ПЕРВАЯ КНИЖНАЯ ЛАВОЧКА ВЪ ПЕТЕРБУРГѢ
ПРИ ПЕТРѢ ВЕЛИКОМЪ.
РАЗСКАЗЪ ИЗЪ ТЕМНАГО ВРЕМЕНИ БОРЬБЫ ЗА ВѢРУ НА РУСИ.
"Confutatis maledictis,
Flaramis acribus addictis,
Voca me cum benedictis!..."
(Missa-requiem).
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИЖНАГО МАГАЗИНА Д. Ѳ. ѲЕДОРОВА (СЫНА).
Разсказъ, въ беллетристической формѣ изображающій судьбу первой книжной лавочки въ Петербургѣ въ 1722 году, этотъ былъ представленъ на конкурсъ, объявленный въ 1879 году издателемъ журнала "Нева" и, какъ единственный принятый, заслужилъ премію. Поэтъ, Яковъ Петровичъ Полонскій, бывшій судьею этого конкурса, отозвался въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о разсказѣ, который, по его словамъ, помимо беллетристическаго интереса, изобличаетъ въ авторѣ глубокое историческое изученіе избраннаго предмета.
Въ разсказѣ, дѣйствительно, всякая черта, цыфра и фактъ согласны съ лучшими изслѣдованіями той эпохи, частію печатными, частію добытыми самимъ авторомъ.
I. День въ книжной лавкѣ.
Михайло Васильевъ, "второй петербургскій книгопродавецъ".
"Грыдорованныхъ дѣлъ мастеръ Петръ Пикардъ
Книжникъ Аввакумъ
II. Двѣ силы.
Люди древляго благочестія
Анаѳема
Въ неожиданной западнѣ
"Слово и дѣло Государево"
Заключеніе
Михайло Васильевъ, "второй петербургскій книгопродавецъ".
Раннимъ іюльскимъ утромъ черезъ глубокую грязь одной изъ улицъ вновь возникшаго города "Питербурха" пробирался человѣкъ, довольно странно одѣтый. Поверхъ нѣмецкихъ чулковъ и башмаковъ съ пряжками, на ноги были одѣты валенки, подшитые по подошвѣ и носкамъ кожею; на камзолѣ нѣмецкаго покроя былъ накинутъ русскій кафтанъ, а на головѣ торчала шляпа страннаго нерусскаго фасона.
Человѣкъ этотъ назывался Михайломъ Васильевымъ и былъ прежде московскимъ мастеровымъ "ружейнаго дѣла разныхъ художествъ"; пробирался Михайло Васильевъ къ новому "гостинъ-двору", построенному, какъ и многія зданія новорожденнаго города, "мазанковымъ" способомъ. Въ этомъ гостиномъ дворѣ находилась "типографская книжная лавка", къ которой Михайло Васильевъ былъ приставленъ лавочникомъ для продажи всякихъ книгъ, артикуловъ, журналовъ, указовъ, "грыдорованныхъ кунштовъ" (гравированныхъ картинъ) и географскихъ и навигацкихъ картъ, выходившихъ изъ печати съ петербургскаго печатнаго двора, московской, александро-невской и другихъ типографій.
Осторожно, то широкими, то мелкими шагами, переступалъ "второй петербургскій книгопродавецъ" лужи и выбоины немощеной улицы, но вдругъ на самой серединѣ попалъ ногою въ глубокую яму съ липкою грязью, валенокъ застрялъ тамъ, а нога въ нѣмецкомъ башмакѣ выдернулась изъ валенка и чуть-было не попала въ грязь.
-- Экъ размыло! ну ужь погодка здѣсь!-- въ Москвѣ такой и не видывалъ! ворчалъ Михайло Васильевъ, стараясь удержаться на одной ногѣ, а другою снова попасть въ торчащій изъ грязи валенокъ.
Въ этотъ самый моментъ на улицу завернула коляска въ двѣ лошади цугомъ и понеслась прямо на Михайла Васильева. Кучеръ уже издали кричалъ завязшему, чтобы тотъ сошелъ съ дороги, но Васильевъ никакъ не могъ справиться со своимъ валенкомъ; кучеръ закричалъ громче и началъ сдерживать лошадей, а сидѣвшій въ коляскѣ нѣмецкій полковникъ приподнялся, чтобы разглядѣть, что тамъ произошло. Наконецъ, книжнику удалось вытащить изъ грязи валенокъ, и онъ побрелъ дальше, но, доѣхавъ до этого мѣста, и коляска сразмаху увязла въ грязи такъ, что лошади еле-еле могли вытащить ее. Торопившійся куда-то полковникъ сердился и ругался.
-- Vermaledeite Stadt!... Schweinen ist's bios hier zu leben!...
Другіе лавочники гостинаго двора, уже успѣвшіе отпереть лавочки, хохотали, глядя на происходившее, и Михайло Васильевъ былъ встрѣченъ общими шутками:
-- Што, другъ! валенокъ-отъ, почитай, не посѣялъ!
-- Прогулялся-бы, Миша, въ нѣмецкихъ-те чулкахъ, по православной грязцѣ!
-- Да-а!... въ такое время безъ валенокъ и не выходи! отвѣчалъ Михайло Васильевъ на шутки и сталъ снимать замки и печати съ широкихъ дверей лавочки. Вмѣстѣ съ нимъ въ лавочку вошелъ и подручный его и оба, покрестясь на образа, принялись убирать и приводить въ порядокъ "первый книжный магазинъ въ Петербургѣ".
Магазинъ этотъ былъ похожъ скорѣе на кладовую по своему убранству: на простыхъ полкахъ были сложены груды переплетенныхъ и непереплетенныхъ книгъ; въ углахъ и на полу также были навалены книги и листы указовъ; подъ широкимъ прилавкомъ лежали "грыдорованные куншты" и карты; на стѣнахъ висѣли "персоны" (портреты) царя, Шереметева, изображенія кораблей, "галіота свѣйскаго" и проч.
Торговалъ Михайло Васильевъ въ этой лавочкѣ уже давно, лѣтъ восемь, съ 1714 года, когда онъ, по протекціи цейхъ-директора Петербургской типографіи, Михаила Аврамова, заступилъ мѣсто прежняго лавочника, "тередорщика" Василья Евдокимова, который можетъ быть названъ "первымъ петербургскимъ книгопродавцемъ ".
При вступленіи Михайла Васильева въ эту должность, дѣла лавочки были небольшія, и товару въ ней было немного: Михайло Васильевъ принялъ разныхъ книгъ и гравюръ на 862 рубля 28 алтынъ и 2 денги, какъ значится въ сдаточной описи 1715 года. Товаръ былъ все недорогой: одни только "морскія карты Варяжскаго моря" въ бумажномъ переплетѣ стоили по 8 рубля за штуку, а все прочее было очень дешевой цѣны. Напримѣръ, указъ "о строеніи каменномъ" стоилъ 2 денги, азбуки учебныя -- 6 алтынъ, указъ, "дабы челобитчики самому царскому величеству челобитныя подавать не дерзали" -- 4 денги, "о кадетѣ" -- 2 денги и такъ далѣе. Недороги были и картины: "Персона (портретъ) его царскаго величества" -- 10 и 15 алтынъ, 5 и 2 денги, "Персона Шереметева съ двухъ досокъ" -- 10 денегъ, "Питербурхъ на александрійской бумагѣ" -- 6 алтынъ, тоже малый -- 5 денегъ, "Полтавская баталія" -- 5 денегъ, "Ингерманландская карта четырехъ досокъ" -- 6 алтынъ, "Страсти Господни, разгыхъ штикунштовъ" -- 6 денегъ и т. д.
Съ тѣхъ поръ, въ теченіе семи лѣтъ, дѣла книжной лавки значительно развились и расширились. Каждая новая карта, куншта и книга, гдѣ бы ни была напечатана, въ Москвѣ или въ Петербургѣ, поступала въ лавку, на "вольную продажу", и тамъ можно было найти всѣ новости, указы, реляціи и артикулы; кромѣ того, каждый годъ выходилъ календарь.
На отвѣтственность Михаила Васильева за все это время было сдано печатнаго товара слишкомъ на тридцать тысячъ рублей.
Отвѣтственность лавочника была большая, а между тѣмъ онъ ничѣмъ не былъ гарантированъ отъ самовольныхъ заборовъ книгъ разными вельможами безъ денегъ, росписокъ и вообще какихъ-либо документовъ. Первые четыре года отъ Михайла Васильева принимали отчеты, но потомъ счетоводство и отчетность донельзя запутались и прекратились...
Окончивъ уборку лавки, Михайло Васильевъ съ подручнымъ принялись очищать мѣсто для новой книги, которую въ этотъ день должны были привезти изъ типографіи. Въ открытую дверь лавки заглянулъ сосѣдній купецъ и произнесъ:
-- Помогай Богъ!... чай, для новой книжицы мѣсто очищаете?
-- Подлинно такъ, отвѣчалъ, выпрямившись, Васильевъ,-- сегодня пришлютъ книгу господина тайнаго совѣтника и барона Петра Шафирова о шведкой войнѣ.
-- Для чего-же гораздо большое мѣсто очищаете ей?
-- А для того, что государевымъ повелѣніемъ много ея тиснуто: тысящь двадцать новымъ тисненіемъ.
-- Но-овымъ? Такъ и допрежде сего она тискалась?
-- Тискалась пять лѣтъ тому назадъ, да вся разошлась.
-- На какую же потребу столь великое множество ея опять выпущено?
-- А книгу эту намѣреваются разсылать по всей Имперіи, дабы разсѣять ложные и прелестные слухи, распускаемые врагами царя о швецкой войнѣ. Въ сей книжицѣ обстоятельная експликація дана обо всемъ, что до войны касается... да вотъ она и сама ѣдетъ, указалъ Васильевъ на приближающійся возъ съ книгами.
-- Смотри не увязни! закричалъ онъ мужику; но мужикъ, часто возившій книги въ лавку, зналъ уже дорогу и по окраинѣ подъѣхалъ къ лавкѣ.
-- Принимай, Михайло Васильичъ! сказалъ мужикъ, снявъ шапку и отирая потъ. Книгу начали всѣ втроемъ разгружать съ воза и складывать въ лавку, а сосѣдніе сидѣльцы гостинаго двора кучей собрались около воза и глядѣли на происходившее.
Разговаривавшій съ Васильевымъ купецъ взялъ съ прилавка экземпляръ только-что отпечатанной книги и началъ ее разсматривать и вертѣть во всѣ стороны. Это была довольно объемистая въ осьмушку книга, на переднемъ листкѣ ея было озаглавлено:
"Разсужденіе какіе законные прічіны его імператорское велічество Петръ первый, Императоръ и самодержецъ всероссійскій. И протчая, и протчая, и протчая: къ начатію воіны протівъ Короля Карола 12, Шведского 1700 году имѣлъ, и кто изъ сіхъ обоіхъ потентатовъ, во время сеи пребывающей воіны, болѣе умѣренности и склонности пріміренію показывалъ, и кто въ продолженіи оной съ толь велікімъ разлітіемъ крови хрістіянскои, и разореніемъ многіхъ земель віновенъ;"... {Правописаніе подлинника.} и проч.
Набравшіеся въ лавку сидѣльцы окружили купца, читавшаго заглавіе книги, и внимательно слушали.
-- Обстоятельная, я чаю, книжица? сказалъ купецъ, прочитавъ, наконецъ, длинное заглавіе книги.
-- Обстоятельная, Прохоръ Кузьмичъ, обстоятельная! отозвался лавочникъ,-- ты сдѣлай починъ. Нынѣ ты со шведкой войны въ изрядныхъ прибыткахъ, сдавши большія партіи нѣмецкихъ цвѣтныхъ суконъ для войска государева.
-- А какая цѣна книги? спросилъ купецъ, снова разглядывая книгу.
-- Цѣна небольшая: десять алтынъ всего! отвѣтилъ Васильевъ.
-- Ну, имъ сдѣлаю починъ книжицѣ, рѣшился купецъ и пошелъ въ свою лавку за деньгами.
-- Миша! не продавай Кузьмичу книгу -- у него рука тяжелая: какъ клиномъ заколотитъ книжицу, вся сгніетъ въ лавкѣ! сшутилъ одинъ изъ торговцевъ вслѣдъ купцу. Всѣ разсмѣялись.
-- Ничего! скоро разойдется, какъ почнутъ разсылать по Имперіи, отвѣчалъ лавочникъ,-- а коли залежится, такъ мы и на оружейный дворъ, въ амбаръ сложимъ.
-- Это опять вмѣстѣ съ коноплянымъ масломъ? намекнулъ одинъ изъ сидѣльцевъ, и всѣ снова разсмѣялись.
-- Нѣтъ, теперь конопляное масло далеко отъ книгъ, отвѣтилъ Васильевъ, тоже смѣясь намеку.
-- А и надѣлало же хлопотъ это конопляное масло!
Васильевъ говорилъ о наводненіи, бывшемъ въ 1721 году, когда книжную кладовую на оружейномъ дворѣ залило водой совершенно и испортило почти весь книжный товаръ.
-- Слышу -- требуютъ меня въ кладовую, продолжалъ Михайло Васильевъ,-- а я ужь чувствую бѣду, кое-какъ добрался до кладовой, гляжу -- а тамъ каша!... какъ есть каша въ амбарѣ-то!... Кои были пачки связаны, тѣ подъ водой, а разсыпанныя книжицы плаваютъ, растрепавшися, по водѣ вмѣстѣ съ разбитыми бутылями, баклагами и боченками, а поверхъ воды масло всплыло -- не видать и воды -- почитай, все масломъ залито!... Сидѣльцы хохотали при этомъ разсказѣ.
-- Настоящая каша!-- и зѣло масляная! вставилъ замѣчаніе кто-то.
-- Одначе, моей вины тутъ нѣтъ! заключилъ разсказъ о наводненіи Михайло,-- я многажды докладывалъ по начальству, что маслу вмѣстѣ съ книгами быть не подобаетъ, но моего совѣта во вниманіе не взяли, говоря, что за неимѣніемъ мѣста -- и такъ ладно.
-- И много, я чаю, изубытчались отъ наводненія? полюбопытствовалъ одинъ изъ слушателей.
-- Да, таки изрядно: на тысячу двѣсти пять рублей съ копѣйками пропало книгъ и кунштовъ; кое-что и спасли, иное просушили, да и опять въ продажу пошло... Немало было работы!...
На курантахъ Петропавловской крѣпости колокола затѣйливо прозвонили восемь часовъ.
-- Пора и за дѣло -- день начинается, проговорили нѣкоторые изъ сидѣльцевъ, и скоро вся компанія разошлась изъ книжной лавочки по своимъ.
На улицѣ началось уже движеніе, появились экипажи, люди въ камзолахъ нѣмецкаго покроя и трехугольныхъ шляпахъ. Яркое солнце освѣщало улицу и быстро сушило грязь, произшедшую отъ дождя, не перестававшаго всю предыдущую ночь.
Вдоль гостинаго двора медленно поднигалась важная фигура какого-то княжескаго лакея въ камзолѣ, и, не обращая вниманія на вопросы торговцевъ: "Что покупаете?" завернула въ книжную лавку.
Михайло Васильевъ сразу узналъ въ немъ лакея отъ князя Львова.
-- Его княжеская свѣтлость, важно началъ слуга,-- приказалъ тебѣ немедленно отпустить книги по сей бумагѣ. И лакей подалъ списокъ.
Лавочникъ взялъ бумагу и прочелъ:
"Історіа въ неі-же {Выписывается полное заглавіе книги по чрезвычайной его характеристичности.} пішетъ о pasopeніі града Троі Фрігііскаго царства і о соедини его, і о велікіхъ ополчітелныхъ брансхъ, како ратовашася о неі царіе і князі вселенныя, і чего раді толіко і таковое царство троянскіхъ державцовъ низвержеся, і въ полѣ запустѣнія положіся всеконечнымъ запустѣніемъ. I которые пакі царіе і князі ратоваша оную, і коі ополчахуся за ню, і коліко время браняхуся, і кто отъ ніхъ на брані паде, і коімъ оружіемъ і чымъ пораженіемъ, вся сія здѣ подробно опісуются. Писаша же ю перво історіцы, Дітъ грекъ, і фрігіі Даріі, істінніі свідѣтелі ополченіемъ троянскімъ, зане оні самі бяху на бранехъ спісателі і самовідци бывшему въ сложеніі дѣлъ своіхъ, сего ряді право і напісаша ю. Потомъ же въ разлічныя времена Оміръ, Віргіліі и Овідіі соломенскіі каждо іхъ напісаша ю, но не истінно, многія бо въ ніхъ несогласія і басні обрѣтошася, нашаче же Овидіі соломенскіі баснословно sѣло написа, ібо введе богі, іхъ же почіташе древнее эллінство, помогающія грекомъ воюющімъ троянъ, і съ німі бывшія на брані яко жівыя человѣкі, і іная многая тамо !!!!!баснословнна. А сія істінная і правая історія Дітомъ грекомъ напісанная".-- Три книжицы.
"Апофѳегмата, то есть краткіхъ вітіеватыхъ и нравоучітелныхъ рѣчей. Кніги три".-- Пять штукъ.
И есче одну книгу:
"Політіколѣпная Апоѳосіе достохвальныя храбрості всероссііскаго геркулеса, пресвѣтлѣннаго и велікодержавнѣннаго, Богомъ вѣнчаннаго и проч. Петра Алексіевича... императора і автократора"...
-- А деньги присланы за книги? спросилъ Михайло Васильевъ, дочитавъ списокъ.
-- Какихъ еще денегъ? Никакихъ денегъ нѣтъ! А велѣно только тебѣ сказать, что ежели ты будешь, какъ и въ прошлый разъ, упорства чинить и книгъ не давать, то ждать тебѣ батоговъ сугубыхъ, отвѣтилъ лакей.
-- Ну, нѣтъ! Руки коротки для батоговъ-то! обидѣлся Васильевъ.-- Я служу государеву дѣлу скоро восемь лѣтъ со всякимъ тщаніемъ и честностію, и никакой вины за мной не стоитъ... а твой князь Львовъ надо мною не властенъ!... Пусть онъ лупитъ батогами своихъ холоповъ дурныхъ и необычливыхъ, а не слугъ государевыхъ! продолжалъ раскраснѣвшійся Михайло и возвратилъ списокъ холопу.-- Книгъ я не дамъ!... Я уже докладывалъ объ этомъ отцу архимандриту Гавріилу Бужинскому, протектору типографій, и онъ не велѣлъ мнѣ отпускать книгъ безъ денегъ или безъ его имянного требованія за приложеніемъ руки. Почитай на пять тысячъ рублей роздано книгъ -- и невѣдомо, съ кого деньги получать... а отъ этого казнѣ большія протори чинятся!...
-- А-а! Добро, добро!... завопилъ холопъ,-- такъ-то ты почитаешь его княжескую свѣтлость!... Въ казенныхъ проторяхъ уличаешь, казнокрадомъ обзываешь!... Добро! И, схвативъ списокъ, быстро удалился изъ лавки, вопя по дорогѣ:-- сей-же часъ донесу его свѣтлости!... Будешь ты въ колодкахъ сидѣть!... Будешь батогами битъ!... Погоди, погоди! грозилъ уже издали княжескій холопъ.
Сидѣльцы вышли изъ лавокъ на крикъ и, увидя удаляющагося съ ругательствами холопа, засвистали ему вслѣдъ и начали напускать собакъ; холопъ отмахивался, быстро удаляясь и грозя по направленію къ лавкамъ.
-- Ступай, себѣ, холуй безстудный, говорилъ въ догонку Михайло Васильевъ, сильно поблѣднѣвшій отъ такого оборота дѣла,-- моей правоты свидѣтель есть... Петръ! обратился онъ къ подручному, ты слышалъ, что я говорилъ? Ты не откажешься сего богопротивнаго холопа во лжи уличить, коли дѣло дойдетъ до позва?
-- Хоть крестное цѣлованіе приму, Михайло Васильевичъ, отвѣчалъ подручный,-- въ томъ, что это сущая небылица, и что онъ по холопской злобѣ обноситъ тебя небывалыми рѣчьми!
Михайло сѣлъ и задумался. Угроза холопа сильно его испугала. Какъ ни увѣренъ онъ былъ въ своей правотѣ, однако борьба простого лавочника съ княземъ была въ тѣ времена весьма не равна и рискованна для перваго. Васильевъ уже видѣлъ свою погибель. Даже если-бы клевета холопа и не была принята во вниманіе или отвергнута свидѣтелемъ,-- то и тогда князь, обиженный отказомъ въ книгахъ, постарается какъ-нибудь отмстить незначительному лавочнику, дерзнувшему не исполнить его воли. И тысячи способовъ представлялись князю для этой мести, а у лавочника было только одно собственное сознаніе правоты и свидѣтель, столь-же ничтожный, какъ и онъ самъ...
"Грыдорованныхъ дѣлъ мастеръ" Петеръ Пикардъ.
Изъ задумчивости вывелъ Михайла Васильева вошедшій въ лавку послушникъ изъ Александро-Невской типографіи. Широко перекрестясь на образа и отвѣсивъ глубокій поклонъ, послушникъ звучнымъ теноромъ произнесъ:
-- Миръ дому сему! Посланъ я къ твоему благочестію отъ справщика нашей друкарни (типографіи) Степана Рудина за книгою, рекомою: "Первое ученіе отрокомъ, внемже буквы и слоги", составленною владыкою Феофаномъ Прокоповичемъ. Понадобилось, не вѣдаю что, напослѣдяхъ выправить въ сей книжицѣ, а изрядный и полный экземпляръ оной въ друкарнѣ утраченъ.
-- А скоро вы выпустите изъ друка сей букварь? спросилъ Васильевъ, подавая послушнику просимую книгу.
-- Съ благословеніемъ Божіимъ черезъ недѣлю выпустимъ, отвѣтилъ послушникъ и, снова помолясь и низко раскланявшись, вышелъ.
Вслѣдъ за нимъ въ лавкѣ появился какой-то иностранный шкиперъ въ сопровожденіи засаленнаго кочегара и, внимательно осмотрѣвъ висящія на стѣнахъ карты и куншты, обратился къ лавочнику по-нѣмецки:
-- Was für neue Schiffskarten haben sie?
Васильевъ не понялъ и замялся.
-- Какъ-съ? Я не понялъ, нельзя-ли по-русски?
Нѣмцы въ свою очередь замялись и переглянулись.
-- Морской! Schiff! началъ объяснять нѣмецъ, тыкая пальцемъ.
Васильевъ, думая, что спрашиваютъ морскую книгу, вытащилъ "Алярдово новое голландское корабельное строеніе, глашающее совершенное чиненіе корабля, со всѣми его внѣшнімі частямі".
Нѣмецъ перелистовалъ и оттолкнулъ.
-- Nein! Schiffkarten!
Лавочникъ подалъ еще: "Повѣренные воинскіе правила, како непріятельскіе крѣпости силою брати", но и эту книгу нѣмецъ отвергъ, неглядя.
Затрудненіе было обоюдное, но тутъ выручилъ изъ бѣды вошедшій въ лавку главный "грыдорованнаго дѣла мастеръ", Петеръ Пикардъ.
Онъ объяснился со шкиперомъ и сказалъ, что шкиперу требуется морская карта; такой въ лавкѣ не оказалось и шкиперу указали сходить въ "академію санктпетербургскую" (такъ тогда называлась морская академія); но когда шкиперъ сталъ говорить, что ему это трудно, такъ какъ онъ не знаетъ ни русскаго языка, ни дороги, то предупредительный Васильевъ вызвался самъ достать ее. Шкиперъ ушелъ.
-- Уффъ! вздохнулъ Пикардъ, тяжело опускаясь на скамейку,-- всу ношь проработаль, таперъ погуляйтъ пашоль!
-- А что, Петра Карлычъ, работы много? спросилъ Михайло Васильевъ.
-- Многа! Ошень многа -- вотъ! И Пикардъ провелъ рукою по горлу, усиливъ этимъ жестомъ смыслъ своихъ словъ.
-- Артиллерически фигуръ, карте фонъ Азіенъ, и... многа, многа работа есть! Чуть-чуть поспѣешь!... Чуть не въ шея толкайтъ -- скарэй, скарэй, скарэй! продолжалъ разсказывать граверъ, сильно жестикулируя.
-- Да-съ! Это воистину!... У нашего царя не поспишь! потвердилъ Васильевъ.
-- Теперь ишо! И Пикардъ полѣзъ въ карманъ за какою-то бумагой, вынувъ которую, подалъ Михайлу Васильеву.
-- Шитайтъ пожальста!
Это была копія съ указа Петра Великаго, чтобы ѣхать Пикарду въ Петергофъ и Стрѣльну "срисовать огороды и парки каждой, а также и каждую фонтанну и прочія хорошія мѣста въ преспективъ, какъ французскіе и римскіе чертятся, и велѣть Пикарду, чтобы дѣлалъ печатныя доски".
-- Вотъ видитъ! Ишо въ Петерхофъ ѣхайтъ!... Сдесь не снай, какъ поспѣвай, а тутъ и въ Петерхофъ поѣжай!... Нѣтъ, я не поѣду, што хошъ дэлай, не поѣду!... Такъ царь велитъ!... И артиллери-фигуренъ -- царь велитъ!... И Азіятише-карте -- царь велитъ! Все царь велитъ!... А мнѣ не лопайтъ на двое, я не могу!...
И Пикардъ замолчалъ, опустивъ голову на грудь; Васильевъ тоже молчалъ.
Петеръ Пикардъ былъ однимъ изъ лучшихъ и усерднѣйшихъ слугъ Петра Великаго, выбранныхъ имъ самимъ во время его пребыванія въ Амстердамѣ. Царь познакомился съ Пикардомъ лично въ этомъ городѣ, и его проницательный глазъ сразу увидѣлъ, что такой работникъ какъ нельзя болѣе нуженъ ему въ его новомъ дѣлѣ. Привлекательныя умственныя и нравственныя качества Пикарда привязали Петра къ нему, и царь, по свидѣтельству историковъ, обращался съ нимъ, какъ съ другомъ. Но и Петръ Великій имѣлъ въ себѣ что-то очаровывающее всѣхъ, на комъ останавливался его взоръ со вниманіемъ и дружелюбіемъ. Царь владѣлъ секретомъ страстно привязывать къ себѣ людей, такъ что потомъ они становились самыми ревностными и самоотверженными его слугами и сотрудниками. Такимъ именно образомъ привлекъ къ себѣ царь и Пикарда. Пикардъ не только переѣхалъ въ Россію, но и оставался въ ней до глубокой старости, далеко переживъ своего царственнаго друга и повелителя. Отличный граверъ и художникъ, Пикардъ уже въ Амстердамѣ началъ работать для царя, а въ началѣ 1700-хъ годовъ переѣхалъ въ Москву, въ типографію. Вновь преобразованная типографія работала съ лихорадочною поспѣшностью, изо всѣхъ своихъ слабыхъ силъ, подгоняемая мощною рукою царя. Переводомъ и печатаніемъ книгъ Петръ завѣдывалъ лично самъ, и графъ Мусинъ-Пушкинъ былъ только слѣпымъ и едва поспѣвающимъ исполнителемъ его приказаній, совѣтовъ и замѣчаній. Какъ вѣрны слова, поэта о Петрѣ:
То земледѣлецъ, то герой,
То мореплаватель, то плотникъ
Онъ всеобъемлющей душой
На тронѣ вѣчный былъ работникъ!...
Даже такая мелочь, какъ переплетаніе книгъ, не ускользала отъ вниманія Петра, и въ 1709 году онъ писалъ Мусину-Пушкину изъ Сулвы: "Нынѣшней присылки переплетъ очень дуренъ, а паче всего дуренъ отъ того, что въ коренѣ гораздо узко вяжетъ, отчего книги таращатся и надлежитъ гораздо слабко и просторно въ коренѣ дѣлать, такожъ и въ купорштихерсѣ знать, что свершено не гораздо чисто".
Со времени переѣзда Пикарда въ Россію, его неутомимый грабштихель работалъ съ невѣроятной быстротою, и изъ-подъ него вышло огромное количество всевозможныхъ чертежей, картинъ, картъ и фигуръ.
Надо было обладать голландскимъ упорствомъ въ трудѣ и необыкновенною любовью къ дѣлу и къ своему царственному заказчику, чтобы работать такъ, какъ работалъ Пикардъ. Помощниками ему въ этомъ дѣлѣ были русскіе ученики -- Томиловъ, Зубовы и Бунинъ. Изъ нихъ Томиловъ и Зубовы учились прежде у голландскаго гравера Адріана Шхонебека, также приглашеннаго Петромъ изъ-за границы еще раньше Пикарда и умершаго въ 1714 году. Шхонебекъ былъ тоже замѣчательный граверъ и много образцовъ его работы хранится и до сихъ поръ въ Публичной библіотекѣ и Эрмитажѣ. Но какъ ни хорошо были подготовлены нѣкоторые изъ его учениковъ,-- все-таки на Пикардѣ лежала большая и труднѣйшая часть работы...
-- Ну и што, какъ твоя Авдотья?... Здоровъ? прервалъ молчаніе Пикардъ.
-- Жена-то? Здорова, что ей дѣется! отвѣтилъ весело Михайло.
-- А красивый зеньшинъ!... Я портретъ буду снимайтъ, шутилъ Пикардъ.
Михайло Васильевъ ухмылялся.
-- А что я вамъ хочу сказать, Петра Карлычъ, обратился къ нему Михайло,-- есть у меня племянникъ въ Москвѣ, такой шустрый мальчуганъ и до рисованья зѣло охочь...
-- Нну! И што?
-- Такъ я бы всенижайше попросилъ васъ какъ нибудь опредѣлить его въ грыдоровщики, подъ вашу науку -- зѣло малецъ охотится къ сему художеству.-- Михайло поклонился.
-- Давай его сюда! Минѣ ушеникъ нуженъ... Племенникъ!... Ты сынъ давай, сынъ имѣешь?
-- Есть, да малъ еще, отвѣтилъ, улыбаясь, Михайло,-- ни въ какую науку не годится еще, всего третій годокъ пошелъ!...
-- Н-ну, нэ дашь сынъ -- давай племенникъ,-- карашо выучу! Будетъ первый мейстеръ... Я тебе люблю, Васыльевъ! говорилъ Пикардъ, вставая и собираясь уходить.
-- Зѣло благодаренъ вамъ, Петра Карлычъ, а я не чаялъ, что вы примете... Малецъ-то склонный къ художеству, благодарю васъ!
-- Затѣмъ не принимай? Я приму,-- помру, на мое мѣсто пойдетъ, присылай племенника -- выучу! И съ этими словами Пикардъ вышелъ изъ лавки и направился въ свою мастерскую, гдѣ ждала его куча работы...
День уже приближался къ вечеру; дѣятельность "гостинъ-двора" стала утихать, и съ первыми сумерками торговцы готовились покинуть его. По направленію къ гостиному двору медленно брелъ, согнувшись и опираясь на палку, старикъ, похожій на странника. Пока онъ шелъ по глухой и почти лишенной домовъ улицѣ, въ рукѣ его находилась лѣстовка, которую онъ перебиралъ пальцами и нашептывалъ молитвы. Но едва только онъ вышелъ на людное мѣсто, какъ лѣстовка пропала, а съ лица сошло благочестиво-созерцательное выраженіе. Старикъ направился къ книжной лавкѣ, не входя въ нее, осѣнилъ себя двуперстнымъ раскольничьимъ крестомъ, и затѣмъ вошелъ и сбросилъ у дверей на полъ бывшую на спинѣ котомку, а посохъ поставилъ въ уголъ.
-- А-а! дѣдушка Аввакумъ, здравствуй! привѣтствовалъ его лавочникъ,-- чего ради такъ долго отсутствовалъ?
-- Здравы будьте, люди божьи! отвѣчалъ Аввакумъ,-- по дѣламъ, Михайло Васильичъ, по дѣламъ... почитай, всю амперію объѣздилъ за это время... И Аввакумъ опустился на лавку.
-- Я чаю, мѣсяцевъ шесть не видались? сказалъ Михайло.
-- Слиткомъ семь, божій человѣкъ, слишкомъ семь! О Рождествѣ я былъ здѣсь у васъ, да вотъ до сихъ поръ все милостью Пречистой и влачусь, аки червь недостойный...
-- Все раскольницкими книгами маклачишь? съ разстригами, какъ самъ, водиться?
Аввакумъ закашлялся.
-- Почто, божій человѣкъ, обносить людей лжего и поношеніемъ? Я торгую съ его царскаго позволенія, и что выходитъ въ пищу духовную съ благословенія патріарха, то я и развожу со всякимъ благочестіемъ на спасеніе души.
-- Я пошутилъ, а ты и во гнѣвъ пріемлешь, сказалъ Михайло и спросилъ:
-- За книжицами что-ль пріѣхалъ?
-- За ими самыми, божій человѣкъ, а такожде указы его величества и синода, кои есть новые, заберу.
-- Знатно, я чаю, торгуешь? спросилъ Васильевъ,-- тысячами ворочаешь?
-- Гдѣ намъ, нищимъ, сравняться съ государевою лавкой! еле на хлѣбъ добываемъ... а здѣсь какъ дѣла?
-- Охъ, здѣсь дѣла! вздохнулъ Васильевъ,-- почитай, никакихъ нѣтъ. Толь мало денегъ выручаемъ, что ежели бы не довѣріе начальствующихъ, то и до сумлѣнія въ татьбѣ дошло бы... Паче же всего то прискорбно, что книги и отчетныя записи за прошлые года пропали въ наводненіе, и нечѣмъ мнѣ оправдаться предъ царемъ...
-- Никто, какъ Богъ! отвѣтилъ Аввакумъ.
-- Изъ Москвы, я чаю, все забралъ? спросилъ лавочникъ.
-- Нѣту-ти, божій человѣкъ!-- совсѣмъ не прилунилось въ Москвѣ богоспасаемой побывать... "Регламенту духовнаго" тако-жъ потребно мнѣ.
-- Есть. Нынѣ онъ уже новымъ выпускомъ вышелъ, съ добавленіемъ, недавно... Значитъ, ты и указовъ, что изъ Московской печатни, не имѣешь?
-- Не имѣю, Михайло Васильичъ, ничего но имѣю, ты вотъ снабди меня ими, указами-то.
-- Изволь подождать, а я соберу... Разсказывай, Аввакумъ, что есть новаго на Руси.
-- Охъ, много на Руси православной неустройства и смятеніе веліе! послѣднихъ дней ждутъ!...
-- А паче всѣхъ, кто смуты разводитъ и объ Антихристѣ баснословитъ? оживился Михайло Васильевъ,-- раскольники!... Зѣло закоснѣли они въ невѣжествѣ и хулы сплетаютъ на царя, что хочетъ просвѣтить мракъ и необразованіе на Руси.
-- Старые люди говорятъ -- имъ свыше открывается.
-- Ужь не старый ли человѣкъ, воръ Гришка Талицкій, что объ антихристѣ доски знаменовалъ? ужъ не свыше ли было открыто полоумному Левину -- капитану, что наглымъ и нелѣпымъ обычаемъ залѣзъ въ Пензѣ на крышу и буесловилъ о пришествіи Антихриста во образѣ царя Петра?... Закоснѣніе!... горячился Михайло Васильевъ, ярый противникъ всего раскольничьяго. Глаза Аввакума загорѣлись подъ сѣдыми бровями, но онъ скрылъ это, а рука, засунутая за пазуху, перебирала лѣстовку.
-- А слышалъ, Аввакумъ, снова началъ Михайло,-- что у насъ въ Петербургѣ скоро будетъ?
-- А что? встрепенулся Аввакумъ, какъ бы выведенный изъ задумчивости и быстро оборачиваясь къ лавочнику.
-- Слышалъ, говорю, о томъ, что будутъ здѣсь предавать анаѳемѣ раскольниковъ, что подметныя письма писали къ царю, яко бы честная "Правда воли монаршей" {"Правда воли монаршей" утверждала право Петра Великаго лишить царевича Алексѣя престолонаслѣдія и объясняла дѣло о немъ.} сущая ложь и сплетенія "непостриженнаго попа" -- такъ буесловы поносятъ владыку Феофана (Прокоповича).
-- Нѣтъ, не слыхалъ, не сподобился; повѣдай, друже, какъ и когда это будетъ? И глаза Аввакума загорѣлись подъ густыми бровями.
-- А будетъ это въ десятый день сего іюня, въ церкви св. Троицы, съ великимъ торжествомъ... Будутъ поносить враговъ-раскольниковъ.
-- Охъ, охъ, согрѣшихомъ предъ Богомъ! вздыхалъ Аввакумъ,-- охъ, дѣла Божьи -- судъ царевъ!...
-- Нѣтъ, не Божьи это дѣла, а анаѳемскія -- хулы писать на царя! прервалъ Михайло Васильевъ.
-- Все попущеніемъ Божіимъ!... Безъ воли Божіей власъ съ главы не падетъ.
-- Нынѣ святѣйшій синодъ издалъ указъ, вотъ сей: "Всероссійскія православныя церкви сыновомъ радоватися о Господѣ", въ коемъ отечески призываетъ раскольниковъ на безопасное разглагольствіе о дѣлахъ вѣры, дабы прикладами отъ Писанія и кроткимъ увѣщаніемъ наставить ихъ на путь истины; также и о ворѣ Талицкомъ тутъ сказано.
-- Дай сюда и сей указъ.
-- Вотъ еще: "О кощунственной продажѣ якобы чудотворнаго меда и масла въ Чудовѣ монастырѣ и церкви Василія Блаженнаго въ Москвѣ" и еще сей: "О нелѣпомъ обычаѣ обвѣшивать иконы" разными вещами и деньгами, на коихъ имъ разъ начертанъ ликъ иноземный, нехристіанскій, и надписаніе на языкѣ незнаемомъ.
-- Всѣ, всѣ клади! говорилъ Аввакумъ глухимъ голосомъ.
-- Да, принялся теперь правительствующій синедріонъ за искорененіе ереси, продолжалъ Васильевъ,-- и съ Божьею помощью сломитъ упорство заблуждающихся. Сколь злостно уклонялась отъ закона Кіевопечерская типографія и, несмотря на увѣщанія, продолжала на книгахъ, ею издаваемыхъ безъ просмотра и разрѣшенія, означать себя ставропигіею константинопольскаго патріарха, но теперь приведена наконецъ къ тому, что покорилась синоду и пишетъ себя ставропигіею патріарха всероссійскаго, а всѣ печатаемыя ею книги свѣряются и подписуются въ синодѣ. Скоро мы получимъ оттуда "Дѣянія Апостольскія", напечатанныя вполнѣ согласно съ общеупотребляемыми и исправленными, безо всякой ереси.
-- Богъ -- судія нелицемѣрный между злыми и добрыми слугами его, отвѣчалъ неопредѣленно Аввакумъ,-- а что слышно о Черниговской печатнѣ? спросилъ онъ.
-- Отъ сей также никакихъ извѣстій, почитай, два года нѣтъ... и здѣсь въ большое на нее подозрѣніе вошли.
-- Отецъ Гавріилъ что предпринимаетъ?
-- Архимандритъ Гавріилъ Бужинскій желаетъ пресѣчь это упорство еритическое, пославъ нарочнаго въ Черниговъ, чтобы онъ забралъ всю тамошнюю друкарню и привезъ ее сюда, а на завѣдующаго ею наложатъ пеню въ тысячу рублей...
-- Ты, Господи, вѣси дѣла земныя!... Я чаю -- не быть этому! усумнился Аввакумъ.
-- Да не быть и тому, чтобы сіи отщепенцы невозбранно распускали лжетолки и непокорство властямъ! возразилъ Михайло Васильевъ.-- Это уже рѣшено: только ждутъ времени, чтобы накрыть сразу.
-- Слуги Божіи! промолвилъ Аввакумъ,-- кое гоненіе возднигаете другъ на друга! Чего ради угнетаете другъ друга!
-- Нѣтъ, это не слуги Божіи, а мздолюбцы, что о земныхъ благахъ пекутся больше, чѣмъ о Богѣ... Какое благочестіе показало львовское братство? Чѣмъ была поколеблена у нихъ вѣра православная? Ради чего оно впало въ папежскую прелесть и приняло унію въ 1708 году?... Ради корысти, ради денежнаго прибытка! разгорячился Михайло Васильевъ.-- Оно до тѣхъ поръ было вѣрно православію, покуда въ уніатскомъ Георгіевскомъ монастырѣ не открыли типографію и не стали, на перебой имъ, печатать "Ирмолога" и другихъ книгъ, которыя набивали кису братскую деньгами. Оно съ тѣмъ условіемъ и перешло въ унію, чтобы уніатская типографія была закрыта...
-- Вѣропродавцы! промолвилъ Аввакумъ.
-- Да не лучше ихъ и раскольники -- тоже мздолюбіе...
Аввакумъ быстро, нервно поднялся и прервалъ:
-- Книжицы-то я заберу теперь, а за календаремъ зайду послѣ, когда поѣду съ товаромъ!..
Аввакумъ разсчитался и уложилъ цѣлый ворохъ указовъ въ свою котомку и, вскинувъ ее на плечи, побрелъ изъ лавки.
Сумерки уже наступали, и Михайло Васильевъ сталъ собираться запирать лавку и идти домой.
На всѣ стороны энергично отплюнулся Аввакумъ, едва только отошелъ подальше и въ безлюдное мѣсто.
-- Погоди, никоньщина проклятая, царство антихристово! злобно потрясалъ онъ кулакомъ въ воздухѣ,-- перерветъ твое алчное горло возставшее древлее благочестіе!... Ты думаешь, задавила насъ, предавая пыткамъ и казни?!... Нѣтъ! Огненное и кровавое крещеніе пріемля, мы внидемъ въ рай Исусовъ... Возросшіе въ вѣрѣ отцовъ и дѣдовъ, дѣти наши, если не мы, сломятъ твою гордыню и сметутъ всѣ новшества поганыхъ нѣмцевъ... И ты, Мишка, слуга антихристовъ! Восплачешь о своей злобѣ на насъ и поношеніи! Дыба и колодки на семъ свѣтѣ и Веельзевулово лоно -- на томъ ждутъ тебя, Мишка-никоньщикъ!...
Сумерки сгущались, Аввакумъ бодро шелъ по едва намѣченнымъ улицамъ и скоро совсѣмъ вышелъ за черту города; по обѣимъ сторонамъ гати изъ хвороста возвышались густыми рядами вѣковыя сосны.
Книжникъ Аввакумъ былъ яростный старовѣръ и ненавистникъ никоньщины и реформъ. Его торговля книгами была лишь маской, средствомъ отклонять подозрѣнія, ибо въ дѣйствительности онъ былъ дѣятельнымъ пропагандистомъ, посредникомъ и шпіономъ всѣхъ враговъ новаго и приверженцевъ стараго, допетровскаго порядка и "древляго благочестія". Если онъ и исполнялъ нѣкоторыя порученія по закупкѣ книгъ новыхъ, то для того только, чтобы оправдать въ глазахъ подозрительныхъ людей свою профессію книжника. Главнымъ же образомъ онъ снабжалъ своихъ единомышленниковъ книгами старыми, печатанными по до никоновскимъ образцамъ въ типографіяхъ: Кіевопечерской, Черниговской и Могилевской, а также писанными.
Свою, преслѣдуемую закономъ, торговлю онъ умѣлъ ловко маскировать, прибѣгая ко всевозможнымъ средствамъ, причемъ подкупъ игралъ немаловажную роль, для чего Аввакумъ имѣлъ солидныя деньги, ассигнуемыя богачами -- ревнителями древляго благочестія. Его постоянные разъѣзды по разнымъ мѣстамъ давали ему возможность всюду и вездѣ узнавать своевременно всякія новости и приключенія, и, въ случаѣ нужды, Аввакумъ извѣщалъ и предупреждалъ кого слѣдуетъ изъ людей своей партіи о грозящихъ имъ бѣдахъ, наѣздахъ и "выемкахъ".
Поѣздки въ Петербургъ предпринимались имъ довольно часто: тамъ онъ ухитрялся подробно узнавать обо всѣхъ намѣреніяхъ правительства относительно раскольниковъ, собиралъ всѣ нужныя свѣдѣнія, и затѣмъ это становилось извѣстнымъ по всѣмъ монастырямъ, пустынямъ и скитамъ, словомъ, вездѣ, гдѣ это знать было необходимо. Благодаря Аввакуму, многія тысячи запрещенныхъ богослужебныхъ книгъ были спасены и доставлены, куда слѣдуетъ, а многіе внезапные наѣзды "синодскихъ" людей на монастыри и скиты оказывались безрезультатными, а все подлежавшее аресту или сожженію самымъ невѣроятнымъ образомъ исчезало, несмотря на то, что, кажется, были приняты всѣ мѣры для сохраненія наѣзда втайнѣ.
Въ Петербургѣ Аввакумъ прожилъ уже мѣсяцъ до того дня, когда мы увидѣли его у Михаилы Васильева.
Книжная лавка тоже обогащала его свѣдѣніями, ибо простоватый Михайло Васильевъ, не стѣсняясь, разсказывалъ ему все, что зналъ, а зналъ-то онъ много, находясь въ самомъ центрѣ правительственныхъ мѣропріятій и узнавая все изъ вѣрныхъ источниковъ.
Самъ Васильевъ былъ искренно убѣжденъ во вредоносности раскольниковъ и вѣрилъ въ пользу и цѣлесообразность всего, что предпринимаетъ противъ нихъ правительство. Но Васильевъ и не подозрѣвалъ, что Аввакумъ такой могущественный и дѣятельный агитаторъ нелюбимыхъ имъ раскольниковъ. Самое большое, что онъ зналъ, да и то невѣрно,-- что Аввакумъ не прочь продать и купить раскольничью книжку, и что онъ разстриженный попъ; объ истинныхъ же размѣрахъ дѣятельности Аввакума Васильевъ не имѣлъ и понятія.
Аввакумъ умѣлъ притвориться и сократиться, гдѣ нужно.
Теперь Аввакумъ шелъ по направленію къ дому боярина Кравцова, тайнаго раскольника, съумѣвшаго соединить двѣ, одна другую исключающія вещи: службу императору Петру I и ярую приверженность къ расколу.
Недалеко отъ нынѣшняго Семеновскаго моста, въ мѣстности лѣсистой и глухой, былъ у Кравцова загородный домъ, гдѣ и остановился Аввакумъ со своей лошадью и возомъ.
Самъ бояринъ Кравцовъ былъ гдѣ-то по дѣламъ и только въ этотъ день пріѣхалъ въ свой петербургскій загородный домъ.
Онъ поселился близь Петербурга тоже для того, чтобы быть поближе къ средоточію противораскольничьей дѣятельности и слѣдить за нею. Во время слѣдствія по дѣлу царевича Алексѣя, одинъ изъ бывшихъ его слугъ попался въ тайную канцелярію и былъ пытанъ, но, къ счастію Кравцова, умеръ, не успѣвъ объяснить ничего о своемъ господинѣ. Самъ Кравцовъ остался внѣ подозрѣнія и, надѣясь на вліятельную родню и множество доброжелателей, смѣло продолжалъ свою дѣятельность и послѣ погрома и казней...
Къ дому этого-то Кравцова Аввакумъ и шелъ, громко разсуждая съ собою, окруженный со всѣхъ сторонъ густимъ сосновымъ боромъ, выросшимъ на топкомъ финскомъ болотѣ.
-- Господи Исусе! Истинно настало царство антихристово! Сколь много мученій пріемлемъ! "Тогда предадятъ вы въ скорби и убіютъ вы и будете ненавидими всѣми языки, имене моего ради... и мнози лжепророци возстанутъ"... Истинно возстали мнози лжепророцы во образѣ іееревъ и первосвященниковъ! разсуждалъ Аввакумъ, воздымая руки кверху.
Затѣмъ его мысли перешли на предметы разговора въ книжной лавочкѣ, и снова посыпались проклятія на голову Михайла.
-- Добро, рабъ неразумный, что ты повѣдалъ мнѣ о беззаконіи, кое хотятъ сотворить съ честнымъ архимандритомъ рязанскаго Троицко-Ильинскаго монастыря Германомъ Кононовичемъ -- не пройдетъ и седми дней, какъ онъ узнаетъ благовременно и сотворитъ посему, дабы ухищренія врага Исусова, недостойнаго Гаврилы-никоньщика, разсыпались въ прахъ!... {Аввакумъ говорилъ о протекторѣ типографій, архимандритѣ Гавріилѣ Бужинскомъ.}
Люди древляго благочестія
Была уже ночь, когда Аввакумъ подошелъ къ высокому тыну дома Кравцова и, крестясь "двуперстнымъ сложеніемъ", постучалъ въ ворота. За воротами послышался свирѣпый собачій лай и загремѣли кольца по цѣпи, на которой бѣгали дворовые псы.
-- Кто тамъ? послышался голосъ сторожа.
-- Я, рабъ Аввакумъ,-- отвори, друже Анофріе!
Тяжелый засовъ завизжалъ, и калитка отворилась, пропустивъ Аввакума.
-- Пріѣхалъ бояринъ? спросилъ Аввакумъ сторожа.
-- Пріѣхалъ, въ моленной съ нашими, тебя ждутъ, отвѣтилъ Анофрій, снова запирая калитку и окрикивая псовъ.
Аввакумъ отправился сначала въ конюшню, посмотрѣлъ лошадь, потомъ въ людскую трапезную и, утоливъ наскоро голодъ, пошелъ въ моленную...
Раскольничья моленная около Петербурга, подъ бокомъ у Петра Великаго, ожесточенно гнавшаго раскольниковъ, какъ враговъ его преобразовательныхъ начинаній и своихъ личныхъ,-- какое опасное сосѣдство!... За то эта моленная была скрыта такъ, что даже зоркіе слуги великаго царя не подозрѣвали ея существованія.
Аввакумъ прошелъ густой садъ и, отворивъ дверь какого-то зданія, похожаго на сарай, спустился по лѣстницѣ ступеней шесть.
Во тьмѣ откуда-то глухо слышалось гнусливое пѣніе. Аввакумъ прислушался.
"Пришло времячко гонимо,
Народился злой антихристъ,
Въ сію землю онъ вселился,
На весь міръ вооружился;
Стали его волю творити --
Усы, бороды стали брити,
Латынскую одежду носити,
Трепроклятую траву пити"...
слышалось глухо въ темнотѣ.
-- Кончили моленіе, собесѣдуютъ!... замѣтилъ вслухъ Аввакумъ и постучалъ въ низенькую дубовую дверь.
Все вдругъ замолкло.
-- Отъята есть благодать отъ міра сего!-- древлее благочестіе, яко кринъ Исусовъ, возсія! произнесъ Аввакумъ.
-- Аминь! отвѣтили изъ-за двери. Засовъ брякнулъ, и дверь отворилась, освѣтивъ тѣсное пространство преддверія.
-- Иди, брате! проговорилъ глухой голосъ, и Аввакумъ очутился въ низкой, большой подполицѣ, освѣщенной восковыми свѣчами.
Въ ней было жарко и душно. Одинъ уголъ былъ сверху до низу широко заставленъ образами стариннаго темнаго письма въ дорогихъ окладахъ; на столѣ, передъ образами, груда книгъ въ темныхъ кожаныхъ переплетахъ съ захватанными, округлившимися углами. Моленная была наполнена народомъ съ бородами, въ кафтанахъ, похожихъ на подрясники. Всѣ сидѣли на лавкахъ кругомъ моленной и около столовъ; раскольничій попъ въ черной, подпоясанной широкимъ ремнемъ, рясѣ и камилавкѣ съ нашитымъ на ней осмиконечнымъ крестомъ сидѣлъ въ переднемъ углу и перебиралъ какую-то книгу съ потемнѣвшими отъ времени листами, крупно писанную, съ красными большими буквами. Энергичное, обрамленное широкою съ просѣдью бородою лицо попа съ огненными глазами внушало къ себѣ какое-то жуткое чувство, смѣшанное съ уваженіемъ.
При входѣ Аввакума всѣ встали съ своихъ мѣстъ и, давъ ему широко перекреститься на образной уголъ, положить три поклона и поцѣловать осмиконечный крестъ, который попъ вынулъ изъ мѣшечка на груди,-- подошли съ привѣтствіями и разспросами.
Бояринъ Кравцовъ съ бритою бородою, но въ длиннополомъ кафтанѣ, тоже подошелъ къ Аввакуму.
-- Что, друже, новаго? былъ ты у Мишки-книжника и кои вѣсти принесъ изъ гнѣзда Антихристова?
-- Охъ! отъиде благадать на небо, убояся врага Исусова -- Никона! завопилъ Аввакумъ,-- и многія ковы ожидаютъ насъ!... Не дремлетъ Антихристъ, умножая раны и попирая древлее благочестіе... Принесъ я указы Антихристовы -- мерзкую прелесть, отметающую всякое общеніе съ Богомъ... Вотъ въ семъ гласится, яко бы честное украшеніе иконъ добровольнымъ подаяніемъ -- есть нелѣпый обычай... Въ семъ указѣ Антихристъ буесловитъ, яко бы нѣсть истины въ чудотворномъ мурѣ, иконами источаемомъ на радость страждущему человѣку... И иныя вѣсти принесъ я братіи...
-- Добро! замѣтилъ Кравцовъ,-- нынѣ благодать насъ, разъединенныхъ, совокупила... Отецъ Пафнутій съ Выга, съ Поморья, Исидоръ съ Керженскихъ лѣсовъ, Симеонъ изъ-подъ Кіева -- всѣ тутъ!... Выслушаемъ всѣхъ и добро обсудимъ дѣла благочестія... Покуда Антихристъ въ языческой землѣ, и спятъ слуги его -- намъ дремать не подобаетъ.
-- Куда еще простираетъ свою алчную руку Антихристъ? спросилъ старецъ съ Поморья.
-- Въ Персидскую страну уѣхалъ онъ и взялъ съ собой лютѣйшихъ своихъ слугъ, другіе же небрегутъ, а иные, чистоту сохранившіе, нашу руку тянутъ.
-- Пречестнаго мученика и учителя Григорія Талицкаго книжицы, рекомыя: "Врата" и "О пришествіи Антихриста" тискаютъ подъ Москвой въ тайной печатнѣ, такожъ и о лживой "Правдѣ воли монарпіей" обличительная книжица выходитъ, сообщалъ одинъ изъ присутствовавшихъ Аввакуму.
-- Помогай Исусъ! потщуся развезти ихъ по своимъ, а отцамъ Керженскимъ привезъ я божественнаго писанія книжицъ малую толику -- нужда въ нихъ у васъ! обратился Аввакумъ къ Исидору Нерженцу, высокому, коренастому старику.
-- Вѣчные твои молитвенники будемъ, поклонился Керженецъ Аввакуму,-- награди тебя Богородица за радѣніе, брате!...
-- Вѣдомо вамъ, обратился Кравцовъ ко всѣмъ,-- что невдолгѣ будутъ позорить въ Троицкой церкви тѣхъ, кои истину о "Правдѣ воли монаршей" писали?
-- Десятаго числа будутъ анаѳемѣ предавать, добавилъ Аввакумъ,-- мнѣ это Мишка-книжникъ сказывалъ.
-- Анаѳемѣ! провозгласилъ попъ, молчавшій до сихъ поръ,-- они, слуги анаѳемскіе, дѣти Вельзевула преисподняго, предаютъ насъ анаѳемѣ!... Сей позоръ въ славу и похвалу намъ будетъ. "Блаженни, иже ижденутъ и рекутъ всякъ золъ глаголъ лжуще мене ради", о, слѣпотствующіе! не вѣдаютъ, куда влечетъ ихъ Антихристъ!...
-- Погибла наша надежда! закатилось наше солнце свѣтлое, Божье лоно пріялъ Алексѣй-царевичъ! началъ нараспѣвъ одинъ изъ раскольниковъ, и разговоръ склонился на кровавыя событія исторіи царевича.
Въ Алексѣѣ Петровичѣ, приверженцѣ стараго порядка, раскольники видѣли будущую опору свою и съ нетерпѣніемъ ждали смерти ненавистнаго имъ Петра.
Многіе заговоры на его жизнь, какъ извѣстно, не достигали цѣли и окончились страшно для раскольниковъ. Цѣлыми потоками крови и многими жертвами поплатились они за это, потерявъ лучшихъ и энергичнѣйшихъ изъ своихъ дѣятелей. Началась пропаганда литературная.
Озлобленные враги Петра начали проповѣдывать, что Петръ -- Антихристъ и въ дѣлахъ его находили всѣ признаки сходства съ апокалиптическимъ Антихристомъ. Петръ былъ восьмымъ царемъ (до царя Іоанна Грознаго правили Русью великіе князья), а въ Апокалипсисѣ сказано (глава зі): И звѣрь, иже б 23;, и нѣсть, и той осьмый есть, и отъ седмихъ есть, и въ пагубу идетъ". На этихъ словахъ и основали раскольники свою проповѣдь о Петрѣ, какъ Антихристѣ. Въ 1700 году "книгописецъ" Григорій Талицкій сочинилъ двѣ книжки: "Врата" и "О пришествіи Антихриста", гдѣ доказывалъ, на основаніи Апокалипсиса, что Петръ -- Антихристъ. Книжки эти Талицкій хотѣлъ было и напечатать, назнаменовавъ и вырѣзавъ на липовыхъ доскахъ, но его схватили и послѣ жестокихъ пытокъ казнили.
Но волненіе, поднятое этими книжками, распространившимися въ рукописяхъ, не улеглось въ раскольничьей средѣ; оно вызвало другаго фанатика, капитана драгунъ Василія Левина, который, весь поглощенный мыслью, что пришли послѣднія времена міра, и явился Антихристъ во образѣ Петра,-- вышелъ въ отставку и въ монашескомъ одѣяніи, подъ именемъ старца Варлаама, въ мартѣ 1722 года, на торговой площади въ Пензѣ, съ крыши началъ проповѣдывать народу о пришествіи Антихриста и непокорности ему, потому что онъ, молъ, ведетъ къ вѣчной погибели.
Онъ также, по доносу посадскаго человѣка Ѳедора Каменьщикова, былъ схваченъ и отосланъ въ тайную канцелярію, гдѣ на жестокихъ пыткахъ назвалъ многихъ лицъ, замѣшанныхъ въ этомъ дѣлѣ.
Въ описываемое нами время дѣло его еще тянулось, и застѣнки страшной тайной канцеляріи каждый день оглашались стонами пытаемыхъ приверженцевъ старины. Къ этому дѣлу присоединилось другое: въ началѣ 1722 года какой-то отчаянный изувѣръ, въ одеждѣ мелкихъ чиновниковъ петровскаго времени и съ кисой, въ которой носили тогда бумаги, пробрался въ Петербургѣ въ покои Петра и, увидѣвъ царя, смѣло пошелъ за нимъ. Бывшій дежурнымъ дневальнымъ Бутурлинъ загородилъ ему ходъ, но тотъ порывался впередъ, и когда Бутурлинъ толкнулъ его, изъ кисы нечаянно выпалъ огромный ножъ и обнаружилъ злодѣя, покушавшагося на жизнь Императора. Это было послѣднею попыткою озлобленныхъ враговъ Петра, къ счастію Россію, неудачною.
Страшное было время для враговъ великаго преобразователя; каждый день хваталось множество людей изъ ихъ среды, и на дыбѣ, подъ кнутомъ, огнемъ и на острыхъ спицахъ оговаривали схваченные все новыхъ и новыхъ несчастныхъ...
Но воротимся въ моленную Кравцова.
-- Упреди, брате, говорилъ Аввакумъ одному изъ раскольниковъ,-- отца Германа, архимандрита рязанскаго, что враги Исусовы выемку въ его печатнѣ сдѣлать хотятъ,-- сегодня я узналъ объ этомъ въ книжной лавкѣ.