Онъ сидѣлъ, не обращая вниманія на запрещеніе городского начальства, веркомъ на пушкѣ Замъ-Замма, помѣщавшейся на кирпичной платформѣ, противъ стараго "Ажаибъ-Геръ" -- "Дома Чудесъ", какъ называютъ индусы музей въ Лагорѣ. Владѣлецъ Замъ-Замма, этого "огнедышащаго дракона", управлялъ и Пенджабомъ: огромная пушка изъ зеленой бронзы являлась всегда первымъ звеномъ побѣды.
Кимъ чувствовалъ себя въ правѣ усѣсться на пушкѣ, отпихнувъ отъ нея мальчишку, сына Лала Динавата, потому что Пенджабъ принадлежалъ англичанамъ, а Кимъ былъ англичанинъ. Хотя солнце и обожгло его, такъ что онъ былъ черенъ какъ туземецъ; хотя онъ всего охотнѣе говорилъ на мѣстномъ нарѣчіи и на языкѣ своей матери, отрывистомъ, нескладномъ и немного нараспѣвъ; хотя онъ находился въ постоянномъ общеніи, основанномъ на полномъ равенствѣ, съ базарными мальчишками,-- тѣмъ не менѣе Кимъ былъ бѣлый и вмѣстѣ самый бѣдный изъ всѣхъ бѣлыхъ бѣдняковъ. Присматривавшая за нимъ женщина, на половину туземнаго происхожденія (она курила опіумъ и держала плохонькую лавчонку съ утварью возлѣ сквера, гдѣ останавливаются дешевые извозчики), сказала миссіонерамъ, что она -- сестра матери Кима, но мать его была нянькой въ семействѣ одного полковника и вышла замужъ за Бимбала О'Гара, служившаго знаменщикомъ въ ирландскомъ полку. Впослѣдствіи онъ получилъ мѣсто на желѣзной дорогѣ, и полкъ его отправился на родину безъ него. Жена его умерла отъ холеры, и О'Гара началъ пить и просить милостыню, бродя вдоль желѣзнодорожной линіи, въ сопровожденіи шустраго трехлѣтняго мальчугана. Разныя благотворительныя общества и пасторы, интересуясь ребенкомъ, хотѣли взять его у отца, но О'Гара умѣлъ ускользать отъ нихъ, пока наконецъ не повстрѣчался съ женщиной, курившей опіумъ, не научился отъ нея курить самъ и не умеръ, какъ умираютъ бѣлые бѣдняки въ Индіи. Все его имущество, оставленное послѣ смерти, состояло изъ трехъ бумагъ. Одну изъ нихъ онъ называлъ "Ne varietur", потому что эти слова стояли на ней подъ его подписью, а другую -- своимъ "полицейскимъ свидѣтельствомъ". Третья бумага была метрическое свидѣтельство Кима. Когда онъ приходилъ въ восторженное настроеніе послѣ принятія опіума, то говорилъ, что эти три бумаги устроятъ судьбу маленькаго Кимбала. Ни подъ какимъ видомъ Кимъ не долженъ былъ съ ними разставаться, такъ какъ онѣ составляли часть тѣхъ чудесъ, которыя совершались тамъ, за музеемъ, въ большомъ бѣломъ съ голубымъ "Жаду Геръ" -- "Волшебномъ Домѣ", т.-е. въ масонской ложѣ.-- Настанетъ день,-- говорилъ онъ,-- когда все прекрасно устроится.
Самъ полковникъ верхомъ на лошади, во главѣ лучшаго въ мірѣ полка, будетъ привѣтствовать Кима,-- маленькаго Кима, которому въ жизни повезетъ больше, чѣмъ его отцу. Девятьсотъ отборныхъ дьяволовъ, главою которыхъ состоитъ красный быкъ на зеленомъ полѣ, будутъ служить Киму, хотя и забыли О'Гара, бѣднаго О'Гара, смотрителя рабочихъ по желѣзно-дорожной линіи. Сказавъ все это, онъ начиналъ плакать, сидя въ сломанномъ тростниковомъ креслѣ на верандѣ.
Послѣ его смерти, женщина, на рукахъ которой остался Кимъ, зашила пергаментъ, бумагу и метрическое свидѣтельство въ кожаный мѣшечекъ и повѣсила его, какъ амулетъ, на шею Кима.
-- Будетъ день,-- сказала она, смутно припоминая пророчества О'Гара,-- когда къ тебѣ явится большой красный быкъ на зеленомъ полѣ и полковникъ верхомъ на высокой лошади, да и еще,-- тутъ она внезапно перешла на англійскій языкъ,-- еще девятьсотъ дьяволовъ.
-- Ну,-- произнесъ Кимъ,-- я это запомню. Придутъ красный быкъ и полковникъ, но сначала, отецъ говорилъ, явятся два человѣка, чтобы все приготовить. Они, отецъ говорилъ, всегда такъ дѣлаютъ, и всегда такъ бываетъ, когда люда занимаются колдовствомъ.
Еслибы женщина послала Кима съ его бумагами въ мѣстный "Жаду Геръ", то его, конечно, забрала бы провинціальная ложа и отослала бы въ масонскій сиротскій пріютъ въ "Горы", но все слышанное ею о магіи внушало ей недовѣріе. У Кима тоже были свои собственные взгляды на этотъ счетъ. Достигнувъ сознательнаго возраста, онъ сталъ тщательно избѣгать миссіонеровъ и вообще всѣхъ бѣлыхъ людей съ серьезнымъ видомъ, спрашивавшихъ, кто онъ такой и что онъ дѣлаетъ. Кимъ съ самымъ блистательнымъ успѣхомъ не дѣлалъ ничего. Правда, онъ зналъ городъ Лагоръ съ его удивительными стѣнами отъ одного конца до другого, былъ за панибрата съ людьми, жизнь которыхъ была болѣе фантастична, чѣмъ все, что могло присниться Гарунъ-Аль-Рашиду, и самъ велъ дикое существованіе, напоминавшее приключенія "Тысячи и одной ночи",-- но миссіонеры и секретари благотворительныхъ обществъ не могли понять красоты всего этого. Въ городѣ его прозвали "маленькій всѣмъ на свѣтѣ другъ", и часто, пользуясь своею ловкостью и незамѣтной фигуркой, онъ исполнялъ порученія для разныхъ блестящихъ, лощеныхъ франтовъ, пробираясь ночью съ крыши на крышу. Конечно, это были интриги, онъ отлично это зналъ, какъ зналъ все дурное въ жизни, съ тѣхъ поръ какъ выучился говорить; но онъ любилъ всякую опасную игру для игры, любилъ пробираться тайкомъ черезъ темныя канавы и узкіе переулки, карабкаться по водосточнымъ трубамъ, любилъ присматриваться и прислушиваться къ женщинамъ, выходившимъ на свои плоскія крыши, и бѣжать стремглавъ, перепрыгивая съ одного дома на другой подъ прикрытіемъ жаркаго ночного сумрака. Потомъ онъ любилъ встрѣчать святыхъ людей, вымазанныхъ пепломъ факировъ, сидѣвшихъ возлѣ своихъ жертвенниковъ, сложенныхъ изъ кирпича гдѣ-нибудь подъ деревьями, на берегу рѣки. Онъ находился съ ними въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, привѣтствовалъ ихъ, когда они возвращались послѣ сбора милостыни, и когда никого кругомъ не было, то ѣлъ съ ними изъ одной чашки. Присматривавшая за нимъ женщина требовала со слезами, чтобы онъ носилъ европейскій костюмъ -- панталоны, рубашку и шляпу съ полями, но Кимъ находилъ, что гораздо удобнѣе индусская или магометанская одежда, особенно когда приходилось обдѣлывать разныя дѣла.
Кимъ барабанилъ пятками по Замъ-Замма и отъ времени до времени отрывался отъ игры въ короли и придворные съ маленькимъ Кота Лаль и Абдуллой, сыномъ продавца сластей, чтобы говорить дерзости туземцу полицейскому, караулившему ряды туфель и башмаковъ у дверей музея. Огромный туземецъ снисходительно ухмылялся: онъ давно зналъ Кима. Зналъ его и водовозъ, поливавшій высохшую, пыльную дорогу изъ мѣха, сдѣланнаго изъ козлиной кожи. Зналъ его и плотникъ музея, возившійся въ эту минуту съ новыми ящиками для упаковки. Всѣ знали Кима, кромѣ крестьянъ, спѣшившихъ изъ окрестностей въ "Домъ Чудесъ". Они ходили осматривать предметы, изготовленные и въ ихъ округѣ, и въ другихъ мѣстностяхъ. Музей былъ посвященъ индусскому искусству и промышленности, и всякій, желавшій подучить свѣдѣнія, могъ обращаться за объясненіями къ завѣдующему.
-- Долой! Пусти меня!-- закричалъ Абдулла, взлѣзая на колесо Замъ-Замма.
-- Отецъ твой былъ пирожникъ, воровкой мать была,-- запѣлъ Кимъ.-- Всѣ мусульмане ужъ давно свалились съ Замъ-Замма!
-- Меня пусти!-- взвизгнулъ маленькій Кота Лаль, вытягивая голову въ расшитой золотомъ шапочкѣ. Его отецъ былъ почти милліонеромъ, но Индія -- единственная демократическая страна въ свѣтѣ.
-- Индусы всѣ тоже свалились съ Замъ-Замма. Ихъ отпихнули мусульмане. Отецъ твой былъ пирожникъ...
Кимъ остановился, потому что изъ-за угла, со стороны шумнаго базара, показался человѣкъ, какого онъ, несмотря на увѣренность, что знаетъ всѣ касты, еще никогда не видалъ. Роста этотъ человѣкъ былъ около шести футовъ; одежда его, съ безчисленными складками, была изъ темной матеріи, похожей на лошадиную попону, и ни по одной изъ складовъ Кимъ не могъ догадаться, чѣмъ этотъ человѣкъ занимался. На поясѣ у него висѣлъ длинный рѣвной желѣзный пеналъ и деревянныя четки, какъ у монаховъ. На головѣ у него была надѣта огромная шляпа съ плоскими полями. Лицо у него было желтое и морщинистое, какъ у китайца Фукъ-Шинга, базарнаго башмачника, а косо прорѣзанные глаза напоминали маленькіе осколки оникса.
-- Кто это такой?-- сказалъ Кимъ, обращаясь въ товарищамъ.
-- Должно быть, человѣкъ,-- произнесъ Абдулла, вытаращивъ глаза и засунувъ палецъ въ ротъ.
-- Это ужъ конечно!-- возразилъ Кимъ.-- Но онъ не изъ Индіи,-- я такихъ здѣсь никогда не видалъ.
-- Можетъ быть, монахъ,-- сказалъ Кота Лаль, замѣтъ четки.-- Смотрите! Онъ идетъ къ "Домъ Чудесъ"!
-- Ну васъ!-- проговорилъ полицейскій, качая головой.-- Я не понимаю, что вы тамъ болтаете.-- Самъ же онъ говорилъ на пенджабскомъ нарѣчіи.
-- О, ты, "всѣмъ на свѣтѣ другъ", что такое онъ говоритъ?
-- Пошли его сюда!-- отвѣчалъ Кимъ и соскочилъ съ Замъ-Замма, сверкая голыми пятками.-- Онъ чужестранецъ, а табу буйволъ.
Между тѣмъ пришедшій безпомощно поворачивался во всѣ стороны и наконецъ направился въ мальчикамъ. Онъ былъ старъ и отъ его шерстяной одежды несло крѣпкими горными травами.
-- Дѣти, что это за огромный домъ?-- сказалъ онъ на чистомъ урдусскомъ нарѣчіи.
-- Это Ажаибъ-Геръ, Домъ Чудесъ,-- отвѣчалъ Кимъ, не назвавъ его ни "ламой" ни "міаномъ": онъ не могъ догадаться, въ какой вѣрѣ принадлежалъ старикъ, и потому не зналъ, какой титулъ ему нужно было дать.
-- Ахъ, это Домъ Чудесъ! А въ него можно войти?
-- Надъ дверью написано: "всякій можетъ входить".
-- Безплатно?
-- Я вхожу и выхожу изъ него свободно, а я не банкиръ,-- засмѣялся Кимъ.
-- Прости! Я человѣкъ старый. Я не зналъ.
Онъ сталъ перебирать четки, ставъ въ полуоборотъ въ музею.
-- А ты какой касты? Гдѣ твой домъ? Ты пришелъ издалека?-- спросилъ Кимъ.
-- Я шелъ черезъ Буду, изъ-за Келаса,-- впрочемъ, развѣ ты знаешь? Я пришелъ съ горъ,-- прибавилъ онъ со вздохомъ,-- гдѣ воздухъ и вода чисты и прохладны.
-- Ага! Онъ китаецъ,-- произнесъ Абдулла съ важностью. Онъ помнилъ, какъ Фукъ-Шингъ выгналъ его одинъ разъ изъ своей лавки за неприличное поведеніе.
-- Это горецъ,-- замѣтилъ Бота Лаль.
-- Конечно, дитя, но тѣхъ горъ ты никогда не видалъ. Слыхали ли вы что-нибудь о Тибетѣ? Я не китаецъ, а житель Тибета, да будетъ вамъ извѣстно. Я -- лама, или, на вашемъ языкѣ, "гуру".
-- Гуру изъ Тибета,-- сказалъ Кимъ.-- Я еще такихъ никогда не видалъ. Значитъ, въ Тибетѣ живутъ индусы?
-- Мы -- послѣдователи "Серединнаго Пути" и мирно живемъ въ нашихъ монастыряхъ. Я иду, чтобъ увидать, прежде чѣмъ умру, четыре святыхъ мѣста. Ну, теперь вы, дѣти, знаете столько же, сколько я, старикъ.
Онъ ласково улыбнулся мальчикамъ.
-- А ты ѣлъ сегодня?
Старикъ пошарилъ за пазухой и вытащилъ старую деревянную чашку для сбора подаяній. Мальчики кивнули головой. Всѣ извѣстные имъ монахи собирали милостыню.
-- Я еще не хочу ѣсть.-- Онъ повернулъ голову, какъ старая черепаха на солнцѣ.-- Правда, что есть много священныхъ предметовъ въ лагорскомъ Домѣ Чудесъ?-- Послѣднія слова онъ повторилъ, какъ человѣкъ, желающій провѣрить адресъ.
-- Это правда,-- сказалъ Абдулла.-- Онъ весь переполненъ языческими идолами. Вѣдь и ты язычникъ?
-- Не слушай его,-- проговорилъ Кимъ, обращаясь въ старику.-- Это правительственный домъ, и ничего языческаго въ немъ нѣтъ; тамъ только сагибъ съ сѣдою бородой. Пойдемъ со мною, я тебѣ его покажу.
-- Чужіе монахи ѣдятъ мальчиковъ,-- прошепталъ Кота Ладь.
-- Онъ чужеземецъ и идолопоклонникъ,-- прибавилъ магометанинъ Абдулла.
Кимъ расхохотался.
-- Онъ здѣсь чужой. А вы бѣгите въ вашимъ матерямъ и прячьтесь въ ихъ юбкахъ. Ну, пойдемъ!
Кимъ миновалъ входъ, щелкнувъ турникетомъ. Старикъ послѣдовалъ за нимъ и остановился пораженный. Въ сѣняхъ у входа стояли огромныя фигуры, образцы греко-буддистской скульптуры; однимъ ученымъ извѣстно, когда они были сдѣланы. Имена художниковъ забыты, но видно, что они были, необыкновенно талантливы и живо воспринимали таинственно переданный имъ духъ греческаго искусства. Тутъ находились сотни предметовъ, фризы, барельефы, обломки статуй и плиты, украшенныя во множествѣ разными фигурами. Ими были покрыты прежде кирпичныя стѣны сѣверныхъ буддійскихъ зданій, а теперь ихъ откопали, снабдили ярлыками, и онѣ составляютъ гордость музея.
Съ открытымъ отъ изумленія ртомъ поворачивался лама отъ одного предмета къ другому и наконецъ остановился въ восхищеніи, внимательно разглядывая большой горельефъ, изображающій вѣнчаніе и апоѳозъ Будды. Будда былъ изображенъ сидящимъ на лотосѣ, причемъ лепестки были такъ глубоко разрѣзаны, что, казалось, почти отдѣлялись одинъ отъ другого. Вокругъ были изображены ряды поклоняющихся царей, старцевъ и предшественниковъ Будды. Внизу была представлена покрытая лотосами вода съ рыбами и водяными птицами. Два "дэва" съ крыльями бабочки держали вѣнокъ надъ его головою, а надъ ними другая пара "дэвовъ" поддерживала зонтикъ, украшенный вверху сдѣланнымъ изъ драгоцѣнныхъ камней головнымъ уборомъ Бодизата.
-- Владыка! Владыка! Это самъ Сакья Муни!-- почти съ рыданьемъ произнесъ лама и проговорилъ, задыхаясь, удивительную буддійскую молитву:
"Къ Тому, въ Комъ путь -- и въ Комъ законъ --
"Кого Майя носила подъ сердцемъ,
"Къ Владыкѣ Анаиды -- Бодизату".
-- И Онъ здѣсь! Совершеннѣйшій Законъ также здѣсь! Въ добрый часъ началъ я свое богомолье. И что за работа! Что за работа!
-- Вонъ тамъ сагибъ,-- сказалъ Кимъ, проскальзывая среди ящиковъ съ предметами искусства и промышленности. Сѣдобородый англичанинъ пристально смотрѣлъ на ламу. Послѣдній повернулся съ важностью, поклонился ему и, порывшись немного, вытащилъ записную книжку и клочокъ бумаги.
-- Да, здѣсь стоитъ мое имя,-- проговорилъ англичанинъ, съ улыбкой глядя на грубую, по-дѣтски сдѣланную надпись.
-- Одинъ изъ насъ, ходившій на богомолье въ святымъ мѣстамъ -- теперь онъ настоятель монастыря Лунгъ-Шо -- далъ мнѣ это,-- смущенно произнесъ лама.-- Онъ разсказывалъ обо всемъ этомъ,-- и лама обвелъ кругомъ худой, дрожащей рукою.
-- Такъ добро пожаловать, тибетскій лама! Здѣсь всѣ эта изображенія, здѣсь и я,-- завѣдующій музеемъ взглянулъ въ лицо ламѣ,-- занимаюсь изслѣдованіями. Пойдемъ со мною въ мой кабинетъ.-- Старикъ весь дрожалъ отъ возбужденія. Кабинетъ представлялъ собою небольшой ящикъ кубической формы, отдѣленный отъ галереи, гдѣ были собраны скульптуры. Кимъ легъ на полъ, прильнувъ ухомъ къ щели въ треснувшей отъ жары кедровой двери и, по врожденной привычкѣ, весь вытянулся, чтобы подслушивать и наблюдать.
Большая часть разговора происходила надъ его головой. Лама, сначала запинаясь, разсказалъ завѣдующему о своемъ монастырѣ, находившемся въ четырехъ мѣсяцахъ пути отсюда. Завѣдующій принесъ огромный альбомъ съ фотографіями и показалъ ему снимокъ съ этой мѣстности. Монастырь находился на верху утеса, съ котораго открывался видъ на пеструю панораму гигантской долины.
-- Да, да!-- лама надѣлъ очки въ роговой оправѣ китайской работы.-- Вотъ дверка, черезъ которую мы носимъ дрова къ зимѣ. И ты, англичанинъ, обо всемъ этомъ знаешь? Теперешній настоятель Лунгъ-Шо говорилъ мнѣ про это, но я не вѣрилъ. Владыка, Совершеннѣйшій, и здѣсь также пользуется почетомъ? И жизнь его извѣстна?
-- Все это высѣчено на камняхъ. Пойдемъ, и ты увидишь, если успѣлъ отдохнуть.
Лама поплелся въ главный залъ, въ сопровожденіи завѣдующаго, и обошелъ коллекціи съ благоговѣніемъ набожнаго человѣка и съ тонкимъ пониманіемъ спеціалиста. На покрытыхъ пятнами камняхъ вставали передъ нимъ одни за другими всѣ подробности и эпизоды чудесной исторіи. Иногда его пугала и смущала непривычная условность греческаго искусства, но все-таки онъ восхищался, какъ ребенокъ, при каждой новой находкѣ. Если въ чемъ-нибудь послѣдовательность нарушалась, какъ, напримѣръ, въ "Предвозвѣстіи", то завѣдующій возмѣщалъ этотъ пробѣлъ свѣдѣніями изъ своихъ многочисленныхъ книгъ -- французскихъ и нѣмецкихъ, фотографіями и репродукціями.
Здѣсь былъ и благочестивый Азита, соотвѣтствующій Симеону въ христіанствѣ, держащій на колѣняхъ божественное дитя, въ то время, какъ отецъ и мать благоговѣйно слушаютъ. Здѣсь была и злая женщина, обвинившая Учителя въ нарушеніи цѣломудрія, причемъ клевета ея была обнаружена. Здѣсь было и поученіе въ Оленьей рощѣ; чудо, заставившее окаменѣть огнепоклонниковъ. Здѣсь былъ и Бодизатъ въ царственномъ блескѣ и величіи; чудесное рожденіе; смерть Кузинагары, причемъ слабый ученикъ лишился чувствъ. Среди всего этого попадались безчисленныя повторенія размышленія подъ деревомъ Боли, и повсюду было изображено поклоненіе чашѣ для сбора подаяній. Очень скоро завѣдующій убѣдился, что его гость былъ не простой нищенствующій монахъ, читающій молитвы по четкамъ, а большой ученый. И они снова все пересматривали, причемъ лама нюхалъ табакъ, протиралъ свои очки и говорилъ необыкновенно быстро на смѣшанномъ урдусскомъ и тибетскомъ нарѣчіи. Онъ слышалъ о путешествіяхъ китайцевъ Фо-Гіана и Гуенъ-Тіанга и интересовался узнать, существуетъ ли переводъ ихъ путевыхъ записокъ. Онъ глубоко вздыхалъ, безпомощно переворачивая страницы сочиненій Биля и Станислава Жюльена.
-- Все это здѣсь. Цѣлое сокровище, скрытое отъ меня!-- Потомъ онъ старался успокоиться и почтительно выслушивалъ отрывки, которые завѣдующій наскоро переводилъ ему на урдусское нарѣчіе. Въ первый разъ слышалъ онъ о работахъ европейскихъ ученыхъ, пользовавшихся собранными здѣсь и многми другими документами, чтобы ознакомиться со святыми для буддистовъ мѣстами. Потомъ ему показали огромную карту, нарисованную желтой краской. Онъ водилъ смуглымъ пальцемъ за карандашомъ завѣдующаго отъ одного пункта къ другому. Тутъ былъ Капилавастру, тутъ Серединное царство, а тутъ Магабоди, буддійская Мекка. А вотъ здѣсь находилась Кузинагара, печальное мѣсто смерти святого. Отъ времени до времени старикъ молча наклонялъ голову надъ картой, а завѣдующій закуривалъ трубку. Кимъ заснулъ. Когда онъ проснулся, то разговоръ сталъ ему болѣе понятенъ.
-- Такимъ-то образомъ, о, источникъ мудрости, рѣшился я идти въ святымъ мѣстамъ, которыхъ Онъ касался ногами своими, къ мѣсту его рожденія, въ Магабоди, и къ мѣсту его смерти.
Лама понизилъ голосъ.-- И я пришелъ сюда одинъ. Уже пять, семь, осьмнадцать, сорокъ лѣтъ думаю я о томъ, что старый законъ плохо исполняется. Его омрачаютъ, какъ тебѣ извѣстно, служеніе дьяволу, колдовство и язычество. Совершенно вѣрно то, что сказалъ мальчикъ тамъ, у входа: дошло дѣло до идолопоклонства.
-- Это случается со всякой религіей.
-- Ты думаешь? Я читалъ книги нашего монастыря и понялъ, что самая сущность ихъ высохла; и позднѣйшій уставъ, которымъ мы, послѣдователи преобразованнаго закона, отягощаемъ и затрудняемъ себя, тоже не имѣетъ цѣны въ моихъ старыхъ глазахъ. Даже послѣдователи Совершеннѣйшаго живутъ среди раздоровъ. Все это -- обманъ и заблужденіе. Но у меня есть другое желаніе...-- Морщинистое желтое лицо совсѣмъ приблизилось въ лицу завѣдующаго и длинный ноготь на указательномъ пальцѣ ламы стукнулъ по столу.-- Ваши ученые по этимъ книгамъ прослѣдили всѣ пути, по которымъ направлялъ свои стопы Благословенный, но есть вещи, которыхъ они не нашли. Я ничего не знаю, совсѣмъ ничего не знаю я, но я иду, чтобы освободиться изъ-подъ колеса вещественности, иду широкимъ и открытымъ путемъ.
Онъ улыбнулся съ выраженіемъ простодушнаго торжества.-- Я угождаю Богу уже тѣмъ, что иду къ святымъ мѣстамъ, но это еще не все. Послушай, я скажу тебѣ правду. Когда нашъ милостивый Владыка былъ еще совсѣмъ юнымъ, то захотѣлъ взять себѣ супругу. Тогда люди при дворѣ отца его сказали, что онъ слишкомъ молодъ и нѣженъ для брака. Ты это знаешь?
Завѣдующій кивнулъ головой, интересуясь знать, что будетъ дальше.
-- Было устроено тройное состязаніе въ силѣ со всѣми приходившими. Когда стали пробовать сгибать лукъ, то Владыка первый сломалъ поданный ему лукъ и потребовалъ такой, какого никто не могъ бы согнуть. Ты это знаешь?
-- Это написано. Я читалъ.
-- И стрѣла его перелетѣла черезъ всѣ цѣли и исчезла изъ глазъ. Наконецъ она упала, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ она коснулась земли, появился потокъ, превратившійся теперь въ рѣку. Эта рѣка, по благости нашего Владыки и благодаря его заслугамъ, еще до того времени, когда онъ освободилъ себя, получила свойство очищать купающихся въ ней отъ всякой нечистоты и всякаго грѣха.
-- Такъ написано,-- проговорилъ завѣдующій съ нѣкоторымъ разочарованіемъ.
Лама глубоко вздохнулъ.
-- Гдѣ эта рѣка? О, источникъ мудрости, сказки, куда упала стрѣла?
-- Увы, братъ мой, я не знаю,-- отвѣчалъ завѣдующій.
-- Нѣтъ, если ты захочешь вспомнить, то это -- единственное, чего ты не сказалъ мнѣ. Навѣрное ты знаешь? Взгляни, я старый человѣкъ, и я спрашиваю, склонивъ голову въ твоимъ ногамъ, о, источникъ мудрости! Мы знаемъ, что Онъ натянулъ лукъ! Мы знаемъ, что стрѣла упала! Мы знаемъ, что брызнулъ потокъ! Гдѣ же рѣка? Вѣщій сонъ внушилъ мнѣ искать ее. И вотъ я пришелъ. Вотъ я здѣсь. Но гдѣ же рѣка?
-- Неужели ты думаешь, что еслибы я зналъ, то не сталъ бы кричать объ этомъ во всеуслышаніе?
-- Только ею можно достичь покоя и освобожденія изъ подъ колеса вещественности,-- продолжалъ лама, не слушая его.-- Рѣка, рожденная стрѣлою! Подумай только! Можетъ быть, это маленькій ручей, пересохшій отъ зноя? Но святой не сталъ бы такъ обманывать старика.
-- Я не знаю. Я не знаю.
Лама опять приблизилъ свое лицо, изборожденное морщинами, въ лицу англичанина.
-- Я вижу, что ты не знаешь. Ты не принадлежишь къ закону, и это скрыто отъ тебя.
-- Да, скрыто, скрыто.
-- Мы оба съ тобой -- существа ограниченныя, братъ мой. Но я -- онъ всталъ, и складки его одежды мягко упали,-- я яду искать освобожденія. Пойдемъ со мною!
-- Я не свободенъ,-- отвѣчалъ завѣдующій.-- Но куда же ты пойдешь?
-- Сначала въ Бенаресъ; куда же больше? Тамъ, въ храмѣ Яйнъ, я найду одного послѣдователя чистой религіи, и отъ него, можетъ быть, мнѣ посчастливится узнать. Быть можетъ, онъ сакъ пойдетъ со мною въ Капилавасту, и тамъ я буду искать рѣку. Впрочемъ, нѣтъ, я буду искать ее повсюду, куда ни приду, ибо неизвѣстно, куда упала стрѣла.
-- А какъ ты пойдешь? Вѣдь до Дели очень далеко, и еще дальше до Бенареса.
-- Я отправлюсь по желѣзной дорогѣ. Я и сюда пріѣхалъ въ поѣздѣ. Онъ идетъ быстро. Сначала мнѣ было страшно смотрѣть на эти огромные шесты по сторонамъ дороги, которые то спускали, то быстро подхватывали нити,-- онъ показалъ руками, какъ мелькали мимо поѣзда телеграфные столбы.-- Потомъ я усталъ сидѣть въ вагонѣ, и мнѣ захотѣлось идти пѣшкомъ, какъ я привыкъ.
-- А ты знаешь дорогу?-- спросилъ завѣдующій.
-- О! для этого надо только спрашивать и платить деньги, и служащіе люди отправляютъ въ назначенное мѣсто. Обо всемъ этомъ я узналъ у насъ въ монастырѣ изъ достовѣрныхъ разсказовъ,-- отвѣчалъ лама съ гордостью.
-- А когда же ты отправишься?-- Завѣдующій улыбнулся этому соединенію стариннаго благочестія и современной культуры, составляющему отличительную черту нынѣшней Индіи.
-- По возможности скорѣе. Я обойду всѣ мѣста, отмѣченныя въ его жизни, пока не дойду до рѣки, рожденной стрѣлою. У меня, вотъ тутъ, есть бумага съ росписаніемъ поѣздовъ, идущихъ къ югу.
-- Ну, а насчетъ ѣды?-- Ламы обыкновенно накапливаютъ себѣ порядочный запасъ денегъ, во завѣдующій хотѣлъ удостовѣриться въ этомъ.
-- Я возьму съ собою въ путь чашу для милостыни нашего Владыки. Да. Какъ онъ ходилъ, такъ и я пойду, отказавшись отъ удобной жизни въ монастырѣ. Когда я покинулъ горы, со мною былъ мой "чела" (ученикъ). Онъ собиралъ для меня милостыню, какъ предписываетъ уставъ; но когда мы остановились въ Кулу, то онъ схватилъ лихорадку и умеръ. Теперь у меня нѣтъ "челы", но я возьму съ собой чашку для милостыни и дамъ возможность сострадательнымъ людямъ сдѣлатъ доброе дѣло.-- Онъ храбро встряхнулъ головой. Ученые изъ монастыря ламъ не сбираютъ милостыни, но лама, всецѣло отдаваясь своему подвигу, чувствовалъ въ этомъ особенную прелесть.
-- Пусть будетъ такъ,-- сказалъ, улыбаясь, завѣдующій.-- А теперь дай и мнѣ также сдѣлать доброе дѣло. Мы вѣдь съ тобой сотоварищи. Вотъ записная книга изъ бѣлой англійской бумаги, а вотъ здѣсь очиненные карандаши второго и третьяго нумера, мягкіе и жесткіе, годящіеся для записей. Ну, а теперь дай-ка мнѣ твои очки.
Завѣдующій взглянулъ сквозь стекла. Они были очень поцарапаны, но почти той же силы, что и его очки. Онъ снялъ свои и передалъ ламѣ, говоря:
-- Попробуй эти.
-- Они легки какъ перышко.-- Старикъ съ восхищеніемъ поворачивалъ голову и морщилъ носъ.-- Я ихъ почти совсѣмъ не чувствую! А какъ ясно вижу!
-- Они изъ чистаго хрусталя, и ихъ никогда нельзя поцарапать. Пусть они помогутъ тебѣ найти твою рѣку,-- теперь они твои.
-- Я принимаю ихъ, и карандаши, и бѣлую записную книгу,-- сказалъ лама,-- въ знакъ дружбы между нами, а теперь,-- онъ порылся у своего пояса, отвязалъ желѣзный пеналъ и положилъ его на столъ завѣдующаго.-- Это тебѣ, на память обо мнѣ, мой пеналъ. Онъ очень старый -- такой же, какъ я.
Пеналъ былъ китайскій, сдѣланный по старинному рисунку изъ желѣза, какого теперь уже не употребляютъ для плавки, и у завѣдующаго, бывшаго коллекціонеромъ, сердце такъ и растаяло при первомъ взглядѣ на него.
Ламу никакъ нельзя было убѣдить взять свой подарокъ обратно.
-- Когда я найду рѣку и вернусь, то принесу тебѣ рисунокъ перомъ Падма Самторы,-- одинъ изъ тѣхъ, какіе я всегда дѣлалъ по шолку въ монастырѣ,-- и колеса жизни,-- лама запнулся:-- вѣдь мы съ тобой сотоварищи.
Завѣдующему хотѣлось удержать его: не много осталось на свѣтѣ людей, обладающихъ секретомъ дѣлать эти условные буддійскіе рисунки кистью и перомъ, на половину написанные и на половину нарисованные, но лама рѣшительно направился въ выходу, на минуту остановился еще разъ передъ большой статуей Бодизата и потомъ прошелъ черезъ турникетъ.
Кимъ, какъ тѣнь, слѣдовалъ за нимъ. Все слышанное страшно взволновало его. Никогда ему не приходилось встрѣчать подобнаго человѣка, и онъ рѣшился продолжать свои наблюденія надъ нимъ. Онъ смотрѣлъ на ламу какъ на свою находку и намѣревался вполнѣ овладѣть имъ. Старикъ остановился у Замъ-Замма и стадъ осматриваться, пока не встрѣтился глазами съ Кимомъ. Возбужденіе, вызванное въ немъ бесѣдой съ завѣдующимъ, покинуло его на время,-- онъ чувствовалъ себя старымъ, одинокимъ и голоднымъ.
-- Не садись подъ этой пушкой,-- проговорилъ полицейскій высокомѣрнымъ тономъ.
-- Тише, ты, сова!-- отвѣчалъ Кимъ вмѣсто ламы.-- Садись сколько угодно подъ этой пушкой. А ты, скажи-за мнѣ, когда ты стянулъ башмаки у молочницы, Дунно?
Это ни на чемъ не основанное обвиненіе явилось совершенно неожиданно подъ вліяніемъ минуты, но оно все-таки заставило замолчать Дунно, отлично знавшаго, что Киму стоило пронзительно крикнуть, чтобы, въ случаѣ надобности, созвать цѣлый легіонъ базарныхъ мальчишекъ.
-- А ты кому же тамъ молился?-- ласково спросилъ Кимъ, садясь на корточки въ тѣни рядомъ съ ламой.
-- Я никому не молился, дитя. Я только преклонился передъ высшимъ Закономъ.
Кимъ довольно спокойно призналъ существованіе этого новаго божества. Онъ уже былъ знакомъ съ очень большимъ количествомъ разныхъ боговъ.
-- А что ты вообще дѣлаешь?
-- Я собираю милостыню. Теперь я вспомнилъ, что давно уже ничего не ѣлъ и не пилъ. Каковъ обычай относительно сбора милостыни въ этомъ городѣ? Собираютъ ли молча, какъ у насъ въ Тибетѣ, или просятъ громко?
-- Просящіе молча -- молча умираютъ съ голода,-- отвѣчать Кимъ, употребляя мѣстную поговорку. Лама попытался встать, но снова безсильно опустился на землю и вздохнулъ о своемъ ученикѣ, умершемъ въ далекомъ Кулу. Кимъ смотрѣлъ на него, нагнувъ голову на бокъ, изучая его съ величайшимъ интересомъ.
-- Дай мнѣ чашку. Я знаю всѣхъ въ этомъ городѣ, всѣхъ, кто жалѣетъ бѣдныхъ. Дай чашку, и я принесу ее тебѣ назадъ наполненною.
Съ простотой ребенка старикъ протянулъ ему чашку.
-- Ты отдохни. Я знаю людей.
И съ этими словами Кимъ отправился въ открытую низенькую лавку овощной торговки.
Эта женщина отлично звала Кима.
-- Ого, да ты, кажется, сдѣлался "іоги": ходишь съ чашкой для сбора милостыни!-- воскликнула она.
-- Да,-- съ гордостью возразилъ Кимъ.-- Въ городѣ появился новый монахъ, такой человѣкъ, какого я никогда не видалъ.
-- Старый монахъ -- молодой тигръ,-- сердито проговорила женщина.-- Надоѣли мнѣ эти новые монахи! Они налетаютъ на товаръ, какъ мухи. Развѣ отецъ моего сына -- колодезь благостыни, чтобы подавать всѣмъ, кто проситъ?
-- Нѣтъ,-- сказалъ Кимъ.-- Твой мужъ скорѣе -- "іаги" (сердитый человѣкъ), чѣмъ "іоги" (святой человѣкъ). Но этотъ, монахъ -- чужеземецъ. Сагибъ въ "Домѣ Чудесъ" разговаривалъ съ нимъ какъ съ братомъ. О, мать моя, наполни мнѣ эту чашу. Онъ ждетъ.
-- Эту чашку, еще бы! Да она пузатая, что твоя корова! Ты такъ же милостивъ ко мнѣ, какъ священный быкъ Шивы. Онъ уже стащилъ у меня сегодня утромъ цѣлую корзину самаго лучшаго лука, а теперь я еще стану твою чашку наполнять. Вотъ онъ опять бѣжитъ сюда!..
Огромный быкъ мышинаго цвѣта, принадлежавшій браминамъ и считавшійся священнымъ, прокладывалъ себѣ дорогу среди разноцвѣтной толпы. Изо рта у него висѣла украденная гдѣ-то индійская смоковница. Онъ остановился прямо передъ лавкой, отлично сознавая свои преимущества въ качествѣ священнаго животнаго, опустилъ голову и сталъ, пыхтя, обнюхивать рядъ корзинъ, прежде чѣмъ выбрать которую-нибудь изъ нихъ. Но въ эту минуту въ воздухѣ мелькнула маленькая жесткая пятка Кима и угодила быку прямо въ его влажный синеватый носъ. Онъ захрапѣлъ съ негодованіемъ и побѣжалъ прочь, при чемъ горбъ на его спинѣ дрожалъ отъ ярости.
-- Вотъ видишь! Я спасъ тебѣ товару втрое больше того, что стоитъ кушанье, которымъ ты наполнишь мою чашку. Ну же, мать, пожалуйста положи на дно немного рису, сушеной рыбы и еще горячихъ овощей съ перцемъ.
Изъ глубины лавки, гдѣ лежала какая-то мужская фигура, послышалось ворчанье.
-- Онъ прогналъ быка,-- сказала женщина въ полголоса.-- Хорошо помогать бѣднымъ.-- Она взяла чашку и возвратила ее наполненною горячимъ рисомъ.
-- Но, вѣдь, мой "іоги" не корова,-- съ важностью произнесъ Кимъ, дѣлая пальцами углубленіе въ рисѣ.-- Не дурно бы еще немножко овощей и лепешки. Кусочекъ консерва тоже понравится ему, я увѣренъ.
-- Дырку-то ты сдѣлалъ величиной въ собственную голову,-- брюзгливо замѣтила женщина, но все-таки наполнила углубленіе въ рисѣ вкусными дымящимися овощами и сунула сверху сухую лепешку съ кускомъ очищеннаго масла, сбоку положила комокъ кислыхъ тамариндовыхъ консервовъ, и тогда Кимъ умильно посмотрѣлъ на всю эту кучу.
-- Вотъ это хорошо. Пока я буду на базарѣ, быкъ не станетъ подходить къ этому дому. А вѣдь онъ ловкій попрошайка.
-- А ты-то самъ?-- засмѣялась женщина.-- И кромѣ того, не говори дурно о быкахъ. Развѣ ты самъ не разсказывалъ мнѣ, что настанетъ день, явится красный быкъ и принесетъ тебѣ счастье? Ну, а теперь держи чашку покрѣпче и испроси у святого человѣка для меня благословеніе. Можетъ быть, также онъ знаетъ какое-нибудь средство, чтобы вылечить больные глаза моей дочери. Попроси его объ этомъ, маленькій всѣмъ на свѣтѣ другъ.
Но Кимъ, не дождавшись конца ея рѣчи, уже умчался прочь, тщательно избѣгая встрѣчъ съ бродячими собаками и своими вѣчно голодными пріятелями.
-- Вотъ какъ собираемъ милостыню мы, люди, знающіе толкъ въ этомъ дѣлѣ,-- съ гордостью заявилъ онъ ламѣ, широко раскрывшему глаза отъ изумленія, при видѣ всего содержимаго чашки.-- Теперь ѣшь,-- и я тоже поѣмъ съ тобою. Эй, ты!-- закричалъ онъ, обращаясь къ водовозу, разливавшему воду возлѣ музея.-- Дай-ка сюда воды! Здѣсь люди пить хотятъ.
-- Хороши люди!-- повторилъ водовозъ, смѣясь.-- Изъ васъ обоихъ одного порядочнаго человѣка не выкроишь. Ну, пейте ужъ во имя Милосерднаго!
Онъ направилъ тонкую струю воды въ подставленную пригоршню Кима, пившаго такимъ образомъ, по туземному обычаю, но лама, болѣе требовательный, вытащилъ изъ неистощимыхъ складокъ своей одежды маленькую чашку и сталъ пить изъ нея съ важностью.
-- Онъ "pardesi" (чужеземецъ),-- пояснилъ Кимъ, когда старикъ произнесъ на неизвѣстномъ языкѣ нѣсколько словъ,-- вѣроятно, какое-нибудь благословеніе.
Они поѣли вдвоемъ съ большимъ удовольствіемъ, и скоро чашка была пуста.
Тогда лама понюхалъ табаку изъ огромной деревянной табакерки, перебралъ немного свои четки и быстро заснулъ старческимъ сномъ, когда тѣнь отъ Замъ-Замма начала удлиняться.
Кимъ отправился въ ближайшей продавщицѣ табака, веселой молодой магометанкѣ и выпросилъ у нея плохую сигару изъ тѣхъ, какія употребляютъ студенты пенджабскаго университета, подражающіе англійскимъ обычаямъ. Потомъ онъ сталъ курить эту сигару, сидя подъ самой пушкой, погружаясь въ раздумье и поднявъ колѣнки къ самому подбородку. Размышленія его кончились тѣмъ, что онъ побѣжалъ въ себѣ домой, смѣнилъ свой костюмъ на индусскій, и въ такомъ видѣ вернулся къ пушкѣ.
Лама проснулся только когда началась вечерняя жизнь, стали зажигаться лампы и расходились по домамъ писарй въ бѣлыхъ одеждахъ и чиновники правительственныхъ учрежденій.
Старикъ растерянно озирался по сторонамъ, но никто не обращалъ на него вниманія, кромѣ одного мальчишки въ пыльномъ тюрбанѣ и лиловой одеждѣ.
Вдругъ лама уронилъ голову на колѣни и заплакалъ.
-- Что съ тобою?-- спросилъ мальчикъ, стоя передъ нимъ.-- Обокрали тебя, что-ли?
-- Мой новый ученикъ ушелъ отъ меня, и я не знаю, гдѣ онъ.
-- А что за человѣкъ былъ твой ученикъ?-- спросилъ Кимъ, пораженный тѣмъ, что лама не узналъ его.
-- Это былъ мальчикъ, явившійся на мѣсто моего умершаго ученика, въ знакъ благодати, полученной мною, когда я преклонился передъ Закономъ, тамъ, въ этомъ большомъ домѣ,-- онъ указалъ на музей.-- Онъ явился указать мнѣ потерянный мною путь. Онъ провелъ меня въ "Домъ Чудесъ" и своимъ разговоромъ придалъ мнѣ смѣлости, такъ что я рѣшился говорить съ хранителемъ изображеній, утѣшился и пріобрѣлъ силу. А когда я почти лишился чувствъ отъ голода, то онъ собралъ для меня милостыню, какъ сдѣлалъ бы ученикъ для своего учителя. Внезапно былъ онъ мнѣ посланъ. Внезапно исчезъ онъ отъ меня. А у меня было намѣреніе научить его Закону по пути въ Бенаресъ.
Кимъ стоялъ совершенно пораженный: онъ подслушалъ разговоръ въ музеѣ, и зналъ, что старикъ говоритъ правду, а туземцы не допускаютъ, чтобы чужестранцы были на это способны.
-- Но теперь я знаю, что онъ былъ посланъ во мнѣ съ цѣлью. Благодаря ему я знаю, что долженъ найти нѣкую рѣку, которую ищу.
-- Рѣку, рожденную стрѣлой?-- проговорилъ Кимъ, улыбаясь съ выраженіемъ своего превосходства.
-- Что же это такое? еще новый знакъ благодати!-- воскликнулъ лама.-- Я не говорилъ о моихъ поискахъ никому, кромѣ человѣка, завѣдующаго изображеніями. Кто ты?
-- Твой "чела",-- просто отвѣтилъ Кимъ, садясь на корточки.-- Я во всю мою жизнь не видалъ человѣка, подобнаго тебѣ. Я пойду съ тобою въ Бенаресъ. И кромѣ того, я думаю, что такой старый человѣкъ, какъ ты, говорящій правду подъ вечеръ всякому встрѣчному, очень нуждается въ ученикѣ.
-- Но рѣка,-- рѣка, рожденная стрѣлою?
-- О, это я слышалъ, какъ ты говорилъ про нее англичанину. Я лежалъ у двери.
Лама вздохнулъ.
-- А я думалъ, что ты -- ниспосланный мнѣ путеводитель. Такія вещи случаются иногда,-- но я не достоинъ. Значитъ, ты не знаешь, гдѣ рѣка?
-- Я не знаю,-- Кимъ смущенно засмѣялся.-- Я отправляюсь искать одного быка -- краснаго быка на зеленомъ полѣ, который будетъ помогать мнѣ.
-- Кого искать, дитя?-- переспросилъ лама.
-- Богъ его знаетъ, а только такъ говорилъ мнѣ мой отецъ. Я слышалъ твой разсказъ въ "Домѣ Чудесъ" о разныхъ новыхъ удивительныхъ мѣстахъ въ горахъ, и рѣшилъ, что если ужъ такой старый и такой неумѣющій... привыкшій говорить правду человѣкъ можетъ идти за такою неважною вещью, какъ рѣка, то, конечно, ужъ и я долженъ отправиться въ путь. Если судьба намъ найти то, что мы ищемъ, то мы найдемъ, ты -- свою рѣку, а я -- моего быка и еще многое другое, что я теперь уже позабылъ. Можетъ быть, меня сдѣлаютъ королемъ,-- прибавилъ мальчикъ, совершенно спокойно готовый ко всякимъ чудесамъ.
-- Я научу тебя, дорогой, желать другого и лучшаго,-- произнесъ лама авторитетнымъ тономъ.-- Пойдемъ въ Бенаресъ.
-- Только не ночью. Повсюду воры. Подожди до утра.
-- Но здѣсь негдѣ спать.-- Старикъ привыкъ въ монастырскому правилу, и хотя спалъ на полу, какъ предписывалъ уставъ, но все-таки предпочиталъ въ такихъ случаяхъ соблюдать извѣстную благопристойность.
-- Мы добудемъ себѣ ночлегъ въ "Кашмиръ-Сараѣ",-- сказалъ Кимъ, смѣясь надъ смущеніемъ и затрудненіемъ ламы.-- У меня тамъ есть пріятель. Пойдемъ!
Имъ пришлось проходить черезъ багаръ, проталкиваясь въ толпѣ, состоявшей изъ всѣхъ народностей верхней Индіи. Повсюду горѣли огни, было жарко и тѣсно, и лама пробирался, чувствуя себя какъ во снѣ. Онъ впервые попалъ въ большой промышленный городъ, и переполненные народомъ вагоны конки съ ихъ вѣчнымъ стукомъ, скрипомъ и звономъ пугали его. Его совсѣмъ затолкали и наконецъ онъ съ трудомъ добрался до высокихъ воротъ "Кашмиръ-Сарая". Это былъ обширный скверъ, находившійся противъ желѣзно-дорожной станціи и окруженный сводчатыми навѣсами, гдѣ останавливались караваны лошадей и верблюдовъ, возвращавшіеся изъ Центральной Азіи. Здѣсь можно было наблюдать нравы и обычаи всѣхъ сѣверныхъ племенъ Индіи. Одни изъ нихъ проваживали на привязи небольшихъ лошадокъ и ставили на колѣни верблюдовъ; другіе нагружали или разгружали тюки и узлы, вытягивали кувшины съ водой для ужина на скрипящихъ воротахъ, били злыхъ и мрачныхъ караванныхъ собакъ, расплачивались съ погонщиками верблюдовъ, нанимали конюховъ, кричали, спорили, произносили клятвы и торговались. Навѣсы, къ которымъ вели три или четыре каменныя ступени, представляли собою мирныя гавани вокругъ этого волнующагося моря. Большинство изъ нихъ было отдано на откупъ торговцамъ, какъ у насъ отдаются арки на большихъ дорогахъ. Пространства между столбами были обращены въ комнаты съ кирпичными или дощатыми стѣнами, запиравшіяся тяжелыми деревянными дверями и трудно отпирающимися мѣстными висячими замками. Запертая такимъ образомъ дверь означала, что обладатель помѣщенія отсутствовалъ, и немного грубыя, а иногда и очень грубыя надписи мѣломъ или краской гласили, куда онъ отправился. Такъ напримѣръ: "Лутуфъ Улла уѣхалъ въ Курдистанъ". А внизу -- безобразные и грубые стихи.
Кимъ, оберегая ламу отъ напора взволнованныхъ людей и животныхъ, пробрался бокомъ вдоль навѣсовъ къ самому отдаленному углу "Сарая", близъ желѣзно-дорожной станціи, гдѣ жилъ Магбубъ-Али, продавецъ лошадей, когда возвращался изъ таинственной страны за Сѣверными Ущельями. Киму въ теченіе его маленькой жизни приходилось много разъ имѣть дѣло съ Магбубомъ, и высокій, плотный афганецъ съ выкрашенной красной бородой (онъ былъ старъ и не хотѣлъ, чтобы видѣли его сѣдые волосы) цѣнилъ мальчика въ качествѣ ищейки. Иногда онъ поручалъ Киму наблюдать за какимъ-нибудь человѣкомъ, не имѣвшимъ ничего общаго съ лошадьми, слѣдить за нимъ въ продолженіе цѣлаго дня и донести обо всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ говорилъ. Вечеромъ Кимъ выкладывалъ ему всѣ собранныя свѣдѣнія, а Магбубъ слушалъ, сидя неподвижно и не произнося ни слова. Это были какія-то темныя дѣла. Кимъ отлично это зналъ, но его оправданіе состояло въ томъ, что онъ не говорилъ ни слова о томъ, что слышалъ, ни единой душѣ, кромѣ Магбуба, а послѣдній кормилъ его великолѣпными горячими кушаньями, взятыми изъ харчевни, въ главномъ пунктѣ "Сарая", и кромѣ того давалъ ему деньгами восемь "анна".
-- Вотъ гдѣ онъ живетъ!-- сказалъ Кимъ, ударивъ по носу сердитаго верблюда.-- Эй, Магбубъ-Али!
Онъ остановился передъ темной аркой и сталъ сзади растерявшагося ламы.
Продавщикъ лошадей, туго подпоясанный темнымъ вышитымъ бухарскимъ поясомъ, лежалъ на двухъ переметныхъ сумкахъ изъ толковыхъ ковровъ и лѣниво покуривалъ изъ огромной серебряной трубки. Онъ слегка повернулъ голову на окрикъ Кима и, видя только высокую молчаливую фигуру старика, разсмѣялся низкимъ, груднымъ смѣхомъ.
-- Аллахъ! Это лама! Красный лама! Далеко отъ Лагора до Ущелій. Что ты тутъ дѣлаешь?
Лама механически протянулъ свою чашку для милостыни.
-- Божье проклятіе на всѣхъ невѣрныхъ!-- проговорилъ Магбубъ.-- Я не подаю всякому грязному жителю Тибета; а ты попроси у моихъ конюховъ,-- они тамъ вонъ сидятъ, у верблюдовъ. Для нихъ твои благословенія имѣютъ цѣну. Эй, конюхи, тутъ пришелъ вашъ землякъ. Узнайте, не голоденъ ли онъ.
Съ земли поднялся бритый конюхъ, пришедшій съ лошадьми. Онъ считался чѣмъ-то въ родѣ разжалованнаго буддиста, раболѣпно привѣтствовалъ ламу и сталъ упрашивать его присѣсть въ огню, разложенному конюхами.
-- Поди, ты!-- сказалъ Кимъ, слегка отталкивая его, и лама отодвинулся, оставивъ Кима на порогѣ.
-- Уходите!-- произнесъ Магбубъ-Али, снова ввившись за свою трубку.-- Пошелъ вонъ, маленькій индусъ! Божье проклятіе на всѣхъ невѣрныхъ! Проси у тѣхъ изъ моихъ, которые одвой съ тобой вѣры.
-- Магараджи!-- жалобно запищалъ Кимъ, употребляя обращеніе, принятое у индусовъ, и вполнѣ наслаждаясь всѣмъ происходящимъ.-- Мой отецъ умеръ, моя мать умерла, желудокъ мой пустъ.
-- Я говорю тебѣ, попроси у моихъ конюховъ. Среди нихъ должны быть индусы.
-- Ахъ, Магбубъ-Али, да я-то развѣ индусъ?-- проговорилъ Кимъ по-англійски.
Торговецъ лошадьми ничѣмъ не обнаружилъ удивленія и только взглянулъ на него изъ-подъ густыхъ, нависшихъ бровей.
-- Маленькій "всѣмъ на свѣтѣ другъ",-- произнесъ онъ,-- что это значитъ?
-- Ничего. Я теперь ученикъ этого святого человѣка, и мы идемъ вмѣстѣ на богомолье -- въ Бенаресъ, онъ такъ говоритъ. Онъ совсѣмъ сумасшедшій, а мнѣ надоѣлъ Лагоръ. Мнѣ хочется подышать новымъ воздухомъ и попить новой воды.
-- Но на кого ты работаешь? Зачѣмъ пришелъ ко мнѣ?-- Голосъ звучалъ сурово и подозрительно.
-- Къ кому же мнѣ было идти? Денегъ у меня нѣтъ. Безъ денегъ куда дѣнешься? Ты много лошадей продашь офицерамъ. У тебя онѣ хорошія, эти новыя лошади, я ихъ видѣлъ. Дай мнѣ рупію, Магбубъ-Али, и когда я разбогатѣю, то все тебѣ отдамъ.
-- Гм...-- произнесъ Магбубъ-Али, быстро соображая.-- Ты прежде никогда мнѣ не лгалъ. Позови сюда этого ламу, а самъ отойди немного.
-- О, наши разсказы сойдутся,-- сказалъ, смѣясь, Кимъ.
-- Мы идемъ въ Бенаресъ,-- началъ лама, какъ только понялъ, куда были направлены вопросы Магбуба-Али.-- Я иду и мальчикъ. Я иду искать одну рѣку.
-- Ну, это можетъ быть; но мальчикъ?
-- Онъ -- мой ученикъ. Я думаю, онъ посланъ мнѣ, чтобы провести меня къ этой рѣкѣ. Я сидѣлъ подъ пушкой, и вдругъ онъ явился. Такія вещи случались съ счастливцами, удостоенными получать руководителей свыше. Но теперь я вспомнилъ, онъ говорилъ, что онъ земного происхожденія -- индусъ.
-- А какъ его зовутъ?
-- Я не спрашивалъ объ этомъ. Развѣ онъ не ученикъ мнѣ?
-- Его родина, его племя, его селеніе? Мусульманинъ онъ, индусъ или "женъ"? Низшей или высшей касты?
-- Зачѣмъ стану я узнавать все это? Нѣтъ ни низшихъ, ни высшихъ на Серединномъ Пути. Если онъ мой чело, то можетъ ли и долженъ ли кто-нибудь отнять его у меня? Ты самъ видишь,-- безъ него я не найду моей рѣки.
Онъ съ важностью покачалъ головой.
-- Никто не отнимаетъ его у тебя. Пойди, сядь къ моимъ конюхамъ,-- сказалъ Магбубъ-Али, и лама поплелся на указанное мѣсто, успокоенный его обѣщаніемъ.
-- Ну, развѣ онъ не совсѣмъ сумасшедшій?-- спросилъ Кимъ, выходя изъ темнаго угла.-- Зачѣмъ я сталъ бы тебѣ лгать, хаджи?
Магбубъ молча покуривалъ свою трубку. Потомъ заговорилъ почти шопотомъ:
-- Умбалла находится по пути въ Бенаресъ, если только вы въ самомъ дѣлѣ туда идете.
-- Да ну тебя! Я же говорю тебѣ, что онъ не умѣетъ лгать... какъ мы съ тобой.
-- Если ты исполнишь одно мое порученіе въ Умбаллѣ, то я дамъ тебѣ денегъ. Дѣло идетъ объ одной лошади -- бѣломъ жеребцѣ, котораго я продалъ одному офицеру, когда послѣдній разъ вернулся изъ Ущелій. Но... встань-ка поближе и держи руки, какъ будто просишь милостыню... аттестатъ съ родословной бѣлаго жеребца не былъ вполнѣ установленъ, и этотъ офицеръ, находящійся теперь въ Умбаллѣ, просилъ меня выяснить это дѣло.-- При этомъ Магбубъ описалъ наружность лошади и офицера.-- Ты долженъ отнести этому офицеру слѣдующее сообщеніе: "Родословная бѣлаго жеребца вполнѣ установлена". Поэтому онъ узнаетъ, что ты явился отъ меня. Тогда онъ скажетъ: "Какое ты имѣешь доказательство?" -- а ты отвѣтишь: "Магбубъ-Али далъ мнѣ доказательство".
-- И все это изъ-за бѣлаго жеребца!-- хихикнулъ Кимъ, и глаза его сверкнули.
-- Эту родословную я тебѣ дамъ сейчасъ, моимъ особымъ способомъ, и прибавлю въ ней еще нѣсколько вѣскихъ доказательствъ.
Чья-то тѣнь промелькнула сзади Кима, и медленно прошелъ верблюдъ. Магбубъ-Али возвысилъ голосъ.
-- Аллахъ! Одинъ, что-ли, ты нищій въ городѣ? Твоя мать умерла. Твой отецъ умеръ. Всѣ вы такъ говорите. Ужъ ладно, ладно...-- Онъ повернулся, какъ бы ощупывая за собою полъ и швырнулъ мальчику краюшку мягкаго, засаленнаго мусульманскаго хлѣба.-- Пойди, переночуй тамъ съ моими конюхами вмѣстѣ съ ламой. Завтра я тебѣ дамъ работу.
Кимъ скользнулъ прочь, запустивъ зубы въ хлѣбъ, и, какъ и ожидалъ, нашелъ въ немъ маленькую, плотно сложенную бумагу, завернутую въ клеенку, и при этомъ три серебряныя рупіи -- щедрость необычайная. Онъ улыбнулся и сунулъ бумагу и деньги въ свой кожаный мѣшечекъ на шеѣ. Лама, обильно накормленный конюхами Магбуба, уже спалъ въ углу стойла. Кимъ улегся рядомъ съ нимъ, смѣясь про себя. Онъ зналъ, что оказывалъ услугу Магбубу-Али, и ни на секунду не вѣрилъ сказкѣ о бѣломъ жеребцѣ.
Но Кимъ все-таки не подозрѣвалъ, что Магбубъ-Али, извѣстный какъ одинъ изъ лучшихъ торговцевъ лошадьми, зажиточный и предпріимчивый, чьи караваны заходили далеко за предѣлы страны, былъ записанъ въ одной изъ секретныхъ книгъ полицейскаго управленія подъ буквами С. 25. 1 Б. Два или три раза въ годъ С. 25 присылалъ маленькое сообщеніе, просто изложенное, но въ высшей степени интересное и обыкновенно, при сличеніи его съ отчетами Р. 17 и М. 4, оно оказывалось совершенно вѣрнымъ. Это сообщеніе касалось всего, происходившаго въ далекихъ горныхъ владѣніяхъ, передавало результаты шпіонства за всѣми національностями, кромѣ англійской, и сообщало свѣдѣнія относительно торговли оружіемъ. Однимъ словомъ оно составляло часть огромнаго матеріала, извѣстнаго подъ общимъ названіемъ: "Намъ сообщаютъ", и которымъ руководятся въ своихъ дѣйствіяхъ британскія власти въ Индіи. Но недавно пять союзныхъ владѣтелей, которымъ вовсе не полагалось вступать въ соювъ, получили извѣстіе отъ одной благосклонной сѣверной державы, что новости изъ ихъ владѣній какимъ-то образомъ просачивались въ британскую Индію. Главные министры этихъ владѣтелей остались этимъ весьма недовольны и приняли мѣры по восточному обычаю. Въ числѣ многихъ другихъ они подозрѣвали смѣлаго краснобородаго торговца лошадьми, чьи караваны проходили черезъ ихъ горныя крѣпости по брюхо въ снѣгу. Кончилось тѣмъ, что на одинъ изъ его каравановъ была устроена засада, и его, по разсказамъ рабочихъ Магбуба-Али, два раза обстрѣливали по пути какіе-то три разбойника, можетъ быть ненанятые, а можетъ быть и нанятые на этотъ случай. Поэтому Магбубъ рѣшилъ не останавливаться въ небезопасномъ для него городѣ Пешаверѣ и прямо прибылъ въ Лагоръ, гдѣ и сталъ ждать, что будетъ, такъ какъ хорошо зналъ своихъ соотечественниковъ.
Поэтому также онъ не хотѣлъ задерживать у себя ни на часъ плотно сложенную бумагу, завернутую въ клеенку. Это былъ анонимный и никому не адресованный доносъ съ микроскопическими дырочками, сдѣланными булавкой въ одномъ углу бумаги; доносъ этотъ выдавалъ пять союзныхъ владѣтелей, благосклонную къ нимъ сѣверную державу, индусскаго банкира въ Пешаверѣ, бельгійскую фирму производства оружія и одного важнаго, полунезависимаго магометанскаго правителя на югѣ. Динамитъ былъ бы нѣжнымъ и невиннымъ средствомъ, въ сравненіи съ этимъ доносомъ С. 25, и онъ понималъ, какъ важно было поскорѣе передать его въ надлежащія руки. Магбубъ совсѣмъ не желалъ умереть насильственной смертью, и какъ разъ во-время Кимъ свалился къ нему точно съ неба. Быстрота дѣйствій Магбуба соотвѣтствовала его безсовѣстности, и, пользуясь всякою счастливою случайностью, онъ хитростью впуталъ мальчика въ безчестное дѣло. Лама, путешествующій съ простымъ мальчикомъ-слугою, не могъ возбудить особеннаго интереса въ Индіи, этой странѣ богомольцевъ. Никто не сталъ бы подозрѣвать ихъ и, что было всего важнѣе, обкрадывать.
Онъ потребовалъ огня, чтобы снова зажечь свою трубку, и сталъ обсуждать все дѣло. Въ самомъ худшемъ случаѣ, еслибы съ мальчикомъ приключилось какое-нибудь несчастье, бумага ни для кого не послужила бы обвиненіемъ въ преступленіи. Самъ онъ въ свободное время отправился бы въ Умбаллу и -- конечно съ нѣкоторымъ рискомъ возбудить подозрѣнія -- повторилъ бы свой доносъ устно тѣмъ, для кого онъ былъ предназначенъ. Но Аллахъ великъ, и Магбубъ-Али чувствовалъ, что въ настоящее время сдѣлалъ все, что могъ. Кимъ былъ единственнымъ существомъ въ мірѣ, не солгавшимъ ему ни разу. Онъ считалъ бы это огромнымъ недостаткомъ въ Кимѣ, еслибы не зналъ, что другимъ для своихъ цѣлей и для выгоды Магбуба Кимъ умѣлъ лгать, какъ настоящій восточный житель. Обдумавъ все это, Магбубъ пробрался черезъ "Сарай" въ воротамъ "Гарпій"; тамъ жили женщины, которыя подкрашивали себѣ глаза и завлекали чужеземцевъ. Онъ не безъ труда отыскалъ среди нихъ одну дѣвушку, находившуюся (онъ имѣлъ основаніе предполагать) въ особенно дружескихъ отношеніяхъ съ бритымъ кашмирскимъ пундитомъ. Этотъ пундитъ вывѣдывалъ у простоватыхъ конюховъ Магбуба содержаніе получаемыхъ имъ телеграммъ. То, что продавецъ лошадей пришелъ именно къ этимъ людямъ, могло показаться со стороны настоящимъ безуміемъ, такъ какъ они, вопреки закону пророка, стали пить пряную водку; продавецъ лошадей ужасно напился, ворота устъ его разверзлись, и онъ въ пьяномъ возбужденіи преслѣдовалъ "Цвѣтокъ наслажденія",-- такъ звали дѣвушку,-- пока не свалился въ изнеможеніи на подушки. Тогда "Цвѣтокъ наслажденія", вмѣстѣ съ бритымъ кашмирскимъ пундитомъ, обыскали его тщательнѣйшимъ образомъ съ головы до ногъ.
Приблизительно въ то же самое время Кимъ услыхалъ легкіе шаги въ оставленномъ Магбубомъ помѣщеніи. Продавецъ лошадей не заперъ свою дверь,-- что было очень странно,-- а его слуги праздновали свое возвращеніе въ Индію, поглощая цѣлаго барана, пожертвованнаго имъ щедрымъ хозяиномъ. Ловкій молодойтчеловѣкъ изъ Дели, со связкою ключей, снятой "Цвѣткомъ наслажденія" съ пояса безчувственнаго Магбуба, обшарилъ всѣ углы конюшни, перерылъ каждый тюкъ, каждую цыновку и каждую переметную сумку въ помѣщеніи торговца лошадьми. Онъ сдѣлалъ это даже болѣе систематически, чѣмъ "Цвѣтокъ" и пундитъ, обыскивавшіе владѣльца этихъ вещей.
-- И я думаю,-- говорила сердито, часъ спустя, "Цвѣтокъ наслажденія", опираясь округленнымъ локтемъ на похрапывавшаго возлѣ нея, въ видѣ туши, Магбуба,-- что онъ простая афганская свинья и продавецъ лошадей, думающій только о женщинахъ и лошадяхъ. Впрочемъ, онъ, можетъ быть, уже отослалъ это,-- если только это у него было когда-нибудь.
-- Ну нѣтъ, разъ какъ дѣло шло о пяти владѣтеляхъ, то онъ сталъ бы держать бумагу у своего чернаго сердца,-- замѣтилъ пундитъ.-- А тамъ ничего не было?
Человѣкъ изъ Дели засмѣялся и поправилъ тюрбанъ на головѣ.
-- Я искалъ даже между подошвами его туфель, а Цвѣтокъ осмотрѣла его одежду. Это не тотъ человѣкъ, а другой.
-- Вѣдь они и не говорили, что это навѣрное тотъ самый человѣкъ,-- проговорилъ задумчиво пундитъ.-- Они только сказали: "Узнайте, не онъ ли это".
Когда Магбубъ проснулся, то "Цвѣтокъ" сдѣлала ему строгій выговоръ за пьянство. Азіаты всегда остаются невозмутимо спокойными, когда имъ удается перехитрить врага, но Магбубъ-Али обнаружилъ нѣкоторое радостное волненіе, когда, прочистивъ горло и подвязавъ поясъ, отправился, пошатываясь, домой при свѣтѣ раннихъ утреннихъ звѣздъ.
"Хитрая была игра,-- сказалъ онъ самому себѣ.-- Теперь одинъ Аллахъ вѣдаетъ, сколько людей получили приказъ испытать меня, можетъ быть даже и ножомъ. Дѣло такъ обстоитъ, что мальчикъ долженъ скорѣй отправляться по желѣзной дорогѣ въ Умбаллу. Я тутъ слишкомъ долго возился съ "Цвѣткомъ", пьянствуя какъ послѣдній афганскій проходимецъ".
Онъ остановился возлѣ навѣса, рядомъ съ своимъ помѣщеніемъ. Его конюхи лежали, отяжелѣвъ отъ сна. Кимъ и его лама безслѣдно исчезли.
-- Вставай-ка!-- Магбубъ растолкалъ одного изъ спавшихъ.-- гуда ушли тѣ, которые здѣсь съ вечера легли,-- лама и мальчикъ? Не стащили ли они чего?
-- Старикъ всталъ со вторыми пѣтухами,-- пробормоталъ конюхъ,-- сказалъ, что идетъ въ Бенаресъ, и мальчикъ увелъ его.
-- Проклятіе Аллаха на всѣхъ невѣрныхъ!-- выразительно произнесъ Магбубъ, и прошелъ подъ свой навѣсъ, ворча себѣ въ бороду.
Лама проснулся не самъ, а его разбудилъ Кимъ. Онъ прильнулъ однимъ глазомъ къ дырѣ въ перегородкѣ и видѣлъ, какъ человѣкъ изъ Дели рылся въ вещахъ.
Кимъ понялъ, что это былъ не обыкновенный воръ; тотъ не сталъ бы пересматривать письма, счета и сѣдла, запускать маленькій ножъ въ подошву туфель Магбуба и ловко обыскивать каждый шовъ на переметныхъ сумкахъ. Въ первую минуту Кимъ хотѣлъ поднять тревогу, закричавъ протяжно: "чу-уръ... чу-уръ!" (воръ, воръ!), но, присмотрѣвшись внимательнѣе и держа руку на своемъ амулетѣ, вывелъ изъ всего видѣннаго свои собственныя заключенія.
"Должно быть онъ ищетъ родословную, выдуманную Магбубомъ,-- подумалъ онъ,-- ту бумагу, которую я долженъ отнести въ Умбаллу. Намъ всего лучше сейчасъ же отправляться. Тѣ, кто обыскиваютъ мѣшки съ ножомъ, станутъ пожалуй и животы распарывать. Во всемъ этомъ навѣрное замѣшана женщина".
-- Эй, эй!-- шопотомъ произнесъ онъ, обращаясь къ спокойно спящему старику.-- Вставай! Пора,-- пора идти въ Бенаресъ.
Лама покорно поднялся, и они, какъ тѣни, вышли изъ "Сарая".
Они взошли на желѣзно-дорожную станцію, напоминавшую крѣпость. Она чернѣла въ полу-сумракѣ уходящей ночи. Электрическіе огни мигали надъ багажнымъ складомъ, гдѣ были свалены кули съ зерномъ.
-- Это созданіе дьявола!-- проговорилъ лама, отступая передъ черной бездной, полной грохота и свиста, съ рельсами, сверкающими между каменныхъ платформъ и множествомъ скрещивающихся и перепутанныхъ перекладинъ на верху. Онъ стоялъ въ гигантской, вымощенной камнями, залѣ. Весь полъ, казалось, былъ устланъ мертвыми тѣлами въ саванахъ: это пассажиры третьяго класса, взявшіе билеты еще до ночи, спали въ ожиданіи своего поѣзда. У восточныхъ жителей всѣ часы дня и ночи равны, и соотвѣтственно этому регулируется и движеніе поѣздовъ.
-- Вотъ сюда приходитъ огненная повозка. За этой дыркой,-- Кимъ указалъ на кассу,-- стоитъ человѣкъ, который выдастъ тебѣ бумагу, и по ней тебя отвезутъ въ Умбаллу.
-- Но вѣдь мы ѣдемъ въ Бенаресъ,-- капризно возразилъ лама.
-- Это все равно. Бенаресъ будетъ потомъ. Скорѣе: повозка уже подходитъ!-- Такъ возьми кошелекъ.
Лама, совсѣмъ не такъ привыкшій въ поѣздамъ, какъ это ему казалось, съ ужасомъ смотрѣлъ на влетѣвшій съ грохотомъ на станцію ночной поѣздъ. Спавшіе люди ожили, и станція наполнялась шумомъ, возгласами, криками продавцовъ воды и сластей, окриками мѣстныхъ полицейскихъ и пронзительнымъ визгомъ женщинъ, собиравшихъ свои пожитки и своихъ дѣтей.
-- Это поѣздъ -- только "по-ѣздъ". Онъ сюда не придетъ. Подожди!
Пораженный простотою и наивностью ламы, передавшаго ему маленькій мѣшечекъ, наполненный рупіями, Кимъ потребовалъ билетъ до Умбаллы и уплатилъ за него.
Сонный кассиръ проворчалъ что-то и выбросилъ ему билетъ до слѣдующей станціи, ровно въ шести миляхъ разстоянія.
-- Нѣтъ,-- сказалъ Кимъ, разсмотрѣвъ его и оскаливъ зубы.-- Онъ годится только для сельчанъ, но я живу въ городѣ Лагорѣ. Ловко ты это сдѣлалъ, бабу. Теперь давай билетъ до Умбаллы.
Бабу нахмурился, но выдалъ настоящій билетъ.
-- Теперь другой -- до Амницара,-- сказалъ Кимъ, совершенно не желавшій тратить деньги, данныя ему. Магбубомъ-Али, уплачивая за весь свой проѣздъ въ Умбаллу.-- Билетъ стоитъ столько-то, сдачи приходится столько-то. Я отлично знаю всѣ желѣзно-дорожные пути... Никогда еще ни одинъ "іоги" не нуждался такъ въ "чела", какъ ты,-- весело проговорилъ онъ растерявшемуся ламѣ.-- Безъ меня они бы тебя высадили въ Міанъ-Мирѣ. Сюда надо идти. Пойдемъ!-- Онъ возвратилъ деньги, взявъ себѣ только по одной "анна" изъ каждой рупіи, уплаченной за билетъ до Умбаллы, какъ свои коммиссіонныя,-- вѣчныя и неизбѣжныя азіатскія коммиссіонныя.
Лама отшатнулся, подойдя къ открытой двери вагона третьяго класса.
-- Не лучше ли идти пѣшкомъ?-- сказалъ онъ, впадая въ слабость. Дородный рабочій высунулъ къ нему свое бородатое лицо.
-- Боится онъ, что-ли? Ты не бойся. Было время, я тоже боялся поѣздовъ. Входи! Это все устроено правительствомъ.
-- Я не боюсь,-- отвѣчалъ лама.-- Найдется у васъ мѣсто для двоихъ?
-- Здѣсь не нашлось бы мѣста и для мыши,-- пронзительно вскрикнула жена зажиточнаго земледѣльца изъ богатаго жулундурскаго округа.-- Наши ночные поѣзда не такъ благоустроены, какъ дневные. Тамъ строго слѣдятъ за тѣмъ, чтобы женщины и мужчины сидѣли въ равныхъ вагонахъ.
-- О, мать моего сына, мы можетъ дать имъ мѣсто,-- сказалъ ея мужъ, человѣкъ въ синемъ тюрбанѣ.-- Возьми-ка ребенка на руки. Это святой человѣкъ, вѣдь ты видишь?
-- Да вѣдь у меня же на рукахъ семьдесятъ разъ семь разныхъ свертковъ, куда-жъ я ихъ дѣну? Не попросить ли ужъ его сѣсть ко мнѣ на колѣни, безсовѣстный ты этакій? Впрочемъ, мужчины всегда такіе!-- Она оглянулась кругомъ, ища поддержки и одобренія. Сидѣвшая у окна женщина изъ Амницара вздохнула подъ своимъ головнымъ покрываломъ.
-- Входите! Входите!-- закричалъ толстый ростовщикъ-индусъ, державшій подъ мышкой свою счетную книгу, завернутую въ холстъ.-- Хорошо быть сострадательнымъ къ бѣднымъ,-- прибавилъ онъ съ масляной улыбкой.
-- Да, за семь процентовъ въ мѣсяцъ, съ неродившимся теленкомъ въ закладѣ,-- замѣтилъ молодой солдатъ изъ Дагра, отправлявшійся на побывку, на югъ. Всѣ кругомъ засмѣялись.
-- А привезутъ ли насъ въ Бенаресъ?-- спросилъ лама.