Книговод

Махди Судана и царство дервишей

Елисеев Александр Васильевич


МАХДИ СУДАНА И ЦАРСТВО ДЕРВИШЕЙ

(Окончание.)

   В начале нашего очерка мы старались и возможно кратких общих чертах обрисовать почву, на которой могло легко развиться и возрасти каждое движение, направленное в духе соответствующем фанатизму мусульманина, задетого за живое: мы пытались также перечислить главнейшие факторы, способствовавшие увеличению силы и престижа махди, как высшего носителя идеи дорогой для каждого мусульманина. Теперь нам остается остановиться несколько подробнее на суданском махди. представляющем самое яркое явление в современном мусульманском мире.
   Хотя и трудно установить более или менее правильное отношение между махди Джербуба, стоящим во главе великого союза сенусситов, и махди Судана, также отчасти выдвинутыми сенусситами, тем не менее между ними есть нечто общее или, лучше сказать, один дополняет другого. В то время, как махди Джербуба не заявлял громогласно о своем божественном назначении, а между тем признается за посланника Божия миллионами мусульман, махди Судана провозгласил сам о своей высокой миссии и увлек за собой целые массы последователей. Владыка Джербуба есть вождь Божией рати, только в будущем готовящийся выступить на борьбу с неверными, тогда как махди Судана уже объявил во всеуслышание священную борьбу и начал ее с успехом, поразившим не один мусульманский мир. Таким образом, оба махди, хотя но духу своей пропаганды и по идеям, которых они являются носителями и представляются совершенно сродными друг другу, тем не менее глава сенусситов есть пока еще сила покоряющая, тогда как махди Судана -- уже сила активная, отчасти излившаяся в своем проявлении. У нас нет данных, чтобы судить о том, как отнесся владыка сенусситов к появлению суданского пророка, но можно полагать, что во всяком случае он не посмотрел на него, как на своего соперника и скорее сочувствовал его успехам, чем старался им помешать. Одно участие сенусситов в суданском восстании указывает на благосклонное отношение к этому последнему со стороны владыки Джербуба; беспрекословное повиновение сенуссита предписаниям и воле его духовного главы не позволило бы членам великого союза принять какое-нибудь участие в движении, подобном суданскому восстанию, еслиб это последнее было неприятно для Джербуба. Строго говоря, владыка сенусситов мог быть только доволен деяниями суданского махди, тем более, чти они сопровождались блестящими успехами и служили на пользу той же цели, которую преследовали и сенусситы. Быть может суданский лжепророк и был силен тою скрытою нравственною поддержкой, которую ему оказали сенусситы и их великий духовный глава. Как бы то ни было, в настоящее время интересы обоих махди настолько переплетаются в Центральной Африке, что если бы существовало между ними какое-нибудь соперничество, оно непременно должно было бы обнаружиться. Если мы припомним из предыдущего, что влияние и духовная власть махди Джербуба распространяются по всей Северной Африке до озера Цад и верховьев Конго в обширном районе, занятом махдистами и царством дервишей, то разве возможны были дальнейшие успехи суданского махди в сфере влияния его соперника безо всяких признаков какой-нибудь борьбы. Быть может владыка Джербуба смотрит на махди Судана, как на своего полководца или вассала, начавшего без спроса сюзерена выгодное завоевание; блестящий успех покрывает все, сюзерену было бы даже невыгодным при настоящем положении дел отказаться от некоторой солидарности со своим вассалом. С другой стороны, быть может махди Судана, считая себя одного настоящим посланником Божиим, находит полезным признавать владыку Джербуба, как силу, которую ни в каком случае нельзя презирать. Переходя теперь к деятельности самого суданского махди, мы должны отметить, что сведения относительно ее страдают не только неполнотой, но и значительным искажением фактов, так что нам придется ограняться лишь немногим более или менее достоверным.
   Махди Судана -- сын простого плотника, родом из Донголы, по имени Мохаммед-бен-Ахмед, выступил на арену громкой политической деятельности в августе 1881 года, в пору наибольшего угнетения Судана Египтянами. Будущий махди родился и 1843 году и еще в молодости отличался такими острыми способностями, что двенадцати лет, говорят, знал уже весь Коран; к 25 годам своей жизни Мохаммед-бен-Ахмед окончил свое образование и поселился на острове Аба на верховьях Нила, где и посвятил себя молитве и созерцанию. Слава о молодом отшельнике и его подвижнической жизни распространилась быстро по всему Судану; пятнадцать лет прожил будущий махди в одиночестве в тесном подземелье, оплакивая постоянно падение ислама и всеобщую греховность человечества. Могущественное племя Баггара, жившее на берегах Нила, признало Мохаммеда-бен-Ахмеда святым, отмененным перстом и дыханием Аллаха; таким образом, еще за долго до своего объявления в качестве махди отшельник острова Аба играл роль пророка для окружающей страны. Ряд обстоятельств, отчасти указанных нами, приготовлял его к роли еще более обширной и высокой.
   Немногие из очевидцев, видевших Мохаммеда-бен-Ахмеда, описывают его, как мужчину лет сорока, среднего роста и удивительной худобы, свидетельствующей об его долгих подвижнических трудах. Цвет кожи его тела светло-коричневый (cafe au lait французских авторов); сложен они прекрасно; глубоко впалые щеки его отмечены тремя продольными насечками (пророческою печатью в глазах Суданцев), а большие черные с огненным взглядом глаза освещают подвижническое лицо, окаймленное небольшою черною, как смоль, арабскою бородкой. Никогда нс носит Мохаммед-бен-Ахмед особенно роскошных одежд; простые турецкие шаровары, длинная, белая сорочка из бумажной материи, зеленый тюрбан на голове и деревянные сандалии на ногах -- вот и весь костюм нового халифа-повелителя правоверных; это простое одеяние дополняется длинными четками, намотанными на шее, состоящими из 99 зерен по числу свойств, приписываемых Богу ислама и, наконец, обыкновенным плащем, в который иногда драпируется вместе с головой Мохаммед-бен-Ахмед.
   Существуют различные версии великого события -- объявления давно ожидаемым махди простого отшельника из острова Аба; по одним рассказам, сам Мохаммед-бен-Ахмед дошел в своем уединении до того сознания, что он и есть давно обещанный мусульманскому миру махди, по другим версиям, его объявили великим пророком его давнишние друзья Баггара и сенусситы, для которых отшельник Аба показался вполне подходящим для этой роли. Надо заметить, что еще с конца шестидесятых годов Мохаммед-бен-Ахмед вступил в число членов могущественного религиозного братства эль-Джилани, к началу восьмидесятых годов начавшего сливаться с еще более могущественным союзом сенусситов. Как бы то ни было, нет сомнения, что оба эти ордена принимали самое деятельное участие в пропаганде и выдвигании отшельника Абы в роли великого махди. Необходимо также прибавить, что 1881 год или 1300 лет эгиры, по древним мусульманским преданиям, был назначен годом появления махди и окончательного торжества ислама; для панисламистических целей сенусситов, понявших, какого козыря они могут иметь в Центральной Африке, стонущей от тираннии Египтян, в случае, если они дадут мусульманскому миру из своих рук махди, было чрезвычайно важно воспользоваться древним предсказанием.
   Подвижническая жизнь, слава Мохаммеда, как сурового отшельника, его богословские познания, звание шейха и факира, сорокалетний возраст (пророческий) и пророческие знаки -- все это располагало к тому, чтобы признавать в нем настоящего махди. Полковник Геннеберт рассказывает так о провозглашении Мохаммеда-бен-Ахмеда в роли великого махди.
   Племя Баггара -- самые отчаянные работорговцы -- более других Суданцев ненавидели египетское иго, особенно с его администраторами из Европейцев, за то, что с каждым годом ставились новые стеснения дотоле свободной торговле рабами; поэтому они в свое время энергично поддерживали бунт работорговцев, поднятый Зебером; в начале восьмидесятых годов, не видя исхода своему неопределенному положению, они порешили покончить со властью хедива в Судане и стали во главе партии националов или недовольных, подобной тем, которые в то время образовались во всем Египте, и соединившись, произвели всем известный бунт Араби-паши. Есть данные думать, что и этот последний точно также был выдвинут Баггарасами и синусситами, как и Мохаммед-бен-Ахмед. Как бы то ни было, Баггарасы накупили много оружия и вооружили им целую армию невольников, призванных для того, чтобы бороться с теми, кто шел освобождать этих последних от тяжелого ига рабства. Приготовив, таким образом, некоторую материальную силу, могущую обеспечить первые шаги восстания, Баггарасы обратились к отшельнику на остр. Аба с просьбой стать во главе этого движения. После продолжительного совещания, состоявшегося между Баггарасами и старейшинами сенусситов, решено было для большого успеха движения объявить во главе его давно ожидаемого махди и предложить титул его скромному отшельнику Аба. Когда прибыла депутация с этим предложением к Мохаммеду-бен-Ахмеду, святой отшельник стоял на молитве и посланцы союза долго не решались беспокоить его. Один из посланцев, наконец, осмелился прервать молитву факира и, когда тот обернулся, начал вести длинную речь, прося Мохаммеда пронять начальствование над армией, собранною во имя Божие на защиту родной страны: святой отшельник притворился непонимающим и просил повторить предложение, обратясь затем с легкою улыбкой к группе посланцев, Мохаммед долго молчал и, наконец, ответил, что он давно уже отрешился от всего земного и должен, по повелению свыше, жить вдали от треволнений мира, пока Аллах укажет ему назначение.
   -- Именно того и хочет Бог, возразили посланцы. -- Ты и есть тот человек, которого Аллах избрал между нами. Шейх-Сиди-эс-Сенусси имел откровение, в котором на тебя было указано, как на великого махди. В своем глубоком смирении ты и не подозревал, что Господь предназначил тебя к роли своего великого посланца.
   Мохаммед долго не соглашался с предложением баггарасов и только после долгих просьб согласился посвятить себя великому делу; он принял на себя начальствование над армией Суданцев, хотя и находил себя недостойным титула великого махди; он обещался быть только хорошим мусульманином и, повидимому, был вполне искренен по крайней мере в те роковые для него минуты.
   Скромный отшельник Мохаммед вышел из своего подземелья уже в роли пророка, еще более великого чем Магомет, в звании халифа правоверных и в качестве "Руки Всевышнего", предназначенной для сокрушения неверных и доставления торжества исламу. Доселе нищий и живший подаяниями факир, он стал теперь обладателем всех богатств неба и земли, облеченным безграничною властью и препоясанным "секкином", великим мечем веры.
   Первыми словами новоявленного пророка было восхваление имя божие -- хамду иллахи! воскрикнул он, выходя из своего подземелья и вслед затем, обратясь к депутации Баггарасов, объявил священную борьбу за веру против врагов ислама.
   Никто, разумеется, не мог и думать, чтоб из театральной сцены инвеституры нового лже-пророка могло выроста грандиозное историческое событие, перестраивающее судьбы Африки и грозящее потрясти весь мусульманский мир. Сам Мохаммед всего менее мог надеяться на какой-нибудь успех, а потому так скромно наметил вначале свою роль, как доброго правоверного и последователя Корана. Еще менее могли видеть что-нибудь серьезное в событии, совершившемся на острове Аба, ближайшие чиновники и администраторы Египта. Это презрение к народившемуся врагу прежних порядков в Судане погубило дело Египта в этой стране и возвеличило с первых дней успехи новопоявленного махди.
   Через несколько дней после инвеституры новый махди разослал массу писем не только Баггарасам, но и разным арабским и нубийским племенам, и даже египетским чиновникам с целью пропагандирования своего появления. В этих письмах говорилось, между прочим: "Господь призвал меня (Мохаммеда) на калифат и посадил меня, как давно ожидаемого махди, на свой престол превыше князей и сильных мира сего. Через своих ангелов, пророков и джинов Господь поддержал меня и в знак того поставил мне пророческую печать. И Господь сказал, что кто мне враждебен, тот безбожник, и кто поведет со мной войну, останется без утешения и покинутым, и на земле, и на небесах..".
   Получив одно из подобных писем, генерал-губернатор Хартума Реуф-паша послал некоего Абу-Сауда привезти факира живьем; разумеется, это не удалось, потому что посланец губернатора застал махди на тропе окруженным несколькими стами дервишей, опоясанных цепями и с обнаженными мечами в руках. Тогда приказано было доставить Мохаммеда силой, для чего отряжен был отряд в триста египетских солдата с одним орудием. Но и эта экспедиция кончилась ничем, потому что половина солдат была изрублена, а другие бежали. Это была первая победа махди, очень поднявшая дух его приверженцев. Несмотря на это, Мохаммед, зная хорошо, что вслед за небольшим отрядом, придет больший, поспешил отступить от Пила к Теккелийским горам вместе со своими приверженцами. Около Фашоды был устроен первый укрепленный лагерь махди. Здесь его несколько раз атаковали Египтяне, но безуспешно. Махди несколько раз со своими Баггарасами и дервишами наносил кровавые поражения правительственным войскам. В этих неудачах, зависевших прямо от нераспорядительности египетского начальства, Египтяне потеряли более четырех месяцев, что дало время еще более укрепиться махди, а на севере -- вспыхнуть бунту Араби-паши, заставившему отчасти запустить дела в Судане и отвлечь в окрестности Каира все свободные египетские войска. Губернатор Хартума должен был надеяться лишь на свои собственные силы, крайне недостаточные сравнительно с теми массами, которыми к концу 1381 года уже мог располагать махди.

* * *

   Успеху первых действий махди много содействовали волнения, вспыхнувшие в Дарфуре, Сенааре, среди Роофов и Коалов на Голубом Ниле и среди Башаринов у Бербера; все эти волнения, отвлекавшие часть суданских войск и отчасти не позволявшие генерал-губернатору Хартума действовать более энергично, так же как и бунт Араби-паши, без сомнения, были подготовлены теми, которым был дорог успех махди. Вслед затем последовала отставка Реуфа-паши и назначение Абд-эль-Кадера генерал-губернатором Судана: Баварец Гиглер-паша, бывший вице-губернатором Хартума, временно пополнял обязанности главного начальника края. В надежде до прибытия Абд-эль-Кадера сломить силу махди, Гиглер-паша снарядил большую, хорошо вооруженную экспедицию против махди под начальством сенаарского губернатора Юссуфа-паши, выдающегося работорговца. Не успела эта экспедиция выйти из Хартума, как часть иррегулярных войск ее уже бежала и перешла на сторону махди. Все это происходило в середине марта 1882 года, а в начале апреля часть скопищ махди, предводительствуемая его родственником Амр-эль-Макашефом появилась пред Сенааром. Сам же махди попрежнему оставался в своей укрепленной позиции у Джебель-Гедира. Нашествие на Сенаар ошеломило Хартум, откуда невозможно было в скором времени подать помощь одной из лучших провинций Судана. Скоро город был разграблен дикими Баггарасами, и масса жителей была перебита, гарнизон же заперся в цитадели. Одновременно с этим восстание шиллуков стало угрожать Дарфуру.
   При таких стесненных обстоятельствах Гиглер-паша собрал все войска, бывшие под рукой и корпус башибузуков, и лично двинулся на освобождение Сенаара. Уже самая столица Судана Хартум стала ощущать беспокойство и проживавшие там Европейцы соединились вместе для принятия мер к защите, причем приспособили для обороны здание католической церкви. Весь Кордофан представлял уже такое брожение, которое указывало на полное расстройство дел в стране. Телеграфы были прерваны, по всем дорогам появились разбойничьи шайки; в столице провинции Эль-Обеиде царствовала такая паника, что все лавки были заперты и жители готовились к смерти.
   Гиглер-паша уже на пути к Сенаару встречал целые селения, передавшиеся махди; в некоторых деревнях солдат паши встречали оружием, причем дрались ожесточенно даже девушки, возбужденные фанатизмом. Приход подкреплений выручал Гиглер-пашу, положение которого становилось уже критическим. При помощи отряда шукуров, одетых в стальные брони и шлемы, паша сломил отчаянное сопротивление дервишей, стоявших у Абу-Гарраса под предводительством некоего шерифа Магомета, называвшего себя визирем великого махди и препоясанного его мечем. Двигаясь далее к Сенаару, Гиглер-паша узнал, что город этот уже освобожден отрядом шаиков, пробившихся через мятежников к осажденной цитадели; паше оставалось только довершить поражение махдистов и таким образом Сенаарская провинция на время была замирена, еще до приезда нового суданского генерал-губернатора и Абд-эль-Кадера, прибывшего в Хартум лишь в мае 1882 года.
   Война между прочим шла с переменным счастием и Абд-эль-Кадер занялся сформированием новых войск для дальнейших действий, когда страшный погром отряда Юсуфа-паши, произведённый самим махди у Джебель-Геира, перевернул все дальнейшие планы Египтян. Кровопролитие было страшное: немногим удалось спастись. Вслед затем махди покинул Текелийские горы и возвестил о своем движении в Кордофан, который обещал скоро завоевать, что и исполнил в какие-нибудь полгода. В начале сентября Мохаммед-бен-Ахмед с 60-тысячною толпой прибыл к стенам Эль-Обеида -- столицы Кордофана и на другой же день штурмовал его, но безуспешно: точно также отбиты были и дна другие приступа, причем махди потерял до 15 тысяч человек. Тогда приступлено было к правильной осаде города, и в январе 1883 года Эль-Обеид, побежденный голодом и болезнями, сдался махдистам, и Мохаммед-бен-Ахмед торжественно въехал в город, ставший отныне одною из столиц царства дервишей. С тех пор уже весь Кордофан был потерян для Египтян и стал зерном обширной империи дервишей. Нельзя сказать, чтоб Абд-эль-Кадер не делал всех усилии, чтобы спасти от завоевания Кордофан, но все попытки его кончались неудачами и полным уничтожением Египтян. В конце ноября 1882 года генерал-губернатор Судана признал необходимым воздвигнуть укрепления вокруг самого Хартума.
   К концу того же года для Судана наступает новая эра, так как вслед за разгромом армии Араби-паши под Тель-эль-Кебиром, Англия налагает свою тяжелую руку на Египет и вместе с тем на Судан: отныне борьбой с махдистами начинает руководить не хедив и его советники, а английский министр резидент в Каире и политики Сент-Джемского кабинета. Уже в декабре г. Хартум прибывает английский полковник Стюарт для ознакомления с положением дел в Судане. Генерал-губернатор Хартума между прочим постепенно продолжает свое дело замирения страны и ведет его успешно, особенно в Сенааре, который совершенно очищает от мятежников. Внезапная отставка Абд-эль-Кадера и замена его Аллахом-эд-Дином-пашой останавливает успехи Египтян, по крайней мере, в областях, еще не занятых махдистами.
   Вскоре после отъезда Абд-эль-Кадера командующим суданскими войсками назначен был английский полковник Гикс, человек решительный и храбрый, но совершенно не знавший страны и не хотевший понять войск, которыми прибыл командовать. Как Гикс-паша, так и его офицеры-Англичане, с презрением смотрели на бывалые и храбрые египетские войска, и потому не могли заслужить их расположения. Небольшие частные успехи, одержанные Гикс-пашой и сильно раздутые английскими газетами, делали, повидимому, совершенно погибшим дело восстания, но так казалось только Англичанам, а мятеж продолжал разгораться. Гикс-паша решился завоевать снова Кардофан и вырвать Эль-Обеид из рук махди; с этою целью и состоялся печальной памяти знаменитый Кардофанский поход, вопреки мнению лорда Дюфферина, советовавшего предоставить собственной участи как Кардофан, так и Дарфур. Между тем подметные письма махди получались уже в самом Хартуме.
   После долгих приготовлений, причем особенное внимание было обращено на снабжение армии продуктами и водой, вначале сентября 1883 года Гикс-паша выступил в поход с десятитысячною армией, хорошо вооруженною и снабженною пушками, скорострелками и митральезами; штабом этой армии заведывали английские офицеры. Поход был очень труден, люди и животные падали от зноя и недостатка в воде; при движении вперед не устанавливаемо было никакой связи с тылом, сообщение это быстро прерывалось махдистами, двигавшимися вслед за армией, и в то время, как разведчики лжепророка сообщали ему о каждом шаге Гикса-пашп, этот последний бродил словно в тумане, потому что всеобщая к нему ненависть не позволяла организовать верных разведчиков. Проводники и разведчики обманывали и постоянно путали Гикс-пашу, к тому же еще разделившего свою армию на две части, из которых вторая была предоставлена Аллаху-эд-Дину, с коим Гикс-паша был в ссоре; отряды пошли различными дорогами. Таким образом, несмотря на все заботы Гикса-паши об обеспечении успеха этого похода, армия его шла на верное поражение. Первого ноября Гикс был заведен изменником проводником в скалистое, покрытое лесом, ущелье Кашгиль и здесь атакован стотысячною армией махди. Сражение продолжалось трое суток, Египтяне отбивались в стройных каре от бешеных атак Суданцев, которые падали тысячами, но в конце концов недостаток снарядов заставил регулярные войска перейти на рукопашный бой, и тогда, перевес перешел на сторону дикой и фанатичной толпы. Сражение кончилось полным разгромом египетской армии; измученные трехдневным боем, страшным зноем и жаждой египетские солдаты сражались однако отчаянно и почти все были нарублены вместе г Гиком, Аллах-эд-Дином, английскими офицерами и всеми беями и пашами; кровопролитие было страшное, почти не осталось вестника поражения; опьяненные кровью Суданцы резали обессиленных солдат ножами и крошили их на куски. А когда на ужасном поле сражении смолкли стоны и вопли побежденных и раздались дикие, подобные реву зверей, клики победы, великий махди взошел на кучу вражеских трупов и, подняв руки к небу, прокричал трижды -- хамду иллахи!!!
   После этого ужасного сражения, Судан был уже потерян для Египта и судьба Хартума решена. Его не могли спасти даже Англичане, шедшие на помощь Гикс-паше. Они испытали на себе силу махдистов вскоре после разгрома египетской армии под Кашгилем или Хасгатом, и венок Мохаммеда-бен-Ахмеда украсился новыми лаврами победы.
   Несчастий не приходят одни, и не прошло нескольких дней после Кашгильской катастрофы, как новые неудачи постигли Англичан; отряд Гикса, отправившийся в Судан через Хартум, имел своею базой линию Суаким-Бербер-Хартум; по этой линии он двигался чрез пустыню к берегам Нила, от сюда же подходили подкрепления и боевые припасы, подвозимые пароходами в Суаким. Эту-то линию операции суданские мятежники перерезали тотчас за Кашгильскою катастрофой; сперва в Токарском ущелье был уничтожен горцами небольшой отряд капитана Монкрифа, шедший на подкрепление армии Гикса-паши; несколько позже, в начале 1884 года, махдистами был уничтожен отряд Беккера-паши, выступивший из Суакима для освобождения города Синката. Победителям достался весь лагерь, оружие и масса скорострелок, а вслед затем и самый Синкат, после отчаянной защиты; весь гарнизон был перерезан, комендант крепости пал с оружием в руках после того, как заклепал все орудия и взорвал на воздух укрепления и форты. За падением Синката долго не мог удержаться и Токар, гарнизон которого положил оружие пред войсками махди.
   Во всех делах, происходивших на линии Суакима, в качестве командующего войсками лже-пророка, главную роль играл Осман-дигма -- родственник махди, выдвигающийся отныне в качестве правой руки Мохаммеда-бен-Ахмеда. Будучи в числе разорившихся работорговцев, он от души ненавидел Европейцев, как главных виновников этого разорения. Принужденный, вследствие гонения, воздвигнутого европейскими администраторами на работорговлю, заняться мелкою торговлей, он один из первых примкнул к махди и был один из самых деятельных помощников в сражениях под Теккелийскими горами и во время похода махдистов в Кардофан. Посланный отсюда с письмами пророка в Суаким, Такар и Синкат, для возбуждения восстания среди полудиких племен, живших между берегом моря, горами Габеша и долиной Нила, Осман-дигма прекрасно выполнил свою роль. Собрав толпу фанатиков, он прямо приступил к военным действиям, и в этом, как мы видели, был счастлив не менее, чем в возбуждении бунта.
   Успехи, достигнутые Осман-дигмой около Суакима, настолько встревожили Англичан, что командующий оккупационным корпусом, генерал Стефенсон, приказал сосредоточить отряд в несколько тысяч человек и парализовать успехи родственника махди. Главную силу отряда составляли Англичане, к которым было присоединено и несколько баталионов египетских войск. Отряду этому удалось нанести серьезные потери махдистам и отнять у них Токар. Генерал Грагам обратился тогда к Осман-дигме с требованием покорности, но этот отвечал решением "напиться крови Турок и всех тех, кто оказывает им поддержку". Англичане решились тогда атаковать махдистов в их укрепленном лагере у Таманиэ. После ожесточенного боя, Осман-дигма отступил, но Англичане напрасно описывают это сражение, как блистательную победу; во время боя, как оказалось впоследствии, одно время были смяты английские каре и махдисты едва не овладели артиллерией. В общем Англичане не достигли никакого успеха, так как спрятались снова в Суаким, а Осман-дигма занял прежнюю позицию, с которой попрежнему стал угрожать Суакиму. Таким образом, началась осада Суакима, которая не окончилась до сего дня; Англичане, при помощи своих дальнобойных орудий и броненосцев, до сих пор отстаивают эту важную гавань Красного Моря, а махдисты держат его в тесной блокаде, не будучи и состоянии овладеть полуостровною крепостью, поддерживаемою английскими броненосцами.
   Важность Суакима не исчерпывается только тем, что он служит главною гаванью всего Красноморского побережья и единственным морским. портом для Судана, в котором сходятся дороги, ведущие из средины Африки: "капитальное значение Суакима для политического могущества, говорит Реклю, вполне оценено воюющими сторонами, кровопролитные дела, имевшие место в его окрестностях, доказывают то, как важно было бы мусульманскому миру установить свободные сообщения с Меккой, духовною столицей ислама, и Африкой, самою обширною его провинцией, населенною самыми пылкими и ревностными его последователями". Судан и Аравия составляют два огнедышащие вулкана, которые еще долго будут извергать огонь и лаву фанатизма, и Суаким, вместе с Джеддой, составляет сообщающийся канал между ними, пока еще запертый Англичанами. Припомним, что в самой Мекке еще в 1882 году ожидали появления не суданского, а собственного аравийского махди, и турецкая полиция сбила все ноги, ожидая и отыскивая его. Осман-дигма, не хуже чем Англичане, оценивая важность Суакима для дальнейшей судьбы восстания, продолжает упорно блокировать этот порт до сего дня, пренебрегая другими, более блестящими, лаврами.
   Как подобное упорство Османа-дигмы, так и все движения махди, изобличающие его недюжинные военные дарования и умение пользоваться случаем, показывают, что восстание находится в умелых руках и потому является с каждым годом сериознее, чем того можно было ожидать по началу. Своевременное отступление махди к Теккелийским горам, разгром Египтян по частям, победоносный поход в Кордофан, западня, приготовленная для армии Гикса-паши и, наконец, движение на Хартум, вполне подготовленное и обдуманное, -- все это делает честь военной тактике отшельника из Аба и его сотоварищей. Пораженные успехами махдистов, как английские военачальники, так и европейская печать, жадно следившая за суданскими событиями, отыскивала повсюду руку европейских авантюристов, будто бы руководивших предприятиями Мохаммеда-бен-Ахмеда, но, как показали последствия, в армии дервишей не было ни европейских инструкторов, ни каких других руководителей, кроме монахов Деркау. Напрасно Англичане подозревали несчастного Оливье Пэна, расстрелянного ими впоследствии, в руководительстве действиями махди, напрасно искали у этого последнего и других помощников из Европейцев; если они и были в армии махди, то не играли там важной роли и все выдающиеся деяния махдистов выполнены по планам и соображениям самого великого махди.
   После разгрома армии Гикс-паши и отрядов, шедших ему на помощь, надобно было думать уже не столько о завоевании Судана, сколько о спасении Хартума, отрезанного от моря и южных экваториальных провинций Египта. Положение дел уже в эту минуту признавалось настолько сериозным, что Англичанам, взявшим опеку над Египтом, некоторые из дальновидных их государственных людей советовали не только предоставить собственной участи Судан, но и совершенно очистить страну фараонов. Маркиз Салисбюри, однако, нашел, что покинуть Египет в такую минуту значит признать себя побежденными в глазах всего европейского и мусульманского мира. Надлежало спасать честь старой Англии, и для этого всеми силами отстаивать Хартум. Для спасения этого последнего, однако, Англичане, всегда скупые на своих солдат, предпочли послать всего одного настоящего воина и на него возложить тяжесть спасения Хартума и замирения Судана; было решено снова призвать знаменитого Гордона, поставить его на защиту Хартума, а потом уже организовать и кое-какие военные подкрепления. На половину сделанное дело, рузумеется, не могло принести хороших плодов, и дальнейшие неудачи в Судане надо приписать на половину нерешительным и вялым распоряжениям кабинета Гладстона.
   Кроме Хартума в египетском Судане, уже совершенно охваченном огнем восстания, которое повсюду возбудили эмиссары махди, находилось не менее одиннадцати пунктов в одном бассейне Верхнего Нила, занятых еще египетскими войсками и заключавших много Европейцев и других христиан, запертых войсками махдистов между Абиссинией, Нилом, болотами междуречья и Красноморскими пустынями, отрезанных отрядами Османа-дигмы от остального Египта. В числе этих пунктов, отчасти уже осаждавшихся махдистами, находились Фашер, Гондако, Фалюда, Сеннаар, Кассала, Токар, Синкат, Бербер и Донгола. Спасение их гарнизонов и христианского населения, и к особенности Европейцев, становилось честью Англия, и она должна была их во что бы то ни стало спасти. К сожалению, приготовления к их спасению велись крайне медленно, тогда как махдисты не спали и все теснее сжимали свое кольцо, стягивавшее весь Судан. Между тем, вслед за решением Англичан очистить Судан, гарнизоны и христиане перечисленных городок были обречены на верную смерть. Многие из египетских министров не хотели допустить самой мысли расчленения Египта и втайне надеялись, что Англичане в конце концов возьмутся за очищение Судана; поговаривали даже о содействии им со стороны Италии, к это время только начинавшей запутываться в африканские дела. Английская пресса тоже до известной степени пропагандировала новое завоевание Судана, указывая на те опасности, которым подвергается Индийская империя, если восстание махди не будет уничтожено в самом своем корне, а также на то, что стыдно гордым Бриттам уступать поле битвы пред торговцами рабов. Указывалось, между прочим, и на обязанность Англии сохранить Судан для европейской цивилизации, уничтожить в корне торговлю рабами и открыть новые рынки для английской торговли. Пробовали возбудить интерес к Судану среди своих соотечественников указанием на Францию, будто бы готовящуюся чрез Конго колонизовать экваториальные провинции Египта.
   Под давлением всего этого, Англичанами была сделана новая неудачная попытка поправить дела в Судане даже после того, как решено было его полное очищение. Гордон, только что собиравшийся в Конго, куда его Бельгийский король назначал генерал-губернатором, должен был, по зову своего отечества, спешить в Египет, чтобы в Хартуме поправлять многочисленные ошибки своих предшественников и заместителей на генерал-губернаторском посту, покинутом с 1880 г. При отправлении своем из Англии, Гордон получил carte blanche для своих будущих действий, с тем только, чтоб он не вызывал никакой военной демонстрации со стороны Англии; он должен был только совершенно отрезать Судан от Египта и отделить этот последний от лавины, которая увлекала его к дальнейшему падению. Фирман хедива, назначавший его генерал-губернатором Судана, также указывал, как на главнейшую его задачу, очищение страны и обеспечение возвращения войск, чиновников и всех тех из обитателей, которые не пожелают оставаться в стране, занятой бунтовщиками; это очищение Судана, однако, относилось только к Кордофану и Дарфуру и не должно было касаться даже областей Верхнего Нила. Из этого видно, как неодинаково смотрели на миссию Гордона, и неизвестно даже, чего собственно хотели от него правительства Англии и хедива.
   Не легок был путь Гордона в Хартум, уже отрезанный мятежниками со стороны Суакима; из Короско ему вместе с его адъютантом Стюартом пришлось идти через пустыню на верблюдах до самого Бербера. В Хартуме новый генерал-губернатор был приветствуем с большим восторгом, как освободитель города, потому что с прибытием его возвращались многие доселе затерянные надежды, которых недавно погибший Аллах эд-Дин с его нерешительностью не мог поддержать. Тотчас по прибытии в Хартум Гордона началась его изумительная деятельность. Он начал с того, что уволил английского полковника, бывшего до него комендантом Хартума, и дал свободу многим узникам, заключенным без особых уважительных причин в тюрьмы предшественниками Гордона; это одно уже увеличило еще более популярность нового начальника края. С раннего утра до позднего вечера работал Гордон; он держал себя доступным для всех, постоянно был на глазах у народа, причем каждый мог обращаться к нему, он учредил совет старейшин, сам отправлял правосудие, уничтожил многие пошлины и сборы, и развесил по городу ящики, в которые каждый Суданец мог опускать свои жалобы. Доверив защиту Хартума суданским баталионам, Гордон перевел египетские войска в Омдурман на левый берег Нила и сам поддерживал падающий дух солдат. Для успокоения умов Суданцев, он издал и тот странный декрет, который противоречил его личному убеждению и его прошедшей славной деятельности, декрет, поразивший всю Европу и особенно ее филантропов, думавших, что все уже покопчено с рабством. Декрет этот объявлял Судан от ныне самостоятельным и признавал в нем снова рабство, уничтоженное еще недавно фирманом хедива от Ассуана до страны Великих Озер. Напрасно в Европе обвиняли Гордона за этот декрет, будто бы восстанавлявший оффициально торговлю рабами; он не говорил об этом, но только позволял каждому иметь для своих надобностей слугу, хотя и купленного на рынке, то есть дозволил то, что практиковалось по всей Африке с незапамятных времен и составляет в ней крайнюю необходимость; подобного рабства никогда не могли уничтожить никакие декреты хедива и платонические скорби филантропов. Странно было бы, не зная всех обстоятельств дела, обвинять честного и бескорыстного Гордона с безупречным именем и доказавшего смертью свои рыцарские взгляды на жизнь, в том, что будто бы он из личных целей издал декрет, восстановляющий до известной степени рабство. Не говоря уже о том, что декретом Гордон признавал de jure лишь то, что de facto существовало даже при полном оффициальном на него гонении, мы видим в этом поступке генерал-губернатора лишь акт, делающий честь его административному уму. Посланный управлять провинцией огромною, бунтующеюся отчасти вследствие запрещения рабства, обязанный спасать до пятидесяти тысяч жизней, доверенных ему и не имеющий на то никаких средств, кроме тех, которые заключались в обаянии его личности, Гордон мог вполне добросовестно решиться на это. Обстоятельства показали, насколько в данном случае Гордон был прав; один этот декрет увеличил его престиж до колоссальных размеров и вернул симпатию тех, кто доселе косился на него; гуманность же, правосудие и бескорыстие Гордона сделали то, что даже самые дикие суданские племена называли его отцом, султаном и спасителем Кордофана; между тем скажем к случаю, только Гордон признал Мохаммеда-бен-Ахмеда в качестве эмира Кордофана.
   Обширный, но увлекающийся ум Гордона был нечужд странностей. В числе этих последних указывают на желание его вызвать махди на личное свидание и для переговоров о судьбах Судана; Гордон надеялся поделить этот последний полюбовно с махди, уже увенчанным лаврами побед и не знающим себе преград. Вслед затем Гордон просил у хедива тысячи три войск, будто бы достаточных для подавления восстания; когда и в этом ему было отказано, он предложил новый не менее странный план -- вызвать известного работорговца Зебера, некогда поднявшего знаменитый бунт работорговцев и находившегося под наблюдением в Каире. Гордон думал, назначив его губернаторов некоторых Суданских провинций, противоставить влияние Зебера возрастающему значению махди. Разумеется, и в этом Гордону было отказано, несмотря на то, что без Зебера он не считал себя в силах справиться с возложенною на него задачей.
   Не прошло и месяца по прибытии Гордона в Хартум, как новый генерал-губернатор Судана уже считал невозможным полное очищение страны, на чем настаивали английский резидент, министерство Гладстона и сам хедив. Гордон понимал хорошо, что его выступление из Хартума послужит сигналом к общему восстанию, горючий материал которого сдерживается лишь присутствием египетской власти и остатка войск. При быстро вспыхнувшем восстании, полагал справедливо Гордон, невозможно будет не только спасти запасов и складов, сложенных в Хартуме, Кассале и Донголе, но даже и самых войск. Он решил поэтому пока остаться в Хартуме, принося себя в жертву общему делу, которое он еще надеялся поправить и спасти. Для большей опоры он просил прислать ему в Хартум хотя сотни две, три Англичан, лишь для того, чтобы показать, что он не лишен европейской поддержки, но и в этом ему было отказано. В отчаянии Гордон думал однажды отступить в провинцию Бахр-эль-Хазаль и держаться там, отдав себя и эту часть Судана под покровительство Бельгийского короля. Но что ни придумывал Гордон, ни малейшей помощи ему ждать не приходилось ни откуда; очевидно, он был заброшен в глубь Судана в качестве английского генерал-губернатора, но без малейшей поддержки Англии, на этот раз предоставлявшей гибели одного из благороднейших и бескорыстнейших своих сынов. Из многочисленных телеграмм, обмененных им с английским правительством, он понял, что Англия и сама не знает, как поступить ей с Суданом, представлявшим много колючек для того, чтобы проглотить его так легко, как Египет после бунта Араби-паши.
   Покинутый совершенно всеми, даже теми, кто заманил его в эту западню, Гордон решился скорее умереть на своем посту, чем бежать и погубить тысячи надеявшихся на него. Прежде всего он приступил к укреплению Хартума и стягиванию остатков войск, рассеянных мелкими партиями в Судане и сделал несколько небольших счастливых экскурсий около Хартума. Махдисты между тем мало-по-малу становились смелее и поддерживаемые всеобщим восстанием, разлившимся уже по всей стране, становились все смелее и смелее и стали, наконец, появляться под стенами Хартума. Скоро окрестности столицы Судана стали уже театром военных действий, и город мало-по-мало оказался блокированным полчищами махди.
   Уже в середине марта 1884 г. дела Судана были так плохи, что Гордон понимал хорошо, что для него опереди остается уже немного надежды. Вся страна была объята огнем восстания; не только Суаким, но и Бербер, и Фашода, и Кассала оказались осажденными бунтовщиками, махди отвергнул все мирные предложения, высказанные со стороны Гордона, в гарнизоне самого Хартума заметно было брожение, но Англия попрежнему не хотела жертвовать ни одним солдатом для спасения Судана. В апреле Гордон писал сэр-Бернигу отчаянное письмо, угрожая ему в случае, если попрежнему не будут посылать ему подкрепления, покинуть Хартум, предоставить собственной судьбе гарнизоны Судана и уйти за экватор; но это были только страшные слова, на деле Гордон никогда не поступил бы таким образом и уже давно решился умереть на своем посту. Попрежнему он предпринимал небольшие военные экскурсии из Хартума и разбивал мятежников, где только мог; пароходы Гордона беспрестанно крейсировали но Нилу и снабжало его съестными припасами. Но железный круг, постепенно облагавший Хартум, все более и более сжимался. Несмотря на частные успехи, одержанные Гордоном и Мудиром Данголы над бунтовщиками и бомбардировку Шенди и Метамме пароходами Гордона, Бербер пал и весь гарнизон его был перерезан махдистами; в октябре 1884 г. самый Хартум уже тесно был блокирован бунтовщиками, и полковник Стюарт, отправившийся на пароходе по Нилу вместе с французским консулом, потерпев крушение на порогах, были убиты туземцами. Хотя Гордон попрежнему поддерживал уверенность в том, что Хартум может продержаться еще хотя четыре года, тем не менее уже в декабре он писал письмо, в котором сообщал, что ждет через несколько дней катастрофы и посылал всем свой прощальный привет. С марта до января продолжалась тесная блокада города и беспрестанные отчаянные атаки махдистов; Мохаммед-бен-Ахмед сам руководил осадой и обещал скоро завладеть Хартумом. Гордон защищался геройски, несмотря на то, что войска дрались неособенно стойко с бунтовщиками, которым многие из них сочувствовали. В беспрестанных стычках и от дезертирства, гарнизон Хартума с каждым днем уменьшался, тогда как полчища врага расли и фанатизм их укреплялся еще более.
   Наконец, наступил печальный день 26 января 1884 г., когда преданный изменой Хартум пал, ворота его были отворены перед махдистами, и Гордон был убит ружейною пулей в то самое время, когда он шел к своему другу австрийскому консулу Ханзалю, чтобы попрощаться с ним навсегда. Махди торжественно вступил в столицу Судана, и полковник Вильсон, спешивший с подкреплением к Хартуму и прибывший через два дня, увидал лишь клубы дыма, поднимавшиеся из зажженных укреплений Хартума и зеленое знамя махди, развевавшееся над дворцом Гордона.

* * *

   Между тем, давно жданная помощь уже спешила из Нижнего Египта к Хартуму, и Гордон знал об этом, выслав ей на встречу четыре свои парохода, нагруженные съестными припасами. Помощь пришла слишком поздно, и ей пришлось ретироваться самой перед фактом, совершившимся по вине Англичан. Уже слишком долго они оттягивали, надеясь на какой-то счастливый рок, который мог бы сохранить для них Судан, но, наконец, кабинет Гладстона, уступая общественному мнению, решил послать туда экспедицию под начальством лучшего из английских генералов, Уольслея -- победителя Ашантиев и Араби-паши. В начале октября лорд Уольслей вместе со своими войсками прибыл к Уади-Хальфа; несколько пароходов и много парусных судов везли английский отряд по Нилу; экспедиция, доселе долго откладываемая, теперь спешила, английские солдаты и офицеры словно хотели своим форсированным маршем загладить медленность своего правительства. Весь экспедиционный отряд состоял из отборных войск пехоты и небольшой колонны кавалерии, посаженной на верблюдов, всего численностью до десяти тысяч человек прекрасно вооруженных, снабженных превосходною артиллерией и массой съестных припасов. К началу ноября английская экспедиция была уже и Донголе, где и расположилась на несколько дней для того, чтобы собраться и стянуть все эшелоны, прибывавшие медленно по случаю спада воды и Ниле. В середине декабря весь экспедиционный отряд уже собрался и городке Корти, где был устроен укрепленный лагерь; отсюда же начались и поенные действия Англичан против махдистов, занимавших оба берега Нила. Генерал Стюарт с полутора тысячью человек и отрядом, посаженным на верблюдов, стал пробиваться вперед, чтобы скорее подать помощь тогда еще не взятому Хартуму. В начале января 1885 г. Стюарт, выступив из Корти, овладел колодцами Гадкуля, сбил неприятеля с позиции, но вскоре у колодцев Абу-Клеа был окружен превосходными силами махдистов. В начале бешеная атака Арабов прорвала каре Англичан, но потом они оправились и отбили попытки махдистов. На другой день бой возобновился, и Англичане лишь с большим трудом и немалыми потерями могли пробить себе дорогу. Все тяжести и припасы были сложены в небольшом укреплении и оставлены под Абу-Клеа. В последнем деле смертельно были ранены Стюарт и многие офицеры; под начальством Вильсона, принявшего начальство после Стюарта, Англичане дошли до Гюбата, где остановились в укрепленном лагере. Тут они дождались пароходов, высланных Гордоном вместе с отрядом Египтян; на одном из этих пароходов Вильсон, оставив в Гюбате обессиленный предыдущими боями отряд, отправился было к Хартуму, но 28 января, не доезжая до него, увидел дым зажженного города и поспешил ретироваться. С большим трудом добрался Вильсон до своего отряда, которому было приказано отступить от Абу-Клеа в главную квартиру. Лишь благодаря прибывшим подкреплениям, английская колонна благополучно вернулась в Корти после неудачной попытки освободить Хартум. Большая часть верблюдов, лошадей и обоза была потеряна при этом, далеко не победоносном отступлении.
   В то время когда колонна Стюарта двигалась по направлению к Абу-Клеа, генерал Эрль с другим отрядом должен был дойти до Бербера, чтобы там поддержать Стюарта. Колонне этой пришлось перенести много лишений при движении по берегам Нила, но пустынной местности среди беспрестанных стычек с туземцами. Около Кербикана ей пришлось наконец вступить в ожесточенный бой с племенем Монассиров, в котором были убиты генерал Эрль и оба полковника, командовавшие бригадами. С большим трудом добравшиеся до Абу-Хаммеда Англичане были остановлены приказом лорда Уольслея, предписывавшим им вернуться в Донголу, куда была перенесена главная квартира из Корти. Махди не преследовал Англичан, и вполне довольный достигнутыми успехами, собирал все свои силы, дабы продолжать далее дело своего завоевания Судана.
   В то время, когда по линии Бербер-Хартум Англичане предпринимали свою экспедицию, кончившуюся ничем, Осман-дигма продолжал держать в осаде Суаким и с каждым днем становился все смелее и смелее; он делал беспрестанные нападения на Англичан и в начале февраля успел даже нанести чувствительное поражение английской кавалерии возле Гандуба. Арабы готовились уже завладеть укреплениями Суакима, когда солидные подкрепления, прибывшие из Англии, остановили несколько их успех. Генерал Грэм, располагая двумя тысячами европейского войска, вздумал наказать Осман-дигму и с этою целью вышел из Суакима. Сбив Арабов с ближайших укреплений, Грэм занялся постройкой фортов, но тут на него обрушились махдисты с такою силой, что только смертоносный огонь суакимских укреплений спас колонну чересчур увлекшегося Грэма. Вслед за тем Грэму удалось занять Гандуб, Тамбук и некоторые другие деревни около Суакима и продолжить линию железной дороги от Суакима, но эти успехи Англичан были непрочны, и беспримерная в летописях блокада, осада Суакима, тянущаяся с переменным счастьем до сего дня, показывает, что Англичане далеко не одерживают, да и не одерживали блистательных побед.
   Как бы то ни было, после падения Хартума Англичане решили окончательно предоставить собственной участи Судан; генерал Уольслей, стянув все силы своего оккупационного отряда у Донголы, постановил Вади-Гальфу или Ассуан сделать крайними центрами защиты Египта против дальнейших вторжений махди. Для закрепления этой позиции были проведены даже стратегические железные дороги, при помощи которых и до сего дня там держатся Англичане.
   Такова вкратце история постепенного отторжения от Египта Судана, вырванного из рук хедива силой обстоятельств, на которые года три тому назад еще не хотели обращать особого внимания. Для интересов Европы и европейской культуры в Судане было уже все потеряно, но для Египта и Англичан оставалось там еще три вопроса, которые так или иначе необходимо было решить. Вопросы эти заключались в дальнейшей судьбе египетских гарнизонов, оставшихся запертыми в Судане, и двух провинции, управляемых европейскими пашами и совершенно отрезанных от Египта и всего остального мира.
   Что касается до гарнизоном, о которых мы уже говорили впереди, Англичане, убедившиеся после падения Хартума, что им не спасти несчастных запертых в Судане солдат, начали переговоры о спасении их с Абиссинским негусом, всегдашним врагом ислама. Давно уже Англичане, пользуясь этим последним обстоятельством, подговаривали негуса Иоанна помочь им в борьбе с махди и способствовать очищению Судана. В вознаграждение за услуги Англичане предлагали императору Абиссинии кроме денег, массы скорострельных ружей и боевых снарядов, еще присоединение Кассалы, Ахмедиба, Санхита и страны Богоса, которые он должен был ранее освободить, а также Массовы -- самой подходящей гавани для Габеша. В июне 1884 года адмирал Хеветт подписал в Адуа договор с негусом, на основании которого этот последний взялся помочь Англичанам. С помощью своего талантливого полководца Рас-Алулы, негус Иоанн успел одержать несколько значительных побед над махдистами и освободить некоторые из египетских гарнизонов, запертых этими последними. Не удалось Абиссинцам помочь только Кассале, павшей ранее того, как пришли к ней на помощь; по обыкновению своему, махдисты вырезали весь гарнизон несчастного города, подпавшего в их руки. Негус Иоанн, выполнив довольно удачно свое обещание, получил страну Богоса, вырвав ее из рук махдистов и направился уже по берегу моря для того, чтобы занять Массову, по тут коварные Англичане, рассудив, что с негуса им более получить нечего, надоумили своих добрых друзей занять Массову в награду за усердие и прилежание. Итальянцы, давно жаждавшие порта в Красном Море, с безумною охотой приняли предложение Англии и заняли Массову в феврале 1885 года, несмотря на протест со стороны Абиссинии. С той поры и началась несчастная война Италии с Габешем, покрывшая позором итальянское оружие и не доставившая Италии никаких выгод, а только затраты. Печально Итальянцы начали свою колониальную политику в Африке, благодаря инициативе Англичан.
   Быстрое движение махдистов по линии между берегом Нила и Суакимом отрезало кроме Богоса и Хартума от Египта провинцию Бахри-эль-Хазаль, находившуюся под управлением Англичанина Люптона и Экваториальную провинцию, во главе которой находился столь известный ныне Dr Шницлер или Эмин-паша. В обеих этих областях власть хедива со времени недавнего их завоевания поддерживалась рядом небольших укрепленных станций или городков, занятых несколькими стами солдат, по преимуществу освобожденных рабов изо всех национальностей Судана, находившихся под начальством египетских офицеров; этих небольших укреплений, защищенных часто одними рвами и палисадниками, было достаточно, чтобы сдерживать темнокожих туземцев, но они, разумеется, оказались мало состоятельными, когда пришлось останавливать напор махдистов, уже ослепленных более грандиозными успехами. Самыми главными городками или дзерибами Бахр-эль-Хазальской провинции были Румбек, Бар, Мешра-эр-Рек, Ахмади и наконец Дем-Сулейман, некогда столица временного царства работорговцев Сулеймана -- Зебера. Еще более таких городков было в Экваториальной провинции, где, благодаря деятельности таких губернаторов, как Бэкер, Гордон и Эмин, европейская культура сделала еще большие успехи. Ладо, Гандокоро, Реджаф, Дуфилэ, Лаборэ, Фалоро, Фатико, Фовейро, Магунго, Уанди и Ваделаи, ставшее после Ладо столицей Эмин-паши, -- все это пункты, имеющие значение в истории экваториальных путешествий или в последующих событиях при восстании бунтовщиков.
   Восстание в пользу махдистов, благодаря их эмиссарам, началось прежде всего в провинции Бахр-эль-Хазаль, где его подняло воинственное негритянское племя Денка. Восемнадцать месяцев отрезанный от всякой помощи со стороны Египта боролся с этим восстанием Люптон-бей, но не успел подавить его, благодаря недостатку войск. Скоро примеру Денка последовали другие черные племена, которые взяли и разрушили египетское укрепление Румбек. Война эта была настолько кровопролитна, что в один год Люптону пришлось вынести до двадцати сражений с бунтовщиками, которым помогали и махдисты. Несмотря на все геройские усилия Люптона, восстание охватило всю его область и дошло даже до Экватории.
   Приблизительно ко времени прибытия Гордона в Хартум и обложения этого последнего махдистами, положение дел в провинции Бахр-эль-Хазаль было настолько плохо, что часть ее была занята махдистами, все негритянские племена бунтовали, а войска мало-по-малу покидали Люптона. В конце концов этот последний должен был сложить оружие пред махдистами и был отведен в плен в Кордофан. Вскоре во всей провинции не осталось ни одного верного солдата хедиву и почти все станции попали в руки бунтовщиков.
   Когда известие об этом печальном исходе восстания дошло до Эмин-бея (тогда еще не бывшего пашою) в Ладо, где гостили известный русский путешественник Dr Юнкер и итальянский капитан Казати, пришло туда одновременно посольство от махдистов, которым один из военачальников пророка Карам-Аллах приглашал к себе Эмина, как губернатора провинции, уже номинально присоединенной к владениям махди. Эмин, желая выиграть время, отвечал, что он во избежание напрасного пролития крови не прочь принять это предложение, но что враждебное настроение туземцев пока мешает ему покинуть провинцию: желая с одной стороны сохранить ее для махди, а с другой -- спасти жизнь вверенных ему солдат, он, Эмин, ждет только себе заместителя, чтобы вверить ему свою власть над страной. Ведя переговоры такого рода, губернатор Экваториальной провинции стягивал все свои войска, снимая гарнизоны самых отдаленных постов и принимая все меры к оказанию самого энергичного сопротивления попыткам махдистов, становившихся чрезвычайно смелыми после успехов в Судане.
   В конце 1884 года, когда махдисты уже торжествовали повсюду, новый эмир Карам-Аллах со значительными силами явился для того, чтобы завоевать Экваториальную провинцию. Не доходя пяти дней пути до столицы Эмина, вождь махдистов начал осаду Амади, занятую небольшим гарнизоном Негров. Войска выказали отчаянное сопротивление и отразили попытки бунтовщиков; когда недостаток в продовольствии не позволил им держаться долее, они сделали блистательную вылазку, пробились через толпы махдистов и, постоянно сражаясь, отступили до Макрака, вызвав справедливое удивление со стороны Эмина, не находившего слов восхваления храбрости этих черных солдат.
   В виду захвата махдистами северной части Экваториальной провинции Эмин решил перенести свою резиденцию, все военные припасы, а также всю администрацию провинции с женами и детьми из Ладо в Дуфиле подальше от врага. Новые послания со стороны Карам-Аллаха, объявившего себя эмиром Бахр-эль-Хазаль и Экватории, а также копия с письма махди, извещавшего своего наместника о падении Хартума, были получены Эмином в начале 1885 года. Все это ставило Эмина в весьма печальное, можно сказать, безысходное положение; гибель Гордона, плен Люптона, приближение махдистов, потеря части провинции, недовольство в войсках, угрозы Карам-Аллаха -- все это показывало, что и для Экватории и ее защитников подходит роковой конец. Чтобы несколько отдалить его, Эмин решился сделать некоторую острастку наступавшим Арабам. Во главе нескольких баталионов и союзников Негров Момбутту, он напал на махдистов под Ремио и нанес им довольно чувствительное поражение. Эта победа на время спасла Экваторию и остановила успехи махдистов; Карам-Аллах остановился неизвестно почему; едва ли его напугала победа Эмина или английская экспедиция, шедшая по направлению к Хартуму. Скорее всего сам махди, находя еще несвоевременным забираться далеко к югу, остановил движение своего эмира. Как бы то ни было, но Ладо, уже ожидавшее нападения махдистов, было спасено, и враги всею массой отхлынули по направлению к Кордофану. Чтоб еще лучше сконцентрировать свою защиту и оборону Экватории, Эмин перенес свою резиденцию еще далее в Ваделаи, где собраны были все войска, боевые снаряды и вообще все меры к последнему сопротивлению.
   Потеряв всякую надежду получить помощь с севера, Эмин-бей невольно обратил свои взоры на юго-восток к Занзибару, с которым Dr Юнкер для спасения своего друга обещал войти в сношения; попытка смелого путешественника пробраться через Уганду после десятимесячного пребывания у Ланго кончилась неудачей, и Юнкер вернулся в Ваделаи в то время, когда положение Эмина стало критическим, несмотря на то, что махдисты отхлынули в Кордофан. Один среди полувраждебного населения, волнуемого эмиссарами махди, с полутора тысячами черных солдат, хорошо вооруженных, но верности весьма сомнительной, несмотря на команду египетских и суданских офицером, Эмин был слишком бессилен для того, чтобы держаться при малейшем ухудшении дел, которого ежеминутно можно было ожидать. Все силы его были разбросаны на девяти станциях на Ниле, сообщение между которыми поддерживалось двумя пароходами, перевезенными сюда еще во время Гордона. Кроме этих сил Эмин мог еще опереться отчасти на две сотни египетских чиновников, их семейства и рабов. Всего в большем или меньшем повиновении у Эмина, считая всех этих последних и солдат, находилось до восьми или десяти тысяч человек, о спасении которых он должен был заботиться на случаи нового нашествия полчищ махди. Несмотря на свое стесненное положение, Эмин не унывал духом и сумел долго поддержать бодрость среди своих невольных спутников по заключению. Глубокий мир царствовал, по его словам, после изгнания махдистов, и губернатор мог даже очищать свою провинцию от охотников за рабами. Чтобы занять скучающие гарнизоны, Эмин заинтересовал их полевыми работами; люди Эмина усердно занимались культивировкой табака и хлопчатой бумаги, научились ткать и делать мыло, свечи и др. домашние вещи. Сам Эмин во время этого долгого суданского пленения коллектировал и занимался естественными науками, над чем впоследствии так злобно смеялся Стэнли.
   Так проходило для Эмина и товарищей время его невольного пленения в экватории; дела махдистов шли все лучше и лучше, все крепче запирался Судан для всякого постороннего влияния, все более был отчуждаем от всего мира Эмин. В таком исключительном положении забытый с 1883 г. всею Европой, мужественный Немец и его товарищи отдались заботам о содержании, одежде и прокормлении десяти тысяч народа, бывшего на их попечении: с этой стороны они были настоящими добрыми гениями своего народа. В самом конце 1885 г. было решено, чтобы Казати попытался освободить своих товарищей со стороны Нила, тогда как д-р Юнкер должен был через Униоро и Уганду пробиться на Занзибар. Обе попытки были рискованными, но ничего более не оставалось делать для Эмина, который при обстоятельствах данного времена не мог повторить нового отступления "десяти тысяч" через малоизвестные страны Африки, лишенные путей сообщения и населенные воинственными племенами; подобное отступление повело бы лишь к неизбежной катастрофе. Разумеется, Эмин с Европейцами и войсками мог бы гораздо легче пробить себе дорогу к берегу моря, но он не хотел и допускать подобный мысли, сулившей гибель всем остальным сотоварищам по суданскому пленению. Эмин стоял твердо на своем посту, смотря на себя как на последнего из штаба Гордона, отстаивающего права цивилизации в далекой покинутой всеми стране. Несмотря на самые стесненные обстоятельства, Эмин все надеялся на спасение своих товарищей, хотя и не знал, откуда оно могло придти. Мы знаем, что это ожидание не обмануло героя, и что цивилизованная Европа поспешила к нему на освобождение, выслав одного из выдающихся людей XIX века.
   Мы знаем, что Юнкер, с опасностью для собственной жизни, пробился к Занзибару, а оттуда после семилетнего пребывания в Африке прибыл в Европу для того, чтобы там кликнуть клич для освобождения Экватории и ее мужественного губернатора Эмина. Мы знаем в подробностях, как была организована знаменитая освободительная экспедиция Стэнли, каких трудов стоило ему пройти поперек Африки, чтобы добраться до Эмина, каких жертв стоило самое освобождение, как оно было совершено и доведено до конца. Изо всей новейшей истории после знаменитых походов испанских Конквистадоров в неизведанные дебри Нового Света мы не знаем событий более легендарных, кажущихся скорее мифами, чем действительностью, как последний поход Стэнли и освобождение Эмина. Это своего рода волшебная сказка, происходившая в самом конце XIX века.
   Пока Юнкер пробивался к Занзибару, организовалась экспедиция Стэнли и пробиралась через середину темного материка, положение Эмина было не блестящее, хотя гораздо лучше, чем то рисовали в Европе на основании отрывочных сведений, доходивших из Судана. Несколько раз в Европу приходили телеграммы из Африки, что Экватория совершенно занята махдистами, все египетские войска перерезаны, а сам Эмин и Европейцы, состоявшие при нем (Казати), взяты в плен и по некоторым сведениям даже умерщвлены. О занятии Экватории махдистами полуоффициально сообщал и Осман-дигма, стоявший под Суакимом и воевавший с генералом Гринфелем, оставленным там после экспедиции Уольслея. Быть может, многие помнят эти дна года, полные неизвестности не только о судьбе Эмина, но и экспедиции Стэнли, шедшей на его освобождение. Одно известие, противоречащее другому, шли постоянно из Африки относительно двух Европейцев, судьба которых интересовала весь цивилизованный мир.
   За все время, протекшее с ухода Юнкера из Ладо, Эмин вместе с Казати, не достигшим успеха, несмотря на все свое геройство, проживали довольно спокойно в Экватории; махдисты не беспокоили его, войска оставались верными губернатору, работали, исполняли его приказания; поля маиса, сорго и маниока, и тысячи голов скота составляли богатство гарнизонов, попрежнему занимавших до десятка станций и Экватории. Самое освобождение пришло как-то неожиданно для Эмина и его солдат; все они так сжились со своим положением, что, разумеется, не могли покинуть сразу своих насиженных мест и идти вслед за внезапно появившимся освободителем, требовавшим немедленного выступления. Немудрено поэтому, что при первой встрече Стэнли с Эмином, происшедшей 9 января 1888 г., этот последний дал уклончивый ответ, столь возмутивший победителя. Стэнли не знал и не хотел понимать положения Эмина, настолько сжавшегося с Экваторией, что немедленного выступления он не мог предпринять; когда Эмин попросил некоторого времени для выяснения вопроса и собрания голосов своих офицеров и солдат, которым, по его мнению, очень не дурно жилось в Судане, произошла первая размолвка обоих Европейцев, с таким трудом встретившихся на берегах Альберта-Ньянца.
   Давая Эмину время одуматься, Стэнли отправился на поиски оставленного в бесконечных лесах майора Бертло, а один из помощников его Джефсон остался при губернаторе Экватории. Когда почти чрез полгода после ужасного похода Стэнли в январе 1889 года вернулся снова к берегам Альберта-Ньянца, чтобы вести Эмина к Занзибару, дела этого последнего были уже гораздо хуже, чем год тому назад, когда произошла первая встреча. Доселе верные своему губернатору войска Экватории восстали в виду нового приближения махдистов, и Эмин вместе с Джефсоном были в плену у своих собственных солдат. Махдисты наступали на этот раз не менее энергично и, пользуясь невольным бездействием Эмина, разбило войска Египтян, взяли ряд укрепленных городков Экватории и ждали только подкреплений для окончательного ее завоевания. Положение Стэнли становилось не менее затруднительным, как и Эмина; подобно Уольслею, повидимому, он опоздал для спасения того, кого шел освобождать. Обстоятельства, изменившие совершенно положение дел в Экватории, были следующие. Между прочим их проявлению способствовало самое прибытие Стэнли.
   Суданские войска, не дурно жившие в Экватории и обзаведшиеся даже родственными связями, действительно не захотели идти вслед за неведомым освободителем и притом по дороге им неизвестной и, по их мнению, не ведущей в Египет, а наоборот, отводящей от него. Наущаемые некоторыми офицерами, солдаты требовали, чтоб их вели на север по прямому направлению к Египту, а не на юг к берегу моря, где, как циркулировали слухи, их хотели наказать за непослушание, а потом продать в рабство белым. Эти нелепые слухи поддерживали и эмиссары махди. Войска стали волноваться и не слушать паши, авторитет которого падал с каждым днем; ученый Немец, правда, не обладал энергией военачальника и занимался науками в то время, когда нужно было принимать решительные меры. Как бы то ни было, но войска, стоявшие в Дуфиле, первые подняли знамя бунта, часть восставших прибыла и в Ваделаи и стала возмущать его гарнизон. Когда Эмин-паша вместе с Джефсоном прибыли в Дуфиле, бунтовщики захватили их в плен и не выпускали ни на шаг. Положение обоих Европейцев было критическое, их держали в оковах и не раз даже угрожали смертью. Только верность черных солдат, возбужденных насильно Египтянами, спасла Эмина и Джефсона; последний скоро полу

МАХДИ СУДАНА И ЦАРСТВО ДЕРВИШЕЙ

   Не раз уже печатно мы указывало на ту страшную силу, которая мало-по-малу выростает на Востоке, грозя разлиться по всему мусульманскому миру, от пределов Сахары до Индии, Судана и Бухары, и подвигнуть его на борьбу с цивилизацией и миром, не признающим Магомета. На наших глазах в глубине Черного материка совершаются события, которые не безразличны и для Европы, тем более, что со времени вторжения ислама в Африку там не совершалось ничего более грандиозного. Никогда еще взоры всей Европы не были так пристально обращены на Африку и не столько потому, что там зародились колониальные интересы почти всех европейских держав, сколько по поводу нового движения, идущего из глубины Черного материка и колеблющего основы мусульманского мира. Темный материк, заснувший со времен Египта и Карфагена и не надолго просыпавшийся при вторжении полчищ Амру, теперь пробуждается снова для новой жизни и сразу заявляет о своем пробуждении; рабы, повидимому, перестают быть рабами и восстают пред лицом самозванных господ, не знающих даже на чем обосновать свое право на господство. Разумеется, только могучая сила религиозного фанатизма могла возбудить дремлющие силы огромного материка и пробудить в черном и цветном населении его сознание человеческой личности, попранной многовековым рабством. Как во времена первых калифов религиозный пыл мог расшевелить древний семитический мир и огромные пустыни Азии и Африки, так и в наш цивилизованный век, когда, повидимому, невозможны никакие чудеса, фанатичное учение Сиди-эс-Сенуси в несколько десятков лет успело охватить пол-Африки, Аравию и часть Средней Азии. На глазах всего цивилизованного мира, следившего за этими событиями с неослабным интересом, но неоценившего вовремя всего их значения, совершилось действительное чудо, последствия которого неисчислимы не только для Африки, но и для всего цивилизованного мира. Мусульманский мир, потерявший, повидимому, всю свою энергию и позволивший гяуру-Европейцу стать на грудь его твердою пятой, вдруг стал пробуждаться, сбрасывать с себя своего векового врага и требовать свободы, если не от рабства, то от ига чужеземцев. Учение Магомета, утратившее весь свой религиозный пыл, вдруг как бы получило новые силы и воскресает на наших глазах со страстностью, напоминающею первые века ислама. Из глубины Аравии и Судана народившаяся новая сила ислама, почувствовав себя достаточно окрепшею, двигается к периферии, и все движения ее пока отмечены победами.
   Не прошло еще и десяти лет со времени появления нового пророка и самозванного посланника божия -- махди, как на наших глазах выросла обширная теократическая мусульманская империя, подобной которой история не знает уже давно и которая у ворот Суакима ищет себе выхода в океан. Весь египетские Судан, до страны Великих Озер и верховьев Конго, часть независимого Судана почти до озера Чад и обширные пространства, лежащие между Красным Морем, Абиссинией и Ливийскою пустыней, входят в эту империю махдистов или дервишей. С каждым годом разрастается это теократическое царство, во главе которого стоит сам посланник божий -- махди, и нет в Центральной Африке силы, которая могла его хотя сколько-нибудь задержать; пред грозным махди уже бежали Англичане и войска хедива, пали султаны и царьки Вадая, Борну Багирми и других негритянских племен, осевших на верховьях Конго и Белого Нила; под обаянием грозного имени махди, осмеливается противостоять вся юго-восточная Африка Европейцам; два года тому назад даже слабый Занзибар позволял себе задирать могущественную Германию, и еще на днях гордые Немцы потерпели жестокое поражение в своих африканских владениях от толпы черных дикарей, во главе которых стояли эмисары махди. Несколько далее мы укажем на ряд выдающихся событий последнего времени, в которых пронимали деятельное участие сторонники нового ислама, а теперь ограничимся только указанием на бунт Араби-паши в Египте, Суданское восстание и недавний разгром турецких владений в Йемене. Окидывая общим взором все деяния последователей нового ислама, и особенно сторонников махди, можно поверить словам его защитников, утверждающих, что новый владыка мусульманства пришел в мир и собирает своих верных на борьбу с неверными врагами; но не Турция, не Персия, не другое мусульманское государство, замышляет эту страшную борьбу против неверных, их силы, культуры, господства и значения, а весь мусульманский мир, in toto проникнутый идеями сенусситов, выдвинувших и Суданского махди.
   "И Турки и христиане -- это собаки одной породы, говорит постоянно махди Джербуба, повторяя будто бы слова Аллаха, слышанные основателем святого союза, и я их поражу руками верных за один раз". "Правоверный Геджаса, как и Судана, мусульманин Джезпрэ (Месопотамии), как и верный сын ислама, томящийся в рабстве у москова (Русских) Бедуин. Туарег, Занзибарец и Туркмен -- все дети одного великого ислама станут под знаменами махди, когда он соберется покорять мир", так поучительно еще недавно говорил достопочтенный ахун Сиди-Акбар-бен-Салах в одной из мечетей Каира, несмотря на то, что британское знамя развевалось на цитадели Моккатама.
   Мы можем, конечно, отнестись несколько иронически к надеждам почтенного ахуна о покорении мира сторонниками махди и почитателями ислама, но нельзя все-таки в приведенных двух цитатах не видеть целой программы, в которой ярко намечается цель и конечные задачи сенусситов. Как бы легко ни отнеслась Европа к подготовляемому исподоволь на Востоке повсеместному восстанию, как бы она ни игнорировала силу мусульман, вдохновляемую религиозным фанатизмом, не надо забывать, каких усилий стоило России справиться с мюридизмом на Кавказе, а Франции с сенуссизмом в Кабилии. И там, и здесь были небольшие, но крепко сплоченные кучки фанатичных бойцов, но и в Кабилии, как и на Кавказе, эти горсти абреков были сильны тою нравственною поддержкой, которую они получали ото всего остального. казавшегося индифферентным, мусульманского мира; не забудем также, что основатели мюридизма принесли свои идеи из пустынь Аравии за время своего паломничества, оттуда же и в Алжирию принес свой нравственно-религиозный кодекс знаменитый Абд-эль-Кадер. Не особенно блистательно сражались и гордые Бритты с полуобнаженными, часто почти безоружными толпами нарождавшегося в Судане махди. Не совсем безопасною и легкою борьбой представляется нам поэтому и та будущая великая борьба, которую пятьдесят лет тому назад затеял в сердце своем Сиди-Магомет-бен-Сенусси, которую завещал своему сыну великому махди Джербуба и всем последователям своего учения. Ту борьбу завещал покойный учитель лишь тогда, когда весь мусульманский мир проникнется идеями этой великой священной войны, когда в различных сектах и толпах исламизма будет одно общее желание восстать на защиту веры и родной земли, когда будут подготовлены все средства к возможному успеху и когда для дела настанет самый удобный момент; многого из этого недоставало у махди Судана, рискнувшего почти без подготовки ринуться на священную борьбу с проклятыми гяурамп и Египтом, управляемым этими последними, и Магомед-бен-Ахмед умер, не достигнув того успеха, на который он мог рассчитывать, еслибы хотя еще немного повременил.
   Разумеется, та будущая борьба, которую замыслили сенусситы и выразителем которой явился махди Судана, не может быть особенно страшною для Европы, которая давно уже перестала бояться Азии, посылавшей на нее полчища полудиких номадов, но замалчивать ее во всяком случае нельзя уже потому одному, что в ней большее или меньшее участие могут принять до ста миллионов мусульман. Не говоря уже об Англии и России, державах наиболее заинтересованных всем тем, что творится в тайниках мусульманского мира, и Франция, и Италия, и даже Германия не могут отнестись безучастно к той борьбе за ислам, которую замышляют сенусситы. Особенно близко это новое движение, зародившееся в исламе, должно касаться нашего отечества, имеющего много миллионов подданных из мусульман. Не забудем и того, что агенты нового ислама Сенусси появлялись не раз и в наших пределах, и еще в 1886 году мы указывали печатно, что посланцы могучего союза пробирались в Бухару и Самарканд; мы не знаем, насколько успешна была их миссия в нашем Туркестане, но это не мешает нам присматриваться внимательнее за тем, как отражаются религиозные движения Востока на нашем многочисленном мусульманском населении.
   В виду всего этого, и особенно интереса, возбуждаемого различными африканскими событиями за последнее время, не лишнее несколько остановиться на этом новом движении в исламе, тем более, что с ним связаны близко наделавшая столько шуму экспедиция Стэнли, освобождение Эмина-паши, многие колониальные неудачи Европейцев за последнее время и вопрос о существовании недавно родившегося свободного государства -- Конго; с развитием сенусситского толка связан вообще дальнейший успех европейской пропаганды и культуры в Африке, не говоря уже о рабстве, которое в Центральной Африке в лице махди получило самого могучего защитника. В виду полного отсутствия на русском языке каких-- либо сведений по этому первостепенному для всего Востока вопросу, нам придется остановиться несколько подробно не только на самом махди и его значении, но и на развитии учения Сенусси, выдвинувшего суданского пророка, рабстве и многих других второстепенных вопросах.

* * *

   Прежде всего мы должны остановиться на вопросе, что такое представляет из себя махди. насколько появление его связано с духом ислама вообще, и каково внутреннее содержание самой идеи о махди.
   Если мы припомним тот путь, которым создалась религия Магомета, заимствовавшая канву от обеих религий единобожие -- иудейства и христианства, и перемешавшая с ним не только первобытные верования семитических народов Аравии, но и представления, заимствованные из религий древнего мира, то нам не трудно будет догадаться, что идея о Спасителе много согрешившего человечества, проходящая не только через единобожие, но и политеистические культы, должна была в той или другой форме выразиться и в исламе. Не говоря уже о Мессии юдаизма, почти все древние религии передней Азии имели представление о грядущем избавителе человечества, который в религии Зороастра отлился в форму, весьма напоминающую и христианское представление. Махди ислама есть своего рода Мессия юдаизма; Магомет, заимствовавший от этого последнего четырех великих пророков (Адама, Ноя, Авраама и Моисея.), предшествовавших ему, и прибавивший к ним еще Иисуса и самого себя, как последнего посланника Божия, указал исламу на махди, как на святейшую личность, заключающую ряд пророков ислама. Подобно тому, как каждый из этих последних, превосходящий по святости своего предшественника, приносил с собою новое и более совершенное откровение, так и махди, как последний пророк ислама, будучи выше самого Магомета, должен принести миру новый завет Аллаха и направить правоверных на путь победы. Самое название махди поэтому есть руководитель или вождь, без которого слабому человеку, предоставленному собственным силам, не найти истины и верного пути. Хотя этот высокий эпитет может быть приложен к каждому из упомянутых пророков ислама, но преимущественно он относится к пророку последнего откровения, которому суждено закончить жизнь человеческого рода. По некоторым версиям этому великому последнему пророку должно предшествовать второе пришествие Иисуса, который убьет антихриста и всех Евреев, и обратит в ислам язычников и христиан, будет соучастником махди в торжестве правой веры на земле, и вслед затем наступит суд мертвых и живых.
   Хотя Коран и не говорит о махди, но несомненно, что сам Магомет возвестил о нем, как о своем собственном потомке; брошенная в ислам идея о будущем великом пророке облетела весь мусульманский мир, и не раз порождала явления самозванных пророков махди; этих последних за двенадцать столетий существования ислама в различных уголках мусульманского мира появлялось множество, но из них следует упомянуть лишь о некоторых, сыгравших более или менее крупную историческую роль.
   Уже через пятьдесят лет после смерти Магомета появился первый исторический махди в Персии, известный более под именем Магомета, сына Фатимы и Али; хотя он в скором времени и погиб, но среди персидских мусульман долго существовало убеждение в перевоплощении махди, явившееся отголоском древних иранских солнечных мифов. Махди-человек умер, но не умерло его воплощение, как пророка; подобно зашедшему за горизонт солнцу, он только сокрылся на время и скоро вернется к ожидающим его возвращения верным. Известное шиитское празднество в честь Гуссейна и Али, сопровождающееся кровавыми церемониями даже у нас на Кавказе, есть своего рода ожидание любимого эмира Персиян, заменяющего им махди. Второй исторический махди явился также в Персии -- этой родине всевозможных мусульманских толков, сект и вместе с тем религиозных легенд. Махди этот был выдвинут для поддержания прав на калифат Абассидов и, между прочим, имел ту особенность, что выдавал себя за воплощение божества, являвшегося в девятый раз на землю в человеческом теле в образе того или другого пророка; вечно покрытое лицо этого махди соответствовало поддержанию ореола перевоплощенного божества, вызывавшего даже поклонение со стороны своих последователей. Второй халиф Альманзор очень неудачно возвел в махди своего собственного сына, но народ не мог признать посланника божия в потомстве, не происходящем прямо от Магомета. Махди должен был появиться в прямой линии имамов, и раз она пресеклась после одиннадцатого, то на малолетнего сына Гассана было перенесено звание махди. Народ не верил его смерти и думал, что он сокрылся на время, дабы явиться в мир, когда на то придет пора. Ожидание пришествия махди в Иране настолько сильно, что династия Софидов называла себя только наместниками великого ислама, которого нужно ожидать. В роскошных дворцах Испагани стояли всегда два великолепно оседланные коня -- один для махди, а другой -- для его помощника Иисуса Христа.
   Гораздо более успеха имели махди в Африке, где двое из них успели основать даже свои династии в Египте и Марокко; от самозванного пророка в стране фараонов в X веке получила начало династия Фатимидов -- одна из самых славных в истории ислама; от махди Марокко в XII веке произошли Альмогады -- завоеватели Испании. Как и в Персии, оба эти махди были выставлены сильными политическими партиями; махди Обеид-Аллах, ставленник могущественной секты имамов, имел громадный успех на севере Африки, где Берберы томились под игом арабского рабства; он овладел легко Тунисом, Алжирией и Триполи, объявил там калифом самого Аллаха и основал город Махдиа. Один из его преемников овладел легко Египтом, построил город победы Каир и продолжал славно начатую династию Фатимидов, подчинивших себе Синай, Сирию и часть Ливийской пустыни. Идея воплощения в Египте пошла еще далее появления последнего пророка; некто сумашедший Хаким объявил себя богом, и нашлись не меньшие безумцы, которые поверили ему; вокруг Хакима и его вдохновителя Дарози -- персидского сектанта -- собрались верующие, основавшие культ Хакима, не замерший и до сего дня. Без вести пропавший самозванный бог после трех лет своего апофеоза был объявлен скрывшимся на время среди легионов ангелов, и его пришествия верные должны постоянно ожидать. Друзы Ливана сохранили культ Хакима, не находящий последователей в стране фараонов, осчастливленной его посещением.
   Махди Марокко, основавший династию Альмогадов, был некто Мохаммет-бен-Ту-Мерт, вынесший из своего паломничества в Мекку и Багдад особое вероучение с пантеистическим оттенком, названное им Альмогадскою системой. Своею святою жизнью и примером он увлек многих в свое вероучение, учил о скором пришествии махди и в конце концов сам объявил себя этим посланником божиим. Удрученные арабским игом, Берберы с радостью шли за освободителем, и это движение было одним из счастливых времен для берберского народа. Сын и последователь махди Абд-ал-Мамун, став во главе Берберов, завоевал Марокко, а отсюда перешел в Испанию, которою и овладел после легкого сопротивления. Династия Альмогадов или последователей учения Ибн-Ту-Мерта царствовала на Пиренейском полуострове до XII столетия. Успех Альмогадов вскружил голову Берберам, и они, погруженные в прежнее рабство, отыскивали повсюду махди, но он более не являлся на севере Африки, и не мудрено, что современные Берберы с такою радостью примкнули к числу последователей Суданского махди.
   Турки позднее Арабов, Персов и Берберов вышли на арену всемирной истории, но и они успели уже иметь не одного своего махди. Самым известным из них был махди 1666 года, явившийся при султане Магомете IV, осаждавшем Вену. Турецкий махди был последствием общего религиозного движения, поднятого Евреями, ожидавшими в этот год пришествия Мессии и получившими его в лице молодого Еврея из Смирны Сабтаи-Зеви. Признанный всеми раввинами Турции и Европы, этот мессия уже мечтал о восстановлении царствия Божия и нисхождении небесного Иерусалима. Мусульманский мир весь взволновался при слухах о пришествии мессии Евреев, который, по мусульманской легенде, является в роде антихриста, предвозвещающего пришествие махди. Имамы и улемы стали отыскивать нового посланника Божия, которого и отыскали в Курдистане во главе нескольких тысяч бойцов. Этот махди был схвачен и представлен султану, который оставил его у себя в качестве пажа, как молодого человека, чрезвычайно ему понравившегося. Несколько позднее к Магомету IV был представлен и мессия Евреев Сабтаи Зеви. Умный султан узнал сразу, с кем имеет дело, и предложил мессии место привратника гарема, что и было им принято с великою радостью. Таким образом, Магомет IV имел удовлетворение видеть махди в качестве лакея, а его предвозвестника антихриста в роли швейцара. Несколько позднее самозванный махди был умерщвлен янычарами.
   Помимо Обеид-Алеаха, не принадлежавшего собственно Египту, этот последний имел и своего собственного махди, явившегося в тяжелую годину вторжения Французов в 1799 году. Этот махди был еще большею игрушкой его ставленников с политическою целью; поддерживаемый Турками, а отчасти и Англичанами, махди этот, пришедший из пустынь Ливии, пытался остановить успехи Французов, но вся отчаянная храбрость фанатиков была бесполезна пред тактикой и лучшим вооружением солдат Наполеона; после поражения отряда верных, окружавших пророка, махди исчез и, как говорят, вознесся на небо, откуда пришел.
   Пропуская длинный ряд других, менее известных махди Востока, мы приближаемся ко времени, когда появился современный махди Судана. Разбирая обстоятельства, сопровождавшие и предшествовавшие появлению махди в том или другом уголке Востока, мы видели, что эти самозванные посланники Божии являлись всегда при условиях вполне благоприятствовавших их выдвиганию на арену истории. Чаще всего они появлялись во времена тяжелые для правоверных того или другого района -- в эпоху политических распрей, во время войн и чаще всего выдвигались какою-нибудь политическою партией или религиозною сектой. Те или другие агитаторы пользовались великим престижем имени махди и выдвигали ставленников для своих целей, которых и достигали. Появлению настоящего Суданского махди предшествовали и способствовали также многие обстоятельства, на которых мы и должны остановиться несколько подробнее, прежде чем описывать историю последнего махди и его блестящих успехов. Мы должны с особенною внимательностью остановиться на могущественнейшем религиозном союзе мусульман Сиди-эс-Сенусси, выдвинувшем Мохаммеда-Ахмеда из Донголы, а также на том печальном положении, которое представляли в эпоху его появления не только страна, народившая нового махди, но и весь Восток, стонавший под тяжелым игом Европейца.

* * *

   Давно уже Европейцы, пользуясь слабостью народов и правителей Востока, стали там хозяйничать, не справляясь ни с желаниями, ни с интересами его хозяев-мусульман; куда ни посмотришь в настоящее время на Востоке, везде Европейцы заняли первенствующую роль, везде пред ними стушевалось исконные туземцы, ставшие рабами или дойною коровой пришедшего из Франгистана гяура. Достаточно назвать Турцию, Египет и Персию, не говоря уже об Алжирии и Тунисе, чтобы понять, как властно теперь распоряжаются Европейцы на Востоке, ставшем для него обетованною страной. В особенности эти благодеяния со стороны незванных культуртрегеров обрушились на Африку, ставшую общею колонией почти для всех европейских наций.
   Если посмотреть на последнюю карту Африки, то мы увидим, что все берега темного материка размежеваны между всеми европейскими нациями, исключая только России да Швейцарии. Даже Швеция имеет свои африканские уголки, а континентальная маленькая Бельгия на бумаге овладела чуть не четвертью внутренней Африки. Как бы то ни было, Европа поделила Африку на сферы влияния, не спросясь ее законных хозяев или относясь презрительно к их правам, требованиям и стремлениям. Вся эта история колониального захвата Африки напоминает известную сказку о зверях, поделивших между собою медведя, причем даже заяц заявляет свои права хотя на медвежье ушко; но, к сожалению, медведь пока еще не убит, и напрасно охотники, польстившись на легкую добычу, заранее поделили зверя. А медведь между тем не только жив, но и шевелится, и даже успел поцарапать некоторых легкомысленных охотников. Последние колониальные неудачи Немцев, Французов (Дагомея), Итальянцев и Англичан доказывают, что в глубине темного материка появились новые факторы, которых нельзя не принять во внимание и которых нельзя устранить одними пустыми дипломатическими нотами, пугающими лишь тех, кто их боится. Между тем, благодаря этим факторам, многие иллюзии стали разрушаться сами собою, многое оказалось пуфом, прочные колониальные и протекционные системы оказались зданием, строенным на песке, самое обаяние Европейца в Африке вдруг как бы умалилось, туземец стал поднимать голову, грозить непрошенным гостям, в колонизационной горячке произошел какой-то кризис, который не зависит от паллиативов.
   Изучая даже поверхностно историю водворения Европейцев в различных уголках Африки, мы видим, что повсюду, несмотря на различие туземцев и европейских пришельцев всевозможных национальностей, применялся один и тот же принцип, не признающий за аборигеном никаких человеческих прав, исключая права быть рабом и вьючным скотом пришлого хозяина, основывавшего свои права на палке и ружье. Проникнутые таким презрительным отношением к цветному туземцу Африки, приходили еще во времена незапамятные белые выходцы из Европы на берега темного материка: еще история древнего Египта знает горделивых пришельцев севера Тамху, переплывавших море для того, чтобы в Африке добывать себе золото, драгоценности Востока и рабов; как на неистощимое и бесконечное поле для обогащения, на Африку и Ливию, смотрел и Рим-властелин древнего мира. Даже Арабы, выходцы азиатских пустынь, наводнившие в VII и VIII веках северную Африку, основали там свои калифаты, превращая аборигенов не в подданных, а в рабов; позднее здесь также хозяйничали последние завоеватели Востока Турки-Османы, так или иначе подчинившие себе добрую четверть Африки.
   Вслед за Турками пришли на порабощенный Восток и в Африку жадные до наживы обитатели южной Европы. В темные времена Средних Веков раб был синонимом туземцев Африки, потому что там знали одних черных невольников, но не знали их хозяев и господ. Всякий, кто хотел иметь рабов, мог ехать в Африку или, по крайней мере, лишь оттуда получать невольников, которых не было уже тогда на европейском континенте. Мы знаем, что, благодаря гуманности одного католического монаха, со времен открытия Нового Света и его первой колонизации, Африка стала огромным рынком невольников, славу которого она отчасти сохраняет и до настоящей поры. Первые Европейцы, пришедшие со времен Римлян, Вандалов и Византийцев в Африку, можно сказать, были торговцами рабов и посредниками в позорившем свет невольничестве; Испанцы, Итальянцы, Французы, Англичане, Греки и даже Немцы, приманиваемые огромною выгодой на берега темного материка, соревновали друг другу в деле торговли черными рабами и развили се до таких ужасающих размеров, что содрогнулся весь цивилизованный мир. "Большая часть Африки была превращена в громадный парк для охоты на человека, и имя "белый" сделалось у многих негритянских племен синонимом людоеда"; на окружности континента существовал ряд станций, служивших складочными местами живого товара. Мы знаем ценой каких огромных пожертвований и трудов Европа и Америка достигли прекращения невольничества, которого в корне уничтожить невозможно и доселе.
   Первые Европейцы-рабопромышленники были и первыми европейскими колонистами Африки. Первые колонии и фактории различных европейских наций были и главными этапами, и спорными пунктами работорговли, охраняемыми нередко правительственными войсками. Такое начало европейской колонизации Африки не могло положить твердого основания этой последней, и не мудрено, что до настоящего времени туземец темного материка смотрит на колонизатора-Европейца, как на недавнего жестокого плантатора и работорговца. Грубые культуртрегеры, по большей части подонки европейского общества, силой вещей вытолкнутые из своей среды за море в Африку, разумеется, не могли и позднее поставить лучше дело на берегах темного континента. Правда, позднее, когда сами правительства различных наций Европы обратили особенное внимание на свои африканские колонии, появились в этих последних и люди более достойные поднять дело европейской цивилизации, но все-таки число их было долгое время так ничтожно, что не могло сольно влиять среди массы, парализующей их благие начинания.
   Не все колонии Европейцев в Африке создались этим путем; Алжирия приобретена Францией, например, путем завоеваний, ценой огромных жертв и массы пролитой крови. На этой форме европейской колонизации, также не совсем гуманной, мы не будем останавливаться вовсе, потому что она еще менее может быть признана правильною для твердой постановки вопроса о культурной колонизации среди совершенно не цивилизованного населения. Путем мирного культурного завоевания приобретено очень немного колониальных земель в Африке; еще менее колонии создано трудами рук земледельцев и фермеров, которые одни могут класть прочное основание всякому колонизационному делу. Немцы в последнее время, быть может, в подражание южноафриканским боерам, задумали основать ряд таких земледельческих колоний, но и они не сумели приложить нужного терпения и труда для организации дела, которое всего труднее разрешается с помощью ружей и штыков.
   Все неудачи европейской колонизации в Африке не могут быть отнесены на счет особого рокового влияния африканского климата на человека, на чем настаивают многие экономисты и особенно парадоксальный философ Нордау, называющий Африку, как и все экваториальные страны, огромным котлом, переваривающим белое человеческое мясо; гораздо более чем климат на эти неуспехи влияют, помимо презрительного отношения к туземцу, полное незнание того материала и цемента, из которого должны были бы строиться европейские колонии в глубине черного материка. Этим незнанием туземца и объясняется тот факт, почему в настоящее время почти во всей Африке Европеец терпит неудачи, хотя, казалось бы, не бедному туземцу было противустоять человеку высшей культуры, вооруженному, кроме знания, еще скорострелками, золотом и кнутом.
   Исконный обитатель Африки негр, составляющий главную массу населения темного материка, рожден, в самом деле, рабом, и остается в этом рабстве от колыбели до могилы. "Негры, к несчастию для них, говорит Реклю, самые покорные и самые преданные из слуг. У них, как и у многих женщин, есть тот большой недостаток, что они готовы жертвовать собой за тех, кто их угнетает и презирает. На черном континенте нет народа, который бы не имел своих невольников, а у многих племен половина населения состоит в рабстве у другой половины". Рабство негра у себя на дому однако не составляет порабощения социального или экономического, а заключается чаще всего в личной зависимости от царька или князька, и во многих группах черного населения настолько стало нормальным явлением, что оно его вовсе не тяготит. В огромном большинстве негритянских племен черному человеку живется все-таки довольно свободно, и хотя зависимость от царька всегда более или менее ощутительна, но она не тяготит всей его жизни и дает достаточно личной свободы, хотя бы для лени и кейфа, к которым так склонен недалекий по развитию чернокожий Африки. Рабство экономическое, не исключающее и личного подчинения, вносимое в Африку европейскими колонистами и цивилизаторами даже самого последнего времени, не облегчает вовсе жизни черного человека, а только ухудшает его положение.
   При столкновении обоих этих противоположных элементов представляются два случая, как исходные, одинаково отражающиеся печально на чернокожем человеке. Негр становится или прямо рабом европейского колониста, отрываясь совершенно от родной сферы, или он, оставаясь в этой последней, так или иначе подпадает под власть Европейца. Тут в настоящее время, по словам филантропов и гуманистов, старающихся совершенно откреститься от позорящего мир рабства, этого последнего, поддерживаемого Европейцами, не существует вовсе, но в сущности для бедного негра оно есть и останется долго, хотя и в другой форме, когда ему приходится входить в близкие сношения с белым человеком. Считающий себя в сравнении с негром чуть не божеством, белый колонист, не признающий черного даже человеком, никогда не мог отнестись к этому последнему иначе, как к рабу. Черный, не имея никакой возможности стать прямо в оппозицию своему белому хозяину, или даже пришельцу, распоряжающемуся властною рукой, никогда не мог и пытаться возвыситься до того, чтобы в чем-нибудь сравниться с гордым Европейцем. Для него оставалась дилемма -- или убить этого последнего, или остаться рабом. В редких случаях, когда это было возможно, и терпение даже чернокожего переходило всякий предел, негр прибегал к первому радикальному средству; в огромном же большинстве случаев он нес почти безответно тяжелую лямку личного и социального рабства.
   Долго негр терпел всякие насилия, чинимые на его собственной земле и наконец, не выдержал и стал искать исхода; мусульманская пропаганда, указывавшая ему на ислам, как на могучую поддержку, была как бы ответом на эти стремления, и вот почему давно уже ислам не распространялся с такою быстротой среди чернокожих Африки, как в последнее время. В настоящее время мусульманская территория занимает почти половину темного континента, ставшая еще более чем Аравия "страной веры"; она идет от Суэзского перешейка чрез пустыню до истоков Нигера и даже до Бенинского залива; к юго-востоку почти вся окраина Африки стала страной ислама, навербовавшего здесь многие миллионы своих последователей. "Магометанство в Африке притом, справедливо говорит Реклю, имеет более материальной связи нежели в Европе и Азии, где правоверные рассеяны среди иноверных населений, разделены пустынями и морскими проливами; в Африке исламу принадлежит пространство в одном куске более обширное, чем Европа, и религия помогает распространению идей, нравов, обычаев и языка Арабов". Изо всех племен Африки чернокожие притом оказались самыми ревностными мусульманами; по словам шейха Мохаммеда эль-Тунси, самыми ревностными пилигримами Мекки, наичаще впадающими в религиозный экстаз, являются негры, сравнительно недавно обращенные в ислам. Проповедниками ислама в западной Африке являются теперь не Арабы, хотя язык, который они употребляют и который в Африке служит главным проводником цивилизации, есть язык пророка. Миссию эту выполняют негрицийцы различных племен; в качестве торговцев или промышленников они обходят племена, обитающие на западных берегах Африки до Бенинского залива. Лишь на востоке Африки мусульманская пропаганда ведется Арабами, и ведется, по правде сказать, далеко не так прочно, как чернокожими миссионерами. Негры, как народы, никогда еще нс жившие историческою жизнью и впервые призываемые к ней исламом, являются самым подходящим материалом для пропаганды этого последнего, имеющего доныне в Центральной Африке успех не меньший, как в первые века ислама. Европейской колонизации поэтому в настоящее время в значительной части черного континента приходится иметь дело не с разрозненными, не имеющими никакой связи цветными племенами, а более или менее компактною массой, связываемою религиозным фанатизмом в первой стадии его экстатического пыла. Ислам объединяет более или менее самые разнородные племена, среди которых легко распространяются даже различные секты и религиозные союзы; среди самых диких чернокожих народов идеи фанатика Синусси получили весьма значительное распространение, и новый суданский махди образовал из негров многочисленные и храбрые полки. Чернокожие при этом оказались самыми лучшими последователями Магомета и борцами за Коран; в то время, как настоящие носители ислама -- Арабы ослабели в своем фанатизме и ревности, Коран в лице нигрийских племен нашел лучших своих хранителей.
   Если даже терпеливые негры в конце-концов не могли сносить ига рабства, наложенного на них пришельцами севера, будь то Европейцы или Турко-Египтяне, вызвавшие своею невозможною системой управления вооруженный бунт в Судане, то еще менее могли сносить это иго другие народности Африки, и в особенности Арабы и Берберы, обратившиеся из повелителей черного континента в угнетаемых, и ставшие предметом эксплуатации.
   Более интеллигентные и живые, свободолюбивые, одаренные большим самосознанием, с более определенными воззрениями на жизнь и на природу, оба эти народа или расы, проникнутые еще преданностью к исламу, постоянно разжигающему их страсти, возращенные пустыней, всего менее способны подчиняться какому бы то ни было игу: личному, экономическому или даже политическому. Если еще в отношении к религиозному фанатизму Бербер, более трезво и критически смотрящий на веру и Коран, не стоит рядом с Арабом, часто фанатиком до мозга костей, то по отношению к свободе личности и любви к самостоятельности, как бы она ни была жалка, оба эти первенствующие народа северной Африки более или менее сходятся между собой. Еще Араб может относительно легко сносить то или другое иго, но Бербер с ним не примирится так легко. Правда, цепи насилия и рабства, народившегося не среди этих свободолюбивых туземцев, а принесенные извне, нависли тяжелыми путами отчасти и на самих Арабах, еще недавно повелевавших Африкой, но это иго и зависимость для них далеко не так тяжки, как для чернокожих, и даже Берберов, не сломленных самою арабизацией. Араб, завоевавший добрую четверть Африки более тысячи лет тому назад и сокрушивший могущество великого Берберского царства, должен был, в свою очередь, уступить свое место грубому Осману-Турку.
   Свинцовою тяжелою тучей долго лежал Осман на благословенных берегах северовосточной Африки и в долине Нила, служивших некогда житницами древнего мира, но живучий туземец Магреба, Араб и арабизованный Бербер, стоявший всегда в оппозиции новому повелителю, мало-по-малу высвободился из тяжкого гнета и основал ряд полунезависимых варварийских владений по северному берегу континента. Худо ли, хорошо ли они вели свои дела, но пришла пора, и почти вся Европа мало-по-малу хлынула волной по берегам Африки, неся с собою дорогие дары своей цивилизации, ненужные ни Арабу, ни Берберу, ни чернокожему дикарю. Не с тупым равнодушием и терпением подобными тем, которые проявили негры при столкновении с Европейцами, встретили этих последних и Бербер, и Араб. История помнит еще многие рыцарские походы Французов, Итальянцев и Испанцев на Варварийские берега и страшные разгромы берегов южной Европы со стороны корсаров Мавритании. Грозные корсарские корабли Средиземного моря плавали еще очень недавно, и лишь завоевание Алжирии Французами положило конец корсарству. Не хватило у Арабов и Берберов материальной силы бороться с грозным врагом, надвигавшимся с севера, -- они поняли, что эта недостаточность зависит от разрозненности мусульманских сил и прибегнули снова к могучему некогда средству -- подогреванию религиозного фанатизма путем образования религиозного союза, имеющего будто бы конечною целью обновление ислама. Идеи фанатика Сенусси, образование могучего союза и появление махди -- все это отвечало стремлениям и требованиям многочисленных берберских и арабских групп и потому нашло в них самую сильную поддержку; наиболее цивилизованные и энергичные Арабы стали во главе нового движения, тогда как Берберы, негры и суданские народцы составили его материальную силу.
   Таково общее положение дела в Африке и отношение главнейших этнологических групп к элементам европейской колонизации и невольным проводникам ее, Египтянам, двинувшимся, по наущению Европы, цивилизовать полудикий Судан. Еще до появления махди и даже до времени могучего развития религиозного союза Сиди-эс-Сенусси взаимное отношение туземцев Африки и непрошенных колонизаторов Европы уже обрисовалось достаточно ясно и полно; не столько потребность в очищении и обновлении ислама вызвала новое религиозное движение, сколько те политические и экономические отношения, которые образовались под влиянием столкновений религиозных, этнографических и культурных групп. Само по себе не рабство вызвало и волнения в Судане, которые не сокрушили, а поддержали рабство, а тот невозможный режим, который отчасти при помощи Европейцев наложил Египет на Судан. К описанию этого режима мы теперь и переходим, предпослав только одно общее замечание. То, что совершилось и теперь совершается в Судане в более или менее грандиозных размерах и в меньшем во многих колониальных уголках Африки в самое последнее время, то рано или поздно покажется и в других уголках мусульманского Востока, потому что те же причины вызывают и одинаковые следствия при более или менее однородных факторах и материалах.

* * *

   Один из лучших знатоков Судана Рихард Бухта замечает справедливо, что хотя исходною точкой восстания послужил религиозный фанатизм, вызванный всеобщим ожиданием на Востоке махди в начале XIV века геджры, тем не менее оно никогда не достигло бы таких грозных размером, еслибы фактическою подкладкой его не были социальные и политические причины и многолетнее невозможное хозяйничество египетских сатрапов в Судане. Надо заметить, что огромные страны, занятые ныне махдистами и царством дервишей, составляли самое недавнее и вместе с тем непрочное присоединение Египта. В двадцатых годах этого столетия знаменитый хедив Мехмед-Али со свойственною ему энергией и политическим тактом быстро успел присоединить к своим владениям страны Куш, как назывался Судан во времена фараонов, пользуясь разладами между владетелями Мелеками, Сенаара, Кордофана и Дарфура. Несмотря на многие неудачи, европейская тактика египетских войск взяла верх над нестройными полчищами Суданцев, среди которых эмиссары хедива поддерживали рознь и взаимную вражду. По завоевании Судана, для основания столицы ее было выбрано очень удачное место при слиянии Белого и Голубого Нила, где устроен был укрепленный лагерь, из которого в скором времени вырос город Хартум -- настоящая столица царства дервишей. Из этого крепкого пункта Египтяне мало-по-малу распространили свои завоевания в глубине Судана и едва ли скоро был бы положен предел этому движению Египта в область никому не принадлежащих земель, еслибы в начале восьмидесятых годов они не получили грозного отпора со стороны Судана и еще раньше со стороны Абиссинии. За последние двадцать лет с 1861 года -- появления лжепророка завоевания Египтян шли так быстро, что удивляли весь цивилизованный мир. Овладение Богосом и страной, лежащею у подножие африканских Альп, дотоле принадлежавших Абиссинии, отодвигание египетских границ до экватора экспедицией Беккера (1869 г.), завоевание Дарфура Цибер-Рагамой (1874 г.), присоединение всего Эритрейского побережья с Суакимом и Массовой, уступленного Турками Измаил-паше (1864 г.), экспедиция Гордона и Эмин-бея (ныне паши), присоединившие экваториальные провинции и страну великих озер, не говоря уже об окончательном захвате Сенаара и области Бар-Газаль, -- все это следовало так быстро, что Египет, становившийся огромною империей, не успевал проглатывать новые присоединения. Не надо забывать, что экспедиции Беккера и Гордона, шедшие с чисто завоевательными целями, прикрывались филантропическою целью подавления торговли рабами в Судане. Как бы то ни было, Египет после этих освободительных экспедиций, а также походов Эмина Джесси, Стона, Прута и др. пред появлением махди представляется одною из величайших монархий в мире, и хедив мог себя считать владетелем не менее значительным, чем султан, его законный сюзерен, давно потерявший, впрочем, право этого своего лена.
   Как и следовало ожидать, прибытие таких грубых завоевателей, как Турко-Египтяне, даже предводительствуемых европейскими вождями, не могло отразиться особенно благоприятно на различных обитателях Судана, чистокровных Арабах, Нубийцах, неграх и других цветных туземцах, еще не забывших своих властителей и царьков. Разнообразное население можно было только сдерживать или железною рукой или гуманным отношением к ним, на что всего менее способны были гокмадары или сатрапы Египта. Правление этих деспотов, управлявших из Хартума многочисленными народами, было настолько жестоко, что когда Гордон, назначенный в первый раз губернатором Судана (1874 г.), открыл, по словам Буаата, новую эру для Судана человечным отношением к несчастному и совершенно разоренному египетскими чиновниками народу, он только способствовал ослаблению тяжести тех цепей, которые держали дотоле в покорности все покоренные пароды Судана. Знаменитый впоследствии герой Хартума сделал ту ошибку, что применил к полудикому народу те порядки и отношения, которые возможны лишь в цивилизованной стране, и потому, разумеется, несмотря на все свои лучшие намерения и лихорадочную деятельность, только разрушил старые драконовские порядки, не успев их заменить новыми уже по одному недостатку людей. Из школы Гордона вышли, между прочим, люди, получившие скоро большую или меньшую известность своими трудами на обширном пространстве новой египетской империи; в числе их мы укажем на Американца Шаллье Лонга, совершившего важную политическую и научную миссию к Мтезе, королю Уганды, Француза Э. Линана, также исследовавшего область великого озера Виктория Нианца, Итальянца Джесси и Англичанина Люитона, бывших один за другим губернаторами Бахр-эль-Газаля и, наконец, Немца Dr. Шпитцера, известного больше под именем Эмин-паши.
   После окончательного завоевания Дарфура, совершенного при Гордоне, внезапно вспыхнувший в Кордофане бунт богатого негроторговца Сулеймана-Зебера мудира провинции Шекка, имевшего в распоряжении много вооруженных рабов, дал Египту возможность присоединить к своим владениям богатую область Хахр-эль-Газаль. Итальянец Джесси, посланный Гордоном, быстро усмирил восстание и вырвал из рук работорговцев едва незахваченные ими новые владения Египта. Этот бунт, так же, как и восстание в Шенди племен Верхнего Нила, во время которого живьем были сожжены Измаил-паша и его солдаты, показали Египту, чего они могут постоянно ожидать со стороны Судана, но, к сожалению, уроки прошли бесследно для хедива и администраторов Каира. Оставив Джесси губернатором вновь присоединенной области, Гордон продолжал делать новые приобретения на юге, постоянно двигаясь по Нилу до Гондокора и Ладо, пока рядом военных постов не обезопасил границ Египта с этой стороны. Увенчанный славой, Гордон возвратился в Каир после двух лет неустанного труда и борьбы, не зная, что червь уже подтачивает здание, поставленное на непрочных новых столбах. Быть может административная способность и организаторский гений Гордона поддержал бы здание египетского Судана, но уже в 1879 году, после падения хедива Измаила, Гордон, уже три года управлявший краем в качестве генерал-губернатора Судана, был отозван, и тогда сказалась непрочность всего того, что создано было с такими жертвами и трудами.
   Реуф-паша, заместивший Гордона, разумеется, вернулся к старой системе сатрапов в Судане, несмотря на то, что трое помощников его по администрации были из Европейцев. Пред появлением махди, Эмин-паша управлял экваториальными провинциями, Люитон-бей -- страной Бахр-эль-Газель и Слатин-бей -- оазисом Дарфура. Но управление Европейцев, несмотря на всю их гуманность, всегда не нравится на Востоке, привыкшем к иной системе управления; недовольство администраторами-Европейцами в Судане имело еще и другое основание, подрывавшее интересы массы богатых и влиятельных работорговцев и еще большого количества людей, так или иначе заинтересованных в продолжении развития торговли рабами. Восстание работорговцев Сулеймана-Зебера, надеявшегося сделаться царем Фора-Бахр-эль-Газаля, имело целью, между прочим, свергнуть совершенно контроль Европейцев и сделать страны эти поставщиками живого товара; на сторону работорговцев, как наиболее сильную и влиятельную партию в Судане, стал и Мохаммед-Ахмед, провозгласивший себя махди Судана и мстителем неверным гяурам за все то зло, которое они причинили правоверным.
   Не напрасно во многом Суданцы обвиняют Европейцев; нельзя отрицать того, что отчасти по наущению различных пришельцев из Европы Судан потерял свою независимость и обратился в простую провинцию Египта. Даже кровавую баню в Шенди, когда в отмщение за смерть Измаил-паши было потреблено до пятидесяти тысяч Суданцев, эти последние считают последствием доброго совета, преподанного одним Европейцем Мохаммеду-бею-палачу, как прозван губернатор Кордофана. Со времени этого страшного происшествия еще в три раза стало тяжелее то иго, которое Нубийцы хотели сбросить с себя, и хотя Европейцы были в этом не виноваты, тем не менее, большинство из Франков, проживавших в Хартуме и других городах Судана, принадлежало к таким подонкам общества, что репутации их не мог поднять даже Гордон. Суданцы судят об Европейцах по тем образцам, которые они видали чаще других. Известный Брем, живший некоторое время в Хартуме, в конце сороковых годов, так характеризует европейскую колонию этой столицы Судана: "Это отверженцы своих наций, негодяи, плуты, мошенники и убийцы, торговля невольниками в их глазах совершенно невинное ремесло, многоженство и работорговля находят в них самых пламенных защитников. Француз Вессье отправлял по Нилу в Каир целые корабли невольников, прикрывая их флагом Франции". В особенности насолили Суданцам Греки и Мальтийцы, на совести которых лежит множество позорнейших дел. Не даром в Египте сложилась пословица, что "один Араб по хитрости равен двум жидам, два Араба ни чуть не хуже одного Мальтийца, но чтобы было с чем сравнить всю мерзость единственного Грека, для того необходимо соединить по меньшей мере двух Мальтийцев". Греческие коммерсанты до самого последнего времени были наиболее усердными работорговцами, и даже теперь они ухитряются, обманывая строгий английский контроль, вести кое-какие делишки по работорговле при помощи махдистов Судана.
   Еще более чем Европейцы поработили Суданцев Египтяне, которых "верные" сенусситы называют, как и Турок, такими же неверными собаками, как и их учителей франков. Выше мы приводили слова почтенного улема относительно этого сравнения, нам еще не раз придется указывать на ту противоположность, которая является между приверженцами нового ислама и теми, кто не примкнул еще к религиозному союзу Сиди-хе-Сенусси. Быть может, те налоги, которыми обложили при завоевании Суданцев Египтяне и ниже тех, что взимали с них царьки Сенаара, Дарфура, Раджереса, Донголы и т. и., но самые безобразные требования этих последних не были так тягостны для бедных Суданцев, как правильные из году в год взимаемые и увеличиваемые подати, да многочисленные взятки египетским чиновникам, подарки властям и судьям и масса обязательного и притом дарового труда. "Подати, взимаемые Египтянами, говорит Брем, для начала пятидесятых годов, пожалуй, и не велики, но для неимущего населения они непомерно высоки и добываются слишком беспощадно. На общественные постройки сгоняют людей, не стесняясь никакими соображениями, секвестрируют их верблюдов и барки и пользуются ими для различных целей, часто не имеющих ничего общего с государственными. Так гарем, построенный в Хартуме для тогдашнего гокмадара на казенные деньги, потребовал много дарового труда со стороны массы Суданцев". Рахарт Бухта замечает справедливо, что солдатский грубый режим, который Египет наложил на покоренный только что Судан, был главною причиной всех суданских волнений, начиная от катастрофы в Шенди и кончая бунтом Махоммеда-бен-Ахмеда. Ряд таких деспотов, как Измаил, Дефтердар Магомед-бей, Осман-бей и тому подобных правителей Судана сделали настолько нетерпимым египетское владычество над этою страной, что с ним не мог бы примирить эту последнюю даже десяток гуманных администраторов в роде Гордона. В Судане еще не забыли того, как Осман-бей судьей или кади над народом поставил пушку, которою расстреливал тех из Суданцев, которые приходили с жалобой на тираннию солдат. Со слов одного Европейца Лингеса мы можем привести для иллюстрации египетского управления те средства, которые употребляли администраторы хедива для вымогания податей и бакшишей себе и своим войскам. Когда не помогал один правеж и нещадное битье курбачем (кнутом из бегемотовой кожи) несчастных Суданцев вешали за большой палец руки, клали обнаженными на раскаленный солнцем песок, резали, кололи их. отрезали у них уши, а иногда замучивали и до смерти. Теми же способами нередко из несчастных Суданцев вымучивали себе не получаемое целыми месяцами жалованье и египетские чиновники и солдаты. Чтобы дать понятие о количестве поборов с полуголодного Суданца, которые взимались с него Египтянами до освобождения их появлением махди, приводим пример, взятый у Р. Бухта. Когда суданскому крестьянину захочется отвезти хлеб или другой продукт на базар, то вот какой ряд пошлин ему придется уплатить: хотя он уже заплатил в качестве земледельца поземельную подать, а также и поголовную за себя и свое семейство, заплатил подать за саккие (водочерпательное колесо для поливки поля, без чего невозможно земледелие), но при ввозе каждого фунта сельского продукта он обязан платить еще ввозную пошлину при въезде в город, рыночный сбор при занятии места на базаре, известный процент с продажи и, наконец, вывозную пошлину, если продажа не состоится; помимо этого с того же самого крестьянина постараются получить в свою пользу каждый из чиновников, собирающих пошлину, караульные сторожа и каждый солдат, которому то заблагорассудится. Немудрено поэтому, что в Судане нередко бросались самые плодородные земли, и жители спасались в горы от подобного систематического разорения и делались разбойниками. Торговля рабами и даже добывание этих последних, при всем риске этого предприятия, давали гораздо больше барышей, чем земледелие.
   Египтяне, притом даже стоящие на высших ступенях администрации, не только не препятствовали, но всячески способствовали работорговле; само правительство часть податей с Судана взимало натурой рабами, которых продавало с выгодой в Египте; одно время торговля рабами составляла монополию правительства, которое кокетничало с Европой, говорило о филантропии, а само устраивало еще в шестидесятых годах до Беккера и Гордона специальные военные экспедиции -- "разуа" или походы против язычников и неверных, то есть настоящие крестовые походы, кончавшиеся не всегда полоном одних чернокожих, но и туземцев более благородной крови. На невольниках египетское правительство и в особенности его представители в Судане обделывали прекрасные коммерческие дела, а потому разные филантропические затеи Европейцев очень и очень многим в Египте не правились, как попытка лишить их лучшего барыша. Особенно поразили Суданцев казни нескольких сот донголийских работорговцев, произведенные Джесси-пашой. Немудрено поэтому, что все заинтересованные торговлей рабами примкнули к махди, освобождавшему Судан от Турок, Европейцев, монополий и податей.

* * *

   Что касается до самой торговли рабами в Судане, то предмет этот настолько обширен, что потребовал бы целой книги -- для более или менее подробного его рассмотрения, а потому мы ограничимся лишь самыми общими указаниями, необходимыми уже потому одному, что суданские волнения во многом обязаны инициативе работорговцев и, в свою очередь, задержали пресечение этой гнусной торговли, к чему уже были близки европейские гуманисты пред появлением самозванного махди. Возвращаясь из Судана в Каир в 1872 г., знаменитый Гордон мог похвалиться действительно, что он уничтожил торговлю рабами или "черным деревом", как их называли, и не его вина была в том, что правительство не хотело поддержать его благородных стремлений и позволяло втихомолку проделывать то, что уже стеснялось делать оффициально и открыто. Египет, расширявший свои владения во имя гуманной идеи -- положить конец невольничеству -- развил его в Судане еще более, чем то было до прихода Египтян.
   Известный Брем, посетивший египетский Судан в конце сороковых годов -- в эпоху полного процветания в нем египетской администрации при отсутствии всякого европейского контроля, застал работорговлю в полном блеске правительственной антрепризы и посвятил этому вопросу много прочувствованных строк. Под именем рабов или, по крайней мере, людей, обреченных на рабство, Египтяне привыкли понимать не одних негров, но и всех тех свободных народов, которые не имели счастья войти в пределы монархии хедива и жили возле границы египетского Судана. Страной рабов в Африке давно уже считался широкий пояс земель, лежащих между 13-16® на севере и идущих к югу далеко за экватор; на всем этом обширном пространстве торговля людьми производилась, как мы видели, со времени отдаленной древности, и Египтяне не начали, а только более или менее правильно организовали ее для областей не покоренного Судана. "Несчастная участь быть продажным товаром, говорит Брем, выпала на долю некоторых племен Абиссинии, Галласов и различных негритянских народов, живших в области Белой и Голубой Реки, возле границ Кордофана, Дарфура и страны Великих Озер. Первые поступали в торговлю под именем Габеши или Абиссинцев, а все остальные под общим именем Аабид-рабы. Война с ними называется рассуа". Интересно, что почти все эти народы несколько позднее вошли в армию лже-пророка в качестве самых надежных бойцов. По умственным способностям всех этих рабов во время Брема разделяли на Абиссинцев, Дарфурцев, табийских, шиллукских и динхайских негров и ценили более или менее в той же самой последовательности. Невольницы всегда были дороже невольников, так как красивейшие, особенно Абиссинки, отличающиеся нередко красотой, шли в гаремы всего Востока; оскопленные ценились еще дороже, чем невольницы, и в самом Хартуме, не говоря уже о других городах Судана, еще в семидесятых годах (По собственным сведениям добытым В 1881 г.) существовали специалисты, превращавшие мальчиков в евнухов, причем нередко гибло, по словам Брема, до 25% несчастных. Абиссинский невольник вообще ценился и ценится дороже уже потому одному, что он обыкновенно статен и красив, да и добыть его труднее; и в то время как красивая дочь Абиссинии нередко становится перлом гарема и полновластною хозяйкой в доме своего повелителя, абиссинский раб чаще всего служит при гареме в качестве евнуха или "ара".
   Хотя закон Магомета и не допускает рабства, но это относится безусловно лишь к народам, исповедующим ислам, а не к презренным язычникам, против которых мусульмане давно уже снаряжают "рассуа". Даже сравнительно недавно обращенные в ислам негрские царьки пользуются этою оговоркой и, не имея иной возможности поохотиться на рабов, как предприняв войну против соседнего племени, еще непросвещенного Кораном, добывают себе достаточное количество невольников. Для компромисса с Кораном правоверные мусульмане оправдывают свое хищничество тем, что они, забрав тех или других язычников, приблизили их к двери. спасения и дали им возможность благого просвещения. Растяжимая вообще мораль Корана сделала то, что ислам до настоящего времени является самою сильною поддержкой рабства, а новый ислам, выставивший суданского махди, еще большею его опорой. Природная лень ориентала, древний обычай на Востоке иметь рабов, нужда в пополнении многочисленных гаремов невольницами, значительная выгода, доставляемая работорговлей, и многие другие причины поддерживают невольничество, которое нельзя уничтожить так просто и легко, как надеялось гуманисты. Пока Восток останется на той стадии культуры, в которой он стоит до сего дня, пока не будет уничтожена полигамия, требующая постоянного подвоза женщин, и пока не будет поколеблен весь строй восточной жизни, до той поры он будет нуждаться в рабах и поддерживать невольничество хотя бы путем религиозной войны, как то и доказало восстание в Судане. Рабство на Востоке нельзя уничтожить сразу одними гуманными распоряжениями, как то думали сделать Беккер и Гордон, а лишь постепенно, начав с уничтожения полигамии. Сам Самуил Беккер, много потрудившийся для разрешения этого вопроса убедился в бесполезности своих трудов, и еще в 1872 г. заявил, что во всем Судане у хедива, пишущего указы против рабства, нет ни одного подданного, который так или иначе не был заинтересован в поддержании торговли "черным деревом", то есть черными людьми. Вот почему все декреты хедива даже при всем его желании угодить Европе, настаивавшей на уничтожении постыдного торга, оставались без последствий; и негроторговцы предпочитали платить правительству по одному фунту стерлингов за каждую голову раба, чтобы только не покидать своего выгодного промысла. Египет всегда нуждался в деньгах со времен затей Мехмеда Али и никоим образом не мог отказаться от такого солидного куша, так же как и его чиновники от прекрасного бакшиша.
   Махди Судана, поднявший знамя восстания в Донголии, прекрасно сознавал, что все симпатии нужного ему большинства лежат в стороне поддержания торговли рабами и уничтожения различных стеснительных мер придуманных Беккером и Гордоном, а потому на своем знамени выставил, между прочим, и защиту постыдной торговли рабами. Одно из могущественнейших суданских племен Баггара, являющееся сторонником махди, набрало среди негритянских племен, доставлявших ему невольников, многие тысячи солдат и повело их в бой вместе со своими бойцами против Англичан, пришедших в Судан с освободительною целью. Таким образом, под знаменами махди сражалось за поддержание работорговли много тысяч чернокожих бойцов, которые дотоле вели постоянные войны с охотничьими отрядами -- рассуа.
   "Охота на рабов, говорит Врем, это совершенно партизанская война. С обеих стороны сражающиеся стараются превзойти друг друга хитростью", несмотря на усовершенствованное оружие и пушки, эти охоты на рабов далеко не всегда сходили счастливо и нередко погибало в походе солдат более, чем удавалось поймать язычников "для приближении их к исламу". Охоты в девственных лесах экваториальной Африки, где так долго блуждал недавно Стэнли, стоили очень многих жертв, погибавших не столько от скрытого врага, сколько от лишений, непривычного климата и убийственных лихорадок. Попадавшиеся к неграм солдаты подвергались страшным истязаниям, но все это не останавливало охотников за людьми и попрежнему до Беккера и даже до Гордона отправлялись казенные рассуа; позднее эти отряды снаряжались частными людьми -- работорговцами, содержавшими целые шайки отчаянных головорезов. В последнем виде рассуа удержались на границах Судана до самого появления махди.
   Как только рабопромышленники достигали той или другой негритянской деревни и сокрушали ее сопротивление, никому уже не было пощады: убиваются старики, женщины, дети, даже домашние животные, деревня выжигается и масса пленных, обремененных цепями, привезенными с собой охотниками на людей, и шейными рогатками, влачится в рабство. Так поступается со всеми встреченными деревнями, и счастливая экспедиция лишь тогда начинает обратный путь, когда пленных наберется достаточно; путь этого отряда обозначается трупами и пепелищами сожженных деревень. Благодаря такому хищническому промыслу многие уголки Судана были совершенно лишены населения еще до Гордона, и многие племена черных совершенно исчезли с лица земли. Яркими словами описывает Брем прибытие одной такой невольничьей партии в Хартум. "Все мужчины были скованы, но женщины не носили уз; между ними ползали на четвереньках дети. Несчастные без слез и без жалоб лежали под палящими лучами солнца, устремив на землю безжизненный, словно окоченевший, но бесконечно жалостный взгляд; кровь и гнои сочились из ран мужчин. Они питались одною дуррой, то есть пищей, которою насыщаются верблюды. У больных матерей не было уже молока для грудных ребят; на тех и других кожа висит большими складками на костях; ангел смерти парит над этими несчастными, которых последние силы возбуждают грубые палачи ударами бича и звуками музыки, под которую заставляют плясать". Весь забранный черный товар препровождается на невольничьи рынки, которые в сороковых и пятидесятых годах существовали открыто во всех городах Судана и Египта, а с тех пор стали прятаться от глаз посторонних, что не означает вовсе, чтоб их не существовало до сегодня. В мою бытность в Верхнем Египте в 1881 году говорили о существовании невольничьего рынка в самом Каире, не говоря уже о Суакиме, Хартуме и Эль-Обеиде. На эти рынки приходят все те, кто имеет надобность в невольнике или рабыне. Хозяин старается показать товар лицом, причем не стесняется совершенно раздевать рабов, несмотря на возраст или пол, и заставляет их принимать различные положения для того, чтобы показать все статьи. На берегах Синайского полуострова в 1881 году мы встретили одного торговца невольницами и убедились, что гнусная торговля существовала на берегах Красного Моря так же точно, как и внутри Судана.
   Хотя жестокое обращение с рабами продолжается и после того как они найдут себе господина, тем не менее, судьба их все-таки сноснее, чем в первое время рабства. "Негры, попавшиеся в рабство детьми или рожденные в неволе, говорит Брем, легко забывают свое рабство, потому что не знали настоящей свободы. Многие из магометан обращаются с ними кротко, кормят и одевают их, делают из них почти членов семейства, словом, дают все кроме свободы. Но они и не тоскуют по этому, незнакомому для них благу. Лишь одни бесчеловечные господа, к числу которых принадлежат часто Европейцы, разлучают родителей с детьми, чтобы продать этих последних. Ислам соединяет все народности; негр, принимающий права и обычаи своих новых господ, остается рабом только по имени, а принявший мусульманство теряет даже прозвище раба, хотя ему и не возвращается свобода". Еще счастливее женщина рабыня, если красота доставила ей место в гареме, а судьба послала детей; родивши сына своему господину, она сама становится совершенно свободною.
   Но все эти даже наиболее отрадные оазисы в море мрака, скорби и ужаса, которое представляет невольничество, не могут нисколько оправдать или обелить этого самого ужасного деяния на земле. Среди восставших туземцев Судана удивительным образом сочетались две группы населения, одинаково заинтересованные в дальнейшем развитии невольничества; одна группа угнетателей работорговцев, заинтересованных этою торговлей, как наиболее выгодным предприятием и другая -- племен доставляющих материал для работорговли, увлеченных общим потоком под знамена всегда победоносного махди. Нет сомнения, что не взаимная привязанность соединяет обе эти совершенно различные в социальном отношении группы, а нечто другое так же мало симпатичное, как и рабство. На половину обезлюденный бесчисленными рассуа Судан выставил сотни тысяч бойцов, не знающих куда и за что их ведут в бой, за что борются их вожди во имя Божие и нового пророка Аллаха махди. Если по самым скромным расчетам в период высшего развития рабства страна или зона невольничества давала ежегодно не менее одного миллиона рабов, из которых до половины умирало ранее, чем становилось в собственном смысле рабами, а не товаром, то мы можем себе представить, насколько обезлюдела Африка за огромный период работорговли, и что для нее нужен какой-нибудь исход из этого положения, которого ни в каком случае ей не дадут восстание и успехи махди. Благородный почин английского парламента, еще в 1807 году провозгласившего уничтожение рабства, поддерживаемый в течение всего текущего столетия многими благородными сынами Альбиона, так же как и всеми европейскими нациями, как мы видели, до сих пор не привел к желаемому результату, и еще недавно один из энергичнейших борцов против рабства кардинал Лавижери весьма пессимистически отнесся ко всему тому, что сделала Европа по отношению к торг чил некоторую свободу, тогда как паша еще оставался узником своих солдат. Плен Эмина состоялся в средине августа 1888 года, а в средине октября на месте покинутой станции в Ладо расположился отряд махдистов, прибывших из Хартума на пароходах под начальством Омар-Салеха. Через несколько дней трое из посланцев дервишей прибыли в Дуфиле с письмом своего вождя и требовали свидания с губернатором Экватории. В письме требовалась покорность со стороны суданских войск и полное преклонение воле махди.
   Вместо всякого ответа взбунтовавшиеся офицеры убили присланных дервишей и стали готовиться к сопротивлению. Махдисты скоро завладели Реджафом, перебили его гарнизон и стали наступать далее; к ним присоединилось племя Бари, всегда недовольное египетским игом и еще сравнительно недавно усмиренное Эмином. При этих вестях страшная паника распространилась между солдатами; все они, так же как и их семейства, бежали, покинув свое имущество, и Лаборе. Кругом обоих Европейцев, ежедневно ожидавших смерти, происходил такой хаос, в котором трудно было разобраться. Раздались тогда даже голоса, желавшие скорейшего прибытия Стэнли и немедленного отступления на юг. Положение Эмина и Джефсона все еще не улучшалось, и в середине ноября они уже совершенно отчаивались в своем спасении. Новое несчастье способствовало улучшению участи обоих Европейцев. Бунтовщики попытались было отнять у махдистов Реджаф, но были отброшены с большими потерями. Паника стала еще сильнее, и черные солдаты сами потребовали от своих офицеров освобождения Эмина и отправления его в Ваделаи. В то время, когда махдисты отправили свои пароходы в Хартум за подкреплениями, сами взбунтовавшиеся убедились в том, что от одного прибытия Стэйли они могут ожидать спасения, тем более, что махдисты, завладев уже рядом военных постов Экватории, в конце ноября обложили самое Дуфиле. Гарнизон защищался мужественно и не только отразил дервишей, но и заставил их отступить к Реджафу, где они и остановились в ожидании новых подкреплений. Положение паши и его сотоварища все-таки не улучшалось, и они попрежнему были недалеки от смерти. Но освобождение было уже недалеко. Прибывшие в начале января 1889 года письма от Стэнли говорили о скором приходе экспедиции освобождения, и 17 февраля совершилось вторичное соединение Стэнли и Эмина. Мы не станем следовать далее за Эмином и отступлением полутора тысяч человек под предводительством Стэнли, потому что это уже выходит из пределов нашей задачи и стало более или менее общеизвестно. Мы упомянем, что только 5 декабря 1889 года огромный караван Стэнли и Эмина прибыл в Богамойо, и тем заключилась великая перипетия событии, вызванных движением махдистов на Экваторию.
   Каково положение дел в этой последней, вслед за выступлением Эмина, представлявшего последнюю тень власти хедива в области Великих Озер и на верховьях Нила, -- сказать трудно, но нет сомнения, что махдисты, получив подкрепления, заняли всю Экваторию, истребив остатки правительственных войск, не ушедших за Стэнли и не примкнувших к знаменам махди. Из недавних известии, пришедших из Африки, мы знаем только, что Эмин, поступивший на службу германской африканской кампании, снова появился на театре действий, доставивших ему всемирную известность; и как сообщали летом нынешнего года, во главе значительного отряда, пробился в Экваторию и будто бы выбил махдистов и из Ваделаи. Насколько это известие справедливо -- мы не знаем, но надо вообще более чем критически относиться ко всем известиям, приходящим из глубины Африки.

* * *

   Выше мы уже указывали, насколько противоречивы могут быть сведения, получаемые случайно из Судана, при помощи паломников, купцов и разных проходимцев, так или иначе попадающих в область, занятую махдистами. Это условие надо иметь постоянно в виду, говоря о дальнейших событиях в Судане, происшедших вслед за отступлением военной экспедиции Уольслея и знаменитой экспедиции освобождения Стэнли в 1883 году. Судан уже совершенно заперт махдистами не только для Европейцев, но и для Египтян; далее Вади-Хальфы по Нилу уже прекращается всякое правильное сообщение, и вся область Судана и всей Центральной Африки погружена совершенно в неизвестность относительно того, что творится в ней. С этою оговоркой мы и скажем несколько слов о дальнейших успехах махдистов.
   Неудача экспедиции Уольслея и отступление Англичан до крайней линии обороны Вади-Хальфа-Суаким, с одной стороны, окончательно предоставили в руки махдистов всю Нубию и Судан, а с другой -- указали им пределы, к северу от которых они могли встретить довольно энергичное сопротивление даже со стороны Европейцев, тогда как к югу и западу им предоставлялось обширное поле для дальнейших захватов. Махдисты поняли хорошо, что двигаться к северу, или вообще к берегу моря, было для них невыгодно, так как там они легко могли бы встретиться с препятствиями неодолимыми и невыгодными для престижа всегда побеждающего махди; совсем иначе представлялась им глубина Африки, уже подверженная влиянию ислама и не представляющая таких препятствий, о которые могла бы разбиться мощь Мохаммеда-бен-Ахмеда. Удовольствовались поэтому успехами, достигнутыми в северной Нубии, махдисты обложили еще теснее Суаким, оставили ряд наблюдательных постов по Нилу и Атбаре и всеми силами устремились на завоевания в Центральной Африке. Скоро было закончено завоевание Кордофана и Дарфура, покорена была область Бахр-эль-Хазель и часть Экватории, а затем махдисты ударили с одной стороны на Абиссинию, а с другой -- на Уодай. Война с Абиссинией, собственно говоря, была продолжением той, которую начал негус Иоанн, в качестве поборника цивилизации и христианства, за освобождение египетских гарнизонов в Судане. Война эта, несмотря на ряд побед, одержанных Иоанном и его полководцем Рас-Алулой, кончилась для Абиссинии не особенно счастливо; хотя махдисты в конце-концов и должны были отступить от подножие альп Габеша, тем не менее, вся страна до озера Цана, вместе с древнею столицей Абиссинии -- Гондаром, была разорена и часть жителей уведена в плен; в одном из сражений с махдистами пал и благородный негус Иоанн.
   Отпор, аналогичный полученному махдистами со стороны Абиссинии, эти последние, кажется, получили и на дальнем юге, куда устремились они после завоевания Экватории. Воинственный царь Уганды, обладающий многими десятками тысяч храбрых воинов, отразил набеги махдистов в область Великих Озер. Такого энергичного сопротивления дервиши, однако не получили со стороны Уадая и, по некоторым известиям., вся эта богатая страна уже года два как завоевана махдистами. Судя но некоторым данным, можно думать, что завоевания их распространились до озера Цад, в земли Багирми, и до подножие гор Тибести, лежащих в глубине Сахары. С другой стороны, некоторые известия, получаемые из Конго, указывают нам на распространение дервишей в самую территорию свободного государства Конго. В этом нет ничего удивительного, так как границы его к северо-востоку переходят в занятую дервишами Экваторию.
   Как бы то ни было, но к настоящему году границы теократической империи дервишей занимают огромное пространство Центральной Африки, населенное, но меньшей мере, 50-60 миллионами человек. Не имея возможности указать точных пределов владения махдистов, мы укажем только приблизительно пункты, до которых распространяется в 1891 году непосредственная власть и влияние махди. Проведя линию от берегов озера Цад к Суакиму и от этого последнего, минуя Абиссинское плато, к югу, почти до самого Виктория-Ньянца, и соединив его воображаемою линией, захватывающею угол Конгойского государства и продолженною до озера Цад, мы получили огромное треугольное пространство, в котором в настоящее время более или менее распоряжаются махдисты, и которое представляет настоящее царство дервишей. Главными городами этой теократической монархии являются Хартум и эль-Обеид; Мохаммед-бен-Ахмед даже предпочитал этот последний, как центр более удаленный от ненавистных Европейцев и Египтян.
   Главную силу этой огромной империи, народившейся в несколько лет на наших глазах, представляют, как мы знаем, дервиши, или, скорее сказать, члены религиозного братства Деркауа, составляющие главный штаб Суданского махди. Несмотря на то, что Мохаммед-бен-Ахмед по происхождению Суданец, а не Араб, различные арабские племена, начиная с Баггарасов, составляли всегда ядро его огромной армии, достигающей по некоторым сведениям до нескольких сот тысяч человек. Вокруг арабского ядра собрались под знамена махди всевозможные нации Судана, преимущественно темнокожие племена; ислам, недавно просветивший их, в этих простых черных людях нашел себе самых фанатичных защитников, готовых доставить ему торжество ценой собственной жизни и пронести его знамена до самых берегов морей. Рядом с Арабами благородной крови в армии махди можно встретить цветных Суданцев, разнообразные негритянские племена, метисированные народности Нубии, Богоса и страны Великих Озер; рядом с работорговцами тут идут даже свободные Туареги, на своих высоких мехари; вихрь священной войны соединил и несет все эти разнообразные племена по мановению руки пророка, и нет в мире силы, которая могла бы в настоящее время уничтожить эту огромную армию ислама в самом гнезде ее, в недоступных дебрях темного материка. Махдисты знают свою силу в своей неприступности и после некоторых уроков, полученных на периферии, они не охотно выходят из глубины своих недоступных пустынь; сюда не угнаться за ними никаким европейским войскам; участь армии Гикса-паши постигнет мелкий европейский отряд, который осмелится проникнуть к таинственное царство махди.
   Большинство воинов из армии дервишей полуобнажено, многие ходят почти совершенно нагими и это придаст особый импонирующий вид войскам, сражающимся во имя ислама. Как ни богаты были Баггарасы, вооружившие первую шайку махдистов, они все-таки не могли вооружить их даже так, как вооружены были Египтяне; воины Мохаммеда-бен-Ахмеда дрались поэтому по преимуществу холодным оружием и этим объясняется с одной стороны значительность их потерь, а с другой -- то страшное ожесточение, которое следует всегда за отчаянною рукопашною схваткой. Впереди мы не раз указывали, как гарнизоны египетских крепостей, по завладении этих последних махдистами, вырезывались до последнего человека. Поголовное избиение испытали на себе отряд Юссуфа и, наконец, армия Гикса-паши. Недостаток в огнестрельном оружии в самом начале настолько был чувствителен у махдистов, что они не только исключительно сражались холодным оружием, но и хвастались тем, что великий махди не позволяет им употреблять никакого другого оружия, кроме копии и мечей. Очевидцы описывают ужасное впечатление, производимое на непривычные войска бешеною атакой Суданцев. Один из французских офицеров, бывший в Судане и присутствовавший при некоторых сражениям с махдистами, говорил нам, что едва ли найдется какое-либо войско, которое могло бы бестрепетно выдержать и принять эту бешеную атаку дикарей, обнаженных или обмазанных грязью и кровью, бегущих с дикими криками, с копьями и саблями в руках и ножами в зубах на свернутые колонны или крепостные стены, встречающие их губительным огнем скорострелок и крепостных орудий. Как ни страшно осыпают атакующих пули, гранаты и картечь, они не обращают внимания на сотни свалившихся товарищей и продолжают бежать бешеною завывающею толпой на сомкнутые ряды врагов. Все спасение регулярных войск состоит в том, чтобы не допустить Суданцев до рукопашного боя и истребить их возможно более во время самой атаки, дабы лишь немногие могли броситься на скрещенные штыки. Если же силы атакующих не были достаточно ослаблены ружейным и артиллерийским огнем и значительная толпа махдистов успела добежать до сомкнутых колонн, эти последние уже не могут им противустоять. В рукопашном бою перевес был всегда на стороне озлобленных и нафанатизированных бойцов, и страшное кровопролитие обыкновенно заканчивало торжество победителей. Известны сражения, где со стороны одних махдистов оставалось до 10-12 тысяч убитыми.
   Позднее, когда после истребления ряда египетских гарнизонов, взятия нескольких городов и особенно после разгрома армии Гикса-паши в руках у махдистов очутилась масса всевозможного огнестрельного оружия и боевых припасов, махди разрешил употребление этих последних, и с тех пор его орды стали лучше вооружены; мы знаем, что в бою с Англичанами махдисты употребляли и ружья, и пушки; Стюарт, отступая, оставил им также несколько полевых орудий; под Хартумом армия махди явилась уже с пушками и долго бомбардировала столицу Судана, ядра так и летали над Хартумом, говорил очевидец.
   Таким образом, многочисленная армия махдистов, оберегающая в настоящее время вход в Судан и завоевывающая постепенно всю середину Африки, теперь вооружена не одним холодным оружием, и пушки махди громили уже столицу Уадая. Быть может, часть огнестрельного оружия доставлена махди и сенусситами, а также арабскими торговцами со стороны Занзибара. Сила Суданского лже-пророка стала поэтому еще значительнее, и понятны те опасения, которые он внушает всем независимым царькам Африки и границам свободного государства Конго. Сочувствие сенусситов, прекрасно подготовивших для него почву во всей Северной Африке, облегчает все предприятия Суданского махди, который и при настоящем положении дел является сильнее самого владыки Джербубы, все еще только собирающегося завоевать мир. Глядя на карту распространения сенусситов в глубине черного материка, мы видим, что дзауйи этих последних находятся вокруг озера Цад в землях Аир, Тиббу и др. оазисах великой пустыни, идущих до самого Сенегала к западу и Варварийского побережья на север. По этим дзауйями, как по ряду своих собственных крепостей, влияние махдистов может дойти до берегов океанов и морей, и с ним придется примириться, как с fait accompli и владыке Джербуба. Еще в 1884 г., пробираясь из Триполи в Феццан, мы были остановлены волнениями, вызванными успехами махди и области великой пустыни; это одно уже показывает, что престижа Суданского махди не может затмить даже слава и влияние владыки Джербубба.

* * *

   Представив в общих чертах историю появления Суданского махди, его первых успехов и образования обширного теократического государства в центре Африки, мы теперь должны остановиться на вопросе о дальнейшей судьбе этого грандиозного движения, вызванного появлением махди: мы должны прежде всего разобрать отношение этого последнего ко всему мусульманскому миру и особенно к махди Джербубба; судьба новообразованного государства зависит не столько от личности самого махди, сколько от прочности движения, вызванного воплощением мессианской идеи мусульман.
   Прежде всего мы должны сознаться, что ни для одного из махди, доселе появлявшихся в исламе, не была так хорошо подготовлена почва, как для Мохаммеда-бен-Ахмеда-эл-Махди. Для него уже много лет работала внутри Африки мусульманская пропаганда, вместе с нею расставляли свои сети и хитрые сенусситы -- иезуиты ислама; народы Судана, измученные игом Египтян, рады были вырваться на свободу и с радостью пошли вслед за великим освободителем, лишь бы он сумел внушить им эти надежды. Могучая сила в лице работорговцев также встала на сторону новопоявленного махди с первых же дней его объявления. За Мохаммеда-бен-Ахмеда было самое время появления, предсказанное древнею легендой, quasi пророческие знаки, всеобщее ожидание мусульманского мессии на Востоке и, наконец, та слабость египетского правительства, которая облегчила его первые успехи. Ни один из махди ислама не являлся так своевременно, как Мохаммед-бен-Ахмед в пору наибольшего порабощения всего Востока Европейцами, и ни один из махди не одерживал таких блистательных успехов и не имел столько последователей и не образовывал более обширного государства. С внешней стороны поэтому успех Суданского махди обеспечен, а с ними обеспечена и самая судьба восстания. Несмотря однако на громадный престиж нового пророка ислама, и на обаяние, внушаемое им всему мусульманскому миру, Мохаммед-бен-Ахмед едва ли может быть принят настоящим обещанным Кораном панисламистическим махди. Канонизация этого последнего должна исходить из Мекки, и сам махди должен быть родом из Аравии. Шерифы священного города не могут допустить, чтобы давно ожидаемый мессия ислама мог появиться не среди их благородных семейств, а где-нибудь в полудиком Судане. Недовольный появлением махди своего соперника по халифату, султан в начале 1882 г. советовался с улемами знаменитой мечети Эль-Азгара в Каире, современном центре мусульманской учености, по поводу письма Мохаммеда-бен-Ахмеда, возвещавшего миру о своем появлении. Улемы отвечали уклончиво, тоже указывая не на арабское происхождение нового пророка и на другие обстоятельства, не соответствующие подлинности махди. Громкие успехи Мохаммеда-бен-Ахмеда позднее заставили несколько переменить о нем мнение, и многие из неверовавших в божественность его миссии превратились в самых деятельных его приверженцев. В мечетях самого Каира шла пропаганда в пользу нового пророка, и, что удивительнее всего, теологические тонкости улемов подыскали даже соответствующего настоящему махди антихриста Деджаля в лице Гордона, знаменитого защитника Хартума. Один из эмиров Бербера, извещая о взятии Хартума и смерти Гордона, указывает на этого последнего, как на изменника, указываемого преданием. Смерть Гордона, как Деджаля, ставится таким образом в заслугу махди, который, согласно писанию, должен прежде всего сокрушить лже-пророка подобно тому, как Мессия должен поразить антихриста.
   Профессор Дармстетер в своем исследовании о махди остроумно сравнивает движение, вызываемое этим последним в исламе, с революционным движением в цивилизованном мире; "несмотря на видимую противуположность обоих этих движений народных масс, один и тот же импульс руководит и массой, делающею революцию, и толпой, идущею вслед за махди. Припомним слова пророка, так определяющего характеристику этого последнего. "Это человек, который своею справедливостью наполнит весь мир, погруженный в бездну беззаконий". Одной тоже вдохновение внушает революционную идею у нас и надежду на мессию избавителя в исламе. Это одно и то же стремление к общему идеалу, идущее через потоки крови и бесчисленные несчастия людей. Народы, пропитанные таким стремлением, можно уничтожить, но нельзя их заставить подчиниться своей судьбе". С этой точки зрения, движение на дальнем африканском Востоке махди имеет все данные для прочности, которую не может поколебать самая смерть Мохаммеда-бен-Ахмеда, о которой уж писали не раз. Отголоски восстания, начатого и глубине Судана, отзываются многоразличными путями на всем Востоке; это своего рода година великой революции, обновившей строй прежней Европы. Англичане скоро поняли, что своею кровью им не затушить пожара, начатого в Судане; они постарались его только локализировать, и в виде своего оккупационного корпуса в Египте поставили там своего рода пожарную команду, которая не должна пускать огонь восстания за линию Ассуан-Суаким.
   Насколько достигнута эта локализация, пока еще трудно сказать; огонь во всяком случае распространился глубоко и дебри темного материка, а искры его разлетелись по всей северной и даже серединной экваториальной Африке, будя повсюду придавленные гнетом туземные племена. В начале нашего этюда мы указывали на различные вспышки африканских туземцев в колониях европейских народов, действовавшие на них на подобие грома среди безоблачного неба. Немцы в своих экваториальных владениях и Африке, Французы и Сенегамбии уже ощутили удары той подземной волны, которая глухо раскатилась со стороны Судана. Во всей области великой пустыни чувствуется брожение, оно не улеглось ни в Марокко, ни в Алжире; Йеменское восстание в глубине Аравии, вызванное тоже репрессалиями Турок, вспыхнуло, без сомнения, от искорок, перенесенных из Судана, и Англичане, сидя в осажденном Суакиме, их не могли задержать.
   Выше мы говорили также и об отношениях владыки Джербуба к новопоявленному пророку Судана; мы высказывали взгляд, что эти отношения, по некоторым обстоятельствам, могут быть индефферентными, но едва ли враждебными до того, чтобы махди Сенусситов мог изречь проклятие на Суданского махди, как говорили еще в 1884 году. Участие сенусситов во всем этом грандиозном движении было констатировано еще в 1881 году; без него Мохаммед-бен-Ахмед далеко не имел бы таких успехов, а участие многочисленных агентов этой могущественной секты в предприятиях нового махди, при их безграничном послушании своему духовному начальству, не могло состояться без известного сочувствия и попущения со стороны владыки Джербуба, следящего зорко за всем тем, что творится в Судане. Шейх Абдалла, принадлежавший к секте Сенусситов и сопровождавший наш караван из Триполи, говорил не раз с благоговением о Мохаммеде-бен-Ахмеде, как брате и военачальнике владыки Джербуба Сиди-Мохаммеда-эль-Махди.
   Будучи уверенным в известного рода добрых отношениях, существующих между махди Сенусситов и махди Судана, мы видим в этом их взаимном сочувствии залог прочности восстания, начатого и продолжаемого Сенусситами и их братьями ордена в Деркауа и Джелани. Имеющее лишь религиозную подкладку, а на самом деле вызванное глубокими политико-экономическими причинами, Суданское движение может сделаться панисламистическим, и, как мы видели, стремится к этому, обладая достаточными к тому силами. Что движение это мало зависит от самой личности махди, то указывает и самая смерть Мохаммед-бен-Ахмеда, умершего от оспы в 1885 году и разные обстоятельства, не благоприятствующие ему, вроде отрицания его божественной миссии, сделанного улемами Мекки и Эль-Азгара. Религиозным братствам, выдвинувшим Суданского махди вроде мстителя за оскорбленных, как живой палладиум для подъема духа в угнетенном исламе, важна не личность пророка, а самая идея его, без которой едва ли возможна будет дальнейшая судьба восстания. Махди может умереть, как человек, но как воплощение известного идеала и заветных стремлений, он никогда не умрет. Вслед за сошедшим со сцены Мохаммед-бен-Ахмедом явился его преемник, на которого было перенесено звание и вместе с тем ореол святости махди, Le roi est mort vive le roi! Махди долго будет во главе начатого на Востоке движения, если ему не суждено вследствие каких-нибудь причин замереть на время, но далеко не навсегда. Он пришел для миллионов, поверивших в его миссию мусульман, и было бы безумием для руководителей движения не воспользоваться его столь блистательным появлением. Земная роль последнего пророка махди, по словам Магомета, должна продолжиться всего семь лет. Суданское движение, начатое еще в 1881 году, уже десять лет ведется под красным знаменем махди; быть может, во исполнение слов пророка, Мохаммед-бен-Ахмед должен был умереть или, скорее сказать, исчезнуть на время из глаз своих последователей, дабы перевоплотиться в другую личность на подобие древнего умиравшего и воскресавшего Адониса. Идея мессианизма, прошедшая почти через всю религию древнего мира, допускает такое перевоплощение, и прежние махди ислама в глазах их последователей не умирали, а лишь скрывались на время до поры нового воплощения. Некоторое развитие идеи о махди у современных мусульман могло идти и далее; в глазах Суданцев, не знающих тонкостей Корана, быть может, вполне возможно бесконечное перевоплощение махди; точно также в этом направлении могли толковать о продолжении земной роли махди и мусульманские богословы, понимающие часто иносказательно, а не в прямом смысле слова пророка тогда, когда это полезно для видов ислама.
   Как бы то ни было, но раз появившийся махди не может остановиться и удовольствоваться лаврами, которые ему удалось более или менее легко завоевать; престиж настоящего махди должен поддерживаться постоянными победами над неверными и бесконечным торжеством ислама: раз он остановится на своем победоносном пути, вера в его божественную миссию поколеблется сразу, и миллионы его приверженцев скажут, что то не был настоящий обещанный Кораном махди. Руководители махдистского движения хорошо понимают опасность с этой стороны, а потому сознавая вполне, что движение к периферии может быть для них небезопасным, направляют победоносное оружие махди в середину Африки, где нет силы способной ему противустоять. Пока махдистское поступательное движение ограничится недоступными дебрями темного материка, успех его обеспечен, а вместе с тем и престиж самого махди. Внутри Африки еще слишком много места для расширения империи махдистов и много лавров для более или менее дешевых побед. Вся внутренность огромного материка от Конго до границ Марокко, Алжира и Сенегамбии. уже подверженная большему или меньшему влиянию ислама, может быть присоединена к царству дервишей безо всякой опасности для этих последних столкнуться с теми или другими европейскими войсками. От благоразумия руководителей суданского движения будет зависеть дальнейший рост империи махдистов и ее внутренняя прочность, основанная на религиозной идее. Знаменитый "Наполеон Африки" Отман-дан-Фодио, объединивший государства Феллата и основавший обширную монархию внутри Африки, во всяком случае не имел такой силы, как завоеватель, вышедший недавно из Судана.
   Если дела махдистов и в будущем пойдут так хорошо, как они шли доселе, то, без сомнения, скоро в центре Африки мы будем иметь огромное мусульманское теократическое государство, объединяемое и поддерживаемое одною религиозною идеей и фанатизмом, подобного которому мир уже не видал давно. Это могущественное государство, которое может вместить более шестидесяти миллионов подданных всевозможных рас, национальностей и цветов, явится самым сильным препятствием для дальнейшего движения Европейцев внутрь темного материка. Мирное завоевание Африки путем постепенной колонизации и торговых сношений надолго станет невозможным; цивилизация, добывшая ценой стольких жертв и благородных жизней многочисленных исследователей, павших за идею мирного завоевания Африки, потеряет всю ее внутренность для дальнейшей своей пропаганды, как потеряла в настоящее время Судан, стоивший также немало жертв со стороны Европы.
   Если нарождающееся в Серединной Африке царство дервишей укрепится более или менее на прочных основаниях, то неопределенность его границ, сдерживаемых только берегами океанов, запятых теми или другими Европейцами, рано или поздно приведет его в столкновение с этими последними. Даже в том случае, если махдисты будут более благоразумны и постараются, по возможности, не придвигаться к берегам морей, чтобы не входить в столкновение с туземцами, существование обширного и сильного мусульманского вполне независимого государства в центре Африки не может не отзываться неблагоприятно на положении многочисленных европейских колоний, как оно отражается даже в настоящее время.
   Французы, понимая хорошо опасность для своих африканских владений со стороны религиозного движения, начатого в Африке, уже в настоящее время принимают некоторые меры предосторожности в Сенегамбии, Алжирии и Тунисе; Итальянцы также зорко смотрят за своею пресловутою эритрейскою колонией, охраняя ее не только от Абиссинцев, но и со стороны Судана. Ради обеспечения этой колонии, Италия даже готова была года два тому назад принять участие в новом походе против махдистов, который одно время задумывали Англичане. Свободное Конгойское государство почти беззащитно против возможных покушений со стороны махдистов, хотя и там принимаются некоторый меры защиты. Новая экспедиция Эмина и Ваделаи, если справедливы известия о ней, есть тоже своего рода мера, принимаемая Немцами для защиты своих восточно-африканских владений. Всего менее заботится о суданском движении Турция, которой, как сюзерена Египта и главы мусульманского мира, оно всего более касается. Если еще события в Судане прямо не затрагивают интересов Турции, то пропаганда сенусситизма и образование его крепких позиции на Варварийском берегу и Триполитанских владениях султана должно было бы беспокоить более Османов. Новый махди должен сокрушить могущество Турок и христиан за раз, как одинаковых врагов настоящего проповедуемого им ислама. Выше мы указывали также на ту грядущую опасность и борьбу, которою грозит могущественный союз сенусситов не только Туркам, но и всему христианскому миру.
   Если сбудутся надежды сенусситов и союз их, прекрасно организованный для прочного существования и дальнейшей пропаганды охватит весь мусульманский мир, быть может, и вспыхнет та последняя религиозная борьба полумесяца с крестом, для которой работает союз эс-Сенусси. Когда все будет готово, махди Джербуба поднимет красное знамя восстания, и оклик священной войны пронесется по всему Востоку, быть может, глухой даже до Кавказа, Казани и Самарканда; не тысячи, а сотни тысяч фанатичных бойцов пойдут под знаменами нового сильнейшего во сто крат махди, и не только горсти, но и целым европейским корпусам отборных войск не легко будет побороть посланника Аллаха, ниспосланного на помощь удрученному исламу. Разумеется, Европа победит, но дорогою ценой дастся ей эта победа над сильным духом, но слабым культурой исламом: ей придется тогда тушить пожар на огромном пространстве, приняв все меры, которые ей продиктуют инстинкты самосохранения, и интересы торговые, политические и экономические, которые она веками привыкла связывать с Востоком. Для нас, Русских, имеющих в своей сфере мощи свыше десятка миллионов мусульман, не может быть безразличным этот становящийся серьезным вопрос, и задачей наших властей на русских окраинах должно быть охранение наших мусульманских подданных, как от вторжения идей Сенусси, так и эмиссаров махди. Нам нечего и говорить о том, что у нас вовсе не организовано наблюдение не только за мусульманскою пропагандой, ведомою в мечетях, но даже и в тысячах мусульманских школ-медрессе; мы совершенно не имеем органов, которые могли бы следить за тем, что говорится и проповедуется в мечетях и школах наших мусульман. Фанатичных в Средней Азии не меньше, чем в Аравии и Судане. Еще большего наблюдения заслуживают паломники-мусульмане, ходящие ежегодно целыми тысячами в Мекку и Медину -- самые центры мусульманской пропаганды и фанатизма. Не менее опасны и бродячие дервиши, которых так много у нас в Средней Азии. Как между паломниками хаджами, так и этими дервишами, могут быть настоящие эмиссары сенусситов и махди. Вот почему мы неособенно хладнокровно можем смотреть на развитие религиозного союза сенусситов и движение Суданского махди; не забудем и того, что пропаганда в пользу тех и других уже давно ведется и на нашем Востоке; мы должны формально преследовать подобных пропагандистов не только в Крыму и на Кавказе, но и в Бухаре, Самарканде и Хиве, зная насколько чревато последствиями может быть их появление в любом уголке мусульманского мира. Нам нечего, разумеется, опасаться поголовного восстания наших мусульманских подданных, даже в Туркестане, но религиозные брожения среди них всегда могут тормозить дело нашей культуры и гражданского благоустройства.
   Быть может, до этого и не дойдет, но для предупреждения самых слухов об этой возможности и уверенности в своих силах сенусситов хорошо было, еслибы Турция смогла, пока еще возможно, раздавить гидру сенусситского союза в самом его гнезде, сокрушив Джербубский престол и разрушив все дзауйи сенусситов; теперь еще не совсем поздно, хотя дело уже обстоит нелегко. Военная экскурсия в оазис Аммона в настоящее время могла бы еще спасти Турцию от многих печальных последствий, и махди Джербуба не даром еще боится незванных гостей. Лет через 25-50 подобная экскурсия едва ли будет мыслима, если еще уцелеет союз сенусситов (а нет никаких причин к его распадению), потому что он поколеблет весь Восток и может отразиться на расползающихся частях империи Османов. Борьба с сенусситами пока еще дело частное Турции, самого султана, которого не признают сенусситы, и Турция могла бы еще бороться с могущественным союзом, хотя на полный успех надеяться и теперь трудно, если среди самих сенусситов не появятся признаки их распадения.
   В противуположность борьбе с сенусситами, борьба с царством дервишей, если она будет увеличиваться и укрепляться, как то было до сего дня, является скорее делом не Турции, а Европы, более заинтересованной ею по отношению к различным колониальным вопросам. Несмотря на это, борьба с махдистами едва ли возможна для настоящего времени, и Англия, несмотря на обещанное содействие Италии, вполне благоразумно отказалась от вторичной экспедиции в Судан, которая могла быть только гибельною и во всяком случае бесполезною.
   Махдисты держатся благоразумно вдали от морских берегов в самой глубине стран, наиболее недоступных в Африке: отделенное непроходимыми пустынями, лишенными корма и воды, безграничным каменистым плато, непролазными болотами области великих рек и озер, бесконечными лесами со стороны Конго, царство дервишей защищено от покушений Европейцев бездорожьем, страшным зноем, крайне нездоровым климатом, губительным для белого пришельца и сотнями тысяч диких нафанатизированных бойцов. Для новой экспедиции в Судан, в самое сердце империи дервишей, потребовалась бы экспедиция тысяч в 25-30 человек, хорошо вооруженных и снабженных артиллерией войск. Не говоря о том, что и этих сил едва ли будет достаточно для нанесения решительного удара восстанию и оперирования в такой обширной и неудобной для стратегических движений стране, как Судан, экспедиция рискует потерять еще более солдат от солнечного удара, страшных лихорадок и всяких лишений, чем от оружия махдистов; при таких условиях ни одна из европейских держав не рискнет пока на эту попытку нового завоевания Судана и открытия его для европейской культуры, потому что настоятельных интересов к этому пока еще ни у кого нет, да и никому не хочется вынимать для соседей каштаны из огня. Англии дорого обошлась платоническая попытка обратного завоевания Судана для европейской цивилизации, и ее опыта вероятно долго еще никто не решится повторить. Царство дервишей поэтому может долго укрепляться, расти и процветать, если внутри его найдется достаточно сил для этой обширной задачи.
   Насколько прочно и устойчиво оно, насколько могуч и силен еще престиж махди, не несет ли теократическая монархия, созданная им, каких-нибудь роковых недугов в своей груди, предвещающих скорое ее крушение, и каково вообще положение дел в Центральной Африке, куда с 1882 г. не проникал еще Европеец -- все это вопросы интересные не с одной научной стороны. За неимением достоверных и достаточных сведений о них, мы пока можем говорить о них лишь на основании предположений. Для более или менее фактического освещения всех этих вопросов, пользуясь некоторыми исключительно благоприятными обстоятельствами, мы и решились предпринять поездку в глубину Судана в самое гнездо махдистского движения.

А. Елисеев.

   Лесное, 15 ноября 1891 г.
   Текст воспроизведен по изданию: Махди Судана и царство дервишей // Русское обозрение, No 2. 1892
   OCR - Иванов А. 2016
   
овле рабами. "На стыд и позор всему цивилизованному миру рабство существует, и заботы всей Европы не могли его остановить; Европа заставила только скрыть лицевую сторону торговли рабами и тем поставила его в условия, при которых невозможен никакой контроль. Работорговля ведется теперь скрытно, но это не значит, что ее не существует и что даже она уменьшилась в размерах".
   Что надо сделать для того, чтоб уничтожить в самом корне рабство -- вот вопрос, который задают себе филантропы уже давно. Разумеется, всего менее можно надеяться на те обещания Египта, который с 1838 года отделывался от требования Европы одними словами и декретами, в пользу которых могли верить лишь гуманисты, да люди ослепленные мишурным блеском империи хедива. Мы не будем проповедывать крестового похода Европы против Востока из-за уничтожения рабства, как то делали уже чересчур увлекающиеся филантропы, но нельзя не признать, что единственным радикальным средством для полного уничтожения рабства было если не присоединение всего пояса земель, доставляющих рабов к какому-нибудь европейскому государству, то, по крайней мере, действительный и полный протекторат. Цепь миссионерских станций и учреждений, подобных тем, которые существуют уже в стране Великих Озер и в области Конго, много облегчила бы контроль европейских чиновников и помогла бы умиротворению стран, долго истекавших кровью миллионов своих сынов. Восстание махди, запершее совершенно Судан даже для европейских исследователей, разумеется, является самым сильным препятствием к аннектированию страны рабов, а неудачные походы Англичан против суданских мятежников доказали, что выбить их оттуда не легко. С основанием могущественного царства дервишей в Центральной Африке, разрешение вопроса об уничтожении невольничества отодвигается в неопределенное будущее, еще не скоро Европа справится с махди, а сам он едва ли, по своей воле, удовольствуется только теми лаврами, которые пожал. Насколько бескорыстна была попытка Англичан сокрушить возрастающую силу махди. и насколько влекла их в Судан гуманная цель уничтожить рабство -- мы не знаем (хотя и сомневаемся в том), но все-таки Англия сделала первую попытку, и не ее вина, что она там так сильно обожглась. Мятеж Судана -- не местное и даже не африканское только событие, но явление историческое, которое так или иначе отразится на всем обширном пространстве мусульманского мира.

* * *

   Ислам-религия преимущественно воинствующая и всего более приспособленная для завоеваний; с первых дней своего появления религия Магомета пошла путем завоеваний и насилий, совсем иначе, чем религия Христа, проповедуемая устами скромных галилейских рыбарей. В короткое время ислам захватил большую половину древнего мира, покорил сотни языческих народов и пронес Коран до Волги, земель Серединного Китая, в глубину среднеазиатских пустынь и даже на острова Индейского океана; остановленный на своем победоносном шествии погромом под Пуатье, он не пошел в Европу далее Пиренеев и Балкан, но за то все силы своей завоевательной пропаганды устремил на Африку, где и основал обширные мусульманские общины, составляющие ныне оплот всего мусульманства. Как религия воинствующая, ислам постоянно ищет себе поля для новых завоеваний и идет за ними за пустыни и моря. В истории географических открытий ислам занимает почетное место, открыв миру еще более неизвестных народов и земель, чем христианство и буддизм. Почти половина Африки была открыта мусульманами прежде чем ее исследовали Европейцы; до сих пор еще много уголков на Востоке и в особенности в области черного континента, сведения о которых получены лишь благодаря мусульманским источникам.
   Такая воинствующая религия не может никогда остановиться, она должна идти вперед; остановка для нее гибельна, и потому ислам, не находя себе места в Азии и Европе, с такою силой устремился в Африку, что и до сих пор совершает значительные завоевания, но он за то оказался совершенно несостоятельным для поддержания обширных монархий, которые обязаны ему своим возникновением. В самом начале, словно передавая весь свой пыл и энергию возникающим вновь мусульманским государствам, ислам придает им невиданный блеск и величие, а потом не в состоянии поддерживать даже их более или менее сносное существование. Идея религиозная в мусульманском мире шла всегда рядом с политическою, и сам Магомет со своею quasi божественною миссией был и политическим главой всех последовавших за ним. В этом заключается значительная разница между социальным влиянием ислама и на народы, принявшие его: апостолы христианства всегда оставались в своем бесконечном смирении "последними из сих", тогда как все пропагандисты ислама являлись окруженными более или менее значительными материальными силами во главе своих приверженцев. Калифы ислама усвоили этот двойной принцип и всегда являлись главами правоверных; почетный титул этот носили во время более чем тысячелетнего существования ислама многие сильные властители Востока, нередко мечем достигавшие халифата и не имевшие на то никаких прав по рождению. Султан Оттоманов давно уже стал халифом правоверных, и никто до последнего времени не осмеливался оспаривать у него этого значения, Сенусситы и Махди Судана первые объявили султана лишенным этого титула, как не имеющего ничего общего по происхождению с потомками Магомета. На счастье происходить от крови великого пророка претендуют в некоторой мере даже малейшие властители мусульманского Востока, и это conditio sine qua non, поддерживаемое часто весьма сомнительными доказательствами, является своего рода верховным правом на владычество и трон. Цари и первосвященники ислама халифы правоверных должны памятовать вечно завет Корана о борьбе с язычниками и гяурами до тех пор, пока на земле не останется других людей кроме мусульман. Властителям Востока давно уже пришлось покинуть гордую мысль о владычестве над миром неверных, им в пору было заботиться лишь о том, чтобы сохранить владения мусульман. Религиозная борьба с неверными для ислама стала невозможною уже давно, ее можно было вести разве с небольшими и слабыми африканскими племенами, многим из которых силой меча и навязан Коран. Волей-неволей ислам остановился на пути новых обширных завоеваний, и вместе с тем не стало внутри его оживляющей силы, весь пыл фанатизма, не имевший возможности вылиться наружу, остался внутри самого ислама и излился в бессильную ненависть к неверным и в организацию многочисленных религиозных братств и орденов, из коих некоторые имеют целью поддержание религиозной борьбы с неверными, завещанной Магометом, но забытой халифом и наследниками пророка. Несмотря однако на все неудачи, идея пансламизма или верховного владычества ислама над миром еще жива и находит массу последователей, ожидающих исполнения писания. Все религиозные братства или ордена, о которых мы будем сейчас говорить, не что иное, как органы, подготовляющие в тайне это будущее торжество; девиз всех идущих "по тропе истинной веры" -- борьба с неверными и глухая ненависть к ним, ненависть которую они могут скрыть, но которой не в силах заглушить. Думая в своем религиозном экстазе, что они вдохновляемы самим Аллахом, они стремятся всеми силами к борьбе с неверными, будучи уверенными, что того хочет Бог, и что конечное истребление неверных в конце концов состоится -- инмаллах (если это будет угодно Богу). В пользу этой борьбы работают не только проповедники и муллы всех мусульманских наций во всех странах, но и многочисленные паломники, напоенные фанатизмом во время своего паломничества-хаджиаджь, и, наконец, самая пресса. Все стремится в глубине Востока к тому, чтоб открыть "джехад", священную борьбу с неверными, обещающую торжество победившим и рай Магомета погибшим от меча; трусам и лентяям, уклоняющимся от этой священной обязанности мусульманина, сыплются проклятия и угрозы будущих адских мучений. Хуаны или братья-проповедники различных сект и орденов облечены правом извещать верных о скором пришествии великого махди, "господина времени", правой руки самого Аллаха, грядущего в мир для конечного истребления христиан. Помимо различных орденов и паломников, пропагандирующих священную борьбу, существуют особые арабские листки, посвященные пропаганде панисламизма и распространяемые многими тысячами во всех мусульманских странах от Феца до Самарканда и от Стамбула до Тимбукту; агенты этого панисламизма есть даже в Индии, Китае, Японии и у нас среди кавказских, казанских и среднеазиятских мусульман.
   Более или менее подробное изучение многочисленных мусульманских сект и орденов завело было нас далеко в глубь ислама, так как нет ни одного народа, исповедующего коран, который бы не имел своих толков и сект. Оставляя в стороне шиитов с их многочисленными сектами, среди которых всех известнее бабизм, а также ордена и секты народов Передней Азии, мы скажем несколько слов об африканских религиозных орденах и остановимся в особенности на религиозном союзе Сиди эс-Сенусси, выдвинувшем последнего махди.
   Одном из древнейших орденов северной Африки, имеющих довольно много последователей является Седдикиа, основанный еще тестем Магомета; все остальные толки, секты и ордена имеют большее или меньшее отношение к Седдикиа, а многие из него прямо и истекают. Орден этот основан был для поддержания в чистоте основной догмы ислама и признает имамом, как верховное политическое владычество, ниспосланного Богом пророка. Никто не имеет права изменить ни одной иоты Корана. И сам имам, как наследник пророка, имеет постоянное общение с Аллахом через Магомета, и от него одного получает указания. Пророк, таким образом, по учению адептов Седдикиа до сих пор управляет миром мусульман чрез имама -- лицо, получающее ореол святости и сверхъестественного могущества и творящее чудеса именем Магомета. Все правоверные поэтому должны совершенно подчиняться воле и желанию имама, как самому Магомету, и быть в руках его послушным орудием для выполнения всех намеченных свыше целей. Сенусситы, как мы увидим далее, сохранили этот основный принцип учения Седдикиа и пошли еще далее в установлении непогрешимости своего верховного главы. Нечего и указывать, какое могучее орудие в руках мусульманского духовенства и особенно главы ордена или союза Седдикиа дается этим безусловным послушанием его многочисленных сочленов. Пред законом Корана все люди равны, и никто не может повелевать над себе подобными, власть эта принадлежит лишь тому, через которого говорит пророк. Раз неизменяем закон, данный через Магомета, ничто в сфере нравственной или религиозной не должно изменяться, правоверный не должен заботиться о земном, он обязан ценить лишь чистоту своей веры и учения.
   После Седдикиа самым могущественным африканским орденом, насчитывающим много последователей и в передней Азии, надо поставить орден Кадриа, основанный одним из величайших святых ислама Абд-эль-Кадером. В противоположность предыдущему ордену адепты Кадриа, проникнутые уважением к основателю христианства, выше всего ставят милосердие, терпимость и любовь к ближнему; они не относятся так враждебно к христианам, и допускают даже некоторое общение с мусульманами, заботясь лишь о том, чтобы жить мирно и творить дела милосердия. В этом ордене нет исключительного признавания имамата.
   Орден Хаделиа, подобно Седдикиа, проповедует неуклонное повиновение шейху или своему духовному главе, которого истинный правоверный должен ставить выше всех остальных земных властей. "Ты должен быть во власти твоего шейха, как труп в руках обмывающих", гласит принцип Хаделиа. Приверженцы этого ордена рассеяны по всей северной Африке и даже в Турции, являясь повсюду в оппозиции законным властям.
   Орден Улед Сиди Шейх, некогда довольно распространенным в северо-западной Африке и дышущий ненавистью к Европейцам и всему, исходящему от них, надо поставить рядом с Хаделиа; после удара, нанесенного этому братству Французами в Алжире (1864), последователей Сиди Шейха осталось немного, они скрылись в Марокко, дающем приют многим мусульманским орденам, и оттуда, пользуясь своим огромным влиянием, продолжают мутить умы правоверных, возбуждая их к поголовному восстанию. Пропагандисты этой секты появились недавно в Триполи и Египте, где стали действовать за одно с сенусситами.
   Орден Зианиа, распространенный в Сахаре, отличается, наоборот, большою терпимостью и относится довольно порядочно к Европейцам; Хуаны или братья его служат лоцманами великой пустыни, провожая караваны и оберегая их от вражеских нападений. Такою же относительною терпимостью к франкам отличается орден Баккаиа, распространяющийся в западной части Сахары до самого Тимбукту и оказавший уже защиту нескольким путешественникам, прибегавшим к его покровительству.
   Чтоб окончить перечисление важнейших религиозных сект северной Африки, мы должны указать еще на два враждебные к Европейцам и, к сожалению, довольно распространенные, в особенности в Алжире -- ордена Рахманиа и Мохампедиа. Имея многочисленных последователей и пользуясь огромным влиянием, ордена эти принимали деятельное участие во всех восстаниях в Алжире и причиняли уже не мало неприятностей Европейцам на северном побережье Африки. Союз или братство Си Мула и Тайеб, имеющее своим центром Тангер, насчитывает до двадцати миллионов своих последователей; сам император Марокко дрожит пред скрытою силой этого могущественного ордена и признает его халифа или главу за особу, стоящую скорей выше, чем ниже его величества. Представитель этого ордена Маккадем находится в Каире, а также в настоящее время и в Судане.
   Из орденов, наиболее распространенных в Египте, особенно Верхнем, так же как и в Судане, надо упомянуть о братстве Деркауа, своего рода пуритан ислама, следующих точным предписаниям Корана и презирающих блага сего мира; последователей этого ордена можно отличить по одеянию, составленному из разноцветных кусочков материи на подобие одежды арлекина, большим крупнозернистым четкам и длинному паломническому жезлу. Фанатизированные до экстаза братья ордена Деркауа принимают деятельное участие в восстании Суданского махди, обязанного им во многом в своих успехах: Хуаны Деркауа исполняют самые важные должности в армии лжепророка, управляют казной, заведывают дипломатическими сношениями, наборами и т. п.
   Разумеется, всем этим перечислением мы далеко не исчерпали вопроса, потому что около главнейших из упомянутых орденов группируются второстепенные, его секции, и подсекции, отличающиеся друг от друга мелочными притязаниями не интересными для Европейца, но имеющими значение для такого ревностного мусульманина, как туземец Африки. В виду того, что почти каждый туземец северной Африки принадлежит, по крайней мере, хотя к одному из этих орденов, а часто состоит членом и нескольких союзов, то можно представить, какое огромное значение в общем имеют все эти ордена, образующие огромную и прекрасно организованную армию фанатизированных бойцов. К счастью еще, эти различные группы фанатиков, благодаря честолюбивым притязаниям их шейхов и мелочным разногласиям, не образуют обширного и могущественного союза, а представляют отдельные, а иногда даже враждебные друг к другу группы. Религиозный союз Сиди эс-Сенусси, имеющий не местное, а панисламическое значение, начинает мало-по-малу поглощать все эти небольшие союзы и ордена, которые спешат слиться с этою могущественною группировкой для общей цели мусульман, и можно думать, что рано или поздно Сенусеиты объединят различные группы мусульман, еще дышущих ненавистью к Европейцам, и образуют обширный и могущественный союз, который станет в сильную оппозицию влиянию Европы на Востоке. К более подробному описанию религиозного союза Сиди эс-Сенусси мы теперь и переходим.

* * *

   Начало религиозному союзу сенусситов положено в 1835 г. неким Сиди Могаммед бен'Али эс-Сенусси -- алжирским уроженцем, ведшим свой род от единственной дочери Магомета, Фатьмы. Прекрасно подготовленный к роли проповедника, и борца за идею, Сиди Могаммед уже во время своего паломничества в Мекку начал пропаганду нового учения, которое показалось на первое время настолько опасным в политическом отношении, что Сенусси пришлось покинуть город пророка; объясняя свое бегство из Мекки приказанием, данным свыше, Сиди Могаммед объявил, что отныне пророк повелевает ему пронести его учение по всему мусульманскому миру и повсюду поставить обители верных, которые служили бы опорой для нового ислама. С удивительною страстностью новый проповедник повел дело своей пропаганды, его ученики и последователи пошли по всем уголкам мусульманского мира, и, можно сказать, что ни одно новое учение не распространялось с такою быстротой, как пропаганда идей Сенусси. Это объясняется с одной стороны подготовленностью почвы, на которую падали семена нового учения, а с другой -- простотой этого последнего, основанного всецело на Коране. В числе причин, особенно способствовавших подготовлению почвы для развития идей Сенусси, надо поставить указанные нами выше -- упадок основной доктрины ислама, отсутствие могучих борцов за идею борьбы с неверными и тяжелое иго Европейцев, так или иначе заполонивших весь Восток. Идеи Сенусси, представляющие возврат к Корану и куфизму первых веков ислама, выставляющие на первый план борьбу с неверными и указывающие на имамат, как на единственную форму правления, достойную мусульманского мира, все это пришлось близко сердцу правоверных, и они поспешили последовать за проповедником обновленного или, скорее сказать, восстановленного в прежнем виде ислама.
   Всякий, желающий вступить в союз сенусситов, прежде всего должен отречься от мира и отдать свою волю и себя самого в полное распоряжение союза. Он должен повиноваться одному владыке мусумальнского мира, соединяющего в своей персоне не только значение религиозного главы -- халифа, но и политической власти; от почитания других авторитетов, даже падишаха и закона, он освобожден. Всякая роскошь и украшения воспрещаются сенусситу; он должен принести их в жертву великой идее, и только оружие, которым он будет потреблять неверных, может украшать драгоценными металлами и камнями. Запрещено сенусситу употребление не только вина, но в некоторых случаях даже кофе и табаку; дозволяется употребление чая, но без сахара, приготовляемого проклятыми руками гяуров. Ненавидеть гяура, будь-то христианин или Еврей, не только не обращаться с ними, но и не говорить -- вот первый девиз сенуссита; убивать, грабить и делать всякие насилия гяуру, чем возможно вредить ему, его достоянию или семье -- великая заслуга для сенуссита; в этом отношении их учение сближается с учением известной секты гашишинов, предводимых "старцем горы", возникшей во времена крестовых походов; такие подлые убийства, как убиение европейских путешественников Дюпере, Бермана. Шарля Гюбера, Ришара, m-lle Тинне, целой экспедиции полковника Флаттерса и многих других -- все это подвиги, высоко ценимые сенусситами. "Не бойся копья Туарега, а глаза сенуссита, говорили не раз и мне, когда я отправлялся в область великой пустыни, занятой рядом дзауйя сенусситов. Для сенуссита, так же как и для иезуита, все средства дозволены для достижения одной великой цели -- торжества ислама: "Ты должен всегда помнить цель, указанную Кораном, и ничто не должно тебя пред нею остановить; для достижения мщения гяуру, ты можешь лгать ему и нарушать свою клятву, данную ему или его семье, можешь действовать подкупом, изменой, насилием, даже честью своей дочери или жены. Ты весь должен дышать местью и ненавистью, и чтобы ни сделал беисми Лиллахи -- все сделано будет во имя Божие; годы греха простятся во имя минуты отомщения". При такой прямолинейности своего учения, идущего в разрез с принципами гуманизма и международными отношениями, признаваемыми и на Востоке, не мудрено, что сенусситы ведут свои дела под покровом тайны и редко выступают открыто; даже между собою они опознаются посредством особой молитвы: никаких наружных отличии сенусситы не носят. Великая тайна облекает все предприятия и начинания Сенуссита, но за то их невидимые сети расставлены повсюду, и среди советников самого падишаха, вероятно, найдется не один фанатик, пропитанный идеями Сенусси.
   Готовясь к будущей великой борьбе с неверными -- малая и частная борьба с ними ведется постоянно и теперь -- и пока собирая только свои силы, союз Сиди эс-Сенусси заботится также о приобретении материальных средств. Каждый член братства обязан вносить ежегодно не менее двух с половиной процентов со своих доходов в кассу великого союза помимо добровольных пожертвований и известной части в наследстве, которые ему предоставляется уделять. Огромные склады союза принимают во имя Божие даже пожертвования натурой и живьем; рабы, так же как и верблюды, бараны, быки и лошади, принадлежащие союзу, отмечаются каленым железом, и клейма с именем Аллаха служат для них лучшею защитой. В оазисах Сахары и Ливийской пустыни пасутся сотни и тысячи различных животных, посвященных Богу и союзу, там же сохраняются и огромные запасы, собранные в имя Божие.
   Самая организация союза очень проста и вместе с тем вполне пригодна, как для поддержания многочисленных последователей, так и для дальнейшей пропаганды. Главным связующим элементом обширного союза служат так называемые дзауйя или обители, являющиеся не только религиозными, но и политическими и организационными центрами; дзауйи сенусситов разбросаны в настоящее время в значительном количестве по всему Востоку, особенно африканским областям. Из этих центров, куда сходятся временами для совещании, общих проповедей и молитв все верные данного района, выходят советы и повеления, походят миссионеры, сюда же стекаются все пожертвования и сборы с сенусситов данного района. Дзауйя, таким образом, есть своего рода административный центр, который сносится уже в высшими духовными властями. Во главе дзауйи стоит моккадем или наместник великого главы союза, руководящий всеми делами общины и не отверзающий уст иначе, как для благословения или наложения проклятий на членов, нарушивших предписания союза. Почти на такой же высоте, как моккадем, стоят ага и векиль, ведающий дела целой области и исполняющий обязанности казначея и коммерческого агента братства. В распоряжении моккадена находится более или менее значительное количество братьев и хуанов, беспрекословно преданных своему главе. Но как ни высоко в глазах верных стоят моккадены, аги и векили, они не что иное как рабы пред великим господином -- халифом или наместником бога на земле. Таким был сам основатель союза Сиди Мохаммед эс-Сенусси; после смерти его халифом сенусситов стал сын его Сиди Мохаммед эль Махди, который был с малолетства приготовлен к выполнению своей великой роли отцом. Все моккадемы, векили и миссионеры союза сносятся с халифом посредством особенных гонцов, развозящих шифрованную почту, всегда хорошо спрятанную в складках платья, в седле и даже в упряжи верблюдов и лошадей. Ежегодно в праздник, соответствующий по значению нашей Пасхе, халиф сзывает всех моккадемов к себе в своего рода синод, в котором расспрашивает их о положении дел союза, его успехах пропаганд и вместе с ними обсуждает дальнейшие меры и предприятия. Покрывало никогда не спадает с лица великого наместника божия; никто из смертных недостоин видеть его, и сами моккадемы, давая отчет халифу, стоят пред ним с наклоненными головами.
   В настоящее время столицей халифа сенусситов служит дзауйя Джербуб, расположенный в оазисе Сивахе, лежащем в глубине Ливийской пустыни в тридцати днях пути от берега моря. Место выбрано самое подходящее и безопасное относительно покушений с чьей-либо стороны; пустыня защищает Джербуб и вместе с тем дает возможность в ее бесконечном просторе спастись ото всяких преследований. В стороне от цивилизованного мира и даже от турецкой власти, которой до сих пор еще могут отчасти опасаться сенусситы, Джербуб лежит в оазисе, сплошь населенном последователями халифа, на самом распутии великих дорог, уходящих в глубь Африки, там, где скрещиваются пути Египта, Судана, Марокко, Алжирии и Триполиса. Все многочисленные караваны мусульманских паломников, двигающиеся из северной Африки в Мекку, проходят через Джербуб и там осчастливленные. благословением владыки сенусситов возвращаются по домам еще более пронизанные фанатизмом. Таким образом в Джербубе сходятся тайные пружины со всего мусульманского мира; тут не только столица великого союза, но и кладезь его духовного просвещения, склад богатств и оружия, заготовляемого исподоволь для великой борьбы с неверными, тут построены большие магазины для хранения пожертвований, тут же содержатся и многочисленные стада животных; несколько десятков тысяч ружей и несколько маленьких пушек составляют арсенал Джербуба, а до тысячи отчаянных фанатиков-добровольцев охраняют таинственный трон владыки Джербуба. Тут же поселено свыше двух тысяч рабов негров, составляющих рабочую силу столицы, но всегда готовых взять в руки оружие, по приказанию халифа. Но как ни силен владыка Джербуба, он всегда настороже, словно боясь, чтобы какие-нибудь шальные Европейцы не зашли и в оазис, с целью разрушить его столицу. Доступ в Джербуб нелегко достигается даже для мусульман; Европейцу же совершенно невозможно проникнуть в столицу сенусситов. Походы Англичан в Судан, Французов в преддверье Сахары -- все это сильно тревожит владыку Джербуба, и он держит наготове своих мехаринов (верховых верблюдов), чтобы при первом нашествии гяуров или войск султана в оазис Аммона или Сивах, бежать оттуда со всеми своими приверженцами и собранным добром на приволье необозримой Сахары, куда за ним не угнаться Европейцу. На всякий случай сенусситами уже определены оазисы в глубине великой пустыни, куда будет перенесена столица их союза и трон их владыки при его бегстве из Джербуба. В ожидании той или другой опасности, могущей угрожать столице, десятки разведчиков постоянно рыщут вокруг Джербуба и дают знать о каждой мелочи, могущей иметь какое-нибудь значение. Прекрасно организованная почта, полиция и другие учреждения придают еще более силы владыке сенусситов, всегда знающему все, что творится в том или другом уголке его обширной империи.
   За какие-нибудь 50-55 лет существования союза сенусситов, он сделал такие успехи, каких не достигал ни один из орденов ислама, даже основанных гораздо ранее. Число последователей Сенусси в настоящее время достигает до нескольких миллионов, а число отдельных дзауй и до нескольких сот, разбросанных во всех странах мусульманского мира, преимущественно же в северной Африке; еще в начале восьмидесятых годов союз располагал не менее как двумя стами дзауйа, раскинутыми между Меккой и побережьем Марокко. С каждым годом увеличивается могущество этого союза, я в настоящее время владыку Джербуба можно считать во всяком случае неограниченным монархом целой половины Африки, тянущейся от берегов Средиземного моря до Уадая, Багирми и верховьев Конго. Власть этого тайного владыки правоверных тем и сильна, что она действует твердо и незаметно чрез десятки тысяч своих агентов, не пренебрегающих никакими средствами для достижения намеченной цели. Но и помимо Африки, мало-по-малу увеличивается число дзауйа и в Азии; в Аравии теперь их насчитывается не менее двадцати, в Азиатской Турции число дзауйа доходит до десятка; одиночные станции сенусситов, вероятно, есть и во всех других уголках Востока, но собирание сведений о них в виду скрытности сенусситского движения настолько трудно, что поневоле приходится довольствоваться лишь отрывочными неполными и даже плохо проверенными данными. Агенты сенусситизма доходили и до нашего Туркестана, и, быть может, работают там и ныне, но, к сожалению, наши власти очень много доверяют мусульманам и не имеют даже органов для того, чтобы следить за тем, что проповедуется в местных мечетях и медрессе. Между тем вторжение идей сенусситов в среду наших мусульманских подданных было бы по меньшей мере нежелательным уже по тому одному, что одним из главнейших положений нового ислама является отрицание всякой иной власти, кроме той, которую представляет великий глава союза. Повсюду возрастанию силы сенусситов соответствовало уменьшение престижа светской власти.
   Таковы в общих словах организация и развитие могущественного ордена или союза сенусситов, пока еще действующего тайно, но подготовляющегося выступить и более открыто на политическую арену Востока. Какова конечная цель союза и чем пока проявил он свою деятельность на поприще борьбы с неверными, -- вот вопросы, на которые мы должны ответить прежде чем перейти к дальнейшему изложению нашей задачи.
   Что конечною целью сенусситизма, как и многих других религиозных братств и союзов мусульман, есть торжество ислама и борьба с неверными, как средство для достижения этого последнего, в этом сомневаться нельзя, да и сами сенусситы этого не скрывают. Все средства дозволены для достижения великой цели освобождения мусульманских земель и правоверных пародов от проклятых франков, связавших по рукам и но ногам всех властителей Востока. Долой гяуров, долой и тех, кто позволил пришельцу-франку сесть на земле, где царит Магомет в сердце каждого верного и слава Корана на устах. Долой властителей и самого падишаха, которые не сумели сберечь целости земель, врученных пм Аллахом. Махди Джербуба уже давно провозгласил себя падишахом и халифом-властителем правоверных; этого титула он не хочет разделять даже с шерифом благословенной Мекки. Союз сенусситов -- это огромная патриотическая лига, где число членов миллионы, где все дышет ненавистью к чужеземцам, где каждый ребенок нафанатизирован против гяура, куда повеления ниспосылаются от самого Аллаха чрез его наместника-халифа. Сенусситы являются наиболее подходящими носителями идеи панисламизма и гегемонии Арабов в исламе, которую вырвали у этих последних очень мало сделавшие для ислама выходцы Турана османлы. Такая же ненависть к Туркам, со стороны главы сенусситов как и к христианам, Евреям и язычникам, является весьма важным фактом, придающим особенное политическое значение союзу эс-Сенусси. На Востоке понимают хорошо, что могущество Турок рухнуло навсегда и султан, ставший игрушкой в руках Европейцев, всего менее достоин носить звание главы правоверных. Престиж императора османов упал в настоящее время в Африке настолько, что даже в таких турецких провинциях, как Триполи, представитель сенусситов играет гораздо более важную роль, чем представитель султана. На развалинах падающей империи османов глава сенусситов надеется основать свой новый халифат, подобный первым халифатам ислама; силой меча этот халифат должен будет доставить новое торжество исламу, и глава сенусситов считает себя достаточно сильным, чтобы в более или менее близком будущем объявить новую борьбу за веру и торжество ислама.
   Время это однако еще не настало; союз сенусситов еще не уловил в свои сети всех правоверных, как того ожидают его хуаны, далеко не все готово, да и неверные еще очень сильны. Все это не смущает верных, и они продолжают втихомолку подготовлять будущее великое восстание: судя по всему тому, что доселе сделали сенусситы, можно думать, что они не сунутся зря в огонь, а поведут эту борьбу со знанием дела и тактики своего врага. Основатель союза, первый задумавший в грандиозных размерах борьбу с неверными, для более верного успеха дела назвал своего сына и преемника громким именем махди -- посланника божия и воспитал его так, что настоящий глава сенусситов владыка Джербуба Сиди Мохаммед ель махди сам верит в свою божественную миссию, а все окружающие считают его за великого чудотворца и за лицо, находящееся в постоянном общении с Аллахом чрез пророка Магомета. Не только имя, но и пророческий (Круглое синеватое пятнышко между плечами, которое, по мусульманскому сказанию, носили и Моисей, и Христос, и Магомет.) знак и многие другие данные указывают верным на то, что в сыне основателя союза они могут видеть настоящего посланника божия -- махди. Настанет однако день, думают самоуверенные сенусситы, когда махди Джербуба, собрав под свое знамя всех мусульман, в качестве настоящего указанного богом главы ислама, объявит священную войну, и тогда прежде всего рухнет империя османов с ее самозванным халифом, каковым считают сенусситы султана. Настоящий восточный вопрос станет тогда пред глазами христианского мира, начавшись новою страшною Варфоломеевскою ночью, уже предрешенною вожаками сенусситов! Избиение всех христиан и особенно Европейцев на Востоке в один назначенный день или ночь во всех уголках мусульманского мира будет сигналом новой священной войны; ни броненосцы, ни дессанты, ни могущественные ныне на Востоке консулы, не спасут тогда от гибели обреченных; уже теперь европейские консулы на Варварийском побережье не осмеливаются выходить из дому после заката солнца.
   В ожидании этого рокового часа объявления священной войны, сенусситы, как мы уже говорили выше, ведут ее в малых размерах с первых годов образования своего союза, и в этом отношении уже успели принести много вреда Европейцам. Помимо целого ряда убийств европейских путешественников, сенусситы принимали деятельное участие во многих восстаниях в Алжире, Сенегамбии, Триполи и Тунисе, они причиняли много затруднений различным начинаниям Европейцев в северной Африке и наконец организовали восстания в Египте и Марокко. Есть данные думать, что настоящее восстание Ассиров в Аравии, угрожающее турецкому владычеству в Геджасе, есть тоже проделка рук сенусситов, умеющих ловить рыбу в мутной воде. Еще важнее участие сенусситов в восстании суданского лжепророка, к которому мы теперь и переходим.

(Окончание следует.)

А. Елисеев.

   Текст воспроизведен по изданию: Махди Судана и царство дервишей // Русское обозрение, No 1. 1892
   OCR - Иванов А. 2016
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов