Книговод

Экономка

Богословский Николай Гаврилович


РАЗСКАЗЫ О БЫЛОМЪ.

ВРЕМЕНА ВОЕННЫХЪ ПОСЕЛЕНІЙ.

Сочиненія Словскаго.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ НОВГОРОДСКОМУ СБОРНИКУ.

НОВГОРОДЪ.
1865 г.

   

ЭКОНОМКА

Быль.

I.

   Лѣтъ сорокъ назадъ тому существовала на берегу рѣки Волхова прекрасная мыза богатаго помѣщика. Въ самомъ центрѣ этой мызы красовался большой каменный домъ съ террасою, выходящею въ садъ; на сѣверъ отъ дома разстилался довольно большой садъ, а на югъ было выстроено нѣсколько деревянныхъ домиковъ; за ними, на площади, каменная церковь, за церковью -- еще нѣсколько домиковъ, отъ которыхъ шла земляная дамба къ пристани на Волховѣ.
   Въ одномъ изъ деревянныхъ домиковъ, самомъ близкомъ къ каменному, помѣщалась экономка помѣщика. По наружности этотъ домикъ былъ очень простъ и не великъ, всего въ три окна; подъ нимъ, въ подвалѣ была кухня; а на верху три комнаты, съ довольно большими окнами въ каждой. Въ первой комнатѣ сидѣла за самоваромъ молодая женщина въ чорномъ шолковомъ платьѣ. Она играла съ маленькимъ шпицомъ, который вертѣлся передъ нею на заднихъ лапкахъ и подпрыгивалъ кверху, чтобы схватить кусочекъ сахару изъ руки хозяйки. Нѣжная, пухлая рука, державшая сахаръ, украшенная золотымъ браслетомъ и кольцами съ брильянтами, была нѣсколько смугла, сама молодая женщина была брюнетка. Черные блестящіе волосы ея падали крупными локонами на крутой матовый лобъ и еще сильнѣе оттѣняли яркій румянецъ щокъ; полное лицо было кругло и смугло; розовыя, какъ кораллъ, губы ея были немного тонки; онѣ по временамъ раскрывались отъ улыбки и выказывали рядъ бѣлыхъ, ровныхъ, крѣпкихъ зубовъ; носъ, немного вздернутый кверху, былъ очень граціозенъ; но вся сила и обаяніе этого очень хорошенькаго лица заключались въ большихъ, чорныхъ какъ агатъ, глазахъ. Полные огня, они по временамъ метали искры или дѣлались такъ мягки и нѣжны, что взоръ утопалъ въ нихъ. Игра съ собачкой ее очень занимала; она весело и громко смѣялась при каждомъ неловкомъ прыжкѣ шпица. Это занятіе, можетъ быть, долго бы забавляло ее если бы шпицъ не бросился стремительно и съ громкимъ лаемъ къ двери.
   -- Жучка!.. Назадъ... крикнула она на шпица, и собачонка пошла тихо отъ двери, поджавъ хвостъ и по временамъ злобно озираясь. Дверь отворилась; въ комнату вошолъ большаго роста, толстый мужчина, среднихъ лѣтъ, въ длинномъ, синемъ, суконномъ суртукѣ, застегнутомъ на глухо. Бѣлый галстухъ, придавленный пухлымъ подбородкомъ, еще рѣзче выказывалъ его грубое, рябое лицо, которое расплылось отъ жира и казалось безконечнымъ отъ огромной лысины. Маленькіе сѣрые глаза полны были лукавства; они были очень подвижны, трудно было уловить, на что именно они смотрятъ.
   -- Здравствуйте, сударыня, Настасья Ѳедоровна,-- сказалъ почтительно вошедшій, останавливаясь у порога.
   -- Здравствуйте, Никита Ѳедоровичъ,-- сказала ласково хозяйка.-- Милости прошу. Пожалуйте.
   Никита Ѳедоровичъ подвинулся шага на два поближе къ хозяйкѣ.
   -- Какъ въ своемъ здоровьѣ быть изволите?-- проговорилъ онъ жеманно.
   -- Слава Богу, слава Богу! Да садитесь, пожалуйста, поближе ко мнѣ, вотъ тутъ на стулѣ.
   Никита Ѳедоровичъ облизнулся, подошолъ медленно къ столу, расправилъ полы сюртука и сѣлъ на край стула.
   Хозяйка занялась чаемъ, а гость сталъ смотрѣть по сторонамъ, изрѣдка поглядывая на хозяйку. Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Тяжело было въ это время гостю: ему хотѣлось начать разговоръ съ хозяйкой, но, какъ будто на зло, въ это время всѣ мысли его разбѣжались; онъ судорожно жалъ въ своихъ рукахъ бѣлыя, бумажныя перчатки, на лбу его началъ выступать потъ, отъ сильнаго напряженія -- найти какой нибудь предметъ для разговора. Посматривалъ онъ и на потолокъ, и на полъ, и на хозяйку, и на столъ; и по сторонамъ; но все было тщетно. Хозяйка разливала чай и лукаво выглядывала на гостя, не старалась вывести его изъ затруднительнаго положенія, которое ее забавляло. Молча подала она гостю стаканъ чаю. Никита Ѳедоровичъ судорожно хлебнулъ чаю изъ стакана, немного обжогся, поставилъ стаканъ, поморщился, обтерся платкомъ, посмотрѣлъ въ стаканъ, помѣшалъ въ немъ ложечкой, посмотрѣлъ на хозяйку.
   -- Такимъ манеромъ вы, сударыня, и устроились теперь хорошо?-- проговорилъ онъ наконецъ.
   -- Еще бы! Вѣдь я давно здѣсь живу.
   -- Да-съ... оно кончено... Но вамъ, сударыня, у насъ въ деревнѣ не такъ, чтобы очень весело было, особенно зимой?
   -- Мнѣ здѣсь очень нравится.
   -- Здѣсь хорошо-съ, слава Богу, особенно нашему брату жизнь... можно Бога благодарить, всѣмъ довольны. Но вамъ-то, сударыня, въ столицѣ все жить поскладнѣе. Тамъ и разныя увеселенія такія есть, и общество благородное; ну и знакомство... Ужь все не то, что здѣсь.
   -- Я въ Петербургѣ жила почти также, какъ и здѣсь, ни куда не ходила и ко мнѣ мало кто ходилъ.
   -- Ну, все же кто нибудь и бывалъ, все не однѣ вы скучные вечера осенніе проводили... Было хоть съ кѣмъ нибудь слово перекинуть. А здѣсь съ кѣмъ вамъ компанію водить?... совершенно не съ кѣмъ. Вотъ хоть бы, родственникъ, что ли вамъ, тотъ молодой коммисаріатскій офицеръ, куда какой веселый, котораго я видѣлъ у васъ, когда отъ барина приходилъ съ гостинцами.
   Глаза Настасьи Ѳедоровны блеснули и румянецъ ярче выступилъ на щекахъ ея.
   -- Конечно, съ родными весело; но съ родными вѣкъ не жить,-- отвѣтила она Никитѣ Ѳедоровичу.-- Правду сказать, я не очень скучлива, особенно если есть дѣло. Только вотъ мое горе: у меня нѣтъ хорошей горничной.
   -- Степанида хорошая у васъ дѣвушка; она всегда и за барыней ходила.
   -- Можетъ быть, она и знаетъ что нибудь; но мнѣ угодить вовсе не старается; всѣ мои волосы перепортила, никогда порядочно головы мнѣ не уберетъ: такая взбалмошная, что изъ рукъ вонъ.
   -- Барыня была всегда ею довольна; не знаю, можетъ послѣ ее она поизбаловалась.
   -- Очень немудрено: дѣвка молодая, замужъ хочется... Впрочемъ, я ее держать долго у себя не буду, найду другую, немного пріучу, а Степаниду съ Богомъ и замужъ.
   -- Развѣ ужь за кого нибудь изъ дворовыхъ, а за крестьянина ей идти не рука; она совсѣмъ отвыкла отъ крестьянской работы.
   -- Ну, дворовыхъ-то тоже распложать не велика выгода. Женатый дворовый всегда ужь будетъ стараться стащить что нибудь у барина: иначе чѣмъ ему семью свою кормить и одѣвать,
   -- У насъ, по милости барина, всѣмъ всего довольно.
   -- Оно такъ. Но зачѣмъ же распложать дармоѣдовъ; я всегда противъ этого.
   -- Даромъ хлѣбъ у насъ никто не ѣстъ во дворѣ. Женщины во дворѣ нужны: и на скотный дворъ, и въ прачки; а ребятишки, мало мальски подростутъ -- такъ пойдутъ на посылки и на разную работу.
   -- Ну ужь отъ замужней женщины не много дѣла: то беременна, то маленькія дѣти. Какая тутъ работа? Конечно, безъ женщины во дворѣ нельзя обойтись.
   -- Совершенно невозможно.
   -- Для этого можно взять вдову или пожилую сироту, дѣвушку, а такихъ у насъ въ вотчинѣ не мало.
   -- Ваше замѣчаніе справедливо; но расторопныхъ и смышленыхъ вы, сударыня, здѣсь, въ вотчинѣ, не найдете. Можетъ со стороны откуда?
   -- А вотъ я поговорю съ Павломъ Ивановичемъ, онъ всѣхъ въ вотчинѣ на-перечотъ знаетъ и мнѣ сыщетъ еще двухъ-трехъ дѣвушекъ для прислуги; одной Степанидѣ не успѣть.
   -- Совершенно справедливо. Потому можетъ быть, Степанида и угодить не можетъ вамъ, что одна; а вотъ какъ дадите ей еще двухъ помощницъ, такъ я увѣренъ, что вы ею останетесь довольны.
   -- Не думаю... А есть, Никита Ѳедодоровичъ, въ погребѣ у васъ шампанское?
   -- Есть, должно быть, немного.
   -- Пришлите ко мнѣ бутылки три; у меня желудокъ разстроенъ, такъ докторъ совѣтовалъ его пить понемногу на тощакъ.
   -- Оно-бы для чего не отпустить... отвѣчалъ съ разстановкой Никита Ѳедоровъ,-- только то, что теперь всего-то дюжина осталась; безъ барскаго приказа опасно это сдѣлать. Вотъ какъ пріѣдутъ они, я доложу-съ.
   -- Въ такомъ случаѣ совсѣмъ не надобно его, отвѣтила сквозь зубы Настасья Ѳедоровна.
   Чай былъ конченъ; гость всталъ, раскланялся и ушолъ. Настасья Ѳедоровна кликнула Степаниду и приказала ей убирать со стола, а сама сѣла къ рабочему столику и задумалась. У ногъ ея смирно улегся Жучка.
   Настасья Ѳедоровна была дочь кучера Ѳедора Минкина, ее выдали замужъ за горькаго пьяницу, садовника Андрея, жившаго въ Петербургѣ у своего господина. Въ первые годы замужства Настасьи, познакомился съ нею тотъ помѣщикъ, у котораго она была экономкою въ настоящее время. Помѣщикъ выкупилъ на волю всю семью и взялъ къ себѣ. Настасью экономкою. Мужъ ея съ радости, что сдѣлался вольнымъ, опился; такимъ образомъ Настасья стала совершенно свободною и зажила припѣваючи, но не долго. Помѣщика выкупившаго Настасью женили. Настасья была отпущена съ довольно значительною суммою денегъ, и, конечно, могла бы составить себѣ очень выгодную партію; но она не теряла надежды снова сдѣлаться экономкою у своего благодѣтеля. Надежды ея сбылись. Года два благодѣтель пожилъ съ своею женою и разошолся совсѣмъ. Лѣгко можетъ быть, что это сдѣлалось не безъ тайнаго участія Настасьи, которую не забывалъ въ это время ея благодѣтель. И вотъ она призвана къ прежней должности въ имѣніе своего благодѣтеля, наученная собственнымъ опытомъ, что въ ея положеніи надобно быть очень осмотрительною, чтобы снова не лишиться своего мѣста, тѣмъ болѣе, что ея благодѣтель былъ козлиной натуры. Жены благодѣтеля своего она не опасалась; она знала, что эта женщина, твердаго и благороднаго характера, никогда не согласится возвратиться къ мужу, не разъ ее жестоко оскорбившему; но она опасалась новыхъ соперницъ, въ которыхъ не было недостатка. Въ своей вотчинѣ она придумала такъ дѣлать: дѣвушекъ мало-мальски красивыхъ и смѣтливыхъ держать при себѣ въ должности горничныхъ, чтобы удобнѣе было наблюдать за ними, стараться, какъ можно скорѣе, лишить красоты и сбыть ихъ подальше отъ глазъ благодѣтеля. Потому свои ее не такъ безпокоили; но стороннія крѣпко ее смущали. Благодѣтель не постоянно жилъ въ своей усадьбѣ, онъ разъѣзжалъ по всей Россіи и по-долгу жилъ въ Петербургѣ. Надо было наблюдать за нимъ и разрушать вновь возникающія знакомства. Какъ же было ей устроить это, когда она сама жила въ усадьбѣ и не могла вездѣ слѣдовать за своимъ благодѣтелемъ? Постороннимъ людямъ, окружающимъ благодѣля, ввѣриться ей было невозможно; надобно было отдаться имъ въ руки и совершенно быть отъ нихъ зависимой; кромѣ того, окружающіе благодѣтеля были ненадежные люди, все предатели, готовые и его самаго продать, если представится удобный случай; а фаворитку они не очень жаловали, естественно по зависти, что она пользовалась большимъ предъ ними предпочтеніемъ. Къ благодѣтелю своему Настасья, разумѣется, не чувствовала никакой искренней привязанности: сердце ея давно было отдано одному молодому коммисаріатскому чиновнику, выдаваемому ею за близкаго родственника, про котораго говорилъ ей Никита Ѳедоровичъ за чаемъ. Положеніе Настасьи въ настоящее время было очень затруднительно. Она вернулась въ домъ благодѣтеля послѣ двухлѣтняго отсутствія; лица, окружающія его, были почти всѣ новыя, которыхъ она мало или вовсе не знала. Ей надобно было или привлечь ихъ на свою сторону, по просту прибрать къ своимъ рукамъ, или совсѣмъ сбыть съ рукъ, что сдѣлать было трудно. Благодѣтель былъ крутой человѣкъ, не любилъ, чтобы его водили за носъ, характера же былъ бѣшенаго и жестокаго. Малѣйшая неосторожность или ловкая интрига со стороны окружающихъ благодѣтеля могли погубить ее.

-----

   Утромъ, часовъ въ пять, Степанида осторожно будила свою барыню.
   -- Что нужно тебѣ?-- сердито проговорила Настасья.
   -- Баринъ какой-то желаетъ васъ видѣть.
   -- Кто?
   -- Офицеръ пріѣзжій.
   -- Дура!
   Степанида замолчала.
   -- Ты что стоишь болваномъ? Кто тамъ такой? Говори!
   -- Пріѣзжій офицеръ.
   -- Вотъ животное-то! погоди, я съ тобой разберусь. Ты будешь толкомъ мнѣ докладывать.
   -- Да я его спрашивала,-- заговорила сквозь слезы дѣвушка,-- какъ доложить объ васъ, а онъ только и сказалъ -- пріѣзжій офицеръ.
   -- Еще разсуждать вздумала,-- вскрикнула, топнувъ ногой Настасья.-- Давай одѣваться.
   Наотасья одѣлась и вышла въ свою гостиную. Каково же было ея удивленіе, когда она тамъ нашла своего милаго коммисаріатскаго чиновника.
   -- Нанси, проговорилъ тотъ тихо и протянулъ къ ней руки.
   -- Жанъ!.. вскрикнула было Настасья и хотѣла броситься къ нему на шею, но опомнилась и, приложивъ палецъ къ губамъ, поглядѣла на окно.-- Какими судьбами вы попали къ намъ, Иванъ Иванычъ?-- заговорила Настасья громко, офиціальнымъ тономъ.-- Очень рада васъ видѣть, прошу садиться. Настасья сѣла на кресло лицомъ къ окну и подлѣ себя указала мѣсто гостю.
   -- Нанси! милая Нанси! заговорилъ шопотомъ Иванъ Иванычъ, садясь возлѣ Настасьи.
   -- Да не шепчи ты, ради Бога! Тамъ все слышно,-- при этомъ словѣ она указала на сосѣднюю комнату.
   -- Чѣмъ васъ подчивать, Иванъ Иванычъ, дорогой мой братецъ, сказала громко Настасья и ушла въ другую комнату.
   -- Какой ты сумасшедшій! говорила Настасья, покачивая головою, когда вернулась.-- Ты погубишь и себя, и меня. Можно ли быть такимъ опрометчивымъ!
   -- Ахъ, Нанси, какъ ты безжалостна! Я умиралъ безъ тебя... Я хотѣлъ тебя видѣть, во что бы то ни стало, хотя бы мнѣ за это пришлось поплатиться жизнью... А ты съ упреками встрѣчаешь меня! Онъ хотѣлъ поцѣловать ея руку.
   -- Боже мой! какая неосторожность! Въ окно все видно -- ты нисколько неостерегаешься.
   -- Ты меня больше не любишь!-- сказалъ съ отчаяніемъ Жанъ и откинулся на спинку креселъ.
   -- Ахъ, какой ты, право! Ты не знаешь, что я здѣсь окружена шпіонами; каждое мое слово, каждое мое движеніе извѣстно ему. А ты еще сюда пріѣхалъ!..
   -- Ты не рада мнѣ!
   -- Жанъ! Жанъ! Я еще вчера о тебѣ плакала! Ты знаешь, какъ здѣсь мнѣ безъ тебя скучно.
   -- Милая моя Нанси! сказалъ ласково Жанъ.
   -- Поговоримъ лучше о дѣлѣ; дѣвушка сейчасъ вернется съ кофеемъ и тогда намъ невозможно будетъ говорить; я нарочно ее услала, чтобы она не подслушала насъ.
   -- Ужели я ни одной минуты не могу побыть съ тобою на единѣ?-- съ отчаяніемъ спросилъ Жанъ.
   -- Да, теперь это невозможно. Дай мнѣ здѣсь устроиться, тогда мы съ тобою будемъ часто видѣться. Да раскажи мнѣ, гдѣ ты бываешь, что ты дѣлаешь?
   -- Гдѣ мнѣ бывать? Я умиралъ отъ тоски но тебѣ. Посмотри какъ я похудѣлъ.
   Жанъ безсовѣстно лгалъ въ этомъ случаѣ; онъ былъ здоровъ какъ быкъ.
   -- Бѣдненькій,-- говорила, лаская взоромъ его, Настасья.-- Какъ ты сюда пріѣхалъ?
   -- Я нарочно выпросилъ себѣ командировку въ Тихвинъ, чтобы заѣхать сюда. Дня черезъ три я опять поѣду назадъ и тоже заѣду.
   -- Нѣтъ, этого не дѣлай, милый Жанъ. Лучше ты вернись другой дорогой, а черезъ наше имѣніе не ѣзди. Боже избави, если онъ что нибудь узнаетъ и догадается. Ты погибнешь непремѣнно!
   -- Для меня теперь все равно!-- сказалъ, махнувъ рукою, Жанъ.
   -- Не отчаявайся, милый Жанъ; для насъ еще не погибло счастье. Мы будемъ счастливы,-- наше счастье впереди!
   -- Нѣтъ, мое счастье погибло. Безъ тебя мнѣ нѣтъ счастья на землѣ!
   -- Не отчаявайся, милый Жанъ; я скоро къ тебѣ пріѣду. Я даже на этихъ дняхъ хотѣла ѣхать къ тебѣ,-- такъ я соскучилась... Въ это время дверь скрипнула въ сѣняхъ и Настасья замолчала.
   Горничная вошла въ комнату, подала кофе и скрылась. Вертовскій напился кофе и уѣхалъ.

-----

   Степанида бѣжала черезъ дворъ; изъ за угла вышелъ къ ней на встрѣчу Никита Ѳедоровичъ.
   -- Здравствуй, Стеша, каково поживаешь?-- говорилъ Никита Ѳедоровичъ.
   -- Плохо! Толчки да пинки на каждомъ часѣ достаются.
   -- Потерпи, милая, немного!
   -- А послѣ что? Куда отъ ней сбудешь, развѣ въ воду?
   -- Эхъ, горемыка! Потерпи, говорю; перемелется, все мука будетъ.
   -- Да и теперь она меня словно въ ступѣ толчетъ.
   -- Потерпи, говорю тебѣ, слюбится самой. Кто это у ней былъ?
   -- Офицеръ какой-то.
   -- Какъ его зовутъ.
   -- А Богъ его знаетъ.
   -- Да какъ-же ты о немъ докладывала?
   -- Охъ! ужь эти мнѣ доклады!...
   -- Какъ онъ тебѣ, сказалъ-то?
   -- Душенька, милая, доложи Настасьѣ Ѳедоровнѣ, что проѣзжій офицеръ желаетъ ее видѣть. Вотъ я и пошла къ ней.
   -- Ну, что же она?
   -- Я разбудила. Она встала злая, презлая,
   -- Вышла къ нему?
   -- Да, вышла къ нему, да какъ закричитъ что-то не порусски.
   -- А онъ?
   -- Онъ тоже ей что-то тихо отвѣтилъ,-- а потомъ они и начали, какъ быть должно, разговаривать.
   -- Какъ же она его называла?
   -- Иваномъ Иванычемъ -- братцемъ.
   -- О чемъ же они говорили?
   -- О чемъ обыкновенно люди говорятъ. Спрашивала про здоровье, угощала.
   -- А больше ни очемъ не говорили?
   -- Ни о чемъ.
   -- Осторожны проклятые!
   -- А вы ихъ знаете?
   -- Гдѣ ихъ знать.... да мнѣ до нихъ и дѣла нѣтъ. А ты куда?
   -- За рыбой на погребъ. Сегодня середа, такъ постный обѣдъ заказала.
   -- Вишь тоже и она посты наблюдаетъ.
   -- Прощайте, Никита Ѳедоровичъ! Мнѣ недосугъ.
   -- Прощай, прощай, кралечка моя, сказалъ Никита Ѳедоровичъ и снова потрепалъ по щекѣ Степаниду.
   

II.

   -- Анютка!-- крикнула сиплымъ голосомъ съ печи старуха и, кряхтя, поворотилась на другой бокъ.
   -- Чего, бабушка,-- отвѣтила дѣвушка лѣтъ шестнадцати, сидѣвшая на лавкѣ за прялкой,
   -- Полно тебѣ прясть-то, скоро пѣтухи запоютъ. Идика, добро, спать ко мнѣ на печь.
   -- Ато ты, бабушка, не давно ссумерилось да и спать. Ночь еще велика, высплюсь.
   -- Выспишься.... просидишь ночь напролетъ, а утромъ не добудиться. Только лучину палить.
   Въ это время заплакалъ въ люлькѣ ребенокъ.
   -- Качни-ка Ѳедьку, Анютка; а не то разбуди мать; пусть покормитъ его. Да ложись спать-то, полуночница неугомонная,-- говорила старуха, которой не спалось самой и хотѣлось поговорить.
   Анютка встала, подошла къ матери, поглядѣла на нее, мать крѣпко спала, Анютка пожалѣла и не разбудила. Она сама поближе подвинула къ люлкѣ скамью, сѣла, подцѣпила къ ногѣ веревку, привязанную къ люлькѣ и снова стала прясть, покачивая ногою люльку. По временамъ она наклонялась къ кудели и поманивала ее слюнями. Веретено пѣло, быстро вращаемое правою рукою Анны, которую она далеко отмахивала отъ себя, вытягивая тонкую и ровную нитку.
   -- Статочное ли дѣло -- дѣвкѣ сидѣть одной за прялкой?-- забормотала снова старуха. Поневолѣ сонъ одолѣетъ и рука-то не такъ ходитъ, какъ надобно. То ли дѣло, бывало, въ наше время на посѣдкѣ!
   -- Отъ чего же, бабушка, теперь посѣдокъ нѣтъ,-- спросила дѣвушка, оставивши прясть и поворотившись къ печи.
   -- Да, вишь, баринъ-то не приказываетъ.
   -- Да отчего онъ не приказываетъ?
   -- Богъ его вѣдаетъ. Спрашивать что ли его станешь? Не приказываетъ, да и только;
   -- А весело, бабушка, бывало на посѣдкахъ?-- спросила дѣвушка, снова принимаясь прясть.
   -- Еще-бы те. Соберется, бывало, съ деревни дѣвокъ пятнадцать. Марѳа Старшинова, Пелагея Волочугина, Дарья Воронина. Куда онѣ всѣ подѣвались? Марѳа осталась только жива,-- и та на-силу бродитъ... Давно ли, кажется, все это было, а ужъ всѣ примерли. Господи Боже мой! Какой народъ-то сталъ не долговѣчный!!.. И чего тогда не было!... Все больше у Вороны собирались: онъ бѣднѣе всѣхъ былъ въ деревнѣ; богатый мужикъ небось не пуститъ къ себѣ.
   -- Да для чегожь не пустить?
   -- Ну, вѣстимо дѣло -- безпокойно. Пѣсни, шумъ... мало ли чего бываетъ? Попы на духу бранятъ, петимье накладываютъ.
   -- Да развѣ грѣхъ на посѣдки ходить, бабушка?-- спросила внучка, съ любопытствомъ.
   -- Грѣхъ, не грѣхъ, да и не спасенье. Соберется народу много,--все молодые, всячины бываетъ. Воронѣ то мы платили за зиму по гривнѣ, да свои дрова носили и лучину. Избушка у Вороны была ледащая, такъ вѣтеръ бывало въ щели и свищетъ. Парни наѣдутъ съ Притони, Любуни, съ Огорева, ну и наши толкутся тутъ же; накупятъ баранковъ, орѣховъ пряничныхъ и угощаютъ. Сначала сидимъ смирно; а какъ станутъ парни къ свѣтцамъ подвигаться, дерзки ухо востро! Разомъ озорники затушатъ лучину. Пока дуютъ огонь, попадешься въ руки другому, такъ намнетъ... А какъ пойдетъ дѣло за полночь, иная и сдремлетъ. Марфушка зла была спать, такъ и суется носомъ за прялкой. Какой-нибудь озарникъ подсунетъ подъ куделину то огня,-- такъ и засопитъ куделя, ажно пламя ударитъ въ потолокъ.
   Дѣвушка засмѣялась.
   -- Чего тебѣ любо, глупая? не до смѣха, какъ куделину сожгутъ; отъ матери тумаковъ не мало достанется да и отъ дѣвокъ прохода нѣтъ, засмѣютъ, хотя носа не показывай изъ избы. Другой парень выхватитъ изъ рукъ веретено, да пополамъ его и переломитъ; сватать, значитъ, задумалъ.
   -- Кого?-- спросила дѣвушка.
   -- Извѣстно, чье веретено переломитъ,-- отвѣчала старуха.
   -- Доставалось мнѣ за эти веретена Многонько ихъ было поломано...
   Дѣвушка лукаво улыбнулась.
   -- Спать то ложись, полунощница, проговорила старуха и, охая, повернулась на другой бокъ.
   Лучина ярко пылала и освѣщала красивое лицо дѣвушки. Аолосы ея, темнокаштановаго цвѣта, очень близкаго къ черному, были густы, длинны и съ лоскомъ. Лицо было бѣло, чисто и нѣжно, Формы его были тонки и пріятны. Чорные, выразительные, большіе глаза были оттенены длинными, густыми рѣсницами; надъ глазами красовались брови чорною дугою, какъ будто нарисованныя; Но одѣта она была въ толстой холщовой рубахѣ и синемъ крашенинномъ сарафанѣ, и босая.
   Какимъ то страннымъ явленіемъ казалось это милое личико въ крестьянской избѣ -- низкой, черной и душной, только въ двѣ квадратныхъ сажени. Треть этой избы занимала неуклюжая печь, вдоль двухъ стѣнъ передней и боковой тянулись лавки, у задней стѣны, гдѣ дверь, былъ прирубленъ изъ бревенъ не высокій сундукъ, служащій ходомъ въ подполье и кроватью отцу и матери Аннушки. Два маленькихъ окна только съ однѣми лѣтними рамами очень мало давали свѣта; они еще были покрыты льдомъ и инеемъ чуть не на вершокъ, съ нихъ текла вода и распространяла сырость по всей избѣ. Посрединѣ потолка на шестѣ, продѣтомъ въ кольцо висѣла люлька.
   На дворѣ наконецъ пропѣлъ пѣтухъ, а за нимъ и по всей деревнѣ стали перекликаться полуночные крикуны. Старуха все еще ворчала, брюзжала и укладывала спать внучку. Наконецъ Аннушка, одолѣваемая сномъ, или неволимая брюзгою старухи, положила прялку на лавку, загасила лучину и пошла на печь къ своей бабушкѣ. Тишина водворилась въ избѣ, по не надолго. Заплакалъ ребенокъ, проснулась мать, вздула огня, покормила ребенка, умылась, усердно помолилась Богу и, принесши дровъ, затопила печь. За нею всталъ хозяинъ, также умылся, помолился Богу, поѣлъ, одѣлся, засунулъ за кушакъ топоръ, перекрестился и надѣлъ, шапку.
   -- Ты куда поѣдешь-то, на Красные Мхи, что ли?-- спросила его съ печи старуха.
   -- На Красные Мхи,-- отвѣтилъ хозяинъ.
   -- Чай, до сумерокъ пробудешь?
   -- Только бы къ этой порѣ вернуться,-- сказалъ хозяинъ и пошолъ къ двери.
   -- Хлѣба-то взялъ ли съ собой? крикнула вслѣдъ ему старуха. Но онъ не слыхалъ ея.
   Кряхтя и охая, слѣзла сторуха съ печи, подошла къ окошку и посмотрѣла на улицу.
   -- Какъ-то ѣхать-то батюшки? темь какая,-- сказала она.
   -- Ато ты, на улицѣ свѣтелъ такая, хоть шей, вишь стекла-то затянуло морозомъ,-- отвѣтила хозяйка.-- Сядька ты съ Ѳедюшкой, а я пойду коровъ прибирать.
   -- Охо, хо, хо, о, о, о... зѣвала старуха., сидя у люльки -- Что-то тамъ у ней въ печи?-- сказала она, заглядывая въ печь;-- ну, да это никакъ вода кипитъ, ничего что и сплыветъ. Молчи, неугомонный,-- говорила она, качая люльку, когда ребенокъ плакалъ.
   Между тѣмъ въ деревнѣ, состоящей дворовъ изъ двадцати и расположенной близь лѣса, на берегу маленькой рѣчки Талцы, всѣ встали; дымъ столбомъ валилъ изъ трубъ и, скопляясь въ одно мѣсто, образовалъ густое облако, нависшее надъ деревнею. Изрѣдка бабы съ ведрами на плечахъ, въ однихъ сарафанахъ, перебѣгали черезъ улицу къ колодпу,-- который былъ посрединѣ деревни,-- за водою. Разсвѣло. Начали перебѣгать бабы изъ избы въ избу. Ребятишки вылѣзали со дворовъ съ дровеньками, собирались въ кучи, кричали и дрались.
   Въ Петрову избу вошла молодая баба, въ полушубкѣ, накинутомъ на плечи.
   -- Здорово, Пахомовна!-- сказала она, помолясь Богу и кланяясь старухѣ.
   -- Здорово, Ганюшка, можешь ли?-- отвѣчала ей та.
   -- Да ни что,-- отвѣчала Агафья, оглядывая избу.-- А гдѣ жъ Авдотья?
   -- Вышла, сейчасъ придетъ.
   Агафья заглянула въ печь.-- Да никакъ у васъ и печка стопилась?-- заговорила она на распѣвъ.-- Анютка то еще спитъ?
   -- А ну ее,-- сказала старуха, махнувъ рукой.-- Ужь такая-то злая прясть, всю ночь на пролетъ просидѣла. Легла спать, какъ ужь мать печь затопила.
   -- Вишь ты!
   Вошла хозяйка.
   -- Здравстуй, Авдотья,-- сказала Агафья.
   -- Здорово!-- отвѣтила хозяйка.
   -- А у насъ-то горе какое, Авдотьюшка!
   -- Что случилось?-- спросили въ одинъ голосъ хозяйка и старуха.
   -- И не говори. Коего дня мой-то поѣхалъ за лучиной, да и сруби дерево не тамъ, гдѣ приказано. Сегодня утромъ пришолъ къ намъ старшина и говорилъ, что приказываетъ баринъ тебя къ себѣ на село. У моего хозяина и руки опустились. Что-то будетъ?
   -- Ну, что будетъ? Побранитъ да и отпуститъ;-- замѣтила старуха.
   -- Эхъ, кабы такъ-то, такъ ничто. Боюсь, палками поколотятъ.
   -- Эво ты! За дерево-то?-- возразила старуха.
   -- А что ты думаешь? сказала Авдотья:-- Митьку Морозова за дубокъ, что вырубилъ на вязья къ дровнямъ, такъ отдули, ажно недѣлю въ лазаретѣ лежалъ.
   -- А моего Ивана я подавно; пожалуй, и безъ вины выхлещутъ: человѣкъ онъ смирный,-- заголосила Агафья, разводя руками.
   -- Не диковина!-- подхватила Авдотья. Головиха не Ивану чета и та не спаслась.
   -- Неужто и ее побилъ баринъ?-- спросила Агафья.
   -- Побить-то не побилъ, а настрамилъ на всю жизнь. Лѣтось, въ будни, сидитъ головиха у окна, сложивши руки, а баринъ-то идетъ;-- вездѣ, вѣдь, день-то деньской шныритъ;-- зашолъ онъ къ ней, Нѣтъ ли, говоритъ, у тебя чего закусить, мнѣ что-то поѣсть захотѣлось. А та ему и подай горячій рыбникъ, да сладкій пирогъ.
   -- Въ будни-то? съ удивленіемъ спросила старуха.
   -- Да, поди ты вотъ... Отщипнулъ баринъ по кусочку того и другаго. "Хорошо, говоритъ, ѣстъ голова, и я не каждый день такъ обѣдаю. А ты, говоритъ, для-че ничего не дѣлаешь?" спросилъ онъ головиху. "Дѣлать,-- говоритъ,-- сударь, нечего." Онъ ей на то ничего не сказалъ, усмѣхнулся только и вышелъ. Приходитъ, опосля того, самъ-то голова: звѣрь -- звѣремъ. Да какъ напустится на головиху -- такъ съ кулаками къ носу и лѣзетъ. "Острамила ты, говоритъ, на всю вотчину. Статочное ли дѣло -- ходить головихѣ ходить въ садъ на поденщину, какъ простой бабѣ? Неумѣла, стерва, дать слѣдующаго отвѣта графу, такъ и таскайся каждый день въ садъ по звонку съ метлой и лопатой. Меня то ты оконфузила передъ графомъ. Каково мнѣ было отъ его сіятельства все это выслушать?"
   -- Неужто?-- перебила Агафья.
   -- Право-тка... взвыла бѣдная головиха... бросилась было къ Настасьѣ Ѳедоровнѣ: она ея, вишь, воспитанница, да и та не помогла. Цѣлую недѣлю такъ и ходила въ садъ на работу. Было говору по-всей вотчинѣ, заключила Авдотья.
   -- Да ты что не сядешь?-- сказала старуха Агяфьѣ.
   -- Некогда! забѣжала къ вамъ про свое горе разсказать,-- отвѣчала та, садясь, впрочемъ, на лавку.
   Въ избу вошла другая баба.
   -- Здравствуйте,-- сказала она, помолившись Богу.
   -- Можешь ли, Маланьюшка?-- спросила старуха.
   -- Да ничто,-- говорила пришедшая, стоя на срединѣ избы, сложивши руки крестомъ на груди.
   -- Садись,-- гсказала хозяйка.
   -- Чего садиться, у меня бурая корова перестала доиться, словно оторвала. Ума не приложу, что съ ней сталося. Не знаешь ли, Пахомовна, чѣмъ пособить?
   -- Чѣмъ пособить?-- проговорила старуха.-- Извѣстное дѣло, домовой нашутилъ.
   -- Ато ты?
   -- Такъ что же больше? Случалось у меня это не разъ. Возьмешь ложки или чашки, какъ отобѣдаютъ; перемоешь ключевой водой; потомъ круто насолишь ее, воду-то, и дашь выпить коровѣ, да подъ матицу вересину въ хлѣвѣ воткнешь;-- какъ рукой сниметъ.
   -- Вотъ оно что,-- сказала Маланья и, отгоревавши свое горе, обратилась къ Агафьѣ.
   -- А что твоего мужика, говорятъ, во дворъ стребовали?-- спросила она ее.
   -- Еще до свѣту со старшиной уѣхали,-- отвѣтила, со вздохомъ, Агафья.-- Что-то будетъ?
   -- Что будетъ? Стрѣбовали, такъ добра не жди.
   -- О-о-охти мнѣ!-- простонала еще разъ Агафья и, наконецъ, простившись, ушла.
   -- Сама подвела мужика подъ палки, а теперь вонъ воетъ,-- сказала Маланья.
   -- Неужь-то?-- спросила Авдотья.
   -- Все брюзжала, что лучина худая, что онъ безпрокой, не можетъ хорошей лучины въ лѣсу добыть. Вотъ и добылъ хорошей лучины.
   -- А чего онъ слушаетъ ее?-- спросила старуха.
   -- По неволѣ послушаешь, какъ собачится съ утра до ночи: надоѣстъ.
   -- Надоѣстъ?-- замѣтила старуха.-- Побилъ бы хорошенько, такъ и перестала бы.
   -- Гдѣ ему? смиреный такой, что и слова поперегъ не скажетъ.
   -- За то и бьютъ самаго,-- сказала старуха.-- Вотъ мой покойникъ, бывало: говори при немъ, да непроговаривайся; какъ разъ косу расправитъ.
   -- Та теперь пора, гляди!-- перебила ее хозяйка: ину бабу то хозяинъ и пальцемъ не смѣетъ тронуть.
   -- А то ты?
   -- Еще паша деревня далече отъ села, и то... а что тамъ немного наговоришь: у кажинной заступникъ есть.
   -- Ой, согрѣшили, согрѣшили мы грѣшныя,-- подтвердила и Маланья, а потомъ, постоявъ еще немного, покалякавъ кой о чемъ, поклонилась и ушла.
   -- Анютка!-- кликнула Авдотья дочь.
   -- Нетронь ты ее. Пусть поспитъ -- она всю ночь пряла,-- замѣтила старуха.
   -- Что ты балуешь-то, отвѣтила Авдотья,-- выспалась: пора вставать!
   Анютка между тѣмъ соскочила съ печки, умылась и обернувшись старенькой шубенкой, вышла за ворота и встала, прижавшись къ углу дома.
   Изъ калитки сосѣдняго дома выглянула дѣвушка, тоже закутанная шубой.
   -- Анютка!-- кликнула дѣвушка.
   -- Чего,-- отвѣтила Аннушка.
   -- Поди-ка сюда.
   -- Нѣтъ, ты поди.
   -- Да, поди.
   -- Не пойду.
   -- А я тебѣ что скажу.
   -- Что?
   -- Да, поди же.
   -- Не пойду,-- упрямо сказала Аннушка.
   Сосѣдка подошла къ Аннушкѣ.
   -- Аксютку просватали,-- сказала сосѣдка.
   -- Знаю,-- равнодушно отвѣтила Аннушка.
   -- Вчера вечеромъ образа цѣловали.
   Аннушка молчала.
   -- Завтра повезутъ Аксютку къ барину.
   -- Зачѣмъ?
   -- Извѣстное дѣло, на показъ. Видишь къ нему водятъ показывать невѣсту съ женихомъ,
   -- Вотъ что!
   -- Сегодня я у ней была.
   -- Что же она?
   -- Рада. Женихъ такой хорошій-хорошій, изба новая, хлѣба много и свекрови нѣтъ. Сегодня я была у нихъ; ручники разбирали, чтобы повѣсить ихъ на рукобитьи.
   Въ это время подошолъ къ нимъ парень и обхватилъ ихъ руками.
   -- Отстань,-- сердито сказала Аннушка, оттолкнувши парня.
   -- У! ты, востроглазая!-- прохрипѣлъ парень.
   -- Проваливай, куда идешь,-- сказала Аннушка.
   -- Я тебя сватать пришлю,-- сказалъ онъ, немного помолчавъ.
   -- Вонъ посватай прежде Аксютку Воронину,-- со смѣхомъ отвѣтила Аннушка.
   -- Змѣя,-- прошипѣлъ парень и пошолъ прочь. Дѣвушки засмѣялись ему вслѣдъ. Парень повернулся и погрозилъ кулакомъ. Дѣвушки еще звонче засмѣялись. Парень вернулся къ нимъ, но онѣ убѣжали домой.

-----

   На дворѣ заскрипѣлъ снѣгъ подъ тяжелымъ возомъ. Хозяйка вздула огня и стала готовить мужу обѣдать. Черезъ нѣсколько времени вошолъ хозяинъ въ домъ. Копны его волосъ и брови были въ снѣгу, а усы и борода такъ обмерзли, что на нихъ были сосульки. Онъ началъ ощипывать ледъ съ усовъ и бороды.
   -- Садись обѣдать-то,-- сказала съ печи старуха,-- шутка-ли, до которой поры проѣздилъ?
   -- Дай отогрѣться-то, отвѣтилъ хозяинъ.
   -- Хорошо бы выпить съ холоду тебѣ стаканчикъ вина,-- сказала съ печи старуха.
   -- Хозяинъ облизнулся.
   -- Какое тамъ вино,-- проговорилъ онъ сердито.-- Наговори на свою голову.
   -- А кто тебя услышитъ? Печь что-ли?
   -- Нынче и печи бойся, и у той языкъ добудутъ.
   -- Ваньку-то Степкина на село сегодня стребовали, чѣмъ свѣтъ,-- перемѣнила разговоръ старуха.
   -- Ну?-- мыкнулъ хозяинъ.
   -- Приходила Агафья, такъ и заливается слезами. Поится что накажутъ.
   -- Кого?
   -- Извѣстно кого, Ваньку, не то дерево срубилъ въ лѣсу,
   -- За дѣло, не слушайся бабы.
   -- Баба ему въ лѣсу не указывала,-- замѣтила хозяйка.
   -- Напрасно она въ лѣсъ его не провожала, хоть бы языкъ-то тамъ подморозила себѣ, брюзжавши.
   -- Маланья приходила, заговорила, немного помолчавъ старуха.
   -- Ну, мыкнулъ хозяинъ.
   -- Плачется, что бурая корова доить бросила.
   Хозяинъ ничего не сказалъ на это.
   -- Видишь, попритчилось что то ей. Чѣмъ бы пособить спрашивала.
   -- Попритчилось вела бы ее на село, тамъ и лѣкаря есть съ злобой проговорилъ хозяинъ и ушелъ изъ избы.
   -- Чего онъ осерчалъ?-- спросила старуха.
   -- Богъ его знаетъ,-- отвѣтила хозяйка.
   Хозяина звали Петромъ Лунемъ,-- какъ за его несловоохотливость, такъ и за цвѣтъ его волосъ и бороды, походившихъ на ленъ. Онъ былъ мужикъ трудолюбивый, честный и добрый; но съ вида угрюмый и сердитый; онъ терпѣть не могъ бабьей болтовни, которою надоѣдала ему сильно мать старуха и за которую не мало доставалось отъ него и женѣ.
   -- Анютка кликнула опять съ печи старуха,-- что ты сидишь молча, хоть бы пѣсню спѣла.
   -- Я не знаю, бабушка, пѣсенъ.
   -- Вотъ, дѣвка невѣста, а пѣсенъ пѣть не умѣешь; тебя эдакъ никто и замужъ не посватаетъ. Спой, не лѣнись!
   -- Пусть не сватаютъ.
   -- Ато-ти, сказала, круто повернувшись на печи, старуха, какъ будто кто кусилъ ее за больное мѣсто;-- Да ты, пожалуй, и при людяхъ такъ ляпнешь -- острамишь всю семью.
   -- Статочное ли дѣло, не знать пѣсенъ пѣть дѣвкѣ! заговорила старуха. Да ты все врешь; я, дѣвка, слышала какъ ты на качели-то пѣла. Голосъ-то у тебя звонкой такой!... Спой ка, спой, не лѣнись.
   -- Что те хочется, чтобы отецъ ее выбранилъ? замѣтила хозяйка.
   -- А развѣ онъ услышитъ?
   -- Да какъ домой придетъ.
   -- А куда онъ пошолъ?
   -- Кто его знаетъ? Можетъ и Ваньку навѣдать.
   -- А что, поѣдетъ онъ завтра въ лѣсъ? спросила, помолчавъ, старуха.
   -- Кто его знаетъ? спроси, какъ придетъ,-- отвѣтила хозяйка.
   -- Спроси! какъ спросится? еще не уладишь спросить.
   -- Да ты что молчишь, Анютка, будто безъ языка.
   -- Да что я стану говорить?
   -- Что говорить? Вѣдь ходила сегодня за ворота. Кого тамъ видѣла?
   -- Пашутку.
   -- Ну что же говоритъ Пашутка?-- живо спросила старуха.
   -- Аксютку Воронину просватали.
   -- Просватали!
   -- Завтра къ барину на смотръ повезутъ.
   -- Къ барину смотрѣть? Да на что ему смотрѣть?
   -- Такой порядокъ,-- замѣтила хозяйка.
   -- Порядокъ,-- сказала съ раздумьи старуха.-- Этакъ и нашу Анютку повезутъ ему на смотрины, когда просватаемъ.
   -- До этого еще долго,-- отвѣтила хозяйка.
   -- Что же, Аксютка плачетъ?
   -- Нѣтъ, рада-радехонька, отвѣтила Аннушка.
   -- Ну ужь ныньче и дѣвки!-- сказала старуха,-- просватали и не плачетъ.
   -- Да о чемъ ей плакать-то?-- спросила Аннушка.
   -- Какъ о чемъ?-- проговорила старуха и задумалась.-- Хоть бы и не очемъ, а поплакать надо, коли просватали...
   Вошолъ хозяинъ, сѣлъ на лавку и повѣсилъ голову.
   -- Ты у Ивана, что ли, былъ?-- спросила старуха.
   -- Ты почему знаешь?
   -- Гдѣ же тебѣ больше быть. Что онъ?
   -- Что, лежитъ.
   -- Чтоже на селѣ на селѣ сказали ему?
   -- Тамъ не любятъ много разговаривать. Отсчитали, что надо, и отпустили.
   -- Ты не ѣзди, пожалуйста, куда ужь заказано въ лѣсъ-то.
   -- А ли я безума, что ли?..
   -- Да Иванъ-то не безъ ума, а видишь какъ опростоволосился.
   -- За дѣло,-- сказалъ хозяинъ,-- не слушай бабы.
   -- У васъ все бабы виноваты. Сами что ни сдѣлаютъ, а бабы виноваты,-- вмѣшалась хозяйка.
   -- Ну, мыкнулъ хозяинъ.
   

III.

   На террасѣ двухъ-этажнаго каменнаго дома, выходящей въ садъ, стоялъ красивый рослый лакей, лѣтъ двадцати, въ синемъ сюртукѣ, и перевесившись за чугунныя оерила, поплевывалъ на снѣгъ. Изъ того-же дома потихоньку выскользнулъ другой лакей, маленькій, худеській и рыжій; подкравшись къ товарищу, онъ схватилъ съ него шапку и бросилъ въ снѣгъ. Первый очнулся, оставилъ свое занятіе и побѣжалъ въ садъ ловилъ убѣжавшаго отъ него товарища. Долго они бѣгали друѣ за другомъ,-- наконецъ, утомившись, вернулись на терассу и, отпыхавшись, глядѣли съ улыбкой другъ на друга.
   -- Ты, что, Пухтя, алырничаешь? сказалъ рыжій.
   -- А тебѣ что за дѣло?-- отвѣтилъ красивый.
   -- Не хочешь ли за рѣку къ Садомскому въ-гости.
   -- Не знаемъ, кому сперва придется.
   Въ это время снова отворились двери дома и на террасу вышелъ Никита Ѳедоровичъ.
   -- Что вы здѣсь дѣлаете?-- спросилъ онъ, съ важностію, лакеевъ, снявшихъ, передъ нимъ шапки.
   -- Да такъ-съ, Никита Ѳедоровичъ, провѣтриться вышли-съ,-- отвѣчали въ голосъ оба.
   -- Провѣтриться,-- а въ домѣ, поди, ничего не прибрано. Рады, что проводили барина.
   -- У меня все въ готовности, хоть бы сейчасъ ему пріѣхать,-- отвѣтилъ рослый лакей.
   -- Не мы одни гуляемъ: вонъ и Стешка сейчасъ пробѣжала на скотный дворъ,-- отвѣтилъ Ясняга.
   -- Баклуши-то вы здѣсь не бейте, а ступайте на дѣло,-- сказалъ Никита Ѳедоровичъ и плавно пошолъ съ террасы къ скотному двору.
   -- Проваливай, проваливай дальше,-- сказалъ Ясняга, когда Никита Ѳедоровичъ ушолъ такъ далеко, что не могъ слышать
   -- Ты плутъ Ясняга,-- сказалъ съ лукавой улыбкой Пухтя.
   -- Эка штука, барскій камердинеръ! Смотри пожалуй, словно графъ выступаетъ,-- сказалъ Ясняга.
   -- Что ни говори, а онъ все-таки камердинеръ.
   -- Эко диво, камердинеръ! Я самъ буду камердинеромъ.
   -- Быть бы тебѣ камердинеромъ, да рожей не вышелъ.
   -- Вотъ и барыня-то его идетъ, надобно ихъ стравить,-- сказалъ Ясняга.
   -- Полно тебѣ,-- возразилъ Пухтя.
   Изъ за угла вышла женщина въ заячьей шубкѣ, обвязанная платкомъ. Она была худа и блѣдна, едва двигалась и постоянно кашляла.
   -- Здравствуйте, Палагея Павловна,-- сказалъ Ясняга кланяясь, вы не Никиту ли Ѳедоровича ищете? Онъ пошолъ на скотный дворъ дѣвокъ разгонять: Стешка туда ихъ собрала пѣсни пѣть.
   -- Полно змѣй!-- сказалъ тихо Пухтя, дернувши за руку Яснягу.
   Женщина молча прошла мимо террасы и повернула къ ближайшему деревянному домику.
   -- Къ Настасьѣ пошла,-- сказалъ Ясняга.
   -- Охота тебѣ ее тревожить! она и то еле дышетъ,-- говорилъ Пухтя.
   -- Живуча, небось. Раза по три въ день ее Никита колотитъ, только звонъ идетъ, а она все живетъ.
   -- Да тебѣ-то что за радость, коли она умретъ?
   -- Свадебъ больше будетъ: Никита на Стешкѣ бы женился, а ты на Анюткѣ.
   -- На какой Ашоткѣ? тревожно спросилъ Пухтя.
   -- Чего ты всполошился? Вишь замигалъ, какъ словно сорина въ глазъ попала. На Луневой. Что, отпираться станешь?
   -- Чего ты не выдумаешь!
   -- Дѣвка важная. Счастье ея только, что баринъ не видалъ. Лунь плутъ! прячетъ все ее.
   Пухтя задрожалъ всѣмъ тѣломъ.
   -- Что тебя словно лихорадка затрясла? спросилъ съ лукавой улыбкой Ясняга.
   -- Озябнулъ, сколько времени стоимъ, хоть съ кровель и каплетъ, а все же не лѣто,-- отвѣтилъ Пухтя.
   -- Сходи за рѣку къ Садомскому: отогрѣетъ.
   Прошла мимо ихъ женщина въ чорномъ салопѣ и въ черномъ капорѣ.
   Лакеи выпрямились и почтительно поклонились. Она взглянула на нихъ и кивнула головой.
   -- Смотри, Какъ Настасья-то умильно на тебя взглянула,-- сказалъ Ясняга, когда скрылась Настасья,-- чего зѣваешь?
   -- Ну тебя!-- махнувъ рукою, сказалъ Пухтя и ушолъ въ домъ.
   Ясняга сошолъ съ терассы и пошолъ скорыми шагами за Настасьей. Догнавъ ее, онъ пошолъ тише позади ея.
   -- Ты куда идешь? спросила, оглянувшись, Настасья.
   -- Да такъ-съ, никуда, отвѣтилъ, снявъ шапку, Ясняга.
   -- Промышляешь гдѣ бы выпить?
   -- Эхъ сударыня, Настасья Ѳедоровна! Было бы на что еще, да и за деньги ныньче не достать винца.
   -- Разсказывай! Кто другой, а ты найдешь.
   -- Да гдѣ же найти? Сами знаете, сударыня. Никита Ѳедоровичъ, Господь съ нимъ, сталъ не на что похожъ, ужь такой суровый, что всѣмъ только и знаетъ -- грозить.
   Настасья остановилась у своего дома.
   -- Хочется тебѣ выпить?-- спросила она Яснягу.
   -- Желательно, сударыня, Настасья Ѳедоровна. Цѣлый мѣсяцъ языка не помазалъ.
   -- Онъ и безъ того у тебя ловко вертится. Поди ко мнѣ, я, такъ и быть, промочу тебѣ горло, сказала Настасья, входя въ домъ.
   -- По гробъ мой буду служить вѣрой и правдой вашей милости,-- говорилъ Ясняга, пробираясь по-зади Настасьи, какъ кошка.
   -- Услуга на дѣлѣ, а не на словахъ,-- замѣтила Настасья, входя въ комнату.
   -- На!-- сказала Настасья,-- ни одной дѣвки нѣтъ дома, некому и салопъ принять.
   Ясняга ловко принялъ салопъ и повѣсилъ его на гвоздь.
   -- Да ихъ никакъ Никита Ѳедоровичъ собралъ на скотномъ дворѣ за чѣмъ-то. Стешка бѣжала туда, я видѣлъ, а за ней слѣдомъ и Никита Ѳедоровичъ пошолъ,-- сказалъ Ясняга.
   Легкая улыбка досады мелькнула на губахъ Настасьи.
   -- Дѣлать нечего, обѣщала, такъ сама ужь поднесу,-- сказала она и вышла въ другую комнату. Она скоро вернулась съ порядочнымъ стаканомъ водки.-- Закусить нечего дать, дѣвокъ нѣтъ дома.
   -- Ничего-съ, я и языкомъ закушу.
   -- Не мѣшало-бы его убавить, онъ у тебя длиненъ. Только всего не съѣшь, можетъ пригодиться.
   -- Кому нуженъ мой языкъ, сударыня?
   -- Не людямъ, такъ себѣ.
   -- Для меня онъ злѣйшій врагъ.
   -- Ну, нѣтъ на свою голову ты что-то мало болтаешь.
   -- На все, пожалуй, наговоришь. Вотъ хоть-бы и вчера, проводивши барина.
   -- Что вчера?
   -- Не могу сказывать-съ. Зарокъ далъ. Больно ужь неприличныя рѣчи.
   -- Вѣрно другой стаканчикъ захотѣлъ выпить, что-то очень ужь скромничаешь... Скажешь, такъ поднесу.
   -- Нѣтъ-съ, не отъ того, а что единственно собачій лай лаемъ и будетъ; невсегда тоже собака лаетъ по дѣлу.
   -- Говори, какъ надо: я въ загадки не люблю играть.
   -- Изволите видѣть, неприличное слово для вашей милости сказано было, такъ оно и неловко какъ-то-съ.
   -- Что? перебила Настасья и глаза ея загорѣлись...
   -- Дѣло-то пустое, да не слѣдовало бы говорить тому, кто снисканъ вашими милостями: хоть бы тотъ же Никита Ѳедоровичъ. Проводивши барина, идемъ мы съ нимъ, я и Пухтя. Пухтя-то и говоритъ: "проводили одного чорта, съ позволенія сказать, со двора, да кабы и другого спровадить, хоть бы вздохнули свободно." А Никита-то Ѳедоровичъ и говоритъ, этакъ сквозь зубы: "не долгой ей поцарствовать; какъ блинъ со сковороды слѣзетъ скоро, я знаю..." да и спохватился. "Смотрите вы, сказалъ онъ, оборотясь къ намъ, держите языкъ-то покороче, а не-то угодите къ Садомскому."
   Настасья поблѣднѣла, глаза ея загорѣлись, какъ свѣчи.
   -- Что онъ знаетъ?-- спросила она.
   -- Богъ его знаетъ, что онъ знаетъ такое.
   -- Врешь, ты знаешь?.
   -- Матушка, государыня, Настасья Ѳедоровна! Убей меня Богъ, если знаю!
   Послышались чьи-то тяжолые шаги на лѣстницѣ. Ясняга прижался къ самому косяку двери и скорчилъ подобострастную рожу. Настасья начала прохаживаться по комнатѣ.
   Потихоньку отворились двери, вошолъ мужикъ въ синей сибиркѣ, на чорной мерлушкѣ. Перекрестившись на образъ, онъ низко поклонился Настасьѣ, проговоривъ на распѣвъ:-- здравствуйте, сударыня, Настасья Ѳедоровна!
   Пока входилъ мужикъ, Ясняга такъ ловко выскользнулъ въ двери, что тотъ и не замѣтилъ, кто былъ у Настасьи.
   -- Здравствуйте, Павелъ Ивановичъ!прошу покорно садиться,-- сказала Настасья.
   -- Покорнѣйше благодаримъ! Все сидѣли,
   -- Да садитесь, пожалуйста!
   Гость сѣлъ, расправляя правою рукою свои большіе русые усы и окладистую бороду. Это былъ вотчинный голова имѣнія. Онъ былъ высокаго роста, толстый и красивый собой.
   -- Чѣмъ бы васъ поподчивать?-- сказала Настасья и пошла въ другую комнату.
   -- Напрасно изволите безпокоиться,-- сказалъ ей вслѣдъ голова.
   Когда ушла Настасья, голова всталъ со стула, заглянулъ въ другую комнату, потомъ подошолъ къ зеркалу, посмотрѣлся, погладилъ бороду и сѣлъ на прежнее мѣсто.
   Вошла Настасья съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ были поставлены бутылка винограднаго вина и двѣ рюмки.
   -- Да, что это вы, Настасья Ѳедоровна, сударыня, такъ безпокоитесь сами-то? сказалъ голова, разводя руками.
   -- Что прикажете дѣлать? всѣ дѣвки разбѣжались, осталась одна.
   -- Ишь озорницы какія. Вы ужь больно милостливы къ нимъ.
   -- Что же дѣлать-то? Вѣдь имъ погулять хочется.
   -- Извѣстное дѣло, молодость.
   -- А ну ихъ,-- сказала Настасья и стала наливать вино.-- Прошу покорно.
   -- Нѣтъ, ужь сами изволите впередъ дорожку указать,-- жеманно говорилъ голова.
   Настасья выпила рюмку, за нею выпалъ голова и утеръ рукою усы свои.
   -- Что хорошенькаго скажете, Павелъ Ивановичъ?-- спрашивала Настасья, усаживаясь на диванѣ.
   -- Чему быть хорошему? Все хлопоты.
   -- Кому жить безъ хлопотъ,-- замѣтила Настасья.
   -- Особенно топерече, продолжалъ голова: все, что дѣлалъ кажинный крестьянинъ годъ годенскій, все, что есть у кажиннаго имущества до нитки,-- обо всемъ нужно предоставить его сіятельству.
   -- А что, свадебъ много еще будетъ?-- перебила вдругъ Настасья.
   -- Да надо быть десяткамъ двумъ.
   -- Не найдется ли у васъ хорошаго жениха Стешкѣ? Дѣвка на порѣ, смазливая; того и гляди во дворѣ избалуется.
   Голова задумался.
   -- Что же? Неужели и жениховъ у васъ не стало?-- спросила Настасья.
   -- Какъ не быть? Да только не сталъ бы перечить одинъ человѣкъ.
   -- Кто смѣетъ перечить вамъ? Вы хозяинъ въ вотчинѣ.
   -- Плохой ужь, видно, хозяинъ, какъ всякъ указываетъ, кому и дѣла нѣтъ. Вотъ, хоть бы и Никита Ѳедоровичъ, приходилъ ономнясь ко мнѣ просить пятьдесятъ рублей въ займы. Гдѣ мнѣ взять столько денегъ? Отказалъ, а онъ началъ грозить. А и теперь, ежели, примѣрно, еще Стешку отдать замужъ, такъ это что такое будетъ?
   -- Ну этого вамъ бояться нечего, онъ ничего не посмѣетъ противъ васъ.
   Голова задумался.
   -- А я и жениха знаю Степашкѣ, сказала, немного помолчавъ, Настасья.
   -- Какого же это, сударыня?
   -- Да Алешку Скрябина.
   -- Помилосердуйте, матушка, Настасья Ѳедоровна! Алешка парень смирный и вся семья степенная такая, а Стешка бѣдовая дѣвка: она сокрушитъ парня и всю семью.
   -- Чѣмъ же сокрушитъ? Стешка дѣвка проворная; посмотрите, какъ еще они хорошо заживутъ.
   -- Алешка, признаться сказать, уже и засватанъ у Омели,-- замѣтилъ голова.
   -- Это не бѣда. Зачѣмъ безъ спроса сватать. Онъ вѣдь вамъ, кажется, сродни?
   -- Есть немного-съ.
   -- Я благословленною матерью пойду.
   -- Нельзя ли ужъ покрайности,-- заговорилъ вдругъ голова, вставая почтительно передъ Настасьей,-- хошь отложить, пока я съѣзжу въ Питеръ. Въ Питеръ я ѣду-съ... Не угодно ли вамъ наказать, тамъ купить, что-ли чего для васъ.
   -- Деньгами-то я какъ-то поиздержалась,-- отвѣчалась раздумьемъ Настасья.-- Развѣ не одолжите ли хоть вы сотенку мнѣ,-- премного бы очень одолжили.
   Отъ этихъ словъ у головы все лицо повело.
   -- Для васъ, извѣстно, хоть нѣтъ, да найдешь, только то, что теперь въ наличности-то совершенно не имѣю: за недоимщиковъ то же свои деньги внесъ, на свадьбу тамъ роденькину поизъянился... Не будетъ ли милость теперь половинку получить, а остальные послѣ.
   -- Послѣ-то у меня и свои будутъ!-- перебила его съ усмѣшкой Настасья;-- когда нѣтъ у васъ, такъ извините, что безпокоила.
   Голова вздохнулъ.
   -- Только вотъ одна новенькая бумажка и осталась; для себя было берегъ,-- проговорилъ онъ, вытаскивая изъ-за пазухи бумажникъ и подавая Настасьѣ сто-рублевую ассигнацію.
   -- Благодарю,-- отвѣчала та жеманно, да ужь и шампанскаго, пожалуйста, привезите ящикъ; оно у насъ все вышло?-- прибавила она такъ будтобы къ слову.
   Голова на это ничего ужь и не отвѣчалъ.
   -- Какъ же-съ на счетъ Алешки-то прикажите?-- спросилъ онъ.
   -- Да если онъ сосваталъ, такъ и въ самомъ дѣлѣ, что ему мѣшать. Стѣшкѣ и другаго можно найти жениха.
   -- Покорнѣйше благодаримъ за угощеніе,-- сказалъ голова, раскланиваясь.
   -- Не хотите ли вы еще на дорожку?
   -- Покорнѣйше благодарю,-- отвѣчалъ онъ замѣтно ужь печальнымъ голосомъ, и, поклонившись, ушолъ.
   -- Жидоморъ проклятый!-- сказала ему въ слѣдъ Настасья,-- грабитъ вотчину, а ста цѣлковыхъ жалко! Благодари Бога, что ты еще мнѣ нуженъ на случай; а то бы и двухъ сотъ не взяла, а Стешку всунула бы тебѣ въ родню.

-----

   Между тѣмъ голова шолъ домой медленнымъ шагомъ и плевался. "Тьфу ты пропасть какая! Экое анаѳемство" -- повторялъ онъ тысячекратно. Къ нему подвернулся Ясняга.
   -- Здравствуйте, Павелъ Ивановичъ,-- сказалъ тотъ, съ видимо-почтительнымъ тономъ.
   -- Здравствуй!-- сказалъ голова, слегка приподнявъ фуражку.
   -- Гдѣ побывать изволили? У Настасьи Ѳедоровны, кажется.
   -- Да, было до нея дѣльцо.
   -- Небось невѣстъ ходили сватать; у нея дѣвушки славныя.
   -- Ну ихъ къ Богу, надоѣли мнѣ эти свадьбы!
   -- Что же такъ-съ?..
   -- То, что Стешку какую нибудь въ родню навязываютъ,-- сказалъ съ досадой голова.
   -- Да за кого же это ее хотятъ выдать?
   -- За Алешку Скрябина.
   -- Какая она ему пара! Да и то сказать, выдать Стешку замужъ, надо обидѣть одного человѣка.
   -- Поди ты, охота людямъ досаждать.
   -- Такъ и дѣло поладили?
   -- Нѣтъ, насилу уговорилъ, чтобъ оставили.
   -- Добрѣйшій вы человѣкъ, Павелъ Ивановичъ! Помилуй васъ Господь,-- сказалъ Ясняга, поклонился и поліолъ къ барскому дому.
   Голова прибавилъ шагу. "Идти скорѣе домой,-- а то отъ этихъ собакъ проходу нѣтъ", ворчалъ онъ самъ съ собою.
   Ясняга пришолъ въ офиціантскую, тамъ были: буфетчикъ -- Ѳедоръ Максимычъ, скрипачъ -- Гаврило Прокофьичъ и Бухтя.
   -- Здраствуйге,-- сказалъ онъ, поклонившись съ комической важностью.-- Что Ѳедоръ Максимычъ, стишки, что-ли, читать изволите?
   -- Какіе стишки?-- спросилъ буфетчикъ, смутившись.
   -- Да хоть бы тѣ, что ты къ милой сочинилъ.
   Лакеи засмѣялись.
   -- Выдумывай больше,-- сказалъ покраснѣвшій буфетчикъ.
   -- Нѣтъ, братъ, мнѣ такъ не выдумать, какъ ты. Полно, потѣшъ публику-то, прочитай.
   -- Отстань, пожалуйста,-- сказалъ съ сердцемъ буфетчикъ,-- я никакихъ стиховъ не знаю.
   -- Запирается еще. Ты думаешь, не видали, какъ ты въ гостинной утромъ сегодня стоялъ передъ патретомъ, приложивъ руку къ сердцу; а другую протянулъ, гдѣ предметъ-то живетъ, точно на театрѣ; и читаетъ... и читаетъ.
   -- Тьфу ты, рыжій чортъ,-- сказалъ съ сердцемъ буфетчикъ.
   -- Вы думаете, онъ разсердился,-- сказалъ Ясняга, обратившись къ товарищамъ.-- Притворяется только сердитымъ; у него сердце жалостливое, по издохшей собакѣ, пожалуй, заплачетъ.
   -- А вотъ хоть бы ты сейчасъ издохъ, не заплачу,-- сказалъ буфетчикъ.
   Лакеи засмѣялись.
   -- Больно оскорбительно выражаетесь, Ѳедоръ Максимычъ, неприлично. Лучше стихи то ваши прочитайте. Пухтя затвердитъ ихъ на память, да подъ часъ и скажетъ своей Аннушкѣ, можетъ, и смягчитъ ими жестокую,-- сказалъ съ ироніей Ясняга.
   -- Что ты меня то трогаешь, что тебѣ отъ меня-то еще надо?-- проговорилъ Пухтя и сдѣлалъ грозное движеніе къ Яснягѣ.
   Тотъ бросился къ двери; но она въ ту минуту отворилась и Ясняга ударился о нее затылкомъ.
   -- Дверь-то безсловесная и та тебя бьетъ,-- сказалъ съ злостью буфетчикъ.
   Въ комнату вошолъ камердинеръ.
   -- Что вы здѣсь дѣлаете?-- спросилъ онъ сердито.
   Лакеи оробѣли.
   -- На свадьбу собираемся, Никита Ѳедоровичъ!-- отвѣчалъ одинъ только Ясняга.
   -- На какую свадьбу?
   -- Да вотъ Ѳедоръ Максимычъ стишки приготовляетъ и -- прежалостные-жалостные; Гаврило Прокофьичъ скрипочку свою ладитъ, а Пухтя поплясать изготовился; а вы какъ на грѣхъ и помѣшали.
   Камердинеръ разсмѣялся.
   -- Ты все лясничаешь, да зубы скалишь,-- сказалъ онъ Яснягѣ.
   -- Не до смѣху, батюшка, Никита Ѳедоровичъ. Кабы вы знали горе-то какое!
   -- Какое-же у тебя горе?-- спросилъ съ милостивой улыбкой камердинеръ
   -- Стешку замужъ отдаютъ,-- сказалъ съ отчаяніемъ Ясняга.
   Лакеи едва удержались отъ смѣха.
   Камердинеръ нахмурился.
   -- Сваты ужь сегодня здѣсь были,-- продолжалъ Ясняга.
   -- Какіе сваты?
   -- Извѣстные, давишніе! Голова, да Настасья Ѳедоровна.
   -- Гмъ,-- мыкнулъ камердинеръ, стиснувъ зубы.
   -- Да, кажись, и Палагея Павловна съ ними вмѣстѣ, вотъ и Пухтя видѣлъ, какъ она шла утромъ сегодня къ Настатьѣ Ѳедоровнѣ.
   Камердинеръ быстро повернулся и ушолъ.
   Ясняга злобно улыбнулся.
   -- Охота, вѣдь, мутить людей,-- замѣтилъ кроткій Пухтя.
   -- Чего ихъ жалѣть-то: пускай потѣшатся, возразилъ Ясняга.
   -- Ахъ ты злоба -- злоба человѣкъ,-- проговорилъ скрипачъ-Гаврило;-- попадешь когда нибудь и самъ къ Садомскому.
   -- Что мнѣ мнѣ Садомскій-то. Вамъ онъ страшенъ, а я, братъ, зналъ его еще матросишкомъ... можетъ, и помилуетъ по старому знакомству,-- сказалъ дерзко Ясняга и ушолъ,
   -- Что бы головы тебѣ не сносить проклятому! произнесъ ему на прощанье Пухтя.
   -- Всѣ тутъ на одинъ ладъ, всѣ другъ противъ друга ехидствуютъ; и не жить-бы, кажись, лучше промежь экаго народу,-- объяснилъ буфетчикъ Федоръ.
   

IV.

   Никита Ѳедоровъ расхаживался съ трубкою по комнатѣ, Вася -- сынокъ его лѣтъ осьми, босой и въ одной ситцевой рубашкѣ бѣгалъ изъ угла въ уголъ, иногда онъ подскакивалъ къ отцу, тотъ давалъ ему легонько подзатыльника, баловень -- мальчишка ловко прискакивалъ. На столѣ кипѣлъ самоваръ, Палагея, жена Никиты, какъ тѣнь бродила отъ стола къ шкафу и собирала чашки.
   -- Скороли ты съ чаемъ то соберешься, проворчалъ Никита.
   -- А вотъ сейчасъ, отвѣтила отрывисто сиплымъ голосомъ Палагея.
   -- Сейчасъ.... Сей-часъ... Чертъ знаетъ! Ужъ цѣлый часъ самоваръ кипитъ на столѣ, а чаю недождаться....
   -- Что же мнѣ дѣлать, какъ насилу ноги волочу? Все вѣдь по твоей милости.... Позвалъ бы Стешку.... мигомъ бы она тебѣ угодила.
   -- Молчать! крикнулъ Никита и заскрипѣлъ зубами.
   -- Скоро дамъ тебѣ покой.... Не долго мнѣ помаяться сильный кашель прервалъ ея рѣчь.
   Наконецъ Палагея розлила чай,: Никита сѣлъ къ столу.
   -- А сливки то гдѣ? спросилъ онъ.
   -- Вспомни, антихристъ, день-то какой сегодня, язвительно возразила жена.
   -- Змѣя подколодная! тоже дни разбираетъ...
   -- А для тебя такъ все равно -- что христовъ день,-- то страстная пятница! Совсѣмъ обусурманились вы съ бариномъ-то -- живодеры!
   -- Поговори еще! Или еще мало учена!
   -- Не перестану говорить, пока языкъ еще служитъ.
   -- Ну. Сливокъ давай, а не то.... грозно перебилъ Никита.
   Палагея потащилась за сливками, приговаривая.-- Молоканъ проклятый! ни среды ни пятницы не почитаетъ!
   -- На, лопай, сказала она, подавъ сливки.-- Господи Боже мой! какъ это ты такимъ грѣхамъ-то терпишь? Жрутъ скоромь и ничего имъ не дѣлается! Вѣдь всю дворню и дѣвокъ-то развратили!
   -- Замолчи Пелагея. Не введи въ грѣхъ.
   -- Не буду молчать. Содомскіе беззаконники!
   -- Ахъ Пелагея -- Пелагея!.....
   -- Скоромъ жрутъ; бабамъ и дѣвкамъ проходу нѣтъ отъ васъ.
   -- Молчать! грозно произнесъ Никита.
   -- Хоть бы страшнаго-то суда побоялся!.... Сколько слезъ то на тебя.... Народу-то сгубилъ сколько... Покайся, Никита Ѳедоровичъ, пока еще Господь грѣхамъ терпитъ....
   Слова эти смутили Никиту.
   -- Да развѣ я по своей волѣ, отвѣтилъ онъ. На то не моя водя....
   -- Не твоя воля! какъ бы самъ не захотѣлъ, такъ его бы не сталъ потѣшать,
   -- И нерадъ да дѣлаешь; приказываютъ.
   -- Да, приказываютъ... вотъ и сегодня бѣжать за Стешкой на скотный дворъ тоже видно было приказано...
   Никита вскочилъ и пошелъ тузить жену. Васютка зарѣвелъ во все горло а жена хрипѣла:
   -- Хоть сейчасъ убей, а все говорить буду, что грѣшно скоромь жрать да садомничать.
   Подъ окномъ раздался чей-то злой смѣхъ.
   Къ Настасьѣ вошолъ Ясняга.
   -- Что тебѣ нужно?-- спросила она.
   -- Помилуйте, Настасья Ѳедоровна! У насъ драка несовмѣстимая,-- сказалъ онъ, притворяясь какъ бы испуганнымъ.
   -- Что такое случилось?-- спросила Настасья. Она приложила палецъ къ губамъ и указала на другую комнату рукою.
   -- Никита Ѳедоровичъ бъетъ жену не на животъ, а на смерть,-- сказалъ тихо Ясняга; я шолъ мимо, такъ на улицѣ даже слышно, какъ онъ ее учитъ.
   -- Дѣвки!-- сказала Настасья, отворивъ дверь въ другую комнату,-- бѣгите къ Синицѣ и скажите, чтобы онъ взялъ людей и рознялъ Никиту съ женой.
   Дѣвки всѣ побѣжали, обрадовавшись случаю побѣгать.
   -- Да изъ за чего у нихъ драка?
   -- Кто ихъ знаетъ, сударыня; каждый Божій день раза по три бываетъ.
   -- Надобно будетъ объ этомъ барину сказать.
   -- Что сказывать-то-съ? Господинъ очень ужь милостивъ къ нему за его службу.
   -- Да вѣдь и вы всѣ служите также.
   -- Служимъ-то служимъ: можетъ и больше еще его дѣлаемъ; а все ужь такъ намъ не угодить, какъ онъ.
   -- Чѣмъ же онъ особенно угождаетъ?-- спросила съ любопытствомъ Настасья.
   -- Мало-ли-съ, разсказывать только неловко разныя ихъ разности.
   -- Замололъ... говори, какъ слѣдуетъ, по-человѣчески.
   -- Да все насчетъ швейцарскаго домика-съ.
   -- Что, что такое?-- сердито сказала Настасья.
   -- Никита Ѳедоровичъ главный тутъ распорядитель и поставщикъ есть. Кажинную ночь предоставлялъ туда разнаго товару.
   -- А, такъ вотъ что! вотъ это кто!-- сказала со злостью Настасья.
   -- Не даромъ онъ такъ и похваляется.
   -- Чѣмъ-же онъ похваляется?
   Послышались шаги на крыльцѣ. Ясняга опять прижался къ косяку..
   Вошолъ Синица.
   -- Ну, что? спросила Настасья.
   -- Крѣпко избилъ-съ, еле дышетъ, отвѣтилъ Синица.
   -- Скажи ему, чтобы онъ сейчасъ отправилъ ее въ лазаретъ. А ты, Ясняга, смотри завтра къ вечеру будь здѣсь, да трезвый. Синица и Ясняга ушли.
   

V.

   На другой день утромъ какая-то старуха съ узелкомъ подмышкой, завязаннымъ въ дырявый и полинялый платокъ стояла у Настасьина дома.
   -- Стешинька, родная! Заговорила старуха, подойдя къ выбѣжавшей изъ дому Степанидѣ.
   -- Ну, что тебѣ нужно? Круто спросила Степанида.
   -- Нельзяль, родная, дойти до Настасьи Ѳедоровны!
   -- Иди, отвѣтила Степанида и повернула прочь.
   -- Это, жедобная! какъ я пойду? На, желанная, полотенечко, только доведи ты меня до барынито.
   -- Пообожди, бабушка, здѣсь, ласково заговорила Степанида, взявь полотенце, барыня сейчасъ пойдеть въ графскій домъ.
   Старуха осталась дожидать. Долго она дрогла на холоду: но вотъ вышла Настасья, старуха, неговоря ни слова, повалилась ей въ ноги.
   -- Что тебѣ нужно? нетерпѣливо спросила Настасья.
   -- До вашей милости, и старуха снова повалилась въ ноги.
   -- Говори, что тебѣ надо.
   -- Моего Ванюшку насильно женитъ голова на Дуняшкѣ Лосевой.
   -- Такъ что же такое?
   -- Эко-ти: парень то совсѣмъ извелся съ горя!
   -- Ты-то сама откуда?
   -- Съ Мелехова, желанная, съ Мелехова... Помнишь, чай, моего то покойнаго, Никиту Лысаго, рабочій былъ мужикъ; вѣрой и правдой служилъ вашей милости.
   -- Говори дѣло.
   -- Сама ты знаешь. Ванюшка то мой спалъ и видѣлъ взять за себя Пашутку.
   -- Чью.
   -- Сусѣда, что направо живетъ, она его любитъ, мужикъ ражій такой и живетъ справно.... и дѣвка-то охотитъ за моего Ванюшку.
   -- Ничего не понимаю.
   -- Да слышь ты, дѣвка то и закладъ дала, платъ такой хорошій -- хорошій и сарафанъ ситцевый -- новый.
   -- Сумашедшая, сердито сказала Настасья и хотѣла идти прочь.
   -- Какая она сумашедшая, дѣвка въ своемъ умѣ. Коего дня вечериной вынесла и парню моему своими руками отдала. На, говоритъ...
   -- Ничего не понимаю.
   -- Чего тутъ понимать; дѣло ясное; дѣвка сама охотитъ за моего Ванюшку; а голова то вотъ и перечитъ.
   -- Ну, не важное дѣло.
   -- Какъ бы ты, сударыня, посмотрѣла на Ванюшку то. Вѣдь хлѣба лишился... Съ кругу сопьюсь, говоритъ, если женятъ меня на косоглазой Дуняшкѣ.
   -- Пускай его женится на комъ хочетъ.
   -- Да, слышъ ты, голова то Пашутку за Алешку Скрябина силой выдаетъ; а моему то Ванюшкѣ приказываетъ жениться на Дуняшкѣ. Какая она ему невѣста; съ пастухомъ, говорятъ, связавшись, послѣднія слова произнесла старуха, приставивъ ротъ къ самому уху Настасьи.
   -- Иди ты къ головѣ.
   -- Была и у него. Да куда, и слова завести не даетъ,
   -- Я въ этомъ ничего не могу тебѣ помочь.
   -- Помилосердуй, матушка, заставъ по гробъ -- вѣчно молить за тебя. Старуха повалилась въ ноги Настасьѣ,
   -- Вотъ трубочку тебѣ точива принесла, только не оставь безъ помощи, проговорила со слезами старуха и подала холстъ.
   -- Убирайся къ чорту, гнѣвно отвѣтила Настасья, оттолкнула руку старухи съ холстомъ и ушла прочь.
   Настасья обошла всѣ комнаты барскаго дома, за нею слѣдомъ шелъ Пухтя, понуривъ голову.
   -- Спасибо, сказала ему Настасья; все у тебя въ порядкѣ. Отчего ты такой пасмурной? спросила она Пухтю, пристально глядя на него.
   -- Я-съ, начетовъ, отвѣтилъ, смѣшавшись, Пухтя.
   -- Ты не пьешъ?
   -- Никакъ нѣтъ-съ.
   -- Отъ чего ты такой скучный?
   -- Я-съ? Такъ-съ.
   -- Обижаютъ, чтоли, тебя?
   -- Никакъ нѣтъ-съ.
   Настасья отъ него отвернулась. Вошелъ камердинеръ.
   -- Какъ это вамъ, Никита Ѳедоровичъ нестыдно драться съ женой сказала ему Настасья.
   -- Этосъ дѣло домашнее, отвѣтилъ Никита.
   -- Какое домашнее! На всю улицу слышно! Вамъ бы слѣдовало примѣромъ быть для другихъ, а какой отъ васъ примѣръ!
   -- Я всегда-съ въ правѣ учить свою жену.
   -- Плохая наука. За чтоже вы ее такъ учили?
   -- За чѣмъ она неприличныя рѣчи говоритъ.
   -- Сами вы часто неприличныя рѣчи говорите.
   -- Когда это? сударыня.
   -- Я ужъ знаю когда..
   -- Вотъ ужъ сколько лѣтъ служу и никогда еще неслыхалъ такихъ выговоровъ, высказалъ съ обидой Никита.
   -- Такъ еще нето услышите, злобно возразила Настасья и ушла, крѣпко хлопнувъ дверью.
   -- Вотъ ужъ этого я отъ тебя, Пухтя, не ожидалъ, обратился съ упрекомъ камердинеръ къ Пухтѣ, когда ушла Настасья.
   Тотъ только вытаращилъ глаза на камердинера.
   -- Чего глаза то на меня таращишь; я знаю, что ты все ей насучилъ.
   -- Непонимаю, что вы изволите говорить, Никита Ѳедоровичъ.
   -- Ты непонимаешъ, а я понимаю. Ну, братъ, не ждалъ я отъ тебя такихъ дѣловъ; правду говорятъ, чтобъ тихомъ то омутѣ черти и водятся. Видишь праведникомъ какимъ прикинулся, ничего незнаю -- невѣдаю; а самъ только дождался случая наединѣ съ ней поговорить и давай плести на добрыхъ людей. Не боюсь я васъ никого. Плевать я хотѣлъ на всѣхъ васъ!
   -- Помилуйте, Никита Ѳедоровичъ, я, ей Богу, съ ней ни слова не говорилъ.
   -- Не грѣши, не божись напрасно, меня не проведешь.
   -- А пойдемка, я посмотрю, всели у тебя исправно! Если что найду неладно, не прогнѣвайся, безъ барина раздѣлку дамъ.
   При всемъ желаніи камердинера найти какую-нибудь не исправность, онъ ни чего не замѣтилъ, за что можно было бы придраться къ Пухтѣ. Вернувшись въ прихожую камердинеръ обратился къ Пухтѣ.
   -- А Ясняга гдѣ?
   -- Незнаю-съ, отвѣтилъ Пухтя.
   -- Не знаешь!... А кто же долженъ знать? А? Что же ты не отвѣчаешь? Вы вмѣстѣ мошенничаете, пьянствуете -- хамы проклятые! Я ужо съ вами разберусь, только бы дождать барина, сказалъ камердинеръ злобно и ушелъ,
   "Вотъ такъ жизнь, думалъ Пухтя, оставшись одинъ въ домѣ; адъ кромешный! Да тамъ покрай ности знаешь за что въ смолѣ кипишь, а здѣсь?... Ума не приложу, что это за люди. Всѣ будто бѣлены объѣвшись, ругаются... грозятся.... Никакъ не приноровиться къ нимъ. Правду говоришь -- ругаются; дѣло дѣлаешь, какъ слѣдуетъ -- тоже ругаютъ; оплошалъ въ чемъ -- бьютъ; сталъ не на томъ мѣстѣ -- тоже; ошибешься баринъ пальцемъ укажетъ-?-- тебя ужъ и тащатъ за Волховъ на мѣсто другаго. Да хоть бы зачитались эти разы-то. Пріѣдетъ графъ, попробую попроситься на крестьянство. Хоть и тяжело, за то самъ себѣ господинъ. Женюсь на Анютѣ!" И Пухтя такъ замечтался, что незамѣтилъ, какъ подкрался къ нему Ясняга.
   -- Объ Аннушкѣ задумался, сказалъ ему Ясняга, ударивъ по плечу.
   -- Врешь, съ сердцемъ отвѣтилъ Пухтя.
   -- Чего врать? Смотри какъ ты скраснѣлъ, поди къ зеркалу.
   -- Да, покраснѣешь, какъ за всякаго тутъ ругаютъ.
   -- Кто это тебя обидѣлъ, дитетко мое желанное? говорилъ Ясняга, гладя обѣими руками по головѣ Пухтю.
   -- Отстань, сердито сказалъ Пухтя и тряхнулъ головой.
   -- Ты никакъ и въ самомъ дѣлѣ разсердился.
   -- Еще бы не сердится.
   -- Кто такъ тебя растревожилъ?
   -- Пришла Настасья и пошла выпытывать, отъ чего ты скученъ, да пьешъ ли... отвѣтилъ -- нѣтъ-съ -- не учился.
   -- Рожа! Кладъ дается -- брать неумѣещь.
   -- Какой тамъ кладъ?
   -- Настасья Ѳедоровна, пропѣлъ на распѣвъ Ясняга.-- Чего ты озираешся? Не придетъ, нежди; насосалась шампанскаго, такъ дрыхнетъ теперь. А еще что?
   -- Приходилъ Никита.
   -- А тотъ что?
   -- Поругался съ Настасьей. Да и меня облаялъ, за чѣмъ незнаю, гдѣ ты болтаешся.
   -- Ну, тому не долго покуражится.
   -- А куда онъ денется?
   -- Впрочемъ, прощай, сказалъ Ясняга.
   -- Куда ты опять?
   -- Тебѣ на что знать?
   -- Не равно опять спросятъ.
   -- Скажи не знаю.
   -- Опять облаютъ.
   -- Непривыкать стать.

-----

   Ясняга идя по двору, встрѣтилъ Степаниду.
   -- Здравствуй, Стешинька желанная!-- сказалъ онъ и развелъ свои руку, чтобы загородить ей дорогу.
   -- Убирайся, рыжій чортъ,-- сказала Степанида и повернула въ сторону.
   -- Да постой, постой! Я тебѣ что-то скажу.
   -- Ну что? спросила, остановись, Степанида.
   -- Съ женихомъ поздравляю!
   -- Полно лясничать-то. Я думала, онъ что нибудь въ самомъ дѣлѣ скажетъ. Она хотѣла идти.
   -- Да, постой, я не шутя говорю,
   Степанида остановилась.
   -- Развѣ ты ничего незнаешь?-- спросилъ Ясняга.
   -- Что знать-то,-- возразила Степанида.
   -- Вчера голова приходилъ -- тебя сватать.
   -- За кого?
   -- За своего родича, за Алешку Скрябина.
   -- Ахъ онъ лѣшій лонскій! что вздумалъ! Пойду я за экаго урода безъязыкаго. Лучше ужь за тебя пойду, если станутъ неволить.
   -- И на томъ спасибо. Да есть получше насъ женихи. Вотъ хоть бы Пухтя? Молодецъ хоть куда!
   -- Былъ бы молодецъ, какъ бы неходилъ носъ повѣся, а то словно омету наѣвшись ходитъ.
   -- Горе у него есть. Хоть ты бы пожалѣла его.
   -- Сердца не станетъ всѣхъ васъ жалѣть.
   -- Врѣзался въ такую красавицу, что во всей вотчинѣ, говорятъ, первая.
   -- Кто жь это такая?-- съ любопытствомъ спросила Степанида.
   -- Анютка Лунина съ Некшина. Знаешь?
   -- Какъ не знать. Невидальщина какая! Ничего въ ней хорошаго нѣтъ.
   -- Его ужь дѣло... Ты попроси когда эдакъ подъ веселый часъ Настасью Ѳедоровну, чтобы она его женила на Анютѣ.
   -- Эво что выдумалъ! Да Настасья Ѳедоровна и не знаетъ ее.
   -- Такъ укажи ей, когда она въ церковь придетъ.
   -- Да Анютка никогда сюда и неходитъ, отецъ не пускаетъ.
   -- Плутъ Пунь!-- сказалъ лукаво Ясняга.
   -- Чего ты его ругаешь; онъ мужикъ хорошій.
   -- Никто его и не ругаетъ. А ты куда? Небось на скотный дворъ.
   -- Да хоть бы и туда,-- сказала Степанида и побѣжала.

-----

   -- Ты гдѣ бѣгаешь?-- спросила ее Настасья, когда она вернулась домой.
   -- Ходила за сливками вашей милости къ кофею.
   -- Готовъ кофей?
   -- Готовъ-съ.
   -- Подавай.
   Подали кофе. Настасья усѣлась пить. Степанида стояла у двери. Губы у ней такъ и шевелились, ей хотѣлось сказать что-то; но она не смѣла начинать говорить, пока ее не спросятъ.
   -- Ты что-то сказать хочешь?-- спросила, взглянувъ на нее, Настасья.
   -- Никакъ нѣтъ-съ.
   -- Говори, вижу ужь я...
   -- Я шла на скотный дворъ, такъ встрѣтила...
   -- Никиту Ѳедоровича, что ли?
   -- Никакъ нѣтъ-съ,-- покраснѣвъ, отвѣчала Степанида.
   -- Кого же это?
   -- Яснягу.
   -- Онъ вездѣ поспѣетъ.
   -- Онъ мнѣ сказывалъ-съ, отчего Пухтя скученъ.
   -- Вотъ что! Я думала, что она дѣльное что слышала! Не музыкантовъ-ли ужь заставить играть, чтобы его веселили.
   Степанида замялась.
   -- Ему жениться хочется,-- проговорила она.
   -- Не на тебѣ ли ужь, сказала Настасья и засмѣялась.
   -- Нѣтсъ-съ, отвѣтила жеманно Степанида и, потупивъ взоры, стала ощипывать кончики платка.
   -- На комъ же?
   -- На Анюткѣ Луневой...
   -- Какая это Анютка Лунева? Я ее не знаю.
   -- Съ Нѣкшина.
   -- Красива?
   -- Ничего хорошаго нѣтъ,-- поджарая такая.
   -- Вотъ что, сказала Настасья, сжавъ губы.
   Степанида молча стояла у двери.
   -- Ступай за работу, сказала Настасья.
   Степанида ушла.
   -- Анютка Лунева?.. нѣкшинская... думала оставшись одна, Настасья.-- Надо посмотрѣть, что за Анютка. Вотъ оно что!.. По Анюткѣ скучаетъ... жениться задумалъ. Я его женю! злобно прошипѣла Настасья и принялась за кофе.
   

VI.

   Настала Святая недѣля. Былъ въ исходѣ апрѣль мѣсяцъ; солнышко грѣло, снѣгу совсѣмъ не видно было, молодая травка зеленѣла и жаворонки звонко пѣли въ полѣ. Посреди деревни Нѣкшина дѣвушки качались на качели и дружно пѣли хоровыя пѣсни, не щадя своего горла. У качели стояли молодые парни и подпѣвали дѣвушкамъ. Немного поодаль отъ нихъ, на самомъ солнопекѣ собрались въ кучу мужики и разсуждали между собою.
   -- Вотъ и Егорьевъ день надворѣ, пора приниматься и за яровое, сказалъ сѣдой мужикъ.
   -- Ужъ и не вспоминай, дядя Трофкмъ, возразилъ ему не взрачный мужиченко, почесывая затылокъ.
   -- Аль посѣять нечѣмъ? спросилъ его одинъ изъ мужиковъ.
   -- Посѣять есть чѣмъ, къ тебѣ просить непойду. Сѣять то какъ будешь!
   -- Поучись у добрыхъ людей, коли не знаешь.
   -- Я самъ поучу другаго, какъ сѣять, возразилъ, обидѣвшись, не взрачный мужиченко. Да не въ томъ дѣло.
   -- Въ чемъ же?
   -- Въ чемъ? злобно отвѣтилъ мужиченко. Ваши полосы -- совсѣмъ другое дѣло.
   -- Полосы-то всѣ равны, земля одна и таже.
   -- Эхъ! Какъ бы всѣ равны были, и мы бы всѣ равны были; а то все не то....
   -- Ну, Яковъ, ты что то неладно замололъ. Вишь, что выдумалъ! Не уровнялъ Богъ лѣсу, гдѣ же людямъ то равными быть, возразилъ высокій и видный мужикъ.
   -- Не хвалися больно собой. Ты думаешь, что больше всѣхъ -- такъ и умнѣе. Дѣло то не въ томъ.
   -- Въ чемъ же? скажи.
   Мужиченко озлился.
   -- А тебѣ что за дѣло? Что первымъ съ краю живешь, такъ думаешь верхъ надъ всѣми брать, что ты ко мнѣ пристаешь? возразилъ онъ.
   -- Чего ты задоришься понапрасну.
   -- Что ты -- въ самомъ дѣлѣ!...
   -- Да что ты такое?...
   -- Чего ты? Раздалося со всѣхъ сторонъ, поднялся шумъ, посыпалась крупная брань.
   -- Полно вамъ, полно, грѣховодники! унималъ дядя Трофимъ: но за шумомъ его едва было слышно. Брань усиливалась, парни подвинулись къ мужикамъ, которые кричали и ругались во все горло, сами не понимая изъ за чего. Наконецъ Трофиму удалось унять ихъ.
   -- Не по росту ты, Яковъ, задоренъ попусту всполошилъ всю деревню. Вспомнилъ бы дни то какіе теперь, время ли заводить брань. Тебя добромъ спрашивали, а ты, не сказавъ дѣла, заругался, упрекнулъ Якова Трофимъ.
   -- Я бы сказалъ все по слѣдующему, да Ванька началъ похваляться, слова никому недастъ сказать.
   -- Чего ты задоришься? Одному тебѣ, чтоли, говорить? возразилъ Иванъ.
   -- А ты что за укащикъ, запальчиво отвѣтилъ Яковъ, я братъ.....
   -- Полно вамъ, полно. Ты, Иванъ, будь по умнѣе, отойди прочь отъ него.
   -- Что же я то? отвѣтилъ Иванъ и попятился.
   -- Въ чемъ же дѣло то? Яковъ Петровичъ?
   Мужики засмѣялись.
   -- Вамъ смѣяться то можно; а мнѣ не досмѣха, какъ полоса то у самой дороги.
   -- Тебѣ же лучше, ближе ѣздить.
   -- Дивья тебѣ говорить, какъ твоя въ самомъ концѣ поля.
   -- А не все одно?
   -- Да, какъ у самой то дороги, такъ все на виду, улаживаешь, уланшваешь, выгладишь, что ладонь на гумнѣ; видишь какой онъ лютый, увидитъ комья на полосѣ, такъ спину гладить начнетъ.
   -- Не ты одинъ, всѣ мы улаживаемъ.
   -- Тото и есть, что не всѣ. Моя то первая, прямо въ глаза кидается, вотъ и дѣлаешь какъ бы получше: а какъ каткомъ то проѣдешь, такъ приколотишь, что у людей, хлѣбъ ростетъ, у меня только земля лоснитъ. Наѣдетъ самъ то, спроситъ, который номеръ, пятый -- и ложись на полосу. Спина то своя. Вотъ что.
   -- А никакъ кто то идетъ къ намъ, сказалъ Трофимъ, глядя на дорогу.
   -- Идетъ кто-то.
   -- Надо быть, что идетъ....
   -- Да, идетъ....
   Говорили мужики, глядя на дорогу.
   По дорогѣ къ Нѣшкину шли Ясняга съ Пухтей, торопясь и размахивая руками. Подойдя къ мужикамъ, они поздоровались и похристосовались со всѣми, по обычаю. Тѣ обступили ихъ кругомъ; парни придвинулись къ кружку, и на качели дѣвушки замолкли, съ любопытствомъ посматривая на пришедшихъ. Мужики посматривали на лакеевъ, а лакеи на нихъ, не рѣшаясь первые заговорить. Наконецъ старикъ Трофимъ первый прервалъ молчаніе.
   -- Что у васъ хорошаго?-- спросилъ онъ.
   -- Да все слава Богу; проводили графа -- такъ и отъ вы просились погулять,-- отвѣтилъ Ясняга.
   -- Проводили... А куда его милость изволили уѣхать,-- спросило нѣсколько голосовъ вдругъ.
   -- Въ Малороссію,-- отвѣчалъ Ясняга.
   -- Въ Малороссію?... Куда же это? снова спросили въ одинъ голосъ мужики.
   Вотъ оно что. А на долго ли?-- спросилъ Трофимъ.
   -- Да какъ сказать?.. примѣрно этакъ съ мѣсяцъ пробудутъ въ отлучкѣ,-- глубокомысленно отвѣтилъ Ясняга.
   -- Слава тебѣ Господи!... сказалъ, крестясь, Иванъ.
   -- Что ты -- шепнулъ Лунь, стоявшій вовсе время возлѣ него, и толкнулъ его въ бокъ.
   Иванъ нахлобучилъ шапку и попятился назадъ.
   -- Такъ на мѣсяцъ?.. говорилъ въ раздумьѣ Трофимъ.
   -- Оно не то, чтобы совершенно такъ было; вѣдь Богъ ихъ знаетъ! Сами ничего не говорятъ; а примѣрно по приготовленію судишь, прикажутъ уложить въ дорожную карету этакъ платья, бѣлья и всего прочаго -- такъ и видно на сколько времени заготовляется,-- отвѣтилъ Ясняга.
   Трофимъ съ сомнѣніемъ смотрѣлъ на Яснягу во все время его рѣчи. Въ глазахъ старика видно было, что ему хотѣлось сказать Яснягѣ: "что-то ты больно не складно говоришь." Но онъ промолчалъ.
   -- Такъ можетъ и скоро вернутся?-- спросилъ Яковъ.
   -- Воля ихъ, господская; не захотятъ ѣхать,-- такъ и съ дороги вернутся, отвѣтилъ Ясняга.
   -- Вотъ что, почесываясь, отвѣтили мужики, съ несовсѣмъ довольнымъ видомъ.
   Ясняга и Пухтя подошли къ качели.
   -- Христосъ Воскресе! красныя дѣвицы!-- сказали они въ одинъ голосъ.
   Дѣвушки засмѣялись въ отвѣтъ.
   -- Да что вы? похристосуемтесь,-- сказалъ Ясняга и, схвативши обѣими руками за веревки, остановилъ качель. Дѣвушки закричали, соскочили съ качели и разбѣжались во всѣ стороны. Парни злобно и косо посмотрѣли на лакеевъ.
   -- Видишь, какія спесивыя!-- говорилъ, сладко улыбаясь, Ясняга.
   Между тѣмъ дѣвушки собрались вмѣстѣ и, обнявшись, стояли въ кучкѣ.
   -- Такъ постойте, я васъ!-- крикнулъ Ясняга и побѣжалъ къ дѣвушкамъ Онѣ съ крикомъ разбѣжались.
   -- Полно тебѣ дурить,-- сказалъ Нухтя, и удержалъ товарища за полу.
   -- Пошутить, что ли, нельзя? Ты думалъ, я и въ самомъ дѣлѣ побѣгу за ними?-- отвѣтилъ Ясняга.-- Да полно вамъ, чего вы боитесь? Васъ не тронутъ,-- говорилъ онъ, обращаясь къ дѣвушкамъ.
   Тѣ смѣялись и переминались на одномъ мѣстѣ. Наконецъ Анна Лунева пошла гордо и смѣло къ качели; а за нею и всѣ.
   Ясняга толкнулъ локтемъ Пухтю и подмигнулъ ему на Анну.
   -- Чего же ты зѣваешь,-- шепнулъ онъ на ухо товарищу.
   Дѣвушки усѣлись на качель. Вотъ одна изъ нихъ затянула пѣсню; прочія хоромъ подхватили послѣднія слова ея -- и веселье пошло попрежнему. Ясняга подпѣвалъ съ разными узкимками, отъ чего пѣсни перерывались звонкимъ смѣхомъ дѣвушекъ. Нухтя стоялъ, прислонившись къ столбу качели, и не сводилъ глазъ съ Анны Луневой.
   Мужики между тѣмъ снова разсѣлись по прилавкамъ около избъ.
   -- Ничего нѣтъ и не будетъ хорошаго,-- говорилъ. Лунь, качая головою;-- вотъ хоть бы поднялъ пустошь Горюшу. Сколько было работы!.. бились, бились; корчевали пни; однихъ канавъ выкопали на цѣлую версту. А что будетъ?
   -- Что будетъ?.. замѣтилъ Трофимъ,-- года два попашутъ, а потомъ бросятъ.
   -- Извѣстное дѣло. Какъ подняли дернъ-то, такъ земля-то словно съ морозу: бѣлая такая, все подзолъ; что было добраго, то все внизъ плугомъ завалили.
   -- А вѣдь хорошо плугомъ беретъ; такъ ровно оборачиваётъ деренъ.
   -- Хорошо-то, хорошо, слова нѣтъ; да не на нашу землю.
   -- Чуть вѣдь не на четверть проклятый хватаетъ; а корка хорошей земли у насъ не глубока, въ лучшемъ мѣстѣ вершка на три; а на Горюшѣ-то много на полтара.
   -- Еще хоть бы навозу клали погуще; можетъ что и было бы.
   -- А гдѣ его взять? Нешто, какъ было бы коровъ по двадцати у каждаго крестьянина на дворѣ. А то у многихъ ли есть столько. Хоть и напираютъ они на то, чтобы скота больше разводили, да гдѣ?
   -- А зачѣмъ же дворы-то велитъ тѣсные строить? Вишь выдумалъ, бѣлый да черный, а не въ одномъ повернуться нельзя. Сдѣлалъ бы одинъ, какъ изстари бывало, дѣло-то было-бы ближе.
   -- Не говори. Завелъ бы и больше скота, да не сдюжить, корму не напасти; сѣнокосъ тоже время хваткое, а гдѣ тутъ: то канавы ступай рыть, то коренья корчевать, то камень собирать и бить. Мало ли у него затѣй-то? Не успѣешь кончить одного, а на другое наряжаютъ; что день, то новый нарядъ,
   -- Глянько-съ, сказалъ Трофимъ Луню и указалъ на качель.
   Лунь взглянулъ и нахмурился; на концахъ качели стояли лакеи.
   -- Зачѣмъ этотъ народъ только шляется? произнесъ съ неудовольствіемъ Лунь.
   -- Объѣдать да опивать нашу братью.
   -- Какъ бы за этимъ -- невелика еще бѣда; хлѣбомъ-солью не разорятъ.
   -- Вѣстимое дѣло.
   -- А то шнырятъ да шебонничаютъ, что видятъ и слышатъ въ добрыхъ людяхъ.
   -- Правда твоя истинная. Вотъ Ясняга-то приводится мнѣ сдвуродный племянникъ; а по правдѣ сказать, словно чужой.
   -- Какая намъ родня, неподходящіе люди.
   -- И въ кого это уродился этотъ Ѳедюшка -- рыжій такой, никого у насъ и въ роду рыжаго нѣту: а проходимъ какой!
   -- Поди ты!
   -- Сидитъ вотъ такимъ манеромъ у меня за столомъ о праздникѣ и говоритъ: "а что дядя, хоть бы этакъ примѣрно языкъ помазать". Что? говорю ему. "Ну по просту сказать, хоть бы стаканчикъ поднесъ." Эку штуку выдумалъ, говорю ему; съ залѣсковъ ты, чтоли, аль незнаешь нашихъ порядковъ? "Какъ не знать -- знаю. Для родни можно и соблюсти какъ нибудь. Не велено, такъ ни для себя, ни для родни нѣтъ. "Для племянника хоть въ людяхъ бы занялъ; быть неможетъ, чтобы во всей деревни вина небыло. Вотъ ты и гляди на него.
   -- Хорошъ нечего сказать.
   -- А тыбы послушалъ, что на селѣ о немъ толкуютъ; открещиваются отъ него всѣ, словно отъ нечистой силы.
   -- И не поминай про село; опричь Божьяго храма, добраго въ немъ мало; словно народъ другой.
   -- И съ чего бы они такъ обусурманились.
   -- Отъ кого доброму то научиться тамъ? Набравшись около барина то все нехристи.
   -- Удивительные порядки!-- проговорилъ со вздохомъ Лунь.
   -- А Ѳедора Рогатенскаго на село перевозятъ,-- доложилъ опять тотъ же невзрачный мужикъ.
   -- Жена, значитъ, смазливая, да вертлявая; а человѣка-то разорили... проговорилъ сквозь зубы Трофимъ,-- выстроятъ домъ: ни крестьянину ни барину,-- продолжалъ онъ, разводя руками,-- да еще и деньги за то возьмутъ: съ Савкиныхъ 2 тысячи содрали, а какое угодье! Во дворѣ повернуться негдѣ; курицъ въ заперти держи, а метлы цѣлый день изъ рукъ не выпускай; пронесъ сѣна скотинѣ -- и подметай, чтобы сѣнинки не было во дворѣ; вышли играть на дворъ ребятишки -- а ты и стой тутъ да смотри, чтобы земли не расковыряли, да камешка не вынули бы изъ мостовой; хоть на работу не ходи, сиди дома, да смотри за чистотой; а коли есть дочка, да на бѣду еще смазливая -- такъ и ходи за ней съ дозоромъ,-- и то не укараулишь никакъ, непремѣнно сбалуется.
   -- Плохое житье!-- сказалъ, глубоко вздохнувши, Лунь.
   -- И чего онъ не выдумаетъ! Умнѣе всѣхъ быть хочетъ. Видишь, онъ впередъ знаетъ, когда Богъ дастъ ведро, и когда непогоду,-- язвительно замѣтилъ Трофимъ.
   -- Ну не все онъ выдумываетъ, есть кому. Мало ли разнаго народу есть у него. Надобно же чѣмъ нибудь выслужиться-то передъ нимъ. Мы-дескать такъ умны, что и всякому укажемъ.
   -- Не говори!-- замѣтилъ Трофимъ.
   -- У нѣмца въ Г--ѣ, такъ и машина такая на стѣнѣ виситъ, которая указываетъ ему, какая будетъ погода, да все неладно, все что то вретъ! Не забыть, какъ прошедшаго лѣта насъ выгнали на покосъ барскій. Только разошлись было мы по мѣстамъ -- бѣжитъ Синица и кричитъ во все горло. "Не косите!" А самъ руками такъ и машетъ. "Что"? спрашиваетъ его голова,-- самъ тогда былъ на лугахъ.-- "Не приказано косить," говоритъ Синица.-- "Почему?" -- "Дождь будетъ." -- "Кто это тебѣ сказалъ?" Синица назвалъ по прозвищу нѣмца. "Вретъ онъ, нехристь немытый," сказалъ голова и посмотрѣлъ на небо. Оно, дѣйствительно, позаволокло этакъ немного съ востока,-- да совсѣмъ не къ дождю, а Что же, Павелъ Ивановичъ?" спрашиваемъ голову. "Не приказано, такъ идите домой; когда прикажутъ, соберетесь снова" сказалъ голова и распустилъ насъ. Вотъ прошолъ день безъ дождя, другой, третій,-- все погода стоитъ ясная. На четвертый день снова собрали насъ на луга, говорятъ, нѣмецъ обѣщаетъ ведро на двѣ недѣли. Вотъ и подвалили почти всѣ луга, долголи? Народу было со всей вотчины. Ночью какъ ударитъ дождь, да недѣли двѣ шолъ въ перемежку. Побились мы съ покосомъ тогда.
   -- Что-же было нѣмцу?
   -- Нѣмцу что сдѣлается? Изъ воды сухъ выйдетъ. Машина, говоритъ, соврала, а съ машины что возмешь, не нашъ братъ мужикъ^ у ней нѣтъ спины...
   -- Житье ихъ -- не наше; посмотри какъ хлѣбно живутъ: а на своей-ю сторонѣ, небось, съ голоду мерли; съ доброй воли небросали бы родины и не лѣзли бы къ намъ.
   -- Мудреный народъ; стало родину бросить ни почемъ словно тараканы; попригрѣетъ гдѣ да есть чѣмъ поживиться, такъ и лѣзутъ и не брезгливы, хоть за печью пристроятся было бы тепло да сыто.
   -- Придетъ ледащій такой, нивиду, ни одеженки, измаяннымъ такимъ смотритъ, словно монахъ съ великаго поста: а по обживется..... брюхо раздуется, что у лошади съ мякины и бариномъ начнетъ смотрѣть на тебя.
   -- Можетъ и въ самомъ дѣлѣ они господа.
   -- Богъ ихъ вѣдаетъ, кто они такіе.
   -- Извѣстное дѣло -- нѣмцы.
   -- Можетъ быть и такъ.
   -- Я думаю пора и ужинать,-- сказалъ Трофимъ, вставая со скамьи. Видишь ужь и солнышко за лѣсъ садится.
   -- Надо быть такъ,-- сказалъ Лунь, вставъ.-- Прости сказалъ онъ Трофиму и ушолъ домой.
   Поплелся и Трофимъ къ дому. Подойдя къ качели, онъ остановился.
   -- Ночевать идите,-- сказалъ онъ лакеямъ.
   -- Покорнѣйше благодаримъ,-- отвѣтили они,-- намъ домой велѣно ночевать приходить.
   -- Ну, такъ ужинать ступайте.
   -- Благодаримъ покорно, не хочется,-- отвѣтили лакеи.
   -- Чего-же отъ хлѣба соли отказываться?-- замѣтилъ Трофимъ, постоялъ немного, подождалъ и пошолъ домой одинъ. Лакеи остались у качели.
   -- Анютка!-- кликнула Авдотья Луниха свою дочку, высунувшись въ окно.-- Отецъ велитъ идти домой.
   -- Иду, сказала Аннушка, простилась съ подругами и пошла къ дому.
   -- Прощайте, Анна Петровна!-- сказалъ въ слѣдъ ей Ясняга.
   Аннушка обернулась и поклонилась молча.
   Разошлись всѣ. Лакеи пошли домой молча, каждый съ своими завѣтными думами, которыми они нехотѣли дѣлиться другъ съ другомъ.
   

VII.

   На той же самой террасѣ стоялъ Пухтя, но уже не за пріятнымъ своимъ занятіемъ, а вытянувшись во весь ростъ и не смѣя моргнуть глазомъ. Комары облѣпили его лицо и безъ жалости солали кровь, но Пухтя не смѣлъ махнуть рукой: въ саду, въ его глазахъ, прогуливался баринъ, по сторонамъ котораго шли два мальчика и длинными павлиньими перьями обмахивали комаровъ. Вотъ баринъ повернулъ въ густую аллею и скрылся. Пухтя встряхнулся, смахнулъ рукою съ лица комаровъ и облокотился на перила. Онъ хотѣлъ-было приняться за обычное свое занятіе -- поплевывать на землю въ одно мѣсто, какъ вышелъ къ нему Ясняга.
   -- Гдѣ?-- спросилъ онъ Пухтю.
   -- А вотъ пошолъ въ эту аллею,-- отвѣтилъ Пухтя, указавъ рукою въ правую сторону.
   Ясняга пошолъ по слѣдамъ барина, стараясь не быть замѣченнымъ.
   Баринъ прошолъ длинную аллею, подошолъ къ цвѣтнику, гдѣ подвязывалъ цвѣты старикъ-садовникъ, поглядѣлъ на него и, не сказавъ ни слова, пошолъ далѣе.
   Когда онъ скрылся, Ясняга подошолъ къ садовнику.
   -- Богъ на помощь,-- сказалъ Ясняга.
   -- Спасибо отвѣтилъ садовникъ, взглянувъ на Яснягу.
   -- Не по лѣтамъ тебѣ эта работа, Антипычъ. Я думаю, вечеромъ и спины не расправить, какъ день-то цѣлый такъ походишь, наклонившись!
   -- Что-же станешь дѣлать? доля видно, наша такая. Да еще лаются, того и гляди въ зубы съѣздятъ... и, не докончивъ фразы, старикъ махнулъ рукой.
   -- Кто-жь это такъ?-- спросилъ Ясняга.
   -- Извѣстно кто: Никитка паршивый!
   -- Какъ у него рука-то поднялась?
   -- На доброе-то не поднимается, а на худое...
   -- Да за что-же это онъ?
   -- За что почтешь! Пришолъ ко мнѣ вчера, вотъ на самомъ этомъ мѣстѣ? я подвязываю цвѣты, а онъ, словно съ цѣпи сорвавшись, не сказавъ добраго слова, ругаться началъ. "Ты что старый чортъ, ничего несмотришь, за тебя только выговоры получай," говоритъ, а самому рожу покосило отъ злости. Мнѣ стало обидно, я ему и говорю: "я въ ваши дѣла не мѣшаюсь Никита Ѳедоровичъ, такъ и вамъ не слѣдъ и въ мои вступаться." "А какъ ты смѣешь такъ отвѣчать мнѣ? Знаешь ли кто я?" "Какъ не знать! Я еще зналъ васъ, какъ Никиткой звали, какъ вы сопли рванымъ рукавомъ утирали." Онъ бацъ меня по рожѣ.
   -- Бестія, больше ничего,-- произнесъ съ участіемъ Ясняга, чѣмъ только вышелъ въ люди-то! Плутовствомъто, да мошенничествомъ.?
   -- Извѣстное дѣло, чѣмъ же больше?
   -- Вонъ птичка-то плыветъ,-- продолжалъ старикъ, указывая на плывущаго по пруду лебедя,-- сколько онъ съ нея денежекъ получилъ!
   -- Да, говорятъ,-- произнесъ Ясняга, скромно потупляя глаза.
   -- Да, какъ-же, братецъ, помилуй! Заставляютъ молодицъ да дѣвушекъ стеречи ихъ по ночамъ; которая угодила, такъ ладно, а нѣтъ -- лебедя недосчитаютъ.
   -- Куда-же лебеди-то дѣваются?-- спросилъ Ясняга прежнимъ-же скромнымъ тономъ.
   -- Куда? Мало-ли ихъ, и счета-то имъ никто незнаетъ такъ кому тоже охота въ экіе сторожа: ну, откупаются у Никиты Ѳедоровича. Ни стыда, ни совѣсти въ этомъ человѣкѣ нѣтъ. Еще когда мальчишкой-то былъ, такъ небольно Бога-то боялся. Развѣ только что силой, бывало, и загонишь въ церковь, а по своей охотѣ никогда не хаживалъ.
   -- И теперь-то туда не часто ходитъ.
   -- Какое ужь хожденіе! коли бываетъ, такъ за тѣмъ развѣ, что бабъ и дѣвокъ посмазливѣе выглядываетъ.
   -- Господи, Боже мой! Какое беззаконіе,-- сказалъ со вздохомъ Ясняга.-- Мало ему, что барскій камердинеръ! Какъ, посмотришь, люди-то забываются въ счастіи!
   -- То-то и бѣда, что камердинеръ,-- надъ нимъ, кромѣ барина, нѣтъ никого старшаго, а барину до всего не дойти. Сдѣлай хоть и тебя камердинеромъ, такъ, такой-же, чай, какъ и Никита, будешь.
   -- Что ты Антипычъ! Али я Бога не боюсь, али у меня совѣсти нѣтъ? Конечно, мнѣ камердинеромъ не бывать, да я и не ищу этого, больно хлопотливо; а если бы и случилось такъ, то я не сталъ бы никогда ни барина обманывать, ни добрыхъ людей обижать. Убей меня Богъ, не сталъ бы!-- сказалъ Ясняга.
   -- Ну, не зарекайся, отвѣтилъ садовникъ.
   Черезъ часъ изъ барскаго каменнаго дома вышелъ камердинеръ Никита Ѳедоровичъ, блѣдный какъ полотно, съ вытянувшимся лицомъ; онъ шолъ тихо и шатался, точно пьяный. За нимъ слѣдовалъ съ торжествомъ Ясняга, лукаво и злобно улыбаясь.
   -- Не печальтесь, Никита Ѳедоровичъ,-- говорилъ Ясняга, поровнявшись съ нимъ,-- для васъ оно дѣло непривычное, такъ и страшновато немного; а, право, оно не-то, чтобы смертная бѣда.
   Никита, какъ будто не слыхалъ словъ Ясняги; по временамъ только дрожь пробѣгала по его членамъ.
   -- Эка благодать какая! Какъ тихо-то! Слышите, какъ жаворонки-то заливаются. Словно жалобную какую пѣсню, поютъ. Ну ужь и денекъ сегодня какой пріятный!-- продолжалъ Ясняга. Никита сѣлъ въ ожидавшую его на рѣкѣ лодку.
   -- Баринъ идетъ,-- сказалъ грѣбшій на лодкѣ матросъ. Никита вздрогнулъ и затрясся всѣмъ тѣломъ; его подъ руки вывели на берегъ.

-----

   Все было тихо въ комнатѣ Никиты. Онъ лежалъ на постели и водилъ вокругъ глазами и нечего не могъ ни сообразить, ни понять. Близь него раздался хриплый, чахоточный кашель. Никита хотѣлъ повернуться въ ту сторону, откуда раздавался кашель; но едва онъ пошевелился какъ острая, раздирающая боль вызвала изъ груди его дикій стонъ.
   -- Что живодеръ?.. Каково?.. Услышалъ наконецъ Богъ мои молитвы, сказала хриплымъ, едва слышнымъ голосомъ Палагея.
   -- Палаша! это ты?-- спросилъ Никита.
   -- Ага вспомнилъ и Палашу! Думалъ что спихнулъ меня съ рукъ въ лазаретъ, такъ самъ царствовать будешь... Думалъ, что я околѣю здѣсь скоро... Вотъ и самому Богъ привелъ побывать... Будешь молоканничать, да развратничать?...
   -- Только-бы оправиться... не только по средамъ и пятницамъ, по понедѣльникамъ буду строгій постъ держать. Къ святымъ угодникамъ пойду на богомолье.
   -- А Стешка-то съ кѣмъ останется? Такъ тебя и допустятъ къ себѣ святые угодники грѣшника кромѣшнаго!..
   -- Палаша!.. Палаша!..
   -- Поздно, Никита Ѳедоровичъ, вздумалъ каяться! Надобно бы раньше подумать объ этомъ. Останется бѣдный Васютка круглой сиротой, а добрые люди, вспоминаючи отцовы добродѣтели, будутъ вымещать на немъ свои обиды... Сколько горя-то онъ увидитъ, несчастный!.. А все за твои грѣхи.
   Никита заметался на постели и застоналъ.
   -- Что? Это видно не чай со сливками пить, да въ трубку курить!.. Въ аду-то не-то еще будетъ.
   Долго еще причитала Палагея, на что ей Никита отвѣчалъ только глухими стенаніями.
   

VIII.

   Съ самодовольнымъ видомъ сидѣлъ Ясняга въ своей квартирѣ, когда къ нему вошолъ голова, Павелъ Ивановъ.
   -- Здравствуйте, Ѳедоръ Осиповичъ!-- сказалъ голова.
   -- Здравствуйте, Павелъ Ивановичъ, здравствуйте,-- говорилъ Ясняга, подавая важно руку головѣ. Прошу покорно садиться.
   -- Съ новою должностью я зашелъ поздравить. Дай Богъ вамъ съ честію, да въ добромъ здоровьи проходить ее!-- говорилъ голова, присѣдая на ступъ.
   -- Покорно васъ благодарю-съ; веселья-то только отъ этого нашему брату что-то мало.
   -- Что же такъ-съ?
   -- Очень трудно. Покойный Никита Ѳедоровичъ не мнѣ былъ чета и служилъ сколько лѣтъ, а чѣмъ покончилъ?
   -- Все, вѣдь, это для него изъ этого неудовольствія вышло... началъ голова и замялся на послѣднемъ словѣ.
   -- Съ Настасьи Ѳедоровны, извѣстно,-- докончилъ за него Ясняга.
   -- И что ему тогда это вздумалось?.. Отчего бы и не угодить было ей?
   -- Слишкомъ понадѣялся на себя, да на расположеніе барина, анъ вышло такъ, что плетью обуха не перешибешь.
   -- Что мнѣ дѣлать съ его сынишкомъ Васюткой -- не знаю,-- произнесъ голова, какъ бы въ видѣ вопроса.
   -- Возьмите его къ себѣ. Вамъ не грѣшно сдѣлать доброе дѣло; покойникъ-то былъ съ вами пріятель.
   -- Куда мнѣ взять, помилуйте, своя семья большая. Лучше ужь если такъ теперь, такъ отдать его Трофиму Нѣкшинскому. Онъ мужикъ зажиточный; ему и пайка давать не нужно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ. Баринъ на дняхъ еще вспоминалъ Трофима и хвалилъ его,-- сказалъ Ясняга съ важностію.
   -- Баринъ значитъ, какъ былъ въ Нѣкшинѣ, такъ видѣлъ его.
   -- Да... мы вмѣстѣ ѣхали, баринъ въ кабріолеткѣ, а я верхомъ... Пашутка Степанова полетъ въ огородѣ у самой дороги, да такъ и распѣваетъ пѣсни. Баринъ сошолъ съ лошади, подошолъ къ Пашуткѣ да и говоритъ: "Богъ помощь красавица!" Она, видно, не слыхала, какъ мы подъѣхали, взглянула на барина, да и оторопѣла. "Чья ты?" спросилъ тотъ. "Изъ десятаго номера" отвѣтила, оправившись, Пашутка. "Какъ тебя зовутъ красавица," говоритъ баринъ, а самъ треплетъ ее рукою легонько по щекѣ. "Пашей," отвѣтила она. "Хорошее имячко." "Ужь какое попъ далъ, отвѣтила Пашутка, дѣвка бой! Баринъ усмѣхнулся и все время, какъ былъ въ Нѣкшинѣ, былъ превеселый. Вотъ пріѣхалъ домой, да и говоритъ Настасьѣ Ѳедоровнѣ, что въ Нѣкшинѣ видѣлъ прехорошенькую и преумную дѣвушку. А Настасья Ѳедоровна призвала меня и спрашиваетъ: "чью дѣвушку видѣлъ баринъ въ Нѣкшинѣ?" Я сказалъ чью. Ну, "говоритъ", когда она понравилась барину, такъ я возьму ее къ себѣ въ горничныя."
   -- А Луневу Анютку онъ видѣлъ?
   -- Нѣтъ, да...
   Въ это время вбѣжала въ комнату, запыхавшись, Степанида.
   -- Что тебѣ надо?-- спросилъ сердито Ясняга.
   -- Я мыла на рѣкѣ, да увидала, что какой-то баринъ ѣдетъ къ намъ, такъ пришла доложить вамъ,-- отвѣчала оторопѣвшая Степанида.
   -- Тебѣ-то что за дѣло? Ступай въ свое мѣсто,-- строго сказалъ Ясняга.
   Степанида ушла.
   -- До пріятнаго свиданія,-- заговорилъ голова, вставая съ своего мѣста.
   -- Куда вы торопитесь? Посидите!
   -- Можетъ вамъ надобно идти встрѣтить.
   -- Скажутъ, когда нужно будетъ, успѣю.
   Однако голова всталъ и ушолъ. Проводивъ его, Ясняга пошодъ въ садъ, гдѣ за грунтовыми сараями встрѣтилъ Степаниду.
   -- Не сердись, моя кралечка, что я прикрикнулъ на тебя сейчасъ. Видишь ты какая неосторожная; ну, можно ли такъ дѣлать?-- сказалъ ласково Ясняга.
   -- Да,-- отвѣчала съ обидой Степанида,-- я дѣлала отъ усердія; а ты ругаешься.
   -- Не сердись же, моя кралечка! Ты видѣла, кто былъ у меня. Ты бы хоть поостереглась маленько..... Послушала бы, нѣтъ ли кого у меня.
   -- Ты самъ мнѣ не велѣлъ подслушивать... Прощайко однако, меня чертовка-то дожидается.
   -- Прощай, прощай! проговорилъ ей вслѣдъ Ясняга.
   Степанида пришла въ домъ, прокралась къ гостиной, посмотрѣла въ замочную скважину и приложила ухо къ двери.
   Настасья ходила взадъ и впередъ по комнатѣ. Глаза ея были заплаканы; она безпрестанно грызла ногти и, казалось, была въ сильно тревожномъ состояніи духа.
   -- Стенька! крикнула она нѣсколько разъ, замѣтно думая о другомъ.
   Степанида вошла въ комнату.
   -- Гдѣ Ясняга, спросила Настасья.
   -- Ѳедоръ Осиповичъ?
   -- Ну, да!
   -- Должно быть у себя-съ.
   -- Поди позови его скорѣй.
   Чрезъ нѣсколько минутъ Ясняга явился.
   -- Есть у тебя деньги?-- спросила Настасья-.
   Ясняга пошарилъ въ карманѣ жилета, Вытащилъ оттуда два четвертака и, подавая Настасьѣ, проговорилъ:-- только всего и осталось отъ жалованья.
   -- Убирайся ты къ чорту съ этими своими деньгами. Сколько у тебя бариновыхъ?
   -- Въ кассѣ двѣ тысячи.
   -- Дай мнѣ тысячу!
   -- Да какъ же это такъ?
   -- Не разсуждать!
   -- Вѣдь объ нихъ, сударыня Настасья Ѳедоровна, и отчетъ барину долженъ отдать?
   -- Ну, это когда еще потребуютъ.
   -- Баринъ послѣ завтра домой будутъ.
   -- Безъ разсужденій. Это мое дѣло.
   Ясняга пожалъ плечами и пошолъ въ контору. Настасья послѣдовала за нимъ. Тамъ онъ изъ конторки вынулъ тысячу рублей и подалъ ей. Она проворно взяла деньги въ карманъ и ушла къ себѣ.
   -- Теперь ты у меня, бестія эдакая, не вывернешься!-- проговорилъ ей въ слѣдъ Ясняга. Настасья между тѣмъ, возвратившись домой, часа полтора, по крайней мѣрѣ писала длинное предлинное письмо.
   "Такъ какъ ты теперичи душенька мой Жанъ, писала она; въ своемъ несчастіи находишься, потерявши проклятые казенные деньги, чѣмъ меня не малое удивленіе привелъ и причинилъ мнѣ тѣмъ великое огорченіе, такъ что я можетъ-быть теперь нахожусь разсудку лишившись, и тѣмъ самымъ чтобы утѣшить твои и свои горести, я взяла барскихъ денегъ, кои къ тебѣ и посылаю, такъ вся моя жизнь супротивъ твоего счастія ничего для меня не стоитъ; только обнимать и прижимать тебя къ груди своей денно и ночно а желая и посылая тебѣ миліонъ поцѣлуевъ остаюсь по гробъ обнимающая тебя".

Н.--

   Письмо это на конвертѣ было адресовано Верстовскому и отправлено въ Петербургъ.
   

IX.

   Баринъ вернулся домой и отдалъ приказаніе, чтобы какъ на мызѣ, такъ по всей вотчинѣ все приведено было въ порядокъ, потому что къ нему обѣщалъ пріѣхать въ гости его покровитель, которому онъ хотѣлъ показать свое хозяйство во всемъ блескѣ. Поднялась бѣготня всюду. Нѣмцы отправились осматривать дома крестьянъ, Дороги и поля и Приводить все въ- Порядокъ. На мызѣ поднялась такая чистота, что на площадяхъ и дорожкахъ не только выщипали травку, но даже подобрали мелкія соринки и камешки. Настасья Ѳедоровна съ Яснягой смотрѣли, какъ убирали и чистили комнаты и повѣряли провизію въ кладовыхъ. Неподалеку отъ дома Настасьи два мужика ровняли у тротуара канавку, выстланную камнемъ.
   -- Посмотри-ка, Ефимъ, ровно-ли?-- говорилъ одинъ изъ нихъ, постарше своему товарищу, прикидывая ватерпасомъ вдоль канавы.
   -- Кажись, ладно, дядя Ефремъ,-- отвѣчалъ товарищъ, поглядѣвши на отвѣсъ.
   -- Ладно... А вонъ камень-то высунулся изъ ряду. Возьми ка вынь, да положи его поровнѣе.
   -- Сойдетъ и такъ.
   -- Сойдетъ, гляди.
   -- Ведь это не плита, гдѣ уровнять! Притесывать, что ли, станешь?
   -- Тише!... Глянь-ка какимъ фертомъ рыжій-то чортъ стоитъ на балконѣ,--проговорилъ почти уже шопотомъ первый мужикъ.
   -- Камердинеромъ сдѣлали, такъ теперь и знать никого не хочетъ,-- проговорилъ его товарищъ тоже тихо.
   -- И такой, говорятъ, лютый сталъ, что и Боже упаси,-- продолжалъ Ефимъ:-- теперь кому нужда до барина -- и нейди безъ денегъ.
   -- Что вы тутъ ратозѣйничаете? раздался позади ихъ строгій голосъ и мужики обернулись назадъ. Это проходилъ голова.
   -- Да мы, Павелъ Ивановичъ, вотъ ватерпасомъ прикидываемъ,-- проговорили въ одинъ голосъ.
   -- Ватерпасаномъ прикидываютъ, окаянный народъ!-- проговорилъ голова и прошолъ къ Настасьѣ Ѳедоровнѣ. Ея не было дома; вновь взятая горничная, Парасковья, пошла сказать ей. Настасья пришла, поздоровалась съ головой и, отпыхиваясь, сѣла въ кресло.
   -- Утомились, сударыня, хлопотъ-то вамъ много,-- сказалъ голова.
   -- И не говорите, Павелъ Ивановичъ, дѣла столько, что голова кругомъ идетъ. Да что это вы не садитесь!
   Голова продолжалъ переминаться на мѣстѣ.
   -- Что вы, по дѣлу, что ли, какому?-- продолжала Настасья.
   -- Да то по дѣлу: рыжій этотъ плутъ, Ясняга, насчитываетъ на меня тысячу рублевъ. Говоритъ, что отдалъ мнѣ на дняхъ для уплаты мнѣ за хлѣбъ, что куплено для Сиворскихъ крестьянъ. Я ни гроша не получалъ отъ него,
   -- Какъ же это такъ?
   -- Да такъ, сударыня,-- въ конецъ разорить хочетъ.
   -- Странно! Не было ли у васъ съ нимъ разсчетовъ какихъ нибудь прежде?
   -- Всѣ счеты, какіе были, сведены съ нимъ и за мною не оставалось ни гроша. Просто грабитель такой, что поміру отъ него иди. Заступитесь, сударыня Настасья Ѳедоровна, не дайте напрасно въ обиду.
   -- Не безпокойтесь, Павелъ Ивановичъ, коли ваше дѣло правое...
   -- Да съ этимъ плутомъ и правый виноватымъ станешь. Худъ былъ покойникъ, не тѣмъ будь помянутъ; а этотъ и сказать не умѣю, какъ худъ.
   -- Не безпокойтесь, Павелъ Ивановичъ, я постараюсь разузнать все... Ясняга, можетъ быть, какъ нибудь и ошибся.
   -- Не оставьте, сударыня, вашей милостью, сказалъ голова и вышелъ.
   Настасья Ѳедоровна снова отправилась въ домъ смотрѣть, какъ развѣшивали драпировку на двери и окна бариновой спальни.
   Вошолъ Ясняга. Настасья Ѳедоровна отозвала его въ сторону и въ полголоса стала говорить ему.
   -- Зачѣмъ ты такъ много насчиталъ на голову?
   -- А онъ уже успѣлъ вамъ наябедничать на меня?
   -- Я тебя спрашиваю, отчего ты такъ много насчиталъ на него; вѣдь я тебѣ говорила, что бы на него только показалъ только двѣсти, сказала она строго.
   -- Остальныя-то откуда прикажете взять?
   -- Какъ откуда? развѣ я тебѣ неговорила?
   -- Дожидаться этого, сударыня, долго; а баринъ того и гляди станетъ кассу повѣрять.
   -- Повѣрять онъ не будетъ, теперь не до того. Народу столько наѣдетъ... можно, я думаю, въ расходъ вывести, сколько хочешь... и не этакую сумму.
   -- Да что вы такъ плута этого жалѣете? Должно быть онъ казанской сиротой прикинулся. Не вѣрьте ему, сударыня, ни на грошъ... что ни скажетъ -- все совретъ, за гривенникъ побожиться радъ.
   Настасья хотѣла было ему на то возразитъ; но въ то время вошолъ въ комнату лакей и позвалъ ее къ барину.
   Пріѣхалъ гость, пробылъ два дня и остался очень доволенъ всѣмъ, что ему показывали. Осчастливленный его вниманіемъ, доимщикъ, противъ обыкновенія, сдѣлался ласковъ и снисходителенъ къ окружающимъ его, что, конечно, отразилось и на его челяди. Всѣ были веселы и развязны, дружелюбно обходились между собою, и, какъ будто, вражда и мелкія интриги прекратились.
   Къ Настасьѣ пришла пожилая деревенская баба.
   -- Что хорошаго, Агафошиха скажешь? спросила ее Настасья.
   -- Хорошаго мало, громко заговорила баба.
   Настасья приложила палецъ къ губамъ и указала на сосѣднюю комнату.
   -- Не сумлевайтесь, сударыня; всѣ дѣвки выкопившись нд улицу.
   -- Садись да разсказывай.
   -- Голова, сударыня, все ехидствуетъ, грозится идти на васъ графу жаловаться. Про какія деньги вспоминаетъ, что пропали изъ конторы.
   -- Этого нечего бояться,-- уходится.
   -- Какое, сударыня уходится. Съ нимъ станется, что къ графу залѣзетъ; теперь въ такую фанаберію ввалился, что угодилъ графу, знать никого не хочетъ. Особливо же крѣпко бѣднуется на Яснягу.
   -- За что такъ.
   -- По правдѣ сказать, человѣкъ то нехорошій; разбезсорѣстный -- безсовѣстный. Этта, какъ господа-то гостили, по всѣмъ ходилъ да за хлопоты просилъ, рублевъ до двухсотъ собралъ.
   -- Полно цравдаля, замѣтила Настасья, закусивъ губу.
   -- Да неужели я передъ вашей милостью врать стану: отсохни мой языкъ, если онъ на то поворотится.
   -- Еу, теперь мнѣ не до него; я ѣду, а вернувшись домой -- разберусь съ нимъ.
   -- Настасья пошла садиться въ коляску, ее проводили до экипажа всѣ ея дѣвушки, кромѣ Степаниды, которая уже передавала Яенягѣ разговоръ Агафошихи.
   -- Не зату тянетъ, порветъ, сказалъ на это, Ясцяга.
   -- А, Павелъ Ивановичъ! милости прошу. Я васъ свѣженькимъ чайкомъ поподчую,-- говорила Настасья ласково головѣ, когда тотъ явился къ ней послѣ ея поѣздки; -- что у васъ хорошаго?
   -- Скверныя дѣла пошли.... голова оборвался на послѣднемъ словѣ, потому что дѣвушки въ это время внесли самоваръ.
   Настасья Ѳедоровна встала и пошла въ дѣвичью, чтобы выслать ихъ, для безопасности.
   -- Кто это лежитъ тамъ въ углу!-- спросила Настасья Ѳедоровна.
   -- Степанида захворала, жалуется, что ее животомъ замучило,-- отвѣтила Парасковьяю
   Настасья Ѳедоровна подошла посмотрѣть больную, но та спала крѣпкимъ сномъ, даже по временамъ всхрапывала.
   -- Ну, пусть дрыхнетъ, а вы ступайте на кухню: ты, Пашутка, сдѣлай мнѣ миндальнаго молока, да смотри, хорошенько вытолки миндаль. Дунька пусть чиститъ мою мѣдную посуду, а ты, Малашка, выстирай мнѣ это платье,-- сказала Настасья Ѳедоровна и, увѣренная, что никто ихъ не подслушаетъ, пошла толковать съ головой.
   -- Что такое случилось, Павелъ Ивановичъ?-- спросила она, начавъ разливать чай.
   -- Скверные порядки заводитъ этотъ Ясняга,-- началъ тотъ.
   -- Что же такое?
   -- А вотъ изволите видѣть,-- продолжалъ голова, принимая стаканъ чаю отъ Настасьи Ѳедоровны,-- когда гость теперь этотъ былъ, плутъ этотъ Ясняга не въ очередь назначилъ караулить лебедей съ Нѣшкина Анютку Луневу.
   -- Какую это Анютку Луневу?.. Помнится мнѣ, что что про нее говорили что-то. Ахъ, да! Что же дальше?
   -- Надобно вамъ сказать,-- дѣвушка смазливая, особливо этакъ на барскій вкусъ.
   -- Вотъ что, проворчала, прикусывая губы, Настасья.
   -- И такой то разбестія этотъ Ясняга,-- продолжалъ голова, прихлебывая чай съ блюдца,-- когда пошли вечеромъ гулять по саду баринъ съ гостемъ, онъ возьми да и забѣги впередъ; да и поставъ Анютку на такое мѣсто, чтобы господа то ее видѣли. Они, какъ ее увидали, такъ и ахнули! очень, значитъ, имъ она понравилась: постояли съ ней, пошутили.
   -- Что-жь потомъ?-- спросила Настасья; голосъ ея замѣтно начиналъ дрожать.
   -- Потомъ, извѣстно: Ясняга ее чѣмъ свѣтъ спровадилъ домой; а вечеромъ, гляжу, ее опять наряжаютъ въ караулъ; "какъ такъ?-- говорю -- она свой чередъ отбыла!" "Баринъ, говоритъ, приказалъ." Дѣлать нечего послали за ней! Скачетъ оттуда старшина верхомъ. "Нейдетъ, говоритъ, магь и бабушка не пускаютъ." Смотрю, баринъ идетъ по деревнѣ... Я вышелъ къ нему, поздоровался онъ со мной таково ласково. Дай, думаю спрошу самого: не проврался-ли какъ Ясняга... "Какъ молъ, говорю, ваше сіятельство, насчетъ сегодняшней очереди для лебедей прикажете" "А развѣ, говоритъ, вамъ Ѳедоръ нечего не говорилъ?.." А самъ такъ и съѣсть глазами хочетъ... "Говорилъ-съ," говорю. "Ну такъ, говоритъ, что вамъ сказано, то и дѣлайте." Я дѣлать неча, запрягъ лошадь и поѣхалъ въ Нѣшкино.
   -- И не стыдно вамъ, Павелъ Ивановичъ, было это дѣлать?
   Голова только махнулъ рукой.
   -- И какого тамъ страму-то. набрался, такъ и не вспомнить бы, продолжалъ онъ:-- пріѣхалъ въ Нѣкшино-то прямо къ Луню въ избу и говорю, собирайся Анютка на село. Она и говоритъ сквозь зубы: "не пойду." И такаято нравная, что какъ затвердила одно, танъ едва силой ужь въ телѣгу посадили. Мать-то съ старухой такъ и заголосили. Ну я тоже крикнулъ на нихъ: мать-то унялась, а старуха всю деревню провожала, да словно все по покойникѣ все причитала. Хотѣла было и дальше идти, да я ужь велѣлъ старшинѣ домой ее тащить. Хорошо, что еще Луня-то не было самого дома, а то и не знаю, что было-бы. Опять это тоже Яснягины штуки. Съ какой-бы то стати было самому барину назначать Луня ѣхать въ тверское имѣніе.
   -- Что-же дальше-то было?-- перебила съ нетерпѣніемъ Настасья?
   -- Дальше что было, я ужь и не умѣю какъ и разсказать вамъ. Ну, просто привели ее въ садъ, сдали Яснягѣ; а тотъ проводилъ ее въ швейцарскій домикъ; и теперь тамъ гоститъ.
   -- Вонъ ее мерзавку! сейчасъ вонъ!-- закричала въ злости Настасья Ѳедоровна, вставая съ своего мѣста, и начиная ходить по комнатѣ.
   -- Нельзя-съ ее вонъ,-- сказалъ голова.
   -- Какъ нельзя? Что-же ты слушаться меня не хочешь,-- кричала Настасья Ѳедоровна и съ сжатыми кулаками подступила было къ головѣ.
   -- Да оттого и нельзя.-- говорилъ тотъ, отступая отъ нея,-- на ней женится Ясняга.
   Настасья опустила руки и устремила пылающіе глаза свои на голову. Минутъ пять стояла она неподвижно. Между тѣмъ первые порывы гнѣва ея прошли и она, немного успокоившись, спросила голову:-- Что это еще такое?
   -- А то, что ужь сама теперь нейдетъ. "Не пойду, говоритъ, домой. Что мнѣ тамъ дѣлать?"
   -- Эво, извергъ какой!-- злобно замѣтила Настасья.
   -- А разбойникъ то и тутъ нашолся. Что говорила Анютка -- барину ничего не сказалъ, а повалился въ ноги и сталъ просить позволенія жениться на ней.
   -- Что же баринъ?
   -- Барину это понравилось. "Хорошо, говоритъ, я, говоритъ, за это тебя никогда не оставлю." Отцомъ даже благословленнымъ обѣщалъ быть.
   -- Ну, пусть его женится,-- злобно сказала Настасья Ѳедоровна.
   Голова поднялся.
   -- Благодарю васъ, что сообщили мнѣ все это, сказала она ему ласково.
   Павелъ Ивановичъ ушолъ; а Настасья Ѳедоровна оставшись одна, долго ходила въ раздумьѣ по комнатѣ и до крови почти обкусала ногти своихъ красивыхъ рукъ.
   

XI.

   На другой день послѣ свиданія головы съ Настасьей Ѳедоровной рано утромъ Степанида пришла къ Яснягѣ.
   -- Здравствуй, моя кралечка,-- сказалъ тотъ ласково.
   Степанида молча стояла и какъ то дико изъ-подлобья выглядывала на Яснягу, которому страннымъ показался такой видъ дѣвушки, всегда бойкой и разговорчивой.
   -- Подлецъ ты, подлецъ!-- заговорила наконецъ она съ горечью, послѣ минутнаго молчанія.
   -- Что ты ругаешься,-- строго проговорилъ Ясняга.
   -- А! ругаешься! кровь моя говоритъ во мнѣ, а не я, душегубецъ проклятый.
   -- Что такое съ тобою?
   -- Іуда-предатель! видишь какимъ праведникомъ прикинулся, будто ничего и не знаетъ; а я-то, дура безталанная, повѣрила ему, какъ доброму человѣку.-- И Степанида, закрывъ лицо свое руками, бросилась на скамейку и громко зарыдала.
   -- Стеша! Стеша! что съ тобой,-- нѣжно заговорилъ Ясняга и подошолъ было къ ней.
   -- Прочь, змѣй! а на то я задушу тебя,-- вскричала вскочивши, Степанида.
   Ясняга отскочилъ прочь.
   -- Что ты съ ума спятила!-- сказалъ онъ уже съ злостію.
   -- Господи, Боже мой! долго ли я такъ буду маяться? Знать и конца не будетъ моимъ мукамъ! На-ка посмотри,-- произнесла скороговоркой Степанида и, засучивъ рукавъ, показала Яснягѣ свою руку, покрытую сплошными синяками.-- Все тѣло мое избито; а все изъ за васъ, предателей!
   Ясняга молча пожалъ плечами.
   -- Что кобянишься-то,-- злобно прошипѣла Степанида. Потомъ, помолчавъ немного, снова заговорила.-- Послужи, Стешенька, дай только мнѣ немного пообжиться, а тамъ женюсь на те,бѣ, барыней заживешь, пальцемъ тебя никто не посмѣетъ тронуть. Подлецъ! Обманщикъ!
   -- Ну что жь? Говорилъ, такъ женюсь.
   -- На Анюткѣ, Іуда, женшиься!-- вскрикнула Степанида.-- А мнѣ, видно, все въ томъ же котлѣ быть.
   Съ послѣднимъ словомъ она снова упала на скамью и зарыдала, Ясняга отошолъ къ окну я далъ волю выплакаться Степанидѣ, Долго она плакала, наконецъ сѣда на лавку и стала утирать слезы рукавомъ своей рубахи.
   -- Развѣ я до своей волѣ это дѣлаю, -- заговорилъ сквозь зубы Ясняга.-- Какъ бы ты знала, что у меня здѣсь...-- онъ указалъ на грудь..
   -- Не обманывай,-- проговорила недовѣрчиво Степанида.
   -- Чего обманывать-то?-- говорить надо дѣло.
   -- Дѣло говорить., а самъ на Анюткѣ женишься,-- съ горечью проговорила Степанида.
   -- Да ужь если на то пошло, такъ это, дѣлается, чтобы только глаза отвести Настасьѣ. А Анютка мнѣ не жена!
   Степанида съ сомнѣніемъ смотрѣла на Яснягу.
   -- Не вѣришь? Такъ увидишь, что будетъ! Скоро ей конецъ будетъ.
   Въ это время къ окну подбѣжала Авдотья.
   -- Ѳедоръ Осиповичъ, нѣтъ ли у васъ Стешки? Съ часъ ее ищемъ, не можемъ найти: барыня ее спрашиваетъ.
   Степанида опрометь бросилась отъ Ясняги.
   -- Вотъ дура-то шальная, совсѣмъ съ ума спятила. Велика важность, что бьютъ... За мужикомъ-то бы замужемъ жила все равно били-бы!-- рѣшилъ онъ мысленно.
   Настасья Ѳедоровна была очень взволнована разсказомъ головы. Она всю ночь не спала и думала какъ бы сбыть съ рукъ опасную соперницу: выслать ее совсѣмъ вонъ изъ имѣнія не было никакой возможности, это значило явно вооружиться противъ воли барина, который былъ непреклоненъ и никогда не прощалъ тому, кто осмѣливался идти ему наперекоръ. Оставить же ее въ усадьбѣ, значило дать возможность укрѣпиться соперницѣ на погибель себѣ. Явилась ей мысль избавиться отъ соперницы посредствомъ яда и она не задумалась бы это сдѣлать, еслибы страхъ -- быть обличенной не удерживалъ ее, а тѣмъ болѣе, что Ясняга былъ не изъ такихъ, чтобы его легко можно было обмануть. Теперь только вполнѣ она поняла этого человѣка и горько ужь раскаялась, что сама способствовала сдѣлаться ему камердинеромъ. Все это подымало ея жолчь и она нещадно тиранила своихъ дѣвушекъ. Въ отношеніи же Ясняги и Аннушки затаила все и даже послѣднюю перевела къ себѣ изъ швейцарскаго домика и съ материнскою нѣжностію ухаживала за ней, стараясь снискать къ себѣ ея довѣріе и расположеніе и вызнать ее характеръ.
   Отпраздновали свадьбу Ясняги съ Аннушкой. Баринъ былъ отцомъ благословеннымъ; а Настасья Ѳедоровна матерью, и уже потомъ она прямо говорила, что не нарадуется счастью названныхъ дѣтей своихъ. Аннушка сдѣлалась любимою ея гостью, которую она отъ всего усердія подчивала шампанскимъ, такъ, что та не разъ возвращалась отъ нея домой въ очень веселомъ расположеніи. Это не нравилось Яснягѣ; онъ старался удерживать отъ этого жену свою и внушать ей, чтобы она была очень осторожна съ Настасьей Ѳедоровной.
   -- Ты вся, какъ есть, должна быть мужнина,-- говорилъ онъ ей; въ законѣ теперь сказано: "жена да боится своего мужа." Тайна сія велика есть; окромя мужа, ни съ кѣмъ не должна водить никакихъ тайностей.
   Аннушка молча смотрѣла на мужа.
   -- Хоть бы и Настасья Ѳедоровна,-- продолжалъ Ясняга, послѣ минутнаго размышленія,-- въ отношеніи наружности доброты совершеннѣйшей; а что у ней на умѣ -- одинъ Богъ вѣдаетъ и вдаваться ей, безъ всякой осторожности, не для чего!..
   Съ минуту подождалъ отвѣта жены Ясняга, но, не получивши его, продолжалъ:
   -- Я говорю, въ отношеніи благороднаго обращенія съ Настасьей Ѳедоровной быть должно, но секретныхъ сюжетовъ имѣть не надобно. Поэтому и ходить часто къ ней, а тѣмъ болѣе разсказывать что нибудь объ мужѣ не слѣдуетъ.
   -- Ты что хочешь говори, а я къ Настасьѣ Ѳедоровнѣ ходить буду, пока она звать къ себѣ будетъ,-- отвѣтила упрямо Аннушка.
   -- То есть какъ бы тебѣ сказать? Не въ противность супружескому согласію отчего не сходить; но я говорю къ тому, чтобы ты, какъ ни наесть, что въ разговорахъ съ нею на счетъ мужниныхъ дѣлъ никакихъ сюжетовъ не имѣла; развѣ только что Настасья Ѳедоровна въ подозрѣніи имѣть будетъ, то передавать слѣдуетъ мужу для выраженія ему своей супружеской обязанности.
   -- И ходить, и говорить съ нею всегда все буду,-- отвѣтила твердо Аннушка.-- Кромѣ ей, у меня нѣтъ никого: отецъ и мать отъ меня отступились...
   Ясняга злобно и подозрительно посмотрѣлъ на жену свою.
   -- Я тебѣ ничего худого и не говорю про нее и ходить не запрещаю, но стараюсь внушить тебѣ, какъ ты должна вести себя. Ты человѣкъ темный, жила какъ есть въ деревнѣ, хоть бы и теперь затвердила одно: "ходить буду." Ходить, какъ есть, по благородному, значитъ знать время и порядокъ. Придти не на всякій зовъ, а такъ -- изрѣдка. Не вступать въ разглагольствія безъ соображенія, и ни въ чемъ не имѣть излишества.
   Аннушка отвѣрнулась онъ мужа, Яснягѣ тоже тяжело было выражаться (какъ онъ думалъ) по ученому; для него это дѣло было непривычное. Онъ тоже отвернулся отъ жены, и сталъ по столу выводить пальцемъ узоры. Молчаніе водворилось въ комнатѣ и молодые супруги просидѣли съ часъ, не глядя другъ на друга.
   Начало смеркаться; Аннушка покрылась платкомъ, и вышла изъ комнаты. Ясняга ударилъ кулакомъ по столу.
   -- Вотъ сатана-то назязался на шею!-- сказалъ онъ съ злобой.-- Еще на первыхъ порахъ такую рысь показала. Что дальше отъ ней будетъ. Не хочетъ слушать! Да я не долго буду смотрѣть ей въ зубы. Это Настасьины внушенья. Видишь, какъ подольстилась къ ней. Матерью родной прикинулась. А ну, чортъ съ ней! пропади она, когда не хочетъ слушаться: мы и безъ ней найдемъ смѣну Настасьѣ!: Съ послѣднимъ словомъ Ясняга махнулъ рукою и ушолъ на улицу.
   Между тѣмъ Настасья твердо держалась задуманнаго плана; ласкала и поила Аннушку, въ присутствіи ея старалась бытъ кроткою; но какъ скоро уходила Аннушка, она съ яростію кидалась на своихъ дѣвушекъ, била и тиранила ихъ. Особенно доставалось больше всѣхъ Прасковьѣ и Степанидѣ, первой за то, что она была очень красива и умна; а вторую она просто ненавидѣла, по какому-то инстикту.
   Больнѣе всего было смотрѣть на бѣднаго Пухтю. Съ тѣхъ поръ, какъ Аннушка появилась на мызѣ, онъ страшно измѣнился. Блѣдный и унылый онъ ходилъ медленно, съ опущенной головой и по цѣлымъ часамъ стоялъ на одномъ мѣстѣ съ безсмысленно устремленнымъ взорами на какой-нибудь предметъ. Что было у него на душѣ, итого никто незналъ. Онъ почти ни съ кѣмъ ни разговаривалъ, потому что былъ одинаково равнодушенъ ко всѣмъ, и когда только онъ встрѣчался съ Яснягой, то вздрагивалъ, какъ будто при видѣ какого-нибудь гада и въ глазахъ его мелькалъ огонь злобы. Настасья Ѳедоровна прежде всѣхъ обратила вниманіе на перемѣну Пухти. Она старалась пріобрѣсти его расположеніе, всегда съ участіемъ обращалась къ нему, и даже во многихъ случаяхъ спасала его отъ расправы за упущеніе по должности, которыя случались съ нимѣчастенко. Пухтя долго не обращалъ на это вниманія; но постоянное вниманіе къ нему Настасьи побѣдило его упрямство; и енъ какъ-то ласковѣе на нее сталъ посматривать. Настасьѣ только этого и надобно-было. Послѣ долгихъ усилій ей удалось, наконецъ, добиться откровенности отъ Пухти. Онъ высказалъ ей всю свою любовь къ Аннушкѣ и безнадежность своей горькой участи. На этомъ Настасья задумала построить новыя козни.
   Степанида, все это время ревѣвшая отъ собственнаго горя и безпрестанно битая барыней, полоскала разъ вечеромъ бѣлье на плоту.
   Къ ней подошла коровница Марѳа.
   -- Здорово Стешинька, родная. Каково поживаешь?-- сказала та. кланяясь Степанидѣ.
   -- Ужь каково житье наше!-- отвѣчала Степанида, оставивъ свою работу.-- Дня не пройдетъ, чтобъ не тиранила насъ подлянка-то наша. Вчера Пашутку такъ избила, что все лицо изуродовала.
   -- Чтожь Паша-то?
   -- Что Паша? перенослива ужь она очень! Все молчитъ, а словно береста ужь побѣлѣла.
   -- Да за что она ее такъ?
   -- Поди, узнай за что! Временемъ на нее это находитъ: вдругъ взбѣсится, какъ бѣшеная, и начнетъ на всѣхъ кидаться.
   -- Подишь ты! Правда ли Стешинька, что она, говорятъ, и барина-то къ себѣ приворожила?-- спросила потихоньку коровница.
   -- А будто и нѣтъ? Она каждую ночь все ворожитъ.
   -- Ахъ ты Господи!-- проговорила, всплеснувъ руками, коровница.
   -- Ночью возметъ чорную книгу, развернетъ и начнетъ смотрѣть по ней. Да вѣдь такая проклятая! сейчасъ все узнаетъ. Этакъ вздумаешь посмотрѣть къ ней въ замочную скважину; а она и подойдетъ къ двери. Будто нечистый что ей подскажетъ.
   -- Говорятъ, будто къ ней огненный змѣй, мать, летаетъ. Игнашка божится, что самъ видѣлъ, какъ змѣй-то надъ надъ ея домомъ разсыпался въ полночь. Самъ, говоритъ, видѣлъ, когда въ ночныхъ ходилъ.
   -- Очень можетъ быть, очень! Другой разъ ночью такъ загудитъ въ трубѣ, что какъ крѣпко ни спи, а проснешься непремѣнно. Ужь крестишься, крестишься!
   -- Эка подумаешь, какъ лукавый-то владѣетъ человѣкомъ.
   -- Не говори. Теперь ей далась эта Анютка, такъ все съ ней и няньчится.
   -- Это Яснягина-то?
   Да, зазоветъ къ себѣ и ну поить ее, и такъ напоитъ, что та шатается! а она ее плясать заставитъ, та и пляшетъ и валяется. Смѣху-то, смѣху.
   -- Вишь ты!
   -- Свела теперь ее съ Пухтей. Коего дня зазвала какъ-то Пухтю,-- ну а Анютка-то завсегда ужъ торчитъ у ней,-- напоила ее, а Пухтя-то не сталъ пить, какъ она ни приставала. А ей все это неймется: заставила Анютку цѣловать при себѣ Пухтю. Анютка-то къ нему лезетъ, а тотъ краснѣетъ, да отъ ней отворачивается,-- такъ просто комедія.
   -- Что же Ясняга-то смотритъ?
   -- Присмирѣлъ; видитъ, что не взять ему, такъ и сталъ хвостъ подкидывать всѣмъ.
   -- А ужь куда онъ прохитростный такой.
   -- Что онъ ни дѣлай, а Настасьи ему не пересилить; хоть кого приворожитъ,-- проговорила Степанида.
   -- Степанида!-- раздался звонкій дѣвичій голосъ съ горы въ это время. Коровница пошла прочь, будто она шла мимо; а Степанида стала поспѣшно дополаскивать бѣлье и сбираться домой.
   

XII.

   Настасья сидѣла вечеромъ въ своей комнатѣ за чаемъ; вдругъ къ ней стремительно вбѣжала растрепанная Аннушка и повалилась въ ноги.
   -- Матушка, защити!-- проговорила она задыхаясь.
   Настасья, встревоженная такою неожиданностью, сурово спросила ее:
   -- Что это значитъ?
   -- Разбойникъ-то дерется, посмотри, какъ онъ избилъ меня,-- проговорила Аннушка и громко зарыдала.
   -- Кто избилъ?-- проговорила Настасья, какъ -- бы не догадываясь въ чемъ дѣло.
   -- Мой мужъ-разбойникъ.
   Настасья задумалась.
   -- За что же онъ прибилъ тебя?-- спросила Настасья.
   -- Безъ всякаго резону,-- отвѣчала та;-- какой-то дьяволъ насучилъ ему, будто-бы я съ Пухтей гуляю. А что у насъ съ нимъ худого было? ровно ничего! Развѣ когда при васъ съ нимъ поцѣлуемся и то въ угодность только вамъ. А, онъ разбойникъ, и Богъ вѣсть, что подумалъ!
   Настасья снова задумалась.
   -- Все таки онъ мужъ твой! какъ же тебѣ идти противъ него?-- проговорила она.
   -- Какой онъ мнѣ мужъ! Онъ злодѣй мой!-- съ злобой отвѣчала Аннушка.
   -- Такъ зачѣмъ же ты шла за него замужъ?
   -- Кто за него шолъ? Развѣ я волей шла за него? подвернулся въ тѣ поры кроткимъ да добрымъ; думала, что заступитъ мнѣ отца и мать. Кто могъ знать, что у него на душѣ было, что онъ замышлялъ недоброе... Она не могла продолжать далѣе, рыданія прервали слова ея.
   -- Что же онъ замышлялъ?
   -- Что замышлялъ?-- извѣстно! Беззаконникъ проклятый! только еще когда повѣнчали насъ, такъ сперва-наперво сталъ уговаривать меня, чтобы я къ вамъ не ходила, что мнѣ неприлично водить съ вами знакомство.
   -- Это почему?
   -- А вотъ поди! Ему хотѣлось, чтобы у меня никого заступниковъ не было. Потомъ сталъ научать, какъ барина мнѣ обольщать.
   -- Какъ же онъ училъ тебя?-- нетерпѣливо перебила Настасья.
   -- И говорить-то не хочется. Скаялась да ужь поздно было.
   -- Что же ты и послушалась его?
   -- Стану я его слушать! Али у меня нѣтъ Креста на вороту? За тѣмъ развѣ замужъ шла, чтобы сдѣлаться....
   -- Самъ училъ, а теперь колотитъ за одно подозрѣніе,-- проговорила Настасья.
   -- Билъ-бы за дѣло, такъ и не обидно бы и было; а то ни за что. Просто сказать бьетъ за то, что не удалось ему...
   Между тѣмъ подали вино. Аннушка съ жадностію посмотрѣла на бутылку. Настасья сей часъ-же налила ей цѣлый стаканъ. Она выпила его залпомъ и потомъ сама ужъ налила себѣ еще и еще, и совершенно забывъ свое горе, стала пѣть пѣсни и смѣяться безъ всякой причины, а къ концу вечера, раскраснѣвшись, шла, пошатываясь, домой и въ полголоса напѣвала пѣсни.
   Настасья торжествовала. Повидимому, обстоятельства принимали оборотъ для нея самый благопріятный; противъ Ясняги все вооружалось; даже и жена его. Впрочемъ Настасья не довольствовалась еще врагами Ясняги; она старалась вооружить противъ него и Пухтю; драка съ Анншукой давала самый удобный къ тому поводъ. Она умѣла внушить Пухтѣ, что изъ за него Аннушка страдаетъ, а потому онъ долженъ защищать ее отъ жестокостей мужа. Пухта и безъ того ненавидѣлъ Яснягу, а подстрѣкаемый Настасьею, онъ сталъ искать случая, чтобы отмстить Яснягѣ за все зло, которое онъ терпѣлъ отъ него. Случай скоро представился. Юаринъ уѣхалъ куда-то; Ясняга на свободѣ выпилъ, по обыкновенію, порядочно и принялся расправляться съ своей женой. Пухтя явился на защиту и пошла такая свалка, что еслибы сбѣжавшаяся на крикъ дворня не разнела ихъ, то врядъ-ли бы остался Ясняга въ живыхъ; потому что Пухтя расходился, трое лакеевъ едва могли съ нимъ справиться. Настасья съ нетерпѣніемъ дожидалась возвращенія барина, чтобы передать о происшествіи, въ полной надеждѣ, что это окончательно погубитъ Яснягу; но ошиблась. Какъ она ни старалась обвинить Яснягу передъ бариномъ, тотъ ему ничего ничего не сдѣлалъ; а Пухтю отдалъ въ солдаты Аннушку же велѣлъ наказать розгами и такъ озлобился на нее, что, встрѣчая ее, всегда отварачивался въ сторону. Настасья призадумалась: она сейчасъ же совершенно перемѣнилась къ Аннушкѣ: перестала ее звать къ себѣ и старалась снова сблизиться съ Яснягой, который больше всего ее безпокоилъ взятыми у него барскими деньгами. Объ этомъ она рѣшилась наконецъ поласковѣй переговорить съ нимъ и позвала его къ себѣ.
   -- А что, другъ мой, какъ же, ты росписалъ-ли въ расходъ деньги, о которыхъ я тебя просила?
   -- Никакъ, сударыня, невозможно этого сдѣлать,-- отвѣчалъ тотъ.
   У Настасьи загорѣлись глаза.
   -- Вотъ какъ ты,-- проговорила она;-- а если я тебѣ приказываю? Ты долженъ, кажется, меня слушаться.
   -- Въ чемъ слѣдуетъ-съ, я никогда изъ вашей воли не выходилъ; а такого приказанья я исполнить не могу.
   -- Ахъ ты, свиное рыло, смѣешь мнѣ такъ говорить,-- вскричала въ гнѣвѣ Настасья.-- Да знаешь ли, что я тебя уничтожу, какъ червя.
   -- Неприлично вамъ, сударыня, говорить, а мнѣ слушать такія рѣчи,-- отвѣтилъ съ важностью Ясняга.-- Мы люди подчиненные барину: его воля -- казнить насъ и миловать. А вѣдь и вы такъ же, какъ я, можете отвѣтъ дать барину.
   -- Въ чемъ, хамъ проклятый, я могу дать отвѣтъ барину?
   -- Да мало ли въ чемъ. Хоть бы въ тѣхъ-же деньгахъ; извѣстно куда они ушли! Ивану Ивановичу на промотъ. Его не насытишь. Мы знаемъ, что такое Иванъ Ивановичъ и по какой линіи онъ вамъ приходится. Такъ и вамъ бы, сударыня, нужно быть поснисходительнѣе, какъ-бы, неровенъ часъ, и Ясняга не сказалъ вамъ того, что вы ему говорить изволили...
   -- Вонъ съ глазъ моихъ...-- закричала, затопавъ ногами, Настасья.
   -- Не больно брыкайся, умнешься,-- проговорилъ злобно Ясняга, выходя отъ Настасьи.
   Когда прошолъ порывъ гнѣва, Настасья одумалась; она видѣла, что поступила очень неосторожно, явно выказавши свое нерасположеніе къ Яснягѣ; но еще болѣе смущала ее грубость его. Вѣрно, думала она, онъ имѣетъ какія-нибудь дѣйствительныя доказательства, что такъ осмѣлился говорить мнѣ. Мысль, избавиться отъ Ясняги какимъ бы то ни было средствомъ, недавала ей покоя.
   Въ субботу вечеромъ Настасья встрѣтила Аннушку и, сама ужь хорошенько не зная зачѣмъ, зазвала ее къ себѣ.
   -- Давно мы не видались съ тобой, Аннушка;-- говорила она.-- Какъ-то ты поживаешь?
   -- Какое ужь, сударыня, житье мое,-- отвѣчала сквозь слезы Аннушка.
   -- Что жь, мужъ обижаетъ?
   -- Де вотъ, какъ уѣхалъ баринъ, каждое утро встанетъ, отправится въ свою камердинерскую, налижется, прибьетъ меня и ляжетъ спать, послѣ обѣда опять натрескается, и драться лѣзетъ. Вотъ такъ-то я и маюсь съ нимъ.
   -- Ахъ ты бѣдная!
   -- Вотъ завтра праздникъ; а онъ ужь въ церковь не пойдетъ къ обѣдни, къ этой порѣ успѣетъ нализаться. А вѣдь все ромъ пьетъ.
   -- Экой грѣховодникъ какой,-- проговорила Настасья.-- Да что ты ко мнѣ стала рѣдко ходить? Заходи почаще.
   -- Покорно благодаримъ,-- отвѣтила Аннушка и ушла.
   Проводивши гостью, Настасья сдѣлалась какою-то озабоченною, безъ всякой нужды брала разныя вещи, перекладывала ихъ безсознательно на другія мѣста, однимъ словомъ, была во весь вечеръ сама не своя. Утромъ на другой день она поднялась очень рано и суетилась безъ всякой надобности. Отдавала приказанія и сряду же отмѣняла ихъ. Наконецъ, она вскинулась на горничныхъ, что онѣ никогда въ церковь не ходятъ и услала ихъ всѣхъ къ обѣдни, а сама тихонько прокралась въ камердинерскую. Ясняга спалъ крѣпкимъ сномъ; пустая бутылка изъ-подъ рому стояла возлѣ его постели. Настасья потихоньку подошла къ спящему Яснягѣ и дотронулась легонько до лица его; но тотъ такъ крѣпко спалъ, что даже не пошевелился. Тогда Настасья оглядѣлась кругомъ, вынула изъ кармана бритву и хватила ею со всего размаху по горлу спящаго Ясняги. Ясняга забился на постели, но Настасья удержала его, стараясь только, чтобы не замараться въ крови, которая хлынула изъ раны. Потомъ она вынула ключъ отъ кассы изъ кармана Ясняги, сходила въ кассу, взяла тысячу рублей и снова положила ключь въ карманъ мертвому Яснягѣ. Послѣ всего она осмотрѣла свое платье, ушла такъ же незамѣтно въ свою комнату, раздѣлась и легла въ постель.
   Вечеромъ разнесся по мызѣ слухъ, что Ясняга зарѣзался. Доложили Настасьѣ, та съ участіемъ пожалѣла о немъ и велѣла послать за полиціей и запечатать кассу.
   Черезъ два дня похоронили Яснягу за кладбищемъ безъ отпѣванія, какъ самоубійцу.
   

XIII.

   Настасья, избавившись отъ Ясняги, торжествовала; ей уже некого было опасаться,-- по ея проискамъ былъ сдѣланъ камердинеромъ Ефимовъ, человѣкъ тихій, простой и добрый, который ни въ чемъ не противорѣчилъ ей. Все покорилось ей , она сдѣлалась полною госпожою въ усадьбѣ, гдѣ всѣ трепетали и безпрекословно повиновались ея волѣ. Но, несмотря на такаго рода торжество, она постоянно была въ дурномъ расположеніи духа; постоянно была всѣмъ недовольна: угодить ей не было никакой возможности и бѣдныя дѣвушки терпѣли такія страшныя истязанія, что и вообразить было трудно. Онѣ были такъ забиты и загнаны своею тиранкою, что смотрѣть было на нихъ больно. Одна только Прасковья была несокрушимо тверда; никакія мученія не могли вызвать изъ груди ея ни стона, ни жалобы. Только по впалымъ и блѣднымъ щекамъ ея, да по большимъ голубымъ глазамъ, полнымъ безотрадной грусти, можно было видѣть, что она, при всей твердости своего характера, не въ силахъ была сносить тиранства Настасьи. А надъ нею-то всего болѣе разражалась злоба Настасьи. Прасковья была старшею ея горничной, она убирала ея голову, одѣвала ее, смотрѣла за ея гардеробомъ и, какъ старшая, отвѣчала за всѣ проступки прочихъ.
   -- Ну, Паша, какая ты переносливая,-- говорила ей Степанида,-- словно ты желѣзная!
   Прасковья поглядѣла на подругу и улыбнулась; но въ этой улыбкѣ выразилась вся тяжесть и безнадежность ея страданій.
   -- Что ни говори, а мы надивиться тебѣ не можемъ,-- продолжала Степанида.-- Али ты приговоръ какой знаешь, что когда она бьетъ тебя, ты все молчишь, словно убитая: развѣ тебѣ не больно?
   -- Не велика радость и рюмить-то послѣ каждаго щелчка!-- отвѣчала Прасковья.
   -- Извѣстное дѣло; а все-таки полегче, какъ поплачешь.
   -- Плачь пожалуй; ей же, варваркѣ, это удовольствіе,-- сказала съ презрительной улыбкой Прасковья.
   -- Провались она сквозь землю! Эко удовольствіе смотрѣть на слезы человѣчьи!
   -- Что же, Стешенька, дѣлать; вѣрно на роду намъ такъ написано.
   -- Али нѣтъ никакого средства сбыть отъ ней?
   -- Да какъ же ты сбудешь-ты?
   -- Хоть бы уйти куда нибудь.
   -- Эхъ ты, простота сердечная! Куда ты пойдешь?
   -- Да мало ли куда! Вотъ хоть бы Лунь ушолъ какъ Анютку выдали за Яснягу, да и до сихъ поръ найти не могутъ. Нашолъ же онъ мѣсто, куда уйти.
   -- То Лунь, а то ты. Разница большая. Гдѣ ты бывала? Дальше Нѣшкина и дороги не знаешь.
   Степанида задумалась на минуту.
   -- Дороги не знаешь,-- проговорила она нерѣшительно,-- добрые люди укажутъ дорогу.
   -- Тѣ же добрые люди свяжутъ и приведутъ обратно, тогда еще не такая раздѣлка будетъ,-- съ горечью замѣтила Паша.
   -- Ахъ ты Господи! Терпишь, терпишь горе и конца ему невидно,-- проговорила Степанида.
   Прасковья глубоко вздохнула.
   -- Знаешь-ли что?-- заговорила Степанида.-- Пойдемъ, упадемъ въ ноги барину и станемъ просить его, чтобы онъ избавилъ насъ отъ этой напасти.
   -- Отправитъ за Волховъ; а оттуда опять вернешься сюда,-- отвѣтила съ горечью Паша.
   -- А можетъ быть онъ и смилуется!
   -- Попробуй!
   -- Что мнѣ пробовать? Идти, такъ идти всѣмъ вмѣстѣ.
   -- Пашутка!-- раздался голосъ Настасьи изъ сосѣдней комнаты.
   -- Ты что мерзавка мнѣ худо завила локоны!-- И громкія пощочины раздались но комнатамъ.-- Поправь сейчасъ.
   Паша схватила щипцы, которыми припекала волосы Настасьи, завернула волосы Настасьѣ въ бумажки, и стала зажимать щипцами. Легкій паръ отъ волосъ отразился въ зеркалѣ. Настасья вскочила, Прасковья не успѣла отнять щипцовъ и ухо Настасьи коснулось ихъ слегка. Настасья вскрикнула и пришла въ бешенство.
   -- Ты жечь меня вздумала, жечь,-- говорила она, скрипя отъ злости зубами.-- Такъ вотъ я тебѣ! Она разорвала рубашку Паши и калеными щипцами начала хватать за голую грудь бѣдной дѣвушки. Щипцы шипели и дымились; а нѣжная кожа лепестками оставалась на щипцахъ. Паша задрожала всѣмъ тѣломъ и глухо застонала; въ глазахъ ея заблестѣлъ какой-то фосфорическій свѣтъ и она опрометью бросилась вонъ изъ комнаты.
   Братъ Паши, молодой парень, лѣтъ девятнадцати, находился поваренкомъ на кухнѣ барина. Онъ въ окно увидалъ, что сестра его разстрепанная побѣжала по направленію къ рѣкѣ. "Что нибудь да неладно", подумалъ онъ и погнался за сестрою, которую едва догналъ на берегу рѣки,-- и схватилъ ее, чтобы остановить.
   -- Пусти меня, пусти,-- говорила Паша, стараясь освободиться изъ рукъ брата.
   -- Куда ты бросаешься? Что съ тобой?-- спрашивалъ братъ.
   -- Въ воду... утопиться...-- отрывисто отвѣчала Паша Съ ней сдѣлался сильный истерическій припадокъ. Она зарыдала и опустилась на руки брата, который бережно опустилъ ее на лугъ и самъ незналъ, что ему дѣлать.
   -- Паша!... Парасковья... Что съ тобою?... Что это ты задумала?-- говорилъ растерявшійся братъ, ходя вокругъ сестры. Параша металась и рыдала. Наконецъ братъ догадался и началъ носить пригоршнями воду и поливать на голову и грудь бѣдной дѣвушки. Она очнулась.
   -- Дай мнѣ испить,-- проговорила дѣвушка слабымъ голосомъ.
   Братъ принесъ воды и сѣлъ возлѣ сестры.
   Паша молча показала брату истерзанную грудь свою и заплакала.
   -- Кто это такъ тебя истерзалъ?-- спросилъ братъ, тревожнымъ голосомъ.
   Паша разсказала брату, какъ тиранила ее Настасья.
   Во время всего разсказа братъ молчалъ. Онъ только изрѣдка поскрипывалъ зубами, глаза его налились кровью и онъ судорожно сжалъ свои кулаки.
   -- Змѣя подколодная!-- прошипѣлъ онъ, когда кончила разсказъ свой Паша. Долго продолжалось молчаніе, прерываемое болѣзненными вздохами Паши и скрипомъ зубовъ брата. Придя немного въ себя, онъ началъ что-то шептать на ухо Пашѣ, та отрицательно трясла головой, онъ горячился и махалъ руками, наконецъ Паша сама стала говорить шопотомъ брату на ухо. Долго они шептались и, повидимому, о чемъ-то жарко спорили, наконецъ Паша сказала громко.-- Ну, ладно! Пусть будетъ, что будетъ!-- и вмѣстѣ вернулись на мызу.
   Не прошло и пяти дней послѣ этого происшествія, какъ рано утромъ прибѣжала на кухню къ барину Паша, отозвала его въ сторону и стала съ нимъ шептаться. Братъ взялъ большой поварской ножъ и сталъ точить его на брускѣ. По временамъ онъ выдергивалъ изъ головы своей волосъ, клалъ на лезвіе ножа и дулъ на него; но волосъ оставался цѣлъ, тогда съ новымъ усиліемъ онъ принимался точить ножъ. Наконецъ ножъ такъ сдѣлался остръ, что съ разу пересѣкалъ волосъ. Тогда поваренокъ спряталъ ножъ подъ передникъ и вышелъ изъ кухни.
   -- Что, спитъ?-- спросилъ поваренокъ сестру, которая встрѣтила его у Настасьина дома.
   -- Спитъ, иди смѣло,-- говорила Паша, проводя брата въ сѣни.
   -- Поди, посмотри, не проснулась ли,-- сказалъ остановившись въ дверяхъ, поваренокъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ и дико озирался во всѣ стороны. Паша ушла, поваренокъ вынулъ изъ подъ передника ножъ, попробовалъ его на когтѣ большаго пальца и спряталъ.
   -- Спитъ мертвымъ сномъ,-- сказала Паша, вернувшись къ брату.
   -- Нѣтъ ли кого, посмотри,-- говорилъ поваренокъ, неохотно идя за сестрой.
   -- Да никого нѣтъ,-- говорю тебѣ; я ихъ всѣхъ разослала, проговорила нетерпѣливо Паша, вводя брата въ комнату Настасьи и вышла вонъ, замкнувъ брата съ Настасьей.
   Тихонько, на цыпочкахъ подкрался поваренокъ къ спящей. Настасья, закутанная до самой шеи въ бѣлое тканое одѣяло, лежала навзничь. Поваренокъ затрясся всѣмъ тѣломъ, взмахнулъ ножомъ и ударилъ имъ въ горло Настасью. Онъ былъ въ такомъ изступленномъ состояніи, что не видѣлъ, что дѣлалъ, и потому ударъ былъ невѣренъ: онъ только легко ранилъ ее въ шею и отскочилъ прочь, съ намѣреніемъ бѣжать вонъ изъ комнаты.
   Настасья вскрикнула и проснулась. Поваренокъ подбѣжалъ къ ней, занесъ ножъ, чтобы повторить ударъ; но Настасья уже освободила изъ подъ одѣяла вравую руку и схватилась за ножъ убійцы: два пальпа ея правой руки упали на полъ и кровь фонтаномъ брызнула въ лицо поваренка. Онъ ударилъ ее ножомъ въ грудь.
   -- Вася, Василій! пощади меня: вѣдь тебѣ я ничего не сдѣлала худаго,-- проговорила Настасья. Она сдѣлала усиліе, чтобы встать съ кровати и упала на полъ. Лѣвой рукой она такъ крѣпко схватила за ноги убійцу, что тотъ упалъ на нее, нанося-ей раны ножомъ, куда попало.
   -- Не убивай меня,-- просила его Настасья.-- Я выхлопочу тебѣ вольную, отдамъ тебѣ всѣ деньги, какія у меня есть, я дамъ тебѣ десять тысячъ, только оставь меня живою.
   Поваренокъ молчалъ и не переставалъ наносить ей новыя раны. Настасьи захрипѣла. Поваренокъ бросился вонъ, вышибъ двери и побѣжалъ на кухню.
   Поваръ стоялъ у плиты, задомъ къ двери, когда вошолъ Василій въ кухню и бросилъ на столъ окровавленный ножъ.
   -- Ты гдѣ былъ?-- спросилъ его поваръ, не глядя на Василья.
   -- Свѣжевалъ скотину,-- отрывисто отвѣтилъ Василій.
   -- Ты съ ума сошолъ... проговорилъ поваръ и взглянулъ на Василья.-- Ты весь въ крови?-- прибавилъ онъ.
   -- Ну, что?.. что сдѣлано, того не вернешь. Я зарѣзалъ Настасью... мрачно проговорилъ Васька.
   -- Караулъ! крикнулъ поваръ въ окно во все горло.
   Васька бросился-было бѣжать, но сбѣжавшаяся дворня успѣла схватить его. Поваренка связали и вмѣстѣ съ сестрой посадили въ подвалъ до пріѣзда барина, который еще на канунѣ уѣхалъ изъ усадьбы верстъ за тридцать.
   -- Ты правду говорила, что добра изъ того не будетъ. Такъ и вышло,-- говорилъ Василій сестрѣ и въ отчаяніи старался разорвать веревки, которыми былъ связанъ.
   -- Баба,-- отвѣчала съ твердостію Паша и отвернулась, чтобы не видѣть малодушія брата.
   

XIV.

   Прошло лѣтъ съ пять послѣ смерти Настасьи. На паромѣ рано утромъ ловилъ удочкой рыбу Гаврило Прокофьичъ. Онъ такъ былъ занятъ, что невидалъ, какъ съ другой стороны подъѣхалъ на лодкѣ солдатъ и, взойдя на паромъ, подошолъ къ удившему Гаврилѣ и взялся за удочку.
   -- Не балуй, отстань,-- сердито проговорилъ Гаврило и взглянулъ на солдата.
   -- Пухтя! вона это кто-а!-- воскликнулъ радостно Гаврило, бросая удочку.
   -- Еще Богъ судилъ намъ свидѣться, Гаврило Прокофьичъ! Все ли по добру по здорову у васъ? говорилъ Нухтя, цѣлуясь съ Гавриломъ.
   -- Да что-же мы тутъ стоимъ? Пойдемъ на мызу,-- заговорилъ Гаврило.
   -- Нѣтъ, вотъ сядемъ здѣсь на скамейку да потолкуемъ. Успѣемъ еще, сказалъ, садясь на скамейку, Пухтя.
   Гаврило сѣлъ возлѣ него и внимательно разсматривалъ стараго товарища.
   -- Какъ у васъ и что подѣлывается? Что баринъ?
   -- Баринъ,-- проговорилъ Гаврило и оглянулся,-- еще сталъ лютѣе, а особливо послѣ смерти Настасьи.
   -- Развѣ она умерла? Вотъ дѣло-то какое.
   -- У насъ дѣловъ сколько хочешь. Не своей смертью умерла, покойница, не тѣмъ будь помянута. Зарѣзали ее.
   -- Кто же?
   -- Васютку поваренка помнишь?
   -- Какъ не помнить. Такой былъ шустрый мальчишка.
   -- Ну, вотъ онъ и зарѣзалъ ее. Сестра-то его, Пашутка, терпѣла, терпѣла, да хотѣла ужь топиться съ горя; а онъ и позаступился за нее.
   -- Что-же, небось, баринъ его запоролъ до смерти?
   -- Какое!.. И не вспоминай! Страсти такія были, что и не приведи Господи! Сколько народу православнаго погибло.
   -- Какъ же это такъ?
   -- Просто брали, да въ острогъ въ городъ отправляли, а потомъ здѣсь же кнутомъ и сѣкли.
   Пухтя покачалъ головою.
   -- Васютку съ Пашуткой засѣкли на смерть.
   -- Бѣдные, бѣдные!
   -- Чего, даже протопопа выгналъ вонъ баринъ.
   -- А протопопа-то за что?
   -- Видишь, баринъ удумалъ въ церкви похоронить Настасью, тотъ не согласился; онъ его и вонъ, а Настасью все таки похоронилъ въ церкви.
   -- Экой грѣхъ какой!
   -- У насъ во дворѣ все новые, насъ только трое осталось,-- помолчавъ проговорилъ Гаврило.
   -- А Ясняга?-- спросилъ Пухтя не безъ волненія.
   -- Зарѣзался, сердечный!
   -- Какъ такъ?-- поспѣшно спросилъ Нухтя.
   -- Пилъ да гулялъ, да деньги барскія промоталъ. Бритвой и хватилъ себя по горлу. Двухъ тысячъ цѣлковыхъ не досчитались, какъ стали послѣ него повѣрять кассу. Хоть бы женѣ сколько нибудь оставилъ; а то осталась бѣдная безъ гроша.
   -- Гдѣ же она теперь? Жива?-- съ участіемъ спросилъ Пухтя.
   -- Жива-то жива; а лучше бы было, еслибы ее прибралъ Богъ.
   Пухтя побдѣднелъ, какъ полотно.
   -- Какъ зарѣзался мужъ-то,-- продолжалъ говорить Гаврило, не обращая вниманія на волинеіе Пухти,-- ей дѣться то было некуда. Отецъ, самъ знаешь, бѣжалъ; говорятъ, что ушолъ въ скиты къ раскольникамъ, мать извелась съ горя, осталась только бабка старуха и та живетъ въ чужихъ людяхъ. Куда ей было дѣваться? Вотъ и опредѣлили ее на скотный дворъ. Сперва крѣпилась она долго, потомъ начала пить да гулять съ матросами да такъ догулялась, что теперь ее и не узнаешь: долго была въ лазаретѣ несчастная, да, знать, ее ужь не вылечить. Такъ теперь Христовымъ именемъ и живетъ.
   -- Да что это ты, аль нездоровится,-- спросилъ Гаврило Пухтю, посмотрѣвъ на помертвѣвшее лицо его.
   -- Такъ, ничего, это пройдетъ.
   -- Пойдемъ же на мызу.
   -- Нѣтъ ужъ, спасибо! Я вернусь назадъ. Дѣлать мнѣ тамъ нечего.
   -- Да хоть пообѣдать.
   -- Спасибо, Гаврило Црокофьичъ!-- сказалъ Пухтя, обнялъ крѣпко стараго товарища, поцѣловалъ и пошолъ къ лодкѣ.
   -- Вернись, пообѣдай!-- кричалъ ему въ слѣдъ Гаврило.
   Пухтя даже не обертывался на его слова.
   
   1860 г.
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов