Есть много преступленій, которыя до разъясненія вопроса объ аффектахъ, казались совершенно непостижимыми даже при самомъ настойчивомъ размышленіи. Мать убиваетъ своего ребенка, сынъ отца, жена -- мужа.
Какимъ внутреннимъ процессомъ извращены чувства этихъ людей? Что двигаетъ ихъ на одно изъ наиболѣе преслѣдуемыхъ преступленій, когда имъ извѣстны всѣ уголовныя послѣдствія, ихъ ожидающія?
Во времена преобладанія карательной теоріи, надъ этими вопросами незадумывались. Убила мать своего ребенка -- ясно, что это не мать, а звѣрь; звѣря и наказать строже; да такъ, чтобы и на тѣхъ, кто не убивалъ своихъ дѣтей, навести ужасъ. Арестантъ, ни съ того, ни съ сего закололъ въ острогѣ другого арестанта;-- также ясно, что это звѣрь, да еще неисправимый; ну и ему тоже!
И много вѣковъ руководствовалось уголовное правосудіе подобными простыми соображеніями, вѣруя въ свою безусловную непогрѣшимость. Много больныхъ людей переселило оно на тотъ свѣтъ, принимая ихъ за неисправимыхъ злодѣевъ и изверговъ, оцѣняя фактъ преступности съ одной его внѣшней стороны.
Но теперь въ общественномъ настроеніи является уже иное направленіе; то, что казалось прежде вопросомъ простимъ, вполнѣ разрѣшеннымъ, признается слишкомъ сложнымъ, запутаннымъ, труднымъ, а иногда и совсѣмъ неразрѣшимымъ. Поворотъ этотъ создала новѣйшая медицина.
Существуетъ душевное состояніе, при которомъ нарушается психическое равновѣсіе внезапно-возникающимъ чувствомъ я происходитъ полный безпорядокъ въ правильномъ тѣлесномъ и психическомъ отправленіи. Такое состояніе называютъ аффектомъ.
Аффектъ есть внезапное, сильное возбужденіе чувства, помрачающее разсудокъ до того, что онъ лишается способности оцѣнки поступковъ. Такое состояніе является всегда непроизвольно, неожиданно и достигаетъ иногда такой силы, что влечетъ за собою мгновенную смерть. Такъ какъ аффектъ является всегда неожиданно и неотразимо, то ясно, что въ немъ не существуетъ момента преднамѣренности; а какъ аффектъ сопровождается непремѣнно помраченіемъ разсудка, то очевидно, что человѣкъ не въ состояніи понять послѣдствій своего поведенія.
По характеру вліянія на человѣческій организмъ, аффекты дѣлятъ на возбуждающіе и на угнетающіе. Въ возбуждающимъ относятъ: гнѣвъ, радость, отчаяніе; къ угнетающимъ -- печаль, испугъ, боязнь.
При возбуждающихъ аффектахъ кровообращеніе усиливается, грудь расширяется отъ прилива крови въ сердцу, лицо краснѣетъ и глаза блестятъ отъ прилива крови къ мозгу, нервная система приходитъ въ возбужденное состояніе, всѣ тѣлесныя и психическія отправленія совершаются быстрѣе и сильнѣе. Въ первый моментъ человѣкъ еще владѣетъ собой, новое захватывающее его чувство не заняло еще всего его душевнаго строя, остается мѣсто для другихъ чувствъ и размышленіе только нарушено. Но вотъ аффектъ переходитъ въ слѣдующую степень, человѣкъ точно опьянѣлъ, разсудокъ помрачился совершенно, одностороннее чувство захватываетъ весь организмъ и человѣкъ, повинуясь только ему, невольно отдается влеченію этого чувства. Ждутъ ли за это человѣка какія либо послѣдствія или не ждутъ, ему до этого нѣтъ никакого дѣла. Онъ ничего не помнить, ничего не знаетъ, ничего не видитъ. Вся водя его направлена въ одну сторону и нѣтъ такой силы, которая когда бы измѣнить его направленіе. Какъ только порывъ этого страстно-направленнаго желанія нашелъ себѣ активное удовлетвореніе, аффектъ оканчивается также внезапно, какъ начался; человѣкъ входитъ въ себя, успокоивается и съ изумленіемъ или съ раскаяніемъ глядитъ на то, что онъ сдѣлалъ.
Въ "Запискахъ изъ мертваго дома" авторъ знакомитъ читателя съ фактами подобнаго психическаго состоянія, не подозрѣвая, повидимому, ихъ истинной патологической сущности. Когда фатальный маіоръ, "бросавшійся на людей", вызвалъ Петрова для наказанія, Петровъ поблѣднѣлъ и засунулъ въ рукавъ ножъ. Маіоръ вѣроятно не хуже арестантовъ зналъ горячую натуру Петрова, ибо въ самую рѣшительную минуту уѣхалъ. Петровъ спокойно легъ подъ розги. "Арестантъ послушенъ и покоренъ до извѣстной степени; но есть крайность, которую не надо переходить", замѣчаетъ авторъ. Въ настоящемъ случаѣ мы имѣемъ дѣло съ едва начавшимся аффектомъ или точнѣе съ приступомъ въ нему. Чтобы явился аффектъ, нужна внѣшняя причина и внутренняя готовность ей подчиниться. Фатальный маіоръ и личная ненависть къ нему Петрова, вотъ эти два подготовительныхъ момента. Не поручи шоръ наказанія другому -- убійство бы совершилось, ибо оба момента были на лицо; но какъ только одинъ моментъ отстранился, другой оказался безсильнымъ для произведенія полнаго дѣйствія; вотъ почему Петровъ легъ такъ покорно подъ розги. Въ немъ не происходило никакой внутренней борьбы, у него не было никакой преднамѣренности, хотя заготовленный ножъ повидимому и указываетъ на нее. Здѣсь важенъ не ножъ, а цвѣтъ, направленіе мыслей. Направленіе же могло быть только злое, ибо аффектъ, если бы онъ совершился, долженъ былъ быть аффектомъ гнѣва, такъ какъ вся подготовка къ нему заключала въ себѣ злые элементы. Фатальный маіоръ былъ предметомъ общей ненависти; онъ приводилъ арестантовъ въ содроганіе. Подобное злое вліяніе могло производить лишь злое возбужденіе. Не съ нѣжнымъ чувствомъ къ маіору долженъ былъ явиться Петровъ къ наказанію; и потому ножъ санъ по себѣ утрачиваетъ всякую возможность; въ моментъ вполнѣ развившагося аффекта Петровъ могъ бы просто задушить каюра, и при невозможности,-- пройти послѣдніе два момента аффекта, т. е. впасть въ онѣмѣніе, столбнякъ, обморокъ и даже -- умереть. Говоря о крайностяхъ, которыя не слѣдуетъ переступать, авторъ "Мертваго дома", указываетъ вѣрно на внѣшнюю сторону подмѣченнаго имъ психологическаго факта. Крайность въ этомъ случаѣ есть та черта, за которой начинается аффектъ, т. е. такое непроизвольное состояніе, которое можетъ вести въ весьма дурнымъ послѣдствіямъ. Тѣ, кто вращался среди людей страстныхъ, отдающихся легко порыву, всегда знали о существованіи этой завѣтной черты.-- Въ этомъ случаѣ практическое наблюденіе жизни далеко опередило медицинскую теорію аффекта. Петровъ до завѣтной черты еще не дошелъ.
Въ столкновеніи того же Петрова съ арестантомъ Антоновымъ мы имѣемъ опять не вполнѣ завершившійся аффектъ. "Петровъ вдругъ поблѣднѣлъ, губы его затряслись и посинѣли, дышать сталъ онъ трудно. Онъ всталъ съ мѣста и медленно, очень медленно подошелъ къ Антонову". Именно этого характера припадокъ я долженъ быть совершиться съ Петровымъ. Изъ описанія г. Достоевскаго слѣдуетъ заключить, что Петровъ былъ флегматикъ, человѣкъ спокойный, и не быстро впечатлительный. У людей этого сложенія аффекты принимаютъ характеръ по преимуществу угнетающій, т. е. кровь приливаетъ въ сердцу, вслѣдствіе чего является блѣдность и затрудненное дыханіе.
Неотразимая, мгновенная внезапность приступа или взрыва изображена г. Достоевскимъ весьма наглядно. Петровъ и Антоновъ долго кричали и бранились и можно было думать, что все дѣло кончится простыми колотушками. Но вдругъ какъ отрубило топоромъ: Петровъ поблѣднѣлъ и пошелъ на Антонова. Именно такъ мгновенно и наступаетъ аффектъ: неожиданно, непредвидѣнно. И также мгновенно онъ изчезаетъ съ устраненіемъ причины. Получивъ спорную вѣтошку, Петровъ "чрезъ четверть часа по прежнему слонялся по острогу, съ видомъ совершеннаго бездѣлья и какъ будто искалъ, не заговорятъ ли гдѣ нибудь о чемъ нибудь по* любопытнѣе, чтобъ приткнуть туда и свой носъ и послушать". Теперь у Петрова не было нога и такихъ образомъ какъ ба устраняется внѣшній признакъ преднамѣренности. Случись подъ рукой ножъ, Петровъ, можетъ быть, взялъ бы его; ножа не было и Петровъ пошелъ безъ него, не составивъ повидимому никакого плана дѣйствія; а между тѣхъ планъ былъ, планъ заключался въ самомъ актѣ злого чувства, двигавшаго человѣка на злое дѣло. Въ этомъ же заключалась и преднамѣренность, хотя она и не имѣла характера преднамѣренности, устанавливаемой дѣйствующими повсюду уголовными законами. Дѣйствующіе законы требуютъ, чтобы планъ для исполненія злого дѣянія былъ выясненъ за много ранѣе до совершенія преступленія, и не считаютъ преднамѣренностью вспышку, имѣющую уголовное послѣдствіе. Въ этомъ случаѣ уголовный законъ какъ бы признаетъ аффектъ, и видитъ въ немъ смягчающее обстоятельство.
Злое чувство, переходящее въ сосредоточенный гнѣвъ, оканчивающійся аффектомъ, можетъ имѣть вначалѣ всѣ признаки разумнаго дѣйствія. Очень обыкновенны случаи, когда женщина раздражительнаго характера, угнѣтаемая бѣдностію и житейскими неудачами, преувеличивъ вину своего ребенка, обрушивается на него съ сосредоточеннымъ гнѣвомъ, переходящимъ наконецъ въ, аффектъ. Въ деревняхъ можно встрѣтить безпрестанно случаи, когда только насильственное вмѣшательство сосѣдей предупреждаетъ убійство, готовое совершиться этихъ путемъ. Сына одного управляющаго замѣтили въ кражѣ господскаго сапожнаго товара. Товаръ этотъ былъ на рукахъ управляющаго. Сказали отцу, и онъ, выслѣдивъ за сыномъ, поймалъ его съ поличнымъ. Отецъ увелъ сына въ свою избу, заперъ дверь, привязалъ его и принялся бить ремнемъ. Собравшійся около избы народъ слышалъ сначала крикъ наказываемаго, но потомъ крикъ прекратился и раздавались лишь удары ремня. Народъ испугался и пошелъ на выручку. Никакими убѣжденіями нельзя было заставить отца отворить дверь: онъ билъ, точно хотѣлъ убить. Дверь выломали, отца остановили и силой вывели вонъ. Сынъ едва дышалъ. Отецъ, думавъ наказать сына, хотѣлъ только его исправленія; но ужъ конечно не замышлялъ смертоубійства. А между тѣмъ безъ посторонняго вмѣшательства смертоубійство было бы неизбѣжно, ибо первоначальное, повидимому, здоровое побужденіе, перешло внезапно въ помрачившій разсудокъ аффектъ.
У Газина злыя побужденія являлись подъ вліяніемъ хмѣля. Вообще спокойный и хорошо собой владѣвшій Газинъ въ пьяный моментъ отдавался исключительно чувству, смѣялся, задорилъ, наконецъ приходилъ въ страшную ярость, охватывалъ ножъ и бросался на людей. Вразумлять человѣка въ подобные моменты также нелѣпо, какъ вразумлять сумасшедшаго или больного горячкой. Арестанты это поняли; впрочемъ средство ихъ было жестоко. "Человѣкъ десять бросались вдругъ на Газина и начинали его бить. Невозможно представить себѣ ничего безпощаднѣе этого битья: его били въ грудь, подъ сердце, подъ ложечку, въ животъ; били много и долго, и переставали только тогда, когда онъ терялъ всѣ чувства и становился какъ мертвый. Послѣ битья -- его, совершенно безчувственнаго, завертывали въ полушубокъ и относили на нары".
Послѣ болѣзненнаго органическаго состоянія пьянство больше всего предрасполагаетъ къ аффектамъ гнѣва и въ неистовому озлобленію, незнающему предѣла. Множество уголовныхъ преступленій совершается подъ вліяніемъ чувствительности, усиленной хмѣлемъ и потому легко переходящей въ аффектъ. Простой народъ очень хорошо знаетъ, до какого болѣзненнаго неотразимаго неистовства доводитъ вино; напримѣръ, чтобы отстранить всякія печальныя случайности, при выдачѣ замужъ, наводятъ справки, каковъ женихъ во хмѣлю. Крестьяне Задорный и Мартышка поссорились въ кабакѣ. Долго они подзадоривали другъ друга, наконецъ Мартышка заушилъ Задорнаго. "Ишь -ти и драться-то не умѣетъ", говоритъ Задорный, да какъ хватитъ Мартышку подъ ложечку, у того остановилось дыханіе. Пьяная компанія, окружавшая бойцовъ, захохотала. Бойцы вышли изъ себя -- у одного вылезъ отъ удара глазъ, другой раскроилъ противнику балалайкой ухо. Кончилось дѣло общей схваткой. Никто изъ нихъ не помнилъ, что дѣлаетъ. Федька кузнецъ какъ хлестнетъ сапогомъ Задорнаго въ самое чувствительное мѣсто, тотъ упалъ и захрапѣлъ. Остервѣнившаяся компанія накинулась на лежачаго. "Стой! наконецъ крикнулъ Мартышка, вѣдь мы человѣка-то порѣшили!" У всѣхъ хмѣль выскочилъ и опустились руки. Дайте этимъ неистовымъ людямъ въ руки колья, они станутъ дѣйствовать ими; дайте имъ ножи или топоры, они станутъ рѣзать другъ друга. Въ обыкновенныхъ случаяхъ неистоваго гнѣва дѣло до ножей не доходитъ по случайнымъ внѣшнихъ причинамъ, а вовсе не потому, чтобы гнѣвъ не могъ перейти въ помѣшательство или въ аффектъ. Гнѣвъ, дошедшій до высшей степени, лишаетъ человѣка употребленія разсудка, причемъ наступаетъ несвободное душевное состояніе. Отчего во всѣхъ случаяхъ, подобныхъ приведенному примѣру, люди не останавливаются во время; отчего хмѣль проходитъ и опускаются руки, когда ужъ случилась непоправимая бѣда? А только потому, что ранѣе и остановиться было невозможно. Нужно, чтобы на встрѣчу аффекту или безумному гнѣву выступило болѣе сильное потрясеніе -- или пріемъ, который употребляли съ Газинынъ арестанты, или непоправимая бѣда, слѣдующая за удовлетвореніемъ чувству. Это простая случайность, что оказался убитымъ Задорный; точно также могъ быть убитымъ и Мартышка, и Федька кузнецъ, и всякій другой изъ свалки. Задорнаго не остановила мысль, что его могутъ убить, и никого изъ противниковъ его не остановила эта мысль. Почему же во всѣхъ замолчало чувство самосохраненія, -- самое сильное въ человѣкѣ чувство? Только потому, что оно было вытѣснено временно другимъ болѣе сильнымъ чувствомъ. Самосохраненіе явилось лишь тогда, когда злое чувство лишилось пищи, когда отстранилось раздражающее вліяніе -- "что будетъ съ нами, вѣдь мы человѣка-то порѣшили?" Аффектъ гнѣва, съ устраненіемъ причины, переходитъ иногда непосредственно въ чувство сожалѣнія. У Акулькина мужа ("Мертвый домъ") гнѣвъ подъ вліяніемъ хмѣля и постояннаго раздраженія принялъ характеръ неотразимой идеи. Акулькинъ мужъ, или точнѣе арестантъ Шишковъ, былъ еще молодой малый, лѣтъ подъ тридцать, человѣкъ пустой и взбалмошный. Иногда онъ молчитъ, живетъ угрюмо, держитъ себя грубо, по недѣлямъ не говоритъ. А иногда вдругъ ввяжется въ какую нибудь исторію, начнетъ сплетничать, горячиться изъ пустяковъ, снуетъ изъ казармы въ казарму, передаетъ вѣсти, наговариваетъ, изъ себя выходитъ. Его побьютъ, онъ опять замолчитъ. Парень былъ трусоватый и жидкій. Глаза у него, то какіе-то безпокойные, а иногда какіе-то тупозадумчивые. Случалось ли ему что нибудь разсказывать: начнетъ горячо, съ жаромъ, даже руками размахиваетъ -- и вдругъ порветъ, или сойдетъ на другое, увлечется новыми подробностями и забудетъ, о чемъ началъ говорить. Этотъ-то странный человѣкъ, послѣ всякихъ истязательствъ надъ своей женой, порѣшилъ наконецъ ее зарѣзать.
Онъ завезъ ее въ лѣсъ, остановилъ лошадь и говоритъ: "вставай, Акулина, твой конецъ пришелъ. "Акулина смотритъ на меня, разсказывалъ Шишковъ, испужалась, встала передо мной, молчитъ".-- "Надоѣла ты мнѣ, говорю; молись богу!" Да какъ схвачу ее за волосы: косы-то были такія толстыя, длинныя, на руку ихъ замоталъ, да сзади ее съ обѣихъ сторонъ колѣнками придавилъ, вынулъ ножъ, голову-то ей загнулъ назадъ, да какъ тилисну по горлу ножомъ... Она какъ закричитъ, кровь-то какъ брызнетъ, я ножъ бросилъ, обхватилъ ее руками-то спереди, легъ на землю, обнялъ ее и кричу надъ ней, ревмя -- реву; и она кричитъ и я кричу; вся трепещетъ, бьется изъ рукъ-то, а кровь-то на меня, кровь-то и на лицо-то, и на руки такъ и хлещетъ, такъ и хлещетъ. Бросилъ я ее, страхъ на меня напалъ, и лошадь бросилъ, а самъ бѣжать, бѣжать, домой къ себѣ по задамъ забѣжалъ, да въ баню..."
У Шишкова было сложное душевное состояніе, ведущее къ такъ называемому смѣшанному аффекту. Съ одной стороны любовь, дѣйствительная привязанность къ женѣ, съ другой -- чувство злое -- ревность, разжигаемая насмѣшками товарищей и наконецъ окончательно развившаяся собственнымъ признаніемъ Акулины, что она любитъ другого. Злое чувство взяло верхъ и кончилось торжествомъ неотразимой идеи; моментъ же убійства долженъ и могъ смѣниться лишь слѣдующимъ вторымъ чувствомъ т. о. любовью I слѣдовательно сожалѣніемъ.
Подобный же психологическій процессъ мы встрѣчаемъ въ поведеніи мѣщанина Звѣрева. Это былъ скромный и трудолюбивый работникъ, имѣвшій связь, съ подобной ему по характеру женщиной. Ссоръ у нихъ никогда не выходило, все они дѣлали сообща, дружно. Водку Звѣревъ хоть иногда и пилъ, но пьянымъ никто и никогда его не видывалъ. Подвыпивши, онъ не дурилъ. Живя долго въ незаконной связи, Звѣревъ задумалъ наконецъ жениться на своей возлюбленной. Но странное дѣло, Ѳедосѣева что-то все медлила, затягивала дѣло. У Звѣрева зародилосъ сомнѣніе, явиласъ ревность. Приходитъ онъ разъ въ своей возлюбленной въ не совсѣмъ трезвомъ видѣ и начинаетъ у нея требовать документовъ. Ѳедосѣева опять старается отдѣлаться, ссылаясь на то, что Звѣревъ пьянъ. Потомъ приноситъ бутылку пива, угощаетъ его и проситъ уйти. Звѣревъ выходитъ. Ѳедосѣева провожаетъ его. Время было позднее. На темной лѣстницѣ Звѣревъ склоняетъ свою любовницу въ связи и, когда Ѳедосѣева опустилась, Звѣревъ ранилъ ее ножомъ въ животъ и убѣжалъ.
Вино -- обыкновенный подсобникъ въ подобныхъ случаяхъ. къ нему прибѣгаютъ какъ къ средству разгоняющему скорбь, но оно напротивъ усиливаетъ злое чувство и даетъ особенную энергію болѣзненнымъ чувствамъ. Что Звѣревъ находился въ моментѣ не свободнаго душевнаго состоянія, видно изъ того, что чрезъ какіе нибудь полчаса онъ охмѣлѣлъ совершенно, припалъ на сундукъ и заснулъ.
Изъ числа угнетающихъ аффектовъ самые серьезные боязнь и стыдъ. Сколько совершалось преступленій изъ страха наказанія или преслѣдованія, изъ чувства стыда! Постоянно подавленное состояніе духа, скорбь, тоска отчуждаютъ человѣка отъ міра, погружаютъ и замыкаютъ его въ самаго себя, порождаютъ мрачный взглядъ на жизнь, ведутъ къ меланхоліи, къ самоубійству, въ умопомѣшательству.
"Записки изъ Мертваго дома" знакомятъ насъ съ фактами этой категоріи.
Сидѣлъ въ безсрочномъ отдѣленіи молодой арестантъ, чрезвычайно хорошенькій мальчикъ, звали его Сироткинъ. Тихій и кроткій, онъ говорилъ мало, рѣдко смѣялся. Глаза у него были голубые, черты правильныя, личико чистенькое, нѣжное, волосы свѣтлорусые. Онъ не пилъ, въ карты не игралъ, почти ни съ кѣмъ не ссорился. Ходитъ бывало за казармами -- руки въ карманахъ, смирный, задумчивый. Окликнешь его иногда изъ любопытства, спросишь о чемъ-нибудь, онъ тотчасъ-же отвѣтитъ и даже какъ-то почтительно, не по арестантски, но всегда коротко, неразговорчиво; глядитъ же на васъ какъ десятилѣтній ребенокъ. Заведутся у него деньги,-- онъ не купитъ чего-нибудь необходимаго, не отдастъ починить куртку, не заведетъ новыхъ сапоговъ, а купитъ калачикъ, пряничекъ и скушаетъ -- точно ему семь лѣтъ отъ роду. "Эхъ ты, Сироткинъ! говорятъ бывало ему арестанты:-- сирота ты казанская!в
Это-то казанская, кроткая сирота разсказывала про себя: "Горько мнѣ ужь очень, подконецъ по некрутству стало. Камандиръ не вз любилъ, за все наказываетъ, -- а и за что? Я всѣмъ покоряюсь, живу въ акуратъ; винишка не пью, ничѣмъ не заимствуюсь... Все кругомъ такіе жестокосердые, -- всплакнуть негдѣ. Бывало пойдешь куда за уголъ, да тамъ и поплачешь. Вотъ и стою я разъ въ караулѣ. Ужь ночь; поставили меня на часы, на абвахтѣ, у сошекъ. Вѣтеръ: осень была, а темень такая, что хоть глазъ выколи. И такъ тошно, тошно мнѣ стало! Взялъ я въ ногѣ ружье, штыкъ отомкнулъ, положилъ подлѣ; скинулъ правый сапогъ, дуло наставилъ себѣ въ грудь, налегъ на него и большимъ пальцемъ ноги спустилъ куровъ. Смотрю -- осѣчка! Я ружье осмотрѣлъ, прочистилъ затравку, пороху новаго подсыпалъ, кремешокъ пообилъ и опять къ груди приставилъ. Что-же? порохъ вспыхнулъ, а выстрѣла опять нѣтъ!-- Чтожь это, думаю? Взялъ я надѣлъ сапогъ, штыкъ примкнулъ, молчу и расхаживаю... Черезъ полчаса ѣдетъ командиръ; главнымъ рундомъ правилъ. Прямо на меня: "Развѣ такъ стоять въ караулѣ?" Я взялъ ружье на руку, да и всадилъ въ него штыкъ но самое дуло."
Авторъ "Мертваго дома" говоритъ, что ничего не можетъ быть любопытнѣе странныхъ вспышекъ нетерпѣнія и строптивости у арестантовъ. Часто человѣкъ терпитъ нѣсколько лѣтъ, смиряется, выноситъ жесточайшія наказанія и вдругъ прорывается на какой нибудь малости, на какомъ нибудь пустякѣ, почти за ничто. На иной взглядъ можно даже назвать его сумасшедшимъ; да такъ и дѣлаютъ."
Этимъ уклончивымъ намекомъ на сумасшествіе авторъ дѣлаетъ робкую уступку реальнымъ знаніямъ; но рутина тянетъ его въ старую Метафизику. А между тѣмъ онъ былъ близокъ къ прямому отвѣту. Взрывы, которые такъ отлично извѣстны англійскому тюремному начальству, взрывы, превращающіе иногда англійскую тюрьму въ настоящій пріютъ для неистовыхъ, небольше какъ аффектъ, созданный именно однообразіемъ и подавляющимъ вліяніемъ тюремнаго заключенія. Въ моментъ аффекта арестантъ конечно не думаетъ ни о томъ, что его ожидаетъ за строптивость, ни о томъ, что ему выгоднѣе быть кроткимъ и благонравнымъ, особенно когда близокъ срокъ освобожденія. Въ томъ-то и сущность аффекта, что онъ исключаетъ всякое размышленіе, всякій разсчетъ. Только острожная гигіена, создающая Ивана -- тоскуна, да подавляющее нервы однообразіе, лишающее человѣка многихъ, необходимыхъ ему удовлетвореній составляютъ причину той легкости, съ какою арестанты впадаютъ въ возбужденное состояніе, оканчивающееся нерѣдко аффектомъ. А сколько случаевъ самоубійства въ тюрьмахъ; сколько бывало случаевъ самоубійства во время суда, отъ страха предстоящаго наказанія. Послѣдніе случая повторяются преимущественно въ тѣхъ странахъ, гдѣ существуетъ смертная казнь, и бывали у насъ до отмѣны кнута, плетей и наказанія шпицрутенами.
Авторъ "Мертваго дома" разсказываетъ, что одинъ арестантъ, изображенный имъ малодушнымъ, хвастливымъ и вообще дряннымъ человѣкомъ, былъ отданъ подъ судъ и приговоренъ къ строгому наказанію; "это значитъ, къ очень почтенному числу шпицрутеновъ -- тысячъ около четырехъ. "Испугавшись предстоящаго наказанія донельзя, до послѣдней степени, какъ самый жалкій трусъ, онъ наканунѣ того дня, когда его должны были прогнать сквозь строй, бросился съ ножомъ на вошедшаго въ арестантскую комнату караульнаго офицера. Разумѣется, онъ очень хорошо понималъ, что такимъ поступкомъ чрезвычайно усилитъ свой приговоръ и срокъ каторжной работы. Но разсчетъ былъ именно въ томъ, чтобы хотя на нѣсколько дней, хоть на нѣсколько часовъ отдалить страшную минуту наказанія! Онъ до того былъ трусъ, что, бросившись съ ножомъ, даже не ранилъ офицера, и сдѣлалъ все это для проформы, для того только, чтобъ оказалось новое преступленіе, за которое бы его опять стали судить". Толкованіе это грѣшитъ полнымъ непониманіемъ психологическихъ процессовъ вообще и душевнаго процесса въ описываемомъ случаѣ. Арестантъ конечно струсилъ и испугался тѣмъ болѣе, что не былъ человѣкомъ сильнаго сложенія. Подъ вліяніемъ постоянно гнетущаго страха, онъ впалъ въ отчаяніе, окончившееся приступомъ аффекта. Параксизмъ могъ быть силенъ, могъ быть и не силенъ, напримѣръ Петровъ или Газинъ были же страшны въ подобный моментъ, бѣшеный волкъ страшился бѣшенаго волченка, здѣсь вопросъ только въ размѣрѣ проявленія извѣстной силы, а не въ качествѣ ея, въ этомъ и все дѣло. Но аффектъ несомнѣненъ и именно въ томъ, въ чемъ авторъ "Мертваго дома" видитъ притворство, заключается неоспоримое доказательство истинности припадка. Арестантъ, видите ли, сдѣлалъ все для проформы) хороша проформа, когда за нее въ перспективѣ десять тысячъ палокъ и вѣчная каторжная работа. Какъ бы ни былъ Дутовъ (арестантъ) глупъ и легкомысленъ, онъ навѣрно зналъ подобный конецъ и зналъ, что его ничто не спасетъ отъ него, кромѣ смерти. И зная все это Дутовъ видается съ ножомъ, когда онъ могъ бы отдалить наказаніе простою грубостію или дерзостью, и если ужь необходимо прибѣгать въ ножу, то убійствомъ какого нибудь подобнаго ему арестанта. Въ томъ именно и дѣло, что Дутовъ находился въ моментѣ полнаго безпорядка чувствъ, мѣшавшаго соображенію и спокойному анализу ожидающихъ его послѣдствій. Самъ авторъ признаетъ, "что минута предъ наказаніемъ ужасна, что подсудимый, разсчитавъ вѣроятный срокъ ужаснаго дня, уходитъ часто въ гошпиталь, желая хоть сколько нибудь отдалить тяжелую минуту. Когда же онъ обратно выписывается, почти навѣрное зная, что роковой срокъ завтра, то всегда почти (!) бываетъ въ сильномъ волненіи. Иные стараются скрыть свои чувства изъ самолюбія, но неловкій, напускной куражъ не обманываетъ ихъ товарищей. Всѣ понимаютъ, въ чемъ дѣло и молчатъ про себя изъ человѣколюбія. Я, говоритъ авторъ, зналъ одного арестанта, молодого человѣка, убійцу, изъ солдатъ, приговореннаго въ полному числу палокъ. Онъ до того заробѣлъ, что наканунѣ наказанія рѣшился выпить кружку вина, настоявъ въ немъ нюхальнаго табаку". Отравившійся бѣднякъ ушелъ въ гошпиталь и умеръ. Когда Цигенмейеру былъ объявленъ смертный приговоръ и когда адвокатъ отказался защищать его, онъ повѣсился въ тюрьмѣ. И такихъ примѣровъ много.
Во всѣхъ этихъ случаяхъ только разные финалы одной и той же душевной драмы. Сироткинъ въ моментъ угнетающаго аффекта наложилъ на себя руку и кончилъ убійствомъ командира, потому что самоубійство не удалось. Чѣмъ бы кончилъ солдатъ, выпившій табаку, при неудавшемся отравленіи, предсказать нельзя; но если бы въ его душевномъ страхѣ не произошло никакой перемѣны, то какой бы то ни было, но печальный конецъ былъ неизбѣженъ. Въ большинствѣ случаевъ, въ моментъ угнетающаго аффекта люди кончаютъ самоубійствомъ. До чего бываютъ, повидимому, ничтожны поводы къ лишенію себя жизни, покажутъ читателю слѣдующіе факты. Въ деревню С. (вятской губ.) пріѣхали 4 чуваша, вымѣнивающихъ на каменную и деревянную посуду кошекъ. Ночью посуду у нихъ украли. При обыскѣ нашли нѣсколько посуды у крестьянина М. и стали требовать, чтобы М. отдалъ всю посуду. М. обѣщалъ, но просилъ, чтобъ его отпустили. М. не возвратился, а на другой день былъ найденъ повѣсившимся. Крестьянинъ К. повѣсился оттого, что хозяинъ на заводѣ не заплатилъ ему заработанныхъ имъ вмѣстѣ съ сыномъ денегъ болѣе 90 руб. Между тѣмъ онъ долженъ былъ заплатить въ кассу долгу 80 р.; а когда К. сталъ требовать съ хозяина заработанный деньги, то послѣдній совсѣмъ отказалъ ему отъ должности, не заплативъ денегъ. Дочь унтеръ-офицера, 18 лѣтъ, повѣсилась послѣ того, какъ ее застали in coitu. А до чего угнетающій аффектъ можетъ дѣйствовать напряженно въ одномъ направленіи, исключая всѣ другія чувства, показываетъ слѣдующій фактъ. Крестьянинъ А. (36 л.), той же вятской губ. часто горевалъ о своей бѣдности и не имѣлъ чѣмъ подати заплатить. Тринадцатилѣтній сынъ его однажды проснувшись увидѣлъ, что отецъ его развязалъ поясъ, взялъ обрубокъ, поставилъ его въ печкѣ, сѣлъ на него, поднялъ рубаху и началъ рѣзать себѣ брюхо, потомъ горло, упалъ на полъ, сталъ биться, хвататься руками за стѣну, но не кричалъ -- и умеръ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда мѣста мало самоубійцѣ, вѣшаются съ согнутыми колѣнями.
Дочь унтеръ-офицера, повѣсившаяся въ припадкѣ угнетающаго аффекта отъ стыда, приводитъ насъ въ категоріи фактовъ иного рода. Недавно, напримѣръ, одна крестьянская дѣвушка, 18 лѣтъ, Тамбовской губерніи, отравилась неорганическимъ ядомъ, потому что была беременна. Боязнь и страхъ, окончившіяся здѣсь самоубійствомъ, въ большинствѣ случаевъ ведутъ къ убійству новорожденныхъ.
Еврейскіе уголовные законы причисляютъ дѣтоубійство въ смертоубійству, и преслѣдуютъ оба эти вида преступленія съ одинаковою строгостью. Конечно есть случаи, когда различія между тѣмъ и другимъ преступленіемъ не существуетъ; но то дѣтоубійство, о которомъ мы хотимъ говорить теперь, заключаетъ въ себѣ такія особенности, что для него необходимо сдѣлать исключеніе.
Безмужняя женщина, рѣшающаяся на дѣтоубійство, дѣйствуетъ подъ вліяніемъ мотивовъ, несуществующихъ для женщины замужней. Дѣвушка или вдова, сдѣлавшись беременною, думаетъ только о томъ, чтобы скрыть свой поступокъ и сохранить за собою доброе имя. На сколько оскорбленіе добраго имени женщинъ дѣйствуетъ потрясающимъ образомъ на женскій организмъ, можетъ объяснить слѣдующій фактъ. Одинъ калужскій чиновникъ, поступивъ въ больницу съ венерическою болѣзнію, заявилъ доктору, что онъ заразился отъ дѣвицы Варвары. Смотритель распорядился вытребовать, черезъ полицію, въ больницу для освидѣтельствованія, дѣвицу Варвару, адресъ которой далъ заболѣвшій чиновникъ. По освидѣтельствованіи оказалось, что дѣвица Варвара не только здорова, но даже невинна. Освидѣтельствованіе это такъ подѣйствовало на оскорбленную дѣвушку, что у нея явились истерическіе припадки, временное умопомѣшательство, постоянный шумъ въ головѣ, тоска съ сильнымъ біеніемъ сердца. Лишившись способности работать, она лишилась средствъ для содержанія себя и своей матери. На виновныхъ судъ наложилъ взысканіе; но здоровье этимъ не воротилось.
Боязнь общественнаго мнѣнія, преслѣдованія родныхъ, боязнь за предстоящій позоръ держатъ дѣвушку въ такомъ постоянномъ, напряженномъ страхѣ, что она не думаетъ ни о приготовленіяхъ въ родамъ, ни о томъ, какими средствами она обезпечитъ жизнь ребенка. Такую-то неприготовившуюся ни къ чему мать застаютъ внезапные роды. Что ей дѣлать, когда она и для родовъ ушла куда нибудь въ чуланъ, на сѣновалъ, а иногда разрѣшалась внезапно въ отхожемъ мѣстѣ? Открыть роды -- позоръ, оставить ребенка -- ему грозитъ смерть; убить -- уголовная отвѣтственность. Но видно, что и уголовная отвѣтственность не пугаетъ, если дѣтоубійство является такъ часто предъ уголовнымъ судомъ. Въ чемъ же искать причину этого повидимому необъясненнаго обыкновенной логикой факта?
Гунтеръ говоритъ, что безнравственная женщина никогда не можетъ быть доведена до дѣтоубійства, потому что она совершенно равнодушна къ своему позору; но та, у которой сильно чувство безчестія, часто бываетъ лишена силы переносить свое несчастное положеніе. Въ своемъ бреду она иногда превращаетъ свою собственную жизнь, сдѣлавшуюся для нея невыносимою. Будь она при другой обстановкѣ жизни, она могла бы сдѣлаться нѣжною и безукоризненной нравственности женою и хорошею матерью для своихъ дѣтей. Что же слѣдуетъ изъ этого? То, что дурныя, безстыдныя женщины преступленія не дѣлаютъ, а дѣлаютъ его хорошія, наименѣе предрасположенныя къ дурнымъ поступкамъ? Опять вопросъ необъяснимый обыкновеннымъ логическимъ путемъ, если смотрѣть на дѣтоубійцъ, какъ на здорово-дѣйствующихъ людей.
Обвиняемыя въ дѣтоубійствѣ обыкновенно показываютъ, что дитя или родилось мертвымъ, или что оно родившись живымъ, умерло вскорѣ, или что онѣ и сами не знаютъ, какъ случилась смерть, потому что ничего не помнятъ или что находились въ безчувственномъ состояніи. Такимъ показаніямъ обвинительная власть даетъ вѣру обыкновенно неохотно. Но изъ статистическихъ наблюденій, сдѣланныхъ въ Берлинѣ, оказывается, что изъ числа незаконныхъ дѣтей вдвое болѣе родятся мертвыми, чѣмъ изъ законныхъ; что у перворождающихъ секретно смерть во время акта родовъ можетъ произойти отъ трещинъ черепныхъ костей и обвиванія шеи пуповиной; что рождающееся дитя дѣлаетъ усиліе дышать, но обвившая шею пуповина останавливаетъ кровообращеніе и причиняетъ смерть; что ребенокъ можетъ умереть отъ кровотеченія изъ неперевязанной пуповины и отъ паденія головкой на полъ, наконецъ извѣстно, что очень незначительный холодъ можетъ убить оставленнаго, голаго новорожденнаго ребенка. При секретности, попыхахъ, обморокѣ, благопріятствующихъ смерти ребенка этими путями, вѣроятность преднамѣренности очень колеблется въ пользу вѣроятности показанія роженицъ. Но истиннымъ, безпристрастнымъ адвокатомъ послѣднихъ является ихъ психическое состояніе.
"Я видѣлъ, говоритъ Вигандъ, много честныхъ образованныхъ женщинъ, которыя въ отчаяніи и неистовствѣ, овладѣвавшими ими во время послѣднихъ и сильныхъ родовыхъ болей, не могли, даже спустя нѣсколько часовъ послѣ родовъ, выносить присутствіе ни мужа, не смотря на сочувствіе къ женѣ, ни ребенка, котораго прежде сами желали имѣть". Озіандеръ видѣлъ одну роженицу, которую двое сильныхъ мужчинъ едва могли оттащить отъ окна, въ которое она хотѣла броситься. Тотъ же врачъ наблюдалъ въ Стразбургѣ одну полнокровную роженицу, требовавшую съ большимъ крикомъ, во время сильныхъ родовыхъ болей, чтобы распороли ей животъ; она готова была даже сама сдѣлать это, если "бы ей только дали ножъ. Одна негритянка, по его словамъ, одержанная бредомъ во время продолжительныхъ и сильныхъ болей, распорола себѣ животъ и вынула ребенка. Генке разсказываетъ, что одна первородящая, послѣ выхода на свѣтъ младенца, вдругъ получила сильнѣйшія боли при изверженіи послѣда и одновременно съ ними обнаружился приступъ остраго бѣшенства. Одна крестьянка, 24 лѣтъ, была принята въ больницу за нѣсколько времени передъ родами. Она казалась тихою, скромною; но лишь только появились первые признаки родовъ, сдѣлалась своенравною, вспыльчивою и укоряла въ несправедливости окружающихъ ее особъ. Принуждены были обратиться къ щипцамъ для окончанія родовъ; тогда у нея произошло столь сильное безпокойство, что тотчасъ послѣ разрѣшенія отъ бремени она хотѣла схватить ребенка и удавить его. Одна церворождающая женщина, 18 лѣтъ, когда наступили роды, вдругъ впала въ неистовство, бранила и била мужа, говорила безсмыслицу, безпрестанно поднималась съ постели, дѣлала разныя движенія ногами, старалась сдавить головку младенца, показавшуюся въ половой разщелинѣ, такъ что нѣсколько человѣкъ едва въ состояніи были удержать ея руки и ноги до окончанія родовъ. Спустя нѣсколько часовъ, она пришла въ нормальное состояніе.
И всѣ эти факты -- изъ жизни женщинъ, которымъ нечего бояться общественнаго мнѣнія, которымъ помогаютъ, за которыми ухаживаютъ въ трудную минуту. Но таково ли положеніе женщинъ рожающихъ секретно? Онѣ уже раньше, изболѣли душой отъ страха и отчаянія. Многія изъ нихъ, говоритъ Гунтеръ, рѣшились бы на самоубійство, если бы знали, что секретъ ихъ не обнаружится послѣ смерти. Можно дополнить это замѣчаніе -самоубійства дѣйствительно бываютъ, и фактъ въ доказательство подобнаго исхода былъ уже приведенъ. Секретно рождающая, забравшись въ какую нибудь темную, узкую, неудобную трущобу, мучимая страхомъ, чтобы никто не пришелъ, и въ тоже время чувствующая свою безпомощность и неумѣлость легко впадаетъ въ отчаяніе, а при трудныхъ родахъ въ аффектъ, въ преходящее умопомѣшательство или даже въ острое бѣшенство. Извѣстны факты, когда женщины въ подобномъ состояніи наносили младенцамъ множество ранъ ножомъ и даже отрѣзывали головы. Эскироль разсказываетъ объ одной дѣвицѣ, вовсе нежелавшей скрывать своихъ родовъ, которая нанесла своему ребенку 25 ранъ ножницами. Другая сдѣлала своему ребенку 16 ранъ ножомъ и отрѣзала голову.
Въ московскомъ окружномъ судѣ разсматривалось дѣло о дѣтоубійствѣ, въ которомъ обвинялась одна дѣвушка, иностранка. У младенца на шеи, груди и другихъ мѣстахъ были найдены большіе подтеки крови и свидѣтельствовавшій врачъ заключилъ, что смерть произошла отъ чрезмѣрнаго, механическаго сжатія органовъ шеи, слѣдовательно отъ задушенія. Обвиняемая показала, что страдая въ чуланѣ, одна, безъ помощи, она послѣ сильныхъ болей почувствовала, что ребенокъ выходитъ изъ нея; ощупавши, она нашла, что вся головка младенца вышла наружу, но тутъ ребенокъ остановился и не шелъ далѣе; вмѣстѣ съ тѣмъ боли страшно усилились, она почувствовала сильную усталость и едва сдержалась на ногахъ; чтобы ускорить рожденіе младенца, она, при сильныхъ боляхъ взяла младенца за шею и стала сильно, очень сильно тянуть изъ себя; ребенокъ скоро вышелъ, но она такъ страдала, что некогда его поддержать, онъ соскользнулъ съ руки и упалъ на полъ, а она на нѣсколько минутъ потеряла сознаніе и но могла помочь ни ему, ни себѣ. Бетъ ли какое нибудь основаніе утверждать, что люди, поставленные въ подобное положеніе, дѣйствовали въ нормальномъ состояніи, владѣя вполнѣ своими умственными способностями, а не были несчастными мученицами, у которыхъ перепуталось все въ головѣ? Мужчины относятся къ подобнымъ вопросамъ вообще легко только потому, что сами никогда не рожали. Извѣстный спеціалистъ Касперъ говоритъ, что актъ родовъ составляетъ очень важную причину для оцѣнки, въ случаѣ дѣтоубійства, сомнительнаго состоянія умственныхъ способностей матери. Причину эту можно отнести частію къ мозговымъ приливамъ, а частію къ нравственнымъ потрясеніямъ, вызваннымъ страхомъ, стыдомъ, безчестіемъ, горестію, отчаяніемъ женщинъ, родящихъ въ секретѣ; но иногда даже избыткомъ радости въ законныхъ родахъ. Доказано, продолжаетъ онъ, что сильныя потрясенія, вызванныя родами, производили мозговыя разстройства весьма различныя, начиная съ незначительнаго безпорядка идей и кончая полнымъ помраченіемъ разсудка и даже сильнѣйшихъ неистовствомъ. Угнетающій аффектъ, вызванный отчаяніемъ безпомощности и позора, составляетъ здѣсь переходную форму къ преходящему умопомѣшательству. Даже суровый Миттермайеръ, котораго ужь конечно никто не укоритъ въ юридическомъ сантиментализмѣ, признаетъ болѣзненно-нервное напряжете матери, произведенное родами, когда она еще неспособна къ разумной р 23;шимости, за обстоятельство смягчающее наказаніе. Любопытная логика! Мать больна, неспособна въ разумному дѣйствію, значитъ поступаетъ сама не понимая какъ, а Миттермайеръ все-таки наказываетъ, только по-легче. По той же логикѣ одинъ начальникъ отдѣленія, не зная, слѣдуетъ ли по правиламъ грамматики поставить гдѣ-то запятую, велѣлъ, на всякій случай, поставить запятую маленькую.
Новыя медицинскія наблюденія даютъ уже на столько твердую точку опоры для правильныхъ сужденій во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, что нужно желать только большого распространенія судебномедицинскихъ знаній между людьми судебнаго состава.
Извѣстно, что большая часть психическихъ страданій находится въ непосредственной связи съ тѣлесными болѣзнями. Одни изъ такихъ тѣлесныхъ разстройствъ могутъ быть, указаны при жизни, другія открываются лишь анатомическимъ вскрытіемъ, а есть и такія разстройства, обнаруживающія очевидное вліяніе на несвободность душевнаго состоянія, которыхъ, при существующихъ анатомическихъ средствахъ, опредѣлить нельзя и на трупѣ.
Въ числу главнѣйшихъ причинъ, создающихъ предрасположеніе въ аффектамъ и даже къ постояннымъ психическимъ страданіямъ, принадлежатъ: неправильное образованіе черепныхъ костей, переломы, вдавленіе, срощеніе швовъ, необыкновенная толщина или малость черепа, ненормальности въ строеніи самаго мозга. Болѣзни сердца точно также предрасполагаютъ къ аффектамъ и у преступниковъ находили иногда значительныя неправильности въ положеніи и въ строеніи сердца. Но главную роль въ измѣненіи душевной дѣятельности играютъ болѣзни брюшной полости. Селезенка, печень, желчь, желудокъ при неправильныхъ отправленіяхъ имѣютъ роковое вліяніе на развитіе меланхоліи, ипохондріи. Народная поговорка: "Не сердись -- печенка лопнетъ", показываетъ, что и простонародью извѣстно очень хорошо вліяніе печени въ проступкахъ гнѣва. Страждущіе печенью отличаются или малодушнымъ страхомъ или гнѣвливостію, которыя при крайнемъ своемъ развитіи могутъ перейти въ угнетающій или въ возбуждающій аффектъ. Громадное вліяніе на аффекты обнаруживаютъ половые органы. По объясненію Фридрейха, аффекты этого рода обнаруживаются въ троякомъ направленіи: или въ формѣ неотразимыхъ идей, находящихся во внутреннемъ отношеніи въ половому влеченію и усиливаются до нимфоманіи и хромоманіи, или появляются подъ видомъ религіозной мечтательности, демономаніи; либо характеризуются влеченіемъ къ убійству. Впрочемъ границы, устанавливаемыя Фридрейхомъ, имѣютъ больше теоретическое значеніе и на практикѣ не сохраняются всегда въ указываемой имъ теоретической чистотѣ.
Въ фактамъ этого рода принадлежитъ надѣлавшее въ свое время много шуму отравленіе докторомъ Причардомъ своей жены. Въ тюрьмѣ, передъ казнію, Причардъ, сознаваясь въ отравленіи жены, поводомъ къ нему выставилъ то, что со времени связи своей съ горничной Мери Мак'Лаудъ, онъ какъ бы помѣшанъ и думалъ, по смерти своей жены, на ней жениться.
У насъ аффекты полового характера, съ уголовнымъ концомъ, бывали довольно часто во время крѣпостного права, когда женили силой молодыхъ парней, на неровныхъ имъ по лѣтамъ дѣвушкахъ или женщинахъ или же выдавали дѣвушекъ не за тѣхъ, за кого имъ хотѣлось выходить. Недавно подлѣ Костромы случилось убійство, служащее по своимъ подробностямъ весьма характернымъ объясненіемъ всѣхъ аффектовъ этого рода. За павловской заставой, но галичской дорогѣ нашли несвѣжій уже трупъ женщины. Тѣло несчастной было страшно изуродовано: въ горло былъ вбитъ волъ, косы продѣты сквозь щеки и завязаны во рту узломъ, голова зарыта въ землю. Подлѣ покойницы лежалъ пустой штофъ отъ водки. Убійцей оказался мужъ несчастной. Онъ былъ котельнымъ мастеромъ на заводѣ г. Шипова, страшно пьянствовалъ и имѣлъ любовницу. Чтобы отдѣлаться отъ жены, онъ послалъ было ее въ ея роднымъ въ деревню; но тѣ по бѣдности своей не могли долго ее держать и она воротилась къ нужу, который выгналъ ее изъ дону. Выгнанная задумала отправиться къ начальству, чтобы просить его защиты. Мужъ узнавъ объ этомъ, предложилъ женѣ помириться, взяя супруги штофъ водки, отправились за городъ и тамъ совершилось убійство. Въ моментъ ареста, убійца оказался не въ полномъ умѣ. Онъ, говорятъ, до того сильно пьянствовалъ, что, зарабатывая большія деньги, жилъ всегда въ недостаткѣ и имѣлъ зачастую припадки сумасшествія.
Уже по однимъ внѣшнимъ признакамъ убійства очевидно, что убійца находился не въ нормальномъ состояніи умственныхъ способностей. Это не убійство, а сладострастіе убійства. Зачѣмъ воткнутый колъ, зачѣмъ косы продѣтыя сквозь щеки? Какое-то шаманство и ложныя представленія очевидны въ исполненіи замысла. Обыкновенныя убійства дѣлаются просто, безъ вычуръ. Кажущаяся преднамѣренность, изобличаемая какъ бы тѣмъ, что убійство совершилось, послѣ обнаружившагося намѣренія жены искать защиты начальства, не больше какъ высшая поворотная точка, не больше какъ моментъ, непосредственно вызвавшій взрывъ. Взрывъ былъ неизбѣженъ; но его могло вызвать одно, могло вызвать и другое обстоятельство. Бывали случая, что человѣкъ сходилъ съ ума, испугавшись внезапно выскочившей на него шавки; но онъ сошелъ бы съ ума и безъ этого. Въ приводимомъ нами фактѣ половое влеченіе и стремленіе перестроить свою жизнь получило характеръ неотразимой идеи, а для осуществленія ея требовалось избавиться отъ жены. Пока жена была на лицо, аффектъ былъ неизбѣженъ и лишь отстраненіе жены, какъ необходимаго, существеннаго элемента для произведенія полнаго дѣйствія могло датъ иное направленіе душевному строю мужа. Наконецъ постоянное вліяніе вина оглушало еще болѣе больного и, возбуждая его половую чувствительность, наклоняло всю его душевную дѣятельность къ сторонѣ неотразимой идеи. Могъ ли при всѣхъ этихъ условіяхъ получиться другой результатъ, кромѣ того который получился? При органическихъ условіяхъ, располагающихъ къ угнетающему аффекту, убійца могъ бы сдѣлаться самоубійцей. Когда нѣтъ наличной причины мнимаго несчастія, человѣкъ поднимаетъ руки на себя; если воображаемая причина предъ нимъ, онъ устраняетъ ее доступными для него средствами, не заботясь объ ихъ юридическомъ толкованіи. Но во всякомъ случаѣ -- самоубійство или убійство -- другого активнаго конца неотразимая идея, разрѣшившаяся аффектомъ, имѣть не могла.
Нѣтъ почти ни одной тѣлесной болѣзни, которая не могла бы имѣть рокового вліянія на измѣненіе душевнаго строя. Сильное вліяніе на нарушеніе психическаго равновѣсія имѣютъ также роды, слѣдующій за нимъ періодъ и нервныя болѣзни. У эпилептиковъ иногда незначущее противорѣчіе, ничтожный споръ вызываютъ сильнѣйшее раздраженіе, кончающееся аффектомъ.
До изслѣдованія настоящаго вопроса съ медицинской точки зрѣнія, на аффекты смотрѣли какъ на простое Отсутствіе самовладѣнія, какъ на нравственную распущенность. Но цѣлый рядъ наблюденій, произведенныхъ людьми, занимающими почетное мѣсто въ наукѣ, показываютъ, что психическій механизмъ человѣка управляется вовсе не такъ легко, какъ локомотивъ желѣзной дороги. Человѣкъ съ самыми хорошими намѣреніями и безукоризненно-утонченнаго воспитанія можетъ впасть въ аффектъ и сдѣлать поступокъ преслѣдуемый закономъ. Напримѣръ люди жадные до денегъ легко впадаютъ въ крайнее раздраженіе отъ денежныхъ потерь или даже отъ одной опасности, грозящей ихъ имуществу. Сколько было случаевъ, когда люди отъ сравнительно ничтожной утраты сходили съ ума и даже лишали себя жизни. Люди честолюбивые, тщеславные, любящіе похвалу не могутъ переносить мысли объ утратѣ уваженія и впадаютъ или въ запальчивость или въ полное неистовство, когда оскорблена ихъ честь. Извѣстно много случаевъ самоубійства, вызванныхъ подобнымъ душевнымъ состояніемъ. Когда грозитъ опасность жизни или неисходная мгновенная нужда, чувство самосохраненія производитъ тоже рѣзкій и внезапный безпорядокъ въ мысляхъ. Въ опасности жизни вы убьете человѣка, котораго убивать вовсе не нужно; бѣднякъ или безпомощная старуха, у которыхъ горитъ ихъ нищенская избенка, торопятся спасти какую нибудь плошку или расколотую крышку отъ кадки, точно въ нихъто и заключается все ихъ богатство. Человѣкъ высокой честности въ моментъ возмущенія какимъ нибудь безчестнымъ поступкомъ убиваетъ возмутившаго его человѣка.
Во всѣхъ этихъ дѣйствіяхъ можно замѣтить два существенно различныхъ момента. Въ одномъ случаѣ помраченіе разсудка наступаетъ внезапно, мгновенно; напримѣръ, глубоко оскорбленный человѣкъ убиваетъ своего оскорбителя, или же человѣкъ впадаетъ въ сильное побужденіе въ какому нибудь поступку, что на языкѣ судебной медицины зовется непреодолимымъ намѣреніемъ. Такъ человѣкъ, дорожащій своимъ честнымъ именемъ и поставленный обстоятельствами въ такое положеніе, что онъ неизбѣжно долженъ утратить прежнее довѣріе подъ неотразимымъ вліяніемъ гнетущей его мысли рѣшается на самоубійство. Самоубійство обставляется такъ благоприлично и совершается съ такимъ разсчетомъ, что губернскій городъ, въ которомъ оно случилось (фактъ), впадаетъ въ рѣшительное недоумѣніе и изумленіе. Человѣкъ приказалъ своему камердинеру подать мыться, надѣлъ чистое бѣлье, фракъ, велѣлъ затопить каминъ, написалъ письмо, привелъ всѣ бумаги въ порядокъ и когда въ домѣ все утихло, застрѣлился прямо въ сердце. Непреодолимое намѣреніе, подъ вліяніемъ котораго совершилось это самоубійство, было создано боязнію мнимаго, большого, неотразимаго позора. Это былъ угнетающій аффектъ, вызванный тоской и страхомъ, совершенно затемнившими вѣрную оцѣнку данныхъ обстоятельствъ и ихъ послѣдствій. Подъ вліяніемъ гнѣва, и особенно когда онъ поддерживается одуревающими ядовитыми веществами (хмѣльные напитки), побужденіе къ извѣстному поступку, развившееся до размѣра непреодолимаго намѣренія, можетъ къ формѣ возбуждающаго аффекта, кончиться уголовнымъ преступленіемъ. Только когда совершился поступокъ, человѣкъ понимаетъ, что онъ сдѣлалъ.
Но отчего же человѣкъ не понимаетъ этого раньше? Аффектъ есть одна изъ формъ умопомѣшательства. Психіатрія новѣйшаго времени признаетъ корнемъ умопомѣшательства тѣлесное разстройство. Нѣтъ, по ея ученію, душевнаго страданія безъ соотвѣтствующаго страданія организма. Бываютъ случаи, когда это страданіе не поддается существующимъ средствамъ изслѣдованія и наблюденія, но тѣмъ не менѣе оно существуетъ, ибо нормальное отправленіе нервовъ и мозга возможно лишь при ихъ нормальномъ состояніи, если же являются ненормальныя послѣдствія, то очевидно, что существуютъ ненормальныя причины. Отступленіе отъ нормальнаго состоянія есть распаденіе отправленій организма на двѣ враждебныя противуположности. Здоровый человѣкъ и его душевная дѣятельность есть одно Я, больной человѣкъ и его больная дѣятельность есть другое Я. Въ человѣкѣ, у котораго желчь, селезенка, печень -- вообще брюшная полость, сердце или другіе органы начинаютъ страдать и постоянное страданіе ихъ производитъ глубокое раздраженіе въ сокахъ и нервахъ, являются ложныя представленія, обусловливаемыя этими страданіями. То, что вполнѣ здоровому человѣку кажется смѣшнымъ, страдающему можетъ казаться очень обиднымъ; раздраженный, злой онъ своимъ вторымъ, больнымъ Я усматриваетъ то, чего здоровый рѣшительно не видитъ. Пока болѣзнь не сильна, пока раздраженіе не дошло до своего высшаго предѣла промежутки между проступкомъ болѣзненнаго состоянія и нормальнымъ состояніемъ являются перемѣщающейся борьбой двухъ противоположныхъ Я. Одно дѣйствуетъ на основаніи существующихъ, установившихся міровоззрѣній, обусловленныхъ воспитаніемъ и привычками поведенія здороваго организма; другое -- на основаніи болѣзненныхъ ощущеній и обусловленныхъ имъ ложныхъ представленій. Въ этой борьбѣ вопросъ лишь въ тонъ, какое Я сильнѣе -- здоровое или больное. Пока сильнѣе здоровое -- больное должно уступать; но когда осилитъ больное -- должно уступить здоровое. Такъ какъ аффектъ, какъ одна изъ формъ умопомѣшательства, есть болѣзненное состояніе, то очевидно, что перевѣсъ болѣзненнаго Я можетъ вести лишь въ поступку, недозволяемому Я здоровымъ. Но какъ въ тоже время напряженное состояніе больного Я создается неудовлетвореніемъ извѣстнаго стремленія, извѣстной стороны желательной способности, то очевидно, что за послѣдовавшимъ удовлетвореніемъ, больное Я, пока ему не представится новое стремленіе, должно уступить свое мѣсто Я здоровому. Здоровый человѣкъ въ этотъ моментъ не одобряетъ того, что сдѣлалъ человѣкъ больной. Объектъ относится критически къ субъекту, хотя оба они воплощаются въ одномъ тѣлѣ. Въ свѣтлый здоровый промежутокъ человѣкъ понимаетъ, что онъ сдѣлалъ въ моментъ болѣзненнаго помраченія ума.
IV.
Объясненіе причинъ безумныхъ поступковъ уголовнаго характера тѣлесными и связанными съ ними психическими страданіями не имѣетъ для криминалистовъ достаточной силы убѣдительности. Криминалисты говорятъ, что психіатры готовы признать всѣхъ преступниковъ сумасшедшими. Хотя совершенно справедливо, что дѣйствительно несумасшедшихъ людей на свѣтѣ не особенно много, что большее и большее распространеніе нервныхъ болѣзней, наслѣдственности, распущенная жизнь, неумѣренное употребленіе спиртныхъ напитковъ вліяютъ сильно предрасполагающимъ образомъ на органическія страданія, нарушающія психическое равновѣсіе; но тѣмъ не менѣе новѣйшая психіатрія не заслуживаетъ дѣлаемаго ей упрека. Она вовсе не потакаетъ притворному умопомѣшательству, относится сурово къ порочнымъ страстямъ и желаетъ только одного, чтобы не обвинялись дѣйствительно больные. Въ этомъ случаѣ боязнь криминалистовъ, что психіатрія ввергаетъ міръ въ нескончаемое бѣдствіе, грозящее всѣмъ порядочнымъ людямъ полнымъ торжествомъ порока надъ добродѣтелью, не имѣетъ никакого основанія. Психіатрія напротивъ предстоитъ оказать уголовному правосудію самую существенную услугу, ибо она подниметъ достоинство суда, давъ ему возможность обсуживать поступки людей, на основаніи несомнѣнныхъ указаній.
Если бы психіатрія ограничивалась только научнымъ объясненіемъ поступковъ такихъ людей, безуміе которыхъ очевидно для всякаго проходящаго; то польза такой науки была бы довольно сомнительна. Еще бы не отличитъ безумнаго отъ здравомыслящаго, когда это видитъ всякій ребенокъ! Достоинство новой психіатріи заключается именно въ томъ, что она забралась въ желудокъ, печень, желчь, селезенку, сердце, мозгъ человѣка и показала зависимость здраваго сужденія и здоровыхъ поступковъ отъ здороваго состоянія этихъ органовъ. Если психіатрія обнаруживаетъ, повидимому, наклонность усматривать повсюду болѣе или менѣе страдающихъ психически, то причина этого въ своей основѣ безошибочна: укажите, много ли на свѣтѣ дѣйствительно здоровыхъ людей, много ли людей, нерасположенныхъ въ нервнымъ страданіямъ желудка, въ меланхоліи, ипохондріи. Показать непроизвольность такихъ поступковъ, въ пользу благоразумія которыхъ говоритъ лишенная научнаго основанія очевидность, вотъ въ чемъ задача психіатріи. Въ личныхъ интересахъ васъ, меня, третьяго, десятаго нужна такая благодѣтельная наука, ибо кто изъ насъ застрахованъ отъ болѣзни, кто изъ насъ можетъ быть увѣренъ, что не совершитъ непроизвольнаго запрещеннаго закономъ дѣйствія, или вреднаго для другихъ поступка? Нѣтъ человѣка, который былъ бы застрахованъ въ этомъ смыслѣ отъ уголовной судьбы.
Напримѣръ, крестьянинъ нижегородской губерніи Иванъ Собакинъ зарѣзалъ свою жену. При допросѣ убійца показалъ, что онъ сдѣлалъ преступленіе въ припадкѣ временнаго умственнаго разстройства. Произведенное надъ Собакинымъ втеченіи семи мѣсяцевъ врачебное наблюденіе не привело къ положительному результату. Во все это время припадковъ помѣшательства у Собакина не было. Что же онъ здоровъ или болѣнъ, какъ опредѣлить его поступокъ? Или два гимназиста Бозичъ и Снарекій ложатся спать въ одну комнату. Въ самую полночь у Снарскаго появились боли въ головѣ и груди, онъ сталъ кричать, и Козинъ сказалъ ему, что убьетъ его изъ ружья, если онъ не замолчитъ. Тогда Снарскій, въ азартѣ, взявъ лежавшіе подъ кроватью стволы отъ разломаннаго ружья, ударилъ ими Козина нѣсколько разъ до головѣ. Троекратное освидѣтельствованіе Снарскаго въ общемъ присутствіи губернскаго правленія не обнаружило въ немъ никакого психическаго разстройства. Безумецъ или нѣтъ Снарскій?
Послѣдующими медицинскими изслѣдованіями было доказано, что Собакинъ и Снарскій сумасшедшіе. Какъ бы поступило съ ними уголовное правосудіе лѣтъ десять назадъ? Ученіе о временномъ помѣшательствѣ, созданное новѣйшими наблюденіями, приводитъ тысячи фактовъ самыхъ невѣроятныхъ, мгновеннаго, повидимому безпричиннаго умопомѣшательства, гдѣ нѣтъ ни послѣдовательности, ни другихъ очевидныхъ ближайшихъ поводовъ,-- помѣшательства совершенно прекращавшагося черезъ нѣсколько часовъ, которое или было причиной уголовныхъ поступковъ или не привело къ нимъ только по внѣшнимъ, постороннимъ причинамъ, или кончалось самоубійствомъ. Наблюденія показали, что временное помѣшательство бываетъ преимущественно у молодыхъ людей,-- больше у мужчинъ, чѣмъ женщинъ, -- страдающихъ приливомъ крови къ головѣ, частыми носовыми кровотеченіями, запорами или у людей истощенныхъ усиленнымъ трудомъ, развратной жизнію, пьянствомъ, частыми родами. Приступы вызываются обыкновенными внезапными душевными движеніями, парализующими нервную систему. Даже часто динамическія причины создавали временное умопомѣшательство. У одного мальчика, занозившаго ногу, являлись приступы временнаго умопомѣшательства всякій разъ, какъ онъ становился на больную ногу. Когда заноза была удалена, припадки прекратились. Страданія временно-помѣшанныхъ имѣютъ по преимуществу характеръ угнетающій. Такимъ больнымъ обыкновенно кажется, что ихъ преслѣдуютъ, грозятъ гибелью, смертію и т. п. слѣдовательно и ихъ рефлективныя движенія принимаютъ вредный, опасный характеръ, съ уголовнымъ оттѣнкомъ.
Въ числѣ причинъ, порождающихъ временное или скоропреходящее умопомѣшательство, было указано на пьянство. Это поистинѣ роковая причина, держащая въ своихъ рукахъ уголовную судьбу русскаго человѣка. Сколько опоевъ, сколько хроническихъ болѣзней, сколько нервныхъ страданій, сколько уголовныхъ преступленій создало у насъ пьянство! Но сколько же именно? Наша уголовная и медицинская статистика не даютъ отвѣта на этотъ вопросъ. Всѣ знаютъ, что много, очень много, гораздо больше, чѣмъ гдѣ либо; но всѣ говорятъ объ этомъ лишь по наглядному сравненію, а не на основаніи точныхъ систематическихъ данныхъ. Положительно извѣстно лишь то, что вслѣдствіе установившейся въ Россіи методы питья у насъ неизвѣстна хроническая форма алкоголизма, а существуетъ по преимуществу запой и опой. Спеціальная особенность русскаго способа питья заключается именно въ томъ, что оно производится до потери сознанія и самообладанія и вотъ гдѣ по преимуществу кроется причина уголовной судьбы русскаго простонародья. Изъ этого нужно заключить, что если въ Англіи 75, а въ Ирландіи 80 процентовъ преступленій совершаются въ -пьяномъ видѣ, то у насъ конечно болѣе 80. Изъ таблицъ Обуховской больницы видно, что 40--50% всѣхъ наружныхъ поврежденій произошло въ пьяномъ видѣ. Большинство заболѣваній отъ пьянства выпадаетъ у насъ на возрастъ отъ 25--40 лѣтъ, и этотъ же періодъ есть періодъ наибольшей преступности. Слѣдите за русской уголовной хроникой и вы не найдете почти ни одного случая, гдѣ бы сивуха не играла роли ближайшаго фактора.
Вотъ Т. П. молодой казакъ, послѣ пьянства пришелъ въ неистовство, схватилъ бритву и, бросившись въ рѣку, изрѣзалъ себѣ горло; вотъ чиновникъ Б., старикъ 60 лѣтъ, послѣ періода пьянства найденъ полиціей за надворными строеніями одного обывательскаго дома лежащимъ въ крови и почти безъ чувствъ; вотъ М. М. изъ духовнаго сословія въ припадкѣ сильнаго неистовства отъ пьянства чуть не убилъ двухъ лицъ кочергой; вотъ арестантъ Д. К., отправленный въ больницу, потому что въ пьяномъ видѣ онъ зазнобилъ себѣ ноги и отъ паденія получилъ ушибы груди и лѣвой руки. Когда больные улеглись спать, К. нанесъ нѣсколькимъ изъ нихъ раны ножомъ, который онъ утащилъ у одного изъ больныхъ. Опрошенный слѣдователемъ, К. показалъ, что будто бы нѣкоторые изъ больныхъ, которымъ онъ нанесъ раны, говорили ему, что хотятъ лишить его жизни, такъ какъ съ его стороны не было никакого повода. При наступленіи ночи, когда всѣ больные легли спать, онъ тоже легъ на кровать, но не спалъ, и ждалъ нападенія со стороны угрожавшихъ ему больныхъ. Но какъ они тоже не спали, и какъ ему казалось, то приподнимались съ кроватей, то ложились, то онъ, испугавшись ихъ злаго умысла, вскочилъ съ кровати и сталъ ихъ колоть ножомъ. Вотъ -- и это можетъ быть одинъ изъ любопытнѣйшихъ фактовъ -- является въ полицію г. Архангельска неизвѣстный человѣкъ и показываетъ на допросѣ, что онъ бродяга непомнящій родства и что шедши въ Архангельскъ, около первой деревни передъ Архангельскомъ, убилъ какую-то неизвѣстную женщину. Во время этого допроса онъ сдѣлался нездоровъ: его рвало, ибо онъ явился въ полицію пьяный и не могъ стоять. На второмъ допросѣ человѣкъ этотъ показалъ, что онъ крестьянинъ холмогорскаго уѣзда, деревни Кожегорской, Илья Яковлевъ Королевъ, пришелъ въ городъ за нѣсколько дней, имѣлъ 20 р., пропилъ ихъ, паспортъ потерялъ и за тѣмъ отправился въ свою деревню пѣшкомъ. Въ пяти верстахъ отъ города онъ увидѣлъ какую-то старушку, сидѣвшую около дороги и считавшую деньги; при приближеніи его, она сложила деньги и спрятала ихъ въ карманъ. Тутъ ему пришла мысль убить старуху и завладѣть ея деньгами. Онъ взялъ палку, лежавшую у дороги, убѣдилъ старуху свернуть въ сторону, къ рѣкѣ, прошелъ съ старухой версты три или четыре и ударилъ ее палкою по головѣ. Старуха тотчасъ же упала я чрезъ нѣсколько минутъ умерла. Онъ обобралъ ее, оказалось 20 р., и затѣмъ, спустивъ трупъ въ воду, оттолкнулъ его отъ берега. При третьемъ допросѣ Королевъ подтвердилъ свое второе показаніе. Былъ сдѣланъ осмотръ мѣстности, "но никакихъ признаковъ, свидѣтельствующихъ о свершеніи убійства т. е. ни крови, ни другихъ какихъ либо не оказалось". Дальнѣйшимъ разслѣдованіемъ и спросомъ разныхъ лицъ и родныхъ Королева обнаружилось, что правдоподобный разсказъ Королева небольше какъ оговоръ самаго себя въ мнимомъ преступленіи. "Все что я ранѣе показывалъ, того не помню, объяснилъ Королевъ въ своемъ послѣднемъ показаніи, ибо былъ въ безумствѣ отъ прежняго пьянства моего; хотя я давалъ показанія не пьяный, но только вчера я опомнился и узналъ за что я сижу въ тюрьмѣ; что и ранѣе былъ не въ своемъ умѣ, то это замѣтилъ тюремный священникъ при посѣщеніи меня". Во время посѣщенія Королева въ тюрьмѣ врачемъ, заключенный и физически и душевно былъ совершенно здоровъ. Очевидная галлюцинація, созданная спиртнымъ отравленіемъ.
Или рядъ фактовъ, гдѣ преступленіе учинено въ пьяно" видѣ: мужъ съ женой ѣхали пьяные изъ гостей домой. Мужъ опомнился, когда лошади выбросила ихъ въ оврагѣ изъ саней. Жена ползала на колѣняхъ, мужъ ее положилъ въ сани и привезъ въ деревню мертвою. При вскрытіи оказалось, что ребро съ правой стороны на срединѣ переломлено, грудная плева разорвана, въ грудной полости кровоизліяніе. Конечно, помялъ ее мужъ. Крестьяне С., Б. и М. были въ кабакѣ и пили много водки; отсюда выѣхали вмѣстѣ; но гдѣ разстались, С. не помнятъ. Послѣ С. узналъ, что его нашли въ полѣ безъ лошади, привезли въ деревню, оттирали снѣгомъ и поили водой. М.-- же оказался убитымъ, и привезъ его пьяный Б.-- Крестьянинъ З. пилъ водку въ кабакѣ у знакомаго черемиса. По выходѣ изъ кабака, З. поссорился съ крестьяниномъ Б., который ударилъ его палкой по головѣ; З. упалъ, а К. билъ его еще. З. однако всталъ, могъ ходить, заявилъ о побояхъ десятскому и еще ходилъ въ кабакъ. Чрезъ нѣсколько дней З. умеръ.-- Крестьянинъ Б. ѣздилъ въ Нижній-Новгородъ, гдѣ у него укради лошадь; на обратномъ пути, когда Е. былъ пьянъ, у него украли и другую лошадь. Онъ очнулся въ сторонѣ дороги безъ шапки, руковицъ и лошади. Дома онъ опять пилъ вино, но внезапно заболѣлъ и умеръ. При вскрытіи обнаружены во многихъ мѣстахъ кровоподтеки, переломъ 7-го ребра и значительное кровоизліяніе въ грудной полости и прорванная плева.-- Вотякъ Ф., по случаю праздника, ходилъ звать сосѣдей въ гости и тамъ пилъ кумыску; всѣ отказались идти къ нему и онъ разсерженный пришелъ домой. Проходя дворомъ, онъ услыхалъ лай собакъ и ему показалось, что напущены бѣсы; онъ вошелъ въ избу, взялъ топоръ, началъ рубить и будто бы нечаянно, вмѣсто собаки, билъ жену. Ребра у убитой отъ 4 до 9, съ лѣвой стороны, были сломаны, кровоподтекъ на шеѣ, на затылкѣ и по темени.-- Вотякъ Б. пріѣхалъ домой пьянымъ. Отецъ началъ его бранить и во время ссоры Б. ударилъ отца палкой по рукѣ и ногѣ. Отецъ, 70-ти лѣтній старикъ, страдавшій 15 лѣтъ сифилисомъ, умеръ. При вскрытіи оказалось, что локтевая кость и лѣвая голень переломлены, правая рука отъ локтя до кости опухшая и синебагровая.
Несмотря на внѣшнее, формальное, уголовное различіе этихъ фактовъ, въ основѣ ихъ лежитъ одинъ психологическій моментъ. Алкоголизмъ могъ создать самоубійство, могъ вызвать галлюцинаціи, могъ привести къ убійству или къ смертельнымъ или простымъ несмертельнимъ поврежденіямъ -- все, это небольше какъ различныя степени объективнаго или субъективнаго характера, -- одного основнаго момента, созданнаго въ душевномъ строѣ алкоголизмомъ и обусловленнаго въ большей или меньшей мѣрѣ разными предраспологающими органическими условіями. Уголовный законъ сталъ бы преслѣдовать всѣхъ этихъ людей съ различной степенью строгости; однихъ онъ нашелъ бы менѣе преступными, другихъ болѣе, нѣкоторыхъ даже и совсѣмъ освободилъ бы отъ наказанія. Но вопросъ, перенесенный исключительно въ психологическую область, можетъ быть разсматриваемъ лишь въ его основной причинности. Намъ важно знать, какой общій мотивъ двигаетъ людей въ извѣстномъ состояніи на противуобщественнне поступки и мы находилъ, что спиртное отравленіе создаетъ или угнетенное, подавленное состояніе, ведущее къ самоубійству, или состояніе возбужденное, оканчивающееся активнымъ стремленіемъ сорвать на другомъ злое чувство и сдѣлать ему вредъ. Не сущность управляющаго побужденія причиной, что въ одномъ случаѣ гуляетъ топоръ, а въ другомъ оглобля; что въ одномъ случаѣ оказывается смертельное потрясеніе мозга, въ другомъ черепъ разрубленный пополамъ, въ третьемъ сломано одно только ребро а въ четвертомъ -- переломаны всѣ. М., Б., П., Т. и всякіе другіе расходившіеся люди могли бы помѣняться своей уголовной судьбой безъ всякаго вреда для психологической сущности вопроса, и конечно у простонародья и не могло сложиться иного воззрѣнія на начало преступности, кромѣ фаталистическаго. И въ самомъ дѣлѣ, два человѣка одинаково неразвитые, одинаково пьяные, руководимые однимъ и тѣмъ же дикимъ стремленіемъ распорядятся одинъ топоромъ, другой коломъ, и результаты получаются разные. Въ одномъ случаѣ получается несомнѣнное убійство, въ другомъ только хотя тяжелое, но не смертельное поврежденіе. Отчего бы это такъ? спрашиваетъ себя озадаченный мужикъ и, не находя яснаго разрѣшенія, говоритъ: ужъ такое несчастіе! Пьянство, какъ источникъ уголовной судьбы, имѣетъ для крестьянина по истинѣ роковое значеніе. Онъ не можетъ не пить, онъ не можетъ пить инымъ образомъ, наконецъ онъ можетъ не отдаться всѣмъ послѣдствіямъ постигшаго его спиртнаго отравленія.
При иныхъ личныхъ условіяхъ спиртное отравленіе конечно не вело бы къ уголовнымъ послѣдствіямъ, но вѣдь для этого нужно, чтобы извѣстныхъ личныхъ условій не существовало, чтобы въ нравѣ мужика была мягкость, чтобы въ его кодексѣ общественнаго и частнаго поведенія грубость, насиліе, супружескія и родительскія права и отношенія были формулированы и опредѣлены совсѣмъ иначе. Въ пьяномъ видѣ мужикъ идетъ только послѣдовательнѣе, рѣшительнѣе и прямѣе къ тому результату, къ которому онъ наклоняется, но только въ болѣе слабой степени и въ трезвомъ состояніи.
Повседневная крестьянская жизнь изобилуетъ фактами необычайной дикости и жесткости чувства, неудерживаемаго никакой внутренней дисциплиной, и ведущими нерѣдко къ такимъ же печальнымъ послѣдствіямъ, какъ и возбужденное, пьяное состояніе. Здѣсь тоже своего рода судьба; крестьянинъ тоже не знаетъ, почему онъ поступалъ такъ, а не иначе, почему онъ выскочилъ изъ себя. Вотъ цѣлый рядъ весьма наглядныхъ фактовъ этой категоріи.
Вотякъ З., услыхавъ ночью, что кто-то ходитъ у него въ кладовой, взялъ палку и, отворивши дверь въ кладовую, спросилъ: "кто здѣсь?" Изъ кладовой выбѣжалъ татаринъ. Вотякъ ударилъ его палкой и когда тотъ упалъ, то онъ его еще нѣсколько разъ ударилъ палкой и когда татаринъ не шевелился, вотякъ вывезъ его на большую дорогу. При вскрытіи оказалось между прочимъ, что тазовыя
ЮРИДИЧЕСКІЕ СОФИЗМЫ.
I.
"Въ теоріи, говорить французскій криминалистъ Франкъ, наука давно покончила съ средневѣковыми взглядами на наказаніе, но практическая жизнь еще далеко не сошлась съ теоріей. Теорія давно отняла всякое значеніе у карающей силы наказанія, но практика медленно уступаетъ теоріи, и борьба между наукой и жизнію и здѣсь не представляетъ отраднаго исключенія. Не то удивительно, что реформы въ юридическомъ мірѣ совершаются медленно, а удивительно то, что люди всѣми силами стараются не понимать своихъ дѣйствительныхъ выгодъ." (Philosophie du droit pénal, par Ad. Franck). То же или почти то же мы должны сказать и о нашей судебной реформѣ. Не смотря на очевиднѣйшія ея выгоды, у нея нашлось много противниковъ и въ томъ именно лагерѣ, гдѣ, повидимому, она могла быть лучше понята.
Два обстоятельства, неимѣющія никакой связи съ судебной реформой, навели ужасъ на людей старыхъ понятій. Бывали и прежде воровства, разбои, грабежи и убійства, по о нихъ въ газетахъ не говорилось, чтобы не смущать покоя мирныхъ гражданъ. Со времени же гласности покою мирныхъ гражданъ перестали давать прежнее значеніе и не стали дѣлать секрета изъ уголовныхъ преступленіи. Далѣе, улучшеніе быта помѣщичьихъ крестьянъ, экономическія, промышленныя и финансовыя преобразованія, событія въ сѣверо-западномъ краѣ, разныя административныя перемѣны и сокращеніе штатовъ, нарушили до того центръ тяжести каждаго, что русской честности было неизбѣжно сойти съ своего прежняго торнаго пути.
Каждому разсудительному человѣку было ясно, что судебная реформа не виновата въ гласности преступленій, ни въ юридическихъ послѣдствіяхъ экономическихъ перемѣнъ; но моралисты и представители элемента благоразумія, какъ называютъ себя всѣ тяготѣющіе назадъ, сообразили не то. Они сейчасъ же догадались, что все зло происходитъ отъ суда присяжныхъ и отмѣны плетей.
"Когда разрабатывались новые судебные уставы, говоритъ одна Московская газета, и были обнародованы предначертанія новаго судопроизводства, всѣ были убѣждены, что право личности и право собственности, до тѣхъ поръ у насъ слишкомъ шаткія, будутъ наконецъ вполнѣ обезпечены. Всѣ думали, что судебно-слѣдственная часть улучшится отъ контроля надъ ней прокурорскаго надзора, а главное судопроизводство совершенно устранитъ, какъ въ судебныхъ слѣдствіяхъ, такъ и въ самыхъ судебныхъ разбирательствахъ, тѣ пробѣлы, которые, при старомъ порядкѣ, очень часто давали виновному возможность выйти сухимъ изъ воды, или много -- много, остаться въ подозрѣніи. Самое исключеніе этой полумѣры изъ судебныхъ рѣшеній и замѣна ея -- или полнымъ оправданіемъ, или полнымъ обвиненіемъ, по соображенію судей и присяжныхъ засѣдателей,-- указывали уже на радикальное улучшеніе въ нашемъ судѣ. Но вотъ со времени введенія новыхъ судебныхъ уставовъ прошло три года,-- и мы видимъ, что въ этотъ трехлѣтній періодъ совершались цѣлая серія такихъ страшныхъ, вопіющихъ убійствъ, такихъ наглыхъ грабежей и разбоевъ, какіе едвали бывали у насъ со временъ пугачевщины, или если и бывали, то какъ явленія очень рѣдкія, исключительныя, а никакъ не такія обыкновенныя, какими сдѣлались теперь. Что же касается до случаевъ всякаго воровства -- какъ безъ взлома, такъ и со взломомъ -- эти случаи до того участились и воровство дошло до такихъ размѣровъ, что деревенскимъ жителямъ, просто становится жутко. Вотъ нѣсколько примѣровъ, продолжаетъ тотъ же публицистъ, показывающихъ очень наглядно то приволье, ту безбоязненность и ту совершенную безнаказанность, съ какими совершаются въ настоящее время воровскія операціи". Слѣдуютъ примѣры.
"У помѣщика В., усадьба котораго расположена въ чертѣ большаго села, вынули изъ флигеля оконную раму и вытащили въ окно перину и нѣсколько довольно громоздскихъ ящиковъ съ посудой и многими другими вещами, уложенными для отправки въ Москву. А между тѣмъ противъ одного угла сада и въ очень близкомъ разстояніи церковь, гдѣ полагается караулъ; противъ другого угла сельскій запасной магазинъ, гдѣ полагается также караулъ. Несмотря на это, воры никѣмъ не замѣчены и слѣды воровства не открыты.
У мелкопомѣстнаго владѣльца М., усадьба котораго не обширнѣе обыкновеннаго крестьянскаго двора, раскрыли на хлѣбномъ амбарѣ, стоящемъ очень близко къ жилымъ строеніямъ, довольно толстую, соломенную крышу, и вытащили семь четвертей ржи. Для этой кражи требовалось много времени и не менѣе трехъ человѣкъ и трехъ подводъ; а воры никѣмъ не замѣчены и слѣды воровства не открыты.
У помѣщика С., увели изъ конюшни, запертой замкомъ, тройку одномастныхъ, рослыхъ и видныхъ лошадей, которыхъ ни продать, ни провести не замѣтнымъ образомъ, какъ простыхъ крестьянскихъ лошадокъ, не возможно. Но слѣдамъ на снѣгу оказалось, что подъѣзжали трое на двухъ саняхъ. Слѣды были осмотрѣны становымъ и даже смѣрены; но воры никѣмъ не были замѣчены и никакихъ дальнѣйшихъ слѣдовъ воровства не открыто.
У помѣщика Б. свели со скотнаго двора быка и двухъ коровъ. Скотный дворъ стоитъ въ усадьбѣ имѣнія довольно большого и хорошо устроеннаго, въ которомъ кромѣ скотниковъ, есть и сторожа, и ключники, и конторщикъ, и управляющій. Свести со двора рогатый скотъ вовсе не такъ легко, какъ лошадей, а увезти его далеко въ одну ночь невозможно. Несмотря на эти неблагопріятныя для воровъ обстоятельства, воры никѣмъ не замѣчены и слѣды воровства не открыты".
Если бы мы хотѣли пользоваться другими источниками, то списокъ фактовъ, когда воры никѣмъ не замѣчены и слѣды воровства не открыты, могъ бы быть составленъ весьма длинный. Думается мнѣ, что для настоящаго случая достаточно и этихъ, ибо сущность нашего вопроса заключается не въ количествѣ фактовъ, которые каждый читатель можетъ найти въ любой газетѣ, а въ тѣхъ юридическихъ соображеніяхъ, которыми сторонники уголовной кары думаютъ оградить безопасность лица и имущества.
По ихъ мнѣнію, которое и высказываетъ цитируемый мною публицистъ, вся бѣда въ слабости кары за преступленія. Воровство на какую бы то сумму ни было, если только оно совершено безъ взлома и если притомъ у вора нѣтъ никакого имущества, которымъ бы онъ могъ расплатиться за украденное, наказывается, по новымъ законамъ, тюремнымъ заключеніемъ. А какъ у воровъ обыкновенно имущества не оказывается, то имъ нечего и бояться, кромѣ тюрьмы. Тюрьма же, по мнѣнію криминаленъ, вовсе не наказаніе, особенно при нынѣшнемъ улучшенномъ содержаніи арестантовъ. Мировой судъ приговорилъ двухъ бабъ за кражу дровъ къ тюремному заключенію на мѣсяцъ. Выслушавъ рѣшеніе, осужденныя только спросили: возьмутъ ли съ нихъ деньги за время содержанія въ тюрьмѣ. И когда судъ отвѣтилъ, что денегъ не возьмутъ, онѣ низко поклонились и объявили, что рѣшеніемъ остаются очень довольны. Крестьянинъ, приговоренный къ тюремному заключенію на такой же срокъ, горевалъ только о томъ, что это случилось въ самую рабочую пору и предложилъ судьѣ такую сдѣлку, что если заключеніе его отсрочатъ до зимы, то вмѣсто одного мѣсяца онъ согласенъ высидѣть хоть три, а если угодно -- и четыре. Наконецъ есть и такіе примѣры, что крестьяне-бѣдняки, у которыхъ съ половины зимы оказывается недостатокъ въ хлѣбѣ и которые при томъ работать не охотники, начинаютъ воровать именно съ той цѣлью, чтобы попасть въ тюрьму, и тамъ, въ совершенномъ спокойствіи и бездѣйствіи, кормиться такою пищею, какой дома они и двухъ разъ въ годъ не отвѣдаютъ.
Противники судебной реформы приписываютъ подобнымъ фактамъ неотразимую доказательность, конечно незамѣчая того, что этими фактами доказывается нѣчто иное, заключающее въ себѣ вовсе не юридическую сущность и чего нельзя устранить никакой скверной тюрьмой, ибо врагъ, съ которымъ приходится бороться, есть не пресловутая злая-воля криминалистовъ, а голодъ.
Но до голода, нужды и разныхъ соціальныхъ причинъ, создающихъ преступленія, имъ нѣтъ ровно никакого дѣла. Они знаютъ одно средство противъ всѣхъ человѣческихъ золъ -- кару, неуклонную, безпощадную, неумолимую кару.-- Посмотрите, какъ распустился народъ послѣ освобожденія крестьянъ -- пьянствуетъ, лѣпится, воруетъ, грабитъ, говоритъ рутина. А отчего? Только оттого, что сняли съ него узду, что нѣтъ надъ нимъ прежняго страха, что законъ сталъ мягче, а судъ мирволитъ негодяямъ. Правда, воровство со взломомъ наказываютъ ссылкой. Но докажите фактъ взлома, если взломъ сдѣланъ съ знаніемъ дѣла и предусмотрительностію. Уловкою вора всякое воровство со взломомъ превратиться на судѣ въ простое воровство. Наконецъ, что мѣшаетъ вору, непойманному на мѣстѣ преступленія съ поличнымъ, сказать, что вещи, у него найденныя, ему подкинуты, а кѣмъ и какъ -- неизвѣстно. Тогда воровство превращается уже въ укрывательство, влекущее за собой наказаніе еще болѣе легкое.
"При такихъ льготахъ со стороны нашей совершенной безохранности, со стороны слѣдственнаго производства и слѣдователей, со стороны суда и судей, наконецъ со стороны самой мягкости законовъ, говоритъ тотъ же публицистъ -- чего бы, кажется, еще желать ворамъ и всякимъ другимъ преступникамъ? Но наша заботливость о нихъ простирается еще дальше. Недавно въ одномъ земскомъ собраніи было читано мнѣніе объ улучшенномъ тюремномъ устройствѣ, при чемъ авторъ этого мнѣнія, въ числѣ дисциплинарныхъ мѣръ за маловажные проступки арестантовъ во время заключенія, предложилъ такія, какъ напримѣръ лишеніе за обѣдомъ супа. Другой членъ собранія на это замѣтилъ, что такъ какъ супъ необходимъ въ гигіеническомъ отношеніи, то онъ предлагаетъ въ подобныхъ случаяхъ лишать ихъ, вмѣсто супа, пирожнаго." Иронія недурна и справедлива, но дѣло не въ ней, а въ томъ, что подмѣчая вѣрно слабость своихъ противниковъ, защитники старыхъ порядковъ не доказываютъ этимъ нисколько своей собственной безошибочности. А ошибка ихъ именно въ томъ, что въ своемъ тяготѣніи къ старому, пережитому они перепутываютъ слѣдствія съ причинами, теорію съ практикой, принципы и основанія съ худо понятой юридической исполнительностію. По ихъ мнѣнію голодающій бѣднякъ, рѣшающійся на воровство только для того, чтобы попасть въ острогъ на готовую пищу, ибо дома ему ѣсть нечего, -- безпутный праздный шалопай, котораго слѣдуетъ согнуть въ бараній рогъ и засадить въ такую гнусную сибирку, чтобы онъ лучше рѣшился умереть съ голоду, чѣмъ идти на казенное содержаніе. Изъ экономическаго вопроса они дѣлаютъ юридическій. По ихъ мнѣнію, судъ существуетъ для того, чтобы ни одна виновность не могла избѣгнуть кары. Въ каждомъ человѣкѣ они готовы видѣть преступника, виноватаго, или кандидата на висѣлицу. Теорія невмѣняемости приводитъ ихъ въ ужасъ и негодованіе. Имъ кажется, что человѣчество распадается на гнусныхъ негодяевъ, дѣлающихъ повсюду всякія пакости и на благонравныхъ, добропорядочныхъ людей, страдающихъ отъ мазурничества негодяевъ. Чтобы искоренить зло, они готовы превратить благонравныхъ людей въ сыщиковъ и полицейскихъ агентовъ, а соціально-экономическую жизнь человѣчества въ юридическую травлю. Для нихъ существуетъ только одна наука-криминалистика и одна практика -- полицейское и судебное преслѣдованіе всѣхъ подозрительныхъ. Ну, а кто неподозрительный? Неподозрительныхъ для нихъ нѣтъ. По ихъ теоріи, на каждаго человѣка слѣдуетъ смотрѣть какъ на негодяя, эксплуататора, мошенника, который только ищетъ случая, чтобы залѣзть въ чужой карманъ. Они знать не хотятъ новой юридической теоріи, провозглашающей противоположный принципъ и считающей всякаго честнымъ, пока не будетъ доказана его безчестность. Старымъ русскимъ судопроизводствомъ они были недовольны потому, что недоказаннаго преступника оно оставляло въ подозрѣніи. Вотъ будетъ рай, думали они! съ новымъ судомъ всякій подозрительный уйдетъ на каторгу или по меньшей мѣрѣ, на поселеніе и останутся одни неподозрительные. По увы! новый судъ оказался милостивѣе стараго и строже въ опредѣленіи дѣйствительной виновности обвиняемыхъ. Тогда рутина отвернулась отъ него и стала взводитъ на него всякія клеветы. Ей стало казаться, что судъ и полиція не искореняютъ зло, а напротивъ помогаютъ его развитію; что они не преслѣдуютъ преступниковъ, а поощряютъ ихъ; что тюремныя улучшенія предприняты для того, чтобы давать премію преступленію и увеличивать число мошенниковъ, разбойниковъ и убійцъ. Люди дошли до совершенной мономаніи отъ неспособности понять собственное положеніе и свершающуюся вокругъ ихъ жизнь. Кто стоитъ по преимуществу во главѣ противниковъ судебной реформы? Бывшіе помѣщики изъ лагеря крѣпостниковъ. Не полагайтесь на ихъ подъ часъ либеральныя фразы. Отмѣна крѣпостнаго права для нихъ острый ножъ. Никакой оброкъ по новому положенію не въ состояніи пополнить былыхъ доходныхъ статей. Какой дефицитъ, ничѣмъ невознаградимый, явился отъ одной невозможности продавать право на замужество! А уменьшеніе доходовъ отъ ограниченія права на крестьянскій трудъ! Пришлось жаться во всемъ, пришлось дорожить всякой копѣйкой; экономическое землетрясеніе почувствовалось на каждомъ шагу. Понятно, въ какомъ видѣ должно представляться всякое посягательство на собственность. Прежде тоже самое воровство проходило незамѣтно и грошами никто не дорожилъ; теперь же каждая копѣйка на счету и за покраденнымъ кулемъ муки мерещится голодная смерть. Экономическая паника заставила дрожать за свое существованіе и искать спасенія въ уголовной безпощадности и въ юридическомъ эгоизмѣ. Тѣ, кто дорожитъ своими немногими, оставшимися у нихъ грошами и берегутъ свои кубышки какъ зеницу ока, готовы выслать изъ своей мѣстности нетолько дѣйствительныхъ воровъ, но и всѣхъ оборванцевъ и лютой съ взъерошенными волосами. Ну, а каково будетъ житься тѣмъ мирнымъ гражданамъ, къ которымъ вы отправите всѣхъ своихъ воровъ? Напримѣръ, недавно на саратовскомъ очередномъ губернскомъ собраніи обсуждался вопросъ объ удаленіи изъ крестьянскихъ обществъ порочныхъ людей и на расходы высылки и переселеніе было ассигновано 5,000 рубПо теоріи юридическаго эгоизма, саратовское земство, предположившее выселить изъ своей губерніи 361 порочнаго человѣка, поступаетъ вполнѣ послѣдовательно. Но предположите, что земство каждой губерніи и восточная и западная Сибирь станутъ держаться тои же теоріи. Для русскихъ порочныхъ людей придется попросить мѣста или у китайцевъ или открыть на какомъ нибудь океанѣ громадный необитаемый островъ. Любители кары дрожатъ только надъ своими собственными карманами; а о томъ, какъ стало житься крестьянамъ патріархальныхъ отдаленныхъ мѣстностей, въ которыхъ никто никогда не зналъ ни замковъ, ни задвижекъ, пока не стали ссылать къ нимъ воровъ, имъ нѣтъ никакого дѣла. Есть въ Вологодской губерніи маленькій, отдаленный городокъ Никольскъ, въ которомъ на 250 чел. взрослаго населенія приходится по 100 сосланныхъ воровъ. Вопросъ о правѣ сельскихъ обществъ и земства удалять изъ среды себя порочныхъ людей вовсе не такъ простъ, какъ это кажется съ перваго взгляда. Придерживаясь теоріи юридическаго эгоизма, пенальники недовольны саратовскимъ земствомъ, что изъ 361 порочнаго человѣка оно удалило только 13. Но предположимъ, что всѣ 361 ч. были бы удалены, предположимъ, что еще нѣсколько земствъ удалили бы 4,639 чел. итого 5,000 порочныхъ людей перемѣнили бы свое географическое положеніе. Что выиграла бы черезъ это Россія? Измѣнился ли бы хоть на одну единицу ея общій итогъ воровъ? Правда, выславшимъ земствамъ явилась бы выгода; а тѣмъ которыя приняли бы порочныхъ людей? Вѣдь это тоже, что игра въ карты. Сто тысячъ проигранныхъ рублей сдѣлали лишь путешествіе изъ однихъ кармановъ въ другіе, по общій итогъ не измѣнился ни на полушку. Отдѣльнымъ личностямъ позволительно забираться въ трущобы всякой умственной узкозоркости и противорѣчій; но отъ земства слѣдуетъ ожидать болѣе широкихъ соображеній и обобщеній.
Но наибольшимъ, невѣдомымъ до гласнаго суда врагомъ любителей кары явилась новѣйшая психіатрія. Въ ней они видятъ рѣшительнаго противника и полную помѣху правосудію. Въ три года дѣйствія гласнаго суда было много случаенъ, убѣдившихъ противниковъ судебной реформы окончательно въ томъ, что наконецъ всѣ преступники будутъ признаны сумасшедшими и что суды и полицію придется замѣнять при подобномъ порядкѣ желтыми домами. Что станется съ честными людьми, когда всѣхъ воровъ и разбойниковъ вмѣсто опозориванія на эшафотѣ и заключенія въ тюрьму или ссылки въ Сибирь запрутъ въ лечебницы или, еще хуже, оправдаютъ и выпустятъ на свободу? Страшно подумать! Изъ множества обидныхъ фактовъ, породившихъ подобную боязнь, разскажу одинъ, новый. 19 то февраля нынѣшняго года, приговоромъ присяжныхъ, послѣ двухдневнаго засѣданія, оправданъ въ Харьковѣ отцеубійца, признанный невмѣняемымъ, какъ безумный отъ рожденія. Вѣдь признанъ безумнымъ экспертами, а невмѣняемымъ -- присяжными! О чемъ повидимому хлопочутъ любители энергическихъ мѣръ? Зачѣмъ его посадятъ въ сумасшедшій домъ, а не сошлютъ на каторгу, вотъ что имъ обидно.
Обвинительная власть въ виду важности преступленія и показанія мѣстнаго уѣзднаго врача, что обвиняемый идіотъ, подняла вопросъ о состояніи его умственныхъ способностей. По испытаніи его въ окружномъ судѣ, идіотомъ онъ не былъ признанъ. Поручили врачу Гаксну произвести изслѣдованіе въ тюрьмѣ. Гакснъ велъ журналъ своихъ разговоровъ съ обвиняемымъ, прочитанный на судебномъ слѣдствіи. Изъ журнала оказывалось, что убійца типъ сельскаго жителя среднихъ умственныхъ способностей. Мнѣнія экспертовъ на судѣ раздѣлились. Тюремный врачъ и экспертъ Севастьяновъ признавали въ подсудимомъ человѣка въ здравомъ умѣ. Профессоръ Ламбль, на основаніи научныхъ сравненій и изслѣдованій, призналъ обвиняемаго идіотомъ. Профессоръ Питра, основываясь на нѣкоторыхъ фактахъ изъ жизни подсудимаго, нашелъ въ немъ слабоуміе. Товарищъ прокурора Кони отнесся критически къ мнѣніямъ экспертовъ и пришелъ къ тому заключенію, что если подсудимый и страдалъ умственнымъ разстройствомъ, то той его формой, которая извѣстна подъ названіемъ "притворнаго умопомѣшательства", и потому полагалъ, что залъ огласится строгимъ, но безпристрастнымъ "виновенъ". Защитникъ, ссылаясь на смыслъ судебныхъ уставовъ и на другія обстоятельства, придавалъ показаніямъ экспертовъ значеніе свидѣтельскихъ показаній и признавалъ ихъ полную безапеляціонность. Присяжные сказали "невиненъ".
Любителей кары возмущаетъ подобное рѣшеніе. Но больше всего возмущаетъ ихъ то, что защитникъ, приватъ-доцентъ, даетъ показаніямъ экспертовъ силу безусловной доказательности. "Мы удивляемся, говоритъ публичный мужчина, что такое мнѣніе высказалъ человѣкъ, которому ввѣрено воспитаніе цѣлыхъ поколѣній молодыхъ юристовъ". А мы, можно отвѣтить на это харьковскому публицисту, уже давно перестали удивляться всякимъ инсинуаціямъ, да думаемъ, что на нихъ перестали обращать вниманіе и тѣ, до свѣденія кого разсчитываютъ ихъ доводить.
Не такъ слѣдовало защищать убійцу, говорятъ наши криминалисты временъ Домостроя. "Положеніе преступника по отношенію къ отцу было крайне неблагопріятно -- говоритъ харьковскій публицистъ въ проэктируемой имъ собственной защитительной рѣчи.-- Отца нѣтъ: всѣ заботы на старшемъ сынѣ; молодой несложившсйся спинѣ приходится выносить всю тяжесть семейныхъ заботъ: враждебная причина отецъ. Случись бѣдствіе, конечно большею частію матеріальное, кто причина?-- Отецъ; онъ отнялъ руки отъ семьи. Едва устанавливающееся счастье (подсудимый хотѣлъ жениться) рушится, кто причиной?-- Отецъ; про него ходитъ худая слава и она же на всѣхъ падаетъ. Отецъ воротился: онъ вноситъ раздоръ, огорченіе: онъ колотитъ сына, какъ это случилось въ день преступленія; по какому праву? за что? Кровныя узы, слабыя сами по себѣ, безъ личныхъ благопріятныхъ отношеній рушатся, является на сцену семейная драма, побужденіемъ для которой -- затаенная месть. "Се такій батъко, то его и убитъ не грихъ", говоритъ подсудимый въ день совершенія преступленія... Кто виноватъ?-- Отецъ. "Полагаемъ, прибавляетъ публицистъ, что здѣсь для защиты громадное было бы поле относительно смягченія участи подсудимаго."
Еще бы! Но только для возможности построенія подобной рѣчи требовалось бы, чтобы не явились сомнѣнія въ умственныхъ способностяхъ убійцы. А когда сама обвинительная власть возбудила вопросъ объ идіотизмѣ, то понятно, что аргументировать защиту, взваливаніемъ всей вини на отца было бы совершенно и нелогично и односторонне. Но у криминалистовъ другой умыселъ. Имъ нужно одно, чтобы психіатрія не играла никакой роли на судѣ и чтобы невмѣняемыми признавались лишь тѣ сумасшедшіе, которыхъ неизбѣжно держать на цѣпи. Психіатрія! развѣ это наука? Гризнигеръ! развѣ это знаніе? "Да наконецъ что такое психіатрія, восклицаетъ публицистъ, недовольный оправданіемъ идіота, и даже въ изложеніи авторитета Гризингера?-- Куча фактовъ, еще болѣе аналогій, болѣе или менѣе остроумныхъ, нѣсколько общихъ выводовъ и опредѣленій, болѣе или менѣе смѣлыхъ..." Ну а что такое криминалистика? спросимъ мы харьковскаго публициста... Что касается до этого вопроса, то криминалисты знаютъ очень хорошо свою науку: лучше наказать для острастки негодяевъ десять сомнительно виновныхъ, чѣмъ простить одного дѣйствительно виновнаго. Психіатрія, по ихъ мнѣнію, только ловушка, которой пользуется ловкій адвокатъ для уловленія присяжныхъ. Главнѣйшая ея непригодность, какъ и въ цитируемомъ фактѣ, заключается въ томъ, что уловленные присяжные говорятъ "невиненъ", тогда какъ безъ психіатріи, они сказали бы "виновенъ, но заслуживаетъ снисхожденія" и обвиненный отправился бы на каторгу вмѣсто 12 на 8 лѣтъ, а все-таки бы отправился. Теперь же его посадятъ въ сумасшедшій домъ. Но если вопросъ въ томъ, чтобы обезопасить общество, то не все равно куда отправятъ преступника -- въ сумасшедшій домъ или на каторгу? По мнѣнію криминалистовъ не все равно, ибо въ первомъ случаѣ правосудіе не удовлетворено, виновнаго не постигла кара, а всему причина психіатрія. Жили мы тысячу лѣтъ, не зная никакой психіатріи, карали и казнили на право и на лѣво, и никто никогда не сомнѣвался въ непогрѣшимости нашего правосудія, а когда явился гласный судъ, зашла къ намъ какая-то психіатрія и на основаніи ея стали признавать невиновными даже отцеубійцъ. Ну какже не скорбѣть за попранную правду и нравственность! Криминалисты исходятъ изъ того безошибочнаго, по ихъ мнѣнію, соображенія, что психіатрія -- куча неприведенныхъ въ порядокъ фактовъ и аналогій, неимѣющихъ твердой точки опоры. Что же касается до приговоровъ и мнѣній криминалистовъ, то безошибочность ихъ умозаключеній основывается на непогрѣшимости ихъ собственнаго здраваго смысла. Но что такое здравый смыслъ, какъ не способность вѣрнаго вывода изъ данныхъ фактовъ? Если криминалисты расходятся съ заключеніемъ суда присяжныхъ, который сдѣлалъ свой выводъ о невмѣняемости на основаніи всѣхъ представляемыхъ ему фактовъ, а въ томъ числѣ и психіатрическихъ, то ясно, что здравый смыслъ не на сторонѣ криминалистовъ, иначе они не впадали бы въ противорѣчіе съ судомъ. Ясно, что криминалисты судятъ не на основаніи всѣхъ наличныхъ фактовъ, а только нѣкоторыхъ и что кромѣ того имъ мѣшаютъ еще предвзятыя соображенія, вовсе не юридическаго свойства. Ихъ принципъ -- безпощадная, неумолимая кара; радикальное истребленіе всякаго зла исключительно карательными средствами. Криминалисты -- это инквизиторы новаго времени; послѣдніе могикане моисеевскаго око за око, зубъ за зубъ. Жизнь стираетъ ихъ понемногу, правда; но ихъ все еще легіонъ и обходить ихъ презрительнымъ молчаніемъ невозможно.
II.
Взглядъ гуманистовъ много шире; они все-таки наблюдали человѣческую натуру, они хотѣли заглянуть въ душу преступника, тогда какъ криминалисты души въ преступникѣ не признаютъ.
Если криминалисты подмѣтили вѣрно слабую сторону юридическаго сантиментализма и придумали свой ядовитый анекдотъ о наказаніи неисправимыхъ преступниковъ лишеніемъ пирожнаго, то это не больше какъ остроумный отвѣтъ на обиду, нанесенную имъ ранѣе сантименталистами.
Первая искра гуманности заброшена въ наши старыя юридическія трущобы "Записками изъ мертваго дома" г. Достоевскаго; онъ внесъ въ юридическую жизнь нашего образованнаго общества новое начало. Онъ первый заставилъ образованныхъ задуматься надъ тѣмъ, надъ чѣмъ они прежде никогда не задумывались, потому что ничего подобнаго не слыхивали и не подозрѣвали. Онъ же первый живымъ портретомъ маіора создалъ превосходнѣйшій типъ карателя.
Этотъ маіоръ былъ какое-то фатальное существо для арестантовъ; онъ довелъ ихъ до того, что они его трепетали. Былъ онъ до безумія строгъ, "бросался на людей", какъ говорили каторжные. Всего болѣе страшились они въ немъ его проницательнаго, рысьяго взгляда, отъ котораго нельзя было ничего утаить. Онъ видѣлъ какъ-то не глядя. Входя въ острогъ, онъ уже зналъ, что дѣлается на другомъ концѣ его. Арестанты звали его восьмиглазымъ. Его система, говоритъ г. Достоевскій, была ложная. Онъ только озлоблялъ, уже озлобленныхъ людей, своими бѣшеными, злыми поступками и еслибъ не было надъ нимъ коменданта, человѣка благороднаго и разсудительнаго, умѣрявшаго иногда его дикія выходки, то онъ надѣлалъ бы большихъ бѣдъ своимъ управленіемъ. Страшный былъ это человѣкъ, именно потому, что такой человѣкъ былъ начальникомъ почти неограниченнымъ надъ двумя стами душъ. Самъ по себѣ онъ былъ только безпорядочный и злой человѣкъ, больше ничего. На арестантовъ онъ смотрѣлъ какъ на своихъ естественныхъ враговъ, и это была первая и главная его ошибка. Онъ дѣйствительно имѣлъ нѣкоторыя способности; но все даже и хорошее представлялось въ немъ въ какомъ-то исковерканномъ видѣ. Невоздержный, злой, онъ врывался въ острогъ, даже иногда но ночамъ, и если замѣчалъ, что арестантъ спитъ на лѣвомъ боку или навзничь, то на утро его наказывалъ: "спи, дескать, на правомъ боку, какъ я приказалъ". Въ острогѣ его боялись и ненавидѣли, какъ чумы. Лицо у него было багровое, злобное. Всѣ знали, что онъ былъ вполнѣ въ рукахъ своего деньщика, Ѳедьки. Любилъ же онъ больше всего своего пуделя Трезорку и чуть съ ума не сошелъ съ горя, когда Трезорка заболѣлъ. Говорятъ, что онъ рыдалъ надъ нимъ, какъ надъ роднымъ сыномъ.
Такому человѣку, какъ плацъ-маіоръ, говоритъ дальніе г. Достоевскій по поводу острожнаго театра, надо было вѣдь кого нибудь придавить, что побудь отнять, кого нибудь лишить права, однимъ словомъ -- гдѣ нибудь произвести распорядокъ. Въ этомъ отношеніи онъ былъ извѣстенъ въ цѣломъ городѣ. Какое ему дѣло, что именно отъ этихъ стѣсненій въ острогѣ могли выйти шалости! На шалости есть наказанія, а съ мошенниками арестантами -- строгость и безпрерывное и буквальное исполненіе закона -- вотъ и все, что требуется!.. Разъ привели въ крѣпость партію политическихъ преступниковъ. Въ дорогѣ отъ Усть-Каменогорска до крѣпости ихъ не брили и они обросли бородами, такъ что когда ихъ прямо провели къ плацъ-маіору, то онъ пришелъ въ бѣшеное негодованіе на такое нарушеніе субординаціи, въ чемъ впрочемъ они вовсе не были виноваты. Въ какомъ они видѣ, заревѣлъ онъ:-- это бродяги, разбойники!-- Ж -- ховскій, тогда еще плохо понимавшій по-русски и подумавшій, что ихъ спрашиваютъ: кто они такіе? бродяги или разбойники? отвѣчалъ: мы не бродяги, а политическіе преступники.-- Ка-а-къ, ты грубить? грубить! заревѣлъ маіоръ:-- въ кордегардію! сто розогъ, сейчасъ же, сію же минуту!-- Старика наказали. Онъ легъ подъ розги безпрекословно, закусилъ себѣ зубами руку и вытерпѣлъ наказаніе безъ малѣйшаго крика или стона, пошевелясь. Съ блѣднымъ лицомъ и съ дрожащими, блѣдными губами прошелъ наказанный, почтенный старикъ между собравшихся на дворѣ каторжныхъ, уже узнавшихъ, что наказываютъ дворянина, вошелъ въ казарму прямо къ своему мѣсту и, ни слова не говоря, сталъ на колѣни и началъ молиться Богу. Каторжные были поражены и даже растроганы.
Можно ли придумать лучшій типъ начальника, чѣмъ этотъ живой портретъ живого человѣка? Могутъ быть конечно варіанты, обусловливаемые временемъ, т. е. измѣненіемъ понятій общества и личнымъ характеромъ человѣка, но сущность остается неизмѣнной. Двадцать лѣтъ спустя, послѣ описываемаго г. Достоевскимъ времени, мы встрѣчаемъ дублеты маіора, лишь въ новомъ, исправленномъ изданіи. И нынѣшній криминалиста убѣжденъ глубоко, какъ омскій маіоръ Достоевскаго, что на шалости есть наказанія, и что съ мошенниками-арестантами -- строгость и безпрерывное, буквальное исполненіе закона -- вотъ и все, что требуется. И нынѣшній криминалистъ думаетъ только о томъ, какъ, бы придавить, что нибудь отнять, кого нибудь лишить права, гдѣ нибудь произвести распорядокъ. Нынѣшній криминалистъ смотритъ съ сожалѣніемъ въ невозвратно-минувшее и скорбитъ, что уголовный законъ сталъ мягче, судъ снисходительнѣе, содержаніе арестантовъ лучше и гуманнѣе. Строгость, безпощадность, паническій страхъ вотъ всегдашній и вѣчный принципъ карателей. Люди деревяннаго чувства, они не злодѣи лишь по благопріятнымъ обстоятельствамъ жизни. Вотъ начало ихъ ненужной и безцѣльной жестокости. Нынче конечно изъ нихъ немыслимы такія личности, какъ маіоръ или поручикъ жеребятеиковъ, любившій до страсти бить и наказывать палками, бывшій чѣмъ-то въ родѣ утонченнѣйшаго гастронома въ инквизиторскомъ дѣлѣ. Но въ предѣлахъ нынѣшней возможности жестокосердія они не дѣлаютъ ни малѣйшей уступки человѣчному чувству и будутъ тянуть изъ всѣхъ силъ къ старинѣ, къ ненужному, безцѣльному мучительству. Они прежде всего формалисты и меньше всего психологи. Но и формализмъ ихъ лишь односторонній и ограниченный, вслѣдствіе полнѣйшаго невѣденія человѣческой природы, вслѣдствіе полнѣйшаго отсутствія наблюдательности, вслѣдствіе полнѣйшаго незнанія условій и исторіи соціальнаго быта человѣчества.
Для криминалистовъ каждый преступникъ есть какое-то исчадіе человѣчества, нѣчто окончательно испорченное, непохожее нисколько на другихъ людей и лично враждебное всему остальному, насидѣвшему на скамьѣ осужденныхъ.
Г. Достоевскому и его послѣдователямъ, юридическимъ сантименталистамъ, принадлежитъ заслуга перваго проведенія болѣе гуманнаго взгляда на людей осужденныхъ закономъ и на тѣ жестокія нравственныя страданія, которымъ подвергаетъ ихъ наказаніе.
Авторъ "Мертваго дома" разсказываетъ объ одномъ старикѣ раскольникѣ, котораго арестанты называли дѣдушкой и никогда не обижали. Старикъ, несмотря на видимую твердость, съ которой онъ переживалъ свою каторгу, таилъ въ душѣ глубокую, неизлечимую грусть, которую онъ старался скрывать отъ всѣхъ. Однажды, часу въ третьемъ ночи, старикъ сидя на печи молился по своей рукописной книгѣ и плакалъ: "Господи, не оставь меня! Господи, укрѣпи меня! Дѣтушки мои милые, дѣтушки мои милые, никогда-то вамъ не свидѣться!" говорилъ старикъ. Криминалисты никогда не подозрѣвали возможности подобныхъ фактовъ.
Конечно на этого старика слѣдуетъ смотрѣть, какъ на исключеніе. Онъ очевидно не злодѣй. Но вотъ другой фактъ. Умиралъ въ острожной больницѣ молодой арестантъ изъ "особаго отдѣленія". Умеръ онъ не въ памяти и тяжело. Долго отходилъ онъ -- нѣсколько часовъ. Еще съ утра глаза его уже начинали не узнавать подходившихъ къ нему. Его хотѣли облегчить, видѣли что ему очень тяжело; дышалъ онъ трудно, глубоко, съ хрипѣніемъ, грудь его высоко подымалась, точно ему воздуха было мало. Онъ сбилъ съ себя одѣяло, всю одежду, и наконецъ началъ срывать съ себя рубашку: даже и та казалась ему тяжелою. Ему помогли и сняли съ него рубашку. За всѣмъ этимъ ухаживали арестанты. Страшно было смотрѣть на это длинное -- длинное тѣло, съ высохшими до кости ногами и руками, съ опавшимъ животомъ, съ поднятою грудью, съ ребрами, отчетливо рисовавшимися точно у скелета. На всемъ тѣлѣ его остались одинъ только деревянный крестъ съ ладонкой и кандалы. За полчаса до смерти его всѣ арестанты притихли, стали разговаривать чуть не шепотомъ. Кто ходилъ -- стучалъ какъ-то неслышно. Разговаривали межъ собой мало, о вещахъ постороннихъ, изрѣдка только взглядывали на умиравшаго, который хрипѣлъ все болѣе и болѣе. Наконецъ онъ блуждающей, нетвердой рукой пощупалъ на груди ладонку и началъ рвать ее съ себя, точно и та была ему въ тягость, безпокоила, давила его. Сняли и ладонку. Минутъ черезъ десять онъ умеръ... Въ ожиданіи караульныхъ, кто-то изъ арестантовъ тихимъ голосомъ подалъ мысль, что не худо бы закрыть покойнику глаза. Другой внимательно его выслушалъ, молча подошелъ къ мертвецу и закрылъ ему глаза. Увидѣвъ тутъ же лежавшій крестъ, взялъ его, и молча надѣлъ на покойника и перекрестился... Наконецъ вошелъ караульный унтеръ-офицеръ, при тесакѣ и каскѣ, за нимъ два сторожа. Онъ подходилъ все болѣе и болѣе замедляя шаги, съ недоумѣніемъ посматривая на затихшихъ и, со всѣхъ сторонъ, сурово глядѣвшихъ на него арестантовъ. Подойдя на шагъ къ мертвецу, онъ остановился, какъ вкопанный, точно оробѣлъ. Совершенно обнаженный, изсохшій трупъ, въ однихъ кандалахъ, поразилъ его и онъ вдругъ отстегнулъ чешую, снялъ каску и широко перекрестился. Тутъ же стоялъ арестантъ Чекуновъ, тоже сѣдой старикъ. Все время онъ молча и пристально смотрѣлъ въ лицо унтеръ-офицера, прямо въ упоръ и съ какимъ-то страннымъ вниманіемъ вглядывался въ каждое его движеніе. Но глаза ихъ встрѣтились и у Чикунова вдругъ отчего то дрогнула нижняя губа. Онъ какъ-то странно скривилъ ее, оскалилъ зубы и быстро, точно нечаянно, кивнувъ унтеръ-офицеру на мертвеца, проговорилъ: "Тоже вѣдь мать была!" и отошелъ прочь.
А ухаживанье за наказаннымъ! Встрѣчали такого обыкновенно съ усиленно-строгимъ выраженіемъ лицъ и съ какою-то даже нѣсколько натянутою серьезностью. Молча помогали несчастному и ухаживали за нимъ, особенно если онъ не могъ обойтись безъ помощи. Фельдшера уже сами знали, что сдаютъ битаго въ опытныя и искусныя руки. Помощь была обыкновенно въ частой и необходимой перемѣнѣ смоченной въ холодной водѣ простыни или рубашки, которою одѣвали истерзанную спину, особенно если наказанный былъ не въ состояніи наблюдать за собой, да кромѣ того въ ловкомъ выдергиваніи занозъ изъ болячекъ, которыя зачастую оставались въ спинѣ отъ сломавшихся объ нее палокъ. Ухаживавшіе арестанты въ подобныхъ случаяхъ обыкновенно избѣгали всякаго разговора съ наказаннымъ. Помогши ему въ началѣ, они какъ будто сами старались потомъ не обращать на него вниманіи, можетъ быть, желая дать ему какъ можно болѣе покоя и не докучать ему никакими дальнѣйшими допросами и "участіями". Этой деликатности пожалуй не отыщешь и у образованныхъ криминалистовъ.
А душевное состояніе арестантовъ! Криминалисты всегда считали ихъ безчувственными. Самое тяжелое и грустное время для арестанта длинный зимній вечеръ и ночь. Укладываютъ спать рано. Двери запираютъ. Становится смрадно и душно. Иной не можетъ заснуть, встанетъ и сидитъ часа полтора на нарахъ, склонивъ свою голову, какъ будто о чемъ-то думаетъ. А вотъ гдѣ нибудь въ уголкѣ тоже не спятъ и разговариваютъ съ своихъ коекъ. Одинъ что нибудь начнетъ разсказывать про свою быль, про далекое, про минувшее, про бродяжество, про дѣтей, про жену, про прежніе порядки. Такъ и чувствуешь уже по одному отдаленному шопоту, что все, о чемъ онъ разсказываетъ, никогда къ нему опять не воротится, а самъ онъ разскащикъ -- ломоть отрѣзанный... По задамъ острожныхъ строеній нѣкоторые изъ арестантовъ, понелюдимѣе и помрачнѣе характеромъ, любили ходить въ нерабочее время, закрытые отъ всѣхъ глазъ, и думать свою думушку. Былъ одинъ ссыльный, у котораго любимымъ занятіемъ, въ свободное время, было считать пали. Ихъ было тысячи полторы и у него они были всѣ на счету и на примѣтѣ. Каждая паля означала у него день, каждый день онъ отсчитывала по одной палѣ и такимъ образомъ, по оставшемуся числу несосчитанныхъ паль, могъ наглядно видѣть, сколько дней еще остается ему пробыть въ острогѣ до срока работы. Онъ были" искренно радъ, когда доканчивалъ какую нибудь сторону шестиугольника. Много лѣтъ приходилось дожидаться; но въ острогѣ было время научиться терпѣнію. Наконецъ окончились его двадцать лѣтъ. Были люди, помнившіе, какъ онъ вошелъ въ острогъ въ первый разъ, молодой, беззаботный, подумавшій ни о своемъ преступленіи, ни о своемъ наказаніи. Онъ выходилъ сѣдымъ старикомъ, съ лицомъ угрюмымъ и грустнымъ. Молча обошелъ онъ всѣ шесть арестантскихъ казармъ. Входя въ каждую казарму, онъ молился на образа и потомъ, низко въ поясъ, откланивался товарищамъ, прося не поминать его лихомъ... Однажды одного арестанта, прежде зажиточнаго сибирскаго мужика, разъ подъ вечеръ, позвали къ воротамъ. Полгода передъ этимъ получилъ онъ извѣстіе, что бывшая жена его вышла замужъ и крѣпко запечалился. Теперь она сама подъѣхала къ острогу, вызвала его и подала ему подаяніе. Они поговорили минуты двѣ, оба всплакнули и простились на вѣки. "Я видѣлъ его, лицо, когда онъ возвращался въ казарму, говоритъ авторъ... Да въ этомъ мѣстѣ можно было научиться терпѣнію..."
Въ острогѣ, о которомъ рѣчь, были убійцы невзначай и убійцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойниковъ. Были просто мазурики и бродяги промышленники. Были и такіе, про которыхъ трудно было рѣшить: за что бы, кажется, они могли попасть въ острогъ. А между тѣмъ у всякаго была своя повѣсть, смутная и тяжелая, какъ угаръ отъ вчерашняго хмѣля. Вообще о быломъ своемъ они говорили мало, не любили разсказывать и видимо старались не думать о прошедшемъ. Были убійцы до того веселые, до того никогда незадумывающіеся, что можно было биться объ закладъ, что никогда совѣсть не сказала имъ пики кого упрека. Но были и мрачныя лица, почти всегда молчаливыя. Вообще жизнь свою рѣдко кто разсказывалъ, да и любопытство было не въ модѣ, не въ обычаѣ, не принято. Однажды одинъ разбойникъ, хмѣльной, началъ разсказывать, какъ онъ зарѣзалъ пяти лѣтняго мальчика, какъ онъ обманулъ его сначала игрушкой, завелъ куда-то въ пустой сарай, да тамъ и зарѣзалъ. Вся казарма, до тѣхъ поръ смѣявшаяся его шуткамъ, закричала какъ одинъ человѣкъ и разбойникъ принужденъ былъ замолчать. Вообще весь этотъ народъ за немногими исключеніями неистощимо-веселыхъ людей -- былъ народъ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидчивый и въ высшей степени формалистъ. Было нѣсколько истинно-сильныхъ людей, тѣ были просты и не кривлялись. Большинство было развращено, страшно исподлилось и сдѣлалось преступно, какъ-то нечаянно, по случаю или какъ выражается народъ "по несчастію". Между заключенными не видно было ни малѣйшаго признака раскаянія и большая часть изъ нихъ считала себя совершенно правыми. Къ тому же каждый уже потерпѣлъ отъ наказанія, и этимъ считалъ себя очищеннымъ и сквитавшимся съ обществомъ.
Сильные люди, какъ и повсюду, составляютъ въ острогѣ рѣдкое исключеніе. Авторъ "Мертваго дома", упоминаетъ всего о двухъ: Ветровѣ и Орловѣ. Разъ маіоръ вздумалъ Петрова наказать. Обыкновенно Петровъ молча и рѣшительно ложился подъ розги, молча терпѣлъ наказаніе и вставалъ послѣ наказанія, какъ встрепанный, хладнокровно и философски смотря на приключившуюся неудачу. Съ нимъ впрочемъ поступали всегда осторожно. Но на этотъ разъ Петровъ считалъ себя почему-то правымъ. Онъ поблѣднѣлъ и тихонько отъ конвоя, успѣлъ сунуть въ рукавъ острый, англійскій сапожный ножъ. Вся каторга бросилась къ забору и съ замираніемъ сердца смотрѣла сквозь щели паль. Всѣ знали, что Петровъ въ этотъ разъ не захочетъ лечь подъ розги и что маіору пришелъ конецъ. Но въ самую рѣшительную минуту маіоръ сѣлъ на дрожки и уѣхалъ, поручивъ исполненіе экзекуціи другому офицеру. "Самъ Богъ спасъ", говорили потомъ арестанты. Что же касается до Петрова, онъ преспокойно вытерпѣлъ наказаніе. Нго гнѣвъ прошелъ съ отъѣздомъ маіора. Въ другой разъ, еще до каторги, случилось, что полковникъ ударилъ Петрова на ученьи. Вѣроятно, его и много разъ передъ этимъ били; во въ этотъ разъ онъ не захотѣлъ снести и закололъ полковника открыто, среди бѣлаго дня, передъ развернутымъ фронтомъ. Петровъ былъ дѣйствительно благоразуменъ и даже покоренъ. Страсти въ немъ таились сильныя, жгучія; но горячіе угли были постоянно посыпаны золою и тлѣли тихо. Ни тѣни фанфаронства или тщеславія не замѣчалось въ немъ. Онъ ссорился рѣдко, за то и ни съ кѣмъ особенно не былъ друженъ. Разъ впрочемъ онъ серьезно разсердился. Ему что-то не давали, какую-то вещь; чѣмъ то обдѣлили его. Спорилъ съ нимъ арестантъ силачъ, высокаго роста, злой, задора, насмѣшникъ и далеко не трусъ, Василіи Антоновъ, изъ гражданскаго разряда. Они уже долго кричали и можно было думать, что дѣло кончится много-много что простыми колотушками, потому что Петровъ, хоть и очень рѣдко, по иногда даже боролся и ругался, какъ самый послѣдній изъ каторжныхъ. Но въ этотъ разъ случилось не то: Петровъ вдругъ поблѣднѣлъ, губы его затряслись и посни ѣли; дышать сталъ онъ трудно. Онъ всталъ съ мѣста и медленно, очень медленно, своими неслышными босыми шагами подошелъ къ Антонову. Вдругъ, сразу во всей шумной и крикливой казармѣ всѣ затихли; муху было бы слышно. Всѣ ждали что будетъ. Антоновъ вскочилъ ему на встрѣчу: на немъ лица не было... Но дѣло кончилось ничѣмъ. Не успѣлъ еще Петровъ дойти до Антонова, какъ тотъ молча и поскорѣе выкинулъ спорную вещь... Черезъ четверть часа Петровъ попрежнему слонялся по острогу, съ видомъ совершеннаго бездѣлья и какъ будто искалъ, не заговорятъ ли гдѣ-нибудь о чемъ нибудь полюбопытнѣе, чтобы приткнуть туда и свой носъ и послушать. Надъ такими людьми, какъ Петровъ, разсудокъ властвуетъ только до тѣхъ поръ, покамѣстъ они чего не захотятъ. Тутъ ужь на всей землѣ нѣтъ препятствія ихъ желанію. Эти люди такъ и родятся объ одной идеѣ, всю жизнь безсознательно двигающей ихъ туда и сюда; такъ они и мечутся всю жизнь, пока не найдутъ себѣ дѣла вполнѣ по желанію; тутъ ужь имъ и голова ни почемъ. Петрова иногда и сѣкли, когда онъ попадался съ виномъ. Но онъ и подъ розги ложился какъ будто съ собственнаго согласія, т. е. какъ будто сознавалъ, что за дѣло; въ противномъ случаѣ ни за что бы не легъ, хоть убей.
О другомъ титанѣ авторъ "Мертваго дома" разсказываетъ слѣдующее: въ одинъ лѣтній день распространился въ арестантскихъ палатахъ слухъ, что вечеромъ будутъ наказывать знаменитаго разбойника, Орлова, изъ бѣглыхъ солдатъ и послѣ наказанія проведутъ въ палаты. Вольные арестанты, въ ожиданіи Орлова утверждали, что накажутъ его жестоко. Всѣ. были въ нѣкоторомъ волненіи и признаюсь, говоритъ авторъ, я тоже ожидалъ появленія знаменитаго разбойника съ крайнимъ любопытствомъ. Давно уже я слышалъ о немъ чудеса. Это былъ злодѣи, какихъ мало, рѣзавшій хладнокровно стариковъ и дѣтей,-- человѣкъ съ страшной силой воли и съ гордымъ сознаніемъ своей силы. Онъ повинился во многихъ убійствахъ и былъ приговоренъ къ наказанію палками, сквозь строй. Провели его уже вечеромъ. Орловъ былъ почти безъ чувствъ, страшно блѣдный, съ густыми, всклокоченными, черными какъ смоль волосами. Спина его вспухла и была кроваво сипя то цвѣта. Всю ночь ухаживали за нимъ арестанты, перемѣняли ему воду, переворачивали его съ боку на бокъ, давали лекарство, точно они ухаживали за кровнымъ роднымъ, за какимъ нибудь своимъ благодѣтелемъ. На другой же день онъ очнулся вполнѣ и прошелся два раза по палатѣ. Орловъ быстро поправлялся. Очевидно, внутренняя душевная его энергія сильно помогала натурѣ. Дѣйствительно это былъ человѣкъ не совсѣмъ обыкновенный. Положительно могу сказать, что никогда въ жизни я не встрѣчалъ болѣе сильнаго, болѣе желѣзнаго характеромъ человѣка, какъ онъ. Это была на яву полная побѣда надъ плотію. Видно было, что этотъ человѣкъ могъ повелѣвать собою безгранично, презиралъ всякія муки и наказанія и не боялся ничего на свѣтѣ. Въ немъ мы видѣли одну безконечную энергію, жажду дѣятельности, жажду мщенія, жажду достичь предположенной цѣли. Между прочимъ, говоритъ авторъ, я пораженъ былъ его страннымъ высокомѣріемъ. Онъ на все смотрѣлъ какъ-то до невѣроятности свысока, по вовсе не усиливаясь подняться на ходули, а такъ какъ то натурально. Я думаю, что не было существа въ мірѣ, которое бы могло подѣйствовать на него однимъ авторитетомъ. На все онъ смотрѣлъ какъ-то неожиданно спокойно, какъ будто не было ничего на свѣтѣ, чтобы могло удивить его. И хотя онъ вполнѣ понималъ, что другіе арестанты смотрятъ на него уважительно, по нисколько не рисовался передъ ними. На вопросы мои онъ прямо отвѣчалъ мнѣ, что ждетъ выздоровленія, чтобы поскорѣе выходить остальное наказаніе, и что онъ боялся сначала, передъ наказаніемъ, что не перенесетъ его. Но теперь, прибавилъ онъ, дѣло кончено. Выхожу остальное число ударовъ (онъ выходилъ только половину) и тотчасъ же отправятъ съ партіей въ Нерчинскъ, и я-то съ дороги бѣгу! Непремѣнно бѣгу! Вотъ только-бы скорѣе спина зажила! И всѣ эти пять дней онъ съ жадностію ждалъ, когда можно будетъ проситься на выписку. Въ ожиданіи же онъ былъ иногда очень смѣшливъ и веселъ. Я, говоритъ г. Достоевскій, пробовалъ съ нимъ заговаривать объ его похожденіяхъ. Онъ немного хмурился при этихъ распросахъ, но отвѣчалъ всегда откровенно. Когда же понялъ, что я добираюсь до его совѣсти и добиваюсь въ немъ Хоть какого нибудь раскаянія, то взглянулъ на меня до того презрительно и высокомѣрно, какъ будто я вдругъ сталъ въ его глазахъ какимъ-то маленькимъ, глупенькимъ мальчикомъ, съ которымъ нельзя и разсуждать какъ съ большимъ. Даже, что-то въ родѣ жалости ко мнѣ изобразилось на лицѣ его. Наконецъ онъ выписался, еще съ несовсѣмъ поджившей спиной. На завтра-же его вывели ко вторичному наказанію. Но -- черезъ два дня послѣ выписки изъ гошпиталя онъ умеръ въ томъ же гошпиталѣ, на прежней же копкѣ, не выдержавъ второй половины.
Вотъ тотъ новый міръ, въ который ввелъ г. Достоевскій русскаго образованнаго человѣка. Прежде только простые люди знали, что въ (Мертвомъ домѣ" живутъ несчастные, теперь же это узнали и не простые. Авторъ "Мертваго дома" кажется тоже не подозрѣвалъ этого, пока не пришлось ему самому сдѣлаться "несчастнымъ". Новый міръ, въ который онъ попалъ, совершенно сбилъ его понятія. И тѣ же люди, да не тѣ. Все тамъ что-то иное, все тамъ не такъ, какъ у другихъ "кто можетъ сказать, что выслѣдилъ глубину этихъ погибшихъ сердецъ и прочелъ въ нихъ сокровенное отъ всего свѣта"? спрашиваетъ авторъ. "Да, отвѣчаетъ онъ самъ на свой вопросъ, преступленіе, кажется, не можетъ быть осмыслено съ данныхъ, готовыхъ точекъ зрѣнія и философія его нѣсколько потруднѣе, чѣмъ полагаютъ". Но развѣ это отвѣтъ на вопросъ? Развѣ философія открыта? Намъ нарисовали страдающихъ, искалеченныхъ нравственно и физически людей; намъ изобразили внѣшнюю сторону новаго міра, намъ дали вѣрную фотографическую копію его настоящаго момента, но въ преступную душу насъ не ввели, намъ не дали исторіи преступленія, исторіи нравственнаго паденія человѣка. Но нельзя сказать, чтобы вопросъ этотъ не представлялся автору "Мертваго дома". Онъ задумывался надъ нимъ, онъ пытался даже разрѣшать его, по задача была слишкомъ трудна и кромѣ смутныхъ намековъ на какую-то злосчастную судьбу, наталкивающую какъ бы человѣка на преступленіе, мы не находимъ у автора, ничего опредѣленнаго. Онъ только ставитъ вопросы, но не даетъ на нихъ никакихъ отвѣтовъ. "И сколько въ этихъ стѣнахъ погребено напрасно молодости, сколько великихъ силъ погибло здѣсь даромъ! говоритъ авторъ въ концѣ книги. Вѣдь надо ужь все сказать: вѣдь этотъ народъ необыкновенный былъ народъ. Вѣдь это, можетъ быть, и есть самый даровитый, самый сильный народъ изъ всего народа нашего. Но погибли даромъ могучія силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноватъ? То-то кто виноватъ"? Этимъ безотвѣтнымъ вопросомъ г. Достоевскій кончаетъ "записки".
-- Прошу у читателя извиненія въ маленькомъ отступленіи. Противъ этого мѣста въ томъ экземплярѣ, которымъ я пользуюсь, какой-то криминалистъ-читатель написалъ краснымъ карандашемъ: "Такъ и стоитъ -- подѣломъ"! Ну что вы подѣлаете съ такими неисправимыми людьми! Пониже еще требуютъ внезапнаго нравственнаго перерожденія людей, которые съ перваго года своей жизни идутъ по пути разврата и преступленія, а сами, прочитавъ до конца захватывающую за душу книгу г. Достоевскаго, остаются такимъ же неуязвимымъ деревомъ, какъ были! Истинные инквизиторы. Нѣтъ, господа, съ такими ограниченными способностями не вамъ разрѣшать уголовные вопросы.
"Записки изъ мертваго дома" обращаются только къ чувству и вполнѣ достигаютъ своей цѣли. Они написаны человѣкомъ даровитымъ, лично выстрадавшимъ все то, что онъ говоритъ; написаны просто, безъ фразъ, искренно, прямо изъ сердца. Понятно, какое впечатлѣніе они должны были произвести на всѣхъ порядочныхъ людей.
Но когда авторъ переживалъ свои вопросы и усиливался заглянуть въ преступную человѣческую душу, Кетле, конечно, былъ ему неизвѣстенъ. Оттого только и явилось безотвѣтное "кто виноватъ"?
Примѣръ г. Достоевскаго вызвалъ цѣлый рядъ подражателей. Тутъ были и личныя воспоминанія другихъ подобныхъ же страдальцевъ, тутъ были и записки разныхъ слѣдователей и даже предсѣдателей уголовныхъ палатъ. Но нельзя сказать, чтобы фаланга всѣхъ этихъ подражателей подвинула поставленный вопросъ хотя на волосокъ. "Кто виноватъ"? осталось по прежнему вопросомъ и по прежнему авторы обращались лишь къ чувству читателя, не дѣйствуя нисколько на его убѣжденіе, не возбуждая въ немъ никакихъ точныхъ представленій, не открывая ему невѣдомаго міра, о которомъ брались толковать. Насъ по прежнему старались вразумить, что такъ называемые "несчастные", такіе же люди, какъ и всѣ остальные, но только люди страдающіе, выскочившіе изъ колеи, изъ мѣрки. Гуманность г. Достоевскаго превратилась у его послѣдователей въ настоящій юридическій сантиментализмъ и нѣтъ ничего удивительнаго, что слабонервнымъ людямъ пришла наконецъ курьезная мысль наказывать убійцъ лишеніемъ пирожнаго. Переносить вопросъ на эту почву, значитъ дѣлать себя только посмѣшищемь, проигрывать свое дѣло безъ боя, признавать торжество криминалистовъ.
Впрочемъ г. Максимовъ своей статьей "народныя преступленія и несчастія" пытался поставить вопросъ дальше тѣхъ рамокъ, въ которыя ставила его наша беллетристика. Онъ старается осмыслить и объяснить народное воззрѣніе на причины преступленіи и уже исходитъ твердо изъ выработаннаго уголовной статистикой положенія о безусловномъ вліяніи на происхожденіе преступленій соціально-экономическихъ условій. "Одинъ прагъ, говоритъ г. Максимовъ, и именно тотъ, который умѣетъ надѣвать на людскія плечи суму и зовется голодомъ -- умѣлъ достаточно ясно заявить себя не только въ предшествовавшіе вѣка народной жизни, но и въ наши времена съ тѣми же самыми подробностями, какія занесены въ древнія лѣтописи. Другого врага, также наталкивающаго на несчастія и также запирающаго въ тюрьмы, народъ не успѣлъ распознать въ лицо и дать ему опредѣленное и характерное имя: видитъ онъ въ немъ какого-то злого духа, котораго называетъ и судьбою и несчастіемъ: судьбою -- отъ которой не уйдешь и не отчураешься; несчастіемъ -- котораго не обойдешь и не объѣдешь". Желая разъяснить это народное толкованіе, г. Максимовъ говоритъ, что втеченіе своей работы онъ будетъ имѣть случаи не одинъ десятокъ разъ объяснить, насколько народная "судьба" осуществима въ прирожденныхъ физіологическихъ и физическихъ свойствахъ природы человѣка и насколько то, что народъ признаетъ и называетъ "несчастіемъ", есть не что иное, какъ экономическія условія нашего народнаго быта и нашей родины.
Вопросъ г. Максимовымъ поставленъ совершенно вѣрно, но тѣмъ не менѣе, обѣщанія своего авторъ не сдержалъ, по крайней мѣрѣ, въ первыхъ двухъ частяхъ, гдѣ именно болѣе чѣмъ гдѣ либо представлялся случай не одинъ десятокъ разъ объяснить народную "судьбу". Напротивъ того, авторъ на первой же страницѣ впалъ въ противорѣчіе. Онъ говоритъ, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ, исканіе причинъ преступленій увело народъ въ противорѣчія и увлекло въ среду понятій неопредѣленныхъ, какова, между прочимъ, сила вліянія на волю человѣка наслѣдственности. Но если авторъ хочетъ самъ говорить о вліяніи прирожденныхъ физіологическихъ свойствъ, то какъ же онъ отрицаетъ вліяніе наслѣдственности? Что такое вырожденіе и улучшеніе породы, какъ не наслѣдственность? Послѣ теоріи Дарвина и современныхъ психіатрическихъ наблюденій, наслѣдственность и органическія, индивидуальныя условія въ вопросахъ подобнаго рода должны бытъ признаны коренной причиной человѣческаго поведенія. Натура человѣка есть основная двигающая сила, соціально-экономическія же условія только "направляющія", какъ говорится въ механикѣ. Локомотивъ долженъ идти по рельсамъ и обыкновенно идетъ по нимъ, но если онъ соскочилъ съ рельсовъ и если рядомъ съ полотномъ дороги оврагъ -- онъ можетъ свалиться въ оврагъ, а если пропасть, то при данныхъ условіяхъ улетитъ и въ пропасть. Другая непослѣдовательность, кидающая сразу тѣнь на изслѣдованіе г. Максимова, заключается въ какой-то злой волѣ, на которую онъ указываетъ нѣсколько разъ, не объясняя, что онъ понимаетъ подъ нею -- злую ли волю криминалистовъ или волю новѣйшей психологіи. Изъ той же причины вытекаетъ и насмѣшливое отношеніе автора къ френологіи. Конечно френологія головныхъ шишекъ и бугорковъ проиграла свое дѣло еще съ самаго появленія своего, значитъ и трунить надъ ней, спустя почти полстолѣтія, нѣтъ заслуживающихъ вниманія причинъ; но френологія, создавшая методъ наблюденія надъ человѣческими способностями и побужденіями, эта френологія неизбѣжно необходима каждому, кто приступаетъ къ изслѣдованію вопроса о преступленіяхъ. Оттого, что г. Максимовъ, не смотря на свое обѣщаніе, ни разу не сталъ на физіологическую и психологическую точку зрѣнія, его характеристики преступниковъ вышли чрезвычайно блѣдны и до преступной души онъ не добрался ни разу. Г. Достоевскій стоитъ въ этомъ отношеніи неизмѣримо выше, хотя тоже не поражаетъ глубиною воззрѣнія; г. Максимовъ же послѣ автора "Мертваго дома" не сказалъ ничего новаго.
Возьмемъ хотя Коренева, которому г. Максимовъ посвящаетъ порядочное число страницъ. Кореневъ сдѣлался бродягой и убійцей совершенно случайно. Игралъ онъ еще ребенкомъ въ лапту съ ребятишками и, поссорившись съ однимъ мальчикомъ, такъ свиснулъ его лаптой, что тотъ упалъ какъ снопъ и захрапѣлъ. Ребятишки всѣ въ брызги, кто куда. Кореневъ струсилъ и бѣжалъ не домой, гдѣ боялся своего сердитаго и пьянаго отца, а въ лѣсъ. Въ лѣсу онъ присталъ къ ватагѣ странствующихъ нищихъ, которые пригласили его къ себѣ въ поводари, потомъ бросилъ ихъ, случайно натолкнулся на бѣглыхъ-каторжныхъ, потомъ съ ними и наткнулся на облаву. "Тутъ либо сквозь землю провались, либо полѣзай на стѣну. Мы и кинулись на людей, разсказывалъ Кореневъ. Стали мы отбиваться, однако, не отбились. Взяли. Сказали намъ, что кто съ ружьемъ былъ, тотъ парня убилъ. За убійство Коренева приговорили къ каторжной работѣ. Ну и пошелъ человѣкъ во всѣ тяжкія. На Карѣ подступила такая тоска, что всѣ стали казаться ему чертями и злѣе всѣхъ черти-начальники. Кореневъ бѣжалъ. Выскочивъ разъ изъ колеи Кореневъ пошелъ уже колобродить; малый былъ онъ смѣтливый, характера сильнаго и рѣшительнаго, ясно, что онъ долженъ былъ дѣлать и дѣла, крупныя. Начальство смотрѣло на Корелева, какъ на чудовище, какъ на феноменъ изъ ряду вонъ, какъ на злодѣя, которому хороша одна только петля и, на крайній случай,-- ружейная пуля. Тоже самое думалъ и авторъ "Мертваго дома". "Я видѣлъ разъ, говоритъ г. Достоевскій, въ Тобольскѣ, одну знаменитость, одного бывшаго атамана разбойниковъ. То былъ дикій звѣрь вполнѣ, и вы, стоя возлѣ него и еще не зная его имени, уже инстинктивно предчувствовали, что подлѣ васъ находится страшное существо. Въ немъ ужасало духовное отупѣніе. Плоть до того брала верхъ надъ всѣми его душевными свойствами, что вы съ перваго взгляда по лицу его видѣли, что тутъ осталась только одна дикая жажда тѣлесныхъ наслажденій, сладострастія, плотоугодія". По видно такихъ людей съ перваго взгляда не раскусишь. Да и еще бы не быть звѣремъ, когда Кореневъ сидѣлъ только на цѣпи, а сидѣлъ онъ на ней пять лѣтъ.
Разсказъ Максимова обнаруживаетъ въ Кореневѣ и другія черты. Это былъ смышленый, наблюдательный человѣкъ, знавшій хорошо свое дѣло, такъ сказать спеціалистъ бродяжества, сложившій изъ личнаго опыта цѣлую теорію или программу бродяжескаго поведенія. Это былъ умъ холодный, спокойный, критическій. Существуетъ, напримѣръ, повѣрье, что если къ убитому подойдетъ убійца, то изъ трупа начинаетъ сочиться кровь. Кореневу недостаточно этого народнаго толка, въ немъ нѣтъ вѣры въ авторитетъ, по его спеціальности ему необходимо провѣрить народный толкъ, чтобы знать какъ себя держать въ подобныхъ случаяхъ. "Однажды, разсказывалъ Кореневъ, я нарочно для этого убилъ жида въ Канискѣ, и черезъ полчаса былъ тутъ, подлѣ. Жиды собрались всѣ. Гвалтъ жиды сдѣлали на цѣлый городъ. Я съ ними по бедрамъ хлопалъ и головой качалъ; совѣты давалъ, какъ ловить убійцу; на убитаго смотрѣлъ, какъ на свою ладонь: кропи не показалось".
Коренева, напримѣръ, укоряютъ, зачѣмъ онъ убиваетъ: "ну возьми шубу, возьми деньги, возьми кулечекъ съ съѣстными припасами", а Кореневъ въ отвѣтъ высказываетъ свою теорію, свой принципъ, выработанный имъ практикой жизни. "Вы вѣдь не дадите, отвѣчаетъ онъ; стрѣлять, поди, станете. Начнете прилаживаться, чтобы забить меня до смерти. Я вѣдь и у меня душа таже самая, а къ тому цѣлымъ рублемъ для меня дороже вашей. Вы свою душу на коняхъ возите, на подушки кладете; я свою грѣшную душу протащилъ сквозь огонь, межь ножами; вотъ откуда вынесъ ее: изъ самого Нерчинска. Дѣлать мы станемъ оба одно: вы свою душу, я -- свою оборонять". Но зачѣмъ же убивать ограбленнаго, спрашиваютъ Коренева. "Убивая -- себя берегу, отвѣчаетъ онъ.-- Опять же голова у меня своя, не покупная. Порѣшился съ ней -- другой головы не покупать; на базарахъ и не продаютъ. Я и самъ сначала также думалъ, за что я ограбленнаго убивать стану? Молодымъ человѣкомъ былъ я тогда, несмышленымъ, первоукомъ..." И разсказываетъ затѣмъ Кореневъ случай, какъ, ограбивъ разъ чиновника, онъ упросилъ товарищей отпустить ограбленнаго. Чиновникъ клялся и божился, что никому не скажетъ и солгалъ. За грабителями выслали облаву; однако не поймали. "Ограбилъ кого -- слѣды хорони: кошка тому примѣра, даетъ, поучаетъ Кореневъ. И не оставляй своего хвоста на дорогѣ, замѣтай слѣдъ: ограбленнаго убивай. Не убьешь -- языкъ за собой оставишь. По немъ дойдутъ до тебя. Примѣру не было такого, чтобы ограбленный не мстилъ и по слѣдамъ звѣря не натравливалъ. Такой ужь законъ. Я, какъ одинъ разъ отступился, такъ съ той поры другу и недругу заказалъ не щадить ограбленнаго. Такъ вотъ. и всѣмъ товарищамъ разсказываю, учу ихъ. Что разъ потеряешь, того долго не найдешь. На божбу людямъ не вѣрь и честное ихнее слово они для плутовства себѣ придумали, чтобы лучше обманывать. Воръ слезливъ, а плутъ богомоленъ, -- давно это сказано и я скажу: у бродяги только два клина: поле да лѣсъ, -- больше ему никакихъ нѣтъ воротъ и ходить нечего". Страшные принципы, по должно быть страшна и безвыходна жизнь, когда она наводитъ на такую теорію и практику!
Такихъ людей, какъ Кореневъ, называютъ злодѣями, потому что они послѣдовательны въ своей безпощадности и не сдѣлаютъ никакой уступки своему убѣжденію. Да и нельзя назвать иначе человѣка, который, чтобы скрыть свои слѣды, зарѣзалъ 18 человѣкъ. Но вѣдь не легка и борьба за жизнь, а Кореневъ, какъ и всякій, цѣнилъ свою душу цѣлымъ рублемъ дороже чужой души.
Кореневъ былъ злодѣй лишь въ юридическомъ смыслѣ. По отношенію къ людямъ своего лагеря онъ былъ гуманенъ, онъ явлился ихъ охранителемъ, пестуномъ, благодѣтелемъ. Онъ разработыналъ свою теорію бродяжества въ науку, чтобы научить уму разуму тѣхъ, кто самъ не могъ выработать себѣ руководящаго принципа. Отъ него шли и юридическіе и практическіе совѣты; подсудимый учился у него судебной практикѣ, молодой бродяга -- этнографіи, географіи и правиламъ бродяжескаго поведенія, чтобы спасти и охранить свою жизнь и свободу. "На тюремномъ досугѣ, сидя на цѣпи, разсказываетъ про него г. Максимовъ, онъ изобрѣлъ секретъ снимать въ банѣ нижнее платье, имѣя на ногахъ неизбѣжные кандалы, при которыхъ эта операція являлась невозможною. Досужеству своему онъ охотливо, даромъ, изъ одного участія и состраданія, выучилъ тѣхъ ссыльныхъ петербургскихъ дворянъ, которыхъ черезъ Тобольскъ провели на каторгу въ 1849 году". Это же говоритъ и г. Достоевскій.
Кореневъ былъ всегда готовъ подѣлиться съ своими товарищами до послѣдней полушки, готовъ былъ стоять за ихъ право съ рискомъ для себя, не принимая въ расчетъ и для соображеній никакихъ опасностей. Понятно, какъ его любили арестанты.
Вели разъ Коренева въ Нерчинскъ. Партія на отдыхъ остановилась у Усолья. Кореневъ вспомнилъ, что въ Усольѣ живетъ его старый товарищъ по тобольской тюрьмѣ. Досталъ Кореневъ клочекъ бумажки и нацарапалъ на немъ карандашомъ: "Навѣсти, братъ, Ипполитъ Васильевичъ, стараго бродягу Коренева". Записку взялся доставить первый же попавшійся ему на глаза изъ заводскихъ татаръ -- и доставилъ. Старый знакомый не медлилъ ни минуты, а участіе его къ Кореневу прошибло послѣдняго до слезъ. Ипполитъ Васильевичъ далъ ему свою шапку, свои сапоги, далъ ему свой послѣдній рубль. Кореневъ обносился до того, что у него не было рубашки. Другъ далъ ему и рубашку. Кореневъ не хотѣлъ брать. "Запихнулъ ли ему за пазуху, а онъ все головой мотаетъ", разсказывалъ Ипполитъ Васильевичъ. Наконецъ, забилъ барабанъ и раздалась команда: по мѣстамъ! "Стали мы съ Кореневымъ прощаться.-- Прощай!-- Положилъ онъ мнѣ обѣ тяжелыя руки на плеча; долгимъ, проницательнымъ взглядомъ посмотрѣлъ мнѣ въ лицо. Думалъ о чемъ-то; тяжело вздохнулъ.-- Прощай, Ипполитъ Васильевичъ. Смотрю и глазамъ не вѣрю: изъ глазъ слеза выкатилась, но поймалъ ее онъ, спряталъ въ кулакъ и кулакъ унесъ за спину. Еще разъ посмотрѣлъ на меня, еще разъ вздохнулъ, обнялъ меня, поцѣловалъ крѣпко, выговорилъ: -- Прощай!.. навсегда прощай!.. Теперь ужь больше не увидимся.-- Такъ ли, полно? Не зарѣкайся Кореневъ!-- И впрямь, нѣту! Не навсегда, прощай!.. Спустя голову, пошелъ онъ отъ меня своимъ тяжелымъ шагомъ, но шелъ не долго; еще разъ искоса, черезъ плечо, поглядѣлъ на меня, остановился; опять подошелъ:-- Спасибо тебѣ за все. Рѣзать приведется тебя -- не зарѣжу!!... Слова и слезы мнѣ не попритчились, говорилъ Ипполитъ Васильевичъ, въ этомъ я могу поручиться за Коренева. Зналъ я его хорошо, живалъ съ нимъ въ Тобольскѣ подъ одной кровлей; меня его характеръ не обманетъ. Сорвется съ цѣпи -- другихъ убьетъ, для меня исключеніе сдѣлаетъ, слово далъ. Впрочемъ, кажется, уходился: завязнетъ..." Да, уходился, усталъ -- иначе бы не заплакалъ.
И такой превосходный психологическій матеріалъ остался неразработаннымъ. Обозначены только двѣ, три крупныя черты, показано, что сила, сила большая и только. Не находите вы ни исторіи преступленія, ни психологическаго анализа преступника; нѣтъ даже дагеротипа; просто легкій очеркъ, безъ подробностей.
Это тѣмъ болѣе жаль, что подобные очерки нельзя писать ради искуства для искуства. Писатель, живущій въ наше время, не можетъ не видѣть, какъ школьники поднимаютъ голову, какъ они усиливаются провести свое старое начало въ нашъ новый судъ, какъ они по прежнему отрицаютъ въ преступникѣ всякую личность, вовсе не подозрѣвая того, что характеры, подобные Кореневу, служатъ лучшимъ опроверженіемъ ихъ теоріи и практики жестокосердія. И сбѣжалъ-то Кореневъ послѣ лапты только потому, что боялся своего отца-карателя, и создалъ онъ свою теорію заметанія слѣдовъ, потому что боялся безпощаднаго кнута. "Убивая -- себя берегу, говорилъ Кореневъ; голова у меня своя -- не покупная". А омскій маіоръ Достоевскаго сталъ бы увѣрять, что Кореневъ убиваетъ потому, что его слабо пороли, и что въ тюрьмѣ ужь слишкомъ балуютъ и хорошо держатъ арестантовъ. Кто говоритъ вѣрнѣе? Уже конечно Кореневъ. Въ смыслѣ борьбы съ криминалистами, Кореневъ г. Максимова пропалъ холостымъ зарядомъ, и обѣщаніе объяснить "судьбу" прирожденными физіологическими свойствами человѣка осталось неисполненнымъ.
Гораздо крѣпче г. Максимовъ, когда онъ переходитъ на статистическую почву. По здѣсь и соблюденіе связи причинъ и послѣдствій гораздо легче, да и выводъ облегченъ предшествующими историческими и экономическими изслѣдованіями русскаго народнаго быта.
До Петра I Россія представляетъ сырую, бродячую силу. Народъ бредетъ врозь отъ нужды, голода, утѣсненіи, военныхъ погромовъ. Борьба за существованіе толкаетъ его на сѣверъ, югъ, западъ, востокъ, въ дальнюю Сибирь и доводитъ даже до Камчатки, Амура, Восточнаго океана. Осѣдлость дается трудно, едва насаженное мѣсто приходится бросать вслѣдствіе экономическихъ, или административно-политическихъ невзгодъ. Религіозныя причины и суевѣріе создаютъ параллельно бродяжество иного рода и толпы калѣкъ перехожихъ и странниковъ. Отъ бродяжества не былъ застрахованъ никто -- ни честный, ни безчестный, ни хорошій, ни дурной. Никто не могъ поручиться, что онъ не сдѣлается бродягой. Пока по внутреннимъ политическимъ причинамъ бродяжество преслѣдоваться не могло, оно не составляло ни преступленія, ни проступка, во явилось лишь признакомъ подвижности неустановившагося народа, искавшаго прочной точки опоры. Съ прикрѣпленіемъ крестьянъ къ землѣ, т. е. съ насильственнымъ ихъ водвореніемъ по мѣстамъ, которыя были имъ нелюбы, съ петровской ревизіей и съ введеніемъ регулярнаго войска и рекрутчины, причины побѣговъ б кости съ правой стороны разломаны.-- У старосты починка Б. сдѣлана кража ни 6 р. сер. Жители починка Б. пошли въ починокъ В. съ обыскомъ къ крестьянину, Н., заподозрѣнному въ кражѣ; допрашивали его и какъ онъ не признавался, то его привязали въ перекладу и били около часу. При этой пыткѣ Н. сказалъ, что воровъ подводилъ крестьянинъ Ш. изъ починка Б. Тогда жители обоихъ починковъ пошли въ починовъ Б. и когда Ш. не сознался на допросѣ, начали его бить, кто чѣмъ попало и подвѣсили на 1 1/2 аршина вверху въ перекладу. Была ночь; народу человѣкъ 150. Долго его били, наконецъ онъ сталъ просить, чтобы его сняли, что у него въ подпольѣ есть 2 платка и поясъ изъ покраденнаго. Ш. сняли и приставили къ нему караулъ. Битый всю ночь стоналъ. На другой день собрался народъ опять. Одинъ изъ крестьянъ П. О. сказалъ, что Ш. надо еще подвѣсить и бить. Пошелъ И" въ избу къ стащилъ его черезъ брусъ съ палатей, одѣлъ и повелъ на дворъ, скрутилъ ему назадъ руки, подвѣсилъ въ перекладу и сталъ допрашивать. Но когда Ш. ничего не отвѣчалъ, то П. О., бросивъ ему на голову горсть соли, сказалъ, что Ш. себя заговорилъ и взявши за тѣмъ обломокъ тележной оси, ударилъ подвѣшеннаго три раза изо всей мочи вдоль спины, съ разстановкой. Ш. только вздрагивалъ и повертывался. П. О. сказалъ Ш. "смотри, кто тебя бьетъ! П--шка бьетъ". Народъ захохоталъ. Ш. же опустилъ голову и изо рта потекла слюна. Уходили!-- Крестьянина Т. били, чтобы съ него выпить вина и битый отъ побоевъ умеръ.-- Крестьянину Г., за то, что онъ пахавши, захватилъ чужой земли, нанесли тычиной ударъ по лѣвому боку такъ, что переломилось ребро и Г. умеръ.-- Пригласили врача для вскрытія крестьянина Б., найденнаго будто бы въ хлѣвѣ убитымъ лошадью. Обнаружилось, что наканунѣ была мірская сходка.-- Крестьянинъ Ф. Р. просился у сосѣдей переночевать, потому что дома одинъ боится (родные уѣхали).. Онѣ. легъ на полъ, жаловался на боль сердца. Къ утру ему сдѣлалось хуже и онъ вскорѣ умеръ. Жена показала, что за мѣсяцъ до этого онъ ѣздилъ къ племянникамъ и они вывалились и послѣ этого Ф. Р. жаловался на боль въ боку. При вскрытіи кромѣ подтековъ крови и опухолей найдено переломленное ребро.-- Крестьянинъ П. ударилъ крестьянина А. по правой щекѣ такъ сильно, что полилась изо рта кровь и онъ лишился чувствъ. Однако А. пріѣхалъ домой, но на другой день захворалъ, жаловался на головную боль и въ 10-й день умеръ.-- Крестьянинъ М. былъ крѣпко побитъ въ дракѣ. Онъ перемогался два дня, наконецъ слегъ и умеръ.-- Два брата-крестьянина П. и М. ссорились часто между собою. Въ одну изъ такихъ ссоръ жена М. съ своимъ 6-ти мѣсячнымъ сыномъ ушла на дворъ, а за ней ушли и оба брата. П. ударилъ ребенка по головѣ какимъ-то орудіемъ. Съ этого времени мальчикъ былъ все боленъ и чрезъ 2 1/2 мѣсяца умеръ.-- Солдатка -- вдова Л. объявила въ волостномъ правленіи что она была на свадьбѣ, гдѣ ея родственникъ ударилъ ее по щекѣ, уронилъ на полъ и пиналъ ногами въ животъ. Л. была беременна. Мѣсяца черезъ два она родила недоношеннаго ребенка, который вскорѣ умеръ.-- 28 декабря мужъ билъ жену запоромъ отъ огородныхъ воротъ, 8 января жена родила, а черезъ полчаса ребенокъ умеръ.-- Крестьянка Д. показала, что ее избилъ ея племянникъ, послѣ чего она чувствовала постоянную боль въ животѣ и родила мертваго младенца.-- Мѣщанинъ Т. поссорился съ своимъ сыномъ Ивановъ, который сперва отпихивалъ его отъ себя, а потомъ, перекинувъ отца черезъ себя, толкнулъ его кулакомъ въ заднюю часть шеи, отчего тотъ упалъ, ударившись головой объ полъ и спустя 1/4 часа умеръ.
Всѣ случаи подобные приведеннымъ только крайнее уголовное проявленіе системы обоюдныхъ отношеній простонародья. Скверная брань оказывается самой мягкой формой отношеній. На палкахъ, толчкахъ, драньѣ за вихры воспитывало себя простонародье изъ поколѣнія въ поколѣніе, формируя свой характеръ и создало себѣ весьма своеобразную уголовную судьбу. Человѣкъ бьетъ изо всей мочи по спинѣ тележной осью другого человѣка и потомъ изумляется, что его убилъ, изумляется, что случился такой грѣхъ. Платонъ говоритъ, что мальчикъ есть самое дурное изъ всѣхъ молодыхъ животныхъ; лучше, чтобъ мальчикъ не родился, нежели чтобы былъ невоспитанъ. И именно такимъ самымъ дурнымъ животнымъ выростахъ нашъ деревенскій мальчикъ. Росъ онъ на улицѣ, какъ растетъ дикая трава въ полѣ, и въ обществѣ такихъ же какъ сакъ дикихъ животныхъ развивалъ въ себѣ лишь разрушительные инстинкты и привычку въ разрушительнымъ рефлексамъ. Не могло быть и иначе: весь историческій, бытовой строй народной жизни требовалъ именно подобной, а не другой какой либо культуры. Практика жизни требовала желѣзныхъ людей, а не лайковыхъ франтовъ и джентельменовъ съ утонченными чувствами.
Возьмемъ ли московскую Русь, мы находимъ громадную, лѣсистую и болотистую мѣстность съ самымъ рѣдкимъ населеніемъ. Ни русскіе, ни ихъ сосѣди не обсидѣлись на своихъ мѣстахъ. То бредутъ къ намъ татары, то литовцы, то поляки, то нѣмцы, то мы сами бредемъ къ нимъ. Побоище за побоищемъ и ничѣмъ инымъ люди не занимаются. Кто бы и захотѣлъ посидѣть дома и позаботиться о болѣе выгодномъ и мирномъ устройствѣ своей жизни -- нельзя: не даютъ такъ называемыя историческія обстоятельства, волей не волей каждый долженъ быть богатыремъ, развивать въ себѣ разрушительные инстинкты, пріобрѣтать боевыя, богатырскія привычки, упражняться въ сокрушеніи чужихъ реберъ я челюстей. И такой порядокъ вещей тянется не годъ, не два, а цѣлые вѣка. Извѣстно, какъ наполеоновскія войны повліяли на воспитаніе поколѣній того времени. Создавъ такъ называемыхъ героевъ, они въ сущности развили грубость, жестокосердіе, привычку къ насилію и въ неуваженію личности и человѣческаго достоинства. Статистика доказываетъ цифрами, что поколѣніе людей, созданное Франціею въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтія, гораздо болѣе склонно ко всякимъ преступленіямъ уголовнаго характера, чѣмъ послѣдующія поколѣнія, воспитанныя въ болѣе мирныхъ и домовитыхъ привычкахъ. А историческія обстоятельства воспитывали русскаго человѣка богатыремъ вѣковъ десять! Только тотъ и годился, кто могъ голодать по недѣлямъ, бѣжать верстъ по пятидесяти не переводя духа, спать въ болотѣ и грязи и выносить не поморщившись богатырскіе удары, отъ которыхъ сворачивались челюсти. Что не м:гло выносить всего этого -- вымирало; но за то, что выносило -- дѣлалось чугуномъ и производило чугунное поколѣніе. Иностранцы удивлялось, что русскій солдатъ можетъ выносить нечеловѣческія трудности. Еще бы! Въ этой-то практикѣ русскій человѣкъ узналъ, куда слѣдуетъ бить, чтобы было больно и захватывало духъ, и насколько тележная ось ломаетъ кости лучше невооруженнаго кулака.
Дикость окружавшей природы не менѣе дикости международныхъ отношеній вырабатывала животную переносливость. Приходилось пріучать тѣло ко всякимъ крайностямъ; зимой въ страшному морозу, лѣтомъ въ невыносимому зною. При этомъ мять природа разсыпала щедрою рукою и другія благодѣянія. Сплошные лѣса и болота надѣляли богатырей миріадами клоповъ, блохъ, каморовъ, мошекъ, слѣпней, мухъ и т. д. Иностранцы, посѣщавшіе допетровскую Русь, повѣствуютъ ужасы о мучительствахъ, испытанныхъ ими въ безграничныхъ русскихъ лѣсахъ. Авторъ "Мертваго дома", разсказывая о невообразимомъ множествѣ насѣкомыхъ, буквально облипающихъ все тѣло острожныхъ обитателей, говоритъ, что потомъ къ нимъ привыкаешь и спишь также спокойно, какъ бы въ лучшей гостиницѣ Парижа. И русскій простолюдинъ, закаливъ смолоду свое тѣло, спалъ въ своемъ чертогѣ, не зная ни подушекъ, ни постелей, не подозрѣвая что его кусаютъ клопы, блохи и комары и еще подшучиваетъ надъ нѣмцами, увѣряя, что все это русскому будто бы очень здорово. И русскій былъ правъ. Стоило ли обращать вниманіе на комаровъ посреди другихъ болѣе важныхъ и существенныхъ трудностей, создаваемыхъ пространственностію, лѣсистостію и бездорожицей. Несокрушимость требовалась во всемъ, въ одеждѣ, въ обуви, въ домашней утвари, въ экипажѣ. Все, что не было достаточно грубо, исключалось практикой, какъ несоотвѣтственное окружающимъ обстоятельствамъ.
Загрубленное тѣло возбуждалось лишь грубыми впечатлѣніями и создавало лишь грубые рефлексы. Въ грубомъ тѣлѣ посѣлилась грубая душа и уже наслѣдственнымъ путемъ начали создаваться организмы, какіе требовались т. е. съ нервами изъ мѣдной проволоки, съ желудкомъ, переваривающимъ мохъ, съ тѣломъ несокрушимымъ, какъ чугунъ. Кто повѣритъ, чтобы можно было вынести десять тысячъ палокъ, какъ вынесъ ихъ Чайкинъ, умереть лишь при 11 тысячахъ, какъ Быковъ, вынести, непоморщившись, ужаснѣйшую пытку, какъ Стенька Разинъ. И криминальная система выросла въ уровень съ такими богатырями. Спицы, кнутъ, дыбы, встряска, а еще раньше заливаніе свинцомъ горла, ну и такъ далѣе -- вотъ чѣмъ оказывалось возможнымъ запугивать молодцовъ, привыкшихъ съ молоду ко всему и унаслѣдовавшихъ уже отъ родителей чугунное сложеніе. Удивляются великой смертности въ бѣлой Россіи! Точно человѣкъ и въ самомъ дѣлѣ можетъ превратиться въ безчувственное дерево или усвоить себѣ несокрушимость гранита. Но сколько грубость ни заключалась въ самомъ существѣ бытовыхъ условій, а Стенька Разинъ и тогда являлся исключеніемъ.
Средній уровень человѣческой выносливости никогда не возвышался до Стеньки Разина, Быкова, Чайкина и другихъ извѣстныхъ типовъ русскаго богатырства; но онъ никогда не падалъ и до утонченной деликатности, исключавшей костоломную расправу. Даже люди добродѣтельные и воспитанные въ страхѣ божіемъ поучали бить человѣка, но только вѣжливенько, избѣгая палки; ибо ею можно изувѣчить. Впрочемъ непокорному сыну позволялось сокрушать жезломъ и ребра. Такимъ образомъ жезлъ, получившій право гражданства въ семьѣ, внѣ ея имѣлъ полное право преобразиться въ тележную ось, въ колъ, а пожалуй даже и въ топоръ.
Излишество или точнѣе перевѣсъ грубости, обусловленный во всемъ бытовыми условіями и крайнею, желѣзною переносливостью, построилъ всю жизнь порока по масштабу грубаго излишества. Странно было бы, чтобы человѣкъ, совершавшій ганибаловскіе переходы, питавшійся мохомъ, спавшій въ грязи или на каменьяхъ, носившій на плечахъ по десяти пудовъ, сталъ бы отличаться умѣренностію въ пищѣ и питьѣ, подобно благовоспитанной барышнѣ. Послѣ привычнаго голода русскій человѣкъ наѣдался по самое горло; послѣ невольной трезвости онъ напивался до мертвецкаго состоянія, до болѣзни, до отравленія, кончавшагося зачастую смертію.
Не существуетъ никакихъ научныхъ, точныхъ наблюденій и изслѣдованій, которыми бы опредѣлялся русскій типъ, его прогрессивное развитіе или его регрессъ. Наука ничего не знаетъ, какимъ организмомъ владѣлъ добродушный и кроткій славянинъ временъ Гостомысла и что случилось съ былымъ славяниномъ подъ вліяніемъ послѣдующихъ бытовыхъ условій, образовавшихъ современный русскій типъ.
Но на основаніи того, что извѣстно изъ медицинской теоріи, на основаніи того, что извѣстно изъ наблюденій надъ здоровьемъ и смертельными болѣзнями простонародья, нужно заключить, что русскій типъ своими историческими судьбами шелъ постоянно къ регрессу, къ слаби, къ вырожденію. Голодъ, холодъ, всякія лишенія, пьянство -- вовсе не такіе факторы, которые могли бы создавать благопріятный органическій результатъ и подъ вліяніемъ закона надслѣдственности улучшать человѣческую породу. Конечно слабое умирало, не достигнувъ полнаго развитія, и оставались болѣе сильные индивиды; но и сильный индивидъ, сокрушенный одолѣвшими его обстоятельствами, не могъ уже производить такого же сильнаго, какъ санъ, потомства. Необходимый результатъ наслѣдственности ногъ заключаться только въ болѣзненномъ вырожденіи организма и въ зависящемъ оттого измѣненіи народнаго характера. Извѣстно, что славяне были кротки, спокойны, нѣжны и обходительны съ своими женами; не любили войны. Извѣстно также, что современный русскій простолюдинъ раздражителенъ, легко впадаетъ въ крайности гнѣва, жестокъ и мстителенъ. Этотъ новый характеръ ногъ создаться лишь извѣстными перемѣнами въ самомъ организмѣ и послѣдовавшимъ затѣмъ измѣненіемъ въ нервныхъ элементахъ. Неправильное или неполное питаніе и спиртное отравленіе, сдѣлавшееся какъ бы нормальнымъ, бытовымъ условіемъ въ жизни простонародья, создали наслѣдственно такія прирожденныя болѣзненныя состоянія, которыя должны были создать и иную психическую дѣятельность. Извѣстно, напримѣръ, что кровь можетъ измѣняться вслѣдствіе задержанія въ ней веществъ, которыя организмъ долженъ бы изъ себя выдѣлять и что такое задержаніе измѣняетъ совершенно характеръ человѣка. Напримѣръ, если въ крови находятся составныя части мочи, что бываетъ у одержимыхъ ломотой, то у больного является крайняя вспыльчивость; если въ крови будетъ содержаться желчь, то является мрачное настроеніе души и мрачный взглядъ на всю жизнь, мрачныя идеи. Сифилитическій и оспенный ядъ дѣйствуетъ весьма вредно на высшіе нервные центры, вліяя измѣняющимъ образомъ на характеръ. При болѣзненной крайности эти анормальныя отступленія могутъ привести въ очевидной душевной болѣзни; но въ своей слабой степени они вліяютъ лишь на измѣненіе душевнаго темперамента, создаютъ перемѣну въ характерѣ, ведутъ въ дурному настроенію духа, въ раздражительности. Витовня условія, вытѣснявшія роковымъ образомъ все слабое, невыносливое, и требовавшія грубаго, терпкаго,-- тѣ же условія, создавшія всякую неумѣренность рядомъ съ лишеніями, наше знаменитое пьянство, нашъ широко-распространенный сифилисъ и всѣ ихъ наслѣдственныя послѣдствія, должны были наклонить народный характеръ къ сторонѣ уголовной судьбы, ибо вмѣсто здороваго спокойствія создали болѣзненную раздражительность съ грубымъ рефлексомъ. Болѣзненныя условія, измѣнявшія индивидуальный характеръ, но мѣрѣ ихъ распространенія повліяли наконецъ на характеръ коллективный. И конечно, русскій простолюдинъ правъ, если онъ въ своемъ поведеніи видитъ роковую судьбу, которую не объѣхать и на кривой. Полнѣйшее отсутствіе гигіены, въ обширномъ смыслѣ, ставило человѣка въ зависимость отъ такихъ побужденій и рефлексовъ, которымъ не въ его личной власти было дать иное направленіе. Въ народномъ характерѣ установился средній тонусъ, какъ завѣтная черта для общепринятаго поведенія; но уклоненія на сторону минимума или максимума зависятъ отъ разныхъ обстоятельствъ, иногда на столько непредвидѣнныхъ и случайныхъ, что устранить ихъ или самому отъ нихъ устраниться оказывается совершенно невозможнымъ. Простолюдинъ знаетъ это хорошо, хотя и не сознаетъ, почему это такъ, а не иначе.
Въ одной довольно распространенной петербургской газетѣ была высказана недавно мысль, что преступленія психологическаго характера составляютъ ничтожную величину въ общей цифрѣ преступленій и что главное общественное зло заключается въ преступленіяхъ противъ собственности. Съ этимъ мнѣніемъ нельзя согласиться. Изъ "Статистическаго временника" мы узнаемъ, что за преступленія противъ личности судилось: въ 1860 году -- 40,301 чел., въ 1861 г.-- 42,971 чел., въ 1862 г.-- 43,980 чел. и въ 1863 г.-- 44,577 ч. Въ преступленіямъ противъ личности отнесены: смертоубійство, самоубійство, нанесеніе ранъ и оставленіе въ опасности, преступленія противъ чести вообще, противъ цѣломудрія женщины и семейнаго и родственнаго союзовъ, т. е. какъ разъ тѣ поступленія, которыя обусловлены физіологическими условіями народнаго характера. Списокъ этотъ могъ бы быть увеличенъ, еслибы "Статистическій временникъ" принялъ болѣе точную систему въ классификаціи преступленій. Такъ подоитъ отнесенъ въ преступленіямъ противъ собственности; но побужденія въ поджогамъ могутъ быть разныя: въ психологическомъ смыслѣ не все равно, сдѣланъ ли поджогъ по злому чувству личнаго неудовольствія, изъ мести, или для произведенія смущенія съ цѣлію болѣе удобнаго воровства. Въ поджогахъ спеціально-воровскія причины составляютъ рѣдкость, и красный пѣтухъ пускается обыкновенно съ злобной безкорыстностію, чтобы сорвать сердце. Еслибы "Статистическій временникъ" провелъ болѣе рѣзвую черту между преступленіями экономическаго и психологическаго характера, то послѣднихъ оказалось бы значительно болѣе.
Въ томъ же "Временникѣ" число обвиненныхъ за преступленія противъ личности показано: въ 1860 г.-- 8,968 ч., въ 1861 г.-- 9,617 ч. и въ 1862 г.-- 9,920 ч., т. е. только четвертая часть судившихся. Именно эта цифра и важна для насъ. Чтобы уголовное правосудіе могло произнести свой приговоръ, ему необходимы извѣстные вещественные признаки. Когда вещественные признаки опредѣленнаго размѣра на лицо, оно называетъ поступокъ преступленіемъ и налагаетъ за него точно отмѣренное наказаніе. Изъ настоящихъ цифръ видно, что уголовное правосудіе отстранилось отъ оцѣнки 3/4 поступковъ, не находя въ нихъ признаковъ уголовности. Но если по всѣмъ этимъ дѣламъ возникло уголовное вчинаніе, то очевидно, что характеръ поступковъ былъ именно такого рода, что могъ возникнуть лишь уголовный искъ. При господствующей грубости взаимныхъ отношеній простонародья вчинаніе возможно лишь тогда, когда самъ народъ усматриваетъ въ извѣстномъ дѣйствіи признаки того, что онъ называетъ "судьбою" и "несчастіемъ", ибо за простыми зуботычинами онъ не видитъ ничего выходящаго изъ уровня своей повседневной жизни. Если же при этомъ низкомъ уровнѣ взаимныхъ отношеній могло возникать 40 и болѣе тысячъ вчинаній, то, во-первыхъ очевидно, что роковой исходъ поступковъ терялъ свой уголовный характеръ по неуловимости личныхъ обвинительныхъ признаковъ; а во-вторыхъ, что за этими 40 тысячами, въ видѣ мрачнаго фона картины, сливается цѣлая, громадная масса поступковъ, непоражающихъ своею особенностію и только потому непринимающихъ уголовнаго оттѣнка. Но именно въ этомъ фонѣ, а не въ чемъ другомъ, лежитъ корень уголовной судьбы.
Тѣ народныя преступленія и несчастія, на которыя указываетъ г. Максимовъ, не имѣютъ въ вопросѣ объ уголовной судьбѣ безусловной, основной важности, ибо г. Максимовъ говоритъ почти исключительно о преступленіяхъ государственныхъ. Подвижность причинъ, создающихъ ихъ, видна изъ того, что имъ можетъ быть положенъ рѣзкій предѣлъ простымъ измѣненіемъ нѣсколькихъ статей закона. Такъ, до отмѣны крѣпостного права существовали побѣги вслѣдствіе злоупотребленія помѣщичьей власти и за побѣги ссылали въ Сибирь. Теперь за подобную вину ссылать уже будетъ некого, потому что не будетъ бѣгуновъ. Съ уничтоженіемъ преслѣдованія за извѣстныя религіозныя убѣжденія, напримѣръ, раскольниковъ, изчезъ и этотъ видъ преступленія. Съ перемѣнами паспортной системы не будетъ виной безпаспортность и т. д.
Не въ этихъ нарушеніяхъ существующихъ постановленій нужно искать корень уголовной судьбы русскаго человѣка. Причины эти поверхностныя, преходящія, легко устранимыя. Судьба лежитъ тамъ, гдѣ простое измѣненіе статьи закона оказывается недѣйствительнымъ. Судьба тамъ, гдѣ въ основѣ дѣйствія лежитъ органическая причина, являющаяся патологическимъ основаніемъ, или борьба неустановившихся противуположнихъ понятій, вызванныхъ одними и тѣми же органическими требованіями.
Л не стану говорить читателю о безусловной невмѣняемости; она отдаленный идеалъ, и для практики ея не наступило еще время. Но если приходится уже разсуждать объ уголовной судьбѣ, какъ это дѣлаютъ наши сантименталисты, то необходимо ставить вопросъ на вѣрную точку, чтобы судьбой являлась дѣйствительно сила роковая по своей трудной устранимости; а не то, что измѣняетъ уголовную вмѣняемость людей однимъ почеркомъ пера. Въ этомъ случаѣ нашъ народъ смотритъ гораздо глубже своихъ нѣжныхъ адвокатовъ. Народъ не скажетъ, что "судьба", если человѣкъ путешествуетъ въ Сибирь за самовольную порубку или за взломъ замка. Для "судьбы," "несчастій," требуется рядъ неустранимыхъ органическихъ причинъ, на которыхъ зиждется міровоззрѣніе, признанное народомъ правильнымъ и общеусловленнымъ и которое внезапно, при переходѣ за извѣстную черту, вышибаетъ человѣка изъ его обычной жизненной колеи, ставитъ его въ несвободное, страдательное положеніе и такимъ образомъ дѣлаетъ "несчастнымъ." Удивляются, что дѣтоубійцы были въ Сибири нѣжными кормилками, убійцы -- кроткими садовниками, лакеями, поварами, и видятъ въ этомъ какую-то неразрѣшимую психологическую задачу! Вѣдь и П. О., распорядившійся тележной осью, такъ что послѣ его операціи у Ш. повисла голова и потекла слюна, никакъ не ожидалъ, что отъ такой малости можно отдать душу Богу. Вѣдь и безграничное раздраженіе П. О., омрачившее его здравомысліе, могло случиться потому, что у него или желчь сидѣла въ крови, или чахотка вліяла на нервы, или сидѣли въ крови составныя части мочи.
Подобная постановка вопроса для тѣхъ корреспондентовъ, о которыхъ я говорилъ въ первой статьѣ, можетъ показаться неприличной. Но если они говорятъ о наукѣ съ полнымъ сознаніемъ того, что они говорятъ, а не двудумничаютъ и лукавятъ изъ желанія казаться умными, то они необходимо должны сознаться, что ненавистная для нихъ судебная медицина и психіатрія единственные компетентные судьи въ вопросахъ, которыхъ они понять не въ состояніи. Никакая философія и умозрѣнія, лишенныя твердой точки опоры, не могутъ замѣнить положительнаго опыта и нельзя не пожалѣть о томъ, что адвокаты вообще, а русскихъ судовъ въ особенности, такъ слабо знакомы съ уголовной психологіей и паталогіей, въ которой они нашли бы свою путеводную звѣзду.
Судебно-медицинскія знанія распространены въ Россіи, можетъ быть, слабѣе всѣхъ остальныхъ знаній и въ этомъ конечно заключается главная причина слабости нашей судебной защиты, строимой преимущественно на юридическихъ подпоркахъ, и отличающейся эквилибристикой софизмовъ и метафизикой психологіи.
Если позволительно существовать русской судебной медицинѣ, если русскую душу требуется разложить на первичные составные элементы, обусловленные русской бытовой исторіей и вліяніемъ своеобразной русской почвы, то слѣдуетъ желать, чтобы историческое происхожденіе современнаго, средняго русскаго характера, лежащаго въ основѣ русской уголовной судьбы, было изслѣдовано я опредѣлено тѣмъ научнымъ физіологическимъ пріемомъ, опытное значеніе котораго нельзя поколебать никакой метафизикой.
Пока это не будетъ сдѣлано, споръ криминалистовъ и юридическихъ сантименталистовъ будетъ вѣчно лишенъ твердой точки опоры и для людей практическаго, здраваго взгляда на жизнь и поступки людей будетъ представляться лишь словоизверженіемъ, чуждымъ всякой силы убѣдительности, вслѣдствіе отсутствія точныхъ, безспорныхъ основъ.
"Архивъ судебной медицины," единственный у насъ органъ этого новаго научнаго направленія. Только тѣмъ путемъ, на которомъ онъ стоитъ, можно исправить русское уголовное міровозрѣніе и только распространеніемъ судебно-медицинскихъ познаній можно пріучить нашихъ адвокатовъ и присяжныхъ судить правильно о томъ, о чемъ велитъ имъ судитъ законъ.
Но къ сожалѣнію изъ тѣхъ фактовъ защиты, которыя извѣстны публикѣ, нужно заключить, что "Архивъ" распространенъ мало и что нашимъ защитникомъ неизвѣстенъ этотъ источникъ, изъ котораго они могли бы заимствовать наиболѣе неуязвимое оружіе.
Если настоящую статью читатель найдетъ достойною своего вниманія, то я сочту долгомъ заявить, что своимъ происхожденіемъ она обязана тѣмъ даннымъ, которыя заключаются въ "Архивѣ судебной медицины."
Н. Радюкинъ.
"Дѣло", No 7, 1869
родяжества не уменьшились, а увеличились, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, шатанью народа былъ приданъ юридическій, уголовный характеръ; простое желаніе найти себѣ лучшее, болѣе спокойное и обезпеченное водвореніе превратилось, при новыхъ государственныхъ порядкахъ, въ преступленіе. Система наказанія, введенная со времени завоеванія Сибири, усплила'еще болѣе бродяжество. Такимъ образомъ весь складъ внутренней государственной жизни Россіи какъ будто клонился къ тому, чтобы создавать бродяжество. Даже мѣры, которыми думали положить предѣлъ шатанью, не уменьшили его, а усиливали. Бродяжество сложилось въ какой-то прирожденный русскій грѣхъ; даже явились секты, у которыхъ бродяжество было возведено въ религіозный догматъ. Человѣкъ, чтобы найти лучшее, ибо.жить на старомъ у него не хватало силъ и терпѣнія, считался уже выскочившимъ изъ колеи человѣкомъ, котораго преслѣдовалъ законъ, человѣкомъ, которому грозило наказаніе. Укрывательство и взыскиваніе средствъ отстранить отъ себя наказаніе, уклониться отъ преслѣдованія, являлись непосредственнымъ послѣдствіемъ страха, подъ которымъ жилъ безпаспортный и создало цѣлый рядъ новыхъ запрещенныхъ дѣйствій, выставляемыхъ закономъ, какъ преступленіе. Чѣмъ болѣе преслѣдовалъ законъ все то, что содѣйствовало и помогало бродяжеству, тѣмъ энергичнѣе преслѣдуемые люди изобрѣтали новыя лазейки и средства освободиться отъ преслѣдованія. Эта неустанная борьба двухъ противуположныхъ стремленій -- легла въ основѣ уголовнаго поведенія русскаго простонародья. Человѣку, выскочившему изъ колеи по причинамъ самого невиннаго экономическаго свойства, дѣлалось теперь уже не труднымъ, при извѣстныхъ личныхъ свойствахъ, выскочить изъ мѣрки и превратиться въ настоящаго преступника; а тамъ пожалуй даже и въ злодѣя. Не сгубилъ бы бродяга Кореневъ 18 душъ, если бы не считалъ нужнымъ, изъ боязни кнута и каторги, замести свой слѣдъ; не принялся бы онъ за дѣланіе фальшивой монеты и паспортовъ и за измышленіе разныхъ душегубныхъ афоризмовъ, породившихъ цѣлый рядъ новыхъ преступныхъ дѣйствій, если бы не въ этомъ одномъ заключался для него, вполнѣ отрѣзаннаго ломтя, спасительный выходъ.
Въ прошлыя времена большимъ постоянствомъ отличалась цифра бродягъ-дезертировъ, бѣгавшихъ отъ тяжести военной службы. Въ Сибирь приходили изъ нихъ обыкновенно самые упорные и которыхъ голодъ и нужда натолкнули на новыя преступленія. По сибирскимъ примѣтамъ, солдаты-дезертиры запутываются наичаще другихъ въ самыхъ тяжкихъ преступленіяхъ, какъ, напримѣръ, убійства, грабежи, разбои. Они же отличались всегда наибольшею рѣшительностію и энергіею въ побѣгахъ изъ Сибири. Г. Максимовъ говоритъ, что изъ 3,761 сосланныхъ военныхъ дезертировъ было (въ 9 лѣтъ) обратно выслано въ Сибирь 3,509.
Преступленіе, вытекающее непосредственно изъ тѣхъ же при* чинъ, которыя создаютъ военное дезертирство, есть членовредительство, очень обыкновенное въ прежнія времена и которымъ народъ думалъ избавиться отъ.тяжести службы.
Но народъ чуждый тѣхъ политическихъ соображеній, которыя въ дезертирствѣ и членовредительствѣ видятъ преступленіе, смотрѣлъ на бѣглыхъ и наказанныхъ, конечно съ сочувствіемъ. Для него это были несчастные. Хлѣбосольство и гостепріимство повелѣвали давать пріютъ всякому страннику, не спрашивая -- кто онъ? Чувство состраданія заставляло укрывать и помогать иногда завѣдомо; наконецъ, корысть создала изъ гостепріимства и укрывательства промыселъ. Вотъ опять новый родъ преступленія-"пристанодержательство". На сколько въ этомъ преступленіи силенъ сердечный элементъ, видно изъ того, что на 10 обвиненныхъ мужчинъ, приходится 8 женщинъ (жены, родственницы, любовницы).
Въ Сибири пристанодержательство коренится въ самихъ условіяхъ сельско-хозяйственнаго быта. Нужда въ рабочихъ рукахъ, на такъ называемыхъ заимкахъ и въ рабочихъ дешевыхъ, не допускаетъ паспортной требовательности и разборчивости. Бѣглый съ каторги -- рабочій самый выгодный, а иногда и единственный; онъ работаетъ изъ одного хлѣба и угрѣли, такой рабочій желаетъ лишь просуществовать, да не быть выданнымъ начальству. Только подобными бродягами удалось Сибири создать и развить свое фермерское, одиночное хозяйство въ отдаленныхъ и уединенныхъ лѣсныхъ мѣстахъ и мѣстами, напримѣръ въ Алтайскомъ краю, собрать цѣлыя селенія и деревушки. Здѣсь бродяга явился истинной колонизаціонной силой. Понятно, что пристанодержательство при такихъ условіяхъ должно было явиться въ Сибири зломъ неизбѣжнымъ и непобѣдимымъ.
Но Сибирь своимъ пристанодержательствомъ оказываетъ кромѣ того услугу и уголовному правосудію. Готовность дать работу и хлѣбъ, даетъ мирный исходъ силамъ разныхъ испорченныхъ и выскочившихъ изъ мѣрки людей и превращаетъ безпріютнаго и голоднаго варнака и челдона въ сельскаго работника, которому незачѣмъ рисковать опасными способами пріобрѣтенія, когда можно быть сытымъ и одѣтымъ безъ риска.
Именно нужда и страхъ преслѣдованія дѣлаютъ варнака и челдона такимъ страшнымъ. Когда дурное содержаніе на каторгѣ, сырыя, грязныя, душныя помѣщенія, тяжелая работа, жесткія нары и дурная пища, порождающая извѣстную арестантскую болѣзнь "иванъ-таккунъ", заставятъ его отважиться на побѣгъ; когда поселенецъ, неполучившій достаточнаго пособія на водвореніе и встрѣчающій повсюду враждебность, рѣшается тоже бѣжать; когда; наконецъ, запасъ такихъ освободившихся неэкономическихъ производителей, скапливается въ данной мѣстности въ такомъ количествѣ, что нарушается равновѣсіе между производствомъ и потребленіемъ, то нарушеніе этого равновѣсія обнаруживается немедленно въ усилившихся преступленіяхъ. Пока избытокъ рабочихъ силъ не явился,-- все мирно и спокойно. Для каждыхъ рабочихъ рукъ есть дѣло, для каждаго пустого желудка имѣется кусокъ хлѣба. Но вотъ бѣглыхъ набирается гдѣ нибудь слишкомъ много, какъ набираются иногда въ избыткѣ толпы рабочихъ за дѣломъ, а дѣла нѣтъ. Даромъ никто не кормитъ -- ѣдоковъ уже много. Что дѣлать? Приходится брать кормъ силой, потому что добромъ его не даютъ, или же уходить въ другое мѣсто, гдѣ еще нѣтъ переполненія. Когда началось воровство и грабежи, сибирякъ уже знаетъ, что нужно принять мѣры для уменьшенія числа непрошеныхъ хлѣбоѣдовъ. Начинаются облавы; многихъ переловятъ, но за то оставшіеся сплочаются крѣпче и, озлобленные преслѣдованіемъ и голодомъ, мстятъ преслѣдователямъ краснымъ пѣтухомъ. Средство простое, дешевое, по страшное и издавна укоренившееся въ нравахъ бродягъ и даже не бродягъ. Если изъ числа преслѣдуемыхъ, найдется человѣкъ болѣе другихъ сильный и закаленный, болѣе другихъ овражный, дѣятельный и смышленый, то около его группируется шайка, онъ является атаманомъ, а простое воровство въ разбросъ -- превращается въ организованное насиліе, разбой, грабежъ, душегубство -- являются Кореневы, Дубровины, Орловы, Горкины.
Перенося вопросъ на эту точку зрѣнія, г. Максимовъ дѣлаетъ второй шагъ послѣ г. Достоевскаго, который ставилъ вопросъ безотвѣтный. Но и задача, которую повидимому пытается разрѣшить г. Максимовъ, при данныхъ средствахъ еще неразрѣшима. Г. Максимовъ даетъ своему изслѣдованію характеръ административно-политическій. Такъ, напримѣръ, мы узнаемъ, что отецъ-ремесленникъ, истощая работой своего сына, хозяинъ-мастеръ, истязая и плохо кормя ученика, заставляютъ ихъ бѣжать изъ родительскаго дома и съ хозяйской квартиры, какъ съ каторги. Мы узнаемъ, что бродяжничество есть главный корень преступленія; что дезертиръ есть плодъ военной суровости; бѣглый каторжникъ создается мучительствами каторги; бѣглый крестьянинъ, безвыходностію былого крѣпостного быта. Но крѣпостное право кончилось, военная служба стала легче, мастера уже необращаются такъ сурово съ своими учениками, тюремное содержаніе улучшилось. Если это и не вполнѣ такъ, если побѣговъ и бродяжничествъ еще довольно, то насъ и это не должно пугать, ибо одну сторону болѣзни мы уже знаемъ и рядомъ административныхъ мѣръ и разныхъ улучшеній народнаго, солдатскаго и тюремнаго быта, мы можемъ довести бродяжество и побѣги, если не до полнаго уничтоженія, то, по крайней мѣрѣ, до minimum'а. Но порѣшится ли этимъ нашъ вопросъ, одна ли въ немъ административная сторона; разрѣшится ли этимъ загадка о "судьбѣ", о злой волѣ человѣка?
Г. Максимовъ не отрицаетъ трудности своей задачи, но въ тоже время онъ ставитъ вопросы кому-то постороннему, а. не себѣ. "Сибирскія современныя убійства, говоритъ авторъ, отчасти подчиненныя вліянію возмездія каторгой, но въ такой мѣрѣ, что каторга дѣйствуетъ оглушающимъ способомъ острастки, а не владѣетъ способами исправленія, сибирскія убійства идутъ въ подчиненіи тѣмъ случайностямъ, которыя перестанутъ быть таковыми, когда мѣстныя наблюденія начнутъ производить въ строгой научной системѣ. Безъ нея теперь много неразгаданнаго и свидѣтели злодѣйствъ, опираясь на предварительную порчу преступниковъ въ Россіи, не имѣютъ средствъ и времени опредѣлить свое мѣсто и взвѣсить тѣ благопріятныя для преступленій причины, которыми обильно снабжены мѣста, довѣренныя ихъ надзору и попеченіямъ. Какъ самъ убійца, раскаиваясь на судѣ въ собственномъ злодѣяніи, ищетъ, для опредѣленія своего нравственнаго раздраженія, изступленія въ словахъ и говоритъ: "разсвирѣпѣвъ и какъ бы окаменѣвъ" я бросился на него и проч., такъ въ тѣхъ же словахъ ищутъ оправданія себѣ приставники ссыльнаго люда, находящіе свое оправданіе въ предварительной и безвозвратной порчѣ ссыльныхъ. Между тѣмъ, на ихъ же глазахъ, происходятъ изумительные факты исправленія злыхъ людей; конечно, помимо ихъ участія, конечно независимо отъ каторжнаго вліянія. Превращеніе контрабандистовъ въ убійцъ и изчезновеніе въ убійцахъ убійцъ, слишкомъ извѣстные на каторгѣ факты, слишкомъ осязательныя явленія для того, чтобы можно было въ нихъ сомнѣваться. У пристава одного изъ каторжныхъ мѣстъ, мы нашли разбойника, ограбившаго почту и убившаго деньщика и почтальона -- въ водовозахъ, живущимъ и ночующимъ на кухнѣ; у начальника промысловъ женщину, зарѣзавшую собственнаго ребенка -- въ кормилицахъ, отличающуюся неусыпнымъ надзоромъ, необычайною любовію къ вскормленному и прочимъ дѣтямъ, братьямъ и сестрамъ ея питомца; извѣстный всему Забайкалью, ловкій и весьма опасный разбой никъ Горкинъ, кончилъ тѣмъ, что въ наше время возилъ, темными ночами, по пустынному, пятидесятиверстному перегону, черезъ замерзшій Байкалъ, откупныхъ повѣренныхъ, послѣ того, какъ они успѣли обобрать во всѣхъ забайкальскихъ кабакахъ всѣ деньги, натасканныя богатѣлью торговою, казацкою и голыдьбою каторжнаго, ссыльнаго". Итакъ, вопросъ остается снова безотвѣтнымъ вопросомъ. Намъ говорятъ о внезапныхъ превращеніяхъ убійцъ и дѣтоубійцъ въ кроткихъ, чадолюбивыхъ, безопасныхъ людей. Указываютъ на эти факты, какъ на непостижимое послѣдствіе какихъ-то непостижимыхъ, внутреннихъ, душевныхъ процессовъ. Подобное, мы знаемъ, случается и съ сумасшедшими, выздоравливающими внезапно, совершенію независимо и помимо теченія. Намъ говорятъ, что сами преступники не въ состояніи объяснить злого принципа и указываютъ на него, какъ на какое-то безсознательное, окаменѣлое состояніе. Намъ говорятъ, что ихъ приставники понимаютъ въ этомъ вопросѣ столько же и объясняютъ причину преступленій предварительной, безвозвратной нравственной порчей людей. Намъ говорятъ наконецъ, что происхожденіе сибирскихъ убійствъ не объяснится до тѣхъ поръ, пока наблюденія не будутъ производиться въ строгой научной системѣ. Значитъ, мы снова въ неисходномъ кругу и начальниковъ ничѣмъ не убѣдили. Противъ причинъ преступленій, насколько они зависятъ отъ однихъ очевидныхъ административныхъ и политическихъ неустройствъ, криминалисты, конечно, спорить не станутъ. Мы допускаемъ въ нихъ настолько здраваго смысла, что они не обвинятъ въ воровствѣ ребенка, стащившаго съ голода сайку; они не обвинятъ мальчика-ученика, сбѣжавшаго отъ своего жестокаго хозяина... Но мы не убѣждены въ томъ, что у криминалистовъ достанетъ логики быть послѣдовательными до конца и допустить возможность и неизбѣжность извѣстныхъ послѣдствій во всякомъ данномъ, безъисходномъ положеніи. Довести криминалистовъ до возможности подобной послѣдовательности было бы величайшимъ торжествомъ для гуманистовъ и моментомъ новой эры уголовнаго правосудія. Мы переживаемъ не этотъ моментъ. Мы стоимъ лишь вначалѣ того періода, которому предстоитъ подобный неизбѣжный конецъ, какъ очень отдаленный будущій идеалъ. Современный изслѣдователь уголовныхъ вопросовъ долженъ всегда имѣть этотъ идеалъ въ виду, а иначе -- о чемъ ему хлопотать, зачѣмъ трудиться? Мы переживаемъ моментъ борьбы двухъ крайнихъ лагерей -- всепрощающаго и всенаказующаго, и современное европейское уголовное правосудіе постоянно качается между двумя крайними очевидностями, тяготѣя къ примиряющей серединѣ, которую изображаютъ присяжные" Обвинитель и защитникъ два крайнихъ полюса. Обвинитель -- обвиняетъ во что бы то ни стало, защитникъ во что бы то ни стало оправдываетъ. Когда дѣло ввѣряется людямъ, недостаточно способнымъ и несовсѣмъ вѣрно понимающимъ соціальную сущность современнаго уголовнаго момента, судъ превращается въ простую говорильню, въ суетную борьбу, въ краснорѣчіе -- на забаву праздныхъ зрителей. Въ возможности подобнаго паденія заключается величайшая опасность для достоинства современнаго суда. Что такое судъ присяжныхъ, какъ не открытая гласная борьба двухъ крайнихъ направленій, открытое, гласное стремленіе къ отыскиваемой истинѣ, къ которой приходится добираться до сихъ поръ ощупью. Зачѣмъ были бы эти запальчивыя продолжительныя рѣчи, допросы экспертовъ, изслѣдованія психіатровъ и мучительныя для присяжныхъ совѣщанія, рѣшающія однимъ словомъ судьбу человѣка, еслибы вопросъ лежалъ какъ на тарелкѣ. Гласный судъ есть нравственный анатомическій театръ, уголовная лабораторія, въ которой, на глазахъ народа, разлагается преступная воля обвиняемаго, разъясняются законы человѣческой преступности, убыточныхъ и вредныхъ для общества побужденій. Задача гласнаго суда не въ томъ одномъ, чтобы найти виновника даннаго преступленія, задача его, и самая главная, въ томъ, чтобы вести современное правосудіе въ направленіи къ его отдаленному идеалу. Самый фактъ введенія во всѣхъ цивилизованныхъ странахъ суда присяжныхъ доказываетъ, что исключительно обвинительный принципъ утратилъ уже свой авторитетъ безошибочности, что европейское уголовное правосудіе вступило на новый путь, задалось новыми стремленіями. На эти-то новыя стремленія долженъ отвѣчать каждый приговоръ суда присяжныхъ; въ этомъ новомъ направленіи онъ долженъ работать. Если суду представляются двѣ одинаковыя очевидности, приговоръ его долженъ состояться непремѣнно въ направленіи очевидности оправдательной, и это по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, потому, что при условіяхъ, принятаго Европой голосованія, математическая вѣроятность всегда на сторонѣ обвиненія, а во-вторыхъ, что при ровности шансовъ ошибки, по той же теоріи вѣроятностей, меньшая ошибка на сторонѣ новаго направленія; иначе зачѣмъ бы ему и явиться, если старое было безукоризненно.
Перенося этотъ вопросъ на русскую почву, мы, къ огорченію криминалистовъ, должны высказать еще и слѣдующее. Въ западной Европѣ и у насъ законъ запрещаетъ присяжнымъ принимать по вниманіе послѣдствія, которыя могутъ произойти отъ ихъ рѣшенія по отношенію къ обвиняемому, Этимъ постановленіемъ думали оградить уголовное правосудіе отъ возможности оправдательныхъ ошибокъ. Но цѣль на практикѣ недостижима, ибо существуетъ другой законъ чисто-математическій, по которому тяжесть наказанія измѣряетъ вѣроятность преступленія. Когда показаніе увеличивается, вѣроятность преступленія уменьшается Такъ, когда въ Англіи существовала смертная казнь за кражу въ три шиллинга, на преступленія этого рода обыкновенно закрывали глаза. Бауссоме говоритъ: "Пусть, напримѣръ, одинъ свидѣтель утверждаетъ, что онъ видѣлъ васъ на церемоніи, съ шляпой на головѣ, вопреки закону, запрещающему это; я, присяжный, безъ труда повѣрю этому показанію, если наказаніе, которому вы подвергаетесь, есть легкій штрафъ или сутки заключенія въ тюрьмѣ. Но если наказаніе раззорительно для васъ, или оно грозитъ вамъ смертію, то 50 свидѣтелей могутъ утверждать тотъ же фактъ, а все-таки я не повѣрю имъ и потребую другихъ доказательствъ. Присяжные обыкновенно такъ и понимаютъ, или по крайней мѣрѣ должны понимать этотъ вопросъ, и вотъ почему они всегда очень хорошо знаютъ, чѣмъ, въ важныхъ преступленіяхъ, грозитъ ихъ да или нѣтъ.
Примѣняя этотъ математическій законъ къ Россіи, мы найдемъ, что у насъ вѣроятность преступленія по приговору присяжныхъ должна быть гораздо больше, чѣмъ въ западной Европѣ. Тамъ существуетъ смертная казнь, слѣдовательно въ случаѣ судебной ошибки проливается кровь невинная, это во-первыхъ; а во-вторыхъ -- присяжные боятся брать на свою душу грѣхъ. Когда ни въ чемъ невиноватый Гардинеръ, приговоренный англійскимъ судомъ къ смертной казни, взошелъ на эшафотъ, онъ громко и еще разъ завѣрилъ въ своей невинности и сказалъ: моя кровь падетъ на ваши головы. Ошибка обнаружилась, когда поправить ее было уже невозможно. Разсказываютъ, что почти всѣхъ присяжныхъ, принимавшихъ участіе въ этомъ процессѣ, постигли впослѣдствіи разныя бѣдствія: одинъ застрѣлился, другой сошелъ съ ума, третій раззорился и т. д. и народная молва приписала всѣ эти несчастія божіей мести за неправый судъ. Вотъ почему англійскіе присяжные такъ осторожны въ своихъ приговорахъ.
Но у насъ нѣтъ ни смертной казни, ни кнута, ни плетей и потому устрашающій элементъ какъ бы не существуетъ. Въ случаѣ ошибочнаго приговора присяжныхъ все дѣло ограничивается лини, путешествіемъ напрасно обвиненнаго въ каторжную работу, что для многихъ, особенно изъ лагеря криминалистовъ, не кажется особенно ужаснымъ. Поэтому приговоры нашихъ присяжныхъ имѣютъ по преимуществу тенденцію обвинительную и подвергаются самими присяжными менѣе строгому взвѣшиванію. Для насъ оправдательная тенденція имѣетъ характеръ большаго вѣроятія уголовной справедливости еще и потому, что наше общество и по своимъ познаніямъ, и по своему развитію, и по судебной опытности стоитъ на низшемъ уровнѣ, чѣмъ западно-европейское общество. Мы должны быть недовѣрчивѣе къ себѣ, мы должны взвѣшивать строже безошибочность всѣхъ предшествующихъ данныхъ, служащихъ основаніемъ для заключенія присяжныхъ.
Даже наша судебно-медицинская экспертиза представляетъ недостачное вѣроятіе безошибочности, чего, судя вообще по образованію чиновъ медицинскаго состава, ожидать никакъ бы не слѣдовало. Напримѣръ, въ "Архивѣ судебной медицины" между множествомъ фактовъ этой категоріи мы находимъ слѣдующіе:
У неизвѣстной нищей (неизвѣстныхъ лѣтъ) на лѣвой грудной желѣзѣ и на лѣвой кости найдены незначительныя поврежденія, которымъ при судебно-медицинскомъ вскрытіи не придано никакого значенія. На подобныхъ же судебно-медицинскихъ вскрытіяхъ:
У крестьянина, 45 лѣтъ, найдены поврежденія: на лѣвомъ ухѣ ссадина съ серебряный пятачекъ, на концѣ носа ссадина немного меньше; на корнѣ ствола, на передней его поверхности, поперечная, поверхностная ранка съ неровными краями, подъ кожей кровоподтекъ болѣе копѣйки серебромъ. Значенія этимъ поврежденіямъ никакого не придано. Мошонка не вскрыта.
У крестьянина, 25 лѣтъ, найдено: на лбу темнокрасное пятно, длиною въ 2 вершка, шириною въ 1/2 вершка, мѣстами на пятнѣ ссадины, съ кровоподтекомъ; на лѣвой щекѣ двѣ поверхностныя царапины, около наружнаго угла лѣваго глаза поверхностная ссадина, съ правой стороны подбородка тоже; на хребтѣ носа одна, на правомъ крылѣ три, на лѣвомъ четыре ссадины; на хребтѣ носа кровоподтекъ, на нижней губѣ 6 ссадинъ. На правой сторонѣ шеи двѣ небольшія ссадины; на наружной сторонѣ праваго локтя, на наружной сторонѣ предплечія -- въ разрѣзѣ волосная сѣть кожи инфицирована. На указательномъ, среднемъ и безъимянномъ пальцахъ правой руки по одному поверхностному порѣзу, на указательномъ и среднемъ пальцахъ небольшія ссадины. Нижняя поверхность мозга, вароліевъ мостъ и мозжечекъ покрыты мягкими свертками. Легкія красноватаго цвѣта, въ разрѣзѣ полнокровны. Поврежденія объяснены паденіемъ въ пьяномъ видѣ и отъ поданія помощи.
У крестьянина, 43 лѣтъ, найдено: мозгъ облитый кровью; ссадины на лбу, щекѣ и косѣ. На правой теменной кости кожа опухшая, съ подтекомъ ссѣвшейся крови, на лбу незначительный кровоподтекъ. Объяснено тѣмъ, что крестьянинъ, во время дороги, пьяный, лежа лицомъ внизъ, надѣлалъ себѣ поврежденій.
У крестьянина, 40 лѣтъ, найдено: 6-е и 7-е ребра съ лѣвой стороны переломлены на три поперечныхъ пальца отъ соединенія съ хрящомъ. На темени ссадина, подъ нею кровоподтекъ, величиной съ ладонь -- нетолстый слой свернувшейся крови. Врачъ объяснилъ, что переломъ реберъ произошелъ несомнѣнно отъ подачи пособія крестьянами, а ссадина на темени съ кровоподтекомъ -- отъ ушиба о сани во время пути.
У крестьянина, 40 лѣтъ, найдено: на черепѣ три кровоподтека свернувшейся крови, кругловатой формы: противъ правой теменной кости, на срединѣ стрѣловиднаго шва и на лѣвомъ вискѣ. На поверхности лѣваго полушарія мозга тонкій слой излившейся крови. Въ мнѣніи сказано, что эти кровоподтеки отнюдъ не смертельны, а смерть главнымъ образомъ, произошла отъ излишняго употребленія спирта.
Конечно это -- факты оправдательнаго характера, лишившіе обвинительную власть возможности преслѣдованія; но. рядомъ съ этими фактами можно представить не меньше фактовъ противуположныхъ и что главное изъ нашей послѣдней судебной практики. Любопытнѣйшій фактъ этого рода, безъ сомнѣнія, судебно-медицинское объясненіе смерти судебнаго слѣдователя Г. (Арх. Суд. Медиц. 1868. Отд. II. стр 56--106). Вопросъ заключался въ томъ -- самъ ли онъ застрѣлился или его застрѣлили. Врачи почти цѣлой губерніи дали самыя неполныя объясненія. "Слѣдя постоянно за уголовными процессами съ участіемъ врачей экспертовъ, пишетъ д-ръ М. Г. въ Архивѣ Суд. Мед., мы съ грустію должны сознаться, что мнѣнія большинства ихъ не соотвѣтствовали современнымъ требованіямъ науки и почти никто изъ нихъ не вошелъ въ ту роль, какую они должны играть въ гласномъ судопроизводствѣ". Д-ръ Г. приводитъ цѣлый рядъ фактовъ въ подтвержденіе высказаннаго имъ мнѣнія. Напримѣръ:
24 мая 1867 г. въ деревнѣ Пикаревѣ, Корчевскаго уѣзда, крестьянинъ Иванъ Бодочкинъ, 33 лѣтъ, убилъ своего родного дѣда, Степана Андреева, 70 лѣтъ, нанеся ему, когда онъ спалъ, глубокую рану топоромъ въ шею. Свидѣтельствовавшіе подсудимаго: корчевскій уѣздный врачъ Годецкій и старшій лекарь 1 аръ бригады Сурвило нашли (спустя шесть дней послѣ убійства), что Бодочкинъ "пользуется очень хорошимъ здоровьемъ, веселъ, на вопросы отвѣчаетъ дѣльно; забывчивости, разсѣянности или переходовъ быстрыхъ отъ предмета къ предмету не замѣчается; напротивъ, замѣтна въ его разговорѣ строгая послѣдовательность. Въ дѣйствіяхъ его и поступкахъ съ товарищами ничего незамѣчено ими". На этомъ основаніи врачи вывели заключеніе, что умственныя способности Бодочкина находятся въ совершенно здоровомъ состояніи. Окружной судъ, однако, признавъ актъ свидѣтельства неполнымъ, вызвалъ гг. Годецкаго и Сурвило въ засѣданіе, въ качествѣ экспертовъ, для болѣе подробнаго освидѣтельствованія подсудимаго. Предсѣдатель предложилъ экспертамъ нѣсколько вопросовъ и врачи, удалившись въ особую комнату, составили письменные отвѣты слѣдующаго содержанія: Бодочкинъ страдаетъ нервною болью желудка и входа въ оный; болѣзнь эта рождаетъ тоску, но не имѣетъ вліянія на помраченіе, умственныхъ способностей, безсознательнаго состоянія нельзя допустить, по убійство могло быть совершено во время приступа тоски и раздражительности. Не нужно быть медикомъ, чтобы замѣтить противорѣчіе во мнѣніи врачей. Они сказали, что болѣзнь рождаетъ тоску и въ тоже время утверждаютъ, что болѣзнь эта не имѣетъ вліянія на психическое состояніе подсудимаго.
Г. Макаровъ, защитникъ подсудимаго, высказалъ истинную силу мысли и послѣдовательности мышленія. Онъ разсказалъ всю предыдущую жизнь Бодочкина и начало его ненависти къ дѣду, котораго Бодочкинъ считалъ обманщикомъ. Кто истолковалъ это Болонкину и съ какою цѣлію -- неизвѣстно; во что это вѣрно -- подтвердили на судѣ свидѣтели. Подъ вліяніемъ постояннаго мрачнаго, злобнаго настроеніи, Бодочкинъ становился все раздражительнѣе и наконецъ сдѣлался пьяницей. По пьянство, говоритъ защитникъ, къ которому Бодочкинъ прибѣгалъ, какъ къ средству, чтобы успокоить себя, не могло ему помочь; мысль, которая его угнетала, въ соединеніи съ болѣзнію, были сильнѣе тѣхъ водокъ, которыя онъ вливалъ въ себя. Болѣзнь усиливалась; усиливалось вмѣстѣ съ тѣмъ и негодованіе противъ дѣда. У Бодочкина начинаетъ между словъ проскользать мысль убить дѣда; но онъ самъ пугался этой мысли и чтобы отъ нея избавиться, какъ послѣднее средство, обращается къ своему приходскому священнику. Но священникъ не обратилъ на просьбу Бодочкина вниманія и для разбора дѣла отослалъ къ старостѣ. На возвратномъ пути отъ старосты домой, Бодочкинъ, закусивъ губы, всю дорогу молчалъ. Придя домой онъ ходилъ по избѣ, постоянно хваталъ себя за сердце и жаловался на боль въ сердцѣ. На другой день всталъ болѣзненный и болѣе часа ходилъ молча по избѣ. Наконецъ онъ торжественно зажигаетъ у образа свѣчу, собираетъ дѣтей, заставляетъ ихъ вмѣстѣ съ собой молиться, чтобы Богъ помогъ ему совершить убійство, связываетъ руки и ноги женѣ, беретъ топоръ, говоритъ домашнимъ, что идетъ разъ навсегда покончить съ дѣдомъ. Открыто, безъ шапки, отправляется въ деревню Пикареву и въ виду цѣлаго семейства покойнаго, въ 9 часовъ утра, приводитъ свою мысль въ исполненіе. Совершивъ убійство, возвращается домой, опять собираетъ дѣтей и начинаетъ молиться Богу, что онъ помогъ ему совершить убійство. Не сумасшедшій-ли это? Если у насъ нѣтъ положительныхъ данныхъ доказать, сказалъ защитникъ, что въ минуту совершенія преступленія онъ дѣйствовалъ безсознательно, то самая обстановка этого страшнаго убійства должна насъ убѣдить въ этомъ.
Но мнѣніе экспертовъ врачей взяло верхъ, и Бодочкинъ былъ признанъ виновнымъ въ предумышленномъ убійствѣ.
До исполненія приговора, Бодочкинъ заболѣлъ и былъ отправленъ въ больницу. Пользовавшій его врачъ Потемкинъ донесъ прокурорскому надзору, что Бодочкинъ, какъ показываютъ произведенныя падь нимъ изслѣдованія, страдаетъ, кромѣ различныхъ болѣзней, временной сильной меланхоліей, чѣмъ страдалъ по его мнѣнію и прежде. По такому заявленію прокуроръ отнесся въ судебную палату.
Или -- на мѣщанку Богданову пало обвиненіе въ покушеніи на дѣтоубійство. Спрошенная подсудимая объяснила, что за недѣлю до рожденія ребенка она упала съ лѣстницы и цѣлую недѣлю чувствовала боль въ животѣ. 23 февраля (1868 г.) она отправилась въ отхожее мѣсто для естественной надобности. Тамъ съ ней сдѣлалось Дурно и она ударилась головою объ стѣну, тогда родился ребенокъ и она услышала его крикъ (Ребенокъ былъ найденъ полицейскимъ въ выгребной ямѣ; вышина трубы пролета 5 сажень, окружность 1 1/2 аршина). Богданова сама возвратилась въ квартиру изъ отхожаго мѣста, но не могла собраться съ силами объявить о случившемся. Вслѣдъ за тѣмъ явилась полиція съ повивальною бабкой, которой она во всемъ и созналась.
На вопросъ товарища прокурора, экспертъ отвѣчалъ: "рожденіе ребенка такимъ образомъ, какъ объясняетъ подсудимая, невозможно. Для того, чтобы младенецъ попалъ въ просвѣтъ стульчака, нужно такое положеніе, которое немыслимо безъ воли роженицы". На вопросъ присяжныхъ экспертъ-акушеръ смягчилъ свой приговоръ: вмѣсто невозможно, онъ сказалъ очень трудно, значитъ возможно.
Чтобы подобная легкомысленность сужденія эксперта не могла служить примѣромъ и даже нѣкоторою опорой для другого врача, или скорѣе для обвинителя, о-петербургскій штадтъ-физикъ предложилъ въ коллегіальномъ собраніи акушеровъ разрѣшить касающійся судебно-медицинскаго акушерства вопросъ по дѣлу Богдановой.
Экспертъ нашелъ неправдоподобнымъ показаніе Богдановой о быстрыхъ родахъ; но въ коллегіальномъ собраніи акушеровъ была высказана мысль, что случаи быстрыхъ родовъ, совершенно подобныхъ, какъ у Богдановой не только не неизвѣстны въ акушерствѣ и судебной медицинѣ, но навѣрное можно утверждать, что нѣтъ такого совершеннаго судебно-медицинскаго учебника, въ которомъ бы объ этомъ предметѣ не говорилось болѣе или менѣе обширно. Клейнъ, врачъ короля вюртембергскаго, съ цѣлью окончательнаго разъясненія этого вопроса, собралъ 183 случая быстрыхъ родовъ, при которыхъ новорожденные падали на полъ, часто разрывая пуповину; въ 155 случаяхъ матери разрѣшились стоя, въ 22-хъ сидя, и въ 6-стоя на колѣняхъ, съ нагнутымъ впередъ туловищемъ. Есть даже случаи быстрыхъ родовъ въ присутствіи врачей. Такъ д-ръ Колеманъ описываетъ, какъ замужняя, рожавшая уже женщина, стоя у окна своей спальни, вдругъ на его глазахъ быстро разрѣшилась отъ бремени, безъ всякихъ предшествовавшихъ болей; ребенокъ упалъ на землю, пуповина оторвалась. Въ родовспомогательномъ заведеніи въ Петербургѣ, женщина въ 6-й разъ рожавшая, въ родовомъ стокѣ была посажена повивальною бабкою на судно. Черезъ нѣсколько минутъ докторъ, войдя въ родильную комнату, засталъ роженицу на суднѣ и предъ нею бабку въ хлопотахъ, ребенокъ вышелъ быстро, вмѣстѣ съ испражненіями и лежалъ въ суднѣ. Касперъ начинаетъ статью о быстрыхъ родахъ такъ: "уже 200 лѣтъ авторы признаютъ быстрые роды, при которыхъ ребенокъ можетъ мгновенно выйдти изъ матки, упасть головой на землю..."
Далѣе экспертъ-акушеръ сказалъ: "для того, чтобы младенецъ попалъ въ просвѣтъ стульчака, нужно такое положеніе, которое немыслимо безъ ноли роженицы." И противъ этого мнѣнія представленъ цѣлый рядъ фактовъ. На томъ же засѣданіи было сообщено, что въ родовспомогательномъ заведеніи замужняя женщина, въ 4-й разъ рожавшая, въ день родовъ была изслѣдована въ 10 1/2 часовъ утра, въ 12 часовъ пила чаи, не жалуясь на боли, затѣмъ вышла въ коридоръ, гдѣ погулявъ нѣкоторое время, почувствовала потребность къ испражненію и отправилась въ клозетъ, откуда вслѣдъ за тѣмъ послышался крикъ. Прибѣжавшія ученицы застали роженицу разрѣшившеюся отъ бремени; ребенокъ лежалъ въ горшкѣ судна перпендикулярно къ продольному размѣру отверзтія. Другой подобный случай происходилъ такъ: беременная женщина поступила въ клинику на 8-мъ мѣсяцѣ, беременности, вслѣдствіе превращенія движенія плода; изслѣдованіе подтверждало, что плодъ мертвъ. Спустя нѣсколько дней, беременная почувствовала позывъ къ испражненію низомъ и усѣвшись на стульчакъ, быстро разрѣшилась мертвымъ плодомъ, который вмѣстѣ съ испражненіями упалъ въ чашку. У Тэйлора помѣщенъ случай, гдѣ женщина разрѣшилась сидя такъ быстро, что ребенокъ упалъ на землю и убился.
Справедливо было замѣчено что экспертиза эксперта-акушера переполнена личными взглядами, поверхностными сужденіями, неточностями. Видно, что экспертъ заранѣе составилъ себѣ понятіе о дѣлѣ и былъ глубоко убѣжденъ, что фактъ совершился такъ, а не иначе, что Богданова виновна въ умышленномъ дѣтоубійствѣ и подъ впечатлѣніемъ этого убѣжденія экспертъ акушеръ старался истолковать всѣ обстоятельства дѣла въ пользу своего мнѣнія, вслѣдствіе чего онъ становился на мѣсто обвинителя, забывая справедливое изрѣченіе Тардье: "эксперты -- не судьи; они должны въ своей экспертизѣ остерегаться того гадкаго чувства, которое подталкиваетъ ихъ быть обвинителями жертвы."
Въ большинствѣ уголовныхъ дѣлъ экспертъ держитъ въ своихъ рукахъ участь подсудимаго. Его экспертизой рѣшается вопросъ о виновности или невиновности. Конечно, бываютъ случаи на столько очевидные, что защитникъ можетъ одними логическими построеніями поколебать вѣру въ доказательства эксперта. Но однако мы видимъ по дѣлу Бодочкина, что присяжные даютъ большую вѣру научному авторитету, чѣмъ логическимъ построеніямъ. И въ принципѣ это совершенно правильно. Именно поэтому-то уголовному правосудію грозитъ великій ущербъ, если экспертъ по воспитанію и по наклонностямъ способенъ болѣе придавать мрачный колоритъ своимъ мыслямъ и не способенъ мыслить въ гуманномъ направленіи. Такой экспертъ -- не экспертъ -- онъ прокуроръ; онъ вторгается въ чужую область, онъ не исполняетъ своего дѣла.
При такомъ положеніи экспертизмъ правды въ судѣ будетъ немыслимой и "судьба" останется навѣки неразгаданной, ибо она въ рукахъ не статистиковъ, а судебныхъ медиковъ и психіатровъ. Г. Максимовъ совершенно правъ въ своемъ сознаніи невозможности какихъ либо выводовъ безъ точныхъ научныхъ наблюденій, которыхъ у насъ на лицо не оказывается. Гуманисты принесли нашему обществу неоспоримую пользу, возбудивъ на, немъ великодушныя чувства; они много содѣйствовали появленію милости въ судѣ и гуманному взгляду на преступника. Кореневы, Орловы, Дубровины, Горкины представляются намъ уже не такъ, какъ они рисовались въ воображеніи омскаго плацъ маіора или поручика Жеребятникова. Но одна гуманность безсильна надъ убѣжденіемъ. Гуманность только протестъ противъ многовѣкового періода исключительной криминалистики, она противуположный полюсъ человѣческаго чувства, дающая иной цвѣтъ и направленіе мыслямъ присяжныхъ, склоняющая ихъ на сторону милости; но она не въ состояніи порѣшить неразрѣшеннаго уголовнаго вопроса и оказывается такой же безсильной, какой была исключительная криминалистика. Будущая судьба уголовнаго вопроса и судьба истиннаго человѣческаго правосудія въ рукахъ физіологіи и психологіи, въ рукахъ науки о здоровомъ и больномъ человѣкѣ. Теперешній судъ присяжныхъ не болѣе, какъ переходная форма, ибо логическая очевидность изъ двухъ крайнихъ мнѣній, положенная въ его основаніе, должна будетъ уступить свое мѣсто прямому объясненію факта, на основаніи научныхъ наблюденій и точнаго опыта и знанія. Судебная медицина и психіатрія становятся уже на эту почву и они, а не слезливая гуманность, научатъ смотрѣть на преступленіе и преступника здравымъ окомъ; не защитникъ будетъ колебать предвзятыя обвинительныя мысли и наводить присяжныхъ на правильную оцѣнку даннаго факта, а поколеблетъ ихъ или точный, научный выводъ или научная критика старой обвинительной несостоятельности. Немногое еще сдѣлано въ этомъ новомъ направленіи, но кое-что уже есть и уголокъ завѣсы, скрывавшей "судьбу", приподнятъ. На сколько новый научный пріемъ сильнѣе описательнаго разглагольствованія криминалистовъ и гуманистовъ, читатель удостовѣрится изъ послѣдующаго изложенія.