Зиновьева-Аннибал Лидия Дмитриевна - Вячеслав Иванов и Лидия Шварсалон: первые письма

Вячеслав Иванов и Лидия Шварсалон: первые письма

Опубликовано в журнале:

"НЛО" 2007, No 88

ИЗОБРЕТЕНИЕ ЛЮБВИ:

МЕЖДУ ДНЕВНИКОМ И РОМАНОМ

Вячеслав Иванов и Лидия Шварсалон: первые письма

(вступ. ст. Н.А. Богомолова, подгот. текста Д.О. Солодкой и Н.А. Богомолова, примеч. Н.А. Богомолова, М. Вахтеля и Д.О. Солодкой)

В 1917 году Вячеслав Иванов писал в "Автобиографическом письме" к С.А. Венгерову о своей второй жене: "Друг через друга нашли мы -- каждый себя и более, чем только себя: я бы сказал, мы обрели Бога. Встреча с нею была подобна могучей весенней дионисийской грозе, после которой все во мне обновилось, расцвело и зазеленело. И не только во мне впервые раскрылся и осознал себя, вольно и уверенно, поэт, но и в ней: всю нашу совместную жизнь, полную глубоких внутренних событий, можно без преувеличений назвать для обоих порою почти непрерывного вдохновения и напряженного духовного горения"1.

Аналогичных признаний в различных текстах Иванова можно отыскать сколько угодно. Действительно, этот брак оказал серьезнейшее влияние на всю его жизнь, и тем важнее как можно более тщательно собрать все свидетельства о нем, доступные в настоящее время. В первую очередь заслуживает издания и внимательного изучения переписка возлюбленных, а затем супругов, начавшаяся летом 1894 года и продолжавшаяся до конца 1906 года. Судьба ее сама по себе интересна.

К моменту начала переписки Вячеславу Иванову было 28 лет. В Италию его привела научная деятельность: окончив девять семестров Берлинского университета (куда его направил московский наставник, выдающийся историк П.Г. Виноградов), он взялся писать диссертацию, и казалось, что цель совсем близка. На рубеже 1892 и 1893 годов он написал своему научному руководителю, как бы мы сказали теперь, профессору Отто Гиршфельду: "...та часть моего исследования о societates vectigalium, которую я по Вашему совету собираюсь представить Вам в качестве диссертации, нуждается лишь в окончательном редактировании для подготовки к печати"2. К тому времени Иванов около года провел в Париже, где сделал первоначальный перевод текста диссертации на латынь, потом проехал по Франции в Италию, где обосновался вместе с семьей -- женой и дочерью -- в Риме (конечно, с разъездами по другим городам). Однако ни в 1893-м, ни в 1894 году он диссертации не завершил, ссылаясь то на необходимость продолжить исследование и совершенствовать язык, то на болезнь. Кажется, справедливо предположение авторов лучшего на нынешний день исследования о молодом Иванове, что к тому времени он сильно охладел к научным занятиям, увлекшись философией, искусством и собственной поэзией3. Именно с таким человеком познакомилась Л.Д. Шварсалон -- будущая писательница Л. Зиновьева-Аннибал.

Традиционно считается, что встреча произошла в 1893 году. Восходит это убеждение к написанной О. Дешарт биографии Иванова: "Лето 1893 г. Лидия с детьми проводила во Флоренции. Туда, по дороге в Рим, заехал ее петербургский приятель -- Иван Михайлович Гревс. Увидев Лидию Дмитриевну печальной и унылой, он решил ее развлечь и чуть не насильно увез ее с собою, чтобы познакомить ее с "замечательным человеком""4. Это сообщение подвело даже лучших специалистов: оно повторено в биографических статьях о Зиновьевой-Аннибал и Иванове в словаре "Русские писатели"5 и в книге С.С. Аверинцева6. На деле все случилось годом позже.

Указание точных дат здесь вовсе не безразлично. Ведь С.С. Аверинцев даже построил на заимствованных из труда Дешарт датах первой встречи и окончательного решения о совместной жизни некую психологическую гипотезу: "Как он был женатым человеком и отцом, она была замужней женщиной и матерью троих детей. Оба, по-видимому, предпринимали довольно нешуточные усилия, чтобы справиться со своею страстью. От их первой встречи до марта 1895 г., когда они решились кинуться друг другу в объятья, прошло, как-никак, два года без малого"7. На самом деле к моменту встречи Л. Шварсалон была женщиной фактически свободной, жившей по отдельному от мужа паспорту. А первая ее встреча с Вячеславом Ивановым произошла 11 июля 1894 года (и вовсе не в Риме, хотя и недалеко от него), даты же и место решительного свидания были зафиксированы гравировкой на кольце, которое Иванов подарил ей: "Roma 12-- 15 Marzo 1895". Таким образом, между событиями прошло ровно 8 месяцев, а виделись будущие супруги за это время меньше недели летом и три месяца осенью, так что речь должна идти не о постепенно разгоравшемся огне, а о едва ли не мгновенной вспышке.

И это в высшей степени соответствовало характеру Шварсалон.

Она была ровесницей своего второго мужа, но происходила, в отличие от него, из видной дворянской семьи Зиновьевых. При этом семья была не только знатной, но и богатой. Брат Лидии Дмитриевны, Александр, был предводителем дворянства Петербургской губернии, а впоследствии стал петербургским гражданским губернатором. Свидетельства о ее девических годах исследователи чаще всего черпают из рассказов, вошедших в сборник "Трагический зверинец". Но надежнее, кажется, будет опереться на письмо, которое она собиралась оставить детям.

1894 г.

Моим детям Сергею, Вере и Константину.

Дорогие дети, вы прочтете историю моей жизни, вероятно, только в случае моей смерти до вашего совершеннолетия, т.е. до тех пор, когда вы будете в состоянии хоть несколько понять мои чувства и поступки. Если я останусь жива, то, конечно, записки эти будут излишними, если умру рано, то прошу вас, дети мои милые, которых я люблю, как умею, верить истинности и правдивости каждого слова, написанного здесь. Перед лицем Смерти, которой не страшусь, пред лицем Правды, Добра и Любви, которым я пыталась служить, как Божеству своему, по мере сил своих, -- клянусь вам, дети, что истину и лишь одну истину прочитаете вы на следующих страницах. Вы будете судить меня, как знаете, я же могу сказать лишь одно: ни одного поступка крупного и ответственного я не стыдилась и не стыжусь за всю свою жизнь. Теперь мне 28 лет, молодость еще в силе, ум работает, сердце кипит порывами к работе и к любви. Но, дети мои, знайте, что мать ваша в условном смысле была и есть несчастным человеком, о, таким глубоко, бесконечно несчастным, что призывала со страстью и мольбою смерть, чтобы избавить ее от жизни -- тяжелого долга, без милой любви, с насмешкой в прошлом, с грядущей старостью и могилою впереди. И тем не менее, когда порывы обостренной тоски проходят, я сознаю, что жизнь именно и есть прежде всего долг, а за личное счастие можно только благодарить судьбу, но не требовать его. Труд по мере сил сознательный на пользу свою и общую, труд правильный и нелегкий, любовь чувством, словом и делом ко всем людям своим и чужим, всех положений и национальностей и в душе ежечасно светлый идеал Общего Блага, приближения к царству мира и любви на земле -- вот главные основы жизни. Красота, музыка, искусство должны скрашивать ее прозу. Личное счастие в личной любви, сильной, разумной и страстной, -- это желательная, о, весьма желательная, но далеко не обязательная прибавка к этой краткой схеме жизни, как понимаю ее я.

Я родилась в 1867 году. Родители были богаты и принадлежали к так наз<ываемому> высшему кругу. Отец мало интересовался семьею, много кутил, бросал мать и в 1881 году был взят под опеку и до сих пор живет в Швейцарии на своей даче. Мать моя, религиозная глубоко и искренно женщина, наивная в жизни, но с твердыми воззрениями, солидарными со взглядами ее круга и с обычною житейскою моралью. Между мною и старшими братьями и сестрою была большая разница в годах, и поэтому матери пришлось отдать меня почти всецело на попечение гувернантки: общественное положение ее требовало <вести> открытый образ жизни ради старших детей. Мое детство протекло в детской и учебной довольно одиноко. Товарищем игр моих был мой младший брат. Мать я видела редко, в жизни семьи участия почти не принимала. Характер у меня был вспыльчивый и самолюбие сильно развито, поэтому я много воевала с воспитательницами. Приемы воспитания моего становились все строже и строже, а самолюбие и упрямство мое развивалось не по дням, а по часам, поэтому я вечно вертелась в порочном круге наказаний и капризов, отравивших мне вконец всё детство. К 14-ти годам я была уже настолько невыносимо капризна, а наказания усилились и участились до таких невероятных размеров, что родные решили позвать докторов и с их совета отправить меня на несколько лет за границу в немецкую школу. Мать разузнала о строгом, религиозном пансионе немецких "сестёр", куда меня и отправили после оскорбительного и унизительного совещания о моих капризах с докторами при всей семье. Этим закончился первый невеселый период моего детства и начался другой, более серьезный и более грустный. Два с половиной <года> я провела в двух школах немецких, т.к. из первой меня исключили за непокорность строгому уставу. Мать навещала меня на ваканциях <так!>, но тем не менее я чувствовала себя очень одинокою и неподходящею к среде чуждой мне школы. Впрочем, с подругами я ладила, пыталась ладить и с воспитательницами после первой неудачи, поразившей меня в глубину души. Много раз, тем не менее, мучимая тоскою по дому и родине и чувствами, мне самой непонятными, я рыдала целыми ночами и не раз пробиралась к окну и глядела с высоты с замирающим сердцем, мечтая о том, чтобы броситься вниз и умереть. Учение было из рук вон плохое, так что ум мой не находил себе пищи и воображение уходило на шалости и задор. Почти 17-ти лет только вернулась я домой, и здесь начался 3-й период моей жизни.

Я была очень наивною девушкою, ни о чем серьезно не думавшею, и отдалась всей душой деревенским удовольствиям летом и выходам зимою. Последние, впрочем, мало увлекали меня. На следующую зиму, т.е. когда мне только что минуло 18 лет, я влюбилась наивною детскою влюбчивостью в офицера, недурного, неглупого, но пустого человека, который очень ухаживал за мною. Но весною я захворала корью, и болезнь внезапно открыла уму и сердцу новые горизонты. Несколько недель я имела возможность думать, и когда болезнь прошла, я встала иным человеком. Повод мыслям моим подавали: бедность городская и деревенская, всегда поражавшая мое сердце, слова отрывочные и случайные, долетавшие до меня из иного <для> меня богатого и самодовольного мира, слова, почему-то, должно быть, по врожденной наклонности, находившие особенно сильный отклик в душе моей. Всё, что годами ложилось почти бессознательными впечатлениями, вдруг стало принимать более ясную форму, выплывали наружу вопросы и сомнения, залегла в глубине души какая-то тревога, с этого времени уже не дававшая мне покоя. Я стала думать о бедности и богатстве, о разнице положения и, смутно чуя несправедливость в жизни, окружавшей меня, я принялась искать разгадку своим сомнениям. Где было искать? У младшего брата был гувернер-студент, в деревенской школе был учитель, у них обоих были книги, которых я прежде никогда не видала. Рассказы этих людей о жизни интеллигентной молодежи, о их стремлениях помочь народу, об девушках, учащихся на курсах и готовящих себя на служение тому же народу, которому они считали себя обязанными всем, что имели. Более того: чтение книг по социологии, Писарева, Добролюбова, увлечение матерьялистами и математекой <так!>, всё это беспорядочно, клочками, перевернуло всё существо мое вверх дном. Весь свет казался мне иным, и душа наполнилась сознательным стыдом за свою барскую, сытую жизнь. Я стала рваться на работу, на курсы, но мать моя воспротивилась, и здесь пришлось столкнуться двум сильным и цельным натурам, убежденная каждая в своей нравственной правоте и в невозможности из принципа уступить в своих требованиях. Мать требовала слова моего в том, что я откажусь читать книги, не прошедшие через ее цензуру, я же требовала, чтобы меня или пустили на курсы, чтобы учиться и видеть людей иного круга, или позволили взять место учительницы и самой зарабатывать свой хлеб. Наши воззрения с матерью были так далеки друг от друга, натуры так сильны, убеждения тверды, а характеры вспыльчивы, что семейная жизнь для нас обеих сделалась адом. Отчаявшись получить свободу добровольно, я сговорилась с гувернером братом <так!> действовать насилием. Выдумав себе какую-то сухую, теоретичную любовь к нему, я решила выйти замуж фиктивно за его товарища и бежать с ним за границу. Впрочем, этот план был очень незакончен и необдуман. Я была слишком неопытна и теоретична, он слишком слабохарактерен, да, вероятно, и пошл, чтобы серьезно взглянуть на свою роль. Он был женат на очень пошлой и глупенькой женщине, которая, конечно, не содействовала его лучшим порывам, но которая по-своему горяче любила ее <так!>. Я сознавала, что доставляю сильные страдания этой глупенькой, но несчастной женщине, отнимая в будущем у нее мужа, и я утешала себя только тем, что делаю это не из личной страсти, не из эгоизма, а спокойно и логически, с математической прямолинейностью молодости обсудив положения. Известные избитые, общие и часто столь жестоко-несправедливые доказательства моей правоты и невозможности поступить иначе давали мне непоколебимую решительность исполнить до конца свой план. И я шла на то, чтобы разбить сердце этой жалкой мне и неповинной женщины, чтобы истязать свою благородную и горяче любимую мать, шла неуклонно, с мужеством отчаянной решимости, шла, заглушая и задавляя всеми силами ничем не заглушимые терзания своего сердца. О, это сердце, которое так страстно отзывается на всякое страдание самого чуждого мне существа человеческого, которое болело за мучимое животное, за всякую неправда <так!>, чинимую над живым созданием! о, это сердце! разве под силу было холодному разуму с его узкою, молодою логикою справиться с ним? Оно болело, оно изнывало от ломки всего существа моего, проходившей во мне. Но убежденная, фанатичная и упорная, желая принести в жертву всё, всё своим убеждениям, -- отдаче долга народу и исполнению слова, данного человека <так!>, впервые направившего на путь этого долга мою мысль, -- я страдала безропотно и не отступала. Что мое "я", мои страдания, мое сердце, о Боже, в конце концев моя жизнь дома -- перед великою, безмерною глубиною народного горя? И я, не находя прямых путей, обманывала мать и близких для того, чтобы хитростью победить силу, сокрушавшую меня и обращавшую сознательную и полезную женщину-работницу в светскую, праздную дармоедку.

Но помощник и сообщник мой не только не оказался способным пробудить во мне сильного чувства к себе, но и сам настолько мало дорожил и мною и нашим общим делом, что затянул развязку слишком долго. Все намерения мои были открыты и меня, покрывая незаслуженным позором, оскорбляя морем пошлости, столь чуждым моей гордой и девственной души, перехватили, окружили домашним конвоем и, в буквальном смысле пленницей, повезли в Крым. Моего сообщника пытались сослать административно, чем, конечно, повредили и мне в глазах полиции. Дети мои, надеюсь всею душею, что вы избежите тех унижений, того презрения8

Эта история произошла в конце 1884-го или начале 1885 года. А 2 ноября 1886 года Лидия Зиновьева вышла замуж за историка Константина Сергеевича Шварсалона и прожила с ним шесть с половиной лет. В 1887 году у них родился сын Сергей, в 1889-м -- дочь Вера, в 1892-м -- сын Константин. Но летом 1893 года открылась история, которую Иванов подробно пересказывает первой жене в публикуемых ниже письмах. Сразу же Л.Д. стала хлопотать о разъезде с мужем. Надо сказать, что сохранившиеся в архиве Иванова документы свидетельствуют о том, что К.С. Шварсалон вовсе не был таким законченным злодеем, каким он обычно рисуется на основании различных заявлений Л.Д. Он сразу же согласился на выдачу ей отдельного вида на жительство, не отрицал своей вины (что могло принести ему немало неприятностей), был готов уладить все денежные вопросы, и фактически единственное, чего он требовал, -- возможности видеться с детьми. Однако Л.Д. была на это решительно не согласна и, опасаясь вмешательства мужа, стала детей от него скрывать. Уже летом 1894 года, уезжая в Италию, она оставила детей под Петербургом, скрывая адрес. В конце лета или самом начале сентября она перевезла детей в Италию, и с этого времени начались их скитания по разным европейским странам с временными заездами в Россию.

Весной 1895 года, после того как Иванов объявил жене о твердом намерении расстаться с нею, все же он вместе с Дарьей Михайловной поехал из Флоренции через Берлин в Россию, а Зиновьева-Аннибал, напуганная флорентийским землетрясением, ринулась в Париж. Там они съехались в июле 1895 года, чтобы осенью снова расстаться: Иванов поехал в Петербург улаживать формальности расставания с женой, а затем в Берлин. Почти год они живут в Париже вместе -- с недолгими разлуками, связанными с летним отдыхом, а также с визитами Зиновьевой-Аннибал в Женеву к отцу. В декабре 1896 года Иванов уезжает в Берлин улаживать дела с завершением диссертации; месяцем позже Зиновьева-Аннибал едет в Россию, на обратном пути они встречаются в Берлине и то ли живут там еще некоторое время, то ли сразу возвращаются в Париж. В Париже совместная жизнь (опять-таки с небольшими летними разлучениями) тянется до осени 1897 года, когда все большое семейство перебирается в крошечный городок Аренцано под Генуей и проводит там время до лета 1898 года. Летом Ивановы (оставив детей в Италии) живут в Петербурге или под Петербургом, Л.Д. также ездит в Киев. После возвращения в Италию семейство переезжает в Неаполь, где остается до августа 1899 года (а В.И. и Л.Д., кроме того, лето проводят в Петербурге и около него). Оттуда -- до весны 1900 года в Англию (Лондон и деревушка в Корнуолле)9, где у них рождается и вскоре умирает вторая дочь. Оставив в английских школах детей, Ивановы на лето 1900 года едут в Петербург -- и вынуждены остаться там до поздней осени. Только после этого наступает некоторого рода успокоение. Они снимают виллу в Женеве, недалеко от той, в которой живет отец Зиновьевой-Аннибал, поселяют на ней детей (кроме старшего, оставшегося в Англии) и сами подолгу живут там. Правда, большую часть 1901 года (а Иванов -- еще и начало 1902-го) они проводят в Афинах, откуда вдобавок ездят в Палестину, лето 1903-го -- в Париже (откуда Зиновьева-Аннибал отправляется на могилу дочери в Лондон), лето 1904-го -- в Москве, а летом 1905 года окончательно обосновываются в Петербурге.

Прекращение скитаний было связано с получением Зиновьевой-Аннибал развода от Шварсалона (весной 1899 года), венчанием с Ивановым (в августе того же года в Ливорно) и крещением дочери (в конце 1900 года в Мюнхене). Дело в том, что и венчание и крещение не могли быть совершены без нарушения законов: после развода с первой женой Иванову был запрещен новый брак, а дочь невенчанных родителей не могла быть признана ребенком их обоих. Именно поэтому летом 1899 года Иванов платит большие деньги за получение нового паспорта взамен "утерянного", в котором не было бы пометы о первом браке, но и с новым сложностей хватало.

Сухой итинерарий необходим, чтобы представить себе, как переписка отражает биографию двух людей. Естественно, что, находясь вместе, они не переписываются, поэтому в ней есть зияющие провалы: конец 1895 -- июль 1896-го, весна 1897 -- май 1898-го, осень 1898 -- июнь 1899-го, август 1899 -- лето 1900-го, осень 1901 -- ноябрь 1901-го. С апреля 1902 года она и вовсе становится эпизодической. Но лакуны вполне компенсируются интенсивностью и насыщенностью писем остального времени.

Издательство "Новое литературное обозрение" предполагает опубликовать текст переписки Иванова и Зиновьевой-Аннибал за 1894--1903 годы. Сохранившаяся переписка 1906 года стоит отдельно: письма Иванова -- это фактически дневник в письмах, как дневник ее и предполагается опубликовать.

Настоящая же публикация состоит из трех частей: "Интродукция" -- фрагменты писем Иванова к первой жене (хранятся: РГБ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 8. Л. 10--17 об), сама переписка июля--сентября 1894 года (письма Иванова -- РГБ. Ф. 109. Карт. 9. Ед. хр. 36; письмо Зиновьевой-Аннибал No 1 -- Римский архив Вяч. Иванова; остальные ее письма -- РГБ. Ф. 109. Карт. 21. Ед. хр. 34) и "Послесловие" -- фрагменты дневника ЗиновьевойАннибал за 1894 год (РГБ. Ф. 109. Карт. 41. Ед. хр. 4. Л. 67 об. -- 110). Уже в то время, когда публикация была в корректуре, нам удалось ознакомиться с книгой: Иванов Вячеслав Иванович. По звездам. Борозды и межи. М., 2007, где в комментариях В.В. Сапова использованы фрагменты (иногда с довольно существенными дефектами) некоторых материалов, публикуемых нами (с. 724--732).

Нами сохранены некоторые особенности правописания корреспондентов. Так, Зиновьева-Аннибал стабильно пишет буквы ё в слове всё (в других словах она встречается лишь эпизодически), после ц и ч в тех случаях, где по современной орфографии должно следовать о, -- у нее идет е (лице и т.п.), названия месяцев начинаются с прописных букв, в отточиях нестандартное число точек. Иванов гораздо более последователен как в орфографии, так и в пунктуации, хотя и у него иногда встречаются выразительные расхождения с современными нормами, которые мы сохраняем.

Публикация осуществлена при поддержке Princeton Institute for International and Regional Studies (PIIRS).

-----

1) Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. II. С. 20.

2) Немецкий оригинал письма см. в приложении к работе: Wachtel Michael. Вячеслав Иванов студент Берлинского университета // Cahiers du monde russe. 1994. T. XXXV. No 1/2. Р. 367--369. Мы использовали полный его перевод, опубликованный в кн.: История и поэзия: Переписка И.М. Гревса и Вяч. Иванова / Издание текстов, исследование и комментарии Г.М. Бонгард-Левина, Н.В. Котрелева, Е.В. Ляпустиной. М., 2006. С. 42--43 (далее ссылки на это издание всюду даются сокращенно: История и поэзия).

3) См.: Бонгард-Левин Г.М., Котрелев Н.В., Ляпустина Е.В. Переписка И.М. Гревса и Вяч. Иванова -- памятник русской культуры // История и поэзия. С. 346--347.

4) Иванов Вяч. Собр. соч. Т. I. С. 21. Мы ни в коем случае не хотели бы поставить ошибки и неточности в вину как первому биографу Иванова, так и основывавшимся на этих данных другим авторам: на первом этапе изучения они были неизбежны.

5) Русские писатели 1800--1917: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 342, 372.

6) Аверинцев С.С. "Скворешниц вольных гражданин..." Вячеслав Иванов: Путь поэта между мирами. СПб., 2001. С. 41.

7) Там же. С. 43.

8) Римский архив Вячеслава Иванова. Письмо оборвано на полуслове. Приносим сердечную благодарность А.Б. Шишкину за предоставление возможности продолжительной работы в архиве, а также факультету журналистики МГУ за частичное финансирование поездки.

9) Подробнее об этом времени см.: Кружков Григорий. "Мы -- двух теней скорбящая чета": Лондонский эпизод 1899 года по письмам Вяч. Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал // НЛО. 2000. No 43. С. 235--260.

ИНТРОДУКЦИЯ

Анцио и Рим, 1894

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ -- Д.М. ИВАНОВОЙ

11 июля <1894> Анцио

Возвращаясь из кофейни, встретил Гревса1 с m-me Шварсалон.

-----

Открытка, адресованная в Рим с пометой: "2-ая картолина".

1) Иван Михайлович Гревс (1860--1941) -- историк-медиевист. Был хорошо знаком и отчасти даже служил доверенным лицом при расхождении супругов Шварсалон. Сопровождал Л.Д. в итальянское путешествие 1894 года. О его отношениях с Ивановым, а также с первой и второй семьей В.И. подробно см.: История и поэзия.

12 Июля <1894> Анцио

Сегодня чувствую себя очень дурно и тоскливо. Буду утешаться воспоминаниями о m-me Шварсалон. <...> Упомянутая дама, как я уже писал, интересна, хотя собственно и не красива. Ей, кажется, еще нет 30 лет. Она блондинка. У нее довольно высокий выпуклый лоб и вздернутый нос. Характеристична вертикальная морщина над переносицей между бровями, придающая ей решительный, энергический, иногда суровый вид. Минутами она кажется хорошенькой в своей светлой шляпке и белой dd>

* Пропуск в рукописи.

1) См. примеч. 1 к письму 2.

2) Имеется в виду подъезд (петербургское словоупотребление).

5. ИВАНОВ -- ЗИНОВЬЕВОЙ-АННИБАЛ

7/19 сентября 1894 года. Флоренция

Флоренция, via dei Pucci 13 p.I. 19/7 сент<ября> 1894.

Многоуважаемая

Лидия Дмитриевна,

Снова письмо Ваше приносит мне радостную весть. Сильно желаю, чтобы не встретилось препятствий к осуществлению Вашего плана. Как только Вы дадите мне соответствующие инструкции, по возможности обстоятельные, и, главное, наполните пробел, оставленный Вами после слов: "в 15 минутах (максимум) ходьбы от....", -- я немедленно постараюсь приискать Вам комнату. Кстати, если при комнате будет salottino1, как это часто бывает во Флоренции, -- Вы ничего не имеете против этого? -- И непременное ли условие -- верхний этаж?.. Деньги Ваши я разменял по 296 лир у Pestellini2; в указанной Вами конторе на via Calzaiuoli -- если только я ту нашел, которую Вы имели в виду, -- предлагали только 292 лиры. Спешу отправить Вам деньги. Оставайтесь в Вашем бодром и светлом настроении и свободно располагайте услугами

преданного Вам

В. Иванова

P.S. Из полученной в конторе суммы 888 л<ир> я, по Вашему распоряжению, вычел 5 л<ир> 50 с<ентесимов> за покупку чая. Итак, посылаю 882 1/2 л<иры>3.

-----

Ответ на письмо 4. Сохранилась также автокопия этого письма.

1) Небольшая приемная (итал.).

2) Сохранилась расписка, полученная Ивановым при обмене денег, в которой указан адрес обменной конторы: Francesco Pestellini. Firenze. Via de' Cerretani. Cambia Monete. Negoziante in Fondi Pubblici e Valori Industriali. Firenze, le 19/9 1894.

3) Мы не можем должным образом откомментировать особенности валютного обращения того времени. Упомянутая в предыдущем примечании расписка фиксирует: "300 Rubl. / 296 L/ 888-". Цифры во всех случаях читаются вполне отчетливо.

6. ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ -- ИВАНОВУ

7/19 сентября 1894 года. Пезаро

19 Сент. 94.

Многоуважаемый Вячеслав Иванович,

простите мне мою рассеянность. Теперь узнала адрес и, кстати, могу сказать, что еду наверное 30 Сент<ября> н<ового> с<тиля>. Буду во Флор<енции> в 6 вечера. Была бы сердечно благодарна, если бы Вы подыскали комнату около via Nazionale 42 у p Indipendenza. Не стесняйтесь решать за меня.

Преданная Вам

Л. Шварсалон.

Простите почерк: пишу в лавке.

-----

Открытка. Адрес: Al Signore V. Ivanov. Via de' Pucci 13 p. 1. Firenze.

Фактическое продолжение письма 4. Фрагмент -- История и поэзия. С. 373. О получении этого письма Иванов известил жену в открытке от 20 сентября: "Сегодня опять получил извещение от Лидии Дмитриевны -- в виде открытого письма. Она пишет, что приедет 30 Сентября и определяет местность, где желала бы иметь комнату, -- местность эта окрестности piazza Indipendenza. Я также откр<ытым> письмом спросил ее, на месяц ли нанимать комнату или с условием понедельной платы?" (РГБ. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 8. Л. 47).

7. ИВАНОВ -- ЗИНОВЬЕВОЙ-АННИБАЛ

8/20 сентября 1894 года. Флоренция

20 Сент. 94.

Многоуважаемая

Лидия Дмитриевна!

Я знаю теперь, в какой местности должна быть комната, но не знаю другого важного условия: возьмете ли Вы ее на месяц или будете платить, напр<имер>, понедельно? не знаю также, давать ли задаток или дождаться Вас? До 30-го числа во всяком случае еще много времени. Очень рад, что Вы приедете наверно!

Преданный Вам

ВИ.

-----

Печатается по автокопии с несохранившегося оригинала. В ней слева от даты помечено: "3) <порядковый номер письма> (откр<ытое> письмо"). Ответ на письмо 6.

8. ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ -- ИВАНОВУ

9/21 сентября 1894 года. Пезаро

21 Сент. 94 г.

Многоуважаемый Вячеслав Иванович!

Все о комнате: платить, думаю, удобнее по неделям, ибо будущее в руках Неизвестного. Этаж верхний желателен, но не обязателен. Salotto1 приятен, если не очень повышает цену. А цена имеет значение ввиду того, что эти два путешествия ввели меня в долги. 5 L., конечно, не имеют значения, но 10 за 3, 4 недели уже -- да. Затем, если Вам комната понравится и Вы боитесь ее потерять -- давайте задаток. За всё буду Вам глубоко благодарна. Я очень покладистый человек, а к тому еще на Ваш вкус вполне полагаюсь по Римскому опыту. Буду 30-го в 6.25 вечера. Спасибо за деньги большое.

Преданная Вам

Лидия Шварсалон.

-----

Открытка. Ответ на письмо 7.

1) Салон (ит.).

9. ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ -- ИВАНОВУ

14/26 сентября 1894 года. Пезаро

26 Сент. 94 г.

Простите, что надоедаю всё тем же скучным вопросом. Оказывается, что поезд мой приходит в 5 ч. 55 м. вечера. Если Вы, многоуважаемый Вячеслав Иванович, будете столь любезны встретить меня в Воскр<есенье>, я, конечно, была бы очень рада.

С совершенным уважением и впредь благодаря Вас, остаюсь Лидия Шварсалон.

-----

Открытка.

10. ИВАНОВ -- ЗИНОВЬЕВОЙ-АННИБАЛ

15/27 сентября 1894 года. Флоренция

Флоренция 27 Сент.

Многоуважаемая

Лидия Дмитриевна!

Вчера и сегодня я осмотрел ряд комнат, из которых некоторые мне кажутся подходящими. Есть, напр<имер>, одна светлая и спокойная комната близ piazza Indipendenza во II эт<аже> -- ценою в 6 лир в неделю. Еще удобнее, как мне кажется, pensione1 Norchi -- via Nazionale 36 III (совсем близко от No 42); там можно иметь большую комнату за 1 фр<анк> в день, маленькую за 1/2 фр<анка> в день, полный пансион (со включением платы за комнату, но без вина и свечи) за 4 фр<анка> в день. В No 110 на via Guelfa, также вблизи от указанного Вам места, есть во II эт<аже> [piano terreno] комната ценой в 20 л<ир> в месяц, -- но она отдается только помесячно; на той же улице в No 120 p. II terz