Книговод

Великолепное Ориноко

Верн Жюль


Жюль Верн

Великолепное Ориноко

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая.
МИГУЭЛЬ И ЕГО ДВА ТОВАРИЩА

   -- Кажется, этот спор никогда не кончится, -- сказал Мигуэль, вмешиваясь в разговор двух горячих спорщиков.
   -- Пусть он не кончится! -- ответил Фелипе. -- По крайней мере я не уступлю Варинасу...
   -- Я тоже не откажусь от моего убеждения в пользу Фелипе! -- возразил Варинас.
   Целых три часа уже спорили между собой эти упрямые ученые по поводу Ориноко, не уступая ни в чем друг другу.
   Вопрос шел о том, направляется ли эта знаменитая американская река, главная артерия Венесуэлы, в первой половине своего течения с востока на запад, как это показано на главнейших картах, или же она течет с юго-запада. В последнем случае, не по ошибке ли считают притоками Ориноко Гуавьяре и Атабапо?
   -- Атабапо -- это и есть Ориноко, -- утверждал Фелипе.
   -- Нет, Гуавьяре, -- с таким же упорством возражал Варинас.
   Что касается Мигуэля, то он держался мнения, признанного всеми современными географами: источники Ориноко расположены в той части Венесуэлы, которая граничит с Бразилией и Британской Гвианой, так что эта река венесуэльская на всем своем протяжении. Напрасно, однако, Мигуэль пытался примирить своих друзей. К тому же они никак не могли столковаться и по другому важному пункту.
   -- Нет, -- повторял один из них, -- Ориноко берет свое начало в колумбийских Андах, и Гуавьяре, который вы считаете за приток, он и есть Ориноко, колумбийская река в своем верхнем течении, венесуэльская -- в нижнем.
   -- Вы заблуждаетесь, -- возражал другой. -- Атабапо образует Ориноко, а не Гуавьяре.
   -- Друзья мои, полно вам! -- отвечал Мигуэль. -- Я предпочитаю думать, что эта река, одна из величайших рек Америки, орошает только нашу страну!
   -- Тут речь идет не о самолюбии, -- возразил Вари-нас, -- а о географической истине; Гуавьяре...
   -- Нет... Атабапо! -- воскликнул Фелипе. Оба противника, быстро вскочив на ноги, уставились друг на друга.
   -- Господа... господа! -- повторял, беспомощно разводя руками, Мигуэль.
   В комнате, покой которой был нарушен этим горячим спором, висела на стене карта. На ней, в крупном масштабе, изображена была поверхность испано-американской Венесуэлы, занимающая девятьсот семьдесят две тысячи квадратных километров. Как она изменилась со времени политических событий 1499 года, когда Хойеда, товарищ флорентинца Америго Веспуччи, высадившись на берегу залива Маракайбо, открыл поселок, выстроенный посреди лагун на сваях, почему он и назвал его Венесуэлой, то есть "Маленькой Венецией". После войны за освобождение, героем которой был Симон Боливар, после основания Каракаса, после отделения Колумбии от Венесуэлы в 1839 году -- отделения, в результате которого последняя колония стала независимой республикой, -- эта местность изображалась на картах так, как это было установлено основным договором между государствами Южной Америки. Раскрашенные линии разделяли область Ориноко на три провинции: Варинас, Гвиана, Апуре. Отчетливая штриховка карты ясно обозначала рельефы орографии и низменности гидрографической системы, где выделялись тонкими линиями реки и речки. К Антильскому морю тянулась морская граница, от провинции Маракайбо, с городом -- столицей того же имени, до устья Ориноко, которая отделяет область от Британской Гвианы.
   Мигуэль смотрел на эту карту, которая очевидным образом опровергала мнения его товарищей Фелипе и Варинаса. Как раз на поверхности Венесуэлы вырисовывалась изящным полукрутом громадная река, которая, как в первом изгибе, где она принимает воды притока Апуре, так и во втором изгибе, где Гуавьяре и Атабапо несут в нее воды с Кордильер, только и могла называться на всем своем протяжении великолепным именем Ориноко.
   Почему же в таком случае Варинас и Фелипе так упорно искали истоки этой реки в горах Колумбии, а не в горных массивах Сьера-Паримы, лежащей рядом с вершиной Рорайма, -- этим центром, вышиной 2300 метров, где сходятся углы трех государств Южной Америки: Венесуэлы, Бразилии и Британской Гвианы?
   Следует, впрочем, заметить, что не только эти два географа держались подобного мнения. Несмотря на отважные изыскания таких исследователей, поднимавшихся по Ориноко почти до самых ее истоков, как Диаз Фуэнт в 1760 году, Бобадилла в 1764 году, Роберт Шомбургк в 1840 году, несмотря на открытие француза Шаффаньона, отважного путешественника, водрузившего французский флаг на склонах Паримы, покрытых водами истоков Ориноко, -- несмотря на все эти факты, казалось бы достаточно очевидные, вопрос для некоторых скептиков оставался нерешенным.
   Было бы, однако, преувеличением предполагать, чтобы этот вопрос занимал широкие слои публики в описываемое время, в 1893 году. Что он возник два года назад при определении границ, когда Испания, выбранная посредницей, окончательно разграничила владения Колумбии и Венесуэлы, -- это было вполне возможно. Он мог бы также возникнуть, если бы речь зашла об определении границы Бразилии. Но из двух миллионов двухсот пятидесяти тысяч жителей, среди которых было 1 325 000 индейцев, подчиненных влиянию белых или независимых, 50 000 негров или смешанных племен, затем были иностранцы: англичане, итальянцы, голландцы, французы, немцы, -- из такого числа, конечно, только ничтожная часть могла интересоваться этой гидрографической темой и спорить о ней.
   Все же повсюду можно было встретить двух венесуэльцев -- в ролили Варинаса, отстаивающего права Гуавьяре; или же в роли Фелипе, отстаивающего право Атабапо называться Ориноко. Всякий случайный слушатель считал себя вправе вмешиваться в подобный спор.
   Не следует, впрочем, думать, что Мигуэль и его два друга были учеными вроде тех старцев с плешивыми головами и седыми бородами, которые слывут учеными крысами. Вовсе нет! Но они все-таки были учеными и даже пользовались известностью за пределами своей страны. Старшему из них, Мигуэлю, было лет сорок пять; два других были несколькими годами моложе его. Все они были очень живые, экспансивные люди. Наружность их выдавала голландское происхождение. Впрочем, таково было происхождение большинства белых, населяющих республики Экваториальной Америки.
   Упомянутые выше три географа встречались ежедневно в библиотеке университета Боливара. Здесь Ва-ринас и Фелипе, несмотря на неоднократные решения не вступать в споры, вовлекались мало-помалу в обсуждение вопроса об Ориноко. Даже после убедительных исследований французского путешественника защитники Атабано и Гуавьяре продолжали отстаивать каждый свою точку зрения.
   Читатель уже мог убедиться в этом из приведенных нами разговоров. Спор завязывался и разгорался вопреки усилиям Мигуэля, который тщетно старался умерить горячность своих товарищей.
   В тот день, с которого начинается наш рассказ, Мигуэль, по обыкновению выступивший в роли примирителя, спокойно, но внушительно восклицал:
   -- Не спорьте, друзья мои! Откуда бы ни текло Ориноко, с востока или запада, оно от этого не сделается менее венесуэльским! Это -- "отец вод" нашей республики...
   -- Дело не в том, чей это отец, -- ответил запальчиво Варинас, -- а в том, чей это сын: родился ли он в горах Паримы или же появился из колумбийских Анд...
   -- Из Анд!.. Из Анд! -- выкрикнул поспешно Фелипе, пожимая плечами.
   Очевидно, ни тот, ни другой ни за что не хотели уступить друг другу в вопросе о происхождении Ориноко.
   -- Послушайте, дорогие коллеги, -- вмешался в разговор Мигуэль, желавший привести их к какому-нибудь соглашению, -- достаточно бросить взгляд на эту карту, чтобы убедиться в следующем: откуда бы ни текло Ориноко -- в особенности если оно течет с востока, -- оно образует очень правильную дугу, гораздо более правильную, чем тот зигзаг, который придали бы ему Атабапо или Гуавьяре...
   -- А не все ли равно, образует оно правильную дугу или нет! -- воскликнул Фелипе.
   -- Особенно если оно в своих истинных формах соответствует характеру местности, по которой протекает, -- добавил Варинас.
   Действительно, совсем не важно было, чтобы кривые оказались точно вычерченными. Вопрос шел о чисто географической, а не о художественной стороне дела. Мигуэль был не прав. Он сразу почувствовал это. Тогда ему пришла в голову мысль воспользоваться другим аргументом, чтобы направить спор в иную сторону. В самом деле, найти средство примирить обоих противников на одном мнении было невозможно. Но он надеялся, что, может быть, они, как собаки, сбившись с одного следа, бросятся по другому.
   -- Хорошо, -- сказал Мигуэль, -- оставим мою точку зрения в стороне. Вы утверждаете, Фелипе -- и с какой настойчивостью! -- что Атабапо не приток Ориноко, а именно само Ориноко?
   -- Да, я утверждаю это.
   -- А вы, Варинас, поддерживаете -- и с каким упрямством! -- противоположное мнение: что Ориноко -- это Гуавьяре?
   -- Именно!
   -- Ну так почему же не предположить, -- продолжал, водя пальцем по карте вдоль спорного течения, Мигуэль, -- что вы ошибаетесь оба?
   -- Оба?! -- воскликнул Фелипе.
   -- Только один из нас ошибается, -- сказал Варинас, -- и это не я!
   -- Выслушайте меня до конца, -- сказал Мигуэль, -- и не возражайте, пока я не выскажусь. Есть и другие притоки, кроме Гуавьяре и Атабапо, -- притоки, которые характерны и по своему значению, и по величине, и по истокам. Таковы, например, Кора на севере, Апуре и Мета на востоке, Кассиквиар и Иквапо на юге. Вы замечете их здесь, на этой карте?.. Так позвольте же вас спросить: почему бы одному из этих притоков не быть рекой Ориноко, и даже с большим правом, чем ваш Гуавьяре, мой дорогой Варинас, или чем ваш Атабапо, мой дорогой Фелипе?
   Это предположение высказывалось впервые, поэтому неудивительно, что оба спорщика, услышав его, на некоторое время онемели.
   Как! Вопрос может идти не только об Атабапо и Гуавьяре?.. Как!!!.. Их товарищ может предполагать существование и других претендентов?..
   -- Полноте! -- воскликнул Варинас, -- Это несерьезно, и вы говорите об этом шутя, Мигуэль!..
   -- Напротив, очень серьезно. Я нахожу вполне естественным, логичным и вполне приемлемым мнение, что и другие притоки, кроме Атабапо и Гуавьяре, могут оспаривать честь именоваться настоящим Ориноко...
   -- Вы смеетесь! -- возразил Фелипе.
   -- Я никогда не смеюсь, когда обсуждаются географические вопросы, -- важно ответил Мигуэль. -- На правой стороне Ориноко, в его верхнем течении, имеется Падамо...
   -- Ваш Падамо всего только ручей по сравнению с моим Гуавьяре, -- остановил его Варинас.
   -- Ручей, который географы считают таким же важным, как и само Ориноко. На левой стороне есть Кассиквиар...
   -- Ваш Кассиквиар всего только ручеек рядом с моим Атабапо! -- воскликнул Фелипе.
   -- Ручеек, который соединяет водные бассейны Венесуэлы и Амазонки. На той же стороне есть еще Мета...
   -- Но ваша Мета -- это только водопроводный кран!
   -- Кран, из которого вытекает река, которую экономисты рассматривают как будущую дорогу между Европой и колумбийской территорией.
   По всему было видно, что Мигуэль хорошо осведомлен по данному вопросу. Он находил ответы на всякие возражения.
   -- На той же стороне, -- продолжал он, -- имеется Апуре, -- река, по которой корабли могут подниматься вверх по течению на расстояние пятисот километров.
   Ни Фелипе, ни Варинас ничего не возражали на это. Казалось, они были подавлены апломбом Мигуэля. -- Наконец, -- прибавил последний, -- на правой стороне есть Кучиверо, Кора, Карони...
   -- Когда вы кончите ваше перечисление... -- сказал Фелипе.
   -- ...мы обсудим все, вами сказанное, -- добавил Варинас, скрестив на груди руки.
   -- Я кончил, -- ответил Мигуэль, -- и если вы хотите знать мое личное мнение...
   -- Стоит ли игра свеч?.. -- возразил снисходительно-ироническим тоном Варинас.
   -- Весьма сомнительно! -- объявил Фелипе.
   -- Однако я все же выскажу его, мои дорогие коллеги! Ни один из этих притоков не может рассматриваться как главная река, которой по праву принадлежало бы имя Ориноко. Поэтому же, с моей точки зрения, это имя не может быть приписано ни реке Атабапо, рекомендуемой моим другом Фелипе...
   -- Это неверно!.. -- твердо заявил последний.
   -- ...ни реке Гуавьяре, на которую указывает мой друг Варинас...
   -- Ересь!.. -- воскликнул Варинас.
   -- Таким образом, я прихожу к выводу, -- заключил Мигуэль, -- что имя Ориноко должно быть сохранено за верхним течением реки, истоки которой находятся в горах Паримы. Она всецело находится в пределах нашей территории и не орошает никакой другой. Гуавьяре и Атабапо должны, следовательно, удовольствоваться званием простых притоков, что, в конце концов, с географической точки зрения вполне приемлемо...
   -- Но чего я не принимаю, -- возразил Фелипе.
   -- От чего я отказываюсь! -- воскликнул и Варинас.
   Результатом вмешательства в этот гидрографический спор Мигуэля явилось лишь то, что вместо двоих трое схватились между собой, отстаивая: один -- Гуавьяре, другой -- Ориноко, третий -- Атабапо. Ссора длилась еще целый час и, может быть, никогда не кончилась, если бы Фелипе, с одной стороны, и Варинас -- с другой, не воскликнули наконец:
   -- В таком случае... едем!..
   -- Ехать? -- спросил Мигуэль, совершенно не ожидавший подобного предложения.
   -- Да! -- повторил Фелипе. -- Едем в Сан-Фернандо, и я буду не я, если не докажу вам там, что Атабапо -- это Ориноко.
   -- А я, -- воскликнул Варинас, -- я наглядно докажу вам, что Ориноко -- это и есть Гуавьяре...
   -- В таком случае я, -- сказал Мигуэль, -- несомненно, заставлю вас признать, что Ориноко есть Ориноко!
   Таким путем в результате крупного спора эти трое решили предпринять путешествие, которому, может быть, суждено было окончательно определить течение венесуэльской реки, если только это течение не было уже достаточно определено и установлено последними исследованиями.
   К тому же нужно было только подняться по течению до Сан-Фернандо, до той луки, где в нескольких километрах друг от друга протекают Гуавьяре и Атабапо. Если бы было установлено, что тот и другой могут быть лишь притоками, то оставалось бы только согласиться с Мигуэлем и признать право гражданства за Ориноко, а не за недостойными речками, претендующими на это.
   Пусть читатель не удивляется, если это решение, возникшее во время горячего спора, немедленно же стало осуществляться.
   Пусть не удивляется он также тому шуму, который произвело это решение в ученых кругах Боливара, и тому, что намеченная экспедиция взволновала всю Венесуэльскую Республику.
   Как есть эксцентричные люди, так существуют и эксцентричные Страны -- прежде чем выбрать себе постоянное местопребывание, они колеблются, идут точно ощупью. Так случилось и со столицей Гвианы, со времени ее основания в 1576 году на правом берегу Ориноко. Утвердившись сначала у устья Карони под именем Сан-Томе, она была перенесена через десять лет на 60 километров выше.
   Затем, сожженная англичанами при известном английском путешественнике и колонизаторе Вальтере Ралее, она переместилась в 1764 году еще на 150 километров выше, к такому месту, где ширина реки не превосходит одного километра. Отсюда произошло и имя Ангостура, которое было ей дано и которое заменилось впоследствии именем Боливар.
   Эта столица расположена в 400 километрах от дельты Ориноко, уровень которой, отмечаемый расположенной в середине реки скалой, сильно меняется в зависимости от сухой погоды, с января по май, или же дождливого времени года.
   Город, в котором в описываемые нами времена числилось от 11 до 12 тысяч жителей, дополняется предместьем Соледад на левом берегу и простирается от Аламеды до квартала Сухой Собаки. Странное имя этого квартала находится в полном противоречии с его положением, так как он чаще всех других страдает от наводнений, происходящих от внезапных и сильных разливов Ориноко.
   Главная улица с общественными зданиями, изящными магазинами, крытыми галереями, домики, прислоненные к возвышающемуся над городом холму, пестрые палисадники, полузакрытые деревьями дачи, жизнь и движение в порту, многочисленные парусные суда, свидетельствующие об активной речной торговле, усиливаемой и сухопутным транспортом, -- все это, вместе взятое, производит прекрасное впечатление.
   Через Соледад, откуда идет железная дорога, Боливар должен был соединиться вскоре рельсовым путем с Каракасом, столицей Венесуэлы. Это должно было усилить вывоз отсюда бычьих кож, кофе, бумажной пряжи, индиго, какао, табака, хотя и тогда вывоз этот был довольно велик благодаря местной эксплуатации залежей золотоносного кварца, открытых в 1840 году в долине Юруари.
   Итак, весть о том, что трое ученых, члены Географического общества Венесуэлы, отправляются в экспедицию, чтобы окончательно разрешить вопрос об Ориноко и его двух юго-западных притоках, произвела в стране сенсацию. Жители Боливара чрезвычайно экспансивны и темпераментны. В дело вмешалась печать. Одни газеты отстаивали "атабапозистов", другие "гуавьярийцев", третьи -- сторонников Ориноко.
   Публика пришла в движение. Можно было подумать, что то или другое решение поднятого вопроса грозило чуть ли не эмиграцией упомянутых рек из пределов республики или по крайней мере коренным изменением направления их течения.
   Представляло ли это путешествие вверх по течению реки какие-либо серьезные опасности? В известных пределах -- да; особенно для путешественников, которые были бы предоставлены самим себе.
   Но не должен ли был этот вопрос заставить правительство оказать экспедиции некоторую помощь? Почему бы не предоставить в распоряжение исследователей вооруженный отряд, выделенный из постоянной армии, насчитывающей 6000 солдат и около... 7000 генералов, не говоря уж о более высоких чинах, как устанавливает Элизе Реклю, всегда прекрасно осведомленный в области этнографических курьезов?
   Никакого отряда, однако, и никакой помощи не нужно было Мигуэлю, Фелипе и Варинасу.
   Они отправились в путешествие на собственный счет, и вся их охрана заключалась в лодочниках и проводниках. С этими средствами они могли сделать то же, что до них делали другие исследователи.
   К тому же им предстояло добраться лишь до Сан-Фернандо, расположенного при слиянии Атабапо и Гуа-вьяре. Только в верхнем течении реки можно было опасаться нападений индейцев, с которыми так трудно справляться. Индейцам не без основания приписывают избиения и грабежи, являющиеся, впрочем, неудивительными в стране, которая подвергается не всегда согласованному с нормами "цивилизации" вторжению белых.
   Выше Сан-Фернандо, у устья Меты, на другом берегу нужно было бояться встречи с гуахибосами, не признающими "благодетельной" власти белых, и с квивасами, жестокость которых достаточно оправдывалась избиениями со стороны белых в Колумбии, когда колонизаторы еще не переселились на берега Ориноко.
   Неудивительно, что в Боливаре беспокоились о судьбе двоих французов, которые уехали с месяц назад.
   Поднявшись по реке и переправившись на Мету, эти путешественники отправились вглубь страны квивасов и гуахибосов, и с тех пор о них ничего не было слышно.
   Правда, верхнее течение Ориноко, наименее исследованное вследствие своей отдаленности, находилось почти вне власти венесуэльского правительства. Там нет торговли; эта местность всецело находится в руках бродячих индейских племен; хотя земледельческие индейские племена здесь и отличаются миролюбием, но кроме них тут живут и такие, которые, будучи вытеснены со своих земель, занимаются грабежами, отвечая своим угнетателям жестокой местью.
   Что касается Мигуэля и его двух товарищей, то им не надо было углубляться в отдаленные области, оканчивающиеся горой Рорайма. Тем не менее, если бы это оказалось нужным в интересах теографической науки, они ни на минуту не задумались бы подняться до истоков Ориноко или Гуавьяре и Атабапо. Их друзья надеялись, однако, -- и не без основания, -- что вопрос о происхождении реки решится гораздо ближе, при слиянии всех трех рек.
   К этому общее мнение прибавляло, что вопрос, несомненно, разрешится в пользу Ориноко, которое, приняв в себя 300 рек и пробежав 2500 километров, вливается через 50 рукавов своей дельты в Атлантический океан.
  

Глава вторая.
СЕРЖАНТ МАРТЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК

   Отправление этого географического трио, -- трио, в котором исполнители никак не могли настроить своих флейт в один тон, было назначено на 12 августа, в самый разгар сезона дождей.
   Накануне этого дня два путешественника, остановившиеся в городской гостинице, беседовали в одной из отведенных для них комнат. Дело происходило около 8 часов вечера. В окно врывался прохладный ветерок, дувший со стороны Аламеды.
   Младший из путешественников встал и обратился к другому по-французски:
   -- Слушай, Мартьяль, прежде чем лечь, не забудь всего того, что было условлено между нами перед отъездом.
   -- Как хотите, Жан...
   -- Ну вот, -- воскликнул Жан, -- ты уже забываешь с первых слов принятую на себя роль!
   -- Мою роль?
   -- Да... ты не должен говорить мне "вы"...
   -- Правда ведь!.. Проклятое "тыканье"!.. Что вы хотите?.. Нет!.. Что ты хочешь? Отсутствие привычки...
   -- Недостаток привычки, это будет вернее, сержант!.. Да думаешь ли ты об этом?.. Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты говорил мне "ты" во все время перехода от Сен-Назера до Каракаса.
   -- В самом деле! -- воскликнул сержант Мартьяль.
   -- Вот теперь, когда мы прибыли в Боливар, то есть как раз тогда, когда начинается наше путешествие, от которого мы ждем столько радости... может быть, столько разочарований... столько горя...
   Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Его грудь тяжело дышала, глаза сделались грустными. Однако, заметив беспокойное выражение на лице сержанта Мартьяля, он сдержался.
   Затем, уже улыбаясь, он продолжал:
   -- Да... теперь, когда мы в Боливаре, ты забываешь, что ты мой дядя, а я -- твой племянник...
   -- Какого дурака я свалял! -- ответил сержант Мартьяль, ударяя себя по лбу.
   -- Нет, но ты смущаешься, и вместо того, чтобы тебе наблюдать за мной, мне придется... Подумай, дорогой Мартьяль, разве не естественно, что племянник говорит дядюшке "ты"?
   -- Да, конечно!
   -- И потом, разве со времени нашего отъезда я не подавал тебе примера, говоря "ты"?..
   -- Да... и все же... ты начал не очень-то маленьким...
   -- Маленьким!.. -- прервал Жан, делая ударение на этом слове.
   -- Да. Маленьким... маленьким! -- повторил сержант Мартьяль, взгляд которого, уставившись на мнимого племянника, просветлел.
   -- Не забудь, -- прибавил Жан, -- что "маленький" по-испански произносится "пекуэно".
   -- Пекуэно, -- повторил сержант Мартьяль. -- Хорошо, это слово я знаю, да, пожалуй, еще с полсотни, а то и больше, хотя мне, по правде сказать, трудно было их усвоить.
   -- О! Дырявая голова! -- возразил Жан. -- Разве я не заставлял тебя ежедневно повторять испанский урок, пока мы плыли на "Перере"?
   -- Ну чего ты хочешь от меня, Жан?.. Ужасно тяжело старому солдату, который, как я, всю жизнь говорил только по-французски, изучить это андалузское наречие!.. Да, обыспаниться мне трудно...
   -- Ничего, это сделается само собой, дорогой Мартьяль!
   -- Да, я уже знаю около пятидесяти слов. Я умею попросить есть: "Бете шес аЬо йе сотег"; пить: "Оете иес ае Ьеег"; спать: "Фете иес ипа сагаа"; куда выйти: "Еизепете иед е сатто"; сколько это стоит: "СиапЮ уае ево?" Я умею также сказать спасибо: "Огаай!"; здравствуйте: "Виепое спав"; прощайте: "Виепо поспев"; как ваше здоровье: "Сато еа иес?" Еще я могу поклясться, как настоящий араго-нец или кастилец: "СагатЫ се сагатЬа!"???
   -- Хорошо... хорошо!.. -- воскликнул Жан, слегка краснея. -- Не я выучил тебя этим ругательствам, и ты хорошо сделал бы, если бы не употреблял их при всяком случае...
   -- Что делать, Жан!.. Привычка старого унтер-офицера... Всю свою жизнь я упражнялся в таких словах... Когда их нет в разговоре, мне кажется, чего-то не хватает! И вообще, нравится этот самый испанский язык, на котором ты говоришь, как какая-нибудь сеньора.
   -- Хорошо, Мартьяль...
   -- Да, конечно... Дело в том, что в этом языке существует такая масса ругательств... почти столько же, сколько слов...
   -- Ты, конечно, лучше всего запомнил именно ругательства...
   -- Согласен, Жан, но смею тебя уверить, что полковник Кермор, когда я служил под его началом, никогда не упрекал меня за это.
   Жан подошел к старому солдату и с улыбкой взглянул на него. А когда солдат привлек его к себе и обнял, он сказал ему:
   -- Не надо меня так любить, сержант!
   -- Да разве это возможно?
   -- Возможно... и необходимо... по крайней мере тогда, когда мы на людях...
   -- А когда мы одни?..
   -- Тогда можно. Но все-таки надо быть осторожным...
   -- Это будет трудно!
   -- Ничего нет трудного, раз это необходимо. Не забывай, что я племянник, которого дядюшка держит в ежовых рукавицах...
   -- В ежовых рукавицах!.. -- воскликнул сержант Мартьяль, поднимая толстые руки.
   -- Да... ты должен был увезти этого племянника в путешествие... потому что не было никакой возможности оставить его дома одного... из боязни, что он натворит каких-нибудь глупостей... Из этого племянника ты намерен сделать такого же солдата, как ты сам...
   -- Солдата!..
   -- Да... солдата... которого надо воспитывать сурово и которого ты должен строго наказывать, когда он провинится...
   -- А если он не провинится?
   -- Провинится! -- ответил, улыбаясь, Жан. -- Потому что он негодный мальчишка. А когда ты его накажешь публично...
   -- ...я потом наедине попрошу у него прощения! -- воскликнул сержант Мартьяль.
   -- Это как тебе будет угодно, мой храбрый товарищ, но с условием: чтобы никто нас в это время не видел!
   Сержант Мартьяль заявил, что в этой запертой комнате отеля их никто не может видеть, и крепко поцеловал племянника.
   -- Ну, теперь, мой друг, -- сказал Жан, -- уже время ложиться спать. Иди в свою комнату, а я запрусь в своей.
   -- Может быть, ты хочешь, чтобы я остался сторожить у твоих дверей?.. -- спросил Мартьяль.
   -- Это бесполезно... Опасности нет никакой.
   -- Конечно, но...
   -- Если ты с самого начала будешь меня так баловать, то ты плохо исполнишь свою роль свирепого дядюшки...
   -- Свирепого!.. Разве я могу быть свирепым с тобой?
   -- Это нужно... чтобы отклонить всякие подозрения.
   -- И зачем, Жан, ты только поехал?..
   -- Потому что так было нужно.
   -- Отчего ты не остался у нас в доме... там... в Шан-тенэ... или в Нанте?
   -- Потому что мой долг велел мне ехать.
   -- Разве я не мог бы предпринять этого путешествия один?..
   -- Нет.
   -- Бороться с опасностями -- это мое ремесло!.. Я только этим и занимался всю жизнь!.. К тому же для меня они далеко не то, что для тебя...
   -- Поэтому-то я и настоял на том, чтобы сделаться твоим племянником.
   -- Ах! Если бы можно было посоветоваться на этот счет с полковником!.. -- воскликнул сержант.
   -- А как? -- ответил Жан, лоб которого нахмурился.
   -- Да, это невозможно!.. Но если мы получим в Сан-Фернандо нужные указания и если нам суждено будет когда-нибудь его увидеть, что он скажет?..
   -- Он поблагодарит старого сержанта за то, что он внял моим просьбам, что он согласился предпринять со мной это путешествие!.. Он скажет, что ты исполнил свой долг, как и я!
   -- Ну конечно!.. -- воскликнул сержант. -- Ты всегда делаешь со мной что хочешь!
   -- И это вполне правильно, потому что ты -- мой дядюшка, а дядюшки должны всегда слушаться своих племянников... конечно, не при людях!
   -- Да, не при людях... Это уже решено!
   -- А теперь, мой добрый Мартьяль, иди и спи хорошенько. Завтра мы с утра должны сесть на оринокский пароход. Опаздывать нельзя.
   -- Спокойной ночи, Жан!
   -- Спокойной ночи! До завтра!
   Сержант Мартьяль пошел к двери, открыл ее, затем старательно запер, убедился, что Жан повернул в замке ключ, и задвинул внутреннюю задвижку. Несколько минут он оставался на месте, прислушиваясь. Затем, убедившись, что мальчик лег, направился в свою комнату. Здесь он ударил себя кулаком по голове и произнес:
   -- Да!.. Дело нам предстоит трудное!
   Кто же были эти два француза? Откуда приехали они? Что привело их в Венесуэлу? Зачем они вздумали играть роль дядюшки и племянника? С какой целью собирались они плыть на оринокском пароходе и куда?
   На эти вопросы трудно было бы дать обстоятельный ответ. Все станет понятным в будущем.
   Впрочем, вот что можно было заключить из только что приведенного разговора.
   Это были два француза, оба -- бретонцы, из Нанта. Но если их происхождение было ясным, то гораздо труднее было сказать, что их связывало и какие между ними были отношения. Прежде всего, кто был этот полковник Кермор, о котором они так часто говорили, и притом с таким волнением?
   Во всяком случае, молодому человеку нельзя было дать больше 16-17 лет. Он был среднего роста и для своего возраста имел крепкое сложение. Его лицо было несколько строгое, даже печальное, особенно когда он погружался в свои обычные думы. Но мягкий взгляд его глаз, улыбка, при которой открывались белые зубы, и яркий румянец сильно загоревших после морского перехода щек делали его очень привлекательным.
   Другой из этих двух французов представлял собой настоящий тип старого сержанта, прослужившего в строю до предельного возраста. Он ушел в отставку унтер-офицером, прослужив всю службу под командой полковника Кермора, который однажды спас ему жизнь на поле сражения во время известной войны Второй Империи, закончившейся разгромом 1870-1871 годов. Это был один из тех старых служак, которые доканчивают свою одинокую жизнь в домах своих бывших начальников. Они становятся обыкновенно чем-то вроде прислуги в семье, нянча иногда детей, балуя их и давая им первые уроки верховой езды на коленях и первые уроки пения, с голоса выучивая их разным военным песням.
   Сержант Мартьяль, несмотря на то, что ему перевалило за шестьдесят, был силен и держался еще прямо. Закаленный, равнодушный к холоду и жаре, он не изжарился бы в Африке и не замерз в России. Сложение у него было крепкое; храбрость его была вне сомнений. Он ничего никогда не боялся, разве только себя, так как всегда боялся своего первого порыва. Высокий и притом худой, он сохранил свои прежние силы и военную выправку. Это был ворчун, старый службист. Но характер у него был превосходный, а сердце предоброе. Для тех, кого он любил, он готов был на все. По-видимому, для него заботы о Жане, дядей которого он согласился быть, составляли смысл всей его жизни.
   Поэтому-то, вероятно, он и заботился так о юноше! Каким вниманием окружал он его! Но откуда в нем эта внешняя суровость, зачем эта роль дядюшки, которая была ему так противна, -- об этом лучше было бы его не спрашивать. Каким свирепым взглядом он ответил бы на такой вопрос! Какую грубость отпустил бы любопытному, прогоняя его в шею!
   Такие случаи действительно уже бывали во время перехода через Атлантический океан. Те из пассажиров "Переры", которые пытались завести знакомство с Жаном или оказать ему обычное во время путешествия внимание, кто так или иначе заинтересовывался этим юношей, которого держал в такой строгости его грубый и необщительный дядюшка, -- они отстранялись последним самым резким образом.
   В то время как племянник был одет в простой дорожный костюм и в холщовую каску, дядюшка, точно наперекор, носил длинный сюртук военного покроя, хотя и без погон и форменных нашивок.
   Сержанту Мартьялю невозможно было внушить, что гораздо удобнее для него была бы одежда, приспособленная к венесуэльскому климату.
   Если он не носил настоящей каски, то только потому, что Жан заставил его надеть вместо нее холщовую, которая лучше всякой другой предохраняет от солнечных лучей.
   Сержант Мартьяль подчинился Жану, однако неохотно, так как ему, с его жесткими, щетинистыми волосами и стальным затылком, было "наплевать" на солнце.
   Само собой разумеется, в их чемоданах, хотя и небольших, было по смене платья и белья, обувь и вообще все необходимое в подобном путешествии, во время которого трудно чем-нибудь обзавестись вновь.
   Тут были и дорожные одеяла, и оружие, и амуниция. Для юноши имелось легкое ружье и пара револьверов. Другая пара их предназначалась для сержанта Мартьяля; был еще карабин, которым он, как хороший стрелок, надеялся воспользоваться при случае.
   При случае? Разве так уж велики опасности на территории Ориноко? Нужно ли здесь быть так же настороже, как, например, в Центральной Африке? Бывают ли на берегах этой реки и ее притоков набеги индейцев или нападения разбойников, грабителей и убийц?
   И да, и нет.
   Если судить по разговору, происходившему между Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, то нижнее течение Ориноко, от Боливара до устья Апуре, не представляло никакой опасности. Средняя же часть, между этим устьем и Сан-Фернандо, требовала уже от путешественника некоторых мер предосторожности, особенно от индейцев квивасов. Что же касается верхнего течения реки, то здесь чувствовать себя в безопасности было совсем трудно, так как вся эта местность изобиловала кочевыми туземными племенами.
   Как читатель помнит, в планы Мигуэля и его обоих товарищей не входило предположение подняться по реке выше Сан-Фернандо. Не собирались ли проникнуть дальше сержант Мартьяль и его племянник? Не находилась ли цель их путешествия выше этого городка? Не увлекут ли их обстоятельства до самых истоков Ориноко? Этого не знал никто, даже они сами.
   Несомненно было то, что полковник Кермор покинул Францию 14 лет назад и направился в Венесуэлу. Что он там делал, что с ним сталось, по каким причинам он эмигрировал из Франции, не предупредив даже своего старого товарища по оружию, -- об этом мы, может быть, узнаем из дальнейшего рассказа. Что же касается беседы сержанта с юношей, то в ней на этот счет ничего не говорилось.
   Известно было пока лишь следующее.
   Три недели назад, покинув свой дом в Шантенэ, около Нанта, они сели в Сен-Назере на пароход Трансатлантической компании "Перера", шедший к Антильским островам. Оттуда, уже на другом пароходе, они переехали в Ля-Гуаиру, порт Каракаса. А через несколько часов после этого поезд доставил их в столицу Венесуэлы.
   Пребывание их в Каракасе продолжалось всего неделю. Они не тратили времени на осмотр города, если не замечательного, то, во всяком случае, чрезвычайно живописного вследствие того, что верхняя часть города поднимается над нижней больше чем на 1000 метров. Они едва успели подняться на холм кальвера, откуда можно охватить взглядом всю массу городских построек, которые нарочно сделаны чрезвычайно легкими ввиду частых землетрясений. В 1812 году, например, здесь погибло от землетрясения 12 000 человек.
   Тем не менее Каракас имеет красивые парки, прекрасные общественные здания, дворец президента республики, террасы, с которых глаз охватывает великолепное Антильское море. Вообще здесь царит оживление большого города, насчитывающего до 100 000 жителей.
   Однако все это не обратило на себя внимания ни сержанта Мартьяля, ни его племянника. Они приехали сюда совсем с иными целями. Все эти восемь дней они употребили на собирание всяких справок, нужных для намеченного путешествия, которое, быть может, должно было увлечь их в самые отдаленные, почти неизвестные области Венесуэльской Республики. Указания, которые у них имелись, были далеко не достаточны, но они надеялись дополнить их в Сан-Фернандо, откуда Жан решил вести свои поиски до тех пор, пока это окажется нужным, хотя бы для этого пришлось углубиться в самые опасные местности верхнего Ориноко.
   Если бы тогда сержант Мартьяль вздумал помешать Жану в этом опасном предприятии, он наткнулся бы -- старый солдат слишком хорошо понимал это -- на действительно необычайную для такого возраста настойчивость, которую ничто не могло бы сломить. И он уступил бы, потому что пришлось бы уступить...
   Вот почему эти два француза, только накануне приехавшие в Боливар, должны были в ближайшее же утро отправиться дальше на пароходе, который обслуживает нижнюю часть течения Ориноко.
  

Глава третья.
НА БОРТУ "СИМОНА БОЛИВАРА"

   "Ориноко вытекает из рая". Это сказано Христофором Колумбом.
   В первый раз, когда Жан произнес эти слова генуэзского мореплавателя перед сержантом Мартьялем, последний скептически ответил:
   -- Увидим!
   Он оказался прав, не доверяя утверждению знаменитого путешественника, открывшего Америку.
   Каковы бы, однако, ни были легенды о происхождении Ориноко, откуда бы оно ни вытекало, во всяком случае, оно образует громадную дугу на территории между третьей и восьмой параллелями к северу от экватора. Венесуэльцы гордятся своей рекой, и, как мы уже видели, Мигуэль, Фелипе и Варинас в этом отношении ни в чем не уступали своим соотечественникам.
   Кто знает, может быть, они готовы были бы протестовать против утверждения Элизе Реклю, в XVIII томе его "Новой всемирной географии", что Ориноко занимает среди рек лишь девятое место после Амазонки, Конго, Параны-Уругвая, Нигера, Янцзы, Брахмапутры, Миссисипи и реки Св. Лаврентия.
   С шести часов утра 12 августа "Симон Боливар" был готов к отплытию. Пароходное сообщение между населенными пунктами, расположенными по течению Ориноко, существовало всего лишь несколько лет, да и то оно поддерживалось лишь до устья Апуре. Но, поднимаясь по течению этого притока, пассажиры и товары могли быть доставлены и до Сан-Фернандо и даже дальше, до порта Нутриас, благодаря венесуэльской компании, которая установила на этом пространстве постоянные рейсы, два раза в месяц.
   Именно здесь, у устья Апуре, или, вернее, несколькими милями ниже, у городка Кайкара, те из пассажиров, которым предстояло продолжать путешествие по Ориноко, должны были оставить пароход "Симон Боливар" и пересесть на самодельные индейские лодки.
   Пароходы здесь построены с таким расчетом, чтобы на них можно было плавать по реке не только в разливы, но и в засуху, когда вода в Ориноко сильно спадает. Устройство этих пароходов напоминает колумбийские с плоским дном и громадным задним колесом в качестве единственного двигателя, приводимого в движение машиной двойного расширения. Представьте себе плот, над которым возвышается целая постройка, а над последней, в передней ее части, -- две дымовые трубы. Эта постройка, оканчивающаяся спардеком, заключает в себе гостиные и каюты классных пассажиров, а нижняя ее часть предназначается для товаров. Все это общим своим видом напоминает североамериканские пароходы. Пароход весь раскрашен в яркие краски, включая рулевое колесо и капитанский мостик, расположенные на самом верху, под развевающимся флагом республики. Что же касается топлива, то его доставляют прибрежные леса, достаточно уже поредевшие, по обоим берегам Ориноко.
   Боливар расположен в 400 километрах от устья Ориноко, так что прилив чувствуется здесь очень слабо и не преодолевает течения реки. Таким образом, прилив не может способствовать ускорению хода судов, которые идут вверх по течению. Тем не менее он иногда поднимает уровень реки у столицы до 12-15 метров. Вообще же говоря, вода в Ориноко прибывает до половины августа и сохраняет свой уровень до конца сентября. Затем начинается спад воды, продолжающийся до ноября, после этого опять прилив и, наконец, опять спад, оканчивающийся лишь в апреле.
   Таким образом, путешествие, задуманное Мигуэлем и товарищами, было предпринято в благоприятную для их цели пору.
   У набережной, от которой должен был отвалить "Боливар", собралась целая толпа сторонников каждого из трех географов, чтобы проводить их. Им кричали всякие напутствия и пожелания. Несмотря на толкотню носильщиков, на возню матросов, приготовлявшихся к отходу парохода, несмотря на оглушительные свистки и шум вырывающегося из-под клапанов пара, воздух оглашали крики:
   -- Да здравствует Гуавьяре!
   -- Да здравствует Атабапо!
   -- Да здравствует Ориноко!
   Между сторонниками различных мнений начались горячие споры, которые грозили окончиться скверно, так что Мигуэлю пришлось разнимать наиболее раздражительных.
   Расположившись на спардеке, сержант Мартьяль и его племянник с удивлением наблюдали эту сцену, ничего не понимая в ней.
   -- Чего хотят все эти люди?.. -- недоумевал старый солдат. -- Наверное, какой-нибудь революции...
   Это не могло быть, однако, революцией, потому что в испано-американских государствах ни одна революция не обходится без вмешательства военных. Между тем здесь не видно было ни одного из 7000 генералов генерального штаба Венесуэлы.
   Жан и сержант Мартьяль скоро должны были узнать, в чем дело, потому что, без сомнения, во время плавания между Мигуэлем и его товарищами неизбежно должен был возобновиться их старый спор.
   Как бы то ни было, последние распоряжения капитана были отданы: сначала механику -- приготовить машину, затем матросам на носу и корме -- убрать чалки. Провожающие, которые разбрелись было по всем палубам, должны были вернуться на пристань. Наконец после порядочной толкотни на пароходе остались только пассажиры и экипаж.
   Как только "Симон Боливар" тронулся с места, снова раздались крики и напутствия, среди которых можно было различить и возгласы в честь Ориноко и его притоков.
   Пароход отошел от пристани, вода запенилась под громадным колесом, и рулевой стал держать курс на середину реки.
   Через четверть часа город исчез за поворотом реки на левом берегу, а затем вскоре пропали из виду и последние дома Соледада на противоположном берегу.
   Венесуэльские степи, льяносы, занимают площадь не менее 500000 квадратных километров. Это почти плоские равнины. Только местами почва поднимается здесь в виде холмов, носящих местное название "банкос", или же крутыми возвышениями с правильными террасами, так называемыми "месас". Льяносы поднимаются лишь к горным областям, близость которых легко чувствуется. По этим-то огромным равнинам, то зеленеющим в пору дождей, то желтым и бесцветным в периоды засух, развертывается полукругом течение Ориноко.
   Впрочем, пассажиры "Симора Боливара", желающие изучить реку с точки зрения гидрографии и географии, легко могли сделать это, обратившись к Мигуэлю, Фелипе и Варинасу, которые дали бы самые обстоятельные ответы. Эти ученые всегда были готовы дать их, они знали все касающееся городов и деревень, различных притоков и всевозможных оседлых и кочующих племен, населяющих окрестности реки. Трудно было бы найти более осведомленных "чичероне", готовых с любезностью и предупредительностью предоставить себя в распоряжение пассажиров!
   Правда, среди пассажиров "Симона Боливара" большинству нечего было узнавать об Ориноко, так как им довелось уже раз двадцать подниматься и спускаться по его течению: некоторым -- до устья Апуре, другим -- до городка Сан-Фернандо у Атабапо. Все это были почти исключительно купцы и промышленники, которые отправляли товары внутрь страны или же к портам восточного побережья. Главными предметами этой торговли являлись: какао, кожи быков и оленей, изделия из меди, фосфаты, доски, каучук и, наконец, скот, составляющий главный промысел льянеросов -- обитателей льяносов, разбросанных по равнинам.
   Венесуэла относится к экваториальной зоне. Средняя температура здесь 25-30 o по Цельсию. Но температура эта сильно колеблется, как и во всех горных местностях. Наивысшей точки жара достигает на пространстве между приморскими и западными Андами, то есть как раз на той территории, где протекает Ориноко и куда никогда не долетает морской ветер. Даже главные ветры, дующие здесь с севера и востока, встречая на своем пути непреодолимое орографическое препятствие, не умеряют крайностей этого климата.
   В тот день, о котором идет речь, благодаря пасмурному, грозившему дождем небу пассажиры не особенно страдали от жары. Встречный западный ветер, образуемый движением парохода, давал даже некоторую прохладу.
   Сержант Мартьяль и Жан, расположившиеся на спардеке, наблюдали берега реки. Их товарищи по путешествию, напротив, были к этому зрелищу довольно равнодушны. И только трое географов, изучавшие детали берегов, оживленно обсуждали интересующую их тему.
   Если бы Жан обратился к ним за разъяснениями, то, конечно, получил бы самые обстоятельные указания. Но, с одной стороны, сержант Мартьяль, чрезвычайно ревнивый и строгий дядюшка, не позволил бы никому из чужих завести разговор со своим племянником, а с другой -- последний и не нуждался ни в ком, так как следить шаг за шагом за деревнями, островами и поворотами реки было совсем не трудно. К тому же у него имелся прекрасный путеводитель -- история двух путешествий, совершенных Шаффаньоном по поручению французского министра народного просвещения. Первое из этих путешествий, 1885 года, обозревало нижнее течение Ориноко, между Боливаром и устьем реки Коры, и заключало в себе обследование этого важного притока. Второе, 1886-1887 годов, обозревало все течение реки, от Боливара до самых истоков Ориноко. Оба путешествия описаны в этой книге с чрезвычайной тщательностью, и Жан рассчитывал извлечь из них для себя большую пользу.
   Нечего говорить, конечно, сержант Мартьяль был снабжен достаточной на все расходы суммой денег, переведенной в пиастры. Он позаботился также захватить с собой некоторое количество вещей для обмена, как то: материи, ножи, зеркала, инструменты и т. п., которые могли оказаться полезными при встречах с индейцами льяносов. Этот багаж наполнял два ящика, которые вместе с другими вещами были поставлены в каюту дядюшки, смежную с каютой его племянника.
   С книгой в руках, Жан внимательно следил за обоими берегами, которые бежали навстречу "Симону Боливару".
   Еще в течение утра "Симон Боливар" прошел мимо острова Орокопита, продуктами которого обслуживается вся провинция. В этом месте русло Ориноко суживается до 200 метров, тогда как ниже ширина его втрое больше. С мостика Жан ясно видел окружающую равнину с разбросанными по ней одинокими деревьями.
   К полудню пассажиров -- их было всего человек Двадцать -- позвали к завтраку. Мигуэль и его два товарища первыми заняли свои места. Что касается сержанта Мартьяля, то он тоже поспешил к столу с племянником, причем его грубое обращение с ним не ускользнуло от внимания Мигуэля.
   -- Суровый человек этот француз, -- заметил он сидевшему около него Варинасу.
   -- Солдат, одно слово! -- ответил сторонник Гуавьяре.
   Очевидно, костюм старого унтер-офицера был настолько близок к военному покрою, что ошибиться было трудно.
   Приготовляясь к завтраку, сержант Мартьяль выпил стаканчик своего анизадо, особой водки, сделанной из сахарного тростника и аниса. Но Жан, который не питал склонности к крепким напиткам, не нуждался в этом искусственном средстве для возбуждения аппетита. Он занял место рядом со своим дядюшкой в конце стола; лицо ворчуна было так сурово, что рядом с ними никто не сел.
   Что касается географов, то они сели в центре стола, и общий разговор, естественно, сосредоточился около них, так как пассажиры знали цель их путешествия и с интересом прислушивались к тому, что они говорили; не мог и Мартьяль протестовать против того, чтобы его племянник прислушивался к общей беседе.
   Стол был разнообразный, но посредственный. К этому не следует относиться строго на оринокских пароходах, тем более что во время плавания по верхнему течению реки всякий был бы рад и бифштексам, похожим на каучук, и рагу с желтым соусом, и яйцам, и жесткой дичи. В качестве фруктов подавались в изобилии бананы как в свежем виде, так и в виде варенья. Хлеб?.. Да, он был довольно вкусный, но, конечно, маисовый. Вино?.. Оно было и дорогое, и неважное. Таков оказался этот завтрак, который, впрочем, съеден был очень скоро.
   После полудня "Симон Боливар" миновал остров Бернавель. В этом месте Ориноко усеяно островами и островками, и заднее колесо парохода должно было работать изо всех сил, чтобы преодолеть силу течения. Впрочем, опасности натолкнуться на берег не было, так как капитан парохода оказался довольно искусным лоцманом.
   Левый берег реки был изрезан многочисленными бухтами с крутыми лесистыми берегами, особенно за Альмаценом -- маленькой деревушкой с тремя десятками жителей, совершенно такой же, какой видел ее восемь лет назад Шаффаньон. То тут, то там в реку впадали маленькие притоки: Бари, Лима. У их устьев купами стояли громадные деревья -- капаиферы, из которых добывается дорогое масло, и особые местные пальмы. Со всех сторон виднелись стада обезьян; съедобное мясо их, конечно, было не хуже тех подошв -- бифштексов, которые подавались за завтраком и которые опять должны были появиться за столом к обеду.
   Трудность навигации по Ориноко заключается не только в островах. Здесь можно также встретить в самом фарватере опасные рифы. Однако "Симон Боливар" благополучно миновал все опасности и вечером, пройдя около 100-120 километров, пристал у деревни Монтако.
   Здесь стоянка должна была продлиться до следующего утра, так как было бы неблагоразумно пускаться в дальнейший путь в облачную й безлунную ночь.
   В девять часов сержант Мартьяль решил, что пора ложиться спать, и Жан не стал возражать дядюшке.
   Оба они направились в свои каюты, расположенные на корме во втором этаже. Каждая из этих кают имела по одной простой деревянной койке с легким одеялом и тоненьким матрацем, вполне достаточным в этой тропической полосе.
   Юноша тотчас разделся и лег в свою койку, которую Мартьяль завесил кисейным пологом -- необходимой защитой от назойливых насекомых Ориноко. Сержант не мог допустить, чтобы хоть одно из этих насекомых осмелилось тревожить его племянника. Что касается его самого, то он мало заботился о себе: его кожа была достаточно толста, чтобы предохранить от укусов, да и вообще, он никому бы не дал себя в обиду.
   Под защитой кисеи Жан не проснулся до самого утра, хотя над пологом всю ночь стоял стон от кружившихся над ним насекомых.
   На другой день, рано утром, "Симон Боливар", в топках которого все время поддерживался огонь, опять двинулся в путь, пополнив свой запас топлива из прибрежных лесов.
   Пароход остановился на ночь в одной из двух бухт, находящихся слева и справа от деревни Монтако. Как только он вышел из нее, красивая группа домиков деревни -- этого важного тогда пункта -- скрылась из виду за крутым поворотом реки.
   В течение этого дня пароход миновал поселок Санта-Круц, состоящий всего из 20 хижин и находящийся на левом берегу Ориноко, затем остров Гуанорес, где когда-то была резиденция миссионеров, наконец, остров Муэрто.
   Несколько раз привилось проходить узкими местами реки. Но эти препятствия, которые доставили бы много хлопот гребным или парусным судам, от "Симона Боливара" требовали небольших усилий: всего только некоторого излишка топлива, который заставил огромное колесо сильнее бить воду широкими лопастями. Таким образом, были без особой задержки пройдены три или четыре протока и даже так называемая "Пасть Ада", которую Жан указал несколько ниже по течению.
   -- Однако, -- сказал Мартьяль, -- указания книжонки этого француза вполне сходятся с тем, что мы видим с палубы "Симона Боливара".
   -- Да, дядюшка! Но мы в двадцать четыре часа пробегаем на пароходе столько, сколько этот француз проходил в свое время в три-четыре дня. Правда, когда мы сменим пароход на лодки в среднем течении Ориноко, мы будем двигаться так же медленно, как и он. Впрочем, не все ли это равно! Главное -- это прибыть в Сан-Фернандо, где я надеюсь получить более точные справки.
   -- Конечно, тем более что не мог же полковник пройти этими местами, не оставив никаких следов! В конце концов, мы узнаем же, наконец, где он раскинул свою палатку. Ах! Когда мы будем с ним... когда ты бросишься к нему в объятия... когда он узнает...
   -- ...что я твой племянник... твой племянник! -- повторил юноша, который постоянно боялся какой-нибудь неосторожности своего нареченого дядюшки.
   Вечером "Симон Боливар" остановился около холма, на котором живописно раскинут город Мапир.
   Мигуэль, Фелипе и Варинас, пользуясь наступающими сумерками, захотели посетить этот довольно важный пункт, находящийся на левом берегу реки. Жану тоже хотелось отправиться с ними; но сержант Мартьяль объявил, что неприлично оставлять пароход, и Жан должен был послушаться его.
   Что касается трех членов Географического общества, то они не пожалели о своей прогулке. С вершины холма им открылся чудесный вид на реку как вверх, так и вниз по течению, на север, где виднелись льяносы, окаймленные ярко-зеленым поясом леса, -- эти обширнейшие равнины, на которых индейцы пасут своих мулов, лошадей и ослов.
   В девять часов все пассажиры уже спали в каютах, приняв предварительно меры против комаров.
   Следующий день прошел при проливном дожде. Никто не мог выйти на палубу. Сержант Мартьяль и юноша проводили эти длинные часы в задней гостиной, где расположились также Мигуэль, Варинас и Фелипе. Трудно было бы при этих условиях не ознакомиться с вопросом "Атабапо-Гуавьяре-Ориноко", потому что географы только о нем и говорили. В разговор вмешались и некоторые из пассажиров, примыкая то к одному, то к другому ученому, хотя с уверенностью можно было сказать, что ни один из этих любопытных не отправится в Сан-Фернандо, чтобы лично разрешить этот вопрос.
   -- А какое же это может иметь значение? -- спросил сержант Мартьяль племянника, когда тот объяснил ему тему разговора. -- Как бы ни называлась та или другая река, это не больше как вода, текущая по своему естественному руслу...
   -- Что ты говоришь, дядюшка! -- ответил Жан. -- Ведь если бы не существовало таких вопросов, к чему были бы географы, а если бы не было географов...
   -- ...мы не могли бы изучать географию, -- закончил сержант Мартьяль. -- Во всяком случае, для меня ясно одно: что мы будем иметь удовольствие ехать с этими спорщиками до Сан-Фернандо.
   Действительно, начиная от Кайкары путешествие предстояло совместное, в особого рода лодке, приспособленной к многочисленным порогам среднего Ориноко.
   Благодаря отвратительной погоде в этот день прошли мимо острова Тигритта, даже не разглядев его.
   Зато во время завтрака и обеда путешественники могли полакомиться превосходной рыбой, морокотой, которая водится здесь в громадном количестве и которую массами отправляют в соленом виде в Боливар и Каракас.
   Незадолго до полудня пароход обогнул с запада устье Коры. Эта река -- один из самых больших притоков, впадающих справа в Ориноко. Она течет с юго-востока через территорию племен панаресов, инаосов, аребатосов, тапаритосов и орошает одну из живописнейших долин Венесуэлы. Местные поселения, расположенные поблизости от берегов Ориноко, населены метисами испанского происхождения.
   В более отдаленных обитают лишь кочевые индейцы-скотоводы, так называемые гомеросы.
   Жан употребил часть свободного времени на чтение рассказа своего соотечественника, который в первую экспедицию, в 1885 году, бросив Ориноко, углубился в льяносы Коры, где еще держатся племена аригвасов и квириквирипасов. Все опасности, через которые прошел французский путешественник, и даже еще в большей мере, предстояли и Жану, если бы ему пришлось подняться до самого верхнего течения реки. Но как ни восторгался юноша энергией и храбростью этого француза, он надеялся все же, что его энергия и храбрость будут не меньше.
   Правда, один был взрослый человек, а другой всего только юноша, почти ребенок. Но Жан надеялся, что ему удастся преодолеть все трудности подобного путешествия и довести его до конца!
   Ниже устья Коры Ориноко все еще очень широко -- около 3000 метров. В течение трех месяцев дожди и притоки сильно подняли его уровень. Тем не менее капитану "Симона Боливара" пришлось маневрировать осторожно, чтобы не сесть на мель, находящуюся около острова Тукурагвы, против реки того же имени. Может быть, однако, пароход все же коснулся несколько раз дна, по крайней мере об этом говорили беспокоившиеся пассажиры.
   Как бы то ни было, из затруднений на этот раз вышли без аварий, и вечером "Симон Боливар" бросил якорь в глубине одной из бухт правого берега, называемой Лас-Бонитас.
  

Глава четвертая.
ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ

   Лас-Бонитас -- это официальная резиденция военного губернатора области, орошаемой рекой Кора. Городок этот, расположенный на правом берегу Ориноко, занимает приблизительно то самое место, которое когда-то занимала испанская миссия Альтаграсиа.
   Миссионеры -- это настоящие завоеватели испано-американских провинций, и они не без зависти смотрят на то, как англичане, немцы и французы стараются обратить в свою веру туземцев, живущих в глубине страны. Это обстоятельство делает всетда возможными различные столкновения.
   Военный губернатор находился в это время в Лас-Бонитасе. Он был лично знаком с Мигуэлем. Узнав, что тот направляется к верхнему течению Ориноко, он поспешил на пароход, как только последний стал на якорь.
   Мигуэль представил губернатору обоих своих друзей. Произошел обычный обмен любезностями. Так как "Симон Боливар" должен был простоять в бухте до часу пополудни следующего дня, то путешественники получили от губернатора приглашение на завтрак.
   Отход в час дня давал пароходу возможность прибыть в тот же вечер в Кайкару, где пассажиры, которые не ехали в Сан-Фернандо или другие городки и местечки провинции Апур, должны были оставить "Симона Боливара".
   На следующий день, 15 августа, все трое членов Географического общества отправились к жилищу губернатора. Но еще раньше сержант Мартьяль по предложению племянника сошел вместе с ним на берег, и они оба прогуливались по улицам Лас-Бонитаса.
   Город в этой части Венесуэлы представляет собой простую деревушку, состоящую из нескольких разброшенных хижин, заросших густой тропической зеленью. То тут, то там можно было заметить группы великолепных деревьев, которые свидетельствовали о чрезвычайном плодородии почвы; то были чаппаросы с кривыми стволами, покрытые грубыми и сильно пахнущими листьями, пальмы из породы "коперничиас", ветки которых распростерты в виде змей, а вершины -- в виде веера, пальмы "моричес", которые отличаются тем, что высасывают из почвы влагу с такой силой, что у их корней трескается земля.
   Тут же можно было заметить так называемые копаиферы, громадные мимозы с широкими ветвями и бледно-розовыми листьями чрезвычайно изящной формы.
   Жан и сержант Мартьяль зашли вглубь этих рощ, в которых в бесчисленном количестве росли великолепные недотроги, так называемые "сонные деревья", с удивительной окраской.
   Между деревьями прыгали целые стаи обезьян. Этих человекообразных насчитывают на венесуэльской территории до шестнадцати видов. С ветки на ветку перепархивали многочисленные птицы, называемые трупиалами, которые считаются первыми тенорами среди воздушных музыкантов и гнезда которых висят на оконечностях длинных лиан; затем так называемые "кучера лагун", прелестные птицы, грациозные и ласковые; тут можно было заметить также спрятанных в трещинах почвы и ждущих ночи, чтобы выпорхнуть из своих убежищ, птичек, обычно известных под именем "дьяволят", которые, взлетая к вершинам деревьев, производят впечатление пущенной из лука стрелы.
   Шагая все дальше и дальше среди пальм, сержант Мартьяль наконец сказал:
   -- Нужно было взять с собой ружье.
   -- Что же, ты хочешь убивать обезьян? -- спросил Жан.
   -- Обезьян, нет... Но... если тут есть хищное зверье...
   -- О, будь покоен, дядюшка! Нужно очень далеко уйти от жилья, чтобы встретить опасных хищников. Впоследствии нам, вероятно, придется иметь дело с ними...
   -- Все равно, солдат не должен выходить без оружия, и мне следовало бы за это запретить себе отлучку из казарм...
   Сержанту Мартьялю не пришлось, однако, раскаиваться в этом упущении. Ягуары и другие хищники главным образом ютятся в густых лесах по верховью реки. Здесь же можно было встретить только довольно безобидных медведей, питающихся рыбой и медом.
   В течение этой прогулки сержант Мартьяль заметил только несколько боязливых грызунов.
   Что касается жителей здешней местности, то это были большей частью метисы, смешанные с индейцами; те и другие гораздо больше расположены были прятаться в своих хижинах, чем выходить наружу.
   Встретить свирепых индейцев Ориноко можно было только гораздо выше по реке, и сержант Мартьяль, конечно, не должен был бы там никогда забывать своего карабина, если он не хотел поплатиться своей персоной за грехи белых "цивилизаторов" этой страны.
   После довольно утомительной прогулки по окрестностям Лас-Бонитаса, продолжавшейся около трех часов, дядюшка с племянником возвратились на "Симон Боливар" к завтраку.
   В это время Мигуэль, Фелипе и Варинас, собравшись в губернаторском доме, садились за стол.
   Меню, правда, было простое, но зато гостям был оказан самый любезный прием. Само собой разумеется, разговор вертелся около цели путешествия трех географов, причем, однако, губернатор, как светский человек, воздерживался от выражения личного мнения в пользу того или другого предложения. Результатом было то, что разговор ни разу не перешел в спор, хотя и тут губернатору пришлось не раз отклонять разговор в сторону.
   Так, между прочим, в один из моментов, когда Фелипе и Варинас начали повышать голоса, он ловко переменил тему, сказав:
   -- Не знаете ли, господа, нет ли между пассажирами "Симона Боливара" таких, которые направляются к верхнему течению Ориноко?
   -- Этого мы не знаем, -- ответил Мигуэль, -- но, кажется, большая часть их думает остановиться в Кайкаре, а другая -- продолжит путешествие по Апуре до колумбийских поселений...
   -- Если только эти два француза, которые едут с нами, не направляются к верховьям Ориноко, -- заметил Варинас.
   -- Два француза? -- спросил губернатор.
   -- Да, -- ответил Фелипе, -- один из них старик, а другой юноша; они сели на пароход в Боливаре.
   -- Куда же они едут?
   -- Этого никто не знает, -- ответил Мигуэль, -- так как они очень неразговорчивы. Когда кто-нибудь хочет заговорить с юношей, старик, который имеет вид старо-то солдата, грубо вмешивается в беседу, а если кто-нибудь пробует настаивать на ней, то он резко приказывает племяннику -- кажется, молодой человек его племянник -- уйти в свою каюту... В общем, этот дядюшка производит впечатление воспитателя.
   -- Мне очень жаль мальчика, который находится в руках такого воспитателя, -- опять вмешался в разговор Варинас, -- так как он, по-видимому, очень страдает от грубого обращения.
   -- В конце концов, -- сказал Мигуэль, -- мы сегодня же вечером узнаем, направляются ли эти два француза к верховьям Ориноко. Меня это не удивило бы, так как юноша постоянно заглядывает в книгу своего соотечественника, ученого, который несколько лет назад исследовал истоки этой реки...
   -- Если они находятся в горных массивах Паримы! -- воскликнул Фелипе, сторонник Атабапо.
   -- А если они находятся в горах Анд, -- воскликнул Варинас, -- в том самом месте, где начинается неправильно считаемый притоком Гуавьяре!..
   Губернатор понял, что спор начинается с новой силой.
   -- Господа, -- сказал он гостям, -- этот дядюшка с его племянником возбуждают мое любопытство. Если они намерены остановиться в Кайкаре, если они не направляются в Сан-Фернандо на Апуре или в Нутриас -- одним словом, если они предполагают продолжить свое путешествие к верховьям Ориноко, то я спрашиваю себя: какая же у них цель? Французы отважны, я согласен, они прекрасные исследователи, но эти южноамериканские территории стоили им уже нескольких жертв... Доктор Крево был убит индейцами в долинах Боливии, его товарищ Франсуа Бурбон пропал без вести. Правда, Шаффаньону удалось достигнуть истоков Ориноко...
   -- Ориноко ли? -- возразил Варинас, который никогда не оставил бы без энергичного протеста столь чудовищное утверждение.
   -- Ориноко ли это, -- ответил губернатор, -- мы узнаем после вашего путешествия, господа! Итак, я говорил, что если Шаффаньону и удалось вернуться целым и невредимым, то, во всяком случае, он не раз рисковал быть убитым, как были убит ы его предшественники. Право, можно подумать, что наша великолепная венесуэльская река притягивает к себе французов, не говоря уж о тех, которые находятся среди пассажиров "Симона Боливара".
   -- Да, это правда, -- заметил Мигуэль. -- Несколько недель назад два таких храбреца предприняли исследование в льяносах к востоку от реки.
   -- Вы правы, Мигуэль! -- ответил губернатор. -- Они были у меня. Это молодые люди двадцати пяти -- тридцати лет, один, Жак Хелло, исследователь, другой, по имени Герман Патерн, один из тех натуралистов, которые готовы пожертвовать жизнью, чтобы открыть новую травку...
   -- И с тех пор вы не имеете о них никаких вестей? -- спросил Фелипе.
   -- Никаких. Я знаю только, что они направились из Кайкары на лодке и что их видели около Буэна-Висты и в Урбане, откуда они отправились вверх по течению одного из правых притоков реки. С тех пор о них ничего не слышно, и их судьба не может не вызывать беспокойства.
   -- Будем надеяться, -- сказал Мигуэль, -- что эти исследователи не попали в руки квивасов или убийц и грабителей, вытесненных из Колумбии и кочующих под начальством некоего Альфаниза, беглого каторжника из Кайенны...
   -- Верно ли это? -- спросил Фелипе.
   -- Да, по-видимому. Я не желаю вам встретиться с шайками квивасов, -- прибавил губернатор. -- Впрочем, возможно, эти два француза и не попали в западню; возможно, они счастливо продолжают свое отважное путешествие; возможно, наконец, ожидать со дня на день их возвращения через один из поселков правого берега. Желаю им такого же успеха, какой имел их соотечественник. Но говорят также об одном миссионере, который еще дальше углубился по этой территории к востоку: это испанец, отец Эсперанте. После короткого пребывания в Сан-Фернандо он решился отправиться еще дальше истоков Ориноко.
   -- Фальшивого Ориноко! -- воскликнули в один голос Фелипе и Варинас.
   Они бросили вызывающий взгляд своему сотоварищу, который, кивнув, сказал:
   -- Фальшивого с вашей точки зрения, мои дорогие друзья! -- Мигуэль прибавил, обращаясь к губернатору:
   -- Мне кажется, я слышал, что этот миссионер учредил миссию...
   -- Да, миссию Санта-Жуана, в окрестностях Рораймы. И, кажется, она процветает.
   -- Трудная это задача, -- сказал Мигуэль.
   -- В особенности когда дело идет, -- ответил губернатор, -- о том, чтобы обратить в католичество самое упорное из племен, бродящих по юго-восточной территории, -- гуахарибосов. Первые годы об отце Эсперанте не было никаких вестей, и в 1888 году французский путешественник тоже ничего о нем не слышал, хотя миссия Санта-Жуана находится недалеко от истоков...
   На этот раз губернатор поостерегся прибавить "Ориноко", чтобы не возбудить вновь спора.
   -- Но, -- продолжал он, -- года два назад о нем были получены сведения в Сан-Фернандо, и, по-видимому, его деятельность среди гуахарибосов дает желанные результаты.
   До конца завтрака продолжался разговор о фактах, относящихся к местности, орошаемой средним течением Ориноко.
   К полудню гости губернатора встали из-за стола и вернулись на "Симон Боливар", который должен был уйти через час.
   Дядюшка и его племянник, вернувшись на пароход к завтраку, больше на берег не сходили. Они находились на мостике и издали еще заметили возвращавшихся на пароход Мигуэля и его товарищей.
   Губернатор решил их проводить. Желая пожать им в последний раз руку перед самым отходом парохода, он взошел на него и поднялся на спардек.
   Увидев губернатора, Мартьяль сказал Жану:
   -- Ну, это по крайней мере генерал-губернатор, хотя он и носит курточку вместо сюртука, соломенную шляпу вместо треуголки и хотя его грудь не украшена орденами...
   -- Возможно, дядюшка!
   -- Это один из тех генералов без солдат, которых так много в американских республиках!
   -- У него вид очень интеллигентного человека, -- заметил юноша.
   -- Может быть, но он, кажется, очень любопытен, -- возразил Мартьяль. -- Он разглядывает нас так, что это мне не совсем нравится... А по правде говоря, даже и вовсе не нравится!
   Действительно, губернатор особенно внимательно всматривался в обоих французов, о которых шла речь у него за завтраком.
   Их присутствие на борту "Симона Боливара", цель предпринятого ими путешествия, вопрос, остановятся ли они в Кайкаре или поедут дальше по Апуре или же по Ориноко, -- все это чрезвычайно возбуждало его любопытство. Обыкновенно исследователи реки -- это люди зрелых лет, какими были, например, те двое, которые посетили Лас-Бонитас несколько недель назад и о которых не было вестей со времени их отъезда из Урбаны. Но предположить, что этот юноша шестнадцати -- семнадцати лет и этот старый солдат шестидесяти лет отправляются в научную экспедицию, было довольно трудно...
   Впрочем, всякий губернатор имеет право интересоваться целью, с которой приезжают иностранцы в его владения; он может задавать им по этому поводу вопросы и вообще расспрашивать их, по крайней мере в порядке частной беседы.
   Пользуясь этим правом, губернатор сделал несколько шагов по направлению к французам, беседуя с Мигуэлем, которого Фелипе и Варинас, занятые в своих каютах, оставили одного в качестве компаньона губернатору.
   Сержант Мартьяль понял маневр.
   -- Внимание! -- сказал он. -- Генерал ищет знакомства с наи. Вероятно, он спросит нас, кто мы такие... Зачем мы явились сюда... Куда едем...
   -- Что же тут такого, Мартьяль, зачем нам скрывать это? -- ответил Жан.
   -- Я не люблю, когда занимаются моими делами, и живо отошью его...
   -- Что же, ты хочешь нам затруднения? -- сказал юноша, удерживая его за руку.
   -- Я не хочу, чтобы с тобой разговаривали... Я не хочу, чтобы около тебя увивались...
   -- А я не хочу, чтобы ты погубил наше путешествие своей неловкостью или глупостью! -- возразил Жан решительным тоном. -- Если губернатор Коры станет меня расспрашивать, я буду ему отвечать. Мне даже хотелось бы кое-что разузнать у него.
   Сержант проворчал что-то себе под нос, выпустил несколько густых облаков дыма из своей трубки и подошел к племяннику, с которым в это время губернатор заговорил по-испански:
   -- Вы француз?
   -- Да, -- ответил Жан.
   -- А ваш товарищ?
   -- Мой дядюшка... такой же француз, как и я... отставной сержант.
   Сержант Мартьяль хотя и плохо говорил по-испански, понял, что говорят о нем. Он выпрямился во весь рост, убежденный, что сержант 72-го линейного полка стоит венесуэльского генерала, хотя бы и губернатора области.
   -- Я думаю, что не буду нескромен, молодой человек, -- сказал губернатор, -- если спрошу вас, едете ли вы дальше Кайкары?
   -- Да... дальше, -- ответил Жан.
   -- По Ориноко или по Апуре?
   -- По Ориноко.
   -- До Сан-Фернандо на Атабапо?
   -- Да, до этого города и даже, может быть, дальше, если справки, которые мы надеемся там получить, вынудят нас к этому.
   Губернатор был, видимо, тронут решительным видом юноши, отчетливостью его ответов. Все это возбуждало в нем, как и в Мигуэле, живейшую симпатию к юноше.
   Между тем сержант Мартьяль никак не хотел таких слишком явных симпатий от кого бы то ни было по отношению к своему племяннику. Ему не нравилось, что его рассматривали так близко, он не хотел, чтобы другие, кто бы они ни были, восторгались его естественной грацией и красотой. Особенно его сердило, что Мигуэль и не думал скрывать своих чувств к юноше. Что касается губернатора Коры -- это его беспокоило мало, так как он должен был остаться в Лас-Бонитасе; но Мигуэль -- это было совсем другое. Он был даже больше чем пассажир "Симона Боливара"... Он должен был подняться по реке вместе с ними до Сан-Фернандо... и раз он познакомился с Жаном, будет очень трудно помешать тем близким отношениям, которые почти обязательно возникают между пассажирами во время долгого путешествия.
   Почему же нет?.. -- спросит кто-нибудь сержанта Мартьяля. Почему он не желает, чтобы лица, способные, быть может, оказать друг другу взаимные услуги во время путешествия по Ориноко, где не совсем безопасно, -- почему им было бы неприлично войти в близкие отношения с дядюшкой и племянником?.. Разве это не обычное явление?
   Конечно, это так. И однако, если бы кто-нибудь спросил сержанта Мартьяля, почему он был намерен этому препятствовать, то старый солдат ответил бы:
   -- Потому что это мне не подходит!
   И спрашивающему пришлось бы удовольствоваться этим ответом, так как никакого другого он не добился бы.
   В данном случае положение сержанта было тем хуже, что он не мог "отшить" генерала и вынужден был слушать разговор губернатора с юношей.
   Между тем губернатор, заинтересованный своим собеседником, все больше и больше вдавался в подробности.
   -- Вы едете в Сан-Фернандо? -- спросил он Жана.
   -- Да.
   -- С какой целью?
   -- Чтобы получить там справки.
   -- Справки... о ком?..
   -- О полковнике Керморе.
   -- Полковнике Керморе?.. -- сказал губернатор. -- Первый раз в жизни слышу это имя. Да и вообще никогда не слыхал, чтобы со времени Шаффаньона какой-либо француз был в Сан-Фернандо...
   -- А между тем он был там несколько лет назад, -- заметил юноша.
   -- На чем вы основываетесь, утверждая это? -- спросил губернатор.
   -- На последнем письме полковника, полученном во Франции. Письмо это было адресовано одному из его друзей в Нант и подписано его именем.
   -- Так вы говорите, мое дорогое дитя, -- продолжал губернатор, -- что полковник Кермор останавливался несколько лет назад в Сан-Фернандо?
   -- Это не подлежит ни малейшему сомнению, так как его письмо помечено 12 апреля 1879 года.
   -- Это меня удивляет!..
   -- Почему?
   -- Потому что я находился тогда в этом городе в качестве губернатора Атабапо, и если этот француз, полковник Кермор, появился бы на территории, я, конечно, был бы об этом осведомлен. Между тем я решительно ничего не могу припомнить... решительно ничего!
   Это утверждение губернатора произвело, по-видимому, глубокое впечатление на юношу. Лицо его, оживившееся было во время разговора, потеряло румянец. Он побледнел, глаза его сделались грустными, и он должен был сделать громадное усилие над собой, чтобы не выдать своего волнения.
   -- Благодарю вас, -- сказал он, -- благодарю за участие, которое вы приняли в нас -- в дядюшке и во мне... Но, как ни уверены вы, что ничего не слышали о полковнике Керморе, тем не менее вполне достоверно, что он был в Сан-Ферьандо в апреле 1879 года, так как именно оттуда он послал последнее письмо, которое было получено от него во Франции.
   -- А с какой целью он ездил в Сан-Фернандо? -- задал Мигуэль вопрос, которого не успел еще предложить губернатор.
   Это вмешательство ученого в разговор заставило сержанта Мартьяля бросить на него убийственный взгляд.
   "Этому еще чего надо?.. Ну, губернатор еще туда-сюда... Но этот "стрюк"..."
   Однако Жан поспешил ответить и "стрюку":
   -- Зачем поехал туда полковник, я не знаю... Это тайна, которую мы откроем, если нам удастся отыскать его.
   -- Что же вас связывает с полковником Кермором? -- спросил губернатор.
   -- Он мой отец, -- ответил Жан, -- и я приехал в Венесуэлу, чтобы отыскать его!
  

Глава пятая.
"МАРИПАР" И "ГАЛЛИНЕТТА"

   Положению Кайкары, лежащей у излучины реки, мог бы позавидовать любой город. Она стоит тут точно гостиница на повороте дороги, занимая превосходную позицию, способствующую ее процветанию даже на расстоянии 400 километров от дельты Ориноко.
   Действительно, Кайкара процветала благодаря близости Апуре, который, несколько ниже по течению, является торговым путем между Колумбией и Венесуэлой.
   "Симон Боливар" достиг этого порта лишь к девяти часам вечера. Выйдя из Лас-Бонитаса в час пополудни, затем пройдя последовательно реку Кучиверо, Мана-пир, остров Таруму, он высадил своих пассажиров у набережной Кайкары.
   Это были, конечно, те пассажиры, которых пароход не должен был доставить по Апуре в Сан-Фернандо или Нутриас.
   Трио географов, сержант Мартьяль и Жан Кермор да еще несколько путешественников были этими пассажирами. На другой день с восходом солнца "Симон Боливар" должен был покинуть городок, чтобы затем подняться по течению этого важного притока Ориноко до подошвы колумбийских Анд.
   Мигуэль сообщил двум своим друзьям о тех объяснениях, которые юноша дал губернатору, и они оба знали теперь, что Жан отправляется на поиски своего отца вместе со старым солдатом, сержантом Мартьялем, в качестве воспитателя. Уже 14 лет прошло с тех пор, как полковник Кермор покинул Францию и отправился в Венесуэлу. Какие причины заставили его эмигрировать с родины, что он делал в этих отдаленных странах, -- об этом, может быть, станет известно в будущем.
   Вот почему Жан Кермор, решившись отыскать своего отца, предпринял это трудное и опасное путешествие. Такая решимость в юноше невольно вызывала симпатию к нему. Мигуэль, Фелипе и Варинас решили прийти по мере сил ему на помощь, как только им удастся собрать кое-какие указания о судьбе полковника Кермора.
   Правда, Мигуэлю и его двум товарищам приходилось бороться с противодействием свирепого сержанта Мартьяля. Позволит ли тот им ближе познакомиться со своим племянником? Сдастся ли им преодолеть это поистине необъяснимое недоверие старого солдата? Сдастся ли смягчить этого цербера, делающего все возможное, чтобы отдалить от себя людей?.. Задача предстояла трудная, но, во всяком случае, она могла быть решена, если им придется ехать на одном судне до Сан-Фернандо.
   Кайкара насчитывает до 500 жителей, кроме того, ее часто посещают путешественники, которых дела заставляют ездить по верхнему Ориноко. В городе имеется одна или две гостиницы, в сущности, -- простые хижины. В одной из них и расположились на несколько дней в ожидании дальнейшего путешествия трое ученых и оба француза.
   На другой день, 16 августа, Мартьяль и Жан осматривали Кайкару, отыскивая в то же время подходящее судно.
   Городок этот имеет оживленный и цветущий вид и расположен между правым берегом реки и прилегающими к нему холмами Паримы, против селения Кабрутты, которое раскинуто на другом берегу. Перед городком лежит продолговатый островок, каких много на Ориноко, покрытый красивым лесом. Маленький порт городка вырисовывается над береговыми гранитами, у которых шумит течение реки. Здесь насчитывается до 150 хижин -- если угодно, домов, -- большинство которых выстроено из камня, с крышами из пальмовых листьев или красной черепицы, которая ярко выделяется на зеленом фоне листвы. Городок оканчивается холмом вышиной 50 метров. На его вершине виднеется монастырь миссионеров, никем не обитаемый со времени экспедиции Мирандо и войны государств Южной Америки за освобождение.
   Главнейшей заботой Жана Кермора и сержанта Мартьяля было достать лодку, чтобы подняться по среднему течению Ориноко, между Кайкарой и Сан-Фернандо, на протяжении 800 километров. Такой же заботой являлось это и для Мигуэля, Фелипе и Варинаса.
   Конечно, общее соглашение между сержантом Мартьялем и Мигуэлем могло только облегчить решение задачи. Не все ли равно, в конце концов, ехать втроем или впятером! Лодки здесь достаточно вместительны, а количество гребцов не пришлось бы увеличивать.
   Наем гребцов не совсем легок, так как требуются опытные люди. Лодкам приходится плыть против ветра, в сильный дождь и против течения. Кроме того, на реке много порогов и мелей. Ориноко имеет свои капризы и гневается так же, как и океан, плавание по нему рискованно и опасно.
   Обыкновенно гребцов набирают из прибрежных жителей. Многие туземцы сделали из этого занятия себе ремесло и управляют лодками с большим искусством и большой отвагой. Наиболее надежными считают банивасов, племена которых главным образом посещают территорию, орошаемую течениями Гуавьяре, Ориноко и Атабапо. Поднявшись по реке с пассажирами или с товаром, банивасы спускаются опять до Кайкары и здесь ожидают новых пассажиров или нового груза.
   Можно ли было доверяться этим гребцам?.. Да, когда они в малом числе. Таким образом, если бы пришлось нанять только одну лодку, то в этом отношении можно было быть гарантированными. Так рассуждал благоразумный Мигуэль, и он был прав. К тому же, питая симпатию к Жану, он считал, что последний только выиграл бы, имея попутчиками его и двух его друзей.
   Поэтому он решил воздействовать на сержанта Мартьяля. Заметив их в маленьком порту Кайкары, где они искали лодку, Мигуэль немедленно подошел к ним.
   Не обращая внимания на сдвинутые брови старого солдата и его неприветливое лицо, Мигуэль обратился к нему на французском языке, которым владел свободно:
   -- Господин сержант, мы имели удовольствие вместе ехать на "Симоне Боливаре"...
   -- ...и расстаться вчера вечером, -- ответил сержант Мартьяль.
   Мигуэль сделал вид, что принял обращенную к нему фразу за любезность, и продолжал:
   -- Мои друзья и я только в Лас-Бонитасе... из разговора вашего племянника...
   Рот сержанта Мартьяля начал кривиться. Это был плохой знак. Перебивая Мигуэля, он сказал:
   -- Разговора, говорите вы?..
   -- Из разговора Жана Кермора с губернатором мы узнали о вашем намерении высадиться в Кайкаре...
   -- Я думаю, что нам не надо было спрашивать у кого бы то ни было разрешения на это?.. -- возразил ворчун сухим тоном.
   -- Конечно, -- сказал Мигуэль, решив не считаться с дурным приемом, который, очевидно, ожидал все его предложения. -- Но, узнав о цели вашего путешествия...
   -- Раз!.. -- процедил сержант Мартьяль сквозь зубы, точно высчитывая, на сколько вопросов любезного географа ему придется отвечать.
   -- Об условиях, при которых ваш племянник отправляется на поиски своего отца, полковника Кермора...
   -- Два!.. -- произнес сержант Мартьяль.
   -- И зная, что вы намерены подняться по Ориноко до Сан-Фернандо...
   -- Три!.. -- пробурчал сержант.
   -- Я хочу вам предложить, не нашли ли бы вы более подходящим, более выгодным и более безопасным совершить переезд из Кайкары в Сан-Фернандо вместе с нами, в одной лодке...
   Предложение Мигуэля было вполне приемлемым. Казалось, не было причин отказываться от него. Выбрав достаточно вместительную лодку, впятером путешественники совершили бы переезд в более благоприятных условиях.
   Таким образом, сержанту Мартьялю трудно было найти благовидный предлог для отказа. Однако, не посоветовавшись даже с племянником, как человек, решение которого было принято заранее, он сухо ответил:
   -- Чувствительно тронут, сударь, очень польщен!.. Но если бы даже ваше предложение оказалось еще более выгодным, оно нам не подошло бы.
   -- Но что же в нем неподходящего? -- спросил Мигуэль, несколько удивленный тем, что его предложение нашли неприемлемым.
   -- Неподходящее потому... что не подходит нам! -- возразил Мартьяль.
   -- Конечно, вы имеете свои причины так отвечать, господин сержант! -- продолжал Мигуэль. -- Однако я хотел быть вам полезным и ничем не заслужил такого обидного ответа...
   -- Очень сожалею... да... очень сожалею, сударь, -- ответил Мартьяль, который чувствовал себя, очевидно, не совсем хорошо, -- но я не мог ответить вам иначе как отказом...
   -- Отказ может быть сформулирован в известных формах, и я не узнаю в ваших речах любезности француза...
   -- Ну, сударь, -- возразил старый солдат, который начинал горячиться, -- тут не до любезностей... Вы сделали нам предложение... это предложение я имею основания не принимать, и я сказал вам об этом, как сказалось... не ища тонкостей фразеологии... Если вы находите нужным придраться к этому...
   Надменный вид, который принял Мигуэль, не мог способствовать успокоению сержанта Мартьяля, не отличавшегося большим терпением. Тогда в разговор вмешался Жан Кермор:
   -- Прошу вас извинить моего дядюшку... Он совсем не был намерен вас оскорбить... То, что вы нам предложили, доказывает большое внимание с вашей стороны, и во всяком другом положении мы с удовольствием воспользовались бы вашей любезностью... Но наше желание -- иметь отдельную лодку, которой мы могли бы свободно располагать, смотря по обстоятельствам, так как возможно, что собранные в дороге указания заставят нас изменить маршрут, вынудят к остановке в том или другом городке... Одним словом, нам необходима свобода действий...
   -- Очень хорошо, господин Кермор! -- ответил Мигуэль. -- Мы не намерены вас в чем-либо стеснять... И, несмотря на не совсем любезный ответ вашего дядюшки...
   -- Ответ старого солдата, сударь! -- воскликнул сержант.
   -- Пусть так!.. Во всяком случае, если мои друзья и я сможем оказаться вам полезными во время путешествия.
   -- Благодарю вас за себя и за дядюшку, -- ответил молодой человек, -- в случае нужды, поверьте, мы не постесняемся обратиться к вашей помощи.
   -- Вы слышите, господин сержант?.. -- спросил Мигуэль по пунасмешливо-полусерьезно.
   -- Я слышу, господин географ! -- грубо ответил Мартьяль, не желавший сдаваться, несмотря на предупредительность Мигуэля.
   Тогда Мигуэль протянул руку Жану Кермору, который дружески пожал ее. Это в свою очередь вызвало со стороны ужасного дядюшки грозный блеск глаз, сопровождаемый довольно внушительным ворчанием.
   Когда сержант и юноша остались одни, то "воспитатель" сказал:
   -- Ты видел, как я его принял, этого подозрительного стрюка?..
   -- Ты скверно его принял, и -- скажу прямо -- ты был не прав.
   -- Я был не прав?..
   -- Со всех сторон.
   -- Что же, мне оставалось согласиться ехать с этими тремя боливарцами в их лодке!
   -- Ты хорошо сделал, что отказался, но надо было сделать это более любезно!
   -- Совсем не было необходимости быть любезным с человеком, который навязывается.
   -- Мигуэль совсем не был навязчив, он вел себя только как предупредительный человек, и его предложение следовало бы принять... если бы это было возможно... Но и отказываясь от него, ты должен был поблагодарить его самым вежливым образом. Кто знает, может быть, его друзья и он смогут чем-нибудь облегчить нашу задачу благодаря тем связям, которые они, конечно, имеют в Сан-Фернандо, и помогут нам отыскать: тебе -- твоего полковника, мой добрый Мартьяль, а мне -- моего отца...
   -- Так... Значит, я был не прав?
   -- Да, дядюшка!
   -- И прав ты?
   -- Да, дядюшка!
   -- Спасибо, племянник!
   Лодки среднего Ориноко небольшого размера, выдалбливаются из стволов крупных деревьев, между прочим, из кашикамо. Большие же лодки делаются из особо выделанных досок, выгнутых на бортах и заостренных к носу.
   При всем том эти лодки настолько крепки, что выдерживают перетаскивание их через пороги. Посередине их находится мачта, поддерживаемая штагом и двумя вантами; к мачте приспособляется квадратный парус, действующий как при попутном, так и при боковой ветре. Управляет лодкой при помощи длинного кормового весла рулевой. От мачты и до носа лодка открыта, и в этой части ее помещается экипаж, состоящий из десяти индейцев: рулевою и девяти матросов.
   Задняя часть лодки, от мачты до кормы, за исключением места для рулевого, защищена плетенкой из пальмовых листьев, образующих нечто вроде крыши.
   Эта плетенка составляет как бы каюту. В ней имеются койки -- простые соломенные подстилки, приспособления для кухни и для стола, маленькая жаровня для приготовления кушанья: дичи или рыбы. Каюта может быть разделена на несколько отделений спускающимися циновками, так как ее длина достигает 5-6 метров, а вся лодка -- 10-11 метров.
   Эти оринокские "пироги" известны под названием "фальк". Когда ветер благоприятный, они идут под парусами, впрочем, довольно медленно, так как им приходится бороться с очень быстрым течением между усеивающими реку многочисленными островами. Когда ветра нет, пироги продвигаются вперед посередине реки с помощью шестов или же вдоль берега с бечевой.
   Таковы приспособления фальки, которая служит для передвижения по реке в ее среднем течении. К ней обычно присоединяется еще для завоза бечевы маленькая лодочка, называемая по-индейски "курнарой".
   При найме пирог путешественникам приходится иметь дело с рулевыми, причем цена подряда основывается не на расстоянии, которое надо проехать, а на времени, на которое нанимается лодка. Плата поденная -- иначе и не может быть. Действительно, при плавании по Ориноко встречаются всевозможные причины, задерживающие движение: мели, ветры, перемещение течений, затруднения при перетаскивании лодок по суше. Переезд, который мог бы совершиться в три недели, иногда, когда изменяется погода, требует двойного времени. Поэтому ни один рулевой не возьмется перевозить пассажиров из Кайкары к устью Меты или в Сан-Фернандо в определенный срок.
   Таким образом, с индейцами банивасами пришлось сговариваться, принимая во внимание все эти условия. Путешественники получили в свое распоряжение две лодки.
   Мигуэлю посчастливилось найти рулевого, который оказался великолепным практиком. Это был индеец, по имени Мартос, лет сорока, энергичный, сильный, смышленый. Он ручался за свой экипаж, который состоял из девяти крепко сложенных туземцев, хорошо управлявшихся с шестами и бечевой. Поденная плата, которую он запросил, была, конечно, довольно высока, но кто бы посмотрел на это, когда дело шло о разрешении вопроса Гуавьяре -- Ориноко -- Атабапо!..
   По-видимому, посчастливилось также Жану Кермору и сержанту Мартьялю. Они наняли девять банивасов под начальством метиса полуиндейца-полуиспанца, у которого были прекрасные аттестаты. Этого метиса звали Вальдес. Если бы этим путешественникам пришлось ехать дальше Сан-Фернандо, по верхнему течению Ориноко, где он уже бывал, то метис охотно соглашался и на это. Но этот вопрос мог решиться только впоследствии, в зависимости от справок о полковнике, которые предстояло собрать в Сан-Фернандо.
   Каждая лодка носила свое имя: та, которую наняли Мигуэль, Фелипе и Варинас, называлась "Марипар" -- название одного из многочисленных островов Ориноко. Таково же было происхождение названия и лодки сержанта Мартьяля и его племянника: она называлась "Галлинетта". Обе они были выкрашены в белый цвет в подводной части и в черный -- в надводной.
   Само собой разумеется, обе лодки должны были идти вместе и ни одна из них не стала бы задаваться целью обогнать другую. Ориноко -- не Миссисипи, пироги -- не пароходы, и не было никаких оснований побивать друг у друга рекорд скорости. Кроме того, следовало опасаться нападений индейцев, кочующих по берегам, и, значит, выгоднее было держаться вместе, чтобы внушить им страх.
   "Марипар" и "Галлинетта" могли бы отправиться в путь в тот же вечер, если бы не нужно было запастись провизией. Впрочем, купцы Кайкары могли легко снабдить ею в количестве, достаточном на несколько недель, нужных для переезда до Сан-Фернандо, где запасы можно было опять возобновить. В Кайкаре можно было купить все: и консервы, и различные напитки, и одежду, и амуницию, и инструменты, нужные для охоты и рыбной ловли, -- лишь бы покупатели платили за все пиастрами.
   Помимо этого путешественники по Ориноко могли рассчитывать на многочисленную дичь по берегам реки и на рыбу, которая водится в изобилии. С одной стороны, хорошим охотником был Мигуэль, с другой -- прекрасно владел карабином сержант Мартьяль. В руках Жана Кермора его легкое ружье тоже не осталось бы бесполезным. Но жить только охотой и рыбной ловлей не приходилось. Пришлось запастись чаем, сахаром, сушеным мясом, консервами, мукой из маниоки, заменяющей маисовую муку. Что касается топлива, то его с избытком было в лесах. Наконец, для защиты от холода, вернее, от сырости, легко было приобрести имеющиеся в продаже во всяком венесуэльском городишке одеяла.
   Всем этим приготовлениям пришлось посвятить несколько дней. Впрочем, сожалеть об этой проволочке не пришлось, так как в течение 48 часов погода стояла отвратительная. Над Кайкарой разразился один из тех ужасных ветров, которые индейцы называют "чубаско". Он дул с юго-запада и сопровождался страшным ливнем, который вызвал разлив реки.
   Сержант Мартьяль и его племянник имели случай убедиться, какие трудности представляет плавание по Ориноко. Лодки не смогли бы в этот разлив ни подниматься вверх по течению, ни устоять против страшного ветра, который дул бы им прямо в нос. Пришлось бы, несомненно, вернуться в Кайкару, и, может быть, даже с повреждениями.
   Мигуэль, Фелипе и Варинас приняли непогоду как философы. Спешить им было некуда. Если даже путешествию суждено было протянуться лишних несколько недель, им это было безразлично.
   Напротив, сержант Мартьяль приходил в бешенство, ворчал, проклинал разлив, бранил по-испански и по-французски бурю, и Жану пришлось его успокаивать.
   -- Мало быть храбрым, Мартьяль, -- повторял он ему, -- надо запастись также и терпением, так как расходовать его придется с избытком...
   -- Хватит у меня и терпения, Жан! Но почему это, в самом деле, проклятое Ориноко так невежливо?
   -- Подумай сам, дядюшка!.. Разве не лучше, если оно окажется любезным в отношении нас под конец? Кто знает, может быть, нам придется идти до самых истоков...
   -- Да... кто знает, -- пробормотал сержант Мартьяль, -- и кто знает, что ждет нас там!..
   В течение дня 20-го числа сила "чубаско" ослабела; вместе с тем переменился и ветер, повернув на север. Если бы он продержался в этом направлении, лодки сумели бы им воспользоваться. В то же время спала и вода, и река вошла в берега. Рулевые Мартос и Вальдес объявили, что на следующий день около полудня можно отправиться в путь.
   Действительно, отправление совершилось в очень благоприятных обстоятельствах. Около 10 часов утра жители городка вышли на берег. Венесуэльский флаг развевался на обеих лодках.
   На носу "Марипара" стояли Мигуэль, Фелипе и Варинас.
   Обернувшись к "Галлинетте", Мигуэль крикнул:
   -- Счастливый путь, господин сержант!
   -- Счастливый путь, сударь, -- ответил старый солдат, -- потому что, если он окажется счастливым для вас...
   -- ...то будет таким и для всех, -- прибавил Мигуэль, -- так как мы совершим его вместе!
   Гребцы уперлись в шесты, подняты были паруса, и обе лодки, подгоняемые хорошим ветром, направились к середине реки, сопровождаемые последними прощальными напутствиями.
  

Глава шестая.
ОТ ОСТРОВА К ОСТРОВУ

   Плавание по среднему Ориноко было начато. Сколько долгих часов, сколько однообразных дней предстояло провести в этих лодках! Сколько задержек на этой реке, неблагоприятной для быстрой навигации! Это монотонное путешествие не могло быть особенно тягостным для Мигуэля и его товарищей. В ожидании прибытия к слиянию Гуавьяре и Атабапо они могли заниматься географическими изысканиями, дополнять гидрографические данные об Ориноко, изучать расположение его многочисленных притоков, а также островов, определять местоположение порогов и вообще исправлять неточности карты этой территории. Для ученых, которые вечно ищут знаний, время проходит быстро.
   Может быть, Мартьяль и напрасно воспротивился совместному путешествию в одной лодке, так как тогда часы не тянулись бы так бесконечно. Но в этом отношении дядюшка был непоколебим; к тому же племянник тоже ничего не возражал по этому поводу, как будто так и должно было быть.
   Юноша должен был удовольствоваться чтением и перечитыванием чрезвычайно обстоятельного во всем, что касается Ориноко, труда своего соотечественника; лучшего путеводителя он не мог бы найти.
   Когда "Марипар" и "Галлинетта" достигли середины реки, можно было разглядеть деревья, которые поднимались группами на соседних полянах. Около одиннадцати часов утра на левом берегу, у подножия гранитных холмов, можно было разглядеть группу хижин. Это была деревня Кабрутта, состоящая из 50 хижин. Если помножить это число на 8, то мы получим тогда и приблизительное число ее жителей. То были метисы, заменившие собой индейцев гуамосов, в настоящее время ушедших вглубь страны; эти туземцы имеют кожу гораздо более белую, чем мулаты. Благодаря сезону дождей сержант Мартьяль и Жан Кермор могли заметить несколько гуамосов, которые прибыли сюда в лодках из коры ловить рыбу.
   Рулевой "Галлинетты" говорил по-испански. Поэтому юноша часто задавал ему вопросы, на которые Вальдес охотно отвечал. Вечером, когда их лодка приближалась к правому берегу, Вальдес сказал Жану:
   -- Вот Капучино, старинная миссия, давно уже покинутая.
   -- Вы намерены остановиться у нее? -- спросил Жан.
   -- Это необходимо, потому что ветер к ночи прекратится. К тому же из предосторожности по Ориноко навигация совершается только днем, так как фарватер очень часто меняется и, чтобы управлять, надо хорошо видеть.
   Действительно, перевозчики имеют обыкновение останавливаться каждый вечер у берегов реки или у островов. "Марипар" тоже остановился у Капучино. После ужина, на котором было подано несколько рыб, купленных у рыбаков Кабрутты, пассажиры лодок уснули глубоким сном.
   Как и предсказывал рулевой Вальдес, ветер с наступлением ночи спал, но с первыми лучами солнца он подул опять с северо-востока. Поставили паруса, и обе лодки снова стали подниматься без всяких препятствий, с попутным ветром.
   Против Капучино открывалось устье Апурито, рукава Апуре. Дельта этого могучего притока появилась двумя часами позже. Этим притоком шел "Симон Боливар", выйдя из Кайкары и продвигаясь по колумбийской территории, ограниченной на западе Андами.
   По этому поводу Мигуэль спросил своих двоих товарищей, почему бы Апуре не быть Ориноко с большим правом, чем Атабапо или Гуавьяре?
   -- Вот тебе раз!.. -- засмеялся Фелипе. -- Может ли быть Апуре чем-либо больше простого притока реки, ширина которой здесь доходит до трех тысяч метров?..
   -- И потом, его воды мутны и беловаты, -- воскликнул Варинас, -- тогда как воды Ориноко от самого Боливара чисты и прозрачны!
   -- Пусть будет так, -- сказал Мигуэль, улыбаясь. -- Будем считать Апуре вне конкурса. На нашем пути мы встретим еще много других конкурентов.
   Мигуэль, во всяком случае, мог сказать, что Апуре орошает льяносы гораздо более богатые, чем оринокские, и что он только кажется продолжением главной реки к западу, тогда как в действительности Ориноко течет к северу от самого Сан-Фернандо. Пароходы, которые не могут подняться по Ориноко выше устья, поднимаются по течению Апуре на 500 километров, почти до Пальмирита. Апуре справедливо называют "рекой льяносов", этих обширных пространств, пригодных для всех видов хозяйства, удобных для скотоводства и населенных самым крепким и самым трудолюбивым населением Венесуэлы.
   Следует также заметить -- Жан мог наблюдать это собственными глазами, -- что в этих мутных водах, в которых легко подкрасться к добыче, живут кайманы. Некоторые из этих громадных животных подплывали на несколько шагов к "Галлинетте". Эти гиганты из семейства крокодилов достигают длины 6 метров и в большом количестве водятся в притоках Ориноко. Кайманы равнинных рек достигают сравнительно небольшой длины.
   На предложенный ему юношей вопрос рулевой Вальдес ответил:
   -- Эти животные не все опасны. Среди них есть такие, например бавасы, которые не нападают даже на купающихся. Что же касается кайманов, которые попробовали человеческого мяса, то они бросились бы в самые лодки, чтобы вас съесть.
   -- Пусть только явятся! -- воскликнул Мартьяль.
   -- Нет... пусть уж лучше не являются! -- ответил Жан, показывая рукой на одно из этих чудовищ, громадные челюсти которого закрывались и открывались с большим шумом.
   Впрочем, не одни только крокодилы наполняют воду Ориноко и его притоков. Здесь встречаются также карибы-рыбы, обладающие такой силой, что они одним ударом ломают самые крепкие рыболовные крючки. Следует также остерегаться скатов и электрических угрей. Снабженные довольно сложным аппаратом, они убивают других рыб электрическим разрядом, который небезопасен и для человека.
   В течение этого дня лодки проходили мимо нескольких островов, около которых течение было настолько быстро, что раз или два пришлось употребить бечеву, привязывая ее к крепким древесным корням. Когда лодки проходили мимо острова Вэриха де-Моно, покрытого густым лесом, с "Марипара" раздалось несколько выстрелов и в реку упало с полдюжины уток. Это Мигуэль и его друзья показывали свои охотничьи способности.
   Через несколько минут после этого шлюпка с "Марипара" подплыла к "Галлинетте".
   -- Вот вам, чтобы разнообразить ваш стол!.. -- сказал Мигуэль, предлагая пару уток.
   Жан Кермор поблагодарил Мигуэля; сержант Мартьяль только пробурчал что-то вроде благодарности.
   Расспросив юношу, хорошо ли он провел эти два дня путешествия, и получив утвердительный ответ, Мигуэль пожелал доброго вечера племяннику и дядюшке, после чего шлюпка возвратилась к пироге.
   Как только наступила ночь, обе фальки пристали к острову Пахараль, так как правый берег реки был загроможден скалами.
   Поужинали с большим аппетитом. Утки, приготовленные сержантом Мартьялем, который, как бывший полковой кашевар, умел готовить, имели вкусное и ароматное мясо, гораздо более приятное, чем у европейских уток.
   В десять часов легли спать, по крайней мере юноша растянулся на циновке в отведенной для него части каюты, и дядя, верный своим привычкам, старательно завесил его сеткой от комаров.
   Эта предосторожность была необходима. Каких только насекомых здесь не бывает! Шаффаньон, если верить сержанту Мартьялю, не впал в преувеличение, когда сказал, что "насекомые, может быть, самое большое препятствие при путешествии по Ориноко". Мириады ядовитых жал кусают здесь путешественника, не давая ему никакой пощады. Эти укусы дают воспаление, болезненность которого чувствуется через две недели и вызывает иногда сильную лихорадку.
   С каким старанием поэтому дядюшка приспособил защитную сетку около постели племянника! Затем какие клубы дыма выпустил он из своей трубки, чтобы прогнать хоть на время ужасных насекомых! И какими энергичными ударами он раздавил тех из них, которые старались пролезть в плохо закрытые щели.
   -- Мартьяль, ты себе отобьешь руки, -- повторял несколько раз Жан. -- К чему так стараться?.. Мне решительно ничего не мешает спать...
   -- Нет, -- отвечал солдат, -- я не хочу, чтобы хоть одно из этих мерзких насекомых жужжало у твоих ушей.
   И он продолжал неистовствовать все время, пока слышал жужжание. Затем, когда заметил, что Жан уже заснул, пошел лечь сам. Хотя он и издевался над укусами, считая себя слишком толстокожим для насекомых, однако они кусали его не меньше, чем всякого другого, и он чесался так, что, казалось, дрожала вся лодка.
   На другое утро пироги отвалили от берега и пошли под парусами. Ветер был хотя и неровный, но благоприятный. Низкие густые облака покрывали небо. Шел сильный дождь, и пассажиры должны были прятаться в каютах.
   С самого начала пришлось бороться с сильным течением, так как фарватер реки был сжат цепью маленьких островков. Пришлось даже приблизиться к левому берегу, где течение было слабее.
   Этот берег представлял собой болотистую поверхность, усеянную каналами, озерцами, болотами. В таком виде он тянется от устья Апурито до устья Ароки, на протяжении 200 километров. В этой местности водятся дикие утки. Они носились над равниной, виднеясь черными точками на фоне неба.
   -- Если их здесь столько же, сколько комаров, то это великолепно. Они не так неприятны, не говоря уж о том, что их можно есть! -- воскликнул сержант Мартьяль.
   Он не мог бы придумать более удачного сравнения. Не подтверждает ли это сравнение факт, рассказанный Элизе Реклю со слов Карла Закса, что кавалерийский полк, вынужденный стоять лагерем около одного из болот в этой местности, в течение двух недель питался исключительно дикими утками, причем количество этих птиц в окрестностях нисколько не уменьшалось?
   Охотники с "Галлинетты" и "Марипара" -- еще меньше, чем полк, о котором только что шла речь, -- могли, конечно, уменьшить количество птицы в этой местности. Они удовольствовались тем, что убили их несколько дюжин, а шлюпки подобрали их с поверхности реки. Жан сделал несколько удачных выстрелов, к крайнему удовольствию Мартьяля. Сержант, не желая оставаться ни в чем в долгу у Мигуэля и его товарищей, тотчас же послал им часть дичи.
   В продолжение этого дня рулевым пришлось проявить большую ловкость, чтобы избежать скал, натолкнуться на которые значило бы потерять лодку среди поднявшейся от дождей реки. Помимо скал приходилось лавировать между унесенными течением стволами деревьев. Эти деревья были смыты с острова Замура, который уже несколько лет постепенно размывался водой. Пассажиры пирог могли убедиться, что этот остров близок к полному разрушению.
   К ночи фальки остановились у острова Казимирито. Здесь путешественники нашли приют от внезапно разразившейся бури, которая бушевала с редкой силой. Несколько покинутых хижин, обыкновенно служащих убежищем для охотников за черепахами, дали пассажирам более надежный приют, чем их каюты. Впрочем, сошли на берег только пассажиры "Марипара". Что касается пассажиров "Галлинетты", то, несмотря на приглашение, они остались в лодке.
   К тому же, может быть, высаживаться на острове Казимирито было не совсем осторожно из-за множества обезьян, пум и ягуаров. К счастью, буря заставила этих хищников попрятаться в логовища и лагерь не подвергся их нападению. Впрочем, во время затишья бури слышались иногда рев хищников и дикие крики местных обезьян, вполне заслуженно получивших имя ревунов.
   На следующий день небо прояснилось. За ночь тучи опустились. Крупный дождь, образующийся в верхних слоях атмосферы, сменился мелким а частым, который, впрочем, тоже прошел к рассвету. Временами проглядывало солнце, и установившийся северо-восточный ветер позволил лодкам идти быстро.
   Расширившееся русло Ориноко представляло зрелище, которое не могло не обратить на себя внимания Жана и Мартьяля как уроженцев Нанта. Сержант сказал:
   -- Посмотри, племянник, где мы находимся сегодня...
   Юноша, выйдя из каюты, поместился на носу лодки, парус которой надувался за его спиной. Прозрачный воздух позволял видеть далекие горизонты льяносов.
   Тогда Мартьяль прибавил:
   -- Уж не вернулись ли мы в нашу Бретань?
   -- Я понимаю тебя, -- ответил Жан. -- Здесь Ориноко похоже на Луару...
   -- Да, Жан, на нашу Луару, выше и ниже Нанта!.. Видишь там эти желтые пески?.. Если бы среди них плавало с полдюжины шаланд с большими парусами, мне казалось бы, что мы сейчас прибудем в Сан-Флоран или Мов.
   -- Ты прав, дорогой Мартьяль, сходство поразительно. Впрочем, эти длинные равнины, которые тянутся по обоим берегам, напоминают мне скорее берега нижней Луары около Пеллерена или Пенбефа.
   -- Это правда, племянник, и я готов ждать, когда покажется пароход из Сен-Назера, -- пироскаф, как говорят там, -- греческое слово, которое я никогда не мог понять!
   -- Если мы и увидим этот пироскаф, -- ответил юноша, -- мы все же не сядем на него, дядюшка... пусть он идет своей дорогой... Нант для нас теперь там, где мой отец. Не правда ли?..
   -- Да, там, где полковник. Когда мы разыщем его, когда он узнает, что он не один на свете... он опять спустится по течению этой реки в лодке... потом на "Боливаре"... потом он сядет с нами на пароход, идущий в Сен-Назер, -- уж на этот раз для того, чтобы действительно вернуться во Францию.
   -- Как бы я желал этою! -- пробормотал Жан. Когда он произносил эти слова, его взгляд был направлен к деревьям, отдаленные силуэты которых вырисовывались на юго-востоке. Затем, вспомнив, по-видимому, замечание, которое справедливо сделал Мартьяль относительно сходства Луары и Ориноко в этой части последнего, он сказал:
   -- Есть кое-что, что можно видеть здесь, на этих реках, в известное время года и чего нет ни на верхней, ни на нижней Луаре.
   -- Что такое?..
   -- Это черепахи. Каждый год, около середины марта, они кладут здесь свои яйца и зарывают их в песок.
   -- А, здесь есть черепахи?
   -- Тысячи! Даже та речка, которую ты можешь видеть на правом берегу, прежде чем называться рекой Шаффаньона, называлась рекой черепах.
   -- Если она так называлась, то, вероятно, заслужила это имя... Но до сих пор я не вижу...
   -- Немножко терпения, дядюшка Мартьяль! Хотя время кладки яиц уже прошло, ты все же увидишь черепах в таком количестве, что просто не поверишь...
   -- Но если кладка яиц кончилась, мы не сможем полакомиться яйцами, которые, как мне говорили, очень вкусны...
   -- Великолепны! А их мясо, пожалуй, еще вкуснее. Я надеюсь, что наш рулевой Вальдес ухитрится поймать их несколько штук для супа...
   -- Суп из черепах!.. -- воскликнул сержант.
   -- Да. На этот раз он не будет сделан, как во Франции, из телячьей головки...
   -- Не стоило бы и ехать сюда, так далеко, -- возразил сержант, -- чтобы поесть простого рагу!
   Юноша не ошибался, говоря, что лодки приближались к местности, куда присутствие черепах привлекает окрестных индейцев. Теперь туземцы появлялись здесь только в период рыбной ловли, но раньше они занимали эти места постоянно. Тапаритосы, панаресы, ярусосы, гуагюсы, мапойосы жестоко враждовали между собой из-за черепах. Когда-то жили здесь также и отомакосы, в настоящее время рассеявшиеся в направлении к западу. По рассказам Гумбольдта, эти индейцы, которые воображали, что происходят от "каменных предков", были отличными игроками в мяч, более ловкими, чем даже переселившиеся в Венесуэлу европейские баски. Их считали также "землеедами", которые в случае недостатка рыбы питались глиняными шариками. Впрочем, эта привычка не совсем исчезла среди них и сейчас. Этот порок -- трудно было бы назвать его иначе -- развивается в них с детства. Землееды, или геофаги, поедают землю, как китайцы курят опиум: это их непреодолимая потребность. Шаффаньон встретил несколько человек этих несчастных, которые доходили до того, что слизывали глину с крыш.
   После полудня фальки плыли с большими затруднениями, и их экипаж чрезвычайно утомился. Благодаря пескам фарватер реки здесь очень суживался и течение было очень быстрое.
   С юга, где небо было покрыто грозовыми тучами, доносилось отдаленное громыхание. Против ветра шла сильная гроза. Скоро наступил штиль, только изредка прерывавшийся легким дуновением ветра.
   При таких условиях благоразумие требовало отыскать убежище, так как никогда нельзя заранее знать, чем кончится гроза в Ориноко.
   К несчастью, эта часть реки не представляла ни одного удобного пункта для стоянки. С обеих сторон тянулись бесконечные льяносы, огромные безлесные равнины, на которых ураган смел бы все, не встречая препятствий.
   Мигуэль, желая знать, что намерен предпринять рулевой Мартос, спросил его, не думает ли он встать до завтра на якорь на самой реке.
   -- Это было бы опасно, -- ответил Мартос. -- Наш якорь не выдержал бы. Нас выбросит на пески и разобьет...
   -- Что же в таком случае предпринять?
   -- Постараемся достигнуть какого-нибудь ближайшего поселка, а если это окажется невозможным, спустимся к острову Казимирито, у которого провели прошлую ночь.
   -- Какой же это поселок?
   -- Буэна-Виста на левом берегу.
   Необходимость этого маневра была настолько очевидна, что, не переговорив даже с рулевым "Марипара", Вальдес уже направил свою лодку к упомянутому поселку.
   Паруса висели. Чтобы их не рванул случайный ветер, гребцы убрали их на дно лодок. Впрочем, можно было надеяться, что гроза не разразится раньше как через один-два часа. Облака на юге стояли неподвижно.
   -- Скверная погода, -- сказал Мартьяль, обращаясь к рулевому "Галлинетты".
   -- Да, скверная погода! Постараемся ее предупредить.
   Обе лодки находились в это время на расстоянии не больше пятидесяти шагов одна от другой. При помощи шестов едва удавалось преодолевать силу течения. Впрочем, другого способа передвижения не было. Оставалось поэтому приблизиться к левому берегу, вдоль которого можно было подняться при помощи бечевы.
   На это пришлось употребить целый час. Сколько раз лодкам грозила опасность быть унесенными течением на камни! Наконец благодаря ловкости рулевых, усилиям гребцов, которым помогали, с одной стороны, Мигуэль, Фелипе и Варинас, а с другой -- сержант Мартьяль и Жан, лодкам удалось пристать к левому берегу раньше, чем они были снесены течением.
   Тут взялись за бечеву. Хотя тянуть было тяжело, но по крайней мере не было риска, что лодки унесет течением.
   По предложению Вальдеса лодки были связаны одна с другой, и оба экипажа стали на бечеву.
   Таким образом прошли острова Сейба, Курурупаро и Эстериллеро, а затем и остров Пассо-Редондо, лежащий ближе к правому берегу.
   Временами гроза приближалась. Весь южный горизонт сверкал частыми молниями. Не переставая, гремел гром. К счастью, около восьми часов вечера, когда буря разразилась над путешественниками градом и ветром, обе лодки уже находились в надежном убежище, у деревни Буэна-Виста.
  

Глава седьмая.
МЕЖДУ БУЭНА-ВИСТОЙ И УРБАНОЙ

   В течение ночи гроза натворила много бед. Ее разрушительное действие сказалось на протяжении 15 километров, до самого устья Ароки. В этом легко было убедиться на другое утро, 26 августа, при виде всякого рода обломков, которыми были усеяны желтоватые воды обыкновенно прозрачной реки. Если бы буря застала лодки в открытом месте, от них остались бы лишь бесформенные остовы, а экипаж и пассажиры погибли, и подать им помощь было бы немыслимо. К счастью, Буэна-Висту "чубаско" миновал; центр урагана сосредоточился западнее.
   Буэна-Виста занимает наиболее высокую часть острова, оканчивающегося в сухую погоду обильными песками, которые в дождливую пору покрываются водой. Это позволило "Галлинетте" и "Марипару" добраться до самого поселка.
   Поселка? В сущности, это была всего только кучка хижин, способных приютить до 150-200 индейцев; последние прибывают сюда для сбора черепашьих яиц, из которых добывают особого рода масло, пользующееся хорошим спросом на венесуэльских рынках.
   Таким образом, в августе поселок почти необитаем, так как время кладки черепахами яиц кончается в половине мая. В Буэна-Висте находилось всего человек шесть индейцев, живущих охотой и рыбной ловлей, и, конечно, не у них могли бы лодки запастись провизией, если бы это было нужно. Впрочем, запасов путешественников было достаточно до Урбаны, где нетрудно было их пополнить.
   Главное заключалось в том, чтобы спасти лодки от ужасной бури. К тому же, по совету гребцов, пассажиры высадились на берег, где одно из индейских семейств, занимавшее довольно чистую хижину, предложило им свое гостеприимство. Эти индейцы принадлежали к племени яруросов, которые когда-то считались первыми в крае.
   Семья состояла из мужа -- сильного мужчины, его еще молодой жены, небольшой, но хорошо сложенной женщины, одетой в длинную индейскую рубаху, и двенадцатилетней дочери. К подаркам европейцев они отнеслись неравнодушно. Им дали: для отца -- сигар, для жены и дочери -- маленькое зеркальце и ожерелье из бус. Эти вещи считаются среди венесуэльских туземцев чрезвычайно ценными.
   Из мебели в хижине были только гамаки, подвешенные к потолку, и три или четыре корзины, в которые индейцы складывают одежду и наиболее ценные инструменты.
   Как ни был настроен против этого сержант Мартьялъ, пассажиры "Марипара" и он должны были разделить это гостеприимство сообща, так как ни он, ни его племянник не нашли бы ничего подобного в других хижинах. Мигуэль выказал себя по отношению к обоим французам даже более внимательным, чем его товарищи. Жан Кермор хотя и вел себя несколько сдержанно вследствие грозных взглядов своего дядюшки, все же ближе познакомился со своими товарищами по путешествию. Очень быстро завладела им и маленькая индеанка, которой понравилось ласковое обращение с ней Жана.
   Пока снаружи ревела буря, путешественники проводили время в разговорах. Разговоры эти прерывались оглушительным громом.
   Ни индеанка, ни ее ребенок не обнаруживали ни малейшего страха даже тогда, когда блеск молнии и удары грома раздавались одновременно, что свидетельствовало о близости электрического разряда.
   Несколько раз вблизи хижины, как потом путешественники могли убедиться, молния разбивала соседние деревья.
   Очевидно, индейцы настолько привыкли к этим, обычным на Ориноко, грозам, что не испытывали от них того подавленного настроения, которое в европейских странах овладевает даже животными. Этого нельзя было сказать о Жане. Правда, он не испытывал страха, но, во всяком случае, ему трудно было освободиться от того нервного беспокойства, которое овладевает иногда самыми решительными натурами.
   До полуночи продолжалась беседа гостей индейца, и если бы сержант Мартьяль понимал так же хорошо по-испански, как его племянник, он принял бы в ней самое живое участие.
   Эта беседа, начатая Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, сосредоточилась на вопросе о причине, привлекающей в марте индейцев в эту часть реки.
   Конечно, черепахи посещают и другие места Ориноко, но нигде их не бывает так много, как на песках между речкой Кабулларе и деревней Урбана. По словам индейца, хорошо осведомленного о нравах этих животных, ловкого охотника и рыболова, -- и то, и другое слово одинаково подходят к этой охоте, -- тут в феврале начинают собираться черепахи, причем количество их надо исчислять по меньшей мере в сотнях тысяч!
   Само собой разумеется, что этот индеец, незнакомый с классификациями натуралистов, не мог сказать, к какой породе принадлежат черепахи, водящиеся в таком невероятном количестве по берегам Ориноко. Он довольствовался тем, что охотился за ними вместе с гуахибосами, отомакосами и другими индейцами, к которым присоединяются также метисы соседних льяносов, собирал их яйца, и совсем простым способом -- таким же простым, как и добывание масла из оливы, -- добывал из этих яиц масло. Обыкновенно это делается так: на берег вытаскивается лодка, поперек нее ставятся корзины с яйцами, затем яйца эти разбивают палкой, причем содержимое их, смешанное с водой, стекает на дно лодки. Через час после этого масло поднимается на поверхность; его нагревают, чтобы испарилась вода. Оно становится тогда светлым, и вся операция закончена.
   -- Кажется, -- сказал Жан, ссылавшийся на мнение своего любимого путеводителя, -- масло это превосходно?
   -- Да, превосходно, -- подтвердил Фелипе.
   -- И эти животные, имеющие около метра в окружности, весят не меньше двадцати четырех килограммов, -- добавил Мигу эль.
   -- Еще один маленький вопрос... -- сказал Жан Кермор, обращаясь к Мигуэлю.
   -- Ты слишком много говоришь, племянник, -- пробормотал Мартьяль, теребя свой ус.
   -- Сержант, -- спросил Мигуэль, улыбаясь, -- почему вы мешаете вашему племяннику учиться?
   -- Потому что... потому что ему незачем знать больше своего дядюшки!
   -- Хорошо, -- возразил юноша, -- но я все-таки задам свой вопрос: эти животные опасны?
   -- Они могут оказаться опасными благодаря своей численности. Очутиться на их пути, когда они движутся сотнями тысяч...
   -- Сотнями тысяч?..
   -- Да... Обыкновенно сбор яиц достигает пятидесяти миллионов штук. Принимая же во внимание, что среднее количество яиц одной черепахи достигает сотни, затем, что множество их раздавливается самими черепахами, и, в-третьих, что их остается достаточно, чтобы продолжать род черепах, я считаю среднее число черепах, посещающих пески Монтако в этой части Ориноко, в миллион штук.
   Подсчет Мигуэля не был преувеличен. Действительно, эти животные собираются мириадами, как выразился Реклю, и эта живая лавина, точно наводнение, опрокинула бы на своем пути всякое препятствие.
   Правда, люди уничтожают их в слишком большом количестве, и, может быть, когда-нибудь черепахи исчезнут совершенно. По крайней мере некоторые места улова, к крайнему сожалению индейцев, -- между прочим, и пески Карибена, расположенные несколько ниже устья Меты, -- уже покинуты черепахами.
   Индеец рассказал любопытные подробности о поведении черепах в период кладки яиц. Они ползают тогда по пескам, вырывают ямы, около метра глубиной, и складывают туда яйца. Это продолжается около двадцати дней, начиная с половины марта. Затем они тщательно закидывают вырытые ямы песком, под которым яйца очень быстро созревают.
   Помимо добывания масла туземцы бьют черепах и на мясо, которое очень ценится. Поймать их в воде, однако, почти немыслимо. Их ловят на песке, когда они держатся здесь разъединенно, при помощи палок переворачивая на спину. Это положение -- самое отчаянное для черепах, так как перевернуться опять на лапы без посторонней помощи они не в состоянии.
   -- Есть и люди такие, -- заметил Варинас. -- Если, к несчастью, они падают навзничь, то уже не могут больше встать.
   Этим верным замечанием довольно неожиданно закончилась беседа об оринокских черепахах.
   Тогда Мигуэль, обратившись к индейцу, спросил его:
   -- Скажите, не видали ли вы при проезде через Буэна-Висту двух французских путешественников, которые поднимались вверх по течению реки четыре-пять недель назад?
   Вопрос этот очень интересовал Жана, так как дело шло о его соотечественниках. Поэтому он с некоторым волнением стал ждать ответа индейца.
   -- Два европейца? -- спросил индеец.
   -- Да... два француза.
   -- Пять недель назад? Да... я их видел, -- ответил индеец, -- их лодка останавливалась на сутки как раз там же, где теперь стоят ваши.
   -- Они были в добром здравии? -- спросил юноша.
   -- Да... это были люди крепкого сложения, и они находились в отличном расположении духа. Один из них такой охотник, каким хотел бы быть я, и у него такое ружье, какое хотелось бы иметь мне. Он убил множество пум и ягуаров... Ах! Хорошо стрелять из ружья, которое шлет пулю в голову муравьеда или дикой кошки на расстоянии пятисот шагов!
   Глаза индейца, когда он говорил это, разгорелись. Он был тоже ловким стрелком и страстным охотником.
   Но что мог он сделать со своим посредственным ружьем, луком и стрелами, когда приходилось конкурировать с образцовым ружьем, которым, очевидно, обладал француз?
   -- А его товарищ? -- спросил Мигуэль.
   -- Его товарищ? -- ответил индеец. -- О, он искатель растений...
   В это время индеанка произнесла несколько слов на туземном наречии, которого не могли понять путешественники, и вслед за этим ее муж сказал:
   -- Да... да... я дал ему стебель одного редкого растения... и он был так доволен, что захотел сделать при помощи какой-то машины наше изображение на маленьком зеркале...
   -- Вероятно, фотографию, -- сказал Фелипе.
   -- Не покажете ли вы его нам? -- спросил Мигуэль. Девочка оставила свое место около Жана, открыла один из ящиков, стоявших на полу, вынула оттуда "изображение" и подала его юноше.
   Это действительно была фотография. Индеец был снят в своей любимой позе: в шляпе и плаще; направо от него стояла жена в длинной рубахе, с ожерельями на руках и ногах, налево -- девочка, гримасничающая, точно счастливая обезьянка.
   -- Вы не знаете, что сталось с этими французами? -- спросил Мигуэль индейца.
   -- Я знаю, что они переплыли реку, чтобы отправиться в Урбану. Оттуда, оставив лодки, они взяли направление через льяносы к востоку.
   -- Они были одни?
   -- Нет, с ними был проводник и несколько человек индейцев из племени мапойосов.
   -- И со времени их отъезда вы о них ничего не слышали?
   -- Нет.
   Что в самом деле сталось с обоими путешественниками, Жаком Хелло и Германом Патерном? Не было ли основания опасаться, что они погибли в этой экспедиции, к востоку от Ориноко?.. Не предали ли их индейцы?.. Не угрожала ли им в данный момент какая-либо опасность в этих малоизвестных краях?.. Жан знал, что Шаффаньон больше всего пережил опасностей от своей собственной охраны. Когда он исследовал Кору, то спас свою жизнь лишь тем, что убил проводника, который хотел его предать. При мысли, что оба его соотечественника могли погибнуть, как и многие другие исследователи этой части Южной Америки, юноша почувствовал сильное волнение...
   Вскоре после полуночи буря начала стихать. Небо прояснилось.
   -- Будет хороший день, -- заметил индеец, когда его гости покидали хижину.
   Действительно, лучше всего было вернуться к лодкам, так как ночь обещала быть тихой и сухой. В каютах на циновках было, конечно, гораздо удобнее спать, чем на земляном полу индейской хижины.
   На другой день с восходом солнца пассажиры были уже готовы покинуть Буэна-Висту. Солнце поднималось на довольно чистом небе; кроме того, подул северо-восточный ветер, так что можно было поставить паруса.
   Впрочем, путь до Урбаны, где предполагалось остановиться на сутки, был короткий. При благоприятных обстоятельствах можно было добраться до нее после полудня.
   Мигуэль и его два друга, сержант Мартьяль и Жан Кермор распрощались с индейцем и его семьей. Затем, поставив паруса, "Галлинетта" и "Маринар" двинулись по узкому фарватеру между песками. Стоило наступить, однако, разливу, и река залила бы все эти пески, раскинувшись в ширину на несколько километров.
   Сержант Мартьяль и юноша расположились в своей лодке перед каютой, чтобы подышать свежим воздухом. Парус защищал их от солнца, которое жгло, несмотря на ранний час.
   Сержант Мартьяль под впечатлением вчерашнего разговора, из которого он усвоил только часть, начал беседу такими словами:
   -- Скажи, пожалуйста, Жан, ты веришь всем этим россказням индейца?
   -- О чем?
   -- Да об этих тысячах черепах, которые разгуливают в окрестностях.
   -- Почему же нет?..
   -- Мне кажется уж очень необычайным! Ну, легионы крыс -- это возможно... их видели... Но легионы этих животных, величиной по метру!..
   -- Их видели тоже.
   -- Кто же видел?
   -- Прежде всего индеец.
   -- Ну, это его сказки!
   -- Затем путешественники, которые поднимались по течению Ориноко, также говорят об этом.
   -- О! Это в книгах, -- ответил сержант Мартьяль, очень недоверчиво относившийся к печатному слову.
   -- Ты не прав, дядюшка! Это очень правдоподобно и, прибавлю, даже вполне достоверно.
   -- Хорошо... хорошо!.. Во всяком случае, если это и правда, то я не думаю, чтобы, как говорил Мигуэль, было очень опасно встретить так много черепах на своем пути!
   -- Однако... если они загородят тебе дорогу...
   -- Что ж такое... можно идти по их спинам, черт возьми!
   -- А опасность быть раздавленным, если оступишься...
   -- Ничего!.. Я все же хотел бы это видеть, чтобы поверить...
   -- Мы приехали слишком поздно, -- ответил Жан. -- Месяца четыре назад ты мог бы убедиться в этом собственными глазами.
   -- Нет, Жан, нет!.. Все эти рассказы выдуманы путешественниками, чтобы соблазнить честных людей, предпочитающих сидеть дома...
   -- Есть и честные путешественники, дядюшка!
   -- Если существует здесь столько черепах, то как же мы не видим ни одной?.. Посмотри на эти пески... Где же покрывающие их черепахи?.. Подожди, я не требователен... я не хочу их сотнями тысяч, этих черепах, я хочу всего только пятьдесят... десяток -- одним словом, столько, чтобы сделать вкусный суп, в который я мог бы с удовольствием обмакнуть хлеб...
   -- Ты дашь мне половину тарелки этого супа, не правда ли, дядюшка?
   Между тем обе лодки дружно продолжали подниматься вверх по течению, подгоняемые попутным ветром. Пока они шли левым берегом, ветер оставался благоприятным и прибегать к шестам не пришлось.
   Так продолжалось путешествие до устья Ароки, важного притока Ориноко, в которое он вливает воды, рожденные на самом склоне Анд и не смешанные ни с какими другими, так как в его узком бассейне нет ни одного притока.
   Около одиннадцати часов утра пришлось перевалить на другую сторону реки, так как Урбана лежит на правом берегу.
   Здесь начались довольно большие затруднения, несколько замедлившие путь. Фарватер поворачивал среди песков крутыми изгибами. Иногда благодаря этому вместо попутного ветер оказывался встречным. Приходилось убирать паруса, идти при помощи шестов, и так как течение здесь было очень быстрое, то, чтобы справиться с ним, пришлось взяться за работу всем поголовно.
   Было два часа пополудни, когда "Галликетта" и "Марипар", одна за другой, достигли острова, носящего то же имя, что и городок Урбана. Панорама этого острова была иной, чем у прибрежных льяносов; он оказался лесистым и носил на себе даже следы агрокультуры. В этой части реки такое можно видеть редко, так как индейцы занимают ся исключительно охотой, рыбной ловлей и собиранием черепашьих яиц, что, вопреки мнению сержанта Мартьяля, занимает громадное число рук.
   Так как гребцы были очень утомлены, проработав под палящим полуденным солнцем несколько часов, то рулевые сочли необходимым сделать часовую остановку, чтобы поесть, а затем и отдохнуть. До Урбаны можно было успеть добраться к вечеру. Действительно, стоило обогнуть остров, и деревня тотчас же открывалась перед глазами. Это последний поселок на среднем Ориноко перед Карибеном, расположенным в 200 километрах выше, у устья Меты. Фальки пристали к берегу, и пассажиры сошли на землю, где и расположились в тени развесистых деревьев.
   Вопреки желанию сержанта Мартьяля, между пассажирами обеих лодок начали устанавливаться более или менее близкие отношения, что было, конечно, вполне естественно в подобном путешествии. Держаться обособленно было бы противно здравому смыслу. Мигуэль не скрывал своей симпатии к молодому Кермору, и последний, в силу простой любезности, не мог быть вполне равнодушен к оказываемому ему вниманию. Сержанту Мартьялю приходилось волей-неволей примириться с тем, чему он не мог помешать. Но, проявляя некоторую склонность к снисходительности, он внутренне бранил себя за свою слабость и глупость.
   На острове, который отчасти был возделан людьми, дичи, по-видимому, не было. Лишь несколько уток летали над поверхностью реки. Поэтому охотники и не предпринимали никакой охоты, тем более что в Урбане они могли достать все нужное для пополнения провизии лодок.
   Эта остановка прошла в разговорах. Гребцы разлеглись под сенью деревьев и отдыхали.
   Около трех часов Вальдес дал сигнал к отъезду, и лодки тотчас отвалили. Сначала пришлось подниматься на шестах до верхней оконечности острова. Оттуда оставалось только пересечь наискось реку.
   Эта последняя часть перехода прошла без всяких приключений, и обе лодки еще засветло пристали к деревне Урбана.
  

Глава восьмая.
ПЫЛЬНОЕ ОБЛАКО НА ГОРИЗОНТЕ

   Урбану можно назвать столицей среднего Ориноко. Это самый важный пункт между Кайкарой и Сан-Фернандо на Атабапо. Один из этих двух городов расположен на повороте реки, где Ориноко меняет свое направление с востока на запад на южное; другой -- на том повороте реки, где она меняет южное направление на восточное.
   Само собой разумеется, что это гидрографическое расположение отвечает действительности в том случае, если взгляд Мигуэля основательнее взглядов Фелипе и Варинаса. Так, впрочем, оно обозначено и на существующих картах Ориноко.
   Во всяком случае, только 600 километров отделяли географов от слияния трех рек, где этот вопрос должен был разрешиться.
   На правом берегу реки возвышается небо а холм Зерро, носящий то же название, что и городок, расположенный у его подошвы. Во время нашего рассказа число жителей Урбаны достигало 350-400 человек, ютившихся в сотне домов, все это были по преимуществу мулаты, смесь индейцев с испанцами. Это малокультурный народ; только немногие из них занимаются скотоводством. За исключением сбора черепашьих яиц, которым жители занимаются в короткий сезон, всю остальную часть года они посвящают исключительно охоте или рыбной ловле. Впрочем, живут здесь довольно сносно, и раскинутые между банановыми деревьями на берегу постройки производят впечатление редкого в этих краях достатка.
   Митуэль, Фелипе и Варинас, сержант Мартьяль и Жан Кермор рассчитывали остаться в Урбане только на одну ночь. С пяти часов вечера, когда они прибыли, им было достаточно времени для того, чтобы возобновить запасы мяса и овощей, так как городок был в состоянии удовлетворить все их нужды.
   Лучше всего, конечно, было обратиться к гражданскому губернатору города, который поспешил предложить к услугам пассажиров свое жилище.
   Это был мулат лет пятидесяти. Власть его как гражданского губернатора простирается над льяносами всего округа, и ему подчиняется речная полиция. Он жил здесь со своей женой и полудюжиной детей, от шести до восемнадцати лет, цветущими и крепко сложенными мальчиками и девочками.
   Когда он узнал, что Мигуэль и его два товарища были видными гражданами Боливара, он отнесся к ним еще более любезно и пригласил провести вечер в своем доме.
   Приглашение было сделано и пассажирам "Галлинетты". Жак Кермор был тем более рад, что это давало ему возможность осведомиться о судьбе его двух соотечественников, о которых он не переставал беспокоиться.
   Рулевые Вальдес и Мартос прежде всего позаботились о том, чтобы снабдить лодки всей необходимой провизией: сахаром, мясом и в особенности мукой, добываемой из смолотого между двумя камнями растения маниоки, обычно употребляемой, вернее даже, исключительно употребляемой в пределах среднего Ориноко. Обе лодки остановились в маленькой бухте, которая служила местным портом; здесь стояло несколько мелких лодок и рыбачьих пирог. Тут же находилась и третья фалька, под охраной туземца.
   Это была лодка французских путешественников Жака Хелло и Гермапа Патерна. Гребцы ожидали их возвращения в Урбану уже шесть недель и, не получая никаких вестей, очень беспокоились об их судьбе.
   Пообедав на своих лодках, пассажиры отправились в губернаторский дом.
   Вся семья последнего находилась в приемной, очень просто меблированной: стояли стол и стулья, обитые оленьей кожей, а стены были украшены охотничьими принадлежностями.
   На вечер были приглашены несколько граждан Урбаны и, между прочим, один из окрестных жителей. Последний не был совсем незнаком Жану благодаря тому, что он описан в книге Шаффаньона, который встретил у него во время своего путешествия весьма радушный прием. Вот что он говорит: "Маршаль, венесуэлец, немолодых уже лет, поселился лет пятнадцать назад в Тигре; расположенной несколько выше Урбаны. Этот Маршаль -- очень неглупый человек. Он занимается скотоводством, построил изгородь, в которой находится около ста животных. За ними ухаживают несколько индейцев с их семьями. Вокруг этой изгороди раскинуты поля маниоки, маиса и сахарного тростника, окаймленные великолепными банановыми деревьями и вполне достаточные для пропитания этого маленького счастливого и мирного уголка с его обитателями".
   Маршаль, приехавший в Урбану по каким-то своим делам, как раз застал прибытие лодок. Он приплыл в город на небольшой лодочке с двумя гребцами и, остановившись у своего друга-губернатора, оказался таким образом естественным гостем среди других приглашенных на этот вечер.
   Маршаль нашел большое удовольствие для себя в беседе с Жаном Кермором на местном языке. Он напомнил ему, что лет пять назад его соотечественник жил у него некоторое время -- к сожалению, весьма короткое.
   -- Но он очень нетерпеливо стремился скорее продолжать свое путешествие, -- прибавил Маршаль. -- Это был отважный исследователь. Пренебрегая опасностями, он поднялся по реке вплоть до ее истоков, рискуя при этом жизнью.
   Когда Маршаль и губернатор узнали, какую цель преследовали Мигуэль, Фелипе и Варинас, то, как показалось Жану, они посмотрели друг на друга с некоторым недоумением. Для них вопрос об Ориноко был разрешен давно, и притом в пользу мнения Мигуэля.
   Хотя Маршаль и имел вполне определенное мнение относительно Атабапо и Гуавьяре, тем не менее он не переставал поощрять всех трех членов Географического общества к продолжению изысканий до слияния трех рек.
   -- Для науки это будет только полезно, -- сказал он. -- Кто знает, может быть, вы привезете из вашей экспедиции какое-нибудь важное научное открытие!..
   -- Мы надеемся на это, -- ответил Мигуэль, -- так как нам предстоит посетить почти совершенно неизвестные местности, если -- придется пробираться за Сан-Фернандо.
   -- Проберемся! -- подтвердил Фелипе.
   -- Пойдем так далеко, как это будет нужно, -- прибавил Варинас.
   Сержант Мартьяль понял лишь часть этого разговора, который ему переводил урывками племянник. Его очень удивляло, что люди с нормальным рассудком могли интересоваться вопросом, "из какой дыры вытекает та или другая река".
   -- Впрочем, -- пробормотал он, -- если бы все люди были мудрецами, то не строили бы такого количества сумасшедших домов!
   Между тем разговор перешел на двух французов, возвращения которых тщетно ожидали в Урбане. Приехав в город, они были приняты губернатором. Маршаль тоже знал их, так как после отъезда из Урбаны они останавливались на день в его доме в Тигре.
   -- А со времени их отъезда вы ничего не слышали о них? -- спросил Мигуэль.
   -- Решительно ничего, -- ответил губернатор. -- Мы не раз опрашивали жителей льяносов, возвращавшихся с востока, но они утверждают, что не встречали их. -- Разве у них не было намерения подняться по течению Ориноко? -- спросил Жан.
   -- Да, мое дорогое дитя, -- ответил Маршаль, -- и они рассчитывали при этом останавливаться по пути в прибрежных деревнях. Как они сказали мне, они путешествуют несколько наугад. Один из них, Герман Патерн, с таким рвением занимается гербаризацией, что готов был рискнуть жизнью для того, чтобы открыть новое растение. Другой, Жак Хелло, образцовый охотник, питал страсть к географии, к определению местностей, к изысканиям источников. А такая страсть уводит далеко... очень далеко, иногда... слишком далеко, может быть... А когда надо возвращаться...
   -- Будем надеяться, -- сказал Варинас, -- что с этими двумя французами никакой беды не случилось!
   -- Надо надеяться, -- ответил губернатор, -- хотя их отсутствие продолжается уже слишком долго!
   -- Вы наверно знаете, что они должны были вернуться в Урбану? -- спросил Фелипе.
   -- В этом отношении не может быть никаких сомнений, так как их лодки ожидают здесь со всеми коллекциями и принадлежностями.
   -- Когда они отправились отсюда, -- спросил Жан, -- у них был проводник?.. охрана?
   -- Да... несколько мапойосов, которых я раздобыл для них, -- ответил губернатор.
   -- Вы надеетесь на этих людей? -- спросил Мигуэль.
   -- Насколько вообще можно надеяться на местных индейцев.
   -- А известно ли, -- спросил Жан, -- какую часть территории они намерены были исследовать?
   -- Насколько я знаком с целью их путешествия, -- ответил Маршаль, -- они должны были направиться в Сьерра-Матапею, к востоку от Ориноко, -- область очень мало известную и посещаемую только яруросами и мапойосами. Ваши оба соотечественника и начальник охраны были на лошадях, остальные индейцы, в числе пяти человек, сопровождали их пешком, неся мешки.
   -- Местность к востоку от Ориноко подвержена наводнениям? -- спросил Жан Кермор.
   -- Нет, -- ответил Мигуэль, -- поверхность ее льяносов гораздо выше уровня моря.
   -- Это действительно так, господин Мигуэль, -- прибавил губернатор, -- но там бывают землетрясения, как вам известно, очень частые в Венесуэле.
   -- Во всякое время? -- спросил юноша.
   -- Нет, -- заметил Маршаль, -- в известные периоды; еще недавно, с месяц назад, мы ощущали довольно сильные колебания почвы, распространявшиеся до моего дома в Тигре.
   Действительно, известно, что венесуэльская почва часто подвергается вулканическим колебаниям, хотя в ее горах нет кратеров. Гумбольдт назвал даже эту страну "страной наиболее частых землетрясений". Это название было к тому же подтверждено разрушением в XVI веке города Куманы, который вторично был разрушен 150 лет спустя, причем окрестности его дрожали в течение пятнадцати месяцев подряд. Затем, разве не была подвержена сильным землетрясениям территория Анд, Мезида? Не были ли также погребены под развалинами Каракаса 12 000 жителей? Эти катастрофы, стоившие тысячи жертв, всегда возможны в испано-американских провинциях. И теперь тоже, с некоторого времени, в восточных областях Ориноко ощущались колебания почвы.
   Когда относительно двух французов все было выяснено, Маршаль приступил к расспросам сержанта Мартьяля и его племянника.
   -- Мы знаем теперь, -- сказал он, -- почему предприняли это путешествие по Ориноко Мигуэль, Варинас и Фелипе. Ваше путешествие, вероятно, имеет иную цель...
   Сержант Мартьяль хотел сделать жест отрицания, но по знаку Жана должен был воздержаться от своего презрения к географическим вопросам, интересным, с ето точки зрения, разве лишь для фабрикантов.
   Юноша рассказал тогда свою историю, передал те мотивы, которые заставили его покинуть Францию, и намекнул, с какими чувствами он поднимался вверх по течению Ориноко в надежде получить какие-либо сведения в Сан-Фернандо, откуда отправлено было последнее письмо полковника Кермора, его отца.
   Старый Маршаль не мог скрыть волнения, которое ему причинил этот ответ. Он взял Жана за руки, обнял его и поцеловал в лоб, что, может быть, заставило сержанта несколько поворчать. После этого он пожелал юноше полного успеха в достижении намеченной цели.
   -- Но вы, господин Маршаль, или вы, господин губернатор, ничего не слышали о полковнике Керморе? -- спросил юноша.
   Последовал отрицательный ответ.
   -- Может быть, -- сказал губернатор, -- полковник Кермор и не останавливался в Урбане?.. Однако это было бы странно, так как редко случается, чтобы лодки не заходили сюда пополнить свою провизию... Это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом году, говорите вы?
   -- Да, сударь, -- ответил Жан. -- Вы тогда уже были здесь, в этом городке?
   -- Без сомнения, и я никогда не слыхал, чтобы полковник Кермор проезжал здесь.
   Казалось, полковник нарочно скрывался под каким-то псевдонимом со времени своего отъезда.
   -- Но это ничего не значит, мое дорогое дитя! Не может быть, чтобы ваш отец не оставил следов своего пребывания в Сан-Фернандо. Там вы получите те сведения, которые обеспечат успех ваших поисков.
   Беседа продолжалась до десяти часов вечера. Затем гости губернатора, попрощавшись с его приветливой семьей, вернулись на лодки, которые должны были отплыть на другой день с восходом солнца.
   Жан растянулся на своей циновке в каюте; за ним, окончив свою обычную охоту на комаров, улегся на койку и сержант Мартьяль.
   Оба заснули, но их сон продолжался недолго.
   Около двух часов их разбудил непрерывный и всеусиливающийся шум.
   Это было точно отдаленное громыхание грома, но с последним смешивать его все-таки было нельзя. В то же время, поддавшись какому-то странному колебанию, воды реки всколыхнулись, и "Галлинетта" закачалась.
   Сержант Мартьяль и юноша поднялись, вышли из каюты и встали около мачты.
   Рулевой Вальдес и его гребцы, стоя на носу фальки, всматривались в горизонт.
   -- Что случилось, Вальдес? -- спросил Жан.
   -- Право, не знаю...
   -- Приближается гроза, что ли?
   -- Нет... небо чисто... ветер дует с востока... он слабый...
   -- Откуда же это смятение?
   -- Право, не знаю... не знаю... -- ответил Вальдес.
   В самом деле, это было необъяснимо, если не предположить, что где-нибудь вверху или ниже по течению образовался внезапный разлив реки. От капризното Ориноко можно было ожидать всего.
   На борту "Марипара" пассажиры и экипаж были в таком же изумлении.
   Мигуэль и его два друга, выйдя из каюты, тщетно старались объяснить причину этого странного явления.
   Обмен мнениями между обеими лодками не привел ни к какому правдоподобному объяснению.
   К тому же движение воды, которое ощущалось лодками, не миновало и берега. Поэтому почти в то же самое время жители Урбаны, покинув свои дома, высыпали на берег.
   Маршаль и губернатор поспешили к толпе, которую начала уже охватывать паника.
   Было 4 часа 30 минут утра, и скоро должен был наступить рассвет.
   Пассажиры обеих лодок вышли на берег и обратились с расспросами к губернатору.
   -- Что такое происходит? -- спросил Мигуэль.
   -- Вероятно, в Сьерра-Матапее землетрясение, -- ответил губернатор, -- и сотрясение ощущается даже под водой.
   Мигуэль присоединился к этому мнению.
   Не могло быть сомнений, что местность подвержена была сейсмическим колебаниям, очень частым на территории льяносов.
   -- Но есть еще что-то... -- заметил Мигуэль. -- Вы слышите, с востока доносится точно какое-то жужжание?
   Действительно, прислушавшись, можно было различить точно отдаленный храп, определить происхождение которого, однако, было невозможно.
   -- Подождем, -- сказал Маршаль. -- Я не думаю, чтобы Урбане грозила какая-либо опасность.
   -- Это и мое мнение, -- заявил губернатор, -- поэтому можно спокойно вернуться в дома.
   Предположение об отсутствии опасности было довольно вероятно, тем не менее только немногие жители последовали этому совету. К тому же начиналось утро, и, может быть, зрение могло дать объяснение тому явлению, которого не могло определить ухо.
   В течение трех часов шум в отдалении все нарастал самым странным образом. Казалось, что его производило что-то скользящее или ползущее по земле. Тяжелый и ритмичный, этот звук передавался на противоположный берег реки. Что колебание почвы можно было приписать землетрясению, центр которого находился в Сьерра-Матапее, -- в этом ничего не было невероятного. Городок не в первый раз испытывал подобные явления. Что же касается надвигающегося грохота, похожего на шум приближающейся огромной армии, то никто еще не подозревал его настоящей причины.
   Губернатор и Маршаль, сопровождаемые пассажирами обеих лодок, направились к одному из ближайших холмов, чтобы осмотреть окрестность на большем расстоянии.
   Солнце поднималось на совершенно чистом небе, точно наполненный светящимся газом огромный воздушный шар, гонимый ветром к берегам Ориноко. На горизонте не было ни одного облачка, ни малейшего указания, что день может стать грозовым.
   Поднявшись на 30 метров, наблюдатели бросили взгляд к востоку.
   Перед ними открывалась бесконечность обширной зеленеющей равнины, "безмолвного травяного моря", как живописно определяет ее Элизе Реклю. Правда, это море было не совсем спокойно. Должно быть, оно действительно колебалось в самой глубине, потому что в расстоянии 4-5 километров над льяносами поднимались облака песчаной пыли.
   -- Это, -- сказал, вглядываясь в даль, Маршаль, -- пыль, поднимающаяся с почвы.
   -- Однако ее поднимает не ветер... -- заметил Мигуэль.
   -- Действительно, ветер чуть заметен, -- отвечал Маршаль. -- Неужели же это от сотрясения почвы?.. Нет... это объяснение не подходит...
   -- И потом, -- прибавил губернатор, -- этот шум... точно от тяжелой поступи...
   -- Что же это, наконец, такое?! -- воскликнул Фелипе.
   В этот момент, точно в ответ на вопрос Фелипе, раздался выстрел, который повторило эхо в холмах Урбаны и за которым последовали еще выстрелы.
   -- Ружейные выстрелы!.. -- воскликнул сержант Мартьяль. -- Это ружейные выстрелы, или я ничего не понимаю!
   -- Должно быть, на равнине есть охотники, -- заметил Жан.
   -- Охотники, мое дорогое дитя?.. -- ответил Марша ль. -- Они не подняли бы такой массы пыли... Или их целый легион.
   Тем не менее трудно было предположить, чтобы услышанные выстрелы были произведены не револьверами или карабинами. Даже на желтом фоне пыльного облака можно было заметить легкий белый дымок.
   К тому же раздались новые выстрелы, и, как отдаленны они ни были, легкий ветер отчетливо донес их до города.
   -- По-моему, -- сказал Мигуэль, -- мы должны отправиться в эту сторону и разузнать, в чем дело...
   -- И помочь людям, которые, может быть, нуждаются в помощи, -- прибавил Варинас.
   -- Кто знает, -- сказал Жан. -- Может быть, это мои соотечественники.
   -- Значит, им приходится иметь дело с целой армией: только тысячи людей могут поднять такое количество пыли!.. Вы правы, Мигуэль, спустимся на равнину...
   -- Хорошо вооруженные, -- прибавил Мигуэль.
   Эта мера была необходима, если предчувствие Жана Кермора не обманывало его, если действительно это были оба француза, которые защищались от нападения местных индейцев.
   В несколько минут каждый из присутствующих успел сбегать -- кто к себе домой, кто к лодкам. Губернатор и несколько горожан, трое географов, сержант Мартьяль и его племянник, с револьверами у пояса, с карабинами за плечами, направились к равнине, обходя холмы Урбаны.
   К ним присоединился также и Маршаль, который с нетерпением ждал объяснения непонятного явления.
   Маленький отряд двинулся скорым шагом, а так как облако пыли шло ему навстречу, то разделявшее их расстояние в 3-4 километра можно было пройти в самое короткое время.
   К тому же даже на этом расстоянии можно было бы различить человеческие фигуры, если бы не мешали тустые облака пыли. Впрочем, можно было разглядеть огонь выстрелов, которые раздавались по временам все более и более явственно для уха. Тяжелый и ритмичный шум становился отчетливее по мере того, как приближалась еще не видная для глаз, низкая, ползущая масса.
   Пройдя еще один километр, Мигуэль, который шел во главе отряда рядом с губернатором, держа наготове ружье, вдруг остановился, и из груди его вырвался крик удивления. Этому крику вторил сержант Мартьяль.
   А! Старый солдат не верил нашествию тысяч черепах, которые в период кладки яиц наводняют пески Ориноко между устьем Ароки и песчаными мелями Карибена... Так вот, это были именно они!
   -- Черепахи... это черепахи! -- воскликнул Мигуэль, и он не ошибся.
   Да!.. Это были черепахи... Сотни тысяч, может быть, больше. И все они двигались к правому берегу реки. Но почему? Это было совершенно ненормальное явление, выходившее из рамок привычек этих животных, так как время кладки яиц давно прошло...
   Маршаль ответил на этот вопрос, который пришел всем в голову.
   -- Я думаю, что эти животные испугались землетрясения... Вероятно, выгнанные из вод Тортуги и Суапура, которые вышли из берегов, они приползли искать себе убежища в Ориноко, а может быть, и дальше. Их толкнул на это инстинкт самосохранения.
   Объяснение было очень простое и единственно возможное.
   Получив объяснение этого нашествия черепах, нужно было уяснить себе причину выстрелов. Кому необходимо было защищаться от этих черепах? И потом, что могли сделать пули против их непроницаемых панцирей?..
   Скоро оказалось возможным объяснить себе и это.
   Черепахи продвигались компактной массой, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, что двигается огромная поверхность из панцирей, покрывшая собой пространство в несколько квадратных километров.
   На этой движущейся поверхности метались из стороны в сторону различные животные которые, чтобы спастись и не быть раздавленными, должны были взобраться на нее. В одном месте, застигнутые врасплох этим нашествием, бегали и прыгали обезьяны-ревуны, которые, выражаясь словами сержанта Мартьяля, находили эту поверхность глупой. В другом месте можно было заметить несколько пар хищников -- завсегдатаев венесуэльских провинций -- ягуаров, пум, таких же страшных для человека и здесь, как если бы они бегали в лесу или по равнине. От этих-то хищников и защищались два человека с помощью ружей и револьверов. Уже несколько трупов валялось на спинах черепах. Волнообразные движения этих животных не могли не стеснять людей, с трудом удерживавшихся на них в равновесии, тогда как четвероногие и обезьяны чувствовали себя гораздо лучше.
   Кто были эти два человека? Ни Маршаль, ни губернатор не могли их узнать за дальностью расстояния. Во всяком случае, по их костюмам можно было видеть, что это не были ни яруросы, ни мапойосы, ни какие-либо другие индейцы, посещающие территорию среднего Ориноко.
   Не были ли уж это в самом деле те два француза, которые отправились в восточные равнины и возвращения которых тщетно ожидали? Суждено ли было Жану Кермору -- ему пришла эта мысль в голову -- увидеть соотечественников?..
   Маршаль, Мигуэль, Фелипе, Варинас, губернатор и те из жителей, которые отправились с ним, замедлили шаги... Следовало ли двигаться дальше?.. Конечно, нет... Остановленные первой шеренгой черепах, они должны были бы вернуться назад, не имея возможности соединиться с теми двумя людьми, которых осаждали со всех сторон хищники.
   Жан настаивал, чтобы все тотчас же двинулись к ним на помощь, нисколько не сомневаясь, что эти люди были -- французский путешественник и его товарищ, натуралист...
   -- Это невозможно, -- сказал Маршаль, -- и бесполезно... Мы только подвергли бы себя бесполезному риску, не оказав им никакой помощи... Лучше дать возможность черепахам достигнуть реки... Там их масса рассеется сама собой...
   -- Конечно, -- сказал губернатор, -- но нам грозит серьезная опасность!
   -- Какая?..
   -- Если эти десятки тысяч черепах встретят на своем пути Урбану, если они не изменят направления своего пути, достигнув реки... наши дома пропали!..
   К несчастью, ничем нельзя было отвратить этой катастрофы. Обойдя холмы, медленно движущаяся, но ни перед чем не останавливающаяся лавина приближалась к Урбане, от которой ее отделяло не больше 200 метров. Все было бы раздавлено, опрокинуто, уничтожено внутри города... "Трава не растет там, где прошли враги", -- говорит старинная поговорка... Точно так же можно было бы сказать и теперь. Не осталось бы ни одного дома, ни одной хижины, ни одного деревца, ни одного кустика там, где прошла бы эта масса черепах...
   -- Огня... огня! -- воскликнул Маршаль.
   Огонь-это было единственное препятствие, которое можно было противопоставить такому нашествию.
   При мысли об опасности, которая им угрожала, жители городка, женщины и дети, охваченные паникой, кричали от ужаса... Мысль Маршаля мигом была понята, и пассажиры лодок, их экипаж -- все принялись за работу.
   Перед городом расстилалась широкая равнина, покрытая густой травой, которая благодаря двум жарким дням совершенно высохла и среди которой поднимались фруктовые деревья, покрытые уже плодами.
   Нужно было пожертвовать этими плантациями.
   В десяти или двенадцати местах, в расстоянии ста шагов от Урбаны, была подожжена трава. Пламя сразу охватило сушь, точно вырываясь из-под земли. Густой дым смешался с облаками пыли, которую ветер относил к реке.
   Тем не менее масса черепах все продвигалась вперед; конечно, она продвигалась бы до тех пор, пока первые ряды черепах не дошли до огня, который тогда потухнет...
   Таким образом, несчастье не было бы предупреждено и от Урбаны, раздавленной и разрушенной, остались бы только развалины...
   Случилось, однако, иначе: средство, предложенное Маршалем, должно было подействовать...
   Прежде всего сержант Мартьяль, Мигуэль, его друзья и те из жителей, которые были вооружены, встретили хищников огнем из ружей, так как оба человека, находившиеся на массе черепах, защищались от хищных животных, по-видимому, уже последними снарядами.
   Встреченные перекрестным огнем, несколько хищников упали под пулями, другие, испуганные пламенем, обратились в бегство, повернув к востоку, вслед за обезьянами, которые бежали впереди других животных, наполняя воздух ревом.
   В этот момент можно было заметить, что оба человека бросились к линии огня, чтобы добраться до нее раньше черепах, которые двигались к ней довольно медленно...
   Минуту спустя Жак Хелло и Герман Патерн -- это были они -- находились в безопасности около Маршаля. А масса черепах, свернув в сторону от огня, который пылал на протяжении километра, спустилась к реке и исчезла в водах Ориноко.
  

Глава девятая.
ТРИ ПИРОГИ ПЛЫВУТ ВМЕСТЕ

   Вследствие этого неожиданного нашествия, которое грозило совершенно уничтожить Урбану, отправление пирог задержалось на сутки. Так как оба француза намеревались продолжать обследование Ориноко до Сан-Фернандо на Атабапо, то не лучше ли было ехать вместе с ними? А в этом случае, чтобы дать им время отдохнуть и приготовиться к дальнейшему пути, не лучше ли было отложить отъезд до следующего дня?..
   Конечно, так и решили Мигуэль, Фелипе и Варинас. После этого всякий удивился бы, если бы дядюшка с племянником оказались иного мнения. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн, имея собственную пирогу, не были никому помехой, и, что бы ни думал сержант Мартьяль, для трех лодок идти вместе было безопаснее.
   -- Не забудь, что это соотечественники, -- сказал ему Жан Кермор.
   -- Немного молоды они! -- пробормотал сержант Мартьяль, покачав головой.
   Так как всем интересно было узнать их историю, то французы поспешили рассказать ее.
   Жак Хелло, 26 лет, был родом из Бреста. После нескольких удачно исполненных поручений ему предложено было министром народного просвещения обследовать территорию Ориноко. Он прибыл к устьям этой реки шесть недель назад.
   Этот молодом человек считался замечательным исследователем, в котором храбрость сочеталась с благоразумием и поведение которого дало уже много доказательств его выносливости и энергии. Его черные волосы, блестящие глаза, цвет лица, которому горячая кровь придавала много живости, рост выше среднего, крепкое телосложение и естественное изящество всей фигуры невольно располагали к нему. Его серьезное и в то же время веселое лицо вызывало к себе симпатию с первого раза. Он нравился, не ища того сам, просто, естественно, без всякой позы, нисколько не заботясь о том, чтобы на него обращали внимание.
   Его товарищ, Герман Патерн, 28 лет, посланный вместе с ним министром, был тоже бретонец. Происходил он из зажиточной семьи города Ренн. Его отец был советником суда. Его мать и обе его сестры были еще живы, тогда как Жак Хелло, единственный сын, потерял своих родителей, от которых получил наследство, достаточное для удовлетворения его потребностей.
   Герман Патерн, не менее решительный, чем его давнишний товарищ по школе, но совсем иной по своему характеру, ехал или шел туда, куда его вез или вел Жак Хелло, никогда ему ни в чем не переча. Он был страстным натуралистом, интересуясь особенно областью ботаники, а также любителем-фотографом. Он готов был заниматься фотографией под пулеметом и не двинулся бы с места под выстрелами, как и его объектив. Он не был красив, но не был и уродлив; да и возможно ли быть уродливым, имея умное лицо и обладая при этом неистощимым запасом добродушия! Будучи ниже ростом, чем его товарищ, он обладал железным здоровьем и сложением, которое могло выдержать какие угодно испытания. Неутомимый ходок, не знающий устали, он обладал одним из тех желудков, которые переваривают булыжники, и никогда не жаловался, если обед плох или запоздает. Узнав, какое поручение дано Жаку Хелло, он предложил себя в качестве его помощника. Какого другого, лучшего, более полезного и более надежного товарища мог найти Жак Хелло, знавший его долгие годы? Что касается их путешествия, то оно могло продолжаться, сколько бы ни понадобилось. Никаких сроков для него установлено не было. Оно должно было совершаться не только по течению Ориноко, но и по малоисследованным его притокам, едва нанесенным на карту, -- главным образом по среднему течению до Сан-Фернандо, где был намечен крайний пункт путешествия.
   Остается сказать, при каких условиях, изучив Ориноко от многочисленных рукавов его устья до Боливара и от Боливара до Урбаны, оба друга захотели обследовать восточный берег реки. Оставив свою пирогу и багаж в Урбане, один из них взял с собой инструменты для наблюдений и превосходный карабин системы Гаммерлесса, другой вооружился ящиком натуралиста и ружьем. Кроме того, каждый взял с собой по паре револьверов в кожаных кобурах.
   Оставив Урбану, Жак Хелло и Герман Патерн направились к горам Сьерра-Матапея, до тех пор мало исследованным. Их сопровождала охрана из мапойосов, несших разный материал, необходимый для лагерной жизни. Когда они очутились у цели своей экспедиции, их отделяло от берегов Ориноко 300 километров. Изучив течение Суапура, в южном направлении, и течение Тортуги, или реки Шаффаньона, в северном направлении, сняв план местности и собрав нужные растения, они решили возвращаться.
   Вот тут-то и случились с ними неожиданные события.
   Прежде всего, молодых людей атаковал отряд индейцев, которые бродят в глубине страны. Когда они, не без опасности для себя, отразили это нападение, им пришлось отступить со своей охраной к подножию Сьерра-Матапея, где проводник и его люди предательски покинули их. Оставшись на расстоянии 20 лье от Урбаны без провизии, которая оказалась украденной, имея только инструменты и оружие, они решили идти к этому городу, питаясь дичью. Ночи они проводили под деревьями: один спал, другой был настороже.
   Таким-то образом 48 часов назад их застала врасплох на. отдыхе, после землетрясения, масса черепах. Отступить они не могли, потому что отступление им было отрезано хищниками, которых теснили черепахи. Тогда они не задумались взобраться на эту массу, которая двигалась по правому берегу Ориноко, что было и благоразумно, и по пути. До сих пор их примеру последовали только обезьяны, но за несколько лье до реки в этот самый день еще ряд испуганных животных последовал за обезьянами. Тогда положение стало очень опасным. Приходилось защищаться против хищников: пум и ягуаров. Несколько штук их было убито, пока масса черепах продолжала продвигаться к Ориноко. Однако Жак Хелло и Герман Патерн расстреливали уже последние свои патроны, когда заметили вдали первые дома Урбаны за линией огня, который защищал город. Дальнейшее уже известно. Так кончилась экспедиция этих двух французов. И так как оба они были живы и здоровы, а город избежал опасности быть раздавленным этой движущейся массой-лавиной, то все оказалось к лучшему.
   Так окончил свой рассказ Жак Хелло. Что касается дальнейшего путешествия, то он намерен был продолжать его по-прежнему. Герман Патерн и он должны были продолжить исследование реки до Сан-Фернандо на Атабапо.
   -- До Сан-Фернандо? -- спросил Мартьяль, сдвигая брови.
   -- Но не дальше, -- ответил Жак Хелло.
   -- А!
   Вероятно, в устах сержанта Мартьяля это "а" должно было означать скорее удовольствие, чем неудовольствие.
   Очевидно, нареченый дядюшка Жана Кермора становился все более и более антиобщественным человеком.
   Жан вынужден был в свою очередь рассказать свою историю, и нет ничего удивительного, что Жак Хелло проникся живым участием к этому юноше 17 лет, который не отступал перед опасностями подобного путешествия. Его товарищ и он сам не знали лично полковника Кермора, но в Бретани они слышали о его исчезновении. И вот теперь они встретили этого полуребенка, отправившегося на поиски отца, Герман Патерн, который сохранил некоторые воспоминания о семье Кермора, старался припомнить все, что он знал...
   -- Жан, -- сказал Жак Хелло, когда тот окончил свой рассказ, -- мы счастливы, что встретились с вами. И так как мы все равно намерены были ехать в Сан-Фернандо, то отправимся вместе. Там, я надеюсь, вы получите новые данные, касающиеся полковника Кермора, и если мы сможем быть вам полезными, рассчитывайте на нас.
   Молодой человек поблагодарил своих соотечественников, сержант же Мартьяль пробормотал про себя:
   "С одной стороны три географа, а с другой стороны эти два француза!.. Тысяча громов!.. Это слишком много... слишком уж их много, этих людей, желающих оказать нам услуги!.. Внимание!.. Надо быть настороже!"
   В этот день к полудню приготовления к путешествию были окончены, поскольку они относились к третьей лодке, так как обе другие были уже готовы с утра. Третья лодка называлась "Мориша". Ее рулевым был банивас, по имени Паршаль, а гребцами девять индейцев. Возобновив провизию, Жак Хелло жалел лишь о лагерных принадлежностях, которые были украдены у него во время экспедиции к Сьерра-Матапею. Что касается Германа Патерна, спасшего свой ящик натуралиста, то ему жаловаться было не на что.
   На другой день, 28 августа, с восходом солнца пассажиры всех трех лодок распростились с губернатором, Маршалем и жителями, которые оказали им такой радушный прием.
   Лодки отчалили одна за другой. Поднимавшийся ветер благоприятствовал плаванию, и, так как он свежел, можно было рассчитывать на благоприятное путешествие. После прощального привета Урбане подняли паруса и поплыли вверх вдоль правого берега, где течение слабее.
   Начиная от Урбаны Ориноко течет почти по прямой линии, с севера на юг, до Сан-Фернандо. Оба этих города занимают углы двух главных поворотов реки и лежат почти на одном и том же меридиане. Таким образом, при благоприятном ветре путешествие оказалось бы недлинным.
   Все три фальки шли вместе с одинаковой скоростью, то гуськом, как шаланды на Луаре, когда этого требовала узость фарватера, то вытянувшись в одну линию, фронтом, когда фарватер был достаточно широк.
   Нельзя сказать, чтобы русло Ориноко было узко между берегами, но выше Урбаны река загромождена обширными песками. В то время пески, нанесенные разливами, образовывали множество островов, центральная часть которых представляла собой зеленеющие холмы. Поэтому необходимо было лавировать между ними.
   Когда лодки сближались до нескольких метров, пассажиры разговаривали друг с другом. Жан не мог не отвечать на обращенные к нему вопросы, так как разговор касался главным образом поисков полковника Кермора и шансов их успеха. Жак Хелло не переставал подбадривать юношу.
   Время от времени Герман Патерн, поставив свой фотографический аппарат на носу "Мориши", делал снимки с тех пейзажей, которые того стоили.
   Разговоры не ограничивались обменом мыслями между "Галлинеттой" и "Моришей". Оба француза интересовались также географической экспедицией Мигуэля, Фелипе и Варинаса. Часто можно было услышать, как они с воодушевлением спорили, когда сделанные на пути наблюдения давали почву для каких-нибудь выводов. Французы сразу ухватили различие характеров трех ученых. Как и следовало ожидать, более всего доверия и симпатии внушал им Мигуэль. В общем, этот маленький мирок уживался как нельзя лучше; Жак Хелло извинял даже сержанту Мартьялю его ворчливость старого солдата.
   Между прочим, ему пришла в голову мысль, которая, по-видимому, не приходила в голову Мигуэлю и его друзьям, и он сообщил ее Герману Патерну:
   -- Ты не находишь странным, что этот ворчун -- дядюшка молодого Кермора?
   -- Почему же странно, если полковник и он -- зятья?..
   -- Конечно, но в таком случае, признайся, они шли по службе далеко не ровно... Один полковник, а другой так и остался сержантом...
   -- Что же такого, Жак? Это бывает... Вероятно, будет и в будущем много раз...
   -- Ну, пусть будет по-твоему, Герман... В конце концов, если им пристало быть дядюшкой и племянником, то это их дело.
   Действительно, Жак Хелло имел некоторые основания находить это странным. Он считал, что родство их только фиктивное, придуманное для облегчения путешествия.
   В течение утра маленькая флотилия прошла мимо устья Капанапаро, затем мимо устья Индабаро, который является рукавом первого.
   Нечего и говорить, что главные охотники пирог -- с одной стороны Мигуэль, с другой -- Жак Хелло -- охотно стреляли дичь, которая попадала под выстрелы. Утки и вяхири, приготовленные под разными соусами, вносили приятное разнообразие в пищу путешественников, состоявшую из сушеного мяса и консервов.
   Любопытную картину представлял левый берег с его остроконечными скалами, первыми отрогами холмов Барагуана, у подошвы которого река все еще достигает ширины 1800 метров. Дальше она сужается к устью Мины, и течение, которое становится здесь гораздо более быстрым, могло грозить задержкой для лодок.
   К счастью, ветер был довольно свежий, так что мачты, сделанные из простых древесных стволов, частью только очищенных от коры, гнулись под парусами. Впрочем, никаких поломок не произошло, и около трех часов пополудни лодки были перед домом в Тигре, имением Маршаля.
   Если бы гостеприимный старик был дома, то, конечно, волей или неволей -- без сомнения, "волей" -- пришлось бы здесь остановиться, по крайней мере на один день. Маршаль никогда не позволил бы Жаку Хелло и Герману Патерну миновать его жилище, не говоря уж о том, что они обещали ему быть у него при возвращении.
   Начиная с этого пункта плавание сделалось более трудным; оно было бы еще труднее, если бы ветер не сохранил своего направления и достаточной силы, которая позволяла фалькам преодолевать силу течения. В одном месте ширина Ориноко уменьшается здесь до 1200 метров и его русло загромождает множество рифов.
   Все эти препятствия были побеждены благодаря искусству гребцов. К половине шестого вечера фальки, пройдя мимо реки Карино, остановились на ночевку у устья Рио-Синаруко.
   На небольшом расстоянии отсюда лежал остров Макьюпайн, покрытый густым лесом, заросли которого почти непроходимы. Этот лес состоит отчасти из пальм "льянера", листья которых достигают длины от четырех до пяти метров. Из этих листьев делаются крыши индейских хижин на время рыбной ловли. На острове находилось несколько семейств мапойосов, с которыми Мигуэль и Жак Хелло вступили в разговоры.
   Сначала при виде иностранцев женщины, по местному обычаю, убежали и вернулись одетые в длинные рубашки. До этого же на них ничего не было надето, кроме пояса, как у мужчин; их единственным прикрытием были длинные распущенные волосы. Эти индейцы заслуживают быть отмеченными среди других племен Центральной Венесуэлы как крепкие, высокие, мускулистые и здоровые люди.
   С их помощью охотникам удалось проникнуть через густой лес, который покрывает устье Синаруко.
   Двумя выстрелами были убиты два пекари огромного роста. Множество выстрелов было тщетно выпущено в группы капуцинов -- обезьян, достойных, конечно, этого монашеского наименования.
   -- К этим четвероруким очень трудно подойти близко, -- сказал Мигуэль. -- Что касается меня, то, сколько я ни тратил пороха и свинца, мне никогда не удавалось убить хоть одного из них.
   -- А жаль, потому что эти звери, хорошо изжаренные, представляют собой великолепное кушанье.
   Таково было и мнение Шаффаньона, как объявил об этом Жан.
   -- Выпотрошенная обезьяна, изжаренная на медленном огне, -- это первоклассное кушанье.
   В этот вечер пришлось удовольствоваться пекари, которые были разделены между тремя лодками. Конечно, сержанту Мартьялю невозможно было отказаться от предложенной ему Жаком Хелло части пекари.
   Это внимание было оценено Жаном, который поблагодарил охотника, сказав:
   -- Если наш соотечественник хвалит жареную обезьяну, он с не меньшей похвалой отзывается и о достоинствах пекари; в одном месте он даже говорит, что ничего лучшего не ел за все время своего путешествия.
   -- И он прав, -- ответил Жак Хелло. -- Но за недостатком обезьян...
   -- ...приходится есть дроздов! -- вставил свое слово сержант Мартьяль, думая, вероятно, что его ответ может сойти за благодарность.
   В самом деле, пекари были превосходны, и сержант Мартьяль должен был с этим согласиться. Однако он объявил все же Жану, что в дальнейшем намерен есть только тех пекари, которых убьет сам.
   -- Однако, дядюшка, трудно отказать... Хеллc очень любезен... возьми!.. Пусть только попадется мне на хороший выстрел пекари, я застрелю его так же хорошо, как и этот Хеллс!
   Юноша протянул сержанту руку с улыбкой, от которой не мог удержаться.
   -- К счастью, -- пробормотал сержант, -- все эти любезности окончатся в Сан-Фернандо, и я думаю, что это не будет слишком рано.
   На следующее утро лодки отплыли еще тогда, когда пассажиры спали в своих каютах. Ветер, казалось, установился северный, и рулевые Вальдес, Мартов и Паршаль, пускаясь в дорогу так рано, надеялись в тот же вечер прибыть в Карибен, лежащий на 40 километров выше Меты.
   День прошел без всяких приключений. Вода в реке была довольно высока, и лодки без особого труда перевалили узкие проходы между рифами, особенно капризные у верхней оконечности острова Паргуацы, названного так по имени реки, впадающей в Ориноко с правой стороны.
   Правый берег реки представлял собой совершенно иную картину. Это уже не были бесконечные равнины, тянущиеся до горизонта, на котором вырисовывались горы.
   Колебания почвы, весьма чувствительные и близкие к поверхности, образовали отдельные вершины и холмы странной формы. Это орографическое строение дальше к востоку переходило в настоящую горную цепь. Береговые горы странно контрастировали с льяносами левого берега.
   После полудня, когда правый берег опять стал пологим, лодки должны были подняться к левому берегу, чтобы пройти узкий фарватер Карибена, единственный судоходный в этом месте реки.
   К востоку расстилались обширные пески, черепашьи "поля", когда-то столь богатые черепахами и не уступавшие пескам Урбаны. Беспорядочная их эксплуатация, ничем не регулируемая, предоставленная неблагоразумной жадности предпринимателей, должна была привести в конце концов к полнейшему исчезновению черепах в этих местах. Уже и теперь количество черепах здесь страшно уменьшилось. Благодаря этому Карибен, удачно расположенный вблизи устья Меты, одного из больших притоков Ориноко, потерял все свое прежнее значение. Вместо того чтобы сделаться городом, он превратился в жалкую деревушку, а кончит тем, что обратится в простой поселок, каких много на среднем течении Ориноко.
   Проходя мимо гранитных берегов одного из островов, который носит название Тигровый камень, пассажиры могли наблюдать в этих скалах, знаменитых в Венесуэле, любопытное явление.
   Они услышали целую гамму отчетливых звуков, которые сливались в довольно явственную гармонию. Так как лодки шли все это время вместе, то можно было услышать, как стоявший на носу "Галлинетты" сержант Мартьяль закричал:
   -- Вот штука! Кто же этот капельмейстер, который исполняет такую серенаду?..
   Никакой серенады не было, хотя эта местность по своим обычаям мало чем отличается от испанских провинций -- Кастилии или Андалузии. Но путешественники могли думать, что они в Фивах, у подножия статуи Мемнона.
   Мигуэль поспешил дать объяснение этого акустического явления.
   -- При восходе солнца, -- сказал он, -- эта музыка была бы еще более явственной, и вот почему: эти скалы содержат в большом количестве пластинки слюды; под лучами солнца разреженный воздух выходит из расщелин этих скал и заставляет вибрировать эти пластинки.
   -- Солнце -- недурной музыкант! -- заметил Жак Хелло.
   -- Ну, это не может сравниться... -- начал было сержант Мартьяль.
   -- Конечно, нет, -- поспешил заметить Герман Патерн, -- но все же на фоне пейзажа такой естественный орган вещь хорошая...
   -- Слишком много народу его слушает! -- проворчал Мартьяль.
  

Глава десятая.
У УСТЬЯ МЕТЫ

   Перевалив на левую сторону реки, лодки благополучно миновали проход Карибена, и выгружать для этого багаж не пришлось. Около шести часов вечера они, одна за другой, пристали к набережной маленького порта.
   В прежние годы путешественники нашли бы в этом месте городок, населенный энергичным торговым народом и находящийся на пути к процветанию. В настоящее же время город этот по причинам, уже объясненным выше, совершенно захирел. Карибен насчитывал всего пять индейских хижин -- одной меньше против того времени, когда здесь высаживался с генералом Ублионом Шаффаньон.
   Просить гостеприимства у нескольких яруросов, которые жили в этих хижинах, не стоило. Точно так же фальки не могли пополнить здесь и своих запасов. Впрочем, последнее было сделано в Урбане, поэтому лодки могли свободно дойти без возобновления запасов до Атура. Кроме того, охотники не оставили бы пассажиров без дичи.
   На другой день, 31 августа, лодки отчалили еще до восхода солнца. При постоянном северном ветре плавание обещало быть удачным, так как приходилось идти почти на юг, по тому общему направлению, которое имеет Ориноко от Урбаны до Сен-Фернандо. Карибен находится на середине этого расстояния.
   Однако, хотя ветер и дул с севера, но порывами, и рассчитывать на паруса не приходилось, так как, надуваясь на две-три минуты, они затем повисали вдоль мачт. Пришлось прибегнуть к шестам, так как в этом месте течение, усиленное Метой, было очень быстрым.
   Ориноко здесь не было пустынно. По реке то поднимались вверх по течению, то спускались индейские лодки. Ни одна из них, впрочем, не подошла к фалькам.
   Эти туземные лодки принадлежали квивасам, которые охотно посещают реку у ее главного притока.
   Около одиннадцати часов ветер упал совершенно. Вальдес и оба других рулевых велели убрать паруса. Пришлось опять двигаться при помощи шестов, выбирая спокойные заводи у берегов.
   Лодки, таким образом, не много прошли в этот день -- дождливый и пасмурный -- вверх по течению и в пять часов пополудни остановились у устья Меты, за мысом, у ее правого берега, где не было течения.
   С приближением ночи небо прояснилось. Дождь перестал. В воздухе стало тихо. Сквозь просветы среди облаков заходящее солнце освещало лучами воды Меты, которые, казалось, сливались с Ориноко в одном блестящем потоке.
   Фальки стали борт о борт. "Галлинетта" -- между двумя другими. Образовалось таким образом нечто вроде одного общего дома с тремя комнатами.
   При таких условиях, после стольких неприятных часов, проведенных под шум непогоды, которая заставила всех сидеть по своим каютам, -- почему было не подышать вместе вечерним воздухом, почему не поужинать сообща, почему не завести общей дружеской беседы за одним столом?.. Как ни был нелюдим сержант Мартьяль, ему трудно было бы протестовать против этого.
   Все четыре француза и трое венесуэльцев собрались поэтому вместе. Завязалась общая беседа, начатая Жаком Хелло по географическому вопросу, который не мог не вызвать споров.
   Может быть, и не без хитрого умысла он начал:
   -- Вот мы теперь находимся у устья Меты...
   -- Да, -- поддержал его Мигуэль.
   -- Это ведь приток Ориноко?..
   -- Да, и притом один из наиболее важных, так как он вливает ежесекундно в реку четыре тысячи пятьсот кубических метров воды.
   -- Он течет с вершин Кордильер Колумбийской республики?..
   -- Вот именно, -- ответил Мигуэль, который не совсем понимал, куда клонятся вопросы Жака Хелло.
   -- ...и на своем протяжении он принимает множество притоков?
   -- Очень много, -- ответил Мигуэль. -- Из них самые значительные -- Упия и Хумадея; при соединении этих рек он и получает свое имя. Затем он имеет еще приток Казанаре, именем которого назван большой участок льяносов.
   -- Мой дорогой Жан, -- сказал Жак Хелло, -- если вы мне позволите называть вас так...
   Юноша слегка покраснел, а сержант Мартьяль даже привстал, точно поднятый пружиной.
   -- Что с вами, сержант? -- спросил Мигуэль.
   -- Ничего! -- ответил старый солдат, усаживаясь вновь.
   Жак Хелло продолжал:
   -- Мой дорогой Жан, я думаю, что мы никогда не найдем более удобного случая поговорить о Мете, которая сейчас течет перед нашими глазами.
   -- Ты можешь прибавить, -- заметил Герман Патерн, обращаясь к Мигуэлю и его двум коллегам, -- что мы никогда не будем иметь лучших профессоров для нашего обучения.
   -- Вы очень любезны, -- заметил Варннас, -- но мы совсем не знаем Мету так хорошо, как вы могли бы думать... Вот если бы дело шло о Гуавьяре.
   -- ...или об Атабапо! -- вставил Фелипе.
   -- Мы скоро будем на их берегах, -- сказал Жак Хелло. -- Тем не менее, уверенный, что Мигуэль -- знаток гидрографии Меты, я поясню свои вопросы, спросив его, не достигает ли этот приток Ориноко временами большой ширины...
   -- Да, его ширина достигает двух тысяч метров, -- ответил Мигуэль.
   -- А глубина?..
   -- Обыкновенно после постановки бакенов суда, сидящие на два метра, поднимаются вверх по его течению до притока Упии во время сезона дождей и на треть этого расстояния в период засухи.
   -- Отсюда следует, -- заключил Жак Хелло, -- что Мета -- один из естественных путей сообщения между Атлантическим океаном и Колумбией...
   -- Это неоспоримо, -- ответил Мигуэль. -- Несколько географов справедливо утверждали, что Мета -- самый короткий путь от Боготы в Париж.
   -- В таком случае почему бы Мете, вместо того чтобы быть простым притоком Ориноко, не быть самой Ориноко и почему бы Фелипе и Варинасу не отказаться в ее пользу от своих недостаточно оправдывающихся предположений относительно Гуавьяре и Атабапо?
   Вот куда, оказывается, вел этот француз! Легко себе представить, что не успел он кончить своей фразы, как оба защитника Атабапо и Гуавьяре замахали на него руками.
   Тотчас начался спор, и аргументы, точно стрелы, посыпались на дерзкого, который поднял этот вопрос, касающийся течения Ориноко. Он сделал это, однако, не потому, что имел свое особое мнение, так как ему казалось, что правда на стороне Мигуэля и большинства географов, а потому, что ему нравилось слушать, как спорили соперники. Действительно, его аргументы стоили доказательств Варинаса и Фелипе, если не больше их, потому что в гидрографическом отношении река Мета, несомненно, важнее Атабапо и Гуавьяре.
   Впрочем, ни тот, ни другой ученый не хотели уступать, и спор затянулся бы до глубокой ночи, если бы Жан Кермор не направил разговор в другую сторону, задав Мигуэлю вопрос, очень важный в другом отношении.
   По указанию путеводителя Жана берега Меты посещаются опасными индейцами. Поэтому он спросил Мигуэля, не знает ли он чего-нибудь по этому поводу.
   -- Это для нас гораздо важнее, -- отметил Мигуэль, который с удовольствием готов был переменить тему разговора.
   В самом деле, его коллеги "закусили удила"; до чего только они должны были дойти, оказавшись у слияния трех рек!..
   -- Дело, очевидно, идет о квивасах, -- сказал он, -- этом племени, жестокость которого хорошо известна путешественникам, которые ездили до Сан-Фернандо. Говорят даже, что шайка этих индейцев перешла реку Ориноко и занимается грабежами и убийствами на восточной территории.
   -- Разве начальник этой шайки не умер?.. -- спросил Жак Хелло, который кое-что слышал об этом.
   -- Да, он умер, -- ответил ему Мигуэль. -- Умер года два назад.
   -- И кто это был?
   -- Негр, по имени Саррапиа, которого шайка избрала своим предводителем, а теперь заменила каким-то беглым каторжником...
   -- А те квивасы, которые остались на берегах Ориноко?.. -- спросил Жан.
   -- Они не менее опасны, -- сказал Мигуэль. -- Большинство лодок, которые мы встретили от Карибена, принадлежат им, и с нашей стороны было бы благоразумно держаться настороже, пока мы не минуем этой территории, где индейцы еще довольно многочисленны.
   Такое предположение находило себе подтверждение в недавнем факте нападения на нескольких купцов из Сан-Фернандо. Президент Венесуэлы и конгресс, как говорили, предполагали организовать экспедицию, которая должна была истребить этих партизан Ориноко. Выгнанные из Колумбии, квивасы должны были бы покинуть и Венесуэлу. Если бы не удалось истребить их окончательно, то местом их нападений сделалась бы Бразилия. До этой же экспедиции квивасы были очень опасны для путешественников, в особенности с тех пор, как во главе их стал беглый из Кайенны. Таким образом, пассажиры трех пирог должны были соблюдать в этой части своего пути величайшую осторожность.
   -- Правда, нас довольно много, считая наших гребцов, на которых можно положиться, -- сказал Жак Хелло, -- и у нас достаточно оружия и боевых припасов... Мой дорогой Жан, вы можете спать эту ночь в своей каюте спокойно... Мы будем стеречь вас...
   -- Это, кажется, мое дело! -- сухо заметил сержант Мартьяль.
   -- Это касается нас всех, сержант! -- ответил Жак Хелло. -- Самое главное -- чтобы ваш племянник, в его возрасте, не был лишен сна...
   -- Благодарю вас, Хелло, -- ответил юноша, улыбаясь, -- но лучше, если мы будем сторожить по очереди...
   -- У каждого свои обязанности! -- прибавил сержант Мартьяль.
   Он мысленно обещал себе, что если Жан будет спать, когда настанет его очередь, то он не станет будить юношу, а вместо него сам будет сторожить лагерь.
   Приняв решение нести поочередно дозор, пассажиры поручили первые часы стражи, от 8 до 11 часов, обоим французам. Мигуэль и его товарищи должны были стать на часы от 11 до 2 часов утра. А с 2 часов утра до рассвета очередь должна была перейти к Жану Кермору и сержанту Мартьялю.
   Пассажиры "Галлинетты" и "Марипара" легли спать, так же, как и экипажи лодок, утомленные трудной работой предшествовавшего дня.
   Жак Хелло и Герман Патерн стали на часы на корме пироги. Отсюда они могли наблюдать реку и к верховью и к низу, вплоть до самого устья Меты. Со стороны берега опасаться было нечего, так как он в этом месте граничил с непроходимыми болотами.
   Оба друга, сидя рядом, вели беседу. Один из них курил сигару, другой -- свою трубку, которой он был верен не меньше, чем сержант Мартьяль своей.
   На безоблачном небе сияли звезды. Почти совсем затихший ветер еле-еле чувствовался.
   Южный Крест сиял на несколько градусов выше горизонта, в его южной части. Благодаря тишине малейший шум -- прорезанная лодкой вода, плеск весел -- был бы слышен издали. Чтобы предупредить чье-либо подозрительное приближение, достаточно было следить за крутым берегом.
   Туда и смотрели молодые люди, не переставая в то же время разговаривать.
   Без сомнения, Жан Кермор внушал большую симпатию Жаку Хелло. Последний с удивлением останавливался перед этим юношей, который в такие ранние годы пустился в полное опасностей путешествие. Восторгаясь благородной и самоотверженной целью его поисков, он вместе с тем со страхом думал о тех опасностях, которым подвергала юношу его цель: идти... куда?.. -- он не знал этого...
   По этому поводу он уже не раз говорил о семье полковника Кермора с Германом Патерном, и последний старался припомнить все, что знал о ней лет пятнадцать назад.
   -- Видишь ли, Герман, -- говорил ему в этот вечер Жак Хелло, -- я не могу никак допустить, чтобы этот ребенок -- потому что он только ребенок, -- мог так отправиться в верховья Ориноко!.. И под чьим руководством?.. Этого старого храбреца. Согласен, что у него великолепное сердце, но все же он далеко не является тем проводником, какой нужен будет его племяннику, если обстоятельства сделаются серьезными...
   -- Действительно ли он его дядя? -- прервал Герман Патерн. -- Это мне кажется сомнительным...
   -- Дядя или не дядя Жану Кермору сержант Мартьяль, это было бы не важно, если бы этот солдат не был стариком и имел бы привычку к опасным экспедициям!.. Я часто себя спрашиваю: как мог он согласиться?..
   -- Согласиться... Ты прав, Жак! -- повторил за ним Герман Патерн, сбрасывая пепел со своей трубки. -- Да, согласиться, так как не подлежит сомнению, что идея этого путешествия принадлежит мальчику... Это он увлек своего дядюшку...
   -- Нет... решительно этот ворчун не дядя ему. Мне помнится даже, что, когда полковник Кермор уехал из Нанта, у него не было семьи.
   -- Куда же он уехал?..
   -- Этого никто не мог узнать.
   -- Однако то, что сообщил нам его сын о его последнем письме из Сан-Фернандо, наводит на размышления. Правда, надо сознаться, что, если они поехали на основании только таких довольно скудных данных...
   -- Они надеются получить более полные сведения в Сан-Фернандо, Жак, где, без сомнения, был полковник Кермор лет тринадцать-четырнадцать назад...
   -- Вот это-то меня и беспокоит, Герман! Если юноша получит в Сан-Фернандо новые данные, кто знает, не захочет ли он идти дальше... гораздо дальше... в Колумбию, через территории, лежащие на Атабапо и Гуавьяре, или же к истокам Ориноко!.. А ведь такая попытка привела бы его почти неминуемо к гибели...
   В этот момент Герман Патерн, прервав своего товарища, сказал вполголоса:
   -- Ты ничего не слышишь, Жак?..
   Тот поднялся, прополз на нос пироги, прислушался и оглядел поверхность реки от противоположного берега до устья Меты.
   -- Я ничего не вижу, -- сказал он Герману Патерну, который последовал за ним. -- Впрочем... Да... -- прибавил он, внимательно прислушавшись, -- на воде слышится какой-то шум...
   -- Не благоразумнее ли будет разбудить наш экипаж?..
   -- Подожди... Это не звук приближающейся лодки... Может быть, это воды Меты и Ориноко шумят, сшибаясь при слиянии.
   -- Смотри... смотри... там! -- сказал Герман Патерн. И он указывал на большие черные точки, которые двигались на расстоянии сотни шагов выше лодок.
   Жак Хелло взял свой карабин, лежавший у каюты, и наклонился через борт.
   -- Это не лодка, -- сказал он. -- И однако...
   Он хотел уже приложиться, но Герман Патерн остановил его жестом.
   -- Не стреляй... не стреляй! -- повторил он. -- Это не квивасы, подстерегающие добычу!.. Это животные, выплывшие на поверхность реки подышать воздухом...
   -- Животные?
   -- Да... трое или четверо этих обычных обитателей Ориноко...
   Герман Патери не ошибся. Это действительно были морские коровы и морские свиньи, которые часто встречаются в реках Венесуэлы.
   Эти безобидные твари медленно приближались к пирогам; но, по-видимому испугавшись, почти тотчас исчезли.
   Оба молодых человека вернулись на корму, и на минуту прерванный разговор продолжался в том же духе после того, как Герман Патерн вновь набил табаком и зажег свою трубку.
   -- Ты говорил недавно, -- сказал Жак Хелло, -- что, если твои воспоминания тебя не обманывают, полковник Кермор не имел семьи?
   -- Я даже могу, пожалуй, утверждать это, Жак!.. Постой... вот какую подробность я вспоминаю: у полковника Кермора был процесс с родственниками его жены, процесс, который полковник выиграл в реннском суде после того, как он его проиграл в нантском суде первой инстанции... Да... да... я вспоминаю все это... Пять или шесть лет спустя госпожа Кермор, которая была креолкой с острова Мартиника, погибла во время кораблекрушения при возвращении в колонию из Франции... погибла вместе со своей единственной дочерью... Это было ужасным ударом для полковника... После продолжительной болезни, убитый горем, без семьи -- так как он потерял самое для него драгоценное в жизни: жену и ребенка, -- он подал в отставку... Через некоторое время распространился слух, что он покинул Францию. Кажется, никто так и не знал, в какие страны он отправился, пока не пришло это его последнее письмо из Сан-Фернандо к одному из его друзей... Да... это именно так, и я удивляюсь, что память мне изменила в этом. Если мы расспросим по этому поводу сержанта Мартьяля и молодого Кермора, я уверен, они подтвердят все, мною сказанное.
   -- Не будем их расспрашивать, -- ответил Жак Хелло. -- Это их частное дело, и было бы неделикатностью с нашей стороны вмешиваться в него.
   -- Пусть так, Жак, но ты видишь, я был прав, предполагая, что сержант Мартьяль не мог быть дядей Жана Кермора, так как полковник Кермор после потери жены и дочери не имел никого из близких родственников...
   Жак Хелло, скрестив руки и наклонив голову, размышлял над тем, что сообщил ему его товарищ. Не ошибался ли последний?.. Нет! Он жил в Ренне, когда там шел процесс полковника Кермора, и факты эти были подтверждены на суде...
   Тогда ему пришла в голову естественная мысль, которая пришла бы и всякому другому:
   -- Если сержант Мартьяль не родственник, то тем более не может быть сыном полковника Кермора Жан, так как у полковника никогда не было других детей, кроме единственной дочери, а она погибла еще маленькой...
   -- Это очевидно, -- заявил Герман Патерн, -- невозможно, чтобы этот мальчик был сыном полковника...
   -- А между тем... он называет себя его сыном, -- заметил Жак Хелло.
   Очевидно, тут было что-то темное, даже таинственное. Можно было предположить, чтобы этот юноша оказался жертвой ошибки, -- ошибки, которая могла бы заставить его предпринять такое опасное путешествие? Конечно, нет! Сержант Мартьяль и его предполагаемый племянник должны были, поскольку это касалось вопроса о связи, соединяющей Жана с полковником Кермором, опираться на какой-нибудь факт, прямо противоположный тому, что сообщил Герман Патерн. В итоге интерес, который возбудил в Жаке Хелло юноша, только усилился вследствие этой таинственности.
   Оба друга продолжали свою беседу все на ту же тему до того времени, когда около одиннадцати часов Мигуэль и Фелипе, оставив спать свирепого чемпиона Гуавьяре, вышли сменить их на часах.
   -- Вы ничего не видели подозрительного? -- спросил Мигуэль, стоя на корме "Марипара".
   -- Решительно ничего, -- ответил Жак Хелло. -- И берега, и сама река спокойны... Очень возможно, что и ваша смена пройдет так же спокойно, как наша.
   -- В таком случае спокойной ночи! -- ответил Фелипе, пожимая им через борт руки.
   Мигуэль и его товарищ беседовали в течение тех часов, в которые им была доверена стража, но эта беседа не имела никакого отношения к той, которую вели между собой Жак Хелло и Герман Патерн. Конечно, Фелипе должен был воспользоваться отсутствием Варинаса, чтобы напасть на него всей силой своих аргументов, и, вероятно, Мигуэль слушал его со своей обычной вежливостью.
   Во всяком случае, ничего не случилось особенного в их дежурство, и в два часа ночи они вернулись в каюту "Марипара", в то самое время, когда сержант Мартьяль вышел сменить их.
   Сержант Мартьяль уселся на корме пироги, положив около себя карабин, и задумался. Никогда еще он не испытывал такого беспокойства -- не за себя, а за этого дорогого ему ребенка, который спал под плетенкой. Сержант припоминал все подробности предпринятого Жаном путешествия, на которое он должен был согласиться, отъезд из Европы, переезд через Атлантический океан, различные приключения со времени отъезда из Боливара... Куда заведет их случай? До каких пор будут продолжаться их поиски? Какие сведения получат они в Сан-Фернандо? В каком городке отдаленной территории оканчивает полковник Кермор свои дни, такие счастливые когда-то и так быстро разбитые этой ужасной катастрофой?..
   Каким только опасностям не будет подвергнуто в поисках полковника единственное существо, которое осталось у него на свете?..
   И потом, все шло до сих пор совсем не так, как того хотел сержант Мартьяль... Он хотел совершить это путешествие так, чтобы не встретить в пути ни одного иностранца. А между тем "Марипар" и "Галлинетта" плыли вместе. Ее пассажиры сблизились с его племянником. Да и могло ли быть иначе между людьми, которые путешествуют в одних и тех же условиях?.. Во-вторых, -- и это, может быть, было самым важным в его глазах по причинам, ему одному известным, -- несчастный случай заставил их встретить этих двух французов... Как мог он помешать возникновению близких отношений между соотечественниками, тем более что цель которую преследовал Жан, усиливала интерес к нему и вызывала предложение услуг, от которых невозможно было отказаться... В довершение всего это были бретонцы, из той же Бретани, что и Жан с сержантом. Поистине, случайность удивительно нескромна и слишком охотно вмешивается в дела, которые ее совсем не касаются!..
   В это время на восточной стороне тишина нарушилась каким-то легким, ритмичным шумом, который мало-помалу стал усиливаться.
   Погруженный в свои мысли, сержант Мартьяль не слышал этого, правда слабого, шума. Он не заметил также четырех небольших лодок, которые спускались по течению Меты вдоль правого берега.
   На лодках сидели около 20 квивасов, и они находились от пирог на расстоянии не больше 200 метров. Если бы пассажиры были застигнуты во время сна, то их зарезали бы раньше, чем они успели подумать о самозащите, так как сержант Мартьяль, занятый своими мыслями, ничего не видел и ничего не слышал...
   Когда лодки индейцев и фальки находились друг от друга на расстоянии 60 шагов, раздался ружейный выстрел. И почти тотчас же на ближайшей из индейских лодок поднялся крик.
   Этот выстрел сделал Жак Хелло. Вслед за ним раздался второй выстрел, сделанный Германом Патерном.
   Было около пяти часов утра. Молодые люди только что проснулись, когда до их слуха донесся шум приближающихся лодок. Скользнув на корму "Мориши", они поняли, что нападение индейцев неизбежно, и выстрелили в них.
   Тревога, произведенная этими выстрелами, в тот же миг подняла на ноги и пассажиров, и гребцов.
   Мигуэль, Варинас и Фелипе с ружьями в руках выскочили из каюты "Марипара".
   Жан бросился к Мартьялю, который, в свою очередь, только что выстрелил по направлению лодок и восклицал с отчаянием:
   -- Несчастье!.. Несчастье!.. Я позволил застать себя врасплох!
   Квивасы ответили выстрелами из луков, и около 20 стрел перелетело через лодки. Некоторые из них вонзились в крышу кают, но никого не задели.
   Мигуэль и его товарищи дали второй залп, и пули, лучше направленные, чем стрелы, произвели среди квивасов смятение.
   -- Войдите в каюту, Жан, войдите в каюту! -- кричал Жак Хелло, находя бесполезным, чтобы юноша подвергал себя опасности во время этой атаки.
   Новая туча стрел полетела в пироги, и одна из них ранила сержанта Мартьяля в плечо.
   -- Так и надо!.. Так и надо! -- воскликнул он. -- Я... солдат... во время караула!.. Я получил только то, чего заслужил!
   Третий залп карабинов и револьверов был направлен на лодки индейцев, которые в это время несло вниз по течению мимо пирог.
   Квивасы были лишены возможности захватить врасплох экипаж и пассажиров, и им оставалось только бежать. Многие из них были убиты, другие получили тяжкие ранения.
   Потерпев неудачу, лодки индейцев исчезли, спустившись по течению Ориноко.
  

Глава одиннадцатая.
СТОЯНКА У ДЕРЕВНИ АТУР

   В этот день, 1 сентября, сейчас же после шести часов утра фальки покинули опасные места.
   -- Я получил то, что заслужил! -- воскликнул снова сержант Мартьяль, вытаскивая вонзавшуюся в его плечо стрелу.
   Угрызения совести, которые он испытывал за свою оплошность во время вахты, были сильнее, чем боль от раны. Впрочем, эта оплошность не стоила жизни человека, который позволил застать себя врасплох на часах, и была надежда, что рана окажется несмертельной.
   Как только лодки квивасов исчезли из виду, сержант Мартьяль, положенный на циновках в каюте, получил первую помощь от Жана. Но мало было быть племянником своего дядюшки, хотя бы и старательным, чтобы помочь ему. Необходимо было иметь некоторые познания в медицине, а между тем юноша ими не обладал.
   Таким образом, оказалось весьма кстати, что Герман Патерн в качестве натуралиста-ботаника получил некоторые познания в медицине и что на борту "Марипара" нашлась дорожная аптечка.
   Патерн и оказал первую медицинскую помощь сержанту Мартьялю. Нечего удивляться, конечно, что Жак Хелло охотно пришел ему на помощь.
   Эти обстоятельства привели к тому, что в течение первых часов плавания на "Галлинетте" очутились лишних два пассажира, и они невольно были тронуты привязанностью, которую проявил Жан к старому солдату.
   Осмотрев рану, Герман Патерн увидел, что наконечник стрелы вонзился в плечо на три сантиметра, не задев ни мускулов, ни нервов. Вообще можно было надеяться, что осложнений не будет, если стрела не была отравлена.
   Очень часто индейцы Ориноко обмакивают свои стрелы в сок, известный под названием кураре. Он составляется из сока особого сорта лианы и нескольких капель змеиного яда. У Гумбольдта есть даже указание, что в старину индейцы отомакосы намазывали этим ядом ноготь указательного пальца и вонзали его врагу в руку при рукопожатии.
   Если бы сержант Мартьяль был задет стрелой, отравленной кураре, это легко можно было бы заметить. У больного сейчас же пропал бы голос, парализовались движения мускулов лица, и спасти его было бы невозможно.
   Таким образом, оставалось следить, не покажутся ли эти симптомы в ближайшие часы.
   После перевязки сержант Мартьяль не мог не поблагодарить Германа Патерна, хотя и приходил в бешенство при мысли, что между обеими пирогами установятся теперь более близкие отношения. Затем он впал в забытье, которое сильно беспокоило его товарищей.
   Юноша, обратившись к Герману Патерну, спросил:
   -- Вас не беспокоит его состояние?
   -- Я не могу еще сказать ничего определенного, -- ответил Патерн. -- В сущности, рана из легких... Она закроется сама собой... если стрела не была отравлена... Подождем, скоро мы узнаем, в чем дело...
   -- Дорогой Жан, -- прибавил Жак Хелло, -- надейтесь... Сержант Мартьяль поправится, и поправится скоро... Мне кажется, что, если бы в ране был кураре, она уже имела бы другой вид...
   -- Я тоже так думаю, -- заявил Герман Патерн. -- При следующей перевязке все будет ясно... и ваш дядюшка... я хочу сказать, сержант Мартьяль... выздоровеет!.. Повторяю вам, надейтесь!
   И он пожал дрожащую руку Жана Кермора.
   К счастью, сержант Мартьяль спал.
   Когда все три фальки, шедшие под свежим норд-остом, выровнялись в одну линию, Мигуэль, Фелипе и Варинас тотчас получили вести о раненом. Они тоже надеялись, что он поправится.
   Хотя квивасы и имеют обыкновение отравлять свои стрелы, но нельзя сказать, чтобы это было их привычкой. Приготовление яда доступно только специалистам, если можно вообще употребить такой термин по отношению к индейцам, и не всегда легко было воспользоваться их услугами. Таким образом, все шансы были за благополучный исход.
   К тому же, если, против ожидания, положение сержанта Мартьяля потребовало бы нескольких дней отдыха в условиях более благоприятных, чем на "Галлинетте", то легко было бы сделать остановку в деревне Атур, лежащей на 90 километров выше устья Меты.
   Так как ветер был благоприятный, можно было предвидеть, что Атур покажется на следующий день.
   Паруса были поставлены так, чтобы они дали лодкам наибольшую скорость, и, если бы ветер не стих, фальки к вечеру сделали бы больше половины пути.
   В течение утра Жак Хелло и Герман Патерн три или четыре раза заходили наблюдать за сержантом Мартьялем.
   Дыхание раненого было ровное, сон глубок и спокоен.
   После полудня, около часа, проснувшись, сержант Мартьяль заметил около себя Жана и ласково улыбнулся ему. Но, увидев обоих французов, он не смог скрыть гримасы неудовольствия.
   -- Вы страдаете? -- спросил его Герман Патерн.
   -- Я, сударь! -- возразил сержант Мартьяль, точно он был оскорблен подобным вопросом. -- Нисколько!.. Простая царапина!.. Или вы воображаете, что у меня кожа нежной женщины!.. К завтрашнему дню все пройдет. Если вам угодно, мне нетрудно будет даже вас носить на плече! Вообще, я рассчитываю встать...
   -- Нет... вы будете лежать, сержант! -- объявил Жак Хелло. -- Это предписано доктором...
   -- Дядюшка, -- прибавил юноша, -- ты должен послушаться... И очень скоро тебе останется только поблагодарить этих людей за их заботы...
   -- Хорошо, хорошо! -- пробормотал Мартьяль, ворча, точно дог, которого дразнит шавка.
   Герман Патерн сделал новую перевязку и убедился, что стрела не отравлена. В самом деле, если бы стрела была отравлена, действие яда успело бы уже сказаться: у раненото к этому времени обнаружился бы частичный паралич.
   -- Ну, сержант, дело идет на поправку, -- сказал Патерн.
   -- А через несколько дней пойдет совсем хорошо! -- прибавил Жак Хелло.
   Когда оба француза перебрались на шедшую рядом с "Галлинеттой" свою пирогу, сержант Мартьяль проворчал:
   -- Только этого недоставало!.. Расположились как у себя дома...
   -- Что же делать, -- ответил Жан, успокаивая его. -- Не надо было давать себя ранить...
   -- Конечно, нет, не нужно было и этого всего... Это моя вина... моя... На восемь дней запретить выход из казарм!.. Куда я годен? Не умею даже стоять на часах!..
   К сумеркам лодки достигли Вивараля, где они должны были остаться на ночь. Отсюда уже был слышен шум порогов Атура.
   Так как можно было опасаться нового нападения квивасов, то были приняты самые строгие меры охраны. Рулевой Вальдес не позволил своим гребцам лечь, прежде чем не назначил первую смену на часы. То же самое было сделано и на двух других пирогах Мартосом и Паршалем. Кроме того, оружие -- ружья и револьверы -- было заряжено заново.
   Никакой тревоги на этой остановке, однако, не произошло, и сержант Мартьяль мог спать спокойно.
   Во время утренней перевязки Герман Патерн убедился, что рана начала заживать. Еще несколько дней, и она должна была зарубцеваться: последствий страшного кураре теперь можно было уже не опасаться.
   Погода стояла ясная, ветер дул свежий и благоприятный. Вдали обозначались горы обоих берегов, между которыми лежат пороги Атура.
   В этом месте реки остров Вивараль разделяет Ориноко на два рукава, в которых образуются сильные стремнины. Обыкновенно в период убыли воды скалистое дно обнажается, и тогда невозможно проходить здесь; приходится перетаскивать груз на конец острова.
   На сей раз делать этого не пришлось: при помощи шестов пирогам удалось достигнуть верхней оконечности острова. Это дало возможность выиграть несколько часов.
   В течение утра лодки шли вдоль берега у подножия горы, и в полдень фальки остановились у маленькой деревушки Пуэрто-Реаль -- громкое имя для речного порта, состоящего из нескольких почти необитаемых хижин.
   Отсюда содержимое лодок переносится обыкновенно сухим путем до деревни Атур, расположенной на пять километров выше по течению.
   Гуахибосы рады таким случаям, которые дают им возможность заработать несколько пиастров. Сговорившись с пассажирами, они берут багаж на спину, причем пассажиры следуют за ними, а гребцам предоставляется трудная задача переправлять пироги через стремнины.
   Эти стремнины не что иное, как узкий канал, вырытый между крутыми горами обоих берегов; длина его достигает десяти километров. Вода, задерживаемая узким руслом, превращается здесь в бурный поток, тем более что дно реки, как говорит Гумбольдт, представляет собой в этом месте лестницу, которая образует водопад. Понижение уровня реки от одного конца стремнины до другого равно 9 метрам. По этим местам, усеянным скалами, приходится перетаскивать лодки. Эта работа требует много времени и больших усилий.
   Само собой понятно, что при таких условиях разгрузка лодок является необходимостью. Ни одна из них не могла бы пройти этими порогами, не рискуя растерять своего содержимого. Удивительно, что они не проходят здесь даже пустыми; если бы не замечательная ловкость гребцов, которые направляют лодки среди бурунов, их бы, конечно, залило или разбило.
   Итак, все три пироги были разгружены. Гуахибосы подрядились перенести багаж до деревни Атур. Обыкновенно им платят за это материями, разными безделушками, сигарами, водкой. Впрочем, они не отказываются и от пиастров. В данном случае условленная с ними цена за переноску вещей, казалось, их удовлетворила.
   Самой собой разумеется, пассажиры не доверяют своего багажа индейцам. Поэтому обычно они сопровождают носильщиков. Так было поступлено и в этом случае.
   Расстояние от Пуэрто-Реаля до деревни Атур всего пять километров, так что оно могло быть пройдено в несколько часов даже с багажом, который был довольно громоздким и состоял из инструментов, одеял, чемоданов, платья, оружия, патронов, геодезических приборов Жака Хелло, гербариев и фотографических аппаратов Германа Патерна. Но не в этом заключалась трудность. Мог ли пройти это расстояние сержант Мартьяль?.. Не заставит ли рана нести его до деревни на носилках?..
   Нет! Старый унтер-офицер не был, как он не переставал повторять, неженкой, и повязка на плече не могла мешать ему переставлять ноги. Рана совсем не причиняла ему страданий, и когда Жак Хелло предложил ему руку, он ответил:
   -- Спасибо, сударь... Я пойду хорошим шагом, мне никого не нужно.
   Взгляд юноши дал понять Жаку Хелло, что лучше не перечить сержанту.
   Маленький отряд распростился с гребцами, которые должны были перетащить фальки через пороги. Рулевые -- Вальдес, Мартос и Паршаль -- обещали не потерять лишнего часа, и на них можно было положиться.
   Пассажиры вышли из Пуэрто-Реаля около 11 часов утра.
   Дорога или, вернее, тропинка, шла по правому берегу реки. Это избавляло от необходимости переправляться через реку, так как деревня расположена на этом берегу. Налево поднимались крутые склоны гор. Иногда тропинка была едва достаточна для одного пешехода, и отряд шел гуськом.
   Гуахибосы шли впереди. За ними следовали Мигуэль и его два товарища, затем Жак Хелло, Жан Кермор и сержант Мартьяль. Герман Патерн составлял арьергард.
   Когда ширина берега позволяла это, то шли по трое или по двое. Жан, сержант Мартьяль и Жак Хелло находились тогда на одной линии.
   Очевидно, Жак Хелло и Жан сделались друзьями, и только старый, вечно ворчливый упрямец мог смотреть на это косо.
   Иногда Герман Патерн останавливался со своим гербарием, когда какое-нибудь растение привлекало его внимание. Товарищи звали его, но он не особенно охотно слушался призывов.
   Охотиться в этих обстоятельствах нечего было и думать. Другое дело, если бы представился случай подняться метров на тридцать по склону ущелья.
   Это и случилось, к великому удовольствию Мигуэля, но к несчастью застреленной им обезьяны.
   -- Поздравляю вас, Мигуэль, поздравляю!.. -- воскликнул Жак Хелло, когда один из гуахибосов принес убитое животное.
   -- Принимаю ваше поздравление, Хелло, и обещаю, что кожа этого животного после моего возвращения попадет в естественноисторический музей с такой надписью: "Убит рукой Мигуэля, члена Географического общества города Боливара".
   -- Вы вполне это заслужили, -- прибавил Фелипе.
   -- Бедное животное! -- сказал Жан, рассматривая обезьяну, которая лежала на земле с простреленным сердцем.
   -- Бедное... но очень вкусное для еды... как говорят... -- возразил Герман Патерн.
   -- Это правда, -- подтвердил Варинас, -- и вы сможете судить об этом сегодня вечером в Атуре. Эта обезьяна будет главным блюдом за нашим обедом...
   -- Есть обезьян -- да ведь это почти людоедство! -- заметил, смеясь, Жак Хелло.
   -- О, Хелло!.. -- ответил Жан. -- Между обезьяной и человеком...
   -- Ну, разница не так уж велика, дорогой Жан... Не правда ли, сержант?..
   -- Действительно... оба умеют гримасничать! -- ответил сержант Мартьяль.
   И он воочию в этот момент подтвердил свое мнение.
   Что касается пернатой дичи, то ее в окрестностях было множество; попадались утки и другие водяные птицы, особенно же часто так называемые павас -- особый род дикой курицы с широким оперением.
   Впрочем, их легче было убить, чем достать, так как они упали бы в стремнину.
   Любопытное зрелище представляет Ориноко в том месте, где его воды устремляются через пороги Атура, самые обширные и непроходимые из всех. Представьте себе оглушительный шум водопадов, покрытых водяной пылью, несущиеся стволы сломанных деревьев, ударяющихся о скалы, отрывающиеся глыбы береговой полосы, по которой идет узкая тропинка. Невольно задаешь себе вопрос: как ухитряются лодки проходить эти пороги, не ломая себе бортов и днищ?
   Пассажиры "Галлинетты", "Мориши" и "Марипара" могли быть уверены в целости своих лодок только после их прибытия в Атур.
   Маленький отряд, движение которого не было задержано никаким приключением, остановился в деревне после двух часов пополудни.
   В то время Атур имел тот же вид, в каком застал его пять лет назад французский исследователь. Таким он останется и в ближайшем будущем, если верить предсказанию Элизе Реклю относительно деревень среднего Ориноко.
   До Сан-Фернандо путешественники уже не должны были встретить ни одного сколько-нибудь значительного городка. А дальше на всем протяжении обширных бассейнов Рио-Негро и Амазонки была уже почти пустыня.
   Восемь или семь хижин -- это был весь Атур; человек тридцать индейцев -- все его население.
   Мигуэль и его два товарища, сержант Мартьяль и Жан, Жак Хелло и Герман Патерн должны были кое-как расположиться в наиболее удобных из этих хижин.
   Впрочем, если эта деревня не изобиловала комфортом и если приходилось жалеть о каютах пирог, зато она обладала одним важным качеством: здесь не было ни одного комара! Отчего несносные насекомые избегали посещать эту деревню? Никто этого не знал; даже Герман Патерн не мог ничего сказать по этому поводу. Достоверно лишь то, что ночью сержанту Мартьялю не пришлось закрывать своего племянника обычной сеткой.
   Нечего и говорить, что за ужином, который происходил сообща под деревьями, убитая Митуэлем и изжаренная на медленном отне обезьяна явилась главным блюдом.
   -- Не правда ли, это жаркое -- первый сорт?! -- воскликнул Фелипе.
   -- Да, это четверорукое очень вкусно, -- подтвердил Мигуэль. -- Оно непременно должно было бы войти в меню европейского стола.
   -- Я согласен с этим, -- заметил Жак Хелло, -- мы должны были бы отправить несколько дюжин этих обезьян парижским рестораторам...
   -- Да и почему бы этим животным быть хуже телятины, бычьего мяса или барашка, -- сказал Герман Патерн, -- раз они питаются душистыми растениями?..
   -- Только трудно подойти к ним на хороший ружейный выстрел, -- ответил Варинас.
   -- Мы могли убедиться в этом, -- заметил Митуэль, -- так как, повторяю, эта обезьяна -- первая...
   -- Вы попытаетесь присоединить к ней и вторую, Мигуэль! -- сказал Жак Хелло. -- Так как мы должны провести в этой деревне несколько дней, то я предлагаю устроить охоту на обезьян. Вы поедете с нами, не правда ли, дорогой Жан?
   -- Я вам очень благодарен, -- ответил юноша, благодаря его жестом. -- Но... дядюшка мне не позволит этого... по крайней мере без него.
   -- Конечно, не позволю! -- объявил сержант Мартьяль, очень довольный, что племянник избавил его от необходимости отказываться от предложения соотечественников.
   -- Но почему же? -- возразил Жак Хелло. -- Эта охота не представляет никакой опасности...
   -- Всегда опасно пускаться в эти леса, которые посещаются, я полагаю, не одними обезьянами, -- ответил сержант Мартьяль.
   -- Действительно... в них иногда можно встретить медведей... -- сказал Фелипе.
   -- О, медведей добродушных, -- ответил Герман Патерн, -- кротких муравьедов, которые никогда не нападают на человека и которые питаются рыбой и медом...
   -- А хищные звери!.. Они тоже едят мед?.. -- возразил сержант Мартьяль, который не хотел сдаваться.
   -- Хищники здесь редки, -- сказал Минуэль. -- Потом, они не бродят около деревень, тогда как обезьяны охотно приближаются к жилищу человека.
   -- Во всяком случае, -- сказал Варинас, -- в селениях по Ориноко употребляется простой способ ловли обезьян: их ловят, не преследуя и даже не выходя из хижины.
   -- Как же? -- спросил Жан.
   -- На опушке леса ставят западню из нескольких тыкв, прочно прикрепленных к земле. В них проделывают дыру, через которую обезьяна может просунуть руку, когда она разжата, но оттуда вытащить ее, сжатую в кулак, обезьяна не может. Внутри тыкв кладут какой-нибудь любимый обезьянами фрукт. Обезьяна замечает его, ей хочется его достать, она просовывает руку в дыру, хватает добычу и попадается, так как не хочет разжать руки...
   -- Как! -- воскликнул сержант Мартьяль. -- У этого животного не хватает догадки разжать руку?."
   -- Нет, -- ответил Варинас, -- И после этого говорят, что обезьяны умны и хитры...
   -- Конечно, но их жадность сильнее их ума, -- сказал Фелипе.
   -- Глупые животные?
   В самом деле, животные, которые ловятся в подобную западню, заслуживают такой оценки.
   Надо было, однако, чем-нибудь заполнить те несколько дней, в течение которых приходилось оставаться в деревне Атур в ожидании пирог. Жан узнал, что шесть лет назад его соотечественник пробыл тут одиннадцать дней, которые оказались нужными для его лодки, чтобы перебраться через пороги Атура. На этот раз благодаря высокой воде, может быть, предстояло ждать меньше.
   Во всяком случае, в продолжение этой стоянки Жан Кермор и сержант Мартьяль не составили компании троим венесуэльцам и двум французам, которые отправились бродить по равнине в окрестностях деревни.
   Охотники не встретили никаких хищников; по крайней мере те, которых они заметили, не нападали на них. Только один тапир был ранен пулей Жака Хелло, но ушел.
   Зато охотникам удалось убить сколько им хотелось пекари и оленей, которые должны были пополнить их запасы. Что не было съедено, то они высушили по индейскому способу в количестве, достаточном для остального пути.
   Мигуэль, Варинас и Фелипе, Жак Хелло и Герман Патерн успели также посетить знаменитые гроты, расположенные на территории Атура, затем остров Кукуритале, где остались следы пребывания несчастного доктора Крево, наконец, Гору Мертвецов, где гроты служат кладбищами для индейцев. Мигуэль и его товарищи спускались даже километров на двенадцать к югу, чтобы посетить гору Пинтадо. Это -- скала из порфира, вышиной до 250 метров, которую индейцы ухитрились украсить в середине гигантскими надписями и рисунками, изображающими человека, птицу и змею длиной до 100 метров.
   Герман Патерн предпочел бы найти у подошвы "раскрашенной горы" -- вернее было бы назвать ее гравированной горой -- какие-либо растения, но, к его сожалению, поиски оказались тщетными.
   Само собой разумеется, экскурсанты возвращались с этих далеких прогулок достаточно усталыми. Жара стояла чрезвычайная, и ее не могли умерить даже частые и сильные грозы.
   Так проходило время в деревне Атур. За обедом и ужином все собирались за одним столом и сообщали друг другу о событиях дня. Жан с удовольствием слушал охотничьи рассказы Жака Хелло, который старался отвлечь юношу от печальных забот о будущем. Как ему хотелось, чтобы Жан получил в Сан-Фернандо точные указания относительно полковника Кермора и чтобы ему не нужно было отправляться в далекие рискованные поиски!
   Вечером юноша читал вслух выдержки из своего любимого путеводителя, главным образом те, которые касались Атура и его окрестностей. Мигуэль и его коллеги удивлялись точности и тщательности указаний французского исследователя во всем, что касалось течения реки Ориноко, нравов различных индейских племен, особенности их территории, обычаев жителей льяносов, с которыми путешественникам приходилось иметь дело.
   Если бы Жану Кермору действительно пришлось продолжить свое путешествие до истоков реки, он мог бы извлечь большую пользу для себя из точных указаний своего соотечественника.
   Наконец, 9 сентября, около полудня, Герман Патерн, который ходил собирать растения на берегу, вернулся и стал звать своих товарищей.
   Так как в этот день не предполагалось никакой экскурсии, то они все находились в главной хижине деревни в ожидании завтрака.
   Услышав крики, Жак Хелло выскочил из хижины.
   Другие последовали за ним, опасаясь, что Герман Патерн зовет на помощь, встретившись с хищником или с отрядом квивасов.
   Патерн возвращался один со своим гербарием за спиной и махал руками.
   -- Что случилось? -- крикнул ему Жак Хелло.
   -- Наши пироги, друзья!
   -- Уже?.. -- воскликнул Фелипе.
   -- Они всего в полукилометре.
   Все бросились к левому берегу реки и заметили лодки, которые экипаж гнал вдоль берега при помощи шестов.
   Вскоре пассажиры могли быть услышаны рулевыми, которые, стоя на кормах, направляли лодки через поток.
   -- Вы... Вальдес?.. -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Я самый, сержант! Как видите, мои товарищи следуют за мной.
   -- Без аварий? -- спросил Мигуэль.
   -- Без аварий, -- ответил Вальдес. -- Но нам все-таки это стоило больших трудов.
   -- Наконец-то вы прибыли!.. -- сказал Жак Хелло рулевому "Мориши".
   -- Да... в семь дней... Это редко случается при переходе через пороги Атура.
   Паршаль говорил правду. Но нужно отдать справедливость банивасам: они отлично управляются с лодками. Можно было их только поблагодарить за старание. Эти отважные люди оказались тем чувствительнее к похвалам пассажиров, что к словам было прибавлено, и притом весьма охотно, несколько дополнительных пиастров.
  

Глава двенадцатая.
НЕСКОЛЬКО НАБЛЮДЕНИЙ ГЕРМАНА ПАТЕРНА

   Отправление трех пирог состоялось на следующий день при первых лучах солнца. Накануне, после обеда, было приступлено к погрузке багажа, а так как никаких аварий во время переправы через пороги не произошло, то путешествие не задержалось.
   Однако между Атуром и Сан-Фернандо путешествие все же могло замедлиться.
   Стихавший ветер не был достаточен для лодок, которые должны были идти против течения. Тем не менее были поставлены паруса в помощь шестам.
   Бесполезно прибавлять, что каждая группа пассажиров заняла свои лодки: сержант Мартьяль и Жан Кермор -- "Галлинетту", Мигуэль, Варинас и Фелипе -- "Марипар", Жак Хелло и Герман Патерн -- "Моришу".
   По возможности лодки держались на одной линии, и сержант Мартьяль с неудовольствием замечал, что чаще всего "Мориша" шла рядом с "Галлинеттой". Это позволяло пассажирам разговаривать, чем они и пользовались.
   За утро лодки прошли против течения всего 5 километров. Приходилось лавировать среди островов и рифов, которыми Ориноко загроможден выше Атура.
   Когда флотилия дошла до Горы Мертвецов, русло реки сделалось шире. Приблизившись к правому берегу, где течение слабее, лодки смогли воспользоваться отчасти и парусами.
   На противоположном берегу возвышалась гора Пинтадо, которую посещали Мигуэль и его товарищи; ее своеобразная громада высилась над обширной равниной, по которой бродят индейцы гуахибосы.
   Одновременно с закатом стал стихать и ветер, переходя в норд-ост; к пяти часам вечера он совершенно упал.
   Пироги находились в это время у порогов Гарсита. По совету Вальдеса, пассажиры приготовились к остановке в этом месте, которое представляло хорошее убежище на ночь.
   За день прошли на этот раз всего 15 километров. В дальнейший путь пустились на другой день с рассветом.
   Переправа через пороги Гарсита не представляла никаких затруднений. Они вообще проходимы круглый год. К тому же переправа облегчалась тем, что в этом месте Ориноко было достаточно глубоко для плоскодонных судов.
   Впрочем, убыль воды уже началась, так как приближалась половина сентября и период засухи был близок.
   Правда, дожди были еще часты и обильны. Они не прекращались с самого начала путешествия, и пассажиры должны были терпеть ливни до самого прибытия в Сан-Фернандо, В этот день бесконечный дождь заставил пассажиров просидеть в каютах. Начал также свежеть и ветер, но на это жаловаться не приходилось.
   Вечером на повороте реки, устремившей свои воды к востоку, между правым берегом и островом Рабо-Пеладо пироги остановились в довольно закрытом месте.
   С шести до семи часов вечера охотники обошли опушку почти непроходимого леса, которым зарос этот остров; им удалось застрелить с полдюжины габиот, величиной с голубей, которые были поданы к ужину.
   Кроме того, возвращаясь, Жак Хелло убил из ружья молодого каймана, мясо которого считается чрезвычайно вкусным.
   Однако это кушанье было отклонено пассажирами.
   Один только Герман Патерн захотел попробовать его, так как натуралист не должен быть разборчив и обязан жертвовать собой в интересах науки.
   -- Ну что?.. -- спросил его Жак Хелло.
   -- Ничего, -- ответил Герман Патерн. -- Первый кусок невкусен... Но, может быть, второй...
   -- Ну как?
   -- Отвратителен!..
   Кайман был осужден без пощады.
   На другой день лодки оставили остров Рабо-Пеладо и вновь поплыли к юго-западу -- в направлении, в котором течет Ориноко до порогов Гуахибосов. Весь день шел дождь и дул перемежающийся северо-восточный ветер. Паруса пирог то безжизненно висели вдоль мачт, то надувались, как оболочка воздушного шара.
   Вечером Вальдес сделал остановку у низовья острова Гуахобо, пройдя всего 12 километров, так как действие ветра часто оказывалось слабее течения.
   На другой день после утомительного перехода пироги достигли порогов Гуахибосов и остановились у устья рукава Карестии, который при впадении своем в Ориноко огибает длинный остров.
   После ужина, за которым ели убитых на берегу гуккосов, легли спать, и ночь прошла спокойно.
   В этом месте река широка и глубока, но загромождена массой островов и островков; кроме того, она пересекается каменной грядой, с которой вода падает оглушительным каскадом. Вид этого места великолепен; он, может быть, один из самых прекрасных на всем протяжении среднего Ориноко.
   Путешественники имели время налюбоваться им, так как на переправу через пороги Гуахибосов потребовалось несколько часов.
   Около трех часов пополудни, пройдя левым рукавом реки, лодки достигли деревни Карестии, где должна была состояться выгрузка, чтобы облегчить пирогам переправу через порог Мэпюр. Здесь повторился маневр, уже сделанный в Пуэрто-Реале. Индейцы взялись перенести багаж и сопровождать путешественников до Мэпюра, куда они и прибыли около пяти часов вечера.
   Расстояние между Карестией и Мэпюром незначительно, и идущая вдоль берега тропинка удобна для пешеходов.
   Здесь надо было ждать "Галлинетту", "Марипар" и "Моришу", которым требовалось для переправы через порог шесть-семь дней.
   Действительно, хотя порог Мэпюр и короче порога Атур, зато он представляет больше препятствий. Во всяком случае, понижение уровня воды от одного его конца к другому больше, а именно 12 метров на протяжении 6 километров. Но можно было рассчитывать на расторопность и ловкость экипажа. Чтобы выиграть время, он сделал бы все, что только в человеческих силах.
   К тому же расстояние в 60 километров, которое отделяет эти главные два порога, было пройдено меньше чем в пять дней.
   От когда-то составлявших целое племя индейцев мэпюров, от которых получило свое название селение, теперь осталось всего несколько семейств сильно изменившегося типа. Расположенная у подножия гранитных глыб деревня имела всего с десяток хижин.
   Вот здесь-то маленький отряд должен был расположиться на несколько дней в условиях почти одинаковых с теми, которые имелись в Атуре.
   До Сан-Фернандо приходилось оставлять пироги в последний раз. Отсюда до этого города река свободна от порогов. Таким образом, надо было терпеливо переносить эту обстановку, чтобы ни говорил против этого сержант Мартьяль, который сгорал от нетерпения достигнуть скорее Сан-Фернандо.
   В Мэпюре не пришлось делать экскурсий, как это довелось в окрестностях горы Пинтадо. Надо было удовольствоваться охотой и гербаризацией. Юноша, сопровождаемый сержантом Мартьялем, живо интересовался научными прогулками Германа Патерна, тогда как охотники доставляли дневную провизию; это было необходимо, так как запасы, сделанные в Урбане и во время предыдущих охот, были бы недостаточны в случае задержки, а пополнить провизию раньше конца путешествия было невозможно.
   От Мэпюра до Сан-Фернандо, принимая во внимание извилины Ориноко, надо считать от 130 до 140 километров.
   Наконец, 18 сентября после полудня фальки, поднявшиеь вдоль левого берега реки, на котором расположена деревня, соединились с пассажирами. По своему положению Мэпюр принадлежит Колумбии береговая полоса его признавалась нейтральной до 1911 года, а с этого года сделалась колумбийской.
   Вальдес и его товарищи, очевидно, постарались, так как переправились через порог в пять дней.
   Не теряя времени, пироги были нагружены, и 19 сентября утром снова пустились в путь.
   В продолжение этого дождливого дня флотилии пришлось бесконечно лавировать между островками и скалами, которыми покрыта поверхность реки.
   Ветер дул с запада и не был благоприятен для движения лодок. Но если бы даже он дул с севера, им все-таки нельзя было бы воспользоваться, так как постоянно приходилось менять направление лодок в узких проходах.
   Пройдя устье Сипано, лодки встретили порог Сигвауми, переправа через который отняла всего несколько часов, причем разгружаться не пришлось.
   Тем не менее вследствие всех этих задержек пироги достигли за день лишь устья Рио-Вишады, где и остановились на ночь.
   Оба берега реки в этом месте представляют разительный контраст. К востоку местность изображена холмами и возвышенностями, сливающимися с горами, отдаленные очертания которых были освещены заходящим солнцем. К западу, напротив, расстилались обширные равнины, орошаемые темными водами Вишады, текущей из колумбийских льяносов и доставляющей большое количество воды в русло Ориноко.
   Может быть, Жак Хелло ожидал, что между Фелипе и Варинасом разгорится спор относительно Вишады, так как ее можно было считать за главное русло реки с таким же правом, как Гуавьяре и Атабапо. Однако никакого спора не возникло. Оба противника были уже недалеко от места, где сливались излюбленные ими реки. Там они могли иметь достаточно времени для споров на месте и при полном знании всех деталей.
   Следующий день приблизил их к этому пункту на 20 километров. В этой части реки, свободной от рифов, движение лодок сделалось легче. Рулевые смогли в течение нескольких часов воспользоваться парусами и достигнуть таким образом деревни Матавени, расположенной на левом берегу, около реки того же названия.
   Здесь находилась всего дюжина хижин, принадлежащих гуахибосам, которые занимают прибрежные территории Ориноко, главным образом правый берег. Если бы путешественники имели время подняться по Вишаде, они встретили бы несколько таких селений, обитаемых этими индейцами, мягкими по характеру, трудолюбивыми и смышлеными, ведущими торговлю маниокой с купцами Сан-Фернандо.
   Если бы Жак Хелло и Герман Патери были одни, они, вероятно, остановились бы у этого притока, как они это сделали в Урбане несколько недель назад. Правда, их экскурсия в Сьерра-Матапей могла окончиться плохо. Тем не менее Герман Патерн счел своим долгом сделать Жаку Хелло это предложение, когда "Мориша" остановилась у Матавени рядом с "Галлинеттой".
   -- Дорогой Жак, -- сказал он, -- нам поручено министром народного просвещения, если я не ошибаюсь, сделать научную экскурсию по Ориноко...
   -- Что ты хочешь этим сказать? -- спросил Жак Хелло, удивленный этим замечанием.
   -- Вот что, Жак... Разве это поручение касается исключительно только Ориноко?
   -- Ориноко и его притоков...
   -- Так вот, если говорить правду, мне кажется, что мы несколько пренебрегаем притоками этой прекрасной реки с тех пор, как мы оставили Урбану...
   -- Ты полагаешь...
   -- Посуди сам, дорогой друг! Поднимались ли мы по Суапуру, Параруме и по Парагуаце, впадающим с правой стороны?..
   -- Я не думаю этого.
   -- Поднимались ли мы на нашей пироге по Мете, самому крупному левому притоку большой венесуэльской реки?
   -- Нет, мы проехали устье Меты, не проникнув в него.
   -- А Рио-Сипапо?..
   -- Мы пренебрегли Рио-Сипапо.
   -- А Рио-Вишада?
   -- Мы не исполнили также наших обязанностей и по отношению к Рио-Вишаде.
   -- И ты шутишь этим, Жак?..
   -- Да, Герман, ты должен был бы сказать себе, что то, чего мы не сделали на этом пути, никогда не будет поздно сделать на обратном. Ведь они не исчезнут, твои притоки, они даже не высохнут в период засухи, так что мы найдем их на том же самом месте, когда будем спускаться по этой великолепной реке...
   -- Жак!.. Жак!.. Когда мы будем приняты министром народного просвещения.
   -- ...тогда, простота-натуралист ты этакий, мы скажем ему, этому чиновнику: если бы мы были одни, господин министр, то мы, конечно, сделали бы эти исследования, поднимаясь по Ориноко. Но мы были в компании... в хорошей компании, и мы предпочли сделать путешествие до Сан-Фернандо вместе...
   -- Мы пробудем там некоторое время, я полагаю? -- спросил Герман Патерн.
   -- Столько, сколько это нужно будет для разрешения вопроса о Гуавьяре и Атабапо, -- ответил Жак Хелло, -- хотя он и кажется мне разрешенным уже в пользу Мигуэля. Во всяком случае, это отличный повод изучить эти два притока в компании Фелипе и Варинаса. Ты можешь быть уверен, что наша миссия только выиграет от этого и министр народного просвещения поздравит нас по этому поводу самым официальным образом!
   Нужно сказать, что этот разговор обоих друзей слышал один только Жан, который находился в это время на "Галлинетте".
   Вопреки всем усилиям сержанта Мартьяля, со времени встречи с Жаном Жак Хелло не пренебрегал ни одним случаем, чтобы проявить самую живую симпатию к юноше. Что последний заметил это, в этом не могло быть сомнения. Как же отвечал он на нее?.. Поддавался ли он ей, как можно было ожидать от юноши его лет по отношению к соотечественнику, который проявлял к нему такой интерес, так горячо желал успеха его планам, готов был помочь ему сколько возможно?..
   Нет, и это могло даже казаться странным. Как ни был тронут Жан, как ни благодарен он был Жаку Хелло, он держал себя с ним крайне сдержанно, -- не потому, что его разбранил бы сержант Мартьяль, если бы было иначе, а вследствие своей скромности и застенчивости.
   Когда настал бы час разлуки, когда Жан должен был бы для продолжения своих поисков покинуть Сан-Фернандо, а Жак Хелло -- вернуться из своего путешествия обратно, Жан сильно огорчился бы этим... Может быть, он даже сказал себе, что, если бы Жак Хелло был его проводником, он верней достиг бы своей цели...
   Поэтому он был очень тронут, когда услыхал, как Жак Хелло говорил своему другу:
   -- И потом, Герман, этот юноша, которого случай заставил нас встретить и которым я так интересуюсь... Разве он не внушает тебе чрезвычайной симпатии?..
   -- Да, Жак!
   -- Потому что, чем больше я думаю о нем, Герман, тем больше боюсь, что если он хорошо сделал, подчинившись сыновнему чувству и предприняв это путешествие, то, с другой стороны, перед ним встанут скоро такие препятствия, которых он не сможет победить! Если он получит новые указания в Сан-Фернандо, разве не бросится он в область верхнего Ориноко или он захочет идти туда... В этом детском теле сильная душа!.. Достаточно немного понаблюдать его, достаточно видеть его, чтобы понять, что чувство долга доведено в нем до героизма!.. Не правда ли, это и твое мнение, Герман?
   -- Я разделяю, Жак, твое мнение о молодом Керморе, и ты прав, опасаясь за него...
   -- Кого он имеет в качестве руководителя, в качестве защитника? -- продолжал Жак Хелло. -- Старого солдата, который, конечно, позволит убить себя за него... Но разве ему нужен такой спутник?.. Нет, Герман, если хочешь знать мою мысль до конца, по-моему, лучше, чтобы этот несчастный ребенок не нашел никаких указаний, касающихся его отца...
   Если бы Жак Хелло мог видеть Жана в тот момент, когда он говорил это, он заметил бы, что тот встал с поднятой головой, блестящими глазами, потом опустился, подавленный мыслью, что ему, может быть, не удастся достигнуть своей цели, что ему суждено вернуться, потерпев неудачу...
   Однако после этой минуты слабости надежда вернулась к Жану, когда он услышал, как Жак Хелло говорил дальше:
   -- Нет! Нет!.. Это было бы слишком жестоко по отношению к Жану. Я хочу верить, что его поиски увенчаются успехом!.. Четырнадцать лет назад полковник Кермор был в Сан-Фернандо... в этом нет никакого сомнения... Там Жан узнает, что сталось с его отцом... Ах! Я хотел бы иметь возможность сопровождать его!
   -- Я понимаю тебя, Жак... Ему нужен был бы такой проводник, как ты, а не как этот старый служака, который не столько его дядюшка, сколько его тетка!.. Но чего ты хочешь?.. Наш путь не может быть его путем. Кроме того, эти притоки, которые мы должны исследовать на обратном пути...
   -- Разве за Сан-Фернандо нет притоков? -- заметил Жак Хелло.
   -- Если хочешь, да... Я тебе назову даже замечательные: Кунукунума, Кассиквиар, Мавака... Но в этом направлении наша экспедиция завела бы нас к истокам Ориноко.
   -- А почему бы нет, Герман?.. Исследование было бы полнее, вот и все... И, конечно, министр народного просвещения не был бы недоволен этим...
   -- Министр... министр, Жак! Ты вертишь его так и сяк под всякими соусами!.. Ну а если Жан Кермор должен будет продолжать свои поиски не в сторону Ориноко... если ему придется углубиться в колумбийские льяносы... если, наконец, он должен будет спуститься к бассейну Рио-Негро и Амазонки...
   Жак Хелло ничего не ответил, так как это было невозможно. В крайнем случае -- он хорошо понимал это -- можно было продолжать путешествие до истоков Ориноко, это все-таки было бы в пределах порученной ему области... Но оставить бассейн реки и даже территорию Венесуэлы, чтобы следовать за юношей в Колумбию или Бразилию... Нет, это было невозможно.
   В соседней пироге Жан, стоявший на коленях в своей каюте, слышал все... Он знал, какую симпатию он внушал своим спутникам... Он знал также, что ни Жак Хелло, ни Герман Патерн не верили в родство, которое соединяло будто бы его с сержантом Мартьялем. На чем основывали они это свое неверие и что подумал бы его старый друг, если бы он узнал об этом?..
   Не спрашивая себя о том, что готовит ему будущее, придет ли ему когда-нибудь на помощь храбрый, преданный ему Жак Хелло, он радовался, что встретил в пути этого самоотверженного соотечественника.
  

Глава тринадцатая.
ПОКЛОНЕНИЕ ТАПИРУ

   На другой день утром, 21 сентября, когда путешественники оставили маленький порт Матавени, они находились всего в трех с половиной днях пути от Сан-Фернандо. Не окажись какой-нибудь случайной задержки -- даже если бы им не благоприятствовала погода, -- они должны были достигнуть цели своего путешествия через 80 часов.
   Плавание началось при обыкновенных условиях -- под парусами, когда это позволял ветер, под шестами, когда пирогам можно было пользоваться затишьем за многочисленными поворотами реки, и при помощи бечевы, когда шесты не могли преодолеть силы течения.
   Температура стояла высокая. По небу плыли тяжелые облака, разражавшиеся иногда крупным теплым дождем. Затем показывалось жаркое солнце и приходилось прятаться в каюты. В общем, ветер был слабый, прерывистый и недостаточный для освежения раскаленной атмосферы.
   В реку, в особенности с левой стороны, впадало множество безымянных притоков, русла которых должны были высохнуть в период засухи.
   Не раз путешественники встречали лодки с пиароанцами, занимающими правый берег этой части Ориноко.
   Эти индейцы доверчиво подходили к пирогам и предлагали свои услуги тянуть бечеву. Их охотно нанимали, платя за это кусками материи, бусами и сигаретами. Индейцы эти -- хорошие гребцы, и их охотно берут для переправы через пороги.
   Таким образом, флотилия пристала к деревне Августино с целым конвоем лодок. Расположена эта деревня на правом берегу реки. Шаффаньон ничего не говорит о ней потому, что во время его путешествия ее не существовало.
   К тому же индейцы мало оседлы. Как они бросают сделанную из коры лодку, переправившись через реку, так же оставляют они и хижину, выстроенную ими на несколько дней вместо палатки.
   В деревне было около 40 хижин цилиндрической или цилиндро-конической формы, а число ее жителей достигало 200 человек.
   Высадившись на берег, Мигуэль и его товарищи могли бы подумать, что в Августино нет ни детей, ни женщин.
   Произошло это потому, что женщины и дети, как обыкновенно при приближении иностранцев, убежали в лес.
   На берегу показался один из пиароанцев, высокого роста, лет сорока, крепкого сложения, с длинными волосами, выжженными на лбу, с веревочными браслетами на ногах, под коленями и у щиколоток. Этот туземец разгуливал вдоль берега, окруженный десятком других индейцев, которые оказывали ему известные знаки почтения.
   Это был кептэн -- начальник деревни, построивший ее.
   Мигуэль, сопровождаемый другими пассажирами, приблизился к кептэну, который говорил по-венесуэльски.
   -- Будьте гостями, -- сказал тот, протягивая путешественникам руку.
   -- Мы прибыли всего на несколько часов, -- ответил Мигуэль, -- и рассчитываем отправиться в дальнейший путь завтра с рассветом.
   -- На это время, -- сказал пиароанец, -- ты можешь отдохнуть в наших хижинах... Они к твоим услугам.
   -- Спасибо, кептэн, -- ответил Мигуэль, -- мы посетим тебя. Но из-за одной ночи не стоит сходить с лодок.
   -- Как тебе будет угодно.
   -- Твоя деревня очень красива, -- продолжал Мигуэль, поднимаясь на берег.
   -- Да... она только недавно построена и будет процветать, если ей окажет поддержку губернатор Сан-Фернандо. Я думаю, что иметь лишнюю деревню по течению Ориноко будет полезно президенту республики...
   -- Мы сообщим ему после нашего возвращения, -- ответил Мигуэль, -- что кептэн...
   -- Карибаль, -- сказал индеец.
   -- ...кептэн Карибаль, -- продолжал Мигуэль, -- может рассчитывать, что мы поддержим его интересы как перед губернатором Сан-Фернандо, так и в Каракасе, у президента.
   Мигуэль и его товарищи последовали за индейцами в деревню, находившуюся на расстоянии ружейного выстрела от берега.
   Жак Хелло и его друг Жан шли рядом впереди сержанта Мартьяля.
   -- Ваш путеводитель, книга нашего соотечественника, дорогой Жан, -- сказал Жак Хелло, -- дает, вероятно, о пиароанцах точные сведения, и вы должны знать о них больше нас...
   -- Там говорится, -- ответил юноша, -- что эти индейцы невоинственны. Большую часть времени они проводят в глубине отдаленных лесов бассейна Ориноко. Нужно думать, что они захотели попробовать новой жизни, на берегу реки...
   -- Судя по всему, дорогой Жан, их начальник уговорил их построить в этом месте деревню. Венесуэльское правительство хорошо сделает, поддержав это начинание. И если несколько миссионеров поселятся в Августино, эти пиароанцы станут более цивилизованными.
   -- Миссионеры!.. Да... эти люди могли бы, может быть, чего-нибудь достигнуть среди индейских племен... если бы они действовали иначе.
   Жак Хелло заметил:
   -- Но, дорогой Жан, об этих вещах люди не думают, когда они молоды...
   -- О!.. Я стар... -- ответил Жан, лицо которого слегка покраснело.
   -- Стары... в семнадцать лет?..
   -- Семнадцать лет без двух месяцев и девяти дней, -- подтвердил сержант Мартьяль, который вмешался в разговор. -- Я нахожу, что стариться тебе нечего, племянник...
   -- Извините, дядюшка, я себя не буду больше старить, -- ответил Жан, который не мог удержаться от улыбки.
   Хижина начальника была выстроена под великолепной купой деревьев. Крышей служили ей пальмовые ветви, поднимавшиеся кверху цилиндрической кроной, над которой красовался букет цветов. Единственная дверь вела в единственную комнату диаметром пять метров. Обстановка сводилась к самому необходимому: корзинам, одеялам, столу, нескольким грубо сделанным сиденьям и к самым простым принадлежностям хозяйства индейцев: лукам, стрелам и различным инструментам.
   Эта хижина была только законченной постройкой; еще накануне совершалась церемония освещения ее -- церемония изгнания злого духа.
   Когда путешественники вышли из хижины кептэна Карибаля, население Августино собралось уже поголовно. Женщины и дети, успокоенные и созванные отцами, братьями и мужьями, вернулись в деревню. Они ходили от одной хижины к другой, отдыхали под деревьями, спускались к реке, где стояли фальки.
   Герман Патерн заметил, что женщины обладали правильными чертами лица, были небольшого роста, хорошо сложены.
   Пиароанцы приступили к обычной меновой торговле, практикуемой ими с путешественниками и торговцами, которые едут вверх или вниз по Ориноко. Они предлагали свежие овощи, сахарный тростник, платаносы из породы бананов, которыми индейцы питаются обыкновенно в сушеном или консервированном виде во время своих путешествий.
   Вместо этого пиароанцы получили пачки сигар, которые они очень любят, кожи, ожерелья и, казалось, остались очень довольны "щедростью" иностранцев.
   Все это, однако, заняло не больше часа. До заката оставалось еще достаточно времени для охотников, чтобы попытать счастья в соседних с Августино лесах.
   Предложение поохотиться было сделано Жаком Хелло и Мигуэлем, но воспользовались им только они сами.
   Варинас и Фелипе, Жан Кермор и сержант Мартьяль остались, кто в лодках, кто на берегу или в деревне, предоставив охотникам возможность настрелять пекари, оленей, голубей и уток, которым всегда были рады на лодках. Итак, Жак Хелло, Мигуэль и Герман Патерн, с его гербарием, углубились в чащу пальм, тыквенных деревьев и моришалей, расположенную за полями сахарного тростника и маниоки.
   Бояться заблудиться было нечего, так как охота предполагалась вблизи Августино. Разве только охотничья страсть увлекла бы охотников вглубь леса.
   Впрочем, это оказалось излишним. В первый же час Мигуэль убил морскую свинку, а Жак Хелло -- оленя. Донести этих животных до лодок было довольно трудной задачей. Может быть, они сделали лучше, если бы взяли с собой одного или двух индейцев. Но они отправились одни, не желая беспокоить гребцов, занятых починкой мелких неисправностей пирог.
   При таких условиях они оказались на расстоянии трех километров от деревни, когда повернули назад, неся: Мигуэль -- свою морскую свинку, а Жак Хелло и Герман Патерн -- оленя. На расстоянии пяти-шести ружейных выстрелов от Августино они остановились, чтобы передохнуть.
   Было очень жарко, и воздух плохо циркулировал под густым навесом деревьев.
   В тот момент, когда они только улеглись у подножия пальмы, с правой стороны от них с силой зашевелились ветки густого кустарника.
   -- Внимание! -- сказал Жак Хелло, вставая и обращаясь к своим товарищам.
   -- Это какой-нибудь хищник.
   -- У меня два заряда в ружье... -- ответил Мигуэль.
   -- Будьте наготове, а я тем временем заряжу свое ружье, -- заметил Жак Хелло.
   Ему нужно было всего несколько секунд, чтобы зарядить свой "гаммерлесс".
   Ветви кустарника больше, однако, не шевелились. Тем не менее, прислушиваясь, охотники смогли различить звук учащенного дыхания и глухого рычания, причина которых была ясна.
   -- Это, должно быть, крупное животное, -- сказал Патерн, двинувшись вперед.
   -- Оставайся тут... оставайся!.. -- сказал ему Жак Хелло. -- Мы, вероятно, имеем дело с ягуаром или пумой... Но с четырьмя пулями, которые его ожидают...
   -- Берегитесь... берегитесь!.. -- воскликнул Мигуэль. -- Кажется, я вижу длинную морду, которая высовывается из-за ветвей...
   -- Ну, кто бы ни был обладатель этой морды... -- ответил Жак Хелло.
   И он сделал два выстрела. Тотчас же таща раздвинулась под сильным напором, раздался рев, и огромная масса бросилась из кустов.
   Раздались еще два выстрела.
   Мигуэль в свою очередь разрядил карабин.
   На этот раз животное упало на землю, издавая последний предсмертный крик.
   -- Э!.. Да это всего только тапир! -- воскликнул Герман Патерн. -- Право, он не стоил ваших четырех зарядов.
   Однако, если это безобидное животное и не стоило выстрелов с точки зрения защиты, то стоило с точки зрения гастрономической.
   Итак, вместо пумы или ягуара, которые являются самыми опасными хищниками Экваториальной Америки, охотники имели дело лишь с тапиром. Это крупное животное с рыжей шерстью, сероватой на голове и на шее, и с гривой, которая составляет принадлежность самца. Это животное, скорее ночное, чем дневное, живет в чаще, а также в болотах. Его нос представляет собой маленький подвижный хобот, оканчивающийся пятачком, и придает ему внешний вид кабана или даже свиньи, имеющей размеры осла.
   В общем, бояться нападения этого животного нечего. Оно питается исключительно фруктами и овощами, и самое большое, что оно может сделать, -- это опрокинуть охотника!
   Однако сожалеть о сделанных четырех выстрелах из карабинов не следовало; если бы удалось перенести этого тапира к пирогам, экипажи их сумели бы им воспользоваться.
   Но когда животное упало на землю, Мигуэль и его товарищи не заметили крика индейца, который следил за ними из чащи и который после выстрелов бросился со всех ног бежать по направлению к деревне. Охотники взвалили оленя и морскую свинку к себе на плечи и опять тронулись в путь, намереваясь послать за тапиром нескольких гребцов.
   Когда они пришли в Августино, население деревни было объято ужасом и гневом. Мужчины и женщины окружали своего начальника. Кептэн Карибаль был, казалось, взволнован не меньше своих подчиненных. Когда показались Герман Патерп, Мигуэль и Жак Хелло, то они были встречены ужасными криками, криками ненависти и мщения.
   Что случилось?.. Откуда эта перемена?.. Не готовились ли пиароанцы к нападению на пироги?..
   Жак Хелло и его два спутника скоро успокоились, увидя, что к ним идут навстречу Жан, сержант Мартьяль, Фелипе и Варинас.
   -- В чем дело? -- спросил он их.
   -- Вальдес, который был в деревне, -- ответил Жан, -- видел индейца, который вышел из леса, подбежал к кептэну и сказал ему, что вы убили...
   -- ...морскую свинку... оленя... которых мы несем... -- ответил Мигуэль.
   -- И еще тапира?..
   -- Да, тапира, -- ответил Жак Хелло, -- Но что же дурного в убийстве тапира?..
   -- К пирогам... к пирогам! -- крикнул сержант Мартьяль.
   В самом деле, население, по-видимому, готовилось к нападению. Эти индейцы, такие миролюбивые, такие гостеприимные, такие услужливые, пришли теперь буквально в бешенство. Некоторые из них вооружились луками и стрелами. Их крики все усиливались. Они готовы были броситься на иностранцев. Если бы даже кептэн Карибаль и захотел удержать их, это ему было бы очень трудно, так что опасность увеличивалась с каждой секундой.
   Неужели же все это произошло только потому, что охотники убили тапира?..
   Исключительно только поэтому, и было очень жаль, что перед их уходом Жан не предупредил их, основываясь на своем путеводителе, чтобы они не трогали это животное. По-видимому, тапир в глазах этих индейцев, склонных ко всяким предрассудкам и верящих в переселение душ, является священным животным.
   Они не только верят в духов, но смотрят на тапира как на одного из своих предков, одного из самых заслуженных и чтимых предков пиароанцев. Душа индейца, когда он умирает, поселяется, по их верованиям, в теле тапира. Таким образом, одним тапиром меньше -- это значит одним жилищем меньше для пиароанских душ, которые должны бесконечно путешествовать в пространстве за неимением жилища. Отсюда это безусловное запрещение покушаться на жизнь животного, предназначенного для этой почетной роли. Когда одно из таких животных убито, гнев пиароанцев может заставить их решиться на самую жестокую расправу.
   Тем не менее ни Мигуэль, ни Жак Хелло не хотели расстаться с оленем и морской свинкой, убийство которых не влекло никакой ответственности. Прибежавшие гребцы схватили их туши, и все направились к пирогам.
   Население следовало за ним, раздражаясь все больше и больше. Кептэн не пытался умерить их гнев, скорее напротив. Он шел впереди и потрясал своим луком. Негодование туземцев дошло до крайнего предела, когда тело тапира было принесено четырьмя гребцами на носилках из ветвей.
   В это время пассажиры достигли лодок, плетенки которых были достаточной защитой против стрел индейцев, не имеющих огнестрельного оружия.
   Жак Хелло заставил Жана быстро взойти на "Раллинетту", прежде чем сержант Мартьяль успел позаботиться об этом, и посоветовал юноше спрятаться в каюте. Затем он бросился в сопровождении Германа Патерна к "Морише".
   С другой стороны, Мигуэль, Варинас и Фелипе нашли себе прибежище на "Марипаре".
   Экипажи стали на свои места и приняли все меры, чтобы скорее отплыть на середину реки.
   Чалки были отданы в тот самый момент, когда град стрел посыпался на пироги, которые удалялись при помощи шестов, чтобы выйти из образованной мысом заводи. Пока лодки не выбрались на быстрину, они могли двигаться очень медленно, рискуя получить второй залп стрел индейцев, выстроившихся вдоль берега.
   Первый залп никого не задел. Большинство стрел перелетело через лодки, за исключением нескольких, которые вонзились в плетенку кают.
   Приготовив ружья, Мигуэль и его два товарища, Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль разместились на носах и кормах трех пирог.
   Раздалось шесть выстрелов с промежутками в несколько секунд; за первым залпом последовал второй.
   Семь или восемь индейцев упали ранеными, а двое пиароанцев, скатившись с берега, исчезли в воде.
   Этого было более чем достаточно, чтобы обратить в бегство перепуганное население деревни, которое в полном беспорядке, с криками вернулось в Августино.
   Не рискуя больше подвергнуться нападению, фальки обогнули мыс и, пользуясь ветром, пересекли реку наискось.
   Было шесть часов вечера, когда "Моргала", "Марипар" и "Галлинетта" остановились на ночь у левого берега, где, можно было надеяться, они были ограждены от какого-нибудь нападения.
   -- Скажи, однако, Жак, -- спросил Герман Патерн, -- что же будут делать пиароанцы со своим тапиром?..
   -- Они похоронят его со всеми почестями, подобающими такому священному животному!
   -- Как бы не так... Жак!.. А держу пари, что они его съедят, и хорошо сделают, потому что нет ничего вкуснее изжаренного на углях филе тапира!
  

Глава четырнадцатая.
ЧУБАСКО

   С рассветом, когда еще последние звезды блестели на западном горизонте, пассажиры были разбужены приготовлениями к отъезду. Все давало надежду, что это будет последний переход. До Сан-Фернандо оставалось всего пятнадцать километров. Мысль лечь спать в тот же вечер в настоящей комнате, с настоящей кроватью была чрезвычайно привлекательна. К этому времени путешественники насчитывали 31 день пути от Кайкары и столько же ночей, во время которых приходилось довольствоваться простыми циновками. Что же касается времени, проведенного в Урбане и в деревнях Атур и Мэпюр под крышей хижин и на индейеких ложах, то, конечно, это не имело ничего общего с комфортом не только гостиницы, но даже постоялого двора, меблированного по-европейски. Без сомнения, город Сан-Фернандо должен был в этом отношении вполне удовлетворить путешественников, Когда Мигуэль и его товарищи вышли из своих кают, фальки были уже на середине реки. Они шли довольно скоро под напором северо-восточного ветра. К несчастью, некоторые признаки, хорошо известные гребцам Ориноко, заставляли опасаться, что под этим ветром не удастся пройти 15 километров. Пироги все шли рядом. Обернувшись к "Галлинетте", Жак Хелло обратился к Жану.
   -- Вы хорошо себя чувствуете сегодня утром, дорогой Жан? -- спросил он его, делая приветственный знак рукой.
   -- Благодарю вас, Хелло, -- ответил юноша.
   -- А вы, сержант Мартьяль?
   -- Мне кажется, я чувствую себя не хуже, чем всегда, -- счел достаточным ответить старый солдат.
   -- Это видно... это видно, -- продолжал Жак Хелло добродушным тоном. -- Я надеюсь, что мы все в отличном здоровье прибудем сегодня вечером в Сан-Фернандо...
   -- Сегодня вечером?.. -- повторил, с сомнением покачав головой, Вальдес.
   В это время Мигуэль, наблюдавший небо, вмешался в разговор.
   -- Разве вы не довольны погодой, Вальдес? -- сказал он.
   -- Не очень... С юга идут тучи, и их вид мне очень не нравится.
   -- А этот ветер их не отгонит?
   -- Если он продлится... может быть... Но если он спадет... как я боюсь... Видите ли, это грозовые тучи, а они часто идут против ветра.
   Жак Хелло осмотрел горизонт и, по-видимому, согласился с мнением рулевого "Галлинетты".
   -- Пока что, -- сказал он, -- будем пользоваться ветром и пройдем столько, сколько возможно...
   -- Постараемся, -- ответил Вальдес.
   В течение утра пироги особенно задерживались. Они могли пользоваться ветром, чтобы побороть довольно сильное течение между берегами, поросшими густым лесом. Благодаря ветру лодки, обойдя скалы Нерикава, хотя и с большими усилиями, переправились через порог Ахи, проходы в котором в это время года были еще достаточно глубоки, чтобы дать возможность лавировать среди многочисленных рифов. Опасность заключалась в том, что какая-либо из пирог, захваченная неожиданно течением, могла быть брошена на камни, где неминуемо разбилась бы...
   Подобная катастрофа чуть не случилась с "Мори-шей". Подхваченная со страшной силой течением, она едва не была брошена на острие огромной скалы. Впрочем, если бы это и случилось, "Галлинетта" и "Марипар" могли, конечно, спасти пассажиров и груз с "Мориши". В этом случае Жак Хелло и его товарищ должны были бы сесть на одну из двух лодок, и, конечно, вполне естественно было бы, чтобы соотечественников приняла "Галлинетта".
   Вот обстоятельство, которое было бы крайне неприятно, чтобы не сказать больше, сержанту Мартьялю. Впрочем, гостеприимство, которое пришлось бы предложить обоим французам, продолжалось бы всего несколько часов.
   Счастливо избегнув опасностей порога Ахи, лодочники так же удачно прошли и порог Кастиллито -- последний, затруднявший плавание по реке ниже Сан-Фернандо.
   После завтрака, около полудня, Жак Хелло уселся на носу "Мориши" курить свою сигару.
   К своему неудовольствию, он должен был убедиться, что Вальдес не ошибся в предположениях. Ветер стихал, и повисшие паруса не могли даже бороться с силой течения. Только изредка, под легким дуновением набегавшего ветра, пироги продвигались на несколько десятков метров.
   Было очевидно, что состояние атмосферы скоро нарушится. К югу серые тучи, испещренные темными пятнами, точно шкура хищника, закрыв али горизонт. Солнце, которое находилось в зените, скоро должно было исчезнуть за этой густой сеткой паров.
   -- Тем лучше! -- сказал Герман Патерн, щеки которого горели и были покрыты потом.
   -- Тем хуже! -- ответил Жак Хелло. -- Лучше было бы растаять в испарине, чем быть под страхом грозы в этой части реки, где я не вижу никакого убежища.
   -- Больше нельзя дышать, -- сказал Фелипе. -- Если ветер спадет, мы задохнемся...
   -- Знаете, что показывает термометр внутри каюты? -- спросил Варинас, -- Тридцать семь градусов! Если он еще хоть малость поднимется, мы подойдем к точке кипения.
   -- Мне никогда не было так жарко! -- ответил Мигуэль, отирая лоб.
   Искать убежища в каютах было невозможно. На корме пирог можно было хоть немного дышать -- правда, горячим, точно выходящим из печи воздухом.
   "Галлинетта", "Марипар" и "Мориша" добрались, однако, к трем часам до большого острова, обозначенного на карте под названием Аманамени, покрытого густым лесом и окаймленного скалами. При помощи бечевы гребцам удалось подняться по рукаву, где течение было слабее, до южной оконечности острова.
   Солнце к этому времени исчезло за облаками, которые, казалось, готовы были нагромоздиться одно на другое. Продолжительные раскаты грома громыхали на юге. Первые молнии бороздили скопившиеся тучи, которые готовы были разорваться. С севера не было ни малейшего дуновения. Гроза надвигалась, простирая свои широкие крылья от востока до запада. Скоро все небо должно было закрыться тучами. Не рассеются ли эти тучи, не разразившись грозой?.. Это было возможно, но самый доброжелательный метеоролог не мог бы надеяться на это в данном случае.
   Из осторожности паруса были убраны, тем более что все равно они были бесполезны. Из осторожности также гребцы убрали рангоут, положив его вдоль лодок. Как только фальки начали дрейфовать, экипаж лодок взялся за шесты и старался изо всех сил, какие можно было употребить в этой душной атмосфере, удерживать фальки против течения.
   После острова Аманамени достигли острова Гваяртивари, не меньшей величины. Около его довольно пологих берегов удалось несколько подняться вверх. В общем, пироги шли, таким образом, быстрее, чем на шестах, и только так они смогли обогнуть верхнюю часть острова.
   Пока шедшие с бечевой отдыхали, чтобы приняться затем за шесты, Мигель подплыл к "Морише" и спросил:
   -- На каком еще расстоянии мы находимся от Сан-Фернандо?..
   -- В трех километрах, -- отвечал Жак Хелло, который только что перед этим справлялся с картой.
   -- Ну так надо пройти эти три километра после обеда, -- объявил Мигуэль.
   И. обратившись к гребцам, закричал громким голосом:
   -- Друзья мои, еще последнее усилие -- и мы будем в Сан-Фернандо до вечера!
   Лодки находились наискось от Гуавьяре, устье которого рассекает левый берег Ориноко, если только не Ориноко бороздит правый берет Гуавьяре, как это должно было бы оказаться в случае победы Варипаса над Мигуэлем и Фелипе.
   Нечего удивляться поэтому, если защитник Гуавья-е, с биноклем в руках, бросал жадные взоры на его широкое русло, через которое выливались глинистые и желтоватые воды его любимой реки. Ничего не было удивительного также в том, что Фелипе, когда его пирога проходила мимо этого устья, с видом презрения спросил ироническим тоном, хотя и знал, в чем дело.
   -- Что это за ручей?
   Хорош "ручей", по которому суда могут ходить на протяжении 1000 километров, притоки которого орошают огромную территорию, тянущуюся до самых Анд, который выливает из своего устья 3200 кубических метров воды в секунду!..
   Однако на презрительный вопрос Фелипе никто не ответил, не имел времени ответить. Или, лучше сказать, ответом на него было только одно слово, вырвавшееся у гребцов всех трех лодок:
   -- Чубаско!.. Чубаско!
   Таково было индейское название того шквала, который появился на горизонте. Это чубаско неслось на реку, точно лавина. И -- это может показаться странным, необъяснимым для тех, кто незнаком с этим явлением венесуэльских льяносов, -- оно разразилось с северо-запада.
   За мгновение до этого атмосфера была спокойная, даже более чем спокойная: она была тяжелая, гнетущая. Тучи, насыщенные электричеством, заволокли небо, и вместо того, чтобы разразиться с юга, буря разразилась на противоположной части горизонта. Ветер встретил почти над головой путешественников все эти массы пара, развеял их, нагромоздил другие, наполненные градом и дождем, и они опрокинулись как раз на то место, где смешиваются воды рек.
   Сначала чубаско отнесло лодки от устья Гуавьяре, затем не только удержало их против течения, без помощи шестов, но потащило по направлению к Сан-Фернандо. Если бы шторм не подвергал их большой опасности, то пассажирам оставалось бы только радоваться, что они движутся в этом направлении.
   К сожалению, чубаско чаще всего оканчиваются несчастьями. Кто не был сам очевидцем их, тот не может себе представить их разрушительной силы. Они сопровождаются страшным ливнем, смешанным с градом, который пробивает плетенку лодочных кают.
   Услышав крики: "Чубаско! Чубаско!" -- пассажиры спрятались в каюты. Так как в предвидении этого "собачьего удара", по выражению мапойосов, паруса были сняты и мачты убраны, то "Марипар", "Мориша" и "Галлинетта" смогли устоять против первого натиска вихря. Однако эти предосторожности не устранили опасности, которая заключалась не только в том, что лодки могли опрокинуться. Подхваченные ветром, заливаемые волнами, точно в океане, фальки налетали друг на друга, рискуя треснуть или же разбиться о рифы правого берега. Пассажиры могли высадиться на берег, но весь их груз неминуемо погиб бы.
   Лодки метались по взволнованной поверхности реки. Управлять ими было невозможно, и рулевые тщетно пытались сделать это при помощи кормовых весел. Фальки кружились, сталкиваясь с заливавшими их громадными валами, и, несомненно, затонули бы, если бы гребцы не отливали воду и если бы на помощь к ним не пришли в этом пассажиры. Вообще эти плоскодонные лодки, сделанные для плавания по спокойной воде, ни по конструкции, ни по форме не могут выдержать подобных ударов, и большая часть их во время частых в жаркое время года чубаско погибает в водах среднего Ориноко.
   В этом месте река очень широка. Ее русло от южной оконечности острова Гваяртивари расширяется так, что его можно принять за обширное озеро, закругленное к востоку, напротив устья Гуавьяре, который является как бы сужающимся заливом этого озера. Таким образом, буря может разыгрываться здесь совершенно свободно, тем более что прибрежные льяносы не имеют в этом месте ни гор, ни лесов, которые могли бы умерить ее силу. Лодка, застигнутая на воде такой бурей, не имеет даже возможности бежать от нее, как делают в море корабли, и ее единственное спасение -- выброситься на берег.
   Лодочники хорошо знали это и ничего не могли сделать, чтобы предупредить катастрофу. Поэтому они думали о том, чтобы спастись самим, а это возможно было сделать, лишь бросившись на камни.
   Один из них сказал:
   -- Это называется потерпеть крушение в порту!
   На борту "Галлинетты" сержант Мартьяль старался быть спокойным. Если бы он был один, если бы ему пришлось бояться лишь за себя, то он нашел бы в себе мужество солдата, видавшего всякие виды! Но Жан... дитя, за которым он согласился следовать в это опасное путешествие, -- как спасти его, если пирога утонет раньше, чем достигнет берега?..
   Сержант Мартьяль не умел плавать. А если бы даже и умел, что смог бы он сделать среди этих бушующих вод, уносимых молниеносным течением?.. Конечно, он бросится в воду, и если ему не удастся спасти юношу, то он погибнет вместе с ним!..
   Жан сохранил все свое хладнокровие, тогда как у сержанта Мартьяля оно исчезло. Выйдя из каюты, юноша держался на корме... Он видел опасность, не скрывая ее от себя... И его губы шептали имя отца...
   Однако был человек, который следил за ним, хотя юноша и не замечал этого. В то время как пироги, точно бешеные, метались то в одну сторону, то в другую, то вместе, то разъединенные волнами, Жак Хелло не спускал глаз с Жана. Когда фальки сближались борт о борт, рискуя разбиться, он думал лишь о том, чтобы крикнуть юноше ободряющее слово. Нужны ли, однако, были эти слова человеку, который вовсе не собирался дрожать перед смертельной опасностью?..
   -- Еще две минуты -- и мы будем на берегу!.. -- сказал Герман Патерн, стоявший на носу "Мориши".
   -- Будем готовы... -- ответил Жак Хелло отрывисто, -- будем готовы спасать других!
   Левый берег Ориноко находился всего в 200 метрах. Сквозь дождь и град можно было разглядеть белую от пены покрывавших его волн извилистую линию. Через несколько мгновений лодки должны были очутиться на берегу. Сила чубаско возрастала, и пироги, поставленные боком, прыгали среди воля, которые их заливали с одного конца до другого.
   Раздался удар.
   "Мориша" ударилась о "Галланетту".
   Этот удар был так силен, что "Гадлинетта" зачерпнула воду всем бортом.
   Однако она не опрокинулась.
   Вдруг раздался ужасный крик, резко выделившийся среди грохота бури.
   Этот крик издал сержант Мартьялъ.
   В момент удара Жан был выброшен в клокочущие воды.
   -- Дитя мое!.. Дитя мое!.. -- повторял старый солдат.
   Сержант Мартьяль совсем потерял голову и не в силах был двинуться с места. Он собирался броситься в воду, но что мог он сделать?
   Жак Хелло удержал его сильной рукой, потом толкнул в глубь лодки.
   Хелло находился тут потому, что он прыгнул на "Галлинетту", чтобы находиться около юноши, ближе к нему, в случае если придется его спасать...
   И в тот момент, когда Жан исчез под водой, он услышал, как сержант Мартьяль выкрикнул имя... Да!.. Другое имя... Это было не имя Жана...
   -- Предоставьте это дело мне! -- сказал он.
   -- Вы не можете помешать мне! -- воскликнул сержант Мартьяль.
   -- Вы не умеете плавать... вы погибнете оба! А я... я спасу вашего... племянника!
   И Жак Хелло бросился в реку.
   Все это было сказано и сделано в несколько секунд. Пять-шесть взмахов рук позволили Жаку доплыть до Жана, который, вынырнув несколько раз на поверхность, готов был окончательно погрузиться. Жак схватил его поперек тела, поднял ему голову, которую он старался держать над водой, и дал течению тащить себя к берегу.
   -- Мужайтесь... мужайтесь!.. -- повторял он. Жан с закрытыми глазами, лишившись чувств, не мог ни слышать, ни понимать его...
   Пироги были в 20 метрах сзади. Вальдес удерживал сержанта Мартьяля, обезумевшего от отчаяния. Жак Хелло, поддерживавший юношу, еле виднелся в волнах. Поток нес их обоих к берегу. Фальки следовали за ними, и по счастливой случайности, вместо того чтобы оказаться выброшенными на камни, они были подняты волной и вынесены на песчаную косу, где и остановились, не потерпев серьезных повреждений.
   В тот же миг и Жак Хелло вышел из воды. В его руках безжизненно висело тело потерявшего сознание Жана. Положив его на землю и приподняв ему слегка голову, Жак Хелло начал приводить его в чувство...
   Никто не погиб во время этой бури: ни когда пироги ударялись одна о другую, ни когда они были выброшены на берег.
   Мигуэль и его товарищи, выскочив из "Марипара", поспешили к Жаку Хелло, который стоял на коленях около юноши.
   Герман Патерн бежал тоже. Экипажи оттаскивали лодки от прибоя.
   Сержант Мартьяль подошел в тот момент, когда Жан, открыв глаза, взглянул на своего спасителя.
   -- Дитя мое... дитя мое!.. -- воскликнул он.
   -- Мартьяль... мой добрый Мартьяль! -- пробормотал Жан.
   Затем глаза его закрылись, благодарно взглянув на того, кто рисковал из-за него своей жизнью.
   В пятистах метрах влево виднелись первые дома Сан-Фернандо, куда надо было спешить без промедления.
   Жак Хелло хотел взять опять на руки юношу, но сержант Мартьяль сказал ему:
   -- Если я не умею плавать, то я умею по крайней мере ходить... сударь... и у меня хватит сил нести мое дитя.
   Это была вся его благодарность молодому человеку.
   После этого, взяв Жана на руки, сопровождаемый Мигуэлем и его двумя товарищами, Жаком Хелло и Германом Патерном, Мартьяль пошел по береговой дорожке, которая вела в город.
  

Глава пятнадцатая.
САН-ФЕРНАНДО

   Атабапо и Гуавьяре при впадении в Ориноко -- пусть читатель примет до поры до времени эту гипотезу -- разделяются друг от друга полуостровом. Русла этих двух притоков огибают полуостров, одно -- с востока, другое -- с запада, а его оконечность направляется к северу.
   Здесь образуется тот узел, который Элизе Реклю правильно считает "истинным гидрографическим центром всей области, лежащей между Антильским морем и Амазонкой", Сан-Фернандо занимает восточный берег этого полуострова и окаймляется в то же время правым берегом Атабапо. Впадает ли этот приток непосредственно в Ориноко или составляет только рукав Гуавьяре? Вопрос этот еще не решен. Может быть, он решится наконец новыми спорами и исследованиями Мигуэля, Варинаса и Фелипе.
   Маленький городок, который основал Солано в 1757 году, расположен на 237 метров выше уровня моря. Если какой-нибудь город может достигнуть большого значения в будущем, так это именно Сан-Фернандо, В самом деле, около этого географического пункта сосредоточивается пять судоходных путей сообщения: Атабапо ведет в Бразилию, и Амазонку, проходя через Гавиту по бассейну Рио-Негро; верхнее Ориноко ведет к восточным областям Венесуэлы, а среднее Ориноко -- к северным областям; Иринида течет к юго-западным территориям; Гуавьяре течет по колумбийской территории.
   Между тем, хотя Сан-Фернандо и испускает, точно звезда, лучи из этой испаноамериканской провинции, он не воспользовался, по-видимому, этими лучами для самого себя. Он был всего лишь большой деревней в 1887 году, в то время, когда Шаффаньон останавливался в нем, прежде чем предпринять свою экспедицию к истокам Ориноко. Конечно, его население сейчас было многочисленнее, чем семь лет назад, но рост города все-таки очень незначителен.
   Жителей в Сан-Фернандо самое большее 500-600 человек. Они строят суда, торгуют каучуком, плодами, особенно -- плодами пальмы пирьюаго.
   Из этого города отправился в 1882 году доктор Крево, сопровождаемый Лежанном, чтобы подняться по Гуавьяре. Эта экспедиция должна была прибавить еще одну жертву в список современных исследователей, погибших ради торжества науки.
   Население Сан-Фернандо состоит из нескольких семейств белых и некоторого числа негров и индейцев, причем последние большей частью принадлежат к племени банивасов. Власть президента республики и конгресса представлена здесь губернатором, который располагает небольшим числом солдат. Они главным образом предназначаются для полицейской службы и усмирения разбойничьих банд, которые бродят по берегам Ориноко и его притоков. Но иногда они пускаются в ход и против индейцев.
   Хотя дома в Сан-Фернандо заслуживают лишь названия хижин, но среди них есть и такие, где можно найти известный комфорт.
   Мигуэль, Фелипе и Варинас нашли себе приют у губернатора. Можно было опасаться, что жилище его превратится в арену такого спора, который сделает его более или менее необитаемым. Впрочем, Мигуэль и его товарищи были лишь в преддверии серьезного спора. Прежде чем заводить его, надо было побывать на местах, сделать наблюдения за и против. Вопрос вызывал необходимость внимательного изучения устьев всех трех рек, довольно продолжительного пребывания у притоков Атабапо и Гуавьяре, может быть, даже тщательного обследования их течений на расстоянии нескольких километров. В настоящий момент защитники этих притоков нуждались в отдыхе после более чем шестинедельного путешествия по течению нижнего и среднего Ориноко.
   Сержант Мартьяль и Жан Кермор в ожидании новых указаний, которые позволили бы им предпринять дальнейшие поиски, занялись подыскиванием подходящей гостиницы -- если возможно, недалеко от порта.
   Что касается Жака Хелло и Германа Патерна, то они предпочли не покидать своей пироги. Привыкшие к этой плавучей квартире, они чувствовали себя здесь лучше, чем где бы то ни было. "Мориша" доставила их в Сан-Фернандо; она же должна была доставить их обратно в Кайкару, когда кончится их научная миссия.
   Излишне говорить, что, как только утих чубаско, лодочники поспешили доставить все фальки в порт Сан-Фернандо. Это было сделано в тот же вечер, так как чубаско проходит обычно в два-три часа. Пироги пострадали немного от ударов во время переправ через пороги и когда их выбросило на берег. Впрочем, все эти аварии были легкими, и их нетрудно и недолго было исправить.
   К тому же времени на это было достаточно и для "Марипара", и для "Мориши", так как их пассажиры должны были пробыть довольно долго в Сан-Фернандо. А что же "Галлинетта"?.. Ее судьбу должны были решить обстоятельства. Если бы Жан напал на следы полковника Кермора, то он рассчитывал, не теряя ни одного дня, вновь пуститься в дорогу.
   Его товарищи по путешествию, живо заинтересованные в планах юноши, решили общими усилиями помочь ему собрать новые указания.
   Благодаря содействию Мигуэля и его двух товарищей помощь губернатора была обеспечена. Жак Хелло и Герман Патерн тоже готовы были сделать все возможное, чтобы помочь своим соотечественникам.
   У них было рекомендательное письмо к очень радушному жителю города, белому, Мирабалю, которому было 68 лет и о котором Шаффаньон говорил с живейшим чувством благодарности в своем рассказе об экспедиции к истокам Ориноко. Оба француза -- вернее, четыре француза -- должны были встретить самый лучший прием в этой радушной и гостеприимной семье.
   Впрочем, прежде чем рассказывать о том, что предприняли путешественники в Сан-Фернандо, нужно сообщить, как совершился их переход в город после столкновения пирог.
   Как читатель помнит, сержант Мартьяль нес Жана на руках. Варинас, Фелипе и Мигуэль шли впереди, а сзади следовали Жак Хелло и Герман Патерн. Последний уверял, что ночь сна вернет юноше все его силы. Он имел предосторожность взять с собой аптечку, а что касается ухода, то, конечно, в нем недостатка быть не могло. С другой стороны, все такой же неприятный и непонятный, сержант Мартьяль не переставал держаться поодаль от Патерна, и когда последний захотел подойти, он проворчал:
   -- Хорошо, хорошо!.. Мой племянник дышит так же, как вы или я... и нам ничего не надо; как только "Галлинетта" будет в порту...
   -- Через несколько часов, -- заметил Жак Хелло, который знал от Вальдеса и Паршаля, что пироги прибудут в город до ночи.
   -- Это хорошо, -- сказал сержант Мартьяль. -- Только бы нам найти хорошую постель в Сан-Фернандо... Кстати... благодарю вас, что спасли ребенка!
   Очевидно, он решил, что по крайней мере должен хоть в этой короткой и простой форме выразить свою благодарность. Но каким странным тоном он произнес это и каким подозрительным взглядом посмотрел на Жака Хелло...
   Последний ответил лишь поклоном головы и отстал на несколько шагов. Таким образом потерпевшие крушение добрались до города, где, по указанию Мигуэия, сержант Мартьяль смог нанять две комнаты, в одной из которых Жан мог быть устроен удобнее, чем в каюте "Галлинетты".
   Герман Патерн несколько раз в течение вечера -- но без товарища, который не ходил с ним, -- приходил узнавать о здоровье юноши. Единственный ответ, который он получил, заключался в кратком сообщении, что все идет как нельзя лучше и что могут обойтись без его услуг, за которые его благодарят.
   Правда, молодой Кермор спал спокойно, а как только пирога остановилась в порту, Вальдес принес чемодан с платьем, которое сержант Мартьяль приготовил на завтра.
   На другой день, когда Герман Патерн явился в качестве доктора и друга, его приняли только как друга, не без ворчания дядюшки.
   И действительно, во врачебных услугах не было нужды: отдохнув от усталости прошлого дня, Жан чувствовал себя совершенно здоровым.
   -- Я же вам говорил, что все хорошо! -- объявил еще раз Мартьяль.
   -- Я обязан жизнью Хелло, -- сказал Жан, -- и когда я его увижу... Я не знаю, как я смогу выразить ему...
   -- Он только исполнил свой долг, -- ответил Герман Патерн.
   -- Хорошо, хорошо, -- пробурчал сержант Мартьяль, -- когда мы встретим вашего друга Хелло?
   Его не встретили, однако, -- по крайней мере в это утро. Не держался ли он в стороне нарочно?.. Или ему казалось неприличным идти выслушивать благодарность, которую он заслужил своим поведением? Достоверно лишь одно: что он оставался на борту "Мориши", очень задумчивый, хмурый. После того как Герман Патерн сообщил ему о здоровье юноши, никто не мог добиться от Хелло и четырех слов.
   Однако Жак Хелло и Жан увиделись после обеда. Первый, несколько смущенный, -- сержант Мартьяль прикусил себе ус, наблюдая его, -- взял протянутую ему руку, но не пожал ее с обычной простотой.
   Эта встреча случилась у Мирабаля. Жак Хелло был здесь со своим рекомендательным письмом. Что касается сержанта Мартьяля и Жана, то их привело сюда желание получить указания, касающиеся полковника Кермора.
   Мирабаль не скрыл своего удовольствия видеть путешественников. Он заявил, что отдает себя в полное их распоряжение и сделает все возможное, чтобы быть им полезным. Симпатия, которую он проявлял по отношению к путешественникам, сказывалась в его предложениях, в той поспешности, с какой он давал всякие разъяснения. Он видел доктора Крево во время его проезда... Он вспоминал Шаффаньона и был счастлив, что мог оказать ему услугу... Он был готов сделать то же самое для Жака Хелло и Германа Патерна... для сержанта Мартьяля и его племянника, которые могли рассчитывать на него при всяких обстоятельствах.
   Юноша объяснил мотивы, которые привели его в Венесуэлу, и это лишь увеличило симпатию к нему Мирабаля.
   Помнил ли старик, что полковник Кермор был 14 лет назад в городе Сан-Фернандо?.. Ответ не мог удовлетворить юношу. Мирабаль не помнил ничего о полковнике с таким именем и о его пребывании в Сан-Фернандо.
   На лице Жана появилось выражение глубокого горя, и на глазах показались слезы.
   -- Господин Мирабаль, -- спросил тогда Жак Хеллоу -- давно ли вы здесь?..
   -- Больше сорока лет, -- ответил старик. -- Я оставлял Сан-Фернандо лишь очень редко и на короткие промежутки. Если бы такой путешественник, как полковник Кермор, провел здесь несколько дней, то я, конечно, видел бы его... беседовал бы с ним. Наш город не настолько велик, чтобы иностранец мог в нем остаться незамеченным, и я знал бы о его пребывании.
   -- Ну а если... он хотел остаться неизвестным?
   -- На этот счет я ничего не могу вам сказать, -- ответил Мирабаль. -- Разве у него были основания к этому?..
   -- Да, -- оказал Жан, -- мой отец покинул Францию четырнадцать лет назад, и его друзья узнали о его отъезде лишь гораздо позже. Мой дядя... сержант Мартьялъ... и тот не был посвящен в планы своего полковника.
   -- Конечно, нет! -- воскликнул старый солдат. -- Потому что я сумел бы помешать ему.
   -- А вы, мое дорогое дитя? -- спросил Мирабаль.
   -- Я не жил тогда в доме отца, -- ответил Жан с некоторым смущением.
   -- Моя мать и я были в колониях, и когда мы возвращались во Францию, она погибла во время бури... Я... я был спасен, и несколько лет спустя, когда я вернулся в Бретань, мой отец уже покинул Нант... и мы не знаем, что с ним сталось.
   Очевидно, в жизни юноши была какая-то тайна, которую уже предчувствовал Жак Хелло. Но так как он не считал себя вправе допрашивать его, то держался крайне сдержанно. Не мог подлежать сомнению лишь тот факт, что полковник Кермор уже оставил страну, когда вернулся его сын, и что сержант Мартьяль -- был ли он родственником или нет -- не знал, куда он уехал.
   -- Но вы все-таки имеете, -- сказал Мирабаль, -- серьезные основания думать, мое дорогое дитя, что ваш отец был в Сан-Фернандо?
   -- Не только серьезные, сударь, но фактические.
   -- Какие же?
   -- Письмо из Сан-Фернандо, написанное моем отцом, им подписанное и полученное одним из его друзей в тысяча восемьсот семьдесят девятом году.
   -- Да, это действительно серьезный факт. Но, может быть, -- прибавил Мирабаль, -- существует другой город того же названия в Венесуэле, к востоку от Ориноко? Например, Сан-Фернандо на Апуре?
   -- Письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо и имело почтовый штемпель от двенадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят девятого года.
   -- Почему же, мое дорогое дитя, вы не взялись тотчас же за исполнение вашего плана?
   -- Потому что мой дядя и я узнали об этом письме всего три месяца назад. Друг, которому оно было адресовано, никому не должен был сообщать в нем, и только после его смерти мы получили это письмо от семьи покойного. А если бы я был вблизи отца, когда он уезжал, он остался бы!..
   Мирабаль, глубоко тронутый, привлек к себе Жана и поцеловал его. Что мог он сделать, чтобы прийти ему на помощь? Один только факт был очевиден: что полковником Кермором было написано письмо, помеченное 12 апреля 1879 года, и что письмо было отправлено из Сан-Фернандо на Атабапо.
   -- И все-таки, -- сказал Мирабаль, -- я не могу ничего припомнить... ничего... хотя я и был в то время в Сан-Фернандо.
   -- Как! -- воскликнул юноша. -- Ведь мой отец проезжал здесь!.. Он должен был пробыть здесь некоторое время... Не мог же он не оставить никаких следов!..
   И он зарыдал, потеряв, по-видимому, после этих безотрадных утверждений Мирабаля после днюю надежду.
   -- Не отчаивайтесь, Жан, -- заметил Жак Хелло, тоже еле сдерживавший свое волнение. На этот раз он не сказал: "Мой дорогой Жан". -- Конечно, полковник Кермор мог быть в Сан-Фернандо, и Мирабаль мог не знать об этом.
   Старик поднял голову.
   -- Другие лица, может быть, знали его... -- продолжал Жак Хелло. -- Мы будем искать... мы расспросим. Повторяю вам, Жан, не надо отчаиваться.
   Сержант Мартьяль молчал. Он смотрел на юношу. Он, казалось, повторял ему то, что не раз говорил перед отъездом: "Ты увидишь, мое бедное дитя, что мы сделаем лишь бесполезное путешествие!.."
   -- Наконец, -- прибавил Мирабаль в заключение, -- так как возможно, что я лишь случайно ничего не знал о полковнике Керморе, я предприму поиски. Я справлюсь у жителей Сан-Фернандо. Я тоже уверяю вас, что не нужно отчаиваться. Что ваш отец был в Сан-Фернандо, это не подлежит сомнению. Но под своим ли именем он путешествовал?
   Да! Оставалось еще это предположение, в общем, довольно возможное, хотя трудно было объяснить себе, зачем бы полковник стал скрывать свое имя и свое звание.
   -- Может быть, -- заметил Жак Хелло, -- полковник Кермор хотел проехать Сан-Фернандо неузнанным!
   -- С какой целью? -- спросил Мирабаль.
   -- Мой отец перенес большие несчастья, -- ответил юноша, сердце которого сильно билось. -- После смерти моей матери он думал, что остался один на свете.
   -- А вы, мое дорогое дитя?..
   -- Он думал, что я умер... -- ответил Жан.
   Сержант Мартьяль не переставал ворчать в своем углу. Очевидно, такого рода допрос не совсем ему нравился. Это касалось таких подробностей, которые он всегда хотел держать в полной тайне.
   Ни Мирабаль, ни Жак Хелло не настаивали. В конце концов, было ясно, что полковник Кермор, испытавший много горя, счел нужным уехать тайно, -- настолько тайно, что его старый товарищ по оружию ничего об этом не знал. Таким образом, не было ничего невероятного в том, что он переменил имя, не желая, чтобы когда-нибудь открыли место, где он доканчивал свою разбитую столькими испытаниями жизнь.
   Сержант Мартьяль и юноша после этого откланялись Мирабалю и ушли, оба глубоко опечаленные. Старик все же обещал им, что он узнает все, что ему удастся, о полковнике Керморе, и не было сомнения, что он сдержит это обещание.
   Вернувшись в гостиницу, сержант Мартъяль и Жан не выходили больше в этот день.
   На другой день, по совету Мигуэля, Жан имел свидание с губернатором...
   Генерал ничего не мог сообщить ему о его отце. Он находился в Сан-Фернандо всего 5 лет. Но если он не мог дать никаких указаний юноше, зато он охотно согласился помочь Мирабалю в его розысках.
   В этот второй день дело не продвинулось ни на шаг. Сержант Мартьяль не переставал сердиться!.. Приехать так далеко, испытать столько опасностей -- и все напрасно!.. Как мог он быть настолько слабохарактерным, чтобы согласиться на это путешествие? Как мог он быть настолько податливым, чтобы предпринять его?.. Тем не менее он решил не упрекать Жана, так как это значило бы увеличить его горе, а он видел его и без того удрученным и погруженным в отчаяние...
   Жак Хелло со своей стороны тоже занимался собиранием сведений. Его поиски были тщетны. Вернувшись на "Моришу", он предался такой скорби, что Герман Патерн начал бояться за него. Его друг, такой словоохотливый, такой общительный, обладавший таким ровным характером, едва отвечал на вопросы.
   -- Что с тобой?.. -- спросил его Герман Патерн.
   -- Ничего.
   -- Ничего!.. Иногда это значит: все... Конечно, положение этого бедного юноши очень печально, я согласен с этим. Но ты не должен забывать ради этого своей цели...
   -- Своей цели!..
   -- Полагаю, что министр народного просвещения послал тебя на Ориноко не для поисков полковника Кермора...
   -- Почему бы нет?..
   -- Послушай, Жак!.. Будем говорить серьезно... Тебе удалось спасти сына полковника Кермора...
   -- Сына!.. -- воскликнул Жак Хелло. -- А!.. Сына!.. Нет, Герман, может быть!.. Да!.. Быть может, лучше было бы, чтобы Жан погиб, если ему не суждено отыскать своего отца...
   -- Я не понимаю, Жак...
   -- Есть вещи, в которых ты ничего не понимаешь!
   -- Благодарю!
   Герман Патерн решил не расспрашивать больше своего товарища. Он невольно задавал себе вопрос, что бы могло значить это все усиливающееся чувство расположения Жака Хелло к молодому Кермору.
   На следующий день, когда Жан с сержантом Мартьялем пришли к Мирабалю, этот последний собирался вместе с Жаком Хелло отдать им визит.
   Из опроса жителей Сан-Фернандо вытекало, что, действительно, 12 лет назад какой-то иностранец останавливался в городе. Был ли этот иностранец француз?.. Никто не мог этого сказать, так как он, по-видимому, имел основания сохранять самое строгое инкогнито.
   Жану показалось, что это был проблеск света в таинственной истории. Не отдавая себе отчета в причинах, он твердо поверил вдруг в то, что этот иностранец был его отец.
   -- А когда этот иностранец оставил Сан-Фернандо, Мирабаль, -- спросил он, -- было ли известно, куда он направился?..
   -- Да, мое дитя... Он направился в область верхнего Ориноко.
   -- И с тех пор... никаких известий?
   -- Что с ним сталось -- это неизвестно.
   -- Может быть, это можно узнать, -- сказал Жак Хелло, -- обследовав ту часть реки?
   -- Это было бы очень опасной экспедицией, -- заметил Мирабаль, -- и решаться на нес, имея такие шаткие указания...
   Сержант Мартьяль подтвердил жестом опасения, выраженные Мирабалем.
   Жан помолчал, но по его решительному виду, по блеску его глаз видно было твердое намерение продолжать экспедицию, как опасна она ни была, и, не оставляя своих планов, идти до конца.
   Мирабаль хорошо понял это, когда Жан сказал ему:
   -- Благодарю вас, господин Мирабаль, благодарю также и вас, Хелло, за все, что вы сделали... В то время, когда мой отец был здесь, в городе видели иностранца... Это совпадает с тем временем, когда отец писал свое письмо из Сан-Фернандо.
   -- Конечно... Но заключать отсюда, что это был полковник Кермор, все-таки рискованно... -- заметил старик.
   -- Почему? -- воскликнул Жак Хелло. -- Разве нет шансов, что это окажется именно он?
   -- Ну... так как этот иностранец отправился в область верхнего Ориноко, -- сказал Жан, -- то и я отправлюсь туда...
   -- Жан... Жан!.. -- воскликнул сержант Мартьяль, бросившись к юноше.
   -- Отправлюсь! -- повторил Жан тоном, в котором чувствовалась непоколебимая решимость.
   Затем, обернувшись к Мирабалю, он спросил:
   -- Есть ли на верхнем Ориноко какие-нибудь городки, какие-нибудь деревни, куда я мог бы направиться и где мог бы получить сведения о... моем отце?
   -- Деревни?.. Их имеется несколько: Гуачапана, Эсмеральда... есть и другие... По моему мнению, однако, если возможно напасть на следы вашего отца, мое дорогое дитя, то за истоками Ориноко... в миссии Санта-Жуана.
   -- Мы уже слышали об этой миссии, -- ответил Жак Хелло. -- Давно ли она существует?..
   -- Она основана вот уже несколько лет, -- ответил Мирабаль, -- и я полагаю, что она находится на пути к процветанию.
   -- Это испанская миссия?..
   -- Да, во главе ее стоит испанский миссионер... отец Эсперанте.
   -- Как только наши приготовления к путешествию будут закончены, -- объявил Жан, -- мы отправимся в Санта-Жуану...
   -- Мое дорогое дитя, -- сказал старик, -- я не могу скрыть от вас, что по течению верхнего Ориноко вас ожидают большие опасности, трудности, лишения, что вы можете попасть в руки индейцев, которые мстят европейцам за их вторжение и отличаются большой жестокостью... или шайки квивасов, которыми командует теперь беглый каторжник из Кайенны...
   -- Я не задумаюсь идти навстречу этим опасностям, чтобы отыскать моего отца.
   Этим ответом юноши окончилось свидание. Мирабаль понял, что ничто не могло бы остановить Жана. Он пойдет до конца, как сказал.
   Сержант Мартьяль в отчаянии поплелся за Жаном, который провел весь остальной день на "Галлинетте".
   Когда Жак Хелло остался один с Мирабалем, последний указал ему, каким бесчисленным опасностям подвергался сын полковника Кермора, имея лишь старого солдата в качестве проводника.
   -- Если вы имеете какое-либо влияние на него, господин Хелло, -- прибавил он, -- отговорите его от этого плана, который основан на таких недостоверных фактах... Помешайте его отправлению.
   -- Ничто не остановит его, -- сказал Жак Хелло. -- Я знаю его... ничто!
   Жак Хелло вернулся на "Моришу" более озабоченный, чем когда-либо; он не ответил даже на вопросы своего товарища.
   Сидя на корме фальки, Жак Хелло следил за Вальдесом и двумя другими матросами, которые приготовляли пирогу к дальнему путешествию. Ее надо было совершенно разгрузить, чтобы осмотреть дно и затем произвести полный ремонт, необходимый после последнего перехода и крушения на берегу Сан-Фернандо.
   Жак Хелло наблюдал также и за Жаном, который следил за этой работой. Может быть, юноша ждал, чтобы Жак Хелло заговорил с ним... сказал ему что-нибудь о трудности его планов... попытался отговорить его...
   Но Жак Хелло оставался нем и неподвижен. Погруженный в свои размышления, он, казалось, был охвачен какой-то одной мыслью... одной из тех, которые, как гвоздь, сидят в голове... которые жгут мозг.
   Наступил вечер.
   Около восьми часов вечера Жан собрался уходить в гостиницу.
   -- Добрый вечер, Хелло!.. -- сказал он.
   -- Добрый вечер... Жан... -- ответил Жак Хелло, который поднялся на ноги с таким видом, как будто хотел последовать за юношей.
   Жан шел, не поворачивая головы, и на расстоянии ста шагов скрылся за хижинами.
   Сержант Мартьяль стоял на берегу, очень взволнованный принятым решением. Наконец он решился и подошел к "Морише".
   -- Господин Хелло, -- пробормотал он, -- я хочу сказать вам два слова.
   Жак Хелло тотчас вышел на берег и подошел к старому солдату.
   -- Что вы хотите от меня, сержант? -- спросил он.
   -- Если бы вы были так любезны... уговорить моего племянника, который, может быть, вас послушает... не предпринимать этого путешествия.
   Жак Хелло пристально посмотрел на сержанта Мартьяля. Затем после некоторого колебания он ответил:
   -- Я не буду уговаривать его, потому что это было бы бесполезно, вы сами знаете это... и даже при условии, если вы согласитесь... я принял решение...
   -- Какое?
   -- Решение сопровождать Жана...
   -- Вы?.. Сопровождать моего племянника?..
   -- Который совсем не ваш племянник, сержант!
   -- Его?.. Сына полковника?..
   -- Не сына... а дочь... дочь полковника Кермора!..
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОШЛОМ

   Около 8 часов утра 2 октября пироги "Галлинетта" и "Мориша", пройдя правым рукавом Атабапо, поднимались при благоприятном северо-западном ветре вверх по течению верхнего Ориноко.
   После вчерашнего разговора между сержантом Мартьялем и Жаком Хелло сержант не мог отказать молодому человеку в разрешении сопровождать их -- "племянника" и его самого -- до миссии Санта-Жуана. Теперь секрет Жанны Кермор был известен ее спасителю и -- конечно, в этом не могло быть сомнения -- должен был вскоре стать известным и Герману Патерну. Трудно было бы скрыть это, а принимая во внимание обстоятельства, в которых должна была совершиться вторая часть путешествия, это становилось даже желательным. Но этот секрет, так хорошо хранившийся до того, оба молодых человека должны были скрыть от Мигуэля, Фелипе, Варинаса, Мирабаля и губернатора провинции. По возвращении, если бы поиски увенчались успехом, сам полковник Кермор мог бы представить этим лицам свою дочь.
   Было условлено также, что ни Вальдес, ни Паршаль и никто из матросов пирог не будет посвящен в последние события. В общем, можно было только похвалить сержанта Мартьяля, что он выдал Жанну за своего племянника Жана в надежде обойти некоторые трудности путешествия, и лучше было оставаться при раз принятом благоразумном решении.
   Описывать удивление, растерянность, а затем гнев старого солдата, когда Жак Хелло сообщил ему свое открытие, что Жан Кермор был Жанной Кермор, -- было бы излишне, так как это легко себе представить.
   Точно так же незачем останавливаться на вполне понятном смущении молодой девушки, которое она испытала, увидев после этого вновь Жака Хелло и Германа Патерна. Оба поспешили уверить ее в своем уважении к ней, преданности и своей скромности. Впрочем, обладавшая решительным характером девушка скоро овладела собой.
   -- Для вас я Жан... всегда Жан, -- сказала она, протягивая руку обоим соотечественникам.
   -- Всегда, сударыня, -- ответил Герман Патерн, отвешивая ей поклон.
   -- Да, Жан, мой дорогой Жан, -- ответил Жак Хелло, -- так я буду называть вас до тех пор, пока мы не вручим Жанну Кермор ее отцу.
   Нечего и говорить, что Герман Патерн не счел нужным делать замечаний по вопросу об этом путешествии, которое должно было продолжаться до истоков Ориноко, а может быть, и дальше.
   Лично он был даже доволен этим обстоятельством, так как оно давало ему возможность значительно пополнить его гербарий растениями флоры верхнего Ориноко. Он мог, таким образом, отлично выполнить свою задачу натуралиста, и, конечно, министр народного просвещения не мог бы решительно ничего сказать против того, что экспедиция зашла так далеко.
   Что касается Жанны Кермор, то она была глубоко тронута тем, что Жак Хелло и Герман Патерн решили прийти ей на помощь и, подвергаясь всем опасностям этой экспедиции, сопровождать ее до миссии Санта-Жуана, что, несомненно, увеличивало шансы успеха ее предприятия. Сердце девушки было переполнено благодарностью к Жаку Хелло, который спас ей жизнь и не оставил ее одну в этом путешествии.
   Конечно, Жак Хелло объявил Герману Патерну:
   -- Ты понимаешь, ведь не могли же мы бросить мадемуазель Кермор!..
   -- Я понимаю все, мой дорогой Жак! -- ответил Герман Патерн. -- Даже и то, что ты считаешь недоступным моему пониманию... Ты думал спасти юношу, а спас молодую девушку: таков факт. Очевидно, нам невозможно расстаться с этой интересной особой!
   -- Я сделал бы то же самое и для Жана Кермора! Конечно... Я не мог бы допустить, чтобы он подверг себя таким опасностям, и не разделить их с ним!.. Это был мой долг. Долг нас обоих, Герман, помочь ему до конца...
   -- Ну еще бы! -- сказал Герман Патерн самым серьезным тоном.
   Вот что молодая Кермор рассказала своим двоим соотечественникам.
   Родившись в 1829 году и имея, следовательно, теперь 63 года, полковник Кермор женился в 1859 году на креолке с острова Мартиника. Первые два ребенка от этого брака умерли в раннем детстве. Жанна их не знала, но ей известно, что родители ее после этого оставались неутешными.
   Полковник Кермор в 41 год уже получил этот чин. Служивший солдатом, потом капралом, наконец, сержантом -- Мартьяль был слугой этого офицера, который спас ему жизнь в сражении при Сольферино. Впоследствии они оба совершили поход против пруссаков.
   За две или три недели до объявления войны 1870 года семейные дела заставили г-жу Кермор отправиться на Мартинику. Там родилась Жанна. Узнав об этом среди ужасных испытаний войны, полковник страшно обрадовался рождению ребенка. Если бы служба не удержала его, он поехал бы к жене и дочери на Антильские острова и вместе с ними вернулся во Францию.
   Не желая ждать конца войны, когда мужу можно будет приехать к ней, г-жа Кермор решила вернуться одна, так как ей хотелось скорее свидеться с ним. В мае 1871 года она села в Сен-Пьере на английский пароход "Нортон", шедший в Ливерпуль.
   С г-жой Кермор ехала креолка -- кормилица ее дочери; девочке в это время было всего несколько месяцев. Г-жа Кермор намерена была оставить эту кормилицу при себе в качестве горничной по возвращении в Бретань, в Нант, где она жила до своего отъезда.
   В ночь на 24 мая в Атлантическом океане во время сильного тумана "Нортон" столкнулся с испанским пароходом "Виго" из Сантандера. "Нортон" пошел почти тотчас же ко дну, увлекая с собой пассажиров и экипаж; спаслось лишь 5 пассажиров и 2 человека из команды; оказать помощь "Виго" не смог.
   Г-жа Кермор не успела даже выйти из своей каюты, находившейся на том борту, которым "Нортон" столкнулся с "Виго"; кормилица погибла тоже, хотя она и успела выбежать с ребенком на палубу.
   Каким-то образом благодаря самоотверженности одного из матросов "Нортона", которому удалось доплыть до "Виго", ребенок был спасен, После гибели "Нортона" испанский пароход, который повредил себе носовую часть, но машины которого остались целы, спустил шлюпки, но поиски его оказались тщетными, и он должен был пойти в ближайший порт на Антильские острова, куда и прибыл через восемь дней.
   Отсюда те несколько пассажиров, которые спаслись на "Виго", вновь отправились на родину.
   Среди пассажиров "Виго" находились богатые колонисты, родом из Гаваны -- муж и жена Эредиа, которые пожелали взять на свое попечение маленькую Жанну. Был ли у нее какой-нибудь родственник, этого узнать не удалось. Один из спасенных матросов утверждал, правда, что мать этой девочки, француженка, была на "Нортоне", но он не знал ее имени, и узнать его не удалось, так как в конторе пароходства оно записано не было...
   Жанна, удочеренная семьей Эредиа, была отвезена в Гавану. Здесь, после тщетных попыток узнать фамилию ее родителей, они воспитали ее. Ей дали имя Жуана. Очень способная от природы, девочка отлично училась и выучилась говорить по-французски и по-испански. От нее не скрыли ее прошлого, и поэтому она постоянно стремилась мыслью во Францию, где, может быть, находился ее отец, который горевал о ней и не надеялся ее когда-либо увидеть.
   Что касается полковника Кермора, то легко себе представить, как велико было его горе, когда он узнал о гибели жены и дочери. В тревогах войны 1871 года он знал только, что г-жа Кермор решила выехать с Мартиники, но не знал, что она села на "Нортон". Он узнал об этом одновременно с известием о крушении этого парохода. Напрасно он старался найти какие-нибудь следы. Все его поиски привели лишь к окончательному убеждению, что жена и дочь погибли вместе с большинством пассажиров и экипажа парохода.
   Горе полковника Кермора было безгранично. Он потерял одновременно и горячо любимую жену, и крошку дочь, которую ни разу даже не поцеловал. Впечатление от этого двойного несчастья было так сильно, что одно время можно было опасаться за его рассудок. Во всяком случае, он серьезно заболел, и если бы не заботы о нем старого солдата, сержанта Мартьяля, род Керморов, вероятно, прекратился бы.
   После выздоровления полковник долго еще не мог окончательно поправиться. Он решил уйти со службы и в 1873 году подал в отставку. Ему был тогда всего 41 год, и он находился еще в полной силе.
   С этого времени полковник Кермор жил совсем уединенно, в скромном деревенском домике в Шантенэ на Луаре, около Нанта. Он не принимал никого из друзей. Единственным его товарищем был сержант Мартьяль, который покинул службу одновременно с ним.
   Два года спустя полковник Кермор исчез. Под предлогом путешествия он покинул Нант, и сержант Мартьяль напрасно ждал его возвращения. Половину своего состояния -- десяток тысяч франков годовой ренты -- он оставил своему товарищу по оружию, который получил их от нотариуса семьи. Другую же половину состояния полковник увез с собой... Куда?.. Это должно было остаться тайной.
   "Завещание" в пользу сержанта Мартьяля сопровождалось такой запиской:
   "Прощаюсь с честным солдатом, с которым хочу разделить мое добро. Пусть он не пытается разыскивать меня: это будет напрасным трудом. Я умер для него, для моих друзей, для всего мира, как умерли те существа, которых я любил больше всего на свете..."
   И больше ничего.
   Сержант Мартьяль не хотел верить в невозможность увидеть когда-нибудь полковника. Им были предприняты шаги, чтобы узнать, в какие страны поехал полковник коротать свою разбитую жизнь, вдали от всех тех, кто знал его и с кем он навеки простился...
   Между тем маленькая девочка росла в семье, которая приняла ее. Двенадцать лет прошло прежде, чем Эредиа удалось собрать кое-какие сведения относительно родителей ребенка. Наконец они узнали, что матерью Жанны была одна из пассажирок "Нортона", г-жа Кермор, и что муж этой дамы, полковник Кермор, еще жив.
   Жанне было тогда двенадцать лет, и она обещала сделаться прелестной девушкой. Образованная, серьезная, проникнутая глубоким чувством долга, она обладала редкой энергией, мало свойственной ее возрасту и полу.
   Эредиа не сочли возможным скрыть от нее полученные ими сведения, и начиная с этого дня ее мысль направилась исключительно в одну сторону. Какой-то внутренний инстинкт звал ее на поиски отца. Это настроение овладело ею совершенно, эта мысль не оставляла ее ни на минуту. Как ни была она счастлива в этом доме, где на нее смотрели точно на родную дочь и где она провела свое детство, -- теперь она жила исключительно надеждой вернуться к полковнику Кермору... Стало известно, что он поселился в Бретани, около своего родного города Нанта... Навели справки о том, живет ли он еще там... Точно громом поразило девушку известие, что ее отец исчез уже несколько лет назад!
   Тогда дочь Кермора уговорила своих нареченых родителей отпустить ее в Европу... Она решила ехать во Францию... в Нант... искать следы своего отца... Ей казалось, что там, где чужие люди ничего не могли узнать, она, руководимая дочерним инстинктом, может что-нибудь сделать.
   Эредиа согласились отпустить ее, хотя и не надеялись на какой-либо успех ее предприятия. Дочь Кермора оставила Гавану и после счастливого переезда через океан прибыла в Нант, здесь она нашла одного только сержанта Мартьяля, который продолжал оставаться в полном неведении относительно того, что сталось с полковником.
   Пусть читатель сам судит о том волнении, которое испытал старый солдат, когда порог дома в Шантенэ переступила эта девушка-ребенок, которую считали погибшей на "Нортоне". Он не хотел верить -- и должен был поверить. Лицо Жанны напоминало ему черты ее отца, его глаза, его выражение -- все, что только может быть передано по наследственности как в физическом отношении, так и в чертах характера. Неудивительно, что он принял молодую девушку с восторгом.
   Но к этому времени надежду разузнать, в какие страны уехал полковник влачить свое печальное существование, он окончательно уже потерял...
   Что касается Жанны, то она решила не покидать больше отцовского дома. Состояние, которое получил сержант Мартьяль и которое он передал девушке, они должны были, по мысли последней, употребить на новые поиски.
   Тщетно семья Эредиа настаивала на возвращении дочери Кермора к ним. Пришлось примириться с этой разлукой.
   Жанна благодарила своих воспитателей за все, что они для нее сделали. Ее сердце было переполнено благодарностью к этим людям, которых ей долго, конечно, не суждено было увидеть. Но для нее полковник Кермор был жив, и, может быть, ее уверенность имела некоторые основания, так как ни сержант Мартьяль и никто из друзей полковника в Бретани не получали вестей о его смерти... Девушка решила поэтому искать и... найти отца... Хотя отец и дочь никогда не видели друг друга, но между ними была какая-то связь, ничем не разрушимая!
   Молодая девушка осталась, таким образом, в Шантенэ с сержантом Мартьялем. Последний сообщил ей, что через несколько дней после ее рождения в Сен-Пьере на Мартинике она получила имя Жанна, которое и было им восстановлено вместо полученного ею в семье Эредиа. Поселившись с сержантом, девушка принялась за поиски, решив не пренебрегать ни малейшими указаниями, которые могли навести ее на след полковника Кермора.
   Но к кому обратиться?
   Разве сержант Мартьяль не перепробовал всех средств, чтобы получить какие-либо указания относительно полковника?.. Подумать только, что полковник Кермор покинул родину лишь вследствие уверенности, что он совершенно одинок на свете!.. Если бы он знал, что его дочь, спасшаяся во время кораблекрушения, ждала его дома!
   Так прошло несколько лет. Ни один луч не осветил тайны. И, конечно, эта тайна продолжала бы окутывать судьбу полковника Кермора, если бы неожиданно не обнаружился следующий факт.
   Как читатель помнит, в 1879 году в Нант прибыло письмо, подписанное полковником. Это письмо пришло из Сан-Фернандо на Атабапо, из Южной Америки. Адресованное нотариусу семьи Керморов, оно касалось совершенно частного дела формального характера, но в то же время должно было храниться в самой строгой тайне. Когда Жанна была еще на Мартинике и когда никто еще не знал, что она -- дочь полковника, этот нотариус умер.
   Только 7 лет спустя письмо было найдено в бумагах покойного, где оно пролежало 13 лет. В это время наследники нотариуса, которые знали историю Жанны Кермор, ее жизнь с сержантом Мартьялем и попытки найти какие-либо документы, относящиеся к ее отцу, поспешили сообщить ей об этом письме.
   Жанна Кермор была уже в то время взрослой. Со времени пребывания ее, можно бы сказать, под "материнским крылом" старого товарища отца по оружию, образование, полученное ею в семье Эредиа, было пополнено серьезным и солидным изучением всего, что рекомендуется современной педагогикой.
   Можно представить себе, что чувствовала девушка и какие желания она испытала, когда в ее руки попал этот документ! Это была уверенность, что полковник Кермор в 1879 году находился в Сан-Фернандо, Если было неизвестно, что сталось с ним с тех пор, то, во всяком случае, имелось указание -- так долго ожидаемое указание! -- которое позволяло сделать первые шаги к поискам. Было послано письмо губернатору Сан-Фернандо, затем было послана еще несколько писем. Ответы все были одинаковы: никто не знал полковника Кермора, никто не помнил, чтобы он приезжал в этот город...
   При этих условиях не было ли наиболее целесообразным отправиться лично в Сан-Фернандо? Конечно! И вот молодая девушка решила ехать в область верхнего Ориноко.
   Дочь Кермора оставалась в постоянной переписке с семьей Эредиа. Она сообщила приемным родителям о своем решении отправиться туда, где она, может быть, могла найти последние следы своего отца, и они, несмотря на трудности подобного путешествия, могли лишь одобрить ее решение.
   Но из того, что Жанна Кермор выработала такой план, следовало ли, что сержант Мартьяль захочет следовать ему?.. Не откажет ли он в своем согласии?.. Не воспротивится ли исполнению того, что Жанна считала своим долгом?.. Не постарается ли помешать ей из боязни тех трудностей и опасностей, которые ожидали девушку в этих отдаленных областях Венесуэлы?.. Ведь приходилось ехать за несколько тысяч километров!..
   -- И, однако, мой добрый Мартьяль должен был согласиться, -- сказала Жанна, заканчивая этот рассказ, который открыл глаза обоим молодым людям на тайну ее прошлого. -- Да!.. Он согласился, и это было необходимо, не правда ли, мой старый друг?..
   -- Я должен раскаяться в этом, -- ответил cержант, -- так как, несмотря на столько предосторожностей...
   -- ...наш секрет обнаружился! -- добавила молодая девушка, улыбаясь. -- И вот теперь я уже больше не твой племянник... И ты не мой дядюшка! Впрочем, Хелло и Патерн не расскажут об этом никому... Не правда ли, Хелло?..
   -- Никому, сударыня!
   -- Пожалуйста, без "сударыня", Хелло! -- поспешила заметить Жанна Кермор.
   -- Не надо привыкать называть меня так... Вы кончите тем, что выдадите себя. Нет... Жан!.. Только Жан!..
   -- Да... Жан... совсем коротко... и даже -- наш дорогой Жан... для разнообразия, -- сказал Герман Патерн.
   -- Теперь, Хелло, вы можете уяснить себе, чего требовал от меня Мартьяль... Он сделался моим дядюшкой, а я его племянником... Я оделась в мужской костюм, обрезала себе волосы и в таком виде села в Сен-Назере на пароход, идущий в Каракас. Я говорила по-испански как на своем родном языке -- это могло оказать мне большую пользу во время путешествия, -- и вот я в городе Сан-Фернандо!.. Когда я найду своего отца, мы вернемся в Европу через Гавану... Мне очень хочется, чтобы он посетил эту самоотверженную семью, которая заменила его дочери... которой мы оба обязаны такой благодарностью!..
   На глазах Жанны Кермор показались слезы, но она овладела собой и прибавила:
   -- Нет, дядюшка, нет, не надо жаловаться на то, что наш секрет раскрылся... надо радоваться тому, что на нашем пути встретились два преданных друга... От имени моего отца я благодарю вас за все, что вы уже сделали... и за все, что вы решили сделать еще!..
   Она пожала руку Жаку Хелло и Герману Патерну, которые ответили ей таким же дружеским рукопожатием.
   На другой день молодые люди, сержант Мартьяль и Жан -- это имя будет сохранено за ним, пока того будут требовать обстоятельства, -- распрощались с Мигуэлем, Фелипе и Варинасом, которые приготовлялись к обследованию Гуавьяре и Атабапо. Прощаясь с ними и пожелав им всякого успеха, Мигуэль сказал юноше:
   -- Может быть, вы застанете нас здесь по вашем возвращении, мое дорогое дитя, если я и мои товарищи не сможем столковаться.
   Наконец, получив напутствия губернатора, который дал им рекомендательные письма к комиссарам главнейших прибрежных городов, и простившись с Мирабалем, Жак Хелло и Герман Патерн, Жан и сержант Мартьяль сели в пироги.
   Обойдя скалы, которые возвышаются при слиянии Гуавьяре и Атабапо, лодки достигли Ориноко и исчезли из виду, поднимаясь вверх по течению по направлению к востоку.
  

Глава вторая.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕХОД

   "Галлинетта" и "Морита" находились под командой рулевых Паршаля и Вальдеса, как и раньше, со дня отплытия из Кайкары. Относительно продолжения путешествия с Парша л ем и его людьми у Жака Хелло и Германа Патерна никаких затруднений не вышло. Приглашенные на неопределенное время, эти отважные люди готовы были отправиться к истокам Ориноко или по другим притокам реки, безразлично, лишь бы они были уверены, что получат хорошее вознаграждение.
   Что касается Вальдеса, то с ним пришлось заключать новое условие... Этот индеец должен был доставить сержанта Мартьяля и его племянника лишь до Сан-Фернандо. Они и не могли заключить иного условия, так как находились в зависимости от указаний, которые надеялись получить в этом городе. Вальдес был уроженцем Сан-Фернандо, где он и жил, и, получив условленную плату от сержанта Мартьяля, рассчитывал на подходящий случай, чтобы спуститься по реке с какими-нибудь пассажирами или торговцами.
   Сержант Мартьяль и Жан были очень довольны расторопным и ловким Вальдесом и с сожалением расставались с ним на время второй, и наиболее трудной части экспедиции. Поэтому они предложили ему остаться на пироге "Галлинетта".
   Вальдес охотно согласился на это. Но из девяти человек его экипажа у него оставалось всего пять, так как четверо должны были остаться для сбора каучука, который составляет здесь главную доходную статью туземцев. К счастью, рулевой нашел взамен этих людей трех марикитаросов и одного испанца, так что экипаж "Галлинетты" был пополнен.
   Марикитаросы, принадлежавшие к индейским племенам, живущим на восточной территории, -- отличные лодочники. К тому же те, которые были наняты, знали реку на протяжении нескольких сот километров выше Сан-Фернандо.
   Что касается испанца по имени Жиро, прибывшего дней 15 назад в город, то он, по его словам, искал случая добраться в Санта-Жуану, где рассчитывал поступить на службу в миссию. Узнав, что сын полковника Кермора решил отправиться в Санта-Жуану и проведав о цели его путешествия, Жиро поспешил предложить себя в качестве гребца. Вальдес, которому не хватало одного человека, принял его предложение. Этот испанец казался смышленым малым, хотя жесткие черты его лица и испытующий, горящий взгляд его глаз не располагали в его пользу. К тому же он имел мрачный характер и был малообщителен.
   Следует заметить, что рулевые Вальдес и Паршаль уже поднимались по реке до Рио-Маваки, одного из левых притоков, находящегося в 350 километрах от гор Паримы, откуда берет свое начало Ориноко.
   Нелишне обратить также внимание на то, что пироги, употребляемые на верхнем Ориноко, обыкновенно бывают иной, более легкой конструкции, чем на среднем течении реки. Но "Галлинетта" и "Мориша", имевшие небольшие размеры, оказались пригодными для этого путешествия. Их тщательно осмотрели, проконопатили и вообще привели в полную готовность. В октябре воды реки, несмотря на засуху, еще не спали окончательно, глубина Ориноко была достаточна для обеих фальк, и менять их на другие лодки не стоило, тем более что пассажиры в течение больше чем двухмесячного пребывания в пути привыкли к ним.
   В то время, когда Шаффаньон совершал свое замечательное путешествие, существовала только очень неточная карта Коддаци, которую французскому путешественнику во многих отношениях пришлось исправить. Таким образом, на эту вторую часть своей экспедиции путешественники должны были вооружиться картой Шаффаньона.
   Ветер был попутный и довольно свежий. Обе пироги, подняв паруса, шли довольно быстро, почти рядом. Сидевшим на носу гребцам работать не приходилось. Погода стояла хорошая, только изредка по небу неслись с запада небольшие облака.
   В Сан-Фернандо фальки были снабжены сушеным мясом, овощами, консервами, табаком и предметами для обмена: ножами, топориками, бусами, зеркальцами, материями, а также платьем, одеялами и боевыми припасами. Это было необходимо, так как выше города достать что-либо, кроме провизии, было очень трудно. Что же касается продовольствия, то "гаммерлесс" Жака Хелло и карабин сержанта Мартьяля могли в этом отношении доставить все нужное с избытком. Рыбная ловля обещала тоже хорошую добычу, так как в многочисленных "рио", впадающих в реку, рыбы множество.
   Вечером, около пяти часов, обе пироги, шедшие все время под хорошим ветром, пристали к верховью острова Мина, почти напротив Мавы. К запасам провизии прикасаться не пришлось, так как были убиты две морские свинки.
   На другой день, 4 октября, путешествие продолжалось при тех же условиях. Пройдя по прямому направлению этой части реки, называемой индейцами Нубэ, около 20 километров, "Галлинетта", и "Мориша" остановились у подножия странных по виду скал Пьедра-Пинтада.
   Герман Патерн напрасно пытался разобрать надписи этой "раскрашенной горы", частично залитой водой. Разливы дождливого периода поддерживали здесь уровень воды выше обыкновенного.
   Большей частью путешествующие по водам верхнего Ориноко сходят на ночь на берег. Расположившись лагерем под деревьями, они подвешивают свои гамаки на нижних ветках деревьев и спят при свете великолепных звезд, -- а звезды всегда великолепны в Венесуэле, если только они не закрыты тучами. На этот раз, однако, пассажиры, удовлетворявшиеся до сих пор своими каютами, не подумали оставлять их.
   В самом деле, не говоря уж о том, что, лежа на берегу, пассажиры рисковали попасть под ливень, вообще бывающий здесь довольно часто, они могли подвергнуться и всякой другой не менее неприятной случайности.
   В таком смысле высказались в этот вечер Вальдес и Паршаль.
   -- Если бы можно было благодаря этому избавиться от комаров, -- заметил первый из них, -- тогда еще стоило бы располагаться лагерем на берегу. Но комары кусаются одинаково и на реке, и на берегу...
   -- Кроме того, -- прибавил Паршаль, -- на берегу можно подвергнуться укусам муравьев, от чего делается лихорадка.
   -- Не говоря уж о различных чипитас -- маленьких, едва видимых насекомых, которые кусают вас с головы до ног, и термитах, до такой степени несносных, что индейцы бегут из-за них из своих хижин.
   -- И не считая еще чиков, -- прибавил Паршаль, -- а также вампиров, которые высасывают у вас кровь до последней капли...
   -- И не считая змей, -- заключил Герман Патерн, -- этих противных гадин, длиной свыше шести метров!.. Я предпочитаю им комаров...
   -- А я так не люблю ни тех, ни других! -- объявил Жак Хелло.
   Все согласились с этим, и решено было остаться ночевать на лодках. Разве только гроза или чубаско могли вынудить пассажиров сойти на берег.
   Вечером достигли устья Рио-Вентуари -- важного притока с правой стороны. Было всего пять часов, и до сумерек оставалось еще два часа. Однако, по совету Вальдеса, остановились здесь, так как выше Вентуари русло реки загромождено скалами и плавание там настолько опасно, что было бы рискованно пускаться в него к вечеру.
   Ужинали все вместе. Сержант Мартьяль теперь, когда секрет Жана был известен его двум соотечественникам, уже не мог препятствовать этому. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн в отношении молодой девушки явно обнаруживали крайнюю сдержанность. Они сами упрекнули бы себя, если бы стеснили ее своим чересчур частым общением, особенно Жак Хелло. Когда он находился около дочери Кермора, он испытывал не то застенчивость, не то какое-то другое, особенное чувство, Жанна не могла не заметить этого, но не отстранялась. Она вела себя так же просто и свободно, как и прежде. Она ежедневно вечером приглашала молодых людей в свою пирогу, и здесь завязывалась беседа о приключениях плавания, о будущих событиях, о шансах успеха их предприятия, о тех возможных указаниях, которые будут получены, конечно, в миссии Санта-Жуана.
   -- Хорошее предзнаменование, что она носит это имя, -- заметил Жак Хелло.
   -- Да, это хорошее предзнаменование, потому что это -- ваше имя... сударыня...
   -- Пожалуйста... Жан... Жан! -- прервала его молодая девушка, улыбаясь, бросив искоса взгляд на сержанта Мартьяля, густые брови которого насупились.
   -- Да, Жан! -- ответил Жак Хелло, показывая жестом, что ни один из гребцов не мог слышать его слов.
   В этот вечер разговор зашел о притоке, у истоков которого пироги остановились на ночь.
   Это был один из самых крупных притоков Ориноко. Он вливает в последнее громадное количество воды через свои семь рукавов, расположенных дельтой. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неся с собой неисчерпаемые источники воды Гуйанезских Анд, и орошает территории, обитаемые обыкновенно индейцами накосами и марикитаросами. Стремительность его течения гораздо больше, чем левых притоков, -- рек, которые тянутся по плоской саванне.
   Это обстоятельство заставило Германа Патерна объявить, -- впрочем, с пожатием плеч:
   -- Вот прекрасный предмет для спора Мигуэлю, Варинасу и Фелипе! Этот Вентуари мог бы с успехом оспаривать право первенства у Атабапо и Гуавьяре. Если бы наши ученые были здесь, мы бы целую ночь слушали, как они, надрывая себе грудь, обсуждали этот вопрос.
   -- Возможно, -- ответил Жан, -- так как эта река -- самая большая в здешней области.
   -- Положительно, -- воскликнул Герман Патерн, -- я чувствую, как гидрография овладевает моим мозгом!.. Почему бы Вентуари не быть Ориноко?
   -- Ты думаешь, что я буду оспаривать это мнение? -- возразил Жак Хелло.
   -- А почему бы и нет? Оно нисколько не хуже мнения Варинаса и Фелипе...
   -- Ты хочешь сказать, что оно не лучше?
   -- Почему?
   -- Потому что Ориноко -- это Ориноко.
   -- Великолепный аргумент, Жак!
   -- Итак, Хелло, -- спросил Жан, -- ваше мнение такое же, как и Мигуэля?..
   -- Вполне, дорогой Жан!
   -- Бедный Вентуари! -- ответил, смеясь, Герман Патерн. -- Я вижу, что у него нет шансов на успех, и я от него отказываюсь.
   Дни 4, 5 и 6 октября потребовали больших усилий; гребцам пришлось то идти на шестах, то тянуть бечеву. После Пьедра-Пинтады пирогам пришлось на расстоянии 7 или 8 километров лавировать среди множества островов и скал, которые делали плавание крайне медленным и тяжелым. Хотя ветер продолжал дуть с запада, пользоваться парусами в этом лабиринте было бы невозможно. В довершение всего пошел проливной дождь, и пассажирам пришлось долгие часы просидеть в своих каютах.
   За этими скалами следовали пороги Св. Варвары, которые пироги прошли, не разгружаясь. Указанных в этом месте Шаффаньоном развалин бывшей здесь когда-то деревни не оказалось, по крайней мере их никто не заметил; эта часть левого берега производила такое впечатление, точно здесь никогда не жили индейцы.
   Только за проходом Кангрео плавание опять началось при нормальных условиях. Это позволило фалькам достигнуть сейчас же после полудня 6 октября деревни Гуачапаны, где они и остались на ночь.
   Рулевые Вальдес и Парша ль остановились здесь только для того, чтобы дать отдохнуть утомившейся команде.
   Гуачапана состоит всего из полудюжины давно покинутых хижин. Причина этому та, что окружающая саванна изобилует термитами, муравейники которых достигают двух метров вышины. Перед таким нашествием "лесных вшей" устоять невозможно; им приходится уступать место, что и сделали индейцы.
   -- Таково, -- заметил Герман Патерн, -- могущество "малых сил". Ничто не устоит против них, когда они наступают мириадами. Можно отбросить стаю тигров, ягуаров, даже очистить от них страну... Никто не отступает перед этими хищниками...
   -- За исключением индейцев-пиароанцев, -- сказал Жан, -- судя по тому, что я читал...
   -- Но в этом случае пиароанцы бегут скорее вследствие предрассудка, чем из страха, -- заметил Герман Патерн, -- тогда как муравьи или термиты делают в конце концов страну необитаемой...
   Около пяти часов вечера гребцам "Мориши" удалось поймать черепаху. Из нее вышел отличнейший суп. Кроме того -- это позволило сэкономить на провизии лодок, -- на опушке соседнего леса было множество обезьян, морских свинок и пекари, которые только ждали ружейного выстрела, чтобы очутиться на столе пассажиров. Во всех направлениях росли ананасы и бананы. Над берегом беспрестанно пролетали, шумя крыльями, черные куры. Воды изобиловали рыбой в таком количестве, что индейцы бьют ее обыкновенно стрелами. В один час можно было бы наполнить пироги до краев.
   Таким образом, вопрос о продовольствии не мог беспокоить путешественников верхнего Ориноко. Выше Гуачапаны ширина реки не превосходит 500 метров. Тем не менее ее русло разделяется многочисленными островами, которые образуют протоки с крайне быстрым течением. "Мориша" и "Галлинетта" смогли в этот день добраться лишь до острова Парра-де-Агуа, да и то прибыли к нему почти уже к ночи.
   Через 24 часа после этой остановки, после дождливого дня и перемежающего ветра, который вынудил пироги идти на шестах, путешественники достигли лагуны Кариды.
   В этом месте когда-то была деревня, которую индейцы покинули, как об этом свидетельствует Шаффаньон, потому что один пиароанец был съеден титром. Французский путешественник нашел в этой деревне лишь несколько хижин, которыми пользовался индеец барэ, менее суеверный или более храбрый, чем его сородичи. Этот барэ основал здесь плантацию, которую Жак Хелло и его товарищи нашли в цветущем состоянии. Тут были поля маиса и маниоки, плантации бананов, табака и ананасов. На службе у индейца и его жены находилось около 12 негров.
   Трудно было отказаться от приглашения хозяина плантации, который предложил путешественникам осмотреть его поселок. Он явился на пироги, как только они пристали к берегу. Ему предложили стакан водки. Он принял его лишь с тем условием, что путешественники отправятся пить "тафию" и курить сигареты "табари" в его хижину; было бы невежливо отклонить это приглашение, и пассажиры обещали отправиться к нему после обеда.
   При этом случилось маленькое происшествие, на которое никто не обратил, да и не мог обратить серьезного внимания.
   В тот момент, когда барэ сходил с "Галлинетты", он заметил одного из гребцов, того самого Жиро, которого рулевой пригласил в Сан-Фернандо.
   Читатель помнит, что испанец предложил свои услуги лишь ввиду его намерения добраться до миссии Санта-- Жуана.
   Барэ, внимательно отлядев его, спросил:
   -- Э! Друг... скажите мне... я вас не видал где-нибудь раньше?..
   Жиро, у которого слегка насупились брови, поспешил ответить:
   -- Во всяком случае, не здесь, потому что я никогда не был на вашей плантации.
   -- Это удивительно!.. Мимо Кариды проезжает мало иностранцев, и трудно забыть их лица, даже если они показались хотя бы только один раз.
   -- Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо? -- возразил испанец.
   -- С какого времени вы там были?
   -- Последние три недели.
   -- Нет, не там... потому что я уже больше двух лет не был в Сан-Фернандо.
   -- В таком случае вы ошибаетесь, индеец!.. Вы никогда меня не видали! -- оборвал резко Жиро. -- Путешествие но верхнему Ориноко я совершаю впервые...
   -- Готов вам верить, -- ответил барэ, -- и все-таки... Разговор на этом кончился. Жак Хелло слышал конец этого диалога, но не обратил на него внимания. В самом деле, зачем Жиро стал бы скрывать, если бы это была правда, что он уже бывал в Кариде!
   К тому же Вальдес мог только быть довольным этим сильным и ловким человеком, который не отказывался ни от какой работы, как бы утомительна она ни была. Одно можно было заметить -- однако не в упрек ему, -- что он жил, сторонясь других, мало разговаривая и больше слушая, что говорили между собой пассажиры и гребцы.
   Тем не менее этот разговор между барэ и Жиро подал Жаку Хелло мысль спросить испанца, с какой целью он направляется в Санта-Жуану.
   Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось этой миссии, с нетерпением стал ожидать, что ответит испанец. Тот объяснил все чрезвычайно просто, не обнаруживая ни малейшего смущения:
   -- В детстве я был послушником в монастыре Мерседы в Кадиксе... Затем меня взяла охота путешествовать... Я служил матросом на испанских кораблях в течение нескольких лет... Но эта служба меня утомила и, так как я опять почувствовал склонность к монастырской жизни, то задумал поступить в какую-нибудь миссию... Шесть месяцев назад я находился в Каракасе, на торговом судне, когда услышал о миссии Санта-Жуана, основанной отцом Эсперанте... Уверенный, что я буду хорошо принят в этом учреждении, которое, как я слышал, процветает, я решил отправиться туда. Не откладывая дела в долгий ящик и нанимаясь гребцом то на одну, то на другую пирогу, достиг Сан-Фернандо... Здесь я ждал случая, чтобы отправиться в верховья Ориноко, и мои сбережения, то есть то, что я отложил за время моего путешествия, уже приходили к концу, когда ваши пироги прибыли в этот город... Распространился слух, что сын полковника Кермора, в надежде отыскать своего отца, собирается отправиться в Санта-Жуану... Узнав, что рулевой Вальдес нанимает людей для своей пироги, я попросил его взять меня. И вот я плыву теперь на "Галлинетте"... Таким образом, я имею основание сказать, что этот индеец никогда не видел меня в Кариде, так как я впервые прибыл сюда сегодня вечером.
   Жак Хелло и Жан были поражены искренностью, с которой все это было сказано испанцем. Имея в виду, что этот человек смолоду, как он сам рассказал, получил некоторое образование, они предложили ему нанять за себя индейца для "Галлинетты" и остаться пассажиром одной из пирог.
   Жиро поблагодарил обоих французов, заявив, что он привык к своему ремеслу гребца за время путешествия до Кариды и будет продолжать его до истоков реки.
   -- Если, -- прибавил он, -- мне не удастся поступить на службу в миссии, то я прошу вас дать мне возможность вернуться в Сан-Фернандо, взяв меня в качестве гребца, или даже в Европу, когда вы будете возвращаться туда.
   Испанец говорил спокойным, хотя и довольно жестким голосом, которому он силился придать мягкость. Но это гармонировало с его суровым лицом, решительным видом, его большой головой с черными волосами, его загорелым лицом и тонкими губами, из-под которых виднелись белые зубы.
   Обращала на себя внимание еще одна особенность, которой до сих пор никто не интересовался, но с этого дня заинтересовавшая Жака Хелло: странные взгляды, которые Жиро бросал время от времени на юношу. Не понял ли он секрета Жанны Кермор, которого не подозревали ни Вальдес, ни Паршаль и никто из людей обеих лодок?
   Это беспокоило Жака Хелло, и он решил следить за ним, хотя ни молодая девушка, ни сержант Мартьяль не имели по отношению к нему ни малейшего подозрения. В случае, если бы его подозрения подтвердились, Жак Хелло всегда имел возможность отделаться от Жиро, высадив его в какой-либо деревне -- например, в Эсмеральде, -- когда пироги остановятся там. В этом случае не нужно было бы даже давать Жиро каких-либо объяснений. Просто Вальдес рассчитал бы его, и он мог добираться как ему угодно до миссии Санта-Жуана.
   По поводу этой миссии Жан захотел, между прочим, расспросить испанца о том, что ему известно о ней, и спросил его, не знает ли он отца Эсперанте, у которого он хочет устроится.
   -- Да, господин Кермор, -- ответил Жиро после некоторого колебания.
   -- Вы видели его?
   -- В Каракасе.
   -- Когда?
   -- В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я находился на борту одного коммерческого судна.
   -- Отец Эсперанте был тогда в Каракасе в первый раз?
   -- Да... в первый раз... Оттуда он и отправился основывать миссию Санта-Жуана.
   -- Как он выглядит? -- спросил Жак Хелло. -- Или, скорее, каким он был в то время?
   -- Это человек лет пятидесяти, высокого роста, большой силы, с большой, уже седой, головой, которая теперь, вероятно, совсем белая.
   На этом ответе разговор кончился. Наступило время идти отдать визит на плантацию барэ. Сержант Мартьяль и Жан, Хелло и Герман Патерн высадились на берег и через поля маиса и маниоки направились к жилищу индейца и его жены.
   Это была хижина, построенная более тщательно, чем обыкновенные хижины индейцев в этой местности. В ней были мебель, гамаки, инструменты и кухонные принадлежности, стол, несколько корзин, заменявших шкафы, и с полдюжины скамеек.
   Принимал и угощал гостей сам барэ, так как его жена не понимала по-испански, тогда как он говорил на этом языке свободно. Его жена была индеанкой.
   Барэ, очень гордившийся своим имением, долго говорил о выгодах его эксплуатации и о планах на будущее, причем выражал сожаление, что гости не могут осмотреть плантации на всем ее протяжении.
   Лепешки из маниоки, ананасы лучшего качества, водка "тафия", которую барэ сам добывал из сахарного тростника, сигареты из дикого тростника, свернутые из простого листа, в оболочке из коры, "табари", -- все это было предложено гостям.
   Один Жан отказался от сигарет, несмотря на настояния индейца, и согласился лишь помочить губы в тафии. Это была благоразумная предосторожность, так как водка жжет как огонь. Жак Хелло и сержант Мартьяль, выпивая ее, не моргнули, но Герман Патерн -- что, по-видимому, доставило настоящее удовольствие индейцу -- не мог удержаться от гримасы, которой могли бы позавидовать обезьяны Ориноко.
   Гости ушли около 10 часов вечера, и барэ, сопровождаемый несколькими слугами, проводил их до пирог, экипажи которых спали глубоким сном.
   В момент расставания индеец не смог удержаться и сказал по адресу Жиро:
   -- Я все-таки уверен, что видел этого испанца в окрестностях моей плантации...
   -- Зачем он стал бы скрывать это? -- спросил Жан.
   -- Тут, очевидно, дело в простом сходстве, -- заметил Хелло.
  

Глава третья.
ДВУХДНЕВНАЯ ОСТАНОВКА В ДАНАКО

   Уже в течение 48 часов на горизонте к востоку вырисовывалась вершина горы, которую Вальдес и Паршаль называли горой Япакана.
   Пироги достигли этой горы вечером 11 октября.
   В течение трех дней после ухода из Кариды плавание фальк благодаря постоянному попутному ветру совершалось быстро и без препятствий. За это время прошли остров Люна, миновали часть реки между берегами, окаймленными густыми пальмовыми рощами. Единственным препятствием оказался порог, называемый Проходом Дьявола. Но на этот раз "дьявол" пе помешал.
   Гора Япакана возвышается среди равнины на правом берегу Ориноко. По словам Шаффаньона, она имеет вид огромного саркофага.
   Напротив горы, несколько выше острова Мавилл, левый берег был занят резиденцией венесуэльского комиссара. Это был метис, по имени Мануэль Ассомпсион. Он жил здесь со своей женой, тоже метиской, и детьми.
   Когда пироги остановились у Данако, наступила ночь, так как плавание в этот день задержалось вследствие аварии, которую потерпела "Галлинетта". Несмотря на всю свою ловкость, Вальдес не смог помешать захваченной водоворотом пироге удариться об угол скалы. Вследствие этого удара в лодке открылась течь, правда незначительная, так что ее удалось прекратить, заткнув пробоину несколькими охапками сухой травы. Но ввиду дальнейшего путешествия нужно было основательно исправить эту аварию, и лучше всего это было сделать в Данако.
   Пассажиры оставались всю ночь у берета, на южной стороне острова.
   На другой день, с восходом солнца, пироги пересекли небольшой рукав реки и пристали к мосткам, предназначенным: к выгрузке и погрузке лодок.
   Дапако было теперь уже деревней, а не простым поселением, каким обозначал его французский путешественник.
   Действительно, благодаря предусмотрительной энергии Мануэля Ассомпсиона этот поселок в несколько лет разросся, и его благосостояние все увеличивалось. Этому метису пришла счастливая мысль покинуть свое местопребывание в более близкой к Сан-Фернандо Гуачапане, где его часто беспокоили губернаторские реквизиции. Здесь, в Дапако, он мог свободнее заниматься коммерцией, и это давало отличные результаты.
   Уже с утра Мануэль знал о прибытии пирог. Поэтому, сопровождаемый несколькими слугами, он поспешил навстречу путешественникам.
   Последние немедленно сошли на берег. Прежде всего Жан счел за лучшее вручить одно из писем, которыми снабдил его губернатор Сан-Фернандо для передачи комиссарам верхнего Ориноко.
   Мануэль Ассомпсион взял письмо, прочел его и с некоторой гордостью сказал:
   -- Мне не нужно было этого письма, чтобы хорошо встретить путешественников, которые остановились в Данако, Иностранцы могут быть уверены, что их всегда хорошо встретят в венесуэльских селениях.
   -- Мы благодарим вас, господин Мануэль, -- ответил Жак Хелло. -- Но исправление, необходимое вследствие аварии одной из наших пирог, заставит нас, пожалуй, быть вашими гостями в течение сорока восьми часов...
   -- Хоть восьми дней, если вам угодно, сударь... Данако всегда к услугам соотечественников француза Трушона, которому плантаторы верхнего Ориноко обязаны благодарностью.
   -- Мы знали, что будем отлично приняты, -- сказал Жан.
   -- А почему вы знали это, мой молодой друг?
   -- Потому что это гостеприимство, которое вы нам предлагаете, вы оказали еще пять лет назад одному из наших соотечественников, который поднимался вверх по течению реки до ее истоков...
   -- Шаффаньон! -- воскликнул комиссар. -- Да, это отважный исследователь. О нем я сохранил хорошее воспоминание, так же как и о его спутнике, Муссо...
   -- И он сохранил не менее хорошие воспоминания о вас, -- прибавил Жан, -- и об услугах, которые вы оказали ему. Он их отметил в рассказе о своем путешествии.
   -- У вас есть этот рассказ? -- спросил Мануэль с большим любопытством.
   -- Да, -- ответил Жан. -- Если вы хотите, я переведу то место, которое относится к вам...
   -- Это мне доставит удовольствие, -- ответил комиссар, протягивая руку пассажирам пирог.
   В рассказе был отличный отзыв не только о Мануэле Ассомпсионе и его резиденции в Данако, но также и о Трушоне.
   Трушон основал плантацию на территории верхнего Ориноко лет 40 назад. До него индейцы были совершенно незнакомы с добыванием каучука, и только благодаря его указаниям это выгодное занятие сделалось доходной статьей этих отдаленных областей, причем индейцы использовались на плантациях в качестве рабочей силы.
   Мануэлю Ассомпсиону было 60 лет. Он имел еще вид человека, находящегося в расцвете сил; цвет лица его был смуглый, лицо смышленое, взгляд живой; он умел подчинить себе людей, главным образом индейцев, занятых на его плантации.
   Индейцы эти были марикитаросы, принадлежащие к одной из лучших рас Венесуэлы. Деревня, которая образовалась около плантации, была населена исключительно марикитаросами.
   Когда пассажиры приняли гостеприимное предложение комиссара, отдано было распоряжение немедленно приступить к исправлению аварии "Галлинетты". Для этого нужно было ее разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, чтобы законопатить дно. С работниками, которых комиссар давал на помощь Вальдесу, эту работу можно было закончить в два дня.
   Было семь часов утра. Погода стояла пасмурная, но не грозящая дождем. Температура была сносная и не превышала 27 o Цельсия.
   Путешественники направились к деревне, лежащей в полукилометре от левого берега, через густой лес.
   Впереди по широкой, хорошо содержащейся тропинке шли Мануэль Ассомпсион, Жак Хелло и Жан. За ними -- сержант Мартьяль и Герман Патерн.
   Комиссар по дороге заставлял путешественников любоваться богатыми продуктами плантации, раскинувшейся почти до самого берега реки, ее насаждениями манговых, лимонных деревьев, банановых, кокосовых пальм. Дальше тянулись поля, засаженные бананами, и вполне готовые к жатве поля маиса, маниоки, сахарного тростника, табака. Что касается каучуковых деревьев, то они составляли главную статью дохода.
   Мануэль повторял:
   -- Если ваш соотечественник вновь посетит нас, какую перемену он найдет на плантации Данако и в деревне, которая стала одной из самых крупных на этой территории!..
   -- Крупнее Эсмеральды? -- спросил Жак Хелло, называя имя одной из деревень, лежащих выше по течению.
   -- Без сомнения, -- ответил комиссар, -- так как этот маленький поселок почти покинут, тогда как Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда будете проходить мимо. К тому же марикитаросы -- трудолюбивые и смышленые индейцы. Вы сами можете заметить, что их хижины гораздо удобнее, чем хижины мапойосов и пиароанцев среднего Ориноко.
   -- Однако, -- возразил Жак Хелло, -- мы познакомились в Урбане с неким Мирабалем...
   -- Знаю, знаю! -- ответил Мануэль Ассомпсион. -- Это владелец дома в Тигре... Человек смышленый... Я слышал о нем много хорошего... Но его поместье никогда не сделается городом, Данако же, в которое мы в настоящий момент входим, когда-нибудь будет им.
   По-видимому, комиссар завидовал немного Мирабалю.
   "Вот куда забирается зависть!" -- подумал Жак Хелло.
   Впрочем, Мануэль Ассомпсион сказал о деревне, которой он, видимо, гордился, лишь правду. В это время Данако состояло из пятидесяти построек, которые уже нельзя было бы назвать хижинами.
   Эти постройки состояли из цилиндро-конического основания, оканчивающегося высокой крышей из пальмовых ветвей. Нижнее же основание представляло собой крепкий плетень, обмазанный глиной.
   В каждой хижине сделаны были две двери, одна напротив другой. Через них входят во внутреннее помещение, состоящее не из одной общей комнаты, а из двух, разделенных общим залом. Это уже был несомненный прогресс по сравнению с индейскими хижинами, предотвращающий смешение полов. Такой же прогресс замечался в этих хижинах и в отношении меблировки, которая, при всей грубости столов, скамеек, корзин, гамаков и т. п., свидетельствовала об известной потребности в удобствах.
   Проходя через деревню, путешественники могли наблюдать мужское и женское население Данако, так как женщины и дети не убежали при их приближении.
   Мужчины, довольно красивого типа, были крепкого и здорового телосложения, хотя и утратили несколько туземную оригинальность тех времен, когда их одежда состояла всего только из пояса. Точно так же и женщины довольствовались прежде простым домотканым передником, вышитым бусами и опоясанным на бедрах ниткой жемчуга. В настоящее время их костюм приближался к одежде метисов или цивилизованных индейцев. Более знатные индейцы носили нечто вроде мексиканского "пух"; что же касается женщин, то они не были бы женщинами, если бы не носили множества браслетов на руках и на ногах.
   Пройдя шагов сто по деревне, комиссар направил своих гостей влево. Через две минуты они остановились перед главным домом Данако.
   Пусть читатель представит себе двойную хижину или, вернее, две соединенных вместе хижины, высоко поднимающиеся над фундаментом, со множеством окон и дверей. Их плетневые стены окружены палисадом, образующим двор перед фасадом. По бокам дома, закрывая его тенью, стояли великолепные деревья, а еще дальше -- надворные постройки, где хранились полевые орудия и куда запирался скот.
   Приняты были гости в первой комнате одной из хижин, где находилась жена Мануэля Ассомпсиона -- метиска, происшедшая от брака бразильского индейца с негритянкой, и его два сына -- рослые ребята двадцати пяти и тридцати лет. Цвет лица у них был несколько белее, чем у отца и матери.
   Жак Хелло и его товарищи были встречены очень радушно. Так как вся семья комиссара понимала и говорила по-испански, то разговор завязался без затруднений.
   -- Прежде всего, -- обратился Мануэль к своей жене, -- так как "Галлинетта" будет исправляться два дня, сержант и его племянник будут жить здесь. Ты приготовишь им одну или две комнаты, как им удобнее.
   -- Две, если вам не трудно, -- ответил сержант Мартьяль.
   -- Две так две, -- заметил комиссар, -- и если господин Хелло и его друг хотят ночевать в нашем доме...
   -- Благодарю вас, -- ответил Герман Патерн. -- Наша пирога "Мориша" в исправности. Не желая причинять вам беспокойства, мы сегодня вечером вернемся на нее.
   -- Как вам угодно, -- сказал комиссар. -- Вы не стеснили бы нас, но мы не желаем стеснять и вас.
   Затем, обратившись к своим сыновьям, он сказал:
   -- Нужно будет послать несколько лучших наших слуг, чтобы они помогли экипажам лодок...
   -- Мы тоже поработаем с ними, -- ответил старший из сыновей.
   После завтрака, за которым было подано много дичи, фруктов и овощей, Мануэль стал расспрашивать своих гостей о цели их путешествия.
   До сих пор верхнее Ориноко посещалось лишь редкими купцами, которые направлялись в Кассиквиар, лежащий выше Данако. Дальше этого пункта плавание в коммерческих целях не практикуется, и только исследователи могли направляться к истокам реки.
   Комиссар поэтому был несколько изумлен, когда Жан сообщил ему причины, заставившие его предпринять это путешествие, к которому присоединились его два соотечественника.
   -- Так вы в поисках вашего отца?.. -- спросил он с волнением, которое передалось его сыновьям и жене.
   -- Да, и мы надеемся напасть на его следы в Санта-Жуане.
   -- Вы ничего не слышали о полковнике Керморе? -- спросил Жак Хелло Мануэля.
   -- Никогда при мне не произносили этого имени.
   -- Но двенадцать лет назад вы уже были в Данако? -- задал вопрос Герман Патерн.
   -- Нет... Мы тогда находились еще в Гуачапане и ничего не слышали о том, чтобы полковник Кермор был в этих местах.
   -- А между тем, -- сказал сержант Мартьяль, который понимал достаточно, чтобы принять участие в разговоре, -- между Сан-Фернандо и Санта-Жуаной ведь нет другого пути, кроме как по Ориноко...
   -- Это самый легкий и прямой путь, -- ответил Мануэль, -- и путешественник здесь в большей безопасности, чем в том случае, если он углубится в страну, где бродят индейцы. Если полковник Кермор направился к истокам реки, то он должен был подняться по реке так же, как и вы.
   Говоря таким образом, Мануэль Ассомпсион не производил, однако, впечатления, что он уверен в своих словах. И действительно, было странно, что полковник Кермор, направляясь в Санта-Жуану, не оставил за время своего плавания по Ориноко от Сан-Фернандо никаких следов.
   -- Скажите, пожалуйста, -- спросил комиссара Жак Хелло, -- вы посещали миссию?
   -- Нет, я вообще не ездил к востоку дальше устья Кассиквиара.
   -- Вам говорили когда-нибудь о Санта-Жуане?
   -- Да... как об учреждении, которое благодаря энергии его начальника процветает.
   -- Вы не знаете отца Эсперанте?
   -- Знаю... я видел его раз года три назад... Он спускался по реке по делам миссии и остановился на день в Данако.
   -- Каков он собой, этот миссионер?.. -- спросил сержант Мартьяль.
   Комиссар описал отца Эсперанте и нарисовал его портрет, который сходился с тем, что говорил о нем испанец Жиро, Таким образом, не было сомнений, что последний, как он и заявлял, действительно встретил миссионера в Каракасе.
   -- А со времени его пребывания в Данако, -- заметил Жан, -- вы не встречались больше с отцом Эсперанте?
   -- Нет, -- ответил Мануэль. -- Впрочем, несколько раз я узнавал от индейцев, которые приходили с востока, что Санта-Жуана с каждым годом расширяется.
   -- Я уверен, -- сказал Жак Хелло, -- что мы встретим хороший прием у отца Эсперанте...
   -- Можете в этом не сомневаться, -- заметил Мануэль, -- он отнесется к вам радушно.
   -- Ах, если бы он мог направить нас по следам моего отца! -- прибавил Жан.
   После полудня гости комиссара должны были осмотреть плантацию со всеми ее полями и насаждениями, с лесами, где сыновья Мануэля вели нескончаемую войну с воровками-обезьянами, и с лугами, на которых паслись стада.
   Было время сбора каучука, в этом году очень раннего. Обыкновенно он начинается в ноябре и продолжается до конца марта.
   Поэтому Мануэль сказал:
   -- Если это может вас интересовать, я покажу вам завтра, как добывается каучук.
   -- С удовольствием, -- ответил Герман Патерн.
   -- Для этого надо встать рано утром, -- заметил комиссар. -- Мои сборщики каучука начинают работу с рассветом...
   -- Мы не заставим их ждать, будьте спокойны, -- ответил Герман Патерн. -- Что ты скажешь, Жак?
   -- Я буду готов вовремя, -- обещал Жак Хелло. -- А вы, дорогой Жан?..
   -- Я не пропущу этого случая, -- отвечал Жан, -- и если дядюшка будет еще спать...
   -- Ты меня разбудишь, племянник, ты меня разбудишь, надеюсь! -- заметил сержант Мартьяль. -- Раз мы приехали в страну каучука, то мы по крайней мере должны узнать, как делают...
   -- ...резину, сержант, резину! -- воскликнул Герман Патерн.
   После прогулки, которая продолжалась все послеобеденное время, общество вернулось к дому комиссара.
   За ужином собрались к одному столу. Разговор шел главным образом о путешествии, о приключениях, случившихся со дня отъезда из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, который чуть не стоил путешественникам жизни.
   -- В самом деле, -- подтвердил Мануэль, -- эти чубаско ужасны. От них не избавлено и верхнее Ориноко. Что касается нашествия черепах, то нечего их бояться на этой территории, где нет песков, годных для несения яиц: эти животные встречаются здесь только одиночками.
   -- Не будем говорить о них худо! -- заметил Герман Патерн. -- Хорошо сваренный суп из черепах вещь превосходная! Только с одними этими животными да с жарким из обезьян -- кто поверит этому? -- можно быть сытым, поднимаясь по вашей реке!
   -- Совершенно верно, -- сказал комиссар. -- Но, возвращаясь к чубаско, должен предупредить вас, чтобы вы остерегались их. Выше Сан-Фернандо они так же неожиданны и так же сильны, как и ниже его. Лучше было бы, если бы вы не давали случая господину Хелло второй раз спасать вас, Жан!
   -- Ладно... ладно! -- сказал сержант Мартьяль, который не любил этой темы. -- За чубаско будут следить... будут следить, господин комиссар!
   Герман Патерн сказал:
   -- А наши спутники, о которых мы ничего не говорим господину Мануэлю? Разве мы уже забыли их?..
   -- В самом деле, -- прибавил Жан, -- они прекрасные товарищи... Мигуэль... и Фелипе... и Варинас...
   -- Кто такие эти люди, имена которых вы называете? -- заинтересовался комиссар.
   -- Три венесуэльца, с которыми мы совершили путешествие из Боливара в Сан-Фернандо.
   -- Путешественники? -- спросил Мануэль.
   -- Путешественники и ученые, -- объяснил Герман Патерн.
   -- А что же они знают, эти ученые?
   -- Вы лучше спросите, чего они не знают! -- заметил Жак Хелло.
   -- Чего же не знают они?
   -- Они не знают, Ориноко ли та река, которая протекает мимо вашей плантации...
   -- Как! -- воскликнул Мануэль. -- Они имеют смелость утверждать...
   -- Один из них, Фелипе, утверждает, что настоящим Ориноко является его приток Атабапо, другой, Варинас, -- что таковым является приток Гуавьяре...
   -- Вот наглость! -- воскликнул комиссар. -- Послушать их только!.. Ориноко не есть Ориноко!
   Мануэль Ассомпсион был вне себя. Его жена и оба сына разделяли его негодование. Их самолюбие было задето в самом дорогом для них: затронули их Ориноко, Великие Воды, как его называют на таманакском наречии.
   Пришлось объяснять, зачем Мигуэль и его два товарища поехали в Сан-Фернандо, какими исследованиями, сопровождаемыми, конечно, самыми бурными спорами, они должны были заниматься в настоящий момент.
   -- А этот... Мигуэль... Что он думает?.. -- спросил комиссар.
   -- Мигуэль утверждает, что река, по которой мы поднимались из Сан-Фернандо в Данако, есть действительно Ориноко, -- ответил Герман Патерн.
   -- И она вытекает из гор Паримы! -- громогласно подтвердил комиссар. -- Пусть же Мигуэль приезжает к нам. Он будет встречен радушно!.. Но пусть другие два не осмеливаются останавливаться у плантации, так как мы их бросим в реку. Они так наглотаются в ней воды, что убедятся в том, что она из Ориноко.
   Около 10 часов вечера Жак Хелло и его товарищ распрощались с семьей Ассомпсиона, с сержантом Мартьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу.
   Невольно мысль Жака Хелло остановилась на Жиро. Не могло быть сомнений, что этот испанец знал отца Эсперанте, что он встретил его в Каракасе или в другом месте, так как он описал его совершенно так же, как и Мануэль.
   Однако, с другой стороны, оставалось утверждение индейца барэ, что Жиро уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до Кариды. Несмотря на отрицание испанца, индеец остался при своем мнении. Иностранцы не так многочисленны на территории Южной Bенесуэлы, чтобы можно было смешать их. Это могло случиться по отношению к индейцу. Но возможно ли было это, когда речь шла об испанце, наружность которого так характерна?
   А если Жиро бывал в Кариде и, следовательно, в других деревнях или поселках, расположенных выше или ниже по реке, то почему он отрицал это?.. Какие причины могли заставлять его скрывать это?.. Чем могло это повредить ему в мнении тех, с кем он направлялся в миссию Санта-Жуана?
   В конце концов, барэ мог ошибиться. Если один человек говорит другому: "Я видел вас здесь", а этот другой говорит: "Вы не могли меня видеть, так как я никогда не бывал здесь", то ошибка, если она ж есть, скорее, должна быть приписана первому.
   И, однако, этот инцидент все же беспокоил Жака Хелло, не потому, чтобы он боялся за себя, но потому, что все относящееся к путешествию дочери полковника Кермора, все, что могло задержать его или воспрепятствовать успешному его окончанию, раздражало, беспокоило, смущало Жака больше, чем он того хотел.
   В эту ночь он заснул очень поздно, и утром, когда солнце уже поднималось над горизонтом, Герману Патерну пришлось разбудить его дружеским шлепком.
  

Глава четвертая.
ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ МАНУЭЛЯ АССОМПСИОНА

   Нужно ли подчеркивать то, что испытывал Жак Хелло с того дня, когда Жан уступил место Жанне, с того дня, когда дочь полковника Кермора, спасенная из вод Ориноко, не могла больше прятаться под маской племянника сержанта Мартьяля?
   Что испытываемые Жаком чувства были замечены Жанной, которая в свои 22 года могла в платье мальчика казаться семнадцатилетней девочкой, это объясняется вполне естественно.
   К тому же Герман Патерн, который ничего не понимал в этих вещах, если верить его товарищу, тоже очень хорошо замечал, какие перемены происходили в сердце Жака Хелло. И если бы Герман Патерн сказал ему: "Жак, ты любишь Жанну Кермор", можно было бы ручаться, что Жак ответит: "Мой бедный друг, ты ничего не понимаешь в этих вещах!"
   И Герман Патерн ждал только случая, чтобы выразить ему свое мнение по этому поводу, хотя бы для того, чтобы в своем лице реабилитировать ботаников, натуралистов и других ученых на "ист", которые совсем уж не так чужды самым нежным человеческим чувствам, как думают в этом прозаическом мире.
   Что касается сержанта Мартьяля, то, когда он думал об этих событиях, о своем открытом секрете и о всех своих предосторожностях, оказавшихся тщетными благодаря этому проклятому чубаско, о своем потерянном положении дядюшки Жана Кермора, который был даже не его племянницей, -- каким мыслям предавался он тогда?
   В сущности, он был ужасно зол, -- зол на самого себя, на всех, Жан не должен был падать в реку во время грозы... Он сам должен был броситься в реку, чтобы другой не мог вытащить его... Жак Хелло не должен был оказывать ему помощь... Разве это касалось его? И, однако, он хорошо сделал, потому что без него... он... нет... она... непременно погибла бы... Правда, можно было надеяться, что дело не пойдет дальше. Секрет оставался все же секретом... Наблюдая за сдержанным поведением спасителя Жанны, сержант Мартьяль не замечал ничего подозрительного... и полковник, когда он встретится с ним, не сможет ни в чем упрекнуть его...
   Рано утром сержант Мартьяль был разбужен Жаном, которого уже ждали Мануэль и его сыновья.
   Почти тотчас же подошли и оба француза, высадившиеся на берег на четверть часа раньше.
   После взаимных утренних приветствий Жак Хелло объявил, что исправление "Галлинетты" продвигается и что пирога будет готова к плаванию завтра же.
   Затем все общество направилось в поле, где сборщики каучука уже были в сборе.
   В сущности, эти поля представляют собой скорее леса, в которых деревья отмечаются зарубками, как во время вырубки. Впрочем, здесь нужно было не рубить их, а только снять с них кору и затем "выдоить" их, как выражаются о молочных деревьях в Южном полушарии.
   Мануэль, сопровождаемый своими гостями, вошел в каучуковый лес, где сборщики приступали к своей работе.
   Самым любопытным из гостей, который больше всех интересовался этой операцией как ботаник, оказался -- кто бы удивился этому? -- Герман Патерн. Он захотел наблюдать за работой во всех ее деталях, и комиссар спешил отвечать на все его вопросы.
   Операция была самая простая.
   Прежде всего каждый сборщик, имея в своем распоряжении площадь в сто деревьев, рассекал на них острым топориком кору.
   -- Количество надрезов ограничено? -- спросил Герман Патерн.
   -- Да, их бывает от четырех до двенадцати, смотря по толщине дерева, -- ответил Мануэль, -- и нужно, чтобы эти надрезы были сделаны очень тщательно, чтобы не прорезать кору глубже, чем нужно.
   -- В таком случае, -- заметил Герман Патерн, -- это не ампутация, а только кровопускание.
   Как только были сделаны надрезы, из них потекла жидкость, которая, стекая вдоль ствола, собиралась в маленький горшок, поставленный таким образом, чтобы ни одна капля не миновала его.
   -- А сколько времени продолжается течь? -- спросил Герман Патерн.
   -- От шести до семи дней, -- ответил Мануэль.
   Часть утра Жак Хелло и его спутники прогуливались по плантации, глядя, как сборщики надрезывали деревья. Таким образом подвергнуто было этой операции 700 деревьев, которые обещали богатую добычу каучука.
   В жилище вернулись лишь к завтраку, которому проголодавшиеся гости оказали должную честь.
   Оба сына Мануэля устроили в соседнем лесу охоту, и приготовленная их матерью дичь была превосходна. Великолепной оказалась также рыба, которую два негра выудили и убили стрелами у берегов Ориноко. Чрезвычайно вкусны были фрукты и овощи плантации, и среди них ананасы, которые уродились в этом году в громадном количестве.
   Любопытство Германа Патерна не было, однако, удовлетворено тем, что он присутствовал при начале сбора каучука и видел, как делаются надрезы. Он попросил Мануэля объяснить ему, каким образом продолжается операция.
   -- Если бы вы остались несколько дней в Данако, -- ответил комиссар, -- вы бы увидели прежде всего следующее: первые часы после надрезов каучук течет довольно медленно; прежде чем из деревьев вытечет жидкость, проходит неделя.
   -- Таким образом, весь этот каучук вы соберете лишь через восемь дней?
   -- Нет. Сегодня вечером каждый из сборщиков принесет все, что даст сегодняшний день. Затем они приступят к копчению, которое необходимо для получения сгущенного каучука. Разлив жидкость на доски, ее подвергают действию густого дыма горящего сырого дерева. Тогда образуется первый сгущенный слой, за которым, по мере наливания жидкости, образуется второй. Таким образом приготовляется нечто вроде каучукового хлеба, который может уже идти в продажу и в производство.
   -- А до прибытия сюда нашего соотечественника Трушона, -- спросил Жак Хелло, -- индейцы ничего не знали об этом производстве, не правда ли?
   -- Ничего или почти ничего, -- ответил комиссар. -- Они не подозревали даже ценности этого продукта. И никто, конечно, не мог предвидеть, какого значения для торговли и промышленности достигнет это производство. Трушон, поселившийся сначала в Сан-Фернандо, потом в Эсмеральде, показал индейцам способ эксплуатации этого продукта, может быть, самого важного в этой части Америки, и стал пользоваться их услугами для работ.
   В течение дня, после нескольких часов отдыха, комиссар предложил своим гостям пойти к маленькому порту, где шли работы по исправлению пироги. Он лично хотел узнать, как идет дело.
   Все общество спустилось к берегу, идя через плантации и слушая Мануэля, который рассказывал о своем имении.
   Когда прибыли в порт, "Галлинетта" была уже совершенно исправлена, и ее собирались спускать на воду, где "Мориша" качалась на своей чалке.
   Вальдес и Паршаль с помощью гребцов и негров отлично справились с работой. Комиссар остался очень доволен. Обе пироги показались ему вполне пригодными для оставшейся части путешествия.
   Оставалось только стащить "Галлинетту" на воду, поставить на нее плетенку, установить мачту и погрузить багаж. В тот же вечер Жан и сержант Мартьяль могли опять водвориться в ней на жительство, а на следующее утро, с рассветом, предстояло пуститься в дальнейшее плавание.
   В этот момент солнце закатывалось в багровом тумане, предвещавшем западный ветер. Это было благоприятное обстоятельство, которым следовало воспользоваться.
   В то время как гребцы и слуги комиссара приготовлялись к спуску "Галлинетты", Мануэль Ассомпсион, его сыновья и пассажиры пирог прогуливались вдоль берега.
   Среди гребцов, занятых этой работой, комиссар обратил внимание на Жиро, который отличался от остальных.
   -- Кто этот человек? -- спросил он.
   -- Один из гребцов "Галлинетты", -- ответил Жак Хелло.
   -- Он не индеец?
   -- Нет, испанец.
   -- Где вы наняли его?
   -- В Сан-Фернандо.
   -- Он по ремеслу лодочник Ориноко?
   -- Нет, не постоянный. Но нам не хватало гребца, а этот испанец, желавший добраться до Санта-Жуаны, предложил свои услуги; Вальдес и взял его.
   Жиро заметил, что говорят о нем, и, продолжая принимать участие в работе, внимательно прислушивался к разговору.
   Жак Хелло предложил тогда комиссару следующий вопрос, пришедший ему в голову:
   -- Вы знаете этого человека?
   -- Нет, -- ответил Мануэль. -- Разве он уже бывал на верхнем Ориноко?
   -- Индеец барэ говорит, что встретил его в Кариде, хотя Жиро утверждает, что никогда там не был.
   -- Я вижу его в первый раз в жизни, -- продолжал комиссар. -- Если я обратил на него внимание, то лишь потому, что его невозможно смешать с индейцем. Вы говорите, что он направляется в Санта-Жуану?
   -- Он желает, по-видимому, поступить на службу в миссию, так как он уже был раньше послушником. Если верить ему, то он знает отца Эеперанте; он видел будто бы его в Каракасе лет двенадцать назад, и это, должно быть, верно, так как он описал нам этого миссионера так же, как и вы.
   -- В конце концов, -- заметил Мануэль, -- не все ли равно, раз этот человек хороший лодочник? Только в этом краю надо остерегаться всяких авантюристов, которые являются неизвестно откуда... и направляются неизвестно куда...
   -- Я приму к сведению ваш совет, -- ответил Жак Хелло, -- и буду все время следить за этим испанцем...
   Слышал ли Жиро то, что говорили о нем?.. Во всяком случае, он не подал виду, хотя его глаза, как он ни старался скрыть это, несколько раз зажигались беспокойным огнем. Затем, несмотря на то, что путешественники о нем уже не говорили и направлялись к стоявшей рядом с "Моришей" "Галлинетте", он продолжал незаметно прислушиваться.
   Разговор в это время коснулся необходимости иметь пироги в полной исправности для плавания в верховье реки, где течение очень быстрое, и Мануэль настаивал на этом.
   -- Вы встретите еще пороги, -- сказал он, -- они менее длинны, преодолеть их не так трудно, как у Апуре и Мэпюра, но, во всяком случае, это будет стоить больших хлопот. Может быть, вам придется даже перетаскивать пироги через рифы, а этого достаточно, чтобы привести их в негодность, если они не отличаются большой прочностью. Я вижу, что пирогу сержанта Мартьяля исправили как следует, и думаю о том, осмотрели ли и вашу пирогу, господин Хелло?..
   -- Не беспокойтесь, я приказал это сделать. Паршаль убедился, что "Мориша" имеет вполне исправное дно. Мы можем надеяться, что наши обе пироги смогут справиться с порогами и с чубаско, которые, как вы сказали, так же страшны на верховьях, как и в низовьях реки...
   -- Да, это правда, -- ответил комиссар. -- Без предосторожностей, с гребцами, не знающими реки, трудно избежать этой опасности. Впрочем, она -- не главная...
   -- А какая же есть еще? -- спросил сержант Мартьяль, взволновавшись.
   -- Опасность встретить индейцев, которые бродят вдоль этих берегов.
   -- Вы говорите о гуахарибосах? -- спросил Жан.
   -- Нет, мое дорогое дитя, -- ответил, улыбнувшись, комиссар, -- эти индейцы -- безобидные люди. Я знаю, что когда-то они считались опасными. В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, в то время, когда полковник Кермор поднимался по Ориноко, им приписывали разрушение нескольких деревень и избиение их жителей...
   -- Моему отцу, может быть, пришлось защищаться от нападения гуахарибосов! -- воскликнул Жан. -- Не попал ли он им в руки?
   -- Нет... нет... -- поспешил ответить Жак Хелло. -- Никогда, конечно, Мануэль не слыхал...
   -- Никогда, господин Хелло, никогда, мое дорогое дитя! Я повторяю вам: ваш отец не мог стать жертвой этих индейцев, так как они уже лет пятнадцать не заслуживают такой дурной репутации...
   -- Вы имели с ними дело, господин Мануэль? -- спросил Герман Патерн.
   -- Да, несколько раз. И я мог убедиться, что Шаффаньон говорил правду, когда при своем возвращении он описал мне этих индейцев в виде довольно несчастных существ маленького роста, слабых, очень боязливых и, в общем, совсем неопасных. Поэтому я не скажу: "Берегитесь гуахарибосов", но я скажу: "Берегитесь всяких авантюристов, которые посещают эти саванны... Берегитесь этих, способных на всякое преступление разбойников, от которых правительство должно было бы очистить территорию, выслав против них свою армию!"
   -- Один вопрос, -- заметил Герман Патерн. -- То, что опасно для путешественников, не должно ли быть опасным также и для плантаций и их собственников?..
   -- Разумеется! Вот почему в Данако мои сыновья, слуги и я постоянно находимся начеку. Если бы эти бандиты подошли к плантации, они были бы замечены и не застали бы нас врасплох; их встретили бы ружейными выстрелами, и мы отбили бы у них охоту к новому посещению. К тому же в Данако, как они знают, марикитаросы не боязливы, и они не решились бы напасть на нас. Что же касается путешественников, которые плывут по реке, то они должны быть крайне осторожны, так как берега ненадежны.
   -- В самом деле, -- ответил Жак Хелло, -- нас предупредили, что многочисленная шайка квивасов бродит по этой территории.
   -- К несчастью, да! -- ответил комиссар.
   -- Говорят даже, что у них начальником состоит беглый каторжник.
   -- Да... Это ужасный человек!
   -- Вот уже несколько раз, -- заметил сержант Мартьяль, -- мы слышим об этом каторжнике, который, как говорят, бежал из Кайенны...
   -- Из Кайенны... это правда.
   -- Что же, это француз? -- спросил Жак Хелло.
   -- Нет, испанец, который был осужден во Франции, -- сказал Мануэль.
   -- Как его зовут?..
   -- Альфаниз.
   -- Альфаниз?.. Может быть, это вымышленное имя? -- заметил Герман Патерн.
   -- По-видимому, это его настоящее имя.
   Если бы Жак Хелло посмотрел на Жиро в этот момент, он, конечно, заметил бы, как передернулось его лицо. Испанец шел мелкими шажками вдоль берега, приближаясь к группе, чтобы лучше расслышать разговор, и собирая в то же время различные предметы, разбросанные по песку.
   Но Жак Хелло повернулся в другую сторону, услышав неожиданное восклицание.
   -- Альфаниз?.. -- воскликнул сержант Мартьяль, обращаясь к комиссару. -- Вы сказали: Альфаниз?..
   -- Да, Альфаниз...
   -- Ну... вы правы... Это не вымышленное имя... Это действительно имя этого негодяя...
   -- Вы знаете Альфаниза? -- спросил Жак Хелло, очень удивленный этим замечанием.
   -- Еще бы не знаю! Говори, Жан, расскажи им, откуда мы знаем его!.. Я запутаюсь на своем плохом испанском языке, и комиссар не сможет меня понять.
   Жан рассказал тогда следующую историю, которую он слышал от сержанта Мартьяля, -- историю, которую старый солдат не раз напоминал ему, когда у себя дома, в Шантенэ, они оба говорили о полковнике Керморе.
   В 1871 году, незадолго до окончания войны, когда полковник командовал одним из пехотных полков, ему пришлось выступить свидетелем по двойному судебному делу: о воровстве и об измене.
   Этим вором был не кто иной, как испанец Альфаниз. Изменник, будучи шпионом пруссаков, прибегал в то же время к воровству при содействии одного писаря, который избег суда благодаря самоубийству.
   Когда проделки Альфаниза были открыты, он успел убежать, и схватить его не удалось. Только случайно его арестовали два года спустя, в 1873 году, приблизительно за шесть месяцев до исчезновения полковника Кермора.
   Привлеченный к суду Нижнелуарского округа и обвиненный показаниями полковника, он был осужден на вечные каторжные работы. Альфаниз сохранил страшную ненависть к полковнику Кермору, -- ненависть, которая сопровождалась самыми ужасными угрозами.
   Испанец был отправлен в Кайенну, откуда бежал в начале 1892 года с тремя своими товарищами, после 19 лет заключения. Так как ему было 23 года, когда он был осужден, то ко времени побега ему было 42 года. Считая его очень опасным преступником, французские власти поставили на ноги своих агентов, чтобы напасть на его след. Это оказалось бесполезным. Альфанизу удалось покинуть Гвиану, а среди обширных, едва населенных территорий в огромных льяносах Венесуэлы как было найти следы этого бежавшего каторжника?!
   Все, что узнала администрация, -- и в чем венесуэльская полиция была уверена, -- это то, что каторжник стал во главе шайки квивасов, которые, будучи выгнаны из Колумбии, перенесли свою деятельность на правый берег Ориноко.
   Лишившись своего начальника со смертью негра Саррапиа, эти индейцы, самые опасные из всех туземцев, собрались под командой Альфаниза. Действительно, грабежи и убийства, совершенные за последние годы в южных провинциях республики, могли быть приписаны только его шайке.
   Таким образом, Альфаниз бродил по тем самым территориям, где Жанна Кермор и сержант Мартьяль искали полковника. Не могло быть сомнений, что каторжник не пощадил бы своего обвинителя, если бы он попал в его руки. Это было новое испытание для молодой девушки, и она не могла удержаться от слез при мысли, что преступник, сосланный в Кайенну и смертельно ненавидящий за это ее отца, бежал.
   Жак Хелло и Мануэль успокоили, однако, девушку. Каким образом мог Альфаниз открыть местопребывание полковника Кермора, местопребывание, которого не удалось узнать после стольких расспросов? Нет... нечего было опасаться, чтобы он мог попасть в его руки.
   Во всяком случае, надо было продолжать поиски, не позволяя себе ни малейшего промедления и не отступая ни перед какими препятствиями.
   К тому же все уже было почти готово к отправлению. Гребцы Вальдеса, считая и Жиро, были заняты погрузкой "Галлинетты", которая могла пуститься в дорогу на другой же день.
   Мануэль заставил своих гостей провести последний вечер у него.
   После ужина разговор завязался снова. Всякий принимал к сведению советы комиссара, в особенности касающиеся мер предосторожности на пирогах.
   Наконец, когда настал час уходить, семья Ассомпсиона проводила пассажиров до набережной.
   Здесь попрощались, в последний раз пожали друг другу руки, обещали вновь увидеться по возвращении, и Мануэль не забыл сказать:
   -- Кстати, господин Хелло, и вы также, господин Патерн, -- когда вы вернетесь к вашим товарищам, которых вы оставили в Сан-Фернандо, передайте мой привет Мигуэлю! Что же касается его двух друзей, то им передайте мое проклятие. И да здравствует Ориноко! Единственное!.. Настоящее!.. То, которое протекает у Данако и орошает берега моего имения.
  

Глава пятая.
БЫКИ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ УГРИ

   Итак, плавание по верхнему течению реки возобновилось. Путешественники продолжали надеяться на успешное окончание экспедиции. Они спешили прибыть в миссию Санта-Жуана, получить от отца Эсперанте верные указания и надеялись избежать встречи с шайкой Альфаниза, которая могла бы совершенно погубить экспедицию.
   В это утро, почти в час отправления, Жанна Кермор, оставшись наедине с Жаком Хелло, сказала ему:
   -- Хелло, вы не только спасли мне жизнь, но захотели еще присоединить свои усилия к моим. Моя душа полна благодарности... Я не знаю, чем я смогу отплатить вам...
   -- Не будем говорить о благодарности, -- ответил Хелло. -- Такие услути являются обязанностью, и эту обязанность ничто не помешает мне выполнить до конца.
   -- Нам, может быть, грозят большие опасности.
   -- Нет, надеюсь! К тому же это лишнее основание, чтобы я не покидал дочери Кермора... Я... чтоб я покинул вас!.. -- прибавил он, взглянув на молодую девушку так, что она опустила глаза. -- Это именно вы хотели сказать мне?..
   -- Да... я хотела... я должна была... я не могу злоупотреблять вашей добротой... Я отправилась в это далекое путешествие одна... Вы случайно встретились на моем пути, и я этому рада... Но...
   -- ...но ваша пирога ждет вас, сударыня, как моя ждет меня, и они пойдут вместе к одной и той же цели... Я принял это решение, зная, на что я иду. А что я раз решил, то делаю до конца... Если единственная причина, из-за которой вы не хотите, чтобы я продолжал это плавание, -- опасности, о которых вы говорите...
   -- Жак, -- ответила поспешно Жанна Кермор, -- какие другие причины могут быть у меня?..
   -- В таком случае... Жан!.. Мой дорогой Жан... как я должен вас называть!.. Не будем больше говорить о разлуке... И -- в путь!
   Сильно билось сердце у "дорогого Жана", когда он садился на "Галлинетту"! А когда Жак Хелло вернулся к своему другу, то последний с улыбкой сказал ему:
   -- Держу пари, что дочь Кермора благодарила тебя за все, что ты сделал для нее, и просила тебя больше не делать этого...
   -- Я отказался!.. -- воскликнул Жак Хелло. -- Я никогда не покину ее!
   -- Еще бы! -- ответил просто Герман Патерн, хлопнув своего приятеля по плечу.
   Что эта последняя часть путешествия должна была доставить пассажирам обеих пирог большие трудности, это было не только возможно, но даже вероятно. Во всяком случае, жаловаться сейчас было нечего. Западный ветер держался крепко, и пироги под парусами довольно быстро поднимались вверх по течению реки.
   В этот день, пройдя мимо нескольких островов, на которых ветер гнул высокие деревья, пироги достигли к вечеру остров Байанона, лежащий у изгиба реки. Так как, благодаря щедрости Мануэля Ассомпсиона и его сыновей, провизии было множество, то охотиться не пришлось. И так как ночь была лунная, то Паршаль и Вальдес предложили сделать стоянку лишь на следующий день.
   -- Если река свободна от рифов и скал, -- ответил Жак Хелло, -- и если вы не боитесь попасть на какие-нибудь камни, то, пожалуй...
   -- Нет, -- сказал Вальдес, -- надо воспользоваться хорошей погодой, чтобы подняться как можно выше. Редко бывает, чтобы в эту пору погода оказывалась такой благоприятной.
   Предложение было разумно. Его приняли, и пироги не причаливали.
   Ночь прошла без приключений, хотя и без того неширокое русло в 350 метров, часто суживалось благодаря островам, в особенности у устья Рио-Гуанами, притока с правой стороны.
   Утром "Галлинетта" и "Моршпа" очутились у острова Тембладор, где Шаффаньон познакомился с гостеприимным негром по имени Рикардо. Но этого негра, который в то время числился комиссаром Кунукунумы и Кассиквиара, двух важных притоков с правой и левой стороны, не было больше в этой резиденции.
   Между тем пассажиры ожидали встретить его здесь, на острове Тембладор, так как Жан говорил о нем, основываясь на своем путеводителе.
   -- Я очень жалею, что этого Рикардо нет здесь, -- заметил Жак Хелло. -- Может быть, мы узнали бы от него, не показывался ли в окрестностях реки Альфаниз.
   Обратившись к испанцу, он спросил:
   -- Жиро, за время вашего пребывания в Сан-Фернандо вы слышали что-нибудь о беглых каторжниках из Кайенны и о шайке индейцев, которая присоединилась к ним?..
   -- Да, -- ответил испанец.
   -- Их местопребыванием считали провинцию верхнего Ориноко?
   -- Об этом я не слышал... Говорили об отряде индейцев-квивасов...
   -- Это именно они и есть, Жиро, и во главе их стоит каторжник Альфаниз.
   -- В первый раз слышу это имя, -- заявил испанец. -- Во всяком случае, нам нечего опасаться встречи с квивасами, так как, судя по тому, что говорилось о них, они направились в Колумбию, откуда были изгнаны. А раз это так, то их не может быть на Ориноко.
   Возможно, что Жиро и был осведомлен об этом, когда говорил, что квивасы направились в льяносы Колумбии, к северу. Как бы там ни было, путешественники не забывали советов Мануэля Ассомпсиона и держались настороже.
   День прошел спокойно. Плавание продолжалось при наилучших условиях. Пироги шли от острова к острову.
   Вечером они стали на ночевку у оконечности острова Карича.
   Так как ветер стих, то лучше было заночевать, чем идти в темноте на шестах.
   Во время прогулки по острову Жак Хелло и сержант Мартьяль убили в ветвях церкопии одного "ленивца", питающегося листьями этого растения. Затем, возвращаясь, у устья Рио-Каричи, в тот момент, когда пара двуутробок ловила рыбу, путешественники сделали два выстрела, очень удачные, но не особенно производительные. Питаясь рыбой, эти двуутробки имеют твердое и невкусное мясо, которое индейцы не едят. Заменить, таким образом, обезьян, которые даже для европейских желудков являются лакомством, они не могут.
   Впрочем, двуутробки были охотно приняты Германом Патерном, который с помощью Паршаля занялся обдиранием с них кож для своей коллекции.
   Что касается "ленивца", питающегося лишь растениями, то его положили на всю ночь в яму, наполненную раскаленными камнями. Пассажиры рассчитывали полакомиться им на второй день за завтраком, а если бы его мясо слишком пахло дымом, то оно нашло бы все же любителей среди гребцов пирог. Вообще индейцы были неприхотливы, и в этот же вечер, когда один из них принес несколько дюжин земляных червей, длиной около 30 сантиметров, они разрезали их на куски, сварили с какими-то травами и потом самым добросовестным образом лакомились ими.
   На следующее утро путешественники спешно отправились в дальнейший путь, чтобы воспользоваться довольно свежим утренним ветром. С того места, где стояли пироги, виднелась высокая горная цепь, которая тянулась за лесом вдоль правого берега до горизонта. Это была цепь Дундо, от которой путешественники находились еще в нескольких днях пути, -- одна из самых значительных горных цепей этой области.
   Двадцать четыре часа спустя, после утомительного дня с перемежающимся ветром, со страшными ливнями и короткими промежутками ясной погоды, Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у Пьедра-Пинтады.
   Не следует смешивать эту "раскрашенную гору" с той, которую путешественники видели выше, у Сан-Фернандо. Если она и называется так, то потому, что скалы на левом берегу так же, как и у той горы, носят на себе следы иероглифов и фигур. Благодаря довольно уже значительной убыли воды эти знаки ясно выделялись у основания скал, и Герман Патерн мог хорошо их рассмотреть.
   Впрочем, Шаффаньон, как он и свидетельствует об этом в описании своего путешествия, уже сделал это.
   Нужно, однако, заметить, что соотечественник Германа Патерна исследовал эту часть Ориноко во второй половине ноября, тогда как наши путешественники находились здесь во второй половине октября. Разница в один месяц выражается в этой местности, где сухое время года резко сменяется дождливым, довольно значительными климатическими колебаниями.
   Уровень реки, таким образом, был в это время несколько выше, чем он бывает несколькими неделями позже, и это обстоятельство должно было благоприятствовать плаванию обеих пирог, так как главное, препятствие в этом отношении и создает именно мелководье.
   В тот же вечер лодки остановились у устья Кунукунумы, одного из главных притоков с правой стороны. Герман Патерн не стал, однако, говорить за и против этого притока, как он сделал это относительно Вентуари, хотя и мог бы повторить то же самое с не меньшим успехом.
   -- К чему? -- заметил он. -- Все равно Варинаса и Фелипе нет с нами, и спор завянет.
   Может быть, при иных обстоятельствах Жак Хелло, ввиду данного ему поручения, и последовал бы примеру своего соотечественника, который до него поднимался по Ориноко. Может быть, он сел бы с Паршалем в шлюпку "Мориша". Может быть, по примеру Шаффаньона он обследовал бы Кунукунуму дней в пять-шесть. Может быть, наконец, он возобновил бы отношения с кептэном и его семьей, которого посетил и сфотографировал французский путешественник...
   Но -- надо признаться в этом -- инструкции министра были принесены в жертву иной цели, которая увлекала Жака Хелло до Санта-Жуаны. Он спешил туда и был бы неделикатен, если бы задержал Жанну Кермор, стремившуюся исполнить свою дочернюю обязанность.
   Иногда -- не для того, чтобы упрекнуть его, а "по долгу службы" -- Герман Патерн говорил ему два-три слова о забытой им первоначальной цели путешествия.
   -- Хорошо... хорошо! -- отвечал Жак Хелло. -- То, что упущено нами теперь, мы сделаем на обратном пути...
   -- Когда же?
   -- Когда будем возвращаться, черт возьми!.. Неужели ты думаешь, что мы не вернемся?..
   -- Я?.. Я ничего не знаю об этом!.. Кто знает, куда мы идем!.. Кто знает, что там случится!.. Предположим, что мы не найдем полковника Кермора...
   -- Ну, тогда, Герман, и настанет время подумать о том, чтобы спуститься по реке.
   -- С дочерью Кермора?
   -- Конечно!
   -- А предположим, что наши поиски достигнут цели... что полковник Кермор будет найден... что его дочь, как это вполне вероятно, захочет остаться с ним... Ты решишься тогда вернуться?..
   -- Вернуться? -- ответил Жак Хелло тоном человека, которого этот вопрос смущает.
   -- Да, вернуться одному... со иной, конечно...
   -- Ну разумеется, Герман!..
   -- А я не верю твоему "разумеется", Жак!
   -- Ты с ума сошел!
   -- Пусть, но ты... ты влюблен, -- это тоже особый вид сумасшествия... и притом неизлечимого.
   -- Опять?.. Опять ты говоришь о вещах, в которых...
   -- ...в которых я ни чуточки не понимаю? Это уже известно!.. Но послушай, Жак... Между нами говоря... если я ничего не понимаю, то я вижу... и я не знаю, зачем ты пробуешь скрыть свое чувство, которое ничего общего не имеет с твоей научной экспедицией... и которое я к тому же нахожу вполне естественным?
   -- Ну, так да, мой друг! -- ответил Жак Хелло прерывающимся от волнения голосом. -- Да!.. Я люблю эту отважную девушку. Разве удивительно, что моя симпатия к ней превратилась... Ну да!.. Я люблю ее!.. Я не покину ее!.. Что будет с этим чувством, которое захватило меня целиком? Я не знаю, как это кончится!
   -- Хорошо кончится! -- ответил Герман Патерн. Он не счел нужным что-либо прибавлять к этим двум, может быть, слишком самоуверенным словам, за которые его друг пожал ему руку крепче, чем когда-либо.
   Из всего этого вытекало, что если течение Кунукунумы и не было обследовано, то было так же сомнительно, чтобы это было сделано и при возвращении пирог. Между тем Кунукунума заслуживала этого, так как она протекает по живописной и богатой местности. Что касается ее устья, то оно имело здесь меньше двухсот метров ширины.
   Итак, на другой день "Галлинетта" и "Мориша" отправились в дальнейший путь. И то, что не было сделано для Кунукунумы, не было также сделано и для Кассиквиара, мимо устья которого прошли в это утро.
   Между тем дело касалось одного из важнейших притоков великой реки. Вода, которую он вливает в Ориноко через свое устье на левом берегу, течет со склонов бассейна Амазонки. Это установил Гумбольдт, а еще раньше исследователь Солано убедился, что между обоими бассейнами существует связь через Рио-Негро и Кассиквиар.
   Действительно, около 1725 года португальский капитан Мораэс, продолжив свое плавание по Рио-Негро за Сан-Габриель, у устья Гуаира, а затем по Гуаиру до Сан-Карлоса, спустился отсюда по Кассиквиару в Ориноко, пройдя, таким образом, венесуэльско-бразильскую область.
   Без сомнения, Кассиквиар стоил исследования, хотя его ширина в этом месте не превосходит 40 метров. Однако пироги продолжали свое плавание вверх по реке.
   В этой части Ориноко правый берег реки очень крутой. Не говоря о цепи Дундо, которая выделяется на горизонте, покрытая непроходимыми лесами, горы Гуарако образуют высокий крутой берег, с которого открывается широкий вид на льяносы левого берега, изборожденные капризным и извилистым течением Кассиквиара.
   Пироги шли при слабом ветре, с трудом иногда преодолевая течение. Незадолго до полудня Жан указал на низкое, густое облако, которое ползло по саванне.
   Парша ль и Вальдес присмотрелись к этому облаку, которое развертывалось все шире, набегая ближе и ближе на правый берег. Жиро, стоя на носу "Галлинетты", тоже глядел в эту сторону, стараясь понять причину такого явления.
   -- Это облако пыли, -- сказал Вальдес.
   К такому мнению присоединился и Паршаль.
   -- Кто может поднимать эту пыль? -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Вероятно, какой-нибудь движущийся отряд, -- ответил Паршаль.
   -- В таком случае он должен быть многочислен, -- заметил Герман Патерн.
   -- Конечно, -- ответил Вальдес.
   Облако, находившееся на расстоянии 200 метров от берега, быстро приближалось. Иногда оно разрывалось, и в просветах можно было, казалось, разглядеть какие-то красноватые движущиеся массы.
   -- Неужели это шайка квивасов? -- воскликнул Жак Хелло.
   -- В таком случае, -- сказал Паршаль, -- лучше отвести, из предосторожности, лодки к другому берегу.
   -- Да, из предосторожности следует это сделать, -- сказал Bальдес, -- и притом не теряя ни минуты.
   Соответствующее распоряжение было отдано.
   Убрали паруса, которые стеснили бы движение лодок при их движении наискось реки , и гребцы, налегая на шесты, двинули пироги к левому берегу.
   Жиро, внимательно рассмотрев облако пыли, тоже присоединился к гребцам, не выказав ни малейшего смущения.
   Но если испанец не беспокоился, то путешественники имели к тому все основания, раз им действительно предстояла встреча с Альфанизом и его шайкой. Со стороны этих бандитов нельзя было ждать никакой пощады. К счастью, так как у них, по-видимому, не было лодок, то пироги, держась у левого берега, оказывались сейчас в безопасности от их нападения.
   Достигнув левого берега, Вальдес и Паршаль причалили. Здесь, приготовив ружья, пассажиры стали выжидать, готовые к защите.
   Ширина Ориноко в триста метров не превосходила дальнобойности карабинов.
   Ждать пришлось недолго.
   Пыльное облако находилось уже всего в двадцати шагах от реки. Из него раздались крики, вернее, мычания, относительно которых ошибиться было невозможно.
   -- Ну! Бояться нечего!.. Это всего только стадо быков! -- воскликнул Вальдес.
   -- Вальдес прав, -- прибавил Паршаль. -- Эту пыль поднимает стадо в несколько тысяч голов...
   -- Оно производит ужаснейший шум! -- заметил сержант Мартьяль.
   Этот шум производили мчавшие быки.
   Жан, которого Жак Хелло уговорил скрыться в каюте "Галлинетты", вышел теперь из нее, заинтересованный зрелищем переправы стада через Ориноко.
   Эти переходы быков на территории Венесуэлы весьма часты. Собственники скота вынуждены считаться с требованиями сухого и влажного времен года. Когда ощущается недостаток травы на высоких местах, то приходится выбирать для пастбищ низкие равнины у берегов рек, выискивая главным образом такие низины, где благодаря наводнению трава достигает невероятного роста. На всем протяжении этих низин трава доставляет животным превосходную и обильную пищу.
   Таким образом, погонщики должны перегонять стада, и когда на пути попадается река, то животные переплывают ее.
   Жаку Хелло и его товарищам, не имевшим никаких оснований опасаться этого тысячного сборища жвачных, предстояло интересное зрелище.
   Дойдя до берега, быки остановились. Поднялось ужасное смятение, так как последние ряды толкали первые, а те боялись броситься в реку.
   Увлек их в воду ехавший впереди "кабэстеро".
   -- Это "капитан плавания", -- сказал Вальдес. -- Он бросится сейчас на своей лошади вплавь, и животные последуют за ним.
   Действительно, "кабэстеро" спрыгнул с крутого берега в воду. И быки, с вожаками во главе, которые издали странный, дикий сигнал "вперед", бросились вплавь.
   Тотчас же все стадо очутилось в воде, на поверхности которой можно было разглядеть лишь головы с длинными кривыми рогами.
   Несмотря на быстрое течение, переправа происходила благополучно до середины реки, и можно было надеяться, что она закончится без приключений благодаря руководству "капитана плавания" и ловкости "вожаков".
   Но случилось иначе.
   Когда несколько сот быков были всего в 20 метрах от берета, произошло вдруг ужасное смятение. Затем в тот же миг крики "вожаков" смешались с мычанием быков.
   Казалось, все стадо объято ужасом, причина которого была непонятна.
   -- Электрические утри... электрические утри!.. -- воскликнули гребцы "Мориши" и "Галлинетты".
   -- Электрические утри? -- повторил Жак Хелло.
   -- Да!.. -- воскликнул Паршаль. -- Карибы и парайосы.
   Действительно, стадо наткнулось на стаю ужасных электрических угрей, которые миллионами живут в реках Венесуэлы.
   Под разрядами этих живых "лейденских банок", всегда заряженных и отличающихся чрезвычайной силой, быки были парализованы. Они поворачивались набок и под влиянием электрических ударов дергали ногами.
   Многие из них исчезли под водой в несколько мгновений, тогда как другие, не слушаясь больше "вожаков", из которых некоторые тоже были ударены угрями, увлечены были течением и выбрались на противоположный берег несколькими сотнями метров ниже.
   Так как остановить задние ряды оказалось невозможным, то перепуганные быки волей-неволей должны были продолжать бросаться в реку. Впрочем, скоро нападение угрей ослабло, и значительная часть быков, достигнув берега, шумно умчалась вглубь саванны.
   -- Вот чего не увидишь, -- сказал Герман Патерн, -- ни на Сене, ни на Луаре, ни даже на Гаронне, и что стоит увидеть!
   -- Черт возьми, мы хорошо сделаем, если остережемся этих отвратительных угрей! -- проворчал сержант Мартьяль.
   -- Конечно, сержант, -- сказал Жак Хелло, -- в крайнем случае от них надо защищаться, как от электрический батарей.
   -- Самое благоразумное, -- прибавил Паршаль, -- это не падать в воду, где они кишат.
   -- Все это верно, Паршаль! -- рассмеялся Герман Патерн.
   Этих угрей водится много в венесуэльских реках. Но, с другой стороны, рыбаки также и ловят их во множестве, так как они представляют очень вкусное блюдо. Их ловят с помощью сетей и, дав им разрядить свое электричество, без труда уже берут их.
   Что нужно думать о рассказе Гумбольдта, передающего, что в его время для облегчения этой ловли в реку пускали табуны лошадей? Элизе Реклю полагает, что даже в то время, когда в льяносах лошади водились в изобилии, их ценность оставалась все же настолько значительной, что жертвовать ими таким варварским образом на стали бы, И надо думать, что он прав.
   Когда пироги пустились снова в дорогу, их движение было замедлено недостатком ветра, который обыкновенно стихал после полудня. В нескольких узких проходах, где течение было очень быстрое, пришлось идти на шестах, что заставило потерять несколько часов. Наступала уже ночь, когда пассажиры остановились на ночевку у деревни Эсмеральда.
   В этот момент на правом берегу пространство ярко было освещено великолепным снопом света, поднимающимся над лесистой вершиной пирамиды Дундо, возвышающейся на 2474 метра над уровнем моря. Это было не вулканическое извержение, а какие-то странные огни, которые плясали по склонам горы. Ослепленные этим светом летучие мыши-рыболовы кружились над стоящими у берега пирогами, погруженными в сон.
  

Глава шестая.
УЖАСНОЕ БЕСПОКОЙСТВО

   Пока также люди, как индейцы барэ, останутся барэ, появление этих огней на вершине горы Дундо будет считаться дурным предзнаменованием.
   Пока марикитаросы останутся марикитаросами, это появление останется для них предзнаменованием счастливых событий.
   Таким образом, эти два туземных племени совершенно по-разному относятся к пророческой горе. Но кто бы из них ни был прав, несомненно, соседство горы не принесло счастья деревне Эсмеральда.
   Трудно было бы найти более приятное местоположение в прилегающих к Ориноко равнинах, -- лучших и удобнейших пастбищ для скота, лучшего климата, который не знает крайностей тропического пояса. И, однако, Эсмеральда находилась в состоянии упадка и запустения. От старинного поселка, основанного испанскими колонистами, остались лишь развалины маленькой церкви и пять-шесть хижин, которые бывают населены только временно, в пору рыбной ловли и охоты.
   Когда "Галлинетта" и "Морипга" прибыли сюда, они не встретили в порту ни одной лодки.
   Кто же прогнал отсюда индейцев? Легионы комаров, которые делают местность необитаемой, мириады насекомых, которых не могли бы уничтожить все огни горы Дундо.
   Пироги были так осаждены этими комарами, что даже предохранительные сетки оказались недостаточной защитой; пассажиры и гребцы получали такие укусы -- даже племянник сержанта Мартьяля, которого дядюшка не смог на этот раз уберечь, -- что Паршаль и Вальдес еще ночью отвалили от берега при помощи шестов в ожидании утреннего ветра.
   Этот ветер начался только около шести часов утра, и два часа спустя пироги прошли устье Игуапо, одного из притоков правой стороны.
   Жак Хелло также не думал обследовать Игуапо, как он не подумал этого сделать относительно Кунукунумы и Кассиквиара. Но Герман Патерн не сказал ему по этому поводу ни слова, даже в виде дружеской шутки.
   К тому же у Жака Хелло не меньше, чем у сержанта Мартьяля, был другой предмет для беспокойства.
   Как ни была сильна и энергична Жанна Кермор, которая до сих пор выносила все испытания, можно было опасаться, что она заболеет от местного климата. На поверхности болотистых низин здесь господствуют лихорадки, которых трудно избежать. Благодаря крепкому сложению Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль не поддались еще этой болезни. Оставался здоровым и экипаж пирог, привыкший к местному климату. Но молодая девушка испытывала уже несколько дней общее недомогание, серьезность которого была замечена.
   Герман Патерн понял, что Жанна Кермор страдает лихорадкой. Ее силы падали, исчезал аппетит, и страшная слабость заставляла ее лежать в каюте целыми часами. Она старалась пересилить недомогание, крайне опечаленная мыслью, что ее болезнь создает ее спутникам новые беспокойства.
   Оставалась, правда, надежда, что это нездоровье окажется лишь мимолетным. Может быть, диагноз Германа Патерна был ошибочен? Потом, принимая во внимание физическую выносливость Жанны, не явится ли для нее лучшим доктором крепкая натура, а лекарством -- молодость?
   Тем не менее Жак Хелло и его товарищи пустились в дальнейшее плавание крайне обеспокоенные.
   На ночевку пироги остановились у устья Габиримы, притока с левой стороны. Здесь не оказалось никаких следов индейцев барэ, указанных Шаффаньоном. Сожалеть об этом не приходилось, так как две хижины, стоявшие у устья реки в то время, когда их посетил французский путешественник, были населены семьей убийц и грабителей, один из которых был прежний "кептэн" Эсмеральды. Остались ли они такими же негодяями или сделались с тех пор честными людьми -- этот вопрос не поднимался. Во всяком случае, они перенесли свою деятельность в другое место. Таким образом, узнать что-нибудь о шайке Альфаниза здесь не удалось.
   На следующее утро пироги пустились в дальнейшее плавание, снабженные олениной, морскими свинками и пекари, убитыми охотниками накануне. Погода стояла скверная. Временами шел проливной дождь. Жанна Кермор очень страдала от этого. Ее состояние не улучшалось. Лихорадка упорствовала, даже усиливалась, несмотря на все старания остановить ее.
   Изгибы реки, ширина которой уменьшалась порой до 200 метров, при множестве рифов, не позволили пройти в этот день дальше острова Яно -- последнего на пути лодок к верховьям.
   На следующий день, 21 октября, некоторое затруднение плавание встретило на пороге, лежащем между тесными, высокими и крутыми берегами, и вечером "Мориша" и "Галлинетта" воспользовались попутным ветром и остановились у реки Падамо.
   Лихорадка, мучившая молодую девушку, не проходила. Жанна все более и более слабела и не могла уже выходить из каюты.
   Старый солдат стал жестоко упрекать себя за то, что согласился на это путешествие. Это была его вина! Но что делать? Как остановить припадки лихорадки и как помешать им начаться вновь? Даже допуская, что в аптеке "Мориши" и найдется лекарство, которое поможет на время, не благоразумнее ли вернуться? Увлекаемые течением пироги через несколько дней могли быть в Сан-Фернандо.
   Жанна Кермор услышала, как сержант Мартьяль обсуждал этот вопрос с Жаком Хелло и, совершенно разбитая, слабым голосом сказала:
   -- Нет... нет!.. Не будем возвращаться в Сан-Фернандо... Я поеду до миссии... Я буду продолжать путешествие до тех пор, пока не найду моего отца... В Санта-Жуану!.. В Санта-Жуану!..
   Сказав это, она от напряжения потеряла сознание.
   Жак Хелло не знал, на что решиться: уступить настояниям сержанта Мартьяля -- значило, пожалуй, вызвать у девушки роковой кризис, когда она убедится, что пирога спускается по реке. В общем, не лучше ли было, продолжив путешествие, добраться до Санта-Жуаны, где медицинская помощь так же обеспечена, как и в Сан-Фернандо?
   Жак Хелло обратился к Герману Патерну.
   -- Неужели ты ничего не можешь сделать?! -- воскликнул он полным отчаяния голосом. -- Неужели ты не знаешь ни одного лекарства, которое могло бы прекратить лихорадку, от которой она умирает? Разве ты не видишь, что она тает с каждым днем?
   Герман Патерн не знал, что ему отвечать, не знал, что еще предпринять. Хиной, которой в достаточном количестве была снабжена аптечка, не поможешь, хотя она и давалась Жанне в сильных дозах.
   Когда сержант Мартьяль и Жак Хелло осаждали Патерна своими вопросами, обращались к нему со своими мольбами, он мог им ответить только:
   -- К несчастью, хина на нее не действует... Может быть, надо прибегнуть к каким-нибудь травам... к какой-либо древесной коре... Они должны найтись на этой территории. Но кто укажет их нам и как их достать?
   Опрошенные по этому поводу, Вальдес и Паршаль подтвердили сказанное Германом Патерном. В Сан-Фернандо обыкновенно употребляют против лихорадки какое-то местное средство. Оно обладает специфическим свойством уничтожать эту лихорадку, от которой страдают в сухое время года как туземцы, так и иностранцы.
   -- Чаще всего, -- подтвердил Вальдес, -- употребляют кору чинкоры и особенно колорадито.
   -- Вы бы узнали эти растения? -- спросил Жак Хелло.
   -- Нет, -- ответил Вальдес. -- Мы только лодочники, находимся постоянно на реке. Нужно бы обратиться к жителям льяносов, но их что-то ни одного не видно на берегах!
   Герман Патерн знал, что действие колорадито очень благотворно в случаях лихорадки и что, без сомнения, больная поправилась бы, если бы могла принять настойку из этой коры. К сожалению, он, ботаник, не нашел еще этого растения в прибрежных саваннах.
   Тем не менее вследствие категорического желания Жанны Кермор ее спутники решили продолжать путешествие без замедления.
   Указанное средство, вероятно, можно было бы достать в Санта-Жуане. Но сколько времени надо было еще, чтобы пироги прошли те двести километров, которые оставались до миссии!
   На другой день, с рассветом, плавание продолжилось. Время стояло грозовое; вдали гремел гром. Ветер был благоприятный, и Вальдес и Паршаль не хотели упустить его. Эти мужественные и честные люди сочувствовали горю своих пассажиров. Они любили юношу и были огорчены тем, что его болезнь усиливалась. Только один из гребцов обнаруживал полное равнодушие: это был испанец Жиро. Он постоянно наблюдал за обоими берегами. Стараясь не возбуждать подозрений, он чаще всего сидел на носу "Галлинетты", тогда как его товарищи лежали у мачты. Один или два раза Вальдес обратил на это внимание, и, конечно, Жак Хелло нашел бы поведение испанца подозрительным, если бы он имел время наблюдать за ним. Но его мысли были направлены совсем в другую сторону; целыми часами он сидел у дверей каюты Жанны, смотря на девушку, которая старалась хоть улыбкой поблагодарить его за заботы о ней.
   В этот день она сказала ему:
   -- Жак, я хочу попросить вас исполнить одну мою просьбу...
   -- Говорите... говорите, Жанна! Я исполню все, что вы попросите.
   -- Может быть, я не буду иметь сил продолжать наши поиски. Когда мы будем в миссии, мне придется остаться там... Так вот, если мы узнаем, что сделалось с моим отцом... вы не откажетесь...
   -- ...сделать все, чтобы найти его?.. Да, Жанна... моя дорогая Жанна... да!.. Я отправлюсь, я брошусь по следам полковника Кермора... я найду его... и возвращу его дочери...
   -- Спасибо, Жак, спасибо! -- отвечала молодая девушка, голова которой вновь упала на подушку.
   Падамо вливает в Ориноко большое количество воды через устье, которое шире самого Ориноко. Это тоже один из тех притоков, который мог бы поспорить с Гуавьярем и Атабапо!
   Выше его течение было довольно быстрым, так как река протекает здесь между крутыми, поросшими густым лесом берегами. Пироги шли то под парусами, то на шестах.
   Выше Рио-Окамо ширина реки уменьшалась до 50 метров.
   К концу дня больной стало хуже вследствие очень сильного кризиса, и можно было ждать плохого конца, если Герману Патерну не удастся достать то средство, которое могло подействовать наверняка.
   Как описать горе, которое царило среди пассажиров пирог! Сержант Мартьяль был в таком отчаянии, что можно было опасаться за его рассудок. Гребцы "Галлинетты" следили за ним, боясь, что в припадке отчаяния он бросится в реку.
   Жак Хелло находился все время возле Жанны. Он давал ей небольшими глотками воду, чтобы утолить мучившую ее жажду, следил за каждым ее словом, мучился каждым ее вздохом. Неужели, думал он, ему не удастся спасти ту, которую он любил такой глубокой любовью, ради которой он готов был сто раз пожертвовать собственной жизнью?..
   Ему пришла в голову мысль, что он должен был воспротивиться воле молодой девушки и отдать распоряжение вернуться в Сан-Фернандо. Выло бы безумием предположить, что при таких обстоятельствах можно будет добраться до истоков Ориноко.
   Но даже если и удастся добраться туда, все же оттуда невозможно добраться до миссии Санта-Жуана... Если последняя не соединяется с рекой каким-либо "рио", придется идти пешком, через бесконечные леса, при ужасной жаре...
   Однако, когда Жанна Кермор приходила в себя от забытья, когда лихорадка на время ослабевала, она спрашивала тревожным голосом:
   -- Жак, мы движемся все в том же направлении, не правда ли?
   -- Да, Жанна, да! -- отвечал он.
   -- Я все время думаю о моем отце!.. Я видела во сне, что мы его нашли! И он благодарил вас за все, что вы сделали для меня... и для него...
   Жак Хелло отворачивался, чтобы скрыть свое волнение. Да! Он волновался, этот энергичный человек, он готов был плакать от бессилия своего перед этой все усиливающейся болезнью, перед этой смертью, которая уже сторожила у изголовья любимой им девушки!
   Вечером пироги остановились у Педра-Мапайи, откуда они ушли рано утром на следующий день, пользуясь то ветром, то шестами.
   Так как вода была уже очень низкой, фальки рисковали несколько раз сесть на мель на песках.
   В продолжение этого утомительного дня пироги прошли то место, где горы Морас подходят впервые к берегу реки.
   После полудня с больной случился новый сильный кризис. Думали, что настал уже ее последний час. Отчаяние сержанта Мартьяля было так велико, что Герман Патерн должен был заставить его пересесть на шедшую в ста шагах сзади "Моришу", чтобы Жанна не слышала его криков. Хина не оказывала уже на больную никакого действия.
   -- Герман! Герман! -- сказал тогда Жак Хелло, который увлек своего товарища на нос "Галлинетты". -- Жанна скоро умрет...
   -- Не отчаивайся, Жак!
   -- Я говорю тебе, что она умрет!.. Если ее не убьет этот кризис, она не выдержит следующего...
   Это было слишком очевидно, и Герман Патерн опустил голову.
   -- И ничего нельзя сделать, ничего! -- вздыхал он.
   Около трех часов пополудни прошел проливной дождь, который несколько освежил тяжелую грозовую атмосферу. Жаловаться на это не приходилось, так как благодаря дождю притоки левого и правого берега, весьма многочисленные в этой части реки, сильно поднимали уровень воды в Ориноко и тем облегчали движение пирог.
   В четыре часа за изгибом реки слева показалась за покрытыми лесом скалами довольно высокая гора Янама. Еще дальше открывалось устье узкого Рио-Мавака.
   Так как ветер совершенно упал, то Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у маленького поселка, состоящего из нескольких хижин, в которых жило 5-6 семейств марикитаросов.
   Первым спрыгнул на берег Жак Хелло, крикнув рулевому "Мориши":
   -- Идите со мной, Паршаль!
   Куда он шел?..
   Он шел к кептэну поселка.
   Чего он хотел?..
   Он хотел просить его спасти от смерти больную...
   Кептэн занимал довольно комфортабельную хижину, какими бывают вообще жилища марикитаросов. Это был индеец лет сорока, смышленый и услужливый. Он принял обоих посетителей с подчеркнутой любезностью.
   По настоянию Жака Хелло Паршаль тотчас же задал ему вопрос о колорадито.
   -- Знал ли кептэн этот корень?.. Росло ли это растение в области Маваки?..
   -- Да, -- ответил индеец, -- мы часто употребляем его против лихорадок.
   -- И он излечивает их?..
   -- Всегда.
   Эти переговоры происходили на туземном наречии, которого Жак Хелло не мог понять. Но когда Паршаль перевел ему ответы кептэна, то он воскликнул:
   -- Пусть этот индеец раздобудет нам немного этой коры! Я заплачу ему столько, сколько он захочет! Все, что я имею!
   Кептэн достал из корзины несколько кусков древесной массы и передал их Паршалю.
   Минуту спустя Жак Хелло и рулевой были на "Галлинетте".
   -- Герман... Герман!.. Колорадито!.. Колорадито!.. Это все, что мог сказать Жак Хелло.
   -- Хорошо, Жак! -- ответил Герман Патерн. -- Нового приступа лихорадки не было. Время еще не ушло. Мы спасем ее, мой друг, мы спасем ее!
   В то время как Герман Патерн приготовлял микстуру, Жак Хелло успокаивал Жанну. Никогда лихорадка не могла устоять против колорадито! В этом отношении можно было поверить кептэну Маваки.
   Бедная больная, у которой после этого припадка, поднявшего ее температуру до 40 o, расширились глаза, а щеки сделались восковыми, нашла в себе силы улыбнуться.
   -- Я уже чувствую себя лучше, -- сказала она, -- хотя ничего еще не принимала.
   -- Жанна, моя дорогая Жанна!.. -- пробормотал Жак Хелло, становясь на колени.
   Несколько минут было достаточно Герману Патерну, чтобы приготовить микстуру из коры колорадито, и Жак Хелло поднес чашку с лекарством к губам молодой девушки.
   Выпив ее содержимое, она сказала: "Благодарю", и ее глаза опять закрылись.
   Теперь нужно было оставить ее одну. Поэтому Герман Патерн увел Жака, который не хотел уходить. Оба они уселись на носу пироги, молчаливые и сосредоточенные.
   Гребцы получили приказание отчаливать, чтобы на лодках не было слышно никакого шума. В случае, если бы Жанна заснула, ничто не должно было нарушать этого сна.
   Сержант Мартьяль был предупрежден. Он знал, что достали корень против лихорадки и что микстура из этого корня была дана Жанне. Поэтому, оставив "Моришу", он спрыгнул на берег и подбежал к "Галлинетте".
   Герман Патерн сделал ему знак остановиться.
   Бедняга повиновался и с заплаканным лицом прислонился к скале.
   По мнению Германа Патерна, если не случится нового припадка, значит, корень подействовал. Это должно было обнаружиться через два часа. Через два часа должны были узнать, есть ли надежда -- может быть, даже уверенность -- спасти молодую девушку.
   В каком невыразимом волнении находились все! Прислушивались к каждому вздоху Жанны... не зовет ли она кого?.. Нет! Она не произносила ни слова.
   Жак Хелло подошел к каюте.
   Жанна спала совершенно спокойно.
   -- Она спасена!.. Спасена!.. -- шептал он на ухо Герману Патерну.
   -- Я надеюсь... я верю... Да! Хорошая вещь это колорадито! Только на верхнем Ориноко редко попадаются фармацевты!
   В ожидаемый срок припадок не повторился. Он не должен был больше повториться...
   После полудня, когда Жанна проснулась, она могла -- на этот раз не без основания -- пробормотать Жаку Хелло, протягивая ему руку:
   -- Я чувствую себя лучше... Да!.. Я чувствую себя лучше!
   Затем, когда сержант Мартьяль, который получил позволение вернуться на "Галлинетту", подошел к ней, она сказала, улыбаясь и вытирая рукой слезы старою солдата:
   -- Дело идет на поправку, дядюшка!
   За ней следили всю ночь... Ей были даны новые приемы целительного корня. Сон ее был спокоен, и на другой день, когда она проснулась, никто уже не сомневался в ее выздоровлении. Какую радость почувствовали пассажиры и экипажи обеих пирог.
   Нечего и говорить, что кептэн Маваки, несмотря на свой отказ, получил право выбирать из груза "Мориши" для своей семьи то, что ему нравилось. В общем, он оказался довольно скромным. Как плату за свое колорадито он получил несколько ножей, топорик, кусок материи, несколько зеркалец, бусы и с полдюжины сигар.
   В момент отплытия заметили, что Жиро не было на борту "Галлинетты". Очевидно было, что он отсутствовал с предыдущего вечера.
   На вопрос Жака Хелло, когда он вернулся, он ответил, что так как экипаж получил приказание высадиться на берег, то он спал в лесу. Пришлось удовольствоваться этим ответом, который не мог быть проверен и который к тому же был правдоподобным.
   В течение четырех следующих дней пироги с трудом поднимались вверх по течению Ориноко. За сутки они делали не больше десяти километров. Впрочем, об этом мало беспокоились. Жанна быстро поправлялась, силы к ней возвращались благодаря питательным средствам, которые приготовлял ей с чрезвычайной заботливостью Герман Патерн. Жак Хелло не покидал ее, и в конце концов сержант Мартьяль нашел это вполне естественным.
   -- Так и должно быть! -- повторял он себе. -- Но, черт возьми, что скажет полковник!..
   На другой же день выздоравливающая могла выйти между 12 и 2 часами дня из каюты. Накрытая легким одеялом, она лежала на мягкой травяной подстилке на корме пироги и вдыхала свежий и живительный воздух равнин.
   Ширина реки не превосходила 30 метров. Большей частью приходилось идти при помощи шестов или бечевы. Несколько раз встречались маленькие пороги, вода на которых была так низка и переправа через которые оказалась настолько затруднительной, что зашла речь о разгрузке пирог.
   К счастью, удалось избежать этой большой задержки. Вылезши из лодок, гребцы настолько облегчили пироги, что они и без разгрузки перешли через пороги. Таким путем прошли пороги Манавиче и Ямараквин у подножия горы Бокон, которая поднимается над рекой на 800 метров.
   Каждый вечер Жак Хелло и сержант Мартьяль отправлялись в прибрежные леса охотиться и приносили полные ягдташи дичи. В этих провинциях Венесуэлы вопрос о пропитании разрешался очень просто, особенно для любителей дичи, которая здесь превосходна, и рыбы, которая водилась в реке в изобилии.
   Здоровье Жанны теперь поправилось. Со времени приема колорадито она ни разу не почувствовала ни малейшего приступа лихорадки. Опасаться рецидива болезни, по-видимому, не было оснований; оставалось ждать, пока природа и молодость не справятся окончательно с последствиями недуга.
   Днем 25 октября справа показалась горная цепь, отмеченная на карте как горы Гуанайос.
   Двадцать шестого октября пироги с большим трудом и невероятными усилиями перевалили через порог Маркес.
   Несколько раз Жак Хелло, Вальдес и Паршаль имели случай предположить, что правый берег совсем не так пустынен, каким он казался. Довольно часто между деревьями по берегу мелькали человеческие фигуры. Если это были, как можно было предполагать, гуахарибосы, то опасаться было нечего, так как это племя безобидное.
   Время, когда люди Шаффаньона, в дни его путешествия, должны были ежечасно опасаться нападения этих туземцев, прошло.
   Жак Хелло и Мартьяль тщетно, однако, пытались подойти ближе к этим людям, которых, как им казалось, они видели у опушки леса. При приближении к ним охотников они немедленно скрывались.
   Само собой разумеется, что, если эти индейцы были не гуахарибосы, а квивасы, и притом квивасы из шайки Альфаниза, их присутствие на берегу грозило серьезной опасностью. Поэтому Паршаль и Вальдес внимательно следили за берегами и не позволяли больше гребцам спускаться на берег. Что касается Жиро, то в его поведении не замечалось ничего подозрительного, и он ни разу не выразил желания сойти на берег. Впрочем, через 7 или 8 переходов пироги все равно должны были остановиться вследствие мелководья Ориноко, которое превращается здесь в узенький ручей, вытекающий со склонов Паримы и превращающийся в большую водную артерию Южной Америки лишь после того, как получает воду от 300 притоков.
   Тогда надо было бы оставить пироги и идти до Санта-Жуаны пешком через дремучие леса правого берега. Правда, это была уже конечная цель, и можно было надеяться достигнуть ее в несколько переходов.
   В этот день, 27 октября, и в следующий плавание оказалось одним из самых трудных со дня отправления из Кайкары. Чтобы пройти порог Гуахарибосов, потребовались все усердие и вся ловкость рулевых.
   Порог этот -- тот пункт, которого в 1760 году достиг Диаз Фуэнт, первый исследователь Ориноко. Это обстоятельство вызвало со стороны Германа Патерна следующее верное замечание:
   -- Если индейцы этого племени неопасны, то нельзя сказать того же о порогах, носящих их имя...
   -- Будет чудо, если мы пройдем их без аварий! -- ответил Вальдес.
   Действительно, было почти чудом, что пироги выбрались из этих порогов лишь с легкими пробоинами, которые можно было заделать в пути.
   Представьте себе лестницу, ступенями которой являются водные резервуары, следующие одни за другими на расстоянии 10-12 километров. Это расположение напоминало отчасти расположение шлюзов на канале Гота в Швеции. Только канал этот, ведущий из Стокгольма в Гетеборг, снабжен шлюзами, которые облегчают движение судов. Здесь же шлюзов не было, и приходилось тащить пироги по каменистому, совершенно сухому дну.
   Все гребцы должны были принять участие в этой работе, таща бечеву, привязанную то к дереву, то к скале. Несомненно, если бы засуха наступила несколько раньше, пироги должны были бы окончательно остановиться на этих порогах.
   Это было до такой степени верно, что Шаффаньон действительно должен был в этом месте покинуть свою пирогу и окончить экспедицию к истокам Ориноко на маленькой лодочке.
   С раннего утра двинулись в путь снова. Ширина реки была уже не больше 15-20 метров. Пришлось перебираться еще через несколько порогов у подножия Сьерра-Гуахарибы -- между прочим, порог Французов, -- и не раз на мелководье надо было тащить пироги руками, так что они оставляли глубокие борозды на песке.
   Наконец, вечером Паршаль и Вальдес остановились на ночевку у правого берега.
   Напротив, на другом берегу, поднималась темная масса какого-то пика. Это был, очевидно, пик Монуар, названный так французским путешественником в честь генерального секретаря Географического общества.
   Вследствие всеобщей крайней усталости ожидать бдительности ночной охраны было трудно. И действительно, после ужина единственной мыслью каждого было поскорее отдохнуть. Пассажиры и гребцы заснули глубоким сном.
   Однако в течение ночи никакого нападения не произошло ни со стороны индейцев, ни со стороны квивасов Альфаниза.
   Проснувшись на рассвете, оба рулевых издали крик удивления.
   Вода спала за ночь на пятьдесят сантиметров. Пироги стояли на песке. Только желтоватые ручейки текли по руслу Ориноко.
   Итак, плавание было прервано на все время засухи!
   Когда экипажи собрались утром на носу пирог, оказалось, что одного гребца не хватает.
   Жиро исчез, и на этот раз он уже не должен был вернуться...
  

Глава седьмая.
ЛАГЕРЬ У ПИКА МОНУАР

   Пик Монуар возвышается над саванной левого берега на 1500 метров. Горная цепь, опирающаяся на его огромную массу, продолжается к юго-востоку, теряясь на горизонте.
   Приблизительно в 80 километрах отсюда находится вершина Фердинанда Лессепса, названная так на карте Шаффаньона по имени строителя Суэцкого канала между Африкой и Азией.
   Здесь начинается горная область, образующая наибольший орографический рельеф Венесуэлы. Здесь закругляются громадные выпуклости. Здесь перекрещиваются капризные горные хребты. Здесь принимают они внушительный и грандиозный вид. Здесь раскинулась Сьерра-Парима, огибающая Ориноко. Здесь поднимается Красная гора, окутанная облаками, эта "мать ручьев", как говорят индейские предания, и гора Рорайма -- гигантский верстовой столб, поставленный на границе трех государств.
   Если бы позволило состояние реки, Жак Хелло и его товарищи прошли бы на лодках до Сьерра-Паримы, от которой начинаются истоки Ориноко. К их большому сожалению, от этого способа передвижения пришлось отказаться. Можно было бы, конечно, продолжать путь на маленьких шлюпках пирог. Но эти шлюпки могли вместить лишь по два человека. Кроме того, как было обойтись без гребцов в этом путешествии и что делать с багажом?
   В это утро Жак Хелло, Герман Патерн, Жан, силы которого заметно восстанавливались, и сержант Мартьяль вместе с Вальдесом и Паршалем держали совет.
   На нем должно было быть принято решение, от которого зависело как дальнейшее путешествие, так и успех всей экспедиции.
   Итак, шесть человек расположились на опушке леса, на месте, которое было названо "лагерем у пика Монуар", хотя самый пик возвышался на другом берегу. Внизу расстилались пески, на которых стояли, у устья Рио-Торриды, пироги.
   Погода была хорошая, ветер дул свежий и постоянный. Влево, на противоположном берегу, освещенная лучами солнца, блестела вершина пика, а к востоку виднелись его лесистые склоны.
   Экипаж был занят около своих пирог приготовлением пищи.
   Ветер дул с севера, и, если бы даже можно было продолжать плавание, он оказался бы неблагоприятным.
   К тому же ни ниже по течению, ни по берегу, ни по опушке леса не показывалось ни одного индейца. Не видно было также никаких признаков жилья, хотя бы и покинутого. Между тем обыкновенно эти берега в сезон засухи посещаются туземцами. Впрочем, рассеянные по территории туземные племена нигде не останавливаются надолго.
   Само собой разумеется, что купцы Сан-Фернандо никогда не поднимаются так далеко по реке, где они рисковали бы встретить мелководье. Да и с какими городами, с какими поселками они могли бы вести здесь ввозную и вывозную торговлю? За Эсмеральдой, в настоящее время необитаемой, не встретишь по Ориноко ни одного поселка, который по числу жителей мог бы именоваться деревней. Поэтому выше устья Кассиквиара пироги поднимались редко.
   Первым заговорил Жак Хелло.
   -- Вы никогда не поднимались выше этого места по Ориноко, Вальдес? -- спросил он.
   -- Никогда, -- ответил рулевой "Галлинетты".
   -- И вы, Паршаль?
   -- И я, -- ответил рулевой "Мориши".
   -- Никто из ваших гребцов не знает реки выше пика Монуар?
   -- Никто, -- ответили Паршаль и Вальдес.
   -- Никто... кроме разве Жиро, -- заметил Герман Патерн, -- но этот испанец изменил нам. Я подозреваю, что он не в первый раз прогуливается по этим местам, хотя он и утверждает противное...
   -- Куда бы он мог уйти?.. -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Туда, где его ждут, конечно... -- ответил Жак Хелло.
   -- Ждут?..
   -- Да, сержант! Признаюсь, с некоторого времени этот Жиро казался мне очень подозрительным...
   -- И мне тоже, -- прибавил Вальдес. -- Когда после его отсутствия в течение целой ночи у Рио-Маваки я спросил его об этом, он уклонился от ответа...
   -- Однако, -- заметил Жак, -- когда он отправился из Сан-Фернандо, у него было действительно намерение добраться до миссии Санта-Жуана...
   -- И очень вероятно, что он даже знал отца Эсперанте, -- прибавил Герман Патерн.
   -- Это правда, -- сказал сержант Мартьяль, -- но это не объясняет, почему он исчез как раз тогда, когда мы находимся в нескольких переходах от миссии.
   В последние дни мысль, что возбужденные Жиро подозрения имеют основания, все больше укреплялась в сознании Жака Хелло. Если же он никому не говорил об этом, то лишь потому, что не хотел беспокоить своих товарищей. Поэтому его меньше всех удивило исчезновение испанца, но он придавал этому событию важное значение.
   Он задавал себе вопрос, не является ли Жиро одним из беглых каторжников Кайенны, ставших во главе квивасов, которыми командует этот Альфаниз, тоже испанец... Если же это так, то что делал Жиро в Сан-Фернандо, когда они встретили его там?.. Зачем находился он в этом городе?..
   Теперь Жак Хелло с того времени, как его подозрения нашли себе подтверждение в исчезновении испанца, рассуждал так: Если Жиро не принадлежит к шайке Альфаниза, если у него нет дурных замыслов, если он действительно имел намерение добраться до миссии, то зачем он покинул своих спутников раньше конца путешествия?
   Зачем он исчез как раз тогда, когда все указывало, что он должен был остаться? Кто знает, может быть, узнав, что квивасы со своим атаманом бродят в прибрежных саваннах, он воспользовался ночью, чтобы присоединиться к ним?..
   А если так, то теперь, когда пироги не могли больше двигаться, маленький отряд, вынужденный идти густыми лесами, чтобы добраться до Санта-Жуаны, подвергался бы опасности нападения, отразить которое, при его малочисленности, было бы трудно...
   Таковы были крайне серьезные опасения, которые тревожили Жака Хелло. Но об этих опасениях он ничего никому не говорил, за исключением Вальдеса, который разделял его подозрения насчет испанца.
   Поэтому, когда сержант Мартьяль по поводу необъяснимого исчезновения Жиро поставил этот вопрос, Жак Хелло повернул его в другую сторону, чисто практическую.
   -- Оставим этого Жиро там, где он находится, -- сказал он. -- Может быть, он вернется, может быть, нет... Нам нужно заняться нашим настоящим положением и обсудить, как нам достичь нашей цели... Мы видим невозможность продолжать путешествие по Ориноко; это печально, я признаю это...
   -- Но это затруднение, -- заметил Жан, -- все равно возникло бы через несколько дней. Допуская даже, что нам удалось бы добраться на пирогах до истоков, пришлось бы высадиться у подножия Сьерра-Паримы. Оттуда до миссии, которая не связана с рекой Ориноко судоходным притоком, как мы и раньше всегда предполагали, придется идти через саванну.
   -- Мой дорогой Жан, -- ответил Жак Хелло, -- вы правы. Рано или поздно, завтра, если не сегодня, нам все равно пришлось бы покинуть пироги. Правда, сделав около сорока километров лишних к востоку -- а плавание в дождливую погоду было бы легким, -- мы сильно облегчили бы себе дальнейший путь, которого я боюсь... особенно для вас...
   -- Ко мне силы вернулись вполне, -- сказал Жан. -- Я готов отправиться хоть сегодня... и отставать не буду...
   -- Хорошо сказано! -- воскликнул Герман Патерн. -- Слушая вас, Жан, и мы делаемся легкими на подъем. Но надо рассчитать путь. Не можешь ли ты для этого сказать нам, Жак, на каком расстоянии мы находимся от истоков реки и от миссии Санта-Жуана?
   -- Я снял эти расстояния с карты, -- ответил Жак Хелло. -- Что касается Паримы, то мы не должны находиться от нее больше чем в пятидесяти километрах. Но я не думаю, чтобы нам нужно было подниматься до истоков...
   -- Почему?.. -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Потому что, если, как нам сообщили в Сан-Фернандо и как подтвердил это Мануэль, миссия находится на Рио-Торриде, к северо-востоку от нашего лагеря, то лучше идти туда по прямому направлению, не удлиняя пути переходом через Сьерра-Париму... -- В самом деле, -- ответил Жан. -- Я нахожу бесполезным утомлять себя этим обходом; гораздо предпочтительнее идти к Санта-Жуане прямым путем...
   -- Как?.. -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Как мы должны были бы сделать с самого начала и как мы сделали бы это, если бы дошли до Сьерра-Паримы.
   -- Пешком?
   -- Пешком, -- ответил Жак Хелло. -- В этих местах нет ни деревень, ни поселков, где бы можно было достать лошадей.
   -- А наш багаж? -- спросил Герман Патерн. -- Его придется, значит, оставить на пирогах...
   -- Я думаю, -- ответил Жак Хелло, -- особого неудобства от этого не произойдет. Зачем нам стеснять себя тяжестями?
   -- Гм! -- крякнул Герман Патерн, который думал больше о своих коллекциях, чем о своих рубашках и обуви.
   -- К тому же, -- заметил Жан, -- кто знает, может быть, дальнейшие поиски заставят нас направиться дальше Санта-Жуаны...
   -- В таком случае, -- ответил Жак Хелло, -- если мы не найдем в миссии всего, что нам нужно, мы пошлем за нашим багажом. Пироги будут ждать здесь нашего возвращения. Паршаль и Вальдес или по крайней мере один из них с гребцами останутся охранять их. Миссия не так далеко, чтобы верховой не мог проехать этого расстояния в двадцать четыре часа; к тому же сообщение с миссией нетрудное.
   -- Значит, по вашему мнению, Хелло, -- сказал Жан, -- надо взять с собой только необходимое для путешествия, которое продолжится не больше трех или четырех дней?
   -- С моей точки зрения, дорогой Жан, это единственное разумное решение. Я предложил бы вам немедленно отправиться в путь, если бы нам не нужно было организовать лагерь у устья Рио-Торриды. Не забудем, что мы должны найти здесь наши пироги, когда захотим спуститься по Ориноко, чтобы вернуться в Сан-Фернандо...
   -- С полковником! -- воскликнул сержант Мартьяль.
   -- С отцом! -- пробормотал Жан.
   Тень сомнения пробежала по лицу Жака Хелло. Он предчувствовал много трудностей и боялся многих препятствий на пути к цели. С другой стороны, получат ли они в Санта-Жуане точные указания, которые позволят с некоторой надеждой на успех отправиться по следам полковника Кермора?
   Во всяком случае, он не стал обескураживать своих спутников. Обстоятельства заставили его принять решение совершить эту экспедицию до конца, и он не мог бы отступить ни перед какой опасностью. Сделавшись начальником этой экспедиции, успех которой был, может быть, весьма сомнителен, он обязан был направить ее к цели и не мог ничем пренебрегать.
   Так как отправление было отложено до следующего дня, то путешественники занялись выбором вещей, которые им были нужны на три-четыре дня пути через леса Сьерры.
   По предложению Вальдеса он и два человека из его гребцов были назначены идти вместе с путешественниками до миссии. Парша ль и шестнадцать остальных гребцов должны были остаться в лагере и стеречь пироги. Кто знает, может быть, пройдет несколько месяцев, прежде чем Жак Хелло и его товарищи вернутся к ним! А тогда уже кончится жаркое время года и плавание сделается опять возможным.
   Было досадно только, что эта область верхнего Ориноко оказывалась совершенно пустынной. Какие громадные преимущества можно было бы извлечь из встречи с какими-нибудь индейцами! Последние могли бы дать полезные сведения о дороге в Санта-Жуану и о ее точном положении к северо-востоку от реки. Точно так же Жак Хелло мог бы получить указания относительно шайки квивасов Альфаниза, так как, если Жиро мог соединиться с ней, то она, значит, бродила в окрестностях.
   Кроме того, одного из таких туземцев можно было бы пригласить в качестве проводника через эти дремучие леса, в которых проложены лишь узенькие тропинки.
   В то время как Жак Хелло выражал Вальдесу свое желание встретить каких-либо индейцев, последний сказал, перебивая его:
   -- Возможно, что на расстоянии одного-двух ружейных выстрелов от лагеря и есть какие-нибудь хижины гуахарибосов...
   -- Вы имеете основания предполагать это?
   -- Одно по крайней мере основание есть для этого. Проходя вдоль опушки леса, шагах в двухстах от берега, я нашел остатки костра.
   -- Потухшего?..
   -- Да, но зола была еще теплая.
   -- Если бы вы не ошиблись, Вальдес! Однако, если вблизи есть гуахарибосы, то почему они не выбежали навстречу пирогам?
   -- Не выбежали? Поверьте, они скорее убежали бы.
   -- А почему?.. Разве им не выгодно иметь дело с путешественниками, воспользоваться обменом?
   -- Они слишком большие трусы. Первой их заботой было бы спрятаться в лесу, откуда они решатся выйти только тогда, когда убедятся, что им не грозит никакой опасности.
   -- Но если даже они убежали, Вальдес, то их хижины не могли же обратиться в бегство. Может быть, мы найдем одну из них в лесу.
   -- В этом легко убедиться, -- ответил Вальдес, -- осмотрев лес на двести-триста шагов от опушки... Индейцы обыкновенно не уходят далеко от реки. Если в окрестностях есть хижина или поселок, то мы заметим его, не пройдя и получаса.
   -- В таком случае, Вальдес, пойдемте на розыски... Но так как они могут затянуться, то сначала позавтракаем, а затем уже пустимся в дорогу.
   Под наблюдением обоих рулевых лагерь был устроен очень скоро. Хотя запасов сушеного мяса, консервов, муки и маниока и было мало, но все-таки решили взять эту провизию в дорогу, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Вальдес и два его гребца должны были взять с собой мешки. Предположено было присоединить и несколько индейцев, если бы они встретились в окрестности. Конечно, за несколько пиастров они охотно согласились бы быть носильщиками и проводниками.
   Во время завтрака Жак Хелло сообщил о принятом им совместно с Вальдесом решении: в районе одного километра поискать индейцев гуахарибосов, которые, может быть, посещали эти льяносы верхнего Ориноко.
   -- Я охотно пошел бы с вами... -- сказал Жан.
   -- ...если бы я тебе позволил, племянник! -- объявил сержант Мартьялъ. -- Но я думаю, что ты должен поберечь свои ноги для путешествия... Отдохни еще этот день... по предписанию врача.
   Как ни хотелось Жаку Хелло доставить себе удовольствие сделать эту экскурсию в компании молодой девушки, он должен был признать, что сержант Мартьяль был прав. Дорога пешком до Санта-Жуаны предстояла такая утомительная, что Жанне Кермор лучше было отдохнуть сутки.
   -- Дорогой Жан, -- сказал он, -- ваш дядюшка дает хороший совет... Этот день вернет вам все ваши силы, если вы останетесь в лагере... Довольно меня и Вальдеса.
   -- А натуралиста не хотите взять? -- спросил Герман Патерн.
   -- Не нужно натуралиста, когда нужно отыскивать туземцев, -- ответил Жак Хелло. -- Оставайся здесь, Герман, и занимайся вволю своей гербаризацией на опушке прибрежного леса.
   -- Я вам помогу, Патерн! -- прибавил Жан. -- Если только здесь есть редкие растения, то работы будет достаточно!
   Отправляясь на экскурсию, Жак Хелло попросил Паршаля поторопиться с приготовлениями к дороге.
   Что касается Вальдеса и его самого, то они надеялись вернуться раньше двух часов. Во всяком случае, они намерены были производить свои поиски на известном расстоянии.
   Итак, один -- с карабином за плечами, другой -- со своим топориком за поясом, разведчики оставили лагерь и, свернув к северо-востоку, исчезли за первыми деревьями леса.
   Было девять часов утра. Солнце заливало лес огненными лучами. К счастью, над землей раскинулись густые ветки.
   В области верхнего Ориноко горы не всегда покрыты лесом, как на среднем течении реки, но леса здесь отличаются богатством и разнообразием растительности, свойственной девственной почве.
   Этот лес Сьерра-Паримы казался пустынным, хотя по некоторым признакам, которые он заметил -- смятой траве, поломанным веткам и свежим следам, -- Вальдес сразу определил присутствие индейцев на правом берегу реки.
   По мере того как Жак Хелло углублялся в лес, в нем пробуждались инстинкты охотника. Сколько тут было морских свинок, ленивцев, пекари, белых обезьян, тапиров, которые подпускали к себе охотников на хороший ружейный выстрел! Но унести столько дичи они с Вальдесом не могли. Кроме того, из предосторожности лучше было не выдавать своего присутствия ружейными выстрелами. Мало ли кем они могли быть услышаны! Может быть, поблизости бродили квивасы... К тому же и гуахарибосы, если они спрятались из боязни, тоже не показались бы.
   Поэтому Жак Хелло и Вальдес шли молча. Они двигались по узкой тропинке, присутствие которой обнаруживал треск сухой травы.
   Куда вела эта тропинка?.. Не выходила ли она на какую-нибудь лужайку, в сторону Сьерры?..
   В общем -- это легко было предвидеть, -- путешествие пешком должно было оказаться очень медленным и тяжелым; необходимо было считаться с задержками, с усталостью, с частыми остановками. Если бы пироги достигли истоков Ориноко, может быть, область Паримы представляла бы менее трудный путь к миссии Санта-Жуана...
   Таким мыслям предавался Жак Хелло. Его товарищ ничем не отвлекался от цели экскурсии и думал лишь о поселке или хижине, обитаемой каким-либо индейцем, от которого он надеялся добиться нужных услуг.
   После часовой ходьбы рулевой "Галлинетты" первым воскликнул:
   -- Хижина!
   Жак Хелло и он остановились.
   В ста шагах от них виднелась хижина в форме гриба, жалкая на вид. Ее коническая крыша, полузакрытая пальмами, опускалась почти до земли. У основания крыши находилось маленькое неправильной формы отверстие, которое не было даже прикрыто дверью.
   Жак Хелло и Вальдес подошли к этой хижине и вошли в нее.
   Она была пуста.
   В то же мгновение в довольно близком расстоянии к северу раздался ружейный выстрел.
  

Глава восьмая.
МОЛОДОЙ ИНДЕЕЦ

   -- Выстрел! -- воскликнул Жак Хелло.
   -- Меньше чем в трехстах шагах, -- ответил Вальдес.
   -- Уж не сержант ли Мартьяль отправился на охоту после нашего ухода?
   -- Не думаю...
   -- Или это индеец, которому принадлежит хижина?
   -- Посмотрим сначала, была ли она обитаема, -- сказал рулевой "Галлинетты".
   Выйдя из хижины, когда раздался выстрел, оба они вошли теперь опять в нее.
   Внутри она была так же бедна, как и снаружи. Никакой мебели не было. В глубине ее, на земле, лежала подстилка из травы, на которой, видимо, недавно спали. У стены стояло несколько выстроенных в ряд тыкв, на потолке к шесту был подвешен кусок пекари, две или три дюжины орехов, похожих на миндаль, горсточка муравьев, которыми питаются индейцы; наконец, на плоском камне еще дымилась головня.
   -- Владелец этой хижины, -- заметил Вальдес, -- должен был находиться здесь незадолго до нашего прихода.
   -- Он не может быть далеко, -- прибавил Жак Хелло. -- Стрелял, вероятно, он.
   Вальдес отрицательно покачал головой.
   -- Индейцы не имеют ни ружей, ни пистолетов, -- сказал он. -- Лук, стрелы, скарбакан -- вот все, что у них есть.
   -- Нужно, однако, узнать! -- воскликнул Жак Хелло, который, вновь охваченный тревогой, спрашивал себя, не квивасы ли Альфаниза бродят по окрестностям.
   В этом случае какие огромные опасности угрожали путешественникам, которые расположились лагерем у пика Монуар! И каким нападениям они могли подвергнуться на пути в Санта-Жуану!
   Жак Хелло и Вальдес вышли из хижины, привели в готовность свое оружие и двинулись по направлению выстрела. Нигде кругом не видно было и следов культуры: посадок овощей, фруктовых деревьев и пастбищ для скота.
   Прислушиваясь и присматриваясь, Жак Хелло и Вальдес двигались вперед медленным шагом.
   Никакого шума, кроме крика спрятанных в зелени птиц или шороха диких животных, встряхивавших ветки кустов, не было слышно.
   Так они шли около двадцати минут, спрашивая себя, не лучше ли вернуться к хижине, а оттуда в лагерь. Вдруг им показалось, что они слышат недалеко стоны.
   Вальдес сделал знак нагнуться к земле, не для того, чтобы лучше слышать, а чтобы не быть замеченными раньше времени.
   За низким кустом тыквы открывалась ярко освещенная солнцем поляна.
   Раздвинув ветви, Вальдес мог осмотреть эту поляну на всем ее протяжении. Он удостоверился, что стоны раздавались именно с этой стороны.
   Притаившись около него, держа палец на курке своего карабина, смотрел сквозь ветки и Жак Хелло.
   -- Тут... тут! -- сказал наконец Вальдес.
   Так много предосторожностей было не нужно, по крайней мере в этот момент. На противоположном конце поляны видны были всего два человека.
   Один из них неподвижно лежал на земле, как будто спал или, вернее, точно он был мертв.
   Другой, стоя на коленях, поднимал его голову и испускал стоны, причина которых теперь была понятна.
   Можно было совсем безопасно приблизиться к этим индейцам. Долг заставлял подать им помощь. Это не были индейцы бравое, которые встречаются на территории верхнего Ориноко как кочевники и как оседлое население. Вальдес по типу признал, что эти люди принадлежали к расе банивасов, из которой происходил и он сам.
   Один -- тот, который не подавал признаков жизни, -- имел вид человека лет пятидесяти, другой был мальчик лет тринадцати.
   Жак Хелло и Вальдес обошли куст и показались в десяти шагах от них.
   Заметив иностранцев, молодой индеец немедленно поднялся.
   Мгновение он колебался. Затем, еще раз приподняв голову человека, лежащего у дерева, он убежал; дружеский жест, сделанный ему Вальдесом, не мог удержать его.
   Хелло и Вальдес подбежали к человеку, наклонились над ним, приподняли его, прислушались к его дыханию, пощупали сердце... Сердце не билось, и побледневшие губы индейца не издавали ни малейшего дыхания.
   Индеец был мертв не больше как с четверть часа, так как его тело было еще тепло и не закоченело. Под его одеждой, запачканной кровью, видна была на груди пулевая рана на высоте легких.
   Вальдес осмотрел землю и среди травы поднял патрон.
   Выстрел был сделан из револьвера калибра 6,5 миллиметров.
   -- Это калибр револьверов, которые находятся на борту "Галлинетты", -- заметил Жак Хелло. -- Револьверы "Мориши" имеют калибр восемь миллиметров... Неужели...
   Его мысль остановилась на Жиро.
   -- Надо бы постараться, -- сказал он, -- вернуть мальчика. Он один может нам объяснить, при каких обстоятельствах был убит этот индеец и кто его убийца...
   -- Конечно! -- отвечал Вальдес. -- Но где его найти? -- Страх заставил его убежать...
   -- Не вернулся ли он в хижину?
   -- Это маловероятно...
   Конечно, это было маловероятно. В действительности дело обстояло иначе.
   Молодой индеец отбежал всего шагов на сто, на левую сторону поляны, и, спрятавшись за дерево, наблюдал за обоими иностранцами. Поняв, что бояться их нечего, наоборот, увидев, что они стараются подать помощь индейцу, он сделал несколько шагов вперед, чтобы подойти к ним.
   Вальдес заметил его и встал, но мальчик, по-видимому, намеревался снова убежать.
   -- Поговорите с ним, Вальдес! -- сказал Жак Хелло.
   Рулевой "Галлинетты" произнес несколько слов по-индейски, зовя мальчика и прося его помочь им снести индейца в хижину.
   После некоторого колебания мальчик как будто решился. Ужас на его лице сменился горем, и из его груди вырвались стоны.
   Он вернулся медленными шагами и, подойдя к телу, весь в слезах, опустился около него на колени.
   Этот молодой индеец, крепкого телосложения, с кротким лицом, казался истощенным от лишений и бедствий. Да и как могло быть иначе в тех условиях, в которых он жил в глубине этого пустынного леса, в этой хижине, один с индейцем, который лежал теперь на земле? Он имел вид смышленого человека, и, услышав, что Жак говорит с Вальдесом по-испански, объяснил, что понимает этот язык.
   Его начали расспрашивать:
   -- Как тебя зовут?..
   -- Гомо.
   -- А кто этот индеец?..
   -- Мой отец.
   -- Несчастный!.. -- воскликнул Жак Хелло. -- Его отец убит!..
   И так как мальчик плакал, то он взял его за руку, привлек к себе и стал утешать и ласкать его.
   Гомо пришел в себя и перестал плакать. Верный инстинкт подсказывал ему, что в этих иностранцах он нашел друзей и защитников.
   Вальдес спросил его:
   -- Кто убил твоего отца?
   -- Какой-то человек... Он пришел ночью... Вошел в хижину...
   -- В эту хижину? -- спросил Вальдес, показывая рукой.
   -- Да... другой в этих местах нет.
   -- Откуда пришел этот человек?..
   -- Я не знаю.
   -- Это был индеец?
   -- Нет... испанец.
   -- Испанец! -- воскликнул Жак Хелло.
   -- Да... И мы поняли его, когда он обратился к нам, -- ответил Гомо.
   -- Чего он хотел?
   -- Он хотел знать, были ли квивасы в лесах Паримы...
   -- Какие квивасы? -- спросил Вальдес с не меньшей живостью, чем мог бы это сделать его спутник.
   -- Квивасы Альфаниза, -- отвечал Гомо.
   Тотчас же Жак Хелло спросил:
   -- Их видали в этих краях?
   -- Я не знаю, -- ответил мальчик.
   -- Ты не слыхал, чтобы они показывались на территории?
   -- Нет.
   -- Но... ты их встречал когда-нибудь?..
   -- Да... да!..
   Из глаз молодого индейца, черты лица которого выразили ужас, снова потекли слезы.
   После целого ряда вопросов, заданных ему Вальдесом, он рассказал, что квивасы со своим атаманом напали на деревню Сан-Сальвадор, расположенную в северной части Сьерра-Паримы, где жила его семья, что они перебили всех жителей, что его мать была убита, а он с отцом, едва успев спастись, нашли себе убежище в этом лесу, где построили хижину и жили вот уже около десяти месяцев.
   Что касается присутствия квивасов в стране, то Гомо не мог дать по этому поводу никаких указаний. Ни отец, ни он не знали, появились ли они в окрестностях Ориноко.
   -- Испанец, который пришел ночью в твою хижину, спрашивал вас об этом? -- спросил Вальдес.
   -- Да... и он пришел в страшный гнев, что мы не могли ничего ему ответить.
   -- И он остался?
   -- До утра.
   -- А потом?
   -- Он захотел, чтобы мой отец взялся проводить его до Сьерры.
   -- Твой отец согласился?
   -- Нет, отказался, так как этот человек не внушал ему доверия.
   -- И этот человек...
   -- ...ушел один утром, когда убедился, что мы не хотим вести его.
   -- Значит, он вернулся?
   -- Да... часа четыре спустя.
   -- Четыре часа спустя? Почему?
   -- Он заблудился в лесу и не мог определить местонахождения Сьерры. На этот раз он стал грозить нам револьвером... Он клялся, что убьет нас, если мы откажемся...
   -- И твой отец должен был...
   -- Ах... мой отец!.. Мой бедный отец! -- ответил молодой индеец. -- Испанец схватил его за руку... вытащил из хижины... заставил его идти перед собой... Я шел за ними... Мы шли так около часа. Мой отец, который не хотел быть проводником этого человека, кружил, не желая слишком удаляться... Я хорошо понимал его, так как знаю лес... но в конце концов испанец тоже понял его... Он пришел в бешенство... -- стал оскорблять отца ругательствами... снова грозил ему... Мой отец, которого охватил гнев, бросился на испанца... Завязалась борьба, продолжавшаяся недолго... Мой отец был безоружен... Я не мог помочь ему... Раздался выстрел... и он упал, а испанец обратился в бегство... Я поднял отца... Из его груди текла кровь... Он не имел больше сил говорить... Он хотел вернуться в хижину... но смог доползти лишь сюда... и умер!
   Охваченный сыновней любовью, которая характеризует туземные племена верхнего Ориноко, мальчик бросился с плачем к телу отца.
   Пришлось успокаивать, утешать его и обещать, что его отец будет отомщен, что убийца будет найден, что он заплатит за свое преступление.
   При этих словах глаза Гомо сквозь слезы зажглись мстительным огнем Жак Хелло задал ему последний вопрос.
   -- Ты видел этого человека? -- спросил он.
   -- Да видел... и никогда не забуду его...
   -- Можешь ли ты нам сказать, как он был одет... его рост... волосы... черты лица...
   -- Он был одет в куртку и панталоны лодочника.
   -- Хорошо.
   -- Волосы у него были очень черные... большая борода... тоже черная...
   -- Это Жиро! -- сказал Жак Хелло.
   -- Это он! -- подтвердил Вальдес.
   Тогда они оба предложили Гомо идти с ними.
   -- Куда? -- спросил он.
   -- К реке, к устью Рио-Торриды, где остановились наши пироги.
   -- Пироги?.. -- переспросил он.
   -- Разве твой отец и ты не знали, что пришли вчера две фальки?
   -- Нет... но если бы нас не увел в лес испанец, мы заметили бы вас сегодня утром, на рыбной ловле...
   -- Так вот, мое дитя, -- сказал Жак Хелло, -- повторяю тебе вопрос: хочешь идти с нами?
   -- А вы обещаете мне, что мы будем искать человека, который убил моего отца?..
   -- Обещаю тебе, что твой отец будет отомщен!
   -- Я иду за вами.
   -- Пойдем!..
   Все вместе пошли к Ориноко.
   Что касается убитого индейца, то решено было не оставлять его на растерзание хищникам. Он принадлежал к племени банивасов из деревни Сан-Сальвадор, население которой было перебито квивасами. Поэтому Жак Хелло предполагал вернуться в хижину после обеда с несколькими гребцами, чтобы похоронить убитого.
   Гомо провел их к реке кратчайшим путем, не возвращаясь к хижине, так что через полчаса они были уже в лагере.
   Жак Хелло и Вальдес условились ничего не говорить относительно Жиро.
   Лучше было умолчать о связи последнего с Альфанизом, что теперь было уже несомненным. Бесполезно было увеличивать беспокойство товарищей, и без того имевших много поводов для тревоги.
   Тем не менее тот факт, что испанец знал о родственной связи Жана с полковником Кермором, чрезвычайно осложнял положение. Альфаниз мог узнать об этом и, чтобы отомстить полковнику, захватить его сына.
   Правда, -- это до известной степени успокаивало -- квивасы не появлялись в окрестностях реки. Если бы было иначе, если бы они находились в пределах Сьерра-Паримы, индеец и его сын знали бы об этом. Жак Хелло решил сказать, что испанец после своего бегства поссорился с этим индейцем, который отказался быть его проводником до Санта-Жуаны, и результатом ссоры было убийство.
   Все это было внушено Гомо, и он, по-видимому, понял, чего от него хотели, так как глаза его блестели смышленостью.
   Как удивились сержант Мартьяль, Жан и Герман Патерн, когда Жак Хелло представил им, вернувшись в лагерь, Гомо и рассказал его историю, как это было условлено!
   Все встретили молодого индейца самым радушным образом. Когда Жан узнал, что мальчик теперь сирота, он привлек его к себе и осыпал ласками...
   Прибытие Гомо могло быть даже принято за хорошее предзнаменование, так как на вопрос Жана, не знает ли он миссии Санта-Жуана, он ответил:.
   -- Я знаю ее и несколько раз бывал там с моим отцом.
   -- Ты проводишь нас туда?
   -- Да... да! Вы не такие, как этот злой человек, который хотел, чтобы мы были его проводниками...
   По знаку Вальдеса Гомо остерегся сказать лишнее. Что касается виновника убийства индейца, то ни Жак Хелло, ни Вальдес после сделанного мальчиком описания не могли сомневаться в том, кто он. А если бы такие сомнения и возникли, то они должны были исчезнуть после того, как обнаружилось, что из каюты "Галлинетты" пропал один револьвер.
   Это был револьвер сержанта Мартьяля.
   -- Украден мой револьвер! -- воскликнул он. -- Украден этим разбойником, который убил из него несчастного индейца!.. Револьвер, который мне дал полковник!..
   Гомо был глубоко тронут оказанным ему вниманием и заботами.
   После завтрака были окончены организация лагеря, в котором должны были остаться гребцы пирог, и приготовления к дальнейшему путешествию пассажиров. Разлука предстояла, может быть, долгая...
   Между тем Гомо узнал от Жана, какую цель преследовала экспедиция, направляясь в миссию Санта-Жуана.
   Его лицо тотчас же омрачилось.
   -- Вы увидите вашего отца? -- спросил он.
   -- Да, мое дитя!
   -- Вы увидите его, а я... я никогда уже не увижу моего... никогда!
   После полудня Жак Хелло, Герман Патерн и гребцы "Моригпи" покинули лагерь и направились к поляне.
   Гомо шел с ними. Жан тоже получил разрешение присоединиться к ним.
   Через полчаса достигли того места, где под пальмой лежало тело индейца. Гребцы, захватившие с собой лопаты, вырыли могилу, достаточно глубокую, чтобы ее не могли разрыть хищники.
   После того как Гомо, весь в слезах, в последний раз простился с телом отца, труп был опущен в могилу.
   После этого вернулись в лагерь.
   Жана ходьба особенно не утомила. Он ручался за себя. Во время путешествия силы не изменят ему. Он уверял в этом Жака Хелло и сержанта Мартьяля...
   -- У меня есть надежда на хороший исход! -- повторял он.
   Когда наступила ночь, пассажиры разместились в каютах пирог, а гребцы должны были стеречь лагерь.
   На "Галлинетте" было отведено место и для Гомо. Но бедный мальчик почти не спал: его тяжелые вздохи раздавались всю ночь.
  

Глава девятая.
ЧЕРЕЗ СЬЕРРУ

   Жак Хелло и его спутники оставили лагерь пика Монуар в шесть часов утра, вверив его охрану Паршалю, которому можно было довериться вполне.
   Под командой Паршаля остались гребцы "Галлинетты" и "Мориши" -- всего пятнадцать человек. Остальные два гребца, которым было поручено нести багаж, отправились вместе с путешественниками. В случае нападения индейцев или Альфаниза Паршаль, если бы он не мог защититься, должен был оставить лагерь и по возможности отступить к миссии Сайта-- Жуана...
   Не могло быть сомнения -- Жак Хелло был в этом уверен, -- что миссия могла сопротивляться квивасам, которые бродили в этой части венесуэльской территории.
   После переговоров с Вальдесом Жак Хелло имел основания думать, что путешествие пройдет благополучно. Конечно, самой большой опасностью в пути через леса Сьерра-Паримы было бы встретить шайку Альфаниза. Но, судя по словам Гомо и по тому, что ответил его отец Жиро, эта шайка вблизи Сьерры не показывалась. Правда, испанец, направившись к северу, надеялся соединиться с Альфанизом, который был, может быть, его товарищем по каторге. Но если квиваеы и были недалеко, то и миссия была близко -- всего в каких-нибудь 50 километрах. Таким образом, делая по 25 километров в сутки, пешеходы могли, вероятно, пройти это расстояние в два -- два с половиной дня. Выйдя 30 октября с восходом солнца, путешественники могли достигнуть Санта-Жуаны после обеда 1 ноября, если только погода не создаст им препятствий.
   Итак, при небольшой удаче маленький отряд мог рассчитывать совершить это путешествие без каких-либо неприятных встреч.
   Отряд состоял из 8 человек. Жак Хелло и Вальдес шли впереди, Жан и Гомо -- за ними, следуя по направлению, которое указывал молодой индеец. Сзади них шли Герман Патерн и сержант Мартьяль. А за ними -- два гребца с "Галлинетты", несшие мешки, в которых находилось все самое необходимое для дороги: одеяла для ночевок, сушеное мясо и достаточное количество муки маниока; кроме того, у каждого было по фляжке с водкой.
   Конечно, в этих наполненных дичью лесах пропитание путешественникам могла бы обеспечить охота. Но на всякий случай лучше было не обнаруживать своего присутствия выстрелами.
   Если какой-нибудь пекари или морская свинка попались бы в руки без выстрелов, то, конечно, им были бы только рады. Таким образом, эхо Сьерры не должно было разнести ни одного звука выстрелов.
   Само собой разумеется, Жак Хелло, сержант Мартьяль и Вальдес были вооружены карабинами, имея при этом полные патронташи зарядов и по револьверу и ножу за поясом. Герман Патерн взял охотничье ружье и ящик для гербаризации, с которым он никогда не расставался.
   Погода благоприятствовала ходьбе. Ничто не угрожало дождем или грозой. Высокие облака умеряли солнечные лучи. Свежий ветер бежал по верхушкам деревьев, проникая под листву и срывая сухие листья. Почва поднималась к северо-востоку, и если саванна не обнаружила бы дальше резкого понижения, то не встретилось бы ни одного из тех болотистых мест, которые чаще всего встречаются на низинах льяносов.
   Недостатка воды в пути тоже не предполагалось. По словам Гомо, Рио-Торрида, начиная с самого устья у Ориноко, тянулась по направлению к Санта-Жуане. Это была бурная и несудоходная речка, загроможденная гранитными скалами, не проходимая ни для пирог, ни даже для маленьких лодочек. Она развертывалась по лесу капризными зигзагами. Путешественники шли по ее правому берегу.
   Под руководством молодого индейца отряд двинулся к северо-востоку, обогнув слева покинутую хижину, и начал пересекать территорию Сьерры.
   Идти по почве, заросшей кустарником и покрытой иногда толстым слоем сухих листьев и веток, которые чубаско ломают здесь сотнями, было не особенно легко. Впрочем, Жак Хелло, скорее, старался умерить скорость движения отряда, чтобы сберечь силы молодой девушки. Когда последняя делала ему по этому поводу замечание, он говорил:
   -- Конечно, надо идти скоро, но еще важнее не задержаться вследствие усталости.
   -- Я совершенно теперь поправился. Не бойтесь, что я явлюсь причиной задержки...
   -- Я вас прошу... мой дорогой Жан, -- отвечал он, -- позволить мне принимать относительно вас те меры предосторожности, которые я считаю нужными... Переговорив с Гомо, я смог установить положение Санта-Жуаны и наметить нашу дорогу, от этапа к этапу, которые я тщательно вычислил. Если мы не встретим никого, на что я надеюсь, то нам не нужно будет увеличивать число этих этапов... Между тем, если окажется нужным, мы будем рады, что поберегли свои силы, особенно ваши. Я сожалею только о том, что нельзя было достать лошади: это избавило бы вас от путешествия пешком...
   -- Благодарю вас, -- ответила Жанна. -- Это все, чем я могу вам ответить на то, что вы делаете для меня!.. Право, если подумать о всех этих трудностях, которых я не предвидела сначала, то невольно спрашиваешь себя: каким образом сержант и его племянник могли бы достичь своей цели, если бы им не встретились вы в пути?.. А между тем... вы ведь не должны были ехать дальше Сан-Фернандо...
   -- Я должен был отправиться туда, куда отправлялась дочь Кермора. Вы должны теперь положиться на меня во всем, что касается этого путешествия до миссии.
   -- Хорошо, Хелло! Какому же более надежному другу я могла бы довериться? -- отвечала молодая девушка.
   К полудню отряд остановился для отдыха на берегу Рио-Торриды, которую невозможно было бы перейти вследствие ее бурного течения. Ширина реки не превосходила 15 метров. Над ее поверхностью летали утки и птицы павас. Молодой индеец убил несколько штук своими стрелами. Их приберегли к обеду и удовольствовались холодным мясом и маниоковым хлебом.
   После часового отдыха отряд снова пустился в дорогу. Хотя почва все поднималась, густота леса не уменьшалась. Попадались все те же деревья, та же чаща, те же кусты. Во всяком случае, идя по берегу Торриды, путешественники избегали многих препятствий, которые встретились бы им в глубине леса. Не могло быть сомнения, что при отсутствии осложнений к вечеру отряд пройдет предположенное на этот день Жаком Хелло расстояние.
   Лес был весь оживлен. Тысячи птиц порхали с ветки на ветку, оглашая воздух криками. В зелени деревьев кувыркались обезьяны, главным образом ревуны, которые ревут не днем, а задают свои оглушительные концерты вечером или утром. Среди многочисленных пернатых Герман Патерн с удовольствием заметил стаи птиц гуачарос, присутствие которых свидетельствовало о приближении к восточному берегу. Потревоженные в своем дневном покое -- чаще всего они вылетают из расщелин скал лишь ночью, -- они прятались на вершинах кустов патакас, ягоды которых, обладающие тем же свойством, что и кора колорадито, служат им пищей.
   Между прочим, Герман Патерн заметил также несколько гнезд, висевших на тонких лианах. Из них вылетали целые тучи трупиалов, чудесных певцов местного царства, напоминавших соловьев.
   Соблазн залезть рукой в одно из этих гнезд был слишком велик, чтобы Герман Патерн мог воздержаться. Но в тот момент, как он хотел это сделать, Гомо крикнул:
   -- Берегитесь... берегитесь!..
   Действительно, с полдюжины этих птиц бросились на отважного натуралиста, стараясь выклевать ему глаза. Вальдесу и молодому индейцу пришлось прибежать на помощь, чтобы избавить его от этого нападения.
   -- Будь осторожен, -- обратился к нему Жак Хелло, -- не то вернешься в Европу кривым или слепым.
   Герман Патерн принял, конечно, этот совет к сведению.
   Он хорошо также делал, что не лазил по кустам, которые росли около реки. Слово "мириады" не преувеличивает количество змей, которые ползают здесь в траве. Они так же опасны, как кайманы в водах или по берегам Ориноко. Если последние летом прячутся в глубине сырых мест и спят там до дождливого времени года, то змеи не засыпают в толще сухих листьев, а держатся всегда настороже; путешественники заметили их несколько штук -- между прочим, одного тригоноцефала, длиной до двух метров, которого Вальдес своевременно заметил и обратил в бегство.
   Что касается тигров, медведей и других хищников, то ни один из них не показывался в окрестностях. Но весьма возможно было, что с наступлением ночи следовало ожидать услышать их рычание, и было необходимо охранять лагерь.
   До сих пор Жак Хелло и его товарищи избегали всякой опасной встречи как с хищными животными, так и с недобрыми людьми, которые еще опаснее хищников. Правда, не сказав ничего товарищам о Жиро и Альфанизе, Жак Хелло и Вальдес решили быть все время настороже. Довольно часто рулевой "Галлинетты", шедший впереди отряда, уходил влево и осматривал окрестности, чтобы предупредить неожиданное нападение. Не заметив ничего подозрительного, хотя он и удалялся иногда на расстояние полукилометра, Вальдес занимал свое место около Жака Хелло, и одного взгляда было достаточно, чтобы они друг друга поняли.
   Путешественники держались сомкнутой группой, насколько это позволяла узкая тропинка, проложенная параллельно реке Торрида. Несколько раз пришлось, однако, углубляться в лес, чтобы обойти высокие скалы или глубокие впадины берега. Направление течения реки все время было на северо-восток, проходя вдоль склонов Сьерра-Паримы. Другая сторона берега поднималась лесистыми этажами, над которыми высились местами гигантские пальмы, а еще выше их виднелась вершина горы, северный хребет которой должен был находиться в связи с орографической системой Рораймы.
   Жан и Гомо шли рядом у самого берега, достаточно широкого для двух пешеходов.
   Они говорили о миссии Санта-Жуана. Молодой индеец давал очень подробные указания об этом учреждении и о самом отце Эсперанте.
   -- Ты его хорошо знаешь? -- спросил Жан.
   -- Да... я его знаю... Я часто его видел... Мой отец и я находились в Санта-Жуане целый год...
   -- Это было давно?
   -- Нет... перед сезоном дождей прошлого года... Это случилось после несчастья, когда наша деревня, Сан-Сальвадор, была разграблена квивасами... Несколько индейцев и мы бежали в миссию...
   -- И вас укрыл в Санта-Жуане отец Эсперанте?
   -- Да. Он хотел нас оставить. Несколько человек и остались.
   -- Почему же вы ушли?
   -- Так хотел мой отец... Мы банивасы... Его желание было -- вернуться на свою территорию... Он был лодочником на реке... Я уже знал... Я умел грести маленьким веслом... Все четыре года я греб с ним.
   То, что говорил мальчик, не могло удивить Жака Хелло и его товарищей. По рассказам французского путешественника, они знали характер банивасов, лучших лодочников Ориноко, честных и смышленых индейцев. Только в силу особых обстоятельств, -- и потому, что мать Гомо принадлежала к восточному племени, отец мальчика поселился в деревне Сан-Сальвадор, за истоками реки. Принимая решение оставить Санта-Жуану, он подчинялся инстинкту, который тянул его вернуться в льяносы, лежащие между Сан-Фернандо и Кайкарой.
   Таким образом, он лишь временно поселился в своей хижине, поджидая случая, когда придет какая-нибудь пирога, на которую он мог наняться гребцом.
   Что бы сталось с его мальчиком после убийства этого индейца разбойником Жиро, если бы пироги не были вынуждены остановиться в лагере пика Монуар?
   Слушая молодого индейца, Жанна Кермор думала обо всем этом. Затем она вновь направляла разговор на миссию, главным образом на отца Эсперанте. Гомо охотно и откровенно отвечал на все ее вопросы. Он описывал испанского миссионера как человека высокого роста, сильного, несмотря на его шестьдесят лет, красивого, -- очень красивого, повторял он, -- с седой бородой, с блестящими глазами, -- таким, каким обрисовали его Мануэль Ассомпсион и негодяй Жиро. И тогда, принимая свои мечты за действительность, Жанна видела себя уже в Санта-Жуане... Отец Эсперанте встречает ее с распростертыми объятиями... он сообщает ей, что сталось с полковником Кермором со времени его последнего пребывания в Сан-Фернандо, она узнает от него, куда скрылся ее отец, оставив Санта-Жуану...
   В шесть часов вечера, после второго дневного перехода, Жак Хелло дал сигнал к остановке.
   Индейцы занялись устройством ночевки. Место казалось благоприятным. Глубокая расщелина, прорезавшая берег, выходила воронкой к самой реке. Над расщелиной высокие деревья наклоняли ветви, точно полог. Внизу было нечто вроде ниши, в которой могла улечься молодая девушка. Подстилка из сухих листьев и травы могла служить ей постелью, и девушка могла отдохнуть на ней не хуже, чем в каюте "Галлиетты".
   Конечно, Жан протестовал против таких забот о нем. Но Жак Хелло ничего не хотел слышать и прибег к авторитету сержанта Мартьяля. Племяннику пришлось послушаться дядюшки...
   Герман Патерн и Вальдес приготовили ужин. Река изобиловала рыбой. Гомо убил несколько штук стрелами, по индейскому обычаю, и они были изжарены на вертеле, на маленьком костре, разложенном у скалы. Вместе с консервами и маниоковым хлебом, вынутым из мешков носильщиков, обед благодаря разыгравшемуся после пятичасовой ходьбы аппетиту показался вкуснее, чем...
   -- ...Чем последний! -- объявил Герман Патерн, для которого все обеды были хороши, лишь бы они утоляли голод.
   С наступлением ночи, как только Жан улегся в своей нише, все остальные тоже устроились на ночлег. Молодой индеец улегся у входа. Так как нельзя было оставить лагерь без стражи, то решено было, что стоять первые часы на карауле будут Вальдес и один из его гребцов, а вторую часть ночи -- Жак Хелло с другим гребцом.
   В самом деле, как со стороны леса на берегу, так и со стороны реки и ее противоположного берега необходимо было остерегаться всего, что могло внушить подозрение.
   Хотя сержант Мартьяль и требовал, чтобы ему была предоставлена очередь стоять в карауле, он должен был согласиться отдыхать до утра. Решено было поставить его и Германа Патерна в следующую ночь. Жака Хелло и Вальдеса на две смены было достаточно. Поэтому старый солдат улегся у скалы, как можно ближе к молодой девушке.
   Рычание хищников, к которому присоединился рев обезьян, началось, как только наступила темнота, и должно было закончиться лишь с первыми проблесками восхода. Самым лучшим средством против этих животных было зажечь яркий костер и поддерживать огонь всю ночь сухим валежником. Все знали об этом, но согласились этого не делать. Этот костер, правда, отогнал бы хищных зверей, но, с другой стороны, он мог привлечь недобрых людей, может быть, квивасов, если они бродили по этой территории, -- а от них-то больше всего и нужно было скрываться!
   Вскоре все, за исключением Вальдеса, расположившегося на крутизне берега, и гребца, который бодрствовал около него, погрузились в глубокий сон.
   Около полуночи их обоих сменили Жак Хелло и второй носильщик.
   Вальдес ничего подозрительного не заметил и не услышал. Впрочем, услышать что-нибудь среди шума речных волн, плескавшихся о скалы, было трудно.
   Жак Хелло посоветовал Вальдесу отдохнуть несколько часов, а сам поднялся на крутизну берега.
   Оттуда он мог наблюдать не только опушку леса, но также и левый берег Торриды.
   Была ли это его галлюцинация или нет, но около четырех часов утра, когда восточный горизонт начал белеть, его внимание было привлечено какими-то движениями на противоположном берегу, который был не так крут. Ему показалось, что какие-то тени передвигались между деревьями. Были ли это животные?.. Или это были люди?..
   Он встал, подполз к обрыву, на расстоянии двух-трех метров от берега, и остановился, вглядываясь.
   Он не мог разобрать ничего определенного, но убедился, что на опушке противоположного берега происходило какое-то движение. Что ему оставалось делать? Поднять тревогу или же только разбудить Вальдеса, который спал в нескольких шагах?
   Он остановился на последнем решении и, тронув индейца за плечи, разбудил его.
   -- Не двигайтесь, Вальдес, -- сказал он шепотом, -- и осмотрите противоположный берег реки.
   Вальдес, растянувшийся во всю длину, повернул голову в в этом направлении. В течение минуты об всматривался в густую чащу.
   -- Я не ошибаюсь, -- сказал он наконец, -- там три или четыре человека бродят по берегу.
   -- Что делать?
   -- Не будем никого будить. В этом месте перейти реку невозможно, и если нет брода выше...
   -- А с другой стороны? -- спросил Жак Хелло, показывая на лес, который расстилался к северо-западу.
   -- Я ничего не видел... ничего не вижу... -- ответил Вальдес, который повернулся, не вставая. -- Может быть, это только два-три индейца бравос.
   -- Что им тут делать ночью, на этом берегу? Нет, для меня ясно: наш лагерь открыт. Вот смотрите, Вальдес, один из этих людей пытается спуститься к самой реке...
   -- В самом деле... -- пробормотал Вальдес, -- и он не индеец! Это легко узнать по его походке...
   Первые отблески зари, охватив горизонт, осветили в этот момент и русло реки. Вальдес не мог ошибиться относительно человека, замеченного им на противоположном берегу.
   -- Это квивасы Альфаниза, -- сказал Жак Хелло. -- Только они могут стремиться узнать, все ли гребцы сопровождают нас.
   -- Было бы лучше, если бы они все были здесь! -- ответил рулевой "Галлинетты".
   -- Конечно, Вальдес, но если послать за помощью в лагерь... Нет, если мы замечены, то уже поздно посылать кого-либо из наших людей в лагерь... на нас нападут раньше, чем к нам подоспеет помощь.
   Вальдес быстро схватил за руку Жака Хелло, который тотчас же умолк.
   Приближающийся рассвет все большее освещал берега Торриды, тогда как расщелина, в глубине которой спали Жун, Гомо, сержант Мартьяль, Термаи Патертт и второй носильщик, была еще окутана глубокой тьмой.
   -- Кажется, -- сказал Вальдес, -- кажется, я узнаю. Да!.. Зрение у меня хорошее, оно не может меня обмануть!.. Я узнаю этого человека!.. Это испанец!..
   -- Жиро?
   -- Он самый!
   -- Пусть не скажут, что он ушел от меня, этот негодяй!
   Жак Хелло схватил свой карабин, который стоял у скалы, и быстрым движением вскинул его к плечу...
   -- Нет... нет!.. -- сказал Вальдес. -- Это означало бы только одним меньше, а их, может быть, там, под деревьями, сотни!.. К тому же им невозможно перебраться через реку.
   -- Здесь нет, но выше... кто знает!
   Однако Жак Хелло подчинился мнению Вальдеса, тем более что рулевой "Галлинетты" был хорошим советником и обладал в удивительной степени хитростью и осторожностью -- этими замечательными качествами банивасов.
   К тому же и Жиро, если это был он, стремясь рассмотреть лагерь ближе, рисковал быть замеченным сам. Поэтому он вернулся под деревья в тот самый момент, когда стоявший у берега Торриды лодочник двинулся вперед, точно что-то заметив.
   В течение четверти часа Жак Хелло и Вальдес оставались на том же месте без движения.
   Ни Жиро, ни кто-либо другой не показывались больше на противоположном берегу. Ничто не шевелилось у опушки леса, который стал выступать из мрака.
   Но с наступлением утра испанец, если допустить, что Вальдес не ошибся, мог заметить, что пассажиров сопровождают всего только два гребца, и убедиться в малочисленности отряда.
   Как же было продолжать путешествие при таких неблагоприятных условиях?
   Путешественники были открыты... за ними следили... Жиро настиг Жака Хелло и его спутников на дороге к миссии Санта-Жуана... Теперь он уже не потеряет их следов!..
   Все это создавало крайне сложное положение, которое ухудшалось особенно тем, что испанец, очевидно, успел присоединиться к шайке квивасов, которые бродили по этой территории под начальством Альфаниза.
  

Глава десятая.
БРОД ФРАСКАЭС

   В пять часов лагерь проснулся.
   Первым встал и пошел прогуливаться по берегу Жан; сержант Мартьяль, Герман Патерн и молодой индеец спали еще, накрывшись одеялами и надвинув шляпы на глаза.
   Гребец, стоявший на карауле у берега, подошел к Жаку Хелло и Вальдесу и сообщил им о том, что он видел на своей вахте. Он подтвердил сказанное Вальдесом. Он тоже узнал Жиро в человеке, бродившем по берегу Торриды.
   Прежде всего Жак Хелло внушил обоим, чтобы они никому ничего не говорили. Было бесполезно обнаруживать перед всеми опасность, которая создавалась этой встречей. Достаточно было того, что знали об этом они, которые и должны были принять меры, чтобы обезопасить товарищей.
   После тщательного обсуждения этого вопроса решено было, что маленький отряд будет продолжать свой путь к миссии Санта-Жуана.
   В самом деле, если Альфаниз занимал окрестности, если Жак Хелло и его товарищи должны были подвергнуться нападению, то это нападение оказалось бы возможным как при движении вперед, так и в случае возвращения назад. Правда, при возвращении на Ориноко путешественники прикрывались рекой Торрида, если только ее нельзя было перейти выше. В последнем случае ничто не могло помешать квивасам спуститься до лагеря Монуар, и, конечно, отбить их нападение, даже вместе с гребцами пирог, было бы невозможно.
   Идти к Санта-Жуане все же было несколько выгоднее. Во-первых, оставалась прикрытием Рио-Торрида, пока не окажется брода. Об этом решено было справиться у Гомо. Во-вторых, это значило приблизиться к цели и, может быть, достигнуть ее, а тогда бояться было бы уже нечего. Миссия Санта-Жуана насчитывала население в несколько сот гуахарибосов. Она представляла собой верное убежище от нападения Альфаниза.
   Таким образом, нужно было бы во что бы то ни стало как можно скорее добраться до миссии, по возможности до ближайшей ночи, делая двойные переходы. Двадцать пять -- тридцать километров -- неужели их нельзя было пройти в двадцать часов?
   Жак Хелло вернулся в лагерь, чтобы немедленно же приготовиться в путь.
   -- Они еще спят, Хелло, -- сказала молодая девушка, выходя к нему навстречу.
   -- А вы встали первой, Жанна? -- ответил Жак Хелло. -- Я сейчас разбужу их, и мы отправимся в путь...
   -- Вы не заметили ничего подозрительного?
   -- Нет, ничего... ничего... Но надо отправляться... Я рассчитал, что если мы пойдем не останавливаясь, то мы можем прибыть в Санта-Жуану сегодня вечером или сегодня в ночь...
   -- Ах, Хелло, как мне хочется скорее быть в миссии!
   -- Где Гомо? -- спросил Жак Хелло.
   -- Там... в этом углу! Он так хорошо спит, бедный мальчик!
   -- Мне нужно с ним поговорить... Мне нужно получить от него кое-какие указания...
   -- Хотите, я поговорю с ним? -- предложила Жанна Кермор. И прибавила: -- Вы, кажется, озабочены сегодня, Хелло! Разве есть дурные вести?
   -- Нет, уверяю вас, Жанна... нет!
   Молодая девушка хотела расспросить его, но, поняв, что это стеснило бы Жака, направилась к Гомо и осторожно разбудила его.
   Сержант Мартьяль потянулся, крепко зевнул несколько раз и немедленно встал.
   Разбудить Германа Патерна оказалось труднее. Завернувшись в одеяло и положив голову на свой гербарий вместо подушки, он спал, как соня, -- животное (сонливая белка), которое пользуется репутацией первого сонливца из всего животного царства.
   В это время Вальдес закрывал мешки, вынув из них предварительно остатки вчерашнего ужина, которые предназначались на завтрак.
   Когда молодой индеец проснулся, он вместе с Жаном подошел к Жаку Хелло, сидевшему около скалы перед раскрытой картой. Это была карта территории между Сьерра-Паримой и горой Рорайма, с обозначенной на ней зигзагообразной рекой.
   Гомо умел читать и писать, и он мог дать довольно точные указания относительно этой местности.
   -- Ты видел когда-нибудь карты, которые изображают части света с морями, материками, горами, реками? -- спросил его Жак Хелло.
   -- Да, нам показывали их в школе в Санта-Жу-ане, -- ответил молодой индеец.
   -- Так посмотри на эту карту и подумай... Это большая река, нарисованная здесь полукругом, -- Ориноко, которое ты знаешь...
   -- Которую я знаю и люблю!..
   -- Да, ты молодец!.. Настоящий индеец!.. И ты любишь свою красавицу реку!.. Обрати внимание на гору, расположенную в конце этой реки... Тут начинаются ее истоки...
   -- Сьерра-Парима, я знаю... Вот пороги, через которые мы часто переваливали с отцом..
   -- Да... это порог Сальваху.
   -- А потом есть пик...
   -- Пик Лессепса... но смотри не ошибись... Мы на наших пирогах так далеко не поднимались.
   -- Нет... не так далеко.
   -- Зачем вы задаете все эти вопросы Гомо, Хелло?.. -- спросила Жанна.
   -- Я хочу знать точно о течении Торриды. Может быть, Гомо сможет дать мне нужные указания...
   Молодая девушка бросила на Жака Хелло вопросительный взгляд, который заставил его опустить голову.
   -- Теперь, Гомо, -- сказал он, -- вот место, где мы оставили наши пироги... вот лес, где была хижина твоего отца... вот устье Торриды...
   -- Тут... Тут... -- ответил молодой индеец, указывая пальцем по карте.
   -- Да, тут, Гомо! Будь же внимателен!.. Я провожу теперь направление реки в сторону Сэнта-Жуаны. Если я сделаю ошибку, останови меня, Жак Хелло стал двигать пальцем по карте проведя кривую на северо-восток, обогнув сначала, на протяжении пятидесяти километров, основание Сьерра-Паримы. В этом пункте он сделал карандашом крест и сказал:
   -- Здесь должна находиться миссия?
   -- Да... здесь...
   -- И Рио-Торрида вытекает около нее?
   -- Да... как это обозначено.
   -- Но не вытекает ли она еще выше?
   -- Конечно, выше, мы несколько раз поднимались там по реке.
   -- Значит, Санта-Жуана находится на левом берегу?
   -- На левом.
   -- И, значит, нужно будет перейти реку, так как мы находимся на правом берегу?
   -- Да... Это очень легко.
   -- Как?..
   -- Есть... выше... проход по скалам... когда стоит низкая вода... брод, называемый бродом Фраскаэс.
   -- Ты знаешь этот брод?
   -- Да. Мы будем там до полудня.
   Ответы молодого индейца относительно этого брода были очень точны, так как он сам переходил его.
   Его утверждение должно было сильно обеспокоить Жака Хелло. Если брод Фраскаэс позволял маленькому отряду перейти на левый берег Торриды, то он позволял также и квивасам перебраться на правый берег. Таким образом, Жак Хелло и его спутники не были прикрыты рекой до самой миссии.
   Положение ухудшалось. Тем не менее оно не давало все же основания возвращаться назад, где возможность нападения оставалась та же. В Санта-Жуане положение маленького отряда было безопаснее... Необходимо было поэтому в 24 часа достигнуть миссии.
   -- Ты говоришь, -- в последний раз спросил Жак Хелло, -- что мы можем дойти до брода Фраскаэс еще до полудня?
   -- Да... если мы отправимся немедленно.
   Расстояние, отделявшее лагерь от брода, равнялось 12 километрам. И так как решено было ускорить шаг в надежде достигнуть цели к полуночи, то было очень важно перейти брод до первого привала.
   Дали сигнал к отправлению. Все было уже готово. Мешки находились за плечами гребцов, одеяла были скатаны за спинами путешественников, гербарий ботаника висел на ремне сбоку у Германа Патерна, оружие было приведено в готовность.
   -- Вы думаете, Хелло, что можно дойти до Санта-Жуаны в десять часов? -- спросил сержант Мартьяль.
   -- Надеюсь, если вы не пожалеете своих ног; они успеют потом отдохнуть.
   -- Я вас не задержу, Хелло! Но будет ли в силах он... Жан?..
   -- Ваш племянник, сержант Мартьяль? -- воскликнул Герман Патерн. -- Полноте!.. Он обгонит нас всех. Видно, что он прошел хорошую школу... Вы дали ему солдатские ноги, а шаг у него гимнастический!
   До сих пор Гомо, по-видимому, не знал, какая родственная связь -- фиктивная связь -- соединяла сына полковника Кермора с сержантом Мартьялем.
   Поэтому, посмотрев на последнего, он спросил:
   -- Вы его дядюшка?
   -- Немножко... мальчик!
   -- Значит, брат его отца?
   -- Да, его брат, именно поэтому Жан -- мой племянник. Ты понимаешь?
   Мальчик наклонил голову в знак того, что он понял.
   Погода стояла пасмурная. Подгоняемые юго-восточным ветром тучи неслись низко, угрожая дождем. За их серым пологом исчезла вершина Сьерр а-Паримы, а к югу сквозь деревья едва виднелась вершина пика Монуар.
   Жак Хелло бросил беспокойный взгляд в ту сторону, откуда дул ветер. Если бы разразился столь обычный в южных саваннах ливень, движение прекратилось и было бы трудно достичь Санта-Жуаны в назначенный срок.
   Маленький отряд двинулся в путь по той же тропинке, между Рио-Торридой и опушкой непроходимого леса. Шли в таком же порядке, как и накануне. Вальдес и Жак Хелло шли впереди отряда. Оба они в последний раз оглядели противоположный берег. Он был безлюден. Безлюдной казалась и раскинувшаяся влево чаща леса. Ни одного живого существа, если не считать шумно порхающих птиц, пение которых перемешивалось с криками ревунов, встречавших восход солнца.
   Все были полны надежды дойти до миссии в ближайшую ночь. Этого можно было достичь лишь усиленной ходьбой с короткой остановкой на завтрак. Приходилось, таким образом, ускорить шаг, и никто не жаловался на это. Под облачным небом температура стояла умеренная. Это было счастливое обстоятельство, так как берег не был защищен ни одним деревом.
   Время от времени Жак Хелло, которого пожирало беспокойство, оборачивался и спрашивал:
   -- Мы не слишком скоро для вас идем, мой дорогой Жан?
   -- Нет, Хелло, нет, -- отвечала ему девушка. -- Не беспокойтесь ни обо мне, ни о моем друге Гомо, у которого ноги молодого оленя.
   -- Жан, -- сказал Гомо, -- если бы нужно было, я мог бы сегодня же вечером быть в Санта-Жуане...
   -- Какой же ты скороход! -- воскликнул Герман Патерн, который не отличался быстротой шага и иногда отставал.
   Жак Хелло относился к нему без всякого снисхождения. Он звал его, понукал, окрикивал:
   -- Послушай, Герман!.. Ты отстаешь!..
   Патерн отвечал:
   -- Нам всего осталось идти час!
   -- Откуда ты знаешь?
   И так как Герман Патерн действительно не знал, то ему оставалось только повиноваться.
   На мгновение Жаку Хелло пришли в голову последние слова молодого индейца: "Сегодня вечером я мог бы быть в Санта-Жуане".
   Значит, через шесть-семь часов Гомо был бы уже в Санта-Жуане. Не следовало ли воспользоваться этим благоприятным обстоятельством?
   Жак Хелло сообщил Вальдесу ответ мальчика.
   -- Да... через шесть или семь часов, -- сказал он, -- отец Эсперанте был бы предупрежден, что наш маленький отряд направляется в Санта-Жуану, и послал бы, конечно, нам подкрепление... Он сам бы пошел нам навстречу...
   -- В самом деле, -- ответил Вальдес. -- Но отпустить мальчика -- значило бы лишиться проводника, а мне кажется, что он нужен нам, так как знает местность...
   -- Вы правы, Вальдес! Гомо нам необходим, в особенности для перехода брода Фраскаэс...
   -- Мы будем там в полдень. А раз мы перейдем брод, тогда посмотрим...
   -- Да, посмотрим, Вальдес!.. Может быть, опасность именно у этого брода...
   А может быть, Жаку Хелло и его товарищам угрожала и более близкая опасность? Разве Жиро, обнаружив расположенный на правом берегу Торриды лагерь, не мог подняться по левому берегу с шайкой Альфаниза? И так как квивасы имели преимущество в несколько часов, то не перешли ли они уже брод Фраскаэс? И не спускаются ли теперь по правому берегу, где они должны встретиться с маленьким отрядом? Это предположение было очень вероятным.
   Однако в девять часов Вальдес, отходивший на несколько сот шагов в сторону, сообщил, что путь свободен. Что касается другого берега, то ничто не указывало на присутствие на нем квивасов.
   Жаку Хелло пришла тогда в голову мысль сделать привал здесь, и он спросил Гомо:
   -- На каком расстоянии от брода мы находимся?
   -- В двух часах пути, -- ответил молодой индеец, который умел определять расстояние лишь по времени.
   -- Сделаем привал, -- скомандовал Жак Хелло, -- и позавтракаем поскорее остатками провизии... Бесполезно разводить огонь.
   В действительности это значило бы выдать свое присутствие, но этот аргумент Жак Хелло оставил при себе.
   -- Надо торопиться, друзья мои... надо торопиться! -- повторил он. -- Привал всего на четверть часа!
   Молодая девушка отлично понимала, что Жак Хелло чем-то сильно обеспокоен, но чем именно -- она не знала. Конечно, она слышала, что квивасы бродили по территории, знала, что Жиро исчез, он она не могла предположить, чтобы испанец поднялся по Ориноко на "Галлинетте" лишь с целью присоединиться к Альфанизу, как не могла думать, что между Жиро и этим беглым каторжником существовали давнишние отношения.
   Несколько раз она готова была крикнуть: "Что случилось, Хелло?" Но молчала, надеясь на ум Жака Хелло, на его храбрость, преданность и желание как можно скорее достичь цели.
   Завтрак был окончен очень скоро. Герман Патерн, который охотно продолжал бы его, примирился с неизбежным.
   В девять часов с четвертью, завязав и взвалив на плечи мешки, путешественники двинулись опять в дорогу.
   Жак Хелло и Вальдес не переставали следить за другим берегом, не оставляя без внимания и того берега, по которому они шли сами.
   Ничего подозрительного не замечалось, Быть может, квивасы ожидали отряд у брода Фраскаэс?
   Около часа пополудни Гомо указал в нескольких стах шагах изгиб реки, который, повернув к востоку, скрывался за группой голых скал.
   -- Там, -- сказал он.
   -- Там!.. -- ответил Жак Хелло, сделав знак товарищам остановиться.
   Подойдя настолько, чтобы видеть русло Рио-Торриды, он убедился, что дно реки усеяно камнями и песком, между которыми текли лишь струйки воды, легко переходимые вброд.
   -- Хотите, я пойду осмотрю окрестности брода? -- предложил Вальдес Жаку Хелло.
   -- Идите, Вальдес, но из осторожности не переходите на другую сторону и возвращайтесь тотчас же, как только убедитесь, что путь свободен.
   Вальдес пошел и через несколько минут исчез из виду за поворотом Торриды.
   Жак Хелло, Жан, сержант Мартьяль, Гомо и носильщики поджидали его, остановившись тесной группой на берегу. Герман Патерн уселся на землю.
   Как ни владел собой Жак Хелло, он не мог скрыть своего беспокойства. Гомо спросил его:
   -- Почему мы не идем вперед?
   -- Да, почему? -- прибавил Жан. -- И почему Вальдес пошел на рекогносцировку?
   Жак Хелло ничего не ответил. Он отделился от группы и сделал несколько шагов к реке, желая осмотреть левый берег.
   Прошло пять минут, -- минут, которые кажутся часами.
   Жанна подошла к Жаку Хелло.
   -- Отчего Вальдес не возвращается? -- спросила она, стараясь поймать его взгляд.
   -- Он должен сейчас вернуться, -- ответил Жак Хелло.
   Прошло еще пять минут, потом еще. Никто не произнес ни слова...
   Вальдес имел достаточно времени, чтобы дойти до брода и вернуться, а его все не было.
   Между тем никто не слыхал ни крика, ничего, что могло бы возбудить тревогу.
   Жак Хелло имел столько хладнокровия, что выждал еще пять минут.
   Очевидно, идти по броду было не более опасно, чем оставаться на месте или повернуть назад. Если маленький отряд должен был ожидать нападения, то оно случилось бы и тут, и там.
   -- Идем! -- сказал наконец Жак Хелло.
   Он пошел впереди, а его товарищи -- за ним, не говоря ни слова. Они поднялись вдоль берега на протяжении трехсот шагов и достигли поворота Рио-Торриды. В этом месте нужно было сойти к броду.
   Молодой индеец шагах в пяти впереди подполз к первым скалам, которые омывало течение.
   Вдруг на левом берегу, к которому шли Жак Хелло и его товарищи, раздались громкие крики.
   Около сотни квивасов сбежались со всех сторон и бросились через брод, потрясая оружием и издавая воинственные крики...
   Жак Хелло не успел даже выстрелить. Да и что могли сделать ружья Германа Патерна и сержанта Мартьяля? Что могли сделать револьверы гребцов против сотни людей, которые занимали подступы к броду?
   Жак Хелло и его товарищи, тотчас же окруженные со всех сторон, поставлены были в необходимость сдаться.
   Как раз в этот момент среди группы воюющих квивасов появился Вальдес.
   -- Вальдес! -- воскликнул Жак Хелло.
   -- Эти негодяи взяли меня в западню!.. -- ответил рулевой "Галлинетты".
   -- А с кем мы имеем дело? -- спросил Герман Патерн.
   -- С шайкой квивасов... -- ответил Вальдес.
   -- И с ее атаманом! -- перебил чей-то угрожающий голос.
   На берегу стоял человек рядом с двумя другими, так же, как и он, неиндейцами.
   -- Жиро! -- воскликнул Жак Хелло.
   -- Называйте меня моим настоящим именем: Альфаниз.
   -- Альфаниз! -- повторил сержант Мартьяль.
   И его взгляд, так же как и взгляд Жака Хелло, с ужасом обратился на дочь полковника Кермора.
   Жиро и был тем самым Альфанизом, который бежал из Кайенны с тремя другими каторжниками, его товарищами по заключению.
   Заместив начальника квивасов, Мету Саррапиа, убитого при встрече шайки с венесуэльской полицией, испанец уже больше года бродил по саванне.
   Пять месяцев назад -- читатель не забыл этого -- квивасы решили возвратиться на территорию, лежащую к западу от Ориноко, откуда они были выгнаны колумбийскими войсками. Но прежде чем покинуть горную область Рораймы, их новый атаман хотел обследовать восточное побережье реки. Для этого он отделился от своей шайки и спустился по льяносам до Сан-Фернандо на Атабапо, пройдя через Кариду, где индеец барэ действительно видел его. В Сан-Фернандо он ждал случая, чтобы вернуться к источникам Орино-- ко, когда пироги "Галлинетта" и "Мориша" готовились к отплытию в миссию Санта-Жуана.
   Альфаниз, известный под именем Жиро, заявив, что желает добраться до миссии, предложил свои услуги рулевому "Галлинетты", который нанимал себе экипаж, и, как уже известно, был им -- на несчастье тех, кто отправлялся к верховьям реки, -- принят.
   Имея, таким образом, возможность вернуться к квивасам, Альфаниз вместе с тем мог наконец осуществить и свою месть по отношению к полковнику Кермору.
   Действительно, он узнал, что юноша, ехавший на "Галлинетте" с сержантом Мартьялем, отправился на поиски отца, который своими показаниями дал суду возможность осудить его на вечные каторжные работы в остроге Кайенны.
   Представлялся редкий, едва ли не единственный случай завладеть юношей, а может быть, и полковником, если в миссии Санта-Жуана обнаружились бы его следы, и, во всяком случае, отомстить отцу посредством сына.
   Остальное известно. Встретив одного из сообщников в ночь, проведенную им на берегу в Янаме, Альфаниз бежал с пирог, как только они прибыли к пику Монуар. Затем, убив индейца, который отказывался стать его проводником, он поднялся вверх по течению Торриды, перешел брод Фраскаэс и присоединился к шайке квивасов...
   Теперь, завладев Жаком Хелло и его товарищами, этот негодяй рассчитывал захватить и их пироги на Ориноко.
   Кроме того, в его руках был сын, вернее -- дочь полковника Кермора.
  

Глава одиннадцатая.
МИССИЯ САНТА-ЖУАНА

   За тринадцать лет до начала этой истории в области, через которую протекает Рио-Торрида, не было ни одной деревни, ни одного поселка, ни одной плантации. Редко-редко появлялись здесь только индейцы, когда необходимость заставляла их перегонять скот. На поверхности этой территории были лишь обширные льняносы, плодородные, но не обработанные, непроходимые леса, болотистые равнины, залитые зимой избытком вод соседних рек. Из животного царства здесь встречались лишь хищники да обезьяны и дичь, не говоря, конечно, о насекомых, особенно о комарах. В сущности говоря, это была пустыня, куда не отваживались проникать ни купцы, ни промышленники Венесуэльской Республики.
   Такова была эта отдаленная часть Венесуэлы, когда иностранец-миссионер вступил во владение ею.
   Разбросанные на этой территории индейцы принадлежали большей частью к племени гуахарибосов. Обыкновенно они бродили по льяносам, в глубине лесов, к северу от правого берега Ориноко. Они имели только подобие хижин для жилья и лишь кору в виде одежды. Их пища состояла из корней, пальмовых почек, муравьев и лесных вшей; они не знали даже употребления маниокового хлеба, являющегося главной пищей в Центральной Америке. Они, казалось, стояли на первой ступени человеческого развития. Рост у них был маленький, сложение слабое, живот раздутый, как у землеедов. И действительно, зимой они часто бывали вынуждены от голода есть землю. Волосы у них были красноватые и длинные, до плеч; лицо, на котором наблюдатель мог бы заметить признаки смышлености, хотя и оставшиеся в недоразвитом состоянии, имело цвет более белый, чем у других индейцев, как то: квивасов, пиароанцев, баресов, марикитаросов и банивасов. Все, одним словом, подтверждало, что это -- одна из самых низких по культурному уровню расовых разновидностей.
   Однако эти туземцы считались до такой степени страшными, что даже их соплеменники едва осмеливались проникать на занятую ими территорию, и их считали настолько склонными к грабежам и убийствам, что купцы Сан-Фернандо не поднимались выше Окамо и Маваки.
   Так установилась та ужасная репутация, которая сохранялась еще пять-шесть лет назад, когда Шаффаньон, пренебрегши страхом гребцов, решился продолжать свою эскпедицию по Ориноко до истоков этой реки. Встретив их у пика Монуар, он убедился, что возводимые против этих несчастных и безобидных индейцев обвинения обоснованы очень плохо.
   Уже в то время некоторые из них, собранные испанским миссионером, образовали первую ячейку миссии Санта-Жуана.
   Отец Эсперанте задумал обратить гуахарибосов в христианство, а попутно и использовать их труд для устройства плантаций. С этой целью он и поселился в самой глубине этих саванн Сьерра-Паримы. Здесь он решил основать деревню, которая с течением времени должна была обратиться в городок.
   Когда отец Эсперанте прибыл в эту пустыню, с ним был только один товарищ, по имени Анжелос, послушник иностранных миссий, которому было двадцать лет. Оба они основали, расширили, организовали миссию Санта-Жуана и создали обширное хозяйство. Привлекли к труду индейцев, образовав из них сплоченное население, которое ко времени настоящего рассказа исчислялось в тысячу человек, включая сюда и жителей соседних льяносов.
   Место для будущего городка миссионер избрал в пятидесяти километрах к северо-востоку от истоков Ориноко и в таком же расстоянии от устья Торриды. Выбор этот был удачен. Почва здесь необыкновенно плодородная; на ней растут самые полезные растения, как деревья, так и кусты. Тут можно было встретить и так называемый маринас, кора которого образует род естественного войлока, и банановые деревья, и платаны, и кофейное дерево, каучуковое дерево, какао, поля сахарного тростника, плантации табака и т. п. При небольшой затрате труда эти поля, вспаханные и засеянные, могли дать в изобилии маниоку, сахарный тростник и маис, который дает ежегодно четыре жатвы по "сам-четыреста".
   Это удивительное плодородие, которое от хороших способов обработки могло еще больше увеличиться, происходило оттого, что почва здесь была совсем девственная. Ничто не истощало ее естественной мощи. По ее поверхности протекали, даже летом, многочисленные ручьи и, впадая в Рио-Торриду зимой, вливали через нее обильные потоки воды в Ориноко.
   Первые постройки миссии расположились на левом берегу реки, которая стекает со склонов Рораймы. Постройки эти были не простыми хижинами, а настоящими домами, не уступавшими лучшим постройкам банивасов или марикитаросов. Урбана, Кайкара, Сан-Фернандо на Атабапо могли бы позавидовать этим крепким и удобным жилищам.
   Деревня находилась вблизи горной цепи, отделившейся от Сьерра-Паримы, первые склоны которой были очень удобны для здорового и приятного местожительства.
   Испанский язык здесь стал мало-помалу вытеснять собой местное наречие гуахарибосов. Кроме того, здесь жило около 50 белых, венесуэльцев по происхождению, явившихся, чтобы обосноваться в миссии, и хорошо принятых ее начальником.
   Все, что нужно было для создания этого поселения, из года в год привозилось по Ориноко. Вполне понятно, что известность миссии распространилась сначала до Сан-Фернандо, потом до Боливара и Каракаса.
   Не следует, однако, думать, что миссия Санта-Жуана никогда не подвергалась тяжелым испытаниям. Она выросла ценой непрерывного изнурительного труда индейцев. И сколько опасностей было вначале! Приходилось защищать деревню от других племен, которых тянуло сюда на грабежи и убийства, явившиеся, впрочем, естественным ответом на вторжение европейцев в эти искони свободные земли. Население миссии должно было отражать нападения, которые грозили разрушить все дело в зародыше.
   Чтобы противостоять бродящим около Ориноко индейским племенам, были предприняты самые решительные меры. Миссионер проявил себя как человек решительного действия.
   Все взрослые гуахарибосы были зарегистрированы, дисциплинированы, обучены владеть оружием. Безопасность миссии была обеспечена постоянным отрядом-сотней отличных стрелков, снабженных современными ружьями, при достаточном количестве патронов. Они обладали верным индейским глазом, и никакое нападение на миссию не имело шансов на успех.
   Доказательством этого явилось нападение на миссию Альфаниза с его сообщниками и шайкой квивасов год назад. Хотя они и были в одинаковом числе, когда отец Эсперанте дрался с ними во главе своего вооруженного отряда, однако квивасы понесли крупные потери, тогда как со стороны гуахарибосов почти не было жертв.
   Именно вследствие этой неудачи квивасы решили покинуть местность и вернуться на территорию, расположенную к западу от Ориноко, тем более что миссия Санта-Жуана была организована не только для защиты, но и для нападений.
   Выше было сказано о растениях, которые так сильно способствовали процветанию миссии Санта-Жуана. Однако это не был единственный источник ее богатства. К полям примыкали громадные равнины; на них паслись стада коров и быков, пропитание которых было обеспечено травой саванн и растительностью леса. Скот составлял крупную отрасль торговли, как, впрочем, и во всех провинциях Венесуэльской республики. Затем гуахарибосы имели известное количество лошадей, которые когда-то водились здесь в изобилии. Часть этих лошадей служила для перевозки и разведок гуахарибосов, которые очень быстро сделались отличными наездниками. Это обстоятельство позволяло делать частые рекогносцировки в окрестностях миссии и нападать на "сомнительные" племена.
   Отец Эсперанте был действительно таким, каким его описали Мирабаль, молодой Гомо, а также лже-Жиро. Его лицо, осанка, его движения показывали в нем человека действия, необычайной силы воли начальника, привыкшего командовать. Он обладал железной энергией. Его строгие глаза смотрели прямо и решительно. Хотя ему и перевалило за 60, но его высокая фигура, широкие плечи, развитая грудь и крепкие члены свидетельствовали о большой физической силе и выносливости.
   Какова была жизнь этого миссионера прежде, чем он стал начальником миссии, -- этого никто не знал. Относительно своего прошлого он хранил абсолютное молчание. Но по той грусти, которая иногда набегала на его лицо, можно было понять, что он носил в себе какую-то тайну...
   Нужно заметить, что отец Эсперанте имел достойного сподвижника в лице своего помощника. Брат Анжелос был предан ему и имел право на значительную часть доходов этого предприятия.
   Вместе с ними в охране порядка в поселке принимали участие несколько индейцев, но их роль была, скорее, фиктивной. Вернее было бы сказать, что отец Эсперанте, будучи одновременно и мэром, и священником, исполнял все официальные обязанности в миссии.
   Со времени нападения квивасов ничто не беспокоило жителей Санта-Жуаны, и, казалось, нельзя было ожидать никаких нападений и в ближайшем будущем.
   Но вот около 8 часов вечера 1 ноября, на другой день после того, как Жак Хелло и его спутники попали в руки Альфаниза, в поселке стала замечаться если не паника, то по крайней мере беспокойство.
   На саванне, с юго-востока, был замечен молодой индеец, который бежал со всех ног, точно его преследовали.
   Несколько гуахарибосов вышли из своих жилищ. Как только молодой индеец заметил их, он закричал:
   -- Эсперанте... отец Эсперанте!..
   Минуту спустя брат Анжелос вводил его к миссионеру. Последний тотчас же узнал в нем мальчика, который прилежно посещал школу миссии, когда жил со своим отцом в Санта-Жуане.
   -- Ты... Гомо? -- сказал миссионер. Мальчик едва мог говорить.
   -- Откуда ты?
   -- Я убежал... с этого утра... я бежал, чтобы попасть сюда...
   Молодому индейцу не хватало дыхания.
   -- Отдохни. Ты умираешь от усталости... Хочешь поесть?
   -- Только после того, как я скажу вам, зачем я пришел сюда... Нужна помощь.
   -- Помощь?..
   -- Квивасы там... в трех часах отсюда... в Сьерре... со стороны реки...
   -- Квивасы! -- воскликнул брат Анжелос.
   -- И их начальник тоже... -- прибавил Гомо.
   -- И их начальник?.. -- повторил отец Эсперанте. -- Беглый каторжник Альфаниз?
   -- Он присоединился к ним несколько дней назад и вчера вечером с шайкой напал на отряд путешественников, которых я вел к Санта-Жуане...
   -- Путешественников, которые направлялись в миссию?
   -- Да, отец! Путешественники -- французы...
   -- Французы?!..
   Лицо миссионера покрылось внезапной бледностью, и глаза на мгновение закрылись.
   Он взял молодого индейца за руку, привлек к себе и, смотря на него, произнес голосом, который от невольного волнения дрожал:
   -- Скажи все, что ты знаешь! Гомо продолжал:
   -- Четыре дня назад в хижину, в которой мы жили с отцом около Ориноко, пришел человек... Он нас спросил, где находятся квивасы, и просил проводить его... Это были те самые, которые разрушили нашу деревню Сан-Сальвадор, которые убили мою мать... Мой отец отказался... и выстрелом из револьвера был убит...
   -- Убит!.. -- пробормотал брат Анжелос.
   -- Да... Альфанизом...
   -- Альфанизом!.. А откуда пришел он, этот негодяй? -- спросил отец Эсперанте.
   -- Из Сан-Фернандо.
   -- А каким образом он поднялся по Ориноко?
   -- В качестве гребца, под именем Жиро... На одной из двух пирог, которые везли этих путешественников...
   -- Ты говоришь, что эти путешественники -- французы?.. -- Да, французы, которые не могли плыть дальше устья Рио-Торриды... Они оставили свои пироги у устья, и один из них, начальник, сопровождаемый рулевым одной из пирог, нашел меня в лесу, около тела моего отца... Они сжалились... увели меня с собой... они похоронили моего отца... Затем они предложили мне проводить их в Санта-Жуану... Мы отправились... и вчера, когда мы достигли Фраскаэса, на нас напали квивасы и взяли в плен...
   -- И с тех пор?.. -- спросил отец Эсперанте.
   -- ...с тех пор квивасы направились в сторону Сьерры... и только сегодня утром я смог убежать...
   Миссионер слушал молодого индейца с чрезвычайным вниманием. Блеск его глаз показывал, какой гнев возбуждали в нем разбойники.
   -- Ты верно говоришь, мое дитя, -- спросил он в третий раз, -- что эти путешественники -- французы?
   -- Да, отец!
   -- Сколько же их было?
   -- Четверо.
   -- И с ними были...
   -- ...рулевой одной из пирог, банивас, по имени Вальдес, и два гребца, которые несли их багаж...
   -- Откуда они приехали?..
   -- Из Боливара, откуда они отправились два месяца назад с целью достичь Сан-Фернандо, а оттуда подняться по реке до Сьерра-Паримы.
   Отец Эсперанте, погруженный в свои размышления, на несколько мгновений замолчал. Затем он спросил:
   -- Ты говорил о начальнике, Гомо? Значит, этот маленький отряд имеет начальника?..
   -- Да, это один из путешественников.
   -- Как его зовут?..
   -- Жак Хелло.
   -- У него есть товарищ?
   -- Да, его зовут Герман Патерн; он занимается собиранием растений в саванне...
   -- А кто два других путешественника?
   -- Один молодой человек, который был со мной очень дружен... которого я очень люблю...
   Черты Гомо выразили самую живую благодарность.
   -- Этого молодого человека, -- прибавил он, -- зовут Жан Кермор.
   Едва он произнес это имя, как миссионер поднялся с выражением крайнего удивления.
   -- Жан Кермор? -- повторил он. -- Это его имя? -- Да, Жан Кермор.
   -- Этот молодой человек, говоришь ты, приехал из Франции с Хелло и Патерном?
   -- Нет, отец, как мне рассказал мой друг Жан, они встретились по дороге на Ориноко, в деревне Урбана...
   -- Они прибыли в Сан-Фернандо?
   -- Да... и оттуда вместе отправились в миссию.
   -- А что делает этот молодой человек?
   -- Он ищет своего отца...
   -- Своего отца? Ты говоришь: отца?
   -- Да, полковника Кермора.
   -- Полковника Кермора! -- воскликнул миссионер.
   Тот, кто посмотрел бы в этот момент на отца Эспе-ранте, заметил бы, как его удивление сменилось чрезвычайным волнением. Несмотря на всю свою энергию и самообладание, отец Эсперанте в крайнем смущении, которого он не мог скрыть, шагал взад и вперед по комнате.
   Наконец, сделав над собой усилие, он успокоился и продолжал свои расспросы.
   -- Зачем, -- спросил он Гомо, -- зачем Жан Кермор едет в Санта-Жуану?
   -- В надежде получить здесь указания, которые помогут ему отыскать отца...
   -- Значит, он не знает, где его отец?
   -- Нет. Вот уже четырнадцать лет, как полковник Кермор покинул Францию, уехал в Венесуэлу, и его сын не знает, где он находится...
   -- Его сын... его сын! -- пробормотал миссионер, который тер себе лоб, точно стараясь что-то припомнить.
   Наконец он опять обратился к Гомо:
   -- Что же, он отправился один... этот молодой человек... один в такое путешествие?..
   -- Нет.
   -- Кто же сопровождает его?..
   -- Старый солдат.
   -- Старый солдат?..
   -- Да, сержант Мартьяль...
   -- Сержант Мартьяль! -- повторил отец Эсперанте.
   На этот раз, если бы отец Анжелос не поддержал его, он упал бы как пораженный громом на пол.
  

Глава двенадцатая.
В ПУТИ

   Колебаться в оказании помощи французам после столь определенных ответов молодого индейца было невозможно.
   Миссионер, если бы он знал, в каком направлении вести преследование, бросился бы в путь через саванну в этот же вечер.
   В самом деле, где сейчас находился Альфаниз? Около брода Фраскаэс? Нет! Судя по словам Гомо, он ушел оттуда на другой день после нападения. К тому же в его интересах было уйти подальше от Санта-Жуаны, углубиться в соседний лес саванны, а может быть, спуститься к устью Торриды, чтобы захватить пироги и их экипаж.
   Отец Эсперанте понял, что прежде, чем пускаться в путь, необходимо было выяснить положение.
   В 6 часов два индейца верхами были отправлены к броду Фраскаэс.
   Три часа спустя эти всадники вернулись обратно, не найдя никаких следов квивасов.
   Перешел ли Альфаниз реку, чтобы углубиться в западный лес или он спускался к Сьерра-Париме, чтобы подойти с левого берега к лагерю пика Монуар?
   Это было неизвестно, но это нужно было узнать, хотя бы пришлось потерять ночь.
   Два других индейца оставили миссию с приказанием осмотреть саванну в сторону истоков Ориноко, так как не могло быть, чтобы Альфаниз спустился прямо к реке.
   С рассветом эти два индейца, сделавшие конец в 25 километров, вернулись в Санта-Жуану. Они не нашли квивасов, но, во всяком случае, узнали от нескольких индейцев бравос, встреченных ими в саванне, что шайка направилась к Сьерра-Париме. Альфаниз, значит, хотел достичь истоков Ориноко, намереваясь напасть на лагерь Монуар.
   Таким образом, его можно было захватить у Сьерра-Паримы и избавить территорию от этого сброда каторжников.
   Солнце только что встало, когда отец Эсперанте покинул миссию.
   Его отряд состоял из сотни гуахарибосов, специально обученных владеть современным оружием. Эти храбрые люди знали, что они идут против квивасов, своих давнишних врагов, и не только для того, чтобы их рассеять, но и чтобы истребить их всех до одного.
   Около двадцати индейцев были верхами и охраняли телеги с провиантом на несколько дней.
   Поселок был оставлен под начальством брата Анжелоса, который через разведчиков должен был по возможности поддерживать сношения с экспедицией, Отец Эсперанте ехал верхом во главе своего отряда, одетый в более удобный костюм, чем миссионерское платье. На нем была полотняная каска, сапоги; у седла висел двухзарядный карабин, за поясом был револьвер.
   Он ехал молчаливый и задумчивый, нравственно потрясенный, стараясь скрыть свое волнение. Сообщения молодого индейца путались у него в голове. Он был точно слепой, который прозрел, но разучился видеть.
   Выйдя из Санта-Жуаны, отряд направился черев саванну к юго-востоку. Привыкшие к ходьбе индейцы шли быстрым шагом, не задерживая верховых.
   Почва постепенно понижалась; подъем ее начинался лишь с приближением к Сьерра-Париме. Эта болотистая местность, наполняющаяся водой лишь в дождливое время года, представляла теперь, вследствие сухой погоды, довольно твердую почву, что позволяло идти по ней, не делая обходов, Дорога шла под острым углом к той, по которой Гомо вел Жака Хелло и его спутников. Это был кратчайший путь от миссии к горным массивам Паримы. По некоторым признакам можно было 1заметить, что здесь недавно прошел значительный отряд, Гуахарибосы, таким образом, удалялись от Рио-Торриды, которая текла к юго-востоку... На их пути встречались маленькие притоки этой реки с левой стороны. Пересохшие, они не представляли никакого препятствия движению. Приходилось только избегать некоторых водоемов, наполненных стоячей водой.
   После получасовой остановки в полдень отец Эсперанте двинулся дальше: отряд так торопился, что около пяти часов гуахарибосы остановились у подножия гор Паримы, недалеко от того места, где поднимается гора, названная Шаффаньоном горой Фердинанда Лессепса.
   Тут замечены были следы недавно оставленного лагеря. Остывшая зола, остатки еды, смятая трава свидетельствовали, что какие-то люди здесь провели прошлую ночь. Таким образом, не могло оставаться сомнений, что квивасы Альфаниза -- а значит, и пленники -- направлялись к Ориноко.
   Во время привала, который продолжался час и дал возможность покормить лошадей, отец Эсперанте прохаживался в стороне от лагеря.
   Все его мысли сосредоточились на этих двух именах, которые произнес молодой индеец.
   -- Сержант Мартьяль, -- повторял он. -- Сержант здесь и направляется в Санта-Жуану!
   Затем он переносился мыслью к Жану Кермору. Кто был этот юноша? У полковника не было сына! Нет! Гомо ошибся! Во всяком случае, там были пленные французы, соотечественники, которых нужно было освободить из рук квивасов!
   Отряд снова двинулся в путь и около шести часов достиг правого берега Ориноко, Эта часть Сьерры была покрыта старыми деревьями, которым суждено было пасть от собственной ветхости, так как никакой дровосек не пошел бы, конечно, с топором в эту отдаленную область.
   Место казалось совершенно пустынным. Ни одна пирога, никакая лодочка не могли бы подняться сюда в засуху, и фальки должны были остановиться на пятьдесят километров по течению ниже.
   Эти пятьдесят километров -- если бы гуахарибосы были воодушевлены таким же рвением, как и их начальник, -- могли быть пройдены за ночь, и отряд прибыл бы к лагерю пика Монуар с рассветом. Заблудиться было невозможно. Достаточно было идти вдоль правого берега реки, высохшие притоки которой не представляли препятствия.
   Отцу Эсперанте не нужно было даже спрашивать индейцев, хотят ли они сделать это усилие. Он встал и двинулся вперед. Всадники и пешеходы двинулись за ним.
   Ориноко, весьма узкое в своем начале, не превышало в этом месте нескольких метров ширины и текло между крутыми берегами из глины и скал. На этом протяжении, в пору сильных дождей, пирога могла подняться по течению, только пройдя несколько порогов, и притом ценой больших усилий.
   Около 8 часов вечера, с наступлением темноты, гуахарибосы перешли вброд Креспо, названный так на карте французским путешественником в честь президента Венесуэльской Республики.
   Солнце зашло на чистом небе, скрывшись за безоблачным горизонтом, и звезды должны были скоро поблекнуть при свете восходящего полного месяца.
   Пользуясь светлой ночью, гуахарибосы могли сделать быстрый и большой переход. Их не стесняли даже травянистые болота, в которых в темноте можно было завязнуть по пояс.
   На рассвете, около пяти часов утра, отец Эсперанте достиг поворота реки, в 12 километрах от устья Рио-Торриды.
   Меньше чем в три часа он мог добраться теперь до Паршаля и оставшихся у пирог гребцов.
   К юго-западу, на другом берегу Ориноко, виднелся пик Монуар, вершина которого освещалась первыми лучами солнца.
   Об отдыхе -- хотя бы на час -- не было и речи. Если квивасы направились вдоль реки, чтобы достичь лагеря, то были ли они еще там или, разграбив пироги, ушли в саванну?.. Кто знает, может быть, Альфаниз и решил привести в исполнение свой план: вернуться на западную территорию Венесуэлы, уведя с собой и пленников?..
   Шли уже около часа, и отец Эсперанте, конечно, не сделал бы привала, не достигнув устья Торрмды, если бы около 6 часов утра не случилось одного происшествия.
   Молодой индеец шел по берегу шагах в пятидесяти впереди отряда. Он старался проследить путь квивасов. Вдруг он остановился, нагнулся к земле и крикнул.
   В этом месте, у основания дерева, лежал на земле человек -- не то мертвый, не то заснувший.
   При крике Гомо отец Эсперанте погнал свою лошадь и немедленно догнал молодого индейца.
   -- Это он... он! -- кричал юноша.
   -- Он? -- воскликнул отец Эсперанте.
   Он спрыгнул на землю и подошел к лежавшему человеку.
   -- Сержант... сержант Мартъяль! -- воскликнул он.
   Старый солдат с простреленной грудью, может быть мертвый, лежал на этом месте, залитом кровью.
   -- Мартьяль... Мартьяль!.. -- повторял отец Эсперанте, из глаз которого текли крупные слезы.
   Он стал поднимать несчастного и наклонил свое лицо к его лицу, стараясь уловить признаки дыхания... Затем он произнес:
   -- Он жив!.. Жив!
   В самом деле, сержант Мартьяль слабо вздохнул. В этот момент его рука поднялась и снова бессильно опустилась. Затем его глаза на секунду раскрылись, и он взглянул на миссионера...
   -- Вы... полковник!.. Там... Альфаниз!..
   И он потерял сознание, произнеся эту отрывистую фразу.
   Отец Эсперанте поднялся, охваченный страшным смущением, теряясь в мыслях и догадках. Сержант Мартьяль тут... но кто тот юноша, который отправился с ним на розыски своего отца и которого не было с ним?.. Почему оба они в этой отдаленной области Венесуэлы?.. Кто объяснит ему все эти непонятные вещи, если несчастный умрет, не сказав больше ни слова?.. Нет, он не умрет!.. Миссионер спасет его еще раз, как он уже спас его однажды на поле сражения... Он будет бороться со смертью...
   По его приказанию подъехала одна из телег, и сержант Мартьяль был уложен в нее на подстилку из травы. Ни глаза, ни губы его не открылись. Но слабое дыхание все же колебало его грудь.
   Движение вперед продолжалось. Отец Эсперанте держался около телеги, где лежал его старый товарищ по оружию, узнавший его после такой продолжительной разлуки, -- сержант, оставленный им четырнадцать лет назад в Бретани, которую полковник Кермор покинул с мыслью никогда не вернуться!.. И вот он находит его здесь, в этом потерянном краю... раненого... может быть, рукой этого негодяя Альфаниза...
   "Итак, -- думал он, -- Гомо не ошибся, когда говорил о сержанте Мартьяле... Но что он хотел сказать?.. Этот ребенок... сын, в поисках своего отца... Сын... сын...".
   Обратившись к молодому индейцу, который шел рядом с ним, он сказал:
   -- Этот солдат, как ты мне сказал, приехал сюда не один? С ним был юноша?
   -- Да. Мой друг Жан...
   -- И оба они направлялись в миссию?
   -- Да, оба шли в миссию, чтобы найти полковника Кермора.
   -- И этот юноша -- сын полковника?.
   -- Да, его сын.
   От таких определенных ответов сердце у отца Эсперанте забилось так, что готово было лопнуть. Оставалось ждать. Может быть, эта тайна разъяснится к вечеру...
   Напасть на квивасов, если они были в лагере пика Монуар, -- несколько слов, сказанных сержантом, давали уверенность, что это было так, -- вырвать у них пленников -- все сосредоточилось на этой цели.
   Гуахарибосы пустились вперед беглым шагом, а телеги были оставлены сзади с достаточным прикрытием.
   Незадолго до восьми часов отец Эсперанте остановился, а гуахарибосы умерили шаг, достигнув обширной поляны, за которой начинался поворот.
   Напротив, на другом берегу возвышался пик Монуар. Вдоль правого берега не было видно никого. На реке не заметно было ни одной лодки.
   За поворотом реки поднимался вертикально столб дыма, так как ветра не было.
   Значит, в ста пятидесяти метрах, на левом берегу Торриды, был расположен какой-то лагерь.
   Это должен был быть лагерь квивасов, но в этом надо было убедиться.
   Несколько гуахарибосов поползли в кусты и минуты три спустя вернулись, сообщив, что этот лагерь действительно занят шайкой Альфаниза.
   Отряд отца Эсперанте собрался в глубине поляны. Телеги присоединились к нему, и та, которая везла сержанта Мартьяля, была поставлена в середину.
   Убедившись, что состояние больного не ухудшилось, полковник Кермор отдал распоряжение окружить Альфаниза и его шайку.
   Несколько минут спус тя раздались страшные крики, смешавшиеся с ружейными выстрелами.
   Гуахарибосы налетели на Альфаниза прежде, чем он успел подумать о защите. Если численность обоих отрядов и была одинакова, то зато гуахарибосы были лучше вооружены и имели лучшего начальника. Оружие, которым располагал испанец, состояло из захваченных в пирогах нескольких револьверов, оставленных Жаком Хелло, и тех ружей и револьверов, которые были отобраны у пленников.
   Борьба не могла быть продолжительной. Захваченная врасплох шайка неминуемо должна была быть разбита. Большая часть квивасов бросилась в бегство после слабого сопротивления. Одни бросились в лес, другие побежали через почти пересохшую реку, чтобы достичь противоположной саванны, причем многие из них были смертельно ранены.
   В то же время Жак Хелло, Герман Патерн, Вальдес, Паршаль и гребцы пирог бросились на тех квивасов, которые их стерегли.
   Гомо первым подбежал к ним, крича:
   -- Санта-Жуана... Санта-Жуана!
   Таким образом, вся борьба сосредоточилась в центре лагеря.
   Тут, окруженный своими сообщниками из Кайенны и квивасами, Алъфаниз защищался выстрелами из револьверов. Вследствие этого несколько гуахарибосов получили раны, к счастью неопасные.
   В этот момент отец Эсперанте бросился в окружавшую испанца группу.
   Жанна Кермор почувствовала непреодолимое влечение к миссионеру... Она хотела броситься к нему, не Жак Хелло удержал ее...
   Альфаниз, покинутый квивасами, которые издали наполняли воздух своими криками, еще сопротивлялся. Двое его товарищей по каторге были только что убиты около него.
   Отец Эсперанте оказался как раз против испанца и жестом остановил гуахарибосов, которые уже окружали его.
   Альфаниз отступил к берегу реки, держа в руке револьвер с несколькими зарядами.
   Среди наступившей тишины раздался могучий голос отца Эсперанте:
   -- Альфаниз, это я! -- сказал он.
   -- Миссионер Санта-Жуаны! -- воскликнул испанец.
   Подняв револьвер, он хотел уже выстрелить, но Жак Хелло схватил его за руку, и пуля пролетела мимо.
   -- Да... Альфаниз... отец миссии Санта-Жуаны, а также полковник Кермор!..
   Альфаниз, увидев в нескольких шагах Жана, которого он считал сыном полковника, прицелился в него...
   Но раньше, чем он успел выстрелить, раздался другой выстрел, и негодяй упал, сраженный пулей отца Эсперанте.
   В этот момент на место сражения прибыла телега с сержантом Мартьялем.
   Жанна бросилась в объятия полковнику Кермору... Она называла его отцом...
   Последний же не мог признать в этом юноше своей дочери, которую он считал погибшей, которой он никогда не видел, и повторял:
   -- У меня нет сына...
   В этот момент сержант Мартьяль приподнялся и, протянув руку к Жанне, сказал:
   -- Нет, полковник, но у вас была дочь... Это она!
  

Глава тринадцатая.
ДВА МЕСЯЦА В МИССИИ

   Со времени исчезновения полковника Кермора, со времени его отъезда в Америку, прошло четырнадцать лет, и история этих четырнадцати лет может быть рассказана в нескольких строках.
   В 1872 году полковник Кермор узнал о гибели своей жены и ребенка при крушении "Нортона". Условия, в которых произошла эта катастрофа, были таковы, что он никак не мог думать, что одно из дорогих ему существ, его дочь Жанна, совсем еще тогда маленькая, оказалась спасенной. Он даже не знал ее, так как должен был покинуть Мартинику за несколько месяцев до ее рождения.
   Еще в течение года полковник Кермор оставался командиром полка. Затем, подав в отставку и не будучи связан никакими родственными отношениями, решил посвятить остаток своей жизни миссионерству.
   Полковник Кермор, не сообщив об этом никому, даже сержанту Мартьялю, тайно оставил Францию в 1875 году и направился в Венесуэлу.
   Как только он окончил свое богословское образование в этой стране, он получил посвящение и вошел членом в общество иностранных миссионеров под именем отца Эсперанте, которое обеспечивало тайну его нового существования.
   Он вышел в отставку в 1873 году, а был посвящен в 1878 году, когда ему было 49 лет.
   В Каракасе отец Эсперанте принял решение отправиться на жительство в почти неизвестную южную область Венесуэлы, где миссионеры показывались очень редко. Он отправился по назначению в начале 1879 года, сохранив тайну своего прошлого.
   Поднявшись по среднему течению Ориноко, отец Эсперанте, который говорил по-испански как на родном языке, прибыл в Сан-Фернандо, где прожил несколько месяцев. Из этого города он написал письмо одному из своих друзей, нотариусу Нанта. Это письмо -- последнее, которое должно было быть подписано его настоящим именем и которое было вынуждено его семейными делами, -- он просил адресата сохранить в тайне.
   Нужно напомнить здесь, что это письмо, найденное в бумагах нотариуса, было передано сержанту Мартьялю лишь в 1891 году, тогда, когда с ним уже шесть лет жила Жанна Кермор.
   В Сан-Фернандо отцу Эсперанте удалось благодаря своим личным средствам раздобыть все необходимое для основания миссии за истоками реки. В этом же городе он привлек к своему делу брата Анжелоса, хороню уже знакомого с индейскими нравами, который оказал ему впоследствии большую помощь.
   Брат Анжелос обратил внимание отца Эсперанте на гуахарибосов, большая часть которых бродила вдоль берегов верхнего Ориноко и по соседству Сьерра-Паримы. Гуахарибосы имели репутацию убийц и грабителей, даже людоедов, -- репутацию, которой они на самом деле не заслуживали. Во всяком случае, это обстоятельство не могло остановить такого энергичного человека, как полковник Кермор, и он решил сосредоточить центр миссионерской деятельности к северу от Рораймы, привлекая сюда туземцев области.
   Отец Эсперанте и брат Анжелос отправились из Сан-Фернандо на двух пирогах, обильно снабженных всем необходимым для основания миссии. Остальное им должно было присылаться по мере надобности. Пироги поднялись вверх по реке, останавливаясь по пути в главнейших городах и поселках, и достигли Рио-Торриды на территории гуахарибосов.
   После многих бесплодных попыток, неудач и опасностей индейцы мало-помалу потянулись к отцу Эсперанте. Образовалась деревня, которой миссионер дал имя Санта-Жуана, -- Жанна было имя его дочери...
   Прошло 14 лет. Миссия процветала. Казалось, что ничто не свяжет вновь отца Эсперанте с его тяжелым прошлым, как вдруг случилось событие, рассказанное выше.
   После слов сержанта Мартьяля полковник обнял Жанну, не будучи в силах удержаться от слез. В нескольких словах молодая девушка рассказала ему о своей жизни, спасении на пароходе "Виго", пребывании в семье Эредиа в Гаване, о возвращении во Францию, о нескольких годах, проведенных ею в доме в Шантенэ, о решении, которое было ею принято тотчас после того, как сержант Мартьяль и она узнали о письме, написанном из Сан-Фернандо, о своем отъезде в Венесуэлу под именем Жана, о путешествии по Ориноко, нападении каторжника Альфаниза и квивасов у брода Фраскаэс.
   После этого оба подошли к телеге, где лежал старый солдат. Сержант Мартьяль чувствовал себя бодрее, он сиял... он плакал и говорил:
   -- Полковник!.. Теперь, когда наша Жанна нашла своего отца, я могу умереть...
   -- Я запрещаю тебе это, мой старый товарищ!
   -- Ну, если вы запрешаете...
   -- Мы будем ухаживать за тобой, мы вылечим тебя...
   -- Если вы будете ухаживать за мной, я не умру... наверное...
   -- Но тебе нужен покой.
   -- Я спокоен, полковник!.. Смотрите... вот меня уже клонит ко сну... и к хорошему сну... на этот раз.
   -- Спи, мой старый друг! Мы сейчас отправимся в Санта-Жуану. Дорога тебя не утомит, и через несколько дней ты будешь на ногах.
   Полковник Кермор наклонился над раненым, поцеловал сержанта Мартьяля в лоб, и его старый друг уснул с улыбкой на устах.
   -- Отец! -- воскликнула Жанна. -- Мы спасем его!
   -- Да, дорогая Жанна, мы сделаем для этого все, что возможно, -- ответил миссионер.
   Вместе с Германом Патерном полковник осмотрел рану сержанта Мартьяля. Она показалась им несмертельной.
   Тут же стало известно, что ранил сержанта Альфаниз в тот момент, когда Мартьяль в припадке гнева бросился на него.
   После этого отец Эсперанте сказал:
   -- Сегодня мои храбрые индейцы, а также и ваши спутники, господин Хелло, должны отдохнуть. Завтра утром мы отправимся в миссию. Гомо поведет нас кратчайшим путем.
   -- Мы обязаны нашим спасением этому храброму мальчику, -- заметила Жанна.
   -- Я знаю, -- ответил отец Эсперанте. Подозвав молодого индейца, он сказал:
   -- Подойди, Гомо, подойди ко мне! Я поцелую тебя за всех тех, кого ты спас!
   После объятий отца Эсперанте Гомо перешел в объятия Жанны, которую он в смущении продолжал называть "мой друг Жан".
   Так как молодая девушка не успела еще снять мужской одежды, которую она носила с самого начала путешествия, то отец ее спрашивал себя, знают ли ее спутники, что "господин Жан" был дочерью Кермора.
   Он скоро узнал это.
   Как только полковник пожал руки Жаку Хелло и Герману Патерну, Паршалю и Вальдесу, Жанна сказала:
   -- Отец, я должна рассказать вам, чем я обязана двум моим соотечественникам, с которыми я никогда не смогу расплатиться.
   -- Сударыня, -- ответил Жак Хелло, голос которого дрожал, -- прошу вас... я ничего не сделал...
   -- Дайте мне говорить, Хелло!
   -- Тогда уж говорите о Жаке, но не обо мне, мадемуазель Кермор, -- воскликнул Герман Патерн, смеясь, -- потому что я не заслуживаю никакой награды!..
   -- Я обязана вам обоим, мои дорогие товарищи, -- продолжала Жанна, -- да, обоим, отец! Жак Хелло спас мне жизнь...
   -- Вы спасли мою дочь? -- воскликнул полковник Кермор.
   Кермору пришлось выслушать рассказ Жанны об аварии пирог и о том, как благодаря самоотверженности Хелло она спаслась от смерти.
   После этого молодая девушка прибавила:
   -- Я сказала, отец, что Хелло спас мне жизнь. Но он сделал еще больше, решив с господином Патерном сопровождать меня и Мартьяля в наших поисках.
   -- Совсем нет! -- возразил последний, протестуя. -- Поверьте, сударыня, мы и без того имели намерение подняться к истокам Ориноко. Это входило в нашу задачу... Министр народного просвещения...
   -- Нет, Герман, нет! -- ответила Жанна, улыбаясь. -- Вы должны были остановиться в Сан-Фернандо, и если вы продолжили ваше путешествие до Санта-Жуаны...
   -- ...то это была наша обязанность! -- просто докончил Жак Хелло.
   Само собой разумеется, что подробно обо всех приключениях этого путешествия полковник должен был узнать позже. Но уже и теперь, несмотря на сдержанность Жака Хелло, отец Жанны мог уловить те чувства, которыми была полна душа его дочери.
   Пока Жанна Кермор, Жак Хелло, Герман Патерн и полковник говорили обо всем этом, Паршаль и Вальдес устраивали лагерь, в котором предстояло провести этот день и ближайшую ночь. Их гребцы перенесли в лес всех убитых.
   Что касается раненых гуахарибосов, то ими занялся Герман Патерн.
   Затем, после того как из телег была вынута и распределена провизия и были зажжены в нескольких местах костры, Жак Хелло и Герман Патерн в сопровождении полковника Кермора и его дочери направились к обеим пирогам, которые стояли на обсохшем дне реки. Не были ли они разграблены или уничтожены квивасами?
   Ничего этого не случилось, так как Альфаниз думал ими воспользоваться, чтобы возвратиться на западную территорию, поднявшись по течению Вентуари. Стоило прибыть воде, и обе фальки могли бы пуститься в плавание.
   -- Спасибо этим мошенникам, -- воскликнул Герман Патерн, -- что они сохранили мои коллекции! Вы представляете себе мое возвращение без них? Сделав в пути столько фотографических снимков, вернуться без единого негатива! Я никогда не решился бы явиться к министру народного просвещения!
   Читатель поймет эту радость натуралиста, так же как и удовольствие пассажиров "Галлинетты" и "Моринга", нашедших в целости весь свой багаж, не говоря уж об оружии, которое они подобрали на поляне.
   Теперь, под охраной экипажа, пироги могли остаться у устья Рио-Торриды в полной безопасности. И когда пришло бы время -- по крайней мере для "Мориши" -- отправляться в обратное плавание, Жаку Хелло и Патерну оставалось бы только сесть в пирогу.
   Впрочем, об обратном путешествии думать было рано. Отец Эсперанте должен был вернуться в Санта-Жуану со своей дочерью, сержантом Мартьялем, молодым Гомо и большей частью своих индейцев. И как было обоим французам отказаться от приглашения провести несколько дней или даже недель в миссии?
   Они приняли приглашение.
   -- Так нужно, -- заметил Жаку Хелло Герман Патерн. -- Разве мы можем вернуться в Европу, не побывав в Санта-Жуане? Никогда я не решусь явиться к министру. Да и ты тоже, Жак!
   -- И я, Герман!
   -- Еще бы!
   В течение этого дня обедали и ужинали все вместе, пользуясь провизией, взятой с пирог и из телег. За столом отсутствовал один только сержант Мартьяль, но он был и без того счастлив, что вновь увидел полковника, -- хотя бы и в одежде отца Эсперанте! Хороший воздух Санта-Жуаны должен был восстановить его силы в несколько дней. Он в этом не сомневался.
   Нечего и говорить, что Жак Хелло и Жанна должны были дать полковнику Кермору самый подробный отчет о путешествии. Он слушал, наблюдал их, догадывался о чувствах Жака Хелло и был задумчив. В самом деле, какие новые обязанности наложат на него эти новые обстоятельства?
   Само собой разумеется, молодая девушка в тот же день облачилась в женское платье, которое хранилось в одном из чемоданов, стоявших в каюте "Галлинетты".
   По этому поводу Герман Патерн не преминул заметить своему другу:
   -- Мила мальчиком, мила и девушкой! Впрочем, я ведь ничего в этих делах не понимаю!..
   На другой день, распростившись с Паршалем и Вальдесом, которые предпочли остаться с пирогами для их охраны, отец Эсперанте, его гости и гуахарибосы оставили лагерь пика Монуар. С лошадьми и телегами переход через леса и саванны не представлял трудностей.
   Отряд направился не по старой дороге, ведущей к истокам Ориноко. Кратчайший путь лежал вдоль правого берега реки, по которому шел Жак Хелло по указанию молодого индейца. Шли так быстро, что к полудню достигли брода Фраскаэс.
   Никаких следов квивасов, теперь рассеянных, замечено не было; впрочем, бояться их было уже нечего.
   У брода сделали небольшую остановку и, так как движение телеги не очень утомило сержанта Мартьяля, вновь двинулись в путь к Санта-Жуане.
   Расстояние от брода до поселка можно было пройти в несколько часов, и еще засветло отряд достиг миссии.
   Две комнаты в миссии были отведены Жанне Кермор и сержанту Мартьялю, другие две -- Жаку Хелло и Герману Патерну -- в соседней постройке, где их принял брат Анжелос.
   Бесполезно рассказывать шаг за шагом жизнь последующих дней в миссии. Здоровье раненого быстро поправилось, уже в конце недели ему было дано позволение сидеть в мягком кресле из оленьей кожи под тенью пальм.
   Полковник Кермор и его дочь вели длинные беседы о прошлом. Жанна узнала, как ее отец, лишившись жены и ребенка, решил заняться миссионерством. Мог ли он теперь оставить свое незаконченное дело?.. Нет, конечно... Жанна останется с ним, она посвятит ему всю свою жизнь...
   Эти беседы отца с дочерью сменялись беседами миссионера с сержантом Мартьялем.
   Миссионер благодарил старого солдата за все, что он сделал для его дочери... Он благодарил его за то, что тот согласился на это путешествие... Затем расспрашивал о Жаке Хелло... расспрашивал, не наблюдал ли сержант за ними... им и Жанной...
   -- Что вы хотите, полковник! -- отвечал сержает Мартьяль. -- Я принял все предосторожности... Это был Жан... молодой бретонец... племянник, которого дядюшка взял с собой в путешествие по этим диким странам... Случилось, что Жак Хелло и ваша дорогая дочь встретились в дороге... Я делал все, чтобы помешать, но ничего не мог сделать!..
   Между тем время шло, а положение вещей не менялось. В общем, почему Жак Хелло не решался поговорить обо всем открыто? Ошибался он?.. Нет, ни в своих собственных чувствах, ни в чувствах, внушенных им Жанне Кермор, он не ошибался. Но из чувства деликатности, которое отличало его, он молчал... Ему казалось, что его предложение может показаться требованием вознаграждения за оказанные им услуги.
   Весьма кстати разрешил вопрос Герман Патера. Однажды он сказал своему другу:
   -- Когда же мы отправляемся?
   -- Когда хочешь, Герман!
   -- Хорошо! Но ведь когда я захочу этого, то не захочешь этого ты...
   -- Почему?
   -- Потому что дочь Кермора будет уже замужем.
   -- Замужем?..
   -- Да, потому что я намерен просить ее руки...
   -- Ты сделаешь это?.. -- воскликнул Жак Хелло.
   -- Не для себя, конечно, а для тебя!
   И он сделал, как говорил, не слушая никаких возражений.
   Жак Хелло и Жанна Кермор предстали перед миссионером в присутствии Германа Патерна и сержанта Мартьяля. Затем на вопрос отца Жанна сказала растроганным голосом:
   -- Жак, я готова стать вашей женой... и всей моей жизни едва хватит, чтобы выразить вам мою благодарность.
   -- Жанна... моя дорогая Жанна! -- ответил Жак Хелло. -- Я люблю вас... да!.. Я люблю вас...
   -- Довольно, замолчи, дорогой друг! -- воскликнул Герман Патерн. -- Лучшей жены ты все равно не нашел бы.
   Полковник Кермор обнял обоих.
   Было решено, что свадьба будет отпразднована через две недели в Санта-Жуане. О согласии ничем не связанного Жака Хелло, семью которого полковник знал раньше, спрашивать не приходилось. Несколько недель спустя после свадьбы молодые должны были уехать, с тем чтобы по дороге в Европу заглянуть в Гавану, повидать семью Эредиа. Оттуда они направлялись во Францию, в Бретань, чтобы устроить свои дела. После этого они должны были вернуться в Санта-Жуану, к полковнику Кермору и сержанту Мартьялю.
   Двадцать пятого ноября в присутствии Германа Патерна и сержанта Мартьяля в качестве шаферов миссионер совершил акт гражданского и церковного бракосочетания Жанны Кермор и Жака Хелло.
   После этого прошло около месяца, когда Герман Патерн решил, что уже пришло время давать отчет о научной экспедиции, которая была поручена ему и его товарищу министром народного просвещения. Без министра, как видно, Герман Патерн обойтись не мог.
   -- Уже? -- спросил Жак Хелло.
   Дело в том, что он не считал дней... Он был слишком счастлив, чтобы заниматься такими вычислениями!..
   -- Да... уже, -- повторил Герман Патерн. -- Министр, вероятно, думает, что нас съели хищные звери или что мы кончили свою научную карьеру в желудках людоедов.
   После переговоров с отцом Эсперанте отъезд из миссии был назначен на 22 декабря.
   С грустью и болью ждал полковник Кермор часа разлуки с дочерью, хотя она и должна была вернуться к нему через несколько месяцев. Правда, это путешествие должно было совершиться при благоприятных обстоятельствах, и г-же Хелло не предстояло испытать тех опасностей, которые пережила Жанна Кермор. Спуститься вниз по течению реки до Боливара было нетрудно. На этот раз надо было лишиться общества Мигуэля, Фелипе и Варинаса, так как они, вероятно, покинули уже Сан-Фернандо.
   Впрочем, достигнуть Кайкары пироги могли в пять недель, а оттуда предстояло уже ехать на пароходе по нижнему Ориноко. Что касается возвращения в Санта-Жуану, то в этом отношении можно было положиться на Жака Хелло: оно должно было совершиться при наилучших условиях как в смысле скорости, так и в смысле безопасности.
   -- И потом, полковник, -- заметил сержант Мартьяль, -- ваша дочь имеет хорошего мужа, который сумеет защитить ее, а это лучше, чем старый, глупый солдат, который не мог даже спасти ее ни из вод Ориноко, ни от любви этого храбреца, Жака Хелла!
  

Глава четырнадцатая.
ДО СВИДАНИЯ!

   Двадцать пятого декабря, утром пироги были готовы начать свое обратное плавание вниз по течению Ориноко.
   В это время года разливы еще не поднимают уровня реки. Пришлось поэтому тащить "Галлинетту" и "Моришу" пять километров к устью маленького притока правого берега, где глубина была достаточна. Дальше они уже не рисковали сесть на мель до дождливого времени года; самое большее, что им грозило, -- это остановка на несколько часов.
   Отец Эсперанте пожелал проводить своих детей в новый лагерь. Сержант Мартьяль, который вполне окреп, присоединился к нему, так же как и молодой индеец, сделавшийся приемышем миссии Санта-Жуана.
   Их сопровождал конвой из пятидесяти гуахарибосов, и они благополучно прибыли к устью реки.
   Ко времени отправления Вальдес занял свое место на "Галлинетте", на которой должны были поместиться Жак Хелло с женой. Паршаль сел за руль "Мориши", в каюте которой должны были поместиться драгоценные коллекции Германа Патерна и не менее ценная особа самого натуралиста.
   Так как обе фальки должны были идти вместе и чаще всего борт о борт, то Герман Патерн не был осужден на одиночество. Он мог, когда хотел, быть в обществе молодых супругов. Кроме того, само собой разумеется, обеды и ужины должны были происходить сообща на "Галлинетте", за исключением тех случаев, когда Жак и Жанна Хелло были бы приглашены Германом Патерном на "Моришу".
   Погода стояла благоприятная, то есть ветер дул с востока, и довольно свежий, заволакивавшие солнце легкие облака делали температуру очень сносной.
   Полковник Кермор и сержант Мартьяль спустились к самому берегу, чтобы проститься со своими детьми. Ни те, ни другие не скрывали своего, вполне естественного, волнения. Жанна, несмотря на всю свою энергию, тихо плакала.
   -- Я тебя привезу к отцу опять, моя дорогая Жанна! -- сказал Жак Хелло. -- Через несколько месяцев мы оба снова будем в Санта-Fуане...
   -- Все трое, -- прибавил Герман Патерн, -- так как я, кажется, забыл собрать некоторые растения, которые растут только на территории миссии, и я докажу министру народного просвещения...
   -- До свидания, мой добрый Мартьяль, до свидания! -- сказала молодая женщина, целуя старого солдата.
   -- Да, Жанна, не забывай своего дядюшку, который тебя никогда не забудет!..
   Затем наступила очередь Гомо, который тоже получил свою долю поцелуев.
   -- До свидания, отец, -- сказал Жак Хелло, пожимая руку миссионера, -- до свидания... до свидания!
   Наконец Жак Хелло с женой и Герман Патерн заняли места на "Галлинетте".
   Паруса были поставлены, чалки отданы, и обе пироги начали спускаться по течению.
   Затем сержант Мартьяль, Гомо и миссионер, сопровождаемые гуахарибосами, двинулись по дороге к миссии.
   Не стоит рассказывать подробно об этом плавании пирог вниз по Ориноко. Благодаря течению путешествие потребовало в три или четыре раза меньше времени, в десять раз меньше усилий и представляло в десять раз меньше опасностей, чем при движении к истокам. Употребление бечевы для пирог стало совсем ненужным, а когда поднимался ветер, то достаточно было шестов.
   Какой контраст представляло это путешествие по сравнению с совершенным несколько недель назад! Молодая женщина и ее муж вспоминали все беспокойства и опасности своего первого плавания!
   У плантации кептэна барэ Жанна вспомнила, что, если бы Жак Хелло не раздобыл драгоценного колорадито, который предупредил смертельный кризис, она умерла бы от лихорадки...
   Недалеко от горы Гуарако пассажиры узнали то место, где стадо быков было атаковано ужасными электрическими угрями...
   Затем в Данако Жак Хелло представил свою жену Мануэлю Ассомпсиону, у которого они в обществе Германа Патерна провели в гостях один день. Каково было удивление радушных жителей плантации, когда они узнали в красивой молодой женщине "племянника Жана", который вместе со своим дядюшкой Мартьялем останавливался в одной из хижин селения марикитаросов!
   Наконец, 4 января "Галлинетта" и "Мориша" вошли в Атабапо и остановились у набережной Сан-Фернандо.
   Жак Хелло и его спутники оставили этот город три месяца назад. Находились ли еще здесь Мигуэль, Фелипе и Варинас?.. Это казалось невероятным. Обсудив со всех сторон вопрос об Ориноко, Гуавьяре и Атабапо, они давно уже должны были вернуться в Боливар.
   Герман Патерн очень хотел узнать, какая из трех рек оказалась победительницей. И так как пироги должны были простоять здесь несколько дней, чтобы возобновить запас провизии до Кайкары, то было время удовлетворить это любопытство.
   Жак Хелло, его жена и Герман Патерн высадились на берег и остановились в том же доме, где уже жил сержант Мартьяль.
   В этот же день они отправились с визитом к губернатору, который с удовольствием узнал о событиях, происшедших в миссии Санта-Жуана: с одной стороны, о почти полном истреблении шайки Аль-фаниза, с другой -- об удачном результате путешествия.
   Что касается Мигуэля, Фелипе и Варинаса, то они -- пусть не удивятся этому -- все еще оставались в городе, менее чем когда-либо согласные относительно гидрографического вопроса о трех реках.
   В тот же вечер пассажиры "Галлинетты" и "Мориши" смогли пожать руку трем пассажирам "Марипара".
   Как хорошо встретили Мигуэль и его коллеги своих старых товарищей по путешествию! Можно также представить себе изумление, когда они увидели Жана... их милого Жана... под руку с Жаком Хелло, в дамской одежде.
   -- Почему он так переоделся? -- спросил Варинас.
   -- Потому что я женился на нем, -- ответил Жак Хелло.
   -- Вы женились на Жане Керморе? -- воскликнул Фелипе, глаза которого буквально полезли на лоб.
   -- Нет, на мадемуазель Жанне Кермор.
   -- Что? -- изумился Мигуэль. -- На мадемуазель Кермор?..
   -- Она сестра Жана! -- ответил, смеясь, Герман Патерн. -- Не правда ли, как они похожи!
   Все объяснилось, и самые сердечные поздравления посылались как на новобрачных, так и особенно на г-жу Хелло, нашедшую своего отца в лице миссионера Санта-Жуаны.
   -- А Ориноко? -- спросил Герман Патерн. -- Оно все на том же месте?
   -- Все на том же, -- ответил, смеясь, Мигуэль.
   -- Ну так как же? Это его воды донесли наши пироги до истоков Сьерра-Паримы?
   При этом вопросе лица Варинаса и Фелипе нахмурились. Глаза их метнули молнии, предвещавшие грозу; Мигуэль покачал головой.
   И опять начался спор, горячность которого не уменьшилась от времени, -- спор между сторонником Атабапо и сторонником Гуавьяре.
   Нет!.. Они не были согласны между собой и никогда не будут согласны. Они охотнее уступили бы мнению Мигуэля в пользу Ориноко, чем один другому!
   -- Отвечайте, сударь, -- воскликнул Варинас, -- и отвергните, если решитесь на это, что Гуавьяре не обозначается много раз под именем восточного Ориноко чрезвычайно компетентными географами!
   -- Такими же некомпетентными, как вы сами, сударь! -- воскликнул Фелипе.
   -- Брать свое начало в Сьерра-Сума-Паце, к востоку от верхней Магдалены, на территории Колумбии, -- это гораздо почетнее, чем вытекать черт знает откуда...
   -- Черт знает откуда, сударь? -- ядовито повторил Фелипе. -- И вы имеете смелость употреблять подобные выражения, когда дело идет об Атабапо, которьи! спускается с льяносов, орошаемых Рио-Негро, и который является соединительной ветвью с бассейном Амазонки?
   -- Но воды вашего Атабапо черны и не могут даже смешаться с водами Ориноко!
   -- А воды вашего Гуавьяре желтоваты, и вы не могли бы их отличить в нескольких километрах ниже Сан-Фернандо! Ваш Гуавьяре не имеет даже черепах...
   -- А ваш Атабапо не имеет даже комаров...
   -- Наконец, Гуавьяре впадает в Атабапо -- именно здесь... и это общее мнение.
   -- Нет, это Атабапо впадает в Гуавьяре, как с этим согласны все разумные люди, и количество несомой Гуавьяре воды не меньше трех тысяч двухсот кубических метров...
   -- И, как Дунай, -- сказал Герман Патерн, цитируя поэта "Ориенталис", -- он течет с запада на восток.
   Этим аргументом Варинас еще не пользовался, но он не преминул включить его в актив Гуавьяре.
   Во время этого обмена возражениями в пользу обоих притоков Мигуэль не переставал улыбаться, предоставляя спокойно течь Ориноко на расстоянии 2500 километров между Сьерра-Паримой и дельтой его 50 рукавов, которыми он впадает в Атлантический океан.
   Между тем приготовления продвигались вперед. Пироги были осмотрены, исправлены, приведены в полную пригодность, снабжены провизией и к 9 января могли двинуться в путь.
   Жак и Жанна Хелло написали тогда своему отцу письмо, в котором не были забыты ни сержант Мартьяль, ни молодой индеец. Это письмо должны были доставить в Санта-Жуану купцы, которые обыкновенно поднимаются по реке в начале сезона дождей. В этом письме было высказано все, что могли сказать два счастливых человека.
   Накануне отъезда пассажиры были в последний раз приглашены к губернатору Сан-Фернандо.
   В течение этого вечера произошло перемирие, и гидрографический спор не возобновился. Не потому, что он исчерпался, а потому, что спорщики имели впереди еще месяцы и годы для его продолжения.
   -- Итак, Мигуэль, -- спросила молодая женщина, -- ваш "Марипар" не уйдет вместе с "Галлинеттой" и "Моришей"?..
   -- По-видимому, нет, -- ответил Мигуэль, решивший продолжить свое пребывание у слияния Атабапо и Гуавьяре.
   -- Нам нужно еще установить несколько важных моментов, -- заявил Варинас.
   -- И произвести еще некоторые обследования, -- прибавил Фелипе.
   -- Тогда до свидания! -- сказал Жак Хелло.
   -- До свидания? -- спросил Мигуэль.
   -- Да, -- ответил Герман Патерн, -- в Сан-Фернандо, когда мы будем возвращаться... через шесть месяцев... потому что не может быть, чтобы бесконечные споры об Ориноко не задержали вас здесь до нашего возвращения.
   На другой день, 9 января, простившись с губернатором, Мигуэлем и его товарищами, путешественники сели в пироги и, увлекаемые быстрым течением реки -- Ориноко, Атабапо или Гуавьяре, -- скоро потеряли из виду Сан-Фернандо. Они без труда прошли пороги Мэпюр и Атур, миновали устья Меты и деревню Карибен, Изобиловавшие дичью острова и рыбная ловля доставляли им вкусную провизию.
   Прибыв к поселку Мирабаля в Тигре, пассажиры пирог ввиду ранее данного обещания провели здесь в гостях сутки. С какой радостью Мирабаль поздравил их с успешным окончанием предприятия, которое привело не только к отысканию полковника Кермора, но и "ко всем дальнейшим последствиям".
   В Урбане пироги должны были возобновить запас провизии на последнюю часть пути.
   -- А черепахи? -- воскликнул Герман Патерн. -- Жак, ты помнишь черепах?.. Эти тысячи черепах!.. Недурно... прибыть сюда на черепахах!..
   -- В этой деревне мы в первый раз встретились, Герман, -- сказала молодая женщина.
   -- Благодаря этим великолепным животным... которым мы так обязаны... -- объявил Жак Хелло.
   -- И мы докажем им свою благодарность, съев их, так как они очень вкусны, эти оринокские черепахи! -- воскликнул Герман Патерн, который на все смотрел со специальной точки зрения.
   Наконец, 25 января пироги достигли Кайкары.
   В этом городе Жак Хелло, Жанна и Герман Патерн расстались с рулевыми пирог и их экипажами, поблагодарив их от всего сердца за самоотверженную службу и щедро наградив их.
   Из Кайкары пароход доставил путешественников в два дня до Боливара, а оттуда они доехали по железной дороге до Каракаса.
   Десять дней спустя они были в Гаване, в семье Эредиа, а через месяц -- в Европе, во Франции, в Бретани, в Сен-Назере, в Нанте.
   Затем Герман Патерн сказал:
   -- Знаешь, Жак, не показались тебе эти пять тысяч километров, которые мы сделали по Ориноко, слишком длинными?
   -- Когда мы ехали обратно -- нет! -- ответил Жак, взглянув при этом на счастливо улыбающуюся Жанну.
  

-------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: Жюль Верн. Собрание сочинений. Том 12: Великолепное Ориноко. Роман /Пер. с фр. под ред. С.П. Полтавского; Предисл. А. Старчакова Научно-популяр. очерк Н. К. Лебедева С 70 рис. художника Ж. Ру и картой течения реки Ориноко. -- 1928. - 296 с.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов