Книговод

Краеугольный камень

Пардо-Басан Эмилия


Краеугольный камень *).

Повѣсть Э. П. Базанъ.

*) La piedra angular (краеугольный камень). Emilia Pardo Bazàn.

(Съ испанскаго).

I.

   Утомленный продолжительной консультаціей, въ этотъ сѣренькій, мартовскій день, докторъ Морагасъ опустился въ кресло. Онъ вздохнулъ полной грудью, поправилъ свои свѣтлые вьющіеся волосы и взялъ со стола послѣдній номеръ "Revue Psychiatric", лежавшій рядомъ съ нераспечатанными письмами и газетами. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ разрѣзать первые листы журнала,-- дверь шумно распахнулась, и въ кабинетъ вбѣжала, смѣясь и хлопая въ ладоши дѣвочка, лѣтъ четырехъ и вскочила на колѣни къ доктору.
   -- Ненэ! -- воскликнулъ онъ, подхвативъ ее на-лету. Еще нѣтъ двухъ часовъ. Какъ вы смѣли пробраться сюда? Кто васъ проситъ приходить, когда я занятъ?
   Дѣвочка не переставала смѣяться. Ея черные, блестящіе глазки свѣтились торжествомъ. Ея бѣлокурые, волнистые волосы вились по плечамъ. Когда докторъ взялъ ее на руки, она начала теребить его бороду и путать прическу, что доставляло ей всегда большое удовольствіе.
   Съ приходомъ ребенка, обстановка комнаты, съ двумя окнами на улицу, не казалась такой строгой. Ненэ прекрасно знала здѣсь всѣ уголки. Ей были хорошо знакомы и анатомическіе рисунки, развѣшанные по стѣнамъ, и шкафы съ книгами, и медицинскіе инструменты, похожіе на орудія пытки. Ее не пугали скелеты, стоявшіе въ углу. Какъ только она входила въ кабинетъ доктора, она тотчасъ же подбѣгала къ корзинѣ гдѣ лежалъ картонный ребенокъ съ широко-открытыми голубыми глазами. Это былъ любимецъ Ненэ, она протягивала къ нему свои рученки и лепетала:-- "Дитя, дитя!"
   -- Посмотримъ, Ненэ, что бы ты хотѣла, чтобы тебѣ принесло сегодня это дитя? спрашивалъ ее обыкновенно докторъ.
   За этимъ вопросомъ слѣдовало нѣсколько минутъ нерѣшительности и борьбы между многими соблазнами.
   -- Хочу карамель.... пастилы.... миндалю... нѣтъ, нѣтъ, сладкихъ пирожковъ. Нѣтъ, нуги, нуги!
   Докторъ вставалъ и приносилъ ей кусочекъ нуги. Получивъ желаемый гостинецъ, Ненэ начинала съ радости прыгать и скакать по комнатѣ.
   На этотъ разъ готовилось нѣчто подобное, потому что Ненэ уже тянула доктора къ куклѣ, когда дверь, противуположная той, въ которую вошла дѣвочка, отворилась, и на порогѣ ея показался слуга. Увидя Ненэ на рукахъ сеньора, онъ очевидно не рѣшался что-то сказать. Морагасъ невольно сдвинулъ брови и спросилъ:
   -- Что такое?
   -- Пришелъ больной... Онъ очень проситъ принять его, говоритъ, что приходилъ раньше, но такъ какъ было много народу....
   Докторъ поднялъ глаза на часы, висѣвшіе на стѣнѣ. Было два.... безъ пяти минутъ. Рабъ своего долга, Морагасъ рѣшилъ принять больнаго.
   -- Хорошо, проси.... сказалъ онъ.-- Ненэ, ступай играть съ няней. Дитя теперь ничего не даетъ. Ты вѣдь знаешь, что пока я занятъ....
   Ненэ повиновалась не безъ грусти. Прежде чѣмъ докторъ затворилъ дверь за дѣвочкой, въ комнатѣ раздались шаги паціента и его тяжелое дыханіе. Онъ стоялъ неподвижно, приложивъ обѣ руки къ груди.
   -- Садитесь, пожалуйста,-- проговорилъ Морагасъ и съ серьезнымъ лицомъ направился къ своему стулу.
   Онъ бросилъ быстрый, внимательный взглядъ на больнаго и въ ту же минуту задалъ себѣ вопросъ: "Гдѣ я видѣлъ это лицо?"
   Вошедшій не поклонился. Не снимая шляпы, онъ неловкимъ движеньемъ опустился на стулъ, указанный ему докторомъ. На первые категорическіе вопросы врача онъ отвѣчалъ съ нѣкоторымъ смущеньемъ, какъ бы конфузясь, но въ то же время обстоятельно и употребляя медицинскіе термины.
   -- Давно ли у васъ это разлитіе жолчи? Не страдаете ли безсонницей? Не служите ли вы? Не сидите ли по нѣскольку часовъ за работой?-- допрашивалъ докторъ.
   -- Нѣтъ, сеньоръ,-- медленно и глухимъ голосомъ отвѣчалъ больной.-- Я почти не работаю. Я живу спокойно, у меня почти нѣтъ службы.
   Въ послѣдней фразѣ не было ничего необыкновеннаго, но она какъ-то странно прозвучала для Морагаса, и онъ снова сталъ припоминать, гдѣ онъ видѣлъ этого человѣка. Онъ взглянулъ на больнаго. Въ чертахъ его лица не было ничего аристократическаго, свидѣтельствующаго о праздности его жизни. Одѣтъ онъ былъ болѣе чѣмъ скромно; не свѣжая сорочка съ чернымъ шелковымъ, потрепанымъ галстукомъ, короткая куртка, потертыя брюки. Въ рукахъ у него не было ни зонтика, ни палки. Богатые и независимые люди такъ не одѣваются.
   -- Такъ, значитъ, вы почти не дѣлаете движенья? спросилъ онъ паціента, движимый скорѣй любопытствомъ, чѣмъ медицинскими цѣлями.
   -- О нѣтъ, я много гуляю, -- мрачно отвѣтилъ тотъ. Иногда я иду цѣлыхъ три лье и не устаю. Немножко работаю и дома. Я не праздношатающійся.
   -- Я и не хочу этого сказать, строго отвѣтилъ докторъ. Я интересуюсь этими подробностями, чтобы опредѣлить вашу болѣзнь. Прилягте, пожалуйста, вотъ сюда,-- попросилъ онъ, указавъ на диванъ, стоявшій между двухъ оконъ.
   Больной повиновался, и Морагасъ, разстегнувъ ему послѣднія пуговицы жилета, сталъ его выстукивать. Во время этой операціи лицо его сохраняло серьезное выраженіе, между тѣмъ какъ лицо паціента выражало почти отчаяніе.
   -- Можете встать, сказалъ ему Морагасъ и вернулся къ своему креслу.
   Онъ опять сталъ всматриваться въ больнаго, ища въ его лицѣ причины его болѣзни. Морагасъ былъ того мнѣнія, что наши физическія страданія нерѣдко зависятъ отъ нравственныхъ, но, къ сожалѣнію, рѣдкій паціентъ признается въ этомъ. Въ данномъ случаѣ онъ былъ увѣренъ, что у сидѣвшаго передъ нимъ больнаго есть что-то тяжелое на душѣ.
   -- Вы пьете?-- сухо и нѣсколько рѣзко, спросилъ онъ.
   -- Иногда... рюмочку водки....
   -- Рюмочку, не больше? Вы не откровенны, другъ мой. Вы хотите меня обмануть, но вѣдь, надѣюсь, вы не для этого пришли сюда.
   -- Я васъ не обманываю, нѣтъ, сеньоръ, потому что, если мущина выпьетъ рюмку или двѣ или даже три, при случаѣ, то мнѣ кажется, это еще не значитъ, что онъ пьетъ. Есть случаи, когда приходится это дѣлать и если кто....
   -- Но вы совсѣмъ не должны пить, сказалъ докторъ болѣе мягко, такъ какъ замѣтилъ въ голосѣ паціента оттѣнокъ горечи.-- Вы, по крайней мѣрѣ, нѣсколько мѣсяцевъ не должны брать въ ротъ ни одной капли.
   Но гдѣ же это онъ видѣлъ этого человѣка?
   Гдѣ онъ видѣлъ эту сѣдую голову, съ грустными, какъ бы глядящими внутрь себя глазами и выраженіемъ безхарактерности въ лицѣ? Еслибы докторъ, взглянувъ въ зеркало, сравнилъ себя съ паціентомъ, то ему сразу бросился бы въ глаза рѣзкій контрастъ. Во всей фигурѣ Морагаса видна была энергія, рѣшимость, сердечность, вполнѣ заслуживающія симпатіи. Въ больномъ, наоборотъ, видна была нерѣшительность, готовность стушеваться, сократиться, спрятаться въ темный уголъ. Онъ производилъ на доктора отталкивающее впечатлѣніе, но Морагасъ не желалъ этому поддаваться и, взявъ одной рукой листокъ бумаги написать рецептъ, другою подалъ ему сигару, сказавъ;
   -- Курите, пожалуйста.
   Въ ту минуту, какъ онъ предлагалъ сигару, ему показалось, что онъ припоминаетъ, гдѣ онъ видѣлъ этого человѣка, но... память снова измѣнила ему. Въ то время, какъ онъ писалъ, онъ, не глядя на паціента, видѣлъ, что тотъ не рѣшался -- курить или спрятать сигару въ карманъ своей американки. Морагасъ кончилъ, приложилъ къ рецепту бюваръ, сложилъ и подалъ его больному.
   Тотъ съ минуту стоялъ въ нерѣшительности, держа рецептъ въ рукахъ и глядя на коверъ, устилавшій полъ. Наконецъ онъ произнесъ:
   -- Извините... Сколько я вамъ долженъ, донъ Пелайо?
   -- За визитъ? спросилъ Морагасъ.-- Это смотря... Если вы дѣйствительно бѣдны, то заплатите мнѣ какъ можно меньше.... или лучше совсѣмъ не платите. Если же вы имѣете средства то... два дурро.
   Паціентъ медленно опустилъ три пальца въ карманъ жилета, вынулъ оттуда два новенькихъ, блестящихъ дурро и осторожно положилъ ихъ въ бронзовую пепельницу.
   -- Очень, очень вамъ благодаренъ, сеньоръ де Морагасъ, произнесъ онъ болѣе спокойнымъ тономъ, какъ будто плата прибавила ему храбрости.-- Я уже чувствую себя лучше. Если позволите, я приду еще разъ сказать, какъ на меня подѣйствовало лѣкарство.
   -- Да, придите. Слѣдуйте моимъ совѣтамъ и не запускайте болѣзни. Она, конечно, не смертельна, если не будетъ усложненій, но тѣмъ не менѣе надо беречься.
   -- Еслибъ не было дѣтей, продолжалъ паціентъ, на этотъ разъ, искреннимъ тономъ, -- то все равно было бы умереть немного раньше или немного позже. Рано или поздно надо же умереть, не правда ли? Но дѣти отъ этого страдаютъ, и оставить ихъ беззащитными,-- это.... До свиданія, донъ Пелайо!
   Драпировка опустилась за больнымъ, и изъ передней раздались его тяжелые шаги. Морагасъ снова сѣлъ въ свое кресло уже въ нервномъ возбужденіи и сказалъ себѣ:
   -- Да, не можетъ быть сомнѣнія, я знаю этого человѣка. Какъ это удивительно, что я не могу припомнить, кто это; тѣмъ болѣе удивительно, что здѣсь, въ Маринедѣ, знаешь всѣхъ и каждаго. Очевидно, онъ не иностранецъ, потому что хотѣлъ вернуться и разсказать о ходѣ болѣзни. но какъ это мнѣ не пришло въ голову спросить его имя? Почему я не спросилъ его, гдѣ онъ живетъ? Но время еще не потеряно, я спрошу его объ этомъ въ другой разъ.
   -- Ненэ!-- крикнулъ онъ, подходя къ двери въ дѣтскую.
   Но Ненэ, на этотъ разъ, не пожелала появиться. Тогда докторъ вернулся къ столу и взялъ "Revue". Тамъ была интересная статья о морфинистахъ. Онъ углубился въ чтеніе, но вдругъ какая-то мысль заставила его вздрогнуть. Онъ нахмурилъ брови, губы его задрожали и, съ силою ударивъ кулакомъ по столу, онъ произнесъ вслухъ:
   -- Я знаю... Это палачъ... Палачъ!...
   Въ ту же минуту онъ вынулъ изъ кармана носовой платокъ, обернулъ имъ пальцы правой руки и взялъ обѣ блестящія монеты, быстрымъ движеньемъ открылъ окно и выбросилъ деньги на улицу, откуда раздался металлическій звукъ ихъ паденья.
   Въ это время Ненэ пріотворила дверь. Она хотѣла шумно побѣжать навстрѣчу отцу, но увидѣвъ, какъ онъ сердито затворяетъ окно, она прижалась къ стѣнѣ и со свойственной дѣтямъ наблюдательностью прошептала:
   -- Папа сердится... папа сердится...
   

II.

   Тельмо проснулся и сталъ протирать себѣ кулаками глаза, сожалѣя о только-что видѣнномъ хорошемъ снѣ. Онъ видѣлъ себя генералъ-майоромъ, въ блестящей формѣ, съ эполетами, со звѣздами и съ саблей, съ настоящей саблей, а не деревянной. Проснувшись, онъ не могъ вспомнить всѣхъ подробностей этого чуднаго сна. Онъ увидалъ себя теперь въ ежедневной, неприглядной обстановкѣ. Узкая комната съ темными стѣнами, на гвоздяхъ висѣли старыя, поношенныя платья, вдоль стѣны стояли двѣ желѣзныя кровати, съ подушками въ грязныхъ наволокахъ и запачканными, худыми одѣялами.
   Тельмо припоминалъ, что прежде, въ раннемъ дѣтствѣ, если онъ и не носилъ шелковыхъ платьевъ и не жилъ въ роскошномъ дворцѣ, то тѣмъ не менѣе въ комнатѣ было всегда уютно убрано и чисто; онъ и теперь еще съ удовольствіемъ вспоминаетъ, какъ онъ спалъ на мягкой, пуховой перинкѣ. Онъ ходилъ всегда въ хорошихъ платьяхъ, обѣдалъ во-время и вкусно; зимою каминъ освѣщалъ и грѣлъ комнату; весною сквозь окна, задрапированныя чистыми занавѣсями, врывался яркій, солнечный свѣтъ. Все это не вполнѣ ясно, а отрывками, вставало въ воспоминаніи мальчика, только образъ женщины выдѣлялся вполнѣ отчетливо, и если вѣрить его воспоминаніямъ, то это была настоящая красавица. Блондинка или брюнетка, молодая или среднихъ лѣтъ -- этого Тельмо не зналъ. Онъ помнилъ только, что въ ея присутствіи ему было хорошо и пріятно.
   Потомъ она куда-то исчезла. Онъ остался вдвоемъ съ отцомъ, и все измѣнилось.
   Онъ видѣлъ теперь, какъ отецъ беретъ шляпу и надѣваетъ свой старый плащъ. Тельмо закутался снова въ одѣяло.
   -- Пора вставать, сказалъ ему отецъ.-- Нечего лежать. Вотъ тутъ я тебѣ оставилъ супу. Къ двумъ часамъ приходи въ улицу Arroval, я буду тамъ у доктора дона Пелайо Морагаса, ты вѣдь знаешь его домъ? Ну, такъ приходи туда и жди меня, оттуда мы пойдемъ къ знакомымъ.
   Сказавъ это, онъ вышелъ изъ комнаты.
   Мальчикъ не обратилъ большаго вниманія на слова: "нечего лежать". Все равно у него не было никакого дѣла и никакого развлеченія, куда жъ ему торопиться? Онъ не ходилъ въ школу, у него не было товарищей, такъ скрашивающихъ раннее дѣтство. Ему оставалось только бѣгать по улицамъ и искать какой-нибудь уголокъ, гдѣ его не знаютъ.
   Съ полчаса онъ пролежалъ подъ одѣяломъ и, зажмуривъ глаза, старался заснуть, чтобъ видѣть продолженіе хорошаго сна. Онъ, во что бы то ни стало, будетъ военнымъ; не въ строю, а начальникомъ, по крайней мѣрѣ полковникомъ. Какъ онъ будетъ скакать на лошади!
   Наконецъ онъ рѣшился высунуть ногу изъ-подъ одѣяла и сталъ натягивать платье, надѣлъ новый пиджачокъ и коричневую фуражку. Ему не пришло даже въ голову подойти къ умывальнику и вымыть себѣ лицо и руки и немножко причесаться. Воспитаніе его было совсѣмъ заброшено, онъ любилъ мечтать о галунахъ и блестящемъ мундирѣ и не обращалъ никакого вниманія на свое разорванное и испачканное платье. Онъ наскоро поѣлъ холоднаго, жирнаго супу и выскочилъ на улицу.
   Тельмо нельзя было назвать красивымъ. Онъ даже лишенъ былъ граціи, свойственной многимъ дѣтямъ, какъ бы бѣдны и замазаны они ни были. У него былъ курносый носъ и большія выдающіяся впередъ губы, выпуклый лобъ, но голова довольно красивой формы и вся въ черныхъ мелкихъ кудряхъ. Необыкновенно выразительные голубые, блестящіе глаза были зеркаломъ души мальчика; радость, горе, смущенье, энтузіазмъ поминутно отражались въ нихъ, показывая его открытую, добрую душу. Эти глаза говорили яснѣе всякихъ словъ. Голова его напоминала собою, если можно такъ выразиться, голову бѣлаго негра.
   Какъ только Тельмо очутился за дверью, имъ овладѣло обычное хорошее расположеніе духа отъ сознанія свободы. Онъ терпѣть не могъ сидѣть въ четырехъ стѣнахъ и началъ съ удовольствіемъ вдыхать въ себя свѣжій воздухъ. Онъ любилъ все прекрасное, величественное, подавляющее.
   Онъ взглянулъ на солнце и замѣтилъ, что оно уже стоитъ на срединѣ неба, онъ, вѣроятно, довольно долго промечталъ въ постели и теперь уже не успѣетъ встрѣтить отца у дома сеньора Морагаса. Эта мысль огорчила его. Отецъ съумѣлъ внушить ему, что надо во всемъ повиноваться старшимъ; отецъ не былъ строгъ съ нимъ, но онъ привыкъ его слушаться.
   Маринеда небольшой городъ, и при быстротѣ ногъ Тельмо ему ничего не стоитъ пробѣжать нѣсколько улицъ.
   Онъ пустился бѣжать, но въ одной изъ улицъ ему встрѣтилось искушеніе, задержавшее его на нѣсколько минутъ. На его пути стояло военное училище, и дѣти въ рекреаціонный часъ высыпали на широкую площадку, гдѣ они могли свободно другъ передъ другомъ проявлять свои военныя познанія. Съ какой завистью смотрѣлъ на нихъ Тельмо! Еслибъ ему позволили присоединиться къ этой кучкѣ школьниковъ, то онъ навѣрное одержалъ бы блестящую побѣду. Его выразительное лицо нахмурилось, и онъ почувствовалъ приливъ грусти, нерѣдко находившей на него. Онъ остановился на минуту, слушая эти веселые дѣтскіе крики, и, наконецъ, рѣшился идти своей дорогой, понимая, что онъ тутъ лишній.
   Онъ хорошо зналъ домъ Морагаса и присѣлъ на крыльцѣ ждать отца. Онъ машинально обвелъ глазами всю улицу и увидалъ вдали удалявшійся силуэтъ отца. Онъ уже вышелъ отъ доктора и не нашелъ его! Что онъ скажетъ! Мальчикъ хотѣлъ побѣжать за нимъ, но одно странное обстоятельство остановило его.
   Окно Морагаса неожиданно открылось, высунулась рукавъ бѣлой манжетѣ, сдѣлала какое-то движенье, и двѣ блестящія серебряныя монеты со звономъ упали на мостовую.... Все это произошло въ одинъ мигъ. Тельмо инстинктивно вскочилъ со своего мѣста и схватилъ ихъ. Когда онъ уже припряталъ деньги въ карманъ жилета, ему стало немножко стыдно своего поступка.
   Но колебаніе длилось всего одну минуту. Тельмо, конечно, никогда не взялъ бы ничего чужаго безъ спроса, но теперь по своей дѣтской логикѣ онъ очень правильно разсудилъ, что тому, кто бросаетъ деньги въ окошко, нѣтъ никакого дѣла до того, кто ихъ подыметъ. Если бросаютъ, значитъ, онѣ не нужны, и онъ можетъ спокойно оставить ихъ у себя въ карманѣ.
   Онъ уже не думалъ теперь догонять отца. Онъ находилъ, что теперь, обладая такимъ богатствомъ, онъ можетъ присоединиться къ мальчикамъ. Это соображенье не было плодомъ размышленія, онъ какъ-то инстинктивно понялъ, что съ деньгами можно сдѣлать многое, если не все. Онъ не зналъ цѣны этой суммы, такъ какъ никогда не имѣлъ въ рукахъ столько денегъ, и эти два дурро, звенѣвшіе въ его жилетномъ карманѣ, казались ему цѣлымъ восточнымъ сокровищемъ. Теперь онъ уже не прежній Тельмо, теперь дѣти примутъ его въ свою игру, и никто съ презрѣніемъ и ненавистью не оттолкнетъ его.
   Съ сердцемъ, полнымъ самыхъ радужныхъ надеждъ, Тельмо побѣжалъ обратно, совсѣмъ позабывъ, что у него есть на свѣтѣ отецъ. Вдали онъ увидалъ группу дѣтей, къ которымъ мечталъ присоединиться. А дѣти толковали между собою и не замѣчали, что Тельмо бѣжитъ къ нимъ такъ, что только пятки сверкаютъ. Они были заняты военнымъ совѣтомъ.
   Они составляли планъ кампаніи. Имъ уже надоѣли дѣтскія игры и драки на-кулачки. Нѣтъ, они хотятъ затѣять настоящую баталію, изъ которой двое храбрецовъ Реституто Таконеръ и Флоріанъ-Неира должны завоевать себѣ непоколебимую славу. Въ этотъ день судьба помогла имъ; учитель исторіи имѣлъ несчастье заболѣть, и мальчики были свободны весь вечеръ.
   Главное затрудненіе состояло въ томъ, чтобы въ надежномъ мѣстѣ спрятать гвардію. Здѣсь, около старой, полуразрушенной стѣны было бы очень удобно это сдѣлать, тѣмъ болѣе, что самъ учитель исторіи разсказывалъ имъ, что король Карлъ V, когда пріѣхалъ за субсидіей въ Маринеду, вышелъ именно съ этого берега, окруженнаго крѣпостью. Но здѣсь помѣщается Судъ, тюрьма, казармы, кто-нибудь можетъ ихъ увидѣть, вышлютъ солдата, и онъ разгонитъ ихъ. Нѣтъ, надо найти какое-нибудь болѣе спокойное мѣсто. Замокъ Санъ-Винтилья, напримѣръ.
   Вотъ тамъ такъ дѣйствительно можно устроить сраженье по всѣмъ правиламъ военнаго искусства! Тамъ очень рѣдко кто-нибудь проходитъ, такъ что имъ не помѣшаютъ. Но защита замка Санъ-Винтилья требовала героя, который устоялъ бы противъ цѣлой толпы, но всѣ хотѣли нападать, и никто не хотѣлъ защищаться. Оставалось кинуть жребій, но и тутъ никто не желалъ быть игрушкою судьбы. По этому поводу были большіе споры.
   -- Вы трусы и никуда не годные солдаты! кричалъ одинъ.
   -- Ну такъ ступай ты, если ты не трусъ! отвѣчали ему другіе.-- Посмотримъ, выдержишь ли ты, когда тебя станутъ забрасывать каменьями!
   -- Въ такомъ случаѣ кинемъ жребій, кому достанется, тотъ и будетъ комендантомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Мы не хотимъ вынимать жребія!
   -- Ну такъ останемся здѣсь! Будемъ защищать крѣпость.
   -- Защищать крѣпость! А если генералъ выглянетъ въ окно и пошлетъ жандарма разогнать насъ, тогда что?...
   Въ это время, совсѣмъ запыхавшись отъ бѣготни, къ нимъ присоединился Тельмо.
   -- Что ему здѣсь надо? проворчалъ Реституто, устремивъ на мальчика дерзкій взглядъ своихъ близорукихъ глазъ.
   -- Кто это?-- спросилъ одинъ новичокъ.
   -- Неужели ты не знаешь? Это сынъ палача! прошепталъ ему на ухо Реституто.
   -- Пусть онъ убирается! Я вовсе не хочу съ нимъ играть.
   -- Постой, постой! Пусть онъ будетъ комендантомъ! воскликнулъ Реституто, какъ истый вояка, который въ военное время умѣетъ пользоваться всякой случайностью.
   Тельмо стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ группы въ сильномъ смущеніи. Всѣ его радужныя надежды, вся увѣренность въ себѣ, которую въ него вселило обладаніе двумя блестящими дурро,-- все сразу разлетѣлось, какъ только онъ приблизился къ этому обществу, которое имѣло для него такое же значеніе, какъ для женщины полусвѣта -- строгій, аристократическій кружокъ.
   Тельмо физически почувствовалъ тяжесть и безобразіе своего грязнаго, оборваннаго платья въ присутствіи этихъ дѣтей, одежда которыхъ хоть и растрепалась во время игры, хоть и не отличалась особенной роскошью, но была опрятна, хорошо сшита, на ней видны были слѣды женскихъ рукъ, заботы матери. Какъ они счастливы съ ихъ свистками въ карманахъ -- эмблемой школьной дружбы, -- съ своимъ веселымъ товариществомъ, съ свободными часами для игръ, съ ихъ ученьемъ, которое впослѣдствіи дастъ имъ почетное мѣсто между людей, и какъ несчастливъ онъ, котораго каждую минуту могутъ вытолкнуть отсюда пинками, какъ паршивую собаку!...
   Онъ стоялъ, какъ прикованный къ мѣсту, безъ словъ, съ сильно бьющимся сердцемъ, блѣднымъ лицомъ и тяжело дыша. Двѣ серебряныя монеты, лежавшія въ его карманѣ, теперь, казалось, давили ему грудь. Онъ почувствовалъ желаніе вынуть ихъ и выбросить, какъ ихъ выбросили изъ окна Морагаса.
   Какъ глупо было воображать, что съ этими деньгами его примутъ въ игру ученики военнаго училища!
   Онъ даже не рѣшался теперь произнести сокровенную фразу: "Можно мнѣ играть съ вами?"
   Только глаза его выражали нѣмую мольбу.
   А школьники наблюдали за нимъ съ явнымъ презрѣніемъ и высокомѣріемъ. Наконецъ, Реституто снизошелъ до того, что обратился къ нему;
   -- Мы идемъ къ замку Санъ-Винтилья. Хочешь идти съ нами?
   Тельмо показалось, что небо разверзлось, и онъ слышитъ голоса херувимовъ. Страшное волненье не позволяло ему говорить, и онъ сдѣлалъ головой утвердительный жестъ.
   -- Ты долженъ повиноваться, какъ рекрутъ.
   Тельмо снова кивнулъ головой.
   -- Ты долженъ дѣлать все, что тебѣ прикажутъ, и быть остороженъ...
   Новый утвердительный кивокъ.
   -- Ну, впередъ! Маршъ!!
   При этомъ возгласѣ весь полкъ пустился въ бѣгство.
   

III.

   Замокъ Санъ-Винтилья былъ построенъ на самомъ берегу моря, съ цѣлью оградить Маринеду отъ вторженія англичанъ. Не вдалекѣ была устроена засада съ нѣсколькими пушками. Замокъ этотъ отличается красивой архитектурой. Въ настоящее время онъ полуразрушенъ и представляетъ собою, особенно при лунномъ свѣтѣ, необыкновенно живописную картину. Для того чтобы сдѣлать его болѣе недоступнымъ, его окружили широкимъ каналомъ, соединяющимся съ моремъ, такъ что онъ стоитъ какъ бы на полуостровѣ. Передъ входомъ въ замокъ раскинута площадка, занесенная мелкимъ бѣлымъ пескомъ, что дѣлаетъ Санъ-Винтилью еще красивѣе.
   Вмѣсто того чтобы подойти прямо къ замку, молодой полкъ рѣшилъ пробраться вдоль стѣнъ, по узкой тропинкѣ. Въ дѣтствѣ всегда пріятно побѣждать неожиданныя затрудненія.
   Никто не прокрадывался по извилистой и скользкой тропинкѣ съ такой радостью, какъ Тельмо. Ему хотѣлось убѣдить своихъ товарищей на часъ -- въ своей ловкости, быстротѣ и смѣтливости.
   Дойдя до фонтана, пересѣкавшаго тропинку, дѣти остановились передъ этимъ препятствіемъ. Нѣкоторые изъ нихъ нагнулись къ фонтану и стали утолять жажду; другіе подбѣжали къ нѣсколькимъ женщинамъ, пріѣхавшимъ на волахъ за водой, шумно обступили ихъ и просили пить. Посыпались шутки.
   -- Эй, кума, дай мнѣ напиться!
   -- Продай мнѣ твоихъ коровъ, кума!
   -- Хочешь, я тебѣ дамъ двухъ маленькихъ собачекъ за пару воловъ?
   -- Ты своего вола неловко запрягла; постой-ка, я его тебѣ распрягу!
   Женщины раскричались, какъ сороки. Тельмо нашелъ подходящій случай, для того чтобы отличиться, вынулъ изъ кармана маленькій перочинный ножикъ, всегда бывшій при немъ, и, подойдя къ волу, обрѣзалъ постромки. Волъ рванулся впередъ и опрокинулъ женщину, державшую возжи.
   Боже мой, что-за шумъ поднялся! Это не были уже крики и брань, а проклятіе и вопли.
   -- Помогите, помогите!-- кричали женщины. Это черти, а не сеньорито! Мы пойдемъ сейчасъ къ судьѣ и попросимъ, чтобы васъ посадили въ тюрьму!
   Въ эту минуту одна изъ женщинъ узнала Тельмо и воскликнула внѣ себя:
   -- А, это ты, проклятое отродье, висѣлица! Васъ съ отцомъ надо было бы самихъ повѣсить, а не позволять вамъ вѣшать несчастныхъ!... Хороши сеньорито, которые принимаютъ въ свои игры такую ржавчину, какъ ты, нечего сказать!...
   Мальчики, какъ стая голубей, пустились бѣжать впередъ, съ шумомъ и гамомъ. Тельмо тоже побѣжалъ за ними, но весь красный до корней волосъ, на глаза его выступили слезы, и ему стоило нечеловѣческихъ усилій сдержать ихъ.
   Дойдя до входа въ замокъ, дѣти остановились для новаго совѣта. Они составили кружокъ, въ который не приняли Тельмо. Съ эгоизмомъ, свойственнымъ дѣтскому возрасту, они рѣшили, что въ инцидентѣ съ воломъ виноватъ Тельмо, одинъ Тельмо. Онъ долженъ былъ теперь исполнять самую трудную и опасную роль въ игрѣ. Но что жъ такое! Вѣдь женщина же сказала сейчасъ, что онъ достоинъ висѣлицы.
   Совѣтъ длился нѣсколько минутъ; затѣмъ подозвали Тельмо и стали давать ему военныя инструкціи:
   -- Слушай, ты будешь гарнизонъ замка, а мы будемъ приступомъ брать его. Ты войдешь въ замокъ и оттуда будешь защищаться, какъ умѣешь. Но не смѣй прятаться! Мы должны постоянно тебя видѣть или въ окнахъ или въ бойницахъ, или въ дверяхъ, или на стѣнѣ... гдѣ хочешь, но только мы должны видѣть тебя. Если ты спрячешься, то ты будешь подлецъ, трусъ, оселъ! Понимаешь?
   Тельмо гордо поднялъ свою голову бѣлаго негра и съ улыбкой энергично отвѣтилъ:
   -- Идетъ! Я совсѣмъ не трусъ и не буду прятаться. Для того чтобы войти въ замокъ, вамъ придется перейти черезъ мой трупъ!
   Съ ловкостью, достойной великаго полководца, Тельмо неустрашимо вскарабкался по развалинамъ и появился на стѣнѣ. Въ одну минуту, по дорогѣ, набралъ онъ въ карманы массу мелкихъ, круглыхъ камешковъ, удобныхъ для метанія.
   Войско, помѣщавшееся снаружи, внизу, вскрикнуло отъ неожиданности, увидавъ его на стѣнѣ. Каждый изъ мальчиковъ схватилъ въ руки по камню, размахнулся и больше дюжины камней полетѣло въ Тельмо. Но онъ ловко отскочилъ и, не теряя времени, бросилъ въ нихъ свой камень, который, упавъ на землю, рикошетомъ попалъ въ колѣнку Реституто. Мальчикъ вскрикнулъ отъ боли.
   -- Не будемъ больше играть съ нимъ! воскликнулъ онъ. Отколотимъ его хорошенько кулаками!
   Но такъ какъ другіе расхохотались, то глаза его наполнились слезами, и энергія удвоилась. Онъ умѣлъ превосходно метать каменья, выбралъ одинъ продолговатый и острый камень и сталъ выжидать. Тельмо снова удачно избѣгъ пущеннаго въ него града камней, спрятавшись въ уголъ. Реституто воспользовался этой минутой и пустилъ въ него свой зарядъ. Камень попалъ Тельмо въ плечо. Онъ почувствовалъ сильную боль, но даже не вскрикнулъ и побѣжалъ въ другой уголъ. Затѣмъ онъ опять показался въ окнѣ, но каждый разъ, какъ въ него летѣли камни, онъ быстро прятался за стѣну. Въ то же время онъ не переставая кидалъ въ нихъ камни, и уже трое были ранены.
   Мальчики выходили изъ себя. Неужели ни одинъ камень не попадаетъ въ него? Неужели имъ не удастся ранить эту голову, поминутно показывающуюся то здѣсь, то тамъ? Неужели онъ выйдетъ побѣдителемъ изъ такого неравнаго боя? Тогда Флоріану Неира пришла блестящая мысль.
   -- Стойте!-- скомандовалъ онъ. Онъ знаетъ, откуда въ него сыплются камни, потому и прячется. Намъ надо раздѣлиться. Пусть одни станутъ въ этотъ уголъ, другіе въ тотъ, а я останусь здѣсь... Цѣлиться прямо въ голову. Въ грудь больно, но не опасно... Надо стараться попасть въ лицо, между глазами, тогда мы сразу съ нимъ покончимъ.
   И, распорядившись такимъ образомъ, онъ подбѣжалъ къ каналу, окружавшему замокъ, и сталъ тутъ въ выжидательной позѣ, не обращая никакого вниманія на то, что ноги его въ водѣ. Это вѣдь настоящее море!
   Голова снова показалась въ окнѣ, и по знаку, данному Флоріаномъ, градъ камней посыпался въ нее съ разныхъ сторонъ. Голова исчезла... Крикъ торжества вырвался изъ груди нападающихъ... Но голова вновь появилась со струйкой крови на лицѣ, но съ выраженіемъ задора, храбрости и героизма. Два камня одинъ за другимъ были пущены въ Флоріана, и оба попаливъ цѣль. Мальчикъ, поза котораго въ эту минуту напоминала Колосса Родосскаго, пошатнулся и упалъ въ воду. Онъ тотчасъ же выплылъ на берегъ и сталъ ругаться, грозя кулакомъ въ сторону Тельмо.
   Остальные солдаты оставили свои позиціи, подбѣжали къ нему и, видя, что гарнизонъ замка не проймешь камнями, тоже стали дѣлать ему угрожающіе жесты и кричать:
   -- Дуракъ, подлецъ! Почему ты не стоишь, какъ прежде на стѣнѣ?.. Ты показываешься и сейчасъ же прячешься!.. Трусъ! Измѣнникъ!
   Ругательства такъ и сыпались на храбраго защитника Санъ-Винтиньи. Услышавъ ихъ, онъ съ быстротою молніи вскарабкался на стѣну и съ пустыми руками, презрительно сложенными на груди, окровавленнымъ лицомъ и въ разорванномъ платьѣ, онъ сталъ въ позѣ гордаго, неустрашимаго побѣдителя и героя.
   Мальчики, безъ всякаго совѣщанія на этотъ разъ нагнулись за камнями и безостановочно стали ихъ бросать въ свою цѣль... Тельмо, неподвижно, не шевеля руками, не прибѣгая къ защитѣ стѣны, ждалъ... Который изъ этихъ камней первый попалъ въ него, объ этомъ умалчиваютъ историческіе факты. Вѣроятно въ него попали два сразу: одинъ въ плечо, другой около виска. Осталось неизвѣстнымъ также, который изъ нихъ заставилъ его всплеснуть руками, какъ птицу крыльями, и упасть навзничь внутрь замка...
   Мальчики были нѣсколько смущены своей побѣдой. Не раздалось ни одного торжествующаго крика. Надо отдать имъ справедливость: имъ стало совѣстно. Ихъ неиспорченныя сердца подсказывали имъ, что такой вынужденной побѣдой нельзя гордиться. Всѣ примолкли и съ недоумѣніемъ глядѣли другъ на друга. Въ глухомъ шумѣ моря, бившагося о стѣны замка, имъ слышался голосъ осужденья.
   -- Мы его побѣдили!-- воскликнулъ, наконецъ, Реституто.-- Теперь онъ пойметъ, что съ нами шутки плохи!
   -- Перестань! А если онъ умеръ? Намъ достанется... шопотомъ произнесъ предусмотрительный Флоріанъ, какъ бы боясь, что его слышитъ судья.
   -- Ну вотъ, вздоръ! Мы немножко поранили ему голову, вотъ и все.
   -- Пойдемте, посмотримъ.
   И всѣ бросились внутрь замка. Тамъ, на кучѣ старыхъ кирпичей, лежалъ Тельмо, весь въ крови, блѣдный, какъ смерть, безъ движенья и безъ признаковъ жизни.
   -- Кажется, онъ умеръ, произнесъ одинъ изъ мальчиковъ.
   -- Вовсе не умеръ, онъ только притворяется, чтобъ испугать насъ, заявилъ Реституто.
   -- Не будь такимъ жестокимъ,-- сказалъ Флоріанъ товарищу, превосходившему его храбростью, но уступавшему ему въ умѣ.-- Не будь безчеловѣченъ. Онъ очень плохъ! и мы виноваты въ этомъ.
   -- Что же?... Намъ остается только убѣжать и какъ можно скорѣе.
   -- А онъ? Что жъ, мы бросимъ его здѣсь, какъ кошку, упавшую съ крыши?
   -- Что же дѣлать? Ты останешься тутъ стеречь его?
   -- Его отецъ живетъ недалеко отъ кладбища... Мы можемъ сказать ему...
   -- Молчи ты!... Сказать отцу! Я вовсе не желаю даже подходить близко къ дому этого человѣка!
   -- И я также...
   -- И я...
   -- И я... хотя бы мнѣ дали за это сто дурро...
   -- Ну такъ нечего тутъ и толковать! Расходитесь по домамъ. Маршъ!
   

IV.

   Человѣкъ, совѣтовавшійся о своей болѣзни съ Морагасомъ, нисколько не удивился, что сынъ не ждетъ его около дома. Онъ зналъ, что мальчикъ любитъ поздно вставать и помечтать въ постели. Выйдя отъ доктора, онъ медленнымъ шагомъ пошелъ вдоль улицы и вошелъ въ узкій переулокъ, населенный рабочимъ классомъ и представлявшій рѣзкій контрастъ съ главной улицей, гдѣ на каждомъ шагу встрѣчались прекрасные магазины и большіе дома.
   Кліентъ Морагаса -- Хуанъ Рохо, остановился около грязноватаго питейнаго заведенія, но съ минуту медлилъ войти. Докторъ запретилъ ему пить. Но привычка взяла верхъ и, подумавъ, что и ядъ въ маломъ количествѣ не убиваетъ, онъ вошелъ и выпилъ стаканчикъ водки. Онъ сталъ сразу какъ-то спокойнѣе.
   "Мнѣ хочется пройтись по главной улицѣ, подумалъ онъ.-- Улица это общее достояніе, и никто не можетъ мнѣ помѣшать гулять по ней".
   И поправивъ шляпу, засунувъ руки въ карманы, онъ направился къ главной улицѣ -- этой ярмаркѣ Маринеды.
   Изящно одѣтые кабальеро и сеньоры прогуливались взадъ и впередъ по красивой, широкой улицѣ, разговаривая и пересмѣиваясь. Никто не обращалъ никакого вниманія на Хуана Рохо. У дверей Casino de la Amistad были выставлены на тротуарѣ столики, за которыми сидѣла группа лицъ извѣстныхъ Рохо. Тутъ между прочими были главный сыщикъ Маринеды и алькальдъ.
   Рохо остановился на минуту и поклонился имъ, называя каждаго по имени. Они обернулись, но на лицахъ ихъ выразилось непріятное удивленіе, и они не отвѣтили ему на поклонъ. Рохо медленно пошелъ впередъ. На срединѣ улицы недалеко отъ театра, Рохо встрѣтился съ простой женщиной и маленькой дѣвочкой. Онѣ любовались на магазины и разряженную толпу. Взглянувъ на него, дѣвочка уткнулась въ юбки матери и съ выраженіемъ ужаса на лицѣ воскликнула дрожащимъ голосомъ:
   -- Ай, мама! Боюсь!
   Услышавъ этотъ дѣтскій крикъ, Рохо показалось, что ему дали пощечину. Онъ обернулся назадъ и, подойдя къ дѣвочкѣ, которая теперь уже громко плакала и просилась на руки къ матери, произнесъ:
   -- Если ты не дѣлаешь ничего дурнаго, то тебѣ нечего бояться меня.
   И онъ торопливо пошелъ, почти побѣжалъ впередъ. Онъ успокоился только тогда, когда главная улица осталась далеко позади его. Дойдя до площади Belona, онъ уже почувствовалъ себя въ своихъ краяхъ. Здѣсь, если и нѣтъ людей, равныхъ ему по положенію, то все-таки здѣсь понимаютъ, что можно взять всякую унизительную работу изъ-за куска хлѣба.
   Съ чувствомъ удовлетворенія подошелъ онъ къ лавочкѣ своего знакомаго Руфино, гдѣ можно было и закусить и выпить.
   Хозяинъ лавочки, Антіохосъ Руфино, былъ уже пожилой человѣкъ, любившій поиграть въ карты и выпить. Хуанъ Рохо нерѣдко составлялъ ему компанію и въ томъ и въ другомъ. Карты уже лежали на столѣ, и Рохо сѣлъ съиграть партію въ брискъ (карточная игра). Передъ нимъ поставили бутылку вина, но онъ помнилъ слова доктора и крѣпился. Въ сущности онъ пилъ не изъ удовольствія, а для забвенія... Но при его сильной натурѣ ему надо было много выпить, чтобъ забыться.
   Въ первую игру онъ совсѣмъ не пилъ. Но когда ему пришлось сдавать карты, имъ вдругъ овладѣла грусть при воспоминаніи о встрѣчѣ около казино. Скажите пожалуйста! Не отвѣчаютъ на поклонъ! Развѣ онъ не такой же исполнитель, какъ сыщикъ и алькальдъ? Какое значеніе имѣлъ бы приказъ суда, еслибъ онъ отказался выполнять его? А алькальдъ?.. Съ какимъ высокомѣріемъ отказался онъ на дняхъ принять сына Рохо въ казенную школу! Что же они хотятъ, чтобы мальчикъ былъ неучемъ?
   И взглядъ Рохо упалъ на стаканъ съ виномъ. Но онъ опять-таки героически удержался отъ искушенія. Но часа черезъ два, когда солнце стало спускаться все ниже и ниже, и въ комнатѣ стемнѣло, онъ не выдержалъ и выпилъ свой стаканъ. Это его подкрѣпило, онъ сдѣлался веселѣе и смѣялся надъ удачей своего партнера. Но въ то же время имъ овладѣло какое-то смутное безпокойство, какъ бы предчувствіе. А гдѣ мальчикъ?
   Партія въ брискъ къ шести часамъ обыкновенно оканчивалась, такъ какъ Рохо любилъ рано ложиться спать, поужинавъ съ сыномъ.
   Въ этотъ день Рохо пошелъ домой позже обыкновеннаго. Вечеръ былъ такой чудный и теплый. Ему захотѣлось еще пройтись, прежде чѣмъ вернуться домой.-- Вдругъ онъ услышалъ какіе-то стоны и увидалъ въ темнотѣ человѣческую фигуру, валявшуюся на землѣ. Движимый состраданіемъ, онъ подошелъ. Это была старуха Харрета, извѣстная пьяница въ околодкѣ и его сосѣдка. Никто никогда не видалъ ее въ трезвомъ видѣ. Она дѣлала невѣроятныя усилія, чтобы подняться, но это ей никакъ не удавалось.
   Рохо подошелъ къ ней, говоря:
   -- Э, сеньора Хиларія... погодите, я вамъ помогу. Я доведу васъ до вашего дома.
   Старуха проворчала что-то и взглянула на говорившаго съ ней человѣка. Лучъ фонаря освѣщалъ его лицо. Тогда Харрета, внѣ себя отъ негодованія, закричала хриплымъ голосомъ:
   -- Убирайся отсюда! Я еще никого не ограбила, никого не убила, чтобъ ты осмѣлился дотронуться до меня твоими руками! Я скорѣе пойду съ самимъ дьяволомъ, чѣмъ съ тобой!... Если ты подойдешь ко мнѣ, я закричу на всю улицу и позову на помощь сосѣдей. Можешь душить сеньоровъ, а меня оставь въ покоѣ!...
   

V.

   Рохо задрожалъ. Это было хуже, чѣмъ встрѣча съ властями. Алькальдъ по крайней мѣрѣ былъ человѣкъ, заслуживающій уваженія, онъ могъ относиться къ нему презрительно... Но эта несчастная пьяная старуха, вмѣсто того чтобы принять отъ него услугу, выругала его и отвернулась съ отвращеніемъ!.. Она, извѣстная всѣмъ пьяница!
   Онъ ничего не отвѣтилъ, а она все продолжала браниться. Онъ низко опустилъ голову и пошелъ по улицѣ Фаро. Вдали виднѣлся маякъ и таинственная башня Карла III въ новогреческомъ стилѣ. Дома въ этой части улицы становились все бѣднѣе и бѣднѣе. Онъ жилъ въ самомъ крайнемъ изъ нихъ, рядомъ съ кладбищемъ. Рохо вошелъ къ себѣ въ квартиру, отыскалъ спички и зажегъ маленькую лампочку.
   Этотъ свѣтъ, освѣтивъ комнату, какъ бы освѣтилъ и его воспоминанія и пробудилъ безпокойство. Гдѣ же Тельмо? Куда онъ дѣлся? Это удивительно, что онъ не видалъ его цѣлый день, и еще удивительнѣе, что онъ теперь не нашелъ его играющимъ около дома, въ ожиданіи ужина. Обыкновенно, когда отецъ возвращался домой, Тельмо ждалъ его у сосѣдки, жены барочника. Тамъ было четверо маленькихъ дѣтей, и Тельмо очень любилъ играть съ ними, такъ какъ они слушались его, какъ старшаго.
   Эта добрая женщина Юліана, по прозванію Морячка, съ больными глазами, немножко помогала Рохо въ его хозяйствѣ, затапливала печь, клала заплатки на платье Тельмо, стирала бѣлье и разъ въ недѣлю подметала комнату. Работая почти ощупью, Морячка все дѣлала очень плохо, но Рохо и не требовалъ отъ нея большой ловкости; онъ радъ былъ, что она не брезгаетъ взять заработанныя деньги изъ его рукъ.
   Рохо подумалъ, что Тельмо вѣроятно у сосѣдки. Онъ вышелъ узнать. Нѣтъ, мальчика тамъ не было и его даже не видали цѣлый день. Морячка, чинившая въ это время платье своего мужа, предложила Рохо пойти справиться къ сосѣдямъ, нѣтъ ли тамъ ребенка. А отецъ между тѣмъ отправился домой въ надеждѣ, что Тельмо ужь вернулся. Но въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ комнату, онъ остановился, пораженный однимъ воспоминаніемъ...
   Въ жизни бываютъ такія минуты, что когда мы почему-либо предчувствуемъ несчастье, мы какъ-то инстинктивно вспоминаемъ обстоятельства прежнихъ, давно прошедшихъ несчастій... Такъ море порою вмѣстѣ съ новыми жертвами выбрасываетъ на берегъ давно утонувшаго человѣка.
   Тишина комнаты, кострюлька съ несъѣденнымъ супомъ, горящая лампа и больше всего страхъ, непонятное исчезновеніе ребенка напомнили Рохо, какъ онъ лѣтъ шесть или семь тому назадъ пережилъ такой же часъ. Этотъ часъ или, вѣрнѣе сказать, эта минута готовилась давно, съ того самаго времени, какъ онъ сдѣлался палачомъ. Рохо тогда не видѣлъ или не хотѣлъ видѣть, какъ надъ нимъ собиралась туча. Жена его стала разсѣянна... надолго исчезала изъ дому... едва отвѣчала мужу, когда онъ обращался къ ней за обѣдомъ, была задумчива, не видѣла и не слышала, что дѣлается около нея, перестала обращать вниманіе на Тельмо, перестала его ласкать....
   Она такая неутомимая работница! Такая любящая мать! Она такая кроткая, милая женщина отказалась бытъ его женой!
   Все это, въ сущности, подготовлялось давно, и Рохо чувствовалъ это въ массѣ мелочей. Но эта холодность отношеній не пугала его, это была его жена, его собственность. Она принадлежала всецѣло ему, ему одному, Хуану Рохо. Какова бы ни была его судьба, они связаны навсегда. Выходя замужъ, Марія дала обѣтъ во воемъ повиноваться ему и дѣлить съ нимъ и радость и горе. Рохо смотрѣлъ на это такъ серьезно, что если замѣчалъ перемѣну въ характерѣ жены, то никакъ не предполагалъ, что изъ этого можетъ выйти что нибудь серьезное.
   Чѣмъ болѣе неожиданъ былъ ударъ, тѣмъ больнѣе. Онъ почувствовалъ почти физически. Въ данную минуту онъ вновь переживалъ всю тяжесть его. Въ ту ночь онъ также, вернувшись домой, нашелъ страшную пустоту, перемытая посуда, лежала у печки, только на большой двуспальной кровати спалъ Тельмо одинъ. Мать положила его туда, какъ бы для того, чтобы онъ замѣнилъ ее.
   И Рохо съ необыкновенной яркостью вспомнилъ, какъ онъ вышелъ спросить у сосѣдей: "не видали ли его жены", какъ онъ встрѣчалъ многозначительныя, ироническія улыбки и узналъ, что она убѣжала. Ему не вѣрилось, и все казалось, что она шутитъ и вернется на другой день. Онъ провелъ мучительную ночь, полную тяжелыхъ предчувствій, а на утро ребенокъ проснулся со слезами, звалъ мать, требовалъ, чтобы она его одѣла и умыла.
   На другой же день Рохо узналъ отъ жандарма, что она ушла съ другимъ, но что "ее можно вернуть по этапу къ мужу".. Онъ былъ такъ убитъ обманомъ и оскорбленіемъ, что не захотѣлъ ее вернуть. Въ мукахъ любви и ревности, онъ видѣлъ ее въ страстныхъ объятіяхъ другого,-- она была еще молода и красива.
   Онъ долго не могъ примириться съ мыслію, какъ она могла измѣнить законному мужу. Но скоро услужливые сосѣди и товарищи открыли ему глаза... Марія вовсе не любила человѣка, съ которымъ ушла. Она его мало знала, и ея грусть, ея разсѣянность происходили вовсе не отъ любви къ нему. Она не разъ признавалась сосѣдямъ, что готова убѣжать "съ первымъ встрѣчнымъ". "Если не уйду съ кѣмъ-нибудь, такъ лучше пойду въ публичный домъ, но не останусь съ такимъ мужемъ" -- говорила она.
   Такъ, значитъ, не страсть побудила ее бросить мужа и ребенка, а нѣчто худшее... размышлялъ Рохо. А тутъ одна сосѣдка заявила вслухъ: "Если бы мой мужъ занималъ такое мѣсто, какъ Хуанъ Рохо, то я готова была бы скорѣй пойти въ тюрьму, чѣмъ жить съ нимъ". Когда, нѣсколько мѣсяцевъ спустя, дошелъ слухъ, что возлюбленный бросилъ Марію и она стала совсѣмъ дурной женщиной, кумушки отнеслись къ ней съ еще большимъ сожалѣніемъ, а къ ея мужу съ еще большей нелюбовью...
   Только одна Морячка не оправдывала поведенія Маріи. Но за это она поплатилась, такъ какъ кумушки на всѣхъ перекресткахъ ругали ее и говорили, что она защищаетъ Рохо потому, что служитъ ему, и что прислуживать такому человѣку, по ихъ мнѣнію, дурно.
   Эти воспоминанія цѣлой вереницей носились въ головѣ Рохо, когда онъ пришелъ домой посмотрѣть, не вернулся ли его сынъ. Онъ съ трудомъ пришелъ въ себя и сосредоточился на одной мысли: Гдѣ Тельмо?
   Вдругъ, два быстрыхъ, рѣшительныхъ удара раздались въ дверь, и запыхавшаяся Морячка проговорила:
   -- Сеньоръ Рохо... сеньоръ Рохо... Ахъ, Матерь Божія, Заступница! Сеньоръ Рохо... говорятъ, что вашъ сынъ очень плохъ и лежитъ безъ движенья!... Это сказали моей дѣвочкѣ женщины, ходившія за водой къ фонтану замка...
   Рохо, выйдя изъ оцѣпенѣнія, схватилъ Юліану за руку и закричалъ:
   -- Гдѣ мальчикъ? Гдѣ?
   -- Въ Санъ-Винтильи... Лежитъ на камняхъ... Подите за нимъ, сеньоръ Рохо... Я плохо вижу и пожалуй не найду его.
   Отецъ уже не слушалъ, онъ бѣжалъ вдоль улицы. Луна свѣтила спокойно и ясно. Море казалось зеленовато-перламутровымъ, съ фосфорическими, отливомъ. Оно тихо ударялось о стѣны замка, и спокойная природа какъ бы иронически смотрѣла на отчаянье человѣка, искавшаго между этими величественными развалинами единственное существо въ мірѣ, которое онъ любилъ.
   Съ трудомъ поднялся Рохо по полуразрушенной лѣстницѣ и наконецъ вошелъ внутрь замка; тамъ при свѣтѣ луны онъ увидалъ Тельмо, лежавшаго на кучѣ кирпичей въ крови и безъ признаковъ жизни.
   Рохо нѣжно взялъ его на руки, обрадовавшись, что тѣло еще теплое. Онъ тяжело вздохнулъ, прижалъ къ груди ребенка и медленно сталъ направляться къ выходу съ этой драгоцѣнной ношей. Мальчикъ застоналъ, вѣроятно движеніе привело его въ чувство. Рохо взялъ его поудобнѣе, положилъ его голову къ себѣ на грудь и сталъ шептать ему ласковыя, нѣжныя слова.
   Конечно, ребенокъ не умеръ и не умираетъ, но, Боже мой... быть можетъ, онъ опасно раненъ! Не сломана ли у него рука или нога? Не будетъ ли какихъ усложненій? Не останется ли онъ на всю жизнь уродомъ?
   Мучась подобными вопросами, Рохо благополучно перешелъ мостъ, проложенный черезъ каналъ и пошелъ по направленію двухъ кладбищъ Маринеды,-- католическаго и протестантскаго. Взглянувъ на золотой крестъ, блиставшій на церкви католическаго кладбища, Рохо сталъ молиться въ душѣ о спасеніи ребенка. Это была нѣмая, горячая мольба человѣка, обладающаго стойкой, непоколебимой вѣрой. "Господи! если надо умереть, то пусть умру я... Пусть ребенокъ живетъ и будетъ здоровъ!" мысленно проговорилъ онъ. Затѣмъ съ креста онъ перевелъ взглядъ на маякъ, яркимъ свѣтомъ свѣтившій вдалекѣ, и какой-то внутренній голосъ шепталъ ему: "Онъ будетъ жить. Онъ выздоровѣетъ".
   Дверь квартиры Рохо была отворена настежь, и Морячка въ испугѣ ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, то прибавляя огонь въ лампѣ, то переставляя съ мѣста на мѣсто посуду и повторяя вполголоса:
   -- Господи! Господи! Virgen de los Dolores!
   Когда Рохо вошелъ съ ребенкомъ на рукахъ, она подошла къ нему, хотѣла разспросить... Но отецъ съ осторожностью кормилицы, опускающей въ люльку ребенка, положилъ мальчика на кровать и, обернувшись къ Юліанѣ, воскликнулъ:
   -- Ступайте за докторомъ, сеньора Юліана... Ради всего святаго, приведите мнѣ доктора!...
   

VI.

   Возбужденное состояніе Морагаса длилось довольно долго; онъ ходилъ по своему кабинету, забывъ даже о присутствіи Ненэ. Нервы его были разстроены. Но солнышко, прорвавшись сквозь тучи, освѣтило его окна. Ненэ подошла къ нему и нѣсколько капризнымъ тономъ произнесла:
   -- Папа, видишь, дождя нѣтъ... Поѣдемъ на дачу!
   Морагасъ привыкъ ежедневно, въ хорошую погоду, послѣ пріемныхъ часовъ, вмѣстѣ съ Ненэ проѣхаться за городъ. Тамъ, въ трехъ километрахъ отъ города, близъ шоссейной казенной дороги, у него была небольшая дачка съ хорошенькимъ садомъ около деревни Эрбеды. Садъ былъ огороженъ желѣзной сквозной рѣшоткой, сквозь которую виднѣлся фонтанъ около дома; во дворѣ былъ курятникъ, гдѣ находилось десятка полтора породистыхъ куръ, небольшой огородъ, нѣсколько фруктовыхъ деревьевъ. Здѣсь докторъ проводилъ лучшіе часы своей жизни, Ему, какъ человѣку науки, необыкновенно нравилось уединяться со своими книгами въ этой прохладной залѣ съ окнами въ садъ. Онъ любилъ стеклянную веранду, выходившую на шоссе, старый тополь съ птичьими гнѣздами, эту скромную столовую, гдѣ вмѣсто дорогаго хрусталя и фарфора стояли простые стаканы и тарелки.
   Кромѣ того, дачный воздухъ долженъ былъ принести несомнѣнную пользу маленькой Ненэ. Овдовѣвъ нѣсколько часовъ спустя послѣ ея рожденія, докторъ ухаживалъ за этой дѣвочкой, какъ самая нѣжная мать. Вмѣсто того чтобы держать этотъ деликатный цвѣтокъ въ тепличной атмосферѣ, какъ это дѣлаютъ многіе неопытные отцы, онъ старался, чтобы она какъ можно больше пользовалась здоровымъ, чистымъ воздухомъ. "Надо укрѣпить Ненэ!" постоянно говорилъ онъ себѣ.
   Дѣвочка пользовалась на дачѣ полной свободой; она лазала по деревьямъ, бѣгала за курами, валялась въ пескѣ и страшно пачкала свои платья къ великому удовольствію отца, который всегда говорилъ, видя ее чистенькой:
   -- Что это, Ненэ, ты точно сейчасъ изъ гостиной... Посмотримъ, какъ ты будешь играть съ пескомъ и придешь ко мнѣ грязной чучелкой.
   И каждый разъ, какъ у Морагаса не было опасно больныхъ, требовавшихъ его присутствія въ городѣ, онъ послѣ своихъ пріемныхъ часовъ приказывалъ закладывать экипажъ и вмѣстѣ съ дѣвочкой ѣхалъ на дачу. Тамъ, на свободѣ, онъ погружался въ чтеніе своихъ медицинскихъ книгъ и журналовъ. Онъ былъ практикомъ по своей профессіи, но очень интересовался и какъ наукой, съ книжной точки зрѣнія. Новѣйшія открытія въ медицинѣ приводили его въ восторгъ.
   Нечего и говорить, что Ненэ всегда радовалась этимъ поѣздкамъ. Черезъ четверть часа, послѣ появленія солнышка, отецъ и дочь уже ѣхали по шоссе. Весенній день уже клонился къ вечеру. По голубому небу плыли легкія облака. Ненэ съ удовольствіемъ посматривала на свои новенькія сапожки и требовала, чтобы и отецъ любовался ими. Когда онъ повертывалъ голову, чтобы взглянуть на мелькавшія по дорогѣ хижины и прохожихъ, она теребила его и говорила:
   -- Папа, смотри на мои сапожки, на мои сапожки... А вчера (Ненэ вмѣсто завтра всегда говорила вчера) ты мнѣ купишь вышитые красненькіе и зелененькіе, правда, папа?
   И она отъ радости вертѣла во всѣ стороны палецъ отца.
   -- Хорошо, хорошо, дорогая... Я куплю тебѣ цѣлую кучу ботинокъ. Только не ломай мнѣ пальца.
   Ненэ умолкла, но черезъ нѣсколько минутъ снова перешла къ интересной темѣ разговора и спросила отца, хорошо ли будетъ, если надѣть сапожки курочкамъ и собакѣ Бисмарку. Этотъ лепетъ ребенка, теплый тихій вечеръ и надежда отдохнуть на лонѣ природы -- какъ бы переродили Морагаса. Прежняго возбужденія не осталось и слѣда.
   Навстрѣчу имъ вышелъ старый полуглухой садовникъ и, почтительно поклонившись, снялъ шляпу. Докторъ, стараясь говорить какъ можно громче, обратился къ нему съ обычнымъ вопросомъ:
   -- Ну что новенькаго, Уачинто?
   -- Новенькаго... медленно отвѣтилъ старикъ.-- Новенькаго... да вотъ вѣтромъ сломало кустъ бѣлой акаціи... и разбило стекло на верандѣ... пестрая курица хочетъ садиться на яйца... да вотъ вчера въ деревнѣ убили человѣка...
   -- Убили человѣка? повторилъ Морагасъ безъ особаго удивленія, такъ какъ привыкъ слышать о дракахъ въ тавернахъ, нерѣдко кончавшихся смертью.
   -- Его убили должно быть ночью, -- отвѣтилъ садовникъ, которому послышалось, что сеньоръ спрашиваетъ его, въ которомъ часу это случилось.-- Это извощикъ Романъ, онъ возилъ въ Маринеду дрова и мѣшки съ зерновымъ хлѣбомъ. Его нашли сегодня утромъ вонъ тамъ на горѣ... (и старикъ указалъ пальцемъ по направленію горы).-- Вся голова у него разбита камнемъ или еще чѣмъ-нибудь...
   -- Ссора или воровство, подумалъ Морагасъ, которому не хотѣлось думать ни о чемъ непріятномъ въ этотъ день. Но едва онъ открылъ книгу, какъ въ комнату вбѣжала взволнованная нянька. Онъ вскочилъ со стула, испугавшись, не случилось ли чего-нибудь съ Ненэ.
   -- Сеньорито, сеньорито! воскликнула она (всѣ слуги называли Морагаса за его моложавость сеньорито, а не сеньоръ).-- Посмотрите, вонъ судья идетъ взять преступниковъ, убившихъ извощика!
   Морагасъ вышелъ на веранду и съ любопытствомъ выгляпулъ въ окно. Судья и слѣдователь ѣхали впереди, за ними, по-двое въ рядъ, четыре молодцоватыхъ жандарма, за которыми, на почтительномъ разстояніи, слѣдовало нѣсколько уличныхъ мальчишекъ, всегда жадныхъ до всевозможныхъ зрѣлищъ. Морагасъ зналъ судью, онъ вылѣчилъ отъ серьезной болѣзни его брата, и когда представитель закона раскланялся передъ нимъ съ любезной улыбкой, Морагасъ крикнулъ:
   -- Здравствуйте, Пріего... Не зайдете ли ко мнѣ освѣжиться? Выпить бутылочку пива?
   -- Очень благодаренъ... Теперь невозможно, отвѣтилъ Пріего, пріостановивъ на минуту свою лошадь.-- На обратномъ пути. Мы скоро вернемся.
   -- Ну, а какъ? спросилъ Морагасъ съ многозначительнымъ жестомъ.
   -- Гмъ! гмъ! также многозначительно отвѣтилъ судья, какъ бы желая сказать доктору: "Не думайте, что это преступленіе такъ просто. Тутъ придется кое-что распутывать". И, торопливо поклонившись, оба чиновника поскакали впередъ и скрылись за угломъ.
   Докторъ хотѣлъ вновь приняться за чтеніе, но не могъ. Его мысли уже приняли иное направленіе, его фантазія переносила его на мѣсто преступленія. Каждый человѣкъ надѣленъ въ большей или меньшей степени пылкимъ воображеніемъ, способнымъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ рисовать картины самаго разнообразнаго содержанія. Морагасъ обладалъ особенно пылкимъ воображеніемъ и вполнѣ альтруистическими наклонностями. Четверть часа тому назадъ онъ отнесся почти равнодушнокъ убійству извощика, но теперь, повидавшись съ судьей, преступленіе уже интересовало его по своему существу.
   Сначала онъ не давалъ себѣ отчета, почему онъ такъ принимаетъ къ сердцу это дѣло, но потомъ понялъ, что оно имѣетъ связь съ страннымъ кліентомъ, посѣтившимъ его нѣсколько часовъ тому назадъ.
   "Каковъ бы ни былъ этотъ преступникъ, онъ все-таки лучше палача. Однако у меня сегодня неудачный день. Утромъ визитъ этого индивидуума, а теперь этотъ случай, который еще неизвѣстно, чѣмъ кончится".
   Чтобы нѣсколько разсѣяться, Морагасъ спустился въ садъ и сталъ ходить по дорожкамъ, зашелъ на огородъ, приласкалъ Бисмарка и возмутился, увидя, что дерзкія улитки безъ всякаго зазрѣнія совѣсти поѣдаютъ молодыя овощи. Въ то же время онъ поминутно смотрѣлъ сквозь садовую рѣшетку, не возвращается ли судья.
   Солнце уже клонилось къ закату, когда на дорогѣ послышался шумъ. Морагасъ поднялся на небольшое возвышеніе, сдѣланное въ углу сада, откуда хорошо видно было шоссе. Шествіе, какъ всегда, открывала толпа босоногихъ мальчишекъ, интересующихся всякими скандалами и происшествіями города и деревни; затѣмъ важно слѣдовали четыре жандарма и между ними, съ двумя длинными распущенными косами, шла молодая женщина въ темномъ платьѣ. Когда эта группа проходила мимо Морагаса, заходящее солнце освѣтило лицо преступницы. Ей было на видъ лѣтъ двадцать шесть, двадцать восемь; она была небольшаго роста и изящно сложена. Черные волосы, спадавшіе по спинѣ двумя длинными косами, придавали ей что-то мистическое. Морагасъ былъ удивленъ. Почему ее ведутъ между жандармами? Возможно ли, чтобы она была преступница?
   За нею шла толпа, крестьянъ. У всѣхъ были грустныя лица, казалось, они присутствуютъ на погребеніи. Только нѣсколько мущинъ и старухъ съ негодованіемъ перешептывались между собою. Однѣ указывали на преступницу, другія оборачивались назадъ и смотрѣли на телѣгу, ѣхавшую за толпой; эту телѣгу на простыхъ, не обитыхъ желѣзомъ колесахъ, везли двое воловъ, какъ бы удивляясь легкости повозки. И дѣйствительно, вмѣсто камней или мѣшковъ съ хлѣбомъ, которые обыкновенно возилъ извощикъ, въ телѣгѣ лежалъ какой-то предметъ, прикрытый толстымъ холстомъ. При первомъ же взглядѣ на этотъ предметъ, Морагасъ понялъ, что это мертвое человѣческое тѣло... Ни на холстѣ, ни на самой повозкѣ не было слѣдовъ крови, но Морагасу показалось, что вмѣсто лица онъ различаетъ какой-то кровяной комъ.
   Шествіе уже исчезло за поворотомъ дороги, уже не слышно было звука голосовъ, а Морагасъ все смотрѣлъ и смотрѣлъ впередъ. Эта молодая женщина, такая слабая на видъ, съ такимъ пріятнымъ лицомъ, заставила его призадуматься. Онъ горячо заинтересовался этимъ дѣломъ.
   Морагасъ принадлежалъ къ числу тѣхъ сострадательныхъ людей, на которыхъ всѣ впечатлѣнія дѣйствуютъ быстро и сильно. Во времена Руссо его назвали бы чувствительнымъ человѣкомъ, а въ наше болѣе грубое время -- человѣкомъ впечатлительнымъ. Его трудная профессія, вмѣсто того, чтобы сдѣлать его болѣе холоднымъ, съ каждымъ днемъ дѣлала его болѣе чувствительнымъ. Съ тою же быстротою, съ какою онъ выбросилъ за окно два дурро, оставленныя на столѣ Рохо, въ немъ возникло желаніе дать этой блѣдной женщинѣ денегъ, ободрить ее совѣтомъ, улыбкой.
   Такъ простоялъ онъ минутъ десять, пятнадцать. Пыль, поднятая толпою, уже давно улеглась на дорогѣ, когда Морагасъ оставилъ свой обсерваціонный пунктъ. Послышался топотъ лошадей, и онъ не сомнѣвался, что это судья и слѣдователь, пополнивъ свои судейскія обязанности, возвращались къ нему. Такъ и было въ дѣйствительности; лошадиный топотъ прекратился у калитки сада. Докторъ позвалъ няньку и велѣлъ ей приготовить пива, сластей и горячихъ пирожковъ, которые онъ только-что привезъ изъ Маринеды.
   Судья вошелъ, вытирая платкомъ свой потный лобъ. Онъ былъ серьезнѣе обыкновеннаго и казался сильно уставшимъ. Это былъ бѣлокурый, полный, веселый человѣкъ, нѣсколько флегматичнаго характера. Когда Пріего вошелъ въ прохладную столовую, гдѣ такъ хорошо пахло жасминомъ и гдѣ на столѣ стояло пѣнящееся пиво и закуска, его физіономія просвѣтлѣла и, опустившись на деревянную скамью, онъ произнесъ съ видомъ утомленія:
   -- Уфъ, уфъ!
   Затѣмъ, отвѣчая на вопросительный взглядъ хозяина, онъ сказалъ:
   -- Да, дѣло серьезное, серьезное!... Или я ошибаюсь, или объ этомъ преступленіи слухъ дойдетъ и до Мадрида. Ахъ, какъ я радъ освѣжиться пивомъ! Мнѣ все время хотѣлось пить, но такъ какъ судьѣ неудобно идти въ таверну, то пришлось терпѣть жажду... Я также думалъ, что тутъ какая-нибудь ссора, вѣдь это въ деревняхъ случается на каждомъ шагу. но какъ только я немножко вникъ въ это дѣло, я понялъ, что оно не такъ просто... По правдѣ говоря, меня это не радуетъ, потому что, если объ этомъ заговорятъ газеты, то рѣдко случается, чтобы онѣ остались довольны судьей. То одно не такъ, то другое... Никому не пріятно получать публичные выговоры... Но, что-за чудное пиво у васъ, сеньоръ!
   -- А арестованная женщина, какую роль она играетъ въ этомъ дѣлѣ? спросилъ Морагасъ.
   -- А, вы ее видѣли? Не правда ли, она, кажется, мухи не обидитъ? Но тѣмъ не менѣе или я ошибаюсь, или это главная зачинщица и соучастница въ преступленіи. Это жена убитаго; вѣрнѣе сказать, вдова его, прибавилъ Пріего, закусывая съ наслажденіемъ слоенымъ пирожкомъ.
   Морагасъ на минуту задумался.
   -- Такъ вы говорите, что эта женщина...
   -- Да, да, именно!.. Теперь еще рано говорить объ этомъ, но я готовъ прозакладывать все, что хотите, что преступленіе совершила именно она.
   -- Она одна? И вы думаете, что она одна могла убить своего мужа?
   -- Нѣтъ, не одна. Возлюбленный долженъ былъ быть ея соучастникомъ.
   -- А у нея есть возлюбленный?
   -- Еще бы! Въ деревняхъ, если присмотрѣться хорошенько, вы увидите тоже самое, что и въ городахъ. Да, здѣсь есть возлюбленный и даже кузенъ, мужъ родной сестры покойнаго. Я еще не разузналъ этого какъ слѣдуетъ; я разспрашивалъ ее, но она не хочетъ ни въ чемъ признаться. Со временемъ все это узнается. Но жандармы поговорили съ деревенскими кумушками, и когда онѣ сообщили мнѣ, что у нея есть кузенъ, то я сейчасъ же сообразилъ, что это -- нитка, посредствомъ которой можно распутать весь клубокъ.
   -- А кузена арестовали?
   -- Его ищутъ... Онъ не уйдетъ отъ насъ. Для того, чтобы свалить съ себя отвѣтственность, онъ сказалъ вчера, что отправляется по какимъ-то дѣламъ въ Маринеду, но ушелъ не вчера вечеромъ, а сегодня утромъ.
   Морагасъ не сводилъ глазъ съ судьи, жадно слушая его. Судья продолжалъ:
   -- Преступленіе, повидимому, было совершено вчера ночью, когда извозчикъ, Романъ, вернулся домой съ своимъ возомъ. Къ тому же онъ былъ вѣроятно выпивши. Не знаю, какими путями уговорили они его идти въ лѣсъ и тамъ изрубили ему топорами всю голову...
   -- У него ужасный видъ, подтвердилъ слѣдователь, какой-то кровяной комъ вмѣсто головы. Меня только удивило, что на мѣстѣ преступленія оказалось такъ мало крови...
   -- Это удивительно, замѣтилъ Морагасъ, вѣроятно, онъ былъ убитъ въ другомъ мѣстѣ.
   -- Мы это разслѣдуемъ, сеньоръ Морагасъ, мы это разслѣдуемъ, отвѣтилъ судья, энергично начинавшій разслѣдованіе жареной куриной ножки.-- Преступница будетъ заключена въ тюрьму, преступникъ также скоро попадетъ туда, затѣмъ очная ставка, и истина выплыветъ наружу... Замѣтьте, что я узналъ обо всемъ этомъ только шесть часовъ тому назадъ, прибавилъ судья, очень довольный своей догадливостью и прозорливостью.
   -- Ну, а что она? спросилъ Морагасъ, не теряя изъ виду осужденной.
   -- Она... Она совсѣмъ спокойна, какъ вы сейчасъ ее видѣли. Мы застали ее въ кругу сосѣдокъ. Когда открыли трупъ, изъ ея глазъ не выкатилась ни одна слеза. Она не плакала также, когда я ее допрашивалъ и велѣлъ арестовать. На мои вопросы она отвѣтила мнѣ спокойно, не торопясь, что мужъ ея вернулся вчера вечеромъ въ обычный часъ, что они вмѣстѣ поужинали, что онъ велѣлъ ей ложиться спать, сказавъ ей, что ему надо выйти по дѣлу, и заперъ за собою дверь; что, такъ какъ онъ часто засиживался въ тавернѣ, то она уснула и, только проснувшись утромъ, увидѣла, что мужа нѣтъ дома. Часовъ въ одиннадцать дня, она узнала, что его нашли мертвымъ въ сосновомъ лѣсу.-- Я вамъ говорю, что эта женщина...
   -- Отъ этого брака были дѣти?
   -- Да, дѣвочка, трехъ лѣтъ... Бабушка взяла ее къ себѣ:.
   -- И вы думаете, что эта женщина вмѣстѣ съ кузеномъ совершила это? Но для чего?
   -- Ба! Понятно для чего, воскликнулъ засмѣявшись судья.-- Вы точно невинный младенецъ! Понятно, чтобы онъ имъ не. мѣшалъ, чтобы они могли дѣлать все, что пожелаютъ.
   Докторъ покачалъ головою. Это преступленіе казалось, ему вульгарной драмой, но онъ не считалъ героиню способной на такую низкую роль. Тутъ онъ опять вспомнилъ о своемъ утреннемъ кліентѣ и подумалъ, что вѣроятно онъ разрѣшитъ эпилогъ этой драмы. При этой мысли Морагасъ чуть не вскочилъ съ мѣста. Однако предположеніе, что эта женщина можетъ погибнуть, возмущало его, какъ личное оскорбленіе.
   -- А эта женщина... она будетъ казнена?-- съ волненіемъ, спросилъ онъ Пріего.
   -- Не думаю, спокойно отвѣтилъ судья.-- Я предполагаю -- что она совершила это, но что подстрекателемъ былъ кузенъ. Ее сошлютъ, и согласитесь, что она заслужила это.
   Морагасъ хотѣлъ возразить, что онъ не согласенъ съ этимъ мнѣніемъ, но тутъ гости поднялись съ мѣста. Сквозь рѣшетку сада докторъ увидѣлъ поданную ему коляску и предложилъ гостямъ довезти ихъ въ Маринеду. Все-таки спокойнѣе ѣхать въ экипажѣ, чѣмъ верхомъ на лошади, а ему еще предстоитъ до ужина сдѣлать одинъ визитъ.
   Они приняли это любезное приглашеніе и сѣли въ коляску. Вечеръ былъ тихъ и тепелъ; вѣтру почти не было; поля были покрыты молодой, пробивающейся зеленью; деревья, окружавшія избы, тоже зеленѣли; природа была такъ чудно хороша, что возобновлять разговоръ о преступленіяхъ казалось оскорбленіемъ ей.
   Ненэ, утомившись бѣготней, въ запыленныхъ новыхъ сапожкахъ, спала крѣпкимъ, дѣтскимъ сномъ.
   

VII.

   Морячка пустилась бѣжать со всѣхъ ногъ, насколько это позволяли ей ея полуслѣпые глаза, а отецъ сталъ раздѣвать раненаго. Съ необыкновенной осторожностью снялъ онъ съ него верхнее платье, оставивъ въ одной рубашкѣ; онъ взялъ платокъ и, какъ умѣлъ, принялся вытирать кровь съ лица и шеи побѣжденнаго воина. Во время этихъ операцій Тельмо глухо стоналъ. Но когда отецъ хотѣлъ снять ему сапогъ съ правой ноги, онъ такъ громко и жалобно вскрикнулъ, что Рохо рѣшилъ не разувать его.
   -- Тебѣ очень больно, мальчикъ? Очень больно? ласково спрашивалъ онъ.
   Тельмо не отвѣчалъ. Ему было не до отвѣтовъ и не до разговоровъ. Только черезъ нѣсколько минутъ онъ простоналъ:
   -- Воды, воды... Я хочу пить.
   Отецъ подалъ ему стаканъ воды и поднесъ къ губамъ. Ребенокъ жадно выпилъ и вновь опустилъ голову на подушку. Рохо приложилъ руку къ его лбу. Былъ сильный жаръ и необыкновенная сухость кожи. Рохо взялъ стулъ и, подвинувъ его къ изголовью больнаго, мрачно сѣлъ. Его сердце разрывалось отъ нѣжности и горя, но онъ привыкъ скрывать въ себѣ всѣ хорошія чувства, и лицо его, въ данную минуту, выражало только одно отчаяніе.
   Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ доктора, надѣялся на спасеніе, и въ то же время въ этомъ новомъ несчастіи видѣлъ новое униженіе себѣ. На этотъ разъ онъ страдалъ болѣе обыкновеннаго, потому, что его задѣли за живое, за самое хорошее, самое возвышенное чувство, имя которому -- любовь.
   За что его сына побили камнями? Развѣ справедливо переносить на Тельмо нелюбовь, которую всѣ чувствуютъ къ его отцу? Развѣ хорошо было оставить мальчика всего въ крови, почти умирающаго въ такомъ пустынномъ мѣстѣ? Что онъ имъ сдѣлалъ? Неужели для него нѣтъ прощенія и забвенія? Развѣ Тельмо не такой же человѣкъ, какъ и всѣ остальные? Почему его ставятъ внѣ закона и считаютъ возможнымъ побить каменьями?
   Эти размышленія были прерваны стукомъ экипажа, подъѣхавшаго къ дому. Дверь отворилась, и Морячка закричала радостнымъ голосомъ:
   -- Сеньоръ Рохо... Слава Святой Virgin de la Guardia! Ахъ какое счастіе! Я бѣгу мимо церкви всѣхъ Скорбящихъ, и вдругъ, слышу шумъ коляски сеньора де-Морагасъ! Ахъ, какъ я пустилась бѣжать! Я схватилась за дверцу коляски и разсказала ему все... Онъ такой добрый, сеньоръ де-Морагасъ, сейчасъ же велѣлъ кучеру повернуть... Слава Богу! Я сегодня же прочту три раза Богородицу.
   Легко выскочивъ изъ своей коляски, Морагасъ вошелъ въ квартиру Рохо и, не взглянувъ на него, направился прямо къ постели больнаго, говоря громкимъ и ласковымъ голосомъ, какъ человѣкъ, который умѣетъ успокоить бѣдныхъ людей:
   -- Что случилось? Кто это тутъ себѣ сломалъ ногу? Ребенокъ? О пустяки! Посмотримъ-ка эту разбитую голову.
   Онъ уже нагнулся къ больному, и когда свѣтъ лампы, поданной Рохо, освѣтилъ лицо старика, то Морагасъ былъ до крайности удивленъ, узнавъ въ немъ своего утренняго паціента, того самаго, чьи два дурро онъ выбросилъ на улицу. Гнѣвъ и негодованіе выра зились въ складкахъ его лба, въ открытомъ отъ изумленія ртѣ и машинально сжатыхъ кулакахъ.
   -- Вы, вы! повторялъ онъ, не зная, что сказать.
   Онъ взглянулъ на глухо стонавшаго ребенка, на отца, опустившаго глаза и какъ бы желавшаго стушеваться, и произнесъ серьезно:
   -- Это вашъ ребенокъ?
   -- Мой, да... Это мой сынъ, мрачно отвѣтилъ Рохо.
   -- Въ такомъ случаѣ, эта худшая изъ болѣзней, и ни я, ни кто-либо другой не можетъ ея вылѣчить, сказалъ нервно докторъ, и повернувшись къ нему спиною, направился къ двери.
   Не успѣлъ онъ сдѣлать еще и трехъ шаговъ, какъ почувствовалъ, что рука съ силою уцѣпилась за его сюртукъ. Повернулся онъ назадъ, смѣрилъ Рохо съ головы до ногъ и сказалъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ:
   -- Довольно съ меня видѣть васъ сегодня утромъ. Два дурро, которые вы оставили на моемъ столѣ, я выбросилъ за окно, чтобы ни имѣть ничего, къ чему вы прикасались вашими руками.
   Рохо выпустилъ доктора и, быстро обернувшись, не говоря ни слова, упалъ передъ нимъ на колѣни. Морагасъ остановился. Ребенокъ все стоналъ.
   -- Онъ очень плохъ... Онъ раненъ. У него что-то сломано въ тѣлѣ. Сеньоръ донъ-Пелайо, ради памяти вашей покойной матери!
   Морагасъ шелъ къ двери, но здѣсь онъ встрѣтилъ другое препятствіе: Морячка загородила ему выходъ.
   -- Сеньоръ, сжальтесь! Милосердіе ко всѣмъ одинаково, сеньоръ! Невинный ребенокъ ни въ чемъ не виноватъ. Самъ Господь повелѣлъ намъ быть милосердыми, даже къ животнымъ!
   Морагасъ внутренно боролся съ собой. Бросить больнаго, съ его точки зрѣнія, было жестоко, но оставаться въ этомъ домѣ, лѣчить этого больнаго казалось ему также недостойнымъ поступкомъ. Въ его медицинской практикѣ ему не разъ приходилось лѣчить негодяевъ и самыхъ порочныхъ людей. Самъ онъ былъ высоконравственный человѣкъ, но никогда еще съ отвращеніемъ не отвертывался отъ самаго развратнаго больнаго. Теперь, въ первый разъ, отъ отступалъ передъ этой нравственной раной, принявшей въ его воображеніи ужасающіе размѣры. Во всякомъ случаѣ, Морагасъ принадлежалъ къ числу людей, надѣленныхъ сильной волей и рѣшимостью; если онъ не ушелъ въ первую минуту, то теперь онъ уже не могъ уйти. Морячка еще болѣе способствовала этому рѣшенію, говоря своимъ религіозно-серьезнымъ тономъ:
   -- Ай, сеньоръ!.. Неужели вы бросите ни въ чемъ неповиннаго ребенка? Сеньоръ, Господь будетъ противъ этого. Это жестоко съ вашей стороны!
   -- Вы мать этого мальчика? спросилъ Морагасъ.
   -- Ай, нѣтъ, сеньоръ, нѣтъ! воскликнула Морячка. Мой мужъ, хорошій человѣкъ, онъ барочникъ.
   Морагасъ невольно улыбнулся; онъ засучилъ себѣ рукава и съ видомъ человѣка, съ отчаянія рѣшившагося на ужасный поступокъ, подошелъ къ кровати больнаго.
   Опытнымъ глазомъ, взглянувъ на его голову, онъ увидѣлъ на ней двѣ раны; не обращая вниманія на стоны мальчика, онъ снялъ съ него сапоги и замѣтилъ, что одна нога была вывихнута. На всемъ тѣлѣ была масса ушибовъ и царапинъ, но они не были особенно серьезны, и докторъ пропустилъ ихъ безъ вниманія. Тельмо весь горѣлъ. Морячка свѣтила, а Рохо неподвижно и угрюмо ждалъ, что скажетъ Морагасъ.
   -- Какъ это случилось? спросилъ докторъ, прерывая свой осмотръ. Бросали ли въ него камнями, или онъ, кромѣ того, еще упалъ?
   -- Мы ничего не знаемъ! воскликнулъ Рохо. Мнѣ сказали, что ребенокъ лежитъ весь въ крови въ замкѣ Санъ-Винтилья... Я побѣжалъ туда, взялъ его, принесъ на рукахъ и не могъ добиться отъ него ни одного слова.
   -- Это вѣроятно отъ камней, замѣтила Морячка.
   -- Да, но у него раны на всемъ тѣлѣ... Онъ упалъ съ высоты, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, заключилъ докторъ, не переставая ощупывать мальчика.
   Окончивъ осмотръ, сдѣлавъ перевязки и выслушавъ ребенка, Морагасъ выпрямился и съ видимымъ утомленіемъ произнесъ:
   -- Уфъ!
   Тогда, только тогда, Рохо подошелъ къ нему и съ безпокойствомъ спросилъ:
   -- Мальчикъ останется хромымъ? Онъ будетъ страдать грудной болѣзнью?
   Морагасъ обернулся и въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ узналъ общественное положеніе своего кліента, взглянулъ на него, какъ на человѣка.
   Чистая случайность заставила его узнать Рохо съ сердечной стороны, со стороны чувства. Морагасъ считался образцовымъ отцомъ во всей Маринедѣ; онъ любилъ дѣтей, осыпалъ ихъ игрушками и гостинцами и еще недавно, когда ему пришлось дѣлать серьезную операцію одной дѣвочкѣ, онъ рыдалъ, вмѣстѣ съ ея семьей.
   Это была первая минута, когда чувства Морагаса, которымъ суждено было повліять на судьбу Хуана Рохо, такъ сказать, сбились съ позиціи; вмѣсто негодованія и отвращенія, испытанныхъ имъ нѣсколько часовъ тому назадъ, теперь онъ уже относился къ этому человѣку съ какимъ-то страннымъ для него самого интересомъ. Въ жизни ему не разъ приходилось платиться за свои хорошія, гуманныя побужденія. Но онъ не отчаивался. Чужое горе онъ чувствовалъ, какъ свое собственное, и если порою ему и приходилось бороться съ вѣтряными мельницами, то все-таки, въ концѣ концовъ, онъ чувствовалъ нравственное удовлетвореніе отъ сознанія исполненнаго долга.
   Ему самому даже стало смѣшно, что онъ вдругъ принялъ такъ горячо къ сердцу горе этого человѣка. "Морагасъ -- мысленно сказалъ онъ, обращаясь къ себѣ.-- Неужели ты теперь будешь сожалѣть этого человѣка? Твоя чувствительность уже переходитъ границы! Если ужь тебя такъ трогаетъ людское несчастіе, то интересуйся лучше этой красивой преступницей, которую ты видѣлъ сегодня между жандармами. Если она и преступница, то ея преступленіе можно отнести къ числу проступковъ, сдѣланныхъ подъ вліяніемъ аффекта... Эта женщина, Морагасъ, такая же больная, какъ и тѣ, кого ты лѣчишь... Здѣсь можно быть сострадательнымъ... Но съ этимъ старикомъ, который вмѣнилъ себѣ въ обязанность убивать людей"...
   Въ то время, какъ Морагасъ разсуждалъ такъ самъ съ собою, Рохо повторилъ свой вопросъ.
   -- Онъ останется хромымъ? Калѣкой?
   -- Нѣтъ, строгимъ голосомъ отвѣтилъ докторъ, онъ не останется ни калѣкой, ни хромымъ. Меня безпокоитъ больше общее состояніе организма, чѣмъ эти раны... Я сейчасъ пропишу вамъ рецептъ.
   Появилась чернильница, не такая ужасная, какъ Морагасъ разсчитывалъ найти въ этомъ домѣ, и онъ началъ писать. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ слышался только скрипъ его пера, тяжелое дыханіе отца и глухіе стоны больнаго. Докторъ подошелъ къ нему, удивившись, что перевязки, вмѣсто того, чтобы успокоить мальчика, казалось, еще болѣе его раздражали.
   -- Онъ долженъ лежать безъ движенія, чтобы не повредить ногу, сказалъ Морагасъ. Кто за нимъ будетъ ходить? При этомъ страшномъ жарѣ надо ожидать бреда.
   Тельмо дѣйствительно метался по постели, и съ его губъ слетали отрывистыя слова. Докторъ прислушался.
   -- Я храбрецъ, бредилъ Тельмо. Кто это меня назвалъ трусомъ! Негодяи... Посмотримъ... Стрѣляйте, я жду!.. Вы съ презрѣніемъ относитесь ко мнѣ, потому, что... Кидайте камни!.. Я храбрѣе васъ всѣхъ... Вотъ вы такъ трусы!.. Кидайте камни!.. Я одинъ поборю всѣхъ!..
   -- Что онъ говоритъ? спросилъ отецъ.
   -- Ба! отвѣтилъ Морагасъ. На него, вѣроятно, напала цѣлая ватага мальчиковъ и забросала его камнями... Этого надо было ожидать... Да не пугайтесь такъ! прибавилъ онъ иронически, вновь почувствовавъ приливъ злобы. Какъ, развѣ вы находите страннымъ, что общество бросаетъ въ васъ камни, въ лицѣ вашего сына?
   -- Это безсовѣстно! глухо воскликнулъ Рохо, прислонившись къ стѣнѣ и закрывъ лицо руками. Пусть они бьютъ меня... то-есть, я говорю, въ переносномъ смыслѣ... но что касается ребенка... нечего сказать, достойная месть, сеньоръ де-Морагасъ!
   -- Такъ вы думаете, что можно производить на свѣтъ дѣтей и затѣмъ... Не забывайте, кто вы...
   -- Но сеньоръ, горячо вступилась Морячка. За что же невинный ребенокъ долженъ страдать? Только жестокосердые люди могутъ дѣлать это, сеньоръ!
   -- А, полноте! рѣзко сказалъ докторъ. Давайте ему вотъ эту микстуру, и жаръ будетъ уменьшаться... Пошлите за лимонами или апельсинами, сдѣлайте кисленькій лимонадъ, и пусть его пьетъ. Ничего не давайте ему ѣсть, ни бульону, ничего, поняли?
   Рохо, въ смущеніи и съ низко опущенной головой, шепталъ, идя за докторомъ:
   -- Сеньоръ де-Морагасъ, я не могу вамъ заплатить... То-есть я не имѣю возможности, такъ какъ вы... не хотите брать денегъ... изъ моихъ рукъ... Ради памяти вашего отца, не сердитесь! Я объ одномъ лишь молю васъ, не оставьте больнаго мальчика... Если бы я зналъ, что вы завтра вернетесь...
   Морагасъ съ минуту колебался. Затѣмъ хорошее чувство взяло верхъ, и онъ отвѣтилъ съ твердостью:
   -- Я вернусь. Обѣщаю вамъ это. Завтра, къ вечеру.
   И въ ту минуту, какъ онъ облокотился на спинку коляски и лошади еще не успѣли тронуть, Морагасъ услышалъ женскій голосъ, восклицавшій съ религіозною горячностью:
   -- Господь и Virgen de la Guardia да сохранятъ вамъ вашу дѣвочку! Вы сегодня достигли неба, донъ-Пелайо! Самъ Господь укажетъ вамъ путь на небо!
   Это говорила Морячка... Морагасъ кивнулъ ей головой, и чтобы положить конецъ этимъ благословеніямъ, отвѣтилъ ей шутливо:
   -- Прощай, красавица!
   

VIII.

   Съ ранняго утра, извѣстіе о преступленіи, совершонномъ наканунѣ, облетѣло всю Маринеду. Низшій классъ населенія раньше всѣхъ узналъ объ этомъ.
   Съ разсвѣтомъ, когда еще первыя богомольныя старушки пошли въ церковь, съ первыми дворниками, тушившими фонари, подметавшими улицу и ловившими бродячихъ собакъ, съ первыми служанками, спѣшившими въ булочную и за провизіей, съ первыми разносчиками, съ первыми папиросницами, шедшими на табачную фабрику -- вѣсть о преступленіи, съ разными подробностями и варіаціями, переходила изъ устъ въ уста.
   Со словъ однихъ -- грубый и ревнивый мужъ изводилъ побоями жену, и она въ порывѣ отчаянія разсѣкла ему голову топоромъ. Со словъ другихъ -- глубокая страсть бѣднаго работника къ женѣ своего шурина побудила его убить мужа любимой женщины. Въ разсказахъ третьихъ -- было всего по-немножку: мужъ дурно обращался съ своей женой, она сговорилась съ человѣкомъ, котораго любила, убить его. Ночью, когда мужъ спалъ и тутъ же на постели спала ихъ трехлѣтняя дочь, преступники совершили свое злодѣяніе.
   Въ девять часовъ утра уже весь городъ зналъ всѣ эти подробности, а въ одиннадцать -- газетчики на углахъ улицъ продавали особые листки, въ которыхъ объявлялось, что преступникъ найденъ и посаженъ въ тюрьму.
   Вечеромъ масса народа собралась въ обоихъ клубахъ Маринеды: въ "Акваріумѣ" и въ "Клубѣ-дружбы", когда редакторъ одной изъ газетъ объявилъ, что онъ послалъ въ Мадридъ слѣдующую телеграмму:
   "Всѣ были одинаково возмущены вчерашнимъ преступленіемъ. Въ обществѣ циркулируютъ ужасающія подробности".
   Акваріумъ наиболѣе посѣщался такъ-называемой "золотой молодежью". Для нея драма Эрбеды служила предметомъ юмористическихъ и пикантныхъ шутокъ. Въ Клубѣ-дружбы, наоборотъ, на это преступленіе смотрѣли съ судейской и общественной точки зрѣнія.
   Тамъ собирались: Чельзо Пальмаресъ, предсѣдатель суда Маринеды, Кармело Нозалесъ, прокуроръ, Артурито Каньямо, юрисконсультъ, молодой адвокатъ, Лучіо Фебреро, и многіе другіе. Лучіо Фебреро былъ племянникъ предсѣдателя мадридскаго окружнаго суда, на него смотрѣли, какъ на талантливаго человѣка, но пропитаннаго революціоннымъ духомъ.
   Главная зала Клуба-дружбы выходитъ окнами на улицу, и въ теплые весенніе дни столики выставляются на тротуаръ, и посѣтители пьютъ за ними кофе.
   На другой день послѣ преступленія, вечеромъ въ Клубѣ-дружбы собралось около тридцати человѣкъ, и, разумѣется, разговоръ шелъ о злобѣ дня. Мауро Пареха, старый холостякъ, временно измѣнившій Акваріуму и извѣстный въ обществѣ за большаго нескромника, принесъ свѣжія новости, такъ какъ только-что видѣлся съ судьей Пріего, который былъ посланъ въ Эрбеду арестовать преступниковъ. Пареха сказалъ между прочимъ, что Пріего заѣзжалъ на дачу къ дону Пелайо Морагасъ, разсказывалъ ему всю эту исторію и замѣтилъ, что Морагасъ... влюбленъ въ преступницу, потому что онъ все твердилъ о ея симпатичности и миловидности лица.
   Этого было довольно, чтобы возбудить любопытство слушателей.
   -- Да развѣ Морагасъ знаетъ ее?-- спрашивалъ одинъ.
   -- Быть можетъ, она стирала ему бѣлье, фантазировалъ другой.
   -- Да, это ясно... они оба изъ Эрбеды... Идиллія!..
   Всѣ эти соображенія и предположенія сразу пресѣклись, когда на той сторонѣ улицы показался Морагасъ съ его сѣдѣющей головой и изящной, моложавой фигурой. Онъ былъ прекрасно одѣтъ, и на губахъ его играла любезная улыбка, когда онъ прощался со своей паціенткой, маркизой де-Веньалесъ, съ которой, очевидно, только-что встрѣтился. Она вошла въ сосѣдній магазинъ, онъ пожалъ ей руку на прощанье, и лицо его приняло обычно серьезное выраженіе, а глаза были устремлены въ тротуаръ.
   Тогда генералъ Картонэ закричалъ ему:
   -- Морагасъ! Другъ Морагасъ!
   Докторъ рѣдко заходилъ въ Клубъ-дружбы, въ Акваріумъ и вообще въ какое-либо общественное заведеніе Маринеды. У него не хватало времени на это. Онъ услыхалъ Картонэ, вошелъ въ залу, и вмѣсто предложенной ему чашки кофе, спросилъ себѣ мороженаго, которое ему принесли изъ сосѣдняго кафе, такъ какъ въ клубѣ его не дѣлали. Какъ только Морагасъ поздоровался и сѣлъ, посыпались вопросы и шутки.
   -- Дѣло въ томъ, что васъ хотятъ арестовать, какъ соучастника преступленія въ Эрбедѣ.
   -- Женщина, убившая своего мужа, не была вашей прачкой?
   -- Посмотримъ, какія показанія дастъ свидѣтель, донъ-Пелайо Морагасъ.
   -- Полноте! сказалъ докторъ.-- Даже, какъ свидѣтель, я не могу фигурировать въ этомъ дѣлѣ. Сегодня, когда я читалъ газеты, я подумалъ: не странно ли, что я живу почти рядомъ съ этой женщиной и не знаю ея? А я почти всѣхъ тамъ знаю, или по крайней мѣрѣ, видѣлъ... А она недурна...
   -- Ого!
   -- Такъ она, значитъ, красива?
   -- Красива... нѣтъ. Но въ ней есть что-то благородное, что-то привлекательное, представляющее контрастъ съ ужаснымъ проступкомъ, который ей приписываютъ... Я говорю: приписываютъ, потому что до сихъ поръ ничего еще не доказано.
   -- Подѣлитесь съ нами вашей тайной... Мы знаемъ, что вы имѣли вчера конференцію съ Пріего.
   -- Конференцію!-- улыбнулся Морагасъ и сталъ ѣсть мороженое.-- Видите ли, я былъ у себя на верандѣ, когда проѣзжалъ Пріего, и я предложилъ ему освѣжиться стаканомъ пива... Онъ самъ очень мало зналъ. Дѣло только-что началось.
   -- Разскажите же намъ хоть вкратцѣ вашу тайну!
   -- Вы ставите его въ затруднительное положеніе, замѣтилъ предсѣдатель суда Чельзо Пальмаресъ, блѣдный, худой старикъ.-- На судѣ все выяснится. А я надѣялся, что въ эту сессію у насъ не будетъ такихъ дѣлъ...
   -- Что касается до этого дѣла, перебилъ его прокуроръ Нозалесъ, то сеньоръ Чельзо уже не скажетъ, что онъ дожилъ до своего юбилея, не подписавъ ни одного смертнаго приговора...
   Морщинистое лицо предсѣдателя еще болѣе сморщилось, и было очевидно, что этотъ разговоръ ему непріятенъ.
   -- Да, произнесъ Мауро Пареха, такія преступленія не часто встрѣчаются, и если послѣдняя версія правдива, то...
   -- Какая послѣдняя версія?-- спросилъ Лучіо Фебреро, входя въ эту минуту и приближаясь къ обществу.
   Его появленіе произвело нѣкоторый эффектъ. Головы повернулись къ нему, и глаза искали его глазъ.
   -- А, и вы здѣсь?-- воскликнулъ Морагасъ.-- И вы интересуетесь этимъ дѣломъ. Вѣдь для васъ изученіе преступленія все равно, что для меня діагнозъ легкой болѣзни... Вотъ сеньоръ Каньямо съ удовольствіемъ готовъ выслушать всѣ ваши сужденія до этому поводу и оспаривать ихъ.
   -- Я?.. проговорилъ не безъ ядовитости въ голосѣ юрисконсультъ.-- Нѣтъ; я признаю себя побѣжденнымъ передъ сеньоромъ Фебреро. Тѣмъ болѣе, что его аргументы неопровержимы; онъ намъ сейчасъ докажетъ, что нѣтъ никакой разницы между преступникомъ и честнымъ человѣкомъ, что правосудіе должно защищать преступниковъ и т. д. и т. д.
   Лучіо Фебреро, высокій молодой человѣкъ, иронически улыбнулся и взглянулъ на Артурито Каньямо, тщательно избѣгавшаго взгляда молодаго адвоката.
   Съ появленіемъ въ Маринедѣ Лучіо Фебреро, Каньямо сразу сталъ смотрѣть на него, какъ на врага. Хотя Фебреро и высказывалъ, что онъ пріѣхалъ только на время въ Маринеду, для того чтобы привести въ порядокъ дѣла по завѣщанію его покойной матери, но тѣмъ не менѣе Каньямо считалъ его опаснымъ для себя человѣкомъ. Во всякомъ случаѣ Фебреро затмитъ его своимъ краснорѣчіемъ, и.онъ анархистъ въ душѣ.
   Глаза Каньямо скользили по столу, избѣгая открытаго, насмѣшливаго взгляда адвоката.
   -- Сеньоры, сказалъ Каньямо, вы обвиняли меня въ юридическомъ атеизмѣ, матерьялизмѣ и радикальномъ дарвинизмѣ, но вѣдь я не болѣе, какъ ученикъ сеньора Фебреро. Съ этихъ поръ, я дѣлаюсь защитникомъ каждаго убійцы... Что я говорю: убійцы! Вѣдь, по словамъ сеньора Фебреро, убійца есть безупречный человѣкъ... По его мнѣнію, можно удушить родную мать и остаться невиновнымъ...
   Фебреро снова пристально взглянулъ на юрисконсульта и, вынимая изъ кармана портсигаръ, только презрительно пожалъ плечами. Онъ былъ человѣкъ сангвинически-нервнаго темперамента. Ему хотѣлось возразить Каньямо, вступить съ нимъ въ споръ, но онъ сдержался и отвѣтилъ ему только двумя-тремя незначительными фразами.
   -- Говоря откровенно, замѣтилъ Пальмаресъ, теоріи нашего друга Фебреро сильны... слишкомъ сильны. Онѣ ведутъ къ уничтоженію администраціи и правосудія.
   -- И если ихъ приложить въ военномъ дѣлѣ, вставилъ генералъ Картонэ, то полкъ въ одну недѣлю выйдетъ изъ дисциплины и субординаціи.
   -- Мнѣ кажется, произнесъ Морагасъ, очень симпатизирующій Фебреро, что вы не совсѣмъ правильно истолковываете взглядъ Лучіо. Если послушать Каньямо, то можно подумать, что сеньоръ Фебреро собирается выдавать преміи всякому, кто убьетъ. Фебреро судитъ объ этихъ вопросахъ съ научной точки зрѣнія,-- вотъ и все.
   -- А, вотъ въ этомъ-то и ошибка!-- закричалъ Каньямо. Въ этомъ-то и заблужденье! Такіе животрепещущіе вопросы надо обсуждать не съ ученой точки зрѣнія, а съ нравственной, съ нравственной, да-съ!.. Въ переживаемое нами тяжелое время мы должны строго слѣдить за проявленіемъ нравственныхъ принциповъ въ обществѣ. Соучастники политическаго движенія, фаталисты, разрушители...
   Тутъ Фебреро бросилъ свою сигару и, не выдержавъ, произнесъ:
   -- Сеньоръ Каньямо вполнѣ увѣренъ, что я буду ему возражать. но какъ могу я возражать человѣку съ такими обширными познаніями? Многое изъ того, что онъ сказалъ, я почти не понимаю и даже незнаю, что за блюдо фаталисты... такъ что...
   -- Такъ что, если вы будете вышучивать слова, то... то... въ раздраженіи воскликнулъ Каньямо.
   -- Избави меня Богъ отъ этого!-- отвѣтилъ Фебреро, и глаза его заблестѣли.-- Наоборотъ, я принимаю ихъ настолько серьезно, что не рѣшаюсь спорить съ вами.
   -- Сеньоръ по, этотъ отвѣтъ... если его принимать въ буквальномъ смыслѣ!..
   -- Сеньоръ, вы вольны принимать его, въ какомъ вамъ будетъ угодно смыслѣ и продолжать просвѣщать насъ.
   -- Вы хотите уничтожить фактъ преступленія, а съ нимъ вмѣстѣ и отвѣтственность за него, а съ уничтоженіемъ отвѣтственности долой и наказаніе, а устраняя наказаніе, вы разнуздаете страсти общества.
   -- Полно вамъ, съ вашими спорами, остановилъ его Фебреро.-- Позвольте мнѣ выслушать послѣднюю версію о преступленіи въ Эрбедѣ. Я узналъ о немъ вчера, но увлекся полученными мною изъ Мадрида письмами и не успѣлъ заглянуть ни въ одну сегодняшнюю газету.
   Адвокатъ простился и вышелъ. Морагасъ послѣдовалъ его примѣру. Онъ молча пошелъ рядомъ съ пріятелемъ.
   Нѣсколько минутъ они шли молча. Наконецъ, Морагасъ произнесъ:
   -- Что-за собраніе! Хорошъ ареопагъ! Я никогда не ступлю туда ногой...
   -- А я, наоборотъ, хожу... отвѣтилъ Фебреро.-- Я слушаю ихъ разговоры и поучаюсь. Хотя они при мнѣ и сдержаны. Я только просто не вступаю въ споръ и никогда не вступлю. Я чувствую, что рожденъ для пропаганды, но для нея нужна не такая аудиторія, нужны люди, съ полуслова понимающіе васъі а не искажающіе ваши слова. Пропагандировать здѣсь было бы профанаціей и безполезной профанаціей... Не думайте, что мнѣ легко было привыкнуть улыбаться и молчать, сохранять равнодушіе и отпарировать выходки этого Каньямо. Нѣтъ, по-моему, пропаганда должна быть книжная, чтобы люди не спорили, а задумывались надъ животрепещущими вопросами жизни.
   -- Я съ вами согласенъ и совсѣмъ ошеломленъ этими спорами въ Клубѣ-дружбы, сказалъ Морагасъ, пристально вглядываясь въ сверкавшее вдали море.
   -- Этотъ Каньямо, это типъ... И какъ подумаешь, что такой человѣкъ имѣетъ голосъ въ судѣ!
   Разговаривая такимъ образомъ, они приближались къ морю, обдававшему уже ихъ своимъ рѣзкимъ солоноватымъ запахомъ. Не отдавая себѣ въ томъ отчета, собесѣдники подходили къ деревянной набережной, возвышавшейся надъ моремъ. Они искали уединенія, а тутъ именно никого не было. Они стали ходить взадъ и впередъ. Съ одной стороны, въ полумракѣ вечера возвышались живописныя горы, съ двухъ остальныхъ раскинулось безбрежное, серебряное море. Вдали виднѣлся большой нѣмецкій корабль, подошедшій нѣсколько часовъ тому назадъ.
   Морагасъ, задумчиво смотрѣвшій на эту картину, обернулся къ Фебреро и почти шопотомъ заговорилъ:
   -- Я смотрю на преступленіе... какъ на болѣзнь, и на преступника, какъ на больнаго. Эта болѣзнь можетъ быть вылѣчена. Наказаніе... За что наказывать? Развѣ наказываютъ человѣка, больнаго язвой? Со мной былъ странный случай.
   Говоря это, Морагасу показалось, что въ рокотѣ волнъ онъ слышитъ мрачный голосъ Хуана Рохо и глухіе стоны Тельмо. Онъ сталъ разсказывать о Рохо.
   -- Такъ что вы не отказались бы изучить поближе и познакомиться съ нашимъ Рохо? спросилъ Морагасъ.
   -- Здѣсь, нѣтъ... потому что я въ Маринедѣ только временный гость,-- отвѣчалъ Фебреро. А вотъ, если хотите, навѣстимъ преступницу Эрбеды и ея сообщника; не теперь, конечно, потому что дѣло только еще началось, а когда оно выяснится и когда публика немножко успокоится. Вы говорили, кажется, что это симпатичная на видъ женщина?
   -- Да, подтвердилъ Морагасъ, -- она такъ симпатична, что это поразитъ васъ. Я не могу забыть ея лица. Мнѣ стоило большихъ усилій надъ самимъ собой, чтобъ не сдѣлаться ея защитникомъ. Ахъ, другъ Фебреро, счастливы вы, что можете побороть въ себѣ чувство. Мнѣ уже подъ пятьдесятъ лѣтъ, и я испыталъ не мало разочарованій въ жизни, но до сихъ поръ, если вижу молодую прелестную женщину идущей подъ стражей,-- я способенъ на самые смѣшные поступки.
   

IX.

   Морагасъ переодѣлся въ будничное платье, взялъ шляпу, накинулъ старый плащъ и вышелъ изъ дому. На улицѣ онъ осмотрѣлся по сторонамъ, какъ бы для того, чтобы увѣриться, что никто не слѣдитъ за нимъ, и направился въ одинъ изъ пустынныхъ переулковъ. Говорятъ, что мѣстность, которую человѣкъ избираетъ для своего житья, даетъ вѣрное понятіе о его характерѣ. Не безъ причины Рохо жилъ въ этой пустынной улицѣ, за которой тянулся пустырь и виднѣлось кладбище. Не было ничего удивительнаго въ томъ, что онъ жилъ въ сосѣдствѣ съ мертвецами, такъ какъ самъ былъ въ нѣкоторомъ родѣ дѣятелемъ смерти.
   -- Мѣсто все объясняетъ, думалъ Морагасъ. Этотъ человѣкъ долженъ жить именно здѣсь, въ виду зданія суда, тюрьмы и площади.
   Здѣсь Морагасъ еще разъ осмотрѣлся вокругъ, подошелъ къ домику Рохо и уже взялся за ручку двери... Въ эту минуту ему припомнилось испытанное имъ вчера отвращеніе. Но онъ побѣдилъ въ себѣ это непріятное чувство, отворилъ дверь и вошелъ въ комнату.
   Сегодня Морячки не было здѣсь; отецъ одинъ сидѣлъ у изголовья Тельмо. Въ первую минуту докторъ и Рохо.не произносили ни слова. Отецъ всталъ, а Морагасъ приложилъ руку къ головѣ больнаго и поставилъ ему градусникъ. Когда онъ его вынулъ и поднесъ къ свѣту, онъ увидѣлъ, что у мальчика сорокъ градусовъ жару.
   -- Онъ ѣлъ что-нибудь?
   -- Онъ не бралъ ни капли въ ротъ. Только пилъ лимонадъ.
   -- Вы давали ему антипиринъ?
   -- Да, сеньоръ. Я сдѣлалъ все, что вы приказали. Къ утру онъ пришелъ въ себя и очень стоналъ. Къ вечеру онъ опять впалъ въ забытье.
   -- Въ такомъ случаѣ, утромъ или сегодня ночью, когда онъ проснется, поставьте ему согрѣвающій компрессъ. Онъ очень слабъ, отъ того лихорадка и не оставляетъ его.
   -- Да, вѣроятно... Онъ сильно бредитъ. Онъ вскакиваетъ на постели и начинаетъ говорить ужасныя вещи.
   -- Ужасныя вещи? спросилъ Морагасъ и, снявъ плащъ, положилъ его на стулъ, заинтересовавшись бредомъ ребенка. Какія же ужасныя вещи говоритъ вашъ сынъ?
   -- Онъ все бредитъ тѣмъ, что онъ храбрецъ и можетъ побороть всѣхъ... что пусть въ него бросаютъ камнями, онъ никого не боится. Онъ все кричитъ: "Вы можете меня убить, вы можете меня убить, но вы не смѣете сказать, что побѣдили меня... Я генералъ... У меня нѣтъ войска, но жъ вами справлюсь и одинъ; я буду защищать замокъ... Бросайте въ меня каменьями". Я подозрѣваю, донъ Пелайо, что школьники съиграли съ нимъ плохую штуку: они забросали его камнями.
   -- Если это такъ, то это дѣйствительно ужасно...
   Рохо ничего не отвѣтилъ, онъ снова сталъ у изголовья сына. Морагасъ, между тѣмъ, осмотрѣлъ голову мальчика и, приподнявъ одѣяло, ощупалъ его поврежденную ногу. Кромѣ. осмотра этихъ физическихъ ранъ ему хотѣлось позондировать еще и душевныя, онъ обратился къ Рохо:
   -- Я надѣюсь, что вы будете хорошо ходить за ребенкомъ и точно слѣдовать всѣмъ моимъ предписаніямъ... Вы должны очень любить этого мальчика.
   Рохо пожалъ плечами.
   -- У меня больше нѣтъ никого на свѣтѣ, мрачно отвѣтилъ онъ.
   Осмотрѣвъ больнаго и прописавъ рецептъ, Морагасу оставалось только уйти, но, очевидно, онъ не имѣлъ намѣренія сдѣлать это, такъ какъ взялъ стулъ и сѣлъ, какъ человѣкъ, которому некуда торопиться. Еще наканунѣ, онъ ни за что не рѣшился бы сѣсть въ этомъ домѣ. Принявъ разсѣянный видъ и поглаживая бакенбарды, онъ устремилъ на Рохо свои умные, сѣрые глаза и спросилъ его, какъ бы не придавая особеннаго значенія своему вопросу:
   -- У васъ больше не было дѣтей?
   -- Былъ еще ребенокъ, сеньоръ, но умеръ отъ оспы... Это была дѣвочка.
   -- Вѣрьте мнѣ, серьезнымъ тономъ, продолжалъ докторъ, что еслибъ вы пригласили меня лѣчить ее и, еслибъ отъ меня зависѣла ея жизнь, то я ничего не сдѣлалъ бы для того, чтобы вылѣчить вашу дочь... а я очень люблю дѣтей и готовъ для нихъ на многое.
   Рохо не протестовалъ и даже не подалъ вида, что ему больно слышать эти жестокія слова. Онъ угрюмо смотрѣлъ въ полъ и, казалось, не рѣшался возражать. Наконецъ, онъ проговорилъ:
   -- Вы... вы вполнѣ правы. Все, что вы могли сдѣлать для нея... это оставить ее умереть. Тамъ ей хорошо. Она счастлива.
   Услыша это, Морагасъ обрадовался, замѣчая волненіе въ Рохо.
   -- Такъ, значитъ, спросилъ онъ, вы понимаете ваше положеніе и положеніе вашихъ дѣтей?
   -- Какъ же не понимать!
   -- Но, настаивалъ докторъ, вполнѣ ли вы его понимаете? Ясно ли даете вы себѣ отчетъ, что ждетъ этого мальчугана, лежащаго въ горячкѣ на этой постели? Понимаете ли вы его настоящее и его будущее, всю нелюбовь, которую онъ унаслѣдуетъ послѣ васъ? Подумали ли вы о томъ, что этотъ ребенокъ, еслибъ онъ могъ разсуждать такъ, какъ разсуждаютъ взрослые люди, то вмѣсто того, чтобы просить у Бога сохранить жизнь его отца, онъ долженъ бы былъ желать, чтобы васъ не было?
   На эти вопросы не послѣдовало никакого отвѣта. Только нахмуренный видъ Рохо доказалъ доктору, что онъ дотронулся до пылающей раны. Наконецъ, старикъ произнесъ:
   -- Я все вижу и все понимаю... Все это довольно тяжело... Лучше объ этомъ не говорить и не вспоминать, когда нельзя этому помочь...
   -- Наоборотъ!-- съ энергіей перебилъ его Морагасъ.-- Надо объ этомъ вспоминать! Надо объ этомъ говорить, и чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Ужь если вы встрѣтились съ Морагасомъ, то пусть эта встрѣча не будетъ безполезной. Вы пришли со мной посовѣтоваться о физической болѣзни и хотя вы и дѣйствительно серьезно нездоровы, но, тѣмъ не менѣе, вы гораздо серьезнѣе больны нравственно. У васъ больная совѣсть, и вы заразили этой болѣзнью вашего ребенка. Не сами ли вы мнѣ только-что сказали, что толпа школьниковъ закидала камнями вашего сына? Развѣ въ этомъ фактѣ вы не видите ясно будущность этого мальчика? Вы готовите его для того, чтобы въ него бросали камнями, и это будутъ дѣлать всегда, всю его жизнь.
   Морагасъ съ такой горячностью произнесъ эти слова, что Рохо не только поблѣднѣлъ, но какъ-то весь помертвѣлъ и съ горечью отвѣтилъ:
   -- Меня можно обвинять во всемъ, въ чемъ хотите, но только не въ недостаткѣ любви къ моему сыну. Большая разница говорить и вникнуть въ подробности жизни человѣка. Моими руками я никогда не убью моего сына, но если теперь Богъ возьметъ его къ себѣ, то... это будетъ счастіе для него и для меня.
   Эти послѣднія слова вырвались, какъ стонъ изъ груди Хуана Рохо; онъ безсильно опустился на скамейку и въ отчаяніи сжалъ голову руками.
   Морагасъ всталъ. Съ каждой минутой въ немъ возрастало желаніе узнать исторію этого человѣка. Онъ подошелъ къ Рохо и осторожно прикоснулся къ его плечу... Рохо не шевелился.
   -- Зачѣмъ же такъ отчаиваться? Я уже вамъ сказалъ, что наша встрѣча должна послужить къ добру. Я сдѣлаю для этого ребенка нѣчто большее, чѣмъ перевязки и согрѣвающіе компрессы.
   Рохо поднялся съ мѣста. Его мрачное лицо освѣтилось, насколько могло освѣтиться, и на его губахъ появилась тѣнь улыбки, онъ протянулъ руки къ Морагасу, но тотъ быстро отступилъ. Рохо хотѣлъ говорить, но не могъ. Морагасъ понялъ, что онъ завоевалъ довѣріе этого человѣка, и сказалъ:
   -- Садитесь вотъ здѣсь... подальше отъ кровати, чтобы не безпокоить больнаго... Какъ его зовутъ. Какъ зовутъ вашего сына?
   -- Тельмо, сеньоръ.
   -- Чтобы не безпокоить Тельмо, присядьте сюда къ окну... Я также подвину мой стулъ. Теперь вы мнѣ разскажите вашу исторію пунктъ за пунктомъ... и какимъ образомъ вы дошли до вашей должности.
   -- Донъ Пелайо, отвѣтилъ Рохо мрачнымъ и прерывающимся голосомъ.-- Избавьте меня отъ этого... Я не удивляюсь, когда темные и необразованные люди говорятъ мнѣ такія вещи. Но вы такой умный и извѣстный человѣкъ... Не думайте, что я хочу вамъ сказать что-нибудь непріятное, но я, право, удиляюсь... Я хочу сказать, что мои сосѣди могутъ находить мою службу такой, вчера одна пьяная старуха выругала меня... Но вѣдь вы человѣкъ образованный... откровенно говоря, я не думалъ, что вы на это такъ смотрите. Я усталъ... мнѣ страшно надоѣло слышать на каждомъ шагу слова: позоръ, гадость... Почему позоръ? Почему гадость? Что такое я дѣлаю, чтобы каждый могъ бросать въ меня грязью. Ворую я что-нибудь? Преступникъ я? Измѣнникъ? Измѣняю я закону? Я больше чѣмъ кто-либо уважаю его... и исполняю! Скажите мнѣ, сеньоръ де-Морагасъ, въ чемъ тутъ дѣло, объясните мнѣ эту загадку?
   Если Морагасъ чувствовалъ сожалѣніе къ Рохо, когда видѣлъ его смущеніе, то теперь, когда тотъ возмущался противъ общественнаго взгляда на него, онъ былъ взбѣшенъ. Молчаніе Морагаса какъ бы воодушевило Рохо, и онъ продолжалъ:
   -- Да, сеньоръ, я такой же порядочный человѣкъ, какъ и всякій изъ тѣхъ, кто повертываетъ мнѣ спину и обращается со мной, какъ съ собакой! Никто меня не можетъ ни въ чемъ упрекнуть. Если я что дѣлаю, то по правосудію. Я не какой-нибудь заговорщикъ! Иной разъ, когда я иду по Главной улицѣ, встрѣчаю сыщика или прокурора и кланяюсь имъ, то они мнѣ не отвѣчаютъ на поклонъ, дѣлаютъ видъ, что не замѣтили меня... Рохо конвульсивно засмѣялся.-- Представьте себѣ, если я откажусь исполнять мой долгъ и другой, и третій откажутся. Что тогда?
   Морагасъ слушалъ его, не желая мѣшать ему высказаться, и ему все больше и больше хотѣлось узнать его исторію.
   -- Все это совершенно справедливо, и вы, быть можетъ, правы, но вѣдь нѣсколько минутъ тому назадъ вы сказали мнѣ, что рады смерти вашей дочери и что еслибъ умеръ Тельмо -- это было бы счастіемъ для него и для васъ.
   -- Это совсѣмъ другое дѣло, сказалъ Рохо.-- Если вы съ этой стороны затрогиваете вопросъ, то я скажу вамъ, что я не хочу ни на кого обращать вниманія. Но дѣти... дѣти... они страдаютъ, очень страдаютъ! Я часто не сплю цѣлыя ночи напролётъ. Одному -- все ничего! Пусть обвиняютъ во всемъ, въ чемъ угодно, но ребенка... невиннаго ребенка, это не.должно касаться!
   Морагасъ подвинулъ свой стулъ ближе къ Рохо, улыбнулся, закусилъ свои шелковистые усы и произнесъ:
   -- Скажите... а въ молодости вы учились? Вы готовились къ какой-нибудь карьерѣ?
   И Рохо самымъ простымъ и естественнымъ тономъ, отвѣтилъ ему:
   -- Да, сеньоръ... Я учился въ семинаріи.
   

X.

   Лицо Морагаса выразило удивленіе.
   -- Такъ вы готовились къ этому? Прекрасно... Если бы вы мнѣ этого не сказали, то, право, я ни за что на свѣтѣ не догадался бы объ этомъ. Такъ объясните же мнѣ, что заставило васъ отказаться отъ этой мысли и спуститься до...
   Выразительный жестъ докончилъ его фразу. Но Рохо не смутился и отвѣтилъ:
   -- Около двухъ лѣтъ я изучалъ латынь въ семинаріи Бадахоса. Я учился очень успѣшно...
   -- Вы иностранецъ?
   -- Нѣтъ, сеньоръ. Я родомъ изъ Галиціи. Мой отецъ былъ оттуда, а мать была португалка. Мой отецъ былъ военный и достигъ высокаго положенія. Намъ приходилось путешествовать по всей Испаніи. Въ Бадахосѣ у меня родились нѣсколько братьевъ... У меня ихъ было одиннадцать. Всѣ рано остались сиротами, и каждый долженъ былъ искать себѣ занятія.
   -- И вы почувствовали призваніе?
   -- Да, сеньоръ... по крайней мѣрѣ мнѣ тогда такъ казалось. Еслибъ можно было въ молодости предвидѣть будущее!.. Въ семинаріи были мной довольны. Но мнѣ не осталось надежды на этомъ служебномъ поприщѣ.
   -- Что же вы сдѣлали?
   -- Я рѣшился избрать карьеру учителя. Какъ только я окончилъ семинарію, одинъ изъ моихъ товарищей предложилъ мнѣ мѣсто въ своей школѣ. Школа была въ самомъ плачевномъ состояніи и вскорѣ затѣмъ закрылась... Я еще разъ остался на улицѣ.
   -- Это плохо!
   -- Тогда я сдѣлался солдатомъ.
   -- Какимъ образомъ? Вы вынули жребій?
   -- Больше ничего не оставалось дѣлать! Я могу по чистой совѣсти сказать, что начальство было мною довольно. Я не получалъ ни одного выговора, потому что повиновался, какъ машина. Начальство -- всегда начальство. Оно должно приказывать, а мы, молча, исполнять. Такъ какъ я зналъ больше, чѣмъ мои товарищи, и былъ послушенъ, какъ рекрутъ, то меня замѣтили, произвели въ унтеръ-офицеры, затѣмъ въ сержанты... Когда я выслужилъ мой срокъ, то меня послали въ Луго управлять школой.
   -- Какъ видно, въ васъ есть воспитательныя наклонности, замѣтилъ Морагасъ.
   -- Я отправился туда не по призванію, отвѣтилъ Рохо, а меня заставляла нужда сдѣлать это. Я тогда находился въ большой нищетѣ... да и потомъ также! Самое худшее это то, что я влюбился въ гальегу... {Низшій классъ населенія Испаніи.}
   Когда Рохо произнесъ эту фразу, Морагасъ тотчасъ же подумалъ; "Вотъ гдѣ зло! Здѣсь ключъ ко всему. Я нашелъ конецъ клубка, надо осторожно его размотать".
   -- Вы говорите, что влюбились въ гальегу? спросилъ онъ. Но, что жъ такое? Вы вѣроятно влюблялись во многихъ женщинъ! Вы были молоды...
   -- Нѣтъ, сеньоръ. Я не влюблялся во многихъ женщинъ... Я всегда отличался хорошимъ поведеніемъ и не имѣлъ дурныхъ привычекъ. Я жилъ такъ, какъ будто мнѣ всегда было сорокъ лѣтъ. Я вышелъ изъ семинаріи, но не вынесъ изъ нея пороковъ, которые видѣлъ въ другихъ.
   -- Но на этотъ разъ вы влюбились серьезно? спросилъ Морагасъ.
   -- Настолько серьезно, что женился, сеньоръ.
   -- А, а! выразительно воскликнулъ Морагасъ.
   -- И, какъ вы знаете, жизнь женатаго человѣка совсѣмъ уже не та, что жизнь холостяка. До тѣхъ поръ я не заботился о завтрашнемъ днѣ; я выходилъ изъ дому утромъ и возвращался только вечеромъ. Но когда я женился и пошли дѣти, я сталъ смотрѣть на жизнь иначе. Мои занятія въ школѣ почти ничего мнѣ не давали; я не получалъ жалованья за нѣсколько мѣсяцевъ. Какъ видите, жить было трудно, сеньоръ де-Морагасъ. Тогда я вспомнилъ, что у меня есть одинъ хорошій товарищъ, который могъ бы мнѣ помочь... Я отправился въ Мадридъ, повидался съ нимъ, и онъ мнѣ сказалъ: "Возвращайся въ Луго. Прежде, чѣмъ ты туда пріѣдешь, ты узнаешь новость". И новость эта была: избраніе короля Амедея, затѣмъ была провозглашена республика. Мой товарищъ не забылъ обо мнѣ и далъ мнѣ назначеніе въ Орендзе.
   -- Назначеніе? Какое же назначеніе?
   -- Въ полиціи, отвѣтилъ Рохо тихимъ и глухимъ голосомъ.
   -- Въ чемъ же состояла ваша обязанность?
   -- Видите ли, сеньоръ, въ Орендзе и Луго дѣла шли такъ плохо, что всѣ каждую минуту ждали возстанія. Я служилъ подъ начальствомъ губернатора Орендзе, человѣка съ крайне экзальтированными идеями. Я долженъ былъ наблюдать за домами карлистовъ и, прежде чѣмъ приступить къ моей обязанности, былъ позванъ этимъ сеньоромъ, который, запершись со мною въ своей комнатѣ, сказалъ мнѣ:
   -- Вы, Рохо, можете дѣйствовать совершенно свободно, можете арестовывать и сажать въ тюрьму. Съ этими господами необходимы строгія мѣры. Но я...
   -- Что же вы повиновались или отказались? спросилъ Морагасъ.
   -- Понятно, я отказался, пока не имѣлъ въ моихъ рукахъ формальнаго приказа. То, что говорится на словахъ, не всегда можетъ быть исполнено. Предписанія закона должны быть написаны, только тогда они имѣютъ свою силу. Такъ что я только тогда сталъ исполнять свои обязанности, когда получилъ отъ генерала формальный приказъ. Тогда я сталъ дѣлать ужасныя вещи.
   -- Вы сами признаетесь въ этомъ? строго спросилъ Морагасъ.
   -- Нѣтъ, сеньоръ! Когда я говорю ужасныя вещи, то это привычка выражаться. Я дѣлалъ только то, что мнѣ приказывали, и ни въ чемъ не переступалъ границъ. Моя обязанность была -- исполнять предписанія, слѣпо повиноваться имъ и ни въ чемъ не умствовать.
   -- И вы думаете, что если мнѣ дадутъ приказъ, въ которомъ будетъ сказано: "сдѣлай такія-то и такія-то жестокости", и если я ихъ сдѣлаю, то я невиненъ?
   -- Я думаю, сеньоръ, медленно отвѣтилъ Рохо,-- что тотъ, кто служитъ, долженъ повиноваться властямъ Я не имѣю никакой отвѣтственности за мои поступки. Я, съ моимъ приказомъ отъ губернатора въ карманѣ, былъ совершенно спокоенъ.
   -- И что же? Вы начали жечь дома карлистовъ? Отъ этого не далеко до вашей теперешней службы!
   -- Нѣтъ еще, возразилъ Рохо,-- послѣ того я сдѣлался сборщикомъ податей.
   -- Превосходно! воскликнулъ Морагасъ. Революція огнемъ и желѣзомъ преслѣдовала идеи, а реставрація была болѣе практична, она забиралась въ карманы!
   -- Но, сеньоръ, возразилъ Рохо,-- вѣдь надо же собирать подать? Добровольно никто не станетъ ее платить. Сеньоръ... У меня тогда была уже дочь, и Тельмо вскорѣ родился... Надо было ихъ содержать...
   -- Это я скорѣе понимаю, отвѣтилъ донъ-Пелайо.
   -- Но я никогда не сдѣлался бы сборщикомъ податей, еслибы находилъ это постыднымъ, заявилъ Хуанъ Рохо съ нѣкоторымъ достоинствомъ, почти смутившимъ Морагаса. Я никогда въ жизни не дѣлалъ дурныхъ поступковъ, потому что прекрасно знаю, что дурно, что хорошо, и еслибы я сейчасъ объяснилъ судьѣ всѣ мои дѣйствія, то увѣренъ, что онъ не нашелъ бы въ нихъ ничего предосудительнаго. Еслибы я нашелъ на улицѣ милліоны, то, не задумываясь, вернулъ бы ихъ тому, кто ихъ потерялъ; я уважаю все, что заслуживаетъ уваженія, но вопросъ шелъ о поддержаніи семьи... и я служилъ странѣ такъ же, какъ ей служитъ любой изъ чиновниковъ.
   Донъ-Пелайо не нашелся ничего возразить. Рохо также умолкъ, и нѣсколько минутъ въ душной комнаткѣ царило неловкое молчаніе. Но вдругъ докторъ задалъ ему одинъ вопросъ:
   -- А... съ вашей женой... вы хорошо жили?
   Рохо замѣтно вздрогнулъ и своимъ вѣчно дрожащимъ голосомъ отвѣтилъ чуть слышно:
   -- Очень хорошо.. У насъ никогда не было причинъ для ссоръ.
   -- "Я затронулъ его за живое, подумалъ Морагасъ.-- Вотъ гдѣ рана, надо поскорѣе заняться ею, чтобы гангрена не сдѣлала ее неизлѣчимою". И онъ спросилъ:
   -- Ваша жена жива?
   -- Да, сеньоръ, лаконически отвѣтилъ тотъ.
   -- И...
   Морагасъ не рѣшился продолжать вопроса, замѣтивъ страшную перемѣну въ лицѣ Рохо. "Я тронулъ за живое мясо. Надо быть осторожнѣе". Онъ только вопросительно взглянулъ на собесѣдника, и его взглядъ говорилъ: "А если ваша жена жива, то почему ея нѣтъ здѣсь, у изголовья больнаго ребенка? "
   Рохо молчалъ Глубокій вздохъ вырвался изъ его груди. Наконецъ, онъ ударилъ себя нѣсколько разъ по колѣнкѣ и почти шепотомъ проговорилъ:
   -- Меня погубилъ мой переѣздъ изъ Орендзе въ Маринеду. Еслибы я не пріѣхалъ сюда... Здѣсь меня обманули. Да, сеньоръ де-Морагасъ, меня обманули! Я послушался совѣтовъ... Конечно, они давали ихъ съ хорошимъ намѣреніемъ. Всѣ видѣли, что я очень нуждаюсь... Меня убѣждали, мнѣ говорили: "Не будь дуракомъ. Это кладъ, настоящій кладъ". И я имъ отвѣчалъ: -- "А если я не съумѣю!А если я промахнусь!.." И мнѣ отвѣчали на это: -- "Да тебѣ, навѣрное, и не придется работать. Вотъ ужь двадцать лѣтъ, какъ не осудили ни одной кошки. Ты будешь получать каждый мѣсяцъ тридцать шесть дурро и будешь сидѣть, сложа руки, или прогуливаться по улицамъ... Тридцать шесть дурро на полу не поднимешь!" Какъ видите, сеньоръ, искушеніе было велико.
   -- Кто же вамъ говорилъ это?
   -- Друзья...
   Морагасъ улыбнулся.
   Рохо снова перемѣнился въ лицѣ. Онъ произнесъ это, какъ человѣкъ, оправдывающійся въ чемъ-то.
   -- Она не хотѣла этого ни за что на свѣтѣ; она говорила, что не для этого выходила за меня замужъ... Но въ то же время она знала цѣну деньгамъ, она кормила ребенка, привыкла къ нѣкоторымъ удобствамъ, любила чисто одѣваться...
   Морагасъ начиналъ понимать всю исторію этого человѣка. Онъ какъ бы видѣлъ передъ собою молодую женщину, работящую, но избалованную, насколько это было возможно въ ея средѣ, и которая не устояла передъ искушеніемъ быть хорошо одѣтой и жить покойно.
   -- Во всякомъ случаѣ, продолжалъ Рохо, моя погибель состояла въ томъ, что я пріѣхалъ сюда. Было шесть или семь человѣкъ, желавшихъ поступить на это мѣсто. А я, по правдѣ сказать, и самъ не зналъ хорошенько, чего я хочу... Всѣ уговаривали меня подать просьбу, и я подалъ ее, объяснивъ, что служилъ въ военной службѣ и имѣю хорошіе отзывы начальства. Вотъ что значитъ судьба! Не прошло и недѣли, какъ я получилъ отвѣтъ, что я принятъ, а всѣ остальные желающіе остались ни съ чѣмъ.
   -- А, скажите мнѣ, произнесъ Морагасъ,-- на войнѣ или въ другихъ случаяхъ жизни... случалось вамъ ранить... убивать кого-нибудь?
   -- Ранить? убивать? воскликнулъ Рохо съ необыкновеннымъ удивленіемъ.-- Я уже пятьдесятъ пять лѣтъ живу на свѣтѣ, и я не помню, чтобы я кому-нибудь сдѣлалъ вредъ моими руками. Мнѣ никогда не приходилось быть въ дѣйствующей арміи. Еслибы начальство приказало мнѣ выйти на врага, то я бы вышелъ, нечего дѣлать! Но этого никогда не было.
   -- Въ такомъ случаѣ, какъ же вы могли рѣшиться принять вашу теперешнюю службу? не унимался Морагасъ.
   -- Вѣдь я уже говорилъ вамъ, какъ это случилось. Очень возможно, что мнѣ никогда не пришлось бы работать... Вѣдь проходятъ десятки лѣтъ безъ казни. Я получалъ мое жалованье, и мы очень хорошо зажили. Но всегда такъ бываетъ, что несчастіе приходитъ тогда, когда его всего менѣе ожидаешь. Такъ случилось и со мной...
   -- Я все-таки не могу понять, какъ вы рѣшились! воскликнулъ Морагасъ.
   -- А что же прикажете дѣлать? Я не могъ идти противъ закона. Развѣ вы не знаете, донъ-Пелайо, что это невозможно? Кто приказываетъ -- исполняетъ свою обязанность, намъ остается только повиноваться.
   Морагасъ былъ возмущенъ, но въ то же время имъ овладѣло сожалѣніе къ этому несчастному.
   

XI.

   Мрачная пауза послѣдовала за отвѣтомъ Рохо. Морагасъ весь похолодѣлъ. Нѣсколько успокоившись, Морагасъ спросилъ:
   -- А скажите, когда вы въ первый разъ принимались за это, чувствовали вы угрызеніе совѣсти? Или вы были совершенно спокойны?
   -- Въ первый разъ, отвѣтилъ мрачный голосъ Рохо,-- недѣли двѣ онъ мнѣ снился...
   -- А! Ночью? Вы его видѣли?
   -- Я его видѣлъ.
   Воцарилось вновь тяжелое молчаніе.
   -- Ну, а потомъ? допрашивалъ Морагасъ.
   -- Потомъ... человѣкъ, всегда человѣкъ. Я началъ страдать безсонницей и спасался отъ нея рюмкою водки.
   -- Съ этихъ поръ вы начали пить?
   Рохо молчалъ. Морагасъ понялъ, что онъ не узналъ еще самаго важнаго. Онъ осмотрѣлъ паціента, но еще не составилъ діагноза болѣзни. Ему хотѣлось добраться до его души. Онъ пытливымъ взглядомъ взглянулъ въ глаза Рохо и спросилъ:
   -- Ну, а ваша жена? Какъ относилась она?
   -- Эти вещи никого не касаются, рѣзко отвѣтилъ Рохо.-- Объ этомъ лучше не говорить. Мы и такъ увлеклись ненужными разговорами, а теперь надо посмотрѣть, что съ мальчикомъ.
   "Ты не уйдешь отъ меня, подумалъ Морагасъ. Теперь я знаю, что у тебя болитъ. Любовь, дѣти... Если я открою въ тебѣ мужа и отца, то я открою въ тебѣ человѣка. Не легко будетъ это сдѣлать, но я постараюсь".
   Думая такимъ образомъ, онъ еще разъ пристально взглянулъ на Рохо, и въ его воображеніи встали два лица: лицо женщины, осужденной за преступленіе въ Эрбелѣ, которой красота его такъ поразила, и лицо Рохо. Ему казалось, что онъ видитъ, какъ этотъ человѣкъ "во имя закона"... "Этого не будетъ!" произнесъ онъ про себя. "Этотъ человѣкъ никого болѣе не лишитъ жизни".
   -- Послушайте, сказалъ онъ.-- Вѣдь вы человѣкъ отверженный. Неужели вы примирились съ этимъ?
   -- Но это страшная несправедливость!
   -- Неправда. Выслушайте меня внимательно. Развѣ вашъ сынъ не поплатился за эту несправедливость? Почему онъ теперь лежитъ въ постели, побитый камнями?
   -- Потому, что на свѣтѣ есть очень жестокіе люди.
   -- Я вижу, что вы не хотите разсуждать здраво! съ энергіей воскликнулъ Морагасъ. Въ такомъ случаѣ, до свиданья! Ищите себѣ другаго доктора.
   Рохо сдѣлалъ умоляющій жестъ и протянулъ руки впередъ, какъ бы желая удержать Морагаса.
   -- А я именно такъ заинтересовался мальчикомъ, хотѣлъ, быть ему полезнымъ, позаботиться о его воспитаніи и будущности, прибавилъ докторъ и, несмотря на то, что простился, не двигался съ своего мѣста.
   Рохо не отвѣтилъ словами, но сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто хотѣлъ пасть ницъ передъ докторомъ. Между тѣмъ, тотъ поднялся съ мѣста и сдѣлалъ видъ, что уходитъ.
   -- Будемъ откровенны, сказалъ онъ, уже на срединѣ комнаты.-- Посмотримъ, понимаете ли вы меня. Я могу быть полезенъ, очень полезенъ вашему сыну. Какое образованіе вы можете ему дать? Почти никакого.
   -- Да развѣ я виноватъ, сеньоръ. Отовсюду его гонятъ! Въ частныя школы его не принимаютъ. Я хлопоталъ помѣстить его въ казенную, но алькальдъ отвѣтилъ мнѣ, что при моемъ положеніи это невозможно. Если онъ пойдетъ въ школу, его побьютъ каменьями. Я хочу помѣстить его къ одному знакомому золотыхъ дѣлъ мастеру, но боюсь, что мнѣ скоро придется взять его оттуда, такъ какъ ученики не дадутъ ему житья. Но справедливо ли это? Мой сынъ ничуть не хуже ихъ. У лучшихъ изъ нихъ отцы -- воры! Я честный человѣкъ.
   -- Пусть себѣ! отвѣтилъ Морагасъ. И если вы сейчасъ же не будете со мной откровенны, то я больше никогда въ жизни не приду сюда.
   Рохо какъ-то глухо вскрикнулъ. Морагасу показалось, что онъ рыдаетъ.
   -- Хорошо сеньоръ... Обѣщаю вамъ...
   -- И вѣдь вашему сыну нѣтъ иной дороги, кромѣ той, по которой вы пошли сами.
   -- Это, нѣтъ! Я скорѣе удушу его моими собственными руками...
   Сказавъ это, Рохо вскочилъ съ мѣста, закрылъ лицо руками и прислонился къ углу комнаты. Морагасъ подошелъ къ нему и почти на ухо, въ первый разъ обращаясь къ нему на ты, прошепталъ:
   -- Я могу спасти твоего сына и сдѣлать изъ него такого же человѣка, какъ и всѣ остальные; я могу дать ему хорошее образованіе и затѣмъ помѣстить на службу.
   Рохо обернулся и, взглянувъ доктору въ лицо, воскликнулъ:
   -- Да наградитъ васъ небо за это дѣло милосердія!
   -- Нѣтъ... я не получу никакой награды неба, потому что я сдѣлаю это не даромъ.
   Старикъ молчалъ, не въ силахъ догадаться, какую плату потребуетъ съ него докторъ за это доброе дѣло.
   -- Ты можешь заплатить мнѣ, настаивалъ Морагасъ.
   Рохо взглянулъ на кровать, гдѣ неподвижно лежалъ Тельмо, и не колеблясь, съ твердостью, отвѣтилъ:
   -- Да, сеньоръ. Я заплачу.
   Докторъ молчалъ, какъ бы желая, чтобы Рохо хорошенько вникнулъ въ свое обѣщаніе. Черезъ нѣсколько минутъ онъ повторилъ:
   -- Такъ ты заплатишь?
   -- Я уже сказалъ, и кончено! Вы постараетесь, чтобы моего сына не ненавидѣли, а я...
   -- Увидимъ, сказалъ Морагасъ. Я не вполнѣ довѣряю тебѣ, я боюсь, что если я тебѣ скажу, что сдѣлай то-то и то-то, ты будешь опираться на почву закона и не исполнишь твоего обѣщанія.
   -- Нѣтъ, сеньоръ, Хуанъ Рохо сдѣлаетъ все, что вы потребуете. Поняли? Все, что вы потребуете. Я человѣкъ порядочный и никому не дѣлаю зла безъ повелѣнія свыше.
   -- Ты узнаешь, чего я отъ тебя хочу, и, если намѣренъ повиноваться мнѣ, то надо начать съ сегодняшняго же дня. Прежде всего, скажи мнѣ, почему ты не живешь съ твоей женой?
   -- Но какое вамъ дѣло до этого? простоналъ Рохо. Я не хочу ничего знать о ней... Она ушла.
   -- Съ другимъ?
   -- А еслибы даже и такъ?.. Да проститъ ее Богъ! Я давно ее простилъ. Богъ съ ней, я все-таки не могу забыть, что она мать моего ребенка...
   -- Больше я не спрашиваю, сказалъ Морагасъ, почувствовавъ такое сильное волненіе, что самъ внутренно посмѣялся надъ собой.-- Прощать -- это нашъ долгъ. Я постараюсь также, чтобы простили твоего сына. До свиданія, я вернусь... До завтра... Понимаешь? До завтра.
   

XII.

   Но на слѣдующій день Морагасъ не могъ придти, потому что Ненэ заболѣла. Началось съ легкой лихорадки и кончилось сильной горячкой. Ненэ очень похудѣла, подъ глазами появились темные круги; маленькія ручки до того исхудали, что видны были всѣ кости. Докторъ забылъ все на свѣтѣ и заперся съ своей дѣвочкой; онъ не обращался къ медицинскимъ книгамъ, потому что самъ зналъ ходъ ея болѣзни, и скоро при его материнскомъ уходѣ ребенокъ сталъ выздоравливать. Она начала опять интересоваться гостинцами и игрушками. Морагасъ перевезъ ее въ Эрбеду, и тамъ силы ея начали вполнѣ возстановляться. Разъ, когда онъ поѣхалъ въ городъ, чтобы купить ей новую американскую игрушку: механическихъ бабочекъ, летающихъ по комнатѣ, онъ вспомнилъ, не безъ угрызенія совѣсти, сына Хуана Рохо.
   Какъ всѣ впечатлительные люди, Морагасъ отъ энтузіазма перешелъ къ упадку силъ. Когда онъ сидѣлъ въ комнатѣ Рохо, ему казалось такъ легко перевоспитать мальчика, вырвать его изъ привычной атмосферы. Ему хотѣлось помѣстить его въ школу или въ мастерскую и такимъ образомъ спасти одновременно Рохо и Тельмо. Рохо не будетъ больше работать; Тельмо сдѣлается мастеромъ или студентомъ... А теперь не прошло и мѣсяца, и этотъ планъ казался ему неприложимымъ на практикѣ.-- Развѣ не найдется другихъ дѣтей, которымъ я могъ бы протежировать? размышлялъ онъ. Почему я остановился на этомъ, именно на этомъ! И куда я дѣну въ Маринедѣ сына Рохо? Весь свѣтъ возстанетъ противъ меня при одномъ его имени.
   Онъ успокаивалъ себя тѣмъ, что весною все равно онъ ничего не можетъ сдѣлать, такъ какъ наступаетъ время вакацій. "Всѣ ѣдутъ на дачу, говорилъ онъ себѣ, и моей Ненэ чистый воздухъ Эрбеды долженъ принести большую пользу. Я примусь за это дѣло съ наступленіемъ зимы".
   Морагасъ еще болѣе успокоился, когда встрѣтилъ Тельмо бѣгающимъ по улицѣ. Здоровый ребенокъ уже не возбуждалъ въ немъ такого сочувствія. Докторъ даже какъ бы завидовалъ силѣ и здоровью мальчика, выросшаго въ суровой обстановкѣ. "Если бы моя Ненэ была здорова такъ, какъ онъ" часто приходило ему въ голову.
   И каждый разъ какъ онъ вспоминалъ о Хуанѣ Рохо, имъ овладѣвало такое чувство, какое овладѣваетъ должникомъ по отношенію къ кредитору, молча ждущему уплаты долга.
   Что больше всего побуждало Морагаса не забывать о Рохо, такъ это разговоры о преступленіи въ Эрбедѣ. Какъ въ городѣ, такъ и на дачѣ, только и говорилось, что объ этомъ. Слухи о преступленіи дошли до Мадрида, куда посылались ежедневныя телеграммы. Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали окончанія этого дѣла. Молодой адвокатъ Лучіо Фебреро взялся защищать преступницу.
   Морагасъ хотѣлъ непремѣнно присутствовать на разбирательствѣ. Но, какъ нарочно, въ этотъ самый день ему пришлось принимать у одной молодой родильницы, и въ то время, какъ на свѣтъ появилась маленькая новорожденная, судъ обвинилъ преступниковъ Эрбеды. Вѣсть эта съ быстротою молніи разнеслась по Маринедѣ. Въ Мадридъ снова полетѣли телеграммы съ просьбами о смягченіи наказанія.
   

XIII.

   Къ Морагасу пришелъ адвокатъ Фебреро и звалъ съ собою въ тюрьму посмотрѣть преступницу. Іюньское солнце обливало улицу своимъ яркимъ свѣтомъ; докторъ рѣшился, надѣлъ плащъ, взялъ шляпу и вышелъ вмѣстѣ съ своимъ пріятелемъ.
   Тюрьма Маринеды находится на краю города; одной стороною она выходитъ къ морю, а другою, гдѣ находится главный входъ, на обширную площадку, покрытую свѣжей травой. Тюрьма эта построена въ концѣ прошлаго столѣтія.
   -- Знаете ли, произнесъ Морагасъ, остановившись на минуту у входа: эта тюрьма даже снаружи производитъ очень грустное и непріятное впечатлѣніе.
   -- Конечно. А между тѣмъ, вы должны имѣть въ виду, что это одна изъ лучшихъ тюрьмъ Испаніи. Тутъ для каждаго есть особое помѣщеніе. Эта тюрьма великолѣпно построена. Разсказываютъ, что если смотритель уронитъ на полъ своей комнаты ключи, то звонъ отъ нихъ раздастся по всѣмъ камерамъ; точно также, если въ камерахъ раздастся какой-нибудь непривычный шумъ, то смотритель слышитъ его изъ своей квартиры. Эта постройка -- чудо акустики.
   Они вошли, и къ нимъ подошелъ сторожъ, привыкшій уже къ частымъ посѣщеніямъ Лучіо Фебреро, который расхаживалъ по тюрьмѣ, какъ по своему собственному дому. Морагасъ, бывшій тутъ въ первый разъ, находилъ, что воздухъ здѣсь слишкомъ тяжелъ. Фебреро, по дорогѣ въ женское отдѣленіе, провелъ доктора во дворъ, гдѣ въ этотъ часъ гуляли преступники. Увидя постороннихъ, они не перемѣнили ни своихъ позъ, ни занятій. Большая часть изъ нихъ собиралась группами и о чемъ-то вполголоса разговаривала, посматривая на Фебреро. Одинъ изъ преступниковъ возбудилъ въ Морагасѣ такое отвращеніе, что ему хотѣлось броситься на него и побить.
   -- Посмотрите, что-за птица, прошепталъ онъ Фебреро, толкнувъ его подъ локоть.
   И дѣйствительно, эта птица стоила вниманія. Это былъ еще совсѣмъ молодой, безбородый юноша, съ выраженіемъ необыкновенной наглости въ лицѣ. На немъ была сорочка съ открытымъ воротомъ, свѣтлый костюмъ и новенькіе блестящіе сапоги. Онъ расхаживалъ совершенно свободно и даже подошелъ близко къ Морагасу и Фебреро, какъ бы желая сказать: "Посмотрите, каковъ молодчикъ!"
   Въ это время вниманіе Морагаса было отвлечено двумя другими преступниками, изъ которыхъ каждому было повидимому не болѣе девяти или одиннадцати лѣтъ.
   -- Скажите пожалуйста! воскликнулъ онъ, обращаясь къ Фебреро. Я никакъ не думалъ, что здѣсь также содержатся и дѣти.
   Мальчики поднялись съ своихъ мѣстъ, когда сторожъ крикнулъ имъ: "Сюда!" Они оба подошли; старшій былъ серьезенъ, младшій наоборотъ веселъ, почти циниченъ и съ выразительнымъ, красивымъ лицомъ.
   -- Интересно знать, какъ они попали сюда? сказалъ докторъ, подавая имъ мелкую монету.
   Фебреро хотѣлъ объяснить, но сторожъ перебилъ его.
   -- Младшій обвиняется въ томъ, что онъ отперъ двери ворамъ, когда они забрались въ церковь Святаго Ефрема. А другой... ему на видъ нѣтъ и одиннадцати лѣтъ, но уже исполнилось двѣнадцать съ половиною, другой убилъ въ улицѣ Belona учителя.
   -- Неужели это правда? скорѣе съ сожалѣніемъ, чѣмъ съ негодованіемъ, спросилъ Морагасъ.-- Вѣдь его едва отъ земли видно, и онъ уже убилъ человѣка!
   И, говоря это, онъ устремилъ взглядъ въ блѣдное, анемичное лицо лилипута.
   -- Зачѣмъ ты это сдѣлалъ? спросилъ его Морагасъ.
   -- Потому, что учитель наказалъ моего брата, мрачно отвѣтилъ мальчикъ.
   Фебреро подвелъ Морагаса къ камерѣ, сквозь маленькое окно которой виднѣлась фигура человѣка.
   -- Вотъ передъ вами обвиненный въ преступленіи въ Эрбедѣ.
   Докторъ торопливо обернулся, но, Лучіо взялъ его за руку и сказалъ.
   -- Подойдемъ къ нему осторожно... Этотъ меня ненавидитъ съ тѣхъ поръ, какъ его присудили. Онъ думаетъ, что я всю вину свалилъ на него. Когда я обращаюсь къ нему, онъ опускаетъ голову и не отвѣчаетъ мнѣ. Вотъ отсюда вы можете его разглядѣть.
   -- Какое отталкивающее лицо, воскликнулъ Морагасъ.
   Убійца, прислонясь къ двери, смотрѣлъ изъ своей камеры на дворъ. Лицо его было блѣдно, черты неправильны, руки грубы.
   -- Отъ этого можно всего ожидать, прошепталъ Морагасъ, но, тѣмъ не менѣе, я не подумалъ бы, что его обвиняютъ въ любовномъ преступленіи.
   -- Да, вотъ подите! И такой человѣкъ можетъ возбуждать страсть! По-моему, осужденная должна быть счастлива, что избавилась отъ него. А когда производилось дознаніе, онъ самымъ наглымъ образомъ утверждалъ, что она увлекла его, что она его погубила.
   Въ это время Фебреро и докторъ поднимались по лѣстницѣ въ верхній этажъ. Въ одной изъ камеръ одиночнаго заключенія, раздался хохотъ сумасшедшей преступницы. Они вошли въ обширную общую камеру, гдѣ была масса женщинъ. Сторожъ объяснилъ, что онѣ содержатся здѣсь за воровство, драки, и вѣроятно многія изъ нихъ будутъ выпущены. Вмѣстѣ съ ними однако находилась и присужденная.
   Когда адвокатъ указалъ на нее Морагасу, тотъ подошелъ къ ней. Она поднялась и, узнавъ своего защитника, поклонилась ему; при звукахъ ея сдержаннаго, мягкаго голоса, Морагасомъ вновь овладѣло волненіе и то чувство къ ней, какое онъ испыталъ, когда въ первый разъ увидѣлъ ее между жандармами, Теперь ему было жаль ее даже болѣе, чѣмъ прежде. Небольшаго роста, худенькая, она казалась мальчикомъ, одѣтымъ въ женское платье. Морагасъ не могъ оторвать взгляда отъ этого прелестнаго блѣднаго лица съ воспаленными отъ безсонницы глазами.
   -- Ну, что? Какъ дѣла? спросилъ ее защитникъ, дѣланно веселымъ тономъ.
   -- Ничего... съ трудомъ отвѣтила женщина.
   -- Тебѣ дали другое помѣщеніе? Здѣсь тебѣ лучше, сказалъ Фебреро, хотя помѣщеніе было нисколько не хуже и не лучше прежняго.
   -- Да, сеньоръ... Мнѣ вездѣ хорошо, отвѣтила преступница, сдѣлавъ удареніе на словѣ хорошо.
   -- Ну, а какъ ты себя чувствуешь? Помни, ты не должна падать духомъ, прибавилъ Фебреро тономъ доктора.
   -- Чувствую себя... очень плохо, сеньоръ... отвѣтила она, устремивъ на адвоката свои большіе, грустные глаза.-- Мнѣ снятся такія страшныя вещи... Вчера мнѣ снилось, что я уже умерла.
   -- Какой вздоръ! воскликнулъ Фебреро, съ насильственнымъ смѣхомъ.-- Смотри, чтобы впередъ этого не было. Я уже сказалъ тебѣ, что мы ждемъ помилованія. И во всякомъ случаѣ до этого еще такъ долго. Лѣтомъ всѣ дѣла въ застоѣ. Ты вѣдь знаешь, что раньше осени ничего не можетъ случиться.
   Преступница молчала. Она опустила глаза и тяжела вздохнула.
   -- Вотъ видишь, прибавилъ защитникъ, я ни на одну минуту не забываю о тебѣ и привелъ съ собою всѣми уважаемаго доктора Морагаса. Онъ можетъ сдѣлать для тебя очень много, если понадобится.
   Докторъ еще ближе подошелъ къ преступницѣ и взглянулъ на нее съ той успокоительной улыбкой, съ какой онъ глядѣлъ на больныхъ. Онъ взялъ ея руку и сталъ щупать пульсъ. Рука была холодная, пульсъ бился почти незамѣтно.
   -- Будьте покойны, произнесъ въ свою очередь Морагасъ. горячо и убѣдительно.-- Вы должны благодарить Бога, потому что я пришелъ вамъ сказать, что васъ помилуютъ.
   Морагасъ почувствовалъ, какъ пульсъ бѣдной женщины забился сильнѣе, и рука ея стала теплѣе. Она подняла на Морагаса свои влажные отъ слезъ глаза и воскликнула:
   -- У васъ такое хорошее лицо, я должна вамъ вѣрить.
   -- Въ такомъ случаѣ, надо надѣяться и не грезить о смерти.
   Донъ-Пелайо не давалъ себѣ должнаго отчета въ томъ, что онъ говорилъ; въ этомъ случаѣ не умъ, а сердце заставляло его произносить слова утѣшенія и надежды.
   Когда докторъ и адвокатъ вышли изъ душной тюрьмы на свѣжій воздухъ и въ лицо имъ подулъ легкій, морской вѣтерокъ, Фебреро сказалъ своему спутнику:
   -- Я увѣренъ, что мы можемъ принести большую пользу этимъ простымъ людямъ, возбуждая въ нихъ вѣру. Люди эти зачерствѣли подъ вліяніемъ обстоятельствъ, и сколько я ни говорилъ съ этой женщиной, мнѣ ни разу не удалось видѣть краску на ея лицѣ и слезы на ея глазахъ. А теперь, когда вы сказали ей нѣсколько сердечныхъ словъ, она вся вспыхнула, и глаза ея наполнились слезами. Вы хорошо поступили. Она ужь страданіями искупила свое преступленіе. Вы дали ей нѣкоторую надежду.
   Морагасъ не вдругъ отвѣтилъ. Онъ вынулъ изъ кармана серебряную спичечницу и, закуривъ сигару, медленно и выразительно произнесъ:
   -- А что бы сказали, еслибъ это не была ложь? Что бы вы сказали?
   Фебреро улыбнулся съ недовѣріемъ и, взявъ подъ руку доктора, отвѣтилъ:
   -- Не думайте, что я не знаю хода этого дѣла. Хотя бы имъ заинтересовался народный конгрессъ, сенатъ, все напрасно. Я уѣзжаю отсюда, чтобы не видѣть всего этого ужаса и не открывать ни одной газеты.
   :-- Я не депутатъ, не сенаторъ и не духовное лицо, сказалъ Морагасъ, выпуская изо рта клубъ ароматнаго дыма, но... Впрочемъ, увидимъ!
   

XIV.

   Стояли первые, чудные, осенніе дни. Трава уже пожелтѣла, деревья начали осыпаться. Но садъ доктора Морагаса былъ въ своей полной красѣ. Одна изъ магнолій, стоявшая безъ цвѣта цѣлый годъ, теперь дала чудный, бѣлоснѣжный цвѣтокъ. Ненэ, уже нѣсколько дней заглядывавшаяся на него, направилась въ столовую, гдѣ отецъ ея читалъ газету и былъ такъ погруженъ въ свое занятіе, что не слышалъ шаговъ дѣвочки и ея тоненькаго голоска. Докторъ читалъ: "Резолюція по дѣлу знаменитыхъ преступниковъ Эрбеды, пройдя высшія инстанціи, осталась безъ перемѣны. Надо полагать, что печать и общество Маринеды не перестанутъ хлопотать о помилованіи осужденныхъ, чтобы избавить свой интеллигентный городъ Кантабрійскаго моря отъ тяжелаго зрѣлища".
   -- Папа! Папа -- а! Ты глухъ, папа? раздался около него уже сердитый голосъ ребенка.
   -- Нѣтъ, дорогая, я не глухъ, отвѣтилъ отецъ, черезъ силу улыбнувшись. Что такое случилось? Зачѣмъ ты мнѣ мѣшаешь читать?
   -- Я хочу цвѣтокъ... Хорошенькій цвѣтокъ. Дай мнѣ его!
   -- Вотъ что! Такъ сорви его сама.
   Дѣвочка побѣжала и схватила цвѣтокъ, но такъ какъ онъ былъ выше ея, то она помяла вѣтки и помяла цвѣтокъ. Какъ только она ушла, докторъ снова взялся за газету и опять углубился въ чтеніе. Онъ задумался, но затѣмъ всталъ и вышелъ походить по аллеѣ. Солнце весело играло на клумбахъ. Морагасъ ходилъ скорыми шагами и разсуждалъ самъ съ собою.
   "Я хотѣлъ встать между этою женщиной и висѣлицей... И что же! Вотъ теперь я вижу, что я ровно ничего не могу сдѣлать. Желать спасти ее -- это все равно, какъ желать достать луну. Ее повѣсятъ, а я долженъ буду сидѣть сложа руки!"
   Машинально онъ сѣлъ на деревянную скамью и въ задумчивости также машинально пришелъ и сталъ обрывать съ дерева сухіе листья. Вдали раздавался топотъ ногъ Ненэ. До слуха Морагаса долетѣли звуки дѣтскихъ голосовъ. Съ кѣмъ это говоритъ Ненэ? Вѣрно съ однимъ изъ маленькихъ нищихъ, ожидающихъ тамъ, за садомъ, проѣзжающихъ экипажей. Нѣтъ, врядъ-ли, потому что тогда она пришла бы попросить у папы денежку. А разговоръ дѣлался все оживленнѣе, слышались веселые возгласы. Съ кѣмъ же это она?
   Морагасъ такъ заинтересовался этимъ, что всталъ и пошелъ по дорожкѣ. Вдругъ на лицѣ его выразилось необыкновенное удивленіе, онъ увидѣлъ черноволосую голову Тельмо Рохо, рядомъ съ бѣлокурой головкой маленькой Ненэ.
   Дѣти устраивали изъ камней крѣпость. Ненэ не имѣла никакого понятія о крѣпостяхъ и кричала:
   -- Сдѣлаемъ церковь! Церковь!
   Но Тельмо, вѣрный своимъ воинственнымъ наклонностямъ, объяснялъ ей разницу между церковью и крѣпостью.
   -- Это лучше! Въ этомъ домѣ одни солдаты, у нихъ въ рукахъ ружья... Знаешь ружья? Пафъ, пафъ, пафъ! Потомъ они будутъ трубить въ рогъ. Придетъ офицеръ и скомандуетъ: "направо маршъ!" Вотъ здѣсь будутъ пушки, для того чтобы пугать врага: бо-онъ, бо-онъ! При каждомъ выстрѣлѣ непріятель будетъ падать. Вотъ ты увидишь, какъ это будетъ хорошо! Потомъ прискачетъ на лошади генералъ. Тутъ будетъ море, и со всѣхъ кораблей солдаты будутъ отдавать ему честь.
   Ненэ при к аждомъ словѣ Тельмо хохотала, хлопала въ ладоши и была внѣ себя отъ радости. Она, конечно, многаго не понимала, но эта игра нравилась ей.
   Оправившись отъ своего перваго изумленія, докторъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ съ цѣлью однимъ толчкомъ отбросить мальчика отъ своей дочери. Съ какой стати сынъ Хуана Рохо будетъ играть съ дочерью Морагаса! Ненэ и Тельмо вмѣстѣ!.. А Ненэ прыгала и веселилась, ея блѣдныя щечки покрылись румянцемъ, и она вытянула свои губки, чтобы поцѣловать мальчика.
   Морагасомъ снова овладѣло то ощущеніе, которое побудило его выбросить за окно два дурро и уйти изъ комнаты Рохо, не вылѣчивъ его сына. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ докторъ былъ способенъ на грубость... Но въ то же время какой-то голосъ шепталъ ему: "Не ты ли готовъ былъ сдѣлать чудо, чтобы спасти жизнь человѣку? Не ты ли обѣщалъ дать воспитаніе и обезпечить будущность этого ребенка, примиривъ его съ обществомъ? Хороши же будутъ твои намѣренія, если ты теперь выгонишь его отсюда, какъ собаку! Ты хотѣлъ перевоспитать мальчика... Такъ начни же съ того, что открой ему твой домъ и не лишай его поцѣлуя твоей невинной дѣвочки".
   Въ то время какъ онъ такъ думалъ или, лучше сказать, чувствовалъ, Тельмо увидѣлъ его. Игрушки выпали изъ его рукъ, и онъ понурился, а докторъ, серьезно положивъ ему руку на плечо, сказалъ ему, какъ желанному гостю:
   -- Очень радъ тебя видѣть, Тельмо... войди, мы угостимъ тебя пирожнымъ.
   Докторъ былъ вполнѣ вознагражденъ за свое доброе дѣло счастливой улыбкой, освѣтившей лицо мальчика. На лицѣ Тельмо появилось даже нѣсколько горделивое выраженіе. Онъ чувствовалъ себя жертвой несправедливости, которую онъ не понималъ и не хотѣлъ переносить. Онъ сознавалъ въ себѣ много храбрости и энергіи, и удивлялся, какъ это до сихъ поръ его не возьмутъ въ гарнизонъ Маринеды или матросомъ на военный корабль.
   Онъ оставилъ Ненэ, поднялся за докторомъ на ступеньки террасы, вошелъ въ залу и, подойдя къ доктору свободно, но не безъ нѣкоторой застѣнчивости, сказалъ:
   -- Отецъ послалъ меня сюда. Онъ говоритъ, что вы обѣщали помѣстить меня въ школу, а потомъ на службу, на хорошее мѣсто. Но я...
   -- Но ты не хочешь заниматься? спросилъ Морагасъ, уже съ улыбкой вглядываясь въ мальчика.
   -- Хочу, сеньоръ, но...
   -- Но, что же? посмотримъ!
   -- Я хочу быть военнымъ, рѣшительно произнесъ Тельмо.
   -- Ты будешь отбывать повинность солдатомъ.
   -- Нѣтъ, я хочу всю жизнь быть военнымъ... по крайней мѣрѣ офицеромъ.
   -- Вотъ какъ! Для чего ты хочешь быть офицеромъ? спросилъ докторъ полушутя, полусерьезно.
   -- Для того, чтобы имѣть солдатъ, выигрывать большія сраженія, носить шпагу и... отомстить всѣмъ, кто меня оскорбляетъ.
   Морагасъ молчалъ; его не возмущали эти слова, а скорѣе нравились ему. Быть можетъ, дѣйствительно военная карьера самая подходящая для этого энергичнаго, смѣлаго мальчика. Морагасъ не зналъ, возможно ли это, но въ его воображеніи уже стоялъ молодой офицеръ съ эполетами и крестами.
   -- Ты поступишь въ школу, произнесъ онъ, а тамъ, что Богъ дастъ. Слушай хорошенько... Передай твоему отцу, что я беру тебя къ себѣ въ мой домъ.
   -- Къ себѣ, сюда?...
   Впечатлѣніе было такъ сильно, что Тельмо поблѣднѣлъ. Онъ не понималъ, что съ нимъ дѣлается. Это была эгоистическая радость. Изъ словъ Морагаса онъ вывелъ заключеніе, что онъ будетъ свободенъ, не будетъ жить въ своей душной комнатѣ, будетъ гулять въ этомъ саду, гдѣ много магнолій точно такихъ, какъ Ненэ держала теперь въ своихъ рукахъ, и что они будутъ играть вмѣстѣ всегда, всегда и строить крѣпости...
   Какое неожиданное счастіе! Не видѣть передъ собою зданіе тюрьмы, кладбище, не жить больше въ своей комнатѣ и... тутъ Тельмо не рѣшился продолжать, но внутри его что-то подсказывало, что это дѣйствительно счастіе.
   -- Ты не хочешь жить здѣсь? спросилъ Морагасъ, по-своему понявъ молчаніе мальчика.
   -- Я... хочу... пролепеталъ Тельмо. Я... сегодня уже здѣсь останусь?
   -- Сегодня?.. Зачѣмъ же такъ торопиться? отвѣтилъ съ улыбкою докторъ.-- Сегодня этого еще нельзя сдѣлать, потому что надо спросить позволенія твоего отца. Все устроится со временемъ. Видишь ли, я думаю, что тебѣ лучше ничего ему не передавать... Не огорчайся, я самъ ему скажу объ этомъ. Передай ему только, чтобы онъ не безпокоился на твой счетъ, что на этихъ дняхъ я заѣду къ нему... Слушай, Ненэ, возьми отсюда эту землю и эти каменья. Какая ты чистенькая, нечего сказать! Хочешь, чтобы этотъ мальчикъ сегодня обѣдалъ съ нами?
   Дѣвочка улыбнулась доброю улыбкой и, протянувъ ручки, какъ бы для того, чтобы удержать Тельмо, произнесла три раза.
   -- Хочу, хочу, хочу!
   И потомъ, на минуту задумавшись, она прибавила:
   -- Мы ему не дадимъ конфектъ. всѣ конфекты для меня. Я не дамъ ему также моихъ баранокъ. Я дамъ ему холодное яичко и вотъ этотъ цвѣтокъ.
   И Ненэ отдала Тельмо бѣлую магнолію.
   

XV.

   Изъ Мадрида пришло извѣстіе, что, кажется, участь преступниковъ Эрбеды остается безъ перемѣны. Теперь, какъ и пять мѣсяцевъ тому назадъ, въ домахъ, въ ресторанахъ, въ клубѣ, у фонтановъ и въ тавернахъ только и говорилось, что о преступникахъ. Насколько раньше всѣмъ хотѣлось, чтобы они были осуждены, настолько теперь всѣ желали видѣть ихъ оправданными.
   Въ этотъ день къ вечеру Морагасъ отправился къ Хуану Рохо. Ему уже были знакомы эти пустынныя мѣста. Когда онъ вошелъ, лампа едва горѣла, постели были въ безпорядкѣ, и доктору показалось, что въ комнатѣ никого нѣтъ. Но изъ темнаго угла вышелъ Рохо и, предлагая стулъ Морагасу, робко произнесъ:
   -- Я уже думалъ, что вы никогда не придете, донъ-Пелайо...
   -- Я не привыкъ измѣнять своему слову, сказалъ Морагасъ, садясь и указывая отцу Тельмо на другой единственный стулъ въ комнатѣ.
   -- Да, сеньоръ, я въ этомъ вполнѣ увѣренъ... но такъ какъ вы не приходили, то я самъ долженъ былъ лѣчить мальчика по вашимъ рецептамъ... Вы знаете, сеньоръ донъ-Пелайо, что я озабоченъ его судьбою. Лучшіе годы его жизни пропадаютъ. Вы обѣщали мнѣ помѣстить его въ школу, или въ мастерскую, или куда вамъ угодно... Время идетъ... и я могу не сегодня, завтра умереть... и мнѣ хотѣлось бы быть спокойнымъ на его счетъ, знать, что онъ не останется на улицѣ.
   -- Я знаю, я знаю, чего мы должны опасаться, замѣтилъ Морагасъ.-- Довольно. Мы оба понимаемъ, въ чемъ дѣло, и намъ нечего объясняться. Мы уже обо всемъ переговорили. Какъ вы помните, я далъ вамъ обѣщаніе и исполню его. Мое положеніе, деньги, довѣріе, которымъ я пользуюсь всюду, помогутъ мнѣ сдѣлать изъ вашего сына порядочнаго человѣка, отъ котораго никто не отвернется, и котораго примутъ во всякое общество.
   -- Будетъ ли это такъ? спросилъ Хуанъ Рохо, на котораго эти слова подѣйствовали, какъ электрическая искра.
   -- Это будетъ такъ!
   Рохо сдѣлалъ какое-то неопредѣленное движеніе, а докторъ серьезнѣе, чѣмъ когда-либо, прибавилъ:
   -- Но не такъ скоро. Вы знаете, чего я требую взамѣнъ?
   -- Все, что вы хотите! Все! воскликнулъ Хуанъ и поднялъ руки кверху, какъ бы призывая небо въ свидѣтели.
   -- Все! посмотримъ...
   Морагасъ какъ бы собирался съ силами, потеръ руки и сказалъ торжественно и медленно:
   -- Черезъ восемнадцать часовъ, рано утромъ, будутъ выведены преступники Эрбеды. Ровно въ семь часовъ. Просьба о помилованіи не принята во вниманіе. Палата не хочетъ, чтобы королева вмѣшивалась въ это дѣло. Вамъ остается одинъ день. Я требую ихъ жизнь взамѣнъ той нравственной, которую я дамъ вашему сыну.
   Рохо стоялъ неподвижно съ открытымъ ртомъ, какъ идіотъ. Наконецъ, его дрожащія губы прошептали:
   -- Я... если... я не знаю...
   -- Жизнь этихъ преступниковъ! настаивалъ Морагасъ.
   -- Я... но какъ вы хотите... чтобы я...
   -- Вы, и одинъ вы, можете ихъ спасти, продолжалъ горячо докторъ, устремивъ на Рохо свои красивые сѣрые глаза.-- Вы, и одинъ вы. Гдѣ ничего не могли сдѣлать ни общество, ни власти, ни кардиналъ, ни депутаты, вы можете сдѣлать все, произнеся лишь одно слово "нѣтъ". Когда васъ призовутъ для выполненія вашихъ обязанностей, вы откажетесь. Слышите ли? Вы можете спать спокойно, въ увѣренности, что ни одинъ волосъ не падетъ съ вашей головы. Такъ какъ вашъ отказъ послѣдуетъ почти въ самый часъ казни, то волей неволей придется ее отложить... и тогда вы помѣстите въ печати отреченіе, которое я вамъ продиктую, что вы отказываетесь отъ выполненія вашихъ обязанностей, потому что совѣсть препятствуетъ вамъ. Объ остальномъ я позабочусь.
   Хуанъ Рохо молча слушалъ; казалось, какая-то непонятная мысль не давала ему покоя.
   -- Согласны вы на мое условіе или нѣтъ? Будущность вашего сына -- за жизнь этихъ преступниковъ?
   -- Не сердитесь ради Бога, сеньоръ де-Морагасъ!.. Я... я сдѣлаю, что вы требуете. Довольно... больше ничего не остается... и поищите мнѣ также работу, потому что я останусь безъ куска хлѣба... Довольно, что сказано, то сказано! Чего бы мнѣ это ни стоило, я сдѣлаю... Я сдѣлаю это, донъ-Плайо!
   -- Такъ надо торопиться, отвѣтилъ докторъ, вставая, какъ бы боясь, что рѣшеніе этого человѣка ослабѣваетъ. Я уже говорилъ съ вашимъ сыномъ. Онъ искупитъ ваши ошибки. Съ нынѣшняго же дня Тельмо пойдетъ ко мнѣ. Пусть онъ возьметъ свои платья... Я сегодня же велю приготовить ему комнату у меня въ домѣ.
   Морагасъ говорилъ это, идя къ двери и, слѣдовательно, повернувшись спиною къ Хуану Рохо. Когда онъ взялся за ручку двери, онъ услышалъ позади себя тяжелый стонъ. Онъ быстро обернулся. Отецъ Тельмо прошепталъ:
   -- Сеньор... донъ-Пелайо... я не... не понимаю... мальчикъ... Какъ это?
   И вдругъ, въ порывѣ глубокаго горя, онъ сталъ передъ Морагасомъ въ рѣшительной позѣ и энергично проговорилъ:
   -- Нѣтъ! вы не возьмете его съ собой, и никто на свѣтѣ не посмѣетъ этого сдѣлать... Взять моего мальчика, отнять его у меня, но, вѣдь, я отецъ, его отецъ, отецъ!! Оторвать его отъ меня, какъ будто я какой-нибудь прокаженный или злодѣй! Но я не злодѣй, сеньоръ, нѣтъ, я порядочный человѣкъ. Я уважаю все, что достойно уваженія, и могу идти съ высоко поднятой головою. Я не отдамъ моего сына, я не хочу разстаться съ нимъ, я не хочу! Это мой сынъ, у меня нѣтъ другаго, у меня никого нѣтъ больше на этомъ свѣтѣ!...
   Морагасъ смѣрилъ Рохо съ головы до ногъ холоднымъ взглядомъ и, снова обращаясь къ нему на ты, какъ дѣлалъ это въ тѣхъ случаяхъ, когда хотѣлъ особенно повліять на него, прошепталъ:
   -- Развѣ ты не видишь, несчастный, что если я и могу спасти твоего сына, то только перемѣнивъ окружающую его обстановку? Развѣ ты не понимаешь, что около тебя онъ всегда останется существомъ, къ которому всегда отнесутся съ недовѣріемъ? Будь ты хоть безупречный человѣкъ, у твоего сына все равно никогда не будетъ товарищей. Дѣло не въ томъ, чтобы Тельмо получилъ образованіе и работу, но необходимо, чтобы онъ сталъ наравнѣ съ другими. О, если бы не это...
   Морагасъ умолкъ, какъ бы подыскивая подходящее выраженіе. Хуанъ стоялъ неподвижно, безъ словъ, только его тяжелое дыханіе раздавалось въ комнатѣ. Онъ покачалъ головой справа налѣво, какъ бы восклицая: Нѣтъ и нѣтъ! Но докторъ не отчаявался.
   -- Необходимо, продолжалъ онъ, отчетливо выговаривая каждое слово, чтобы ты теперь же разстался съ твоимъ сыномъ, для того, чтобы онъ, когда ему исполнится двадцать лѣтъ, не послѣдовалъ примѣру своей матери и не бросилъ тебя одного.
   Ударъ былъ вѣрно разсчитанъ. Рохо задрожалъ, и рыданіе сдавило ему горло; онъ поднесъ руки къ своему галстуху, какъ бы желая сорвать его и сдѣлать дыханіе болѣе свободнымъ. Это движеніе инстинктивно напомнило доктору другое...
   -- Твоя жена, продолжалъ неумолимо Морагасъ, ушла отъ тебя. Мальчикъ, когда онъ выростетъ и возмужаетъ, не задумается поступить такъ же... Ты никуда не уйдешь отъ самого себя. Оставь же твоего сына, если ты не хочешь, чтобы онъ тебя оставилъ. Или онъ уже заразился, живя съ тобою? прибавилъ докторъ.
   Рохо вскрикнулъ съ негодованіемъ:
   -- Нѣтъ, сеньоръ... Ужь это вы извините! Вы говорите это только для того, чтобы что-нибудь сказать. Моему мальчику очень хорошо со мной. Я съ нимъ прекрасно обращаюсь. Никогда въ жизни не поднялъ я на него руки. Я стараюсь во всемъ поступать по его желанію. Если мальчикъ не негодяй, то онъ долженъ меня любить, почти рыдая окончилъ отецъ.
   -- Да, произнесъ Морагасъ, протирая свои очки. А вотъ мы это увидимъ... Мнѣ кажется, что твой сынъ идетъ сюда.
   Послышались шаги Тельмо, и его рука уже взялась за дверную скобку, но, замѣтивъ, что въ комнатѣ есть кто-то чужой, онъ не рѣшился войти. Морагасъ позвалъ его, и Тельмо, увидя доктора, вошелъ съ веселой улыбкой.
   -- А, здравствуй! Откуда это ты такъ поздно? спросилъ Морагасъ.
   -- Я былъ у Морячки, отвѣтилъ мальчикъ. Она почти совсѣмъ ослѣпла, потому и не могла сегодня придти къ намъ. У младшаго мальчика очень болитъ голова. Тамъ цѣлая больница.
   -- И ты ихъ лѣчишь? сказалъ докторъ. Ты кажешься мнѣ порядочнымъ шалопаемъ и все время проводишь внѣ дома.
   Телько пожалъ плечами, а Морагасъ продолжалъ:
   -- Тебѣ тамъ совсѣмъ не мѣсто. Ты долженъ больше быть съ отцомъ, это не хорошо, что ты шляешься цѣлый день.
   -- А, что же я буду здѣсь дѣлать, воскликнулъ Тельмо. Другія дѣти ходятъ въ школу... Надо же куда-нибудь идти...
   Говоря это, мальчикъ вопросительно посмотрѣлъ въ глаза доктора, какъ бы желая напомнить ему его обѣщаніе.
   -- Вотъ, именно о томъ, чтобы ты могъ ходить въ школу и всюду... мы и говорили сейчасъ съ твоимъ отцомъ. Онъ согласился, чтобы я помогъ тебѣ учиться и чтобы ты могъ сдѣлаться военнымъ, если это тебѣ такъ нравится. Онъ боится только, чтобы твои товарищи не съигралисъ тобой такой шутки, какъ въ замкѣ Санъ-Винтилья... помнишь? Какъ ты думаешь, это повторится? Окажи, какъ тебѣ кажется...
   Тельмо посмотрѣлъ на отца, потомъ на доктора, подумалъ и, какъ человѣкъ, который рѣшается прыгнуть въ глубокую пропасть, воскликнулъ:
   -- Подъ вашимъ покровительствомъ со мной не съиграютъ больше такой штуки!.. Они сдѣлали это со мной теперь.
   -- А ты хочешь быть подъ моимъ покровительствомъ?
   -- Caramba!!
   Это восклицаніе вылилось такъ отъ души, въ немъ просвѣчивала и дѣтская наивность и разсудительность взрослаго. Это былъ крикъ эгоизма, жадно хватающагося за счастіе.
   Рохо не двигался. Онъ представлялъ собою статую горя и отчаянія. Но вдругъ сильное волненіе выразилось въ его лицѣ. Глаза его сдѣлались влажны, губы задрожали, ноздри расширились, и онъ открылъ руки, какъ бы желая схватить мальчика въ объятія и прижать его къ груди... Но руки инстинктивно. опустились, онъ слегка оттолкнулъ отъ себя Тельмо и, обращаясь къ доктору, проговорилъ едва слышнымъ голосомъ:
   -- Возьмите его... Но сейчасъ же, сію минуту!.. Это мое условіе. Эту ночь... онъ не долженъ спать здѣсь. Я повинуюсь вамъ! Возьмите его ради Бога, сеньоръ де-Морагасъ!
   -- Нѣтъ, Рохо, обдумайте хорошенько, прежде чѣмъ рѣшиться, произнесъ Морагасъ. Вамъ остается для размышленія еще цѣлая ночь и завтрашнее утро... довольно времени. Да, разсудите, и пусть ваше рѣшеніе будетъ неизмѣнно, потому что въ этомъ дѣлѣ нельзя говорить сегодня да, а завтра -- нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, подумайте...
   -- Я уже думалъ, отвѣтилъ Рохо нѣсколько рѣзко. Я прошу только не оставлять его здѣсь ни одной минуты. Мнѣ кажется, что можно сдѣлать для меня хоть эту милость!
   Тельмо смотрѣлъ по очереди то на отца, то на благодѣтеля. Онъ уже былъ тронутъ, ему уже жаль было отца, и онъ готовъ былъ остаться.
   -- Вы можете видѣть вашего сына, когда захотите и когда пройдетъ довольно времени... можете даже соединиться, прошепталъ докторъ на ухо Рохо. Ваше добровольное отреченіе и спасеніе жизни двумъ людямъ вернутъ вамъ уваженіе. Исполните же ваше обѣщаніе. Если вы его не исполните, то вы очень раскаетесь... Тельмо ничего не долженъ объ этомъ знать.
   Хуанъ Рохо повернулся къ сыну и, взявъ его за руку, толкнулъ къ доктору; тотъ ласково взялъ руку мальчика.
   -- Завтра я пришлю платье, произнесъ Рохо надломленнымъ, но рѣшительнымъ голосомъ. Возьмите его, сеньоръ де-Морагасъ. Я отпускаю его. Ступай... и помни, что у тебя нѣтъ другаго отца, кромѣ сеньора.
   Тельмо хотѣлъ сказать что-то; сердце его разрывалось отъ радости и отъ какого-то другаго щемящаго чувства... Но онъ ничего не сказалъ и пошелъ съ Морагасомъ. Они вышли на чистый воздухъ; позади виднѣлось кладбище, впереди -- море, направо -- городъ съ тысячами огней. Тельмо почти бѣжалъ, поминутно оборачиваясь назадъ, чтобы взглянуть на оставленное пепелище, и докторъ, склонясь къ нему, положилъ руку на плечо мальчика и прошепталъ съ нѣжностью:
   -- Пойдемъ скорѣе, дитя мое.
   Наканунѣ роковаго дня все небо было покрыто густыми тучами. Къ вечеру тучи нѣсколько разсѣялись и плыли грядами. Сильный вѣтеръ волновалъ потемнѣвшее море.
   На Plaza de Ногса (площадь казни) ставили страшный помостъ и лѣстницу. Работа производилась поздно вечеромъ, чтобы избѣжать стеченія народа.
   Въ то время какъ плотники, окончивъ работу, пошли въ таверну погрѣться рюмкой водки и на часахъ суда пробило половина шестаго, Рохо вышелъ на улицу, медленно и спотыкаясь, почти держась за стѣны домовъ, и подошелъ къ двери зданія суда.
   Привратникъ, увидя его, сдѣлалъ многозначительный жестъ, какъ бы желая сказать: "Я знаю, зачѣмъ ты пришелъ!" снялъ очки, сквозь которыя читалъ газету, и провелъ Рохо въ главную залу суда.
   Входя въ залу, Рохо остановился на минуту въ передней, гдѣ члены суда вѣшаютъ свои платья. Въ полумракѣ комнаты эти тоги казались черными мертвецами. Поборовъ въ себѣ это ощущеніе страха, онъ прошелъ впередъ. Привратникъ отперъ залу; онъ зажегъ спичку и поднесъ ее къ газовому рожку, и яркій свѣтъ разлился по комнатѣ.
   -- Вы за вещами?-- прошепелявилъ старикъ.-- Такъ лучше я вамъ все принесу сюда. Тамъ темно, и вы ничего не увидите... Я сейчасъ все принесу. Подождите.
   Но... Одно рѣшеніе созрѣло въ его мозгу въ эту безсонную ночь, когда онъ видѣлъ передъ собой пустую постельку Тельмо, пустую комнату, весь міръ опустѣвшимъ... И днемъ это рѣшеніе окрѣпло, стало яснѣй и неизмѣннѣе.
   Рохо увязалъ въ старый платокъ, въ платокъ, принадлежавшій когда-то его женѣ, платье Тельмо. Юліана взялась отнести узелъ въ домъ доктора. Видъ этой пустоты и одиночества напомнилъ Рохо всѣ страданія, пережитыя имъ въ жизни.
   Онъ видѣлъ, какъ сейчасъ, передъ собою Марію и Тельмо, но не выросшаго Тельмо, а новорожденнаго, на рукахъ у матери; онъ видѣлъ, какъ его толстенькія ручонки высовываются изъ-подъ одѣяла и тянутся къ материнской груди... Мать и сынъ улыбаются, имъ хорошо вмѣстѣ, но съ приближеніемъ Рохо картина мѣняется: Марія отбрасываетъ ребенка далеко отъ себя и, быстро поднявшись съ мѣста, какъ бы исчезаетъ въ воздухѣ...
   "Чтобы не ослушаться закона и въ то же время исполнить данное слово"... шепталъ онъ, нѣсколько часовъ спустя, подходя къ своему домику съ двумя ящиками подъ мышкой. Въ комнатѣ было уже почти совсѣмъ темно, онъ не зажегъ огня и ощупью сталъ искать что-то на столѣ и, поставивъ свою ношу на столъ, нащупалъ на немъ бутылку и стаканъ. Онъ выпилъ вина. Голова его какъ бы стала свѣжѣе.
   -- Еще одинъ стаканъ, и довольно!-- прошепталъ онъ.
   Рохо рѣшился и вышелъ. Въ ближайшей церкви раздался благовѣстъ. Рохо сначала колебался, но потомъ вошелъ и сталъ въ группѣ молившихся женщинъ. Голосъ патера произносилъ молитвы, Рохо повторялъ ихъ, онъ чувствовалъ жгучую потребность молиться,
   Онъ вышелъ изъ церкви и увидалъ впереди свѣтъ маяка. Пройдя нѣсколько шаговъ, онъ вернулся домой, взялъ ящики и пошелъ по направленію къ крѣпости.
   Съ каждымъ шагомъ шумъ моря, бившагося въ стѣны крѣпости, становился все слышнѣе и слышнѣе. Сильный вѣтеръ развѣвалъ сѣдые волосы Рохо. Онъ остановился на минуту на площади и вмѣсто того, чтобы подняться по ступенькамъ, повернулъ къ крутому берегу моря.
   Когда онъ былъ еще въ нѣсколькихъ шагахъ отъ моря, онъ былъ пораженъ страшнымъ шумомъ волнъ, которыя, разбившись о берегъ, обдали его мелкими брызгами. Бури не было, но въ этой части прибрежья море никогда не спокойно.
   Хуанъ Рохо былъ испуганъ и оглушенъ. И какъ морякъ, бросающій въ опасную минуту весла, онъ со всего размаха бросилъ въ море оба ящика, бывшіе у него въ рукахъ. Волны, не прерывая своего рева, ихъ поглотили.
   Отецъ Тельмо обернулся къ морю спиною и собрался съ духомъ; онъ бросилъ на скалу плащъ и шляпу; вынулъ изъ кармана платокъ и пристально взглянулъ на свѣтъ маяка. Затѣмъ онъ свернулъ платокъ, завязалъ себѣ имъ глаза и уши, чтобы ревъ моря не заставилъ его отступить... И съ завязанными глазами и ушами онъ сталъ двигаться впередъ... Волна охватила его, закружила и заглушила его послѣдній крикъ...
   На улицахъ города было движеніе. Въ толпѣ о чемъ-то толковали съ особеннымъ оживленіемъ. Изъ Мадрита въ это утро пришло помилованіе королевы...

"Русскій Вѣстникъ", No 4, 1893

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов