Книговод

"Физиологические картины"

Писарев Дмитрий Иванович


  

Д. И. Писарев

"Физиологические картины"
По Бюхнеру*
* Physiologische Bilder von dr. Louis Bùchner. 1-er Band, 1861.

  

I

   Знание природы дается людям с величайшим трудом; каждое открытие в области естественных наук делается путем сложных и хлопотливых наблюдений; когда открытие сделано, оно обыкновенно встречается всеобщим недоверием; чем важнее открытие, тем сильнее бывает возбужденное им недоверие; для большей ясности возьму самый простой пример: все мы в случае болезни обращаемся к доктору и, пока лежим в постели, довольно точно и добросовестно исполняем его предписания; но вот мы укрепились, ходим по комнате, через окно поглядываем на улицу, а между тем доктор продолжает угощать нас лекарственными снадобьями, запрещает есть то, что нам особенно нравится, и ни под каким видом не велит подходить к окну. Мы начинаем относиться скептически к советам доктора, мы с досадой смотрим на его предосторожности, мы втихомолку посмеиваемся над его предписаниями и наконец подчас нарушаем тот образ жизни, который, по мнению сведущего медика, необходим для нашего окончательного поправления. В этом случае мы часто поступаем таким образом не только по естественному нетерпению выздоравливающего человека; мы оправдываем свои неосторожные действия разными аргументами, которые, конечно, не выдерживают критики. Мы говорим: доктор А., конечно, хороший человек, но он странно смотрит на вещи. Ну может ли такая пустая вещь повредить моему здоровью; он, как специалист, пускает в ход микроскоп, когда надо смотреть на вещи простыми, человеческими глазами.
   Тут, как вы видите, является систематическое недоверие к науке и к тому самому ее представителю, который за несколько дней перед тем оказал нам самую существенную услугу и этой услугой доказал нам состоятельность и практическую пригодность своих теоретических знаний. Недоверие это в одних людях бывает сильнее, в других слабее, в одних проявляется вспышками, в других преобладает постоянно. Есть доморощенные скептики, поставившие себе за правило считать всю медицину шарлатанством и пробавляться, в случае надобности, собственными соображениями и домашними средствами. Есть доморощенные физиологи, составляющие себе самые своеобразные понятия об устройстве собственного организма. Такого рода скептики и физиологи встречаются во всех слоях общества и почти на всех ступенях умственного развития: скептик-мужик нейдет в больницу и отлеживается на печи или, в случае тяжкой немочи, отпаивает себя разными травками; скептик-барин гордо отвергает помощь врача и, руководствуясь собственными соображениями, приставляет себя пиявки и горчичники, пускает кровь, принимает слабительные или глотает крупинки какого-нибудь гомеопатического лекарства. Собственные инстинкты, собственные смутные ощущения кажутся этим господам основательнее и важнее умозаключений медика, основанных на тщательном наблюдении и на предварительном изучении человеческого организма в здоровом и в больном состоянии. Этот самородный скептицизм, приводящий нередко к самым печальным результатам, находит себе пищу в недобросовестности и невежестве многих врачей и даже в несовершенстве самой медицины.
   Иногда подобное недоверие оказывается справедливым, иногда медицине или медику приходится сознаться в своем бессилии, приходится сказать: мы знаем далеко не всё; но не всё и ничего -- две вещи разные. Область медицинских сведений очень обширна, она расширяется с каждым годом, и с каждым годом увеличиваются и усиливаются те средства, при помощи которых исследователи вносят свет в темные углы своей обширной науки. Медицина, как известно, есть практическое приложение сведений, добытых в области различных естественных наук; физиология и анатомия, химия и ботаника, зоология и физика приносят ей свои результаты, и она пользуется ими для того, чтобы, изучив нормальный процесс различных отправлений человеческого организма, понять уклонения, происходящие иногда в этом процессе, угадать причины этих уклонений и наконец найти средства предотвращать эти уклонения или поправлять зло, когда оно уже сделано.
   Если медицина, необходимая во вседневной жизни и составляющая только практическое приложение уже добытых истин, встречает себе в массах так много незаслуженного недоверия, то легко себе представить, с какими страшными трудностями приходится бороться тем теоретическим наукам, которые ложатся в основание врачебного искусства. Мне кажется, можно сказать безошибочно, что теоретические истины проникают в сознание общества гораздо медленнее, чем практические открытия и усовершенствования. Всякий русский человек, побывавший в Москве, знает о существовании железной дороги между Москвой и Петербургом; всякий мужик, грамотный или неграмотный, садится в вагон, когда ему является необходимость из одной столицы переехать в другую; тот же самый мужик, который таким образом обращает в свою пользу изобретение, сделанное в XIX веке, вполне уверен в том, что гром происходит от колесницы пророка Ильи, и что домовой, или, как он выражается, хозяин, путает по ночам гривы его лошадей. Такого рода суеверие не ограничивается неграмотным сословием деревенского и городского населения: та самая милая, образованная дама, которая с величайшим воодушевлением толкует о современной журналистике, поддерживая или опровергая идеи новейших эмансипаторов -- бледнеет и чувствует себя расстроенной при виде трех зажженных свечей, поставленных на одном столе; тот самый дельный хозяин, который выписывает для своего сахарного завода машины из Бельгии или из Англии, способен встать из-за стола, если за этим столом сидит тринадцать человек гостей. Суеверие, живущее таким образом помимо успехов науки, покрывает сплошной корой общество и, в большей части случаев, отнимает у него возможность пользоваться результатами добросовестных исследований и располагать свою жизнь сообразно с теми истинами, которые передовые люди добывают дорогой ценой трудов и усилий.
   Может быть, ни одна наука не встречала себе на пути своего развития столько препятствий, сколько встречала физиология. Мы готовы верить тому, что натуралист рассказывает нам о цветке, об улитке и о слоне; мы сами не давали себе труда вглядываться в эти предметы, мы видели их мельком, не составляли себе о них никакого округленного и законченного понятия и, следовательно, в запасе унаследованных и благоприобретенных воззрений не имеем ничего такого, что бы помешало нам согласиться с мнениями естествоиспытателя; но когда тот же естествоиспытатель, распространяя круг своих исследований, постепенно втягивает в этот круг организм человека, тогда мы начинаем прислушиваться внимательнее и вместе с тем начинаем чувствовать разлад между нашими понятиями и теми научными фактами, которые сообщаются нам с самою убедительною наглядностью. Почувствовав такой неизбежный разлад, слушатели или читатели ведут себя различно, смотря по темпераменту и по устройству своего мозга; одни зажимают себе уши или бросают с негодованием начатую книгу за то, что она не гладит по головке их закоренелые заблуждения; другие, напротив того, чувствуя в книге веяние свежего воздуха, с удвоенным вниманием погружаются в чтение. Кто из них поступает благоразумнее -- это такой вопрос, которого решение надо предоставить на личное благоусмотрение каждого читателя. Я нахожу, впрочем, что уже давно пора выйти из области рассуждений и приступить к фактам, которые гораздо рельефнее могут представить высказанные мною идеи о развитии естественных наук и о их постоянной борьбе с невежеством масс, с суеверием сантиментальной публики и с недоброжелательством различных инквизиторов, менявших с веками свои костюмы, названия и приемы преследования.
  

II

   Я намерен прежде всего поговорить о крови, о таком предмете, который всякому известен по наружному виду и который, между тем, не вполне известен самым новейшим исследователям по своим внутренним свойствам и по своему назначению в общей экономии органической жизни.
   "Кровь, -- говорит Мефистофель Фаусту, -- есть сок совсем особенного рода", -- и Фауст, повинуясь требованию своего руководителя, подписывает собственною кровью пагубный контракт, отдающий его душу в распоряжение мрачным силам ада; в средние века такого рода контракты, заключавшиеся довольно часто, если верить легендам, всегда подписывались кровью и вследствие этого получали свою таинственную силу; кровью подписывались священные клятвы; заключая между собою союз военного братства, два витязя обыкновенно смешивали несколько капель своей крови с тем вином, которое они выпивали в честь своего побратимства; кровь невинных мальчиков употреблялась колдунами для узнавания будущего и алхимиками для приготовления жизненного эликсира; победив своего врага, дикарь пил его горячую кровь, чтобы присвоить себе силу и мужество убитого воина; кровью жертвенного животного обливались с головы до ног римляне, желавшие очиститься от совершенного преступления; вампир, или упырь, выходящий из могилы, сосет кровь живых людей и вместе с кровью высасывает из них силу и жизнь. Мы до сих пор в нашем разговорном языке придаем крови чрезвычайно важное значение; о горячей молодецкой крови поют наши народные песни; в нем кипит молодая кровь, говорим мы, желая обозначить пылкий характер живого юноши.
  
   Нет в тебе творящего искусства,
   Но кипит в тебе живая кровь...
  
   говорит Некрасов о своем "тяжелом, неуклюжем стихе", и мы вполне понимаем это образное выражение, несмотря на его очевидную неточность. "В его жилах текла благородная кровь великих предков", -- говорит какой-нибудь велеречивый панегирист, и мы, к сожалению, понимаем это выражение, несмотря на всю его нескладную напыщенность. Кровь играет, таким образом, очень видную роль в поверьях и сказках, в поэзии и в риторике -- словом, в разнородных созданиях человеческой фантазии. Это обстоятельство доказывает нам, что люди инстинктивно сознавали важное значение крови для различных отправлений органической жизни; это инстинктивное сознание выражалось и до сих пор выражается в тех медицинских понятиях, которые находятся во вседневном обращении; один пациент жалуется доктору на полнокровие, другой на малокровие; один находит, что у него кровь слишком густа, другой убежден в том, что она чересчур жидка, третий остротою крови объясняет происхождение разных накожных сыпей или нарывов.
   Новейшая рациональная физиология соглашается в некоторых случаях с преданиями и народными верованиями, с поэтами, говорящими о крови, и с пациентами, жалующимися на различные свойства своей крови; она соглашается с этими господами в том отношении, что признает несомненную важность крови для существования и для развития всякого организма. Затем она желает счастливого пути всем фантазерам, приписывающим крови какие бы то ни было таинственные свойства, поворачивается спиною к панегиристам, прославляющим благородную кровь чьих бы то ни было предков, и, вооружившись сильно увеличивающим микроскопом, кладет под его предметное стекло каплю красной жидкости, обращающейся в наших венах и артериях. В этой капле, положенной под микроскоп, исследователь может видеть миллионы крошечных шариков, насыпанных кучками друг на друга и плавающих в бесцветной жидкости. Если взять каплю неразбавленной крови, то при самом сильном увеличении микроскопа будет совершенно невозможно разглядеть устройство отдельных шариков; поэтому для наблюдения над микроскопическим составом крови лучше всего развести взятую каплю в такой жидкости, которая бы не разлагала кровяных шариков. Капля этой рассиропленной жидкости, положенная под микроскоп, покажет, пожалуй, несколько тысяч плавающих шариков; но так как число их все-таки на том же пространстве окажется значительно меньше, чем оно было в цельной крови, то наблюдателю будет гораздо легче рассмотреть их устройство. Каждый шарик величиной своей равняется одной трехсотой части линии, т.е. надо положить рядом 5000 таких шариков, чтобы составить длину вершка; каждый из них состоит из чрезвычайно тонкого эластического пузырька, наполненного жидкостью; и пузырек, и жидкость отдельного шарика под микроскопом оказываются бесцветными.
   Я предчувствую, что здесь проявится в читателе самородный скептицизм. -- Как же это так? спросит он с улыбкою: бесцветные шарики плавают в бесцветной жидкости, а кровь, составленная из шариков и жидкости, отличается темно-красным цветом. Это я знаю лучше всякого физиолога.
   -- Совершенно справедливо, г. читатель, -- отвечу я. -- Потрудитесь только произвести следующий несложный опыт. Положите друг на друга листов 20 самого лучшего стекла и посмотрите тогда, покажется ли вам эта стеклянная гора прозрачной и бесцветной. Можете повторить тот же опыт над рекою: вы знаете, конечно, что Нева в самую тихую погоду не покажется вам массою прозрачной жидкости; зачерпните стакан воды из этой синеватой реки, и вы увидите, что эту воду можно будет назвать вполне бесцветной.
   Смотря на каплю крови, вы должны помнить, что в ней лежат друг на друге тысячи бесцветных шариков или пузырьков, заключающих в себе невообразимо маленькую капельку жидкости, окрашенной совершенно незаметным оттенком красного цвета. Чем больше шариков навалено друг на друга, тем определеннее и темнее становится красный цвет. Простая капля крови кажется нам светло-красною, а ведро крови покажется почти черным.
   Форма этих пузырьков не вполне шарообразна, так что название кровяных шариков можно допустить с грехом пополам; они скорее похожи на чечевичные зерна; у человека и у большей части млекопитающих эти чечевицеобразные пузырьки отличаются круглой формой; у птиц, рыб и амфибий, кроме того, у верблюда-дромадера и ламы кровяные пузырьки имеют продолговатую форму. Величина этих пузырьков у различных животных бывает различная, но величина их никак не зависит от величины самого животного. Крошечная мышь в этом отношении стоит на одних правах с благородною лошадью. Слон оказывается, однако, вполне последовательным, и размеры его кровяных шариков сообразуются с размерами его колоссального тела; по крайней мере, ни у кого из млекопитающих нет таких больших кровяных пузырьков, как у слона.
   При крайней незначительности своего объема, при гладкости и эластичности своей кожи, кровяные пузырьки свободно скользят вдоль стенок кровеносных сосудов, проходят в самые тонкие волосные сосудцы и таким образом в короткое время пробегают чрез все запутанные разветвления наших артерий и вен. Подвижность этих шариков или пузырьков подавала повод к самым странным гипотезам, которые, несмотря на свою очевидную нелепость, находили себе горячих защитников. Некоторые исследователи приняли эти пузырьки за микроскопических животных, принадлежащих к классу инфузорий, одаренных самостоятельною способностью движения и заведывающих отправлениями нашей крови по собственному, свободному влечению. Эти воображаемые животные получили название первобытных животных (Urthiere), и исследователи, подарившие таким образом нашей планете неисчислимое количество животных существ, выразили то мнение, что из этих существ, как из первой основы всякого органического бытия, образуются все ткани и отдельные части нашего тела. Овладев этою своеобразною идеею, философия природы, по свойственному ей стремлению искать конечных выводов и делать общие заключения, настроила множество самих удивительных систем, которые, как карточные домики, валятся от малейшего прикосновения непосредственного, непредубежденного наблюдения. Очень недавно один англичанин, Тодд, написал целую книгу о кровяных животных, которые называются у него bloodliving animais или более ученым термином -- haematozoa. Он приписывает им разные электрические и химические свойства; он даже думает, что электрические силы, заключающиеся в этих животных, могут объяснить собою то половое влечение, по которому мужчина и женщина стремятся сблизиться между собою.
   Новейшая физиология доказала самым наглядным образом, что все эти попытки населить кровь легионами живых существ относятся к области чистой фантазии. Кровь движется в артериях и в венах точно так же, как могла бы двигаться в них какая-нибудь другая жидкость, повинующаяся давлению насоса. Что же касается до кровяных шариков, то они не затрудняют ее движения, потому что они, как я уже заметил, очень малы по объему, очень гладки и эластичны. Назначение кровяных шариков состоит, по мнению Бюхнера, в том, чтобы, проходя чрез легкие, насыщаться кислородом и проносить этот кислород, необходимый для поддержания органической жизни, в различные части и оконечности тела. Сами кровяные пузырьки, как и все составные части организма, разрушаются и выделяются из живого тела, заменяясь новыми пузырьками, образующимися из принимаемой пищи.
   Каким образом, где и при каких обстоятельствах они разрушаются -- до сих пор решительно неизвестно.
   Кровь, выпущенная из живого тела, свертывается или запекается, т.е. разлагается на светлую, желтоватую жидкость и на более твердую студенистую, темно-красную массу, состоящую из кровяных шариков и из волокнины, отделившейся от той бесцветной жидкости, в которой плавали пузырьки. Эта волокнина состоит из соединения кислорода, водорода, углерода и азота и отличается своей способностью свертываться тотчас после выхода крови из кровеносных сосудов.
   Разложение крови, вышедшей из живого тела, давно уже обращало на себя внимание медиков и исследователей. Сам отец медицины Гиппократ занимался этим вопросом, но не умел разрешить его. Дело обыкновенно кончалось тем, что исследователи говорили: кровь умирает, т.е. живая жидкость, сохраняющая свои свойства благодаря силам живого организма, теряет свои отличительные качества, покидая то тело, которому она принадлежала. Объясняя таким образом разложение крови, исследователи не замечали того, что они только другими словами называли не понятый ими факт. У них спрашивали: отчего свертывается кровь? А они на это отвечали: кровь умирает. Дело, очевидно, не подвигалось вперед; мало того, предполагая какую-то таинственную, необъяснимую связь между кровью и тем организмом, в котором она содержится, исследователи ввели в область своей науки несчастное понятие жизненной силы, которое долгое время отводило глаза наблюдателям. То, что не могло быть объяснено физическими и химическими законами, сваливалось на жизненную силу и причислялось таким образом к области необъяснимого. Сердце билось вследствие жизненной силы, кровь обращалась вследствие жизненной силы, кровь свертывалась потому, что ее покидала жизненная сила. Таким образом, все физиологические вопросы решались легко и свободно, но так как жизненная сила оставалась понятием совершенно неопределенным и расплывающимся в пространстве, то такая метода решения раскидывала непроницаемое покрывало на все отправления, совершающиеся внутри организма. Теперешние физиологи действуют гораздо проще; они подробно описывают то, что они видели, и прямо говорят, что того или другого им пока еще не удавалось исследовать. Нерешенного много, но зато нет полурешений, нет шарлатанства в терминах и объяснениях.
   Бюхнер прямо говорит, что причины разложения крови еще не найдены.
   Действием атмосферного воздуха нельзя объяснить этого явления, потому что кровь может свертываться даже внутри живого организма, в тех кровеносных сосудах, в которых правильное обращение оказывается нарушенным. Отсутствием движения также не объясняется разложение крови, потому что выпущенная кровь разлагается и в том случае, если мы станем болтать ее в бутылке. При взбалтывании крови окажется только, что волокнина не успеет соединиться с кровяными шариками и осядет отдельными хлопьями. Если же мы будем постоянно размешивать свежую кровь или бить ее гибкою палкою, то оседающая волокнина, приставая к палке, будет выделяться из крови; таким образом можно будет выделить из крови всю волокнину, и тогда оставшаяся масса крови, состоящая из водянистой жидкости и кровяных шариков, вовсе не свернется; впрочем, состав ее будет, конечно, значительно изменен; взбивая кровь палкой, мы не препятствуем ее разложению, а только чисто механическим путем удаляем из нее волокнину; взбитая кровь будет существенно отличаться от той свежей крови, которую мы выпустили из жил животного; несмотря на то, эта взбитая кровь, остающаяся вследствие такой операции в жидком состоянии, оказывается пригодною для технического медицинского употребления: иногда, когда человек, потерявший значительное количество крови, подвергается опасности умереть, ему разрезывают жилу и в эту жилу впускают битую кровь; такого рода операция возможна на том основании, что организм пациента собственными силами дополнит потребное количество недостающей волокнины и таким образом обойдется с битою кровью так же удобно, как будто бы она была свежая.
   Волокнина, выделенная из крови, твердеет в виде студенистой массы и принимает зеленовато-желтый цвет; иногда, свертываясь вместе с кровью, волокнина оседает сверх темно-красной массы и образует над нею желтоватую кору. Медики придумали для этой коры особое название -- crusta inflammatoria (воспалительная кора) и даже дошли до того ошибочного убеждения, будто эта кора образуется над темно-красною массою крови только в том случае, если кровь выпущена из жил пациента, находящегося в воспаленном состоянии. Это ошибочное убеждение часто приводило к печальным практическим результатам. Убежденный в том, что его пациент страдает от воспаления, доктор продолжает кровопускания и таким образом постоянно отнимает у больного те силы, которые могут быть необходимы для его выздоровления. Судя по газетным известиям, мы можем заключить, что граф Кавур умер именно вследствие того, что лечившие его медики, держась ошибочного мнения о crusta inflammatoria, истощили его организм излишними и положительно вредными кровопусканиями.
   Убеждение медиков насчет того, что кора из волокнины образуется над запекшеюся кровью только в случае воспаления пациента, опровергается тем обстоятельством, что подобная кора может образоваться даже в свернувшейся крови субъекта, подверженного бледной немочи (Bleichsucht). Бледная немочь состоит в том, что в общем составе крови убавляется количество кровяных пузырьков. Кровь становится, таким образом, водянистее и светлее по цвету. Пускать кровь больному, страдающему от бледной немочи, очень опасно, потому что он и без того слаб вследствие недостаточного количества кровяных пузырьков. Медик, который захотел бы лечить такого больного, осмысливая по-своему образование воспалительной коры, подвергается опасности зарезать пациента своим ланцетом.
   Вообще доктор должен быть в высшей степени осторожен в распознавании болезненных симптомов. Чем обширнее становится научная область физиологии, тем сильнее суживается область общих симптомов. Каждый болезненный случай имеет свои причины, свою историю, свое развитие; каждое явление, совершающееся в человеческом организме, обусловливается множеством побочных обстоятельств, которые не могут быть рассказаны заранее; эти обстоятельства надо проследить и сообразить на месте; здесь не выручит общее правило; здесь необходимы навык, знание множества частных случаев и величайшая внимательность в рассмотрении данного казуса. Химический состав человеческой крови отличается значительной сложностью; в нашей крови есть поваренная соль, которая сообщает ей довольно заметный вкус, и железо, которое в соединении с кислородом является причиною красного цвета крови.
   Железо было открыто в крови французом Мери, и это любопытное открытие возбудило множество химерических идей и надежд. Нашлись люди, которые стали думать, что железо, заключающееся в крови, может иметь важное значение для промышленности, что из этого железа можно выковывать мечи, кочерги и тому подобные общеполезные инструменты. Другие господа посмотрели на дело с более сантиментальной точки зрения; послышалось желание, чтобы из крови великих людей выковывались после их смерти жетоны или медали. Все эти предположения оказались совершенно невыполнимыми.
   Нашлось, что если выпустить всю кровь из целой сотни людей, то наберется около аптекарского фунта металлического железа. Железные рудники, открывшиеся таким образом в жилах людей и животных, оказались настолько скудными, что никто не взял на себя труда разработывать их и никто не выпросил себе привилегии на эту новую отрасль промышленности.
   Узнав о том, что в крови человека заключается железо, один парижский студент медицины выдумал подарить своей любовнице железное кольцо, добытое из собственной крови. Предмету его любви было бы, вероятно, приятнее получить в подарок какую-нибудь золотую вещицу, а самому студенту было бы легче добыть деньги на покупку дорогой безделушки путем усиленного труда, вместо того чтобы постоянно ослаблять себя извлечением железа из собственного тела. Но он рассудил иначе: ему понравилась его странная идея, и он принялся безо всякой надобности пускать себе кровь через известные промежутки времени. Собирание железа шло очень медленно; нетерпение молодого мечтателя было слишком велико; он поторопился, выпустил за один раз слишком много крови и умер, не успевши привести в исполнение своего оригинального намерения. Если подобные нелепости предпринимались вследствие того обстоятельства, что в крови заключаются ничтожные частички самого дешевого металла, то можно себе представить, сколько преступлений совершалось бы в том случае, когда бы вместо железа в состав крови входило бы, например, золото. Убийства, вероятно, сделались бы весьма обыкновенными происшествиями; охотников пускать кровь себе и другим нашлось бы несметное количество; эпитет кровопийца, который придается теперь слишком жадным ростовщикам, принимался бы тогда в буквальном значении этого слова. Игроки могли бы ставить на карту часть своей крови точно так же, как теперь они ставят на карту необходимые деньги и вещи. Словом, число нелепостей и гадостей, совершающихся теперь, вероятно, увеличилось бы вдесятеро.
   Взглянув на ту бездну несчастий, в которую погрузилось бы человечество, если бы в его жилах открылись золотые рудники, я поневоле становлюсь оптимистом и, обращаясь к нравственному чувству читателя, предлагаю ему торжественный вопрос: осмелится ли он после этого изъявить малейшее сомнение в благости Провидения?
   Кроме твердых и жидких веществ, входящих в состав крови, надо упомянуть еще о веществах газообразных, образующих разные химические соединения с твердыми и жидкими составными частями крови. В крови нет газов, находящихся в свободном состоянии; если некоторое количество атмосферного воздуха попадает в кровеносный сосуд, то оно может нарушить весь порядок кровообращения и повести к мгновенной смерти рассматриваемого субъекта. Такого рода опыты производились над животными; им взбрызгивали воздух в открытые жилы посредством воздушного насоса, и они издыхали среди сильных конвульсий. Иногда случается, что воздух проникает в кровеносный сосуд пациента при больших хирургических операциях; тогда больной мгновенно умирает. Из этого следует заключение, что газы, находящиеся в крови, должны непременно образовать с твердыми и жидкими веществами химические соединения.
   Кислород, воспринимаемый организмом при вдыхании атмосферного воздуха, соединяется с кровью, протекающею через легкие, и, окисляя железистое содержание кровяных шариков, придает всей крови ярко-красный цвет, которым она отличается при выходе своем из легких. Углекислота накопляется в крови во время ее прохождения через волосные сосуды, т.е. через тончайшие разветвления жил, находящихся возле поверхности тела; она образуется из соединения кислорода, заключающегося в крови, с углеродом тех органических тканей, через которые проходит кровь. Углекислота эта выделяется из легких при выдыхании; она придает крови темный цвет, и потому кровь, пройдя через легкие, получает более светлый и яркий цвет.
   Азот, проходящий в кровь из пищи и из атмосферного воздуха, выделяется через почки, в форме мочи, в соединении с водою.
   В крови совершается, таким образом, весь химический процесс превращения воздуха и пищи в органические ткани нашего тела. Образование крови происходит отчасти от принятия пищи, отчасти от вдыхания атмосферного воздуха. Люди, страдающие чахоткой, т.е. повреждением легких, худеют и сохнут, несмотря на предлагаемую им питательную пищу и несмотря на то, что они часто до последних месяцев своей жизни сохраняют полный аппетит. Недостаток воздуха, который ослабевшие легкие уже не могут принимать в необходимом количестве, отнимает у крови приток кислорода и, таким образом существенно изменяя ее состав, нарушает нормальный процесс питания и жизни.
   Количество всей крови, находящейся в теле взрослого человека, заключает в себе по весу около 13 фунтов. По мнению одних исследователей, вся масса крови составляет одну восьмую часть веса всего человеческого тела; по мнению других -- только одну тринадцатую.
   Организм выдерживает значительные потери крови, если только эти потери совершаются не вдруг, а следуют друг за другом через известные промежутки времени. Опыты, произведенные над животными, показали, что можно, не убивая самого животного, в несколько приемов выпустить из его жил такое количество крови, которое превосходит вес его собственного тела. Но в один раз достаточно, чтобы убить животное или человека, выпустить из него количество крови, равняющееся одной двадцать пятой части его веса.
  

III

   Обращение крови, необходимое для процесса жизни, совершается от сердца к оконечностям и к поверхности тела, и от поверхности обратно к сердцу. Механизм кровообращения объясняется очень просто следующим наглядным примером.
   Представьте себе полый гуттаперчевый шар, в котором в двух местах прорезаны два круглые отверстия. К этим двумя отверстиям приделаны две длинные гибкие трубочки; отверстия шара закрываются клапанами, которые оба отворяются в одну сторону, положим, вправо.
   Весь снаряд, т.е. шар и оба колена трубки наполнены водою; свободные концы трубочек, т.е. концы, не приделанные к шарику, спаяны между собою так плотно, что спайка не пропускает воздуха. Если вы рукою сожмете шар, то вода, заключающаяся в нем, будет выдавлена и через тот клапан, который отворяется наружу, потечет в трубочку; но трубочка и без того полна водой, и потому жидкость, уступая напору вновь притекшей воды, ударяет в другой клапан и входит в шар. Вы еще раз сжимаете его рукою, и опять повторяете то же самое явление, т.е. часть воды опять вытесняется из шарика и опять заменяется таким же количеством воды, прилившей с другого конца, вследствие того же самого давления. Если бы трубочки, по выходе своем из шара, разделились на два канала, потом на четыре, потом на восемь и т.д., если бы все эти разветвления были спаяны между собою и таким образом опять сходились бы в одну общую трубку, сообщающуюся с шаром, то от этого обстоятельства процесс обращения жидкости не изменился бы.
   Роль гуттаперчевого шара играет в теле животных и человека сердце, которое, сжимаясь и расширяясь, попеременно выгоняет из себя кровь в артерии и принимает кровь, притекающую из вен. Система артерий и вен, раскинувших свои отроги и разветвления во все части тела, раздробившихся на бесчисленное множество микроскопически-тонких волосных сосудов и охвативших почти сплошною сетью тело животного под самою его кожею заменяет собою в организме те гибкие трубочки, о которых я говорил в моем примере. В артериях и в венах существует сложная система клапанов, отворяющихся только по одному направлению и потому не пускающих обратно в сердце ту часть крови, которая уже вышла из артерии вследствие его сжатия. Благодаря этому устройству клапанов, кровь принуждена при каждом сжатии сердца подвигаться вперед по артериям; подвигаясь таким образом дальше и дальше от сердца к поверхности тела, она, наконец, входит в волосные сосуды; дальше идти вперед некуда, а между тем новые волны крови, напирающие из сердца, теснят по-прежнему; волосные сосуды от поверхности тела поворачивают опять к центру, и кровь, конечно, течет туда, куда направлены эти каналы, потому что из них нет никакого выхода. С той минуты, как сосуды поворачивают назад к центру, они начинают называться венами; по мере приближения к сердцу тонкие вены соединяются между собой подобно тому, как ручьи слиянием своим образуют реки; наконец, венозная кровь, насытившаяся углекислотой во время своего путешествия по телу, через толстые вены вливается в сердце, а сердце опять сжимается, и кровь опять отправляется гулять по артериям.
   В статье "Процесс жизни", написанной по поводу "Физиологических писем" Карла Фохта, я говорил довольно подробно о маршруте крови в теле человека. Теперь я поговорю о деятельности сердца и о различных особенностях этого важного и интересного органа.
   Прежде всего надо заметить, что сердце, подобно желудку и легким, относится к тем органам, от которых зависит исключительно растительная жизнь. Сердце своими движениями производит кровообращение, но оно не воспринимает никаких впечатлений и не сообщает нашим поступкам никакого импульса. Любовь, ненависть, желания, надежды, волнения, страх, горе, радость -- не имеют ничего общего с деятельностью сердца и не могут доставить сердцу ни приятного, ни тяжелого ощущения. Малейшее нарушение в деятельности сердца ведет за собою болезненное расстройство, которое часто оканчивается смертью, но такого рода нарушения происходят не от горести, не от душевного страдания, а оттого, что расхлябался какой-нибудь клапан, распух тот полый мускул, который называется сердцем, или засорилось то или другое отверстие, ведущее к артерии. Болезни сердца имеют чисто физические причины, и сердце наше само по себе так же нечувствительно к нашим радостям и страданиям, как нечувствителен желудок, постоянно занимающийся своей скромной поварскою должностью.
   Впрочем, нельзя отрицать тот факт, что душевные волнения могут нарушить до некоторой степени нормальную деятельность сердца. Воспринимая впечатления нервами, мы в этих самых нервах чувствуем ощущение радости, горя, страха и т.д. Напряженное или раздраженное состояние нервов отзывается во всех частях нашего тела, потому что нервы проходят в них своими разветвлениями и, переплетаясь тонкими ниточками с кровеносными сосудами, могут сжимать их независимо от нашей воли. Мы часто краснеем вовсе невпопад, тогда, когда не следовало бы и не хотелось бы краснеть; мы краснеем совершенно непроизвольно, и это делается единственно потому, что нервы, повинуясь внезапно воспринятому впечатлению, мгновенно нарушают нормальный ход кровообращения и дольше, чем следовало бы, задерживают в лице ту кровь, которая должна возвращаться к сердцу.
   Если наши нервы поражены каким-нибудь сильным и прочным впечатлением, то они могут нарушить весь процесс кровообращения и вследствие этого изменить состояние сердца, которое, таким образом, совершенно непроизвольно, пассивно и бессознательно испытывает на себе реакцию наших психических ощущений. Точно так же может испытать эту реакцию и желудок; если вы огорчены, вы можете потерять аппетит не потому, что желудок сочувствует вашему горю, а потому, что напряжение вашей нервной системы отнимает у вас возможность внимать скромно заявляемым требованиям вашего пищеварительного органа.
   Словом, все ощущения воспринимаются только нервами, а нервы, получивши известное сотрясение, могут нарушить или изменить деятельность таких органов, которым нет никакого дела до наших ощущений. Мы чувствуем боль только в нервах; ни мускулы, ни кровеносные сосуды, ни желудок, ни сердце не могут страдать; страдают только прилегающие к ним нервы. -- Все это так, скажет читатель, но если сердце все оплетено нервами, то оно, конечно, способно страдать, потому что оплетающие его нервы составляют одну из его частей. -- Конечно, отвечу я, это было бы совершенно справедливо, если бы сердце действительно было оплетено нервами; но этого на самом деле нет. Сердце совершенно лишено чувствительности как на поверхности своей, так и в своем центре. Нервы, находящиеся в сердце, относятся к тому разряду нервов, которые проводят движение, но не сообщают ощущение. Есть люди, у которых, вследствие недостаточного развития грудных костей, существует отверстие, позволяющее видеть и даже ощупывать рукою сердце. Это ощупывание не причиняет им не только ни малейшей боли, но даже ни малейшего ощущения. Рана, нанесенная человеку в сердце и ведущая за собою неизбежную смерть, заставит его страдать не потому, что она тронула сердце, а потому, что она по дороге изломала грудные кости и изорвала грудные ткани.
   Болезни сердца, нарушающие весь процесс кровообращения, приводят все тело в состояние ненормальной раздражительности и вместе с тем могут оказать значительное влияние на душевное настроение пациента. Бывают, впрочем, и такие болезни сердца, которые, несмотря на всю свою важность, не причиняют ни малейшей боли, позволяют пациенту веселиться и наслаждаться жизнью и до последней роковой минуты укрываются даже от его собственного внимания. Итак, сердце -- не что иное, как бессознательно действующий насос, необходимый для того, чтобы приводить в движение кровь животного, но совершенно нечувствительный к впечатлениям физического и духовного мира.
   Когда мы говорим: у такого-то человека доброе сердце, а у такого-то нет сердца, когда французы говорят с воодушевлением: c'est un coeur d'or {золотое сердце.}, il a du coeur-cet homme {мужественное сердце.}, когда немцы толкуют с умилением об herzliche Liebe, herzlicher Kummer {сердечная любовь, сердечная скорбь.}, то все мы, русские, французы и немцы, говорим такие вещи, для которых в действительности нет соответствующих явлений. Не имея никакого понятия о физиологии, мы заменяем действительные знания созданиями нашей фантазии и наделяем сердце, которым мы почему-то особенно интересуемся, небывалыми, невозможными и неестественными свойствами, качествами, достоинствами и пороками.
   Одно французское выражение, навсегда утвердившееся в языке, показывает чрезвычайно наглядно ложность тех физиологических воззрений, которыми пробавляется публика. J'ai mal au coeur, как известно, значит по-французски: меня тошнит. Тошнота объясняется, таким образом, болью в сердце, между тем как она, очевидно, не имеет с сердцем ничего общего. При тошноте страдает только желудок, и если страдания желудка переносятся таким образом в сердце, то из этого можно вывести следующие два заключения: во-первых, люди, соорудившие это выражение, не имели понятия о местоположении сердца; во-вторых, они никогда не чувствовали боли в сердце, потому что перенесли на сердце ощущения другого органа, не имеющего с ним никаких сношений и ни малейшего сходства.
   Жизнь или, вернее, биение сердца начинается до рождения животного и продолжается до самой смерти, или, вернее, сердце продолжает биться даже тогда, когда все остальные признаки жизни покидают тело. Когда куриное яйцо пролежало несколько дней под наседкой, то в нем начинает обозначаться сердце в виде маленькой красной точки, находящейся в постоянном движении.
   Это движение сердца начинается тогда, когда еще не существует ни крови, ни нервов; следовательно, причину этого движения, начавшегося так рано, надо искать в раздражительности самих мускулистых частей сердца, а не в влиянии крови и даже не в действии нервов. Говоря таким образом, что причина движения заключается не в нервах, я не хочу сказать, чтобы нервы, проходящие от мозга к сердцу, не имели никакого влияния на темп этого движения. Нервы эти, при известном раздражении, могут замедлить или задержать биение сердца; потом, за этой мгновенной задержкой, последует ускоренная деятельность сердца, которое, однако, несмотря на свои подчиненные отношения к нервам, бьется все-таки по собственному внутреннему импульсу.
   Сердце, вынутое из тела животного и, следовательно, оторванное от всякой связи с нервною системою, продолжает биться несколько времени. Вырезанные лягушечьи сердца прыгают на столе натуралиста в продолжение нескольких часов, сначала быстро и сильно, потом постепенно слабее и медленнее. Это самостоятельное движение вырезанных сердец может быть поддерживаемо в продолжение нескольких дней, если только не давать сердцам высохнуть и сохранять в окружающем воздухе умеренную теплоту. "Это, -- говорит Льюис, -- одно из тех зрелищ, которые наполняют дух анатома какою-то невольною робостью. Он с детства привык видеть какое-то таинственное соотношение между биением сердца и жизнью организма, и вдруг он видит это биение при таких обстоятельствах, которые отгоняют всякую мысль о жизни и движении. Что же значит это биение? В нем не видно равномерных движений жизни, не видно раздражения испуга; его нельзя принять за действие инстинкта. Убит и разрушен тот чудесный механизм, которого центром было сердце, и вот рядом с мертвым телом лежит этот орган и продолжает биться, будто сам по себе хочет бороться со смертью".
   Сердце, переставшее биться после смерти животного или человека, может посредством электрического тока еще раз получить на некоторое время способность сжиматься и расширяться. Подобные опыты производились нередко над сердцами повешенных или вообще казненных преступников.
   Если даже смерть субъекта произошла не вдруг и была следствием долговременной болезни, то случается, что биение сердца не прекращается вскоре после смерти. Знаменитому анатому Везалию, жившему в XVI-м столетии, пришлось дорого поплатиться за открытие этого факта. Этот замечательный человек, стоявший по своему развитию гораздо выше уровня своей эпохи, решался анатомировать человеческие трупы в то время, когда это действие считалось греховным и преступным. Один молодой дворянин, которого лечил Везалий, умер, несмотря на все его попечения, и любознательный медик, желая узнать причину смерти, выпросил себе позволение вскрыть его труп. Вскрытие произошло в присутствии нескольких зрителей, которые пришли в неописанный ужас, когда увидели, что сердце покойника бьется полным, правильным темпом. Везалия обвинили в том, что он зарезал живого человека; в это дело вмешалась инквизиция, и Везалий с большим трудом избежал мучительной смерти. Его принудили отправиться в Палестину и замолить свой грех, вызванный дерзким желанием узнать тайны созданий Божиих. Репутация Везалия как врача погибла с того времени, и ему не удалось до самой своей смерти избавиться от подозрения в том, что он зарезал своего пациента.
   У здоровых и крепких людей сила, с которою сжимается сердце, равняется весу в 60 фунтов. Если вы, сидя на стуле, положите одну ногу на коленку другой ноги, то увидите, что носок свободно висящей ноги постоянно, независимо от вашей воли, движется взад и вперед; если вы повесите на ступню этой ноги пудовую гирю (предполагая, что вы будете в силах сдержать ее), то и эта гиря не помешает колебаниям носка, которые будут совершаться прежним темпом и по-прежнему независимо от вашей воли. Это колебание носка происходит от биения сердца и от прилива крови в артерию ноги. Если разрезать одну из больших артерий, то сила, с которою брызнет из нее кровь, даст нам понятие о силе импульса, сообщенного этой крови сжатием сердца. У собак и овец кровь брызжет даже из малых артерий на шесть футов в вышину. Скорость, с которой волна крови идет от сердца по артериям, равняется 28 парижским футам в секунду.
   Весь ряд явлений, относящихся к кровообращению, очень недавно сделался достоянием науки. Запутанность и ложность понятий, господствовавших об этом предмете в древности, превосходят всякое вероятие. Греки и римляне были уверены в том, что наши жилы наполнены воздухом. Римский медик Гален, живший в половине второго века после Рождества Христова, первый доказал, что в жилах заключается кровь и что в одних жилах эта кровь отличается темно-красным цветом, а в других -- ярко-красным. Во второй половине шестнадцатого столетия испанский медик Михаил Сервет открыл движение крови от сердца к легким и от легких обратно к сердцу. Религиозный фанатизм не пощадил этого замечательного человека, и Кальвин сжег его на костре в Женеве, доказывая таким образом потомству, что начало Реформации далеко не совпадает с началом веротерпимости. Несмотря на преследования и казни, несмотря на презрение и невнимательность легкомысленной массы, дух живой любознательности и терпеливого изучения пробивал себе дорогу, опрокидывал нагроможденные препятствия и дарил плоды своих трудов тому самому человечеству, которое не умело распознавать своих истинных друзей и не понимало значения их деятельности. В начале семнадцатого столетия англичанин Гарвей открыл, что движение крови совершается во всем теле, описал пути, по которым кровь выходит из сердца и возвращается к сердцу, и этим мировым открытием положил основание новой, истинно научной физиологии, основанной на наблюдении и не имеющей ничего общего с прежними гаданиями и фразистыми рассуждениями.
   Открытие Гарвея встретило себе резкую оппозицию со стороны ученых мечтателей того времени. Медицинский факультет парижского университета возражал самыми оригинальными аргументами. "Жизнь, -- писал физиолог Бурдах, -- потеряет свой идеальный блеск, если мы решимся простым механизмом объяснить течение крови, составляющее такую существенную часть ее проявления".
   Закаленные натурфилософы, смотревшие на вещи умственными очами, не признали существования кровообращения; они остались при том убеждении, что "кажущееся движение крови есть необъяснимое чудо (mirabile dictu), колебание между бытием и небытием". Благодаря такому глубокомысленному и удобопонятному воззрению на те факты, которые легко и свободно объяснялись непосредственным наблюдением, натурфилософия постепенно стала терять ореол своего величия и в XIX столетии окончательно сошла с того пьедестала, на котором она стояла вследствие невежества масс и шарлатанства ученых. Бюхнер говорит, что его учитель физиологии был отчаянный натурфилософ, старавшийся кудреватыми фразами убедить своих слушателей в верности своих идей и постоянно бранивший тех ученых, которые хотели телесными глазами увидеть вещи и процессы, доступные только умственному оку. А в это время телесные глаза рассмотрели волосные сосуды, соединяющие тонкие артерии с тонкими венами, охватывающие все части тела частою, тонкою подкожною сеткою, и таким образом замыкающие собою те пути, по которым кровь обтекает все тело. При помощи микроскопа открылась для исследователей возможность собственными глазами рассматривать течение крови в волосных сосудах живых существ.
   "Трудно себе представить более великолепную микроскопическую картину, -- говорит Бенеке в своих "Физиологических этюдах", -- чем ту, которую представляет под микроскопом плавательная кожа живой лягушки. Постепенно суживающиеся, извивающиеся каналы, образующие собою петли, проходят в виде сетки чрез эту кожу; в них движется светло-желтоватая кровяная жидкость, и в середине этих речек катятся, подобно песчинкам на дне прозрачного ручья, красные кровяные пузырьки; в больших сосудах их очень много, в меньших они поодиночке следуют друг за другом. Слой жидкости, прилегающий к стенке сосуда, движется гораздо медленнее, чем средний поток, несущий в себе кровяные пузырьки; если внимательно наблюдать за движением крови в волосных сосудах, то можно заметить, что оно совершается гораздо медленнее, чем в больших сосудах; это обстоятельство очевидно указывает на то взаимное влияние, которое существует между кровью и органическими тканями".
   Натуралист Левенгук первый увидел обращение крови в волосных сосудах в хвосте живой ящерицы. "Тут, -- говорит он, -- мне представилось такое восхитительное зрелище, какого до тех пор еще не видывали мои глаза. Я открыл в различных местах более пятидесяти различных циркуляций крови. Я увидел, как кровь чрез необыкновенно тонкие сосуды идет от середины хвоста к краям его и как потом каждый сосуд поворачивает назад и приводит кровь обратно к середине хвоста, откуда она отправляется далее по дороге к сердцу".
  

IV

   Вглядитесь в общую жизнь природы, в прозябание растения, в существование животного, и вы увидите, что необходимым условием всякой органической жизни, всякого движения, изменения и развития является теплота.
   Теплота, или, как ее называют в физике, теплород, не есть материя; это -- движение; присутствие теплоты проявляется всегда в движении того вещества, на которое она действует; везде, где есть движение, там обнаруживается и теплота.
   Представьте себе картину природы в летний день, когда теплота всего сильнее действует на окружающие предметы, и сравните эту картину с тем зрелищем, которое представляет та же самая местность зимой, при сильном морозе. В первом случае вы увидите растительную жизнь во всем ее роскошном развитии, во втором -- вы не увидите ничего, кроме необозримой, утомительно однообразной снеговой равнины. Положим, что 7-го июня вы захотите взглянуть на дерево, которое вы внимательно осматривали 1-го июня; вы наверное найдете в нем заметную перемену; там распустился новый цветок, здесь осыпались отжившие цветки и завязались плоды, тут молодой побег увеличился в длине и объеме. Если же вы 7-го января посмотрите на снеговую равнину, где вам пришлось гулять 7-го декабря, то, вероятно, вы не заметите никакой перемены; вы увидите, может быть, что количество снега увеличилось или уменьшилось, что сугробы его окрепли или сделались рыхлее, что по дороге образовались лужи или ледяные раскаты. Летний пейзаж изменяется в своих отдельных частях, развивается и живет под влиянием теплоты в каждом дереве, в каждой былинке; зимний пейзаж, благодаря уменьшению теплоты, показывает нам оцепенение органической жизни, неподвижность и утомительное однообразие застоя. Скудные изменения, которые иногда происходят в этом зимнем пейзаже и которые не имеют ничего общего с развитием органической жизни, совершаются все-таки при содействии теплоты. Если мы вообразим себе такую местность, на которой круглый год стоит тридцатиградусный мороз, то эта местность никогда не изменится; пройдут целые века, и она по-прежнему останется холодной, пустынной и безжизненной; те же снежные сугробы, те же ледяные глыбы, ни на один вершок не изменившие своей фигуры, будут по-прежнему останавливать на себе глаза наблюдателя. Но пусть в эту оцепеневшую, застывшую местность заглянет солнце, пусть начнется сильная оттепель -- и через день вы ее не узнаете; ледяные утесы расплывутся, снеговые сугробы осядут, зашумит вода, потекут мутные ручьи; органическая жизнь, придавленная долговременным холодом, не успеет еще пробиться, но обнаружится движение, заслышатся шум и плеск воды, и мертвая тишина ледяного застоя окажется нарушенною, благодаря сильному притоку живительной теплоты. Возьмите другой мелкий пример из вседневной жизни. Если вы хотите сохранить кусок мяса в неиспорченном виде, вы кладете его в холодное место. Холод останавливает или, по крайней мере, значительно замедляет процесс гниения.
   Гниение -- не что иное, как одно из бесчисленных проявлений жизни в природе. Гниющий кусок мяса разлагается на свои составные части, поступает в общую экономию природы и, облекаясь в новые формы, образуя новые тела, продолжает принимать участие в общем круговороте жизни. Жизнь -- не что иное, как движение, переход из формы в форму, постоянное, неугомонное превращение, разрушение и созидание, следующие друг за другом и вытекающие друг из друга. Задерживая гниение куска мяса, холод исполняет наши желания; но здесь, как и везде, он задерживает течение жизни и сковывает его проявления. Когда мы берем с ледника сохранившийся кусок мяса, когда, приготовив его по своему вкусу, мы съедаем его за обедом или за завтраком, тогда задерживающее действие холода прекращается, и мясо, под влиянием желудочных кислот и теплоты наших пищеварительных органов, разлагается, входит в нашу кровь, служит к образованию наших органических тканей и таким образом снова начинает принимать участие в движении вещества и в общем процессе жизни. Вы видите, таким образом, что и здесь движение началось вместе с притоком теплоты.
   Все мы знаем из физики и из вседневной жизни, что действие теплоты изменяет форму и свойства тел, подверженных ее влиянию. Лед превращается в воду, вода превращается в пар, металлы становятся мягкими и наконец переходят в жидкое состояние, и все эти изменения происходят от действия теплоты. Норма этих изменений для всех тел одинакова; твердое тело, нагреваясь, становится жидким и наконец улетучивается в виде газа. Теплота расширяет тела, т.е. ослабляет связь между их атомами; при усилении теплоты связь эта становится так слаба, что твердое тело растекается; когда теплота становится еще сильнее, тогда вместо прежнего плотного сцепления между атомами является полное разъединение, даже взаимное отталкивание, и прежняя твердая масса разлетается в виде газа. Мы привыкли видеть железо в твердом состоянии, ртуть и воду в жидком, воздух в газообразном; мы считаем этот вид названных веществ нормальным и прочным, потому что эти вещества находятся именно в таком виде при той температуре, при которой нам удобно и возможно жить. На самом же деле то или другое вещество находится в твердом, жидком или газообразном состоянии только благодаря количеству теплоты, разлитому в нем и вокруг них. Если бы мы могли искусственным путем производить бесконечно высокую и бесконечно низкую температуру, то мы, конечно, могли бы получить газообразное железо, жидкий кислород, твердый азот. Газообразное железо получилось бы при страшном жаре, а жидкий кислород или твердый азот -- при чрезвычайно сильном холоде.
   Расширяясь от действия теплоты, тела стремятся занять большее пространство и, следовательно, оказывают давление на все, что их окружает. На этом общем свойстве тел основано устройство паровых машин; по этому же самому свойству порох, вспыхивая от прикосновения зажженного фитиля, с огромной силой вырывается в виде газа из дула артиллерийского орудия и выбрасывает ту чугунную массу, которая мешала его выходу. Вода под влиянием теплоты постепенно переходит из одного вида в другой, постепенно расширяется и усиливает свое давление; на этом основании вода, подверженная действию теплоты, может при известных предосторожностях быть употреблена как двигательная сила; порох, напротив того, не тает, а мгновенно из твердого состояния переходит в газообразное; поэтому расширение его совершается так быстро и в таких обширных размерах, что оно ломает и коверкает все препятствия, словом, производит то, что мы называем взрывом и что водяной пар может произвести только вследствие неопытности и оплошности машиниста. В том и в другом случае, присутствуя при действии паровой машины и при выстреле из орудия, мы видим, что влияние теплоты развивает известное количество механической силы.
   Теоретическая физика в новейшее время открыла один из важнейших мировых законов -- закон сохранения или неразрушимости силы. Сохранение или неразрушимость силы заключается в том, что ни в каком случае никакая сила не уничтожается и не возникает вновь. Перед нашими глазами совершается постоянно переход силы из одной формы в другую; как ни одна частица материи не пропадает и не уничтожается, а только видоизменяется, так точно ни одна частица какой бы то ни было силы не утрачивается, а только принимает иногда такую форму, которая скрывает ее от нашего наблюдения. "Механическая, химическая, электрическая, магнетическая сила, теплота, свет превращаются друг в друга; величина или количество силы остается неизмененным, несмотря на то что самая сила проявляется в той или другой форме". Мы уже видели, говоря о паровых машинах, каким образом теплота превращается в механическую силу. Точно так же и механическая сила способна превращаться в теплоту. Дикари добывают огонь, разгорячая два куска дерева посредством сильного трения.
   Пила, которою работает дюжий ремесленник, разогревается вследствие трения так сильно, что может обжечь руку своим прикосновением; в Мюнхене, на литейном заводе, производились опыты, которые доказывали, что без внешнего нагревания, одним трением машины можно довести воду до точки кипения. Температура воды возвышается даже от взмешивания и взбалтывания. Силою падающей воды или действием ветра можно натопить целую комнату, если приложить эти силы к вращению большого деревянного цилиндра в металлическом полом цилиндре, тесно прилегающем к первому. Это отопление будет происходить таким образом: металлический цилиндр накалится от сильного трения и, подобно железной печи, будет выделять в окружающие слои воздуха количество теплоты, соразмерное с силою трения, с величиною обоих цилиндров и с продолжительностию движения всего снаряда. Каждому известно, что оси экипажных колес дымятся и обугливаются вследствие скорой и продолжительной езды, особенно в том случае, если между осью и втулкой нет вещества, ослабляющего трение, т.е., говоря простым языком, если колеса не смазаны. Кузнецы умеют ударами молотка довести гвоздь до раскаленного состояния. Лед, сдавленный гидравлическим прессом, превращается в воду, потому что сила давления порождает то количество теплоты, которое необходимо для того, чтобы растопить лед.
   Все эти примеры сводятся к одному общему положению: каждой механической работе соответствует известное количество теплоты; когда теплота производит механическую работу, тогда исчезает известное количество теплоты, соответствующее произведенной работе; потратив вновь эту же самую работу, можно произвести то же количество теплоты. Машинист разводит огонь под котлом паровой машины; дрова горят ярким пламенем, следовательно, то количество теплоты, которое в них заключается, истрачивается; вы думаете, что эта теплота пропала? Ошибаетесь. Вода превращается в пар, следовательно, теплота выражается в форме движения и видоизменения вещества; паровая машина приходит в движение, следовательно, теплота превращается в механическую работу; вследствие этой механической работы разогреваются те части машины, в которых происходит трение, следовательно, работа опять превращается в теплоту, которая в свою очередь может быть превращена в работу и т.д. до бесконечности.
   Закон неразрушимости силы имеет свое несомненное и огромное значение как теоретическое положение, как один из краеугольных камней рационального миросозерцания. Практическое применение этого закона не всегда возможно.
   Ясно как день, что в природе не пропадает ни один клочок материи, ни одна частичка силы, по той простой причине, что им некуда пропасть, некуда вывалиться из этого беспредельного ящика. Но точно так же ясно и то, что для нас, для наших целей, интересов и потребностей ежедневно и ежеминутно пропадает и материя, и сила. Если вы прольете на пол рюмку вина, которую вы несете к губам, то она для вас пропала, хотя природа, конечно, не потеряла от этого ни одного атома. Если у вас горит лес, то для вас пропадает то количество теплоты, которое заключалось в деревьях, пропадает, несмотря на то что воздух, окружающий ваш сгоревший лес, оказывается нагретым в значительной степени; возвышенная температура этого воздуха производит движение в воздухе -- ветер; следовательно, в природе неразрушимость силы остается существующим фактом. Лес ваш сгорел, воздух нагрелся, поднялся ветер. Химическое изменение дерева породило теплоту, теплота породила движение. Это вас, однако, нисколько не утешает, и вы спрашиваете с оттенком досады: да для чего же все это? Кому это нужно? Кому от этого польза? -- Для чего? С таким вопросом смешно даже обращаться к явлениям природы. Ставить ей какие бы то ни было требования -- значит сходиться в миросозерцании с Ксерксом, бичевавшим Дарданелльский пролив за поднявшуюся на нем бурю. В таком миросозерцании может быть много поэзии, но очень мало здравого смысла. О сгоревшем лесе можно пожалеть, как можно пожалеть о проигранных деньгах, но отождествлять свои интересы с интересами природы нелепо; природа не сделается беднее от какого-нибудь пожара или наводнения, потому что все частицы сгоревшего леса или затопленной земли остаются по-прежнему в полном и безотчетном ее распоряжении. Ваше личное положение, положение миллионов людей может сделаться бедственным и невыносимым, но природе до этого обстоятельства нет и не может быть никакого дела. Вам хорошо жить -- живите, не можете жить -- умирайте, и она сейчас же распорядится с составными элементами вашего тела.
   Я позволил себе это отступление единственно для того, чтобы сделать разграничение между жизнью природы и нашей человеческой жизнью, из которой мы так часто, совершенно невпопад, выхватываем мерки, прилагаемые нами к оценке физических явлений. Природу надо изучать, а мы вместо того становимся к ней в разные патетические отношения, тратим время на возгласы, отуманиваем свой мозг разными фантасмагориями, в которых одни люди находят красоту, другие отраду, третьи даже смысл и последовательность. Пора, однако, возвратиться к теплоте.
   Конечный источник всех сил, действующих на земле, всякой деятельности, проявляющейся на нашей планете, заключается в лучах солнца; они льют на землю свет и теплоту, они производят движение воды в океанах и озерах, в реках и бассейнах; они поднимают в воздух водяные пары, порождают облака, служат причиной дождя, града, снега; они производят течения в атмосфере, или ветры; они вызывают из земли растительную жизнь и поддерживают эту жизнь влиянием света и теплоты; они орошают луга, поля, леса потоками той воды, которая при их содействии поднимается в виде паров и носится в воздухе под названием туч, туманов и облаков.
   Животные и люди, существующие по милости солнечных лучей, обращают в свою пользу их влияние на почву и растительность. Травоядные питаются растениями, не спрашивая о причине их происхождения; плотоядные пожирают травоядных, не заботясь о их разведении; человек оказывается смышленее тех и других: он не довольствуется тем, что нечаянно перепадает на его долю; он пользуется силами и движениями, возникающими под живительным влиянием солнечных лучей; он ловит те формы материи и силы, которые кажутся ему удобными; он принимает свои меры для того, чтобы эти удобные формы сохранялись как можно долее или изменялись именно тогда, когда ему это необходимо. Он сохраняет запасы дерева и сжигает их тогда, когда теплота солнечных лучей оказывается недостаточной; он ловит ветер и по ветру распускает паруса своего корабля или направляет крылья своей ветряной мельницы; он бросает в землю семена растений, рассчитывая время так, чтобы растение успело вызреть и принести плоды раньше наступления холода. Не создавая в природе новых сил, человек пользуется существующим капиталом и применяется к неизменяемым физическим законам. Во всех случаях, во всех отраслях своей деятельности он постоянно, посредственно или непосредственно, эксплуатирует влияние солнечных лучей. "Сила, -- говорит Бюхнер, -- с которою локомотив несется по рельсам, есть капля солнечной теплоты, заключенная в растениях силами природы за миллионы лет тому назад и в настоящую минуту превращенная в механическую работу посредством машины, приготовленной рукою человека".
   Если бы лучи солнца перестали согревать и освещать землю, то наша планета в самое короткое время превратилась бы в ледяную глыбу; растительность исчезла бы немедленно; вместе с растительностью погибли бы те животные, которые не защищены рукою человека и сами по себе не способны согреваться искусственно произведенною теплотою. Человек несколько времени боролся бы с природою, запираясь в своих домах, отапливая их мерзлыми остатками растительного царства, защищая своих домашних животных от разрушительного действия холода и питаясь набранными запасами. Но этих искусственных средств хватило бы ненадолго: холод и голод погубили бы человека вслед за другими животными, органическая жизнь остановилась бы окончательно, и замерзшая земля превратилась бы в страшную, громадную пустыню.
   Отдавая себе, таким образом, ясный отчет в том всеобъемлющем влиянии, которое солнечная теплота оказывает на все отправления нашей жизни, мы будем в состоянии понять, почему первобытные народы, не слыхавшие учения об истинном Боге, поклонялись солнцу и огню, который они считали земным отражением небесного светила. Первобытные религии основаны на обоготворении сил природы и выражают собою миросозерцание народа в том периоде, в котором философия и наука были неразлучны с поэзией и в котором идея представлялась уму не иначе, как в ярком, фантастически разукрашенном образе. Правильный инстинкт первобытного человека указал ему на ту важную роль, которую в нашей жизни играет солнце; человек угадал связь, существующую между появлением солнца на небосклоне и процветанием органической жизни на земле; он понял свою зависимость от климатических изменений, обусловливающихся действием солнца; впечатлительный, как ребенок, он упал на колени перед источником жизни и наслаждения; о н заговорил с ним своим языком, он думал умилостивить его мольбами и жертвами, а солнце обливало его по-прежнему своим безучастным светом и согревало его так же бессознательно и непроизвольно, как согревало какую-нибудь полевую мышь или бесчувственный камень.
  

V

   Когда мы прикасаемся рукою к какому-нибудь предмету, то чувствуем, что он тепел или холоден; мы различаем эти два понятия в разговорном языке и даже считаем их диаметрально противоположными; на самом же деле этой противоположности не существует; между горячим и холодным предметом существует только количественное различие; в горячем предмете находится больше теплоты, чем в нашей руке, в холодном -- меньше; когда мы дотрогиваемся до горячего предмета, то теплота из этого предмета проникает в нашу руку; если же мы кладем руку на холодный предмет, то теплота из нашей руки переходит в этот предмет, и мы чувствуем потерю теплоты так же, как в первом случае чувствуем приращение теплоты в нашем собственном теле. Таким образом, судя о температуре окружающих предметов, называя каленое железо горячим, а лед -- холодным, мы только выражаем отношение, в котором находится теплота этих предметов к теплоте нашего тела.
   Средняя температура нашего тела колеблется между 28 и 30 градусами Реомюра; эта температура не может быть ни возвышена, ни понижена, не подвергая опасности здоровья и даже жизни; на поверхности нашего тела, особенно в оконечностях и в тех частях, которые не покрыты платьем, эта температура подвержена значительным изменениям, не представляющим ни малейшей опасности. Лицо, руки и ноги человека, пробывшего около часу на открытом воздухе в зимнее время, будут очень холодны, когда он возвратится в комнату; потом, когда кровь опять прильет в волосные сосуды, сжавшиеся от действия холода, лицо, руки и ноги сделаются теплее, чем они были до выхода на улицу; каждый из моих читателей, вероятно, испытал на себе, как горит лицо при переходе из холодного воздуха в более теплый; эти изменения температуры, быстро следующие друг за другом, нисколько не вредят нашему здоровью, если они проявляются только в нашей коже и в оконечностях тела. Что же касается до степени теплоты нашей крови и наших внутренностей, то она не может изменяться, не подвергая нас опасным болезням или не являясь следствием подобных болезней.
   Положим, говорит Льюис в своей "Физиологии обыденной жизни", что в комнате висит птичья клетка. Атмосфера комнаты изменяет степень своей теплоты, смотря по времени года и по свойствам каждого отдельного дня. Луч летнего солнца и холодный северный ветер проникают в комнату и изменяют температуру тех медных прутьев, из которых составлена клетка. Но в это время птица, сидящая в клетке, не становится ни теплее, ни холоднее. Ни лучи августовского солнца, ни пронзительный декабрьский ветер не увеличивают ее нормальной теплоты, которая вообще может измениться только на один или на два градуса. Каким образом, спрашивает Льюис, может птица, подверженная внешнему влиянию изменчивой температуры, постоянно сохранять такую высокую степень собственной теплоты?
   На этот вопрос можно дать следующий прямой ответ: каждый живой организм заключает в себе источник самостоятельно развивающейся теплоты. Такого рода ответ обобщает вопрос, поставленный Льюисом, но, конечно, нисколько не решает предложенной задачи. Мы видим, что все организмы развивают в себе известную степень теплоты; надо теперь объяснить, каким образом совершается в организмах этот замечательный процесс.
   Когда признавали существование особенной, необъяснимой жизненной силы, тогда на ее широкие плечи сваливались все те явления, которые исследователи не могли объяснить себе вследствие незнания фактов или лености мысли. Вместе с другими процессами был отправлен в обширную область жизненной силы процесс развития органической теплоты. Некоторые физиологи, совестившиеся прикрывать свое незнание избитой вывеской жизненной силы, пытались доказать, что животная теплота есть следствие таинственной деятельности нервов. И те, и другие витали в области гипотез и не могли привести в подтверждение своих догадок ни одного факта, выдерживающего серьезную научную критику.
   В конце XVIII столетия атмосферный воздух был разложен на свои составные части, и ученые того времени узнали замечательные свойства кислорода. Открытие кислорода повело к пониманию процесса горения. Исследователи убедились в том, что всякое горение есть не что иное, как окисление какого-нибудь тела или соединение его с кислородом; когда какое-нибудь тело соединяется с кислородом, то оно сгорает и развивает известную степень теплоты; как бы ни совершалось это соединение, медленно или быстро, с пламенем или без пламени, оно все-таки сопровождается известной степенью теплоты, хотя иногда эта теплота развивается так медленно, что мы не можем убедиться в ее существовании ни непосредственным чувством, ни термометром.
   Узнавши о существовании кислорода, ученые прошлого столетия узнали также, что кислород необходим для поддержания животной жизни и что процесс дыхания заключается именно в поглощении кислорода, проникающего в легкие и соединяющегося с кровью. Кислород соединяется с кровью, и всякое соединение с кислородом есть горение медленное или быстрое, неразлучное с развитием большей или меньшей степени теплоты. Такого рода мысль еще в конце XVIII века пришла в голову французским ученым Лавуазье и Лапласу. С ними сошлись на этой идее англичане Блек и Крофорд, и животная теплота была объяснена этими исследователями как следствие горения, совершающегося внутри организма. В двадцатых годах нашего столетия французы Дюлонг и Депрец дали этой идее вполне научную обработку; кроме того, знаменитый немецкий химик Либих посвятил вопросу о животной теплоте самые тщательные исследования и дошел до того заключения, что большая часть теплоты, развивающейся в теле животного, происходит от сожжения углерода и водорода в углекислоту и в воду. Углерод и водород заключаются в самом организме, а кислород притекает из атмосферного воздуха и, соединяясь с этими элементами, образует, как результаты горения, углекислоту и воду.
   Кислород через легкие входит в наше тело; в легких он соединяется с кровью; кровь, насыщенная кислородом, идет во все части нашего тела и несет с собой то количество кислорода, которое, соединяясь с органическими тканями и пережигая их, развивает во всех частях тела животного теплоту и потом выделяется вместе с пережженными веществами в виде углекислоты, аммониака и воды. Поэтому животная теплота порождается не в одних легких, но во всяком месте, в котором кислород соприкасается с другими веществами, способными окисляться. Приток кислорода в легкие можно сравнить с той тягой воздуха, которая необходима для того, чтобы поддерживать горение дров в печи. Тяга эта необходима для развития теплоты в печке, но теплота развивается не в том месте, в котором воздух вливается в печку, а в том, в котором кислород этого воздуха соединяется с углеродом горящего дерева. Так точно и животная теплота развивается не в самих легких, представляющих только дверь для прохода атмосферного воздуха, а во всех частях нашего тела, везде, где совершается горение, везде, где кислород, заключенный в крови, соединяется с углеродом и водородом прилегающих тканей.
   Постоянный обмен веществ, составляющих ткани нашего тела, постоянное созидание и разрушение этих тканей при содействии атмосферного кислорода являются, таким образом, главными и даже единственными причинами животной теплоты. Чем быстрее совершается этот обмен веществ, тем сильнее развивается теплота; чем медленнее он происходит, тем слабее выработывается теплота. Над кроликами производился следующий любопытный опыт. Кролика обрили и вымазали лаком, не пропускающим воздуха; по-видимому, следовало бы ожидать, что кролику будет очень тепло, потому что воздух не будет касаться его тонкой, обнаженной кожи. Вышло, однако, совершенно наоборот; теплота кролика быстро понизилась на 14, потом даже на 18 градусов, и вслед за тем, похолодевши заживо, кролик околел. Почему же так случилось? А потому, что лак закрыл поры кожи, и потому через эти поры не могли выделяться ни газообразные, ни жидкие испарения. Пережженные вещества, выделяющиеся чрез кожу, должны были оставаться в теле кролика и своим накоплением замедлили общий обмен веществ, служащий источником всякой животной теплоты. Смерть вымазанного кролика может быть замедлена только притоком теплоты из окружающего воздуха; в холодной комнате кролик умирает скорее, чем в теплой. Животные, умирающие от голода, также живут дольше в искусственно нагретом воздухе.
   Чтобы поддерживать в нашем теле то горение, которое производит животную теплоту, мы должны постоянно принимать в себя посторонние вещества, которые пережигаются в нашей крови или после своего предварительного превращения в органические ткани. Эти посторонние вещества, называющиеся общим именем пищи, -- различными процессами, совершающимися в нашем теле, переработываются в плоть и кровь и развивают силу теплоты, электричество, необходимое для нервов, механическую силу, проявляющуюся в мускулах, и ту особенную, неисследованную силу, которой отправления происходят в мозгу. Пища и кислород, постоянно созидающий и постоянно разрушающий, составляют, по мнению Молешотта, единственные источники тех сил, которые обнаруживаются в нашем теле. Это мнение может быть принято как осязательная и неопровержимая научная аксиома.
   Теплота нашего тела изменяется периодически, смотря по возрасту человека, смотря по занятиям и по времени дня. У ребенка обмен веществ совершается быстрее, чем у взрослого, и потому тело его обыкновенно на один градус теплее. У старика обмен веществ производится медленнее, чем у мужчины средних лет, и соразмерно с этим тело его на один градус холоднее.
   Движение, гимнастические упражнения, работа, беганье ускоряют обмен веществ и вместе с тем возвышают температуру. Ускоряя горение органических тканей, механическая работа увеличивает потребность в пище, усиливает аппетит. Чем больше расход, тем больше должен быть и приход, иначе нельзя будет свести концы с концами, и организм рано или поздно обанкрутится. В жизни это явление очень обыкновенное. Те сословия, которые всего более напрягают свои физические силы, питаются самою дешевою и, вследствие этого, самою непитательною пищею. Пролетарий, работающий с утра до вечера, выбивающийся из сил, изнемогающий под тяжестью труда, нуждается в хорошем куске мяса, в питательном бульоне, в долговременном отдохновении, а на поверку оказывается, что этому человеку, растрачивающему свои силы с вынужденною расточительностью, приходится набивать желудок хлебом, капустой и картофелем, приходится спать кое-как, в промежутки между работами, без хорошей постели, без теплого одеяла. Последствия такого образа жизни предсказать нетрудно. Преждевременная дряхлость и частые болезни, безотрадная жизнь и ранняя смерть -- вот что достается на долю голодного бедняка, работающего через силу. "Голод и холод, -- говорит Бюхнер, -- величайшие враги человечества, беспрерывно работающие над гибелью отдельных лиц и целых обществ и всегда достигающие своей цели там, где им изнутри или снаружи не может быть противопоставлено достаточное сопротивление".
   На этой мысли немецкий физиолог сходится с замечательным русским поэтом:
  
   Голодно, странничек, голодно,
   Голодно, родименький, голодно!
  
   отвечают прохожему в "Коробейниках" Некрасова луга, звери и мужики, у которых этот прохожий спрашивает причину их бедствий и горестей. Этот страшный по своей простоте ответ сменяется другим ответом, не менее выразительным:
  
   Холодно, странничек, холодно,
   Холодно, родименький, холодно.
  
   И в этих двух ответах сказано столько, сколько не выскажешь десятью поэмами.
   Голод и холод! Этими двумя простыми причинами объясняются все действительные страдания человечества, все тревоги его исторической жизни, все преступления отдельных лиц, вся безнравственность общественных отношений. Вглядитесь в дело внимательно и без предубеждения, и вы увидите, что в этой мысли нет ничего преувеличенного.
   Я сказал выше, что температура нашего тела изменяется периодически в течение суток. Утром, когда мы просыпаемся, она возвышается и достигает высшей степени после обеда, во время пищеварения. К вечеру она понижается и доходит до низшей степени во время сна, после полуночи. Когда мы спим, процессы дыхания, кровообращения и обмена веществ вообще совершаются гораздо медленнее, чем тогда, когда мы бодрствуем. Вследствие этого температура нашего тела понижается, и мы на этом основании принуждены ночью покрываться теплее, чем мы покрываемся днем. Ночью всего легче простудиться, и поэтому следует особенно беречься ночью сквозного ветра, прикосновения к холодным предметам, влияния сырости и т.п. Кто ляжет спать на тюфяке, принесенном с морозу, тот наверное может рассчитывать на сильную простуду и на опасную болезнь. Люди, не умеющие противиться тому желанию заснуть, которое проявляется почти всегда под влиянием сильного холода, обыкновенно замерзают, потому что во время сна тело не выработывает достаточного количества собственной теплоты и, следовательно, не может бороться с тем морозом, действие которого оно переносило во время бодрствования.
   Для того чтобы организм взрослого человека находился в нормальном положении, чтобы тело не увеличивалось и не уменьшалось в весе, не заплывало жиром и не доходило до худобы, необходимо соблюдать равновесие между количеством принимаемой пищи и быстротою горения органических тканей. Мы видели выше, что пролетарии сжигают больше, чем сколько они принимают извне, и потому постепенно разрушают свое собственное тело. Богатый человек, проводящий время в бездействии, поступает совершенно наоборот: он принимает в себя больше, чем сколько может сжечь, и накопляет таким образом бесполезные и обременительные запасы жира. Такой образ жизни не может быть назван правильным и неизбежно ведет за собою разные неудобства, неприятности и болезни, напр<имер> уменьшение аппетита, расслабление желудка, расположение к апоплексическому удару. Нормальный образ жизни ведет тот человек, который, наедаясь досыта, работает по мере сил; в этом отношении умственная работа так же полезна, как и механическая; деятельность мозга, подобно физическому движению, возвышает температуру тела и ускоряет процесс горения. Ученый, просидевший несколько часов за такой работой, которая требует напряжения его мыслительной деятельности, чувствует сильный аппетит, подобный аппетиту поденщика, коловшего дрова или носившего воду.
   Зимой и летом, в холодный и в теплый день, температура здорового человека остается неизменною. Между тем летом человек не тратит так много теплоты, как зимой; холодный воздух быстро уносит теплоту человеческого тела, и потому необходимо, чтобы этой теплоты выработывалось больше. Действительно, процесс горения и развития животной теплоты усиливается в холодное время. Человек и животное начинают дышать глубже и чаще; это ускорение совершается, вероятно, вследствие действия нервов на кровеносные сосуды; оно происходит помимо воли самого неделимого, так что путешественники, побывавшие около полюсов и испытавшие действие сильнейшего холода, говорят, что у них утомлялись легкие и как будто разрывалась грудь от усиленного дыхания. У людей и животных, живущих в холодном климате, грудная клетка бывает особенно развита, и легкие отличаются значительной величиной. Но если ускоренное дыхание ведет за собой ускоренное горение, то необходимо, чтобы это горение постоянно находило себе достаточно горючего материала. Необходимо, следовательно, чтобы во время холода человек или животное съедали больше пищи, чем во время жара. Так и бывает. Аппетит усиливается зимою. В теплых климатах достаточно 24 лота питательной пищи в день, чтобы поддерживать существование человека, а в более холодных землях для этого необходимо по крайней мере 40 лотов питательной пищи. Неаполитанский лаццарони питается макаронами и плодами и съедает такое незначительное количество пищи, каким никак не мог бы прокормиться наш простолюдин. Эскимосы съедают ежедневно по 10 фунтов мяса и по 5 фунтов сала или китового жира. Жители Исландии, лапландцы и самоеды изумляют путешественников своим пристрастием к салу и к жиру, который они пожирают в огромном количестве, не обращая внимания ни на вкус, ни на запах, ни на степень свежести. Это пристрастие имеет свои физиологические причины. Жир, как вещество, заключающее в себе очень мало кислорода и очень много углерода и водорода, отлично поддерживает органический процесс горения точно так же, как он отлично поддерживает горение лампы. Жир горит долго и своим горением производит сильную теплоту; поэтому жир более, чем какое-либо другое вещество, приносит пользу жителям полярных земель; он дает им возможность развивать то значительное количество животной теплоты, которое необходимо им, чтобы уравновесить охлаждающее действие сильных и продолжительных морозов.
   В холодном климате желудок усиливает свою деятельность и одолевает такое количество пищи, которое могло бы расстроить его отправления в теплой стране. Путешественники, отправившиеся отыскивать остатки Франклиновой экспедиции, изумлялись тому невообразимому количеству мяса и сала, с которым справлялись их желудки под влиянием полярного холода. Летом или вообще в теплом климате выделение углекислоты уменьшается, весь обмен веществ становится медленнее, аппетит уменьшается, и пищеварение становится менее энергичным. Бедуин отправляется в дальнюю дорогу с мешком фиников под седельною лукою. Отаитянин круглый год питается плодами своего хлебного дерева. Французы находят, что можно позавтракать, ограничившись салатом, орехами или каштанами. Подобная воздержанность для нас, жителей севера, так же непонятна, как и прожорливость гренландцев или самоедов.
   Не все животные обладают, подобно человеку, способностью усиливать или уменьшать выработывание животной теплоты, смотря по свойствам окружающей температуры. Этой способности, заключающейся, вероятно, в особенном устройстве нервов, нет у так называемых хладнокровных животных: у змей, у лягушек, у рыб и т.п. Теплота этих животных упадает и возвышается вместе с окружающею температурою; это не нарушает их здоровья. При известном охлаждении они впадают в оцепенение, которое проходит от действия теплоты. Говорят даже, что гусеницы, жабы и даже некоторые породы рыб, совершенно окоченевшие и затвердевшие от холода, оживают, когда их положат в теплое место. Напротив того, все млекопитающие и птицы умирают при известной степени охлаждения и до последней возможности борются против охлаждающего действия внешней температуры. Даже те животные, которые зимою засыпают и которые во время своего сна теряют значительную часть своей теплоты, не выносят охлаждения до нуля, т.е. до точки замерзания воды.
   Способность применяться к окружающей температуре развивается постепенно вместе с другими силами животного. "Молодые воробьи, -- говорит Льюис, -- вынутые из гнезда, в котором их согревала мать, при умеренной температуре потеряли очень быстро около 11 градусов по Цельсию своей теплоты, так что их тело оказалось только на полтора градуса теплее окружающего воздуха". Вообще, чем моложе животное, тем менее оно способно сопротивляться холоду быстрым усилением внутренней теплоты. Зато для молодого животного перемены внутренней температуры не так опасны, как для взрослого. Кроме того, способность сопротивляться изменениям внешней температуры даже у взрослых животных изменяется вместе с временами года. Первый жаркий весенний день действует на нас сильнее, чем знойные дни июля или августа. Точно так же утренний мороз, являющийся летом или раннею осенью, кажется нам гораздо холоднее такого же зимнего мороза. Опыты и наблюдения над животными показали, что они летом при одинаковом градусе холода теряют больше внутренней теплоты, чем зимою. Организм привыкает в известное время доставлять известное количество теплоты. Потом, когда окружающая температура постепенно сделается теплее (при переходе от зимы к весне) или ниже (от осени к зиме), то и организм постепенно переменяет свою деятельность. Есть же он вдруг почувствует сильное изменение, он не успеет приготовиться, и вы испытаете то неприятное ощущение, которое причиняет даже здоровому человеку внезапная перемена погоды. Кто живет в Петербурге, тот знает, чего стоят эти перемены и какое громадное количество кашлей, насморков, ревматизмов и разнообразных простуд носится в воздухе при быстрых переходах от оттепели к морозу и от мороза к оттепели.
   Из всего, что было говорено выше о животной теплоте, видно, что количество этой теплоты, постоянно выделяющееся из тела, очень значительно. По вычислениям немецкого физиолога Бишофа, оказывается, что взрослый человек в течение 24-х часов выделяет такое количество теплоты, которое может довести до кипения 80 фунтов воды холодной, как лед. Рождается вопрос, на что же потрачивается это значительное количество теплоты?
   Во-первых, она употребляется на то, чтобы сообщать пище и питью, входящим в наше тело, ту температуру, в которой находятся наши внутренности. Все холодные предметы, употребляемые в пищу, согреваются в желудке и в кишках и таким образом непосредственно отнимают у нас некоторую часть нашей теплоты. Испражнения наши, при выходе из тела, представляют температуру от 29 до 30 градусов по Реомюру и уносят с собою от 2 до 3 процентов всего количества тратящейся теплоты.
   Воздух, проникающий в наши легкие при вдыхании, обыкновенно бывает гораздо холоднее нашего тела; возвращаясь из легких, он оказывается нагретым в значительной степени. Это нагревание вдыхаемого воздуха отнимает у нашего тела 5-6 процентов всей суточной потери теплоты.
   Превращение твердых веществ в жидкие и жидких в газообразные поглощает известное, довольно значительное количество теплоты, которая делается скрытою и потом при обратном процессе, т.е. при превращении газообразного тела в жидкое или жидкого в твердое, снова освобождается. Таяние льда, превращение воды в пар уносит из окружающего воздуха некоторое количество теплоты и производит таким образом охлаждение.
   На поверхности всего нашего тела и на внутренней поверхности легких происходит постоянное выделение воды в газообразном состоянии; это испарение воды поглощает значительное количество тепла и уносит из нашего тела 14-15 процентов всей суточной потери. Охлаждение кожи становится тем сильнее, чем больше количество выделяемой воды; это охлаждение доходит до высшей степени, когда на поверхности кожи выступают водяные капли, которые называются потом или испариною. С появлением пота неразлучно сильное охлаждение всего тела, так что выступающая испарина облегчает горячечное состояние и в глазах врача является одним из важнейших признаков выздоровления. Люди, сильно потеющие летом, меньше страдают от жара, чем люди, лишенные этой способности или обладающие ею в меньшей степени. Франклин рассказывает, что жнецы в Пенсильвании почти вовсе не страдают от самого сильного зноя; они пьют воду в огромном количестве и вследствие этого потеют так сильно, что совокупность воды, выделяемой ими в одни сутки, равняется по весу одной пятой или шестой части всего их тела; охлаждение, вызываемое испарением этой воды, составляет противовес солнечному жару и дает жнецам возможность работать, не выбиваясь из сил, в самое знойное время дня. Замечено также, что работники, занимающиеся на стеклянных, фарфоровых или литейных заводах, выпивают очень много воды и, увеличивая таким образом количество выделяемого пота, легче переносят тот страшный жар, в котором они должны находиться во время работы.
   В жаркий летний день мы всегда чувствуем сильную жажду, которую всего приятнее утолять холодными напитками. Эти напитки прохлаждают тело отчасти непосредственно, отчасти тем, что возбуждают усиленное выделение пота; повредить организму они не могут; для того чтобы значительное количество холодной воды не обременило собою желудка, достаточно прибавлять к ней немного вина.
   На количество испаряющейся из нашего тела воды имеют значительное влияние свойства окружающего нас воздуха; чем суше воздух, тем больше он способен принимать в себя водяные пары и тем сильнее он поглощает газообразную воду, выделяющуюся из нашего тела. Сухой воздух прохлаждает наше тело сильнее сырого воздуха. Вычислено, что сухой воздух при 20 градусах тепла доставляет нам столько же прохлады, сколько сырой воздух при 14 градусах. На высоких горах мы чувствуем сильный холод по многим причинам. Во-первых, редкий воздух содействует испарению воды из нашего тела; во-вторых, этот редкий воздух слабее нагревается лучами солнца и дает нашим легким меньше кислорода, следовательно, ослабляет процесс органического горения; в-третьих, в этих местах постоянно дует ветер, и это обстоятельство значительно усиливает холод. Насколько холод становится чувствительнее нашему организму при сухости воздуха, настолько же усиливается ощущение жара при сырости атмосферы. Совершенно сырой воздух при сильном зное действует на тело расслабляющим образом. Телу некуда тратить своей теплоты; окружающий воздух очень тепел и, следовательно, уносит очень мало теплоты своим непосредственным прикосновением; сверх того, этот воздух насыщен водяными парами и, следовательно, не принимает испарений нашего тела; обмен веществ, совершающийся на поверхности нашего тела, оказывается нарушенным, и во всем организме является тяжелое ощущение. Сырой и жаркий климат разрушительно действует на здоровье; с таким климатом неразлучны разные болезни, местные лихорадки и горячки, которые особенно губительно действуют на иностранцев. Если посадить животное в комнату, наполненную совершенно сырым воздухом, которого теплота превышает температуру тела, то животное скоро умрет.
   Мы видели, таким образом, что теплота нашего тела тратится на согревание веществ, входящих в желудок, на согревание воздуха, проникающего в легкие, и на превращение воды из жидкого состояния в газообразное. Этими тремя способами истрачивается около 24 процентов суточной потери. Все остальное количество выработываемой теплоты уходит путем непосредственного охлаждения, т.е. нагревает собою те слои воздуха, которые прикасаются к нашему телу. Окружающий нас воздух постоянно гораздо холоднее нашего тела, и потому, как только он дотрогивается до него, так известное количество нашей теплоты уходит в воздух, и мы испытываем ощущение прохлады или холода, смотря по тому, как велико различие температуры между воздухом и нашим телом. Что воздух действительно нагревается от прикосновения к нашему телу, это доказывается тем, что нам становится жарко зимою в нетопленной церкви, если она наполнена людьми. Так как большая часть истрачиваемой нами теплоты, именно 76 процентов, или более трех четвертей, уходит в окружающий нас воздух, то испытываемые нами ощущения жара или холода зависят почти исключительно от температуры этого воздуха и от того обстоятельства, насколько мы подвержены его прикосновению. Желая выйти на улицу, мы смотрим на термометр и, соображаясь с его показаниями, надеваем то или другое платье. Выйдя на улицу, мы инстинктивно принимаем те или другие меры для усиления или для ослабления выработываемого нами количества теплоты; мы ускоряем походку, если чувствуем холод, и, придавая нашим движениям большую быстроту, усиливаем процесс органического горения. Если нам жарко, мы, напротив того, идем медленнее, движения наши становятся ленивее, органическое горение ослабляется, и мы пассивно защищаемся против жара, уходим в тень, ищем ветерка, радуемся тучке, набежавшей на солнце.
   В умеренном климате, в самое знойное лето, температура воздуха не достигает той степени теплоты, на которой постоянно находятся наша кровь и внутренние части нашего тела. Когда воздух нагревается до 30 градусов Реомюра, мы уже не знаем, куда деваться от жара; мы надеваем самое легкое платье, уходим в тенистые места, купаемся по нескольку раз в день, и все-таки воздух отнимает у нашего тела такое незначительное количество выработываемой нами теплоты, что мы чувствуем какое-то расслабление, вялость, неспособность к работе. Нас тяготит то количество теплоты, которого нам некуда выделить. Температура воздуха, равняющаяся теплоте нашего тела, была бы для нас à la longue невыносима. Животные разделяют с нами эти ощущения. Всякий имел случай наблюдать, как летом, около полудня, все в природе затихает и в своей неподвижности ищет того уменьшения внутренней теплоты, которого нельзя найти в прикосновении окружающей атмосферы. Чтобы человек, снявший с себя все платье, мог чувствовать себя вполне хорошо, необходимо, чтобы температура окружающего воздуха заключала в себе от 22-25 градусов, т.е. чтобы она была градусов на 8 ниже температуры нашего тела. Когда же прикосновение между нашим телом и воздухом ослаблено, т.е. когда мы одеты, то такая температура слишком высока и делается уже неприятной; тогда достаточно, смотря по возрасту и общей комплекции человека, от 15 до 20 градусов.
   Одежда предохраняет нас от действия холода тем, что она устраняет непосредственное прикосновение воздуха. Все тела, известные нам в практической жизни, могут быть разделены на хорошие и худые проводники теплоты. Всякий знает, что если железная палка с одного конца накалена докрасна, то и другой конец ее, не лежавший в огне, непременно обожжет прикасающуюся к нему руку. Всякому точно так же известно, что деревянную палку, зажженную с одного конца, можно держать в руках, не боясь обжога. Все металлы принадлежат к числу хороших проводников теплоты, т.е. все они очень быстро принимают и передают температуру окружающего воздуха. Железная крыша накаляется летом и делается невыносимо холодною во время зимы. Железный дом был бы вследствие этого обстоятельства в высшей степени неудобен, холоден зимою и невыносимо тепел летом. Одежда, сотканная из тонких металлических ниток, имела бы все эти неудобства; она летом не предохраняла бы от жара, а зимой не защищала бы от холода. Для построения наших жилищ и для приготовления одежды мы выбираем, по возможности, самые худые проводники теплоты. Шерсть, из которой делаются наши сукна, хлопчатая бумага, из которой готовится огромное количество разнообразных материй и которая толстыми слоями кладется между покрышкою и подкладкою теплых одежд, меха, служащие для приготовления шуб, и пух, заменяющий вату или хлопчатую бумагу, принадлежат к числу самых худых проводников теплоты. Это объясняется тем, что между тонкими волокнами этих веществ находится несколько изолированных слоев воздуха, а воздух принадлежит к самым худым проводникам. Чем пушистее какая-нибудь материя, т.е. чем больше слоев воздуха находится между ее волокнами, тем хуже она проводит теплоту и, следовательно, тем сильнее защищает наше тело от действия внешнего воздуха. Одежда помогает нам переносить такие низкие температуры, которые принесли бы нам верную смерть, если бы мы подвергли их действию свое непокрытое тело. В хорошей шубе мы можем переносить мороз от 15 до 20 градусов, не чувствуя особенного страдания; та же самая температура заморозила бы нас в короткое время, если бы мы не были защищены от ее действия плохими проводниками.
   Движение воздуха значительно увеличивает охлаждение нашего тела, потому что при ветре новые слои воздуха быстро следуют один за другим, дотрогиваются до непокрытых частей нашего тела, напр<имер> до лица, и мгновенно уносят выработываемую нами теплоту. Такая степень холода, которая при отсутствии ветра почти вовсе не доставляет нам неприятных ощущений, становится невыносимой при сильном движении воздуха. Мореплаватели, бывавшие в полярных странах, говорят, что холод в 32® по Реомюру при совершенной тишине сноснее холода в 13® при сильном ветре. Капитан Парри рассказывает, что при холоде в 38® по Реомюру, без ветра, можно было в продолжение четверти часа оставлять руки незакрытыми. Когда же поднимался ветер, то это делалось невозможным даже при 13® холода.
   Во время жара движение воздуха доставляет приятную прохладу, если только температура воздуха не превышает теплоты нашего тела. В тропических землях богатые люди проводят знойное время дня в домах, и воздух в их комнатах постоянно приводится в движение посредством больших вееров или опахал. Сверх того окна завешиваются большими соломенными матами, которые раз десять в час обливаются водой. Поток разогретого воздуха, проходя через мокрую занавеску, превращает воду в пар, охлаждается вследствие этого и, доходя до обитателей комнаты, приносит им приятное и живительное ощущение прохлады. Только при подобном искусственном охлаждении атмосферы европейцу удается свыкнуться с таким климатом, в котором температура воздуха нередко становится на 10 или 12 градусов выше теплоты тела.
   Замечательно, что в продолжение нескольких минут человек может выносить температуру, далеко превышающую теплоту тела. Банкс, говорит Бюхнер, пробыл семь минут в сухой комнате, нагретой до 80® Реомюра. Тилье рассказывает, что одна булочница провела 10 минут в топленной печке, в которой жар доходил до 90®. Льюис говорит, что знаменитый "царь огня" Шабер возбудил в зрителях величайшее удивление, войдя в печку, нагретую выше 160® Реомюра. Мы получаем, таким образом, заключение, что есть люди, способные перенести в продолжение нескольких минут температуру, далеко превышающую точку кипения воды. Если верить рассказу о подвиге Шабера, то окажется, что крайний предел жара, который может вынести человек, вдвое сильнее того, который заставляет кипеть воду, вчетверо сильнее теплоты нашей крови и с лишком впятеро сильнее того летнего зноя, который приводит нас в расслабленное состояние.
   Изумительна также та степень холода, которую нередко приходилось выдерживать путешественникам, пускавшимся в полярные экспедиции. Холод доходил до 32, до 40, по словам Льюиса, даже до 60® Реомюра. Эта борьба с холодом, стоящим с лишком на 65® ниже комнатной температуры и на 90® ниже температуры тела, во всех отношениях замечательнее подвигов Шабера. Шабер входил в печку, из которой он мог тотчас выйти, а несчастные путешественники имели дело с неумолимым и неотразимым врагом. Для них отступление было невозможно; им надо было выдержать борьбу или умереть, как умер Франклин с своими спутниками, как умирали многие смельчаки, участвовавшие в неудачных полярных экспедициях. Испытание Шабера продолжалось две, три минуты, а борьба полярных путешественников с мертвящим холодом тянулась целыми месяцами. Хорошее отопление корабля, обильная питательная пища, теплая меховая одежда, усиленное движение и непроизвольное усиление дыхания являлись главными вспомогательными средствами в этой страшной борьбе человека с колоссальными силами природы; и в большей части случаев человек одолевал, т.е. успевал сохранить жизнь и даже здоровье, несмотря на разрушительное действие низкой температуры.
   Мы видим, таким образом, что человек способен выдержать температуру, стоящую на 90® Реомюра ниже и на 90® Реомюра выше температуры его тела. Из этого следует заключение, что все климаты земного шара доступны человеку и что гибкий организм его, при соблюдении известных предосторожностей, может примениться и к 35-тиградусному жару тропиков, и к 35-тиградусному холоду Шпицбергена и Гренландии.
   Но, чтобы господствовать над окружающими нас физическими условиями, надо знать те законы, которым они повинуются. Всякая попытка нарушить физический закон ведет за собою самые неприятные последствия. Обладая способностью переносить при известных условиях почти все естественные температуры, существующие на поверхности нашей планеты, человек может, по неосторожности или по неведению, разрушить свое здоровье очень умеренной степенью жара или холода. Простуда является в большей части случаев главною причиною наших болезней, а простужаемся мы большею частью не оттого, что холод особенно силен, не оттого, что нам неоткуда взять теплое платье, а оттого, что мы не имеем понятия о потребностях нашего организма и потому опускаем необходимые предосторожности или совершенно невпопад начинаем действовать по какой-нибудь неверно понятой гигиенической системе.
   Простуда является всего легче и бывает всего опаснее в том случае, когда сильный холод действует внезапно на очень теплую кожу. Особенно вреден бывает сквозной ветер или обливание холодною водою после разгорячения и сильного выделения пота. Также вреден быстрый переход от зимнего платья к летнему. Простуда может также совершиться постепенно и совершенно незаметно для самого пациента; если мы носим слишком легкое платье, не довольно тепло покрываемся ночью во время сна, живем в холодной и сырой квартире или в таком суровом климате, который не по силам нашему телосложению, то мы простужаемся постоянно и мало-помалу подкапываем наше здоровье.
   Попытки приучить себя к холоду, стремление укрепить здоровье своих детей так называемым спартанским воспитанием возбуждают справедливую оппозицию со стороны всякого рационально образованного медика. Можно до некоторой степени притупить те нервы, которые проводят в мозг ощущение боли, но нет никакой возможности уничтожить вредное действие холода на организм. Приучить тело к холоду все равно что приучить желудок к голоду, спину к розгам, легкие к отсутствию кислорода, глаза к полной темноте. Вы никак не приучите воду к тому, чтобы она не замерзала при 0® и не кипела, под обыкновенным давлением, при 80® Реомюра. Вспомните, что ваше тело в своих составных частях повинуется тем же законам, которым покоряется вода; вспомните, что кровь ваша обращается, и сердце бьется, и желудок варит пищу помимо вашей воли; вспомните, что в вас действуют те же физические и химические силы, которые сталкиваются и переплетаются между собою в окружающем мире, и вы убедитесь в том, что бороться с своими непосредственными ощущениями значит бороться с силами природы и противопоставлять этим силам не такие же действительные физические силы, а одну отвлеченную, неуловимую и неосязаемую силу своей воли.
   Если вы почувствовали холод, смело надевайте теплое платье; если существует ощущение, то существует и причина, вызвавшая это ощущение; не бойтесь изнежить себя; когда теплое платье сделается излишним, вам доложит об этом то же самое ощущение, которое заставило вас вынуть это платье из шкапа. Мы изнеживаем себя не тем, что повинуемся нашим ощущениям, а тем, что с детства, по милости родителей и воспитателей, привыкаем к искусственным наслаждениям и создаем себе искусственные потребности.
   Если вы считаете необходимым иметь за обедом полдюжины замысловатых соусов, в которых естественный вкус пищи заглушён пряностями и приправами, то эту потребность смело можно назвать искусственной; но если вы, как здоровый человек, часто чувствуете сильный аппетит и съедаете за вашим обедом по нескольку кусков хорошей говядины, то вам остается только радоваться правильным отправлениям вашего желудка и немедленно удовлетворять всем его требованиям. Каждому педагогу, заведывающему материальною частью воспитания, следует внушить строго-настрого, что он волен не баловать своих воспитанников рагу и фрикасе, но что он положительно обязан кормить их до отвалу здоровою, свежею пищею. Держаться в отношении к продовольствию воспитанников или воспитанниц спартанской системы -- в высшей степени бесчеловечно; если это делается ради укрепления здоровья детей, то это обличает тупоумие и полнейшее невежество педагога; если же это делается из личного, экономического расчета, тогда это подлее всякого взяточничества. Это значит лишать воспитанников тех сил, которые только что начинают развиваться и которые необходимы им в будущем для того, чтобы наслаждаться жизнью и по мере сил действовать на пользу своих сограждан.
   То, что я сказал о пище, вполне прилагается и к теплоте. Теплота, по выражению Гуфеланда, друг жизненной силы, и для здоровья человека ее присутствие в умеренной степени так же необходимо, как для прозябания травы, для распускания цветка и для созревания плода. Если ваш воспитанник зябнет -- укройте его, вытопите комнату, перемените квартиру; к холоду и к сырости человеческий организм не приучается, и экономизировать на теплоте так же бессовестно, как экономизировать на пище.
   Теплота всего необходимее для человека в начале и в конце его жизни. Новорожденный ребенок выходит из такой среды, которая гораздо теплее комнатного воздуха; его надо приучать постепенно даже к теплой, комнатной температуре; с ним надо обращаться бережно и нежно, чтобы не задавить слабо мерцающую искру жизни. Обычай спартанцев и древних германцев купать новорожденных детей в холодной воде изумляет нас своею нелепостью; ни одна собака не поступит таким образом с своим щенком, ни одна птица не выгонит из теплого гнезда своих неоперившихся птенцов; спартанцы и отчасти германцы, как народ, живший войной и грабежом, могли обращаться так неосторожно с своими новорожденными детьми собственно с тою целью, чтобы избавить себя от труда воспитывать слабых и болезненных младенцев; спартанцам законы Ликурга даже положительно приказывали убивать уродливых или тщедушных детей. Надо, впрочем, заметить, что даже эта цель не достигается купаньем детей в холодной воде; во-первых, даже совершенно здоровый и очень хорошо сложенный ребенок может умереть от подобных переделок; во-вторых, очень болезненные дети часто превращаются, вырастая, в очень сильных и здоровых людей.
   Первые годы жизни бывают для детей самым тяжелым и опасным временем; справьтесь со статистическими таблицами, и вы увидите, что почти половина детей, родившихся в таком-то году, умирает, не достигши пятилетнего возраста. Организм молодого существа, не успевший примениться к той борьбе с внешней природой, которая называется жизнью, погибает и разрушается частью от невежества окружающих людей, частью от их беспечности, частью от излишней внимательности и неуместной заботливости. Когда первые годы детства пройдут благополучно, тогда можно постепенно укреплять силы ребенка телесными упражнениями, можно мало-помалу приучать его к холоду, но при этом надо соблюдать известную последовательность и твердо помнить то обстоятельство, что есть естественные границы, которых не следует переступать ни в каком случае. В холодном климате надевать на детей шотландский костюм, водить их осенью или весною по улице с голыми икрами -- значит во всяком случае подвергать их здоровье самой серьезной опасности.
   Старику, начинающему уже чувствовать упадок сил, теплота так же полезна и необходима, как и ребенку. В теплое время года старики чувствуют себя лучше обыкновенного; зимой они любят искусственную теплоту топленной комнаты; в нашем простонародье старики проводят большую часть года на печке или, как ее называют в деревнях средней России, на лежанке. Теплые ванны, усиливающие деятельность кожи и уменьшающие ее сухость и жесткость, особенно полезны для стариков.
   Люди, ведущие большею частью сидячую жизнь, нуждаются в большем притоке теплоты, чем люди, часто прогуливающиеся или работающие на открытом воздухе.
   Люди холодного, флегматического или меланхолического темперамента больше страдают от холода, чем люди горячие, энергические, холерики или сангвиники. Во время зимнего холода 1812 года мерзли преимущественно голландцы и немцы, несмотря на то что французы, испанцы и итальянцы, находившиеся в армии Наполеона, меньше их были приучены к холоду.
   Вообще, люди слабого сложения, не отличающиеся значительной энергией жизненных отправлений, т.е. сильным аппетитом, крепкими легкими, хорошим пищеварением, развитою деятельностью половой системы, любят теплую температуру и не выносят холода; напротив того, люди крепкие и полнокровные предпочитают прохладную атмосферу и в ней чувствуют себя вполне хорошо. Умеренная степень холода, действующая на наше тело в короткий промежуток времени, оживляет жизненные отправления, привлекает кровь к коже и вообще к поверхности тела, ускоряет обмен веществ, усиливает выработывание внутренней теплоты и деятельность легких, возбуждает нервную систему, словом -- вызывает во всем организме усиленное движение жизни. Но продолжительное действие холода всегда ведет за собою вредные последствия уже потому, что напрягает в известном направлении силы организма и, требуя от него усиленной деятельности, истощает его этими непомерными требованиями.
   Для здоровья человека всего полезнее умеренный климат, в котором нет ни слишком холодных зим, ни изнурительных летних жаров, ни резких переходов от одной температуры к другой. Конечно, такой идеально-здоровый климат мудрено найти на земном шаре, но вообще можно заметить, что приморские земли, в которых влияние морских испарений смягчает и летний зной, и зимний холод, пользуются самым умеренным и благорастворенным климатом. Это положение допускает, впрочем, множество исключений; конечно, северные берега Сибири не отличаются приятным климатом, несмотря на то что они прилегают к морю; точно так же острова Борнео, Суматра, Ява не могут похвалиться здоровым климатом; находясь в жарком поясе, эти острова отличаются, как известно, очень знойным и сырым воздухом; растительность достигает до колоссальных размеров, животная жизнь кипит красотой и силой, но человек, подавленный жаром, который, как я говорил выше, становится еще невыносимее вследствие того, что воздух насыщен водяными парами, человек, повторяю я, в таком климате не может жить умственною жизнью и равномерно развивать все стороны своего существа. Что же касается до приморских земель, лежащих в умеренном поясе, то их климат по своей мягкости значительно превосходит климат континентальных земель. Счастливым климатом пользуется Англия, несмотря на свои густые туманы. В северо-восточной Ирландии, под одним градусом широты с Кенигсбергом, вода редко замерзает зимою, и мирт растет на открытом воздухе точно так же, как в Португалии. "Необыкновенная сила, -- говорит Бюхнер, -- с которою английский ум развился и продолжает развиваться по всем направлениям жизни и науки, представляет, быть может, отчасти следствие этих благоприятных климатических условий".
   В руках опытного врача теплота является одним из важнейших средств лечения. Когда выработывание животной теплоты ослабевает вследствие болезненного расстройства, тогда всего лучше согревать пациента искусственными средствами. Припарки, потогонное питье, теплые ванны, отправление больных в теплый климат -- все это такие медицинские приемы, которые знакомы понаслышке или по собственному опыту каждому из наших читателей.
   Повышение или понижение общей температуры тела дает медику возможность судить об общей силе жизненных отправлений у пациента. Жар или озноб сопровождают собою большею частью каждое болезненное состояние и указывают на ненормальное усиление или ослабление органического горения, на неравномерное распределение теплоты в различных частях тела, на болезненное нарушение в одном из важнейших процессов: в кровообращении, дыхании или пищеварении. Все это принимается в соображение сведущим медиком, и потому небольшой термометр, служащий для исследования теплоты больных, почти всегда находится при медике, изучающем добросовестно состояние своих пациентов.
  
   1862
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов