шредер, II, 1в., 45, 46.
   Григорьев -- революц., III. 10,
   Григорьев -- сотр. петерб. о. о., III, 45.
   Григорьев, Б. П. -- I, 420,
   Григорьев, В. (см. Кряжев)
   Григорьев, В. -- рабочий (Москва), с.-д., II, 1в., 75.
   Григорьев, В. Г. -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Григорьев, Е.-- слесарь (Москва), II, 1в., 84.
   Григорьев, К. С.-- рабочий, II, 1в., 89.
   Григорьев, С. Г. (Москва) -- I, 419.
   Григорьев, П.-- I, 59.
   Григорьев, Ф. рабочий ф-ки Филиппова, I, 300.
   Григорьева, Наталья -- революц., II, 2в., 118.
   Григорьевский -- автор труда "Полицейский социализм", III, 73.
   Гридина, А. А. -- революц., I, 253.
   Гризодубова, Н. М.-- фельдшерица, I, 152.
   Гринберг -- служ. о. о., III, 166.
   Гринберг -- жанд. офиц., завед. розыскн. пол. в Туле, II, 2в., 59, 140.
   Грингауз, Э. С. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Гргингмут, В. -- редактор "Моск. еод.", III, 147.
   Грингольц (Либава) -- II, 1в., 165.
   Гринштадт (Екатеринослав), II, 1в., 164.
   Гринштейн Б. П.-- с.-д. (Одесса), II, 1в., 21.
   Гринцер -- революц. (Одесса), III, 65.
   Гринцере, Я.-- революц., III, 27.
   Гришанов -- рабочий (Иван.-Возн.), с.-д., II, 1в., 76.
   Гришин (Киев) -- я Экстраординарный Суд.
   4. Исполнительная власть принадлежит Комитету Союза и его вспомогательным органам.
   

IV. УСЛОВИЯ И ФОРМЫ ВЫБОРНОГО ПРАВА.

   1. Избирать и быть избранным имеет право каждый член Группы.
   2. Членам Группы может быть лицо, обладающее:
   a) Альтруизмом -- врожденной склонностью деятельно проявлять сочувствие к страданиям других.
   b) Фактически доказанным уменьем применять все постановления конспирации (в участии в организации и конспиративных предприятиях).
   c) Обоснованным понимавшем всех положений Эрфуртскйй программы.
   d) Рекомендацией 3-х членов Группы, которые обязаны дать детальную характеристику его и предоставить другим членам Группы по их заявлению возможность убедиться п достоверности этой характеристики.
   e) Лицо, принятое в организацию Союза, считается членом его до выбытия за преступления по суду или в силу отсутствия в течение 3-х с половиной месяцев.
   3. Существо полномочий избранного в Комитет.
   a) Срок полномочий членов Комитета -- 3 месяца со дня избрания их.
   b) Свобода мнений, т.-е. подача голоса за или против известного предложения или уклонение от него, дозволяется членам Комитета. Комитет же и целом не может воздержаться от выражения своего мнения.
   c) Срок полномочия суда.
   d) Суд сменяется в своем составе за протнвузаконные действия или бездействие.
   e) Свобода мнений -- отд. IV, 3, Ь.
   4. Обязанность уполномоченного:
   a) Подавать голос по крайнему разумению.
   b) Своевременно присутствовать на собрании.
   c) Каждый член обязан ежемесячно отдавать отчет перед Группой в своей революционной деятельности.
   

V. КОМПЕТЕНЦИЯ ГРУПП.

   1. Законодательная власть.
   a) Закон не может быть издан, или отменен, или изменен без согласия абсолютного большинства членов двух Групп.
   b) Право делать предложения относительно всякого изменения, отмены и издания закона принадлежит каждому члену Группы.
   c) Каждая Группа в отдельности выбирает абсолютным большинством 2 членов в Комитет Союза.
   d) Каждая Группа выбирает по одному члену в Третейский Суд.
   f) В случае выбытия должностного лица, для отправления его обязанностей производится дополнительный выбор в установленном порядке.
   с) Группа имеет совещательный голос во всех предприятиях ее членов. Группа дает толкование закона.
   2. Финансовые средства Групп.
   a) Финансы и имущество общи.
   b) Большинством членов Группы вотируется определенная сумма Комитету для текущих расходов на дела Союза. Комитет Союза, израсходовав предназначенную ему сумму и пред'явив отчет Группам, получает новую сумму.
   c) Сумма, издержанная отдельным членом Группы на дела Союза без одобрения Комитета, составляет его личную трату.
   3. Охрана конституции и законного порядка.
   а) Средства для контроля.
   б) Над деятельностью Комитета Союза -- интерпелляция, которая вносится четвертью членов Группы в Комитет Союза и имеет целью пригласить Комитет Союза об'яснить свою политику л образ действия по определенным вопросам управления -- в ближайшее заседание Группы. Выслушав интерпелляцию, Группа абсолютным большинством вотирует или переход к очередным делам, или сожаление, или недоверие Комитету Союза; а последнем случае решение Группы доводится до сведения Союзной Группы; предание Комитета Союза суду вотируется двумя третями членов Группы.
   в) Над деятельностью Суда -- постановление Экстраординарного Суда, поводом для которого может быть заявление одного члена, получившее санкцию двух третей Группы.
   

VI. 1. ОРГАНИЗАЦИЯ ГРУПП.

   a) В Группе но время ее заседании председательствует член, назначенный по выбору.
   b) В Группе должен быть архивариус (клерк), который заведует доставкой литературы и сохранением документов Союза.
   c) Quorum для всех постановлении, кроме конституционных, состоит из всех членов, находящихся в местопребывании Группы, и непременного присутствия одного из членов Комитета Союза для раз'ясненнй недоразумений. Отсутствие более четверти членов, хотя бы по уважительным причинам, делает заседание незаконном.
   d) Quorum для внесения предложения о пересмотре конституции и пересмотра ее состоит из трех четвертей полного состава членов (IV, 2, е) обеих Групп. Если же в заседания, в котором было внесено предложение о пересмотре конституции, окажется, что нет трех четвертей полного состава обеих Групп, то Группы ожидают отсутствующих членов не более трех с половиной месяцев, после чего они указывают в наличном составе присутствующих срок, когда и при каком сосите они приступят к разрешению этого вопроса.
   e) На предыдущем собрании определяется срок для следующего заседания. Отсутствующих членов на последнем заседании извещают специально избранные лица.
   х) Для доклада решения Группы и предложений Союзной Группы назначаются члены Комитета данной Группы, Союзной Грушш или специально избранные.
   2. Делопроизводство Групп.
   а) Каждое предложение может быть внесено на рассмотрение заседания Групп--одним чпеном, кроме I, 2 и V, 3, А, л.
   б) Всякий проект, подлежащий рассмотрению Группы или Групп, должен пройти несколько стадий.
   в) Первое чтение -- ознакомление заседания с содержанием проекта, после чего заседание голосует, желательно ли приступить ко второму чтению и когда.
   г) Второе чтение высказывается за или против, вносятся поправки и голосуют или сдают в специальную комиссию для обработки.
   д) Третье чтение -- вторичный пересмотр и окончательное голосование.
   е) Подача голоса при баллотировке членов в Комитет н Суд, назначения субсидий -- тайная, а в остальных случаях по решению Группы.
   ж) Законодательные и финансовые права подлежат рассмотрению обеих Групп, при чем голосование происходит или на общем собрании Групп, или, если заседают они отдельно, то рассматриваются в данном случае, как одна.
   з) Председателю предоставлены меры дисциплинарные.
   и) Призывать к порядку, без называния по имени, с поименным названием, шшать слова во время заседания лнцо, нарушающее порядок, к) Следить за чередованием в речи защитников и противников предложения, л) Следить за исполнением постановлений для поддержания порядка.
   м) Постановление о поддержании порядка по время заседания.
   и) Каждый член обязан оставаться на своем месте, не читать газет, писем, молчать и не прерывать говорящего, воздерживаться от дерзких и оскорбительных выражений, от рассуждений, не идущих к делу.
   

VII. ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ.

   А) Обычное полномочие Комитета Союза.
   1. Состав Комитета Союза см. V, 1, с.
   2. Срок заседаний -- Комитет Союза заседает не менее раза в неделю.
   3. Срок полномочий членов Комитета Союза на три месяца.
   4. Порядок выборов VI, 2, с.
   5. Существо полномочии IV, 3, а.
   6. Компетенция Комитета Союза.
   а) Исполнительная власть.
   б) Комитету Союза принадлежит надзор за точными применениями законов le конституции, в этом смысле ему подчинены все административные учреждения, поэтому он может давать распоряжения касательно порядка применения законов, которые имеют в виду доставить закону точное и быстрое исполнение.
   в) Комитет Союза имеет совещательный голос при распределении работ.
   г) Цензура Комитета Союза см. II, 2, а.
   д) Комитет Союза в половинном составе по одному члену из каждой Группы три дня спустя после заседания Комитета Союза в полном составе и занимется исключительно цензурой агитационных листков. Комитет Союза выбирает нз своей среды два члена тайной баллотировкой в Рабочий Комитет {Комитет Союза в полном составе, при отсутствии одного из своих членов по уважительным причинам, может решать, текущие дела своим наличным составом единогласно, если не поступит заявления одного из членов, что присутствие появившегося необходимо при обсуждении данного вопроса.}.
   7. Обязанность.
   a) Комитет Союза см. IV, 4, а, б, и отдавать отчет ежемесячно в своей деятельности перед Группами или общим собранием.
   b) Для об яснения по поводу интерпелляции Комитет Союза является в заседание Группы в полном составе.
   c) Ответственность членов Комитета Союза за согласие своих действий с законом и за целесообразность их.
   d) Денежные договоры и договоры вообще, налагающие на Группы или отдельных членов обязательства, должны быть утверждены Группами.
   8. Финансовые права.
   Комитет Союза тратит деньги из вотируемой ему суммы на текущие расходы по революционному делу.
   9. Судебные права.
   Комитет Союза есть 1-я инстанция для дел, требующих немедленного устранения обвиняемого от революционной деятельности или от известного рода ее. В. Чрезвычайные полномочия Комитета Союза.
   1. В виду конспиративных затруднений обе Группы двумя третями общего числа голосов членов, находящихся в местопребывании Союза, предиставляют чрезвычайные полномочия Комитету Союза.
   2. Чрезвычайные полномочия Комитета Союза прекращаются по решению абсолютного большинства общего числа членов обеих Групп.
   3. Комитет Союза в случае необходимости может без особенного разрешения Групп взять из кассы Союза сумму, не более той, которая была ему вотирована в последний раз.
   4. Комитет Союза издает законы, которые не должны противоречить конституции
   5. Комитет Союза, с момента принятия чрезвычайного полномочия, не соблюдает VI, А, 7, а, но отдает отчет при сложении их.
   6. Комитет Союза может применять для всех дел VI, А, в, а, кроме издания законов, когда требуется Комитет Союза в полном составе.
   IX [VIII?]. Вспомогательным органом Комитета Союза является.
   

ТЕХНИЧЕСКАЯ СЕКЦИЯ.

   1. Состав ее.
   По желанию один член Союза, или по предложению Комитета Союза, или но жребию принимает на себя хранение литературы и доставку ее и печатание; таким же образом ему полагаются помощники.
   2. Организация ее.
   a) Хранилищ для литературы и приспособлений для печати должно быть вполне целесообразно.
   b) Квартира в конспиративном отношении безукоризненна.
   c) Получение заказов и отдача требованного на нейтральном месте и от одного и того же лица и в заранее назначенные определенные дни.
   3. Специально конспиративная обстановка.
   a) Членов технической секции никто из членов Группы не посещает, сами же они бывают по крайней надобности только у тех членов, которые не подвержены опасности.
   b) В экстренных и очень важных случаях, когда необходимо личное свидание, к нему дюжет приходить передатчик, не позже семи часов, условно стуча в дверь.
   4. Комитет Союза отчисляет необходимую сумму на полгода вперед для обстановки технической работы и трат на производство ее.
   

Х [IX?]. ПОСТАНОВЛЕНИЯ И КОНСПИРАЦИИ.

   1. Хранить в тайне дела организации, кроме тех, которые пропущены цензурой Комитета Союза,
   В организации же нужно придерживаться того принципа, чтобы каждый знал только то, в чем он лично непосредственно пришшает участие. В других же делах он может лиши в общих чертах (без указания действующих лиц и иногда даже названия места действия). Дела чрезвычайной важности для организации должны знать не менее двух членов.
   2. Член Группы должен быть до педантичности исправен и точен.
   3. Каждый член Союза обязан иметь псевдоним и, занимаясь с рабочими, выступать под ним. Не дозволяется также приглашать рабочих к себе на квартиру.
   4. В письмах не шифрованных не упоминаются фамилия и адреса лиц организации и причастных к ней.
   5. Письма и записки, даже самого легального характера, но писанные членами Союза, нужно, прочитав, сейчас же сжигать, т. к. они доказывают воочию сношения и знакомство.
   6. В случае же, когда необходимо иметь адреса или фамилии отдельных лиц, нужно их записывать шифром по установленному ключу, чтобы никто, кроме посвященных, не мог прочесть.
   7. Знание каждым членом общего ключа Группы -- обязательно.
   8. Члены Группы не должны держать у себя на квартире нелегальных книг (прятать их можно вне квартиры, в крайнем случае припрятывать их в передней).
   9. Отдавать на сохранение нелегальные книги и брошюры лииам, которые на плохом счету у полиции или у которых бывает много знакомых или членов организации, не дозволяется.
   10. Бывать членам друг у друга без особенной надобности не дозволяется. Время же посещений удобнее начинать с раннего утра до полудня. Для членов за которыми следят, свидание с ними может быть вне их квартир в нейтральном месте.
   11. Если ожидается обыск в том месте, где находится нелегальная литература н членам Группы не безопасно перевозить ее, то могут быть привлечены для этой цели посторонние лица, переменяя извозчиков, место назначения, пользуясь сквозным двором и т. п.
   12. Члены, которые подозревают, что за ними следят, должны это проие-рить. Проверять можно следующим образом: член, за которым следят, назначает товарищу встречу на известной улице, в известном часу. Проходивши мимо лавки шагов 30 и потом возвращаясь по той же дороге, выследить шпиона.
   13. Оглядываться и вообще выражать телодвижениями беспокойство запрещается. Носить нелегальные книги, по возможности, пряча их искусно у себя под одеждой, или носить аккуратно завернутые в роде покупки.
   14. Члены, которые скомпрометированы или за которыми следят, должны на время оставить революционную работу.
   15. Обязательно, чтобы товарищи Группы на улице не подходили друг к другу, а вообще вели себя, как люди незнакомые.
   16. Член организации должен непременно быть знаком обстоятельно с городом, в котором работает. Особенно полезно знать проходные дворы, но возможности не вполне известные.
   17. На улице член организации не должен выделяться из толпы своим костюмом или каким-нибудь особенным видом.
   18. Вообще о делах Союза говорится всегда вполголоса, употребляются псевдонимы и условные названия.
   19. Члены должны иметь хорошее зрение, чтобы на далеком расстоянии они могли узнавать людей; член же, который близорукий, должен запастись соответствующими очками.
   20. Собрания нужно устраивать но возможности на шумных улицах, в дамах очень населенных.
   21. Член, который скомпрометирован, должен являться на собрание по: следним, а выхолить первым.
   22. Нельзя собираться ни в кондитерских, ни в пивных и т. и. публичных заведениях, но устраивать встречи иногда можно.
   

ПОВЕДЕНИЕ ЧЛЕНОВ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ.

   1. Никогда не нужно признавать своей пины, а об'яснять факты злоумышлен! юстыо неизвестного лица, с которым обвинитель познакомился в кофейной, пивной и т. п. публичном месте.
   2. Ни под каким предлогом нельзя признавать знакомства с членами организации, иногда даже с лицами, причастными к революционной деятельности.
   3. Не следует признавать вины даже в том случае, когда у жандарма констатированы знакомства или иной какой-нибудь факт.
   4. Во время следствия иногда дают арестованному товарища в камеру -- нужно не входить с ним в интимные беседы о своем деле, так как это можег быть шпион, и вообще воздерживаться [от] обсуждений там своих дел с людьми мало знакомыми.
   (Копия с рукописи, отобранной по обыску в Киеве у Б. ЭЙдельмана и 1898 г.).
   

III.

Устав центральной рабочей кассы Московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса".
(Москва, 1898 г.).

   Центральная рабочая касса преследует с ее отделениями, как общую цель, об'единение рабочего класса на почве борьбы с капиталом. Но, стремясь к об'единению, русский рабочий необходимо сталкивается с царским деспотизмом, с этим верным защитником интересов хозяев-капиталистов. Царский деспотизм, будучи тайным и явным врагом рабочего класса, создает целую систему надзора за рабочими через своих шпионов и полицию. Царское правительство -- это сила, с которой рабочему классу предстоит вступить в борьбу, дли замены его народным правительством, где будут не одни аристократы и богачи, но и представители трудящегося класса -- рабочие.
   Сказанным определяется программа русского рабочего движения с его особенностями: -- рабочий класс может освободиться от угнетения капитала не иначе, как сплотившись, противопоставив своим об'единением царской полиции и царской армии рабочую армию с одним знаменем, на котором будет написано: равенство, братство и слобода. Об'единение рабочего класса может происходить при наших русских условиях не иначе, как путем тайных кружков и союзов. Для широкого же. распространения мысли о соединении рабочих а одно целое, в рабочую армию с одним знаменем очень важным средством являются стачки рабочих. Капиталисты всегда и везде стремятся выжать как можно больше соку из рабочего; в своем жадном стремлении к прибыл нони готовы всегда отнять у рабочего те жалкие крохи, которые он получает за свой труд в виде заработной платы (8 среднем рабочий получает не более четверти из того, что он производит своим трудом; три четверти достается капиталисту -- нечего сказать -- львиная доля). Единственным способом дпя рабочих защищать свои права и свои интересы является стачка. Но значение стачки далеко не исчерпывается только-что сказанным; стачка, во-первых, показывает рабочим, что они сила и что они тем сильней, чем лучше понимают свое положение и чем сплоченнее действуют. Во-вторых, стачка приучает рабочих действовать сообща. В-третьих, она на деле ясно, как день, показывает большинству рабочих, что царский деспотизм, с его судами, полицией и армией,-- беспощадный враг рабочего н верный друг капиталиста.
   Итак, перед русским рабочим движением стоит задача: соединить развитых, преданных рабочему дел у людей в союзы и кружки, чтобы эти кружки и соккШ распространяли между рабочими мысли о рабочем движении, о соединении рабочих, о борьбе с капиталистами и их защитником -- царским правительством. Эти кружки и союзы могут действовать словом и книгой, где же явится возможность, Рабочий Союз организует стачку и ведет ее: это будет тоже пропаганда рабочего движения, но только не одним уже словом, но и делом. Для всех указанных действий необходимы деньги, а поэтому цель устройства рабочих касс делается сама собой ясна. Московский "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" имеет в своем распоряжении кассу с нижеследующим уставом. Он берет на себя через свой Рабочий Комитет создавать отделения этой кассы между рабочими (фабричные кассы, кружковые кассы).
   Московский "Союз В. за О. Р. К." помогает этим кружковым и фабричным кассам советом, людьми н деньгами (В свою очередь он пользуется денежной помощью от этих касс).
   

ЦЕНТРАЛЬНАЯ КАССА.

   1. Капитал кассы создается из пожертвований и взносов.
   2. Члены кассы ежемесячно взносят 50 коп.
   3. Рабочая касса Союза имеет своего кассира; кассир отдает отчет по требованию Рабочего Комитета в приходе и расходе кассовых сумм. Кассир может быть сменен с заменою другим лицом тем же Комитетом.
   4. Два раза в году Рабочий Комитет Союза выпускает для всеобщего сведения краткий отчет прихода и расхода кассовых сумм.
   5. Суммы расходуются по усмотрению Рабочего Комитета Союза (имеющего свою особую организацию).
   6. Рабочий Комитет Союза должен расходовать эти суммы на следующие цели: а.-- на организацию рабочего класса: образование рабочих кружков и союзов, доставка им книг, наем квартир для кружковых собраний; б.-- на агитацию среди рабочего класса: возбуждение рабочего движения, руководительство стачками и издание необходимых брошюр и листков для стачечников; в.-- на помощь пострадавшим за дело рабочего освобождения и их семьям; г.-- на помощь стачечникам.
   

ОТДЕЛЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОЙ КАССЫ.

   1. Цель рабочей кассы: взаимопомощь ее членов в борьбе с капиталом.
   2. Касса создастся из пожертвованых членских взносов и сумм, ассигнуемых Рабочим Союзом.
   3. Касса уделяет ежемесячно 10% своих доходов (десятую часть) цек-тральной рабочей кассе.
   4. Членский взнос равен 50 коп. в месяц.
   5. Касса состоит из действительных членов и членов участников. Действительные члены кассы набираются из людей надежных, преданных рабочему делу. Эти действительные члены затем уже могут набирать членов-участников; члены-участники делают взнос в кассу и пользуются ее помощью, но не участвуют в ведении дела.
   6. Действительные члены, сохраняя втайне свое собрание, выбирают кассира; кассир имеет в руках кассу, он отдает отчет действительным членам кассы в два месяца раз.
   7. В виду связи между Центральной Рабочей кассой и ее отделениями, Рабочий Комитет может контролировать эти кассы.
   8. Касса расходует: на наем квартир для собраний рабочих кружков, на книги, на помощь нуждающимся своим членам, на помощь пострадавшим за дело освобождения рабочего класса и их семьям, на помощь стачечникам.
   9. Кому выдать помощь и в какой мере и вообще все вопросы о ссудах и сроках их обратного возвращения решаются советом кассы.
   10. Совет кассы состоит из кассира и выборных из действительных членов кассы. Число этих представителей определяется самими действительными членами.
   11. Решения в совете кассы постановляются большинством голосов (перевес одного голоса).
   (Копия с гектографированного издания).
   

IV.

Доклад начальника Московского охранного отделения директору департамента полиции.
(Январь. 1901 г.).

   Практика политического розыска свидетельствует, что нередко наиболее энергичные, глубоко убежденные революционеры остаются без должной кары только потому, что следственные действия не могут, а формальное дознание не умеет собрать достаточные, с точки зрения прокурорского надзора, улики преступной деятельности таких лиц.
   Это печальное явление стало заурядным в последние годы, когда большинство государственных преступлений, являясь результатом увлечения социал-демократическими доктринами, не носит уже такого резкого, строго определенного характера и когда нелегальные деятели заручились всесторонней опытностью и самыми усовершенствованными конспиративными приемами.
   Указанными качествами в особенности отличаются главари еврейских организаций; они доводят свою осторожность до того, что почти не имеют постоянного местожительства, не держат при себе ничего компрометирующего и даже единомышленников своих убеждают иметь при себе нелегальщину только днем, постоянно напоминая им о шпионах, которые будто бы за всеми следят и т. д. При таких условиях, разумеется, с революционным поличным удастся захватить лиц второстепенных, а & отношении главных виновников в качестве обвинительного материала остаются одни данные наблюдения и агентуры, сообщение которых, при дознании по 1035 ст. Уст. Угол. Суд., не всегда удобно и сила доказательности коих в юридическом смысле не всегда признается.
   Две последние ликвидации, осуществленные в ночь на 28-е минувшего декабря, с полною очевидностью подтверждают сказанное и создают условия, аналогичные с вышеописанными.
   Обысками, произведенными по делу Гомельского социал-демократического комитета более чем в 50-ти местах, только у 5--6 лиц, из числа 17-ти арестованных, обнаружены вещественные доказательства, достаточные для возбуждения о них формального дознания; в отношении же остальных таковые улики осмотрами не добыты, тогда как в числе последних находятся лица, о большинстве конх имеются положительные агентурные указания, между прочим: сам организатор комитета Алтер Драикпн, известный еще наблюдению 1897 г. (когда он жил в Гомеле, на Кавказской улице, в доме Эль-добкина) по сношениям с приятелем известного Департаменту Полиции Ай-знка Поляка Шмуелем Берконым Гурсничем; рецидивисты: Раиса Иоффе, Нота Гсзеицией, Шмерко Вольфсон, Шолом Аспнс, Доба Голдииа и Двося Богорад. В то же время оставление на свободе таких лип; как выясненные еще прежними розысками и вторично обысканные: Янксль Коган, Нехама Салоп, Фрида Пружинина, Бейла Коробочки на, Эта Герц, Мовша Школьников, Мендель Аеров и Залман Райский и др., ведет к тому, что через три дня после ликвидации появляются уже новые воззвания, еще более дерзкого содержания.
   При одновременных арестах членов Минской социал-демократической группы точно так же у заведомых членов комитета организации, в отношении коих имеются вполне достоверные сведения агентуры и наблюдения, взято незначительное поличное, которое само по себе не будет достаточно для применения к ним мер, ими застуживаемых.
   Правда, в практическом отношении организация кружковых ликвидации местной жандармской властью не всегда гарантирует благоприятные результаты. Так, например, наиболее существенный в г. Гомеле, по количеству отобранных революционных брошюр, обыск у Соломона Цейтлина, назначенный подполковником Бласьевым на 3-ю очередь и произведенный в 10 ч. утра, является лишь счастливою случайностью. Неподготовленность к изоляции и быстрому размещению арестованных, наблюдавшаяся там же в последний раз, конечно, тоже дурно отразится на успешности расспросов. Подготовительная к ликвидации работа полковника Васильева, поведшая к тому, что некоторые из намеченных лиц заранее догадались о предстоящих обысках (например, Орка Зверин и Шлема Чемернсский, о которых наводили справки: о первом -- городовой, о втором -- жандарм) и оставление без осмотра некоторых, известных, впрочем, только филерам, агитаторов и обширного круга лиц, соприкасавшихся с центром, у которых пребывание нелегальщины представлялось всего более вероятным, также не могли способствовать обнаружению документальных улик, столь существенных и формальном дознании.
   Тем не менее нельзя не признать, что при настоящем фазисе революционного движения вообще нахождение вещественных доказательств преступной деятельности у лиц, руководящих тайными организациями, будет становиться все более и более затруднительным, а следовательно и наказуемость их по формальным дознаниям, при поставленном в принцип революционным регламентом молчания на допросах, еще более станет несоответственной нх вине.
   С другой стороны, целый ряд фактов доказывает, что еврейские революционные деятели, как привлеченные уже к дознаниям по 1035 и, в силу нх длительности, находящиеся на свободе под особым надзором полиции, так и отбывающие сроки гласного надзора, остапаясь п черте оседлости, стремятся в места, отличающиеся развитием социал-демократического движения и немедленно принимают в них живейшее участие, играя даже главенствующую роль. Из числа, например, арестованных в г. Гомеле, Алтер Лрагткин привлечен к дознанию по Кременчугу, Израиль Шал опеки й только в минувшем августе освобожден из-под стражи по Ковепскому делу, Фрида Пружиннна обвиняется по Екатеринославским делам, Двося Богорад прибыла отбывать надзор из Витебска, где подлежала задержанию в сентябрьскую ликвидацию. Из арестованных в Минске Мордух Камермахер до переезда сюда работал в качестве члена Витебского социал-демократического комитета, Илья Вилснкин в третий раз за два года подвергается аресту и т. д.
   Таким образом, создается тесная, почти неуловимая связь между еврейскими социал-демократическими центрами, быстро возникают вновь, или на смену другим, комитеты к образуются столь многочисленные ныне технические предприятия.
   В виду всего изложенного и принимая во внимание необычайное развитие организованности еврейской социалистической молодежи, успех пропаганды и агитации ее в широких кругах рабочей массы и притом в местах, где обычные приемы розыска почти не применимы, казалось бы целесообразным все подобные дела проводить, при участии соответственно подготовленных офицеров О. К. Ж., при условии обязательного содержания под стражей всех серьезно заподозренных, в порядке П. об охране и с направлением их в Ос. Сов. для высылки обвиняемых под гласный надзор в местности, находящиеся вне черты еврейской оседлости там, где поселение евреев допускается (в Западной Сибири). Только такой порядок следственного производства, отличающийся к тому же очень важной в подобных случаях быстротой, может избавить запад России от наиболее вредных и беспокойных элементов и лишить революционные организации среды, питающей ее силы.
   

V.
Последние часы жизни Гирши Лекуха.
(Записана со слов очевидцев).

   Прошение о помиловании (без признаний), поданное на имя государя приговоренным к смертной казни Л-м, а равно и кассация, заявленная адвокатом Эльяшевым и представленная главнокомандующим Виленским военным округом генерал-лейтенантом А. В. Гурчнным в Главный военный суд,-- вставлены без последствий. В виду сего приговор вступал п силу. От производства экзекуции все старались уклониться: тюремное ведомство ссылалось на неимение подходящего места, а военное заявляло, что это не его дело. Хлопоты но устройству казни взяла на себя полиция. Губернатор ф.-Валь находился в С.-Петербурге, полицеймейстер Богданов захворал, получив ушиб ног на пожаре. Приготовлениями к экзекуции пришлось заняться, по указаниям вице-губернатора К. А. Балясного, помощнику полицеймейстера П. С. Генисаретскому.
   Срочные арестанты" согласно чертежам тюремного "техника", изготовили, по частям виселицу (не зная, что именно ее делали); палач, казак Филиппов, повесивший перед тем Балмашева (за что получил сто рублей), бгал уже доставлен в Вильну; он находился на усиленном довольствии, занимался пока-что выбором веревки (в сантиметр толщиною, из лучшей пеньки) и, в виду того, что ему пришлось ждать около недели, скучал, прося, говорят, хоть кого-нибудь повесить. Заблаговременно он заказал себе картуч с красным верхом, а красную рубаху он имел. Филиппов ходил обыкновенно в черкесском костюме. Говорят, в его глазах светилось что-то невыносимо". Узнав, что смотритель тюрьмы служил когда-то в Саратове, где содержался под стражей и Филиппов, последний заказал отслужить молебен о его здоровьи.
   Лекух, первоначально давший кое-какие показания, но, очевидно, с целью запутать дознание (револьвер получил, будто бы, от незнакомого человека, ß портерной), и последнее время не отвечал на вопросы производившего дознание о нем жандармского ротмистра Пастрюлниа, перестал смотреть на изображенную им и камере своей (сидел в цитадели Xs 14, на Антоколе), на стене, сцену собственного повешения и и последнее время даже "запел", видя, вероятно, в откладывании казни признаки возможного "-помилования". Эта надежда, очевидно, не оставляла его и тогда, когда вечером 27-го мая (1902) ему предложили переменить белье и надеть арестантскую одежду; на последнее он согласился тогда лишь, когда ему сказали, что его должны перевести и "тюрьму" (губернскую); он это понял так, что его берут для отправки в каторгу, и высказал надежду, что туда за ним поедет и жена его, ц это время лежавшая после родов (девочки).
   Во втором часу ночи (28-го) п цитадель явились два жандармские унтер-офицера для передачи Лекуха трем конвоирам; его посадили в карету (?) и отправили за Зеленый мост (на другую сторону Вилнн) на Военное поле, где в углу клином вдававшейся в него городской земли, среди ям и на одной и:) нескольких плешин, была уже приготовлена виселица, которая состояла из двух врытых и землю некрашенных столбов с поперечной перекладиной, имевшей посредине крюк с намыленной веревкой, сделанной петлей. Внизу был помост, на котором стояли рядом, вплотную, две высокие (1 1/2 аршина) табуретки, на которые вела сбитая из досок лессика, Кругом выстроилось каре из солдат Белгородского и Оренбургского полков с дивизионным командиром во главе; за ними стояли урядники и сотские, а внутри тесный круг около эшафота составляли Геннсаретский, "техник", товарищ прокурора Ии. Ив. Зедерштедт, секретарь его, представитель губернатора -- чиновник особых поручений В. В. Долгово-Сабуров, тюремный инспектор А. П. Аксаков, исправник, городской врач Виталии Феофанович Японский, пристав Спит ко и еще человека 2, которые являлись полагающимися по закону свидетелями из городских обывателей.
   раввин пробовал напутствовать Лекуха, призывая его, совершившего преступление пред богом и его помазанником царем, покушаясь на жизнь ставленника последнего, покаяться, на что осужденный, "покрутив головой", ответил "а ну, что такое?" и более уже ни слова не сказал до самой смерти. Выслушав чтение приговора и спокойно оглядывая окружающее, Лекух вошел на помост п без посторонней помощи поднялся на эшафот. Облаченный в красную рубашку к такой же картуз палач, находившийся сзади Лекуха, установил er" ноги на смежные края табуреток, повяззл ему руки, скатал белое покрывало колпаком, надел на голову Лекуха, накинул на шею его петлю, распустил саван, встал на лесенку н ловким движением вышиб подставки из-под ног казнимого.
   Лекух сразу повис, тело его сделало два-три небольших поворота вправо и влево и затем остановилось, опустившись на четверть ниже табуретов; тогда палач взял его за ноги, слегка согнувшиеся, и сильно "одернул", тело от этого сразу необычайно вытянулось; затем палач взял казненного за талию и потянул вниз -- тело еще удлинилось -- в общем чуть ли не на аршин (?).
   После этого дали трупу провисеть 20 минут, затем обрезали веревку и пригласили доктора. С Яновским почти дурно сделалось, ему помогли взойти на помост развязать руки Лекуха. Палач заявил -- "нельзя", но товарищ прокурора допустил это; врач послушал сердце и пульс--констатировал смерть; заранее составленный акт подписали. Труп палач всунул в саван и сбросил в вырытую перед эшафотом, в сыпучем песке, яму, а три аршина глубиной, которую быстро зарыли солдаты, утоптали, заровняли, подобрали окурки и бумажки, так чтобы следа могилы нельзя было найти. Эшафот тут же распилили и увезли п иоле, где и сожгли, вместе со столиком, за которым сидели участники экзекуции.
   Барабанного боя не было. Тов. прокурора старался не глядеть на сцену повешения, офицеры заглядывали, но сейчас же прятались за лошадей. Никто из посторонних не видел экзекуции; проезжали на заре по Кальварийскому шоссе два-три воза, но мужики не обратили внимания.
   Палач исполнил свое дело блестяще. Перед тем, как итти на экзекуцию, он выпил 1/2 бутылки водки, потом хотел 1/2 выпить на месте действия, но ему не дали; вернувшись в тюрьму, он выпил свою остальную водку и проспал до 12-ти часов. После казни он сейчас же переоделся в черкеску и поинтересовался только, когда же и с кого он получит положенные сну сто рублей. 28-го же днем Филиппова под конвоем двух околоточных увезли в Петербург. Говорят, он был приговорен за убийство сам к смертной казни, но ему обещали заменить ее каторгой и давать по 100 р. за экзекуцию -- он согласился.
   
   29/V--1902 года.
   

VI.

Перевод с еврейского.

"Предостережение".

   Почти два месяца тому назад показалась в Литве н Польше банда шпионов, приблизительно из 30 человек, которые раз'езжают из одного города в другой и организуют всюду шпионства. Они становят людей на вокзалах, в садах, в скверах, кондитерских, пивных и других местах.
   

Их главные пункты:

   В Вильне -- "телятник", близ двора командующего войском, в садике близ театра, в пивной Липского, близ торговли Сырюша.
   В Минске -- Губернаторский сад, сад театра, садик на Соборной площади, на скамейке, на спуске на Губернаторскую улицу, Набережная с обоих сторон лавср-брик (должно быть, мост под названием Лапер), где онн часто ло-оят рыбу сам-друг.
   В Лодзи -- Железнодорожный сад, кондитерская на углу Петровской и Зеленой улиц в веранде.
   Также в Варшаве, Белостоке и др. городах.
   В Вил wie некоторые из них в мае месяце жили о гостинице "Германия".
   Один из этой банды, по имени Ершов, жил целый месяц (апрель -- май) в Лодзи, в "Европейской" гостинице; в начале нюня он опять заехал туда п 24 No. На двери своего номера он выставил ярлык "Конспир" (кондитерай), т.-е. кондитер; другие из них живут в Лодзи, в гостинице "Интернационал". Онн одеваются очень красиво, часто меняют свое платье.
   Большая часть их них светло-русые.
   Ершов {Под этой фамилией жил старший филер "Лет. Отр." Е. Н. Сачков.}, который, повидимому, составляет главу банды, выглядывает таким образом: полный, широкий, несколько выше среднего роста, лет 40--45, с очень низко-остриженной бородой, с маленькими темными усиками. Его по ходу легко заметить, потому что он немножко качается.

Центральный Комитет Всеобщего Еврейского
Рабочего Союзы в России и Польше.

   
, так как с января следующего года за Распутиным началась усиленная "слежка", которая в две недели выяснила чуть ли не вое его "окружение", в том числе М. И. Егорова, Н. О. Торобанько, С. Д. Кролевца, Н. Н. Корнейчик Севастьянова, М. Г. Фролову, Н. Д. Пухтинского, Н, И, Аракчееву, В. Д. Бахарева, З. Ф. Гернгрос...
   С март месяца за сибирским кружком было установлено "неотступное" наблюдение, которое сразу дало чрезвычайно важные, хотя и не совсем неожиданные для Бердяева, результаты. Я коснусь дневника филерских донесений по этому делу несколько подробнее, потому что картина, которую они рисуют, представляет интерес: за сухими строками шпиковских докладов выступает драма, в которой жертвенность и наивность одних, вероломство и предательский расчет других связались в один крепкий узел, затянулись в настоящую "мертвую петлю".
   Главными лидерами наблюдения были Распуши и Акимова, Бахарев и Гернгрос; слежка велась с чрезвычайной энергией -- "в две смены", так как филеры становились на места ранним утром, а кончали лишь после того, как "укладывали спать" наблюдаемых; доклады своих "людей" Медников принимал поздней ночью, расспрашивая их подробнейшим образом о том, что они видели, и указывая иногда на то, чего они не заметили. Филеры догадывались, что в кружке есть всезнающая "подметка" и потому, опасаясь попасть в просак, старались "во-всю".
   Я отмечу здесь лишь наиболее важные факты, констатированные наблюдением, и некоторые сопровождавшие их агентурные указания.
   18--III Распутин и Т. Акимова ходили в аптекарский магазин Келлера и вынесли оттуда коробочку. На следующий день состоялось собрание у Фроловой, у которой были Распутин, Торобанько, Кролевец и Павелко. 23--III собрались вновь у М. И. Егорова: Распутин, Т. Акимова, Кролевец, Скворцов и Гернгрос.
   8--IV Распутин виделся с А. Янковским, который потом закупал дорожные вещи ("должен ехать за границу с (поручением"). 9, 10 и 13--IV Распутин и Бахарев носились с книгой ("Химия Бертело").
   15--IV Распутин смотрел расписание поездов Смолен. жел. дор. ("ищут, где бы произвести пробу"). Бахарев приценивался к электрическому аппарату на Сухаревке. 17--IV Распутин ходил в аптеки Брунста и лечебницы о-ва врачей; Бахарев посетил элек.-техн. магазин Якуб и апт. м. Эниш, 18--IV Распутин и Бахарев рассматривали расположение императорских покоев на вокзале Николаевской ж. д. (платформа приходящих поездов) и дом Загряцкого на Мясницкой, где сдавалась квартира. 19--IV Бахарев купил резиновый баллон, пачку винтов, бутыль и флакон какой-то жидкости; 21-го числа он взял в скобяной лавке железный лист, изготовленный по его заказу.
   23--IV Распутин и Бахарев осматривали Воскресенскую площадь, измеряли шагами расстояния и делали отметки в записной книжке. На следующий день Бахарев и Гернгрос днем посетили несколько аптекарских магазинов, а вечером гуляли около Калитниковское кладбища (снова "подыскивали место для пробы").
   25--IV Распутин и Бахарев пошли на Ваганьковское кладбище, перелезли через ограду в овраг у железнодорожного полотна; вскоре филеры услышали выстрел и увидели дым; наблюдаемые удалились потом на Ходынское поле; наблюдавшие подобрали в овраге стеклянную колбочку с желтоватым порошком... 26 и 27--IV Бахарев купил в аптекарском магазине Глазунова 2 пузырька жидкостей и пропускную бумагу. 28 и 29--IV Распутин и Бахарев переносили от последнего бутыли и прочее к Егорову (в школу).
   2--V Т. Акимова, Распутин и Бахарев посетили Гернгрос, от которой Акимова с корзинкой и свертком поехала в Сокольники; за ней последовали туда и Распутин с Бахаревым; в лесу, между 3 и 4 просеками, компания просидела около 5-ти часов ("заряжали")...
   Осмотр царских покоев, обследование путей "высочайшего следования", аптеки, "пробы"... Не требовалось обладать талантами Медникова, чтобы догадаться даже без всяких агентурных указаний, на основании одних филерских рапортичек, что "дело пахло порохом".
   В ночь на 4/V--95 г. была произведена "ликвидация" в широком масштабе: обыскали свыше 60-ти человек. У Распутина нашли: "Дело о злодеянии первого марта 1881 г." (приложение к журналу "Исторический Вестник"); тетрадь с выписками из процессов о Нечаеве, об убийстве Мезенцева и др.; курс химии Потылицына с подчеркнутыми местами о пикриновой кислоте; семь чековых книжек.
   В квартире Бахарева была обнаружена "лаборатория": 170 склянок; гремуче-кислая ртуть; пикриновая и азотная кислоты; металлическая ртуть; бертолетовая соль; хлопчатая бумага; 3 аршина стопина; заряженный револьвер и 5 гильз, начиненных смесью гремучей ртути и пороха; литература о взрывчатых веществах (в том числе 1 и 2 части книги Вертело: "Sur la force des materies explosives d'après thermochimie").
   У Егорова отобрали пакет с нелегальными изданиями ("Прием депутаций" и "Пир советников" -- гект., "По поводу речи царя" -- печ. и др.), рукопись "Что теперь делать", револьвер и гектограф.
   У Скворцова, Няшина, Уваркиной, Осопинской, Чистяковой, А. Акимовой, Лукьяновой, Аракчеевой, И. В. Войнарского, Н. М. Рудшко, А. Д. Карпузи, А. Ф. Вильковской, М. П. Рцжкиной, А. М. и В. Я. Муриновых оказалась разная мелкая нелегальщина.
   Вышеупомянутые лица были арестованы; одновременно задержали: Торобанько, Кролевца, Корнейчик-Севастьянова, Герасимова, Филатова, Гернгрос и еще 26 человек, из которых большинство вскоре были освобождены 1).
   После заговорщицких планов Ю. Богдановича (оставшихся далекими от осуществления) в начале 80-х годов (поэма перед коронацией), дело "распутинцев" явилось в Москве первым террористическим предприятием революционеров и, естественно, вызвало сенсацию; для расследования приехал из Петербурга сам Добржинский (в то время директор д-та п.), пожелавший "вспомнить старину" (когда-то с успехам пытал народовольцев). Зубатов рассказывал, что старый прокурор проявил большую следовательскую опытность; например, допрашивая Распутина, Добржинский умышленно превозносил реакционную политику правительства и тем вызвал, будто бы, пространные реплики раздраженного собеседника, не побоявшегося сгоряча высказать свои революционные взгляды:.
   После предварительной "охранной подготовки" дело о распутинском кружке было передано для дознания в Московск. губерн. ж. управление. В основу обвинения легли вещественные доказательства и подробный дневник наблюдения, при чем, вопреки обыкновению и в силу необходимости, были вызваны для допроса в качестве свидетелей вое филеры, бывшие очевидцами инкриминируемых фактов.
   Прежде всего была произведена экспертиза химических препаратов, отобранных по обыску в квартире Бахарева. Эксперт Колли заявил, что найденная гремучая ртуть и пикриновая кислота являются сильнейшими разрушителями, но "не представляют хорошего материала для метательного снаряда", так как последний, будучи начинен помянутыми веществами, "должен быть брошен очень метко". В пробирке, подобранной филерами за Ваганьковским кладбищем, оказалась пикриновая кислота в сплавленном виде (мелинит), которая испытывалась в виду большей пригодности ее для разрывных снарядов.
   Результаты экспертизы несколько обескуражили производивших дознание, но на выручку им пришли сами главные обвиняемые (Распутин и Акимова), которые, следуя, невидимому, примеру народовольцев и полагая, вероятно, что дело поставят на суд и там их демонстративные заявления послужат целям пропаганды, сознались "в преступном замысле совершить террористический акт чрезвычайной важности".
   Распутин на дознании заявил, что, занявшись самообразованием, он пришел к убеждению, что "жить узким личным интересом невозможно, что целью жизни надо поставить вопрос о голодных и раздетых" и что обратить внимание правительства на этот вопрос и разбудить общество можно лишь, произведя "эффект террористического характера"; в этих своих взглядах он сошелся с Акимовой, которая тоже думала, что крайне угнетенное состояние русского народа можно устранить лишь "борьбой с политическим строем путем систематического террора, вплоть до цареубийства".
   Из об'яснений Г. Акимовой выяснилось, что Распутин и Павелко-Поволоцкий устраивали периодические собрания для вербовки лиц, пригодных к террористической деятельности. В янв. 95 г. Распутин задумал организацию по системе "пятерок"; примкнули еще: Кролевец, Торобанько, Егоров, Бахарев, Когда "мечты", вызванные сменой царствования, рассеялись, Акимова с Распутиным задумали организовать покушение на жизнь Николая II, который должен был приехать, как ожидали, в марте месяце в Москву. Бахарев, не сочувствовавший предприятию, взялся, однако, изготовить метательный снаряд. В конце марта была произведена в 3-х верстах от Смоленского вокзала проба: два снаряда -- один с пироксилином, другой с бертолетовой солью -- взорвались, но слабо. Бахарев решил перейти к сплавленной пикриновой кислоте, для изготовления которой приобрел при помощи Гернгрос необходимые вещества. В конце апреля была произведена за Ваганьковским кладбищем проба нового состава, который и заключался в пробирке, забытой на месте опытов. Так как при выработке гремучей ртути выделяется много газов, то Бахарев два раза проделывал эту операцию у Егорова (в школе). 2 мая Акимова, Распутин и Бахарев были в Сокольниках, где изготовили значительное количество гремучей ртути, начинили пять гильз и хотели произвести опыт, но этому помешало присутствие посторонних. Акимова думала послать Распутина в Берлин, где учился тоболяк Янковский, чтобы раздобыть рецепт особо взрывчатого состава, которым пользовались анархисты, но безденежье помешало осуществить эту поездку. Места для покушения осматривали, но не выбрали. Расходы на предприятие -- 50 руб. были взяты из средств Акимовой и Распутина; надеялись собрать под благовидным предлогом, по чековым книжкам, то поступило не более 5-ти рублей...
   Бахарев на дознании объяснил, что приборы и вещества имел для занятий по химии и частью -- гальванопластикой; книгу Вертело достал для него в университете Войнарский; перевод 5-ти страниц из этой книги сделала Гернгрос.
   Павелко-Поволоцкий признал свое участие в собраниях, на которых Распутин призывал к террору, но добавил, что нотам стал убеждаться в ложности взглядов своего товарища и решил уехать на родину.
   Войнарский заявил, что был осведомлен о заговоре, но не донес, так как Распутин говорил, что "всякий изменник будет убит и с ним поступят, как поступил Нечаев с Ивановым"; однако, чтобы предупредить злоумышление, он сообщил Бахареву ложный слух об ожидаемых обысках.
   Гернгрос показала, что оказывала Бахареву, занимавшемуся химией, услуги, "обычные в кругу молодежи", и сокровенных целей его не знала.
   Из других лиц, привлеченных к дознанию, А. Акимова призналась, что сначала разделяла взгляды Распутина, но потом почувствовала непригодность свою к серьезному делу и прекратила связи; Лукьянова объяснила, что просила Распутина ввести ее "в стан погибающих за великое дело любви", но потом вышла из состава кружка; Аракчеева на дознании прямо заявила, что "признает террор безнравственным средством"...
   Если смотреть на дело о "заговоре" не с точки зрения охранников, старавшихся его раздуть, то придется, конечно, признать, что из всей массы "распутинцев" действительно активными являлись только четыре человека: Г. Акимова, Распутин, Бахарев и Гернгрос и лишь двое первых были вполне убежденными террористами. Бахарев представлял собою любителя-техника (наподобие Кибальчича), а Гернгрос... о ее роли сказано будет ниже.
   Начальство отнеслось к "заговору" (после того, эффект "открытия" был использован) весьма снисходительно; дело "о Террористическом кружке" было разрешено в порядке "высочайшего повеления" и только четверо понесли более суровое наказание: Распутин, получивший 5 лет т. з. и 10 лет ссылки в Якутскую область, Акимова, приговоренная к 3 г. т. з. и 10 лет ссылки в В. С, Павелко-Поволоцкий и Кролевец -- 1 г. т. з. и 5 лет В. С. Бахарев умер до решения дела в Бутырской тюрьме от брюшного тифа, после демонстративной голодовки. 17 остальных "распутинцев" отделались высылкой под гласный надзор в разные места 2).
   

ПРОВОКАТОРША ГЕРНГРОС-ЖУЧЕНКО

   Внимательный читатель мог обратить внимание на то, что "плод", зревший на провокаторском древе, был сорван охраной несколько преждевременно: он не успел еще вполне развиться до настоящего "метательного снаряда"; это было, разумеется, не в интересах охраны, но на то имелись свои основания; Семякин, находившийся в Москве и следивший лично за ходом розысков по делу "распутинцев", эти основания формулировал в телеграмме к д-ру д-та п. от 4 мая 95 г. следующим образом: "В виду безусловного требования переехать завтра на конспиративную квартиру, на утро произведены обыски".
   Эта депеша послужила мне когда-то отправной точкой в моих изысканиях во вопросу о том: кому такое требование было пред'явлено, иначе говоря -- кто выдал "распутинцев"?
   Что такой предатель был, не подлежало сомнению, так как охранное отделение было осведомлено даже о том, что террористы собирались делать; Медников, например, заранее предупреждал филеров, что опыты будут произведены около кладбища. Однако, в деле было замешано так много лиц, что остановишься на ком-либо с уверенностью было очень трудно. Одно обстоятельство навело меня на след: из дневников наблюдения, переданных в жандармское управление, были исключены некоторые обстоятельства, которые для дознания, несомненно, могли иметь значение. Так, например, сведения филеров о том, что Гернгрос вышла от Егорова с Бахаревым, неся в кульке бутыли, были заменены фразой: выхода наблюдаемых от Егорова замечено не было. В другом случае были вычеркнуты сведения о том, что Распутин, выйдя от Войнарского с Бахаревым, отправился к Гернгрос, у которой состоялось собрание,-- филерам приказано было показывать, что наблюдаемые были утеряны.
   Приведенные факты наводили на мысль, что охранное отделение старается выгородить Гернгрос -- свою секретную сотрудницу. Но этому логическому выводу противоречили некоторые обстоятельства.
   Вопрос о том, кто был предателем, интересовал прежде всего самих "распутинцев"; они замечали, будто бы, за собою наблюдение три раза и, между прочим, в Сокольниках. По агентурным сведениям, поступившим в июне месяце, выдачу кружка Распутин и Акимова приписывали одному мужчине, который был арестован: одновременно о ними, а потом освобожден (повидимому, шла речь о Скворцове), и женщине, которой не брали; то же обстоятельство, что в пред'явленных им данных наружного наблюдения отсутствовали существенные факты, касавшиеся Гернгрос, они объясняли тем, что охрана желает таким способом бросить на нее тень подозрений, чтобы прикрыть своего действительного агента. В невиновности Гернгрос убеждало еще то, что она была арестована наравне с другими, а находясь в тюрьме, принимала участие в общей голодовке протеста. В пользу Гернгрос говорило и то, что она, после годичного почти сидения под арестом, была сослана на 5 лет гласного надзора в Закавказье.
   Однако, мои подозрения в отношении Гернгрос вскоре нашли косвенное подтверждение. В IX--95 г. д-т п. предложил Бердяеву обратить внимание на студента Жученко, собирающего пожертвования в пользу "распутинцев"; на это последовал ответ в том смысле, что, мол, и без вас знаем, не приставайте с пустяками... В это время Гернгрос уже была повенчена с Жученко.
   Окончательно в провокаторской роли Гернгрос я убедился несколько позднее, когда мне было поручено однажды послать не то письмо, не то деньги в Германию, по адресу Жуковой, Лейпциг, 31, Брудершраесе. Я схитрил и спросил Медникова: "разве "Зиночка" заграницей?" -- "От мужа скрывается, он хочет отнять ребенка",-- последовал лаконический ответ...
   Зинаида Федоровна Гернгрос-Жученко значится в списках старой провокаторской гвардии не без оснований. Дочь полковника, служившего на Кавказе, воспитанница, если не ошибаюсь, Смольного института, "Зиночка", как попросту звали Гернгрос первостатейные охранники, вошла в семью преемников Малюты Скуратова девой младой, когда, у нее была еще длинная русая коса. Случилось это грехопадение в Петербурге, в 1893 г., а коварным соблазнителем явился Г. К. Семякин -- департаментский глава политического розыска того времени. Новую секретную сотрудницу весной следующего года отправили в московский институт шпионажа, где Гернгрос, под руководством маэстро Зубатова, закончила свое провокаторское образование.
   Первый же дебют молодой сотрудницы, выбравшей террористическое "амплуа", оказался блестящим. Сделавшись членом заговорщического кружка, Гернгрос проявила большую энергию: переписывала трактаты об изготовлении взрывчатых веществ, приобретала необходимые для того материалы, хранила их, подыскивала, места для "проб" и т. д. Для чего все эго делалось -- Гернгрос, разумеется, не знала: она просто оказывала "обычную в товарищеской среде услугу". Несчастные товарищи тоже не знали, и -- вправду, для чего делались эти услуги, оказавшиеся хуже медвежьих.
   Кончилось все подобающим образом: Зубатову повесили орден Владимира "вне правил", а Гернгрос дали 1.000 рублей награды, юо руб. месячной пенсии и послали отдыхать к родным, в Кутаис3).
   Но, если везло Гернгрос в политике, то не везло Жученке в любви: она не поладила с мужем и вынуждена была скрываться от него, в чем охранное отделение оказывало ей любезное содействие. Весной 1898 г. Ж. перешла на нелегальное положение и уехала в Германию; честь честью ее поместили в розыскной список лиц, подлежащих аресту (на 1899 г.), с подробными перечислениями примет, вплоть до указания "небольших рубчиков на задней поверхности левого бедра и на левой стороне живота"; не был только указан лейпцигский адрес, по которому охранное отделение высылало ой жалованье...
   После этого Ж. сошла с политического горизонт на несколько лет, и от нее остается лишь бумажный след в денежной отчетности департамента полиции, где она фигурирует под буквой З. в компании с другими таинственными инициалами "М. Р. и X." -- секретных сотрудников, которым высылалось жалованье через московское охранное отделение.
   О "Зиночке" вспомнили, когда весной 1903 года был убит социалистами-революционерами губернатор Богданович; охрана спохватилась: прилетела первая ласточка, нужна мобилизация! Послали к Жученке дельного посла -- Медникова; как подобает премьерше, "Зиночка" поломалась немного, но затем согласилась итти спасать отечество. Медников свел Ж. с Гаргицгом, который и принял ее в число своих сотрудников под псевдонимом "Михеев".
   По рекомендации своего нового патрона "Зиночка" поехала в Гейдельберг, сошлась с местными эсэрами и в сентябре 1905 года была командирована в Москву.
   Время было тогда очень горячее. Поле для провокаторской жатвы открывалось широкое. На первых же порах Ж. сделала открытие: сообщила охране, что Беленцов, участвовавший в экспроприации Банка, выданный Швейцарией русскому правительству и бежавший с поезда от стражи, находится в московской тюрьме, как случайно задержанный бродяга. Чтобы скрыть происхождение этого указания, охранное отделение провело через газеты басню о том, что Беленцов сам себя выдал, проболтавшись о своем секрете уголовному арестанту.
   Сделавшись деятельным членом областного комитета партии с.-р., Ж. вошла в боевую организацию и не замедлила выдать летучий отряд таковой. В дни декабрьского восстания Ж. вербовала дружинников, хранила бомбы, подала идею убийства градоначальника Рейнбота, снабдила с этой целью браунингом Фрумкину, которую и выдала (ее потом казнили)...
   Когда я приехал в мае 1909 г. за границу, во время одной из первых встреч моих с Бурцевым речь зашла о "Зиночке".
   -- Не знаете ли,-- спросил мой собеседник,-- фамилию провокаторши, которая участвовала в покушении на царя и в голодовке, когда сидела в тюрьме, а дело вел Добржинский)?
   -- Это Гернгрос, она же Жученко,-- не задумываясь, отвечал я...
   Вопросу, так легко разрешенному, оказалось, предшествовало сложное расследование, ознаменовавшееся одним трагическим эпизодом, о котором в другом месте придется рассказывать подробнее. Дело в том, что сведения, о которых говорил Бурцев, поступившие из судейских сфер еще до моего приезда за границу, были применены к боевичке, жившей в Париже,-- Лапиной, рев. кл. "Бэла" (хотя достаточно было проверить лишь одно указание на Добржинского, который умер в 90-х годах, чтобы убедиться в том, что к Лапиной эти сведения не относились). К вящшему несчастью расследование по этому Делу велось так небрежно, что "Бэла" узнала о возникших подозрениях и 19 мая 1909 года застрелилась. Лапина оставила записку, которая оканчивалась поучительным завещанием: "будьте осторожнее о другими"!..
   Трагедия сменилась комедией. В августе 1909 года ц. к. партии с.-р. поручил Бурцеву "до пред'явления Жученко формального обвинения, сделать попытку получить от нее подробные показания". Свидание антиподов состоялось в середине того же месяца, в Берлине. Ж. очень подробно описала свои беседы с Бурцевым в письмах к ж. полковнику фон-Котону (нач. моск. охранного отделения), найденных в департ. полиц. {Приведены в брошюре Павлова: "Агенты, жандармы, палачи" и в книге Агафонова; "Заграничная Охранка".}
   "Бурцев, прежде всего, заявил мне,-- писала Ж.,-- что получил сведения о ее службе в полиции, у охранников; среди с.-р.,-- заявил он,-- подозрений никаких не было... Спрашивал о. многом, многом, но я отвечала только на пустяковые вопросы. Надеюсь, что все время оставалась покойной и ничего не выболтала"... При прощании Бурцев сказал мне: "как честному человеку, жму вашу руку, желаю всего хорошего"...
   "Зиночка" сдержала свое слово ("я не открою вам ничего, что повредило бы нам, служащим в департаменте полиции"), и Бурцев узнал из бесед с ней только то, о чем было и так известно: что она сотрудница охраны. Но сама Ж. выяснила зато из этих разговоров, где надо было искать источник осведомленности Бурцева, и это помогло охранникам установить, в конце-концов, что разоблачителем провокаторов был я.
   Первое время Ж., сознававшая, что на ее совести немало преступлений, ожидала кары со стороны партии, которую она предавала; сначала она думала, что ее убьют, и в письмах к фон-Котону принимала позу героини, мужественно ожидающей трагического конца на своем посту; затем она опасалась с чисто женской тревогой, что ее обольют серной кислотой и, конечно, немало была удивленна тем, что все дело ограничилось рукопожатием, с пожеланием ей "всего хорошего". В благодарность Ж. написала несколько сантиментальных писем Бурцеву, в одном из которых (от 7 ноября) меланхолически заметила: "осень моей жизни наступила для меня после горячего, богатого лета и весны"...
   Не без тоски Ж. вспоминала о "славном прошлом", о невозможности проявлять свои специфические таланты. "О, если бы не Меньшиков!-- писала она фон-Котону 24 сентября 1910 года..-- Тяжело, мой друг, не быть у любимого дела! Без всякой надежды вернуться К нему"...
   Несомненно, Ж. являлась крупной и типичной фигурой в длинной фаланге охранной агентуры; недаром ею так ценили и департамент полиции, плативший ей большие деньги, и Гартинг с Климовичем, чуть но поссорившиеся из-за обладания Зиночкой, и сам "отец провокации"...
   В газете "Новая Жизнь" 1/V--17 г. было опубликовано письмо от 7/IX--09 г. С. Зубатова к Г. К. Климовичу (на адрес департамента полиции), предназначавшееся "З. Ф." -- Зинаиде Федоровне Жученко (а не Серебряковой, как по явному недоразумению предполагала помянутая газета).
   Письмо Зубатова является настолько характерным как для самого автора, так и для Ж., что будет но лишним повторить его в наиболее существенных частях.
   "Очень рад, дорогой мой друг, что мы сошлись с вами во взглядах на жизнь в дальнейшем, открыто. Слушайте, ведь Б. интересуется вами "не только в личном, но и в должностном вашем отношении. А кто ему дал право быть трибуналом для лиц, находящихся на службе у русского правительства? Вот эта-то самозванная его роль и злит" власть... Наконец, он и общество далеко не одно и то же. А перед обществом вы прекрасно отчитались и объяснились, вполне реабилитировав значение секретной агентуры. Стоит ли, поэтому, огород городить о Б-ым и эс-эровцами! Ведь дело уже сделано хорошо; наличные, наверное, воспрянут духом; колеблющиеся утвердились и число желающих появиться на этом амплуа -- увеличилось. Правые и умеренные -- тоже довольны. Кадеты к левые злятся, но злятся от сердитого бессилья; ибо в "сгнившем" появляется такая молодятинка, что у них физиономии начинают пухнуть от злости... Теперь слушайте: вместо переписки с Б-м, не, устроиться ли вам официально при департаменте в качестве руководительницы и воспитательницы секретной агентуры? Выведите мне, пожалуйста, агентурных внучат... Это 1) даст исход случайно (оборвавшейся вашей кипучей энергий и займет вас с головой; 2) высоко полезно будет для дела: ищут людей, а они под носом; собирают комиссии для реформы полиции, когда нужно одно -- людей, умеющих зажигать в других искру божию и 3) это было бы и прогрессивно: поощрялся он женский труд. Воспитание Николашки -- дело хорошее, но не заскучаете ли вы? Впрочем, я не лишаю вас права выбора, а лишь хотел бы в вашем лице утилизировать для дела оказавшуюся свободной громадную общественную силу... Наличность многочисленных и добрых "внучат" -- хороший залог прекрасного будущего, и вы их можете развести здесь и за морем. Подумайте. Родные посердятся и перестанут, когда увидят воочию и поймут, что вы прожили век "женщиной мужчиной"...
   Как мы видели, знаменитый идеолог агентурного дела считал Ж. образцовой секретной сотрудницей, помогавшей сыску самоотверженно и по убеждению. Сама Ж. заявляла (Бурцеву): "Я служила идее. Помните, что я честный сотрудник департамента полиции в его борьбе о революционерами"; она настаивала при этом, что "провокацией никогда не занималась"...
   Надо признать, однако, что в заявлениях и действиях "идеальной" сотрудницы много очевидной позы, наглого бравирования и явной лжи. О бескорыстном служении "идее" шпионки, получавшей 100--150--300 р. пенсии и 500 руб. жалованья в месяц, говорить не приходится. Чтобы судить о "честности" сотрудничества Ж., достаточно, оставляя в сторона истории "распутинцев", с Фрумкиной и др., привести рассказ одного заслуженного жандарма, опубликовавшего свои "воспоминания" с исключительной целью обеления деятельности охранников.
   Вот что пишет П. П. Заварвин, в своей книжке "Работа тайной полиции" (стр. 23--25): "В 1905 году партия с.-р. поручила Ж. взять на себя руководству убийством минского губернатора, впоследствии товарища министра вн. д. П. Г. Курлова. Получилась дилемма: или ее провалить отказом исполнить веление комитета, или для сохранения ее исключительного положения в партии пойти на компромиссы. С ее согласия и даже по ее настойчивой просьбе, остановились на втором разрешении трудного вопроса. Жученко из'явила готовность руководить порученным ей террористическим актом и деловито подвергла обсуждению с комитетом подробности этого задания. Разрывной снаряд она доставила в московское охранное отделение, где запальное приспособление было обезврежено, отчего при метании взрыва произойти не могло. Этот безопасный снаряд был брошен в губернатора и, конечно, без всяких последствий... К этому надо прибавить, что метатель бомбы в минского губернатора наказания не понес"...
   Так повествует ею слюда Ж. бывший нач. московск. охранного отделения Заварзин.
   А вот что рассказывает сам Курлов о покушениях; на него: бомбы в него бросали дважды; один раз -- в 1905 году, когда снаряд взорвался и были тяжело раненые, и вторично -- 1/I--06 года, когда бомба не взорвалась и бросивший ее Пулихов был схвачен и казнен. ("Гибель императорской России", стр. 46, 55--56).
   Кто же солгал: Жученко или Курлов?
   Говоря о начале шпионской карьеры Ж., Заварзин пишет в своей книжке, что "она согласилась пойти в секретную агентуру из любви к таинственности, риску, а отчасти -- авантюризму", и в особенности -- к деньгам, могли бы мы добавить да себя.
   Такова была идеальная, "идейная", "честная" сотрудница охраны З. Ф. Гернгрос Жученко.
   Минский губернатор, спасенный Ж., сделавшись товарищем министра, не остался в долгу: по ходатайству Курлова, 27 ноября 1909 года последовало высочайшее соизволение на пожалование Ж. пожизненной пенсии: в размере 3.600 руб. в год. Тронутая такой монаршей милостью, провокаторша обратилась к своему покровителю с прочувствованным письмом. "Ваше высокопревосходительство,-- писала Жученко Курлову,-- приношу вам свою глубокую благодарность за назначение мне поистине княжеской пенсии. Считаю долгом сама отметить, что такая высокая оценка сделана мне на за услуги мои в политическом отношении, а только благодаря вашему ко мне необычайному вниманию"...
   Несмотря на "княжескую" пенсию, Ж. от любви своей к столь своеобразному "авантюризму" не могла сразу отделаться: в 1910 году она ездила в Москву и, по свидетельству того же Заварзина, "ее колоссальная память и знание главарей партии с.-р. и их связей оказались весьма ценными при изучении состава партии и индивидуальных особенностей отдельных лиц".
   Ныне Ж. почила от дел своих и приютилась в Бельгии, вероятно -- под крылышком своего бывшего патрона Гартинга-Гекельмана, свившего свое гнездо в этой справа (женат на богатой бельгийке) наравне с другими охранниками, каковы А. А. Красильников, который банкирствует, его бывший секретарь Мельников и др.
   Тяжело, надо полагать, теперь, "Зиночке" оставаться без ее "любимого дела"!..
   

АРЕСТ ТИПОГРАФИИ ГРУППЫ НАРОДОВОЛЬЦЕВ.

   В то время, как некоторые марксисты подвергались в Москве аресту по делу о террористическом заговоре, петербургские народовольцы занимались печатанием брошюр для социал-демократической организации. В этом явлении тоже сказалась своеобразность переходного момента середины 90-х годов: старые грани политических группировок стерлись, новые недостаточно еще выявились.
   В главе VII уже говорилось о тщетных усилиях московского охранного отделения найти типографию, попадавшую "Летучие Листки" и др. издания группы народовольцев. Что не удалось Бердяеву, того сумел достигнуть Зубатов, занявший место заслуженного полковника, имевшего неосторожность проиграть за один присест в Охотничьем клубе до 10 тысяч руб. казенных денег...
   В начале 1895 года были получены: агентурные сведения о том, что Е. А. Прейс (урожд. Иогансон) вызывает в Петербург, для участия в издательском деле группы народовольцев, А. С. Белевского, с которым она была в очень близких отношениях. Сведения были, очевидно, настолько серьезны, что департамент полиции, "в виду того, что московские филеры усвоили себе приемы наблюдения, несколько отличные от приемов, практикуемых в СПБ-ском охр. отд.", признал целесообразным командировать в северную столицу 15 московских филеров, а непосредственною заведывание ими возложить на Меданкова.
   Официальный дневник наблюдения по этому делу начинается с 6/II--96 г., когда в Петербург приехал В. И. Приютов, которого встретила сестра его Настасья, с рабочим Г. Е. Тулуповым и... наряд московских филеров.
   Последующий розыск развился быстрым темпом. 9 февраля Приютов виделся, с Е. Прейс. 10 и 19-го числа Тулупов закупил много бумаги; 21-го он носил лудить ковш. 1 и 2-го марта Тулупов снова приобрел 2 пуда бумаги и цинковый лист, отнес к Приютову 2 гектографа. 5/III Тулупов купил еще два пуда. бумаги. В то же время было замечено, что из рук в руки наблюдаемых стали переходить разные свертки больших и малых размеров. Наконец, 20/III Тулупов купил два револьвера с патронами...
   Как мы видим, данных наблюдения (независимо от указаний агентуры) было вполне достаточно, чтобы не сомневаться в наличности "техники" и "бить наверняка". Но Зубатов медлил, выжидал: ему нужно было взять намеченную жертву "с головы".
   Одновременно филерские проследки ввели в круг наблюдаемых лиц: А. М. Щулятикову, Л. П. и В. П. Махновцев, В. И. Купцова, А. Л. Катанскую, А. С. Шаповалова, Д, К. Крайнева, З. Н. Сибилеву, Н. Е. Смирнова и многих других.
   30 апреля 96 г. Тулупов перевез вещи из своей квартиры (д. 23/4, на Крюковом канале) в мебельный склад (конспирация), "откуда через день взял их и доставил к Прейс, поселившейся на Лахте, в д. No 10; сюда же 14-го мая приехал Белевский, который являлся душой всего дела...
   Подходящий момент наступил.
   24 июня 96 г. последовала "ликвидация". На лахтинской даче Белевского и Прейс обнаружили типографию, 4 пуда бумаги, боченок кратки, гранки наборов "Царь-голод", "Лет. Листок" No 3 и воззвания от группы народовольцев 4); незаконченную печатанием брошюру "Иван-Гвоздь", статью П. Лаврова "Социалистическое движение в Зап,. Евр.", рукописи "Углекопы" и "О стачках", а также письмо, из которого усматривалось, что последняя рукопись была доставлена петербургским "Союзом борьбы за (освобождение рабочего класса". При типографии, кроме Белевского и Прейс, были задержаны еще: Г. Тулупов, А. П. Приютова и Н. И. Белов. Одновременно было арестовано в Петербурге до двадцати человек; кроме того, в Одессе и Аккермане, куда ранее уехали В. Приютов, А. Катанская и Д. К. Крайнев, посадили под арест еще 11 5).
   Возникшее при петербургск. г. жанд. управлении дознание о группе народовольцев пошло весьма успешно, так как некоторые обвиняемые дали показания. Относительно прошлого типографии было выяснено, что еще осенью 1893 гада А. Федулов, впоследствии арестованный, сдал на хранение И. Долинину архив группы народовольцев и часть типографии, которую доставила Л. Лазарева по поручению А. Ергина (потом ее мужа).
   Осенью 1894 года Федулов, освобожденный из тюрьмы, перевез по инициативе А. Ю. Фейта типографские принадлежности в д. 10, по 11-й линии Васильевского острова, где поселились Ф. Ергин с В. Браудо, которые собрали станок и достали шрифт, имевшийся ранее в недостаточном количестве; в этом деле им помогал В. Приютов, добывавший шрифт через наборщика Н. Белова.
   Из всех пространных объяснений Е. Прейс выяснилось следующее. Летом 1894 года, в бытность свою в Нижнем Новгороде у Белевского, она поручила приезжавшему из Тюмени С. Н. Прокоповичу отпечатать листок по поводу апрельских арестов в Москве; деньги на это дал Н. Н. Фрелих; свояк последнего -- Фейт доставил ей 300 экз. этого воззвания, когда она была в Петербурге; он же познакомил ее с В. Браудо, которого она свела с В. Приютовым. Когда печатный станок был готов, она, Браудо и трое Ергиных оттиснули 1200 экз. листка "От группы народовольцев к обществу", переделанного Фейтам (потом уехавшим за границу) из какой-то старой прокламации. На собрании, в котором принял участие и Федулов, воззвание эго было забраковано и его сожгли, а напечатанное, ранее Прейс распространила на курсах. Так возникла группа народовольцев в обновленном составе.
   В дальнейшем Ф. Ергин, тяготясь положением хозяина конепиративки, от работ отошел, передав архив Приютову, а типографию -- Прейс; тогда последняя вызвала в Петербург в первых числах января 1895 г. Белевского, который согласился участвовать в группе литературным трудом, но поместить у себя в имении печатню отказался. После этого Прейс дала 200 рублей Приютюву, и он устроил типографию в доме 23 на Крюковом канале. В феврале 1895 года началась работа и в последующее время были отпечатаны в количестве 700--3.000 экз. следующие издания: "Радикалы и поссибилисты", "Речь П. Лаврова"; "Летучий Листок", NoNo 3 и 4"; брошюры "Царь Голод", "Ткачи", "Об'яснение закона о штрафах", "Объяснение новых правил для рабочих", "Вопросные листки" и "Борьба" -- журнал свободной прессы. Статьи "Радикалн и поссибилисты", "Открытое письмо" и "Об агитации", помещенные в NoNo 3 и 4 "Летучего Листка", писал Федулов. Перу Белове кого принадлежали статьи: "Александр III и русское общество", "Ораторский дебют", "Об истекшем годе", "К делу", передовица в No 4 "Лет. Листка" и воззвание о пожертвованиях.
   Е. Прейс являлась наиболее деятельным членом группы: она заводила связи, добывала литературный материал и денежные средства,; устраивала склады и сбыт напечатанного; сама распространяла издания (например, через Л. М. Книпович и А. Шулятикову). Осенью 1895 года Прейс совершила агитационную поездку, посетив города: Саратов, Самару, Воронеж, Тамбов, Харьков, Кишинев, Одессу, Киев, где виделась "с неблагонадежными элементами", но сочувствия к Группе не встретила. Через эмигранта Соскиса (женат на Анне Иогансон) Прейс добыла статью П. Лаврова о программных вопросах (напечатана в No 4 "Лет. Листка"); при посредстве А. Ергина она вошла в переговоры с "Союзом борьбы" о печатании для него брошюр; получила заказ на издание "Борьбы", которая была оттиснута в количестве 700 экз., из коих 600 Катанская отвезла в Москву.
   Белевский, "руководивший направлением группы", весь 1895 год провел в имениях своих в Могилевской и Минской губ., но приезжавшая туда Прейс держала его в курсе дел, получала литературный материал и денежные средства.
   Федулов, в апреле 1895 года высланный в Харьков, писал статьи, собирал деньги, в декабре 1895 года прожил нелегально в Петербурге несколько недель у Приютова, редактируя и корректируя печатавшееся.
   Игравший видную роль в деле В. Приютов, по показанию Катанской, "был совершенно предан революционному делу, отличаясь фанатичностью убеждений; жестокий по характеру, он сначала даже стоял за террор, но затем изменил этот взгляд и идеалом революционной деятельности ставил организацию рабочей партии"8).
   Расследование о лахтинской типографии закончилось арестом в ноябре 1896 года ее запасных частей, хранившихся в имении Белевского, в Могилевской губернии.
   На этом дело не кончилось. Читатель мог заметить, что в числе "ликвидированных" не было некоторых лиц, намеченных наблюдением по этому делу с первых же дней, например, Махновец, А. Шулятикова, которые принимали, как это указывала и агентура, в нелегальной работе видное участие. Об'ясняется это тем, что они по зубатовской системе были оставлена "на разводку"; почему именно эти лица удостоились такой чести -- увидим ниже.
   После ареста типографии наиболее приближенные к Прейс сотрудницы ее Л. Ергина и А. Шулятикова намеревались продолжать дело, и последняя из упомянутых лиц составила даже воззвание о том, что "группа народовольцев", несмотря на понесенные потери, продолжает существовать и скоро заявит о себе. Шулятикова думала издать это заявление за границей, но Ергина отговорила, уверив ее, что "скоро будет своя типография".
   Когда связи Ергиной были достаточно обследованы, обо они были 22 декабря 1896 года арестованы -- по ходу дознания, а внимание розыска сосредоточилось на их знакомых Е. Дьяковой и, в особенности, на В. Махновец, относительно которого было известно, что он намерен поставить "технику".
   27 марта 97 г. Дьякова, Якубова, Махновец и другие замеченные в общении с ними лица были арестованы, при чем у И. Рядкова, в чулане под полом, нашли типографскую раму, а в квартире Дьяковой и Порецкого обнаружили литературный материал.
   Из отобранных рукописей одна представляла из себя проект воззвания, содержание которого заслуживает, как знамение своего времени, особого внимания. Говоря о понесенных утратах и намерении группы народовольцев продолжать свою деятельность, воззвание далее заявляло: "Мы, социалисты-революционеры, считаем осуществление идеалов научного социализма единственно возможным и необходимым выходом из противоречий современного социально-политического строя... Не будучи "экономическими материалистами", мы тем не менее но разделяем и взглядов утопистов-социалистов, которые считали возможной перестройку социально-политических отношений в обществе сверху, силами одной интеллигенции, как самостоятельного общественного класса. Только класс, несущий на себе всю тяжесть условий современного строя, только рабочий класс является действительной силой, которая может низвергнуть деспотический строй...
   "В виду того, что наша практическая программа действий среди фабрично-заводских рабочих нисколько не разнится от программы "Союза борьбы", мы соединяется с ним в этой деятельности... (в прочих отношениях) мы остаемся самостоятельной группой и выпускаем за нашей подписью: "Группа новых народовольцев"... 7).
   Это было, можно сказать, лебединая песнь изжившего себя народовольчества.
   "Мы -- социалисты-революционеры",-- заявили, сходя с политической арены, последыши народовольчества, И этот лозунг начертала на своем знамени партия, возникшая немного позднее и явившаяся идейной преемницей заветов когда-то грозного "Исполнительного Комитета".
   

ТАИНСТВЕННЫЙ "ВЛАСОВ".

   Дознание о группе народовольцев сопровождалось одним забавным qui pro quo. В одном из своих показаний (от 13/11--97 г.) А. Шулятикова рассказала: весною 1896 года она, да поручению Прейс, отвезла в Москву транспорт нелегальной литературы, которой передала некоему "Власову"; последний при свидании с ней по этому поводу просил "ее "доставить ему возможно больше изданий группы народовольцев"; тогда же она вручила этому господину письмо от Прейс и получила от него "100 рублей за литературу". В августе того же года Шулятикова доставила тому же "Власову" чемодан с нелегальными изданиями, хранившийся с мая у Ветровой, и рассказала ему об аресте типографии; виделась она с этим неизвестным в доме Вебера, на Смоленском бульваре...
   Препровождая 9/II--97 г. копию вышеизложенного показания Шулятиковой, департамент полиции предложил московскому охранному отделению выяснить личность "Власова". Зубатов на этот запрос ответил: в доме Вебера, по Прогонному пер., близ Смоленского рынка, живет Елена Николаевна Каменецкая с детьми; она служит, обременена занятиями и "сношения в ее квартире происходили без ее ведома"...
   Вся эта переписка была сплошной комедией, разыгранной для отвода глаз жандармов из прокуратуры. Охранное отделение хорошо знало, что Каменецкая уже не раз оказывала услуги тому же "Власову"; в марте того же года, например, он имел у нее конспиративное свидание: 3-го числа -- с Н. Фрелихом, а 9-го -- с Н. Татаровым, за которым тогда велась усиленная слежка. Не находя удобным просто замять крупные факты, выясненные формальным дознанием, департамент полиции это же время не мог допустить и расследования по такому щекотливому обстоятельству, как необычайно щедрая оплата революционной литературы "Власовым", каковым был не кто иной, как знакомый нам "Приятель" охраны -- М. И. Гурович!
   Потому-то департамент полиции и нашел нужным дело выяснения личности "Власова", как "особо серьезное", взять исключительно в свои руки. Излишне добавлять, что таинственный незнакомец, большой любитель нелегальной литературы, остался невыясненным...
   

КРУЖОК ОЛЕНИНА.

   Выше было упомянуто, что Е. Прейс пыталась организовать террористическое предприятие; в данном случае я имел в виду переговоры, которые она вела в Москве. 25/IV--95 года Прейс приехала из Петербурга и остановилась бее прописки паспорта у своего отца (председатель Московского окружного суда); за ней было немедленно установлено наблюдение; в тот же день она имела свидание с неизвестным господином, с которым, к великому смущению филеров, отправилась в номера "для свиданий" гостиницы "Малый Эрмитаж", у Никитских ворот. Последующие события доказали, впрочем, как были неосновательны "превратные толкования" отмеченного факта наблюдавшими... 9)
   Почти год спустя, 3-го апреля, Прейс вторично приехала в Москву, опять остановилась у отца и снова сделалась предметом филерского внимания. 5-го числа она отнесла письмо А. Муриновой и передала в кв. Брунсет -- В. О. Татаринову привезенную ею корзинку. 7-го апреля Прейс гуляла у Девичьего монастыря с господином, которого филеры так долго и безуспешно ожидали когда-то из гостиницы "Малый Эрмитаж" и который оказался П. В. Олениным; с последним Прейс увиделась 8-го апреля еще раз, в сквере Патриарших прудов, после чего она прошла. в кофейную Филиппова; здесь ее ожидал с понятным нетерпением... М. И. Гурович. 9-го апреля Прейс посетила В. И. Иванова, где в это время был В. М. Шулятиков, и вечером уехала в Петербург.
   Присутствие в данной компании "Приятеля" помогло охранному отделению расшифровать все эти свидания. Оказалось, Прайс вела с Олениным еще при первой встрече разговоры о необходимости террористической борьбы, при чем он настаивал, главным образом, на устранении наиболее вредных агентов правительства, а она доказывала целесообразность цареубийства. При последних свиданиях Прейс предложила Оленину сотрудничать в "Борьбе" и старалась выяснить, в каком положении находится дело с изготовлением динамита... А в корзиночке, которую Прейс передала Татаринову, оказались "пустяки" 300 экз. той же "Борьбы"...
   Среди питерских "народовольцев" Прейс была, кажется, единственной активной террористкой. По крайней мере, на собрании группы, имевшем место 11 ноября 1895 года, вопрос о терроре был решен почти единогласно, в отрицательном смысле. Белевский тоже был против террора и переехал в Петербург отчасти с целью парализовать слишком народовольческие тенденции своей сотрудницы.
   На дознании сама Прейс не отрицала своих помыслов об акте "чрезвычайного значения", но пояснила, что, убедившись в том, что Оленин "скорое хвастливый болтун, чем серьезный деятель", она прорвала с ним сношения.
   Между тем "болтун" отнесся к предложениям Прейс вполне серьезно и, в виду приближения коронационного торжества, поспешил организовать, при содействии В. П. Захлыстова, фабрикацию взрывчатых веществ.
   Ждать, когда новоявленные террористы перейдут к "опытам", Зубатов не мог -- до коронации оставалось немного времени, и потому 28/IV--96 года последовала "ликвидация", во время которой, кроме Оленина, Иванова и Захлыстова, арестовали еще 20 человек, при чем сгоряча прихватили и нескольких марксистов (в том числе И. Франчески и П. Н. Колокольникова. 10)
   У В. Захлыстова действительно нашли "лабораторию", не дошедшую, впрочем, в своей работе даже до фазиса "проб". Тем не менее дело об Оленине и Захлыстове, разрешенное в порядке 32--36 ст. пол. о гос. охране, кончилось для них ссылкою в Вост. Сибирь на 5 лет.
   В заключение описанных выше "ликвидации", Зубатов получил от начальства выражение особой благодарности "за искусное ведение агентуры".
   Действительно, Гурович, игравший в этих делах роль предателя, остался тогда вне подозрений; и В. Махновец и другие нигерцы (Телятинский, Иваньшин) продолжали относиться к нему с полным доверием, которое он сумел попом использовать. Тем не менее для большей безопасности своего "Приятеля" Зубатов прибег к излюбленному им средству -- валить вину с больной головы на здоровую. В данном случае козлом отпущения был избран В. М. Шулятиков; пользуясь агентурными языками, Зубатов пустил о нем "слушок", и -- "пошла писать губерния".
   Вот что писал (15/II--97 г.) по этому поводу Зубатов находившемуся в Петербурге "Евстратке" (Медникову): "Представь себе, Соловьевский {Филерская кличка Шулятикова.}, пронюхав, что его тоже хотят огласить, решил, прибегнуть к террору. Но было печали! Как тебе нравится?.. Приятель сегодня уехал в Н.-Н. Получил телеграмму, что товар прибыл"...
   К последней фразе письма надо сделать пояснение: у Гуровича в это время были "дела" с Фрелихом (который жил в Нижнем-Новгороде) на этот раз по части контрабанды; дела, можно сказать, "чудные" и "чудные"! Но об этом -- в другое время и в другом месте...
   

ДЕЛО ПРОКОПОВИЧА.

   В некоторой, косвенной, впрочем, связи с народовольческой типографией находится дело С. Н. Прокоповича, который, получив, "боевое крашение" 6/III--90 г., когда он был арестован во время студенческих беспорядков, потом не переставал притягивать к себе внимание охраны.
   Начиная с 1892 года, за П. велось с перерывам наружное наблюдение, в виду указаний агентуры (главным образом, Серебряковой) о том, что он занят издательскими планами. Сначала (как говорил Медников 6 июня 1892 года) П. думал лишь о гектографе; он предполагал сварить его по рецепту, который достал А. Иогансон, о том, чтобы поохать в имение Заречье и оттиснуть там что-то.
   Осенью 1892 года за П. была установлена неустанная слежка, которая выяснила, между прочим, связи его с А. Н. Максимовым (был знаком и с агентом Ф. Невским), Иогансонами, Н. К. Муравьевым, П. Малянтовичем, П. Николаевым, П. И. Кусковым 11) и вездесущей М. Н. Корнатовской. Затем П. уехал в Петербург, где виделся, по данным наблюдения, с писателями К. Станюковичем, Н. Михайловским, В. Воронцовым и студентом Тыженовым; 5-го декабря П. вернулся в Москву.
   В следующем году к П. поступили новые агентурные сведения, а именно: он написал "Программу описания бунггав", помещенную в No S сборника "Союз", изданного в Твери; интересуясь анархическим движением, собирается, в целях изучения его, побывать за границей, где предполагает, кроме того, организовать издание журнала наподобие герценовского "Колокола"; по этому поводу он вел уже переговоры через Шефтель {В VI--93 г. за Шефтель наблюдали в ожидании ее от'езда.} с эмигрантом Добровольским; по словам Жевайкиной, (приехавшей 10/VII--93 пода в Москву из Н.-Новгорода, там Белевский приготовил уже для П. статьи...
   Наружная слежка за П. прерывается лишь 31 августа 1893 года, когда он уезжает в имение своей матери фольварк Старый Селец, Городецкого уезда, где у него гостили тогда А. Иогансон и Е. Кускова, 10-го сентября ищейки Медникова уже снова дежурили на вокзале Московско-Брестской жел. дор., ожидая своего "Иезуита" (филерская кличка Прокоповича), который "должен был приехать" в это время. Одновременно поступили агентурные сведения, что П. "имеет почти все для своего" издания,-- нехватает лишь станка"...
   В 1894 году наблюдение за П. продолжалось с неменьшей настойчивостью. В мае месяце он посетил Н.-Новгород (проездом в Сибирь -- на переселенчество, где он работал с А. Иогансоном и Чикеруль-Кушем). По агентурным сведениям позднейшего времени, П. поручил вышеупоминавшимся Оленину и Захлыстову отпечатать воззвание, составленное Белевским (по поводу смерти Александра III), которое распространили потом братья Покровские.
   10 ноября 1895 года московское охранное отделение, сообщая департаменту полиции сведения о Ряховском, поведало, что он бывал на собраниях, происходивших по субботам у вдовы Вишневской (д. Мароховец, Харитоновский пер.); на одной такой вечеринке, устроенной в пользу нижегородского землячества с входной платой по 50 коп., присутствовал и Прокопович, который в особой комнате, отведенной специально для разговоров на революционные темы, вел горячий спор с воронежским врачом Шингаровым, которым он остался очень доволен. К сожалению, добавлял сокрушенный осведомитель, "разговор их нельзя было слышать хорошо из-за шума игры и танцев"...
   Во время составления этого доклада П. находился уже за границей (выехал туда в III--95 г.); вернулся он в Россию лишь спустя несколько лет; на границе он был арестован и привлечен за старые грехи к дознанию при петербургском г. ж. у. Интересна переписка, которая возникла но этому поводу. В 1899 году департамент полиции запросил московское охранное отделение: не имеется ли препятствий к использованию на дознании сведений о Прокоповиче, На это 29-го апреля последовал ответ, основанный на следующих сакраментальных резолюциях Зубатова (по пунктам запроса): "3) нежелательны никакие опросы по изданию "Колокола" и о сношениях через Шефтель с Добровольским, так как далее предположений сие не пошло; об анархистах имеется показание Оленина. 4) Указаний на лиц, снабжавших Прокоповича деньгами, не имеется... 6) Жевайкина уже умерла... 14) Прокламации эти распространялись Павлом Покровским, Муравьевым и Иогансоном. 15 и 17) К допросу Покровских и Кусковой -- препятствий нет. 18) Вернулся, надеясь на слабость улик и незначительность наказания. Агентура еще в действии и производить расследование о намерениях, а не деятельности, весьма нежелательно, так как, не добившись признания от арестованных, оно вызовет всевозможные догадки и предположения".
   "Агентура" была символом веры: Зубатова, ради нее он готов был всем пожертвовать.
   И пожертвовал... самодержавием.
   

ГЛАВА XIV.

Письмо П. Д. Лаврова (Х-95 г.).-- Накануне коронации. -- "Московский Рабочий Союз" (дело Величкиных и др ). -- "Рабочий Союз" (дело Орлова и Радина). С.-д. кружок Батурина -- Чичкиных.

ПИСЬМО П. Л. ЛАВРОВА.

   В. Я. Яковлев был очень близиNo к истине, когда писал, как мы видели, в IX--95 г., что социал-демократическое движение в России становится господствующим. Действительно, в это время появление на политической арене авангардов пролетариата было уже констатировано даже официальным порядком (дознаниями жандармских управлений) в городах: Екатеринославе, Ковно, Нижнем-Новгороде, Самаре, Риге, Казани, Петербурге...
   Но среди заграничных друзей Яковлева, в известной части русской политической эмиграции, некоторые народовольческие иллюзии продолжали еще жить; эти иллюзии нашли себе довольно яркое выражение в письмо П. Л. Лаврова, которое было получено в России и "агентурным путем" попало в московское охранное отделение, где 18/Х--95 г. с него была сделана в крайне спешном порядке (переписывали сразу трое) копия в трех экземплярах, из коих один был послан в департамент полиции.
   В письме, обращенном к неизвестному лицу, (дата: X--95 г.), Лавров трактовал вопрос о том, какой программы следует держаться молодежи при данных обстоятельствах. "Все мои симпатии,-- писал Лавров,-- лежат на стороне старой народовольческой партии, в программе которой только один элемент заставлял меня не одобрять ее всецело и против которого я не раз высказывался, это -- элемент террористический"... "Мне пишут,-- продолжал Лавров,-- что за последнее время большие успехи делают социал-демократы; но эта партия не может иметь широкой будущности, ибо при малейших попытках серьезной деятельности она столкнется с рамками, в которые ее поставит абсолютизм; ей придется считаться с политическими формами государства и, вынужденная вступить в борьбу с ними, она сама собой войдет в качестве отдельной фракции в партию с более широкими задачами, как, например, народовольческая. Вопросы об общине, о капитализма не помешают их солидарности"...
   Лавров не одобрял, далее, "маскарадной политики выжидания, которой намеренье придерживаться русские социалисты, думающие сделать кой-что для масс при настоящих политических условиях"; "всякая программа,-- писал он,-- хороша только тогда, когда находит достаточно энергичных, ударных и стойких адептов, и особенно полезен для партии "главный штаб", руководящий ее деятельностью, в роде Исполнительного Комитета в блестящий период его существования". 1)
   Старый философ, зарывшийся в книгах, из глубины своего тесного кабинета на тихих задворках парижской улицы Сен-Жак не мог, конечно, видеть русской действительности, и подлинная жизнь на эти рассуждения "народовольца без террора" не замедлила дать свой положительный ответ: 24/V--96 года до 40.000 петербургских рабочих в контакте с "Союзом борьбы за освобождение рабочего класса" забастовали, доказав, что русский пролетариат уже представляем силу, с которой надо считаться...
   Зубатов, ставший тогда во главе московского охранного отделения, понимал, с какой стороны надвигается опасность, но видел он ее, главным образом, в лице революционной интеллигенции и потому направлял все свои усилия на уловление пропагандистов, "развращавших" своей проповедью "несознательных" рабочих.
   После разгрома первых московских социал-демократических кружков, охрана, в ожидании приезда царя, задалась, главным образом, очищением столицы вообще от "неблагонадежных элементов"; при чем, в виду того, что предкоронационные высылки сильно продырявили агентурную сеть, охране пришлось разбрасываться и гонять своих филеров по всем направлениям.
   В VIII--95 г. в Москве наблюдали за А. П. Казанцевым, относительно которого департамент сообщил, что на его имя из Петербурга был послан пакет с билетами, имевшими оттиск: "Печать типографии Воля", при чем на одном билете была сделана приписка: "Просим собрать деньги до половины апреля; куда отдать -- узнаете после"3).
   30/VIII началась слежка за Н. Тепловым, только что прибывшим из-за границы, где он находился, по агентурным сведениям, в сношениях с Плехановым и куда он ездил вместе с П. М. Малышевым, членом нижегородского кружка А. Кузнецова и А. Розанова3).
   В IX--95 года разыскивали в Москве Ланейзера, привлеченного к дознанию в Екатеринославе по делу о местном рабочем кружке, так как, по сведениям жандармского управления, Ланейзер мог скрываться в столице с невестой своей Миной у родственников Г. Мандельштама, с которым, а равно и о С. Мицкевичем, Ланейзер был знаком.
   В X--95 года требовалось установить наблюдение за Анной (Инной?) Смидович, выбывшей 4-го числа из Петербурга4), и Р. Е. Заславской, у р. Дубинской, которая, еще живя в Одессе, обратила на себя внимание департамента полиции своей корреспонденцией (она писала, например, в феврале 95 г. в Киев З. Бурдину: "московская полиция оценила меня в 100 рублей").
   13/X--95 года московское охранное отделение было обеспокоено телеграммой владимирского губернатора Теренина, которой сообщил, что от забастовавших рабочих Иваново-Всзнесенской мануфактуры в Москву выехали для подачи жалобы генерал губернатору "главные подстрекатели" -- ткачи Кустов, Румянцев и Соловьев; задержать этих "зачинщиков", однако, не удалось 5).
   22/XI--95 года возникло новое дело: полиц. пристав, в районе которого находилась известная Прозоровская мануфактура, донес, что, но заявлению владельца помянутой фабрики, среди рабочих таковой замечается "брожение": они о чем-то толкуют в кружках и быстро умолкают и расходятся при появлении посторонних; в руках у них замечены какие-то листки; дажо ткачихи стали оставаться в помещениях фабрики дольше обыкновенного и, по-видимому, совещаются...
   Нашелся и доноситель-рабочий Алексей Алексеев1, который сообщил администрации (прося но выдавать его, а то -- убьют), что на фабрике образовался комитет из 50-ти человек, который находится под руководством студента, живущего на Пресне и дающаго рабочим читать запрещенные) брошюрки (например: "5 последних стачек"); от помянутого комитета ездили представители на Раменскую мануфактуру. Особенной энергией, по словам Алексеева, отличаются братья Кремневны...
   Сообщая о всем вышеизложенном, пристав добавил, что так как владелец, фабрики Прохоров на-днях уезжает в Петербург, то он просит в случае надобности обращатъся к заведующому мануфактурой, "который все это дело хорошо знает"...
   Но не хуже все это знало и само охранное отдел.; еще год тому назад ему было известно, что на Пресне живут два студента Н. П. Ментов и И. И. Волоцкий, о женами-сестрами Н. В. и С. В. Ташкиными, квартира которых являлась до некоторой "степени конспиративной; охране уже было донесено, что 26 VIII 94 г. Ментов, Волоцкий и приятель их В. П. Кащенко ходили за Пресненскую заставу читать новый заграничный журнал "Прогресс"; филеры тоже своевременно отметили, что Ментов с женой посещали воскресные классы для рабочих школы Трехгорной мануфактуры (7 и 21/XI--94 года). Было выяснено и то, что в церковно-приходской школе при названной фабрике устроилась С. С. Якобсон, приятельница наблюдаемой О. Смидович...
   Охранное (отделение многое знало, но пока что ему было не до рабочих и беспокойство фабриканта Прохорова его не очень трогало; перед охраной стояла тогда более важная задача: надо было обеспечить спокойствие и безопасность "обожаемого" монарха, готовившегося надеть "шапку Мономаха".
   Работа была нелегкая: нужно было следить за подозрительными интеллигентами, выслать несколько сот неблагонадежных лиц, организовать почти стотысячную "добровольную охрану"; приходилось иметь неусыпный надзор на земле (за вновь прибывающими в с палицу, за всеми квартирантами и домами в наиболее важных стратегических пунктах) и даже под землей, тем более, что во главе технического заведывания канализационными работами в Москве оказался инженер Ф. Данилов, бывший уже на замечании 6).
   Столько было хлопот, а департамент полиции продолжал донимать своими перлюстрациями, требуя выяснить, наблюсти, донести!.. На переписки по студенческим делам охранное отделение даже и взимания не стало обращать. Филеров похватало. Особенно неохотно ставилось наблюдение за, приезжими, относительно которых имелись агентурные указания со стороны; и этих случаях вся забота, была доказать, что эти указания не заслуживают внимания. Когда, например, департамент полиции сообщил 19/IV--96 г. сведения жандармов о том, что проживающий в Москве Н. А. Киселев "говорит о вечеринках, устраиваемых со сборами для партийных целей", что он, "социал-демократ русского пошиба, признает деятельность народовольцев вредной и рассказывает" о существовании рабочих, строго дисциплинированных кружков" и т. д.,-- Зубатов написал на этом сообщении: "все вздор"7).
   Это было оказано для красного словца; в болтовне" Киселева не все было вздором; достаточно" привести: несколько фактов, имевших место на протяжении одного лишь месяца, чтобы убедиться в этом.
   В феврале 96 года некий Александр Тромачев донес Письменно приставу 1-го уч. Пятницкой ч. о том, что рабочий фабрики Жако Спирин хранит запрещенные издания в сапоге и под койкой.
   6 марта забастовали 45 рабочих завода Вейхельдга (вследствие понижения заработной платы), на котором, очевидно, еще жила ячейка, заложенная А. Богомоловым; рабочих "подзадорил", как полагала охрана, Д. Малинов, незадолго перед тем освобожденный из тюрьмы и: поступивший на завод сборщиком; у одного та забастовавших -- Ф. Г. Мартехина была отобрана брошюрка "Первое Мая" и он был арестован.
   12 марта были обысканы, вследствие доноса рабочего Рачинского, три товарища его о фабрики Филиппова: И. И. Строганов, Ф. Григорьев и А. Будзинский; последнего задержали, так как у него нашли нелегальщину.
   14 марта городовой, зашедший в отхожее место дома Дружинина на Живодерке, нашел там пакет о революционными изданиями и запиской к неизвестному рабочему, писанной, как выяснилось, жившей в том же доме М. П. Поляковой (уже бывшей на замечании), которую и арестовали.
   26 марта конторщик завода Носенковых Слободчиков отобрал два гект. воззвания "Рабочего Союза" к рабочим завода Гужона у принесших и читавших эти листки рабочих А. А. Наркевича и И. Ф. Панскова, которые и были доставлены в полицию...
   Революционное подполье само прорывалось наружу...
   

"МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ СОЮЗ".

   Террориста выведены в расход; монарх "помазан";, щедрые подарки из "кабинета его величества" получены и распределены; многочисленные жертвы ходынской катастрофы убраны; около 100.000 серебряных медалей "в память священного коронования" свалены в пустующей камере нижнего этажа охранки и поручены заботам чиновника "особенных" поручений А. И. Войлошникова, с придачей ему в помощники бывшего агента К. Полторацкого...
   Гора свалилась с плеч московской охраны. Однако неутомимый Зубатов не захотел почить на лаврах и, засучив рукава, решил сейчас же дать бой зазнавшимся "марксятам" (любимое его выражение). Противник не успел еще окопаться в захваченных позициях; он вел наступление о двух сторон: левый фланг устремлялся в атаку, правый шел обходными путями. Охране пришлось сражаться на два фронта.
   Как известно, начало 90-х годов ознаменовалось повторным движением "в народ", новым стремлением радикальной интеллигенции сблизиться на этот раз, главным образом, с фабрично-заводским населением
   Для более удобного подхода к пролетарским массам снова начали прибегать к использованию легальных возможностей путем организации учреждений просветительного характера и персонального участия в них. При этом для одних, культурников, эта работ была самоцелью -- отвечала их стремлению поднять образовательный уровень и общее самосознание народа; для других же это поприще являлось лишь средством для расширения кадров революционного актива. На практике перед лицом упрямого и "твердокаменного" врага эти сеятели "доброго, вечного" работали часто рука об руку: шли врозь, но били вместе.
   Период культурнической работы, которая сопровождалась параллельно пропагандой и агитацией в чисто нелегальных формах, длился несколько лет, пока вла II, 2в., 77.
   Гришин, В. -- рабочий ф-ки Сиу, II, 1в., 100.
   Гришин. Григ. Иван.,-- революц., III, 68,
   Гришин, Л. И.-- рабочий, с.-д., II, 1в., 74, 75, 160, 161.
   Громов, А. -- моск. студ., 1, 328.
   Громов, Б. Г. -- моск. студ., с.-д., 152, 160, 161, 163.
   Громов, В. Г. -- моск. студ., с.-д., I, 320, 409, 426, 427.
   Громзани -- революц., I, 308.
   Громов -- дом-ц в Костроме, II, 2в., 101.
   Громов, Г.-- рабочий зав. Ефремова (Москва), II, 1в., 95.
   Гронковский, К. -- эмигрант, приятель Бурцева, I, 188; II, 51.
   Гронский -- пособник побега Савинкова из тюрьмы, III, 12.
   Гросс -- автор кн. "Экономическая система Карла Маркса с научной стороны", III, 95,
   Грос, Вильгельм -- провокатор, III, 95.
   Гроссман -- нелегальн. (Петербург), II, 2в., 124; III, 15--16.
   Гроссман, В. -- революц., I, 90.
   Гроссер Женева -- II, 1в., 165.
   Гроссер, Б. П. ("3ельцер") -- бундовский писатель, II, 1в., 170.
   Грот, Н.-- профессор, I, 232, 412.
   Грубе, А. П. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Грубер (в Мюнхене) -- революц., II, 2в., 77,
   Груздев, И. А. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Грузинский -- князь, знакомый Л. Н. Толстого, II, 2в., 21.
   Грузман, А. (Минск) -- II, 1в., 150.
   Грульке, Федор Данилов. -- старший филер, I, 154, 159, 131; II, 1в., 115; III, 121, 133.
   Грусман -- столяр-хозяин, II, 1в., 137.
   Грушецкий, А. И. -- рабочий, II, 1в., 160.
   Грушикина -- квартир. влад. в Петербурге, II, 2в., 41.
   Грязнов -- дом-ц в Москве, II, 1в., 48.
   Губанов, Георгий Мих.-- наборщ. тип. Жданова в Самаре, доставлял шрифт для тайн. типогр., III, 68.
   Губарева, Надежда -- революц., I, 19, 385.
   Губарев, Николай -- революц., I, 19.
   Губские -- II, 2в., 104.
   Гурченко -- влад. зав. в Твери, II, 2в., 51.
   Гудков -- рабочий (Иван-Возн.) -- с.-д., II, 1в., 76.
   Гудков, И. В. -- раб. зав. Бромлей, I, 425.
   Гужон -- влад. завода в Москве -- I, 177, 252, 300, 356, 359; II, 2в., 98; III, 70.
   Гузаков -- революц., I, 259.
   Гузеев, Мих. Дм. (кл. "Очки") -- провокатор, сотр. моск. о. о. с весны 1902 г., II, 2в., 74, 140, 141.
   Гуковская, Софьи -- см. Кондорская.
   Гуковский, Ал-др -- революц., I, 61, 62.
   Гуковский, И. Э.-- с.-д., I, 368, 429.
   Гульшин, П. -- мастер Прохор. м-ры, II, 1в., 103.
   Гуляева, Февралия -- инородка, жена Войнаральского, II, 2в., 36.
   Гумберг -- влад. ф-ки, II, 1в., 77.
   Гумилевский, М. П.-- рабочий, I, 423.
   Гундобин, И. -- рабочий, II, 1в., 85.
   Гурачьский. Иосиф -- шпион, III, 110.
   Гурвич -- влад. слесарн. мастерск. в Вильне, II, 1в., 128.
    Гурвич, Бейла,-- революц., I, 89, 91, 390.
   Гурвич, В. -- (Москва) -- I, 40.
   Гурвич, Вера (урожд. Кожевникова, она же Лепеншиская, Юлия) -- с.-д., II, 2в., 73; III, 126--127, 137.
   Гурвич, Е. А. -- поднадзорн., II, 1в., 109. III, 164.
   Гурвич. Евгения -- с.-д. II, 1в., 79, 111, 113, 165.
   Гурвич, Елена -- с.-л. (Минск), 11, 1в., II, 165.
   Гурвич, Е. И. -- знакомая Р. Л. Гурвич (Минск), II, 1в., 109, 110.
   Гурвич, З. М. -- II, 1в., 170.
   Гурвич, И. И, ("Хацкель" -- партийная кличка) -- бунд., II, 1в., 170.
   Гурвич, М. Л.-- революц., II, 1в., 145, 170.
   Гурвич или Гуревич, Михаил Осипович ("Влад. Михайл."), представитель редакции: "Искры", при аресте назвался врачем Вульфом Моисеевичем Броннером, II, 2в., 86, 91, 93, 95--98, 102, 105.
   Гурвич, Н. И. -- гимназист в Минске, II, 1в., 119.
   Гурвич, Р. (Москва) -- I, 23.
   Гурвич, С. Л. -- II, 1в., 170.
   Гурвич, Фрума -- революц., I, 19, 385.
   Гурвич Ц.-- крупн. бунд., II, 1в., 146, 149, 170.
   Гурвич, Цывля Лейзерова ("Приезжая") -- поднадзорн., II, 1в., 123, 124.
   Гурвич, Цывля Мовшева -- перчаточница, нелегальн., II, в, 116.
   Гурвич, Ш. (Сильна)- II, 1в., 149.
   "Гуревич" -- сотр. о. о. -- см. Гинсбург, Абрам.
   Гуревич -- чиновн. департ. полиции., III, 79.
   Гуревич (Одесса) -- II, 1в., 22.
   Гуревич (Варшава) -- II, 1в., 121.
   Гуревич, В. -- с.-д., I, 304, 308.
   Гуревич, Евг. (Минск) -- II, 1в., 144.
   Гуревич, Мендель Берков,-- с.-д., VII, 1в., 16, 17, 116.
   Гуревич, М. Л. -- моск. с.-д., I, 333.
   Гуревкч, О. И.-- II, 1в., 160.
   Гуревич, Р. Б. -- революц., II, 1в., 168.
   Гуревич, Шмуель Берков -- с.-д. II, 1в., 10, 183.
   Гурович, М. И. ("Приятель", "Власов", "Василенко", "Тимофеев", "Харьковец"), "Михаил Александрович") -- провокатор, 1, 13, 197, 218, 221, 263, 288--289, 290, 291, 310--311, 330, 355, 308, 419; II, 1в., 14, 17, 153, 156, 159; 2в., 30, 31--32, 37--43, 54, 76, 100--101, 133, 136--137: III, 12, 57, 125; 134.
   Гурский -- революц., II, 2в., 101.
   Гурчин, А. В. -- ген.-лейт., главнокоманд. Виленск. военн. округа, II, 1в., 184.
   Гурьев, А. А. -- революц., I, 117, 118, 392, 393.
   Гурьев, Н. -- полицейск. надзиратель, III, 30, 31.
   Гусев -- солдат, II, 1в., 155.
   Гусев -- ген., нач. упр., I, 123.
   Гусев -- извозчик, II, 2в., 100,
   Гусев, А. -- революц., 11, 2в., 52.
   Гусев, А. П. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Гусев, Василий,-- революц., I, 84, 89, 91, 93, 94, 98, 390.
   Гусев. Н. Ив. -- ветерин. врач., с.-д.. II, 1в., 52, 85, 86, 161; III, 126.
   Гусева -- ткачиха, дочь извозчика, революц., II, 2в., 88, 100.
   Гусева, З. В. -- революц., I, 427.
   Гусева, Нат. Ип. (сестра Н. И. Гусева) -- II, 1в., 86.
   Гусева, О. И.-- невеста Прозоровского, I, I5I.
   Гусевы, И. и М. -- революц., II, 86.
   Гутман, А. -- заводчик, I, 424.
   Гутман, Хая (Екатеринослав) с.-д., II, 2в., 56, 138.
   Гутман, С. М. -- революц., II, 1в., 158.
   Гутозская -- работница, шпионка (Лодзь), III, 110.
   Гутовский, Викентнй -- дворянин, революц., II, 2в., 80, 81.
   Гуцевич, Я. А. -- студ, с.-х. академ. и Москве, I, 337.
   Гучков, Федор Иван. -- II, 2в., 35.
   Гущин, Н. И. -- революц., I, 420.
   Гэд -- автор, ки. "Коллективизм", II, 1в., 87.
   Гюбнер -- влад. мануфактурн. ф-ки, I, 191; II, 1в., 42, 92, 112, 162.
   Гюль-Назаров, И. М. -- революц., I, 191.
   
   Давыдов -- предатель, II, 1в., 90.
   Давыдов -- председатель Тульск. окружн. суда, II, 2в., 27.
   Давидов, В. -- рабочий, II, 1в., 83.
   Давыдов, И. А. -- с.-д., I, 190, 245, 254, 257, 372--373, 413.
   Давыдов, И. М. (Рязань) -- I, 166.
   Давыдов, К. Л.-- томский студент, I, 324.
   Давидов, Конст. Петров. -- с.-д., предатель, II, 2в., 74, 75.
   Давидов, П. О. -- рабочий ф-ки Зелига, I, 380.
   Давыдова, А. А.,(урожд.) -- см. Рейнгольд, I, 372.
   Давыдовы -- I, 245, 373.
   Давильконсвий -- революц., II, 2в., 106.
   Делон, Р. К. -- II, 1в., 170.
   Даль, Л. В.-- студ. моск. технич. унив., I, 36, 37.
   Дамаскнн -- воспит. самарск. семин. революц., II, 2в., 135.
   Дангауэр -- влад. завода, I, 314, 350.
   Данилевский -- професс. Медицинск. академии, III, 153.
   Данилевский, Конст. Никол. -- доктор, III, 153.
   Данилевский. Конст. Яковлев.-- доктор, II, 153.
   Данилов, Виктор (он же Голиков) -- революц., I, 21, 385.
   Данилов, В.-- рабочий, I, 56.
   Данилов. Константин -- казанск. студент. I, 142, 146, 147.
   Данилов, Сергей -- революц., II, 2в., 48.
   Данилов, Флегонт А. -- с.-д. I, 36, 37, 299, 420, 422; II, 1в., 160.
   Данилова, Над. Александровна.-- член с.-д. ком. в Туле, II, 2в., 59.
   Данилович, Рудольф Иванович -- дворянин, с.-д., II, 1в., 84.
   Данишевская (Шарлоттенбург) -- II, 1в., 165.
   Данович, В. -- портной в Гомеле, II, 1в., 129.
   Дара -- см. Кранихфельд, А.
   Даргольц, М. Г. -- (Одесса) -- с.-д., II, 1в., 21, 22, 23.
   Дарья -- жена рабочего Алексеева, Н. Д., II, 2в., 46.
   Дашков, Н. М.-- студент, I, 373.
   Двойников, Т. П. -- раб. зап. Бромлей, I, 425.
   Двуржевский -- paб., шпион, III, 11.
   Дебагорий-Мокриевич -- революц., I, 35, 403.
   Дебель -- полковн., начальн. г. ж. у. в Тифлисе, II, 1в., 152.
   Деблер, Луиза (Цюрих) -- I, 424.
   Девальковская, Мария -- революц., III, 7, 27.
   Девенишский, А. -- один из видн. виленских агитаторов, II, 1в., 125, 167.
   Дегаев, Сергей -- предатель, I, 16, 51, 97, 387; II, 2в., 123; III, 75-76, 104.
   Дегтев, В. Е. -- рабочий зав. Бромлей, I, 425.
   Дегтярников -- I, 168.
   Деканолитов -- дом-ц во Владимире, II, 2в., 106.
   Деконский -- провокатор, III, 81.
   Делеимцкая (Одесса) -- революц., III, 65.
   Деливрон -- охранник, III, 106.
   Делло, Павел Петрович -- ген.-майор, начальн. екатеринославск. г. ж. у., II, 2в., 57, 62--63.
   Делянов -- мин. народн. провчет., I, 72, 73, 80.
   Дембовская, Ол-дра Григор.,-- III, 95.
   Демент (Минск) -- II, 1в., 166.
   Дементьев -- автор соч. "Фабрика", II, 1в., 80; 2в., 90.
   Демидова, С. И. -- урожд. Воронцова-Дашкова, II, 2в., 143.
   Демин -- влад. чулочн. фабрики, I, 351.
   Демьяненко -- сотр. ж. полк, Заварницкого во Владивостоке, III, 47.
   Ден -- профессор, III, 70,
   "Денисенкова" (фальшив. паспорт) -- с.ч. Фонякова, Н. П.
   Денисов -- моск. студ, I, 174.
   Денисов. В. А. -- старый народник, I, 26, 27, 65, 386.
   Денисов, И. В. -- студ., рополюц., I, 248, 259, 411, 413.
   Денисов, Пантелеймон -- (Тула) -- II, 2в., 44.
   Депсамес, Л. -- революц., I, 390.
   Депсамес, С. Л. -- революц., I, 420.
   Деревяшкин, А. -- моск. студ., I, 344.
   Дериханов, М. (Москва) -- I, 191.
   Дерлих (Баку) -- III, 66.
   Дерябин -- моск. студ., I, 335, 427.
   Дешевой, Василий Петрович -- литейщик завода Перекуд, с.-д., I, 26, 307, 308, 360, 410, 423.
   Дешевой, Петр Петрович -- литейщик зав. Перекуд, I, 261, 416.
   Джагаров -- охранник, III, 106.
   Джагаров, Г. -- автор кн. "Из эпохи вел. реформ", II, 1в., 40.
   Джечаридае -- доносчик, III, 110.
   Джордж, Г. -- актор соч. "Труд и бедность", I, 25.
   Дзиркалн, П. Ю. рабочий, II, 1в., 163.
   Дивногорская (урожд.) -- см. Панова.
   Дивов -- товарищ Пеленика, агента петерб. о. о., III, 46.
   Дидрикиль -- революц., II, 2в., 93, 95.
   Дилрикиль, Мария Августовна -- с.-д., II, 2в., 94, 95, 98.
   Дидрикиль, Нина -- II, 2в., 87.
   Дидрикиль, Ольга Августовна -- c.-д. II, 2в., 87.
   Дижур, И. -- революц., III, 13, 28.
   "Диканьский" -- см. Азеф.
   Диковская -- см. Якимова.
   Диль-Боволан -- влад. завод., II, 2в., 51.
   Дильдежко, Н. Н. (Рыбинск) -- I, 330.
   Димант -- кварт. влад. в Москве, II, 1в., 78.
   Димент, А. Н. (урожд.) -- см. Шостак, А. Н.
   Димент, Г. И. (урожд.) -- см. Шостак, Г. Н.
   Демент, М.-- революц., II, 1в., 165.
   Демент, М. С. -- революц., II, 1в., 164, 111.
   "Димка" -- революц., II, 2в., 77.
   Диомидов, В. -- студ. Демидовск. лицея, I, 187.
   Диордиенко, А -- революц., I, 390.
   Диткович, Я. (Белосток) -- II, 1в., 164.
   Дитрих см. Бухбиндер.
   Дитятин, Ф. П. (Киев) -- I, 242.
   Длусский -- революц., II, 2в., 94.
   Дмитриев -- народоволец, I, 380.
   Дмитриев -- II, 2в., 45.
   Дмитриев, Андрей -- с.-д., II, 2в., 72.
   Дмитриев, В. Д. -- моск. студ. техн., революц., I, 149, 151, 153, 161.
   Дмитриев, Влад. -- б. студ. моск. ун-та, с.-д., II, 2в., 44.
   Дмитриев, Григорий Ф. -- делопр. моск. о. о., до того секр. сотр. под псевл. "Богородицкий", I, 385.
   Дмитриев, Егор -- секр. сотр. о. о. в Саратове, II, 2в., 114.
   Дмитриев, И. С. -- лесник, революц., I, 168.
   Дмитриев, Ник. Ф.-- революц., I, 20, 383, 385--386, 390.
   Дмитриев, С. Ф. студ. моск. ин-та, I, 323.
   Дмитриева. Е. Н. -- революц., I, 420.
   Дмитриева, С. Н. -- революц., I, 420.
   Дмитриева. Н.-- учительница Пречист. курсов, с.-д., II, 1в., 48.
   Дмитриевский, Сергей Дмитр., с.-д., II, 2в., 74, 75, 141.
   Дмитрюкова, К. И. -- с.-д., пропаганд. на моск. фабр., II, 1в., 55.
   Добин, Л. А. -- II, 1в., 166.
   Добржиновская -- влад. ф-ки, II, 1в., 99.
   Добржинский -- директор, д-та пол., I, 268, 209, 276.
   Добриков, И. И. -- (повидимому, опечатка) (см. Дробиков).
   Добров -- инспект. моск. ин-та, I, 63.
   Добров-Набгольц -- влад. завода, I, 349, 353.
   Добровольская, Елена Николаевна -- курсистка в Москве, революц., I, 361, 431.
   Добровольские бр. студ., революц., III, 122.
   Добровольский -- инспектор народн. училищ в Москве, затем директор народн. училищ в Твери, II, 1в., I0--11, 67--68.
   Добровольские, М. И. -- эмигрант, главн. редактор "Самоуправления", I, 36, 116, 292, 294, 392.
   Добролюбов, Н.-- писатель. II, 2в., 31,
   Добролюбова, Л. А.-- I, 167.
   Добронравов -- делегат моск. студ. за границ, I, 388.
   Добронравов -- учитель, III, 38.
   Добронравов, А, Н. -- революц., I, 414.
   Доброскок -- чин. охранки. III, 79.
   Доброумова -- курсистка, революц., III, 89.
   Добрушкина, Х. З.-- II, 1в., 168.
   "Доброхотов" -- см. Сабунаев.
   Доброхотов, Д. Н. -- адвокат, II, 1в., 55.
   Доброхотов, М. П. -- моск. студ., I, 427.
   Добрынин, П. -- революц., I, 390.
   Дойников -- дом-ц в Смоленске, I, 211.
   Долбин -- профессор Горного ин-та, III, 62.
   Домов, А. К. -- моск. студ., I, 427.
   Долгово-Сабуров, В. В.-- чиновн. особ. поручений, II, 1в., 185.
   Долгорукий, князь -- шеф жандармов, 11, 2в., 8--14.
   Долгоруков -- моск. генерал-губернатор, I, 71.
   Долгоруков -- князь (возможно, что это Долгорукий, Юрий Алексеевич), III, 145.
   Долгушин, А. Т. -- рабочий завода Бромлей, I. 425.
   Доливо-Добровольский, Ал-др Петров, б. ст., основатель Яросл. и С. Р. С. I, 426, II, 2в., 86, 93, 95, 98, 103.
   Долин, Вениамин Моисеев -- бунд. анарх., сокр. сотр. о. о., III, 105.
   Долин, Ф. А. -- с.-д., рабочий, I, 319.
   Долин, Ф. Д. -- крест., III, 1в., 85.
   Долин, И. А. -- революц. (Петерб.), I, 418.
   Долинов, И. -- революц. I, 284.
   Долинский, А. П.-- знакомый И. Н. Березовского, II, 1в., 160.
   Домбровский, М. Я. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Домбровский -- см. Пилсудский, Иосиф.
   Домбровский -- революц., II, 2в., 94.
   Домбровский, Отто (Москва) -- II, 2в., 67.
   Домрачев, Сергей -- рабочий, революц., I, 2в., 84.
   Домрачева, Инна -- II, 1в., 159.
   Дондаров, П. М. -- с.-д., I, 362; II, 1в., 47, 161.
   Донду, Л. -- рабочий мастерск. Герера в Дисне, II, 1в., 126.
   Дорожкин, Н. Е. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Доронина -- дочь судебн. след. Городищенского уезда, первая жена Войнаральского, II, 2в., 134.
   Дорфман, А. -- поднадзорн., II, 1в., 137.
   Дорфман, Н. А,-- II, 1в., 169.
   Дорохов, М. М. -- моск. студ., революц., I, 335.
   Дорошевский, В. Ф. -- моск. студ., I, 427.
   Достоевский, Ф. М. -- писатель, II, 2в., 32.
   Драгоменов -- эмигрант, I, 36, 81.
   Драгунский, Лев-Лейба -- член Гомельского ком-та, с.-д., II, 1в., 135, 168.
   Драницина -- I, 123.
   Драпкин, Алтер-Зальман Вениаминов -- член Ц. К. С. Р. С., II, 1в., 117, 134, 135, 183--184.
   Драпкин, Ш. Б. ("Карлик") -- революц., II, 1в., 143, 144, 145, 170.
   Дрелинг -- дом-ц в дачной местности около Вильны, II, 1в., 143.
   Дрелинг, В. А. -- с.-д., I, 220, 411.
   Дремлюа -- ротм., завед. розыск. в Николаеве, затем в Баку, II, 1в., 53, 152; III, 41--42.
   Дрил, Д. А. (Москва) -- I, 33, 34.
   Дробиков, И. И. -- рабочий, с.-д., I, 310, 315, 424, 425.
   Дрожжин, Евдоким Никитин -- учитель, I, 408; II, 2в., 7, 15, 17, 18, 19, 27.
   Дроздов, Тимофей -- рабочий, с.-д., I, 396, 370.
   Дроздов, А. К. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Дроздова, А. С. -- (Карасева), свид. по делу Серебряковой, III, 132.
   Друговино, Л. Ф.-- моск. студ., I, 427.
   Дружинин -- дом-ц в Москве, I, 300.
   Дубасов, Ф. В.-- адмирал, моск. губернатор, III, 107.
   Дубенская, М. И. (по мужу) -- см. Семерия, М. И.
   Дубенский, И. И. -- врач (Калуга), I, 153, 154.
   Дубинкин, С. В. модельщик, с.-д., I, 310, 311, 315, 424, 425.
   Дубинский -- товарищ Войткечива, I, 426.
   Дубникова -- гимназистка в Красноярске, III, 98.
   Дубов, И. Х. -- рабочий, с.-д., I, 315, 424.
   Дубовский -- жанд. ун.-офиц. в Вильне, II, 1в., 127, 128.
   Дубровинский, И. Ф. -- с.-д., I, 366--370; II, 1в., 51, 54, 88, 156, 158.
   Дубровинский, С. -- революц., II, 1в., 87.
   Дудин, Н. -- (Петербург) -- I, 422.
   Дукат -- влад. табачн. фабр., I, 378.
   Дукор, З. И. -- II, 2в., 170.
   Дулебов -- рабочий, с.-р., чл. боевой организации, II, 2в., 121, III, 102.
   Дуленков -- влад. москат. лавки в Москве, I, 309, 310.
   Дунаев, А. -- рабочий ф-ки Михайлова, с.-д., II, 1в., 83.
   Дунаев, А. Н. -- толстовец, II, 1в., 50, 2в., 7, 19, 20, 21, 25, 26, 27.
   Дунаев, Н. Д. -- рабочий ф-ки Бутикова, с.-д., II, 1в., 75, 83.
   Дунаевы, бр. -- рабочие, с.-д., II, 1в., 83.
   Дуплин, Степан В. -- рабочий завода Бромлей, с.-д., 423, 425.
   Дурнев -- нач. сыскной полиции в Баку, III, 47.
   Дункерс Ф.-- ученик уч-ща живописи, I, 75.
   Дурново жанд. полковн., произв. обыск в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого в 1862 г., II, 2в., 12--14.
   Дурново -- мин. внутр. дел (1897 г.) -- II, 1в., 19.
   Дурново -- управл. мин. вн. дел (1905 г.), II, 2в., 130.
   Дурново -- товарищ министра (1905 г.) III, 14, 30.
   Дурново, Петр Николаевич, директор, д-та пол.: 1905--1906 г. мин. ин. дел. I, 41, 43, 106; II, 2в., 130; III, 144, 173.
   Дурново, Петр Павлович, моск. ген.-губ., III, 10, 17.
   Дурново, Екатерин. Дмитр. -- дом-ца в Москве, III, 122.
   Дурново. П. Д.-- с.-д., I, 254, 255, 256, 257, 259.
   Дуруич -- влад. ф-ки в Вильне, II, 1в., 143.
   Духовской, М. -- профессор, I, 412.
   Душечкин (Петербург) -- II, 2в., 39.
   Душина, Е. (Петербург) -- I, 422.
   Душкан, М. К.-- с.-д.--., II, 1в., 16, 17.
   Диннерштейн -- руководитель революционного кружка приказчиков в Минске, II, 1в., 120.
   Дырч, Антон,-- шпион (Варшава), III, 110.
   Дьяков -- агент охр. отд., II, 2в., 31, 32.
   Дяков -- народник, потом сотр. "Нового времени", III, 79.
   Дьяков, В. В.-- революц., I, 156.
   Дьяков, И. А.-- (Киев) -- революц., II, 1в., 157.
   Дьяков, Ив. Ал-сеев.-- полит. ссыльн., III, 87, 93, 94.
   Дьякова -- старая революц., II, 2в., 31.
   Дьякова, Анна Ильина, II, 2в., 129.
   Дьякова, Е.-- революц., I, 286, 2S7.
   Дьякова, М. А.-- (Киев) -- революц., II, 1в., 157.
   Дьяконов, П.-- профессор, I, 412,
   Дюбюк -- "генеральша", мать Е. Ф. Дюбюка, II, 2в., 106.
   Дюбюк -- жена Е. Ф. Дюбюка, II, 2в., 94, 106.
   Дюбюк -- студ., брат Е. Ф. Дюбюка, II, 2в., 94, 106.
   Дюбюк,-- Евгений Фед. -- с.-д., II, 2в., 85, 86, 93, 94, 95, 98, 105, 106.
   Дюмин -- рабочий в Коломне, убит, будучи ошибочно заподозрен в предательстве, III, 80.
   Дюринг -- I, 156.
   Дютфуа -- влад. завода в Москве, II, 1в., 89.
   Дюфурмантель -- влад. ф-ки, I, 251; II, 1в., 106; 2в., 50.
   
   Еваленко, А. М.-- агент деп-та пол., псевд. "Сергеев", I, 403.
   Евдокимов, А.-- рабочий, революц. (Иван.-Возн.), I, 420.
   Евдокимов, К. Ф.-- рабочий, революц., I, 424.
   Евенчик, М.-- (Минск) -- II, 1в., 114.
   Евнин, Ш. Ц.-- с.-д. (Одесса), II, 1в., 21.
   Евсеев, Д. И.-- наборщик типогр. Гаврилова, II, 1в., 74.
   Евстигнеев, Г. Я.-- рабочий, I, 304, 308, 423.
   Евстифеев, Николай -- революц., I, 60.
   Евтеев, Василий -- филер, I, 143.
   Еганов -- агент петерб. о. о., III, 45.
   Егоров -- дом-ц в Москве, I, 419.
   Егоров (Казань) -- I, 140.
   Егоров -- революц., I, 267, 268, 270, 273, 417.
   Егоров -- см. Захаров, С.
   Егоров, Алексей Дмитриев (он же Жарков) -- псевд. "Хохлов", секр. сотр. о. о.-в Саратове, II, 2в., 143.
   Егоров, А. Н. I, 414.
   Егоров, Иван Андреев -- агент ж. у. в Баку, III, 41, 42.
   Егоров, Ив. Е.-- раб. зав. Бромлей, I, 425.
   Егоров, Иван Иванович -- организатор революц. кружков в Твери, II, 2в., 69.
   Егоров, И. И.-- ткач ф-ки Буш, II, 1в., 105.
   Егоров, К. А.-- революц., I, 363.
   Егоров. М.-- террорист, II, 1в., 51.
   Егоров, М. И. революц., I, 265, 266.
   Егоров, П. модельщик, с.-л., I, 306, 416, 423, 424.
   Егорова -- мать А. Л. Егорова, I, 414.
   Егорова, Е. И.-- приятельница сестер Махновец, II, 1в., 160, 163.
   Егунов, Михайлов М.-- (филерская кличка "Факельщик", "Ягубов") -- революц., провокатор, I, 132, 148, 165, 167--160, 185, 397--399, 401--402.
   Ежовская, Е. -- революц., I, 21, 386.
   Езерский, Мирон (Гомель) революц., II, 1в., 135.
   Елагин -- жил в Ясной Поляне в 1861 г. II, 2в., 9.
   Елагин -- муж М. И. Корнятовской, I, 409; III, 123.
   Елагин, Андрей Нилов -- I, 430.
   Елагин, К.-- I, 429.
   Елагин, В. П.-- I, 362, 368.
   Елагина, Елиз. Алексеевна (жена Андр. Нил. Елагина) -- I, 430.
   Елагины -- супруги, I, 430.
   Елизавета Федоровна -- великая кн., III, 160.
   "Елизариха" -- см. Елизарова.
   Елизаров, Егор -- староста рабочих на ф-ке Зотова, II, 1в., 94.
   Елизаров, М. Т.-- революц., I, 248; II, 1в., 156, 158; 2в., 55.
   Елизаров, С.-- рабочий, с.-д., I. 423.
   Елизарова, Анна Ильнишна ("Елизариха") (по мужу), сестра В. И. Ульянова -- (Ленина), I, 248; II, 1в., 156; II, 2в., 54, 55, 56, 138; III, 126, 131, 134, 135.
   Елизаровы, М. Т. и А. И.-- I, 248; II, 2в., 55.
   Елин (Элин), Иосель Шимонов -- учитель, секр. сотр. о. о., II, 1в., 150, 170.
   Елисеев, Василий,-- рабочий, I, 59.
   Елпатьевский, Сергей -- врач, I, 216.
   Елчин, В. Ф.-- I, 248.
   Елчин, Ив. Фил.-- крест. Ряз. губ., служил в земском кустарном музее, I, 131.
   Елькин -- хозяйчик, доносчик, II, 1в., 133, 136.
   Елько, Петр -- предатель, I, 17.
   Емелин, Павел Павл.-- рабочий зав. Бромлей, секр. сотр. охр. отд. (псевд. "Рысаков"), I, 307, 330, 311, 354, 423, 425, 426; II, 1в., 45, 46, 49.
   "Емельян Петрович" -- см. Корчагин, Н.
   Емельянов, М.-- рабочий, II, 1в., 162.
   Емельянов, Николай -- рабочий ф-ки Малышева в Москве, I, 58, 59.
   Емельянова, Ольга -- с.-р., II, 2в., 118.
   Емельянова. Мария -- с.-р., II, 2в., 118.
   Емельянцев, И. -- народоволец, I, 20, 386.
   Епифанов -- революц., I, 161, 163.
   Епифановы -- супруги, революц., I, 163.
   Епишкин, Г. П.-- рабочий, II, 1в., 162.
   Ерамасов, А. И.-- революц., I, 403, 409.
   Ергин, А. А.-- революц., I, 284.
   Ергин, Ф.-- революц., I, 284, 285.
   Ергина, Л.-- по мужу (урожд. Лазарева) -- революц., I, 284, 286.
   Ергины -- революц., I, 284.
   Еремеев, Сашка (Мишка) -- рабочий. I, 416.
   Еремин -- жанд. полковн., завед. особ. отд. д-та пол, III, 76.
   Ермаков -- секр. сотр. охр. отд. (Киев), III, 106.
   Ермаков. Вас.-- рабочий, II, 2в., 93.
   Ермаков, С.-- тов. Анциферова -- рабочий, II, 2в., 46.
   Ермилов -- писатель, I, 137.
   Ермилов, В. Е. негласнонаднадз., II, 1в., 55, 56, 160.
   Ермолаев -- рабочий, II, 2в., 46.
   Ермолаев -- студент, I, 41.
   Ермолаев, М. В.-- см. Заливский.
   Ерофеев, А.-- студ. Петровск. ак., революц., I, 51, 56.
   Ерофеев -- рабочий (Иван.-Возн.), с.-д. II, 1в., 76.
   "Ершов" см. Сачков.
   Ершов, В.-- рабочий, чл. кружка, I, 56.
   Ершов -- революц. (Тверь), I, 112.
   Ершов, В. А.-- (Воронеж), 214.
   Ершов, П. революц., I, 390.
   Ершов, С. И. -- моск. студ., I, 427.
   Ефимов -- лекарь, I, 1в., 161.
   Ефимов, А.-- рабочий, II, 1в., 95.
   Ефимов,-- А. В.-- рабочий, 1в., 160.
   Ефимов, А. Е.-- II, 1в., 74.
   Ефимов, В.-- рабочий зав. Доброва-Набгольц в Мытищах, I, 354.
   Ефимов, Г. А.-- рабочий, зав. Бромлей, I, 425.
   Ефимов, Н. Е.-- рабочий, II, 1в., 162.
   Ефимова, Людмила, I, 20.
   Ефимовский, К. И,-- студент, революц., II, 1в., 162.
   Ефремов, Ив. Ив.-- окончил курс сред. землед. уч-ща, III, 156, 157.
   Ефремов. М.-- влад. завода, II, 1в., 95.
   Ефремов филер, II, 1в., 83.
   
   Жаворонков, В. А.-- управл. фабр. Зотова и Богородске, II, 1в., 94.
   Жако -- влад. фабрики, I, 300.
   Жаков, П. И.-- техник, чл. русско-кавказск. кружка, I, 164.
   Жалудский (Желудский), А. А.-- прис. повер., редакт. Красноярской газеты, III, 61.
   Жардецкая, А. А.-- революц., I, 170, 187, 188, 189, 420.
   Жардецкая, С.-- революц., I, 189.
   Жардецкий, Н.-- революц., I, 189.
   Жарков. Ал-др рабочий, шпион, III, 110.
   Жаркова -- домовлад. в Москве, I, 82.
   Жаркова, М. Н.-- учитель воскресн. школы, II, 1в., 159.
   Жаров -- рабочий предатель (Иван.-Возн.), II, 2в., 91.
   Жаров, Григорий -- рабочий, революц., стоял во главе кружка литографов, I, 318, 358.
   Жбанков, Дмитрий Ник.-- революц., I, 408.
   Жбанов, Николаи -- революц., II, 2в., 73.
   Ждан -- Пушкин, Н.-- моск. студ., I, 322.
   Жданов -- влад. типогр. в Самаре, III, 68.
   Жданов, Влад. А.-- революц. (впослед. муж. Н. Н. Лебедевой), I, 207, 210, 225, 247--248, 402, 406, 410, 411.
   Жданов, Ф. В.-- студ.-техн., I, 152, 154, 168.
   Жданова, Н.-- революц., I, 408.
   Жебровская, Анна Ник.-- фельд-ца, II, 2в., 67.
   Жебровский, А. С.-- революц., I, 419.
   Жевайкин, С. -- революц., I, 51, 62, 63, 130, 134, 141, 219,396--397, 409.
   Жевайкина -- прият. М. Н. Корнатовской, I, 198, 292, 204.
   Жевайкины -- революц., I, 133, 396.
   Жеглинская, М. Г. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Жеглинская, М. О. (Киев), II, 1в., 157.
   Жеглинский, В. О. (Киев) -- с.-д., II, 1в., 25, 157.
   Жедринская,С. И.-- мать А. Е. Серебряковой, III, 129.
   Жедровская, Дина -- с.-д., II, 2в., 72.
   Желвакова, И. А.-- надзират. детск. приют. в Мытищах, I, 254.
   Железинский. А. А.-- II, 1в., 168.
   Желябов, Анд. Иван.-- изв. революц., III, 82.
   Жемчугов -- революц., I, 105, 106.
   Женжурист -- полтавский архитектор, I, 37.
   Жерякова. М. И. -- революц., I, 204, 211, 408.
   Жерякова, Н.-- (Жирякова) -- негл. поднадз., II, 1в., 80.
   Жеряковы -- сестры, I, 187, 188.
   Живицын, Конст. Никол.-- агент, о. о. в Иркутске (кличка "Красильщик", по набл. кл. "Суфлер"), II, 2в., 117, 118.
   Живописцева -- дом-ца в Гомеле, II, 1в., 20.
   Жигачев, Е. И.-- студент, сотр. охр. отд., I, 397--398, 410.
   Жидков, Я.-- революц., I, 207.
   Жилинский -- народовол., I, 386.
   Жиров. Ф. А.-- военный врач (женат на сестре Кушенского), I, 408.
   Жирякова, Н.-- см. Жерякова, Н.
   Жислин, М. Я.-- литограф, бунд., II, 1в., III, 164, 165.
   Житков, М. П.-- рабочий, II, 1в., 162.
   Житкова, Екат.-- с.-д., II, 2в., 72.
   Житкова, Мелания -- революц., II, 2в., 73.
   Житловский, Х.-- эмигрант. I, 188; II, 1в., 158.
   Жихарев, А. С.-- моск. студ., I, 335.
   Жихарев, Н. С.-- моск. студ, I, 335, 429.
   Жмуркин, К.-- рабочий, революц., II, 1в., 71.
   Жмуровы -- братья, революц., I, 399.
   Жмуровы (два брата и сестра) -- революц., I, 414.
   "Жогов" -- см. Мигдисянц.
   Жолудская, Мера, сожит. Ели Давид. Каца, бунд., II, 1в., 116.
   Жолудская, М. А.-- бунд., II, 1в., 125.
   Жуков, Ал-др Петр.-- врач., с.-д., III, 91, 92.
   Жуков, В. А.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Жуков, Василий -- нелегальн., с.-р., III, 29.
   Жуков, Василий Максимов -- рабочий, сотр. моск. охр. отд., II, 2в., 69, 70, 71.
   Жуков, Иннокентий -- студ., революц., II, 2в., 81.
   Жуков, П.-- рабочий, I, 312.
   Жукова (Лейпциг) --, 274.
   Жуковский -- фельдшер, II, 2в., 125.
   Жуковский. Л, Л. (Вильна) II, 1в., 170.
   Жуковский, Ицко -- революц., II, 2в., 78.
   Журавлев -- купец, III, 46.
   Журавлев, А. (Екатеринослав) -- I, 1в., 35.
   Журавлев, Ал-др (Журавель) -- рабочий, II, 2в., 47, 49.
   Журавлева, Е. С.-- революц., I, 207.
   Журавленко, Герман Гаврилов -- агент охр. отд., II, 2в., 44, 61, 62, 63. 64.
   Жученко(муж З. Ф. Гернгрос) -- I, 274, 275.
   Жученко, Зинаида -- см. Гернгрос--Жученко.
   
   Заблоцкий, О.-- слесарь в Вильне, II, 1в., 128.
   Забнин, К. И.-- революц., I, 230, 232, 411.
   Заводник, М.-- сапожник, подмастерье, II, 1в., 127.
   Заводская -- секр. сотр. охр. отд., II, 2в., 42.
   Завалишины З. Д. и В. Д.-- преподават. школы ф-ки Тиль, II, 1в., 41.
   Заварзин, П. П.-- заслуж. жандарм, автор кн. "Работа тайной полиции", I, 280, 281.
   Завриев. П. С.-- моск., студ, I, 427.
   Заварин, Ал-др. Павл.-- чл. костр. Ком. С.Р.С, II, 2в., 85, 88, 102.
   Заварин Вас. Павл.-- б. семинарист, чл. Костром, ком. С.P.C., II, 2в., 85, 88.
   Заварницкий -- подполковн., завед. розыск, во Владивостоке, III, 47, 48.
   Загайная, Анна Конст.-- с.-д. (Кострома), II, 2в., 89, 95, 101.
   Загайная, Соф. Конст.-- с.-д. (Кострома), II, 2в., 89, 101.
   Загайные -- революц., II, 2в., 89, 90, 95, 99, 101.
   Загельман (Белосток) -- II, 1в., 164.
   Загибалов, Леонид -- революц., III, 29.
   Заглухинский -- нач. охр. отд. в Уфе, II, 2в., 43; III, 102, 103, 104, 113. 114, 115, 116, 117, 163.
   Загряцков, М. Д.-- студ., революц., I, 413, 417.
   Загряцкий -- дом-ц в Москве, I, 267.
   Зайда, Борис (он же Якобсон) -- секр. сотр. финляндской розыск, агентуры II, 2в., 126, 144.
   Зайдовский, Бронислав.-- рабочий, предатель, III, 110.
   Зайцев, -- казанск. студ., I, 147.
   Зайцев, А.-- революц., I., 255.
   Зайцев -- филер. I, 409.
   Зайцев, Е. И.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Зайцев, М.-- ткач ф-ки Михайлова, I, 200.
   Зайцев, М. И. рабочий, II, 1в., 163.
   Зайцева, Л. Д.-- курсистка к Москве, революц., I, 361.
   Зак, или Загс ИепльIIII, 1в., 79.
   Зак, Р. Г.-- бунд. II, 1в., 109.
   Зак, Ф. учен-ца Павловск. родильн. приюта и Одессе, II, 1в., 18.
   Зак, Ш.-- влад. ф-ки, III, 1в., 97.
   Закова, Т. III.-- (Одесса) с.-д. II, 1в., 21, 22.
   Закс, Р. Г.-- бунд., II, 1в., 164.
   Залевский, Х. М. (Киев) -- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Заливская (жена Л. Заливского) -- II, 1в., 157.
   Заливский, Л. В.-- киевск. студ. (он же Ермолаев -- назвался при аресте), с. д., II, 1в., 25, 157.
   Заликсон, Р. Ш.-- бунд., II, 1в., 110.
   Залк, Э. Ш.-- II, 1в., 169, 170.
   Залкинд (Варшава) -- II, 1в., 121.
   "Залман" -- (орг. кл.) революц. (Вильна), II, 1в., 144.
   Залманзон, Б. Л.-- II, 1в., 170.
   Залуцкий, Л. В.-- моск. студ., I, 335.
   Залыгин -- революц., I, 398.
   Залыгины, Г. П. и Л. И.-- революц., I, 335.
   Зальманзон, Б. Л. ("Дельный") (Вильна) -- II, 1в., 142, 143, 145.
   Зальцман, Ф.-- бунд. II, 1в., 164.
   Зальцман, Э.-- бунд., II, 1в., 165.
   Залюбовский -- племянник Н. Л. Озмидова, II, 2в., 22.
   Замошин, М. П. (Одесса) -- революц., II, 1в., 22, 23.
   Замятин, И,-- революц., III, 13, 27, 28.
   Заовражный -- рабочий фабрики Севастьянова, I, 381.
   Заразов, Мих. Иван. -- рабочий, провокатор, III, 39, 40.
   Заремба, И. И.-- студ. моск. ун-та, I, 324.
   Зарембо, Антон Павл.-- крест. Минск. губ., доносчик, III, 165, 106, 167.
   Зарецкий -- делопроизв. деп. полиции, I, 2в., 125.
   Засецкий, П. (Вологда) -- I, 159.
   Заславская -- фельд-ца в Москве, II, 1в., 164.
   Заславская, Елизавета -- революц., II, 2в., 46.
   Заславская-Нейфельд, Любовь -- революц., II, 2в., 73.
   Заславская, Р. Е.-- урожд. Дубинская, I, 297.
   Заславская, Р. П.-- III, 1в., 161.
   Засодимский. П. В. -- писатель, I, 130, 312, 152, 199.
   Засоркин, Петр Кузьмич -- рабочий, революц., I, 318, 358, 361.
   Засоркина, Наталья -- революц., II, 2в., 46.
   Засс, В. М.-- II, 1в., 52.
   Засулич, Вера Иван.-- революц., I, 36, 161, 244; II, 2в., 98.
   Засыпкин -- жанд. офиц., II, 2в., 43.
   Зауер -- электротехник, с.-р., III, 28, 29.
   Захадер. Н. Б.-- революц., I, 420.
   Захарин, И. М. -- с.-д., II, 1в., 18, 19, 20.
   Захарин, Ицко -- в Гомеле проп. раб. движ., II, 1в., 135.
   Захаров -- рабочий ф-ки Морозовой в Твери, II, 2в., 52.
   Захаров, Борис. Н.,-- моск. студ., I, 231, 342, 427.
   Захаров, В. Т.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Захаров, С.-- (Егоров) -- I, 259.
   Захарова, К. Н.-- революц. (Одесса), II, 2в., 77.
   Захарьевсккй (Тамбов) -- II, 2в., 42.
   Захарьин -- проф., врач -- I. 326, 327, 426; II, 1в., 160.
   Захарьяш -- фельдшерица, III, 121, 134.
   Захлыстов, В. П.-- революц., I, 190, 291, 293.
   Захлыстов, М. П. (Москва) -- I, 419.
   Зацепкин -- судья, III, 345.
   Звегинцев, В. П.-- (Тула, 1894 г.) -- I, 185.
   Звездочетова, О.-- революц. (СПБ), II, 2в., 113.
   Зверев -- знакомый В. Г. Короленко в Москве, I, 180.
   Зверев -- содержатель трактира. II, 1в., 74.
   Зверев -- профессор, I, 229.
   Зверев, А. А.-- приятель И. И. Гусева, II, 1в., 160.
   Зверев, В.-- искровец, с.-д., II, 2в., 77.
   Зверин, Орка -- II, 1в., 183.
   Зверин -- руководитель революц. кружка переплетчиков в Минске, II, 1в., 120.
   Зверькова -- дом-ца во Владимире, II, 2в., 102.
   Зволинский -- охранник, I, 407; II, 1в., 119; 2в., 22, 38.
   Звонов -- студ., с.-p., II, 2в., 118.
   Зворыкин, Вячеслав -- революц., II, 2в., 73.
   Зворыкина, М. В.-- влад-ца литогр. в Москве, I, 67, 79, 80, 159.
   Зворыкина, Мария -- революц., II, 2в., 73.
   Звышковская, В.-- учительница, I, 93, 100, 101, 105, 106.
   Звягинцев, Евгений Алексеевич -- I, 402; II, 1в., 36, 49, 55.
   Звягинцева, А. (Петербург) -- I, 422.
   Зданович. Г. Ф.-- с.-р., I, 386.
   Здрязский (Здзярский, В.) -- I, 168, 402.
   Зедерштедт, Иван Иван.-- тов. прокурора в Вильне, II, 1в., 185, 186.
   Зейдлич, К. В.-- революц., I, 424.
   "Зеленая" (фил. кл.) -- революц. в Варшаве, II, 1в., 12, 122.
   Зелененко -- революц. (пом. прис. повер.), III, 28.
   Зеленин -- революц., III, 43.
   Зеленов -- филер, III, 82.
   Зеленский, Евген. Иосиф.-- публицист (загр. гр. "Свобода"), II, 2в., 98.
   Зеленский, Т. Т.-- рабочий, I, 351.
   Зеленской -- агент о. о. в Красноярске, III, 99, 100.
   Зелиг (Зелинг) -- влад. резиново-ткацкой ф-ки в Москве, I, 58, 379, 380, II, 1в., 73, 74.
   Зеликсон -- содержатель конспират. кварт. в Харькове, II, 2в., 138.
   Зелинская,-- секр. сотр. охр. отд., II, 2в., 42.
   Зелинский, А.-- студ. Варшавск. ун-та, I, 162.
   Зелинский, Н.-- профессор, I, 412.
   Зельдовой, Меер -- представитель СПБ. ком. С.Р.С, II, 2в., 95.
   Земель -- жена Э. Ф.-- Земеля, III, 158.
   Земель, Одгар Фридрихович -- управл. молочной фермой, III, 150, 157, 158.
   Землянушина, Ксения -- воспит. уч-ша фельдшер., революц., II, 2в., 82, 84.
   Земсков, Л. С.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Земцов, М. Е.-- наблюд., I, 254.
   Зензинова, А. М.-- преподават. женск. воскресн. школы, II, 1в., 48.
   Зенченко, Серг. Вас.-- кандидат моск. ун-та, I, 41, 42, 43, 47, 50.
   Зеньковецкая, Е. В. революц., II, 1в., 110.
   Зернов -- ректор моск. универс., II, 1в., 58.
   Зернов, С. А.-- революц., I, 357, 375.
   Зернова, В. П. (жена С. А. Зернова) I, 375.
   Зибер -- писатель, II, 1в., 89.
   Зимачев, Л. А.-- рабочий, II, 1в., 162.
   Зимин, Мих. Ив.-- галицкий почетн. гражд.-- см. Шипов, Мих. Иван.
   Зимина -- работн. (Иван.-Возм.), II, 1в., 76.
   Зимина, Екатер.-- курс., с.-д., II, 2в., 72.
   Зимионко, Ал-др Григ. (агент, псевд. "Серафимович"), учитель, пропагандист среди крест. Екатеринославск. губ. (он же Макаров, Иван), провок., II, 2в., 58--61.
   Зингер -- видный бундист, II, 1в., 165.
   Зиновьев, Борис.-- рабочий, II, 2в., 48, 51, 52.
   Златовратский, Н. Н. писатель, I, 130, 132, 152, 153, II, 1в., 55.
   Златопольский, Савелий -- нелегальн., I, 387.
   Злоткин -- подмастерье, революц., II, 1в., 132.
   Злотников, И. Я. (Гомель) -- II, 1в., 130, 133, 168.
   Злотикков, Е. Я. и И. Я. портные в Гомеле, II, 1в., 129.
   Знаменский -- революц., II, 2в., 117.
   Золотарев -- влад. кннжн. маг. в Елисавстграде, II, 1в., 22.
   Золотарев, И. А.-- моск. студент, I, 338, 342.
   Золотилов, М.-- революц., I, 390.
   Золотов -- см. Бычков, Ал-др.
   Золотов, Д.-- революц., I, 390; II, 2в.
   Золотин -- секр. сотр. охр. отд. (Харьков), III, 106.
   Зонов, А. О.-- издатель (вместе с Ушаковым) сборн. "Братское Слово", II. 2в., 27.
   Зорин -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Зося -- полька, сожнт. Анат. Розальева, пропагандистка, III, 68.
   Зотов -- фабрикант в Костроме, I, 312, 326; 2в., 88.
   Зотов -- влад. ф-ки в Богородске, II, 1в., 93, 94, 105.
   Зотов -- рабочий, I, 361.
   Зотов, Метр Ак.-- б. студент, I, 157.
   Зотов, Тимофей -- рабочий, член кружка "Волна", II, 2в., 46.
   Зубарев -- влад. механич. мастерск, I, 380.
   Зубатов, Сергей Васильевич ("Сергеев", "Сергей Васильевич", "Лебедев"), провокатор, сотрудник и затем начальник моск. охр. отд., I, 13, 21, 25--28, 32--33, 41--42, 51, 65--66, 107, 112, 117, 133, 135, 149--150, 155, 157, 170, 199--200, 212--213, 219--220, 268, 274--275, 278--279, 282--283, 288, 290--291, 294--296, 297, 300--306, 308, 312, 315--319, 327--328, 330, 337--338, 343--344, 348-- 352--357, 364--369, 371--372, 376--377, 397--399, 410-411,414-415,417, 419, 423-426, 428, 430-431; II, 1в., 9, 12--15, 17, 19--23, 26--29, 31, 33--34, 39, 45--47, 65, 69, 72, 76, 79, 81--82, 85--87, 90--91, 93, 95, 97, 108, 110, 112, 114 115, 119--122, 124, 126, 129, 132, 136, 138--144, 146--147, 149--153, 158, 161, 165-168; 2в., 30--32, 37--43, 47--48, 51--57, 61--62, 65, 67--68, 72--73, 77, 79, 108, 118, 122, 124, 139--140, 142--144, III, 6, 8, 9, II, 16, 23--26,34--35, 40, 53, 56-57, 64, 70, 79, 82--83, 86, 108, 118--119, 123--126, 130--131, 133--137, 139.
   Зубковский, К.-- революц., I, 363, 364.
   Зубовский. М. И.-- прокурор в Уфе, III, 117.
   Зуев -- вице-директор деп. полиции, II, 2в., 125.
   Зуев, М.-- революц., I, 363.
   Зуев, Николай (псевд. "Бурцев"), студ., сотр. охр. отд., I, 104.
   Зуев, Н. П.-- полковн., вице-дир. д-та пол., III, 63, 64.
   Зуева, Н. И.-- I, 300.
   Зунделевич, С.-- бунд., II, 1в., 104.
   Зыбки -- дом-ц в Туле, II, 2в., 59.
   Зыбин, И. А.-- чиновн. деп-та пол., дешифровщик, II, 1в., 113.
   Зыбин, Н.-- с.-д., искровец, II, 2в., 77.
   
   Ибсен, Генрих -- писатель, II, 1в., 60.
   Иван -- (пароль -- ответ "Алексей") -- II, 2в., 102.
   "Иван Иванович",-- см. Колесников,
   Ив. М. "Иван Николаевич" -- см. Азеф.
   "Иван Петрович" -- см. Скаржинский, Л. С.
   "Иваненко" -- см. Гандер, С. М.
   Иваницкая, Габриэль -- ассистентка женевского профессора, I, 155.
   Иваницкая, В. Н. (по мужу Крыжановская) -- врач, I, 159.
   Иваницкий, С.-- революц., I, 155, 160, 166, 168, 402.
   Иванов -- дом-ц в Твери, II, 2в., 52.
   Иванов -- дом-ц в Ялте, II, 2в., 78.
   Иванов (Косой -- владимировец), революц., II, 2в., 94.
   Иванов -- предатель, убит Нечаевым, I, 271.
   Иванов -- революц. (Рязань), II, 2в., 66.
   Иванов -- революц. в 1903 г. содержался в Красноярской тюрьме, III, 99.
   Иванов адресат данный Зубатовым, III, 134.
   Иванов -- ген., начальн. г. ж. у. в Саратове, I, 429.
   Иванов -- сотрудн. Заглухинского в Уфе, III, 116.
   Иванов -- жанд. полковн. (Уфа), III, 115.
   Иванов -- подпол копи., помощн. начальн. о. о. в Одессе, III, 48.
   Иванов -- ротмистр, начальн. жанд. полиции, отдел. (Кременчуг), II, 2в., 139.
   Иванов, А.-- революц., землевол. (Саратов), I, 54, 394.
   Иванов, А. И.-- рабочий, с.-д. (Киев), II, 1в., 157.
   Иванов, А. П. (Москва), I, 406.
   Иванов, В.-- революц. (дело Сабунаева, 1892 г.), I, 390.
   Иванов, В. И.-- моск. студ. (1896 г.), I, 322, 328.
   Иванов, В. И. -- (Москва, 1895 г.). I, 289, 290.
   Иванов, Н. Ф.-- революц. (кружок Оленина, 1895 г.), I, 419.
   Иванов, Василий -- революц. (Москва, 1902 г.), II, 2в., 73.
   Иванов, Григорий -- рабочий, I, 211.
   Иванов, Е.-- рабочий (Москва, 1897 г.), 428.
   Иванов, Егор Егоров.-- с.-д. ("Егор"), (Кострома), II, 2в., 88.
   Иванов, И.-- московск. культурник (1896 г.), II, 1в., 60.
   Иванов, И.-- революц. (вместе с Триполитовой организовал в Казани "кружок для помощи беглым госуд. преступникам"), I, 78.
   Иванов, И.-- студ. Демидовск. лицея (Ярославль), I, 187.
   Иванов, И. И.-- товарищ Сивохина, I, 163.
   Иванов, И. И.-- рабочий на Тульск. оружейном заводе, I, 185.
   Иванов, Ив. Ив..-- рабочий завода Гужона (Москва), I, 356, 358.
   Иванов, Иван Гаврилович (Москва) II, 2в., 55.
   Иванов, Илья И.-- посредник в сношениях моск. агитаторов (русско-кавказск. кр.) с харьковскими, I, 152.
   Иванов, И. Н,-- рабочий, II, 1в., 162.
   Иванов, Конст. Ал-др,-- предс. харьк. гр. с.-р., II, 2в., 143.
   Иванов, К. Н.-- народоволец (Петербург), I, 207, 408.
   Иванов, М. В.-- студ. Ярославс. лицея, I, 227.
   Иванов, Михаил -- рабочий-строгальщик, революц. (Тверь), II, 2в., 52.
   Иванов, Николай -- рабочий, революц. (Москва), I, 318, 358, 360.
   Иванов, Николай -- студ. моск. ун-т, I, 74.
   Иванов, Н. И.-- посредник в сношениях моск. агитатора (русско-кавказск. кр.) с харьковскими, I, 152.
   Иванов, Н. И.-- саратовск. землеволец, I, 121, 122, 123, 394, 406.
   Иванов, Н. К -- революц. (кружок Оленина, 1895 г.), I, 419.
   Иванов, П. И.-- см. Гончаров, П. И.
   Иванов, П. И. -- рабоч., революц. (Петербург), I, 207.
   Иванов, П. И.-- служащий в Тульск. депо, I, 185.
   Иванов, С.-- ночной сторож, I, 381.
   Иванов, С.-- студ. Демнд. лицея (Ярославль), I, 187.
   Иванов. Сергей Андреевич -- народоволец, I, 20, 51, 52, 387.
   Иванов, С. Е.-- революц., I, 411.
   Иванов, С. З.-- (Москва) I, 165.
   Иванов, С. К.-- студ. Моск. ун-та, 76.
   Иванов, С, К. -- революц. (кружок Оленина, 1890 г.), I, 419.
   Иванов, С. Ф.-- (дело "распутинцев", 1895 г.), I, 417.
   Иванов, Ф.-- шпион, I, 253, 254.
   Иванова, Прасковья Иван., костромск. мещ., содерж. конспир. квартиры была заагентурена на службу моск. о. о., III, 56, 57.
   Иванова, Софья Семеновна (Москва) -- 1,43.
   Ивановская, П. (Волошенко) -- революц., II, 2в., 120.
   Иванов-Квартерников -- с.-д. (Одесса), III, 59.
   Иванчин-Писарев, Ал-др Иван., народоволец, III, 122.
   Иваньшин, В.-- революц., II, 2в., 31, 39, 291.
   Игнатов, Ф.-- сотрудн. о. о., III, 71.
   Игнатьев, Ф.-- рабоч. мастерск. моск. технич. уч-ща, революц., I, 261, 416.
   Игнатьицева (Игпатьичева) -- А. К.-- негласн. поднадзорн., II, 1в., 159 161.
   Кевлев, П. В.-- товарищ Л. М. Меньщикова, I, 26, 65.
   "Иезуит" -- см. Прокопович.
   Иеронимов, Казимир -- см. Пиотровский, I, 424.
   Иеронммовичи, Ор.-- см. Калишевские.
   Ижевский. А.-- революц., I, 23, 75, 383.
   Ижевский, В. П.-- II, 1в., 60.
   Избелицкий -- охран. (Кишинев), III, 103,
   Избицкий -- б. ссыльный, II, 1в., 116.
   Извеков, Лаврентий -- слесарь (Уфа), III, 113, 115, 116.
   Изотов, Степан -- революц., I, 58.
   Изотов, Яков -- революц., I, 58.
   Израильсон, Надежда -- революц., I, 86, 87, 88, 89, 91, 390.
   Изюмов, К.-- инженер, доносчик, I, 183.
   Изюмченко -- II, 2в., 19.
   Иисус Христос -- II, 2в., 16, 17, 19, 23.
   "Иисус" -- см. Сладкопевцев, М.
   Иков -- гласно-поднадзорн. в Красноярске, III, 96.
   Иконников, И.-- революц., I, 23, 25, 27, 28.
   "И. Л." -- моск. студ., I, 322.
   Иловайский -- автор учебника по русской истории, II, 1в., 68.
   Ильевский, Е. В.-- рабочий в Гомеле, II, 1в., 133, 168.
   Ильин -- управл. влад. в Быкове, I, 410.
   Ильин -- писатель, II, 1в., 37.
   Ильин -- провокатор (Мелитополь), III, 81, 106.
   Ильин -- рабочий-токарь, революц., II, 2в., 65.
   Ильин -- II, 2в., 52.
   Ильин, Григорий -- рабочий, революц., I, 319, 358.
   Ильин, М. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Ильин, П. М.-- техник, революц., I, 168.
   Ильинский, Л. В. -- моск. студ., сожит. Острова, I, 427; II, 1в., 87.
   Илья -- слесарь и Твери, II, 2а, 52.
   Илюхин -- рабочий, I, 351.
   Инберг -- дом-ц в Москве, II, 1в., 88.
   Ингерман -- доктор, старый с.-д., II, I, 1в., 125.
   Иноземцева, А.-- сожительн. Бакшеевой, революц., I, 361.
   Иов, Ал-др -- бывш. гимназист, II, 2в., 84.
   Иогансон, А.-- отец А. А. Иогансона, председатель моск. окр. суда., I, 140, 28Э.
   Иогансон. Ал-др А.-- революц., I, 140, 141, 229, 264, 292--294, 402, 410, 430-431; II, 1в., 9, 15, 26--23, 51, 54, 81, 156--158, 160--161.
   Иогансон, Анна, сестра А. А. Иогансона, революц., I, 140, 285.
   Иогансоны -- I, 292.
   Иодис, О. М.-- рабочий, с.-д. (Киев), II, 1в., 157.
   Иолшин, М. П.-- с.-д., I, 140, 141, 145, 146, 397; II, 1в., 157, 2в., 139.
   Ионов, В. А.-- революц., I, 403; II, 1в., 51.
   Ионова, Клавдия М.-- дактилографистка, революц., I, 80--82, 424.
   Иорданский, Н.-- революц., впоследствии писатель-марксист, II, 1в., 157.
   Иорданский, Ник. Ал-дров.-- студ. мед. (Москва), революц., I, 121, 406, 411.
   Иорданский, Ник. Мих.-- судебн. след. в Коврове, II, 2в., 94, 97, 104.
   Иосель (Белосток) -- II. 1в., 164.
   Иосифчев, О, О. -- моск. студ., болгарин, I, 324.
   Иоффе -- учитель в Двинске, II, 1в., 122.
   Иоффе, К. Н.-- бунд., II, 1в., 146.
   Иоффе, Раиса -- с.-д., чл. ком. Всерос. с.-д. партии в Гомеле, II, 1в., 135, 168, 183.
   Исаев, Д.-- студ., революц., I, 413.
   Исаев, Семен (прозв. "Чурусов") -- рабочий, I, 58.
   Исаков -- дом-ц в Москве, I, 416.
   Исаянц (тер) В.-- арм. национ., I, 192.
   Истокская, А. П. -- революц., I, 417.
   Истомин -- ген.-губерн., I, 234.
   Истомин, В. -- революц., I, 40, 47.
   Истомина, А. В. (Моск. раб. союз), I, 423.
   Истомина, Н.-- революц., I, 83, 85, 86, 89, 91, 92, 93, 98, 102, 148, 389, 390.
   Иценов (Ицено), Лейба Вениаминович -- полицейск. агент, III, 16, 30, 31, 32, 60.
   Ицкович, Абрам -- с.-д., II, 2в., 60.
   Ицкович, Фани -- с.-д. (Одесса), II, 2в., 78.
   
   К.-- цюрихская курсистка, III, 52.
   Кабаков, Ал-др Филимонов. -- моск. техн., I, 358.
   Кабакова, М. А. -- I, 419; II, 1в., 55.
   Кабакова, Н. А,-- I, 419.
   Каблуков, Н. А.-- I, 34; II, 1в., 58, 60, 158.
   Кавелок, Г. -- революц., II, 2в., 112, 113.
   Каверин, В.-- революц., I, 141, 256, 402, 416.
   Каверин -- влад. фабр., II, 1в., 160, 162.
   Кавецкий, Мих.-- убит в минской тюрьме арестантами, будучи заподозрен в предательстве (ошибочно). III, 79, 110.
   Каган, Иосиф -- революц., II, 2в., 96.
   Каган, Нохим Янкелев (лит. псевд. "Tacин") -- деятель с.-д. южн. орган., II, 2в., 138, 139.
   Каган, Симха -- кожевник, анархист-шпион, III, 110.
   Каган, Ш. Г.-- II, 1в., 169.
   Кадиков -- околот. надзир. в Москве, I, 174.
   Казакевич, И.-- с.-д, II, 1в., 136, 169
   Казакевич -- мать И. Казакевича, II, 1в., 169.
   Казакевич, ур.-- см. Фейгина.
   Казанский -- народовол., I, 20, 386.
   Казанский -- домовл. в Орле, I, 203.
   Казанский, П. А.-- I, 427.
   Казанцев (Ярославль) -- I, 188.
   Казанцев -- революц., предан Азефом, III, 10.
   Казанцев -- филер, II, 1в., 14.
   Казанцев, А. П.-- революц., I, 297, 420.
   Казанцев, С. (Петербург) -- I, 422.
   Казанцева, Анна -- учительница, II, 2в., 78.
   Казаринов -- дом-ц в Москве, II, 2в., 56.
   Кайзер -- II, 1в., 164.
   Кайзер, Ш. -- знакомый Миля, II, 1в., 110, 164.
   Кайровский. Р.-- бунд., II, 1в., 164.
   Калафати, Д. П.- революц., I, 225, 247, 248, 410, 411.
   Калашников -- с.-р., III, 29, 37.
   Калашников, Г. Ф.-- пом. прис. пов. в Гомеле, II, 1в., 131, 132, 167, 168.
   Калашников, Дм. Ив.-- рабочий, I, 358, 360.
   Калашников, Е. -- филер, I, 87, 88, 224.
   Калашников, И. (Ростов) -- I, 245.
   Каленский, С. И.-- с.-д., II, 1в., 25.
   Калинин -- рабочий, революц., II, 2в., 87.
   Калинина, И.-- приятельница М. Н. Корнатовской, I, 219, 247, 253.
   Калиниченко, Е.О. (по мужу Рума) -- I, 371.
   Калиновский -- народовол., I, 386.
   Калышевская, А. (урожденная Виноградова) -- учительница, I, 167.
   Калишевские, братья (Иерошимовичи) -- I, 22.
   Калишевский, Антон Иеронимович -- I, 22; II, 1в., 160.
   Калишеввкий, Федор Иеронимович - I, 22.
   "Калмык" (кличка) -- революц., II, 1в., 146.
   Каллнопика, З. В.-- революц., I, 248.
   Калмыков, Малахий -- крестьянин, I, 262.
   Калмыков (сын Малахия Калмыкова) -- I, 262.
   Калмыкова. А. М.-- влад. книжн. магаз. в СПБ., II, 1в., 52.
   Калягина, Н. Л. ("Над. Л.") -- с.-д., I, 375.
   Каляев, Ип. Платон.-- с.-р., террорист, бросил бомбу в вел. кн. Сергея Ал-др., был казнен, III, 21, 147.
   Кам, Л. И.-- II, 1в., 170.
   Камай -- рабочий, революц., II, 2в., 76.
   Камаринец, М. В. -- революц., I, 218, 219, 220, 224, 402, 411.
   Камашкирцев, С.-- революц., I, 363.
   Каменев (Шарлотенберг) -- II, 1в., 165.
   Каменец, Михель -- предатель, III, 112.
   Каменецкая, Клена Николаевна -- революц., I, 283, 368; II, 1в., 14, 15, 159; 2в., 45, 138.
   Каченецкая, М. (Одесса) -- с.-д., II, 1в., 22.
   Каменецкий, Ш.-- мальчик-подмастерье, II, 1в., 127.
   Каменский, Эдуард -- революц., II, 2в., 34, 134, 135.
   Каммер, Е. Е.-- с.-д., I, 357--360, 431.
   Каммермахер, Вульф Самуилович -- революц., позже предатель и секр. сотр. спб. о. о., II, 1в., 140, 169, 170.
   Каммертахер, Мордух -- с.-д., II, 1в., 120, 184.
   Камзолов, В. -- ткач, II, 1в., 98.
   Кандидов -- толстовец, II, 2в., 19.
   Каневец -- с.-д., II, 2в., 113; III, 82.
   Канонов, В. Х. -- моск. студ., I, 427.
   Кантор, М.-- революц., II, 1в., 144.
   Канторович -- делегат приказчиков из Гомеля, II, 1в., 144.
   Канцель, Лидия (псевд. "Таня") урожд. Цедербаум,-- с.-д., II, 2в., 72.
   Канцель, Ольга -- с.-д., II, 2в., 72.
   Канчер -- бывш. студ., I, 60.
   Капгер, С. -- революц., I, 51, 57, 388.
   "Капелька" (филерская кличка) -- см. Герцов, У. М,
   Капелюш -- с.-д., III, 59.
   Каплан -- дом-ц в Двинске, II, 1в., 122.
   Каплан, А. Я.-- видн. соц.-дем. агитатор в Минске, II, 1в., 119, 170.
   Каплан Д. М.-- бунд., II, 1в., 164.
   Каплан, И. Н.-- революц., II, 1в., 148.
   Каплан, Исер -- революц., II, 1в., 150.
   Каплан, К. Я. -- революц., II, 1в., 170.
   Каплан, М. М.-- революц., II, 1в., 168.
   Каплан, Овсей Шимелев -- бунд., II, 1в., 142, 146.
   Каплан, Р. П. -- знакомый Е. А. Гурвич, II, 1в., 109, 164.
   Каплан, Ф. М.-- бунд., II, 1в., 110.
   Каплан, Х. Я.-- бунд., II, 1в., 110: III, 164.
   Каплан, Яков -- бунд, II, 1в., 122.
   Каплинский, С. (псевд. "Павлов", "Друг", "Лассаль"), провокатор, II, 1в., 107, 111--112, 114--115, 117--118, 120, 122--124, 126, 138-141, 145, 149, 164, 166--167; 2в., 79; III, 82.
   Капнист -- профессор, I, 228, 232--235, 241--242.
   Капралов -- рабочий, II, 1в., 104.
   Капран, И. И. (Киев) -- с.-д., II, 1в., 24, 26.
   Капранов, Г. Е.-- рабочий, I, 167.
   Капустин, К.-- рабочий, II, 1в., 84.
   Карабинович, А. -- революц., I, 75.
   Карагодин, Диомид -- с.-д., I, 360.
   Каракозов -- революц., I, 386.
   Карамышев, Петр И. -- агент (псевд. "Богданов") -- предатель, II, 2в., 44, 50--53, 68.
   "Каранатыч" -- см. Мешков, А. К.
   Карапетов (тер).-- арм. национ., I, 191.
   Карасев, Д. Н. -- рабочий ф-ки Фарберке, II, 1в., 40, 41, 44, 45.
   Карасева (Дроздова). Анна Серг.-- с.-д., I, 204, 371: II, 10, 46--48, 82--83, 86, 161; 2в., 45, 47-49; III, 132, 135.
   Карасева, Мария Серг. -- с.-д., I, 372; II, 1в., 47, 79--80, 161; 2в., 45.
   Карасева, С. С.-- студ., I, 427.
   Карасевы -- сестры, революц., III, 125.
   Карасик, Ф.-- резчик, II, 1а, 30.
   Каратыгин, В. К. -- революц., I, 105, 108, 214, 390.
   Каратыгин, Н.-- революц., I, 67, 75, 93, 388.
   Карбасников -- влад. кн. маг. в Москве, I, 231.
   Кардашев, Ник. Ник. -- революц., 355--356, 356; II, 2в., 91--93, 95--96, 100, 102--103.
   Карелин, А. -- революц., I, 390.
   Карелин, Ф.-- раб. секр. сотр. о. о. в Екатеринославе, II, 2в., 57.
   Каренина, Анна ("Анна Каренина", ром. Л. Н. Толстого) -- II, 2в., 14.
   Каркотский, С. Ф.-- рабочий, II, 1в., 163.
   "Карлик" -- см. Драпкин, Ш. Б.
   Кармазинский, В. -- революц., I, 390.
   Кармеев -- торговая контора в Москве, II, 2в., 49.
   Кари, Ф. И.-- II, 1в., 168.
   Карпачев, Ив.-- с.-д., II, 2в., 74.
   Карпов -- жанд. полк., нач. петерб. о. о., III, 77, 109.
   Карпов, Лев Яковл.-- революц., II, в., 75, 80, 160--161; 2в., 91.
   Карпович, П. В. революц., убил мин. Боголепова, II, 1в., 146, 168; 2в., 121; III, 13, 28.
   Карпович, Ю.-- революц., I, 80, 81.
   Карпузи -- брат и сестра, с.-д., I, 417.
   Карпузи -- младшая, революц., II, 1в., 79.
   Карпузи, Анжелика -- жена А. В. Бугринова, с.-д., II, 2в., 555.
   Карпузи, Андрей Д.-- с.-д., I, 248, 250, 253--254, 255, 256, 268, 415, 416.
   Карпузи, Г. Д. революц., I, 417, 422.
   Карпузи, П. С.-- революц., I, 254, 255.
   Каррик, А. Г.-- революц., I, 431.
   Карташев -- казанск. студ., I, 147.
   Картиковский, Б. А. студент, I, 231.
   Карцев -- дом-ц в Москве, I, 328.
   Карцев, К. А. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Карякин, А. П. -- студ., революц., III, 165.
   Касаткин -- подполк., нач. ж.-п. отд., II, 1в., 131.
   Касаткин, Н. В. -- преподаватель фабричн. школы Тиль, II, 1в., 41, 55, 160.
   Каспер, А. И.-- II, 1в., 170.
   Касперович -- с.-д., I, 429.
   Кастеркин, Ди. Вас,-- революц., II, 2в., 91.
   Касторский, Е. П.-- II, 1в., 56.
   Катаев, Н. М.-- революц., I, 429.
   Катанская, А. Л.-- революц., I, 283, 285, 286, 418.
   Катуров, М. М.-- II, 1в., 157.
   Катин -- филер, I, 182.
   Катков -- изв. монархист, I, 61.
   Катраевский, М. С.-- II, 1в., 163.
   "Катя" (Мюнхен) -- революц., II, 2в., 77.
   Катц -- революц., II, 1в., 126.
   Каутский -- немецкий с.-д., I, 313, 362--364, 373; II, 2в., 88, 89; III, 95.
   Кац -- с.-д., II, 1в., 34.
   Кац, Еля Давид (фил. кл. "Красавец") -- бунд, II, 1в., 116, 117, 120, 122, 123, 124, 126.
   Кац, Самуил (фил. кл. "Цыган") -- бунд., II, 1в., 122.
   Кацнельсон, Я.-- знакомый Кремера и Мутника -- II, la, 109.
   Кацнельсон, Я. З.-- II, 1в., 164.
   Качковская, А. С.-- I, 417.
   Качура рабочий, покушался на губ. Оболенского, II, 2в., 121.
   Кашин -- влад. ф-ки, II, 2в., 88.
   Кашин, И. А.-- моск. студ., I, 427.
   Кашинский, П. -- революц., I, 68, 69, 155, 158--164, 168, 401, 402.
   Кащенко, В. П.-- революц., I, 223, 299, 402, 411.
   Кашенко, Птр. -- революц., I, 216, 217.
   Каютова -- см. Ламанова.
   Кварцев, Борис Алексеевич -- с.-д., I, 303, 306, 307, 308, 319, 400, 423, 425, II, 1в., 159.
   Квасников -- I, 108.
   Квасннцкий, А. М. -- моск. студ., I, 427.
   Кветницкий, А.-- с.-д., II, 1в., 24.
   Квита, П. -- с.-д., II, 1в., 70, 84.
   Квиткин, О.-- революц., II, 2в., 66.
   Квицинский -- чиновн., охранник, в СПБ., II, 2в., 99.
   Квицинский, Л. сотр. о. о., II, 2в., 43; III, 79.
   Квятковский. Ал-др Ал-др, революц., II, 2в., 102.
   Квятковский, Б. А. -- революц., I, 158, 162, 163.
   Кедров -- студ. Ярославск. лицея, революц., II, 2в., 87.
   Кедрова, Е. С. (урожд. Федорова) -- революц., II, 1в., 158.
   Кезевич, К. Г.-- ветеринар, I, 181.
   Кезерковский -- студент, агент о. о. в СПБ., III, 105.
   Кейзер, И. И.-- рабочий, I, 207.
   Кейзер, Ш.-- бунд., II, 1в., 165.
   Келлер -- влад. алтекарск. маг., I, 266.
   Келлер.-- моск. студ., I, 174.
   Келлер, В. А.-- революц., I, 411.
   Келлер, В. В. -- революц., I, 199, 200, 201.
   Келлер, Максим В.-- революц., I, 199, 200.
   Кельсиев -- революц., III, 79.
   Кемн -- влад. зеркальн. ф-ки, II, 1в., 99.
   Кемпе -- жанд. полк. нач. губ. ж. у. в Костроме, II, 2в., 89, 100.
   Кеннан, Ж.-- писатель, автор кн. "Каторга и ссылка", I, 82, 158, 206, 423.
   Кентман, Е.-- революц., II, 1в., 160.
   Керженцева -- завед. делами революц. "Кр. креста", I, 199.
   Керкес -- II, 1в., 30,
   Керст, Оскар -- революц., I, 57.
   Кессель, Б. II.-- революц., II, 1в., 145, 170.
   Кессель, М. Л.-- II, 1в., 166.
   Кетриц -- I, 182.
   Кефели, М.-- революц., I, 363, 364,
   Кибальчич -- революц., I, 272.
   Кива, Григорий Данилов -- канцел. служит., литератор, просил о принятии его на службу в ж. упр., III, 58.
   Кизеветтер, Ал-др Ал-др -- тов. председ. комит. по организ. домашн. чтения, II, 1в., 60.
   Кильчевский -- революц., I, 398, 403,
   Кикоель -- Г. И.,-- II, 1в., 141.
   Кирзой, Б. И. -- революц., II, 1в., 169.
   Кирзой, Б. М.-- революц., 11, 1в., 137.
   Кириков -- дом-ц в Москве, II, 1в., 51.
   Кириллов -- революц. (Одесса), III, 65.
   Кириллов -- революц. (Ярославль), I, 188.
   Кириллов, А. А. -- крест., с.-д., I, 371.
   Кириллов, Михаил -- инженер-технолог, революц., II, 2в., 44.
   Кириллов, Н.-- рабочий, I, 354.
   Кирпичников, А. Д. -- с.-д., I, 253--257.
   Кирпичников, А. И. -- председ. пушкинск. ком., II, 1в., 58.
   Кирпичников, К. А.-- революц., I, 415.
   Кирсанов, Дм. -- рабочий, быв. народовод., с.-д. (Кострома), II, 2в., 88, 89.
   Кирсанов, П. И.-- моск. студ., I, 427.
   Кирьякова. О. -- революц., I, 140. 145; II, 2в., 139.
   Киселев -- рабочий, революц., II, 2в., 91.
   Киселев -- старший фабричн. инспектор и Казани, III, 39.
   Киселев, Иван -- секр. сотр. одесск. охр. отд., III, 106.
   Киселев, Н. А.-- революц., I, 239--300, 422.
   Киселев, Ф. А. -- ткач на ф-ке Михайлова и Бутюгина, I, 260.
   Кисель, Д.-- II, 1в., 170.
   Кисель, М. С.-- бунд., 11, 1в., 166, 170
   Кисин, А.М.-- революц., II, 1в., 18-19, 145, 170.
   Кисин, Адольф (Москва) -- II, 2в., 140.
   Кислинская, Эмилия О. -- вторая жена Вахтерова, II, 1в., 53, 57.
   Кисляков, Н.-- нижегородец, I, 410.
   Китаевич II, 1в., 113.
   Китаевич, Н. А. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Кичин -- товар, прокурора в СПБ., вел политическ. дозн., I, 427; III, 34.
   Кишкии -- инженер, управ. Газового завода, I, 351.
   Клаз, Л.-- подмастерье, II, 1в., 127.
   Классен -- автор бр. "Лассалб", II, 1в., 52.
   Классон, Р. А. -- революц., I, 164.
   Клафтон, А. -- студент в Казани, I, 145.
   Клещинская, Мар. Ал-др.-- (она же Айзенман) -- псевд. "Монахиня" или "Игуменья", революц., II, 1в., 46--47, 71, 78, 80, III; 2в., 39.
   Клейгельс -- Петерб. градонач., II, 2в., 112.
   Клеменс -- революц., II, 2а, 134. 135.
   Клера. Г. А.-- II, 1в., 160.
   Клестов, С. А.-- влад. библиот. в г. Смоленске, I, 205.
   Клеточников, Н.-- народоволец и служил в розыскном отд. III отделения, I, 107; III, 75.
   Клецкин. В.-- II, 1в., 164.
   Клещ -- секр. сотр. одесск. о. о. и градонач. Толмачева, III, 46.
   Клещ-Клещенко, Ал-сей Федор -- агент одесск. охр. отд. ("Налетчик"), III, 81.
   Климашевский, И.-- революц., II, 1в., 102.
   Климшин, И.-- I, 23.
   Климова -- дом-ца в Москве, I, 415.
   Климович, В. И.-- революц., (Киев) -- II, 1в., 157.
   Климович, Г. К.-- I, 278.
   Клинг, Г. П.-- революц., I, 203, 204.
   Клириков, Б. Н.-- студент, I, 427.
   Клитчоглу, Серафима -- революц., террор., II, 2в., 124; III, 13, 16.
   Кломинский -- жанд. ротм. при моск. о. о., II, 2в., 74.
   Клопов, А. А.-- коммерческий агент ж. д., I, 110, 393.
   Клопский, Иван. Мих. -- толстовец, подозревался в предательстве, I, 412, 413; II, 2в., 25.
   Клотц -- дом-ц в Москве, II, 1в., 78.
   Клочкова -- см. Александрова, А. А.
   Клюев -- революц., III, 115.
   Клюев, И.-- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Клюкин -- издатель, II, 1в., 52.
   Ключевский. В. О. -- историк, I, 222, 229, 230, 231, 232, 236, 412.
   Клячко -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 143.
   Клячко, Любовь Мих. -- (урожд. Родионова) революц., II, 2в., 41, 109, 142.
   Кляшторный, Х. Ш.-- с.-д., II, 1в., 21--23.
   Кмециyская -- дом-ца в Вильне, II, 1в., 141.
   Кнаке, О.-- революц., I, 208.
   Книпович, Л. М.-- революц., I, 285, 418.
   Книпович, М. М.-- революц., I, 418.
   Кничер, Н. К.-- студент, I, 427.
   Кнунянц, Людвиг (Баку) -- III, 66.
   Княжнин -- писатель, I, 237.
   Князев -- филер, II, 1в., 83, III, 162, 163.
   Князев, П. Г. -- моск. студ., I, 373.
   Князев, Я. А.-- рабоч., I 351.
   Князько, С. А.-- препод. школы Глинки, II, 1в., 159.
   Кобелев -- революц., I, 146, 147.
   Коберман, Давид -- революц., I, 18.
   Кобозев, В. А.-- рабочий, II, 1в., 93, 162.
   Кобцовская, П. Х.-- бунд., II, 1в., 149.
   Кобылин, Михаил -- революц., II, 2в., 44.
   Кобылянский,-- Э. -- революц., I, 406.
   Ковалев -- покушался на жизнь Муравьева, I, 108.
   Ковалев, Е.-- рабочий, I, 379.
   Ковалева (Москва) -- I, 420.
   Ковалевский -- автор, соч. "Происхождение семьи", II, 1в., 89.
   Ковалевский -- революц. (Одесса) -- 1, 418.
   Ковалевский -- жанд. ротм. в Одессе, завед. о. о. в Варшаве, II, 1в., 20 -- 23, 121, 157.
   Ковалевский, З. Т. -- революц., I, 418
   Ковалевский, И. И. -- революц., II, 1в., 126.
   Ковалевский, М. М.-- профессор, I, 34, 80; II, 1в., 59.
   Ковалевская, Софья -- I, 80.
   Коваленко -- революц., I, 81.
   Ковяленко -- революц., III, 27.
   Коваленко -- охранник. III, 106.
   Ковалик, см. Войнаральский-Ковалик.
   Ковалнк, С. Ф. -- II, 1в., 166.
   Коварский, дантист, III, 28.
   Ковригин, И.-- сибиряк, I, 78.
   Ковригина квартировлад. в Москве, I, 135.
   Ковшиков, Мих.-- агент охр. отд. в Иван.-Возн., III, 39.
   Ковригин -- тюремн. надз., в Красноярске, III, 99.
   Ковизина, Л.-- революц., I, 93, 100.
   Когалешвили -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Коган (("Молодой") брат инженера "Осипа Аркадьевича"),-- революц., II, 2в., 103.
   Коган -- инженер (Тифлис), II, 1в., 165.
   Коган, А. Ш. -- с.-д., I, 420.
   Коган, З.-- революц., I, 23--25.
   Коган, Иосиф -- цюрихск. студ., I, 208.
   Коган. К.-- революц., I, 189.
   Коган, М. Г. -- с.-д., меньшевик (фальш. пасп. Пьера Вальхредена), III, 126, 130.
   Коган, М. Д.-- рабочий, с.-д., II, 1в., 22.
   Коган, М. Е. -- бунд., II, 1в., 140.
   Коган, Осип Аркадьевич инженер, с.-д., рабочеделец, II, 2в., 103.
   Коган, Осип ("Геноссе") -- с.-д., II, 2в., 139.
   Коган. Янкель, II, 1в., 183.
   Когановский, С. Г. ("Леве") -- II, 1в., 170.
   Когушев -- князь, полит. ссыльн., III, 152.
   Кодрян, Е.-- студент, I, 153.
   Кожевников, А.-- профессор, I, 137, 412.
   Кожевникова, В.-- революц., I, 56.
   Кожевникова, Варвара (но мужу Михневич), см. Михневич.
   Кожевникова-Гурвич, В. В.-- революц., см. Гурвич Вера.
   Кожухин, Ал-др, казанск. студ., I, 142 146, 147.
   Кожухов, Андрей -- герой романа того же назначая Степняка-Кравчинского, II, 1в., 140, 149.
   Козенцов, Д. Л.-- II, 1в., 168.
   Козин -- Агент охр. отд., I, 87.
   Козинцев жанд. полк.,-- III, 94.
   Козицкий -- прокурор, III, 95.
   Козликов -- агент жанд. полк. Ламзина в Витебске, III, 45.
   Козлов -- моск. студ., I, 402.
   Козлов -- II, 1в., 46.
   Козлов -- пожарн. служители, II, 2в., 144.
   Козлов -- товарищ Анциферова, II, 2в., 46.
   Козлов, Иван -- рабочий, II, 2в., 46.
   Козлов, П. К. -- рабочий, I, 1в., 163 сть, испуганная ростом движения, не спохватилась и не приняла драконовских мер. Перипетии борьбы правительства и местной администраций о просвещенством изобиловали разнообразными инцидентами, и этой борьбе "между тьмой и светом" придется уделить особое место. Теперь же я упомяну лишь о фактах, имеющих прямое отношение к теме данной главы.
   Когда Зубатов начинал кампанию против эс-дечества, он имел уже намеченных "лидеров". И в данном случае ему оказала помощь всегда верная и наиболее правдивая сотрудница охраны почтовая "цензура", которая самым положительным: образом, языком самих "об'ектов" розыскного внимания, подтверждала и корректировала иногда туманные указания секретной агентуры.
   Еще в сентябре 94 года было сперлюстрировано письмо из Москвы в Петербург, в котором Д. Солодовников писал П. Колокольникову: "чувствуется недостаток души школы... Надо выбрать какую-нибудь учительницу в негласные руководительницы. Нат. Вас. указывает на Мокроусову. Филатов будет учдть, но затрудняется, как студент; его можно выдать за окончившего университет... Был у Волоцких -- славные люди, переехали в д. Деннет. Величкина просит подробный "лап бесед в воскресной школе"...
   Упомянутый Колокольников, приехавший потом в Москву, сообщал 15/IV--95 года петербургской курсистке А. В. Волковой: "мне удалось пристроиться в школе... Не попал я только учителем в свою воскресную школу -- но ревизовал архимандрит и нагнал на батюшку такого страху, что он теперь против всяких учителей и против меня в особенности: он де слишком вольно себя держит... Да, теперь надо ждать всяких стеснений. Есть возможность, впрочем, с наиболее интересными личностями иметь сношения и помимо школы... Пойду к Вахтерову {В. П. Вахтеров был тогда инспектором народных школ.}, с ним можно поговорить запросто"...
   Н. Величкин, имя которого уже встречалось в нашей летописи и которому особенно не везло о его корреспонденцией, писал 30/VII--95 года А. (И.) Смидонич, в Цюрих: "дела нашей лавки идут очень недурное за первый месяц продал 945 книг, за второй -- не менее"...
   На запрос департамента полиции по этому поводу, охранное отделение ответило, что в письме Величкина речь шла о дешевых изданиях для Народа, которыми торговали преимущественно книжные магазины; Конусова, Муринова и фирмы Посредник"; эти издания Величкин с друзьями с пойми Л. Рума и П. Колокольниковым и сестрой своей Клавдией распространял среди рабочих...
   Вышеприведенные данные свидетельствовали, что уже в 1895 году Солодовников, Колокольников и Величкины занимались пропагандой; за ними время от времени даже ставили наружное наблюдение. Следили, например, за Колокольнишвым (с 27/XI по 3/XII, когда он опять ездил в Петербург8). Но счеты о этой компанией Зу багов решил свести после коронационной, как он говорил, "кутюрьмы", когда многие из нужных людей (Величкины, Рума и др.) получили возможность вернуться из кратковременной высылки и когда агентурные мережки удалось уже починить9).
   Кроме Солодовникова, Колокольникова и Величкина наружное наблюдение занялось еще их друзьями -- Б. А. Кварцевым и В. В. Мягковым, который в это время как раз оказался под агентурным обстрелом 10).
   Пропагандисты довольно быстро обзавелись связями в рабочей среде и решили перейти, пользуясь летние временем, к массовкам. Одно из таких собраний, которым руководили Колокольников и Кварцев, происходило 8/VI--96 года у Симонова монастыря, при чем участники, в ограждении, себя от сыщиков, явились с условными знаками, о чем, впрочем, Медников, заблаговременно осведомленный, предупредил филеров, порекомендовав им быть осторожнее, "дабы не поколотили".
   Зубатов не стал затягивать розыска -- материала накопилось достаточно (было намечено свыше 100 человек.), а кроме того ему хотелось поскорее обзавестись хорошей агентурой "на низах", чтобы с большим успехом потом вылавливать на ней интеллигентов-агитаторов в которых он видел главное зло.
   6 июля 96 года последовала ликвидация; арестовали около 60 человек, из которых четыре пятых выпало на долю рабочих11).
   Результаты обысков были жидковатв. У В. Мягкова обнаружили гектограф (переданный ему Колокольниковым) и брошюры ("Еврейская стачка", "На рубеже двух царствований", "Что нужно помнить каждому рабочему" и др.); у В. Гуровича -- гектографск. чернила, революционные издания и документе (между прочим, нашли карточку провокатора Н. Рудилева); у Солодовникова -- "Исповедь" Л. Толстого, записи с фамилиями рабочих; у В. М. Смирнова, Т. Я. Евстигнеева, М. Н. Белогурова, З. Литвина, А. М. Тананина, М. Афанасьева, В. Семенова и О. Васильева отобрали мелкую нелегальщину.
   Главная цель Зубатова была, как я упомянул, получить в свое распоряжение живой материал, чтобы выбрать из него и "обработать" для своих целей подходящие "сюжеты". Несмотря на то, что у некоторых арестованных были найдены "вещественные доказательства", дело о "Московском Рабочем Союзе", как называл себя ликвидированный кружок, в жанд. управление было передано не сразу, а только после предварительной подготовки в порядке охранного расследования.
   Надо отдать справедливость энергии Зубатова, его красноречию, диалектическим способностям; целые часы, даже сплошь -- дни, за бесконечным чаем, в табачном дыму, вел он свои "беседы" с арестованными, которых привозили для этого по-одиночке в охранное отделение, где усаживали в мягкие кресла начальнических кабинетов и в случаях, когда диспуты слишком затягивались, кормили обедами, взятыми на казенный счет из соседнего трактира.
   Чего хотел достигнуть этой тактикой Зубатов -- понять нетрудно. В бесконечных спорах на теоретические темы, в разговорах почти "запросто", мало-по-малу он незаметна выяснял моральный облик, степень убежденности, удельный революционный вес своих партнеров, старался отравить их умы ядом сомнения в успех своего дела, намечал жертвы -- лиц, которые, казалось ему, по состоянию своей психики могли бы вступить на путь предательства.
   Чего думали достигнуть пленники Зубатова, вступая в разговоры с ним, затрудняюсь сказать; едва, ли они думали переубедить этого патентованного" охранника; возможно, что их привлекала необычайная обстановка "допросов", вовсе не напоминавших им жандармские застенки, соблазняло желание внести некоторое разнообразие в монотонность своего одиночного заключения...
   Наибольшее внимание Зубатов уделял, разумеется, интеллигентам. Особенно много пришлось ему спорить с Л. Рума, который считался наиболее начитанным марксистом. Зато К. Величкина относилась к "подходам" Зубатова так резко отрицательно, что иногда хитроумный начальник охраны: выходил из терпения, выскакивал из кабинета красный от волнения и отпускал по адресу своей экспансивной собеседницы площадную ругань.
   С рабочими, конечно, разговоры у Зубатова были короче; вся забота его в этих беседах была направлена на то, чтобы восстановить "невинные жертвы своей несознательности" против "эксплоатирующих ее интеллигентов-пропагандистов" и в подходящих случаях -- предложить "раскаяться".
   Насколько мне известно, кроме внесения некоторой деморализации в революционное сознание кой-кого из руководителей "Союза"12), Зубатов никаких более положительных результатов не добился; зато в отношении "малых сих" ему повезло больше: из арестованных рабочих несколько человек вышли из тюрьмы платными агентами охраны13).
   Процедив свой улов, спрятав агентурные концы и подготовив "языки", Зубатов сдал дело для окончательной обработки в московское губ. жанд. управление}. Формальное дознание без особого труда выяснило картину возникновения группы, личный ее состав и деятельность. По данным этого дознания, "Московский Рабочий Союз" образовался осенью! 1895 года по инициативе Кварцева, Колокольникова, Величкина и Рума. В ноябре упомянутого года названные лица собрались у Солодовникова, имевшего уже склад нелегальных изданий ("Что нужно знать и помнить", "Рабочий день" и тому подобное), доставленных из-за границы благодаря заботам В. Д. Бонч-Бруевича14). Поделив литературу, члены "Союза" решили начать пропаганду с тем, чтобы каждый в отдельности старался обзавестись связями в рабочей среда Пользуясь содействием М. Ф. Бойэ, Кварцев приобрел знакомства на заводе Бромлея и в мастерских Московско-Брестской жел. дор.; Колокольников вошел в контакт с рабочими на мануфактурах Измайловской и Прозоровской, на заводе Гоппера и на фабрике Филиппова; Величкин связался о заводом Вейхельдта, а Рума -- с фабрикой Мещерина и т. д. На беседы с рабочими, происходившими в трактире Даниловской слободки, вместе с Рума ходила и К. Величкина.
   R том же ноябре 95 года у модельщика П. Егорова состоялось собрание гопнеровских работах: Ф. А. Ремизова, Г. Д. Гаврилова, А. М. Танапина и С. Федотова; на этой сходке Рума прочитал доклад "о современных условиях жизни трудящегося человека". Несколько позднее Кварцев составил, а Рума перевел на французский язык приветствие московских рабочих французским по поводу 25-летия Парижской Коммуны; в то же время Колокольников и другие лица собирали деньги на соответствующий венок.
   В марте 96 года у В. Мягкова состоялось общее собрание, на котором были: Колоколънинов, Кварцев, Величкин, Рума и рабочие: Г. С. Малахов, И. М. Гаврилов, А. К. Мешков, П. П. Емелин и др.; читали записку о коммуне и обсуждали вопрос о кассе. На следующем собрании, происходившем под руководством Кварцева, присутствовали: Н. И. Федоров, Н. Смирнов, О. Васильев, В. Цыпляев.
   В конце мая было решено перейти к агитации в ишь роком масштабе. 2 и 9 июня состоялись в Тюфелевой роще сходки, на которых Кварцев говорил о необходимости завести боевую кассу на случай забастовок. Около того же времени Кварцев и Колокольников составили и отгектографировали воззвание от имени "Московского Рабочего Союза" до поводу петербургских: стачек. Для проверки впечатления, вызванного этой листовкой, 16/VI собрали сходку близ Николо-Угрешского монастыря; на ней были еще: И. Н. Михалевский, М. Н. Белокуров, Я. С. Бугров, В. П. Дешевой и З. Л. Лавров; последние двое держали по знамени с надписями: "Московский Рабочий Союз"; Кварцев приветствовал образование "Союза" и передал 31 рубль денег:, собранных в фонд кружковой кассы; затем он и Лавров прочитали петербургские прокламаций, при чем Кварцев высказался за то, что следует поддержать товарищей стачкой. В этом (смысле была выпущена потом еще одна прокламация. Кроме того, были отгетографированы 40 листков с перечислением требований петербургских забастовщиков и воззвание, писанное на машине, о правительственном сообщении, появившемся 15/VI--96 года; в этом листке доказывалось, что власть стоит на стороне хозяев и что силу для защиты своих интересов надо искать в самих себе.
   Когда вызвать таким путем стачку сочувствия не удалось, "Союз" стал выпускать листовки по частным поводам и применительно к местным нуждам; таким образом, появились воззвания к рабочим Измайловской мануфактуры, мастерских Московско-Брестской жел. д. и Михайловской фабрики. Кроме того, было устроено во второй половине июня несколько собраний, из которых одно крупное имело место в с. Останкине. Техническую работу до издательству выполнял, главным образом, В. Мягков: он переписывал, гектографировал, распределял листовки. Одно воззвание помогла написать В. Суходольская (потом Зернова). Г. Д. Гаврилов посредничал между Рума и рабочими. Белогуров, Г. С. Малахов, Н. и В. Смирновы, А. К. Мешков и П. И. Серов собирали деньги в кассу, распространяли воззвания, между прочим давали таковые Ф. А. Ремизову, Тананину, Е. Бочарову, Н. Г. Трусову, Г. П. Лапшину, Евстигнееву15).
   Дело о "Московском Рабочем Союзе" разрешилось "в. п." от 4/III--98 года, при чем К. Величкина и Солодовникова получили 6 м. т. з. и 3 г. г. н.; Кварцев Суходольская, Гуревич и Серов -- 4 г. г. н.; Федотов и Белогуров -- 3 г. г. н.; В. Дешевой и Лапшин -- 2 г. г. н. и 10 других рабочих -- по 1 г. г. н.
   Однако многие из арестованных по "М. Р. С." были освобождены задолго до приговора; более того, некоторые из главарей были оставлены даже в самой столице,-- но "агентурным соображениям".
   Охранный кот затеял жестокую игру с шустрыми мышками революционного подполья.
   

"РАБОЧИЙ СОЮЗ"

   Зубатов и его подручные жандармские офицеры (Ратко и Сазонов) продолжали еще выматывать душу у своих подневольных собеседников июльского улова, а филеры уже бегали за новыми "лидерами"; при этом сразу было замечено, что наблюдение попало на верный путь, и кружковой клубок стал наматываться быстро. Я думаю, что не слишком утомлю читателя, если снова привлеку его внимание к данным филерских проследок, в которых и на этот раз постепенный рост кружка и ход сопровождавшего его розыска развернулись быстро и выпукло.
   В первый же день наружного наблюдения, 24 августа 96 года, наметились три лица, которым суждено было в последующем играть первенствующую роль: кандидат естественных наук Л. П. Радин посетил студентов Н. А. Корчагина и С. М. Синицына, за которыми немедленно доставили особое наблюдение. 26 числа Корчагин делал покупки в железных лавках на Балчуге и в Зарядье; приобрел, между прочим, какую-то раму. 27-го Радин поехал на Сухаревский рынок, где увиделся с Синицыным; последний пошел затем в москательную лавку Дуленкова и отправился к своей матери (чтобы заместь следы). 29-го Синицын гулял с Н. И. Зуевой -- маневрировал, с целью изловить филеров, которых, впрочем, не замечал. 30-го Радин с Л. К. Колачевской посетили д. Мушнина, на Мухиной горе -- будущую ее квартиру (в глухой местности). Синицын вечером пошел на Крымский мост, где встретил лекаря А. Н. Орлова; оба были одеты в простые костюмы; филеры из предосторожности предоставили им свободу действий. 31-го Радин явился домой с пакетом в синей бумаге, затем посетил два магазина красок.
   1-го сентября Синицын пошел в читальню Островского, спрятал пенснэ в карман, заглянул в партерную, встретил на Смоленском бульваре рабочего, которому что-то передал, после чего неизвестный пошел в д. Сатина (здесь жил В. Н. Терентьев). Вечером Синицын навестил Н. А. Флерова. 3-го Корчагин посетил В. А. Руднева; Н. Флеров что-то унес от Радина, который навестил затем Колачевскую. 4-го Радин был у А. М. Шутовой и ходил за Москву-реку на свидание с рабочим Терентьевым; Корчагин отнес что-то в туго набитых карманах сводим коллегам П. С. Крылову и Н. Н. Корчагину. 6-го Радин посетил М. Н. Корнатовскую; Корчагин купил стопу бумаги, часть которой Синицын отнес к Шутовой. 7-го Радин пошел опять к Корнатовский, после чего отправился на свидание с Орловым и к Шутовой; Орлов купил стекло, посетил слесаря Д. П. Никитина; Синицын купил красок в маг. Дуленкона; Корчагин, сменив белую фуражку на картуз, пошел в магазин красок Кругликова, купил у Феррейна желатин и у Александрова -- стопу бумаги. 8-го и 17-го Орлов был у Гуровича. 18-го Радин снова ходил к Корнатовской; Синицын что-то заложил; Корчагин посетил О. Смидович и С. Якобсон. 19-го состоялся ряд свиданий: Корчагина с Радиным; А. В. Генерозова с Бриллингом; А. Р. Бриллинга с рабочими (в Технич. училище) М. А. Пантелеевым и К. П. Барютиным; А. Фина о А. Никитиным. 20-го Корчагин на свидании с Радиным получил свергав; к нему заходил А. Богомолов, живущий у К. И. Крышенского с бромлеевцами И. И. Добриковым, А. Л. Кононовым, К. М. Суховым, Н. Александровым и Е. А. Андреевым; Синицын виделся в Третьяковской галлерее с П. Колокольниковым; Генерозов посетил Е. В. Полянского. 24-го Орлов был у Гуровича.
   2-го октября Радин купил много бумаги, повидался у Колачевской с Орловым, который пошел затем к М. И. Гуровичу, после чего отправился в банкирскую контору Волкова, где заложил процентную бумагу, 3-го Орлов ходил к Богомолову, вышел с рабочим Я. Ларионовым. 4-го у Синицына до ночи заседали Радин, Корчагин, Рума и Величкин; Орлов виделся о рабочими И. и С. Липатовыми; Фин посетил Колокольникова. 5-го Радин имел свидание в читальне Румянцевского музея с Корчагиным; Орлов посетил Бриллинга; Сухов ходил к Емелину; у Фина были Колокольников и Рума. 6-го у Колачевской совещались: Орлов, Радин и Корчагин, который пошел затем к Сухову и Ко. 7-го Радин еще раз ходил к Корнатовской; в читальне Островского он виделся с Корчагиным. 9-го Радин купил что-то в магазине красок Франке и бутылку жидкости в аптекарском магазине; Орлов посетил М. И. Семенова. 10-го у Колачевской были Орлов, Радин и Корчагин; Радия имел свидание с рабочим в читальне Островского; Орлов был у И. И. Лиотикова и С. Е. Дубинкина. ll-го Радин посетил Корнатовскую, виделся у Колачевской с Орловым, который имел после этого свидание на Девичьем поле с Корчагиным. 12-го Орлов пошел к Генерозову, потом к Гуровичу. 13-го Орлов, после свидания о Радиным, отправился к Гуровичу. 14-го Радин посетил Корнатовскую; Корчагин взял у Колачевской сверток и отнес его к рабочему Сухову...
   Я сделал только беглые выметки из дневника наблюдения и всего лишь за полтора месяца; но этих заметок достаточно, мне кажется, чтобы перед взором читателя встала уже знакомая картина, говорящая сама за себя: магазины красок -- наличие "техники"; свертки, свидания о рабочими -- пропаганда; переодевания, читальни и пр.-- конспирация.
   Но чего достигали эти меры предосторожности? Прежде всего, они были весьма примитивны и являлись для наблюдавших только лишним подтверждением того, что деятельность наблюдаемых лиц имеет нелегальный характер. И много ли значила эта конспирация во-вне, когда внутри кружка с трех сторон шло предательство?
   Чуть ли не каждую неделю Орлов -- "завар всего дела" -- ходил "с докладом" к Гуровичу, и важный Михаил Иванович, по известной нам щедрости своей, пожертвовал даже "в интересах пролетариата" одну из своих процентных бумаг, купленных на иудины сребренники. Другой главарь -- Радин также часто забегал "потолковать о делах" к несчастной Марье Николаевне, за которой пряталась всегда нейтральная "Мамочка". А на низах вертелся Емелин, обслуживавший "бромлеевцев", и, вероятно, несколько Емелиных 16).
   Прошел месяц с начала розысков, и Зубатов имел уже в своем распоряжении вещественное доказательство нелегальной работы наблюдаемых лиц: 2/X--96 года московское охранное отделение представило департаменту полиции экземпляр издания "Рабочего Союза" (IX--96 г.): "Отчет делегатов русской социал-демократии, читанный на международном" социал-демократическом конгрессе в Лондоне",-- только что выпущенный и "еще мало распространенный".
   Издательская работа кружка была на-лицо, но Зубатов не спешил с ликвидацией -- он ждал еще "транспорта". И таковой не замедлил прибыть; его привез латыш И. М. Пуце, приехавший в Москву к Э. Ролау, у сожителя коего Н. Горяева он оставил чемодан с нелегальщиной; ночевал Пуце у Синицына; последний 11 октября перенес, при содействии Корчагина, транспорт в квартиру Колачевской; 15 октября транспортист выбыл (конечно -- в сопровождении филеров) в Ригу, где за ним продолжалось наблюдение, захватившее потом и Либаву17).
   Между, тем, положение вдруг осложнилось. В первых числах октября 400 рабочих фабрики Зотова в Костроме забастовали из-за понижения расценка; они обратились к московским товарищам за содействием и денежной помощью, так как самостоятельно могли продержаться не более 2--3 недель. Гектографированный листок, поступивший в "Рабочий Союз" (с него была сделана в охранном отделении копия), вызвал под'ем духа в кружке, который чувствовал себя уже достаточно окрепшим; было решено приступить немедленно к агитации.
   7/XI--96 года 49 литейщиков Московско-Казанской железной дороги забастовали, подав за своими подписями управляющему мастерскими Нольтейну заявление, в котором жаловались на несправедливость расценок. В качестве руководителей забастовки выступили члены "Рабочего Союза" Орлов и Синицын, действовавшие через рабочих И. Е. Аввакумова, П. Жукова и Кондакова. 10-го ноября состоялись две сходки: одна -- в Черкизове иод председательством Орлова, другая -- на Садовой в присутствии Синицына; на "тих собраниях был решен в положительном смысле вопрос об общей забастовке...
   Эта первая попытка "Р. С." перейти от слов к действиям явилась началом конца организации.
   В ночь на 11 ноября разразилась ликвидация, давшая охранному отделению обильную жатву. Арестовали до 20-ти интеллигентов и около 40 рабочих18). "Поличное" оказалось богатым. По обыскам у арестованных обнаружили: у Радина -- часть гектографа и соч. Каутского, у Орлова -- Лассаль и Листок Ф. В. Р. П.; у Корчагина, Синицына и Колачевской -- оклады; изданий "Рабочего Союза" и заграничных, мимеографы, гектографы и пишущие машины, а также рукописи Орлова, предназначавшиеся к воспроизведению, и отчеты "Раб. Союза". У М. Семенова, М. Горюшина и Е. Полянского тоже нашли мимеографы с принадлежностями, при чем у последнего из них отобрали около 500 листов неоконченной тиснением биографии Ф. Энгельса. У Н. Горячевой взяли машину "ремингтон", переписанную на ней для мимеографировання брошюру "Беседы о положении народа" и рукописи; у рабочего Т. Орлова -- 4.000 листов оттиска "Манифеста Коммунистической Партии"; у А. Сеславинского, В. Руднева, Н. Горяева, А. Фина и у рабочих И. Шумова, Я. Ларионова, А. Богатырева и Н. Власова обнаружили нелегальную литературу.
   На этот раз дело было целиком передано в жанд. управление; успех дознания был значительно облегчен богатством уличительного материала. "Показаниями обвиняемых А. Орлова, Корчагина, Семенова, Синицына, Радина, Т. Федорова (Орлова), Богомолова, Сухова и других" ("Обзор" XIX) выяснилось следующее. Ядро кружка составляли: А. Орлов, Радин, Корчагин, Семенов, Синицын и Колачевская (вышедшая замуж за Орлова). "Исходя из положений экономического материализма", они пришли к мысли о необходимости "поднять умственный уровень рабочих" и в то же время "помочь ему в мирной борьбе с эксплоататорами-капиталистами", с каковыми целями они и предприняли издание социал-демократических произведений, организацию транспортировки их из-за границы и пропаганду среди рабочих.
   Из лиц, составлявших центр" кружка, Радин заведовал издательской техникой; Корчагин помогал редактировать. Семенюк являлся посредником в сношениях с лицами, занимавшимися мимеографированием (одни -- по сочувствию, другие -- за плату). Орлов заводил связи о рабочими, а Синицын, отчасти и Корчагин, вели среди них пропаганду. Колачевская содержала квартиру для хранения нелегальщины, свиданий и совещаний "центра".
   Тиснением занимались в трех местах. В VIII--96 г. Синицын поручил Т. Федорову-Орлову снять подходящее помещение и заняться мимеографированием за плату в 25 руб. в месяц; Радин дал ему аппарат и о месяц наблюдал за сто работой. Горюшин и Сеславинский занимались издательством теже за плату. В октябре 96 года А. Орлов уговорил (Полянского заняться тиснением на мимеографе, которые его снабдил Семенов. Трафаратки писали В. Лукьянова и Н. Горячева 19).
   Благодаря широкой постановке издательского дела, группа, несмотря на кратковременность своего существование, успела выпустить в сентябре 96 г. брошюрки: "Касса, для чего она нужна рабочим и как ее) устроить" (300, экз., оттиснул Т. Орлов) и "Отчет делегатов русской социал-демократии" (перевод с немецкого, сработали Горюшин и Сеславинский). В октябре были изданы воззвания: "Ко всем московским рабочим", (дата -- 14/Х, составлено Орловым); "К московским студентам", (дата: 3/XI, от имени Центрального Комитета "Рабочего Союза" приглашало" молодежь бросить "бесцельную академическую борьбу и посвятить силы рабочему движению") и "К рабочим завода Дангауер" (дата: 4/XI, требовало сокращения рабочего дня "до 10-ти часов"). Не были окончены изданием "Манифест коммунистической Партии" к "Биография Ф. Энгельса!".
   Доставка революционной литературы из-за границы; была устроена Синицыным при содействии В. Бонч-Бруевича, жившего в Швейцарии.
   Пропагандой, развитой "Раб. Союзом", было захвачено более 30-ти рабочих; знакомился о ними Орлов в трактирах и пивных. Корчагин, называвшийся "Емельняом Петровичем", предпочитал вести объяснительные чтения; Синицын назывался "Николаем Петровичем". Орлов вел сношения: с токарем А. Пантелеевым; слесарем М. Пантелеевым; с токарями К. Барютиным, С. Липатовым, Г. Липатовым, И. Дрюбиковым, А. Консковым, К. Крышенским и Д. Александровым; с модельщиками Е. Андреевым, С. Дубинкиным и И. Ластиковым; с жел.-дор. рабочими Г. Лукьяновым, М. Лихачевым, П. Кочергиным, А. Никитиным, Н. Александровым и слесарем Н. Власовым. Корчагин посещал А. Богатырева, И. Дубова и Н. Голеева. А. Пантелеев, Г. Липатов и Н. Александров занимались сборами в пользу "Союза".
   10/XI--96 года у техника А. Р. Бриллинга Орлов и Корчагин собрали сходку более сознательных рабочих для взаимного их ознакомления; на ней присутствовали А. Богомолов, К. Сухов и др...
   Дело о "Рабочем Союзе" разрешилось, в порядке "в. п.", состоявшегося 4/II--98 г., по которому были сосланы под г. н. п., в Уфимскою губернию: А. Орлов -- на 4 года, Н. А. Корчагин и С. Синицын -- на 3 г., Л. Орлова -- на 2 г.; Л. Радина, Е. Полянского, Т. Федорова-Орлова, В. Лукьянчикову и А. Сеславинского отправили на 2 года в Вятскую губернию; на тот же срок пошел в Астраханскую губернию М. Семенов. Рабочие отделались 1 г. г. н. вне столиц и фабричных районов20).
   

КРУЖОК ЧИЧКИНЫХ -- БАТУРИНА

   Центральный Комитет "Рабочего Союза" был уловлен и с изрядным "поличным". Зубатов мог бы торжествовать победу. Но... на заводах и фабриках остались рабочие и уже не те, которых можно было когда-то безбоязненно записывать в "добровольную" охрану, кричавшую восторженное "ура" при одном виде придворного экипажа. В октябре 96 г., например, по сведениям департамента полиции, в мастерских Московско-Курской жел. дор. началось "брожение", и во главе "зачинщиков" стоял десятник императорских поездов А. Д. Осеев!..
   "Ликвидации" на пролетариев мало действовали. Не прошло ж недели после из'ятия "Раб. Союза", а 39 рабочих фабрики Шейбеля забастовали (15/XI); повод для этого был особенный: "хозяин" женился, и по случаю такого радостного для Шейбеля события рабочие были распущены на два дня; но "хозяин" по случаю свадьбы, должно-быть, слишком поиздержался и уплатить за эти дни не пожелал; произвол был так очевиден, что даже полицейский пристав возмутился хозяйским беззаконием, встал на сторону рабочих и уговорил новожена раскошелиться. А на следующий день рабочие фабрики Цинделя поколотили без дальних разговоров старшего мастера, их жестоко утеснявшего. Наконец, 28/XI на заводе Старый Бромлей тоже началось такое "брожение", что, в предупреждение забастовки, охране пришлось изъять и удалить из столицы 23 "подстрекателя" 21).
   Но внимание Зубатова попрежнему фиксировала зловредная интеллигенция, в среде которой он, по своей системе оставлять "на разводку", старался держать всегда розыскной "эмбрион". При ликвидации издательского кружка некоторые из наблюдаемых не были тронуты (например, И. Чорба), хотя они были очень на виду. Но у Зубатова были "в запасе" не только отдельные лица -- имелась и целая группа.
   В главе XIII я упомянул о гимназическом кружке, к которому принадлежали, кроме Величкина, Чичкины и Батурин и за которым, по откровенному заявлению Бердяева, имелось наблюдение "и внешнее, и внутреннее". Юноши за три года подросли и с пылкостью, свойственной молодости, от "саморазвития" перешли прямо к "развиванию"; а так как в те времена мечтой чуть ли не всякого серьезного революционного подростка была "типография", то энергичная "молодягинка", перейдя к пропаганде, решила сейчас же обзавестись и печатным станком. Этого и дожидалось охранное отделение.
   Но непредвиденный случай расстроил дальновидные планы Зубатова и вызвал, так сказать, преждевременные роды. Дворник дома, в котором квартировал слесарь Михаил Маринин, заметил у жильца запрещенные книги и донес об этом полиции, а пристав, не спросясь у охранки, обыскал названного рабочего, нашел у него склад революционных изданий и даже добился от Маринина признания в том, что эту нелегальщину ему дал студент Батурин. Ретивый полицейский получил за непрошенное усердие "нагоняй", но делать было нечего -- пришлось ликвидировать кружок незамедлительно.
   Таким образом, 9/XII--96 года были арестованы; Н. В<. и А. В. Чичкины, Г. Н. Масленников, К. Н. Батурин. и С. А. Озеров, а двумя днями позже -- А. Ф. Войткевич27).
   По обыскам у Н. Чичкина обнаружили типографские принадлежности и 7 экз. гектографированной брошюры "Франкфуртская стачка" (издание Московского "Рабочего Союза", 7/XII); у Батурина в погребе нашли склад социал-демократической литературы и рукопись программы "боевой организации рабочих"; у А. Чичкина -- партию старых нелегальных изданий и у рабочего Ф. Балакирева -- несколько брошюр революционного содержания.
   Вовникшео по этому поводу при мосювоком г. ж. у. дознание выяснило, что осенью 96 года приехал из Нижнего Новгорода студент А. Никитин, который привез с собой 30 брюшюрок, свел знакомство с рабочим завода "Перенуд" В: Шашкиным, устроил у него несколько собраний и затем передал его своему товарищу Озерову, так как считал себя недостаточно "чистым" (действительно, 1/Х он был арестован по требованию нижегородского г. жанд. управления, при чем у него были найдены "Рабочий" No 2 и другие брошюры).
   Было дознано, кроме того, что Никитин, Озеров и примкнувшие к ним К. Батурин, Г. Масленников и А. Фин вели пропаганду через рабочих Шашкина, Маринина, З. Литвина, Г. Жарова и Н. Авдеева. Связи! устраивал и хранил нелегальщину Н. Чичкин. Шишкин, Жаров и Маринин раздавали нелегальную литературу своим товарищам: В. Горячеву (Григорьеву), А. Шукалеву, И. Крутицкову, А. Грачеву и Ф. Балакиреву.
   Кроме упомянутых лиц по ходу дознания были привлечены еще в качестве обвиняемых: Вюйткевич (знакомый Озерова), рабочие А. Пирогов (сожитель Жарова), Г. Ильин и Г. Апрельков (приятели Литвина).
   Из отдельных эпизодов жандармского расследования по этому долу следует отметить, во-первых, показания Озерова; этот обвиняемый заявил, что", называясь "Николаем Михайловичем", он знакомился о рабочими "из личного любопытства", а нелегальными изданиями пользовался лишь для бесед о ними; Озеров дал затем характеристики и приметы рабочих, о которыми имел дело, и перечислил книги и нелегальные издания, которые он видел у них. На вопросы по данным наружного наблюдения Озеров показал, например, что 8 декабря 96 года был в трактире Кузнецова с рабочими "Петром Кузьмичем" и Николаем Ивановым; что неизвестного, которого он встретил у Страстного монастыря, зовут "Павлом Ивановичем"; что на заводе Анонимного Общества он имел 2 рабочих, которым передал 5/XI гектографированное воззвание "К рабочим Анонимного Общества" и т. д. На запросы жандармского управления (17 и 31/I--97 года) по этому поводу охранное отделение ответило, что лицами, подлежащими выяснению, являются: П. К. Засоркин, Н. Иванов и В. В. Шашкин.
   Относительно рабочих, которых К. Батурин "признал за своих знакомых", Зубатов сообщил генералу Шрамму следующее: "Опекунов", отказавшийся ваять у Бабурина нелегальную литературу -- это В. И. Пикунов; "Семен Сергеевич", с которым Батурин должен был иметь свидание в пивной,-- слесарь С. С. Гинсбург, рабочий, у которого Батурин бывал в доме Садомова.-- Ф. Л. Долин, а, маляр, производивший оборы в кассу,-- Н. В. Авдеев и что последний еще в. 1885 г. подвергался двухнедельному аресту по 246 ст. (оскорбление "величества"); а Пику нов и Долин привлекались по делу о "М. Р. Союзе".
   Кроме того, по поводу заявления Маринина о том, что нелегальщину он получил от интеллигента, адрес которого ему дал В. А. Никулин, охранное отделение сообщило жандармскому управлению, что упомянутый рабочий принадлежит к числу сильно распропагандированных, знаком с Б. Кварцевым, ему было воспрещено жительство в столице (до 1/VII--96 года) и что, находясь над надзором в г. Городище, Пензенской губ., он, по сведениям местных жандармов, продолжал обнаруживать свое вредное направление, заявляя публично, что "нас хотя и выслали из Москвы, но голова наша там и мы свое возьмем"...
   Наконец, относительно агитации, которая велась в мастерских Московской-Брестской железной дороги, Зубатов сообщил Шрамму, что прокламация, обнаруженная 9/XII--96 года в помянутых мастерских, была, издана кружком Озерова, и что распространял ее, стараясь подготовить забастовку, К. Батурин, которому помогали Авдеев и Пикунов...
   Дело, по обыкновению, разрешилось "в. п." (18 марта 98 года), по которому пошли под г. н. п. в Вятскую губ.: А. Никитин -- на 4 г., Озеров и Н. Чичкин -- на 2 года, в Астраханскую губ.: Фин -- на 3 года, Батурин -- на 2 года. Относительно" рабочих мне известна судьба двоих -- В. Горячева и И. Крутицкова (2 и 1 г. гласного надзора).
   В заключение упомяну еще об одном эпизоде, связанном с этим делом. В бумагах, отобранных у Батурина, было найдено письмо, писанное студентом Н. П. Суворовским, содержание которого послужило основанием для привлечения его автора к дознанию. Документ этот по непосредственности и силе переживаний, в нем отразившихся, столь характерных для молодежи того времени, пожалуй заслуживает того, чтобы процитировать из него некоторые места.
   "Батурин! -- писал Суворовский,-- пользуюсь редкой минутой, когда голова немного работает... Я вел себя, как сумасшедший, когда хотел узнать, благословите ли вы на самоубийство человека, отлично понимающего, что надо делать, во не имеющего физической возможности жить по убеждениям... Главным мотивом действия всех мыслящих, честных людей является желание освободить русский народ от политического рабства... 30 лет научили нас, мы знаем, что делать, чтобы: спасти русский народ. Надо уничтожить условия, при которых возможны "великие реформы"; возможно позорнейшее январское событие; когда на мольбы верноподданных земцев, просящих только о "единении царя с народом", о непосредственном доступе голоса земцев к "престолу", о гласности, наконец, о том, чтобы закон стоял выше административного произвола (ходатайство тверского земства),-- раздалось топанье слабоумного щенка, не умеющего без бумажки слова сказать...
   Долой, поэтому, то, что по природе давно уже расползается по всем швам, но искусственно поддерживается штыками и бесподобными учреждениями, в роде охранного отделения!"...
   Да, "бесподобные учреждения" -- поддерживали!..
   Поддерживали,-- не нам в огорчение будет сказано,-- так иногда, как веревки царских палачей часто "поддерживали" повешенных революционеров! ..
   

ГЛАВА XV.

   Студенчество на распутьи. -- Захарьинская история. Декларация Союзного Совета от 21/Х-96 г. -- Ходынская демонстрация. -- Самоубийство Ветровой. -- Оппозиция "академистов". -- Деда Вотякова, Роша и о коробке из-под ваксы.
   

СТУДЕНЧЕСТВО НА РАСПУТЬИ

   1896 год для московской охраны был очень тревожным: пребывание царя в столице, три смены пропагандистов, беспокойство рабочих и, под конец, опять волнующееся студенчество, снова "беспорядки", сделавшиеся почти хроническими, ставшие настоящим "бытовым явлением".
   Середина 90-х годов и для учащейся молодежи была переходным временем, эпохой перелома. Студенчество также стояло на распутьи. Хотя политическая и классовая борьба начала уже все более и более захватывать подрастающее поколение прогрессивно-мыслящей интеллигенции, но основная земляческая масса оставалась еще сырой и старалась удержаться на почве чистого академизма.
   Тем не менее многие из студентов, уже имевших определенные революционные взгляды, принимали участие в союзнической организации, одни -- затем, чтобы направить ее деятельность в сторону борьбы за политические лозунги, другие -- потому, что эти лозунги нашли уже себе некоторое отражение в публичных заявлениях руководящего центра организации.
   Как я уже упомянул, московское охранное отделение, занятое коронационной "кутюрьмой", мало обращало внимания на академические дела учащейся молодежи, несмотря на то, что усердствовавшая, как никогда, почтовая "цензура" доставляла на этот счет богатейший материал.
   Мы сделаем беглый обзор этих своеобразных агентурных сведений. Некий "И. Л." сообщал в V--95 г. петербургскому студенту В. Крылову об организовавшемся в Москве ярославском землячестве (упомянуты участники: В. А. Кудрявцев и др.). А. М. Станиловский писал 1/VII в Ярославль П. А. Васильеву о делах рыбинского землячества, называл имена его членов и предупредительно указывал свой адрес. А. И. Смирнов докладывал в письме в Орел от 7/XII Н. А. Вербицкому о собраниях орловцев. То жо делали: неизвестный автор в корреспонденции (4/II--96 года) в Киев, к Н. Н. Бабинову, относительно елисаветградского землячества и Н. (Ждан) Пушкин, в письмо к киевскому студенту С. М. Ястребову, о кубанцах.
   Между прочим, А. А. Богданов сообщал 20 сентября в Казань Л. Н. Ромодину: "Кузнецкий и я поступили в оренбургское землячество... Явилась мысль основать екатеринбургский кружок... Заметь, что я тебе пишу в пределах возможности -- советую и тебе делать то же, ибо по некоторым причинам приходится остерегаться". Автор письма, воспринявший уже, очевидно, начатки конспиративной азбуки, был, как свидетельствует эта перлюстрация, совершенно прав...
   Другой, менее искушенный юноша, В. И, Иванов писал (27-го октября) студентке Е. Манджос в Монпелье: "Мы живем хорошей студенческой жизнью, несмотря на все неблагоприятные условия... Замечается страшное стремление к истине"...
   Большинство "подцензурных" корреспондентов об осторожности, конечно, не думало; они невольно" выбалтывали маленькие секреты студенческой жизни; охране, разумеется, шли на пользу всякие перлюстрационные указания на лиц, прикосновенных к той или другой нелегальной работе, которое не были еще известны ее секретной агентуре; пользуясь такими указаниями, охрана направляла своих сотрудников на сближение о наиболее активными личностями, таким путем выяснившимися; благодаря перлюстрации она легче ориентировалась в тысячеголовой массе учащейся молодежи и с большим успехом плела стою розыскною паутину.
   В том же 1895 году, например, универсант С. Ф. Дмитриев писал 22 сентября в Петербург, своему брагу Николаю: "Ныне иду к спуд. Анциферову пли, вернее, к его товарищу Сорокину. У них собираются студенты и разбирают, что полезно для народного чтения; летом распространяют среди мужиков книги, ведут с ними беседы, объясняют непонятное для них. Очень интересно приглядеться к этому делу"...
   Весной 1897 года названные пропагандисты после некоторого внутреннего и наружного обследования были ликвидированы...
   В начале 1896 года настроение студенчества было несколько подавленным, и учащаяся молодежь ни на какие выступления не шла.
   Год начался маленькой "историей". 10-го января приват-доцент московского университета П. В. Безобразен прочитал в аудитории Исторического Музея: лекцию: "О женщине в истории". Если верить докладу местного пристава, лектор "иронически и оскорбительно" отозвался о правительстве, которое не дает русской женщине возможности получать высшее образование, несмотря на единодушное требование общества". "Дело за вами,-- сказал многозначительно Безобразов, обращаясь к слушавшей его молодежи.-- Сплотитесь, будьте стойки и добьетесь своего!"... В заключение лектор обозвал холопами, холопчиками и холопишками "карьеристов", под которыми, по догадке сметливого" полицейского, Безобразов разумел профессоров, подписавших петицию, а потом струсивших... Кроме этого донесения пристава, лекция других внешних последствий не имела.
   Перед университетским праздником Союзннй Совет выпустил (10/I--96 г.) гектогр. воззвание, в котором, впрочем, ограничился приглашением студентов устраивать и этот день вместо обычных кутежей частные собрания, на которых можно было бы обсудить насущные вопросы.
   Татьянин день тоже прошел сравнительно тихо, и единственным событием было> то, что собравшаяся в ресторане "Яр" молодежь спела "Галочку", переделанную на московский лад ("Наш Бердяев-генерал всех жандармов созывал"...), а запевало (отказался болгарином О. О. Иосифчевым) высказал, вероятно -- под хмельком, желание поколотить "обера" Власовского.
   Это вялое настроение студенчества отмечено в письме неизвестного москвича, который сообщал 1/I--96 года Б. В. Авилову (впоследствии известный с.-д. деятель) через сестру последнего, живущую в г. Калуге, следующее:
   "Полиция меня не выставляет..., прописали они меня в предрождественской суматохе, но мое пребывание им не особенно приятно... Публика здешняя сплошь ослабела; очень немного из самых отчаянных еще изрыгивают, но, увы, "ходит птичка весело по тропинке бедствия"... Боголепов организованно и систематически упраздняет науку и проектирует какие-то Варфоломеевские ночи по отношению к студентам. Власовский несколько сократился. Его высочество губернаторствует...
   Ожидали, что студенчество "заговорит" в годовщину освобождения крестьян. Московский универсант И. И. Заремба писал, например, томскому студенту К. А. Давыдову: "19 февраля мы празднуем; на лекции, несмотря на то, что они будут, вероятно, никто не явится. Вечером предполагаются собрания, речи, рефераты, пожалуй -- демонстрации и пр. Будет и наше сибирское собрание"...
   Однако, годовщина прошла совершенно спокойно.
   Несмотря на такое скромное поведение учащейся молодежи находились охранители, которые даже и в притихшем студенчестве не переставали видеть крамолу. Один из таких "верноподданных" жаловался в письме от 16/I--96 года на "крайнюю распущенность" московской учащейся молодежи и, как на пример, указывал, что студенты позволяют себе являться "даже в императорские театры" в тужурках, "что коробит привычный глаз" и т. д. Эту перлюстрацию департамент полиции нашел нужным сообщить московскому обер-полицеймейстеру, желая, вероятно, поставить на вид столичной администрации ее недостаточно строгое отношение к университетским вольнодумцам...
   Сознательная часть студенчества переживала, несомненно, в процессе развития своего миропонимания; и в определении своего отношения к окружающей действительности критический момент; либеральным чаяниям пришел решительный конец; многие понимали уже, как Суворовский, письмо которого было цитировано в предыдущей главе, что именно "нужно делать" "мыслящим и честным людям"; но "жить по убеждениям" иным нехватало сил, и на этой почве создавались острые коллизии, заканчивавшиеся иногда трагически.
   Еще не успели забыть неожиданной смерти популярного в товарищеских кругах студента Н. Соловьева, покончившего самоубийством, как разыгралась новая драма: 2/I--96 года В. Михайловский (привлеченный к дознанию по делу о Союзном Совете) сбросился из 4-го яруса в Большом театре во время спектакля; эта смерть носила явно демонстративный характер и вызвала большое волнение...
   Частые самоубийства среди московской молодежи (за короткое время -- 3 случая) вызвали даже запрос департамента полиции, который в своих попечительных заботах об учащейся молодежи пожелал узнать, в чем дело и "нет ли связи между смертью студента Эфруси, покончившего с собой, и другими подобными фактами".
   Связь, конечно, была -- сам департамент полиции, охрана, их деятельность, в которой выявлялась политика реакционного правительства, поставившая перед молодежью, имевшей "страшное стремление к истине!", сказочную дилемму: "направо пойдешь -- коня (идеал) потеряешь, налево -- смерть найдешь"...
   И все вдумчивое, бодрое, идеалистически настроенное пошло налево, дабы черев смерть свою обрести" жизнь другим...
   

ЗАХАРЬИНСКАЯ ИСТОРИЯ

(Декларация С. Совета от 21/Х-96 г.)

   Едва начался новый учебный год, как охранное отделение поспешило донести (30/IX--96 г.) департаменту полиции о возобновившейся деятельности Союзного Совета, выразившейся в агитации прошив профессоров Захарьина и Попова и в сборе пожертвований (что являлось особо знаменательным) в пользу забастовщиков костромской фабрики Зотова...
   Борьба студенчества с названными выше профессорами имела уже свою историю. Захарьин -- знаменитый врач диагност, известный по менее легендарными суммами гонорара, которые он брал с пациентов, как человек, не пользовался хорошей репутацией. Интересно, что, когда умер Александр III, стоустая молва обвиняла в смерти царя самого Захарьина, который его" пользовал: говорили, что он умышленно отравил "миротворца"; эти слухи, имевшие юдофобский характер, вызывали даже попытку разгромить принадлежавший Захарьину дом на Мещанской улице (сам он поспешил тогда уехать за границу).
   Студенты медики были тоже настроены против Захарьина, читавшего лекции в клиниках, но, разумеется, по другим мотивам. Недоразумения начались еще в ноябре 1895 г. Слушатели Захарьина заявили ему через своих делегатов Ментова и Волоцкого (упоминались в предыдущей главе), что студенты-медики решили не посещать его лекций, находя, что он роняет свое достоинство, совмещал ученое звание с какой-то чиновной должностью по министерству императорского двора, Захарьин с обычной грубостью ответил: студенты:-- ученики, он -- учитель и в их советах не нуждается...
   13-го ноября на лекцию Захарьина из 15б записанные явилось 4 человека.
   Демонстрации против клинических профессоров и порядков продолжались и в следующем месяце, при чем зачинщиками таковых охранное отделение считало студентов Рукавишникова, Певзнера, Шиловцова, Янсена, Гречишникова и Яновского. Хотя у Захарьина нашлось все-таки 18 слушателей 1), но, в конце-концов, упрямый профессор отказался от чтения лекций и уступил кафедру своему ставленнику Попову. Это почти не изменило сущности дела -- медики стали бойкотировать и Попова, протеже Захарьина, и неизвестно, чем бы эта история кончилась, если бы не разыгрались "события".
   Как уже было упомянуто, центральный орган земляческой организации, по сведениям охранного отделения, начал действовать с первых же дней учебного семестра; это подтверждалось и перлюстрационными данными. М. С. Чуйка писал, например, брату своему Виктору в Валки 6/Х--96 года: "В Московском университете идет теперь работа: разделяются по группам н выбирают представителей; совет их выбирает старшин и эти органы ведают всеми студенческими делами"...
   В конце октября Союзный Совет успел уже объединить на почве земляческой организации все прогрессивные элементы студенчества и ждал только случая проявить свою силу.
   26/Х--96 года Зубатов докладывал обер-полициймейстеру:
   "В настоящее время среди студентов университета господствует сильное брожение, готовое принять форму беспорядков, которых студента сами не могуч" мотивировать с должной ясностью и доказательностью, и весь их образ действий покоится на бессознательно ощущаемой молодежью потребности протеста, чтобы разбудить этим путем дремлющее общество, которое-де проснется, когда отцы почувствуют, как жестоко их дети наказаны за беспорядки.
   "Революционный элемент агитирует против беспорядков, так как боится, что общая репрессия вредно отразится на его конспиративной деятельности.
   "Почти все землячества подали Сошному Совету, заявления о необходимости беспорядков... Наблюдение за учащейся молодежью усилено, и при первой в том надобности будут приняты решительные меры".
   В донесении, посланном охранным отделением на следующий день в департаменте! полиции (No 2877), повторялось то же самое, но с некоторыми добавлениями. "Лица, хорошо знающие студенческую среду,-- докладывал Зубатов,-- утверждают, что едва ли беспорядки состоятся в текущей половине академического года"... Тем не менее, установленным за известными членами Союзного Совета наблюдением выяснено, что собрания его членов происходят крайне часто, а именно: 21/Х, в 11 ч. утра была сходка у домовладелицы Анисимовой; 25/X -- в д. Гирш, в кв. Яковлевой; 27/Х -- у члена Союзного Совета А. О. Огаджанова и в 2 часа дня того же числа,-- в доме Карцева, по Косому пер. (неизвестно у кого)... Союзным Советом выпущена прокламация, которая по рукам не ходит, а лишь оглашается на общих земляческих собраниях через представителей Союзного Совета. К числу выясненных членов последнего принадлежат: А. Громан, В. Михалевич, М. Чикав, В. Иванов, А. Огаджанов, Н. Москалев, В. Громан, А. Ступин и И. Бондарадко...
   В ожидании "беспорядков" департамент полиций сделал распоряжение: "наблюдать за членами Союзного Совета, выследить их сборища, переписать". 29-го октября охранное отдел, уже представило списки участников вышеу поминавшихся собраний. Но в Петербурге, повидимому, колебались и не знали, что предпринять. Вопрос решила прокламация Союзного Совета (о которой говорилось в донесении за No 2877), выпущенная от имени 45-ти землячеств с датой 21/X--96 г.
   Эта декларация руководящего центра организованного студенчества брала, так сказать, "быка за рога"; на место защиты узко академических интересов, она определенно ставила борьбу за политические требования, борьбу за изменение "устава" -- не университетского, а всероссийского.
   С первых же строк воззвание от 21 октября заявляло:
   "I. Союзный Совет полагает, что главной целью Союза землячеств должна быть подготовка борцов к политической деятельности.
   "II. С. С. считает, что организованный, активней протест в данную эпоху все усиливающейся реакции будет иметь и широкое воспитательное значение:.
   "III. С. С. находит факт с проф. Поповым достаточно важным мотивом для поднятия организованных беспорядков -- с целью борьбы против современного университетского режима, как частичного проявления общегосударственной политики" 2)...
   Когда охранное, отделение препроводило экземпляр вышеупомянутого воззвания в департамент полиции, то в Петербурге поняли, что студенчество решительно с гало на новый путь и что церемониться с ним рискованно; поэтому директор департамента преподал московской охране другой наказ: "арестовывать собирающихся на сходки, обыскивать и высылать -- сходка за сходкой".
   Но осведомленность московского охранного отделения о студенческих делах была в это время слабовата; это видно хотя бы из того, что такой важный документ, как воззвание Союзного Совета от 21 октября, был представлен департаменту полиции лишь 1 ноября. Чувствовалось отсутствие "Феденьки" (Невского), который, окончив свой "курс", почил на лаврах. Правда, в распоряжении охраны имелся теперь агентурный козырь в лице Гуровича, но последний не был специалистом по земляческим делам.
   Занявшись "марксятами", Зубатов вообще запустил несколько надзор за академической сферой; во всяком случае, он был очень далек от истины, когда доказывал, на основании отзывов "лиц хорошо знающих студенческую среду", что беспорядков можно ждать лишь "во втором полугодии".
   Более точные сведения дала почтовая "цензура", представившая копию письма, адресованного в г. Рыбинск на имя Н. Н. Дильдежко, в котором универсант М. И. Латти писал 5/XI--96 года следующее: "Сообщу тебе секретную университетскую новость, которую ты, думаю", будешь держать в тайне. У нас в Москве, как теперь это уже есть в Киеве, Харькова, вспыхнут в скором времени студенческие беспорядки, как протест против всего реакционного направление царствования Николая II. Поводом к беспорядкам будет принята так-называемая Поповская история"...
   Пришлось охранному отделению заняться и студенчеством. Оказалось, что для координирования действий выехали делегаты: в Петербург -- В. Н. Масленников и в Одессу -- некто, направившийся к местному универсанту Бартольду. С другой стороны, в Москву прибыл из Петербурга, для переговоров с Союзным Советом, студент Лесного института Аветисянц. Одновременно последовал ряд новых студенческих сходок: 27-го октября -- у И. Г. Куницкого, затем у кассира] пермяков С. И. Корнилова, у закавказца Огаджанова, у тамбовца М. Р. Ростошинского, у И. Я. Мурза...
   6-го ноября "началось":-- студенты, собравшиеся в клиниках на лекции Попюва, вели себя так демонстративно, что профессор предложил им оставить аудиторию, но "слушатели" не подчинились, и пришлось удалиться самому лектору...
   

ХОДЫНСКАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

   Вместо того, чтобы ликвидировать, как рекомендовало высшее начальство, "сходку за сходкой", московское охранное отделение чего-то выжидало. Наконец, появилось воззвание Союзного Совета, которое приглашало учащуюся молодежь на демонстрацию, назначенную на 18/XI--96 года, в день полугодовщины ходынской катастрофы.
   Настроение студенчества было приподнятое, даже боевое; это сказывалось и в мелких фактах. 14/XI произошел, например, такой случай. На денном спектакле в театре Корша по случаю "царского дня" оркестр исполнил так-называемы;й народный гимн; едва раздались звуки "Боже, царя храни!", публика, по обыкновению, поднялась с мест; но один из зрителей, оказавшийся студентом Г. Харазовым, остался сидеть; по требованию его соседа офицера полицией был составлен но этому поводу протокол, с которым дерзновенного юношу отправили в охранное отделение; здесь долго размышляли о том, по какой статье наказуется проступок, совершенный Харазовым, который и протокол подписать и дать какие-либо об'яснения отказался; в конце-концов, ничего не придумав, своеобразного" демонстранта отпустили с миром. (Это, впрочем, ему не прошло совсем безнаказанно: когда возникли беспорядки, Харазова арестовали.)
   Чтобы парализовать агитацию, охранное отделение произвело в ночь на 17/XI--96 года аресты участников сходок, которые были намечены наблюдением за представителем юго-западных землячеств В. И. Михалевичем, проявлявшим особую энергию, за упоминавшимися выше Чиковым, Бондаренко, Сгупиным, а также за И. Ф. Блиновым и А. А. Ассингом; всего было задержано 53 человека, при чем по обыскам у М. Р. Ростошинского взяли гектограф, а у Михалевича, Ассинга, Н. В. Васильчикова, П. Н. Яковлева, П. М. Назарьева, Куницкого и Н. Э. Фосо (член Союзного Совета от калужского землячества) была обнаружена разная нелегальщина и земляческие документы3).
   Том не менее, утром 18 ноября у Пресненской заставы собралось около 400 студентов, которые намерены были пройти на Ваганьковское кладбище, (где похоронены жертвы ходынской катастрофы), чтобы отслужить панихиду; приготовленный заранее наряд полиций толпу эту не пустил, и она двинулась тогда к университету, чтобы требовать у ректора разрешения помянуть погибших в университетской церкви; вместо этого демонстрантам предложили разойтись, и когда они этого не сделали, их пригласили в манеж -- классический форум студенчества, где блистательный Войлошников (это была его специальность) немедленно приступил к "все-студенческой переписи"; всего было зарегистрировано 446 человек, но задержали на этот раз лишь 17 универсантов, 4 женщины и 15 разночинцев.
   На следующий день учебное начальство вывесило в стенах университета об'явление о воспрещении сборищ; "это обстоятельство (простодушно говорит официальная справка о беспорядках) послужило для студентов поводом вновь собрать сходку" (в гистологическом кабинете), которая шумно заявила требование освободить, товарищей, задержанных накануне; собравшийся предложили очистить лабораторию к 4-м часам дня; требование не было исполнено, и снова, 403 человека попали в манеж, а оттуда -- в тюрьму.
   20-го ноября сходка повторилась в актовом зале университета; вновь задержали 206 человек, в том числе 1 женщину и 4 разночинцев. 22-го числа произошла новая стычка: студенты собрались на лекции Попова, в клиниках -- 30 человек! в аудитории, остальные в смежном коридоре; демонстранты подняли шум, мешали лектору заниматься и предъявляли ему "разные неуместные претензии". При этом особо отличились: А. Н. Шмидт, В. И. Рейнмиллер, М. И. Мергулин и Н. М. Романовский. В руках победоносной охраны оказалось снова 66 пленников...
   Наконец, 23-го ноября студенты опять собрались в. университете с целью добиться освобождения товарищей; на этот раз учебное начальство не обратилось к содействию полиции, наоборот,-- обещало ходатайствовать об освобождении арестованных; оно спасовало перед альтернативой: или перенести чтение лекций в Бутырки, или превратить "храм науки" в до>м предварительного заключения...
   В подкрепление обещаний учебного начальства охр. отделение того же 23 ноября арестовало: М. К. Вольского, А. Н. Грамматикова, С. М. Швайцера, Н. М. Петрова, М. Л. Гуревича и И. А. Барского; последних трех задержали в виду "заявления педелей университета о том, что эти лица были замечены ими на всех сходках и являлись главными агитаторами последних, но своевременно ускользали каждый раз из рук полиции"...
   Образец трогательного взаимодействия университетских "пуделей" и филеров охраны!4)...
   В конце-концов началось, по обыкновению, распределение на категории. Университетское начальство, чувствовавшее себя как бы виноватым, отнеслось к провинившимся студентам очень снисходительно: из университета было исключено всего 26 человек и то с правом поступления в другие высшие учебные заведения; другим был об'явлен "выговор" по ст. ст. 31 и 37 университетских правил; из остальных участников беспорядков 624 студента были к 28 ноября освобождены из-под стражи. Охрана же 92-х человек, отнесенных к первой категории, выслала из Москвы, а 3-х (К. А. Скиданенко, П. А. Михайлов и Э. X. Ролау), привлеченных к дознанию, оставила под стражей; наконец, 24 студента из первой категории были лишены, как подчиненные гласному надзору, права жительства в столице5).
   

САМОУБИЙСТВО М. Ф. ВЕТРОВОЙ

   Относительно ноябрьских беспорядков правительство опубликовало сообщение, в котором, разумеется, была обвинена во всем учащаяся молодежь. По атому поводу "группа студентов" выпустила (XII--96 г.) гектографированное "Дополнение к правительственному сообщению", с котором выступила на защиту Союзного Совета. Одновременно появилось воззвание (тоже гектографированное, под заглавием "Чья вина?" и с подписью "Голос из общества"), критиковавшее университетские порядки и доказывавшее, что студенческие волнения явились результатом общего курса правительственной политики.
   Несомненно, "беспорядки" произвели немалое впечатление на русское общество; весть о них затронула даже заграничное общественное мнение, отголоском которого явились приветствия, полученные Союзным Советом от западно-европейского студенчества. Так, парижская группа социалистов-революционеров-интернационалистов (секретарь Леон Реми) по поводу арестов, вызванных ноябрьскими демонстрациями, прислала свою декларацию, в которой заявила, что "счастлива констатировать тот факт, что даже в России существует серьезное революционное движение", и выразила свою симпатию, "товарищам, которые борются в русских университетах за дело революции". Эта декларация тоже была опубликована союзниками в гектографированной листовке, вместе с приветствием, полученным от студентов Римского университета, которое содержало протест "против жестокостей политических преследований" и выражало пожелание "скорой и полной свободы русскому народу".
   Платонические декларации, конечно, не могли остановить репрессивной деятельности царского правительства. Московская охрана продолжала с еще большей энергией "политические преследования". Особое внимание было оказано тамбовскому землячеству, которое отличалось революционным настроением и в организации беспорядков принимало живейшее участие. Помимо Слетова, представителя тамбовцев в Союзн. Совете, его заместителя Вольского, библиотекаря Назарьева, гектографщика Востошинского, были арестованы еще: М. М. Дорохов (писавший тексты воззваний), Н. Н. Сатин (кандидат в заместители), Д. К. Лысогорский и И. Н. Васильев ("социал-демократы по убеждениям"), Н. С. и А. С. Жихаревы, Г. Н. и Л, И. Залыгины, С. А. Студенецкий и другие.
   Были арестованы также: Б. Д. Некрасов, у которого, согласно показаниям Ф. К. Арнольди, происходили собрания ново-московского землячества; Дерябин, являвшийся, по заявлению на дознании Г. М. Функа, представителем пермского землячества в Союзном Совете; А. Г. Михайловский, деятельный член союзнической организации (перлюстрационные данные) и В. В. Серебренников, который, как выяснилось, дал Ассингу нелегальную брошюру. Разыскивали также Л. В. Залуцкого, который, по сведениям департамента полиции, служил посредником между петербургским и московским студенчеством по передаче сведений о ходе беспорядков...
   Новый год ознаменовался новым государственным преступлением, законами не предусмотренным: 2 января 1897 г. ученик филармонии П. М. Велигорский, находясь в театре, "отозвался неуважительно о народном гимне"; в данном случае охране не пришлось долго подыскивать статьи уложения о наказаниях, так как у "преступника" нашли при личном осмотре нелегальный журнал "Работник"; дело, впрочем, осложнилось: Велигорский заявил, что книжку эту дал ему... Н. Н. Теселкин! Так как привлекать старого провокатора за распространение революционных изданий было неудобно, то ограничились тем, что вызвали его для объяснения и положили дело под сукно.
   Наконец, 23/III--97 года были задержаны во время собрания, происходившего в квартире В. А. Медведева и жены его К. П. Медведевой, 19 членов Союзного Совет. Одновременно были обысканы и арестованы 6 других представителей землячеств, 9 членов судебной комиссии, 2 кассира, 1 -- от бюро труда, 1 -- "издатель" и несколько человек -- по другим делам6).
   Ближайшим поводом к мартовской ликвидации послужило опасение новых демонстраций в виду событий, разыгравшихся в Петербурге. 12/II--97 года в Петропавловской крепости покончила с собой, путем самосожжения, политическая арестантка М. Ф. Ветрова7). Трагическая кончина молодой курсистки вызвала сильное возбуждение среди петербургской учащейся молодежи. 4/III на площади Казанского собора собралось до 5.000 человек; после то-то, как священник собора отказался служить панихиду, толпа, несшая венки с соответствующими надписями, двинулась по городу, ню была встречена охранной ратью всех "трех родов оружия" (полиция, жандармы, казаки), которой и удалось охватить часть демонстрантов (903 человека); о(ни были переписаны. На следующий день по этому поводу в университете состоялась сходка (присутствовало до 300 студентов), на которой было решено собирать подписи лиц, солидарных с демонстрантами, и послать агитаторов для организации совместных действий учащейся молодежи других городов.
   С своей стороны провинциальное студенчество командировало делегатов в Петербург для ознакомления с происшествиями. Так, в Москву прибыл из Харькова Н. И. Попов, о котором Зубатов телеграфировал 15-го марта департаменту полиции следующее: "Почтовым едет в Петербург депутат харьковского Союзного! Совета разобраться в ветровской истории. Увидится с вожаками: лесником Герчиком, медиками Герихом и Ярцевым-Катиным, технологами Бауером и Шиллингом; 17-го проездом в Харьков Попов будет в Москве. Желательно наблюдение для выяснения руководителей Союзов Петербургского и Харьковского!".
   Тремя днями позже Зубатов донес: Попов 18/III выехал в Харьков; будучи в Москве, он передавал, что будто бы "в Петербурге подано прошение на высочайшее имя об указании просителям места погребения курсистки Ветровой и что в случае благоприятного ответа на могиле ее ожидается новая демонстрация".
   В прямой связи о "ветровской" историей стоял другой эпизод. Сообщая об агитации, которую вызвала трагедия, разыгравшаяся в Петропавловской крепости," директор департамента полиции предложил 4/III--97 г. выяснить k личность жениха Ветровой, живущего в Москве, учителя Шапошникова, а через неделю поступило телеграфное требование установить за ним "неотступное наблюдение". Тревога была вызвана, оказалось, письмом (которое было перлюстрировано), посланным Шапошниковым своей родне, жившей в Курской губернии; он, между прочим, писал: "Да, моя Маруся умерла..., сгибла в когтях царских... Клянусь у свежей могилы Маруси, что я сумею отомстить за нее. Она, может быть, просила известить меня, а палачи царские пошло хохотали"...
   Это продолжение ветровской истории имело, впрочем, совершенно мирный исход: получивши в департаменте полиции сведения об обстоятельствах смерти: своей невесты, Шапошников успокоился и, вернувшись 17-го марта в Москву, вступил в исполнение своих обязанностей библиотекаря Румянцеве кого музея.
   Попытка вызвать движение среди московской молодежи по поводу самоубийства Ветровой успеха не имела. Три студента сельско-хозяйственной академии (Я. А. Гуцевич, Н. П. Рахманов и П. Е. Вукович), хло >   Козлов, С. -- рабочий, II, 1в., 84.
   Козлов, С. А.-- артельщик ф-ки Тиль, II, 1в., 41.
   Козлов, Я. -- революц., I, 224.
   Козловский -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Козловский, А. П. -- революц., I, 254; II, 1в., 159.
   Козловский, Юзеф -- предатель, III, 112.
   "Кокарда" -- см. Шеленский.
   Кокин, А, А.-- революц., I, 248.
   Коков, В. К.-- революц., I, 166.
   Кокошкны -- к.-л., III, 146.
   Колячевская, Л. К. (по мужу Орлова) -- революц., I, 309--314.
   Колесников, Иван М.-- ("Иван Иванович"), с.-д., I, 349, 355--356, 358, 360, 365--336.
   Колесников, И. Ф.-- революц., I, 218.
   Колибрина, Л.-- революц., I, 390.
   Колли -- эксперт, I, 269.
   Колмаков, К. С.-- революц., I, 151.
   Колмогорова, М. Я.-- I, 201; II, 2в., 19.
   Колокольников, В. -- влад. бондарн. маст., II, 1в., 104.
   Колокольников, Павел Никол. -- с.-д., I, 290, 302--304, 306--307, 310, 359, 361, 365--366, 422--424; II, 1в., 36, 55, 159; III, 69.
   Колокольникова, Анна -- революц., II, 2в., 46.
   Колокольцев -- революц., II, 2в., 90, 94.
   Колокольцова, В. С.-- революц., I, 427.
   Коломенкина, М. А. -- с.-д., I, 369; II, 1в., 160.
   Коломийцева, Мириам Михайлова -- революц., II, 1в., 154.
   Коломийчук революц.,-- I, 81.
   Коломнин -- муромский купец, III, 26 51.
   Колонистов, Василий, революц.,-- I, 58.
   Колонтасв, Г.-- крест., привлек. к дозн., I, 396.
   Колосов -- вор и грабитель, агент о. о. в Екатеринославе, III, 45.
   Колосов, Евгений -- с.-р., III, 29.
   Колосова, Анна Ал-др. -- революц., II, 2в., 89, 101.
   Колотов, Дмитрий -- студент, революц., II, 2в., 83.
   Колчин, Д. -- (кл. "Барбасон") -- революц., I, 258--259, 261, 415.
   Колчин, М. Н.-- студ.-петровец, I, 164.
   Колчин, Ф. А. -- конторщик, I, 347.
   Колышкил, Н. М. -- подозр. и предат., 1, 398; II, 1в., 160.
   Кольбе -- дом-ц в Москве, I, 396.
   Кольцов -- предатель, II, 1в., 90.
   Кольцов, Г.-- знакомый Милн (Варшава) -- II, 1в., 110.
   Коля -- II, 2в., 18.
   Колянковский, А. А.-- киевск. студ., I, 171.
   Команецкий, Влад. И.-- революц., II, 1в., 87, 2в., 46.
   Комаринец, Я. В.-- моск. студ., I, 343.
   Комаров, И. С. -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Комаровский -- I, 34.
   Комаровы супруги,-- II, 2в., 39.
   Комино, Дмитрий -- домовлад. в Сухуме, III, 149.
   Комиссаров -- начальн. перемск. г. ж. у., III, 77.
   Комиссаров, Яков -- рабочий, провокатор, III, 36--38, 72.
   Комиссарова, Катя -- жена Якова Комиссарова, провокаторша, III, 72.
   Комоцкий -- дом-ц в Вильно, I, 2в., 54.
   Компанеец, Ш. М.-- с.-д., I, 1в., 25.
   Комягина, Т. -- революц., I, 390,
   Кон -- с.-д., II, 2в., 77.
   Кон, Ф.-- общественный обвинитель А. Е. Серебряковой, III, 129.
   Конаца, Г. Д.-- рабочий, II, 1в., 126.
   Кондаков -- рабочий, I, 312.
   Кондорская, Софья (по мужу Гуковская) -- революц., I, 61, 62.
   Кондорский, И. К. -- революц., I, 429.
   Кондорский, К,-- революц., I, 411.
   Кондратов, А.-- революц., I, 52.
   Кондратьев -- революц. (архитектор в Харькове), II, 2в., 106.
   Кондратьев, М. А. -- революц., I, 418.
   Кондратьев, Ф. А. -- революц., I, 420.
   Кондратьева -- сестра О. А. Варенцовой, II, 2в., 105.
   Конкевич, Л. Л.-- моск. студ., революц., I, 227--230, 232, 411.
   Конкордин -- I, 373.
   Коновалов, И. А. -- секр. сотр. деп. пол., с.-д., III, 105.
   Кононов, А. Л. -- рабочий, I, 310, 424--425.
   Коноплянникова, Зинаида -- террористка (она же Рощина и Смирнова, Мар. Ал-др.), II, 2в., 108, 127--130, 144; III, 17--18, 26, 30.
   Коноплянцев, А. М.-- революц., II, 1в., 87.
   "Конрадов" -- см. Шуберт, К. Н.
   Консков, А.-- токарь, I, 315.
   Констан -- франц. мин. ин. дел., I, 82.
   Конст. Конст.-- вел. кн., I, 233; II, 1в., 40.
   Констанаянц -- революц., I, 191.
   Конторович, Фаин -- революц., II, 2в., 78.
   Конусов -- издатель, влад. кн. маг., I, 151, 152, 303; II, 1в., 52.
   Кончевский -- пристав в Вильне, II, в., 141.
   Коншин, Н.-- влад. ф-ки в Серпухове, I, 350, 428; II, 1в., 41, 104.
   Конюхов, В. А.-- поднадзорн., II, 1в., 137, 169.
   Коняев -- филер, 111, 127.
   Копельзон, Ц. (псевд. "Тимофеев"), революц., II, 2в., 39, 40.
   Колонасевич, Влад.,-- революц., II, 2в., 84.
   "Конченый" -- см. Кудреватых.
   Копылова, А. Д.-- революц., I, 37, 33, 89, 40, 41, 43, 45, 46, 47, 49, 50.
   Корвин-Круковский, Н. -- революц., I, 75, 388.
   Корелин, М. С. -- профессор, I, 232, 412.
   Коренев, Ф. Х. -- студ., I, 427.
   Коренева, Инна -- революц., II, 1в., 38, 48.
   Коренева, Фелицата Ив.-- учительница Пречистенских курсов, II, 1в., 46, 47, 48.
   Кореньков -- корреспондент Попова (из Чернигова), II, 2в., 19.
   Коренанов, А.М. -- негл. поднадз., II, 1в., 51.
   Коренанова, А. М.-- негл. поднадз., II, в., 51.
   Корженевский, И. И.-- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Корзинкины -- влад. ф-ки в Ярославле, I, 256.
   Карнатовская, Мария Николаевна,-- революц., I, 99, 120, 133, 149, 169, 180, 198, 215, 218, 219, 245, 247, 253, 292, 309--311, 368, 391--393, 396-- 397, 399, 409, 414, 429; III, 118--120, 122-124, 136, 139.
   Корнблюм, И.-- революц., II, 1в., 88.
   Корнейчик-Севастьянов, Н. Н. -- знакомый Распутина, I, 265, 268.
   Корнилов, А.-- влад. ф-ки, II, 1в., 95.
   Корнилов, В. И.-- влад. ювелирн. маг. в Москве, I, 154.
   Корнилов, С. И.-- студ., I, 330, 427.
   Коробкнн, П. II.-- рабочий, II, 1в., 163.
   Коробков -- с.-р., I, 53, 54.
   Коробочкин -- дом-ц в Гомеле, II, 1в., 20,
   Коробочкина, Бейла М.-- революц., II, 1в., 167, 183.
   Коровин -- революц., I, 416.
   Королев -- инженер (в г. Орел) -- I, 212.
   Королев А.-- революц., I, 393.
   Королев, Ал-др А. -- революц., I, 110, 116, 119, 120, 393; II, 1в., 158; III, 119.
   Королев В. П.-- рабоч., II, 1в., 162.
   Королев С.-- рабоч., I, 258.
   Королев, С. А. -- с.-р., I, 427; III, 128--130.
   Королевец, С. Д. -- революц., I, 265, 266, 268, 270, 272.
   Короленко, Влад. Галакт.,-- писатель, I, 80, 159, 180, 181, 395, 403; II, 2в., 76.
   Короленко, Илларион Галакт. -- брат писателя Короленко, I, 180, 205.
   Корольков, И. -- I, 58, 59; II, 2в., 18, 50.
   Коротенко, П. М.-- студент, I, 427.
   Короткевич, П. Ф.-- народоволец., I, 133, 134, 160, 395, 397.
   Короткий -- товарищ прокурора Моск. окр. суда, II, 1в., 93.
   Короткий, Василий -- шпион, III, 110.
   Корсак. Степан -- II, 2в., 68.
   Корсаков -- доктор, I, 136.
   Корсаков революц., III, 65.
   Корсаков, И.-- профессор, I, 412.
   Корсаков, С.-- профессор, I, 412.
   Корф -- генерал-губернатор, I, 60.
   Корф, В. Я.-- рабочий, с.-д., II, 1в., 22, 23.
   Корчагин, Н. А. ("Емельян Петрович"), с.-д., I, 309--315, 356; II, 1в., 161.
   Корчагин, Н. Н.-- студ., I, 309.
   Корчашкин, О. -- рабочий, II, 1в., 97.
   Корчевская, Нехама -- революц., II, 2в., 80, 81, 84.
   Корчемкин, И. И. -- I, 417.
   Корш -- содержатель театра в Москве, I, 331.
   Корш, Ф. -- профессор, I, 412.
   Корякин -- влад. ф-ки, II, 1в., 100.
   Корякин, Г. Л. -- студент, I, 427.
   Косарев, Л.-- конторщик моск.-курск. жел. дор., I, 259.
   Косарев, Сергей -- рабочий, II, 2в., 49, 50.
   Косатый -- околот. надзир. в Вильне, II, 1в., 148.
   Косач, М. -- революц., I, 413.
   Косовой -- рабочий, революц., II, 1в., 130.
   Косочобов, А. И. -- революц., I, 418.
   Коссовская, О.-- II, 2в., 19.
   Коссовский, С. И. -- с.-д., II, 1в., 16, 25, 26.
   Костенков (Орлов) Иван Афан. -- предатель, II, 1в., 70, 75, 77, 79, 160.
   Костиков, Г. Н.-- рабочий, 1в., 162.
   Костромин, Сергей С.-- революц., I, 46, 47, 387, 422
   Костромина, Л. С. -- революц., I, 423.
   Костромской, З.-- рабочий, II, 1в., 104.
   Косюра, Н. Г.-- курсистка, подозревалась "предательстве, I, 400, 412.
   Косякин, К. Д.-- студент, I, 164.
   Косяков, И. В.-- рабочий, I, 380.
   Котельников -- революц., I, 188.
   Котельников -- фабричн. инспектор, II, 1в., 103.
   Котельникова, Е. В.-- I, 417.
   Котлер, Ш.-- слесарь в Вильне, II, 1в., 128.
   Котляр, Р. Х.-- II, 1в., 170.
   Котляревский (он же Январский Ф. Л.), с.-р., предатель, II, 2в., 115, 116.
   Котов, Г.-- автор воспоминаний, III, 72.
   Котов, М. Н. -- с.-д., I, 420.
   Котов, Н.-- революц., I, 80.
   Котов, П. К. влад. ф-ки, I, 381.
   Котрен, М.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Коттен (фон) -- начальн. моск. охр. отд., I, 277, 278: III, 76, 138.
   Кочан, Я. И. -- с.-д., II, 1в., 86.
   Кочановские, Д. И. и Е. А.-- поднадзорные, II, 1в., 160.
   Кочанович, Н. М.-- бунд., II, 1в., 164.
   Кочаровский. К.-- с.-р., I, 83, 84, 85, 86, 89, 360.
   Коченовская, Е. А. революц., II, 1в., 55.
   Кочергин, П. -- ж.-д. рабочий, I, 315, 425.
   Кочерянц -- студ., I, 41.
   Кочизна -- агент виленск. охр. отд., II, 1в., 155.
   Кочнев, Георгий -- шпион, III, 110.
   Кочурин, Д.-- филер летучего отряда, II, 1в., 129; 2в., 123.
   Кочурин, П. -- филер., II, 1в., 27.
   Кошкарев, А. М.-- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Кравец, М. Я.-- II, 1в., 170.
   Кравцов -- ростовщик, I, 412.
   Кравцов, Б.-- с.-д., II, 1в., 71.
   Кравцов, В. П. -- художник, муж О. М. Шулятиковой, II, 1в., 70.
   Кравчинский -- см. Степняк-Кравчинский.
   Краевский, Станислав -- см. Рожновский, Казимир.
   Крайнев, Д. К.-- революц., I, 283, 418.
   Краков -- террорист, II, 2в., 124; III, 15, 52.
   Крамаревская, Марья Иван. -- II, 2в., 105.
   Крамаревский -- ветеринар, I, 166.
   Крамаренко -- весовщик, I, 201, 202.
   Кромский -- см. Потоцкий.
   Краннорельд -- супруги, революц., I, 214.
   Кранихфельд, Анжелика, жена В. П. Кранихфельда, революц., I, 214, 215, 409.
   Кранихфельд, Влад. П. -- революц., I, 46, 47, 214, 218, 219, 409, 418.
   Кранихфельд, Лидия Павловна (по мужу Мандельштам) -- революц., I, 99, 264, 396, 430; III, 119.
   Кранцфельд, Б. Г.-- с.-д., II, 1в., 21, 22.
   Кранцфельд, Р. Р. ("Марья Николаевна", Беляева, Аделаида, "генеральша") -- революц., I, 53, 54, 387. 145.
   Крапоткин -- гимназист, II, 2в., 52.
   Кропоткин, М. -- II, 2в., 52.
   Крапп, И. В.-- счетовод, революц., I, 346, 347.
   "Красавец" -- см. Кац, Еля Давид.
   Красавин, К. революц., I, 419.
   Красинский, Н. Г. -- рабочий, впоследствии видный "зубатовец", I, 378; III, 70--71.
   Красиков, Мих.-- революц., II, 2в., 84.
   Красильщиков, А. А.-- охранник, I, 281.
   Красильников И. П.-- революц., II, 1в., 162.
   Красильников, М. революц., I, 152, 160, 163.
   "Красильщиков" -- см. Живицин.
   Красильщиков, Я. С. -- революц., II, 1в., 167.
   Красин, Герман Б.-- с.-д., I, 138, 422; II, 1в., 63.
   Красин, Леонид Б.-- революц., I, 138, 163, 200, 402.
   Красина, Е. С.-- революц., II, 1в., 63.
   Красинский, Мечислав -- варшавский обыватель, III, 152.
   Красинский, Регинальд -- Петр-Докат -- просился на службу охр. отд., III, 151--152, 161.
   Красины братья -- революц., I, 138, 162, 163.
   Красников, С. П. с.-д., I, 428, 42.
   Краснов -- влад. завода, I, 360.
   Краснохолмский, Ф. -- революц., II, 1в., 87.
   Краснощек, А. -- революц., II, 2в., 58.
   Краузе -- дом-ц в Смоленске, I, 205.
   Крафт, Павел П.-- с.-р., I, 61, 62, 83, 84, 101, 102, 388, 390; III, 10, 13.
   Крашенинников, Алексей -- филер, I, 27, 87, 159; III, 13.
   Крейнес -- III, 28.
   Крейц -- граф, моск. обер-полицеймейстер, II, 2в., 9.
   Крекшин -- дом-ц в Ярославле, II, 2в., 93.
   Кременецкий, Леонид Никол.-- помощн. начальн. екатеринославск. г. ж. у., II, 1в., 12; 2в., 57; III, 30--32, 44.
   Кремер, Аарон, с.-д., 1в., 34.
   Кремер, А. И. -- ("Школьник" филер. кличка) бунд., II, 1в., 109, III, 113, 117, 124, 146, 164, 165.
   Кремневы братья -- революц., I, 288.
   Крестовниковы бр.-- влад-цы завода в Казани, III, 39.
   Крестьянинов -- интеллигент, III, 114.
   Кржицкий, С. О. -- революц., I, 418.
   Кривенко, С. И. -- писатель, I, 410.
   Кривошеина -- революц., I, 264.
   Кривцов -- ротмистр, помощи, начальн. новгородск. ж. у., III, 38.
   Кригель, М. Г.-- бунд., II, 1в., III, 115, 164, 165.
   Криглов, М. М. революц., II, 1в., 137.
   Крокунов, М.-- рабочий, I, 379.
   Кроль, А. И.-- II, 1в., 169, 170.
   Кронберг -- рабочий, III, 60.
   Кропоткин, П.-- революц., I, 79.
   Крохмаль, Виктор -- с.-д., II, 2в., 77, 78, 79.
   Кругликов влад. магазина, I, 310.
   Круглов, Вас.-- с.-д., II, 2в., 72.
   Круглов, Е. С. -- рабочий, I, 423.
   Круглов, М. М. -- революц., II, 1в., 169.
   Круковский, Г. М.-- революц., I, 158, 164.
   Круковский, Н.-- см. Корвин-Круковский.
   Крумбюгель, Леонид -- с.-р., III, 129, 130.
   Крупенин М. З. -- тамбовский охранник, III, 106.
   Крупнов, С. Г. студ., I, 427.
   Крутикова, А. А.-- революц., I, 417.
   Круницкий, А. Е. -- с.-д., II, 1в., 86.
   Крутиков, Иван -- рабочий, с.-д., I, 318, 310, 350.
   Крутовский -- помощи, врачеб. инспектора в Красноярске -- III, 173.
   Крутовский, Н.-- революц., I, 390.
   Круш, Л. С.-- революц., II, 1в., 157.
   Крушен, А.-- мастер завода Буш, II, 1в., 105.
   Крушов, А. Г.-- революц., I, 189.
   Крыжановская. В. Г. -- с.-д., II, 1в., 24, 25, 26, 157.
   Крыжановская, Б. Н. -- (по мужу)см. Иваницкая.
   Крыжановский -- полицейский пристав, III, 46.
   Крыжановский -- революц., II, 2в., 102.
   Крыжановский, П. С. -- революц., II, 1в., 162.
   Крылов, Б. -- доносчик, I, 182.
   Крылов, В.-- студент, I, 322.
   Крылов, Д.-- рабочий, II, 1в., 84.
   Крылов, Ефим -- торговец, II, 2в., 48,
   Крылов, И. -- рабочий, II, 1в., 95.
   Крылов, П. С. -- студент, I, 309.
   Крылов, С. Д.-- студент, I, 113.
   Крылов, Ф. (Воскресенский) -- революц., I, 52.
   Крылов, Ф. П. -- революц., I, 417.
   Крыловы, братья -- революц., III, 73.
   Крммов, А. В. -- рабочий, II, 1в., 87.
   Крымский, А. Е.-- революц., I, 81, 82.
   Крышенский, К. И. -- токарь, революц., I, 310, 315, 424, 425.
   Крюков, А.-- профессор, I, 412.
   Крючков, Б.-- рабочий, II, 1в., 95.
   Кряжев, Вас. Григ. -- (он же Григорьев, В.) -- рабочий, с.-д., II, 1в., 48, 160, 161.
   "Ксения Моисеевна" -- курсистка, II, 2в., 81.
   Кувалдин -- жандарм, I, 99.
   Кугель, Л. Я.-- революц., II, 1в., 109, 164.
   Кугушев, Георгий Г.-- князь, революц., II, 1в., 48, 51, 70, 82, 83.
   Кугушева -- кн. мать П. И. Войнаральского, II, 2в., 133.
   Кугушева, А. Г. -- революц., I, 393; II, 1в., 51.
   Кугушева, М. Г. -- революц., I, 113, 115, 118.
   Кудреватых ("Копченый") -- сотр. о. о. в Иркутске, II, 1в., 117, 118.
   Кудрин, А. Н. (Кудрявцев, А.) -- рабочий, с.-д., I, 258--259, 261, 416.
   Кудриченко, Вас. -- см. Коган, З.
   Кудриченко, Н. -- см. Богоряз. В. Г.
   Кудрявов, И. И. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Кудрявцев -- дом-ц в Москве, I, 430.
   Кудрявцев, Ал-сей -- революц., II, 2в. 41.
   Кудрявцев, В. (Петербург) -- I, 422.
   Кудрявцев, В. А. -- студент, I, 322.
   Кудрявцев, Ф. М. -- рабочий, I, 424.
   Кудрявцева -- II, 2в., 19.
   Кудряшовы -- влад. сукон. ф-ки, I, 1в., 96.
   Кудряшов, Ив. Вас. -- рабочий, революц., II, 2в., 93.
   Кузни, Ф. -- рабоч. революц., I, 378.
   Кузнецов -- иркутский еврей, III, 33.
   Кузнецкий -- студент, I, 322.
   Кузнецов -- народоволец, II, 386.
   Кузнецов -- содержатель трактира, I, 318.
   Кузнецов, А. -- рабочий революц., II, 1в., 127.
   Кузнецов, Л,-- с.-д., I, 297, 363, 364.
   Кузнецов, В. С. -- рабочий, революц., I, 425.
   Кузнецов, Д. -- студент-петровец, революц., I, 152, 159.
   Кузнецов, Д. Д. -- студент, I, 388.
   Кузнецов, П. А. -- I, 168.
   Кузнецов, С. (Федотов) -- рабочий, I, 258.
   Кузнецов, С. Ф. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Кузнецова, Августа Ал-др. -- с.-д., I, 363; II, 2в., 77, 97.
   Кузнецова, К.-- революц., I, 420.
   Кузубов -- ротм., начальн. одесск. ж. у., I, 92; III, 48.
   Кузьмин, Л. -- рабочий, сверлильщик, II, 2в., 66.
   Кузьмин, Иван -- рабочий, с.-д., II, 1в., 47, 71, 75, 82--83.
   Кузьмин, М. П. -- революц., I, 418.
   Кузьмин, Мих. Петр. -- рабочий, революц., I, 358--359.
   Кузьмина -- фельдшерица, III, 94.
   Кузьминский -- сенатор, III, 42.
   Кузяк. Т. И.-- рабочий, II, 1в., 160.
   Кулагин, В. П. -- агент охр. отд., III, 81.
   Кулагин, Сергей -- революц., II, 2в., 61.
   Кулагин, Ф. Д.-- рабочий, I, 423.
   Кулаков -- жанд. ротм., начальн. охр. отд. в Казани, II, 2в., 114; III, 39.
   Кулаков -- рабочий, революц., II, 2в., 99.
   Кулаков, А. К. -- рабочий, революц., III, 1в., 93, 162.
   Кулаков, А. Э. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Кулаков, Н. -- реалист в Иван.-Возн., II, 1в., 76.
   Кулаков, Петр -- революц., I, 390.
   Кулеш, А. С.-- с.-д., I, 427, 428.
   Кулешов,-- шпион., II, 1в., 90.
   "Куликов", см. Сарычев-Кулешов, П. А.
   Куликовский -- революц., III, 147.
   Куликовский. А. Я.-- II, 1в., 170.
   Кульман, Жан -- революц., II, 2в., 74, 75, 141.
   Кулябко -- начальн. киевск. охр. отд., III, 76, 105, 110.
   Кулябко, Ю. -- революц., I, 152.
   Куманин, И. В. -- революц., I, 205, 206, 210, 212, 408.
   Куницкий, И. Г. -- революц., I, 330, 332.
   "Купец" -- см. Ромасев.
   Купресов -- казанский студ., I, 147.
   Купреянов, Г. И. -- революц., I, 115, 118, 393.
   Куприянов, Вас. -- рабочий, II, 1в., 77.
   Купфер, Э. Ф.-- II, 1в., 158.
   Купцов В. И.-- револ., I, 283, 418.
   Кур, А. И.-- бунд., II, 1в., 164.
   Курбатов, Г. М.-- рабочий, I, 428.
   Курбатский -- дом-ц и Москве, II, 2в., 140.
   Кургиниянц, Аршак -- революц., II, 1в., 154.
   Кургуев, С. Н. -- революц., I, 418.
   Курепков -- революц., III, 122.
   Курило. И. М. -- студент, I, 427.
   Курило, Тарас -- предатель, III, 110.
   Курицын -- предатель, III, 110.
   Курлов -- охранник, III, 107.
   Курлов, П. Г.-- товарищ мин. вн. д., I, 280, 281.
   Курляндский, Николай -- с.-р., провок. III, 82, 112.
   Курнатовский, Виктор К.-- революц., I, 51, 60--62, 189, 388.
   Куровскиq, Макар -- революц., II, 2в., 78.
   Куропаткин -- генерал, II, 2в., 143.
   "Курчавый" (филерская кл.) -- революц., II, 1в., 143.
   Курчер, Р. О. -- чулочница, невеста Я. Милейковского, II, 1в., 148.
   Кусис, Л. -- революц., II, 1в., 170.
   Кусков -- врач, III, 92, 97, 98.
   Кусков -- присяжный поверенный, III, 92.
   Кусков, Леонид И. -- революц., I, 116, 165.
   Кусков Михаил (кличка в наблюл. "Шпальный") -- поднадзор., III, 92.
   Кусков, П. И. -- революц., I, 165, 292, 419.
   Кускова, Екатерина -- негласподнадзорн., I, 182, 293, 294, 397; II, 1в., 58, 59.
   Кусмарчик, Франц-Валентин -- секр. сотр. охр. отд., III, 110.
   Кустов, ткач, революц., I, 298.
   Кустов, Федор -- революц., II, 1в., 154.
   Кусьмиров -- шпион, III, 110.
   Кутасов, Алексей -- журналист, обвиняется в провокаторстве, III, 105.
   Кутайсов -- граф, иркутский ген.-губ. III, 10, 169, 30.
   Кутелева -- революц., I, 209; II, 2в., 27.
   Кутузова, Евлампия -- революц., II, 2в., 72.
   Кухарев, Иван -- шпион, III, 110.
   Кучеров, Ечельян -- студ., сотр. Яросл. ж. у., III, 54, 55, 56, 73, 74.
   Кучин, А. Р. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Кушинский, Н. Г. -- революц., I, 200, 201, 254, 408, 409.
   Кушнерев -- влад. типогр. в Москве, I, 385.
   Кушинкова. Е. П. -- I, 372; II, 1в., 162.
   Кушникова, Е. П.-- I, 372; II, 1в., 162.
   
   Лавринович -- главарь екатеринослав. соц.-дем., II, 2в., 139.
   Лавринович, П.-- рабский, II, 1в., 71
   Лавров -- начальн. тифлисск. охр. отд., III, 42.
   Лавров -- рабочий, шпион, III, 111.
   Лавров, Дмитрий -- сын Зворыкиной, I, 80.
   Лавров, З. Л. -- революц., I, 307, 423.
   Лавров, Николай, сын Зворыкиной, I, 80.
   Лавров, П.-- революц., I, 413.
   Лавров, П. В.-- революц., I, 243, 413.
   Лавров, Петр Лаврович -- эмигрант, I, 54, 79, 80, 84, 91, 159, 283, 285, 295, 296, 389, 404, 410, 419; II, 1в., 158: 2в., 113.
   Лавуазье -- автор "Истории коммунизма", I, 152.
   Лаврусевич. М. К -- поднадзорн., II, 1в., 159.
   Лаговский -- революц., II, 1в., 146.
   Лаговский -- революц., II, 2в., 103.
   Лаговский М,-- II, 2в., 52.
   Лаговский -- околоточный надзиратель, III, 46, 47.
   Лаговнер, М. Л.-- революц., II, 1в., 169.
   Лаговнер. М. Б. -- революц., II, 1в., 137.
   Лагунек Н. И. революц., II, 1в., 162.
   Ладовский, Н. А.-- с.-д., II, 1в., 22.
   Ладыжин, Иван Павлович, с.-д., II, 2в., 103, 106.
   Лазарев -- предатель, II, 2в., 68.
   Лазарев, Андрей -- рабочий, революц., II, 2в., 44, 52.
   Лазарев, Егор, эмигрант, I, 216, 217, 403, 409; II, 2в., 32.
   Лазарева, Л.-- (по мужу Ергина) -- революц., I, 284, 286.
   Лазарева, Софья -- народов., I, 20.
   Лазаревский -- знакомый В. Г. Короленко, I, 180.
   Лапин -- студ., I, 152.
   Лактин. Ал-сей Ал-дров., с.-д., II, 2в., 85, 87, 93, 94, 95, 106.
   Лакур, Е.- с.-д., I, 257.
   Лялаянц, Исаак Христофорович (парт. кл. "Инсаров") -- с.-д., II, 1в., 16; 2в., 55, 56, 57, 73, 139; III, 126, 131.
   Лалаянц -- жена И.-Х. Лалаянца, революц., II, 2в., 55, 56, 57, 139.
   Лалаянц, Прасковья (Воронеж) -- II, 2в., 101.
   Ламба, Д. В. -- революц., I, 411.
   Ламзин -- начальн. Витебск, г. ж. у., II, 2в., 139.
   Ламзин -- жанд. полк, в Витебске, III, 45.
   Ламонн -- революц., III, 122.
   Ламонова (Амдруцкая, Каютова) -- портниха в Москве, II, 1в., 46, 47, 161.
   Лангин, Е. (Басманов) -- рабочий, II, 1в., 84.
   Ланейзер -- революц., I, 297.
   Ландезен -- см. Гекельман, Абрам.
   Ланин -- дом-ц в Ярославле, II, 2в., 87.
   Лапидус, Ш. Е. -- с.-д., II, 1в., 26.
   Лапина -- революц., I, 188.
   Лапина (револ. кл. "Бэла") -- боевичка, I, 276, 277.
   Лаптев, Андрей Иванович -- II, 2в., 39.
   Лапшин, Г.П.-- рабочий, I, 308, 423.
   Ларионов -- дворянин, отец П. И. Войнаральского, II, 2в., 133.
   Ларионов -- см. Бойнаральский.
   Ларионов, Я. -- революц., I, 310, 313, 416.
   Ларионова, Ольга -- революц., II, 2в., 100.
   Лассаль, Ф. -- писатель, I, 58, 145, 313, 347, 373: II, 1в., 113, 151.
   Лассаль, (Каплинский С.) -- II, 1в., 164.
   Лассер, З.-- (Вильна) -- II, 1в., 145.
   Латти, М. И.-- моск. студ., I, 330.
   Латухин, Андрей Иванович -- народовол., I, 121, 174, 393, 406.
   Лафарг -- писатель, II, 1в., 146.
   Лашевский -- революц., III, 99.
   Лашкевич -- влад. типогр. в Москве, I, 364, 380.
   Лашкевич. Е. В. -- студент Петровск. ак., I, 164.
   Лбов -- провокатор, II, 82.
   Лебедев -- сотр. охр. отд.,-- см. Зубатов.
   Лебедев, Ал-др -- частн. поверен., революц., I, 57.
   Лебедев, Ал-др -- нелегален., I, 387.
   Лебедев, Вл. Н.-- революц., I, 207, 210, 408.
   Лебедев, Е. Д.-- революц., I, 164.
   Лебедев, Е. И. -- заготовщик, революц., I, 261.
   Лебедев, Иван Иванович -- бывш. полит. ссыльн., III, 88, 92, 93.
   Лебедев, Михаил -- рабочий, II, 2в., 46.
   Лебедев, Петр Вас. -- член кружка Малеева в Саратове, I, 123.
   Лебедев, Яков Дмитриевич -- рабочий, предатель, I, 261, 416.
   Лебедева -- революц., III, 27, 28.
   Лебедева, Л. Н. -- революц., I, 205, 206, 207.
   Лебедева, Надежда -- революц., I, 206, 210.
   Лебедева, Н.Н. (по мужу Жданова) -- I, 247.
   Лебедевы -- братья (Уфа) -- III, 113, 114.
   Лебединцев -- террорист, III, 33.
   Лебедь, И. -- революц., I, 57.
   Левдиков -- ротм. начальн. розыскн. пункта в Николаеве, III, 48.
   Леви, Р. Я. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Левиди -- см. Левит.
   Левин, Бенце -- бунд., II, 1в., 116, 123, 124, 145, 146, 149.
   Левин, Г.-- революц., II, 1в., 124.
   Левин, З. А.-- революц., II, 1в., 170.
   Левин, И. Д.-- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Левин, К. -- преподаватель торговых классов, в Твери, II, 1в., 66, 68.
   Левин, М. -- жилец у Блока в Вильне, 11, 1в., 126.
   Левин, М. -- революц., III, 13, 28.
   Левин, М.-- революц., II, 1в., 120.
   Левин, Э. -- II, 1в., 166.
   Левина (жена Б. Левина) -- бунд., II, 1в., 116.
   Левина, Е. К. (Киев) -- с.-д., II, 1в., 157.
   Левина. Э. -- революц., II, 1в., 17.
   Левннский, Г. И.-- с.-д., II, 1в., 21.
   Левенсон -- хозяин мебельной мастерской, I, 370.
   Левинсон -- влад. типограф., II, 1в., 74.
   Левинсон, М. Л.-- II, 1в., 145.
   Левинсон, М. Я. -- бунд., II, 1в., 109, 111, 117, 124, 146, 164, 165.
   Левинсон, П. С.-- с.-д., II, 1в., 21.
   Левит (он же Левиди, Адольф Хаим Ефим Григорьевич) -- народовол., III, 10, 27, 28.
   Левит, М. З. с.-д., I, 254, 257.
   Левит, Ю.-- II, 1в., 145.
   Левитас, Б. Л.-- революц., II, 1в., 166, 170.
   Левитас, Г. М.-- революц., II, 1в., 170.
   Левицкая, Л. -- революц., I, 75, 105.
   Левицкий -- присяжный поверенный по Владимире, II, 2в., 106.
   Левицкий, А. А. -- жанд. полковн., начальн. жанд. упр. в Иркутске, II, 2в., 117, 120; III, 164, 165.
   Левицкий, С. А.-- руководитель преподавания на Пречистенских курсах, II, 1в., 48, 55.
   Левко -- с.-р., провокатор, III, 111.
   Лейкович, Х.-- бунд., II, 1в., 104.
   Легкая, М. И. -- урожд. Тихоцкая -- революц., II, 2в., 136.
   Ледер, Г. Я. -- бунд., II, 1в., 146,
   Ледер, Д. П.-- революц., II, 1в., 166.
   Ледер, Р. Д.-- революц., II, 1в., 166.
   Леднев -- революц., I, 54.
   Лежава, А. М. -- I, 201, 205, 206, 207, 210, 211, 408.
   "Лейба" -- щетинщик, революц., II, 1в., 120.
   Лейзгольд, Пейсах Г. -- ("Алтер") -- приятель Г. Лекуха, революц., II, 1в., 143, 148, 170.
   "Лейзер" -- революц., II, 1в., 120.
   Леках -- дом-ц в Минске, II, 1в., 152.
   Лекух, Гирш (Лекерт) -- рабочий в Вильне, покушался на Ф.-Валя, повешен, II, 1в., 148, 149, 151, 184, 185, 186; 2в., 111.
   Лекух, Х. Л. -- двоюродн. брат Гирша Лекуха, революц., II, 1в., 148, 149.
   Лемтюжников, П. И.-- заместитель Ратаева, II, 1в., 144.
   Ленга, М. Н. -- революц., II, 2в., 112, 113.
   "Леман" -- революц., II, 2в., 79.
   Ленгник Ф.-- с.-д., I, 371.
   Ленин ("Ильин", "Ульянов"), Вл. Ильич -- с.-д., I, 414; II, 28, 55, 56, 57, 60, 138; III, 138.
   Ленский -- сотрудник бунд. прессы, II, 1в., 117.
   "Леонид" -- (рев. кл.) -- с.-д., II, 2в., 59.
   Леонов -- провокатор, II, 2в., 106; III, 82.
   Леонова -- дом-ца в Нижнем-Новгороде, II, 2в., 67.
   Леонович, Вас. Виктор.-- с.-р., III, 29, 67.
   Леонтьев -- студент, шпион, III, III.
   Леонтьев -- губернатор в Костроме, II, 2в., 90.
   Леонтьев -- толстовец, II, 2в., 20.
   Леонтьев, М. С. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Леонтьева -- революц., II, 2в., 121.
   Лепешинская, Юлия -- см. Гурвич, Вера.
   Лепешкин, Степан Васильевич -- I, 104.
   Лепницкий -- революц., II, 2в., 99.
   Лепнов -- рабочий, II, 2в., 105.
   Лер, Гастон -- корреспондент загран. изд., II, 2в., 122.
   Лернер (он же Раковский) -- секр. сотр. охр. отд., II, 2в., 42.
   Лернер -- с.-д. (Одесса), III, 59.
   Лесенко. Д. В. (Лысенко) -- с.-д., II, 1в., 22, 157.
   Летучев, Н. А.-- рабочий, I, 351.
   Лещенко, И. В. студент, революц., I, 151, 164: II, 1в., 162.
   Лещинский (он же Козлечков Николай) -- с.-д., II, 2в., 75.
   Либерман, С. Г.-- с.-д., II, 1в., 21.
   Либкнехт -- писатель, I, 80.
   Ливанов, Ал-др Ив. -- революц., II, 2в., 139.
   Ливен -- княгиня, I1I, 63.
   Ливен -- II, 2в., 67.
   Ливенцов, С. И.-- мастер патронного завода в Туле, I, 192.
   Лившиц -- влад. завода, II, 1в., 167.
   Лившиц, А. М. -- рабочий, революц., II, 1в., 133, 168.
   Лившиц, К. И. -- революц., II, 1в., 169.
   Лившиц (или Лифшиц), Х. И. -- бунд., II, 1в., 16, 21, 26, 170.
   Ливер, Ш. Я. ("Мартышка"),-- революц., II, 1в., 143, 170.
   Лизогуб -- урожд. -- см. Ширяева по мужу.
   Лилейкин, К. С. -- слесарь, I, 59.
   Лимановский -- писатель, I, 79.
   "Лина" -- см. Помелова, К. И.
   Линев -- филер, I, 182; II, 1в., 38.
   Линцер, Б. -- II, 1в., 25.
   Липатов, Г. -- рабочий, революц., I, 315, 424, 425.
   Липатов, И. -- рабочий, I, 310.
   Липатов, С. -- рабочий, революц., I, 310, 315, 424, 425.
   Липин, А. (Юделевский, Я.) -- автор кн. "Суд над азефщиной", III, 2в., 27.
   Липкин, Фед. Андр. (он же "П. Нежданов" и "Череванин") -- с.-д., I, 60, 62, 388; II, 2в., 44, 138.
   Липовецкая -- с.-д., II, 1в., 22,
   Липовецкие, Ц. И. и Ф. И. -- с.-д., II, 1в., 21.
   Липовский-Трофнмов, писатель, см. Пружанский Н. О.
   Липский -- влад. пивной в Вильне, II, 1в., 186.
   Лисецкий, В. И.-- II, 1в., 157.
   Лиснер -- дом-ц в Москве, II, 2в., 133.
   Лисснер -- влад. типогр. в Москве, II, 2в., 141.
   Лист, Густав -- влад. завода в Москве, I, 353; II, 1в., 91, 98; 2в., 45, 138.
   Листиков, И. И.-- модельщик, революц. I, 310, 315, 424.
   Листратов, Е. П. -- рабочий, с.-д., I, 423.
   Лисинская, Е. А.-- II, 1в., 157.
   Литвин, З. Я. -- рабочий, с.-д., I, 304, 318, 423.
   Литвинов, С. И. -- с.-д., II, 1в., 16, 26.
   Литинская, Е. -- учительница Прозоровской школы, II, 1в., 36.
   Литошенко, В. А.-- революц., I, 218.
   Лифшиц, г.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Лифшиц, Х. И. -- см. Лившиц.
   Лихачев, М. Ф. -- ж.-д. рабочий, I, 315, 424, 425.
   Лихтенштейн, Р. -- сестра А. А. Рейнгольд, I, 373.
   Лихтмахер, З. Ш. -- революц., II, 1в., 170.
   Лиштван, Л. И. -- рабочий, революц. I, 378.
   Лобанова, Л. -- I, 239.
   Лобачева, Дарья -- революц., II, 2в., 73.
   Лобачевский, В. К. (Лобач) -- рабочий, революц., II, 1в., 163.
   Логачев, Г. Н. -- революц., I, 243, 413.
   Логвинский, Давид (Яковлев) -- революц., II, 1в., 31, 158.
   Логинов -- дом-ц в Енисейске, III, 87, 88, 91.
   Логинов, Петр -- рабочий, шпион, III, 111.
   Ложкин, Н. -- студент, I, 76.
   Лозовский. М. А. рабочий, с.-д., II, 1в., 160.
   Локшин, М. А. -- революц., II, 1в., 168.
   Ломакин, А. А.-- революц., 39, 40, 41, 42, 46, 47, 48.
   Ломакин, Н. П. -- революц., I, 132, 154, 179, 398.
   Ломоносов, В. -- влад. медной мастерской в Туле, I, 157.
   Лопатин -- председ. Моск. судебн. палаты, I, 41, 42.
   Лопатин, Герман Ал-др -- народоволец, I, 16, 17, 390; II, 1в., 51; 2в., 126.
   Лопатин, Л. -- профессор, I, 412.
   Лопатин, П. -- революц., I, 23, 37, 386.
   Лопато, Гавриил -- революц., I, 24.
   Лопухин, А. А. -- прокурор, затем директ. департ. полиц., I, 365; II, 2в., 43, 123, 124, 143; III, 8, 10, 16, 17, 24, 30, 34, 57.
   Лорис-Меликов, М. Т. -- граф, I, 15.
   Лосева, А. Н. -- фельдшерица, II, 1в., 80.
   Лосицкий, А. Е. -- с.-д., I, 172, 243, 368, 413, 429; II, 1в., 14.
   Лошкарев, Н. А.-- I, 205.
   "Лохматый" -- революц., II, 1в., 109.
   Лубчон, И. В.-- революц., II, 1в., 169.
   "Лужанский, Николай Антонович" (Зарахович) -- с. д., II, 2в., 85, 86, 93, 94.
   Лукашевич, Анна Морицовна -- с.-д., II, 1в., 86, 161; 2в., 45, 47, 48, 49, 54, 134; III, 125, 126, 135.
   Лукашевич, А. О. -- револ. народник, II, 2в., 33.
   Лукашко, Максим Семенович -- революц., II, 2в., 110.
   Лукашкоп -- мастер ф-ки Мещерякова, I, 379.
   Лукашкев, К. П. -- рабочий ф-ки Мещерякова, I, 370.
   Луков -- студент, I, 342.
   Лукьянов, Г. М.-- ж.-д. рабочий, революц., I, 315, 424, 425.
   Лукьянов, Степан -- революц., II, 2в., 81, 83, 84.
   Лукьянов, Ф. Л. рабочий, с.-д., I, 423.
   Лукьянова, А. К. -- революц., I, 264, 268, 271.
   Лукьянова, В. -- революц. (повидимому, она же Лукьянчикова), I, 314. Лукьянович, Никифор, революц., I, 24.
   Лукьянчикова, Варвара Констан. -- революц. (ср. Лукьянова), I, 315, 357, 359.
   Лулшис, Е. И.-- революц., II, 1в., 170.
   Луначарская, С. И. -- учит. пречист. курсов, II, 1в., 47.
   Луначарский, Анатолий Васил.,-- с.-д., II, 1в., 86; 2в., 45; III, 137.
   Луначарский, Платон Васил.,-- с.-д., II, 1в., 62, 64; 2в., 59.
   Луначарская -- жена П. В. Луначарского -- с.-д., II, 2в., 59.
   Лункевич, В. В. -- с.-р., II, 1в., 156.
   Лункевич, З. П. -- жена В. В. Лункевича, II, 1в., 156.
   Лунц, Григорий -- с.-д., II, 2в., 74.
   Лупанов -- управл. Невьянским завод.-- III, 38.
   Лурия, Абрам -- с.-д., II, 2в., 113.
   Лурия. Мих. В. -- брат Мовши Лурия, II, 2в., 106, 112.
   Лурия, Мовша Вульфов (он же Фишкес), в., 106, 112, 113, 143.
   Лурия (Лурье) Ревекка -- дантистка, жена лекаря -- II, 1в., 29, 79.
   Лурье -- студент, революц., III, 95, 96, 97.
   Лурье, Ревекка, см. Лурия.
   Лучинская, А. В. -- автор книги об Азефе, III, 5.
   Лушихин -- завед. складом с.-х. орудий, III, 157.
   Львов, И. М. -- революц., I, 199, 203, 204, 205, 210, 211, 212, 408.
   Львов, Исаак -- революц., II, 2в., 134.
   Львова, Вера Констант. -- подруга А. Копыловой, I, 49.
   Лыжин, И. И.-- студент, I, 243.
   Лысик -- пропагандист, участ. раб. кр. в Москве, II, 2в., 44, 49, 50.
   Лысогорский, Дмитрий Констант. -- студент, с.-д., секр. сотр. охр. отд. I, 335, 428, 429; II, 1в., 51.
   Лысогорский, Н. М. -- студент, I, 388.
   Лыткина, Е. -- революц., I, 75.
   Люба -- участ. вечеринки памяти декабристов в Минске, в 1903 г., II, 1в., 151.
   Любимов, Алексей Иван. ("Семен Иванов") -- с.-д. (ср. Любимов И. А., I), 1в., 47, 71, 72, 75, 77, 78, 79, 82, 160, 161; 2в., 9I, 92, 102, 103.
   Любимов, А. Н. "американец" (Воронеж) -- с.-д., II, 2в., 141.
   Любимов, Ип. Алексеев.-- революц. (ср. Любимов А. П.), II, 2в., 96.
   Любинецкие, братья -- народов., 1, 150.
   Любинецкий, В. -- народов., I, 160.
   Любинецкий, Н. -- народов., I, 79, 80, 160.
   Любицкий,-- филер, III, 92.
   Любовченков, Ф. И. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Людовик XI -- франц. король, I, 343.
   Люлев, В. М. -- революц., II, 1в., 157.
   Лютсенберг -- революц., II, 2в., 59.
   Лютер -- религиозный реформатор, II, 1в., 12.
   Лявданский -- жанд. ротм., II, 2в., 126, 128.
   Ляхович, Франциск -- см. Райчин С. Г.
   Ляхова -- дом-ца в Москве, I, 414; III, 122.
   Лялин -- фабричн. инспектор, II, 1в., 94.
   Ляпин, Ал-др -- студент, I, 56.
   Ляпунов, А. Н. -- с.-д., II, 1в., 160.
   Лятоскевич, Е. И. -- студент, I, 427.
   Ляхницкий (Одесса) -- I, 186.
   
   Магайм -- автор бр. "Профессион. раб. союзы", II, 1в., 52.
   Мадатов, П. А. -- революц., II, 1в., 51.
   Маевская М. И. -- революц., I, 166.
   Маевский, Р. К. -- слесарь, с.-д., II, 1в., 24, 25, 157.
   Мазараки, С. Н. -- II, 1в., 157.
   Мазинг (Петербург) -- I, 45.
   Мазинг, К. К. -- предесд. комис. по техн. обр., II, 1в., 40.
   Мазур, Иван -- рабочий, шпион, III, 111.
   Мазуренко, С. П.-- офицер, впосл. деятель "Крест. Союза", I, 347.
   Мазурин -- "лад. бумагопрядильн. ф-ки, I, 252, 254.
   Майзелис. М. Л.-- с.-д., II, 1в., 21, 23.
   Майзель -- революц., II, 2в., 139.
   Майзель, Ф. М. -- II, 1в., 170.
   Майзилес -- революц., II, 1в., 127.
   Майков -- "Саратовец", народов., II, 2в., 32; III, 29.
   Майоров -- филер, I, 162. Макадзюба -- с.-д., II, 1в., 21.
   Макаревские, П. и М. -- братья А. Макаревского, I, 179.
   Макаревский, Алексей -- народов. I, 179, 402, 403.
   Макаренко -- кр. III, 111.
   Макаров -- тов. мин., II, 1в., 155.
   Макаров, Алексей -- революц., I, 21.
   Макаров, Алексей -- филер, II, 2в., 24.
   Макасов, Ив. -- см., Зимненко, Александр Гр.
   Макаров, М. -- токарь, II, 2в., 56.
   Макаров, М. А. -- завед. особ. отд. д-та полиц., II, 1в., 154; 2в., 120, 125, 139, III, 45.
   Макарьев, П. Ф. -- революц., I, 152.
   Макарьев, Т. -- революц., II, 2в.
   Макеев, В. Ф. -- студент, участн. студ. сов., I, 413.
   Маккиавели -- I, 343.
   Маклаков, В. А., член Госуд. думы, II, 1в., 155; 2в., 27.
   Маклаков, А. -- профессор, I, 412.
   Маклаков, А. Ф., ткач на ф-ке Буша, поднадз., I, 261, 416.
   Маклецов, Л. П. -- революц., I, 201.
   Маковицкий, Душам Петрович -- врач, толстовец, II, 2в., 26.
   Маколлин (Владивосток) -- III, 47.
   Макрановский, П. А. -- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   "Макс" (орган кл.) -- революц., II, 1в., 144.
   Максимов, Ал-др Никол,-- революц., I, 116, 141, 198, 200--202, 212, 292, 399, 402, 406, 408; III, 120.
   Максимов, Влад. Лаврентьевич -- инженер и агроном, доносчик, III, 154, 155, 156, 157, 158, 174.
   Максимов, Петр Антонов -- рабочий, предатель, III, 112.
   Максимыч -- революц., I, 140.
   Малахов. Г. С. -- рабочий, с.-д., I, 307, 308, 423.
   Малеев, Дм. Ив. -- организатор кружков самообраз., I, 123.
   Малеевский революц. (тайная типография в Баку), III, 66.
   Малинин, Николай Иванович -- техник, с.-д., I, 359--360, 429; II, 1в., 75, 160, 161.
   Малинов. Д. -- рабочий, с.-д., I, 259, 300.
   Малиновская, А. М. -- сожит. Уманцевой, I, 338.
   Малиновский, Ал-др Ал-др (парт. кл. "Рядовой", в л-ре Богданов и Н. Максимов) -- с.-д., I, 180, 185, 209, 231, 411; II, 2в., 44, 138.
   Малиновский, Роман -- провокатор, III, 81, 82.
   Милишевская. М. К. -- революц., I, 420.
   Малкин, Г. -- революц., I, 363.
   Малтеров, В. -- рабочий, II, 1в., 104.
   Мемулашвили, Вячеслав -- шпион, III, 111.
   Малышев -- влад. ф-ки в Москве, I, 58.
   Малышев, Н. И. -- революц., I, 2-18; II, 1в., 47.
   Мальцев,-- влад. завода, II, 2в., 65.
   Мальцева -- нелегальн., III, 114, 115.
   Мальцман, Борис -- с.-д., II, 2в., 79.
   Мальчинский, Семен Михайл. -- революц., II, 2в., 102.
   Малюга, П. И. -- революц., I, 207.
   Малютина, I, 223.
   Малянтович, П. Н. -- с.-д., I, 292, 368, 409.
   Малярский, И. В. -- революц., II, 1в., 170.
   Мамадмшский, Н. Н. -- революц., I, 115, 147, 204.
   Мамлюткин -- буфетчик ст. Малютка Сиб. ж.-д., III, 157.
   Мамонтовы -- влад-цы ф-ки и с. Раменском, I, 258.
   Мамуна, А. Н.-- граф; студент, I, 230, 232, 411.
   Манасевич, Мария -- с.-д., II, 2в., 74.
   Мандельштам, Г.-- революц., I, 146, 168, 204, 245, 253, 257, 297, 397.
   Мандельштам, Евгения (Генриетта) -- по мужу Пехова, I, 246.
   Мандельштам, Лидия Павловна -- см. Кранихфельд, Л. П.
   Мандельштам. Мартын -- с.-д., I, 158, 163, 246, 253, 415.
   Манджос, Е. -- студентка в Монпелье, I, 322.
   Мандро, студент, I, 341.
   Манес, Том -- автор воззвания "К нашим товарищам в России". II, 1в., 73.
   Манн, А. -- адресат склада транспорта в Любеке, I, 424.
   Мануйлов, А. А. -- профессор, II, 1в., 60.
   Мануйлов, П. П. -- революц., I, 214, 216, 218, 360, 409.
   Манулайшвили -- сотр. охр. отд., II, 2в., 43.
   Манучарова, Мария -- с.-д., II, 2в., 73.
   Маньков, В. В. -- студент, I, 427.
   Манюшко -- фельдшерица в Красноярске, III, 89.
   Маракуев, В. -- издатель, II, 1в., 49, 52; 2в., 15.
   Марголина, П. П. -- член женск. кружка, I, 414.
   Марголис, Т. -- революц., II, 1в., 149.
   Марсдэн, Джемс -- корресп. газеты "Таймс", II, 2в., 26.
   Мареев -- революц., III, 37.
   Мерес, Л. П. -- революц., II, 2в., ]33.
   Марина, Ю.-- революц., I, 390.
   Маринин, Михаил -- слесарь, I, 317, 318, 319.
   Мария -- императрица, 111, 31.
   "Мария Федоровна" -- см. Щеглова, М. Ф.
   Маркин -- влад. ф-ки в Москве, I, 58.
   Марков -- студент, I, 341.
   Марков -- революц., II, 2в., 121.
   Марков -- полковн., II, 1в., 85, 86,
   Маркова, Н.-- учит. рязанск. гимн., I, 75.
   Марковин, Бор. Влад. -- революц. (Нижн.-Новг.), II, 2в., 67.
   Марковин, Влад. Влад. -- б. моск. студ., революц., II, 2в., 67, 68.
   Марковина, Валент. Андр.-- II, 2в., 67.
   Маркович -- профессор, уркаинофил., III, 59.
   Марков, И. Н. -- революц., II, 1в., 170.
   Маркс, Карл -- I, 20, 56, 79, 160, 362, 373, 413; II, 1в., 32, 151; 2в., 89; III. 95.
   Мармелинский -- влад. типогр. в Вильне, II, 1в., 140.
   Мармортштейн -- революц., III, 65.
   Мароховец -- ил. дома в Москве, I, 293.
   Мартехин, Ф. Г.-- рабочий, революц., I, 300.
   Мартиросов -- революц. (Эривань) -- I, 195.
   Мартов. Ю. О.-- с.-д., III, 105.
   Мартьнов, П.-- рабочий, с.-д., II, Iв, 46, 84.
   Мартынов -- околот. надз. в Вильне, II, 1в., 148.
   Мартынов -- охранник в Саратове, III, 109.
   Мартынов -- бывш. ссыльный (Воронеж), II, 2в., 92.
   Мартынов, А. А. народоправец., I, 203, 204.
   Мартынова. Соф. Ал-др. (урожд. Перелешина),-- жена бывш. ссыльного, II, 2в., 92, 96.
   Мартыновы -- революц., II, 2в., 92.
   Марухес -- революц., I, 105, 108.
   Маруся -- подруга А. М. Рыловой, революц., II, 1в., 159.
   Марущак (Марашук) Е. рабочий, революц., I, 157, 164.
   Марфуша -- работница, I, 49.
   Марциновский -- доктор, III, 79.
   Маршак, С. -- бунд., II, 1в., 146.
   Мармшев, П. М. -- с.-д., I, 297, 420.
   "Марья Николаевна" -- см. Кранцфельд, Р. Р.
   Масленников -- революц. (Кострома), II, 2в., 89.
   Масленников -- слесарь (Ярославль), с.-д., II, 2в., 92.
   Масленников, А. -- с.-д., I, 248, 253, 254, 255.
   Масленников, В.-- с.-д., I, 243, 254, 255, 256, 330, 414.
   Масленников, Георгий Н. -- брат А. Масленникова -- с.-д., I, 255, 317, 318.
   Масленников, М. И. -- участн. студ. сов., I, 413.
   Масленникова, А. С.-- фельдшерица, I, 152.
   Масленниковы, братья -- революц., I, 248, 254, 256, 257, 353, 415.
   Масленниковы, В. и Е. -- революц., I, 248.
   Маслов -- революц., III, 99.
   Маслов, Андрей -- смазчик ф-ки Зелига, II, 1в., 72, 73.
   Маслов, Ал-др -- брат Анд. Маслова, II, 1в., 71.
   Маслов, С. Я. -- студ., революц., I, 427.
   Маслов, С. И. -- революц., I, 419.
   Матвеев,-- революц., III, 38.
   Матери, М. П. -- знакомый Водовозовой, II, 1в., 156.
   Матерно, М. П.-- поднадзорн., II, 1в., 41.
   Матинский -- проф. Горн. ин-та, III, 62.
   Матрена Васильевна -- жена Яголковского, III, 51.
   Матусевич, К. -- революц., I, 57.
   Матюхин, А. Е. -- рабочий, II, 1в., 162.
   Махайский -- революц., II, 2в., 106.
   Махновец -- сестры, II, 2в., 39.
   Махновец, 1в., II. -- (лит. псевд. "Акимов"), с.-д., I, 214, 218, 283, 286, 287, 291, 368; II, 1в., 51, 157; 2в., 30, 31, 34, 39, 40, 111; III, 134.
   Махновец, Лидия Петровна -- революц., I, 283; II, 2в., 31.
   Махновец, Юлия -- революц., II, 1в., 14.
   Махов, Иван -- революц., ссыльн., II, 2в., 103.
   Мачтет, Г. А,-- писатель, I, 41, 177, 386; II, 2в., 35.
   Машин, И. А.-- с.-д., I, 369.
   Машицкая, Анна -- революц., I, 413.
   Мошицкая. Ал-др. А. -- с.-д., I, 245, 415; II, 2в., 56, 139.
   Машкелейзон, С. Н. -- с.-д., II, 1в., 118, 150, 170.
   Машков -- филер, I, 198; II, 1в., 146.
   Маянц -- революц. (Г. Козлов), II, 2в., 42.
   Маянц, Ш. А. -- (Гомель) -- II, 1в., 168.
   Мгробянц -- охранник, III, 106.
   Медведев, В. А. -- студент, революц., I, 335, 336.
   Медведева, К. П. -- жена В. А. Медведева, революц., I, 336.
   Медведевы (супруги) -- I, 343, 428; II, 1в., 87.
   Медведков, Вас. Вас.-- революц., II, 1в., 154.
   Медем -- градоначальник, III, 10, 17.
   Медем, В. Д. -- бунд., II, 1в., 119, 166.
   Мединец, Ц. О. -- II, 1в., 170.
   Медников, Евстратий Павлович (он же "Котик", "Евстратка", "Павлов", "Серебряков-Палкин") -- шеф московских филеров, I, 13, 95, 111, 149, 155, 156, 200, 201, 219, 220, 206, 267, 273, 274, 275, 282, 291, 202, 293, 303, 396, 397, 399, 401, 403, 409, 415, 416, 424, 427, 428; II, 1в., 12, 14, 83, 115, 138, 150, 165; 2в., 38, 43, 53, 54, 125, 143, 144; III, 6, 19, 24, 28, 29, 34, 35, 89, 118, 121--126, 132, III, 161--163.
   Медов, Иван -- рабочий, I, 211.
   Медынцев, К. Н. -- революц., I, 118, 393.
   Меерович -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Меерсон (Москва) -- II, 2в., 77.
   Мезенцев -- жанд. полк., I, 209, 268.
   Мейер -- влад. завода, I, 349.
   Мейер -- влад. резино-ленточной ф-ки, II, 1в., 73.
   Мейзлин, Ш. -- портной, доносчик, II, 1в., 136.
   Мейерхольд, Вс. Эмил. -- артист, III, 142, 143.
   Мейснер, Ал-др Ал-др., завед. врем. канц. мин. юст., III, 41.
   Мейчик -- революц., II, 1в., 165.
   "Мейше" -- революц., II, 1в., 150.
   "Мейшке" -- с.-д., II, 1в., 120.
   Мелентьев, Николай -- революц., II, 2в., 48.
   Меллер, Э. Г. -- еврейка в Дисне, II, 1в., 127.
   Мельников -- крестьянин, I, 227.
   Мельников -- революц., III, 30.
   Мельников (он же "Василевский") с.-р. террорист, III, 10, 12, 13.
   Мельников -- охранник (б. секретарь А. А. Крамольникова), I, 231.
   Мельчарский, Ромуальд, пролетариатец (Цюрих), I, 393.
   Мельштейн, А. Л. -- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Менделевская, П. Л. -- бунд., II, 1в., 164.
   Менсбир, М. -- профессор, I, 412.
   Ментов, Н. Н,-- революц., I, 207, 298, 299, 327, 376, 410, 422; II, 1в., 36, 160.
   Ментова, С. В. (урожд. Ташкина) -- революц., II, 1в., 36, 160.
   Меньщиков, В. (Казань) -- I, 147.
   Меньщиков. В. -- прис. повер., революц., I, 134, 397.
   Меняк, М. Г. -- рабочий, революц., I, 428.
   Мережинский, М. И.-- студент, I, 427.
   Мержевецкий, П. -- революц., II, 1в., 120.
   Мерзляков -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Мерзон, А. Л. -- революц., II, 1в., 166, 170.
   Меригоф, Ш. Х. -- бунд., II, 1в., 146.
   Меринов, Иван Р. -- предатель, I, 116, 118, 119.
   Меркен, Г. Г. -- революц., II, 1в., 170.
   Метелицкий, М. Ш.-- революц., II, 1в., 166.
   Метлицкий, М. -- революц., II, 1в., 166.
   Меркулов, И. В. -- рабочий, II, 1в., 93, 162.
   Меркулов, Н. -- революц., I, 382.
   Мерц -- бунд., II, 1в., 113.
   Мерцалов, Г. В. -- революц., II, 1в., 160.
   Мерцалова, П. В. -- сестра Г. В. Мерцалова, II, 1в., 160.
   Метальников, с.-р., II, 77, 105, 106, 108.
   Мехран,-- I, 192.
   Мешков, А. К. (он же "Каранатыч") -- рабочий, с.-д., I, 307, 308, 353; 354, 423--425.
   Мещерин -- влад. ф-ки, I, 306, 379; II, 1в., 82.
   Мещерский -- князь, III, 64.
   Мещеряков, Ник.-- инженер, с.-д., II, 2в., 73; III, 137.
   Мигдисов -- армянск. национал., I, 193, 194, 404.
   Мигдисянц (он же "Жогов") -- армянск. национ., I, 192, 195.
   Мнзонов, И. Ф. -- рабочий, революц., I, 425.
   Милачев, Г. А. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Милашевский, дом-ц в Саратове, III, 29.
   Милашевский. А. В. -- студент, I, 388.
   Милейковский, Я. -- столяр в Вильно, револ., II, 1в., 148.
   Милевский -- контрабандист, II, 1в., 31.
   Миллер -- жанд. генер., III, 166.
   Миллер -- эмигрант -- см. Гекельман, Абрам.
   Миллер -- влад. велосипедн. ф-ки, II, 1в., 95.
   Миллер -- немецкий с.-д., I, 424.
   Миллер, В. -- профессор, I, 233, 412.
   Милов, Г. Т.-- с.-д., II, 1в., 86.
   Миловидов -- революц., III, 83.
   Миль. И. Х. -- бунд., II, 1в., 110, 146.
   Миль, С. -- революц., II, 2в., 112.
   Милюков, П. Н. -- к.-д., I, 222, 232, 233, 235--238, 413; II, 1в., 43, 60; III, 7.
   Милютина -- курсистка, I, 76.
   Милявский, М. А. -- революц., II, 1в., 160.
   Мин -- генерал, усмиритель моск. восст., II, 2в., 130; III, 26, 107.
   Мина -- невеста Ланейзера, I, 297.
   Минаев, А. -- рабочий, I, 379.
   Минаев, А. Я.-- революц., II, 1в., 51.
   Миндель, З. Ш. -- с.-д., II, 1в., 119, 170.
   Минкин, З. -- революц., II, 1в., 169.
   Минков, Р. -- с.-д., II, 2в., 39.
   Минялго -- см. Пашинский, А.
   Минятов, К. А. -- с.-д., I, 368, 369, 370, 429.
   Минятова, Н.-- революц., I, 369; II, 1в., 54.
   "Мире" -- (литературн. псевд.) -- см. Моисеева, А. И.
   Миркин, А. З. -- бунд., II, 1в., III, 164.
   Мирович -- устроитель чтений в Казани, II, 1в., 60.
   Миролюбов, И. А. -- рабочий, с.-д., I, 423.
   Миролюбова, Е. И.-- учитель пречистенских курсов; II, 1в., 47, 159.
   Миронов, И. В. -- поднадз., II, 1в., 53.
   Миронова -- влад. дачи в Мытищах, I, 255.
   Миропольский, Н. -- проф. I, 412.
   Мирошниченко,С. А. -- студ., член., стул, совета, I, 427.
   Миррер, М. В.-- студ. револ., I, 46, 387.
   Миртов -- см. Лавров, П. Л.
   Мисевич, Рафаль -- шпион, III, 111.
   Мисенко, М. И.-- студ., I, 172.
   Митин -- влад. ф-ки, I, 250.
   Митин -- портной, подозр. в шпион., III, 111.
   Митницкий, С. И. (Киев) -- II, 1в., 157.
   Митрофанов, М. ("Михаил Маркич") -- револ., I, 59.
   Митрофанов, Петр Павлович -- знакомый Каммера, I, 358.
   "Михаил Александрович" -- см. Гурович.
   Михаил (филер.), I, 200.
   "Михаил Маркич" -- см. Митрофанов, М.
   "Михаил Федорович" -- револ., II, 1в., 89.
   Михайлов -- влад. ф-ки, I, 260, 261, 416; II, 1в., 83.
   Михайлов, Л. автор кн. "Ассоциации", II, 1в., 89.
   Михайлов -- чинов, охранки, 111, 79.
   Михайлов -- чинов., III, 145.
   Михайлов, А. Д. -- ("Дворник") -- народов., II, 1в., 172.
   Михайлов, В. Н.-- револ. (Киев), II, 1в., 157.
   Михайлов. Г. -- рабоч., револ., I, 128.
   Михайлов, Гавриил -- предат., III, 112.
   Михайлов, И. -- рабоч. зав. Бромлея, револ., I, 425.
   Михайлов, И. -- мастер Прохоров. мануф., II, 1в., 103.
   Михайлов, Иван -- канц. служ., I, 405.
   Михайлов, Н. Н. -- врач, револ., I, 170, 186, 187, 404.
   Михайлов, Н. Н. -- дантист, провокатор, I, 404.
   Михайлов, П. ("Воробей") -- рабоч, ткач, револ., II, 1в., 83.
   Михайлов, П. А. -- студ., револ., I, 333.
   Михайлов, П. К. -- рабоч. зав. Бромлей, револ., I, 425.
   Михайлов, П. М. -- рабоч., II, 1в., 162.
   Михайлов, С. -- крест., I, 381.
   Михайлов, С. -- рабоч., II, 1в., 94.
   Михайлов, С. Ф. -- рабоч., револ., I, 424.
   Михайловская, С. Г.-- переводчица, I, 347.
   Михайловский, А. Г.-- студ., I, 335, 427.
   Михайловский, А. М.-- марксист, I, 151, 156, 159.
   Михайловский, О. -- студ., револ., I, 325.
   Михайловский. В. Г.-- знаком. Водовозовой, II, 1в., 156, 159.
   Михайловский, В. Г. -- револ., I, 411.
   Михайловский, Г. В.-- знаком. Иогансона, II, 1в., 158.
   Михайловский, Г. П.-- I, 417.
   Михайловский, И.-- рабоч., с.-д., I, 423.
   Михайловский, Николай Констант.-- писат., I, 130, 153, 199, 219, 292, 404, 430; II, 1в., 64.
   Михайловский, С. (Тверь) -- I, 116.
   Михайловский. Ф. О.-- II, 1в., 160.
   Михалевич -- III, 106.
   Михалевич, В. И.-- студ., револ, I, 323, 331, 427.
   Михаловский, И. Н. -- рабоч., с.-д., I, 307, 423.
   "Михель" -- делегат "Рабочего Дела", II, 2в., 100.
   Михельсон, Н. В. -- студ., I, 172.
   Михина -- жена Вас. Морозова, I, 26.
   Михневич, Варвара (урожд. Кожевникова) -- револ., I, 364.
   Мицкевич. Сергей Иван.-- с.-д., I, 244, 245, 247, 248, 250, 252, 253, 257, 297, 414, 415, 416; III, 122, 129, 136.
   Мицкун, Р. Г. -- револ., II, 1в., 149.
   Мишке -- дом-ц в Москве, I, 372.
   Модестов, Б. П. -- револ., I, 419.
   Модль -- жанд. ротм. II, 1в., 148: III, 114.
   "Модная" -- (филерская кл.) -- с.-д., II, 2в., 77, 78.
   Мозгов, С. -- рабочий, II, 1в., 99.
   Мозовер (Вильна) -- II, 1в., 164.
   Моисеев -- сотр. охр. отд., III, 106.
   Моисеев, Вас. Ильин -- агент жанд. оф. Сомова, III, 39.
   Моисеев, Петр -- рабоч., II, 1в., 84.
   Моисеева, Л. М. (она же "Мирэ") -- писат., I, 170, 176, 177, 178.
   Моисей -- аптекарь в Туле, II, 2в., 59.
   "Мой" -- агент Зубатова, II, 1в., 72.
   Мойко -- казак, охран., III, 106.
   Моисеев,-- II, 2в., 67.
   Мокринский, Владимир -- револ., I, 54.
   Мокроусова -- учит., I, 302.
   Мокроусова, П. И.-- см. Винокурова (по мужу).
   Мокруев (Иван Петров) -- рабоч., револ., II, 2в., 105.
   Молдавский -- рабоч., с.-д., II, 1в., 25.
   Молдавский, А. Х. с.-д., II, 1в., 26.
   Молдаванин, Гришка -- провок., III, 111.
   Молоков, С. -- слесарь, II, 1в., 85.
   Молочник, З. -- револ., II, 1в., 137.
   Молчанов, В. И. -- студ., револ., I, 376.
   Молчанов, К. В,-- студ., агент моск. охр. отд., I, 428.
   Молчанов -- Михаил Иванович -- врач, народоправец, I, 121, 198, 376, 406.
   Монахова, Антонина -- доносчица, III, 68, 69.
   Монахов, Е. И. -- рабоч., II, 1в., 163.
   Моносзон -- влад. льно-ткацк. ф-ки, II, 1в., 101.
   Монтвид -- см. Монтвиж-Монтвид.
   Монтвиж-Монтвид, А. -- студ., револ., I, 93, 105, 106, 390.
   Монцевич, М. А. ("Окунев") -- народоправец, I, 205, 206, 211, 408.
   Моод, А. Ф. -- англич., почитат. Л. Н. Толстого, II, 2в., 26.
   Моравский, А. -- револ., I, 390.
   Моргулин, М. И. -- студ., I, 332.
   Моргунов, М. П. -- рабоч., с.-д., I, 423; II, 2в., 93.
   Мордасов, Н. Н.-- револ., II, 1в., 162.
   Мордвилко -- револ., I, 168.
   Морев -- инсп. учеб. части в Твери, II, 1в., 65, 67.
   Мороз, Анна -- револ., II, 1в., 79.
   Мороз, М. С. -- знак. Водовозовой, II, 1в., 156.
   Морозов -- рабоч., с.-д., II, 1в., 75.
   Морозов -- влад. ф-ки в Твери, II, 2в., 52.
   Морозов -- изд. журн. "Сотрудник", I, 153.
   Морозов, Ал-др -- рабоч., II, 2в., 44.
   Морозов, В.-- револ., I, 52.
   Морозов, В. М. -- револ., I, 159, 160, 181.
   Морозов. Вас. Ник. -- револ., I, 20, 41, 386.
   Морозов, Е.-- рабоч., с.-д., II, 1в., 74.
   Морозов, Михаил -- секр. сотр. нижегор. охр. отд., III, 67.
   Морозов, Николай -- см. Морозов, Вас. Ник.
   Морозов, П. -- рабоч., с.-д, II, 1в., 74.
   Морозов, Ф. -- рабоч., II, 1в., 84.
   Морозова -- сестра В. М. Морозова. I, 181.
   Морозова, В. А. -- влад. ф-ки в Твери, I, 248; II, 1в., 57, 66, 67; 2в., 52.
   Морозова, Мария -- револ., II, 1в., 154.
   Морозова, С. М. -- фельдщ., I, 152.
   Морошкны -- револ., II, 2в., 52.
   Морской, А. -- писат., III, 73.
   Моршаков -- шпион, II, 1в., 90.
   Моршаков, Н. К. -- рабоч., II, 1в., 74.
   Мосесов, А. М. (он же "Шерванзаде") ред. армян. журн., револ., I, 193.
   Москалев, Н. -- студ., I, 328.
   Москательников, Ал-др -- рабоч., пропок., III, 103, 104, 111, 112, 113, 115, 116, 117.
   Москвитин -- револ., II, 1в., 87.
   Московкин, Илья Петр.,-- рабоч., служ. в охр. отд., II, 2в., 69, 70, 71.
   Мотин, Я. И. -- пом. машин., I, 414.
   "Мотька" -- член минск. совета приказчиков, II, 1в., 144.
   Мохов, И. С.-- II, 1в., 168.
   Мочалов -- завед. агент. частью в Казани, I, 147, II, 2в., 115.
   Мочалов -- рабоч., II, 2в., 50.
   Мочалов,-- револ., прожив. в Баку под фам. Шашкина, III, 66.
   Мочалов, Иван -- слесарь (Уфа), III, 113, 116.
   Мошенцев, Ал-др Ник., агент охр., III, 39.
   "М. P." -- секр. сотр. охр. отд. I, 275, 412. (ср. Рудницкий, Н.).
   Мрачен -- нач. конной стражи, III, 80.
   Мрост, М. М. -- с.-д., II, 1в., 22.
   Музиль, П. -- револ., II, 2в., 66.
   Музиль, Николай -- револ., II, 2в., 99.
   Мумжа (Кишинев) -- II, 2в., 77.
   Мунблит. Х. Г.-- револ., II, 1в., 51.
   Муравский -- револ., II, 2в., 35.
   Муравьев -- мин. юст., I, 108, 143; II, 1в., 148; 2в., 7, 95, 124; III, 52.
   Муравьев, Ник. Конст. -- прис. нов., I, 140, 146, 227, 294, 431; II, 1в., 26, 27, 51, 156, 159, 160; 2в., 139.
   Муравьева, Софья Конм. -- II, 2в., 63.
   Мурадов, М. -- армян. национ., I, 192, 195.
   Мурадова, С. И. -- револ., I, 248.
   Муратов -- шт. оф., II, 2в., 8, 9, 10.
   Муратов -- револ., I, 19.
   Муратов, В. Л.-- револ., II, 1в., 160.
   Мурза, И. Я. -- студ., I, 330.
   Мурзаев, О. Е. -- студ., I, 231.
   Мурзин -- сотр. охр. отд., III, 106.
   Муринов, В. Я. -- влад. кн. склада в Москве, револ., I, 167, 219, 303, 417; II, 1в., 49, 50, 51.
   Муринова, Алевтина, М. (рожд. Блеклова) -- жена Муринова В. Я., револ., I, 167, 289, 422; II, 1в., 49, 54, 62.
   Муриновы, А, М. и В. Я.-- револ., I, 181, 189, 268; II, 1в., 35, 49--51, 54.
   Муромцев, С. А. -- проф., I, 35, 54; II, 1в., 58, 59.
   Муромцева, Е. Н. -- III, 64.
   Мусанянц -- см. Мусиньянц.
   Мусатов -- фаб. инс., II, 1в., 96.
   Мусиньянц, И. -- армян. национ., I, 191--196, 404.
   Муссн -- влад. ф-ки, I, 258, 261.
   Муссури, А. М. -- армян, национ., I, 189, 190.
   Мутник, А. -- см. Мытникович.
   Мутных, В. С.-- II, 1в., 160.
   Муханов, Петр А. -- револ., I, 52, 55, 387.
   Мухачеа -- револ., III, 36.
   Мухин, А.-- револ., I, 370.
   Мушин, А.-- авт. брош. "Д. Богров и убийство Столыпина", III, 77.
   Мушинн -- дом-ц в Москве, I, 309.
   Мыслицная. М. В. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Мытлин -- тов. Шенделера, II, 1в., 30. Мытникович, А. Я. (Мутник, фил. кл. ("Черный") -- бунд., II, 1в., 33, 34, 109, 110, 146, 164, 165; 2в., 112.
   Мышкин, И. -- револ., II, 2в., 35, 134.
   Мягкая -- II, 1в., 78.
   Мягков, Ал-др револ., I, 180, 406.
   Мягков, В. В. -- с.-д., I, 303, 304, 307, 308, 422, 423; II, 1в., 159.
   Мягков, Е. -- револ., I, 80, 132, 134, 135, 160, 161, 409.
   Мягков, И.-- револ., I, 75, 105, 106, 153.
   Мягков. Иван -- слесарь, II, 2в., 45.
   Мягков, Н. В. -- с.-д., I, 423.
   Мясоедов -- полк., II, 1в., 154; III, 63, 72.
   
   "Набережный" -- видный соц.-дем. в Минске, II, 1в., 119.
   Нагель, Л. -- народов., I, 21, 24, 386, II, 1в., 50.
   Нагорный -- дом-ц в Пензе, III, 151.
   Нагоров, А. В. -- народов., I, 199.
   Нагорский, Д. В. -- студ., I, 243.
   Нагурская, Елена -- с.-д., II, 2в., 74.
   Надаров -- подпоруч., замышлял покушение на Плеве, II, 2в., 143, 144.
   Надеждин -- революц., II, 2в., 42.
   Надир, Д. -- революц., I, 57.
   "Надя" -- невеста Е. Сазонова, II, 2в., 138.
   "Надя" -- с.-д. (Харьков), II, 2в., 77.
   Назаров -- см. Ногин, В. П.
   Назаров, В. В. -- студ., I, 427.
   Назаров, Диомид -- см. Сабунаев.
   Назарьев, П. М. -- студ., революц., I, 331, 332, 335, 427.
   Найман, Х. Г. -- революц., II, 1в., 167.
   Накашидзе -- кн., бакин. губер., III, 10, 16, 17.
   Накашидзе, кн., Илья Петрович -- II, 2в., 21, 25, 27.
   Наливкина, О. -- революц., I, 390.
   Намитниченко, А. -- революц., I, 75.
   Намитниченко, К. революц., I, 75, 105, 108, 388, 409.
   Намитниченко, П. -- революц., I, 134. (Ср. Намитниченко, П. Д.).
   Намитниченко, П. Д. -- революц., I, 214, 397. (Ср. Намитниченко, Н.).
   Намиясов, С. -- крест., I, 396.
   Нарбеков, Н. -- с.-р., I, 93, 94, 390; II, 2в., 105; III, 29.
   Нардов, К. М.-- революц., I, 139.
   Наркевич, Л. А. -- рабочий, I, 300.
   Наровчатский -- учит., I, 123.
   Нарскац, Григорий -- I, 405.
   Нарышкин -- влад. оружейн. маст. в Туле, I, 259.
   Наталья Васильевна -- культурн. работн., 302.
   Натансон, В.-- революц., I, 47.
   Натансон, Марк Андреевич -- революц., I, 47, 197, 203, 210, 406, 407, 408; II, 2в., 37, 136.
   "Наум" -- типогр. в Вильне, револ., II, 1в., 142.
   Наумов -- полиц. надз., II, 2в., 23.
   Наумов, Н. -- знакомый Прозоровского, I, 409.
   Наумов, П. -- революц. I, 153, 168.
   Наумов, Р. Г. -- наборщик, с.-д., I, 258, 259, 260, 261, 416.
   Наумов, С. -- пор. смот. в Москве, 14, 2в., 49.
   Нахамкес,-- с.-д., I, 413; II, 1в., 157.
   Нахбо, И. М. -- революц. (Орша) -- II, 1в., 168.
   Нахбо, И. Ш. -- рабочий в Орше, II, 1в., 137, 138.
   Нахимов -- полицейм. в Вильне, II, 1в., 140.
   Нахимовичи -- с.-р., III, 26.
   Невзорова, З. П. -- революц., I, 418.
   Невский -- стат. в Курске, знакомый И. П. Белоконского, II, 1в., 14.
   Невский, Влад. Ив. -- с.-д., II, 1в., 156, 158.
   Невский, Федор Мих. -- провок., I, 132, 152, 153, 169--171, 178, 179, 181, 198, 199, 224, 247, 292, 329, 330, 338, 397--399, 402, 406, 409, 410, 428.
   Негрескул, М. П.-- дочь П. Л. Лаврова, революц., II, 2в., 124; III, 15.
   Нежин, Эдуард,-- шпион, III, 111.
   Нейдинг, И. -- проф., I, 412.
   Нейман -- агент охр. отд., III, 111.
   Нейман, Е. Ф. -- невеста П. И. Векшина, 158, 103.
   Неймарк -- акуш., II, 1в., 45.
   Неклепаев, В.-- революц., I, 390.
   Некрасов -- тульск. рабочий, I, 400.
   Некрасов -- адресат для писем (Москва), I, 143.
   Некрасов, А. А. -- революц., I, 411.
   Некрасов, Б. Д. -- студ. революц., I, 335.
   Некрасов, Д. -- революц., I, 157
   Некрасов, Н. А. -- поэт, II, 2в., 16.
   Некрасов, II. А. -- попеч. моск. уч. Окр., II, 1в., 45.
   Нелидов -- дом-ц в Ярославле, II. 2в., 87.
   Немзер, И. С. -- революц., II, 1в., 160, 170.
   Немзер. Ш. М.-- см. Бернадик, А. О.
   Немировский -- влад. маг. красок в Екатеринославе, II, 1в., 16.
   Немолякин, И. -- с.-д., I, 245.
   Немцев, Иван -- рабочий, II, 2в., 44.
   Немцев, Н.-- Петербург, технолог., I, 152.
   Немцев. П. И. -- революц., I, 402, 417.
   Немчинов -- жанд. ротм, в Ярославле, III, 55.
   Немчинов -- революц., II, 2в., 39.
   Немчинов, Е. И. -- рабочий, с.-д., I, 423.
   Немчинова -- Евг. Ал-др,-- с.-д., II, 1в., 52, 61, 65, 78, 79.
   Немчинова, О. -- учит. пречист. курсов, II, 1в., 48.
   Немытова, О. В. -- невеста А. О. Огаджанова, I, 371, 372.
   Нерсесов, А. А. -- проф. I, 190, 195.
   Нестеренко, Ананий Васильев (он же Ефимов) -- крест., доносчик, III, 105.
   Нестеров, И. -- инж. техн., революц., I, 151.
   Нестеров, II. А. -- с.-д., I, 420.
   Нефедов -- народов, I, 398.
   Нефедов, А. -- студ., II, 1в., 84.
   Нестеров, С. А.-- кочегар завода Гибсон, II, 1в., 96.
   Нефедов, Иван, рабочий, II, 2в., 65, 66.
   Нечаев -- революц., I, 263, 271; II, 1в., 23.
   Нечаев, М. -- революц., I, 246.
   Нечетный, С. Н.-- см. Слетов, Степан.
   Нещеретова -- док-ца в Минске, II, 1в., 33.
   Никитенко -- с.-р., покуш. на Николая II, 111, 27.
   Никитин -- докт., II, 1в., 27.
   Никитин -- революц., I, 168.
   Никитин, А. е.-д., I, 317--310; II, 1в., 54, 157.
   Никитин, А. П. -- ж.-д. рабочий, с.-д., I, 310, 315, 424.
   Никитин, Ал-сей Яковл. -- землемер в Орле, с.-д., I, 368--370, 430; II, 1в., 80.
   Никитин, В. Д. -- рабочий, I, 260
   Никитин, Т. -- крест., I, 396.
   Никитин, Я. Н. -- рабочий, II, 1в.
   Никитина, Е. К.-- (Москва) II, 1в., 37.
   Никитина -- сестра Е. К. Никитиной, II, 1в., 37.
   Никитинская -- учит, революц., I, 19-9, 200.
   Никитинские -- революц., 1. 200.
   Никитинский, Ал-др, -- революц., I, 199, 200, 408.
   "Никитич" -- филер -- см. Сачков.
   Никитская, Ал-дра Антононна -- акуш., I, 155, 161, 165, 166, 181.
   Никифоров -- дом-ц в Москве, I, 43.
   Никифоров -- жанд. оф., III, 46.
   Никифоров. Лев -- вот. врач, с.-д. II, 2в., 44.
   Никифоров, Л. П.-- толстовец, 11, 1в., 63.
   Никифоров, Н. Д. -- рабочий зав. Бромлей, I, 425.
   Никифоров, Никандр -- рабочий в СПБ., I, 211.
   Николаев -- казан. студ., I, 147.
   Николаев -- с.-д., II, 1в., 22.
   Николаев, А. -- рабочий, II, 1в., 103.
   Николаев-Осинский -- шпион, III, 81.
   Николаев, Влад.-- наборщик, II, 2в., 45.
   Николаев, И. Н. -- рабочий, революц. II, 1в., 93, 162.
   Николаев, П. -- революц. (ср. Николаев, П. Ф.), I, 292, 400, 408.
   Николаев, П. Ф. -- писатель (псевд. "Старый Друг"), революц., I, 43, 46, 47, 130, 134, 135, 156, 197, 198, 199, 210, 386 потавшие о панихиде по Ветровой, были арестованы одновременно с ликвидацией Союзного Совета, Кроме того, 29-го марта была задержана случайно занимавшаяся агитацией по тому же поводу В, И, Уманцева, которая сделалась жертвой своей излишней осторожности: при огульной проверке жильцов Мурашовского подворья (в целях уловления евреев, покинувших "черту оседлости"), полиция нашла под окнами сверток, содержавший две копии воззвания С. Совета о Ветровой, разные документы по тому же делу и письмо, в котором "Раля" (Уманцева) писала: "У нас эти прокламации имеются, но так как полиция обыскивает ночью, то мы с Сашей {Сожительница Уманцевой -- А. М. Малиновская.} решили при первом стуке спустить на нитке за фортку воззвания и нелегальные брошюрки"... И вышло: где тонко -- там и рвется!..
   

ОППОЗИЦИЯ "АКАДЕМИСТОВ".

   Удар, нанесенный Союзному Совету, был намечен верной рукой -- ш> всей видимости, заместитель "Фединьки" нашелся, и Зубатов чувствовал себя господином положения8). Когда, например, департамент полиции сообщил (30/III) московскому охранному отделению выдержку из письма Н. А. Золотарева ("в вербн. воскр. будет заседание бюро труда, в котором я буду представителем"), то Зубатов вступил с автором корреспонденции в полемику: в донесении по поводу этой перлюстрации он писал, что заседание, о котором упоминал Золотарев, не могло иметь места, "так как все видные представители как в С. Совете, так и в суд. комиссии и в бюро труда в ночь на 23 марта были обысканы и арестованы, а наблюдение, установленное 6-го апреля за некоторыми оставленными на свободе членами земляческой организации, вполне подтвердило, что никакой студенческой сходки в этот день не было"...
   В упомянутом выше письме Золотарева имелась еще фраза, достойная особого примечания. Он писал: "В следующий раз будет обсуждение устава... Сильное брожение во всех землячествах; протесты против Совета..., вообще концерт расстроился"...
   Мы уже знаем, что центр земляческой организации имел определенный политический уклон (воззвание Союзного Совета от 21/X--96 года); эту тенденцию он продолжал сохранять и в последующее время. В программе занятий с'езда представителей Нелегальных организаций при высших учебных заведениях (V--97 г.); в числе тем, предложенных на обсуждение съезда организационным комитетом, имелась следующая (пункт 2): "Подготовка участвующих в организациях к активной общественной и политической деятельности"; и, как одно из средств этой подготовки, "коллективные, активные действия организованных групп по поводу выдающихся явлений общественной и политической жизни. Отношение организаций к действующим революционным партиям. Участие в общественных и политических делах".
   В декларации союза московских объединенных землячеств (относится тоже к 1897 году, цитируемся по рукописи) заявлялось: "Социальные и политические условия русской жизни как нельзя лучше отразились на характере трех целей и задач, которые являются связующим звеном для ячеек союзной организации. Борьба с правительственной политикой по отношению к университету, выработка передовых общественных деятелей, поднятие нравственного и умственного уровня студенчества, помощь пострадавшим в столкновениях о существующим режимом и материальная взаимопомощь -- вот что написал Союз на своем знамени". К этому же можно прибавить, что в проекте устава Союза московских объединенных землячеств) (1897 г.) задачи союза определялись еще яснее. Пункт первый гласил: "Борьба с правительственной политикой по отношению к университетской и внешней жизни. Выработка общественных деятелей оппозиционного направления", (разрядка автора книги).
   Не следует забывать, однако, что союзническая организация охватывала лишь часть университетского студенчества. По данным 96--97 годов к Союзному] Совету примыкали 45 землячеств и до 1.500 участников, т.-е. отношение организованного студенчества к общей его массе выражалось, приблизительно, в 30% (около одной трети). Надо еще сказать, что в землячествах, и особенно в их активных выступлениях, принимал, гл. образом, участие молодняк -- слушатели первых трех курсов, тогда как "бородачи", которым оставалось немного до получения диплома, старались держаться в стороне. В Союзном Совете? как мы видели, чаще преобладали "политики"; но соотношение между последними и "академистами" на низах было не всегда одинаково; будучи очень восприимчивым, земляческий молодняк в то же время но отличался устойчивостью и в трудные минуты легко менял свою диспозицию.
   Наученные опытом, "земляки", посылая своих представителей в Союзный Совет, выбирали одновременно и заместителей их, чтобы в случае арестов деятельность полномочного органа не прерывалась. Но второй набор Союзного Совета бывал интеллектуально слабее, а главное, после каждого полицейского набега настроение экспансивной молодежи быстро падало, появлялась усталость, начиналась критика тактической линии руководящего коллектива, усиливалась оппозиция ему со стороны чистых академистов.
   Ноябрьские беспорядки и, в особенности, мартовский удар по центру вызвал сильную реакцию в земляческих сферах. Для характеристики переживаний отдельных кружковых деятелей и общего настроения организованной части студенчества того времени я приведу из богатого архива "черных кабинетов" несколько "человеческих документов", говорящих лучше всяких агентурных сведений, так как в них четко оказывался "нутро" пишущих, отражалась сама жизнь.
   Филолог 3-го полугодия Г. П. Гербаненко в письме от 9/II--97 года, из Москвы в Полтаву, "для Саши", так изливал свою душу: "Между нами должен же стать, наконец, мститель великий, сильный мститель. Это одно из средств облегчения переносить гнев и страдания... Какое же тайное общество? Будь осторожен, следи за каждым своим шагом; не надо быть трусом, не надо быть осторожным. Знаю по опыту. В Москве среди студентов теперь какая-то паника. Недавно разнесся слух, что будут повальные обыски. Не можешь представить, какое чувство испытывали мы. Целый вечер бегал и сбывал книги в надежные места и не мог найти таковых. Пришлось оставить у себя. Всю ночь потом чудилось. Землячество наше расстроилось, так как представителей повысылали. В общем, реакция, подавленность очень заметны. Теперь, кажется, соц.-дем. элементы отложатся от остальных. Осторожность не мешает предать сожжению это письмо"... (Остерегавшийся всего юноша очевидно не знал еще, что кроме подлинников могут сохраняться копии писем).
   Тот же автор одновременно писал М. Горбаненко: "Ну что поделаете с такими сукиными сынами, как Марков, Мандро и прочие... Они, канальи, благонадежны, ни в Бутырки, ни в Петропавловки не ходили... Но они, ведь, пешки, куклы, которые пляшут и вертятся так, как их завели там наверху. А кто там? Такие же сукины сыны... Да что же мы.-- бесчувственные истуканы, камни, которым не больно?.. И после этого можно говорить, что дурно, "бесполезно" бороться прошв окружающих условий!.. Рано или поздно, когда мера переполнится, революция будет, и мы должны ее подготовлять... Нет, стоит жертвовать собой! Когда мы говорим, что это бесполезно, мы лицемерим, в нас говорит наш эгоизм... Я сам сознаю, что мало искренности в моих словах,... во мне больше слов, чем решительности привести в дело то, что говорю. Но за это я презираю себя, не менее чем Марковых"...
   У экзальтированных юношей настроения иногда быстро менялись, переходя из одной крайности в другую. Вот пример. И. М. Тихомиров (19-ти лет) писал в ноябре 96 года Ф. Шкляревскому: "Студенты бунтуют. У нас в Техническом большие сходки и манифестации. Я пишу прокламации и собирало в пользу политических преступников. "Рабочий Союз" тоже бунтует. Казанский университет бунтует, в С.-Петербурге и Харькове -- гоже"... Но наступил апрель 97 года, вое отбунтовали и молодой человек пишет своей сестре: "Я не имею ни малейшего желания бросаться наобум о мальчишеской задорностью на первого полицейского крючка и погибнуть за медный грош... Я почел бы унизительным для себя действовать там, где нет ни расчета, ни заранее обдуманного плана... Я со воем] прошлым порвал и посвятил свои силы изучению наук общественных, а инженером буду только для жалованья"...
   В письме А. Н. Соколова (12/IV--97 года) к Д. П. Пичугану в Казань находим описание союзнических дел о точки зрения оппозиционных элементов, о которых упоминал в своем письме Золотарев. "Самое больное наше место,-- писал автор упомянутой корреспонденции,-- земляческий вопрос; как администратору, пишу, что нашему землячеству нанесен страшный удар: 19 человек-союзников арестованы (в том числе наш представитель Зах.) {Борис Захаров.}. Новый представитель, Луков -- заклятый враг С. С... Ты говоришь, что нужно бы в землячествах приобретать умственный багаж и о помощью его выработать в себе правильную, критическую оценку общественного и государственного строя. Соглашусь, что надо, но не соглашусь, что именно в землячествах... Я вообще враг этих прокламаций, союзов с рабочими и т. п. Они ни к чему не ведут, губят молодые силы, заставляют рано разочаровываться в народе -- и только. Надо развиваться самому, а попом уже действовать... Что теперь представляет землячество? Это вое люди молодые, не знающие своего призвания -- в роде нас сдобой... Двух человек, вполне согласных во всем, трудно у нас встретить".
   Так говорила студенческая оппозиция. Правда, упадок духа у впечатлительной молодежи продолжался обыкновенно недолгое время, и так же легко сменялся повышенным настроением, тем более, что каждая осень приводила в стены университета свежие силы. Тем не менее в моменты застоя деморализация заходила в отдельных случаях очень далеко, толкая более слабых и на ренегатство и на путь явного предательства. В то время, как "лебедь рвался в облака", а "рак пятился назад", охранная щука тянула обоих вместе о возом "в воду".
   Как истый последователь Маккиавели, Зубатов не хуже Людовика XI понимал практическое значение принципа "divide et impera" и его "сотрудники": одни -- за страх и деньги, иные -- за совесть разводили оппозицию, становясь на защиту науки, "мирного течения академических занятий", против смутьянов, "вносящих раздор в мирную университетскую семью".
   Недостатка в кающихся в смутные моменты студенческого движения, обыкновенно, не было. Расскажу о некоторых случаях. Участник студенческих беспорядков Я. В. Комаринец (входил в состав бельского землячества) в поданном им прошении из'явил готовность "принести самое чистосердечное раскаяние"; в отзыве по этому поводу (февраль 97 г.) московское охранное отделение сообщило департаменту полиции, что "по тону прошения Комаринца можно допустить искренность его просьбы о помиловании и надеяться на то, что он пребыванием своим в одном из провинциальных университетских городов не воспользуется уже для оказания вредного влияния на своих коллег".
   В. Д. Чельцов, задержанный на сходке у Медведевых, при допросе показал, что собрание, на котором он присутствовал, "являлось заседанием членов бюро труда" и что из числа найденных тогда документа "он ничего не приносил". Однако, 31/V--97 года Чельцов уже написал в охранное отделение заявление о том, что "теперь, оправившись физически и трезво обсудив дело, считаю своим долгом чистосердечно, в интересах истины, заявить, что собрание, на котором я был арестован, представляло из себя заседание Сошного Совета и что заявление от рязанского) землячества принесено было мною".
   Повидимому, то же своеобразное стремление к истине заставило А. Деревяшкина подать 26/IX--97 года московскому обер-полицеймейстеру прошение, в котором он, отрекаясь от1 всякой солидарности со студенческой организацией, дал подписку в том, что никогда не будет участвовать в каких-либо кружках, для проверки чего просил учредить за ним особо бдительный надзор"... Зубатов, впрочем, поверил на слово искренности Деревяшкина и ограничился тем, что пригласил его "на беседу". Деревяшкину после этого разрешили вернуться в университет.
   Но некоторые из разочаровавшихся шли еще дальше. Так, например, бывший студент московского университета Иван Петров отрекся не только от участия в кружках, но и от самой науки и в челобитной, поданной 20/V--98 года начальнику охранного отделения, прямо ходатайствовал "дать возможность занять какое-либо место в подведомственном учреждении". Зубатов приказал ответить просителю: "нет вакансий". Такая немилостивая резолюция могла последовать потому, что отец провокации к слишком навязчивым добровольцам относился с некоторым предубеждением.
   А, может-быть, и впрямь всю шпионские "вакансии" были заняты!..
   Но если в самой академической среде рефлексы активных выступлений студенчества вызывали некоторые отрицательные явления, то моральное значение демонстраций учащейся молодежи имело свой удельный вес в нараставшем движении. "Беспорядки", являясь до некоторой степени первоначальной школой гражданской действенности, давали толчки дремавшему обществу, будили надежды у юношества, бодрили революционные авангарды; благодаря им дух протеста ширился, шел вглубь.
   Какой отклик имели студенческие выступления вне академических сфер и как вести о них преломлялись иногда в сознании более широких кругов, об этом может, пожалуй, дать некоторое представление воззвание, появившееся в Киеве 5/IX--97 года; писанное на листе бумаги не совсем грамотам, оно было приклеено хлебом к дереву на видном месте. Привожу выдержки в этой своеобразной "самодельщины": "На-днях я думала, и очень много, о социалистах... Их осуждают, но... "просвещать народ", "пробуждать самосознание общества" -- печатным словом -- невозможно"; социалист правы... Истинно развитой человек не может не быть социалистом!..
   Восторженно любящий друг мыслящих студентов и их деятельный агент. Работница..."
   Для больших простодушия и трогательности этой "прокламации" нехватало только подписи ее автора!..
   

ДЕЛА ВОТЯКОВА, РОША И О КОРОБКЕ ИЗ-ПОД ВАКСЫ.

   Но помимо возни с "марксятами" и учащейся зеленью, у охранного отделения было много и других -- особенных дел. Расскажу о некоторых, более типичных.
   Дело Вотякона было незаурядным и по своему началу, по герою и по своему концу. Возникло оно вследствие анонимного заявления о том, что Вотяков хранит нелегальщину; за сделанное открытие предусмотрительный доносчик просил уплатить ему деньги "вперед". Сколько было дадено за предательство -- не знаю, но по обыску, произведенному 31/VII--96 года у служившего в контроле Курской жел. дор. А. Г. Вотякова, обнаружили несколько сот гектографированных воззваний "возмутительного содержания"; молодого человека посадили под арест... Так неожиданно вскрылась деятельность этого оригинального агитатора-самоучки, продолжавшаяся почти год.
   Еще в октябре 95 гада появились воззвания за таинственной подписью: "Революционеры из недр России". Один такой листок, озаглавленный "Революционеры о земских арестах", был прислан на имя председателя Ельнинской уездной земской управы; в этом воззвании утверждалось, что для достижения народного благосостояния требуется уничтожить монархическую власть; заканчивалось оно возгласом: "Да здравствует свободная республика!"
   В декабре того же года появились еще листки: один -- "К народу", другой -- о обращением: "Граждане!", (оба тоже гектографированные и с той же подписью); некоторые из этих воззваний были наклеены на заборах и даже на стенах Троицкой церкви в Воронеже. Воззвание "К народу". предлагало крестьянам требовать созыва Земского Собора, свободы печати и т. д.; втрое же заканчивалось призывом: "Да здравствует крестьянская Русь! Да здравствует Народная Воля!".
   В числе отобранных у Белякова бумаг оказались оттиски и оригиналы вышеназванных листков, и он не замедлил признать, что составлял, изготовлял и распространял эти воззвания он сам -- "а целью побудить общество и народ ниспровергнуть существующий в России государственный строй и установить новый, более согласный с началами евангельского учения и любви к ближнему". Вотяков пояснил на дознании, что "путем саморазвития и наблюдения над жизнью он выработал в себе крайне революционные убеждения; не допуская по своему характеру конституции и подчинения, он потому не принадлежал ни к какой партии. Личная его задача заключалась в создании возможно большего числа революционных деятелей и в склонении существующих партий к об'единению".
   К сожалению, Вотяков не ограничился признаниями, касавшимися только его личности, а дал показания, которыми впутал в дело несколько своих знакомых по Воронежу. "Вотяков заявил на дознании, что счетовод И. В. Крапп получил от приехавшего из Ростова Баранова, нелегальные издания, из которых некоторые дал ему для гектографирования и что издавать и распространять нелегальщину ему помогал конторщик Ф. А. Колчин. Фармацевт М. Д. Шнейдер тоже составлял, издавал и распространял революционные издания и, кроме того, соглашался: принять участие в устройстве аптеки для изготовления взрывчатых веществ. Писец М. И. Черенков брал у Краппа книжку "В защиту конституции" Лассаля. Офицер С. П. Мазуренко {Впоследствии известный деятель нелегальных "Крестьянских Союзов".} дал Вотякову "Коммунистический манифест", сам брал у него революционные брошюры: и передавал их товарищам по службе. Слесарю Г. А. Рыбакову Вотяков, уезжая в Москву, передал имевшиеся у него нелегальные издания. С. Г. Михайловская перевела на французский и польский языки воззвание, составленною Вотяковым...
   9/XII--97 года вышеупомянутые Крапп, Рыбаков, Колчин, Черенков, Шнейдер и Мазуренко были арестованы, при чем у первых двух по обыску нашли нелегальщину.
   Несмотря на свои откровенности, Вотяков просидел в тюрьме до августа 98 года; под конец он стал обнаруживать признаки умственного расстройства и, по освидетельствовании, был признан страдающим хроническим нервным помешательством...
   Из числа "особенных" дел рассматриваемого периода следует отметить еще два. Во-первых, наблюдение за французским адвокатом, социалистическим депутатом Жаном-Морисом Рошем, который в июне 97 года появился в Петербурге; "знатный иностранец" привел в смущение департамент полиции, который лишь задним числом узнал, что Рош приехал, будто бы, для изучения русского социально-революционного движения и что он уже более месяца пробыл в Москве. Директор департамента немедленно потребовал от московского охр. отделения собрать "неглавным путем" сведения о деятельности и сношениях любознательного француза; но и всеведующий Зубатов ничего особенного" о пребывании Роша в первопрестольной, не узнал.
   Другое особенное дело является особенным в полном смысле этого слова и относится скорее к числу анекдотических. Некий Письменный, горя верноподданическим негодованием, представил властям предержащим коробку из-под ваксы, на дне которой, с внутренней стороны, оказалось изображение самого Николая II... Наваксить физиономию царю -- это ли не государственное преступление?!
   При старом режиме было все строго регламентировано,-- если не законами, то административным усмотрением. И на этот случай нашелся циркуляр министра внутренних дел от 29/V--95 года, за No 2307--и заскрипели перья! Киевский губернатор сообщил 23/VI--97 г. об этом чрезвычайном событии московск. обер-полицеймейстеру; ретивый полковник Тропов приказал охр. отделению произвести строгое расследование, которое после немалых трудов установило, что крамольная жестянка была сделана на московской фабрике Бонакера из бракованого, пользованного материала.
   Так как главным виновником в этом деле оказался фабрикант, допустивший, ради большей наживы, профанацию изображения "священной особы государя императора", то дознание об этом "государственном преступлении" особых последствий не имело.
   Вздорное дело. Но как ярко отразились в этой истории о коробке из-под ваксы натура и суть изжившего себя режима: тут и фальшь дутого царского величия, и фетишизм еще дикого обывателя, из безграничное скудоумие властвующей бюрократии!
   Занимались пустыми жестянками, когда подгнившие корни самодержавия теряли почву, а первое дыхание приближавшейся политической бури начинало _уже кренить к земле одряхлевшее дерево монархической деспотии.
   

ГЛАВА XVI.

Московские рабочие требуют сокращения рабочего дня. -- Кружок Рыкачева. -- Предмайская ликвидация. -- Социал-демократическая группа "техников". -- Кружок Колесникова. -- "Группа объединения, народных сил". -- "Лига разума и справедливости". -- Охранка и жандармы.-- Еще "Рабочий Союз".-- Дела социал-демократические.-- Пролетариат просыпается.

МОСКОВСКИЕ РАБОЧИЕ

   Не успело охранное отделение разобраться как следует в богатом наследии трех "ликвидации" 96 года, как появились явные признаки того, что "жив Курилка!". Об этом говорили не только листки -- призывы революционной интеллигенции, но и самый чумазый "Курилка", начавший упорно напоминать о своем мизерном существовании и скромными заявлениями, и жалобами, и открытыми коллективными протестами.
   Лейт-мотивом рабочих выступлений начала 97 года явилось требование сокращенного рабочего дня.
   Первыми с этими лозунгами выступили: рабочие заводов Доброва-Набгольца и Мейера, на которых 3/I появились рукописные плакаты, приглашавшие требовать 9 1/2 часовой рабочий день и уплату жалованья 2 раза в месяц.
   20-го января группа рабочих кружевной фабрики Феттера не вышла на работу и потребовала или сократить рабочий день, или выдать расчет; им об'яснили, что таковой могут получить, но через узаконенные две недели: они решили обождать.
   В том же январе началось "брожение" на вагоностроительном заводе в Мытищах, которое продолжалось вплоть до лета, когда рабочие пытались устроить забастовку. Одним из агитаторов, по заявлению управляющего заводом Юденкова, был рабочий П. Д. Виноградов, который приглашал прессовщиков к забастовке и двум из них, А. Чевордаеву и С. Язеву, дал несколько воззваний "Рабочего Союза". 10-го января Виноградов выехал в Москву и был, по требованию жандармов, обыскан, но безрезультатно. 30-го января на заводе снова появились листки "Р. С.", причем другой "подстрекатель" П. Федотов 2-го февраля был арестован в Москве1).
   В январе же 97 года была забастовка на фабрике Коншина в Серпухове, во время которой арестовали до 50-ти человек, в том числе рабочих В. и Н. Смирновых, принадлежавших к первому выводку распропагандированного молодняка Московского "Рабочего Союза".
   В февралю рабочие фабрики Фаберже подали московскому генерал-губернатору заявление, требуя сокращения рабочего дня с 10 1/2 час. до 8 час.; эта петиция была направлена... в охранное отделение.
   8-го марта 300 рабочих завода Дангауера самовольно прекратили работу на 1 час ранее срока, определенного правилами внутреннего распорядка, протестуя, таким образом, против введенного с ноября 96 года 10 1/2 час. рабочего дня; участковый фабричный инспектор Протопопов, командированный на завод, долго доказывал рабочим, что избранный ими "явочный порядок" действий является, с точки зрения существующих законов, явным беспорядком...
   14-го марта забастовали 300 рабочих пуговичной фабрики Алексеева, требуя сокращения рабочего дня; бросив работу, они направились к старшему фабричному инспектору, от которого, разумеется, ничего, кроме "словесности", не добились; они подали ему "жалобу", написанную А. П. Сорочинским; "подстрекателями" были, по сведениям охранного отделения, рабочие И. А. Летучев, Я. А. Князев, В. И. Уточкин и Т. Т. Зеленский, уволенные с фабрики еще 28-го февраля за "неспокойное поведение".
   18-го марта заволновались рабочие мастерских Московско-Братской жел. дор. по поводу предпраздничного расчета; брожение не получило развития, так как Трепов вызвал управляющего дорогой и предложил ему удовлетворить требование рабочих.
   20-го числа того же месяца рабочие Газового завода потребовали увеличения платы за работу в праздники; управляющий инженер Кишкин успокоил их обещанием, что он снесется по этому поводу с администрацией завода, находящейся в Париже.
   Днем позже рабочие чулочной фабрики Демина решили требовать окончания работ в субботние дни часом ранее -- в 6, а не в 7 час; для пред'явления этого требования избрали депутатов П. Алексеева, Илюхина и Смирнова...
   Но казенное красноречие чиновников министерства финансов и обещания фабричных заправил не всегда действовали успокоительно на протестующих рабочих; потерявши веру в доброжелательство фабричной инспекции и выведенные из терпения невниманием к их нуждам и требованиям, рабочие иногда прибегали! к иным способам действия. Так, 500 ткачей фабрики Шлихтермана, прекратившие работу 28/II--97 года, проявили такое воинственное настроение, что для их успокоения пришлось командировать на фабрику наряд городовых с полицеймейстером во главе. Но это" лишь подлило масла в огонь: возмущенные рабочие избили одного полицейского, а их начальнику барону Будбергу неосторожно угодили табуреткой в физиономию... За это "вооруженное сопротивление" 254 человека было задержано; 12 "коноводов" выслали из столицы...
   Так началась весна 97 года. Поступательное движение московского пролетариата, несомненно, росло, но росло, главным образом, стихийно, салю по себе; в этом движении не было еще планомерности шайки; чувствовалось отсутствие направляющей руки организацонного аппарата...
   

КРУЖОК РЫКАЧЕВА

   Не следует думать, однако, что удары, нанесенные охраной московской социал-демократии во второй половине 96 года, совсем обескуражили "марксят": на место выбитых из строя становились новые работники, ряды их не переставали множиться, идея "Рабочего Союза" не умирала. Только связь этих организационных ячеек с рабочей массой была еще слаба, часто порывалась и восстанавливалась с трудом; осмыслить, координировать и направить спорадические вспышки рабочего недовольства эти ячейки часто были не в состоянии.
   Читатель мог обратить внимание на то, что в многочисленных выступлениях московской учащейся молодежи совсем незначительную роль играли студенты Технического училища; это об'яснялось до некоторой степени особенностью культуры воспитанников названного учебного заведения: в то время, как универсанты, по своему первоначальному образованию, были "классиками", среди техников преобладали "реалисты"; это обстоятельство имело свое влияние на их психологию и поведение.
   Интересную характеристику настроения студентов Технического училища дало в 97 году охранное отделение на соответствующий запрос департамента полиции. Хотя среди техников, докладывал Зубатов, в связи с ноябрьской манифестацией "и появилось некоторое брожение, но выразилось оно лишь в том, что небольшая часть их раза два собралась в чертежной комнате своего училища и, обсудив вопрос о возбуждении беспорядков, решила, согласно мнению подавляющего большинства, их не учинять. Энергичных и серьезных сторонников устройства беспорядков среди воспитанников Технического училища, не было, так как наиболее политически неблагонадежные молодые люди придерживались социал-демократического направления и, следовательно, были противниками всяких студенческих историй".
   Охранное отделение в данном случае не ошибалось. С легкой руки братьев Масленниковых и А. Бриллинга (арестованного по делу "Рабочего Союза") техники приняли живейшее участие в социал-демократической пропаганде, и некоторое время главная инициатива предприятий этого рода исходила преимущественно из их среды.
   После ареста Батурина и братьев Чичкиных за продолжение их дела взялся техник Н. Д. Рыкачее, который, прежде всего, занялся организацией издательских средств и обзавелся бывшим тогда в большой моде мимеографом и; пишущей машиной. Первым изданием Рыкачева были упомянутые в предыдущей главе воззвания: одно -- по поводу правительственного сообщения о ноябрьских беспорядках и другое -- в связи с теми жо манифестациями, под заглавием "Чья вина?"2).
   Листки "14-е ноября" (за подписью "Рабочего Союза") были распространены в Мытищах, на заводе Доброва-Набгольц (16/I--97 года) и должны были появиться на заводе Листа, но этому помешало охранное отделение.
   14-го января был арестован по делу о московском "Рабочем Союзе" А. К. Мешков. По этому поводу Зубатов докладывал департаменту полиции следующее: "На-днях Мешков получил и спрятал 100 экземпляров воззвания "14-е ноября", которое он предполагал расклеить и разбросать на заводе Листа, где он работал, и с этой целью подыскивал себе подходящих людей, которыми оказались бы подростки из рабочих". "Во избежание жертв, продолжал сердобольный начальник охраны, Мешков и был арестован. Так как о намерениях его знал на заводе лишь один человек, то, во избежание нежелательной огласки, имею честь просить департамент полиции внести Мешкова в особое совещание по агитационной группе завода Доброва, арестованные рабочие которого А. Воронцов, Н. Кириллов, В. Ефимов и другие действовали отчасти под его влиянием".
   Но "Каранатыч", о котором еще ранее доносил с. с. Емелин (см. прим. 21, гл. XIV), был себе на уме и о том, куда он спрятал воззвания, тому "единственному", который знал о них, ничего не сказал; благодаря этому, листков по обыску у Мешкова не нашли, и Зубатову пришлось департамент полиции угостить рассуждениями о том, что, "если прокламации, спрятанные на заводе, когда-нибудь и найдутся, то будут, несомненно, доставлены в контору завода, так как энергичных агитаторов среди местных рабочих не имеется"...
   Своего агента Зубатов, до видимому, к числу "энергичных" не причислял...
   За Рыкачевым велось, конечно, постоянное наружное наблюдение; оно наметило целый ряд лиц, которых: хватило бы на целую ликвидацию; последней не суждено было состояться вследствие одного, редкого даже в летописях охраны, происшествия8).
   3/III--97 года Рыкачев, сопровождаемый филерами, направился в Сокольническую рощу; как ни интриговало соглядатаев загадочное поведение наблюдаемого, но из предосторожности они были вынуждены оставить его без призора, и это был редкий случай, когда приходилось пожалеть о том, что у филеров нехватило нахальства для дальнейшей проследки...
   На следующий день газеты сообщили, что в Сокольниках найден повесившимся студент Рыкачев...
   А некоторое время спустя начальник саратовского г. жанд. упр. потребовал обыскать Рыкачева по ходу производимого им дознания... Опоздали!
   Что послужило причиной трагической развязки, мне неизвестно, но невольно думается, но приложила ли к этому делу свою грязную лапу охрана, которая имела к Рыкачеву свой "подход"?
   В прокламации "Чья вина?", изданной, как я упомянул, Рыкачевым, одно место обращало на себя особое внимание; она заканчивалась не совсем обычно: "что можно ожидать от полиции, заявлялось в листке, если начальником охраны назначен бывший агент-провокатор Зубатов, вовлекавший неопытных юнцов в революционные дела и выдававший их потом?"
   Этот выпад против "властителя московских дум" являлся чрезвычайно пикантным, если принять во внимание, что к редакции воззвания "Чья вина?" имел косвенное отношение и "добрый знакомый" Рыкачева... М. И. Гурович -- "Приятель" (агентурная кличка) самого Зубатова.
   Не был ли несчастный студент жертвой какой-нибудь шпионской махинации этих охранных "приятелей?" Как знать!..
   

ПРЕДМАЙСКАЯ ЛИКВИДАЦИЯ

   Зубатов не особенно горевал о том, что Рыкачев ушел от него "в пределы недосягаемости" -- у охранного отделения уже наметились другие перспективы. В предыдущей главе было упомянуто, как, благодаря почтовой цензуре, попали на замечание охраны Н. Анциферов и Н. Сорокин. Тем же путем были выяснены еще два революционных деятеля, имевшие неосторожность довериться почте.
   4/I--96 года было перлюстрировано письмо за подписью "И. К.", посланное из Саратова в Москву Н. Н. Кардашеву. Автор упомянутой корреспонденции (И. М. Колесников, как выяснилось) писал своему другу, между прочим, следующее: "Если ты задаешься вопросом, не состою ли я на службе у жандармов, то я отказываюсь отвечать... Если же ты говоришь о том, что меня не знают в том кружке, из которого исходят книжки, то я не понимаю, зачем им это требуется, гак как дело я стал бы иметь через тебя, что необходимо с точки зрения сохранения конспирации... А посылал я требование на книжки потому, что мне приходилось иметь дело с рабочими. Наконец, чтобы меня не считали за сумасшедшего, прилагаю устав "Саратовского общества взаимного вспомоществования книгопечатников"... Многие действия его прикрываются легальностью... Ясно, что в Саратове больше делают, чем в Москве. В обществе порой поднимаются щекотливые вопросы, например,-- о 8-часовом рабочем дне".: После такого письма охрана не могла не обратить внимания на Кардашева, тем более, что наблюдением было установлено, что его посещал в X--96 г. Н. А. Корчагин, деятель "Рабочего Союза", а также новые пропагандисты Сорокин и А.А. Пономарев. Колесников, перебравшись в Москву, тоже не замедлил вступить вкупе с А. В. Резцовым в сношения с рабочими.
   Кроме перечисленных лиц, лидером наблюдения явился еще приятель Рыкачева -- В. Н. Хатунцев, хотя, по отзыву Зубатова, он был лишь культуртрегером и осуждал нелегальщину, находя удовлетворительной брошюрой лишь "Об'яснение правил", почему и предпочитал вести устную пропаганду (в частности через рабочего завода Гужона И. И. Иванова)...
   Но прошли счастливые времена, когда охранное отделение могло спокойно планировать свои розыски. На фоне революционной борьбы появился новый фактор -- грозная дата "19/IV-1/V", приближение которой отныне стало приводить в замешательство правящую бюрократию, когда-то нет знавшую ни страха, ни сомнений. Пришлось и охране приноравливать свои ликвидационные наскоки к этой дате, и апрельские погромы! сделались, таким образом, новым "бытовым явлением".
   На первый раз с предупредительными мерами Зубатов поспешил. Не успели еще москвичи опомниться от ночной вакханалии полицейских орд, разыгравшейся 23/III--97 года (аресты союзников), как под утро 4/IV снова; в жиденькие двери студенческих квартир и рабочих закутков властно застучали дюжие кулаки самозванных "телеграфистов". В данном случае обыски и аресты были произведены, как писало охранное отделение в одном своем докладе, "в виду ожидавшихся на 19/IV (1/V н. с.) рабочих забастовок, вследствие чего явилось необходимым своевременное из'ятие из обращения всех лиц, которые вели или могли вести агитацию в этом направлении". Накануне рокового дня -- 18/IV и в первых числах мая последовали дополнительные ареста. Всего было "из'ято из обращения" до 70 человек, до равной доле: интеллигентов и рабочих4).
   Результаты многочисленных обысков были в общем незначительны: у В. Е. Каммера обнаружили склад нелегальщины; у В. К. Лукьянчиковой, И. В. Тихомирова и П. К. Рено нашли значительные партии революционных изданий; у других (А. А. Пономарев, Н. И. Семенова, В. Хатунцев, О. И. Шпаковская, В. В. Воровский, К. М. Величкина, В. Романов, И. З. Шишов и С. А. Зернов) отобрали нелегальщину по мелочам и кой-какие рукописи "предосудительного содержания".
   Главная цель, конечно, была достигнута; маевку удалось сорвать. Но когда опасность миновала, охранное отделение очутилось в затруднительном положении: оно не знало, что делать с массой из'ятых из обращения, так как относительно большинства их у охраны никаких вещественных доказательств не имелось и повинны они были только в том, что, по мнению Зубатова, "могли вести агитацию".
   Разобраться в этом предмайском букете поручили Ратко (будущему начальнику московской охраны). Целый месяц элегантный ротмистр возился с разношерстной "пропагаторской группой", стараясь "и лаской, и таской" добыть "языки", в которых, при данных обстоятельствах, чувствовалась крайняя необходимость; но многого ему достичь не удалось. Результаты своих изысканий Ратко изложил в представлении охранного отделения департаменту полиции от 11/V--97 года, которое является столь типичным образчиком безграничного охранного усмотрения, что я приведу текстуально большую часть этого любопытного документа.
   "По осмотре вещественных доказательств, после бесед с арестованными и по соображении данных агентурных и наблюдения, было признано целесообразным расклассифицировать, до агентурным соображениям, для неослабности дальнейшего преследования социал-демократического движения, упомянутый личный и вещественный материал на три группы: часть рабочих, составляющих кружок литографщиков с рабочим Григорием Жаровым во главе, передать по кружку Абе Фина и Сергея Озерова, для привлечения к производящемуся о названных лицах формальному дознанию"... Таким образом, были переданы в распоряжение начальника жандармского управления: Г. Жаров, Василий Горичев, Иван Крутицков, Алексей Шукалев, Александр Грачев, Алексей Пирогов, Владимир Черненко, Григорий Ильин и заводские рабочие -- Григорий Апрельков и Николай Авдеев.
   "В состав второй группы вошли, главным образом, студенты императорского технического училища и Иван Колесников, пропагандировавший среди тех же рабочих, что и техник Владимир Николаев Хагунцев, и являющийся наравне с последним главным деятелем пропаганды, за последний период, пользовавшийся для означенной цели не только адресами ранее распропагандированных рабочих, но пошедший далее того и завязавший самостоятельные связи. К тому же по личным свойствам Колесников является человеком установившимся, зараженным такими кружковыми предрассудками, что излечиться от них в скором времени он не в состояния. К этой же группе отнесены: студент московского университета Кардашев -- приятель Колесникова и Петр Павлов Митрофанов, свившийся предупредить Каммера об обысках 4-го апреля, чем он и дал нить к обнаружению в квартире Каммера нелегального склада. В общем, помимо названных 5-ти лиц, к означенной категории отнесены техники: Илья Самойлов Бабаджан, В. В. Боровский, Николай Николаев Вашков, Александр Филимонов Кабаков, Иван Тимофеев Юрьев; рабочие: Петр Кузьмин Засоркин, Иван Иванов Иванов, Николай Иванов, Дмитрий Иванов Калашников, Михаил Петров Кузьмин, Василий Романов, Алексей Гурьев Самойлов, Николай Григорьев Трусов, Иван Захаров Шишов, Иван [Владимиров Тихомиров и И. Буданов; а из неучащихся -- Борис Евгеньев Арманд и Павел Николаев Колокольников, в виду больших рецидивов последнего. Всего же передано для производства формального дознания 34 человека, включая в это число Варвару Константиновну Лукьянчикову, привлеченную по делу кружка Александра Николаева Орлова.
   Остальные 80 человек из числа арестованных за время о 4-го апреля желательно выслать через особое совещание".
   

СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТ. ГРУППА "ТЕХНИКОВ"

   Наиболее крупной добычей предмайской ликвидации был склад, хранившийся у Каммера и его ученика Б. Арманд, явившего в с. Пушкине. В числе вещей, отобранных по этим обыскам, находились: 4 мимеографа, с.-д. нелегальная литература и вставания, выпущенные в ноябре 96 года от имени "Рабочего Союза"; кроме того, были найдены, заготовленные к отписку и отчасти скопированные, брошюры: "Хитрая механика", "Кто чем живет", "Голос за русской народ" и "Первые шаги молодого монарха", а также листки: "Отчет денежных сумм "Рабочего Союза" (от 15 октября 90 года) и "К рабочим завода Гужона -- ко дню празднования 25-летия Парижской коммуны" (последнее воззвание имело подпись: "Сознательные московские рабочие").
   Из вещей, отобранных у Хатунцева, представляли интерес печатн. листок "К нашим товарищам в России" (перевод о английского) и черновики отмимеографированных упомянутых выше брошюр; у Н. И. Малинина (арестованного 13-го октября) взяли пишущую машину, валик для накатывания краски и революционные издания8).
   Дознанием, которое производилось моск. г. жандарм, управлением о с.-д. группе техников, было выяснено следующее. "По словам Хатунцева" ("Обзор" XXI, 36), Величкин и Рума склонили его к агитационной деятельности и познакомили о рабочим Трусовым, который свел его с товарищами своими Н. Ивановым и В. Романовым; Хатунцев пропагандировал под именами "Степана Степановича" и "Александра Александровича"; сначала он давал рабочим только легальные издания, а затем стал их снабжать и нелегальными брошюрами, которые доставляли ему Бабаджан и Вашков; последние вместе о Воровским, Каммером и Деомидом Карагодиным занялись впоследствии воспроизведением революционных изданий. Еще в сентябрю 96 года Боровский доставил Малинину партию нелегальных брошюр из полученного тогда транспорта. В марш 97 года Бабаджан принес Малинину мимеограф и пишущую машину, рукописи и другой материал, оставшийся поело покончившего с собой Н. Рыкачева. В начале того же года Каммер поручил Арманду перевезти к себе нелегальщину, уцелевшую после ареста Чичкина и Батурина. Издательским делом руководил Ваншов, а техническую работу выполняли Бабаджан, Каммер, Боровский и Карагодин. Сам же Хатунцев написал лишь проект воззвания к рабочим завода Краснова.
   

КРУЖОК КОЛЕСНИКОВА "ГР. ОБ'ЕД. НАР. СИЛ"

   Судя по данным жандармского дознания, еще в начале 97 года из кружка Батурина выделилась группа, во главе которой встал (упоминавшийся выше) И. М. Колесников, который под именем "Ивана Ивановича" познакомился с рабочими А. Самойловым, И. Тихомировым и Д. Калашниковым и стал давать им книжки легальные и нелегальные, а в беседах с ними "старался внушить им необходимость классового" самосознания"; упомянутые рабочие уже были несколько подготовлены их товарищами, уже давно распропагандированными Авдеевым, Дешевым и другими. Вскоре к Колесникову присоединился только-что выпущенный из-под стражи П. Колокольников; ближайшими их помощниками явились рабочие -- Зотов и П. К. Засоркин; последний, узнав от рабочего Н. А. Ухарского о чрезмерных штрафах на заводе Шмеля, передал ему и рабочему Н. С. Абрамову изготовленные по этому поводу воззвания, которые, однако, распространения не получили, так как к этому времени недоразумение о заводчиком уладилось. Запас, нелегальной литературы хранился у Тихомирова, у которого она и была отобрана во время ареста.
   В связи с дознанием о группе техников выяснилось существование кружка, стоявшего обособленно и носившего довольно громкое название: "Группа об'единенных народных сил". Кто-то из обвиняемых имел нескромность назвать жандармам имена курсисток А, Д. Зайцевой, Е. Н. Добровольской и В. К. Урбанович. Оказалось, что они известны по наблюдению, как знакомые арестованного Н, И, Малинина. 4 октября 97 года генерал Шрамм потребовал обыскать этих девиц. Зайцевой в Москве не оказалось, у Добровольской ничего не нашли, а Урбанович арестовали, так как у нее обнаружили нелегальщину (брошюры: "Задачи рабочей интеллигенции в России", "Международный социалистический конгресс в Брюсселе, 1896 г." и др.).
   На допросе в жандармском управлении Урбанович показала, что часть революционных изданий ей дала акушерка Е. Бакшеева; последнюю и живущую с ней А. Иноземцеву 11 октября 97 года обыскали, при чем, кроме изданий "Рабочего Союза", обнаружили два гектографированных воззвания от "Группы объединенных народных сил". В одном из этих листков упомянутая группа заявляла, что "борьба с капиталом в России невозможна без борьбы с царизмом" и что для этой борьбы необходимо соединение всех революционных массовых сил; одной из таких является "люмпен-пролетариат" больших городов, среди которого" и следует начать пропаганду. В другом листке группы московское общество приглашалось делать пожертвования в пользу находящихся в пересыльной тюрьме политических арестантов. Кроме этих воззваний была найдена и каучуковая печать "Группы объединенных народных сил", но "существования самого общества" (как свидетельствовал составитель XXI "Обзора", на стр. 84) обнаружено не было, хотя жандармы и прилагали к тому усилия; так, по их требованию, были обысканы 16 ноября: 97 года А. Ф. Гофман, жившая ранее с Иноземцевой, и 26-го ноября -- А. П. Алабин, явившийся, согласно показанию Е. Бакшеевой, тем "А. П.", который поручал ей в одном из отобранных у нее писем спросить у ее мужа "Эрфуртскую программу" (Алабин жил тогда у негласно поднадзорных Н. И. и Е. И. Алякритских).
   Обыски не дали результатов.
   

"ЛИГА РАЗУМА И СПРАВЕДЛИВОСТИ"

   7 ноября 97 года, в связи с беспорядками, возникшими в конце октября месяца в варшавском унив-те, была произведена в качестве предупредительной меры ликвидация Союзного Совета. Обыски, произведенные по этому поводу, дали весьма существенные результаты. В частности, у студента П. М. Дондарова был обнаружен целый тюк литографированных брошюр: "Экономическое учение К. Маркса, в популярном изложении Каутского" и "Экономическое положение женщины" К. Цеткиной. Как выяснилось, брошюры эти были изданы иждивением Московского "Рабочего Союза"; транспорт их был получен из Харькова медиком П. А. Сергиевским, при посредстве гостившего у него харьковского врача X. М. Черникова, который виделся по этому поводу с Н. И. Розановым, принадлежавшим к московскому соц.-дем. кружку. Часть харьковского транспорта была помещена Розоновым у Дондарова, а другая часть продана им же В. Елагину (на 45 руб.) и В. К. Вольскому, которые затем брошюры: перепродали: Елагин (при содействии Д. И. Ульянова) -- П. Быкову, а Вольский -- К. А. Егорову; последний, в свою очередь, партию брошюр сбыл К. Н. Романовичу9).
   Из упомянутых лиц Сергиевский, Розонов, Вольский и Егоров были арестованы в ликвидацию 7-то ноября; другие -- потом; почти у всех по обыскам была найдена нелегальная литература. В частности, у Н. Розонова отобрали рукопись "Проект устава кассы рабочих", который заканчивался слонами: "клянусь... всю жизнь стоять за святое рабочею дело, не боясь никаких притеснений".
   По этому делу было возбуждено при московском г. жанд. упр. дознание, к которому были привлечены; еще С. Волынский, Е. Федорова и В. Петров, задержанные "о поличным".
   Последний из названных лиц хотя и был арестован по делу С. Совета (7-го ноября), но принадлежал, вероятно, к социал-демократам; по крайней мере, в числе отобранных у него нелегальных изданий были: "Работник," NoNo 1 и 2, "Рабочий день" и 15 брошюрок: "1-е мая -- Международный праздник рабочих".
   Дело об издании сочинений Каутского и Цеткиной имело отклик по месту начального их появления -- в Харькове. Местное жандармское управление получило указание на распространение этих брошюр еще в апреле 97 года; по его сведениям, к изданию близко стояли технологи М. Кефели, А. Кузнецов и А. Булычев; осведомлены: о том были К. Зубковский, И. Файншмидт, Г. Малкин, М. Зуев и С. Камашкирцев.
   При обыске, произведенном в июне 97 г. в г Орлове, Вятской губ., у Августы Кузнецовой, был обнаружен тюк с 69-ю экземплярами бр. Каутского и Цеткиной, принадлежавший, как выяснилось, А. Кузнецову, гостившему у сестры.
   В конце октября в Харьков прибыла из-за границы В. Рыбалкина, которая, по имевшимся у жандармов агентурным сведениям, взялась отвезти в Петербург партию брошюр; таковые ей доставили вскоре Д. Буданов и Варвара Михневич (урожд. Кожевникова). 27 ноября 97 года Рыбалкина была обыскана и у нее нашли 153 экз. бр. Каутского и Цеткиной; у Кефели, Кузнецова, Булычева и Зубковского тоже отобрали несколько экземпляров этого издания; названных лиц привлекли к дознанию.
   На допросах Кузнецов показал, что брошюры Каутского и Цеткиной были изданы по его личной инициативе, на его средства и при его главном участии, в харьковской типо-литографии Степанова, под видом студенческих лекций; затрачено было на издание около 800 руб. "Лиги", в действительности, никакой не существовало. 80 экз. брошюр Кузнецов послал в Москву о X. Черниковым П. Сергиевскому, который часть их отправил в Кубанскую обл. врачу Г. Гречишкину, а остальное передал Н. Ровотаву.
   Другим трофеем ликвидации 7 ноября 97 года был захват типографских принадлежностей у П. Павлова, у которого было обнаружено полпуда шрифта, самодельный прибор для печатания и 529 экз. оттиснутых на этом станке 4-х страниц брошюры "Речь о свободе торговли"; кроме того, были найдены!: рукопись названного произведения, гектограф, пишущая машинка и партия нелегальных изданий.
   Будучи привлечен к дознанию при московском губ. жандармском управлении, Павлов показал, что шрифт он похитил в типографии Лашкевича, а печатал сам, "желая распространить учение экономического материализма", когда жил летом 97 года на уроке, в имении Рукиных, в Звенигородском уезде.
   Павлов принадлежал к с.-д. кружку Н. Розонова.
   

ОХРАНА И ЖАНДАРМЫ

   Как мы уже видели, Зубатов в своей агентурной игре кошки с мышками часто забывал "установленные законы" и лиц, явно подлежащих преследованию в порядке 1035 ст. уг. суд-ва, часто направлял в административный трибунал и -- наоборот. Жандармское у-ене нередко попадало в затруднение, не зная, что делать с переданными ему для дознания "государственными преступниками", относительно которых сплошь и рядом ничего, кроме филерских и агентурных сведений, не имелось (в те отдаленные времена шпионские безимянные "указания" не представляли еще ценности бесспорных формальных улик, как это было введено позднее, даже в судебную практику, всемогущим Плеве).
   И жандармское управление (чего не бывает!) стало в конце-концов либеральничать, выпуская на волю тех обвиняемых, в содержании которых под арестом по ходу дознания надобности не встречалось. На этой почве между Зубатовым и Шраммом не раз возникали недоразумения. По существу, в большинстве случаев начальник охраны был прав: с поличным чаще всего попадались неосторожные простачки, а опытные революционные деятели шли под арест голенькими. Но полагаться всецело на аттестацию охранного отделения, что "тот -- простак, а этот -- мастак", жандармы не решались, тем более, что за их спиной смяли прикомандированные к ним "стражи закона", в числе которых некоторые (например, прокурор А. А. Лопухин) помнили еще кой-что о "заветах" судебных уставов 60-х годов.
   К каким цветам охранного красноречия приходилось иногда прибегать Зубатову, чтобы добиться продления содержания под стражей своих клиентов, может демонстрировать письмо его к Шрамму, в ответ на запрос последнего от 27 ноября 97 года, касающийся деятелей "Рабочего Союза".
   "Освобождение Павла Колокольникова, Ивана Колесникова и Николая Вашкова,-- писал Зубатов,-- на мой взгляд представлялось бы нежелательным по нижеследующим соображениям. Павел Колокольников является беспримерным в своем роде агитатором, обладающим удивительной способностью вести беседы о рабочими) и умеющим, благодаря внешнему образу жизни, обращению и вообще своему поведению, настолько тесно с ними сближаться, что рабочие окончательно перестают чувствовать разницу между ним, интеллигентом, и собой. На этом основан громадный авторитет Колокольникова и рабочей среде и многочисленные связи и знакомства в ней, лишающие его возможности пройти с покрытой головой по рабочему кварталу. Если; к вышесказанному присоединить сознание Колокольниковым своего обаяния на лиц этой категории, горячую убежденность и крайне энергичный характер его, а так-же постоянную возможность отлучаться из-под надзора в места надобности, что ему не грозит значительной ответственностью, то нахождение Колокольникова на свободе может иметь своим единственным и печальным последствием новую пропаганду и новую агитацию в рабочей среде, в соприкосновение с которой он, по примерам прошлого, не замедлит войти.
   "Иван Колесников является верным последователем и выучеником Колокольникова, не уступающим ему в предприимчивости и отливающимся такой конспиративностью, что установка его личности потребовала значительных усилий. Если деятельность такого субъекта, как Колосников, о трудом поддалась выяснению и обнаружению в столице, то, надо думать, в провинции она получит возможность развиваться без всяких помех и даст нежелательные результаты.
   "Николай Вашков и Александр Бриллинг могут считаться насадителями неблагонадежных элементов в московском Техническом училище, воспитанники коего после ареста Рейнгольда Циммермана долгое время (с 1887 по 1894 года) находились в состоянии политического индиферентизма. Пагубное влияние на товарищей Вашкова и Бриллинга своевременно было замечено, и они были представлены к удалению из столицы, но, по независящим от отделения обстоятельствам, лица эти были возвращены в Москву. Умудренные опытом, они занялись организацией строго конспиративных предприятий, в связи с которыми появились самодельные множительные аппараты-циклостили, мимеографы, гектографы и пр.; началось водворение в столицу транспортов заграничных иаданий, завелись связи как с производителями недозволенных сочинений, так и с потребителями оных; образовались местные издательские (кружки и кружки саморазвития, среди студентов Технического училища, универсантов и курсисток, служившие для пополнения контингента активных членов социал-демократии, равно и для использования и распространения наличной революционной литературы в среде интеллигенции и рабочих.
   "Из вышеизложенного видно, что деятельность Вашкова и Бриллинга была, главным образом, руководящей и посреднической и не могла, поэтому, выразиться в чем-либо вещественном, имеющем значение неотразимой юридический доказательности"...
   С таким пафосом писал Зубатов, когда нужно было добиться, чтобы нескольких человек продержали несколько лишних месяцев в тюрьме. Было чем ему вдохновляться!..
   В данном случае Зубатов, кажется, немного увлекся; по крайней мере, отзыв его о Вашкове находится в некотором противоречии с тем, что он писал о том же лице л тому же Шрамму на запрос его от 27 января 97 года:
   "Н. Вашков,-- сообщал Зубатов,-- с давнего времени известен своим вредным направлением и состоит под негласным надзором полиции, но в сношениях с лицами, примыкавшими к кружку "Рабочего Союза", замечен не был и, повидимому, к деятельности названной организации прямого отношения не имеет, что явствует из того обстоятельства, что адрес Вашкова, найденный у рабочего Убогова, относится к давнему времени" (к 94 году).
   Впрочем, из этого сравнительно благоприятного, о Вашкове отзыва могло "явствовать" и нечто другое, а именно, что в то время Зубатову пребывание на свободе этого агитатора представлялось так же необходимым, как являлось необходимым впоследствии (когда Вашков уже был "ликвидирован") содержали его в тюрьме.
   Все -- применительно к "агентурным соображениям"!
   

ЕЩЕ "РАБОЧИЙ СОЮЗ"

   В феврале 96 года В. Махновец, которого Зубатов берег, в виду близости к нему двухстороннего "приятеля" Гуровича, совершал в сопровождении медниковских "туристов" деловую поездку (о ней будет речь впереди). Первым городом, который посетил наблюдаемый, был Орел. Здесь Махновец, как установило наблюдение, имел свидание в квартире землемера А. Я. Никитина с И. Э. Гуковским и Л. П. Семеновой.
   В апреле 97 года Е. Каменецкая, у которой, как мы знаем, таинственный "Власов" устраивал свидания с Шулятиковой, ездила в Киев, куда за ней в поисках "южной типографии" посылали филеров. Возвращаясь в Москву, Каменецкая виделась в Курске о А. Е. Лосицким, который, по агентурным указаниям, мог стоять "наиболее близко" к деятельности упомянутой типографии. В виду этого за Лосицким было учреждено самостоятельное наблюдение10).
   Филерские проследки установили в дальнейшем, что 11/IV Лосицкий, вместе о И. Гуковским и К. А. Минятовым, встретили приехавшего в Курск А. Никитина. В тот жо день Минятов уехал в Москву, куда через три дня отправился и Никитин (Минятов вскоре уехал за границу).
   Последующая филерская слежка за Никитиным захватила в свой круг появившихся в столице Л. Семенову, И. Ф: Дубровинского, П. Быкова, а также В. Б. Елагина, в числе близких знакомых которого оказались П. Н. Малянтович, С. П. Эйранов и... М. Н. Корнатовская11).
   В то же время наблюдение установило связь этого социал-дем. кружка с другим того же направления, во главе которого стояли Н. Розонов, П. Павлов и Д. Ульянов. Так, было констатировано, что главарь "Рабочего Союза" Дубровинский часто виделся о И. А. Машиным, которого посещали Н. Розанов я П. Павлов; П. Быков, знакомый Никитина и Семеновой, поддерживал сношение с Д. Ульяновым; приятель Дубровинского -- С. Волынский имел свидания с Г. Васильевым, высланные впоследствии ло делу кружка Розанова из Москвы на родину. Наконец, Дубровинский и Розонов пропагандировали одних и тех же рабочих...
   Одним словом, как отмечало охр. отделение в одном из своих сообщений генералу Шрамму, кружки Розонова и Дубровинского) "представляли из себя общую наличность активной социал-демократии зимы 97 года, задавались одной и той же целью пропаганды, хотя и разделялись по средствам осуществления этой задачи; они были достаточно подготовлены к полному, слиянию в одну стройную революционную организацию"...
   Но этому помешали "ликвидации": одна, ударившая 7-го ноября по кружку Розонова, и другая, разразившаяся месяцем позже.
   В декабре 97 года Зубатов телеграфировал департаменту полиции: "У Дубровине кого взято при массе революционных изданий 126 свежих мимеографированных прокламаций к рабочим. Никитин, Семенова, рабочие Ястребов, Романов и Дроздов, Волынский -- студент и Федорова оказались с видным поличным. У студента Машина выписки из Каутского. Обыскано 11, арестовано 9, так как у Минятовой и Коломенкиной ничего не обнаружено. В Курске взяты "ремингтон и мимеограф"12).
   Из совокупности объяснений обвиняемых и данных дознания, возникшего при моск. г. жанд. упр., выяснилась следующее. Еще в конце 96 года К. Минятов выписал из-за границы мимеограф и приобрел пишущую машину "ремингтон"; на рождественских каникулах он, вместе с Л. Семеновой и Никитиным, попробовал в своем имении (с. Комаровка, Черниговской г.) заняться тиснением, но неудачно. После этого Семенова уехала в Калугу, где, при содействии Дубровинского, на доставленном Минятовым мимеографе и при помощи его "ремингтона" издала 400 экз. "Коммунистического манифеста". В апреле 97 года в Калугу прибыл из Москвы Никитин и отмимеографировал 250 экз. воззвания "Ко воем московским рабочим"; затем Никитин и Семенова вернулись в Москву. После этого принадлежности тиснения были отвезены в Курск к А. Мухину, а нелегальную литературу, доставленную горняком В. Пересом, отправили в Орел. Во время ликвидации вместе о мимеографом, отобранным у Мухина, нашли трафаретки заглавия брошюры "Четыре речи рабочих, произнесенные на собрании рабочих 1 мая 91 года" и др.
   Кроме того, дознанием было выяснено, что Ротонов и Дубровинский старались, обзаводиться связями в пролетарской среде, при чем ("Обзор XXI, стр. 43) "показаниями рабочих Ивана Романова, Петра Ястребова (и Фимофда Дроздова" было установлено, что Розонов и Дубровинский снабжали их нелегальными изданиями, которые но обыскам и были у них обнаружены13).
   Так бесславно погиб последний московский "Рабочий Союз"...с тем, чтобы воскреснуть через год в лица "Союза борьбы за освобождение рабочего класса"!
   

ДЕЛА СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ

   Описанные "дела" но покрывают, конечно, всего комплекса "подпольной" жизни московской социал-демократии за 97 год; они касаются лишь той части ее, деятельности, которая была "ликвидирована". Многое охранному отделению вообще не было известно. Были, наконец, дела, которые, выбиваясь из-под конспиративного покрывала, останавливали внимание "недреманного ока", но, пребывая вне формальной связи с текущими событиями, не вызывали никаких следственных действий и оставались изолированными фактами. Умолчать об этих фактах, мне кажется, нельзя, так как внутренняя связь между ними и та или другая связь их с революционным движением того момента несомненна. Упомяну о некоторых из них, более значительных, соблюдая хронологический порядок.
   18 апреля 96 года в Петербурге был задержан крестьянин А. А. Кириллов с 30 экз. воззвания "Рабочий праздник 1-го мая" (издание "Союза борьбы за осв. рабочего класса"), полученными от универсанта Е. Сгратановича, который вел (под именем Тряпкина) пропаганду на собраниях рабочих. По инициативе Кириллова, "беседы" устраивались не только у него, но и у рабочего Ивана Байкова, куда он ввел пропагандиста-технолога Ф. Ленгника.
   "При допросе в качестве обвиняемого Кириллов дал откровенные показания"; 23 декабря 96 года он был освобожден под особый надзор полиции на родину. Департамент полиции, сообщая обо всем этом 31 января 97 года за No 223 охранному отделению, присовокупил, что Кириллову теперь разрешено выехать на заработки в Москву и что по приезде в столицу этого рабочего надо "предостеречь", установив за ним наблюдение.
   30 января 97 года охранное отделение получила от департамента полиции копию перлюстрированного письма, автором которого оказалась О. В. Немытова, невеста. А. О. Огаджанова, высланного из Москвы по делу о С. Совете.
   В корреспонденции этой упоминались обстоятельства и лица, которые были немедленно расшифрованы, и через неделю Зубатов уже доносил:
   "Катя, о которой писала Немытова, и ее "божок -- социал-демократ", это -- Е. О. Калиниченко и женившийся ныне на ней Л. Рума; защищавшая последнего в споре "Ан. Серг." была негласноподнадзорная А. С. Карасева, а самое собрание, на котором происходил спор, имело место у Анны Эйгес, которая жила вместе с землячкой (тоже в г. Орле) В. П. Кувшниковой, участвовавшей вместе о М. С. Карасевой в ноябрьских манифестациях 96 года.
   Можно подумать, что Зубатов сам принимал участие в споре о Рума,-- так, обстоятельно он был осведомлен об этом разговоре; но дело об'яснялось проще: Немытова жила в д. Мишке, по Смоленскому бульвару, в квартире состоявшего под негласным надзором П. А. Серебрякова, имевшего жену А. Е. Серебрякову, под надзором которой были и муж ее, и квартиранта его, и знакомые квартирантов...
   28 января 97 года департамент полиции запросил у московского охранного отделения сведения о личности проживавшей ранее в Москве Б. А. Бессель, которая, находясь в Вене, "обратила на себя внимание сношениями с местными революционерами и, особенно, с социал-демократами, при чем она старалась установить связь между австрийскими и болгарскими социалистами, с каковыми целями объединения она, будто бы, скоро выедет в Москву".
   Было выяснено и сообщено департаменту полиции, что Б. Бессель жила в сентябре 96 года у своей сестры Любы (без прописки документа) и что последняя 15 февраля 97 года тоже выехала за границу; относительно того, удалось ли Б. Бессель выполнить свою сверхестественную задачу -- объединить австрийских и болгарских социалистов в Москве,-- Зубатов умолчал.
   Он умел быть деликатным.
   В особенности -- по отношению к высшему начальству, говорившему вздор!
   25/III--97 года в Москве была арестована А. А. Рейнгольд, у которой одновременно был задержан брат ее И. А. Давыдов, известный еще с 91 года, как член московского кружка марксистов; перед тем он жил в Рязани и должен был следовать в Архангельскую губернию под гласный надзор полиции (на 3 года); в Москве он находился нелегально, но зубатовская агентура пронюхала об этом. Тогда же у Рейнгольд обнаружили сестру ее Р. Лихтенштейн, жившую гоже без прописки. Давыдова отправили в ссылку этапным порядком, сестре его "за укрывательство я агитацию среди рабочих" воспретили жительство в столицах на 3 года, а Лихтенштейн выслали на родину.
   В связи с этими арестами возникло два перлюстрационных дела. Был выяснен (IV--97 г.) автор письма Из Москвы в г. Егорьевск к Н. Ягодиной, сообщавший об истории с Давыдовыми; таковым оказался универсант П. Г. Князев, живший в земляческой квартире рязанцев с коллегами Н. В. Горкиным, Н. М. Дашковым и И. А. Чинякавым, которые участвовали в ноябрьских демонстрациях 96 года.
   В мае 97 года департамент полиции прислал охранному отделению копию письма в Юрьев В. Шанцеру следующего содержания: "Я все ждал, что вы мне вышлите портреты Энгельса, Маркса и Лассаля... У нас здесь в Москве имеется большое количество нелегальных книг, так что, если вам в Дерпте надобно, то я мог бы выслать вам. Книги вот какие: статьи Плеханова, Аксельрода, Маркса, Энгельса и др. У вас, кажется, там чувствовалась нужда в русских книгах в виде "Эрфуртской программы", изложения теории Маркса -- Каутского. Если вам нужно, т.-е. хотя бы в библиотеку Конкордин, то я могу вам: доставить, но, конечно, не задаром. Аресты в Москве хотя и за , 396; II, 1в., 158.
   Николаева -- с.-д., II, 2в., 77.
   Николаевская, А. В. II, 1в., 150.
   Николаевская, В. -- II, 2в., 52.
   Николаевский, Н. В.-- II, 1в., 159.
   Николаенкова, А. Н. -- сообщ. Чарномской, II, 1в., 157.
   "Николай" -- революц., I, 246.
   Николай -- революц., II, 2в., 67.
   Николай I -- имп., II, 1в., 58: 2в., 24.
   Николай II -- имп., I, 184, 222, 226, 227, 232, 238, 239, 240, 243, 263, 270, 330, 348, 422; II, 2в., 7, 121; III, 14, 18, 24, 27, 33, 70, 77, 83, 158.
   "Николай Антонович" -- нелегальн., II, 2в., 105.
   "Николай Иванович" -- см. Богораз.
   "Николай Ильич" -- II, 2о., 43, 12.).
   "Николай Михайлович" -- см. Озеров, С. А.
   Николай Николаевич -- вел. кн., III. 33.
   "Николай Петрович" -- см. Свинцин, С. М.
   Николайдис, К. -- лицо дух. звания, III, 148.
   Николайчик -- шпион, III, 111.
   Николашка -- сын З. Гернгрос-Жученко, I, 279.
   Никольская, Августа курсистка, II, 2в., 80.
   Никольский -- студ., I, 420.
   Никольский -- слесарь, II, 2в., 66.
   Никольский, Михаил -- с.-д., II, 2в., 72.
   Никольский. Н. А. -- революц., I, 429.
   Никонов. Аким -- шпион, III, 111.
   Никулин, В. А. -- рабочий, I, 319.
   Ничин, А. Ф. -- рабочий, с.-д., II, 1в., 75, 160.
   Новацкий, В.-- тульск. рабочий, I, 157.
   Новгородцева, К. А. -- с.-д., 420.
   Новиков -- жанд. в Коврове, II, 2в., 105.
   Новиков, А. М.-- рабочие, II, 1в., 163.
   Новиков, Вас. -- рабочий, II, 2в., 93.
   Новиков, В. Ф. -- рабочий, II, 1в., 163.
   Новиков, Глеб Николаевич -- студ., революц., II, 2в., 82.
   Новицкая, Екатерина Николаевна,-- революц., II, 2в., 87, 93--95, 98, 100.
   Новицкий -- революц. (Ярославль), I, 53.
   Новицкий, Е. Д. -- ген. нач. киевск. г. ж. у., II, 1в., 14, 20, 24, 26, 29-- 31, 157; 2в., 58, 122, 123, 139; III, 36, 38.
   Новичков, В. В. -- рабочий, революц. II, 1в., 162.
   Новичков, Федор Степанович -- филер, I, 111, 108; III, 121.
   Новогрудская, Р. Х. -- революц., II. 1в., 145, 170.
   Новогрудская, Р. Ю. ("Соня") -- II, 1в., 142.
   Новодворская, Л. -- учит. пречист. курсов, II, 1в., 48.
   Новодворская, Нина Дм. -- сестра Вл. Дм. Новодворского, по мужу Куприянова, революц., II, 2в., 48, 51.
   Новодворская, Серафима, урожд. Кулькова, революц., II, 2в., 51, 52.
   Новодворская, О. -- учит, пречист, курсов, II, 1в., 48.
   Новодворским, Влад. Дм. -- с.-р., II, 1в., 47--52, 68.
   Новодворские, Дм. Ив. -- отец револ. Новодворского Вл. Дм., II, 2в., 47.
   Новожилов, Ник. -- рабочий, революц., II, 2в., 87.
   "Новоселов" -- см. Ногин, В. П.
   Новоселов -- революц., I, 209.
   Новоселов, М.-- революц., II, 2в., 7, 15, 16, 133.
   Новосельцев -- революц., III, 140.
   Новосильцев, Л. Н.-- революц., I, 151, 153, 164, 165.
   "Новый приятель" -- см. Азеф.
   Новус -- см. Биск, И. С.
   Ногин, Виктор Павлович ("Новоселов", "Викторов", "Назаров" -- фальш. пасп.), с.-д., рабочезнаменец, II, 2в., 113.
   Ногин, К. И. -- с.-д, II, 2в., 30, 38, 39.
   Ногин, Павел., с.-д., II, 2в., 78.
   Норинский, К. М.-- рабочий, I, 207.
   Ноземцев,-- провокат., II, 112,
   Нолькен -- бар., III, 147.
   Нольтейн -- упр. мастерскими, I, 312.
   Ноневич, Э. -- революц., I, 390.
   Норд -- флиг.-ад., II, 2в., 36, 136.
   "Нос" -- см. Пинкус, А. С.
   Носенковы -- влад. завода, I, 300, 423.
   Носков -- делопр. охр. отд., III, 95.
   Носков, Влад. Ал-др. -- с.-д., вход. в ред. "Искры" загран, II, 2в., 90, 93, 97, 102, 103, 104, 105, 107.
   Ноткин -- тов. Захарина, с.-д., II, 1в., 19.
   Нудель -- шпион, III, 111.
   Нудельман, Х. М. -- революц., II. 1в., 147.
   Нудельман, Э. А.-- с.-д., II, 1в., 21--22.
   Нуждин, А. М. -- рабочий зав. Бромлей, I, 425,
   Няшин, Г. Д. -- студ. революц., I, 264, 268, 413.
   
   "О" -- см. Огаджанов, А. О.
   Обидина -- дом-ца в Москве, II, 1в., 161.
   Оболенский, Д. -- кн. харьков. губер., II, 2в., 121, 142; III, 21, 26.
   Обольянинов, Андрей,-- предат., I, 51, 385.
   Обручев -- револ., 60-х г.г., II, 2в., 8.
   Обухова, Вера (Кирсанова, Воробьева) -- революц., I, 24, 39, 386.
   Овечкин -- мещан., I, 227.
   Овсеенко, Констант., революц., II, 2в., 73.
   Овсиевич, Абрам Хаимов -- (он же Шмихлер) -- агент полиц., III, 111.
   Овсянников -- революц., II, 2в., 66.
   Овсянников -- жанд., III, 92, 93.
   Овсянников, Дмитрий Ал-др. -- революц., II, 2в., 27.
   Овсянников, Хаим -- II, 1в., 151.
   Овчинников -- дом-ц в Ярославле, II, 2в., 87.
   Овчинников, Николай -- студ., революц., II, 2в., 81.
   Огаджанов, А. О. -- (он же "О. А." и "О".) -- революц., I, 190, 196, 323, 330, 371, 427.
   Огнев, И.-- проф., I, 412.
   Огурцов -- рабочий, II, 1в., 97.
   Одинокий, К. -- ткач, 11, 1в., 98, 99.
   Одинцов, В. П.-- студ., революц., I, 427.
   Однолюбцева, А. Н. -- учит. пречист. курсов, II, 1в., 47.
   Одуевский, И. -- студ. революц., I, 64, 69, 71, 77.
   Озерецкий, И. -- студ. Демидовск. лицея, I, 187.
   Озеров, Н. К. -- проф., III, 70.
   Озеров -- дом-ц в Москве, I, 159.
   Озеров, Сергей А. ("Николай Михайлович") -- революц., I, 317, 318, 319, 358.
   Озмидов, Николаи Лукич -- толстовец, II, 2в., 7, 20, 22, 23.
   Озмидова -- по мужу Снинглер, II, 2в., 23.
   Озоль -- провок., III, 82.
   Озон, В. -- знакомый Богораза, I, 23.
   Окинчиц, Константин -- слесарь, II, 1 в, 169.
   Окладский, И. Ф. (он же Петровский) -- бывш. народов., провок., I, 389; III, 82, 106.
   Окольский, В. Е. -- революц., I, 207, 408.
   Окулич, И. -- революц., I, 170.
   Окулова, Глафира (она же Зоя Юнеева) -- с.-д., II, 2в., 74, 78.
   "Окунев", Д. Д. -- см. Монцевич.
   Оленин -- прис. пов., революц., I, 57, 58, 263, 289-291, 293, 294, 419; II, 2в., 16, 30.
   Олигер, Мария -- с.-д., II, 2в., 74.
   Олимпиев, Н. И. -- рабочий, I, 429.
   Оловянников, И. И. -- I, 417.
   Олсуфьев,-- граф, I, 42.
   Олсуфьев, Адам Вас.-- II, 2в., 23.
   Олсуфьев, Ал-др Вас. -- II, 2в., 23, 34.
   Ольман, М. -- (Гомель) -- II, 1в., 163.
   Ольшевская, Полония -- влад. парфюм. магаз., в Москве, I, 184.
   Омельченко, А. П. -- студ., I, 171, 172; II, 1в., 156.
   "Он" -- с.-д. (Одесса), II, 2в., 77.
   "Опекунов" -- см. Пикунов, Н. В.
   Оранский, Вильгельм -- II, 1в., 52.
   Ордынский, В. А. -- адресат Филатова, I, 265.
   Оржанский, З. Г. -- революц., II, 1в., 166.
   Оржевская -- жена Оржевского, I, 34.
   Оржевский -- тов. мин. вн. дел, завед. полиц., I, 34, 108.
   Оржих, Б. Д. -- народов., I, 52, 387.
   "Орка" -- революц., II, 1в., 120.
   "Орел" -- см. Плеве, В. К.
   Орлов -- служ. моск. Охр. отд., III, 162.
   Орлов -- токарь, II, 2в., 66.
   Орлов -- с.-д, II, 2в., 30.
   Орлов, А. -- с.-д., II, 1в., 159.
   Орлов, А. Г. ("Рузой") -- с.-д., II, 2в., 53.
   Орлов, А. Е. -- революц., I, 214.
   Орлов, А. П. -- лекарь, с.-д., I, 295, 309--315.
   Орлов, Ал-др. -- революц., I, 23, 53.
   Орлов, Вас. Петр. -- см. Рогачев.
   Орлов, М. В. -- с.-ч., II, 1в., 16, 17.
   Орлов, Г. -- см. Федоров-Орлов, Т.
   Орлова (по мужу) урожд. Городнянская, I, 214.
   Орлова, Л. -- с.-д., I, 315.
   Орловский, Шолом -- подросток в Вильне, II, 1в., 148.
   Оршаница -- студ. Демид. лицея, подозрев. в предат., II, 2в., 106.
   Осеев, А. Д.-- десятник импер. поездов, I, 316.
   Осетров, К. Л. -- революц., II, 1в., 162.
   Осинский, Л. -- уч. Демид. лицея, революц., I, 84, 93, 390.
   Осинский Ч. М. -- студент., революц., I, 93, 390.
   Осипов -- пет. врач, доносчик, 182.
   Осипов (Сугробов) -- см. Сугробов.
   Осипов, В. А. -- революц., I, 182, 403.
   Осипова, Вера -- с.-д., II, 2в., 74.
   Осипова, Виктория Павловна -- жена В. А. Осипова, I, 403.
   Осипович, К. К. -- революц., I, 230, 232, 411; II, 1в., 162.
   Ослопова, М. И.-- народов., I, 206, 208, 209, 265, 408.
   Осмиховский, А. Ф. -- революц., I, 418.
   Осмоловская -- революц. См. Бонч-Осмоловская.
   Осокин -- крестьянин, I, 2в., 135.
   Осопинская, В. И.-- революц., I, 261, 268, 417.
   Остапчук,-- ж. д. рабочий, револ., II, 1в., 30.
   Осташкин -- революц., II, 2в., 135.
   Острова, Г. М.-- землячка В. А. Русанова, II, 2в., 55.
   Остров, М. М. -- революц., I, 430.
   Остров, К. М. с.-д., II, 1в., 87, 88, 162, 427.
   Островидова -- революц. (Ярославль), II, 2в., 87, 93, 95.
   Островский -- дом-ц в Смоленске, (ср. Остроумов), I, 203.
   Островский, А. Н.-- писат., I, 300, 310; II, 2в., 46.
   Островский, Семен -- революц., I, 93, 390.
   Остроумов -- дом-ц в Смоленске (ср. Островский), I, 204.
   Остроумов, А. -- проф., I, 136, 233, 412.
   Остроумов -- охранник (Одесса), III, 80.
   Остроумов, Антон -- предатель, I, 17, 21.
   Острянин, К. -- предатель, I, 124, 139, 140, 142, 145, 146.
   Осфальд -- студент, II, 2в., 10. Отроков, Кирюшка, ссыл., II, 2в., 103.
   Отроков, К. Н. -- рабочим, револ., II, 1в., 162.
   Отто -- мастер Калуж. мастерской, II, 1в., 90.
   Офингарн, Юдель -- столяр в Вильне, револ., II, 1в., 148.
   Охота, Ян -- провок., III, 111.
   Охотский, А. С. -- рабочий, с.-д., II, 1в., 157.
   Ошанина, М. -- революц., I, 403.
   
   Павел -- литерат. персонаж, II, 2в., 16.
   "Павел" -- читатель произв. Л. Н. Толстого, I, 243.
   Павелко, В. В. -- рев., I, 207.
   "Павел Иванович" -- рев., I, 318.
   "Павел Петрович" -- см. Бородзич.
   Павелко-Поволоцкий, А. М. -- рев., I, 264, 266, 270, 271, 272, 417.
   Павленков, Ф. -- издат. II, 1в., 52.
   Павлинов, К. -- проф., I, 412.
   Павликовская, Елизавета К.-- ("Лиза") -- с.-д., II, 1в., 75, 79, 81, 157. 160, 161.
   Павликовская, Ольга К. -- сестра Е. К. Павликовской, II, 1в., 81.
   Павликовский, Станислав -- реп., II, 2в., 78-
   Павлицкий, Иосиф Теофилович -- рев., I, 121, 172, 231, 232, 411.
   "Павлов" -- агентурн. псевд. -- см. Каплинский, С.
   Павлов -- автор брош. "Агенты, жандармы, палачи", I, 277.
   Павлов -- см. Медников.
   Павлов -- раб., II, 2в., 49.
   Павлов -- с.-р., III, 28.
   Павлов, Василий (псевд. "Смирнов", "Берсзкин", "Грибоедов"), агент охр. отд. в Уфе, II, 2в., 43; III, 102 104, 113--117.
   Павлов, В. Е.-- участн. студ. совета.
   Павлов, В. Я.-- рев., I, 411
   Павлов, Е. С. -- раб. Мытищенского з-да, I, 428.
   Павлов, Конст. -- наборщик, II, 2в., 45.
   Павлов, П.-- с.-д., I, 364, 369.
   Павлов, Филипп -- шпион, III, 161, 162.
   Павлов, Ф. В. -- раб., II, 1в., 103,
   Павлова, Е.-- поднадз., II, 1в., 80.
   Павлова, Любовь,-- с.-д., II, 2в., 73.
   Павлович, К. Е. -- рев., I, 207.
   Павловский -- содерж. ресторана и Москве, III, 28.
   Павловский, Л. Ф. -- рев., I, 117,
   Падлевский, С. -- польский эмигрант, III, 75.
   Пайкес -- рев., III, 90, 91, 95.
   Пакельчик, Зиндель -- рев., II, 1в., 153, 154.
   Палатко, И. -- раб. ф-ки Сну, II, 1в., 100.
   Палеева, Б. А. -- рев., II, 1в., 167.
   Палеолог, В. А. -- корреспонд. Величкина. 1, 208.
   Палий (Палия), киевск. филер, II, 1в., 30; III, 20.
   Палкин, Николай -- герой произв. Л. Н. Толстого, II, 2в., 10.
   Паль -- влад. ф-ки в Петерб., I, 428; II, 2в., 81.
   Пальмин -- учитель в Красноярске, III, 100.
   Пальчик -- казанск. студ, II, 2в., 55.
   Пальчиков, И. Л. -- раб., с.-д., I, 423.
   Пальчинская -- рев., III, 27, 28.
   Паляница, Г. Г.-- раб., с.-д., II, 1в., 157.
   Панаиоти -- секр. сотр. жанд. полк. Боброва в Самаре, II, 46.
   Панасюк, А. К.,-- раб., II, 1в., 163.
   "Пандектист" -- псевд., секр. сотр. рутлянда, III, 173.
   Панибратцев, Влад. Михаил, (он же "Спасский") -- секр. сотр. пб. охр. отд., I, 93, 94, 390; II, 2в., 118, 140.
   Паников, И. Ф. -- раб., I, 300.
   Панин, Ник. Ник. -- ("Гаврила Петрович") -- с.-д., II, 2в., 85, 90, 91, 92, 93, 94, 97.
   Панкратов,-- раб., с.-д., II, 1в., 76.
   Панкратов, Ал-др Саввинов. -- с.-д., (Владимир), II, 2в., 92, 95, 103--107.
   Панкратьев -- шпион, д-та пол., III, 71).
   "Панов" -- см. Гедвило, Адам.
   Панов, П. -- раб., с.-д., II, 1в., 75.
   Панов, Н. А. -- чертежник, рев., II, 1в., 74, 76.
   Панова (Дивногорская -- по мужу) -- рев., II, 2в., 140.
   Панова, О. -- знакомая Л. Орлова, I, 53.
   Пантелеев, Л. токарь, I, 315.
   Пантелеев, М. А. -- слесарь, с.-д., I, 315, 424.
   Панфилов -- дворник Величкиных, I, 209.
   Панфилов,-- дом-ц в Енисейске, III, 91.
   Панфилов, С. В.-- служ. в тульском депо, I, 183.
   Парамонов, И. -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Пареных, И. -- рев. (ср. Поваренных), I, 390.
   Парменов -- раб, с.-д., II, 1в., 76.
   Парулло -- провокатор, III, 111.
   Парунов -- завед. котельн. част. Ижорских з-дов, II, 1в., 162.
   Парфенов, В. -- рев., I, 134, 397.
   Парфенов, Григорий -- ткач, Прохоровской ман., II, 2в., 45.
   "Пассия" -- см. Эйдельман, Б.
   Пастрюлин,-- жанд. ротм., II, 1в., 148, 185.
   Пастухов, Иван -- рев., II, 2в., 44.
   Пастухов, И. И. -- рев., I, 164.
   Паули, Н. К.-- эмигрант, I, 47, 387; III, 76.
   Пашинский, А. -- народов. (он же Минялго), I, 24, 386.
   Пашков -- сектант., II, 2в., 22, 23.
   Пашков -- влад. типогр. I, 258, 261.
   Пашковский -- рев., I, 112.
   Пензнер -- студ., I, 327.
   Певзнер, В.-- с.-д., II, 1в., 136.
   Певницкий -- студ., I, 238.
   Пегеев, П. В. -- рев., I, 27, 138.
   Педашенко -- рев. II, 2в., 39.
   Пеймерин, Р. Р. -- бунд., II, 1в., 11, 164.
   Пейсахзон, И. Ю. -- бунд, II, 1в., 109, 110, 164, 165.
   Пелевин -- агент петерб. охр. отд., III, 46.
   Пельконен, Иоганн -- подмастерье мастерск. Войнаральского, II, 2в., 134, 145.
   Пепельник -- влад. маст. в Гомеле, II, 1в., 136.
   Пенкевич,-- с.-д., II, 2в., 78.
   Пенковский -- знаком. Ламакина, I, 398.
   Пеньевские, П. и В. -- рев., I, 248.
   Перазич, В. Д.,-- см. Солодухо, К. К.
   Первухин, С. А. -- с.-д., II, 1в., 160.
   Первушин, А. М. -- рев., I, 152, 158, 163.
   "Первый" (фил. кл.) -- рев., II, 1в., 123.
   Переверзев, Влад. Ник.-- II, 1в., 63; III, 28.
   Перевозников, К. М.-- служ. в тульск. депо, I, 185.
   Перекудин -- влад. часов. маг. в Мoскве, I, 415.
   Перелешин, Д. -- народов., II, 2в., 91, 92.
   Перелешин, А. -- рев., I, 57.
   Перельман, И. В. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Перельман, Ш. В. бунд., II, 1в., 110.
   Перенуд -- влад. завода, I, 201.
   Перепелицин -- подозр. в шпионстве, III, 111.
   Переплетчик, Д. И.-- с.-д., II, 1в., 22.
   Переплетчиков, А. В. студ., рев., I, 155, 156.
   Переплетчикова, Мap. Вас.-- рев., I, 216, 217, 218.
   Перес, Бор. Самуил.-- с.-д., I, 370; II, 1в., 79, 80.
   Перес, Леон. Самуил. -- с.-д., II, 1в., 79, 80.
   Пересвет-Салтаны, И. Н. и С. Н, знаком. Мыслицкой, II, 1в., 110.
   Пересветов -- студ., рев., II, 2в., 81, 82.
   Переселеннов, С. А.-- знак. М. Натансон, I, 406.
   Переяславцев, С. И.-- ж. д. конторщик, II, 2в., 25.
   Перлин, Нахман (Менахим), Израиль (Сруль) -- Сендеров Лейбов, в крещ. Наум Александров, доктор, секр. сотр. ж. у., III, 64, 65.
   Перов, В.-- поднадз., I, 88.
   Перовская, Софья -- народов, II, 2в., 35.
   Перфильев -- нач. корпуса жанд., II, 2в., 8.
   Персон -- рев., II, 1в., 140.
   Перчук, Ц. П.-- бунд., II, 1в., 164.
   Пескин, А. -- рев., II, 2в., 31, 32.
   Пестов, А. К. -- рев., I, 381.
   Петерсон, Ал-др Григ. -- нач. моск. охр. отд., II, 1в., 132, 145; 2в., 57, 177--173.
   Петлин, Н. Ф.-- с.-р., II, 1в., 63.
   "Петр Кузьмич" -- раб., I, 318.
   "Петр Тимоф." -- см. Вановский, В. А.
   Петрасевич, С. -- рев., I, 117.
   Петрашки -- агроном, III, 145.
   Петрашкевич,-- б. студ., II, 2в., 100.
   Петрашкевич, П.-- тульск. раб., I, 157.
   Петржан, Станислав -- раб. агент. ж. у., 111, III.
   Петров (ср. М. М. Петров) -- I, 164.
   Петров -- б. урядник в Иркутске, II, 31, 32, 60.
   Петров -- пом. нач. орловск. г. ж. у., II, 2в., 66.
   Петров, Л. -- с.-д., III, 126.
   Петров, А.-- с-р., III, 76, 77, 106, 108, 109, 110.
   Петров, А. А. -- ветерин. врач, с.-д. II, 1в., 85, 86, 161.
   Петров, Б. -- I, 59.
   Петров, В. В.-- с.-д., I, 363; II, 1в., 157.
   Петров, В. М. -- раб., II, 1в., 162.
   Петров, В. П. -- студ., II, 1в., 80.
   Петров, Д. -- студ., I, 104.
   Петров, Дмитрий -- предатель, I, 17.
   Петров, Иван -- студ., I, 344.
   Петров, И. Н. -- раб., рев., I, 425.
   Петров, И. Ф. -- сверлильщик зав. Бромлей, II, 1в., 90.
   Петров, Леонид Егоров -- статистик в Ярославле, рев., II, 2в., 87, 98.
   Петров, М. -- I, 259.
   Петров, Михаил -- рев., II, 2в., 60.
   Петров, М. М. ("Пуговка") -- провокатор, I, 148, 150, 151, 154, 155, 158, 166, 169, 181, 200, 397, 398, 399, 407, 414, 415.
   Петров, М. П. -- раб., рев., I, 167.
   Петров, И. -- чиновн. деп. пол., I, 216, 217, 218.
   Петров, Н. -- раб., рев., II, 1в., 162.
   Петров, Н. М. -- студ., I, 333.
   Петров, Н. Я.-- рев., I, 214, 215, 411.
   Петров, П. А.-- студ., рев., I, 164.
   Петров, П. Л.-- раб., II, 1в., 96.
   Петрова -- жена Л. Е. Петрова, II, 2в., 93.
   Петрова, Вера -- с.-д., II, 2в., 74.
   Петрова, Е. П.-- рев., I, 254, 256, 257.
   "Петровна" -- II, 1в., 78.
   Петровы -- peв. (Ярославль), II, 1в., 95.
   Петровский -- см. Бычков.
   Петровский -- рев., I, 106.
   "Петровский" -- см. Окладский.
   Петровский, И. П. -- секр. "Русск. Вед.", III, 128.
   Петровский, Петр с.-д., II, 2в., 174.
   Петропавловский -- рев., II, 2в., 133.
   Петрузов, А. П. -- рев., I, 151, 164.
   Петрузова, С. П. -- рев., I, I5I, 163.
   Петрункевич -- обществ. деятель, I, 238; III, 146.
   Петрусевич, Казимир А. -- с.-д., II, 1в., 16, 17, 25, 26, 34.
   Петухов -- раб., рев., III, 99.
   Петухова, Е. Г.-- с.-д., II, 1в., 40, 41, 44, 47, 70, 84.
   Петш, Б. рев., I, 393.
   Петш, Вацлав -- рев., I, 393.
   Пехова, Е. (Генриетта) -- см. Мандельштам, Е.
   Печанский -- пристав в Минске, II, 1в., 119.
   Печеркин, Е. Ф. -- с.-р., II, 1в., 63.
   Печковский, Лев -- с.-д., I, 375, 419; II, 1в., 160.
   Печковский, Н. А.-- раб., с.-д., II, 1в., 73, 75.
   Пешекерова -- рев., III, 126, 130.
   Пешехонов, А. В. -- рев., I, 203, 204.
   Пешков -- чин. особ, пор., II, 2в., 124; III, 104.
   Пигрова, Е. Ф. -- сотр. охр. отд., I, 67, 388.
   Пидаров -- II, 2в., 67, 68.
   Пик, Соломон -- народов., I, 19, 29, 385.
   Пикунов, В. И. (он же Опекунов) -- с.-д., I, 319.
   Пиленко -- III, 174.
   Пилецкий, Я. А. -- с.-д., II, 1в., 76, 161.
   Пилсудский, Иосиф (он же Домбровский и Пашкевич) -- рев., II, 2в., 54, 94.
   Пилсудский, Я. О. -- студ., I, 427.
   Пильчиков, А. И. -- рев., с.-д., I, 423.
   "Пине" -- рев., II, 1в., 142.
   Пинкус (Пинхус) -- А. C. -- ("Нос") рев., II, 1в., 143, 170.
   Пинская -- знаком. Помеловой, II, 1в., 159.
   Пинский, Петр -- раб., шпион, III, 111, 112.
   Пиотровский, Казимир Иерон.-- рев., I, 208, 424.
   Пирамидов -- нач. петерб. охр. отд., II, 1в., 15, 136; 2в., 37; III, 51, 59, 62.
   Пирогов, Алексей -- с.-д., I, 318, 358.
   Пирогов, М. -- раб., II, 1в., 95.
   Пискунов, А. И. -- рев., I, 411.
   Пискунов, В. И. -- раб., с.-д., I, 423.
   Писчиков, А. И.-- paб., с.-д., I, 423.
   Письменный -- обыватель, I, 348.
   Питерский, Я. -- рев., I, 390.
   Пичугин, Д. П. -- адресат А. Н. Соколова, I, 342.
   Платов, И.-- служ. охр. отд., III, 71.
   Платонов -- влад. ф-ки, III, 45.
   Платонов, Д. С. -- студ., рев., I, 427.
   Плеве, Вяч. Конст. -- ("Орел") дир. деп. пол., мин. вн. д., I, 16, 131, 230, 365; II, 1в., 150, 156; 2в., 42, 43, 108, 121--126, 143, 144; III, 7, 10, 12, 15, 16, 29, 35, 56, 57, 107, 148, 150--153, 107, 168.
   Плетнев, Ник.-- с.-д., II, 2в., 74.
   Плетников, Н. И. -- букинист, I, 59.
   Плесков -- студ., II, 2в., 64.
   Плесковы -- II, 2в., 64.
   Плеханов, Г. В. -- с.-д., I, 36, 75, 130, 161, 244, 255, 297, 373, 403, 417, 423, 425; II, 1в., 14, 19, 24, 32, 37, 113; 2в., 39, 48, 49, 89, 96, 138.
   Плеханов, В. И. -- студ., рев., I, 152, 168.
   Плеханова, Т. А.-- фельдш., I, 152.
   Плещеев, Л. П. -- поэт, I, 170, 173, 174.
   Пликайтис, И. А. -- бунд., II, 1в., 123.
   Плоткин, З. Л.-- II, 1в., 168.
   Плотников, М -- раб. рев., II, 1в., 133.
   Плотников,-- рев., III, 36.
   Плотников. М. А.-- рев, I, 248.
   Плотниковы, М. Л. и Н. Л. -- II, 1в., 129.
   Плотницкий, Л. Ш. -- шпион, III, 112.
   Плюдерман, Гершон -- бунд., II, 1в., 142, 146, 170.
   Плютат, Э. Ф. -- с.-д., II, 1в., 16.
   Побединская, Елизавета -- рев., I, 10.
   Победоносцев, К. П. -- мин. I, 15, 263; II, 2в., 15.
   Победоносцев, Е. И.-- рев., I, 204.
   Повало-Швейковская, И. -- рев., II, 2в., 52.
   Поваренных (ср. Пареных, И.) -- I, 101.
   Погожев, А. В. -- культ. раб., II, 1в., 55, 50.
   Погожева, А. В. -- знаком. Водовозовой, II, 1в., 55, 156.
   Погоржельский, Иван Фомич -- рев., II, 2в., 120.
   Погосов, А. -- армянск. национ., I, 196.
   Подвицкий -- рев., II, 2в., 121.
   Подгорная, Е. -- сестра М. М. Петрова, рев., I, 169.
   Поддевкин, М. И. ("Тулупчик"), -- агент Зубатова, I, 423; II, 1в., 45, 46, 49, 84; 2в., 65, 66, 140.
   Поздеев -- I, 37.
   Поздняков, Н. В. -- рев., I, 248.
   Позняков. П. В. -- рев., I, 161; II, 1в., 162.
   Позднякова, В Ф. -- член женск. кружка, I, 414.
   Пойзнер, М. Я. -- II, 1в., 110.
   Покотилов, А.-- член боевой орган. с.-р., II, 2в., 124, 137.
   Покровский, А. А. -- с.-д., II, 1в., 160.
   Покровский. Ал-др Н. -- с.-д., I, 227, 229, 410; II, 1в., 81, 158.
   Покровский, И. -- рев., I, 94, 390.
   Покровский, Л. -- рев., I, 140, 293, 294, 410.
   Покровские, Л. и Н. -- братья, I, 140, 293, 294.
   Покровский, М. Н. -- рев., II, 1в., 60.
   Покровский, Ник. Н. -- с.-д., I, 140, 227, 229, 293, 294; II, 1в., 158; 2в., 46.
   Покровский, Павел П. -- рев., I, 227, 229, 294.
   Покровские, А. Н. и Н. Н. бр., с.-д. II, 1в., 158.
   Полееш, Исаак -- б. ученик Александр. уч-ща, I, 65.
   Поленов, Е. -- радикал, I, 409.
   Поленов, Р. рев., I, 397.
   Полещук, Хонон -- см. Рихтерман.
   Поливанов, П. С. -- народов., II, 2в., 33.
   Полидоров -- см. Вановский, Виктор.
   Полнер, Т. И. -- препод. Преч. курсов, II, 1в., 47.
   Полонский, П. И. -- с.-д., II, 1 в., 25, 157.
   Полтенов,-- с.-д., II, 2в., 77.
   Полторацкий, Иван -- филер, I, 22, 44, 162.
   Полторацкий, К.-- бывш. агент охр. отд., I, 301.
   Полунина, В. Я.-- I, 374.
   Поль, Ольга -- рев., II, 2в., 72.
   Поляк, Айзик (кл. "Альберт") -- наборщик, с.-д., II, 1в., 16, 17, 18, 20--23, 25, 26, 183.
   Поляк, Гита (Гидка) -- с.-д., II, 1в., 18, 21, 22.
   Поляк, М. А. -- рев., II, 1в., 109, 164.
   Поляков -- дом-ц в Москве, II, 1в., 72; 2в., 133.
   Поляков -- учитель в Екатеринославе, I, 52.
   Поляков, Ф. И.-- с.-д., I, 253, 258--262, 416.
   Полякова, М. П.-- рев., I, 300.
   Полянский, В. В.-- рев., I, 111.
   Полянский, Е. В. -- рев., I, 310, 313, 314, 315.
   Помелова, А. И. -- учител., II, 1в., 41, 45, 46, 47; 2в., 66.
   Помелова, Капитолина Иван. ("Лина") -- учит. воскр. школы, II, 1в., 41, 159, 160.
   Помер -- жена М. А. Помер, I, 387.
   Помер, Мнх. Ал-др. -- провокатор, I, 387.
   Померанц, С. В. -- с.-д., II, 1в., 24, 25, 73, 157.
   Померанец, Э. -- с.-д., II, 1в., 16.
   Померанцев -- дом-ц в Нижн. Новг., I, 138.
   Пономарев -- рев., II, 2в., 135.
   Пономарев, А. А. -- рев., I, 356, 357.
   Пономарев, Ермил -- отставн. вахм., отец Л. Пономарева, III, 62.
   Пономарев, Леонид Никол.-- (агент псевд. Ермолаев), б. студ., секр. сотр. петерб. охр. отд., III, 61, 62, 63, 72.
   Пономарев, Ник. Мих. -- II, 1в., 161.
   Пономарев, С. В.-- рев., I, 207.
   Попов -- проф. I, 326, 327, 329, 330, 332, 426.
   Попов -- смотр. тюрьмы в Красноярске, III, 96, 97.
   Попов -- I, 168.
   Попов -- моск. студ., I, 402.
   Попов -- с.-р., (Саратов), I, 54.
   Помов -- с.-р. (Томск), III, 28.
   Попов, А. И.-- рев., I, 168.
   Попов, В. И. -- раб. зав. Бромлей, рев., I, 425.
   Попов, Дмитрий Вас. филер моск. охр. отд.-- I, 143. 154, 102, 182, 387. 409; III, 162, 163.
   Попов, Евг. Иван. -- толстовец, II, 1в., 162; 2в., 17, 20.
   Попов, Иван Зосимович -- рев., I, 113, 118, 137, 203.
   Попов, Мих. -- рев., II, 2в., 73.
   Попов, М. М. -- рев., I, 204.
   Попов, М. П. -- народовол., II, 2в., 34.
   Попов, Н. -- раб. ф-ки Митина, I, 259.
   Попов, Н. В. -- ветерин. врач, с.-д., II, 1в., 65, 86; III, 126.
   Попов, Н. И.-- студ., I, 336, 337.
   Попов, Петр Алексеев.-- провокатор, III, 38, 39.
   Попов, П. П.-- народов., I, 418.
   Попов, Т. И. -- с.-д., I, 223, 41, 429.
   Попов, Тихон -- статистик в Костроме, с.-д., II, 2в., 90, 101.
   Попова, книжн. магаз. в Петерб., II, 1в., 52.
   Попова, Валент., с.-р., III, 29.
   Попова, А. И. -- учит. воскр. школы, II, 1в., 48.
   Попова, Екат.-- рев., II, 2в., 73.
   Попова. Над. Ив. -- рев., II, 1в., 37, 159.
   Попрец, Х. Ю. -- II, 1в., 170
   Порецкий -- рев., I, 287.
   Поросятников. А. П. -- раб. Мытищ. зав., I, 428.
   Портной Кусиель -- бунд., II, 1в., 116, 117, 123, 124, 126, 163.
   Портнягин -- раб., шпион, III, 94.
   Поргугалов, В. В. -- с.-д., II, 2в., 130.
   Португалова, Софья -- сестра В. В. Португалова,-- 31, 2в., 139.
   Постников -- влад. ф-ки, I, 252.
   Поступальский -- чин. д-та пол, II, 1в., 156.
   Потапов -- пом. дир. зав. Бромлей, I, 381.
   Потапов -- с.-р., II, 29.
   Потапов -- канд. унт.-оф., II, 2в., 90.
   Потапов, Ал-др Львов. -- ген., управл. отд., II, 2в., 9--12.
   Потехин -- кузнец, рев., II, 2в., 93.
   Потехин, С. И. -- рев., I, 227, 229.
   Потоцкая, Аиаст. -- рев., II, 2в., 73.
   Потоцкий, А. (псевд. Крамской) -- литератор, I, 168, 402.
   Потресов, В. Е. -- рев., I, 411.
   Потылицын -- автор курса по химии, I, 268.
   Поярков -- жанд. ротм., I, 26; II, 1в., 136, 137.
   Правдин -- рев., III, 84.
   Праотцев, Вас. -- народов., отец С. В. Праотцева, III, 83.
   Праотцев, Серг. Вас. -- секр. сотр. моск. охр. отд., I, 304; III, 82--86.
   Предтеченскй, С. Н.-- рев., I, 247.
   Прейн, С. -- раб., провокатор, III, 111.
   Прейс, Е. А. -- (урожд. Иогансон) -- рев., I, 282--286, 288, 289, 29, 418, 419; II, 1в., 51.
   Прелов, Я. Ф. -- pad., II, 1в., 163.
   Преображенская, Л. А.-- знак. А. Иогансона, II, 1в., 27, 29.
   Преображенский -- студ., рев., II, 2в., 105.
   Преображенский, А. -- студ., рев., I, 93, 94, 98, 101, 187, 390.
   Преображенский. С. И. -- рев., I, 424.
   Пресе, Ф. В. -- издатели, II, 1в., 19.
   Преферанский -- жанд. оф., II, 1в., 20, 24, 30.
   Преферанцев, Ник. -- с.-д., II, 2в., 59.
   Прибылев -- с.-р., III, 29.
   Прибылева -- рев., III, 130.
   Привалов. А. И.-- раб., I, 424.
   Прилуцкий -- студ., I, 229.
   Принцевы -- супруги, рев., III, 74.
   Приселков, Н.-- знаком. Богораза. I, 23.
   Прицкер, Ф. И. -- рев., II, 1в., 157.
   Приютов, В. И.-- народов., I, 282--286, 418.
   Приютов, В. П. -- рев. (Одесса) I, 418.
   Приютов, Г. П. -- рев., I, 418.
   Приютов, И. П. -- рев., I, 419.
   Приютова, А. П. -- рев., I, 283.
   Приютова, Настасья И. -- сестра В. И. Приютова, I, 282.
   Приютовы, В. П., И. П. и Г. П.-- рев., I, 418.
   "Проворная" (фил. кл.) бунд., II, 1в., 121.
   Продувалов, II. -- раб. мебельн. мастр. Лененсон, I, 379.
   Прозоровский, И. А.-- народов., I, 213, 214, 216, 218, 219, 221, 408; II, 2в., 92.
   Прозоровский, И. В. -- студ. Петр. акад., провокатор, I, 151, 307, 398, 409, 410.
   Прозоровский, Михаил -- рев., I, 19.
   Прокопович,-- мать С. Н., I, 292.
   Прокопович, С. Н. (фил. кл. "Иезуит") писатель-экономист, рев., I, 116, 180, 263, 284, 291--294, 399.
   Прокофьев -- раб., II, 1в., 72.
   Прокофьев, И. Г. раб., знак. Бруснена, I, 159.
   Прокофьев, С. И. -- пом. маш. рев., I, 245, 253, 259.
   Прокушев, Мих. Иван.,-- рев., I, 121, 134, 397, 413.
   Промышлянский, Д. М.-- рев., II, 1в., 168.
   Пронин -- студ. техн. уч-ща, II, 1в., 79.
   Пронин, Иосиф Наумов. -- агент страх. об-ва в Туле, II, 26, 59.
   Пронина, Е. -- рев., I, 146, 397.
   Пронина, З. А.-- (урожд. Ваковская) -- рев., II, 1в., 82.
   Пронина, С.-- подруга Эдемской, I, 176.
   Протас, С. -- рев., I, 390.
   Протопопов -- фабричн. инспект., I, 350.
   Протопопов -- земский нач., I, 412.
   Протопопов, Д. А. -- рев., I, 411.
   Протопопов, С. А. ~ ("Алексеич") -- рев., I, 375; II, 1в., 160.
   Прохоров -- влад. ф-ки, I, 298, 299.
   Прохоров, В. П. -- раб., рев., I, 425.
   Прохоров, П. -- раб., рев., I, 424.
   Прохоров, С.-- раб., в Богородске, II, 1в., 94.
   Прохоров, Ф.-- раб., рев., II, 1в., 162.
   Прохорова -- рев., I, 393.
   Прохоровы -- влад. ф-ки, I, 376.
   Прохорчук, Ал-др -- предатель, III, 111.
   Пругавин, А.-- автор кн. ("Раскол внизу и раскол вверху", I, 399.
   Пружанский (псевд.), Ник. Осип.-- писатель (наст. фам. Липовскиий-Трофимов), III, 147.
   Пружинина, Фрида,-- с.-д., II, 1в., 16, 17, 183, 184.
   Прусс, М. М. -- курс., II, 1в., 89.
   Прусский, Ю. М. -- рев., II, 1в., 170.
   Прушикевич -- сестры, I, 2в., 135.
   Прянишников -- влад. ф-ки, II, 2в., 88.
   Прянишников, П. К. -- влад. кн. маг. в Москве и изд., I, 159, 396; II, 1в., 49, 52.
   Пулихов -- террорист, I, 280.
   Пункс и Беренгоф -- влад-ци сукон. ф-ки, II, 1в., 96.
   Пуня, Э. К.-- раб., II, 1в., 162.
   Пупков, Андрей -- с.-д., II, 2в., 72.
   Пухов, И. -- влад. красильной ф-ки, II, 1в., 95.
   Пухтинский, Н. Д. -- I, 265, 417.
   Пуце, И. М.-- рев., I, 312, 424.
   Пуцято-Русановская -- провокаторша, III, 79.
   Пушкарева, Пелагея -- рев., I, 40, 46.
   Пушкин, А. С.-- писатель, I, 63; II, 1в., 57, 58.
   Пушкин, М. -- раб. ф-ки Саксе, II, 1в., 98.
   Пфейфер -- влад. ткац. ф-ки, II, 1в., 104.
   Пыжилов, И. И. -- раб., рев., II, 1в., 93, 162.
   Пыльцов, И. И. -- электротехник, рев., I, 260.
   Пыцин -- с.-р., секр. сотр. охр. отд., III, 80.
   Пышкин -- предатель, III, 112.
   Пявлок, Ал-др Станисл.-- боевик, шпион, III, 111.
   Пяскович, Иосель -- бунд., II, 1в., 123.
   Пяскович, Ш. И. -- бунд., II, 1в., 138, 165, 169, 170.
   Пята, С. П.-- секр. редакц. "Хозяина", I, 1в., 164.
   Пятидестинкова, А. А.-- вл-ца, коллективн. курс. в Москве, II, 1в., 37, 159.
   Пятницкий -- см. Родионов, Л.
   Пятницкий -- завед. особ. отд. д-та пол., II, 2в., 125.
   Пятницкий, Давид -- раб., секр. сотр. нижегор. охр. отд., III, 111.
   
   "Рабинович" -- см. Рапопорт, Ю.
   Рабинович -- студ., рев., II, 2в., 87.
   Рабинович -- предатель, III, 80.
   Рабинович -- фельдш., рев., II, 97.
   Рабинович, Г. И. -- с.-д., II, 1в., 16, 17, 120, 144.
   Рабинович. Израиль -- рев, II, 2в., 78.
   Рабинович. Л. Ш. -- с.-д., II, 1в., 21, 22.
   Рабинович, С. П.-- поднадз., II, 1в., 126.
   Рабинович, Х. -- подмаст., II, 1в., 127.
   Рабкин, И. Н.-- бунд., II, 1в., 128, 149.
   Рабчевский, А.-- с-д., II, 1в., 25.
   Равицкий, Лев -- мещ. г. Вильны, II, 1в., 126.
   Равич, Сара -- с.-д, II, 2в., 138.
   Рагузина (Елизавета) -- рев., II, 2в., 51, 52.
   Радиловский -- дом-ц в Немане, II, 2в., 110.
   Радин, Л. П.-- с.-д., I, 295, 300, 310, 311, 313, 314, 315, 422; II, 1в., 159, 160.
   Радченко, С. И.-- с.-д., II, 1в., 34.
   Радченко, Любовь -- с.-д., II, 2в., 78.
   Раевский -- полицейм. в Гомеле, II, 1в., 129, 130.
   Раевский, Л. Н. -- знак. Жардецкой, I, 189; II, 1в., 51.
   Разин, Стенька -- II, 2в., 134.
   Разменов, П. -- раб. II, 1в., 84.
   Разумков -- рев., III, 38.
   Разумов -- тов. прокур. в Красноярске, III, 91--95, 99, 100.
   Раймонд, Д.-- авт. соч. "Война", II, 2в., 18.
   Райнер -- см. Райчин, С. Г.
   Райский, Залман Е. -- с.-д., II, 1в., 130, 168, 183.
   Райхельсон, Геня Ш. -- бунд., II, 1в., 115, 141, 146 149, 163
   Райчин, С. Г. (он же "Семен Григорьевич", "Ляхович Франциск") -- рев., I, 148, 158, 161, 102, 165, 166, 177, 402 II, 65.
   Ракитин, М. -- знак. Колокольникова, I, 422.
   Ракитникова -- с.-р., II, 78.
   Ракитниковы -- соц.-рев., III, 13, 29.
   Рановский -- см. Лернер.
   Ранов, А. Д. -- раб., II, 1в, 163.
   "Рам, С. Л." -- см. Гинсбург, А.
   Раппопорт, И. (Роминанен) -- эмигр. (ср. Раппопорт, Ш.), I, 84, 102, 103, 390.
   Раппопорт, Ш. -- эмигр. (ср. Раппопорт, И.), I, 188.
   Раппопорт, Ю.-- (он же "Рабинович") рев., I, 86, 87.
   Раскин, Ал-др Самуйлович -- см. Азеф.
   Распопов, Пав. Пав.-- рев., II, 1в, 154.
   Распопова, Варвара Гавр.-- рев., III, 73.
   Распутин. И. С. -- террорист, I, 263--273, 417, 418; II, 1в, 51.
   Распутина -- терор., III, 33.
   Ратаев, Леонид Ал-дров. -- завед. особ. отд. д-та пол., впослед. зав. загран. агент. I, 13, 195, 215, 430, 431; II, 1в, 33, 76, 86, 115, 119, 121, 129, 134, 144, 156, 158, 168; II, 2в., 38, 40, 41, 52, 55, 67, 98, 124, 126, 133, 136, 142; III, 6, 14, 17, 19, 20, 23--29, 35, 52, 57, 65, 107, 108.
   Ратимов -- агент нач. дворц. охр., II, 27.
   Ратина, Е. Ф. -- с.-д., I, 374.
   Ратко, Вас. Вас. -- нач. моск. охр. отд., I, 308, 357, 358; II, 1в., 94, 97, 114; 2в., 53: III, 63, 70, 126, 127, 128, 129, 137, 138, 139, 163.
   Ратнер, Ал-дра Ал-др.-- с.-д. (ср. Ратнер, Ш. А.), II, 1в., 26-29, 158.
   Ратнер, Г. -- с.-д., II, 1в., 136.
   Ратнср, Д. М. -- II, 1в., 166.
   Ратнер, С. А.-- II, 1в., 28, 29.
   Ратнср, Ш. А. -- с.-д. (ср. Ратнер, А. А.), II, 1в., 160.
   Раух -- содерж. гостин. на Иматре, II, 2в., 129.
   Рафелькес, М. Ш.-- II, 1в, 170.
   Рахманов, П. П. -- студ., I, 337.
   Рачинский -- раб., доносчик, I, 300.
   Рачковский, Петр Иванов.-- завед. загран. агентурой, I, 13, 86, 90, 91, 92, 186, 187, 213, 244, 387, 403, 404; II, 1в., 156; II, 2в., 113; III, 21, 26, 36, 49, 50, 51, 52, 56, 76, 79, 107, 108, 139.
   Рашевская, Надежда -- с.-д., II, 2в., 78.
   Рашевский -- рев., III, 65.
   Регенветер. И. -- бунд., II, 1в., 164.
   Редаков. Ф. И.-- рев., II, 1в., 162.
   Редер, Ач-др. Эдуард.,-- рев., II, 2в, 106.
   Резников, И.-- с.-д., II, 1в., 24.
   Резцов, Л. В. -- рев., I, 356.
   Рейзлин, Г. -- влад. швейн. маст. в Гомеле, II, 1в., 133.
   Рейн, Евель -- мастер, II, 1в., 165.
   Рейнбот -- градонач. г. Москвы, I, 276.
   Рейнгарт -- стул, I, 76.
   Рейнгольд, Анна А. -- жена А. М. Рейнгольда,-- с.-д., I, 165, 245, 372.
   Рейнгольд. Л. М. -- рев., I, 165, 177, 402, 411; II, 1в., 160.
   Рейнмиллер, В. И. -- студ., I, 332.
   Рейнштэйн, Ник. Пас. -- мещ., шпион, III, 111, 122.
   Рейн, Леон -- секр. парижск. гр. с.-р. -- интерн., I, 334.
   Ремизов, Ф. А. -- с.-д., I, 306, 308, 423.
   Ренан -- писатель, II, 2в., 17.
   Ренненкампф -- нач. карат. эксп. в Иркутске, II, 2в., 139.
   Рене-Ток -- нелегальн., II, 29.
   Рено, П. К. -- рев., I, 357.
   "Ресторанный" (фил. кл.) -- рев., II, 2в., 129.
   Решетников. Ф. М. -- писатель, I, 151.
   Рещиков -- землемер, отец А. Е. Серебряковой, III, 129.
   Рещикова, Анна -- см. Серебрякова, А. К.
   Ржевский, В. -- народов., I, 19.
   Ривацкий,-- стрелок., II, 1в., 24.
   Ривлин, Л. С.-- II, 1в., 168.
   Риман -- супруги (Гинсбург Мария и Гольдман Леон) -- бунд., II, 1в., 121, 167; II, 2в., 79.
   Ринс -- студ., рев., III, 76, 106, 108.
   Рискнид, К. Х. -- бунд., II, 1в., 164.
   Рихтерман, Х. (он же Полещук, Хонон) -- с.-д., II, 1в., 130; 2в., 56.
   Робачевские -- см. Горбачевские.
   Робашевский -- раб., III, 46.
   Рогаллер, Р. И.-- бунд., II, 1в., III, 164.
   Рогачев -- ("Орлов, Василии Петров") -- народов., II, 2в., 33, 134, 135.
   Роговин, Х. М. -- рев., I, 430, 431.
   Рогович -- ярославск. губерн., III, 69.
   Роговой -- раб., с.-д., II, 2в., 76.
   Рогожин -- влад. ф-ки в Москве, I, 379.
   Родзевич-Белевич, И. К. -- с.-д., II, 1в., 87, 88.
   Poдзевич, Г.-- рев., I, 390.
   Родзевич, И. П. -- издат. газ., "Моск. Телеграф", II, 1в., 158.
   Родзевич, Ю. -- рев., I, 390.
   Родин, Айзик -- с.-д., II, 2в., 78.
   Родионов, Лев (фал. пасп. на имя Пятницкого} -- рев., I, 39, 44, 46, 47, 55, 57, 386; II, 2в., 16.
   Родионова -- ур., см. Клячко.
   Родичев -- член Госуд. думы, III, 146.
   Родкевич, Анна -- курсистка, рев., II, 2в., 83, 84.
   Родкин, Ф. А. -- раб., с.-д., II, 1в., 118, 119, 166, 170.
   Роев, Вас.-- студ., предатель, I, 385.
   Рожанов -- жанд. оф., II, 2в., 43.
   Рожанов, М. И.-- раб., I, 429.
   Рождественская, П. Н. (жена П. А. Рожд.) -- знак. Водовозовой, II, 1в., 156.
   Рождественский, Н. П. -- I, 115.
   Рождественский, П. А. -- знак. Водовозовой, I, 411; II, 1в., 156.
   Рожков, Е. А. -- раб., рев., II, 1в., 162.
   Рожков, П. С.-- раб., II, 1в., 89.
   Рожновский, К. Ф. -- студ., I, 427, 428.
   Рожновский, Казимир (назв. Краевским Станиславом) -- с.-д., II, 2в., 54.
   "Роза" -- с.-д., II, 1в., 120, 144.
   Розальев, Анатолий -- рев., II, 68.
   Розанов -- доктор, I, 67, 77.
   Розанов. А. С.-- с.-д., I, 133, 297, 397; II, 1в., 161.
   Розанов, Влад. Н. -- с.-д., II, 1в., 70, 84, 86, 86.
   Розанов, Н. И. -- с.-д., I, 362, 363, 364, 369, 370; II, 1в., 84.
   Розанова, Наталья II. -- с.-д., II, 1в., 85. 161; III, 125.
   Розановы -- брат., с.-д., III, 126.
   Розбах, Мендель -- раб., шпион, III, 112.
   Розенбаум. Мендель Абрам. -- рев., II, 15, 26, 27.
   Розенберг (Москва) -- I, 41, 42.
   Розенберг -- агент охр. отд., II, 1в., 142; III, 11, 20.
   Розенберг -- киевск. студ., II, 1в., 158.
   Розенберг -- рев., II, 2в., 126.
   Розенблюм -- с.-д., II, 1в., 119.
   Розенблюм -- террорист, III, 16.
   Розенблюм, М, И. -- рев., II, 1в., 170.
   Розенблюм -- шпион, III, 111.
   Розенгауз, А. Я. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Розенкампф, А. Г. -- предатель, III, 105.
   Розенканц -- раб., III, 80.
   Розенталь (Могилев) -- II, 1в., 164.
   Розенфельд. Д. А. -- раб., рев., I, 207.
   Розенфельд, Х. Н. -- бунд., II, 1в., 146.
   Розин -- см. Гатовский, Гирш.
   Розин, М. И. -- рев., II, 1в., 168.
   Розина, Мария ("Анна Павловна") с.-д., II, 2в., 59.
   Ролау, Э. Х.-- с.-д., I, 312, 333, 424.
   Ролис, А. Л. -- раб., II, 1в., 163.
   Рольник, Абель -- предатель, III, 112.
   Романов -- влад. номеров, I, 188.
   Романов -- жанд. полк. в Ярославле, III, 55.
   Романов -- раб., с.-д. (ср. Романов Ив.) -- I, 259.
   Романов, А. -- провок., III, 82.
   Романов, Вас.-- раб., с.-д., I, 357, 359, 360.
   Романов, В. Г.-- сожит. Иванова И. И. -- I, 122, 123.
   Романов, В. М.-- раб., рев., II, 1в., 163.
   Романов, Иван -- раб., с.-д., I, 359, 370; II, 1в., 80. (Ср. Романов, раб., с.-д.).
   Романов, Ник. (Кострома) -- II, 2в., 89.
   Романов, Сергей -- см. Серг. Ал-др., кн.
   Романов, Федор -- рев., II, 2в., 80, 82, 84.
   Романович, К. Н.-- рев., I, 363.
   Романовский -- дом-ц, I, 430.
   Романовский, Н. М. -- студ., I, 333.
   Романовы -- братья, знак. Иванова, Н. И., I, 123.
   Романовы -- царск. династ., I, 31; II, 2в., 127.
   Ромасев, М. А. ("Купец") -- с.-р., I, 202, 203, 408.
   Ромашков -- раб., I, 416.
   Ромодин, Л. Н.-- знак. Богданова, А. А., I, 322.
   Ромппанен -- см. Рапопорт, И.
   Ронталлер -- влад. пуговичн. ф-ки в Москве,I, 379.
   Росляков, И. П.-- рев., II, 1в., 37.
   Росровский, И. -- рев., I, 208.
   Россов -- с.-р., I, 54, 55.
   Ростовцев, Яков Никол. -- граф, II, 153, 159, 160.
   Ростовцев -- студ., I, 71.
   Ростовцев, Ник. -- толстовец, II, 2в., 26.
   Ростошинский, М. Р. -- студ., I, 330, 331, 335, 427.
   Ратгауз, П. М.-- знак. Цейтлина, М.,-- I, 246.
   Роткин -- раб., II, 1в., 113.
   Рош, Жян Морис -- франц. адвок., социалистич. депутат, I, 321, 345, 347, 348.
   Рощина -- см. Коноплянинкова.
   Рубакин, И. -- знак. Колокольникова, I, 42.
   Рубакин, Н. А. -- поднадз., II, 1в., 55, 56.
   Рубашевский, Евгений (Евмений) -- Р. ("Борода") -- провокатор, II, 1в., 9, 29, 30, 31; III, 40.
   Рубенчик, И. А. -- бунд., II, 1в., 170.
   Рубинштейн -- влад. маг. в Минске, II, 1в., 119.
   Рубинштейн, О. М.-- II, 1в., 166.
   "Рубрикатор" -- псевд. секр. сотр. Рутлянда, III, 173.
   Рубцов, П.-- знак. Богораза, I, 23.
   Рубцов -- с.-д., II, 1в., 160.
   Рубцов, С. А. -- раб., с.-д., II, 1в., 73, 75, 160.
   Рувим -- герой рассказа, II, 1в., 113.
   Руделев (Рудилев) Ник. Ив. -- агент моск. охр. отд., I, 148, 157, 158, 167, 304, 307, 399, 400, 402; III, 105.
   Руденко -- секр. сотр. охр. отд. (Киев), III, 80.
   Руденко, Н. М. -- рев. (ср. Руденко П.), I, 268.
   Руденко, П. -- рев. (ср. Руденко, Н. М.), I, 417.
   Рудермвн -- рев., II, 1в., 151.
   Руди, Э. Ф. -- студ., рев., I, 174, 231, 243, 413.
   Рудилев, Ник. -- см. Руделев.
   Рудиш -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 142.
   Рудковский, Валерий Ал-др. ("Валериан Александрович", "Фотограф") -- рев., II, 2в., 87, 91, 93, 95, 97.
   Руднев, В. А.-- студ., I, 243, 309, 313, 422.
   Руднев, В. К.-- рев., I, 411, 429.
   Руднев, Всеволод -- с.-д., II, 2в., 44.
   Руднев, С. Ф. -- знак. Королева, I, 120, 214, 219.
   Рудневский -- бунд., агент полиц., III, 80.
   Рудневы, С. и И. -- рев., II, 1в., 54.
   Рудницкий, Н. (Н. Р.) -- сотр. спб. охр. отд., I, 413. (Ср. "М. Р.").
   Рудовский, М. Ф. -- с.-д., II, 1в., 21, 22.
   Рудько, И. С. -- влад. фортеп. маг. в Гомеле, II, 1в., 136.
   Ружицкий-Розенверт -- III, 49.
   Рузер -- рев., II, 2в., 60.
   Рузер, Эсфирь -- урожд. Генина, рев., II, 2в., 60.
   Рукавишников -- студ., I, 327.
   Рукина, Юлия -- с.-д., II, 2в., 78.
   Рукины -- помещики, I, 364.
   Рума, Леопольд Л. -- с.-д., I, 239, 303, 305, 306, 307, 308, 310, 360, 371, 372, 398, 423; II, 1в., 71, 158.
   Румянцев -- ткач, Ив.-Возн. м-ры, I, 298.
   Румянцев, Петр В.-- бунд., II, 1в., 34, 111, 113, 164, 165.
   Румянцев, П. П.-- орловск. врач, рев., I, 391.
   Румянцева, Екатерина -- сожит. Медникова, III, 35.
   Рункевич, В. -- рев., I, 168, 402.
   Рункевич, О.-- рев., I, 402.
   Русанов -- см. Сергиевский, И.
   Русанов, В. А. -- II, 2в., 55.
   Русанов, И. Ю. -- охран., III, 106.
   Русанов, М. Н. -- раб., с.-д., I, 424.
   Русанов, М. Н. -- рев., II, 1в., 87.
   Русинов (он же Маркин) -- секр. сотр. загр. агентуры, III, 80.
   Русинов, Г. А. -- рев., II, 2в., 50.
   Русс, Вильгельм -- I, 56.
   Руссо, Л.-- б. студ., рев., I, 153.
   Рутковский, Н. И. -- рев., I, 139.
   Рутлянд. Николай Арчибальдов -- нач. Красноярск. охр. отд., III, 87--100, 144, 173, 174.
   Рутенберг, Петр -- инженер, рев., II, 2в., 75.
   Рыбаков, Г. А. -- слесарь, I, 347.
   Рыбакова, Мap. Ив. -- см. Бакшеева, Авдотья.
   Рыбалкина, В. -- с.-д., I, 363, 364.
   Рыбаулин, И. А. -- раб., I, 428.
   Рыбин, Ф. Г.-- раб., II, 1в., 162.
   Рыбнин, М.-- подруга Корнатовской, I, 247.
   Рывкин, Л. И.-- студ., I, 427.
   Рыжкина, А. А. ("Анхен") -- с.-д., I, 375.
   Рыжкина, Е. А. ("Женя") -- с.-д., I, 375.
   Рыжкина, М. II.-- террор., I, 101, 103, 163, 167, 169, 258, 399, 417.
   Рыжкова, Анна -- с.-д., I, 2в., 74.
   Рыжковы -- рев., I, 375.
   Рыкачев, Н. Д. -- с.-д., I, 349, 352--356, 360, 428; II, 2в., 30.
   Рыкин, Н. И. -- paб., рев., II, 1в., 163.
   Рылова, Ал-дра М. -- подруга Виноградовой И. А., 116, 1в., 159.
   "Рысаков" -- см. Емелин, Пав. Пав.
   Рысс, С.-- (рев. кл. "Мортимер") -- рев.-максим., II, 30, 76, 104, 105, 106, 108, 109.
   Рысс -- мать рев. Рысса, III, 105.
   Рытов, Б. Я. (Терентьев) -- студ., I, 429.
   Рябинин, А.-- знак. Колокольникова, I, 422.
   Рябов -- с.-д., II, 2в., 77, 102.
   Рядков, И. -- народов., I, 287; II, 1в., 156.
   Рязанов, А. И. ("Ар. Ив.") -- с.-д., I, 165, 190, 245, 254, 255, 257, 375, 422.
   Ряковский, Ник. Андр. -- студ., рев., I, 121, 214, 215, 224, 293, 402, 411.
   
   Сабанеева -- сожит. Кугушевой, I, 118.
   Сабунаев, Мих. Вас. ("Доброхотов", "Хрусталев Мих.", "Александр Васильев", "Назаров Диомид"), народов., I, 83, 92--103, 105, 306, 110, 145, 188, 390; II, 2в., 118; III, 119, 135.
   Сабуров -- дир. д-та пол., I, 195.
   Сабуров, А. А. -- поднадз., I, 429; II, 1в., 160.
   Савельев, Петр Ал-сеев -- слесарь, доносчик, служ. в моск. охр. отд. под фам. Черкасова, I, 51, 57, 59, 388.
   Савинков. Борис -- с.-р., террорист, II, 2в., 75, 112; III, 10, 12, 20, 21, 32.
   Савинкова -- мать Б. Савинкова, III, 12.
   Саванов -- с.-д., II, 2в., 100.
   Савинов, Борис Петр.-- рев., II, 2в, 50, 51, 52.
   Савинов, В. В.-- рев., II, 1в., 87.
   Савинова, Ольга Петр.-- рев., II, 2в., 51.
   Савицкая, Антонина -- рев., II, 2в., 80, 81.
   Садомов -- дом-ц в Москве, I, 319.
   Савич,-- I, 209.
   Савичев -- тульск. раб., I, 157.
   Савостьянов -- влад. ф-ки, II, 1в., 99.
   Савруев, Павел Дмитр. -- отставн. фельдфеб., III, 145, 146.
   Савченко,-- раб., подозр. в провок., III, 111.
   Садовников, М. А. -- рев., II, 1в., 80, 81.
   Сазонов -- см. Теселкин.
   Сазонов -- жанд. оф., пом. Зубатова, затем нач. петерб. охр. отд., I, 308, 429; II, 1в., 28, 29, 93; III, 16, 61--63.
   Сазонов -- с.-р., II, 29.
   Сазонов, А. -- рев., I, 84, 390.
   Сазонов, А. В. -- народоправец, I, 203, 204, 214, 215, 408.
   Сазонов. Егор -- террорист, II, 2в., 43, 124, 125, 136--138; III, 7, 20.
   Сазонов, Изот -- брат Егора Сазонова (Уфа), III, 23, 29.
   Сазонов, Яков Григ. -- нач. тульск. ж., у., II, 2в., 58, 60, 61, 140, 144; III, 166, 167.
   Сако -- рев., I, 405.
   Саков -- доктор, II, 2в., 127.
   Саксе, С. -- вл-ца ф-ки, II, 1в., 98, 103, 104.
   Сакулин, Ал-др Ал-др.-- рев., I, 122.
   Сакулина,-- жена А. Л., рев., I, 122.
   Салатко-Петрищев, В. В. -- I, 417.
   Салищев, Ал-др -- раб., II, 2в., 44.
   Салонд, Иван -- учитель, рев., I, 153, 402.
   Салов, Нехама Б. -- рев., II, 1в., 168, 183.
   Салсбюри -- англ. лорд, II, 2в., 26.
   Сальников. М. -- раб.-разметчик, II, 2в, 66.
   Самойлов -- студ.-технолог, II, 2в., 52.
   Самойлов, А. (Екатеринослав) -- II, 1в., 164.
   Самойлов. Ал-сей Гурьев -- раб., с.-д., I, 359, 360.
   Самойлова, А. Г. -- фельдшерица (ср. Самойлова Ал. Гр.), I, 152.
   Самойлова "Ал. Гр.".-- знак. Курнатовского, I, 62.
   Самойленко-Монджаро -- жанд. ротм. II, 2в., 47, 48; III, 37, 38, 44.
   Самсонов -- полиц. пристав, III, 45.
   Самсонов -- ген., I, 53.
   Самохин, А.-- раб., II, 1в., 95.
   Самохин, Т. Т.-- с.-д., I, 416, 423, 424.
   Сандлеров -- с.-д., II, 1в., 136.
   Слнковский -- раб., предатель, III, 111.
   Сапожников -- влад. маг. в Москве II, 2в., 55.
   Сапожников -- III, 134.
   Сапожников, Ив. И. -- студ., сибиряк, I, 64, 68, 69, 77.
   "Сапожников", Моисей -- заготовщик, с.-д., II, 1в., 116.
   "Сара" -- с.-д., II, 1в., 120.
   "Саратовец" -- автор ст. о П. С. Поливанцеве, II, 2в., 33.
   Саратов, К. Г. -- раб. ф-ки Дукат, I, 378.
   "Саратовский семидесятник" -- см. "Саратовец".
   Саркисов, М. С. -- студ., I, 134.
   Сарычев-Кулешов, П. А. (псевд. "Куликов") -- секр. сотр. охр. отд., I, 427.
   Сатин -- дом-ц в Москве, I, 309.
   Сатин, И. Н. -- студ., с.-д., I, 335.
   Сафонов -- раб. ф-ки Дюфурмантель, II, 2в., 50.
   Сафонов -- рев., II, 2в., 99.
   Сафонов -- рев., (Тамбов), II, 2в., 49.
   Сафонов, С. П. -- (Тула) -- I, 185.
   "Сахар Сахарович" -- см. Васильев, Х. З.
   Сатаров -- дом-ц в Москве, III, 6, 28.
   Сахаров, И. Н.,-- поднадз., II, 1в., 41, 55, 56, 156.
   Сахаров, Сергей -- с.-д., II, 2в., 72.
   Сахневич -- I, 76.
   Сачков, Егор (он же "Ершов", "Никитич") -- филер моск. охр. отд., I, 42, 87, 111, 112, 138, 162, 201--204, 399, 390, 400; II, 1в., 14, 26, 109, 110, 12), 122, 186.
   Саша -- знак. Г. П. Гербаненко, I, 340.
   Сборович, К. А.-- с.-д., II, 1в., 25.
   Сбруев -- главарь моск. шпионов, I, 100.
   Сведенцев, И. М.-- I, 181.
   Свентлицкая, М. Х. -- поднадз., II, 61, 63, 80.
   Сверчков, Ф. Д. -- сотр. газ. "Дон", I, 218.
   Свешников -- раб. ф-ки Дюфурмантель, II, 2в., 50.
   Свидерский, Б. автор брош. "Труд и Капитал", II, 1в., 52.
   Свидерский, Ф.-- I, 168, 402.
   Свидлер, А. Б. -- рев., II, 1в., 170.
   Свинарский, А. С.-- знак Иогансона, II, 1в., 158.
   Свириденко, Ф.-- I, 168, 402.
   Свиридов -- рев. (Пенза), III, 151.
   Свиридов ---см. Войнаральский.
   Свирский -- рев., II, 2в., 110.
   Свирчевский, Ал-др -- рев., II, 2в., 80--84.
   Свядош -- провокатор, III, 112.
   Святловский, В. В.-- рев., I, 179, 399, 400.
   Святополк-Мирский -- мин. вн. дел, III, 167, 168, 169.
   Севастьянов -- с.-р., I, 54, 55.
   Севастьянов -- влад. ф-ки, I, 381.
   Сегалов -- влад. ф-ки в Москве, I, 416.
   Сегаль, Р. Ш. -- бунд., II, 1в., 109, 110.
   Седых, Федор -- филер, I, 106, 143, 181.
   "Сеея" -- с.-д., II, 1в., 120.
   Секеринский -- нач. петерб. охр. отд., I, 171, 180, 183; 2в., 102; III, 62.
   Селиванов -- ген.-губ., III, 61.
   Селиванов -- народов., II, 2в., 33, 134, 135.
   Селиванов, А. Н. -- рев., I, 170, 187, 188.
   Селиванов, Ив. -- рев., II, 2в., 135.
   Селиванова -- помещица, II, 2в., 134.
   Селиверстов -- жанд. ген., III, 75.
   Селиверстов, Ал-лр -- раб., II, 2в., 46.
   Селицкий, В. -- рев., I, 390.
   Сельцовская -- рев., II, 1в., 151.
   Сельцовский, Б. Х.-- II, 1в., 166.
   Селюк, Л. Ф. -- рев., II, 1в., 51.
   Селюк, Мария Ф.-- с.-р., II, 1в., 51; III, 10, 14, 25, 27, 28.
   Семашко -- дом-ц в Двинске, II, 1в., 123.
   Семашко, В. А.-- рев., I, 224, 411.
   Семашко, Н. А. -- рев., I, 426, 427.
   "Семен Григорьевич" -- см. Ранчин.
   "Семен Иванович" -- см. Любимов, А. И.
   "Семен Сергеевич" -- см. Гинсбург, С. С.
   Семененко -- рев., III, 99. (Ср. Симоненко).
   Семенов -- влад. трактира, II, 1в., 74.
   Семенов -- пом. пристава, III, 80.
   Семенов -- рев., I, 47.
   Семенов, В.-- с.-д., I, 304, 423.
   Семенов, Г. -- раб., рев, II, 1в., 162.
   Семенов, М. Е. -- раб., I, 423.
   Семенов, М. И. -- с.-д., I, 310, 313, 314, 315; II, 1в., 80.
   Семенов, М. Н. -- рев., I, 166.
   Семенов, Н. -- раб. конд. Сиу, II, 1в., 100.
   Семенов, Н. -- ученик, Комиссаровск. уч-ща, I, 75.
   Семенов, Ю. Ф,-- рев., I, 411.
   Семенова, А, Я. -- рев., II, 1в., 61.
   Семенова, Лидия Платоновна -- с.-д., I, 368, 369, 370, 430; II, 1в., 54, 79, 80.
   Семенова. Н. И. -- рев., I, 357.
   Семеновский -- раб. зав. Дютфуа, II, 1в., 89.
   Семенухин -- раб. (Иван.-Возн.), II, 2в, 97.
   Семенников -- раб., с.-д., II, 1в., 76.
   Семерня, М. И. (по мужу Дубенская) -- учительн., II, 1в., 36, 159.
   Семерня, М. М. -- знак. В. М. Величинной, I, 208.
   Семякин, Георг. Конст. -- вице-дир. д-та пол., I, 13, 82, 107, 117, 118, 272, 274, 388, 410, 427, 430; II, 1в., 10, 12, 13, 14, 15, 21, 33, 72, 85, 93, 120, 124, 156; 2в., 37, 38, 136; III, 34, 35, 57, 83.
   Сен-Джон, Артур -- великобрит. поддан., II, 2в., 26.
   Сенаторов, Ив. И. -- токарь гомельск. ж.-д. маст., рев., II, 1в., 129, 167, 169.
   Сендерацкий, Б. И. -- рев., II, 1в., 148.
   "Сенергист" -- см. Бойцов, И. И.
   Сенин, И. -- раб., II, 1в., 95.
   Сеньобос -- писатель, II, 1в., 89.
   Сеняев, Е. Д. -- ткач у Мусса, поднадз., I, 261, 416.
   Серафимович -- нач. маст. Брест. ж.-д., II, 1в., 104.
   Серафимович -- агент Пермск. охр. отд., III, 80.
   Сергей, Ал-др -- вел. кн., моск. ген. губ., I, 177, 233, 235, 324; II, 1в., 40, 102; III, 12, 20, 21, 24, 29, 107, 145, 152.
   Сергеев, Ф. -- филер, II, 1в., 14.
   Сергеев, Е. -- раб. ф-ки Сакъе, II, 1в., 103.
   "Сергей Николаевич" -- см. Солодуха, К. К.
   Сергиевский, П. (Русанов) -- автор брош. "По поводу недавних прокламаций", I, 161.
   Сергиевский, М. Л. -- рев., I, 411.
   Сергиевский, М. С. -- слесарь тульск. ж.-д. депо, I, 185.
   Сергиевский, п. А. -- с.-д., I, 362, 363, 364.
   СердобольскнИ -- знак. Л. Н. Толстого, II, 2в., 12.
   Сердюкова, Я. А. -- невеста П. Андреюшкина, I, 186.
   Серебрянников, В. В. -- студ., I, 335,
   Серебрянников, Б. И. -- студ., I, 413.
   Серебряков -- рев., I, 84.
   Серебряков -- конспирации, адрес моск. агентуры, I, 111.
   Серебряков, Борис -- сын А, Е. Серебряковой, III, 129, 133.
   Серебряков, В. И. -- рев., I, 138.
   Серебряков, Л. М. -- с.-д, I, 424.
   Серебряков, Пав. Ал-сеев. (он же "Солидин", лит. псевд. "Свободный мыслитель") муж провок. А. Е. Серебряковой, I, 40, 372, 414; II, 1в., 159; III, 121, 122, 125, 129, 133, 134.
   Серебряков-Палккн -- см. Медников.
   Серебрякова -- дочь Л. Е. Серебряковой, III, 129, 134.
   Серебрякова, Анна Егоровна, урожд. Рещикова (она же "Мамочка", агент, псевд. "Субботина") -- провок. I, 40, 45, 99, 114, 116, 120, 133, 141, 148, 169, 198, 200, 201, 215, 219, 245, 247, 278, 292, 311, 372, 391, 392, 393, 396, 397, 400, 414, 429; II, 1в., 29, 86, 159, 16, 166; 2в., 39, 45, 54, 56, 73, 108, 138; III, 56, 82, 118, 121, 122, 125--140.
   Серебрякова, З. А,-- знак. Курнатовского, I, 189.
   Серебрякова, З. И. -- с.-д., I, 245.
   Серебряковы -- супруги П. А. и Л. Е., I, 391; II, 111, 158; 2в, 39; III, 125, 126.
   Серебрянский, М. Л.-- бунд, II, 1в., 170.
   Середа, Л. Ф. -- поднадз., II, 1в., 162.
   Серман. Е. -- бунд., См. Шерман, Е. Я.
   Серов, П. И. -- раб., с.-д., I, 308.
   Сеславинский, А. -- с.-д., I, 313, 314, 315.
   Сеткин. М. П. -- II, 1в., 160.
   Сеченов, И. -- профессор, I, 233, 412.
   Сибилева, З. Н. -- рев., I, 283, 376; II, 1в., 51.
   Сивохин, И. И. -- студ., I, 161, 163.
   Сиволапов -- агент екатеринославск. охр. отд., 11, 2в., 57.
   Сигаев -- секр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Сигалина, Роза -- с.-д., II, 2в., 59.
   Сигида -- рев., I, 19.
   Сигида, Н.-- рев., I, 69.
   Сигорский -- рев., I, 146, 147.
   "Сидор" -- еврей, тов. Захарина, с.-д., II, 1в., 19, 20.
   Сидоров -- студ., I, 42.
   Сидоров, И. Я.-- (Тула) -- I, 185.
   Сидорова -- с.-д., II, 2в., 59.
   Сикорский -- с.-р., боевик, II, 2в., 137.
   Сикорский, И. Я.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Силецкий, И. В. -- студ., I, 388.
   Сильвин, Мих. Ал-др. ("Бродяга") -- с.-д., II, 2в., 91.
   Симкин, Г. М.-- II, 1в., 168.
   Симоненко, Ал-др., с.-д., III, 88, 90.
   Симоненко, Николай -- рев., III, 88, 90.
   Симоненко, Сусанна -- рев., III, 88, 90.
   Симонов, В. -- рев., I, 56.
   Симонов, В. А. -- раб., рев., II, 1в., 163.
   Симонов, Серг. Львов. -- рев., II, 2в., 115,
   Симонова, Мария -- курс., рев., II, 2в., 80, 81, 82, 84.
   Сннакевич, Влад. -- с.-д., II, 2в., 72.
   Синева, Надежда -- курс., рев., II. 2в., 83.
   Синенко -- знак. Э. Ф. Земеля, инструктор маслоделия, III, 157.
   Синицкий, В. -- рев., I, 207.
   Синицын, А.-- рев., I, 67, 75, 105, 108, 388, 414.
   Синнцин, С. -- раб., II, 1в., 83.
   Синицин, С. М. -- ("Николай Петрович") -- с.-д., I, 409, 310, 312, 315, 424; II, 1в., 160.
   Сининына -- мать Синицына С. М., I, 309.
   Синявский -- с.-р., боевик, III, 27.
   Синяев, Е. Д.-- I, 59.
   Сипович, А.-- народов., I, 20, 386.
   Сипатовская, Надежда -- с.-д., II, 2в., 78.
   Сипко, В. Н.-- студ., I, 231.
   Сипягин -- мин. вн. дел, II, 2в., 89, 95, 121, 122, 142; III, 11, 21, 26, 153.
   Сиремский -- раб., шпион, III, 111.
   Сиротин, М. А. -- портной, рев., II, 1в., 129, 168.
   Сиротинина, Н. Н. -- учительн. воскр. школы, II, 1в., 48.
   Сиротинина, Ю. Н. -- учительн. при ф-ке Тиль, II, 1в., 41.
   Ситнин, Ксенофонт -- с.-д., II, 1в., 47, 71, 72, 75, 82, 160, 161.
   Сиу и Ко -- влад. конд. ф-ки, II, 1в., 100.
   Сиу, Луи -- влад. конд. ф-ки, II, 1в., 100, 101.
   Сихвонин -- раб., I, 59.
   Скабичевский, П. А. -- рев., I, 207.
   Скалова -- с.-д., I, 431.
   Скандраков, Ал-др Спирид. -- ("Спирька") -- нач. ох. отд. в Москве, I, 16, 387; II, 2в., 123, 124; III, 35, 36, 56, 57, 121, 133.
   Скаржинский, Л. С. -- он же "Иван Петр", рев., II, 1в., 30.
   Скачков -- раб., II, 1в., 85.
   Скворцов, А. -- студ. Юрьевск. ун-та, рев., I, 413.
   Скворцов, И.-- раб., II, 1в., 85.
   Скворцов. И. И.-- рев., I, 265, 266, 268, 273, 417.
   Скворцов, Иван -- учитель в Туле, рев., II, 2в., 44.
   Скворцов, П. Е. -- народов., I, 52, 55.
   "Скептик" -- автор сатирич. стихов, I, 229.
   Скерст, В. Ю. -- студ., подозр. в предат., шантажист, I, 412.
   Скиданенхо, К. А. -- студ., рев., I, 333.
   Скирмунт, Серг.-- с.-д., II, 2в., 72.
   Скиталец -- писатель, II, 2в., 68.
   Скляров, В. И.-- рев., I, 160, 397.
   Скляров, И. -- раб. в Гомеле, II, 1в., 133.
   Скобникова, Е. А.-- с.-д., I, 423.
   Скоповкер (Скопофкер), Ц. М.-- бунд., I, 1в., 116, 145, 146, 170.
   Скоробогатько -- знак. Е. И. Попова, II, 2в., 19.
   Скорынин -- влад. ф-ки, II, 2в., 93.
   Скотников -- раб., I, 227.
   Скржипчинский -- шпион, III, 111.
   Скудина, Анна -- рев., I, 27,
   Скудина, Рахиль -- рев., I, 27.
   Скульский, П. -- поднадз., I, 187, 188.
   Скуратович -- дом-ц в Минске, II, 1в., 118, 110.
   Славина, Ольга -- с.-д., II, 2в., 78.
   Славиковский, С. Е. -- знак. В. Шумова, I, 160.
   Славская, О. Г.-- II, 1в., 87.
   Сладков "Тевель") -- с.-д., II, 1в., 119.
   Сладкопевцев, Михаил ("Иисус") -- террорист, II, 2в., 41; III, 127.
   Сленов -- раб., сотр. Мих. Афанасьева, II, 70.
   Слепян, Мордух -- народов., I, 20, 386.
   Слетов, Степан И. (лит. псевд. "Нечетный С. Н.") -- с.-р., I, 335, 426, 427; II, 2в., 48, 49, 112, 143; III, 10, 14.
   Саетова, Анастасия -- жена Виктора Чернова, II, 2в., 49.
   Слободчиков -- конторщик лав. Посенкова, I, 300.
   Словашевич -- писец пристава в Гомеле, II, 1в., 131.
   Слонимская, Э. О. -- с.-д., II, 1в., 86.
   Слуцкая, Б. К.-- бунд., II, 1в., 144, 164, 165.
   Слуцкая, И. И.-- II, 1в., 168.
   Слуцкер, II. -- II, 1в., 167.
   Слуцкий, С. К.-- бунд., II, 1в., 109, 111, 113, 164, 165.
   Случевский, И. Я.-- "комиссионер для проезда за границу лиц, принадлежащих к Бунду", II, 1в., 171.
   Смелов -- агент виленск. охр. отд., II, 1в, 155.
   Смелов, П. А.-- рев., II, 1в., 36.
   Смелова, А. Я.-- рев., II, 1в., 51, 52, 53, 61.
   Смерчинская, Н.-- рев., I, 134, 178, 397.
   Смитанина -- поднадз., I, 181, 182
   Смидович, Инна Гермоген.-- (по мужу Леман) -- с.-д., I, 297, 303, 420; II, 2в., 77.
   Смидович, М.-- с.-д., II, 1в., 2в., 26; 2в., 77.
   Смидович, Ник. Г.-- с.-д., II, 1в., 161; 2в., 83.
   Смидович, Ольга Гермог. -- с.-д., I, 299, 310, 420, 424; II, 1в., 96, 159, 2в., 45, 47, 445, 49, 138; III, 70.
   Смидович, Петр Гермог. -- с.-д., I, 179, 180, 231, 411, 420.
   Смиренская -- дом-ца в Москве, I, 149.
   "Смирнов" -- см. Павлов (Грибоедов).
   Смирнов -- раб., I, 351.
   Смирнов, Афан. -- ректор Красноярск. духовн. семин., III, 61.
   Смирнов, А. П. -- студ., рев., I, 322; II, 1в., 87, 162.
   Смирнов, Ив.-- табельщик ф-ки Дюфурмантель, II, 1в., 106.
   Смирнов, И. С.-- народов., I, 418.
   Смирнов, В. М. -- раб., с.-д., I, 304, 308, 350, 423.
   Смирнов, Вас. Сем.-- I, 2в., 140.
   Смирнов, Дм. -- I, 157.
   Смирнов, Иван -- раб., рев., II, 2в., 50.
   Смирнов, М. -- рев. (Спб.), II, 2в., 113.
   Смирнов, М. А. -- раб. Мытищ. зав., рев., I, 428.
   Смирнов, Н. -- раб. ф-ки Коншина, рев., I, 307, 308, 350.
   Смирнов, Н. М.-- поднадз., I, 283.
   Смирнов, Н. М.-- раб., с.-д., I, 423.
   Смирнов, C. A. -- раб., зав. Бромлей, рев., I, 425.
   Смирнов, Сергей -- раб., I, 211.
   Смирнов, Серг. Мих. -- народоправец, I, 205, 211, 408.
   Смирнова, А. И.-- с.-д., I, 254, 257.
   Смирнова, Е. Ж.-- террористка, I, 264, 417.
   Смирнова, Мар. Ал-др. -- см. Коноплянникова, З.
   Смирнова, М. М.-- II, 1в., 36.
   Смирновский -- дом-ц в Москве, I, 219.
   Смульский. К. С.-- бунд., II. 1в., 111.
   Смусь, Л.-- II, 1в., 166.
   Смыслов -- торговец в Пензе, III, 151.
   Смышляев, I, 147.
   Смышляев, С. -- нижегородец, I, 410.
   Снежинский, А. И.-- студ., I, 172, 402.
   Снежинский, И. О. -- рев., I, 411.
   Снетков, Г. В.-- торговец, I, 381.
   Снитко -- пристав в Вильне, II, 1в., 185.
   Снятиковский, Ф. П.-- рев., I, 166, 167, 402.
   Сабинин -- торговец в Пензе, III, 151.
   Соболев, В. Я.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Соболев, К. В.-- студ., I, 119, 120.
   Соболев, И.-- раб., II, 1в., 46, 84.
   Соболев, И. А. -- с.-д., II, 1в., 160, 161.
   Соболев, М. Н. -- проф., II, 1в., 60.
   Соболев, Н. В.-- рев., I, 166, 168.
   Соболевский, Я. И.-- раб., с.-д., II, 1в., 157.
   Соболевский, С.-- проф., I, 412.
   Советов, И. -- служ. охр. отд., III, 71.
   Соковнин -- I, 168.
   Соколов -- дом-ц в Рязани, I, 88.
   Соколов -- радикал, I, 34.
   Соколов -- секр. сот. охр. отд., (Нижн.-Новг.). III, 106.
   Соколов, Ал-сей -- студ., поднадз., (1861 г.), II, 2в., 8, 12.
   Соколов, А. Н.-- студ., I, 342.
   Соколов, В. Д.-- рев., I, 39, 47, 417.
   Соколов. В. Д. -- член комисс. для орган. домашн. чтения, II, 1в., 60.
   Соколов. В. Л.-- раб., рев., I, 425.
   Соколов, В. Ф. -- I, 417.
   Соколов, К. В.-- с.-д., I, 259.
   Соколов, И.-- агент охр. отд., III, 71.
   Соколов, И. -- рев., I, 57, 388.
   Соколов, Ив. Ив. -- рев., II, 2в., 69.
   Соколов, М. -- проф., I, 412.
   Соколов, П. -- с.-р., I, 53.
   Соколов, С. И.- провокат., III, 82.
   Соколов -- филер, II, 1в., 129.
   Соколов, Э. И.-- раб., рев., II, 1в., 163.
   Соколова, Вера -- народов., I, 21, 386.
   Соколова, Б. -- рев., I, 45, 47.
   Соколова, Мария (Красноярск.) -- III, 91.
   Соколовская, Сура -- сестра П. Соколовского, II, 1в., 16.
   Соколовский -- Уфимский ген. губ., III, 144.
   Соколовский, Георгий с.-д., II, 2в., 67.
   Соколовский, И. -- с.-д., II, 1в., 16.
   Соколовы -- супруги, рев., I, 39, 42, 43, 45, 46, 47, 49.
   Солдатенков, К. Т. -- издатель, I, 404.
   Солдатов, П. С. -- раб., I, 422.
   Солнцев, С. И. -- студ., рев., I, 427.
   Солнцев, Сергей И. -- брат С. И. Солнцева, I, 427.
   Соловейчик, Я. И. -- рев., II, 1в., 170.
   Соловейчик, Ч. Л. -- раб., с.-д., II, 1в., 157.
   Соловьев -- с.-р., I, 54.
   Соловьев -- ткач, рев. (Иван.-Возн.), I, 298.
   Соловьев, Ал-др Конст.-- с.-р., II, 1в., 51.
   Соловьев. Влад. Серг.-- писатель, I, 80, 130.
   Соловье тихли (чистая эпидемия)..., но 4-го апреля, кажется, провалилась целая партия. Сестра И. А. все сидит и один аллах ведает за что. Адрес, мой: Малая Бронная, дом Гирша, кв. 4. Ив. Чин.".
   Установить, что автором письма являлся вышеупоминавшийся ржанец Чиняков, для охранного отделения никакого затруднения не представляло; сообщение автором своего адреса было уже излишней роскошью.
   Так писали "первокурсники". Но и революционеры старшего возраста часто грешили в этом отношении. Я уже отметил ранее, как не везло Н. М. Величкину о его корреспонденцией. При обыске 4-го апреля у К. Величкиной отобрали два письма ее брата, в одном ив которых он писал (из Тулы): "Ведь здесь 11 человек, а интеллигенции, о шторой собрать можно, совершенно нет; 15 руб. 50 коп. собрали, да и то не с интеллигенции... Здесь, по крайней мере, лучшую публику но тюрьма, а голод сломили"... v j
   Выяснением этих "11 человек" занялось тульское г. жанд. упр., которое привлекло Величкина к дознанию по обвинению в руководстве рабочими сходками.
   14 сентября 97 г. департамент полиции препроводил московскому охранному отделению (в дополнение к сообщению о том, что Величкин думает поехать тайно из Тулы в Москву) копию письма его, уже из Воронежа, до адресу В. Я. Полуниной к Е. Ф. Ратиной. "Был в Москве,-- писал Величкин;-- к тебе не зашел по двум причинам. Во-первых, мои телохранители, беспокоясь о моей безопасности, слишком уже неотступно ходили за мной, и я боялся навлечь на тебя неприятности... Предупредить тебя тоже не мог, потому что, не любя слишком пышных встреч со стороны представителей всякой власти, я предпочитаю, ездить инкогнито, а они имеют тоже нехорошую привычку читать иногда, для развлечения, чужие письма. Останавливаться где-либо тоже не представлялось возможным, п. ч. они, черти, затеяли манеру при остановках спрашивать одну самую ничтожную бумажку, именуемую паспортом, а у меня случайно ее нехватает...
   "Я здесь со скуки затеял заняться чтением книг... Знакомлюсь здесь с публикой и нахожу, что народ, вообще говоря, везде есть и везде он говорит, говорит и ни разу не видал, чтобы кто-нибудь на месте изошел словами"...
   "Народ" говорил и говорил... А Николай Михайлович, все писал и писал, зная, что "черти" чужие письма читают; писал, но правда говоря, не совсем осторожно...
   В конце-концов Величкина сослали в Вятскую губ. под гласный надзор полиции на 5 лет (в 1902 году он уехал за границу к своему приятелю Бонч-Бруевичу).
   А вот письмо "второкурсника": сообщая (V--97 г.) И. Ф. Блинову о "ветровской" демонстрации, об арестах в Москве и упоминая общих знакомых, он находит благоразумнее подписаться просто "Левка". Но адресат письма,-- лицо, слишком хороши известное охранному отделению, и потому автора корреспонденции выясняют быстро. Блинов давал уроки Льву Печковскому, с которым дал одно время на одной квартире; репетируя, он, как писало охранное отделение, "успел привить ученику (свои антиправительственные взгляды", которые тот "не замедлил обнаружить, приняв участие в ноябрьских демонстрациях 96 года. К Печковскому же перешли, после удаления Блинова в Архангельскую губернию, обширные связи последнего".
   Из числа общих знакомых Печковского и Блинова, принадлежавших "чаще всего к наиболее неблагонадежным элементам московской интеллигенции", в письме были упомянуты: В. П. Шпак ("Влад. Петр.") -- давнишний знакомый Блинова, Бонч-Бруевич и Величкины; известный департаменту полиции С. А. Протопопов ("Алексеич"); привлеченные к делу о "М. Р. С", С. А. Зерно" и В. П. Зернова ("тезка" с "супругой"); О. В. Вадбольская ("Ольга Владимировна"), вышедшая замуж за Блинова; сестры А. А. и Е. А. Рыжкины ("Анхен" и "Женя"), попавшие на замечание еще со времен "Нар. Права"; приятельница последних -- О. А. Готфрид ("Ол. Ант."), у которой в 95 году хранился станок мимеографа; П. П. Богомазов ("П. П.") -- близкий человек Н. Величкину и его кружку; Н. Л. Калягина ("Над. Л."), квартиру которой, ради удобств конспирации, постоянно выбирали для своего жительства как сами Блинов и Печковский, так и Богомазов, Бонч-Бруевич, Рыжковы: и др.; А. И. Рязанов ("Ар. Ив."), хорошо известный по деятельности рязанского землячества, зараженного марксизмом...
   "Расшифровано" было "как по нотам". Целый кружок "марксятины" -- хоть ликвидируй!..
   Наконец -- "окончивший курс" (но только по филологическому факультету) И. Н. Филатов. Вместо того, чтобы пойти лично переговорить, этому не совсем молодому человеку вздумалось написать (17 декабря 97 г.) городское письмо В. И. Молчанову (участник беспорядков 90 года, брат известного департаменту полиции врача М. И. Молчанова) с просьбой указать "студента из Шуи"... "для культурного дела", при чем был "нужен более чем культуртрегер"...
   На запрос департамента полиции об авторе письма охранное отделение донесло, что Филатов принадлежит к числу знакомых Н. Н. Ментова, З. Н. Сибилевой и М. Ф. Цениной (состоявших под негласным надзором), а также Д. Д. Солюдошикова, привлеченного по делу "М. Р. Союза". "Деятельность Филатова,-- писал Зубатов,-- носит социал-демократический характер, а для проявления ее он пользуется средствами, как легальными, так и нелегальными. Начавши с преподавания, с кружком других неблагонадежных лиц, в воскресной школе фабрики Прохоровых, Филатов перешел в последнее время к непосредственной пропаганде и но далее как 1-го мая текущего года явился руководителем конспиративно-организационной сходки рабочих (в Сокольниках)" 14)...
   Вышеперечисленные "дела" не представляют, разумеется, крупного значения; описывал их с некоторыми подробностями, я имел в виду определенную цель: хотя эти "дела" проливают свет лишь на некоторые незначительные уголки революционного подполья Москвы, но они позволяют "судить о том, как выросли за одно неполное пятилетие ряды социал-демократического авангарда, как сотрудничество борьбы, идейное родство, товарищеское взаимодействие, личные симпатии быстро создали незримую, легкую, но прочную ткань, которая, внедрясь в общественный организм, уже стойко выдерживала размашистые удары все более свирепевшей охраны.
   И за выпуклым, упрямым лбом Зубатова уже начинали копошиться некоторые сомнения; ему стала вспоминаться фраза, вычитанная им в юности -- крылатое слово Бардиной:
   "Идеи на штыки не уловляются!".
   Но Зубатов упорно верил в безграничную силу тридцати сребренников и думал: если не на штыки, то на рубли уловятся!
   

ПРОЛЕТАРИАТ ПРОСЫПАЕТСЯ

   В начале главы я говорил о борьбе, которую предприняли в первой половине 97 года рабочие некоторых промышленных заведений Москвы, за сокращение рабочего дня. Эти партизанские выступления были отголоском того движения, Толчок которому дали петербургские события.
   На вполне законные и более чем скромные требования пролетарских масс царское правительство ответило, по своему обыкновению, репрессивными мерами: высылками, отдачей под гласный надзор и т. под.
   Приведу несколько примеров, подвернувшихся под руку.
   По делу о "беспорядках", имевших место в IV--97 г. на Катавских горных заводах (Уфимск. губ.), 11 "зачинщиков" были отданы под гласн. надз. полиций на 2 года вне фабричных районов. Выслали "за подстрекательство к стачкам и забастовкам": из Петербурга в В. С. -- 2; из Вильны в Вятскую губ.-- 52 и в Уфимскую губ.-- 8; из Минска в Уфимск. губ.-- 2; и т. д. Всего, по одному постановлению О. С. от 31 октября 97 года, подверглось преследованиям 80 рабочих. 12 рабочих ткацких фабрик в Кинешемском уезде тоже за "подстрекательства" были ограничены в правах жительства...
   Правительство решетом хотело вычерпать потоки народного недовольства;, разливавшиеся но стране.
   Московский пролетариат и во второй половине 97 г. продолжал обнаруживать свою жизненность. Сделаю беглый обзор явлениям этого порядка по записям (не совсем полным), которые у меня сохранились.
   12 мая 97 г. 256 работниц и 134 рабочих табачной фабрики Габая отказались продолжать работу и через выборных потребовали увеличения расценки на 7 коп. Управляющий предложил обождать ответа неделю-другую; забастовавшие отказались и собрались во дворе. Приехали фабричный инспектор и обер-полицеймейстер (какое внимание!), и, когда уговоры их стать на работу действия не оказали, забастовавших отравили в пересыльную тюрьму. Через день освободили подростков (моложе 18-ти лот), а 17-го числа -- остальных; в тот же день арестовали главного зачинщика -- Н. Т. Красинского (впоследствии -- видный "зубатовец"), Н. Н. Алексеев за агитацию во время этой забастовки был отдан под гласный надзор полиции на 1 год.
   Одновременно возникло брожение среди рабочих табачной фабрики "Дукат", которое было сорвано задержанием "смутьянов": М. С. Федулова, Ф. Ф. Кузина, С. В. Шелковникова, К. Г. Саратова, Л. И. Лиштвана и... бывшего околоточного надзирателя Г. Н. Танцюра.
   31-го мая рабочие завода Ширмера потребовали прибавки жалованья; им накинули от 2 до 2 1/2 рублей в месяц (но в книжки не внесли) -- хозяин боялся стачки; но перед пасхой Ширмер свое вернул: не выдал рабочим наградных, что составляло 20--30 рублей на душу.
   В том же мае владелец чулочно-ткацкой фабрики Чудаков понизил расценок на 1 коп. с платка; рабочие были недовольны, но бунтовать из-за такой малости не решались, а плутоватый хозяин, зная, что "без копейки рубля не бывает", стал класть в свой широкий карман не копейки, и не рубли, а сотенки.
   На резиново-ткацкой фабрике Зелига 8 работниц более трех лет набивали хозяйскую мошну; им все сулили прибавку в 50 коп.; сулили, а не давали: "обещанного, мол, 3 года ждут"; лопнуло женское терпение, и 13 июня; работницы забастовали. Тогда только Зелиг раскошелился.
   19-го июня на карпу зной фабрике Рогожина 13 рабочих забастовали, требуя, чтобы им дали "фабричные права" (относительно внутреннего распорядка); пятерых забастовщиков посадили в городской арестный дом. Произошло недоразумение: администрация и рабочие "права" понимали, очевидце, неодинакова.
   15-го июня на берегу реки Москвы собрались 15 рабочих фабрики Мещерина и решили требовать 50 коп.-- 1 руб. прибавки (на месяц); утром следующего дня "депутат" К. П. Лукашков заявил от имени товарищей это требование мастеру Лукашкову, который обещал сообщить об этом ходатайстве фабричному инспектору; согласились ждать. И ничего не дождались.
   5-го августа столяры мебельной мастерской при аукционном зале (в числе 25 человек) потребовали сокращения рабочего дня на 1 час; хозяин мастерской Левенсон предложил великодушно рабочим 5 руб. "на чай"; 4 человека (В. Продувалов, Е. Ковалев, А. Минаев и М. Крокунов) оказались достаточно сознательными и, отвергнув подачку, оставили работу; их отправили в участок, дали расчет.
   Содержатель коробочного заведения Цезарь Фланден перевел мастерскую в новое помещение, где не нашлось спален для рабочих; для оказания еще большего внимания к своим служащим он сбавил расценок. 42 рабочих 22/VIII забастовали; 19 из них "Цезарь" рассчитал, что ему, вероятно, и требовалось.
   15-го сентября на пуговичной фабрике Ронталлера уменьшили расценок -- сбавили 1 коп. о дюжины -- все ту же копейку, без которой у капиталистов рублей не бывает. Рабочие в числе 71 забастовали; их уволили.
   Заволновались опять прохоровские рабочие; 11/Х ожидалась забастовка; заготовили 300 городовых по близости, в помещении арестантских исправительных рот; проведали об этом ткачи и решили обождать: "пусть, говорили, полицейские в арестантских рогах посадят!"
   Фабрикант Грессар предложил набойщикам своей фабрики переселиться на "вольные квартиры", обещая за это прибавку в 1 р. 20 коп., но отказываясь оформить ее. Дешево фабрикант оценил жилище рабочего! 53 набойщика пригрозили забастовать (13/Х), но -- "пороху нехватило".
   9-го октября рабочие механической мастерской Зубарева заявили жалобу на то, что хозяин не выдает им 2-недельного заработка. Вызвал фабричный инспектор Бубнов хозяина и напомнил ему, что законы все же существуют. Зубарев обещал расплатиться 20-го.
   20-го октября утром 385 рабочих фабрики Л. Беляева, собравшись у конторы, потребовали увеличения сдельной платы; хозяин отказал; пошли работать, а часть менее смиренных послала 3-х ходоков к Бубнову просить содействия, чтобы "прибавили", а тот сообщил имена этих "депутатов") (И. В. Косяков, А. Гавриилов и Т. Гордеев) полиции,-- за тем, наверное, чтобы их "убавили"; но обошлось благополучно.
   21-го октября рабочие типографии Лашкевича (100 человек) потребовали, чтобы им уплатили деньги в срок; явился полицейский пристав, и хозяин смилостивился.
   8-го декабря у фабрикант Зелига опять вышло недоразумение с рабочими, которые остались недовольны новыми правилами внутреннего распорядка: они требовали, чтобы им давали попрежнему утром и после обеда полчаса на "чаепитие". Послал хозяин за фабричным инспектором, a 500 рабочих собрались у конторы. Согласился Зелиг, но свои полчаса оттягал: заставил вечером работать до 7 1/2 час. (вместо 7); а полиции "на всякий случай" имена зачинщиков указал (А. Д. Толочина, П. О. Давыдова и А. Д. Суркова).
   Не всегда так мирно обходилось. На заводе Бромлея рабочие требовали повышения платы; мастер согласился набавить 20 коп., а помощник директора завода Потапов не утвердил нового расценка и получил за это от слесаря Ф. А. {Фамилия у меня записана неразборчиво. Л. М.} два удара по физиономии. Помощник директора утерся, но расценок оставил прежний; зато ему, наверное, плату повысили...
   Пробовали рабочие иногда и усовещевать своих хозяев. Вот как урезонивал некий аноним фабриканта П. К. Котова: "вы -- люди, а другие-то разве скот? Отняли у своих рабочих полчаса и рассчитываете, что так надо... Вы сделаете выгоды на 150 руб., а мы вам убытку в месяц на 300 руб., если вы не перемените правил".
   Угроза, заключавшаяся в письме, указывала, что "направление умов" рабочего класса принимает не совсем миролюбивое направление.
   Новое "настроение народного духа" (кате писывали ветхозаветные жандармы) проявлялось не только у рабочих. Как мы видели, в числе зачинщиков оказался и бывший чин полиции. Торговца Г. В. Снеткова арестовали (2 ноября 96 г.) за, то, что он "возмущал солдат в казармах к неповиновению". Ночной сторож С. Иванов избил околоточного Фомина, пригрозившего ему штрафом (его выслали за это из Москвы! на 2 года). Крестьянин С. Михайлов, будучи недоволен судом, открыто "порицал правительство", как донес о том 17/VIII князь Сергей Трубецкой приставу 1-го уч. Пресненской части (каждый оказался на своем месте!)...
   Доносчики, уже не решались выступать открыто и вымещали свою злобу анонимно; так, один указывал (6/VI) на А. К. Пестова, как на пропагандиста у Бромлея; другой писал, что у модельщика на заводе Фольк в ящике с инструментами хранятся прокламации; третий сообщал, что рабочий на фабрике Севастьянову Ф. Ф. Заовражный "спорит с фабричными относительно религии, не признает иконы спасителя и принадлежит к какому-то тайному обществу"; четвертый доносил 4-го июня просто, что Н. Меркулов -- "негодяй-социалист"...
   Мелкие факты, незначительные требования, робкие выступления, иногда с налетом былого раболепия... Но за этими фактами уже чувствовался явный сдвиг в миропонимании рабочих низов, ощущались и большая личная самосоознанность, и нараставший дух протеста., и попытки индивидуального дерзания.
   Глухая ночь общественной реакции миновала. Начало светать. На востоке из-за свинцовых туч вырвались первые лучи алой зари -- вестники грядущего солнца свободы, новой светлой жизни!
   Приближалось "начало конца"...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ I

   1. Предатели в деле "Союза" были: Николай Теселкин, о котором еще будет речь впереди, поручик Андреи Обольянинов и студент Василий Роев. Обольянинов был организатором кружка "милитаристов", входившего в "Союз"; кроме того, он выдал Владимира Вигилева (умер в ссылке), которому посоветовал бежать, дал ему нелегальные паспорт и сообщил об этом охране. В 1895 г. Обольянинов был назначен полицейским приставом Петровско-Разумовского участка г. Москвы, а через год перевелся на службу в Воронежскую губ.
   Роев дал на дознании о "Союзе" злостные, откровенные показания; когда он сидел в тюрьме, его пытались отравить (послали с'естные припасы, отравленные атропином); потом был под надзором в Вятской губ.
   2. Дело было разрешено "в. п." от 16/VII--87 г.: Пик и Эдельман были сосланы в В. С. на 10 лет, Болотина -- на 8 л., Губарева -- на 5 л., Гурвич на 4 г.; другие отделались меньшими карами.
   3. В то время как Н. Ф. Дмитриев сидел в тюрьме, ожидая ссылки, брат его Григорий Дмитриев был назначен делопроизводителем московского о. о. (1887 г.). Перед этим он был с 1884 г. чиновником петербургской охранки; а до того -- секретным сотрудником под псевдонимом "Богородицкий". Впоследствии Г. Дмитриев редактировал "Минские Губерн. Ведомости", а в 1902 г. заведывал типографией Кушнерева в Москве.
   4. В. Данилов за распространение революционных изданий в народе был приговорен Харьковским судом на 4 года к. р.; по отбытии наказания был водворен в 1885 году на поселение в Якутском округе; за оскорбление часового был осужден на 6 месяцев работ, но в июне 1886 г. бежал, а через 4 месяца уже сидел в Московской тюрьме; в мае 1888 г. он снова в Якутске, но "за из'явдение отказа в добровольном исполнении распоряжения о переводе в другую камеру" приговаривается к отдаче в работу на заводах на один год; затем его водворяют в м. "Родчево", Колымского округа, где он занимается метеорологическими наблюдениями и скотоводством. Уже в то время Данилов имел, очевидно, религиозный уклон, т. к. в официальной ведомости ссыльных числился с отметкой: "духоборец"; в 1909 г. он был в Париже, где проповедывал теорию "бого-человечества", в 1910 г. уехал в Россию.
   5. Дело о московском народовольческом кружке было разрешено адм. пор.; приговорены в В. С.: Год -- на 8 лет, Дмитриев и Сипович -- на 6 лет; в З. С: Тихомиров, Емельянцев, Казанский, Гофман -- на сроки от 4 до 6 л.; Нагель -- год тюрьмы и высылка за границу; Яворовский и Кузнецов -- в северные губ.; Главацкая, Слепян, Соколова, Ежовская, Жилинский и Калиновский -- т. з. до 1 года; Старцев -- гл. н. учебн. начальства.
   6. Скрывшись за границу, Обухова жила в Цюрихе под фамилиями Кирсановой и Воробьевой; в апреле 1888 г. была в больнице для душевнобольных св. Анны и вскоре умерла. Под именем Мииялго в тульской типографии жил, по свидетельству В. Г. Богораза, А. Пагаинский, работавший и в новочеркасской типографии народовольцев; личность его осталась охране совершенно неизвестной.
   7. Часть шрифта была потом обнаружена по обыскам у И. Лопатина, (в декабре 1886 г.) и у Г. Лпнельберга (в мае 1887 г.).
   8. В. Л. Денисов, старый народник, один из немногих москвичей, имевших непосредственные сношения с тульской типографией.
   9. В. П. Морозов после ареста психически заболел и был помещен в больницу для умалишенных (в Казани), в которой пробыл несколько лет; впоследствии отошел от политики и занялся антиквариатом (в Москве).
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ II

   1. По некоторым сведениям -- непроверенным, впрочем, программа "социалистов-федералистов" написана Г. Ф. Здановичем, которому, во всяком случае, принадлежит одна из статей, помещенных в "Самоуправлении" (По процессу "50" Зданович получил 6 д. к. р.; в виду "выраженных им верноподданнических чувств", ему "всемилостивейше разрешено жительство в империи" -- в 1889 г.).
   2. В эту поездку Фигнер виделась с В. X Бурцевым, скрывшимся перед этим из Сибири и направлявшимся за границу, которому и были поручены заботы по изданию следующих номеров "Самоуправления".
   3. Г. Л. Мачтет, писатель, в 60-х г. г. был в ссылке; умер в начале 90 г.г.
   4. Несомненные описки -- речь идет о Василии Николаевиче Морозове и об Иване (не Василии) Васильевиче Сотникове.
   5. М. Л. Бицурина ранее служила у Л. М. Родионова и, кажется, играла ту же роль; потом была использована на дознании, как уличающая свидетельница.
   6. П. Ф. Николаев, писатель; но д. Каракозова был осужден на 8 л. к. р. в 1883 г. вернулся из Сибири; умер в 90-х г.г.
   7. А, И. Бычков был осужден в 1883 г. киев. в.-о. с. на 10 л. к. р., замененных лишением прав и ссылкой на поселение в Иркутск, г.
   8. С. И. Виноградов был опубликован, как шпион, в I--V--1889 г. в No 1-м заграничного журнала "Le Socialiste"; служил после провала чиновником моск. охр. о., а в 1905 г. перешел в полицию кавказского наместничества.
   9. Миррер М. В; был выслан в Иркут. губ. на 5 л.
   10. С. С. Костромин при вторичном аресте покончил с собою 12/III--1898 г., в Доме предвар. заключения.
   11. После разгрома московской группы самоуправленцев, О. Фигнер поехала опять за границу, где предъявила претензии В. Бурцеву, выпустившему вместо "Самоуправления", что ему было поручено, свой, журнал -- "Свободную Россию".
   12. Н. К. Паули, будучи эмигрантом, вошел в сношения с Рачковским с целью, будто бы, убить его; в следующем году он поехал в Россию, был на границе арестован, дал злостные показания; жил потом в Туркестанском крае.
   13. Несколько ранее, 9-го октября, в Петербурге был задержан другой нелегальный -- Александр Лебедев, тоже бежавший в III--1888 г. из Сибири; на прибытие его в столицу "в начале октября департамент полиции получил указания" ("Обз." XIII, 59). По аналогии можно заключить, что и в данном случае дело не обошлось без участия "Попова".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ III

   1. Уместно здесь упомянуть и Михаила Александровича Помер (был причастен к делу убийства шпиона Рейнштейна), который вбил не один гвоздь в гробовую доску покойной "Народной Воли": благодаря этому провокатору были арестованы в начале 80-х г.г. Савелий Златопольский и другие нелегальные, которых он снабжал фальшивыми паспортами; как известно, Судейкин предлагал Дегаеву "устранить", ради собственной реабилитации, Помера, но начальник последнего, Скандраков, на это не согласился. После убийства Судейкина, Помер, опасаясь своей жены (сестра Льва Тихомирова), просил, чтобы его арестовали, и месяца три он сидел при охранке; впоследствии служил в управлении Николаевской ж. д.
   2. П. А. Муханов был сослан в В. С., где во время известного "Якутского протеста" ссыльных убит 21-111-1889 г.
   3. С. А. Иванов по "Лопатинскому процессу" был приговорен к к. р., заключен в Шлиссельбургскую кр., откуда освобожден в 1905 году, после чего уехал за границу; живет в Париже.
   4. В. Д. Оржих был сослан в к. р.; в 1905 г. из Сибири уехал в Японию, а оттуда -- в Южную Америку.
   5. Бегевольский в 1905 г. вышел в отставку, поселился в Саратовской г., откуда писал доносы (на известного врача Ченыкаева и др.).
   6. "Мария Николаевна" -- Р. Р. Кранцфельд, содержавшая, под именем акушерки Татьяны Голубевой, конспиративную квартиру в Петербурге, на которой укрывались исполнители приговора над Судейкиным; в Саратове жила под фамилией Аделаиды Беляевой; ее спутником был О. З. Васильев; оба потом эмигрировали за границу.
   7. С. Терешенков и П. Степанов были выданы провокатором Н. Теселкиным; их сослали в В. С., на 5 л.
   8. По "в. п." от 17-VI-1887 г. С. Капгер был сослан в В. С. на 5 л., А. Бородзич -- в З. О. на 5 л. и И. Соколов -- туда же на 3 г.
   9. С. Н. Чернышев в 1881 году был приговорен "за богохульство" к лишению всех прав состояния и, ссылке в отдаленные места Сибири; в августе 1882 г. "всемилостивейше прощен".
   10. П. Савельев после выступления в роли уличителя в созданном его доносом деле был принят в моск. охр. о. (под фамилией Черкасова) на должность филера, но, в виду причастности его к краже у прис. но* вер. Фуркасовского, был уволен и удален из Москвы; впоследствии вернулся и поступил рабочим на завод Гантера.
   11. Ф. А. Липкин -- впоследствии с.-д, известный под литературным псевдонимом "Череванин".
   12. П. П. Крафт -- в девятисотых г. г. видный член партии с.-р.; умер в 1907 г.
   13. В. К. Курнатовский, попавши в Сибирь, принял участие в протесте "романовцев" и был присужден к к. р.; умер sa границей 19-IX-1912 г.
   14. До настоящего времени опубликованы только два "Обзора" важнейших дознаний; за 1901 и 1902-й годы (издание А. Сурат, Ростов на Дону, 1906).
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IV

   1. По "агентурным данным", участниками с'езда были: А. Александров, И. В. Сил едкий, Н. М. Лысогорский, А. В. Милашевский и Д. Д. Кузнецов.
   2. Е. Ф. Пигрова в 1886 г, была слушательницей курсов в Москве; в следующем году она была выслана на родину; 11/XII--1889 г. ей было разрешено, вследствие поданного ею прошения, жительство в столице. Это и есть, вероятно, время ее "падения".
   3. На сходке, происходившей 14/1V у В. Черняева, Круковский был избран для поездки за границу в качестве делегата московского студенчества, но он отказался, и вместо него поехал Добронравов.
   4. Дело было разрешено административным порядком: П. Аносов и И. Каратыгин получили по 2 г. т. з.; Круковский -- 1 г. 8 м.; О. Балакирева, В. Барыков, Намитииченко -- 1 г. 6 м., А. Синицын, А, Ижевский -- 1 г.; остальные -- но нескольку м. т. з. (П. Каратыгин ум. весной 1893 г. в "Кресте").
   5. "Центральная Касса" по своему уставу имела целью "оказание помощи лицам, пострадавшим за общественное дело " -- определение растяжимое.
   6. Амвросов был все же арестрван и после 2-х г. т. з. в XI--1893 г. отдан п д гл. н. и.
   7. В. Боровский -- впоследствии представитель советской власти в Италии; убит монархистом Конради в Швейцарии в 1923 году.
   8. Семякин в то время заведывал III-м делопроизводством д-та п., в котором сосредоточивались дела агентурные и розыскные вообще.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ V

   1. С. М. Гинсбург была арестована 31-го мая 1889 г. в Крыму, по д. замышлявшегося покушения на Александра III; осужденная на вечное заточение, покончила с собой в Шлиссельбургской крепости в 1891 г.
   2. К. петербургскому кружку д-т п. подводил старого предателя, бывшего народовольца И. Ф. Окладского (жившего под фамилией Петровского), в качестве специалиста но террористической технике, но ход этот успеха не имел.
   3. Письмо П. Л. Лаврова, найденное у Н. Истоминой,
   "Дорогие товарищи. Пользуюсь случаем от'езда приятеля, который увидит многих из вас, чтобы послать вам издалека товарищеский привет. Лично я едва ли знаю кого-либо из вас, но нас соединяют одни и те же стремления: пробить на нашей родине путь социалистическим принципам, подорвать самодержавие, удушающее русское общество, бороться до конца для этих двух целей теми средствами, которые будут сподручны при данных обстоятельствах и не находятся в противоречии с принципами социализма, нами проповедуемыми. Цели эти требуют разнообразной деятельности, и для них нужны люди разных положений и разных темпераментов. Поэтому я позволяю себе всех жрецов на этой почве считать своими товарищами, идут ли они сеять идеи социализма в деревнях, работают ли они в промышленных центрах, среди фабричных рабочих, организуют ли они заговоры в войсках, или идут на личную прямую борьбу с правительством и его органами в решительных действиях. Различие социально-революционных программ, если только они все социально-революционные, не имеет особого значения, так как каждая личность всего лучше действует в той сфере и теми способами, которые наиболее подходят к ее темпераменту. Не критика прежних приемов важна, а выработка новых, соответствующих настоящему настроению общества. Недовольство в России повсеместно. Сознательных приверженцев и защитников настоящий порядок не имеет. При серьезной организации оппозиционных сил и при энергическом действии против него, он едва ли мог бы устоять, но, насколько мне известно, именно организации недостает нашим оппозиционным силам и согласного действия разнообразных элементов, в них входящих. Над этим особенно приходится работать, и я верю, что она не опустит рук ни перед какими неудачами, что она сумеет воспользоваться всеми элементами недовольных, теперь существующими в нашей родине, что она найдет средства побороть противников. Мне нечего повторять все то, что вы знаете, именно, что всякое серьезное социально-революционное предприятие в России может рассчитывать не только на мое сочувствие, но и на мое содействие в тех пределах, которые ставят моей деятельности мои старческие силы и ограниченное время, которым я могу располагать.

П. Лавров

   Париж. 3 января 1888 г.
   22 декабря 1887 г.
   
   4. Н. Истомина, отдавая, под. надзор "в избранном ею месте жительства", поселилась в Нижнем-Новгороде; здесь 14/IV--94 г. она пыталась покончить самоубийством (бросилась в Волгу), но была спасена; по некоторым сведениям, в 1895 году Истомина вышла замуж (за рабочего Цветкова) и впоследствии, проживая в Киеве, снова приняла участие в революционной деятельности.
   5. Дело о петербургском и сабунаевском кружках разрешено "в. п." от 22/I--1892 г. следующим образом: И. Рапопорт -- 5 л. т. з. и 10 л. В. С.; В. Гусев и М. Сабунаев -- 2 г. т. з. и 10 л. В. С.; Я. Юдилевский и Д. Волков -- 1 г. т. з. и 5 л. В. С.; Р. Протас -- 1 г. т. з. и 5 л. В. С.; В. Турковский -- 1 г. т. з. и 3 г. В. С.; Петр Кулаков и С. Фойницкий -- 5 л. В. С., К. Кочаровский и Н. Беляев -- 5 л. З. С. В. Бучульская (ур. Гурари) -- Вологодск. г. на 5 л.; Б. Гурвич, А. Карелин, М. Шеффер -- 3 г. в Волог. г.; Ф. Горский, Л. Осинский, М. Осинский, М. Соскис, Н. Израильсон, П. Виноградов, С. Яновский, М. Четвергова, А. Сазонов, И. Мануйлов, Е. Бруггер -- т. з. от 1 г. до 1 г. 6 м. с ограничением в правах жительства; Г. Волков, Э. Ноневич, П. Крафт, А. Диордиенко, Г. Яблочков, А. Второв, Д. Депсамес, Г. Родзевич, А. Моравский, М. Золотилов, Я. Питерский, С. Сухаревская, П. Шмулевич; Т. Комягина, В. Иванов, Е. Чириков, Л. Колибрина, Ю. Марина, М. Средницкая, Е. Алексеева, В. Кармазинский -- т. з. от 1 м. до 10 месяцев, А. БелевскиЙ, П. Истомина, Д. Золотов, Ю. Родзевич, А. Говядинов, О. Наливкина, Н. Дмитриев, В. Селицкий -- гл. н. на разные сроки. Относительно 19-ти лиц дело приостановлено впредь до явки или розыска, а дела о 23-х лицах -- прекращены.
   Кроме того, отдельным "в. п." от 19/IX--1892 г.-- по делу "об укрывательстве Сабунаева", были приговорены: В. Неклепаев -- на 2 г. т.з. и 5 л. В. C.; С Островский -- 1 г. 8 м. т. з,; В. Панебратцев -- 1 г. 6 м. т. з.; Н. Крутовский -- 1 г. т. з.; П. Добрынин, А. Моввиж-Монтвид, И. Пареных, В. Успенская, Н. Нарбеков, В. Каратыгин, В. Тихорский, П. Субботин, И. Покровский, В. Шестаков, П. Ершов, и А. Преображенский -- к т. з. от 4-х до 6-ти м.
   6. М. В. Сабунаев был исключен из Московск, ун-та в 1882 году за студенческую историю, затем, считая себя скомпрометированным по делу витебской типографии народовольцев, перешел на нелегальное положение; был потом арестован под именем Диомида Назарова в Петербурге, по делу Г. Лопатина, и в марте 1886 года сослан на 5 л. в г. Верхоленск, Иркутской губ., откуда 31/Х -- 1888 г. скрылся. После ареста в Костроме, 19/I--95 г. был доставлен в Якутск для отбывания 10 летнего гл. надзора; в 1903 г. был допущен к практическим занятиям при Иркутской больнице.
   7. И. Рапопорт действительно заболел в тюрьме психическим расстройством и, как неизлечимый, был досрочно освобожден из тюрьмы и проживал потом, по некоторым сведениям, попрежнему больной в Одессе.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VI

   1. "Союз" (No 1-й) издан был в формате 1/4 писчего листа, на обложке значилось: "Содержание: От редакции Сборника.-- С чего начать? Открытое письмо.-- Голос народовольца.-- Хроника общественного движения,-- Месяцеслов.-- СПБ. Январь 1893 г. Цена 50 коп.". На последней странице обложки сборника было помещено интересное "об'явление" о том что "предлагаются гектографы, желатинная масса и химические чернила (с требованием обращаться в редакцию)" и что "нужны в провинции типографский и литографский станки".
   2. В. Д. Цнрг (родственница, по жене, В. Гольцева) принадлежала к числу интимных знакомых семьи Серебряковых и совершенно бессознательно играла, как и другая приятельница "мамочки" -- М. Н. Корнатовская,-- роль тех "ширм", которыми огораживалась для отвлечения всяких подозрений в своей шпионской деятельности А. Серебрякова.
   3. В некоторой связи, повидимому, с деятельностью группы "Союз" находится появление программы "от имени соединенных групп социалистов-революционеров", которая преследовала также обвинительные цели. Копия рукописи этой программы была представлена в д-т п. Бердяевым 23/III--1893 г. с пояснением, что она "еще не пущена в обращение" (?!). Позднее, на запрос петерб. г. ж. управления о существовавшем в Москве кружке "соединенников", отпечатавшем программу соединенных групп социалистов-народников, моск. охр. отд. ответило, что, по агентурным сведениям, для обсуждения этой программы в Москву приезжал орловский врач П. П. Румянцев.
   Программа "соединенников" является характерным памятником того переходного времени, когда пробудившаяся революционная мысль, пугливая и неуверенная в себе, не находила еще своего языка и, возлагая попрежнему, надежды главным образом на "общество" и на интеллигентскую среду, занималась поисками магических обвинительных формул, что накладывало на все такие компромиссные попытки отпечаток половинчатости и политического косноязычия.
   Полагая, что Россия "стоит на пороге великих событий", соедин. группы социалистов-революционеров считали, что "все, кому дороги интересы народа", должны готовиться к предстоящему перевороту, и что эта готовность "всего лучше может быть достигнута соединением и организацией всех оппозиционных сил страны, созданием единой практической и чисто политической партии, при чем "объединяющей силой может послужить только идея о необходимости в России политического переворота, имеющего целью достижение политической, гражданской и национальной свободы и введение представительного образа правления, "как необходимой гарантии этой свободы".
   Имеющую образоваться организацию соедин. группы предлагали назвать "народной социальной революционной партией", так как "это название всего лучше выражает идеи, лежащие в основе общественного движения в России",
   "По своим политическим воззрениям члены соединенных групп--республиканцы, но они стоят не столько за республиканскую фирму, сколько за республиканские учреждения, хотя бы и при сохранении монархической формы правления"...
   Народная партия -- "существенно федералистическая", но она "намерена держаться централистического начала до известного времени, до тех пор, пока народное дело, расстроенное и запущенное правительством, будет направлено и урегулировано".
   "Соедин. группы считают экономические требования столь же существенными для целей партии, как и требования политические... но при экономической программе она придерживается своего основного правила: требовать только ближайших постепенных реформ, стремиться к проведению мероприятий, практически осуществимых".
   В тактическом отношении соедин. группы стоят "за организацию чисто конспиративную"; относительно "террористического метода" они "не думают отрицать самого принципа метода", но не "при настоящем положении, когда вопрос идет о широком общественном движении".
   "По отношению к возможным крестьянским бунтам и аграрным преступлениям народная партия держится выжидательного и крайне осторожного положения". В то же время партия постарается войти в близкие отношения с либералами, поощряя их к активности, помогая им всем, чем может"...
   И так далее -- в том же роде.
   4. И. И. Добровольский по делу "о пропаганде" (193-х) был приговорен ос. прис. прав, сената от 23/I--78 г. к лишению прав и ссылке в к.р. на 3 г., по во-время скрылся с женой за границу; по распоряжению французских властей от 6/1X--1894 г., ему был воспрещен, в числе иностранных "анархистов", в'езд во Францию; жил в Женеве; состоял, как значится в розыскном списке д-та п., "главным редактором "Самоуправления".
   5. Е. И. Шефтель была приятельницей М. Н. Корнатовской, а может быть знала и сама Серебрякову; отсюда и осведомленность охраны о предстоящей поездке Ш., за которой в виду этого усердно следили; в июне (1893 г.) она, по сведениям д-та п., уже находилась в Швейцарии, где жила недалеко от Женевы (pension Chesceau).
   6. В. Н. Бриллиантов попал на замечание охраны еще в 1889 г. когда пристав 3-го стана Калужского уезда "усмотрел" у него, в бытность его Сергиевским волостным писарем, в записной книжке "предосудительные заметки" и нашел каталог систематического чтения; тогда же д-т п. сперлюстрировал письмо, адресованное А. Гурьеву в Харьков, в котором упоминалось имя Бриллиантова и шла речь об устройстве книжных складов для деревни. "Писаря" не замедлили, конечно, уволить с должности.
   7. В это дело о контрабанде были замешаны еще: В. Щавинский, находившийся в переписке с Гурьевым, братья Александр и Ян Вильские (последний жил в Люттихе и был в сношениях с польск. социалистами), а также пролетариата Ромуальд Мельчарский (в Цюрихе), досылавший нелегальщину через Вацлава Петша в Петербург на имя Владимира Митрофанова Андреева. Кроме того, по сведениям д-та п., тогда же в Москве должен был появиться ученик Львовского политехникума Толочко, намеревавшийся провезти тюк нелегальных изданий. На это моск. охр. отд. уведомило, что квартиру семьи Толочко посещают "колисты" Абрамович, Боровский и др., а также студент Датухин, который в своем кружке хвастался, что может доставать любые революционные издания. По этому поводу д-т п. сообщил, что Латухин, очевидно, имеет в виду контрабанду, которую организовала в Лемберге Ольга Франко, которой один транспорт уже отправлен через Радзивилов в Харьков.
   8. К. Н. Медынцев в 1887 г. был обыскан в Москве в виду обнаружения его писем у арестованного А. А. Шухта (дело Брагинского).
   9. Дело о "Союзе" было разрешено "в. п." от 1/III--1895 г., которым были приговорены: А. Королев -- 3 г. т. з. и 5 л. Вологод. г.; К. Медынцев -- 3 г. т. з. и 5 л. В. С.; В. Барыбин -- 2 г. т. з. и 3 г. В. С.; Е. Барыбина -- 1 г. т. з. и 3 г. Вологод. губ.; В. Бриллиантов -- 3 г. Архангельск, губ.; В. Щавинский и А. Вильский -- 8 м. т. в.; А. Кугушева -- 6 м. т. з.; Г. Куприянов -- 8 м. т. е.; Б. Петш -- 2 м. т. з.; А. Гурьев -- 2 г. гл. н.
   10. А. А. Клопов состоял коммерческим агентом железных дорог; служивший у него Андреановский, взятый под наблюдение, вначале очень смущал охранку своими раз'ездами, пока не выяснилось их служебное значение. В годы "смуты" Клопов, пользуясь связями в "высших сферах", подал записку о необходимых реформах, которая успеха не имела.
   11. Насколько моск. охр. отделение дорожило своей "мамочкой", видно из того, как оно бережно относилось к ее "ширмам"; когда, например, моск. г. ж. у. запросило в июле 1894 г. сведения о степени благонадежности М. Н. Корнатовской, то моск. охр. отд. ответило, что "она находится в сношениях с учащейся молодежью и ни в чем предосудительном не замечена", хотя эта alter ego Серебряковой имела отношение чуть ли не ко всем конспиративным московским кружкам.
   12. Так как программа саратовской "Земли и Воли" нигде опубликована не была, то не лишне будет привести здесь некоторые выдержки из нее.
   "Апатия и индиферентизм, овладевшие русским обществом в 80-е годы, несомненно, проходят. Общество пробуждено и, отбросив, как ненужную ветошь, еще недавно занимавшие его вопросы личной нравственности, снова встало на вполне реальную и здоровую почву обсуждения социальных вопросов, главным образом, вопроса о народном благе... На этих основаниях мы полагаем, что наступило время для возобновления революционной деятельности и возрождения разрушенной организации социально-революционноЙ партии. Мы полагаем, что последняя задача лучше всего может быть достигнута обнародованием программ тех кружков, на которые теперь распалась партия, и считаем при этом возможною выработку общепартийной программы, как результата соглашений и компромиссов между отдельными кружками социалистов-революционеров. Мы избираем лозунгом своего кружка слова "Земля и Воля", как слова, освященные кровью и страданиями прежних борцов и прекрасно резюмирующие сущность наших требовании"...
   "По основным своим (политическим) убеждениям мы -- республиканцы, но мы не имеем оснований надеяться, чтобы Россия миновала ту стадию развития политических форм, которую переживала и переживает Зап. Европа,-- стадию конституционную. Выставляя, поэтому, требование конституции своим ближайшим требованием, мы, тем не менее, будем продолжать борьбу за скорейший переход строя конституционного в республиканский. Отличительные черты русского монархизма, непависть и презрение к нему всех мыслящих людей, народа и общества позволяют надеяться, что этот переход не заставит себя долго ждать".
   В положительной своей части программа "Земли и Воли" была весьма умеренной; принимая принцип всеобщего избирательного права, она требовала исключения неграмотных; признавая необходимость федеративного строя, программа высказывалась однако за предоставление, на первых порах, полной автономии только Польше, Финляндии и Остзейским губерниям. Требуя политических свобод, уничтожения сословий, чинов и орденов, "если окажется возможным, замены постоянной армии народным ополчением", программа в области экономической ограничивалась полумерами (расселение крестьян на государственных землях выкуп частновладольческих эемель, "строгое законодательство, охраняющее права и здоровье рабочих" и т. д.). Относительно тактики, новые "землевольцы" заявляли себя сторонниками террора, признавая его, как метод действия, "могущественным орудием борьбы с деспотизмом", но, понимая его, "как ряд террористических действий, как систему борьбы, а не единичные попытки отдельных самоотверженных партизанов". Боевая тактика, определяла в свою очередь, "строго централизованную систему организации". Другим формам борьбы программа отводила второстепенное место: "пропаганда устная и, где окажется возможным, письменная и печатная своих идей, организация новых кружков, устройство касс и в редких случаях агитация среди народа -- район деятельности отдельных кружков".
   Вообще программа саратовских землевольцев носила диллетантский характер, была недостаточно продумана, и потому естественно, что никакого успеха она не имела.
   Кто играл роль осведомителя в дело Иванова -- мне неизвестно. Возможно, что это предательство. было дебютом художника С. В. Праотцева, который как-раз в это время начал свою шпионскую карьеру; он. находился в сношениях с саратовцами и потом многих из них выдал; о нем сще будет речь впереди.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VII

   1. Вот главное содержание "Программы народовольцев" (III--1892 г.): "По основным своим убеждениям мы -- социалисты. Мы убеждены, что только на социалистических началах человечество может воплотить в своей жизни свободу, равенство и братство, обеспечить общее материальное благосостояние и полное всестороннее развитие личности, а, стало-быть, и прогресс. Вместе с тем мы убеждены, что только народная водя может санкционировать общественные формы, что развитие народа прочно только тогда, когда оно идет самостоятельно и свободно, когда каждая идея, имеющая воплотиться в общественную жизнь, проходит предварительно через сознание и волю народа. Народное благо и народная вод я -- два наши священнейшие и неразрывно связанные принципа..."
   "Исповедывая социалистические принципы, мы считаем возможным и необходимым революционной борьбой расчистить почву, добиться возможности открыто бороться во имя их; поэтому мы ставим своею ближайшею задачею... произвести политически!! переворот".
   "Временное правительство, сделавши рядом мероприятий невозможным возврат самодержавия и обеспечив политическую свободу, передает власть Учредительному Собранию, избранному свободно, всеобщей подачей голосов, которое должно перестроить государственные и общественные учреждения, согласно воле избирателей..."
   Как социалистическая партия, народовольцы выступают? со своей программой, в которой, кроме требования "постоянного народного представительства, имеющего полную власть во всех общегосударственных вопросах", и политических свобод провозглашается "принадлежность земли народу" и рекомендуется "система мер, имеющих передать в пользование рабочих как национальную собственность, все заводы и фабрики".
   "Помимо деятельности пропагаторской и агитационной, программа признает и деятельность разрушительную, террористическую, с одной стороны, как средство самозащиты, с другой стороны, как способ подрывания обаяния правительственной силы и поднятия революционного духа парода. Организация достигает своих целей путем образования тайных обществ и сплочения их вокруг одного центра, путем приобретения влиятельного положения в администрации, войске, обществе и народе".
   Партия берет на себя почин самого переворота, "не дожидаясь, когда народ будет в состоянии обойтись без нее".
   2. Воззвания, отправленные Короткевичем, были адресованы в Нижегородскую губернию; о судьбе их там рассказывает подробно В. Г. Короленко в статье "История одной подпольной прокламации" (журнал "Голос Минувшего, No 1-й, 1920 г.).
   Народовольческие листки имели распространение и в других губерниях, где в связи с этим возникло несколько "дел". В 1892 году было возбуждено дознание в Пензенской г. по поводу получения крестьянами воззвания "От группы народовольцев". В том же году был привлечен саратовским г. ж. упр-ем крестьянин С. Намнясов, хранившие "Письмо к голодающим". За чтение того же письма на сходе в Карай-Салтыковском волостном правлении тамбовск. г. ж. упр. привлекло несколько человек. В 1893 году в Казанской г. крестьяне С. Бынков, Г. Аввакумов, Т. Никитин и Г. Колонтаев обвинялись тоже в чтении на сходе "Письма к голодающим".
   3. По официальной версии, "Письмо к голодающим крестьянам" составлено Н. М. Астыревым. В. Чернов в своих воспоминаниях ("Записки революционера", т. I) автором воззваний за подписью Старый друг* называет П. Ф. Николаева.
   4. История печатания первых народовольческих листков (группа Астырева) для меня остается невыясненной. Можно думать, что они оттиснуты в легальной типографии. Вот, например, таинственная история появления "Первого письма к голодающим крестьянам", партия которых была захвачена у Н. Астырева. По рассказу Е. Медникова, посвященного во все тайны зубатовских махинаций, М. Н. Корнатовская принесла от С. Жевайкина к В. Цирг (сведения Серебряковой) прокламацию, в которой оказался дефект. В ночь на 30/III--92 г. Корнатовская была у Жевайкиных с несколькими десятками тех же воззваний -- уже исправленных; днем 30/III она, как мы видели, отнесла их к Астыреву. На следующий день после ареста Астырева было поставлено наблюдение за книжным магазином Прянишникова, в котором служил Жевайкнн, и за легальными типографиями "Экономической" и Александровой, Очевидно, охр. отд-ние не имело сведений о том, где печатались листки. (Интересно, что в "За сто лет", в хронике, где сообщалось об аресте Астырева, отмечено: "Взята народовольческая типография, печатавшая Первое письмо к голодающим"). Между тем тот же Медников сболтнул как-то, что в Москве есть "две шлепалки". Представляется невероятным, чтобы охр. отд-ние отказало себе в удовольствии арестовать хотя бы одну из двух. Как мы внаем, Корнатовская, по агентурным сведениям, была в непосредственной связи с "центром", выпускавшим прокламации, и даже давала исправлять отпечатки. Как же могла не знать о том, где печатаются листки, Серебрякова, пред которой у Корнатовской секретов не было?
   "Мамочка" охраны знала каждый шаг своей поверенной. Корнатовская ночевала обыкновенно в квартире Цирг (д. Кольбе), у которой, кроме ее, дочери Веры и двух сыновей, жили еще Лидия Кранихфельд, Тихомиров и еще один студент. Все, что происходило в этом общежитии, Серебряковой было известно. В XII--1891 г. агентура сообщила, что "кольбовцы" перепуганы и даже запретили Тихомирову переписывать какую-то нелегальщину в виду того, что Корнатовская заменила на собой "хвост" и даже обозвала следившего за ней нахалом" Медников выговаривал по этому поводу филеру Шаганову, зачем он не бросил "Маньку", когда она его "ловила".
   С какой быстротой доходили сведения о "кольбовцах", видно из следующего примера. 20/XI--91 г. Цирг младший получил на вокзале Николаевской жел. дор. ящик, который отвез домой; филеры поспешили осведомить своего шефа об этом событии, но на следующий день (в 3 часа) Мечников уже мог разочаровать своих ищеек: "в ящике были судаки", сказал он... О том, что Цакони дал Павлу Цирг 15 зкз. какой-то нелегальщины, что он скоро должен уехать и тому подобные сведения доходили до охранки, как по телефону...
   5. "В. п." от 15/XII--1893 г. приговорены: Н. Астырев -- 2 г. т. з. и Вологодск. г. на 3 г.; А. Белезеров, Н. Шатерников и М. Чалусов -- 1 г. т. 8.; С. Жевайкин -- 6 м. т. з. и 3 г. гл. н.; Лея Хоммер, Е. Пронина, П. Намитниченко, Р. Поленов, В. Скляров, А. Благоразумов, Г. Мандельштам, Н. Смеречинская, Ф. Хоммер -- 3 г. гл. надз.; А. Розанов -- 1 г. гл. н.; Е. Ювенальева (Кускова) -- 1 и. т. е.; В. Меньшиков, П. Стаханов -- 3 нед. т. з.; М. Прокушев -- 10 дней т. з.; В. Шрейдер и В. Парфенов -- вменено предварит. заключение (П. Короткевич умер 7/II--93 г. в доме предв. заключ.),
   6. М. Иолшин был в 1891 г. выслан за Шелгуновскую демонстрацию под негл. надз. пол., по Казанскому делу сослан на 3 г. в Вологодскую губ.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VIII.

   1. Е. П. Медников похвалялся, что около "Ягубова" стоят три "приятеля" (охраны). Первым из этих агентов был, несомненно, М. М. Петров ("Пуговка"). Другой, вероятно,-- Н. Руделев, хотя он был и не совсем "около" Ягубова. Третьим мог быть -- Ф. Невский, хотя последний в то время, когда он сделался секретным сотрудником охраны, от Егупова несколько отдалился, может быть, по велению Зубатова, в виду того, что "Факельщик" и без того был хорошо "освещен".
   Возможно, впрочем, что под этим третьим Медников разумел другое лицо. Не думаю, что это была Серебрякова -- "мамочка" с Егуповым в непосредственных отношениях не была и осведомлялась о нем через своих друзей (Корнатовская, Цирг).
   Есть основание предполагать, что в среде студентов Петр, академии, у которых Егупов вначале часто бывал, находился еще осведомитель охраны, и таковым мог быть некий "Жигачев" (я не знаю" действительная ли это фамилия, но она значилась на конверте, в котором были собраны письма этого сотрудника). В числе петровцев в те годы, действительно, был студент Е. И. Жигачев, который вращался в кружках и даже являлся объектом наблюдения: так, 5/I--1891 г. он выбыл в сопровождении филеров в Петербург, а оттуда, по агентурным сведениям местного охр. отд-ния, уехал 19/IV того же года в Рязань.
   На всякий случай приведу здесь некоторые выдержки из донесений этого секретного сотрудника, которые сами по себе представляют интерес и, кроме того, могут способствовать точному установлению личности осведомителя"
   В 1897 г. "Жигачев" доносил Зубатову: "Прозоровский привез две прокламации, приглашающие на диссертацию Хвостова... Новую программу видел у Богомолова; она из Смоленска". 12/III: "Сегодня еду в Вязьму варить гектограф с Васильчиковым*. 2/1V: "Подучил у Прохоровой две польских прокламации". 5/V: "В Москву приезжает Рума, предостерегают. Кильчевский обещал документально доказать, что Рума служит у вас". 1/VI: "Асеев привез в Рязань целую библиотеку по рабочему вопросу". 16/VI: "Прозоровский отвез в Рязань Томсон-Яну литературы на 18 p.". 1/VII: "Приехал Ф. Невский. Говорит, в Ярославле пишут про вас, Шелонского и девицу по Сабунеевскому делу; сведения дал, пожалуй, и Фединька". 6/VIII "Жигачев", сообщая сведения о Томсон-Яне, уволенном с Рязанского завода, добавляет: "Спьяну потерял на Архиерейской даче нелегальщину... Грозмапи приглашал Прозоровского в кружок". 29/IX он доносит: "В пятницу у меня собрание тамбовцев. Меня укусила бешеная собака -- делаю прививки. Познакомился с Пенковским у Ламакина -- не трогайте последнего". В этом же письме "Жигачев" просит Зубатова простить его (недоразумение с начальством вышло из-за поездки агента в Тулу и женитьбы его "по секрету"), прибавляя: "у меня, кроме вас, ни на кого надежды нет, окончательно погибаю"... 10/XI, "Жигачев" иищет: "Из арестованных вам известны Залыгин и Вольский -- это и есть Иуда. Яковлев уверен, что вы его арестуете, ибо взята рюмка с чернилами" (гектографскими). Далее "Жигачев" доносит 24/XI. "В пятницу Прозоровский с Богомоловым сварили гектограф, идет печатание "Эрфуртской программы". 29/XII: "У нас идет печатание брошюр. "Эрфуртская программа" готова. Переписывается Тун и др.".
   В 1898 г. "Жигачев" доносил 26/III: "В понедельник у меня вечеринка; нельзя ли вызвать меня официально в отделение. Это мне на руку". В апреле: "Прозоровский повез в Рязань 30 экз. своего издания "Гибель мелкого производства", через Прохорову я получил два польских журнала "Walka klasow". 13/1V Сестра Вановского незадолго до ареста передала курсисткам Прохоровой и Алексеевой брошюры и прокламации для рабочих. Но случаю ареста подозревают Колышкина. Все время вожусь с народоправцем Нефедовым; в Рязань ездил техник Михаил Як. Яковлев"...
   На письме "Жигачева" от 16/III--1897 г., где он говорил, между прочим: "6 лет вас знаю" и упоминал о своей поездке в Н.-Новгород и о "сестренке с Кавказа", Зубатов пометил: "Жигачев выдохся". Из этого документа следует, что "Жигачев" сделался секретным сотрудником в 1891 году. К сожалению, донесений "Жигачева" за первые годы его деятельности мне не пришлось видеть.
   2. Петров Михаил Михаилов, из московских мещан; был студентом Ново-Александрийского института, из которого уволен за участие в "беспорядках". В IV--1890 г. подал в д-т п. прошение о разрешении поступить обратно в институт; с этого времени, очевидно, сделался секретным сотрудником охраны. Чтобы провал "Русско-кавказского кружка" не вызвал подозрений в отношении к Петрову, во время ликвидации этой группы был оставлен, в качестве "громоотвода", нетронутым Авалиани, тоже приятель Егупова. Вопрос о виновнике провала организации, насколько мне известно, не возникал в виду того, что сам главный организатор кружка кончил предательством;
   В VIII--93 г. Петров был еще в Москве, и вследствие его указаний велось наблюдение за братьями Жмуровыми, Чичкиным и др. Впоследствии Петров поступил в Лесной институт, где кончил курс и, кажется ушел в частную жизнь, благополучно закончив свою шпионскую карьеру.
   3. Федор Михайлов Невский, сын костромского врача и домовладельцу поступивши в Московский университет, принял живейшее участие в круликовой жизни. Имел большой круг знакомств в революционной среде. Затем, по выражению Медникова, "отбился от партии и обабился*. Действительно, наблюдение за Невским отмечало частые посещения им ресторанов, знакомство его с цирковыми наездницами, певицами и т. д. Кризис разрешился тем, что Невский сделался осведомителем московского охр. отд-я; это случилось, вероятно, в феврале 1893 г.; 9 числа этого месяца Зубатов получил, как я упоминал выше, агентурным путем протоколы заседаний студенческого "центрального союза", в котором Невский был участником. Во всяком случае является несомненным факт: 15/II--1892 г., поздно вечером, Невский явился в нетрезвом состоянии в московск. охр. отд-ие и заявил желание немедленно видеть "начальника"; вызвали Зубатова, который и беседовал с ним tête-à-tête. Это появление Невского в охрапке, вопреки правилам Зубатовской конспирации, могло случиться лишь на первых норах его "сотрудничества",-- вследствие неопытности и "но пьяному делу". Заагентурившись, Невский снова принял живое участие в революционной деятельности, освещая главарей "союзного совета" (Широкий и др.), народоправцев (Виктор Чернов) и др. К числу знакомых Невского принадлежали, помимо Корнатовской и Цнрг, А. Максимов, С. Прокопович, В. Святловский и пр. Рослый, цветущего здоровья блондин, Невский уже в то время не имел почти зубов (любил очень сладости); кажется, успешно кончил университет и уехал на родину.
   4. В списке библиотеки Егупова, доставленном несомненно М. М. Петровым, значились преимущественно нелегальные издания ходового тина, но были и труды, заслуживавшие особенного внимания, например: "Социальный Сборник", изданный в России в 1888 г. "Волжско-камской группой социалистов-народников", а также: "Раскол внизу и раскол вверху", Л. Пругавина (книга эта была уничтожена по распоряжению цензуры).
   5. Руделев, Николай Иванов, привлекался в Петербурге по делу местных рабочих кружков. В VIII--1892 г. д-т п. полагал назначить Руделеву местопребывание вне столичных губерний и г. Тулы, а 11/IX того же года поручил, как мы знаем, Бердяеву расспросить Руделева о лицах, упомянутых в его "заявлении". Агентом московск. охр. отд-я Руделев сделался, вероятно, ранее; так, когда Руделев приезжал в конце лета 1892 г. в Москву и, получив у Рылскиной 3 брошюры (одна из них была Степняка), возвращался в Тулу, то с ним был послан филер Сачков, который потом рассказывал мне, что Руделев в дороге дал ему, опасаясь быть арестованным, саквояж с нелегальщиной, который взял обратно
   !!!!!!!!!!!!!!Пропуск 400-401
   ратор". Но таковым же был и Кашинский, Л. Б. Красин в своих воспоминаниях ("Дела давно минувших дней", "Пролет. Революция", No 15) склонен считать Кашинского сторонником экономического материализма; но, не говоря уже о его проекте программы, в котором террористическая тенденция так резко выражена, выше мы видели, как он чурался "Плехановщины"; вернее, Кашинский, как и многие другие, был в то время "на распутьи". Конспиратором же он был еще более, чем Егупов; Стрелкова, у которой он часто бывал и которую очень донимали его предосторожности, немало трунила над ним по этому поводу, имея в виду его отчаянную близорукость.
   Сторонником террора был и другой видный член "Русско-кавказского кружка" -- Авалиани, который на почве этих симпатий был в близком контакте с группой лиц (А. Ф. Боборыкин, А. А. Иогансон, А. Н. Максимов и В. М. Каверин), которая в то время была занята обсуждением вопроса о возможных формах организации и которая пришла к заключению, что наилучшим для данного момента способом действия является "террор рассыпным строем", в виду его несложности и практической выполнимости.
   Здесь будет уместно сделать некоторые замечания по поводу указанных выше воспоминаний Бруснева. Он пишет, между прочим, что на собраниях, на которых обсуждался проект программы, присутствовал и Н. Руделев (действительная роль которого ему, повидимому, осталась неизвестной), В документах охраны, как мы видели, в числе участников этих собраний названный провокатор не указан, но назван другой рабочий -- А. А. Эрман. Изменила ли память автору воспоминаний, или здесь кроется уловка охранников -- судить не берусь... Должен еще упомянуть, что Ф. Афанасьев арестован в Москве, а не в Петербурге, как это значится у Бруснева.
   9, "В. п-ем" от 13/III--1895 г, были приговорены: О. Рункевич, В. Шумов, С. Иваницкий -- 5 л. В. С.; К. Волосович и Л. Бейн -- 3 г., Арханг. губ,; А. Ануфриев -- 3 м. т. з., и 1 г., гл. п.; И. Салоид -- 3 г. гл. н.; Ф. Снятиковский и Архангельский -- 2 г. гл. н.
   Дела об А. Потоцком, Ф. Свириденко, А. Гемпель, В. Здзярском, В. Рункевиче, И. Андрусевиче, П. Немцеве и Ф. Свидерском были прекращены.
   С. Райчин был сослан на 10 л, в В. С. и П. Кашинский -- на 5 л. в Степное ген. губ-во.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ IX

   1, Членами студенческого "Центрального союза" были "по агентурным сведениям"; Ширский, Ряховский, Козлов, Звягинцев, Черновы (Владимир и Виктор), Кащепко, Камаринец, Стаханов, Тесленко, Жданов, Снежинский, Яковлев, Попов, Рейнгольд, Белецкий и... Невский, автор этого перечня, из скромности занявший в нем последнее место,
   2. Алексей Никифоров Шустров, рабочий, шпионил в Петербурге в 80-x г.г., а потом в Смоленске и Москве; выдал нелегального А. Макаревского; в 1888 г. служил филером при московском охр. отд., но не поладил с Медниковым, уехал в Петербург, где открыл монтерную мастерскую на Петербургской стороне (Малый проспект, д. 82--11). Шустров родился, приблизительно, в 1860 г.; среднего роста, с окладистой рыжей бородой; лицо широкое, полное, рябое; глаза серые, маленькие, жульнические; человек мало развитой, хитрый, нахальный.
   3. Рачковский в апреле 1894 г., доносил д-ту п. следующее: эмигрант Е. Лазарев виделся во Франции с другом своим по Самаре В. А. Осиновым, который, получив от него поручения, выехал с женой своей Викторией Павловой в Россию и на границе был принят в наблюдение варшавскими филерами. Осипов сначала посетил Киев, а затем отправился в Москву.
   Осипов -- известный публицист "Изгоев", ныне живет опять за границей.
   4. Такое издательство и было основано в Лондоне под названием "Фонда Вольной Русской Прессы". Не лишним будет сообщить здесь некоторые детали, касающиеся этого революционного предприятия.
   В ноябре 1893 г. в Нью-Йорк приехал Е. Лазарев с двумя молодыми людьми, прибывшими из России, имена которых знали только он, его товарищ Дебагорио-Мокриевич и А. М. Еваленко (агент д-та п., носивший псевдоним "Сергеев"), которому накануне прибытия гостей Гольденберг говорил, что "их надо беречь, не забудьте, что они действуют в, России"...
   Для того, чтобы лучше "сберечь" приезжих (это были: А. И. Ерамасов и В. А. Ионов, у которого скрывался после побега из Сибири Лазарев), к ним заботами Еваленки были приставлены провожатые. Из Америки Ионов и Ерамасов отправились в Лондон и Париж, где имели свидание с М. Ошаниной, Шишко, Чайковским, Кравчинским, Кельчевским и позже в Женеве -- с Плехановым.
   Предметом совещаний Попова с эмигрантами был вопрос о постановке эа границей издательства нелегальной литературы. Если верить Рачковскому, Ионов и В. Короленко были основателями (вероятно, в денежном отношении) "Фонда В. Р. Прессы", первые листки которого появились в декабре 1893 г.
   Для характеристики деятельности этого "Фонда" приведу здесь копию письма неизвестного автора, который в феврале 1895 г. писал из Женевы в Харьков, на имя Н. П. Тахановича: "В Лондоне Волховским и Степняком издаются непериодически прекрасные летучие листки. Адрес конторы таков: R. F. P. Fund Co 15, Augustus Road, Hammersmith, LONDON W. Видно, русская оппозиция много поумнела за последние 10 лет... Здесь не встретишь озлобленной болтовни, время горячки, видно, прошло... Все, не имеющее значения фактического, изгнано, в этом вся его привлекательность и сила.. Если хотите получать, то поступать надо так: я вышлю для вас на соответствующую сумму, вы же вышлите мне в марках... Листки будут присылаться из Лондона или на имя выписывающего, чтобы замаскировать, могут быть высланы в платном конверте с какой-нибудь коммерческой фирмой в заголовке, или в таких же конвертах на вымышленное имя, напр., машиностроительное агентство шлет письмо инженеру, в последнем случае, пусть выписывающий передаст своему швейцару или дворнику, чтобы тот брал письма, адресованные на подобное лицо; вообще, нужны предосторожности, какие найдете подходящими. Редакция приняла такую систему распространения своих листков. Пишите в Женеву: "Postq restante, rue du Мont-Blanc".
   Разумеется, этот способ распространения издании "Фонда" часто не достигал цели, отчасти потому, что сами адресаты, до которых "Листки" доходили, иногда уклонялись от их получения, или же представляли полученное по начальству (вероятно -- прочитавши). Так поступили, например, известный москвич, издатель К. Т. Солдатенков (4/Х1--1894 г.), правление Моск. Земельного банка (25/Х -- 1894 г.) и др.
   5. Н. Н. Михайлов, будучи студ-м Киевск. уп-та (в 1890 г.), стоял во главе "марзианцев"; живя в Уфе, он нашумел своим процессом: ранил на почве ревности товарища прокурора казанск. окр. суда, был судим и оправдан.
   Врача Н. Н. Михайлова не следует смешивать с дантистом Н. Н. Михайловым, известным провокатором.
   Относительно И. Е. Боидаренко, имя которого нам уже известно по истории с Теселкиным -- агентом Бердяева, у заграничной агентуры имелись еще такие сведения: в мае 1894 г. было получено (Рачковским) "из совершенно секретного источника" письмо В. Бурцева в Петерб в, Н. -- студ., I, 325.
   Соловьевский,-- см. Шулятиков, В. М.
   Солодилова -- акушерка, I, 429.
   Солодовников, Дм. Дм. -- с.-д., 209, 302, 303, 304, 306, 308, 376; II, 1в., 36.
   Солодуха, Конст. Конст. -- (Перазич, В. Д., "Сергей Никол.") с.-д., II, 1в., 25, 29, 73, 75, 76, 80, 100: III, 51.
   Соломин, П. И.-- раб., I., 429.
   Соломон (не установл.) -- рев., II, 1в., 135.
   Соломон, Г. А. -- рев., I, 124--129; II, 1в., 80.
   Соломон. М. Н. -- жена Г. А. Соломона, II, 1в., 80.
   Соломонов, Меер Л. -- рев., I, 23, 25; II, 1в., 166.
   Сомаков -- секр. сотр. охр. отд. (Алупка), III, 106.
   Сомов -- жанд. оф., III, 39.
   Сомов, А.-- раб., с.-д., II, 1в., 83.
   Сонкин, А. М.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Сонкина, Д.-- с.-д., II, 1в., 15.
   Сонкина, Р. -- с.-д., II, 1в., 157.
   Соня (Ковно) -- II, 1в., 161.
   Соня -- револ. (Тула), II, 2в., 59.
   "Соня" -- с.-д. (Одесса), II, 2в., 77.
   Сопоцько, Мих. Арк. -- рев., I, 68, 71, 201.
   Сорин -- рев., 11, 2в., 42.
   Сорина, Р. О. -- бунд. (ср. Соркина, Р.), II, 1в., 168.
   Соркин, Израиль (Вас. Яковл.) -- наборщ. секр. петерб. охр. отд. и пом. завед. агентурой в Одессе, II, 1в., 153; 2в., 76, 77, 141; III, 48, 49.
   Соркина. Р.-- работ. в Гомеле (ср. Сирина К. О.), II, 1в., 133.
   Сорокин -- сыщик, III, 29, 30, 112.
   Сорокин, Н. Н.-- рев., I, 323, 355, 356; II, 1в., 51, 87.
   Сорокин, Гирш В. -- бунд., II, 1в., III, 113, 115, 122, 123, 164, 165.
   Сороко, Евгения -- с.-р., II, 2в., 118.
   Сороко, Мера Х.-- жена Г. В. Сороко, бунд., II, 1в., 111, 115, 122, 123, 164, 165.
   Сорочинский, А. П. -- I, 350.
   Соршер, Р. Ш. -- бунд., II, 1в., 118, 170.
   Соскис -- эмигрант (женат на А. Иогансон), I, 285; II, 1в., 47.
   Соскис, Анна А. -- (урожд. Иогансон) -- жена эмигр. Соскиса, учительн. Пречист. курсов, I, 285; II, 1в., 47.
   Соскис, М. -- народов, (казанец), I, 146, 390, 413.
   Сосновский, И. А. -- студ., I, 172.
   Сотников -- с.-р., III, 77, 78.
   Сотников, Вас.-- см. Сотников, Иван.
   Сотников, Ив. Вас.-- народов., I, 15, 19, 20, 41, 386.
   Сотников. Серг. Вас. -- с.-р., I, 41, 111, 204, 210, 214, 215, 408.
   Сотникова, Е. М. -- жена С. В. Сотникова, рев., I, 204, 207.
   Софи -- влад. маг. шляп в Харькове, II, 2в., 41.
   Сошальская -- дом-ца в Купянске, II, 2в., 38.
   Сошкина -- II, 1в., 29.
   Спартак -- II, 1в., 52.
   Спасская -- сотр. моск. охр. отд., II, 2в., 118.
   "Спасский" -- см. Панибратцев.
   Спасский, В. И.-- с.-д., II, 1в., 157.
   Спектор, Мариам -- с.-д., II, 2в., 78.
   Сперанская, Екат. Павл. (Кострома) -- адрес для конспир. посылок, II, 2в., 89, 92, 100.
   Сперанский -- госуд. деятель, II, 1в., 68.
   Сперанский, С. В. -- член коммис. для орган. домашн. чтений, II, 1в., 60.
   Сикнглер -- барон, II, 2в., 23.
   Спиридович, А. И.-- деятель охр. отд., II, 1в., 138, 145, 150, 167; 2в, 142, 113; III, 9, 25, 27, 80, 83, 105.
   Спиридонов, Д. -- ткач ф-ки Сходневой, II, 1в., 98.
   Спирин -- раб. ф-ки Жако, I, 300.
   "Спирька" -- см. Скандраков.
   Спонти, Е.-- с.-д., I, 248, 257, 259.
   Средницкая, М. -- рев., I, 390.
   Сремский -- раб., предатель, III, 112.
   Ставровский, С. Н. -- рев., I, 185, 411, 422; II, 1в., 161.
   Стаханов, П. -- рев., I, 135, 397, 402.
   Станиловский, А. М. -- студ., I, 322, 427.
   Станишевский, И. С. -- студ., I, 411.
   Станкевич, П. -- влад. типогр. в Берлине, III, 134.
   Станюкович, К. -- писатель, I, 292.
   Старцев, Григорий -- рев., I, 21, 386.
   Стахеев -- дом-ц в Москве, III, 7.
   Стекольщиков -- инж.-техн., зав. Бромлей, доносчик, I, 425.
   Стелецкая, Мария -- с.-д., II, 2в., 78.
   Стелецкие -- рев., I, 146.
   Степаненко, Тим. Иван. -- агент жанд. Левицкого, III, 164, 165.
   "Степан Степанович" -- см. Хатунцев. В. Н.
   Степанов,-- влад. типо-литогр. в Харькове, I, 364.
   Степанов, А. -- студ., I, 242, 243.
   Степанов, В. П.-- с.-д., II, 1в, 25, 26.
   Степанов, И. С. -- раб. зав. Бромлей, II, 1в., 105.
   Степанов, М.-- раб., рев., II, 1в., 83.
   Степанов, Н. Л.-- с.-д., I, 420.
   Степанов (Гер), О. С.-- студ., рев., I, 427.
   Степанов, П.-- раб., рев., I, 56, 387.
   Степанов, П. С. (Орел) -- I, 212.
   Степашкин -- раб. ф-ки Кемна, II, 1в., 99.
   Степняк-Кравчинский, Серг. Мих.-- эмигрант, I, 151, 155, 399, 403; II, 1в., 36, 110, 146; 2в., 134, 185.
   Степт, Л. -- хоз. портн. маст. в Гомеле, II, 1в., 129, 133.
   Стерлигов, В. -- рев., II, 2в., 66.
   Стерлин -- сапожн. в Гомеле, II, 1в., 133.
   Стефанов, Николай -- студ., рев., I, 19, 52.
   Стецкевич, С. -- член польского "Коло", I, 79.
   Стечкин, С. -- I, 27.
   Стоецкий -- содерж. дома терпим., III, 7, 28.
   Столетов, А. -- проф., I, 412.
   Столновский -- крест. рев., III, 122.
   Столыпин. П. А. -- председ. сов. мин., I, 40: II, 1в., 155; III, 8, 24, 27, 33, 77.
   Столыпин, Ник. -- рев., II, 2в., 73.
   Столчевский-Трилисер -- рев., III, 36.
   Столяров (Киев) -- I, 81.
   Столяров, П. И.-- раб. в Самаре, I, 36, 37.
   Стопани, А. М.-- с.-д., II, 1в., 86.
   Стороженко, И. И. -- проф., I, 412; II, 1в., 58, 59; 2в., 24.
   Стоци, Леон -- с.-д., II, 1в., 117; 2в., 70.
   Стоци, Г.-- рев., II, 1в., 142.
   Страж, Р.-- рев., II, 2в., 112.
   Стратанович, Е. (он же "Тряпкин") -- студ., с.-д., I, 371.
   Стратен, В. -- с.-д., II, 1в., 158.
   Страхов. Федор Алексеев.-- II, 2в., 19, 25.
   Стредняк, Морис -- подозр. в шпионстве, III, 80.
   Стрежнев. А.-- рев., I, 75, 105.
   Стрелкова, Е. А. -- рев., I, 152, 154, 163, 402; II, 1в., 156.
   Стрельцов, А. И. -- крест., доносчик, I, 416.
   Стржалковский, К. -- бунд., II, 1в., 165.
   Стрига -- впоследств. анархист, II, 2в., 111.
   Стрижак, Ф. -- администр. ссыльн., II, 2в., 17.
   Стрижев, М. Н. -- народов., I, 406.          
   Строгонич, Г. М. -- управл. в щетинном завед. в Креславле, II, 1в., 128.
   Строгов, Е. А,-- раб., рев., I, 425.
   Строганов, И. И.-- раб. ф-ки Филиппова, I, 300.
   Струве, Петр Бернгард. -- с.-д., ред. журн. "Освобождение", I, 189, 240; II, 2в., 76; III, 170--173.
   Студенецкий, С. А.-- студ. I, 335.
   Студнев (Баку) -- III, 66.
   Ступин -- издатель, I, 153.
   Ступин, Л. А.-- студ., I, 328, 331, 427.
   Стуре -- боевичка, III, 22.
   Субботин, П.-- рев., I, 94, 300.
   "Субботина" -- см. А. Е. Серебрякова.
   Суворов, Л. А. -- I, 422.
   Суворов, П. Ф. -- раб., рез, II, 1в., 163.
   Суворовский, Н. П. -- студ., I, 320, 325.
   Суворовцева. Л. М. -- рев., I,, 164.
   Сугробов (Осипов) -- Ал-сей -- раб., с.-д., II, 1в., 47, 48, 71, 75, 82, 83.
   Суд, Н. В.-- бунд., II. 1в., 170.
   Суд, Н, Х.-- рев., II, 1в., 166.
   Судак -- провокатор, 11, 1в., 153.
   Судак -- провокатор, II, 1в., 151, 153.
   Судаки -- провок., II, 1в., 107.
   Судейкин -- нач. охр, отд. в Петерб., инспектор полит. пол., I, 16, 97, 387; II, 1в., 149; 2в., 3, 23; III, 76, 107, 133.
   Судзиловсная -- знак. Войнарзльского, II, 2в., 134.
   Суеверов -- С. студ, II, 2в., 100.
   Сукеник, Антон -- рев., III, 80.
   Суливонский, И. Ф. -- II, 1в., 168.
   Сульский, С. З. -- бунд., II, 1в., 164, 165.
   Суляржитцкий (Сулержицкий), Леопольд -- II, 2в., 72.
   Сулятицкий,-- рев., III, 12.
   Сумгин, Мих. Ив.-- с.-р., III, 67, 68.
   Сумеркин -- влад. гильзов. ф-ки, II, 2в., 50, 51
   Сумеркнн, А. Ф. -- рев., I, 189.
   Сундукьянц, И. М. -- арм. шпион., I, 195.
   Сулинская -- рев., II, 2в., 135.
   Сурат, А.-- издатель "Обзоров важн. дозн.", I, 388.
   Сурин, З. М.-- портной, рев., II, 1в., 129.
   Сурков. А. Д.-- раб. ф-ки Зелига, I, 380.
   Сурулев (он же Хорьков), Михаил -- раб., предат., I, 211.
   Суслович,-- II, 2в., 41.
   Сутинен, Л.-- I, 59.
   Суфель. Х. М. -- рев., II, 1в., 170.
   "Суфлер" см. Живицын.
   Суханов, Ф. И.-- народоправец., I, 207.
   Сухаревская. С.-- рев., I, 390.
   Сухов, Капитон М. -- раб., с.-д., I, 310, 311, 313, 315, 424, 425.
   Суходольская. В. П. -- (потом Зернова) -- с.-д., I, 308, 423; II, 1в., 159.
   Сухомесова -- рев., III, 36.
   Сушкин, С. И. -- хоз. оружейн. маст. в Туле, I, 192.
   Сущинский, Михаил Г. -- народов., I, 199, 207, 212, 407, 403.
   Сходнева -- влад. ф-ки, II, 1в., 98.
   Сченснович -- пристав, III, 45.
   Съедин, К. -- знак. В. Ошицкого, I, 207, 208.
   Сырхич -- торговец в Вильне, II, 1в., 186.
   Сыромясский -- знак. агента уфимского охр. отд. Павлова, III, 115.
   Сыромятников, А. И.-- брат Б. И., II, 1в., 81.
   Сыромятников, Б. И. -- рев., II, 1в., 51, 81.
   Сытин, И. Д. -- влад. типогр. в Москве, издатель, I, 153; II, 1в., 52, 53, 56; 2в., 49.
   Сытин, Н. Н.-- студ., I, 243.
   Сыпянхо, Ал-др Иосифов. -- с.-р., I, 206, 208; II, 2в., 37, 136.
   Сыцянко, В. И. -- рев., I, 208, 209; II, 1в., 160.
   Сычева -- II.
   
   Тавлеев -- рабочий, шпион, III, 111.
   Тадевосьянц -- армяк, национ., I, 191.
   Тайлор -- писатель, II, 1в., 89.
   Таланов, Николай -- с.-д., II, 2в., 86, 93, 101.
   Таланцев -- револ., I, 140.
   Талят-Келиш, Б. И.-- револ., II, 18, 157.
   Тан. Н.-- см. Богораз.
   Танцюр, Г. Н.-- б. окол. надз., I, 378, 381.
   Тананин, А. М.-- с.-д., I, 304, 306, 308, 423.
   Тараканов, Порфирий Никифоров -- секр. сотр. моск. охр. отд., III, 116, 163, 164.
   Тараканов, Никифоров -- см. Тараканов, Порфирий.
   Тарантович, Эдвард -- шпион. III, 111.
   Тарара, Ф, Я. -- револ., II, 1., 157.
   Тарасович, Григорий Вас. -- см. Гинсбург, Абрам-Вер Вениаминов.
   Тараскин -- крест., II, 1в., 73.
   Тарасов -- авт. км. "На рубеже двух царствований", I, 420.
   Тарасов, Б. Ф. -- прис. пов., револ. II, 2в., 118.
   Тарасов -- рабоч., с.-д. (Иван.-Возн.), II, 1в., 76.
   Тарасов, Никита -- рабоч., I, 211.
   Таратута, А.-- с.-д., больш. II, 1в., 147.
   Таратута, Онсей -- револ.. II, 1в., 155.
   Таратута, Р. -- с.-д., II, 2в., 58.
   Тарахиниан -- предат., III, 111.
   Тартаковская, М. Д. -- (Киев) -- II, 1в., 157.
   Тарутин, Николай -- брат О. Н. Тарутиной, II, 1в., 36.
   Тарутина, О. Н. -- культ. раб., II. 1в., 36.
   Таршис, Иосель -- бунд., II, 1в., 116, 142, 143, 146; II, 2в., 78, 79.
   Таршис, Ш. -- бунд., II, 1в., 123.
   Татаринов, В. В. -- револ., II, 1в., 51, 52, 53, 159.
   Татаринов, В. С. -- револ., I, 289, 290.
   Татаринов. Федор -- рабоч., II, 2в., 44.
   Татаров, Ник. Юрьев ("Костров") провок., I, 288; II, 2в., 41, 42, 100, 108, 113, 118--121; III, 12, 16, 21, 27, 29.
   Таханович, Н. П. (Харьков) -- I, 403.
   Тахтинский (Шах), А. -- предат., III, 105.
   Ташкинa урожд. -- см. Ментова.
   Ташкины, Н. В. и С. В. -- сестры, I, 298.
   Ташо -- армянск. револ., I, 405.
   Тверитинов, А. Н. -- инж., револ., III, 122.
   "Тевель" -- см. Сладков.
   Телешевский, З.-- рабоч, револ., II, 1в., 133.
   Телешевский, М. М.-- II, 1в., 168.
   Телисевский, М. З.-- II, 1в., 168.
   Теличко, М. Д. -- рабоч., с.-д., II, 157.
   Телятинский,-- народов., I, 291; II, 2в., 31.
   Телятников, Д. А. (Тамбов) -- I, 242.
   Теодорович, Иван Адольфович ("Александр Павлович") -- с.-д. бол., II, 2в., 73, 140.
   Тениссон, Н. -- рабоч., II, 1в., 84.
   Теплицкий -- револ., II, 2в., 97.
   Теплов, Н.-- с.-д., I, 297; II, 1в., 24, 52.
   Теплов, П. Ф. (он же Фетфаджиев, лит. псевд. "Сибиряк") -- с.-д., I, 420; II, 2в., 30, 38, 40.
   Теренин -- Владим. губ., I, 298.
   Терентьев, А. Н.-- поднадзор., II, 1в, 53.
   Терентьев, В. Н. -- револ., I, 309.
   Терентьев, М. В. -- револ., I, 158, 161, 164.
   Терехов, В. Д. -- рабоч., I, 424.
   Терешкович, К. -- револ, I, 25, 27.
   Терещенко -- сокр. сотр. охр. отд., (Екатеринодар) -- III, 106.
   Терещенков, С. -- револ., I, 56, 142, 143, 147, 387.
   Териховы. М. М. и П. М. -- I, 417.
   Терлецкий -- провокат., III, 111.
   Терман, М.-- авт. кн. "Религия и ее значение", II, 1в., 146.
   Терпило, Л. Д.-- с.-д., II, 1в., 24.
   Теселкин, Ник. Н. (он же Сазонов) -- провокат., I, 51, 96, 97, 101, 105, 124, 142, 143, 147, 335, 385, 387, 404.
   Тесленко, Н. В. -- прис. нов. к.-д., I, 171, 402; II, 1в., 158--I61.
   Теслер, Л. В. -- с.-д., II, 1в., 21, 24, 25, 157.
   Тестов -- вл-ц рестор. в Москве, II, 1в, 12.
   Тетихин -- солдат, II, 1в., 155.
   Тетяев -- револ., II, 2в., 139.
   Теумин, И. В.-- бунд., II, 1в., 119, 164, 166.
   Теумин, И. Г. -- бунд., II, 1в., 170.
   Тианцев (Кострома) -- II, 2в., 102.
   Тиличенко, Т. -- револ., I, 188.
   Тиль -- влад. кожев. ф-ки. II, 1в., 40, 41, 44, 160.
   Тимерин, М. И.-- револ, II, 2в., 133.
   Тиминевский, дом-ц в Гомеле, II, 1в., 19.
   Тимирязев, К. А. -- проф., I, 64, 233, 412.
   Тимофеев -- агент охр. отд., III, 111.
   Тимофеев -- жанд. офиц. Влад. губ., II, 1в., 75; 2в., 105.
   Тимофеев, А. -- рабоч., II, 1в., 99.
   Тимофеев, И. П. -- рабоч., револ., II, 1в., 89.
   Тимофеев, Михаил -- револ. (Иркутск), II, 2в., 119.
   Титов -- вл-ц мебл. комн. III, 74.
   Титов, П. Т.-- рабоч., револ., II, 1в., 93, 162.
   Тихенко, Татьяна -- с.-д., II, 2в., 72.
   Тихомиров -- дом-ц в Москве, I, 409.
   Тихомиров -- револ. 80-х гг. в Саратове, I, 123.
   Тихомиров -- рабоч., III, 115.
   Тихомиров -- револ., I, 396.
   Тихомиров, В. -- проф., I, 412.
   Тихомиров, Д. И.-- завед. торговой школой, II, 1в., 66.
   Тихомиров, И. В. -- лесник, револ., I, 152, 163.
   Тихомиров, Иван Влад.-- рабоч., с.-д., I, 357, 359, 360, 361.
   Тихомиров, Ив. Ив. -- народовол., I, 386.
   Тихомиров, И. М. -- студ., I, 341, 342.
   Тихомиров, Лев Ал-др -- народов., впослед. реакционер, I, 84, 387, 404; III, 79.
   Тихомиров, М. В. -- преподав. пречистенск. курсов, II, 1в., 47.
   Тихомирова -- сестра И. М. Тихомирова, I, 342.
   Тихомирова, М. В. -- (Нижний-Новгород) -- II, 1в., 159.
   Тихонов, А. -- ("Подстрекатель") -- рабоч., II, 1в., 95.
   Тихонович, Серг. Вас -- нач. донск. обл. ж. у., II, 2в., 62, 63.
   Тихонравов, Д. А.-- б. студ., I, 50.
   Тихорский, В. -- револ., I, 390.
   Тиш, Иосиф Леонтьев -- ялутор. мещ., III, 32.
   Тишенинов -- дом-ц в Москве, II, 1в., 27.
   Токарев -- рабоч., III, 46.
   Токарев, Михаил -- агент охр. отд. в Иван.-Возн., III, 39.
   Токарский -- доктор, I, 176.
   Токвиль -- франц. писатель, II, 1в., 52.
   Толкачев -- градонач. в Одессе, III, 46.
   Толочин, А. Д. -- рабоч., револ., I, 380.
   Толочко -- львовский студ., револ., I, 181, 393.
   Толочко -- сестры, I, 181, 393.
   Толпекин -- секр. сотр. моск. охр. отд., III, 45.
   Томсон, Ян -- рабоч. (Рязань) -- I, 398.
   Толстая, Мария Льв. -- дочь Л. Н. Толстого, II, 2в., 19.
   Толстая, Софья Андр. -- жена Л. Н. Толстого, II, 2в., 24, 26.
   Толстая, Татьяна Льв.-- дочь Л. Н. Толстого, II, 2в., 19.
   Толстов, В. П. -- с.-д., I, 423.
   Толстой, Д. -- мин. нар. просв. в 80-х гг. м. вн. дел, I, 35, 61, 156.
   Толстой, Илья -- сын Л. Н. Толстого, II, 2в., 16.
   Толстой, Лев Никол., писат., I, 74, 75, 79, 243, 304; II, 1в., 29, 52; 2в., 7--29, 139, 127, 139.
   Толстые -- см. Толстой, Дм.
   "Толстый" -- см. Азеф.
   Томашевич, П. А.-- револ., II, 1в., 170.
   Томеняев,-- охран., III, 106.
   Топоркова, Л. Г.-- поднадзор., II, 1в., 160.
   Топчиев, И. Ф.-- адресат К. Чеботарева, I, 426.
   Торбек -- влад. оруж. маг. в Москве, I, 196.
   Торобанько, Н. О. -- револ., I, 265, 266, 268, 270.
   Торопова -- револ., III, 73.
   Торяник, А. -- админ. ссыл., II, 2в., 17.
   Точисский, Федор -- с.-д., II, 2в., 44.
   "Тощий" (фил. кл.) -- револ., II, 1в., 131.
   Трахтенберг, В. -- револ., II, 1в., 104.
   Трапезонцева, Екат. Мих.-- б. курс., II, 1в., 14.
   Трапчев.-- парикм., доносчик, III, 122.
   Трегубов, А. М.-- родств. Ив. Мих. Трегубова, II, 2в., 21.
   Трегубов, Влад. Мих.-- II, 2в., 106.
   Трегубов, Ив. Мих. -- толстовец, II, 2в, 20, 21.
   Трегубов, Ник. Мих. -- статистик, II, 2в., 87, 95.
   Трепов, Дм. Федор.-- моск. об.-пол., I, 348, 351; II, 1в., 40, 45, 55, 58, 61--64, 69, 91--93, 97--110; 2в., 21, 22, 98, 115, 116; III, 29, 56, 57, 70--72, 145--148.
   Тржесяк -- нач. моск. охр. отд., II, 2в, 60: III, 58--60, 64, 65, 139, 160, 161.
   Триполитова, Л. -- револ., I, 78.
   Троицкая, Е. М. -- револ., I, 203, 205, 210, 408.
   Троицкий, П. О. -- тов. прок. окр. суда в Красноярске, III, 173.
   Троицкий (Ломов) -- револ., III, 17.
   Тромачев, Ал-др -- доносч., I, 300.
   Трофимов -- рабоч., с.-д., II, 1в., 45, 46, 84.
   Трофимов, А. -- б. ссыльн., I, 84.
   Трофимов, С.-- рабоч., с.-д., II, 1в., 84.
   Трофимова, Павла Аникеева -- сод. конспир. кв., III, 68.
   Троцкий, Л. Д.-- с.-д., II, 1в., 23.
   Трубецкой, Сергей Ник.,-- проф. М. ун-та, I, 381.
   Трубный, Л. А.-- рабоч., с.-д., II, 1в., 157.
   Трудный, С. А.-- рабочий с.-д., II, 1в., 167.
   Трубчинский -- револ, II, 1в., 87.
   Трудницкий, Георгий -- революционер 70-х гг., предат., III, 80.
   Трупчинский -- студ., II, 2в., 105.
   "Трус" -- (фил. кличка) -- револ., II, 1в., 146.
   Трусевич -- дир. деп. пол., II, 2в., 144; III, 19, 72, 104.
   Трусов -- дом-ц в Москве, III, 122, 414.
   Трусов, Ник. Гр. -- рабоч., с.-д., I, 308, 359, 360, 423.
   Трутков, Г. -- сотр. охр. от., II, 2в., 43.
   Трутнев -- организатор кружка учащ. молодежи в Иркутске, II, 2в., 119.
   Трутнева, Т.-- товарка Эдемской, I, 176.
   Трухновский, В. -- II, 1в., 166.
   Труш, O. А. -- сл-ца курсов в Туле, I, 167.
   Трушковская -- фельдш. в Красноярске, III, 98.
   "Тряпкин" -- см. Стратанович, Е.
   Тулин,-- шпион, III, 111.
   Тузлуков -- полицейм., I, 88.
   Тулупов, Г. -- револ., II, 1в., 51.
   Тулупов, Г. Е.-- рабоч., револ., I, 282, 283.
   Тулупов, Иван В. -- влад. книжн. склада, II, 1в., 52, 53, 55, 56, 62.
   Тулупов, М. Г. -- револ. (Одесса), I, 418.
   Тулупов, П. В. -- инспек. школы в Москве, II, 1в., 40, 41, 53, 55, 56.
   Тулупова, А. Е. -- револ. I, 418.
   Тулуповы -- II, 1в., 55.
   "Тулупчик" -- см. Поддевкин, М.
   Тульский, И. Ф. -- револ., I, 418.
   Туманов -- дом-ц в Москве, II, 1в., 72.
   Туманов -- студ., I, 56.
   Тун -- автор "Ист. револ. движ. в России", I, 69, 145, 398; II, 2в., 110.
   Тунев, И. П. -- револ., I, 152.
   Тупышкин, I, 147.
   Турбин. В. М. -- студ., I, 427.
   Тургенев, И. С. -- писат., II, 2в., 12.
   Турин, И. С. -- рабоч., револ., II, 1в., 137.
   Турин, Ц. М. -- револ., II, 1в., 169.
   Туркина, С. А. -- револ., I, 164.
   Туркевич, Э. А. -- II, 1в., 164.
   Турковский, Вас. Серап.-- земск. служ., револ., I, 97, 99, 100, 101, 390.
   Турчук, М. А. -- рабоч., с.-д., II, 1в., 157.
   Тутушин -- филер, III, 30.
   Тучапский, Павел Л. -- с.-д., II, 1в., 25, 26, 33, 34, 173.
   Тучков -- моск. ген.-губ., II, 2в., 9; II, 12.
   Тушинская, Анна -- знакомая Войнаральского, II, 2в., 134.
   Тыженов -- студ., I, 292.
   Тичинин, В. П. -- револ., II, 1в., 168.
   Тюмен -- бунд., II, 1в., 113.
   Тюменева -- дворянка, I, 184.
   Тюкин, В. Н. -- студ., секр. сотр. охр. отд., I, 187.
   Тюремков, Н. И. -- студ., I, 152, 168.
   Тютчев, Н. С.-- с.-р., I, 197, 198, 203, 204, 205, 210, 211, 407, 408; II, 2в., 120, 141.
   Тяпкин, И. Г. -- рабоч., револ., II, 1в, 163.
   
   Убогов, Д. М. -- рабоч., с.-д., I, 367, 424.
   Уваркина, З. П.-- револ., I, 265, 268, 417.
   Уварова, Елизавета -- с.-д., II, 2в., 78.
   Удалов, Г. К. -- рабоч., револ., II, 1в., 163.
   Ульянов, А. И. -- револ., I, 18.
   Ульянов, Вл. Ил. -- см. Ленин.
   Ульянов, Дм. Ильич -- с.-д., I, 248, 362, 369, 430; II, 2в., 55.
   Ульянова, Мария -- с.-д., II, 2в., 55.
   Уманцева, Валентина И.-- I, 337, 338.
   Умов, И. А. -- проф., I, 412, II, 1в., 60.
   Уранов -- нач. твер. г. ж. у., II, 2в., 68, 69, 70, 71.
   Урановская -- нелегальная, жившая под фамил. Шашкина, III, 66.
   Урбанов -- студ., шпион, III, 105.
   Урбанович, 1в., К. -- с.-д., I, 361.
   Урбанович, К. И. -- револ., II, 1в., 170.
   Урин -- шапочник в Орше, II, 1в., 137.
   Урицкий, Шлема -- с.-д., II, 2в., 77, 18.
   Урсик -- револ., II, 1в., 122.
   Урсынович, Е. П. -- сестра жены Вахтерова, II, 1в., 55.
   Усалов -- филер, II, 1в., 154, 155.
   Усов -- I, 238.
   Усов, Ал-сей -- культ. раб., I, 154.
   Усов, Сергей -- культ. раб., I, 154.
   Усовы -- культ. раб., I, 154.
   Усильцева, М. А.-- учит., II, 1в., 36.
   Успенская, А. И. -- поднадз., I, 115.
   Успенская, Варвара -- акуш., рев., I, 94, 95, 390.
   Успенский -- либерал, I, 34.
   Успенский, В. П. -- знакомый Королева, I, 120.
   Успенский, Глеб Иванович -- писат., I, 131.
   Успенский, Д. И. -- служ. у нотариуса, I, 107.
   Устинов,-- револ., I, 105, 106.
   Утербергер -- губерн., III, 10, 17.
   Уточкин, В. И.-- рабоч., I, 351.
   Уфлянд, М. А.-- народов., II, 1в., 109, 164.
   Ухарский, Н. А. -- рабоч., I, 361.
   Ушаков -- сокр. сотр. охр. отд., III, 106.
   Ушаков, Ф.-- толстовец, II, 2в., 7, 26, 27.
   Ушер -- участ. вечера в память декабристов, II, 1в., 151.
   
   Ф. А. -- слесарь зав. Бромлей, I, 381.
   Фаберже влад. ф-ки, I, 350.
   Фабрикантов, Г. С. -- рабоч., револ., III, 1в., 131, 168.
   Фаддеев, С. -- рабоч., II, 1в., 85.
   Фальборк, Г. А.-- издатель Л. Н. Толстого, II, 2в., 7, 15, 16, 133.
   Фолькович, Я. А. -- II, 1в., 168.
   Файкин, В. И.-- револ., II, 1в., 170.
   Файн, Мовша Янкелев -- рабоч., револ,, II, 2в., 110.
   Файнберг, С. Ш.-- револ., II, 1в., 168.
   Файнберг, С. Щ.-- револ. (ср. Файнберг, С. Ш.), II, 1в., 167.
   Файншмидт, И. -- револ., I, 363.
   Файнштейн, Хайкель Львов-Лейбов -- с.-д., II, 1в., 135, 136, 163.
   Фандеев, П. В. -- студ., револ., I, 427.
   Фарбер, Я. Л.-- сапож., револ., II, 1в., 148, 149.
   Фарберке -- влад. ф-кп, II, 1в., 10, 41.
   "Федор" -- москвич, I, 246.
   Федоров -- тюр. служит. в Бутырках (ср. Феодоров), I, 98, 99.
   Федоров -- фабр. инспект., II, 1в., 95--98, 103.
   Федоров, А. -- I, 59.
   Федоров, А. А. -- рабоч., с.-д., II, 1в., 75, 83, 160.
   Федоров, В. -- паспортист зав. Гужона, I, 252.
   Федоров, Е. -- студ., I, 139.
   Федоров, И. -- студ., револ., I, 413.
   Федоров, И. Ф. -- II, 1в., 36.
   Федоров, Н. И.-- рабоч., с.-д., I, 307, 423.
   Федоров, С. -- филер (ср. Федоров, С. И.), I, 88, II, 154.
   Федоров, С. И. -- револ., I, 204.
   Федоров. Т. (Орлов) -- рабоч., с.-д., I, 313, 314, 315, 424.
   Федорова, Е. -- с.-д., I, 363, 369.
   Федорова, Елизавета -- поднадзорн., I, 126.
   Федорова, Е. С.-- см. Кедрова.
   Федорова, Мария -- поднадзорн., I, 126.
   Федорович -- ремеслен., поднадзорн., II, 1в., 141.
   Федоровская,-- сожит. Ф. Воскресенского, тетка Копыловой, I, 39.
   Федоровы -- сестры, I, 126.
   Федорчук, Н. А. -- рабоч., с.-д., II, 1в., 157.
   Федотов -- см. Кузнецов, С.
   Федотов, Н. -- I, 163.
   Федотов, П. -- рабоч., революц., I, 350.
   Федотов, С. Ф.-- рабоч., с.-д., I, 259, 260, 261, 306, 308, 416, 422.
   Федотов, Я. рабоч. ф-ки Сиу, II, 1в., 100.
   Федулов, А. -- народов., I, 284, 285.
   Федулов, М. С. -- рабоч., револ., I, 378.
   Федулов, П.-- студ., I, 171.
   Федченко. В. Л. -- револ., I, 246, 419; II, 1в., 60.
   Фейгензон -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 123.
   Фейгин, Л. М. -- рабоч., в Гомеле, II, 1в., 133, 163.
   Фейгнн, Ш. Г. -- револ., II, 1в., 137, 169.
   Фейгин (урожд. Казакевич) -- II, 1в., 169.
   Фейербах, Людвиг -- философ, I, 424.
   Фейнберг -- доктор, III, 66.
   Фейт, А. Ю. -- револ., I, 284, 418; II, 1в., 51.
   Фелицина, Л. Д. -- II, 1в., 55, 159.
   Фенагеев, Ал-др Федорович, торговец, III, 150, 151.
   Феодоров -- тюр. надз. в Москве, (Ср. Федоров, тюр. сл.), III, 119.
   Федоров, Серг. Ив. -- филер (Ср. Федоров, С.), III, 121.
   Феодорович, Софья -- револ., II, 2в., 81, 82.
   Феркель -- агент охр. отд., II, 112.
   Феррейн -- влад. аптеки, I, 310.
   Феттер -- влад. кружев. ф-ки, I, 349.
   Фетфаджиев -- нелегальн. См. Теплов, П. Ф.
   Фивейский, В. М. -- студ., револ., I, 243, 418.
   Фигнер, Вера Николаевна -- народов., I, 17.
   Фигнер, Ольга Николаевна (по мужу Флоренская) -- револ., I, 38, 40, 45, 47, 386, 387.
   Филадельфов -- револ., II, 2в., 135.
   Филатов -- студ., I, 302.
   Филатов -- филер, III, 115.
   Филатов, А. -- револ., I, 417.
   Филатов, Алексей Ф. -- револ., I, 209, 204, 205, 268.
   Филатов, И. Н. -- с.-д, I, 376.
   Филатов, Н.-- проф., I, 412.
   Филатов, П. -- револ., I, 160, 161, 164.
   Филев, Василий -- слесарь ф-ки Зелига в Москве, I, 58, 59.
   Филимон -- сапожник, II, 1в., 127.
   Филимонович, В. Л. -- рабоч, II, 1в., 162.
   Филиппов -- палач, казак, II, 1в., 184, 185, 186.
   Филиппов -- револ., II, 2в., 99.
   Филиппов -- влад. кондит., I, 199, 289; III, 7.
   Филиппов -- влад. ф-ки, I, 300, 306.
   Филиппов. Л. Ф.-- револ., II, 1в., 160.
   Филиппова, А. -- револ., I, 43, 46, 47.
   "Филиппович" -- см. Азеф.
   "Филипповский" -- см. Азеф.
   Фин, А. -- бунд., II, 1в., 165.
   Фин, Абе -- с.-д., I, 310, 313, 319, 358.
   Фин, А. М. и Р, А. -- знакомые Кремера и Мутника, II, 1в., 109.
   Фин, А. Ю. -- студ., I, 429.
   Фиников, Ал-сей -- с.-д., II, 2в., 50, 74.
   Финкель, А. М. -- I, 243.
   Финкель, Б. Л. -- с.-д., II, 1в., 106.
   Финкельман -- музыкант в Дисне, II, 1в., 127.
   Финкельштейн, Г. -- с.-д., II, 1в., 22.
   Финогенов -- шпион, III, 112.
   Фирсин, Ерофей -- II, 2в., 48.
   Фирсов, Ив. -- рабоч., револ., II, 2в., 46.
   Фитерман -- с.-р., III, 28.
   Фишкес -- см. Лурия, Мойша.
   Фишелев, И.-- портной, II, 1в., 129, 133.
   Фишер -- жанд. полк., III, 49, 50.
   Фишер, Матвей А.-- рабоч., I, 207, 211.
   Фишкин, Л. Г. револ., II, 1в., 166.
   Фишкин, Л. И. -- бунд., II, 1в., 170.
   Фишман -- торговец, III, 30, 31, 60.
   Фланден -- влад. коробочн. ф-ки, I, 379; II, 1в., 96.
   Флейшер -- II, 1в., 165.
   Флеров, Евг. А.-- револ., I, 137, 411, 424: II, 1в., 160.
   Флеров. Ник. А.-- револ., I, 309, 411; II, 1в., 50, 160.
   Флеров, Н. М. -- револ., I, 206, 207, 208, 408.
   Флетчер -- влад. ф-ки, II, 1в., 48, 83.
   Флерина -- дом-ца в Москве, I, 155.
   Флерина -- акуш. в Москве, I, 156.
   Флорова, А. -- сожит. Лосевой, II, 1в., 80.
   Флоровская -- см. Фигнер О. Н.
   Фляхер -- секр. сотр. охр., III, 45.
   Фавицкий,-- II, 1в., 52.
   Фогельзанг, А. Ф. -- бунд., II, 1в., 164.
   Фойницкий, С.,-- револ, I, 83, 115, 102, 390.
   Фокин, Вас. Фед.-- фабр. инсп. в Шуе, II, 2в, 94, 97.
   Фольк -- влад. завода, I, 381.
   Фомин -- окол. надз., I, 381.
   Фомин, И. -- рабоч., II, 1в., 85.
   Фомин, П. И. -- револ., I, 209, 411.
   Фомкин, Ф. В. -- рабоч., поднадзор., II, 1в., 163.
   Фонякова, Н. (фам. наст.-- Денисенкова) -- револ., I, 206, 210, 211, 408.
   Форафонтова, А. М. -- знакомая А. Филатова, I, 265, 417.
   Форер, Э. (Минск) -- II, 1в., 144.
   Фортинский, Г. -- с.-д., I, 259.
   Фортунатов, А. -- проф., I, 228, 412.
   Фосс, Н. Х. -- студ. (ср. Фосс, Н. Э.), I, 427.
   Фосс, Н. Э. -- студ. (ср. Фосс, И. Х.), I, 332.
   Фофанов -- с.-д., I, 429.
   Фохт, Л. Б. -- проф., I, 112.
   Фрадин, З. Е. -- II, 1в., 166.
   Франтовников -- см. Франтовщик.
   Франк, М. Л. -- культ. раб., II, 1в., 159.
   Франк, С. Л. -- марксист, позднее филос.-идеалист, I, 420; II, 1в., 158, 159, 162; III, 125.
   Франко, Ольга -- револ., I, 303.
   "Франт" -- тверской корреспонд., II, 1в., 65, 66--68.
   Франтовщик, Рахмиель (он же Франтовников, Фрактовник, фил. кл. "Нос") -- с.-д., II, 1в., 116, 121, 122.
   Франчески -- братья, с.-д., I, 189, 208.
   Франчески, Г. Я. -- с.-д., I, 208, 420.
   Франчески, И. Я. -- с.-д., I, 208, 200, 420; II, 1в., 50, 51.
   Франке -- влад. маг. красок, I, 310.
   Фрей, В. -- корреспондент Л. Н. Толстого, II, 2в., 16.
   Фрейдус, Р. Л. (Петербург) -- II, 1в., 164.
   Фрейман, Георг -- рабоч., II, 1в., 46, 84.
   Фрейнкель, И. М. -- бунд., II, 1в., 170.
   Фредих, И. И. -- револ., I, 284, 288, 291; II, 1в., 32.
   Френкель -- с.-д., II, 2в., 78.
   Френкель. М.-- бунд., II, 1в., 109, 110.
   Френкель, П. Ф.-- II, 1в., 45.
   Френкин -- см. Френкель, Н. Ф.
   Френклер, Н. -- рабоч., с.-д., II, 1в., 84.
   Фрид, М. Л.-- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Фридлянд, В.,-- участн. покуш. на ф.-Валя, II, 1в., 149.
   Фридман, А. -- бунд., II, 1в., 165.
   Фридман, А. М. -- бунд., II, 1в., 164.
   Фридман, В. Д.-- револ., I, 420; II, 1в., 162.
   Фридман, Р. П. -- с.-д., II, 1в., 110, 112.
   Фроленко, Мих. Фед.,-- народов., II, 2в., 33, 134, 135.
   Фролов -- жанд. ротм., III, 166, 187.
   Фролов, Иван -- ученик землем. учил. в Уфе, III, 113, 114, 115.
   Фролова, М. Г.-- револ., I, 265, 266.
   Фрумкин, А. Н.-- II, 1в., 166.
   Фрумкин, А. О. -- бунд., II, 1в., 164.
   Фрумкин, Б. М.-- бунд., II, 1в., 109, 110, 119, 164, 165, 166, 170.
   Фрумкин, Моисей -- револ., II, 2в., 41.
   Фрумкин, С. М.-- II, 1в., 166.
   Фрумкина -- с.-р., I, 276, 280.
   Фрумкина, Ф. М. -- бунд., II, 1в., 109, 110, 164, 165.
   Фрусин, Э. Ш. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Фрэпон, Жювьян -- ассистент Льежского у-та, I, 105.
   Фудель, И. И. -- револ., I, 207.
   Фудим (он же "Петров", "Левинсон") -- провок., II, 2в., 42; III, 13, 112.
   Фундаминский, М. -- народов., I, 23.
   Функ, Г. М. -- студ., I, 335.
   Функман, Ш. Л. -- револ., II, 1в., 137, 169.
   Фунтиков, С. И. -- рабоч., I, 207.
   Фуркасовский -- прис. пов., I, 388.
   Фуртат -- сиделец вин. лавки, III, 157, 158.
   Футтер, А. М.-- бунд., II, 1в., 166, 170.
   
   "Х" -- секр. сотр. охр. отд., I, 275.
   Хавкина, З. Л. бунд., II, 1в., 164.
   Хаецкий -- крест., полит. ссыльн., III, 152.
   "Хаим" -- (орг. кл.) -- револ., II, 1в., 141.
   Хаим -- порт. в Гомеле, II, 1в., 129.
   Хайкель -- участн. вечера памяти декабристов, II, 1в., 151.
   Хайкель -- см. Файнштейн, Хайкель.
   Хайки -- рабоч. в Гомеле, II, 1в., 130.
   Хайкин, Х. -- сапожн. подмаст., II, 1в., 133, 168.
   Хайлов, П. И.-- рабоч., револ., I, 425.
   Халат -- столяр, II, 1в., 137.
   Халевинская, М. М. -- поднадз., II, 1в., 137.
   Хамин, О. -- револ., I, 247, 411.
   Хан, В. -- бунд., II, 1в., 165.
   Хан, В. Г. ("Хаим",-- "Фульф"), рабоч., с.-д., II, 1в., 75, 78--80.
   Хандев, Аршак -- револ., III, 41.
   Хаова, Ф. П. -- поднадз., II, 1в., 160.
   Харава -- смотрит. учил. в Сухум. окр., III, 148.
   Харазов, Г. -- студ., I, 331.
   Харизоменов, А. А. -- товарищ В. Шумова, I, 156.
   Харитонов -- влад. литогр., I, 51, 62.
   Харлан, С. Я.-- знаком. П. П. Менщикова, I, 49.
   Харьковцевы -- супруги, II, 1в., 59.
   Хаскин, А. И. -- рабоч., с.-д., II, 1в., 157.
   Хасман А. И. -- армян. национ., I, 191.
   Хатунцев, Влад. Ник. ("Степан Степанович", "Ал-др Ал-дрович"), с.-д., I, 356--360, 428.
   Хаютин, Г. М.-- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Хвастунов, Виктор Дмитр. -- студ., I, 104, 107.
   Хволес, Иосиф -- мещ., предат., III, 112.
   Хвостов -- диссертант, I, 397.
   Хейфиц, Сол. -- I, 52.
   Хемницер -- баснописец, I, 231.
   Херсонский, Г. Х. -- завед. читальней, II, 1в., 61.
   Херсонский, Н. Х. -- поднадз., II, 1в, 61.
   Херумян, Л. -- револ., I, 190, 231.
   Хилков -- с.-р., III, 10, 12, 13.
   Хильдебран -- агент охр. отд. в Ковно, III, 46.
   Хинчук, Герман (псевд. "Федоров") -- с.-д., II, 1в., 160; 2в., 72.
   Хирьяков, А. И. -- писат., II, 2в., 133.
   Хирьяков, Ал-др Модестович (Петербург) -- II, 2в., 128.
   Хлудовы -- влад. ф-ки в Егорьевске, I, 249.
   "Х. М." -- револ., I, 189.
   Хмырова, А. -- револ., II, 1в., 48; 2в., 39.
   Ховзей. Л. Я. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Ходос, Е. Ш.-- револ., II, 1в., 148.
   Ходос, Х. М. -- бунд., II, 1в., 145, 170.
   Ходос, Эт. -- револ., II, 1в., 149.
   Ходос, Я.-- револ., II, 1в., 149.
   Хозецкий, А. И. -- рабоч., с.-д., I, 253, 259.
   Хозецкий, Н. -- с.-д., I, 416.
   Холопов -- рабоч, II, 1в., 45.
   Хоммер -- револ., I, 134, 141.
   Химмер, Е. -- см. Астырева, Е.
   Хоммер, Лея -- револ., I, 397.
   Хоммер, Ф.-- револ., I, 397.
   Хонес, М. О. -- II, 1в., 170.
   Хорев. В. К. -- рабоч., револ., II, 1в, 163.
   Хорельский -- пол. агент, III, 46.
   Хорьков, Михаил -- см. Сурулев.
   Хорьков, Ф. М. -- рабоч., револ., I, 167.
   Хохлов, Ал-сей -- секр. сотр. охр. отд. в Саратове, II, 2в., 114.
   Хохлов. М. И. -- рабоч., II, 1в., 152.
   Храмченко, С. Л. -- II, 1в., 168.
   Хринов, А. -- ткач, II, 1в., 97.
   Хренов, П. А. -- рабоч., револ., I, 1в., 163.
   Хризанович, Г. К. -- I, 417.
   Хрусталев-Носарь,-- председ. Петерб. Сов. Раб. Деп. в 1905 г. II, 73.
   "Хрусталев" -- см. Сабунаев.
   Хрыпов -- жанд. офиц. в Минске, II, 1в., 150, 170.
   Худосовцев, Р.-- рабоч., II, 2в., 66.
   Хумарьяни, А. -- армян, национ., I, 193, 194.
   Хургин, Э. Я. -- бунд., II, 1в., 164.
   Хургина, Э.-- бунд., II, 1а., 109.
   Хургин, Х. -- влад. шетин. завед. в Креславле, II, 1в., 128, 168.
   
   Цакони, А.-- револ., I, 159, 397.
   Цам, М. Г. -- револ., II, 1в., l70.
   Царев, И. Е. -- ткач, I, 26, 46.
   Царев, Ф. -- ткач, револ., I, 260.
   Царский -- крест., I, 227.
   Цатуров -- армян. национ., I, 190.
   Цветков -- шпион, III, 81.
   Цветков -- рабоч., муж Истоминой, I, 390.
   Цвиленев, П. Ф.-- револ., 70-х гг., I, 406.
   Цебриков, В. М. -- револ., I, 419; II, 1в., 60.
   Цебрикова, М. К. -- писат., I, 74; II, 1в., 49; 2в., 25.
   Цевчинский, А. М. -- револ., II, 1в., 157.
   Цеймерн -- Владим. губерн., II, 2в., 104.
   Цейтлин,-- с.-р., III, 29.
   Цейтлин, Борух -- бунд, II, 1в., 122.
   Цейтлин, М. -- с.-д., I, 246, 248, 257.
   Цейтлин, М. Е. -- револ., I, 411.
   Цейтлин, М. О. -- бунд., II, 1в., 146.
   Цейтлин Р.-- револ., II, 1в., 17.
   Цейтлин, Р. С. -- бунд., II, 1в., 167.
   Цейтлин, Соломон -- бунд., II, 1в., 163, 183.
   Ценина, М. Ф.-- поднадз., I, 376.
   Цепляев, В. -- См. Цыпляев.
   Цепринская-Цыковяно, А. В.-- бунд., II, 1в., 109, 111, 164.
   Церасский, П. -- член польского "Коло", I, 79.
   Церпицкий -- киевск. полицейм., III, 58.
   Цесли, Р. В.-- II, 1в., 170.
   Цеткина, Клара -- с.-д., I, 362, 363, 364.
   Цетлин, Берко ("Батурский") -- с.-д., II, 2в., 55, 139.
   Цибишева, Нат. Ф. -- вдова кол. асс., II, 2в., 134.
   Цикох, Герик,-- револ., II, 1в., 142.
   Циллиакус-Конин -- финск. револ., III, 7.
   Цимбалист, Е. М. -- II, 1в., 164.
   Циммерман, Рейнгольд -- револ., I, 23, 36, 37, 366.
   Циндель -- влад. ф-ки, I, 316.
   Циперович, Г., -- с.-д., I, 413.
   Ципин, З. О. -- револ., См. Цыпин, З. О.
   Цирг, В. Н. -- приятельница Корнатовской, М. Н., I, 113, 114, 115, 120, 141, 152, 169, 180, 391, 396, 397, 399, 406; III, 119, 120, 125, 136.
   Ц<испорчено> -- I, 396, 397.
   Цирг, Павел -- I, 397.
   Цирюль, К. Ю. -- II, 1в., 160.
   Цитович -- подат. инсп., III, 61.
   Цитрон, Б. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Цовьянов, Г. А.-- армян, национ., I, 195.
   Цубина, К. Я. -- револ., II, 1в., 168.
   Цугаловский -- нач. жанд. упр. в Одессе, III, 59.
   Цукасова, Мария Абрамовна,-- револ. II, 2в., 119, 120.
   Цуриковы -- знакомые Кезенча и Муриковых, I, 181.
   Цхакай -- с.-д., II, 2в., 139.
   Цибульский -- городов., II, 1в., 148.
   Цыпин, З. О. (Шерешенский) -- револ., II, 1в., 142--145, 170.
   Циперович (он же Циперович, Г.) -- с.-д., I, 417.
   Цыпкин -- врач, III, 28.
   Цыпляев (или Цепляев) В. И. -- с.-д., I, 307, 423.
   Цыценко, И. (или П.) -- нелегальн., I, 51, 53.
   Цюрупа, Ник. Д. -- с.-д., II, 1в., 72, 75, 77, 160, 161.
   
   Чага, Яков -- солд., толстовец., II, 2в., 7, 26, 29.
   Чайковский -- револ., I, 403.
   Чалеев, -- охрн., I, 99.
   Чалусов, М. А. -- народов., I, 134, 160, 397.
   Марковская, Л, А. -- II, 1в., 165.
   Чарнолусский -- нач. бессараб. ж. у., II, 1в., 146.
   Чарнолусский, В. И.-- издат., I, 201; II, 1в., 51; 2в., 16, 133.
   Чарномская, Е. А. -- с.-д., II, 1в., 25.
   Чарушников, Ал-др П. -- с.-р., II, 1в., 50, 51, 51.
   Чарушников, И. П. -- брат А. И. Чарушникова, II, 1в., 51.
   Чарушникова, К. П. -- сестра А. П. Чарушникова, II, 1в., 51.
   Чебаненко -- I, 107.
   Чеботарев, К. -- корреспондент Топчиева И. Ф., I, 426.
   Чеботарь, Надежда -- револ., II, 2в., 51, 52.
   Чевордаев, А. -- рабоч., I, 350.
   Чегодаев, Д. Н. -- с.-д., II, 1в., 160.
   Чекато -- ученик филарм. учил., I, 174.
   Чекальский, Эдуард -- револ., доносчик, III, 112.
   Чекеруль-Куш, Анна (урожд. Барабаш) -- жена К. Чекеруль-Куша, револ., I, 413.
   Чекеруль-Куш, К. -- с.-д., I, 245, 253, 413, 422.
   Чекеруль-Куш, Н.-- с.-д. (ср. Чекеруль-Куш, А.), I, 254.
   Чекулаев, Вячеслав -- фармац., II, 2в., 49.
   Чельцов, В. Д. -- студ., I, 343, 344, 427.
   Чемериский, С. И. -- бунд, II, 1в., 170.
   Чемерисский, Ш. И. -- с.-д., II, 1в., 144, 166, 183.
   Челищев -- дом-ц в Москве, II, 1в., 47.
   Чемоданов -- студ., I, 145.
   Чепакин -- рабоч., II, 1в., 45.
   Чепик, А. -- народов.. I, 71, 77, 158, 160.
   Чепурин, Г. -- сотр. охр. отд., III, 71.
   Чепыкаев -- врач, I, 387.
   Черевин -- чиновн. в Петерб., I, 33.
   Черенков, М. И. -- писец, I, 347.
   Чернковер, Ш. М,-- студ., I, 427.
   Черкасов, жанд. ген. в Вильне, II, 1в., 140.
   Черкасов -- см. Азеф.
   Черкесов -- револ., III, 65.
   Чермак -- с.-р., III, 144.
   Чермак, Л. К. -- револ., I, 199.
   Чернявский, М. М. -- револ. 70-х гг., позднее с.-р., III, 24, 27.
   Черненко, Влад. -- с.-д, I, 358.
   Черненков, Н. -- револ., I, 123.
   Черников, Д. П. -- рабоч., II, 1в., 162.
   Черников, Х. М.-- врач, I, 362, 364.
   Чернихов, Я. Ф. -- бунд., II, 1в., 164.
   Чернов, Виктор Мих. -- с.-р., I, 121, 172, 198--201, 205--207, 210, 224, 261, 390, 399, 402, 405, 406, 408; II, 2в., 49, III, 7, 76.
   Чернов, Владимир -- с.-р., I, 171, 181, 198, 199, 201, 205, 206, 207, 210, 211, 402, 405, 406, 408, 411.
   Чернов, П. Д. -- револ., I, 260. 416.
   Чернов, М.-- рабоч., II, 1в., 98.
   Чернова, Л.-- с.-р., I, 408.
   Чернова, Л. Н. -- револ., III, 83.
   Чернова, Н. М. -- револ., I, 207.
   Черног, Е. -- контор. ф-ки Дюфурмантель, I, 251.
   Черномордик, Ал-др Влад.-- с.-д., II, 2в., 74, 75.
   Червосвистов -- член владим. суда., II, 2в., 104.
   Черносвистов, В. Н.-- с. д., II, 1в., 63, 64.
   Чирносвитов, Н. Н.-- револ., I, 411.
   "Черный" -- см. Мытникович.
   Черный -- земец, II, 2в., 104.
   Чернышев, Е. А. -- рабоч., револ., I, 425.
   Чернышев, С. И. -- книгоноша, I, 59, 388.
   Чернышевский, Ник. Гавр. -- писат. I, 51, 63, 64, 80, 145; II, 1в., 113, 151; 2в., 114.
   Чернышев, А. Г.-- рабоч., II, 1в., 74.
   Чернышова, Н. В.-- I, 429.
   Чернявская, Л. К.-- бунд., II, 1в., 164.
   Чепнявский, Ш. -- револ., II, 1в., 157.
   Черняев -- прист. в Вильне, II, 1в., 140.
   Черняев, А. С. -- рабоч., с.-д., I, 424.
   Черняев, В. -- студ., револ., I, 67, 74, 338.
   Черняева. М. В. -- I, 248.
   Чернявский, Х. С. -- револ., I, 418.
   Черняевы -- I, 74.
   Черняк -- жанд. унт.-офиц. в Вильне, II, 1в., 127.
   Черняк, Х. -- подмастерье, II, 1в., 127.
   Чертков, Влад. Григ. -- толстовец, I, 410, II, 2в., 18, 20, 21, 23, 21, 25, 27, 106, 133.
   Черток, Самуил -- с.-д., секр. сотр. охр. отд., III, 112.
   Четвергова. М.-- револ., I, 300.
   Чехов, А. П.-- писат., III, 142.
   Чечулин -- инж., II, 2в., 35.
   Чешихин -- студ., I, 60, 61.
   Чижиков, Борис -- шпион, III, 112.
   Чикеруль-Куш -- I, 293 (ср. Чекеруль-Куш).
   Чикин -- охранник, III, 87, 88, 90, 92, 94, 95.
   Чилов, М.-- студ., I, 328, 331, 427.
   Чилингаров, Х. Е. -- армян. национ., I, 193, 194, 196.
   Чимизелли -- содержат. цирка в Вильне, II, 1в., 148.
   Чиняков, Иван А. -- студ., I, 373.
   Чириков. Е. -- револ., I, 390.
   Чириков, Е. Н.-- II, 1в., 164.
   Чистякова, К. -- надзир. 5-й моск. гимн., I, 37.
   Чистякова, О. Н. -- револ., I, 264, 268, 417.
   Чимкин, А. В. -- с.-д., I, 216, 317.
   Чичкин, Н. В.-- с.-д., I, 317, 318, 319, 399, 414.
   Чичкина, В. И. -- револ., I, 246.
   Чичкины -- с.-д., I, 246, 295, 315, 316, 353, 360, 414.
   Чорба, И. И. -- с.-д., I, 316, 419.
   Чувашева, Августа Дм. -- курсис., II, 1в., 14.
   Чугунова, Над. Ип. -- револ., III, 68.
   Чудаков -- влад. чулоч. ф-ки в Москве, I, 378.
   Чудновский, С. Л. -- револ. 70-х гг., II, 2в., 34, 35.
   Чужовский, Ш. М. -- револ., II, 1в., 149.
   Чуйко, Виктор С. -- брат Чуйко М. С. -- I, 327.
   Чуйко, М. С.-- студ., I, 327.
   Чуйков -- с.-д., II, 2в., 101.
   Чуликов -- рабоч., III, 39.
   Чумаевский, А. -- с.-р., I, 53, 123; III, 29.
   Чупров, А. И. -- проф., I, 33, 104, 112.
   Чупров, И. М.-- с.-р., II, 1в., 51, 63.
   Чуреева, Е. В. -- знакомая Колокольникова, I, 417, 422.
   "Чуркин" -- см. Гарбер, М. М.
   Чуркин, Василий Степанович -- рабоч., сотр. моск. охр. отд., II, 2в., 69, 70, 71.
   "Чурусов" -- см. Исаев, Семен. 4-ый. С. -- корреспондент Н. А. Флерова, II, 1в., 50.
   
   Шабаева -- дом-ка в Иоан.-Возн., II, 1в., 76.
   Шабаров -- хозяин мастерской, II, 1в, 95.
   Шабая, Г. Г.-- бунд., II, 1в., 164.
   Шавердов, Аразбек -- шпион, III, 112.
   Шавкин, Филипп -- рабоч, II, 2в., 46.
   Шаганов -- филер, I, 142, 143, 396, 406.
   Шаден, Софья -- с.-д., II, 2в., 74.
   Шадовский, И. Б. -- бунд., II, 1в., 170.
   Шадовский, И. Ф. -- бунд., II, 1в., 117, 138, 169.
   Шадурский -- I, 233.
   Шаевич, Генрих -- зубатовец, III, 97.
   Шаловский, Израиль -- рев., II, 1d., 184.
   Шалит -- рев., II, 2в., 54.
   Шальнов, Г. Ф. -- раб., II, 1в., 163.
   Шамарин, К. Я. -- I, 198, 207.
   Шаморов, Андрей -- стрелочник, II, 2в., 140.
   Шамахов, А. Я. -- рев., I, 68, 139.
   Шамахов, П. А.-- знакомый Цира, I, 152.
   Шамет, Ошер -- инж.-технолог, с.-д., III, 2в., 44, 45.
   Шанценберг, Иосиф -- раб., шпион, III, 112.
   Шанцер, В. -- с.-д., I, 373.
   Шапатин,-- раб., с.-д., II, 1в., 76.
   Шапиро -- см. Крапивник, К.
   Шапиро -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 143.
   Шапиро -- влад. маг. красок в Белостоке, II, 2в., 112.
   Шапиро -- сотр. охр. отд., II, 2в., 42, 43.
   Шапиро, А. С. -- peв., II, 1в., 137, 169.
   Шапиро, Е.-- бунд., II, 1в., 111, 161, 165.
   Шапиро, Л. В. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Шапиро, М. З.-- II, 1в., 157.
   Шапиро, Н. -- II, 1в., 165.
   Шапиро, Р. Б. -- бунд., II, 1в., 169, 170.
   Шапиро, Ф. Л. -- с.-д., II, 1в., 21.
   Шаповалов -- рев., I, 123.
   Шаповалов, А. С. -- народов., I, 283, 418; II, 2в., 93.
   Шаповалов, С. В.-- студ., I, 427.
   Шапошников -- учит., I, 337.
   Шапошников, Г. Н. -- знакомый Вырыпаевой, II, 1в., 160, 161.
   Шарапов -- писат., II, 2в., 93.
   Шарапов, М. -- II, 2в., 20.
   Шарапова, П. Н. -- член комиссии для орган. домашн. чтения, II, 1в., 60; 2в., 19.
   Шарашкин -- раб., шпион, III, 112.
   Шарганов -- шпион, III, 161.
   Шарко -- проф. в Париже, III, 65.
   Шаронов -- дом-ц в Москве, II, 2в., 55.
   Шарпантье, А. Л. -- моск. обыватель, I, 37.
   Шарыгин -- влад. ф-ки, II, 2в., 69.
   Шатерников, Н. Н. -- студ., рев., I, 133, 134, 160, 397, 419.
   Шатерникова, В. Н. -- учит., II, 1в., 159.
   Шатов -- нач. Уфимск. ж. у., III, 116, 163.
   "Шатц" -- рев., II, 1в., 170.
   Шатырь-Заде, Осман,-- предат., III, 112.
   Шауф -- студ., I, 146, 147.
   Шафир, М. И. и Е. М. -- бунд., II, 1в., 110.
   Шафир, М. И. -- бунд., II, 1в., 110, 164.
   Шахнович -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 165.
   Шахнович, Б. Я. -- рев., II, 1в., 166.
   Шахнович, Гирш -- токарь, бунд., II, 1в., 117, 118, 166, 167, 170.
   Шахнович, П. Я. -- бунд., II, 1в., 169, 170.
   Шаховской, Дм. Ив. кн. -- I, 42, 238; II, 2в., 87, 97; III, 69, 145.
   Шаховской, Н.-- I, 34.
   Шашкин (или Шишкин), В. В.-- раб., I, 317, 318.
   Шашкины -- см. Мочалов и Урановская.
   Швабский, Я. Г. -- рев., II, 1в., 145, 170.
   Швайцер, С. М. -- студ., I, 333.
   Шварц -- рев., II, 2в., 126, 127.
   Шварц -- сотр. охр. отд., II, 2в., 42.
   Шварц, А. -- проф., I, 412.
   Шварц, Б.-- бунд., II, 1в., 110, 164, 165.
   Шварц, М. -- студ., член польск. "Коло", I, 79.
   Шварцман -- студ., I, 146.
   Швец -- рев., III, 96.
   Швецов -- автор нелегальн. лит. (Томск), II, 2в., 119.
   Швецов, Мих. Антонович, -- рев., II, 2в, 69.
   Швецов, С. П.-- рев., III, 106.
   Шеберг -- содерж. меблир. комн. Гельсингфорсе, II, 2в., 126.
   Шебуев, Мих. Андр. -- студ., II, 2в., 67.
   Шевякин -- нач. охр. отд. в Варшаве, II, 2в., 140.
   Шейбель -- влад. ф-ки, I, 316.
   Шейдакова, Л. -- корресп. П. Аргутинского-Долорукова, I, 56.
   Шейдевант, Вас.,-- предат., I, 17.
   Шейдельман, 4. -- охр., III, 106.
   Шейнин -- портной, II, 1в., 133, 168.
   Шейман, Я. Г. -- раб., с.-д., II, 1в., 22.
   Шейнин -- влад. мастерской в Гомеле (ср. Шейкин), II, 1в., 133.
   Шелахведов, Николай -- провок., III, 112.
   Шелгунов, Н. В. -- писат., I, 76, 130.
   Шелих -- доносчик, II, 1в., 30.
   Шелковников, С. В. -- раб., I, 378.
   Шелокский, Н. Н. ("Смирнов", "Кокарда") -- провок., I, 30, 32, 33, 103--109, 398.
   Шемякин, И. -- раб., рев., I, 157.
   Шен, Б. Э. -- с.-д., II, 1в., 24, 25, 26.
   Шен, Н.Э.-- рев., II, 1в., 159, 161.
   Шенделер, М. Б. -- рев., II, 1в., 30.
   Шендер,-- с.-д., II, 2в., 95.
   Шендеров, Н. -- портной в Гомеле, II, 1в., 129.
   Шеншелевич -- иркут. житель, III, 31.
   Шеншелевич, Ревекка -- с.-д., II, 2в., 77.
   Шеншин, Дм. Семенов -- чин. ос. пор. при ген.-губ., II, 2в., 11.
   Шервашидзе -- кн., влад. имения в Очемчирах, Сухумского окр., III, 147.
   Шервинский, В. Д.-- проф., I, 232, 233, 412.
   Шереметевская, Ал. Фед.-- врач, II, 1в., 77, 79.
   Шереметевский -- студ., II, 1в., 27, 77.
   Шеренцис -- с.-д., II, 1в., 24, 157.
   Шерешевский.-- См. Цыпин, З. О.
   Шерман, Д. Е. -- бунд., II, 1в., 113.
   Шерман, Е. Г. (Серман) -- бунд., II, 1в., 115, 164, 165.
   Шерман, Е. Д. (Арман),-- II, 1в., 111, 166.
   Шеретюк -- солдат, II, 1в., 155.
   Шестаков, Андрей -- раб., II, 2в., 45.
   Шестаков, В. А. -- рев., I, 187, 188, 390.
   Шестаков, П. М. -- поднадз., II, 1в., 55.
   Шестаков, Фед. Ив. -- I, 43.
   Шестакова, Евгения -- рев., II, 2в., 78.
   Шестакова, Надежда А. -- рев., I, 422.
   Шестаковский -- антрепренер, I, 174.
   "Шестая" (фил. кл.) -- рев., II, 1в., 121.
   Шестернин -- мир. суд. г. Боброва, III, 128.
   Шестернин, Сергей Павл. -- б. студ., II, 1в., 53.
   Шестопалов -- знак. М. М. Петрова, I, 414.
   Шехтер, И. -- раб., студ., II, 1в., 133.
   Шефле -- писат., I, 62, 82.
   Шефтель, К. И. -- рев., I, 116, 202, 294, 392.
   Шеффер, А.-- рев., I, 390.
   Шибанов. Г. Н. -- раб., II, 1в., 162.
   Шидловская, М. С. -- рев., II, 1в., 51.
   Шидловский -- казак, II, 2в., 21.
   Шидловский -- пристав, I, 411.
   Шилингер, Иосиф -- рев., II, 2в., 120.
   Шилины, А. Ф. и В. Ф. -- рев., I, 420.
   Шиллеров -- рев., II, 2в., 121.
   Шиллинг -- сгуд., I, 336.
   Шилдкраг -- сотр. охр. отд., III, 106.
   Шиловский, Конст. -- рев., III, 128, 130.
   Шиловцев -- студ., I, 327.
   Шимановская -- знак. В. Величкиной, I, 208.
   Шиманьский -- провок., I, 155.
   Шимковский, Б. О. -- рев., II, 1в., 170.
   Шишарев -- врач, к.-д., I, 293.
   Шипицын -- рев., II, 2в., 119.
   Шипок, Мих. Иван ("Зимин") -- сотр. охр. отд., II, 2в., 9--12, 14.
   Шиппель -- писат., II, 2в., 104.
   Ширинкин -- завед. полиц. частью. на Кавказе, II, 1в., 153; 2в., 43.
   Ширман -- дом-ц в Одессе, II, 1в., 123.
   Ширмер -- влад. завода в Москве, I, 378.
   Широков, М. -- раб., II, 1в., 95.
   Широкин, В. -- студ., рев., I, 413.
   Ширский, Пав. Сем. -- студ., рев., I, 121, 171, 181, 223, 224, 228, 239, 399, 402, 410, 411, 413.
   Ширяев -- казан. студ., I, 143, 146, 147.
   Ширяев, Ал-сей Вас.-- чнновн., земец в Костроме, I, 100.
   Ширяева (урожд. Лизогуб) -- жена студ. Ширяева, I, 147.
   Шишкин,-- раб. (ср. Шашкин),-- I, 318.
   Шишкин, А. С.-- раб. рев., II, 1в., 163.
   Шишко -- рев., I, 217, 403; II, 2в., 135.
   Шишкова -- с.-д., II, 2в., 59.
   Шишло, Н. А. -- студ., рев., I, 243, 413.
   Шитов, Иван Захар. -- раб., рев., I, 357, 359.
   Шиц, Б. Л.-- рев., II, 1в., 170.
   Шкапский, О. -- I, 27.
   Шкварцов, В. Н. студ., рев., I, 427.
   Шкловская, Р. С.-- II, 1в., 166.
   Шкловский, А. З.-- II, 1в., 106.
   Шкляр -- учит. в Красноярске, III, 100.
   Шкляревский, А. О. -- рев., II, 1в., 63.
   Шкляревский, Ф. -- адресат И. М. Тихомирова, I, 341.
   "Школьник" (фил. кл.) -- см. Крешер, А.
   Школьник, Мария -- с.-д., II, 2в., 79.
   Школьников -- еврей, по агент. свед., д. б. совершить покушен. на Кутайсова, III, 16.
   Школьников, Мовша Н. -- рев., II, 1в., 169, 183.
   Шкриоба, Петр -- раб., предат., III, 112.
   Шлапаков. М, Л. -- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Шлезингер, Р. Л.-- психиатр, I, 165.
   Шлейзингер -- влад. кварт. в Минске, II, 1в., 152.
   Шлейфер -- жанд. полк. в Гомеле, II, 1в., 131.
   Шлейфер, М. Б. -- раб., II, 1в., 130, 168.
   Шлимак -- сотр. бакинск. г. ж. у., III, 42.
   Шлихтерман -- влад. ф-ки, I, 351.
   "Шляпа" (фил. кл.), рев., II, 1в., 131.
   Шляфер, М. В. -- раб., рев., II, 1в., 133, 168.
   Шляхтер -- агент охран., III, 80.
   Шляхтин -- прист., II, 2в., 9, 10.
   Шмаков -- жанд. оф., I, 427.
   Шмель -- влад. завода, I, 361.
   Шмелев, Ф. Н. -- земск. врач, с.-д., II, 1в., 24.
   Шмидт -- влад. мебел. ф-ки, II, 1в., 81.
   Шмидт, А. И.-- студ., I, 332.
   Шмидт, Валериан -- с.-д., II, 2в., 74.
   Шмонина -- рев., III, 36.
   Шмуельзон, Б. И. -- бунд., II, 1в., 109, 164.
   Шмуклер -- раб., II, 1в., 30.
   Шмулевич, П. -- рев., I, 390.
   Шнес, Иннокентий -- мещан., III, 32.
   Шнейдер,-- влад. ф-ки, II, 1в., 99.
   Шнейдер, М. Д.-- фармац., I, 347.
   Шнейдер-Колманович,-- рев., III, 36.
   Шнейдерман -- рев., II, 2в., 117.
   Шнель. А. Г.-- студ., доносчик, I, 183, 181.
   Шнепер, Я. М.-- II, 1в., 167.
   Шопп, М.-- толстовец, II, 2в., 19.
   Шостак, А. Н.-- (урожд. Димент) -- с.-д., II, 1в., 119, 166.
   Шостак, Г. Н. (Димент) -- бунд., II, 1в., 164, 165.
   Шостак, З. -- рев., II, 1в., 144.
   Шпак, В. П.-- ("Влад. Петр.") -- с.-д., I, 375; II, 2в., 140.
   Шпаковская -- рев., I, 357.
   Шпарбер -- влад. типогр. в Екатериносл., II, 1в., 17.
   Шполянский, Б. С. -- рев., II, 1в., 63.
   Шпунтова, В. М. -- курсис., I, 152, 159.
   Шрамм -- нач. моск. г. ж. у., I, 164, 165, 167, 169, 229, 235, 259, 318, 319, 361, 365, 367, 369, 409, 412, 416; II, 1в., 27, 77, 80, 86, 87, 89: III, 119.
   Шредер -- влад. ф-ки, II, 1в., 45.
   Шрейдер. В.-- рев., I, 134, 135, 397.
   Шренцель -- сотр. охр. отд., II, 1в., 23.
   Штакельберг, С. А.-- барон, секр. сотр. спб. охр. отд. (псевд. "Петровский", и загран. агент. "Ивер", "Бронский" -- в среде с.-р.), III, 106.
   Штанков -- дом-ц в Ярославле, II, 2в., 105.
   Штейн, В. (фон) -- автор ст. "О зубатовщине", III, 73.
   Штейн, И. А. -- рев., II, 1в., 170.
   Штейн, И. Е. -- рев., 11, 1в., 157.
   Штейн, М. Б.-- II, 1в., 170.
   Штейн, Клавдия -- с.-д., 11, 2в., 72,
   Штейнбах -- дом-ц в Вильне, II, 1в., 165.
   Штейнберг, Кива -- помощн. аптекаря, рев., II, 2в., 81, 84.
   Штемпельман, Ш. Б. -- портниха в Вильне, револ., II, 1в., 148, 149.
   Штенгсль -- оар., влад. виноторговли, II, 2в., 22.
   Штеренберг -- бар., см. Яголковский, К. Ф.
   Штиглиц -- вдад. ф-ки, I, 428.
   Штрангман -- пароход, служащий, I, 424.
   Штырев, И. Б.-- раб., II, 1в., 163.
   Шуба, З. Ш.-- II, 1в., 168.
   Шубат, Х. -- раб., 11, 1в., 126.
   Шуберт -- влад. ф-ки, II, 1в., 87.
   Шуберт -- I, 183.
   Шуберт, Конрад Ник. (лит. псевд. "Конрадов"), прап., доносч., II, 2в., 126--130, 144.
   Шубин -- дантист, II, 2в., 140.
   Шувалов -- граф, моск. градонач., III, 159.
   Шутам, А. -- культ. раб., II, 1в., 159.
   Шукалов, Ал-сей А. -- рев., I, 261, 318, 358.
   Шульгин, Е. А.-- знаком. Лежавы, I, 211.
   Шульгина, М. -- акуш., I, 157.
   Шульклепер, Р. Г.-- рев., II, 1в, 168.
   Шульман -- дом-ц в Минске, II, 1в., 150.
   Шульц -- рев., I, 112.
   Шульц, Мария -- вымышл. фам., I, 45.
   Шульц, Х. -- раб., II, 1в., 162.
   Шуляковский, К. -- с.-д., II, 1в., 25, 157.
   Шулятиков, Влад. М. -- (фил. кл. "Соловьевский"), рев., I, 290, 291; II, 1в., 51, 60; 2в., 72.
   Шулятикова, Анна М. (по мужу Распутина), рев., I, 283, 285, 286, 288, 368, 418; 11, 1в., 14, 51, 156.
   Шулятикова, О. М. -- рев., II, 1в., 51, 70.
   Шульц-Шуберт,-- влад-цы ф-ки, II, 1в., 97.
   Шумицкий, Н. Л. -- рев., I, 411.
   Шумов, В. А.-- варш. студ., рев., I, 165, 166, 402.
   Шумов, Иван (или Ефим) -- раб., рев., I, 313, 425; II, 1в., 162.
   Шумов, М. -- раб., ткач, II, 1в., 96.
   Шумов, Сергей А.-- I, 166.
   Шумов, Степан А. -- I, 166.
   Шурко -- провок., III, 112.
   Шурунин, К. И. -- раб., II, 1в., 163.
   Шустер, Ш. Б. -- бунд., II, 1в., 169, 170.
   Шустова, Анна -- подруга Эдемской, I, 176.
   "Шустрая" -- (фил. кл.), рев., II, 1в., 131.
   Шустров, Ал-сей Никифор. -- раб., шпион, I, 179, 402, 403.
   Шутова, А. М.-- I, 309.
   Шухт, А. А. -- рев., I, 393.
   Шушарин -- шпион, III, 101.
   Шушин -- раб., I, 400.
   
   Щавинский, В.-- рев., I, 392, 393.
   Щеглова, Е. -- рев., II, 2в., 39.
   Щеглова, Мap. Фед.-- учит. Пречист. курсов, II, 1в., 46, 48.
   Щегловитов мин. юст., I, 418.
   Щегловская -- жена портного, II, 1в., 30.
   Щегловский портной, II, 1в., 30.
   Щеголев, И. В. -- гимназист, I, 242, 243.
   Щеголева, Елена -- курсис., рев., II, 2в., 83, 84.
   Щедрин (Салтыков) -- писат., III, 121.
   Щеколдин, Ф. И. (рев. кл. "Повар" и "Дядя") -- народн., учит., с.-д., II, 1в., 76.
   Щепкин -- общ. деятель, III, 146, 173.
   Щерба, А. -- рев., II, 2в., 48.
   Щерба, В. А. -- рев., I, 411; II, 1в., 53.
   Щербаков -- врач, I, 183.
   Щербаков, С. А. ("Хромой") -- с.-д., II, 1в., 72, 73, 75, 76, 160, 161.
   Щербаковский, Б. М. с.-д., II, 1в., 73, 75, 160.
   Щетин, Иван -- шпион, III, 112.
   Щетка -- самозван. охран. (Махрицкий), III, 106.
   Щитов, Я. -- I, 59.
   Щукин, М. С. -- рев., I, 427.
   
   Эвензон, М. С. -- II, 1в., 157.
   Эвензон, С. М. -- II, 1в., 157.
   Эдельберг -- обыват. Москвы, I, 184.
   Эдельман, Исаак.-- народов., I, 19, 385.
   Эдемская, Л. М. -- рев., I, 71, 170, 175, 176.
   Эйгес, Анна -- сестра К. Эйгеса, 371; II, 1в., 162.
   Эйгес. Владимир -- с.-д., II, 1в., 87, 101.
   Эйгес, К. -- с.-д., II, 1в., 87, 88, 161, 162.
   Эйгес, К. и Е. -- бр., рев., II, 1в., 88.
   Эйдельман, Борух ("Абрамов", фил. кл. "Лохматый"), с.-д., II, 1в., 9, 16, 17, 21, 24--29, 31--34, 109, 110, 157, 158, 172, 173, 180; 2в., 120.
   Эйделянт, И. Г.-- рев., II, 1в., 137.
   Эйдинов, И. Б. -- раб., рев., II, 1в., 137, 138. 169.
   Эйранов, С. -- агрон., III, 127.
   Эйранов, С. П. -- знакомый В. К. Елагина, I, 368.
   Экштан, М. М. -- см. Экштат.
   Экштат, М. М. -- рев., II, 1в., 137, 169.
   Эленгорн, С. Я.-- студ., I, 231.
   Элиазберг, Х. Б.-- II, 1в., 166.
   Элпидин, М. К.-- эмигр., II, 2в., 15.
   Эльдобкин -- дом-ц в Гомеле. I, 1в., 183.
   Эльпери, Хая -- рев., II, 1в., 148.
   Эльтерман, Б. Г.-- бунд., II, 1в., 166, 170.
   Эльяшев -- адвокат, II, 1в., 184.
   Энгельс, Фридрих -- теоретик марксизма, I, 79, 156, 159, 313, 413, 373, 413, 424, 425; II, 2в., 88.
   Эндауров, М. С. -- знак. Войнаральского, II, 2в., 135.
   Эпиш -- влад. аптекарск. маг., I, 267.
   Энтин, З. М. -- рев., II, 1в., 170.
   Эпштейн, дом-ц в Гочеле, II, 1в., 10.
   Эпштейн, Г. М. -- II, 1в., 170.
   Эпштейн, Л. М. -- II, 1в., 166.
   Эпштейн, М. Л.-- II, 1в., 168.
   Эпштейи, Янкель ("Сокол") по Минску -- "Беглый"), рев., II, 1в., 142, 143.
   Эрдели, И. Г. -- II, 2в., 23.
   Эрисман, Ф. Ф. -- проф., I, 232, 233, 412, 426; II, 1в., 60.
   Эркман-Шатриан -- писат., II, 1в., 29.
   Эрлаксов, Н.-- рев., I, 75.
   Эрмак, А. А,-- раб., I, 402.
   Эрмен -- влад. кружевной ф-ки, II, 1в., 94.
   Эртель, А. И.-- писат., I, 197, 216, 217, 218, 410; II, 1в., 55.
   Эттингер, Л. Ш. -- II, 1в., 168.
   Эфрос -- II, 1в., 165.
   Эфруси -- студ., I, 326.
   
   Юванов, С. С. -- I, 153.
   Ювенальева -- сестра Е. Кусковой, I, 182.
   Ювенальева, Е.-- рев., см. Кускова, Е.
   Юдилевский, Я. -- рев., I, 390.
   Юдоль, Г. М. -- бунд., II, 1в., 164.
   Юденков -- управл. вагоностр. з-да в Мытишах, I, 350.
   Юдин, М. И. -- раб., I, 185.
   Южаков, Серг. Ник.-- писат., I, 219.
   Юнге -- директор Петровск. ак., I, 70.
   Юнеева, Зоя -- см. Окулова, Глафира.
   Юноша-Шанявский, Бронислав -- II, 2в., 54.
   Юноша-Шанявская, Елена -- II, 2в., 54.
   Юрасов, И. П.-- рев., I, 227.
   Юрганевич -- дом-ц в Иркутске, II, 2в., 117.
   Юргонсон, Надежда -- рев., II, 2в., 135.
   Юрки, А. И.-- рев., I, 166,
   Юневич, С. П.-- товарищ Омельченко, I, 172.
   Юрковская, Юлия -- дочь повстанца, II, 2в., 144.
   Юрковский -- харьковец, I, 410.
   Юрковский, Б. Я. -- с.-д., I, 424.
   Юрковский, Флор -- с.-р., II, 2в., 141.
   Юрчик, М. Х,-- бунд., II, 1в., 146.
   Юрьев, Иван Тнмоф.-- с.-д., I, 358.
   
   Яблонский -- ученик земледельческ. уч-ща, II, 2в., 140.
   Яблонский, В. Х. -- народов., I, 160, 168.
   Яблочков, Г. -- рев., I, 390.
   Яблочков, Е. -- рев., I, 93, 99, 100, 101, 103, 104, 105, 107, 108.
   Яворовский, Феликс -- народов., I, 21, 386.
   Яворовский, Ф. И. -- поднадзорн., II, 1в., 86.
   Ягода -- шпион, III, 112.
   Ягодина, Н. -- адресатка Князева, Л. Г.-- I, 373.
   Яголковский, Киприян Филипп. -- (он же бар. Эрист Унгерн-Штеренберг, Рихтер, Обре и Штейк), агент Рачковского. затем петерб. охр. отд., III, 49--52, 72.
   Яголковский, М. А. -- раб., с.-д., II, 1в., 157.
   "Ягубов" -- см. Егупов.
   Язев, С. -- прессовщик на вагоно-строит. заводе в Мытыщах, I, 350.
   Якимова (Диковская), Л. Х. -- народов., II, 2в., 120; III, 7, 29, 130.
   Якобсон -- см. Зайд, Борис.
   Якобсон -- влад. маг., I, 135, 161.
   Якобсон -- влад. завода, II, 1в., 167.
   Якобсон. С. С. -- с.-д., I, 299, 310, 424; II, 1в., 35, 36, 159.
   Яковенко, Ал-дра,-- с.-д., II, 2в., 74.
   Яковенко, А. П. -- рев., I, 204.
   Яковенко, В. В. -- ("Вера Владимировна") -- впослед. жена А. Ваковского, рев., II, 1в., 78, 79.
   Яковлев -- знакомый Ромашкова, I, 416.
   Яковлев -- корреспонд. Махновец, Д. П. -- II, 2в., 31.,
   Яковлев -- председ. человекол. об-ва, I, 409.
   Яковлев -- рев., I, 398.
   Яковлев -- член студ. союза, I, 402.
   Яковлев, Вас.-- мещан., рев., I, 58.
   Яковлев, Вас. Яковл. (лит. псев. "Богучарский") -- рев., I, 197, 214--221, 295, 410, 418; II, 1в., 52, 53, 156, 159; 2в., 30, 92.
   Яковлев, Е. К. -- народоправец, I, 199, 201, 202, 203, 205, 206, 210, 211, 408.
   Яковлев, Мих. Яковл. -- техник, рев., I, 398.
   Яковлев, Ник. Павл. -- доносчик, II, 158, 159, 160, 161.
   Яковлев, П. Н. -- студ., рев., I, 331.
   Яковлева, В. -- рев., I, 56.
   Яковлева -- кварт. влад. в Москве, I, 328.
   Якановский, С. И. -- раб., с.-д., I, 425.
   Якуб -- дом-ц в Москве, I, 264, 267.
   Якубова -- рев., I, 287.
   "Якубович" -- рев., I, 406.
   Якубовский, Н. Ф. -- раб., с.-д., II, 1в., 25, 157.
   Якубовы -- рев., II, 2в., 39.
   Якунчиков,-- вл. ф-ки, II, 1в., 105.
   Якушкин -- литератор, II, 2в., 9.
   Якушкин, В. Е.-- прив.-доц. Моск. ун-та, II, 1в., 58, 59.
   Ямром -- влад. мастерской и Гомеле, II, 1в., 133.
   Январский, Ф. А. -- см. Котляревский.
   Яндовский, Ал-др (фил. кл. "Серый") -- рев., II, 1в., 147.
   Яндовский -- брат А. Яндовского, II, 1в., 147.
   Янжул -- профессор, I, 33, 34, 222, 224, 225, 230, 236.
   Яник, Н. М.-- раб., II, 1в., 162.
   Янишевский, М. Н. -- студ., рев., I, 243, 248, 413.
   Янковский, А. (ср. Яновский, А. А.), I, 266.
   Янковский, Н. А. -- I, 417.
   Ямкулио -- тов. прокурора, I, 92.
   Яновский, А. А. -- студент-сибиряк (ср. Янковский, А.), I, 77, 120, 265, 327, 417.
   Яновский, Виталий Феофанович -- виленский городской врач, I, 1в., 185.
   Яновский, С. -- рев., I, 390.
   Янонис, Ф. Р. -- рев., II, 1в., 170.
   Янсен -- студ., I, 327.
   Янсон, Ал-др -- предатель, II, 112.
   Янченков, Тимофей, раб., III, 160.
   "Ярославец" -- рев., II, 2в., 99.
   Ярцев-Катин -- студ., I, 336.
   Ярочкин (Генехин) -- агент нижегор. охр. отд., II, 80.
   Ярошевич, А. И. -- рев., II, 1в., 52.
   Ярошевский, А. А. -- адресат для конспирации в Нижн.-Новг., II, 2в., 67.
   Ясман, Мих. Карлович -- лекарь, рев., II, 1в., 28, 158.
   Ястребов -- священник в Сухуме, III, 149.
   Ястребов, С. М. -- студ., I, 322.
   Ястребов-Чулин, Петр Н. -- раб., с.-д., I, 369, 370, 430; II, 1в., 80.
   Ястребова, Аделаида -- рев., I, 46, 47.
   Яфимович -- полковн., исполн. обязан, обер-полиц., II, 1в., 92.
   Яхнин -- влад. селедочн. склада в Витебске, II, 2в., 55.
   Яцимирская, О. В. -- с.-д., II, 1в., 25.
   Яцкевич -- влад. типогр., I, 259.
   Яцковский, Н. В. -- с.-д., II, 1в., 25, 157.
   Ячменников,-- раб., с.-д., II, 2в., 89.
   Яшин, Дмитр. Сем. -- раб., с.-д., II, 1в., 162; 2в., 92, 93.
   Яшин, М. Д. -- раб., с.-д., II, 1в., 75, 160. Яшка --раб., I, 400.
   
ург "к либералу", который ему ответил 14/26 мая, называясь "литературным человеком" и "другом читателя"; последний, по агентурным сведениям, составил совместно с Л. Тихомировым и П. Лавровым известное обращение Исполнительного Комитета к Александру III {Речь идет, повидимому, о Н. К. Михайловском.}. Бондаренко был посредником в обмене этими письмами.
   6. Наблюдение за перепиской Мусиньянца дало еще один эпизод, имеющий косвенное отношение к делу армянских националистов.
   В II--1894 г. д-т п. препроводил московск. охр. отд-ю копию письма ив Москвы, за подписью "твой Кот", в Женеву, на имя Е. Грамматиковой в котором сообщалось, что автор и его товарищ "Саша" стремятся к сближению с купеческой молодежью, в целях революционной пропаганды среди приказчиков, артельщиков и конторщиков.
   Автором оказался Мусиньянц, жених адресатки, жившей до от'езда за границу рядом с ним в Невских номерах. Брат Грамматиковой -- Александр был известен еще ранее, когда, обучаясь в Вяземской гимназии, он затевал вместе с товарищем П. Беневоленским издавать подпольный "центральный журнал" под названием "Перья".
   7. Письмо к Мигдисову очень интересно в бытовом отношении и стоит привести его целиком.
   "Копия письма, полученного из Вана: Дорогие! Будучи постоянно в раз'ездах по окрестностям, я не имел возможности изложить вам раньше все собранные сведения. С 12-ю вооруженными товарищами в течение 35 дней я об'ехал 4 горные провинции. Миссия наша состояла в том, чтобы пройти Читах и там основать провинциальные правления. Удача превзошла всякие ожидания, несмотря на встречавшиеся повсюду препятствия. Затем мы об'ехали II, III и IV провинции. Эти провинции суть: Гайоц-Дзор, Чатах, Рштоник и Мокос. В Чатахе был произведен выбор членов правления, в Мокосе, вследствие малочисленности партии, учреждено временное правление, а в Рштонике мы скрылись в пещере Григория Нарскацу, где принимали деревенских депутатов. Мы чуть не подверглись нападению курдов, но успели во-время выбраться из пещеры, не дав им возможности окружить нас. По выходе наша партия разделилась на две части; половина заняла позицию на возвышенности сейчас же, другая же присоединилась впоследствии. Мы ожидали перестрелки, но курды заблагорассудили убраться во-свояси. В Рштонике просили нас действовать осторожно, так как состав там маленький и сильный недостаток ружей и патронов. Затем мы благополучно добрались до берега моря, где нас ожидали с лодкою наши. К нашему союзу в Рштонике принадлежат священники, монахи русские и проч. Действия наши принимают постепенно широкие размеры. Все четыре провинции поддерживают между собою постоянные сношения. Обитатели Рштоника более надежны, чем в Мокосе. Все настроены очень воодушевленно и держат нашу сторону. Опасаюсь только, что мы не в состоянии будем обеспечить их оружием. Многие беглецы из'являют желание работать вместе с нами, требуя от нас обеспечить их существование. Сако и Вардон произвели на всех хорошее впечатление. Они очень почитают русских армян. Меня просили поскорее вернуться к ним. Пусть Ташо приедет поскорее, так как в одной из провинций нужно непременно устроить склад оружия.
   Вторично напоминаю относительно снабжения оружием. Вопрос этот требует скорейшего разрешения вследствие своей важности. Я об'явил во всех провинциях, что это обязанность центрального правления, между тем в Ване отказываются уделить провинциям оружие. Напишите в Ван официально, чтобы они исполнили наше требование. Вышлите поскорее 8 штук золота. Для переправы оружия имеются три женщины и много мулсчин. Для Арчинского правления держите в Эривани запас 10 штук револьверов, может, удастся отправить".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ X

   1. Ближайшим поводом для установки постоянного наблюдения за братьями Черновыми послужило предписание д-та п. от 4/IV--1893 г., основанное, повидимому, на перлюстрационных данных, в котором сообщалось, что канцелярский служитель Иван Михайлов желает запастись ядами через Владимира Чернова, брат коего их уже добыл, но почтой послать опасается.
   На это московск. охр. отд-е ответило, что Виктор Чернов объединяет остатки народовольцев (А. И. Латухин, М. Н. Стрижев, Н. П. Ашешов). Позднее (в сентябре) Бердяев еще донес: "Появился No 2 "Летучего Листка" (народовольцев), завтра на несколько часов будет у меня; Чернов получил его от Влад. Жданова; Александр Мягков имеет связи с издателями "Л. Листка"; Браудо доставил (в Москву) 20 экз. No 1 и 30 экз. No 2 "Л. Листка"; он сообщил некоторые подробности о петербургской организации; сказал, между прочим, о том, что письмо из Акатуя, помещенное во 2 номере "Л. Чистка", писано "Якубовичем" (В. И. Браудо поехал из Москвы во Владимир с "хвостом" в виде филера Шаганова).
   Относительно Владимира Чернова в январе 1894 г. были получены еще такие агентурные сведения: 10-го числа он взял (кажется -- от брата Виктора) гектограф, а 13-го "никого не пускал к себе, так как занимался гектографированием, которое и закончил благополучно, ибо в это время Бердяеву было не до таких пустяков: "наклевывалась" типография и обыски были нежелательны.
   Длительное наблюдение за Владимиром Черновым привело к тому, что он стал догадываться, что за ним следят; по крайней мере, он жаловался (Невскому), что его "преследует извозчик на серой лошади" (на самом деле охранники никогда не пользовались лошадьми светлых мастей -- слишком заметными).
   Наблюдением за Виктором Черновым было констатировано появление в Москве саратовского землевольца Н. И. Иванова, который явился к нему 24/IX вместе (но предположению) с И. А. Иорданским.
   2. Выясненный ход к центру" можно считать и для нас выясненным; этот ход: Максимов -- Цирг -- Серебрякова, что находит себе подтверждение и в следующем докладе московск. охр. от-я от 14/1V--1894 г., за No 954/84: "На-днях поступили агентурные указания, что 24 апреля, после своего венчания (с Верой Цирг), Александр Николаевич Максимов выедет по Волге в Самару, куда его посылает орловский центр, который обусловливает эту поездку предварительной женитьбой Максимова" (речь шла, повидимому, об устройстве конспиративной квартиры).
   Деятельность московской группы народоправцев мог освещать также Невский, продолжавший и после поездки в Петербург дружить с Черновыми.
   Но имеются обстоятельства, которые заставляют думать, что в Петербурге имелся и самостоятельный агентурный источник. Так, в одной записи У меня значится: "23/II--1894 г. Бердяев ездил в Петербург и привез от корзины ключи, которые даны были для того, чтобы их бросить в воду". Кому были даны ключи от корзины, доставленной в Смоленск, в которой были, типографские принадлежности,-- мне неизвестно.
   Затем, в целях осведомления, в феврале месяце было разрешено приехать в Петербург М. Натансону. Проездом из Орла, он виделся в Москве с П. Николаевым, Н. Ф. Цвиленевым, М. И. Молчановым и А. П. Ивановым, а в Петербурге имел сношения с Э. Кобылянским, С. А. Переселенковым, А. И. Александровым и др.
   То же самое было проделано и с приятелем, Натансона; 9/IV--1894 г. д-т п. телеграфировал московскому охр. отд-ю: "Тютчеву разрешено приехать на несколько дней в Петербург; наблюдение учреждено". Что это наблюдение имело свой результат, видно из другой телеграммы Зводянского Бердяеву: "Тютчев и Гедеоновский, повидавши Сущинского, вчера вечером выехали вместе, взяв билет в Волхов. Гедеоновский говорил, что заметил за собой и другими в Орле хвост".
   Является вопросом: кому именно Гедеоновский об этом говорил? Сущинскому? А Сущинский -- М. Петрову?..
   3) Вот вкратце содержание "Манифеста социально-революционной партии Народного Права", датированного: 19/11--1894 г.
   Отмечая "опасность современного положения", "Манифест" заявляет, что "единственный выход -- решительный поворот в сторону политики народных прав и интересов, что может быть достигнуто только путем непосредственного участия страны в делах управления, т.-е. заменою самодержавия установлением свободных представительных учреждений".
   "По мнению партии, понятие о народном нраве включает в себя как понятие о политической свободе, так и понятие о праве народа на обеспечение его материальных интересов на началах организации народного производства... Гарантиями этого права служат представительное управление на началах всеобщего голосования и политические свободы, необходимым условием которых является признание права на политическое самоопределение за всеми национальностями и областями, входящими в состав России".
   "Партия ставит своей задачей об'единение всех оппозиционных элементов страны и организацию такой активной силы, которая всеми доступными ей моральными и материальными средствами добилась бы освобождения от современного политического гнета самодержавия и обеспечила бы за всеми права человека и гражданина".
   Единственным, кажется, откликом на "Манифест Н. П." был "Ответ группы южнорусских рабочих" (напечатан в брошюре "Царское правительство и рабочие", 1895 г.), в котором, между прочим, заявлялось: "Мы, южнорусские рабочие, думаем, что наше экономическое положение улучшится только тогда, когда земля и орудия производства будут государственными; кроме политических требований мы считаем необходимым, чтобы конституция обеспечивала за народом и социально-экономические требования нашей программы, для проведения которой мы, отдельные группы рабочих, будем организовываться в партию и, когда она будет достаточно сильна, с оружием в руках потребуем проведения нашей программы в жизнь".
   Помещая "Манифест Народного Права" в "Обзоре" (XVIII), официальный летописец добавил (и не без оснований): "Составители этой программы, ставившие себе целью "об'единение всех оппозиционных сил", умышленно обошли молчанием вопросы о тактике, но, насколько известно, симпатии их были всецело на стороне террористической борьбы".
   4. М. А. Мондевич в 1885 г. привлекался по д. "Пролетариата" (участвовал в устройстве тайной типографии в Варшаве -- на Сенной ул,,-- занимался пропагандой среди рабочих); в 1887 г. был сослан на 5 л. в В. С.; по отбытии ссылки жил в Самаре, а с июня 1893 г.-- в г. Орле, после чего перешел на нелегальное положение,
   5. По заграничным агентурным сведениям, В. Величкина, находясь за границей, поддерживала знакомство с В. Бурцевым и находилась в сношениях с лондонским "Фондом Вольной Русской Прессы", для листков которого обещала давать сообщения о России и, между прочим, отправила туда для напечатания. статью об обстоятельствах смерти учителя Дрожжина, полученную от М. Алехина (привлеченного к дознанию при виленском г. ж. у.).
   В. Величкина (по мужу Бонч-Бруевич) умерла 30/1V--1918 г.
   6. Сергей Михайлов Смирнов по ярославскому делу был сослан в З. С. на 3 г.; определением правит. сената от 27/VII--1889 г. за сопротивление, оказанное политическими ссыльными, в числе 22 человек, при отправлении их 9/VI--1888 г. из Тюмени, был приговорен, с лишением прав, к т. з. на 1 г. 4 м. Наблюдением по г. Смоленску, где Смирнов состоял под надзором, помимо сношений с Лежавой и Гедеоновскими, было установлено его знакомство с Д. Н. Жбанковым.
   Нельзя не упомянуть здесь о том, что в делах московского охр. отделения имеется записка начальника этого отделения за No I/II (1896 г.) директору д-та п. относительно сотрудничества в петербургском охр, отделении Смирнова, привлекавшегося по "Народному Праву".
   7. "В. п." 22/XI--1895 г. были приговорены: к ссылке в В. С.: Н, С. Тютчев и М. А. Монцович -- на 8 д.; Н. П. Фонякова и Е. К. Яковлев -- 6 л.; М. А. Натансон, А. В. Гедеоновский, М. И. Жорякова, X С. Александрова, М. А. Ромасев, А, М. Лежава -- на 5 л.; в Архангельскую губ,: Е. Троицкая, И. Львов, А, Максимов -- на 3 г.; в Вологодскую губ.-- Вик. Чернов -- на 5 л.; В. Лебедев, И. Куманин, Н. Жданова, Л. Чернова -- на 3 г.; П. Николаев, Вл. Чернов, И. Прозоровский, С. Смирнов, А. Сазонов, В. Башмачников, С. Сотников, А. Александров -- на 3 г. гл. и.
   По "в. п." от 24/I--96 г. были приговорены в В. С.: В. Браудо, М. Сущинский, Н. Белецкий, К. Иванов, В. Окольский -- на 8 л.; М. Александров -- на 3 г. т. з. и 5 л. В. С.; А. Никитинской -- 3 г. Арханг. губ.
   По "в. п." 17/I--1896 г. Н. Флеров приговорен на 2 г. т. з. и 3 г. Арханг. г.; М. Ослопова -- 1 г. т. з. и 3 г. гл. н.
   8. В поисках "резерва" народоправческой типографии московск. охр. отд-ие, помимо розыска, предпринятого в Воронеже, установило через неделю после ликвидации наблюдение за упоминавшимся выше Н. Е. Кушенским, которое, однако, выяснило лишь, что он занимался в это время, главным образом, своей невестой, с которой 15/V--1894 г. уехал в г. Тамбов и оттуда -- в имение военного врача Ф. А. Жарова (женатого на его сестре).
   Несколько позднее, в виду полученных агентурных сведений о том, что резервы типографии находятся, в городе Саратове, в помянутый город были командированы московские фидеры, но об этом деле будет рассказано особо.
   Н. Е. Кушенский привлекался к дознанию политического характера еще в 1887 году и с того времени состоял под негл. я. п. В 1894 году он снова обратил на себя внимание перепиской с Ерамасовым, ездившим за границу для свидания с эмигрантом Е. Е. Лазаревым; он посылал также в заграничные издания статьи, "осуждавшие русское правительство".
   9. П. П. Мануйлов в 1882 г. был исключен из Харьковск. ун. за участие в "беспорядках"; в 1884 г. привлекался в Воронеже за то, что давал нелегальщину реалисту Ф. Агаркову; по "в. п." 11/IV--18.85 г. выслан в З. С. (г. Березов) на 3 г.; в 1890 г. по Сабунаевскому делу был арестован и по "в. п." 22/I--1892 г. подвергнут т. з. на 1 г., после чего ему было воспрещено жительство в университетских городах и г. Твери на 5 л.
   10. А. Кранихфельд -- урожденная Дара, большая приятельница М. Н, Корнатовской, появилась на московском горизонте в начале 1891 г.; квартира ее, по выражению Медникова, была "постоялым двором", потому что ежедневно у нее были гости из числа радикальной молодежи (В. Громан; Е. Мягков, Е. Поленов, Н. Ашешов, К. Намитниченко, С. Жевайкин, Ф. Невский и т. д.). За квартирой "цыганки" (как называли Дару охранники) было почти постоянное наблюдение, которое велось, когда она жила в д. Тихомирова, по Конюшенскому пер., из дома, расположенного "визави", в котором поселились филеры Д. Попов и Зайцев. Благодаря тому, что у Дары долгое время окна совсем не занавешивались, соглядатаи видели почти все, что происходило у нее. Об этом было, впрочем, известно и другими путями -- иногда до мелочей, например: "был Гольцев и пил водку".
   После смерти В. Кранихфельда Дара вышла вторично замуж за П. Н. Малянтовича.
   11. В виду частых "провалов" московская кружковая публика стала мнительной и начала "подозревать"; обвинили курсистку Н. Г. Косюра, у которой случайно увидели письмо жандармского генерала Шрамма к председателю человеколюбивого общества Яковлеву об оказании ей помощи. Пала тень на Н. Наумова (знакомого Прозоровского и др. петровцев); но он потребовал "доказательств", которых не оказалось. Дошла очередь и до Корпатовской, которая была причастна ко всяким конспирациям и тем не менее оставалась неуязвимой, что многие об'ясняли по наивности тем, что она состоит "агентом", не догадываясь, что именно это и требуется охране для прикрытия действительного осведомителя -- Серебряковой. В конце-концов Корнатовской прямо заявили (VI--1895 г.): "Если вы, Мария Николаевна, будете возиться еще с нелегальными делами, мы вас пропечатаем". На это Корнатовская, не чувствуя за собой никакой вины, заявила: "попробуйте!" К продолжала свою бессознательную службу охране...
   Впоследствии Корнатовская вышла замуж за Елагина и уехала в Саратов.
   12. Эмиграция отнеслась несочувственно к предложениям Эртеля отчасти из предубеждения к его личности: ему приписывали оговор писателя Кривенко на дознании (в 1884 г.) по делу секретаря газеты "Новости" Грекова (который, впрочем, и сам выдавал на допросах). По этому делу Эртель просидел 1 г. в Д. П. З. и затем был выслан из Петербурга. Эртель писал (в 1891 г.), что "заветнейшая мечта моя, это -- написать роман, только не в условиях русской жизни, о молодом движении, начиная с 19/II и кончая казнью первомартовцев"; об этом он говорил и Лаврову и сообщал Черткову (в 1894 г.), говоря, что намерен собрать за границей соответствующий материал. Эртель умер в 1908 г., не выполнивши своего намерения.
   13. В. Я. Яковлев -- литературный псевдоним "Богучарский", автор трудов: "Государственные преступления в России", "Из прошлого русского общества" и др., принимал живейшее участие в издании исторического журнала "Былое"; умер в 1915 г.
   Покойному везло на провокаторов, хотя пострадать от них ему и не пришлось,-- отчасти, б. м., потому, что он был в стороне от активной революционной деятельности. В связи с пребыванием Яковлева в Москве находится одно обстоятельство, оставшееся недостаточно выясненным: в мае месяце 1895 г. он виделся с Юрковским -- из харьковских, которого наблюдение привело в гостиницу "Славянский Базар"... к жившему там Семякину (приезжал в Москву для совещаний с Зубатовым по делам агентуры), которому этот Юрковский жаловался, что за ним следят; предполагалось, что сей "харьковец" поедет в Воронеж, куда "может-быть приедут потом из Харькова (сначала -- в Усмань) нижегородцы Н. Кисляков и С. Смышляев".
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XI

   1. В XI--1893 г. П. Широкий, по агентурным сведениям, отвез (это было отмечено и наружным наблюдением) литографский камень на станцию "Быково" (в окрестностях Москвы), где отдал его на хранение управляющему каким-то владением Ильину; камень этот Широкий взял от Ментова, к которому принесли его из дома Зачатиевского монастыря, где жил, кажется, Калафати; филеры очень потешались, глядя, как тащили эту тяжесть, меняясь по-очереди, Калафати, некий техник и... Ф. Невский! Тот же Калафати отнес 9/XII--1893 г. гектограф к Жданову.
   Невольно бросается в глаза одно обстоятельство -- та снисходительность, с которой относилось охр. отделение к "принадлежностям тиснения", ходившим по рукам наблюдаемых.
   Из агентурных сведений "Жигачева" (примечание 1 к гл. VIII) мы знаем, как этот с. сотрудник с Васильчиковым -- в Вязьме, а позже Прозоровский с Богомоловым -- в Москве варили гектографы.
   10/VII--1893 г. Бердяев, сообщая д-ту п. о том, что Александр Иогансон был в с. Озерцах, Зарайского уезда, у братьев Л. и А. Покровских, добавлял, что у них там припасены мимеограф и пишущая машина.
   Мы уже знаем (гл. X, примечание 1), гектограф имел и Вл. Ч. при чем агентуре было даже известно, когда он на нем работал. То же самое было, как мы увидим в следующей главе, с 0. Хаминьш и В. Ждановым, которому 9/XII--1893 г. вышеупомянутый Калафати принес гектограф, что было отмечено и филерской проследкой.
   Несмотря на эти вполне точные сведения, охр. отделение их не утилизировало, предоставляя наблюдаемым беспрепятственно множить "запрещенные сочинения". Престидижитатор агентуры Зубатов руководствовался в этих случаях особыми соображениями: иногда он не брал "техники", чтобы не скомпрометировать своих секретных сотрудников, часто стоявших к ней вплотную; вообще же он находил, что выгоднее поймать с нелегальщиной десяток революционеров, чем одного с "техникой".
   Порою эти розыскные трюки доходили до виртуозности. Например, весной 1893 г., при производстве обыска у Б. А. Келлера, командированному специально для руководства этим следственным действием чиновнику охраны Войлошникову было приказано не обращать внимания на "вещественные доказательства", которые могут оказаться у обыскиваемого; в силу этого распоряжения пачка нелегальщины, лежавшая совершенно открыто на полке, и даже гектографские чернила, стоявшие на окне, которыми пристав Шидловский начал писать протокол, были оставлены в неприкосновенности. Вся эта комедия была разыграна для того, чтобы придать обыску характер простой формальности и бросить тем самым тень подозрения на Келлера с целью замаскировать действительного осведомителя.
   2. В квартире Л. Конкевича были переписаны: Б. А. Келлер, М. П. Бойков, Б. В. Авилов, А. В. Агарков, П. С. Широкий, А. Н. Мамуна, А. Р. Брилинг, Н. П. Вашков, Н. А. Шумицкий, П. П. Фомин, В. В. Полянский, В. Е. Потресов, А. А. Малиновский, П. Г. Гамбаров, А. С. Астахов, Д. В. Ламба, В. Я. Павлов, К. И. Забнин, В. П. Бирк, И. С. Станишевский, П. А. Рождественский и Л. Н. Блинов.
   Из этого списка видно, что некоторые, более или менее видные в будущем социал-демократические деятели (А. Малиновский, Б. Авилов, Н. Вашков) в то время не уклонялись от участия в земляческих организациях, ставивших на первый план защиту академических интересов.
   3. В числе высланных 3/XII--1894 г. были, кроме вышеперечисленных участников собранияч у Конкевича: Н. А. Ряховский, С. П. Ставровский, В. П. Кащенко, М. В. Камаринец, И. К. Кондорский, X. М. Рейнгольд, П. А. Иорданский, Н. Я. Петров, Т. И. Попов, В. Г. Михайловский, Н. П. Черносвитов, В. А. Щерба, С. Е. Иванов, П. Г. Смидович, А. И. Пискунов, Е. А. Флеров, Н. А. Флеров, В. А. Семашко А. А. Некрасов, Д. А. Протопопов, М. X. Сергиевский, В. К. Руднев, Т. Н. Атабеков, М. П. Атабеков, К. К. Осипович, И. В. Денисов, И. О. Снежинский, Ю. Ф. Семенов, И. Т. Павлицкий, В. А. Дрелинг, Д. П. Калафати, А. Н. Винокуров и М. Е. Цейтлин.
   4. Владимиров об'явил, в качестве приват-доцента при Московском университете, курс философии уголовного права; его появление на столичной кафедре вызвало сильное возбуждение среди студенчества, в виду предшествовашей деятельности нового профессора в качества защитника ростовщика Кравцова и земского начальника Протопопова, процесс которого когда-то нашумел.
   Судебная комиссия О. Совета нашла, что Владимиров, до 1888 г. стоявший за состязательный процесс и за выборную мировую юстицию, менял затем свои убеждения по мере того, как выяснялось реакционное направление на верхах. "Признавая, что Владимиров проповедует реакционные идеи, что он берется за защиту заведомо грязных дел, что проповедь реакционных идей может оказать деморализирующее влияние на студентов, суд. комиссия постановила не допускать В. в Московский университет".
   В виду этого С. Совет послал к Владимирову депутацию с предложением, во избежание могущей произойти демонстрации, отложить чтение лекций; подвергнутый бойкоту, В. отменил объявленный им курс.
   5. Полного текста "петиции 42" в моем распоряжении нет; но другим моим записям, в ней содержались еще требования об увольнении оберполиц-ра Власовского и упразднении охр-го отделения.
   Во всяком случае, выступление с подобной петицией в то время являлось проявлением некоторого гражданского мужества, и будет справедливым привести имена участников этого акта, совсем незаурядного в истории русских университетов.
   Петицию подписали профессора: И. Сеченов, Ф. Эрисман, Н. Грот, Н. Филатов, А. Столетов, Ф. Фортунатов, П. Стороженко, А. Остроумов, П. Дьяконов, А. Шварц, А. Фохт, А. Чупров, А. Крюков, М. Духовской, В. Миллер, К. Тимирязев, А. Маклаков, Д. Лопатин, И. Горожанкин, И. Нейдинг, В. Шервинский, Н. Корсаков, П. Виноградов, М. Менсбир, М. Карелин, И. Огнев, Н. Миропольский, С. Корсаков, К. Павлинов, А. Бобров, В. Герье, А. Булыгинский, Д. Анучин, Н. Зелинский, Ф. Корш, С. Соболевский, П. Умов, А. Кожевников, В. Ключевский, М. Соколов, В. Тихомиров, Ю. Гамбаров.
   6. В архиве судеб. комиссии С. С. были документы обвинительного характера и письма защитительные, касавшиеся подозрений в предательстве: Клонского, П. Г. Косюры (см. прим. 11 к гл. X), Скерста (приговорен к удалению из Демидовского лицея), Горячкина (покинувшего тот же лицей), Алексеева, некоего М. Р. и др.
   Из упомянутых лиц В. Ю. Скерст был скорее шантажистом, чем шпионом; за скандальные истории его исключали из всех учебных заведений, куда он поступая. В IV--1894 г. Скерст был подчинен негл. надзору и удален из Москвы. У жившего вместе с Скерстом студента А. В. Горячкина товарищи нашли донос на тамбовское землячество, адресованный генералу Шрамму.
   Подозрения относительно Клопского (подлежавшего, вследствие "в. и." от 6-II--1893 г. т. з.-- на 1 м. и гл. н. п., на 2 г.) основывались исключительно на том обстоятельстве, что он, несмотря на то, что его разыскивали, жил в Москве более или менее явно и полиция его не арестовывала. Но объяснялось это очень просто: охрана не интересовалась толстовцами и агентуры среди них не имела.
   Что касается В. А. Алексеева, то он, действительно, дал на дознании по делу Астырева изобличающие других показания (в частности -- о казанцах: Соскисе, Прокушеве и др., имевших отношение к распространению "Лет. Листка" народовольцев). Но Алексеев писал свои пространные объяснения, будучи ненормальным, в припадке религиозного помешательства; он оправдывал, как значится в No 3 "С родины на родину", "низость своего поведения тем, что познал истинное христианство".
   Инициалы "Н. Р". относились, по всей вероятности, к Рудницкому, который был сотрудником с-петербург. охр. отделения, а потом "работал" у жандармов в Киеве и Одессе.
   7. В списке участников С. Совета весеннего состава 1895 г. значились: В. Ф. Макеев, М. И. Масленников, Н. Н. Веселовзоров, М. Н. Янишевский, В. Е. Павлов, В. М. Фивейский, Н. А. Шишло, Г. Д. Няшин, А. И. Антоконенко, В. П. Серебренников, С. Д. Крылов, В. Е. Алексеевский, П. Н. Вельский и Э. Ф. Руди.
   8. Дознание о "С. Совете" было разрешено "в. н." от 6-XI--1896 г. так: П. Щирский, Н. Вельский и И. Денисов -- 3 г. гл. н. в Арханг. губ.; П. Милюков -- 2 г. гл. н.; В. Фивейский, Г. Горшечников, П. Лавров, М. Загряцков, Г. Логачев, М. Янишевский, Э. Руди, В. Щирский, А. Лосицкий, С. Крылов -- несколько недель т. з., и 3 г. гл. н.; Н. Веселовзоров и П. Шишло -- 1 г. гл. н. Об остальных дело было прекращено (по манифесту).
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XII

   1. Деятельность Брусневской группы в Петербурге уже достаточно освещена в литературе. Одесский кружок, из которого вышел ряд крупных с.-демократов (Нахамкис, Вельтман, Павлович, Г. Циперович) занимался пропагандой среди матросов и рабочих уже в 1892 году.
   К. Чекеруль-Куш и жена его Анна (ур. Барабаш) были арестованы в Юрьеве в конце 1893 г.; у них был найден склад революционных изданий и рукописей на русском, польском и немецком языках; на дознании выяснилось, главным образом, благодаря показаниям Николая Адамовича, что к кружку принадлежали студенты Юрьевского ун-та И. Давыдов, А. Скворцов, Н. Баиздренко, Д. Исаев., М. Косач, И. Федоров; кружок Занимался пропагандой среди рабочих и переводами сочинений К. Маркса, Ф. Энгельса и "Бебеля. По этому делу Баиздренко получил 6 м. т. з. и 2 г. гл. н.; супруги Чекеруль-Куш -- 4 м. т. з; и 2 г. гл. н.: Давыдов -- 3 г. гл. н. в сев. губ.
   Александр и Анна Машицкие, а также многие другие, были привлечены к дознанию вследствие заявления, сделанного донскому жанд. упр. рабочим Петром Ветровым, который затем отравился 16/XII--1893 г.
   2. Винокуров был удален из Москвы в марте 1890 г. во время "беспорядков"; снова был выслан 3/XII--1894 г. в числе других 46-ти лиц в связи со студенческими волнениями. В следующем году Винокуров был арестован в Екатеринославе, по ходу дознания о кружке Мицкевича. Когда московск. охр. отд-е сообщало жанд. упр-нию сведения о Винокурове, оно вычеркнуло сведения о посещениях Корнатовской квартиры Винокуровых и то, что в доме Ляховой, где жила Корнатовская, бывала Винокурова; сведения же о том, что в доме Трусова, где жила Серебрякова с мужем, бывала Винокурова, было оставлено: "так, в случае чего, скорее подумают на "Маньку",-- рассуждал Зубатов, делая шахматные ходы своей агентурной "королевой".
   3. Рабочие мастерских Московско-Брестской ж. д. давно были об'ектом внимания революционных агитаторов; еще П. Аносов и А. Синицын старались проникнуть в их среду; о том же думали Бруснев и Егупов; вел пропаганду среди этих рабочих и А. Н. Добронравов (высланный в 1890 г. в Нижний-Новгород, где он и умер). К этой пропаганде имеет отношение и следующий случай: 29/XII--1894 г. младший фельдшер Моск.-Брестск. лс. д. представил в полицию брошюры "Социализм и политическая борьба" и "Хитрая механика", найденные матерью А. Н. Егорова в шкапу после уехавшего жильца, пом. машиниста Моск.-Брестск. лс. д. Я. И. Мотина, которого на следующий день и арестовали.
   4. В ответ на сообщения д-та п. о Чичкиных и К-о Бердяев донес, что в перлюстрациях идет речь о кружке саморазвития, в котором участвует до 20-ти молодых людей; кружок имеет польские нелегальные издания и распространяет гектографированные брошюры; за ним имеется наблюдение внешнее и "внутреннее".
   Бердяев в данном случае не лгал: Чичкин был приятель Батурина, жившего вместе с Шестопаловым, знакомым М. М. Петрова ("Пуговка"), который и "освещал" их деятельность (между прочим указал на Жмурова, имевшего брата вольноопределяющегося и сестру, которые, живя на Воробьевых горах, хранили, будто бы, нелегальщину;, за ними тоже было наблюдение).
   5. В "Материалах для биографического словаря социал-демократов" (Москва, 1923 г.) относительно П. И. Винокуровой, между прочим, сказано, что она "входила в образовавшийся тогда женский кружок из трех человек, завязывала связи с женщинами работницами " и т. д. Возможно, что эти сведения относятся к П. П. Марголиной, В. Ф. Поздняковой и К. П. Воскресенской, которых охрана считала принадлежащими к кружку Винокуровых.
   6. Из воспоминаний С. И. Мицкевича ("Пролет. Рев." No 14) видно, что весной 1894 г. в Горках, Переяславского уезда, Происходило мимеографирование писем Ленина "Что такое друзья народа и как они воюют против с.-демократов". В этом деле принимали непосредственное участие А. А. Ганьшин и В. Н. Масленников. В моих материалах нет указаний на то, что охр. отд-ние знало об этом деле, хотя о том, что у названных лиц есть принадлежности тиснения, оно было осведомлено, что доказала ликвидация их кружка 9/VI--95 г.
   7. Воззвание, составленное 7/VI на собрании, состоявшемся у Кирпичникова, начинается обращением: "Товарищи-рабочие!" и затем оповещает, что "рабочие, понявшие необходимость бороться сообща, соединились в "Рабочий Союз" и приглашают рабочих всех фабрик и заводов присоединиться к ним" за тем, чтобы "дружно бороться за право свободно собираться для обсуждения своих дел", бороться, "пока вся земля, все фабрики и заводы не сделаются общественной собственностью".
   Представляет интерес и набросок программной формулировки, найденный в бумагах Кирпичникова (переписанный на машине и отгектографированный); привожу заключительную часть: "Итак, организация, организация и организация -- вот политика пролетариата. Все, что стоит помехой на этом пути, должно быть устранено. У нас в России такой помехой является абсолютизм. Поэтому, у нас программа деятельности передовых бойцов пролетариата такова: тайная организация пролетариата для достижения политической свободы и политическая свобода для беспрепятственной, открытой организации пролетариата".
   8. В числе материалов, отобранных у Ганьшина, были 30 экз. "Летучего Листка" народовольцев и визитная карточка студента Лесного инст-та Выходцева", последний летом 1895 г. приезжал из Петербурга в Москву, был под наблюдением, в виду имевшихся указаний на то, что он распространяет "Летучие Листки". Источником этих агентурных сведений мог быть тот же "лесник" М. М. Петров", возможно, что последний "освещал" и Ганьшина, учившегося в Петербургском технологическом институте.
   9. В. М. Каверин (упоминавшийся уже по делу о "Русско-кавказском кружке) "привлекался к дознанию в Пензе и по "в. п." от 9/XI--1894 г. был подвергнут т. з. на 1 м. и гл. н. на 1 г.
   10. Показание М. Мандельштама о том, что типография, обнаруженная у Масленниковых, была приобретена им в Риге и затем находилась в его распоряжении до VI--1896 г. стоит в некотором противоречии с воспоминаниями С. И. Мицкевича ("На грани двух эпох"), по рассказу которого у братьев Масленниковых шрифт, похищенный из московской типографии, был еще ранней весной 1894 г.; кроме того, как мы уже видели, валик для станка был доставлен К. А. Кирпичникову незадолго до ликвидации группы Андреем Карпузи. Возможно, что Мандельштам показал в данном случае неверно с тем, чтобы сбить с толку жандармов.
   11. Жандармским дознанием был выяснен лишь некий "Барбасон", но охр. отд-ние сразу установило, что эта кличка относятся к Д. Колчину (одно время он служил в часовом магазине Перекудина, на Солянке); по агентурным сведениям, Колчин (были сообщепы его приметы) должен был присутствовать 3/IX--1896 г. на собрании рабочих в д. 43, на Семеновской ул. 5/IX Зубатов читал Медникову письмо секр. сотрудника, который сообщал: "В доме Климовой, в воскресенье, произошло 3-е собрание, но Варбасов на нем не был -- он уходил на фабрику; за ним посылали, но не нашли; ему скоро предстоит отбывание воинской повинности. На сходке был Коровин, Ромашков и др. К этой компании принадлежит рабочий Еремеев Мишка, живущий в доме Исакова, на Татарской ул."*.
   По поводу этого письма Медников заметил: "Не Мишка, а Сашка".
   За Ромашковым наблюдение велось с 25/VIII; у него был знакомый Яковлев.
   12. Достойно примечания: несмотря на то, что личность Якова Дмитриева Лебедева охр. отд-м была точно установлена (крестьянин Верейского уезда, Хапольской в., д. Облянищева, 26 л., работал на ф. Михайлова), на запрос жанд-го упр-ния о нем последовал ответ: "Выяснить не представилось возможным"; более того: по приказанию Бердяева фамилия Лебедев была совсем "вычищена" из переписки по этому делу.
   13. Сведения, которые были сообщены ген. Шрамму охр-м отд-м о рабочих, упомянутых в показаниях Р. Наумова, были следующие:
   П. Чернов -- как лицу вредного направления, ему было воспрещено жительство в Москве сроком по 1/VII--96 г.
   С. Федотов -- известен по д. Мицкевича и о "Московск. Рабоч. Союзе"; знаком с привлекавшимися в разное время "по Рабочему Делу" Я. Ларионовым, П. Егоровым, Л. Кудриным, А. Карпузи, Т. Самохиным, Н. Хозецким, Ф. Поляковым и М. Васильевым.
   П. И. Гончаров -- участвовал в сходке, состоявшейся осенью 1895 г. в Говейной роще; был арестован по д. "Московск. Рабоч. Союза".
   Ф. Игнатьев -- как лицу вредного направления, было воспрещено жительство в Москве по 1/VII--1896 г.
   В. Дешевой -- в июле 1896 г. был под арестом 8а подстрекательство рабочих к забастовке. Брат его Петр -- тоже.
   Л. Маклаков -- до ноября 1895 г. состоял под негл. н. полиции.
   К. Сеняев -- до сентября 1894 г. тоже состоял под н. н. п.
   А. Кудрин -- привлекался в 1895 г. по группе с.-д.; за вредное направление было воспрещено жительство по 1/VII--1896 г.; имел общий с Федотовым круг знакомых.
   Относительно И. Е. Царева в охр. отд. тоже имелись сведения, но о них оно почему-то нашло нужным умолчать. Между тем, еще 26/X --1895 г., служивший на ленточной фабрике Сегалова в Москве крп. А. И. Стрельцов являлся к приставу 1-го уч, Хамовнич, ч с заявлением о том, что "на фабрике скрывается высланный из Петербурга И. Е. Царев, распространяющий брошюры". Мне неизвестно, какая судьба постигла этот донос, по нельзя сомневаться, что он, а равно и доносительное рвение Стрельцова, не были так или иначе использованы.
   По "в. п." от 28/I--1898 г. И. Царев был отдан под гл. н, п. на родине, на 1 г. П. Чернов получил 2 г. гл. н. вне столиц и фабричных районов, а И. Горбунов -- 1 г. гл. н. на родине.
   Относительно других лиц, привлекавшихся по "С. Р.", мне известно только, что К. Бойэ был приговорен на 3 г. ссылки в Архангельскую г. а Ф. Бойэ -- на 3 г. гл. н. на родине.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIII.

   1. В числе задержанных 4/V--95 г. (большей частью на несколько дней) были: Е. Д. Смирнова, А. И. Павелко-Поволоцкий, М. Д. Загряцков, С. Ф. Иванов, И. И. Корчемкин, Ф. П. Крылов, Н. Д. Пухтинский, В. И. Белъцов, И. И. Оловянников, И. О. Глебин, В. Ф. Соколов, Г. К. Хрщанович, А. М. Форафонтова, Е. В. Чуреева, В. С. Горский, А. П Истокская, В. В. Салатко-Петрищев, Н. А. Янковский, А. А. Яновский, Г. Д. Карпузи, Е. В. Котельникова, Г. П. Михайловский, А. С. Качковская, А. А. Крутикова, П. И. Немцев, М. М. и П. М. Териховы.
   Аресты были многочисленны вовсе не потому, что заговор отличался обширностью; обыскивали и задерживали "на всякий случай" в виду важности дела (замышлялся "террористический акт первостепенного значения") и с целью прикрыть агентуру, которая стояла слишком близко к заговору.
   В числе арестованных были даже явные социал-демократы (брат и сестра Карпузи), а также люди, им, повидимому, сочувствовавшие, если судить по отобранной у них литературе; таковы, например, Оссопинская (рукопись "Женщина и работница", литогр. бр. "Наемный труд и капитал"), Уваркина ("1-е мая -- 4 речи рабочих"); Скворцов ("Эрфуртская программа" и "Социал-Демократ", No 2). Дознанием было установлено также, что на собрании у Егорова читали "Наши разногласия" Плеханова.
   2. По "высочайшему повелению" от 14/II--96 г. о московском террористическом кружке были отданы под гласный надзор полиции: З. Гернгрос -- на 5 л. в Закавказье; И. Войнарский -- 3 г. в З. С.; Н. Пухтинский -- 3 г. в В. С.; Е. Смирнова -- 3 г в Вологодск. губ.; А. Акимова, Н. Аракчеева -- на 5 лет; И. Скворцов, В. Оссопинская, А. Филатов, О. Чистякова, М. Рыжкина, В. Соколов на 3 г.; З. Уваркина, А. Вильковская, В. Муринов, П. Руденко -- на 1 г. Об 11 лицах дознание было прекращено.
   О дальнейшей судьбе Распутина известно, что. находясь в ссылке, он подал "покаянную" и, живя в Средне-Колымске, "стоял вне колонии" политическвх ссыльных, а в 1902 году оттуда уехал (Цыперович; "За полярным кругом", 282 стр.).
   Т. Акимова во время отбывания одиночного заключения заболела психическим расстройством.
   3. Чтобы сбить с толку кружковую публику о причинах провала распутинской группы, Зубатов пустил через агентуру слух, что причиной ареста был донос дворника, который почуял будто бы, что от квартиры Бахарева "пахнет недобрым" (газами); эта полицейская басня была принята всерьез, и подобная версия о провале "распутинцев" нашла себе место в заграничной прессе ("Лет. Листок" Ф. В. Р. П., No 27).
   4. Воззвание, которому не суждено было увидеть свет, имело такое содержание: "Группа народовольцев, издающая "Листок", занята в настоящее время печатанием книжек для народа. За последний год ею изданы следующие брошюры: "Рабочий день", "Царь-Голод", "Ткачи", "Об'яснение закона о штрафах", "Об'яснение новых правил для рабочих". Теперь печатаются "Гвоздь" и "Углекопы"... Недостаток денежных средств подвергает опасности самое существование типографии, деятельно разыскиваемой полицией,-- необходима помощь посильными денежными взносами".
   5. В Петербурге, по делу лахтинской типографии были еще арестованы: П. И. Бедов; П. Ф. Борисов; И. А. Долинин, И. Е. Смирнов, А. С. Шаповалов, М. П. Кузьмин, С. О. Кржицкий, А. И. Косолобов. З. Т. Ковалевский, Н. Н. Книпович, М. А. Кондратьев, П. И. Попов, Н. Ф. Тульский, А. Е. Тулупова, А. Ю. Фейт, Л. М. Книпович, В. И. Купцов, С. Н. Кургуев, З. П. Невзорова,
   В Одессе были задержаны: А. Л. Катанская, Д. К. Крайнев, М. Г. Тулупов, А. В. Гертопан, X. С. Чернявский, а в Аккермане: В. П. И. П. и Г. П. Приютовы, А. Ф. Осмиховский и Ковалевский. У Приютовых был обнаружен склад последних изданий группы народовольцев.
   6. О рабочей партии думал не только Приютов. В дневнике, отобранном у Михаила Тулупова, между прочим, имеются такие записи: первое собрание группы народовольцев было 11/XI--95 г.; "поводом для собрания было то, что группа эта соединилась из кучки интеллигентов и рабочих; у интеллигентов были материалы для издания и средства, а у рабочих -- типография, и они работали в ней. Интеллигенты считали себя членами группы, а рабочих -- исполнительным средством их гения; они от рабочих знали все до мельчайших подробностей, а мы про их дела ничего не знали"...
   7. Интересную характеристику "смутного времени" 90-х г.г. и новой ориентации эпигонов народовольчества мы находим в письме В. Я. Яковлева, который, будучи сторонником этого течения революционной мысли, писал еще в IX--95 г. за границу: Странная вещь, но даже мне, живущему здесь и постоянно вращающемуся в известной среде, нелегко разобраться в том удивительном шатании политической мысли, которое служит отличительным признаком переживаемого времени. Года три-четыре тому назад социал-демократическое направление не могло даже считаться сколько-нибудь заметным явлением русской жизни; теперь оно безусловно господствует: к нему пристало значительное количество революционно-настроенной молодежи" и т. д. ("Былое", VIII--1917 г., ст. В. Кранихфельда).
   8. Нельзя не признать, показания Шулятиковой грешили излишней откровенностью -- в этом отношении она следовала, очевидно, примеру самой Прейс и других. Показания Шулятиковой не носили, впрочем, покаянного характера; она была сослана в Сибирь, где вышла замуж за Распутина и под этой фамилией была арестована по делу о готовившемся покушении на жизнь министра юстиции Щегловитова: ее. задержали с, бомбой в Петербурге 6/II--08 г., а через И дней после этого казнили.
   9. Охранному отделению приходилось иногда поневоле выступать в роли блюстителя "добрых нравов". По поводу посещения Прейс и Олениным номеров "для свиданий", отделение представило обер-полицеймейстеру доклад (29/XII--97 г., No 16.162), в котором выступило против гостиниц "специального назначения". Рассказывая об упомянутом свидании, во время которого Прейс предлагала Оленину "организовать группу для террористических действий, обещая в случае согласия средства для выполнения предприятия, при чем тут же передала ему народовольческий листок",-- охранное отделение жаловалось, что благодаря наличности нескольких выходов из подобных гостиниц филеры не могли уследить за выходом наблюдаемых из "Малого Эрмитажа", и таким образом конспирация Прейс удалась.
   Описанный случай не был единичным. Так, например, пропагандист И. И. Чорба после свидания с рабочими, чтобы избежать проследки, брал проститутку и оставался ночевать в номерах д. Егорова, где филеры вынуждены были его оставлять. Руководствуясь теми же мотивами конспирации Н. Н. Шатерников, опустивший 29/III--92 г. в почтовые ящики 15 конвертов с прокламациями, закончил день ночевкой в известной гостинице Виноградова, на Страстном бульваре.
   Во всех подобных случаях, заканчивало охр. отд-ние свой доклад, главная цель наблюдения -- установление личности наблюдаемых, оставалась недостижимой, так как за неприменением к таким гостиницам общих правил о п, описке видов на жительство, никаких формальных следов пребывания там посетителей не оставалось.
   10. 20--IV--96 г. в Москве были арестованы еще: С. К. Иванов, Н. А. Кабанова, А. П. Богословский, С. Г. Григорьев, Б. А. Федченко, С. Н. Маслов, Н. К. Иванов, Лев Печковский, М. А. Кабанова, А. С. Жебровский, Т. Ф. Оленина, Н. Н. Андрианов, Д. В. Нагорский, А. В. Ивинский, Б. П. Модестов, В. Ф. Иванов, В. Цебриков, К. Красавин, М. П. Захлыстов.
   11. П. И. Кусков был арестован 8--III--90 г. во время московских студенческих беспорядков; 18--IX--92 г. был обыскан и привлечен к дознанию по Казанскому делу о "Летучих листках" ^народовольцев, 12--I--93 г. его отдали под н. н. п.
   

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XIV.

   1. При октябрьском письме Лаврова, занимавшем 3 листа небольшого формата тонкой пергаментной бумаги, была еще записка, с которой скалькировали копию. Другое послание Лаврова с датой 16--28/I--1896 г. (с обращением "Дорогие товарищи!") было скопировано 1/II--1896 г. в московск. охр. отделении для Зубатова, к которому оно поступило тоже агентурным путем (через Гуровича, который дал заграничным революционерам для писем "надежный" адрес своей сожительницы Воейковой). Письмо Лаврова написано 28/I, а 27/I было сделано распоряжение о перлюстрационном контроле корреспонденции на имя Воейковой.
   2. А. Казанцев был предназначен к высылке пред коронацией; 6/V--1896 г. его обыскали и арестовали, так как у него нашли партию революционных изданий: "Что нам нужно и начало конца"; "На рубеже двух царствований", Тарасова; "Октябрьская стачка в Иваново-Вознесенске" (гект. бр.) и др. Привлеченный к дознанию при московском г. ж. у., К. дал откровенные показания, вследствие которых 5/VII--1890 г. была арестована с нелегальщиной К. Кузнецова и разыскивался давший ей эту нелегальщину Владимирский.
   3. П. Марышев приезжал в Москву в V--1895 г. и в I--1896 г.; за ник велось наблюдение; в последний раз он останавливался у Ковалевой и часто посещал М. П. Котова, который стоял во главе кружка с социал-демократическими тенденциями. "Котовский" кружок составляли: С. Л. Депсамес; М. К. Малишевская; Н. И. Гущин; Д. И. Виноградов; П. А. Нестеров; А. Ф. и В. Ф. Шилины; Б. Д. Фридман; С. Л. Франк; М. Б. Захадер; К. А. Новгородцева; П. М. Степанов; Б. П. Григорьев; Е. Н. Дмитриева; П. Ф. Теплов; И. Я. и Г. Я. Франчески; А. А. Жардецкая; А. Ш. Коган и Ф. А. Данилов.
   М. Н. Котов по "в. п." от 5/XI--1897 г. был приговорен к 4 м. т. з. и 2 г. г. н.
   4. Возможно, что в данном случае речь идет на самом деле не об Анне, а об Инне Гермогеновне Смидович, вся родня которой не давала покоя охране; помимо брата ее Петра, о котором уже была речь, под наблюдением находилась еще Ольга Гермогеновна Смидович, которая в V--94 г. была замечена в сношениях с эмигрантом И. Бланковым -- "сподвижником Бурцева"; за корреспонденцией ее была тогда же установлена "цензура" (перлюстрация писем П. Смидовича началась еще ранее -- 24/II--1892 г.),
   5. Несмотря на то, что Иваново-Вознесенск находился в сфере московского, влияния, никакой агентуры столичная охрана там не имела; между тем в этом промышленном центре уже тогда велась пропаганда, которой руководил Ф. А, Кондратьев, стоявший во главе кружка Иваново-вознесенских и шуйских рабочих; одним ив деятельнейших помощников его был А. Евдокимов; интересна рукопись, отобранная у последнего при его аресте в I--1896 г.; я приведу в качестве показательного документа целиком содержание этой программы, носившей заглавие: "Практическое обоснование рабочего движения, выработанное согласно с условиями данного момента".
   "а) Конечная задача союзов: 1) отнять накопленный труд из рук частных лиц и сделать его собственностью общества; 2) выработать способ пользования этим сокровищем.
   б) Для большего удобства союз возникает в виде местных, отдельных, хотя и имеющих между собою связь кружков,
   1. Возникновение такого кружка возможно при наличности хотя бы двух критически мыслящих личностей, желающих осуществлять прогресс в человечестве,
   2. Пропаганда направляется на более развитых рабочих обоего пола.
   3. Для собрания имеется особая квартира, которая должна стоять вне подозрений полиции, так что частые собрания на одной квартире нежелательны.
   4. Кроме общих собраний, необходимы собрания для лиц, подготовленных к вступлению в кружок, где более опытные члены занимаются их подготовкой.
   5. Каждый вновь вступающий член должен быть известен одному иди двум старым членам.
   6. Лица, возбудившие почему-либо сомнения в своей искренности, в кружки не принимаются.
   7. Прежде введения нового члена в кружок необходимо дать ему некоторую подготовку, чтобы принципы рабочего движения освещались для него работой собственной мысли.
   8. Члены кружка обязаны сохранять, тайну организации, забота же о личной безопасности предоставляется собственному усмотрению каждого члена ибо найти границу между благоразумной осторожностью и пискарной премудростью, поистине невозможно.
   9. Средствами пропаганды служат: изучение политической экономии, как "науки работников"; общее научное образование; чтение литературных и публицистических произведений, проникнутых принципами рабочего движения; разные брошюры и статьи по рабочему вопросу; ознакомление с рабочим движением в России и за границей; журналы, изданные рабочими и для рабочих; устные беседы о положении рабочего класса и т. п.
   10. Члены кружка основывают кассу, отчисляя 2% месячного заработка, средства которой употребляются на выписку книг, наем квартиры и пр.; кроме того, из этой кассы отчисляется особый фонд на помощь пострадавшим за пропаганду членам и их семействам.
   11. Кружок должен завести сношения с другими местными организациями.
   12. Члены кружка могут быть командированы в другие местности для направления в желательном смысле где-либо происходящих беспорядков, для пропаганды и основания новых кружков.
   в) Разросшиеся в данной местности кружки об'единяют рабочих в местный союз, принимающий для более успешной борьбы с фабрикантами цеховую организацию.
   г) Делами союзов заведывает особое выбранное правление из нескольких лиц.
   д) Союз борется с капиталистами путем строго расчитанных стачек, достигая этим повышения заработной платы и укорочения рабочего дня и в то же время способствуя развитию в рабочем классе солидарности и человеческого достоинства.
   е) Местные союзы объединяются в рабочую партию, которая имеет свое правление и борется на, политической почве. Рабочая партия поддерживает сношения с рабочими партиями всех стран.
   ж) При первой же возможности достаточно об'единенные рабочие предъявляют правительству свои требования:
   1. Признание законом рабочих союзов, касс, библиотек без контроля правительственных чиновников.
   2. Дозволение рабочим совещаться о своих делах и бороться с фабрикантами путем стачек.
   3. Неприкосновенность без суда личности рабочего и всякого члена государства.
   4. Установление законом 8-часового рабочего дня.
   5. Полнейшая свобода слова и печати,
   6. Контроль над фабричными работами.
   а) Когда рабочие добьются исполнения этих требовании, то дело их об'единения пойдет еще быстрее и скоро они достигнут такой силы, для которой изменить существующий строй на началах братского труда будет возможно без пролития крови.
   6. Как раз в это время (30/IV--1896 г.) в охр. отд. поступил анонимный донос, посланный на имя генерал-губернатора, в котором писалось; "Не берите греха на душу -- прикажите удалить из города Надежду Шестакову, любовницу политического Флегонта Данилова... У нее хранятся все бумаги политические". Н. А. Шестакову не замедлили обыскать, при чем нашли "Открытое письмо Николаю II" и другие листки; ее арестовали, а Данилова выслали.
   7. Киселев прибыл в Москву 25/XII--1895 г. из Нижнего-Новгорода, который являлся в то время марксистским питомником. Вместе с Киселевым приехал А. А. Сувоев; за обоими с 1/I--1896 г. было установлено наружное наблюдение, которое особых результатов не дало; выяснилось только, что Киселев занимался комиссионерством по велосипедному делу.
   8. Будучи в Петербурге, Колокольников останавливался "без прописки" у Н. Дудина и В. Кудрявцева и виделся с С. Казанцевым, М. Ракитиным, С. Костроминым, Е. Душиной, А. Волковой, Е. Чуреевой, А. Рябининым, П. Рубакиным и А. Звягинцевой.
   9. На время коронационных торжеств были удалены из столицы, между прочим: Г. Б. Красин, Н. Ментов, Г. Карпузи, X. И. Биронт, при чем разрешили, чуть ли не умышленно, избрать себе на время высылки местожительством г. Тулу целой группе лиц, более или менее единомышленных, каковы; А. Рязанов, X. П. Радин, супруги Волоцкие, А. Муринова, К. Чекеруль-Куш, С. Н. Ставровский, В. А. Руднев, рабочие -- С. Ф. Федотов и П. С. Солдатов.
   10. 22/II--1896 г. при вятск. г. ж. у. было, возбуждено дело о сотруднике газеты "Вятский Край", поднадзорном В. С. Арефьеве, по обвинению его в составлении воззвания "С.-Петербург. 1-го января 1896 г.", которое писец губ. земск. управы В. Г. Горохов оттиснул на управском гектографе в количестве 100 экз. В бумагах Арефьевабыла найдена запись: "В. В. Мягкову, для передачи И. М. Блову". При выяснении оказалось, что заметка эта относилась, к Москве и касается Ивана Матвеева Белильцева, состоявшего секретным сотрудником московск. охр. отделения и работавшего на заводе Носенковых, где в то время, как мы уже видели, циркулировали революционные воззвания.
   11. По делу, "Московского Рабочего Союза", были еще арестованы: Б. А. Кварцев, П. Н. Колокольников, В. П. Суходольская, Н. М. Величкин, К. М. Величкина, М. Ф. Бойэ, Е. А. Скобникова, В. В. Мягков, В. П. Толстов, Л. С. Костромина, Н. В. Мягков, Э. Г. Гамбургер, X. Л. Рума и рабочие: З. Л, Лавров, З. Я. Литвин, А. И. Пильчиков, Н. И. Федоров, Я. С. Бугров, В. Семенов, М. Н. Белогуров, С. Елизаров, Ф. Л. Лукьянов, В. И. Пискунов, П. И. Гончаров, А. К. Мешков, П. П. Емелин, Т. Я. Евстигнеев, Е. С. Круглов, Г. С. Малахов, А. М. Тананин, А. В. Истомина, М. Афанасьев, Г. П. Лапшин, Н. Е. Афанасьева, Ф. Д. Кулагин, О. Васильев, В. П. Дешевой, А. И. Гузичев, Е. С. Мартынов, А. Н. Григорьев, П. П. Дешевой, И. Л. Пальчиков, П Егоров, Ф. А. Ремизов, М. П. Гумилевский, И. Михайловский, Г. Д. Гаврилов, А. И. Писчиков, В. М. Смирнов, М. И. Поддевкин, Е. П. Листратов, Н. А. Миролюбов, М. П. Моргунов, Н. Г. Гаврилов, Н. Г. Трусов, Н. М. Смирнов, В. Д. Цепляев, Е. И. Немчинов, И. М Гаврилов, С. В. Дуплин.
   Рума был арестован 12/VII--1906 г., когда прибыл в Москву по Курской ж. д.; он имел заграничный паспорт и 1370 франков; при нем нашли еще брошюры: "Речь Алексеева", "Сибирь и каторга" Кенана и 23 рукописи по рабочему вопросу.
   12. Последствия "интимных" разговоров с Зубатовым пришлось испытать державшемуся наиболее корректно с ним Леопольду Рума, которого по выходе нз тюрьмы заподозрили (я думаю -- не без инспираций его опасного собеседника) в предательстве; в 12 номере "Искры" было даже заявлено 6/XII--1901 г.: "В Перми не менее комфортабельно устроился еще более вредный человек -- Рума. Как известно, Рума был провокатором по делам 1896--97--900 гг. (московским)". Насколько мне известно -- Рума провокатором не был.
   13. Заагентурены были: М. Афанасьев (впоследствии -- известный деятель зубатовских рабочих организаций), П. П. Емелин, М. И. Поддевкин, который подлежал обыску в ликвидацию 6/VII--1896 г., но оказался выбывшим на родину (возможно, что уже состоял агентом) и, кажется, некоторые другие.
   14. В. Бонч-Бруевич выбыл в IV --1896 г. с В. М. Величкиной (впоследствии его женой) в Цюрих, где вошел в сношения с Аксельродом и Плехановым в качестве делегата московской социал-демократической организации и занялся организацией транспорта революционных изданий в Россию ("Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода", т. I, 136).
   15. В числе арестованных по д. "М. Р. С." было 7 человек с завода Гоппера. Как видно из ответа московского охранного отделения на запрос ж. управления (VIII--1897 г.), кружок на этом заводе был организован Т. Т. Самохиным, который был потом привлечен к дознанию при петербургском г. ж. у.; в 1894 г. во главе этого кружка стоял рабочий А.Л. Привалов, а позднее -- А. К. Мешков, которым руководил П. Кодокольникор. Кружковые собрания гопперовцев происходили у П. Егорова.
   16. По делу "Р. С." был арестован 11/II--1896 г. рабочий В. Н. Булгаков, который состоял секретным сотрудником Зубатова; в одном из писем, кажется -- позднейших, адресованных на имя Павлова (Медникова), Б. просил устроить его на завод А. Гутмана; когда именно Б. заагентурен, мне неизвестно.
   17. Филерская экскурсия в Прибалтийский край повела в дальнейшем тоже к "ликвидации", во время которой был арестован и "транспортист" -- И. Пуде. На дознании он признал, что был передаточным агентом по пересылке нелегальных изданий из-за границы в Россию.
   7/VI--1897 г. Пуце показал: в VI--1896 г. он встретил в Либаве Э. Ролау; узнав, что П. получал через пароходного служащего Штрангмана нелегальщину, Ролау поручил ему устроить транспортировку русских революционных изданий и дал цюрихский адрес Бонч-Бруевича, с которым должен был снестись Синицын. Штрангман согласился перевозить, по отказался получать на свое имя в Любеке. Будучи в Риге, Пуце познакомился с немецким с.-д. Миллером, который, уехав эа границу, вскоре сообщил адрес склада транспортов: "Lubek, Мittelstrasse, No 30, А. Манн". Ролау передал адрес Синицыну, а тот сообщил его Бонч-Бруевичу; последний в VIII--1896 г. уведомил, что книги высланы и сообщил адрес для писем в Цюрих: "Leiter Grabon, No 37, бюро, Луиза Деблер". Вскоре Штрангман доставил 2 1/2 пуда нелегальщины, которую Пуце и повез в Москву, где Синицын, у которого он ночевал, уплатил ему 66 руб., а остальные (42 р.) обещал уплатить потом, но не заплатил...
   18. Кроме взятых с поличным, 2/XI--1896 г. были арестованы еще интеллигенты: Л. М. Серебряков, А. В. Генерозов, С. И. Преображенский, О. Г. Смидович, Е. Д. Флеров, С. С. Якобсон, Б. А. Юрковский и К. В. Зейдлич, а также рабочие: Д. Т. Александров, Е. А. Андреев, К. П. Барютин, А. М. Богомолов, М. Васильев, Н. В. Голеев, И. И. Дробиков, С. Е. Дубинкин, И. X. Дубов, А. Л. Кононов, К. И. Крышенский, Г. Липатов, С. Липатов, И. И. Лиотиков, М. Ф. Лихачев, Г. М. Лукьянов, С. Ф. Михайлов, М. А. Пантелеев, П. Прохоров, М. Н. Русанов, К. М. Сухов, В. Д. Терехов, Д. М. Убогов, А. П. Никитин, А. С. Черняев, Ф. М. Кудрявцев, И. П. Волков, Н. Александров, А. А. Александров, К. Ф. Евдокимов, Т. Федоров и В. Н. Булгаков (относительно последнего см. прим. 16-е).
   19. Н. А. Горячева на дознании показала, между прочим, что машину, на которой ею переписывалась нелегальщина, ода купила у своей квартирной хозяйки К. М. Ионовой (о ней уже была речь), и что брошюры "Основные положения Эрфуртской программы" Каутского и "Людвиг Фейербах" Энгельса дал ей, техник Пиотровский (Казимир Иеронимов -- уезжал за границу и разыскивался по д. "Народного Права").
   20. Вот список рабочих, отданных под гл. н. п. (на 1 год): Г. Липатов, М. Лихачев, Кочергин, М. Лихачев, Г. Лукьянов, Н. Александров, С. Липатов, Н. Дробиков, С. Дубинкин, Ефим (Иван?) Шумов.
   21. Было воспрещено жительство в губерниях столичных в фабричных районах на 3 года (по 17/I--1900 г.), следующим "бромлеевнам": И. М. Глебову, П. К. Михайлову, В. С. Кузнецову, Ф. А. Боечину, И. Н. Петрову, и на 2 года: Б. Е. Дегтеву, А. М. Нуждину, И. И. Артемову, Т. П. Двойникову, Н. Д. Никифорову, В. З. Соколову, В. П. Прохорову, С. И. Яконовскому, Ив. Е. Егорову, Е. А. Чернышеву, И. В. Гудкову, В. И. Попову, А. М. Нуждину, Г. А. Ефимову, С. А. Смирнову, А. Т. Долгушину, И. Ф. Мизонову и Е. А. Строгову.
   Такая расправа была вызвана желанием припугнуть рабочих завода Бромлея, среди которых революционная пропаганда пустила корни. На это обратил внимание даже заведовавший заводом инженер-технолог Стекольщиков, который счел своим нравственным долгом донести об этом полицейскому приставу (1-го уч. Серпуховской части), указав зачинщиков -- рабочих П. И. Хаилова и И. Михайлова. Но охранное отделение и без того было осведомлено; оно даже знало, какая нелегальщина (и по какой цене) распространяется на заводе (в кружке Крышенского, Богомолова, Кононова, Сухова), а именно: "Социализм и политическая борьба" Плеханова -- 75 к., "Развитие научного социализма" Энгельса -- 50 к" "Наши разногласия" Плеханова -- 2 р. и пр.
   Осведомленностью этой охранное отделение было обязано своему молодому сотруднику Емелину, который 25/VIII--1896 г. писал, например, господину Лебедеву (старинный псевдоним Зубатова): яНа нашем заводе, т.-е. заводе Бромлея, что у Крымского моста, была вызвана стачка... Борис Алексеевич {Кварцев.} рекомендовал нового интеллигента; по приметам это должен быть тот, которого вы мне показывали карточку; он раньше назывался, будто бы, Абрам Вениаминов; а кто живет с Капитоном {Сухов.}) -- не знаю. Извините, что письмо без марки -- ей богу нет денег ни копейки. Г-н Лебедев! Всепокорнейше прошу вас, будьте добры, помогите мне сколько-нибудь деньгами... Не думайте; что дай человеку один раз, он и будет попрошайничать. Меня же заставляет крайняя нужда. Известный Вам Павел Павлов Емелин".
   В дальнейших своих сообщениях тот же агент, уже за псевдонимной подписью,-- не без умысла выбранной -- "Рысаков", сообщал о пропаганде среди рабочих, о замышляемых стачках, о деятельности "Каранатыча" {Мешков.} и т. д. Писал, между прочим, Емелин о том еще, что Афонин, подозревая Дундина в шпионстве, сказал; "Степан служит в сыщиках"; сообщал также, что после ноябрьских арестов рабочие обозлились на интеллигентов и, когда к кучке рабочих в портерной попытались "примазаться" два таких пропагандиста (один рябой), то их сочли за шпионов и выгнали вон.
   А "примазаться" охотников было, невидимому, не мало. Интеллигенты искали связей с рабочими иногда и не в подобающих местах. Емелин рассказал, между прочим, о случае с рабочим Н. П. Алфимовым; последний в одном из притонов когда-то знаменитой Драчевки познакомился со студентом Никольским, который дал ему свой адрес (Ляпинское общежитие) и обещал достать "хороших книг".
   Нам еще придется в дальнейшем встретиться с этим птенцом гнезда Зубатова.
   22. Охранному отделению было известно, что у Войткевнча имелся гектограф, которого по обыску у него не нашли. Он успел его спрятать после того, как забрали во время студенческих беспорядков его товарища Дубинского.
   

ПРИМЕЧАНИЯ к ГЛАВЕ XV.

   1) В перлюстрированном письме К. Чеботарева (31/I--1896 года) к И. Ф. Топчиеву в Екатеринбург сообщалось об остракизме, которому подвергнут Захарьин, и о 18 "отступниках", записавшихся на его лекции и лишенных за то "всех льгот курсовой организации".
   2) Интересна мотивировка политического тезиса, которую развивает воззвание "С. Совета" от 21/III--96 г.
   "Современный ун-ий режим есть лишь частное проявление общегосударственной политики. Борясь против насилия и произвола ун-го начальства, студенчество будет закаляться и воспитываться для политической борьбы с общегосударственным режимом. Систематическое проведение реакционных; начал в жизнь ун-ов со стороны правит-ва сопровождалось полной деморализацией профессуры и упадком чувства собственного достоинства в студенчестве. Удаление проф. Эрисмана, (назначение Попова обязательным лектором, увеличение штатов ун-ой полиции, уничтожение института старост на мед. фак., предоставление правлению ун-та исключительного права распределять летние занятия между студ-ами, лишение армян и поляков возможности оставаться в качестве ординаторов и экстернов при клиниках и пр. и пр.,-- все эти безобразные и циничные меры не вызвали никакого протеста со стороны студен-ва, что свидетельствует об указанном падении чувства собственного достоинства в нем. Беспорядки, поставленные на общестуд. почву, взволновав студ. среду вызовут к активной жизни наилучшие элементы, для которых станут ясны смысл и значение протеста. Выразив активный протест, студ-во покажет, что его нельзя безнаказанно оскорблять, и что бывает предел его терпению"...
   3) Число задержанных в XI--96 г. студентов по делу союзнической организации возросло потом до 70 с лишком; среди них были и несомненные "политики" (из которых некоторые заняли потом видное место в революционном движении), например: И. Ф. Блинов, М. К. Вольский, В. Г. Громан, А. П. Доливо-Добровольский, И. А. Семашко, С. Н. Слетов и др.
   4) Некоторые педеля, помимо исполнения своих прямых обязанностей -- шпионить для университетской инспекции, состояли платными агентами охранного отделения, которому доносили не только на студентов, но и на профессоров и на свое начальство; одним из таких секретных сотрудников был петель П. А. Сарычев-Кулешов (агентурный псевдоним -- "Куликов"), с которым имел дело Медников.
   5) По распоряжению д-та полиции от 18/I--97 г. были лишены права жительства в столице студенты Московского университета: А. А. Ассинг, И. И. Барамов, И. Ф. Блинов, И. М. Бондаренко, Н. В. Васильчиков В. Г. Громан, В. С. Дерябин, М. П., Доброхотов, П. И. Кирсанов, О. И. Корнилов, П. М. Коротенко, И. М. Курило, В. И. Михалевич, А. Г. Михайловский, П. М. Назарьев, А. О. Огаджанов, Д. С. Платонов, М. Р. Ростошинский, Н. А. Семашко, С. Н. Слетов, А. А. Ступин, В. М. Турбин, Н. Х. Фосс и М. В. Чиков.
   6) В качестве членов "С. С." 23/III--97 г. были арестованы: Е. И. Лятоскевич, Г. Л. Корякин, П. X. Канонов, А. В. Артюшков, С. И. Ершов, С А. Королев, В. Д. Чельцов, В. П. Одинцов, С. И. Солнцев, С. Л. Мacлов, Б. Н. Захаров, Ш. М. Чериковер, А. В. Ильинский, С. А Мирошниченко, Б. Н. Клириков, А. М. Квасницкий, Я. О. Пилсудский, Л. Ф. Друговино, С. Г. Крупнов, Ф. X. Коренев, С. П. Гвоздев, В. Ф. Дорошевский, Ц. Л. Гинсбург, К. Ф. Рожновский, Н. К. Кничер и В. П. Грацианский.
   Из членов суд. комиссии были задержаны: С. С. Карасева, О. О. Тер-Степанов, А. К. Долгов, П. В. Фандеев, Л. И. Рыбкин, С. В. Шаповалов, В. Н. Щкварцов, М. С. Щук /dd>
ин и А. М. Сраниловский.
   И. А. Кашин и В. В. Маньков были взяты, как "издатели" (советских листков). Арестованные: М. И. Мережинский являлся представителем бюро труда, а П. С. Завриев и А. С. Кулеш были кассирами, Д. И. Виноградов подвергся аресту исключительно на основании перлюстрационных данных. З. В. Гусеву, П. А. Казанского, В. С. Колокольцову, В. В. Назарова и Ко М. Острова задержали в виду результата обысков у них.
   Из упомянутых лиц Солнцев попал на замечание охраны еще в 1896 году, когда было сперлюстрировано его письмо в Нежин к брату Сергею, в котором он писал (14--XI), что принимает деятельное участие в кружке, ставящем целью "воспитание борцов за политическую свободу". Кашин обратил на себя внимание, когда явился 2/I--97 г. в охранное, отделение с заявлением, что его приятель Васильчиков страдает напрасно, так как к "С. С." не принадлежит, и что брошюру Аксельрода ему дал он -- заявитель. Из документов, отобранных по обыску у Кулеша и Острова, видно было, что они придерживались социал-демократического направления.
   7) М. Ф. Ветрова была арестована в Петербурге 21/XII--96 г.; допрашивавшие ее ж. о. Шмаков, прокурор Кичин и Семякин, пользуясь душевной депрессией арестованной, вынудили от нее кой-какие признания, что и толкнуло Ветрову на роковой шаг. Памяти Ветровой (под таким же заглавием) посвящена книжка, изданная за границей в 1898 г. Обществом народного права.
   8) Кто был заместителем "Фединьки" -- мне доподлинно не известно. Из студентов Московского универеитета в те времена состояли, как им увидим далее, секретными сотрудниками московского охр. отд. Льюогорский и Адам Гедвило (псевдоним " Панов"); последний был удален из Москвы за участие в беспорядках и по возвращении сделался агентом Зубатова. Гедвило был приятелем Рожновского (арестованного на сходке у Медведевых), которого он злостно предал в 99 году (по виленскому делу). Осведомителем по студенческим делам в 90-х годах был еще К. В. Молчанов, которого я лично видел в охранном отделении, куда он явился 18/III--1892 г. с письмом к г. Павлову (Медникову, бывшему тогда в отсутствии) и с просьбой дать "в счет будущего" денег; в доказательство своего бедственного положения он представил скидочную квитанцию железной дороги на проезд из Тулы в Москву; Зубатов приказал выдать этому белокурому юноше с лицом ребенка, но пахнувшему водкой, 10 рублей...
   

ПРИМЕЧАНИЯ к ГЛАВЕ XVI.

   1) За подстрекательство к стачке на Мытищинском заводе рабочим М. А. Смирнову, Г. М. Курбатову, Е. С. Павлову, А. П. Поросятникову, Г. Михайлову и М. Г. Меняку было воспрещено жительство в фабричных районах, столицах и их губерниях.
   2) В I--97 г. циркулировали еще воззвания: одно, гектографированное, по поводу забастовки на фабрике Коншина и другое, за подписью "Рабочего Союза", сообщавшее о стачке на петербургских фабриках Паля, Штиглица и на Охтинской мануфактуре и о том, что, поверив новым обещаниям, рабочие 13/I встали на работы.
   Позже появился гектографированный "Отчет кассы Рабочего Союза" за январь и февраль 1897 г., который был издан, по сведениям охр. отд-ния, кассиром А. Кулешом. Вот содержание этого "Отчета": "Приход, (остаток от 1896 г.; от спб-х товарищей; за карточки; от благотворительного учреждения (60 р.); от организации; от ч. р.; от г. т.; из С-ка (60 р.); от 1225 (100 р.) и т. д., всего -- 1.228 р. 73 к. Расход: помощь (заключенным, высылаемым, высланным рабочим и интеллигентам, их семьям и безработным) -- 676 р. 60 к.; литература -- 70 р.; конспиративные расходы -- 71 р.; уплата долгов -- 300 р.; итог -- 1.117 р. 50 к."
   3) В круг знакомых Рыкачева входили, между прочим, техники И. С. Бабаджан и В. Н. Хатунцев, арестованный потом, С. П. Красников -- сожитель Д. К. Лысогорского и А. Л. Де-Вальден, который был 17/I обыскан (по доносу) и арестован в виду того, что у него обнаружили много нелегальной литературы (соц.-демократической -- польской и русской).
   4) В предмайскую ликвидацию 97 г. были еще задержаны рабочие, 4/IV: Н. А. Рыбаулин, М. Е. Семенов, Е. Иванов и А. Н. Артамонов; 18/IV -- Е. Н. Олимпиев и 1/V -- М. И. Рожанов; первые пятеро были вскоре освобождены. По ходу дознания об этой группе была арестована еще 13/V Л. И. Биронт. Кроме того, были обысканы 4/IV Э. Гамбургер и П. И. Соломин.
   5) Кто же этот осведомитель -- Лысогорский? Из лиц, вращавшихся в революционных кружках того времени, с такой фамилией был известен только студент московск. ун. Дмитрий Константинов Лысоторский, которого (см. предыдущую главу) охр. отд-ние аттестовало, как "социал-демократа по убеждениям"; донося в I--97 г. о С. П. Красникове, оно снова повторило этот отзыв, упомянув, что и названный студент и его сожитель Н. К. Лысогорский "сочувственно относятся к соц.-демократическим доктринам". В 95 г. Л. жил в квартире "тамбовцев" вместе с Б. Я. Рытовым (Терентьевым), Н. С. Жихаревым, А. А. Сабуровым, М. Ф. Владимирским и А. Ю. Фином.
   6) Мне кажется, я не имею права умолчать о некоторых фактах, связанных с именем Николая Ивановича Малинина, оценку которых я, впрочем, не могу взять на себя, за неимением всех необходимых сведений.
   10/XII--04 г. нач. петербр. г. ж. у. донес д-ту п. за No 18298 о том, что задержанный по д. об'единенной с.-д. организации петербургских студентов неизвестный 8/XIII назвался Николаем Ивановым Малининым. На этом донесении директор д-та п. положил резолюцию: "В Казани был Малинин, который оказывал услуги по Саратову в бытность там начальником г. ж. у. полковника, а ныне генерала, Иванова и предлагал ротмистру Боброву выяснить Гершуни. Не тот ли?".
   Здесь следует упомянуть, что Иванов в Саратове был лишь до I--01 г., а в 04 г., если не ошибаюсь, именно он был начальником петербурского ж. у.; Бобров же был назначен нач-м саратовск. охр. отд-ния в VIII--02 г. К этому необходимо прибавить, что в XII--98 г. в Москве был арестован (по делу "Союза борьбы)" студент московск. университета Николай Иванович Мадинин, саратовский уроженец, и что помощник нач-ка московск. охр. отд-ния Сазонов, сообщая д-ту п. в VI--99 г. имевшиеся у него агентурные сведения о саратовском с.-д. комитете, в числе членов такового называл Каеиеровича, Фофанова и Н. И. Малинина. Следовало бы разобраться в этой истории.
   7) По наблюдению в Курске за Лосицким, кроме Гуковского и Минятова, были выяснены: И. К. КондорскиЙ, Н. М. Катаев, Т. И. Попов, В. К. Руднев, Н. А. Никольский, Н. В. Чернышева, акушерка Солодилова Так как признаков "южной типографии" не оказалось (она была обнаружена южнее -- в Екатеринославе), то наблюдение в Курске обошлось без ликвидации.
   8) Это было чуть ли не последнее появление М. Н. Корнатовской на горизонте первопрестольной. "Манька" изменила вскоре "Мамочке" и вышла замуж за Б. Елагина, с которым и поселилась затем в Саратове. Дальнейшая ее судьба мне неизвестна; если Мария Николаевна жива, она могла бы многое поведать о, прошлом московских революционных кружков, в жизни которых ей пришлось играть такую печальную роль.
   9) У Семеновой и Никитина по обыску взяли, кроме трех брошюр ("Два письма к Н. К. Михайловскому" марксистов, печ., 94 г. и др.) рукопись, касавшуюся французской революции 48 года. У П. Н. Ястребова-Чумина, кроме заграничных изданий и воззваний "Рабочего Союза", были обнаружены два гектограф, листка: "Стачка железнодорожных служащих в Швейцарии на Северо-восточной жел. дор." и "Гамбургская стачка", оба -- от имени "Московского Рабочего Союза" (последний ив них с датой: 7/XII--96 г.).
   10) Последнему "Московскому Раб. Союзу" вообще не везло; после ликвидации его старалась донять еще перлюстрация. Так, 20/XII--97 г. д-т п. препроводил моск. охр. отд-нию копию корреспонденции, посланной ив Калуги на имя И. М. Острова, в которой неизвестный автор писал; "Необходимо, не медля ни минуты, передать приложение по адресу: "Семинарский тупик, д. Кудрявцева, кв. 6, спросить Лидию Павловну Мандельштам"... Вручить лично, от кого -- не говорить. Для тебя опасности никакой... Письмо к тебе это -- уничтожь". Содержание приложения (сокращенное) было такое: "В ночь на 13 дек. у здешнего статистика П. Н. Быкова... произведен обыск, во время которого ваш адрес найден на ряду с адресом Ульянова, живущего в доме Романовского... В случае дознания он намерен изложить дело так... Прошу передать все это Ульянову... Желательно, чтобы настоящее письмо было уничтожено как можно скорее".
   Старая история: письма конспираторы уничтожали, а копии с них охрана утилизировала!
   О значении адреса Л. Мандельштам (урожденная Кранихфельд) рассказано ниже (по д. Роговина).
   10) Следует упомянуть еще об одном деле (я не вполне уверен,-- относится ли оно к числу социал-демократических). 29/X--97 г. в конфиденциальном письме на имя Л. А. Ратаева (заменившего больного Семякина по заведыванию отделом политических розысков д-та п.) Зубатов писал: "Вашему Высокородию известно, что у "Старомосковского кружка" имеются две конспиративных квартиры: одна -- в доме Боровковой, по 1-му Волконскому пер., там, где живут супруги Андрей Нилов и Елизавета Алексеева Елагины, а другая -- в доме Кудрявцева, по Семинарскому тупику, у Лидии Павловой Кранихфельд. Обе квартиры находятся на расстоянии трех минут ходу и помещаются в очень глухой, местности, близ, Екатеринского парка. С первого появления в Москве Александр Иогансон вел дело исключительно через Кранихфельд, квартира которой целиком может считаться за его организацией.
   "12 сего октября, в 10 час. 40 мин. утра к супругам Елагиным пришел неизвестный господин, который через 30 минут пошел от них к Кранихфельд. Не застав последней дома, од вышел м, постояв минут 5 на, углу Божедомки, направился в Ново-Екатерининскую больницу вероятно -- по ошибке, так как Елагина занимается в Старо-Екатерининской больнице я, спросив о чем-то, поехал на извозчике в Выполозов. пер., в дом Васильева, где живет недавно обысканная по делу Каммера фельдшерица Елена Николаева Добровольская"...
   Из дальнейшего повествования о похождениях неизвестного установилось, что он, взявши дорожные вещи с Курского вокзала, выехал вечером в Петербург, сопровождаемый филерами, которые отметили, что наблюдаемый дважды раскланивался через окно с ехавшим тем же поездом Н. К. Муравьевым. Из этого ясно, писал в заключение своего доклада Зубатов, что неизвестный "принадлежит к группе Иогансона, представителем которой и главным работником в петербургском кружке является известная д-ту п. Скалона".
   В Петербурге таинственный незнакомец был немедленно выяснен, о, чем Ратаев поспешил сообщить в Москву. Это был X. М. Роговин, который, по сведениям д-та п., в VII--97 г. "скрылся из Петербурга и, по слухам, перешел на нелегальное положение". В II--93 г. Роговин был обыскан в Берлине в числе 13 русских студентов, при чем у него нашли по обыску номер "Саксонской Рабочей Газеты" с отчетом о с'езде германских соц.-демократов (XI--92 г.). По возвращении в Россию Роговин был вызван в д. п., где дал "удовлетворительные об'яснения" о своем поведении в Берлине; 28/I--97 г. он присутствовал на собрании у А. Г. Каррик, на котором члены общества "Помощь" обсуждали способ превращения этой организации "в орудие социалистической пропаганды среди рабочих"...
   А для чего Роговин ездил в Москву,-- осталось покрыто мраком неизвестности.
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов