Книговод

Сын тайны

Феваль Поль


   

СЫНЪ ТАЙНЫ.

Романъ Поля Феваля.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ТРИ КРАСНЫЕ ЧЕЛОВѢКА.

I.
Юденгассе (Жидовская-Улица).

   Двери почтамта во Франкфуртѣ-на-Майнѣ только-что были отворены, и множество разнаго народа толпилось уже передъ ними; биржевые маклеры толкались тутъ вмѣстѣ съ разнощиками газетъ; проворные прикащики перегоняли конторщиковъ; лакеи въ богатыхъ ливреяхъ гордо оттѣсняли болѣе-скромно одѣтыхъ слугъ и давали дорогу только дипломатическимъ посланцамъ, которыхъ можно было узнать по портфелямъ, украшеннымъ гербами.
   Движеніе было безпрерывное, шумное. Между рослыми гайдуками скользили тамъ-и-сямъ женщины; англійскіе туристы перекликались на своемъ мудрёномъ языкѣ; почтальйоны трубили оглушительныя фанфары, курьеры хлопали бичами, для предупрежденія толпы, разступавшейся предъ живыми мекленбургскими лошадками.
   Было девять часовъ утра. Одни приходили за письмами, другіе нанимали мѣста, третьи справлялись о днѣ отъѣзда.
   Дворы обширнаго почтамта были заставлены экипажами всѣхъ формъ и видовъ. Тамъ, возлѣ сѣверныхъ дрожекъ, былъ видѣнъ эксцентрическій тендэмъ, тонкоколесый тильбюри возлѣ тяжелой, покойной кареты.
   Это происходило въ октябрѣ 1824 года.-- Въ залѣ для путешественниковъ, обширномъ и удобномъ покоѣ съ желѣзной рѣшеткой, отдѣлявшей чиновниковъ отъ путешественниковъ, одни лица безпрестанно смѣнялись другими. Въ озабоченной толпѣ, говорившей на всѣхъ извѣстныхъ нарѣчіяхъ, мы укажемъ читателю на двухъ человѣкъ, находившихся на двухъ противоположныхъ концахъ залы.
   Первый изъ этихъ двухъ путешественниковъ нанималъ мѣсто въ каретѣ, отправлявшейся въ Гейдельбергъ. Костюмъ его былъ страненъ даже въ этой толпѣ, гдѣ видно было столько различныхъ одѣяній. На немъ былъ багровый плащъ, драпированный съ студенческою изъисканностью; шляпа съ широкими полями, походившая на шляпы временъ Кромвеля, совершенно закрывала лобъ и глаза его.
   По незакрытой части лица можно было судить о красотѣ почти женской и чрезвычайной молодости путешественника. Черныя, тонкія, длинныя кудри вились изъ-подъ шляпы на плеча.
   Другой путешественникъ ждалъ у конторы экстра-почты. Онъ стоялъ прислонившись къ одному краю рѣшетки. Печальная мысль лежала на широкомъ, открытомъ челѣ его. Онъ, казалось, былъ погруженъ въ глубокія, горестныя размышленія.
   Ему было около сорока лѣтъ. Съ лица его, кроткаго и прямодушнаго, стерлись всѣ слѣды молодости. Рѣдкіе волосы съ просѣдью покрывали виски его. Можно было еще замѣтить, что на этомъ лицѣ нѣкогда выражались безпечность человѣка счастливаго и гордость дворянина; но теперь на немъ была написана одна мрачная безнадежность.
   Возлѣ него уже цѣлую четверть часа спорилъ какой-то толстый Флит-стритскій купецъ, путешественникъ по страсти, вѣроятно, продававшій въ Лондонѣ сыръ, а за границей называвшій себя милордомъ. Онъ энергически торговался, требовалъ, чтобъ ему подали регламентъ и просилъ лажу на свои банкноты.
   Путешественникъ, погруженный въ размышленія, терпѣливо ждалъ. Сосѣди пользовались его задумчивостью и пробирались помаленьку впередъ, стараясь оттереть его, чтобъ прежде пробиться къ кассѣ. Онъ ничего не замѣчалъ и, машинально вынувъ изъ-за пазухи медальйонъ, висѣвшій на шеѣ его на золотой цѣпочкѣ, скрылъ его въ рукѣ, чтобъ нескромные взгляды не замѣтили его, и любовался имъ тихонько.
   То былъ портретъ молодой женщины, нѣжные голубые глаза которой, казалось, улыбались ему. Вокругъ портрета, подобно рамкѣ, были сплетены русые волосы.
   Путешественникъ прослезился... потомъ, какъ-бы внезапно пришедъ въ себя, поднялъ голову и поспѣшно скрылъ портретъ на груди.
   -- Я хочу ѣхать въ замокъ Блутгауптъ, сказалъ онъ чиновнику, отдѣлавшемуся отъ докучливаго Англичанина.
   Чиновникъ взглянулъ на таблицу.
   -- Между Обернбургомъ и Эссельбахомъ не ходитъ почта, отвѣчалъ онъ:-- почтовая дорога идетъ только до Обернбурга.
   -- Сколько миль? спросилъ незнакомецъ.
   -- Восемь,-- двѣ надо пройдти полемъ... хотите проводника? Незнакомецъ освѣдомился о цѣнъ. Разница была въ нѣсколькихъ флоринахъ. Онъ подумалъ, потомъ отвѣчалъ:
   -- Я пойду одинъ.
   -- Скупъ, должно-быть, или нищій! подумалъ чиновникъ, выдавая билетъ.
   Незнакомецъ заплатилъ и пошелъ къ дверямъ.
   Въ то же время туда шелъ и молодой человѣкъ въ красномъ плащѣ. Они прошли дворъ вмѣстѣ, но не замѣчая другъ друга. Оба были такъ озабочены, что имъ было не до прохожихъ.
   Когда они подошли къ главному выходу, туда подскакалъ во весь галопъ курьеръ. На немъ была ливрея графа Блутгаупта: черная съ краснымъ.
   Усиліе, сдѣланное имъ, чтобъ разомъ остановить коня, набѣжавшаго почти на пожилаго путешественника, заставило его поднять голову въ ту самую минуту, когда онъ замѣтилъ молодаго человѣка въ красномъ плащѣ.
   Изумленіе выразилось на лицѣ курьера, раскраснѣвшемся отъ скорой ѣзды.
   Видно было, что оба путешественника были ему знакомы.
   Онъ колебался, смотря то на того, то на другаго; но лошадь его заупрямилась; усмиривъ ее, онъ увидѣлъ, что младшій поспѣшно удалялся вдоль длиннаго ряда домовъ, между-тѣмъ, какъ другой такъ же поспѣшно уходилъ въ противоположную сторону.
   -- Чтобъ мнѣ ввѣкъ не пить пива, проворчалъ курьеръ:-- если этотъ молодецъ не одинъ изъ трехъ побочныхъ сыновей Блутгаупта!.. Что же касается до другаго, такъ волосы его были черные, пять лѣтъ назадъ, когда онъ сватался за графиню Елену... но все равно! Мнѣ ли не узнать виконта д'Одмера!
   Разсуждая такимъ-образомъ, онъ соскочилъ съ лошади, отдалъ поводья конюху и пошелъ по Цейльскому-Кварталу.
   Но скоро онъ опять остановился въ нерѣшимости. Тотъ, кого онъ называлъ побочнымъ сыномъ, поворотилъ налѣво, а виконтъ направо. Въ которую же сторону идти? Простоявъ въ нерѣшимости нѣсколько секундъ, онъ побѣжалъ за г. д'Одмеромъ; но множество улицъ и переулковъ пересѣкали главную улицу: вѣроятно, виконтъ поворотилъ въ одну изъ нихъ. Курьеръ, котораго звали Фридомъ, вскорѣ отчаялся догнать его, вернулся назадъ и пошелъ отъискивать младшаго, но также безуспѣшно.
   Курьеръ почесалъ лобъ, покрытый потомъ, приподнявъ маленькую двухцвѣтную, черную и красную, фуражку.
   -- Мнѣ бы слѣдовало кликнуть обоихъ, ворчалъ онъ: -- но я остолбенѣлъ, увидавъ ихъ вмѣстѣ; да притомъ проклятая лошадь заупрямилась... Они какъ-будто не узнавали другъ-друга... Уродливыя поля совсѣмъ закрыли лицо молодаго человѣка... Впрочемъ, можетъ-быть, это и не сынъ графа Ульриха!
   Онъ остановился посреди улицы, чтобъ отдохнуть. Прохожіе толкали его справа и слѣва, а онъ, съ простодушіемъ Нѣмца стариннаго покроя, кланялся всѣмъ толкавшимъ его.
   -- Впрочемъ, продолжалъ онъ разсуждать про-себя: -- графъ Гюнтеръ и управляющій его не слишкомъ любятъ гостей... мнѣ кажется, эти двое были бы приняты еще хуже другихъ въ замкѣ Блутгауптъ!.. Мейстеръ Цахеусъ далъ мнѣ порученіе: лучше пойду скорѣе исполню его.
   Онъ пошелъ къ Новому-Вольфграбенскому-Кварталу, украшенному разноцвѣтными, пестрыми, затѣйливыми домами.
   Тамъ онъ остановился у хорошенькаго домика, походившаго на бонбоньерку, поднялъ чугунный позолоченный молотъ и спросилъ слугу, отворившаго дверь:
   -- Дома кавалеръ де-Реньйо?
   Слуга ввелъ его въ будуаръ, надушенный до-нельзя, гдѣ молодой человѣкъ, въ шелковомъ халатѣ съ узорами, подставлялъ голову напомаженнымъ рукамъ Франкфуртскаго парикмахера.
   Этотъ молодой человѣкъ, которому было, однакожь, лѣтъ подъ тридцать, былъ очень-малъ ростомъ. У него была улыбающаяся физіономія, которой очень хотѣлось быть любезной. Черты лица его были довольно-пріятны, но въ нихъ проявлялась какая-то сладкая любезность, подъ которою скрывалась маска притворнаго прямодушія. Усилія его казаться благороднымъ и свѣтскимъ во всѣхъ своихъ движеніяхъ были не безуспѣшны. Въ глазахъ людей недальновидныхъ, г. де-Реньйо могъ казаться человѣкомъ вѣтреннымъ, но благороднымъ.
   -- Что нужно этому доброму человѣку? спросилъ онъ не оглядываясь.
   -- Я изъ замка Блутгаупта, отвѣчалъ Фрицъ.
   -- А!.. съ письмомъ отъ Цахеуса Нссмера?..
   -- Безъ письма, отвѣчалъ курьеръ.-- Мейстеръ Цахеусъ приказалъ мнѣ только явиться къ вамъ и повторить слова, сказанныя имъ... только не при свидѣтеляхъ.
   Ріавалеръ пожалъ плечами.
   -- Эти Нѣмцы таинственны, какъ привидѣнія въ ихъ балладахъ! проговорилъ онъ.-- Подойди, любезный, и шепни мнѣ на ухо свою великую тайну.
   Парикмахеръ отошелъ на нѣсколько шаговъ; Фрицъ же приблизился и приложилъ губы почти къ самому уху Француза.
   -- Пора, шепнулъ онъ.
   -- А дальше что? спросилъ Реньйо.
   -- Ничего.
   Кавалеръ громко захохоталъ.
   -- Ну, такъ и есть! вскричалъ онъ.-- Этотъ почтенный человѣкъ приглашаетъ меня къ ужину точно съ такими предосторожностями, какъ-будто бы дѣло шло о преступленіи!.. Благодарю, почтеннѣйшій... Жерменъ, дай этому доброму человѣку вина, и пусть онъ идетъ съ Богомъ!
   Кавалеръ опять подставилъ голову парикмахеру съ прежнею веселостью и безпечностью.
   Фрицъ проглотилъ цѣлую кружку рейнвейна и признался, что Французы славный народъ.
   Онъ охотно пробылъ бы въ томъ же занятіи еще нѣсколько часовъ, по надобно было идти.
   Фрицъ, по-видимому, очень-хорошо зналъ улицы во Франкфуртѣ и, особенно, въ Новомъ-Кварталѣ. Онъ пробирался вдоль прелестныхъ садовъ, замѣнившихъ старыя, обрушивавшіяся ограды. Надъ дверьми многихъ частныхъ домовъ и всѣхъ публичныхъ зданій, Фрицъ читалъ надпись: Freye Stadt (вольный городъ); но тамъ-и-сямъ онъ встрѣчалъ австрійскихъ и прусскихъ солдатъ, присутствіе которыхъ противорѣчило честолюбивому хвастовству имперскаго города.
   Фрицъ продолжалъ идти къ центру города, и вскорѣ красивенькія вольфграбенскія бонбоньерки замѣнились строгой, дебелой архитектурой старинныхъ временъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Ремера (ратуши), древняго зданія, наружность котораго не имѣла ничего общаго съ историческими воспоминаніями, связанными съ существованіемъ этого дома,-- Фрицъ постучался у каменнаго дома фламандской архитектуры.
   Слуга, въ голубой курткѣ со множествомъ серебряныхъ пуговицъ, отворилъ дверь.
   -- Я желалъ бы поговорить съ г. Яносомъ Георги, сказалъ Фрицъ.
   Слуга ввелъ Фрица въ большую залу, гдѣ два человѣка, въ желѣзныхъ маскахъ, бились на эспадронахъ.
   При входѣ Фрица, одинъ изъ этихъ людей поднялъ маску.-- Онъ былъ высокаго роста и воинственнаго вида, въ красныхъ гусарскихъ панталонахъ и въ венгерскихъ полусапожкахъ со шпорами. На диванѣ лежалъ долманъ, вышитый золотомъ.
   Подъ полураскрытой рубахой видна была широкая, мускулистая грудь. Человѣкъ этотъ былъ хорошъ собою, но красота его была грубая, дикая.
   -- Я пришелъ къ вашей милости, сказалъ Фрицъ: -- отъ Мейстера Цахеуса Несмера, управляющаго графа Гюнтера фон-Блутгаупта.
   Маджаринъ устремилъ на курьера гордый, жестокій взглядъ; потомъ знакомъ приказавъ ему слѣдовать за собою, пошелъ на другой конецъ залы.
   -- Говори, сказалъ онъ Фрицу.
   -- Одно слово, проговорилъ послѣдній, потомъ прибавилъ громко:-- Пора!
   Маджаринъ ждалъ еще секунду, но видя, что Фрицъ молчалъ, опустилъ маску на лицо и вернулся на середину залы.
   -- Дать ему вина, сказалъ онъ слугѣ, указавъ на курьера.
   Сходя съ лѣстницы, курьеръ слышалъ, какъ Венгерецъ опять сталъ биться на сабляхъ. Фрицъ выпилъ еще кружку рейнвейна и пошелъ далѣе исполнять порученіе мейстера Несмера.
   Отъ Рёмера, онъ пошелъ далѣе въ старый городъ. По-мѣрѣ-того, какъ онъ приближался къ нему, домы все болѣе и болѣе сближались, улица становилась уже, грязнѣе.
   Фрицъ подходилъ къ Юденгассе, улицѣ, обитаемой одними Жидами. Тамъ ему труднѣе было отъискать указанный ему домъ; воздухъ въ узкихъ переулкахъ, надъ, которыми виднѣлась только узкая полоса неба, былъ тяжелъ, наполненъ зловредными испареніями. Вездѣ слышалось глухое жужжанье дѣятельности постоянной, безпрерывной, но скрытой, тайной, какъ-бы страшащейся шума и свѣта.
   Казалось, древнія зданія разсказывали своимъ обитателямъ о притѣсненіяхъ и гоненіяхъ среднихъ-вѣковъ. Казалось, все трудолюбивое, озабоченное населеніе этой части города вспоминало прошедшія столѣтія и страданія своихъ праотцевъ.
   Фрицъ съ изумленіемъ замѣчалъ великолѣпные экипажи, красивыя, блестящія колеса которыхъ перерѣзывали слякоть, покрывавшую мостовую; экипажи эти останавливались у лавчонокъ, стоившихъ со всѣмъ своимъ товаромъ не болѣе флорина. Но посреди молчаливыхъ прохожихъ ясно можно было отличить настоящихъ обитателей того квартала, по родственному сходству ихъ рѣзкихъ чертъ, по высокимъ мѣховымъ шапкамъ, по странному костюму...
   Сильный вѣтеръ гналъ тяжелыя тучи по небу. По-временамъ накрапывалъ дождь, сильно стучавшій въ стекла оконъ при каждомъ порывѣ вѣтра. Иногда солнечный лучъ пробѣгалъ между двумя рядами грязныхъ зданій; тогда освѣщались самые мрачные закоулки, и надъ остроконечными окнами, съ непрозрачными отъ пыли стеклами, можно было прочесть нумера домовъ и вывѣски, исписанныя еврейскими именами.
   Потомъ опять набѣгали тучи и опять наступала темнота, пересѣкаемая мѣстами слабымъ свѣтомъ лампъ въ окнахъ мрачныхъ мастерскихъ...
   Было, однакожъ, еще очень-рано. Десять часовъ утра пробило на многочисленныхъ башняхъ христіанскаго города.
   Въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда солнце скрывалось за тучами, Фрицъ вошелъ въ улицу, болѣе-мрачную и грязную, нежели та, которую онъ только-что оставилъ.
   Онъ осмотрѣлся съ видомъ человѣка, сбившагося съ дороги. Онъ не припоминалъ ни одного изъ окружавшихъ его предметовъ. Посреди улицы протекала широкая канава, въ которой журчала грязная вода; по сторонамъ высились высокіе домы, почти касавшіеся навѣсами крышъ. Фрицъ прошелъ еще нѣсколько шаговъ, потомъ остановился, отчаяваясь найдти дорогу безъ проводника.
   -- Гдѣ Юденгассе? спросилъ онъ перваго прохожаго.
   -- Это она и есть.
   Фрицъ вздохнулъ радостно.
   -- Не знаете ли вы домъ Моисея Гельда? спросилъ онъ еще.
   Прохожій указалъ ему на старый, обрушивавшійся домъ, и сказалъ:
   -- Вотъ онъ.
   Фрицъ поспѣшно пошелъ къ указанному дому, находившемуся противъ маленькой кофейни. Съ улицы былъ входъ въ лавчонку. Нигдѣ не было ни вывѣски, ни надписи, по которой можно бы узнать имя или ремесло хозяина. Только возлѣ сырой, гнившей двери стояла пара сапоговъ, заржавленный треножникъ и картонная подзорная труба.
   Кромѣ этихъ вещей, въ лавкѣ ничего не было.
   Курьеръ вошелъ и спросилъ Моисея Гельда. Старуха, сидѣвшая въ лавочкѣ, встала, не говоря ни слова и, сдѣлавъ знакъ курьеру, чтобъ онъ слѣдовалъ за нею, вошла въ мрачный корридоръ, на концѣ котораго свѣтился огонёкъ.
   По обѣимъ сторонамъ корридора были затворенныя двери.
   Только одна изъ нихъ была полураскрыта. Мимоходомъ курьеръ съ любопытствомъ заглянулъ въ нее и увидѣлъ обширную, хорошо-освѣщенную комнату, увѣшанную дорогими драпировками; полъ былъ покрытъ драгоцѣннымъ ковромъ; мебель, странныхъ формъ, далеко превосходила нѣмецкую роскошь; даже Фрицъ, васаллъ благороднаго графа Гюнтера Фон-Блутгаупта, не видалъ никогда ничего подобнаго!
   Посреди комнаты смѣялись и играли трое прелестныхъ дѣтей на шелковыхъ подушкахъ -- двѣ дѣвочки, изъ которыхъ старшей было около десяти лѣтъ, и мальчикъ лѣтъ шести.
   На диванѣ сидѣла женщина среднихъ лѣтъ, прелестная собою; она читала большую книгу въ бархатномъ переплетѣ и, по-временамъ, съ улыбкой любовалась дѣтьми.
   При видѣ этой роскоши, рѣзко противорѣчившей съ несчастною наружностію дома Жида Моисея, Фрицъ невольно вскрикнулъ съ изумленіемъ.
   Старуха оттолкнула его, и, сердито ворча, затворила дверь.
   Курьеръ невольно обратилъ взоръ къ свѣту въ концѣ корридора. Тамъ былъ прилавокъ Моисея Гельда, то-есть довольно-обширная комната, вся меблировка которой состояла изъ конторки съ нумерованными ящиками и двухъ соломенныхъ стульевъ. Множество самыхъ разнородныхъ вещей, покрытыхъ густымъ слоемъ пыли, лежали по угламъ: картины, опрокинутый диванъ, шелковые занавѣсы, связанные въ узелокъ вмѣстѣ съ бѣльемъ, двѣ арфы безъ струнъ, охотничьи ружья, матрацы, золоченые столовые часы, простыя фаянсовыя миски и дорогія фарфоровыя вазы.
   Изъ-за конторки торчала сѣдая головка Моисея Гельда.
   Это былъ человѣкъ чрезвычайно-худощавый, близкій къ дряхлости. Знавшіе его, увѣряли, что ему нѣтъ еще пятидесяти лѣтъ, но, по лицу, ему казалось за шестьдесятъ. Лицо его было блѣдно, щеки впалы и испещрены желтоватыми пятнами, придававшими ему болѣзненный видъ. Черты его были неподвижны. Только въ глазахъ сверкала жизнь. Онъ говорилъ мало.
   Передъ нимъ на конторкѣ лежали круглыя желѣзныя очки, съ оконечностями, обвернутыми кожей.
   Возлѣ него стоялъ человѣкъ, обращенный спиною къ двери и показывавшій Жиду золотой перстень, украшенный гербомъ. Лица этого человѣка, закутаннаго въ широкій дорожный плащъ, нельзя было разсмотрѣть.
   -- Я уже сказалъ вамъ: -- что больше восьмнадцати брабантскихъ талеровъ не дамъ, говорилъ Жидъ рѣзкимъ, дребезжащимъ голосомъ:-- берите, или съ Богомъ!
   -- Дайте двадцать талеровъ, прошу васъ, возразилъ путешественникъ:-- мнѣ необходимо нужно двадцать талеровъ!
   Въ это время Фрицъ перешагнулъ черезъ порогъ. Моисей услышалъ шаги его.
   Онъ надѣлъ очки на узкій носъ, загнутый внизъ, какъ клёвъ хищной птицы.
   -- Что тебѣ надобно? спросилъ онъ.
   -- Я изъ замка Блутгауптъ, отвѣчалъ посланный.
   Незнакомецъ вздрогнулъ, но не оглянулся. На неподвижномъ лицѣ Жида внезапно выразилось безпокойство.
   -- Ступайте, ступайте! сказалъ онъ скоро путешественнику.
   -- Дайте двадцать талеровъ! проговорилъ послѣдній:-- займитесь пока своимъ дѣломъ; я, пожалуй, подожду.
   Онъ надѣлъ шляпу и удалился, пробираясь между нагроможденными, запыленными вещами.
   Фрицъ хотѣлъ-было посмотрѣть ему въ лицо, но оно было закрыто.
   Ростовщикъ безпокойнымъ взоромъ слѣдилъ за незнакомцемъ.
   -- Подойди, сказалъ онъ Фрицу.
   Потомъ прибавилъ шопотомъ;
   -- Ты пришелъ сюда?..
   -- По порученію мейстера Цахеуса Несмера, управляющаго замка Блутгауптъ, возразилъ Фрицъ.
   Сѣрые глаза Жида съ жадностію устремилисъ да него.
   -- Мейстеръ Цахеусъ прислалъ меня сюда, чтобъ я сказалъ вамъ одно слово:-- Пора!
   Жидъ выслушалъ это слово совсѣмъ не такъ стоически, какъ кавалеръ де-Реньйо или Маджаринъ Яносъ. Дрожащею рукою сталъ онъ поправлять очки.
   -- Пора! повторилъ онъ:-- пора!..
   Потомъ онъ прибавилъ мысленно и опустивъ глаза:
   -- Я бѣдный человѣкъ, и отецъ!.. Господи, Ты даровалъ мнѣ дѣтей... не покарай же меня за то, что я хочу сдѣлать ихъ сильными, могущественными на землѣ!..
   Фрицъ стоялъ на одномъ мѣстѣ.
   -- Хорошо! сказалъ Моисей: -- ты можешь идти.
   -- Мнѣ хочется пить, возразилъ посланный, ожидавшій третьей кружки рейнвейна.
   -- Ревекка! вскричалъ Моисей старухѣ: -- дай ему воды напиться.
   Фрицъ пожалъ плечами, отвернулся и вышелъ ворча.
   Моисей поспѣшно всталъ и накинулъ на свой изношенный кафтанъ клеёнчатый плащъ. Онъ забылъ о незнакомцѣ.
   -- Двадцать талеровъ! проговорилъ послѣдній, медленно приближаясь.
   Жидъ вздрогнулъ, открылъ одинъ ящикъ конторки и отсчиталъ эту сумму.
   Путешественникъ отдалъ перстень.
   -- Можетъ-быть, сказалъ онъ, пристально смотря на ростовщика: -- мы увидимся въ замкѣ Блутгауптѣ, почтенный мейстеръ Гельдъ... до свиданія!...
   Жидъ сжалъ обѣими руками морщинистый лобъ.
   -- Господи, Господи! проговорилъ онъ: -- не-уже-ли этотъ человѣкъ узналъ? не-уже-ли онъ угадалъ?... Прости мнѣ, Господи, я забочусь о счастіи моихъ бѣдныхъ дѣтей!...
   Онъ пошелъ въ великолѣпно-убранную комнату, куда проникъ нескромный взглядъ Фрица.
   -- Руѳь, сказалъ онъ женщинъ, сидѣвшей на софѣ: -- мнѣ надобно ѣхать... Я жду двухъ товарищей; съ ними поѣду я къ христіанину, у котораго купилъ имѣніе... Я пробуду тамъ два дня... можетъ-быть, и болѣе.
   -- Да сопутствуетъ тебѣ Господь, Моисей! отвѣчала женщина, подставивъ свой бѣлый лобъ поблекшимъ губамъ Жида.
   Улыбаясь и прося ласки, дѣти подбѣжали къ нему. Онъ обнялъ ихъ и съ наслажденіемъ любовался ими.
   -- Моя Сара! говорилъ онъ; -- какъ ты будешь мила!... Эсѳирь, моя милая надежда!... Авель, возлюбленный сынъ мой!... Для васъ, для васъ однихъ!...
   Онъ прижалъ ихъ къ своему сердцу съ страстною нѣжностью.
   -- Запри хорошенько всѣ двери, Руѳь, сказалъ онъ удаляясь; -- у тѣхъ, кого я жду, проницательные взоры... они не должны знать, что заключается въ моемъ бѣдномъ жилищѣ... Господи, прибавилъ онъ вполголоса: -- если они увидятъ мои сокровища, то могутъ подумать, что я богатъ, и ограбятъ меня!
   Дверь затворилась за нимъ, когда онъ входилъ въ сосѣднюю комнату, находившуюся въ-уровень съ улицей.
   Нѣсколько минутъ спустя, послышался стукъ копытъ на мостовой. Три всадника остановились у лавчонки: то были кавалеръ де-Реньйо, Венгерецъ Яносъ Георги и слуга съ лошадью для Моисея.
   -- На коня! вскричалъ г. де-Реньйо, не сходя съ лошади.-- Торопись, мейстеръ Гельдъ, намъ далекая дорога... Сейчасъ, въ концѣ улицы, я увидѣлъ человѣка, съ которымъ не хотѣлъ бы встрѣтиться еще разъ...
   Жидъ съ трудомъ взобрался на лошадь, а старая Ревекка стучала желѣзными запорами, снутри запиравшими лавку.
   Сосѣди съ изумленіемъ спрашивали, по какой причинѣ Моисей Гельдъ такъ рано заперъ свою лавку.
   Три всадника выѣхали изъ улицы.-- Впереди скакалъ Маджаринъ. Онъ ловко сидѣлъ на лошади, и воинственный нарядъ былъ ему къ-лицу. Не одна Юдиѳь, не одна Рахиль засматривались на красавца.
   За нимъ ѣхалъ кавалеръ де-Реньйо, одѣтый по послѣдней парижской модѣ: во фракѣ яркаго краснаго цвѣта, съ неимовѣрно-пышными рукавами, съ закругленными тугими отворотами, съ узенькими фалдами, походившими на рыбій хвостъ; въ широкихъ панталонахъ съ безчисленнымъ множествомъ складокъ и прикрѣпленныхъ подъ сапогами узенькими ремешками; въ черномъ галстухѣ съ огромнымъ бантомъ; въ шляпѣ, съуживавшейся кверху; съ прической à la Charles X и бакенбардами, подстриженными à la Guiche.
   Онъ какъ двѣ капли воды походилъ на картинку Журнала Портныхъ 1824 года.
   И на него смотрѣли дочери Израиля, но не такъ охотно, какъ на Яноса.
   Жидъ ѣхалъ послѣдній, закутавшись въ свой клеёнчатый плащъ и закрывъ лицо отвислыми полями старой шляпы, замѣнявшей, въ извѣстные случаи, мѣховую шапку.
   Сначала, мосьё де-Реньйо осматривался по сторонамъ съ видимымъ безпокойствомъ; по, по мѣрь удаленія отъ этой улицы, онъ принималъ болѣе-веселый видъ, и улыбка опять появилась на устахъ его. Жидъ былъ мраченъ: онъ не могъ забыть словъ незнакомца, продавшаго ему перстень.
   Рысью выѣхали они изъ жидовскаго квартала и вступили въ христіанскій городъ. Г. де-Реньйо сдѣлался очень-веселъ, и разговоръ его приносилъ честь французской любезности.
   Но вдругъ онъ поблѣднѣлъ какъ мертвецъ, и начатая шутка замерла на языкѣ его.
   Они подъѣзжали къ старому валу.
   Всадникъ, закутанный въ дорожный плащъ, такъ близко проѣхалъ мимо ихъ, что лошадь его чуть не столкнулась съ лошадью Маджарина.
   Не оглянувшись, всадникъ поскакалъ далѣе.
   Реньйо остановилъ лошадь; на лбу его выступилъ холодный потъ.
   -- Узналъ ли онъ меня? проговорилъ онъ про-себя, не смѣя поднять глазъ.
   Маджаринъ посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ.-- Жидъ разинулъ ротъ и задрожалъ.
   -- Онъ не видѣлъ васъ, сказалъ наконецъ Яносъ.
   Мосьё де-Реньйо вздохнулъ изъ глубины души и, поднявъ глаза, смотрѣлъ вслѣдъ всаднику, продолжавшему спокойно удаляться.
   Это былъ тотъ самый путешественникъ, котораго мы видѣли въ почтамтѣ и котораго Фрицъ назвалъ виконтомъ д'Одмеромъ.-- Моисей Гельдъ узналъ въ немъ незнакомца, продавшаго ему дорогой перстень...
   Физіономія г. де-Реньйо совершенно измѣнилась. Вмѣсто улыбки, она приняла выраженіе коварное, жестокое; щеки его были блѣдны; брови судорожно насуплены.
   Онъ закрылся плащомъ до самыхъ глазъ.
   -- И того два раза! проговорилъ онъ: -- если мы встрѣтимся въ третій, я откажусь это всего!
   -- Вы знаете этого человѣка? спросилъ Маджаринъ.
   -- Скорѣй, господа, скорѣй! вскричалъ Реньйо вмѣсто отвѣта:-- если онъ поѣдетъ по большой дорогѣ, такъ намъ останется проселочная!
   Онъ пришпорилъ лошадь, и, плотнѣе закутываясь въ плащъ, продолжалъ:
   -- Я долженъ былъ ожидать этого!... Рано ли, поздно ли, но онъ долженъ былъ пріѣхать... а если пріѣхалъ, такъ намъ предстоитъ поединокъ на смерть... Господа, сказалъ онъ рѣшительно:-- въ рукахъ этого человѣка все наше счастіе; быть-можетъ, и маша жизнь... Онъ ѣдетъ въ замокъ Блутгауптъ, -- я въ томъ увѣренъ!... Но онъ долженъ умереть на дорогѣ!
   Прекрасное лицо Маджарина осталось холоднымъ; лицо же Жида покрылось смертною блѣдностью.
   -- Господи! Господи! проворчалъ онъ: -- я тоже знаю навѣрное, что онъ ѣдетъ въ замокъ Блутгауптъ!...
   Они проѣхали мимо садовъ, разведенныхъ на мѣстѣ древнихъ укрѣпленій. Въ это самое время, по гейдельбергской дорогѣ, мимо ихъ пронесся дилижансъ. На имперіалѣ сидѣлъ молодой человѣкъ въ красномъ плащѣ, съ которымъ мы уже познакомились въ почтамтѣ. Но побочный сынъ Блутгаупта, какъ называлъ его Фрицъ, казалось, утроился: возлѣ него сидѣли еще два молодые человѣка въ такихъ же странныхъ плащахъ.
   Съ другой стороны, по обернбургской дорогѣ ѣхалъ виконтъ д'Одмеръ.
   Три всадника поворотили на извилистую проселочную дорогу, также ведшую въ Обернбургъ, и поскакали въ галопъ, съ намѣреніемъ перегнать одинокого путешественника.
   

II.
Блутгауптскій Адъ.

   Виконтъ Ремонъ д'Одмеръ опустилъ поводья и разсѣянно глядѣлъ на дорогу, -- мысль его была далека отъ окружавшихъ его предметовъ. Онъ думалъ о Франціи, гдѣ два существа, дорогія его сердцу, страдали, ожидая его возвращенія.
   Г. д'Одмеръ пріѣхалъ въ Германію за негодяемъ, лишившимъ его всего имущества. Другою причиною пріѣзда его было желаніе открыть тайну смерти графа Ульриха фон-Блутгаупта, отца жены его.
   То была мрачная тайна. Ульрихъ погибъ подъ ударами убійцъ, и имена этихъ убійцъ дошли до слуха г. д'Одмера, -- но они были въ таинственномъ союзѣ съ могущественными лицами, находились подъ скрытымъ покровительствомъ и хотя были люди безродные, неизвѣстнаго происхожденія и званія, однакожъ нѣмецкая полиція смотрѣла на нихъ сквозь пальцы и заткнувъ уши.
   Говорили, что они въ этомъ случаѣ были орудіями неприступной воли. Говорили, что всѣ они принадлежали къ тайной полиціи, которую германскіе правители содержали еще долго послѣ паденія Французской-Имперіи.
   Ихъ было шестеро. Троихъ мы уже знаемъ:-- Маджарина Яноса Георги, кавалера де-Реньйо и ростовщика Моисея Гельда.-- Другіе трое были: Цахеусъ Несмеръ, управляющій Гюнтера Фон-Блутгаупта, старшаго брата несчастнаго графа Ульриха, -- Фабрицій фан-Прэтъ и португальскій докторъ Хозе Мира.
   Никто не преслѣдовалъ ихъ, хотя у графа Ульриха было много друзей. Трое сыновей его приняли бы на себя обязанность мстителей, но они сами были замѣшаны въ заговорѣ ландсманшафтовъ и голоса изгнанниковъ не смѣли возвыситься передъ судомъ.
   Они перебывали въ Іенскомь, Мюнхенскомъ и Гейдельбергскомъ Университетахъ и слѣдовали по стопамъ отца -- одного изъ пламеннѣйшихъ противниковъ королей. Не смотря на ихъ молодость, они уже были начальниками университетскаго союза.
   Имъ было по двадцати лѣтъ. Они были тройни -- дѣти незаконнорожденныя.
   О нихъ говорили во Пфальцѣ и въ Баваріи, но немногіе знали ихъ.
   При жизни отца они жили въ замкѣ Роте, на берегахъ Рейна, напротивъ Гейдельберга; послѣ смерти Ульриха, вели кочевую жизнь, объѣзжая Германію во всѣхъ направленіяхъ и скрываясь во Францію, когда имъ грозила опасность.
   Васаллы замка Роте питали къ нимъ пламенную, глубокую привязанность. Прочіе жители были сердечно расположены къ нимъ. Ихъ любили въ Германіи какъ героевъ балладъ и легендъ. Но къ этому участію примѣшивалась нѣкоторая боязнь. Въ жилахъ ихъ текла кровь Блутгауптовъ, древняго рода, въ безконечныхъ преданіяхъ о которомъ самъ сатана игралъ немаловажную роль.
   Уѣзжая во Францію, они обыкновенно останавливались у виконта д'Одмера, мужа сестры ихъ, Елены.
   Виконтъ Ремонъ давно уже былъ знакомъ съ фамиліей Блутгауптовъ. Во время эмиграціи, онъ и отецъ его нашли убѣжище въ замкѣ Роте. Виконтъ прожилъ тамъ съ самаго своего дѣтства до паденія имперіи.
   Въ то время, графъ Ульрихъ быль розенкрейцеръ. Онъ всѣми силами старался о возстановленіи старшей отрасли рода Бурбоновъ и былъ однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ членовъ Добродѣтельнаго-Союза -- Tugendbund. Молодой виконтъ д'Одмеръ дѣйствовалъ съ нимъ заодно, и оба сражались въ рядахъ противниковъ Наполеона.
   Ульриху было суждено пасть подъ ножомъ убійцы.
   Передъ смертію его, двѣ дочери графа были уже замужемъ: старшая, графиня Елена, вышла за виконта д'Одмеръ; младшая, графиня Маргарита, по разрѣшенію папы, вышла за своего дядю, старшаго брата отца ея, стараго графа Гюнтера Фон-Блутгауптъ.
   Этотъ странный бракъ не могъ быть объясненъ взаимною привязанностью двухъ братьевъ: Гюнтеръ былъ характера мрачнаго, склоннаго къ уединенію; онъ весьма-рѣдко видался съ Ульрихомъ.
   Но у Гюнтера не было дѣтей; слѣдовательно, выгодно было связать огромныя имущества Блутгаупта. Кромѣ того, въ этой фамиліи искони было суевѣрное преданіе:
   "Кровь Блутгаупта" гласило это преданіе "оплодотворялась сама собою, и всякій разъ, когда славное имя готово было исчезнуть, старый, дряхлый графъ находилъ хорошенькую и молоденькую племянницу или кузину, которую избиралъ себѣ въ супруги."
   Маргарита была кроткое дитя, неспособное противиться волѣ отца. Быть-можетъ, она ощутила уже первые проблески любви; быть-можетъ, между сосѣдями прекраснаго замка былъ молодой дворянинъ, видъ котораго вызывалъ яркій румянецъ на щеки молодой дѣвушки и заставлялъ ее опускать большіе, свѣтлые голубые глаза; но она повиновалась отцу и сдѣлалась женою старика.
   Она обняла опечаленныхъ братьевъ, простилась съ ними и, не проливъ ни слезинки -- уѣхала.
   Тяжелая рѣшетка замка затворилась за нею и навсегда разлучила ее съ особами, дорогими ея сердцу.
   Участь Елены была не такъ печальна. Она страстно любила виконта д'Одмеръ и часто видѣлась съ братьями въ домѣ мужа, въ Парижѣ. Тамъ молодые люди забывали на время политическій долгъ, возложенный на нихъ отцомъ. Тамъ они бесѣдовали о настоящемъ и будущемъ счастіи и съ улыбкой любовались прелестнымъ ребенкомъ, сыномъ Елены. Только одно облако омрачало ясность этихъ свиданій, исполненныхъ мирныхъ радостей -- воспоминаніе объ участи бѣдной Маргариты.
   Что дѣлала она въ мрачномъ замкѣ Блутгауптѣ?..
   Графъ запретилъ тремъ сыновьямъ Ульриха являться къ себѣ; онъ ненавидѣлъ и презиралъ ихъ, потому-что они были незаконнорожденные.
   У виконта почти не было собственнаго состоянія. Революція отняла у него наслѣдіе предковъ его. Онъ жилъ, однакожь, въ довольствѣ, благодаря пенсіи, выплачиваемой ему графомъ Ульрихомъ, какъ приданое Елены.
   Передъ женитьбой своей, онъ познакомился въ Парижѣ съ кавалеромъ де-Реньйо, слывшимъ за хорошаго дворянина и довольно-хорошо принятымъ въ обществѣ. Нѣкоторыя женщины находили его красавцемъ; нѣкоторые мужчины находили въ немъ умъ и храбрость, потому-что онъ очень-рѣшительно болталъ всякій вздоръ и умѣлъ затѣвать ссоры съ людьми, всегда уклонявшимися отъ поединковъ.
   Никто не зналъ его происхожденія, хотя онъ самъ всегда называлъ себя столбовымъ дворяниномъ. Никто не зналъ источника его богатства, а онъ тратилъ столько денегъ, сколько нужно, чтобъ прослыть честнымъ человѣкомъ.
   У него были постоянныя сношенія съ Германіей. Это самое обстоятельство и познакомило его съ виконтомъ д'Одмеръ, получавшимъ отъ него суммы, выплачиваемыя ему графомъ Ульрихомъ.
   Г. де-Реньйо исполнялъ возложенное на него порученіе съ любезной услужливостью и примѣрною аккуратностью. Онъ показывалъ виконту совершенную преданность, за что послѣдній искренно привязался къ нему.
   Кавалеръ де-Реньйо не замедлилъ воспользоваться этимъ положеніемъ дѣлъ. Онъ сталъ занимать у виконта деньги и, по прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцовъ, послѣдній ввѣрилъ ему почти все свое состояніе.
   Около того самаго времени воспослѣдовала внезапная смерть графа Ульриха. Ремонъ д'Одмеръ сначала не возъимѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія. Онъ поручилъ г. де-Реньйо, бывшему въ то время въ Германіи, продать его долю наслѣдства и прислать ему вырученныя суммы.
   Реньйо очень-охотно исполнилъ первую часть порученія; но этимъ и ограничилась его услужливость.
   Онъ написалъ виконту, что отдалъ всю сумму богатому Франкфуртскому банкиру и совѣтовалъ оставить ее у него до первой надобности. Потомъ онъ вернулся въ Парижъ и сталъ вести разгульную жизнь.
   Ремонъ д'Одмеръ не подозрѣвалъ ничего. Присутствіе Реньйо въ Парижѣ еще болѣе его успокоивало. Виконтъ былъ богатъ. Прелестная, добрая жена любила его искренно. Маленькій Жюльенъ, сынъ его, походившій на мать, росъ и становился сильнымъ. У виконта было достаточно ума и сердца, чтобъ вполнѣ насладиться этими благами. Въ цѣломъ мірѣ не было человѣка счастливѣе его...
   Однажды утромъ, бѣдная женщина, въ старомъ, поношенномъ платьѣ, пришла къ виконту. Она долго разговаривала съ нимъ наединѣ въ кабинетѣ.
   Въ тотъ же день, три путешественника, трое прекрасныхъ юношей въ багровыхъ плащахъ, подъѣхали къ дому виконта и были приняты имъ, какъ родные братья.
   Бѣдная женщина, приходившая утромъ къ виконту, очень-часто произносила имя Реньйо. Это же имя повторяли и молодые путешественники.
   Когда кавалеръ явился, по обыкновенію, съ ежедневнымъ своимъ визитомъ, г. д'Одмеръ принялъ его холодно, строго. Въ это утро, онъ узналъ и настоящее и будущее дерзкаго авантюриста, умѣвшаго снискать его довѣренность.
   Благородная дворянская фамилія кавалера де-Реньйо состояла изъ торгашей, имѣвшихъ лавчонку въ Тамплѣ, въ Парижѣ. Жакъ Реньйо, съ-дѣтства пользовавшійся дурною славою у мелочныхъ промышлениковъ этой постоянной ярмарки, убѣжалъ въ одинъ прекрасный день изъ родительской лачуги и унесъ съ собою все, что было наличнаго и нѣсколько-цѣннаго въ домѣ.
   Отецъ его былъ старъ; онъ умеръ съ горя. Съ-тѣхъ-поръ мать, братья и сестры Жака жили въ постоянной нищетѣ, изъ которой не могли выйдти, благодаря подрыву, сдѣланному имъ бѣглецомъ.
   Надобно отдать, однакожь, справедливость кавалеру: онъ не зналъ о нищетѣ своихъ родныхъ... до того ли ему было!
   Съ виконтомъ въ кабинетѣ бесѣдовала мать его.
   Трехъ же молодыхъ путешественниковъ звали: Отто, Альбертъ и Гётцъ; это были сыновья Ульриха Фон-Блутгаупта и братья Елены.
   Они открыли виконту то, что знали объ убіеніи отца ихъ; они назвали ему имена убійцъ, между которыми былъ и Реньйо.
   Человѣкъ, котораго Ремонъ называлъ своимъ другомъ, былъ воръ, шпіонъ, убійца и почти отцеубійца!
   Виконтъ не скрылъ своего негодованія и выгналъ Реньйо. Кавалеръ былъ очень-доволенъ этимъ окончаніемъ дѣла, ибо ожидалъ худшаго.
   Часъ спустя, онъ уѣхалъ изъ Парижа, не оставивъ по себѣ никакого слѣда.
   По прошествіи четырехъ дней, г. д'Одмеръ узналъ, что Реньйо обокралъ и его... и внезапно предъ виконтомъ разверзлась пропасть, поглотившая все его счастіе.
   У него ничего не осталось... Будущность его, столь свѣтлая еще наканунѣ, подернулась траурнымъ покровомъ.
   Елена еще ничего не знала: онъ страдалъ одинъ, страдалъ долго и жестоко.
   Онъ проводилъ цѣлые дни въ тщетныхъ поискахъ, стараясь открыть убѣжище Реньйо, но Реньйо, спокойно путешествовалъ по Англіи и Италіи, тратя послѣдніе червонцы наслѣдства графа Ульриха.
   Тяжко было г-ну д'Одмеръ сохранять передъ женою спокойное, ясное выраженіе лица. Сердце его переполнялось слезами, когда онъ смотрѣлъ на беззаботныя игры маленькаго Жюльена, граціозно улыбавшагося ему и матери.
   Тогда Ремонъ поспѣшно уходилъ... бродилъ цѣлые дни по улицамъ, съ завистью смотря на жесткія руки работниковъ, трудами своими снискивающихъ пропитаніе цѣлому семейству!..
   Однажды щеки Елены покрылись яркимъ румянцемъ подъ поцалуемъ мужа. Опустивъ глаза, но съ улыбкой на устахъ, произнесла она стыдливо нѣсколько словъ... Какъ бы онъ былъ счастливъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ!.. Но сколько горя причинила ему теперь эта ожиданная вѣсть: Елена вторично готовилась сдѣлаться матерью.
   Ремонъ прижалъ ее къ сердцу, и улыбкой старался отвѣчать на ея улыбку.
   На другой день, онъ получилъ изъ Германіи извѣстіе о появленіи Реньйо въ окрестностяхъ Франкфурта. Его видѣли въ замкѣ Блутгаупта, у стараго графа Гюнтера.
   Подъ предлогомъ получить, наконецъ, наслѣдство графа Ульриха, Ремонъ немедленно уѣхалъ изъ Парижа.
   По прибытіи во Франкфуртъ, онъ рѣшился немедленно отправиться въ старый замокъ, надѣясь получить помощь, если и не отъ стараго графа, такъ отъ Маргариты... она такъ нѣжно любила свою сестру!
   Отъискать Реньйо и употребить всѣ средства, чтобъ заставить его возвратить похищенную сумму. Не постигнувъ еще всей гнусности характера этого человѣка, онъ надѣялся побѣдить его кротостью...
   Маджаринъ, Моисей и Реньйо первые прибыли въ Обернбургъ. Тамъ они перемѣнили лошадей и въ сумерки выѣхали изъ города.
   Изъ Обернбурга въ Эссельбахъ нѣтъ почтовой дороги. Замокъ Блутгауптъ высится въ сторонѣ, на одну милю разстоянія отъ дурной проселочной дороги, ведущей изъ одного города въ другой. Путешественники, своротивъ на эту дорогу, опять вступили въ разговоръ.
   Реньйо по-своему разсказалъ двумъ своимъ товарищамъ то, о чемъ мы сейчасъ сообщили читателю.
   Жидъ безпрестанно восклицалъ "о вай!" и вздыхалъ. Яносъ Георги хмурилъ брови, и лицо его становилось болѣе и болѣе озадаченнымъ. Одинъ только кавалеръ де-Реньйо сладко улыбался. Онъ насвистывалъ пѣсенку, бывшую тогда въ модѣ, и, казалось, радовался безпокойству своихъ товарищей.
   -- Надѣюсь, что вы не лжете, сказалъ наконецъ Маджаринъ, пристально смотря на Реньйо.
   Послѣдній молча кивнулъ головою.
   -- Но кто же разсказалъ ему?.. спросилъ опять Яносъ.
   -- Я никогда не видалъ побочныхъ сыновей, возразилъ Реньйо: -- но готовъ биться объ закладъ, что они въ этотъ день были у д'Одмера.
   -- Какъ же они могли узнать?..
   -- Они, говорятъ, знаютъ многое!.. Но главное то, что виконтъ произнесъ всѣ наши имена, одно за другимъ.
   -- Господи! Господи! проговорилъ Жидъ.
   Маджаринъ кулакомъ ударилъ по передку сѣдла.
   -- Виконтъ д'Одмеръ у насъ въ рукахъ, проговорилъ онъ вполголоса:-- но гдѣ мы найдемъ тройню?..
   Путешественники своротили на горы, по которымъ тропинка вела къ замку стараго графа Гюнтера.
   Вѣтеръ постоянно усиливался и гналъ черныя, свинцовыя тучи. Наступила ночь, и луна изрѣдка проглядывала между гонимыми вѣтромъ облаками.
   -- Блутгауптъ тамъ, сказалъ Реньйо, указавъ пальцемъ на самую возвышенную изъ горъ, по которымъ они ѣхали; -- виконтъ ѣдетъ туда... рѣшимся!
   Они находились въ дикомъ мѣстѣ, гдѣ тамъ-и-сямъ росли дубовые кустарники и мелкій ельникъ. Въ пятидесяти шагахъ отъ нихъ начинались два ряда лиственницъ, образовывавшихъ по сторонамъ дороги массы темной зелени.
   Реньйо остановилъ свою лошадь.
   -- Тамъ Адъ!.. проговорилъ онъ, указывая на то же мѣсто.
   -- Я васъ не понимаю, сказалъ Маджаринъ: -- вы говорите, что въ замокъ ѣдетъ человѣкъ, присутствіе котораго грозитъ намъ опасностью; теперь темно; я вооруженъ... чего же вамъ болѣе?
   Реньйо пожалъ плечами.
   -- Пистолеты нескромные помощники, проговорилъ онъ: -- я вамъ говорю, что въ концѣ этой аллеи Адъ!..
   -- Грѣшно убить человѣка!.. сказалъ Жидъ, голосу котораго страхъ придалъ торжественную важность.
   Реньйо подъѣхалъ къ Маджарину, и сказалъ нѣсколько словъ, указывая въ ту сторону, гдѣ, какъ онъ говорилъ, былъ адъ...
   Жидъ, державшійся въ нѣкоторомъ разстояніи и съ невыразимымъ страхомъ прислушивавшійся къ шуму вѣтра, внезапно вздрогнулъ.
   -- Посмотрите! произнесъ онъ, указывая на аллею.
   Реньйо и Яносъ съ живостію поворотили голову въ ту сторону. Они увидѣли что-то катившееся между ельникомъ. Это продолжалось одну минуту. Луна, то открытая, то закрываемая тучами, безпрестанно измѣняла тѣни и придавала неподвижной природѣ фантастическую жизнь.
   Они не вѣрили глазамъ своимъ.
   -- Желаю вамъ успѣха! сказалъ Маджаринъ Реньйо съ презрѣніемъ.-- у всякаго свой обычай; а вашъ обычай мнѣ не нравится. Прощайте!
   -- До свиданія! возразилъ кавалеръ:-- прошу васъ только поберечь мнѣ мѣсто за ужиномъ!
   Моисей Гельдъ, пользуясь даннымъ позволеніемъ, ударилъ своего коня хлыстомъ и ускакалъ въ галопъ. Яносъ также уѣхалъ, но шагомъ.
   Реньйо остался одинъ посреди дороги. Онъ весь дрожалъ и смертная блѣдность покрывала его щеки.
   Ему было страшно... но есть люди, которые боятся, но дерзаютъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ночь застигла виконта д'Одмеръ на полмили отъ стараго замка. Онъ задумчиво ѣхалъ по большой дорогѣ. Хоть онъ и провелъ большую часть молодости своей у брата графа Гюнтера, но никогда не бывалъ въ замкѣ Блутгауптъ.
   Онъ ѣхалъ рысью и, полчаса спустя послѣ того, какъ своротилъ съ эссельбахской дороги, увидѣлъ передъ собою неподвижнаго всадника, занимавшаго середину дороги. Виконтъ, не обращая на него вниманія, проѣхалъ мимо.
   Нѣсколько шаговъ далѣе, дорога раздѣлялась на двое. Одна вела къ замку, другая къ "Аду".
   Виконтъ остановился въ нерѣшимости. Реньйо предвидѣлъ это обстоятельство и сталъ медленно приближаться.
   -- Которая дорога ведетъ къ замку Блутгауптъ? спросилъ виконтъ.
   -- Я ѣду туда, мейнъ геръ, возразилъ Реньйо, измѣнивъ голосъ: -- на право, все прямо.
   Виконтъ поблагодарилъ и поѣхалъ по дорогѣ къ "Аду".
   Сначала, дорога была довольно гладкая, но мало-по-малу становилась до того неровною, что виконтъ долженъ былъ ѣхать со всевозможною осторожностью.
   Реньйо, медленно слѣдовавшій за нимъ, еще разъ замѣтилъ движущійся предметъ, поразившій Жида за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Окрестные жители говорили, что въ окрестностяхъ замка Блутгауптъ и, въ особенности, "Ада", часто появлялись привидѣнія... но Реньйо боялся только живыхъ.
   Блуптгауптскій Адъ, о которомъ мы уже нѣсколько разъ упоминали, есть продолговатая, глубокая пропасть, находящаяся на возвышенной плоскости надъ проселочною дорогою изъ Эссельбаха въ Гейдельбергъ. Внутреннія стороны пропасти, образовавшейся въ-слѣдствіе провала, поросли кустарникомъ, изъ-за котораго мѣстами проглядываютъ острые концы скалы.
   Васаллы Блутгаунта знаютъ множество мрачныхъ преданій объ Адѣ, надъ отверстіемъ котораго сплетаются сучья кустарниковъ, образуя обманчивую зеленую поляну, которая поджидала жертвы. Часто заблудившійся путешественникъ въ сумерки заносилъ ногу надъ этою пропастью, за днѣ которой ожидала его неизбѣжная смерть...
   Ночью же опасность была еще страшнѣе... и весьма-часто, утромъ путешественники находили на гейдельбергской дорогѣ трупы.
   Взъѣхавъ на вершину плоскости, лошадь виконта остановилась, уперлась передними ногами въ землю и вздула ноздри. Инстинктъ животнаго въ иныхъ случаяхъ выше ума человѣка.
   Луна скрывалась за тучами; было темно. Виконтъ д'Одмеръ наклонился впередъ, чтобъ узнать какое препятствіе остановило коня его.
   Реньйо все приближался; онъ чувствовалъ, какъ холодный потъ выступилъ на лбу и на вискахъ его.
   -- Что вы остановились? спросилъ онъ, стараясь придать твердость своему голосу.
   Г, д'Одмеръ пришпорилъ лошадь. Она не тронулась.
   Реньйо хотѣлъ уже бѣжать,-- но прежде рѣшился испытать послѣднее средство и со всего размаха ударилъ лошадь виконта.
   Испуганное животное скакнуло впередъ.
   Обманчивая зелень разверзлась. Внутренность пропасти огласилась страшнымъ крикомъ... потомъ что-то глухо рухнулось на днѣ провала.
   На крикъ несчастнаго виконта отвѣчалъ въ кустарникѣ другой крикъ...
   Реньйо быстро поворотилъ лошадь назадъ, и въ этомъ движеніи плащъ спустился съ плечь его. Въ то же мгновеніе луна выступила изъ-за тучъ и освѣтила бѣлымъ свѣтомъ лицо убійцы на краю пропасти.
   Реньйо поспѣшно закутался въ плащъ и пришпорилъ лошадь; но изъ-за кустарника смотрѣли два блестящіе глаза...
   Между-тѣмъ, какъ Реньйо удалялся отъ мѣста убійства, изъ-за кустарника появилась красная ливрея Фрица, курьера Блутгаупта, также возвращавшагося изъ Франкфурта.
   Фрицъ ползкомъ добрался до края бездны и приложилъ ухо къ землѣ.
   Въ пропасти не слышно было ни малѣйшаго звука...
   Фрицъ всталъ на колѣни и сотворилъ молитву по усопшемъ...
   

III.
Замокъ.

   Кавалеръ де-Реньйо скоро прибылъ на то мѣсто, гдѣ дорога раздѣлялась на двое. Онъ съ трудомъ держался на сѣдлѣ.
   Волненіе его было слѣдствіемъ не угрызеній совѣсти, а страха. Крикъ, раздавшійся за крикомъ жертвы его, два глаза, блестѣвшіе во мракѣ, поразили его невыразимымъ ужасомъ.
   Но видя, что за нимъ не было погони, и, слѣдовательно, опасность была не такъ велика, онъ мало-по-малу приходилъ въ себя.
   Каждую минуту вѣтеръ усиливался и страшно ревѣлъ въ чащѣ лѣса.
   Реньйо проскакалъ мимо сѣрыхъ развалинъ древняго замка, поросшихъ мохомъ и кустарникомъ, и оттуда по легкому склону спустился къ восточному подножію горы, на гейдельбергскую дорогу. Оттуда видна была мрачная, громадная масса, зубчатыя вершины которой рѣзко отдѣлялись отъ синяго неба. То былъ замокъ Блутгауптъ.
   Реньйо остановился и окинулъ взоромъ обширныя поля, холмы и лѣса.
   -- И все это принадлежитъ старому глупцу Гюнтеру, думалъ Реньйо:-- слѣдовательно, намъ... Чудесная добыча! Жаль, что я не одинъ... Шестая доля тоже недурна, но все-таки хуже шести долей!... Шестеро! продолжалъ Реньйо:-- когда слишкомъ-много волковъ на слишкомъ-малую добычу, тогда волки грызутся между собою... Овладѣемъ сперва добычей, а тамъ посмотримъ, кто кого загрызетъ!...
   И легонько хлеснувъ лошадь, немедленно пустившуюся крупной рысью, онъ продолжалъ:
   -- Все въ этомъ мірѣ зависитъ отъ случая; вотъ, напримѣръ, лошадь, которая скоро прекрасно поужинаетъ, между-тѣмъ, какъ лошадь виконта д'Одмеръ лежитъ на днѣ ада... ада! не хорошо слишкомъ-много знать!...
   -- Вы, кажется, вышли побѣдителемъ изъ поединка, мосьё де-Реньйо? спросилъ внезапно чей-то голосъ.
   Кавалеръ вздрогнулъ, узнавъ грубый голосъ Маджарина, одного изъ шести голодныхъ волковъ, о которыхъ онъ только-что думалъ. Однакожъ, онъ скоро поправился и отвѣчалъ съ принужденною веселостью:
   -- Я знаю способъ оставаться всегда побѣдителемъ, г. Георги.
   -- А нельзя ли и мнѣ узнать этотъ способъ?
   -- Онъ весьма-простъ: надобно всегда идти на-вѣрняка, возразилъ Реньйо.
   Яносъ Георги поѣхалъ рядомъ съ кавалеромъ.
   -- Тѣмъ лучше, сказалъ онъ тихимъ, но рѣшительнымъ голосомъ:-- это заставляетъ меня надѣяться, что вы никогда не пойдете противъ меня...
   Кавалеръ сдѣлалъ рукою граціозный знакъ и кивнулъ головою. Они подъѣхали, наконецъ, къ стѣнамъ замка.
   То было громадное, вѣковое зданіе. Рука времени оставила за немъ многіе слѣды, и ядра тридцатилѣтней войны скрывались въ стѣнахъ его; не смотря на то, оно было твердо и, по мѣрѣ приближенія къ нему, явственнѣе становился феодальный характеръ его. Замокъ вполнѣ сохранилъ типъ того времени, когда владѣтели его, могущественные графы Блутгауптъ и Роте, защищали свое неприступное городище отъ сосѣдей ландграфовъ, или сами налетали съ воинами, облитыми желѣзомъ, на сосѣднихъ владѣтелей.
   Въ Германіи, древніе обычаи сохранились точно такъ же, какъ и памятники среднихъ вѣковъ. Нерѣдко встрѣчаются тамъ графы, считающіе себя такими же владѣтельными особами, какъ и король прусскій, котораго они все еще называютъ маркграфомъ бранденбургскимъ.
   Фамилія Блутгауптъ, однакожь, мало-по-малу исчезала. Уже около столѣтія Блутгауптъ уничтожили знамя независимости и признали себя васаллами принцевъ-епископовъ вюрцбургскихъ; не смотря на то, они все еще были могущественны, какъ по богатству, такъ и по древности своего рода, о которомъ свидѣтельствовали столько же родословная, какъ и самый древній замокъ ихъ.
   Посреди громадныхъ стѣнъ, окруженныхъ валами и рвами, высилось зданіе сложнаго стиля, страннымъ образомъ соединявшаго въ себѣ всѣ эпохи такъ-называемой готической архитектуры. Вокругъ этого зданія въ безпорядкѣ было разбросано множество домовъ, выстроенныхъ въ разныя времена, по мѣрѣ возраставшаго могущества Блутгауптовъ.
   Въ томъ мѣстѣ, гдѣ нѣкогда находился подъемный мостъ, была выстроена арка, противъ которой въ мрачныхъ воротахъ древняго замка были еще видны заржавѣлые зубцы опускной рѣшетки и двѣ глубокія диры, служившія для укрѣпленія дубовыхъ рукавовъ, подымавшихъ и опускавшихъ тяжелый полъ подъемнаго моста. Направо и налѣво виднѣлись двѣ тяжелыя, приземистыя башни, у подножія до того поросшія мохомъ, что не замѣтно было перехода отъ башни къ травѣ; между башнями виденъ былъ слѣдъ герба, поддерживаемаго остатками двухъ ангеловъ.
   По общему характеру всего зданія, можно было заключить, что оно было выстроено до царствованія Карла-Великаго.
   Непосредственно надъ воротами былъ выступъ, сложенный изъ огромныхъ камней, въ которыхъ пробиты отверзтія фантастической формы. Этотъ выступъ, вѣроятно, служилъ сторожевою будкой.
   Передъ мостомъ на скатѣ горы лежали двѣ или три дюжины хижинъ, составлявшихъ новую блутгауптскую деревню.
   Самый же замокъ возвышался на вершинѣ горы надъ всѣмъ подвластнымъ ему имѣніемъ.
   Реньйо и Яносъ подъѣзжали къ замку съ восточной стороны. Первый бросилъ взглядъ, исполненный презрѣнія на благородное, гордое, вѣковое зданіе.
   -- Старая лачуга! проворчалъ онъ: -- въ ней, однакожь, достанетъ матеріала, чтобъ выстроить великолѣпный домъ!
   Яносъ ударилъ тяжелымъ молоткомъ въ ворота, потомъ указалъ пальцемъ на башню, возвышавшуюся надъ всѣмъ зданіемъ, съ платформой, служившей нѣкогда для помѣщенія часовыхъ. Въ верхнемъ окнѣ этой башни свѣтился красноватый огонекъ.
   -- Старый глупецъ!.. сказалъ Реньйо, пожавъ плечами.
   На всемъ фасадѣ замка освѣщены были только два или три окна. Огромный замокъ казался погруженнымъ въ тяжелый сонъ. Маджаринъ долженъ былъ постучаться нѣсколько разъ.
   Наконецъ, желѣзная рѣшетка отворилась, скрипя на заржавѣлыхъ петляхъ, и путешественники въѣхали на первый дворъ.
   Они спросили не графа Блутгаупта, а мейстера Цахеуса Несмера, его управляющаго. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Былъ седьмой часъ вечера. Въ обширной залѣ, слабо освѣщенной двумя лампами, сидѣли четыре человѣка вокругъ высокаго камина изъ чернаго мрамора.-- Налѣво отъ камина стояла кровать съ массивными занавѣсами и балдахиномъ на четырехъ колонкахъ, выточенныхъ изъ чернаго дерева. Вокругъ кровати ширмы изъ ковровъ, образовывавшія нѣчто въ родѣ алькова. За ширмами находилась маленькая дверь въ круглую молельню, устроенную на одномъ углу зданія въ видѣ закрытаго балкона. Налой, украшенный красивою рѣзьбою, молитвенники въ бархатныхъ переплетахъ и образа, составляли все убранство молельни.
   Между кроватью и каминомъ, на низкомъ, продолговатомъ столѣ было множество сткляночекъ съ длинными горлышками, чайникъ и серебряныя чашки. Отъ этого стола распространялся лекарственный запахъ, инстинктивно ненавидимый обоняніемъ, какъ запахъ, напоминающій болѣзнь, страданія.
   По другую сторону кровати, за драпировкой, была пустая колыбель, украшенная бѣлой кисеей и цвѣтами и какъ-бы приготовленная для ожидаемаго новорожденнаго.
   На другомъ концѣ залы сидѣли на табуретахъ въ глубокой амбразурѣ окна пажъ и служанка, и шопотомъ разговаривали между собою.
   Пажу было восьмнадцать лѣтъ. Густые, свѣтлорусые волосы его, расчесанные по срединѣ головы, ниспадали кудрями по сторонамъ бѣлаго, нѣжнаго лица его. Въ голубыхъ, обыкновенно кроткихъ глазахъ юноши, по временамъ сверкала молнія твердости и неустрашимости... Его звали -- Гансъ Дорнъ.
   Служанкѣ было шестнадцать лѣтъ. Она была простенькая, наивная, хорошенькая дѣвушка, но безъ того лукавства во взоръ, которымъ отличаются французскія субретки. Свѣжесть лица ея была ослѣпительна. Въ чертахъ ея въ эту минуту выражалось безпокойство и, при малѣйшемъ шумѣ, страхъ. Но, по-временамъ, шутки пажа заставляли ее улыбаться и открывать рядъ жемчужныхъ зубовъ. Однакожь улыбка ея была не продолжительна. Молодая дѣвушка какъ-бы раскаивалась въ своей веселости, -- глаза ея обращались къ закрытой кровати и принимали выраженіе почтительнаго состраданія. Ее звали -- Гертрудой.
   Четыре человѣка, сидѣвшіе около камина, хранили мрачное молчаніе, изрѣдка прерываемое словами, произносимыми въ-полголоса.
   Одинъ изъ этихъ людей, высокій, худощавый, съ педантическимъ лицомъ, схоластическими ухватками, вставалъ по-временамъ и просовывалъ лысую голову за занавѣсы кровати, откуда иногда слышался слабый стонъ.
   Онъ выливалъ въ чашку лекарство изъ двухъ-трехъ стклянокъ и подавалъ больной. Потомъ возвращался на свое мѣсто, и каждый разъ графъ Гюнтеръ фои Блутгауптъ, сидѣвшій на почетномъ креслѣ у камина, привставалъ и наклонялъ сѣдую голову въ знакъ признательности.
   

IV.
Гюнтеръ колдунъ.

   Графъ Гюнтеръ фон-Блутгауптъ былъ дряхлый старикъ, на блѣдномъ лицѣ котораго была написана слабость ума и малодушное упрямство. Вмѣстѣ съ тѣмъ оно сохранило выраженіе родовой дворянской гордости; но когда сѣдая голова гордо подымалась, въ мутныхъ, тусклыхъ глазахъ его выражалось боязливое почтеніе.
   Онъ былъ полновластный хозяинъ въ своихъ владѣніяхъ; не смотря на то, внимательный наблюдатель легко могъ замѣтить таинственное рабство, тяготѣвшее надъ нимъ. Въ робкомъ взглядѣ, которымъ онъ смотрѣлъ на своихъ гостей, было почтеніе, походившее на покорность.
   Надъ головой его, на полкѣ камина, стоялъ золотой бокалъ, украшенный гербомъ Блутгауптовь. У ногъ, на треножникѣ стоялъ сосудъ, въ которомъ кипѣла черноватая жидкость.
   Каждые полчаса, высокій, худощавый человѣкъ наливалъ въ золотой бокалъ три или четыре ложки этой жидкости и съ почтительнымъ поклономъ подносилъ старому графу.
   Гюнтеръ фон-Блутгауптъ опоражнивалъ стаканъ, и легкая краска на минуту выступала на блѣдныхъ щекахъ его.
   Возлѣ него сидѣлъ круглый толстякъ, безпрестанно погружавшійся въ легкую дремоту. Цѣлый лѣсъ желтоватыхъ волосъ спускался на широкій, выпуклый лобъ его. Красныя щеки его отвисли на воротнички рубахи, выпущенные изъ-за галстуха; вообще вся фигура его походила на шаръ, одѣтый чернымъ фракомъ. Бѣлые, жирные, короткіе пальцы его покоились на кругломъ животѣ, и перстни, которыми они были украшены, сливали блескъ свой съ блескомъ множества разныхъ печатокъ, висѣвшихъ на цѣпочкѣ изъ-подъ жилета.
   Этотъ толстякъ былъ мейнгеръ Фабрицій фан-Прэтъ, голландскій физикъ, любимецъ стараго графа и постоянный обитатель замка.
   Подлѣ него сидѣлъ высокій, худощавый и серьёзный докторъ Хозе-Мира, Португалецъ и лучшій врачъ во всей германской конфедераціи. Этотъ искусный докторъ не выходилъ изъ замка. Гюнтеръ фон-Блутгауптъ считалъ себя погибшимъ, когда терялъ изъ вида худощавую и остроконечную голову врача своего.
   Фан Прэту было сорокъ лѣтъ. Мира не дошелъ еще до тридцати. Знавшіе его говорили, что съ самой молодости онъ придалъ лицу своему педантическое выраженіе. Другіе, знавшіе его еще короче -- и такихъ было немного, -- увѣряли, что это была только одна личина и что докторъ ожидалъ лишь богатства, котораго домогался, чтобъ помолодѣть.
   Четвертый собесѣдникъ сидѣлъ напротивъ стараго графа. У него было одно изъ вполнѣ-нѣмецкихъ лицъ -- плоское, холодное, неподвижное, безвыразительное. Въ выраженіи его не было ни доброты, ни злобы, ни ума, ни глупости -- ничего.
   Между-тѣмъ, Цахеусъ Несмеръ, управляющій Блутгаупта, умѣлъ прекрасно вести дѣла если не господина своего, то свои собственныя.
   Лѣтъ его невозможно было опредѣлить съ точностью. Ему могло быть и тридцать, и пятьдесятъ лѣтъ. Настоящій его возрастъ должно было искать между этими двумя границами.
   Графъ Гюнтеръ питалъ къ Цахеусу неограниченное довѣріе. Цахеусъ былъ ему необходимъ для управленія его имѣніями, Мира для сохраненія его здоровья, а толстый фан-Прэтъ для мечтаній о будущихъ благахъ.
   У графа Гюнтера были двѣ мечты, которыя онъ давно лелѣялъ съ упрямою любовію, неумолимою страстію.
   Первая мечта была законная, естественная надежда, таящаяся въ глубинѣ сердца каждаго человѣка. Только старость Гюнтера была причиной сомнительнаго исполненія этой надежды: Гюнтеръ желалъ имѣть наслѣдника. Онъ былъ послѣдній въ родѣ Блутгауптовъ, ибо три незаконнорожденные сына графа Ульриха, которыхъ онъ ненавидѣлъ и презиралъ, не имѣли права носить имя своего отца.
   Но сколько первая мечта была естественна и возможна, столько же вторая была безразсудна и жалка.
   Чтобъ объяснить ее, должно сказать, что Гюнтеръ Фон-Блутгауптъ никогда не принималъ участія въ дѣлахъ этого міра. Онъ провелъ всю жизнь въ глуши, въ своемъ старомъ замкѣ, вдали отъ мірскаго шума и идеи вѣка. Происходили великіе перевороты,-- онъ не слышалъ о нихъ; громъ битвъ раздавался по всей Европѣ,-- старый Гюнтеръ не выходилъ изъ ограниченнаго круга, замѣнявшаго ему весь міръ. Что было за этимъ кругомъ -- о томъ Блутгауптъ не безпокоился.
   Въ-теченіи тридцати лѣтъ, Гюнтеръ Фон-Блутгауптъ не переступалъ за ограду своего парка; онъ уже забылъ, что такое городъ.
   Въ древнемъ замкѣ его господствовало патріархальное гостепріимство, но онъ самъ не садился за столъ съ путешественниками, просившими у него убѣжища.
   Гости скоро забываютъ путь къ жилищу, дверь котораго растворяется только въ-половину. Дорога къ Блутгаупту поросла травою.
   Въ то время, когда лѣта не уничтожили еще въ Гюнтерѣ жажды мужественной дѣятельности, онъ старался занять чѣмъ-нибудь въ уединеніи свои праздныя силы. Сидя одинъ въ своей комнатѣ, онъ погружался въ размышленія... и тысячи идей самыхъ фантастическихъ, самыхъ невозможныхъ рождались тогда въ его воображеніи.
   По-временамъ, запершись въ старинной библіотекѣ замка, онъ проводилъ цѣлые дни за книгами и рукописями. Не будучи въ состояніи отличать истины отъ лжи, мечты отъ дѣйствительности, онъ набивалъ себѣ голову старыми легендами и мало-по-малу сталъ вѣрить этимъ фантастическимъ сказкамъ.
   Извѣстно, съ какимъ усердіемъ Германцы среднихъ вѣковъ занимались алхиміею. Эта страсть отъ ученыхъ сообщилась дворянамъ, и ни одинъ историкъ не исчислитъ множества графовъ, пфальцграфовъ, ландграфовъ, рейнграфовъ, гауграфовъ, маркграфовъ и бургграфовъ, умершихъ въ сумасшествіи надъ кабалистическимъ котломъ, долженствовавшимъ превратить олово въ золото.
   Преданіе гласитъ, что многіе изъ Блутгауптовъ впадали въ это безуміе прошедшихъ вѣковъ. Въ библіотекѣ хранилось множество запыленныхъ печатныхъ и рукописныхъ книгъ, описывавшихъ вѣрнѣйшіе способы достиженія великаго чуда.
   Гюнтеръ Фон-Блутгауптъ съ жадностію прочиталъ всѣ эти торжественныя бредни. Въ-теченіе нѣсколькихъ лѣтъ онъ читалъ, перечитывалъ, обдумывалъ, сравнивалъ нелѣпости на латинскомъ, греческомъ или еврейскомъ языкахъ, -- и сталъ вѣрить съ твердымъ убѣжденіемъ, внушаемымъ искуснымъ шарлатаномъ слабоумной жертвѣ.
   Гюнтеръ далъ бы изрѣзать себя въ куски, по не отказался бы отъ своего убѣжденія.
   Между-тѣмъ, странный стыдъ удерживалъ его долгое время. Онъ не рѣшался ступить за предѣлъ, отдѣляющій теорію отъ практики. Онъ глубоко проникъ въ сокровеннѣйшія таинства мрачной науки; но ему не доставало опытности, и онъ боялся погубить свою душу. Но, наконецъ, страсть, усилившаяся въ постоянной борьбѣ, превозмогла боязнь и стыдъ...
   Олово стало плавиться въ печахъ его, и онъ сдѣлался алхимикомъ въ девятнадцатомъ вѣкѣ!
   Лабораторія его была устроена въ верхней комнатѣ башни, наиболѣе отдаленной отъ главнаго зданія. Онъ никому не повѣрялъ своей тайны, и чѣмъ менѣе успѣвалъ дѣлать золото, тѣмъ болѣе трудился: таково свойство всякой маніи. Графъ трудился постоянно; отъ алембика онъ переходилъ къ книгамъ, отъ книгъ къ алембику... и ночью продолжалъ неконченный дневной трудъ, и утро заставало его за работой...
   Давно уже носились въ народѣ слухи о разныхъ чудесахъ и привидѣніяхъ, являвшихся въ стѣнахъ древняго замка. Въ Германіи преданія не скоро изглаживаются изъ памяти народа, и вскорѣ всѣ стали припоминать легенды о замкѣ Блутгауптъ, легенды, въ которыхъ сатана игралъ важную роль; окрестные жители боязливо проходили мимо мрачной ограды замка; и красноватый свѣтъ, блестѣвшій цѣлую ночь на вершинѣ самой высокой башни, казался кровавымъ глазомъ демона, коварно взиравшимъ на окрестную страну.
   Горцы и жители долины привыкли съ боязнію смотрѣть на замокъ. Всѣ дороги къ нему гуще и гуще заростали травою.
   Когда Маргарита, блестящая молодостью, свѣжестью и красотою, впервые ступила за рѣшетку замка въ качествѣ супруги, всѣ сожалѣли о милой, кроткой дѣвушкѣ, сдѣлавшейся неразлучною подругою слуги сатаны...
   Цахеусъ Несмеръ былъ уже въ то время управляющимъ Блутгаупта. Онъ уже обкрадывалъ своего господина, но съ твердымъ намѣреніемъ обокрасть его еще больше. Цахеусъ не вѣрилъ въ чорта. Онъ замѣтилъ, что Гюнтеръ просиживалъ цѣлые дни и ночи въ своей любимой лабораторіи, но не зналъ, чѣмъ онъ тамъ занимался: мысль о колдовствѣ не приходила ему въ голову.
   Онъ думалъ, что если ему удастся открыть тайну своего господина, то онъ непремѣнно разбогатѣетъ: тайна -- богатый рудникъ для того, кто умѣетъ употребить ее съ пользою.
   Однажды ночью, Цахеусъ босикомъ пробрался по крутой лѣстницѣ на вершину сторожевой башни. Врядъ-ли на цѣлую милю въ окрестности нашелся бы другой человѣкъ, способный на такой подвигъ.
   Цахеусъ приложилъ глазъ къ замочной скважинѣ и увидѣлъ стараго графа, трудившагося надъ плавильною печью и жаднымъ взоромъ смотрѣвшаго на жидкость, находившуюся въ котлѣ.
   Этого было достаточно Цахеусу. Онъ сошелъ внизъ, потирая руки, и, нѣсколько дней спустя, мейнгеръ Фабрицій фан-Прэтъ явился въ замкѣ.
   Этотъ достойный мужъ быль нѣкогда фокусникомъ и воздухоплавателемъ, но, разжирѣвъ, не могъ уже продолжать своихъ занятій. Онъ имѣлъ нѣкоторыя поверхностныя познанія въ физическихъ наукахъ и умѣлъ прикинуться глубокимъ ученымъ въ глазахъ довѣрчиваго графа.
   Нѣсколько времени спустя, такимъ же образомъ былъ введенъ въ замокъ докторъ Хозе-Мира.
   Исключительною обязанностью фан-Прэта было производство золота. Хозе-Мира, обладавшій познаніями въ высшей медицинѣ, долженъ былъ доставить графу Гюнтеру средства оживить угасавшій родъ Блутгауптовъ въ лицѣ наслѣдника. Съ помощію этихъ двухъ людей, всѣ слабыя струны графа были въ рукахъ управляющаго.
   Цахеусъ имѣлъ уже всѣ средства, чтобъ обогатить себя и двухъ своихъ товарищей, но этого было недостаточно: кромѣ доктора и толстаго Голландца, у него были еще три сообщника, также требовавшіе своей доли. Для того, чтобъ каждая доля была хороша, надобно было овладѣть всѣмъ имуществомъ Гюнтера.
   Графъ получалъ огромные доходы со своихъ имѣній. Но обращеніе свинца въ золото стоитъ весьма-дорого, особенно при содѣйствіи какого-нибудь мейнгера фан-Прэта. Цахеусъ объявилъ, что при такихъ обстоятельствахъ скоро всѣ имѣнія Блутгаупта будутъ проданы съ молотка. Но, показавъ зло, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ предложилъ и средство предотвратить его.
   Онъ зналъ Франкфуртскаго Жида, человѣка испытанной честности, который, за приличный барышъ, съ радостію окажетъ помощь благородному графу, и Моисей Гельдъ также былъ введенъ въ замокъ.
   Но такъ-какъ весьма-невыгодно было платить довольно-значительные проценты, то Цахеусъ Несмеръ, постоянно заботившійся о выгодахъ своего господина, нашелъ наконецъ прекрасное средство помочь ему. Честный управляющій предложилъ графу продать свои имѣнія за пожизненную пенсію, вдвое превышавшую настоящіе доходы Блутгаупта.
   Покупатель былъ на-лицо: Моисей Гельдъ ни въ чемъ не могъ отказать благородному графу.
   Хотя послѣдній и привыкъ дѣйствовать во всемъ по совѣтамъ Мейстера Цахеуса, но не могъ съ-разу рѣшиться на такую крайнюю мѣру. Онъ по-своему любилъ хорошенькую Маргариту, выказывавшую ему дочернюю привязанность и съ кротостью исполнявшую малѣйшія прихоти стараго графа. Притомъ же, онъ все еще не терялъ надежды имѣть наслѣдника. Но управляющі й предварительно обдумалъ все дѣло.
   -- Сохрани меня Богъ, говорилъ онъ: -- отъ предложенія, могущаго повредить выгодамъ ея сіятельства графини Маргариты, или благороднаго наслѣдника Блутгаупта!.. Мы можемъ распорядиться такимъ образомъ, чтобъ пенсія перешла и къ графинѣ, если -- не приведи Боже!-- она овдовѣетъ... Что же касается до втораго предположенія, то для него мы сдѣлаемъ особое условіе... рожденіе сына уничтожитъ всѣ права Гельда...
   -- А двойные доходы, заплаченные имъ? замѣтилъ графъ, вполовину убѣжденный.
   -- Въ законѣ сказано ясно, отвѣчалъ Цахеусъ: -- "всякое условіе, основанное на какой-либо случайности, подвергаетъ покупщика потерѣ выплаченныхъ суммъ въ извѣстномъ, предвидѣнномъ въ условіи случаѣ".
   Доказательства менѣе ясныя и положительныя убѣдили бы Гюнтера. Главною цѣлію его было выполнить начатое; и что будутъ значить тогда всѣ его имѣнія? Не будетъ ли ему достаточно простаго алембика и куска свинца, чтобъ сдѣлать сына своего богаче всѣхъ государей въ мірѣ?..
   Онъ согласился и подписалъ актъ, искусно-составленный Мейстеромъ Цахеусомъ Месмеромъ.
   Съ того дня, Гюнтеръ сдѣлался счастливѣйшимъ дворяниномъ въ цѣлой Германіи. У Цахеуса всегда были деньги на-готовъ; Фабрицій фан-Прэтъ увѣрялъ, что скоро неутомимые труды ихъ увѣнчаются успѣхомъ, а португальскій докторъ клялся, что судя по всѣмъ признакамъ, у Блутгаупта скоро будетъ наслѣдникъ.
   Тотъ же неоцѣненный докторъ, узнавъ объ условіи, заключенномъ графомъ, составилъ напитокъ, который долженъ былъ разорить Жида Моисея Гельда, продливъ жизнь стараго графа на сто лѣтъ.
   Все шло какъ-нельзя-лучше, и Гюнтеръ былъ окруженъ неоцѣненными друзьями.
   Казалось, судьба захотѣла оправдать предсказанія доктора: Маргарита сдѣлалась беременною. Всѣ изумились, а докторъ болѣе другихъ.
   Во все время беременности жены, Гюнтеръ продолжалъ плавить свинецъ, дистиллировать разныя снадобья и пить чудодѣйный жизненный эликсиръ.
   Девять мѣсяцевъ прошли въ радости, но въ-теченіи ихъ графъ состарѣлся десятью годами.
   Пріятели его видѣли, какой опасности подвергала ихъ беременность Маргариты, и потому приготовились отразить ударъ, имъ угрожавшій.
   Девять мѣсяцовъ прошло, и въ это время Фрицъ былъ посланъ во Франкфуртъ.
   Наступила пора...
   На кровати, окруженной густыми занавѣсами, графиня Маргарита ощущала первыя страданія родовъ.
   По странному -- для одного графа -- случаю, фан-Прэтъ объявилъ ему, что въ эту самую ночь они достигнутъ цѣли неусыпныхъ трудовъ своихъ.
   Въ лабораторіи яркое пламя пылало въ печахъ, и въ котлахъ кипѣлъ топившійся металлъ.
   Въ большой залѣ вокругъ камина господствовало глубокое молчаніе, изрѣдка прерываемое шопотомъ Ганса и Гертруды, разговаривавшихъ въ амбразурѣ окна, и слабыми стонами, раздававшимися за задернутыми занавѣсами.
   Вдругъ послышалась странная музыка, сходившая какъ-бы съ небесъ. То играли часы на блутгаупгской башнѣ. Когда музыка кончилась, пробило семь часовъ. Посреди глубокаго молчанія долго разносилось въ воздухѣ дребезжаніе стараго колокола.
   Докторъ посмотрѣлъ на стѣнные часы, также готовившіеся бить.
   -- Прежде, чѣмъ стрѣлка обойдетъ еще разъ весь кругъ, сказалъ онъ:-- у васъ, графъ, будетъ наслѣдникъ.
   -- Въ то же время, прибавилъ фан-Прэтъ:-- на днѣ нашего котла будетъ золото.
   Лицо Гюнтера приняло выраженіе добродушной радости.
   -- Это будетъ счастливая ночь для дома Блутгауптовъ! сказалъ Цахеусъ съ страннымъ выраженіемъ голоса.
   -- О, да, счастливый! счастливый день! вскричалъ Гюнтеръ: -- но какъ время идетъ медленно!..
   Докторъ всталъ и налилъ въ золотой бокалъ черной жидкости.
   Гюнтеръ поднесъ стаканъ ко рту.
   -- Мнѣ кажется, что я пью жизнь, сказалъ онъ, съ признательностію взглянувъ на Португальца.
   Впалыя, морщинистыя щеки его оживились на минуту; мгновенная молнія блеснула въ мутныхъ глазахъ его, -- потомъ опять блѣдность покрыла щеки его, и угасла искра во взорѣ.
   Онъ сталъ дышать съ трудомъ и прижалъ морщинистыя руки къ груди.
   -- Дайте мнѣ еще пить, еще! вскричалъ онъ задыхающимся голосомъ.-- Когда я не пью, дыханіе мое спирается и что-то жгучее сжимаетъ сердце.
   Голова его тяжело опустилась на плечо.
   Фан-Прэтъ, Цахеусъ и Хозе-Мира помѣнялись быстрыми взглядами...
   

V.
Кровавое пятно.

   Каждый разъ, когда графъ выпивалъ бокалъ эликсира, составленнаго докторомъ, слабость его увеличивалась. Послѣ минутнаго облегченія или оживленія, онъ впадалъ въ тяжелую апатію.
   Въ этотъ вечеръ, онъ ощутилъ сильнѣе обыкновеннаго дѣйствіе напитка. Минуту спустя послѣ того, какъ губы его коснулись золотаго бокала, онъ впалъ въ забвенье, сохранивъ, однакожъ, неясное сознаніе того, что происходило вокругъ него.
   Голова его, опущенная на грудь и какъ-бы находившаяся подъ давленіемъ невидимой тяжести, подымалась по-временамъ съ усиліемъ. Угасшій взоръ останавливался поочередно на каждомъ изъ собесѣдниковъ, потомъ отяжелѣвшія вѣки опускались и голова опять упадала на грудь.
   Любопытнымъ взоромъ Хозе-Мира слѣдилъ за всѣми движеніями графа. Толстый Фабрицій фан-Прэтъ, спокойно усѣвшись въ кресло, смотрѣлъ на пылавшія сосновыя полѣнья и нимало не помышлялъ о герметическомъ чудѣ, совершавшемся, по увѣренію его, въ лабораторіи, на вершинѣ сторожевой башни. Управляющій, Цахеусъ Несмеръ, защитивъ глаза отъ свѣта рукою, холодно смотрѣлъ на своего господина.
   Когда Гюнтеръ опять погрузился въ забытье, фан-Прэтъ показалъ на часы и сказалъ тихимъ голосомъ:
   -- Какъ они долго не идутъ!
   -- Ст!.. онъ все слышитъ... возразилъ шопотомъ докторъ.
   Графъ поднялъ голову, какъ-бы подтверждая слова доктора.
   -- Правда, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ:-- долго!.. Очень-долго тянется время!.. очень-долго!..
   Онъ тяжело вздохнулъ.
   -- Маргарита не кричитъ! продолжалъ онъ:-- я бы далъ сто сувереновъ, чтобъ услышать первый крикъ его... А котелъ... Скоро ли я увижу желтую, блестящую, горячую жидкость на днѣ котла... увижу ли я, какъ эта жидкость застынетъ и превратится въ плотную массу... О, какъ долго тянется время!
   Онъ опустилъ голову на дрожащую руку; товарищи его молчали.
   -- Все тѣло мое холодно какъ ледъ, продолжалъ онъ:-- только одно мѣсто въ груди моей горитъ, какъ-будто его жгутъ раскаленнымъ желѣзомъ... пить! пить! Я задыхаюсь!..
   -- Не должно употреблять моего напитка во зло, сказалъ докторъ протяжно.-- Пріемы разсчитаны по правиламъ искусства: я дамъ вамъ пить въ извѣстное время.
   -- Но я страдаю! проговорилъ бѣдный старикъ:-- еслибъ вы знали, какъ я страдаю!
   Докторъ пощупалъ ему пульсъ.
   -- Графъ, отвѣчалъ онъ:-- вы никогда не были такъ здоровы, какъ теперь.
   Гюнтеръ хотѣлъ улыбнуться.
   -- Правда, правда, проговорилъ онъ: -- я ужасно мнителенъ... но ожиданіе убиваетъ меня... долго ли мнѣ прійдется еще ждать!..
   Потомъ онъ какъ-бы ожилъ и, устремивъ глаза на широкое лицо Голландца, продолжалъ, придавъ голосу своему ласкательный тонъ:
   -- Мейнгеръ фан-Прэтъ, нельзя ли намъ сходить въ лабораторію и только приподнять крышку котла, чтобъ посмотрѣть, что тамъ дѣлается?
   -- Этимъ мы отсрочимъ превращеніе на мѣсяцъ, съ важностію отвѣчалъ Голландецъ: -- быть-можетъ, на годъ... впрочемъ, я теперь, какъ и всегда, къ услугамъ вашего сіятельства.
   Онъ готовился встать. Гюнтеръ застоналъ.
   За занавѣсами кровати послышался другой стонъ, и нѣжный женскій голосъ произнесъ имя Бога съ выраженіемъ болѣзненнаго страданія.
   Морщинистое чело старика внезапно прояснилось; онъ поворотилъ голову, ожидая болѣе-громкаго крика.
   Но все опять умолкло.
   Докторъ отдернулъ занавѣсъ. Свѣтъ отъ лампъ, косвенно проникнувъ между драпировкой, освѣтилъ ангельское лицо бѣлѣе кисеи подушки, на которой оно лежало. На кроткомъ, миломъ лицѣ выражалась дѣтская невинность. Кудри бѣлокурыхъ, шелковистыхъ волосъ вились около блѣдныхъ щекъ. Глаза были полуоткрыты, а изъ поблѣднѣвшихъ губъ, казалось, готовилась вылетѣть кроткая жалоба...
   Докторъ, не говоря ни слова, пощупалъ ей пульсъ, задернулъ занавѣсъ и воротился на прежнее мѣсто.
   Старый Гюнтеръ опять впалъ въ мрачную апатію.
   Гансъ и Гертруда, на которыхъ никто не обращалъ вниманія, замолчали при крикѣ молодой графини и смотрѣли на кровать съ грустнымъ сожалѣніемъ.
   Опять наступила глубокая тишина. Только слышался ровный стукъ маятника старинныхъ часовъ и унылое завываніе вѣтра на дворѣ.
   Слабый свѣтъ лампъ освѣщалъ только одну часть комнаты. Густые занавѣсы, заглушавшіе крики бѣдной страдалицы, мрачныя стѣны, высокія окна съ цвѣтными стеклами, освѣщаемыми по-временамъ луннымъ свѣтомъ, четыре человѣка, неподвижно сидѣвшіе у камина, составляли картину, внушавшую невольный ужасъ.
   Когда завыванье вѣтра и скрипѣніе флюгеровъ становилось сильнѣе, Гансъ и Гертруда вздрагивали и сближались.
   Гертруда взросла въ замкѣ; Гансъ былъ васалломъ покойнаго графа Ульриха и прибылъ въ Блутгауптъ изъ Гейдельберга.
   Они служили исключительно молодой графинѣ.
   Послѣ краткаго молчанія, Гертруда заговорила первая:
   -- Я была еще ребенкомъ, когда прелестная графиня прибыла къ намъ. Говорятъ, молодыя женщины, недавно вышедшія замужъ, радостно улыбаются... но она была печальна... и когда она вошла въ эту комнату, мнѣ показалось, что на глазахъ ея выступили слезы.
   -- Бѣдная графиня! сказалъ Гансъ Дорнъ съ чувствомъ.-- Тамъ, у насъ, въ замкѣ Роте, она была очень-счастлива! Отецъ любилъ, братья обожали ее... и всѣ окрестные дворяне вздыхали по ней!.. Но, говорятъ, этотъ бракъ былъ необходимъ для благоденствія рода Блутгауптовъ... Напрасно! Благородные молодые люди, которыхъ называютъ побочными сыновьями, съ честію поддержали бы имя своего отца, который непремѣнно призналъ бы ихъ своими законными наслѣдниками... Но все устроилось иначе, и многіе увѣряютъ, что они сами того желали... Я еще очень-молодъ, но помню, какъ всѣ были счастливы въ прекрасномъ замкѣ Роте!.. Благородный Ульрихъ былъ въ цвѣтѣ лѣтъ; молодые люди не имѣли себѣ равныхъ въ цѣлой странѣ; присутствіе молодыхъ графинь Елены и Маргариты, казалось, призывало на древній замокъ благословеніе Господне...
   "Теперь Ульрихъ умеръ... У него, сказываютъ, были могущественные враги, которыхъ онъ преслѣдовалъ за несправедливости...
   "Три сына его не наслѣдовали имени отца: они незаконорожденные. Я слышалъ, что и они вступили въ отчаянную борьбу... Кто знаетъ, имѣютъ ли они гдѣ приклонить голову?
   "Маргарита -- жена старика, окруженнаго корыстолюбивыми промышлениками!
   "Одна графиня Елена счастлива. Да хранитъ ее Господь отъ бѣдъ! Она жена благороднаго Француза, любившаго ее съ дѣтства... Свадьба ихъ не походила на ту, о которой ты мнѣ сейчасъ разсказывала, Гертруда... И я былъ ребенкомъ въ то время, но при одномъ воспоминаніи объ этой свадьбѣ сердце мое наполняетсъ радостію! Какъ они были счастливы и какъ любили другъ друга!"
   Гансъ внезапно замолчалъ; послышался стукъ въ ворота.
   Старый графъ вполовину раскрылъ глаза и произнесъ нѣсколько несвязныхъ словъ.
   -- Это они, сказалъ фан-Прэтъ.
   Цахеусъ Несмеръ всталъ и пошелъ къ окну.
   Гансъ и Гертруда глядѣли уже съ любопытствомъ на дворъ.
   Ворота отворились, и на дворъ въѣхалъ всадникъ въ клеенчатомъ плащѣ.
   Цахеусъ постоялъ съ минуту, но, увидѣвъ, что ворота опять были затворены, воротился къ товарищамъ, вопрошавшихъ его взорами.
   -- Одинъ Моисей, сказалъ онъ садясь.
   Мира и толстый Голландецъ нетерпѣливо пожали плечами.
   -- Вѣчно новыя лица промыщлениковъ или ростовщиковъ! проворчалъ пажъ, пододвигая свой табуретъ къ табурету хорошенькой горничной:-- такіе ли люди должны окружать благороднаго графа Фон-Блутгаупта?.. Гертруда, здѣсь готовится что-то недоброе... Это такъ же вѣрно, какъ то, что я тебя люблю.
   Свѣжія щеки молодой дѣвушки поблѣднѣли.
   -- Другъ мой, ты путаешь меня, отвѣчала она:-- а между-тѣмъ, убійственное предчувствіе сжимаетъ мнѣ грудь... Теперь только-что наступаетъ вечеръ, а я съ боязненнымъ нетерпѣніемъ жду утра!
   -- Если эта ночь будетъ послѣднею для кого-нибудь изъ насъ, возразилъ пажъ: -- то да будетъ ему царствіе небесное!
   Гертруда боязливо прижалась къ нему.
   Гансъ обвилъ рукою талью молодой дѣвушки и прижалъ ее къ своей груди.
   -- Оставь, оставь меня, -- сказала она: -- грѣшно шутить у постели больной... лучше помолимся.
   Гансъ, сжалившись надъ боязнію молодой дѣвушки, старался успокоить ее.
   -- Мы дѣти, говорилъ онъ улыбаясь:-- и предаемся страху потому-что всѣ лица, окружающія насъ, печальны... потому-что на дворѣ завываетъ вѣтеръ... Завтра въ колыбели будетъ прелестный ребенокъ, и мы съ тобой, Трудхенъ, выпьемъ бокалъ рейнскаго вина за здравіе наслѣдника Блутгаупта!
   -- Да услышитъ тебя небо! проговорила Гертруда.
   -- У этихъ людей непріятныя лица, продолжалъ Гансъ, указывая на трехъ пріятелей Гюнтера: -- но лицо не всегда зеркало души, и, быть-можетъ, они предобрые и честные люди... Разскажи-ка мнѣ лучше, Трудхенъ, что поговариваютъ о неожиданной беременности молодой графини?..
   Гертруда промолчала нѣсколько секундъ, но она была женщина, и въ пятнадцать лѣтъ желаніе разсказать таинственную исторію -- сильнѣе страха.
   -- Многое говорятъ, отвѣчала она наконецъ: -- и между-прочимъ такія вещи, которыхъ я не понимаю... Но слушай, Гансъ, я перескажу тебѣ все, какъ умѣю и какъ слышала.
   "Нашъ графъ былъ уже два раза женатъ. Жены его умерли, не оставивъ ему дѣтей.
   "Уже тридцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ вторую опустили въ могилу, и только двое или трое изъ самыхъ старыхъ служителей замка помнятъ ее.
   "Въ-теченіе тридцати лѣтъ, графъ Гюнтеръ ни разу не помышлялъ о вступленіи въ новый бракъ.-- Онъ жилъ уединенно въ своемъ замкѣ, за рѣшетку котораго не ступалъ ни одинъ изъ окрестныхъ дворянъ. Даже братъ не навѣщалъ его.
   "То, что я намѣрена тебѣ разсказать -- странно, невѣроятно, но справедливо, потому-что всѣ говорятъ о томъ.
   "Тридцать лѣтъ тому, Гюнтеръ ничего не зналъ о семействѣ своего брата.-- Но по прошествіи многихъ лѣтъ, онъ вдругъ сталъ освѣдомляться и узналъ, что у Ульриха были двѣ законнорожденныя дочери и три побочные сына.
   "Ты, вѣроятно, слышалъ или видѣлъ огонекъ, постоянно свѣтящійся въ верхнемъ окнѣ сторожевой башни? Это мѣсто, тогда, какъ и теперь, было любимымъ убѣжищемъ графа, проводившаго тамъ цѣлые дни. Никому неизвѣстно, что онъ тамъ дѣлалъ, но -- да проститъ мнѣ Господь, если я грѣшу!.. поговариваютъ, что онъ былъ въ сношеніяхъ съ самимъ... сатаною.
   "Свѣдѣнія, собранныя графомъ о братѣ, до того заняли его, что онъ нѣсколько дней сряду не входилъ въ свое любимое убѣжище.
   "Онъ клялся небомъ и адомъ, что не позволитъ побочнымъ сыновьямъ носить имени Блутгаупта, отправилъ нарочнаго къ брату, и въ то же время послалъ въ Римъ просить у папы разрѣшенія на бракъ съ племянницей...
   "Нѣсколько времени спустя, бѣдная графиня Маргарита сдѣлалась женою графа Гюнтера.
   "Всѣ говорятъ, что безразсудно на старости ожидать дѣтей, когда ихъ не было и въ молодости.
   "Гюнтеръ опять сталъ вести прежнюю таинственную жизнь, но былъ уже не одинъ. Три человѣка, которыхъ ты здѣсь видишь, поселились въ замкѣ.
   "Разнесся слухъ, что одинъ изъ нихъ былъ въ сношеніяхъ съ злымъ духомъ. Потомъ стали говорить, что старый Гюнтеръ... продалъ душу дьяволу, обѣщавшему дать ему наслѣдника... Вѣришь ли ты этому, Гансъ?"
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ пажъ, на открытомъ и смѣломъ лицѣ котораго выражалось наивное любопытство:-- я вѣрую въ Бога и увѣренъ, что дьяволъ не имѣетъ власти заключать договоровъ съ грѣшниками.
   Гертруда сомнительно покачала своей кудрявой головкой и возразила серьёзно:
   -- Люди, которые старѣе и умнѣе насъ, вѣрятъ этому... Но что ты думаешь о трехъ красныхъ человѣкахъ?..
   -- О трехъ красныхъ человѣкахъ?.. повторилъ Гансъ.
   Гертруда протянула пухленькую ручку къ стальнымъ латамъ, висѣвшимъ по сторонамъ двери, на противоположномъ концѣ залы, и къ гербу Блутгаупта, на которомъ были изображены на черномъ полѣ три окровавленныя головы.
   -- Три красные человѣка, изображенные на гербѣ нашихъ господъ, сказала она торжественно: -- три демона, берегущіе домъ Блутгаупта... Гансъ, не-уже-ли ты никогда не слыхалъ о нихъ?
   -- Теперь помню, отвѣчалъ пажъ улыбаясь: -- говорятъ, они являются передъ какимъ-нибудь важнымъ событіемъ... передъ свадьбой, родинами, похоронами... Ахъ, Трудхенъ, прибавилъ онъ, недовѣрчиво пожавъ плечами: -- можно ли вѣрить всѣмъ суевѣрнымъ преданіямъ... пустымъ сказкамъ!
   -- Это не сказка, возразила Гертруда.
   -- Какъ! ты вѣришь въ существованіе красныхъ людей?..
   -- Вѣрю по-неволѣ, Гансъ...
   -- Отъ-чего?
   -- Я видѣла ихъ!
   Послѣднія слова она произнесла тихимъ, дрожащимъ голосомъ.
   Гансъ не зналъ -- вѣрить или смѣяться; но общее уныніе имѣло на него слишкомъ-сильное вліяніе. Онъ почувствовалъ, какъ холодная дрожь пробѣжала по всѣмъ его членамъ. Улыбка исчезла съ лица его.
   -- Ты видѣла ихъ, Гертруда? сказалъ онъ, невольно понизивъ голосъ.
   -- Видѣла, повторила молодая дѣвушка.
   -- Когда?
   -- Сегодня ровно девять мѣсяцевъ... Это было въ такой же мрачный вечеръ, только было холоднѣе, и сѣверный вѣтеръ нагонялъ хлопья снѣга въ окна... Графиня Маргарита лежала на постели; лекарства доктора Мира разстроили ея здоровье... вдругъ раздался стукъ въ ворота.
   "Вошелъ путешественникъ. Никто въ цѣломъ замкѣ не зналъ его. Онъ былъ закутанъ въ широкій черный плащъ.-- Около благороднаго, гордаго лица его вились длинныя, густыя кудри.
   "Когда онъ вошелъ, Маргарита вскрикнула: -- не знаю, отъ радости или горести...
   "Незнакомецъ отъужиналъ за столомъ графа Гюнтера; потомъ удалился въ покой, отведенный ему Цахеусомъ Несмеромъ.
   "Гансъ, тебѣ одному разсказываю я объ этомъ, потому-что ты поклялся быть моимъ мужемъ... Это тайна нашей госпожи, за которую я готова пожертвовать жизнію и даже... нашею любовію..."
   Гансъ нѣжно поцаловалъ ея руки.
   -- Я счастливъ, что могу читать въ твоемъ добромъ сердцѣ, Трудхенъ, отвѣчалъ онъ.-- Люби графиню Маргариту... люби ее болѣе меня!.. Она дочь благороднаго Ульриха, моего добраго господина; она сестра трехъ сиротъ, за которыхъ я самъ готовъ отдать жизнь!..
   -- И я люблю ихъ,-- сказала молодая дѣвушка улыбаясь:-- потому-что ты ихъ любишь... Слушай же, другъ мой; быть-можетъ, ты объяснишь то, чего я не понимаю...
   "Было около полуночи. Я спала въ сосѣдней, вотъ той, комнатъ. Шумъ вѣтра не давалъ мнѣ уснуть.
   "Нѣсколько разъ я слышала легкій шорохъ въ комнатѣ моей госпожи. Но я думала, что она тоже не могла уснуть и безпокойно поворачивалась на постели.
   "Видишь ли ты эту дверь, Гансъ, тамъ, за коврами, защищающими кровать больной отъ вѣтра?"
   Гансъ утвердительно кивнулъ головою.
   Гертруда указывала пальцемъ на дверь въ молельню.-- Она была блѣдна и голосъ ея дрожалъ.
   -- Ужасно, ужасно!.. проговорила она, какъ-бы про-себя: -- хоть бы мнѣ пришлось прожить сто лѣтъ, это никогда не выйдетъ изъ моей памяти...
   "Эта дверь ведетъ въ молельню графини, изъ которой по узенькой лѣстницѣ выходъ на внутренній дворикъ. Со двора же выхода нѣтъ.
   "До того дня, о которомъ я говорю, я не знала ни лѣстницы, ни дворика.
   "Наконецъ, я стала засыпать, какъ вдругъ громкій ударъ заставилъ меня вскочить.-- Мнѣ показалось, что кто-то сильно хлопнулъ дверью. Однимъ скачкомъ я очутилась въ комнатѣ графини.
   "И вотъ что я увидѣла:
   "Графиня Маргарита, блѣдная и страждущая, лежала въ постели, подъ вліяніемъ дѣйствія напитка, даннаго ей наканунѣ докторомъ Мира: -- прелестные волосы ея были распущены; казалось, она крѣпко спала. Между ею и мною былъ человѣкъ, вечеромъ прибывшій въ замокъ. Черный плащъ его лежалъ на полу. Однимъ колѣномъ онъ стоялъ еще на постели... неподвижно, какъ-будто бы пораженный громомъ въ этомъ положеніи.
   "Взоръ его былъ неподвижно устремленъ на дверь молельни.
   "Я посмотрѣла туда же...
   "Клянусь Богомъ, Гансъ, я говорю правду!...
   "На порогѣ стояли три красные человѣка..."
   Пажъ невольно обратилъ глаза къ таинственной двери. На лицѣ его выражалась боязнь, смѣшанная съ любопытствомъ, возбужденнымъ до крайности.
   -- Меня разбудилъ не незнакомецъ, продолжала Гертруда: -- но стукъ двери, съ шумомъ отворенной тремя красными человѣками.
   -- Но почему же ты называешь ихъ красными? спросилъ Гансъ.
   -- Я видѣла ихъ такъ, какъ теперь тебя вижу, отвѣчала молодая дѣвушка: -- тамъ стояли три человѣка, въ длинномъ красномъ одѣяніи; лицъ ихъ не было видно подъ шапками ярко-краснаго, какъ адскій пламень, цвѣта...
   -- Странно! произнесъ пажъ.
   Гертруда продолжала:
   -- У каждаго изъ нихъ была въ рукѣ длинная шпага. Всѣ трое были одного роста, одного вида.
   "Неподвижность ихъ продолжалась минуту, показавшуюся мнѣ вѣчностью. Я осталась на одномъ мѣстѣ, неподвижная и пораженная ужасомъ. Такъ-какъ свѣтъ лампы не доходилъ до меня, то никто меня не замѣтилъ.
   "Два красные человѣка пошли-было къ кровати, но третій остановилъ ихъ повелительнымъ знакомъ и самъ ступилъ нѣсколько шаговъ на встрѣчу незнакомца.
   "Тогда только послѣдній пришелъ въ себя, поднялъ плащъ и отступилъ на середину залы.
   "Красный человѣкъ сбросилъ съ головы шапку. Господи! что за ангельскія черты были у этого злаго духа!.. Онъ былъ молодъ, прекрасенъ собою, и черные какъ смоль волосы вились около задумчиваго чела его. Глаза его сверкали гнѣвомъ, а на устахъ была улыбка.
   "Оцъ взялъ шпагу у одного изъ своихъ товарищей и подалъ ее незнакомцу...
   "Они не произнесли ни одного слова, и только звукъ шпагъ, ударявшихся одна о другую, прерывалъ ночную тишину.
   "Графиня Маргарита не просыпалась.
   "Не долго продолжался поединокъ.-- Незнакомецъ упалъ навзничъ, громко вскрикнувъ.
   "Графиня Маргарита внезапно проснулась, а я -- лишилась чувствъ..."
   -- И ты больше ничего не видѣла? спросилъ Гансъ.
   -- Не могу сказать, продолжительно ли было мое безпамятство, отвѣчала молодая дѣвушка: -- но когда я пришла въ себя, двое изъ красныхъ людей сидѣли у изголовья графини, и она улыбалась имъ.
   "Но все это походило на сонъ.-- Всѣ предметы представлялись мнѣ какъ въ туманѣ.
   "Третій красный человѣкъ стоялъ на колѣняхъ посреди залы, гдѣ происходилъ поединокъ.-- Онъ вытиралъ полъ клочкомъ своего платья; я думаю, что онъ хотѣлъ стереть слѣды крови...
   "Изъ-за занавѣса графиня не могла видѣть его.
   "Трупъ незнакомца исчезъ.
   "Потомъ третій красный человѣкъ также сѣлъ у изголовья графини, и я услышала, что они разговаривали шопотомъ..."
   Гансъ взглянулъ на Гертруду, какъ-будто пораженный внезапною мыслію.
   Гертруда не замѣтила этого движенія.
   -- Не знаю, о чемъ они говорили, продолжала она: -- помню только, что тотъ, чья рука поразила незнакомца, вынулъ листъ пергамента и, поцаловавъ Маргариту въ лобъ, разорвалъ его на мелкіе куски.
   "Маргарита плакала...
   "Все это происходило передъ моими глазами... но я не довѣряла имъ и думала, что нахожусь подъ вліяніемъ тягостнаго сновидѣнія.
   "Отяжелѣвшія вѣки мои снова закрылись... Когда я вторично пришла въ себя, комната была уже освѣщена первыми лучами солнца. Графиня спала спокойнымъ, мирнымъ сномъ ангела.
   "Въ комнатѣ не было никакой перемѣны. Всѣ двери были заперты.
   "Ободренная дневнымъ свѣтомъ и не будучи въ состояніи преодолѣть безпокойнаго любопытства, я отворила дверь въ молельню. Сердце мое сильно билось, потому-что за порогомъ я ожидала увидѣть трупъ незнакомца.
   "Но и въ молельнѣ все было въ прежнемъ порядкѣ. Я сошла по темной лѣсенкѣ и вышла на дворикъ.
   "На снѣгу не было ни малѣйшаго слѣда..."
   Молодая дѣвушка замолчала и приложила руку къ волновавшейся груди.
   -- Но оставляютъ ли ноги демоновъ слѣды на землѣ?... продолжала она тихимъ голосомъ.
   "Однакожь тогда я думала иначе. Я старалась увѣрить себя, что все видѣнное мною было сновидѣніе, и что я провела ночь въ лихорадочномъ состояніи.
   "Я вернулась на верхъ и медленно осмотрѣла всѣ предметы.
   "Ничего!-- Всѣ стулья были на мѣстѣ, и тщетно искала я глазами вокругъ кровати одного изъ тысячи клочковъ разодраннаго пергамента...
   "Это мечта! сновидѣніе! повторила я.
   "Но нѣтъ... то была не мечта, не сновидѣніе... Посмотри!"
   И молодая дѣвушка пальцемъ указала на полъ.
   -- Посмотри, повторила она дрожащимъ голосомъ: -- хотя красный человѣкъ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ стереть слѣды своего преступленія... но слѣды крови человѣческой неистребимы!...
   Гансъ, посмотрѣвъ по направленію пальца молодой дѣвушки, увидѣлъ на запыленномъ полу большое темное пятно.
   

VI.
Гансъ и Гертруда.

   Между-тѣмъ, графъ Гюнтеръ уснулъ. Сѣдая голова его покоилась на костлявой рукѣ. Жаль было смотрѣть на исхудавшее лицо несчастнаго старика и слышать тяжелое его дыханіе.
   Не трудно было замѣтить, что въ истощенномъ тѣлѣ его было уже очень-мало жизни. Казалось, смерть носилась уже надъ пожелтѣлымъ лбомъ его. Съ закрытыми глазами онъ походилъ на покойника.
   Пользуясь сномъ его, Цахеусъ Несмеръ, фан-Прэтъ и докторъ помѣнялись нѣсколькими словами.
   -- Половина восьмаго! сказалъ управляющій: -- вотъ уже полчаса, какъ Жидъ пріѣхалъ... Не намѣрены ли Яносъ и Реньйо измѣнить намъ?
   -- Если бъ они отправились туда, куда я ихъ посылаю отъ всей души, проворчалъ толстый фан-Прэтъ: -- такъ я очень-хорошо обошелся бы и безъ ихъ помощи!
   Докторъ Мира не сказалъ, но подумалъ то же самое.
   -- Реньйо хитеръ, возразилъ Несмеръ: -- вы увидите, что онъ пріѣдетъ, когда дѣло будетъ кончено.
   -- А красавецъ Маджаринъ, прибавилъ фан-Прэтъ: -- не любитъ опасностей, отъ которыхъ нельзя защититься ни саблей, ни пистолетами... Впрочемъ, вѣдь теперь 31-ое октября и канунъ для всѣхъ святыхъ... Не встрѣтили ли они вѣдьмъ или лѣшихъ за Адомъ?...
   Хозе-Мира пожалъ плечами, а Цахеусъ старался ободриться.
   -- Что же касается до честнаго Моисея, сказалъ докторъ: -- такъ онъ является всегда первый... но...
   Онъ посмотрѣлъ сперва на Голландца, потомъ на управляющаго.
   -- Хе, хе! произнесъ онъ съ усмѣшкой, походившей на зловѣщую гримасу.
   -- Хе, хе!... повторилъ Цахеусъ.
   -- Хо, хо, хо!... промычалъ толстый Фан-Прэгъ.
   -- Конечно, конечно, сказалъ управляющій: -- это дѣло рѣшенное... Мы, втроемъ, можемъ очень-хорошо кончить дѣло, и доля каждаго изъ насъ удвоится.
   -- Удвоится, съ весьма-порядочною дробью, прибавилъ докторъ, любившій вѣрный счетъ: -- вмѣсто одной седьмой, каждый изъ насъ получитъ цѣлую треть.
   -- Справедливо, возразилъ Несмеръ.
   -- Справедливо, подтвердилъ фан-Прэтъ.
   И всѣ трое глубоко вздохнули.
   -- Вотъ что значатъ дурныя знакомства, продолжалъ Цахеусъ Несмеръ съ такимъ простоватымъ видомъ, что его можно было принять за честнѣйшаго филистера въ цѣлой Германіи.
   -- Вотъ послѣдствія дурнаго поведенія, прибавилъ достойный фан-Прэтъ.
   -- Мы бы не дошли до этого, очень-серьёзно продолжалъ Цахеусъ: -- если бъ наши родители оставили каждому изъ насъ тысячи двѣ флориновъ ежегоднаго дохода...
   Докторъ кивнулъ головою и всѣ трое опять взглянули на часы, внутренно проклиная медлившихъ противниковъ.
   -- Посмотрите-ка, докторъ, подвигается ли дѣло, сказалъ фан-Прэтъ.
   Хозе-Мира просунулъ свою лысую и безобразную голову за занавѣски.
   Не слышно было ни стона, ни жалобъ.
   Докторъ воротился на свое мѣсто.
   -- Невозможно опредѣлить съ точностью, произнесъ онъ докторальнымъ тономъ: -- всѣ средства, которыя натура человѣческая находитъ въ самой-себѣ, въ подобныя минуты... я сомнѣваюсь, чтобъ больная перенесла страданія родовъ... она достаточно истощена... однакожь, какъ я уже имѣлъ честь докладывать вамъ, съ точностью нельзя опредѣлить...
   -- Такъ вѣдь на то есть лекарства, сказалъ съ коварной усмѣшкой Цахеусъ.
   -- Во всемъ надобно соблюдать осторожность, возразилъ докторъ.-- Иныя средства ведутъ къ развязкѣ безъ сильныхъ сотрясеній, самымъ естественнымъ образомъ... другія же оставляютъ непріятные слѣды...
   -- Но если она разрѣшится, спросилъ фан-Прэтъ: -- такъ когда?
   Докторъ вытянулъ свои длинныя ноги.
   -- Это можетъ продлиться нѣсколько дней, отвѣчалъ онъ: -- а можетъ случиться и черезъ часъ... У науки нѣтъ опредѣлительныхъ отвѣтовъ на нѣкоторые вопросы.
   -- Притомъ же, прибавилъ Фанъ-Прэтъ, грубо засмѣявшись:-- можетъ-быть, дѣти дьявола остаются одиннадцать мѣсяцовъ въ утробѣ матери?...
   Гансъ и Гертруда были слишкомъ удалены, и потому не могли слышать ни слова изъ предшествовавшаго разговора.
   Гансъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость. Можно было подумать, что умъ его заходилъ за предѣлы разсказа Гертруды и находилъ въ словахъ ея таинственный смыслъ.
   -- Видѣла ли ты лица этихъ трехъ человѣкъ, Трудхенъ? спросилъ онъ послѣ краткаго молчанія.
   -- Я видѣла только лицо одного, отвѣчала она:-- то было прелестное, кроткое лицо юноши.
   Гансъ подумалъ еще нѣсколько секундъ.
   -- А что произошло въ замкѣ на другой день? спросилъ онъ.
   Гертруда подумала, потомъ отвѣчала:
   -- На другой день, вездѣ искали гостя Блутгаупта: всѣ ворота были крѣпко заперты, а между-тѣмъ незнакомецъ исчезъ.
   "Никто не зналъ о происшествіяхъ прошедшей ночи. Сама графиня, ввергнутая лекарствами доктора въ тяжелый сонъ, пришла въ себя только послѣ убіенія незнакомца и нѣсколько разъ справлялась, куда онъ дѣвался.
   "Никто не понималъ причины внезапнаго и необъяснимаго удаленія его.
   "Слуги и васаллы Блутгаупта стали поговаривать, что незнакомецъ былъ самъ дьяволъ, призванный въ замокъ заговорами Голландца фан-Прэта. Слухъ этотъ разнесся по всей странѣ и вскорѣ никто уже не сомнѣвался въ томъ, что злой духъ былъ въ сношеніи съ обитателями замка.
   "Когда узнали о беременности графини Маргариты, стали разсчитывать дни и... увидѣли, что сынъ ея будетъ сыномъ дьявола!...
   "Одинъ только старый сокольникъ, котораго теперь нѣтъ уже въ живыхъ, говорилъ, что зналъ незнакомца... Онъ увѣрялъ, что то былъ добрый дворянинъ изъ окрестностей замка Роте, баронъ Стефанъ Фон-Родахъ, сватавшійся нѣкогда на Маргаритѣ и удалившійся изъ окрестностей Гейдельберга послѣ бракосочетанія нашей молодой графини...
   -- И точно!.. проговорилъ пажъ, насупивъ брови:-- я часто видалъ этого барона Фон-Родаха въ замкѣ Ульриха; слухъ о смерти его точно распространился около того времени...
   -- Никто не хотѣлъ вѣрить старому сокольнику, продолжала Гертруда.-- Во всѣ девять мѣсяцевъ между здѣшними васаллами не было другаго разговора; при тебѣ, Гансъ, они молчали и скрывались, угадавъ твою преданность благородной дочери твоего прежняго господина.
   -- А развѣ они ея не любятъ? спросилъ пажъ.
   -- Возможно ли не любить ея? возразила Гертруда:-- она такъ добра и кротка!.. Улыбка ея прелестна, и каждое слово обличаетъ страданія!.. Всѣ любятъ ее; всѣ сожалѣютъ о ней... но съ той ночи около нея образовался таинственный кругъ... Даже благодѣянія ея устрашаютъ обитателей бѣднѣйшихъ хижинъ... Всѣ боятся касаться даровъ ея, и нищій охотнѣе готовъ голодать, нежели пользоваться ея милостынями...
   "Всѣ знаютъ, что она невинна, непорочна и благочестива, но между ею и адомъ есть злополучный союзъ...
   "Ты самъ сейчасъ говорилъ о легендахъ и безчисленныхъ предсказаніяхъ касательно рода нашихъ господъ. Между прочими преданіями есть одно, въ которомъ ясно предсказывается рожденіе сына дьявола и немедленное истребленіе рода Блутгауптовъ.
   "Сколько ужасныхъ вещей старые обитатели горъ разсказывали при мнѣ по этому случаю!.. Они говорятъ, что при первомъ крикѣ дѣтища демона все рушится...
   "Когда графиня Маргарита сдѣлается матерью, угаснетъ свѣтъ на сторожевой башнѣ, угаснетъ на вѣки.
   "А всѣмъ извѣстно, что этотъ свѣтъ не что иное, какъ душа стараго Гюнтера, давно уже проданная духу зла..."
   Судороги больной, проснувшейся отъ страшной боли, заколыхали занавѣсы кровати.
   Неявственный стонъ превратился въ рѣзкій крикъ.
   Гюнтеръ поднялъ голову и открылъ глаза.
   -- Что это? спросилъ онъ.
   -- Благородная графиня Маргарита... заговорилъ докторъ.
   -- Она кричитъ! прервалъ его старикъ, мрачное лицо котораго внезапно оживилось: -- о!.. слушайте, слушайте, какъ она кричитъ!.. Говорятъ, что только дѣти мужескаго пола заставляютъ такъ сильно страдать матерей!
   Докторъ утвердительно кивнулъ головою.
   -- Кричи, Маргарита, кричи, моя милая жена! продолжалъ старикъ съ улыбкой идіота: -- я украшу прелестное чело твое жемчужной діадемой, а грудь алмазнымъ уборомъ, которому позавидуютъ королевы... Вѣдь я буду богаче всѣхъ королей въ мірѣ!
   Въ этотъ разъ, фан-Прэтъ кивнулъ головою.
   Гюнтеръ посмотрѣлъ на часы.
   -- Часъ проходитъ! сказалъ онъ радостно:-- металлъ кипитъ на днѣ котла; дитя движется въ утробѣ матери... О, счастливая ночь! счастливая ночь для дома Блутгауптовъ!
   Маргарита болѣе и болѣе страдала; крики ея становились рѣзче: старикъ прислушивался къ нимъ съ наслажденіемъ...
   Три сообщника оставались холодны и неподвижны.
   Пажъ и молодая дѣвушка молчали; каждая жалоба графини отзывалась въ сердцахъ ихъ.
   -- Гертруда! вскричала Маргарита:-- я умираю! Помоги, помоги мнѣ!...
   Гертруда вскочила и бросилась къ постели.
   Но докторъ предупредилъ ее; онъ сталъ между ею и больною.
   -- Гертруда! говорила бѣдная Маргарита: -- не-уже-ли и ты покинула меня?
   Молодая дѣвушка хотѣла оттолкнуть Португальца; слезы состраданія и негодованія выступили на рѣсницахъ ея.
   -- Не подходите! сказалъ Хозе-Мира торжественнымъ голосомъ.
   -- Но графиня зоветъ меня! возразила Гертруда.
   Докторъ съ силой оттолкнулъ ее и обратился къ графу.
   -- Безразсудная настойчивость этой дѣвушки увеличиваетъ опасность кризиса, сказалъ онъ.
   Краска гнѣва выступила на блѣдныхъ щекахъ старика.
   -- Прочь, негодная! вскричалъ онъ, грозя кулакомъ.-- Какъ ты смѣешь не слушаться моего доктора!.. Докторъ здѣсь полновластный хозяинъ, и всѣ должны повиноваться ему! Слышишь ли?
   -- Гертруда, Гертруда! говорила Маргарита ослабѣвающимъ голосомъ.
   Гертруда рыдая закрыла лицо руками.
   -- Не зовите Гертруды, графиня, сказалъ старикъ голосомъ полуповелительнымъ, полуласкательнымъ: -- будьте благоразумны, прошу васъ: вы слышали, что сказалъ докторъ... мой лучшій другъ!
   Въ послѣдній разъ послышалось за занавѣсами имя Гертруды, какъ умирающее эхо.
   -- Опять! вскричалъ Гюнтеръ, топнувъ ногою: -- простите ей, докторъ, она еще очень-молода... Полно, Гретхенъ, другъ мой, слушайся своего добраго мужа и будь спокойна!.. Гертруда ушла... ея нѣтъ здѣсь... она умерла!.. Если ты перестанешь звать ее, я подарю тебѣ перстень съ рубиномъ въ десять тысячь франковъ.
   Кризисъ прошелъ; Маргарита уже не кричала.
   Старикъ потеръ свои костлявыя руки съ безсмысленной улыбкой.
   -- Видите ли, какъ я скоро уговорилъ ее? сказалъ онъ доктору.
   -- Одно слово вашего сіятельства, отвѣчалъ Португалецъ: -- побѣждаетъ самую боль.
   -- Я дѣлаю изъ Гретхенъ что хочу, продолжалъ старикъ: -- вѣдь она меня очень любитъ!... Но въ награду, докторъ, вы должны дать мнѣ каплю жизненнаго напитка.
   Хозе-Мира посмотрѣлъ на часы.
   -- Я счастливъ, что могу удовлетворить желанію вашего сіятельства, сказалъ онъ:-- полчаса прошло.
   Онъ наполнилъ золотой бокалъ, и графъ съ жадностію опорожнилъ его.
   -- Благодарю, сказалъ онъ.-- Богъ васъ наградитъ...
   Гертруда, печальная и грустная, воротилась къ пажу, съ нѣмымъ изумленіемъ слѣдившему за всѣми движеніями доктора.
   На лицѣ Ганса выражалось безпокойное подозрѣніе.
   -- Въ первый ли разъ тебя не допускаютъ къ графинѣ? спросилъ онъ.
   -- Во второй, возразила Гертруда.-- Нѣсколько часовъ тому, графиня также звала меня; но этотъ человѣкъ не пустилъ меня къ ней.
   -- По какой причинѣ?
   -- Сегодня утромъ онъ видѣлъ, какъ графиня дала мнѣ письмо и ключъ... Когда я вышла изъ комнаты, онъ побѣжалъ за мною... но не догналъ.
   -- Что же это было за письмо?
   -- Я умѣю читать только молитвенникъ, отвѣчала Гертруда покраснѣвъ.-- Графиня велѣла мнѣ отдать письмо и ключъ Клаусу, егерю, вмѣстѣ съ тобою пріѣхавшему сюда изъ замка Роте... Клаусъ тотчасъ же ускакалъ и до-сихъ-поръ не возвращался.
   Гансъ задумчиво опустилъ голову на руку.
   -- Письмо... проговорилъ онъ:-- и ключъ!
   -- Я дурно поступила, разсказавъ тебѣ объ этомъ, сказала Гертруда:-- потому-что графиня приказала мнѣ хранить это въ тайнѣ.
   -- Тайнъ нашей графини никто не вырветъ изъ груди моей, отвѣчалъ пажъ, молодое и открытое лицо котораго озарилось восторгомъ:-- враги ея могутъ убить меня... но не вырвутъ ни слова!
   Гертруда сжала руку Ганса.
   -- Ты добръ, сказала она:-- и я люблю тебя.
   Молодые люди просидѣли нѣсколько минутъ въ молчаніи.
   Гертруда находилась подъ вліяніемъ необъятнаго страха. Гансъ погруженъ былъ въ думу.
   Наступило молчаніе. Вѣтеръ утихъ. Вмѣсто луннаго свѣта, на мгновеніе освѣщавшаго цвѣтныя стекла оконъ, за ними распространялся однообразный, бѣловатый свѣтъ.
   Гансъ посмотрѣлъ на трехъ человѣкъ, окружавшихъ дремавшаго старика.
   -- Чѣмъ болѣе я думаю, сказалъ онъ, отвѣчая на собственную мысль:-- тѣмъ страшнѣе кажутся мнѣ эти тайны.
   Гертруда слушала его блѣднѣя.
   -- Чего же ты страшишься, другъ мой? спросила она.
   -- Не знаю, возразилъ пажъ.-- Посмотри, какъ графъ Гюнтеръ похожъ на человѣка, готоваго умереть!..
   Гертруда посмотрѣла и задрожала.
   -- Правда, проговорила она.
   -- Графъ при смерти, продолжалъ Гансъ:-- графиня въ рукахъ этого доктора!.. Есть люди, Гертруда, которые въ злобѣ не уступятъ демонамъ и то... чего опасаются васаллы Блутгаупта, можетъ очень-легко случиться и безъ содѣйствія ада.
   -- Что ты хочешь этимъ сказать? спросила молодая дѣвушка, пораженная ужасомъ.
   Гансъ покачалъ головой и не отвѣчалъ.
   Послѣ краткаго молчанія, лицо молодой дѣвушки прояснилось: утѣшительная мысль мелькнула въ умѣ ея.
   -- Гансъ, сказала она съ наивною увѣренностью: -- я надѣюсь, что ты ошибаешься!
   -- Дай то Богъ!
   -- Еслибъ должно было случиться несчастіе, продолжала Гертруда, опустивъ глаза: -- три красные человѣка не замедлили бы явиться!
   Не смотря на свое уныніе, Гансъ не могъ не улыбнуться.
   -- Кто знаетъ, отвѣчалъ онъ:-- можетъ, они еще явятся!
   Въ то же мгновеніе онъ всталъ, какъ-бы желая свергнуть иго тягостнаго безпокойства, подошелъ къ окну и разсѣянно взглянулъ на дворъ...
   На невольное восклицаніе Ганса и Гертруда бросилась къ окну.
   Густой снѣгъ покрывалъ обширный дворъ.
   Гертруда сильно сжала руку Ганса.
   -- На дворѣ было также много снѣгу, проговорила она тихимъ голосомъ:-- въ ту ночь, когда я видѣла красныхъ людей.
   -- Суевѣрная! сказалъ Гансъ, принужденно улыбаясь.
   Но въ эту минуту онъ невольно вздрогнулъ, а Гертруда съ ужасомъ отскочила отъ окна.
   Кто-то сильно стучался въ ворота.
   

VII.
Ужинъ.

   Страхъ Ганса и хорошенькой Гертруды былъ напрасенъ: не красные люди постучались въ ворота замка Блутгаупта, а кавалеръ де-Реньйо и Маджаринъ Яносъ Георги.
   Отдавъ лошадей конюху, они взошли на широкое крыльцо, между плитами котораго пробивалась трава, вступили въ сѣни, потомъ въ оружейную залу съ плоскимъ сводомъ, и наконецъ въ древнюю залу суда, занятую въ настоящее время слугами и служанками, спокойно расположившимися вокругъ огромнаго камина.
   Замокъ Блутгауптъ былъ въ такомъ запустѣніи, огромныя службы его были такъ ветхи, что слуги не могли жить въ нихъ и мало-по-малу переселились въ нижніе покои главнаго зданія. Графъ Гюнтеръ, предавшійся всею душою своимъ химерическимъ изъисканіямъ, ни мало не заботился о томъ, что у него дѣлалось, предоставивъ это своему управляющему.
   Цахеусъ же, ради собственной пользы, долженъ былъ беречь слугъ, и хотя они не любили его, однакожь не могли жаловаться на строгость.
   Но, во всякомъ случаѣ, новые обитатели старинной залы суда были хоть и не дворяне, но весьма-важныя лица. Такъ, на-примѣръ, Блазіусъ, метр-д'отель, получалъ сто флориновъ жалованья въ мѣсяцъ. Фрау Дезидерія, ключница, не уступала ему въ важности. У нихъ были особыя кресла, обитыя кожей, на которыхъ они возсѣдали передъ прочими слугами. За ними слѣдовали кастелянша; далѣе, сокольникъ Готлибъ, человѣкъ праздный въ полномъ смыслѣ этого слова; сѣдельникъ Арнольдъ, оружейникъ Лео, конюхи и охотники, весело шутившіе съ хорошенькими служанками, недостигшими еще ни лѣтъ, ни важности фрау Дезидеріи.
   Реньйо и Маджаринъ прошли черезъ это важное собраніе и направились къ покоямъ мейстера Цахеуса Несмера, гдѣ уже ждалъ ихъ Жидъ Моисей Гельдъ.
   Управляющій устроилъ себѣ квартиру въ восточномъ концѣ замка. Большая разница была между его комнатами и запущенными покоями прочей части зданія. Вездѣ въ окнахъ были цѣлыя стекла, старые замки и задвижки, съѣденные ржавчиной, были замѣнены новыми. Мейстеръ Цахеусъ устроилъ изъ своей квартиры настоящую маленькую крѣпостцу.
   Фан-Прэтъ и Хозе-Мира жили на противоположномъ концѣ замка, близь покоевъ графа, постоянно нуждавшагося въ услугахъ этихъ умныхъ и полезныхъ людей.
   Появленіе Реньйо и Маджарина произвело сильное волненіе между челядью: всѣ слѣдили за ними глазами съ любопытствомъ,
   -- Какъ хорошъ собою французскій дворянинъ! сказала фрау Дезидерія.
   -- Мнѣ кажется, его нельзя сравнить съ благороднымъ Венгерцемъ, возразила Лоттхенъ, жена курьера Фрица.
   Лисхенъ, Луисхенъ, Рикхенъ, Этхенъ, Минхенъ, Нетхенъ и Рёсхенъ присоединились къ тому или другому мнѣнію и образовали двѣ партіи трещотокъ.
   -- Не въ томъ дѣло, хороши они собой или нѣтъ, сказалъ конюшій Іоганнъ:-- только физіономіи ихъ мнѣ не нравятся.
   -- Это хищныя птицы, прибавилъ фермеръ Германнъ: -- всякій разъ появленіе ихъ предсказываетъ какое-нибудь бѣдствіе.
   Женщины пожали плечами.
   -- Благородный замокъ Блутгауптъ всегда славился своимъ гостепріимствомъ, съ важностію замѣтилъ метр-д'отель: -- и потому совѣтую тебѣ, Германнъ, умѣреннѣе выражаться на-счетъ гостей нашего господина.
   -- Да это гости не его, проворчалъ фермеръ:-- а управляющаго и проклятаго Голландца, который скоро созоветъ сюда всю преисподнюю!
   Фрау Дезидерія перекрестилась, и всѣ женщины послѣдовали ея примѣру. Развлеченные на минуту появленіемъ гостей, всѣ опять воротились къ прежнимъ суевѣрнымъ идеямъ, и въ залѣ наступило глубокое молчаніе.
   -- Должно-быть, графиня не разрѣшилась еще отъ бремени, сказалъ одинъ изъ конюховъ, входя въ залу:-- на сторожевой башнѣ видѣнъ еще свѣтъ.
   Въ это же время, въ залу вошелъ курьеръ Фрицъ, воротившійся изъ Франкфурта. Хотя платье его промокло насквозь, однакожъ онъ не подошелъ къ камину. Лицо его было бѣлѣе снѣга, покрывавшаго его ливрею.
   Онъ сѣлъ въ уголъ и не отвѣчалъ на вопросы жены, суетившейся около него. Глаза его были неподвижны и какъ-бы устремлены въ страшное видѣніе, носившееся передъ нимъ.
   -- Если тамъ горитъ душа Блутгаупта, проговорила фрау Дезидерія:-- то дай Богъ, чтобъ она еще долго, долго не угасала!
   -- Не мѣшайте имя Бога въ эти дѣла! проворчалъ фермеръ Германнъ.
   -- Ахъ! вскричали въ одинъ голосъ Лисхенъ, Луисхенъ, Лоттхенъ и компанія:-- мы получаемъ здѣсь хорошее жалованье, и дѣлать нечего; но лучше ѣсть черный хлѣбъ, нежели безпрестанно бояться дьявола!..
   -- Потерпите, красавицы, возразилъ конюшій Іоганнъ:-- не долго вамъ бояться... Когда сынъ дьявола родится, весь замокъ обрушится...
   Дрожь пробѣжала по всему обществу, и посинѣвшія губы Мейстера Блазіуса не имѣли силы пошевельнуться, чтобъ пожурить конюшаго.
   Во время молчанія, послѣдовавшаго за этой страшной угрозой, дверь въ залу отворилась, и Цахеусъ явился на порогѣ. За нимъ слѣдовалъ мейнгеръ фан-Прэтъ.
   Видъ Голландца, съ широкаго, сытнаго лица котораго не сходила улыбка, всегда наводилъ непобѣдимый ужасъ на слугъ Блутгауптскаго-Замка. Онъ зажегъ огонь на вершинѣ сатанинской башни; онъ служилъ посредникомъ между старымъ графомъ и адомъ.
   Появленіе его въ подобную минуту довело до крайности ужасъ всего общества слугъ. Хотя въ наружности его не было рѣшительно ничего адскаго, однакожь всѣ женщины отвернулись, чтобъ не видѣть его, а фрау Дезидерія опять принялась креститься.
   Мужчины же бросали на него мрачные взгляды, въ которыхъ было столько же ненависти, сколько и боязни.
   -- Мейстеръ Блазіусъ, сказалъ Цахеусъ дворецкому:-- прикажите подать ужинъ его сіятельства въ комнатѣ графини... Что же касается до моего ужина, то пошлите его сейчасъ же ко мнѣ.
   Блазіусъ поклонился.
   -- Ну, дѣти, продолжалъ Цахеусъ, стараясь придать своему холодному лицу выраженіе добродушной радости: -- вотъ радостная ночь!
   -- Да, радостная ночь, ребята! повторилъ толстый фан-Прэтъ.
   Никто не отвѣчалъ ни слова.
   Фрицъ вздрогнулъ въ своемъ углу. Сцена у Ада представилась глазамъ его. Предсмертный крикъ раздавался въ ушахъ его...
   -- Радостная ночь!.. проговорилъ онъ, утирая со лба холодный потъ и стараясь стиснуть зубы, чтобъ они не стучали.
   -- Нашъ графъ, продолжалъ Цахеусъ: -- хочетъ, чтобъ и вы, добрые, вѣрные слуги его, радовались рожденію наслѣдника... Накрывайте столы, дѣти, и пусть предъ каждымъ изъ васъ будетъ кружка нашего лучшаго рейнскаго вина!..
   По знаку метр-д'отеля, трое слугъ принялись накрывать столъ. Погребщикъ сошелъ съ своими помощниками въ погребъ. Нѣсколько минутъ спустя, вся прислуга сидѣла вокругъ большаго стола и передъ каждымъ стояла глиняная кружка, надъ которой поднималась высокая пѣна.
   Въ то же время повара несли изъ кухни кушанья къ ужину графа и его управляющаго.
   Ужинъ Гюнтера былъ болѣе, нежели умѣренъ: точно ужинъ анахорета.
   Ужинъ Цахеуса былъ сытенъ и почти роскошенъ: блюда, которыя носили къ нему, распространяли въ воздухѣ аппетитный запахъ. Толстый фан-Прэтъ раздувалъ ноздри и вдыхалъ въ себя эти благоуханія.
   -- Вотъ прекрасно, дѣти! вскричалъ управляющій:-- теперь, выпейте всѣ за здоровье будущаго наслѣдника вашего господина!
   Всѣ поднесли кружки къ губамъ; но никто не глотнулъ вкуснаго напитка.
   -- Вотъ такъ, люблю, ребята! вскричалъ Цахеусъ.
   -- Теперь, сказалъ фан-Прэтъ, взявъ управляющаго за руку: -- и мы можемъ идти ужинать!
   Благосклонно кивнувъ слугамъ головою, Цахеусъ вышелъ.
   Лишь-только онъ удалился, одно окно въ залѣ суда открылось и всѣ до одного вылили вино на дворъ.
   Никто, даже почтенный метр-д'отель, не хотѣлъ пить за здоровье сына дьявола.
   Когда слуги и служанки заняли опять свои мѣста, наступило мрачное, торжественное молчаніе, не смотря на то, что на столъ было довольно пива и вина, чтобъ заставить цѣлый батальйонъ тяжелыхъ Нѣмцевъ пѣть и хохотать. Готлибъ, веселый сокольникъ, Арнольдъ, Лео и младшіе изъ слугъ принялись-было за вкусныя яства, но вскорѣ общее молчаніе стало тяготѣть и надъ ними, и они отодвинули отъ себя тарелки, какъ-будто на этихъ тарелкахъ была отрава...
   Повара возвращались съ пустыми руками изъ покоя графини и квартиры Цахеуса.
   -- Что они тамъ дѣлаютъ? спросилъ Іоганнъ.
   -- Графъ спитъ, отвѣчалъ одинъ изъ поваренковъ:-- а графиня кричитъ и стонетъ на постели.
   -- У управляющаго, сказалъ другой: -- гости весело поютъ и смѣются.
   -- Когда христіанамъ грозитъ бѣда, проворчалъ фермеръ Германнъ:-- окаянные радуются и веселятся!
   За веселымъ ужиномъ не доставало только доктора Хозе-Мира, который по обязанности долженъ былъ остаться у графики.
   Прочіе же пятеро сообщниковъ сидѣли вокругъ стола, уставленнаго разными кушаньями. На каждомъ концѣ стола высилась куча тарелокъ. На полу былъ огромный запасъ нераскупоренныхъ бутылокъ и полныхъ кружекъ. Видно было, что собесѣдники хотѣли распоряжаться сами, отославъ лакеевъ.
   Цахеусъ Несмеръ всталъ и замкнулъ двери въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Теперь мы совершенно одни, сказалъ онъ, садясь на мѣсто:-- безъ церемоніи, добрые товарищи! Располагайтесь, какъ кому угодно!
   -- И будемъ пить! вскричалъ Реньйо.
   Голландецъ протянулъ къ нему руку черезъ столъ; послѣднее замѣчаніе показалось ему чрезвычайно-остроумнымъ.
   Амфитріонъ-управляющій сидѣлъ между Моисеемъ Гельдомъ и Реньйо; противъ него фан-Прэтъ и Маджаринъ Яносъ.
   -- Ну, что, друзья? сказалъ Реньйо послѣ супа:-- все идетъ какъ-нельзя-лучше... Безъ беременности, столько напугавшей насъ, мы прождали бы еще годы... между-тѣмъ, какъ теперь вынуждены покончить.
   -- Кавалеръ, возразилъ фан-Прэтъ:-- вы разсуждаете чрезвычайно-умно!.. А мы начинали уже опасаться, что вы не явитесь...
   -- Какой вздоръ! сказалъ Реньйо, поглаживая волосы: -- ваши Франкфуртскія красотки еще не такъ соблазнительны, чтобъ могли воспрепятствовать благородному человѣку заняться своими дѣлами... Довольно-непріятная встрѣча задержала меня на дорогѣ, прибавилъ онъ съ свойственною ему наглостью: -- какой-то бѣднякъ хотѣлъ отомстить мнѣ... знаете, бываютъ случаи...
   Реньйо былъ блѣденъ, но улыбался.
   -- Вы убили его?-- спросилъ фан-Прэтъ: -- а господинъ Яносъ былъ вашимъ секундантомъ?..
   -- Нѣтъ, сухо отвѣчалъ Маджаринъ.
   -- Нѣтъ, -- повторилъ Реньйо: -- господинъ Яносъ не принималъ никакого участія въ этомъ дѣлѣ... Если не забуду, такъ я разскажу вамъ всю исторію за дессертомъ... Теперь займемтесь лучше болѣе-важными дѣлами... Ну, что, мейстеръ Цахеусъ?
   -- Графу очень-плохо, возразилъ управляющій, маленькими глотками опорожнивавшій стаканъ рейнвейну;-- спросите мейнгера фан-Прэта... докторъ исполнялъ свое дѣло какъ-нельзя-лучше... и славный жизненный эликсиръ дѣйствовалъ превосходно...
   -- Да, сказалъ фан-Прэтъ, добродушно улыбаясь:-- и въ то же время на сторожевой башнѣ огонь пылаетъ подъ котломъ... Великое дѣло совершается по-маленьку... и я буду чрезвычайно-изумленъ, если передъ своею смертію Гюнтеръ не превратитъ въ чистѣйшее золото всѣхъ водосточныхъ трубъ своего замка!..
   Жидъ Моисей робко посмотрѣлъ на фан-Прэта, не зная, какъ понять послѣднія слова его.
   -- Я, господа, продолжалъ Голландецъ, гордо поднявъ голову: -- я могу похвалиться тѣмъ, что далъ вамъ, милые друзья, средства скорѣе покончить это дѣло!
   -- А я? вскричалъ Цахеусъ.
   -- А я? повторилъ потише смиренный Монсей Гельдъ:-- тайкомъ выпивавшій огромные стаканы вина.
   -- Не хочу уменьшать вашихъ заслугъ, продолжалъ Голландецъ:-- вы первый, Цахеусъ, открыли намъ двери замка... Пью за ваше здоровье!
   Выпили за здоровье управляющаго.
   Фан-Прэтъ продолжалъ:
   -- Вы, почтенный Гельдъ, доставили намъ необходимые десять или двѣнадцать тысячь флориновъ для заключенія торга... Тостъ за ваше здоровье!
   Выпили за здоровье Жида.
   -- Но я, продолжалъ толстякъ: -- придумалъ замысловатыя уловки, съ помощію которыхъ десять или двѣнадцать тысячь флориновъ Гельда замѣнили намъ сотни тысячь флориновъ... Какъ бы вы, достойный мейстеръ Цахеусъ, ни бились... какъ бы малы ни были ваши проценты, почтеннѣйшій Гельдъ, но все-таки вамъ не удалось бы къ концу года свести концы съ концами... А я, съ ретортами, котлами, алембиками и учеными изрѣченіями рѣшилъ эту трудную задачу!
   -- Вы замѣчательный фокусникъ, фан-Прэтъ, сказалъ Реньйо: -- никто этого не оспориваетъ!
   -- Червонцы Моисея, продолжалъ Голландецъ:-- доходы, собираемые мейстеромъ Цахеусомъ, все это учетверялось въ моихъ рукахъ!.. Два тоста за мое здоровье!
   Предложеніе было принято единогласно.
   -- А сколько прійдется на долю каждаго изъ насъ? спросилъ Маджаринъ.
   -- У меня въ карманѣ, возразилъ управляющій: -- подробная опись имуществъ Блутгаупта и Роте... я раздѣлилъ эти имѣнія на шесть сколь-возможно-ровныхъ частей... потомъ кинемъ жребій...
   -- Покажите намъ опись, сказалъ Реньйо.
   Цахеусъ вынулъ изъ кармана пергаментный листъ и разложилъ его на столѣ.-- Собесѣдники встали и наклонились къ листу, покрытому мелкимъ письмомъ.
   Маджаринъ сѣлъ первый.
   -- Я не знаю толка въ этой чепухѣ, вскричалъ онъ: -- но горе тому, кто вздумаетъ улучшить свою долю въ ущербъ мнѣ!
   Не смотря на свою добродушную физіономію, фан-Прэтъ одинъ съ докторомъ Мира смѣлъ иногда противорѣчить грозному Маджарину.
   -- Мы постараемся, господинъ Георги, отвѣчалъ онъ: -- привести всѣ дѣла въ уровень съ вашимъ невѣжествомъ... Сложите вашъ пергаментъ, мейстеръ Цахеусъ, и будемъ лучше пить, какъ добрые пріятели.
   Реньйо не принималъ никакого участія въ этомъ разговорѣ. Съ самаго начала ужина онъ пилъ съ неутолимою жаждою и ѣлъ съ ненасытимымъ аппетитомъ.
   Казалось, страшное, кровавое событіе, въ которомъ онъ за нѣсколько времени игралъ главную ролю, не оставило въ умѣ его ни малѣйшихъ слѣдовъ.
   Онъ принадлежалъ къ числу людей, незнакомыхъ ни съ раскаяніемъ, ни съ угрызеніями совѣсти, и на которыхъ дѣйствуетъ только страхъ. Въ немъ не было ни искры чувствительности. Беззаботный нравъ его былъ опаснѣе личины доброты. Надъ людьми, безпечно-хвастающими своими побѣдами и маленькими непріятностями, бывающими слѣдствіемъ ихъ, всѣ смѣются,-- но никто ихъ не боится.
   -- А что наша милая графиня? спросилъ онъ: -- не-уже-ли доктору не удалось одолѣть интересной ея болѣзни?
   -- Сатану нескоро одолѣешь, г. де-Реньйо! возразилъ фан-Прэтъ: -- докторъ совершенно сбился съ толка... ребенокъ родится, я за это ручаюсь.
   -- Что же онъ намѣренъ тогда дѣлать?
   -- Мы, то-есть, мейнгеръ фан-Прэтъ, докторъ и я, отвѣчалъ Цахеусъ:-- думаемъ, что если графиня Маргарита родитъ дочь, такъ мы не пріймемъ никакихъ рѣшительныхъ мѣръ, ибо рожденіе ребенка женскаго пола не уничтожаетъ условія... Обождемъ нѣсколько дней.... ни графъ Гюнтеръ, ни благородная супруга его не проживутъ долго.
   Маджаринъ положилъ вилку на столъ и слѣдилъ за словами управляющаго съ необыкновеннымъ вниманіемъ.
   Другіе собесѣдники молча подтвердили слова Цахеуса, исключая, однакожь, Моисея Гельда, старательно очищавшаго свою тарелку.
   -- А если будетъ сынъ? спросилъ Реньйо.
   Цахеусъ промолчалъ нѣсколько секундъ; казалось, онъ пріискивалъ приличныя выраженія.
   -- Мы не школьники, сказалъ онъ наконецъ:-- и не безъ цѣли заключили союзъ.
   -- Разумѣется, возразилъ фан-Прэтъ.
   -- Рожденіе сына, продолжалъ управляющій: -- не только уничтожитъ всѣ наши надежды, но и введетъ въ убытокъ...
   -- Не въ убытокъ! проворчалъ Моисей Гельдъ:-- я долженъ буду пойдти по міру съ моими бѣдными дѣтьми!
   -- Очевидно, сказалъ Реньйо очень-серьёзно: -- что мы не можемъ подвергнуть такой участи юное потомство нашего друга Моисея.
   -- Слѣдовательно, сказалъ фан-Прэтъ: -- Цахеусъ, докторъ и я думаемъ, что должно прибѣгнуть къ рѣшительнымъ мѣрамъ.
   -- И я того же мнѣнія, сказалъ Реньйо.
   -- Что касается до меня, проговорилъ Жидъ, опустивъ глаза и дрожащимъ голосомъ: -- то Богъ мнѣ свидѣтель! я человѣкъ мирный... Вы всѣ разумнѣе меня, а потому мнѣ не приличествуетъ имѣть свое мнѣніе...
   Одинъ Маджаринъ не сказалъ еще ни слова.
   -- Что называете вы рѣшительными мѣрами, мейнгеръ фан-Прэтъ? спросилъ онъ.
   -- Мнѣ кажется, отвѣчалъ Голландецъ: -- что вопросъ этотъ столько же неумѣстенъ, какъ и отвѣтъ на него труденъ... Кажется, мейстеръ Цахеусъ ясно сказалъ, что мы не школьники.
   Яносъ подумалъ съ минуту, потомъ густыя брови его насупились.
   -- Отвѣчайте мнѣ коротко и ясно, сказалъ онъ рѣшительно: -- кого прійдется намъ убить въ эту ночь?
   Жидъ всплеснулъ руками, оттолкнулъ отъ себя пустую тарелку и, поднявъ сѣрые глаза къ небу, проговорилъ:
   -- Господи! Господи!
   -- Господинъ Яносъ, сказалъ Реньйо: -- выражается такимъ-образомъ, что придаетъ вещамъ самымъ простымъ свирѣпый видъ... Посмотрите, вы отбили аппетитъ у нашего почтеннаго Моисея и мы всѣ сидимъ повѣся носы... Чортъ возьми! мы, кажется, должны понимать другъ друга, и слова мейнгера фан-Прэта не требуютъ никакихъ объясненій.
   -- А мнѣ нужны поясненія, возразилъ Маджаринъ: -- и я спрашиваю васъ еще разъ, кого мы убьемъ въ эту ночь?
   Цахеусъ и фан-Прэтъ молчали съ недовольнымъ видомъ.
   -- Удивительно! вскричалъ Реньйо съ сердцемъ:-- что тутъ много спрашивать! Кого? Разумѣется, Гюнтера Фон-Блутгаупта, жену его и сына.
   Яносъ сдѣлалъ презрительное движеніе.,
   -- Старика, сказалъ онъ: -- женщину и ребенка!..
   Потомъ разомъ выпилъ цѣлый стаканъ рейнвейна. Цахеусъ и фан-Прэтъ пожали плечами.
   -- Господинъ Яносъ, сказалъ управляющій:-- хотите достигнуть цѣли, такъ не гнушайтесь средствами достиженія!..
   Маджаринъ опять наполнилъ стаканъ и опорожнилъ его; лицо его раскраснѣлось; черные глаза сверкали страннымъ блескомъ.
   -- Женщину! повторилъ онъ, съ трудомъ удерживая свое негодованіе: -- молодую, прелестную и непорочную женщину, любовь которой я не промѣнялъ бы на сокровища всего міра!.. Женщину, лежащую на одрѣ смерти! Женщину, къ которой ни одна дружеская рука не подоспѣетъ на помощь въ минуту подлаго убійства!..
   -- Какъ это скучно! проговорилъ Реньйо вполголоса: -- но сейчасъ пройдетъ... онъ всегда ужасно драматиченъ, когда пьянѣетъ... за то, когда онъ совсѣмъ опьянѣетъ, то становится самымъ отчаяннымъ негодяемъ.
   -- Клянусь именемъ моего отца! продолжалъ Маджаринъ разгорячаясь:-- никогда еще рука моя не подымалась ни на женщинъ, ни на дѣтей!.. Я хочу быть богатымъ, это правда, потому-что я молодъ, хорошъ собою... потому-что у меня не достаетъ только золота, чтобъ быть владѣтельнымъ княземъ!..
   -- Такъ у васъ будетъ золото, прервалъ его фан-Прэтъ.
   -- Ужасно должно быть зрѣлище предсмертныхъ страданій женщины у колыбели убитаго ребенка ея! продолжалъ Маджаринъ, безпрестанно наполняя и опоражнивая стаканъ:-- а! еслибъ передъ колыбелью стояли мужчины со шпагами въ рукахъ... о! тогда иное дѣло! Когда сталь встрѣчается съ сталью, тогда кровь воспламеняется, сердце бьется сильнѣе, голова кружится... Я убилъ Ульриха Фон-Блутгаупта, вы это помните!
   Жидъ закрылъ лицо обѣими руками.
   -- Я убилъ его, повторилъ Яносъ громовымъ голосомъ: -- это было ночью... вы пятеро стояли передъ комнатой, куда онъ удалился... и никто изъ васъ не смѣлъ ступить шагу, потому-что Ульрихъ былъ храбрый воинъ и грознымъ голосомъ вскричалъ: "Убью перваго, кто пошевельнется!"
   -- Мы знаемъ, господинъ Георги, что вы храбры, какъ левъ, сказалъ Реньйо ласкательнымъ голосомъ.-- Господа, выпьемъ за здоровье нашего храбраго друга, Яноса Георги!
   Всѣ чокнулись; Маджаринъ выпилъ два стакана, потомъ всталъ покачиваясь и, ударивъ мощнымъ кулакомъ по богатырской груди, вскричалъ:
   -- Да, да, я храбръ!.. Давайте же мнѣ храбрыхъ, вооруженныхъ мужчинъ, а не беззащитныхъ женщинъ... Помните ли, какъ въ той комнатѣ было темно... никого не было видно... мы только слышали, какъ онъ взвелъ курки пистолетовъ...
   Жидъ задрожалъ отъ одного воспоминанія. Прочіе поблѣднѣли; даже Реньйо пересталъ насмѣшливо улыбаться.
   -- Я одинъ вышелъ впередъ, продолжалъ Маджаринъ, откинувъ назадъ длинные волосы:-- что-то необъяснимое влекло меня туда, гдѣ была опасность... Ахъ, прошли тѣ времена, когда храбрость и сила цѣнились высоко!.. Тогда бы я былъ героемъ!..
   Лицо его блистало дикимъ энтузіазмомъ, и онъ, казалось, выросъ...
   -- Я вошелъ, продолжалъ онъ: -- и внезапно темная комната освѣтилась... раздался выстрѣлъ... другой... и я увидѣлъ посреди комнаты человѣка съ саблей въ рукахъ... я бросился къ нему... Ульрихъ храбро защищался... но палъ! Тогда приблизились и вы, мои товарищи, прибавилъ Яносъ съ горькимъ презрѣніемъ: -- вы пятеро напали на него и, кажется, нанесли ему послѣдній ударъ!
   Маджаринъ опустился на стулъ. Цахеусъ поспѣшно наполпилъ стаканъ его.
   -- Очень можетъ статься, проговорилъ фан-Прэтъ: -- что вамъ и въ эту ночь прійдегся сразиться съ сильнымъ противникомъ...
   Маджаринъ скоро всталъ. Реньйо мигнулъ Голландцу глазомъ, полагая, что онъ желалъ только польстить маніи Яноса.
   Прочіе собесѣдники съ любопытствомъ посмотрѣли на фан-Прэта.
   Вся шайка находилась въ очень-миролюбивомъ расположеніи; слѣдовательно, вѣсть о возможности поединка никому не была пріятна...
   -- О какомъ противникѣ товорите вы? спросилъ Маджаринъ.
   -- У графа Ульриха остались друзья, отвѣчалъ Голландецъ.
   -- Только-то! вскричалъ управляющій Цахеусъ: -- отсюда до Гейдельберга далеко!
   Реньйо сдѣлалъ ему знакъ, чтобъ онъ замолчалъ, все еще полагая, что фан-Прэтъ нарочно обманывалъ Венгерца.
   -- Правда, отсюда далеко до Гейдельберга, повторилъ толстякъ: -- но Клаусъ съ утра уже уѣхалъ...
   На лицѣ управляющаго выразилось безпокойство.
   -- Я этого не зналъ! проговорилъ онъ смутившись.
   Реньйо дернулъ его за руку, съ трудомъ удерживая смѣхъ.
   -- Полно-те! шепнулъ онъ ему:-- развѣ вы не видите, что фан-Прэтъ подшучиваетъ надъ Венгерцемъ?..
   Послѣдній устремилъ отуманившійся взоръ на фан-Прэта и не переставалъ пить.
   -- Такъ этотъ Клаусъ, спросилъ онѣ нетвердымъ уже голосомъ:-- поскакалъ за людьми, съ которыми мнѣ можно будетъ подраться?
   -- Да, отвѣчала Реньйо.
   Яносъ сталъ шарить около себя, отъискивая свою шпагу, и громко захохоталъ.
   -- Ха, ха, ха!.. Такъ вокругъ постели женщины и колыбели ребенка будутъ вооруженные люди?.. Женщина красавица!.. Ребенокъ беззащитное, безсильное существо... но зачѣмъ они окружили себя вооруженными людьми?.. Надобно будетъ убить и тѣхъ и другихъ! Нечего дѣлать!
   Онъ опрокинулся на спинку кресла и закрылъ глаза.
   -- Я забылъ сказать вамъ, мейстеръ Цахеусъ, продолжалъ фан-Прэтъ:-- что сегодня утромъ, во время вашего отсутствія, маленькая Гертруда подошла къ постели графини, и получила отъ нея тайкомъ письмо и ключъ.
   -- Нашъ толстый фан-Прэтъ былъ бы славный актёръ! сказалъ Реньйо: -- но не зачѣмъ болѣе притворяться... свирѣпый вепрь заснулъ.
   -- Не совсѣмъ еще, не совсѣмъ! проговорилъ Моисей Гельдъ, со страхомъ слѣдившій за всѣми движеніями Венгерца.-- Ахъ, Господи, Господи! что за грозный человѣкъ!
   -- Докторъ, продолжалъ фан-Прэтъ: -- не успѣлъ догнать молодой дѣвушки; онъ только видѣлъ, какъ Клаусъ ускакалъ въ галопъ.
   -- Все ли? спросилъ Реньйо.-- Апплодируйте, господа!.. Фан-Прэтъ потѣшилъ насъ своей сказкой!
   -- Да это не сказка, серьёзно возразилъ Голландецъ: -- Яносъ спитъ, и мнѣ не зачѣмъ васъ обманывать.
   Лицо Реньйо вытянулось. Управляющій сдѣлалъ безпокойную гримасу, а Моисей опять задрожалъ.
   -- Клаусъ уѣхалъ сегодня утромъ! вскричалъ Цахеусъ Несмеръ.
   -- И не воротился еще! прибавилъ Реньйо, уже не шутя.
   -- Онъ старый васаллъ графа Ульриха! произнесъ Голландецъ жалобнымъ голосомъ.
   Наступило глубокое молчаніе. Собесѣдники посмотрѣли другъ на друга, и кавалеръ де-Реньйо шопотомъ произнесъ имена трехъ сыновей Ульриха; по жиламъ всѣхъ пробѣжалъ холодный трепетъ.
   -- Впрочемъ, ворота крѣпко заперты, замѣтилъ фан-Прэтъ.
   -- Запоры желѣзные, прибавилъ кавалеръ де-Реньйо.
   -- Да, сказалъ Цахеусъ, тихо покачавъ головой: -- но ровно девять мѣсяцевъ тому, незнакомецъ вошелъ въ замокъ Блутгаупта... Къ утру онъ исчезъ... Кто знаетъ, куда онъ вышелъ?...
   -- Не-уже-ли вы полагаете, что есть тайный ходъ? боязливо спросилъ Реньйо,=.
   -- Я въ замкѣ не очень-давно, отвѣчалъ Цахеусъ: -- но старые слуги не разъ разсказывали мнѣ, что три красные человѣка входятъ не въ ворота...
   

VIII.
Зеленѣющее Дерево.

   Гостинница Зеленѣющаго-Дерева, въ Гейдельбергѣ, была на весьма-дурномъ счету у полиціи баварской и австрійской, хотя наружность ея была очень-красива и на вывѣскѣ былъ написанъ дубъ, съ ярко-изумрудными листьями.
   Много рейнвейна и крѣпкаго пива расходовалось въ этой гостинницѣ. Хозяинъ и владѣтель ея, Эліасъ Коппъ, нѣкогда съ большимъ успѣхомъ проходилъ университетскій курсъ. Не мало филистеровъ побилъ онъ въ жизнь свою, и подъ старость любилъ болѣе всего общество студентовъ, отъ которыхъ получилъ въ награду завидное прозваніе arbiter elegantiarum.
   Каждый вторникъ большая зала его заведенія превращалась въ бальную залу, и даже господа профессора не гнушались приводить туда своихъ свѣженькихъ наслѣдницъ.
   Эти семейные балы отзывались нестерпимымъ схоластическимъ тономъ. Разговаривали по-латинѣ; остроты заимствовали у Плавта и Аристофана. Въ одномъ углу пла тонировали влюбленные студенты, въ другомъ важно распивали пиво доктора философіи и разсуждали немилосердо о правахъ человѣка, о свободѣ мышленія и о выгодахъ учености. Толпа молодыхъ людей, съ довольно-безсмысленными физіономіями, окружала диспутантовъ.
   Балы мейстера Эліаса Коппа пользовались заслуженою славою. Доктора правъ увѣряли, что эти благопристойныя празднества значительно смягчали жосткость старинныхъ университетскихъ нравовъ. Дщери профессоровъ не оспаривали этого мнѣнія и краснѣли отъ удовольствія при одной мысли о предстоящихъ вальсахъ и шоттишахъ.
   Но съ середы бальная зала опять превращалась въ таверну. Arbiter elegantiarum самъ разстанавливалъ столы, кружки пива и бутылки бѣлаго вина.
   Къ вечеру того же дня, чистая атмосфера, которою наканунѣ еще дышали дщери премудрости, превращалась въ густой дымъ. Табакъ замѣнялъ амврозію; любезные кавалеры прошедшаго вечера безъ всякаго усилія превращались въ пьяныхъ студентовъ, пившихъ для того, чтобъ напиться, курившихъ для того, чтобъ одурѣть.
   Зеленѣющее-Дерево было главнымъ и оффиціальнымъ мѣстомъ сходьбища ландманшафта, и когда одинъ изъ тридцати-шести германскихъ университетовъ имѣлъ какое-нибудь дѣло до декана (такъ называютъ Гейдельбергскій Университетъ), то депутаты были принимаемы съ приличнымъ торжествомъ въ гостинницѣ Зеленѣющаго-Дерева.
   То, что мы намѣрены разсказать, происходило въ тотъ самый вечеръ, когда Реньйо, Моисей и Маджаринъ ѣхали къ замку Блутгаупта; и почти въ то же самое время, когда кавалеръ, отдѣлившись отъ своихъ двухъ сообщниковъ, остановился посреди дороги, поджидая виконта д'Одмера.
   Наступила ночь: многочисленное общество, собравшееся уже въ большой залѣ Зеленѣющаго-Дерева, безпрестанно умножалось. Входившіе не стучались въ дверь, хотя она была заперта. Они наступали на деревянный колокъ, находившійся возлѣ порога, почти въ уровень съ землею, и тяжелая дверь отворялась сама собою.
   Это обстоятельство придавало собранію таинственный видъ, столько любимый Нѣмцами вообще и нѣмецкими студентами въ особенности.
   На дворѣ холодно; ставни закрыты, чтобъ защититься отъ холода и нескромныхъ ушей баварской полиціи. Ландманшафты умерли бы отъ скуки и горя, еслибъ ихъ перестали опасаться и бояться.
   Всѣ дамы были окружены камрадами (такъ называютъ другъ друга члены ландманшафта), растянувшимися на жесткихъ деревянныхъ скамьяхъ съ лѣнивою безпечностью Турка, нѣжащагося на мягкихъ подушкахъ. У каждаго была въ рукахъ длинная трубка, туго набитая; дымъ былъ такой густой, что рѣшительно нельзя было ничего видѣть.
   Вся зала освѣщалась немногими лампами съ рыжеватымъ, туманнымъ свѣтомъ. Входившіе по привычкѣ доходили до своихъ мѣстъ. Атмосфера напоминала лондонскіе туманы, заставляющіе посреди дня зажигать газъ. Но мало-по-малу глазъ привыкалъ къ дыму; иногда въ отворенную дверь влетала струя чистаго воздуха, между-тѣмъ, какъ табачный дымъ густымъ облакомъ вылеталъ на улицу; и въ эти минуты на мгновеніе явственно обрисовывались группы камрадовъ, опьянѣвшихъ отъ пива, вина и табака.
   Мейстеръ Коппъ каждую среду утромъ снималъ бѣлые обои, придававшіе залѣ красивый, опрятный видъ, и теперь стѣны являлись во всей грязной наготѣ своей. Кромѣ нѣсколькихъ запыленныхъ и закопченыхъ картинъ, на стѣнѣ были начертаны мѣломъ разныя ученыя изрѣченія. Въ одномъ углу залы, невдалекѣ отъ маленькой эстрады, гдѣ находилась конторка хозяина, часть стѣны была завѣшена коричневымъ сукномъ, надъ которымъ надписано по-нѣмецки: Магазинъ Чести. Это былъ арсеналъ камрадовъ, состоявшій изъ дюжины длинныхъ шпагъ, извѣстныхъ подъ именемъ шлегеровъ.
   Оружіе это служило въ случаѣ поединковъ, любимыхъ студентами германскихъ университетовъ съ дѣтскою страстью, -- поединковъ странныхъ и весьма-рѣдко несчастныхъ, въ которыхъ противники колотятъ другъ друга безпощадно, стараясь, однакожь, не наносить ранъ. Между-тѣмъ, въ поединкѣ, не подчиненномъ университетскому комманъ {Отъ французскаго comment. Такъ студенты называютъ свои законы и постановленія.}, шлегеры могли быть чрезвычайно опаснымъ оружіемъ.
   Храненіе Магазина Чести было поручено особеиному надзору мейстера Эліаса Коппа.
   Группы были разнообразны вообще, но весьма однообразны въ частности. У одного стола всѣ собесѣдники были погружены въ сонное забытье. Пили, курили и молчали.
   У другаго, колода пожелтѣлыхъ отъ долгаго употребленія картъ, вызывала на блѣдныя лица отблескъ страсти.
   Далѣе, на старой, истрескавшейся шахматной доскѣ двигались короли, башни и лауферы въ рукахъ двухъ университетскихъ ветерановъ. Вокругъ стояла толпа любопытныхъ, со вниманіемъ слѣдившихъ за глубокомысленными комбинаціями двухъ враждебныхъ армій.
   Далѣе, въ игрѣ еще болѣе-элементарной нѣсколько молодыхъ людей бросали кости.
   Но были и такія группы, въ которыхъ пренебрегали этими играми: тамъ спорили о философіи или объ исторіи; проходили послѣднюю лекцію любимаго профессора; спорили громко; толковали Лейбница; уничтожали Локка и Бэкона, не щадя Рейда, Стюарта и другихъ корифеевъ шотландской школы. При имени Декарта пожимали плечами.
   Въ двухъ шагахъ отъ этой, сидѣла другая группа. Разсуждали о любви. Говорили объ алыхъ устахъ и черныхъ очахъ. Донъ-Хуаны разсказывали свои похожденія: робкіе вздыхали, поэты мололи вздоръ, фанфароны лгали безпощадно.
   Наконецъ, другія труппы по горло погружались въ политику, и одному Богу извѣстно, что дѣлалось съ Европой въ рукахъ этихъ Публиколъ!
   Близь конторки мейстера Эліаса Коппа, подъ самымъ Магазиномъ Чести, за столомъ, сидѣло пятеро или шестеро молодыхъ людей, и между ними одинъ въ багровомъ плащъ. Этотъ яркій цвѣтъ не имѣлъ ничего удивительнаго въ обществѣ, гдѣ одинъ старался перещеголять другаго эксцентричествомъ своего костюма. Устудента въ этомъ плащъ, вмѣсто университетской фуражки на головъ, была шляпа съ широкими полями. Густые и черные какъ смоль волосы ниспадали по сторонамъ блѣдныхъ, бѣлыхъ щекъ его. Ему казалось около двадцати лѣтъ. Черты его, рѣдкой мужественной правильности, выражали въ своей гармонической цѣлости пламень юной силы, умѣряемой преждевременными совѣтами твердости не по лѣтамъ.
   Взглядъ его былъ гордъ и повелителенъ; уста его, казалось, были сотворены для повелѣній.
   Когда облако дыма разсѣевалось, въ другихъ концахъ залы можно было замѣтить еще двухъ молодыхъ людей въ такихъ же плащахъ. Они до того походили на перваго, что казались отраженіемъ его въ зеркалѣ...
   Одинъ изъ этихъ юношей сидѣлъ за картами и игралъ, какъ казалось, съ особеннымъ искусствомъ; другой стоялъ въ группѣ, толковавшей о любовныхъ похожденіяхъ.
   У послѣдняго за лицѣ была веселая улыбка. Первый тщетно старался прогнать апатическую безпечность... ни карты, ни вино не производили въ крови его ни малѣйшаго волненія.
   Перваго, о которомъ мы говорили, звали Отто; сидѣвшаго за картами Гёцомъ, а разговаривавшаго о любовныхъ похожденіяхъ Альбертомъ.
   Они были братья... но фамиліи у нихъ не было.
   

IX.
Arbiter elegantiarum.

   Группа, окружавшая красавца-студента Отто, состояла изъ избранныхъ молодыхъ людей. На энергическихъ и умныхъ лицахъ ихъ выражались гордыя, возвышенныя мысли...
   Не смотря на то, они пили и курили какъ и прочіе.
   Хотя Отто былъ младшій между ними, по всѣ какъ-бы невольно признавали его преимущество.
   -- Клянусь честію, говорилъ одинъ изъ нихъ, философъ Михаэль: -- еслибъ за тобою пришли теперь полицейскіе, мы всѣхъ ихъ положили бы на мѣстѣ!
   -- А зачѣмъ имъ приходить? возразилъ молодой человѣкъ.-- Мы вчера только прибыли изъ Франкфурта, а между вами нѣтъ ни одного измѣнника.
   -- Плохо бы ему пришлось, если бъ былъ! вскричалъ поэтъ Дамрахъ, высокій дѣтина съ густою бородою:-- съ позволенія хозяина я бы разможжилъ ему голову кулакомъ, чтобъ не марать нашихъ шпагъ!
   -- А долго ли ты думаешь остаться съ нами? спросилъ Михаэль.
   -- До завтра... Намъ, друзья мои, не хорошо оставаться въ Гейдельбергѣ... отсюда слишкомъ-близко къ замку Роте, и люди, убивавшіе нашего отца, только о томъ и думаютъ, какъ бы и насъ отправить къ нему.
   -- Храбрый и благородный дворянинъ былъ графъ Ульрихъ! сказалъ поэтъ, торжественно поднявъ стаканъ: -- я когда-нибудь напишу стихи въ честь его; а покуда, да даруетъ Господь миръ душѣ его!..
   Всѣ студенты, сидѣвшіе вокругъ Отто, почтительно сняли шапки.
   Сосѣднія группы замолчали и старались подслушать этотъ разговоръ.
   -- У меня остался только одинъ червонецъ! вскричалъ въ это самое время Гётцъ:-- да и зачѣмъ Отто ввѣрилъ мнѣ нашу общую казну!.. Съ однимъ червонцемъ до Франціи не доѣдешь... ну, Рудольфъ, на квитъ!
   -- Длинные, шелковистые, мягкіе, русые волосы, говорилъ Альбертъ, продолжая начатую исторію: -- ниспадали какъ золото на бѣлыя плечи... Никому изъ васъ не случалось любить маркизы?
   Самый смѣлый изъ Ловласовъ всего университета дерзалъ поклоняться женѣ педеля.
   -- Купчихи! Жены ремесленниковъ! продолжалъ Альбертъ съ презрительнымъ движеніемъ: -- грубы, необразованны! То ли дѣло женщины въ бархатѣ, золотѣ, брильянтахъ.
   -- Я проигралъ послѣдній червонецъ! вскричалъ жалобнымъ голосомъ Гётцъ.
   Слушатели Альберта громко захохотали.
   -- Тебя начали судить, говорилъ Михаэль, обращаясь къ Отто; -- профессора возстали-было противъ этого; но, увы! Васъ троихъ обвинили въ заговорѣ, и попадитесь только въ баварскую или австрійскую тюрьму, такъ и не выйдете оттуда.
   -- Потому-то мы и не намѣрены долго оставаться въ Германіи, отвѣчалъ Отто.-- Мы слабые, беззащитные изгнанники... и не можемъ отмстить за нашего отца... подождемъ удобнѣйшаго случая.
   Грозная молнія сверкнула въ глазахъ молодаго человѣка. Въ глубинѣ юнаго сердца таилась мысль терпѣливаго мщенія.
   -- Да и что намъ дѣлать въ Германіи? продолжалъ онъ съ горечью.-- Мы объѣздили большую часть университетовъ, чтобъ продолжать дѣло, зачатое нашимъ отцомъ... вездѣ насъ принимали съ торжествомъ... но вездѣ лили, курили, пѣли, дрались на рапирахъ... и больше ничего! Я съ братьями переѣду за Рейнъ... во Франціи у насъ есть другъ, почти отецъ: мужъ сестры нашей Елены... Онъ поможетъ намъ и, надѣюсь, доставитъ кусокъ хлѣба.
   Поэтъ, философъ и другіе гордо улыбнулись.
   -- Полно, другъ Отто, сказалъ Михаэль: -- прогони эти мрачныя мысли!.. Графъ Ульрихъ, въ духовной, раздѣлилъ имѣніе свое на пять равныхъ частей; слѣдовательно, сыновья его не будутъ нуждаться въ кускѣ хлѣба!
   Отто промолчалъ съ минуту, потомъ откинулъ назадъ черные волосы, какъ-бы желая протать непріятную думу.
   -- Духовная графа Ульриха, отвѣчалъ онъ; -- разорвана на клочки... и намъ не досталось въ наслѣдство ни имѣнія, ни имени его... А если мы носимъ еще цвѣтъ Блутгауптовъ, такъ только потому-что намъ не на что купить новыхъ плащей!
   И онъ бросилъ печальный взоръ на свой красный плащъ.
   -- Имя Блутгаупта стерлось съ лица земли, прибавилъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ:-- насъ зовутъ Отто, Гётцъ и Альбертъ... документы, признававшіе насъ, уничтожены... мы незаконнорожденные...
   -- Но кто же уничтожилъ документы? съ негодованіемъ вскричалъ поэтъ.
   Такъ-какъ молодой человѣкъ не отвѣчалъ, то всѣ товарищи его повторили этотъ вопросъ.
   -- Наша сестра Маргарита, отвѣчалъ наконецъ Отто: -- жена графа Гюнтера, презирающаго и ненавидящаго насъ... она одна и беззащитна въ старомъ замкѣ Блутгауптъ, гдѣ погребена заживо... Еслибъ вы знали, какъ она любила насъ и какъ были счастливы въ замкѣ Роте, когда судьба не разлучила еще насъ!.. Не знаю, что ожидаетъ меня въ будущемъ; не знаю, суждено ли мнѣ посвятить всю свою жизнь женщинѣ... но знаю, что ничто въ мірѣ не дороже мнѣ сестры моей Маргариты!.. Елена счастлива -- Маргарита страдаетъ; она имѣетъ право требовать отъ насъ болѣе любви, будучи осуждена на невыразимыя мученія! Вы знаете, что мы изгнаны изъ замка Блутгаупта; мы видѣли сестру только одинъ разъ и то тайкомъ... мы провели нѣсколько блаженныхъ минутъ, смѣшанныхъ съ горестью. Маргарита была по-прежнему чиста и непорочна; но Господь на минуту покинулъ ее, и у святаго одра ея стоялъ нечистый демонъ...
   Отто замолчалъ. Онъ былъ блѣденъ... глаза его были опущены. Михаэль, Дитрихъ и другіе товарищи вопрошали его взорами, въ которыхъ было болѣе участія, нежели любопытства. Они сами слышали о тайнахъ, тяготѣвшихъ надъ послѣднимъ изъ рода Блутгауптовъ; но то были одни неопредѣленные слухи, проходившіе незамѣченными въ классической странѣ легендъ, гдѣ разскащики всему придаютъ фантастическій оттѣнокъ.
   Отто, Альбертъ и Гётцъ провели одинъ годъ при Гейдельбергскомъ Университетѣ, при жизни отца. Въ то время, они были самые смѣлые, храбрые, веселые и откровенные юноши между тамошнею молодёжью.
   Всѣ любили ихъ, подражали, даже повиновались имъ.
   Но съ-тѣхъ-поръ, они вели странническую жизнь. Никто не зналъ настоящей причины ихъ путешествій. Всѣмъ было только извѣстно, что тройной приговоръ, изъ Вѣны, Берлина и Мюнхена былъ произнесенъ надъ тремя братьями -- не столько какъ надъ главными предводителями всѣхъ университетскихъ возмущеній, какъ надъ сыновьями графа Ульриха Фон-Блутгаупта, пламеннаго врага власти, усилія котораго не однажды внушали страхъ и опасенія могущественнымъ особамъ.
   Альбертъ по-прежнему сохранилъ свою веселость, Гётцъ лѣнивую безпечность,-- но на молодомъ челѣ Отто страданія положили печать глубокую.
   И камрады, душевно любившіе его, смотрѣли теперь на него съ грустнымъ почтеніемъ.
   -- Бѣдная сестра! проговорилъ Отто, поднявъ глаза:-- она старалась улыбнуться, а между-тѣмъ, слезы катились по щекамъ ея... Насильно исторгли мы изъ груди ея тайну ея страданій... Старый Гюнтеръ узналъ о духовной, даровавшей намъ богатство и титулъ графовъ Блутгауптовъ. Скупость и слѣпая гордость его возмутились... Онъ грозилъ...
   "Бѣдная Маргарита трепетала... Старый замокъ такъ мраченъ и страхъ витаетъ въ сырой атмосферѣ обширныхъ залъ его!.. Она трепетала и мало-по-малу сообщила намъ свои опасенія... Мы помѣнялись взглядами: страданія Маргариты родили въ насъ одну мысль... я вынулъ духовную графа Ульриха и разорвалъ ее въ клочки..."
   Дитрихъ и Михаэль вмѣстѣ протянули руки къ молодому человѣку.
   -- У тебя благородное сердце, Отто! сказали они: -- рано ли, поздно ли, Господь наградитъ тебя!
   Отто медленно покачалъ головой.
   -- Мы сильны, возразилъ онъ: -- и уже научились страдать... Если въ этомъ мірѣ есть еще счастіе для рода Блутгауптовъ, такъ пусть Господь надѣлитъ имъ Маргариту и Елену!.. Но что же мы не пьемъ, прибавилъ онъ, внезапно перемѣнивъ тонъ:-- не хорошо возвращаться къ друзьямъ послѣ долгаго отсутствія съ печальнымъ лицомъ и безнадежностью... за здоровье любящихъ насъ!
   Гётцъ издали поднялъ свой стаканъ и повторилъ тостъ.
   -- Давно уже, сказалъ Альбертъ вполголоса: -- я не слышалъ такого умнаго слова отъ брата Отто!..
   -- Господа, сказалъ Гётцъ, обратившись къ своимъ партнёрамъ: будемъ играть на слово, такъ-какъ у меня ничего уже не осталось... Ахъ, кстати, кто изъ васъ дастъ мнѣ ночлегъ?
   Изъ всѣхъ концовъ залы раздались голоса, предлагавшіе свои услуги. Самъ arbiter elegantiarum предложилъ тремъ братьямъ свою лучшую комнату.
   Альбертъ коснулся верхней губы, надъ которой только-что пробивался пушокъ и сказалъ вполголоса:
   -- Чортъ возьми! мнѣ не нужно гостепріимства... я знаю хорошенькую купчиху у Обертора...
   Голосъ Отто прервалъ слова его.
   -- Пора расходиться, сказалъ онъ.-- Завтра мы должны ѣхать рано къ сестрѣ Маргаритѣ, а отъ Гейдельберга до Блутгаупта не близко!
   -- Особенно пѣшкомъ! проговорилъ несчастный проигравшійся Гётцъ.
   Отто всталъ, чтобъ проститься съ товарищами. Но лишь-только онъ протянулъ къ нимъ руку, какъ послышался легкій стукъ въ дверь.
   Всѣ внезапно умолкли. Въ залѣ наступила совершенная тишина.
   -- Это кто-то не изъ нашихъ! проговорилъ поэтъ съ безпокойствомъ.
   Три брата поспѣшно встали и надвинули на глаза шляпы съ широкими полями.
   Мейстеръ Эліасъ Коппъ дрожалъ за своей конторкой.
   Послышался вторичный стукъ.
   Группы зашевелились, и въ одно мгновеніе по всей залѣ пронеслось слово:
   -- Полиція! полиція!...
   Никто не сказалъ болѣе ни слова; по десять или двѣнадцать студентовъ бросились вмѣстѣ къ Магазину Чести и отдернули коричневое сукно, открывъ такимъ образомъ рядъ длинныхъ, ярко-вычищенныхъ шпагъ.
   

X.
Подаяніе.

   Хозяинъ Зеленѣющаго-Дерева, не дождавшись третьяго удара, вскочилъ съ своего табурета, обтянутаго кожей, и приблизился къ волновавшимся группамъ.
   -- Господа, сказалъ онъ: -- я самъ знаю, что никто не долженъ нарушать университскихъ привилегій... Это дѣло неоспоримое... но вѣдь если тамъ полиція, такъ послѣ третьяго удара она выбьетъ дверь... Не лучше ли отворить и вступить въ переговоры?
   -- Отворите и вступите въ переговоры, мейстеръ Коппъ, отвѣчалъ поэтъ Дитрихъ: -- только не забудьте имъ сказать, что насъ здѣсь довольно...
   Дитрихъ размахивалъ огромнымъ шлегеромъ, снятымъ со стѣны.
   Отто и братья его были безоружны.
   Arbiter elegantiarum, пользуясь позволеніемъ, пошелъ къ двери, сочиняя примирительную рѣчь.
   Толпа студентовъ шла за нимъ, рѣшившись противопоставить силу силѣ. Дитрихъ и Михаэль были начальниками этой арміи.
   Дверь отворилась.
   За нею не было ни австрійскихъ мундировъ, ни грозныхъ лицъ прусскихъ или баварскихъ агентовъ. Тамъ стоялъ бѣдный слуга, въ красной ливреѣ, покрытый снѣгомъ съ головы до ногъ.
   При видѣ его, мейстеръ Коппъ внезапно поднялъ голову съ гордостію.
   -- Что тебѣ надобно? спросилъ онъ грубо.
   -- Я ищу трехъ сыновей графа Ульриха Фон-Блутгаупта, отвѣчалъ слуга, привязывая лошадь къ желѣзной рѣшеткѣ окна.
   -- Они давно уже уѣхали изъ Гейдельберга! вскричалъ мейстеръ Коппъ: -- и если не останавливались съ-тѣхъ-поръ, какъ удалились отсюда, такъ ты не догонишь ихъ!
   Отто, бывшій на другомъ концѣ, не слышалъ этого разговора.
   -- Полицейская хитрость! проворчалъ Дитрихъ.
   -- Запирайте двери, Эліасъ! прибавилъ Михаэль.
   Мейстеръ Коппъ готовился уже исполнить это приказаніе, но слуга былъ силенъ, однимъ ударомъ оттолкнулъ хозяина и вскочилъ въ залу.
   -- Спрячьте-ка лучше свои шпаги, господа, сказалъ онъ:-- вы видите, я безоруженъ... а сыновья графа Ульриха дорого заплатятъ тому, кто обидитъ меня!
   -- Знакомый голосъ! вскричалъ Гётцъ, бывшій ближе другихъ братьевъ къ двери.
   Вновь-прибывшій скоро обратилъ къ нему голову и узналъ красный плащъ.
   -- Они здѣсь! вскричалъ онъ: -- благодареніе Господу!.. Разступитесь, молодые люди, дайте мнѣ пройдти къ сыновьямъ моего покойнаго господина... Я къ нимъ съ важною вѣстью!
   Поэтъ и товарищи его еще колебались, но три брата, узнавъ голосъ Клауса, егеря Блутгаупта, скоро поспѣшили къ нему и окружили его.
   -- Ты изъ замка? спросилъ Отто.
   Вмѣсто отвѣта, егерь вынулъ изъ-за пазухи письмо и отдалъ молодому человѣку.
   Отто поспѣшно раскрылъ письмо. Рука его дрожала; на глазахъ навернулись слезы.
   Камрады, съ скромностью, свойственною Нѣмцамъ, отступили и частію заняли прежнія мѣста около столовъ.
   Три брата и егерь Клаусъ остались одни близь выхода.
   -- Это отъ нашей сестры! произнесъ Отто тихимъ голосомъ.
   Альбертъ и Гётцъ приблизились къ нему и стали читать вмѣстѣ съ нимъ.
   Письмо состояло изъ пяти или шести строкъ:
   "Милые братья" писала Маргарита: "если Господу угодно, чтобъ вы во-время получили мое письмо, умоляю васъ поспѣшить ко мнѣ на помощь. Люди, окружающіе и пугавшіе меня доселѣ, въ настоящую минуту наводятъ на меня невыразимый ужасъ... Они разговаривали между собою, полагая, что я сплю: они убійцы моего отца, и, вѣроятно, хотятъ убить и меня!.."
   Альбертъ и Гётцъ вскрикнули отъ ужаса. Отто стоялъ какъ громомъ пораженный.
   -- Они хотятъ убить ее! повторилъ онъ машинально:-- убить ее... какъ убили нашего отца!
   -- Она уже очень измѣнилась, сказалъ Клаусъ: -- и если вы не видали ея съ-тѣхъ-поръ, какъ она улыбалась, счастливая и прекрасная, въ замкѣ вашего батюшки, графа Ульриха, такъ вамъ трудно будетъ узнать ее... Но спѣшите, ради Бога! путь не близокъ, а время дорого!..
   Отто вздрогнулъ, какъ-бы пробужденный отъ сна.
   -- Гётцъ, сказалъ онъ:-- найми лошадей.
   Гётцъ не трогался.
   -- Лошадей! лошадей! повторялъ Отто:-- каждая минута стоитъ часа.
   На лицѣ Гётца, дотолѣ безпечномъ, выразилась глубокая горесть.
   -- Я негодяй, незаслуживающій прощенія! вскричалъ онъ съ отчаяніемъ: -- развѣ вы не слыхали?.. Вѣдь я говорилъ вамъ, что проигралъ нашъ послѣдній червонецъ!
   Отто посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ; потомъ сталъ машинально рыться въ карманахъ.
   -- Ничего! произнесъ онъ съ горестію.
   Гётцъ стоялъ пораженный бременемъ несчастія, котораго самъ былъ виновникомъ.
   Отто опустилъ голову, страшно насупивъ брови; но вдругъ поднялся: глаза его сверкали гордымъ огнемъ, щеки были покрыты яркимъ румянцемъ.
   -- Выберите себѣ шпаги, братья! сказалъ онъ:-- мы сейчасъ отправимся въ замокъ Блутгауптъ.
   -- У тебя есть деньги? вскричалъ Гётцъ.
   Отто не отвѣчалъ... снялъ шляпу и съ открытой головой подошелъ къ столу, у котораго студенты продолжали пировать. Краска стыда покрывала щеки его... въ глазахъ выражалось усиліе подавить гордость...
   Онъ остановился у перваго стола.
   -- Сестра наша въ опасности, сказалъ онъ, протянувъ шляпу къ товарищамъ: -- а у насъ нѣтъ денегъ, чтобъ ѣхать къ ней...
   Гётцъ закрылъ лицо руками. У Альберта выступили на глазахъ слезы.
   Камрады, удивленные и тронутые, опорожнили свои тощіе кошельки въ шляпу благороднаго нищаго, потомъ протянули къ нему руки. Онъ пожалъ ихъ и произнесъ:
   -- Благодарю!
   По мѣрѣ того, какъ онъ обходилъ залу, блѣдность замѣняла на щекахъ его румянецъ. Онъ страдалъ; въ великодушной и твердой натурѣ его былъ одинъ только недостатокъ: чрезмѣрная гордость.
   И долго продолжалась его пытка! Каждый изъ камрадовъ давалъ, что могъ -- но всѣ они могли немного... Обошедъ всю залу, Отто опустился на стулъ въ изнеможеніи, и никто не услышалъ послѣдняго "благодарю", произнесеннаго задыхавшимся голосомъ...
   Нѣсколько минутъ спустя, братья скакали въ галопъ по дорогѣ въ Блутгауптъ.
   Снѣгъ бѣлилъ красное сукно ихъ плащей; у каждаго за кушакомъ была шпага изъ Магазина-Чести.
   Они скакали быстро; сердца ихъ были сжаты; головы горѣли;-- никто не произносилъ ни слова.
   Отъ Гейдельберга до замка Блутгаупта будетъ около десяти миль по дорогѣ, ведущей въ Эссельбахъ и Карлсштадтъ. По всей этой дорогѣ только одна почтовая контора въ Мильтенбергѣ.
   Ночь приближалась уже къ концу, когда три брата, усталые и погоняя измученныхъ лошадей, въѣхали въ имѣніе Блутгауптъ.
   Снѣгъ пересталъ идти, но вся земля была покрыта бѣлой пеленой. Вѣтеръ разогналъ тяжелыя тучи, а на горизонтѣ гасла луна въ рыжеватомъ туманѣ.
   Отто ѣхалъ впереди. Шпорами и хлыстомъ погонялъ онъ коня, выбившагося изъ силъ. Между имъ и другими братьями было довольно-большое разстояніе.
   Вдругъ лошадь Отто остановилась и уперлась передними ногами въ землю.
   Ни удары хлыста, ни шпоры не могли побѣдить внезапнаго упрямства лошади. Отто осмотрѣлся. Передъ самыми ногами коня его лежало небольшое возвышеніе, засыпанное снѣгомъ. Молодой человѣкъ не обратилъ на это вниманія и продолжалъ осматриваться. Мѣстоположеніе было такъ замѣчательно, что запечатлѣвалось въ памяти того, кто хоть разъ видѣлъ его.
   Отто узналъ блутгауптскій Адъ...
   Онъ соскочилъ съ лошади, полагая, что ее испугалъ какой-нибудь недавній обрывъ. Братья, подоспѣвшіе къ нему въ это самое время, послѣдовали его примѣру.
   Они всѣ трое подошли къ возвышенію. Отто наклонился и коснулся мягкаго, рыхлаго снѣга... потомъ скоро отдернулъ руку, вскричавъ:
   -- Мертвецъ!
   -- Упокой Господи душу его! возразилъ Гётцъ: -- проведемъ нашихъ лошадей и поскачемъ далѣе.
   Отто самъ зналъ, что каждая минута была имъ дорога, но невѣдомая сила приковывала его къ мѣсту.
   -- Уѣзжайте, сказалъ онъ: -- лошадь моя сильнѣе вашихъ, и я скоро догоню васъ.
   -- Сестра ждетъ насъ! проговорилъ Альбертъ.
   Отто преклонилъ колѣни не отвѣчая, и сталъ разрывать снѣгъ.
   Братья его провели лошадей и продолжали путь.
   И точно, подъ снѣгомъ скрывался трупъ человѣка, въ дорожномъ плащѣ. Онъ лежалъ поперегъ дороги, и голова его покоилась на боку лошади, также мертвой.
   Отто раскрылъ плащъ незнакомца и приложилъ руку къ груди его; грудь была холодна какъ ледъ.
   Тогда Отто рѣшился оставить его и поскакать въ-слѣдъ за братьями; но любопытство заставило его взглянуть въ лицо незнакомцу.
   Оно было освѣщено послѣдними лучами луны... И, вѣроятно, черты этого лица были знакомы молодому человѣку, ибо онъ остановился въ оцѣпенѣніи...
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, онъ закрылъ лицо, которое было блѣднѣе лица покойника. Двѣ крупныя слезы катились по щекамъ его.
   Незнакомецъ сжималъ въ окоченѣлыхъ пальцахъ медальйонъ, съ дѣтскими волосами, оплетенными вокругъ женскаго портрета.
   Отто взялъ медальйонъ и повѣсилъ его къ себѣ на шею; потомъ вынулъ изъ кармана мертвеца бумажникъ, нѣсколько бумагъ и все спряталъ у себя на груди... Исполнивъ этотъ тяжкій долгъ, онъ сложилъ руки и почтительно коснулся губами холоднаго лба трупа.
   -- Елена! Елена! проговорилъ онъ, садясь на лошадь.-- Елена и Маргарита!.. Бѣдныя сестры!..
   Погоняя лошадь, онъ нѣсколько разъ оглядывался въ сторону Ада, и вскорѣ трупъ виконта д'Одмера исчезъ изъ глазъ его и слился съ снѣжною пеленою...
   

XI.
Душа Блутгаупта.

   Альбертъ и Гётцъ въѣзжали уже въ аллею, ведшую къ замку Блутгаупту, когда Отто догналъ ихъ. Вмѣсто того, чтобъ ѣхать по большой аллеѣ, братья поворотили влѣво и, миновавъ древнее селеніе, разбросанныя развалины котораго сливались съ травой подъ общей, холодной пеленою, покрывавшей въ это время землю, подъѣхали къ задней части замка, по дорогѣ, казавшейся рѣшительно непроходимою.
   Съ этой стороны, валъ былъ низокъ и едва закрывалъ первый этажъ внутреннихъ строеній. Стѣны, воздвигнутыя на голой скалѣ и надъ глубокимъ рвомъ, ни мало не увеличивали здѣсь неприступности замка: онѣ были игрушки въ сравненіи съ гигантской скалой, произведеніемъ самой природы.
   Однакожь сыновья Ульриха не колеблясь приближались къ этой части замка и вскорѣ скрылись въ кустарникѣ, росшемъ по бокамъ рва.
   Спустившись къ подножію скалы, они привязали коней къ пнямъ болотныхъ дубовъ, росшихъ на днѣ рва, и стали взбираться на крутую скалу, цѣпляясь руками и ногами за ея неровности.
   Послѣ четверти часа усилій, братья достигли до той части скалы, которая выдавалась впередъ. Не было никакой возможности пробраться далѣе...
   Братья остановились, но не стали спускаться назадъ... Вдругъ Отто исчезъ неизвѣстно куда... за нимъ Альбертъ... а потомъ и Гётцъ...
   И все утихло... никого не стало видно.
   Прошла ночь, страшная, мрачная.
   Въ комнатъ графики Маргариты Гансъ и Гертруда по-прежнему прислушивались къ жалобнымъ стонамъ бѣдной страдалицы. Графъ Гюнтеръ спалъ, опустившись въ глубокое кресло. Докторъ Хозе-Мира казался погруженнымъ въ глубокія размышленія.
   Онъ уже не отвѣчалъ на жалобы больной, призывавшей слабымъ голосомъ Бога, какъ-бы потерявъ всякую надежду на помощь людей.
   Вѣтеръ утихъ и все умолкло... только каждый часъ на башнѣ просыпались часы и хриплыми звуками играли монотонную арію; потомъ тихо, протяжно раздавался унылый бой...
   Веселый ужинъ управляющаго Цахеуса кончился. Около трехъ часовъ пополуночи, онъ оставилъ своихъ пресыщенныхъ гостей и съ фан-Прэтомъ воротился въ комнату графики.
   -- Гансъ Дорнъ, другъ мой, сказалъ онъ пажу: -- вы можете идти спать...
   Гансъ хотѣлъ-было возражать, увидѣвъ, что Гертруда поблѣднѣла при той мысли, что должна будетъ остаться одна; но управляющій повелительнымъ знакомъ указалъ ему дверь. Надобно было повиноваться.
   Громче и чаще раздавались жалобы молодой графини. Часъ разрѣшенія приближался.
   Докторъ, неотходившій отъ камина, исподлобья посмотрѣлъ на Гертруду.
   -- А эта дѣвушка? сказалъ онъ, обратившись къ Несмеру.
   Управляющій также посмотрѣлъ на графиню, покачалъ головой и насупилъ брови.
   -- Какъ горничная Маргариты, она должна остаться здѣсь, проговорилъ онъ.-- Если мы отошлемъ ее въ такую минуту, такъ всполошимъ всю дворню!
   -- Пусть остается, сказалъ фан-Прэтъ: -- она намъ еще не мѣшаетъ... а если помѣшаетъ!..
   Онъ не договорилъ, но пріятели его давно уже привыкли понимать значеніе добродушной улыбки его.
   Молодая дѣвушка прижалась въ амбразуру окна и по лицамъ ихъ старалась угадать, о чемъ они говорили. Сердце ея почти перестало биться, неопредѣленно, неясно предчувствуя великую бѣду.
   Хозе-Мира подошелъ къ кровати графини и счелъ, наконецъ, за нужное приступить къ дѣлу. Осмотрѣвъ больную, онъ быстро обратился къ своимъ сообщникамъ и сказалъ:
   -- Разбудите графа!
   Фан-Прэтъ слегка толкнулъ старика. Графъ вполовину открылъ глаза.
   -- Мнѣ холодно! проговорилъ онъ:-- а! это вы, Фабрицій!.. ну, что?.. есть золото?..
   Голландецъ радостно мигнулъ глазами.
   -- Стряпается, отвѣчалъ онъ: -- если черезъ два часа оно не будетъ готово, такъ я позволю прогнать себя!
   Гюнтеръ улыбнулся и опять закрылъ глаза, но Цахеусъ дернулъ его съ другой стороны:
   -- Ваше сіятельство, сказалъ онъ ему:-- напрасно вы заботитесь объ одномъ только золотѣ... Вставаите-ка поскорѣе, да полюбуйтесь на своего наслѣдника!
   Гюнтеръ скоро всталъ; но дыханіе замерло въ груди его, онъ захрипѣлъ... глаза его закрылись.
   -- О!.. произнесъ онъ, опустившись обратно въ кресло: -- золото и сынъ!.. О, я умру отъ радости!
   Дрожащею рукою схватилъ онъ золотой бокалъ и продолжалъ едва-слышнымъ голосомъ:
   -- Я очень слабъ!.. Никогда еще я не былъ такъ слабъ!.. Застывшая кровь останавливается въ моихъ жилахъ... Жизни, докторъ! жизни!.. Когда я долго не пью вашего эликсира, смерть быстрыми шагами приближается ко мнѣ...
   Онъ протянулъ къ доктору бокалъ.
   -- Налейте его сіятельству эликсиру, мейнгеръ фан-Прэтъ, отвѣчалъ докторъ:-- я не могу отойдти отъ ея сіятельства.
   Голландецъ налилъ въ бокалъ двойную порцію напитка, приготовленнаго докторомъ.
   Графъ выпилъ съ жадностью. Вся кровь, остановившаяся еще въ жилахъ его, бросилась ему въ голову.
   -- Пріемъ былъ слишкомъ-великъ! шепнулъ Несмеръ.
   -- Ба! возразилъ Голландецъ:-- что вкусно и пріятно, то вредить не можетъ!..
   Гюнтеръ ожилъ. Безъ посторонней помощи онъ дошелъ до кровати графини и скрылся за занавѣсомъ.
   Въ это самое мгновеніе Маргарита пронзительно вскрикнула.
   -- Сынъ!.. сказалъ докторъ за занавѣсомъ.
   -- Сынъ! сынъ! сынъ! повторилъ старый Гюнтеръ съ безуміемъ.-- Откройте занавѣсы!.. засвѣтите всѣ канделябры въ замкѣ!.. Созовите сюда всѣхъ моихъ васалловъ, отъ перваго до послѣдняго, и пусть они всѣ на колѣняхъ поклонятся наслѣднику Блутгаупта!..
   Несмеръ и фан-Прэтъ исполнили первое изъ этихъ приказаній. Тяжелый занавѣсъ былъ отдернутъ, и лампы освѣтили Маргариту, блѣдную, подобно мраморной статуѣ...
   Она уже не кричала... не шевелилась...
   Португалльскій докторъ держалъ на рукахъ ребенка мужескаго пола.
   Надежда проникла въ сердце Гертруды, издали смотрѣвшей на сына своей возлюбленной госпожи и благодарившей Всевышняго...
   Несмеръ и фан-Прэтъ принесли колыбель, украшенную блондами и гирляндами.
   -- Сынъ! сынъ! повторилъ старый Гюнтеръ, на щекахъ котораго опять выступила блѣдность, и слабые члены котораго опять задрожали.-- Я назову его Гюнтеромъ... это счастливое имя...
   Ноги его задрожали пуще прежняго, и онъ долженъ былъ прислониться къ одной изъ колоннокъ кровати.
   Докторъ вперилъ въ него неподвижный, внимательный взоръ.
   Цахеусъ и фан-Прэтъ, по знаку Хозе-Мира, также обратили глаза къ старику, лицо котораго быстро измѣнялось.
   -- Видите, что пріемъ былъ хорошъ! проговорилъ Голландецъ съ холодной улыбкой.
   -- Кто становится между мною и сыномъ? продолжалъ старый Блутгауптъ, зрѣніе котораго омрачалось:-- дайте мнѣ полюбоваться ребенкомъ моей кроткой Маргариты!.. Посмотрите, она перестала страдать... Какъ она прелестна! какъ покоенъ сонъ ея!..
   Докторъ закуталъ ребенка въ пеленки и положилъ въ колыбель.
   Гертруда приблизилась, не будучи никѣмъ замѣчена. Только докторъ Хозе-Мира стоялъ между ею и Маргаритой.
   Хозе не спускалъ мрачнаго, неподвижнаго взгляда съ Гюнтера, и старый графъ, казалось, ослабѣвалъ подъ вліяніемъ этого страшнаго взгляда. Безцвѣтныя губы его издавали неясные звуки... зрачки закатывались.
   -- Не проживетъ двухъ минутъ! проговорилъ докторъ.
   Гертруда слышала эти слова и отступила съ ужасомъ.
   Старикъ покачивался и говорилъ:
   -- Золото и сынъ!.. Сынъ и золото!.. Какая счастливая ночь для дома Блутгаупта!..
   Рука его опустилась... онъ упалъ на полъ...
   Гертруда бросилась къ нему, но нашла одинъ холодный, безжизненный трупъ. Тогда мысль, быстрая какъ молнія, мелькнула въ умѣ ея. Прежде, нежели кому-либо пришло на умъ оттолкнуть или остановить ее, она уже очутилась возлѣ неподвижной госпожи своей.
   -- Умерла! вскричала молодая дѣвушка, отскочивъ назадъ:-- умерли! и онъ, и она!
   Она открыла уже ротъ, чтобъ звать на помощь, когда управляющій схватилъ ее за плечи, фан-Прэтъ завязалъ ей ротъ, а Хозе-Мира руки и ноги; потомъ ее кинули въ амбразуру окна, гдѣ она, за нѣсколько минутъ до того, сидѣла съ Гансомъ.
   Сообщники воротились къ камину.
   -- Графъ умеръ отъ радости, сказалъ Маджаринъ: -- графиня умерла въ родахъ... все это прекрасно!.. Остаются еще эта дѣвушка и ребенокъ.
   -- Дѣвушка не бѣда! возразилъ Несмеръ:-- кто станетъ заботиться о томъ, куда дѣвалась служанка?
   Гертруда все слышала...
   -- А ребенокъ? повторилъ докторъ, плеснувъ въ каминъ остатокъ жизненнаго эликсира и тщательно вытеревъ сосудъ.
   -- Можно сказать, что графиня родила мертваго ребенка... замѣтилъ добрый Фабрицій фан-Прэтъ.
   -- Да, въ живыхъ его ни въ какомъ случаѣ нельзя оставить! прибавилъ управляющій: -- иначе къ чему послужитъ все то, что мы уже сдѣлали?
   Докторъ покачалъ головой, но въ то же самое время, когда онъ готовился отвѣчать, въ молельной графини послышался легкій шумъ.
   Сообщники вздрогнули.
   Гертруда открыла глаза и притаила дыханіе, вспомнивъ о трехъ красныхъ человѣкахъ, являвшихся въ замкѣ Блутгауптъ при всякомъ важномъ событіи.
   -- Слышали? проговорилъ управляющій.
   Фан-Прэтъ и Хозе-Мира утвердительно кивнули головой.
   Во время преступленія, они были холодны и спокойны, но теперь дрожали.
   Цахеусъ помышлялъ о сверхъестественной казни. Голландецъ и докторъ думали только о земномъ наказаніи, но страхъ ихъ былъ отъ-того не менѣе.
   Никакого шума не было болѣе слышно.
   -- Знаете что, сказалъ Хозе-Мира, понизивъ голосъ: -- не позвать ли намъ сюда нашихъ товарищей... Реньйо можетъ подать добрый совѣтъ, а Маджаринъ мужественъ и неустрашимъ.
   Цахеусъ и фан-Прэтъ съ видимымъ удовольствіемъ приняли это предложеніе. Но никто не хотѣлъ остаться, и всѣ трое поспѣшно вышли одинъ за другимъ, оставивъ Гертруду въ амбразурѣ окна, а ребенка въ колыбели.
   Едва они затворили за собою дверь, какъ снова послышался легкій шумъ въ молельнѣ.
   Бѣдная Гертруда поручила душу Господу...
   По прошествіи десяти минутъ, Цахеусъ, докторъ и фан-Прэтъ воротились съ тремя своими сообщниками.
   Цахеусъ первый переступилъ за порогъ. Едва вошелъ онъ въ комнату, какъ страшно вскрикнулъ.
   -- Три красные человѣка!!! вскричалъ онъ, отступая къ товарищамъ, также остановившимся въ невыразимомъ ужасѣ.
   У колыбели ребенка стояли три человѣка въ длинныхъ красныхъ плащахъ. Лица ихъ были закрыты широкими полями шляпъ; въ рукахъ у нихъ были обнаженныя шпаги, на лезвеяхъ которыхъ отражался яркой полосой свѣтъ отъ лампъ...
   Маджаринъ шелъ послѣдній; онъ былъ еще полупьянъ.
   Увидѣвъ трехъ вооруженныхъ людей, онъ заревѣлъ дико:
   -- Пустите, пустите! Употребляйте отраву, а мнѣ дайте дѣйствовать саблей!.. Назадъ!
   Онъ пробился между остолбенѣвшими сообщниками и ворвался въ залу съ саблею въ рукахъ.
   Одинъ изъ красныхъ отошелъ отъ колыбели и пошелъ на встрѣчу къ отчаянному Венгерцу; потомъ откинулъ шляпу и открылъ благородное, юное лицо, блѣдное и грустное.
   Вмѣсто того, чтобъ разить, Маджаринъ заслонилъ рукою какъ-бы ослѣпленные глаза; раскраснѣвшееся лицо его внезапно поблѣднѣло и сабля выпала изъ рукъ... Побѣжденный, устрашенный, отступилъ онъ отъ страшнаго видѣнія...
   -- Ульрихъ! вскричалъ онъ задыхающимся голосомъ: -- графъ Ульрихъ вышелъ изъ могилы!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Утромъ всѣ слуги Блутгаупта вошли въ покой графини Маргариты.
   Нѣкоторые изъ нихъ увѣряли, что слышали ночью плачъ новорожденнаго.
   Они нашли тѣло стараго графа на полу; тѣло графини Маргариты на постели. Кроткое лицо ея, обрамленное кудрями русыхъ волосъ, казалось, улыбалось. Уста ея были полураскрыты, какъ-будто вѣчный сонъ застигъ ее въ то самое время, когда она творила молитву.
   Колыбель, украшенная кружевами и цвѣтами, исчезла вмѣстѣ съ служанкой Гертрудой.
   Въ тотъ нее день, и пажъ Гансъ навсегда удалился изъ стараго замка.
   Законнымъ образомъ было доказано, что Гюнтеръ Фон-Блутгауптъ и жена его скончались естественною смертію. Докторъ Хозе-Мира самъ составилъ актъ, свидѣтельствовавшій о томъ. Цахеусъ Несмеръ, фан-Прэтъ, мейстеръ Блазіусъ и главнѣйшіе слуги засвидѣтельствовали справедливость показанія доктора своею подписью.
   Но большая часть изъ слугъ осталась въ твердомъ убѣжденіи, что смерть ихъ была причинена волею сатаны. Главное доказательство было то, что ребенокъ пропалъ: его унесъ дьяволъ...
   И когда опять наступилъ ночной мракъ, взоры всѣхъ обратились къ вершинѣ сторожевой башни.
   Ни малѣйшаго свѣта не видно было въ узкомъ окнѣ лабораторіи.
   Душа Блутгаупта угасла 1-го ноября 1824 года, въ ночь на праздникъ Всѣхъ-Святыхъ...
   

ФРАНКФУРТСКАЯ ТЮРЬМА.

I.

   Это было въ февралѣ 1844 года.
   Девятнадцать лѣтъ прошло послѣ событій, разсказанныхъ нами въ предъидущихъ главахъ.
   Новые Франкфуртскіе кварталы расширились. Тамошніе банкиры по-прежнему ворочали милліонами и разъигрывали всю Германію въ лоттерею. Франкфуртъ болѣе прежняго гордился названіемъ вольнаго города, охраняемаго австрійскими и прусскими солдатами.
   Въ эти девятнадцать лѣтъ, старый городъ помолодѣлъ и похорошѣлъ. Даже отдаленнѣйшія части его не отстали отъ улучшеній: все очищалось, просвѣтлялось. Только одна Юденгассе сохранила свой прежній отвратительный видъ; состарившіеся домы ея болѣе и болѣе клонились къ разрушенію. Новая грязь увеличила массу вѣковой грязи; черепицы болѣе и болѣе валились на улицу, крыши болѣе и болѣе сближались, омрачая и сгущая воздухъ, исполненный заразы; время рѣшило трудную задачу, придавъ отвратительной наружности Жидовской-Улицы еще болѣе страшный видъ.
   Въ мрачныхъ переулкахъ этого квартала была тоже молчаливая и озабочеиная дѣятельность. Тамъ можно было встрѣтить тѣ же плащи, только съ прибавкою заплатокъ и прорѣхъ, которые тамъ встрѣчались за двадцать лѣтъ: на головахъ бережливыхъ сыновей можно было встрѣтить мѣховыя истертыя шапки, красовавшіяся на головахъ отцовъ ихъ.
   Только немногія имена измѣнились на вывѣскахъ. Леви, тряпичникъ, сдѣлался извѣстнымъ банкиромъ; сыновья Ровоама, продавца старыхъ гвоздей, поженились на графиняхъ и герцогиняхъ; другіе исчезли неизвѣстно куда; говорили, что ростовщикъ Моисей Гельдъ велъ въ Парижѣ или Лондонѣ мильйонныя дѣла.
   У двери маленькаго домика, нѣкогда имъ обитаемаго, по-прежнему стояла пара старыхъ сапоговъ и зрительная трубка въ картонномъ футляръ. Преемникъ Моисея шелъ по слѣдамъ его и потихоньку продолжалъ взбираться на таинственную лѣстницу обогащенія, нижнія ступени которой изъ гнилаго дерева, а верхнія изъ чистаго золота...
   По мрачной, узкой Юденгассе разносился гулъ звона колоколовъ въ соборахъ Богородицы и св. Леонара. Звонъ этотъ пробуждалъ воспоминанія старыхъ Жидовъ, потому-что производимъ былъ въ честь почетнаго гражданина Цахеуса Несмера, одного изъ богатѣйшихъ Франкфуртскихъ банкировъ, скончавшагося за годъ до того съ шлегеромъ въ груди.
   Во Франкфуртскихъ соборахъ служили поминки по честномъ, благородномъ и великодушномъ мужѣ...
   Цахеусъ Несмеръ разбогатѣлъ чрезвычайно-быстро, и многіе Жиды хорошо помнили, какъ онъ нѣкогда пріѣзжалъ къ Моисею Гельду въ весьма-скромномъ экипажѣ. Въ то же время, ростовщика навѣщали еще три или четыре человѣка, сдѣлавшіеся весьма-значительными особами въ разныхъ странахъ.
   Всѣ помнили молодаго француза, по имени Реньйо, Голландца фан-Прэта и Португальца Хозе-Мира, бывшаго докторомъ у послѣдняго изъ Блутгауптовъ.
   Замѣчательно было, что всѣ эти люди разбогатѣли въ одно время, хотя, какъ всѣмъ извѣстно было, одинъ Моисей купилъ обширныя имѣнія графа Гюнтера. Сверхъ того, изъ шести разбогатѣвшихъ, пятеро, одинъ за другимъ, удалились изъ Германіи. Странные слухи носились по этому случаю: говорили, что со смерти послѣдняго графа Блутгаупта, этихъ людей постоянно преслѣдовали таинственныя гоненія. Нѣкоторые изъ нихъ даже рисковали жизнію, а потому удаленіе ихъ можно было почесть настоящимъ бѣгствомъ.
   Носились также слухи, что преслѣдователи ихъ были три незаконнорожденные сына графа Ульриха, неполучившіе ни одного червонца изъ родоваго наслѣдства. При первомъ взглядѣ, казалось, что такіе враги были не опасны: давно уже изгнаны были они германскою конфедераціей и не смѣли возвращаться на родину.
   Цахеусъ Несмеръ употреблялъ все свое вліяніе, чтобъ имена изгнанниковъ не были забыты.
   Но острацизмъ, произнесенный надъ тремя братьями, не устрашалъ ихъ. Они были чаще въ Германіи, нежели въ какомъ-либо другомъ мѣстъ. Во всѣхъ городахъ встрѣчали они гостепріимныхъ друзей, скрывавшихъ ихъ отъ взора полиціи. Да, сверхъ того, они были молоды, сильны и рѣшительны, и ни богатство, ни покровительство полиціи, не могли защитить враговъ ихъ. Одинъ Цахеусъ Несмеръ остался въ Германіи и -- однажды утромъ нашли тѣло его на берегахъ Майна, въ пятидесяти шагахъ отъ австрійской гауптвахты.
   Между странными обстоятельствами этой тайной борьбы, ознаменовавшейся уже смертію такого значительнаго человѣка, какъ Цахеусъ Несмеръ, должно замѣтить слѣдующее:
   Три незаконнорожденные сына графа Ульриха умѣли всегда уклоняться и скрываться отъ своихъ противниковъ. Никто изъ послѣднихъ не зналъ лично братьевъ. Увѣряли даже, что банкиръ Цахеусъ Несмеръ ввѣрился одному изъ нихъ, въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ управлявшему его коммерческимъ домомъ подъ вымышленнымъ именемъ, и проникнувшему сокровеннѣйшія тайны банкира...
   Какъ бы то ни было, но убіеніе Несмера не осталось безнаказаннымъ.
   Не смотря на всю свою ловкость, сыновья Ульриха попались въ руки полиціи, и ихъ заключили во Франкфуртскую тюрьму; но такъ какъ не было никакихъ ясныхъ доказательствъ, что они совершили преступленіе, то судьи не рѣшались произнести приговора, и всѣ были того мнѣнія, что они на всю жизнь останутся въ заточеніи.
   Всѣ вслухъ и открыто оплакивали злополучную кончину почетнаго гражданина Цахеуса Несмера, но втайнѣ всѣ искренно сожалѣли о трехъ молодыхъ людяхъ, лишенныхъ имени, наслѣдства и претерпѣвшихъ столько горя. Таинственныя исторіи, распущенныя на счетъ ихъ васаллами замковъ Роте и Блутгауптъ, возвели ихъ на степень героевъ германскихъ легендъ, -- Нѣмцы очень любятъ героевъ своихъ легендъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Была мрачная, холодная ночь.
   Рѣдкіе прохожіе, спрятавъ носы въ плащи, спѣшили мимо сѣрыхъ стѣнъ Франкфуртской тюрьмы.
   У дверей и по угламъ древняго зданія прохаживались часовые.
   Глубокая тишина, царствовавшая во внутренности тюрьмы, была прерываема только шагами тюремщиковъ, проходившихъ по длиннымъ корридорамъ.
   Три сына Ульриха находились въ трехъ смежныхъ комнатахъ, окна которыхъ, защищенныя крѣпкими желѣзными рѣшетками, выходили на дворъ, огражденный отъ улицы высокою каменною стѣною.
   На дворѣ былъ часовой; мейстеръ Блазіусъ, главный сторожъ Франкфуртской тюрьмы, увѣрялъ, что часовой этотъ былъ совсѣмъ-ненуженъ, по причинѣ крѣпости желѣзныхъ рѣшетокъ и вышины ограды; но онъ оставлялъ его на этомъ мѣстѣ, слѣдуя пословицѣ: излишняя осторожность не можетъ быть вредна.
   Братья славились такою ловкостью и смѣлостью, что тюремщики стерегли ихъ съ особенною заботливостью. Но мейстеръ Блазіусъ былъ совершенно-спокоенъ. Онъ былъ человѣкъ аккуратный, дѣятельный, формалистъ и въ высшей степени довольный собою. Кромѣ принятыхъ мѣръ и постановленій, исполняемыхъ съ изумительною точностью, мейстеръ Блазіусъ полагался и на то, что сыновья графа Ульриха не захотятъ причинить непріятность старому слугѣ ихъ фамиліи.
   Онъ же самъ обходился съ ними почтительно и всячески старался угождать имъ. Днемъ они имѣли право сходиться, но лишь только наступалъ узаконенный часъ, мейстеръ Блазіусъ разлучалъ ихъ и самъ проводилъ съ каждымъ отдѣльно и поочередно часокъ за бутылкой добраго рейнвейна, въ пріятной бесѣдѣ.
   Въ этотъ вечеръ, Отто досталось счастіе побесѣдовать съ Мейстеромъ Блазіусомъ.
   Альбертъ и Гётцъ потушили свои лампы и, вѣроятно, уже спали. Комната же Отто была освѣщена. Мейстеръ Блазіусъ и онъ сидѣли у маленькаго стола, за огромной глиняной кружкой, возлѣ которой лежала колода картъ.
   Мейстеръ Блазіусъ курилъ какъ Нѣмецъ, то-есть, хуже Турка: страшно дымилъ.
   Мейстеръ Блазіусъ очень состарѣлся. Онъ былъ еще силенъ и здоровъ, но волосы его посѣдѣли; а прежняя холодная важность походила уже на дряхлость. Впрочемъ, онъ пилъ по-прежнему.
   Комната Отто была довольно-опрятна. Германскія тюрьмы превосходны въ этомъ отношеніи. Тамъ лишаютъ людей свободы, но не воздуха.
   У стѣны стояла мягкая кровать съ занавѣсками, конторка и нѣсколько покойныхъ креселъ.
   На молодомъ человѣкѣ былъ странный костюмъ, въ которомъ, по-прежнему, преобладалъ красный цвѣтъ. Казалось, что, пожертвовавъ правомъ носить имя отца, онъ находилъ утѣшеніе въ томъ, что могъ носить любимый цвѣтъ Блутгауптовъ. На немъ былъ длиннополый сюртукъ багроваго цвѣта, опоясанный черной тесьмой. Волосы по-прежнему низпадали обильными кудрями по сторонамъ лица его.
   Время не имѣло почти вліянія на черты молодаго человѣка. Черные глаза его, исполненные огня, имѣли умное, мужественное выраженіе. Онъ былъ еще прекраснѣе, нежели въ то время, когда, гордый и безстрашный, стоялъ передъ убійцами отца своего.
   Въ настоящее время, онъ походилъ на льва, отдыхающаго на мягкой травѣ и протягивающаго, вдали отъ враговъ, свои мощные мускулы; на льва, готоваго вскочить при малѣйшемъ шумѣ и въ минуту уничтожить побѣжденную добычу...
   Мейстеръ Блазіусъ сталъ медленно и тщательно тасовать карты.
   -- Снимите, Отто, сказалъ онъ: -- мнѣ сдавать... славная игра! Она мнѣ очень нравится.
   И онъ сталъ сдавать. Отто собралъ карты и началъ раскладывать ихъ по порядку. Лицо его было неподвижно, и даже человѣкъ болѣе-проницательный, нежели мейстеръ Блазіусъ, подумалъ бы, что онъ вполнѣ занятъ игрою. Однакожь, по-временамъ, едва-замѣтныя движенія изобличали въ немъ сильную озабоченность. Иногда, взоръ его, задумчивый, неподвижный, устремлялся впередъ; шея вытягивалась, голова наклонялась на одно плечо -- онъ какъ-будто прислушивался.
   Когда мейстеръ Блазіусъ молчалъ, что случалось весьма-рѣдко, и когда утихали шаги удалявшагося часоваго, за стѣною слышался шорохъ, умолкавшій иногда, но не на долго...
   Этотъ шорохъ былъ причиною озабоченности молодаго человѣка.
   

II.

   Что же касается до мейстера Блазіуса, то онъ не слыхалъ этого шороха. Онъ вполнѣ былъ занятъ игрою.
   -- Пять картъ! сказалъ онъ, разсматривая свою игру: -- сорокъ семь... годится?
   -- Годится, отвѣчалъ Отто.
   Тюремщикъ переложилъ фишку съ правой стороны на лѣвую и глотнулъ рейнвейну.
   -- Еще бы одинъ тузъ, и у меня была бы отличная игра! проговорилъ онъ, разсчитывая съ чего ходить:-- безъ лести скажу вамъ, мейнгеръ Отто, что съ вами гораздо-пріятнѣе играть, нежели съ Альбертомъ или Гёцомъ... Гётцъ непремѣнно къ концу игры выпьетъ нѣсколько лишнихъ стакановъ... а Альбертъ совсѣмъ не умѣетъ пить! Двѣ крайности, и обѣ не хороши!... за то, Альбертъ безпрестанно разсказываетъ мнѣ о своихъ любовныхъ интрижкахъ... мнѣ ли, старику, слушать такой вздоръ!.. За то вы... совсѣмъ другое дѣло!.. Впрочемъ, и у васъ есть маленькій недостатокъ... Вы слишкомъ-скромны... Вы ни разу не сказали мнѣ ни слова на счетъ хорошенькихъ писемъ, которыя получаете изъ Франціи!..
   Отто задумчиво улыбнулся.
   -- И что за хорошенькая ручка пишетъ эти письма! продолжалъ мейстеръ Блазіусъ:-- по одной рукѣ можно догадаться, какъ хороши должны быть письма... Однако, вотъ ужъ болѣе мѣсяца, какъ вы не отвѣчали на нихъ!
   Отто опустилъ глаза, и едва-замѣтная улыбка появилась на лицѣ его.
   -- Однако, продолжалъ тюремщикъ: -- имя ея не хорошо... Я прочиталъ имя на адресахъ... право, хорошенькой женщинѣ неприлично называться мадамъ Батальёръ!..
   Отто все молчалъ.
   -- Ну, полно! продолжалъ опять мейстеръ Блазіусъ: -- я вижу, что этотъ разговоръ вамъ не нравится... Трефы козыри, мейнгеръ Отто, и мнѣ ходить...
   Молодой человѣкъ, совершено-забывшій о своихъ картахъ, сталъ припоминать съ чего ему ходить.
   -- Знаете ли, что, мнѣ нравится въ вашей игрѣ? спросилъ главный тюремщикъ.-- Вы обдумываете каждый ходъ... Другой, на вашемъ мѣстѣ, сейчасъ бы побилъ эту десятку... вы же, напротивъ, долго думали... Еще съ трефъ!
   Отто задумался такъ надолго, что Блазіусъ имѣлъ время наполнить и опорожнить стаканъ.
   Кромѣ шаговъ удалявшагося часоваго въ тишинѣ ночи, слышалось легкое треніе двухъ кусковъ желѣза одинъ о другой.
   Отто застучалъ стуломъ и закашлялся.
   -- Вы простудитесь, сказалъ Блазіусъ: -- если не будете пить... зимнія ночи весьма-вредно дѣйствуютъ на грудь... Бейте или пропускайте... я ходилъ съ трефъ.
   Отто исподлобья посмотрѣлъ на него, какъ-бы желая удостовѣриться, не скрывалась ли насмѣшка въ послѣднихъ словахъ; но главный тюремщикъ никогда не насмѣхался и не шутилъ.
   Молодой человѣкъ сталъ играть и проигралъ. На важномъ лицѣ Блазіуса выражалось самодовольствіе, и онъ тихонько потиралъ руки, пока Отто сдавалъ. Онъ забылъ дать снять.
   -- Позвольте, Позвольте! съ живостію вскричалъ Блазіусъ:-- какъ вы разсѣянны, мейнгеръ Отто!.. Какъ же это можно?.. Вѣдь этакъ какъ-разъ счастье перемѣнится!
   Проклиная свою разсѣянность, Отто съ принужденной улыбкой извинился.
   Мейстеръ Блазіусъ простилъ и сталъ набивать трубку.
   -- О! продолжалъ онъ, мигнувъ глазомъ: -- я тонкій наблюдатель, и по лицу всякаго человѣка могу угадать, что происходитъ у него въ душѣ... Еслибъ вы не получали хорошенькихъ писемъ изъ Парижа, и еслибъ по этимъ письмамъ я не считалъ васъ влюбленнымъ, такъ -- честное слово!-- я бъ подумалъ, что вы замышляете бѣгство!
   -- Бью и записываю, сказалъ Отто.
   -- Дѣло!.. Но эти письма... притомъ же я васъ и вашихъ братьевъ изучилъ такъ-хорошо, что не могу имѣть какое-либо подозрѣніе... Гётцъ -- добрый малый, любитъ попить и поиграть... Альбертъ -- красавецъ, волокита, слишкомъ-вѣтренъ.... не ему задумать бѣгство... Вы же, мейнгеръ Отто, слишкомъ-благоразумны... а потому понимаете, что бѣгство невозможно... не такъ ли?
   -- Разумѣется.
   -- У меня всѣ тузы... я сегодня удивительно-счастливъ... Вы не выиграете ни одной партіи, мейнгеръ Отто!.. Выпьемъ-те!
   Отто чокнулся съ тюремщикомъ.
   -- Еще партію! вскричалъ послѣдній, опорожнивъ стаканъ.
   Потомъ, ударивъ по картамъ, онъ прибавилъ:
   -- Если у меня будетъ опять такая же игра, такъ вы далеко не уйдете!
   Отто громко захохоталъ, какъ-будто бы партнеръ его съострилъ; веселость его продолжалась такъ долго, что и мейстеръ Блазіусъ захохоталъ невольно.
   Между-тѣмъ, шумъ за стѣной обратился въ глухой стукъ.-- Казалось, сильная рука потрясала желѣзныя рѣшетки.
   Смѣхъ молодаго человѣка пришелся очень-кстати; иначе тюремщикъ непремѣнно услыхалъ бы стукъ.
   Когда партнеры перестали смѣяться, въ сосѣдней комнатѣ наступила тишина.
   -- Кромѣ шутокъ, сказалъ Блазіусъ: -- мейнгеръ Отто, вы отличный малый!.. Я самъ не знаю, надъ чѣмъ я смѣялся... но смѣялся отъ души... Хожу съ бубенъ.
   Молодой человѣкъ, не смотря на плохія карты, сталъ играть такъ искусно, что не далъ выиграть мейстеру Блазіусу.
   Послѣдній запилъ свою неудачу.-- Лицо его раскраснѣлось; онъ разгорячался болѣе-и-болѣе, и ничто не могло въ эту минуту отвратить вниманія его отъ картъ.
   Онъ не слышалъ паденія двухъ тяжестей, послѣдовавшихъ одна за другою. Онъ не слышалъ, какъ часовой громкимъ голосомъ закричалъ:
   -- Кто идетъ?
   Одинъ Отто все слышалъ. Глаза его были опущены, лицо блѣдно; карты дрожали въ рукахъ.
   Игра перемѣнилась: у мейстера Блазіуса были весьма-дурныя карты... но большею частію грубая сила преодолѣваетъ умъ. Отто кидалъ карты почти на удачу; потъ каплями выступалъ на лбу его, -- щеки поперемѣнно покрывались то блѣдностью, то яркой краской...
   Мейстеръ Блазіусъ, углубившись въ свои комбинаціи, не замѣчалъ состоянія молодаго человѣка, ловко пользовался его разсѣянностью и промахами, и дѣйствовалъ такъ, какъ-будто бы вся будущность его зависѣла отъ этой партіи.
   Взявъ послѣднюю взятку, онъ скрестилъ руки на груди и пристально посмотрѣлъ на молодаго человѣка.
   -- Вотъ ужь по своей винѣ проиграли! вскричалъ онъ.-- Ахъ, мейнгеръ Отто, мейнгеръ Отто!.. должно-быть, вы крѣпко влюблены!..
   Молодой человѣкъ не отвѣчалъ; глаза его были неподвижны; шея вытянута; брови судорожно насуплены...
   Эти ясные признаки сильнаго волненія поразили, наконецъ, тюремщика.
   -- Что съ вами? проговорилъ онъ.
   Отто не отвѣчалъ; онъ слушалъ...
   Въ то самое мгновеніе, когда тюремщикъ хотѣлъ повторить свой вопросъ, вдали раздались два странные крика. Лицо молодаго человѣка внезапно прояснилось.
   -- Это что? вскричалъ Блазіусъ, вставая.
   -- Ничего, отвѣчалъ Отто: -- вы объиграли меня; не хочу болѣе играть, потому-что сегодня мнѣ нѣтъ счастія... Но садитесь, мнѣ нужно еще поговорить съ вами.
   Отто фамильярно опустилъ руки на плечи бывшаго майордома и заставилъ его сѣсть.-- Потомъ, наполнивъ стаканы, вскричалъ:
   -- За ваше здоровье!.. поздравляю васъ, мейстеръ Блазіусъ; вы сейчасъ выиграли пять тысячь флориновъ!
   Тюремщикъ вытаращилъ глаза и боязливо посмотрѣлъ на сына Ульриха.
   -- Ужь не сошелъ ли онъ съ ума? подумалъ онъ.
   Вмѣсто того, чтобъ сѣсть, Отто пошелъ за кровать и воротился оттуда съ дорожнымъ сюртукомъ, старымъ краснымъ плащомъ и сапогами со шпорами.
   Блазіусъ смотрѣлъ на него съ изумленіемъ.-- Онъ машинально набивалъ трубку и съ непритворнымъ сокрушеніемъ сердца ворчалъ:
   -- А я думалъ, что онъ влюбленъ... онъ сумасшедшій! Экое несчастіе!
   Между-тѣмъ, Отто скинулъ туфли и надѣвалъ сапоги, сюртукъ; потомъ свернулъ плащъ и положилъ его подъ мышку.
   -- Вотъ такъ! сказалъ онъ: -- теперь отдайте мнѣ свой сюртукъ на ватѣ и я заплачу вамъ 5,000 флориновъ.
   Мейстеръ Блазіусъ не довѣрялъ ушамъ своимъ.
   -- Лягьте спать, мейнгеръ Отто, возразилъ онъ: -- ложитесь, спокойный сонъ усмиритъ волненіе вашей крови.
   Отто подвинулъ кресло къ тюремщику и сѣлъ возлѣ него.
   -- Объяснимтесь, сказалъ онъ твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ: -- но скорѣе, мнѣ некогда терять времени.
   Блазіусъ невольно улыбнулся.
   -- Вы честный человѣкъ, продолжалъ Отто: -- и вамъ поручили стеречь трехъ плѣнниковъ, обвиненныхъ въ убійствѣ... двое изъ нихъ ушли...
   Блазіусъ вскочилъ и хотѣлъ броситься къ двери, но желѣзная рука Ульриха удержала его.
   -- Не кричите! продолжалъ Отто: вы раскайтесь, но тогда будетъ уже поздно!
   -- Да вы обманываете меня! вы шутите! вскричалъ несчастный тюремщикъ: -- никто не ушелъ... Стѣны высоки... я приказалъ сдѣлать къ окнамъ новыя желѣзныя рѣшетки... рунды обходятъ аккуратно... часовые бдительны... Пустите меня, я хочу удостовѣриться собственными глазами!
   -- Сейчасъ, сейчасъ, отвѣчалъ Отто, не отпуская его: -- сперва выслушайте меня. Я вамъ говорю, что теперь Альбертъ и Гётцъ скачутъ уже по дорогѣ во Францію... вы сейчасъ удостовѣритесь въ этомъ, но теперь повѣрьте мнѣ на-слово... Бѣгство этихъ двухъ плѣнниковъ лишитъ васъ мѣста... а вы уже стары, мейстеръ Блазіусъ!
   Бывшій майордомъ глубоко вздохнулъ.
   -- Предлагаю вамъ сумму, достаточную для того, чтобъ обезпечить васъ на будущее время, продолжалъ Отто: -- кромѣ того предлагаю вамъ еще способъ сохранить ваше мѣсто.
   Старикъ навострилъ уши.
   -- Вы человѣкъ осторожный, сказалъ Отто: -- а потому не захотите заводить безполезнаго шума... Ступайте же въ комнаты моихъ братьевъ и удостовѣрьтесь сами въ справедливости словъ моихъ.
   Отто отпустилъ тюремщика, который немедленно бросился въ корридоръ съ живостію молодаго человѣка...
   Нѣсколько минуть спустя, онъ опять явился на порогѣ комнаты Отто, который указалъ ему кресло. Тюремщикъ сѣлъ и произнесъ съ глубокимъ вздохомъ:
   -- Ушли, неблагодарные!.. ушли, оба!
   -- И я уйду, сказалъ Отто.
   Блазіусъ сердито пожалъ плечами и не отвѣчалъ.
   -- Я долженъ уйдти, твердымъ голосомъ повторилъ сынъ Ульриха: -- и немедленно!.. вы сами доставите мнѣ къ тому средства.
   Блазіусъ взглянулъ на него съ негодованіемъ и вскричалъ:
   -- Въ казаматы упрячу я васъ!.. Вотъ вы куда уйдете!
   Отто улыбнулся и возразилъ:
   -- Это не воротитъ тѣхъ, которые уже ушли; если жь вы хотите выслушать меня спокойно, такъ я скажу вамъ, что бѣглецы воротятся къ вамъ... Я не шучу, мейстеръ Блазіусъ; вы знаете, что ни одинъ изъ сыновей Блутгаупта никогда не лгалъ.
   -- Знаю, знаю!.. Но зачѣмъ же они ушли?.. Зачѣмъ? Я ли не берегъ ихъ? Я ли не угождалъ имъ? Я ли не баловалъ ихъ?.. Зачѣмъ же они ушли?..
   -- На братьяхъ моихъ и на мнѣ, возразилъ Отто съ грустію: -- лежитъ тяжкая обязанность... Долго мы были бѣдны, а борьба безъ денегъ невозможна... Теперь мы разбогатѣли, и въ нѣсколько недѣль исполнимъ то, къ чему стремились въ-продолженіи многихъ лѣтъ... Повѣрите ли вы, Блазіусъ, моей клятвѣ?
   Тюремщикъ въ нерѣшимости посмотрѣлъ на Отто.
   -- Повѣрю, отвѣчалъ онъ наконецъ: -- потому-что въ жилахъ вашихъ течетъ кровь Блутгауптовъ.
   -- Итакъ, продолжалъ сынъ Ульриха: -- клянусь вамъ именемъ моего отца, что Гётцъ, Альбертъ и я будемъ здѣсь ровно черезъ мѣсяцъ.
   Старикъ хранилъ молчаніе.
   -- Если вы откажетесь помочь мнѣ, продолжалъ Отто: -- такъ я останусь въ тюрьмѣ, но ни Альбертъ, ни Гётцъ не вернутся, а вы будете наказаны...
   Блазіусъ смотрѣлъ на глиняную кружку, какъ-бы прося у нея совѣта.
   -- Я очень-хорошо знаю, что вы, мейнгеръ Отто, не измѣните своему слову, отвѣчалъ онъ наконецъ:-- знаю, что средство, предлагаемое вами, можетъ спасти меня,-- но если, отъ чего Боже упаси!-- васъ вдругъ потребуютъ въ судъ?
   -- Мы ужь годъ сидимъ въ тюрьмѣ; не имѣя доказательствъ, судьи не могутъ произнести надъ нами приговора; слѣдовательно, имъ не зачѣмъ призывать насъ.
   Блазіусъ былъ внутренно того же мнѣнія. Бѣгство третьяго-брата ни мало не измѣняло его положенія, по, напротивъ, подавало ему даже надежду... Не смотря на то, онъ все еще колебался.
   Отто наклонился къ уху его и шепнулъ:
   -- Вы были нѣкогда самый вѣрный слуга Блутгаупта; и тогда вы заплатили бы жизнію за это, если бъ у стараго графа былъ наслѣдникъ!
   -- И теперь еще я готовъ отдать жизнь!..
   -- Такъ зачѣмъ же вы колеблетесь, зачѣмъ медлите? вскричалъ Отто звучнымъ голосомъ.-- Отъ покойнаго графа остался сынъ, законный наслѣдникъ его... Онъ бѣденъ и не знаетъ имени своихъ предковъ...
   -- Я самъ это думалъ! стало-быть, я не ошибался! вскричалъ бывшій майордомъ съ сверкающими глазами, сложивъ руки: -- но найдете ли вы его, мейнгеръ Отто?
   -- Я уже говорилъ вамъ, что на насъ лежитъ тяжкая, но священная обязанность... Наслѣдникъ Блутгаупта -- сынъ нашей сестры Маргариты, которую мы любили болѣе самихъ-себя... вмѣстѣ съ тѣмъ онъ принадлежитъ и намъ, ставшимъ между колыбелью его и убійцами!
   Взоръ бывшаго майордома съ жаднымъ любопытствомъ былъ устремленъ на Отто.
   -- Вы были въ замкѣ въ ночь наканунѣ праздника Всѣхъ-Святыхъ? спросилъ онъ.
   -- Были, отвѣчалъ Отто:-- но теперь мнѣ некогда разсказывать; братья ждутъ меня.
   -- Одно слово! вскричалъ Блазіусъ: -- не вы ли унесли ребенка и увели Гертруду?
   -- Гертруда пошла съ нами; пажъ Гансъ догналъ насъ... имъ поручили мы ребенка, и они воспитали его. Гансъ и Гертруда долгое время жили на берегу Рейна, по другую сторону замка Роте. Я знаю, гдѣ теперь эти вѣрные, преданные друзья и, черезъ мѣсяцъ, если будетъ угодно Богу, сынъ сестры моей, графъ фон-Блутгауптъ-и-Роге, вступитъ въ домъ праотцевъ своихъ!
   Тюремщикъ всталъ, взялъ глиняную кружку, чтобъ наполнить стаканы, но рука его дрожала.
   -- Замокъ еще не проданъ! сказалъ онъ.-- Не-уже-ли я доживу до радостнаго дня возстановленія рода Блутгауптовъ!.. Клянусь Богомъ! я готовъ просить милостыню на старости лѣтъ, чтобъ быть свидѣтелемъ такого торжества...
   И онъ сталъ поспѣшно снимать свой ваточный сюртукъ.
   -- Я не пьянъ, мейнгеръ Отто, продолжалъ онъ, поднявъ сѣдую голову:-- я знаю, что вы можете обмануть меня... но сорокъ лѣтъ я питался хлѣбомъ Блутгаупта... берите мое платье, и да храпитъ васъ Господь!
   Онъ самъ помогъ сыну Ульриха надѣть сюртукъ и закрыть лицо воротникомъ.
   Отто пожалъ ему руку.
   -- Ждите насъ. Завтра вы получите пять тысячь флориновъ... только одна смерть воспрепятствуетъ намъ воротиться черезъ мѣсяцъ.
   Онъ вышелъ изъ комнаты и пошелъ по корридору, подражая тяжелой и медленной походкѣ главнаго тюремщика.
   Сторожа и часовые сторонились, чтобъ пропустить его.
   Мейстеръ Блазіусъ опустился въ кресло и закрылъ лицо руками.
   -- Сынъ дьявола! сынъ тайны! проговорилъ онъ: -- такъ называли его дурные люди... скорѣе слѣдуетъ назвать его сыномъ ангела, потому-что мать его, графиня Маргарита!..
   Послѣ краткаго молчанія, онъ продолжалъ:
   -- Девятнадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ!.. Онъ теперь юноша... и, вѣроятно, красавецъ... Сыновья графа Ульриха мужественны, неустрашимы... да поможетъ имъ Богъ, и да хранитъ меня Его святая воля, чтобы глаза мои могли узрѣть молодаго графа въ благородномъ замкѣ его предковъ!..
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

КАРНАВАЛЪ.

I.
На улицѣ.

   Весь Парижъ веселился. Толпа, неизвѣстно откуда выходящая ежегодно пять или шесть разъ на свѣтъ Божій, пахнущая затхлымъ, жаждущая маскарадовъ, бѣгущая на фейерверки и безъ стыда влекущая за собою по асфальтовой мостовой безобразныхъ, тощихъ дѣтей и полуобстриженныхъ собакъ, шумно волновалась по улицамъ отъ тріумфальныхъ Воротъ-Звѣзды до Заставы-Трона.
   Это былъ одинъ изъ тѣхъ дней, когда шести или семи-этажные домы на Маре какъ бы выкидываютъ всѣхъ своихъ жильцовъ на мостовую, -- когда Сен-Марсельскій-Кварталъ высыпаетъ въ изумленный городъ дикихъ обитателей своихъ,-- и когда студенты покидаютъ Шомьеру.
   Въ эти дни большой народной выставки, фешенебльная часть города находится во власти черни. Нарядные щеголи, укращающіе окрестности Итальянскаго-Театра, не выходятъ изъ своихъ квартиръ. Возлѣ парижской кофейной не видно ни одного лакированнаго сапога, и Гортони тщетно ищетъ въ безпрестанно-возобновляющейся толпѣ львовъ съ туго-набитыми бумажниками.
   Было воскресенье на масляницѣ. Погода была прекрасная. Толпа шумѣла, толкалась, бранилась, -- словомъ, веселилась. Воздухъ былъ наполненъ т яжелымъ запахомъ жирныхъ блиновъ. Давно уже пробило три часа. Голодные желудки, пробродившіе съ утра, направляли усталыя ноги къ мѣстамъ, откуда разносились кухонныя испаренія.
   Между длиннымъ цугомъ экипажей, тянувшихся отъ Шато-д'О до Сен-Мартенскихъ-Воротъ, была извощичья коляска, изъ отворенныхъ дверецъ которой выглядывала голова человѣка, безпрестанно осматривавшагося и нетерпѣливо понукавшаго кучера. Какъ-бы выведенный изъ терпѣнія, человѣкъ этотъ выскочилъ изъ коляски, заплатилъ извощику и вмѣшался въ толпу, покрывавшую троттуары.
   Человѣкъ этотъ былъ закутанъ въ длинный дорожный плащъ, поднятымъ воротникомъ котораго онъ закрывалъ себѣ часть лица. Открытая же часть была прекрасна, благородна: чело его было гордо, возвышенно и обрамлено черными, вившимися волосами; взглядъ спокоенъ и вмѣстѣ проницателенъ; въ глазахъ блисталъ твердый умъ и сила мужественной воли. Но все это было какъ-будто покрыто вуалемъ усталости, и по пыли на плащѣ незнакомца можно было догадаться, что онъ только-что пріѣхалъ издалека.
   По мѣрѣ того, какъ онъ приближался къ перекрестку Шато-д'О, толпа становилась гуще и плотнѣе. Но у незнакомца были широкія, здоровыя плечи и твердая воля пробраться впередъ. Онъ безостановочно подвигался впередъ между ворчавшимъ народомъ, невольно и неохотно разступавшемся. Проклятія сыпались на него; самые сердитые замахивались на него зонтиками; но одного взгляда незнакомца было достаточно, чтобъ заглушить проклятія и остановить замахнувшуюся руку, и когда незнакомецъ повернулъ за уголъ Тампльской-Улицы, о немъ говорили только два или три женскіе голоса, увѣрявшіе, что онъ удивительный красавецъ и чрезвычайно похожъ на актёра Меленга.
   Въ Тампльской-Улицѣ нашему путешественнику было легче пробираться впередъ. И тамъ была толпа, но не такая плотная. Скорымъ шагомъ направился онъ къ тампльскому рынку.
   Хотя было воскресенье и наступалъ вечеръ, однакожь всѣ лавки были отворены. Безчисленное множество зѣвакъ, уткнувъ носы въ окна, любовались маскарадными костюмами и, въ-особенности, маленькими картинками.
   Покупатели толпились еще по пассажамъ, на-четверо раздѣляющимъ большой базаръ парижскаго тряпья.
   Всѣ торопились покупать и продавать, потому-что часъ закрытія приближался. Тампль закрывается въ одно время съ биржей,-- впрочемъ, между ними, и кромѣ этого, много сходнаго.
   Нашъ путешественникъ миновалъ уже церковь св.-Екатерины и искалъ приличнаго мѣста, чтобъ перейдти черезъ улицу. Кареты безостановочно слѣдовали одна за другою. Незнакомецъ шелъ медленно по троттуару, глазами ища прохода между экипажами.
   Такимъ-образомъ, онъ дошелъ до угла маленькой Улицы-Фонтановъ, и такъ-какъ, повидимому, не желалъ удаляться отъ Тампля, то остановился на концѣ троттуара.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, за угломъ Улицы-Фонтановъ, стояли два человѣка и разговаривали. Видно было, что они не принадлежали къ веселившейся черни, толпившейся вокругъ нихъ.-- Это были два барина.-- Появленіе ихъ въ этомъ кварталѣ и въ такой день могло казаться аномаліей.
   Одинъ изъ нихъ былъ высокій молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-восьми или тридцати, съ загнутыми вверхъ усами и остроконечной эспаньйолкой. Онъ былъ въ черномъ платьѣ; сюртукъ, застегнутый до верху, красиво сидѣлъ на немъ. Въ рукѣ у него была недокуреная сигара, отъ которой подымалась синеватая струйка дыма, но которую онъ не бралъ въ ротъ, вѣроятно, изъ уваженія къ своему товарищу.
   Другой стоялъ спиной къ Тампльской-Улицѣ. На немъ былъ бѣлый пальто англійскаго покроя; подъ разстегнутымъ пальто виднѣлся фракъ изъ тонкаго синяго сукна, съ золотыми пуговицами. На бѣлой манишкѣ красовались два алмаза чистѣйшей воды. Изъ кармана чернаго атласнаго жилета выходила толстая цѣпочка, каждое звѣно которой стоило по-крайней-мѣрѣ луидоръ. Сверхъ бѣлыхъ перчатокъ, у него были надѣты кольца. По первому взгляду на лицо его трудно было опредѣлить его лѣта. Щеки его были довольно-свѣжи; брови черны какъ смоль, а изъ-подъ широкихъ полей шляпы вились искусно-завитые волосы. Но не смотря на эти признаки, можно было узнать, что ему было уже далеко за сорокъ. Когда онъ улыбался, лицо его покрывалось морщинами.
   Нашъ незнакомецъ разсѣянно взглянулъ на этихъ людей. Младшаго онъ не зналъ, а лица втораго не могъ видѣть. Итакъ, ничто не заставляло его долѣе заниматься ими, и онъ опять посмотрѣлъ на середину улицы, гдѣ безпрерывная цѣпь экипажей какъ-бы смѣялась надъ его нетерпѣніемъ.
   На углу Улицы-Фелиппо стояла красивая коляска, а близь площади тампльской ротонды -- карета.
   Карета уже болѣе четверти часа стояла на этомъ мѣстъ. Въ ней пріѣхала молодая дѣвушка, робко закрывавшаяся вуалемъ и скрывшаяся въ одномъ изъ пассажей рынка.
   Коляска только-что пріѣхала. На ней не было герба, чѣмъ она рѣзко отличалась отъ экипажей разбогатѣвшихъ торгашей. Сторы ея были опущены. Кучеръ, въ ливреѣ темнаго цвѣта, безъ труда удерживалъ пару лѣнивыхъ лошадей. Изъ коляски вышла молодая женщина въ скромной шубѣ. Она проскользнула въ толпѣ съ ловкостью кошки. Казалось, маленькія ножки ея даже не коснулись земли, потому-что на ботинкахъ не было и слѣда толстаго слоя грязи, покрывавшей мостовую. Передъ шляпкой ея спускался черный вуаль, съ вышитыми узорами, сквозь которые можно, было однакожь, замѣтить огненные глаза незнакомки.
   Она шла скоро и тѣмъ безпокойнымъ шагомъ, который изобличаетъ опасеніе быть узнаннымъ: живые глаза ея бросали направо и налѣво въ толпу быстрые взгляды. Дошедъ до Улицы-Фонтановъ, она увидѣла нашего незнакомца, вздрогнула, остановилась и поспѣшно схватилась за лорнетъ. Чтобъ лучше видѣть, она приподняла вуаль.
   Она была очень-хороша собою; въ тонкихъ чертахъ ея проявлялся жидовскій типъ; подвижной зрачокъ ея то повелѣвалъ, то ласкалъ; около нѣсколько-низкаго лба красовались прелестные черные волосы; губы ея были узки и нѣсколько блѣдны; въ движеніяхъ проявлялась безпечная грація.
   Когда она приставила лорнетъ къ глазу, толпа заколыхалась; между ею и незнакомцемъ остановились экипажи; въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ она тщетно искала его взоромъ, закрыла лорнетъ, опустила вуаль, простояла минуту въ нерѣшимости, потомъ скоро пошла къ четвероугольнику, называемому обычными посѣтителями Тампля Пале-Роялемъ.
   -- Я ошиблась, проговорила она: -- вѣдь его нѣтъ въ Парижѣ!
   Въ Пале-Роялѣ, гдѣ толпились покупатели обоихъ половъ, была лавка богаче и красивѣе другихъ, принадлежавшая толстой купчихѣ, мадамъ Батальёръ. Къ этой лавкѣ направляла шаги скромная шуба; въ этой же лавкѣ была молодая дѣвушка, пріѣхавшая въ карегѣ.
   Мадамъ Батальёръ продавала и покупала все, что угодно. Лавка ея была набита народомъ.
   Молодая дѣвушка выжидала удобную минуту, чтобъ переговорить съ хозяйкой. Она подняла одинъ конецъ своего вуаля и открыла лицо правильной и рѣдкой красоты, увеличенной чистымъ, непорочнымъ выраженіемъ дѣвственности.
   Наконецъ, мадамъ Батальёръ увидѣла ее и немедленно оставила покупателей.
   -- Ничего нѣтъ еще, сказала она шопотомъ:-- почтальйонъ приходилъ, а писемъ нѣтъ!
   -- Я пріиду завтра, проговорила молодая дѣвушка съ глубокимъ вздохомъ.
   -- Если вамъ угодно, сказала купчиха: -- я сама принесу вамъ отвѣтъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ! прервала ее молодая дѣвушка: -- я прійду...
   Едва она произнесла эти слова, какъ поспѣшно опустила вуаль и поблѣднѣла: она увидѣла молодую даму въ скромной шубѣ, быстро переходившую черезъ площадку
   -- Сестра! произнесла она съ испугомъ.-- Ради Бога, сударыня, не выдайте меня!
   -- Фи, какъ можно! вскричала мадамъ Батальёръ съ ласковой улыбкой, провожая молодую дѣвушку, тотчасъ же исчезнувшую въ толпѣ: -- я олицетворенная скромность, барышня!..
   И съ тою же улыбкою приняла она молодую даму и указала ей на удалявшуюся молодую дѣвушку.
   -- Прекрасно! сказала скромная шуба, сжавъ губы.
   -- Каждый Божій день... проговорила коварная купчиха...
   Между-тѣмъ, незнакомецъ все оставался на томъ же мѣстѣ. Нѣсколько разъ рядъ экипажей прерывался, и онъ могъ бы перейдти на другую сторону улицы; но, вѣроятно, его удерживала какая-нибудь причина, потому-что онъ прислонился къ стѣнѣ и какъ-бы прислушивался... Нѣсколько словъ, произнесенныхъ человѣкомъ въ бѣломъ пальто, привлекли его вниманіе.
   -- Вы славный малой, Вердье, говорилъ человѣкъ въ бѣломъ пальто.-- Будьте спокойны... я помогу вамъ проложить дорогу въ коммерціи.
   -- Вы говорите это не въ первый разъ, кавалеръ, а между-тѣмъ я все еще прежній бѣднякъ!
   -- Дурныя привычки, Вердье, сынъ мой! возразилъ бѣлый пальто отеческимъ тономъ: -- дурныя привычки! Надобно быть справедливымъ... Теперь вы похожи на порядочнаго человѣка... но прежде!.. не болѣе какъ съ мѣсяцъ назадъ, отъ васъ за цѣлый льё несло трактиромъ... а это никуда не годится!
   -- Дайте мнѣ хорошее мѣсто, сказалъ Вердье: -- я сбрѣю усы и перестану шататься по трактирамъ.
   Кавалеръ опустилъ два пальца въ карманъ жилета и небрежно сталъ побрякивать деньгами.
   -- Хорошее мѣсто найдти не трудно, сказалъ онъ:-- это бездѣлица! Но вы уже не въ такихъ лѣтахъ, чтобъ могли идти въ прикащики, Вердье... А мы принимаемся за великолѣпное предпріятіе...
   -- Въ ожиданіи котораго я умру съ голода! прервалъ его Вердье: -- нѣтъ! мнѣ ждать некогда... признаться, мнѣ бы пріятнѣе получить сотню луидоровъ въ руки, нежели слушать ваши обѣщанія...
   -- Вы получите ихъ, другъ мой, получите больше... Могу ли я въ чемъ-нибудь отказать вамъ?.. Но скажите, увѣрены ли вы въ себѣ?
   Вердье повертѣлъ палкой и отвѣчалъ:
   -- Я каждую недѣлю хожу по два и по три раза къ фехтмейстеру; а юноша нашъ, кажется, не умѣетъ взять шпаги въ руки.
   Въ это самое время приблизился нашъ незнакомецъ. Этотъ разговоръ сильно возбуждалъ его любопытство. Онъ не зналъ о комъ говорили, но чувствовалъ непреодолимое желаніе узнать... Изъ-за угла онъ бросилъ косвенный взглядъ на разговаривавшихъ.
   Человѣкъ въ бѣломъ пальто по-прежнему стоялъ къ нему спиной; другой улыбался, и улыбка придавала отвратительное выраженіе его физіономіи.
   Вмѣсто притворнаго прямодушія, бывшаго прежде на лицѣ его, теперь на немъ выразилось что-то низкое, жадное. Онъ уперъ кулакъ въ бокъ, а другою рукою продолжалъ вертѣть палкой. Это движеніе объясняло, такъ-сказать, мысль его и придавало ему видъ низкаго спадассена.
   -- Но какимъ же образомъ вызвали вы его на дуэль, если онъ не умѣетъ владѣть шпагой? спросилъ кавалеръ.
   Вердье пожалъ плечами.
   -- Очень-простымъ образомъ! отвѣчалъ онъ.-- Я далъ оскорбить себя...
   -- А!.. произнесъ кавалеръ радостно: -- такъ этотъ мальчишка оскорбилъ васъ!...
   -- Да, да, отвѣчалъ Вердье, загорѣлыя щеки котораго покрылись легкой краской: -- въ кофейной Пирона, въ Латинскомъ Кварталѣ... мальчишка нашъ отчаянный игрокъ... я сказалъ, что онъ сплутовалъ... а онъ... вмѣсто отвѣта, плеснулъ мнѣ цѣлый стаканъ пива въ лицо.
   Кавалеръ захохоталъ.
   -- Вотъ что дѣло, такъ дѣло! вскричалъ онъ:-- вотъ что называется быть мастеромъ своего дѣла!... Вы получите сто луидоровъ, любезнѣйшій... а если дѣло кончится въ нашу пользу, такъ... я готовлю вамъ сюрпризъ... вы будете довольны мною!
   Кавалеръ вынулъ большіе плоскіе часы и посмотрѣлъ на нихъ.
   -- Скоро четыре часа! сказалъ онъ: -- виконтесса ждетъ меня... а между-тѣмъ, я желалъ бы узнать еще нѣкоторыя подробности... вы будете драться на шпагахъ?
   -- На шпагахъ, отвѣчалъ Вердье.
   -- А гдѣ?
   Усилившаяся суматоха и шумъ воспрепятствовали незнакомцу услышать отвѣтъ Вердье; но и человѣкъ въ бѣломъ пальто не разслышалъ его, и потому повторилъ вопросъ.
   Незнакомецъ внимательно слушалъ; но и въ этотъ разъ стукъ колесъ и крики народа заглушили слова Вердье.
   Въ ту же минуту послышался чистый, звучный голосъ юноши, обратившій на себя вниманіе незнакомца. Передъ Улицей Фонтановъ проѣзжала извощичья коляска, изъ которой выглядывала веселая, дѣтская голова, обрамленная прелестными свѣтлорусыми волосами; голубые глаза юноши были вполовину закрыты длинными, шелковистыми рѣсницами; на розовыхъ губахъ была беззаботная улыбка; круглыя щеки были нѣсколько блѣдноваты, какъ-бы послѣ утомленія. Еслибъ надъ губами не вились маленькіе русые усики, то можно бы подумать, что эта головка принадлежала молодой дѣвушкѣ.
   Юношѣ казалось не болѣе восьмнадцати лѣтъ, и сквозь дѣвическую граціозность проглядывала уже по-временамъ будущая мужественная красота.
   -- Стой! кричалъ онъ кучеру:-- стой!
   Кавалеръ и товарищъ его были очень-заняты, и это обстоятельство не обратило на себя ихъ вниманія. Незнакомецъ случайно оборотилъ голову; но лишь только взоръ его остановился на прелестномъ лицѣ юноши, какъ физіономія его оживилась. Внезапная краска выступила на щекахъ его, и онъ сдѣлалъ движеніе, какъ-бы желая броситься впередъ -- по остановился; разговоръ сосѣдей слишкомъ занималъ его.
   Извощикъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него; юноша выскочилъ изъ коляски и перешелъ на другую сторону улицы. Подъ мышкой у него былъ большой пакетъ.
   Незнакомецъ съ сожалѣніемъ посмотрѣлъ на людей, разговоръ которыхъ такъ сильно возбудилъ его любопытство. Тайный инстинктъ удерживалъ его; но болѣе-могущественный инстинктъ увлекалъ его въ противоположную сторону. Онъ скорыми шагами пошелъ вслѣдъ за прелестнымъ юношей, уже терявшимся въ толпѣ.
   Послѣдній поворотилъ за уголъ домовъ, окружающихъ Тампль, когда незнакомецъ проходилъ между экипажами. Наконецъ, и онъ дошелъ до угла; двухъ минутъ достаточно было, чтобъ догнать юношу.
   Въ это самое время, дама въ скромной шубѣ выходила изъ лавки мадамъ Батальёръ. Чтобъ дойдти до своей коляски, она непремѣнно должна была идти на встрѣчу юношѣ и незнакомцу. Лишь-только она увидѣла перваго, остановившагося, чтобъ посмотрѣть на нее со всею нескромностью ребенка, она быстро отворотилась и удвоила шаги.
   Это движеніе увеличило любопытство молодаго человѣка, готовившагося уже отправиться вслѣдъ за нею. Но взглядъ, брошенный на пакетъ, заставилъ его перемѣнить намѣреніе.
   -- Талья ея, подумалъ онъ: -- но всѣ женскія тальи похожи одна на другую!.. Притомъ же, прибавилъ онъ улыбаясь:-- она вѣрно закупаетъ не въ Тамплѣ!...
   Весьма довольный этимъ заключеніемъ, онъ вступилъ въ рынокъ.
   Дама съ опущеннымъ вуалемъ и незнакомецъ были близко другъ отъ друга.
   Большіе черные глаза дамы съ живостію и быстро смотрѣли по сторонамъ. Хотя лицо незнакомца было закрыто поднятымъ воротникомъ, однакожь она узнала его и остановилась.
   Онъ хотѣлъ отвернуться и пройдти мимо, но она удержала его за руку.
   -- Я не могу ошибиться два раза сряду!... проговорила она, вперивъ въ него взоръ:-- вы баронъ Фон-Родахъ?...
   Путешественникъ отступилъ съ изумленіемъ и утвердительно кивнулъ головою.
   Молодая дама подняла вуаль.
   -- Вы не узнаёте меня? спросила она.
   Баронъ осмотрѣлъ быстрымъ взглядомъ хорошенькое личико, уже описанное нами. Онъ видѣлъ его въ первый разъ.
   Молодая дама нетерпѣливо топнула ногой.
   -- Что же вы молчите?.. сказала она, топнувъ ногою.
   Барону Фон-Родаху не хотѣлось признаться, что онъ впервые видѣлъ хорошенькую молодую даму, и потому онъ взялъ руку ея и нѣжно сжалъ въ своихъ рукахъ.
   Дама ласково улыбнулась.
   -- Здѣсь не прилично вступать въ объясненія, сказала она:-- а я непремѣнно хочу знать причину вашего долгаго молчанія... Отъ двухъ до четырехъ часовъ, г. де-Лорансъ на Биржѣ...
   При имени Лоранса, лицо барона осталось спокойнымъ, но сердце сильно забилось.
   Молодая дама опустила вуаль.
   -- Прійдите въ эти часы... сказала она: -- или когда вамъ будетъ угодно... мужъ мой не ревнивъ.
   Послѣднія слова она произнесла страннымъ тономъ. Въ немъ можно было угадать продолжительную и терпѣливую борьбу, коварное торжество жены и глубокое несчастіе мужа...
   Она слегка кивнула головой и удалилась, сказавъ:
   -- До завтра.
   Баронъ смотрѣлъ за нею вслѣдъ. Молнія блеснула въ глазахъ его.
   -- Г-жа де-Лорансъ!... проговорилъ онъ: -- старшая дочь Моисея Гельда!...
   

II.
Четыре квадрата.

   Старый денди въ бѣломъ пальто и товарищъ его, казалось, случайно забрели въ окрестности Тампля. Вердье, вѣроятно, жилъ близь Пале-Рояля, въ трактирѣ котораго проводилъ цѣлые дни, а иногда и ночи.
   Кавалеръ же, по-видимому, обиталъ по близости Шоссе-д'Антенской-Улицы или Биржи.
   Не смотря на то, они ни мало не изумились, встрѣтивъ другъ друга у Тампля. Бѣдный Вердье закупалъ тамъ все, что ему было нужно. Кавалеръ самъ имѣлъ тамъ нѣкоторыя дѣлишки. Сверхъ того, надобно пройдти мимо Тампля отъ Гандскаго-Бульвара въ Бретаньскую-Улицу, куда кавалеръ ходилъ очень-часто.
   Онъ и теперь пошелъ туда, между-тѣмъ, какъ Вердье отправился куда-нибудь поиграть на бильярдѣ.
   Кавалеръ остановился у стараго дома, находившагося на углу Бретаньской-Улицы, и спросилъ, дома ли виконтесса д'Одмеръ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Мы узнали имена молодой дамы въ скромной шубѣ и путешественника. Ее зовутъ г-жею де-Лорансъ, а его барономъ фон-Родахомъ. Больше ничего не знаемъ о послѣднемъ.
   Съ молодою дѣвушкою, пріѣхавшею въ каретѣ, мы опять скоро встрѣтимся.
   Что же касается до г-жи Лорансъ, то она была цвѣтъ цвѣта финансовой аристократіи. Мужъ ея -- биржевой маклеръ Леонъ де-Лорансъ, человѣкъ чрезвычайно богатый и славившійся своею честностью. Отецъ же ея былъ старый геръ Фон-Гельдбергъ, богатый банкиръ.
   Старый Гельдбергъ былъ честный человѣкъ, истинный патріархъ, робкій и скромный, не смотря на мильйоны доходовъ, и вполнѣ преданный своимъ дѣтямъ. Впрочемъ, въ послѣднемъ отношеніи природа щедро наградила его.
   Авель, сынъ Гельдберга, былъ блистательный молодой человѣкъ, одинъ изъ первыхъ львовъ Парижа и вмѣстѣ съ тѣмъ опытный дѣлецъ.
   Сара, старшая дочь его, вышла за г. де-Лоранса.
   Эстерь, вторая дочь, овдовѣла на двадцать-пятомъ году отъ рожденія. Покойный мужъ ея былъ пэръ Франціи.
   Ліа, младшая дочь, была прелестна и кротка, какъ ангелъ.
   Кавалеръ Фон-Рейнгольдъ, главный компаньйонъ дома Гельдберга, Рейнгольда и Комп., пользовался славой благоразумнаго филантропа и умнаго негоціанта. Онъ вмѣстѣ съ Авелемъ Фон-Гельдбергомъ, управлялъ всѣми дѣлами, потому-что старый Моисей удалился уже отъ дѣлъ. Не смотря на то, они все еще шли по проложенной имъ дорогѣ.
   Въ кругу своихъ богатыхъ знакомыхъ, Моисей Фон-Гельдбергъ и семейство его пользовалось общимъ уваженіемъ. Всѣ восхищались тонкимъ умомъ, добродѣтелью и граціей г-жи де-Лорадсъ, милою кротостью и милосердіемъ прелестной Эстери, вдовы генерала графа де-Лампіона, бывшаго пэромъ Франціи.
   Хотя Ліа была еще ребенкомъ, но уже герцоги и маркизы домогались руки ея.
   Что касается до Авеля Фон-Гельдберга, то ему не доставало только звучнаго титула, чтобъ быть самымъ ослѣпительнымъ свѣтиломъ столицы. Онъ смѣло могъ имѣть притязанія за руки богатѣйшихъ наслѣдницъ самыхъ фешёнебльныхъ частей города. Старый отецъ гордился имъ.
   Послѣ этого пускай читатель какъ хочетъ толкуетъ себѣ поведеніе г-жи де-Лорансъ. Мы же должны только прибавить, что малѣйшій недоброжелательный намекъ на поведеніе ея вооружилъ бы противъ клеветника сотни защитниковъ чести прелестной и добродѣтельной жены биржеваго маклера.
   Пока г-жа де-Лорансъ шла къ своей коляскѣ, баронъ фон-Родахъ стоялъ неподвижно на одномъ мѣстѣ. Онъ, можетъ-быть, думалъ о причинахъ ошибки молодой женщины. Но онъ думалъ не долго, вспомнивъ о происшествіяхъ, предшествовавшихъ этой встрѣчѣ.
   Родахъ осмотрѣлся; но юноша уже исчезъ.
   Внутренности лавокъ становились уже мрачными; торгаши и покупатели шевелились въ нихъ какъ тѣни.
   Ничто не можетъ подать вѣрнаго понятія о жадной дѣятельности Тампля въ извѣстные дни. Это рѣдкое зрѣлище, занимающее немаловажное мѣсто въ физіономіи столицы Франціи. Тампль, этотъ огромный шалашъ, -- самая вѣрная и близкая дружка Биржи. Биржа-рынокъ, сложенный изъ камня; Тампль -- рынокъ, сложенный изъ полусогнившихъ досокъ; на Биржѣ считаютъ банковые билеты: въ Тамплѣ въ большомъ ходу вонючія мѣдныя монеты; но въ томъ и другомъ главнымъ двигателемъ корысть -- и, быть-можетъ, тряпки и рубища простонароднаго рынка стоютъ болѣе, нежели обманчивыя мечты, служащія основаніемъ великолѣпной Биржѣ.
   Одна разница -- и немаловажная -- существуетъ между Биржей и Тамплемъ: въ Тамплѣ не бываетъ банкротовъ; тамъ обкрадываютъ ближняго только налично.
   Любопытно было бы посѣтить въ одинъ и тотъ же день Биржу и Тампль -- мильйонный рынокъ и нищенскій базаръ. Тамъ, въ двухъ самыхъ рѣзкихъ видахъ, представляется горячка спекуляцій, которою боленъ нашъ вѣкъ. Промышленая физіономія Парижа, скрывающаяся за столькими благовидными обманами, является тамъ во всей наготѣ своей. Наблюдатель увидитъ жадность и грубость щедрой и утонченной столицы...
   Тампль состоитъ изъ четырехъ главныхъ квадратовъ, носящихъ живописныя имена и перерѣзанныхъ множествомъ пассажей и корридоровъ для облегченія сообщенія. Въ этихъ квадратахъ заключается тысяча-девять-сотъ лавчонокъ или мѣстъ, отдаваемыхъ въ наемъ по одному франку по шестидесяти сантимовъ за каждую въ недѣлю.
   Между этими мѣстами есть хорошія и дурныя. Наружныя самыя выгодныя; внутреннія не такъ доходны. Не всякій покупатель захочетъ пробраться черезъ узкіе пассажи, по сторонамъ которыхъ сидятъ женщины, молодыя и старыя, хорошенькія и безобразныя, но всѣ до одной страшныя крикуньи и мастерицы ругаться.
   Въ другой день и другое время, юноша, о которомъ мы упоминали, не прошелъ бы спокойно ни по одному корридору, по причинѣ пакета, бывшаго у него подъ мышкой. Надобно замѣтить, что тампльскіе торгаши столько же любятъ покупать, какъ и продавать. Но въ этотъ день молодой человѣкъ обошелъ уже два квадрата и тщетно обращался ко многимъ торговкамъ. Ни одна изъ нихъ не хотѣла слушать его: имъ было некогда.
   На свѣжемъ лицѣ юноши выразилась досада.
   -- Какъ быть? проговорилъ онъ, покачавъ головой: -- у меня всего осталось пять франковъ, а я хочу повеселиться въ эту ночь какъ мильйонщикъ!..
   Онъ остановился въ нерѣшимости.
   -- Мнѣ кажется, продолжалъ онъ съ задумчивой улыбкой:-- что это будетъ моя послѣдняя ночь... Тѣмъ болѣе долженъ я веселиться!.. Если Дениза любитъ меня, такъ сегодня же должна признаться... а другая женщина, отъ которой я безъ ума!.. о, я увижу ее... хоть одинъ разъ еще!
   Прохожіе толкали его то направо, то налѣво, но онъ ничего не примѣчалъ. Въ эту минуту, онъ почти забылъ о причинѣ, заставившей его прійдти въ Тампль. Большіе голубые глаза его были въ задумчивости, а на прелестномъ лицѣ выражалась глубокая тоска... Онъ еще разъ произнесъ имя Денизы, и на рѣсницахъ его повисла слеза.
   Молодаго человѣка звали Францомъ; у него не было родныхъ; ему было восьмнадцать лѣтъ.
   Вотъ все, что онъ зналъ о себѣ.
   Благородная его наружность нисколько не располагала посѣтителей Тампля въ его пользу. Только женщины ласково смотрѣли на него.
   -- Эй, франтъ, посторонись! кричалъ савояръ, безъ церемоніи толкая его въ сторону.
   -- О-го! видно прокутился, мусье! кричалъ уличный мальчишка, натягивая ему носъ.
   Наконецъ, толчокъ болѣе-грубый вывелъ Франца изъ задумчивости. Онъ осмотрѣлся и покраснѣлъ съ досады, увидѣвъ, что былъ мишенью всѣхъ насмѣшекъ. Нѣжныя брови его насупились; мягкая рука его сжалась, какъ-будто онъ намѣревался вступить въ кулачный бой.
   Громкій, грубый смѣхъ пронесся въ толпѣ.
   Францъ покраснѣлъ до ушей, отвернулся и пошелъ дальше.
   Нѣсколько секундъ спустя, пришелъ на это мѣсто баронъ фон-Родахъ, но Францъ былъ уже далеко.
   Онъ подошелъ къ лавкѣ, гдѣ было менѣе покупателей.
   -- Скажите мнѣ, пожалуйста, гдѣ мѣсто мадамъ Батальёръ? спросилъ онъ.
   -- Не знаю, отвѣчала торговка изъ зависти.
   -- А лавка Ганса Дорна?
   -- Не знаю.
   Между-тѣмъ, время уходило и тогда, какъ Францъ сталъ уже подходить къ цѣли своихъ поисковъ, раздался звонъ колокола, и торгаши, начали запирать лавки.
   Наконецъ, молодой человѣкъ дошелъ до послѣдней лавчонки, на углу Площади-Ротонды.
   Сколько другія лавки были оживлены и шумны, столько же эта была пуста и мрачна. Весь товаръ ея состоялъ изъ нѣсколькихъ лоскутьевъ, висѣвшихъ у двери. Во внутренности же были голыя скамьи и пустыя полки. Въ одномъ углу неподвижно сидѣла старуха. Въ другомъ была еще женщина, лѣтъ сорока, сохранившая прелестную талію подъ рубищами. Посреди лавчонки, худощавый, уродливый, блѣдный мальчикъ сидѣлъ верхомъ на скамьѣ и монотоннымъ голосомъ напѣвалъ какую-то пѣсенку.
   -- Не купите ли платья? спросилъ Францъ, остановившись на порогѣ лавчонки.
   Старуха подняла голову и съ выраженіемъ глубокаго отчаянія посмотрѣла на него.
   И другая женщина скоро подняла голову. Лицо ея, сохранившее слѣды рѣдкой красоты, было покрыто болѣзненною блѣдностью, глаза красны отъ слезъ.
   Мальчишка захохоталъ дикимъ смѣхомъ идіота...
   

III.
Лавчонка.

   Францъ невольно заглянулъ во внутренность пустой и мрачной лавочки, находившейся въ такой рѣзкой противоположности съ прочими лавками, наполненными покупателями -- и остановился на порогѣ, не смѣя ни удалиться, ни повторить своего вопроса. Двѣ женщины молча смотрѣли на него. Мальчикъ-идіотъ продолжалъ хохотать...
   Сердце Франца сжалось.
   -- О!.. о!.. кричалъ мальчикъ, сжимая грудь обѣими руками:-- ой, больно! я слишкомъ-долго смѣюсь!.. Вольно жь ему спрашивать маму Реньйо, не хочетъ ли она купить чего-нибудь... Ступай себѣ: денегъ нѣтъ!.. Еслибъ у мамы Реньйо были деньги, такъ она купила бы хлѣба Геньйолету... а Геньйолету ужасно ѣсть хочется!
   Онъ пересталъ смѣяться и произнесъ послѣднія слова жалобнымъ голосомъ.
   Младшая изъ женщинъ обратила къ нему взоръ, исполненный глубокаго отчаянія.
   -- Жанъ сейчасъ вернется, бѣдное дитя мое, сказала она:-- и я дамъ тебѣ поѣсть.
   Старуха сложила свои морщинистыя руки и бормотала сквозь зубы:
   -- Я видѣла его еще сегодня; онъ очень измѣнился, но сердце мое узнало его... съ деньгами, которыя онъ тратитъ въ одинъ день, эти бѣдныя дѣти моглибъ прожить въ довольствѣ цѣлый годъ... Я пойду наконецъ къ нему!.. Пойду, пойду!
   Старуху звали мадамъ Реньйо. Она была старшая торговка въ цѣломъ Тамплѣ. Другую женщину, сноху ея, звали Викторіей. То была мать идіота, Жозефа, котораго уличные мальчишки прозвали Геньйолетомъ, какъ-бы въ подражаніе его плаксивому голосу.
   Между-тѣмъ, Францъ все оставался на порогѣ, какъ-бы ожидая отвѣта.
   -- Сейчасъ прозвонилъ колоколъ, сказала ему Викторія: -- пора запирать лавку, и мы не смѣемъ уже покупать...
   -- О, о! закричалъ идіотъ, опять захохотавъ: -- это ничего не значитъ, что прозвонилъ колоколъ... Но главное то, что. у мамы Реньйо денегъ нѣтъ... хо, хо, хо!
   -- Жозефъ! Жозефъ! проговорила Викторія съ кроткимъ упрекомъ.
   Идіотъ началъ колотить обѣими руками по скамьѣ.
   -- Ну! кричалъ онъ: -- пошла, пошла! кляча!..
   Потомъ вдругъ запѣлъ на голосъ, имъ самимъ сочиненный:
   
             Завтра понедѣльникъ,
   А у мамы Реньйо денегъ нѣтъ,
             Чтобъ заплатить за мѣсто;
   И какъ-разъ васъ выгонятъ!
             Въ чистый понедѣльникъ!
   Выгонятъ, да выгонятъ,
             Вотъ-тебѣ и праздникъ!
   
   И опять застучалъ по скамьѣ и закричалъ:
   -- Ну, шевелись, клячонка!..
   Мать его забыла о Францѣ. Она смотрѣла за него, и глаза ея снова омочились слезами.
   -- Пойду, ворчала старуха.-- Боже мой! какъ я его любила!.. Думала ли я, что мнѣ такъ страшно будетъ идти къ нему!.. Но онъ, можетъ-быть, прогонитъ меня... Тогда да будетъ онъ проклятъ!..
   Морщинистыя руки ея задрожали.
   -- Мадамъ Реньйо! закричалъ голосъ въ сосѣдней лавчонкѣ: -- запирайте, или штрафъ заплатите!
   Старуха встала.
   -- Тридцать лѣтъ я торгую въ этой лавчонкѣ, сказала она:-- но сегодня, можетъ-быть, послѣдній день... Все равно, надобно исполнять свою обязанность...
   И съ помощію Викторіи она стала запирать тяжелые ставни.
   Идіотъ не трогался. Онъ продолжалъ стучать по скамьѣ и повременамъ кричалъ:
   -- Ѣсть хочу!
   Зрѣлище этой нищеты глубоко тронуло сердце Франца. Онъ опустилъ пальцы въ карманъ жилета и вынулъ свою единственную пятифранковую монету, но не зналъ, какъ предложить ее бѣднякамъ.
   -- Я уже говорила вамъ, сказала Викторія, увидѣвъ его на томъ же мѣстѣ: -- что теперь поздно... Если вамъ очень нужно, такъ ступайте въ тотъ домъ, что на площади, и спросите Ганса Дорна... Посторонитесь... надобно запереть дверь.
   Францъ стоялъ неподвиженъ, но при послѣднихъ словахъ Викторіи посторонился: однакожь, вмѣсто того, чтобъ отступить, онъ поспѣшно вошелъ въ лавку и положилъ свою пятифранковую монету на скамью, передъ идіотомъ; потомъ поспѣшно удалился.
   Геньйолетъ заревѣлъ отъ радости и началъ катать по полу монету, на четверенькахъ ползая за нею.
   Францъ же стоялъ уже предъ домомъ продавца стараго платья Ганса Дорна.
   То было узкое зданіе въ нѣсколько этажей, покрытое одинакими вывѣсками. Лавки, выходившія на площадь, были уже заперты. Францъ вошелъ въ длинный, мрачный корридоръ, ведшій на дворъ.
   У одной изъ дверей нижняго этажа стояла дѣвушка съ веселымъ и открытымъ лицомъ и разговаривала съ шарманщикомъ, согбеннымъ подъ тяжестью своего пискливаго инструмента.
   Шарманщикъ былъ немногимъ старѣе Франца. На робкомъ лицѣ его выражались кротость, добродушіе и задумчивая мечтательность, противорѣчившая его прозаическому ремеслу. Онъ былъ слабаго, нѣжнаго сложенія и какъ-бы изнывалъ подъ тяжестію своей шарманки.
   Дѣвушка же, напротивъ, была жива, свѣжа, здорова. Въ веселой улыбкѣ ея выражалось счастіе юности. Она могла бы подѣлиться, безъ ущерба для себя, съ бѣднякомъ своею радостью, живостью, здоровьемъ.
   Въ то самое мгновеніе, когда Францъ вошелъ на дворъ, шарманщикъ держалъ руку молодой дѣвушки. Услышавъ шумъ, онъ скоро отступилъ и покраснѣлъ какъ вишня.
   Молодая дѣвушка также покраснѣла и серьёзнымъ видомъ замѣнила улыбку.
   -- Гдѣ живетъ Гансъ Дорнъ, продавецъ платья? спросилъ Францъ.
   -- Здѣсь, отвѣчала молодая дѣвушка.
   -- До свиданія, мамзель Гертруда, проговорилъ шарманщикъ, приподнявъ Фуражку.
   -- Прощайте, Жанъ Реньйо, отвѣчала молодая дѣвушка, ласковой улыбкой провожая его.
   Бѣдный шарманщикъ удалялся неохотно; Францъ былъ очень хорошъ собою и оставался одинъ съ Гертрудой...
   Вскорѣ послышались на улицѣ плачевные звуки шарманки, игравшей польку.
   Францъ съ удовольствіемъ любовался свѣжимъ личикомъ Гертруды, и тягостное впечатлѣніе, оставленное на душѣ его видомъ нищеты въ крайней лавчонкѣ, мало-по-малу разсѣевалось.
   Гертруда была добрая дѣвушка. На языкѣ у нея было то же, что на сердцѣ, и въ веселой улыбкѣ выражалась вся душа ея. Она никогда не сердилась за комплиментъ, сказанный красивымъ молодымъ человѣкомъ, потому-что, чувствуя себя чистой и непорочной, не боялась ничего въ мірѣ; но въ эту минуту, она невольно подчинилась тяжелому впечатлѣнію, оставленному въ душѣ ея грустію бѣднаго Жана Реньйо, любившаго ее нѣжно; Гертруда любила его, и потому какъ-бы раскаявалась въ своей веселости.
   -- Гансъ Дорнъ мой отецъ, сказала она: -- пожалуйте; онъ дома.
   Произнеся эти слова, Гертруда пристальнѣе взглянула на Франца, и румянецъ ярче загорѣлся на круглыхъ щекахъ ея: она поняла опасность и въ первый разъ въ жизни рѣшилась быть осторожной.
   Между-тѣмъ, бѣдный Жанъ Реньйо подходилъ къ пустой лавчонкѣ, которую запирали бабушка и мать его. Жанъ былъ сынъ Викторіи и братъ идіота. Почтительно вручилъ онъ старухѣ деньги, собранныя имъ въ тотъ день. Онъ дѣлалъ это каждый вечеръ; но сборы были недостаточны для пропитанія всего семейства.
   Жанъ трудился сколько могъ и постоянно страдалъ. Еслибъ за эту минуту онъ могъ видѣть поведеніе Гертруды, которую любилъ ревниво, какъ любятъ всѣ страдальцы, то ощутилъ бы невыразимую радость.
   Молодая дѣвушка обратилась въ героическое бѣгство. Поспѣшно взбѣжала она по нетвердымъ ступенямъ и не останавливаясь дошла до комнаты отца, находившейся въ первомъ этажѣ.
   Францъ слѣдовалъ за нею.
   -- Батюшка, тебя спрашиваетъ какой-то господинъ, сказала Гертруда.
   Гансъ Дорнъ, продавецъ платья, сидѣлъ передъ столомъ, на которомъ горѣла тоненькая сальная свѣча, и сводилъ счеты. Возлѣ него лежало нѣсколько пятифранковыхъ монетъ и кучи мѣдныхъ денегъ.
   На дворѣ совершенно стемнѣло. Въ полусвѣтѣ, распространяемомъ тусклой свѣчей, можно было разсмотрѣть старую мебель Ганса и кровать его съ саржевыми занавѣсками. Нельзя было сказать, чтобъ въ этой комнатѣ обнаруживалось довольство, однакожь не было и нищеты. Все въ ней было опрятно; только длинный рядъ всякаго платья, висѣвшаго по стѣнамъ, придавалъ ей нѣсколько непріятный видъ.
   Гертруда сѣла возлѣ отца. Съ этого безопаснаго мѣста она устремила свѣтлый, ясный взоръ на молодаго человѣка, ей улыбавшагося.
   Знавшіе мать Гертруды увѣряли, что она чрезвычайно походила на нее. Читатели наши, вѣроятно, не забыли Гертруды, служанки графини Маргариты Фон-Блутгауптъ.
   По-временамъ, когда продавецъ платья цаловалъ свою любимую дочь, составлявшую единственное счастіе его въ этой жизни, онъ становился печаленъ и на глазахъ его навертывались слезы... Черты дочери напоминали ему жестокую потерю.
   Гансу Дорну было теперь сорокъ лѣтъ; онъ былъ здоровъ, силенъ и сохранилъ еще свѣжесть молодости. Лицо его, по-прежнему, было открыто и прямодушно; густые, курчавые волосы его начинали сѣдѣть. Можно было замѣтить, что онъ много страдалъ; но страданія не стерли съ лица его прежней веселости, и Гансъ былъ еще любимъ своими товарищами, какъ добрый весельчакъ.
   Францъ развязалъ свой узелъ и сталъ раскладывать на сголѣ завязанныя въ немъ вещи.
   Не взглянувъ на молодаго человѣка, Дорнъ принялся ихъ разсматривать.. Между ними была шинель, черный фракъ и панталоны, нѣсколько жилетовъ и галстуховъ.
   Гансъ тщательно разсмотрѣлъ всѣ вещи и произнесъ важно:
   -- А что вы хотите за это?
   -- Двѣсти-пятьдесятъ франковъ, отвѣчалъ Францъ.
   Гансъ отодвинулъ вещи и взялся опять за перо.
   -- Половину дамъ, сказалъ онъ.
   -- Половину! вскричалъ молодой человѣкъ съ негодованіемъ: -- за новыя вещи, стоющія мнѣ тысячу франковъ!
   -- Это доказываетъ только, что портные страшные воры! возразилъ Гансъ.-- Я сказалъ вамъ послѣднюю цѣну.
   -- Сто-двадцать-пять франковъ! проговорилъ молодой человѣкъ съ отчаяніемъ.
   Въ кроткихъ глазахъ хорошенькой Гертруды выразилось состраданіе.
   -- Больше дать не могу, сказалъ продавецъ платья: -- ступайте въ Ротонду, попытайтесь... лавка стараго Араби, можетъ-быть, не заперта еще... онъ дастъ вамъ за все три луидора... съ тѣмъ условіемъ, что если хотите, такъ можете выкупить ваши вещи за 500 франковъ... До свиданія!
   Францъ перебиралъ то шинель, то новенькій черный фракъ, то чистенькіе, красивые жилеты.
   Гансъ Дорнъ погрузился опять въ свои счеты, не взглянувъ даже на бѣднаго продавца.
   -- Боже мой! Боже мой! проговорилъ Францъ:-- у меня больше ничего нѣтъ... а что я сдѣлаю со ста-двадцатью-пятью франками... Послушайте, прибавилъ онъ умоляющимъ голосомъ:-- да разсмотрите хорошенько вещи... я увѣренъ, что вы ихъ не хорошо видѣли!
   -- И смотрѣть больше не хочу, возразилъ Гансъ: -- ни одного франка не прибавлю.
   Молодой человѣкъ скрестилъ руки на груди и вздохнулъ. Гертруда была глубоко тронута. Самъ Гансъ невольно поднялъ голову.
   Едва онъ взглянулъ на молодаго человѣка, какъ весь измѣнился въ лицѣ.
   -- Гертруда, произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ: -- ступай въ свою комнату.
   Молодая дѣвушка повиновалась, бросивъ послѣдній, любопытный взглядъ на молодаго человѣка, видъ котораго смутилъ отца ея.
   Гансъ старался собраться съ духомъ. Оставшись наединѣ съ молодымъ человѣкомъ, онъ долго смотрѣлъ на него, потомъ опустилъ глаза.
   -- Какъ васъ зовутъ? спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
   -- Францомъ.
   -- Вы Нѣмецъ? съ живостію спросилъ торгашъ.
   Молодой человѣкъ слегка покраснѣлъ и отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ... я Французъ... Парижанинъ.
   

IV.
Первый поцалуй.

   Францъ и продавецъ платья вступили въ разговоръ, продолжавшійся около десяти минутъ.
   Человѣкъ болѣе обидчивый, оскорбился бы нѣкоторыми вопросами торгаша; но Францу нечего было скрывать. За 250 франковъ, въ которыхъ онъ нуждался, онъ былъ готовъ разсказать всю свою исторію.
   По прошествіи десяти минутъ, Гансъ вынулъ изъ ящика двѣсти-пятьдесятъ франковъ и дважды пересчиталъ ихъ.
   Францъ съ живостію схватилъ деньги и спряталъ ихъ въ карманъ.
   -- Благодарю! сказалъ онъ, застегивая сюртукъ.-- По вашей милости я умру приличнымъ образомъ и вдоволь повеселюсь въ послѣднюю ночь карнавала... Дайте мнѣ вашу руку, добрый человѣкъ... Дай Богъ счастья вамъ и вашей дочери!
   Онъ пожалъ руку торговцу и украдкой бросилъ поцалуй къ полурастворенной двери въ комнату Гертруды.
   Поцалуй рѣдко не достигаютъ своего назначенія; молодая дѣвушка спряталась за дверь, но щеки ея горѣли.
   Францъ почти бѣгомъ спускался по шаткой лѣстницѣ.
   Продавецъ стараго платья проводилъ его до дверей и задумчивымъ, грустнымъ взоромъ слѣдилъ за нимъ.
   -- И онъ былъ бы теперь этихъ лѣтъ, проговорилъ онъ, медленно покачавъ головою.-- Когда я взглянулъ на него, мнѣ показалось, что я вижу передъ собою кроткое лицо графини... Она была такъ прелестна! На каждомъ красивомъ лицѣ встрѣтишь частичку той красоты, которою она вполнѣ обладала.
   Подумавъ еще съ минуту, онъ опять принялся за дѣло.
   Францъ, между-тѣмъ, продолжалъ поспѣшно удаляться. Прошедъ нѣсколько улицъ, онъ остановился на углу Бретаньской, у той самой двери, въ которую вошелъ человѣкъ въ бѣломъ пальто. Онъ осмотрѣлъ обѣ стороны улицы и сталъ у двери.
   Въ этой мирной части города улицы были почти пусты, почти всѣ магазины закрыты; только по-временамъ мирные граждане возвращались домой, въ свой тихій уголокъ, сдѣлавшійся для нихъ еще дороже послѣ дикаго шума и необузданнаго веселья, котораго они мимоходомъ были свидѣтелями.
   Францъ прохаживался взадъ и впередъ съ нетерпѣливостью человѣка, ожидающаго кого-нибудь. Время шло чрезвычайно-медленно. Куда молодой человѣкъ ни смотрѣлъ, вездѣ встрѣчалъ только силуэты честныхъ гражданъ, или толстыя пары обитателей того квартала, возвращавшіяся домой изъ гостей.
   Онъ пришелъ туда веселый и исполненный надежды; теперь лицо его нахмурилось.
   -- Должно быть очень-поздно! ворчалъ онъ.-- Если она не прійдетъ?.. Она, быть-можетъ, уже дома... Боже мой! я не хочу, не могу умереть, не увидѣвшись съ нею!..
   По прошествіи двухъ или трехъ минутъ, онъ поднесъ руку къ карману жилета.
   -- У меня были часы!.. произнесъ онъ траги-комическимъ тономъ:-- были!.. Бѣдные часы! Впрочемъ, пора было разстаться съ ними... у меня не оставалось ни одного су!.. Право, лучше умереть со шпагой въ груди, нежели задохнуться въ мансардѣ отъ дыма, подобно какому-нибудь водовозу, не имѣющему работы... Какъ бы узнать, который часъ?..
   Онъ скорымъ шагомъ отправился къ табачной лавочкѣ, въ которой вмѣстѣ съ сигарами продавались чулки, подтяжки, мыло, помада, вакса и множество разныхъ товаровъ.
   Францъ заглянулъ въ окно; стрѣлка на часахъ, висѣвшихъ на стѣнѣ, показывала пять часовъ.
   -- Она обыкновенно возвращается въ это время, подумалъ онъ.-- Я готовъ биться объ закладъ, что прождалъ не напрасно!
   Онъ воротился на прежнее мѣсто и опять сталъ прохаживаться. По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, молодой человѣкъ вдругъ остановился.
   Въ недальнемъ разстояніи онъ увидѣлъ двухъ женщинъ, шедшихъ къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ онъ: одна была въ шляпкѣ, другая въ чепчикѣ. Онѣ были еще далеко, но сердце Франца сильно билось... Вдругъ деньги зазвучали въ его карманъ, потому-что онъ радостно вспрыгнулъ.
   То была она!.. Онъ узналъ ее... Еще нѣсколько секундъ, и она пройдетъ возлѣ него...
   Но въ то же самое мгновеніе, новая мысль поразила его въ самое сердце.
   Дениза была не одна; она должна будетъ войдти въ домъ, и тяжелая дверь, у которой стоялъ онъ, запрется за нею... Онъ быстро отступилъ и, не зная еще, что предпринять, спрятался за уголъ.
   Обѣ женщины подошли къ двери. То были молодая дѣвушка и ея служанка. Послѣдняя подняла молотокъ. Францъ дрожалъ и обѣими руками сжалъ сердце, готовое выскочить изъ груди.
   Дверь отворилась. Такъ-какъ она была тяжела, то служанка, Маріанна, вошла первая, чтобъ подержать ее.
   Въ то самое время, когда молодая дѣвушка готовилась переступить за порогъ, Францъ бросился къ двери и громко захлопнулъ ее. Незнакомка такъ испугалась, что не могла даже вскрикнуть.
   Между-тѣмъ, служанка за дверью въ темнотѣ искала госпожу свою.
   -- Мадмуазель Дениза! говорила она:-- гдѣ вы?
   Дениза не отвѣчала.
   Старая Маріанна продолжала искать ощупью и звать; наконецъ проговорила съ сердцемъ:
   -- Экая рѣзвушка!.. Она, вѣрно, ускользнула впередъ, и теперь наверху смѣется надо мною!
   Это размышленіе совершенно успокоило ее, и она зашла къ привратнику, чтобъ отдохнуть и потолковать съ нимъ.
   За дверью же стояли, неподвижны и нѣмы, Францъ и Дениза.
   Молодая дѣвушка уже не боялась, потому-что узнала Франца; но Францъ самъ былъ до того испуганъ своею дерзостью, что не находилъ словъ для извиненія. Не смотря на то, онъ остановился между дверью и Денизой, чтобъ преградить ей дорогу.
   Молодая дѣвушка первая прервала молчаніе.
   -- Пропустите меня, проговорила она;-- во время карнавала позволительны шалости; я прощаю вамъ... только пропустите меня!
   Слова эти были произнесены спокойно и съ достоинствомъ; не смотря на то, въ нихъ проглядывали волненіе и гнѣвъ.
   Но Францъ не трогался.
   Брови Денизы слегка насупились и она сердито топнула ножкой.
   Она была очень-молода, но стройна и прелестна собою. Движенія ея были исполнены граціи и достоинства; нарядъ отличался изящною простотою.
   Но всего страннѣе было то, что она походила на Франца. Очеркъ лица ихъ былъ одинаковъ; въ улыбкѣ была та же кротость; тотъ же умъ блисталъ въ большихъ голубыхъ глазахъ. Только выраженіе благородной дѣвственности замѣняло у молодой дѣвушки рѣзкое и рѣшительное выраженіе лица юноши. Но въ эту минуту было наоборотъ: Францѣ робко опустилъ глаза и покраснѣлъ; Дениза смотрѣла на него смѣло, гордо.
   Молодая дѣвушка все болѣе и болѣе сердилась.
   -- Пропустите меня! повторила она повелительнымъ голосомъ: -- или я позову на помощь!
   Потомъ она прибавила съ горькимъ презрѣніемъ:
   -- Я почитала васъ взрослымъ молодымъ человѣкомъ, уже вышедшимъ изъ дѣтскихъ лѣтъ, и думала, что вамъ извѣстны правила чести... Но теперь вижу, что жестоко ошибалась!
   Эти слова какъ острые кинжалы вонзились въ сердце бѣднаго Франца.
   Онъ сложилъ руки и поднялъ на Денизу умоляющій взоръ.
   -- Прошу васъ, проговорилъ онъ:-- простите меня... еслибъ вы знали...
   -- Я ничего не хочу знать, прервала молодая дѣвушка:-- и еще разъ приказываю вамъ не удерживать меня... Маріанна, вѣроятно, меня ищетъ; дверь отворятъ и насъ застанутъ вмѣстѣ!
   -- Правда, проговорилъ Францъ съ грустною покорностью: -- я виноватъ... Боже мой! Желаніе увидѣть васъ въ послѣдній разъ осмѣлило меня на этотъ дерзкій поступокъ!
   Дениза хотѣла отвѣчать съ строгостью, но удержалась; по лицу ея распространилась прежняя блѣдность.
   -- Пустите меня, повторила она еще разъ, но безъ гнѣва.-- Если вы уѣзжаете, г. Францъ, я желаю вамъ счастія... Но, ради Бога, не удерживайте меня долѣе...
   -- Я не уѣзжаю, возразилъ Францъ:-- а все-таки вижу васъ въ послѣдній разъ... Благодарю за ваше желаніе... оно усладитъ мою послѣднюю ночь.
   Кровь застыла въ жилахъ Денизы.
   -- Прощайте! продолжалъ Францъ, отступая отъ двери: -- прощайте, Дениза!.. Позвольте мнѣ назвать васъ такъ въ послѣднюю минуту передъ вѣчной разлукой; позвольте сказать вамъ, что я любилъ... люблю васъ всѣми силами души моей, и что моя послѣдняя мысль будетъ принадлежать вамъ!
   Молодая дѣвушка уже не думала удаляться. Прелестные глаза ея съ боязнію были устремлены на Франца.
   -- Зачѣмъ говорите вы о вѣчной разлукѣ? спросила она шопотомъ.-- Вы ребенокъ, Францъ... вы хотите испугать меня, чтобъ я скорѣе простила вамъ вашъ проступокъ...
   Францъ покачалъ головой.
   -- Я говорю спокойно о вѣчной разлукѣ, возразилъ онъ: -- потому-что никто въ этомъ мірѣ не пожалѣетъ, не вспомнитъ обо мнѣ... Я умѣлъ бы сохранить свою тайну, еслибъ кто-нибудь любилъ меня... еслибъ даже я могъ надѣяться, что сжалятся надъ моею сильною, пламенною любовью... о! тогда я не думалъ бы о смерти, потому-что дорожилъ бы жизнью! Любовь должна придавать намъ неимовѣрную силу, и съ нею въ сердцѣ, съ увѣренностью во взаимной любви, никакой соперникъ не можетъ быть намъ страшенъ...
   Дениза опустила голову.
   -- Вы выходите на дуэль? проговорила она.
   Францъ утвердительно кивнулъ головою.
   -- Быть-можетъ, съ убійцею? прибавила Дениза.
   Францъ не отвѣчалъ.
   -- Умѣете ли вы владѣть шпагой?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ.
   Прелестное лицо Денизы покрылось смертною блѣдностью.
   -- Францъ, проговорила она: -- ради Бога, откажитесь отъ поединка.
   Францъ съ восторгомъ приложилъ руку ея къ сердцу.
   -- Нельзя, возразилъ онъ, съ трудомъ удерживая порывъ радости.
   -- Послушайте, продолжала молодая дѣвушка, тронутая до слезъ: -- я не хочу, чтобъ вы умерли... Скажите, чѣмъ могу я заставить васъ отказаться отъ поединка?
   Лицо Франца блистало радостью и невыразимымъ блаженствомъ. Онъ взялъ руку Денизы и прижалъ ее къ губамъ своимъ.
   -- Ничто не можетъ заставить меня отказаться отъ поединка, сказалъ онъ звучнымъ, торжествующимъ голосомъ: -- но идти на поединокъ не значитъ идти на смерть... и я чувствую... о! повѣрьте мнѣ, я чувствую, что еслибъ былъ увѣренъ въ вашей любви, то съумѣлъ бы защитить жизнь свою...
   Кровь бросилась въ лицо молодой дѣвушки; она стыдливо опустила глаза.
   -- Боже мой! Боже мой! думала она съ отчаяніемъ: -- я могу спасти его!..
   -- Сжальтесь надо мною, Дениза! продолжалъ Францъ, прижавъ молодую дѣвушку къ сердцу: -- скажите, что вы меня любите, и я убью своего противника!
   Дениза не сопротивлялась; у нея уже не было ни воли, ни силы. Она опустила блѣдное лицо на плечо Франца, говоря:
   -- Боже мой!.. Боже мой!
   Открывъ глаза, она встрѣтила пламенный взоръ молодаго человѣка; тихимъ голосомъ говорилъ онъ ей:
   -- Прошу, умоляю васъ, скажите, любите ли вы меня?
   На устахъ Денизы выступила непорочная, прелестная улыбка.
   -- Францъ, проговорила она:-- я всю ночь буду молить Бога за васъ...
   -- Вы меня любите!
   -- Да! я люблю васъ... и умру, если вы умрете!
   На троттуарѣ съ обѣихъ сторонъ послышались шаги. Уста молодыхъ людей слились, и быстрый поцалуй огненной струей пробѣжалъ по ихъ жиламъ...
   Францъ убѣжалъ, а Дениза безъ чувствъ прислонилась къ двери. Она простояла нѣсколько минутъ въ забытьи. Все происшедшее между ею и Францомъ походило на сонъ, исполненный ужаса и сладости.
   Когда она вошла въ комнату матери, она была холодна и блѣдна, какъ мраморъ.
   Виконтесса д'Одмеръ сидѣла передъ каминомъ; по одну сторону, граціозно согнувшись, сидѣлъ кавалеръ, оставившій, вѣроятно, свое бѣлое пальто въ передней.
   -- Ты опоздала сегодня, дитя мое, сказала виконтесса: -- г. де-Рейнгольдъ давно уже ждетъ тебя.
   Кавалеръ всталъ, поклонился и улыбнулся.
   Дениза отвѣчала на поклонъ его.
   -- Добрыя вѣсти! сказала виконтесса, поцаловавъ дочь въ лобъ:
   -- Я получила письмо отъ твоего брата, Жюльена; онъ будетъ сюда завтра, не позже.
   -- Нашъ милый Жюльенъ! сказалъ кавалеръ: -- онъ долженъ быть красавецъ собою!
   Дениза какъ-будто ничего не понимала. Въ глубинѣ сердца и ума ея была одна мысль, одно имя...
   Францъ какъ безумный бѣжалъ по бульвару, то останавливался, то бѣжалъ смѣясь и не обращая никакого вниманія на изумленныхъ прохожихъ...
   

V.
Жирафа.

   Тампль былъ давно уже закрытъ. Сквозь щели досчатыхъ стѣнъ шалашей виднѣлся свѣтъ отъ газовыхъ фонарей, слабо освѣщавшихъ главный пассажъ. Все было тихо на рынкѣ, столь шумномъ за нѣсколько минутъ. Духъ обмана и жадности, обыкновенно оживляющій Тампль, дремалъ. Четыре сторожа и четыре собаки охраняли длинные ряды четыреугольныхъ будокъ отъ ночныхъ бродягъ.
   Въ то же время и великолѣпная бѣлая колоннада Биржи отдыхаетъ отъ дневнаго лихорадочнаго треволненія. Не слышно шаговъ на широкомъ крыльцѣ портика, и только двое часовыхъ, непонимающихъ ни значенія акцій, ни законовъ о компаніяхъ, молча прохаживаются передъ затворенною рѣшеткою.
   И окрестности Тампля были также уединенны, молчаливы. Только въ двухъ соперничествовавшихъ между собою гостинницахъ Льва и Слона было шумно, и около нихъ нетерпѣливыя маски шумѣли, дурачились, бранились, ожидая начала бала.
   Между харчевнями, окружающими Тампль, первое мѣсто послѣ гостинницъ подъ вывѣсками Льва и Слона занимаетъ Жирафа.
   Путешественникъ, баронъ Фон-Родахъ, тщетно проискавъ молодаго Франца, отобѣдалъ въ одной изъ гостинницъ и опять принялся искать. Люди, встрѣчавшіеся съ мрачнымъ, таинственнымъ незнакомцемъ, принимали его за полицейскаго агента; но онъ, по-видимому, не обращалъ никакого вниманія на впечатлѣніе, производимое имъ на прохожихъ.
   Вышедъ изъ гостинницы, онъ пошелъ прямо къ отдаленнѣйшему концу Ротонды и шелъ какъ человѣкъ, знающій дорогу, идущій прямо къ цѣли. Но, дошедъ до конца улицы, онъ остановился въ нерѣшимости.
   Передъ нимъ высился совершенно-новый домъ, и по изумленію его можно было догадаться, что онъ прежде не зналъ этого дома.
   -- Какая досада! проговорилъ онъ, покачавъ головой:-- Тампль запертъ; я долженъ ждать до утра, чтобъ увидѣть мадамъ Батальёръ; что же касается до моего пріятеля Ганса, такъ онъ вѣрно переѣхалъ: квартиры въ этомъ новомъ домѣ не по его состоянію!
   Не смотря на эти размышленія, баронъ позвонилъ и вошелъ къ привратнику.
   -- Не здѣсь ли живетъ Гансъ Дорнъ? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ голосъ привратника изъ жарко-натопленной коморки, откуда страшно несло лукомъ.
   -- А чѣмъ онъ занимается? прибавилъ привратникъ.
   -- Онъ торгуетъ платьемъ, отвѣчалъ баронъ: -- и жилъ въ этомъ домѣ.
   -- Не въ этомъ домѣ, а въ лачугѣ, которая прежде была на мѣстѣ его, возразилъ привратникъ: -- мы веточниковъ къ себѣ не пускаемъ...
   И съ этими словами онъ грубо захлопнулъ дверь предъ носомъ барона.
   -- Гдѣ же найдти теперь Дорна? думалъ Родахъ, осматриваясь.-- Дай Богъ, чтобъ онъ не навсегда выѣхалъ изъ Тампля!... Если онъ живетъ здѣсь по близости, такъ я найду его, хоть бы мнѣ пришлось стучаться во всѣ двери!...
   Въ это самое время, Гансъ Дорнъ входилъ въ харчевню подъ вывѣскою Жирафа, хозяинъ ея, Іоганнъ, былъ землякъ и старый знакомый Ганса. Въ этой харчевнѣ преимущественно собирались Нѣмцы, которыхъ множество въ Тамплѣ и которые почти всегда составляютъ между собой особую компанію.
   Въ первой комнатѣ были разнощики. Имъ прислуживала толстая, краснощекая баба, перемѣшивавшая французскія слова съ нѣмецкими. Она была сожительница Іоганна, бывшаго конюшаго Блутгаупта, съ которымъ читатели уже знакомы. Ее звали Лисхенъ, Лотхенъ и Ленхенъ, но посѣтители шутя называли ее Жирафой.
   Въ другой, небольшой комнатъ, выходившей окнами на Колодезную-Улицу, вокругъ двухъ или трехъ столовъ, сдвинутыхъ вмѣстѣ, сидѣла довольно многочисленная компанія Нѣмцевъ, справлявшихъ между собою карнавалъ.
   Нѣсколько разъ въ году, эти самыя лица собирались въ харчевнѣ Іоганна пить и вспоминать былыя времена...
   Проходя черезъ первую залу, Гансъ дружески пожалъ руку хозяйкѣ.
   Радостное восклицаніе привѣтствовало его, когда онъ вошелъ во вторую комнату. Онъ занялъ единственное пустое мѣсто и пиръ начался.
   Почти всѣ собесѣдники были прежніе слуги дома Блутгаупта, или выходцы ихъ Вюрцбурга. Различны были теперешнія занятія ихъ, однакожь почти всѣ принадлежали къ Тамплю.
   Іоганнъ очень постарѣлъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не былъ такъ мнителенъ и ворчливъ, какъ прежде. Дѣла его шли очень-хорошо и онъ уже нажилъ себѣ маленькое состояніе.
   Фрицъ, курьеръ, не могъ похвалиться своею участью. Онъ торговалъ платьемъ, какъ Гансъ Дорнъ, но не былъ такъ счастливь. На немъ былъ старый, сѣрый пальто, изношенный до нельзя, и измятая, протертая шляпа.
   Гансъ былъ одѣтъ чисто. Онъ уже не ходилъ по дворамъ, а закупалъ платье въ большомъ количествѣ, на площадкѣ Тампля. Пріятели его увѣряли, что онъ накопилъ уже маленькій капиталецъ для своей Гертруды.
   Прочіе же собесѣдники были низшіе слуги замка, или другіе вюрцбургскіе переселенцы. Большая часть изъ нихъ перебывала во многихъ городахъ до переселенія своего въ Парижъ. Нѣмцы, вообще, трудолюбивы и бережливы; почти всѣ они довольно-легко заработывали себѣ насущный хлѣбъ и не могутъ жаловаться на новую родину.
   Вечеръ начался весело: Іоганнъ подалъ на столъ лучшее свое вино. Конечно, съ рейнскимъ его нельзя было сравнить, но все-таки оно пилось.
   Гансъ одинъ былъ задумчивъ и озабоченъ на этомъ, такъ-сказать, семейномъ праздникѣ.
   -- Ну, что, дѣтушки, спросилъ Іоганнъ:-- лучше ли идутъ ваши дѣла?
   -- Слава Богу, не дурно, отвѣчали со всѣхъ сторонъ.
   -- Парижъ добрый городъ для людей хорошаго поведенія, прибавилъ дюжій парець, довольно-хорошо одѣтый и бывшій фермеромъ при замкѣ Блутгауптъ; его звали Германномъ:-- кто можетъ воздержаться отъ вина, тому въ Парижѣ хорошо!
   Вся компанія одобрила это нравоученіе, и всѣ предложили выпить за здоровье Германа, уже порядочно подгулявшаго.
   Лицо Фрица омрачилось, и онъ бросилъ грустный взглядъ на свой жалкій пальто, продранный въ локтяхъ, съ замѣчательнымъ воротникомъ, безъ пуговицъ и составлявшій, въ-самомъ-дѣлѣ, рѣзкій контрастъ съ праздничными нарядами другихъ собесѣдниковъ.
   -- Вино, проворчалъ онъ покраснѣвъ и спрятавъ носъ въ стаканъ:-- утѣшаетъ... кто пьянъ, тотъ забываетъ... счастливы тѣ, кому нечего забывать!...
   Фрицу было пятьдесятъ лѣтъ. Длинное, блѣдное лицо его обросло бородою. Морщины на лбу и мрачный взглядъ изобличали перенесенныя имъ страданія и горести. Онъ заработывалъ столько же, какъ и другіе, но каждый день уходилъ неизвѣстно куда и возвращался пьяный.
   -- Какъ я радъ, продолжалъ Германнъ:-- что намъ удалось еще разъ собраться всѣмъ вмѣстѣ! мы держимся крѣпко; съ-тѣхъ-поръ, какъ мы собираемся, ни одинъ еще не отсталъ...
   -- Исключая бѣдной Гертруды, сказалъ хозяинъ, искоса посмотрѣвъ на Ганса.
   Гансъ былъ такъ озабоченъ и разсѣянъ, что слышалъ только послѣднее слово.
   -- Спасибо, сосѣдъ, отвѣчалъ онъ:-- дочь моя, благодаря Богу, здорова; она поручила мнѣ поклониться всѣмъ вамъ.
   Собесѣдники перемигнулись.
   -- Однако, что съ тобою сегодня, Гансъ? спросилъ Іоганнъ.-- Вы всѣ часто попрекаете мнѣ за то, что я угрюмъ и хмура, а ты, Гансъ, слывешь за весельчака въ нашей компаніи... Теперь, кажется, наоборотъ: мнѣ приходится смѣяться за тебя.
   Гансъ принужденно улыбнулся.
   -- Правда, сказалъ онъ:-- мнѣ сегодня грустно... Но вздоръ! я пришелъ сюда пѣть родимыя пѣсни и вспоминать прежніе годы. И такъ, будемъ пѣть и разговаривать, товарищи!
   Гансъ откинулъ назадъ сѣдѣющія свои кудри, и поднявъ стаканъ, запѣлъ нѣмецкую пѣсню, часто раздававшуюся нѣкогда подъ сводами залы суда въ замкѣ Блутгауптъ. Товарищи подтянули и вскорѣ пѣсня, повторенная хоромъ, достигла до ушей мелкихъ разнощиковъ, пировавшихъ въ первой комнатѣ.
   И глубокое молчаніе наступило тамъ... Стаканы, поднесенные уже къ губамъ, опустились обратно на столъ... многія сердца забились... многіе глаза омочились слезами... казалось, вѣтеръ донесъ до нихъ голосъ милой родины...
   -- Браво! закричали разнощики по окончаніи перваго куплета и выпили за здоровье земляковъ, напомнившихъ имъ о Германіи.
   Въ другой комнатѣ всѣ собесѣдники были еще болѣе тронуты. Многіе дрожащимъ голосомъ подтягивали, когда Гансъ запѣлъ второй куплетъ. Напѣвъ пѣсни былъ простъ и исполненъ нѣжной меланхоліи, свойственной всѣмъ пѣснямъ музыкальной Германіи. Характеръ цѣлаго народа выражался въ этой пѣснѣ.
   Выходцы пѣли съ чувствомъ, и съ каждымъ стихомъ новыя воспоминанія раждались въ умъ ихъ: прошедшее пробуждалось... Всѣмъ ясно представилось великолѣпное мѣстоположеніе и посреди его грозный, гордый, древній замокъ...
   Послѣдніе звуки пѣсни замерли въ воздухѣ; стаканы чокнулись; потомъ наступило продолжительное молчаніе.
   -- Доброе было времечко! сказалъ наконецъ Германнъ, глубоко вздохнувъ.
   Гансъ смотрѣлъ на одну точку, и улыбка не сходила съ лица его; онъ какъ-будто улыбался счастливому прошедшему.
   -- Доброе было времечко! повторилъ Германнъ:-- мы были молоды, а замокъ принадлежалъ еще Блутгаупту... Теперь не то!... Родъ Блутгаупта пресѣкся...
   Гансъ задумчиво посмотрѣлъ на него и проговорилъ:
   -- Кто знаетъ?... Можетъ-быть, на свѣтѣ есть еще одинъ Блутгауптъ...
   Іоганнъ покачалъ головой. Другіе собесѣдники съ изумленіемъ посмотрѣли на Дорна.
   -- Помните ли вы графиню Маргариту? спросилъ послѣдній послѣ краткаго молчанія и такимъ тихимъ голосомъ, что товарищи едва могли разслышать слова его.
   -- Помнимъ ли! вскричалъ Германнъ.
   -- Я молюсь ей, прибавилъ Францъ:-- потому-что нѣтъ никакого сомнѣнія, что она причислена на томъ свѣтѣ къ лику святыхъ!
   Гансъ опустилъ глаза.
   -- Жаль, что вы не видали его, проговорилъ онъ.-- Это было точно видѣніе!.. Я думалъ, что она сама предо мною!..
   Онъ замолчалъ. Собесѣдники слушали его, разинувъ рты. Іоганнъ смотрѣлъ на него изъ-подлобья.
   Окно, выходившее на Колодезную-Улицу, было завѣшано кускомъ клѣтчатаго холста. Тугія складки этихъ занавѣсокъ падали косвенно, оставляя съ каждой стороны незакрытыми два уголка окна.
   Германнъ сидѣлъ противъ самаго окна.
   Въ то самое мгновеніе, когда Гансъ Дорнъ хотѣлъ говорить, бывшій фермеръ вздрогнулъ и указалъ пальцемъ на окно.
   Всѣ глаза обратились въ ту сторону.
   Къ самому стеклу было приложено блѣдное лицо, тотчасъ же удалившееся и исчезнувшее во мракѣ.
   Гансъ вздрогнулъ и страшно вскрикнулъ:
   -- Еще!.. еще одно видѣніе!..
   -- Чортъ возьми! сердито закричалъ Іоганнъ: -- я проучу твое видѣніе, сосѣдъ!.. Я покажу ему, каково подглядывать за честными людьми... Задерни занавѣски, Фрицъ, я сейчасъ вернусь.
   Съ этими словами онъ всталъ, схватилъ палку и выбѣжалъ на улицу.
   Іоганнъ не затворилъ за собою двери и по уходѣ его въ отверстіи ея показалось безсмысленное лицо идіота Геньйолета.
   Никто не замѣтилъ его.
   Онъ посмотрѣлъ на собесѣдниковъ глупо ухмыляясь; потомъ пробрался въ комнату и спрятался подъ столъ, возлѣ самой двери.
   

VI.
Маленькій Гюнтеръ.

   Жозефъ Реньйо или Геньйолетъ былъ безобразно сложенъ; огромная голова у него торчала на тонкой шеѣ; пальцами и слѣдками непомѣрной величины оканчивались его тощія руки и ноги. Широкій ротъ его былъ постоянно открытъ съ безсмысленной идіотской улыбкой. Носъ сплющенъ; глаза на выкатѣ; рѣдкіе, рыжеватые волосы спускались до самыхъ бровей, надъ которыми не было лба.
   Онъ усѣлся подъ столомъ и опустилъ языкъ въ рюмку съ водкой, бывшую у него въ рукахъ. Опорожнивъ, или, лучше сказать, вылакавъ рюмку, онъ вынулъ изъ кармана маленькую фляжку и поцаловалъ ее гримасничая, снова наполнилъ рюмку и опять сталъ лакать... Все это онъ дѣлалъ очень-тихо; никто не подозрѣвалъ его пребыванія.
   Іоганнъ былъ на улицѣ. Въ харчевняхъ, какъ и вездѣ, отсутствующіе служатъ предметомъ разговора.
   Собесѣдники стали говорить о хозяинѣ; всѣ соглашались съ тѣмъ, что онъ честный человѣкъ; но бываютъ улыбки, опровергающія слова. Вообще, легко можно было замѣтить, что хозяину харчевни товарищи его не слишкомъ довѣряли.
   -- Онъ сдѣлался ростовщикомъ, сказалъ Германнъ: -- а такихъ людей я не больно уважаю...
   Въ это время воротился Іоганнъ и опять не затворилъ за собою двери. Онъ поставилъ палку въ уголь и сѣлъ на прежнее мѣсто съ недовольнымъ видомъ.
   -- Полноте, господа, сказалъ онъ: -- мы, кажется, не столько пили, чтобъ намъ могли мерещиться домовые... На улицѣ никого нѣтъ... Выпьемъ-ка лучше!
   -- Я очень-хорошо зналъ, что ты никого не найдешь, проворчалъ Гансъ:-- не нашимъ глазамъ найдти мертвеца, когда мертвецъ не захочетъ показаться!..
   -- Экой вздорь!.. сказалъ Іоганнъ.
   Собесѣдники невольно вздрогнули, а Фрицъ набожно перекрестился.
   -- Но кого же ты видѣлъ еще, Гансъ? спросилъ Германнъ.-- Скажи, пожалуйста.
   -- Я видѣлъ не мертвеца... а человѣка живаго, отвѣчалъ продавецъ платья: -- но зачѣмъ говорить объ этихъ вещахъ?.. Вѣдь вы знаете, что я только и думаю о Блутгауптъ!
   Германнъ протянулъ къ нему руку черезъ столъ.
   -- За это мы тебя и любимъ, сосѣдъ! сказалъ онъ: -- у тебя доброе сердце... ты помнишь!
   -- Да полно! закричалъ Іоганнъ, пожавъ плечами:-- что мы здѣсь, на похоронахъ, что ли?.. Поговоримте лучше о живыхъ, а не то мы не выпьемъ и этой бутылки!.. Ну, что, сосѣдъ Гансъ, когда ты отдашь свою дочку за-мужъ? а?
   -- А! вскричалъ Германнъ:-- славная будетъ женка!.. еслибъ мнѣ лѣтъ двадцать съ костей долой...
   -- Она еще дитя, прервалъ его Гансъ:-- до свадьбы далеко!
   -- Хе, хе, хе! засмѣялся скептикъ Іоганнъ: -- ныньче, любезный сосѣдъ, дѣтей уже нѣтъ... и у твоей Гертруды есть глаза... Ну, да я знаю, что говорю!
   -- У ней есть глаза и деньги, прибавилъ Германнъ:-- ты, сосѣдъ Гансъ, найдешь ей добраго, честнаго, работящаго мужа... Только смотри, чтобъ у него были и честное ремесло и денежка на черный день... Глупостей не дѣлай! Чтобъ жениться, надобно имѣть деньги, а когда ихъ нѣтъ, такъ и любовь пойдетъ къ чорту!
   -- Жалко!.. произнесъ плаксивый голосъ возлѣ двери:-- у Жана Реньйо денегъ нѣтъ...
   Всѣ обратились въ ту сторону, откуда слышался голосъ, и замѣтили Гепьйолета, сидѣвшаго подъ столомъ и преспокойно лакавшаго водку.
   Іоганнъ мигнулъ собесѣдникамъ и засмѣялся.
   -- Я не хотѣлъ говорить тебѣ объ этомъ, сосѣдъ, сказалъ онъ:-- но, кажется., бѣдный Жанъ ухаживаетъ за твоей дочкой.
   -- Жанъ добрый, честный малой, возразилъ продавецъ платья:-- онъ содержитъ всю семью... но, признаюсь, я не хотѣлъ бы отдать ему свою Гертруду.
   -- Еще бы! вскричали всѣ въ одинъ голосъ.
   Геньйолетъ выползъ изъ-подъ стола и сѣлъ верхомъ на скамью.
   -- Ну, пошла! закричалъ онъ весело, принявъ любимую свою позицію: -- пошла, кляча!..
   Потомъ прибавилъ плаксивымъ голосомъ:
   -- Геньйолету очень пить хочется... а онъ знаетъ, что братъ его Жанъ говоритъ мамзель Гертрудѣ.
   -- Слышишь? вскричалъ Іоганнъ.
   -- Да, да, продолжалъ Геньйолетъ:-- и каждый вечеръ мамзель Гертруда надуваетъ стараго Ганса!
   -- Это что такое? проворчалъ сквозь зубы Германнъ.
   -- Какъ же она надуваетъ его? Скажи, Жозефочка, спросилъ Іоганнъ ласковымъ тономъ: -- если скажешь, такъ я попотчую тебя рюмочкой.
   -- Не люблю вина, сказалъ Геньйолетъ съ презрѣніемъ: -- дай мнѣ лучше четыре су.
   -- Дамъ; только скажи, Геньйолетъ.
   Идіотъ сталъ покачиваться на скамьѣ. Гансъ былъ совершенно спокоенъ. На лицѣ Іоганна выражалась злобная радость.
   Геньйолетъ покачался еще нѣсколько минутъ, потомъ вдругъ запѣлъ во все горло пѣсню, имъ самимъ сложенную:
   
             Завтра понедѣльникъ,
   А у мамы Реньйо денегъ нѣтъ,
             Чтобъ заплатить за мѣсто;
   И какъ-разъ насъ выгонятъ!
             Въ чистый понедѣльникъ!
   Выгонятъ, да выгонятъ,
             Вотъ тебѣ и праздникъ!
   
   -- Да эту пѣсню мы знаемъ, прервалъ его Іоганнъ:-- а дальше что?..
   Идіотъ безсмысленно посмотрѣлъ на него, потомъ какъ-будто сталъ припоминать.
   -- А рюмочку-то ты хотѣлъ поднести? сказалъ онъ.
   Іоганнъ взялъ бутылку со стола и наполнилъ фляжку идіота.
   -- Ну, кляча! закричалъ онъ, стуча изо всей силы по скамьѣ.
   Потомъ опять запѣлъ:
   
   Каждый вечеръ Жанъ Реньйо
   Мамѣ деньги носитъ,
   Чтобъ хлѣбца купила!
   Да мнѣ онъ су даетъ,
   Чтобы я не говорилъ,
   Что къ мамзель Гертрудѣ ход итъ,
   И цалуетъ, да цалуетъ!
             Вотъ тебѣ и праздникъ!
   
   Всѣ собесѣдники улыбнулись. Гансъ слегка нахмурилъ брови.
   -- Сосѣдъ, сказалъ онъ Іоганну:-- ты хотѣлъ огорчить меня, но тебѣ не удалось... Жанъ Реньйо бѣденъ, это я знаю и безъ тебя, но онъ честенъ... а Гертруда моя скорѣе умретъ, нежели захочетъ огорчить отца!
   Іоганнъ съ досадой сжалъ губы.
   -- Пошелъ вонъ! закричалъ онъ идіоту, погрозивъ ему кулакомъ.
   Гость убѣжалъ припрыгивая.
   -- Я самъ былъ бѣденъ, проговорилъ Гансъ какъ-бы про себя: -- однако Гертруда моя, не была несчастлива!..
   Іоганнъ былъ порядочно зажиточенъ; но, желая еще болѣе увеличить свое состояніе, онъ сдѣлался ростовщикомъ. Занятіе очень-скверное, но доходное... Не смотря, однакожь, на свое относительное богатство, Іоганнъ былъ скупъ. У него былъ племянникъ, которому онъ самъ помогать не хотѣлъ, и потому прочилъ за него дочь Ганса съ приданымъ, о которомъ всѣ говорили. Въ этотъ самый вечеръ, онъ хотѣлъ порѣшить дѣло, но ему не удалось, и онъ нахмурился.
   Наступило продолжительное молчаніе, вскорѣ приведшее всѣхъ незамѣтнымъ образомъ къ прежнимъ воспоминаніямъ. Каждый невольно воротился къ прежнимъ мыслямъ, и когда, наконецъ, Германнъ снова произнесъ имя Блутгаупта, всѣ уже забыли объ идіотѣ.
   -- Какъ бы то ни было, сказалъ бывшій фермеръ замка: -- а никому неизвѣстны подробности этой страшной исторіи...
   -- Дѣла демона, проговорилъ другой фермеръ: -- всегда остаются тайною... а истребленіе рода Блутгаупта дѣло демона!
   -- Ужасная была ночь! продолжалъ Германнъ.-- Страшно подумать, что тогда было въ замкѣ!
   Фрицъ хотѣлъ поднести стаканъ ко рту, но рука его дрожала.
   -- Въ замкѣ и внѣ замка, проговорилъ онъ: -- о, да! ужасная была ночь!.. Адъ былъ мраченъ... и я постоянно слышу крикъ, не дающій мнѣ спать и заставляющій меня пить... пить и пить, чтобъ забыться!
   Онъ провелъ рукою по лбу, на которомъ выступило нѣсколько капель пота.
   -- Одинъ изъ насъ, сказалъ Іоганнъ:-- знаетъ, кажется, всѣ подробности... именно сосѣдъ Гансъ... Но онъ скрытенъ; не довѣряетъ старымъ товарищамъ.
   Гансъ не отвѣчалъ.
   -- Правда, Гансъ все молчитъ, сказалъ Германнъ.-- Однако онъ почти всю ночь пробылъ въ спальнѣ графини Маргариты... а жена его, царство ей небесное! всю ночь не выходила оттуда.
   Гансъ все молчалъ; онъ казался погруженнымъ въ размышленія.
   -- Мы всѣ слышали, продолжалъ Германнъ, понизивъ голосъ: -- что къ утру три красные человѣка явились въ замкѣ Блутгауптѣ, какъ дѣлаютъ они искони-вѣковъ въ случаѣ чьего-нибудь рожденія и смерти... Клаусъ, который теперь на службѣ въ домѣ Гельдберга, видѣлъ, какъ они мчались въ утреннемъ туманѣ, когда онъ возвращался изъ Гейдельберга, куда его посылала наша бѣдная графиня... Первый скакалъ сломя голову; онъ былъ огненно-краснаго цвѣта; второй скакалъ съ ребенкомъ на рукахъ; у третьяго была перекинута черезъ сѣдло женщина въ обморокѣ...
   Старые слуги и васаллы Блутгаупта сто разъ слышали эту исторію, но каждый разъ слушали се съ новымъ участіемъ. Они сами играли, такъ-сказать, роль въ этой таинственной легендѣ и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ совершилось дѣло дьявола...
   -- Ребенокъ былъ сынъ дьявола, сказалъ Іоганнъ:-- а женщина была Гертруда, на которой сосѣдъ нашъ Гансъ женился полгода спустя.
   Гансъ обратилъ на него строгій взоръ.
   -- Ребенокъ былъ законный наслѣдникъ Блутгаупта, произнесъ онъ медленно: -- а женщина была кроткое существо, молящееся теперь, за насъ предъ престоломъ Всевышняго.
   Іоганнъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
   -- Конечно, сказалъ онъ: -- намъ съ тобой, Гансъ, и спорить нельзя: ты знаешь, а мы не знаемъ; но зачѣмъ же ты молчишь и скрываешь отъ добрыхъ пріятелей то...
   -- О чемъ я долженъ молчать, прервалъ его Гансъ.-- Я слабъ... у меня есть дочь, у которой я единственный покровитель... Еслибъ слова мои могли быть полезны наслѣднику нашего стараго господина, такъ, -- Богъ мнѣ свидѣтель!-- я не сталъ бы молчать... хоть бы мщеніе ихъ и уничтожило меня!
   -- Чье мщеніе? спросилъ съ живостію Іоганнъ, изъ-подлобья взглянувъ на Ганса.
   -- Они люди могущественные, продолжалъ Гансъ вмѣсто отвѣта: мы ничего не можемъ сдѣлать противъ нихъ, ничѣмъ не можемъ помочь наслѣднику Блутгаупта!
   -- Стало-быть, не дьяволъ, проговорилъ одинъ изъ собесѣдниковъ: -- задушилъ графа Гюнтера и задавилъ графиню Маргариту?
   -- У дьявола здоровыя плечи, сказалъ Германнъ: -- все можно свалить на нихъ!
   -- Однакожь, Гансъ, прибавилъ Іоганнъ небрежно: -- чортовъ ли онъ сынъ или нѣтъ; но ты, какъ воспитатель его, долженъ же знать, куда онъ дѣвался?
   -- Долженъ бы, но не знаю! отвѣчалъ продавецъ платья.-- Впрочемъ, это обстоятельство не тайна, и я могу все разсказать вамъ.
   "Послѣ смерти графа Гюнтера, я удалился съ Гертрудой въ имѣніе Роте, гдѣ у меня были родные. Ребенка мы взяли съ собой и втайнѣ воспитывали его. Только сыновья графа Ульриха знали нашу тайну и иногда навѣщали нашу хижинку. Они были еще очень-молоды и очень-бѣдны. Они были изгнаны и не имѣли ни денегъ, ни пристанища; но они трудились, ѣли сухой хлѣбъ, пили чистую воду, чтобъ только быть въ состояніи воспитать ребенка, котораго страстно любили...
   "Я часто замѣчалъ слезы на глазахъ благороднаго Отто, когда онъ смотрѣлъ на спокойно-почивавшаго племянника своего... Онъ, вѣроятно, думалъ о графинѣ Маргаритѣ, на которую ребенокъ походилъ поразительно.
   "Я видѣлъ, какъ безпечный Гётцъ и легкомысленный Альбертъ наклонялись со слезами на глазахъ и въ сильномъ волненіи надъ колыбелкой...
   "У маленькаго Гюнтера были бы три могущественные защитника, еслибъ Богу было угодно... Гюнтеръ былъ прелестенъ собою. Кроткая душа матери отражалась въ его большихъ голубыхъ глазахъ. Мы съ Гертрудой готовы были пожертвовать жизнію, чтобъ только избавить его отъ слезинки...
   "Прошло четыре года. Жена моя стала беременна и родила дочь, единственное утѣшеніе мое на этомъ свѣтѣ. Около того времени, три брата внезапно перестали навѣщать насъ. Ихъ одолѣли враги; полиція схватила ихъ и заключила въ темницу.
   "Мы не знали, что происходитъ въ замкѣ Блутгауптъ; но, кажется, тамъ не забывали ужасной ночи. Всѣ продолжали называть законнаго наслѣдника своего господина сыномъ дьявола... Впрочемъ, вы, Германнъ и Фрицъ, должны это знать лучше меня: вѣдь вы были еще въ Вюрцбургѣ въ то время."
   -- Мы повторяемъ только то, что другіе говорили, возразилъ Германнъ, какъ-бы пристыженный:-- а всѣ увѣряли, что отецъ дитяти былъ дьяволъ... и посуди самъ, Гансъ, графъ Гюнтеръ былъ ужь очень-старъ.
   Іоганнъ, слушавшій Ганса съ жаднымъ вниманіемъ, кивнулъ головой въ подтвержденіе словъ Германна и злобно улыбнулся.
   Фрицъ пилъ. Взоръ его былъ мраченъ и неподвиженъ; губы шевелились по-временамъ, но никто не слышалъ того, что онъ произносилъ.
   -- Вскорѣ всеобщее вниманіе было обращено на насъ, продолжалъ Гансъ.-- Тайна сдѣлалась гласною; всѣ узнали, что мнимый сынъ дьявола былъ у насъ въ домѣ... и, по странному противорѣчію, не смотря на это страшное проклятіе, всѣ васаллы Блутгаупта ожидали его...
   "Вы сами знаете, въ какомъ несчастномъ положеніи были тогда крестьяне!... Промышленники, заступившіе мѣсто благородныхъ, вѣковыхъ дворянъ, сбирали со всѣхъ непомѣрныя подати. Богатыя, плодородныя поля едва доставляли бѣднымъ земледѣльцамъ насущный хлѣбъ! Всѣмъ завладѣли жадные хозяева и вскорѣ фермеры стали удаляться, чтобъ съискать новую отчизну!..."
   -- Правда, правда, проговорилъ Германнъ.
   -- Люди, продолжалъ Гансъ Дорнъ: -- появившіеся въ замокъ въ послѣдніе годы жизни стараго графа: Жидъ Моисей Гельдъ, Маджаринъ Яносъ, докторъ Хозе-Мира, Голландецъ фан-Прэтъ, Реньйо были еще тамъ...
   При имени Реньйо, Фрицъ устремилъ на продавца платья дикій, блуждающій взоръ.
   -- Я одинъ былъ на краю Ада, пробормоталъ онъ невнятнымъ голосомъ: -- и вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ не могу заснуть спокойно!...
   Германнъ и другіе собесѣдники заставили его замолчать. Іоганнъ заботился о томъ, чтобъ стаканы не были пусты и вмѣстѣ съ тѣмъ внимательно слушалъ.
   Гансъ продолжалъ:
   "Однажды, бѣдная жена моя осталась одна дома. Она кормила въ то время Гертруду грудью. Маленькій Гюнтеръ игралъ на дворѣ.
   "Вдругъ она услышала жалобный крикъ. Поспѣшно положивъ Гертруду въ колыбель, она выбѣжала за порогъ. Маленькій Гюнтеръ исчезъ. Вдали слышался еще жалобный крикъ дитяти и въ облакѣ пыли жена моя увидѣла всадника, скакавшаго во весь галопъ. Ей показалось, что то былъ Яносъ, Маджаринъ...
   "Сыновья Ульриха спаслись изъ темницы. Они потребовали у насъ отчета во ввѣренномъ намъ сокровищѣ. Мы показали имъ пустую колыбель...
   "Много лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ. Моя бѣдная Гертруда умерла. Терпѣливо и неутомимо искалъ я сына своего стараго господина. Сыновья графа Ульриха дѣлали то же, не смотря на всѣ опасности, которымъ подвергались; но всѣ поиски были тщетны. Похитившіе ребенка умѣли скрыть его... и, быть-можетъ, послѣдній потомокъ рода Блутгауптъ подвергся одинакой участи съ своими родителями..."
   Гансъ замолчалъ и подперъ голову рукою.
   Собесѣдники ждали гораздо-болѣе сверхъестественности отъ таинственной исторіи.
   -- Какъ! вскричалъ Іоганнъ: -- сынъ дьявола умеръ?
   -- Должно полагать, возразилъ Германнъ: -- а такъ-какъ сыновья графа Ульриха дѣти незаконнорожденныя, то конецъ всему роду Блутгауптовъ!
   Всѣ вздохнули. Гансъ перебиралъ еще густыя кудри своихъ сѣдѣющихъ волосъ.
   -- Не знаю, проговорилъ онъ, отвѣчая на собственную мысль.-- Боже мой, не знаю!.. Но никогда я не встрѣчалъ такого поразительнаго сходства . У меня не выходитъ изъ памяти лицо этого молодаго...
   -- Онъ не все разсказалъ, проворчалъ Іоганнъ:-- онъ скрываетъ отъ насъ главное!
   -- Если это онъ! продолжалъ Гансъ съ сверкающимъ взоромъ: -- если я видѣлъ наслѣдника Блутгаупа!..
   Германнъ хотѣлъ что-то спросить, но Іоганнъ удержалъ его.
   Гансъ всплеснулъ руками и поднялъ глаза къ небу.
   -- Чѣмъ болѣе думаю, тѣмъ болѣе убѣждаюсь... что это онъ... онъ!
   -- А гдѣ же онъ? спросилъ Германнъ.
   Восторгъ Ганса внезапно прекратился; щеки его покрылись блѣдностью.
   -- Я глупецъ!.. проговорилъ онъ съ грустной улыбкой: -- пейте, товарищи, и не спрашивайте... Я видѣлъ сегодня молодаго человѣка, походившаго на графиню Маргариту... Сходство было поразительное, это правда... но еслибъ онъ и точно быль сынъ Блутгаупта, такъ есть-ли чему радоваться?
   -- Мы здоровы, сильны! сказалъ Германнъ съ жаромъ:-- мы можемъ помочь сыну нашего бывшаго господина...
   -- Благодарю за это слово, Германнъ! сказалъ Гансъ: -- если когда-нибудь тебѣ понадобится помощь друга, смѣло приходи ко мнѣ... но ни здоровье, ни сила наша не помогутъ юношѣ, о которомъ я говорю,-- прибавилъ онъ съ грустію: -- черезъ нѣсколько часовъ все будетъ кончено для него... Впрочемъ, не нашему брату быть защитникомъ и покровителемъ графа... Настоящихъ покровителей его нѣтъ... они опять въ темницѣ...
   Онъ покачалъ головой и протянулъ стаканъ къ Іоганну; послѣдній вылилъ въ стаканъ его остатокъ изъ послѣдней бутылки и ушелъ въ погребъ за новыми.
   Наступила минута молчанія послѣ ухода хозяина.-- Гансъ опустилъ голову и забылъ о стаканѣ съ виномъ, который держалъ въ рукахъ.
   -- Все это вздоръ! вскричалъ онъ внезапно съ яростію:-- сыновья Ульриха никогда не выйдутъ изъ темницы... пускай же онъ умираетъ!
   Онъ поднялъ стаканъ, но въ то самое время, когда подносилъ стаканъ ко рту, кто-то коснулся плеча его.-- Онъ оглянулся и отскочилъ.
   За нимъ стоялъ мужчина. Никто не замѣтилъ, какъ онъ вошелъ. Незнакомецъ былъ высокъ ростомъ и закутанъ въ широкій плащъ.
   Изъ-подъ шляпы, надвинутой на глаза, видно было блѣдное лицо, показавшееся за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ за окномъ.
   Гансъ хотѣлъ произнесть чье-то имя, по незнакомецъ приложилъ палецъ ко рту и сдѣлалъ ему повелительный знакъ, чтобъ онъ за нимъ слѣдовалъ...
   

VII.
Пришлецъ съ того свѣта.

   Когда незнакомецъ удалился съ Гансомъ Дорномъ, собесѣдники молча посмотрѣли другъ на друга, какъ люди, пораженные одною мыслію. Никто не спросилъ, кто былъ этотъ незнакомецъ...
   -- Заговори только о чортѣ, а онъ тутъ-какъ-тутъ!-- сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ: -- слышалъ ли кто-нибудь изъ васъ, какъ онъ вошелъ?
   Всѣ отвѣчали отрицательно.
   Германнъ всталъ, пошелъ къ двери, отворилъ и затворилъ ее раза три. Дверь скрипѣла. Потомъ онъ воротился на свое мѣсто и опорожнилъ стаканъ.
   -- Дверь скрипитъ, сказалъ онъ: -- не въ замочную же скважину онъ пролѣзъ!
   -- Узналъ ли ты его, Германнъ?-- спросилъ одинъ изъ собесѣдниковъ.
   -- Узналъ, отвѣчалъ бывшій фермеръ.
   -- Который же это?
   -- Вотъ въ томъ-то и задача! Лѣтъ двадцать уже, какъ я не видалъ ихъ... притомъ же, я никогда не могъ различить ихъ...
   Іоганнъ воротился съ полными бутылками. Всѣ собесѣдники замолчали, и никто не сказалъ слова о происшедшемъ. Никто не касался вина, не смотря на всѣ убѣжденія Іоганна. У каждаго было что-то тяжелое на-сердцѣ. Одинъ Фрицъ продолжалъ пить не останавливаясь и не принимая никакого участія въ общей озабоченности. Онъ бормоталъ несвязныя рѣчи... Говорилъ о блутгауптскомъ "Адѣ" и о страшномъ крикѣ, отзывавшемся въ ушахъ его, о лицѣ подлаго убійцы, освѣщенномъ луной...
   Но всѣ уже знали эту исторію, потому-что Фрицъ не въ первый разъ напивался и не въ первый разъ ее разсказывалъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Гансъ Дорнъ и незнакомецъ медленно шли по улицѣ. Блѣдный свѣтъ фонарей падалъ на высокую, статную фигуру барона фон-Родахъ, закутанную въ широкій плащъ.
   Послѣ грубаго отвѣта привратника, баронъ терпѣливо продолжалъ свои поиски. Случайно остановившись на углу Колодезной-Улицы, онъ услышалъ звуки знакомой пѣсни. Скоро дошедъ до харчевни Жирафы, онъ заглянулъ въ окно и увидѣлъ Ганса съ товарищами. Движеніе Іоганна, схватившагося за палку, не ускользнуло отъ него, и онъ поспѣшно удалился.
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, онъ возвратился, вошелъ въ первую залу и велѣлъ себѣ подать стаканъ вина. Разнощики, разгоряченные виномъ, громко разговаривали, и никто не обратилъ вниманія на барона, который, воспользовавшись той минутой, когда Іоганнъ вышелъ, не затворивъ за собою двери, вошелъ во вторую комнату.
   Вышедъ на улицу. Гансъ и баронъ прошли нѣсколько шаговъ молча. Гансъ былъ сильно взволнованъ и не находилъ словъ. Баронъ размышлялъ о чемъ-то.
   -- Слава Богу! произнесъ наконецъ торгашъ: -- я уже не надѣялся увидѣться съ вами...
   Баронъ, невольно ускорявшій шаги подъ вліяніемъ сильнаго внутренняго волненія, вдругъ остановился. Съ уваженіемъ, смѣшаннымъ съ любовію, смотрѣлъ Гансъ на мужественное и благородное лицо барона, освѣщенное фонаремъ, возлѣ котораго они остановились.
   Гансъ хотѣлъ еще что-то сказать, но баронъ остановилъ его знакомъ.
   -- Говори мнѣ о молодомъ человѣкѣ, сказалъ онъ.
   -- Если вы слышали, что я тамъ разсказывалъ, возразилъ Гансъ:-- такъ вы все слышали... онъ приходилъ ко мнѣ сегодня вечеромъ, и мнѣ показалось, что сама графиня Маргарита предстала предо мною...
   Лицо Родаха еще болѣе поблѣднѣло.
   -- Онъ поразительно похожъ на нее, -- продолжалъ продавецъ платья.-- Ея глаза, ея кроткая улыбка...
   -- Знаю, возразилъ Родахъ: -- я видѣлъ его...
   -- Видѣли... Что же?
   -- Это онъ!
   Гансъ приложилъ обѣ руки къ сердцу.
   -- Въ такомъ случаѣ, самъ Господь прислалъ васъ!
   -- Не знаешь ли, какъ его зовутъ?
   -- Францомъ.
   Баронъ не могъ удержать движенія радости.
   -- Ты видишь! вскричалъ онъ: -- нѣмецкое имя!..
   Гансъ покачалъ головой.
   -- Это не доказательство, сказалъ онъ грустно:-- молодой человѣкъ сказалъ мнѣ, что онъ Французъ и не знаетъ нашего языка.
   Выраженіе радости исчезло съ лица барона.
   -- Нѣтъ, это онъ! сказалъ Родахъ послѣ минутнаго молчанія:-- это онъ! я въ томъ увѣренъ!... Сердце не обманетъ меня!... Долго тяготѣла надъ нами рука Всевышняго, по наконецъ Онъ сжалился надъ нами... Зачѣмъ приходилъ къ тебѣ молодой человѣкъ?
   -- Продавать свое платье.
   -- Стало-быть, онъ бѣденъ?
   -- У него ничего нѣтъ... Я говорилъ съ нимъ не болѣе десяти минутъ, по знаю всю его исторію... онъ благородный юноша, безпеченъ и вѣтренъ какъ дитя, но храбръ какъ мужъ . Онъ былъ довольно-долгое время прикащикомъ въ банкирскомъ домѣ, откуда его вдругъ прогнали ни за-что, ни про-что... Жилъ около двухъ мѣсяцевъ послѣднимъ жалованьемъ... Платье, проданное имъ мнѣ, послѣднее имущество его, и онъ рѣшился промотать все въ эту же ночь.
   -- Много ли ты далъ ему?
   -- Двѣсти-пятьдесятъ франковъ.
   -- Что же онъ хочетъ дѣлать съ этими деньгами?
   -- Во-первыхъ, заплатить какой-то должокъ,-- отвѣчалъ Гансъ: -- бездѣлицу, кажется, два луидора... потомъ хочетъ взять на прокатъ маскарадный костюмъ и дать завтракъ въ англійской кофсйной...
   -- Потомъ?
   Гансъ понизилъ голосъ.
   -- Онъ хочетъ драться завтра въ шесть часовъ... Онъ никогда не бралъ въ руки шпаги, и потому хочетъ взять урокъ, чтобъ знать, по-крайней-мѣрѣ, пріемы.
   Слушая продавца, баронъ фон-Родахъ невольно улыбнулся. Съ отеческою снисходительностью представлялъ онъ себѣ прекраснаго юношу, безпечнаго и беззаботнаго, бросающаго послѣдній луидоръ, чтобъ весело идти на встрѣчу смерти... Но вдругъ лицо его омрачилось. Въ гордомъ взглядѣ его выразилась нѣжная заботливость.
   -- Дуэль! проговорилъ онъ.-- Въ эти лѣта! Онъ, вѣроятно, былъ сильно озабоченъ?
   -- Да, онъ былъ очень озабоченъ тѣмъ, какъ бы достать деньги, чтобъ весело провести ночь! возразилъ Гансъ.-- Онъ смѣялся, признаваясь мнѣ, что никогда не бралъ шпаги въ руки, во, не смотря на то, божился, что помучитъ своего противника и даромъ не дастъ убить себя...
   -- А противникъ его искусенъ? спросилъ Родахъ, насупивъ брови.
   -- Одинъ изъ первыхъ фехтовальщиковъ въ Парижѣ!
   -- Какъ его зовутъ?
   -- Молодой человѣкъ не говорилъ мнѣ этого.
   Родахъ прошелъ еще нѣсколько шаговъ въ сильномъ волненіи.-- Ему невольно и безпрестанно приходилъ на память разговоръ, подслушанный имъ на углу Улицы-Фонтановъ.
   Гансъ слѣдовалъ за нимъ, опустивъ голову. Онъ былъ почти увѣренъ, что покровитель, появленіе котораго сначала столько его обрадовало, уже опоздалъ. Какъ отъискать молодаго человѣка въ пестрой толпѣ масокъ? Они имѣли всего только одну ночь срока, потому-что на другой день ему предстоялъ поединокъ... поединокъ неровный, на который молодой Францъ шелъ какъ жертва, готовая пасть!
   Пройдетъ нѣсколько часовъ, и надежда, на минуту пробужденная, исчезнетъ навсегда!..
   Тѣ же мысли толпились и въ умѣ барона Родаха; но опасенія Ганса не могли сравниться съ боязнію, сжимавшею его сердце... Онъ много страдалъ въ свою жизнь, и въ эту минуту всѣ страданія его пробудились вмѣстѣ, какъ нѣсколько растравленныхъ ранъ... На юношѣ, которому угрожала смерть, сосредоточивались всѣ надежды, всѣ воспоминанія его. Годы и опытность закалили его твердость, научили бороться съ несчастіемъ, и новый ударъ не сразилъ его. По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, баронъ внезапно остановился и обратился къ Гансу:
   -- И ты не отговорилъ его?
   -- Вспомните, когда вамъ было восьмнадцать лѣтъ, возразилъ торгашъ: -- что бы вы отвѣчали тому, кто сталъ бы уговаривать васъ наканунѣ перваго поединка?
   -- Я былъ безразсудно отваженъ! проговорилъ баронъ.
   -- Та же горячая, пламенная кровь течетъ въ жилахъ его, продолжалъ торгашъ: -- всѣ ужасы ада не заставятъ его отступить на шагъ!
   Въ глазахъ Родаха сверкнула молнія.
   -- Тѣмъ лучше! тѣмъ лучше! проговорилъ онъ какъ-бы невольно.
   Гансъ глубоко вздохнулъ, и восторгъ барона прошелъ. Онъ скрестилъ руки на груди и нетерпѣливо топнулъ ногой.
   -- Однакожь, я долженъ отъискать его! сказалъ онъ.-- Времени немного, одна ночь!
   -- Я ищу его пятнадцать лѣтъ! проговорилъ бѣдный Гансъ.
   Родахъ вдругъ поднялъ голову.
   -- Ты говорилъ, что онъ хотѣлъ взять урокъ фехтованья? спросилъ онъ съ живостію.
   -- Да; только онъ больше заботился о маскарадѣ.
   -- Не сказалъ ли онъ, къ какому фехтмейстеру намѣренъ идти?
   Гансъ почесалъ лобъ.
   -- Можетъ-быть и сказалъ, отвѣчалъ онъ:-- да я не помню.
   -- Подумай! подумай! вскричалъ Родахъ съ жаромъ:-- вспомни, дѣло идетъ о жизни его!
   Бѣдный Гансъ продолжалъ почесывать себѣ лобъ.
   -- Постойте! проговорилъ онъ: -- ахъ, Боже мой! Кажется, онъ сказалъ мнѣ... только я не знаю этого имени... постойте... нѣтъ! не помню!
   И онъ съ отчаяніемъ сдавилъ лобъ обѣими руками.
   -- Постойте! вскричалъ онъ вдругъ:-- кажется, онъ сказалъ: "я пойду къ первому фехтмейстеру..."
   -- Но имя, имя!
   -- На языкѣ вертится... постойте! вскричалъ продавецъ платья, дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобъ преодолѣть свою память: -- я слышалъ уже это имя... слышалъ... какъ зовутъ перваго фехтмейстера?
   -- Гризье.
   -- Гризье! вскричалъ Гансъ съ радостію.
   Родахъ вздохнулъ изъ глубины души.
   -- Мнѣ кажется, сказалъ онъ:-- что съ-тѣхъ-поръ, какъ я пріѣхалъ въ Парижъ, самъ Господь ведетъ меня... Гансъ, другъ мой, наша добрая звѣзда не угасла еще на небѣ!
   -- Гризье! возразилъ торгашъ: -- такъ и есть: Гризье!...
   -- Онъ будетъ спасенъ, сказалъ Родахъ: -- если это тотъ, кого мы ищемъ, на колѣняхъ будемъ благодарить Господа!... А не онъ -- такъ тѣмъ лучше для него!
   Онъ пожалъ руку Ганса, перебросилъ конецъ плаща черезъ плечо, и скорыми шагами удалился.
   Гансъ хотѣлъ еще что-то сказать, но незнакомецъ уже исчезалъ во мракѣ. Только возлѣ фонарей рисовался черный силуэтъ его, да раздавались звуки шпоръ, ударявшихъ о плиты троттуаровъ.
   

VIII.
Патріархальная семейная жизнь.

   Контора банкирскаго дома Гельдберга, Рейнгольда и компаніи, находилась въ улицѣ Виль-л'Эвекъ, въ Предмѣстьи-Сент-Оноре, въ красивомъ зданіи, вѣроятно построенномъ какимъ-нибудь вельможею въ началѣ царствованія Лудовика XVI и послѣ революцій впавшее во власть финансовой знати.
   Независимо отъ главныхъ частей зданія, имѣвшихъ аристократическую наружность, г. фон-Гельдбергъ пристроилъ обширные флигеля, въ которыхъ множество писарей и прикащиковъ стальными перьями царапали разлинованную бумагу коммерческихъ книгъ.
   Эти писари и прикащики считали себя втрое-важнѣе министерскихъ чиновниковъ. Высокое уваженіе, которымъ пользовался домъ Гельдберга, отражалось и на служащихъ у него.
   И точно, любо было смотрѣть на эту образцовую контору. Тамъ, отъ конторщиковъ, украшенныхъ орденами, до старыхъ наполеоновскихъ солдатъ, отворявшихъ двери, все внушало довѣріе, все было въ порядки, спокойно, тихо. Шумъ лакированныхъ ботинокъ заглушали коврики; глаза, ослѣпленные бѣлоснѣжными галстухами, находили отдохновеніе въ зеленыхъ очкахъ.
   Въ 1844 году, этимъ домомъ управлялъ Авель-фон-Гельдбергъ, съ двумя главными компаньйонами своего отца: кавалеромъ Рейнгольдомъ и богатымъ иностраннымъ докторомъ, по имени ХозеМира.
   Г. фон-Гельдбергъ-отецъ былъ уже очень-старь и истощенъ дѣятельною жизнію. Онъ принадлежалъ къ числу промышленыхъ и безпокойныхъ людей, трудящихся неусыпно, неутомимо и непользующихся плодами своихъ усилій. Эти люди похожи на шелковичныхъ червей, дѣлающихъ себѣ коконы, въ которыхъ они умираютъ. Они накопляютъ мильйоны, а признательные наслѣдники ставятъ имъ мраморные памятники на Кладбищѣ-Отца-Лашеза.
   Старикъ Гельдбергъ давно уже удалился отъ дѣлъ. Дѣти и компаньйоны, питавшіе къ нему безпредѣльное уваженіе, увѣряли, будто-бы старикъ вполнѣ наслаждался мирнымъ счастіемъ, заслуженнымъ трудами цѣлой жизни. Это было весьма-вѣроятно. Не смотря на то, въ конторѣ носились слухи, сильно противорѣчившіе мнимому блаженству стараго банкира. Говорили, что онъ совсѣмъ не по доброй волѣ удалился отъ дѣлъ. Послѣ игры, коммерція самое увлекательное изъ всѣхъ занятій. Всѣ знали, что старый Гельдбергъ былъ воплощенная коммерція. Можно ли было послѣ этого повѣрить взезапной любви къ отдыху, успокоенію?... Говорили, что почтенный старикъ сдѣлался жертвой семейнаго заговора. Всѣ возстали противъ него: компаньйоны, сынъ, блистательная г-жа де-Лорансъ, графиня Лампіонъ и даже Ліа, кроткое дитя, съ нѣжною любовью и погіечительностью ухаживавшая за отцомъ.
   Если и было принужденіе, такъ ужь во всякомъ случаѣ въ пользу старика: въ этомъ не было никакого сомнѣнія. Три дочери Гельдберга, ангелы кротости, не могли имѣть недобродѣтельныхъ намѣреній; Авель не многимъ уступалъ сестрамъ своими добрыми качествами, а компаньйоны были самые благородные люди, самые великодушные друзья.
   Старика заставили предаться покою; отъ него удалили всѣ хлопоты и труды, неприличные уже преклоннымъ лѣтамъ его. Онъ по прежнему былъ главой всего дома, и за власть, отнятую у него, ему платили двойною любовію, удвоеннымъ почтеніемъ. Компаньйоны были его покорнѣйшіе слуги; дѣти обожали его; онъ былъ для всѣхъ идоломъ, -- но идоломъ, поставленнымъ подъ стекло.
   Старый Гельдбергъ покорился. Онъ уже не мѣшался ни въ какія дѣла, не зналъ, что дѣлалось, и когда компаньйоны просили у него совѣта, онъ на отрѣзъ отказывалъ имъ въ помощи своей многолѣтней опытности.
   Гельдбергъ удалился отъ дѣлъ около конца 1838 года, въ самый разгаръ промышленыхъ сатурналій, волновавшихъ всю Францію. До-тѣхъ-поръ, банкирскій домъ его ни разу не отступалъ отъ прямаго пути древнихъ законовъ и обычаевъ. Онъ обиралъ ближняго по древней методѣ: самъ не рискуя ничѣмъ. Доходы его были чисты; счеты ясны; онъ дѣйствовалъ навѣрную, и сундуки его наполнялись хоть не такъ быстро, но постоянно.
   Послѣ удаленія стараго Моисея отъ дѣлъ, внезапно произошла быстрая перемѣна. Коммандитство мало-по-малу проникло въ старый домъ; спекуляціи на асфальтѣ были введены кавалеромъ Рейнгольдомъ; Авель и г-жа де-Лорансъ пріобрѣли акціи на желѣзныя дороги. Гельдбергъ и Компанія появились на четвертыхъ страницахъ журналовъ, и сундуки ихъ, превратившіеся въ бочки Данаидъ, поглотили мильйоны, исчезнувшіе Богъ-вѣсть куда.
   Не смотря на то, домъ сохранилъ свою прежнюю репутацію строгой честности. Однакожь прежніе корреспонденты говорили, что еслибъ старый Моисей не удалился отъ дѣлъ, то дѣла пошли бы совсѣмъ иначе. Они прибавляли, что честный старикъ видѣлъ, понималъ всѣ эти спекуляціи и сильно горевалъ. Какъ-бы стыдясь показываться, онъ запирался на все то время, пока контора была отперта. Никто не смѣлъ тогда безпокоить его. Онъ хотѣлъ быть одинъ, рѣшительно одинъ, отъ девяти часовъ утра до пяти вечера.
   Никто не зналъ, что онъ дѣлалъ въ это время. Тщетно дѣти старались проникнуть тайну отца -- они ничего не узнали, а старикъ отвѣчалъ молчаніемъ на всѣ распросы ихъ.
   Въ-продолженіе шести лѣтъ, каждый день, безъ всякаго исключенія, дверь комнаты его запиралась и отпиралась въ извѣстные часы.
   Между-тѣмъ, въ комнатѣ его не было ничего такого, чѣмъ бы онъ могъ заняться. Онъ не занимался ни живописью, ни точеніемъ, ни механикой; библіотека его состояла изъ однѣхъ еврейскихъ книгъ, за которыхъ лежалъ густой слой пыли: слѣдовательно, онъ и не читалъ. Онъ не спалъ, потому-что постель его всегда оставалась въ томъ видѣ, въ какомъ каммердинеръ оставлялъ ее съ утра.
   Что же онъ дѣлалъ?.. Что же онъ дѣлалъ?...
   Не писалъ ли своихъ мемуаровъ?
   Загадка оставалась неразрѣшенною.
   Въ пять часовъ, онъ сходилъ въ залу, очень-спокойно принималъ ласки дочерей, садился обѣдать, и вечеръ проводилъ въ кругу дѣтей.
   Отъ пяти часовъ до полуночи онъ велъ патріархальную жизнь.
   Часть нижняго этажа была занята конторой. Оффиціальная зала, въ которую собирались компаньйоны и которую называли конференц-залой, находилась въ бель-этажѣ. Остальную часть нижняго этажа занималъ докторъ Хозе-Мира.
   Въ бель-этажѣ правую сторону занималъ самъ старикъ. Лѣвую графиня де-Лампіонъ и Ліа. Въ серединѣ же находились парадные покои.
   Въ третьемъ этажѣ, Авель устроилъ себѣ красивую временную квартиру, потому-что у него былъ свой домъ въ центръ города. Въ этомъ же этажѣ жилъ и кавалеръ Рейнгольдъ.
   За домомъ находился прекрасный большой садъ, выходившій на Улицу-Асторгъ. На концѣ этого сада были два уединенные кіоска, имѣвшіе выходъ на улицу. Обь этихъ кіоскахъ носились забавные слухи. Конторщики разсказывали, что они служили любовнымъ похожденіямъ герцогу де-Барбансаку, прежнему владѣльцу дома. Говорили также, что и герцогиня частенько возвращалась домой въ поздніе часы черезъ одинъ изъ кіосковъ. Впрочемъ, выходъ на улицу былъ какъ-бы нарочно для того устроенъ.
   Одинъ изъ старыхъ конторщиковъ разсказывалъ еще, что однажды утромъ онъ собственными глазами видѣлъ, какъ рано утромъ изъ кіоска вышелъ мужчина, закутанный въ плащъ. Товарищи его хотѣли удостовѣриться въ справедливости этихъ словъ и нѣсколько дней сряду караулили на углу Асторгской-Улицы. Но никто не выходилъ, и исторія была забыта...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Было около восьми часовъ вечера, и вся семья Гельдберга собралась въ маленькой гостиной въ бель-этажѣ. Тамъ, обыкновенно, старый Моисей любилъ сидѣть послѣ обѣда. Гостиная эта была убрана со всею роскошью и пышностью, приличною огромному богатству дома Гельдберга. Картины лучшихъ мастеровъ, изображавшія сюжеты изъ Ветхаго Завѣта, украшали стѣны. Мебель отличалась восточными формами и была разставлена по мягкому ковру.
   Гостиная была освѣщена двумя подсвѣчниками съ тремя свѣчами, по еврейскому обычаю. Въ одномъ углу стояла красивая курильница въ видѣ жертвенника и распространяла въ воздухѣ благоуханіе.
   Возлѣ камина, сидѣлъ г. фон-Гельдбергъ въ единственномъ креслѣ, находившемся въ комнатѣ.
   Онъ былъ дряхлый старикъ. Рѣдкіе волосы, бѣлые какъ снѣгъ, вѣнчали лоснящійся его черенъ. Лицо его было желто и перерѣзано безчисленнымъ множествомъ морщинъ. Онъ сидѣлъ согнувшись; подбородокъ его касался груди.
   Впрочемъ, онъ былъ весьма-почтеннаго вида. Только по одному можно было узнать въ немъ Моисея Гельда, бывшаго ростовщика Франкфуртской Юденгассе: по маленькимъ сѣрымъ глазамъ, живость которыхъ была умѣрена годами, но въ которыхъ по-временамъ вспыхивалъ еще внутренній огонь.
   Онъ сидѣлъ неподвижно, устремивъ довольный взоръ на дѣтей, собравшихся вокругъ его.
   Возлѣ него сидѣла на подушкахъ старшая дочь его, Сара,-- г-жа де-Лорансъ. При свѣчахъ, красота ея была ослѣпительна. Черные глаза ея сверкали; нѣсколько рядовъ коралловъ придавали еще болѣе блеска чернымъ какъ смоль волосамъ ея. Вообще она походила на одну изъ поэтическихъ восточныхъ жрицъ радости... Она полулежала на подушкахъ, опершись на ручку кресла отца. Въ этомъ положеніи всѣ формы ея обрисовывались плѣнительно. Въ рукахъ ея была книга, которую она читала отцу тихимъ, нѣжнымъ голосомъ.
   За нею, мужчина лѣтъ сорока, разговаривалъ съ Эсѳирью, второю дочерью Моисея.
   Этотъ человѣкъ былъ слабаго сложенія; на лицѣ его было написано страданіе, и по-временамъ болѣзненныя судороги искажали блѣдное лицо его. Въ промежуткахъ между судорогами лицо его было благородно, даже прекрасно; но эти минуты были весьма-рѣдки и коротки; чаще же всего онъ гримасничалъ, не въ состояніи будучи преодолѣть искажавшихъ его судорогъ.
   Разговаривая съ графиней, онъ часто посматривалъ на Сару, отвѣчавшую нѣжными улыбками на его взгляды и протягивавшую къ нему иногда свою бѣлую ручку.
   Человѣкъ этотъ былъ биржевой агентъ Леонъ де-Лорансъ, мужъ старшей дочери г. фон-Гельдберга.
   Старый Моисей смотрѣлъ на нихъ съ видимымъ удовольствіемъ. Когда они сжимали другъ другу руку, старикъ улыбался, и когда Сара продолжала читать, онъ ласково кивалъ зятю головою. Сара была любимая дочь старика; онъ называлъ ее Малюткой, и всѣ въ семьѣ подражали отцу.
   На киванье тестя биржевой агентъ отвѣчалъ улыбкой, въ которой Моисей видѣлъ одно только счастіе; но въ этой улыбкѣ было болѣе грусти... скрытой, подавленной, убійственной грусти!.. Въ ней можно было прочесть терпѣливыя страданія человѣка, долго боровшагося съ несчастіемъ, но наконецъ потерявшаго всю надежду...
   Видѣвшіе его вмѣстѣ съ женою думали, что, вѣроятно, любовь служила ему утѣшеніемъ въ тайныхъ страданіяхъ: Сара была такъ прелестна, и они, по-видимому, такъ хорошо понимали другъ друга! Грусть мужа приписывали единственно болѣзни: онъ умиралъ, и страдалъ тѣмъ болѣе, что въ жизни былъ такъ невыразимо-счастливъ...
   Эсѳирь, разговаривавшая съ нимъ въ эту минуту, ни мало не походила на сестру: она была высокая, красивая женщина во всемъ блескѣ молодости. Черты ея были правильнѣе чертъ Сары; но въ общности ихъ было менѣе прелести. Въ полной и роскошно развитой таліи ея не доставало женской граціи. Выраженіе ея лица было холодно и, казалось, въ глазахъ не доставало мысли.
   Эсѳирь была графиня, но графиня Лампіонъ. Титулъ нравился ей, фамилія надоѣдала. Одни недоброжелатели называли ее госпожей Лампіонъ; друзья же забывали непріятную, неблагозвучную фамилію пэра Франціи и называли ее просто графиней Эсѳирью.
   Съ другой стороны камина, сидѣла за пяльцами младшая дочь Моисея Гельда.
   Ліѣ было только восьмнадцать лѣтъ. Талія ея, уже развитая, была совершеннѣе таліи Эсѳири и граціознѣе таліи Сары. На нѣжномъ, задумчивомъ лицѣ ея исчезалъ еврейскій типъ. Надъ прелестнымъ, бѣлымъ челомъ вились густыя, шелковистыя кудри съ каштановыми отливами. На устахъ -- была серьёзная, задумчивая улыбка.
   Красота Ліи заключалась не въ однѣхъ внѣшнихъ формахъ. Умъ блисталъ въ глазахъ ея. Въ рѣдкихъ улыбкахъ ея выражалась доброта и искренность. Она была еще очень-молода; но, вѣроятно, въ душѣ ея были уже воспоминанія, потому-что маленькіе пальцы ея разсѣянно водили иглой, и голова иногда задумчиво опускалась на грудь...
   Когда Сара прерывала чтеніе, взоръ ея иногда останавливался на младшей сестрѣ; и въ эти минуты въ глазахъ Малютки было что-то злобное, коварное.
   Ліа не замѣчала этого. Она ничего не замѣчала. Разговоръ агента съ Эсѳирью долеталъ до слуха ея невнятнымъ ропотомъ. Она сама бесѣдовала съ своимъ сердцемъ, и сердце ея произносило только одно имя.
   У Ліи была тайна. Сара не любила младшей сестры, а мадамъ Батальёръ была подкуплена Сарой...
   Посреди комнаты, за карточнымъ столомъ, играли въ трикъ-тракъ кавалеръ фон-Рейнгольдъ и докторъ Хозе-Мира.
   Молодой Авель Фон-Гельдбергъ смотрѣлъ на игру съ видомъ человѣка скучающаго.
   Авелю былъ двадцать-восьмой годъ. Онъ былъ стройный, красивый молодой человѣкъ, украшенный приличнымъ количествомъ волосъ на щекахъ, подбородкѣ и надъ губами; на немъ очень-граціозно сидѣлъ фешёнебльный костюмъ нашего времени, такъ-часто обезображивающій людей самыхъ стройныхъ. Лицомъ онъ походилъ на графиню Лампіонъ. Видно было, что онъ отличался блистательнымъ умомъ; но за то въ высшей степени обладалъ свѣтскимъ лоскомъ, который придаетъ умъ глупцамъ, и дѣлаетъ умныхъ людей глупцами.
   Онъ ужасно скучалъ въ эту минуту. По патріархальному обычаю, всѣ члены дома Гельдберга должны были пробыть часа два-три послѣ обѣда съ старикомъ-отцомъ. Авель зѣвалъ, но не уходилъ, и для развлеченія думалъ о ножкахъ танцовщицы или о славной рыси своей любимой лошади.
   Кавалера фон-Рейнгольда мы описывать не будемъ. Читатели знакомы уже съ пріятной физіономіей человѣка въ бѣломъ пальто.
   Что же касается до доктора Хозе-Мира, то двадцать лѣтъ времени не произвели ни малѣйшей перемѣны въ его наружности. Онъ не помолодѣлъ и не состарѣлся: онъ былъ все также худощавъ, блѣденъ и холоденъ; лѣта его были также загадочны.
   По-временамъ, онъ обращалъ суровый взглядъ на госпожу де-Лорансъ.
   Рейнгольдъ же въ то время улыбался украдкой, но не говорилъ ничего, потому-что за нимъ зѣвалъ Авель.
   Вскорѣ голосъ госпожи де-Лорансъ сталъ ослабѣвать, притворно ли или въ-самомъ-дѣлѣ отъ усталости.
   Старый Моисей погладилъ морщинистою рукою прекрасные черные волосы дочери.
   -- Довольно, Малютка, довольно, сказалъ онъ ласково:-- ты устала... отдохни.
   Госпожа де-Лорансъ закрыла книгу и поцаловала руку отца.
   -- Читай ты теперь, Ліа, сказала она, вставая.
   Молодая дѣвушка отошла отъ пялецъ и сѣла на подушку, у ногъ старика.
   Авель же занялъ мѣсто, оставленное младшей сестрой и протянулъ ноги.
   Малютка подошла къ столу. Безпокойный взоръ агента слѣдилъ за нею.
   Она сѣла возлѣ кавалера фон-Рейнгольда. Впалые глаза доктора устремились на нее съ ужаснымъ выраженіемъ...
   

ІХ.
Любящіеся супруги.

   Кавалеръ съ сладкою любезностью поклонился госпожѣ де-Лорансъ.
   -- Продолжайте вашу игру, сказала Малютка:-- вы можете разговаривать со мною играя... Здоровы ли вы, докторъ?
   Хозе-Мира холодно и важно поклонился.
   -- Кавалеръ, продолжала Малютка:-- скоро ли ваша свадьба?
   Рейнгольдъ поправилъ волосы.
   -- Сударыня, возразилъ онъ: -- о свадьбѣ я не могу еще ничего сказать... но все идетъ хорошо, очень-хорошо!
   -- Такъ что же вы мѣшкаете?
   -- Мадмуазель д'Одмеръ не приняла еще моего предложенія... но мать ея...
   -- Фи, кавалеръ! вскричала Малютка смѣясь: -- не-уже-ли такой человѣкъ, какъ вы, долженъ идти по избитой дорогѣ старой школы?...
   -- Хе, хе, хе! произнесъ Рейнгольдъ.
   -- Не-уже-ли вы должны осаждать мать, чтобъ побѣдить дочь?...
   -- Средство это, быть-можетъ, очень-старо; но оно вѣрно.
   -- Какъ вамъ не стыдно!
   Кавалеръ нѣжно и самодовольно улыбнулся, выставивъ на показъ два ряда бѣлыхъ вставпыхъ зубовъ.
   -- Вы заставите меня думать, продолжала Сара,-- что страшитесь соперника...
   -- О! возразилъ Рейнгольдъ: -- Дениза еще такъ молода!...
   -- Берегитесь, кавалеръ; она очень-хороша собою!... Но играйте, ради Бога, а не то мосьё де-Лорансъ прійдетъ сюда съ своими супружескими приторностями.
   Рейнгольдъ захохоталъ и весело продолжалъ играть.
   Длинное лицо Хозе-Мира осталось строгимъ и неподвижнымъ.
   Биржевой агентъ продолжалъ искоса смотрѣть на жену.-- Авель зѣвалъ.-- Ліа читала.-- Прекрасная графиня Лампіонъ казалась статуей скуки.
   -- Желаю вамъ успѣха, продолжала Малютка: -- мамзель д'Одмеръ очень-богата... слѣдовательно, прекрасная партія!
   -- Все удается тому, кто умѣетъ ждать, возразилъ кавалеръ: -- притомъ же, мнѣ уже пора насладиться супружескимъ счастіемъ.
   Малютка невольно усмѣхнулась и отвернулась. Взоръ ея встрѣтилъ взоръ агента, и она ласково кивнула ему головой.
   -- Сударыня, продолжалъ кавалеръ:-- смотря на васъ, невольно полюбишь супружескую жизнь...
   Лицо доктора приняло сатанинское выраженіе.
   -- Правда, возразила Сара, не переставая улыбаться: -- мосьё де-Лорансъ счастливый смертный!...
   Она посмотрѣла Рейнгольду въ лицо, и. въ глазахъ ея было что-то коварное, ѣдкое.
   -- Желаю и вамъ такого же счастія, прибавила она.
   Кавалеръ невольно опустилъ глаза.
   Докторъ продолжалъ медленно кидать кости, не спуская взора съ Сары.
   Она приблизилась къ столу и шепнула Рейнгольду на ухо:
   -- А молодой человѣкъ?... Кончено?
   -- Какой молодой человѣкъ? спросилъ кавалеръ.
   -- Сынъ дьявола?...
   Рейнгольдъ вздрогнулъ и изъ-подлобья посмотрѣлъ на доктора, по-видимому совершенно занятаго игрой.
   -- Что же? продолжала г-жа де-Лорансъ: -- вы онѣмѣли?
   -- Сударыня, проговорилъ Рейнгольдъ: -- я не зналъ, что вамъ извѣстно...
   -- Мнѣ все извѣстно, кавалеръ, все...
   -- Я вижу, возразилъ кавалеръ съ любезностью:-- что отъ васъ трудно скрыть тайну... но есть вещи, которыхъ не слѣдуетъ повѣрять дамамъ...
   Малютка нетерпѣливо пожала плечами...
   -- Повѣрьте, сказала она: -- что я не хуже васъ умѣю быть скромной... притомъ же, я не знаю этого молодаго человѣка... я вполнѣ одобряю способъ, придуманный вами, чтобъ отослать его во владѣнія отца...
   -- Какъ, отца? повторилъ Рейнгольдъ съ изумленіемъ.
   -- Дьявола! проворчалъ докторъ, весьма-довольный этой мрачной шуткой.
   Рейнгольду было какъ-то неловко. Слова г-жи де-Лорансъ касались Франца и порученія, возложеннаго на Вердье. Кавалеръ поступилъ въ этомъ случаѣ неосторожно. Онъ вступилъ въ прямыя сношенія съ негодяемъ, которому было поручено вовлечь Франца въ неравный поединокъ. Это могло окомпрометтировать его. Къ довершенію же бѣды, тайна его была въ рукахъ женщины... Женщины, которая могла сдѣлаться его врагомъ... Женщины, способной на все!..
   Но нельзя было болѣе скрываться. Сара знала все; слѣдовательно, надобно было во всемъ признаться.
   -- Надѣюсь, сударыня, продолжалъ Рейнгольдъ: -- что вы извините мою откровенность, и не разсердитесь за то, что я объяснился безъ обиняковъ... Повторяю, мнѣ было бы пріятнѣе, еслибъ моя тайна не была вамъ извѣстна... но такъ-какъ кто-то счелъ нужнымъ увѣдомить васъ обо всемъ, прибавилъ онъ, бросивъ ядовитый взглядъ на Португальца, оставшагося холоднымъ: -- то я двумя словами отвѣчу на вашъ вопросъ... Домъ Гельдберга можетъ быть спокоенъ: молодой человѣкъ, будь онъ хоть сыномъ дьявола, какъ вы говорите,-- скоро не будетъ въ состояніи вредить намъ.
   -- Такъ дѣло еще не кончено? спросила г жа де-Лорансъ.
   -- Завтра утромъ все будетъ кончено.
   Малютка опустила голову на спинку стула.
   -- Какъ долго! произнесла она небрежно:-- мнѣ кажется, еслибъ мнѣ была нужна чья-нибудь смерть, я умѣла бъ обоидтись и безъ посторонней помощи.
   -- Сладко было бы умереть отъ вашей руки!.. началъ-было Рейнгольдъ, но Сара встала и прервала комплиментъ его.
   -- Какая безконечная партія! сказала она:-- простите, кавалеръ, но я должна отнять у васъ вашего партнёра... вы сами сейчасъ видѣли, что докторъ мнѣ очень-полезенъ, открывая мнѣ чрезвычайно-любопытныя вещи...
   Португалецъ отодвинулъ стулъ и всталъ. Рейнгольдъ отошелъ, низко поклонившись.
   Малютка опустила бѣлую ручку на руку доктора.
   -- Что новаго? спросила она.
   -- Ничего, отвѣчалъ Мира.
   -- Опасаетесь ли вы еще будущихъ платежей?
   -- Очень.
   -- Писалъ ли фан-Прэтъ?
   -- Два раза со вчерашняго дня,
   -- А лондонскій домъ?
   -- Яносъ Георги угрожаетъ рѣшительными мѣрами, если къ десятому числу мы не заплатимъ ему.
   -- Сколько ему должны?
   -- Девять-сотъ тысячь франковъ.
   -- А фан-Прэту?
   -- Вдвое болѣе.
   -- А сколько въ кассѣ?
   -- Нѣсколько сотъ луидоровъ.
   Эти слова были произнесены скоро и такимъ тономъ, какъ-будто дѣло шло о самыхъ незначительныхъ предметахъ. Хозе-Мира былъ холоденъ и неподвиженъ; Малютка небрежно опиралась на его руку.
   Она промолчала нѣсколько секундъ, потомъ произнесла шопотомъ:
   -- Дайте мнѣ оставшіеся луидоры.
   -- Завтра вы ихъ получите, возразилъ докторъ не колеблясь.
   Сара не поблагодарила.
   -- Сейчасъ, другъ мой, сказала она нѣжно мужу, издали смотрѣвшему на нее съ безпокойствомъ.
   Но вмѣсто того, чтобъ удалиться отъ доктора, она съ силой сжала руку его.
   -- Мосьё де-Лорансу, кажется, лучше? сказала она.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Мира.
   -- Посмотрите на него хорошенько... Вы человѣкъ ученый... скажите, долго ли онъ можетъ еще прожить?
   Мира обратилъ взоръ къ биржевому агенту, лицо котораго въ эту минуту страшно искажалось нервическими судорогами.
   Докторъ покачалъ головой.
   -- Можетъ-быть, годъ, возразилъ онъ: -- а можетъ-быть и мѣсяцъ.
   Вздохъ, вырвавшійся изъ груди Малютки, противорѣчилъ улыбкѣ, несходившей съ лица ея.
   Докторъ смотрѣлъ на нее пристально. Рука его дрожала; сердце сильно билось; виски были холодны и влажны; волненіе его, до-тѣхъ-поръ скрытое, становилось замѣтнымъ.
   -- Вы страстно любите! произнесъ онъ глухимъ голосомъ, исполненнымъ отчаянія.
   -- Да, отвѣчала Сара.
   Молнія сверкнула въ глазахъ доктора, и щеки его покрылись синеватою блѣдностью.
   Малютка отпустила руки его и громко, весело засмѣялась.
   Смѣхъ рѣдко раздавался въ маленькой гостиной Моисея Гельдберга.
   Авель не дозѣвнулъ; полусонная Эсѳирь оглянулась; Рейнгольдъ приблизился; биржевый агентъ улыбнулся, какъ-бы успокоившись.
   Докторъ стоялъ неподвиженъ и съ изумленіемъ смотрѣлъ на Сару.
   -- Ха, ха, ха! вскричала она, опустившись на стулъ.-- Докторъ чрезвычайно-забавенъ!... Леонъ, знаешь ли, что онъ мнѣ говорилъ?.. Ты никакъ не угадаешь!
   Биржевой агентъ и не намѣревался угадывать.
   Малютка продолжала хохотать.
   -- Докторъ, сказала она отрывисто, какъ-бы утомленная смѣхомъ:-- докторъ хочетъ идти со мною въ маскарадъ!
   Хозе-Мира отступилъ съ изумленіемъ.
   -- Браво! вскричалъ Авель.
   -- Брависсимо! прибавилъ Рейнгольдъ.
   -- Такъ что же? вскричалъ агентъ развеселившись: -- отъ-чего же нѣтъ?
   Докторъ опустилъ глаза и не смѣлъ поднять ихъ.
   -- Вы насмѣхаетесь надо мною, мосьё де-Лорансъ, проворчалъ онъ, едва шевеля губами: -- но я не сержусь на васъ: надо мною смѣются, а васъ убиваютъ!
   Никто не разслышалъ этихъ словъ.
   Пробило девять часовъ. Авель сталъ радостно потирать руки, Эсѳирь проснулась, Ліа закрыла книгу.
   Старый Моисей поцаловалъ въ лобъ каждаго изъ своихъ дѣтей, а Сару два раза; потомъ удалился къ себѣ и уснулъ съ спокойною совѣстью, съ счастіемъ за сердцѣ. Ему снились кроткія улыбки дочерей. Ему нечего было болѣе желать въ этомъ мірѣ: онъ былъ счастливъ, вполнѣ счастливъ!...
   Молодой Фон-Гельдбергъ ускакалъ въ клубъ.
   Выходя изъ комнаты, Малютка шепнула Эсѳири:
   -- Прійдешь?
   -- Пріиду, отвѣчала Эсѳирь.
   -- Такъ до свиданія!
   Сестры разстались, и Сара уѣхала съ мужемъ. Дорогой она не сказала ему ни слова.
   -- Ты никуда не поѣдешь сегодня, Сара? спросилъ г. де-Лорансъ, выходя изъ кареты.
   -- Не знаю, небрежно отвѣчала Малютка.
   Нѣсколько минутъ спустя, мужъ и жена сѣли вмѣстѣ близь камина въ спальной г-жи де-Лорансъ. Это была прелестная комнатка, убранная Сарой по ея вкусу; а у нея было много вкуса. Все окружающее ее было исполнено граціи.
   Молчаніе, начавшееся въ каретѣ, продолжалось и у камина. Г. де-Лорансъ, казалось, успокоился, и судороги его нѣсколько унялись. Онъ смотрѣлъ на жену, раздѣвшуюся и накинувшую за обнаженныя плечи легкій, прозрачный пеньвуаръ.
   Десять лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ женился на ней; десять лѣтъ уже Парижъ считалъ его счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, и съ каждымъ годомъ онъ открывалъ новыя прелести въ своей Сарѣ; каждый день она казалась ему прелестнѣе, моложе; онъ любилъ ее страстно.
   Въ минуту спокойствія лицо его было прекрасно. Во взглядѣ его, устремленномъ на жену, выражалась любовь неограниченная, безпредѣльная...
   Малютка опустилась въ кресло и, по-видимому, совсѣмъ забыла о мужѣ; глаза ея были устремлены въ потолокъ, а маленькая ножка стучала по ковру.
   Десять часовъ давно пробило. Сара позвала служанку. На лицѣ г. де-Лорана выразилось безпокойство. Служанка вошла.
   -- Ты можешь идти спать, сказала ей Сара.
   Лицо г. де-Лоранса прояснилось, и онъ вздохнулъ, какъ-бы избавившись отъ великой опасности.
   Сара опять устремила глаза въ потолокъ, и опять мѣрно застучала ножкой.
   За нѣсколько минутъ до одиннадцати часовъ, она опять взглянула на часы и тогда только замѣтила присутствіе мужа. Она посмотрѣла на него ласково, почти дружески. Этотъ взглядъ сладостно, утѣшительно проникъ въ душу агента.
   -- О чемъ ты задумался, Леонъ? спросила Сара улыбаясь.
   -- Я думаю о тебѣ.
   -- Вѣчно обо мнѣ! проговорила молодая женщина съ сантиментальнымъ вздохомъ.
   Г. де-Лорансъ всталъ и, сѣвъ возлѣ Малютки, взялъ ея руку и долго, долго цаловалъ ее.
   -- Вѣчно о тебѣ! повторилъ онъ: -- вѣчно!.. Что ты ни дѣлай, Сара, а не заставишь меня разлюбить тебя!
   Малютка еще нѣжнѣе прежняго взглянула за него.
   -- Бѣдный Леонъ! проговорила она: -- какъ ты добръ, и какъ бы я желала тебя осчастливить!..
   -- Ты легко можешь это сдѣлать, Сара... однимъ словомъ, однимъ взглядомъ, одной улыбкой!..
   Головка Сары опустилась на плечо его, и мягкіе черные волосы ея коснулись щеки биржеваго агента... онъ поблѣднѣлъ отъ избытка счастія...
   -- Ты хорошъ собою, Леонъ, проговорила она: -- ты добръ, благороденъ, великодушенъ... ты имѣешь все, чтобъ быть любимымъ...
   Г. де-Лорансъ прижалъ руку къ сильно-бившемуся сердцу. Голосъ Малютки принялъ еще нѣжнѣйшее выраженіе.
   -- И я сама не знаю, отъ-чего не могу любить тебя! прибавила она, покачавъ головою.
   Биржевой агентъ вздрогнулъ; холодъ пробѣжалъ по его жиламъ, какъ-будто бы его поразили кинжаломъ въ самое сердце.
   Сара продолжала смотрѣть на него нѣжнымъ, спокойнымъ взглядомъ, подобнымъ яду, остающемуся въ ранѣ послѣ нанесеннаго удара.
   -- Вы жестоки! сказалъ г. де-Лорансъ съ глубокою горестію, но безъ гнѣва.-- Вы знаете, Сара, что этимъ убиваете меня... Сжальтесь же хоть разъ надо мною, и не произносите словъ, заставляющихъ меня страдать такъ сильно!..
   Лицо его, за минуту еще прекрасное и спокойное, было теперь искажено судорогами. Глаза его прищурились, лобъ безпрестанно покрывался морщинами.
   Малютка продолжала нѣжно и кротко улыбаться.
   -- Я откровенна, сказала она:-- и вы напрасно сердитесь зато, что я говорю вамъ правду... Но оставимте разговоръ, непріятный для васъ... Откройте, пожалуйста, окно.
   Мужъ повиновался, не спрашивая зачѣмъ.
   Когда онъ шелъ къ окну, Малютка слѣдовала за нимъ взоромъ. Она не перемѣнила положенія; по въ глазахъ ея было что-то коварное.
   Г. де-Лорансъ отворилъ окно, и струя холоднаго воздуха проникла въ нагрѣтую атмосферу спальни. На улицѣ все было тихо, пусто.
   -- Что вы видите? спросила Малютка.
   -- Ничего, отвѣчалъ биржевой агентъ: -- только за углу стоитъ коляска.
   -- Хорошо, возразила Сара:-- закройте окно... холодно.
   Мужъ опять повиновался.
   Когда онъ обернулся, чтобъ воротиться на свое мѣсто, жена его стояла передъ зеркаломъ и приглаживала волосы. Онъ не сѣлъ.
   -- Ты ляжешь спать, Сара? сказалъ онъ.-- Мнѣ пора идти.
   -- Какъ тебѣ правится моя прическа? спросила Малютка вмѣсто отвѣта.
   -- Она очаровательна!.. Тебѣ все къ-лицу!
   -- Безъ лести?
   -- Могу ли я льстить?..
   Сара съ кокетствомъ посмотрѣла на него.
   -- Останься, сказала она тихимъ голосомъ: -- останься, прошу тебя.
   Г. де-Лорансъ сѣлъ съ радостію.
   Сара пригладила волосы и вынула изъ шкафа черное атласное домино и бархатную маску.
   Бѣдный мужъ задрожалъ.
   -- Сударыня! вскричалъ онъ: -- что вы хотите дѣлать?
   Малютка разложила домино на кушетку и долго выбирала платье между множествомъ нарядовъ, висѣвшихъ въ гардеробѣ.
   -- То же, что обыкновенно дѣлаютъ, когда наряжаются, возразила она небрежно.-- Коляска, которую вы видѣли, ждетъ меня.
   Де-Лоранъ насупилъ брови; гнѣвное, повелительное слово готово было сорваться съ языка его. Возмущенное достоинство говорило ему, что онъ имѣетъ право приказывать... но у него не доставало твердости. Любовь лишила его воли; страсть сдѣлала его рабомъ; десять лѣтъ провелъ онъ въ постоянной борьбѣ; десять лѣтъ имѣли на характеръ его дѣйствіе полустолѣтія... Онъ сопротивлялся сначала, былъ силенъ, твердъ; но сила и твердость его истощились въ постоянной борьбѣ, преодолѣвшей его сопротивленіе. Теперь въ слабомъ тѣлѣ его оставалась слабая душа; и физическое страданіе, возбуждавшее сожалѣніе свѣта, было только наружнымъ выраженіемъ моральной пытки.
   Онъ промолчалъ...
   Малютка сбросила пеньйуаръ и подошла къ зеркалу, чтобъ затянуть шнурки корсета.
   Г. де-Лоранъ страдалъ невыразимо. Судороги подергивали и искажали лицо его, но онъ молчалъ, и только во взорѣ выражалось все его отчаяніе.
   Пальцы Сары проворно затягивали шелковую тесьму корсета, и съ каждой секундой болѣе и болѣе обрисовывалась прелестная ея талія. Завязавъ тесьму, она надѣла выбранное ею платье и сама старалась застегнуть его сзади.
   Г. де-Лорансъ съ трудомъ переводилъ дыханіе. Онъ всталъ, чтобъ уйдти отъ зрѣлища, пожиравшаго его внутренность.
   -- Останься, Леонъ, останься, сказала Сара: -- ты мнѣ нуженъ, другъ мой.
   -- Сударыня, проговорилъ г. де-Лорансъ задыхающимся голосомъ:-- пощадите меня!.. вы видите, какъ я страдаю...
   -- Какое ребячество! вскричала Малютка съ граціозной улыбкой: -- посудите сами, Леонъ: слуги нескромны... и если я позову служанку, завтра весь Парижъ будетъ знать нашу тайну...
   Съ безжалостнымъ намекомъ произнесла она предпослѣднее слово. Агентъ остановился въ нерѣшимости.
   -- Помогите мнѣ, продолжала Сара: -- я не могу застегнуть платья... помогите...
   Лорансъ подошелъ къ ней, блѣдный какъ смерть. Всѣ считали его счастливымъ, и онъ чрезвычайно дорожилъ этимъ мнѣніемъ. Счастіе его было бы такъ велико въ дѣйствительности, что онъ дорожилъ даже предположеніемъ о немъ.
   Онъ приблизился и дрожащими руками прикоснулся къ платью; но руки дрожали...
   -- Не могу! произнесъ онъ жалобнымъ голосомъ: -- клянусь честью, не могу!
   Сара только поворотила голову и кивнула ею какъ-бы для того, чтобъ придать ему терпѣнія. Яркій румянецъ горѣлъ на щекахъ ея; глаза сверкали... никогда она не была такъ прекрасна!.. Ноги Лоранса подкосились; онъ упалъ на колѣни.
   -- Не могу! повторилъ онъ машинально и опустивъ голову.
   -- Попытайтесь, возразила Сара.-- Полноте, будьте же поуслужливѣе!
   Агентъ съ отчаяніемъ всплеснулъ руками; слезы брызнули изъ глазъ его.
   -- Послушайте! сказалъ онъ: -- я знаю, что проживу недолго... подождите нѣсколько мѣсяцевъ, Сара... нѣсколько недѣль, если хотите... Когда я умру, вы будете свободны...
   Сара пожала плечами съ улыбкой.
   -- Вы проживете сто лѣтъ! возразила она.-- Всѣмъ извѣстно, что нервная боль -- вѣрный признакъ долголѣтія!.. Ради Бога, поспѣшите!.. Мнѣ некогда...
   -- Сара! Сара! продолжалъ несчастный умоляющимъ голосомъ:-- вы знаете, что я исполняю малѣйшія ваши прихоти?.. Строго бы осудилъ свѣтъ страсть, таящуюся въ груди вашей: я скрылъ все, я даже помогалъ вамъ... Сколько разъ провожалъ я васъ изъ дома ночью?.. Но вы уходили, чтобъ играть, Сара... Въ женщинѣ страсть къ игрѣ большой порокъ, по я забывалъ все изъ любви къ вамъ!.. Въ эту же ночь вы уходите изъ дома не для игры...
   Сара ласково взяла мужа за руку, чтобъ заставить его встать, и спросила:
   -- Ну, что?.. Кончили ли вы?
   Лорансъ схватился обѣими руками за голову; потомъ скоро всталъ и гордо поднялъ голову.
   -- Сударыня, сказалъ онъ голосомъ, которому негодованіе придало твердость: -- я не хочу, чтобъ вы выходили!
   Малюгка отступила отъ него и скрестила на груди руки. Грудь ея высоко подымалась; глаза метали молніи; страшно было взглянуть на нее.
   -- Вы не хотите! повторила она съ разстановкой, громкимъ, звучнымъ голосомъ.
   Биржевой агентъ не отвѣчалъ. Около секунды онъ выдерживалъ неподвижный, грозный взглядъ жены... потомъ глаза его опустились.
   На лицѣ Сары опять появилась улыбка, и она обратилась къ мужу спиной.
   Лорансъ застегнулъ платье.
   Сара надѣла домино и указала мужу на свѣчку.
   -- Посвѣтите мнѣ, сказала она.
   Вмѣсто того, чтобъ выйдти на большую лѣстницу, она пошла въ комнату мужа. Тамъ была круглая лѣстница, ведшая въ контору, которая находилась въ нижнемъ этажѣ. Проходя черезъ комнату мужа, Малютка взяла ключъ съ камина, и имъ отворила дверь изъ конторы на улицу.
   Не переступивъ еще за порогъ, она пожала руку мужу... рука эта была холодна какъ ледъ.
   -- До завтра! сказала она, весело выскочивъ на улицу.
   Г. де-Лорансъ долго оставался на одномъ мѣстѣ, неподвижный, блѣдный, какъ мертво цъ.
   -- Пойду за нею! вскричалъ онъ, по тотчасъ же прибавилъ: -- нѣтъ, нѣтъ!.. Я умру, если увижу!
   Медленно и придерживаясь за перилы, взобрался онъ по лѣстницѣ къ себя и пошелъ въ комнату Сары. Тамъ онъ опустился на кресло, на которомъ прежде сидѣла Малютка и черезъ спинку котораго былъ перекинутъ пеньйуаръ ея. Онъ тяжело дышалъ; въ груди его слышалось глухое хрипѣніе... Вдругъ онъ схватилъ пеньйуаръ и съ безумнымъ упоеніемъ прижалъ къ нему губы.
   -- Она лишила меня всего, произнесъ онъ: -- состоянія, чести... и жизни!.. Но я люблю ее, люблю!..
   

X.
Зала Гризье.

   Сердце Франца было полно. Любовь его къ мадмуазель д'Одмеръ было чувство серьёзное, глубокое. Помышляя о Денизѣ, онъ старался быть возмужалымъ, укрощалъ порывы дѣтской радости, сосредоточивался въ самомъ-себѣ и наслаждался своимъ счастіемъ.
   Дениза открыла предъ нимъ свою душу; она любила его, и все исчезало передъ этою мыслію: и предстоящій поединокъ, и удовольствія послѣдней ночи карнавала... Все это длилось, однакожь, не болѣе получаса; потомъ рѣзвая натура его взяла верхъ надъ томностью и мечтательностью; ему стало стыдно своихъ вздоховъ.
   -- Ей будетъ принадлежать послѣдняя мысль моя, проговорилъ онъ: -- умирая, я произнесу ея имя... но до-тѣхъ-поръ, morbleu! надобно пожить -- и пожить весело!
   Разсуждая такимъ-образомъ, онъ шелъ по линіи бульваровъ, на которой толпился народъ; завернулъ въ первый попавшійся ресторанъ и пообѣдалъ очень-умѣренно, во-первыхъ, потому-что счастіе лишило его аппетита, а во-вторыхъ, для того, чтобъ не слишкомъ умалить свое сокровище.
   За десертомъ онъ нѣсколько успокоился. Только одна половина мыслей его принадлежала Денизѣ; другая половина раздѣлялась на множество предметовъ: онъ думалъ о фехтованіи, о поединкѣ, о блистательномъ костюмѣ, о шампанскомъ, искрящемся въ длинныхъ рюмкахъ, о черныхъ глазкахъ, на него устремленныхъ... Въ этой смѣси была нѣкотораго рода профанація. Францъ понялъ это и насильно изгналъ воспоминаніе о Денизѣ изъ ума своего, чтобъ не ставить ея въ параллель съ мечтами чувственныхъ наслажденій.
   Онъ откинулъ назадъ длинныя кудри шелковистыхъ волосъ, гордо, рѣшительно поднялъ голову, выходя изъ ресторана, и прямо отправился къ костюмеру, въ Вивьеннскую-Улицу. Тамъ онъ выбралъ себѣ костюмъ пажа среднихъ вѣковъ. То былъ миленькій костюмъ, въ которомъ сливались бархатъ, шелкъ, кружева и золото безъ большой исторической вѣрности, по съ рѣдкимъ вкусомъ.
   Францъ примѣрилъ его и посмотрѣлся въ зеркало.
   Жена костюмера подала ему дамскій билетъ и засмѣялась.
   -- Надѣньте маску, сказала она:-- и васъ пропустятъ даромъ.
   Францъ опять раздѣлся.
   -- Я прійду сюда одѣться въ полночь, сказалъ онъ.
   Жена костюмера долго смотрѣла ему вслѣдъ, какъ-бы желая вознаградить себя за множество непріятныхъ физіономій, которыя представлялись ей въ этотъ день.
   На углу бульвара и Монмартрскаго-Предмѣстья есть узкій, длинный переулокъ, передъ которымъ всегда стоятъ три или четыре экипажа. Францъ вошелъ въ него и, подошедъ къ одному дому, спросилъ о чемъ-то привратника. Тотъ указалъ ему 3-й нумеръ, на дворѣ.
   Францъ, вѣроятно, долго бы проискалъ, еслибъ не услышалъ топанья и звука шпагъ, ударявшихся одна о другую. Онъ постучался и вошелъ въ залу средней величины, наполненную людьми въ маскахъ и съ рапирами въ рукахъ.
   Францъ вошелъ въ залу Гризье, фехтмейстера-литератора, ученики котораго принцы и поэты, -- фехтмейстера, съумъвшаго придать мысль рапирѣ и возведшаго свое искусство на высокую степень разумнаго искусства.
   Нашъ молодой человѣкъ съ робостью остановился у входа. Страшный шумъ и суматоха оглушили его; онъ не скоро могъ прійдти въ себя.
   Окинувъ все собраніе быстрымъ взоромъ, Францъ рѣшился наконецъ выйдти впередъ и спросить, гдѣ Гризье.
   Ему указали на человѣка въ синемъ фракъ, наблюдавшаго за дѣйствіями своихъ учениковъ.
   Францъ пробрался до него и сказалъ ему нѣсколько словъ тихимъ голосомъ. Фехтмейстеръ осмотрѣлъ его съ головы до ногъ.
   -- Извольте, отвѣчалъ онъ молодому человѣку: -- я къ вашимъ услугамъ.
   Гризье снялъ фракъ, надѣлъ кожаный нагрудникъ и маску. Но надобно было выждать, чтобъ очистилось мѣсто. Францъ спокойно осмотрѣлъ присутствующихъ.
   Въ залѣ Гризье собиралось лучшее общество. Тамъ было нѣсколько молодыхъ русскихъ дворянъ, Англичане, Испанцы; тамъ были Александръ Дюма, великій романистъ нашего времени; Рожё де-Бовуаръ, умный разсказчикъ; Гриммъ, остроумный критикъ... Съ тайною завистью смотрѣлъ Францъ, какъ ловко они владѣли рапирами, съ какою быстротою и живостью наносили и отражали удары.
   Наконецъ, Гризье поставилъ его въ позицію и далъ ему рапиру въ руки.
   -- Жаль, сказалъ онъ: -- народа слишкомъ много... Извольте слушать внимательно!..
   По объясненію искуснаго учителя, Францъ въ нѣсколько минутъ понялъ первыя правила фехтовальнаго искусства.
   -- Устали вы? спросилъ Гризье, по прошествіи четверти часа.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ.
   И точно, лицо его было спокойно, дыханіе ровно, рука тверда. Гризье улыбнулся подъ маской.
   -- У васъ много присутствія духа, сказалъ онъ: -- я не думалъ, что вы такъ сильны... Вашъ соперникъ нескоро одолѣетъ васъ!
   -- Постараюсь, отвѣчалъ Францъ.-- Будемъ продолжать!
   Гризье опять сталъ въ позицію и показалъ ему ударъ въ полкруга.
   -- Это вѣрнѣйшій ударъ для защиты, сказалъ онъ:-- разъ, два, парируйте!
   Францъ повиновался, сначала довольно-неловко, потомъ вѣрно. Послѣ десяти или двѣнадцати разъ Гризье остался вполнѣ доволенъ.
   -- Покажите же мнѣ теперь, какъ нападать, сказалъ Францъ.
   -- Не горячитесь! отвѣчалъ Гризье, опять улыбнувшись: -- до этого еще далеко!..
   Увидѣвъ приготовленія Гризье къ ассо въ такой поздній часъ, присутствующіе съ любопытствомъ посмотрѣли на прекраснаго, но нѣжнаго и, по-видимому, слабаго юношу, впервые бравшаго въ руки рапиру. Всѣ поняли, что дѣло шло о приготовленіи къ дуэли. Но никто не позволилъ себѣ сдѣлать нескромнаго вопроса, и вскорѣ всѣ стали расходиться.
   Зала уже порядочно опустѣла, когда дверь отворилась, и новое лицо вошло въ нее. То былъ человѣкъ, не въ первый разъ входившій къ фехтмейстеру. Онъ прошелъ прямо къ тому мѣсту, гдѣ Гризье училъ Франца, и скрылся за занавѣсью комнатки, гдѣ хранились платья.
   Незнакомецъ былъ закутанъ въ широкій плащъ съ поднятымъ воротникомъ. Прошелъ за занавѣсъ, онъ сѣлъ на табуретъ и оттуда, черезъ отверстіе, оставленное имъ въ занавѣсѣ, устремилъ взоръ на Франца, продолжавшаго брать урокъ.
   -- Устали вы? спросилъ еще разъ Гризье.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ, рука котораго начинала принимать твердость желѣза.
   Однакожь въ залѣ было жарко, особенно за занавѣсомъ, гдѣ топилась желѣзная печь.
   Незнакомецъ откинулъ назадъ воротникъ плаща. Тогда Гризье узналъ его и протянулъ къ нему руку.
   -- Здравствуйте, баронъ Родахъ! сказалъ онъ:-- давно мы васъ не видали!
   -- Я путешествовалъ, отвѣчалъ баронъ, и опять устремилъ взоръ на юношу.
   Однакожь, Францъ начиналъ уставать. Онъ опустилъ рапиру и потеръ руку.
   -- Я устану прежде, чѣмъ научусь аттакѣ, сказалъ онъ.
   -- Потерпите! возразилъ Гризье: -- до утра еще долго!
   -- Какъ бы не такъ! съ живостію прервалъ его молодой человѣкъ:-- у меня еще много другихъ дѣлъ въ эту ночь!
   Въ залѣ оставалось не болѣе трехъ свидѣтелей и столько же за занавѣсомъ. Гризье посадилъ Франца на скамью и самъ сѣлъ возлѣ его.
   -- Побесѣдуемъ, сказалъ онъ: -- пока рука ваша отдохнетъ. Скажите, вамъ очень хочется убить вашего противника?
   Мысль объ этомъ не приходила еще въ голову Франца.
   -- Мнѣ все равно!.. отвѣчалъ онъ, пожавъ плечами.
   -- Кто кого оскорбилъ? Онъ васъ, или вы его?
   -- Онъ меня... впрочемъ,я отплатилъ ему. Онъ сказалъ мнѣ: Вы плутуете! А я выплеснулъ ему цѣлый стаканъ пива въ лицо...
   -- Въ кофейной?
   -- Въ кофейной.
   Гризье нахмурился. Онъ надѣялся, что причина поединка была маловажна, а извѣстно, что никто въ цѣломъ Парижѣ не мирилъ столькихъ противниковъ, какъ Гризье.
   -- Вѣроятно, продолжалъ онъ, не теряя еще надежды: -- вашъ противникъ одинъ изъ вашихъ товарищей, пріятелей?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ: -- это одинъ изъ тѣхъ молодцовъ, непріятныя лица которыхъ часто встрѣчаются въ кофейныхъ и игорныхъ домахъ... Я узналъ имя его только по карточкѣ, которую онъ мнѣ далъ.
   -- А могу ли я узнать, какъ его зовутъ?
   -- Вердье, отвѣчалъ Францъ.
   Гризье вздрогнулъ. Баронъ фонъ-Родахъ, незамѣтнымъ образомъ приблизившійся къ разговаривавшимъ, вздрогнулъ еще сильнѣе.
   -- Вердье! проговорилъ онъ, припомина я.-- Гдѣ я слышалъ это имя?.. Помню, помню!.. подумалъ онъ, опустивъ руки.-- Это человѣкъ, котораго я видѣлъ въ Улицѣ-Фонтановъ. Недаромъ я такъ внимательно вслушивался въ слова его... А! здѣсь запечатлѣлось у меня его лицо, -- и онъ приложилъ руку ко лбу: -- мнѣ нетрудно будетъ узнать его!
   -- Вердье! повторилъ Гризье, насупивъ брови: -- онъ искусно владѣетъ шпагой... Онъ первый изъ второстепенныхъ фехтовальщиковъ. Знали ли вы это?
   -- Я думалъ, что онъ изъ первыхъ, отвѣчалъ Францъ.
   -- На что же вы надѣетесь?
   -- Ни на что... но и не боюсь ничего.
   Произнося эти слова, онъ улыбался, и ясный, свѣтлый взоръ его былъ устремленъ на учителя.
   Гризье опустилъ голову.
   -- Молодой человѣкъ, сказалъ онъ:-- по моему мнѣнію, подобный поединокъ убійство, и я отказываюсь отъ содѣйствія...
   -- Милостивый государь, прервалъ его Францъ рѣшительно: -- поединокъ этотъ мнѣ нравится... Вы не имѣете средствъ воспрепятствовать ему, потому-что честь обязываетъ васъ сохранить мою тайну. Отказывая же мнѣ въ своемъ содѣйствіи, вы отнимаете у меня послѣднее средство спастись отъ опасности.
   Гризье задумался.
   -- Если вы откажетесь дать мнѣ урокъ, продолжалъ Францъ: -- я ужь не пойду къ другому фехтмейстеру, и завтра утромъ прямо отправлюсь на мѣсто поединка, а тамъ... что Богъ дастъ!
   Гризье молчалъ.
   Францъ всталъ.
   -- Прикажете мнѣ идти? спросилъ онъ.
   Гризье осмотрѣлся; зала опустѣла; за занавѣсомъ былъ одинъ только баронъ Родахъ, но и его не было видно. Гризье знакомъ показалъ молодому человѣку, чтобъ онъ остался; потомъ всталъ и снялъ со стѣны двѣ острыя шпаги. Францъ положилъ рапиру и взялъ одну изъ шпагъ, къ концу которой была прикрѣплена металлическая пуговица. У Гризье же осталась въ рукахъ шпага острая.
   Францъ хотѣлъ надѣть фехтовальную рукавицу.
   -- Не нужно! сказалъ Гризье: -- и маску снимите! Завтра вы будете безъ маски, и остріе шпаги будетъ блистать предъ вашими глазами... Я не сомнѣваюсь въ вашей храбрости; но видъ обнаженной шпаги, направленной къ груди, ослѣпляетъ въ первый разъ людей самыхъ храбрыхъ... Я хочу, чтобъ вы привыкли!
   Францъ всталъ въ позицію, и ассо снова начался. Гризье нарочно ставилъ молодаго человѣка въ опасныя положенія, изъ которыхъ тотъ выходилъ съ ловкостію и удивительнымъ проворствомъ. Опытная рука учителя начинала уставать прежде руки ученика.
   Когда же они перешли отъ парадъ къ аттакамъ, тогда проявилась наружу вся живость Франца, которую онъ прежде умѣрялъ съ такимъ трудомъ. Невозможно было удержать его! Онъ съ такою пылкостью бросался впередъ, что Гризье долженъ былъ употреблять все свое искусство, чтобъ не ранить его.
   -- Если вы будете аттаковать такимъ-образомъ, сказалъ онъ наконецъ:-- то будете убиты при первомъ пассѣ.
   Францъ незамѣтнымъ образомъ воспламенился; взглядъ его, дотолѣ кроткій, сверкалъ грознымъ блескомъ. Онъ былъ въ какомъ-то упоеніи.
   -- Нѣтъ! вскричалъ онъ, откинувъ назадъ бѣлокурыя кудри.-- Клянусь вамъ честію, завтра я буду хладнокровенъ!.. Я буду парировать какъ старикъ, буду разсчитывать каждую тьерсу, каждую кварту; буду описывать полукруги по всѣмъ правиламъ... Но теперь я только учусь поражать... Въ позицію, господинъ профессоръ!.. Парируйте, и не щадите меня.
   Лезвія шпагъ крестились, и, съ неимовѣрною ловкостью воспользовавшись только-что полученнымъ урокомъ, Францъ вытянулъ руку... Гризье хотѣлъ парировать, но шпага юноши съ такою силою ударила въ грудь его, что сталь разлетѣлась на куски.
   Баронъ Родахъ съ трудомъ удержалъ восклицаніе, готовое вырваться изъ его груди; голова его горѣла, и рука старалась удержать сильное біеніе сердца.
   -- Какъ онъ прекрасенъ! думалъ баронъ: -- и какъ храбръ!.. какъ мужество славныхъ предковъ его блеститъ въ огненномъ взорѣ его!.. О, это онъ! онъ!
   Гризье съ минуту не могъ прійдти въ себя отъ этого неожиданнаго удара; потомъ улыбнулся, почувствовавъ невольное расположеніе къ незнакомому юношѣ.
   -- Это смертельный ударъ! сказалъ онъ, поклонившись: возьмите другую шпагу, и будемъ продолжать.
   Францъ бросилъ обломокъ шпаги и посмотрѣлъ на часы.
   -- Я еще знаю очень-мало, сказалъ онъ:-- но ужь поздно... мнѣ некогда... тѣмъ болѣе, что если я буду продолжать урокъ, такъ устану... а я намѣренъ протанцовать до утра.
   Гризье съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него и проворчалъ съ неудовольствіемъ:
   -- Танцовать!
   -- Теперь половина двѣнадцатаго, продолжалъ Францъ: -- а въ семь часовъ утра, я долженъ быть за заставой Мальйо... Говорятъ, мѣсто очень удобное... Итакъ, кому остается только семь вѣрныхъ часовъ жизни, тотъ имѣетъ право скупиться своимъ временемъ...
   И онъ поспѣшно застегивалъ сюртукъ, обрисовывавшій тонкую, стройную его талію.
   -- Не забудьте, сказалъ Гризье: -- стать въ такомъ разстояніи, чтобъ конецъ вашей шпаги едва касался конца шпаги противника... Выступайте, парируйте, отвѣчайте и аттакуйте!
   -- Помню, помню все, отвѣчалъ Францъ: -- забуду только на ночь, а къ утру опять вспомню!
   -- Лучше бы совсѣмъ не забывать... замѣтилъ Гризье.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ Францъ:-- теперь я весь предамся удовольствію... Прощайте! благодарю васъ, прибавилъ онъ, протянувъ къ Гризье руку:-- если я буду счастливъ, такъ завтра прійду разсказать вамъ все дѣло... Еслижь вы не увидите меня...
   Онъ не договорилъ, а только безпечно махнулъ рукой и пошелъ къ выходу. Гризье невольно, машинально послѣдовалъ за нимъ.
   -- Помните, говорилъ онъ голосомъ, дрожащимъ отъ внутренняго, сильнаго волненія:-- перемѣняйте контры, чтобъ не открыть вашего намѣренія... придумайте сперва параду согласно съ обстоятельствами, потомъ выпадайте!
   -- Благодарю, благодарю! вскричалъ Францъ, переступивъ уже за порогъ: -- прощайте!
   -- Постойте!.. вскричалъ ему Гризье вслѣдъ:-- постойте! есть ли у васъ секунданты?
   -- Найду въ маскарадѣ! отвѣчалъ Францъ издали.
   Гризье воротился въ залу. Не смотря на грусть свою, онъ улыбнулся.
   -- Какой славный, храбрый юноша! говорилъ онъ:-- поучиться бы ему!... Онъ перещеголялъ бы всѣхъ моихъ учениковъ.
   Баронъ Фон-Родахъ стоялъ посреди залы; Гризье не замѣчалъ его.
   -- Можетъ-быть, я и ошибаюсь, продолжалъ онъ, снимая нагрудникъ:-- но мнѣ кажется, что онъ отдѣлается счастливо!...
   -- А я клянусь въ томъ честію! произнесъ мужественный, звучный голосъ Родаха.
   Гризье вздрогнулъ и оглянулся. Онъ увидѣлъ въ дверяхъ только конецъ плаща и услышалъ шумъ шаговъ по каменной мостовой двора. Фехтмейстеръ опять бросился къ двери...
   Въ полумракѣ переулка рисовалась высокая фигура барона Родаха...
   

XI.
Человѣкъ въ трехъ костюмахъ.

   Было три часа утра. Окна и стѣны въ залѣ Фаваръ дрожали отъ отчаянныхъ полекъ. Пестрая толпа шумѣла, кричала, бѣсилась, словомъ -- веселилась изо всей мочи. Люди безцеремонные, прикащики, конторщики, гризетки, студенты, лейтенанты и второстепенныя лоретки плясали до упаду; люди, считавшіе себя болѣе значительными особами, писаря, молодые журналисты и лакеи, пользующіеся довѣренностью и ключомъ отъ платянаго шкафа своихъ господъ, важно прохаживались въ черныхъ фракахъ.
   Робкіе садились въ уголку и только изрѣдка дерзали заговаривать съ случайно-подходившими къ нимъ масками; смѣльчаки всѣмъ предлагали свое сердце и ужинъ; провинціалы шумѣли и брали за подбородокъ дурныхъ женщинъ, что у нихъ значитъ интриговать, опытные заглядывали подъ маски и выбирали.
   Любовь была главнымъ предметомъ всѣхъ отрывчатыхъ и продолжительныхъ разговоровъ; всѣ мѣнялись, перекидывались сердцами; каждый мужчина былъ побѣдителемъ; каждая женщина любила. Нужно было много шампанскаго, чтобъ залить этотъ общій пожаръ сердецъ...
   Въ эту ночь, зала Комической-Оперы едва вмѣщала въ себѣ безчисленное множество масокъ. Плотная, сжатая толпа цѣлой массой двигалась, наполняя воздухъ общимъ глухимъ говоромъ, прерываемымъ женскими криками и громкимъ смѣхомъ.
   Въ самой серединѣ давки была пара, съ трудомъ прочищавшая себѣ дорогу и отъискивавшая, по-видимому, пріятелей, съ которыми разошлась. Въ этой парѣ былъ молодой человѣку высокаго роста, съ правильными, пріятными чертами лица, въ мундирѣ морскаго офицера, -- и пажъ въ бархатной маскѣ. По высокому росту, его можно было принять за мужчину, по по граціи за женщину.
   Молодому человѣку казалось около двадцати-пяти лѣтъ. На лицѣ, одушевленномъ удовольствіемъ, выражалась искренность, но вмѣстѣ съ тѣмъ и нѣкотораго рода слабость,-- не слабость труса, по слабость человѣка довѣрчиваго, котораго легко увлечь и обмануть. Онъ былъ хорошъ собою; улыбка его была благородна и пріятна; сердце искреннее и легко-воспламенявшееся выражалось въ кротости его взгляда.
   Этотъ молодой человѣкъ былъ виконтъ Жюльенъ д'Одмеръ, морской лейтенантъ въ отпуску, прибывшій въ Парижъ нѣсколько часовъ назадъ и уже хорошо поужинавшій.
   -- Рѣшено, говорилъ виконтъ осматриваясь: -- я буду твоимъ секундантомъ, Францъ, если ужь ты не хочешь позволить мнѣ развѣдаться съ этимъ негодяемъ... Впрочемъ, ты хоть и моложе, но ловче меня и справишься тамъ, гдѣ я стану въ тупикъ... Да куда, къ чорту, дѣвались наши дамы?
   -- Я ихъ сейчасъ видѣлъ, отвѣчалъ Францъ:-- но этотъ долговязый, въ нѣмецкомъ костюмѣ, преградилъ намъ дорогу... Замѣтилъ ли ты, Жюльенъ, какъ онъ смотрѣлъ на меня?
   -- Я замѣтилъ только, что онъ подбирался къ моему голубому домино, отвѣчалъ лейтенантъ.-- Готовь биться объ закладъ, что они знакомы... Но я самъ умѣю угадывать хорошенькихъ женщинъ и отобью ее у него!
   Францъ разсѣянно опустилъ голову.
   -- Какъ взоръ его слѣдилъ за мною! проговорилъ онъ, какъ-бы про себя: -- онъ очень-хорошъ собой! Я бы желалъ походить на него!
   -- Вотъ еще! возразилъ Жюльенъ: -- въ нѣмецкомъ костюмѣ онъ похожъ на театральнаго героя!.. Но послушай, Францъ, мать моя все болѣе и болѣе сближается съ домомъ Гельдберга, и ты знаешь, что я самъ имѣю нѣкоторое вліяніе на одного изъ членовъ этой фамиліи...
   -- Не-уже-ли ты все еще хочешь жениться на графинѣ Эсѳири? спросилъ Францъ.
   -- Разумѣется, возразилъ лейтенантъ: -- мы, моряки, славимся постоянствомъ... Эсѳирь прекраснѣйшая женщина въ цѣломъ Парижѣ!.. Но не въ томъ дѣло: я хотѣлъ сказать, что можно бы помирить тебя съ Гельдбергомъ.
   -- Не надо, отвѣчалъ Францъ.
   -- Однако, ты самъ сейчасъ признался, что у тебя нѣтъ никакого состоянія...
   -- Нѣтъ... но все-таки я не хочу мириться...
   -- Какъ хочешь!.. Странно, однакожь, что я полюбилъ тебя именно за твое упрямство, Францъ!.. Ты былъ еще ребенкомъ, когда я встрѣтился съ тобою въ первый разъ у Гельдберга, а между-тѣмъ, ты умѣлъ уже говорить: "я хочу"... я же готовъ согласиться на все, чего другіе хотятъ непремѣнно...
   Францъ прервалъ его, съ силой сжавъ ему руку.
   -- Посмотри, сказалъ онъ, указавъ пальцемъ въ противоположную сторону.
   -- Нашъ Нѣмецъ! вскричалъ Жюльенъ, посмотрѣвъ по направленію пальца своего товарища:-- только онъ перемѣнилъ костюмъ...
   -- И разговариваетъ съ ними! сказалъ Францъ.
   Дѣйствительно, человѣкъ, на котораго указалъ юноша, разговаривалъ съ двумя дамами въ голубомъ и черномъ домино. Онъ былъ молодъ и отличался замѣчательно-пріятнымъ и веселымъ лицомъ. На нѣмъ былъ красивый испанскій крестьянскій костюмъ, со множествомъ пуговицъ, съ кушакомъ, украшеннымъ бахрамой и съ сѣточкой на головѣ.
   Дамъ, съ которыми онъ разговаривалъ, можно было различить не только по цвѣту ихъ домино, но и по сложенію.
   Черное домино было низкаго роста, граціозно, сюбтильно. Голубое домино имѣло величественный станъ; нескромныя атласныя складки обнаруживали роскошную талію.
   -- Это онѣ, вскричалъ Францъ:-- впередъ! Я безъ ума отъ этой женщины... Проберемся къ нимъ.
   -- Чортъ возьми! отвѣчалъ Жюльенъ:-- я тоже безъ ума, только отъ другой! Посмотри, Францъ, можетъ ли здѣсь которая-нибудь изъ женщинъ сравняться съ нею... Если этотъ проклятый Испанецъ ухаживаетъ за нею, я проучу его!..
   Они стали пробираться, но подвигались медленно. На половинѣ дороги, замѣтили они, что Испанецъ взялъ подъ руки обѣихъ дамъ, и всѣ трое вышли изъ залы.
   -- Исчезли! вскричалъ Жюльенъ съ досадой.
   -- Я готовъ биться объ закладъ, прибавилъ Францъ:-- что если мы пойдемъ за ними, то прокружимся напрасно всю ночь... Выйдемъ лучше въ противоположную дверь и пойдемъ къ нимъ на встрѣчу... на счастье!..
   -- Изволь, отвѣчалъ лейтенантъ.-- Я увѣренъ, что та, которую я выбралъ, хороша собою, какъ ангелъ!
   -- А моя! вскричалъ Францъ: -- представь себѣ, Жюльенъ, прибавилъ онъ, слегка покраснѣвъ: -- что я влюбленъ, влюбленъ не шутя...
   -- А, ба! произнесъ молодой виконтъ;-- въ черное домино?..
   -- Совсѣмъ нѣтъ... въ молодую дѣвушку, которая чиста, мила...
   -- Непорочна и обворожительна! продекламировалъ Жюльенъ:-- знаемъ! это старая пѣсня!..
   Францъ посмотрѣлъ на него съ боку, какъ-бы желая удержаться отъ смѣха.
   -- Непорочна и обворожительна! повторилъ онъ: -- именно, Жюльенъ, ты правду сказалъ... не смотря на то, это проклятое черное домино околдовало меня!
   -- Здѣсь ли твоя непорочная? спросилъ лейтенантъ.
   -- Фи! возразилъ Францъ.-- Я уже сказалъ тебѣ, что она невинное, кроткое дитя... Представь себѣ, Жюльенъ, хоть мать твою, когда она была молода... или сестру...
   Францъ сильно покраснѣлъ, и, забывъ, что лицо его закрыто маской, отвернулся, чтобъ скрыть свое смущеніе. Но Жюльенъ д'Одмеръ не понялъ смысла словъ и не замѣтилъ смущенія его.
   -- Ты невольно пробудилъ во мнѣ угрызенія совѣсти, Францъ, сказалъ онъ: -- я настоящій школьникъ!.. Только-что пріѣхавъ въ Парижъ, я прочиталъ на аффишѣ, что здѣсь маскарадъ и, вмѣсто того, чтобъ идти къ матери, нетерпѣливо меня ожидающей, принарядился какъ могъ и отправился прямо сюда... Скажи мнѣ, по-прежнему ли мила и хороша собой Дениза?
   -- Она очаровательна! отвѣчалъ Францъ вполголоса.
   -- И мать моя все еще хочетъ выдать ее за кавалера Рейнгольда?
   Францъ еще болѣе понизилъ голосъ и отвѣчалъ:
   -- Я слышалъ объ этомъ, но никогда не вѣрилъ... мадмуазель д'Одмеръ такъ прелестна, а кавалеръ такъ старъ!
   -- Отъ-чего же? возразилъ Жюльенъ: -- у него нѣтъ ни одной сѣдинки...
   -- Еще бы! на парикѣ!
   -- И зубы цѣлы...
   -- Вставные!
   -- Онъ свѣжъ какъ розанъ...
   -- Румянится!
   -- Онъ хорошо сложенъ...
   -- Весь на ватѣ!
   -- Онъ мильйонеръ.
   -- Противъ этого я ничего не могу сказать... Но съ-тѣхъ-поръ, какъ я отошелъ отъ Гельдберга, не знаю, что дѣлается въ свѣтѣ... А ты, Жюльенъ, не-уже-ли серьёзно намѣренъ жениться на графинѣ?
   -- Другъ мой, мать моя очень желаетъ этого, отвѣчалъ лейтенантъ:-- притомъ же, графиня богата... и, не шутя, мнѣ кажется, я влюбленъ въ нее.
   Францъ хотѣлъ что-то сказать, но промолчалъ. Они подходили уже къ двери, противоположной той, въ которую вышли Испанецъ съ двумя дамами. Францъ еще разъ оглянулся.
   -- Что это? вскричалъ онъ, внезапно остановившись. Посмотри, Жюльенъ, посмотри!
   Лейтенантъ вскрикнулъ отъ изумленія.
   На томъ мѣстѣ, откуда за нѣсколько минутъ ушелъ Испанецъ, стоялъ незнакомецъ въ нѣмецкомъ костюмѣ и спокойно смотрѣлъ на толпу.
   -- Онъ опять переодѣлся! произнесъ Жюльенъ съ изумленіемъ.
   -- Не можетъ быть! Онъ не имѣлъ времени, возразилъ Францъ.
   -- И посмотри: за нѣсколько минутъ онъ былъ веселъ, а теперь грустенъ.
   -- Правда.
   -- Однакожь, это тотъ самый человѣкъ... въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   -- Ни малѣйшаго!
   -- Тутъ вѣрно скрывается какая-нибудь тайная исторія... и я желалъ бы узнать...
   Францъ замолчалъ и, покачавъ бѣлокурой головой, продолжалъ печально:
   -- Да мнѣ какое до этого дѣло? Мнѣ некогда разгадывать загадокъ... Будемъ искать нашихъ дамъ, Жюльенъ; онѣ должны быть теперь свободны и, можетъ-быть, насъ ищутъ.
   Они сошли съ лѣстницы, ступени которой были покрыты толпою. Жюльенъ часто оглядывался, чтобъ удостовѣриться, не слѣдовалъ ли за ними незнакомецъ. Францъ о чемъ-то думалъ.
   -- Ты дворянинъ, Жюльенъ, сказалъ онъ наконецъ, когда они вошли въ большую залу: -- слѣдовательно, у тебя должны быть болѣе-строгія правила, нежели у насъ, дѣтей случая... Еслибъ ты любилъ женщину богатую, прелестную и, подобно тебѣ, благородную, и вдругъ случайно встрѣтилъ ее въ одномъ изъ тѣхъ публичныхъ мѣстъ, гдѣ женской добродѣтели трудно уцѣлѣть вполнѣ... скажи, далъ ли бы ты этой женщинѣ имя своего отца?
   -- О какомъ публичномъ мѣстѣ говоришь ты?
   -- Мало ли ихъ! На-примѣръ, въ маскарадѣ?
   Лицо лейтенанта приняло серьёзное выраженіе.
   -- А зачѣмъ ты это спрашиваешь? проговорилъ онъ.
   -- Такъ, ни зачѣмъ.
   Жюльенъ задумался.
   -- До-сихъ-поръ я любилъ только одну женщину, отвѣчалъ онъ наконецъ: -- эта женщина -- Эсѳирь фон-Гельдбергъ, которую я зналъ еще до замужства, когда мы были бѣдны и когда я былъ твоимъ товарищемъ въ конторѣ банкирскаго дома Гельдберга и Комп. Я давно люблю ее, хоть и не люблю говорить объ этомъ... Однакожь, еслибъ я увидѣлъ Эсѳирь на балу, такъ завтра уѣхалъ бы, уѣхалъ навсегда, забывъ всѣ мечты о счастіи. Но еслибъ кто-нибудь сказалъ мнѣ, что видѣлъ ее здѣсвъ я отвѣчалъ бы ему, что онъ лжетъ и -- убилъ бы его!
   Въ глазахъ Жюльена д'Одмеръ выразилась неожиданная рѣшимость. Безпечная слабость и мягкость характера его уступили мѣсто внезапной твердости. Францъ опять хотѣлъ что-то сказать, но удержался -- промолчалъ.
   -- А еслибъ это сказалъ тебѣ другъ? проговорилъ онъ.
   Брови лейтенанта насупились. Онъ промолчалъ съ минуту, пристально смотря въ глаза своему товарищу.
   -- Развѣ ты видѣлъ ее? произнесъ онъ глухимъ голосомъ.
   Францъ колебался, Жюльенъ могъ бы прочесть отвѣтъ на лицѣ его, еслибъ оно не было закрыто маской. Подумавъ съ минуту, молодой человѣкъ принужденно захохоталъ.
   -- Какой вздоръ! вскричалъ онъ:-- графиня спокойно почиваетъ въ домъ своего отца, и вамъ, почтенный виконтъ, не за что убивать меня!..
   Лицо Жюльена прояснилось.
   -- Ты напугалъ меня, сказалъ онъ улыбаясь.-- За то ты долженъ объяснить мнѣ, кто эти дамы, которыхъ мы ищемъ... Я увѣренъ, что ты знаешь обѣихъ.
   -- Можетъ-быть, возразилъ Францъ: -- но сказать не могу, кто онъ.
   -- Браво! Ты скроменъ.
   -- Онѣ объ знатныя дамы...
   -- Я такъ и думалъ! Далѣе?
   -- Ничего больше сказать не могу... Тайна чернаго домино принадлежитъ мнѣ вполовину; потому-то я и храню ее... Тайна голубаго домино до меня не касается; какъ же я могу открыть ее?..
   -- Хороша ли она собой?
   -- Прелестна!
   -- Ты въ томъ увѣренъ?
   -- Совершенно.
   -- Больше мнѣ и знать не нужно! вскричалъ лейтенантъ весело.-- До прочаго мнѣ и дѣла нѣтъ... Но вотъ, кажется, одна изъ нихъ?.. Тамъ. въ концѣ залы?..
   -- Голубое домино! вскричалъ Францъ:-- и Испанецъ... удивительно! прибавилъ онъ: -- непостижимо!..
   -- А съ другой стороны и черное домино! сказалъ лейтенантъ: -- послушай, Францъ, употребимъ хитрость... Ты ступай налѣво, а я направо... не будемъ терять ихъ изъ вида... и какъ бы онѣ ни уклонялись, одинъ изъ насъ все-таки встрѣтитъ ихъ.
   -- Прекрасно! сказалъ Францъ: -- на счастье!..
   Они разстались и пошли въ разныя стороны. Но вскорѣ толпа сбила ихъ съ пути, и они потеряли изъ вида не только оба домино, но и другъ друга. Пока Францъ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ пробраться впередъ, кто-то взялъ его подъ руку и нѣжно шепнулъ ему на-ухо:
   -- Подарить тебѣ мое сердце, очаровательный пажъ?
   Францъ быль рѣзокъ отъ природы и по лѣтамъ. Не зная, чѣмъ можетъ кончиться это приключеніе, онъ отвернулъ голову какъ женщина, намѣревающаяся помучить своего обожателя.
   Но это не лишило смѣлости обожателя.
   -- Прелестный пажъ, продолжалъ онъ:-- я уже цѣлый часъ слѣдую за тобою... морякъ, съ которымъ ты сейчасъ гуляла, долженъ быть глупъ, потому-что оставилъ тебя одну... Посмотри на меня, я гораздо-красивье его!
   Францъ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ не захохотать и все еще отворачивалъ голову. По голосу и неровнымъ движеніямъ своего обожателя, Францъ понялъ, что онъ былъ пьянъ.
   Между-тѣмъ, волокита продолжалъ изъясняться въ любви. Ободренный молчаніемъ Франца, онъ схватилъ его за талью и чмокнулъ въ щеку.
   Францъ отвѣтилъ ему ударомъ кулака -- однимъ изъ тѣхъ ударовъ, которыми такъ щедро надѣляютъ другъ друга веселящіеся на публичныхъ балахъ просвѣщеннѣйшей столицы въ мірѣ.
   Еслибъ не было давки, волокита упалъ бы навзничъ.
   Францъ оглянулся и остолбенѣлъ. На лицѣ его выразилось величайшее изумленіе. Обожатель его былъ не кто иной, какъ незнакомецъ въ нѣмецкомъ костюмѣ! Только онъ еще разъ переодѣлся. Теперь на немъ былъ армянскій костюмъ.
   Юноша осмотрѣлся, какъ-бы спрашивая у толпы объясненія этой странной тайны. Толпа же смотрѣла на нихъ и громко смѣялась. Онъ опять взглянулъ на Армянина, чтобъ замѣтить на лицѣ его какое-нибудь отличіе... по нѣтъ! Это былъ тотъ же самый человѣкъ... спокойный и серьёзный въ нѣмецкомъ костюмѣ; веселый, смѣющійся въ испанскомъ; а теперь пьяный, безпечный и хохотавшій тяжелымъ смѣхомъ человѣка совершенно-опьянѣвшаго!..
   

XII.
Два домино.

   Армянинъ продолжалъ хохотать, смотря на молодаго пажа. Пажъ не могъ ни смѣяться, ни сердиться: такъ велико было его изумленіе. Онъ вперилъ глаза въ страннаго человѣка, измѣнявшагося передъ глазами его подобно Протею, и не смотря на то, что рѣшился вполнѣ предаться одному удовольствію, старался разгадать тайну... Что значили эти превращенія?.. Были ли они слѣдствіемъ заклада?.. Или переодѣвался онъ для одного своего удовольствія?.. Не было ли у него серьёзной цѣли?.. Но какой?
   Группы, образовавшіяся вокругъ Армянина, осыпали его шутками. Армянинъ бойко отвѣчалъ. Францъ съ изумленіемъ замѣтилъ сходство и вмѣстѣ съ тѣмъ различіе веселаго лица пьянаго съ задумчивымъ, даже печальнымъ лицомъ незнакомца, съ которымъ онъ уже два раза встрѣчался...
   Вдругъ раздался рѣзкій, пронзительный крикъ.
   Лицо Армянина внезапно измѣнилось; онъ пересталъ смѣяться; глаза его засверкали; онъ выпрямился. Все различіе между имъ и человѣкомъ въ нѣмецкомъ костюмѣ исчезло.
   Выпрямившись, насупивъ брови и наклонивъ на одно плечо голову, Армянинъ, по-видимому, прислушивался. Онъ протрезвился и въ глазахъ его, за минуту отуманенныхъ, заблисталъ лучъ ума. Онъ пересталъ отвѣчать на шутки окружавшихъ его.
   Двѣ или три секунды спустя раздался другой крикъ, подобный первому.
   Армянинъ бросился въ толпу и по прямой линіи пошелъ прямо туда, откуда слышались крики.
   Францъ понялъ, что эти крики служили сигналомъ. Онъ хотѣлъ-было броситься вслѣдъ за Армяниномъ, но толпа отодвинула его. Тщетно старался онъ пробраться впередъ... Армянинъ скрылся.
   Тогда молодой человѣкъ обратился опять въ ту сторону, гдѣ видѣлъ оба домино. Они были еще тамъ, но уже безъ Испанца, о которомъ они, по-видимому, забыли.
   -- Какая неосторожность! говорило голубое домино, наклонившись къ уху своей подруги.-- Я боюсь, чтобъ Жюльенъ не узналъ меня!..
   -- Ба! возразило черное домино, пожавъ плечами:-- викотъ д'Одмеръ не колдунъ... онъ не узнаетъ насъ... а эта маленькая опасность придаетъ нѣкоторую прелесть нашему приключенію... иначе я бы смертельно соскучилась!..
   Такое утѣшеніе не слишкомъ подѣйствовало на голубое домино; покачавъ головой, оно отвѣчало:
   -- Тебѣ легко говорить, сестра... маленькій Францъ знаетъ тебя только подъ вымышленнымъ именемъ... Ты здѣсь мадамъ Луиза де-Линьи, и свѣтъ не обвинитъ тебя въ проступкахъ этой дамы... но меня Жюльенъ знаетъ; одной догадки его достаточно, чтобъ погубить меня!
   -- Развѣ ты его любишь? спросило черное домино.
   -- Онъ хорошъ собою.
   -- Любишь ли ты его?
   -- Онъ знатенъ.
   -- Да любишь ли?
   -- Онъ богатъ, и морской мундиръ мнѣ нравится...
   Онѣ находились въ отдаленномъ углу. Вокругъ нихъ была плотная ограда черныхъ фраковъ. Жарко; онѣ задыхались подъ масками. Сѣвъ на ближайшую скамью, онѣ подняли черныя бархатныя маски, обшитыя внизу кружевами и опустили капюшоны. Не смотря на послѣднюю предосторожность, при яркомъ свѣтѣ люстръ и кенкетовъ нижняя часть лицъ ихъ была замѣтна.
   Въ голубомъ домино можно было узнать правильное, прекрасное лицо графики Эсѳири; подъ чернымъ домино скрывались граціозная талія и пламенныя черты госпожи де-Лорансъ.
   Она насмѣшливо смотрѣла въ эту минуту на сестру.
   -- Я не спрашиваю болѣе, любишь ли ты его, Эсѳирь, продолжала она:-- тебѣ нравятся наружность, имя, богатство и мундиръ его... этого довольно!.. Что же касается до меня, я была безъ ума отъ молодаго Франца...
   -- Онъ удивительно милъ!..
   -- Онъ мальчишка!.. Это мимолетная прихоть... я вижусь съ нимъ въ послѣдній разъ...
   -- Но онъ будетъ искать тебя... преслѣдовать...
   Сара презрительно пожала плечами.
   -- Я знаю, что ты умѣла принять свои мѣры, сказала Эсѳирь, но г. де-Лорансъ можетъ случайно узнать...
   Сара прервала слова сестры еще болѣе презрительнымъ движеніемъ.
   -- Францъ знаетъ только г-жу де-Линьи, отвѣчала она: -- а г-жа де-Линьи вдова.
   Малютка очень ошибалась. Францъ былъ писаремъ въ домѣ Гельдберга, слѣдовательно не могъ не знать дочерей стараго банкира. Сара же не знала его. Хотя онъ довольно-часто являлся на балы Гельдберга, однакожь игралъ тамъ такую ничтожную роль, что Сара, блистательная царица этихъ баловъ, очень-легко могла не замѣтить бѣднаго писца, замѣшаннаго въ толпѣ.
   Есть пословица, которая говоритъ, что всѣ видятъ солнце, но солнце не всѣхъ видитъ.
   Въ-отношеніи къ Францу, Сара была солнцемъ.
   Когда Францу отказали отъ мѣста въ конторахъ отца ея, тогда только г-жа де-Лорансъ встрѣтилась съ нимъ случайно. Онъ былъ молодъ; въ характерѣ его замѣчалась смѣсь робости и смѣлости, пробуждающая въ свѣтскихъ женщинахъ тайныя желанія. Сара полюбила молодаго человѣка; но прихоть ея была столько же коротка, какъ пламенна и необузданна. Францъ отплатилъ ей тою же монетою. На прихоть опытной кокетки, онъ отвѣчалъ прихотью ребенка. Только прихоть Франца еще продолжалась, когда прихоть дочери стараго Жида уступала уже скукѣ.
   Сара была такъ очаровательна и увлекательно-кокетлива! Юноша оставался подъ вліяніемъ очарованія; онъ хотѣлъ выпить до послѣдней капли упоительный напитокъ, котораго коснулись дѣвственныя уста его. Итакъ, преимущество было на сторонѣ г-жи де-Лорансъ, что весьма-натурально въ борьбѣ неопытнаго юноши съ тридцатилѣтнею кокеткою, знакомою со всѣми тайнами женской дипломаціи. Но это преимущество было только мнимое, потому-что у кокетки была тайна, а юноша случайно узналъ эту тайну.
   Наступила минута молчанія между двумя сестрами; потомъ графиня продолжала тѣмъ небрежнымъ и равнодушнымъ тономъ, который женщины употребляютъ, чтобъ выразить мысль, наиболѣе ихъ занимающую:
   -- Вѣроятно, у маленькаго Франца есть болѣе-счастливый соперникъ...
   -- Можетъ-быть, отвѣчала г-жа де-Лоранъ.
   -- Хорошо ли ты знаешь этого барона Родаха, Сара?
   -- Довольно-хорошо... а ты?
   -- И я... Гдѣ ты познакомилась съ нимъ?
   -- Въ Гомбургѣ, два года назадъ... а ты?
   -- Въ Баденѣ; тоже два года...
   Сестры искоса посмотрѣли другъ на друга.
   -- Не баронъ ли Родахъ, продолжала Эсѳирь:-- причиной твоего равнодушія къ бѣдному Францу?
   Сара въ первый разъ замѣчала такую проницательность въ сестрѣ своей.
   -- Не баронъ ли Родахъ, возразила она:-- причиной твоего сегодняшняго любопытства?
   Молодая вдова покраснѣла и поспѣшно надѣла маску. Сара лукаво улыбнулась. Она хотѣла продолжать разговоръ, какъ вдругъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя, увидѣла молодаго виконта д'Одмера, внимательно разсматривавшаго всѣ домино. Она поспѣшно надѣла маску.
   -- А-га! радостно вскричалъ лейтенантъ, замѣтивъ ихъ:-- я нашелъ васъ, belles dames, и теперь ни за что отъ васъ не отстану. А куда вы дѣвали вашего Испанца, mesdames? продолжалъ лейтенантъ: -- вотъ чудакъ! онъ такъ скоро переодѣвается, что я не успѣлъ бы въ это время повязать галстухъ!
   -- Что вы говорите? спросило черное домино, измѣняя голосъ.
   -- Я говорю, отвѣчалъ лейтенантъ:-- что съ-тѣхъ-поръ, какъ вы ушли отъ насъ, мы съ Францомъ видѣли его то Нѣмцемъ, то Испанцемъ... Право, я ожидаю встрѣтить его еще въ какомъ-нибудь турецкомъ костюмъ!..
   -- Именно, сказалъ подошедшій къ нему въ это время Францъ: -- я видѣлъ его сейчасъ въ армянскомъ костюмѣ... онъ былъ мертвецки-пъянъ.
   -- Не-уже-ли? вскричалъ Жюльенъ съ изумленіемъ.
   -- Это еще не все! продолжалъ Францъ: -- но за столомъ я вамъ все разскажу... Mesdames, прибавилъ онъ, обращаясь къ сестрамъ: -- мы такъ боимся опять потерять васъ, что не отойдемъ ни на шагъ...
   Сара скучала; она подала руку Францу. Эсѳирь давно уже привыкла слѣдовать примѣру сестры своей, указавшей ей путь, по которому она теперь шествовала большими шагами. Она подала руку лейтенанту. Опасеніе быть узнанной кинуло ее въ дрожь.
   Обѣ пары направились къ выходу.
   Францъ и Жюльенъ осматривались по сторонамъ, но нигдѣ не замѣтили фантастическаго человѣка, явившагося имъ въ трехъ образахъ. Въ залахъ не было уже ни Нѣмца, ни Испанца, ни Армянина...
   На крыльцѣ и въ окрестныхъ улицахъ была та же страшная давка. Наши кавалеры пробирались съ трудомъ, употребляя всѣ усилія, чтобъ защитить своихъ дамъ отъ толчковъ и разныхъ другихъ непріятныхъ прикосновеній. Вслѣдъ за уносившею ихъ толпою, они вошли въ переулокъ, полусвѣтъ въ которомъ казался имъ глубокимъ мракомъ въ сравненіи съ яркимъ освѣщеніемъ театра.
   За Францомъ и Сарой шли три человѣка. Было холодно, и они тщательно кутались въ свои длинные, широкіе плащи. Францъ не замѣтилъ ихъ. Доходя до конца переулка, молодой человѣкъ услышалъ нѣкоторыя слова изъ разговора этихъ незнакомцевъ.
   -- Какая досада! говорилъ одинъ: -- не оглянется; я не видалъ еще лица его...
   -- Тише! произнесъ другой голосъ:-- онъ услышитъ... Посмотри на него, когда мы пройдемъ мимо фонаря...
   Францъ не думалъ, чтобъ разговоръ шелъ о немъ. Однакожь, звуки перваго голоса показались ему знакомыми. Онъ оглянулся...
   Три незнакомца внезапно остановились, и двое изъ нихъ громко вскрикнули.
   -- Это живой портретъ ея! произнесли они въ одинъ голосъ.
   Потомъ одинъ изъ нихъ прибавилъ:
   -- Да это мой сердитый пажъ
   Францъ не могъ уже сомнѣваться въ томъ, что незнакомцы говорили о немъ. Онъ хотѣлъ-было отпустить руку Сары и подойдти къ нимъ; но они замѣтили его движеніе, скоро отступили и скрылись во мракѣ.
   -- Что съ вами? спросила г-жа де-Лорансъ:-- мы отстанемъ отъ вашего друга... Пойдемте скорѣе!
   Францъ не зналъ, что отвѣчать. Мысли перепутались въ головѣ его. Во всю эту ночь вокругъ него разъигрывалась какая-то таинственная драма. Онъ пошелъ съ Сарой и вскорѣ догналъ Жюльена д'Одмера, ожидавшаго его на углу бульвара.
   Три незнакомца вышли изъ переулка, остановились на улицѣ и начали тихо разговаривать.
   -- Давно уже я не плакалъ, сказалъ одинъ изъ нихъ растроганнымъ голосомъ:-- но теперь у меня слезы на глазахъ...
   -- Я вспомнилъ про его мать! прибавилъ другой:-- про бѣдную мать его... когда она была еще счастлива и улыбалась!
   -- Какъ онъ хорошъ собою!..
   -- И какъ силенъ!.. Еслибъ вы видѣли, какъ онъ ударилъ меня!...
   -- Онъ долженъ быть богатъ!
   -- Богатъ и знатенъ!
   -- Богатъ, знатенъ и счастливъ!.. Онъ долженъ познакомиться съ счастіемъ, котораго не знала бѣдная мать его!
   Третій незнакомецъ взялъ другихъ за руки и проговорилъ торжественнымъ голосомъ:
   -- Но прежде всего его надобно спасти!.. Враги его могущественны, и жизнь его постоянно грозитъ имъ мщеніемъ... Возблагодаримъ Всевышняго за то, что Онъ привелъ насъ сюда сегодня!.. Завтра было бы поздно!.. Ступай за нимъ, сказалъ онъ незнакомцу, бывшему по правую его сторону: -- зайди съ нимъ вмѣстѣ въ кафё... вели подать себѣ ужинъ въ сосѣдней комнатѣ и ни на минуту не выпускай его изъ виду... А ты, продолжалъ онъ, обратившись къ другому: -- стой у двери кафе... Поединокъ назначенъ въ семь часовъ въ Булоньскомъ-Лѣсу... Въ полчаса окончу я свое дѣло... Ждите меня!
   Они молча пожали другъ другу руки и разстались.
   

XIII.
Армянинъ.

   Было около половины шестаго часа утра.
   Въ маленькомъ кабинетѣ Англійской-Кофейной сидѣлъ человѣкъ передъ тремя или четырьмя пустыми бутылками.
   Въ сосѣднемъ кабинетѣ разговаривали, смѣялись, пѣли.
   У человѣка, сидѣвшаго на бутылкахъ, на раскраснѣвшемся лицѣ сіяла улыбка. Легко можно было угадать, что жидкость изъ четырехъ бутылокъ перелилась въ его вмѣстительный желудокъ. Возлѣ него, на стулѣ, лежалъ плащъ. За нимъ, на крючкѣ, висѣла шляпа съ широкими полями. На немъ былъ красный армянскій костюмъ, открытый на груди и выставлявшій наружу тонкую батистовую, но измятую рубашку. Видно было, что онъ только-что позвонилъ, ибо шнурокъ отъ колокольчика, до котораго онъ могъ достать рукою, раскачивался еще во всѣ стороны.
   Вошелъ прислужникъ.
   -- Бутылку шато-марго, сказалъ незнакомецъ.
   Прислужникъ съ восторгомъ и уваженіемъ посмотрѣлъ на четыре бутылки.
   -- Вотъ губка! подумалъ онъ: -- распиваетъ-себѣ одинъ, да и знать никого не хочетъ!... Я готовъ биться объ закладъ, что это Англичанинъ.
   Онъ побѣжалъ за потребованнымъ виномъ.
   -- Мальчикъ! вскричалъ мнимый Англичанинъ въ армянскомъ костюмѣ.
   -- Что прикажете, сударь?
   -- Проворенъ ли ты?
   -- О-го! будетъ пожива, подумалъ прислужникъ, потомъ прибавилъ вслухъ и съ улыбкой: -- зачѣмъ вы изволите это спрашивать?
   -- Потому-что мнѣ хочется бросить десятокъ луидоровъ!
   -- О! да это долженъ быть Русскій! подумалъ прислужникъ.
   -- Какъ тебя зовутъ?
   -- Пьеромъ; имя мое выставлено на картѣ.
   Армянинъ опустилъ руку въ карманъ и вынулъ шелковый кошелекъ.
   Пьеръ подумалъ, что это долженъ быть Американецъ.
   -- Что прикажете? спросилъ онъ.
   Незнакомецъ положилъ шесть золотыхъ на столъ.
   -- Въ этой комнатъ у васъ двое молодыхъ людей, сказалъ онъ.
   -- Точно такъ... съ барышнями...
   -- Именно... я ихъ знаю... и мнѣ бы хотѣлось...
   Армянинъ замолчалъ.
   Пьеръ посмотрѣлъ на него изъ-подлобья.
   -- Экой я олухъ! подумалъ онъ: -- онъ, просто, Французъ, да еще женатый!
   -- Понимаешь?... продолжалъ космополитъ: -- это шутка... закладъ...
   -- Да, да, возразилъ Пьеръ: -- понимаю! И онъ лукаво улыбнулся.
   -- Понимаешь?
   -- Очень-хорошо.
   -- Что же ты понимаешь?
   Лукавая улыбка исчезла съ лица Пьера; оно приняло глупое выраженіе.
   -- Не знаю, отвѣчалъ онъ.
   Армянинъ посмотрѣлъ на часы и продолжалъ:
   -- Я тебѣ сейчасъ объясню въ чемъ дѣло. Съ той стороны у васъ превѣрные часы... Теперь ровно половина шестаго... если чрезъ полчаса пробьетъ пять часовъ вмѣсто шести, такъ эти деньги твои.
   Прислужникъ почесалъ за ухомъ.
   -- Оно бы не трудно, отвѣчалъ онъ: -- да назадъ ставить часы нельзя... Впрочемъ, если вамъ угодно, я проведу стрѣлку по всѣмъ часамъ... пускай себѣ бьютъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ! прервалъ его незнакомецъ:-- надобно такъ сдѣлать, чтобъ никто не замѣтилъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, возразилъ Пьеръ: -- лучше всего остановить маятникъ.
   Армянинъ пристально посмотрѣлъ на него.
   -- Другъ мой Пьеръ, сказалъ онъ: -- ты малой находчивый; останови маятникъ, и если часы не пробьютъ ранѣе часа, такъ ты получишь шесть луидоровъ... Теперь принеси мнѣ бутылку шато-марго. Живѣе!
   Прислужникъ убѣжалъ.
   Армянинъ подошелъ къ окну и отворилъ его.
   По бульвару прохаживался взадъ и впередъ мужчина, закутанный въ плащъ. Армянинъ, въ-продолженіи нѣсколькихъ минутъ, смотрѣлъ на него съ искреннимъ состраданіемъ.
   -- Бѣдный часовой! проговорилъ онъ:-- хоть бы мнѣ ухитриться какъ-нибудь подать ему стаканъ вина... Бѣднякъ!.. Мнѣ здѣсь хорошо, а ему!
   Армянину стало холодно; онъ поспѣшно затворилъ окно.
   -- Каждый изъ насъ дѣлаетъ что можетъ, продолжалъ онъ про себя.-- Онъ такъ часто караулитъ подъ окнами и балконами, что ему не трудно прогуливаться по морозу... Что касается до меня, я могу быть гораздо-полезнѣе въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ можно поужинать и выпить...
   Прислужникъ воротился съ бутылкой. На ципочкахъ подошелъ онъ къ Армянину и съ жестомъ мелодраматическаго тирана шепнулъ ему на ухо:
   -- Свершилось!!...
   Армянинъ приложилъ палецъ ко рту и отвѣчалъ такимъ же тономъ:
   -- Хорошо!!... Иди, другъ мой, Пьеръ, и будь скроменъ, какъ могила!
   Прислужникъ нѣжно взглянулъ на золотыя монеты и ушелъ.
   Армянинъ принялся за пятую бутылку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ сосѣднемъ кабинетѣ сидѣли за столомъ Францъ, Жюльенъ д'Одмеръ и два домино. Нѣсколько пробокъ было уже пущено въ потолокъ; разговоръ оживился; движенія сдѣлались вольнѣе.
   Жюльенъ сидѣлъ съ своимъ голубымъ домино на диванѣ; черное домино играло шелковистыми волосами Франца. Длинныя рюмки, увѣнчанныя минутной пѣной, чокались; руки встрѣчались; глаза блистали...
   Дамы не сняли масокъ по весьма-понятной причинѣ. Тщетно старался Жюльенъ заглянуть въ лицо своему домино. Эсѳирь упорно противилась мольбамъ его. Ужинъ былъ вкусный и значительно подѣйствовалъ на прелестную графиню. Она была смущена; сердце ея билось; грудь высоко подымалась... Лица ея не было видно, но по положенію и по взгляду ея можно было угадать чувственную ея натуру. Она вся предавалась удовольствію, вся предавалась минутнымъ радостямъ. Однакожь, не смотря на это упоеніе, она сохраняла инстинктивную осторожность.
   Жюльенъ же не отличался проницательностію. Винные пары воспламенили его. Съ упоеніемъ впивался онъ въ пухлую ручку графини...
   Сара тоже осталась въ маскѣ, но Францъ и не упрашивалъ ея снять маску. Видно было, что онъ зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
   Время проходило... и утренняя заря свѣтилась уже сквозь опушенные занавѣсы оконъ.
   Приходила усталость. Госпожа де-Лорансъ опять скучала. Не разъ уже она скрывала зѣвоту подъ бархатной маской.
   Эсѳирь боялась. Величайшимъ желаніемъ ея было промѣнять свою неблагозвучную фамилію на болѣе-древнюю. Она любила не Жюльена, а виконта д'Одмера, и раскаивалась теперь въ шалости, въ которую завлекла ее сестра. За наслажденіемъ послѣдовало пресыщеніе, а съ пресыщеніемъ воротились и опасенія.
   Одинъ Жюльенъ не уставалъ. Онъ былъ влюбленъ, и любопытство его задѣто. Онъ многое бы далъ, чтобъ увидѣть лицо прелестной незнакомки. Но всѣ мольбы его были тщетны и не могли оживить остывшаго удовольствія. По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, Сара произнесла убійственный вопросъ, выражающій какъ-бы послѣдній вздохъ умирающаго удовольствія:
   -- Который часъ?...
   Францъ взглянулъ на часы, потому-что и ему нельзя было опоздать.
   -- Мы только-что пришли! сказалъ Жюльенъ смѣясь:-- эти часы идутъ впередъ...
   -- Теперь половина шестаго, прибавилъ Францъ: -- еще рано...
   Сара взглянула на графиню, которая кивнула головой... Очарованіе исчезло; Амуръ опустилъ крылья... наступило утро послѣ бала...
   И въ сосѣднемъ кабинетѣ Армянинъ посмотрѣлъ на свои часы; на нихъ было болѣе половины седьмаго.
   Пятая бутылка была пуста. Онъ позвонилъ.
   -- Другъ мой, Пьеръ, сказалъ онъ вошедшему прислужнику:-- ты заработалъ шесть луидоровъ... возьми ихъ и принеси мнѣ бутылку лафиту.
   Пьеръ взялъ деньги и поклонился чуть не до земли.
   -- Ты помнишь, что я тебѣ обѣщалъ десятокъ луидоровъ, продолжалъ Армянинъ: -- если хочешь получить остальные четыре, такъ задержи моихъ веселыхъ сосѣдей полчаса, когда они велятъ подать счетъ.
   -- Это можно, отвѣчалъ Пьеръ съ сіяющимъ лицомъ.
   Въ это самое время зазвенѣлъ колокольчикъ въ сосѣдней комнатъ.
   -- Подай счетъ! кричалъ Францъ.
   -- Гм! Онъ аккуратенъ! проворчалъ Армянинъ: -- другъ мой, Пьеръ, принеси мнѣ лафиту и помни, что я тебѣ сказалъ.
   -- Mesdames, говорилъ Францъ:-- при другихъ обстоятельствахъ, мы не отпустили бы васъ такъ рано... но сегодня у насъ есть дѣла.
   -- Успѣемъ еще! замѣтилъ лейтенантъ, стараясь обнять талью графини, которая теперь сопротивлялась.-- Прелестная Анна, когда я опять увижусь съ вами?..
   Графиню звали Анной, точно такъ, какъ г-жу де-Лоранъ звали Луизой.
   -- Не знаю, отвѣчала она: -- я не часто могу удаляться изъ дома... мужъ мой строгъ...
   -- О, нѣтъ, никогда! вскричалъ Жюльенъ съ жаромъ.
   -- А я не спрашиваю васъ, Луиза, когда мы увидимся, сказалъ Францъ.
   -- Развѣ вы не любите меня болѣе? спросила Сара кокетничая.
   -- Не знаю... но я увѣрился, что ваша прихоть давно прошла.
   -- Ошибаетесь...
   -- Не отпирайтесь... да и что мнѣ въ этомъ?.. Я почти убѣжденъ, что мы никогда болѣе не увидимся, сказалъ онъ, поцаловавъ ея руку.-- Позвольте мнѣ поблагодарить васъ, Луиза; я не знаю женщины очаровательнѣе васъ, исключая одной, которая выуше женщины... Вы полюбили меня и въ-продолженіи нѣкотораго времени я былъ счастливъ!.. Благодарю васъ за это счастіе; благодарю и за теперешнее равнодушіе!.. Мнѣ трудно былобъ разставаться съ жизнію, еслибъ въ двухъ сердцахъ оставилъ я по себѣ сожалѣніе!..
   -- Что это значитъ? съ изумленіемъ спросила Сара.
   -- Это значитъ, что я долженъ теперь говорить съ вами откровенно, продолжалъ Францъ, нѣжно пожавъ ей руку:-- я знаю, какъ велико мое счастіе... я знаю, что могъ гордиться вашею любовію...
   Онъ почувствовалъ, что рука Сары задрожала.
   -- Я знаю васъ, сударыня, продолжалъ онъ улыбаясь: -- я былъ однимъ изъ прикащиковъ въ домѣ г. фон-Гельдберга.
   Сара поблѣднѣла подъ маской.
   -- Могъ ли я не гордиться любовію г-жи де-Лорансъ!
   -- Тише! произнесла Малютка задыхающимся голосомъ:-- тише, умоляю васъ!..
   -- Не бойтесь, Луиза, отвѣчалъ молодой человѣкъ, грустно покачавъ головой: -- ваша честь въ добрыхъ рукахъ... Впрочемъ, хотя бы вы и довѣряли мнѣ, вамъ не долго оставалось бы опасаться моей нескромности...
   Сара пристально взглянула ему въ глаза.
   -- Я не боюсь васъ, Францъ, сказала она принужденно-ласкательнымъ голосомъ: -- знаю, что вы добры и великодушны... я безпокоюсь не о себѣ... вы говорите съ такою безнадежностью... Францъ, я люблю васъ, а вы пугаете меня!.. Какая мнѣ нужда въ томъ, что случай открылъ вамъ мое настоящее имя? Я бы сама открыла вамъ его, еслибъ вы того пожелали, потому-что я вся принадлежу вамъ... Но чего должна я страшиться за васъ, Францъ?..
   Францъ посмотрѣлъ на нее съ чувствомъ.
   Онъ вѣрилъ въ искренность словъ ея и былъ признателенъ. Какъ ребенокъ, онъ всегда готовъ былъ открыть свою тайну первому встрѣчному, не зналъ мужественной скромности, пріобрѣтаемой лѣтами и опытомъ, не боялся смерти, -- но время поединка приближалось... Поединокъ занималъ его... Онъ долженъ былъ говорить о немъ...
   -- Разставшись съ вами, сказалъ онъ: -- я пойду на поединокъ.
   -- А!.. вскричала Сара съ живостію.
   Потомъ прибавила болѣе равнодушно:
   -- За какую-нибудь ничтожную бальную сцену?...
   -- Нѣтъ, Луиза... за важное оскорбленіе... это поединокъ на смерть!
   -- Съ такимъ же ребенкомъ, какъ вы?
   -- Съ дуэлистомъ по ремеслу, который шутя убьетъ меня!
   Въ глазахъ Сары сверкнула молнія радости.
   -- Мой бѣдный Францъ! произнесла она голосомъ, исполненнымъ состраданія.
   Потомъ, опустивъ голову на плеча молодаго человѣка, она прибавила нѣжнымъ голосомъ:
   -- Я запрещаю тебѣ идти на этотъ поединокъ!
   Францъ еще разъ поцаловалъ руку ея и сказалъ:
   -- Благодарю!... У васъ доброе сердце, Луиза... но я не могу вамъ повиноваться!...
   Сара замолчала; она задумалась, пристально смотря на Франца.
   -- Не-уже-ли?.. произнесла она невольно.
   -- Что такое? спросилъ Францъ.
   Госпожа де-Лорансъ вздрогнула и принужденно улыбнулась.
   -- Не знаю... Не-уже-ли я должна лишиться тебя?.. Не-уже-ли этотъ человѣкъ такъ страшенъ? спросила она.
   -- Вы не знаете и не можете знать его, Луиза... но искусство его извѣстно въ Парижѣ... Все равно! прибавилъ Францъ безпечно: -- я постараюсь защититься, какъ умѣю.
   Онъ схватилъ ножъ со стола, и повертывая имъ, вскричалъ:
   "Выпадай, парируй; аттакуй! ха, ха, ха! увидимъ!"
   -- Боже мой!.. произнесла Сара задумчиво:-- я не могу прійдти въ себя!.. Какъ же зовутъ этого человѣка?
   -- Вердье, отвѣчалъ Францъ.
   Малютка вздрогнула, покраснѣла, потомъ поблѣднѣла. Рука ея была въ огнѣ.
   -- Что съ вами? спросилъ Францъ.
   Глаза Жидовки горѣли страннымъ огнемъ; но она уже успѣла прійдти въ себя.
   -- Ничего, отвѣчала она спокойнымъ, твердымъ голосомъ: -- я никогда не слыхала этого имени...
   Между-тѣмъ, Жюльенъ продолжалъ изъясняться въ любви.
   Пьеръ отворилъ дверь въ комнату Армянина.
   -- Теперь можно подать счетъ? спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
   Армянинъ посмотрѣлъ на часы, лежавшіе возлѣ него на столѣ и отвѣчалъ:
   -- Нѣтъ еще.
   Францъ опять сталъ звонить и кричать:
   -- Подайте счетъ!
   Пьеръ не трогался.
   Свѣтлѣло. Свѣчи разливали тусклый свѣтъ. Дамы встали и накидывали на плечи мантильи.
   Жюльенъ д'Одмеръ съ большимъ жаромъ умолялъ голубое домино, чтобъ оно назначило ему еще свиданіе.
   Францъ и Сара перестали разговаривать. Молодой человѣкъ нетерпѣливо бранилъ медленность прислужника. Малютка искоса посматривала на него. Подъ маской на блѣдномъ, истомленномъ, но все еще прекрасномъ лицѣ ея, выражалось то необдуманное состраданіе, то холодное, безжалостное торжество.
   Мѣсто безумной радости и наслажденій заступили скука и чувство пресыщенія... Въ подобныхъ обстоятельствахъ, самое грустное -- развязка. Усталость, блѣдныя лица, зѣвота, сердечная пустота, скука, безпорядокъ въ одеждѣ, пустыя бутылки на замаранной скатерти... и блѣдный свѣтъ занимающейся зари.
   -- Чортъ возьми! вскричалъ Францъ: -- онъ, кажется, смѣется надъ нами.
   И онъ съ такою силою дернулъ колокольчикъ, что оборванный шнурокъ остался у него въ рукѣ.
   Прислужникъ не могъ долѣе медлить. Онъ вошелъ. Францъ вырвалъ у него изъ рукъ счетъ.
   -- Вѣрно! вскричалъ онъ, взглянувъ на итогъ.
   Потомъ опустилъ руку въ карманъ: карманъ былъ пустъ. Подобныя непріятности частенько случаются на публичныхъ балахъ.
   Францъ смутился, потому-что Жюльенъ д'Одмеръ напередъ объявилъ ему, что не взялъ съ собою ни одного франка. Жюльенъ глядѣлъ на него съ боку и понималъ всю затруднительность его положенія. Нашептывая слова любви мнимой Аннѣ, уже не слушавшей его, онъ трепеталъ при мысли объ угрожавшемъ имъ стыдѣ. Машинально Францъ сталъ искать въ другомъ карманѣ, хотя и былъ увѣренъ, что онъ туда ничего не клалъ.
   Прислужникъ начиналъ посматривать на него съ безпокойствомъ. Жюльенъ притворялся, будто ничего не видитъ, и продолжалъ нѣжничать съ голубымъ домино.
   Между-тѣмъ, Францъ вынулъ что-то изъ кармана, и неизъяснимое изумленіе заступило мѣсто смущенія на лицъ его. Онъ вынулъ кошелекъ, наполненный золотомъ. Странный случай! Съ одной стороны его обокрали, съ другой обогатили.
   Лейтенантъ изумился не менѣе Франца.
   -- Посмотримъ! сказалъ онъ весело: -- не получилъ ли и я подарка!
   Смѣясь опустилъ онъ руки въ карманъ и вынулъ клочокъ бумаги, на которомъ было написано нѣсколько словъ карандашомъ. Онъ засмѣялся еще громче и сталъ разбирать написанное... но вдругъ поблѣднѣлъ и брови его грозно насупились.
   -- Что это? спросило голубое домино.
   Лейтенантъ не отвѣчалъ и поспѣшно спряталъ записку.
   Францъ не приходилъ въ себя отъ изумленія. Это обстоятельство напомнило ему странныя и уже забытыя приключенія той ночи. Онъ вспомнилъ, что незнакомецъ въ нѣмецкомъ костюмѣ нѣсколько времени упорно преслѣдовалъ его. Онъ высыпалъ деньги на столъ: то была германская золотая монета.
   Задумчиво опустилъ онъ голову... но ему некогда было думать. Нетерпѣливо покачавъ головой, какъ-бы желая прогнать волновавшія его мысли, онъ отсчиталъ сколько нужно было заплатить по счету, и вскричалъ:
   -- Пойдемъ, Жюльенъ!... пора!
   -- Рано еще! возразилъ молодой виконтъ д'Одмеръ разсѣянно.
   -- Посмотри, теперь только половина шестаго...
   Францъ посмотрѣлъ на часы... Точно, стрѣлка стояла на половинѣ шестаго, но маятникъ былъ неподвиженъ.
   -- Часы стоятъ! вскричалъ Францъ поблѣднѣвъ:-- на дворѣ совсѣмъ свѣтло!... Быть-можетъ, время прошло!...
   -- Такъ пойдемъ скорѣе!.. возразилъ лейтенантъ.
   Едва онъ проговорилъ эти слова, какъ въ корридорѣ послышался бой часовъ... пробило семь.
   Францъ считалъ удерживая дыханіе. Когда раздался послѣдній ударъ, онъ схватилъ Жюльена за руку и повлекъ его къ двери. Лейтенантъ сопротивлялся, но Францъ былъ силенъ. Онъ увлекъ виконта д'Одмера, едва успѣвшаго кивнуть своей красавицѣ и бросить ей послѣдній поцалуй.
   Дамы остались однѣ. Сара понимала, въ чемъ дѣло; Эсѳирь была крайне изумлена. Едва успѣла она открыть ротъ, чтобъ просить сестру объяснить ей странное поведеніе молодыхъ людей, какъ на порогѣ, въ открытой двери, показалась фигура Армянина.
   Онъ сдѣлалъ три восточные поклона и медленно удалился.
   -- Баронъ Фон-Родахъ!.. вскричали обѣ сестры въ одинъ голосъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Незнакомецъ, сторожившій на бульварѣ, передъ кафе, былъ все еще на своемъ мѣстѣ. Онъ удалялся только на минуту за каретой, которая и стояла теперь передъ Англійской-Кофейной.
   Онъ переговорилъ о чемъ-то съ кучеромъ. Послѣдній мигнулъ глазомъ въ знакъ того, что понялъ, въ чемъ дѣло, улыбнулся и получилъ два луидора.
   Вышедъ изъ Англійской-Кофейной, Францъ увидѣлъ карету и, не справляясь о цѣнѣ, вскочилъ въ нее вмѣстѣ съ Жюльеномъ д'Одмеромъ, съ сожалѣніемъ оглядывавшимся назадъ.
   -- Въ Булоньскій-Лѣсъ, къ заставѣ Мальйо! вскричалъ Францъ.-- Скачи во весь галопъ!
   Обыкновенно извощики не отличаются ни живостію, ни повиновеніемъ, но этотъ былъ самый лѣнивый, неповоротливый изъ всѣхъ парижскихъ извощиковъ. Методически снялъ онъ мѣшки съ овсомъ, висѣвшіе на мордахъ его клячь; осмотрѣлъ постромки, поправилъ упряжь и двѣ добрыя минуты напяливалъ свой каррикъ со множествомъ воротниковъ въ рукава.
   -- Пошелъ же! кричалъ Францъ: -- пошелъ!..
   Лейтенантъ меланхолически смотрѣлъ на закрытыя окна кофейной...
   Извощикъ подошелъ къ дверцамъ кареты, вынулъ изъ кармана микроскопическую жестяную коробку и силился открыть ее; но рукавицы мѣшали ему; коробка не открывалась.
   -- Пошелъ же! кричалъ Францъ, бѣснуясь въ каретѣ.
   -- Надобно, сударь, вынуть нумеръ... отвѣчалъ извощикъ.
   -- Чортъ тебя возьми и съ нумеромъ!.. Пошелъ скорѣе, получишь на водку!..
   -- Покорно васъ благодарю, сударь, но у меня жена и трое малютокъ; надо прокормить всю семью, а съ насъ берутъ штрафъ, коли не показываемъ нумера...
   Говоря такимъ образомъ, онъ продолжалъ силиться надъ коробкой, безпрестанно скользившей между его пальцами.
   Армянинъ, красный костюмъ котораго былъ скрытъ теперь подъ плащомъ, подошелъ къ незнакомцу, прохаживавшемуся по бульвару. Они стояли на углу улицы Фавёръ и смѣялись, смотря на эту сцену.
   Наконецъ, извощикъ рѣшился взобраться на козлы; но было уже десять минутъ восьмаго...
   -- Теперь, сказалъ Францъ:-- надобно припомнить уроки Гризье! Ты, Жюльенъ, думай о своей красавицѣ, а я буду повторять урокъ.
   Онъ опустился въ уголъ кареты и, высвободивъ рдпу руку, сталъ дѣлать эволюціи въ воздухѣ, говоря по временамъ:
   -- Шагъ впередъ... парирую кварту и отвѣчаю!.. Потомъ аттакую... берегитесь, мосьё Вердье!
   Но вдругъ онъ замѣтилъ, что лошади едва передвигали ноги.
   -- Въ галопъ! закричалъ онъ кучеру:-- пошелъ въ галопъ!
   Но кучеръ не слушалъ.
   За каретой, по троттуару, спокойно слѣдовали Армянинъ и товарищъ его.
   Но трудно долго задерживать храбраго человѣка, когда дѣло касается его чести. Посреди Елисейскихъ-Полей, Францъ сжалъ руку Жюльену, начинавшему дремать.
   -- Мы опоздаемъ, сказалъ онъ.
   -- Кажется, отвѣчалъ лейтенантъ.
   -- Вердье не будетъ ждать.
   -- И я то же думаю.
   Францъ выглянулъ изъ окна и нѣсколько секундъ смотрѣлъ на медленный шагъ лошадей, перегоняемыхъ прохожими.
   -- Жюльенъ, сказалъ Францъ: -- можешь ли ты добѣжать не останавливаясь до Булоньскаго-Лѣсу?
   -- Испытать можно, отвѣчалъ лейтенантъ.
   Францъ отворилъ дверцы и выскочилъ изъ кареты; Жюльенъ послѣдовалъ за нимъ. Оба пустились бѣжать по направленію къ Заставѣ-Звѣзды. Пробѣжавъ около трехъ-сотъ шаговъ, они оглянулись, чтобъ увидѣть, многимъ ли перегнали извощика... Онъ ѣхалъ вслѣдъ за ними крупной рысью.
   Въ каретѣ спокойно сидѣли Армянинъ и его товарищъ.
   Францу пришла охота переломать кости кучеру, иронически смотрѣвшему на него; по время было дорого... онъ опять пустился бѣжать.-- Нѣсколько минутъ спустя, онъ былъ за заставой Maльно и вмѣстѣ съ Жюльеномъ вступилъ въ кустарникъ, направо отъ аллеи, ведущей къ Орлеанской-Заставѣ.
   Извощикъ остановился у рѣшетки. Армянинъ и товарищъ его также вступили въ кустарникъ.
   Францъ шелъ скоро. Онъ не зналъ, какое именно мѣсто выбралъ его противникъ, но пространство между аллеей и городской стѣной такъ узко, что разойдтись не было никакой возможности. Прошелъ нѣсколько шаговъ, онъ услышалъ звукъ шпагъ, ударявшихся одна о другую.
   -- Ого! вскричалъ Жюльенъ: -- у насъ, кажется, будетъ партія вчетверомъ... А можетъ-быть, твой же противникъ набиваетъ себѣ руку со своими секундантами.
   -- Посмотримъ, сказалъ Францъ.
   Онъ бросился къ тому мѣсту, гдѣ слышался шумъ, и на лощинѣ увидѣлъ двухъ мужчинъ, отчаянно нападавшихъ другъ на друга...
   -- Вердье! вскричалъ Францъ.
   -- Нѣмецъ! прибавилъ Жюльенъ остолбенѣвъ...
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

РОТОНДА ТАМПЛЯ.

I.
Туалетъ Гертруды.

   Весь Парижъ танцовалъ въ эту ночь, начиная отъ обитателей самыхъ мрачныхъ переулковъ до великолѣпнѣйшихъ частей города. У богатыхъ и бѣдныхъ, честныхъ и безчестныхъ, старыхъ и молодыхъ была въ эту ночь одна цѣль, одна мысль: достиженіе удовольствія какими бы то ни было средствами... И всѣ веселились, всѣ радовались.
   Но вотъ все кончилось... утреннее солнце освѣтило слѣды ночныхъ оргій; блѣдное зимнее солнце смотрѣло на пасмурный и усталый отъ удовольствій городъ. Послѣ подобныхъ ночей, въ которыя большая половина Парижа забываетъ все для удовольствія, городъ принимаетъ унылый, стыдливый видъ; пробужденіе его пасмурно, какъ пробужденіе пьяницы послѣ отчаянной оргіи...
   На бульварѣ встрѣчаются недовольные прохожіе, съ трудомъ передвигающіе ноги и безсмысленно озирающіеся. Изъ извощичьихъ экипажей, наполненныхъ пьяными, раздаются по-временамъ хриплыя, отвратительныя ругательства.-- Изъ-подъ слишкомъ-короткаго пальто проглядываетъ нижній край испанскаго костюма.-- На каждомъ шагу встрѣчаешь пьяныхъ, которымъ заботливые городовые сержанты не позволяютъ валяться по улицамъ.
   Все это грустно, гадко, отвратительно. Это оборотъ медали, не имѣющей и хорошей стороны...
   Тампль не былъ еще открытъ. Иныя торговки отдыхали послѣ утомительнаго празднованія; другія укладывали свои костюмы до будущаго года.
   Въ одномъ только домѣ, выходившемъ на Тампльскую-Площадь, ночь прошла тихо, мирно. То былъ домъ, въ которомъ обиталъ Гансъ Дорнъ.
   Гансъ жилъ по одну сторону двора, а семья Реньйо по другую. Квартира Ганса состояла изъ нѣсколькихъ комнатъ, въ которыхъ видно было довольство; у семейства Реньйо была одна комната -- бѣдное, жалкое убѣжище, въ которомъ спали старуха Реньйо, Викторія и Геньйолетъ, идіотъ.-- Жанъ Реньйо, шарманщикъ, спалъ въ коморкѣ съ маленькимъ окномъ на дворъ.
   Когда Жанъ Реньйо не бродилъ по городу съ тяжкой ношей на спинѣ, тогда онъ сидѣлъ у этого узенькаго окна и, подперевъ голову рукою, глядѣлъ на дворъ. Проходили цѣлые часы, а Жанъ Реньйо все сидѣлъ на одномъ мѣстѣ и все глядѣлъ по тому же направленію, на окно комнатки хорошенькой Гертруды... Жанъ Реньйо очень любилъ хорошенькую Гертруду.
   Онъ былъ добрый, честный, прямодушный молодой человѣкъ. Понимая сердцемъ страданія своей матери и бабушки, онъ посвятилъ имъ всю жизнь свою, жизнь полную любви и самоотверженія. Онъ нѣжно любилъ бѣднаго Жозефа, прозваннаго Геньйолетомъ и лишеннаго разсудка... онъ убивалъ себя, чтобъ только доставать хлѣбъ этимъ тремъ драгоцѣннымъ ему существамъ. Но мысли его принадлежали Гертрудѣ. Онъ любилъ ее наивною, глубокою любовію, согрѣвающею душу одинъ только разъ въ жизни, но остающеюся сладостнымъ воспоминаніемъ до глубокой старости... Онъ полюбилъ ее самъ не зная какъ и за что. Она была такъ добра и такъ мила! Съ кроткой улыбкой и слезами состраданія на глазахъ подавала она милостыню! Жанъ Реньйо видѣлъ все это изъ своего окошечка.
   Жанъ былъ мечтательный ребенокъ. Уединенная, кочевая жизнь увеличивала наклонность его къ мечтательности. Въ пѣсняхъ, наигрываемыхъ его инструментомъ, онъ внималъ только чистой мелодіи. Господь создалъ его музыкантомъ и поэтомъ -- не творящимъ, но сочувствующимъ.
   Онъ мечталъ, любилъ и никому не повѣрялъ тайны своей грусти.
   Гертруда часто видала его передъ своими окнами. Онъ былъ хорошъ собою; умная и кроткая улыбка его проникала ей въ сердце. Гертруда помнила, что когда она была еще ребенкомъ, Жанъ Реньйо часто останавливался у окна ея и забавлялъ ее куколками, кружившимися на передкѣ его шарманки.
   Въ то время, Жанъ обходился съ Гертрудой, какъ съ ребенкомъ. Теперь же, проходя по двору, онъ снималъ передъ нею свою фуражку; одинъ взглядъ на нее заставлялъ его краснѣть... Чтобъ любоваться ею, онъ скрывался за клѣтчатую холстинную занавѣску своего окошечка.
   Замѣтивъ, что онъ избѣгалъ встрѣчи съ нею, Гертруда спросила его однажды:
   -- Жанъ, за что вы перестали любить меня?..
   Бѣдный шарманщикъ чуть не заплакалъ... не съ горя, а отъ радости. Съ той минуты онъ опять сталъ смѣлѣе и уже не прятался, чтобъ полюбоваться Гертрудой. Возвращаясь домой, онъ останавливался на дворѣ, и Гертруда, услышавъ звуки знакомой шарманки, сбѣгала внизъ. Тогда они мѣнялись нѣсколькими словами, говорили о своей будущности... Жанъ Реньйо забывалъ грустную дѣйствительность и улыбался надеждѣ.
   О любви въ краткихъ разговорахъ ихъ не было и помина. Молодые люди не думали давать имени тому, что ощущали... Чѣмъ болѣе Гертруда понимала, какъ бѣдный молодой человѣкъ жертвовалъ собою для блага родныхъ, тѣмъ болѣе любила его. Жанъ угадывалъ чувства Гертруды и самъ болѣе и болѣе привязывался къ ней чувствомъ признательности.
   Когда старуха, бабушка Жана, была больна, Гертруда ухаживала за нею, утѣшала ее и ласками своими вызывала улыбку на безцвѣтныя, морщинистыя уста старухи.
   Викторія же не могла смотрѣть на Гертруду безъ грусти. Она угадала любовь дѣтей. Гансъ Дорнъ былъ добрый сосѣдъ, но рѣшится ли онъ отдать дочь свою за бѣдняка!.. Итакъ, имъ угрожало еще новое бѣдствіе... Викторія не сообщала своихъ опасеній старухѣ, потому-что бѣдная мадамъ Реньйо и безъ того уже много страдала. У нея была тайна, иногда невольно вырывавшаяся изъ груди, переполненной горечью. Тогда она говорила о сынѣ, котораго помнили нѣкоторыя торговки Тампля, и который покинулъ свою семью, лишивъ ее послѣднихъ средствъ.
   Этого сына звали Жакомъ. Онъ былъ любимецъ матери, а отецъ далъ ему воспитаніе свыше своего состоянія. Старики говорили, что бѣгство этого сына нанесло смертельный ударъ отцу, и что съ-тѣхъ-поръ несчастіе тяготѣло надъ бѣдной семьей. Семья обнищала. Братья Жака умерли одинъ за другимъ, и вскорѣ остались только старуха, мать Жака, Викторія, жена старшаго сына Реньйо, мать двухъ сыновей, изъ которыхъ младшій былъ идіотъ.
   Казалось, проклятіе тяготѣло надъ семействомъ Реньйо. Въ Тамплѣ сожалѣли о нихъ, потому-что бабушка была старшиною торговокъ, и болѣе тридцати лѣтъ вывѣска ея была на одномъ и томъ же мѣстѣ; по вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ какъ-будто опасались: говорили, что они приносятъ несчастіе... Всѣ страшились убійственной заразы -- нищеты.
   Общее мнѣніе всего рынка состояло въ томъ, что Жакъ Реньйо погибъ неизвѣстно гдѣ. Люди добрые говорили, что онъ былъ повѣшенъ въ Англіи. Но у старухи вырывались иногда слова, по которымъ можно было предполагать, что сынъ ея еще живъ... слова таинственныя и безсвязныя, выходившія изъ сердца ея въ минуты глубочайшей скорби и невыносимѣйшихъ страданій... Она не отвѣчала, когда ее просили объяснить эти слова...
   Совсѣмъ разсвѣло. Это было около того времени, когда Францъ и Жюльенъ д'Одмеръ выходили изъ Англійской-Кофейной.
   Гансъ Дорнъ почти не спалъ всю эту ночь. Воспоминанія его, внезапно пробужденныя приключеніями того вечера, не давали ему сомкнуть глазъ. Все видѣнное казалось ему сновидѣніемъ. Онъ уже такъ давно пересталъ надѣяться, какъ вдругъ неожиданная встрѣча обратила опять всѣ мысли его къ прошедшему, къ Замку-Блутгауптъ, полному еще славныхъ историческихъ воспоминаній, къ двумъ молодымъ, прелестнымъ женщинамъ, изъ которыхъ одна клонилась уже къ смерти, а другая счастливо, весело улыбалась...
   Маргарита и Гертруда! Дочь знаменитаго графа, преждевременная жертва злодѣянія, -- и дочь бѣднаго фермера, цвѣтущая здоровьемъ и молодостью...
   Увы! теперь обѣихъ не стало... а между-тѣмъ обѣ онѣ были еще молоды и прелестны, когда Всевышнему угодно было призвать ихъ къ себѣ!
   Отъ Гертруды осталась дочь, существо кроткое, похожее на мать; Маргарита оставила сына, которому теперь не извѣстно даже имя родителей его... Гертруда была любима, счастлива; но гдѣ былъ наслѣдникъ славнаго рода Блутгауптовъ?
   Холодная дрожь пробѣжала по жиламъ Ганса... Послѣдній изъ Блутгауптовъ умиралъ, быть-можетъ, въ эту минуту, пораженный шпагой отчаяннаго дуэлиста...
   Лицо Ганса было блѣдно; во взорѣ выражался ужасъ; холодныя руки были сложены на колѣняхъ. Неясныя видѣнія мелькали передъ помутившимися глазами его. Холодный потъ выступалъ на вискахъ...
   За перегородкой, Гертруда проворно стягивала шнурки своего корсета, постепенно обрисовывавшаго юныя ея формы. Туалетъ Гертруды былъ не продолжителенъ. Она развязала тесемочку, и длинныя, густыя кудри разсыпались по круглымъ, бѣлымъ плечамъ ея. Два или три раза прошли зубцы гребня по шелковистымъ кудрямъ; потомъ она красиво сложила и прикрѣпила ихъ за головой. Простенькое платьице покрыло корсетъ -- и Гертруда была одѣта.
   Тогда только она приподняла одинъ уголокъ опущеннаго занавѣса.
   Жанъ Реньйо былъ у своего окна и грустно смотрѣлъ на окна комнатки Гертруды.
   -- Бѣдный Жанъ! проговорила молодая дѣвушка съ грустію: -- какъ бы я желала утѣшить, осчастливить его!
   Потомъ она воротилась къ кроваткѣ и преклонила колѣни предъ образомъ Богородицы, привезеннымъ матерью ея изъ Германіи. Гертруда помолилась за Жана, за отца, нѣжно ею любимаго, и за всѣхъ несчастныхъ, нуждающихся въ утѣшеніи.
   Краткая, наивная молитва ея вознеслась къ небу чистымъ ѳиміамомъ...
   Когда она встала, на лицъ ея была прежняя безпечная веселость; она подложила огня въ маленькую желѣзную печку и стала раздувать его, напѣвая пѣсенку.
   

II.
Добрякъ Араби.

   Гертруда раздувала огонь и пѣла какъ пташка. Свѣжій, звучный голосокъ ея разносился по комнаткѣ.
   Когда по угольямъ пробѣжало синее пламя, она пошла за глинянымъ горшкомъ, который осторожно уставила на уголья. Даже въ этихъ простыхъ хозяйственныхъ занятіяхъ всѣ движенія ея были живы, граціозны.
   По-временамъ голосокъ ея возвышался, по-временамъ походилъ на тихій ропотъ, по-временамъ совсѣмъ умолкалъ... Тогда хорошенькая головка ея задумчиво опускалась на грудь: она мечтала... но не долго; внезапно прежняя веселость сіяла на лицѣ ея; тучка, омрачавшая ясный взоръ ея, разсѣевалась.
   Пока горшокъ нагрѣвался на огнѣ, она убрала свою постельку и задернула бѣлые какъ снѣгъ занавѣсы. Въ одно мгновеніе комната была чиста, красива.
   Въ горшкѣ готовился завтракъ. То былъ здоровый, густой нѣмецкій супъ. Гертруда приправляла его привычною рукою; потомъ деревянной ложкой наполнила порядочную чашку супа, прикрыла его фаянсовой тарелкой, повязала голову кисейнымъ платочкомъ и поспѣшно сбѣжала внизъ.
   Сошедъ на дворъ, она взглянула на окно Жана Реньйо, кивнула ему головой, и лицо молодаго человѣка внезапно прояснилось, какъ-бы освѣщенное солнечнымъ лучомъ. d>   Гертруда быстро перешла черезъ дворъ.
   Лавчонки уже отпирались. Въ сосѣднихъ шинкахъ торгаши и торговки заливали жажду утренней рюмочкой водки. Тряпичники были почти всѣ по своимъ мѣстамъ.
   Близь шинка подъ вывѣской Двухъ-Львовъ была лавчонка, раздѣленная на-двое. Одну половину занималъ передѣлыватель стараго платья въ новое -- бѣднякъ, не имѣвшій средствъ платить за цѣлую лавку, а другую -- одно изъ замѣчательнѣйшихъ лицъ Тампля въ 1844 году.
   Лавчонка эта имѣла едва-ли не болѣе жалкую наружность, нежели всѣ остальныя. Передъ входомъ постоянно висѣли красные панталоны съ голубыми лампасами и два или три синіе фрака съ мишурнымъ шитьемъ.
   Это была вывѣска, -- но вывѣска лгала: всѣ въ Тамплѣ знали, чѣмъ торговалъ хозяинъ этой лавчонки.
   Внутренность ея была еще раздѣлена плотной дубовой перегородкой съ полукруглымъ отверстіемъ. Въ перегородкѣ дверь, которая никогда не отворялась. За отверстіемъ, отъ десяти часовъ утра до четырехъ пополудни, сидѣлъ старикъ, по имени Араби, дававшій деньги въ займы подъ залогъ; каждый день являлся онъ въ извѣстное время, прятался за свою перегородку и уже не показывался до извѣстнаго часа.
   Всѣ тампльскіе торгаши долго думали, что Араби спалъ въ своей лавчонкѣ за неприступной перегородкой. Въ четыре часа, полуоткрытое отверстіе и дверь запирались, но никто не видалъ, какъ выходилъ Араби.
   Можетъ-быть, уходилъ онъ только тогда, когда становилось совсѣмъ-темно; можетъ-быть, ускользалъ онъ съ другой стороны Ротонды... никто этого не зналъ навѣрное.
   Во всемъ Тамплѣ и окрестностяхъ его не было ни одного человѣка, который не зналъ бы хоть по имени стараго ростовщика.
   Лѣтомъ и зимою онъ носилъ теплые сапоги поверхъ панталонъ, старую шинелишку съ мѣховымъ воротникомъ и клеёнчатую фуражку съ длиннымъ козырькомъ, закрывавшимъ лицо его.
   Видавшіе его, случайно, ближе -- говорили, что лицо его было желто и морщинисто, какъ сушеное яблоко, носъ крючкомъ, губы узкія, глаза маленькіе, но живые, моргавшіе за большими синими очками. Они увѣряли еще, что старому добряку,-- такъ называли его,-- было по-крайней-мѣрѣ лѣтъ подъ сто.
   Торгаши боялись его, и немногіе изъ нихъ рѣшились бы пройдти въ полночь мимо лавчонки Араби. Говорили, что въ это время старый добрякъ -- или тѣнь его -- бродила по опустѣлымъ проходамъ, смотря на землю и отъискивая не обронилъ ли кто мѣдныхъ или другихъ денегъ. Говорили еще, что онъ былъ тотъ проклятый Еврей, странствующій уже въ-продолженіи нѣсколькихъ столѣтій и извѣстный во всемъ мірѣ подъ именемъ Вѣчнаго Жида.
   Не смотря на эти суевѣрныя вѣрованія, всѣ, въ случаѣ нужды, спѣшили просить помощи у стараго Араби, -- а нужда почти неразлучная спутница негоціантовъ Тампля!
   Можно бы, правда, обратиться и къ Мон-де-Пьетё, но тамъ требуются нѣкоторыя формальности, тягостныя для закладчиковъ. Добрякъ же Араби давалъ хоть менѣе оцѣнщиковъ и бралъ большіе проценты, но за то давалъ безъ всякихъ прижимокъ, былъ бы закладъ. Ему не было никакого дѣла до паспортовъ и до мѣста жительства; добрый старикъ не справлялся даже объ имени закладчика и принималъ все безъ разбора: случайно ли найденные часы, золотую ли цѣпочку, или нѣсколько аршинъ сукна. Закладчики имѣли еще ту выгоду, что добрякъ давалъ имъ взаймы даже менѣе трехъ франковъ, что запрещено въ Мон-де-Пьете.
   За перегородкой находился маленькій прилавокъ, на которомъ въ порядкѣ лежали вещи съ билетиками; если, по прошествіи двухъ недѣль, закладчики не приносили двойной суммы займа, то эти вещи продавались.
   Хотя всѣ знали, что панталоны и фраки, висѣвшіе на передкѣ лавочки, ничего не значили, хотя Араби бралъ беззаконные проценты, однакожь никто не доносилъ на него.
   Одно обстоятельство будетъ вѣчно покровительствовать лихоимству -- именно, нужда.
   Ограбленные сначала бѣсились и клялись погубить стараго плута; но вслѣдъ за порывомъ гнѣва наступало размышленіе: пріидетъ опять нужда, къ кому тогда обратиться?.. Развѣ игрокъ доноситъ когда-нибудь на игорный домъ, въ который входилъ онъ богатымъ, и изъ котораго выходилъ пищимъ?..
   Впрочемъ, всѣ думали, что доносъ на добряка Араби былъ бы оставленъ безъ вниманія. Вѣроятно, полиція знала очень-хорошо о тайномъ ремеслѣ стараго ростовщика, подкупившаго агентовъ, надзиравшихъ за рынкомъ. Это было довольно-вѣроятно, потому-что агенты старались какъ-можно-рѣже проходить мимо таинственной лавчонки.
   Къ ней-то и направлялась хорошенькая Гертруда, вышедъ изъ дома, въ которомъ жила съ отцомъ.
   Лавчонка добряка была еще заперта; дощатая дверь была еще закрыта желѣзными заржавленными болтами. Гертруда постучалась.
   -- Кто тамъ? спросилъ извнутри слабый голосъ.
   -- Это я, Гертруда.
   -- Ахъ, благодарю, добрая барышня! радостно отвѣчалъ тотъ же голосъ:-- погодите минуточку, я сейчасъ отопру.
   Послышался шумъ за дощатою дверью, и вскорѣ она отворилась.
   Гертруда вошла въ маленькую четвероугольную, слабо-освѣщенную коморку. Тамъ было живое существо -- блѣдная, худощавая дѣвочка, служанка стараго Араби.
   На сыромъ полу коморки лежалъ жосткій матрацъ.
   Дѣвочку звали Ноэміей. Въ Тамплѣ называютъ галифардами мальчиковъ, служащихъ для разсылки и разноски вещей. Ноэмія занимала эту самую должность у ростовщика и была извѣстна во всемъ Тамплѣ подъ именемъ Ноно-Галифарды.
   Врядъ ли въ цѣломъ мірѣ было существо несчастнѣе этой дѣвочки. Въ холодныя зимнія ночи она спала въ лавчонкѣ, прикрываясь однимъ ситцевымъ платьицемъ. Вѣтеръ свисталъ сквозь щели неплотной двери, а ей негдѣ было укрыться. Ростовщикъ поручалъ ей работы, которыя были ей не по-силамъ, не платилъ ей и едва кормилъ.
   Когда она выходила, тампльскія торговки, изъ сожалѣнія къ страдальческому виду ея, давали ей кусокъ хлѣба; но у нея былъ непріятель, неутомимо преслѣдовавшій и обкрадывавшій ее съ адскою хитростью.
   Идіотъ Геньйолетъ всегда поджидалъ ее, и лишь-только замѣчалъ бѣдную Галифарду съ кускомъ хлѣба въ рукахъ, какъ нападалъ на нее, отнималъ хлѣбъ и билъ въ добавокъ.
   Ноно убѣгала, громко рыдая. Торгаши нарочно выходили изъ шинковъ, чтобъ посмотрѣть на эту сцену, и хохотали, -- было чему смѣяться. А Геньйолетъ, гордясь своей побѣдой, садился верхомъ на скамью и запѣвалъ пѣсню. Въ вознагражденіе за подвигъ, его подчивали водкой. На другой день онъ дѣлалъ то же, потому-что не находилъ другаго такого слабаго и безобиднаго существа.
   Какъ про стараго Араби, такъ и про служанку его носились странные слухи. Старикъ велъ чрезвычайно-уединенную жизнь и ни съ кѣмъ не знался. У служанки его не было ни родителей, ни родныхъ, -- по-крайней-мѣрѣ, никто не зналъ, откуда она. Однакожь, кромѣ Гертруды, приносившей Ноэміи каждое утро завтракъ, у нея была еще другая покровительница. Мадамъ Батальёръ подзывала ее къ себѣ каждый разъ, когда она проходила.
   По этому обстоятельству разсказывали даже довольно-странный случай.
   Однажды на бѣдную Галифарду напалъ, по обыкновенію, врагъ ея Геньйолетъ. Онъ жестоко прибилъ ее и не переставалъ бить, такъ-что бѣдняжка должна была скрыться въ лавку мадамъ Батальёръ, у которой въ это время была красивая, богато-одѣтая дама, покупавшая какую-то бездѣлушку.
   Ноно-Галифарда сѣла въ уголъ, запыхавшись и утирая слезы. Дама посмотрѣла на нее, а потомъ стала шопотомъ разговаривать съ хозяйкой лавки.
   Ноно была въ то время еще очень-мала и щедушнѣе теперешняго. Она продолжала тихо плакать и закрыла лицо руками... Просидѣвъ нѣсколько времени въ тепломъ углу, бѣдное дитя заснуло...
   Тогда богато-одѣтая дама тихонько подошла, наклонилась къ ней и долго смотрѣла на нее съ выраженіемъ нѣжнаго участія; потомъ поцаловала въ лобъ Ноно-Галифарду...
   Вотъ что разсказывали. Мадамъ Батальёръ увѣряла, что это ложь, выдумка сосѣдокъ-сплетницъ.
   Галифардѣ было теперь пятнадцать лѣтъ, но страданія препятствовали развитію и росту ея. Она была щедушна; ни малѣйшая выпуклость, обозначающая развитіе юной дѣвицы, не рисовалась подъ ситцевымъ, дырявымъ платьицемъ. Вообще все тѣло ея отличалось однообразной худобой, бывающей слѣдствіемъ болѣзни, нищеты или горя...
   Не смотря, однакожь, на эту худобу, талья Ноно была тонка и граціозна, черты лица правильны и пріятны. Въ нихъ выражалась кроткая покорность судьбѣ. Иногда бѣдная дѣвочка даже улыбалась сквозь слезы. Тогда прелестные черные глаза ея, впалые отъ горя, оживлялись нѣжнымъ, проницательнымъ взглядомъ.
   То былъ солнечный лучъ, на минуту падающій на землю въ пасмурное зимнее утро...
   Того, кто сказалъ бы, что Галифарда хороша, назвали бы въ Тамплѣ сумасшедшимъ. Тамъ она внушала къ себѣ много презрѣнія и немного состраданія... А между-тѣмъ, она была прекрасна, какъ нѣмое страданіе, покоряющееся року. Молчаливая грусть ея могла заставить поэта мечтать...
   Галифарда сѣла на свои жосткій матрацъ и съ жадностію ѣла завтракъ, принесенный ей Гертрудой.
   Свѣтъ, болѣе и болѣе проникавшій въ сырую коморку, освѣщалъ чудную картину. Онъ скользилъ по волосамъ Гертруды и обрисовывалъ очеркъ свѣжаго лица, блиставшаго жизнію, весельемъ и довольствомъ; потомъ падалъ прямо на худощавое лицо Галифарды, оживленное въ эту минуту радостью и признательностью.
   Снаружи, какъ-будто для большаго контраста, виднѣлось безсмысленное лицо идіота, заглядывавшаго въ лавчонку и ворчавшаго отъ досады потому-что онъ не могъ завладѣть добычей...
   

III.
Ноно-Галифарда.

   Прошедъ нѣсколько разъ передъ лавчонкою стараго Араби, идіотъ Геньйолетъ спрятался за одинъ изъ столбовъ навѣса. Съ жадностію пса, смотрящаго на кушающаго господина своего, слѣдилъ онъ за каждымъ движеніемъ Галифарды.
   -- Какъ ты проголодалась, бѣдная Ноно! сказала Гертруда, съ улыбкой смотря на нее.
   -- О, да! отвѣчала дѣвочка:-- я очень проголодалась!.. Я умерла бы съ голода, еслибъ вы, мамзель Гертруда, не сжалились надо мною; хозяинъ мой съ каждымъ днемъ становится скупѣе... а если я достану гдѣ-нибудь кусокъ хлѣба, такъ Геньйолетъ отнимаетъ его у меня...
   -- Приходи къ намъ, бѣдная Ноно, когда тебѣ захочется ѣсть...
   -- Я не смѣю отойдти отъ лавки... хозяинъ очень-старъ, но у него достаетъ еще силы бить меня... Притомъ же, чтобъ идти къ вамъ, надобно пройдти корридоръ, въ которомъ я могу встрѣтить Геньйолета.
   -- Такъ ты очень боишься его?
   Галифарда задрожала всѣмъ тѣломъ.
   -- Однажды, сказала она, переставъ ѣсть:-- онъ напалъ на меня вечеромъ, на площади . Боже мой! онъ такъ же золъ, мамзель Гертруда, какъ вы добры!.. Геньйолетъ схватилъ меня за волосы, повалилъ на мостовую, и билъ руками и ногами съ бѣшенствомъ... и чѣмъ болѣе онъ меня билъ, тѣмъ болѣе возрастало его бѣшенство!.. Еслибъ не Германнъ, другъ вашего отца, я думаю, онъ убилъ бы меня...
   На глазахъ Галифарды выступили слезы. Гертруда, сильно растроганная, сѣла возлѣ нея на матрацъ. Геньйолетъ спрятался за столбъ.
   -- Но за что же онъ такъ ненавидитъ тебя? спросила Гертруда.
   -- За то, отвѣчала дѣвочка: -- что я отняла у него мѣсто... Онъ прежде служилъ у моего хозяина, который прогналъ его за то, что онъ его обкрадывалъ.
   Гертруда взяла холодную руку Ноно, стала согрѣвать ее въ своихъ рукахъ и сказала:
   -- Поторопись, Ноно; -- батюшка ждетъ меня.
   Въ нѣсколько минутъ Галифарда опорожнила чашку. За столбомъ сердито заворчалъ идіотъ.
   -- Галифарда все съѣла! проворчалъ онъ: -- и ничего не оставила Геньйолету...
   Онъ высунулся изъ-за столба. Ноно увидѣла его и задрожала.-- Гертруда скоро оглянулась и замѣтила идіота, издали грозившаго кулакомъ своей жертвѣ.
   Гертруда взяла изъ рукъ бѣдной Галифарды чашку и встала.
   -- Онъ бѣдный безумный, проговорила она: -- надо простить ему.
   -- О, я отъ души ему прощаю! съ живостію и съ ангельскимъ выраженіемъ во взорѣ вскричала молодая дѣвочка: -- прощаю ему уже потому, что вы любите его брата... Я молю Бога за него и всѣхъ бѣдныхъ родныхъ его.
   Яркій румянецъ выступилъ за щекахъ Гертруды.
   -- Прощай, Ноно! произнесла она тихимъ голосомъ: -- нѣтъ ли у тебя еще какой просьбы ко мнѣ?
   Галифарда какъ-бы колебалась съ минуту, потомъ опустила глаза, и вѣки ея обозначились на исхудалой щекѣ полукругомъ длинныхъ, черныхъ рѣсницъ.
   -- У меня есть до васъ просьба, отвѣчала она наконецъ: -- но я боюсь опечалить васъ, добрая барышня...
   Гертруда, готовившаяся уже удалиться, остановилась.-- Ноно взяла руку ея и поцаловала.
   -- Я такъ счастлива, продолжала она, когда вы улыбаетесь, и такъ несчастлива, когда замѣчаю печаль въ вашихъ глазахъ!
   -- Говори скорѣе.
   -- Вчера приходила сюда мадамъ Реньйо... бѣдная старуха плакала, и я слышала, какъ она умоляла моего хозяина одолжить ей денегъ.
   -- Сколько? спросила Гертруда.
   -- О, много, много! возразила дѣвочка:-- я уже говорила вамъ, что она не можетъ заплатить за свое мѣсто, да это еще ничего!.. Я узнала, что она много должна и что ее хотятъ посадить въ тюрьму!
   Краска исчезла съ лица Гертруды.
   -- И Араби не далъ ей денегъ?
   Ноно пожала плечами и отвѣчала:
   -- У нея не было заклада; хозяинъ прогналъ ее и обругалъ.
   Головка Гертруды опустилась на грудь; она задумалась.
   -- Надобно помочь ей, сказала она про-себя.-- Прощай, Ноно; завтра я опять пріиду.
   Когда Гертруда ушла, Галифарда подняла взоръ къ небу и молила Господа, чтобъ онъ даровалъ счастіе доброй ея покровительницѣ.
   Гертруда не дошла еще до темнаго корридора, ведшаго къ дому, въ которомъ жилъ отецъ ея, когда худощавый старикъ, закутанный въ камлотовую шинель съ теплымъ воротникомъ и въ старой фуражкѣ съ длиннымъ козырькомъ, попался ей на встрѣчу. Покачиваясь и скользя по сырой мостовой, шелъ онъ къ рынку. За нимъ шла толпа мальчишекъ, изрѣдка и боязливо насмѣхаясь надъ нимъ. Тряся головой и опираясь на длинную палку съ чернымъ костянымъ набалдашникомъ, старикъ перешелъ черезъ Площадь Ротонды.
   Это былъ добрякъ Араби, пробиравшійся къ своей лавчонкѣ ранѣе обыкновеннаго, потому-что наканунѣ былъ день праздничный и лавки не отпирались.
   Войдя въ первую коморку, онъ сердито посмотрѣлъ на бѣдную служанку.
   -- Лѣнивица! проворчалъ онъ: -- развѣ я держу тебя для того, чтобъ ты валялась на моемъ матрацѣ до полудня?.. Я далъ тебѣ шерсти, чтобъ ты вязала чулки, когда меня здѣсь нѣтъ... Гдѣ твоя работа, негодная?..
   Ноно не отвѣчала, но, робко опустивъ глаза, стояла передъ своимъ хозяиномъ.
   -- Убери сейчасъ комнату! сказалъ ростовщикъ.
   Ноно сложила матрацъ и съ усиліемъ подняла его. Добрякъ отворилъ дверь въ сосѣднюю комнату; служанка снесла туда матрацъ, и -- комната была убрана.
   Потомъ Араби вынулъ изъ кармана два большіе ключа, и однимъ отворилъ дверь въ свою контору. Дверь заскрипѣла на петляхъ; старикъ исчезъ, и, секунду спустя, за дубовой перегородкой послышался стукъ желѣзныхъ болтовъ и засововъ. Потомъ отворилось окно, и въ отверстіи его, въ тѣни, появилось лицо ростовщика.-- Контора была отворена.
   -- Пошла, лѣнивица, за моимъ завтракомъ! сказалъ ростовщикъ служанкѣ: -- да смотри, скорѣе! не зѣвать на дорогѣ!
   Съ этими словами онъ положилъ три сантима на почернѣлую отъ времени грязную долку, находившуюся передъ полукруглымъ отверстіемъ. Ноно взяла деньги и поспѣшно удалилась. Минуту спустя, она воротилась съ маленькимъ кускомъ хлѣба и крошечнымъ кусочкомъ сыра, продаваемаго за безцѣнокъ по причинѣ порчи.
   Араби принялъ все это своими костлявыми, длинными пальцами и взявъ ножикъ, обточенный уже до-нельзя, принялся завтракать съ чувственною медленностью, разрѣзая хлѣбъ и сыръ на микроскопическія частицы.
   -- Лѣнивица!.. Кто поздно встаетъ, тому не даютъ завтракать!.. Да, я думаю, ты и не голодна... Будь умницей, береги мои вещи и въ-особенности не воруй!.. Воровство -- смертный грѣхъ... Если ты будешь хорошо вести себя, такъ въ полдень получишь кусокъ хлѣба и остатокъ отъ моего сыра.
   Ноно прошла въ заставокъ, гдѣ хранились заложенныя вещи.
   Араби продолжалъ завтракать съ наслажденіемъ, выглядывая изъ своей конторки, точно старая обезьяна, грызущая украденный орѣхъ.
   Гертруда, между-тѣмъ, прошла темный корридоръ.-- На дворѣ ждалъ ее Жанъ Реньйо, съ шарманкой на спинѣ. Она скоро прошла мимо его.
   -- Подождите здѣсь, сказала она: -- я сейчасъ вернусь.
   Скоро добѣжала она до своей комнатки, не взглянула даже на горшокъ, въ которомъ перекипалъ супъ, и поспѣшно отворила простенькій шкапикъ орѣховаго дерева. Тамъ лежалъ кошелекъ съ шестью двадцати-франковыми монетами, подаренными ей отцомъ въ разное время. Она взяла этотъ кошелекъ и такъ же скоро сбѣжала внизъ.
   Вмѣсто того, чтобъ выйдти на дворъ, она подозвала къ себѣ молодаго шарманщика. Онъ повиновался ей. Жанъ былъ грустнѣе обыкновеннаго.
   Гертруда положила руку на поношенный воротникъ бархатной куртки бѣдняка и нѣсколько секундъ молча глядѣла ему въ глаза... Это уже не была прежняя беззаботная, веселая дѣвушка, съ дѣтскою живостью отгонявшая отъ себя грустныя мысли: теперь на лицѣ ея выражалось серьёзное, глубокое участіе.
   -- Жанъ, проговорила она съ выраженіемъ упрека: -- вы часто говорите, что любите меня, а между-тѣмъ вы ко мнѣ недовѣрчивы!
   Шарманщикъ опустилъ глаза и принужденно улыбался.
   -- Еслибъ я былъ счастливъ, Гертруда, отвѣчалъ онъ: -- то, Богъ свидѣтель, ничего не скрывалъ бы отъ васъ... но, прибавилъ онъ дрожащимъ голосомъ: -- зачѣмъ огорчать васъ моими страданіями?
   Молодая дѣвушка насупила брови.
   -- Вы лгали!.. сказала она: -- вы никогда не любили и не любите меня!..
   Бѣдный Жанъ Реньйо сложилъ руки, и вся любовь его, преданная, почтительная, искренняя, глубокая, выразилась въ его взглядѣ.
   -- О, Гертруда! произнесъ онъ тихимъ голосомъ: -- не говорите этого!.. Я, быть-можетъ, поступаю дурно, любя васъ... потому-что ничѣмъ въ жизни не могу подѣлиться съ вами... развѣ только своими страданіями и горестію... но я люблю васъ, люблю васъ невольно, какъ безумный!
   Гертруда отвернула голову, чтобъ скрыть свое волненіе; ей нужно было еще казаться строгой, обиженной...
   -- Кто любитъ, сказала она съ усиліемъ, стараясь сохранить свою строгость: -- тотъ довѣрчивъ... Мнѣ кажется, еслибъ я страдала, то находила бъ утѣшеніе, разсказывая вамъ о своихъ горестяхъ... Но вы, Жанъ, не таковы: вы молчите, и отъ постороннихъ людей узнала я объ опасности, угрожающей вашей бабушкѣ!
   Шарманщикъ закрылъ лицо руками.
   -- Не-уже-ли уже весь Тампль знаетъ объ этомъ? вскричалъ онъ печально: -- повѣрьте, Гертруда, я самъ только вчера узналъ... но есть люди, инстинктомъ угадывающіе чужое горе!.. Кто сказалъ вамъ о нашей бѣдѣ?.. Что говорятъ про насъ?
   Въ выраженіи голоса Жана Реньйо было столько боязни, горести, что Гертруда не могла удерживать слезъ своихъ. Она хотѣла отвѣчать, но произнесла нѣсколько несвязныхъ словъ.
   Жанъ Реньйо понялъ и опять закрылъ лицо обѣими руками. Какъ свинцовая тяжесть, тянула его къ землѣ шарманка; онъ спустилъ ее съ плечь и, не говоря ни слова, сѣлъ на первую ступень лѣстницы. Гертруда сѣла возлѣ него.
   -- И такъ, это правда? спросила она.
   -- Правда! отвѣчалъ шарманщикъ со стономъ, вырвавшимся изъ глубины груди: -- хоть бабушка и очень-стара, но не въ тѣхъ еще лѣтахъ, которыя избавляютъ отъ тюрьмы... Вчера вечеромъ матушка разсказала мнѣ о нашемъ бѣдственномъ положеніи... Я сначала думалъ, что имъ нужны были деньги только на уплату за мѣсто, и былъ счастливъ, потому-что въ нѣсколько дней заработалъ эту сумму; но бабушкѣ нужно больше, гораздо-больше... Недѣли, мѣсяцы времени надобны для того, чтобъ накопить эту сумму!..
   Рыданія прервали слова его.
   -- Въ тюрьму! продолжалъ онъ: -- въ тюрьму, въ ея лѣта!.. Я молодъ, прибавилъ Жанъ, поднявъ голову: -- и не боюсь презрѣнія свѣта!.. Объ одномъ молю Бога: чтобъ меня посадили за бабушку... что мнѣ до того, что станутъ говорить люди? Вы, Гертруда, не будете презирать меня, вы будете знать, что я честный человѣкъ...
   -- Честный человѣкъ и добрый сынъ, мой бѣдный Жанъ! сказала молодая дѣвушка, сжимая руки шарманщика въ своихъ рукахъ: -- у васъ благородное сердце, и я горжусь своей любовію къ вамъ!
   Во взорѣ Жана выражались блаженство и горесть: на глазахъ были слезы, уста улыбались.
   -- Благодарю! проговорилъ онъ:-- благодарю!
   Послѣ минутнаго восторженнаго молчанія, онъ вдругъ покачалъ головой и сказалъ:
   -- Но зачѣмъ говорить объ этомъ?.. Не я нуждаюсь въ утѣшеніи, моя добрая Гертруда! Я буду трудиться, работать, и если найду занятіе менѣе-неблагодарное, такъ продамъ свою шарманку... моего бѣднаго товарища и друга! прибавилъ онъ, погладивъ инструментъ рукою:-- утѣшавшаго меня тысячу разъ своими унылыми мелодіями... которыя я особенно люблю... Но я продамъ его, продамъ!.. И желалъ бы принести большую жертву своей бабушкѣ!
   Онъ всталъ и хотѣлъ уже накинуть на шею ремень шарманки. Гертруда удержала его за руку.
   -- Постойте, проговорила она: -- погодите еще минутку; мнѣ нужно переговорить съ вами...
   Жанъ повиновался, какъ всегда... но Гертруда молчала: она какъ-бы не смѣла или не знала какъ приступить къ тому, о чемъ хотѣла говорить.
   Молча сидѣли бѣдныя дѣти на запыленной ступенькѣ старой, худой лѣстницы.
   Много было свиданій въ прошедшую ночь подъ шелковыми драпировками, въ тишинѣ роскошныхъ будуаровъ, на эластическомъ бархатѣ дивановъ... Но врядъ ли гдѣ-нибудь было столько любви, преданности великодушной и искренней...
   Жанъ и Гертруда любили другъ друга всѣми силами души. На истоптанной ступенькѣ, между сырыми и грязными стѣнами мрачной лѣстницы было то, что трудно встрѣтить въ великолѣпныхъ жилищахъ: чистое, непорочное сердце дѣвушки, благородное и чистое сердце юноши; взаимная, искренняя любовь; двѣ совѣсти, которымъ нечего было скрывать и которыя съ гордостію могли открыть предъ цѣлымъ свѣтомъ свои сокровеннѣйшія тайны...
   Однакожь, Гертруда все еще колебалась. Она покраснѣла, какъ-бы стыдясь того, чего не могъ произнести языкъ ея.
   Жанъ смотрѣлъ на нее съ безпокойствомъ.
   -- Мнѣ надобно поговорить съ вами, повторила она послѣ краткаго молчанія: -- я хочу просить... о! я буду очень несчастна, если вы откажете въ моей просьбѣ!
   -- Могу ли я отказать вамъ въ чемъ-нибудь, Гертруда?
   Молодая дѣвушка насильно улыбнулась и опустила руку въ карманъ.
   -- Обѣщаетесь ли вы сказать "да"?.. спросила она вкрадчивымъ голосомъ.
   -- Обѣщаю, отвѣчалъ шарманщикъ.
   Тогда Гертруда поспѣшно вынула изъ кармана кошелекъ. Улыбка исчезла съ лица Жана.
   -- Вы обѣщались исполнить мою просьбу! вскричала Гертруда умоляющимъ голосомъ и опустивъ глаза:-- возьмите эти деньги и снесите ихъ своей бабушкѣ.
   Жанъ не отвѣчалъ; съ испуганнымъ видомъ смотрѣлъ онъ на кошелекъ.
   -- О, бѣдность! бѣдность! проговорилъ онъ.-- Радости другихъ еще болѣе отравляютъ наши страданія... Гертруда, благодарю васъ отъ всего сердца... но вашъ отецъ богатъ въ сравненіи съ нами... Вѣдь рыночныя торговки говорятъ уже, что любовь моя къ вамъ не безкорыстна!..
   -- Не безкорыстна!... вскричала Гертруда съ негодованіемъ.
   -- Мы нищіе!.. произнесъ шарманщикъ съ горькою безнадежностью.
   Гертруда опустила голову: она уже не смѣла предлагать Жану денегъ.
   Нѣсколько секундъ спустя, она подняла глаза; лицо ея, обыкновенно безпечное и веселое, приняло выраженіе гордой рѣшимости.
   -- Жалъ! сказала она тихимъ, но твердымъ голосомъ: -- я не знаю и не хочу знать, что говорятъ рыночныя торговки... но еслибъ отецъ мой страдалъ и еслибъ вы предложили мнѣ помощь, клянусь Богомъ, я не отвергла бы вашего предложенія...
   -- Я мужчина, проговорилъ шарманщикъ:-- а вы дѣвушка!..
   -- Итакъ, вы не хотите мнѣ быть обязаннымъ! съ сердцемъ вскричала Гертруда: -- подите! вы слишкомъ горды!.. Вы не любите ни меня, ни своей матери!
   Жанъ не отвѣчалъ на это обвиненіе; но все страданіе души его выразилось на его блѣдномъ лицѣ.
   Гертрудѣ стало жаль его; однакожь она продолжала:
   -- Нѣтъ! вы не любите меня... потому-что вамъ не жаль огорчить меня... Вы не любите ни матери, ни бабушки, потому-что не хотите спасти ихъ!..
   -- О, Боже, Более!.. проговорилъ Жанъ, съ отчаяніемъ всплеснувъ руками.
   -- Вы не чувствуете состраданія къ другимъ, а думаете только о себѣ!.. продолжала Гертруда.
   -- Послушайте, сказалъ шарманщикъ умоляющимъ голосомъ:-- приказывайте, Гертруда, я готовъ вамъ повиноваться... готовъ отдать жизнь свою за мать... Но вы ребенокъ, Гертруда, и деньги эти принадлежатъ не вамъ, а вашему отцу!
   -- Нѣтъ, мнѣ! вскричала молодая дѣвушка съ надеждой: -- онѣ мои! О, повѣрьте, я не рѣшусь солгать даже для того, чтобъ спасти васъ, Жанъ!.. Деньги эти принадлежатъ мнѣ! Я накопила ихъ, и благодарю за то Всевышняго!..
   Жанъ страдалъ... Жанъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ...
   Онъ не чувствовалъ въ себѣ силы долѣе сопротивляться. Нѣжный голосъ Гертруды и воспоминаніе объ отчаяніи бабушки уже сильно поколебали его рѣшимость.
   -- Нѣтъ, не могу! сказалъ онъ еще разъ слабымъ голосомъ: -- не могу!
   Молвія негодованія блеснула въ глазахъ Гертруды; она опустилась на колѣни, схватила руку Жана и подняла къ нему прелестный, ясный взоръ...
   -- Прошу васъ! произнесла она умоляющимъ голосомъ.
   Зрѣніе Жана помутилось... онъ страстно прижалъ молодую дѣвушку къ сердцу и вскричалъ съ чувствомъ:
   -- О, какъ я васъ люблю, Гертруда!
   Гертруда опустила кошелекъ въ карманъ бархатной куртки шарманщика; потомъ скоро встала, обхватила шею Жана обѣими руками и съ признательностію поцаловала его въ лобъ.
   -- И я люблю васъ! вскричала она, смѣясь сквозь слезы.-- Мои бѣдный Жанъ! никогда еще я не любила васъ такъ, какъ теперь!.. Благодарю, благодарю васъ!
   И какъ птичка вспорхнула она на лѣстницу и сверху бросила еще улыбку, еще поцалуй бѣдному шарманщику...
   

IV.
Семейство Реньйо.

   Противъ оконъ квартиры Ганса Дорна, по другую сторону маленькаго двора, было одно съ узкими и запыленными стеклами, замѣненными по-мѣстамъ бумагой, пропитанной масломъ; сквозь стекла видѣнъ былъ кусокъ пожелтѣлой отъ ветхости холстины съ заплатами. Это была занавѣска. Она пропускала скудный свѣтъ въ небольшую комнатку, все убранство которой составляли деревянная скамья, старое кресло, набитое соломой, и двѣ жалкія кровати.
   При взглядѣ на эту комнату, невольно сжималось сердце. Въ печи не было ни огня, ни золы. У голыхъ стѣнъ не стояло даже шкапа, послѣдней мебели нищеты. Смотря на жалкое состояніе кроватей, можно было понять, отъ-чего онѣ были еще тутъ, а не проданы.
   Это была квартира семейства Реньйо. Бабушка и Викторія спали вмѣстѣ на одной большой кровати; идіотъ Геньйолетъ спалъ на другой. Направо отъ печки была дверь въ коморку Жана.
   Старуха неподвижно сидѣла на кровати. Викторія работала надъ какимъ-то шитьемъ у окна. Глазъ съ трудомъ могъ слѣдовать за быстрыми движеніями опытной руки ея. Но часто она останавливалась... тусклымъ, безнадежнымъ взоромъ смотрѣла она на дворъ...
   Тогда идіотъ, сидѣвшій верхомъ на скамьѣ, насмѣшливо глядѣлъ на нее и сочинялъ новый нериѳмованный куплетъ, въ которомъ обвинялъ мать въ лѣности. Геньйолетъ былъ не въ духѣ. Онъ только-что вернулся домой и былъ чрезвычайно-недоволенъ тѣмъ, что ему не удалось поживиться завтракомъ маленькой Галифарды. На окнѣ лежалъ, правда, хлѣбъ; но Геньйолетъ только тогда ѣлъ сухой хлѣбъ, когда отнималъ его у бѣдной служанки добряка Араби.
   -- Гдѣ Жанъ? спросила старуха, не произнося еще ни слова съ самаго утра.
   -- Онъ уже ушелъ съ своей шарманкой, отвѣчала Викторія.
   -- Тютю! гиги! Какъ бы не такъ! закричалъ идіотъ и, сдѣлавъ гримасу, запѣлъ на свой однообразный ладъ:
   
                       Да, да, да, да!
   Братъ мой Жанъ играетъ на шарманкѣ,
   Да заигрываетъ съ хорошенькой сосѣдкой!
                       И оба смѣются,
             Когда мама Реньйо горько плачетъ
                       На своей постели...
             Вотъ тебѣ и праздникъ!
   
   Викторія бросила на идіота взглядъ, исполненный материнскаго отчаянія.
   Бабушка опустила сѣдую голову на подушку.
   -- Я сегодня очень-нездорова! проговорила она.-- Бѣдная Викторія! мнѣ кажется, что намъ уже не долго вмѣстѣ страдать...
   Викторія встала и пододвинула кресло къ кровати.
   -- Не говорите этого, добрая матушка, сказала она: -- конечно, мы очень-несчастливы; но Господь-Богъ еще милостивъ къ намъ, даровавъ намъ добраго, честнаго Жана...
   -- Правда, правда! сказала старуха;-- Жанъ добрый сынъ... мы еще не совсѣмъ несчастны...
   Она хотѣла улыбнуться, но слеза покатилась по морщинистой щекѣ ея; сухими, костлявыми руками закрыла она свое лицо и зарыдала.
   Викторія оставила работу; идіотъ попрыгивалъ на скамьѣ и, прерывая свою безконечную пѣсню, кричалъ:
   -- Ну, пошла же, кляча! ну, пошла!
   -- Боже мой! говорила старуха: -- я не желала бы разставаться съ вами, бѣдныя дѣти... но въ мои лѣта тяжко страдать!.. Притомъ же, вотъ ужь двадцать-пять лѣтъ, какъ я плачу каждую ночь... Еслибъ ты знала, какъ я любила его!.. Добрый мужъ мой умеръ, благословляя его...
   Викторія облокотилась на спинку кровати. Она не знала, какъ прервать разговоръ, возобновлявшійся каждый день и истощавшій послѣднія силы старухи.
   -- Вотъ уже двадцать-пять лѣтъ, продолжала послѣдняя: -- какъ я не знаю покоя... Прежде мы были богаты, дочь моя, и всѣ говорили: "Реньйо счастливы"... У меня были прекрасныя дѣти... Ты помнишь, какъ я любила Пьера, твоего мужа! Жозефъ, мой второй сынъ... честный, благородный Жозефъ!.. Жанъ, крестный отецъ твоего старшаго сына... А дочери мои, какъ онѣ были хороши! Въ цѣломъ Парижѣ не было такихъ красавицъ!.. Да, правда, правда: Реньйо были счастливы!..
   -- Успокойтесь, матушка; Богъ милостивъ; все поправится, сказала Викторія.
   Старуха пристально посмотрѣла на нее, потомъ отвѣчала глухимъ голосомъ:
   -- Мертвые не воскресаютъ!.. Потомъ мгновенная молнія блеснула въ потухшемъ взорѣ ея.-- Они завидовали семейству Реньйо. Да и было чему!.. Самыя выгодныя сдѣлки доставались намъ... мы занимали нѣсколько лавокъ... Помнишь, Викторія? крайняя лавка, которую мы занимаемъ и теперь... была моя; Пьеру, твоему мужу, принадлежали двѣ слѣдующія... потомъ была лавка Жана, потомъ Жозефа, и наконецъ моихъ дочерей... Отъ самой площади Ротонды до Колодезной-Улицы были лавки Реньйо, людей счастливыхъ, достаточныхъ, здоровыхъ и честныхъ...
   Старуха замолчала и провела рукою по лбу, на которомъ выступали крупныя капли пота.
   -- Матушка! добрая матушка, не вспоминайте о прошломъ!.. произнесла Викторія умоляющимъ голосомъ.
   -- Оставь меня, дочь моя, возразила старуха:-- я молодѣю, вспоминая о быломъ счастіи... О! какъ мы любили другъ-друга, какъ мы были счастливы, собираясь по воскресеньямъ къ обѣду, за общій столъ!.. Старшая дочь моя, бѣдная Марта, пѣла за дессертомъ пѣсни, и отецъ ея говаривалъ, что ему пріятнѣе слушать ея пѣніе, нежели пѣніе оперныхъ пѣвицъ... Елена, младшая дочь, читала намъ занимательныя исторіи изъ прекрасныхъ книгъ... исторіи, заставлявшія насъ плакать или смѣяться... сыновья мои разговаривали съ женами, которыхъ нѣжно любили... и вокругъ всего стола были прелестныя дѣти, которымъ счастіе улыбалось въ будущемъ... Боже мой! Боже мой! Что сталось съ этими радостями и надеждами!..
   Бабушка опять закрыла лицо руками.
   Викторія отвернулась, чтобъ отереть слезу.
   Идіотъ запѣлъ:
   
             Сегодня чистый понедѣльникъ,
   А у мамы Реньйо денегъ нѣтъ
             Заплатить за мѣсто.
   И насъ выгонятъ, да выгонятъ,
             Вотъ тебѣ и праздникъ!
   
   -- Умерли!.. продолжала старуха голосомъ, прерываемымъ рыданіями:-- умерли всѣ!.. честные сыновья, счастливыя дочери, улыбавшіеся малютки... всѣ умерли!.. одни за другими... умерли, когда счастіе уже покинуло насъ!.. Бѣдный Геньйолетъ правъ: у мамы Реньйо нѣтъ тридцати-трехъ су, чтобъ заплатить за уголокъ, остававшійся ей въ Тамплѣ!.. У ней ничего не осталось; дѣти ея нищіе, а она окончитъ дни свои въ тюрьмѣ.
   Геньйолетъ вытаращилъ безсмысленные глаза.
   -- Ого-го! закричалъ онъ, смѣясь:-- мама Реньйо будетъ съ ворами!.. Ого-го-го!
   Страшная блѣдность покрыла лицо Викторіи.-- Бабушка наклонилась къ ней и судорожно сжала ея руку. На лицѣ старухи выступила горькая усмѣшка.
   -- У меня былъ еще сынъ, проговорила она прерывающимся голосомъ: -- сынъ, имя котораго не хочу произнести... сынъ, убившій отца и превратившій всѣ наши радости въ горе и отчаяніе... Онъ былъ нашъ любимецъ... Мы воспитали его какъ сына богатыхъ и знатныхъ родителей... Онъ зналъ все то, чего мы не знали... мы гордились имъ... Увы! гордымъ Богъ противится... даже мать не должна гордиться своимъ сыномъ!.. Жакъ презиралъ насъ; онъ стыдился насъ... и часто я видѣла, какъ онъ краснѣлъ, опускалъ глаза и отворачивался отъ меня, когда мы встрѣчались на улицѣ... Онъ боялся, чтобъ кто-нибудь не узналъ, что онъ сынъ простой тампльской торговки... Но это еще не все, Боже мой!.. Однажды, мужъ мой съ ужасомъ увидѣлъ, что ящикъ, въ которомъ онъ хранилъ свои деньги, былъ пустъ... Насъ обокрали... маленькое имущество наше, собранное неусыпными трудами и лишеніями, пропало... Воръ же былъ... нашъ сынъ!
   Послѣднія слова были произнесены глухимъ, почти-невнятнымъ голосомъ. Старуха съ усиліемъ переводила духъ. Обыкновенно, дошедъ до этого мѣста разсказа, уже тысячу разъ слышаннаго кроткою Викторіею, она умолкала... Но теперь она уперлась на подушку и, приблизившись къ Викторіи, сказала:
   -- Дочь моя вчера я была у священника... знаешь, зачѣмъ?
   Викторія отрицательно покачала головой.
   -- Я спрашивала его, продолжала старуха таинственнымъ голосомъ: -- накажетъ ли Богъ сына, если онъ прогонитъ старуху-мать?
   Викторія не понимала; наклонившись еще болѣе къ ней, старуха продолжала:
   -- Священникъ отвѣчалъ: такой сынъ будетъ проклятъ на этомъ и будущемъ свѣтѣ!... Правду ли онъ сказалъ, Викторія?
   -- Я думаю, матушка.
   Старуха опустилась на жосткую подушку и стала бормотать невнятныя слова, смысла которыхъ Викторія не понимала.
   -- Я то же, я то же думаю!.. говорила она: -- я думаю, что Богъ проклянетъ его... а между-тѣмъ, я должна его видѣть!.. Боже мой! не грѣшу ли я, навлекая на голову своего сына проклятіе неба?.. Давно ужь собираюсь я сходить къ нему... Другіе не узнаютъ его... но могутъ ли лѣта обмануть взоръ матери?.. Я узнала его, узнала сейчасъ!.. Я знаю, гдѣ онъ живетъ и чѣмъ занимается... онъ очень-богатъ!.. До-сихъ-поръ, я не смѣла просить у него милостыни, потому-что страшилась навлечь на него проклятіе Всевышняго!..
   Эти слова не доходили до слуха Викторіи, погрузившейся въ собственныя размышленія... Старуха тихо, но долго говорила о неблагодарномъ сынъ... Переполненная душа ея охотно изливала горесть свою наружу.
   -- Никто этого не знаетъ, продолжала она: -- да и дай Богъ, чтобъ никто не зналъ!.. Онъ обладаетъ мильйонами... купилъ себѣ дворянство... Я, какъ мать его, имѣла право стараться узнать, какимъ образомъ онъ разбогатѣлъ... Долго не могла я ничего узнать... но наконецъ открыла его тайну!..
   Голосъ ея становился слабѣе и слабѣе. Она бормотала еще нѣсколько мгновеній и наконецъ произнесла слово преступленіе... Съ этимъ словомъ, она какъ-будто пробудилась, задрожала, поспѣшно вскочила и, устремивъ безпокойный взглядъ на невѣстку, спросила дрожащимъ голосомъ:
   -- Что я сказала?.. слышала ли ты, Викторія, слово, отъ котораго зависитъ жизнь его?..
   Викторіи показалось, что старуха находится въ лихорадочномъ бреду.
   -- Чья жизнь? спросила она.
   -- Не спрашивай! вскричала старуха съ возраставшимъ волненіемъ:-- не спрашивай, дочь моя!.. Эта мысль убиваетъ меня!.. О, нѣтъ, нѣтъ! Я не пойду къ нему! Въ тысячу разъ лучше умереть въ тюрьмѣ... Я знаю его: онъ выгонитъ меня... а священникъ сказалъ мнѣ вчера: "Господь не милуетъ дѣтей, отрекающихся отъ своихъ родителей!.."
   Бабушка въ изнеможеніи опустилась на подушку; усталые глаза ея сомкнулись. Викторія поправила жесткую подушку...
   Только однообразное пѣніе идіота прерывало тишину, наступившую въ бѣдномъ жилищѣ.
   Молчаніе длилось нѣсколько минутъ.
   Вдругъ дверь съ шумомъ отворилась, и Жанъ Реньйо вошелъ въ комнату, опустилъ шарманку на полъ и двумя скачками очутился возлѣ кровати бабушки.
   Яркій румянецъ покрывалъ щеки его; глаза его блистали радостію.
   -- Бабушка! вскричалъ онъ, опустившись на колѣни возлѣ кровати:-- радуйтесь, радуйтесь! Господь Богъ сжалился надъ нами... васъ не посадятъ въ тюрьму!
   Старуха съ трудомъ подняла отяжелѣвшія вѣжды. Викторія съ изумленіемъ смотрѣла на сына.
   -- Я принесъ деньги! вскричалъ Жанъ, смѣясь и плача.
   -- Деньги! повторила Викторія съ безпокойствомъ.
   -- Деньги! повторилъ идіотъ и пересталъ пѣть: -- ого-го! деньги... Я хочу ѣсть...
   Бабушка оставалась неподвижною.
   Жанъ Реньйо вынулъ изъ кармана шелковый кошелекъ, подаренный ему Гертрудой. Безпокойство Викторіи видимо увеличивалось... звукъ золота заставилъ старуху вздрогнуть, и во взорѣ ея блеснула искра жизни.
   -- Ого-го!.. произнесъ шопотомъ Геньйолетъ, съ жадностью вытаращивъ глаза.
   Онъ прилегъ на скамью и притворился спящимъ; но жадный взоръ его не сходилъ съ кошелька, въ которомъ звучало золото.
   -- Откуда у тебя эти деньги? строгимъ голосомъ спросила Викторія.
   -- Сколько тутъ? спросила бѣдная старуха.
   Жанъ высыпалъ на руку шесть золотыхъ монетъ.
   -- Свѣтляки!.. проворчалъ идіотъ:-- купите мнѣ водки!..
   -- Сто-двадцать франковъ! проговорила старуха:-- давно уже не видала я золота!..
   Викторія схватила руку сына.
   -- Ради Бога, Жанъ, скажи, гдѣ взялъ ты эти деньги? спросила она.
   -- А еще сколько? спросила бабушка.
   Жанъ уныло опустилъ голову; онъ понялъ, что этой суммы было недостаточно.
   -- Ничего больше нѣтъ!.. отвѣчалъ онъ:-- тутъ все!
   -- Чтобъ спасти меня отъ тюрьмы, мрачно возразила бабушка: -- нужно втрое болѣе этого...
   Между-тѣмъ, Викторія съ материнскимъ безпокойствомъ смотрѣла на Жана. Откуда могъ онъ достать эту сумму?..
   -- Жанъ, сынъ мой, сказала она умоляющимъ голосомъ: -- прошу, умоляю тебя!.. скажи, гдѣ досталъ ты этотъ кошелекъ?
   Въ радости своей, молодой человѣкъ не замѣтилъ безпокойства матери. Бабушка такъ боялась тюрьмы, что сначала и не подумала о томъ, откуда взялись эти деньги; по теперь ей стало стыдно эгоистическаго движенія, и она тоже устремила на Жана безпокойный, строгій взглядъ...
   Бѣдный молодой человѣкъ робко опустилъ глаза, и яркая краска опять выступила на щекахъ его, поблѣднѣвшихъ при послѣднихъ словахъ бабушки. Ему стыдно было признаться, что онъ принялъ эти деньги, какъ подаяніе...
   -- Говори, Жанъ! произнесла старуха повелительнымъ голосомъ. Жанъ молчалъ.
   -- Сынъ мой... бѣдное дитя мое! произнесла Викторія задыхающимся голосомъ:-- о, я не переживу этого несчастія!..
   Предъ этимъ непрямо-выраженнымъ обвиненіемъ, Жанъ смѣло поднялъ голову и тихимъ голосомъ произнесъ имя Гертруды.
   Идіотъ громко захохоталъ.
   Викторія глубоко вздохнула.
   -- И это ея собственныя деньги! продолжалъ шарманщикъ: -- одну часть заработала она собственными трудами, а другую подарилъ ей отецъ...
   Жанъ опять опустилъ глаза. Мать прижала его къ сердцу и поцаловала въ лобъ.
   -- Жанъ, мой бѣдный Жанъ! говорила она: -- прости мнѣ, что я осмѣлилась подозрѣвать тебя!..
   Бабушка опять погрузилась въ свои мрачныя размышленія. Прежнія воспоминанія опять овладѣли ею.
   Геньйолетъ всунулъ горлышко своей фляжки въ ротъ, и откинувъ голову назадъ, колотилъ ладонью по дну; но въ фляжкѣ не было ни капли.
   -- Свѣтляки! ворчалъ онъ; -- а! у Ганса водятся свѣтляки!.. Я пойду къ нему... мнѣ нужно купить водки...
   Викторія посадила Жана на кресло и съ улыбкой смотрѣла ему въ лицо.
   -- Какъ онъ насъ любитъ! думала она, лаская русыя кудри его, спускавшіяся на воротникъ бархатной куртки: -- какъ онъ добръ! и какъ мнѣ стыдно, что я осмѣлилась подозрѣвать его!.. Мой милый, возлюбленный Жанъ, ты простишь мнѣ, не правда ли?.. прибавила она вслухъ:-- страданія заставляютъ меня иногда быть мнительной!..
   Жанъ покрывалъ руки матери поцалуями.
   -- Она кроткая, прелестная дѣвушка, продолжала мать съ грустію.-- Она любитъ тебя... Я это давно замѣтила... Каждое утро и каждый вечеръ молю я о ней Бога... за то, что она отдала свое сердце моему Жану, моему сыну, спасающему меня отъ отчаянія, отъ ропота на Провидѣніе!.. О, еслибъ ты зналъ, какъ я люблю ее... и какъ бы мнѣ хотѣлось назвать ее дочерью!..
   -- Какъ вы добры, какъ вы добры, матушка!.. произнесъ Жанъ, съ наслажденіемъ внимавшій каждому слову матери.
   -- Еслибъ я была богата, продолжала Викторія, вздохнувъ: -- завтра же ты былъ бы ея мужемъ... По волѣ Всевышняго, матери и отцы должны заботиться о счастіи дѣтей... Но у меня ничего нѣтъ, мой бѣдный Жанъ... Отецъ твой умеръ, оставивъ вамъ въ наслѣдство нищету... Еслибъ ты былъ одинъ, ты могъ бы трудиться, заработывать деньги и, можетъ-быть, Гансъ согласился бъ отдать за тебя свою Гертруду... (Викторія прижала сына къ своему сердцу). Но на твоихъ рукахъ цѣлая семья!.. продолжала она, не будучи болѣе въ силахъ удерживать слезъ:-- ты убиваешь себя въ тщетныхъ усиліяхъ!.. Наше несчастіе тяготѣетъ и надъ тобою!.. Знаешь что, Жанъ, мой добрый сынъ? уйди отъ насъ... уйди далеко, далеко!.. Я увѣрена, что тогда мы не будемъ тебѣ въ тягость,-- ты разбогатѣешь!.. Тогда Гансъ Дорнъ, какъ человѣкъ справедливый и добрый, отдастъ за тебя дочь свою!..
   Жанъ хотѣлъ прервать слова матери, но не могъ. Она говорила скоро и съ восторженнымъ волненіемъ...
   Но голосъ бабушки заставилъ ее умолкнуть. Старуха вдругъ приподнялась и сказала твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ:
   -- Викторія! дай мнѣ мое праздничное платье. Я пойду со двора.
   Викторія пошла въ уголъ, служившій шкапомъ, и сняла со стѣны платье, завернутое въ продырявленную простыню.
   Старуха мрачнымъ взоромъ слѣдила за ея движеніями. Она, казалось, состарѣлась еще десятью годами со вчерашняго дня.
   Нѣсколько минутъ спустя, старуха надѣла шерстяное платье темнаго цвѣта, встала съ постели и преклонила колѣни для утренней молитвы... Но она была такъ разстроена и взволнована, что безпрестанно сбивалась, и между латинскими изрѣченіями твердила:
   -- Я должна видѣть его!.. Не дай, о Боже, чтобъ онъ прогналъ свою мать!..
   Она не хотѣла сказать Викторіи, куда отправлялась, и удалилась молча.
   Идіотъ Геньйолетъ проводилъ ее до лѣстницы, громко распѣвая; потомъ воротился, сталъ у окна, поднялъ уголъ занавѣски и, устремивъ безсмысленный взоръ на окна Ганса Дорна, проговорилъ:
   -- А-га! такъ тамъ водятся свѣтляки... Теперь знаю, гдѣ ихъ можно достать...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ то самое время, когда Гертруда возвращалась къ себѣ на верхъ, душевно радуясь побѣдѣ, одержанной надъ отказомъ Жана Реньйо, она услышала голосъ отца, звавшаго ее въ сосѣднюю комнату. Гертруда поспѣшно побѣжала къ печи, чтобъ тотчасъ подать завтракъ отцу; но огонь погасъ во время ея отсутствія, и сгустившійся супъ простылъ въ горшкѣ. Гертруда собрала уголья и принялась раздувать огонь.
   Между-тѣмъ, продавецъ платья скорыми, но неровными шагами прохаживался по своей комнатѣ. Промолчавъ нѣсколько минутъ, онъ опять закричалъ:
   -- Гертруда! Гертруда!
   Молодая дѣвушка продолжала раздувать огонь. Она была очень-недовольна приключившеюся непріятностью; однакожь улыбка не сходила съ лица ея, потому-что совѣсть ни въ чемъ ея не упрекала... Она была чрезвычайно-довольна своимъ утромъ; улыбка Жана Реньйо не выходила изъ ея памяти; она любила его болѣе прежняго за услугу, ему оказанную...
   Не получая отвѣта, продавецъ платья продолжалъ расхаживать по комнатѣ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ опять позвалъ дочь, но тщетно: Гертруда въ торопяхъ не отвѣчала на зовъ отца.
   Гансъ позвалъ въ третій разъ, и наконецъ Гертруда вошла къ нему съ полной чашкой супу въ рукахъ.
   -- Здравствуй, папенька! сказала она, ожидая, что отецъ побранитъ ее.
   Но Гансъ не произнесъ ни слова; разсѣянно поцаловалъ онъ дочь въ лобъ, и молодая дѣвушка, взглянувъ отцу въ лицо, испугалась его блѣдности.
   На лицѣ Ганса обыкновенно выражалась прямая, открытая веселость. Когда Гертруда здоровалась съ нимъ, онъ обыкновенно обѣими руками бралъ ее за голову и долго, съ любовію и отеческою гордостью, смотрѣлъ ей въ глаза.
   Но сегодня не было ни поцалуя, ни улыбки... Брови его были нахмурены, взоръ печаленъ, задумчивъ...
   Гертруда посмотрѣла на него съ безпокойнымъ изумленіемъ.
   -- Никто не приходилъ? проговорилъ Гансъ глухимъ голосомъ.
   -- Никто, боязливо отвѣчала Гертруда.
   -- Гдѣ ты была?.. Я нѣсколько разъ звалъ тебя.
   Смущенная Гертруда робко извинялась, но Гансъ не слушалъ ея и проворчалъ сквозь зубы:
   -- Время проходитъ... а его нѣтъ!
   -- Не хочешь ли позавтракать, папенька? спросила Гертруда.
   -- Хочу, хочу... дай сюда...
   Гертруда поставила чашку на столъ, возлѣ котораго Гансъ наканунѣ разговаривалъ съ Францомъ, придвинула стулъ и усадила отца.
   Гансъ поднесъ ложку супа ко рту; потомъ опять опустилъ ее въ чашку и задумался...
   

V.
Ожиданіе.

   -- Тебѣ не нравится сегодня супъ? спросила Гертруда, внутренно раскаяваясь въ томъ, что мало заботилась о немъ сегодня.
   Гансъ покачалъ головой. Гертруда тихо поднесла другой стулъ къ столу и сѣла возлѣ отца.
   -- Папенька, спросила она, робко ласкаясь къ отцу: -- ты сердитъ на меня?
   Вмѣсто ожидаемаго поцалуя, Гертруда встрѣтила неудовольствіе на лицѣ отца: Гансъ Дорнъ пожалъ плечами.
   -- Боже мой! продолжала Гертруда, принимавшая на себя неудовольствіе отца.-- Я сегодня опоздала... я снесла завтракъ бѣдной Галифардѣ...
   -- Что мнѣ за дѣло!.. вскричалъ Гансъ, нетерпѣливо топнувъ ногою.
   Онъ никогда еще не обходился такъ съ Гертрудой.
   -- Папенька, сказала она, со слезами на глазахъ: -- прости... впередъ этого не случится...
   -- Что? спросилъ Гансъ, устремивъ на дочь мрачный взоръ.
   Гертруда испугалась этого взора.
   -- Ты нездоровъ? спросила она съ безпокойствомъ.
   Гансъ ударилъ кулакомъ по столу.
   -- Не-уже-ли я не могу имѣть минуты покоя? вскричалъ онъ сердито.-- Оставь меня! Я хочу остаться одинъ...
   Гертруда повиновалась и грустно пошла къ двери. Подходя къ ней, она опять услышала голосъ отца.
   -- Никто не идетъ!.. говорилъ онъ:-- можетъ-быть, онъ не нашелъ дома... можетъ-быть...
   Гансъ замолчалъ. Глаза его остановились на той страницѣ открытой книги, на которой онъ вчера вечеромъ записалъ послѣднюю покупку... Что-то необъяснимое приковывало взоръ его къ этимъ строкамъ... Глубокая горесть замѣнила досаду, за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ выражавшуюся на лицѣ его.
   -- Бѣдный юноша, бѣдный юноша!.. произнесъ Гансъ Дорнъ задыхающимся голосомъ:-- онъ принесъ мнѣ на память свое послѣднее имущество!.. Слезы выступили на глазахъ Ганса; онъ сердито захлопнулъ книгу, оттолкнулъ ее отъ себя и вынулъ изъ кармана большіе серебряные часы.
   -- Время проходитъ! продолжалъ онъ:-- половина десятаго!.. Не можетъ быть!.. Вѣрно часы мои идутъ впередъ... Гертруда, посмотри, сколько на стѣнныхъ часахъ?
   Гертруда пошла въ свою комнату и взглянула на часы, висѣвшіе противъ ея постели.
   -- Половина десятаго, отвѣчала она отцу.
   Гансъ глубоко вздохнулъ и, облокотившись на столъ, закрылъ лицо руками. Въ этомъ положеніи онъ оставался нѣсколько минутъ, вздрагивая при малѣйшемъ шумѣ и прислушиваясь къ шагамъ, раздававшимся на дворѣ. Въ полурастворенную дверь Гертруда съ нѣжнымъ безпокойствомъ смотрѣла на отца.
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, онъ скоро всталъ и съ безпокойствомъ началъ прохаживаться взадъ и впередъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на дочь, не спускавшую съ него глазъ.
   Мало-по-малу, взоръ Ганса прояснился; даже улыбка выступила на лицѣ его.
   -- Какъ я безразсуденъ! проговорилъ онъ:-- о чемъ я безпокоюсь?.. Конечно, онъ обѣщалъ прійдти; но до меня ли ему теперь?.. У него есть болѣе-важныя дѣла...
   Гертруда слышала, по не понимала. Она была счастлива тѣмъ, что на лицѣ Ганса не было уже мрачнаго выраженія, столько испугавшаго ее.
   Гансъ увидѣлъ ее и сдѣлалъ знакъ, чтобъ она подошла.
   -- Помнишь ли ты его, дочь моя? спросилъ онъ, какъ-бы считая ненужнымъ произносить имя человѣка, занимавшаго всѣ его мысли.
   -- Кого? спросила Гертруда.
   -- Не можетъ быть, чтобъ ты забыла его... Стоитъ взглянуть на него одинъ разъ... и черты его навѣки врѣжутся въ память... Онъ быль здѣсь, года Два тому... Сердце мое рвалось къ нему, и прошедшее, исполненное невыразимыхъ радостей, ожило въ моей памяти...
   Онъ замолчалъ, какъ-бы желая дать Гертрудъ время сказать: -- "помню..." но молодая дѣвушка не знала, о комъ говорилъ отецъ ея.
   -- Странно! продолжалъ онъ съ досадой: -- какъ дѣти скоро забываютъ!.. Много ли ты встрѣчала такихъ благородно-гордыхъ людей, съ такимъ повелительнымъ взоромъ, съ такою очаровательною улыбкою?..
   -- Я видала только одного человѣка, которому не знаю равнаго, отвѣчала Гертруда: -- но это было не два гола тому, а вчера вечеромъ...
   Взоръ Ганса блеснулъ восторгомъ, потомъ омрачился.
   -- Ты говоришь про молодаго человѣка, продавшаго мнѣ свое платье? проговорилъ онъ.
   Гертруда утвердительно кивнула головой.
   -- Правда! сказалъ Гансъ Дорнъ, смягчивъ голосъ: -- правда, дочь моя... Онъ тоже благородный, прекрасный молодой человѣкъ... дочь покойной Гертруды Дорнъ должна уважать и любить его...
   Молодая дѣвушка взоромъ испрашивала объясненія этихъ словъ; но Гансъ Дорнъ уже молчалъ и опять погрузился въ размышленія.
   Наступила минута молчанія, во время котораго Гертруда не переставала думать о томъ, за что она должна любить и уважать молодаго незнакомца, -- шалуна, хотѣвшаго насильно поцаловать ее и продававшаго весь свой гардеробъ.
   -- Но я говорю тебѣ о другомъ, милая Гертруда, продолжалъ Гансъ ласковымъ голосомъ, какъ-бы желая помочь дочери вспомнить: -- помнишь ли, два года тому, приходилъ ко мнѣ незнакомецъ, руку котораго я цаловалъ почтительно?..
   -- Помню! вскричала вдругъ молодая дѣвушка: -- помню! Мужчина высокаго роста, закутанный въ красный плащъ...
   -- Именно такъ. О, я зналъ, что ты не могла забыть его!.. Одинъ взглядъ его проникаетъ до глубины души и наполняетъ ее любовію и восторгомъ...
   -- Взоръ его сверкалъ какъ молнія, проговорила молодая дѣвушка съ невольнымъ трепетомъ: -- я боялась его!
   -- Вы, женщины, всего боитесь... Нѣтъ, Гертруда, этотъ человѣкъ страшенъ только для злыхъ и сильныхъ... Хорошо ли ты вглядѣлась въ черты его?
   -- Не смотря на страхъ, который онъ внушалъ мнѣ, я не могла отвести отъ него взора...
   -- Не замѣтила ли ты въ немъ чего-то особеннаго, сверхъестественнаго?.. Мнѣ всегда кажется, что ему даровано какое-то высшее могущество...
   -- Не замѣтила... возразила молодая дѣвушка.
   ~ Какая досада! Дѣти ничего не замѣчаютъ! съ неудовольствіемъ проговорилъ продавецъ платья.-- Когда онъ на меня смотритъ, я чувствую непреоборимую власть его надъ моею совѣстью и волей... Тогда я уже не принадлежу себѣ... По одному слову, одному знаку его я готовъ отказаться отъ всего въ мірѣ... готовъ пожертвовать своею жизнію!..
   Щеки Ганса горѣли; жилы на лбу его надулись; онъ говорилъ съ жаромъ, и съ каждымъ словомъ разгорячался болѣе-и-болѣе... Звукъ часовъ въ сосѣдней комнатѣ заставилъ его опомниться. Гансъ замолчалъ и, считая удары, нѣсколько разъ измѣнялся въ лицѣ.
   -- Десять часовъ! проговорилъ онъ тихимъ голосомъ:-- кто знаетъ, живы ли еще мужъ и юноша?..
   Потомъ онъ взялъ Гертруду за руку и подвелъ ее къ кровати, гдѣ стояло маленькое распятіе изъ чернаго дерева.
   -- На колѣни, дочь моя, сказалъ онъ: -- и молись изъ глубины души за людей, которымъ угрожаетъ смертельная опасность...
   Съ самаго утра, всѣ слова Ганса были загадками для молодой дѣвушки; только послѣднія слова нѣсколько объяснили ей тайну...
   -- Не-уже-ли вчерашній молодой человѣкъ находится въ опасности? спросила она.
   -- Да! отвѣчалъ Гансъ: -- и другой еще...
   -- О, Боже мой! вскричала Гертруда: -- а онъ быль еще такъ веселъ! онъ говорилъ только о маскарадѣ, думалъ только объ удовольствіяхъ...
   -- Молись, дочь моя, молись! прервалъ ее Гансъ.
   Гертруда сложила руки и стала молиться съ усердіемъ.
   -- Одинъ изъ нихъ любилъ твою мать какъ братъ, продолжалъ Гансъ, на лбу котораго выступили крупныя капли пота: -- а за другаго мать твоя сама была готова отдать жизнь свою...
   Гертруда продолжала молиться.-- Гансъ Дорнъ не могъ самъ молиться: онъ былъ слишкомъ взволнованъ.
   Въ то самое время, когда молодая дѣвушка встала, творя крестное знаменіе, на дворѣ послышались скорые шаги...
   Гансъ хотѣлъ броситься къ окну, но остановился... Гертруда стояла возлѣ кровати, устремивъ неподвижный, боязненный взоръ на отца.
   Шаги затихли въ корридорѣ, потомъ опять раздались на лѣстницѣ.
   Гансъ приложилъ обѣ руки къ груди.
   -- Идетъ сюда! проговорилъ онъ шопотомъ.-- Слушай... слушай!..
   Кто-то сильно постучался въ дверь.
   Ноги торговца подкосились.
   -- Это не онъ! произнесъ онъ съ отчаяніемъ: -- онъ такъ не станетъ стучать!..
   Стукъ усиливался.
   -- Отворить, папенька? спросила Гертруда.
   -- Дѣлай, что хочешь, отвѣчалъ Гансъ Дорнъ, опустивъ отяжелѣвшую голову на грудь.
   Гертруда тихо пошла въ другую комнату и отворила дверь.
   Кто-то скоро вбѣжалъ, и громкій звукъ поцалуя раздался по комнатѣ.-- Молодая дѣвушка отступила съ испугомъ... Францъ долженъ былъ поддержать ее.
   -- Папенька! папенька! произнесла она: -- идите скорѣе! это онъ!..
   Но голосъ ея былъ слишкомъ ослабленъ волненіемъ, и отецъ не слышалъ ея зова.
   Францъ не зналъ, чему приписать это смущеніе; впрочемъ, онъ и не хотѣлъ думать о немъ, а поддерживая талью молодой дѣвушки, нѣжно цаловалъ шелковистыя кудри ея.
   -- Здоровъ ли шарманщикъ? спрашивалъ онъ улыбаясь.-- Онъ счастливъ, и я бы очень желалъ быть на его мѣстѣ... О, какіе у васъ прекрасные волосы!.. счастливъ долженъ быть шарманщикъ, цалуя эти шелковистыя кудри!..
   Гертруда приложила палецъ ко рту и показала на полурастворенную дверь въ сосѣднюю комнату.
   -- А! отецъ тамъ! шопотомъ и съ граціозною безпечностью сказалъ Францъ: -- онъ не знаетъ о вашей любви?.. Не бойтесь, красавица, я скроменъ, какъ глухой и буду молчаливъ, какъ нѣмой... Впрочемъ, по вашимъ глазкамъ вижу, что вы не слишкомъ боитесь нескромности... Вы такъ же добры и невинны, какъ милы, а я негодный болтунъ, потому-что заставляю васъ краснѣть и опускать глазки, которыми не могу довольно налюбоваться.
   Съ этими словами онъ взялъ руку Гертруды и поднесъ ее къ своимъ губамъ.
   -- Увѣряю васъ, продолжалъ онъ кроткимъ, почти-серьёзнымъ тономъ; -- я полюбилъ васъ какъ сестру... не знаю отъ-чего, но я такъ же скоръ на дружбу, какъ на любовь... Вчера, уходя отсюда, я посмотрѣлъ вамъ въ глаза... Сколько нѣжнаго состраданія было въ вашемъ взглядѣ!.. Я увѣренъ, что этотъ взглядъ принесъ мнѣ счастіе!.. Не смотря на то, что я былъ чрезвычайно-занятъ въ прошедшую ночь, раза два-три вспоминалъ я о васъ... а сегодня утромъ, когда готовился разстаться съ этимъ свѣтомъ, вашъ образъ явился между образами всѣхъ тѣхъ, кого я люблю...
   -- Итакъ, вы спаслись отъ угрожавшаго вамъ несчастія? спросила Гертруда съ участіемъ.
   Францъ насупилъ брови, потомъ захохоталъ.
   -- Да, да! отвѣчалъ онъ: -- съ такими поединками я преспокойно могу прожить до ста лѣтъ... Нѣтъ худа безъ добра... Впрочемъ, я тутъ самъ рѣшительно ничего не понимаю...
   -- А папенька ждетъ! сказала Гертруда: -- о! еслибъ вы знали, какъ онъ безпокоился, и заставлялъ меня молиться за васъ!
   -- За меня? вскричалъ Францъ съ изумленіемъ.
   Гергруда взяла его за руку.
   -- Пойдемте, пойдемте... сказала она: -- онъ уже больше часа ждетъ васъ...
   Эта сцена продолжалась не болѣе минуты, а между-тѣмъ бѣдный Гансъ потерялъ уже надежду. Онъ все сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, подперевъ голову руками. Разговоръ въ сосѣдней комнатѣ долеталъ до слуха его невнятнымъ ропотомъ... Онъ очень-хорошо зналъ, что тотъ, кого онъ ждалъ, не сталъ бы терять времени въ разговорахъ. Сначала онъ самъ не рѣшался подойдти къ двери: такъ сильно обманутая надежда поразила его сердце... Но потомъ разсѣялись и надежда и опасенія... Гансъ Дорнъ впалъ въ прежнюю мрачную апатію...
   Францъ слѣдовалъ за Гертрудою.
   -- Отецъ вашъ долженъ быть прекрасный человѣкъ! говорилъ онъ: -- вчера онъ далъ мнѣ денегъ, а сегодня спасъ вашими молитвами, которыя не могутъ не быть угодны Господу...
   -- Пойдемте, пойдемте скорѣе! говорила Гертруда.
   Вступивъ въ сосѣднюю комнату, она сказала тихимъ голосомъ:
   -- Папенька, вотъ онъ!
   Гансъ оглянулся. Увидѣвъ открытое и веселое лицо Франца, онъ громко вскрикнулъ и вскочилъ. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и, казалось, не могъ перенести слишкомъ-большой радости.
   -- Гюнтеръ!.. проговорилъ онъ.-- Боже! благодарю! благодарю!..
   Сложивъ руки на груди, онъ поднялъ кверху взоръ, исполненный признательности...
   

VI.
Исторія одной ночи.

   Францъ былъ чрезвычайно изумленъ сильнымъ смущеніемъ добраго продавца платья. Онъ сначала думалъ, что тутъ должна быть какая-нибудь ошибка, потому-что доселѣ не имѣлъ никакихъ сношеній съ Дорномъ.
   Теперь онъ пришелъ къ торгашу по весьма-простой, понятной причинѣ: онъ продалъ свое платье, потому-что не надѣялся остаться въ живыхъ; теперь же онъ хотѣлъ воротить платье.
   Онъ хотѣлъ съ перваго слова объяснить причину своего прихода; но его приняли какъ человѣка ожидаемаго. На лицѣ Гертруды выражалась радость, а продавецъ платья не могъ прійдти въ себя отъ восторга.
   -- Вотъ добрые люди! думалъ Францъ: -- какое живое участіе принимаютъ они во всѣхъ, съ кѣмъ имѣютъ дѣло!...
   Францъ подошелъ къ Гансу.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ: -- за участіе, которое вы принимаете во мнѣ...
   Гансъ Дорнъ смотрѣлъ на него съ восторгомъ и не находилъ словъ для отвѣта. Сложивъ на груди руки, онъ не могъ отвести взора отъ благороднаго, смѣлаго и милаго лица Франца.
   -- Какъ онъ выросъ!.. думалъ онъ: -- какъ хорошъ и благороденъ!.. И нѣтъ ни одной раны!.. О, какъ я былъ безразсуденъ, что опасался за него!.. Не сказалъ ли онъ мнѣ, что онъ будетъ спасенъ?.. А развѣ что-нибудь можетъ противиться его волѣ?..
   Францъ, улыбаясь, подалъ руку торгашу. Послѣдній съ почтительною любовію коснулся руки его.
   -- Повѣрьте, сказалъ молодой человѣкъ: -- я никогда не воображалъ, чтобъ кто-нибудь принималъ во мнѣ такое живое участіе!.. Не знаю, симпатія ли это, но мнѣ кажется, что и вы мнѣ старый, давнишній другъ... Я забылъ, какъ васъ зовутъ, потому-что одинъ только разъ слышалъ ваше имя въ Тамплѣ... Я совсѣмъ не знаю имени вашей дочери, а между-тѣмъ готовъ сдѣлать для нея все, что можно сдѣлать для сестры... готовъ ввѣриться вамъ, какъ отцу!
   Гансъ сжималъ руку молодаго человѣка, хотѣлъ говорить, но не могъ.
   -- Знаете ли, зачѣмъ я пришелъ? продолжалъ Францъ, садясь безъ церемоніи: -- вы меня вчера много разспрашивали, и я отвѣчалъ откровенно, потому-что мнѣ нечего скрывать... по теперь мнѣ это кажется страннымъ... я въ такомъ положеніи, что малѣйшая вещь можетъ взволновать меня... Скажите жь мнѣ откровенно, изъ одного ли любопытства вы меня разспрашивали?
   Гансъ Дорнъ колебался.
   "Я долженъ молчать", думалъ онъ. "Онъ не открылъ мнѣ своихъ намѣреній касательно молодаго человѣка..." -- Молодой человѣкъ, прибавилъ онъ вслухъ съ принужденнымъ спокойствіемъ:-- я видѣлъ васъ вчера вечеромъ въ первый разъ... Разспрашивалъ же я васъ потому-что мы по закону обязаны знать тѣхъ, у кого покупаемъ вещи; я долженъ бы разспросить васъ еще болѣе, но одно лицо ваше внушило мнѣ довѣренность...
   -- Благодарю васъ, сказалъ Францъ; -- извините, я зналъ, какъ васъ зовутъ, и забылъ...
   -- Гансъ Дорнъ, отвѣчалъ продавецъ платья.
   -- Гансъ Дорнъ! повторилъ Францъ.-- Теперь я ужь не забуду имени честнаго, благороднаго человѣка... А какъ зовутъ вашу милую дочку?
   -- Гертрудой! отвѣчала молодая дѣвушка, садясь къ окну и принимаясь за шитье.
   -- Гертрудой! повторилъ опять Францъ.-- Гансъ и Гертруда, вотъ два имени, которыхъ я не забуду, потому-что у меня не много друзей.
   И онъ кивнулъ головой хорошенькой дѣвушкѣ, которая опустила голову, слегка покраснѣвъ.
   -- Вмѣсто свѣдѣній, которыхъ я отъ васъ требовалъ, продолжалъ Гансъ Дорнъ: -- вы разсказали мнѣ въ двухъ словахъ свою исторію . говорили о маскарадъ и поединкѣ... улыбаясь, сказали вы мнѣ, что, быть-можетъ, это ваша послѣдняя ночь... Люблю подобныхъ вамъ молодыхъ людей!.. Я невольно привязался къ вамъ, сиротѣ посреди многолюднаго Парижа... Если бъ вы были убиты, я оплакивалъ бы васъ долго долго... Все въ васъ нравится мнѣ... У васъ нѣмецкое имя -- я самъ Нѣмецъ; кромѣ того, вы похожи на человѣка, которому я служилъ нѣкогда... Вотъ отъ-чего я такъ обрадовался, увидѣвъ васъ сегодня утромъ. Когда я пожалъ вамъ руку, мнѣ казалось, что я нашелъ друга, стараго, дорогаго друга!..
   Францъ еще разъ пожалъ ему руку.
   -- Знаете ли что? господинъ Дорнъ, сказалъ онъ весело: -- еслибъ я не былъ влюбленъ какъ безумный, такъ женился бы на вашей дочери... Готовъ биться объ закладъ, что въ цѣломъ Парижѣ нельзя отъискать другаго столь же честнаго и добраго человѣка, какъ вы!.. Какъ бы то ни было, но я часто буду навѣщать васъ и подарю хорошенькій золотой крестикъ миленькой Гертрудѣ, надувшей теперь губки и считающей меня, вѣроятно, самолюбивѣйшимъ человѣкомъ въ цѣломъ мірѣ!.. Но пора приступить къ дѣлу: такъ-какъ я живъ и здоровъ, то принесъ вамъ деньги, чтобъ выкупить свой гардеробь.
   -- Развѣ вы не истратили двухъ-сотъ-пятидесяти франковъ?
   -- Вотъ еще! вскричалъ Францъ съ неудовольствіемъ: -- я истратилъ пятьсотъ!
   -- Но....
   -- Ахъ, господинъ Дорнъ! прервалъ его молодой человѣкъ: -- вы не можете представить себѣ, что случилось со мною въ эту ночь... По-временамъ мнѣ самому не вѣрится... Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана кошелекъ, наполненный червонцами, и высыпалъ часть его на столъ.
   -- Чистое ли это золото? не фальшивыя ли деньги? спросилъ онъ.
   Гансъ взялъ одинъ изъ червонцевъ и долго его разсматривалъ. Пока онъ повертывалъ его въ рукахъ, глаза его блистали радостію и улыбка выступила на устахъ. Видно было, что не одно золото занимало его.
   -- Это чистое золото, отвѣчалъ онъ:-- и каждая изъ этихъ монетъ стоитъ десять флориновъ и тринадцать крейцеровъ австрійскихъ... Ужь не нашли ли вы ихъ?
   -- Лучше того! возразилъ Францъ.-- Это самая забавная часть моей исторіи... Представьте себѣ, я положилъ деньги, полученныя отъ васъ, въ правый карманъ своего пажескаго кафтана... Я былъ наряженъ пажомъ, прибавилъ онъ, обратившись къ Гертрудѣ, съ изумленіемъ смотрѣвшей на золото, лежавшее на столѣ:-- это премиленькій костюмъ; вамъ онъ былъ бы очень къ-лицу!.. Итакъ, въ правомъ карманѣ были деньги, лѣвый былъ пустъ... Должно полагать, что на маскарадахъ бываютъ и воры: искусная рука похитила мое сокровище... все это очень-естественно и возможно... но вотъ что удивительно: пока мой правый карманъ опустошали, лѣвый наполнялся, и -- вы видите, что я не остался въ убыткѣ!
   Противъ ожиданія молодаго человѣка, продавецъ платья не обнаружилъ большаго изумленія. На лицѣ же Гертруды выразилось наивное любопытство.
   -- Не правда ли, это непостижимо? продолжалъ молодой человѣкъ: -- таинственная рука забилась въ мой карманъ нарочно для того, чтобъ наполнить его золотомъ?
   -- Да, это довольно-странно! холодно возразилъ Гансъ Дорнъ.
   -- Васъ, Нѣмцевъ, продолжалъ Францъ:-- ничѣмъ не удивишь!.. Нѣтъ, господинъ Дорнъ, это не только странно, но просто непостижимо!.. Постойте; это еще не все... Я увѣренъ, что когда вы узнаете конецъ моихъ приключеній, такъ, просто, станете въ тупикъ!..
   -- Извольте разсказывать, сказалъ Гаисъ, все еще скрывая свое волненіе подъ видомъ холоднаго равнодушія.
   Францъ началъ разсказывать, какъ онъ явился на балъ съ Жюльеномъ д'Одмеромъ. При этомъ имени, вниманіе Дорна удвоилось. Потомъ Францъ говорилъ о мужчинѣ въ нѣмецкомъ костюмѣ, превраща вшемся то въ Испанца, то въ Армянина... Франца чрезвычайно изумляло то, что, перемѣняя костюмъ, незнакомецъ перемѣнялъ и выраженіе своей физіономіи. Въ нѣмецкомъ костюмѣ онъ былъ гордъ и серьёзенъ, въ испанскомъ веселъ и любезенъ, въ армянскомъ безпеченъ и пьянъ...
   Молодой человѣкъ разсказывалъ съ такимъ жаромъ, что Гертруда слушала его, удерживая дыханіе, чтобъ не проронить ни одного слова. Разсказъ казался ей таинственной легендой Германіи, ея родины... Невольно приближала она стулъ свой къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ молодой человѣкъ.
   Гаисъ же слушалъ спокойно, хладнокровно. Казалось, нить этой запутанной, таинственной исторіи была въ его рукахъ. Изрѣдка внутреннее волненіе проявлялось на лицѣ его, но онъ старался преодолѣть себя и тотчасъ же принималъ прежній, холодный видъ.
   Францъ разсказалъ о встрѣчѣ съ Армяниномъ, о выходѣ изъ театра, о появленіи трехъ незнакомцевъ, какъ-бы слѣдившихъ за нимъ; о томъ, какъ остановились часы въ Англійской-Кофейной, и какъ извощикъ, котораго онъ нанялъ, не хотѣлъ ѣхать.
   При бѣжавъ на мѣсто поединка, онъ оглянулся и мелькомъ увидѣлъ Армянина, вылѣзавшаго изъ кареты, изъ которой онъ самъ вышелъ, потому-что лошади едва передвигали ноги. Но и это былъ, вѣроятно, обманъ его воображенія, потому-что первый человѣкъ, котораго онъ встрѣтилъ въ Булоньскомъ-Лѣсу, былъ тотъ же незнакомецъ, съ серьёзнымъ и благороднымъ лицомъ...
   -- Онъ дрался за васъ! невольно вскричалъ Гансъ Дорнъ.
   Гертруда сложила руки и наклонилась нѣсколько впередъ, чтобъ услышать отвѣтъ Франца.
   -- Кто вамъ это сказалъ? спросилъ молодой человѣкъ, насупивъ брови и внимательно посмотрѣвъ на продавца платья.
   -- Никто не сказалъ; я только спрашиваю, отвѣчалъ Дорнъ.
   -- Вы угадали! вскричалъ Францъ съ прежнею веселою безпечностью: -- да, онъ стоялъ лицомъ-къ-лицу съ Вердье, моимъ противникомъ... И какъ онъ дрался!.. Не хуже самого Гризье! Когда я прибылъ на мѣсто, незнакомецъ получилъ легкую рану... по моей винѣ, потому-что я невольно вскрикнулъ, увидѣвъ его... Но эта была бездѣлица,-- двѣ-три капли крови, не болѣе!.. У бѣднаго Вердье зарябѣло въ глазахъ... онъ уже не нападалъ, а защищался на удачу... мнѣ стало жаль его... Я хотѣлъ-было помочь ему, но не успѣлъ... Вердье упалъ, пораженный въ грудь...
   -- А незнакомецъ? спросилъ Гансъ, не будучи уже въ состояніи скрывать своего восторга.
   -- Богъ-знаетъ, куда дѣвался! возразилъ Францъ: -- вы можете понять, что вся эта исторія совсѣмъ не нравилась мнѣ... Вѣдь я не ребенокъ, и мнѣ не нужно защитниковъ... Поздно ли, рано ли, но я разсчитаюсь съ этимъ человѣкомъ... Утромъ же я былъ такъ пораженъ, что не могъ сказать ни слова. Онъ поклонился секундантамъ Вердье, отеръ шпагу о траву и исчезъ за деревьями...
   

VII.
Гардеробъ Франца.

   Хотя Гансъ Дорнъ все еще старался сохранить видъ равнодушія, но открытая, прямая физіономія его измѣняла ему, и Францъ легко могъ прочесть на ней живѣйшее участіе.
   -- Онъ сказалъ, что спасетъ его!.. повторялъ Дорнъ про себя съ суевѣрнымъ вѣрованіемъ.
   Францъ смотрѣлъ на него и торжествовалъ. Ему удалось изумить Нѣмца.
   -- А Вердье? спросила Гертруда кроткимъ, нѣжнымъ голосомъ: -- убитъ?..
   Францъ съ живостію оглянулся. Онъ не замѣтилъ, что Гертруда приблизилась къ нему.
   -- О, милая Гертруда! сказалъ онъ улыбаясь: -- такъ вы принимаете болѣе участія въ Вердье, нежели во мнѣ!.. Нѣтъ, онъ былъ еще живъ, но, кажется, надежды большой не было... Когда я подошелъ къ нему съ Жюльеномъ, онъ лежалъ на травѣ безъ чувствъ... Секунданты рвали его рубашку, чтобъ осмотрѣть рану... Но какъ вы блѣдны, Гертруда! Посмотрите-ка, господинъ Гансъ, какое живое участіе возбудилъ мой разсказъ въ вашей дочери!..
   Яркій румянецъ выступилъ на щекахъ молодой дѣвушки. Она съ упрекомъ взглянула на Франца и отступила къ окну.
   -- А? что вы скажете, господинъ Дорнъ?.. спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Я скажу, что у васъ въ эту ночь были весьма-странныя приключенія, весело возразилъ продавецъ платья:-- но одного я не понимаю: за что незнакомецъ дрался съ вашимъ противникомъ?
   -- Этого я и самъ хорошенько не знаю, возразилъ Францъ: -- хотя это занимаетъ меня больше всего... Вердье былъ безъ памяти, а потому у него нельзя было просить объясненія этой загадки... Когда его уложили въ карету, одинъ изъ свидѣтелей поѣхалъ съ нимъ, а другой остался съ нами. Онъ разсказалъ намъ, что незнакомецъ встрѣтился съ ними шагахъ въ тридцати отъ заставы и что Вердье вздрогнулъ при видъ его... Незнакомецъ взялъ Вердье подъ руку и отвелъ въ сторону.
   "Свидѣтель не могъ разслышать ихъ разговора. Незнакомецъ, по-видимому, чего-то требовалъ. Вердье не соглашался. Мало-помалу, незнакомецъ разгорячился и сталъ говорить громче. До слуха секундантовъ дошли оскорбительныя слова.
   "-- Если вы не соглашаетесь, вскричалъ наконецъ незнакомецъ, вынувъ изъ-подъ плаща шпагу: -- такъ должны сперва драться со мною!
   "-- Съ удовольствіемъ, возразилъ Вердье, надѣясь на свою ловкость.
   "Секунданты были призваны, и они становились въ позицію въ то самое время, когда я явился съ Жюльеномъ. Они дрались не долѣе минуты... и бѣдный Вердье получилъ то, что самъ назначалъ мнѣ...
   "Такъ-какъ воображенію моему представились съ большою ясностію всѣ мои ночныя приключенія, то я спросилъ секунданта:
   "-- Не знаете ли вы, были ли у этого незнакомца личныя причины вызвать господина Вердье на дуэль?
   "Секундантъ посмотрѣлъ на меня съ улыбкой и спросилъ:
   "-- Знакомы ли вы съ нимъ?
   "-- Я видѣлъ его въ эту ночь въ первый разъ.
   "-- Говорилъ ли онъ съ вами?
   "-- Ни слова.
   "-- Въ такомъ случаѣ, возразилъ секундантъ: -- нельзя предположить, чтобъ онъ дрался за васъ... Не знаю, что вы сдѣлали Вердье, но онъ пришелъ сюда съ твердымъ намѣреніемъ убить васъ... Не можетъ быть, чтобъ пиво, которое вы плеснули ему въ лицо, могло озлобить его до. такой степени.
   "-- Я, право, ничего другаго не знаю.
   "-- Такъ, вѣроятно, Вердье очень злопамятенъ, потому-что онъ упражнялся большую часть ночи, чтобъ набить руку... Когда мы ѣхали сюда, онъ разсказывалъ намъ мѣсто и глубину раны, которую нанесетъ вамъ...
   "Вотъ все, что я могъ узнать отъ секунданта; онъ самъ ничего болѣе не зналъ. Вы, господинъ Дорнъ, человѣкъ умный: не можете ли вы объяснить мнѣ эту загадку?.. Полагаете ли вы, что между поступкомъ незнакомца и мною есть какая-нибудь связь?"
   -- Я увѣрена въ этомъ! невольно вскричала Гертруда.
   Продавецъ платья быстрымъ движеніемъ заставилъ ее молчать.
   -- А я нахожу, сказалъ Гансъ:-- что никакой связи нѣтъ и быть не можетъ. Судя по вашему разсказу, незнакомецъ зналъ Вердье, потому-что Вердье смутился, увидѣвъ его... Вѣроятно, у нихъ были свои дѣла.
   Францъ посмотрѣлъ сперва на Гертруду, опустившую глаза, потомъ на торгаша, на открытомъ лицъ котораго выражалось никоторое замѣшательство.
   -- Чѣмъ болѣе думаю, тѣмъ болѣе теряюсь!.. вскричалъ молодой человѣкъ послѣ краткаго молчанія.-- Въ глазахъ этого человѣка было странное выраженіе, когда онъ преслѣдовалъ меня въ маскарадѣ... Онъ не даромъ наблюдалъ за мною, и никто не заставитъ меня отказаться отъ того мнѣнія, что я былъ причиной ссоры его съ Вердье... Впрочемъ, сказать правду, я весьма-доволенъ тѣмъ, что остался живъ, и не вижу никакой причины сердиться за то, что негодяю помѣшали убить меня... Я дѣйствовалъ прямо... слѣдовательно, ни въ чемъ не могу упрекнуть себя... Если долговязый Нѣмецъ дрался за меня, я ему очень благодаренъ!.. Но какъ бы то ни было, если я встрѣчусь съ нимъ, прибавилъ Францъ:-- такъ спрошу, какое онъ имѣлъ право защищать меня!..
   Лицо юноши омрачилось.
   -- Можетъ-быть, онъ и имѣетъ на то право, продолжалъ онъ тихимъ голосомъ: -- вѣроятно, есть люди, знающіе меня, но мнѣ незнакомые... Тѣ, которые бросили меня въ свѣтъ одного, беззащитнаго, вѣроятно, знаютъ, гдѣ я и что я дѣлаю... Быть-можетъ, въ нихъ заговорила совѣсть...
   Гансъ отвернулся, чтобъ скрыть свое смущеніе.
   Кроткій взоръ Гертруды покоился на молодомъ человѣкѣ, котораго она полюбила еще болѣе съ-тѣхъ-поръ, какъ узнала, что онъ несчастливъ.
   Францъ задумался... Приключенія прошедшей ночи пробудили въ немъ неясную боязнь и еще болѣе-неясную надежду. Внутренній голосъ говорилъ ему о его матери, объ отцѣ!.. Но этотъ незнакомецъ не могъ быть его отцомъ, потому-что былъ слишкомъ-молодъ... И покинулъ ли бы онъ его, если могъ жертвовать собственною жизнію для спасенія его жизни?..
   Францъ часто задумывался, но не на долго; веселая, безпечная натура его всегда брала верхъ надъ задумчивостью... И теперь онъ откинулъ назадъ свои кудри, какъ-бы желая разогнать грустныя мысли, и сказалъ Гертрудѣ:
   -- Полно, принесите мнѣ мое платье, господинъ Дорнъ. Вѣдь я пришелъ сюда не для того, чтобъ надоѣдать вамъ плачевными исторіями... Кошелекъ мой полонъ: чего же мнѣ больше?.. Къ-чему мучить себя, стараясь разгадывать непостижимыя тайны?..
   Гансъ всталъ и пошелъ въ чуланъ, гдѣ тщательно хранился лучшій товаръ его.
   Францъ снова остался одинъ съ Гертрудою.
   Молодая дѣвушка опять принялась за шитье. Она дошивала красивый кружевной воротничокъ.
   -- Это вы для себя шьете? спросилъ Францъ, чтобъ вступить въ разговоръ.
   -- О, нѣтъ! отвѣчала молодая дѣвушка: -- подобныя вещи мнѣ не по состоянію.
   -- Для кого же?
   -- Для дѣвицы, которую вы, вѣроятно, знаете, потому-что сейчасъ произнесли имя ея.
   -- Я произнесъ имя дѣвицы?.. Не помню.
   -- Вы произнесли имя брата ея, сказала Гертруда.
   -- Такъ это для Денизы? вскричалъ Францъ съ живосьтю, но тотчасъ же опомнился, прикусилъ губу и слегка покраснѣлъ.
   Гертруда съ улыбкой посмотрѣла на него и сказала:
   -- Какъ хороша и, особенно, какъ добра мамзель Дениза д'Одмеръ!.. Отецъ мой давно знаетъ ея мать, и я иногда бываю у нихъ. Хотя я дочь бѣднаго торговца, однакожь мамзель Дениза разговариваетъ со мною, какъ съ равной... Ахъ, еслибъ вы знали, г. Францъ, какое у ней доброе сердце!..
   Францъ краснѣлъ при каждомъ словѣ Гертруды; смущеніе его возрастало.
   Глаза Гертруды заблистали, какъ-будто-бы внезапная мысль сверкнула въ умѣ ея. Лукавая улыбка выступила на ея лицѣ.
   -- Она открываетъ мнѣ свои секреты, сказала она: -- будучи дѣтьми, мы часто играли вмѣстѣ, и она не забываетъ того времени... Ахъ, какъ счастливъ будетъ тотъ, кого она полюбитъ!
   Францъ вздохнулъ изъ глубины души; ему очень хотѣлось говорить, но онъ удержался. И въ то самое время, когда молодой человѣкъ былъ чрезвычайно доволенъ своею скромностью, Гертруда, смотрѣвшая на него искоса и съ лукавой улыбкой, громко засмѣялась.
   -- Г. Францъ! сказала она, устремивъ на него веселый, открытый взоръ: -- мнѣ вчера не даромъ показалось, что я уже видала васъ... я долго не могла вспомнить, а теперь знаю... Я видала васъ подъ окнами Денизы д'Одмеръ!
   Молодой человѣкъ сталъ отпираться.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! продолжала Гертруда: -- теперь я совершенно увѣрена въ этомъ! вы стояли на улицъ и смотрѣли... ахъ, какъ вы смотрѣли, г. Францъ!.. А вошедъ въ комнату Денизы, я увидѣла ее у окна; приподнявъ одинъ уголокъ занавѣски, она смотрѣла на улицу...
   -- Не-уже-ли!.вскричалъ Францъ.
   Въ ту самую минуту, когда Гертруда хотѣла отвѣчать, вошелъ отецъ ея съ платьемъ молодаго человѣка.
   Дѣвушка принялась опять за работу.
   Францъ возвратилъ Дорну деньги, пожалъ ему руку и простился. Проходя мимо Гертруды, онъ наклонился къ ней и произнесъ шопотомъ:
   -- Если вы ее увидите, скажите, что поединокъ кончился благополучно... для меня.
   Гертруда кивнула головой.
   -- До свиданія! сказалъ Францъ и удалился.
   Продавецъ платья подошелъ къ окну и взоромъ слѣдилъ за уходившимъ. Когда, наконецъ, Францъ скрылся въ корридорѣ, Гансъ Дорнъ сѣлъ опять къ столу и подперъ голову рукою. Ему не за чѣмъ было болѣе принуждать себя... слезы радости катились по щекамъ его.
   Гертруда думала сначала о тайнѣ, которую случайно узнала; -- потомъ мало-по-малу мысли ея обратились къ таинственной исторіи, разсказанной Францомъ, и невольный страхъ овладѣлъ ею. Лицо ея поблѣднѣло, голова опустилась на грудь... Она страшилась таинственнаго незнакомца, которому воображеніе ея придавало сверхъестественное могущество... Онъ рисовался передъ нею въ томъ видѣ, въ какомъ описалъ его Францъ...
   Кто-то постучался.
   Гертруда вздрогнула, хотѣла встать, но остановилась съ дѣтскою боязнію. Наконецъ, по знаку отца, она пошла къ двери, отворила ее, громко вскрикнула и прислонилась къ стѣнѣ...
   Боязнь ея какъ-бы вызвала страшное привидѣніе.
   На порогѣ стоялъ незнакомецъ.
   

VIII.
Шкатулка.

   Гертруда съ перваго взгляда узнала таинственнаго и грознаго незнакомца, игравшаго такую странную роль въ разсказѣ Франца. Неподвижная, не стараясь скрывать своего ужаса, стояла она противъ двери.
   -- Здѣсь живетъ Гансъ Дорнъ, продавецъ платья? спросилъ незнакомецъ, не переступая еще черезъ порогъ.
   Съ этими словами онъ вѣжливо приподнялъ шляпу и открылъ величественное чело, на которомъ ночь, проведенная безъ сна, не оставила ни малѣйшаго слѣда усталости.
   Гертруда робко опустила глаза и такъ смутилась, что не знала, что отвѣчать.
   Баронъ Фон-Родахъ шагнулъ за порогъ, бросивъ взглядъ, исполненный отеческой нѣжности, на молодую дѣвушку.
   -- Милое дитя мое, сказалъ онъ:-- я вошелъ къ вамъ, не ожидая вашего отвѣта... Вы, вѣроятно, забыли меня, но я узналъ васъ, потому-что хорошо помню вашу добрую мать, на которую вы похожи лицомъ и, вѣроятно, сердцемъ...
   Гертруда съ робостію подняла глаза.
   Родахъ улыбался; улыбка его была кротка и ласкова.
   -- Бѣдная Гертруда! проговорилъ онъ, думая не о дѣвушкѣ, стоявшей передъ нимъ, но о другой Гертрудѣ, которая нѣкогда была такъ же мила и молода, но которой теперь уже не было на свѣтѣ...
   Но ему некогда было предаваться печальнымъ мыслямъ, а потому, послѣ нѣсколькихъ секундъ молчанія, онъ спросилъ:
   -- Гдѣ вашъ отецъ, милая Гертруда?
   Молодая дѣвушка указала пальцемъ на полурастворенную дверь въ сосѣднюю комнату.
   Баронъ Фон-Родахъ поцаловалъ молодую дѣвушку въ лобъ и пошелъ въ комнату Ганса.
   Поцалуй его заставилъ Гертруду вздрогнуть. Молча сѣла она въ уголокъ, изрѣдка и съ боязнію посматривая на страшнаго незнакомца.
   При входѣ Родаха, Гансъ поспѣшно и почтительно всталъ; баронъ сѣлъ на стулъ, на которомъ за нѣсколько минутъ сидѣлъ Францъ. Гансъ Дорнъ почтительно стоялъ передъ нимъ.
   -- Онъ былъ здѣсь, -- сказалъ продавецъ платья.
   -- Знаю, отвѣчалъ Родахъ.-- Я поджидалъ его на улицѣ.
   -- Видѣлъ ли онъ васъ?
   -- Нѣтъ... я сидѣлъ въ каретѣ.
   -- Онъ мнѣ все разсказалъ, сказалъ Гансъ.-- Я угадалъ все, что казалось ему непостижимой тайной... Вы сказали, что спасете его, и спасли... Но вы сами ранены?..
   -- Ничего, царапина, отвѣчалъ Родахъ.-- Запри двери, Гансъ, намъ надобно поговорить о весьма-важныхъ дѣлахъ.
   Торгашъ заложилъ желѣзный болтъ у двери, потомъ воротился къ Родаху.
   -- Теперь вы можете говорить смѣло, сказалъ Гансъ.-- Никто не подслушаетъ и не увидитъ васъ.
   Точно, никто не могъ подслушать ихъ разговора, потому-что толстая дверь была плотно заперта... Но, провожая взорами молодаго человѣка, Гансъ отворилъ окно и въ забытьи не закрылъ его; никто не обратилъ на это вниманія, потому-что желѣзная печь достаточно нагрѣвала воздухъ.
   Окно было только полурастворено; но вѣтеръ, дувшій снаружи, приподымалъ, по временамъ, кисейную занавѣску... И каждый разъ два жадные вытаращенные глаза устремлялись во внутренность квартиры продавца платья...
   То были глаза идіота Геньйолета, не отходившаго отъ окна, у котораго мы его оставили и надѣявшагося высмотрѣть мѣсто, куда сосѣдъ прячетъ свои свѣтляки. Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ видѣлъ золото въ рукахъ брата, эта мысль овладѣла больнымъ его воображеніемъ... Онъ зналъ, что за каждую изъ этихъ маленькихъ блестящихъ монетъ можно было достать цѣлую груду мѣдныхъ су... а за каждый су рюмку водки.
   Геньйолетъ высматривалъ... высматривалъ терпѣливо. По-временамъ онъ напѣвалъ хриплымъ голосомъ куплетъ своей пѣсни, или говорилъ о свѣтлякахъ и о водкѣ.
   Онъ видѣлъ Франца только потому, что молодой человѣкъ подходилъ къ окну. Золота же его онъ не видалъ, потому-что тогда окно было еще закрыто.
   Но Геньйолетъ ждалъ, ждалъ терпѣливо.
   Когда Гансъ воротился въ комнату, Родахъ распахнулъ свой плащъ и вынулъ изъ-подъ мышки небольшую шкатулку, обитую кожей и гвоздями, съ серебряными шапочками.
   Тогда только идіотъ увидѣлъ блескъ чего-то, и глаза его засверкали... но вѣтеръ утихъ, занавѣска опустилась и опять скрыла отъ него внутренность комнаты Ганса.
   Идіотъ глухо заворчалъ; брови его насупились и онъ сталъ смотрѣть съ большимъ вниманіемъ...
   Родахъ положилъ руку на шкатулку и сказалъ:
   -- Поговоримъ сперва о немъ; ты правъ, Гансъ, у него благородное, неустрашимое сердце!.. Я наблюдалъ за нимъ и готовъ поклясться, что мы не ошиблись!.. Хоть у меня нѣтъ никакихъ новыхъ доказательствъ, но, при взглядѣ на него, кровь древняго рода закипѣла въ моихъ жилахъ, и сердце сказало мнѣ, что это онъ!..
   -- Голосъ крови и сердца никогда не обманываетъ, возразилъ Гансъ: -- я самъ чувствую къ нему невольное влеченіе.. Вы дворянинъ, а я бѣдный васаллъ... не смѣю сказать, что люблю его столько же, какъ вы... только если нужно будетъ отдать за него жизнь, я охотно отдамъ ее!
   Баронъ подалъ ему руку; Дорнъ не пожалъ ея, по почтительно поцаловалъ.
   -- Ему нужна любовь вѣрныхъ васалловъ отца его, продолжалъ Родахъ: -- я намѣренъ испытать твою преданность, Гансъ; молодой человѣкъ окруженъ недоброжелателями: по дѣтской довѣрчивости своей, онъ легко можетъ попасться въ ихъ сѣти... Есть ли у тебя друзья, за которыхъ можно было бы положиться?
   Гансъ подумалъ и отвѣчалъ:
   -- У меня есть пріятели, которымъ я могу повѣрить все свое маленькое состояніе, накопленное трудомъ, и судьбу дочери.
   -- Кто они?
   -- Мои земляки и прежніе блутгауптскіе васаллы... Германнъ, фермеръ замка; Фрицъ, курьеръ; Іоганнъ... Гансъ замолчалъ и подумалъ; потомъ продолжалъ:-- да! и Іоганну я могу повѣрить свое состояніе, но не тайну его!... Эта тайна дороже золота!
   -- Кто же еще?
   Гансъ назвалъ еще четверыхъ или пятерыхъ изъ собесѣдниковъ, съ которыми провожалъ наканунѣ масляницу.
   -- Хорошо, сказалъ Родахъ:-- мы должны благодарить Господа, что можемъ собрать, вдали отъ родины, столькихъ честныхъ и добрыхъ Нѣмцевъ... Переговори съ каждымъ особо, но узнай сперва степень привязанности ихъ къ прежнимъ ихъ повелителямъ... Поторопись, потому-что жизнь его все еще въ опасности.
   На лицѣ Ганса опять выразились боязнь и безпокойство.
   -- Развѣ поединокъ не конченъ? спросилъ онъ.
   -- Несчастный, вызвавшій его на дуэль, не скоро поправится... но со вчерашняго вечера я узналъ многое!.. Во всю прошлую ночь я не отдыхалъ ни минуты, и усилія мои были вознаграждены... Поединокъ этотъ былъ не случайный, а холодно-обдуманное и разсчитанное убійство...
   -- Убійство! вскричалъ Дорнъ.
   -- Положительныхъ доказательствъ у меня еще нѣтъ, возразилъ баронъ: -- но я пріѣхалъ только вчера, а всего въ одну ночь не сдѣлаешь... Однакожь сегодня же, я увѣренъ, узнаю всю истину.
   Баронъ задумался. Гансъ не смѣлъ разспрашивать.
   -- Да, продолжалъ баронъ, какъ-бы отвѣчая на собственныя размышленія:-- да, это обстоятельство еще болѣе утверждаетъ мое мнѣніе... если его преслѣдуютъ, значитъ, его боятся... а стали ли бы они бояться его, еслибъ какая-нибудь тайна не придавала ему важности?.. Эти люди богаты и могущественны; у него ничего нѣтъ; онъ ничего не можетъ имъ сдѣлать... Какъ же иначе объяснить ихъ ожесточеніе?..
   Родахъ отодвинулъ отъ себя шкатулку и облокотился на столъ.
   -- Двадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ! произнесъ онъ, понизивъ голосъ.-- Они не узнаютъ меня... взоръ ихъ былъ омраченъ ужасомъ, когда они меня видѣли... Но хоть бы они и узнали меня, я не могу медлить... Съ деньгами они всегда найдутъ людей, готовыхъ служить ихъ низкому коварству... Вердье обезоруженъ... но можетъ явиться другой... и, быть-можетъ, я не успѣю защитить его своею грудью...
   -- О комъ говорите вы, господинъ баронъ? спросилъ Гансъ.
   Родахъ посмотрѣлъ на него, какъ-бы не понявъ вопроса.
   -- На прежнемъ ли мѣстѣ находится домъ Гельдберга и Компаніи? спросилъ онъ.
   -- На прежнемъ, отвѣчалъ Гансъ.
   Родахъ опять задумался.
   -- Притомъ, продолжалъ онъ про себя:-- кромѣ шпаги, есть еще тысячи другихъ средствъ избавиться отъ человѣка... Я долженъ знать... и потомъ смѣло приступить къ борьбѣ!
   Одной рукой придвинулъ онъ къ себѣ шкатулку, потомъ устремилъ на Ганса проницательный взглядъ, пробудившій въ глубинѣ души добраго продавца платья цѣлый міръ воспоминаній...
   -- Вотъ надежда Блутгаупта, проговорилъ онъ.
   Гансъ съ любопытствомъ взглянулъ на шкатулку. Родахъ продолжалъ:
   -- Вотъ единственное оружіе, которымъ я могу бороться съ людьми, завладѣвшими достояніемъ древняго, благороднаго дома... Они сильны и готовы на всѣ средства... Но съ помощію этого талисмана надѣюсь побѣдить ихъ...
   Гансъ смотрѣлъ на шкатулку, какъ на нѣчто сверхъестественное.
   -- Я увѣренъ въ тебѣ, другъ Гансъ, продолжалъ Родахъ, пристально смотря Дорну въ глаза.-- Еслибъ я зналъ человѣка болѣе вѣрнаго и болѣе преданнаго, я обратился бы къ нему.
   -- Благодарю васъ, господинъ баронъ! сказалъ Гансъ съ чувствомъ: -- и клянусь, что скорѣе разстанусь съ жизнію, нежели съ сокровищемъ, ввѣреннымъ мнѣ вами!
   -- Вѣрю, отвѣчалъ Родахъ: -- и въ твои руки отдаю надежду Блутгаупта. Будь скроменъ, Гансъ Дорнъ; не говори ничего даже своей дочери!.. Я вступаю въ борьбу, которой послѣдствія нельзя предвидѣть... Въ моихъ рукахъ эта шкатулка не можетъ быть безопасна... береги ее; я пріиду за нею тогда, когда имя Блутгаупта оживетъ съ прежнимъ блескомъ!..
   Гансъ почтительно поклонился и сказалъ:
   -- Клянусь именемъ моей матери, что возвращу вамъ этотъ залогъ, когда вы потребуете его отъ меня.
   Родахъ всталъ и накинулъ плащъ.
   -- Мнѣ легче, сказалъ онъ: -- одной великой отвѣтственностью менѣе... Теперь скажи мнѣ, Гансъ, гдѣ живетъ молодой Францъ?
   Такъ-какъ съ послѣдними словами Родахъ подошелъ уже къ двери, отворенной Дорномъ, то Гертруда разслышала ихъ.
   -- Боже мой! вскричалъ Гансъ: -- я и забылъ спросить его объ этомъ!..
   -- Я могу узнать, шепнула Гертруда отцу, все еще бросая боязливые, недовѣрчивые взгляды на таинственнаго незнакомца.
   -- Какимъ образомъ? спросилъ Гансъ Дорнъ.
   Гертруда покраснѣла; чтобъ объяснить какимъ образомъ, она должна была измѣнить чужой тайнѣ... По счастію, у молодыхъ дѣвушекъ, какъ бы онѣ невинны ни были, всегда есть порядочный запасъ женской сметливости.
   -- Господинъ Францъ говорилъ намъ о виконтѣ Жюльенѣ д'Одмеръ, отвѣчала она.
   -- Правда! вскричалъ отецъ ея.-- Не угодно ли вамъ подождать здѣсь четверть часа, господинъ баронъ? я сбѣгаю и узнаю.
   Родахъ посмотрѣлъ на часы.
   -- Теперь мнѣ некогда, отвѣчалъ онъ:-- я послѣ зайду.
   Съ этими словами онъ вѣжливо поклонился Гертрудѣ и ушелъ.
   Гансъ проводилъ его до-низу, потомъ поспѣшно воротился, чтобъ спрятатъ ввѣренную ему шкатулку.
   Онъ поставилъ ее въ шкапъ, ключъ отъ котораго носилъ всегда при себѣ.-- Въ то самое время, какъ онъ ставилъ шкатулку на верхнюю полку, солнечный лучъ проникъ въ комнату... серебряные гвозди на шкатулкѣ заблистали...
   Продавецъ платья невольно оглянулся и только тогда замѣтилъ, что окно было полурастворено... Вѣтеръ дулъ и подымалъ занавѣску...
   Гансу казалось, что весь міръ съ жадностію смотритъ на его драгоцѣнную шкатулку; онъ скоро подошелъ къ окну и, затворяя его, невольно заглянулъ въ противоположныя окна квартиры бѣдныхъ Реньйо.
   Тамъ, за стекломъ, онъ увидѣлъ два странно-сверкавшіе глаза... Защитивъ глаза рукою отъ солнца, онъ пристальнѣе посмотрѣлъ на противоположное окно, но за запыленными стеклами ничего уже не было видно...
   Только старая занавѣска съ заплатками легко колыхалась отъ вѣтра, дувшаго въ щели...
   

IX.
Об123;щанный праздникъ.

   Семейство виконтессы д'Одмеръ сидѣло за завтракомъ.
   Окна столовой выходили надворъ, и стукъ немногихъ экипажей, проѣзжавшихъ по улицѣ, не доходилъ до слуха сидѣвшихъ за столомъ.
   Виконтесса Елена д'Одмеръ сидѣла между своими дѣтьми, Жюльеномъ и Денизой.
   Лицо ея было кротко и сохранило слѣды прежней красоты. Русые волосы вились еще вокругъ бѣлаго лба, на которомъ не было еще ни одной морщинки. Въ молодости, она походила на сестру свою Маргариту... Но сходство это было поразительно при взглядѣ на Денизу. Исключая цвѣта волосъ, молодая дѣвушка была живой портретъ своей тётки.
   Можно было замѣтить, что, не смотря на раннее время, виконтесса провела уже нѣсколько времени предъ туалетомъ. Волосы ея, становившіеся уже рѣдкими, были тщательно убраны; платье, крѣпко стянутое, умѣряло слишкомъ сильное развитіе нѣкогда прелестной тальи. На груди у ней была брошка, въ которую вдѣланъ медальйонъ, подобный видѣнному нами нѣкогда въ рукахъ Раймонда д'Одмера. Въ этомъ медальйонѣ заключались волосы Жюльена и портретъ виконта.
   Съ перваго взгляда на Елену, можно было узнать сердце и умъ ея. Она была кроткая, добродѣтельная женщина, но вмѣстѣ съ тѣмъ слабая, ума недальняго и безъ всякой силы воли. Въ свѣтѣ, гдѣ ума совсѣмъ и не нужно, она считалась женщиною умною. Въ свѣтѣ часто глупцы слывутъ людьми умными...
   Послѣ смерти мужа, виконтесса д'Одмеръ находилась долго въ бѣдности. Письмо Отто, побочнаго сына графа Блутгаупта, извѣстило ее о смерти мужа, не объясняя, однакожь, подробностей ея. Елена, не знавшая никогда дѣлъ мужа, а слѣдовательно и козней презрѣннаго Жака Реньйо, послала въ Германію повѣреннаго и тогда-только узнала, что какъ наслѣдство отца, такъ и имѣніе Гюнтера, дяди ея, сдѣлалось законною добычею хищниковъ. Итакъ, съ этой стороны ей нечего было болѣе надѣяться. Родныхъ же своего мужа она почти не знала; притомъ же Раймондъ самъ нѣсколько разъ говорилъ ей, что родные его были такъ же бѣдны, какъ онъ самъ.
   Тяжка была жизнь виконтессы; братья иногда помогали ей. У Отто, Альберта и Гётца ничего не было, кромѣ старыхъ изодранныхъ плащей; но для добраго дѣла они всегда умѣли добыть нѣсколько червонныхъ.
   Елена воспитала своихъ дѣтей, какъ могла: она была добрая мать, и материнская любовь придала ей силы и терпѣніе. Жюльенъ и Дениза получили хорошее образованіе. Когда первому минуло восемьнадцать лѣтъ, одинъ изъ друзей покойнаго д'Одмера предложилъ Еленѣ опредѣлить его въ одинъ изъ банкирскихъ домовъ. Домъ этотъ основался недавно, но уже пользовался европейскимъ кредитомъ.
   Елена охотно согласилась, и Жюльенъ сдѣлался прикащикомъ въ домѣ Гельдберга, Рейнгольда и комп.
   Это обстоятельство дало кавалеру Рейнгольду случай сблизиться съ виконтессой. Въ то время она была еще очень-хороша собою, и частыя посѣщенія кавалера имѣли, вѣроятно, не совсѣмъ безкорыстную цѣль. Впрочемъ, Рейнгольдъ никогда не переступалъ за границы приличія и, къ крайнему изумленію виконтессы, по прошествіи нѣкотораго времени, просилъ у нея руки Денизы.
   Надобно, однакожь, сказать, что въ то же время положеніе дѣлъ виконтессы д'Одмеръ значительно измѣнилось. Жюльенъ не былъ болѣе прикащикомъ въ банкирскомъ домѣ: онъ состоялъ въ королевской морской службѣ гардемариномъ первой степени; Дениза только-что вышла изъ одного изъ первыхъ парижскихъ пансіоновъ, и была не только прелестною, образованною дѣвицею, по и богатою наслѣдницею.
   Неожиданно виконтесса д'Одмеръ получила огромное наслѣдство послѣ смерти одного изъ родственниковъ своего мужа, котораго она никогда не видала. Не смотря на то, что теперь Елена была богата, она сохранила со времени своей бѣдности особенное уваженіе къ богатству и охотно приняла предложеніе кавалера Рейнгольда,-- потому-что онъ былъ богатъ.
   Но это еще не все: она сама задумала женить своего сына на графини Лампіонъ. Виконтесса забыла о происхожденіи Эсѳири, потому-что нѣсколько лѣтъ, проведенныхъ въ бѣдности, погасили въ ней огонь прежней гордости. Притомъ же, Жюльенъ любилъ графиню Эсѳирь.
   Дениза, которой не было еще прямо объявлено предложеніе кавалера, была не только равнодушна, но чувствовала къ нему даже нѣкоторое отвращеніе, въ-слѣдствіе котораго перестала навѣщать семейство Гельдберга, въ которомъ была у ней нѣжно-любимая подруга. Дениза всемъ сердцемъ привязалась къ кроткой Ліи.
   Въ то утро, съ котораго мы начали эту главу, Дениза была чрезвычайно печальна. Въ прелестныхъ, томныхъ глазахъ ея выражалась тайная грусть. Она ничего не ѣла, и даже присутствіе любимаго брата изрѣдка только вызывало на уста ея принужденную улыбку. По-временамъ она какъ-бы приходила въ себя и принуждала себя быть веселою; но -- тщетное усиліе! Въ умъ ея была тягостная мысль, которую она не могла разогнать.
   Иныя матери скоро угадываютъ тайну сердца дочерей своихъ; другія же какъ-бы упорствуютъ въ своей непроницательности. Виконтесса оскорбилась бы, еслибъ кто-нибудь сказалъ ей:
   -- Дочь ваша любитъ...
   Жюльенъ также не обладалъ особенною проницательностью; однакожь онъ угадалъ то, чего мать его не хотѣла видѣть.
   Впрочемъ, Жюльенъ самъ былъ разсѣянъ, задумчивъ, не въ духѣ. Удовольствія ночи оставили въ немъ непріятное впечатлѣніе. Теперь, когда винные пары разсѣялись, онъ съ невольнымъ ужасомъ помышлялъ о своей незнакомкѣ. Онъ встрѣтилъ ее послѣ веселаго ужина; интрига скоро завязалась, и во всю ночь Жюльенъ въ какомъ-то страстномъ порывѣ любилъ эту женщину необузданно, безсознательно.
   Когда страсть угасла -- пробудился разсудокъ. Страшное сомнѣніе вкралось въ умъ молодаго человѣка... Пока онъ былъ съ этой женщиной, въ немъ говорила одна страсть; теперь же издали и въ отсутствіи онъ видѣлъ то, чего не видалъ, когда былъ съ незнакомкой: онъ узнавалъ ее...
   Сомнѣніе его еще болѣе усиливалось, когда онъ вспоминалъ слова Франца:
   -- Что бы ты сдѣлалъ, еслибъ встрѣтилъ здѣсь женщину, которую любишь?
   Впрочемъ, не должно слишкомъ поэтизировать ощущенія молодаго лейтенанта.-- У кого послѣ оргіи не бываетъ мрачныхъ мыслей?.. У Жюльена былъ сплинъ. Онъ сидѣлъ задумчивъ и печаленъ, и одна рука его, опущенная въ карманъ, судорожно мяла записочку, заставившую его поблѣднѣть въ Англійской-Кофейной.
   Одна виконтесса д'Одмеръ была весела. Съ любовію и гордостью смотрѣла она на красивый мундиръ своего сына, и мысли ея были заняты предстоящими брачными церемоніями, балами...
   -- Не сердись на сестру, милый Жюльенъ, сказала она, наливая чай:-- она сегодня, вѣроятно, нездорова...
   -- О! я вполнѣ увѣренъ, что Дениза рада мнѣ, разсѣянно возразилъ лейтенантъ.
   Молодая дѣвушка подала ему руку и принужденно улыбнулась.
   -- Я ей дамъ лекарства, и все пройдетъ, продолжала виконтесса д'Одмеръ: -- но какъ ты кстати пріѣхалъ, Жюльенъ!.. Еслибъ ты опоздалъ однимъ мѣсяцемъ, то не могъ бы быть на праздникѣ, который будетъ данъ Гельдбергомъ въ германскомъ замкѣ.
   -- Что это за праздникъ? спросилъ лейтенантъ разсѣянно.
   -- Развѣ я не писала тебѣ объ немъ? съ живостію спросила виконтесса д'Одмеръ.-- Удивительный праздникъ!.. Онъ будетъ стоить несметныя суммы... всѣ домогаются чести быть приглашенными... Дениза поѣдетъ... Не правда ли, другъ мой?
   -- Правда, маменька, отвѣчала молодая дѣвушка, разслышавшая только послѣднія слова матери.
   -- Она возьметъ съ собою двѣнадцать бальныхъ платьевъ, продолжала виконтесса съ возраставшимъ жаромъ:-- четыре маскарадные костюма... это я все устроила; потому-что, Богу извѣстно, я забочусь о Денизѣ болѣе, нежели о самой-себѣ!.. Ахъ, мой милый Жюльенъ, я не утѣшилась бы, еслибъ тебѣ не удалось быть на этомъ праздникѣ!.. Десять лѣтъ будутъ о немъ говорить.. да!
   -- А рада ли Дениза? спросилъ Жюльенъ.
   -- Рада ли? съ изумленіемъ повторила виконтесса;-- да какъ же не радоваться?
   И она посмотрѣла на дочь. Молодая дѣвушка молчала.
   -- Дениза, продолжала виконтесса съ нѣкоторою досадою: -- Жюльенъ спрашиваетъ, рада ли ты, что поѣдешь въ замокъ Гельдберга?
   -- Очень-рада! проговорила Дениза съ принужденной улыбкой.
   Жюльенъ замѣтилъ, что слова Денизы противорѣчили тону, которымъ они были произнесены.
   Виконтесса продолжала съ таинственною важностью:
   -- Приглашенія еще не разосланы, но подобный праздникъ трудно скрыть... всѣ наперерывъ другъ предъ другомъ стараются быть приглашены... Я знаю людей, которые охотно заплатили бы пятьдесятъ луидоровъ за приглашеніе... Но общество будетъ отборное: приглашены будутъ только люди знатные и мильпонеры!..
   -- Не знаю, гдѣ находится замокъ г. Гельдберга, замѣтилъ молодой виконтъ: -- но мнѣ кажется страннымъ, что онъ задумалъ перетащить своихъ гостей въ Германію.
   -- Въ этомъ-то и заключается вся прелесть! вскричала виконтесса д'Одмеръ.-- Это чудесная мысль!.. Замѣть, что домъ Гельдберга беретъ на себя доставить всѣхъ приглашенныхъ въ Германію... Всѣ почтовые экипажи будутъ наняты... Вефуру поручено распорядиться, чтобъ на извѣстныхъ станціяхъ были приготовлены роскошные обѣды, завтраки и ужины.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ лейтенантъ:-- это будетъ очень-любопытно.
   -- Ты понимаешь, что ни о чемъ не объявлено еще оффиціально, сказала виконтесса, мигнувъ однимъ глазомъ: -- мы первые узнали объ этомъ... Кавалеръ Рейнгольдъ бываетъ у насъ почти каждый день... не правда ли, Дениза?
   Молодая дѣвушка утвердительно кивнула головой, но, не смотря на всѣ свои усилія, не могла улыбнуться. Грусть ея видимо усиливалась; можно было замѣтить, что она съ трудомъ удерживала слезы...
   Но виконтесса д'Одмеръ ничего не замѣчала. Она была влюблена въ домъ Гельдберга, тратившаго сотни тысячь франковъ для одного бала. Въ-продолженіи двухъ или трехъ недѣль, съ-тѣхъпоръ, какъ ей сообщили тайну готовившагося праздника, она мечтала только о поѣздкѣ въ Германію, о туалетѣ и о счастіи сочетаться родственными узами съ богатой и могущественной фамиліей.
   Впрочемъ, виконтесса считала совершенно излишнимъ безпокоиться о маловажныхъ болѣзняхъ молодыхъ дѣвушекъ, а между-тѣмъ она была добрая мать, заботившаяся только о счастіи своихъ дѣтей!
   Да и чего не доставало Денизѣ? Докторъ ручался за ея здоровье; у нея было множество новѣйшихъ платьевъ, шляпокъ, кружевъ; ей ни въ чемъ не отказывали; ее возили на балы... О чемъ же она могла горевать?.. Блѣдность ея была естественное слѣдствіе дѣвическихъ болѣзней... Нѣтъ, Дениза не имѣла никакого права жаловаться, грустить!
   А между-тѣмъ, виконтессѣ самой было нѣкогда восьмнадцать лѣтъ!.. Тоска любви заставляла и ее горевать, блѣднѣть. Сколько безсонныхъ ночей провела она нѣкогда въ замкѣ Роте!..
   Но вѣдь это было такъ давно!.. Нельзя же всего запомнить!
   Виконтесса д'Одмеръ вполнѣ предалась описанію обѣщаемаго празднества. Жюльенъ начиналъ слушать съ большимъ вниманіемъ: онъ былъ молодъ, и ему говорили объ удовольствіяхъ...
   -- Когда же будетъ этотъ праздникъ? спросилъ онъ, въ первый разъ наливая себѣ вина.
   -- Это еще неизвѣстно... Кавалеръ Рейнгольдъ все открываетъ намъ... но мосьё Авель Фон-Гельдбергъ, распоряжающійся всѣмъ, не назначилъ еще дня... Тебѣ надобно будетъ запастись, Жюльенъ; во-первыхъ, ты долженъ сшить себѣ охотничье, а потомъ три или четыре бальныя платья, да еще нѣсколько сюртуковъ для прогулки... Мундиръ же ты будешь надѣвать только въ особенные случаи... Потомъ... постой, что тебѣ еще нужно?
   -- Кажется, все, маменька, отвѣчалъ лейтенантъ улыбаясь.
   -- Видишь ли, другъ мой, возразила виконтесса съ важностію: -- я забочусь обо всемъ... на то я и мать, чтобъ объ васъ пещись... Ну, посуди самъ, въ какое непріятное положеніе ты можешь стать, если вдругъ тамъ окажется въ чемъ-нибудь недостатокъ... Правда, у всѣхъ парижскихъ портныхъ нѣмецкія фамиліи, но изъ этоге еще не слѣдуетъ, чтобъ въ Германіи были портные... не забудь еще, другъ мой, что женитьба твоя зависитъ, быть-можетъ, отъ этого праздника...
   -- Моя женитьба! повторилъ лейтенантъ, нахмуривъ брови.
   Виконтесса съ изумленіемъ и грустію посмотрѣла на него.
   -- Ужь не раздумалъ ли ты? спросила она; но такъ-какъ Жюльенъ не отвѣчалъ, то она продолжала съ живостію:-- Конечно, другъ мой, это дѣло весьма-важное, и для счастія супруговъ нужно не одно богатство... Но подумай, умоляю тебя... Только мильйонеры могутъ задавать подобные балы!
   Жюльенъ молчалъ. Виконтесса произнесла таинственнымъ голосомъ:
   -- Я разсчитала, что этотъ праздникъ будетъ стоить по-крайней-мѣрѣ четыреста тысячь франковъ!..
   Жюльенъ задумался.
   -- Говорятъ, что она все еще прелестна!.. проговорилъ онъ. Виконтесса улыбнулась... она успокоилась.
   Двѣ крупныя слезы медленно текли по щекамъ Денизы. Никто не обращалъ на нее вниманія, и она могла наконецъ дать волю слезамъ своимъ...
   Въ это самое время отворилась дверь въ залу.
   -- Швея Гертруда Дорнъ желаетъ видѣть барышню, доложила служанка.
   Дениза поспѣшно встала, радуясь возможности скрыть свои слезы.
   Виконтесса осталась одна съ сыномъ.
   

X.
Молодыя дѣвушки!..

   Виконтесса слѣдила за удалявшейся Денизой радостно улыбаясь.
   -- Видишь ли, сказала она Жюльену: -- по лицу сестры твоей можно бы подумать, что она, бѣдняжка, очень-нездорова; а лишь-только дѣло дошло до нарядовъ, она и выздоровѣла!
   -- Она очень перемѣнилась, замѣтилъ Жюльенъ.
   -- Свадьба все поправитъ, возразила виконтесса.
   -- Я замѣтилъ на глазахъ ея слезы...
   -- Э, Боже мой! вскричала виконтесса: -- развѣ ты не знаешь, какъ плаксивы молодыя дѣвушки!
   Она глубоко вздохнула и, поднявъ глаза къ небу, проговорила:
   -- О! молодыя дѣвушки! молодыя дѣвушки!..
   Потомъ она отошла отъ стола, сѣла на кушетку и подозвала къ себѣ сына.
   -- Поди сюда, Жюльенъ, сказала она: -- и поговоримъ о дѣлѣ. Мы теперь одни.
   Лейтенантъ сѣлъ на кушеткѣ. Виконтесса положила къ нему на плечо свои бѣлыя, аристократическія руки и нѣсколько минутъ любовалась имъ молча. На лицѣ ея была улыбка любящей, счастливой матери...
   -- Какъ ты сталъ хорошъ, мой Жюльенъ! сказала она наконецъ нѣжнымъ голосомъ:-- но скажи мнѣ, о чемъ ты грустишь?.. Не отпирайся! я замѣтила, что ты не такъ веселъ и беззаботенъ, какъ прежде... Что съ тобою?.. Схвативъ обѣими руками голову лейтенанта, она поцаловала его въ лобъ.-- Я горжусь тобою, мой Жюльенъ, продолжала она:-- три раза имя твое появлялось въ журналахъ... всѣ говорили мнѣ о тебѣ... всѣ говорили: "Онъ дѣлаетъ честь своему имени! При Лудовикѣ XV былъ начальникъ эскадры баронъ д'Одмеръ, а вашъ Жюльенъ, виконтесса, будетъ по-крайней-мѣрѣ контр-адмираломъ!.." Скажи самъ: могла ли я не гордиться?.. О, благодарю, благодарю тебя, сынъ мой!..
   Жюльенъ отвѣчалъ на ласки матери и улыбался ей; но лицо его по-прежнему оставалось озабоченнымъ.
   -- Боже мой! вскричала виконтесса, внимательно посмотрѣвъ на сына:-- ты скрываешь что-нибудь отъ меня, Жюльенъ... Ради Бога, скажи, что съ тобою?.. Ты, можетъ-быть, недоволенъ службой?.. Можетъ-быть, несправедливый или слишкомъ-строгій начальникъ...
   -- Я совершенно доволенъ своею службой, съ живостію произнесъ лейтенантъ:-- начальники любятъ меня...
   -- Потому-что ты не нуждаешься ни въ нихъ, ни въ комъ, сынъ мой! возразила виконтесса.-- Говорятъ, морская служба тягостна... О, я не хочу, чтобъ ты принуждалъ себя... При малѣйшей непріятности подавай въ отставку и пріѣзжай въ Парижъ... Ты уже участвовалъ въ двухъ кампаніяхъ, а этого слишкомъ-достаточно для молодаго дворянина... Не такъ ли, Жюльенъ?
   -- Морская служба мнѣ нравится, тѣмъ болѣе, что...
   -- Что такое?
   -- Что я не женюсь на графинѣ Эсѳири...
   -- Отъ-чего же ты не хочешь жениться на ней, Боже мой?.. Ты любишь ее; мнѣ кажется, что ты ей нравишься; у тебя хорошее состояніе; она ужасно богата... Ты дворянинъ, а это большое достоинство въ ея глазахъ; потому-что, я замѣтила, она аристократка въ полномъ смыслѣ этого слова... Ты красавецъ; она очаровательна!.. Отъ-чего же тебѣ не жениться на ней?
   Жюльенъ покачалъ головой.
   -- Все это правда, матушка, проговорилъ онъ.-- Но...
   -- Но?..
   Лейтенантѣ потупилъ глаза и молчалъ.
   Онъ вспоминалъ о балѣ, но не смѣлъ сообщить матери своихъ сомнѣній... Онъ колебался. Виконтесса настоятельно и съ нѣкоторой досадой требовала, чтобъ онъ объяснился.
   -- Боже мой! вскричалъ наконецъ молодой человѣкъ:-- вы угадали, матушка, я грустенъ... и Эсѳирь причиной моей грусти!
   -- Отъ-чего?
   -- Это чрезвычайно-затруднительный вопросъ... Я люблю ее... люблю столько же, какъ прежде... но не могу жениться на ней...
   -- Почему же?
   Жюльенъ не зналъ, что отвѣчать: онъ стыдился своихъ подозрѣній, которыя, однакожь, все болѣе и болѣе овладѣвали имъ. И въ-самомъ-дѣлѣ, подозрѣнія эти были чрезвычайно-безразсудны; строгая нравственность дочерей Гельдберга была всѣмъ извѣстна. Никогда клевета не дерзала касаться имени ихъ!.. Въ смущеніи Жюльенъ опустилъ руку въ карманъ... пальцы его коснулись записочки... Онъ совершенно забылъ объ ней. Въ то же мгновеніе смущеніе его прошло, но выраженіе лица сдѣлалось грустнѣе...
   Записка эта могла служить отвѣтомъ на вопросы виконтессы и въ то же время препятствіемъ къ браку его съ Эсѳирью. Онъ взглянулъ на мать и вынулъ записку изъ кармана.
   -- Матушка, сказалъ онъ серьёзно:-- я долго молчалъ, потому-что долженъ открыть вамъ странную новость... вы, вѣроятно, поймете и объясните лучше меня это обвиненіе...
   -- Обвиненіе? повторила виконтесса.
   -- Да; прочтите и вы увидите, что говорятъ о Гельдбергѣ...
   -- О Гельдбергѣ!.. это должна быть низкая клевета!
   Жюльенъ молча подалъ ей измятую записку. Одинъ уголъ ея былъ оторванъ.
   Виконтесса съ трудомъ разобрала полуистертыя буквы:
   "Сестра твоя выйдетъ замужъ за убійцу твоего отца" продолжала она какъ-бы невольно въ-слухъ: "а ты женишься на дочери..."
   Послѣ этихъ словъ былъ оторванъ уголъ.
   Жюльенъ ожидалъ, что мать его съ презрѣніемъ пожметъ плечами и броситъ записку -- однакожь, ошибся. Виконтесса прочитала ее два или три раза, потомъ возвратила сыну. Руки ея опустились, она прислонилась къ спинкѣ кушетки и задумалась... брови ея сблизились...
   Двадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ мужъ ея умеръ, но Елена не забывала его, потому-что была добра отъ природы и всякій разъ воспоминаніе о Раймондѣ пробуждало въ глубинѣ души ея тяжкую грусть...
   Жюльенъ молча глядѣлъ на мать.
   -- Я не въ первый разъ слышу объ этомъ, произнесла она наконецъ съ усиліемъ: -- но это или ошибка, или клевета... Бѣдный отецъ твой погибъ, какъ и многіе другіе, въ страшной пропасти, называемой Блутгауптскимъ-Адомъ, въ имѣніи нашего дяди Гюнтера... Кавалеръ Рейнгольдъ честный человѣкъ... Я готова поклясться въ томъ передъ Богомъ... Я разспрашивала его нѣсколько разъ и убѣдилась, что кавалеръ не зналъ даже моего бѣднаго Раймонда... Обвиненіе это есть слѣдствіе недоразумѣнія или сходства именъ... Правда, передъ смертію, отецъ твой былъ въ связи съ человѣкомъ безнравственнымъ, какимъ-то Реньйо... А ты знаешь, что это имя у насъ въ Германіи переводится Рейнгольдъ...
   -- Но этотъ Реньйо... прервалъ Жюльенъ слова матери мрачнымъ и грознымъ выраженіемъ голоса.
   Виконтесса остановила его.
   -- Дай мнѣ договорить, сказала она:-- этотъ Реньйо былъ человѣкъ безчестный, но не убійца... Я сама не хорошо знаю эту печальную исторію... Отецъ твой случайно познакомился съ Реньйо и, по-видимому, стыдился этого знакомства, потому-что скрывалъ его отъ меня... Въ нашемъ прежнемъ домѣ, отецъ твой занималъ комнату, совершенно-отдѣльную отъ моей; тамъ онъ принималъ этого Реньйо... Я часто слышала разсказы о немъ, но не помню, чтобъ видала когда-нибудь его самого... Раймондъ умеръ въ Блутгауптскомъ-Адѣ... Дяди твои, Отто, Альбертъ и Гётцъ, пріѣхали около того времени въ Парижъ и обвинили господина де-Реньйо... Но исторія, которую они мнѣ разсказали, походила на романъ. Я освѣдомлялась въ Германіи и узнала, что господинъ де-Реньйо былъ во Франкфуртѣ только мимоѣздомъ и умеръ гдѣ-то въ Австріи...
   Елена замолчала. Мать и сынъ просидѣли нѣсколько минутъ молча, подъ вліяніемъ тягостныхъ впечатлѣній.
   -- Матушка, сказалъ наконецъ лейтенантъ: -- вы сдѣлали что могли... Вы, женщина, оставались однѣ, въ бѣдности, съ двумя дѣтьми... Но я теперь не ребенокъ и вижу, что мнѣ предстоитъ великая обязанность... Я долженъ непремѣнно ѣхать въ Германію и узнать, точно ли умеръ господинъ де-Реньйо.
   На глазахъ виконтессы навернулись слезы; она подала сыну руку.
   -- Поѣзжай въ Германію, сынъ мой! сказала она.-- Богъ свидѣтель, я теперь столько же люблю твоего отца, какъ любила въ счастливѣйшее время нашего супружества... Поѣзжай... мы поѣдемъ вмѣстѣ... воспользуемся своимъ пребываніемъ въ замкѣ Гельдберга, чтобъ сдѣлать нужныя разъисканія...
   Эти слова непріятнымъ образомъ поразили сердце молодаго человѣка.
   Виконтесса промолчала нѣсколько минутъ, потомъ продолжала:
   -- Помнишь ли ты моихъ трехъ братьевъ, Жюльенъ?
   -- Помню, возразилъ лейтенантъ:-- отецъ мой былъ еще живъ, когда трое молодыхъ людей въ красныхъ плащахъ вошли къ нему въ комнату... онъ нѣжно обнялъ ихъ...
   -- Да, да! произнесла виконтесса съ улыбкой, смѣшанной съ горечью: -- они всегда были странны и во всемъ отличались отъ другихъ людей...
   -- Однакожь, вы прежде любили ихъ! сказалъ Жюльенъ.
   -- Я и теперь ихъ люблю... Вѣдь они мнѣ братья, и безъ ихъ помощи я не была бы въ силахъ перенести бѣдствія и нищету, столько лѣтъ тяготѣвшую надо мною... Но они люди странные!.. Я не могу забыть того, что отецъ твой, Жюльенъ, поѣхалъ въ Германію по ихъ совѣту... Съ-тихъ-поръ, я видѣлась съ ними пять или шесть разъ, и всякій разъ они приносили мнѣ помощь... Не смотря на то, я всегда принимала ихъ холодно... Безъ нихъ, Раймондъ не предпринялъ бы злополучнаго путешествія... Не знаю, оскорбила ли ихъ моя холодность, но давно уже я не видала ихъ...
   Слова виконтессы д'Одмеръ произвели на молодаго человѣка дѣйствіе, совершенно противоположное тому, какого она ожидала. Они внушили ему участіе къ побочнымъ сыновьямъ графа Ульриха. Часто говорили при немъ о трехъ братьяхъ, надъ которыми тяготѣло двойное изгнаніе, изъ семьи и изъ отчизны, но никогда еще онъ не принималъ въ нихъ такого участія, какъ теперь.
   -- Отъ-чего же я не видалъ ихъ ни разу послѣ смерти батюшки? спросилъ онъ.
   -- Ты былъ въ коллегіи, отвѣчала виконтесса: -- и, сказать.откровенно, я всегда распоряжалась такимъ образомъ, чтобъ ты не встрѣчался съ ними, ногому-что я боялась вліянія ихъ на твой юный умъ... Я знаю, другъ мой, что они никогда не сдѣлаютъ зла съ намѣреніемъ; но они съ непонятнымъ безразсудствомъ вдаются во всѣ отчаянныя предпріятія... гдѣ есть опасность, тамъ должны быть и они... у нихъ тѣ же политическія идеи, которыя погубили отца моего, графа Ульриха... Они были бѣдны, не знали, гдѣ преклонить голову, а между-тѣмъ, ни одинъ изъ нихъ не позаботился о томъ, чтобъ заняться чѣмъ-нибудь... Они безпрестанно вмѣшивались въ тайные заговоры, волнующіе Германію; они сражались какъ настоящіе странствующіе рыцари противъ мнимыхъ враговъ нашей фамиліи,-- существъ, созданныхъ ихъ пылкимъ, необузданнымъ воображеніемъ!..
   -- Что же они дѣлаютъ теперь? спросилъ Жюльенъ.
   -- О! ты ничего не знаешь, возразила виконтесса:-- потому-что былъ въ морѣ... Но безпорядочное поведеніе ихъ не осталось безъ наказанія... Я трепещу, когда подумаю, что и ты, другъ мой, могъ пойдти по слѣдамъ ихъ, еслибъ я рѣшилась ввѣрить имъ тебя!..
   -- Но что же сталось съ ними?.. съ безпокойствомъ спросилъ Жюльенъ.
   -- Они въ тюрьмѣ, Жюльенъ... въ тюрьмѣ! И обвинены въ убійствѣ!..
   -- Въ Вѣнѣ?
   -- Во Франкфуртѣ.
   -- А далеко Франкфуртъ отъ замка Гельдберга?
   -- Въ нѣсколькихъ миляхъ, не болѣе... Но къ-чему этотъ вопросъ?
   -- Я хочу посѣтить моихъ трехъ несчастныхъ дядей: Отто, Альберта и Гётца.
   Виконтесса съ изумленіемъ посмотрѣла на сына.
   -- Дѣлай что хочешь, Жюльенъ, сказала она: -- ты теперь въ такихъ лѣтахъ, что самъ можешь судить о ихъ поведеніи... Однакожь, любя ихъ всѣмъ сердцемъ, я опасаюсь ихъ и считаю низкой клеветою обвиненіе въ преступленіи, приписываемомъ кавалеру Рейнгольду... Впрочемъ, ты самъ его знаешь... Скажи, какого ты объ немъ мнѣнія?
   -- Одного съ вами, матушка, отвѣчалъ Жюльенъ разсѣянно.
   -- Но кто далъ тебѣ эту записку?
   -- Не знаю.
   -- Гдѣ же ты получилъ ее?
   Лейтенантъ колебался, но секунду спустя, отвѣчалъ:
   -- На маскарадѣ, въ залѣ Комической-Оперы.
   -- Въ прошлую ночь?
   -- Да.
   Виконтесса посмотрѣла на сына, потомъ громко засмѣялась.
   -- А я еще сожалѣла о немъ!.. вскричала она: -- я безпокоилась объ утомленіи, написанномъ на лицѣ его!.. Знаю я теперь причину этой блѣдности, любезный виконтъ!.. Вы прекрасно воспользовались первыми минутами своего отпуска... поздравляю!
   И она весело поцаловала его.
   -- Ребенокъ! продолжала она: -- и ты можешь такъ серьёзно принимать къ сердцу маскарадную шалость... развѣ ты не видишь, что надъ тобою подшутилъ человѣкъ, завидующій твоему счастію?.. Другъ мой! графиня Эсѳирь красавица и богата... У тебя есть соперники!.. Я сама сейчасъ назову тебѣ человѣкъ двадцать... Какъ! ты не понялъ причины этой безъименной клеветы?..
   Виконтесса д'Одмеръ говорила съ жаромъ; она защищала дѣло, уже вполовину выигранное въ сердцѣ Жюльена однимъ воспоминаніемъ объ Эсѳири.
   -- Но, возразилъ онъ: -- тутъ говорится не обо мнѣ одномъ, а о моей сестрѣ и кавалерѣ Рейнгольдѣ...
   Госпожа д'Одмеръ съ улыбкой пожала плечами.
   -- По всему видно, что ты прямо съ корабля, мой бѣдный Жюльенъ! возразила она.-- Я говорила тебѣ сейчасъ о зависти молодыхъ людей... но это ничто въ сравненіи съ завистью молодыхъ дѣвушекъ!.. Не-уже-ли ты думаешь, что онѣ могутъ смотрѣть равнодушно на бракъ твоей сестры съ однимъ изъ первѣйшихъ богачей цѣлой Франціи?.. Онѣ сохнутъ съ досады, и, еслибъ женщины выходили на дуэль, у Денизы была бы, по-крайней-мѣрѣ, дюжина поединковъ!..
   -- Но мнѣ кажется, проговорилъ Жюльенъ:-- что она не слишкомъ дорожитъ своимъ счастіемъ...
   -- Пустое, другъ мой!.. Надобно быть женщиной, чтобъ угадывать то, что происходитъ въ сердцѣ молодыхъ дѣвушекъ... Ты увидишь, что Дениза вернется столь же веселою, какъ она была печальна за завтракомъ... Она бросится къ тебѣ на шею, какъ-будто-бы только-что увидѣла тебя... Увѣряю, ты не узнаешь ея!.. Грусть молодыхъ дѣвушекъ такъ же скоро проходитъ, какъ и приходитъ.. говорятъ, это бываетъ отъ раздраженія нервовъ... Кадриль, прогулка, или нарядъ, -- вотъ лучшія лекарства въ этомъ случаѣ.
   -- Кажется, Дениза была прежде благоразумнѣе... съ легкимъ упрекомъ сказалъ лейтенантъ.
   -- Ахъ, другъ мой, ты не знаешь, какъ странны молодыя дѣвушки!.. О, молодыя дѣвушки!.. Однако я заговорилась и отклонилась отъ главнаго предмета... Скажи же мнѣ, Жюльенъ, любишь ли ты еще бѣдную Эсѳирь?
   -- Она сама, быть-можетъ, забыла меня! проговорилъ лейтенантъ.
   -- Забыть, тебя, Жюльенъ! вскричала виконтесса д'Одмеръ: -- Боже мой! какъ мужчины несправедливы!.. Всякій разъ, когда я встрѣчалась съ Эсѳирью -- замѣть, Жюльенъ, всякій разъ!-- она подходила ко мнѣ и справлялась о тебѣ... Повѣрь мнѣ, другъ мой, я опытна въ этихъ вещахъ: графиня Эсѳирь любитъ тебя по-прежнему..
   -- Возможно ли? проговорилъ лейтенантъ съ радостной улыбкой.
   -- Зачѣмъ же мнѣ обманывать тебя, сынъ мой?.. Еслибъ ты зналъ, какія уловки она употребляла, чтобъ только заговорить о тебѣ!.. Любящія женщины очень-хитры, но за то матери проницательны, и сколько разъ уклонялась я съ намѣреніемъ отъ ея вопросовъ, чтобъ помучить ее!.. А между-тѣмъ, я ни о чемъ такъ охотно не говорю, какъ о моемъ любезномъ сынѣ... но я хотѣла видѣть сильна ли любовь ея, и смѣло могу сказать, что она отъ тебя безъ ума!.
   Жюльенъ съ нѣжностію пожалъ руку матери,
   -- Благодарю, проговорилъ онъ: -- о! благодарю, матушка!.. И я... люблю ее!
   -- Насилу-то! вскричала виконтесса, съ радостію поцаловавъ сына въ обѣ щеки:-- ты не повѣришь, мой добрый Жюльенъ, какъ ты меня обрадовалъ... Я люблю Эсѳирь какъ дочь, и бракъ вашъ всегда былъ моею сладостнѣйшею мечтою...
   Сердце Жюльена было переполнено; растроганнымъ взоромъ благодарилъ онъ мать. Сомнѣнія его исчезли... онъ стыдился ихъ. Эсѳирь любила его! Кто могъ знать это лучше его матери?..
   Въ это самое время отворилась дверь въ залу. Дениза, удалившаяся грустною, печальною, воротилась съ улыбкой на лицѣ.
   Казалось, самъ случай оправдывалъ всѣ предсказанія виконтессы. Милыя черты Денизы блистали удовольствіемъ и радостью. Жюльенъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на нее.
   Мать значительно взглянула на сына.
   -- Что я говорила тебѣ! сказала она съ торжествующимъ видомъ.
   Дениза весело подошла къ матери, поцаловала ее и потомъ бросилась на шею Жюльену.
   -- Братъ, милый братъ! вскричала она: -- какъ я рада, что ты возвратился!..
   -- Что я говорила? повторила виконтесса.
   -- Что съ тобою было сегодня утромъ, сестрица? спросилъ Жюльенъ, отвѣчая на ласки Денизы.
   -- Я была нездорова, возразила молодая дѣвушка, слегка покраснѣвъ:-- мнѣ было невыразимо грустно!
   -- А мамзель Гертруда принесла тебѣ, вѣроятно, лекарство? спросила виконтесса съ добродушной насмѣшкой.
   Слова эти, произнесенныя случайно, такъ близко подходили къ истинѣ, что Дениза покраснѣла еще болѣе.
   Виконтесса не ошиблась: Гертруда, точно, принесла лекарство. Она говорила о Францѣ... о Францѣ, оставшемся въ живыхъ...
   Дениза произнесла нѣсколько невнятныхъ словъ... ей казалось, что мать угадала ея тайну.
   -- Скажи намъ, пожалуйста, продолжала виконтесса: -- какое чудное лекарство разогнало такъ скоро твою болѣзнь и грусть?
   Дениза краснѣла болѣе и болѣе.
   -- Я не понимаю, о чемъ вы меня спрашиваете, матушка, проговорила она тихимъ голосомъ: -- Гертруда принесла мнѣ кружевной воротничокъ, заказанный мною для предстоящаго бала у Гельдберга.
   Виконтесса громко засмѣялась.
   -- Что я говорила, Жюльенъ?.. вскричала она въ третій разъ.-- Кружева, наряды, бездѣлушки! О, молодыя дѣвушки! молодыя дѣвушки!...
   Садясь въ карету, по выходѣ изъ квартиры Ганса Дорна, баронъ Фон-Родахъ сказалъ кучеру:
   -- Въ улицу Виль л'Эвёкъ, къ дому Гельдберга!..
   

XI.
Прихожая.

   Не было еще полудня. Въ великолѣпныхъ конторахъ банкирскаго дома Гельдберга, Рейнгольда и Комп., все кипѣло жизнію. Не смотря на то, что день былъ праздничный, всѣ служащіе были да своихъ мѣстахъ; стальныя перья быстро скользили по бумагѣ, и звукъ считаемыхъ денегъ разносился по всѣмъ комнатамъ.
   Прохожіе съ завистью заглядывали въ окна, защищенныя желѣзными рѣшетками, чтобъ насладиться хоть видомъ драгоцѣннаго металла.
   Пять или шесть каретъ съ гербами стояли передъ параднымъ крыльцомъ, съ котораго безпрестанно сходили прикащики всѣхъ парижскихъ банкирскихъ домовъ. У каждаго изъ нихъ были подъмышкой или на спинѣ туго-набитые мѣшки. Сундуки Гельдберга походили на публичные колодцы, изъ которыхъ всѣ черпаютъ, по въ которыхъ не изсякаетъ вода.
   Наемная карета, запряженная парой жалкихъ извощичьихъ лошадей, остановилась у крыльца, и баронъ Фон-Родахъ соскочилъ на троттуаръ. У крыльца стояла толпа ливрейныхъ лакеевъ, разсуждавшихъ о политикѣ въ ожиданіи господъ своихъ. Величаво посмотрѣли они на человѣка, пріѣхавшаго въ такомъ болѣе-нежели скромномъ экипажѣ.
   Не безъ труда пробрался между ними Родахъ и дошелъ до двери конторы, гдѣ встрѣтилъ новое препятствіе. Прикащики, безпрестанно входившіе и выходившіе, преграждали ему дорогу. Обождавъ еще нѣсколько минутъ, онъ вошелъ въ прихожую, гдѣ встрѣтилъ его красивый, видный швейцаръ, присутствіе котораго было такъ же безполезно, какъ и самая прихожая, ибо чтобъ говорить о дѣлахъ, надобно было пройдти въ слѣдующую комнату.
   Это была квадратная комната, обставленная скамьями, обитыми зеленымъ сафьяномъ. Тутъ-то и была настоящая прихожая.
   На скамьяхъ терпѣливо ждали десять или двѣнадцать человѣкъ. Мужчина въ черномъ фракѣ важно прогуливался взадъ и впередъ. Это былъ просто лакей, но его можно было принять по-крайней-мѣрѣ за нотаріуса по важности, съ которою онъ прохаживался.
   -- Можно видѣть господина Гельдберга? спросилъ баронъ.
   Лакей, похожій на нотаріуса, поклонился съ гордою вѣжливостью.
   -- Кого вамъ угодно, господина Гельдберга-отца или сына? произнесъ онъ густымъ басомъ, которому нѣмецкое произношеніе придавало еще болѣе пріятности.
   -- Господина Гельдберга-отца.
   -- А!.. Господина Гельдберга-отца нельзя видѣть теперь.
   -- Такъ потрудитесь сказать мнѣ, въ какіе часы можно его видѣть?
   -- Ни въ какіе.
   -- Скажите же мнѣ, наконецъ, когда можно поговорить съ нимъ о дѣлахъ?
   -- Никогда.
   Родахъ съ досадой посмотрѣлъ на важнаго лакея. Ему показалось, что онъ смѣется надъ нимъ. Но едва взглянулъ онъ въ лицо лакею, какъ гнѣвъ его внезапно прошелъ, и онъ отвернулся, какъ-бы желая скрыть свое лицо отъ знакомаго человѣка.
   Эта предосторожность была, однакожь, ненужна, потому-что лакей, одѣтый нотаріусомъ, не удостоивалъ его взгляда.
   -- Что дѣлать! возразилъ Родахъ съ притворнымъ равнодушіемъ: -- если нельзя видѣть господина Гельдберга-отца, такъ доложите обо мнѣ хоть сыну его...
   -- Очень-хорошо, возразилъ лакей:-- это другое дѣло... Но господинъ Авель Фон-Гельдбергъ занятъ дѣлами.
   -- На долго?
   -- Можетъ-быть.
   -- А господинъ кавалеръ Фон-Рейнгольдъ?
   -- Занятъ.
   -- А донъ Хозе-Мира?
   -- Занятъ.
   Родахъ подумалъ съ минуту, потомъ пошелъ къ скамьѣ, сказавъ:
   -- Я подожду.
   -- Такъ не угодно ли вамъ будетъ присѣсть? съ гордою вѣжливостью сказалъ важный лакей, когда баронѣ уже сидѣлъ.
   Люди, ожидавшіе въ прихожей, подсѣли какъ-можно-ближе къ двери въ контору. Родахъ же занялъ мѣсто поодаль отъ нихъ и внимательно смотрѣлъ на лакея въ черномъ фракѣ, продолжавшаго прогуливаться взадъ и впередъ. Убѣдившись, что лицо его было ему знакомо, баронъ сталъ разсматривать окружавшіе его предметы.
   Никакихъ украшеній не было въ этой комнатѣ; полъ былъ плитяной; въ одномъ углу стояла изразцовая печь. Кромѣ выхода въ сѣни и входа въ контору были еще три двери.
   На первой изъ нихъ, на лакированной мѣдной дощечкѣ, была слѣдующая надпись:
   "Церера, общій банкъ для земледѣльцевъ".
   На второй -- длинными буквами:
   "Денежный Заемъ".
   На третью, мѣдникъ приколачивалъ золоченую доску съ надписью, сдѣланною красивыми фигурными буквами:
   "Желѣзная дорога изъ Парижа въ ****.
   "КОМПАНІЯ ВЛАДѢЛЬЦЕВЪ БОЛЬШИХЪ ИМѢНІЙ".
   Это было совершенно-новое предпріятіе, только-что пущенное въ публику.
   Родахъ ждалъ терпѣливо; размышленія его не давали ему соскучиться.
   Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ ждалъ, многіе изъ сосѣдей его были приняты, отпущены и замѣнены другими. Между вновь-прибывшими находилась старуха, въ черномъ, изношенномъ, но еще чистомъ платьѣ.
   Одинъ видъ этой женщины внушалъ невольную тоску. Замѣтно было, что она долго, теривливо боролась съ горемъ, но наконецъ горе обезсилило ее... въ впалыхъ, тусклыхъ глазахъ ея видны были слѣды горькихъ слезъ...
   Робко отворила она дверь въ прихожую и не смѣла войдтй. Важный лакей, заботившійся о томъ, чтобъ старуха не простудила теплой комнаты, попросилъ ее войдти.
   Дрожащимъ, тихимъ голосомъ объявила она, что желала бы видѣть кавалера Рейнгольда. Важный Нѣмецъ отвѣчалъ ей то же, что онъ сказалъ Родаху, и старуха сѣла на скамью, въ самый отдаленный уголъ. Она сидѣла неподвижно, опустивъ голову на грудь; только изрѣдка, когда громче раздавался звукъ золота, она подымала голову и погружала взоръ въ ту сторону, откуда слышался звукъ.
   Во взорѣ ея была какъ-бы жалоба отчаянія: то былъ взоръ человѣка, умирающаго съ голоду и смотрящаго на хлѣбы, выставленные въ окнахъ булочной...
   Время проходило, и безпокойство выразилось на лицѣ старухи.
   -- Позвольте узнать, сказала она, когда важный лакей проходилъ мимо ея: -- скоро ли мнѣ можно будетъ видѣть господина кавалера Фон-Рейнгольда?
   -- Подождите, сударыня, подождите, спокойно возразилъ Нѣмецъ.
   -- Мнѣ некогда ждать, робко проговорила старуха.
   -- Такъ идите съ Богомъ.
   Съ этими словами, Нѣмецъ повернулся и мѣрными шагами пошелъ въ другую сторону. Когда онъ воротился, бѣдная старуха встала, подошла къ нему и, глубоко вздохнувъ, сказала рѣшительнымъ голосомъ:
   -- Я принесла деньги.
   Лакей остановился.
   -- Такъ что жь вы прежде не говорили? сказалъ онъ: -- вамъ незачѣмъ было ждать. Потрудитесь пройдти въ кассу.
   -- Извольте видѣть, я принесла только частицу... въ зачетъ...
   -- А, чортъ возьми! возразилъ Нѣмецъ: -- позвольте вамъ доложить, что Гельдбергъ и Компанія никогда въ зачетъ не принимаютъ!
   -- Потому-то я и желала бы лично повидаться съ кавалеромъ Рейнгольдомъ...
   -- Понимаю! понимаю... но теперь его нельзя видѣть.
   -- Послушайте, робко и нерѣшительно сказала старуха:-- я нѣкогда знала господина Рейнгольда, и онъ, вѣроятно, меня помнитъ... Потрудитесь только доложить ему, что мадамъ Реньйо желала бы переговорить съ нимъ...
   Наивно-насмѣшливая улыбка выступила на лицѣ важнаго лакея. Теперь только онъ рѣшился взглянуть въ лицо старухи и отвѣчалъ:
   -- Извините, сударыня, очень можетъ быть, что господинъ кавалеръ зналъ васъ... но и я знаю свою обязанность, а потому не смѣю его безпокоить... Подождите своей очереди!
   Бѣдная старушка глубоко вздохнула и опять сѣла на прежнее мѣсто.
   Баронъ Родахъ издали слѣдилъ за этой сценой, но не могъ слышать имени, произнесеннаго старухой. Только видъ ея пробудилъ въ немъ неясное воспоминаніе. Ему казалось, что онъ видитъ ее не въ первый разъ.
   Дверь, надъ которою только-что прибили новую надпись, съ шумомъ отворилась, и четыре человѣка, украшенные орденами, вошли въ прихожую, громко разсуждая. Въ прихожей надѣли они шляпы, не обращая ни малѣйшаго вниманія на присутствующихъ.
   -- Это хорошая афера, говорилъ одинъ изъ нихъ.
   -- Разумѣется! отвѣчалъ другой:-- а домъ Гельдберга, благодаря Бога, силенъ... вынесетъ на своихъ плечахъ!
   -- При такихъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, сказалъ третій: -- капиталъ скоро удвоится.
   -- А вотъ и начало! сказалъ четвертый, коснувшись тростью до новой досчечки: -- главное сдѣлано!
   Они громко захохотали и удалились.
   Это были, по-видимому, "владѣльцы большихъ имѣній".
   -- Скоро ли моя очередь? спросилъ Родахъ, не вставая съ мѣста.
   Важный лакей, низко и почтительно поклонившійся только-что прошедшимъ господамъ, не обратившимъ на него ни малѣйшаго вниманія, отвѣчалъ не оглядываясь:
   -- Не знаю.
   Баронъ прождалъ еще около десяти минутъ, въ-теченіе которыхъ дверь въ Контору Желѣзной Дороги два раза отворялась; черезъ прихожую прошли два почтенные человѣка, на лбахъ которыхъ явственно было написано: акціонеры.
   

XII.
Бочка Данаидъ.

   Когда они прошли, возлѣ печки зазвонилъ колокольчикъ и важный лакей поспѣшно удалился.
   Секунду спустя, онъ воротился и произнесъ съ прежнею важностію:
   -- Сегодня никого больше не будутъ принимать.
   Старуха всплеснула руками и опустила голову, какъ громомъ пораженная.
   Два или три человѣка ушли бормоча что-то сквозь зубы.
   Лакей направилъ шаги къ конторѣ.
   -- Клаусъ! произнесъ баронъ тихимъ голосомъ.
   Нѣмецъ остановился, вытаращивъ глаза, но не оглядывался.
   -- Клаусъ! повторилъ Фон-Родахъ.
   Лакей быстро повернулся и однимъ скачкомъ очутился посреди комнаты. Взглянувъ въ лицо барону Фон-Родаху, онъ невольно вскрикнулъ.
   Баронъ приложилъ палецъ ко рту.
   Клаусъ внезапно замолчалъ; но прежнее изумленіе выражалось на лицъ его.
   -- Подойди ко мнѣ, сказалъ баронъ.
   Клаусъ повиновался.
   -- Мнѣ сказали, продолжалъ Родахъ: -- что ты служишь у Жида... но мнѣ не сказали, что ты забылъ своихъ прежнихъ господъ.
   На блѣдномъ и важномъ лицъ Нѣмца выступилъ яркій румянецъ; вѣки его дрожали, въ гла захъ выражалось сильное волненіе.
   -- Ваше сіятельство... проговорилъ онъ.
   -- Тсс! этотъ титулъ не принадлежитъ мнѣ... Меня зовутъ барономъ Родахомъ, и ты меня не знаешь.
   -- Помилуйте! какъ мнѣ не знать! вскричалъ блутгауптскій егерь.
   -- Я баронъ Фон-Родахъ, говорятъ тебѣ; твои новые господа не должны знать моего настоящаго имени... Я ввѣрилъ тебѣ свою тайну: сохранишь ли ты ее?
   Клаусъ приложилъ руку къ сердцу.
   -- Приказывайте, ваше сіятельство, сказалъ онъ: -- я готовъ вамъ повиноваться... О, нѣтъ! клянусь честію, я не забылъ ни васъ, ни вашего благороднаго отца... Я бѣдный человѣкъ, и обязанъ служить, гдѣ прійдется... но сердце мое принадлежитъ прежнимъ господамъ моимъ... Скажите одно слово, и я готовъ служить вамъ.
   -- Благодарю, возразилъ Родахъ: -- ты честный человѣкъ, и я узнаю въ тебѣ нашего васалла... Дай мнѣ руку!
   Клаусъ съ восторгомъ схватилъ руку барона. Съ лица его исчезла прежняя тугая, натянутая важность, которую онъ считалъ необходимою принадлежностью чернаго фрака и своей должности... Теперь на лицъ его выражалось добродушіе и искренняя привязанность.
   -- Приказывайте! сказалъ онъ.
   -- Мнѣ необходимо сейчасъ же видѣть кого-нибудь изъ компаньйоновъ Гельдберга, отвѣчалъ баронъ Фон-Родахъ.
   -- Меня прогонятъ, какъ собаку,-- подумалъ Клаусъ, но, не колеблясь ни секунды пошелъ къ конторъ, попросивъ Родаха слѣдовать за нимъ.
   Старуха Реньйо съ грустью и завистью смотрѣла имъ вслѣдъ:
   -- А меня! произнесла она: -- меня не впустятъ!
   Дверь опять затворилась. Старуха осталась одна. Она подняла къ небу глаза, омоченные слезами, и опять опустила голову на грудь... руки ея, сложенныя на колѣняхъ, дрожали...
   Баронъ Фон-Родахъ и Клаусъ молча проходили рядъ комнатъ конторы Гельдберга.
   Бывшій васаллъ Блутгаупта шелъ впереди съ прежнимъ важнымъ видомъ. Онъ былъ одѣтъ гораздо-лучше барона, тѣмъ болѣе, что, съ самаго прибытія въ Парижъ, послѣдній не успѣлъ еще переодѣться. Старый дорожный плащъ его и сапоги были покрыты пылью.
   Прикащики, конторщики и писаря смотрѣли на него мрачнымъ взглядомъ птицъ, заключенныхъ въ клыку. Родахъ же осматривался съ видимымъ удовольствіемъ.
   Въ послѣдней залъ была круглая чугунная лѣстница въ бельэтажъ. Клаусъ и баронъ пошли по этой лѣстницѣ, и вошли въ маленькую прихожую, гдѣ сидѣлъ лакей, одѣтый такъ же, какъ и Клаусъ. Ему, вѣроятно, было приказано никого не принимать, потому-что онъ всталъ передъ дверью.
   -- Вы знаете, сказалъ онъ Клаусу:-- что никого болѣе не велѣно принимать...
   -- Это мое дѣло, возразилъ Клаусъ съ видомъ лакея, за котораго возложено особое порученіе.-- Пустите, мосьё Дюранъ, господа ждутъ.
   Мосьё Дюранъ отступилъ, проворчавъ что-то сквозь зубы и весьма-недовольный, что другой зналъ то, чего онъ не зналъ.
   Клаусъ на-ципочкахъ пошелъ къ кабинету. Не смотря на наружную рѣшительность, онъ дрожалъ подъ своимъ чернымъ фракомъ.
   Три раза стукнулъ онъ въ дверь кабинета, Отвѣта не было.
   -- Не принимаютъ! шепнулъ онъ барону: -- ахъ, ваше сіятельство! еслибъ не вы...
   -- Они тамъ? прервалъ Родахъ.
   Клаусъ, лицо котораго было блѣдно, утвердительно кивнулъ головою.
   Родахъ взялся за бронзовую позолоченную ручку и сказалъ Клаусу:
   -- Не безпокойся, тебя не прогонятъ; а если прогонятъ, я возьму тебя къ себѣ въ услуженіе.
   Внезапная радость засіяла на лицѣ бывшаго блутгауптскаго васалла. Только изъ уваженія къ черному фраку онъ не запрыгалъ.
   Родахъ вошелъ и затворилъ за собою дверь.
   Онъ вступилъ въ обширную комнату, меблированную съ строгою роскошью. На противоположномъ концѣ стоялъ большой письменный столъ чернаго дерева, съ рѣзными ножками. Вокругъ камина изъ чернаго мрамора, стояло въ безпорядкѣ нѣсколько креселъ.
   Въ комнатѣ никого не было. Родахъ подошелъ къ письменному столу, на которомъ въ безпорядкѣ лежала кипа бумагъ съ печатными заголовками... Вдругъ въ сосѣдней комнатѣ послышались голоса. Родахъ оглянулся. Дверь была полурастворена. Онъ подошелъ къ ней. Мягкій коверъ заглушалъ шаги его...
   Родахъ заглянулъ въ полурастворенную дверь, но никого не было видно; за то онъ могъ слышать.
   Разговаривавшихъ было четверо.
   У одного былъ молодой, но довольно-грубый голосъ; у другаго въ выраженіи голоса было что-то приторно-ласкательное; третій говорилъ медленно, докторальнымъ тономъ, и наконецъ, четвертый говорилъ жалобнымъ, стариковскимъ голосомъ.
   -- Господа, говорилъ именно этотъ голосъ:-- у меня сердце раздирается на части и обливается кровію, когда я посмотрю на то, что вы дѣлаете!.. Боже мой! Не-уже-ли такой славный, богатый домъ долженъ лопнуть!.. Такія ли дѣла были при достойномъ, почтенномъ старомъ г. Гельдбергѣ?.. Все было просто, чисто, честно! Доходы вѣрные... риска ни малѣйшаго... за то и книги наши можно было хоть напечатать... все на лицо!...
   -- Пустыя, ничтожныя дѣлишки, почтеннѣйшій мосьё Моро! сказалъ приторный голосъ.
   -- Старинная система! прибавилъ грубый голосъ съ легкимъ нѣмецкимъ произношеніемъ.
   Баронъ Фон-Родахъ прислушивался внимательно, и на лицѣ его выразилось внезапное безпокойство.
   -- Не-уже-ли дѣла ихъ плохи? подумалъ онъ.
   -- Пускай, старинная, да за то хорошая система, продолжалъ добрякъ, котораго назвали господиномъ Моро:-- за то въ тогдашнее время касса ваша была всегда полна... а теперь что? Пусто!
   Докторальный голосъ закашлялъ; приторный произнесъ нѣсколько словъ, которыхъ баронъ не могъ разслышать.
   -- Да и нельзя ей быть полною! продолжалъ Моро, постепенно разгорячаясь и повышая голосъ: -- что я за кассиръ!.. Такъ только, ради формы!.. Сегодня принесете деньги, а завтра подавай назадъ!
   Всѣ три голоса заговорили вмѣстѣ. Родахъ угадалъ, чьи были эти голоса: приторный -- кавалера Рейнгольда; докторальный -- Португальца Хозе-Мира; грубый -- молодаго Гельдберга.
   -- Однако послушайте, почтеннѣйшій Моро, сказалъ послѣдній:-- мы были заняты важнымъ дѣломъ... Я не думаю, чтобъ вы пришли сюда только для того, чтобъ бранить насъ, какъ школьниковъ?
   -- Я пришелъ сказать вамъ, возразилъ кассиръ:-- что въ субботу вечеромъ у меня было въ кассѣ двадцать-двѣ тысячи франковъ; сегодня утромъ я собралъ по векселямъ сорокъ-пять тысячь франковъ, потому-что намъ нужно заплатить сегодня около шестидесяти тысячь...
   Кассиръ замолчалъ, и никто не отвѣчалъ. Любопытство заставило Родаха заглянуть въ полурастворенную дверь и на противоположной стѣнѣ увидѣлъ зеркало, въ которомъ отражалась группа изъ четырёхъ лицъ: лысаго старика, съ добрымъ и честнымъ лицомъ, -- это былъ кассиръ; блѣднаго молодаго человѣка съ незначительной физіономіей и красивыми бакенбардами; длиннаго, худощаваго человѣка съ мрачнымъ, злобнымъ выраженіемъ лица, и наконецъ, нарумяненнаго и набѣленнаго волокиты, съ низкой, лицемѣрной физіономіей, и походившаго на старую кокетку.
   Родахъ никогда не видалъ Авеля Фон-Гельдберга, но черты Португальца и кавалера Рейнгольда глубоко врѣзались въ его памяти.
   Всѣ трое были въ замѣшательствѣ, и видно было, что имъ нетерпѣливо хотѣлось спровадить почтеннаго господина Моро.
   Но онъ продолжалъ настойчиво:
   -- Такимъ-образомъ, я могъ произвести уплату, и въ кассѣ осталось бы еще семь тысячь франковъ... но, открывъ кассу, я не нашелъ въ ней ни одного су...
   Компаньйоны посмотрѣли другъ на друга.
   -- Я не бралъ, проговорилъ молодой Гельдбергъ.
   -- И я не бралъ, сказалъ г. Рейнгольдъ.
   -- И я, прибавилъ Португалецъ.
   Кассиръ бросилъ на нихъ взглядъ, въ которомъ гнѣвъ замѣнилъ уваженіе.
   -- Такъ, стало-быть, я взялъ ихъ! вскричалъ онъ, бросивъ счетную книгу на столъ: -- касса моя похожа на бочку съ четырьмя кранами!.. У васъ, господинъ докторъ, есть ключъ отъ нея; и у васъ, господинъ Гельдбергъ, и у васъ, господинъ Рейнгольдъ!.. наконецъ, у меня четвертый ключъ!.. Не хотите ли вы обвинить меня въ похищеніи вашихъ двадцати-двухъ тысячь франковъ!
   Родахъ слушалъ и хмурилъ брови.
   -- Двадцать-двѣ тысячи! подумалъ онъ: -- а я полагалъ, что здѣсь считаютъ не иначе, какъ милліонами!
   И случайно взоръ его остановился на только-что отпечатанномъ объявленіи общества новой желѣзной дороги. Тамъ было напечатано крупными буквами:
   "Капиталъ Общества:
   "Сто-девяносто мильйоновъ франковъ."
   -- Полноте, почтеннѣйшій мосьё Моро! сказалъ, наконецъ, кавалеръ Рейнгольдъ:-- ну, прилично ли затѣвать шумъ изъ-за такой бездѣлицы?.. Напишите вексель въ тридцать тысячь франковъ, и дѣло съ концомъ!
   -- Легко сказать "напишите"! отвѣчалъ кассиръ:-- а когда дѣло дойдетъ до расплаты, тогда что?
   -- Это наше дѣло, возразилъ Авель, пожавъ плечами.
   -- И мое дѣло, г. Гельдбергъ! отвѣчалъ съ достоинствомъ старикъ.-- Вы знаете, что на Биржѣ ходятъ мои векселя въ триста тысячъ франковъ безъ вашего бланка, вы знаете, какъ слѣпо я вѣрилъ вамъ!.. У меня, господа, нѣтъ никакого состоянія, а я человѣкъ семейный...
   -- Ахъ, мосьё Моро! прервалъ его кавалеръ: -- ради Бога, избавьте насъ отъ этихъ подробностей!
   -- Я знаю, что у васъ есть еще большія средства, продолжалъ кассиръ:-- я былъ бы спокоенъ, еслибъ зналъ всѣ дѣла въ подробности... но вы ведете особыя книги... и никто, кромѣ васъ, не знаетъ положенія дѣлъ нашихъ съ домомъ Яноса Георги, въ Лондонѣ...
   -- Это мое дѣло, сказалъ кавалеръ.
   -- Съ домомъ фан-Прэтта, въ Амстердамѣ, продолжалъ Моро.
   -- Это мое дѣло, возразилъ Авель Гельдбергъ.
   -- Съ домомъ г. де-Лоранса, въ Парижѣ...
   -- Это мое дѣло, сказалъ докторъ Хозе-Мира.
   -- Дай Богъ, чтобъ хоть съ этой стороны вы были обезпечены, продолжалъ кассиръ: -- а то другой надежды нѣтъ!.. Вы сейчасъ спрашивали, зачѣмъ я пришелъ сюда... Затѣмъ, чтобъ, наконецъ, высказать вамъ всю правду. Я долго молчалъ, но не могу больше... двадцать лѣтъ служу я въ домѣ Гельдберга, и благоденствіе его дороже мнѣ собственной жизни...
   Старый кассиръ замолчалъ, и Родахъ замѣтилъ, что онъ утеръ слезу.
   -- Успокойтесь, другъ мой! сказалъ кавалеръ Рейнгольдъ съ видомъ покровительства:-- мы всѣ знаемъ, что вы честный и вѣрный слуга...
   -- Да, да... я честный слуга! съ твердостію возразилъ кассиръ: -- а потому и долженъ говорить прямо... Домъ вашъ клонится къ упадку; я не хочу быть свидѣтелемъ совершеннаго его разоренія, а потому прошу представить мнѣ ваши особыя книги и отдать ключи отъ кассы. Въ противномъ случаѣ, прошу искать другаго кассира...
   Моро взялъ свою счетную книгу подъ мышку, почтительно поклонился и вышелъ.
   Компаньйоны остались одни и съ изумленіемъ смотрѣли другъ на друга. Въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ, они молчали.
   -- Онъ намъ нуженъ, сказалъ наконецъ Рейнгольдъ:-- вспышка его скоро пройдетъ...
   -- Во-первыхъ, надобно бы немедленно отдать ему двадцать-двѣ тысячи франковъ, въ которыхъ онъ нуждается, замѣтилъ Авель Фон-Гельдбергъ: -- а у меня нѣтъ теперь денегъ.
   -- Ни у меня...
   -- Ни у меня... сказали въ одинъ голосъ компаньйоны его.
   -- Господа, сказалъ Рейнгольдъ: -- Моро правъ въ нѣкоторомъ отношеніи... Я признаюсь, что въ субботу вечеромъ взялъ шесть тысячь франковъ изъ кассы.
   -- А я взялъ пятьсотъ луидоровъ въ воскресенье утромъ, прибавилъ Авель.
   -- Я взялъ остальное вчера вечеромъ, проворчалъ докторъ, насупивъ брови.
   -- Въ такомъ случаѣ, я не удивляюсь, что кассиръ ничего не нашелъ! сказалъ Рейнгольдъ, засмѣявшись.-- Впрочемъ, шутки въ сторону, господа... Кредитомъ шутить не должно, а если Моро отойдетъ отъ насъ, многое откроется... "
   -- Кто можетъ намъ запретить пользоваться собственными деньгами? сказалъ докторъ.
   -- Конечно, никто, отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- но прежде всего должно позаботиться о томъ, чтобъ было чѣмъ пользоваться. Повторяю: мы непремѣнно и сейчасъ же должны достать сумму, нужную кассиру... Подумайте-ка, господа, не пріищете ли вы какого-нибудь средства?
   Докторъ и Авель задумались.
   -- Я знаю стараго Моро, сказалъ наконецъ Авель: -- и готовъ биться объ закладъ, что у него есть вся сумма... Онъ только пугаетъ насъ...
   -- А если нѣтъ?
   -- Ну, такъ займемъ, чортъ возьми!
   -- У кого? спросилъ Родахъ.
   -- У васъ есть друзья...
   -- Конечно; но въ подобныхъ случаяхъ надобно бы имѣть этихъ друзей подъ рукой.
   Въ то самое время, когда докторъ Мира готовился сдѣлать свое замѣчаніе, у двери послышался легкій шумъ...
   Компаньйоны оглянулись и остолбенѣли . На порогѣ стоялъ незнакомецъ. Онъ вѣжливо имъ поклонился.
   -- Господа! сказалъ онъ: -- вамъ нуженъ другъ? Располагайте мною!
   

XIII.
Три компаньйона.

   Баронъ Фон-Родахъ произнесъ эти слова серьёзнымъ голосомъ, въ которомъ была, однакожь, замѣтна гордая насмѣшка.
   Появленіе его поразило трехъ компаньйоновъ, подобно громовому удару.
   Въ домѣ Гельдберга болѣе всего была охраняема неприступность частной комнаты компаньйоновъ. Никто не былъ впускаемъ безъ особеннаго ихъ согласія. Тамъ они могли все говорить и все дѣлать, не опасаясь "любопытныхъ. Даже самъ Моро, по должности кассира пользовавшійся многими преимуществами, не смѣлъ входить безъ приглашенія въ залу, въ которой находился Родахъ, и которая называлась пышнымъ именемъ конференц-залы. Моро обыкновенно входилъ по особой лѣстницѣ только въ ту залу, гдѣ Родахъ слышалъ разговоры компаньйоновъ.
   Въ конференц-залу имѣли входъ только агенты, ходившіе по особымъ дѣламъ гг. компаньйоновъ, богатые капиталисты и акціонеры, которыхъ нужно было задобривать.
   Внезапное и совершенно-неожиданнее появленіе посторонняго человѣка поразило ужасомъ компаньйоновъ.
   Домъ, подобный дому Гельдберга, можетъ долго устоять на твердомъ своемъ основаніи, какъ бы ни были истощены его средства. Но для этого необходимо, чтобъ ослабленіе его оставалось непроницаемою тайною. Пока не возбуждено сомнѣніе, коммерческій колоссъ живетъ и идетъ прежнею дорогой. Бываютъ примѣры, что наканунѣ банкрутства нѣкоторымъ домамъ вѣрятъ еще на мильйоны; всѣ восхваляютъ эти домы и провозглашаетъ ихъ твердыми въ то самое время, когда они рушатся на своемъ подточенномъ основаніи. Гроза разразилась -- отъ могущественнаго дома остались однѣ развалины и человѣкъ, спасающійся бѣгствомъ...
   Бываютъ еще примѣры, что домъ надежный и твердый внезапно останавливаетъ свои операціи. Онъ какъ-будто чахнетъ подъ тяжестью проклятія... Проклятіе это не что иное, какъ клевета, слухъ, распущенный злонамѣренными, о ненадежности этого дома...
   Домъ Гельдберга былъ еще силенъ; онъ далеко не истощилъ еще своихъ средствъ, но давно уже клонился къ упадку. Непостижимое поведеніе начальниковъ этого дома, грабившихъ другъ друга и себя самихъ, влекло его къ катастрофѣ, отъ которой могло его спасти только одно изъ коммерческихъ чудесъ, такъ часто случающихся въ наше время. И именно три компаньйона надѣялись на такое чудо: надобно было только выгадать время и поддерживать свой кредитъ. Домъ Гельдберга держался въ послѣднее время только своимъ кредитомъ; одно слово, произнесенное самими компаньйонами, могло разорить его!..
   И вдругъ человѣкъ посторонній, чужой, слышалъ это слово.. онъ зналъ ихъ тайну!..
   Они занимались цѣлое утро. Основаніе гигантскаго предпріятія было полезно. Скоро на биржѣ заговорятъ о покой желѣзной дорогѣ общества владѣльцевъ большихъ имѣній. Начнутъ покупать и перекупать акціи, тѣмъ болѣе, что въ это же время съ намѣреніемъ былъ распущенъ слухъ о празднествѣ въ замкѣ Гельдберга. Всѣ говорили о немъ и изумлялись колоссальному богатству Гельдберга.
   Итакъ, все шло какъ-нельзя-лучше. Одинъ ловкій ударъ, одно предпріятіе должно было не только поднять падавшій домъ, по даже возвысить его надъ важнѣйшими европейскими конторами. И въ это благопріятное время судьба или измѣна поставила передъ тремя компаньйонами олицетворенную угрозу!..
   Жалобы кассира не тронули ихъ; они презирали затруднительное положеніе своихъ финансовъ, потому-что видѣли передъ собою блистательную будущность... Но вдругъ туча омрачила эту будущность... тайна ихъ не была уже тайною...
   Поблѣднѣвъ отъ бѣшенства и ужаса, смотрѣли они на незнакомца.
   Баронъ фон-Родахъ глядѣлъ на нихъ холоднымъ, спокойнымъ взоромъ. Онъ изучалъ ихъ физіономіи, чтобы по нимъ распредѣлить свои дѣйствія.
   Докторъ Хозе-Мира первый пришелъ въ себя, но отвернулся и молчалъ.
   Рейнгольдъ употреблялъ всѣ усилія своего ума, чтобъ придумать слова, которыми могъ бы смутить и поразить незванаго гостя. Но у кавалера Рейнгольда былъ врагъ, котораго ему трудно было побѣдить... Онъ былъ трусъ до подлости и рѣшался на отчаянныя мѣры только въ гакомъ случаѣ, когда ему самому не грозила ни малѣйшая опасность. Двадцать лѣтъ благосостоянія не сдѣлали его лучшимъ. Докторъ же добивался только одного -- чтобъ, хоть преступленіемъ, составить себѣ спокойную, счастливую будущность; совѣсти своей онъ не боялся, потому-что она умолкла уже въ немъ съ раннихъ лѣтъ. Слѣдовательно, достигнувъ своей цѣли, онъ былъ бы, если и не добродѣтеленъ, такъ, по-крайней-мѣрѣ, безвреденъ; между-тѣмъ, какъ кавалеръ Рейнгольдъ отъ природы былъ расположенъ вредить, дѣлать зло.
   Но Хозе-Мира не вполнѣ достигъ своей цѣли. Онъ не быль ни спокоенъ, ни счастливъ. Предавъ однажды волю огненнымъ страстямъ своимъ, онъ обезчестилъ молодую дѣвушку, почти ребенка... Въ-послѣдствіи, она сдѣлалась для него орудіемъ небесной кары.
   Онъ любилъ. Подъ холодною наружностью его скрывались пылкія, необузданныя страсти. Все бытіе его сосредоточилось въ этой любви. Всѣ горести, всѣ радости его проистекали изъ нея. Въ-продолженіе многихъ лѣтъ, онъ тщетно старался побѣдить эту любовь; та, которую онъ любилъ, ненавидѣла, презирала его, а онъ все болѣе и болѣе къ ней привязывался... она поручала ему дѣла безразсудныя, а онъ, человѣкъ умный, разсудительный -- повиновался!..
   Хозе-Мира, какъ мы уже знаемъ, подобно компаньйонамъ своимъ, бралъ деньги изъ общей кассы. Но, увы! руки его служили только проводникомъ. Онъ все отдавалъ любимой женщинѣ и въ награду получалъ презрительную или насмѣшливую улыбку.
   Женщина эта была развратна, въ томъ нѣтъ сомнѣнія; но въ-отношеніи къ доктору, она была справедлива. Быть-можетъ, онъ былъ виновникомъ испорченности ея нравовъ.
   Есть, говорятъ, два рода ядовитыхъ змѣй: однѣ бросаются на всѣхъ безъ разбора; другія берегутъ ядъ свой для минуты гнѣва. Рейнгольдъ принадлежалъ къ первому роду, а Хозе-Мира ко второму. Рейнгольдъ дѣлалъ зло безъ разбора, Хозе-Мира магъ бы сдѣлаться безвреднымъ, еслибъ не имѣль причины злиться. Но въ минуту гнѣва, онъ былъ страшнѣе Рейнгольда, потому-что умѣлъ искусно скрываться и обдумывать всѣ свои дѣйствія.
   Хозе-Мира былъ головою компаніи. Рейнгольдъ былъ рукою ея. Кавалеру поручались всѣ сдѣлки, потому-что онъ быль хитеръ, пронырливъ, вкрадчивъ и всегда сладко улыбался. Мрачная же физіономія доктора отталкивала съ перваго взгляда и внушала непреодолимую недовѣрчивость.
   Что же касается до молодаго Гельдберга, то на совѣсти его не было кроваваго преступленія. Онъ не зналъ настоящаго источника своего богатства. Авель былъ просто свѣтскій молодой человѣкъ, съ дѣтства пріученный къ коммерческимъ уловкамъ, которыми негоціанты обманываютъ другъ друга. Лихоимство вскормило и воспитало его; добродѣтелью Авеля была -- выгода; нравственностью -- ариѳметика. А между-тѣмъ, ему было дано прекрасное воспитаніе, въ-слѣдствіе котораго въ сердцѣ его осталась пустота, въ умѣ совершенное знаніе четырехъ первыхъ правилъ ариѳметики, а въ рукѣ красивый почеркъ.
   Сверхъ-того, онъ былъ левъ и приторный любезникъ, любилъ танцовщицъ, обожалъ лошадей, держалъ огромные пари, какъ Англичанинъ, и самъ рисовалъ покрой своихъ жилетовъ. Люди, подобные ему, выходятъ иногда въ люди, вопреки аксіомѣ: "изъ ничего -- ничего не сдѣлаешь..."
   Авель первый прервалъ молчаніе. Пока Хозе-Мира осторожно молчалъ, а кавалеръ Рейнгольдъ придумывалъ, что бы сказать, онъ смѣло приставилъ лорнетъ къ глазу и дерзко осмотрѣлъ незнакомца съ ногъ до головы.
   -- Что значитъ эта комедія? спросилъ онъ презрительно: -- и что нужно этому человѣку?
   -- Этому человѣку нужно многое, мосьё Авель де-Гельдбергъ, отвѣчалъ баронъ съ вторичнымъ и столь же вѣжливымъ поклономъ: -- этотъ человѣкъ такъ много наслышался о вашемъ домѣ, что охотно желалъ бы вступить съ вами въ сношенія.
   Авель еще разъ осмотрѣлъ барона съ ногъ до головы, презрительно пожалъ плечами и повернулся къ своимъ компаньйонамъ.
   Хозе-Мира внимательно глядѣлъ исподлобья на незнакомца. На лицѣ кавалера Рейнгольда изумленіе смѣнилось тайнымъ ужасомъ. Казалось, лицо незнакомца пробудило въ немъ страшныя воспоминанія.
   -- Это, вѣроятно, сумасшедшій! сказалъ Авель своимъ компаньнонамъ.
   -- Должно быть, проговорилъ Рейнгольдъ разсѣянно.
   -- Надобно позвать людей и велѣть его выбросить...
   -- Конечно, отвѣчалъ кавалеръ едва-слышнымъ голосомъ.
   Потомъ, быстрымъ движеніемъ онъ наклонился къ доктору и шепнулъ ему:
   -- Лицо это мнѣ знакомо!..
   -- Нѣтъ, возразилъ Португалецъ, опустивъ глаза:-- оно только напоминаетъ другое лицо...
   -- Которое мы давно видѣли?
   -- Очень-давно!
   -- Но гдѣ? когда?.. Вспомните, докторъ!.. Отъ этого зависитъ развязка этой непріятной сцены.
   -- Двадцать лѣтъ тому... шепнулъ докторъ.
   -- Не помню!..
   -- Старый Гюнтеръ Фон-Блутгауптъ...
   Кавалеръ махнулъ рукой. Лицо его прояснилось.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ! вскричалъ онъ: -- я ожидалъ худшаго... Не можетъ же быть, чтобъ старый графъ воскресъ... Что же, Авель, продолжалъ онъ, оборотившись къ молодому человѣку: -- вы хотѣли звонить; зачѣмъ же дѣло стало?
   Быстрый разговоръ доктора и кавалера продолжался не болѣе трехъ четырехъ секундъ. Родахъ все еще неподвижно и скрестивъ руки на груди стоялъ на порогѣ.
   -- Я пріѣхалъ издалека, сказалъ онъ: -- и нарочно для того, чтобъ повидаться съ вами, господа... Увѣряю васъ, вы вѣчно будете раскаяваться, если прогоните меня не выслушавъ...
   Авель захохоталъ и пошелъ къ колокольчику; кавалеръ тоже принужденно засмѣялся. Хозе-Мира сохранилъ свой мрачный видъ. Въ то самое время, когда Авель взялся уже за шнурокъ колокольчика, онъ проговорилъ какъ-бы не-хотя:
   -- Не торопитесь, Авель, сказалъ онъ: -- прежде нужно бы узнать...
   -- Узнать, что? вскричалъ молодой человѣкъ, дернувъ за шнурокъ.
   -- Имя того, кого вы хотите прогнать, мосьё Авель де-Гельдбергъ, сказалъ баронъ Родахъ повысивъ голосъ:-- узнать, точно ли онъ сумасшедшій или въ полномъ разумѣ... нищій, или мильйонеръ...
   -- Какое намъ до этого дѣло? прервалъ слова его Авель.
   Рейнгольдъ и Мира помѣнялись взглядами.
   -- Узнать еще, продолжалъ Родахъ спокойно:-- не имѣетъ ли человѣкъ, нечаянно появившійся предъ вами, права войдти въ вашу конференц-залу... узнать, наконецъ, не имѣетъ ли онъ въ одной рукѣ средства погубить вашъ домъ, не смотря на мнимое благоденствіе его, а въ другой средства спасти его, не смотря на дѣйствительный упадокъ...
   Дверь, въ которую вышелъ кассиръ, отворилась въ эту минуту, и на порогѣ явился лакей.
   -- Вы звонили? спросилъ онъ.
   Молодой Гельдбергъ небрежно указалъ пальцемъ на Родаха; но въ то самое время, когда онъ хотѣлъ приказать вывести его, Хозе-Мира произнесъ поспѣшно:
   -- Никого не впускать сюда!.. Ступай!
   Молодой Гельдбергъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на доктора. Лакей исчезъ.
   -- Объяснитесь, только скорѣе! сказалъ Хозе-Мира, ступивъ шагъ впередъ:-- кто вы? что вамъ нужно?
   -- Гораздо было бы приличнѣе, вскричалъ Авель, отвернувшись съ досадой:-- сбросить этого господина съ лѣстницы!..
   -- Черезъ четверть часа, вы, мосьё Авель, сами поблагодарите господина доктора, сказалъ Родахъ; потомъ, обратившись къ Мира, онъ продолжалъ: -- вы желаете, чтобъ я объяснился скорѣе? Извольте; но я долженъ, однакожь, доложить вамъ, что у насъ накопилось много дѣлъ... Прежде я попрошу у васъ позволенія присѣсть.
   Родахъ осмотрѣлся. Въ этой комнатѣ не было ни одного лишняго стула. Подумавъ съ секунду, онъ воротился въ конференцзалу и сѣлъ на одномъ изъ покойныхъ креселъ, окружавшихъ каминъ.
   Компаньйоны остались одни, и Родахъ слышалъ, какъ они о чемъ-то съ живостію перешептывались.
   Наконецъ, и они вошли въ кабинетъ. Кавалеръ Рейнгольдъ ласково улыбался; на лицѣ Авеля не было прежняго дерзкаго, презрительнаго выраженія; только Хозе-Мира былъ тотъ же. Онъ понялъ, какой опасности могло подвергнуть ихъ необдуманное поведеніе молодаго Гельдберга. Незнакомецъ, внезапно и неожиданно появившійся между ними, внушалъ ему сильное безпокойство, и онъ предостерегъ своихъ компаньйоновъ, посовѣтовавъ имъ быть осторожными и вѣжливыми.
   Родахъ опустился въ кресло передъ каминомъ.
   -- Простите мнѣ, господа, сказалъ онъ:-- мою безцеремонность... но я только вчера съ дороги и во всю ночь не смыкалъ глазъ... я ужасно усталъ!.. Потрудитесь присѣсть и выслушать меня; надѣюсь, мы поймемъ другъ-друга.
   Онъ усѣлся въ креслѣ и положилъ ноги на желѣзную рѣшетку камина.
   Компаньйоны сѣли; они замѣчали, что незнакомецъ, сначала столь дурно принятый, бралъ уже нѣкоторый перевѣсъ надъ ними. Они были у себя, а между-тѣмъ, человѣкъ этотъ игралъ первую роль. Онъ былъ совершенно спокоенъ, а они -- смущены.
   -- Я былъ здѣсь во время вашего разговора съ кассиромъ... сказалъ баронъ Родахъ.
   -- И вы подслушивали? вскричалъ молодой Гельдбергъ съ прежнею дерзостью.
   -- Признаться сказать, подслушивалъ, возразилъ баронъ Родахъ: -- я слышалъ весь вашъ разговоръ съ кассиромъ и по уходѣ кассира... Но не безпокойтесь, господа; въ вашемъ разговорѣ я не открылъ ничего новаго... я зналъ все это прежде; итакъ, вамъ нечего бояться...
   -- Я то же думаю, сказалъ Рейнгольдъ съ улыбкой.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?.. Позвольте вамъ сказать, что кассиръ вашъ почтенный и честный человѣкъ, но слишкомъ-взъискателенъ... Я только удивляюсь, какъ онъ забылъ одинъ счетъ...
   -- Какой? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Онъ говорилъ, кажется, о счетъ фан-Прэтта въ Амстердамъ, о счетѣ Яноса Георги въ Лондонъ, и о счетъ Лоранса въ Парижъ... Но онъ забылъ счетъ Цахеуса Несмера во Франкфуртѣ-на-Майнѣ...
   Лицо Хозе-Мира еще болѣе омрачилось. Молодой Гельдбергъ сталъ слушать со вниманіемъ.
   -- Но, сказалъ Рейнгольдъ, принужденно улыбаясь: -- вѣдь нашъ корреспондентъ и другъ Цахэусъ Несмеръ умеръ...
   -- Правда.
   -- Наслѣдниковъ у него нѣтъ...
   -- Есть, кавалеръ, есть... племянникъ, сынъ сестры его; онъ еще ребенокъ, но ему дали опекуна... Однакожь возвратимся къ вашему кассиру. Мое появленіе спасаетъ васъ отъ непріятности. Если бы отпустите кассира, я охотно поступлю на его мѣсто; если же вы намѣрены оставить его у себя, такъ я вамъ сейчасъ же достану двадцать-двѣ тысячи франковъ, въ которыхъ вы нуждаетесь...
   -- Позвольте вамъ замѣтить, сказалъ кавалеръ:-- что домъ Гельдберга...
   -- Будьте откровенны со мною! прервалъ его баронъ, внезапно перемѣнивъ тонъ: -- дѣла дома Гельдберга мнѣ такъ же хорошо извѣстны, какъ вамъ самимъ, а потому рѣшайте: -- быть мнѣ вашимъ другомъ или врагомъ?
   Рейнгольдъ и Мира посмотрѣли на него съ замѣтнымъ ужасомъ. Авель Гельдбергъ ничего не понималъ.
   Родахъ вынулъ изъ бумажника двадцать банковыхъ билетовъ и положилъ ихъ на каминъ.
   -- Позвоните, мосьё Гельдбергъ, сказалъ онъ:-- и отошлите эти деньги въ кассу...
   Авель повиновался машинально.
   Черезъ минуту слуга унесъ двадцать банковыхъ билетовъ.
   Баронъ вынулъ изъ бумажника пять или шесть измятыхъ записокъ.
   -- Признаюсь, продолжалъ онъ: -- что я не надѣялся найдти вашъ домъ въ такомъ жалкомъ положеніи... Я пріѣхалъ сюда для полученія двухъ-сотъ тридцати тысячь франковъ по этимъ векселямъ.
   -- Двухъ-сотъ тридцати тысячь франковъ! повторили компаньйоны въ одинъ голосъ.
   -- Срокъ имъ будетъ 1-го марта, продолжалъ баронъ:-- къ 1-му марту будущаго года у меня есть еще векселя на двойную противъ этой сумму.
   -- Но мы были въ дружескихъ и коммерческихъ сношеніяхъ съ покойнымъ Цахеусомъ Несмеромъ, вскричалъ Рейнгольдъ: -- и эти векселя не представляютъ дѣйствительнаго долга.
   -- Такъ затѣвайте процессъ, холодно возразилъ баронъ: -- если вы правы, господа... Впрочемъ, не безпокойтесь теперь объ этомъ: наслѣдникъ Цахеуса будетъ ждать, и его выгоды такъ же, какъ и мои, требуютъ поддержанія дома Гельдберга.
   -- И ваши? проговорилъ докторъ.
   -- Вы, вѣроятно, помните, господа, продолжалъ Родахъ, закрывая бумажникъ: -- что, годъ тому назадъ, недѣль шесть спустя послѣ смерти Цахеуса Несмера, вы получили письмо, извѣщавшее васъ о пріѣздѣ барона Родаха, пользовавшагося довѣренностью Несмера при жизни его и уполномоченнаго привести дѣла его въ порядокъ.
   -- Я самъ получилъ это письмо, отвѣчалъ Авель Гельдбергъ: -- я не зналъ этого барона; хотя нѣкоторые доводы его были неосновательны, я, однакожь, рѣшился принять его какъ дворянина; но онъ не пріѣзжалъ.
   -- Правда, онъ заставилъ васъ ждать, возразилъ незнакомецъ: -- но у него были дѣла... онъ путешествовалъ по Швейцаріи и Италіи; по, наконецъ, онъ пріѣхалъ... Баронъ Фон-Родахъ передъ вами.
   

XIV.
Три ключа.

   При имени барона Родаха, компаньйоны поклонились, а Авель ниже другихъ.
   -- Еслибъ вы съ перваго слова открыли намъ свое имя, проговорилъ онъ:-- то конечно...
   -- Молодой человѣкъ! возразилъ Рбдахъ: -- я не въ первый разъ имѣю дѣло съ негоціантами и обижаюсь только на улицѣ или въ обществѣ, а не въ кабинетѣ... Не трудитесь же извиняться, тѣмъ болѣе, что я самъ виноватъ... Итакъ, я писалъ вамъ въ своемъ письмѣ, о которомъ вы, по-видимому, забыли, что я въ одинъ годъ кончу всѣ дѣла вашего корреспондента и друга Цахеуса Несмера. Я сдержалъ слово. Почтенный Несмеръ ничего не скрывалъ отъ меня. Я зналъ всю настоящую и прошедшую жизнь его; знаю, прибавилъ онъ съ удареніемъ на каждомъ словѣ: -- всѣ сношенія, существовавшія между имъ и вами, господа...
   Улыбка Рейнгольда превратилась въ гримасу. Самъ Мира невольно насупилъ брови.
   -- Я знаю все, продолжалъ Родахъ: -- рѣшительно все, начиная отъ смерти графа Ульриха до смерти самого Несмера!
   Голосъ Родаха нѣсколько дрожалъ, когда онъ произносилъ имя графа, но лицо оставалось спокойнымъ и твердымъ.
   -- Одного только я не знаю, продолжалъ онъ: -- и именно того, что случилось въ-теченіе года, прошедшаго послѣ смерти Цахеуса; надѣясь получить отъ васъ вѣрныя свѣдѣнія, я пріѣхалъ сюда... Случай открылъ мнѣ то, о чемъ вы, можетъ-быть, умолчали бы, именно -- о важныхъ опасностяхъ, угрожающихъ дому Гельдберга.
   -- Господинъ баронъ, возразилъ Рейнгольдъ:-- опасности эти болѣе фиктивны, нежели дѣйствительны... У насъ есть предпріятіе, обѣщающее намъ самыя блистательныя выгоды.
   -- Объ этомъ-то я и хотѣлъ поговорить съ вами... Но еще разъ умоляю васъ, не скрывайте отъ меня ничего и не старайтесь меня обманывать; вы главнѣйшіе должники наслѣдника Несмера, а потому наша собственная польза требуетъ, чтобъ мы поддерживали васъ. Считайте же меня однимъ изъ вашихъ компаньйоновъ и говорите со мною, какъ съ человѣкомъ, время, вліяніе и состояніе котораго принадлежатъ вамъ.
   Рейнгольдъ вскочилъ въ порывъ признательности и схватилъ руку барона, -- она была холодна и судорожно сжимала руку кавалера; но послѣдній не обратилъ на это вниманія и продолжалъ жать руку Родаха.
   Авелю и доктору Хозе-Мира показалось, что блѣдность выступила на щекахъ барона.
   -- Господа, вскричалъ Рейнгольдъ, обратившись къ нимъ: -- я думаю, что колебаться пёчего... Мы съ признательностью должны принять предложеніе барона и за откровенность заплатить ему откровенностью.
   -- И я то же думаю, сказалъ докторъ Мира.
   Во всемъ этомъ разговоръ было много, чего не понималъ молодой Гельдбергъ; но онъ счелъ за нужное притвориться понимающимъ и повторилъ поклонившись:
   -- Я то же думаю и съ признательностью принимаю предложеніе господина барона.
   -- Съ неожиданною помощью, ниспосланною намъ нашею доброю звѣздою, продолжалъ кавалеръ Рейнгольдъ, которому послѣднія слова барона какъ-бы развязали языкъ:-- мы выйдемъ изъ затруднительнаго положенія и найдемъ средства расплатиться съ наслѣдникомъ нашего корреспондента и друга, Цахеуса Несмера... Пользуясь вашимъ позволеніемъ, господа, я разскажу барону въ подробности всѣ наши виды и надежды. Что касается до меня лично, такъ мои дѣла прекрасны: у меня есть свои маленькія предпріятія, находящіяся въ самомъ цвѣтущемъ состояніи. Откупъ лавчонокъ Тампля -- дѣло человѣколюбивое и въ высшей степени выгодное; сверхъ того, я намѣренъ вступить въ богатый бракъ; итакъ, вы видите, баронъ, что имѣете дѣло не съ нищими, и что ничего не рискуете, отдавая свой капиталъ въ наше предпріятіе...
   -- Далѣе? сказалъ Родахъ.
   -- Что жь касается до самаго долга, продолжалъ Рейнгольдъ: -- такъ у него есть векселя, уплата по которымъ должна произойдти въ весьма-непродолжительномъ времени... Акціи на Цереру очень возвысились на биржѣ, -- и наконецъ, огромное предпріятіе, желѣзная дорога изъ Парижа въ *** наполнитъ опять наши сундуки золотомъ.
   -- Устроено ли это предпріятіе? спросилъ Родахъ.
   -- Нѣтъ еще... хе, хе, хе! подобныя предпріятія устроиваются не такъ скоро, какъ вы думаете! Они сопряжены съ большими трудностями. Желѣзныя дороги упали въ цѣнѣ; кромѣ того, и въ этомъ предпріятіи насъ останавливаетъ недостатокъ наличнаго капитала... Ужь коли говорить откровенно, такъ надобно сказать, что до удаленія отъ дѣлъ почтеннаго друга и компаньйона нашего, г. Моисея Гельдберга, мы считали мильйоны не десятками, а сотнями... Замѣтьте, что я ни мало не преувеличиваю, потому-что и понынѣ всѣ думаютъ, что мы обладаемъ этими огромными суммами...
   -- Правда, сказалъ Родахъ:-- я самъ...
   -- Это-то и спасетъ насъ, прервалъ его Рейнгольдъ: -- но въ сущности мы порядочно разорились... Не дѣлайте мнѣ знаковъ, докторъ, я знаю, что говорю, и совершенною откровенностью хочу заслужить довѣренность г. барона.
   Авель утвердительно кивнулъ головою.
   Кавалеръ продолжалъ:
   -- Общество владѣльцевъ утверждено уже на прочномъ основаніи и воротитъ намъ, я въ томъ увѣренъ, наше прежнее богатство... уменьшившееся по нашей же винѣ, господинъ баронъ! прибавилъ Рейнгольдъ со вздохомъ.-- Если предпріятіе наше удастся, въ чемъ я и не сомнѣваюсь, такъ мы дадимъ нашему дому европейское значеніе и выкупимъ всѣ долги... Повѣрьте, мы приняли всѣ мѣры; ничто не упущено изъ виду; большую часть своихъ наличныхъ денегъ мы истратили на то, чтобъ ослѣпить роскошью людей, нужныхъ намъ... Служащіе у насъ живутъ какъ принцы!.. Всѣ журналы говорятъ о нашихъ балахъ...
   -- Правда, сказалъ молодой Гельдбергъ, съ самодовольной улыбкой закручивая усы:-- мы задаёмъ тонъ въ Парижѣ.
   Докторъ не принималъ никакого участія въ разговорѣ и казался погруженнымъ въ размышленія. Мрачный взоръ его былъ неподвижно устремленъ на лицо барона Родаха.
   -- Но этого всего еще не мало, продолжалъ кавалеръ: -- балъ все-таки балъ!.. Чтобъ придумать что-нибудь новое, надобно бы устроить балъ на Кладбищѣ-Отца-Лашеза...
   -- Однако, сказалъ баронъ: -- я все еще не понимаю, какая связь можетъ быть между вашими балами и...
   -- И обществомъ владѣльцевъ большихъ имѣній? вскричалъ Рейнгольдъ, громко засмѣявшись.
   -- По всему видно, г. баронъ, что вы не Парижанинъ, сказалъ Авель съ гордою скромностью человѣка, сознающаго свое преимущество предъ другимъ.
   -- Ахъ, любезнѣйшій баронъ! вскричалъ кавалеръ:-- вѣдь здѣсь не ваша добродѣтельная Германія! Балы служатъ вывѣской нашимъ сундукамъ... Конечно, метода эта нѣсколько устарѣла... всѣ это знаютъ, но все-таки вдаются въ обманъ... Какъ бы то ни было, но мы рѣшились произвести эффектъ новый, чтобъ изумить, ослѣпить всѣхъ... Мы рѣшились пригласить весь парижскій большой свѣтъ въ нашъ замокъ въ Германіи!
   -- Въ замокъ Блутгауптъ? глухо произнесъ баронъ.
   -- Именно, въ замокъ Блутгауптъ, возразилъ Авель.
   -- Это послужитъ намъ средствомъ извлечь пользу изъ недвижимаго имущества, неприносящаго намъ почти никакого дохода, по причинѣ упрямства бывшихъ блутгауптскихъ васалловъ, переселившихся въ разныя стороны... А между-тѣмъ, надо сказать, что это имѣніе представляетъ собою огромный капиталъ... Нашъ почтенный другъ и компаньйонъ, Моисей Гельдбергъ, нѣкоторымъ образомъ виновникъ упадка нашего дома; Богъ-знаетъ отъ-чего ему непремѣнно захотѣлось пріобрѣсти въ свое полное владѣніе замокъ, съ зависящими отъ него землями? По этому-то случаю мы и выдали векселя Несмеру, Яносу Георги и фан-Прэтту... Но дѣло сдѣлано, и жаловаться поздно; надобно лучше стараться поправить его... Мы намѣрены дать въ старомъ замкѣ праздникъ, который будетъ продолжаться двѣ недѣли...
   -- Для этого нужна огромная сумма, сказалъ баронъ.
   -- Огромная!.. Но за то праздникъ этотъ вскружитъ всѣмъ голову!..
   -- Праздникъ будетъ такой, какому не было подобнаго! сказалъ Авель, потирая руки:-- балы въ паркѣ...
   -- Рыбная ловля ночью, какъ въ Шотландіи!..
   -- Охота при факелахъ, какъ при Фуке!..
   -- Турниры... какъ на праздникѣ Эглингтона!..
   -- Волшебно-очаровательныя прогулки!
   -- Скачки!..
   -- Охоты за дикими звѣрями!..
   -- И когда мы воротимся, -- въ порывѣ энтузіазма, всѣ акціи на желѣзную дорогу будутъ разобраны въ мигъ...
   Баронъ Родахъ подумалъ съ минуту.
   -- Я одобряю вашу мысль, сказалъ онъ: -- и помогу вамъ.
   -- Вы наше провидѣніе! вскричалъ Рейнгольдъ: -- насъ до-сихъ-поръ останавливало только одно: -- недостатокъ денегъ!
   -- Я вамъ охотно помогу, повторилъ Родахъ: -- но слова вашего кассира внушили мнѣ нѣкоторую недовѣрчивость; если вы будете опустошать кассу по мѣрѣ того, какъ я буду наполнять ее...
   -- Мы дадимъ вамъ формальное обѣщаніе...
   -- Этого мало, сказалъ баронъ.
   -- Что жь вамъ еще угодно? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Отдайте мнѣ ключи отъ вашей кассы.
   Компаньйоны стали дѣлать возраженія.
   -- Господа, продолжалъ Родахъ съ холодною вѣжливостью: -- надѣюсь, что вы говорили со мною откровенно... По тому, что вы мнѣ сказали и что я зналъ самъ, мнѣ кажется, будто мы знакомы уже лѣтъ двадцать... Я охотно соединюсь съ вами и буду поддерживать васъ всѣми силами... Но вы должны исполнить мое желаніе.
   -- Конечно, г. баронъ, требованіе ваше... началъ кавалеръ.
   -- Какъ вамъ угодно, прервалъ его Родахъ: -- я увѣренъ, что еслибъ мнѣ вздумалось принять рѣшительныя мѣры и вступить съ вами въ тяжбу, такъ домъ Гельдберга не захочетъ объявить себя несостоятельнымъ за такую ничтожную для него сумму...
   -- Конечно, проговорилъ Авель, но...
   -- Позвольте!... Я же, напротивъ, не хочу увеличивать затруднительнаго положенія дома. Я даже предлагаю ему все свое имѣніе и вліяніе... Итакъ, мнѣ кажется, имѣю право предлагать нѣкоторыя условія..
   Съ этими словами онъ посмотрѣлъ на часы, потомъ прибавилъ:
   -- Мнѣ нужно сообщить вамъ еще многое... время летитъ, а потому рѣшайтесь скорѣе.
   Компаньйоны взглянули другъ на друга, и, противъ чаянія, докторъ Хозе-Мира первый прервалъ молчаніе.
   -- Мнѣ кажется, сказалъ онъ, ударяя на каждомъ словѣ и смотря въ землю: -- требованіе господина барона совершенно справедливо.
   Авель и Рейнгольдъ посмотрѣли на него съ изумленіемъ.
   Онъ всталъ и вручилъ Родаху свой ключъ съ низкимъ поклономъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ молодой Гельдбергъ, послѣ краткаго молчанія:-- если г. баронъ наполняетъ нашу кассу, такъ ему принадлежатъ и ключи отъ нея!
   -- Извольте! прибавилъ Рейнгольдъ: -- что касается до меня, я вполнѣ довѣряю г. барону!
   Подавая ключъ Родаху, онъ наклонился къ нему и шепнулъ ему на ухо:
   -- Я бы желалъ наединѣ переговорить съ вами, г. баронъ; будьте такъ добры, зайдите послѣ ко мнѣ.
   Родахъ кивнулъ головою и обратился къ молодому Гельдбергу, подававшему ему ключъ съ другой стороны.
   -- По окончаніи нашего совѣщанія, шепнулъ Авель:-- я бы желалъ переговорить съ вами наединѣ, г. баронъ...
   Родахъ кивнулъ и ему.
   Кто-то постучался, и, по приказанію Рейнгольда, вошелъ слуга, мосьё Дюранъ, съ двумя письмами.
   Авель и Рейнгольдъ обратились къ вошедшему; воспользовавшись этой секундой, Хозе-Мира слегка коснулся плеча Родаха и шепнулъ ему на ухо:
   -- Я бы желалъ удостоиться чести поговорить съ вами безъ свидѣтелей...
   Рейнгольдъ взялъ письма у слуги.
   Одно изъ нихъ было съ городской почты. На другомъ Родахъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, которое онъ умѣлъ, однакожь, скрыть, увидѣлъ печать почтамта во Франкфуртѣ-на-Майнѣ...
   

XV.
Первое письмо.

   У Авеля Фон-Гельдберга не было такихъ причинъ, какъ у его компаньйоновъ, чтобъ принять насильно-предлагаемую помощь барона Родаха. У него на совѣсти не было страшнаго преступленія. Не смотря на то, и онъ уже не сопротивлялся. Одни векселя, находившіеся въ бумажникѣ Родаха, достаточно убѣждали его. Сверхъ того, молодой Гельдбергъ инстинктивно угадывалъ, что между его домомъ и Родахомъ была важная тайна. Наконецъ, Авель видѣлъ въ немъ новаго компаньйона, отъ котораго въ-послѣдствіи можно было отдѣлаться, но который теперь являлся избавителемъ...
   Рейнгольдъ и докторъ думали почти то же; но они, кромѣ того, вполнѣ понимали, что не могли успѣшно бороться съ противникомъ, вооруженнымъ такимъ страшнымъ оружіемъ. Имъ казалось, что у барона рѣшительно однѣ съ ними выгоды, -- и на этомъ-то они основывали всю свою надежду.
   Баронъ былъ представителемъ Цахеуса Несмера, бывшаго друга и товарища ихъ; слѣдовательно, признавалъ себя врагомъ враговъ дома Гельдберга. Теперь оставалось еще узнать, въ какой степени баронъ Родахъ былъ представителемъ наслѣдника Несмера. Другихъ доказательствъ, кромѣ словъ его и векселей, представленныхъ имъ, не было. Компаньйоны никогда не слышали о племянникѣ Цахеуса, за опекуна котораго выдавалъ себя Родахъ; но всѣ выгоды въ настоящую минуту были на сторонѣ послѣдняго, и потому нельзя было требовать отъ него-самого никакихъ объясненій, тѣмъ болѣе, что онъ предлагалъ мирный союзъ.
   Во всѣхъ поступкахъ своихъ, Родахъ являлся человѣкомъ довѣрчивымъ и щедрымъ, и каждый изъ компаньйоновъ просилъ у него особеннаго свиданія, чтобъ употребить эти качества въ свою пользу.
   Физіономіи трехъ компаньйоновъ прояснились; дѣла устроились къ лучшему; всѣ были довольны.
   Одинъ Родахъ оставался по-прежнему холодно-вѣжливъ. Выраженіе лица его было по-прежнему гордо, спокойно, твердо. Одной секунды было достаточно для него, чтобъ скрыть безпокойство, возбужденное взглядомъ на письмо изъ Франкфурта.
   -- Это отъ Бодена? спросилъ молодой Гельдбергъ.
   -- Я думаю, отвѣчалъ Рейнгольдъ, разсматривая адресъ.-- Позвольте намъ, господинъ баронъ, прочесть эти два письма...
   -- Не церемоньтесь со мною, сказалъ Родахъ.
   Рейнгольдъ поспѣшно распечаталъ письмо и сталъ читать просебя. Онъ насупилъ брови и съ досадой пожалъ плечами.
   -- Да, это отъ Бодена! сказалъ онъ:-- онъ до-сихъ-поръ ничего не могъ узнать!.. Услуга, оказываемая намъ господиномъ барономъ, даетъ ему право знать всѣ наши дѣла, какъ большія, такъ и малыя. Боденъ, прибавилъ онъ, обратившись къ Родаху съ пріятной улыбкой:-- одинъ изъ служащихъ у насъ; мы отправили его въ замокъ Гельдбергъ для надзора за приготовленіями къ празднику... Такъ-какъ онъ долженъ былъ проѣхать черезъ Франкфуртъ, то мы поручили ему освѣдомиться, что сталось съ тремя побочными сыновьями Блутгаупта...
   -- А!.. произнесъ Родахъ съ нѣсколько-преувеличеннымъ равнодушіемъ.
   -- Да; продолжалъ Рейнгольдъ:-- не считаю нужнымъ говорить вамъ, господинъ баронъ, что эти бродяги злѣйшіе враги дома Гельдберга.
   -- Я знаю это не хуже васъ, возразилъ Родахъ: -- что же пишетъ вамъ господинъ Боденъ?
   -- Ничего! вскричалъ Рейнгольдъ, пожавъ плечами съ досадой: -- онъ заходилъ въ тюрьму и увѣряетъ, будто-бы его не допустили до трехъ братьевъ...
   -- Больше ничего?
   -- Онъ пишетъ еще, что всѣ въ городѣ увѣрены, будто теперь они не уйдутъ... Вѣдь вы знаете: они уходили почти изъ всѣхъ германскихъ тюремъ.
   -- Говорятъ.
   -- Нѣтъ, это дѣйствительно такъ.
   -- Они, кажется, отчаянные молодцы, готовые на все! прибавилъ Гельдбергъ.
   -- Да, говорятъ, повторилъ баронъ.-- Что же еще пишетъ вашъ повѣренный?
   -- Что тюремный стражъ человѣкъ строгій, денно и нощно стерегущій узниковъ.
   -- Да, я знаю его. Мейстеръ Блазіусъ человѣкъ достойный... что же еще?
   -- Больше ничего.
   Баронъ опустился на спинку кресла.
   -- Мало, проговорилъ онъ небрежно:-- и если вамъ угодно, такъ я могу сообщить вамъ гораздо-болѣе-подробныя свѣдѣнія.
   Докторъ Хозе-Мира, погрузившійся опять въ размышленія, поднялъ голову при этихъ словахъ и сталъ внимательно слушать.
   -- Развѣ вы знаете этихъ людей? спросили вмѣстѣ Рейнгольдъ и Авель.
   -- Знаю, отвѣчалъ Родахъ:-- я самъ пріѣхалъ прямо изъ Франкфурта.
   -- Вы видѣли ихъ въ тюрьмѣ?
   -- Нѣсколько разъ въ тюрьмѣ и до того... Вы, вѣроятно, знаете, что одинъ изъ трехъ братьевъ, Отто, вкрался въ довѣренность Цахеуса Несмера, подъ именемъ Урбана Клоба?..
   -- Мы слышали объ этомъ, отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- только послѣ смерти нашего корреспондента Цахеуса, и не хотѣли вѣрить!
   -- Однакожь, это сущая правда... Этотъ мнимый Клобъ до того умѣлъ поддѣлаться къ общему нашему патрону, что зналъ всѣ тайны его даже лучше меня... Это обстоятельство заставило меня сблизиться съ молодымъ человѣкомъ; я часто бывалъ у него но дѣламъ и видалъ его братьевъ.
   Различныя ощущенія выразились на лицахъ трехъ компапьйоновь.
   Авель былъ блѣденъ, и на лицѣ его былъ написанъ невольный ужасъ. Рейнгольдъ и Хозе-Мира съ жаднымъ любопытствомъ смотрѣли на барона.
   -- Правда ли, что они изумительно похожи одинъ на другаго? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Сходство есть, возразилъ Родахъ:-- но вы знаете, что обыкновенно преувеличиваютъ...
   -- Походятъ ли они на покойнаго графа Ульриха? спросилъ Хозе-Мира, и глаза его засверкали.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Родахъ нисколько не колеблясь.
   -- Что жь они говорятъ?.. спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Они говорятъ, что убили Цахеуса Несмера, одного изъ убійцъ отца ихъ.
   Рейнгольдъ и Хозе-Мира вмѣстѣ опустили глаза.
   -- Какъ! вскричалъ молодой Гельдбергъ:-- они признаются?..
   -- Не передъ судомъ... а только передо мною... Они даже гордятся этимъ подвигомъ.
   -- Какіе закоренѣлые злодѣи! проговорилъ молодой человѣкъ.
   -- Они люди рѣшительные, сказалъ баронъ, устремивъ холодный взоръ на двухъ компаньйоновъ:-- разсчитывающіеся только съ своею совѣстію.
   -- Стало-быть, вы другъ ихъ? проговорилъ Рейнгольдъ.
   Баронъ насупилъ брови, и молнія гнѣва сверкнула въ глазахъ его.
   -- Я баронъ Фон-Родахъ, возразилъ онъ, гордо поднявъ голову: -- отецъ ихъ отказалъ мнѣ нѣкогда въ рукѣ дочери своей, Маргариты... а она любила меня!.. Я поклялся мстить всему роду Блутгауптовъ!..
   Слова эти, произнесенныя съ внезапной энергіей, воротили улыбку на уста кавалера Рейнгольда; даже мрачное лицо доктора Мира нѣсколько прояснилось.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ! вскричалъ Рейнгольдъ:-- мнѣ разсказывали эту исторію... вамъ отказали въ рукѣ молодой графини Маргариты и выдали ее за стараго колдуна Гюнтера...
   Лицо барона сдѣлалось задумчивымъ.
   -- Я былъ почти ребенокъ, произнесъ онъ съ грустію:-- когда она уѣхала; мнѣ казалось, что вся будущность моя исчезла въ густомъ туманѣ... Кровь застыла въ жилахъ. О! я жестоко страдалъ... и это первое несчастіе имѣло вліяніе на всю мою жизнь... Я уѣхалъ изъ Германіи... Видъ замка Роте раздиралъ мнѣ сердце... Двадцать лѣтъ прошли съ-тѣхъ-поръ, какъ я ни разу не преклонялъ головы подъ кровомъ родительскимъ!
   Въ послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ медленно и съ грустію, было глубокое выраженіе истины. Мира вздохнулъ, какъ-будто бы съ груди его спала свинцовая тяжесть; лицо его прояснилось; онъ почти улыбался.
   -- Прекрасно, г. баронъ! вскричалъ Рейнгольдтъ съ непритворною радостью и вторично протянувъ руку Родаху: -- это обстоятельство еще болѣе сближаетъ насъ!.. Мы тоже ненавидимъ весь родъ Блутгауптовъ по причинамъ, частію вамъ извѣстнымъ... Но я увѣренъ, что побочные сыновья графа Ульриха и въ тюрьмѣ не сидятъ сложа руки.
   -- О, нѣтъ! отвѣчалъ Родахъ.
   -- Чего же они надѣятся?
   -- Во-первыхъ, уйдти изъ тюрьмы.
   -- Всѣ узники таковы! сказалъ Авель:-- но вотъ уже годъ, какъ они сидятъ подъ замкомъ... это говоритъ въ пользу Франкфуртской тюрьмы...
   -- Но если они и уйдутъ, тогда что?.. спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Они не скрываютъ своихъ намѣреній, отвѣчалъ Родахъ: -- они начали уже дѣйствовать и твердо рѣшились достигнуть своей цѣли... мейнгеръ Фабрицій фан-Прэттъ первый падетъ подъ кинжалами ихъ.
   Авель съ изумленіемъ вытаращилъ глаза, а компаньйоны его невольно вскрикнули.
   -- Потомъ пріидетъ очередь Маджарина Яноса Георги, продолжалъ Родахъ съ прежнею холодностью: -- со смертію Маджарина половина принятой ими обязанности будетъ исполнена.
   Кавалеръ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ удержать на лицѣ улыбку. Хозе-Мира былъ неподвиженъ и холоденъ, какъ мраморъ.
   -- Остальное они исполнятъ разомъ, продолжалъ Родахъ.-- Если только смерть не отниметъ у нихъ возможности дѣйствовать, такъ они начнутъ по старшинству съ Моисея Гельдберга...
   -- Моего отца!.. вскричалъ Авель, вскочивъ съ кресла.
   -- Молодой человѣкъ, сказалъ Родахъ: -- если вамъ неизвѣстна исторія вашей фамиліи, такъ и я не берусь разсказать вамъ ее... Но, во всякомъ случаѣ, вамъ извѣстно, что вашъ прекрасный замокъ Гельдбергъ принадлежалъ прежде роду Блутгауптовъ.
   -- Но вѣдь мы купили его! съ живостію вскричалъ молодой человѣкъ: -- отецъ мой заплатилъ за него!..
   -- Такъ-какъ не я намѣренъ убить вашего отца, возразилъ баронъ Родахъ съ спокойной улыбкой: -- то считаю излишнимъ спорить о правахъ его... Я разсказалъ вамъ только намѣренія трехъ братьевъ по вашему же требованію, господа.
   Авель сѣлъ и провелъ рукою по лбу, на которомъ выступили крупныя капли пота.
   -- Я забылъ, проговорилъ онъ: -- что крѣпкія стѣны защищаютъ моего отца отъ убійцъ!
   -- Послѣ Моисея Гельдберга, продолжалъ Родахъ, вѣжливо поклонившись доктору: -- вѣроятно, пріидетъ очередь дона Хозе-Мира...
   Синеватая блѣдность покрыла лицо Португальца.
   Кавалеръ Рейнгольдъ задыхался; въ глазахъ его, устремленныхъ на Родаха, выражался непобѣдимый ужасъ.
   -- Послѣ дона Хозе-Мира, продолжалъ баронъ: -- разумѣется...
   -- Довольно, довольно!.. проговорилъ кавалеръ задыхающимся голосомъ.
   Баронъ замолчалъ.
   За тѣмъ послѣдовало довольно-продолжительное молчаніе. Каждый изъ трехъ компаньйоновъ по-своему старался преодолѣть свое смущеніе; невыразимо-тягостное чувство овладѣло сердцами ихъ...
   Молодой Гельдбергъ очень любилъ своего отца, но себя онъ любилъ еще больше, и потому скорѣе другихъ утѣшился.
   Мира, обыкновенно мрачный и пасмурный, измѣнился немного; отчаяніе же Рейнгольда было самое очевидное.
   Всѣ трое молчали и какъ-бы боялись смотрѣть другъ на друга.
   Передъ ними, баронъ фон-Родахъ, виновникъ этого смущенія, оставался холоденъ и спокоенъ. Равнодушно смотрѣлъ онъ на компаньйоновь: ни горе, ни радость не выражались на лицѣ его.
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, Рейнгольдъ собралъ всѣ свои силы, чтобъ стряхнуть иго, надъ нимъ тяготѣвшее. Онъ разсчиталъ, что угрожавшая ему опасность была еще далека, и что, когда всѣ сообщники его падутъ, онъ будетъ еще имѣть время принять свои мѣры. Онъ внезапно поднялъ голову и принужденно захохоталъ.
   -- О, г. баронъ! вскричалъ онъ: -- какія мрачныя извѣстія вы намъ сообщаете!..
   -- Вы сами желали знать намѣренія трехъ братьевъ, и я счелъ долгомъ не скрывать отъ васъ ничего...
   -- Мы вамъ душевно благодарны, г. баронъ!.. Впередъ мы будемъ осторожнѣе... Такъ вотъ въ какихъ пріятныхъ мечтахъ господа побочные сыновья проводятъ время въ тюрьмѣ!.. Очень-хорошо... Если имъ удастся убѣжать, такъ мы пріймемъ свои мѣры!..
   -- Для того-то я и предупредилъ васъ, сказалъ Родахъ.
   -- Тысячу разъ благодаримъ васъ!.. Хе, хе, хе! Теперь господамъ побочнымъ сыновьямъ труднѣе будетъ выполнить принятую ими на себя обязанность... Мейнгеръ фан-Прэттъ хитеръ... Я помню то время, когда храбрый Маджаринъ Яносъ Георги раздавилъ бы этихъ господъ какъ мухъ! Хоть онъ теперь степенный и почтенный негоціантъ, но я увѣренъ, что гдѣ-нибудь въ углу у него спрятана его старая сабля... Что же касается до насъ, такъ и мы съумѣемъ защититься... не правда ли, докторъ?
   Хозе-Мира утвердительно кивнулъ головою.
   -- Во-первыхъ, продолжалъ кавалеръ: -- мы воспользуемся поѣздкой въ Германію, чтобъ поручить этихъ господъ особому покровительству военнаго начальства и просить, чтобъ ихъ стерегли какъ дикихъ звѣрей...
   -- Чудесная мысль! вскричалъ Авель.
   Кавалеръ совершенно развеселился.
   -- У меня всегда чудесныя мысли, другъ мой, возразилъ онъ смѣясь: -- и въ доказательство этого я сообщу вамъ еще другую.
   -- Говорите!
   -- Мы попросимъ господина барона, чтобъ онъ заключилъ съ нами наступательный и оборонительный союзъ противъ побочныхъ сыновей.
   -- Браво! вскричалъ Гельдбергъ.
   -- Такъ-какъ господинъ баронъ былъ съ ними почти въ дружескихъ сношеніяхъ, продолжалъ Рейнгольдъ: -- то онъ будетъ имѣть возможность сблизиться съ ними и открывать намъ всѣ ихъ намѣренія... Что вы скажете, господинъ баронъ?
   Родахъ колебался.
   -- Подобная мѣра не нравится, быть-можетъ, вашему благородному прямодушію? продолжалъ Рейнгольдъ.-- На это я осмѣлюсь замѣтить, что противъ убійцъ всякая мѣра позволительна...
   Странный огонь сверкнулъ въ глазахъ барона.
   -- Всякая мѣра позволительна противъ убійцъ? повторилъ онъ протяжно.-- Справедливо, мосьё Рейнгольдъ, справедливо!.. Вы убѣдили меня... тѣмъ болѣе, что судьба моя теперь тесно связана съ вашею судьбою... Итакъ, положитесь на меня.
   Кавалеръ весело потиралъ руки; Авель благодарилъ отъ имени своего отца, а донъ-Хозе-Мира проворчалъ сквозь зубы что-то въ родѣ благодарности.
   Пробило три часа; Авель и Рейнгольдъ встали въ одно время.
   -- Извините, господинъ баронъ, сказалъ молодой Гельдбергъ: -- но мнѣ надо ѣхать по нашему дѣлу, которымъ я теперь долженъ пренебрегать менѣе, чѣмъ когда-либо, потому-что, по милости вашей, мы получаемъ необходимые намъ финансы...
   -- И я долженъ удалиться по той же причинѣ, прибавилъ Рейнгольдъ.
   Авель поклонился и вытелъ. Кавалеръ хотѣлъ послѣдовать за нимъ; но Родахъ, спокойно отпустившій молодаго человѣка, знакомъ остановилъ Рейнгольда.
   -- Извините, господинъ кавалеръ, сказалъ онъ: -- мнѣ нужно сказать вамъ еще слова два о весьма-важномъ предметѣ, о которомъ я не хотѣлъ говорить при вашемъ молодомъ компаньйонѣ, непосвященномъ, по-видимому, въ ваши главнѣйшія тайны.
   -- Извольте говорить, я слушаю, возразилъ Рейнгольдъ садясь.
   -- Я хотѣлъ поговорить о ребенкѣ, одно имя котораго можетъ однимъ разомъ уронить вашъ домъ...
   -- О какомъ ребенкѣ? сказалъ кавалеръ, какъ-будто-бы не понимая, а въ дѣйствительности для того, чтобъ обдумать свой отвѣтъ.
   -- О ребенкѣ, родившемся въ ночь на праздникъ Всѣхъ-Святыхъ, въ замкѣ Блутгауптъ...
   Рейнгольдъ притворился, будто-бы внезапно понялъ, и засмѣялся, смотря на Португальца, блѣдное лицо котораго прояснилось.
   -- Сынъ дьявола? спросилъ онъ.
   -- Сынъ дьявола, проворчалъ докторъ.
   -- Сынъ дьявола, повторилъ баронъ Родахъ: -- коли вамъ угодно называть его такимъ образомъ... Скажите мнѣ, пожалуйста, можетъ ли онъ быть намъ опасенъ?..
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ДОМЪ ГЕЛЬДБЕРГА.

I.
Второе письмо.

   Когда въ первый разъ было произнесено имя сына-дьявола, кавалеръ де-Реньйо сталъ машинально и какъ-бы инстинктивно рыться въ карманѣ. Минуту спустя, онъ вскричалъ:
   -- Письмо!.. Куда я дѣвалъ письмо?..
   -- Какое письмо? спросилъ Мира.
   Кавалеръ продолжалъ рыться въ карманахъ.
   -- Я, однакожь, помню, ворчалъ онъ:-- было два письма, одно изъ Парижа, другое изъ Франкфурта; одно отъ Бодена, другое отъ Вердье!..
   Онъ продолжалъ искать и не находилъ.
   При имени Вердье, едва-замѣтная морщинка образовалась между бровями барона Родаха.
   -- Я не спѣшилъ распечатывать письма Вердье, продолжалъ Рейнгольдъ: -- напередъ знаю, что онъ мнѣ пишетъ... онъ сдѣлалъ свое дѣло и проситъ вознагражденія; это весьма-справедливо...
   -- А если онъ не сдѣлалъ своего дѣла? сказалъ докторъ, также принявшись искать.
   -- Полноте! вскричалъ кавалеръ: -- я ищу письмо только для того, что подобныя вещи не должны теряться; онѣ не должны попадаться кому-нибудь въ руки; что же касается до содержанія его, то я вполнѣ спокоенъ... Но куда же дѣвалось это проклятое письмо?..
   Рейнгольдтъ безуспѣшно объискалъ всѣ карманы.
   -- А всему виной г-нъ баронъ! сказалъ онъ, стараясь подъ видомъ шутки скрыть свою досаду:-- вниманіе мое прежде всего было обращено на извѣстія изъ Франкфурта; потомъ нашъ любезнѣйшій баронъ фон-Родахъ сообщилъ намъ извѣстія чрезвычайно-интересныя... Я заслушался до того, что рѣшительно позабылъ о второмъ письмѣ...
   -- Я бы желалъ знать, спросилъ Родахъ: -- что можетъ быть общаго между молодымъ человѣкомъ, о которомъ мы говорили и потеряннымъ письмомъ?
   Рейнгольдъ улыбнулся съ самодовольствіемъ.
   -- Это маленькая хитрость, придуманная мною, проговорилъ онъ.
   -- Я бы желалъ знать, продолжалъ баронъ весьма-спокойно: -- какъ г-нъ кавалеръ де-Рейнгольдъ и донъ-Хозе-Мира, не говоря уже о старомъ Гельдбергѣ, невмѣшивающемся болѣе ни въ какія дѣла, до-сихъ-поръ не нашли средства отправить сына-дьявола къ отцу его?
   Эта пустая игра словъ нисколько не согласовалась ни съ тономъ голоса, ни съ характеромъ барона Родаха. Несмотря на то, она очень понравилась двумъ компаньйонамъ: Рейнгольдъ громко захохоталъ, а Мира сдѣлалъ гримасу, замѣнявшую на лицѣ его улыбку.
   -- Прекрасно, баронъ! чудесно! вскричалъ кавалеръ.-- Ха, ха, ха! отослать сына-дьявола къ отцу! Это чрезвычайно остроумно!.. То-есть, это значитъ -- отослать его къ чорту?.. Правда, я самъ удивляюсь, что онъ такъ долго живетъ...
   -- Особенно при вашей ловкости, возразилъ Родахъ: -- мнѣ кажется, мальчишку гораздо легче спровадить, нежели стараго Гюнтера фон-Блутгаупта и жену его Маргариту...
   -- И да, и нѣтъ, сказалъ Хозе-Мира съ видомъ глубокаго знатока.
   -- И да, и нѣтъ, повторилъ Рейнгольдъ:-- во-первыхъ, мы совсѣмъ не знали, съ кѣмъ имѣемъ дѣло...
   -- А кромѣ того, прибавилъ докторъ со вздохомъ сожалѣнія:-- мы здѣсь не въ Германіи... Ахъ! г-нъ баронъ, вы не можете себѣ представить, какая разница между Парижемъ и славнымъ древнимъ замкомъ, наполненнымъ глупыми или подкупленными слугами, которыхъ можно было увѣрить въ чемъ угодно!..
   -- Здѣсь же, продолжалъ Рейнгольдъ: -- надобно дѣйствовать иначе... Нашъ другъ Несмеръ, вѣроятно, разсказалъ вамъ, какія мѣры мы употребили со старымъ Гюнтеромъ фон-Блутгауптомъ?
   -- Онъ все разсказалъ мнѣ, отвѣчалъ Родахъ:-- и я признаюсь, вы всѣ шестеро поступили такъ же хитро, какъ и смѣло.
   Рейнгольдъ пріосанился, а докторъ бросилъ на барона взглядъ, исполненный самодовольной важности.
   -- Но теперь, въ настоящихъ обстоятельствахъ, продолжалъ баронъ:-- вы не оправдываете того мнѣнія, которое я составилъ себѣ о вашей ловкости.
   -- Позвольте... началъ-было Рейнгольдъ.
   -- И я вижу, продолжалъ баронъ:-- мнѣ прійдется помочь вамъ, чтобъ скорѣе покончить съ юношей, жизнь котораго будетъ постоянно угрожать намъ и нарушать наше спокойствіе!
   Слова Родаха видимо радовали доктора. На лицѣ его, мнительномъ еще за нѣсколько минутъ, выражалось теперь нѣчто въ родѣ симпатіи. Съ каждымъ словомъ Родаха, онъ чувствовалъ къ нему болѣе и болѣе привязанности и уваженія.
   Кавалеръ же, напротивъ, былъ обиженъ. Самолюбіе его сильно пострадало отъ упрека, заключавшагося въ послѣднихъ словахъ Родаха.
   -- Конечно, г. баронъ, сказалъ онъ нѣсколько-обиженнымъ тономъ:-- ваша помощь будетъ намъ всегда полезна... Но теперь, въ настоящемъ обстоятельствѣ, я вынужденъ сказать вамъ, что она приходитъ нѣсколько-поздно...
   -- Какъ! вскричалъ Родахъ съ притворною радостью: -- не-ужели молодой человѣкъ уже...
   -- Отправленъ къ своему отцу, отвѣчалъ Рейнгольдъ съ гордостью.
   Родахъ сталъ весело потирать руки; холодное выраженіе лица, которое онъ сохранялъ до-сихъ-поръ, придавало контрастомъ своимъ особенный вѣсъ этому движенію удовольствія.
   Мира смотрѣлъ на него съ непритворною радостью, а Рейнгольдъ съ гордою скромностью наслаждался удовольствіемъ барона.
   Это удовольствіе было такъ живо, что въ искренности его невозможно было сомнѣваться. Еслибъ даже предположить, что компаньйоны сохранили еще нѣкоторую недовѣрчивость къ барону, такъ это движеніе должно было совершенно ихъ успокоить.
   Родахъ былъ не лучше ихъ: слѣдовательно, принадлежалъ къ ихъ шайкѣ. Онъ какъ-бы выдержалъ свой экзаменъ; Рейнгольдъ и Мира, не колеблясь ни минуты, выдали ему дипломъ на братство.
   -- Чортъ возьми назначенное свиданіе! весело вскричалъ кавалеръ.-- Я опоздаю получасомъ... да все равно! Я не могу долѣе противиться желанію дать вамъ, баронъ, болѣе-подробныя свѣдѣнія о молодомъ человѣкѣ, въ которомъ вы, по-видимому, принимаете такое живое участіе...
   Рейнгольдъ мигнулъ глазомъ; важный носъ доктора сморщился; Родахъ поклонился улыбаясь.
   -- Еслибъ я могъ найдти проклятое письмо, продолжалъ кавалеръ, заглядывая подъ кресло: -- извѣстія мои имѣли бы болѣе достоверный видъ... не знаю, куда оно дѣвалось... Найдется! Представьте себѣ, что этотъ мальчишка былъ, въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, прикащикомъ въ домѣ Гельдберга...
   -- Въ домѣ Гельдберга! повторилъ Родахъ съ крайнимъ изумленіемъ.
   -- Да, въ домѣ Гельдберга, любезнѣйшій баронъ! подтвердилъ кавалеръ: -- онъ жилъ, водился съ нами, ѣлъ нашъ хлѣбъ, танцовалъ на нашихъ балахъ, а мы ничего не знали,-- ничего рѣшительно!.. Но это цѣлая исторія; пускай меня ждутъ, а я не могу не разсказать вамъ ее въ нѣсколькихъ словахъ. Вы, вѣроятно, знаете, что перваго ноября 1824 года, въ то самое время, когда мы имѣли полное право надѣяться, что все кончено, сыновья Ульриха съиграли съ нами прескверную шутку въ замкѣ Блутгауптъ...
   -- Они унесли ребенка? сказалъ Родахъ.
   -- Они вдругъ явились изъ-подъ пола, точно демоны! вскричалъ кавалеръ.-- Мы не спали цѣлую ночь и исправно подвели къ концу дѣло весьма-немаловажное... Разумѣется, мы были порядочно взволнованы, какъ вдругъ, откуда ни возьмись, между двумя трупами и колыбелью, явились три побочные сына Ульриха въ своихъ красныхъ плащахъ. Признаться, струсили... даже храбрый, неустрашимый и непобѣдимый Яносъ бросилъ саблю и убѣжалъ, ревя во все горло. Мы поспѣшили за нимъ, а побочные сыновья между-тѣмъ распорядились... Да; еслибъ они не были изгнаны и осуждены въ то уже время, такъ мы не скоро бы раздѣлались съ нѣмецкими судьями!
   "Но, по счастію, полиція столько же ненавидѣла ихъ, какъ любила насъ. Они не дерзнули принять какія-либо мѣры противъ насъ и удовольствовались только тѣмъ, что унесли съ собою ребенка.
   "Но и этого было уже много. Они взяли съ собою служанку и пажа, которые могли послужить свидѣтелями въ случаѣ надобности и поставить насъ въ весьма-затруднительное положеніе..."
   -- Позвольте мнѣ прервать вашъ разсказъ, г. кавалеръ, сказалъ Родахъ: -- Цахеусъ Несмеръ часто разсказывалъ мнѣ эту исторію; слѣдовательно, я все, знаю... Пажъ и служанка поселились по-ту-сторону Гейдельберга съ ребенкомъ. Побочные сыновья снабжали ихъ деньгами, которыя доставали неизвѣстно откуда...
   -- Они, можетъ-быть, грабили, проворчалъ докторъ.
   -- Можетъ-быть. Вы стали искать сына-дьявола, нашли его и похитили...
   -- То-есть, похитилъ Маджаринъ, сказалъ Рейнгольдъ.
   -- Все это я знаю, продолжалъ Родахъ:-- но скажите мнѣ, что сталось съ ребенкомъ послѣ этого похищенія?
   -- Ребенку было тогда около пяти лѣтъ, отвѣчалъ Рейнгольдъ: -- и мы рѣшились отправить его во Францію, по весьма-глупой причинѣ... У нашего добраго товарища Яноса всегда были престранные предразсудки! Онъ ни за что не хотѣлъ лишить ребенка жизни, привезъ его въ Парижъ и отдалъ на руки какой-то женщинъ, торгующей теперь въ Тамплѣ... Эту женщину зовутъ мадамъ Батальёръ.
   "Ребенокъ прожилъ у ней два или три года; потомъ, в ъ одинъ прекрасный день, пропалъ. Мадамъ Батальёръ, которой не заплатили за прошлую треть, не трудилась искать его.
   "Вы легко можете догадаться, что съ нимъ тогда сталось: онъ бродилъ по городу и, вѣроятно, нищенствовалъ.
   "Однажды я вышелъ изъ биржи. Въ карманѣ у меня былъ бумажникъ, наполненный банковыми билетами и векселями. Когда я садился въ карету, мнѣ послышалось, что дѣтскій голосъ кричалъ мнѣ въ-слѣдъ; но я не обратилъ на него вниманія, полагая, что это какой-нибудь нищій... Надобно вамъ замѣтить, что я поставилъ себѣ за правило не давать милостыни, чтобъ не поощрять негодныхъ тунеядцевъ...
   "Лошади мои бѣжали скорой рысью; прежній дѣтскій крикъ слышался за каретой; я замѣчалъ этотъ крикъ только потому, что онъ мѣшалъ мнѣ совершенно углубиться въ занимавшій меня тогда предметъ.
   "Карета въѣхала на дворъ нашего дома. Выходя изъ нея, я, по привычкѣ, поднесъ руку къ своему боковому карману... въ немъ ничего не было... Я сталъ рыться, искать: бумажникъ мой пропалъ!
   "Тогда я вспомнилъ дѣтскій голосъ, кричавшій за мною, и неясная надежда заставила меня воротиться назадъ.
   "Я прошелъ недалеко. На углу Улицы-Виль-л'Эвёкъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я слышалъ послѣдній крикъ, сидѣлъ на столбикѣ ребенокъ въ рубищѣ, прижавъ руки къ высоко-подымавшейся груди. Потъ, крупными каплями катился по лицу его; онъ, казалось, до того усталъ, что почти задыхался.
   "Но лишь-только онъ увидѣлъ меня, какъ вскочилъ и, размахивая моимъ бумажникомъ, побѣжалъ ко мнѣ на встрѣчу.
   "Ребенокъ былъ очень-хорошъ собою, денегъ въ моемъ бумажникѣ было много; но въ-особенности въ немъ была записка, которая могла повредить мнѣ... все это такъ меня обрадовало, что -- вѣдь и умнѣйшіе люди дѣлаютъ иногда глупости!-- что я сжалился, какъ дуракъ, надъ малюткой, отдалъ его въ школу и въ-послѣдствіи опредѣлилъ въ домъ Гельдберга..."
   -- Ахъ, г. кавалеръ! сказалъ Родахъ съ прежнею холодностью: -- я не узнаю васъ въ этомъ поступкѣ!
   -- Конечно, возразилъ Рейнгольдъ, стараясь въ самомъ дѣлѣ извиниться:-- я самъ не знаю, какъ это со мною случилось. Но, повторяю вамъ, бываютъ случаи, когда и умнѣйшіе люди не знаютъ, что дѣлаютъ... Впрочемъ, можетъ-быть, это послужило и къ лучшему?.. Еслибъ ребенокъ совершенно исчезъ у насъ изъ вида, такъ какой-нибудь злой случай могъ бы столкнуть его съ побочными сыновьями, между-тѣмъ, какъ теперь...
   -- Правда, сказалъ Родахъ: -- нѣтъ худа безъ добра... Но какъ же вы узнали, что это онъ!
   -- О! мы узнали это нескоро... Въ конторѣ у насъ всѣ были чрезвычайно-довольны имъ; онъ исполнялъ свои дѣла прекрасно, и я самъ невольно къ нему привязался. Но я всегда былъ счастливъ, и изъ десяти ошибокъ, которыя дѣлаю, случай или судьба непремѣнно поправитъ девять... Представьте себѣ, что нашъ молодецъ влюбился -- и въ кого же? Въ молодую дѣвушку, на которой я самъ собираюсь жениться!
   -- Въ дочь виконтессы д'Одмеръ? съ живостью спросилъ Родахъ.
   -- А вы почему знаете? спросилъ кавалеръ.-- Да, именно... Онъ влюбился въ мамзель д'Одмеръ... Мнѣ кажется, прости Господи! что и она, глупенькая, была неравнодушна къ нему. Это было опасно... Очень-понятно, что я ничего не сказалъ виконтессѣ, которая такъ проста, что готова была бы взять молодыхъ людей за руки и благословить ихъ на законный бракъ... Я рѣшился лучше дѣйствовать на самого Франца, т. е. выслать его изъ Парижа и помѣстить къ одному изъ нашихъ пріятелей, фан-Прэту или Яносу.
   "Однажды вечеромъ, я пошелъ къ нему въ маленькую квартирку, которую онъ занималъ въ Анжуйской-Улицѣ. Его не было еще дома. Однакожь, привратница впустила меня къ нему.
   "Нашъ молодчикъ былъ порядочный игрокъ и расточитель, а потому квартирка его имѣла весьма-жалкую мёблировку. Я сѣлъ, чтобъ подождать его и отъ скуки, безъ всякаго дурнаго намѣренія, принялся разсматривать бѣдное убранство комнатки.
   "Вдругъ взоръ мой остановился на медальйонѣ, величиною въ пяти-франковую монету, висѣвшемъ на стѣнкѣ надъ его кроватью.
   "Въ этомъ медальйонѣ былъ портретъ. Мнѣ сначала показалось, что это портретъ Денизы д'Одмеръ.
   "Но я ошибался.-- Если вы помните графиню Маргариту, то, взглянувъ на Денизу, увидите, что не трудно было ошибиться.-- Дениза удивительно-похожа на свою тётку.
   "Итакъ, въ медальйонѣ былъ портретъ графини Маргариты! Вокругъ него была даже рамка, сплетенная изъ русыхъ волосъ... У Денизы волосы каштановые... Но вы знаете, какъ графиня Маргарита походила на виконтессу Елену..."
   -- Всѣ члены дома Блутгаупта похожи другъ на друга, равнодушно замѣтилъ Родахъ:-- говорятъ даже, что я, потомокъ одной изъ графинь блутгауптскихъ, вышедшей за дѣда моего Альберта фон Родаха, имѣю нѣкоторыя родственныя черты съ членами блутгауптскаго дома...
   -- Удивительное сходство! внезапно вскричалъ докторъ:-- такое, что я даже подумалъ...
   Онъ замолчалъ, какъ-бы боясь вполнѣ выговорить свою мысль.
   -- Нѣтъ! вскричалъ Рейнгольдъ:-- я не нахожу большаго сходства между господиномъ барономъ и Блутгауптами, которыхъ я хорошо зналъ... Но Францъ былъ изумительно-похожъ на графиню Маргариту, а слѣдовательно и на Денизу д'Одмеръ... Не могу постигнуть, какъ это сходство не поразило меня съ перваго раза!
   "Но возвратимся къ нашему разсказу. Вмѣсто того, чтобъ дождаться молодаго человѣка, я поспѣшно сошелъ внизъ. Мысли мои приняли совершенно-другое направленіе. Я уже не хотѣлъ его посылать ни въ Англію, ни въ Нидерландію, а подальше..."
   -- Стало быть, вы узнали его только по одному этому обстоятельству? по медальйону? спросилъ Родахъ.
   -- Кажется, этого было довольно! отвѣчалъ Рейнгольдъ: -- это мнѣ открыло глаза. Я припомнилъ черты молодаго человѣка и убѣдился въ то же мгновеніе... Впрочемъ, у меня было средство убѣдиться еще болѣе, и я употребилъ это средство.
   "Случайно встрѣтился я въ Тамплѣ съ мадамъ Батальёръ, которой, лѣтъ четырнадцать или пятнадцать назадъ, нашъ другъ Маджаринъ ввѣрилъ ребенка.
   "Въ тотъ же вечеръ отправился я къ ней и сталъ ее разспрашивать.-- Она отвѣчала, что ребенка, котораго отдали ей на воспитаніе, звали только Францомъ. Другаго имени у него не было. Но это еще не все: она помнила даже медальйонъ и сказала, что сняла съ него золотую рамку, замѣнивъ ее мѣднымъ ободочкомъ.
   "На другой день, я приказалъ начальнику Франца пожурить его за что бы то ни было. Молодой человѣкъ разсердился, сталъ грубить, и его выгнали.
   "Вамъ, можетъ-быть, покажется, что не слѣдовало дѣйствовать такъ скоро. На это я долженъ отвѣчать, что къ намъ ежедневно приходятъ люди, жившіе долгое время въ Германіи. Случай могъ устроить какую-нибудь непріятную встрѣчу...
   "Впрочемъ, хоть мы и исключили его изъ нашей конторы, я, однакожь, не выпускалъ его изъ вида. Онъ перемѣнилъ квартиру, но я поручилъ одному человѣку слѣдить за нимъ и зналъ все, что онъ дѣлалъ.
   "Мнѣ бы никогда и на мысль не пришло отправить его... къ отцу, какъ вы говорите, потому-что онъ самъ велъ такую жизнь, что скоро умеръ бы съ голода, еслибъ ко мнѣ не дошли весьма-неблагопріятныя вѣсти, чрезъ одного почтеннаго, добраго человѣка, ходящаго по дѣламъ моимъ въ Тамплѣ.
   "Надо замѣтить вамъ, господинъ баронъ, весьма странное обстоятельство: въ Тамплѣ есть цѣлое общество, состоящее изъ прежнихъ блутгауптскихъ слугъ и васалловъ..."
   -- Не-уже-ли? вскричалъ Родахъ.
   -- Ихъ тамъ по-крайней-мѣрѣ человѣкъ двадцать-пять, продолжалъ кавалеръ, преувеличивая число, чтобъ придать болѣе интереса своему разсказу:-- и всѣ они люди добрые, но безхарактерные, влюбленные въ своихъ старыхъ господъ, поступавшихъ съ ними какъ съ собаками, и питающіе безсмысленную ненависть къ настоящимъ владѣтелямъ замка... Правда, они не могутъ ничего намъ сдѣлать; но положимъ, что имъ удалось бы найдти сына Гюнтера,-- ихъ свидѣтельство и дурное расположеніе къ намъ могло бы имѣть непріятныя послѣдствія.
   "Я поручилъ своему агенту, также нѣкогда бывшему васаллу Блутгаупта, разузнать намѣренія и надежды его товарищей.-- Онъ человѣкъ весьма-хитрый, остающійся въ добрыхъ сношеніяхъ съ своими земляками, и въ то же время дешево продающій мнѣ ихъ секреты..."
   -- А какъ его зовутъ? равнодушно спросилъ Родахъ.
   -- Іоганномъ, отвѣчалъ кавалеръ: -- онъ содержитъ съ женой своей харчевню Жирафа, гдѣ потчуетъ пресквернымъ виномъ... Если вамъ нужно имѣть свѣдѣнія о комъ-нибудь изъ этого тяжелаго стада Нѣмцевъ, рекомендую вамъ Іоганна: вы останетесь имъ довольны...
   -- Благодарю, возразилъ баронъ: -- при случаѣ онъ можетъ мнѣ пригодиться... Но, пожалуйста, разсказывайте далѣе...
   -- Около того времени, продолжалъ Рейнгольдъ:-- Іоганнъ долженъ былъ представить мнѣ счеты... Онъ пришелъ ко мнѣ и разсказалъ, что между Нѣмцами носились неясные слухи, будто-бы сынъ Блутгаупта въ Парижѣ; они намѣревались отъискать его и помогать ему всѣми средствами.
   "Я не показалъ ни малѣйшаго безпокойства предъ Іоганномъ; но слова его заставили меня крѣпко задуматься... Наконецъ, я рѣшился разомъ покончить съ молодчикомъ, безпрестанно угрожавшимъ спокойствію и безопасности дома Гельдберга.
   "Докторъ Мира помогъ мнѣ придумать планъ, къ приведенію котораго въ исполненіе я и приступилъ немедленно.
   "Францъ попалъ въ весьма-дурное общество и цѣлые дни проводилъ въ трактирахъ. Я оттискалъ одного изъ своихъ агентовъ, нѣкоего Вердье, и обѣщалъ ему хорошее награжденіе, если ему удастся затѣять ссору съ молодымъ человѣкомъ.-- Вердье охотно согласился; онъ отлично дерется на шпагахъ и встрѣчался уже нѣсколько разъ съ Францомъ въ трактирахъ.
   "Агентъ мой пошелъ въ трактиръ, гдѣ Францъ проводилъ цѣлые дни и, ужь не помню, какимъ образомъ ему удалось заставить молодаго человѣка выплеснуть ему въ лицо стаканъ пива.
   "Оскорбленіе было публичное. Францъ вызванъ на дуэль и... такъ-какъ они дрались сегодня на разсвѣтѣ, то, вѣроятно, теперь прошло уже около десяти часовъ съ-тѣхъ поръ, какъ послѣдній потомокъ дома блутгауптскаго отправился къ своимъ праотцамъ..."
   -- Вы такъ думаете? спросилъ Родахъ.
   -- Я въ томъ увѣренъ, любезный баронъ!
   -- Это обстоятельство для меня такъ же важно, какъ и для васъ, и я желалъ бы имѣть доказательства...
   -- Куда дѣвалось это проклятое письмо? вскричалъ Рейнгольдъ съ досадой: -- надѣюсь, оно убѣдило бы васъ!..
   Онъ всталъ, опять принялся искать и вдругъ замѣтилъ что-то бѣлое подъ цоколемъ часовъ. Рейнгольдъ радостно вскрикнулъ. Точно, это было письмо, небрежно брошенное на каминъ и проскользнувшее за часы.
   Рейнгольдъ поднялъ письмо надъ головой и вскричалъ:
   -- Не угодно ли держать пари въ пятьсотъ луидоровъ, что молодчикъ нашъ убитъ?
   -- Я никогда не бьюсь объ закладъ, холодно возразилъ Родахъ: -- пожалуйста, читайте скорѣе.
   Кавалеръ съ самодовольной улыбкой посмотрѣлъ на письмо; потомъ медленно сталъ распечатывать его.
   Родахъ слѣдилъ за всѣми его движеніями съ жаднымъ любопытствомъ.
   

II.
Любовь Хозе-Мира.

   Кавалеръ фон-Рейнгольдъ нарочно подстрекалъ мнимо-нетерпѣливое любопытство барона. Съ разсчитанною медленностью рвалъ онъ конвертъ письма отъ Вердье и лукаво улыбался.
   Баронъ такъ хорошо игралъ роль любопытнаго, что докторъ, опасаясь вывести его изъ терпѣнія, счелъ за нужное вмѣшаться въ дѣло.
   -- Полноте, кавалеръ! вскричалъ онъ: -- ваше ребячество неумѣстно... Дѣло серьёзное и г. баронъ ждетъ.
   -- Да, да, онъ ждетъ! вскричалъ Рейнгольдъ засмѣявшись: -- это я самъ вижу... Если бъ у меня не было теперь важнаго дѣла, не пощадилъ бы я г. барона и заставилъ бы долго прождать за то, что онъ намъ не вѣритъ... Но я и такъ ужь опоздалъ...
   Онъ сорвалъ конвертъ и развернулъ письмо.
   Едва пробѣжалъ онъ первыя строки, какъ тщеславная, самодовольная улыбка будто по волшебству исчезла съ лица его.-- Онъ поблѣднѣлъ подъ румянами, которыми было вымазано лицо его... брови его нахмурились, и морщины на лбу приподняли тщательно-приглаженный край его парика.
   -- Что же? что же? вскричалъ докторъ, испуганный этими недобрыми признаками:-- не испортилось ли дѣло?
   -- Кажется, проговорилъ Родахъ холодно: -- письмо не содержитъ въ себѣ ожидаемаго извѣстія...
   Рейнгольдъ произнесъ проклятіе и сжалъ кулакъ.
   -- А, злодѣй! вскричалъ онъ:-- негодяй!.. Онъ боленъ, раненъ, и проситъ, чтобъ я помогъ ему!.. Какъ бы не такъ!.. Ахъ онъ бродяга, разбойникъ! Я жь ему отплачу!..
   Кавалеръ съ трудомъ говорилъ; лицо его побагровѣло.
   -- Какъ! вскричалъ баронъ: -- вашъ удалецъ раненъ мальчишкой?..
   Рейнгольдъ съ бѣшенствомъ смялъ письмо.
   -- Чортъ его знаетъ! онъ разсказываетъ мнѣ цѣлый романъ... Негодяй!.. Кто бы могъ этого ожидать!..
   -- Но, наконецъ, что жь онъ говоритъ? спросилъ Хозе-Мира.
   Вмѣсто отвѣта, Рейнгольдъ швырнулъ письмо въ каминъ, но попалъ имъ въ стѣну и измятая бумага, отскочивъ, упала къ ногамъ барона.
   Послѣдній наклонился и очень-равнодушно поднялъ письмо.
   -- Можно мнѣ прочесть?.. или сжечь? спросилъ онъ.
   -- Дѣлайте, что хотите!.. возразилъ Рейнгольдъ, пожавъ плечами: -- мерзавецъ!..
   Родахъ выправилъ бумагу и сталъ читать вслухъ:
   "Почтеннѣйшій кавалеръ..."
   -- Почтеннѣйшій кавалеръ! повторилъ Рейнгольдъ, заскрежетавъ зубами:-- какая дерзкая фамильярность!.. Негодяй!
   Баронъ продолжалъ:

"Почтеннѣйшій кавалеръ,

   "Я надѣялся сегодня утромъ сообщить вамъ пріятную новость, но адскій случай разстроилъ все, и это стоитъ мнѣ дороже, нежели вамъ..."
   -- Дороже, нежели мнѣ! прошипѣлъ Рейнгольдъ: -- вотъ дуракъ-то!..
   "Всѣ мѣры, какъ вамъ извѣстно, были приняты", продолжалъ читать Родахъ:-- "мы должны были встрѣтиться съ молодымъ человѣкомъ въ Булоньскомъ-Лѣсу, въ семь часовъ утра. Я, какъ слѣдуетъ благородному человѣку, явился первый; но, вмѣсто ожидаемаго молокососа..."
   -- Еще шутитъ! проворчалъ Рейнгольдъ.
   "Но вмѣсто ожидаемаго молокососа", продолжалъ баронъ: -- "встрѣтилъ долговязаго Нѣмца, съ которымъ у меня была когда-то ссора за карты... Этотъ долговязый, чортъ-знаетъ откуда, узналъ весьма-непріятныя для насъ вещи, за которыя я могу отправиться туда, куда не имѣю никакой охоты ѣхать..."
   -- На галеры, разбойникъ, на галеры! проворчалъ опять Рейнгольдъ.
   "Однакожь", продолжалъ баронъ:-- "когда онъ сталъ уговаривать меня, чтобъ я оставилъ молодаго человѣка въ покоѣ, я отказалъ ему на отрѣзъ. Тогда онъ заставилъ меня взяться за шпагу, и, минуту спустя, остріе его шпаги сидѣло у меня въ груди на два дюйма глубины, по-крайней-мѣрѣ..."
   Баронъ опустилъ письмо и, казалось, задумался.
   -- О, это ему не пройдетъ даромъ! вскричалъ Рейнгольдъ.
   -- Не горячитесь, господинъ кавалеръ! сказалъ Родахъ почти строгимъ голосомъ:-- это дѣло надобно хорошенько обдумать... Оно чрезвычайно-важно и доказываетъ, что у молодаго человѣка есть тайные покровители...
   -- Правда! вскричалъ Хозе-Мира съ мрачнымъ видомъ.
   -- Конечно, правда!.. прибавилъ Рейнгольдъ: -- по, можетъ-быть, негодяй Вердье вретъ?..
   -- Съ какой же стати ему лгать? спросилъ баронъ.
   Рейнгольдъ хотѣлъ-было опять осыпать ругательствами несчастнаго Вердье, но удержался; онъ начиналъ уже другими глазами смотрѣть на дѣло.
   -- Правда! повторилъ онъ: -- если Вердье не лжетъ, такъ это предвѣщаетъ намъ грозу... Да кто жь этотъ таинственный защитникъ?
   Баронъ пожалъ плечами.
   -- Позвольте мнѣ дочитать письмо, сказалъ онъ.
   "Положивъ меня на мѣстѣ, Нѣмецъ исчезъ неизвѣстно куда. Меня свезли въ мою мансарду, приставили ко мнѣ доктора, но у меня нѣтъ ни одного су, и я долженъ прибѣгнуть къ вашему великодушію."
   Кавалеръ отрицательно покачалъ головою.
   "Вы, вѣроятно, помните, что вы мнѣ обѣщали. Я раненъ по вашей милости, и потому вы обязаны вознаградить меня. Впрочемъ, въ другой разъ мы будемъ счастливѣе.
   "Во ожиданіи вашего посѣщенія или благосклоннаго отвѣта, остаюсь преданный вамъ,

"Ж. Б. Вердье,
No 9, въ улицѣ Пьеръ-Леско".

   Баронъ разорвалъ письмо на мелкіе куски и бросилъ ихъ въ огонь, оставивъ у себя въ рукѣ только маленькій лоскутокъ, на которомъ былъ написанъ адресъ Вердье; потомъ, скрестивъ руки на груди, опустился на спинку кресла.
   Рейнгольдъ совершенно растерялся. Этотъ ударъ поразилъ его неожиданно и въ самую минуту его торжества. Онъ самъ не умѣлъ выпутаться изъ бѣды, а большею частію дѣйствовалъ по внушенію другихъ. Въ эту же минуту у него рѣшительно не было ни одной идеи; устрашенному уму его представлялись въ будущемъ новыя опасности, новая борьба.
   У молодаго человѣка, котораго онъ считалъ беззащитнымъ, были тайные покровители!..
   И, вѣроятно, эти люди были сильны и бдительны, если имъ удалось открыть заговоръ, угрожавшій послѣднему изъ Блутгауптовъ... А если они сильны, то, вѣроятно, не ограничатся тайнымъ покровительствомъ молодому человѣку и вскорѣ вступятъ въ открытую борьбу съ его гонителями...
   Тѣ же мысли занимали доктора; только онъ углублялся нихъ болѣе и выводилъ заключенія:
   -- Надобно дѣйствовать осторожнѣе, сказалъ онъ послѣ краткаго молчанія: -- и, во-первыхъ, помочь несчастному Вердье; иначе онъ можетъ поставить насъ въ затруднительное положеніе!
   -- Я самъ того же мнѣнія, прибавилъ баронъ Родахъ: -- и, если вы позволите мнѣ сказать, что я думаю, я посовѣтую вамъ поберечь этого Вердье и не отказывать въ его просьбѣ... Богъ-знаетъ, что можетъ случиться!
   -- Я думаю, замѣтилъ докторъ: -- что г. Фон-Рейнгольдъ долженъ немедленно отправиться къ Вердье, чтобъ получить болѣе-подробныя свѣдѣнія о томъ, какъ было дѣло.
   Старый Францъ былъ упрямъ.
   -- Ни за что не пойду я къ этому негодяю! вскричалъ онъ съ прежнимъ гнѣвомъ: -- пусть онъ околѣваетъ въ своей канурѣ, я не тронусь съ мѣста, чтобъ помочь ему. Онъ обманулъ меня самымъ низкимъ образомъ и я не хочу его знать!..
   -- Но... началъ докторъ.
   -- Не пойду, ни за что не пойду!.. И кто знаетъ? можетъ-быть, это письмо одна уловка, чтобъ заманить меня въ какую-нибудь западню?
   -- Это очень можетъ быть, сказалъ Родахъ: -- но со мною случались болѣе страшныя приключенія... и, если вамъ угодно, я самъ пойду къ этому Вердье.
   Рейнгольдъ съ досадой пожалъ плечами, между-тѣмъ, какъ докторъ благодарилъ съ жаромъ.
   -- Теперь, продолжалъ Родахъ: -- не стану долѣе удерживать г. кавалера Рейнгольда, у котораго отъ души прошу извиненія въ томъ, что задержалъ его такъ долго... Но я не желалъ бы, чтобъ онъ оставилъ насъ, находясь еще подъ вліяніемъ непріятнаго впечатлѣнія, произведеннаго чтеніемъ этого письма... Нѣсколько минутъ тому, я предлагалъ свою помощь дому Гельдберга; теперь повторяю свое предложеніе и хоть не ручаюсь за успѣхъ, но смѣло могу подать нѣкоторую надежду...
   -- Развѣ у васъ есть какое-нибудь средство? съ живостію спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Мнѣ приходилось бороться съ большими трудностями, возразилъ Рддахъ: -- и я выходилъ побѣдителемъ. Итакъ, смѣло могу сказать вамъ: будьте спокойны...
   Лицо Рейнгольда прояснилось; онъ всталъ и дружески пожалъ руку барону.
   -- Вы наше провидѣніе, господинъ баронъ! сказалъ онъ вслухъ; потомъ, наклонившись къ уху Родаха, прибавилъ: -- Не забудьте, что черезъ часъ я жду васъ къ себѣ.
   Родахъ поклонился. Рейнгольдъ вышелъ.
   Лишь-только онъ затворилъ за собою дверь, какъ докторъ придвинулъ свое кресло къ креслу Родаха и старался придать себѣ ласковый видъ. Надобно сказать, что старанія его были почти тщетны, потому-что, вмѣсто улыбки, на лицѣ его выразилась какая-то гримаса.
   Придвинувшись ближе къ барону, онъ вынулъ изъ кармана большую золотую табакерку и въ размышленіи сталъ ее поглаживать.
   Это продолжалось около секунды. Потомъ онъ положилъ табакерку на мраморный карнизъ камина и съ живостію началъ потирать руки, мигая то однимъ, то другимъ глазомъ.
   Баронъ ждалъ, не говоря ни слова.
   Докторъ кашлянулъ, взялъ въ ротъ какую-то пастилку отъ кашля и пригладилъ свои жесткія брови.
   Родахъ все ждалъ, не намѣреваясь начинать разговора.
   -- Да, да, сказалъ наконецъ докторъ, вздохнувъ изъ глубины души:-- да, такъ... такъ... теперь я самъ убѣжденъ въ томъ...
   -- Въ чемъ? спросилъ Родахъ.
   -- Въ томъ, что вы, господинъ баронъ, провидѣніе дома Гельдберга... Не скрою отъ васъ, что сначала у меня было подозрѣніе...
   -- Какое же?
   -- Пустое, ничтожное. Надо признаться вамъ, господинъ баронъ, что еслибъ вы даже были тотъ, за кого я васъ сначала принялъ, такъ я бы готовъ былъ помогать вамъ всѣми силами... Вы еще не знаете, какъ глубоко я презираю людей, съ которыми мы сейчасъ бесѣдовали!..
   -- Своихъ компаньйоновъ?
   -- Моихъ компаньйоновъ, отвѣчалъ докторъ вздохнувъ: -- да, г-нъ баронъ, моихъ компаньйоновъ, къ-сожалѣнію!
   Первое начало было сдѣлано. Мира могъ теперь говорить хоть до завтра.
   -- Мы еще поговоримъ объ этихъ господахъ, продолжалъ онъ: -- я сказалъ вамъ, что сначала принялъ васъ за сообщника нашихъ враговъ... даже за одного изъ враговъ... Но всѣ мои подозрѣнія разсѣялись мало-по-малу. Съ-тѣхъ-поръ, какъ мы вмѣстѣ, я не перестаю наблюдать за вами, и все, что я видѣлъ, все, о чемъ догадался, внушило мнѣ полную къ вамъ довѣренность... Если домъ Гельдберга можетъ еще быть спасенъ, такъ только вами, вами одними!..
   Родахъ молча поклонился.
   -- Ваши собственныя выгоды требуютъ того, продолжалъ докторъ:-- и я душевно радуюсь, что вижу наконецъ человѣка между нами!
   -- Стало-быть, вы имѣете причины жаловаться на своихъ компаньйоновъ? спросилъ баронъ.
   -- Жаловаться? мало того! отвѣчалъ докторъ Хозе-Мира, понизивъ голосъ.-- Я имѣю причины ненавидѣть, презирать ихъ... Простите мнѣ мою откровенность, г. баронъ, но я хочу, чтобъ домъ Гельдберга былъ спасенъ, и потому считаю необходимымъ объяснить, съ какими людьми вы будете имѣть дѣло... Старый Моисей, какъ вамъ извѣстно, совершенно удалился отъ дѣлъ; онъ человѣкъ рѣдкій въ коммерческихъ дѣлахъ, но Богъ-знаетъ, чѣмъ онъ теперь занимается! Итакъ, на него полагаться нельзя... Сынъ его, Авель, гордъ и малодушенъ, ума вялаго, испорченъ случаемъ, доставившимъ ему нѣкоторую репутацію между биржевыми глупцами...
   -- Вы очень-строги, сказалъ баронъ.
   -- Я справедливъ!.. Кавалеръ Рейнгольдъ былъ бы человѣкъ совершенный, еслибъ судьба оставила его на прежнемъ мѣстѣ... то-есть, на мѣстѣ промышленика низшаго разряда. Онъ лжетъ довольно-искусно и наглость его можетъ обмануть многихъ; онъ умѣлъ придать себѣ манеры, довольно-близкія къ манерамъ большаго свѣта, и мнѣ случалось встрѣчать глупцовъ, называющихъ его образцомъ свѣтскости... По-несчастію, судьба поставила его однимъ изъ начальниковъ огромнаго банкирскаго дома и это-то совершенно сбило его съ толку... Еслибъ первый актёръ какого-нибудь бульварнаго театра вздумалъ выйдти на сцену Французскаго Театра, его бы освистали: такъ точно пройдоха, славящійся между третьестепенными биржевыми промышлениками, не съумѣетъ владѣть мильйонами... Бѣдный умъ Рейнгольда сбился съ толку; онъ вообразилъ себя великимъ экономистомъ, сталъ дѣлать глупости, чтобъ скрыть свою неспособность, и довелъ свое ничтожное тщеславіе до смѣшнаго... Онъ главный виновникъ удаленія отъ дѣлъ стараго Моисея: онъ пустился въ нелѣпыя спекуляціи, мысль о которыхъ могла родиться только въ его пустой головѣ!..
   -- Эти попытки и спекуляціи, вѣроятно, повредили кредиту дома? спросилъ Родахъ.
   -- Нѣтъ, возразилъ докторъ: -- благодаря Бога, Рейнгольдъ въ этомъ отношеніи еще довольно-хитеръ. Спекуляціи его ограничивались большею частію извлеченіемъ выгодъ изъ нищеты, а нищета, неумѣющая защищаться, не находитъ и силъ жаловаться!.. Человѣкъ съ умомъ могъ бы извлечь изъ этого огромную пользу!.. Отнимайте у нищаго половину его насущнаго хлѣба, и васъ же назовутъ филантропомъ... Тампльская спекуляція,-- дѣло отвратительное, потому-что лишаетъ бѣдняковъ доброй половины ихъ дохода,-- дала Рейнгольду репутацію рѣдкаго филантропа... Но самое опасное заключается во множествѣ его предпріятій и въ правѣ брать изъ нашей кассы сколько ему заблагоразсудится... Рейнгольдъ въ нашемъ домѣ тягостное бремя, отвратительное зло, могущее сдѣлаться смертельнымъ, если мы не поспѣшимъ искоренить его вовремя...
   -- Вамъ, какъ доктору, легче всего искоренить это зло, сказалъ Родахъ.
   -- Господинъ баронъ! возразилъ докторъ: -- мнѣ надобно переговорить съ вами о дѣлахъ крайней важности, и я увѣренъ, что вы не раскаетесь, согласившись выслушать меня... Но прежде все то, я долженъ сказать вамъ нѣсколько словъ о трехъ дочеряхъ стараго Гельдберга... Младшая изъ нихъ еще ребенокъ. Она не знаетъ ничего о томъ, что дѣлается въ домѣ, и старшія сестры не успѣли еще погубить ее...
   Въ первый разъ съ самаго начала этого разговора, на лицѣ Родаха выразилось участіе.
   -- Средняя, продолжалъ докторъ: -- была бы прекрасною женщиной, еслибъ у нея не было старшей сестры. У старшей же есть мужъ, человѣкъ нѣкогда весьма-богатый, но теперь разорившійся по милости жены... Она прекрасна, какъ ангелъ, и зла, какъ демонъ... Еслибъ не она, такъ у насъ въ настоящую минуту было бы въ кассѣ не менѣе двухъ мильйоновъ!
   -- Развѣ у нея есть четвертый ключъ? спросилъ баронъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Мира: -- но она пользовалась однимъ изъ нашихъ ключей.
   -- Куда же она дѣвала столько денегъ?
   -- Она играетъ страстно -- и выигрываетъ чаще, нежели проигрываетъ... Она должна быть очень-богата!.. У нея есть, вѣроятно, агентъ, которому она отдаетъ свои деньги... Это престранная женщина -- характера твердаго, ума обширнаго, но безъ сердца... безъ жалости, по-крайней-мѣрѣ!-- поправился докторъ, проведя рукою по лбу:-- въ сердцѣ ея таится глубокая любовь, которая могла довести ее до высокой добродѣтели, а между-тѣмъ глубоко погрузила въ порокъ... Это существо необъяснимое, понимающее добро, но предавшееся злу; женщина рѣшительная, смѣлая, готовая на все и умѣющая скрывать всѣ свои ощущенія... Она -- женщина по безпорядочной прихоти, по пылкимъ страстямъ; мужчина -- по непоколебимой волѣ; демонъ -- по холодному коварству и умѣнію обманывать!
   Маска ледянаго педантизма, обыкновенно покрывавшая лицо доктора, исчезла. На устахъ его была горькая, грустная улыбка; въ глазахъ мечтательная задумчивость, и слова какъ-бы невольно лились изъ устъ.
   -- Я зналъ ее ребенкомъ, продолжалъ онъ медленно и смягченнымъ голосомъ.-- Мнѣ кажется, тогда душа ея была прелестна!.. Я зналъ ее молодою дѣвушкою: тогда мысли ея были непорочны, чисты... Кто объяснитъ, что такое женщина!.. Судя по настоящему, я не смѣю вѣрить въ прошедшее... Въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, она держалась въ равновѣсіи между тѣмъ, что люди привыкли называть добромъ и зломъ... Какую бы дорогу избрала она, еслибъ была предоставлена себѣ одной,-- не знаю... Но вѣроятно, какой-то таинственный голосъ нашептывалъ ей слова обольщенія... На пути своемъ, она встрѣтила человѣка, который сказалъ ей, что добродѣтель ложь, что другаго міра нѣтъ... человѣка коварно-насмѣшливаго, глубоко и искренно-невѣрующаго; человѣка, съ наслажденіемъ остановившаго порывы юной, дѣвственной души и старавшагося преобразовать ее по образу своей души отжившей, завядшей... Этотъ человѣкъ любилъ ее пламенно, страстно и... обольстилъ ее...
   Докторъ замолчалъ, съ трудомъ переводя дыханіе; дикій, хищный пламень вспыхнулъ въ глазахъ его.
   -- Торжество его было упоительно! продолжалъ онъ взволнованнымъ голосомъ.-- Сара была очаровательна, какъ перлъ восточный... Никогда еще за долю одной дочери Еввы не досталось столько прелестей... Человѣкъ, обольстившій ее, далеко уже переступилъ за лѣта молодости: онъ могъ бы быть отцомъ своей любовницы; но съ раннихъ лѣтъ этотъ человѣкъ удерживалъ порывы своего сердца и весь предавался уединеннымъ занятіямъ... Онъ никогда до того времени не любилъ... и передъ нимъ внезапно раскрылся рай!..
   Родахъ слушалъ, сложивъ руки на колѣняхъ; на лицѣ и въ положеніи его выражалось самое искреннее равнодушіе.
   Докторъ же, напротивъ, былъ въ какомъ-то восторженномъ состояніи.
   Это составляло странный контрастъ: Португалецъ, обыкновенно холодный и молчаливый, высказывалъ единственную страсть своей жизни, и она изливалась изъ груди его печальною, почти-поэтическою жалобою... но жалоба эта касалась слуха барона какъ пустой, ничего-незначащій звукъ: ни участіе, ни другое какое-либо ощущеніе не выражалось на лицѣ Родаха.
   А докторъ, увлекаемый своими воспоминаніями, продолжалъ разсказывать, продолжалъ изливать свою душу, какъ ребенокъ, которому наскучило хранить тайну.
   -- Это длилось два или три мѣсяца, сказалъ онъ.-- Послѣ нѣсколькихъ дней такого блаженства, можно жить годы въ одиночествѣ и горѣ!.. Г. баронъ, угадали ли вы, кто былъ этотъ человѣкъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Родахъ равнодушно.
   Хозе-Мира посмотрѣлъ на него минуту молча.
   Казалось, изъ впалыхъ глазъ его, въ которыхъ никогда еще не сверкала даже искра состраданія, готова была выкатиться слеза...
   -- Это я! вскричалъ онъ глухимъ голосомъ.
   Баронъ даже не удивился.
   -- Слышите ли, баронъ? вскричалъ докторъ почти съ яростію:-- это я!.. я овладѣлъ невиннымъ ребенкомъ; въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, старался я передѣлать сердце ея, и за этотъ долгій, великій трудъ наслаждался только два мѣсяца!.. Понимаете ли вы?.. Послѣ этихъ двухъ мѣсяцевъ, я былъ влюбленъ по-прежнему... болѣе нежели прежде!.. я былъ безъ ума отъ нея... и она сдѣлала меня своимъ рабомъ!.. я и теперь рабъ ея... а между-тѣмъ, съ-тѣхъ-поръ прошло пятнадцать лѣтъ!..
   Губы Мира судорожно дрожали... Лицо его покрылось смертною блѣдностью...
   

III.
Въ четверкъ, 8-го февраля, въ полдень...

   -- Г-нъ докторъ, сказалъ Родахъ: -- я полагаю, что все, вами разсказанное, относится болѣе или менѣе къ настоящему состоянію дома Гельдберга... но не понимаю связи... объясните мнѣ ее.
   Въ первый разъ въ жизни докторъ открылъ предъ другимъ человѣкомъ свою душу... и равнодушіе этого человѣка болѣзненно поразило его.
   Онъ признался въ гнусномъ преступленіи, какъ-будто бы оно было простымъ эпизодомъ первой любви, разсказалъ свои любимѣйшія воспоминанія о счастливыхъ дняхъ... и холодно, равнодушно была встрѣчена его довѣренность...
   -- Именно, г-нъ баронъ, сказалъ онъ, внезапно принявъ свой обыкновенный, холодный видъ: -- все это относится къ дому Гельдберга... Я не осмѣлился бы занимать васъ разсказами, касающимися лично до меня... Одно слово объяснитъ вамъ все дѣло. Сара должна мнѣ нѣсколько мильйоновъ.
   -- У васъ есть, вѣроятно, документы?
   -- Ни одного.
   Баронъ смотрѣлъ на Мира, ожидая дальнѣйшихъ объясненій.
   Но на лицѣ послѣдняго теперь выражалась мнительность: онъ, казалось, раскаивался въ своей поспѣшности; но отступать было поздно.
   -- Г-нъ баронъ, продолжалъ онъ грустно: -- надежда, родившаяся въ моемъ сердцѣ при вашемъ приходѣ, разсѣялась... Холодность, съ которою вы встрѣтили мою довѣренность, заставляетъ меня опасаться, не ошибся ли я въ вашихъ намѣреніяхъ... Однакожь доскажу все... Я уже говорилъ вамъ, что я безумецъ... и безуміе мое неизлечимо, потому-что я вѣчно буду любить эту женщину, ненавидящую и желающую погубить меня... Но и безумецъ имѣетъ свои свѣтлыя минуты... Вдали отъ нея, я возмущаюсь и пламенно желаю сбросить съ себя иго... мои честолюбивыя мечты, убиваемыя ея деспотизмомъ, пробуждаются съ большею силою: я хочу воротить богатство, ею у меня отнятое, хочу поднять домъ Гельдберга, который она съ одной, а Рейнгольдъ и Авель съ другой стороны, поколебали... хочу поднять этотъ домъ въ свою пользу... въ свою и въ вашу, г. баронъ, если вамъ угодно будетъ соединиться со мною противъ моихъ компаньйоновъ.
   Баронъ, кажется, рѣшился ничему не удивляться.
   -- Охотно соглашусь на ваше предложеніе, г-нъ докторъ, возразилъ онъ очень-спокойно: -- если вы объяснитесь...
   На лицъ доктора Хозе-Мира не было уже и слѣда волненія, произведеннаго разсказомъ; но на немъ не выражалась и прежняя неизмѣнная мрачность. Онъ пристально глядѣлъ на барона, и въ глазахъ его сверкали умъ, твердая, непоколебимая воля.
   Родахъ холодно, спокойно и молча выносилъ проницательный взглядъ доктора.
   -- Домъ Гельдберга будетъ въ нашихъ рукахъ, продолжалъ послѣдній: -- если мы будемъ дѣйствовать заодно; только съ этой цѣлію я и желалъ переговорить съ вами.
   -- Говорите, докторъ, я слушаю.
   -- Вы прибыли изъ Германіи съ значительными документами, уплата которыхъ намъ теперь рѣшительно невозможна; слѣдовательно, мы въ вашихъ рукахъ... но для своей же пользы вы хотите пощадить насъ, и даже помочь намъ... Слушайте же внимательно. У Авеля нѣтъ ничего, кромѣ полудюжины лошадей, чистой крови, по его мнѣнію; у Рейнгольда, несмотря на всѣ спекуляціи его, нѣтъ ничего, кромѣ долговъ; графиня Лампіонъ богата, но это до насъ не касается.-- Относительно же стараго Моисея я рѣшительно не знаю, что сказать; онъ окружаетъ себя таинственностью, которую мнѣ не удалось еще проникнуть... Каждый день запирается онъ у себя въ комнатѣ, и я удостовѣрился, что никто въ цѣломъ домѣ не знаетъ, что онъ дѣлаетъ.
   -- Но, во всякомъ случаѣ, какая бы ни была его тайна, мы не можемъ и на него положиться.
   -- А общественная касса пуста... Понимаете?
   -- Начинаю понимать. Извольте продолжать.
   -- Я кончу въ двухъ словахъ. Г-жа де-Лорансъ должна мнѣ огромную сумму... Употребивъ хитрость, я могу воротить свои деньги...
   -- Далѣе?
   -- Воротивъ деньги, я буду богатъ въ сравненіи съ своими нищими компаньйонами... Тогда вамъ нужно будетъ передумать; вы должны угрожать намъ процессомъ... У меня одного будутъ въ рукахъ средства удовлетворить васъ... Кажется, ясно, что этимъ способомъ мы, соединившись, завладѣемъ всѣмъ домомъ.
   -- Правда, сказалъ Родахъ: -- но... вѣдь домъ и безъ того уже въ моихъ рукахъ?
   -- Позвольте. Я могу получить свои деньги на-дняхъ... Если долгъ уплатить вамъ по векселямъ, то вы теряете единственное оружіе, которымъ можете содержать насъ въ страхѣ; ибо, между нами будь сказано, господинъ баронъ, хотя тайны, извѣстныя вамъ, весьма-важны, -- но вѣдь это давно-прошедшее... отъ Парижа до замка Блутгаупта далеко... да кромѣ того, нужны доказательства...
   -- Доказательства у меня есть, сказалъ баронъ:-- сегодня утромъ я вручилъ одному честному, надежному человѣку шкатулку, содержащую въ себѣ доказательства, совершенно-достаточныя для того, чтобъ отправить весь домъ Гельдберга на эшафотъ!
   Докторъ невольно отодвинулъ кресло и устремилъ на Родаха взглядъ, исполненный ужаса.
   Лицо барона было по-прежнему холодно и спокойно.
   -- Я не говорилъ этого вашимъ компаньйонамъ, продолжалъ онъ: -- потому-что эти господа тотчасъ же сдались, и угроза казалась мнѣ излишнею съ людьми, которые съ перваго слова признали себя побѣжденными; и вамъ, господинъ докторъ, я это говорю, какъ вы сами видите, очень-спокойно, безъ всякаго намѣренія пугать васъ... Въ доказательство этого, я почти готовъ принять ваше предложеніе.
   Лицо Хозе-Мира нѣсколько прояснилось.
   -- Позвольте узнать, что заключается въ этой шкатулкѣ? проговорилъ онъ съ нѣкоторымъ остаткомъ боязни.
   -- Извольте; не считаю нужнымъ скрывать отъ васъ этого... Въ ней заключаются ваши письма, господинъ докторъ, изъ замка Блутгаупта отъ 1823 и 1824 годовъ. Эти письма, -- надобно отдать вамъ справедливость, -- написаны очень-умно и осторожно, но они поясняются другими письмами фан-Прэтта, Маджарина, кавалера фон-Рейнгольда и самого Моисея Гельда, написанными въ разныя времена.
   -- Но какимъ образомъ достались вамъ эти письма? спросилъ Португалецъ.
   -- Весьма-просто... Цахеусъ Несмеръ былъ вашимъ компаньйономъ, но не другомъ. Онъ безпрестанно страшился ссоры между вами, и потому хранилъ вѣрное оружіе въ случаѣ нападенія на него...
   -- Въ-продолженіе двадцати лѣтъ! произнесъ Мира.
   -- Да... Вы знаете, какъ Нѣмцы терпѣливы и осторожны... Если между нами дойдетъ дѣло до спора, господинъ докторъ, я сообщу вамъ гораздо-болѣе удовлетворительныя свѣдѣнія насчетъ того, что содержится въ моей шкатулкѣ... Но теперь мы въ мирѣ, а потому можемъ продолжать свои переговоры, не пускаясь въ разсужденія о войнѣ, до которой, можетъ-быть, никогда и не дойдетъ дѣло.
   Пока докторъ мысленно взвѣшивалъ всѣ выгоды и невыгоды своего положенія, Родахъ продолжалъ, какъ-бы желая успокоить его:
   -- Взвѣсимъ наши обоюдныя отношенія... Я силенъ, но зачѣмъ мнѣ вамъ вредить?.. Намѣреніе мое ясно: я хочу воротить деньги для молодаго племянника Несмера, порученнаго моей опекѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, и себѣ составить,-- честнымъ образомъ, разумѣется, -- маленькое состояньице...
   Лицо Португальца совершенно прояснилось. Баронъ, открылъ наконецъ слабую сторону.
   -- Вы видите, продолжалъ Родахъ: -- я сдѣлалъ уже первый шагъ... Я далъ вамъ изъ собственнаго своего кармана двадцать тысячь франковъ и просилъ васъ располагать мною, какъ вамъ угодно. Главная цѣль моя та, чтобъ домъ поправился и могъ уплатить хранящіеся у меня векселя... Вы же предлагаете мнѣ, вмѣсто четвертой доли, цѣлую половину: могу ли же я отказаться?.. Конечно, мнѣ пріятно было показать вамъ, что я могъ бы требовать львиную долю...
   -- И что вы поступаете великодушно, довольствуясь половиной, прервалъ его докторъ: -- отдаю вамъ полную справедливость, господинъ баронъ, тѣмъ болѣе, что намѣренъ просить вашей помощи...
   -- Въ чемъ?
   -- Я говорилъ уже вамъ, что люблю Сару, проговорилъ докторъ: -- люблю ее безумною, неизлечимою страстью... Я признался вамъ, что сдѣлался ея рабомъ, и что одно слово ея заставляетъ меня забывать все, все!.. Если я самъ вступлю съ нею въ переговоры, напередъ увѣренъ, что ни до чего не достигну... Надѣюсь только на вашу помощь...
   -- Я готовъ служить вамъ, возразилъ Родахъ не колеблясь: -- дайте мнѣ средства, и я буду дѣйствовать.
   Докторъ съ видимымъ удовольствіемъ придвинулъ свое кресло, снова погладилъ табакерку и повторилъ всю пантомиму, описанную нами при вступленіи въ этотъ разговоръ.
   Нѣсколько минутъ спустя, онъ уперъ локти въ колѣни и наклонился впередъ, потомъ сталъ говорить тихимъ, таинственнымъ голосомъ.
   Родахъ слушалъ внимательно.
   Это продолжалось минутъ десять, по истеченіи которыхъ баронъ всталъ.
   -- Я согласенъ, господинъ докторъ, сказалъ онъ: -- у меня нѣтъ еще никакихъ особенныхъ дѣлъ въ Парижъ; слѣдовательно, вы можете назначить какой вамъ угодно часъ и день.
   -- Надобно сообразиться съ обстоятельствами, отвѣчалъ Мира:-- десятаго числа мы уплачиваемъ предъявляемые векселя... Такъ нельзя ли вамъ восьмаго?
   -- Извольте.
   -- Въ полдень?
   -- Въ полдень.
   -- Не забудьте: въ будущій четверкъ, восьмаго февраля въ полдень, вы будете у г-жи де-Лорансъ.
   -- Буду непремѣнно.
   -- Господинъ баронъ, я полагаюсь на васъ и прошу вѣрить, что признательность моя будетъ вѣчна.
   Мира протянулъ къ нему руку. Родахъ пожалъ ее.
   Они разстались, и въ то самое время, когда Родахъ переступалъ черезъ порогъ, докторъ повторилъ ему въ-слѣдъ:
   -- Въ четверкъ, восьмаго февраля, въ полдень!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Это было въ будуаръ, убранномъ весьма-дорогою мёбелью, но безъ вкуса, придающаго цѣнность даже простымъ вещамъ.
   Разнородная, причудливая мебель была украшена позолотой; рѣдкій, драгоцѣнный коверъ разстилался по всему полу; богатые обои, покрывавшіе стѣны, почти исчезали подъ картинами, въ которыхъ самое драгоцѣнное составляли рамы. Но все это стоило огромныхъ денегъ, хотя банковые билеты не придадутъ ни вкуса, ни даже того безсознательнаго такта, который достается въ удѣлъ истиннымъ вельможамъ: голова сахара, закутай ее хоть въ парчу, все-таки останется головой сахара, а торгашъ -- торгашомъ... Кромѣ картинъ, были статуэтки, японскія вазы и китайскіе уроды. Каминъ уставленъ до-нельзя; на консоляхъ негдѣ было положить булавки; этажерки ломились подъ тяжестію разнородныхъ вещицъ.
   Мы описали кабинетъ Авеля Фон-Гельдберга.
   Онъ сидѣлъ передъ каминомъ, напротивъ барона Фон-Родаха.
   На молодомъ Гельдбергѣ былъ какой-то невиданный шлафрокъ и невоображаемыя туфли. Не беремся описывать ихъ, предоставляя это воображенію читателя.
   Не болѣе минуты прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ вошелъ баронъ.
   Авель только-что раскланялся съ нимъ и предлагалъ ему гаванскую сигару въ какой-то фантастической сигарочницѣ.
   Баронъ принялъ сигару, не взглянувъ даже на сигарочницу.
   -- Боже мой, господинъ баронъ, сказалъ Авель, подавая ему огня въ маленькой жаровнѣ, привезенной съ береговъ Нила: -- простите мнѣ великодушно, что я осмѣлился пригласить васъ въ свою бѣдную мансарду.
   Баронъ возвратилъ ему жаровню и пустилъ струю дыма, кивнувъ головою.
   Быть-можетъ, онъ первый изъ входившихъ въ эту комнату не сказалъ Авелю комплимента на счетъ убранства ея.
   Авель оскорбился этимъ, но инстинктивно понялъ, что не имѣлъ ни права, ни возможности выказать своего неудовольствія человѣку, котораго долженъ былъ беречь.
   -- Покорно благодарю васъ, г-нъ баронъ, продолжалъ онъ, небрежно ставя жаровню на каминъ: -- что вы вспомнили о моей просьбѣ...
   -- Я пришелъ, отвѣчалъ Родахъ: -- полагая, что вы хотите сообщить мнѣ что-либо важное... наше взаимное положеніе таково, что мы должны дѣйствовать какъ-можно-согласнѣе.
   Авель надѣялся-было сблизиться съ Родахомъ; но холодность барона разсѣяла всѣ надежды его, и онъ по-неволѣ отказался отъ фамильярности.
   -- Вы не ошиблись, г-нъ баронъ, сказалъ онъ: -- именно, мнѣ нужно сдѣлать вамъ предложеніе... душевно желаю, чтобъ вы его приняли... Во избѣжаніе излишней потери времени, пойду прямо къ цѣли.
   Родахъ кивнулъ головою и, углубившись въ мягкое кресло, приготовился слушать.
   -- Вотъ въ чемъ дѣло, продолжалъ Авель:-- давно уже я замѣчаю, что у доктора Хозе-Мира и кавалера Рейнгольда есть отъ меня секреты... Сегодня, нѣсколько словъ, произнесенныхъ вами, превратили мои подозрѣнія въ увѣренность. Я не требую у васъ никакихъ объясненій по этому предмету, г-нъ баронъ; но убѣжденъ, что въ прошлой жизни кавалера Рейнгольда и доктора Мира есть какая-то таинственная исторія, въ которую замѣшанъ и отецъ мой...
   -- Точно, есть, отвѣчалъ Родахъ.
   Авель промолчалъ съ секунду, надѣясь, что баронъ прибавитъ нѣсколько словъ; но Родахъ молчалъ и съ медленностію, съ наслажденіемъ новичка курилъ свою сигару, пуская къ верху струйки душистаго, синеватаго дыма.
   -- И такъ, вы сами подтверждаете мои слова, продолжалъ Авель.-- Не смотря на то, что я рѣшительно не знаю, въ чемъ заключается эта исторія, смѣю увѣрить васъ, г-нъ баронъ, что бѣдный отецъ мой не преступникъ... онъ, вѣроятно, дѣйствовалъ по внушенію своихъ компаньйоновъ... Я знаю своего отца: онъ слабъ, но добръ... Знаю также и своихъ компаньйоновъ... Позвольте мнѣ говорить прямо: Рейнгольдъ негодяй, способный на все; а мрачный докторъ не лучше Рейнгольда!..
   -- Не-уже-ли вы только для этого и приглашали меня къ себѣ?.. спросилъ Родахъ, мизинцемъ сбивая золу съ сигары.
   -- Нѣтъ, г-нъ баронъ, продолжалъ Авель:-- я просилъ васъ къ себѣ, потому-что вижу, какое искреннее участіе принимаете вы въ благоденствіи нашего дома, и желаю поручить вамъ дѣло, отъ окончанія котораго зависитъ все!..
   Авель замолчалъ на минуту, какъ-бы стараясь припомнить фразы напередъ приготовленной имъ рѣчи, потомъ продолжалъ:
   -- Мейнгеръ Фабрицій фан-Прэттъ имѣетъ на насъ вексель въ полтора мильнона.
   -- А! произнесъ Родахъ небрежно:-- это много!
   -- Это мнѣ извѣстно лучше, нежели кому другому, потому-что мнѣ поручено вести переговоры съ фан-Прэттомъ... Выведенный изъ терпѣнія, онъ угрожаетъ намъ процессомъ... и, смѣю сказать безъ хвастовства, только благодаря моей дипломаціи, онъ до-сихъ-поръ ограничивался однѣми угрозами... Но всему есть конецъ... я убѣжденъ, что онъ ни за что болѣе не отсрочитъ.
   -- А когда послѣдній срокъ? спросилъ баронъ.
   -- Въ будущую субботу.
   -- Успѣете ли вы еще написать къ нему?..
   -- Я ужь писалъ нѣсколько разъ; новое письмо ни къ чему не послужитъ... Я знаю, что онъ поручилъ уже своему повѣренному здѣсь, въ Парижѣ, подать ко взъисканію, если въ субботу не бутъ произведена уплата.
   Баронъ внимательно разсматривалъ сигару, повертывая ее въ рукахъ.
   -- Вы сообщили мнѣ весьма-непріятную новость, сказалъ онъ: -- но я не могу помочь вамъ.
   -- Можете, возразилъ Авель.-- Я имѣю свои причины думать, что мейнгеръ фан-Прэттъ не поступалъ бы съ нами такъ жестоко, еслибъ не былъ побуждаемъ къ тому нѣкогда Яносомъ Георги и Цахеусомъ Несмеромъ,-- тѣмъ болѣе, что и его выгоды требуютъ поддержанія нашего дома. Я бы самъ поѣхалъ къ нему, но, признаюсь откровенно, боюсь уѣхать изъ Парижа и оставить домъ въ распоряженіи двухъ человѣкъ, вовлекшихъ его уже въ погибель.
   -- Да, это понятно, сказалъ Родахъ очень-серьёзно.
   Это было первое слово, доказавшее, по-видимому, нѣкоторое участіе, и оно крайне обрадовало молодаго Гельдберга.
   -- Между-тѣмъ, какъ вамъ, г-нъ баронъ, продолжалъ онъ:-- я готовъ ввѣрить все свое состояніе!
   -- Благодарю за честь.
   -- Не за что!.. Всѣ находятъ, что я отъ природы одаренъ весьма проницательнымъ умомъ... я понялъ васъ съ перваго взгляда и уважаю даже за нѣсколько-жесткую откровенность... Притомъ же, вы дворянинъ, а мы, дворяне, скорѣе понимаемъ другъ друга... Еслибъ у этихъ презрѣнныхъ людей, которыхъ я обязанъ называть своими компаньйонами, текла въ жилахъ хоть капля благородной крови...
   Родахъ даже не улыбнулся.
   -- Мнѣ кажется, что кавалеръ Рейнгольдъ... замѣтилъ онъ.
   Авель презрительно пожалъ плечами.
   -- Плебей, любезнѣйшій баронъ, возразилъ онъ: -- плебей отъ полосъ своего парика до пятокъ плоскихъ ногъ!.. Вы не можете представить себѣ, что я переношу съ этими людьми! Но возвратимся къ дѣлу: отношенія ваши къ намъ даютъ вамъ большую силу; но, съ другой стороны, не забудьте, что я ношу имя, на которомъ основанъ весь кредитъ нашего дома... Если мы счастливо покончимъ дѣло съ фан-Прэттомъ, мы спасены... Вы видите, я говорю съ вами откровенно, прошу и васъ поступать также. Не отклонить ли намъ отъ себя этихъ двухъ человѣкъ, которыхъ мы равно презираемъ, и не составить ли союза вдвоемъ?
   -- Можно, отвѣчалъ баронъ.
   Радостная улыбка выступила на лицѣ Авеля.
   -- Какъ я радъ, что вы съ перваго слова поняли меня, г-нъ баронъ! вскричалъ онъ:-- эти два человѣка надоѣли мнѣ до нельзя, и я почту себѣ за честь имѣть такого компаньйона, какъ вы, г-нъ баронъ!
   Родахъ поклонился.
   -- О, не думайте, чтобъ я говорилъ вамъ комплименты! продолжалъ молодой человѣкъ.-- Для доказательства моего искренняго довѣрія къ вамъ, я сейчасъ же готовъ вручить вамъ дѣло фан-Прэтта, отъ рѣшенія котораго зависитъ вся будущность нашего дома... Согласитесь ли вы взять это дѣло на себя?
   -- Охотно, возразилъ Родахъ.-- Выгоды наши одинаковы; а нѣкоторыя обстоятельства, сообщенныя мнѣ Цахеусомъ Несмеромъ, помогутъ, надѣюсь, уговорить вашего амстердамскаго корреспондента.
   Авель улыбнулся весьма-тонко, по ею мнѣнію.
   -- Я самъ надѣялся на эти обстоятельства, сказалъ онъ.-- Хоть я и не знаю вашихъ тайнъ, но дѣлаю свои маленькія наблюденія и дѣйствую сообразно съ ними.
   -- Цахеусъ часто говаривалъ мнѣ, возразилъ Родахъ очень-серьёзно:-- "молодой г-нъ Гельдбергъ уменъ не по лѣтамъ!.."
   Авель придалъ лицу своему скромную улыбку, въ которой проглядывала наивность гордости.
   -- Благодарю за комплиментъ! проговорилъ онъ: -- но потолкуемте о дѣлѣ фан-Прэтта... Теперь понедѣльникъ, а письма приходятъ сюда изъ Амстердама въ два дня... Если вы не будете у фан-Прэтта въ четверкъ, 8 февраля утромъ, то онъ не успѣетъ написать къ своему повѣренному.
   -- Въ такомъ случаѣ, возразилъ Родахъ:-- я буду у фан-Прэтта въ четверкъ 8-го февраля, утромъ.
   -- У васъ нѣтъ никакихъ дѣлъ въ Парижѣ?
   -- Никакихъ; я только-что пріѣхалъ сюда.
   Авель радостно потиралъ руки.
   -- Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше! вскричалъ онъ:-- я боялся какихъ-нибудь препятствій; но теперь вы дали мнѣ слово, и я спокоенъ... Я недавно видѣлъ, въ нашей конференц-залѣ, какъ вы ведете дѣла, и готовъ прозакладывать голову, что будетъ успѣхъ!
   -- Надѣюсь, сказалъ Родахъ.
   -- Когда вы вернетесь, мы пріймемся за моихъ любезныхъ компаньйоновъ... Во время вашего отсутствія, я приготовлю все къ аттакѣ.
   Родахъ всталъ и бросилъ остатокъ сигары въ каминъ.
   -- Полагаюсь на ваше искусство, сказалъ онъ.-- Что же касается до меня, то я употреблю всѣ мѣры...
   -- Не забудьте, что вы должны быть въ Амстердамѣ будущій четверкъ, 8-го февраля, никакъ-непозже полудня.
   -- Я уѣзжаю завтра на почтовыхъ и даю вамъ вѣрное слово, что въ будущій четверкъ до полудня буду у достойнаго мейнгера фан-Прэтта.
   -- Не проводить ли васъ до первой станціи? спросилъ Авель.
   -- Сдѣлайте одолженіе, если вамъ есть время.
   -- Такимъ-образомъ, думалъ молодой человѣкъ: -- я удостовѣрюсь, точно ли онъ поѣдетъ... Завтра же, продолжалъ онъ вслухъ: -- я вручу вамъ довѣренность, всѣ документы, и сообщу всѣ нужныя свѣдѣнія... Итакъ, до завтра, г-нъ баронъ!
   -- До завтра, г-нъ Гельдбергъ!
   Два новые компаньйона пожали другъ другу руки, и Родахъ удалился.
   Когда онъ вышелъ, молодой Гельдбергъ потеръ себѣ руки съ торжествующимъ видомъ.
   -- Какое бремя я свалилъ съ плечъ долой! вскричалъ онъ: -- почтенный баронъ считаетъ себя, вѣроятно, большимъ дипломатомъ, а между-тѣмъ я заставилъ его дѣлать все, что мнѣ хотѣлось...
   Послѣ этихъ словъ, онъ махіавелически засмѣялся и заглянулъ въ зеркало, чтобъ посмотрѣть, не похожъ ли онъ на покойнаго г. де-Талейрана.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Десять минутъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ Родахъ вышелъ изъ будуара молодаго Гельдберга.
   Онъ прогуливался подъ руку съ кавалеромъ Рейнгольдомъ по маленькой террассѣ, на которую былъ выходъ изъ кабинета кавалера.
   Они продолжали начатый разговоръ.
   -- Я зналъ, что мы прекрасно поймемъ другъ друга, говорилъ кавалеръ: -- во-первыхъ, вы такъ умны, что не можете не согласиться со мною на счетъ глупенькаго Авеля и несчастнаго доктора, безпрестанно напоминающаго мнѣ мелодраматическаго тирана или измѣнника. Да, ихъ непремѣнно надобно отклонить... Во-вторыхъ, вы такъ хорошо знаете дѣла, что не можете не понять необходимости послѣднихъ переговоровъ съ Маджариномъ Яносомъ Георги... По недостаточно понимать и соглашаться... Надобно дѣйствовать, а времени немного...
   -- Я готовъ дѣйствовать, возразилъ Родахъ.
   -- Прекрасно. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Маджаринъ Яносъ и мейнгеръ фан-Прэттъ сговорились напасть на насъ въ одно время... Они оба назначили послѣдній срокъ до 10-го этого мѣсяца... Отразимъ же ударъ, грозящій мнѣ, и пусть Авель вѣдается, какъ знаетъ.
   -- Согласенъ.
   -- Онъ не раздѣлается съ толстымъ Голландцемъ, и намъ тогда легче будетъ раздавить его...
   -- Это ясно какъ день.
   -- Но не надо медлить!.. Времени мало, а чтобъ хорошо покончить дѣло, баронъ, вы должны быть въ Лондонѣ... Позвольте...
   Онъ сосчиталъ по пальцамъ, потомъ продолжалъ:
   -- Въ будущій чегверкъ, 8-го февраля, до полудня.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ Родахъ.
   -- Однако, подумайте хорошенько... не задержитъ ли васъ что-нибудь?
   -- Я только-что пріѣхалъ изъ Германіи и не имѣю здѣсь рѣшительно никакихъ дѣлъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы даете мнѣ слово?..
   -- Даю вамъ вѣрное слово, договорилъ Родахъ:-- быть въ Лондонѣ въ будущій четверкъ, 8 февраля, до полудня...
   

IV.
Кавалеръ фон-Рейнгольдъ.

   Докторъ Хозе-Мира и Авель фон-Гельдбергъ имѣли весьма-важныя причины прибѣгать къ помощи барона фон-Родахъ.
   Мира утомился въ тщетной борьбѣ съ пятнадцатилѣтней любовью, тѣмъ болѣе сильною, что она длилась давно и вкоренилась въ пустомъ сердцѣ, въ которомъ угасли всѣ другія ощущенія.
   Авелю не хотѣлось уѣзжать изъ Парижа, гдѣ его удерживали, во-первыхъ, танцовщица и лошади, а во-вторыхъ, опасеніе какой-нибудь измѣны двухъ компаньйоновъ во время его отсутствія.
   Кромѣ-того, докторъ и Авель видѣли, что весь домъ ихъ находился въ рукахъ Родаха. Значительная сумма, которую онъ далъ имъ, безъ всякой со стороны ихъ просьбы, подала имъ высокое понятіе о его финансовыхъ средствахъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, заставляла предполагать въ немъ сговорчивость и даже легкомысліе, которыми каждый надѣялся воспользоваться.
   Вотъ главныя причины ихъ предложеній, совершенно-искреннихъ. Авель и Мира сильно желали подкрѣпить собственную слабость силою этого человѣка, казавшагося богатымъ.
   Но ни Авель, ни Мира не имѣли такихъ важныхъ причинъ, какъ кавалеръ Рейнгольдъ.
   Онъ былъ въ томъ же положеніи, какъ и они; и у него было трудное дѣло, дѣйствительныя опасности котораго онъ увеличивалъ, по своей трусости. Неудачное окончаніе поединка Вердье съ Францомъ сильно поколебало его самоувѣренность. Онъ былъ боленъ нравственно и вездѣ, куда ни обращался, встрѣчалъ столько опасностей, что помощникъ казался ему необходимымъ.
   Въ ту минуту, когда нравственная слабость его была увеличена послѣдней неудачей, одна мысль о свиданіи съ Маджариномъ Яносомъ Георги кружила ему голову, и онъ скорѣе согласился бы видѣть паденіе дома Гельдберга, нежели ѣхать въ Лондонъ.
   Маджаринъ былъ человѣкъ грозный. Двадцать лѣтъ не охолодили его воинственной натуры,-- онъ разбогатѣлъ, но остался прежнимъ дикаремъ и не умѣлъ рѣшать спора иначе, какъ съ саблею въ рукѣ. Своею отчаянною храбростью онъ составилъ себѣ репутацію въ Лондонѣ. Онъ прослылъ львомъ. Въ столицѣ всевозможныхъ эксцентричествъ, всѣ были въ восторгѣ отъ купца, имѣвшаго уже пятьдесятъ дуэлей и незнавшаго за собою ни одного процесса.
   Бѣдный кавалеръ Рейнгольдъ охотнѣе бы согласился имѣть пятьсотъ процессовъ, нежели одинъ поединокъ.
   Вотъ почему онъ несказанно обрадовался, когда баронъ такъ скоро и охотно принялъ его предложеніе.
   -- Что за прекрасный человѣкъ этотъ баронъ Родахъ! Какъ кстати явился онъ въ Парижѣ!.. И къ чему повело все его важничанье? Къ тому, что его перехитрили... онъ заплатилъ долгъ, обѣщалъ дать денегъ къ предполагаемому празднику въ Германіи -- празднику, бывшему отчаяннымъ ва-банкомъ дома Гельдберга; далъ слово поправить неудачу негодяя Вердье; наконецъ, принималъ на себя отчаянное порученіе, которое могло имѣть успѣхъ, но въ которомъ врядъ ли обойдется безъ ранъ. И все это для того, чтобъ поправить дѣла дома, который съ нимъ же затѣетъ процессъ, когда онъ вздумаетъ требовать платы! Удивительный, рѣдкій, достойный человѣкъ! Какъ хорошо сдѣлалъ Цахеусъ Несмеръ, что отправился на тотъ свѣтъ! Правда, почтенный баронъ иногда грозилъ, и въ рукахъ у него было оружіе, которымъ нельзя было презирать; но онъ такъ вѣжливо дѣйствовалъ этимъ оружіемъ, и вмѣсто того, чтобъ разить, онъ же помогалъ! Добрый человѣкъ!
   Рейнгольдъ внутренно смѣялся надъ нимъ отъ всей души.
   -- Надобно отдать вамъ справедливость, г. баронъ, сказалъ онъ:-- вы прекрасно поняли свою слабую и сильную сторону въ-отношеніи къ намъ... Другой готовъ бы былъ безразсудно принять рѣшительныя мѣры; но вы, по своему уму и знанію людей, поняли опасность этихъ мѣрь. Такимъ-образомъ, вы не только получите все сполна, что вамъ слѣдуетъ, но, кромѣ того, сдѣлаетесь однимъ изъ начальниковъ дома Гельдберга, у котораго, надѣюсь, вскорѣ будутъ только два начальника -- вы, да я.
   -- Надѣюсь, возразилъ Родахъ.
   -- Надѣйся! думалъ Рейнгольдъ: -- будь мраченъ, холоденъ, важничай, пріятель! Ты имѣешь на то полное право, потому-что оказываешь мнѣ важную услугу.-- Въ Лондонъ можно доѣхать въ тридцать-шесть часовъ, продолжалъ онъ вслухъ: -- но на море полагаться нельзя, и я бы совѣтовалъ вамъ уѣхать завтра же утромъ.
   Рейнгольдъ дружески пожалъ ему руку.
   -- По-истинѣ, баронъ, вамъ надобно удивляться! вскричалъ онъ:-- вы всегда готовы на все! Для васъ нѣтъ препятствій! Какъ прекрасно пойдутъ дѣла нашего дома, когда мы вдвоемъ будемъ управлять имъ! Что касается до меня, я желаю быть не только вашимъ компаньйономъ, но и другомъ, въ полномъ смыслѣ этого слова.
   Рейнгольдъ произнесъ эту фразу съ удивительнымъ жаромъ.
   По мускуламъ холоднаго, неподвижнаго дотолѣ лица барона фон-Родаха пробѣжала легкая, едва-замѣтная дрожь. Онъ опустилъ глаза, но не такъ быстро, чтобъ могъ скрыть молнію, сверкнувшую изъ нихъ; морщинки горькой улыбки образовались подъ усами его, спускавшимися по сторонамъ рта.
   Все это было дѣломъ одной секунды. Кавалеръ Рейнгольдъ не успѣлъ ничего замѣтить.
   Одно только его поразило, именно -- странное выраженіе, съ которымъ баронъ отвѣчалъ ему:
   -- Между компаньйонами, г. Рейнгольдъ, всегда должна быть тѣсная дружба, и я охотно принимаю ваше предложеніе.
   Кавалеръ посмотрѣлъ на него мнительно: такъ сильно выраженіе голоса Родаха противоречило этимъ мирнымъ словамъ. Рейнгольдъ даже думалъ, что встрѣтитъ недружелюбный, угрожающій взглядъ.
   Но въ одно мгновеніе черты барона приняли прежнюю холодную неподвижность.
   -- Передъ отъѣздомъ, продолжалъ онъ: -- я попрошу васъ дать мнѣ всѣ свѣдѣнія, необходимыя для моей поѣздки въ Лондонъ, и бумаги, касающіяся до возлагаемаго вами на меня порученія.
   Рейнгольдъ вошелъ въ свой кабинетъ. Въ ту самую минуту, когда онъ началъ уже отпирать свое бюро, его остановила внезапная мысль.
   -- Посвященіе въ тайны этого дѣла требуетъ много времени, потому-что оно весьма запутано, сказалъ Рейнгольдъ: -- а я, кажется, уже говорилъ вамъ, г. баронъ, о нѣкоторомъ бракѣ, чрезвычайно-важномъ для меня... Теперь наступила именно та эпоха, когда я долженъ играть роль почтительно-влюбленнаго жениха. Я долженъ сейчасъ же ѣхать къ виконтессѣ д'Одмеръ... Нельзя ли вамъ будетъ зайдти ко мнѣ сегодня вечеромъ?
   -- Невозможно, отвѣчалъ Родахъ: -- неожиданное путешествіе заставляетъ меня исполнить сегодня же вечеромъ нѣкоторыя другія дѣла, которыя я хотѣлъ исполнить завтра или послѣзавтра.
   -- Это не бѣда! Оставьте мнѣ свой адресъ, и я заѣду къ вамъ ночью, въ которомъ часу вамъ угодно будетъ назначить.
   Баронъ, по-видимому, колебался.
   -- Любезный кавалеръ, сказалъ онъ наконецъ: -- я человѣкъ странный, прихотливый... я люблю быть всегда свободенъ, а потому во время путешествій своихъ никому не открываю, гдѣ останавливаюсь.
   При этихъ словахъ, Рейнгольдъ лукаво улыбнулся и погрозилъ барону пальцомъ.
   -- Я увѣренъ, сказалъ онъ: -- что у васъ есть какая-нибудь любовная интрижка... Въ ваши лѣта и съ вашею наружностью, г. баронъ, это весьма-позволительно.
   -- Вы имѣете полное право давать волю своему воображенію, г. кавалеръ.
   -- Простите мою нескромность! Но какъ же доставить вамъ необходимыя свѣдѣнія и документы?
   Рейнгольдъ задумался.
   -- Есть одно средство, сказалъ онъ наконецъ: -- но я опасаюсь, что и оно не будетъ согласно съ вашими привычками.
   -- Извольте говорить.
   -- Отсюда до Булони дилижансъ идетъ скорѣе тяжелой почты...
   -- Я прямо отъ васъ пойду взять мѣсто.
   -- Если вы позволите, такъ я доѣду съ вами до конторы дилижансовъ, и дорогой мы переговоримъ о дѣлахъ.
   -- Такимъ-образомъ, думалъ про себя Рейнгольдъ:-- я удостовѣрюсь, не хочетъ ли онъ обмануть меня...
   Но Родахъ охотно принялъ его предложеніе.
   -- Извольте, сказалъ онъ:-- я буду у васъ завтра рано утромъ, и мы выйдемъ вмѣстѣ... Итакъ, до свиданія, г. кавалеръ; желаю вамъ счастливаго успѣха въ дѣлахъ.
   Онъ пошелъ къ двери; Рейнгольдъ, продолжая начатый разговоръ, провожалъ его.
   Они вмѣстѣ сошли съ парадной лѣстницы и вступили въ контору, гдѣ служащіе готовились расходиться по домамъ.
   Въ передней, Клаусъ, въ своемъ черномъ фракѣ, продолжалъ важно прохаживаться взадъ и впередъ.
   Въ самомъ отдаленномъ углу комнаты, на скамейкѣ, обитой зеленымъ сафьяномъ, сидѣла одна только просительница.
   То была бѣдная старуха Реньйо. Она прождала три часа въ молчаніи, стараясь почти удерживать дыханіе съ инстинктивною робостью, достающеюся въ удѣлъ нищетѣ.
   Въ то самое время, когда Родахъ и кавалеръ входили въ контору, Клаусъ повторялъ старухѣ въ двадцатый, быть-можетъ, разъ, что ей никакъ не удастся видѣть г. кавалера Рейнгольда.
   Старуха не отвѣчала.
   Клаусъ вообразилъ уже, что она имѣла намѣреніе ночевать въ передней.
   Между-тѣмъ, бѣдная старушка уже болѣе пятидесяти разъ говорила себѣ:
   -- Подожду еще минуту... Если первый человѣкъ, который пройдетъ черезъ переднюю, будетъ не онъ, такъ я уйду...
   И первый человѣкъ проходилъ, не удостоивая бѣдной старухи взглядомъ; то былъ не онъ... А между-тѣмъ, бѣдная старуха Реньйо все еще ждала...
   Ей казалось, что, съ удаленіемъ изъ этого дома, она лишится послѣдней надежды... За дверьми дома ожидалъ ее неизбѣжный позоръ, а за позоромъ тягостная смерть между сырыми стѣнами тюрьмы!..
   И еще разъ отворилась дверь...
   Старуха подняла глаза, омоченные слезами... и не вѣрила глазамъ своимъ; вся кровь бросилась ей въ лицо; она скоро встала, и крикъ радости замеръ въ груди ея.
   Рейнгольдъ и баронъ Родахъ въ одно время взглянули въ ту сторону, откуда слышался крикъ. Они увидѣли старуху, протягивавшую къ нимъ дрожащія руки.
   Лицо кавалера покрылось зеленоватою блѣдностью. Онъ отступилъ, какъ-бы наступивъ на змѣю.
   Родахъ узналъ старуху, съ которою, нѣсколько часовъ назадъ, ждалъ въ передней. Обративъ взоръ къ кавалеру, онъ былъ пораженъ его смущеніемъ.
   Какая могла быть причина этому внезапному смущенію? Родахъ внимательнѣе посмотрѣлъ на старуху и увидѣлъ умоляющее выраженіе страдальческаго лица ея. Это лицо пробудило въ немъ неясныя воспоминанія. Онъ былъ увѣренъ, что видалъ эту старуху; по когда, гдѣ?..
   Старуха продолжала глядѣть на кавалера глазами, полными слезъ.
   Кавалеръ не трогался. Онъ вперилъ глаза въ полъ, какъ-будто-бы предъ нимъ явилась голова Медузы.
   Родахъ смотрѣлъ то на старушку, то на кавалера.
   Клаусъ остановился на противоположномъ концѣ передней. Онъ употреблялъ неимовѣрныя усилія, чтобъ сохранить важный и серьёзный видъ, который принималъ всегда, когда облекался въ свой черный фракъ, -- но не могъ... Издали смотрѣлъ онъ выпуча глаза на эту нѣмую сцену, никакъ не понимая, что могло быть общаго между гордымъ, богатымъ, дерзкимъ кавалеромъ фон-Рейнгольдомъ и несчастной старушонкой, обходившейся почтительно даже съ нимъ, Клаусомъ...
   По его мнѣнію, мадамъ Реньйо, съ своимъ покорнымъ видомъ и изношеннымъ платьемъ была не что иное, какъ нищая. Какъ же объяснить странное впечатлѣніе, произведенное видомъ ея на одного изъ компаньйоновъ могущественнаго дома Гельдберга?..
   Какъ ни думалъ Клаусъ, однакожь эта сцена все оставалась для него необъяснимою загадкою.
   По мѣрѣ того, какъ длились это молчаніе и неподвижность, смущеніе Рейнгольда становилось болѣе-замѣтнымъ. Посинѣвшія губы его дрожали, на лбу образовались внезапныя морщины, на щекахъ выступали то синеватыя, то красныя пятна.
   Старуха уперлась одною рукою объ стѣну, а другую приложила къ волновавшейся груди; она не могла перенести всѣхъ чувствованій, наполнявшихъ ея сердце; ноги ея подгибались; крупныя слезы катились по морщинамъ, перерѣзывавшимъ впалыя щеки ея.
   Наконецъ, она проговорила тихимъ, жалобнымъ голосомъ чье-то имя...
   Баронъ Родахъ услышалъ это имя и въ одно мгновеніе понялъ всю тайну этой сцены.
   Кавалеръ притворился, будто не разслышалъ имени, произнесеннаго старухой; но смущеніе его увеличилось, и нѣсколько капель пота выкатилось изъ-подъ парика его.
   Старуха промолчала еще нѣсколько секундъ, потомъ изъ груди ея вырвался жалобный стонъ... Она покачнулась и какъ безжизненная масса опустилась на скамью.
   Родахъ бросился къ ней на помощь.-- Около минуты поддерживалъ онъ ее.
   Рейнгольдъ не тронулся съ мѣста.
   Когда старуха стала приходить въ себя, Родахъ шепнулъ ей на ухо:
   -- Вы мадамъ Реньйо?
   Она утвердительно кивнула головой.
   -- Бѣдная мать!.. проговорилъ баронъ съ выраженіемъ глубокаго состраданія.
   -- Г-нъ кавалеръ, сказалъ онъ вслухъ, возвращаясь къ Рейнгольду: -- не желаю болѣе отнимать у васъ драгоцѣннаго времени... Эта бѣдная женщина хочетъ наединѣ переговорить съ вами... Прощайте, до свиданія.
   Рейнгольдъ бросилъ проницательный взглядъ на барона.-- Ему казалось, что въ словахъ его былъ тайный смыслъ; но лицо Родаха было по-прежнему холодно и спокойно.
   -- Я знаю эту почтенную даму, продо лжалъ онъ раскланиваясь: -- это тампльская торговка, мадамъ Реньйо... Она несчастна, и если моя рекомендація можетъ послужить къ чему-нибудь, я попрошу васъ, г-нъ кавалеръ, выслушать ея просьбу.
   -- Конечно... вы, г-нъ баронъ... разумѣется... бормоталъ Рейнгольдъ, не зная, что сказать.
   Баронъ, между-тѣмъ, подошелъ уже къ двери, слегка кивнулъ головою Клаусу и исчезъ.
   Въ слѣдующей комнатѣ онъ остановился въ задумчивости и какъ-бы прислушиваясь къ тому, что происходило за нимъ.
   Станъ его выпрямился; голова поднялась, брови насупились, и въ очеркѣ рта выразилось глубокое презрѣніе.
   Въ комнатѣ, изъ которой онъ только-что вышелъ, не было слышно ни малѣйшаго шума.-- Баронъ послушалъ еще около минуты и потомъ отворилъ дверь, къ которой подошелъ.
   Въ разсѣянности и озабоченности, Родахъ не замѣтилъ, что ошибся и вмѣсто того, чтобъ выйдти въ сѣни, вошелъ въ незнакомую ему комнату.
   Полагая, что сѣни слѣдовали за этой комнатой, онъ прошелъ ее, не обращая даже вниманія на окружавшіе его предметы. За этой комнатой слѣдовалъ корридоръ, изъ котораго, по мнѣнію Родаха, вѣроятно былъ выходъ на дворъ.
   Но этотъ корридоръ, полъ котораго былъ устланъ мягкимъ ковромъ, заглушавшимъ шаги, оканчивался стеклянною дверью, завѣшенною съ той стороны шелковыми занавѣсками.
   За дверью онъ услышалъ два женскіе голоса.
   Женщины разговаривали, и барону послышалось, что онѣ нѣсколько разъ произнесли его имя...
   

V.
Бѣдная мать.

   Кавалеръ Рейнгольдъ остался недвижимъ, какъ-бы пораженный громомъ, послѣ ухода Родаха. Послѣднія слова, произнесенныя барономъ, до-нельзя увеличили его смущеніе...
   Родахъ сказалъ: "я знаю эту женщину..."
   Правду ли онъ говорилъ?-- Можетъ-быть.-- Родахъ былъ человѣкъ страшный...
   Немного часовъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ вступилъ въ домъ Гельдберга, явился неизвѣстно откуда и какъ, и уже покорилъ своей власти трехъ компаньйоновъ.
   Онъ все зналъ -- какъ вчерашнія, такъ и давно-прошедшія событія. Онъ напомнилъ компаньйонамъ тайну, заглаженную, по ихъ мнѣнію, двумя десятилѣтіями!
   Но между тайнами г. кавалера фон-Рейнгольда была одна, болѣе другихъ для него важная... Онъ готовь былъ заплатить деньгами, даже открыть часть другихъ своихъ секретовъ, чтобъ скрыть одну только тайну, касавшуюся бѣдной старухи, удрученной горестями и съ покорностью сидѣвшей въ его передней.
   Тягостна была бы для Рейнгольда исповѣдь его, но тягостнѣе всего было въ ней одно признаніе... признаніе въ низкомъ происхожденіи. Его не безпокоило воспоминаніе о преступленіи; въ смущеніи его не было раскаянія: одна тщеславная, унизительная гордость вызывала краску стыда на лицо его... Онъ страдалъ, страдалъ невыразимо и, можетъ-быть, въ первый разъ съ давняго времени сердце забилось въ груди его.
   Не отгадалъ ли баронъ, человѣкъ, одаренный, повидимому, ясновидѣніемъ, -- не отгадалъ ли онъ тайну жизни Рейнгольда?..
   Кавалеръ не зналъ, что дѣлать. Онъ стоялъ потупивъ глаза.
   Клаусъ инстинктивно понималъ всю опасность своего положенія, будучи свидѣтелемъ сцены, непріятной для его господина; онъ отвернулся и отдалъ бы свое мѣсячное жалованье, чтобъ перенестись какимъ-нибудь волшебствомъ куда-нибудь подальше.
   Старая тампльская торговка ничего этого не замѣчала. Она устремила на кавалера Рейнгольда взоръ, въ которомъ вмѣстѣ выражались и неограниченная любовь и необъятная горесть. Она замѣтила удаленіе барона только потому, что подумала:
   -- Теперь онъ остался одинъ... вѣроятно подойдетъ ко мнѣ...
   И въ глубинѣ огорченной души ея пробудилась надежда... хотя и весьма-слабая, но все-таки надежда.
   Путешественники разсказываютъ о наслажденіи, доставляемомъ одной каплей воды послѣ томительной жажды въ знойныхъ стеляхъ. Несчастный узникъ, привыкшій къ мраку своей темницы, принимаетъ и сумерки за блескъ солнца.
   Тампльская торговка ждала, и слезы высыхали на рѣсницахъ ея.
   Она ждала долго. И въ минуты этого ожиданія, цѣлый міръ воспоминаній пробудился въ душѣ ея.
   Она вспоминала то время, когда была молода, хороша собою и когда ей улыбался хорошенькій, бѣлокурый ребенокъ. Ребенокъ былъ золъ, и, казалось, невидимая сила влекла его къ пороку; но какая мать замѣчаетъ подобные недостатки?..
   Она вспоминала, какъ ребенокъ подросталъ и всегда господствовалъ надъ товарищами шумныхъ игръ, на Площади-Ротонды... Наконецъ, онъ поступилъ въ школу. Какъ она гордилась этимъ! До него никто изъ всей фамиліи Реньйо не бывалъ въ школѣ.
   А что говорили сосѣди?.. Что маленькій Жакъ и безъ того уже слишкомъ-смышленъ... что ему учиться не-зачѣмъ... Но чего не выдумаетъ зависть? Боже мой! какъ мало безпокоили ее въ то время всѣ эти толки!-- Ребенокъ исправится, повторяла она; тотъ, кто слишкомъ-уменъ на двѣнадцатомъ году, становится простякомъ на двадцатомъ, а глупцомъ на тридцатомъ... Пусть только дѣтство пройдетъ -- тогда увидятъ!
   Дѣтство прошло. Жакъ сдѣлался красивымъ юношей; онъ завивался и изъ всей силы затягивалъ себѣ талью: онъ сталъ тампльскимъ львомъ.
   Въ школѣ онъ ничему не выучился, но познакомился съ нѣкоторыми болѣе-богатыми товарищами, и -- отецъ Реньйо сталъ замѣчать частый недочетъ въ своей кассѣ.
   Наступили плохія времена. Бѣдная мать вспомнила, въ какомъ безпорядочномъ видѣ возвращался Жакъ домой послѣ оргій и съ какою насмѣшливою дерзостью отвѣчалъ на выговоры нѣжно-любившаго его отца...
   Тогда со всѣхъ сторонъ сыпались упреки сосѣдей.
   -- Что мы вамъ говорили, мадамъ Реньйо?.. Мы предвидѣли, что этотъ ребенокъ надѣлаетъ вамъ много горя и хлопотъ!..
   Какъ живы были всѣ эти воспоминанія въ умѣ ея!
   Потомъ она припомнила первую рану, нанесеннную дурнымъ сыномъ сердцу матери: бѣгство Жака со всѣмъ наличнымъ имуществомъ своего отца; болѣзнь и смерть старика Реньйо, -- а потомъ несчастіе... одно несчастіе!..
   И по прошествіи двадцати лѣтъ, она опять увидѣлась съ этимъ ребенкомъ, навлекшимъ проклятіе на всѣхъ родныхъ своихъ. Двадцать лѣтъ страдала, терпѣла голодъ бѣдная, престарѣлая мать его!
   И, не смотря на то, материнское сердце ея пламенно стремилось къ нему; она любила его столько же, она любила его болѣе, нежели прежде, въ счастливые дни своей жизни!
   Ребенокъ возмужалъ, состарѣлся; никто изъ прежнихъ знакомыхъ не узналъ бы его... Но, сквозь завѣсу настоящаго, матери видятъ прошедшее!
   Вотъ о чемъ думала старуха. Душа ея пробуждалась къ новой жизни: долгое страданіе казалось ей тяжкимъ, лживымъ сновидѣніемъ.
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, дѣйствительность для нея исчезла; сладостная мечта ввергла ее въ какую-то восторженность... Она сложила руки, опустила глаза, нѣжно улыбнулась и почти невольно произнесла тихимъ голосомъ:
   -- Жакъ!.. Жакъ, милый сынъ мой!..
   Это были первыя слова, произнесенныя ею.
   Кавалеръ вздрогнулъ, какъ-бы отъ внезапнаго электрическаго удара.
   Быстрымъ, боязливымъ взоромъ окинулъ онъ всю переднюю и увидалъ Клауса, притворившагося, будто онъ ничего не видитъ и не слышитъ.
   -- Ступай вонъ! сказалъ онъ задыхающимся голосомъ.
   Слова эти были произнесены такъ тихо, что Клаусъ не разслышалъ ихъ.
   Изъ блѣднаго, лицо кавалера сдѣлалось багровымъ.
   -- Слышишь ли? вскричалъ онъ, съ яростію сжавъ кулаки: -- пошелъ вонъ! вонъ!..
   Клаусъ пустился бѣжать безъ оглядки.
   Кавалеръ, какъ-бы ожидавшій только этой минуты, подошелъ тяжелыми шагами къ двери, ведущей въ контору, но не могъ дойдти до нея и въ изнеможеніи опустился на скамью.
   Брови его насупились, и гнѣвъ, злоба, заставили его судорожно сжать губы. Какъ-будто-бы опущенныя вѣки недостаточно защищали его глаза, онъ заслонилъ ихъ еще рукою.
   Тампльская торговка была очень-стара. Лѣта и нищета ослабили ея способности. Слишкомъ сильное волненіе ввергло ее въ тихое, спокойное забытье.
   Во взорѣ ея внезапно проявилось безпокойное выраженіе матери, открывающей въ любимомъ сынѣ первое проявленіе страданія. На блѣдныхъ устахъ ея выступила печальная улыбка.
   -- Бѣдный Жакъ! повторила она еще разъ.
   Старуха Реньйо видѣла уже передъ собою не кавалера фон-Рейнгольда, но прежняго Жака, тампльскаго уроженца, закрывавшаго лицо обѣими руками и нуждавшагося въ утѣшеніи.
   Она встала тихонько. Ноги ея тряслись, но она ступала твердо... Держась одною рукою за стѣну, обошла она всю скамью и опустилась на нее возлѣ Рейнгольда, придумывавшаго средство, чтобъ какъ-нибудь выйдти изъ этого тягостнаго положенія. Онъ ничего не находилъ.
   Озабоченность его была такъ сильна, что онъ не замѣтилъ приближенія старухи, смотрѣвшей на него съ любовію... Медленно и какъ-бы движимая невидимою силою, подняла она руки, чтобъ коснуться плеча кавалера,-- но не осмѣлилась.
   Въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ, сидѣла она съ поднятыми и протянутыми къ плечу Рейнгольда руками, неподвижная и молчаливая... Вдругъ грудь ея поднялъ глубокій вздохъ... глаза наполнились слезами.
   -- Жакъ, произнесла она:-- ты страждешь, мой бѣдный Жакъ!..
   Рейнгольдъ вскочилъ съ ужасомъ. Глаза его дико, безумно остановились на старухѣ.
   -- Давно, давно я не видала тебя!.. продолжала старуха Реньйо: -- но хоть бы ты измѣнился еще болѣе, я узнала бы тебя!.. мой Жакъ! мой милый сынъ! еслибъ ты зналъ, какъ я люблю тебя!
   Рейнгольдъ продолжалъ смотрѣть на нее, но не могъ произнести ни слова.
   Старуха провела рукою по лбу.
   -- Я забыла, зачѣмъ пришла сюда, проговорила она, какъ-бы про-себя.-- О, Жакъ! какъ Господь милостивъ, что позволилъ мнѣ еще разъ увидѣться съ тобою... посидѣть возлѣ тебя... говорить съ тобою, мой возлюбленный сынъ!..
   Она все смотрѣла на Рейнгольда, но, казалось, не видѣла его такимъ, какимъ онъ былъ дѣйствительно. Противоприродный ужасъ кавалера, его отвращеніе и боязнь, покрывавшая синеватою блѣдностью его щеки, исчезали отъ взора бѣдной женщины... Она видѣла не печальную дѣйствительность, не жестокую истину, но олицетвореніе радостныхъ воспоминаній и надеждъ.
   -- Жакъ, продолжала она: -- я нѣсколько разъ ужь доходила до дверей твоего дома... заходила даже на красивый дворъ, гдѣ стояло столько великолѣпныхъ экипажей... Я смотрѣла въ окна, гдѣ столько шелка, бархата, золота... Не-уже-ли все это твое, сынъ мой?.. У насъ, Жакъ, въ комнатѣ, гдѣ ты родился, не было никогда ни шелка, ни бархата; встарину, -- ты долженъ это помнить,-- окна наши были завѣшены чистымъ коленкоромъ... Коленкоровыя занавѣсы обветшали, и я замѣнила ихъ самыми простыми холстинковыми... теперь же и въ холстинкѣ столько дыръ, что мы не можемъ скрыть нищеты своей... Я всегда говорила: еслибъ Жакъ зналъ, въ какомъ мы положеніи, онъ непремѣнно пришелъ бы въ квартиру своего покойнаго отца поплакать съ нами и помочь намъ... Но я не осмѣливалась войдти въ домъ твой... Я боялась, чтобъ кто-нибудь не узналъ, что я твоя мать.. Поглядѣвъ на блестящія ливреи твоихъ лакеевъ, я упадала духомъ и возвращалась домой, потому-что не осмѣливалась заговорить со слугами, такъ богато одѣтыми.
   Рейнгольдъ глубоко вздохнулъ. Онъ терпѣлъ страшную пытку.
   -- Иногда, продолжала старуха:-- я поджидала тебя на улицѣ... Я знаю всѣ мѣста, по которымъ ты проходишь, и часто разсѣянный, озабоченный взоръ твой останавливался на мнѣ, бѣдной старухѣ, стыдливо скрывавшейся въ толпѣ... Мнѣ все казалось, что ты узнаешь меня... и сердце мое билось... я находила еще слезинку въ высохшихъ отъ страданія глазахъ своихъ!..
   Она улыбалась такъ, какъ улыбаются счастливые, разсказывая о прошедшихъ горестяхъ; казалось, счастіе льстило ей, и она съ грустнымъ удовольствіемъ припоминала прежнія страданія.
   Выраженіе лица Рейнгольда мало-по-малу измѣнялось; досада и гнѣвъ замѣняли постепенно прежнее смущеніе.
   Но онъ не произнесъ еще ни одного слова.
   Старая тампльская торговка не спускала съ него глазъ: она видѣла въ немъ, быть-можетъ, сына любящаго, почтительнаго, которому волненіе и раскаяніе мѣшали говорить.
   И не удивительно!.. Она страдала въ-продолженіе тридцати лѣтъ. Ослабленныя и какъ-бы угасшія способности ея ожили... Въ-продолженіе тридцати лѣтъ, во время безсонныхъ ночей, ей грезилась минута свиданія съ возлюбленнымъ сыномъ... Въ-продолженіе тридцати лѣтъ она молилась Богу, и теперь была вознаграждена, хотя мнимымъ, но все-таки счастіемъ!..
   Но вдругъ тягостная, грустная мысль омрачила лицо ея, и она произнесла глухимъ голосомъ:
   -- О, Жакъ! много, много дней въ тридцати годахъ... И каждый день произносила я твое имя въ молитвѣ... ни разу не забыла я этого священнаго долга... Ты сдѣлалъ намъ много зла, сынъ мой; но отецъ твой простилъ тебѣ на смертномъ одрѣ, а я простила еще гораздо-прежде... Твои братья, сестры, всѣ тѣ, которыхъ мы любили, умерли... На многихъ крестахъ на кладбищѣ стоитъ имя Реньйо... Но ты не приходилъ утѣшить насъ, поплакать съ нами, только потому-что не зналъ о несчастіяхъ, насъ постигшихъ!.. Да, потому-что у тебя доброе сердце!..
   Рейнгольдъ отвернулъ голову съ видомъ крайняго нетерпѣнія.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! проговорила старуха Реньйо, лицо которой становилось болѣе и болѣе печальнымъ: -- не это огорчило меня... У насъ, въ Тамплѣ, много Нѣмцевъ; отъ нихъ узнала я, что ты въ Германіи... Ахъ, еслибъ ты зналъ, мой бѣдный сынъ, что о тебѣ разсказывали!..
   Кавалеръ невольно сталъ слушать со вниманіемъ.
   Мы уже говорили, что онъ придумывалъ какое-нибудь средство выйдти изъ затруднительнаго положенія. Появленіе матери произвело на него сильное впечатлѣніе, но впечатлѣніе эгоистическое; картина нищеты его родныхъ производила въ немъ досаду, не состраданіе...
   Старуха продолжала:
   -- Я долго думала, что всѣ эти толки были низкой клеветой зависти... и теперь, увидѣвъ тебя, то же думаю. Люди, переселявшіеся сюда изъ Германіи, говорили, будто ты пріобрѣлъ богатство преступными средствами... Боже всесильный! сколько разъ предлагала я Тебѣ жизнь мою во искупленіе прегрѣшеній моего сына!.. Мнѣ говорили, что пролитіемъ крови, страшнымъ убійствомъ ты пріобрѣлъ золото...
   Сердце кавалера забилось. Онъ пожалъ плечами.
   -- Это клевета! не правда ли? вскричала тампльская торговка въ порывѣ страстной привязанности: -- ты не запятналъ честнаго имени бѣднаго отца твоего, и не обкрадывалъ никого, кромѣ насъ!..
   Эти оскорбительныя слова не были даже упрекомъ въ устахъ старухи Реньйо, потому-что она тотчасъ же прибавила:
   -- Ты имѣлъ полное право отнять у насъ все, сынъ мой... потому-что все, что у насъ было, принадлежало тебѣ... Обвинители твои солгали, и мнѣ жаль напрасно-пролитыхъ слезъ... Вѣдь я знала, что они всегда тебѣ завидовали!.. Ты былъ умнѣе, красивѣе ихъ... Они не могли простить тебѣ этихъ преимуществъ и выдумали, что ты преступникъ!..
   Она замолчала.
   Рейнгольдъ желалъ, чтобъ она объяснилась подробнѣе; ему хотѣлось знать, въ какой степени были извѣстны его преступленія.
   Но разслабленный умъ бѣдной старухи не могъ долго слѣдить за одной идеей.
   Видя, что она молчитъ, кавалеръ опять сталъ придумывать, какъ бы ее спровадить.
   Въ подобномъ случаѣ, есть только одно средство,-- другаго не придумаетъ и самое пылкое воображеніе; по какъ ни было подло и испорчено сердце Рейнгольда, онъ не рѣшался прибѣгнуть къ этому средству...
   Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ случайно взглянулъ на старуху, онъ ощутилъ что-то невѣдомое въ глубинѣ души своей... Эта бѣдная женщина, удрученная горестію, изнемогшая въ страданіяхъ, была -- его мать... Онъ не думалъ о ней и двухъ разъ во всю жизнь свою; но какъ бы ни былъ испорченъ человѣкъ, онъ не можетъ хладнокровно взглянуть въ лицо матери, наклонявшейся надъ его колыбелью... въ лицо, улыбкой отвѣтствовавшее на первую улыбку, нѣжнымъ взглядомъ участія на первый крикъ...
   Рейнгольдъ какъ-бы вспомнилъ о лѣтахъ своего дѣтства... Холодная натура его согрѣлась... Онъ мысленно произнесъ имя матери -- имя, которое помнитъ человѣкъ, забывшій даже Бога!
   Ему пришла мысль помочь несчастной женщинѣ, всю жизнь которой отравилъ онъ. Да и что ему въ горсти золота?.. Рейнгольдъ былъ такъ тронутъ, что охотно бросилъ бы матери своей луидоровъ двадцать, еслибъ она поскорѣе удалилась, обѣщавъ никогда не безпокоить его.
   Но такое необыкновенное для него состраданіе было непродолжительно. Мысль эта умерла такъ же скоро, какъ и родилась, и, нѣсколько минутъ спустя, Рейнгольдъ самъ удивился, какъ въ немъ могла родиться подобная мысль.
   Старая торговка старалась, между-тѣмъ, привести въ порядокъ свои мысли.
   -- Да! проговорила она, воображая, быть-можетъ, что отвѣчаетъ на вопросъ сына: -- да, сынъ мой! Я не приходила къ тебѣ отъ того, что мнѣ стыдно было твоихъ лакеевъ... И теперь еще я не могу понять, какъ я рѣшилась прійдти къ тебѣ... Боже мой! я стала стара, и память моя ослабѣла... Я ничего не помню... а знаю, что мнѣ нужно было поговорить съ тобою о важномъ дѣлѣ.
   Она подняла глаза къ потолку... и вдругъ лицо ея опять покрылось блѣдностью.
   -- Жакъ! Жакъ! вскричала она умоляющимъ голосомъ: -- теперь я вспомнила, сынъ мой!.. Меня хотятъ посадить въ тюрьму... это убьетъ меня... Спаси меня, сынъ мой, спаси мнѣ жизнь!
   Ни одинъ мускулъ не измѣнилъ своего положенія на лицѣ Рейнгольда.
   Старуха приблизилась къ нему.
   Глаза ея были полны слезъ, но она улыбалась... улыбалась, потому-что надежда долго не угаснетъ въ сердцѣ матери...
   

VI.
Двѣ сестры.

   Рейнгольдъ удалялся отъ старухи сколько могъ и, наконецъ, забился въ самый уголъ.
   Начинало смеркаться, и наступившая темнота еще болѣе скрывала отъ матери Реньйо выраженіе лица ея сына. Бѣдная мать была игрушкой мечты: только сильный ударъ могъ открыть ей глаза.
   Рейнгольдъ, доведенный до крайности, охотно нанесъ бы ей этотъ ударъ; но онъ такъ долго молчалъ, что теперь боялся заговорить.
   Онъ готовъ бы былъ поступить злодѣйски... но и тутъ, какъ во всѣхъ другихъ рѣшительныхъ обстоятельствахъ своей жизни -- трусилъ.
   -- Увы! я такъ стара, продолжала старушка Реньйо: -- я такъ слаба!.. только отчаяніе придало мнѣ смѣлость явиться къ тебѣ, Жакъ... Я пришла просить у тебя помощи; но, Богъ свидѣтель, я прошу не для себя одной... всѣ братья и сестры твои умерли... Со мной осталась теперь одна Викторія, жена моего добраго Жозефа, съ двумя дѣтьми... Ахъ, Жакъ, у нихъ нѣтъ хлѣба! мое несчастіе отяготѣло и надъ ними... Сынъ мой, будь ихъ спасителемъ, и я умру покойно!
   Она коснулась плеча Рейнгольда.
   -- Слушай, продолжала она съ улыбкой: -- теперь я не боюсь болѣе... потому-что ты самъ, не зная того, былъ моимъ преслѣдователемъ... Твой повѣренный въ дѣлахъ, Іоганнъ, безжалостно поступаетъ со мною,-- вѣдь онъ не знаетъ, что я твоя мать... Сегодня пріидутъ за мною полицейскіе, чтобъ вести меня въ тюрьму... Жакъ, мой добрый сынъ! Тебѣ стоитъ только сказать одно слово... и въ какомъ счастіи проведу я остатокъ дней своихъ... потому-что тебѣ, тебѣ, сынъ мой, буду всѣмъ обязана!
   Кавалеръ болѣе и болѣе жался къ стѣнѣ.
   Въ минуту материнскаго порыва, бѣдная старуха протянула руки, чтобъ обнять его и прижать къ своему сердцу...
   Жакъ Реньйо вскочилъ, холодный, какъ кусокъ мрамора. Онъ уклонился отъ объятій матери и холодно, безжалостно глядѣлъ на нее.
   -- Сударыня, сказалъ онъ тихимъ голосомъ, но безъ видимаго смущенія: -- я васъ не знаю... Что вамъ отъ меня нужно?
   Старуха Реньйо сначала не поняла этихъ словъ: такъ сильно находилась она подъ вліяніемъ мечты своей.
   -- Его голосъ! произнесла она, всплеснувъ руками.-- Не-уже-ли ты еще не говорилъ со мною?.. Отъ-чего же теперь, при звукахъ роднаго, знакомаго голоса, такъ сильно бьется мое сердце?..
   Рейнгольдъ топнулъ ногою. Не смотря на глубину своего паденія, онъ внутренно сознавалъ свою подлость, и это бѣсило его.
   -- Я уже сказалъ, что не знаю васъ! вскричалъ онъ сердито.-- Слышите ли?.. Я кавалеръ фон-Рейнгольдъ, вѣнскій дворянинъ... а вы -- или сумасшедшая, или... плутовка!
   Молча смотрѣла на него старуха въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ. Она употребляла всѣ усилія, чтобъ сохранить мечту свою, но боязнь пересилила ея волю.
   -- Сумасшедшая! повторяла она протяжно: -- плутовка!.. Боже, Боже! Ты внушилъ мнѣ такую боязнь, а я не повиновалась твоему голосу!.. Плутовка!.. плутовка!.. Сынъ мой отрекся отъ матери, умолявшей его о спасеніи своей жизни!..
   Кавалеръ почувствовалъ, какъ холодная дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Слова матери подѣйствовали на него, какъ таинственная анаѳема... но онъ остался холоденъ и упорствовалъ въ своей подлой жестокости.
   Старуха Реньйо едва держалась на ногахъ; изъ стѣсненной груди ея вырывались болѣзненные стоны...
   А между-тѣмъ, она все еще надѣялась... и опустилась передъ сыномъ на колѣни.
   -- Выслушай меня, сказала она едва-внятнымъ голосомъ: -- выслушай меня, Жакъ! Господь проститъ тебѣ, если ты раскаешься... Жакъ, сынъ мой, сжалься надъ самимъ-собою!..
   Такъ-какъ Рейнгольдъ не отвѣчалъ, то она, рыдая, доползла до него на колѣняхъ.
   По мѣрѣ того, какъ она приближалась къ Рейнгольду, Рейнгольдъ пятился и дошелъ до двери, ведшей въ контору.
   Онъ схватился уже за ручку, но остановился, какъ-бы въ нерѣшимости...
   -- Сынъ мой! сынъ мой!.. проговорила со стономъ несчастная мать.
   Рейнгольдъ насупилъ брови; судорожныя движенія исказили черты лица его... Не завязалась ли борьба въ душѣ его?..
   Прошла минута,-- и прежняя, безжалостная улыбка появилась на устахъ его.
   -- Я васъ не знаю, сказалъ онъ въ третій разъ, и поспѣшно отворивъ дверь, громко захлопнулъ ее за собою.
   Старуха Реньйо осталась одна.
   Она встала, выпрямилась и твердыми шагами пошла къ двери. Такими же шагами прошла она сѣни и дворъ.
   Но едва вступила она во дворъ, какъ эта минутная твердость покинула ее; она упала въ изнеможеніи возлѣ одной изъ тумбъ, стоявшихъ протихъ воротъ.
   Она произнесла нисколько словъ... въ нихъ не было проклятія:
   -- Боже! проговорила она съ чувствомъ: -- накажи меня, но сжалься надъ нимъ!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   При домъ Гельдберга былъ обширный и красивый садъ, ограда котораго выходила на Асторгскую-Улицу и узкій переулокъ, ведшій въ Анжуйскую-Улицу. За третьею стѣною былъ другой садъ.
   У стѣны, выходившей на Асторгскую-Улицу, была великолѣпная оранжерея, примыкавшая съ одной стороны къ кіоску, о которомъ мы уже упоминали, и который служилъ никогда убѣжищемъ для любовныхъ интригъ хорошенькой герцогини. Другою стороною, оранжерея примыкала къ дому, то-есть, къ одному изъ двухъ флигелей его, выходившихъ въ садъ.
   Въ нижнемъ этажи этого павильйона былъ будуаръ Ліи Гельдбергъ, прогуливавшейся, въ холодные зимніе дни, по оранжереѣ, усаженной прелестными, любимыми ею цвѣтами.
   Нижній этажъ другаго павильйона образовывалъ прелестную залу, въ которой обыкновенно сходились двѣ старшія дочери Моисея, когда пріѣзжали къ отцу. Туда же собирались, за нѣсколько минутъ до обѣда, компаньйоны Гельдберга, г. де-Лорансъ, иногда и самъ старый Жидъ, и оттуда отправлялись всѣ вмѣстѣ въ столовую.
   Господинъ и г-жа де-Лорансъ, графиня до Лампіонъ, Авель, докторъ и Рейнгольдъ почти всегда являлись къ семейному обѣду. Это было одно изъ многихъ патріархальныхъ обыкновеній, придававшихъ издали такой добродѣтельный видъ дому Гельдберга.
   Противъ кіоска, имѣвшаго выходъ въ Анжуйскій-Переулокъ, былъ для симметріи другой кіоскъ. О немъ не разсказывали ничего особеннаго, и онъ именно служилъ только для симметріи.
   Этого кіоска почти не было видно изъ дома, ибо садъ Гельдберга не былъ однимъ изъ тѣхъ жалкихъ лужковъ, покрытыхъ тощею, бурого травою, отѣненныхъ двумя или тремя полузасохшими акаціями, которые извѣстны у Парижанъ подъ названіемь очаровательныхъ убѣжищъ;-- онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ нездоровыхъ ящиковъ, въ которыхъ сирень имѣетъ желтый или сѣро-бурый цвѣтъ, гдѣ розы цвѣтутъ безъ запаха, гдѣ на больныхъ виноградныхъ лозахъ ростетъ зеленый крыжовникъ;-- онъ не былъ однимъ изъ тѣхъ мѣщанскихъ эдемовъ, защищенныхъ шестью этажами отъ солнца и непроизводящихъ рѣшительно ничего, кромѣ муравьевъ и пауковъ.
   То былъ настоящій садъ, съ большими лугами, высокими деревьями, богатою растительностью.
   Въ павильйонѣ, на-право, сидѣла г-жа де-Лорансь и графиня Эсѳирью
   Послѣдняя, въ красивомъ утреннемъ туалеть, небрежно лежа на кушеткѣ, грѣла ноги у камина и, по-временамъ, лѣниво нюхала большой букетъ цвѣтовъ, бывшій у нея въ рукъ. Она была блѣдна; синеватые полукруги оттѣнялись отъ матоваго цвѣта лица подъ глазами ея; безумное веселье и удовольствія прошедшей ночи оставили видимые слѣды въ ея красотѣ.
   Сара же, сидѣвшая по другую сторону камина, была такъ же свѣжа, какъ и всегда, точно будто-бы провела всю ночь въ спокойномъ онъ.
   Человѣку, посвященному въ веселыя таинства маскарада и Англійской-Кофейной, подобная разность между двумя сестрами показалась бы необъяснимымъ чудомъ. Одна устала столько же, какъ и другая...
   Одна была полна; въ роскошномъ станѣ ея пропорціональность формъ согласовалась съ ихъ силой; здоровье цвѣло на бархатистыхъ щекахъ ея.
   Другая худощава; вся фигура ея могла служить образцомъ граціозной, но слабой миловидности; казалось, малѣйшее усиліе могло переломить ее, малѣйшее излишество погубить.
   Не смотря на то, сильная женщина была утомлена. Малютка же была живѣе, веселье обыкновенная; миньятюрная талья ея нисколько не утратила своей гибкости; глаза ея блестѣли, цвѣтъ лица былъ свѣжъ и дышалъ здоровьемъ.
   Есть натуры, на которыхъ удовольствія имѣютъ такъ же мало вліянія, какъ огонь на саламандру. Убійственныя для другихъ наслажденія оживляютъ ихъ; онѣ вдыхаютъ въ себя душную атмосферу ночной оргіи съ тѣмъ же упоеніемъ, съ какимъ больной вдыхаетъ въ себя благоуханія, распространяемыя весною въ воздухѣ оживающею природою.
   Эсѳирь пришла первая; на таблетки камина, передъ нею, лежала еще раскрытая книга, страницы которой она разсѣянно пробѣгала.
   Это былъ, кажется, романъ сердца, -- очеркъ женщины,-- нѣчто въ родѣ того, что должно валяться въ гостиныхъ, но что никогда не читается.
   Малютка держала въ рукахъ красивый театральный лорнетъ, который она уже нисколько разъ послѣ своего прихода обращала на окна противоположнаго павильйона, принадлежавшаго сестрѣ ея, Ліи.
   Отошедъ отъ окна, она опять сила на прежнее мѣсто, возлѣ камина, и сказала съ легкимъ выраженіемъ презрѣнія въ голосѣ:
   -- Ты большой ребенокъ, Эсѳирь: всего боишься и, не смотря на желаніе попользоваться жизнію, сидишь въ своемъ углу точно монахиня!
   -- Не-уже-ли? А вчерашній балъ?.. спросила графиня улыбаясь. Малютка пожала плечами.
   -- Какой великій подвигъ! вскричала она: -- вчерашній балъ!.. Ты произнесла эти слова точно будто тебѣ удалось сдвинуть гору съ мѣста!..
   -- Говори, что хочешь, отвѣчала Эсѳирь съ нѣкоторою грустно: -- но я внутренно убѣждена, что поступила дурно... Еслибъ онъ узналъ меня, Сара!
   Малютка громко засмѣялась!
   -- Боже мой! какъ мни трудно образовать тебя! сказала она:-- ты боишься своей тѣни, и тебѣ все кажется, что такъ всѣ и подсматриваютъ за тобою... А между-тѣмъ, ты еще вдова и никто не имѣетъ права мѣшаться въ дѣла твои... Что же бы ты стала дѣлать, Боже мой, еслибъ была на моемъ мѣстѣ?
   -- Я была бы, вѣроятно, смѣлѣе, еслибъ...
   -- Еслибъ не любила своего мужа?
   -- Разумѣется; но я надѣюсь, сестрица, что буду любить Жюльена.
   -- Да, въ первые дни супружества... но именно по этому ты и должна вознаградить себя.
   -- Вознаградить? въ чомъ? спросила Эсѳирь.-- Я говорю тебѣ, что надѣюсь быть счастливой...
   -- Ахъ, бѣдная Эсѳирь, счастіе самая скучная вещь въ міръ. Любить другъ друга, говорить о своей любви, нѣжно зѣвать, видѣть всегда передъ собою одно и то же лицо, никогда ничего не желать... Ахъ, другъ мой, мнѣ кажется, такое счастіе убило бы меня на первой недѣлѣ!
   Эсѳирь опять улыбнулась.
   -- Ты все объясняешь по-своему, Эсѳирь! сказала она:-- ты любишь только запрещенный плодъ и, какъ добрая сестра, желала бы имъ подѣлиться со мною.
   -- Именно! вскричала Малютка:-- ты хороша собою, моя бѣдная Эсѳирь, молода, и скучаешь!... Я желала бы привязать тебя къ жизни, потому-что люблю тебя. Я желала бы подѣлиться съ тобою своими удовольствіями, чтобъ ты сказала мнѣ когда-нибудь съ признательностью:-- благодарю, Малютка; я ничего не знала; ты научила меня жить и любить жизнь...
   Голосъ ея былъ вкрадчивъ, какъ ласка, а искусительный взоръ краснорѣчивѣе словъ.
   Эсѳирь долго хранила отрицательную добродѣтель людей лѣнивыхъ: въ глубинѣ души своей она была болѣе добра, нежели зла, что, обыкновенно, увлекаетъ женщинъ; но до-сихъ-поръ Сара имѣла мало на нее вліянія, ибо безпечность графини служила ей защитой. Между-тѣмъ, огонь молодости не угасъ въ душѣ ея: подъ нѣсколько-тяжелою безпечностью ея таилась ненасытимая чувственность. Когда ей удавалось преодолѣть свою лѣность, пламя вспыхивало; страстно, неутомимо предавалась она тогда всякимъ наслажденіямъ.
   До-сихъ-поръ, Малютка заставляла се преодолѣвать свою лѣность и во всемъ, что Эсѳирь сдѣлала дурнаго въ жизни, должно было обвинять сестру ея.
   Пропаганда -- необходимость всякой падшей души. Сара, прелестная, обворожительная грѣшница, хотѣла привить грѣхъ ко всему, ее окружавшему. Она наслаждалась, увлекая за собою и другихъ въ своемъ паденіи; величайшимъ ея счастіемъ было распространять около себя заразу испорченности и образовывать прозелитовъ духу зла.
   Сара пала еще въ дѣтствѣ. Въ нѣжнѣйшія лѣта нечистое дуновеніе испортило дѣвическое ея сердце. Ее научили отрицать Бога и смѣяться надъ голосомъ совѣсти. Она, подобно учителю своему, доктору Мира, не вѣровала въ добродѣтель, была холодна, рѣшительна и безжалостна.
   Но она была женщина: въ злѣ, какъ и въ добрѣ, женщина заходитъ далѣе мужчины.
   Малютка превзошла своего учителя.
   Именно на тѣхъ, кого мы привыкли любить и кому обыкновенно жертвуемъ собою, простирались злоумышленные замыслы Малютки; мы уже видѣли ее съ мужемъ, видимъ ее съ Эсѳирью, подругою ея дѣтства; увидимъ еще съ Ліей, младшей сестрою, которой чистая и твердая душа отвергла ея отравительное вліяніе.
   Сара смѣялась надъ всѣмъ, привыкла всѣмъ играть.
   Францъ, бѣдный юноша, случайно попавшійся ей на глаза и пойманный въ сѣти ея дивной красоты, служилъ ей такою же игрушкою, какъ и мужъ ея. Его робкіе вздохи, страстные, юношескіе порывы забавляли ее нѣсколько недѣль; она поиграла юною, свѣжею его любовію, полною пламенной неопытности и наивной страсти... Потомъ настало пресыщеніе, и она обрадовалась, узнавъ объ опасности, неизбѣжной, смертельной, предстоявшей бѣдному юношѣ...
   Она обрадовалась даже прежде, чѣмъ узнала, что Францу извѣстна тайна, могущая погубить ее!
   И еслибъ ребенокъ не стоялъ уже на краю скользкой пропасти, она сама подвела бы его къ ней...
   Но узнавъ, что Францу извѣстна тайна, имя ея, она объявила ему открытую войну; она ненавидѣла его, живаго или мертваго, все равно. И еслибъ, случайно, шпага Вердье не нашла дороги къ его сердцу, то у Франца быль другой врагъ, смертельный, непримиримый и болѣе-жестокій и смѣлый, нежели самые убіицы Блутгаупта.
   Впрочемъ, теперь Малютка и не думала о Францѣ; она была увѣрена, что онъ убитъ.,
   Она была въ веселомъ расположеніи духа; вчерашнія удовольствія, увеличснныя собственною ея опасностью и страннымъ сближеніемъ Эсѳири съ будущимъ ея мужемъ, оставили въ ней пріятнѣйшія воспоминанія.
   Давно уже не была она такъ весела.
   Притомъ же, состояніе здоровья г. де-Лоранса было хуже, нежели когда-либо прежде, и ночь, проведенная Малюткой въ удовольствіи, подѣйствовала на него, какъ цѣлый годъ невыразимыхъ страданій.
   И ни одна искра того, что происходило въ душѣ Малютки, не проявлялась наружу! Свѣтъ называлъ ее живою, умною, образованною женщиной. Никто-почти не смѣлъ обвинить вѣ даже въ кокетствѣ, которое иногда -- недостатокъ, часто -- добродѣтель, всегда -- украшеніе женщины.
   -- Я знаю только одну опасность, сказала она: -- именно: страхъ... Кто боится, тотъ произвольно губитъ себя... Зачѣмъ же бояться?.. Въ нашемъ положеніи, никто не осмѣлится и подозрѣвать насъ... Кто, напримѣръ, дерзнетъ подумать, что графиня Эсѳирь...
   Она остановилась и презрительно улыбнулась.
   -- Это-то и спасаетъ насъ! продолжала она.-- Представь себѣ гризетку, невѣсту ремесленника. Ремесленникъ встрѣчаетъ въ маскарадѣ маску, похожую на его невѣсту... Долой маску!.. Подобные люди не церемонятся... Между-тѣмъ, какъ виконтъ-Жюльенъ д'Одмеръ цѣлые три часа прогуливается, разговариваетъ, ужинаетъ съ тобою...
   Одно воспоминаніе объ этомъ заставило Эсѳирь поблѣднѣть.
   -- И не узнаётъ тебя! вскричала Малютка съ торжествующимъ видомъ: -- изъ этого можно вывести слѣдующее заключеніе: жена мелочнаго лавочника менѣе подвергается опасности, нежели гризетка; жена нотаріуса менѣе подвергается опасности, нежели жена лавочника, но женщина высшаго круга не подвергается никакой опасности!..
   -- Нельзя же всегда надѣвать домино и маску, замѣтила Эсѳирь.
   -- Малютка пожала плечами.
   -- Увы! увы! сказала она: -- ты пугаешь меня своими замѣчаніями, Эсѳирь!.. Много ли скроютъ тебя домино и маска? Я не знаю маски лучше осторожности, подкрѣпляемой туго-набитымъ кошелькомъ... Скажи сама, узнавалъ ли меня кто-нибудь?
   -- А Францъ?
   -- Онъ умеръ!
   -- Очень можетъ быть, что и кромѣ его...
   -- Нѣтъ, не можетъ быть!.. Представь себѣ, что я сама должна была похвастать передъ мужемъ, чтобъ внушить ему подозрѣніе... Это было нужно для нѣкоторыхъ моихъ видовъ...
   Эсѳирь со страхомъ посмотрѣла на сестру и проговорила:
   -- Бѣдный мосьё де-Лорансъ!
   -- Жалѣй объ немъ! вскричала Малютка, громко засмѣявшись.-- Вотъ ужь десять лѣтъ, какъ онъ слыветъ счастливвйшимъ мужемъ въ цѣломъ Парижѣ! Это общій голосъ... И въ самомъ дѣлѣ, еслибъ онъ захотѣлъ...
   Выраженіе голоса Сары внезапно измѣнилось; она не договорила начатой фразы, и свѣтлые глаза ея отуманились задумчивостью.
   Какое-то имя было у нея на языкѣ; но она не произнесла его...
   Иногда, на днѣ самыхъ испорченныхъ сердецъ, цѣлѣетъ одно чувство, подобно прекраснымъ, отдѣльнымъ колоннами, возвышающимся надъ развалинами храма и обозначающимъ мѣсто, гдѣ поклонялись Всеблагому...
   Въ самой оскверненной душѣ есть иногда мѣстечко, свято защищаемое отъ разврата...
   Воспоминаніе... чистая любовь... преданность матери...
   Малютка замолчала и нахмурилась. Потомъ продолжала рѣзкимъ, жесткимъ голосомъ:
   -- Но онъ не захотѣлъ!.. Ты не можешь знать, сестра, какая пропасть между мною и г-мъ де-Лорансомъ! Притомъ же, прибавила она съ прежнимъ веселымъ видомъ: -- ты хочешь сдѣлаться виконтессой, почему же мни не желать сдѣлаться маркизой?
   -- Мужъ мой умеръ... проговорила Эсѳирь.
   -- Э, Боже мой! мы всѣ смертны! возразила Малютка.-- Однако, сестрица, я начинаю замѣчать, что нашъ разговоръ принимаетъ весьма-печальный оборотъ... Я пришла поговорить съ тобою объ удовольствіяхъ, а между-тѣмъ мы облекли мысли свои въ трауръ! Фи! оставимъ въ покоѣ г. де-Лоранса съ его гримасами; скажи мнѣ лучше, весело ли тебѣ было вчера?
   -- Очень, отвѣчала Эсѳирь шопотомъ.
   -- Такъ я доставлю тебѣ еще большее удовольствіе... Хочешь ли идти со мною въ мой игорный домъ?
   Эсѳирь опустила глаза и не отвѣчала.
   Стыдъ -- самое неопредѣленное чувство въ человѣкѣ. Смотря по обстоятельствамъ, люди столько же стыдятся добра, какъ и зла. Такъ, на галерахъ, человѣкъ, совершившій незначительное преступленіе, стыдится признаться въ немъ, боясь подвергнуться насмѣшкамъ отчаянныхъ, закоренѣлыхъ злодѣевъ. Онъ не смѣетъ съ гордостью поднять голову, потому-что его преступленіе слишкомъ-ничтожно.
   Эсѳирь была почти въ такомъ же положеніи въ-отношеніи къ сестрѣ своей. Сара вызывала ее на новый проступокъ... Эсѳири стыдно было отказаться.
   Малютка молча ожидала отвѣта и искоса посматривала на сестру, сидѣвшую съ потупленными глазами. Она не повторила своего предложенія, но только съ коварной улыбкой поджидала добычу...
   По прошествіи минуты, она быстро встала, подошла къ окну, и, приставивъ лорнетъ къ глазамъ, стала смотрѣть въ окна противоположнаго флигеля.
   Удивляясь молчанію сестры, Эсѳирь медленно подняла голову и спросила:
   -- Куда ты смотришь, Малютка?
   Сара не отвѣчала, но продолжала смотрѣть внимательно.
   -- Ты опять подсматриваешь за Ліей? продолжала Эсѳирь, невольно возобновляя разговоръ, котораго старалась избегнуть.-- Я увѣрена, что бѣдняжка и не думаетъ о безразсудныхъ удовольствіяхъ, насъ занимающихъ...
   Г-жа де-Лорансъ повернулась къ Эсѳири и, серьёзно погрозивъ пальцемъ на окна комнаты Ліи, сказала, ударяя на каждомъ словѣ:
   -- А я увѣрена, что она думаетъ о гораздо-худшемъ!
   

VII.
Слеза и улыбка.

   Въ послѣднихъ словахъ г-жи де-Лорансъ, было какъ-бы прямое обвиненіе противъ младшей сестры ея.
   Эсѳирь посмотрѣла на нее съ изумленіемъ; но, замѣтивъ, что Малютка молчитъ, она сама встала и подошла къ окну.
   Въ эту минуту, любопытство побѣдило лѣность ея.
   -- Что же ты видѣла? спросила она.
   -- Ничего новаго, возразила Сара: -- невинный ангельчикъ нашъ читаетъ любовныя письма... больше ничего!
   Она подала лорнетъ Эсѳири, которая также навела его на окна противоположнаго павильйона.
   Вотъ что увидѣла Эсѳирь:
   Ліа сидѣла передъ маленькимъ столикомъ, покрытымъ бумагами. На ней былъ бѣлый пеньюаръ, по которому длинными, густыми кудрями разсыпались прелестные черные волосы. Подперввъ голову рукою, она, казалось, погружена была въ глубокую задумчивость.
   Солнечный свѣтъ прямо падалъ на лицо ея. Оно было очень-блѣдно; во всѣхъ чертахъ его выражалось страданіе.
   Глаза Ліи были устремлены на распечатанное письмо.
   Она не шевелилась, и еслибъ не ровное движеніе груди, высоко подымавшейся подъ легкою тканью пеньюара не обличало въ ней живаго существа, то ее можно было бы принять за мечту поэта, высѣченную изъ паросскаго мрамора.
   -- Какъ она хороша! проговорила Эсѳирь.
   Брови Малютки насупились легкимъ движеніемъ.
   -- Ей восьмнадцать лѣтъ, отвѣчала она.
   Эсѳирь не поняла всей завистливой горечи, заключавшейся въ этомъ отвѣтѣ. Она отдала лорнетъ Сарѣ.
   -- Почему же ты думаешь, спросила Эсѳирь:-- что она читаетъ любовныя письма?
   -- Я не говорила, что думаю, возразила Малютка: -- я сказала, что увѣрена... Эти письма пишетъ къ ней мужчина... ихъ много, я сама читала два письма.
   -- Не-уже-ли?
   -- Да; только я попала на два самыя незначительныя. Они были кратки, ничего не объясняли и только возбудили мое любопытство... Представь себѣ, даже подписи не было!
   -- Стало-быть, ты не знаешь, кто ихъ писалъ?
   -- Не знаю еще, отвѣчала Малютка: -- но узнаю. Увѣряю тебя, Эсѳирь, я не сердита на Лію... она намъ сестра; слѣдовательно, мы должны любить ее... Но не могу забыть, что она приняла холодно наши первыя ласки и какъ-бы оттолкнула насъ отъ себя.
   -- Мнѣ кажется, ты ошибаешься, Сара. Сначала Ліа была счастлива и весьма-ласкова къ намъ; только въ-послѣдствіи сдѣлалась холодна.
   Малютка никакъ не ожидала отъ своей сестры такой наблюдательности.
   -- Что въ этомъ, вскричала она: -- послѣ или прежде сдѣлалась она равнодушна къ намъ? Съ-тѣхъ-поръ, какъ Ліа въ Парижѣ, -- а этому годъ,-- старалась ли она хоть разъ сблизиться съ нами?
   -- Она робка, сказала Эсѳирь.
   -- Она насъ не любитъ, возразила Сара.
   -- Ты ошибаешься; она еще не познакомилась съ нами хорошенько; Ліа воспитывалась не съ нами и, вѣроятно, ея застѣнчивость -- слѣдствіе полученнаго ею воспитанія. Наша тётушка Рахиль обратилась въ христіанскую вѣру, и домъ ея сдѣлался настоящимъ монастыремъ... Вѣроятно, отъ-того и Ліа такъ серьёзна и холодна.
   -- Лицемѣріе! проговорила Малютка: -- она убѣгаетъ насъ, вопервыхъ, потому-что мы не имѣли счастія ей понравиться, а вовторыхъ, потому-что, вѣроятно, ей есть чѣмъ заняться. Она живетъ здѣсь одна, слѣдовательно, также свободна или даже свободнѣе замужней женщины. Кто знаетъ, довольствуется ли она тѣмъ, что пишетъ длинныя письма и какъ голубка вздыхаетъ по своемъ голубкѣ?
   -- Не-уже-ли ты подозрѣваешь?
   -- Э, Боже мой, нисколько! Я говорю только о томъ, что знаю; а то, что я знаю, не внушаетъ мнѣ большой довѣренности къ смиренному виду нашей святоши... Я была вчера вечеромъ у мадамъ Батальёръ.
   -- А! произнесла Эсѳирь съ легкимъ отвращеніемъ и сильнымъ любопытствомъ.
   Отвращеніе происходило отъ-того, что имя мадамъ Батальёръ напомнило Эсѳири игорный домъ, котораго она очень боялась, но къ которому влекло ее что-то необъяснимое.
   Любопытству же было нисколько причинъ. Эсѳирь знала, что между этой мадамъ Батальёръ и Сарой были различныя тайны. У нея не было столько искусства и хитрости, чтобъ угадать то, что скрывала Сара; но Сара не всегда была скромна и часто полуоткрывала свои секреты Эсѳири, чтобъ легче уговорить ее.
   Мадамъ Батальёръ была агентшей Малютки; но обязанности ея трудно было опредѣлить: она ни отъ чего не отказывалась и безпрекословно исполняла всевозможныя порученія.
   Воображенію Эсѳири, незнавшей лично этой женщины, но слышавшей часть исторіи ея жизни, она являлась какимъ-то фантастически-ромaнтическимъ существомъ.
   Имя ея всегда служило прологомъ къ какой-нибудь странной исторіи. У Сары мадамъ Батальёръ играла такую же роль, какую играютъ въ старинныхъ комедіяхъ хитрые лакеи.
   Очень-понятно, какъ должна была изумиться Эсѳирь, услышавъ, что и Ліа будетъ играть роль въ безконечной исторіи мадамъ Батальёръ.
   Сара продолжала разсказывать, а графиня внимательно слушала.
   -- Я была у мадамъ Батальёръ по небольшому биржевому дѣлу... У меня очень-много акцій на ея имя... Узнай, кого я встрѣтила у нея въ лавки?
   -- Лію?.. проговорила Эсѳирь.
   -- Какъ ты догадлива! вскричала Малютка съ дѣтской досадой: -- именно, Лію... Лію, нашего чистаго ангельчика, пришедшую за письмомъ отъ своего возлюбленнаго!
   -- Стало-быть, мадамъ Батальёръ?..
   -- Вотъ этого ты бы никогда не придумала! Ліа была дружна съ нами не болѣе двухъ недѣль, но и въ это время я успѣла прекрасно распорядиться... не знаю еще, однакожь, къ-чему это мнѣ послужитъ; я познакомила ее съ скромною и услужливою мадамъ Батальёръ... Свела ее туда для покупки кружевъ и дорогой очень-искусно разсказала ей о всѣхъ прекрасныхъ качествахъ моей доброй мадамъ Батальёръ... Наша умница слушала очень-внимательно и, казалось, не проронила ни одного слова изъ моего разсказа, ибо на другой же день Ліа одна отправилась въ Тампль.
   -- На другой же день?
   -- Увы, да!.. Она отъискала лавку торговки и съ румянцемъ дѣвственной стыдливости на щекахъ разсказала ей какую-то длинную исторію... про какого-то кузена, гонимаго родителями ея и покровительствуемаго ею... Ложь, чистая ложь!..
   -- Ахъ, Боже мой! проговорила графиня:-- кто бы могъ подумать!..
   -- Всегда надобно думать... Словомъ, она подала мадамъ Батальёръ, услужливѣйшей женщинѣ въ цѣломъ мірѣ, хорошенькій кошелекъ, довольно-туго набитый золотомъ, прося ее притомъ принимать письма на ея имя. Разумѣется, мадамъ Батальёръ не отказалась... Только, по полученіи перваго письма, изъ Франкфурта-на-Майнѣ, торговка смѣясь разсказала мнѣ про эту интригу... Въ комъ же и принимать участіе, какъ не въ сестрѣ? Я приняла живѣйшее участіе въ этомъ дѣлѣ. Батальёръ хотѣла сначала поскромничать... но вѣдь она живетъ только мною. Благодаря мнѣ, у нея въ банкѣ около тридцати тысячь экю; благодаря моему же капиталу, она съ честію содержитъ игорный домъ въ улицѣ Прувёръ...
   -- Такъ это она содержитъ тотъ знаменитый домъ?.. вскричала Эсѳирь.
   -- Не-уже-ли я тебѣ не говорила этого? спросила Малютка: -- какъ я разсѣяна! А ты, можетъ-быть, думала, что у меня есть отъ тебя секреты... Именно, она... или, лучше сказать, я, подъ ея именемъ, содержу этотъ домъ.
   Изумленіе выразилось во взглядѣ Эсѳири.
   -- О! ты увидишь... продолжала Малютка:-- я тебѣ сейчасъ все объясню, ты увидишь, что нѣчего бояться... Мадамъ Батальёръ для собственной своей пользы скорѣе пойдетъ двадцать разъ въ тюрьму, нежели рѣшится меня выдать... Но возвратимся къ дѣлу. Около двухъ мѣсяцевъ она противилась моимъ просьбамъ и, наконецъ, когда показала мни письмо таинственнаго любовника, тогда голубкамъ нашимъ, по-видимому, уже нечего было говорить другъ другу... Второе письмо было еще глупѣе и пустѣе... Увидимъ, что скажетъ третье.
   -- Можетъ-быть, переписка прекратилась, сказала Эсѳирь.
   Малютка злобно улыбнулась.
   -- Съ одной стороны, можетъ-быть, возразила она:-- темъ болѣе, что голубокъ, вообще, довольно-равнодушенъ... но съ другой...
   Она указала пальцемъ на окно въ павильйонѣ Ліи.
   Эсѳирь опять приставила лорнетъ къ глазамъ.
   Лучъ зимняго солнца, скользя между обнаженными сучьями деревъ, косвенно ударялъ въ окна флигеля и падалъ прямо на хорошенькое личико Ліи.
   Ясно можно было видѣть матовую бѣлизну блѣдныхъ щекъ ея. На длинныхъ, шелковистыхъ рѣсницахъ дрожало что-то блестящее...
   -- Она плачетъ, сказала Эсѳирь.
   -- Плачетъ? вскричала Малютка съ насмѣшливымъ состраданіемъ:-- бѣдная, невинная умница!.. Вотъ чему научила ее наша благочестивая тётушка Рахиль, принявшая христіанскую вѣру и обратившая домъ свой въ монастырь!..
   Эсѳирь невольно улыбнулась.
   Слезинки, державшіяся прежде на рѣсницахъ бѣдной Ліи, катились теперь медленно по блѣдной щекѣ...
   На письмѣ, лежавшемъ передъ Ліей, были видны слѣды слезъ.
   Вотъ содержаніе письма:
   "...Несчастіе, меня поразившее, встрѣтило меня твердымъ, сильнымъ, потому-что совѣсть моя чиста. Священное дѣло, за которое теперь отяготѣлъ надо мною судъ людей, начато двадцать лѣтъ назадъ, и я надѣюсь, что Господь позволить мнѣ довершить его.
   "Но когда я думаю о васъ, Ліа, мнѣ становится грустно, и совѣсть укоряетъ меня. По-временамъ, воспоминаніе о васъ утѣшаеть меня въ моемъ уединеніи; я вижу ваши очаровательныя, кроткія черты! Я читаю въ вашемъ непорочномъ сердцѣ, и образъ вашъ улыбается мнѣ; но за то, въ другое время, воспоминаніе о васъ наполняетъ сердце мое горечью.
   "О! зачѣмъ я встрѣтилъ васъ на пути своемъ! Зачѣмъ полюбилъ я васъ... зачѣмъ полюбили вы меня!
   "Вы почти ребенокъ; черезъ нисколько лѣтъ, я буду старикомъ. Вы рождены для счастія; я съ молодости брожу по міру подъ тяжестію таинственнаго долга. Вы, Ліа, мой нѣжный другъ, не можете сообщить мнѣ своей радости, а я передалъ вамъ только тоску свою!
   "Какъ прелестна ваша дѣвственная улыбка! Какъ я молодѣлъ, смотря на васъ, счастливую и безпечную птичку, порхавшую между душистыми кустами нашихъ горъ!
   "Теперь въ вашихъ письмахъ я вижу слѣды слезъ. Вы спасли жизнь бѣдному изгнаннику, Ліа, а онъ -- онъ превратилъ ваши радости въ печаль!
   "Не смѣю сказать: "лучше бы я умеръ!" потому-что живу не для себя одного. Я долженъ исполнить долгъ свой. Но тысячу разъ предпочелъ бы я заточеніе, въ которомъ нахожусь теперь!..
   "Я страдалъ бы болѣе, но вы, по-крайней-мѣрѣ, были бы счастливы, какъ прежде.
   "Забудьте меня, Ліа!.. Ліа, умоляю васъ, вообразите себѣ, что я умеръ и не думайте болѣе обо мни... Слушайте... рука моя обагрена кровію!.. Что можетъ быть общаго между убійцей и вами?..
   "Да, я убійца! Судьба моя влечетъ меня все впередъ, и Господь вложилъ въ руку мою мечъ кары!.. Прошу, умоляю васъ, не любите меня болѣе! Чтобъ довершить начатое, мнѣ нужна непобѣдимая сила и непреклонная твердость воли... Не любите меня, потому-что я слабѣю при одной мысли, что могу быть счастливъ..."
   Ліа читала сквозь слезы, и душа ея исполнилась ужаса. Она трепетала, читая слова убійства, мести; но въ сердцѣ ея не было ни малѣйшаго упрека.
   Человѣкъ, писавшій эти строки, былъ для нея божествомъ. Одна мысль о томъ, что онъ могъ поступить дурно, казалась ей святотатствомъ. Она любила его неограниченною, сильною, юною любовію.
   Ліа бросила письмо на столъ, на которомъ лежало уже около двадцати разбросанныхъ писемъ. Одни были писаны тою же рукою, какъ и письмо, отрывокъ изъ котораго мы сейчасъ прочитали; другія были некончены: ихъ начинала писать сама молодая дѣвушка.
   Она не смѣла высказать всего тому, кого любила: онъ былъ такъ несчастливъ! Она старалась удѣлять ему только свою радость. Когда сердце диктовало перу ея слишкомъ-печальныя слова, она бросала начатое письмо и старалась развеселиться.
   Нѣсколько секундъ перебирала она молча письма, выбрала одно, читанное болѣе другихъ, и снова принялась перечитывать его.
   "...Говорилъ ли я вамъ, чтобъ вы перестали любить меня, Ліа?.. О, не вѣрьте мнѣ!.. я стараюсь обмануть самого-себя. Что будетъ со мною безъ вашей любви? Только она, она одна даетъ мнѣ силу бороться съ отчаяніемъ!
   "Знавшіе меня, говорили никогда, что душа моя тверда и что никакое несчастіе не поколеблетъ желѣзной моей воли; -- они правы: воля моя осталась непоколебимою, и я убѣжденъ, что могу умереть безъ жалобы...
   "Но что такое смерть?.. Надобно умѣть жить!.. Надобно умѣть терпѣливо сберегать свою силу до часа борьбы; надобно умѣть страдать и не слабить; надобно умѣть скрыть въ глубинѣ души всю свѣжесть чувствъ, чтобъ явиться съ нею въ день свободы, въ день торжества, и начать жить новою жизнію!..
   "Вотъ въ чемъ заключается истинное мужество, истинная добродѣтель...
   "Нисколько разъ уже затворялись за мной двери темницы; я былъ моложе, быть-можетъ, сильнѣе, и никогда не отчаявался. Во время заточенія, придумывалъ я средства къ освобожденію или обдумывалъ планъ битвы, когда мнѣ удастся, наконецъ, встрѣтиться лицомъ-къ-лицу съ моими врагами!
   "И ни разу не ослабѣвалъ я, ни разу сомнѣніе не подрывало убѣжденія моего въ моей сили!.. Рука моя была тверда, умъ свѣтелъ; дорога моя была начертана: и въ самое то время, когда меня считали вѣчнымъ узникомъ, я шелъ уже смѣлыми шагами по широкому пути свободы...
   "Не-уже-ли кровь моя остыла? Не-уже-ли я сталъ слабѣе, менѣе-мужественъ?-- Не знаю; но иногда, въ безсонныя ночи, сердце мое сжимается, и вся будущность моя покрывается погребальнымъ саваномъ...
   "Не ничтожное мщеніе заставляетъ меня стремиться къ предназначенной цѣли.-- Когда я былъ молодъ и счастливъ, я нѣсколько разъ рисковалъ жизнію за свободу Германіи... Отецъ мой, праведный мужъ и неустрашимый воинъ, погибъ за родину.
   "Насъ было три брата: мы пошли по слѣдамъ его.
   "Въ то время, Ліа, люди, которыхъ я теперь преслѣдую, убили только отца моего; въ-послѣдствіи, они убили и сестру -- кроткую, чистую женщину, Ліа, походившую сердцемъ на васъ... и которую я любилъ почти столько же, какъ люблю васъ теперь!
   "Не-уже-ли эти два преступленія могутъ остаться безъ наказанія?.. Но слушайте, Ліа: еслибъ дѣло касалось только мщенія, можетъ-быть, я остановился бъ на полпути. Я не простилъ бы убійцамъ; но переломилъ бы свой мечъ, предоставивъ правосудію Всевышняго судить ихъ...
   "На мнѣ лежитъ другая обязанность.
   "Въ Германіи некогда существовалъ могущественный родъ, низвергнутый въ прахъ убійцами отца моего и сестры. Я хочу поднять этотъ родъ и поставить его на степень прежняго могущества. Пока я васъ не зналъ, вся любовь моя, вся моя преданность сосредоточивалась на единственномъ наслѣдникѣ этого благороднаго дома. Теперь же, когда я полюбилъ васъ, Ліа, сердце мое раздѣлилось на двѣ части; но твердость уцелѣла, и всѣ дѣйствія моей жизни принадлежать еще этому ребенку, сыну сестры моей.
   "Долго старался я преодолѣть страсть, которая влекла меня къ вамъ. Совѣсть говорила мнѣ, что я не смѣю любить, не имѣю права отдать сердца своего женщинѣ, потому-что я рабъ долга!
   "Но тщетны были всѣ усилія. Сердце мое не знало еще любви въ тѣ лета, когда другіе почти перестаютъ любить. Все, что другіе тратятъ, размельчаютъ въ однодневныхъ прихотяхъ, сохранилось въ сердце моемъ нераздѣлимо, цѣлостно... Я увидѣлъ васъ, Ліа, и увидѣлъ всѣ сокровища своего сердца въ васъ! Сердце мое пробудилось, я полюбилъ васъ, полюбилъ пламенно!..
   "Благодарю Всевышняго, что онъ далъ мнѣ узнать, полюбить васъ! Ребенокъ, которому я замѣняю отца, найдетъ въ васъ другое Провиденіе. Вы поддерживаете меня; вы моя сила, мое мужество!
   "Когда я слишкомъ страдаю -- тогда я призываю васъ; я вижу передъ собою вашъ ангельскій образъ, слышу вашъ нѣжный голосъ, произносящій слова утѣшенія...
   "О!, вы моя надежда! Безъ васъ, сомнѣніе овладѣло бы мною; потому-что руки мои связаны, и пока я стараюсь разорвать свои цѣпи, Богъ знаетъ, что сталось съ наслѣдникомъ благородныхъ графовъ?..
   "Живъ ли онъ? Враги его могущественны; Можетъ-быть, теперь, въ эту самую минуту, онъ падаетъ подъ ударами ихъ!
   "Боже, Боже! Не-уже-ли всѣ усилія мои тщетны? Не-уже-ли я напрасно тратилъ жизнь свою?..
   "О, Ліа! Вы говорите, что молитесь за меня... Молитесь и за него...
   "Ваша молитва должна быть пріятна Господу; я люблю васъ какъ ангела-хранителя, молитвы котораго призовутъ благословеніе небесъ на трудное дѣло мое.
   "Любите меня, умоляю васъ! Вся моя надежда въ васъ! Я отчаиваюсь, когда вашъ образъ покидаетъ меня; вѣрю въ счастіе и успѣхъ, когда вижу его!.."
   Ліа все еще плакала, но уже улыбалась сквозь слезы.
   На прелестномъ лице ея выражалась спокойная, благоговѣйная радость.
   -- Посмотри, Малютка! вскричала въ эту минуту Эсѳирь: -- кажется, она теперь улыбается?
   -- Улыбается! повторила Сара: -- жаль, что я читала самую незначительную часть переписки!..
   -- Она цалуетъ письмо! вскричала Эсѳирь.
   Малютка вырвала у нея изъ рукъ зрительную трубку и стала смотрѣть съ жаднымъ любопытствомъ.
   -- Боже мой! да это просто упоеніе радости! проговорила она:-- и нѣсколько минутъ спустя, она явится къ столу холодная, строгая, какъ монахиня... А, лицемѣрка!.. Хотя бы мнѣ стоило тысячу луидоровъ, а ужь я достану всѣ твои письма, мой ангельчикъ! прибавила она, насупивъ брови:-- и прочту ихъ отъ первой строки до послѣдней...
   

VIII.
Искусительница.

   Ліа не знала, что любопытные взоры слѣдили за всѣми ея движеніями. Сердце ея было съ отсутствующимъ; она сосредоточивалась въ своей любви и забывала весь міръ.
   Г-жа де-Лорансъ была, въ-самомъ-дѣлѣ, несчастлива! Еслибъ она распечатала письмо, прочитанное нами, а не два незначительныя письма, то безъ труда угадала бы имя таинственнаго любовника.
   Ліа любила это письмо болѣе всѣхъ другихъ; въ немъ проявлялась грусть, -- но въ немъ же было столько и любви!
   Въ другихъ письмахъ преодолѣваемая страсть какъ-бы боялась выказаться наружу.-- Онъ былъ человѣкъ твердый и новичокъ въ любви, трепетавшій подъ ея игомъ, но неимѣвшій силы свергнуть съ себя это иго.
   Въ послѣднемъ же письмѣ, онъ былъ счастливъ своею любовію и называлъ Лію своимъ ангеломъ-хранителемъ. Раскаяніе молчало. Онъ надѣялся, мечталъ о будущности, и Ліа была счастлива, потому-что была подкрѣпляема надеждою.
   Когда взоръ ея остановился за по слѣдамъ словѣ, она прижала письмо къ губамъ и напечатлѣла на немъ поцалуй нѣжной признательности...
   Сестры, подсматривавшія за нею, замѣтили этотъ поцалуй.
   Но Ліа внезапно перестала улыбаться.
   -- Боже мой! проговорила она: -- не-уже-ли онъ пересталъ любить меня?.. Три мѣсяца прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ я получила это осчастливившее меня письмо!.. Два другія, послѣдовавшія за нимъ, были кратки, холодны, написаны поспѣшно... А уже шесть недѣль я не получала ни одной строки!.. Сорокъ-два дня я жду... жду!
   Трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ ея членамъ.
   -- Онъ такъ много страдалъ! продолжала она: -- что, если онъ палъ подъ бременемъ своихъ страданіи?.. Если онъ боленъ?.. если...
   Она не договорила, но щеки ея сдѣлались еще блѣднѣе; она опустила голову на грудь.
   Глаза Ліи были сухи; блѣдныя губы медленно шевелились, творя молитву...
   Эсѳирь и Сара вообразили, что она уснула въ сладостныхъ мечтахъ.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, Ліа скоро встала.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! продолжала она, и лучъ надежды сіялъ въ прелестныхъ глазахъ ея: -- Господь сжалится надо мною!.. завтра я пойду къ этой женщинъ и найду у ней письмо!.. О, на колѣняхъ буду я благодарить Бога!.. Пресвятая Дѣва! Сжалься надо мною!.. Одно письмо, одну строку, по которой я могла бы видѣть, что онъ не забылъ меня!..
   Посреди стола стояла шкатулка; Ліа подошла къ ней, открыла и уложила въ нее всѣ письма, разбросанныя на столѣ. Складывая ихъ, она прочитывала въ каждомъ одну фразу, одно слово, напоминавшее ей содержаніе всего письма.
   Она знала ихъ наизусть и, не смотря на то, безпрестанно перечитывала.
   Вмѣстѣ съ его письмами, она укладывала и свои, неконченныя. Она любила ихъ потому, что они напоминали ей его и служили повтореніемъ ея мыслей.
   Шкатулка была уже почти-полна, и на столѣ оставались только два или три письма, измятыя отъ ежедневнаго перечитыванія. Ліа взяла одно изъ нихъ и взглянула на первыя строки. То было черновое письмо, давно написанное ею, мѣсяцѣ спустя послѣ прибытія въ Парижъ.
   Она не отослала этого письма, потому-что содержаніе его еще болѣе увеличило бы страданія того, кого она желала утѣшить.
   Невольно стала она перечитывать забытыя строки, напоминавшія ея прежнюю грусть:
   "...Я не знаю гдѣ вы теперь, и съ самаго отъѣзда своего изъ Германіи не получала отъ васъ писемъ.
   "Отто! не-уже-ли вы, обѣщавшійся вѣчно любить меня, забыли меня?.. Что вы дѣлаете теперь? Боже мой! какъ я страдаю въ разлукѣ съ вами!
   "Я адресую свои письма на имя добраго Готлиба, крестьянина, дававшаго вамъ убѣжище, въ окрестностяхъ Эссёльбаха... Не знаю, дойдутъ ли они до васъ.
   "Я въ Парижѣ, у отца моего, котораго едва знаю, съ сестрами, которыхъ не видала съ самаго дѣтства. Мы живемъ въ великолѣпномъ домѣ, и я окружена роскошью, къ которой не привыкла.
   "Все прекрасно въ домѣ моего отца. Хотя домъ находится въ центръ столицы, но въ немъ есть и зелень и цвѣты; въ немъ слышно даже пѣніе птичекъ... свободныхъ, веселыхъ, счастливыхъ!
   "Изъ павильйона, въ которомъ я пишу къ вамъ, видны высокія деревья, вѣтви которыхъ касаются моихъ оконъ,-- и я плачу, смотря на нихъ, Отто, потому-что они напоминаютъ мни другія Деревья, свободно растущія на нашихъ горахъ и въ тѣни которыхъ мы бесѣдовали...
   "Какое счастіе было написано на вашемъ лицѣ, когда вы смотрѣли на меня! Съ какою любовно цаловали вы мои руки!.. Боже мой! Я надѣялась, что ваша любовь никогда не угаснетъ: не-ужели я ошиблась?..
   "Каждый вечеръ вижусь я съ отцомъ своимъ; онъ добръ и, кажется, любить меня; я душевно его уважаю.
   "У меня есть братъ, который посмотрѣлъ на меня въ лорнетъ, когда я пріѣхала; онъ цалуетъ мни руку, какъ чужой, и говоритъ мни комплименты. Не знаю, любитъ ли онъ меня.
   "У меня двѣ сестры. Еслибъ вы знали, Отто, какъ онѣ хороши! Я была разъ на балу и видѣла, какъ ихъ окружали толпы поклонниковъ. Я сама не могу смотрѣть на нихъ безъ восторга, когда прекрасныя плечи ихъ обнажены и голова украшена брильянтами.
   "Всѣ мои родные исповѣдуютъ еврейскую вѣру; никто до-сихъ-поръ не препятствовалъ мнѣ исполнять обязанности христіанской религіи; но, по-видимому, это огорчаетъ моего, стараго отца; два или три раза дѣлалъ онъ мнѣ кроткіе выговоры, и я не знала, что отвѣчать на нихъ...
   "Братъ и средняя сестра не обращаютъ на это никакого вниманія.
   "Старшая же сестра моя смѣется или шутитъ, когда ей говорятъ о религіи.
   "Я свободна; никто не присматриваетъ за мною; мнѣ велятъ быть счастливой и наслаждаться жизнію. Я не знаю, куда дѣвать всѣ деньги, которыми снабжаютъ меня. Не смотря на то, мни грустно здѣсь, Отто, и я безпрестанно вспоминаю о скромномъ жилищѣ моей тётушкѣ Рахили. Мнѣ грустно не видѣть спокойнаго, яснаго лица ея, напоминавшаго кроткое лицо моей доброй матери; мни жаль своей комнатки, выходившей окнами на живописныя горы, чистаго воздуха, обширнаго горизонта и знакомаго колокола сосѣдней церкви, напоминавшаго часы молитвы...
   "Мнѣ жаль... но зачѣмъ мнѣ обманывать себя, Отто! Вы одни причиной моей грусти! Я тоскую въ разлукѣ съ вами, а не по предметами, которымъ только ваше присутствіе придавало столько прелести!..
   "Я полюбила бы Парижъ, когдабъ вы были со мною; еслибъ васъ не было въ окрестностяхъ дома тётушки, я грустила бы тамъ столько же, какъ грущу здѣсь...
   "Отто, вы никогда не хотѣли открыть мнѣ вашей фамиліи и не знаете моей... Мы остались чужды другъ другу, хотя и помѣнялись сердцами. Это пугаетъ меня; бываютъ дни, когда мнѣ хочется открыться вамъ вполнѣ; мнѣ кажется, что это еще болѣе сблизитъ насъ!..
   "Я безразсудная дѣвушка. По первому вашему знаку, я предалась вамъ всѣмъ сердцемъ. Я поступила дурно. Говорятъ, что родные мои благородны и могущественны; итакъ, лучше вамъ не знать фамиліи безразсудной, сдѣлавшейся вашею рабою. Если Господу угодно наказать меня, отнявъ у меня вашу любовь, то, по-крайней-мѣрѣ, безразсудство мое останется тайной для свѣта, и я не подвергнусь ни насмѣшкамъ, ни сострадаію...
   "Въ послѣдній разъ я видѣлась съ вами въ большомъ лѣсу, окружающемъ замокъ древнихъ горскихъ маркграфовъ. Я пріѣхала верхомъ изъ Эссельбаха и мы вмѣстѣ гуляли по горной тропинкѣ, разговаривая о предстоящей намъ разлукѣ.
   "Вы обѣщались воротиться черезъ мѣсяцъ; но тайный голосъ говорилъ мнѣ, что разлука наша будетъ продолжительнѣе. Незамѣтнымъ образомъ дошли мы до стѣнъ старой крѣпости.
   "Отъ нея остались однѣ развалины, и небо служитъ кровомъ огромнымъ заламъ, въ которыхъ укрывались могущественные рыцари... Но это развалины гордыя; мрачные валы говорятъ еще о битвахъ; высокая башня, уцѣлѣвшая вполнѣ и высящаяся на вершинѣ горы, подобна великому монарху, устоявшему на ступеняхъ рушившегося трона...
   "Помню, что вы долго, въ молчаніи смотрѣли на громадные остатки былой славы. Тихая грусть лежала на вашемъ челѣ, слеза дрожала на рѣсницѣ...
   "Не я была причиной этой грусти, Отто; не о близкой разлукѣ плакали вы!.. Я знаю, что въ вашемъ сердцѣ первое мѣсто принадлежать, не мнѣ... Но я не жалуюсь, а усердно молю Всевышняго, чтобъ Онъ сохранилъ мнѣ хоть второе!..
   "Не хочу мѣшать вамъ достигать вашей цѣли, потому-что эта цѣль должна быть благородна и справедлива; идите, идите впередъ, не думая о бѣдной дѣвушкѣ, васъ любящей; она была бы несчастлива, еслибъ чѣмъ-нибудь остановила васъ!
   "Смотря на горскія развалины, вы произнесли нѣсколько словъ, и въ первый разъ угадала я, что вы служите падшему роду и предписали себѣ священный долгъ.
   "Вы часто говорили мнѣ: "я не принадлежу себѣ!" Въ эту минуту я поняла значеніе этихъ словъ...
   "Отто, я сама люблю того, кого вы любите; я сама готова посвятить ему всю жизнь свою. Трудитесь и не унывайте! Моя молитва будетъ всюду слѣдовать за вами. Но если вы восторжествуете, тогда подумайте обо мнѣ и возвратитесь...
   "Обращайтесь ко мни, какъ къ сердцу любящему, въ минуты унынія, тоски. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   "Вотъ уже два дня, какъ это письмо написано, а я не могу запечатать его, потому-что не хочу увеличивать вашей грусти печальными словами.
   "Не смотря на то, я продолжаю; когда я нишу ваше имя, мни кажется, что вы со мною, слышите мои жалобы, и что вашъ пріятный голосъ утѣшаетъ меня.
   "Мнѣ нужно поговорить съ вами о многомъ, Отто; мнѣ кажется, что я не буду счастлива въ этомъ домъ. Вотъ уже два дня, какъ во мнѣ родились опасенія и я не смѣю никому повѣрить ихъ.
   "Быть-можетъ, это ребячество. Вообще, таинственныя вещи происходятъ ночью и страхъ пробуждается во мракъ... Но я слышу непостижимыя вещи днемъ; не могу объяснить ихъ, и они пугаютъ меня.
   "Почти цѣлый день провожу я въ павильйонъ, о которомъ я уже говорила вамъ. Изъ этого павильйона есть ходъ въ оранжерею, простирающуюся во всю длину сада.
   "Каждое утро, около половины девятаго, я слышу тяжелые, но осторожные шаги человѣка, какъ-бы спускающеюся съ невидимой лѣстницы. Часто оглядываюсь я, потому-что шаги эти слышатся какъ-будто въ моей комнатѣ...
   "Потомъ, подъ поломъ павильйона отворяется дверь... Не думайте, чтобъ это была игра моего воображенія,-- нѣтъ, я слышала все это болѣе двадцати разъ и все въ одно и то же время. Подъ поломъ шаги идутъ дальше. Если я остаюсь въ своей комнатѣ, то вскорѣ шумъ этихъ шаговъ исчезаетъ въ отдаленіи, но часто я выходила въ оранжерею и слѣдила за нимъ.
   "Невидимый человѣкъ доходитъ до конца сада, гдѣ оранжерея примыкаетъ къ кіоску, въ который никто не ходитъ.
   "Тамъ слышится звукъ другой отворяющейся двери и все утихаетъ...
   "Вечеромъ, около пяти часовъ, возобновляется то же самое, но въ противоположномъ направленіи. Шумъ шаговъ слышится отъ кіоска и исчезаетъ на невидимой лѣстницъ, находящейся возлѣ моей комнаты.
   "Я спрашивала садовника, нѣтъ ли подвала подъ домомъ и оранжереей -- онъ засмѣялся.
   "Я разспрашивала горничную: она посмотрѣла на меня, какъ-будто-бы не поняла моего вопроса.
   "А между-тѣмъ, я не ошибаюсь. Что-то странное, необъяснимое происходитъ въ нашемъ домѣ...
   "Уединеніе внушаетъ суевѣрный страхъ, а я всегда одна. Я не выхожу изъ павильйона, потому-что тамъ никто не безпокоитъ меня; но боюсь оставаться въ немъ ночью и перенесла свою спальню въ другую часть дома...
   "...Какъ я безразсудна! Умъ мой такъ странно настроенъ, потому-что мнѣ почти не съ кѣмъ поговорить, нѣкому повѣрить своихъ ощущеній.
   "Я познакомилась здѣсь съ молодою дѣвушкою моихъ лѣтъ, и чувствую, что могу полюбить ее. Она почти такъ же хороша, какъ мои сестры, и, судя по кроткому лицу, у ней должна быть прекрасная душа. Ее зовутъ Денизой. Съ перваго раза, какъ я увидѣла ее, я почувствовала къ ней невольное влеченіе и охотно назвала бы ее другомъ своимъ.
   "Но мнѣ кажется, она не любитъ моихъ сестеръ, и Малютка совѣтовала мнѣ остерегаться ея.
   "Малюткою всѣ здѣсь зовутъ мою старшую сестру. Я по-неволѣ должна поговоритъ объ ней.
   "Съ самаго моего пріѣзда, вторая сестра моя холодна и равнодушна ко мнѣ; Малютка же, напротивъ, всячески старается мнѣ угождать. Она съ удивительнымъ кокетствомъ старалась заслужить мою довѣренность и дружбу. Сначала, мнѣ казалось, что она искренна.
   "Чтобъ лучше заслужить мою довѣренность, она стала разсказывать мнѣ свои секреты, и съ какимъ искусствомъ!.. Конечно, секреты эти довольно незначительны: это невинныя прихоти знатной, избалованной дамы...
   "Она свела меня къ одной изъ тампльскихъ торговокъ, мадамъ Батальёръ, продающей съ уступкой разные женскіе наряды. Увидѣвъ, что эта прогулка и знакомство ни мало не испугали меня, она ступила еще шагъ впередъ и начала выхвалять эту женщину, занимающуюся разными сомнительными дѣлами, но отличающуюся примѣрною, неподкупною скромностью.
   "Я была послѣ одна у этой женщины и заплатила ей, чтобъ она получала ваши письма. Она живетъ въ улицѣ Вербуа, No 9.
   "Скоро ли получу я отъ васъ письмо по этому адресу?
   "Старшая сестра моя долго разговаривала со мною. Я не понимала словъ ея, но улыбалась, потому-что она улыбалась...
   "Наконецъ я поняла! Отто, какими словами передамъ я ужасное, преступное намѣреніе сестры!..
   "Малютка почти вдвое старье меня; она должна бы служить мнѣ матерью, а между-тѣмъ, она же хотѣла погубить меня! Подъ ласками ея скрыта ненависть, причинъ которой я рѣшительно не могу постигнуть... Не знаю, преступна ли она сама, но меня хотѣла она погубить...
   "Она говорила мнѣ о невѣдомыхъ удовольствіяхъ и таинственныхъ наслажденіяхъ. Коварное краснорѣчіе ея развивало предо мною тысячу обольстительныхъ картинъ.
   "У себя въ комнатѣ я нашла книги, отъ которыхъ удалилась съ отвращеніемъ!.. Но довольно... краска стыда покрываетъ мои щеки и рука моя дрожитъ.". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Вечерѣло. Въ окнахъ павильйона Ліи стало темно.
   Эсѳирь и Малютка воротились къ камину и снова сидѣли одна противъ другой.
   -- Чего жь ты боишься, Эсѳирь?.. говорила госпожа де-Лорансъ:-- я все предусмотрѣла; тамъ ты будешь более въ безопасности, нежели подъ твоей вчерашней маской. Не-уже-ли ты думаешь, что я даромъ хлопотала?.. Давъ денегъ мадамъ Батальёръ, основавъ, такъ-сказать, этотъ игорный домъ, я имѣла цѣлію быть въ немъ полновластной хозяйкой... Ты увидишь, какъ все искусно расположено. Возлѣ банкомёта устроена закрытая ложа, называемая посѣтителями ложею принцессы. Они увѣрены, что за рѣшеткой, задернутой кисейной занавѣской, знатная дама удовлетворяетъ свою страсть къ игрѣ... Говорятъ даже, что, въ случай нечаяннаго вторженія полиціи, одно имя этой знатной дамы можетъ спасти мнимую содержательницу.
   Эсѳирь невольно улыбнулась.
   -- Съ нѣкотораго времени, продолжала Малютка: -- Батальёръ распустила другой слухъ между обычными посѣтителями... Она разсказываетъ, что въ ложе скрывается не принцесса, а знатная политическая особа... посланникъ, министръ... Ты понимаешь, что послѣ этого полиція не захочетъ безпокоить насъ.
   -- А въ ложь скрываешься ты? спросила Эсѳирь.
   -- Не всегда... ложа служитъ мнѣ убѣжищемъ въ опасныхъ случаяхъ. Такъ-какъ игроки допускаются только съ моего разрѣшенія, то я всегда знаю напередъ, могу ли войдти въ залу; если въ ней есть кто-нибудь знакомый, то я ухожу въ ложу, а нѣтъ -- такъ сажусь на одно изъ креселъ вокругъ зеленаго стола; но, для большей предосторожности, наряжаюсь довольно эксцентрически, а голову свою отдаю на распоряженіе мадамъ Батальёръ, которая убираетъ ее такъ, что меня трудно узнать...
   -- Какая драгоцѣнная женщина эта Батальёръ!..
   -- Сокровище, я тебѣ говорю! У зеленаго стола начинается упоеніе, увлеченіе... Эсѳирь, вотъ ужь десять лѣтъ, какъ я играю и, право, до-сихъ-поръ игра ни разу не надоѣдала мнѣ!.. Что любовь въ сравненіи съ наслажденіями игры!.. Впрочемъ, одно другому не мѣшаетъ.-- Слушай!.. банкомётъ произноситъ обычную формулу; затѣмъ слышится металлическій звукъ, поражающій нервы; кровь разгорячается, пульсъ бьется скорѣе... Зеленое сукно исчезаетъ подъ слоемъ золота... вездѣ золото, одно золото! Большія испанскія монеты, англійскіе суверены, червонцы, луидоры! Золото изъ Лондона, Вены и Мадрита, золото изъ Петербурга, золото изъ Константинополя!.. Тасуютъ карты... все ждутъ... представляется шансъ... я играю: выигрываю... и все это золото кучей лежитъ передо мною!..
   Грудь Малютки сильно волновалась; она говорила тихимъ, но проникающимъ голосомъ. х
   Эсѳирь опустила глаза; когда она подняла ихъ, въ нихъ сверкнула молнія.
   Малютка скрыла свою радость.
   -- Ты прійдешь?.. проговорила она,
   Эсѳирь не отвѣчала.
   -- Ты прійдешь, повторила Сара: -- потому-что это высшее наслажденіе... наслажденіе вѣчно новое, никогда не утомляющее! Она придвинулась ближе къ сестрѣ.
   -- Притомъ же, продолжала она еще болѣе вкрадчивымъ голосомъ:-- туда влечетъ меня не одна игра!.. Вокругъ стола сидятъ люди богатые, дворяне... Они привезли свое золото изъ разныхъ странъ... Тамъ есть бѣлокурые, здоровые Англичане, Итальянцы съ пламеннымъ взоромъ, задумчивые и серьёзные нѣмцы, Русскіе атлеты, однимъ ударомъ способные разбить столъ въ дребезги...
   Улыбка Малютки была жгуча какъ огонь, голосъ принялъ тихое, сладострастное выраженіе... Ротъ ея почти касался уха сестры...
   Грудь Эсѳири высоко подымалась; яркій румянецъ выступилъ на щекахъ.
   -- Фи! произнесла она дрожащимъ голосомъ:-- Сара, Сара!
   -- Другъ мой, возразила Малютка: -- намъ, кажется, нечего скрываться другъ предъ другомъ?..
   -- Въ свѣтѣ... начала графиня.
   -- Въ свѣтъ!.. вскричала Малютка, нетерпѣливо топнувъ ногою: -- и ты же говоришь мнѣ объ опасностяхъ!.. Да въ свѣтѣ-то и заключается самая большая опасность!.. Въ свѣтѣ-то никакая тайна и не скроется; я составила себѣ репутацію, отражающуюся и на тебѣ... Но повѣрь мнѣ, Эсѳирь, одного дуновенія довольно, чгобъ затмить эту репутацію... малѣйшая интрига убьетъ ее... и мнѣ страшно за тебя всякій разъ, когда ты посмотришь на мужчину!
   Эсѳирь взглянула на сестру съ изумленіемъ.
   -- Да, мнѣ страшно за тебя, потому-что ты въ свѣтѣ, продолжала Малютка: -- потому-что всѣ взоры обращены на насъ; потому-что насъ окружаютъ сто женщинъ, завидующихъ намъ и ищущихъ только случая погубить насъ!
   Она замолчала и пристально поглядѣла на сестру.
   -- Хочешь быть монахиней? спросила она внезапно.
   -- Разумѣется... я знаю... но...
   Эсѳирь не знала какъ и что отвѣчать на неожиданный вопросъ сестры.
   -- Хочешь, да не можешь!.. вскричала Малютка:-- ты молода, здорова; сердце твое говоритъ, чувства волнуются... Слушай же: свѣтъ огромная западня, въ которую какъ-разъ попадешься среди бѣлаго дня... Деньги управляютъ свѣтомъ; но и они не успѣли еще истребить всѣхъ предразсудковъ... Еслибъ мы принадлежали къ историческому роду, еслибъ предки наши на полѣ битвы отличились передъ арміями, которыми управляли, тогда я говорила бы съ тобой иначе; но за проступокъ, прощаемый герцогинѣ или маркизѣ, опозорятъ дочь Жида!
   -- Но я графиня... начала Эсѳирь.
   -- Графиня Лампіонъ, чудная фамилія!.. Повѣрь мнѣ, моя милая, въ нашемъ положеніи мы должны имѣть двѣ тетивы у своего лука, двѣ дороги въ жизни: по одной мы идемъ смѣло, поднявъ голову и съ открытымъ лицомъ, по другой втихомолку, когда никто не видитъ насъ; на одной мы должны быть холодны, строги, добродѣтельны; на другой можемъ дѣлать, что хотимъ... Я знаю дѣвушку, которая всегда спитъ въ каретѣ, чтобъ придать себѣ тончайшую талью; задыхаясь приходитъ она на балъ и весьма-часто мать должна распускать ей шнуровку послѣ первой кадрили... Не лучше ли носить строгій корсетъ только въ свѣтѣ, а дома быть на свободѣ, чтобъ легче перенесть утомленіе бала?.. Ты похожа на эту дѣвушку, Эсѳирь: ты никогда не хочешь снимать корсета; онъ мучитъ, терзаетъ тебя и подъ непріятельскимъ взоромъ свѣта ты хочешь распустить шнуровку!..
   -- Я понимаю, что ты хочешь этимъ сказать, проговорила Эсѳирь:-- но...
   -- Но что?.. Внѣ свѣта, по другой дороги, по которой мы идемъ съ закрытымъ лицомъ, сколько спокойствія, смѣлости, непринужденности! Люди, съ которыми встрѣчаешься, не знаютъ твоего имени... съ ними сойдешься, разойдешься и потеряешь ихъ изъ вида...
   -- Но они могутъ встрѣтить насъ...
   -- А развѣ отпереться нельзя?.. Милая моя, природа надѣлила насъ, женщинъ, хладнокровіемъ и присутствіемъ духа -- для чего? Вѣроятно для того, чтобъ мы пользовались этими качествами!.. Можно отпереться, смѣло, рѣшительно, и если мы никогда не провинились предъ свѣтомъ, онъ же заступится за насъ... Онъ не принимаетъ обвиненій, выходящихъ не изъ среды его; онъ не вѣрить тому, чего не знаетъ; онъ считаетъ невозможными проступки, которыхъ не понимаетъ...
   -- Но, замѣтила еще Эсѳирь, вполовину-убѣжденная: -- если свѣтъ повѣрить этимъ обвиненіямъ?..
   -- Такъ что же? Все-таки за цѣлую жизнь удовольствій, наслажденій, мы рискуемъ не болѣе, какъ рисковали бы за нѣсколько минуть радости, волнуемой страхомъ, схваченныхъ на лету и похожихъ скорѣе на пытку, нежели на наслажденіе... Ты знаешь, сестра, что въ наказаніяхъ свѣта нѣтъ степеней: за легкій проступокъ онъ наказываетъ такъ же строго, какъ за преступленіе... и -- ужь если заслуживать фешёнебльнаго остракизма, такъ лучше за дѣло, нежели за вздоръ... Но всѣ эти разсужденія напрасны, ибо, вопервыхъ, свѣтъ ничего не узнаетъ, а во-вторыхъ, не повѣритъ...
   -- Однакожь, сказала Эсѳирь:-- еслибъ Францъ захотѣлъ...
   -- Опять Францъ! съ сердцемъ вскричала г-жа де-Лорансъ.-- Какой вѣсъ могутъ имѣть слова его?.. Притомъ же, все это дѣло исключеніе... Францъ служилъ у насъ на конторѣ... мнѣ слѣдовало знать это... Я увидила его однажды въ игорномъ домѣ и -- онъ мнѣ понравился! Въ жизнь свою не ощущала я болѣе-пылкой и внезапной прихоти!.. Я забылась, и поступила неосторожно, приказавъ мадамъ Батальёръ привести его ко мнѣ въ ложу...
   Малютка разсказывала это не краснѣя. Эсѳирь слушала довольно-спокойно.
   -- И этимъ ограничиваются всѣ твои возраженія! продолжала Сара.-- Францъ! вѣчно Францъ!.. Клянусь тебѣ, моя милая, твой Францъ никогда не обвинитъ меня...
   Слова Малютки были прерваны служанкой, вошедшей съ письмомъ.
   -- Отъ господина доктора, сказала она.
   Сара взяла письмо; служанка удалилась.
   -- Какъ этотъ человѣкъ надоѣлъ мнѣ! проговорила Малютка, съ видимымъ отвращеніемъ распечатывая письмо.
   Едва взглянула она на первыя строки, какъ внезапная блѣдность покрыла ея щеки и брови судорожно сдвинулись.
   Вотъ что заключалось въ письмѣ:
   "Сударыня,
   "Согласно вашему желанію, спѣшу васъ извѣстить въ двухъ словахъ о результатахъ извѣстнаго вамъ поединка. Молодой Ф.... остался живъ и здоровъ; В. опасно раненъ."
   Малютка опустила письмо и въ-продолженіе минуты оставалась какъ громомъ пораженная. Въ груди ея кипѣла ярость; въ глазахъ горѣла злоба.
   -- Имъ не удалось! подумала она, судорожно стиснувъ зубы:-- они не убили его!.. Да, я вижу, что мнѣ самой надобно будетъ вмѣшаться въ это дѣло!
   И въ глазахъ ея, опущенныхъ къ полу, блеснуло тоже грозное, жестокое выраженіе, съ которымъ она глядѣла на своего мужа, съ отчаяніемъ въ сердцѣ умолявшаго ее на колѣняхъ о пощадѣ...
   

IX.
Три имени.

   Гнѣвъ Сары продолжался около секунды. Эсѳирь почти не замѣтила этого порыва бѣшенства.
   Малютка разорвала письмо на мелкіе куски и бросила ихъ въ каминъ.
   Пламя не истребило еще бумаги, а на лице Сары опять уже появилась прежняя искусительная улыбка. Она умѣла побѣждать всѣ свои страсти, скрывать все ощущенія.
   При чтеніи записки, ее увлекъ порывъ гнѣва, потому-что новость нечаянно поразила ее; она даже не думала о возможности подобнаго результата.
   Она сама проводила Франца, отправлявшегося на вѣрную смерть; противникъ его былъ искусный фехтовальщикъ, а тотъ не умѣлъ держать шпаги въ рукахъ.
   Съ-тѣхъ-поръ, какъ она пробудилась послѣ крепкаго и спокойнаго сна, она не иначе думала о Франце, какъ о покойникѣ,-- даже, раза два или три, какъ-будто сожалѣла о прекрасномъ, смѣломъ, веселомъ юношѣ, замиравшемъ отъ любви въ ея объятіяхъ... Да, она сожалѣла о немъ! Проснувшись, она даже покачала прелестной головкой и сказала:
   -- Жаль!..
   Но въ извѣстныхъ случаяхъ сожалѣніе тѣсно связано съ удовольствіемъ.
   Сара была очень-весела: Францъ зналъ ея тайну; онъ одинъ зналъ ее и унесъ съ собою въ могилу. Итакъ, нечего было опасаться!..
   Но теперь открывалось, что могила его была вырыта слишкомъ-рано. Францъ остался живъ; слѣдовательно, и опасность, угрожавшая Сарѣ, не миновалась. А опасность эта была велика, потому-что Францъ зналъ многое...
   Человѣкѣ самый храбрый содрогнется, чувствуя, какъ остріѣ шпаги проникаетъ ему въ грудь... Отъ самаго храбраго человѣка можно требовать только того, чтобъ онъ всталъ еще послѣ полученнаго удара.
   Малютка была героиня: она не только встала послѣ полученнаго ею удара, но даже улыбалась.
   Увлекать за собою другихъ въ пропасть, въ которую сама стремилась, было потребностью ея натуры. Въ первую минуту гнѣва, она, конечно, не разсуждала, но инстинктъ внушилъ ей, что не слѣдуетъ открывать извѣстія, сообщеннаго ей докторомъ Мира.-- Эсѳирь колебалась еще; не надобно было давать ей повода отказаться.
   Эсѳирь была женщина слабая умомъ и увлеченная преобладавшимъ въ ней чувственнымъ элементомъ. Малютка хотѣла, чтобъ она была еще хуже: она желала передѣлать ее на свой образецъ; ей казалось, что паденіе сестры уменьшитъ собственное ея паденіе, и ей на долю останется только половина позора.
   Или, лучше сказать, она стремилась ко злу по наклонности, по страсти; она старалась вредить съ тѣмъ же усердіемъ, съ какимъ другіе дѣлаютъ добро. Ничто не останавливало ея...
   Даже въ эту минуту, какъ нечаянное, неожиданное извѣстіе поразило ее въ самое сердце, она не забыла начатаго искушенія.
   -- Письмо доктора! проворчала она, толкнувъ въ огонь послѣдній догоравшій лоскутокъ бумаги.-- Я дала ему порученіе, и онъ не съумѣлъ его исполнить.
   Она взяла руку графини и стала гладить ее.
   -- Такъ-какъ это будетъ въ первый разъ, продолжала она:-- то мы пріймемъ всевозможныя предосторожности... сама Батальёръ не будетъ ничего знать... Мы пройдемъ въ ложу и не выйдемъ оттуда... Ты увидишь, съ какимъ любопытствомъ подымутся все головы, когда услышатъ шумъ за решеткой... "Принцесса, принцесса!" заговорятъ всѣ... Одинъ Англичанинъ предлагалъ пятьсотъ гиней мадамъ Батальёръ за то, чтобъ она позволила ему приподнять только одинъ уголъ занавѣски...
   Сара остановилась, потомъ продолжала тихимъ голосомъ:
   -- Пойдешь ты со мною?
   -- Ты демонъ, Сара! проговорила Эсѳирь.
   Малютка засмѣялась, поцаловала сестру и сказала:
   -- Ты пойдешь, тѣмъ лучше!.. Боже мой, какъ тебя надобно упрашивать... Между-тѣмъ, я увѣрена, не пройдетъ и мѣсяца, ты не будешь знать, какъ благодарить меня... Ты прійдешь сегодня вечеромъ?
   -- Не могу!
   -- Отъ-чего?
   -- У меня есть дѣло.
   -- Свиданіе?
   -- Можетъ-быть.
   -- А! это другое дило. А нельзя ли узнать?...
   -- Невозможно!
   Малютка опустила глаза и изъ-подлобья посмотрѣла на сестру.
   -- Бедненькая! проговорила она:-- ты любишь таинственность... но я угадываю.
   Эсѳирь покачала головой.
   -- Я увирена, что ты думаешь о баронѣ Родахѣ! сказала Сара рѣзкимъ голосомъ.
   Эсѳирь не отвѣчала; лицо ея приняло выраженіе мнительности.
   -- Странно, сказала она наконецъ иронически: -- какъ тебя, сестрица, занимаетъ этотъ баронъ Родахъ!
   -- Онъ занимаетъ меня только потому-что ты, моя милая, безпрестанно о немъ думаешь!
   Сказавъ эти слова веселымъ тономъ, Малютка вдругъ обратила голову къ стеклянной двери, ведшей въ корридоръ, изъ котораго былъ выходъ въ сѣни конторы.
   -- Что тамъ? спросила Эсѳирь.
   -- Мни послышались шаги...
   Обѣ стали прислушиваться; ничего не было слышно.
   -- Я ошиблась, сказала Сара по прошествіи нѣсколькихъ секундъ: -- скоро насъ позовутъ къ обѣду... Милая, зачѣмъ же ты не хочешь признаться, что любила барона Родаха?
   -- Какой вздоръ!
   -- Берегись! я подумаю, что ты его и теперь еще любишь. Да и зачѣмъ отпираться? Я въ жизнь свою мало встрѣчала такихъ красивыхъ мужчинъ!
   -- Съ какимъ жаромъ ты говоришь о немъ! сказала графиня съ легкой ироніей.
   -- О! я откровенна, возразила Малютка: -- а потому признаюсь, что обожала его!
   -- А!
   -- Только изъ любви къ нему ѣздила я въ послѣдній разъ въ Германію... Въ-продолженіе цѣлаго мѣсяца я забывала о картахъ.
   -- Я теперь ты его не любишь?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Малютка съ выраженіемъ искренности.
   Эсѳирь посмотрѣла на нее нѣсколько минутъ, потомъ улыбнулась.
   -- Такъ и я буду говорить откровенно, Сара, сказала она: -- только изъ любви къ нему я ѣздила въ Швейцарію... Но я не такъ счастлива, какъ ты, Сара: мнѣ кажется, что я еще и теперь люблю его.
   -- Что жь тутъ худаго?
   -- Жюльенъ возвратился!
   -- Ба! небрежно произнесла Малютка: -- вообрази себѣ, что виконтъ твой мужъ, -- и дѣло съ концомъ!
   Эти циническія слова были произнесены нѣжнымъ голосомъ и со всѣмъ выраженіемъ свѣтскаго приличія.
   Казалось, эти двѣ прелестныя женщины, веселыя, спокойныя, бесѣдовали о вечернемъ туалетъ,.
   -- Не знаю, какъ это объяснить тебѣ, продолжала Эсѳирь: -- конечно, Жюльенъ мнѣ нравится... но я не могу преодолѣть страсти, влекущей меня къ барону Родаху; онъ только пьетъ и играетъ, но...
   -- Какъ! прервала ее Малютка: -- я никогда не видала его за картами.
   -- Онъ, вѣроятно, скрывается...
   -- Кромѣ того, я находила, что, какъ гейдельбергскій уроженецъ, онъ черезъ-чуръ умѣренъ; но ужь за то онъ неутомимый донъ-Хуанъ!
   -- Совсѣмъ нѣтъ! вскричала Эсѳирь.
   -- Дуэлистъ, волокита!
   -- Увѣряю тебя, что онъ не сдѣлалъ бы шага для прелестнѣйшей женщины въ мірѣ!
   -- Я описываю его такимъ, какимъ знала въ Гамбургѣ.
   -- А я такимъ, какимъ знала его въ Баденѣ и Швейцаріи... надѣюсь, что одинъ баронъ Родахъ!
   -- Ты видѣла его вчера въ маскарадѣ; этого я знала.
   -- И я.
   Малютка посмотрѣла на часы; было три четверти пятаго. Она встала и поцаловала графиню въ лобъ.
   -- Не хочу отнимать его у тебя, милая сестрица, сказала она: -- не-уже-ли ты думаешь, что я пожелаю быть твоей соперницей? Я хочу одного: чтобъ ты была такъ же счастлива, какъ хороша собою.
   Нвиная и бѣлая ручка съ кошачьей лаской гладила прекрасные волосы Эсѳири.
   -- Я хочу! продолжала она: -- слышишь ли? И ты будешь счастлива! Сегодня вечеромъ, послѣ обида, мы поговоримъ еще о своихъ дѣлахъ... Теперь мнѣ надобно переодѣться; я пришла сюда въ утреннемъ неглиже.
   Она еще разъ поцаловала Эсѳирь, какъ-будто-бы страстно любила ее, и пошла къ стеклянной двери.
   Она вышла. Въ то самое мгновеніе, когда она затворила за собою дверь, Эсѳири, лѣниво растянувшейся въ креслахъ, послышался легкій крикъ въ корридорѣ.
   Сара выпрямилась съ испугомъ и уперлась уже обѣими руками на ручки кресла, чтобъ встать. Но такъ-какъ ничего не было болѣе слышно, то лѣность взяла верхъ надъ безпокойствомъ; она опять опустилась въ кресло и, закрывъ глаза, погрузилась въ сладкій полу-сонъ.
   Послѣдній разговоръ съ Сарой обратилъ мысли ея къ барону Родаху; образъ красавца-Германца представлялся ея воображенію...
   Сара вскрикнула отъ испуга, встрѣтившись въ корридорѣ съ какимъ-то мужчиной.
   Въ корридорѣ было темно, но слабый свѣтъ изъ окна другой комнаты падалъ на лицо незнакомца, и Малютка съ перваго взгляда узнала въ немъ барона Родаха.
   -- Альбертъ! вскричала она испугавшись.
   И испугъ ея былъ искренъ, потому-что эта женщина, рѣшавшаяся на все, дорожила мнѣніемъ толпы и въ-особенности хотѣла казаться добродѣтельною въ глазахъ своего отца. Домъ Гельдберга былъ для нея какъ-бы святилищемъ, за дверьми котораго она оставляла свою сиплость.
   Родахъ же узналъ въ ней женщину, съ которою встрѣтился наканунѣ возлѣ Тампля.
   Мы уже разсказали, какимъ образомъ онъ попалъ въ корридоръ. Подошедъ къ стеклянной двери, онъ услышалъ свое имя и невольно сталъ слушать. Но сестры говорили тихо, онъ не могъ разслышать всего разговора ихъ и готовился уже удалиться, какъ г-жа де-Лорансъ неожиданно вошла въ корридоръ.
   Не было никакой возможности уклониться отъ нея.
   -- Что вы здѣсь дѣлаете, Альбертъ? спросила она скоро и тихимъ голосомъ.
   -- Вы велѣли мнѣ прійдти къ себѣ, отвѣчалъ баронъ: -- я пришелъ.
   -- Какая неосторожность!.. Я звала васъ къ себѣ, и не въ домъ моего отца.
   -- Итакъ, вы не рады мнѣ? спросилъ баронъ, съ любопытствомъ смотря на нее.
   -- О, напротивъ, Альбертъ!.. Развѣ вы не знаете, какъ я люблю васъ!.. я вполнѣ счастлива... но боюсь... чтобъ насъ не застали!
   -- Вы подвергались гораздо-большимъ опасностямъ, сударыня,-- холодно возразилъ Родахъ.
   Малютка пристально на него взглянула.
   -- Боже мои! сказала она послѣ краткаго молчанія: -- какъ вы перемѣнились, Альбертъ!.. Вчера еще на вашемъ лице играла веселая и безпечная улыбка, столько мни нравящаяся... Сегодня вы такъ серьёзны и голосъ вашъ совсѣмъ другой.
   Родахъ хотѣлъ отвѣчать, но въ это же самое мгновеніе въ комнатѣ передъ корридоромъ послышался шумъ.
   Малютка поблѣднѣла.
   -- Ради Бога! проговорила она: -- не оставайтесь здѣсь, Альбертъ!.. Кто-то идетъ... О! я скорѣе пожертвую жизнію, нежели своимъ добрымъ именемъ, въ домѣ отца моего!..
   -- Приказывайте... я готовъ скрыться... отвѣчалъ Родахъ.
   Малютка осмотрѣлась съ боязнію. Въ корридорѣ были только двѣ двери; та, въ которую Родахъ вошелъ, и стеклянная.
   За первою слышались приближавшіеся голоса.
   Малютка колебалась около секунды, потомъ отворила стеклянную дверь.
   -- Каждый долженъ прежде всего заботиться о самомъ-себѣ!... Ужь коли обвинятъ кого-нибудь, такъ пусть лучше ее... а не меня!.. Войдите сюда, шепнула она барону: -- въ этой комнатѣ есть знакомая вамъ особа... Приходите завтра ко мнѣ... я буду ждать васъ... прощайте!
   Она пожала еще разъ руку Родаха и втолкнула его въ павильйонъ, потомъ убѣжала...
   Графиня Эсѳирь все еще лежала въ глубокомъ креслѣ; глаза ея были закрыты; она мечтала.
   Шумъ растворившейся двери заставилъ ее открыть глаза; она устремила неподвижный взоръ на вошедшаго... Изумленіе ея было такъ сильно, что она долго не могла произнести ни слова.
   -- Гётцъ! произнесла она наконецъ: -- вы!.. здѣсь!.. зачѣмъ не дождались вы вечера?..
   Первымъ движеніемъ Родаха было изумленіе и нерѣшительность. Судя по выраженію лица его, казалось, что онъ не зналъ графини и въ первый разъ видѣлъ ее.
   Но онъ скоро успокоился и твердымъ шагомъ пошелъ къ камину.
   На лицъ графини выражались вмѣстѣ боязнь и удовольствіе.
   -- Вѣчно неосторожны! продолжала она съ ласковымъ упрекомъ:-- о, Гётцъ, Гётцъ! не-уже-ли вы никогда не исправитесь?
   Родахъ вѣжливо поклонился и поцаловалъ руку Эсѳири, пристально на него смотрѣвшей.
   -- Но что это значитъ, сказала она, всмотрѣвшись внимательно въ черты его: -- какъ вы сегодня серьёзны?.. Ужь не остепенились ли вы со вчерашняго вечера, мой милый Гётцъ?
   -- На все есть свое время, судаpыня, отвѣчалъ Родахъ:-- человѣкъ старѣется и...
   Графиня громко захохотала.
   -- И какъ вы это серьёзно говорите! вскричала она: -- что это значить "сударыня"? Развѣ вы не можете называть меня Эсѳирь?.. Не сердиты ли вы на меня?
   Она встала и нѣжно оперлась на руку барона.
   -- Видите ли, какъ я васъ люблю, сказала она нѣжнымъ голосомъ: -- ваше присутствіе въ этомъ домѣ подвергаетъ опасности мое доброе имя, а я и не думаю бранить васъ!.. Мнѣ кажется, вы сегодня прекраснѣе обыкновеннаго... Но не-уже-ли вы забыли часъ, назначенный для нашего свиданія... что заставило васъ прійдти сюда?.
   -- Желаніе скорѣе увидѣться съ вами... отвѣчалъ Родахъ на удачу.
   Эсѳирь нѣжно пожала ему руку и проговорила:
   -- Мой добрый Гётцъ!
   Потомъ она прибавила очень-серьёзно и безъ ироническаго или шутливаго намѣренія:
   -- Какъ жаль, что никогда нельзя узнать, въ трезвомъ ли вы видѣ или нѣтъ!
   Родахъ поклонился улыбаясь.
   -- Не сердитесь на меня, мой милый Гётцъ, продолжала Эсѳирь:-- вы знаете, что я люблю васъ, не смотря ни на что... я готова биться объ закладъ, что вы провели все утро со стаканомъ и картами въ рукахъ!
   -- Кто такъ нетерпѣливо ждетъ вечеpа, возразилъ родахъ: -- тотъ долженъ же какъ-нибудь убить время...
   Эсѳирь nосмотрѣла на него съ восторгомъ.
   -- Это изумительно! подумала она: -- не смотря на довольно-безпорядочную жизнь, которую онъ ведетъ, все видно, что онъ истинный дворянинъ!.. Гётцъ,-- прибавила она вслухъ: -- не исправляетесь никогда!.. Мнѣ кажется, я люблю васъ именно за ваши недостатки!
   Она нѣжно взглянула на барона и подставила ему свой бѣлый лобъ. Родахъ очень-охотно поцаловалъ его.
   Пробило пять часовъ.
   Эсѳирь вздрогнула и поспѣшно отпустила руку барону.
   -- Боже мой! сказала она: -- я такъ же безразсудна, какъ и вы!.. Смотря на васъ, я такъ счастлива, что совершенно забыла, гдѣ мы... Уйдите, Гётцъ; мы увидимся сегодня вечеромъ.
   -- Я самъ не знаю, какъ попалъ сюда, возразилъ баронъ: -- и боюсь, что не найду дороги...
   Эсѳирь указала на стеклянную дверь, но тотчасъ же опустила руку.
   -- Тамъ, подумала она: -- онъ можетъ встрѣтить кавалера или доктора...
   Она обратила взоръ къ другой двери.
   -- Отсюда приходятъ мой отецъ, Авель и Ліа...
   Безпокойство, выражавшееся на лицѣ ея, возрастало.
   -- Но и здѣсь вамъ нельзя оставаться! вскричала она, всплеснувъ руками: -- Боже мой, Боже мой! какъ быть?.. Зачѣмъ вы пришли сюда!..
   Она вдругъ замолчала, потомъ вскочила.
   -- Слышите ли? произнесла она съ ужасомъ.
   Легкій шумъ слышался за той дверью, въ которую вошла служанка съ запиской отъ доктора.
   Эсѳирь боязливо вслушивалась... Смущеніе ея составляло разительный контрастъ съ холоднымъ спокойствіемъ барона Родаха.
   -- Это мой отецъ! произнесла она наконецъ, съ отчаяніемъ всплеснувъ руками: -- я узнаю шаги его!.. О, Гётцъ, Гётцъ! умоляю васъ, будьте осторожны хоть одинъ разъ въ жизни... Отецъ мой увидитъ насъ вмѣстѣ... и я умру со стыда!..
   Она замолчала и опять стала прислушиваться. Шаги были очень-близки.
   Обыкновенная лѣность ея исчезла; однимъ скачкомъ очутилась она у стеклянной двери.
   -- Найдите какой-нибудь предлогъ вашему пребыванію въ этой комнатѣ, проговорила она поспѣшно: -- скажите, что вы попали сюда нечаянно, отъискивая контору... скажите что хотите... что вамъ пріидетъ въ голову... только чтобъ отецъ мой не подозрѣвалъ...
   Она не договорила... Хрустальная ручка большой двери повернулась.
   Эсѳирь исчезла...
   Баронъ Родахъ стоялъ одинъ посреди комнаты и холоднымъ, спокойнымъ взоромъ глядѣлъ въ ту сторону, гдѣ ожидалъ увидѣть стараго Моисея Гельда.
   Дверь медленно отворилась... тяжелый занавѣсъ распахнулся...
   Вмѣсто морщинистаго лица стараго Жида, показалось ангельское личико молоденькой дѣвушки.
   Въ это время, вся фамилія Гельдберга собиралась въ маленькой залѣ.-- Было уже темно, а потому молодая дѣвушка изумилась, увидѣвъ въ залѣ одного только мужчину. Замѣтивъ же, что это не былъ никто изъ домашнихъ, она невольно отступила. Но когда взоръ ея упалъ на лицо Родаха, она вскрикнула и въ нерѣшимости остановилась у двери... Она поблѣднѣла и вся дрожала.
   Родахъ изумился и смутился болѣе ея; въ немъ нельзя уже было узнать прежняго холоднаго и спокойнаго барона Родаха: на лицъ его выражалось сильнѣйшее внутреннее волненіе...
   -- Ліа! проговорилъ онъ едва-слышнымъ голосомъ.
   Какъ-бы ожидая только этого призыва, молодая дѣвушка бросилась къ нему и обвила шею его обѣими руками.
   Она смѣялась; она плакала.
   -- Ліа! милое дитя! говорилъ Родахъ, страстно прижимая ѣѣ къ своей груди.
   И, проливая слезы радости, молодая дѣвушка повторяла:
   -- Отто!.. Отто!.. Боже мой, какъ я счастлива!..
   

X.
Изгнанникъ.

   Ліи фон-Гельдбергъ не было восемьнадцати лѣтъ; одиннадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ она лишилась матери.
   Жена Моисея Гельда, прелестная Руѳь, которую мы видѣли мелькомъ, посреди ея дѣтей, въ таинственномъ покоѣ Жидовской-Улицы, умерла вскорѣ послѣ переселенія мужа ея въ Парижъ.
   Она была существо доброе, кроткое, непринимавшѣе никогда ни малѣйшаго участія въ таинственныхъ продѣлкахъ своего супруга. Быстрое обогащеніе Моисея Гельда не только не ослѣпляло, но даже устрашало ее. Она сожалѣла о мирной жизни первыхъ годовъ своего замужства и съ невольнымъ трепетомъ помышляла иногда о неизвѣстномъ источникѣ богатства Моисея.
   Моисей не открывалъ ей своей тайны, но часто, съ приближеніемъ ночи, становился мраченъ и часто произносилъ въ безпокойномъ снѣ странныя слова...
   Нерѣдко крики его будили Руѳь. Съ полураскрытыми глазами, блѣднымъ лицомъ и крупными каплями пота на лбу, боролся онъ противъ мученій тягостнаго сновидѣнія и твердилъ во снѣ:
   -- Господи! Господи! это для нихъ!.. я сдѣлалъ это для своихъ бѣдныхъ дѣтей!..
   Руѳь будила мужа, но не разспрашивала его.
   Она не хотѣла знать, но страдала, ибо угадывала невольно. И нѣмое страданіе, никѣмъ необлегченноѣ, медленно изнуряло ее.
   Роскошь, окружавшая Руѳь, не могла ни ослѣпить, ни утѣшить ея. Она родилась для семейной жизни, съ душою кроткою и скромною; великолѣпіе и богатство были ей въ тягость и направляли мысли къ одной вѣчной задачѣ, которой она не могла разрѣшить:
   -- Гдѣ источникъ этого богатства?
   Она удалялась отъ свѣта сколько могла, предоставивъ всѣ удовольствія своимъ двумъ старшимъ дочерямъ и занявшись воспитаніемъ маленькой Ліи.
   Руѳь сосредоточивала всѣ свои страданія въ самой-себѣ. Моисей Гельдъ всегда встрѣчалъ на ясномъ лице ея спокойную улыбку; бесѣда съ нею успокоивала, утѣшала его, -- ибо онъ не былъ счастливъ,
   Кромѣ внутренняго страданія, походившаго на угрызеніе совѣсти, бывшій ростовщикъ имѣлъ другія горести.-- Онъ посвятилъ всю свою жизнь дѣтямъ; для нихъ трудился онъ днемъ и ночью, и собралъ по флорину свой первый капиталъ; для нихъ онъ изгналъ изъ своего сердца всякое состраданіе и безчеловѣчно превращалъ рубище нищаго въ золото. Онъ правду говорилъ во снѣ: преступленіе, тяготившее на его совѣсти, было совершено для дѣтей... А теперь онъ сомнѣвался въ привязанности дѣтей своихъ!.. Сынъ и старшая дочь его составили противъ него заговоръ съ его компаньйонами, его врагами...
   У него хотѣли отнять управленіе домомъ... Его хотѣли удалить отъ дѣлъ... Онъ это угадывалъ, зналъ.
   Конечно, они хотѣли сдѣлать это подъ предлогомъ его преклонныхъ лѣтъ; но пятьдесятъ лѣтъ прожилъ Моисей Гельдъ въ хитрости и обманѣ, слѣдовательно, умѣлъ отличить правду отъ лжи.
   Умъ его, ослабленный лѣтами, употреблялъ послѣднія силы, чтобъ убѣдить себя въ томъ, что онъ ошибался. Онъ самъ себя обманывалъ и, лишившись начальства надъ дѣлами, Моисей Гельдъ болѣе-и-болѣе привязывался къ мечтательнымъ радостямъ патріархальной семейной жизни, очеркъ которой мы представили въ началѣ нашего разсказа.
   И когда дѣйствительность становилась слишкомъ-очевидною, когда раненное сердце его обливалось кровію, онъ кричалъ самому-себѣ: -- Господи! прости мнѣ мои прегрѣшенія! Могу ли я жаловаться?.. Развѣ желанія мои не исполнились?.. Дѣти мои могущественны и богаты... да! я счастливый отецъ!
   Иногда ему удавалось ослѣплять себя мечтою, и онъ радостно улыбался своему обманчивому счастію.
   Моисей игралъ свою роль въ семейной комедіи. Лживое уваженіе, ему оказываемое, усыпляло его, какъ упоеніе опіума. Но пробужденіе было жестоко. Основаніемъ семейныхъ радостей должны быть искренняя добродѣтель и прямодушіе. Лживое подражаніе порока всегда отвратительно.
   Покройте грязь бархатнымъ ковромъ: грязь пробьетъ коверъ, какъ бы толстъ онъ ни былъ. И еще отвратительнѣе покажется грязь на красивомъ лоскѣ бархата...
   Моисей Гельдъ мечталъ о невозможномъ. На лихоимствѣ и преступленіи хотѣлъ онъ основать будущность, доступную только человѣку честному, добродѣтельному.
   Наказаніе его начиналось; надежды его рушились. Онъ продалъ свою душу, но не получилъ за нее платы.
   Въ эти минуты горькаго разочарованія, когда надежда покидала его и дѣйствительность представлялась неумолимымъ сарказмомъ, онъ приходилъ къ Руѳи, кроткой женщинѣ, любившей его, когда онъ былъ бедень. Руѳь утѣшала его, внушала ему новую надежду. Она давала ему цаловать маленькую Лію, милаго ангела, улыбка котораго не была обманчива...
   Съ нею Моисей опять находилъ потерянное спокойствіе; онъ опять надѣялся.
   Но однажды бѣдная Руѳь слегла въ постель и уже не вставала съ нея.
   Чувствуя приближеніе смерти, она удалила отъ себя Лію, неотходившую отъ нея, и велѣла позвать Моисея Гельда къ своему смертному одру.
   -- Я должна умереть, сказала она ему: -- я бы желала еще остаться на землѣ, чтобъ утѣшать тебя, ибо знаю, что ты страдаешь... Но я не забуду тебя, Моисей, и на томъ свѣтѣ буду молиться за тебя, потому-что люблю тебя искренно...
   Слезы текли по блѣднымъ щекамъ Жида.
   -- Послушай, Моисей, продолжала умиравшая, на спокойномъ лицѣ которой въ эту торжественную минуту блеснулъ лучъ прежней красоты: -- ты никогда ни въ чемъ мне не отказывалъ; не откажи же мнѣ и въ послѣдней моей просьбѣ...
   Моисей Гельдъ не могъ произнести ни слова; онъ только утвердительно кивнулъ головою.
   Голосъ умиравшей слабѣлъ все болѣе и болѣе.
   -- Сестра моя, Рахиль Мюллеръ, живущая близь Эссельбаха, продолжала она: -- очень любила нашу маленькую Лію... Я бы желала удалить нашу милую дочь изъ этого дома и отдать ее на воспитаніе къ Рахили.
   -- Зачѣмъ? спросилъ Моисей.
   Руѳь не отвѣчала: она боялась Сары, своей старшей дочери, сердце которой давно уже поняла; но она не хотѣла обвинить ее въ смертный часъ.
   Моисей Гельдъ колебался.
   -- Богъ свидѣтель, сказалъ онъ наконецъ: -- я не желалъ бы отказать тебѣ въ этой просьбѣ, Руѳь, моя возлюбленная... но Рахиль христіанка...
   -- Лучше поклоняться Богу христіанъ, нежели духу зла, возразила Руѳь едва-внятнымъ голосомъ:-- Моисей, умоляю тебя, не откажи мнѣ въ этой послѣдней просьбѣ!
   -- Я отошлю Лію къ Рахили, отвѣчалъ Жидъ.
   -- Пусть она останется у нея до того времени, когда научится сама управлять собою, прибавила Рахиль: -- обѣщай мнѣ, что Ліа не вернется въ Парижъ прежде, пока ей не минетъ семнадцати лѣтъ.
   -- Обѣщаю именемъ Бога!
   Руѳь взяла руку мужа и приложила ее къ своему бившемуся еще сердцу. Она уже не говорила, но во взглядѣ ея выражалась признательность.
   По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, сердце ея перестало биться, глаза остались полураскрытыми. Казалось, Руѳь уснула тихимъ, спокойнымъ сномъ.
   Она умерла.
   Лію отправили въ Германію.
   Вскорѣ послѣ смерти жены, Моисей фон-Гельдбергъ, дотолѣ противившійся убѣжденіямъ всей семьи своей, вдругъ уступилъ имъ и удалился отъ дѣлъ.
   Въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, онъ былъ мраченъ, молчаливъ и какъ-бы удрученъ горестію.
   Но вдругъ, проходивъ однажды цѣлый день, онъ вернулся домой веселый. Старикъ, еще наканунѣ казавшійся близкимъ къ смерти, ожилъ внезапно.
   На слѣдующій день, онъ не пришелъ къ общему, семейному завтраку. Таинственная, уединенная жизнь его, о которой мы уже говорили, началась, и съ-этихъ-поръ онъ каждый день аккуратно запирался въ своей комнатѣ въ половинѣ девятаго часа утромъ и оставался въ ней до пяти вечера.
   Не смотря на общее любопытство, никто не зналъ, чѣмъ онъ занимался во все это время.
   Онъ хотѣлъ быть одинъ: его не тревожили...
   Между-тѣмъ, Ліа росла и хорошела; она приняла вѣру тётки, которую полюбила какъ родную мать.
   Рахиль, вдова христіанина, по имени Мюллеръ, оставившего маленькое состояніе, занимала маленькій домикъ за городомъ, по одну сторону Эссельбаха. Она была проста и добра, какъ Руѳь, и питала къ Ліи материнскую привязанность; но ограниченному уму ея не доставало средствъ для воспитанія молодой дѣвушки, вышедшей изъ дѣтства.
   Ліа рано была предоставлена самой-себя. Ея прямая, умная, твердая натура не нуждалась въ другомъ руководствѣ для развитія всѣхъ своихъ добрыхъ качествъ.
   Рахиль Мюллеръ вела весьма-уединенную жизнь. Она видалась только съ нѣкоторыми друзьями своего мужа, съ католическимъ сельскимъ священникомъ и бѣдными, которымъ иногда помогала. Ліа нисколько не жаловалась на это уединеніе, и когда добрая тётка спрашивала ее, не хочетъ ли она идти въ Эссельбахъ принять участіе въ увеселеніяхъ молодыхъ дѣвушекъ ея лѣтъ, она непритворно удивлялась тому, что Рахиль могла подумать, будто-бы ей чего-нибудь не достаетъ.
   Какое ей дѣло до молодыхъ людей, которыхъ она не знала? Инстинктъ удалялъ ее отъ толпы, и она была вполнѣ счастлива въ своемъ уединеніи. Она любила тѣнистые лѣса, безконечныя поля и величайшимъ счастіемъ ея было скакать верхомъ по тропинкамъ окрестныхъ горъ.
   Удалившись отъ селенія и нарочно заблудившись, она останавливалась и съ наслажденіемъ любовалась незнакомымъ видомъ, привязывала лошадь къ дереву, садилась возлѣ и читала... Часто возвращалась она поздно вечеромъ къ обезпокоенной тётки.
   Во время своихъ продолжительныхъ прогулокъ, Ліа мечтала; но мечты ея не походили на меланхолическіе романы, созданные молодыми дѣвушками съ помощію воспоминаній. Мечты ея были кротки, веселы; она радовалась оживающей природѣ и встрѣчавшіе ее крестьяне съ душевнымъ удовольствіемъ любовались счастливою, прелестною дѣвушкою.
   Если эти поселяне были богаты, Ліа равнодушно отвѣчала на почтительный поклонъ ихъ; если они были бѣдны, она раскрывала свой кошелекъ и подаяніе ея не походило на милостыню.
   Ее знали на нисколько миль въ окружности, Всѣ радовались, когда издали слышался топотъ любимаго коня ея. Отцы и матери выходили съ дѣтьми на порогъ, и ней привѣтствовали ее съ радушіемъ, съ любовію.
   Ліа Мюллеръ,-- такъ называли ее, -- была любима всѣми. Одно имя ея пробуждало въ сердцахъ всѣхъ идею кротости, прелести и доброты.
   Маленькія дѣти любили ее какъ ангела-хранителя, улыбавшагося ихъ играмъ; матери желали бы имѣть ее своею дочерью, и хотя она была еще очень-молода, но уже многіе молодые люди изъ Эссельбаха вздыхали, когда встрѣчались съ нею.
   Но они вздыхали понапрасну. Ни одинъ любимый образъ не занималъ еще мѣста въ мечтахъ Ліи... Она была еще ребенокъ. Ей недавно минуло четырнадцать лѣтъ.
   Однажды она воротилась домой задумчивая. Прежняя беззаботная веселость ея улетѣла. Въ первый разъ сердце ея забилось сильнѣе при видѣ мужчины, и воспоминаніе о немъ запало въ душу ея.
   Она, по обыкновенно, рано утромъ выѣхала изъ дома и поскакала по полямъ. Нечаянно, заѣхала она далѣе обыкновеннаго и около полудня очутилась у подножія горы, на которой высился древній замокъ, обширный какъ городъ. Онъ былъ окруженъ лѣсами и развалинами.
   Ліа остановилась; долго восхищалась она древнимъ зданіемъ, зубчатыя стѣны котораго рѣзко отдѣлялись мрачнымъ цвѣтомъ своимъ отъ прелестнаго лѣтняго неба.
   Ей не случалось еще видѣть такого гордаго, величественнаго мѣстоположенія. Всѣ окружавшіе предметы говорили о величіи и могуществѣ. Передъ нею шла въ гору извилистая, запущенная дорога къ главнымъ воротамъ замка, у которыхъ видны были еще остатки подъемнаго моста.
   Прошелъ крестьянинъ.
   -- Какой это замокъ? спросила молодая дѣвушка.
   -- Это былъ нѣкогда замокъ Блутгауптъ, отвѣчалъ крестьянинъ.
   Имя Блутгауптъ поразило слухъ Ліи, какъ что-то знакомое. Ей казалось, что она слышала это имя еще въ дѣтствѣ. Но она была такъ молода, когда уѣхала изъ Париже! И никто, даже Рахиль Мюллеръ, не знала дома Гельдберговъ.
   -- А развѣ теперь онъ называется иначе? спросила опять Ліа.
   Крестьянинъ утвердительно кивнулъ головою.
   -- Какъ же его зовутъ теперь? продолжала Ліа.
   Крестьянинъ бросилъ грустный взглядъ на древнія башни, приподнялъ шляпу и удалился не отвѣчая.
   Казалось, онъ не хотѣлъ осквернить замка именемъ, замѣнившимъ имя Блутгауптъ.
   Ліа объѣхала замокъ, надѣясь отъискать дорогу, по которой могла бы подъѣхать къ самому зданію.
   Подъѣзжая къ стѣнамъ его, она увидѣла человѣка, прислонившагося къ одному изъ деревъ аллеи и смотрѣвшаго на замокъ съ мрачною грустію. Этотъ человѣкѣ былъ закутанъ въ длинный, широкій плащъ; вокругъ руки онъ обвилъ поводья своего коня, смирно щипавшаго возлѣ него рѣдкую траву.
   Ліа боялась помѣшать размышленію этого человѣка.
   Она полюбовалась еще гордымъ величіемъ стараго замка, потомъ начала спускаться съ горы и забыла про незнакомца.
   Въ двухъ или трехъ-стахъ шагахъ отъ замка, она услышала въ сосѣднемъ лѣсу топотъ нѣсколькихъ коней и, минуту спустя, мимо нея пронесся вихремъ отрядъ изъ семи или восьми прусскихъ солдатъ. Испуганная лошадь молодой дѣвушки встала на дыбы; тщетно Ліа старалась усмирить ее и пустилась во весь галопъ въ кустарникъ, покрывающій западный скатъ горы.
   Но Ліа успѣла еще разъ оглянуться и увидѣла, что солдаты, выставивъ впередъ ружья, направлялись къ аллеѣ.
   Незнакомецъ замѣтилъ ихъ, вскочилъ на лошадь и ускакалъ.
   Ліа не видала ничего больше. Лошадь, закусивъ удила, несла ее прямо черезъ кустарникѣ съ быстротою вѣтра, и, нѣсколько секундъ спустя, она очутилась на лощинѣ, по которой тянулись два ряда высокихъ тополей.
   Лошадь ея бѣжала прямо къ деревьямъ...
   По площадкѣ проходили два или три крестьянина; они закричали съ ужасомъ, увидѣвъ направленіе коня.
   Но Ліа не пугалась; она твердо сидѣла въ сѣдлѣ и спокойно ожидала, чтобъ лошадь ея усмирилась. Она была уже въ немногихъ шагахъ отъ тополей, когда незнакомецъ выѣхалъ изъ лѣса. Онъ далеко перегналъ прусскихъ солдатъ, и топотъ коней ихъ едва слышался вдали.
   Ліа и незнакомецъ въ одно время прискакали къ тополямъ, но по разнымъ направленіямъ: онъ ѣхалъ вдоль ряда дерѣвъ, а она намѣревалась перерезать мнимую аллею, по-видимому находившуюся между двумя рядами ихъ.
   -- Остановитесь! остановитесь! закричалъ незнакомецъ.
   Ліа не знала, какая опасность угрожала ей, инстинктивно употребила еще усиліе, чтобъ удержать коня, но тщетно.
   Незнакомецъ, проскакавшій уже мимо ея, оглянулся.
   Увидевъ, что молодая дѣвушка не останавливала коня, онъ скоро соскочилъ на землю и сталъ за тополями.
   Лошадь Ліи галопомъ неслась прямо на него.
   Молодая дѣвушка испугалась; незнакомецъ стоялъ твердо.
   Въ то самое мгновеніе, какъ лошадь набѣжала на него, онъ схватилъ въ за уздцы; лошадь рванулась, уздечка разорвалась... Быстрое движеніе коня вышибло Лію изъ сѣдла; она упала на траву. Лошадь жъ сдѣлала еще скачокъ впередъ и исчезла въ кустарникѣ, закрывавшемъ пропасть, называвшуюся Блатгауптскимъ Адомъ.
   Ліа, лежавшая на самомъ краю пропасти, поблѣднѣла отъ ужаса...
   Въ то же время, изъ лѣса выѣхали прусскіе солдаты; незнакомецъ вскочилъ на своего коня и исчезъ...
   Ліа наняла другую лошадь въ сосѣдней фермѣ и воротилась домой. Во всю дорогу она думала, но не такъ, какъ прежде...
   Она потеряла свою беззаботную, дѣтскую веселость.
   И мысль ея въ останавливалась на страшной опасности, отъ которой она спаслась какъ-бы чудомъ. Ліа была неустрашима: мысль о смерти въ вызвала бы на лицо ея внезапной задумчивости. Она мечтала о своемъ спасителѣ, котораго мужественное, прекрасное лицо безпрестанно носилось передъ ея глазами.,
   Онъ стоялъ твердо, обратившись спиной къ пропасти; на полшага за нимъ была неминуемая смерть, а онъ стоялъ твердо, будучи убѣжденъ, что сильнѣйшій ударъ лошади не сдвинетъ его съ мѣста. Взоръ его былъ спокоенъ... онъ походилъ на олицетвореніе мужества и твердости.
   Онъ слышалъ яснѣе и яснѣе приближеніе преслѣдовавшихъ его прусскихъ солдатъ... но оставался гордъ и холоденъ между двумя опасностями...
   Образъ этого человѣка навсегда и глубоко запечатлѣлся въ сердцѣ молодой дѣвушки.
   Прошелъ годъ.
   Ліа вышла уже изъ дѣтства. Она болѣе и болѣе привязывалась къ своему уединенію, къ своимъ воспоминаніямъ. Она уже не улыбалась, и иногда, когда благоговѣйно преклоняла колѣни предъ образомъ сельской церкви, на глазахъ ея показывались слезы.
   Она молилась за него,-- за того, чье имя ей не было извѣстно, но кому принадлежали всѣ ея мысли. Она призывала его душою, отдавала ему жизнь свою.
   Въ недальнемъ разстояніи отъ деревни, почти возлѣ самаго дома г-жи Мюллеръ, находилась небольшая ферма, принадлежавшая доброму человѣку, недавно поселившемуся въ томъ краю. Его звали Готлибомъ. Говорили, что прежде онъ занималъ важную должность въ замкѣ старинныхъ графовъ блутгауптскихъ.
   Онъ былъ бѣденъ, и часто Ліа помогала его больной женѣ и одѣвала полунагихъ дѣтей его.
   Однажды, входя въ ферму, Ліа увидѣла мужчину, скрывшагося за домъ.
   Она узнала своего спасителя.
   Ліа стала разспрашивать, но никто не давалъ ей удовлетворительнаго отвѣта. Вѣроятно, дѣло было важное, коли его скрывали даже отъ нея. Хозяева говорили, что Ліа ошиблась, что никто не былъ у нихъ.
   Ліа видѣла своего спасителя только одинъ разъ, но она думала о немъ каждый день, каждый часъ въ-продолженіе года и нѣсколькихъ мѣсяцевъ, и потому была увѣрена, что не ошиблась.
   Въ странѣ, гдѣ нѣтъ никакихъ гражданскихъ волненій, человѣкъ преслѣдуемый непремѣнно долженъ быть преступникъ; но въ Германіи, гдѣ господствуетъ постоянный, такъ-сказать, заговоръ,-- преслѣдуемый скорѣе всего можетъ показаться политическимъ изгнанникомъ.
   Да и могъ ли благородный, прекрасный, великодушный незнакомецъ быть преступникомъ? Молодой дѣвушка это не приходило даже въ голову; онъ скрывался: слѣдовательно, былъ изгнанникъ; ему угрожала опасность -- надобно было охранять его.
   Ліа сдѣлалась ангеломъ-хранителемъ своего спасителя; скрытно отъ всѣхъ берегла она его и, наконецъ, ей удалось спасти, если не жизнь, то по-крайней-мѣрѣ свободу его.
   Однажды утромъ она вошла къ Готлибу взволнованная, разстроенная.
   -- Они прійдутъ сюда, вскричала она: -- и тотъ, кого вы скрываете, не будетъ имѣть времени спастись!.. Не говорите мнѣ, что вы никого не скрываете! продолжала она, повелительнымъ жестомъ заставивъ крестьянина молчать: -- я знаю, что онъ у васъ, и хочу спасти его... Я изъ Эссельбаха, гдѣ случайно подслушала разговоръ солдатъ; они говорили, что знаютъ, гдѣ онъ скрывается, и теперь непремѣнно поймаютъ его... Они прійдутъ сюда съ разныхъ сторонъ, и теперь, можетъ-быть, ему уже нельзя бѣжать.
   Готлибъ и жена его въ нерѣшимости глядѣли на Лію. Пока они придумывали отвѣтѣ, дверь отворилась, и незнакомецъ вошелъ въ комнату, со шпагой въ рукахъ.
   -- Я слышалъ ваши предостереженія и пришелъ благодарить васъ, сударыня., сказалъ онъ: -- потрудитесь сказать еще, сколько человѣкъ намѣрено напасть на меня?
   Ліа покачала головой, бросивъ печальный взоръ на шпагу.
   -- Я знаю, что вы мужественны, проговорила она: -- но ихъ слишкомъ-много!
   -- Вамъ это извѣстно?.. Позвольте жь узнать...
   -- За что я хочу спасти васъ? съ живостію прервала Ліа: -- вѣдь я обязана вамъ жизнію...
   На лицѣ изгнанника выразилось изумленіе.
   Ліа опустила глаза; слезинка заблестѣла на ея рѣсницахъ.
   -- Онъ забылъ меня! подумала она.-- Онъ, вѣроятно, не взглянулъ даже на меня!..
   -- Послушайте, произнесла она вслухъ, вспомнивъ о близкой опасности: -- теперь некогда объяснять вамъ этого... но клянусь вамъ, что я говорю правду!.. Еслибъ не вы, я погибла бы неминуемо... Но время проходитъ, а солдаты, вѣроятно, приближаются... Пойдемте, я скрою васъ!
   Незнакомецъ съ невыразимымъ восторгомъ глядѣлъ на прекрасное лицо молодой дѣвушки.
   -- Гдѣ? спросилъ Готлибъ съ нѣкоторою недовѣрчивостью.
   -- У себя, отвѣчала Ліа.
   -- Въ вашей комнатѣ! вскричали вмѣстѣ мужъ и жена.
   Ліа подошла къ изгнаннику и взяла его за руку.
   -- Пойдемте, сказала она съ прелестной и чистой, какъ душа ея, улыбкой.
   

XI.
Привидѣніе.

   Незнакомецъ вышелъ съ Ліей.
   Четверть часа спустя, прусскіе солдаты вошли на ферму Готлиба, но не нашли уже на ней изгнанника, и ушли съ чѣмъ пришли.
   Незнакомецъ нѣсколько дней скрывался въ домѣ Рахили Мюллеръ, потомъ сталъ искать другаго убѣжища. Но онъ не удалился... и Ліа прогуливалась по окрестностямъ уже не одна.
   Приверженцы изгнанника, которыхъ было много въ томъ краю, знали его подъ именемъ Отто. Онъ часто перемѣнялъ мѣсто жительства и куда ни являлся, вездѣ принимали его съ почтительнымъ радушіемъ. Полиціи прусская, австрійская и баварская соединенными силами преслѣдовали его, но онъ постоянно уклонялся отъ нихъ, и крестьяне того края охотно ему помогали.
   У Ліи и изгнанника были три мѣста свиданій въ самыхъ дикихъ, неприступныхъ мѣстахъ горы; тамъ они сходились.
   Они любили другъ друга.
   Въ любви ихъ было странное обстоятельство. Между-тѣмъ, какъ молодая дѣвушка предавалась своей любви со всѣмъ увлеченіемъ непреодолѣваемой страсти, Отто, казалось, боролся съ чувствомъ, его увлекавшимъ. Казалось, онъ раскаявался...
   Отто былъ прекрасенъ, какъ юноша. Ни одной морщинки не было на высокомъ челѣ его, ни одного серебрянаго волоска въ каштановыхъ кудряхъ; станъ его былъ строенъ и гибокъ; во взглядѣ сохранились блестящія искры, угасающія съ лѣтами.
   Не смотря на то, онъ переступилъ уже за границы молодости. Двадцать лѣтъ прошло уже съ тѣхъ поръ, какъ онъ выступилъ юношей на поприще жизни и боролся съ нею. Онъ могъ быть отцомъ Ліи.
   И въ любви его было, по-временамъ, что-то отеческое. Покрайней-мѣрѣ, онъ самъ такъ думалъ; онъ старался обмануть себя и ставилъ произвольныя преграды своей страсти, какъ-бы страшась ея силы.
   Любовь его была подвержена измѣненіямъ, какъ всякое преодолѣваемое чувство; иногда онъ былъ холоденъ, иногда невольно увлекался съ пылкостью, которую никакая сила не могла побѣдить.
   Бѣдная Ліа не могла объяснить себѣ этихъ измѣненій. Она любила всегда, и всегда одинаково. Она всегда думала объ Отто; и какъ душа ея была дѣвственна и чиста, то она и не могла знать раскаянія.
   Она любила наивно, свято, подъ защитой Всевышняго, которому повѣряла всѣ тайны своей привязанности.
   Иногда она возвращалась домой со слезами на глазахъ; Отто былъ суровъ, холоденъ, и тщетно старалась она разогрѣть леденистую его холодность. Иногда, во всю дорогу, улыбка не сходила съ лица ея; сердце не могло удерживать радости, ее переполнявшей. Отто говорилъ ей о любви, а въ устахъ Отто слова любви были жгучи, какъ огонь. Иногда головка молодой дѣвушки опускалась подъ тяжестію глубокихъ размышленій. Лошадь ея шла медленно, щипля траву по сторонамъ; Ліа не обращала никакого вниманія на знакомые, любимые виды; она подъѣзжала къ дому тётки безсознательно. Въ эти минуты задумчивости своей, она припоминала слова Отто, исполненныя грусти, печали. Она не знала тайны изгнанника, не угадывала въ немъ долгихъ страданій, иронической покорности и неутомимой силы, незнающей отчаянія.
   Не смотря на окружавшія его опасности, онъ шелъ твердо, съ гордо-поднятою головою; онъ начерталъ себѣ дорогу, по которой слѣдовалъ безъ страха и устали; если смерть встрѣчалась ему на этомъ пути, онъ поручалъ душу свою Господу и смѣло шелъ на встрѣчу смерти.
   Однакожь, Отто часто обвинялъ себя въ малодушіи; онъ посвятилъ всю свою жизнь исполненію священнаго долга, и каждая потерянная минута казалась ему преступленіемъ, измѣной своей клятвѣ.
   Онъ раскаивался еще въ томъ, что за всю пламенную и неограниченную любовь молодой дѣвушки, удѣлилъ ей только частицу своего сердца, непринадлежавшаго ему: оно было отдано великой обязанности, слѣдовательно, любовь могла занимать въ немъ только безпрестанно-оспориваемое мѣсто.
   Отто былъ бѣденъ, изгнанникъ; скоро годы, тяжесть которыхъ еще гордо выносила его голова, преклонять ее; рука его не выпускала. меча, и только пролитіемъ крови могъ онъ достигнуть своей цѣли.
   Зачѣмъ же нарушать счастіе и непорочность этой кроткой дѣвушки?
   Жизнь его была буря; смѣетъ ли онъ заволочь мрачными тучами улыбающуюся и ясную будущность Ліи?
   Онъ хотѣлъ бѣжать далеко и навсегда...
   Но впервые желѣзная воля его колебалась. Высшая сила побѣждала ее. Отто, никогда незнавшій преградъ въ своей жизни, былъ побѣжденъ невѣдомымъ вліяніемъ.
   Онъ хотѣлъ бѣжать... но остановился; уже осѣдланный конь стоялъ у двери его убѣжища... онъ садился на него и скакалъ къ горѣ, гдѣ ожидали его поцалуй и улыбка...
   Онъ любилъ. То была его первая любовь.
   Много женщинъ встрѣчалъ онъ на своемъ пути съ-тѣхъ-поръ, какъ сердце его сдѣлалось доступнымъ страсти. Но холодно, равнодушно глядѣлъ онъ на ихъ красоту. Между имъ и любовію была непреодолимая преграда -- воспоминаніе, о смерти страшной смерти!
   Чѣмъ прекраснѣе была встрѣчаемая женщина, тѣмъ болѣе напоминала она ему образъ, запечатлѣнный въ его памяти... Страшное зрѣлище представлялось тогда ослѣпленному взору его: кровать съ старинными колоннами, и на ней блѣдная, умершая женщина...
   Сестра его! сестра, которую онъ любилъ такъ страстно, что сердцу его не была доступна никакая другая любовь!.. Прочь радости, въ которыхъ проходитъ молодость другихъ людей!.. Ему было суждено бороться и мстить. На свѣтѣ былъ драгоцѣнный залогъ обожаемой сестры, ребенокъ, котораго надобно было сдѣлать изъ нищаго могущественнымъ вельможей!
   Было благородное имя, исчезнувшее съ лица земли, но которое надобно было поднять!
   Было, кромѣ убіенія сестры, еще убіеніе отца!..
   Этого было достаточно для цѣлой жизни человѣка: Отто весь предался своему долгу и не вѣрилъ въ любовь.
   Долго и любовь не касалась его сердца; наконецъ она пробудилась, и твердая, желѣзная оболочка, которою Отто одѣлъ свое сердце, распалась, какъ распадается и таетъ ледъ при первыхъ лучахъ солнца.
   Чѣмъ болѣе онъ считалъ себя непобѣдимымъ, тѣмъ менѣе бралъ предосторожностей; любовь нечаянно проникла въ его сердце. Когда онъ захотѣлъ защищаться, было уже поздно... Въ груди его накопилось сокровище любви; онъ полюбилъ разомъ за всѣ годы холодности и равнодушія.
   Но восторжествовавшая надъ сердцемъ его страсть не заставила его ни на минуту забыть свою обязанность; сердце его раздѣлилось на двое; умомъ его владѣли двѣ мысли.
   Прошли мѣсяцы. Нѣмецкая полиція по-прежнему преслѣдовала Отто. Каждую недѣлю онъ удѣлялъ нѣсколько часовъ Ліи, шесть дней нетерпѣливо ожидавшей этой минуты невыразимаго счастія.
   Во все прочее время, Отто стремился къ своей таинственной цѣли. Никто не зналъ, гдѣ онъ проводилъ время. Иные говорили, что онъ жилъ въ вольномъ городѣ Франкфуртѣ-на-Майнѣ у богатаго банкира Цахеуса Несмера.
   Однажды, бѣдная Ліа, съ радостной надеждой отправившаяся на мѣсто свиданія, тщетно прождала цѣлый день.
   Черезъ недѣлю -- тоже самое: Отто не являлся.
   Нѣсколько дней спустя, разнеслась вѣсть объ убіеніи Цахеуса Несмера.
   Ліа каждую недѣлю ходила на гору и все ждала Отто... Отто не являлся.
   Молодой дѣвушкѣ минуло семнадцать лѣтъ.
   Рахиль Мюллеръ получила письмо отъ стараго Моисея, въ которомъ онъ звалъ къ себѣ дочь свою.
   Ліа уѣхала въ Парижъ, съ тяжкою грустію на сердцѣ.
   Все показалось ей чуждымъ въ большомъ, великолѣпномъ домѣ Гельдберга. Отрывокъ письма ея открылъ намъ уже первыя впечатлѣнія ея и сношенія съ сестрами.
   Въ томъ же письмѣ, Ліа говорила и о Денизѣ. Молодыя дѣвушки полюбили другъ друга съ перваго дня знакомства, потому-что были одинаково добры и непорочны; но къ дружбѣ Денизы примѣшивалось какое-то странное, невольно-непріязненное чуветво.
   Прочіе члены семейства Гельдбергъ внушали ей инстинктивное отвращеніе. Она ходила къ нимъ только по принужденію, и лишь-только дѣло коснулось брака ея съ кавалеромъ Рейнгольдомъ, какъ она совершенно перестала посѣщать домъ Гельдберга.
   Ліа не отсылала этого письма, но написала другое, которое и дошло до Отто черезъ Готлиба.
   Отто отвѣчалъ, адресуя свои письма на имя мадамъ Батальёръ. Ліа получала всѣ письма его, исключая двухъ послѣднихъ, попавшихся въ руки г-жи де-Лорансъ.
   Переписка ихъ походила на прежніе разговоры. Они почти не говорили о любви и хотя знали другъ друга сердцемъ, однакожь никогда не довѣряли одинъ другому своего происхожденія.
   Ліа знала только имя своего возлюбленнаго; Отто же думалъ, какъ и почти все окрестные жители, что Ліа была дочь Рахили Мюллеръ ...
   Цѣлыя шесть недѣль Ліа не получала никакихъ извѣстій отъ Отто. Цѣлые дни думала она объ немъ, но никакъ не надѣялась и не воображала съ нимъ увидѣться.
   Баронъ же Родахъ, увлеченныя обстоятельствами, смѣнявшимися со вчерашняго дня одно другимъ, не успѣлъ еще повидаться съ мадамъ Батальёръ. Въ тотъ же вечеръ хотѣлъ онъ идти къ ней, чтобъ узнать о мѣстѣ жительства Ліи.
   Слѣдовательно, эта встрѣча была для него такъ же неожиданна, какъ и для молодой дѣвушки.
   Но въ первую минуту, ни онъ, ни она не разсуждали и вполнѣ предались блаженству свиданія послѣ такой долгой разлуки.
   Родахъ любовался Ліей, откинувшей нисколько назадъ голову, чтобъ смотрѣть ему въ глаза; ему казалось, что она была прелестнѣе прежняго. Блестящіе глаза молодой дѣвушки не могли отъ него оторваться; съ восторгомъ, довѣрчивостью и любовью опустила она голову на грудь его.
   -- Я думала, что вы забыли меня, Отто! сказала она наконецъ.-- Боже мой! какъ я страдала!.. Но вы здѣсь... вы вспомнили обо мнѣ... Какъ я счастлива!..
   Родахъ поцаловалъ ее въ лобъ; онъ не говорилъ ни слова, но глаза его были краснорѣчивы.
   Вдругъ Ліа высвободилась изъ его объятій.
   -- Вы все еще скрываетесь? спросила она.
   -- Да, отвѣчалъ Родахъ.
   Она взяла его за руку и повела къ двери, въ которую только-что вошла.
   -- Пойдемте со мною, сказала она:-- эта зала наполнится черезъ нѣсколько минутъ, и люди, которые соберутся сюда, всѣ знаютъ Германію.
   Она увлекла за собою Родаха и повела чрезъ комнаты нижняго этажа, въ которыхъ въ это время никого не было. Она ввела его въ свой павильйонъ, заперла на ключъ дверь и сѣла возлѣ Родаха на кушетку.
   Она взяла его за руку и взоромъ, исполненнымъ любви, осматривала съ головы до ногъ; Ліа была исполнена наивной радости; ей и въ голову не приходило спросить его, какъ и зачѣмъ онъ пришелъ; она любовалась, восхищалась имъ, любила его!
   Они сидѣли оба противъ окна, возлѣ фортепьяно Ліи, на которомъ были разбросаны германскія мелодіи. Форма комнаты была точно такая же, какъ противоположнаго павильйона, въ которомъ мы слышали разговоръ Эсѳири и Сары. Только украшенія были другія. Ліа Гельдбергъ убрала свое любимое убѣжище по своему вкусу.
   Въ одномъ углу, на этажеркѣ съ рѣзными украшеніями, лежали любимыя ея книги; близь фортепьяно, маленькое бюро со вставными орнаментами изъ перламутра и розоваго дерева, было покрыто бумагами и неконченными письмами; передъ окномъ, выходившимъ въ садъ, на наклонномъ столѣ лежалъ альбомъ, на открытой страницъ котораго послѣдніе лучи дневнаго свѣта освѣщали акварельный рисунокъ.
   Онъ представлялъ видъ Германіи; извилистая тропинка, шедшая въ гору, была отѣнена вѣковыми деревьями; подъ ними, на краю дороги, сидѣли мужчина и молодая дѣвушка; двѣ лошади были привязаны ко пню обрубленнаго тополя...
   Далѣе, начатое вышиванье, зимніе цвѣты... словомъ, все, что можетъ развлекать уединеніе молодой дѣвушки.
   Увеличивавшіеся сумерки бросали прозрачное покрывало на всѣ предметы и сливали ихъ въ гармонической полутѣни.
   Все располагало къ нѣжнымъ мечтамъ и разговорамъ о любви...
   Но бѣдная Ліа не замѣчала одного страннаго обстоятельства.
   Съ-тѣхъ-поръ, какъ баронъ Родахъ, по призыву довѣрчиваго гостепріимства Ліи, вошелъ въ эту комнату, лицо его мало-по-малу омрачалось. Вмѣсто живой радости, которую онъ ощутилъ при первомъ свиданіи съ возлюбленной, имъ овладѣвало возраставшее безпокойство, и онъ уже не отвѣчалъ на ласки молодой дѣвушки... Взоръ его былъ по-прежнему устремленъ на нее, но въ немъ выражалось болѣе-и-болѣе тягостное чувство.
   Брови его насупились подъ вліяніемъ горестной мысли; щеки его поблѣднѣли и горькая улыбка выступила на устахъ.
   Бѣдная Ліа ничего не примѣчала и продолжала изъявлять свою радость.
   Наконецъ, страданіе барона до того усилилось, что она не могла не замѣтить его, и вдругъ замолчала посреди весело-начатой фразы.
   -- Что съ вами, Отто? спросила она боязливо.
   Отто долго не отвѣчалъ; но наконецъ, глухимъ, тихимъ голосомъ сдѣлалъ вопросъ, отвѣта на который страшился болѣе смерти.
   -- Ліа, спросилъ онъ: -- зачѣмъ вы въ этомъ домѣ?
   Мололая дѣвушка посмотрѣла на него съ изумленіемъ,-- потомъ робко улыбнулась.
   -- Правда, сказала она:-- вы не знаете, Отто... вы считали меня до-сихъ-поръ дочерью моей доброй тётушки Рахили...
   Родахъ слушалъ, не переводя дыханіе.
   -- Еслибъ вы сказали одно слово, продолжала Ліа: -- я давно открыла бы вамъ, кто я... Этотъ домъ принадлежитъ моему отцу.
   Холодный потъ выступилъ на вискахъ Родаха.
   -- Вы дочь Моисея Гельдберга? проговорилъ онъ съ усиліемъ, какъ-будто каждое слово раздирало его сердце.
   -- Да, отвѣчала Ліа, невольно опустивъ глаза при неподвижномъ, грозномъ взорѣ, устремленномъ на нее Родахомъ.
   Баронъ сидѣлъ неподвижно на кушеткѣ; лицо его приняло устрашительно-холодное выраженіе...
   Ліа взяла его за руку: рука была холодна какъ ледъ.
   Слезы выступили на глазахъ бѣдной дѣвушки.
   -- Отто! вскричала она:-- Отто, умоляю васъ!.. скажите, что съ вами!
   Взоръ Родаха, неподвижный и грозный, по-прежнему былъ устремленъ на Лію, но онъ не видилъ ея.
   -- Отто! продолжала молодая дѣвушка съ отчаяніемъ: -- что я вамъ сдѣлала?.. Вы разлюбили меня!...
   Грудь Родаха тяжело поднялась и взоръ обратился къ небу.
   -- О!... произнесъ онъ съ горькимъ упрекомъ: -- не-уже-ли я былъ слишкомъ-счастливъ!..
   Ліа опустилась передъ нимъ на колѣни; она хотѣла молиться, но слезы заглушали ея голосъ.
   Отто прижалъ ее къ сердцу и поцаловалъ въ лобъ.
   -- Бѣдное дитя! произнесъ онъ печальнымъ голосомъ: -- не говорилъ ли я тебѣ, что моя любовь принесетъ тебѣ несчастіе?
   -- Но отъ-чего же, Боже мой! отъ-чего? проговорила Ліа, рыдая.
   Родахъ смотрѣлъ на нее около секунды въ молчаніи; взглядъ его смягчился... она была такъ прекрасна!
   -- Что бы ни случилось, сказалъ онъ:-- я не перестану любить васъ!
   Ліа не понимала, но улыбнулась сквозь слезы, потому-что Отто обѣщалъ любить ее...
   Вдругъ въ-саду раздался звонъ большаго колокола; Ліа поспѣшно вскочила.
   -- Зовутъ къ обѣду, сказала она: -- и если я еще промедлю, за мной могутъ прійдти...
   Родахъ также всталъ. Онъ поступалъ безсознательно...
   Онъ пошелъ къ двери, но въ то же мгновеніе кто-то снаружи сталъ отворять ее.
   Ліа задрожала.
   -- Милая сестрица Ліа! произнесъ женскій голосъ въ корридорѣ:-- тебя ждутъ къ обѣду...
   -- Это моя старшая сестра! проговорила молодая дѣвушка: -- спрячтесь скорѣе, Отто... теперь темно... васъ не увидятъ...
   Машинально, ни о чемъ не разсуждая, Родахъ послѣдовалъ за Ліей въ амбразуру окна и скрылся за опущенными занавѣсами.
   -- Что же, сестрица? повторилъ голосъ Сары, нарочно пришедшей заглянуть въ комнату младшей сестры.
   Ліа отвѣчала нѣсколько словъ на удачу; потомъ, обратившись къ Родаху, прибавила шопотомъ:
   -- Я не запру за собою двери... Когда мы уйдемъ, вы можете выйдти въ корридоръ, а оттуда въ садъ; изъ сада вы пройдете въ контору... Но скорѣе, одно слово: когда я васъ увижу?
   Отто молчалъ.
   Малютка нетерпѣливо вскрикнула за дверью; Ліа должна была отпереть ей.
   Малютка съ жаднымъ любопытствомъ быстрымъ взоромъ окинула комнату и -- ничего не увидала. Она скрыла свою досаду подъ улыбкой и нѣжно поцаловала младшую сестру; потомъ взяла ее подъ руку, и обѣ удалились.
   Родахъ простоялъ двѣ или три минуты неподвижно. Когда онъ вышелъ изъ-за занавѣса, выраженіе отчаянія уже исчезло съ лица его.
   Не впервые приходилось ему страдать; ударъ, разрушившій всѣ его надежды, всѣ мечты о счастіи, поразилъ его такъ неожиданно, что на минуту сердце его ослабѣло. Но испытанное мужество его опять пробудилось, и гордо поднялъ онъ чело, на которомъ страданіе наложило глубокую печать свою.
   -- Да защититъ и сохранитъ ее Господь! проговорилъ онъ, проходя черезъ комнату.-- Я люблю ее всѣми силами своей души... но кровь Блутгаупта должна быть отмщена!
   Онъ произнесъ эти слова твердымъ, спокойнымъ голосомъ.
   Комната Ліи была еще освѣщена, хотя и слабо, двумя окнами; но лишь-только баронъ переступилъ за порогъ ея, его окружилъ непроницаемый мракъ корридора.
   Онъ пошелъ впередъ на-удачу и вскорѣ коснулся стѣны.
   За стѣною слышался глухой, ровный шумъ шаговъ, медленно приближавшихся.
   Родахъ отвернулся; у него не было ни времени, ни охоты допытываться причины этого шума.
   Но едва прошелъ онъ пять или шесть шаговъ въ другую сторону, какъ быстро оглянулся. За нимъ, на томъ самомъ мѣстѣ, отъ котораго онъ только-что отошелъ, отворилась дверь.
   Корридоръ освѣтился, и странное привидѣніе представилось глазамъ Родаха.
   Онъ увидѣлъ передъ собою отворенную дверь, и на порогѣ ея старика, едва передвигавшего ноги, закутаннаго въ длинный кафтанъ, обшитый вытертымъ мѣхомъ. Голова его была покрыта шапкой съ длиннымъ козырькомъ. Въ рукахъ держалъ онъ потаенный фонарикъ, который тотчасъ же погасилъ, лишь-только замѣтилъ барона Родаха.
   И опять все погрузилось въ непроницаемый мракъ.
   Послышался шумъ отпираемой и запираемой двери, и опять наступило молчаніе.
   -- Это, вѣроятно, самъ Моисей Гельдъ, проговорилъ Родахъ послѣ минутнаго молчанія и ощупью сталъ пробираться впередъ, стараясь отъискать дверь; но стѣна была вездѣ одинаково гладка и ровна. Долго ощупывалъ Родахъ стѣну, но тщетно..
   Онъ пошелъ въ противоположную сторону, нашелъ дверь, отворилъ ее и очутился въ саду.
   Пять минутъ спустя, онъ вышелъ на улицу.
   Передъ крыльцомъ остановился великолѣпный экипажъ, въ которомъ только-что воротился кавалеръ Рейнгольдъ.-- Родахъ обождалъ минуту и пошелъ далѣе, не будучи замѣченъ кавалеромъ.
   Противъ крыльца, на одной изъ тумбъ троттуара, сидѣла бѣдная женщина, неподвижная, какъ статуя...
   Лакеи кавалера Рейнгольда, запирая дверцы кареты, увидѣли бѣдную женщину и прогнали ее.
   Она встала не говоря ни слова и медленно удалилась.
   Отъ Предмѣстья-Сент-Оноре до Площади-Ротонды далеко. Бѣдной старушкѣ предстоялъ не близкій путь.
   То была старуха Реньйо, въ безнадежномъ забытьи просидѣвшая до-сихъ-поръ на улицѣ, куда выбросила ее неумолимая жестокость ея сына...
   

XII.
Улица Вѣркуа.

   Семейный обѣдъ въ домѣ Гельдберга былъ, въ этотъ день, позже обыкновеннаго; всѣ явились въ маленькую залу позже назначеннаго часа, исключая Авеля, который, между прочими прекрасными качествами, обладалъ удивительною аккуратностью желудка.
   Онъ первый вошелъ въ маленькую залу. За нимъ пришли докторъ и графиня; потомъ Малютка съ Ліей.
   Наконецъ, показался и бѣлый пальто кавалера Рейнгольда; не доставало еще биржеваго агента, г. де-Лоранса, и стараго Моисея Гельдберга.
   Но агентъ и не могъ прійдти: Сара съ сожалѣніемъ объявила, что онъ опасно занемогъ.
   Всѣ очень сожалѣли о бѣдной Сарѣ. И въ-самомъ-дѣлѣ, между двумя любящими супругами больной страдаетъ менѣе здороваго...
   Бѣдная Сара!..
   Впрочемъ, биржевой агентъ весьма-часто не являлся къ семейному обѣду, по причинѣ своего слабаго здоровья; итакъ, на отсутствіе его не обратили вниманія. Но тѣмъ болѣе удивляло всѣхъ отсутствіе главы семейства.
   Каждый день, ровно въ пять часовъ, онъ выходилъ изъ своей комнаты и сходилъ въ павильйонъ, гдѣ его ждали дочери. Сегодня, часовая стрѣлка приближалась уже къ шести, а его еще не было.
   Этотъ безпримѣрный случай произвелъ сильное волненіе между всѣми членами дома Гельдберга.
   Въ шесть часовъ безъ десяти минутъ, Малютка и Авель рѣшились идти къ старику. Они подошли къ двери его покоя, прислушивались, приложили глаза къ замочной скважинѣ, но ничего не слышали и не видѣли.
   Они постучались. Дверь отворилась.
   Старикъ Моисей явился на порогѣ въ обыкновенномъ своемъ вечернемъ костюмъ. Онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобъ казаться спокойнымъ, но лицо его было блѣднѣе обыкновеннаго, и когда, сходя съ лѣстницы, онъ оперся на руку старшей своей дочери, она замѣтила, что онъ дрожалъ всѣми членами.
   Смущеніе его было такъ велико, что даже Авель, неодаренный особенною наблюдательностью, замѣтилъ его.
   Никто не разспрашивалъ старика.
   За обѣдомъ всѣ молчали, всѣ были озабочены; одна Малютка оставалась веселою и беззаботною посреди общаго смущенія.
   Три компаньйона размышляли о важныхъ происшествіяхъ того дня. Эсѳирь думала, куда дѣвался Гётцъ. Ліа мечтала объ Отто: поступокъ его оставался для нея загадкой, но сердце ея сжималось при одномъ воспоминаніи о мрачной тучѣ, покрывшей внезапно чело ея возлюбленнаго, и безпокойство, котораго она не могла ни объяснить, ни побѣдить, безпрестанно росло въ груди ея. Она хотѣла радоваться въ глубинѣ души свиданію съ Отто, но тягостное предчувствіе подавляло ея радость.
   Старый Моисей сидѣлъ нѣмъ и недвижимъ на почетномъ мѣстѣ. Онъ не ѣлъ. Блескъ глазъ его угасъ. Смотря на лицо его, казалось, что ему безпрестанно представлялось страшное видѣніе.
   Два или три раза въ-продолженіе обѣда губы его шевелились; казалось, онъ хотѣлъ говорить...
   Малютка каждый разъ прислушивалась, но тщетно, только въ третій разъ ей показалось, что старикъ проговорилъ невнятно:
   -- Я видѣлъ его... я его видѣлъ!..
   И потомъ опять впалъ въ прежнюю неподвижность.
   Послѣ обида, когда всѣ переходили въ гостиную, старый Гельдбергъ подозвалъ къ себя кавалера и доктора.
   Оба немедленно повиновались.
   Моисей посадилъ ихъ возлѣ себя такъ, что стулья ихъ касались его кресла, и безпокойнымъ взоромъ окинулъ всѣхъ присутствующими, чтобъ убѣдиться, не можетъ ли кто услышать словъ его. Онъ принялъ важный и таинственный видъ человѣка, готовящегося открыть великую тайну.
   Рейнгольдъ и докторъ ждали.
   Молчаніе продолжалось минуты дни или три.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! проговорилъ наконецъ Моисей, опустивъ глаза: -- земля не выпускаетъ своей добычи!.. Умъ мой слабѣетъ... Я состарѣлся...
   Онъ замолчалъ.
   Компаньйоны подождали еще минуту, потомъ Рейнгольдъ заговорилъ.
   -- Достойный другъ нашъ, сказалъ онъ тихимъ и почтительнымъ голосомъ: -- вы, кажется, хотѣли намъ что-то сообщить?
   Старикъ посмотрѣлъ на него, потомъ на доктора и скоро покачалъ головой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, возразилъ онъ:-- что мнѣ вамъ сообщать?.. Прошедшее далеко... Я все забылъ... Прикажите Ліи взять книгу и сѣсть возлѣ меня.
   Компаньйоны отошли, слегка пожавъ плечами.
   Минуту спустя, Ліа стала читать вслухъ.
   Игорный столъ былъ поставленъ, но вмѣсто того, чтобъ приняться за партію трик-трака, Мира и Рейнгольдъ должны были повиноваться знаку Сары, звавшей ихъ въ амбразуру окна.
   Эсѳирь и мосьё Авель сидѣли у камина. Имъ не о чемъ было говорить, и они братски, симпатически скучали, зѣвая наперерывъ другъ передъ другомъ.
   -- Что онъ вамъ сказалъ?.. спросила Малютка компаньйоновъ.
   -- Сударыня, отвѣчалъ Рейнгольдъ: -- старикъ нашъ, по моему мнѣнію, сильно клонится къ ребячеству!.. Онъ вообразилъ, что имѣетъ сообщить намъ ничто чрезвычайно-важное, и подозвалъ насъ; но когда мы усѣлись возлѣ него, онъ забылъ, о чемъ хотѣлъ говорить, или, лучше сказать, вспомнилъ, что ему не о чемъ говорить.
   -- Правда ли? спросила Малютка, обратившись къ Хозе-Мира.
   Рейнгольдъ поклонился, пріятно улыбаясь за доказательство полнаго и совершеннаго къ нему довѣрія.
   -- Правда, отвѣчалъ Мира холодно.
   Малютка указала ему на стулъ, за которымъ онъ немедленно отправился. Малютка сѣла; кавалеръ и докторъ стояли передъ нею.
   Они начали говорить шопотомъ...
   Возлѣ камина не слышно было даже шопота ихъ. Только чистый, нѣжный голосъ Ліи прерывалъ тишину, господствовавшую въ комнатъ...
   Обыкновенно, старый Моисей внимательно слушалъ чтеніе, потому-что всегда выказывалъ особенную привязанность къ обрядамъ своей вѣры. Сегодня онъ былъ разсѣянъ, озабоченъ, разстроенъ. Нѣсколько разъ голова его опускалась на грудь подъ бременемъ тягостной мысли; потомъ онъ быстро подымалъ ее и осматривался съ безпокойствомъ; губы его шевелились, не произнося ни малѣйшаго звука.
   Г-жа де-Лорансъ и компаньйоны разговаривали уже болѣе четверти часа; разговоръ ихъ былъ, вѣроятно, очень-занимателенъ...
   -- Кавалеръ, говорила г-жа де-Лорансъ тѣмъ рѣзкимъ и рѣшительнымъ тономъ, который она принимала въ дѣлахъ: -- есть ли, нѣтъ ли опасности, но надобно начать снова!
   -- Сударыня, возразилъ Рейнгольдъ: -- вы знаете, что я всегда готовъ къ вашимъ услугамъ; но гдѣ же мнѣ взять другаго Вердье!..
   -- И не нужно! сказала Малютка, презрительно пожавъ плечами: -- другой Вердье еще болѣе испортитъ все дѣло... Ищите, господа, ищите другія, менѣе-пошлыя средства!
   -- Когда произведеніе автора не имѣетъ успѣха, проговорилъ Рейнгольдъ: -- всѣ говорятъ о немъ дурно... Между-тѣмъ, какъ прежде оно казалось мастерскими произведеніемъ!.. Позвольте вамъ замѣтить, сударыня, что средство мое было совсѣмъ не такъ пошло, какъ вы изволите говорить... и еслибъ не долговязый незнакомецъ, о которомъ пишетъ Вердье, то...
   -- Конечно, насмѣшливо прервала его Малютка: -- еслибъ ему удалось, такъ удалось бы... Я сама того же мнѣнія!
   Рейнгольдъ могъ бы разсердиться, но онъ предпочелъ улыбнуться.
   -- Положимъ, что мое средство было пошло, если вамъ это угодно, сударыня, отвѣчалъ онъ:-- потрудитесь же пріискать лучшее.
   Малютка посмотрѣла на брата и сестру, сидѣвшихъ къ ней спиною, возлѣ камина; она хотила удостовѣриться, не подслушиваютъ ли они, будто-бы зѣвая отъ скуки.
   -- Предупреждаю васъ, сударыня, продолжалъ Рейнгольдъ: -- что положеніе нашихъ дѣлъ, по моему мнѣнію, значительно измѣнилось... Долговязый незнакомецъ, такъ некстати ранившій Вердье. вѣроятно, не безъ цѣли и не для прогулки пришелъ такъ рано въ Булоньскій-Лѣсъ... Я долго размышлялъ объ этомъ чертовскомъ дѣлѣ и вывелъ заключеніе, что у нашего молодаго человѣка должны быть покровители.
   -- А у насъ есть деньги, сказала Малютка.
   -- Были... проворчалъ Рейнгольдъ.
   Малютка пристально взглянула на кавалера.
   -- Къ-чему терять лишнія слова? сказала она:-- я хочу, чтобъ онъ умеръ!
   -- Я тоже, возразилъ Рейнгольдъ:-- но...
   -- Докторъ! прервала его Малютка:-- научите его, что дѣлать.
   Португалецъ хранилъ до-тѣхъ-поръ холодное, важное молчаніе. Когда Малютка смотрѣла на него, онъ опускалъ глаза; когда Малютка отводила отъ него взоръ, онъ подымалъ глаза и устремлялъ на нее съ пламеннымъ, страстнымъ выраженіемъ.
   Слова Сары были для него приказаніемъ.
   -- Есть средство, сказалъ онъ холоднымъ и педантическимъ, свойственнымъ ему тономъ.
   Малютка и кавалеръ удвоили вниманіе.
   -- Эсѳирь, говорилъ въ это время Авель, которому надоило молчать:-- видѣла ли ты Митингъ, мою линкольншейрскую лошадь?
   -- Нѣтъ, отвичала Эсѳирь.
   -- Гнѣдая... она выиграла призъ... Я купилъ ее за триста-пятьдесятъ гиней у лорда Перси, наслѣдниковъ графа Джоржа Херринга.
   -- А!.. равнодушно произнесла Эсѳирь.
   -- Да... Митингъ сынъ Ватерлоо и принцессы Матильды.
   -- Не-уже-ли?..
   -- Какъ же! У меня всѣ документы... Ватерлоо, какъ вамъ, вѣроятно, извѣстно, сынъ Проблема и Чип-оф-зе-олд-блокъ.
   -- Это мнѣ не было извѣстно.
   -- Удивительно!... какъ этого не знать!... Чип-оф-зе-олд-блокъ выиграла тридцать тысячь гиней лорду Честерфильду въ 1819 году, на эскоттскихъ скачкахъ... а отецъ ея, знаменитый Перипатетишенъ...
   Эсѳирь зевнула. Авель посмотрѣлъ на нее съ негодованіемъ и замолчалъ.
   Докторъ Хозе-Мира, по обыкновенію своему, помолчалъ нѣсколько секундъ. Онъ быль человѣкъ осторожный, взвешивавшій каждое свое слово.
   Малютка и Рейнгольдъ вопрошали его взорами.
   Заставивъ ихъ подождать, онъ опустилъ глаза и проговориль:
   -- Стоитъ только пригласить его на нашъ праздникъ... Малютка поняла съ первыхъ словъ.
   Рейнгольдъ не понималъ.
   -- На праздникъ?.. повторилъ онъ.
   -- Въ замокъ Гельдбергъ! терпеливо отвечала Малютка: -- тамъ мы у себя дома и не имѣемъ надобности въ поедникѣ!
   Рейнгольдъ протянулъ руку къ Португальцу.
   -- Докторъ, сказалъ онъ:-- вы говорите мало, но каждое ваше слово стоитъ золота!.. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что если намъ удастся зазвать его въ замокъ Гельдбергъ, дело кончено... Но мы сами исключили его изъ нашей конторы: трудно будетъ найдти предлогъ, чтобъ пригласить его.
   -- Это мое дело, отвѣчала г-жа де-Лорансъ: -- ручаюсь, что онъ пріѣдетъ.
   -- Чудесно! вскричалъ кавалеръ: -- такъ надо поспѣшить праздникомъ.
   -- И принять напередъ все нужныя меры, прибавилъ докторъ:-- потому-что мы не найдемъ ни одного порядочнаго человѣка между тамошними жителями.
   -- И то правда! вскричалъ Рейнгольдъ.-- Ахъ, докторъ! какой вы драгоцѣнный человѣкъ!.. Я знаю одного молодца, который охотно возьмется...
   -- Одного мало.
   -- Я знаю женщину, сказала Сара: -- которая можетъ рекомендовать намъ надежныхъ людей...
   -- Да и мой молодецъ приведетъ съ собою цѣлую ватагу, если нужно! сказалъ Рейнгольдъ.
   Малютка встала.
   -- Когда же будетъ праздникъ? спросила она.
   -- Въ замкѣ, вѣроятно, все ужь готово, отвѣчалъ кавалеръ: -- а мы будемъ свободны послѣ.... Что жь касается до расходовъ, такъ само небо послало намъ добраго человѣка, который все беретъ на себя... Слѣдовательно, можно разсылать приглашенія.
   -- Разсылайте, сказала Сара: -- чемъ скорѣе, тѣмъ лучше... а я займусь Францомъ...
   Слегка кивнувъ головою своимъ сообщникамъ, она пошла къ камину.
   Рейнгольдъ изъ-подлобья и съ насмѣшливой улыбкой посмотрѣлъ на Португальца.
   -- Докторъ! сказалъ онъ: -- она знаетъ имя и адресъ молодаго человѣка и берется пригласить его... Имя его вы могли ей сказать... но адресъ?
   Брови доктора насупились.
   -- Да, почтеннѣйшій докторъ! злобно сказалъ кавалеръ: -- счастливы тѣ, которыхъ она любитъ!... Она еще удивительно-хороша собой!..
   Малютка между-тѣмъ прощалась съ старикомъ.
   -- Я сегодня ухожу рано, говорила она: -- но мнѣ надобно узнать, что дѣлаетъ мой бѣдный Леонъ...
   Эти слова вызвали радостную улыбку на уста стараго Моисея; онъ поцаловалъ дочь въ лобъ и пожелалъ ей доброй ночи.
   Когда она ушла, старикъ обратился къ Рейнгольду и доктору, подошедшимъ къ камину, и сказалъ:
   -- Какъ они любятъ другъ друга!
   Докторъ холодно поклонился. Рейнгольдъ сказалъ какую-то пошлость.
   Лошади Малютки мчали экипажъ ея въ Прованскую-Улицу.
   Четверть часа спустя, сидѣла она у изголовья постели своего мужа.
   При немъ былъ врачъ.
   Малютка горько жаловалась на патріархальный обычай, заставлявшій ее удаляться отъ мужа, осыпала послѣдняго нѣжными ласками, и врачъ ушелъ съ непріятнымъ противъ г-на де-Лоранса чувствомъ за то, что онъ съ такою мрачною холодностью принималъ изъявленія привязанности своей прелестной жены.
   Едва онъ переступилъ за порогъ, какъ и Малютка вскочила, ушла въ другую комнату и переодѣлась.
   Нѣсколько минутъ спустя, Сара вернулась разодѣтая; она была такъ очаровательно-хороша, что во взорѣ больнаго сверкнула молнія.
   -- Прощай, Леонъ, сказала она небрежно: -- тебѣ теперь гораздо-легче, другъ мой... я, можетъ-быть, зайду еще къ тебѣ, когда вернусь.
   -- Куда вы идете, сударыня? проговорилъ бѣдный мужъ, лицо котораго покрылось смертною, синеватою блѣдностью.
   Сара улыбаясь кивнула ему головой и убѣжала, не отвѣтивъ на вопросъ.
   Г. де-Лорансъ смотрѣлъ въ-продолженіе секунды на дверь, какъ-бы надѣясь, что жена его вернется... потомъ вѣки его тяжело опустились.
   Страшно было взглянуть на него въ эту минуту: лицо его было блѣдно; вокругъ впалыхъ глазъ обрисовывались фіолетовые круги; морщины перерѣзывали щеки по обѣимъ сторонамъ рта, концы котораго опустились внизъ съ выраженіемъ горькой усмѣшки.
   Нѣсколько минутъ пролежалъ онъ неподвижно... вдругъ задрожалъ, стиснулъ зубы, и все лицо его исказилось въ судорожныхъ движеніяхъ.
   Онъ страшно, отчаянно вскрикнулъ...
   Прибѣжалъ каммердинеръ и засталъ его въ ужасныхъ страданіяхъ. Онъ рыдалъ, какъ женщина, и, посреди рыданій, произносилъ имя Сары...
   Сары, подливавшей ему каждый день по нѣскольку капель вѣрнѣйшаго и злѣйшаго яда -- яда ревности!
   Сары, убивавшей его шутя и съ улыбкой на лицѣ!..
   Между-тѣмъ, Сара сошла внизъ, прошла черезъ контору, вышла на улицу, сѣла въ наемную коляску, и приказала ѣхать къ Тамплю.
   Малютка опустилась въ уголъ коляски, закутавшись въ теплую, лёгонькую шубу.
   Она мечтала... и ни малѣйшее угрызеніе совѣсти не помрачало сладкихъ мечтаній ея.
   На прелестномъ личикѣ ея выражалось совершенное спокойствіе; совѣсть была чиста; воображеніе рисовало ей прекрасную будущность.
   Она была красавица... богата... Настоящая жизнь ея только-что начиналась...
   Своротивъ съ бульвара у Сен-Мартенскихъ-Воротъ, коляска въѣхала въ узкую и дурно-освѣщенную улицу, мрачныя лавчонки которой не имѣли рѣшительно ничего общаго съ блистательными магазинами центра Парижа.
   Коляска проѣхала нѣсколько времени въ грязи, потомъ остановилась въ концѣ улицы Вербуа, ведущей къ Тамплю.
   Малютка весело пробудилась отъ своихъ мечтаній и соскочила на узкій троттуаръ. Ножка ея только коснулась плиты, постоянно покрытой грязью, и другимъ прыжкомъ она очутилась въ мрачномъ пассажѣ, откуда пахнуло на нее погребною сыростью.
   У входа въ этотъ корридоръ, Малютка остановилась и, обратившись къ извощику, сказала:
   -- Жди меня тамъ!
   Извошикъ взобрался опять на козлы и уѣхалъ. Онъ часто пріѣзжалъ сюда, и слово тамъ означало для него уголъ улицы Фелиппо.
   Малютка ступила нѣсколько шаговъ, приподнявъ платье; ее окружалъ непроницаемый мракъ, но она знала дорогу, и вскорѣ ножка ея вступила на первую ступеньку лѣстницы, достойной сосѣдки грязнаго пассажа.
   Безъ особеннаго отвращенія взялась она за жирную, сальную веревку, замѣнявшую перила, и скоро стала подыматься по крутой лѣстницѣ.
   У третьяго этажа она остановилась.
   Тутъ начиналась роскошь.
   Передъ дверью лежалъ коврикъ и ручка Малютки нашла въ темнотъ красивую кисточку, которою оканчивался шнурокъ звонка.
   Она позвонила. За дверью слышался шумный разговоръ, прерываемый громкимъ смѣхомъ.
   Дверь отворилась, и на порогѣ показалась старуха, голова которой была повязана клѣтчатымъ платкомъ; надъ головой держала она въ лѣвой рукѣ свѣчу, чтобъ лучше разсмотрѣть вновь-прибывшую. Эта старуха представляла собою типъ грозной привратницы; красные глаза, осѣненные густыми бровями, носъ крючкомъ, довольно-длинные волоски надъ сжатыми губами, острый подбородокъ -- вотъ отличительныя черты ея физіономіи.
   Сара дружески кивнула ей головой.
   -- Здравствуйте, мадамъ Гюффе, сказала она ей.
   Мадамъ Гюффё почтительно присѣла.
   -- Мое почтеніе, сударыня, отвѣчала она.
   -- Дома мадамъ Батальёръ? спросила Малютка.
   Мадамъ Гюффе опять присѣла и, пятясь назадъ, отвѣчала жеманнымъ голосомъ:
   -- Вамъ извѣстно, сударыня, что для васъ хозяйка моя всегда дома.
   Малютка вошла. Мадамъ Гюффе провела ее черезъ комнату, въ которой ужасно пахло кухней; оттуда они они прошли въ другую комнату, меблированную съ нѣкоторою роскошью.
   Въ этой комнатѣ сидѣла за столомъ мадамъ Батальёръ противъ молодаго человѣка, литъ двадцати, одѣтаго съ изъисканностью и безвкусіемъ, съ усами, загнутыми кверху и волосами, взбитыми какимъ-нибудь парикмахеромъ Тампльскаго-Квартала.
   -- Мадамъ Луиза изволила пожаловать, доложила Гюффе, присѣвъ въ третій разъ.
   Мадамъ Батальёръ утерлась салфеткой, встала и подала руку Малюткѣ, которая дружески пожала ее.
   

XIII.
Малютка.

   Госпожа де-Лорансъ опустила вуаль, вошедъ въ комнату, гдѣ мадамъ Батальёръ обѣдала съ-глазу-на-глазъ съ тампльскимъ франтомъ, На вуалѣ Малютки было столько узоровъ, что онъ могъ замѣнить маску. Франтъ, котораго звали мосьё Ипполитъ, нѣсколько сконфузился и съ любопытствомъ посмотрѣлъ на вошедшую. Непроницаемый вуаль скрывалъ лицо ея.
   Мосьё Ипполитъ былъ малой здоровый, краснощекій, недурной собою, но съ огромными ручищами и ножищами. Сюртукъ изъ тонкаго сукна, отвратительно-плотно сидѣвшій на немъ, только безобразилъ его; онъ былъ бы красивѣе въ фуражкѣ и блузѣ.
   Но видно было, что онъ очень важничалъ своимъ костюмомъ и воображалъ себя львомъ съ головы до ногъ, къ которымъ часто опускался взоръ его, чтобъ полюбоваться лакированными ботинками, сжимавшими бѣдныя ноги его.
   Общественное положеніе этого пріятнаго молодаго человѣка было весьма-лестно: онъ состоялъ "другомъ" при мадамъ Батальёръ.
   Онъ былъ, вѣроятно, очень интересенъ наединѣ съ нею; но видъ знатной дамы сконфузилъ его. Мосьё Ипполитъ покраснѣлъ, какъ ракъ, взбилъ волосы, закрутилъ усы и, не зная куда дѣвать рукъ, запряталъ ихъ въ карманы панталонъ.
   Потомъ, инстинктивно понявъ, что это не было прилично, онъ скоро выдернулъ ихъ изъ кармановъ и сталъ ломать голову о томъ, что дѣлаютъ люди comme-il-faut въ подобныхъ случаяхъ съ своими руками.
   Мадамъ Батальёръ была женщина лѣтъ тридцати-пяти или сорока, свѣжая и недурная собою. Лицо ея было полно, щеки румяны, глаза живые, зубы бѣлые, волосы сѣро-бѣлокурые, брови и коротенькія рѣсницы того же цвѣта.
   Мадамъ Батальёръ плодила много сердецъ въ свою жизнь, и теперь еще, веселая смѣлость, выражавшаяся на лицъ ея, особенно нравилась военнымъ людямъ.
   Но мадамъ Батальёръ принадлежала къ своему вѣку: она пренебрегала мундиромъ; ей нужны были фешёнебли.
   Туалетъ ея состоялъ изъ атласнаго, коричневаго цвѣта платья, защищеннаго отъ маленькихъ непріятностей синимъ клѣтчатымъ передничкомъ, запачканнымъ жирными пятнами. Кругленькую шею ея обвивало великолѣпное ожерелье изъ фальшивыхъ камней. Голову украшалъ дорогой блондовый чепчикъ, обезображенный множествомъ лентъ огненнаго цвѣта. Изъ-подъ чепца вились завитые сѣро-бѣлокурые волосы.
   Она безпрестанно и громко смѣялась, любила обходиться фамильярно и говорила голосомъ капрала.
   Столъ былъ хорошо накрытъ; бѣлье чистое, посуда фарфоровая и серебряная. Только передъ нею и другомъ ея стояло по бутылки того фіолетоваго вина, которое дѣлаетъ неистребимыя пятна на скатертяхъ простонародныхъ кабаковъ.
   Комната была обширна и мёблирована какъ гостиная. Два кресла, крытыя краснымъ бархатомъ, диванъ, стулья около стѣнъ почти новы и не походили на вещи, купленныя по случаю;-- комнату эту можно было принять за обыкновенную гостиную, случайно обращенную въ столовую, еслибъ по стульямъ и столамъ не было разбросано множество самыхъ разнородныхъ вещей.
   Тутъ валялись шубы, меха, куски блондъ, старыя перчатки, отданныя въ мытье, муфты, платья, корсеты и дюжина старыхъ панталонъ.
   Стѣны, обклеенныя обоями съ яркими, разноцвѣтными узорами, были увешѣны множествомъ маленькихъ, ярко раскрашенныхъ литографій.
   На каминѣ стояли великолѣпные часы во вкусѣ временъ Лудовика XV, а по сторонамъ ихъ двѣ уродливыя фарфоровыя чашки.
   Комната освѣщалась двумя желтыми сальными свѣчами, всаженными въ дорогіе подсвѣчники.
   Мадамъ Гюффе придвинула Малютке кресло и присѣла въ четвертый разъ, вызвавъ на свое лицо пріятнейшую изъ своихъ улыбокъ.
   Мосьё Ипполитъ все еще думалъ, куда бы запрятать руки и насвистывалъ національную польку, воображая, что такъ водится въ хорошемъ обществѣ.
   Обѣдъ только-что начинался. Мадамъ Батальёръ указала своему другу на дверь, сказавъ ласковымъ голосомъ:
   -- Уйди, Политъ, другъ мой!.. Отобедай въ трактирѣ; я заплачу...
   Политъ бросилъ унылый взглядъ на только что принесенное вкусное блюдо; но надобно было повиноваться. Онъ всталъ не говоря ни слова, взялъ трость съ набалдашникомъ, золочёнымъ гальванопластическимъ способомъ, и исчезъ, неловко поклонившись.
   Мадамъ Гюффе проводила его, успѣвъ присѣсть въ пятый разъ.
   Малютка откинула вуаль.
   Мадамъ Батальёръ опять сѣла къ столу и стала подвязывать салфетку.
   -- Нѣтъ ли чего новаго? сказала она, безъ церемоніи принимаясь ѣсть.
   -- Есть, отвѣчала Сара: -- мнѣ надобно о многомъ разспросить васъ, добрая мадамъ Батальёръ.
   Добрая мадамъ Батальёръ налила себѣ цѣлый стаканъ фіолетоваго вини и, фамильярно кивнувъ головою г-же де-Лоринсъ, опорожнила его разомъ.
   Въ Тампле и, вообще, при постороннихъ, торговка умѣла держать себя въ почтительномъ разстояніи отъ знатной дамы; но наединѣ люди, любящіе и уважающіе другъ друга, могутъ многое себѣ позволить.
   -- Не угодно ли вамъ выпить стаканчикъ? спросили Батальёръ: -- нѣтъ?.. Ну, какъ хотите... Я выпью за ваше здоровье.
   -- Благодарю, моя добрая... Ахъ, не-уже-ли вы все еще знаетесь съ этимъ жалкимъ Ипполитомъ?..
   -- Ужь не говорите! отвѣчала Батальёръ: -- все жду, чтобъ онъ хоть разикъ надулъ меня... тогда ужь я вытолкаю его въ шею... но онъ, разбойникъ, всегда такъ хорошо одѣвается, что я просто съ ума схожу отъ него.
   Малютка спокойно выслушивала этотъ перекрестный огонь тривіальныхъ выраженій.-- На ея нѣжную натуру и аристократическія привычки не производила, по-видимому, никакого непріятнаго впечатлѣнія эта тварь въ атласномъ платьѣ, съ грубыми ухватками, которыхъ не могло исправить и богатство ея.
   Батальёръ родилась Богъ-вѣсть отъ кого, въ какой-нибудь конурѣ рыбнаго рынка. Воспитаніе ея началось подъ сводами этого рынка и окончилось въ тампльской лавчонкѣ.
   Послѣ сытнаго обѣда, въ ту минуту, когда добрыя сердца любятъ изливаться наружу, мадамъ Гюффе говаривала, что ей, занимавшей въ свѣтѣ болѣе-приличныя должности, весьма-прискорбно служить какой-нибудь мадамъ Батальёръ, не умѣвшей ни правильно изъясняться, ни обходиться какъ слѣдуетъ съ порядочными людьми,-- ибо мадамъ Гюффе считала себя порядочной женщиною, не смотря на клѣтчатый платокъ, повязывавшій ея голову.
   Она служила некогда у сенатора имперіи и еслибъ казакъ, ее обольстившій, не покинулъ ея съ дикимъ вѣроломствомъ, то въ настоящее время она, вѣроятно, была бы почтенною матерью маленькихъ казачонковъ гдѣ-нибудь въ Украинѣ.
   Сколько мадамъ Батальёръ была груба и безцеремонна, столько же старая служанка ея была вѣжлива и жеманна, и потому онѣ отъ всей души презирали другъ друга.
   Что касается до Малютки, она успѣла уже привыкнуть къ ухваткамъ тампльской торговки, ибо эта торговка давно уже была ея повѣренною.
   Мадамъ Батальёръ пообѣдала плотно; допивъ свою бутылку, она принялась за бутылку беднаго Ипполита.
   Малютка не мешала ей.
   Когда принесли кофе,-- какая тампльская торговка можетъ жить безъ кофѣ съ аккомпаньеманомъ нѣсколькихъ рюмочекъ французской водки!-- Малютка пожелала разсмотрѣть счеты.
   -- Мадамъ Гюффе! закричала Батальёръ громовымъ голосомъ. Старая служанка явилась и присѣла.
   -- Счетную книгу! сказала Батальёръ.
   -- Я сейчасъ буду имѣть честь принести ее, отвѣчала мадамъ Гюффе.
   Торговка отодвинула въ одну сторону чашку кофе, въ другую погребецъ съ тремя графинчиками съ коньякомъ, смородинной наливкой и парфетамуромъ, и, положивъ передъ собою счетную книгу, стала перебирать одной рукою пожелтелые отъ времени листки, а другою болтать въ чашкѣ смѣсь кофе съ коньякомъ, извѣстную подъ названіемъ глоріи.
   -- Нечто! говорила она: -- дѣла шли порядочно въ послѣднее время въ улицѣ Прувёръ... Игра была жаркая... Съ одной, а именно съ правой стороны, мы маленько потеряли...
   -- Покажите, сказала Малютка: -- я давно ужо не справлялась съ книгой.
   Она придвинула кресло и сѣла такъ близко къ мадамъ Батальёръ, что голова ея почти касалась головы торговки. Блестящія, каштановыя кудри ея перемѣшались съ тощими локонами, походившими на пробочники и висѣвшими изъ-подъ чепца торговки.
   Между этими двумя женщинами былъ рѣзкій, совершенный контрастъ: одна была типомъ аристократической граціи и благородства, другая, съ лицомъ, раскраснѣвшимся отъ вина и водки, была олицетвореніемъ грубыхъ и отвратительныхъ пороковъ людей, вызываемыхъ, по-временамъ, слѣпымъ случаемъ изъ послѣднихъ слоевъ черни.
   Не смотря на то, знатная дама не показывала ни малѣйшаго отвращенія.-- Быть-можетъ, она и не чувствовала его.-- Запахъ глоріи поражалъ ея обоняніе: она не обращала на то ни малѣйшаго вниманія, и флакончикъ спокойно оставался у нея въ карманѣ.
   Батальёръ начала считать.
   -- Триста тысячь франковъ записано на неаполитанскій банкъ, сказала она: -- пятьсотъ тысячь франковъ на мое имя записаны въ здѣшнемъ банкѣ... семьдесятъ тысячь на руанскій... сто пятьнадцать на орлеанскій... четыреста пятьдесятъ тысячь...
   -- Итогъ, итогъ! прервала ее Малютка, у которой сверкали глаза.
   Батальёръ перевернула три или четыре страницы, исписанныя цифрами, и наконецъ дошла до того мѣста, гдѣ ужѣ былъ подведенъ итогъ.
   -- Пять мильйоновъ триста пятьдесятъ тысячь франковъ, сказала она.
   -- Сколько времени нужно было, чтобъ накопить этотъ капиталъ! проговорила Малютка какъ-бы про-себя.
   Батальёръ всплеснула руками.
   -- Сколько времени! повторила она съ изумленіемъ: -- помилуйте, да я постарше васъ, сударыня, и до-сихъ-поръ накопила не болѣе ста-тридцати тысячь франковъ!
   Малютка и не думала обижаться этимъ сравненіемъ.
   Батальёръ глотнула глоріи и долила чашку новой порціей коньяку.
   -- Не прикажете ли сладенькой? сказала она, подавая Сарѣ погребецъ:-- ахъ, извините! я и забыла, что вы не изволите употреблять!.. А я никакъ не понимаю, какъ можно обойдтись послѣ обѣда безъ рюмочки ликёрца!..
   -- Мнѣ кажется, сказала Сара:-- въ прошедшій разъ итогъ былъ больше...
   Мадамъ Батальёръ принялась ложечкой пить свое кофе.
   -- Сударыня, отвѣчала она:-- вы вѣчно говорите одно и то же... Еслибъ мы небыли такъ давно знакомы, я могла бы подумать, что вы подозрѣваете меня...
   -- Фи, какъ можно! вскричала Малютка съ ласковой улыбкой:-- развѣ я не отдала всей своей будущности въ ваши руки?
   -- Да!.. всѣ ваши дѣла у меня въ рукахъ! возразила торговка:-- и хотя вы приняли свои мѣры, однакожь вамъ пришлось бы жутко, еслибъ мнѣ вздумалось удрать!..
   Малютка хотѣла улыбнуться, но на лице ея выразилось сильное безпокойство.
   Батальёръ безъ церемоніи ударила ее по плечу.
   -- Не такъ ли? продолжала она, громко захохотавъ:-- а мнѣ бы это доставило порядочный капиталъ... Но васъ я ни за что въ мірѣ не надую: вы можете быть спокойны! Жозефина Батальёръ честная женщина; она неспособна надуть васъ...
   Сара взяла своей маленькой ручкой, обтянутой перчаткой, красную ручищу торговки.
   -- Я вѣрю вамъ, другъ мой, сказала она.
   -- А! да вѣдь подите-ка, продолжала мадамъ Батальёръ, разгорячаясь:-- поищите! скоро ли найдете другую мадамъ Батальёръ!.. Нѣ тутъ-то было!.. Я, извольте видѣть, веду дѣла свои какъ слѣдуетъ и не боюсь сплетенъ... вотъ-что!..
   -- Добрая, милая мадамъ Батальёръ... начала-было Малютка.
   Вѣроятно, всякому случалось встрѣчать людей, воспламеняющихся болѣе и болѣе, когда никто имъ не противорѣчить. Подобные люди слѣпы и глухи; вы совершенно и безпрекословно соглашаетесь съ тѣмъ, что они говорятъ, а они выходятъ изъ себя, чтобъ убѣдить васъ.
   Мадамъ Батальёръ была подвержена этому недостатку -- послѣ кофѣ. Впрочемъ, она имѣла полное право говорить о своей честности передъ Малюткой: ей никогда и въ умъ не приходило воспользоваться средствами, находившимися въ рукахъ ея. Она была женщина порочная, но сохранившая нѣкотораго рода относительную честность.
   Подобные ей люди часто встрѣчаются въ Парижѣ. Они рождаются Богъ-знаетъ гдѣ; ростутъ въ грязномъ мракѣ нижайшей ступени общественной лѣстницы. Случай воспитываетъ ихъ; первый воздухъ, которымъ они дышатъ, напитанъ испорченностью и нищетою. Окружающіе ихъ страдаютъ и богохульствуютъ.
   Для нѣкоторыхъ людей, правила человѣческой нравственности замѣняютъ благодѣтельные законы религіи; но иные не знаютъ ни тѣхъ, ни другихъ; никто не говорилъ имъ: "Это хорошо, а это худо!" Вы разсмѣшите ихъ, если заговорите о будущей жизни... Они знаютъ только исправительную полицію и уголовный судъ...
   Слѣдовательно, это еще счастіе, когда эти люди только порочны. Съ той минуты, когда поученія философіи атеизма проникнуть въ нижніе слои общества, эти люди останутся невозвратно преступниками...
   Посреди вѣчнаго мрака, въ которомъ мадамъ Батальёръ всегда жила, исполняя всевозможныя сомнительныя порученія и торгуя зломъ и добромъ, она случайно сохранила въ душѣ своей частицу правоты. Въ глубинѣ, совѣсти ея осталось еще что-то, и въ этомъ она была гораздо-выше Малютки, которая подъ блистательною наружностью скрывала произвольный, неограниченный развратъ.
   Впрочемъ, Малютка поняла свою агентку по тонкому и вѣрному такту, которымъ обладала въ высокой степени. Она знала, въ какой степени могла ввѣриться торговкѣ, имѣвшей всѣ дѣла ея въ своихъ рукахъ.
   Мадамъ Батальёръ была центромъ системы законныхъ обмановъ, съ помощію которыхъ Малютка ускользала отъ предписаній кодекса и наживалась, между-тѣмъ, какъ мужъ ея разорялся. Все дѣлалось на имя мадамъ Батальёръ. Она вела всѣ дѣла съ биржевыми агентами и маклерами.
   Она была простая торговка, но никто не удивлялся тому, что она ворочала сотнями тысячь франковъ. Тампль -- чистилище, въ которомъ торгашъ можетъ остаться на всю жизнь; но иногда онъ изъ него попадаетъ прямо на биржу.
   Никто не знаетъ, сколько золота скрывается тамъ подъ лохмотьями. Тампль похожъ на нищаго въ рубищахъ на соломенномъ тюфякѣ, набитомъ милліонами...
   Должность агентки г-жи де-Лорансъ была не маловажная. Дѣлъ было множество, а мадамъ Батальёръ владѣла необыкновенною дѣятельностью; она вела въ одно время и дѣла Малютки, и свои собственныя. Сара хорошо платила ей, за то и мадамъ Батальёръ вела свои счеты съ удивительною точностью.
   Она сговаривалась съ агентами, съ маклерами, распоряжалась по своему благоусмотрѣнію и подписывала контракты; днемъ успѣвала еще являться въ свою тампльскую лавку, а вечера проводила въ игорномъ домѣ.
   Не смотря на множество занятій, она успѣвала, однакожь, спокойно пообѣдать и насладиться своей любимой глоріей.
   -- Ну то-то же! сказала она, когда Малютки удалось успокоить ее:-- я напрасно разгорячилась, потому-что отъ этого у меня какъ-разъ разболятся голова, если я не выпью чего-нибудь покрѣпче... Но воля ваша, я никакъ не могу понять, какъ можно жаловаться при такомъ счастіи!.. Чего вамъ не достаетъ?.. Сколько жь вамъ, наконецъ, нужно?.. Да вы и этого никогда не истратите!..
   Малютка глубоко вздохнула и придала своему лицу грустный видъ.
   -- Еслибъ это было для меня, моя добрая мадамъ Батальёръ, проговорила она: -- я не стала бы и хлопотать; но вѣдь я двадцать разъ ужь говорила вамъ!..
   -- Пятьдесятъ, сто разъ, а не двадцать! прервала ее торговка: -- это для маленькой дѣвочки, не такъ ли?
   -- Юдиѳи! проговорила Сара.
   -- Да, да, да, знаю! сказала Батальёръ, мигнувъ однимъ глазомъ:-- дитяти любви и тайны!..
   

XIV.
Пѣсня дурачка.

   Мадамъ Батальёръ палила себѣ полчашки парфетамура и, прихлебнувъ изъ ложечки, продолжала:
   -- Конечно, вы не разъ говорили мнѣ о дѣвочкѣ... но я все-таки ничего не понимаю... Гдѣ же, наконецъ, этотъ ребенокъ, для котораго вы лѣзете вонь изъ кожи?
   Сара никогда не обижалась грубыми выходками торговки.
   -- Моя дочь! произнесла она, поднявъ глаза къ небу:-- моя бѣдная Юдиѳь!.. Она далеко отъ своей матери и отдана на руки чужимъ людямъ... она страдаетъ...
   -- А зачѣмъ же она страдаетъ? прервала ее мадамъ Батальёръ.
   -- Увы! возразила Сара: -- вы знаете, я сдѣлала все, что могла... я унизилась передъ своимъ мужемъ... просила, умоляла его... отъ него зависитъ сдѣлать меня кроткою и преданною женою...
   Батальёръ, не умѣвшая скрывать своихъ чувствъ, сдѣлала недовѣрчивое движеніе головою.
   -- О! повѣрьте мнѣ, добрая Жозефина, продолжала Малютка:-- я готова была любить его!.. Еслибъ онъ сжалился надъ моимъ бѣднымъ ребенкомъ, я отдалась бы ему на всю жизнь!..
   Батальёръ покачала головой съ серьёзнымъ видомъ.
   -- Надобно быть справедливымъ, сказала она: -- подобныя вещи не дѣлаются!.. Онъ, бѣдненькій, любилъ васъ Богъ-знаетъ какъ. Какъ же вы хотите, чтобъ онъ взялъ къ себя въ домъ ребенка?.. Да я бы на его мѣстѣ...
   -- О, не говорите этого! съ живостію вскричала Малютка.
   Торговка коснулась единственной струны ея сердца, сохранившей еще нѣкоторую чувствительность.
   -- Не говорите-этого! повторила Сара: -- я призналась ему во всемъ... Онъ зналъ, что этотъ ребенокъ былъ плодъ коварнаго, гнуснаго обольщенія... Я была тогда еще слишкомъ-молода.... Долженъ ли онъ былъ наказывать меня за чужое преступленіе?.. И должно ли было простираться его наказаніе на бѣдное существо, о которомъ я умоляла его?.. О, я ненавижу его за эту жестокость!.. Онъ не сжалился надъ невиннымъ ребенкомъ: за то и я не имѣю теперь къ нему, больному, умирающему, ни малѣйшаго состраданія.
   Лицо Малютки приняло выраженіе неумолимой жестокости при одномъ воспоминаніи о мужи; но мадамъ Батальёръ трудно было испугать. Она пристально и смѣло посмотрѣла Малюткѣ въ глаза и, прихлебывая свой ликёръ, сказала съ разстановкой:
   -- Конечно... чтобъ убить человѣка... надобно же... выдумать какой-нибудь предлогъ...
   Сара поблѣднѣла; глаза ея засверкали.
   -- Не сердитесь, сударыня! продолжала Батальёръ очень-спокойно:-- все это нимало до меня не касается; но что жь прикажете дѣлать, коли ужь у меня такія понятія!.. Стоитъ только посмотрѣть на работниковъ... Когда работа слишкомъ-тяжела, они хватятъ рюмку водки и -- пошла писать!.. Такъ и вы; только вы водки не пьете, а коли у васъ не хватаетъ духу, такъ и вспомните про ребенка... а на повѣрку выходитъ то же самое...
   Прежняя краска опять выступила на щекахъ Сары; грубый, но здравый смыслъ торговки съ удивительною точностью угадалъ загадку ея совѣсти.
   Все было ложно въ этой прелестной женщинѣ до такой степени, что и къ единственному чувству, способному еще заставить биться ея сердце, примѣшивался обманъ!.. Любовь къ дочери, о которой она такъ много говорила, существовала въ ней, но не походила на любовь другихъ матерей.
   У нея она была какъ-бы отраженіемъ ненависти; она любила для того, чтобъ ненавидѣть.
   Сара знала, что дочь ея несчастлива, и не помогала ей; она заставляла ее страдать, чтобъ имѣть право сказать:
   -- Я мщу за нее!..
   Чтобъ имѣть право сказать:
   -- Только съ его смертію прекратятся ея страданія!..
   Несчастія и страданія ребенка возбуждали общее участіе. Малютка, защищенная тайной, знала, видѣла это и... наслаждалась: зрѣлище страданій ребенка было постоянной побудительной причиной ея ненависти.
   Точно, чтобъ убить человѣка, надобно же выдумать какой-нибудь предлогъ!..
   Но Малютка успѣла заглушить голосъ своей совѣсти. Привыкнувъ обманывать другихъ, она научилась обманывать и себя и разучилась распознавать въ себѣ любовь отъ ненависти. Каково бы ни было это чувство -- оно было пламенно, глубоко. Она вообразила себѣ, что любитъ -- и любила страстно.
   Слова торговки вдругъ освѣтили мракъ души ея. На минуту ей стало страшно самой-себя.
   Потомъ холодный разсудокъ опять закрылъ глаза ея; она оттолкнула свѣтъ, усомнилась, потомъ отреклась и наконецъ оскорбилась несправедливымъ обвиненіемъ.
   -- Почтеннѣйшая мадамъ Батальёръ, сказала она презрительно и сухо: -- вы не можете понимать этихъ вещей и я сожалѣю, что оскорбилась словами, произнесенными безъ всякаго знанія дѣла... О, вы не знаете, какъ я люблю ее! прибавила она съ внезапнымъ порывомъ страсти: -- вы не знаете, какъ я люблю этого ребенка, мое единственное благо на землѣ, мою единственную надежду въ будущемъ!.. Повѣрьте мнѣ, я коплю все это золото для нея, для нея одной. Пусть она теперь страдаетъ, но за то сколько счастія готовлю я ей въ будущемъ!... Какъ велика теперь ея нищета, такъ же велико будетъ и богатство. Она будетъ прелестна, потому-что будетъ богата... всѣ будутъ обожать ее... О, Боже мой, Боже мой! меня, меня обвиняютъ въ нелюбви къ моей дочери!..
   Батальёръ вытаращила глаза; она еще сомнѣвалась, но была тронута. По щекамъ Малютки текли слезы.
   -- Не-уже-ли вы не замѣтили, продолжала она задыхающимся отъ слезъ голосомъ: -- какъ нѣжно сжимала я въ своихъ объятіяхъ другаго несчастнаго ребенка, котораго встрѣчала иногда въ вашей лавкѣ?..
   -- Галифарду? спросила мадамъ Батальёръ.
   -- Не знаю, какъ ее зовутъ... Я знаю только одно: она однихъ лѣтъ съ моею Юдиѳью и похожа на нее... я знаю только, что люблю свою дочь всѣми силами души!..
   Она приблизилась ещё къ мадамъ Батальёръ и кроткимъ голосомъ продолжала:
   -- Послушайте... я скажу вамъ, что намѣрена сдѣлать, когда г. де-Лорансъ умретъ.
   Въ этой смѣси страстной чувствительности и холодной жестокости было нѣчто страшно-отвратительное... Кротко улыбающаяся женщина мечтала о счастливой будущности, которую основывала на убіеніи мужа...
   Но торговка смотрѣла на это съ другой точки. Страстныя выраженія Малютки обманули ее; здравый смыслъ ея, неруководствуемый никакимъ нравственнымъ образованіемъ, сбивался съ прямаго пути, когда сердце ея было тронуто; она думала только о страждущемъ ребенкѣ и бѣдной матери. Она раскаявалась въ своихъ словахъ, вѣрила въ пламенную любовь матери, и -- у нея самой выступили на глазахъ слезы.
   Сара увлеклась своимъ пылкимъ воображеніемъ; она уже не притворялась, не играла заученой роли.
   -- Я сдѣлаюсь свободною, продолжала она: -- никто не будетъ имѣть права осуждать мое поведеніе... я возьму ее къ себѣ, дамъ ей приличное образованіе и... знаете ли? выдамъ ее за дочь г. да-Лоранса!.. Бѣдная Юдиѳь! по-крайней-мѣри, она сдѣлается наслѣдницей человѣка, заставившаго ее столько страдать!.. И повѣрьте, совѣсть моя ни въ чемъ меня не упрекнетъ! Она будетъ со мною, видъ ея защититъ меня отъ угрызаній совѣсти... О, какъ я буду любить ее! какъ охотно буду я исполнять малѣйшія ея прихоти!.. Каждый день я буду придумывать для нея новыя удовольствія... Пройдетъ нѣсколько летъ и сердце ея заговоритъ... о! клянусь, она будетъ женою того, кого сердце ея изберетъ, будь онъ нищій или принцъ!..
   -- Ну, я вижу, что вы все-таки добрая женщина! сказала Батальёръ, утирая слезы: -- какъ это у васъ такъ все изъ сердца и льется!..
   -- Я желала бы удвоить, утроить свое богатство! продолжала Малютка: -- и все будетъ мало, потому-что деньги эти для нея, для нея одной!..
   Сара внезапно замолчала и съ испугомъ оглянулась. За нею послышались чьи-то шаги.
   Взоръ ея встрѣтилъ некрасивую, сладко улыбавшуюся физіономію мадамъ Гюффе.
   -- Позвольте узнать, сказала она присѣдая: -- могу ли я имѣть честь убрать со стола?
   Въ глазахъ Малютки выразилось безпокойство: давно ли вошла старая служанка въ гостиную?.. слышала ли она?..
   Торговка раскраснѣлась отъ досады и вылила къ себѣ въ чашку остатокъ ликёра.
   -- Старая чертовка! вскричала она съ прибавкой еще болѣе выразительной брани: -- кто тебя спрашиваетъ?.. Если ты войдешь въ другой разъ украдкой, когда тебя не зовутъ, такъ я выгоню тебя со двора какъ собаку!
   Слова эти были весьма-жостки для женщины, которая могла быть супругою казака, еслибъ онъ не измѣнилъ ей.
   -- Честь имѣю замѣтить вамъ... сказала она съ достоинствомъ.
   Мадамъ Батальёръ походила на разъяренную львицу.
   -- Убирайся! закричала она, схвативъ пустую бутылку за горлышко: -- убирайся, старая чертовка! Или я разможжу тебѣ голову!..
   Надобно было повиноваться, потому-что послѣ обѣда съ торговкой нельзя было шутить; мадамъ Гюффе наскоро присѣла и имѣла честь исчезнуть.
   Сара встала. На лицѣ ея не было уже слѣда прежняго волненія; мы уже знаемъ, какъ она умѣла владѣть собой. Въ эту минуту ей не угодно было растрогаться.
   -- Мы наговорили много вздора, моя милая, сказала она небрежно: -- между-тѣмъ, какъ мнѣ надобно переговорить съ вами о гораздо-важнѣйшихъ дѣлахъ; но я увижусь съ вами сегодня вечеромъ въ игорномъ домѣ... Однакожь, скажите, пожалуйста, нѣтъ ли между вашими знакомыми добрыхъ людей, не слишкомъ-совѣстливыхъ, на которыхъ можно бы положиться...
   -- Въ родѣ Полита? спросила Батальёръ улыбаясь.
   -- О, нѣтъ, отвѣчала Малютка: -- подѣльнѣе и посмѣлѣе... обстоятельство весьма-важное... ихъ пошлютъ въ Германію... а тамъ имъ заплатятъ все, что они потребуютъ.
   Батальёръ опустила глаза и покачала головой съ видимымъ отвращеніемъ.-- Мало ли въ Тамплѣ негодяевъ! отвѣчала она:-- я знаю, что они собираются за Ротондой, въ трактирѣ, подъ вывѣской Четырехъ Сыновей Эимона; но подобныя порученія мнѣ не по нутру; это не мое дѣло... а я не за свое браться не люблю...
   Малютка поправила свой вуаль передъ зеркаломъ и пошла къ двери.
   -- Мы еще поговоримъ объ этомъ, сказалъ она: -- вы знаете, что я не люблю, чтобъ мнѣ услуживали даромъ... Посвѣтите мнѣ.
   Госпожа де-Лорансъ въ эту минуту невольно стала опять прежней дамой. Разстояніе, существовавшее между ею и мадамъ Батальёръ, исчезнувшее на минуту въ короткой, довѣрчивой бесѣдѣ, опять проявилось. Торговка сдѣлалась опять служанкой, несмотря на свое атласное платье и кружевный чепчикъ. Она взяла со стола свѣчу и проводила Малютку до лѣстницы.
   -- Въ которомъ часу увидимся мы опять?.. спросила она.
   -- Не знаю, отвѣчала г-жа де-Лорансъ.-- У меня сегодня вечеромъ много дѣла... Ждите меня.
   Она ушла; торговка воротилась къ себѣ, сняла свой засаленный передникъ и надѣла на чепчикъ шляпку самаго яркаго цвѣта; потомъ сама вышла, приказавъ мадамъ Гюффе посвѣтить.
   Нѣсколько минутъ спустя послѣ ея ухода, въ гостиную вошла мадамъ Гюффе съ огромнымъ, толстымъ котомъ на рукахъ.
   Она посадила кота на мѣсто Полита, а сама опустилась въ кресло своей хозяйки.
   -- Вотъ какъ все на свѣтѣ дѣлается, моя киска! проворчала она, принимаясь ѣсть: -- сперва я сама была барыней, а теперь должна служить чортъ-знаетъ кому!.. Хочешь телятинки, мумка?
   Мумка хотѣлъ телятинки.
   -- Не только-что чортъ-знаетъ кому, продолжала мадамъ Гюффе: -- а просто какой-то дряни, киска!.. Но подожди!.. Вѣдь и намъ Богъ не даромъ далъ уши... Знаемъ и увидимъ! Не такъ ли, мумочка?
   Котъ вытаращилъ на нее свои большіе желтые глаза.
   Мадамъ Гюффе гораздо-болѣе любила своего кота, нежели мадамъ Батальёръ любила своего Ипполита. Ни для кого не рѣшилась бы она нанести ему такую обиду, какую торговка нанесла своему Политу.
   Мадамъ Гюффе спокойно пообѣдала съ своимъ котомъ.
   Между-тѣмъ, Сара прошла по грязному троттуару Улицы-Вербуа до тампльской ограды. Оттуда она пошла-было къ тому мѣсту, гдѣ ожидала ѣѣ коляска, но остановилась въ нерѣшимости; потомъ вернулась и пошла въ Улицу-Дюпти-Туаръ.
   Тампль давно ужь опустѣлъ.
   Дѣятельность и жизнь перенеслась на другую сторону улицы, въ лавки и мастерскія позументщиковъ, гдѣ толпы бѣдныхъ женщинъ трудятся съ утра до ночи.
   Малютка удалялась по возможности отъ этихъ лавокъ и шла по тротуару около тампльскихъ шалашей.
   Дошедъ до Колодезной-Улицы, она увидала, при свѣтѣ фонаря, стройный, красивый силуэтъ молодаго человѣка, шедшаго съ Площади-Ротонды.
   Малютка узнала Франца. Она удвоила шаги, чтобъ узнать, куда онъ пойдетъ.
   Когда она поворотила за уголъ, молодой человѣкъ уже исчезъ; но еще слышны были шаги его въ сосѣднемъ пассажѣ.
   Малютка дошла до пассажа; это былъ тотъ самый, который велъ къ квартиръ Ганса Дорна.
   Она хотѣла-было войдти въ него, но услышавъ какое-то странное, неявственное пѣніе, глухо-раздававшееся подъ сводомъ, не осмѣлилась и воротилась назадъ подъ перистиль Ротонды.
   Въ то самое время, какъ она поворотилась, изъ пассажа вышелъ кто-то и послѣдовалъ за нею.
   Госпожа де-Лорансъ остановилась передъ шалашомъ добряка Араби. По эту сторону Тампля на было ни души. На смотря на то, Малютка, осмотрѣлась съ боязливымъ видомъ человѣка, готовящагося совершить преступленіе.
   Никого не было видно; ночную тишину прерывали только хриплые, отдаленные возгласы, слышавшіеся изъ харчевни Двухъ-Львовъ, но ту сторону перистиля.
   Малютка приложила глазъ къ одной изъ щелей между плохо сколоченными досками шалаша, изъ которой выходилъ слабый свѣтъ.
   На старомъ матраца, безъ одѣяла, лежала бѣдная дѣвочка въ рубищахъ и дрожала отъ холода.
   То была Ноно-Галифарда. Возлѣ нея, на полу, догаралъ маленькій кусокъ сальной свѣчи.
   Въ рукахъ она держала нѣсколько клочковъ бумаги, собранныхъ на улицѣ и замаранныхъ грязью. Пальцемъ слѣдила она за каждой буквой... Галифарда училась читать.
   Голова ея была наклонена. Малютка на могла видѣть лица ея, почти-совершенно закрытаго спустившимися волосами; но по положенію ея можно было судить о томъ, съ какимъ вниманіемъ она читала.
   Малютка смотрѣла на нее, блѣдная, дрожащая, съ искреннимъ чувствомъ состраданія. Сердце ея билось; ей было холодно; слезы безпрестанно мѣшали ей смотрѣть...
   Свѣча, между-тѣмъ, догарала. Свѣтильня, коснувшись ужь сыраго пола, затрещала. Ноно-Галифарда скоро подняла голову и съ наивнымъ сожалѣніемъ посмотрѣла на свѣчу, готовую погаснуть... Ночи были холодныя, и несчастная дѣвочка долго не могла заснуть.
   Поднявъ голову, она откинула назадъ свои густые, длинные волосы; блѣдныя, страдальческія черты лица были слабо освѣщены догоравшей свѣчой... Сердца г-жи де-Лорансъ сжалось.
   Ноно спрятала бумажки подъ подушку; потомъ съёжилась, чтобъ какъ-можно-болѣе закрыться своимъ изношеннымъ ситцевымъ платьицемъ. Руки ея скрестились на груди, глаза поднялись къ небу; она творила тихую молитву.
   Свѣча еще разъ вспыхнула... и все погрузилось въ мракъ.
   Слезы текли но щекамъ Сары, и судорожныя рыданія подымали грудь ея. Она прижала руки къ доскѣ и, цалуя ее, произнесла тихимъ голосомъ:
   -- Юдиѳь! Юдиѳь, дитя мое!..
   Потомъ прибавила съ отчаяніемъ:
   -- О, не умирай еще! подожди!.. Ему недолго осталось жить! тебѣ недолго страдать!..
   Вдругъ она отскочила отъ шалаша съ невыразимымъ ужасомъ: въ двухъ шагахъ за нею послышался дикій, хриплый смѣхъ...
   Она оглянулась, но до того была испугана, что ничего не видѣла; только-странный голосъ пѣлъ за однимъ изъ столбовъ:
   
   Сегодня чистый понедѣльникъ,
   Они пришли за мамою Реньйо,
   Чтобъ посадить ее въ тюрьму,
   Зачѣмъ она не платитъ денегъ.
   А мама Реньйо убѣжала;
   А они завтра опять прійдутъ,
   Да ужь и поймаютъ...
   Вотъ тебѣ и праздникъ!
   
   Глаза Малютки привыкали къ темнотѣ; въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя увидѣла она безобразное существо, сидѣвшее верхомъ на забытой скамьѣ и покачивавшееся со стороны на сторону.
   Она убѣжала. Когда она переходила скорыми шагами черезъ Площадь-Ротонды, уродливое существо запѣло громче, и звуки голоса его достигли до слуха маленькой Галифарды; она задрожала, какъ-будто-бы страшась, что стѣны шалаша не защитятъ ее отъ жестокой злобы идіота Геньйолета.
   Дрожа всѣмъ тѣломъ, Сара поспѣшно вскочила въ коляску.
   Когда извощикъ спросилъ ее, куда ѣхать, она долго не могла дать отвѣта.
   -- Въ Улицу-Дофинь, сказала она наконецъ: -- нумеръ семнадцатый.
   Это былъ адресъ Франца.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Было поздно.
   Въ гостинницѣ Улицы-Сент-Оноре, въ одной изъ комнатъ, занятыхъ пріѣзжими, господствовало глубокое молчаніе и мракъ... только слышалось ровное дыханіе спящихъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   По другую сторону двора освѣтилось окно и слабый сводъ проникъ въ темную комнату.
   Тамъ на полу лежали широкіе дорожные плащи, сапоги со шпорами, оружіе, а на таблеткѣ камина нѣсколько горстей золота.
   На одномъ концѣ стояли вдоль стѣны три односпальныя кровати.
   На каждой изъ нихъ спало по одному человѣку.
   Пробило девять часовъ. У изголовья одной кровати висѣли часы съ будильникомъ, который громко застучалъ.
   Одинъ изъ спавшихъ скоро вскочилъ.
   -- Уже! проговорилъ онъ: -- послѣ трехъ ночей, проведенныхъ безъ сна и въ заботахъ, двухъ часовъ сна очень-недостаточно!
   Онъ протеръ глаза и протянулъ усталые члены.
   Другіе двое, также проснувшись, потягивались подъ одѣялами.
   -- Но каждая минута намъ дорога, продолжалъ первый: -- я долженъ дѣйствовать сегодня же вечеромъ; но прежде надобно предувѣдомить ихъ...
   -- Братья! произнесъ онъ, возвысивъ голосъ.
   Товарищи его въ то же мгновеніе вскочили, протирая глаза и ворча сквозь зубы.
   -- Братья! продолжалъ тотъ, который проснулся первый: -- приготовьтесь уѣхать завтра поутру.
   -- Уѣхать! вскричали оба вмѣстѣ.
   Потомъ одинъ изъ нихъ прибавилъ:
   -- А я только-что открылъ удивительный игорный домъ, въ которомъ столъ и вино отличные!
   -- А я завелъ уже любовную интригу! прибавилъ другой.
   -- Я уже придумалъ, какія карты ставить...
   -- Мнѣ назначено свиданіе...
   Первый однимъ словомъ положилъ конецъ ихъ жалобамъ.
   -- Это для него! сказалъ онъ.
   -- Къ чорту игра! вскричалъ игрокъ.
   -- Къ чорту женщины! вскричалъ волокита.
   Потомъ они прибавили спокойнымъ, твердымъ голосомъ:
   -- Братъ! сегодня, какъ и всегда, мы готовы...
   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ХАРЧЕВНЯ СЫНОВЕЙ ЭЙМОНА.

I.
Рѣшеное дѣло.

   Нашъ разсказъ продолжается тамъ же, гдѣ мы его оставили: мы еще въ Тамплѣ, въ чистый понедѣльникъ вечеромъ, въ 1844 году.
   Всѣ харчевни, сосѣднія съ рынкомъ, торговали прибыльно, потому-что чистый понедѣльникъ -- день роздыха между воскресной гульбой и оргіей, посвященной вторнику; онъ -- часть карнавала; его надо хоть немного вспрыснуть.
   По-этому, пили такъ, какъ слѣдуетъ пить вокругъ Тампля; сидръ и бѣлое винцо лились водянистыми волнами. Модныя харчевни были запружены привычными посѣтителями ни больше, ни меньше вчерашняго, а лишнихъ гостей провожали въ другіе, не столь знаменитые кабачки, которые такимъ-образомъ пользовались частичкой обильныхъ барышей.
   Это было почти въ то самое время, когда г-жа Лорансъ сходила по крутой и скользкой лѣстницѣ г-жи Батальёръ, чтобъ пробраться на Площадь-Ротонды. Она, какъ мы сказали, остановилась на минуту въ концѣ улицы Дюпти-Туаръ, потому-что, при свѣтѣ фонарей, приняла за Франца человѣка, который быстро перешелъ черезъ площадь и исчезъ въ темномъ пассажѣ.
   Малютка была женщина твердая; безсознательные страхи, пугающіе другихъ женщинъ, нисколько на нее не дѣйствовали: ей нужно было догнать Франца и, пока не слышно было голоса идіота Геньйолета, запѣвшаго свою монотонную пѣсню въ темнотѣ пассажа, Малютка отважно пустилась-было въ незнакомое мѣсто.
   Пѣніе идіота остановило ея первое движеніе.
   -- Впрочемъ, Францъ ли это? Дрожащій свѣтъ фонарей обманчивъ.-- Въ нерѣшимости, она взглянула на зданіе Ротонды; зоркій глазъ ея замѣтилъ свѣтящуюся точку въ тѣни перистиля.
   Она уже не колебалась, какъ-будто тамъ былъ предметъ ея страсти.
   Малютка перешла площадь и остановилась у лавки добряка Араби.
   Въ ту минуту, когда она приложила глазъ къ щели стѣны, щегольской экипажъ показался на перекресткѣ и поворотилъ въ Улицу-Тампля. Кучеръ остановилъ разгоряченныхъ коней у входа въ Церковь-Святой-Елизаветы; лакей откинулъ подножку и человѣкъ, закутанный въ резинковый плащъ, сошелъ на троттуаръ.
   -- Жди меня, сказалъ онъ.
   Лакей затворилъ дверцу и сталъ ходить взадъ и впередъ передъ церковью; кучеръ, неутомимый соня, подобно всей своей братьѣ, прикорнулъ на козлахъ и заснулъ.
   Господинъ прошелъ нѣсколько шаговъ по троттуару и повернулъ за уголъ Вандомской-Улицы.
   Онъ былъ одѣтъ франтомъ; его короткій непромокаемый плащъ доказывалъ немалую претензію на англоманію; въ походкѣ видна была усиленная живость и проворство. Подъ узкими полями его шляпы вились длинно-отпущенныя кудри; впрочемъ ихъ только и было видно, потому-что поднятый по-британски воротникъ плаща закрывалъ большую часть лица.
   Въ Вандомской-Улицѣ еще сохранился характеръ одной изъ границъ древняго владѣнія гостепріимныхъ рыцарей Іоанна-Іерусалимскаго. Не смотря на близость шумнаго торговаго Парижа, она въ запустѣніи, и ея мирная тишина странно прттиворѣнитъ крикамъ сосѣдняго бульвара. Между нею и кучей театровъ, такъ жарко спорящихъ за непостоянную благосклонность Парижанъ, тянется тѣсный рядъ домовъ, составляющихъ какъ-бы отдѣльный міръ: съ одной стороны ихъ, шумная толпа, съ другой -- пустыня.
   Нашъ незнакомецъ шелъ по Вандомской-Улицѣ, пробираясь вдоль стѣнъ, съ осанкой человѣка, довольнаго своей судьбой; но, не смотря на страстное желаніе, никакъ не могъ сдѣлать свою походку не столь рѣзкою. Прямыя складки плаща не скрывали его излишней дородности, и при всѣхъ его усиліяхъ молодиться, онъ все-таки казался только "бывшимъ молодымъ человѣкомъ".
   Ясно, что такая замашка очень-опасна во время карнавала: отчаянные весельчаки по самой природѣ безжалостны къ прекраснымъ Нарциссамъ, которымъ подъ пятьдесятъ. Но нашъ молодецъ не боялся никакой враждебной встрѣчи на своемъ уединенномъ пути. Веселые и насмѣшливые крики долетѣли до него изъ Вандомскаго-Пассажа, этого нечистаго корридора, который только сидится передразнивать изящныя фешёнебльныя галереи -- и только-что силится. Пассажъ, казалось, былъ такъ нее пусть, какъ улица, и газовый свѣтъ какимъ-то печальнымъ, задумчивымъ тономъ озарялъ его жалкій рынокъ.
   На углу улицъ Вандомской и Колодезной, нашъ незнакомецъ повернулъ и направился къ Тамплю. Порывъ вѣтра распахнулъ полы его короткаго плаща, шумѣвшаго какъ пергаментъ, изъ-подъ котораго показалось бѣлое пальто.
   Кавалеръ де-Рейнгольдъ силился завернуться своимъ непромокаемымъ плащомъ; но вѣтеръ бушевалъ, и онъ принужденъ былъ обратить всю свою заботливость на шляпу, потеря которой -- чего-добраго!-- могла лишить его и прически.
   Сердито ворча, онъ продолжалъ свой путь и остановился только передъ харчевнею Жирафы.
   Контора Іоганна была биткомъ набита. Жирафа сидѣла на своемъ мѣстѣ, круглѣе, толще, краснѣе, радостнѣе обыкновеннаго; она разливала красное вино такъ важно, въ такую чистую посуду, что гости ея пили и не могли напиться. У ней, соблазнительницы, для каждаго было такое замысловатое французско-нѣмецкое словцо, которое возбуждало жажду не хуже щепотки перца.
   Мужъ ея, винопродавецъ Іоганнъ, стоялъ въ другомъ концѣ залы и занималъ разговоромъ лучшую часть общества.
   Это было съ его стороны большою честью, потому-что Іоганнъ былъ человѣкъ не какой-нибудь, и не любилъ заговаривать съ каждымъ встрѣчнымъ.
   Въ числѣ его слушателей были двое или трое изъ нашихъ Нѣмцевъ, собесѣдниковъ пирушки; но прочихъ не видно было: не видно было ни храбраго Германа, ни добраго продавца платья Ганса Дорна, ни Фрица, мрачнаго блутгауптскаго курьера. Общество состояло большею частію изъ людей незнакомыхъ, съ которыми намъ и знакомиться нѣтъ надобности. Мы займемся только двумя записными питухами, которыхъ сильно разжигали улыбки Жирафы.
   Одинъ былъ жирный малой съ толстымъ лицомъ и неповоротливымъ туловищемъ, который прямо и безмолвно сидѣлъ за столомъ, со всей германской флегмой. Парень былъ очень-бѣлокурый, мясистый, румяный и, казалось, неповинный ни въ одной мысли. Его звали Николаемъ: это былъ племянникъ Іоганна, его собственный племянникъ, за котораго онъ прочилъ Гертруду и который поэтому былъ причиной нерасположенія Іоганна къ бѣднымъ Реньйо: шарманщикъ Жанъ, не смотря на свою бѣдность, переступилъ дорогу Николаю.
   Другой былъ маленькій человѣчекъ, лѣтъ пятидесяти, или пятидесяти-пяти, пользовавшійся, по-видимому, совершеннымъ кредитомъ въ харчевнѣ. Этотъ человѣчекъ слылъ отчасти за полицейскаго агента, что и придавало ему не малую цѣну; онъ носилъ римское имя -- Батальёръ. Когда-то давно женился онъ на дѣвушкѣ изъ Галльскаго-Квартала, и это былъ одинъ изъ тѣхъ преходящихъ браковъ, которые обходятся безъ контракта и священника. Супруги уже давно были въ разводѣ; но этотъ союзъ далъ дѣвушкѣ произвольное право пользоваться прекраснымъ именемъ -- Батальёръ.
   Она имъ воспользовалась и сдѣлалась одною изъ достопримѣчательностей Тампля. Бывшій мужъ ея гордился ею; онъ дорого бы далъ, чтобъ снова стать ея обладателемъ, пожертвовалъ бы ей своимъ политическимъ поприщемъ; онъ великодушно оставилъ бы его, чтобъ сдѣлаться по-прежнему простымъ продавцомъ тряпья.
   Но... уже было поздно: напрасно несчастный Римлянинъ увивался вокругъ своей экс-супруги: она держала его въ почтительномъ отдаленіи. Онъ снизошелъ даже до безполезныхъ сожалѣній о быломъ. Такъ-какъ онъ былъ забавникъ и весельчакъ, то никто не зналъ его сердечной раны; но печаль невольно прорывалась наружу, и когда бѣлое вино начинало бродить у него въ головѣ, онъ обыкновенно начиналъ свою исторію привычною формулой, въ которой отзывалась и гордость и нѣжно-грустная меланхолія:
   -- Въ то время, когда я былъ мужемъ госпожи Батальёръ...
   При видѣ толпы, набившейся въ харчевню Жирафы, кавалеръ Рейнгольдъ остановился въ нерѣшимости и какъ-бы въ смущеніи. Прежде, заведеніе Іоганна не отличалось, какъ теперь, обиліемъ постоянныхъ посѣтителей. Онъ имѣлъ привычку пробираться туда incognito и, если не призывалъ Іоганна къ себѣ на домъ, то совѣщался съ нимъ въ той запасной комнатѣ, въ которой мы видѣли пирующихъ Нѣмцевъ.
   Но на этотъ разъ случился чистый понедѣльникъ: контора и общая зала были полнехоньки. Кавалеръ подошелъ къ двери и, всмотрѣвшись сквозь запыленное стекло, увидѣлъ многочисленное и блестящее общество тампльскихъ дамъ съ ихъ кавалерами, веселыми лоскутниками, и, въ одномъ углу, великолѣпнаго Полита, любимца г-жи Батальёръ, которому его повелительница жаловала по двадцати-пяти су на день.
   Кавалеру было извѣстно, что его въ Тамплѣ знаютъ очень-хорошо. Выбранная имъ роль не могла сдѣлать его черезъ-чуръ популярнымъ: онъ боялся показаться въ толпѣ, особенно въ этотъ вечеръ, которому предшествовалъ день сроковъ.
   Онъ не зналъ навѣрное, сколькихъ взяли въ тюрьму въ-теченіе этого дня; но зналъ, что аресты не пропускаютъ срока платежа, зналъ и нищету своихъ бѣдныхъ кліентовъ; стало-быть, сомнѣваться не въ чемъ.
   За толпою гулякъ ему не видно было Іоганна, который въ это время находился на дальнемъ концѣ залы. Въ первую минуту, у него не достало смѣлости предстать предъ грозную толпу; по какому-то инстинкту онъ отступилъ и направился-было къ своему экипажу. Но, подумавъ, остановился: надо было переговорить съ Іоганномъ. Хотя храбрость была не его дѣло, но ему стало стыдно самого-себя; воротившись, онъ остановился противъ двери, на другой сторонѣ улицы, стараясь притаиться какъ-нибудь въ тѣни.
   Нѣско лько минутъ стоялъ онъ, высматривая своего агента въ дымной атмосферѣ конторы и защищаясь всѣми силами отъ газоваго свѣта, пересѣкавшаго узкую улицу.
   Наконецъ, пирующая толпа какъ-то разступилась и открыла честную фигуру трактирщика. Кавалеръ надвинулъ шляпу на глаза, вздернулъ выше воротникъ плаща и въ три прыжка перебѣжалъ улицу.
   Вошелъ. Не смотря на предосторожности, всѣ узнали его съ перваго взгляда. Глухой ропотъ пробѣжалъ по залѣ.
   -- Хозяинъ!.. это хозяинъ! заговорили вполголоса въ толпѣ.
   Но въ этомъ ропотѣ не было рѣшительно ничего угрожающаго: Рейнгольдъ боялся по-напрасну.
   Въ зависти бѣднаго къ богатому есть какое-то странное почтеніе, которое даже самая страсть, въ минуты своихъ припадковъ, съ трудомъ можетъ поколебать. Конечно, если къ зависти присоединится еще справедливая ненависть и духъ мщенія, то можетъ случиться взрывъ; но это случается рѣдко. И притомъ, тутъ нужно особенное стеченіе обстоятельствъ. Вообще, бѣдный робокъ. А если онъ и вспылитъ,-- вспышка его лихорадочная, дикая; онъ разить безъ толку, на удачу, и истинные враги его всегда съумѣютъ избѣжать ударовъ.
   Какъ-только кавалеръ, вошелъ въ харчевню Іоганна, -- страхъ его исчезъ будто по волшебству. Онъ почувствовалъ свою силу: почтительно открылись передъ нимъ всѣ головы; одна и та же улыбка -- скромная, покорная, умильная, показалась на всѣхъ лицахъ; Жирафа подняла свое огромное туловище, трижды присѣла и снова опустилась подъ тяжестію глубочайшаго почтенія.
   -- Іоганнъ! закричала она: -- эй, Іоганнъ... г. кавалеръ!
   Трактирщикъ уже оставилъ своихъ собесѣдниковъ и шелъ къ Рейнгольду съ шапкой въ рукѣ.
   Кавалеръ принялъ повелительный видъ и гордо окинулъ взглядомъ ряды собранія, смущеннаго, проникнутаго почтеніемъ.
   -- Здравствуй, Лотхенъ, толстая тётушка, сказалъ онъ Жирафѣ, которая какъ жаръ разгорѣлась отъ радости: -- молодцы празднуютъ чистый понедѣльникъ!.. Люблю смотрѣть, какъ народъ тѣшится!.. Люблю народъ!.. Налей молодцамъ по стакану вина, Лотхенъ,-- пусть пьютъ за мое здоровье!
   Онъ принялъ позу Генриха IV, изрекающаго свое знаменитое желаніе о курицѣ въ супѣ.
   Почтеніе и признательность заволновали собраніе.
   Кавалеръ вышелъ величественной походкой, давъ знакъ Іоганну слѣдовать за собою.
   -- Что ни говори, а это хорошій человѣкъ! вскричалъ Римлянинъ, по имени Батальёръ, опорожнивъ стаканъ вина.
   -- Они, посмотришь издали -- тигры, сказала спроста Николай:-- а подойдешь вблизь -- добрые люди!..
   Два или три голоса заспорили, стали говорить, что еще сегодня, по жалобѣ кавалера, свели въ тюрьму пол-дюжины бѣдныхъ тампльскихъ торговцовъ.
   Но негодующая Жирафа стукнула по конторкѣ и воскликнула въ порывѣ вдохновенія:
   -- Только мошенники не умѣютъ платить долговъ!.. Что жь! церемониться что ли съ ними!
   -- Ужь извините! прибавилъ Батальёръ:-- когда я былъ мужемъ г-жи Батальёръ, случалось также, бывали худые плательщики,-- ну, ихъ и выгоняли... что жь тутъ?
   -- Что жь тутъ! повторилъ Николай.
   -- Чорта ли! заключило собраніе:-- торговля счетъ любитъ!
   -- Да оно и хорошо для хорошихъ торговцовъ, примолвилъ Батальёръ:-- вотъ, примѣрно, мѣсто у тётки Реньйо, тамъ въ углу Ротонды... знатное мѣсто!.. Еслибъ я еще былъ съ мадамъ Батальёръ, сейчасъ же взялъ бы это мѣсто.
   -- Бѣдняжка Реньйо! заворчали нѣкоторыя нѣжныя души.
   Жирафа пожала плечами.
   -- Говорятъ ее хотятъ посадить въ тюрьму... на старости-то лѣтъ!
   -- Э! сказалъ супругъ Батальёръ:-- тридцать лѣтъ тётка Реньйо тѣшится этимъ мѣстомъ... всякому свой чередъ!..
   Рейнгольдъ и Іоганнъ вдвоемъ стояли на улицѣ и разговаривали шопотомъ.
   -- Ихъ было выгнано пять, говорилъ трактирщикъ:-- изъ пяти, я знаю, три заплатятъ: у нихъ есть тряпье... А у двухъ ничего... Знаете ли, г. кавалеръ, вѣдь мама Реньйо намъ много должна?
   -- Объ этомъ мы послѣ поговоримъ, перервалъ Рейнгольдъ.-- Мнѣ нужно ввѣрить тебѣ одно важное дѣло.
   -- Да и это дѣло непустое!... и, какъ я говорилъ, у тётки Реньйо есть поддержка, сильные друзья; вотъ я и поступилъ какъ слѣдуетъ.
   -- Она взята? спросилъ кавалеръ съ нѣкоторой живостію.
   -- Нѣтъ еще... скрывается... завтра!
   Рейнгольдъ быстро повернулся лицомъ къ своему агенту. Іоганнъ хотѣлъ продолжать разговоръ; но кавалеръ остановилъ его жестомъ, взялъ за руку, и, глядя на него пристально, пожалъ ему руку.
   -- Ты, Іоганнъ, вѣрно кое-что нажилъ, сказалъ онъ: -- а все еще ты не то, что называется -- богатый человѣкъ...
   -- Отчасти! произнесъ трактирщикъ.
   -- Съ другои стороны, продолжалъ Рейнгольдъ:-- ты ужь и въ лѣтахъ... Пятьдесятъ-пять есть, не такъ ли, Іоганнъ?
   -- Пятьдесятъ-семь минуло въ іюнѣ!
   -- Видишь ли, мой другъ! Когда человѣкъ дожилъ до такихъ лѣтъ, тутъ поздно сбирать по су: надо или отказаться отъ богатства, или нажиться разомъ...
   Іоганнъ опустилъ глаза, чтобъ исподтишка взглянуть на кавалера.
   -- Зачѣмъ вы мнѣ это говорите? пробормоталъ онъ.
   -- За тѣмъ, что ты человѣкъ благоразумный, отвѣчалъ Рейнгольдъ съ ласковой улыбкой:-- потому-что ты смотришь на вещи какъ слѣдуетъ... и потому-что я считаю тебя своимъ преданнымъ слугой.
   -- У васъ есть какое-нибудь тяжелое дѣло, г. кавалеръ?
   -- Именно!.. нужно принять кое-какія мѣры... Отъискать съ пол-дюжины сорванцовъ... Это такое дѣло, гдѣ ты самъ, Іоганнъ, лично работать не будешь... Я такъ полагаюсь на тебя, мой другъ, что хочу пустить тебя впередъ...
   -- Стало-быть, есть опасность? спросилъ трактирщикъ.
   -- И да и нѣтъ... Во Франціи это не мудрено... Но въ Германіи...
   -- А, а!.. вскрикнулъ Іоганнъ;-- дѣло въ Германіи?..
   Рейнгольдъ засмѣялся.
   -- Случай побывать на своей сторонѣ! замѣтилъ онъ.
   -- Въ чемъ же дѣло?
   Кавалеръ отвѣтилъ не вдругъ: онъ прежде осмотрѣлся кругомъ, нѣтъ ли гдѣ любопытнаго уха; потомъ подошелъ ближе къ своему агенту.
   -- Дѣло идетъ о ребенкѣ, сказалъ онъ.
   -- А!.. произнесъ Іоганнъ съ видомъ вниманія и любопытства: -- стало-быть, есть о немъ вѣсти?
   -- Онъ въ Парижѣ.
   -- Я вамъ говорилъ тогда!..
   -- Другъ Іоганнъ, не хвастайся!.. Тутъ ты не укараулилъ... Что ты мнѣ сообщилъ? ничего!.. А между-тѣмъ, голубчикъ давно-то вертѣлся между нами. Хорошо, если еще твои земляки ничего не провѣдали.
   -- Могу васъ увѣрить...
   -- Пусть такъ!.. Твоя преданность не допускаетъ во мнѣ и тѣни подозрѣнія... но твердо ли ты увѣренъ, что въ этихъ скотахъ-Нѣмцахъ не родилось никакой недовѣрчивости?
   -- Ко мнѣ? возразилъ Іоганнъ.-- Помилуйте!.. Они вѣрятъ, что я, какъ они же, умиляюсь памятью Блутгауптовъ... Если они мнѣ ничего не говорятъ, это потому-что сами не больше моего знаютъ.
   -- Тѣмъ лучше.
   -- Но какъ же вы-то узнали?
   -- Это другое дѣло... долго разсказывать. Главное то, что мы его узнали и что тутъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Мало того: такъ-какъ прилежаніе есть мать всѣхъ добродѣтелей, то мы, не теряя времени, принялись-было за дѣло, ухватились за первый случай.
   -- И промахнулись?
   -- Игра была у насъ вѣрная, продолжалъ Рейнгольдъ тономъ сожалѣнія: -- но... не повезло!.. человѣчекъ въ добромъ здоровьѣ, и намъ предстоитъ трудъ.
   Іоганнъ взглянулъ на кавалера и сдѣлалъ значительный жестъ.
   -- Фи! вскричалъ Рейнгольдъ въ отвѣтъ на этотъ жесть.-- Вы, простаки, мечтаете, что ударь ножомъ... Это слишкомъ-опасно, мой другъ Іоганнъ, я этого не держусь.
   -- Когда нужно кончить... началъ-было трактирщикъ.
   -- Когда нужно войдти, перебилъ Реингольдъ:-- не надо непремѣнно ломать двери!.. Я было-нашелъ средство немножко-получше; добрую дуэль съ отличнымъ фехтовальщикомъ.
   -- Чортъ возьми! вскрикнулъ Іоганнъ, пораженный удивленіемъ: -- это, однако, чудесно!
   -- Не совсѣмъ-дурно!.. Да бѣсъ горами качаетъ... Игра проиграна; надо затѣвать другую, получше.
   Собесѣдники стояли при входѣ въ Колодезную-Улицу, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ домишекъ Тампля, гдѣ царствовали глубокая тишина и мракъ. Кавалеръ въ другой разъ всмотрѣлся въ темноту: троттуары пусты, нигдѣ ни души.
   Для большей предосторожности, онъ увелъ Іоганна на самую середину мостовой, чтобъ быть въ равномъ разстояніи отъ домовъ улицы Дюпти-Туаръ и хижинъ Тампля; потомъ приложилъ губы къ уху трактирщика и сталь шептать.
   Двѣ или три минуты шепталъ Реингольдъ безъ остановки.
   Когда онъ кончилъ, Іоганнъ потупилъ голову съ видомъ нерѣшимости.
   -- Понимаешь? спросилъ кавалеръ.
   -- Оно... ясно! отвѣчалъ Іоганнъ.
   -- Ну?..
   -- Ну!.. въ Германіи такіе же судьи, что и во Франціи... а у меня на плечахъ не двѣ головы, г. кавалеръ.
   -- Полно! возразилъ Реингольдъ:-- тѣ мѣста тебѣ извѣстны лучше моего, и ты очень-хорошо знаешь...
   -- Средства есть, правда... но, видите ли, хоть мнѣ и пятьдесятъ-семь лѣтъ, а на тотъ свѣтъ еще не хочется...
   -- Кто же говоритъ объ этомъ?
   -- Дѣло-то на то похоже... такія продѣлки кончаются очень-плохо, вы знаете... и я думаю, что ужь лучше сбирать по су, нежели разомъ... сломить голову.
   Реингольдъ не зналъ хорошенько, торгуется ли Іоганнъ, или отказывается; онъ пристально смотрѣлъ на него, пытаясь на лицѣ прочесть его мысли; но печальная, черствая физіономія бывшаго блутгауптскаго конюха была закрытая книга.
   Іоганнъ былъ холоденъ и молчаливъ. Кавалеръ начиналъ отчаяваться.
   -- Что жь? ты мнѣ отказываешь? спросилъ онъ наконецъ.
   -- Право, г. кавалеръ, возразилъ Іоганнъ: -- это дѣло... Еще-таки, еслибъ вы сказали, что хотите за это дать...
   Рейнгольдъ ударилъ себя по лбу и захохоталъ.
   -- Другъ Іоганнъ! сказалъ онъ: -- ты одинъ только и есть умный Нѣмецъ, какого я когда-либо встрѣчалъ!.. Безъ тебя, я забылъ бы самое главное!.. Тебѣ, конечно, слѣдуетъ десятковъ пять тысячь франковъ положить куда-нибудь?
   -- Почти.
   -- Хорошо! это дѣло тебѣ принесетъ тысячу экю дохода... Видишь ли, я не торгуюсь!.. Другимъ тоже будетъ хорошая плата и притомъ черезъ тѣ же руки: стало-быть, ты и тутъ можешь, если захочешь, выгадать себѣ барышокъ? Не такъ ли?
   На лицѣ Іоганна не выразилось ни радости, ни другаго какого-либо ощущенія.
   -- Ну! проговорилъ онъ, протянувъ впередъ руки: -- берусь за дѣло!
   

II.
Ларифля.

   Рейнгольдъ и его повѣренный, Іоганнъ, были совершенно-согласны въ главномъ; оставались только трудности исполненія, и о нихъ-то разсуждали они вполголоса, прохаживаясь по троттуару.
   -- Трудно, сказалъ Іоганнъ, подходя съ кавалеромъ къ своей харчевнѣ:-- въ Тамплѣ еще есть порядочные ребята безъ предразсудковъ... Для хорошаго дѣльца, когда бы дѣло шло только объ исправительной полиціи, у меня нашлось бы человѣкъ двадцать годныхъ... стоило бы только выбрать... но для большаго дѣла -- тутъ уже не полиція... не легко, не скоро сунешься.
   -- Конечно! отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- но поищемъ!
   -- Поищемъ! поищемъ!.. Когда нѣтъ, такъ нѣтъ... Притомъ, это проклятое условіе -- знать по-нѣмецки;-- еще больше затрудняетъ дѣло.
   -- Да, вѣдь ты понимаешь, что это необходимо...
   -- Оно такъ.
   -- Надо, чтобъ они, въ случаѣ нужды, могли разъиграть роль вюрцбургскихъ крестьянъ.
   -- Конечно, но...
   -- Э, пріятель! поищемъ!
   Они были передъ дверью Жирафы. Іоганнъ увлекъ за собою кавалера на другую сторону улицы и началъ разсматривать посѣтителей своей харчевни.
   -- Вонъ трое или четверо Нѣмцевъ, которые и сдѣлали бы наше дѣло, бормоталъ онъ, пожимая плечами: -- да поди, скажи-ка имъ!.. Гансъ Дорнъ сегодня же узнаетъ; а завтра поутру пожалуетъ ко мнѣ и королевскій прокуроръ.
   -- Да самого-то Ганса Дорна, спросилъ кавалеръ: -- нельзя ли его подкупить?..
   Іоганнъ посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ.
   -- Подкупить Ганса Дорна! проворчалъ онъ:-- это самый упрямый лошакъ изъ всего Тампля... Вы, кавалеръ, богаты, а двадцать разъ разоритесь, пока подкупите одинъ мизинчикъ у Ганса Дорна!.. Кромѣ Нѣмцевъ, я у себя не вижу ни одного годнаго... Дядя Батальёръ старый плутъ, бывалъ во всякихъ продѣлкахъ и, можетъ-быть, не отступился бы и отъ нашего дѣла... да это чистый Парижанинъ и, кромѣ тампльскаго арго, другаго языка не знаетъ.
   -- А этотъ молодчикъ? спросилъ Рейнгольдъ, указывая пальцемъ на Полита, который, бросивъ на конторку свои двадцать-пять су, выходилъ изъ харчевни.
   Іоганнъ сильно пожалъ плечами.
   -- Это, сказалъ онъ: -- это франтъ, отъ котораго пахнетъ одеколономъ; онъ на бульварѣ чиститъ зубы, чтобъ показать, что обѣдалъ у Деффье.
   (Деффье -- ближайшая кандитерская).
   -- Ну а вонъ тотъ здоровякъ, что говоритъ съ твоей женой? спросилъ еще Рейнгольдъ, указывая на Николая.
   -- Это мой племянникъ! отвѣчалъ Іоганнъ:-- мальчикъ порядочно-воспитанный, знаетъ цѣну деньгамъ: онъ пойдетъ въ дѣло... только я не завяжу его въ нашу исторію.
   -- Такъ кого же наконецъ? спросилъ кавалеръ.
   Іоганнъ съ серьёзно-озабоченнымъ видомъ потеръ лобъ.
   -- Досадно, бормоталъ онъ: -- еслибъ мы были по ту сторону Нотр-Дамъ или около Гоблэнъ... тамъ -- выбирай любаго...
   -- Пойдемъ туда, сказалъ Рейнгольдъ.
   -- Идти туда!.. Что касается до меня, то я не пущусь такъ далеко отъ своего заведенія... Въ Тамплѣ -- такъ: тутъ меня знаютъ... есть пріятели; а въ тѣхъ мѣстахъ, говорятъ, и не суйся близко, не зная пароля.
   -- Все это выдумки! ворчалъ кавалеръ.
   -- Можетъ-быть, только галеры-то не выдумки.
   Рейнгольдъ сдѣлалъ нисколько шаговъ по троттуару, потомъ съ нетерпѣніемъ топнулъ ногой и быстро вернулся къ Іоганну.
   -- Я вижу, ты не хочешь, сказалъ онъ.-- А жаль, потому-что была бы для тебя хорошая выручка... Остается только просить тебя держать тайну. Найду кого-нибудь другаго.
   -- Постойте, сказалъ Іоганнъ.
   -- Стоять некогда.
   -- Жирафа слишкомъ хорошее заведеніе; а въ Тамплѣ есть другія мѣста... Видите ли, кавалеръ, я за деньгами не гонюсь; мнѣ незотѣлось бы оставлять васъ въ затруднительномъ положеніи... Обойдемъ вкругъ Ротонды; я загляну мимоходомъ къ своимъ товарищамъ; это наведетъ меня на мысль.
   Они повернули въ Улицу-Птит-Кордри и чрезъ нѣсколько шаговъ вышли на Площадь-Ротонды, противъ дома Ганса Дорна.
   -- Сонъ и Два Льва, говорилъ про себя Іоганнъ: -- это слишкомъ важно!.. Волчье-Поле -- тутъ интриги... Развѣ у Четырехъ Сыновей Эймона...
   -- Я слыхалъ объ этомъ мѣстѣ, прервалъ Рейнгольдъ.
   -- Я думаю!.. веселое заведеніе. Смѣлые воры собираются тамъ каждый вечеръ... за бездѣлицу можно одѣться съ ногъ до головы... Еслибъ у этихъ волковъ былъ какой-нибудь порядокъ, можно бы славно уладить дѣло!.. Есть такіе, что въ день франковъ тридцать выручаютъ на платьѣ, которое достаютъ чортъ-знаетъ гдѣ; а вечеромъ соберутся у Четырехъ-Сыновей: глядишь, на каждомъ двое или трое панталонъ, въ карманахъ жилеты, и въ шляпахъ галстухи... Только толку тутъ не доберешься: все ободрано, распущено, пьяно... игра, драка, шумъ; вмѣсто того, чтобъ добиться какого-нибудь ранга, на-половину сидятъ въ тюрьмѣ.
   -- А далеко это отсюда? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Вотъ, отвѣчалъ Іоганнъ, указывая пальцемъ на желтоватый фонарь, висѣвшій предъ входомъ въ темный пассажъ.
   Разговаривая такимъ образомъ, они продолжали идти и очутились по другую, противоположную Тампльскому-Рынку сторону Ротонды. Эта часть площади, на которую выходятъ улицы Форе и Божоле, кажется ночью еще мрачнѣе и уединеннѣе, нежели прочія части квартала. Мѣсто неопасное для пѣшеходовъ, потому-что въ нѣсколькихъ шагахъ, на углу Улицы-Персе, стоитъ гауптвахта; но, не смотря на это, проходящихъ тутъ мало. Газовые фонари, разставленные далеко одинъ отъ другаго, бросаютъ неопредѣленный отсвѣтъ на бѣдныя лавчонки Ротонды; въ перистилѣ господствуетъ совершенный мракъ; между колоннами вѣтеръ печально раскачиваетъ старыя вывѣски; ни одинъ лучъ свѣта не достигаетъ затворенныхъ дверей; ни одинъ звукъ шаговъ не раздается по неровной мостовой. Съ одной стороны высится массивный, мрачный, тяжелый полукругъ Ротонды; съ другой -- подымаются высокіе заброшенные домы, гдѣ внизу тѣснятся бѣдныя семьи торговцовъ.
   Темный проходъ, обозначавшійся фонаремъ, былъ почти въ центрѣ этихъ домовъ.
   Надъ дверью пассажа висѣла слабо-освѣщенная средней величины картина, представлявшая на дымномъ грунтѣ четырехъ драгуновъ, сидѣвшихъ на длинномъ, неизвѣстномъ въ естественной исторіи животномъ.
   То были Четыре Сына Эймона. На верху было написано:
   "Вино, пиво, водка. Публичный бильярдъ. Садъ и кегли на дворѣ." Рейнгольдъ и Іоганнъ остановились передъ вывѣской въ тѣни перистиля.
   -- Если еще здѣсь не найдемъ чего надо, сказалъ Іоганнъ: -- такъ хоть повѣсьте, я ужь не знаю, гдѣ и искать!
   -- Какъ же бы увѣриться въ этомъ? продолжалъ Рейнгольдъ:-- здѣсь нельзя смотрѣть въ окна.
   Виноторговецъ уже открылъ-было ротъ, чтобъ отвѣчать, какъ со стороны гауптвахты въ перистилѣ послышались тяжелые, медленные шаги. Въ то же время, на другомъ концѣ площади раздались два мужскіе, сильно-охрипшіе голоса.
   -- Уйдемъ отсюда, проговорилъ кавалеръ, всегда благоразумный въ первую минуту.
   -- Чортъ возьми! ворчалъ Іоганнъ, вмѣсто отвѣта:-- голоса, кажется, знакомые.
   Дуо завывало извѣстный припѣвъ:
   
   Ла ри фля фля фля
   Ла ри фля фля фля --
   Ла ри фля!-- фля фля!..
   
   Человѣкъ, шедшій по направленно отъ гауптвахты, былъ въ эту минуту на загибѣ Ротонды, и наши герои могли его видѣть. То былъ бѣднякъ въ дрянномъ сѣроватомъ пальто. Согнувшись, опустивъ голову, онъ вышелъ изъ перистиля и направился къ вывѣскѣ Четырехъ Сыновей Эймона.
   Когда онъ подошелъ къ ближнему фонарю, то можно было разсмотрѣть длинныя пряди волосъ, выбивавшіяся изъ-подъ смятой шляпы, и густую бороду, закрывавшую большую часть лица.
   -- Гдѣ я видѣлъ этого человѣка? сказалъ про себя кавалеръ.
   Іоганнъ лукаво посмотрѣлъ на него и улыбнулся.
   -- Этотъ человѣкъ, проворчалъ онъ:-- занимаетъ васъ чаще, нежели другіе; и вы не разъ мнѣ говорили о немъ...
   -- Какъ его зовутъ?
   -- Въ самомъ-то дѣлѣ, онъ могъ бы поработать на насъ... не по доброй волѣ, конечно, потому-что дастъ себя изрубить въ куски за сына Блутгаупта.
   -- Какъ его зовутъ? повторилъ кавалеръ съ возрастающимъ любопытствомъ.
   -- Ему бы можно было кое-что сказать о дьяволѣ, продолжалъ Іоганнъ:-- котораго онъ считаетъ своимъ хозяиномъ... послѣ нѣкотораго приключенія, весьма-хорошо вамъ извѣстнаго, кавалеръ...
   -- Да скажи же, какъ его зовутъ?
   -- Заговорить бы ему о Блутгауптскомъ Адѣ, который онъ видитъ во снѣ каждую ночь, омертвомъ тѣлѣ въ снѣгу, въ ямѣ, по гейдельбергской дорогѣ...
   -- Не-уже-ли это онъ?.. проговорилъ кавалеръ измѣнившимся голосомъ.
   -- Сказать бы ему, что онъ получитъ кровавую плату, продолжалъ Іоганнъ: -- онъ бы все сдѣлалъ, что угодно... Это бѣдный Фрицъ, старый блутгауптскій курьеръ.
   Рейнгольдъ отворотился. Онъ поблѣднѣлъ; дыханіе его сдѣлалось тяжело.
   -- На безрыбьи и ракъ рыба, говорилъ Іоганнъ: -- и этого я знаю, гдѣ найдти... но куда дѣлись Ларифля?..
   Ни голосовъ, ни шаговъ пѣсенниковъ не стало слышно. Когда Фрицъ исчезъ въ пассажѣ Четырехъ Сыновей Эимона, Іоганнъ вышелъ изъ перистиля, чтобъ посмотрѣть въ стороны; вдали, близь улицы Дюпти-Туаръ, онъ замѣтилъ на стѣнѣ двѣ движущіеся фигуры.
   Сначала онъ ничего не могъ разсмотрѣть, но чрезъ нисколько минутъ молчаливыя движенія двухъ тѣней получили для него значеніе. Тѣни переодѣвались. При взаимной братской помощи другъ другу, они снимали двойные и тройные панталоны.
   Іоганнъ слышалъ издали ихъ задержанный хохотъ и шутки, произносимый въ полголоса.
   -- Я думалъ, что ихъ уже нѣтъ въ Парижѣ, произнесъ онъ про себя послѣ минутнаго молчанія:-- если это они, чортъ возьми! кстати!.. Тысяча экю годоваго дохода въ карманѣ!
   Между-тѣмъ, два человѣка продолжали свое странное дѣло; каждый поочереди поднималъ ноги, а другой стягивалъ панталоны.
   Послѣ этой операціи, раздѣтые все еще были одѣты.
   Іоганнъ пристально всматривался. Онъ, казалось, узнавалъ ихъ, но медлилъ еще, потому-что тѣ, о которыхъ думалъ, были продувные плуты, отчаянные, но крайне-осторожные, и онъ никакъ не могъ понять, для чего они безъ нужды подвергались явной опасности, переодѣваясь на улицѣ во стѣ шагахъ отъ гауптвахты.
   -- Зеленый-Колпакъ и Барсукъ не рискнутъ такъ! думалъ онъ: -- это не въ ихъ характерѣ... Если добыли панталоны, то сняли бы ихъ у Четырехъ-Сыновей, а не на улицѣ...
   Когда онъ такъ размышлялъ, одинъ изъ двухъ поднялъ ногу слишкомъ-высоко и рухнулся вдоль стѣны. Товарищъ, хотѣвшій поднять его, также потерялъ балансъ и упалъ подлѣ.
   Началась страшная возня; пріятели катались въ пыли и хохотали въ запуски.
   Кому, какъ не тампльскому нѣмецкому харчевнику знать всѣ признаки пьянства? Іоганнъ по смѣху догадался, въ чемъ дѣло.
   Пасмурное лицо его вдругъ просіяло.
   -- Клюкнули молодцы! весело проговорилъ онъ: -- и, правду сказать, чистый понедѣльникъ: кто поработалъ, тому и выпить слѣдуетъ...
   -- Іоганнъ! тихо окликнулъ его кавалеръ Рейнгольдъ:-- что ты тамъ дѣлаешь?..
   Харчевникъ продолжалъ свои умозаключенія.
   -- Все равно! говорилъ онъ: -- лучше бы работать было у Четырехъ-Сыновей, чѣмъ на улицѣ... бравые ребята!.. Подъ стать нашему дѣлу!.. Нечего и говорить, что во всемъ Тамплѣ ихъ не кѣмъ замѣнить... а если патруль пойдетъ, да захватитъ ихъ... десять тысячь франковъ пропали!.. Что жь, кончатъ ли они сегодня?..
   Въ первомъ порывѣ участія, онъ сдѣлалъ уже нѣсколько шаговъ, чтобъ объяснить весельчакамъ опасность ихъ положенія.
   -- Іоганнъ! Іоганнъ! закричалъ кавалеръ, видѣвшій только непонятное для него отступленіе своего повѣреннаго: -- мнѣ идти за тобой?
   Въ эту минуту Іоганнъ остановился... Два человѣка наконецъ встали и, качаясь, связывали свою добычу въ узлы. Потомъ взяли другъ друга подъ руки и направились къ Четыремъ Сыновьямъ Эймона.
   По временамъ, они пытались приплясывать подъ напѣвъ Ларифля, и потомъ во все горло кричали на заунывный ладъ нѣмецкихъ лоскутниковъ:
   -- Стараго платья, стараго платья проддать!
   Въ эту минуту раздался шумъ патруля, выходившего изъ Улицы-Персе.
   Іоганнъ дрогнулъ, какъ отецъ предъ опасностью, угрожающею его дѣтямъ. _
   -- Несчастные! думалъ онъ: -- несчастные!.. захватятъ ихъ у меня!
   Два человѣка, которыхъ онъ называлъ Зеленый-Колпакъ и Барсукъ, шли съ узлами подъ мышками, продолжая пѣть и хохотать.
   Рейнгольдъ наконецъ понялъ, что Іоганнъ сторожилъ дичь, и спокойно прислонился къ колоннѣ.
   Патруль приближался обыкновеннымъ шагомъ. Зеленый-Колпакъ и Барсукъ ничего не видѣли, ни о чемъ не думали. Уже подойдя къ вывѣскѣ Четырехъ-Сыновей, они замѣтили въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя вооруженную, силу.
   Сердце у Іоганна забилось.
   При видѣ солдатъ, мошенники замолкли и остановились въ изумленіи. Но пьяный храбръ: вмѣсто того, чтобъ скрыться, они стали на порогѣ, привѣтливо раскланялись съ солдатами, съ новымъ энтузіазмомъ запѣли любимый припѣвъ Ларифля и скрылись въ длинномъ, темномъ пассажѣ.
   Іоганнъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ; крупныя капли пота выступали у него на лбу.
   Начальникъ патруля остановился передъ фонаремъ Четырехъ-Сыновей. Оставалось рѣшить, будетъ ли онъ преслѣдовать ихъ до харчевни.
   Но карнавалъ имѣетъ свои привилегіи. Снисходительная, великодушная для праздника вооруженная сила продолжала свой путь.
   Іоганнъ вздохнулъ свободно.
   -- Трое! вскричалъ онъ, возвращаясь къ кавалеру: -- двое такихъ, что въ цѣломъ городѣ не найдешь лучше!
   -- Тоже Нѣмцы? спросилъ кавалеръ, все еще думавшій о Фрицѣ.
   -- Кто ихъ вѣдаетъ гдѣ ихъ крестили, отвѣчалъ Іогаинъ:-- а по-нѣмецки знаютъ: я часто говорилъ съ ними... Они, кажется, paботывали по дорогамъ на границахъ Альзаса.
   Кавалеръ невольно отступилъ назадъ.
   -- Что жь! вскричалъ Іоганнъ съ изумленіемъ:-- вы испугались? Не монаховъ ли набрать вамъ?
   -- Конечно... бормоталъ Рейнгольдъ.
   -- Чортъ побери! конечно! повторилъ харчевникъ.-- Еслибъ я зналъ, что эти два молодца въ Парижѣ, то не заставилъ бы васъ упрашивать себя. Я думалъ, что они на галерахъ...
   Рейнгольдъ снова встрепенулся.
   Іоганнъ надулъ щеки и выпуститъ предлинное "пфу!" -- Не понимаю я васъ! сказалъ онъ:-- искали... а нашли, такъ морщитесь!
   -- Нисколько, проговорилъ Рейнгольдъ, стараясь подавить свое волненіе:-- я очень-доволенъ... только скажи же, что это за люди?
   -- Касторъ и Поллуксъ, отвѣчалъ Іоганнъ, охотно читавшій всякія книжки и понимавшій нѣкоторыя миѳологическія украшенія слога:-- это Дамонъ... а другой... Они бывали въ передѣлкахъ и не чета тампльскимъ трусамъ... За деньги изъ нихъ все сдѣлаешь... Глава братства называется Малу, по прозванью Зеленый-Колпакъ, -- нѣчто изъ брестскихъ воспоминаній; другой, по имени Питуа, по прозванью Барсукъ, на котораго и похожъ дѣйствительно... Разъ шесть выручали они одинъ другаго передъ судьями, а на галерахъ я считалъ ихъ потому, что за послѣднія проказы они были осуждены на вѣчную работу.
   -- За убійство? спросилъ кавалеръ.
   -- Такъ точно, отвѣчалъ Іоганнъ:-- да вѣрно ушли; не думаю, чтобъ ихъ выпустили... А что въ такую пору пробираются они въ Тампль, это я не совсѣмъ смекаю... Съ виду словно принялись воровать панталоны, какъ послѣдніе изъ послѣднихъ... Прежде, когда я ихъ знавалъ, они тѣшились надъ брильянтщиками въ Пале-Руаялѣ и продавали ихъ товаръ добряку Араби.
   -- И они не донесли на него? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Вотъ еще! донести на Араби! сказалъ Іоганнъ.-- Старикъ -- колдунъ; понапрасну время тратить... Теперь, кавалеръ, наши три голубчика въ одномъ гнѣздышкѣ... а можетъ-быть у Четырехъ-Сыновей найдемъ и четвертаго... Только тутъ и можно надѣяться, я васъ предупреждаю.
   -- Въ случаѣ крайности, отвѣчалъ Рейнгольдъ: -- довольно и четверыхъ... только никакъ не меньше... Какъ же ты поведешь съ ними дѣло?
   -- Просто; и вы, конечно, увидите, потому-что, вѣроятно, не откажетесь поддержать меня на первомъ шагу?
   Рейнгольдъ сдѣлалъ энергически-отрицательный жестъ:
   -- Зачѣмъ же? сказалъ онъ:-- мое присутствіе не принесетъ никакой пользы.
   -- Извините, возразилъ Іоганнъ:-- я на это разсчитывалъ... и рассчитываю.
   -- Да для чего же?
   Іоганну не хотѣлось сказать настоящей причины, которая состояла въ томъ, чтобъ затянуть въ недоброе дѣло своего патрона, и затянуть безъ возврата.
   -- Причина очевидна, отвѣчалъ онъ, незадумавшись: -- надо предложить Малу и Питуа суммы значительныя... Ихъ не проведешь: плохой воръ лучше хорошаго адвоката! Они знаютъ, что у меня только и есть, что дрянная харчевнишка... потребуютъ обезпеченія... вы и поручитесь.
   Въ первую минуту Рейнгольдъ отказался напрямикъ; потомъ задумался; чрезъ нѣсколько минутъ, онъ быстро поднялъ голову и сказалъ хозяину:
   -- Хорошо; пойдемъ.
   -- О-го! вскричалъ харчевникъ со смѣхомъ: -- теперь вы ужь слишкомъ-скоры! Вашъ костюмъ не подъ-стать Четыремъ-Сыновьямъ: тамошніе посѣтители неблизко слѣдуютъ за модой... Вамъ надо переодѣться.
   -- Вернуться домой?
   -- Нѣтъ, только ко мнѣ; у меня есть все, что вамъ надо; поѣдемте.
   Кавалеръ шелъ молча. Скоро они вошли къ Іоганну, но не черезъ харчевню, а съ пассажнаго входа.
   Чрезъ нѣсколько минутъ вышли. Іоганнъ не переодѣвался, а на кавалерѣ, вмѣсто франтовскаго платья, были картузъ и блуза.
   

III.
Четыре Сына Эймона.

   Виноторговлю подъ вывѣскою Четыре Сына Эймона содержала вдова Табюро. Профаны входили и выходили чрезъ темный пассажъ, открывавшійся на самую площадь; но избранные посѣтители, пользовавшіеся особенною милостью хозяйки, знали другой выходъ, которымъ, въ случаѣ нужды, могли выйдти чрезъ сосѣдній домъ на улицу Шарло.
   Тогда, какъ и теперь, изъ посѣтителей Четырехъ-Сыновей весьма-немногіе были хладнокровны къ удобствамъ такого рода. Уже съ давнихъ поръ заведеніе это приняло совершенно-спеціальный характеръ; здѣсь притонъ самыхъ эксцентрическихъ, самыхъ отважныхъ промышлениковъ: одни -- чистые, простые бродяги; другіе -- мошенники; иные, подъ предлогомъ продажи контрмарокъ, промышляютъ у театральныхъ подъѣздовъ; есть несчастные моряки, спасшіеся отъ кораблекрушенія и предлагающіе проходящимъ англійскія бритвы, перерѣзывающія волосокъ на воздухѣ. Самые честные въ счастливыя минуты торгуютъ на бульварахъ палочками съ оловянными набалдашниками и вызолоченными цѣпочками. Характеры миролюбивые и кроткіе приготовляютъ вербы и пользуются случаемъ у церковныхъ входовъ. Наконецъ, тамъ тысяча-одна быль различныхъ игорныхъ предпріятій, преслѣдуемыхъ и запрещенныхъ полиціей.
   Но занятіе самое употребительное въ харчевнѣ Четырехъ Сыновей Эймона, безъ-сомнѣнія, кража платья и разныхъ матерій; близость Тампля даетъ этому промыслу значительную важность. И одинъ проворный дѣлецъ Четырехъ-Сыновей снабжаетъ, безъ помощи другихъ, товаромъ двѣ лоскутныя лавчонки; зная свое дѣло, онъ заводится дамой, которая дѣлаетъ честь своею довѣренностью всѣмъ моднымъ магазинамъ и разноситъ подъ камалью бездну разныхъ разностей.
   Эти дамы всегда очень-милы и прекрасно одѣты, что, впрочемъ, не мѣшаетъ имъ вечеромъ упиваться водкой; отъ времени до времени, журналы объявляютъ, что двѣ или три изъ нихъ схвачены полиціей; но это бываетъ рѣдко: онѣ ловки, благоразумны, осторожны и опытность ихъ имѣетъ сильное вліяніе на итоги въ счетныхъ книгахъ модныхъ магазиновъ.
   Надо, однако, сознаться, что истинныя артистки этого рода не посѣщаютъ мрачной харчевни Ротондской-Площади. Выборъ такого любезнаго промысла уже доказываетъ нѣкоторую степень развитія вкуса. Большая часть подобныхъ дамъ любятъ большой свѣтъ и роли графинь.
   Иныя даже даютъ балы и участвуютъ въ благотворительныхъ предпріятіяхъ. Съ маленькимъ счастіемъ, онѣ доживаютъ до глубокой старости и кончаютъ жизнь на мягкихъ постеляхъ, среди почтеннаго семейства...
   Виноторговля Четырехъ Сыновей Эймона непохожа на прочія харчевни окрестностей Тампля. Чтобъ добраться до нея, надо пройдти чрезъ темный пассажъ и грязный дворъ, на которомъ возвышаются двѣ деревянныя бесѣдки.
   Это садъ, отѣненный круглый годъ маленькимъ кипарисомъ, погибшимъ лѣтъ десять тому назадъ, и горшкомъ базилики, служившимъ г-жѣ Табюро въ ея поваренномъ дѣлѣ.
   Изъ сада, спустившись по тремъ ступенькамъ, вы входите въ большую залу съ бильярдомъ, покрытымъ темнымъ засаленнымъ сукномъ.
   Эта зала украшена тремя рамками, въ которыхъ помѣщаются три объявленія:
   Первое гласитъ: здѣсь нельзя куритъ въ присутствіи дамъ.
   Второе: здѣсь играютъ въ пульку.
   Третье содержитъ въ себѣ рукописныя правила для бильярда.
   Налѣво отъ этой первой комнаты длинная зала. Здѣсь присутствуетъ г-жа Табюро за конторкой, окруженной мѣдною площадкой, которая уставлена множествомъ бутылочекъ и графиновъ всѣхъ величинъ.
   Г-жа Табюро женщина лѣтъ пятидесяти, съ лицомъ мужественнымъ и не безъ достоинства. Самые старинные посѣтители помнятъ ее за конторкой Четырехъ Сыновей Эймона; тѣмъ не менѣе она выдавала себя вдовою капитана императорской гвардіи, почему и имѣетъ въ своей спальнѣ портретъ Наполеона. Она пускается въ разговоры о политикѣ, носитъ чепецъ съ широкими лентами и любитъ все объемистое.
   Впрочемъ, это женщина серьёзная, достойная своего высокаго положенія въ обществѣ; нерѣдко, когда полиція проникала въ ея залы, она искусно отстаивала свои права вдовы почтеннаго воина, и ея твердое, но въ то же время уклончивое обхожденіе съ властями всегда спасало заведеніе.
   Гостямъ своимъ она внушала особенное почтительное расположеніе къ себѣ, умѣла кстати повѣрить въ долгъ, и еслибъ кто принесъ къ ней украденный домъ, то она, конечно, нашла бы и для него приличное, надежное помѣщеніе.
   Теперь г-жа Табюро читала фельетонъ политическаго журнала и захлебывала интересныя мѣста чтенія сильнымъ грокомъ.
   Сколько она была спокойна и холодна, столько общество ея было безпокойно и шумно. Комплектъ Четырехъ Сыновей Эймона былъ полонъ въ этотъ-вечеръ; для праздника составился балъ.
   Деревянные, раскрашенные подъ мраморъ столы отставлены къ стѣнамъ, табуреты задвинуты подъ столы, и средина залы представляла довольно-обширное пространство, удобное для кадрили. Г-жа Табюро не содѣйствовала, но и не препятствовала этимъ распоряженіямъ.
   Танцы начались. Бильярдная, освѣщенная двумя закоптѣлыми лампами, была пуста; въ саду также никто не блуждалъ подъ тѣнью базилики; всѣ были въ залѣ; все смѣялось, пѣло; во всемъ Парижѣ не было въ это время собранія болѣе-веселаго и привольнаго.
   Впрочемъ, въ этомъ шумномъ обществѣ находился человѣкъ, непринимавшій участія въ общихъ удовольствіяхъ и сидѣвшій молча въ отдаленномъ пустомъ углу залы. Подлѣ него стояла фляжка съ водкой.
   То былъ Фрицъ, старый блутгауптскій курьеръ. Онъ каждый вечеръ приходилъ сюда и пилъ,-- пилъ, что называется, до положенія ризъ.
   Никогда ни съ кѣмъ не сказалъ онъ ни слова; только, подъ окончательнымъ вліяніемъ водки, губы его медленно шевелились, и онъ произносилъ что-то...
   Еслибъ онъ пилъ не такъ откровенно, то въ харчевнѣ не оставили бы его въ покоѣ, потому-что никто не зналъ за нимъ никакого промысла, и никогда не приносилъ онъ вдовѣ Табюро ничего краденаго,-- а это было обязанностью каждаго посѣтителя. Впрочемъ, сказать правду, кто такъ пьетъ, тотъ можетъ обойдтись и безъ другаго порока.
   Фрицъ быілъ почти уже на половинѣ своего графина. Покраснѣвшая, измятая шляпа лежала подлѣ него на столѣ; верхушка головы его была едва покрыта рѣдкими волосами, а отъ волосъ въ безпорядкѣ спускались длинныя густыя пряди; большая съ просѣдью борода падала на хилую грудь.
   Онъ сидѣлъ опустивъ голову и поднималъ ее для того только, чтобъ поднести къ губамъ рюмку. Рука его дрожала, рюмка стучала о зубы. Среди блѣдныхъ, впалыхъ щекъ краснѣлись огненныя пятна, порожденныя пьянствомъ и томительною болѣзнью.
   Въ мутныхъ, впалыхъ глазахъ не видно было ни жизни, ни мысли.
   Тусклымъ взоромъ окидывалъ онъ окружавшую его толпу; потомъ голова его снова упадала на грудь, и смутныя, глухой лепетъ вырывался изъ посинѣлыхъ губъ.
   Онъ, казалось, ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ.
   Впрочемъ, привычные посѣтители Четырехъ-Сыновей платили ему тою же монетой и не обращали ни малѣйшаго вниманія на его мрачное расположеніе; каждый думалъ только о томъ, какъ бы повеселѣе провести чистый понедѣльникъ.
   Тутъ были костюмы всѣхъ родовъ, и то, что Іоганнъ говорилъ кавалеру Рейнгольду, чтобъ убѣдить его переодѣться, было не совсѣмъ-справедливо. Франтовское платье кавалера на любомъ изъ обычныхъ гостей харчевни никого не удивило бы, потому-что этимъ смѣлымъ промышленикамъ все шло, все было въ пору. Хотя блузы составляли большую часть собранія, но мѣстами мелькали и черные фраки и модные жилеты. Тѣмъ не менѣе Іоганнъ былъ правъ: богато-одѣтый незнакомецъ необходимо возбудилъ бы общее вниманіе и подозрѣніе.
   Съ другой стороны, кавалеръ былъ лицо слишкомъ-извѣстное въ Тамплѣ: легко могли найдтись люди, которые бы его и узнали.
   Если костюмы кавалеровъ были разнообразны, то наряды дамъ Отличались еще большею разнохарактерностью. Въ одной кадрили была и толстая тётка въ клѣтчатой косынкѣ, повязанная бумажнымъ платкомъ, и щепетильная гризетка, и дама большаго свѣта.
   И все это сливалось въ такое гармоническое братство! Знатная дама говорила торговкѣ "ты", и торговка отвѣчала ей также отъ чистаго сердца.
   Нечего говорить, что танцы шли не въ большомъ порядкѣ; и однакожь разнузданность не далеко переходила за предѣлы, въ которыхъ удерживаютъ любителей на публичныхъ балахъ предусмотрительный городскія власти. Порывы ускромнялись почтеніемъ къ г-жѣ вдовѣ Табюро, которая отъ времени до времени прерывала свое чтеніе, чтобъ выпить глотокъ грока и повторить торжественнымъ голосомъ:
   "Пожалуйста, не надѣлайте глупостей!"
   Сказавъ это, она снова погружалась въ любопытный фельетонъ. Правда, гризетки дѣлали ей исподтишка гримасы и носы, а одинокіе кавалеры закидывали пріятныя словечки; но въ сущности все это было не такъ шумно, какъ балы Прадо и Шомьеръ, въ которые почтенные провинціалы отправляютъ своихъ наслѣдниковъ на десять учебныхъ мѣсяцевъ.
   Оркестръ состоялъ изъ Малу, нарицаемаго Зеленый-Колпакъ, и его Пилада -- Питуа, зовомаго Барсукъ.
   Питуа игралъ на скрипкѣ; Малу надувалъ бомбарду {Родъ гобоя съ семью отверстіями.}, принесенную изъ брестской тюрьмы.
   Оба были пьяны, и не желая лишиться удовольствія участвовать въ танцахъ, они играли въ самой кадрили и скакали какъ бѣсноватые, извлекая изъ своихъ инструментовъ неслыханные доселѣ звуки.
   Такой концертъ произвелъ бы впечатлѣніе въ слуховомъ аппаратѣ даже глухо-нѣмаго.
   Прибавьте же къ этому гулъ толпы и пискливые голоса дамъ...
   Первенство въ концертѣ принадлежало бретонскому инструменту, гнусливые звуки котораго покрывали все прочее.
   Малу, по прозванію Зеленый-Колпакъ, пользовался своимъ преимуществомъ: дулъ и плясалъ изъ всѣхъ силъ; а когда не доставало духа, то опрокидывалъ въ широкій ротъ бутылку съ ромомъ.
   Этотъ Малу былъ лицо замѣчательное. Онъ казался лѣтъ тридцати-пяти. Лобъ у него былъ низкій, но широкій; волосы густые, коротенькіе и курчавые, лицо смуглое, глаза черные, блестящіе, ротъ рѣзко обрисованный.
   Вообще, на лицѣ его, смягченномъ теперь пьяной улыбкой, выражалась живая отвага и нѣкотораго рода откровенность. Онъ танцовалъ съ хорошенькой дѣвочкой лѣтъ пятнадцати, которую называлъ Золотою-Пуговкой.
   Товарищъ его, Питуа, по прозванію Барсукъ, нисколько не походилъ на него. Сколько Малу былъ ловокъ и статенъ, столько же Барсукъ былъ неуклюжъ и неповоротливъ. Онъ былъ черенъ какъ кротъ; пряди мягкихъ волосъ его падали на брови. Въ маленькихъ, живыхъ глазахъ выражалась какая-то веселость; но вообще въ этомъ лицѣ было что-то отталкивающее и коварное.
   Питуа казался лѣтъ сорока.
   Онъ танцовалъ энергическій канканъ съ высокой, красивой женщиной въ бархатной камали, въ шляпкѣ съ перьями.
   Эта женщина была извѣстна подъ именемъ Графини. Съ товарами, перетасканными ею подъ бархатной камалью, или подъ индійской шалью, она могла бы открыть превосходный модный магазинъ.
   Малу и Питуа никогда не разставались; вмѣстѣ поступили они въ солдаты; вмѣстѣ бѣжали изъ полка; вмѣстѣ работали въ большихъ и малыхъ промыслахъ, на дорогахъ и на улицахъ; вмѣстѣ были въ тюрьмѣ; вмѣстѣ на галерахъ; вмѣстѣ ушли; знали другъ друга въ бѣдѣ и въ счастьѣ, любили другъ друга... Странное дѣло! дружба, это чувство, запѣтое, такъ-сказать, поэтами до пошлости, чаще встрѣчается между разбойниками, нежели между людьми порядочными.
   Малу часто подставлялъ свою грудь подъ ножъ, заносимый на Питуа; Питуа уступилъ товарищу женщину, которую они любили оба.
   Имъ такъ тяжело было одному безъ другаго, что Питуа нарочно отдался въ руки правосудія, когда Малу сослали на галеры.
   Нечего говорить, что достояніе ихъ было общее, не смотря на то, что равенство между ними было неполное; старшій вездѣ нуженъ: Малу, по прозванію Зеленый-Колпакъ, былъ главою братства.
   Замѣчательно, что во всѣхъ шайкахъ злодѣевъ уваженіе всегда пропорціонально большей или меньшей преступности. Мошенникъ далеко-ниже въ ихъ глазахъ поддѣлывателя; простой воръ -- не стоитъ и четверти убійцы. Малу и Питуа прошли рука-объ-руку всѣ степени преступленій; среди тампльскихъ плутовъ, они были орлами:-- словно двое академиковъ въ кружку рифмоплетовъ!
   Имъ всѣ дивились; всѣ охотно смѣялись каждому ихъ слову; а когда они начинали шутить, то общество приходило въ энтузіазмъ; всѣ замирали отъ веселья, слушая, какъ они гудѣли на скрипкѣ и бомбардѣ.
   Женщины тѣснились вкругъ нихъ; мужчины уважали ихъ, не возвышаясь даже до зависти. Они были героями неподражаемыми; а о Зеленомъ-Колпакѣ и говорить нечего...
   Балъ былъ въ самомъ разгарѣ, когда Іоганнъ и кавалеръ, перешедъ въ другой разъ черезъ Ротондскую-Площадь, вошли въ темный пассажъ.
   

IV.
Амуръ.

   Бѣдному кавалеру было неловко въ его новомъ костюмѣ: онъ походилъ на павлина, у котораго отрѣзали хвостъ. Роли перемѣнились: теперь онъ казался слугою своего повѣреннаго и шелъ за нимъ, опустивъ голову, шагъ за шагомъ.
   Іоганнъ первый вошелъ въ бильярдную и прошелъ черезъ нее какъ человѣкъ, знающій въ домѣ всѣ мышиныя норки. Рейнгольдъ едва не сломилъ себѣ шеи, спускаясь по тремъ узкимъ, грубо-обдѣланнымъ ступенямъ.
   -- О! о! сказалъ виноторговецъ, направляясь ко второй залѣ:-- сегодня нѣтъ пульки. Что же тамъ за чортовъ шабашъ у нихъ?
   Еще въ пассажѣ они услышали рѣзкіе звуки скрипки и бомбарды.
   Но смотря на вывѣшенныя на стѣнахъ бильярдной объявленія, запрещавшія курить въ присутствіи дамъ, всѣ танцовали съ трубками въ зубахъ. Въ галереяхъ, конечно, также не стѣснялись. Іоганнъ и кавалеръ, подошедши къ порогу залы, видѣли только зеленоватыя массы дыма, среди которыхъ шла страшная толкотня.
   Изъ этого густаго тумана вылетали странные крики, почти-мѣрный топотъ тяжелыхъ башмаковъ, хохотъ, отрывочные припѣвы, фальшивые аккорды завывавшей скрипки и сердитые звуки бомбарды. Кавалеръ, разинувъ ротъ, смотрѣлъ черезъ плечо Іоганна; онъ думалъ, что это сонъ: ему казалось, что передъ его глазами происходитъ какой-то фантастическій шабашъ, и онъ начиналъ трусить.
   Раскаиваться было некогда; притомъ, онъ принялъ предложеніе Іоганна не безъ причины: во-первыхъ, ему нужно было какъ-можно-скорѣе загладить дуэльный промахъ; потомъ, по ребяческому смѣшному чувству, такъ понятному въ его старо-дѣтской натурѣ, ему чрезвычайно хотѣлось выказаться передъ Родахомъ, внушить ему высокую идею о своемъ умѣньѣ обдѣлывать дѣла. Превосходство барона тяготило его; онъ заранѣе предчувствовалъ удовольствіе блеснуть предъ этимъ иностранцемъ, который такъ гордо объявлялъ себя необходимымъ.
   Эта мысль увлекала его еще больше, нежели самая выгода; онъ не могъ устоять передъ надеждой удивить въ свою очередь барона и сказать ему:-- вотъ что я сдѣлалъ!
   Робость его на минуту превратилась въ отважность; защуривъ глаза, онъ бросился впередъ и... задумался, и Богъ-знаетъ какіе ужасы пришли ему въ голову!
   Онъ стоялъ позади Іоганна; морозъ, пробѣжалъ у него по кожѣ. Виноторговецъ, въ довершеніе маскараднаго костюма его, завязалъ ему лѣвый глазъ чернымъ шейнымъ платкомъ; платокъ уже промокъ отъ пота.,
   Для большей предосторожности, Іоганнъ совѣтовалъ ему снять русый парикъ и явиться у Четырехъ-Сыновей въ естественномъ видѣ; но Рейгольдъ отстоялъ свои тупей.
   -- Да здѣсь балъ, проворчалъ виноторговецъ съ недовольнымъ видомъ:-- какъ тутъ говорить съ ними въ этой свалкѣ?..
   -- Уйдемъ! проговорилъ несчастный кавалеръ.
   -- Какъ это можно!.. А если завтра не найдемъ ихъ?
   -- Ну же, поманернѣй, Графиня!.. говорилъ кто-то за дымнымъ облакомъ.
   -- Стой, Барсукъ! польку подъ конецъ!..
   -- Вонъ Зеленый-Колпакъ какъ вальсируетъ... одной рукой такъ и несетъ Золотую-Пуговку... а другой играетъ Vive Henri IV.
   -- А! чортъ его побери!..
   Потомъ женскіе голоса говорили:
   -- Луазо, поноси меня этакъ!
   -- Поноси меня этакъ, Пти-Луи!
   -- Возьми, пожалуй, обѣими руками!
   Но Луазо и Пти-Луи были не такъ сильны, какъ Зеленый-Колпакъ, и притомъ дамы ихъ вѣсили вдвое противъ Золотой-Пуговки.
   Когда шумъ увеличился до нельзя, у конторки раздался звонокъ, и хриплый голосъ вдовы Табюро произнесъ обычную фразу:
   -- Пожалуйста, не надѣлайте глупостей!..
   Кадриль кончилась; слова гвардейской вдовы, казалось, возъимѣли успѣхъ, и оркестръ замолкъ.
   Въ эту минуту открыли окна; дымныя облака исчезли, и кавалеръ могъ однимъ взглядомъ окинуть все собраніе; но въ то же время гости замѣтили и его голову, выставлявшуюся изъ-за плеча Іоганна.
   -- Это что такое? разомъ закричали со всѣхъ сторонъ посѣтители.
   -- Ге! смотри-ка! сказала Золотая-Пуговка:-- что за рожа!.. съ завязаннымъ глазомъ... можетъ-быть, Амуръ.
   Это слово было принято съ всеобщимъ восторгомъ. Въ одинъ мигъ любопытная толпа окружила кавалера и, не смотря на усилія Іоганна, увлекла его въ залу.
   Каждый заглядывалъ ему подъ носъ. Остроты сыпались. У кавалера подкашивались ноги.
   -- О! вотъ голова! что за голова! говорилъ Малу, осматривая его съ удивленіемъ: -- на каждой щекѣ бѣлилъ и румянъ сантимовъ на шестьдесятъ!..
   -- Надо поставить его на столъ, прибавила Золотая-Пуговка:-- и сбирать по одному су съ каждаго, кто захочетъ посмотрѣть вблизи.
   Сказано -- сдѣлано. Въ, одну минуту кавалеръ, ничего не понимая, очутился фута на три надъ толпою. При переносѣ, чья-то неловкая или вѣроломная рука сдернула съ него фуражку, а вмѣстѣ съ нею и парикъ,-- такъ-что черный платокъ, повязанный діагонально, теперь раздѣлялъ горизонтально раскрашенное лицо кавалера отъ голаго, какъ колѣнки, черепа.
   Общество запрыгало отъ радости; всѣ въ одинъ голосъ завопили:
   -- Это Амуръ, Амуръ!..
   Никогда еще не было такъ весело у Четырехъ Сыновей Эймона. Фарсъ случился въ антрактѣ между двухъ кадрилей; случай какъ-будто нарочно выбралъ такую удобную минуту.
   Веселый шумъ постоянно увеличивался; каждый отпускалъ кавалеру шутливое или острое словцо; дамы, опершись на руки своихъ кавалеровъ, изнывали, заливаясь громкимъ смѣхомъ. Г-жа Табюро, не смотря на свои почтенныя качества и уваженіе, какимъ обыкновенно пользовалась у своихъ посѣтителей, не могла ничего сдѣлать; напрасно звонила она изъ-за своей конторки съ важностію президента законодательнаго собранія; тщетно возвышала она свой сухой, хриплый голосъ, повторяя завѣтную фразу: "Пожалуйста, не надѣлайте глупостей!.."
   Общій хохотъ и остроты заглушали ее. Кавалеры и дамы, танцующіе и нетанцующіе, всѣ собрались въ тѣсный кружокъ около несчастнаго кавалера Рейнгольда, который все еще стоялъ на столѣ, служившемъ ему пьедесталомъ. Испуганный, съ страшными проклятіями и местью на сердцѣ, онъ ёжился и, потупивъ развязанные глаза, не смѣлъ ни пошевельнуться, ни взглянуть на толпу, осыпавшую его громкими насмѣшками.
   Во все время онъ не произнесъ ни слова; онъ не могъ дать себѣ отчета, что дѣлалось вокругъ него, и задыхался отъ страха; кровь стыла въ его жилахъ; вставные зубы стучали другъ о друга и готовы были выпасть. То было нѣмое, горькое отчаяніе тѣхъ несчастныхъ жертвъ, надъ которыми индійскіе людоѣды ругаются предъ ихъ закланіемъ.
   Это-то отчаяніе именно и забавляло дамъ; онѣ не могли насмотрѣться на голову неизвѣстнаго человѣка, гладкую какъ яйцо, блѣдную отъ лба до подбородка.
   -- Надо бы крылушки, сказала Золотая-Пуговка, подошедъ еще ближе.
   -- Мальчикъ! закричала Графиня:-- подай колчанъ Амуру!..
   И новый залпъ хохота раздался вкругъ кавалера.
   Іоганнъ, оттертый толпою отъ своего патрона, пытался приблизиться къ нему и по-временамъ обращался съ просьбами за него, но напрасно. Впрочемъ, онъ и не слишкомъ надрывался; порою далее и на его пасмурномъ лицѣ; пробѣгала злая улыбка. Фарсъ ему нравился; жалкое положеніе хозяина забавляло его.
   Кромѣ вдовы Табюро, негодовавшей за своей конторкой на то, что никто не слышалъ ея возгласовъ, въ залѣ только одинъ человѣкъ не принималъ участія въ общемъ весельѣ: это былъ Фрицъ, неподвижно сидѣвшій въ своемъ углу, понуривъ голову и положивъ руку на фляжку съ водкой. Онъ ничего не видѣлъ; хохотъ и насмѣшки глухимъ шумомъ летѣли мимо ушей его.
   Но вдругъ раздался такой пронзительный крикъ и хохотъ, что Фрицъ вздрогнулъ, поднялъ голову и какъ-бы съ просонья обвелъ вокругъ безсмысленнымъ взглядомъ.
   Увидѣвъ издали возвышавшееся надъ толпою лицо кавалера, онъ вздрогнулъ.
   -- Всегда, всегда!.. проговорилъ онъ, закрывая лицо руками.-- Онъ преслѣдуетъ меня... Пей сколько хочешь, а вѣрно не забудешь!..
   Послѣдній взрывъ веселости произведенъ былъ Золотою-Пуговкой. Смѣлая воструха успѣла пробраться черезъ толпу, вскочила на столъ и стала рядомъ съ кавалеромъ.
   Малу былъ подлѣ, на-готовѣ.
   Золотая-Пуговка сдѣлала балетное па и, лаская одною рукою кавалера за подбородокъ, другую подняла надъ его лысою головою, держа двумя пальцами страшно-измятый парикъ.
   Внизу, Малу, указывая бильярднымъ кіемъ на эту группу, произнесъ голосомъ человѣка, объясняющаго. восковыя фигуры:
   -- Миѳологическая картина... Психея, отъискавшая парикъ Амура...
   Золотая-Пуговка, ободренная первымъ успѣхомъ, выразившимся судорожнымъ хохотомъ всего собранія, готовилась перейдти къ другому фарсу; уже большіе глаза ея заблистали шаловливой злобой и, казалось, не было причины, которая бы могла такъ скоро окончить комедію.
   Къ счастію бѣднаго кавалера, веселость Іоганна, хотя и происходила изъ коварнаго источника, была непродолжительна. Онъ потѣшился минутнымъ отчаяніемъ-хозяина и -- довольно.
   Онъ вспомнилъ о десяти-тысячахъ франковъ, а этого было слишкомъ-достаточно, чтобъ сдѣлать его серьёзнымъ.
   Энергически пробился онъ черезъ толпу и направился къ Малу.
   Въ эту минуту, г-жа Табюро, одушевленная законнымъ негодованіемъ, сошла съ своего сѣдалища и устремилась къ толпѣ.
   Такимъ-образомъ, помощь разомъ подоспѣла Рейнгольду съ обѣихъ сторонъ и онъ скоро былъ освобожденъ; но самую сильную помощь оказала ему, впрочемъ, не содержательница заведенія: толпа была черезъ-чуръ взволнована, краснорѣчіе г-жи Табюро, не смотря на ея величавый чепецъ съ лентами и почтенный журналъ, который она держала въ рукѣ, вѣроятно, не имѣло бы успѣха.
   Іоганну, напротивъ, стоило только шепнуть по слову Питуа и Малу.
   Питуа опустилъ руку Графини; Малу оставилъ начатую штуку и бросилъ кій.
   -- Это другое дѣло, проговорилъ онъ: -- надо было бы тотчасъ сказать...
   -- Успокойся, милашка... будетъ тебѣ смѣяться! продолжалъ онъ, обращаясь къ Золотой-Пуговкѣ.
   Пуговка покорно соскочила со стола.
   Поднялся-было ропотъ; но Барсукъ закричалъ: "тсс!" и все замолкло.
   -- Я знала, сказала вдова Табюро:-- что стоить мнѣ встать, и все прійдетъ въ порядокъ... Но кто же это смѣетъ нарушать спокойствіе въ заведеніи?
   Кто относилось къ кавалеру Рейнгольду, на котораго Золотая-Пуговка надѣла уже парикъ.
   -- Ну, все кончено, тётка, отвѣчалъ Малу:-- все будетъ тихо... А за этого новичка я отвѣчаю.
   Г-жа Табюро медленно возвратилась на свое мѣсто.
   Она такъ начиталась въ журналѣ о іезуитахъ, что готова была принять кавалера за ужаснаго соціуса, и потому, зная, какъ могущественны и опасны эти люди съ холерой за пазухой, рѣшилась дѣйствовать осторожно,
   -- Пожалуйста, сказала она голосомъ великодушнаго прощенія: -- не возобновите своихъ глупостей!
   Между-тѣмъ, Зеленый-Колпакъ и Барсукъ взяли кавалера подъ руки и посадили на табуретъ. Кавалеръ рѣшился наконецъ поднять глаза и робко посмотрѣлъ вокругъ себя.
   Іоганнъ, стоявшій позади, наклонился къ нему на ухо.
   -- Это пустяки, прошепталъ онъ.-- Не показывайте вида, что вы сердитесь... Волки наши у насъ, а это стоитъ чего-нибудь.
   Рейнгольдъ старался повиноваться и употреблялъ всѣ усилія, чтобъ улыбнуться хоть немножко; но несчастный быль слишкомъ перепуганъ, и страхъ его отражался на лицѣ. Онъ снова опустилъ глаза, чтобъ не видѣть своихъ преслѣдователей.
   Малу и Питуа сѣли по бокамъ; Іоганнъ также сѣлъ.
   -- Тётка! закричалъ Малу:-- ямайскаго, лучшаго, запечатаннаго... Живо!
   Принесли бутылку рома; Малу налилъ и безъ церемоніи положилъ руку на колѣно кавалеру.
   -- Ну, старикъ, сказалъ онъ: -- кажется, тебѣ не понравились шутки этихъ вострухъ?.. Впрочемъ, сердиться тутъ не за что.
   -- Сердиться не за что, прибавить Барсукъ, положивъ свою черную руку на другое колѣно кавалера. Кавалеръ исподлобья смотрѣлъ то на того, то на другаго.
   -- Будемъ говорить дѣло, продолжалъ Малу.
   -- Ну, да! подхватилъ Барсукъ.
   -- Если ты будешь все врать, сказалъ Малу товарищу: -- такъ ничего не будетъ.
   Питуа сдѣлалъ знакъ покорнаго согласія и замолчалъ.
   -- Такъ-то, продолжалъ Малу: -- вотъ дядя Іоганнъ говоритъ, что вамъ надо двухъ безстрашныхъ, чтобъ сладить кое-что, тамъ, въ Германіи... Если плата хорошая, мы, пожалуй... такъ что ли, Барсукъ?
   Барсукъ важно кивнулъ головой.
   -- Это значить -- да, продолжалъ Зеленый-Колпакъ, объясняя Рейнгольду пантомиму своего товарища:-- это такъ Барсукъ говорить, когда его просятъ молчать... Такъ мы согласны... Въ нашемъ быту недурно прогуляться для здоровья заграницу... только надо сторговаться въ цѣнѣ: хотите заплатить какъ слѣдуетъ?
   Рейнгольдъ все еще не успѣлъ оправиться отъ испуга.
   Іоганнъ отвѣчалъ за него.
   -- Хозяинъ не скупъ, ребята; жаловаться не будете... скажите свою цѣну.
   -- Прежде, дядя-Іоганнъ, надо знать...
   -- Навѣрно еще ничего нельзя сказать; тамъ увидимъ... смотря какъ пойдетъ дѣло... вамъ, можетъ-быть, прійдется пробыть недѣли три, а можетъ-быть и сутки... Дѣло идетъ о человѣкѣ, который мѣшаетъ...
   -- Надо его угомонить?.. спросилъ Малу.
   -- Точно.
   -- Чортъ возьми!.. а къ какому сроку надо приготовиться?
   -- Дѣло не сейчасъ, а прежде бы надо, чтобъ тамошніе крестьяне привыкли къ вамъ.
   -- И чтобъ послѣ насъ узнали? сказалъ Питуа, дѣлая гримасу.
   -- Нѣтъ!.. а чтобъ не дать вида, что вы нарочно пріѣхали... Завтра въ полдень отправитесь.
   Товарищи посмотрѣли другъ на друга.
   Между-тѣмъ, посѣтители Четырехъ-Сыновей уже расположились по-прежнему. Одни пили, другіе играли, иные доканчивали прерванный балъ -- пѣли и плясали.
   Г-жа Табюро, дошедши до трогательнаго мѣста фельетона, плакала горько.
   -- Что ты на это скажешь, Барсукъ? спросилъ Малу послѣ долгаго молчанія.-- По-моему, не будетъ ли это слишкомъ-проворно, какъ хочетъ дядя-Іоганнъ?
   -- Правда; не будетъ времени вернуться...
   -- Увидимъ!
   -- Ты говори, что думаешь, возразилъ благоразумный Барсукъ.
   -- Чортъ возьми...
   -- Это дѣло такое...
   -- Я думаю, что если дадутъ намъ по тысячѣ экю на брата... Іоганнъ привскакнулъ на мѣстѣ.
   Кавалеръ, начинавшій приходить въ себя, замѣтилъ это движеніѣ и принялъ его за энергическій протестъ противъ запроса двухъ пріятелей; но еслибъ онъ повыше поднялъ глаза, онъ увидѣлъ бы, что Іоганнъ украдкой подмигивалъ то Малу, то Питуа.
   И вотъ, вмѣсто того, чтобъ сдѣлать уступку, Барсукъ оказался еще задорнѣе.
   -- Три тысячи франковъ! закричалъ онъ.-- За Датчанъ что ли насъ считаетъ дядя-Жирафъ?.. За три тысячи франковъ пускаться въ такую даль, къ дикарямъ!.. стоитъ!.. Тутъ по малой мѣрѣ нужно четыре тысячи.
   Іоганнъ еще подмигнулъ.
   -- Ну, прибавилъ Зеленый-Колпакъ: -- положимъ пять тысячь, для круглаго счета.
   -- Эхъ, какъ горячо! сказалъ Іоганнъ въ поддержаніе своей роли.
   -- Да такъ, промолвили воры, сдѣлавъ винопродавцу знакъ, который означалъ: -- честный Іоганнъ, тебѣ будетъ за труды.
   Іоганну нельзя было сейчасъ же уступить; для вида, онъ поспорилъ нѣсколько минутъ; потомъ замолчалъ, какъ-бы утомясь споромъ.
   -- Да, правда сказать, дружки мои, заключилъ онъ: -- тутъ не моя воля... Если хозяинъ захочетъ дать вамъ по пяти тысячь франковъ на брата -- пусть такъ!
   Хозяинъ думалъ только о томъ, какъ бы убраться по добру по здорову; онъ отдалъ бы пять тысячь даромъ, еслибъ волшебная или другая какая сила перенесла его на подушки экипажа.
   Онъ сдѣлалъ утвердительный жестъ.
   Малу и Питуа схватили его за руки.
   -- Дѣло слажено! закричали они.
   -- А, а! старый Іоганнъ, прибавилъ Зеленый-Колпакъ: -- хозяинъ вдвое сговорчивѣй тебя. Нехорошо хитрить съ добрыми пріятелями!..
   -- Я долженъ заботиться о хозяйской пользѣ, скромно отвѣчалъ харчевникъ:-- ты знаешь, я не такой человѣкъ, чтобъ забылъ свою обязанность.
   -- Что правда, то правда, закричали въ одинъ голосъ пріятели.
   Рейнгольдъ продолжалъ строить печальную гримасу. Горестное приключеніе, такъ-сказать, сплюснуло его. Ему казалось, что онъ окруженъ страшными фантастическими опасностями; онъ былъ въ положеніи человѣка, висящаго надъ пропастью, который не смѣетъ ни взглянуть, ни пошевельнуться.
   Спокойная бесѣда, происходившая по обѣ стороны кавалера, не уменьшила его смущенія, потому-что онъ все еще слышалъ позади насмѣшливый и грозный ропотъ, поразившій его слухъ въ ту минуту, когда онъ былъ провозглашенъ Амуромъ.
   Можно ли было кавалеру скоро оправиться отъ страха? еще слишкомъ-близко была враждебная толпа, которая сейчасъ такъ безжалостно надъ нимъ ругалась.
   Во время краткаго молчанія, наступившаго за порѣшенымъ торгомъ, онъ осмѣлился робко взглянуть въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Іоганнъ.
   -- Хозяинъ что-то не въ своей тарелкѣ, замѣтилъ Малу.
   -- Я думаю, ему хотѣлось бы улизнуть, прибавилъ Питуа.
   Іоганнъ выпилъ свой стаканъ рома и всталъ.
   -- Почему жь и не такъ? сказалъ онъ: -- съ хорошими людьми что долго хлопотать; сказалъ слово -- и дѣлу конецъ.
   -- Почти-что такъ, возразилъ Малу:-- стоитъ только чокнуться, какъ водится между задушевными друзьями.
   Онъ взялъ полный стаканъ и ловко подалъ его кавалеру.
   -- Хозяинъ! сказалъ онъ, приложивъ руку къ уху:-- смѣю просить: промочить горлышко...
   Рейнгольдъ обмокнулъ губы въ стаканъ съ ромомъ.
   -- Теперь, примолвилъ Питуа съ любезной улыбкой: -- нужно бы задаточекъ...
   -- Что тебѣ еще нужно? спросилъ Іоганнъ.
   -- Малость какую-нибудь... лоскутокъ сотъ въ пять; намъ пополамъ.
   Рейигольдъ засунулъ руку подъ блузу, изъ кармана своего бѣлаго пальто вынулъ богатый сафьяннный бумажникъ съ золотымъ замочкомъ и открылъ его.
   Пальцы у него дрожали.
   У бѣглыхъ каторжниковъ глаза были зоркіе: они разсмотрѣли бумажникъ.
   Рейнгольдъ вынулъ пятисотенный билетъ и отдалъ.-- Питуа и Малу замѣтили, что билетъ былъ не одинъ.
   Они разсыпались въ благодарностяхъ.
   -- Вотъ добрый хозяинушка! говорилъ Малу, укладывая въ карманъ задатокъ.-- Что тутъ толковать... за него можно отдать себя на битое мясо... не такъ ли, Барсукъ?
   -- О! воскликнулъ Барсукъ съ умиленіемъ:-- можно избить себя до крови!..
   Рейнгольдъ заперъ портфель и готовился распрощаться, какъ вдругъ сзади въ толпѣ поднялся внезапный вой; потомъ все стихло; настало глубокое молчаніе.
   Невольно оглянулся Рейнгольдъ.
   Восторженная толпа построилась въ два ряда и образовала широкій проходъ. По этой дорогѣ шелъ, шатаясь, человѣкъ.
   Его бородатое лицо было мертвенно-блѣдно и все почти исчезало подъ висящими съ головы прядями волосъ.
   Подъ этой волосяной занавѣской блестѣли неподвижные глаза какимъ-то кровавымъ отсвѣтомъ.
   Онъ былъ пьянъ, такъ-что едва держался на ногахъ.-- Все иронически кланялось при его проходѣ; а женщины забавлялись выдергиваніемъ длинныхъ волосковъ изъ его сѣдой бороды.
   Онъ ничего не замѣчалъ и продолжалъ свое тяжелое шествіе, грозя повалиться на каждомъ шагу.
   -- Вотъ Фрицъ, сказалъ Іоганнъ, обращаясь къ каторжникамъ: -- отведите его въ уголъ: пускай проспится; не то, онъ уйдетъ, а мнѣ нужно сегодня переговорить съ нимъ.
   -- Говори съ нимъ, пожалуй! отвѣчалъ Малу:-- только отъ него, братъ, ни чорта не добьешься... онъ какъ вытянетъ графинъ водки, то ужь ничего и говорить не умѣетъ, кромѣ: "я его видѣлъ! я его видѣлъ!" -- больше ни слова.
   -- Все равно, прибавилъ Барсукъ: -- въ угоду тебѣ, дядя Іоганнъ, мы его, пожалуй, запрячемъ вонъ туда, подъ бильярдъ.
   Кавалеръ, который пріободрился-было въ надеждѣ на скорое освобожденіе, снова поблѣднѣлъ при видѣ бывшаго блутгауптскаго курьера. Онъ начиналъ дрожать.
   Фрицъ былъ отъ него не больше, какъ въ трехъ шагахъ. Опустивъ голову, онъ продолжалъ свое трудное, невѣрное шествіе.
   Рейнгольдъ хотѣлъ посторониться и втискаться въ ряды; но -- ноги его отяжелѣли какъ свинчатки.
   Фрицъ сдѣлалъ еще шагъ, еще... и очутился лицомъ-къ-лицу съ Рейнгольдомъ.
   -- Амуръ, не плошай! вскричала издали Золотая-Пуговка.
   Въ эту минуту, Фрицъ поднялъ голову, чтобъ разсмотрѣть, что загородило ему дорогу.
   Увидѣвъ Рейнгольда, онъ быстро откинулся назадъ и вытянулъ руки, какъ-бы отталкивая страшное видѣніе.
   -- Они драться хотятъ,-- сказалъ кто-то въ толпѣ.
   -- Хотятъ боксировать!
   -- Великая битва Бочонка съ Амуромъ! закричала Золотая-Пуговка, апплодируя руками и ногами.
   -- Пожалуйста... начала-было вдова Табюро.
   Но усилившіеся крики заглушили ея голосъ.
   Игроки, питухи и танцоры -- всѣ бросили свои занятія и собрались смотрѣть битву, обѣщавшую любопытное зрѣлище.
   Образовался кругъ; дамы впереди.
   Фрицъ и кавалеръ, стоя другъ передъ другомъ, дѣйствительно были похожи на двухъ бойцовъ, готовыхъ начать рукопашную; но, всмотрѣвшись ближе, можно было замѣтить, что на обоихъ лицахъ выражался одинаковый мучительный ужасъ.
   Отяжелѣлыя вѣки кавалера опустились, и взглядъ неподвижно уставился въ землю. Фрицъ смотрѣлъ во всѣ глаза, и расширившіеся зрачки его, казалось, хотѣли выскочить вонъ.
   Онъ смотрѣлъ на Рейнгольда; лобъ его наморщился; губы судорожно шевелились; волосы встали дыбомъ.
   -- Не увести ли его? спросилъ Малу Іоганна.
   -- Сейчасъ, хладнокровно отвѣчалъ харчевникъ.
   Малу повернулся къ Питуа.
   -- Смотри бумажникъ!.. проворчалъ онъ.
   -- Будетъ схватка! говорили въ толпѣ.
   -- Будетъ смѣху!..
   -- Держу десять су за Амура! закричала Золотая-Пуговка.
   -- Держу за Бочонка! подхватила Графиня.
   Фрицъ посмотрѣлъ кругомъ; въ глазахъ его выражался испугъ.
   -- Онъ! бормоталъ бывшій курьеръ глухимъ голосомъ:-- стало-быть, это -- адъ!..
   -- Ну же! крикнула Золотая-Пуговка:-- будьте умницы, расчешите другъ дружку!..
   -- Ну, Амуръ!
   -- Ну, Бочонокъ!
   Фрицъ медленно откинулъ волосы на стороны и какъ-будто съ просонья протеръ глаза.
   Темная мысль бродила въ отуманенной головѣ его.
   -- Адъ, повторялъ онъ:-- это все грѣшники... и онъ о! убійца проклятый! какъ, должно-быть, горитъ у него сердце!..
   Толпа дрожала отъ нетерпѣнія.
   Фрицъ ступилъ шагъ впередъ и положилъ руки на плеча Рейнгольду. Кавалеръ вскрикнулъ и присѣлъ, какъ-будто его ударило громомъ...
   При видѣ павшаго кавалера, гости Четырехъ-Сыновей испустили протяжный вой.
   -- Амуръ пораженъ, закричала Графиня:-- Золотая-Пуговка, десять кругляковъ за тобой!..
   -- Постой на часъ! отвѣчала Золотая-Пуговка:-- вотъ Бочонокъ падаетъ; подпорка не сдержала!
   Фрицъ въ-самомъ-дѣлѣ опустился-было всею тяжестію на плеча Рейнгольду; потерявъ эту опору, онъ покачнулся впередъ, нѣсколько минутъ силился воротить равновѣсіе, и рухнулся внизъ лицомъ на полъ.
   Тяжелый сонъ охватилъ его; онъ уже не шевелился.
   -- Вонъ онъ какъ захрапѣлъ, сказалъ Іоганнъ Малу: -- спрячь ты мнѣ его въ уголъ... А теперь надо спровадить хозяина... Ужь будетъ съ него!..
   Два друга вспрыгнули отъ усердія; оба въ разъ бросились на кавалера и подняли его на руки. Толпа тѣснилась у дверей бильярдной; они растолкали ее локтями и скоро выбрались на маленькій грязный дворъ, украшенный титломъ сада.
   Здѣсь уже можно было поставить кавалера на ноги; но друзья продолжали его держать, конечно, въ доказательство своей услужливой преданности. Они пронесли Рейнгольда черезъ весь темный пассажъ и спустили уже на Площади-Ротонды.
   -- Счастливо оставаться, хозяинъ! сказалъ Малу: -- въ другой разъ пожалуете на водку.
   -- Этакіе разбойники! шепнулъ Іогапнъ на ухо Питуа:-- головой ручаюсь, что вы запустили руку...
   -- Ничего, только бумажникъ, отвѣчалъ Питуа.
   -- А со мной подѣлитесь?
   -- Тамъ увидимъ.
   Іоганнъ подошелъ къ кавалеру и подалъ ему руку, въ которой бѣднякъ очень нуждался.
   -- Посмотрите за Фрицомъ! кричалъ издали харчевникъ двумъ неизмѣннымъ друзьямъ, которые уже были на дворѣ Четырехъ-Сыновей!
   Воротясь въ харчевню, они снесли Фрица подъ бильярдъ и оставили его тамъ въ глубокомъ, тяжеломъ снѣ; потомъ усѣлись за свою бутылку рому, чтобъ подробнѣе изслѣдовать портфель.
   -- Посчастливился вечеръ! говорилъ Барсукъ, лаская въ рукѣ три или четыре билета французскаго банка.
   -- А заказъ-то! прибавилъ Малу: -- я-таки радъ поработать въ Германіи.
   -- Притомъ, хозяинъ такой человѣкъ, что въ просакъ не посадитъ: это вѣрно.
   Іога ннъ сказалъ каторжникамъ имя кавалера, чтобъ съ перваго раза внушить имъ довѣренность и сократить переговоры.
   Друзья раза два-три чокнулись.
   -- Барсукъ, сказалъ Малу:-- понимаешь ли ты, что это за добрый молодчикъ ждетъ нашихъ рукъ?
   -- Какой-нибудь молокососъ близко подъѣхалъ къ женѣ хозяина, отвѣчалъ Барсукъ.
   -- Хозяинъ не женатъ.
   -- Ну, къ любовницѣ...
   -- Можетъ-быть... а я такъ думаю, что тутъ денежки: дѣло стоитъ не малаго.... Десять тысячь на насъ двоихъ, кромѣ Іоганна; а Іоганнъ -- какъ посмотрю я -- не таковскій, чтобъ сталъ работать даромъ...
   -- Положимъ, двадцать тысячь!
   -- Ну! я жь тебѣ говорю, что такой человѣкъ, какъ хозяинъ, не броситъ тысячи наполеондоровъ такъ, за окно, изъ того только, чтобъ одному владѣть женой!
   Барсукъ подумалъ съ минуту; потомъ однимъ глоткомъ выпилъ стаканъ рома.
   -- По мнѣ все равно, сказалъ онъ:-- коли бы вездѣ дорываться до корня, конца бы ничему не было... Задали намъ работу, мы ее сработаемъ,-- и дѣло въ шляпѣ... Валяй, скрипка!..
   -- Катай, бомбарда!.. воскликнулъ Зеленый-Колпакъ.
   И они встали. Весело было у нихъ на сердцѣ, легко на душѣ, какъ-будто у добрыхъ людей. Опять зала огласилась ихъ нестерпимой музыкой. Барсукъ взялъ за руку Графиню; Малу -- Золотую-Пуговку, и балъ снова пошелъ веселѣе прежняго.
   А кавалеръ Рейнгольдъ добрался до харчевни Жирафы, опираясь на руку Іоганна.
   -- Что за нравы! говорилъ онъ жалобно:-- кто повѣритъ, чтобъ въ Парижѣ происходили такія вещи!..
   -- Я всегда этому очень дивился, отвѣчалъ флегматикъ Іоганнъ.
   -- Мнѣ казалось, они хотѣли покуситься на мою жизнь!.. И эти опасныя твари... эти рожи, точно висѣльники!..
   -- Я вамъ не предрекалъ сен-жерменскаго салона.
   -- А это привидѣніе!.. проговорилъ кавалеръ, вздрогнувъ.
   -- Бѣдный Фрицъ! примолвилъ Іоганнъ.
   Рейнгольдъ остановился.
   -- Какъ ты думаешь, узналъ онъ меня?
   -- Э, не заботьтесь объ этомъ! отвѣчалъ харчевникъ, пожавъ плечами: -- онъ пьянъ, какъ стелька; а когда и не пьянъ, такъ полоумный... Полноте, хозяинъ! развеселитесь:-- мы, для нынѣшняго дня, смастерили славное дѣльцо!... Троихъ завербовали; а ужь у меня есть надежда залучить и четвертаго...
   -- По-крайней-мѣрѣ, ты не сказалъ моего имени?
   -- Какъ можно!.. къ-чему это?..
   -- Не лжешь?
   -- Какъ честный человѣкъ!
   Кавалеръ послѣ двухъ часовъ въ первый разъ вздохнулъ свободно.
   Онъ взошелъ, безъ помощи Іоганна, на витую лѣстницу, ведущую въ жилище харчевника.
   Когда онъ сбросилъ съ себя блузу и картузъ, чтобъ снова облечься въ свой фешенёбльный костюмъ, въ немъ не осталось и слѣдовъ тревоги.
   Такъ все скользило по этой измѣнчивой натурѣ!
   Кавалеръ былъ похожъ на ребенка, который плачетъ горькими слезами и -- смѣется прежде, нежели обсохнутъ слезы.
   -- Амуръ! ворчалъ онъ, начиная улыбаться:-- мысль не дурна, клянусь честью... эти канальи не совсѣмъ-глупы!
   Онъ снялъ повязку и поправилъ парикъ передъ зеркаломъ.
   -- Не смотря на все, продолжалъ Рейнгольдъ: -- я, кажется, показалъ довольно твердости... Есть люди, которые ужаснулись бы, увидѣвъ то, что я сейчасъ видѣлъ... Боже мой!.. Смѣло могу сказать тебѣ, Іоганнъ, что я не струсилъ.
   -- Это видно было, г. кавалеръ.
   Рейнгольдъ затянулъ узелъ галстуха и еще разъ поправилъ прическу.
   -- Ну, примолвилъ онъ:-- сегодняшнимъ вечеромъ я-таки доволенъ... Все идетъ ладно... и чертовски досадно будетъ, если еще разъ увернется отъ насъ этотъ пострѣлёнокъ... Прощай, Іоганнъ... Поѣду строить куры невѣстиной матери... Позаботься о дѣлѣ, и если будетъ что-нибудь новое; завтра утромъ приходи въ отель.
   Кавалеръ дошелъ до своего экипажа, который все еще ждалъ его противъ Церкви-св.-Елизаветы.
   Видя, какъ его кучеръ и лакей переминаются на холодѣ, онъ имѣлъ наслажденіе подумать:
   -- Эти дурачьё увѣрены, что у меня было нѣжное свиданіе.
   Іоганнъ, взглянувъ на свое заведеніе, воротился къ Четыремъ Сыновьимъ Эймона, чтобы покончить начатое дѣло, а главное -- узнать, много ли достанется на его долю изъ бумажника.
   

V.
Политъ.

   Изъ харчевни Жирафы великолѣпный Политъ, для сваренія желудка, отправился на бульваръ. Проходя мимо Іоганна и кавалера, онъ не замѣтилъ ихъ: до мелкихъ ли тампльскихъ торговцевъ было теперь человѣку, пообѣдавшему чуть-чуть не два раза? Трость съ позолоченымъ набалдашникомъ вертѣлась у него въ рукѣ сама-собою; шляпа гнулась къ уху; зубочистка дѣйствовала будто послѣ трюфлей и шампанскаго. Между-тѣмъ, онъ съѣлъ только весьма-большое количество телятины.
   Но... онъ любилъ телятину.
   Закинувъ голову, Политъ шелъ, едва касаясь земли. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Вандомской-Улицы, церемоніалъ шествія былъ нарушенъ: Политъ неожидаино наткнулся на человѣка, остановившагося на троттуарѣ. Незнакомецъ, молча, съ покорнымъ видомъ, далъ дорогу, не поднявъ даже задумчиво-опущенной головы. Подъ дрянной шапкой, изобличавшей коммиссіонера или шарманщика, лица незнакомца нельзя было разсмотрѣть.
   Бравая палка Полита поднялась по инстинкту; въ двѣнадцатикопеечной бутылкѣ вина много воинственности; но палка описала полукружіе, не задѣвъ никого.
   Бѣднякъ шелъ своею дорогой медленно, едва передвигая ноги; казалось, сильное горе тяготѣло надъ его головой и сердцемъ; впрочемъ, въ этихъ кварталахъ господствуютъ страданія физическія: нерѣдко на этихъ отдаленныхъ улицахъ встрѣтишь несчастнаго, истомленнаго голодомъ...
   Политъ остановился.
   Превосходный художникъ, неутомимый наблюдатель, у котораго каждый штрихъ полонъ ума и философіи Гаварни, сказалъ: "удовольствіе столько доброты придаетъ душѣ!"
   Говоря вообще, мысль, можетъ-быть, спорная; но въ-отношеніи удовольствій желудочныхъ, это аксіома непреложная.
   Притомъ, у всѣхъ Политовъ въ свѣтѣ, отъ супруга знатной дамы до фаворита пожилой торговки, желудки должны быть превосходные, -- качество, для нихъ необходимое, тѣсно связанное съ ихъ обязанностями.
   Политъ положилъ прочное основаніе у г-жи Батальёръ и проѣлъ свой двадцать-пять су у Жирафы. Жирафа Богъ-знаетъ чего не даетъ за двадцать-пять су!
   Въ эту минуту, у Полита была добрая душа; онъ остановился и удостоилъ бѣдняка взглядомъ. Въ немъ узналъ онъ стараго товарища, съ которымъ вмѣстѣ учился въ школѣ.
   -- Такъ, такъ! говорилъ онъ:-- это Жанъ Реньйо!.. Какъ можно потерять человѣка изъ виду!.. и какъ судьба-то разбрасываетъ людей!.. Я сталъ бариномъ; имѣю значеніе; хорошо одѣтъ; рано или поздно, сдѣлаю партію -- конечно. А онъ въ той же короткой курткѣ и въ картузѣ... остался такимъ ясѣ рабочимъ... Все зависитъ отъ характеровъ... Низшій классъ необходимъ!
   Политъ, какъ видите, былъ немножко-моралистъ.
   -- Все равно, продолжалъ онъ: -- это былъ славный малой... Онъ, кажется, сильно пріунылъ... можетъ-быть; ему пріятно будетъ увидѣть стариннаго...
   Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ назадъ, онъ закричалъ:-- Эй! Жанъ! Жанъ!.. Загордился ныньче!
   Жанъ Реньйо не слышалъ и шёлъ, опустивъ голову.
   Политъ побѣжалъ, догналъ его и схватилъ за руку.
   -- Что ты, Жанъ? сказалъ онъ:-- оглохъ что ли?
   Жанъ остановился и съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него. Съ перваго взгляда, онъ не узналъ школьнаго товарища. Это видимо Польстило Политу, и онъ улыбнулся.
   -- Ты не узналъ меня, молодецъ? произнесъ онъ тономъ покровителя, поправляя свои галстухъ. Всѣ мы ростемъ... и, надо сказать, я перемѣнился въ манерахъ... но нисколько не горжусь этимъ, любезный... Давай же руку!
   Печальное лицо Жана Реньйо прояснилось на минуту; онъ почти улыбнулся.
   Въ школѣ они были большими друзьями.
   -- Какъ ты выросъ! тихо проговорилъ онъ.-- Я бы прошелъ мимо и не узналъ тебя!
   -- Я думаю!.. сказалъ фаворитъ г-жи Батальёръ, поглаживая свой полу-чистыя перчатки.
   Жанъ осмотрѣлъ его съ головы до ногъ.
   -- Какъ счастливы мы были, Политъ! сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ.
   -- Тебѣ такъ кажется?.. А я думаю иначе!
   -- Да, правда, продолжалъ Жанъ:-- о чемъ одни жалѣютъ, какъ о потерянномъ счастьѣ, то другіе хотѣли бы забыть... ты, кажется, разбогатѣлъ?
   -- О, нѣтъ! отвѣчалъ -Политъ: -- не разбогатѣлъ... но доволенъ...
   -- Имѣешь мѣсто?
   -- И башку!.. Но гдѣ жь ты былъ, душа моя, если не знаешь, что я съ Батальёръ...?
   -- А!..
   Въ этомъ восклицаніи не было ни удивленія, ни негодованія: Жанъ Реньйо былъ честенъ по инстинкту; честь, которую онъ только понималъ, а не зналъ, предохраняла его самого отъ всего безчестнаго; въ другомъ же порокъ не возмущалъ его: съ дѣтства жилъ онъ въ той средѣ, гдѣ непризнанная или непонятая нравственность допускаетъ странныя исключенія; онъ видѣлъ, что гнусный порокъ принимается и живетъ даже въ нѣдрахъ семейства...
   Ужь таковы нравы этого класса въ Парижѣ: порокъ легко такъ принимается и входитъ въ обыкновенный порядокъ вещей. Слова и мысли измѣняются. Какъ честность торговая мало походитъ на честность рыцарскую, такъ и понятіе добродѣтели измѣняется и, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, доходитъ до гнусной, нелѣпой безсмыслицы. Добродѣтелью называютъ иногда организованный порокъ... порокъ законный, нескрываемый, достигшiй до чудовищнаго спокойствія совѣсти.
   У этихъ людей все, что не наказывается закономъ, -- верхъ нравственности; самыя угрозы закона для нихъ еще сомнительны: законъ слѣпъ, законъ суровъ, говорятъ они!
   Бракъ кажется имъ исключеніемъ, роскошью; они спариваются случайно; безъ угрызенія совѣсти бросаютъ на улицѣ несчастныхъ дѣтей, которыми потомъ населяются тюрьмы и разъигрываются судейскія драмы...
   Этотъ классъ, въ сравненіи съ цѣлымъ населеніемъ столицы, къ-счастію, весьма-незначителенъ; но онъ разсѣянъ по всему городу, и большая часть этихъ людей должны быть оправданы невѣжествомъ и нищетой.
   Въ нѣкоторыхъ домахъ, даже хорошо меблированныхъ, наивность разврата простирается до того, что мать оплакиваетъ дочь, вышедшую за бѣднаго человѣка, и въ упрекъ указываетъ на пышный экипажъ и блонды женщины, разумно проведшей свою молодость...
   Изъ всего Парижа, бѣдный Тампльскій-Кварталъ, населенный почти-сплошь мелкими торговцами и двусмысленными промышлениками, конечно, менѣе всѣхъ понимаетъ честь.
   Разумѣется, и въ Тамплѣ много честныхъ людей, но эта честность по необходимости идетъ объ-руку съ порокомъ, не въ силахъ отдалиться отъ него, и потому привыкаетъ къ нему, сживается съ нимъ и сталкивается безъ отвращенія.
   Жанъ Реньйо принадлежалъ къ семейству, въ которомъ честность, кажется, переходила по наслѣдству отъ отца къ сыну; не смотря на то, онъ, по сосѣдству, съ-дѣтства еще привыкъ къ тампльскимъ исторіямъ. Онъ зналъ нравы торговцевъ: связь молодаго человѣка съ зрѣлой г-жею Батальёръ не могла изумить его, точно такъ, какъ не удивился бы онъ и связи хорошенькой дѣвочки съ пятидесятилѣтнимъ порядочнымъ человѣкомъ.
   Можно сказать только, что Жанъ скорѣе бы умеръ, нежели рѣшился самъ также унизиться...
   -- Должность моя, продолжалъ Политъ, помахивая своею тростью:-- хорошо выпить, хорошо съѣсть, выспаться... туалетъ довольно-пріятный... отъ времени до времени театръ, балы -- для развлеченія, а главное -- ничего не дѣлать!
   Онъ взглянулъ на Жана, чтобъ видѣть, какое впечатлѣніе произвели на него эти слова.
   Жанъ, развлеченный на минуту встрѣчей съ старымъ товарищемъ, снова отуманился.
   -- Что ты скажешь на это, спросилъ Политъ: -- завидно, не правда ли?
   Жанъ не отвѣчалъ.
   Политъ потрясъ его за руку и подвелъ къ фонарю.
   -- Да какъ ты измѣнился, пріятель! вскричалъ онъ съ нѣкоторымъ участіемъ: -- ты блѣденъ, какъ смерть, глаза красны... Боленъ?
   Жанъ покачалъ головою.
   -- Влюбленъ? продолжалъ тампльскій левъ.-- Вы, юноши, не зная жизни, смотрите на женщинъ серьёзно... Виданы ли такія мелочи въ девятнадцатомъ столѣтіи!.. Что же? отгадалъ я, пріятель?
   Жанъ снова покачалъ головою.
   -- Съ тобой, кажется, не разговоришься!.. Ну, дружище, распахнись съ стариннымъ... кто знаетъ? можетъ-быть, я и могу помочь бѣдѣ... на свѣтѣ чего не случается!
   Вмѣсто отвѣта, Жанъ закрылъ лицо руками.
   -- Стало-быть, тебѣ очень-тяжело!.. тихо проговорилъ денди съ участіемъ.
   Грудь Жана поднялась, онъ всхлипывалъ; руки опустились, и Политъ увидѣлъ лицо его облитое слезами.
   Это страданіе глубоко, неожиданно поразило его. Онъ остолбенѣлъ и не находилъ словъ.
   Жанъ первый прервалъ молчаніе.
   Губы его шевелились; онъ говорилъ что-то несвязное, непонятное; Политъ слушалъ. Мало-по-малу, Жанъ одушевился: потребность больной души раздѣлить горе взяла свое; онъ разсказалъ печальную исторію домашнихъ несчастій, опасность мамы-Реньйо и невозможность удовлетворить безжалостныхъ кредиторовъ.
   По-мѣрѣ-того, какъ онъ говорилъ, пошлыя, грубыя черты франта принимали выраженіе возраставшаго участія, въ лицѣ его, на которомъ обыкновенно отражалась только непроницаемая безпечность, теперь заиграло искреннее состраданіе.
   -- Возможно ли? бормоталъ онъ: -- притѣснять такъ бѣдную женщину!
   Когда Жанъ кончилъ, Политъ стиснулъ кулакъ и сильно стукнулъ тростью.
   -- И все это отъ негодяя Іоганна! вскричалъ онъ.-- Чортъ меня побери, еслибъ я зналъ это, понесъ бы къ нему свои двадцать-пять су!.. А Рейнгольдъ, кажется, такая же деревяшка безчувственная... Обидѣть такую старуху! не правда ли, вѣдь мама-Реньйо очень-стара?
   -- О, да! очень слаба!.. а тюрьма совсѣмъ убьетъ тт!
   -- Что касается до этого, пріятель, то тюрьма никого не убиваетъ... Въ Клиши такъ пируютъ и женихаются, что...
   -- Бабушка-то? что ты?..
   -- Конечно, ей уже не до того, отвѣчалъ Политъ съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ.-- Но чортъ побери! вскричалъ онъ:-- надо же, чтобъ я былъ голъ какъ соколъ!.. Кромѣ платья, которое видишь, ничего... Эхъ! еслибъ берегъ я денежку на чтрный день!
   Онъ обшарилъ оба кармана своего жилета и вытащилъ двѣ монеты въ тридцать су.
   -- Золотая цѣпочка, продолжалъ онъ, взвѣшивая ее рукою: -- но это мѣдь...
   Жанъ протянулъ ему руку.
   -- Спасибо, бѣдный Политъ, сказалъ онъ:-- я вижу, что у тебя все такое же доброе сердце... но ты не можешь помочь мнѣ...
   -- Вотъ что! сказалъ денди:-- можно зайдти въ кандитерскуіо... авось прійдетъ мысль.
   -- Нѣтъ, сердце не лежитъ... проговорила Жанъ.
   -- Это ужь кому какъ, по характеру... Мнѣ стаканчикъ чего-нибудь всегда полезно... Такъ подумаемъ здѣсь, пожалуй... Тебѣ сколько надо?
   -- Всего теперь болѣе восьми-сотъ франковъ.
   -- Восьми-сотъ франковъ! повторилъ Политъ.-- Еслибъ я заикнулся объ этомъ Жозефинѣ, она ужь двадцать разъ прогнала бы меня.
   Онъ осмотрѣлъ свои панталоны, жилетъ, сюртукъ.
   -- Все это стоитъ тридцать франковъ, бормоталъ онъ:-- никакъ не больше... остается найдти еще семь-сотъ-семьдесятъ...
   Смѣшной стороны этой сцены растроганные товарищи не замѣчали.
   Жанъ съ признательностью жалъ руку Полита, который нѣсколько минуть стояль молча, крутилъ напомаженныя кудри и грызъ набалдашникъ своей трости.
   Вдругъ онъ снялъ шапку и сдѣлалъ пируэтъ.
   -- Ты сказалъ, что у тебя есть сотня франковъ? вскричалъ онъ съ восторгомъ, какъ-будто нашелъ золотую гору.
   -- Сто-двадцать франковъ! отвѣчалъ Жанъ Реньйо.
   -- Гэ! пріятель! продолжалъ Политъ, схвативъ его за талію и начиная рольку: -- Іоганнъ намъ ни по чемъ.. къ чорту Рейнгольда!.. къ чорту тюрьму!.. Всѣ долги уплачены... и еще завтра будетъ на что позавтракать въ кандитерский!..
   Обѣщанія Полита отзывались чудомъ: бѣдному Жану, при всемъ его простодушіи, что-то не вѣрилось; но Политъ говорилъ съ такимъ жаромъ, энтузіазмъ его былъ такой неподдѣльный; казалось, онъ такъ глубоко убѣжденъ...
   Жанъ стоялъ передъ нимъ съ открытымъ ртомъ и вопросительнымъ взглядомъ, не смѣя заговорить, боясь помѣшать желанному объясненію:
   -- А, добрались! говорилъ Политъ, внѣ себя отъ радости.-- Трудно было дойдти, да таки-дошли же!.. Давай свои сто-двадцать франковъ, дитя мое, и я ручаюсь, что къ полночи у насъ будетъ билетъ въ тысячу!
   -- Какъ же ты это сдѣлаешь? спросилъ наконецъ Жанъ.
   -- Не я, а ты, ты самъ сдѣлаешь это... Я только дамъ тебѣ удали, да научу, что съ ней дѣлать.
   -- Ты шутишь? грустно спросилъ Жанъ тономъ упрека.
   -- Нѣтъ, не шучу! возразить Политъ:-- честное слово!.. Я нашелъ средство... и средство-то вѣрное.
   -- Что жь такое?.....
   Тампльскій левъ посмотрѣлъ въ лицо шарманщику и положилъ обѣ руки на набалдашникъ своей трости.
   -- Тебѣ, Жаничка, никогда бы это и въ голову не пришло, проговорилъ онъ съ торжествующимъ видомъ:-- а дѣло-то просто, такъ просто, что... мое почтеніе!.. зачѣмъ же есть на свѣтѣ тридцать и сорокъ?
   -- Тридцать и сорокъ! повторилъ Жанъ, въ которомъ эти поставленныя рядомъ два числа не возбудили никакой мысли.
   -- Ты сразу выучилъ слово, душа моя, продолжалъ Политъ:-- это добрый знакъ... Тридцать и сорокъ -- карточная игра; она такъ называется, потому-что... Да что тутъ!.. Во всякомъ случаѣ,-- это игра, которая не употребляется людьми обыкновенными... Оно и легко, и скоро идетъ... Со ста франками, ты въ полчаса добудешь что тебѣ нужно.
   Шарманщикъ выслушалъ до конца; потомъ подождалъ секунды двѣ-три и опустилъ голову.
   -- Это-то была твоя мысль? прошепталъ онъ, пріунывъ.
   -- Надѣюсь, дитя мое.
   -- Кромѣ этого у тебя нѣтъ другой надежды?
   -- Что за безтолочь эти люди, которымъ еще не удалось пожить на свѣтѣ! вскричалъ Политъ.-- Поди, толкуй съ ними!.. Я тебѣ говорю, что это важнѣйшее средство.
   -- Однако, можно...
   -- Никогда!
   Бѣдный Жанъ слишкомъ-горячо желалъ пріобрѣсть сумму, которую ему сулили: уговорить его было не трудно; впрочемъ, его прямой умъ и здравый смыслъ возставали противъ этихъ посуловъ, неимѣвшихъ никакого вѣроятія.
   Хоть онъ и не былъ игрокомъ, но не могъ не знать, что всякая игра заключаетъ въ себѣ возможность проигрыша.
   Политъ вознегодовалъ, зачѣмъ Жанъ не восхищается его мыслью.
   -- Это удивительно! ворчалъ онъ съ негодованіемъ:-- по уши въ бѣдѣ, а туда же ломается, да разбираетъ средства, какъ выдраться изъ тисковъ!.. Съ тобой ли твои сто-двадцать франковъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Жанъ:-- дома.
   -- Я бы на твоемъ мѣстѣ, мой милый, мигомъ слеталъ за ними.
   Жанъ не шевелился.
   Политъ взялъ его за плечо и провелъ нѣсколько шаговъ по направленно къ рынку; шарманщикъ сначала шелъ покорно, но потомъ, воспротивился, и остановился.
   -- Не хочу я идти за сто-двадцатью франками, проговорилъ онъ съ какой-то стыдливостью.
   -- Отъ-чего такъ?
   -- Отъ-того, что бѣдной бабушкѣ не миновать тюрьмы; ей будутъ очень-нужны эти деньги.
   -- Но тебѣ стоитъ только захотѣть, чтобъ твоя бабушка не попала въ тюрьму.
   Жанъ стоялъ закинувъ голову и мялъ въ рукахъ картузъ; лицо его горѣло.
   -- Жанъ! несчастный Жанъ! говорилъ разсерженный Политъ:-- мнѣ бы слѣдовало послать тебя къ чорту послѣ этого... но изъ дружбы стерплю!.. Послушай: вещь извѣстная!.. не пятьсотъ тысячь человѣкъ мнѣ это говорили, и всё люди порядочіные... Въ первый разъ всегда выигрываютъ!
   Денди говорилъ съ глубокимъ убѣжденіемъ; Жанъ невольно поколебался.
   -- Почему же въ первый разъ выигрываютъ больше, нежели въ другіе разы? спросилъ онъ.
   Политъ пожалъ плечами и посмотрѣлъ съ гордымъ сожалѣніемъ.
   -- Что мнѣ тебѣ сказать? вскричалъ онъ:-- эти вещи тебѣ недоступны... ты меня не поймешь... Чтобъ постигать это, надо, видишь ли, пожить немножко въ обществѣ... Ну, слушай! хочешь положиться на стараго друга Полита?
   -- Я вѣрю, что тебѣ хочется помочь моему горю, отвѣчалъ Жанъ:-- но...
   -- Брось свои но... не хочу я твоихъ но!.. Вѣришь ли ты мнѣ?-- вѣрь же слову... Гэ! да это такая правда, что... Я знаю, что говорю... въ первый разъ всегда выиграешь... тутъ фальши нѣтъ!
   -- Еслибъ я этому вѣрилъ!.. началъ-было полубѣжденный шарманщикъ.
   -- Боже ты мой! прервалъ Политъ:-- ошалѣлъ малой! Я жь тебѣ говорю, я самъ испыталъ... Когда я въ первый разъ сѣлъ за карты -- полны карманы набились, а пришелъ, вѣдь, только съ двумя франками... Суди же, что можно сдѣлать со ста франками!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, правда! думалъ вслухъ бѣдный шарманщикъ.
   -- А что до проигрыша, продолжалъ Политъ, у котораго разгоралось краснорѣчіе: -- проигрышъ тутъ невиданное дѣло... рѣшительно невиданное... И, подумай хоть немножко, мой милый... Когда мама-Реньйо завтра утромъ проснется и увидитъ у себя на столикѣ деньги, какъ она будетъ рада!..
   -- Боже мой! Боже мой! еслибъ это могло случиться!..
   -- Какъ она сложитъ руки, бѣдная старушка!.. какъ будетъ благодарить Бога!
   Дыханіе сперлось въ груди у Жана: такъ смущала и мучила его мысль объ игрѣ.
   -- Ты будешь у ея постели, продолжалъ Политъ: -- ты спрячешься гдѣ-нибудь въ углу, увидишь, какъ она будетъ плакать и улыбаться!..
   Слезы текли по лицу Жана.
   -- Потомъ, ты понемножку будешь подходить, тихонько, на цыпочкахъ... станешь возлѣ нея... она обниметъ тебя!.. Какъ вы будете счастливы!
   Жанъ приложилъ руки къ взволнованной груди.
   -- Матушка! шепталъ онъ: -- бѣдная матушка!.. Нѣтъ, ты на хочешь меня обманывать, Политъ... Я вѣрю тебѣ... я послушаюсь тебя.
   Политъ захлопалъ въ ладоши, какъ-будто одержалъ трудную побѣду. Онъ взялъ Жана подъ руку и потащилъ его къ Площади-Ротонды.
   -- Это не дурно, говорилъ онъ, перемѣнивъ тонъ: -- возьмемъ деньги и какъ-разъ обработаемъ дѣло!
   Въ минуту прошли они улицу Птитъ-Кордри и достигли узкаго пассажа, ведшаго въ бѣдное жилище Реньйо.
   -- Ступай, сказалъ Политъ: -- проворнѣй... Я подожду тебя здѣсь.
   Шарманщикъ торопливо побѣжалъ въ пассажъ, а Политъ сталъ прохаживаться передъ входомъ.
   Проходя дворомъ, Жанъ даже не взглянулъ на окно Ганса Дорна: такъ онъ былъ поглощенъ вновь-возродившейся въ немъ надеждой. Сквозь спущенные до низу занавѣсы изъ грубой кисеи, видно было, что комнаты Ганса освѣщены.
   На полупрозрачной ткани рисовались поперемѣнно нѣсколько тѣней: легко можно было узнать изящный силуетъ Гертруды и тонкую талію какой-то другой женщины.
   Съ ними былъ мужчина.-- По тѣни, отброшенной на занавѣсы, нельзя было принять его за Ганса Дорна.
   Эта тѣнь представляла тонкій, стройный станъ и вообще фигуру прекраснаго мужчины.
   Жанъ ничего этого не видѣлъ. Онъ быстро бѣжалъ по избитой неровной лѣстницѣ и скоро очутился передъ дверью матери.
   Дверь эта была приперта только защелкой; но Жанъ остановился, какъ-будто не смѣлъ перешагнуть за порогъ.
   Разставаясь съ Политомъ, онъ былъ весь въ огнѣ; что-то толкало его впередъ: онъ проникнутъ былъ вѣрой и энтузіазмомъ; но, проходя пассажемъ и потомъ дворомъ, успѣлъ простыть. Вмѣсто того, чтобъ отворить дверь, онъ остановился на узенькой площадкѣ и долго стоялъ неподвижно. Таинственная рука влекла его назадъ; Жанъ колебался. Въ первый разъ въ жизни онъ побоялся увидѣть мать и бабушку.
   Наконецъ онъ приподнялъ защелку съ быстротой человѣка, который, зажмуривъ глаза, пьетъ отраву, набросивъ произвольно покровъ на совѣсть.
   Онъ вошелъ. Большая голая комната освѣщалась огаркомъ сальной свѣчи, свѣтильня которой нагорѣла и опустилась. Три четверти комнаты были въ тѣни; слабый, неровный свѣтъ терялся на мрачныхъ стѣнахъ. Мѣстами только неопредѣленныя формы предметовъ смутно выступали изъ темноты.
   Когда нагаръ, скопившійся на концѣ свѣтильни, упадалъ самъ-собою и на минуту оживлённый огонекъ вспыхивалъ ярче,-- глаза искали кругомъ чего-то -- и ничего не находили. Повсюду пустота, скудость, доведенная до крайней степени. Все было мало-по-малу распродано: оставалась только толстая рѣдинка на окнѣ да истертое одѣяло на постели.
   При входѣ, шарманщикъ не слышалъ никакого движенія въ комнатѣ; съ минуту ему казалось, что квартира ихъ опустѣла; но первый его взглядъ былъ на постель, и тамъ, при потухающемъ свѣтѣ огарка, онъ различилъ темную, неопределенную массу, отдѣлявшуюся отъ бѣлаго одѣяла.
   Жанъ сталъ подходить на цыпочкахъ. По мѣрѣ приблщкснія, до слуха его доходили два тяжелыя, стѣсненныя дыханія.
   -- Онѣ спятъ, подумалъ онъ: -- обѣ... можно будетъ!
   Удвоивъ осторожность, онъ дошелъ до самой постели безъ малѣйшаго шума.
   Темная масса, рисовавшаяся на постели, были двѣ спящія женщины -- бабушка съ своей невѣсткой, Викторіей.
   Старуха полулежала; ноги ея свалились съ постели, голова закинулась на подушку. Она спала съ полуоткрытыми глазами и разинутымъ ртомъ.
   То былъ не сонъ, а какая-то тяжелая безчувственность, перемежавшаяся неожиданнымъ болѣзненнымъ содроганіемъ.
   Мама-Реньйо и не перемѣнила своего дневнаго костюма: воротившись изъ дома Гельдберга, изнуренная, убитая, дна сѣла на постель и сидѣла неподвижно.
   На нѣжные, грустные вопросы Викторіи она отвѣчала мертвымъ молчаніемъ. Только разъ открылись уста ея: она произнесла молитву Богу, въ которой слышалось имя ея сына.
   Она не сказала, что было съ нею въ этомъ домѣ, не сказала о звѣрской жестокости Жака; она хотѣла скрыть свои муки.
   Во весь этотъ долгій вечеръ, въ ея тусклыхъ глазахъ не нашлось ни одной слезы.
   Теперь, когда усталость поборола страдалицу, ея сонъ похожъ былъ на сонъ смертный.
   Ея тревожныя, вытянувшіяся черты, при онѣмѣніи всего существа, сохранили выраженіе мучительной тоски. На блѣдномъ лицѣ былъ какой-то свинцовый матъ; вѣки, исчезнувшія въ глубокихъ впадинахъ, казалось, ждали христіанской руки, которая закрыла бы мертвые глаза.
   Слабое дыханіе ея слышалось тихимъ свистомъ въ горлѣ; сѣдые волосы, выбившіеся изъ-подъ чепчика, спутанными прядями облегали исхудалое лицо.
   Подлѣ нея, у кровати, стояла на колѣняхъ Викторія, положивъ голову на одѣяло, облитое ея слезами.
   Видно было, что сонъ застигъ ее внезапно; она должна была остановиться на половинѣ начатаго утѣшенія, замѣтивъ, что мама-Реньйо изнемогла отъ усталости; потомъ она не смѣла пошевельнуться, боясь встревожить сонъ, который служилъ перемежкой страданіямъ бѣдной старухи.
   Не видно было лица Викторіи, приложеннаго къ одѣялу. Повисшія руки ея были сложены, какъ-будто на молитву.
   То была горькая, полная безнадежности картина. Не нужно было видѣть выраженія лица Викторіи: одно ея положеніе вполнѣ высказывало всю необъятность ея печали.
   Но свѣтъ падалъ на морщины лица старухи, въ которомъ выражалась агонія.
   Жанъ стоялъ въ двухъ шагахъ отъ постели; онъ видѣлъ все это; у него сердце обливалось кровью. Въ эту минуту, онъ забылъ зачѣмъ пришелъ, забылъ, что Политъ ждетъ его на улицѣ.
   Онъ ужь ничего не помнилъ; мысли его замерли; безмолвное, безграничное отчаяніе разливалось по немъ, какъ зараза. Онъ упалъ на колѣни возлѣ матери; голова его безотчетно склонилась на одѣяло, и вдругъ онъ вздрогнулъ, приподнялся: лобъ его коснулся холодной влаги слезъ...
   Жанъ всталъ на ноги и пытался собрать въ головѣ мысли. Вспомнивъ, что хотѣлъ сдѣлать, онъ наклонился надъ постелью, чтобъ ощупать платье бабушки.
   Викторія пошевелилась во снѣ, и изъ сжатой груди ея вырвался вздохъ.
   Испуганный Жанъ отступилъ.
   -- Боже мой! прошепталъ онъ, схватившись за грудь:-- отъ-чего я дрожу? Развѣ я замышляю преступленіе?..
   Онъ опустилъ голову и съ минуту стоялъ неподвижно; потомъ примолвилъ, какъ-бы усиливаясь ободрить себя:
   -- Это нужно... онѣ слишкомъ страдаютъ... имъ никто не поможетъ, кромѣ меня!..
   Онъ ступилъ шагъ впередъ, и вдругъ, будто очнувшись, быстро повернулъ голову въ самый темный уголъ комнаты.
   -- Геньйолетъ... подумалъ онъ.
   Вмѣсто того, чтобъ подойдти къ постели, Жанъ пошелъ въ уголъ, гдѣ обыкновенно спалъ идіотъ.
   Никого не было на его тощемъ тюфякѣ.
   -- Гепьйолета нѣтъ! думалъ Жанъ: -- онѣ обѣ спятъ... Боже мой! Ты ли открываешь мнѣ путь къ спасенію ихъ? спасу ли я ихъ?..
   Въ подобныя минуты глубокаго волненія, чистая душа во всемъ ищетъ предвѣстій. Жанъ подумалъ, что судьба нарочно удалила отъ него всѣ препятствія, и оживился надеждой.
   Онъ воротился къ постели и снова сталъ искать въ складкахъ бабушкина платья кармана, гдѣ долженъ былъ храниться маленькій кошелекъ Гертруды.
   Не смотря на чистое, доброе побужденiе, руки у Жана дрожали. Еслибъ кто со стороны взглянулъ на него въ эту минуту, то принялъ бы его за злодѣя.
   Въ страхѣ и смущеніи, куда дѣвалась его ловкость: онъ долго шарилъ... Между-тѣмъ, малѣйшее сонное движеніе матери или бабушки бросало его въ жаръ и въ холодъ и едва не обращало въ бѣгство.
   Не смотря на безконечную осторожность Жана, старуха какъ-то чувствовала его; она начинала двигаться и шевелить губами.
   Шарманщикъ замѣтилъ эти признаки близкаго пробужденія и сталъ торопиться; но чѣмъ больше онъ торопился, тѣмъ больше руки его вязались и путались въ складкахъ платья.
   Его томило чувство, въ которомъ были и неопредѣленный страхъ, и какъ-будто угрызенія совѣсти, и нетерпѣливая досада. Крупныя капли пота выступили у него на вискахъ.
   Въ ту минуту, когда онъ уже начиналъ отчаиваться, рука его попала въ отверстіе кармана и ощупала шелковый кошелекъ съ желаннымъ сокровищемъ.
   Жанъ коснулся своей добычи, но еще не могъ завладѣть ею: одинъ конецъ кошелька былъ прижатъ бокомъ старухи; надо было его вытащить.
   Нужно было много терпѣнія. Жанъ началъ тянуть тихо, тихо... кошелекъ не подавался, а бабушка просыпалась...
   Голова ея завертѣлась на подушкѣ, и она залепетала непонятный слова.
   Руки ея блуждали въ пространствѣ; казалось, она хотѣла обнять любимое существо.
   -- Сынъ! сынъ!.. прошептала она наконецъ задыхающимся голосомъ: -- не убивай меня!.. я твоя мать!..
   Жанъ не зналъ хорошенько, не къ нему ли относятся эти слова. Онъ растерялся; вспомнилъ, что ему остается одно мгновеніе и потянулъ кошелекъ сильнѣе...
   -- Сынъ мой! сынъ!.. продолжала старуха въ волненіи, заплакавъ во снѣ: -- прошу тебя, оставь мнѣ послѣднюю надежду!..
   Жанъ обмеръ и растерялся окончательно, потому-что послѣднія слова отнесъ къ кошельку со ста-двадцатью франками.
   Взглянувъ въ лицо бабушки, Жанъ увѣрился, что она еще не проснулась; онъ сдѣлалъ послѣднее усиліе -- и кошелекъ освободился; но движеніе его было ощутительно. Старуха приподнялась.
   -- Жакъ!.. закричала она.
   Шарманщикъ обратился въ бѣгство; онъ былъ уже въ пяти или шести шагахъ отъ постели.
   -- Я не бредила, продолжала мама-Реньйо, тряся за руку невѣстку: -- глаза мои ничего нѣ видятъ; только я слышу шаги... Викторія! Викторія!
   Викторія подняла голову.
   Но въ эту минуту Жанъ былъ у свѣчи; онъ задулъ ее: все потонуло въ глубокой темпотѣ.
   -- Кто тамъ? закричала Викторія: -- это ты, Жанъ? Шарманщикъ не отвѣтилъ; онъ вышелъ и бѣгомъ побѣжалъ по лѣстницѣ.
   Политъ ждалъ и насвистывалъ арію съ руладами. Жанъ добѣжалъ до него и прислонился къ стѣнѣ: волненіе его истомило.
   -- Вотъ сто-двадцатъ франковъ мамы-Реньйо, проговорилъ онъ медленно, прерывающимся голосомъ.-- Вотъ все, что у ней осталось... и... тутъ моя жизнь!.. Я укралъ ихъ... Политъ, если мы проиграемъ... я убью себя!..
   

VI.
У Ганса Дорна.

   Настроеніе Полита измѣнилось. Пока онъ ждалъ Жана, прохаживаясъ по грязи, у него озябли ноги, и, вмѣсто волненія, произведеннаго въ немъ горемъ стараго товарища, теперь напала на него хандра.
   Онъ оперся на трость и презрительно пожалъ плечами.
   -- Все зависитъ отъ характеровъ, сказалъ онъ:-- вотъ я, я могу проиграть пять-сотъ мильйоновъ пистолей, не думая слагать оружія, какъ говорятъ старые воины... я искусный игрокъ!.. Но не въ томъ дѣло... Что мы съ тобой задумали, все это, видишь ли, глупости... и если ты раскаиваешься въ покражѣ ста-двадцати франковъ,-- я согласенъ, это прекрасно, мой милый.
   Жанъ смотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ.
   -- Да, продолжалъ Политъ съ возрастающей-холодностью: -- я обдумалъ... это не годится... положимъ, что я ничего не говорилъ.
   -- Я не понимаю тебя... пробормоталъ Жанъ.
   -- Можетъ-быть... да я-то себя понимаю... Когда я увидѣлъ тебя, мой милый, всего въ слезахъ, блѣднаго какъ полотно... не могу сказать, какъ это на меня подѣйствовало... клянусь честью, я думалъ, что заплачу.
   -- А теперь, перебилъ Жанъ:-- тебѣ ужь не жаль меня?..
   -- Клянусь тебѣ, это неправда, вскричалъ Политъ, слегка разгорячившись: -- я отдалъ бы все, что у меня есть, лишь бы спасти тебя отъ бѣды; даже занялъ бы, еслибъ имѣлъ кредитъ.
   Онъ замолчалъ и сталъ пытаться сѣсть на набалдашникъ трости.
   -- Но у меня нѣтъ кредита, прибавилъ Политъ скороговоркой: -- чорта ли же тутъ дѣлать?..
   -- Ты говорилъ объ игорномъ домѣ... сказалъ заикаясь шарманщикъ.
   -- Правда... съ кѣмъ не случается глупостей!
   -- Ты ужь не хочешь?..
   -- Вотъ что, душа моя; стоя здѣсь въ грязи, я надумался... надо же было какъ-нибудь убить время... какъ я подумалъ хорошенько, то и сказалъ самъ себѣ: Политъ, ты, братъ, большой дуракъ... вотъ что!..
   Жанъ становился въ тупикъ.
   -- Я не раскусилъ дѣла, продолжалъ темпльскій левъ: -- Словомъ сказать... видишь ли... нѣтъ средствъ...
   Недавно Жанъ колебался и не имѣлъ духа пуститься на предложенное предпріятіе, какъ-будто оно было преступленіе: онъ отступилъ предъ нимъ добровольно. Теперь, когда явились препятствія, въ немъ вспыхнуло неодолимое влеченіе идти впередъ. Такъ ужь устроенъ человѣкъ!
   Игорный домъ, сейчасъ ужасавшій шарманщика, теперь сдѣлался для него предметомъ страстнаго желанія: онъ хотѣлъ играть, играть изъ всѣхъ силъ; о проигрышѣ онъ уже не думалъ.
   Ему казалось, что у него вырываютъ вѣрнѣйшее средство спасенія.
   -- Почему же нѣтъ средствъ? спросилъ онъ, смѣло выпрямившись.
   -- Смотри пожалуй! ворчалъ Политъ: -- малой-то ужь самъ ершится... ты не съѣшь меня, душа моя, прибавилъ онъ вслухъ:-- я въ этомъ не виноватъ.
   -- Да почему?.. скажи мнѣ почему? повторилъ шарманщикъ въ порывѣ горячности.
   -- Удивительно, что такой человѣкъ, какъ я, возразилъ Политъ тономъ довольства:-- человѣкъ, привыкшій къ обществу, не подумалъ объ этомъ съ перваго раза... Тутъ много причинъ, мой бѣдный: Жанъ... Съ настойчивостью, ты могъ бы войдти, не смотря на то, что ты такой молокососъ: тамъ нѣтъ городскихъ сержантовъ, некому допрашивать о рожденіи... Но тамъ люди порядочные, твое плисовое платье... твой картузъ -- не идетъ!
   Жанъ потупилъ голову: это возраженіе показалось ему убійственнымъ.
   -- Боже мой! Боже мой! бормоталъ онъ: -- не-уже-ли это можетъ помѣшать?..
   -- Это жестоко, примолвилъ денди: -- но что жь дѣлать, безъ порядочнаго платья никуда нельзя показаться.
   Жанъ теръ рукой свой пылающій лобъ; онъ готовъ былъ плакать съ досады.
   -- Ну, душа моя, заключилъ Политъ:-- мнѣ остается пожелаю тебѣ лучшей удачи и отправиться.
   -- Постой еще немного!.. вскричалъ Жанъ умоляющимъ голосомъ.
   -- Пожалуй, я пробуду съ тобой сколько хочешь дитя мое... но это ни къ чему не поведетъ, и меня нисколько не забавляетъ... На твоемъ мѣстѣ, я лучше хватилъ бы стаканъ вишневки, чѣмъ отчаяваться натощакъ. Чорта ли тутъ? коли нельзя, такъ нельзя...
   Жанъ вдругъ вскинулъ голову.
   -- Нашелъ! закричалъ онъ. И лицо его оживилось.
   -- Что нашелъ?
   -- Нашелъ средство одѣться...
   -- Будто?
   -- Ты увидишь... Все, что есть лучшаго!
   Жанъ былъ внѣ себя отъ радости. Онъ забылъ семейное горе; будущее ему улыбнулось: предъ нимъ рисовались груды золота, счастливая старость бабушки... Онъ видѣлъ мать свою въ полной лавочкѣ, и новое платье на плечахъ Геньйолета. И еще оставалось довольно денегъ на ихъ свадьбу съ милой Гертрудой, о которой никогда не переставалъ думать.
   Что за счастье!...
   Онъ взялъ руку денди и пожалъ ее въ восторгѣ.
   -- Добрый Политъ! подожди меня только четверть часа.
   Левъ скорчилъ гримасу неодолимаго отвращенія.
   -- Пожалуйста! настаивалъ Жанъ, боясь отказа.
   -- Я буду ждать тебя хоть двѣ недѣли, если нужно, возразилъ Политъ: -- только не здѣсь: кто-нибудь можетъ пройдти и пересказать Жозефинѣ, что я таскаюсь по ночамъ... это поселитъ между нами недоразумѣніе... Ступай, дѣлай проворнѣй свое дѣло, и приходи ко мнѣ въ кандитерскую Ері-Scié, подлѣ цирка.
   -- Хорошо! сказалъ Жанъ, готовый идти хоть на край свѣта: -- до свиданья; я мигомъ!
   -- До свиданья... жду!
   Денди обдернулъ жилетъ, приподнялъ галстухъ и поправилъ шляпу на своей густой прическѣ; сдѣлавъ это, онъ пустился вдоль по бульвару, поддергивая жабо, вывертывая локти и рисуясь со всевозможной граціей.
   Жанъ проворно побѣжалъ въ пассажъ и снова перешелъ черезъ дворъ; но вмѣсто того, Чтобъ идти домой, онъ повернулъ направо, къ квартирѣ Ганса Дорна.
   -- Ахъ, еслибъ отца ея не было дома! ворчалъ онъ, медленно взбираясь по лѣстницѣ:-- но я держу пари, что его нѣтъ дома!.. нынѣшній вечеръ мнѣ счастье.
   Онъ подошелъ къ двери и слегка стукнулъ три раза: то былъ условный знакъ у нихъ съ Гертрудой.
   Никто не отвѣчалъ.
   Между-тѣмъ, проходя дворомъ, онъ видѣлъ свѣтъ въ окнахъ. Квартира была непуста.
   Когда робкимъ человѣкомъ неожиданно овладѣетъ духъ отваги -- ничто такъ не разгоняетъ его геройства, какъ тотъ томительный часъ, который прійдется ему провесть у звонка почтеннаго человѣка.
   Въ эти невѣрныя минуты, одинъ проситель успѣетъ забыть приготовленную рѣчь; другой потерять заученую улыбку; послѣ трехъ ударовъ звонка, любой храбрецъ не отъищетъ въ себѣ и слѣдовъ недавней увѣренности.
   Жанъ съ увѣренностью постучалъ въ дверь; но по-мѣрѣ-того, какъ ждалъ онъ отвѣта, а отвѣтъ не являлся, увѣренность его слабѣла; лицо мрачилось; врожденная робость настигала его.
   Можетъ-быть, Гансъ дома. Можетъ-быть, Гертруда спитъ. У Жана мурашки пробѣжали по кожѣ при мысли, что самъ продавецъ платья отворитъ ему дверь.
   И онъ не смѣлъ постучать въ другой разъ.
   Не рѣшаясь постучать еще разъ, онъ пытался прислушаться, угадать, что дѣлается за дверью.
   Жанъ услышалъ что-то: это былъ какъ-будто шопотъ двухъ тихо-разговаривавшихъ; но съ этимъ двойнымъ лепетомъ мѣшался еще звукъ, который не давалъ Жану ничего разобрать, ничего предположить.
   Этотъ третій звукъ выходилъ неизвѣстно откуда: онъ былъ слабый, смутный и непрерывистый.
   Жанъ жилъ въ этомъ домѣ съ-дѣтства и не зналъ въ немъ никакого мастерства, которое бы производило такой непрерывный, послѣдовательный звукъ.
   Еслибъ въ сосѣдствѣ была тюрьма, онъ подумалъ бы, что какой-нибудь узникъ пробиваетъ молотомъ отверстіе въ каменной стѣнѣ.
   Зрѣніе не могло помочь его слуху. На узкой площадкѣ, находившейся передъ дверью Ганса, была страшная темнота. Шумъ продолжался. Были мгновенія, когда Жану казалось, что ему стоитъ только протянуть руку, да и схватить ночнаго работника, цробивающего стѣну.
   Иногда онъ не могъ разобрать, откуда выходятъ эти звуки и что это за звуки. По ночамъ, нерѣдко бываетъ слышенъ подобный таинственный стукъ, и никто не можетъ ни объяснить себѣ, ни опредѣлить его. Изъ двадцати такихъ случаевъ, девятнадцать происходятъ отъ самыхъ простыхъ, естественныхъ причинъ; но тѣ, которые слышатъ его и пытаются разгадать его значеніе, почти-всегда увлекаются воображеніемъ. Тогда созидается романъ, въ минуту сметанный на живую нитку.
   Настаетъ утро, и романъ исчезаетъ, драма падаетъ: это флюгеръ качался на вѣтрѣ, непритворенная дверь хлопала, собака скребла лапами, лавочникъ, неутомимый въ работѣ, выбралъ страшный полуночный часъ, чтобъ разрѣзывать на мелкіе кусочки свои сахарные пряники.
   Жанъ былъ не въ такомъ спокойномъ расположеніи духа, при которомъ умъ свободно можетъ рыться въ предположеніяхъ; но эти звуки невольно привлекли его и заняли. Онъ обошелъ кругомъ площадку, ощупалъ всю стѣну и -- ничего не нашелъ.
   Никого нѣтъ. Если этотъ звукъ не сверхъестественный, то онъ непремѣнно долженъ быть у Ганса Дорна, или въ маленькомъ темномъ дровяномъ чуланѣ, который тоже принадлежалъ къ квартирѣ продавца платья.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, говорили, что у дяди-Ганса много денегъ, даже слишкомъ-много для человѣка его сословія. Можетъ-быть, не выдалбливаетъ ли онъ тайникъ для своихъ сокровищъ.
   Жанъ протянулъ въ потьмахъ руку, чтобъ нащупать дверь чулана; она, казалось, крѣпко заперта была изнутри...
   Этотъ стукъ, отъ чего бы онъ ни происходилъ, начался задолго до прихода Жана Реньйо; но когда раздался онъ въ первый разъ, его никто не слышалъ.
   Гансъ Дорнъ ушелъ со двора еще въ сумерки; а у дочери его, хорошенькой Гертруды, вѣрно, нашлось другое дѣло вмѣсто того, чтобъ слушать, какъ возятся крысы въ старой стѣнѣ.
   У ней былъ вечеръ. Отецъ велѣлъ ей любить Франца, услуживать ему: она искренно послѣдовала отцовскому совѣту.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, это былъ Францъ; его, назадъ тому два часа, видѣла Малютка, когда онъ переходилъ черезъ Площадь-Ротонды и потомъ проскользнулъ въ темный пассажъ продавца платья.
   Францъ хотѣлъ видѣть Гертруду. Ему нужно было многое разсказать ей. Цѣлая странная глава прибавилась къ фантастической повѣсти его сегодняшняго утра. Радость переполнила сердце Франца. Романъ судьбы его развивался; у него кружилась голова отъ надеждъ; ему нуженъ былъ повѣренный.,
   Притомъ, нѣсколько словъ, обмѣненныхъ утромъ съ Гертрудой, пока Гансъ искалъ знаменитый узелокъ съ платьемъ, открылъ новый міръ нашему юношѣ.
   Гертруда знала Денизу и, казалось, любила ее.-- И сколько Гертруда выиграла въ мнѣніи Франца съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ узналъ это! Сколькимъ лучше, прекраснѣе она показалась ему! Какой искренней, братской любовью полюбилъ онъ ее!
   Францъ былъ въ разлукѣ съ Денизой съ-тѣхъ-поръ, какъ изгнаніе изъ дома Гельдберга заперло ему двери въ богатые салоны, въ которыхъ онъ бывалъ когда-то. Мамзель д'Одмеръ стала ему недоступна. Ночью, въ ту торжественную минуту, когда онъ обрекалъ себя на смерть, когда ему хотѣлось въ послѣдній разъ проститься съ Денизой, онъ принужденъ былъ употребить одно изъ тѣхъ романическихъ средствъ, которыя обыкновенно кончаются позоромъ для любимой женщины. Не будь дуэли, Францъ ни за что не рѣшился бы на это страшное средство, гдѣ вся опасность падала на Денизу. Онъ былъ предпріимчивъ; по, не смотря на неудержимый разгулъ его лѣтъ и характера, въ немъ было нѣжное, разборчивое чувство прекрасной души; онъ всегда отказывался отъ всякой попытки, опасной для любимой имъ женщины.
   Теперь -- Дениза дала ему право на свою любовь. Онъ берегъ, какъ сокровище, въ глубинѣ души своей дорогое признаніе красавицы.
   Но тѣ же преграды еще лежали между ними. Двери виконтессы д'Одмеръ были и. теперь затворены для Франца такъ же плотно, какъ затворились онѣ передъ нимъ въ прошлую ночь. Не было никакихъ средствъ видѣться съ Денизой, и -- эта очаровательная встрѣча передъ дверьми дома, и этотъ согласный поцалуй, память котораго пробѣгала трепетомъ по жиламъ Франца, -- все, казалось, должно было заключить томленье долгой разлуки,-- разлуки, которая могла тянуться до безконечности.
   Еслибъ Францъ не встрѣтилъ хорошенькой Гертруды, еслибъ ея веселая улыбка не мелькнула ему предвѣстницей счастья, онъ усомнился бы въ своемъ будущемъ.
   Съ послѣдней ночи, обстоятельства сильно измѣнились; по-крайней-мѣрѣ, такъ думалъ Францъ; онъ полонъ былъ надеждъ пылкихъ, почти безразсудныхъ. Онъ, бѣдный сирота, незнающій даже имени отца своего, мечталъ о знатности и богатствѣ; онъ мечталъ проникнуть наконецъ мрачную тайну, которою окружена была вся жизнь его.
   Но это были только надежды; еще когда-то онѣ сбудутся, а между-тѣмъ, онъ страстно любилъ Денизу. Мысль, что онъ ее не увидитъ больше, терзала его. Но теперь, когда она открыла ему сердечное чувство, онъ не могъ ужиться съ мыслью о разлукѣ.
   Гертруда должна была помочь его горю. Онъ видѣлся съ нею только два раза; но обстоятельства, которыя Францъ называлъ случаемъ, неожиданно скрѣпили ихъ дружбу. Не думая доискиваться источника этого чувства, Францъ полагался на Гертруду, какъ на стараго друга. Онъ не объяснялъ своего къ ней довѣрія: онъ просто вѣрилъ, -- вѣрилъ въ преданность этой дѣвушки. Онъ вѣрилъ въ нее до того, что готовъ былъ основать на этой хрупкой опорѣ всѣ свои надежды на будущее.
   И онъ шелъ высказать ей всю свою душу,-- и счастливъ былъ напередъ, при одной только мысли о томъ, что онъ повѣритъ Гертрудѣ, и о томъ, что узнаетъ отъ нея.
   Мёжду-тѣмъ, ничего новаго не было между нимъ и хорошенькой дочкой Ганса Дорна, ничего, кромѣ нѣсколькихъ торопливыхъ словъ, выговоренныхъ шопотомъ, въ заключеніе которыхъ Францъ сказалъ: я вернусь...
   Развѣ этого не довольно для того, чтобъ Гертруда могла знать все, чего надѣется отъ нея Францъ?
   Можетъ-быть.-- Францъ ни въ чемъ не сомнѣвался; онъ еще никогда не былъ такъ веселъ.
   Когда онъ взошелъ на лѣстницу Ганса Дорна, продавца платья уже давно не было дома: онъ ушелъ, не сказавъ дочери, когда воротится.
   Гертруда была одна въ передней комнатѣ. Таинственный шумъ, который слышалъ Жанъ Реньйо, тогда еще не начинался.
   Гертруда, по обыкновенно, вышивала. Она сидѣла у маленькаго столика, на которомъ помѣщались лампа и вся инструментальная мелочь, пригодная ея работѣ. Мысли веселыя и грустныя проходили въ умѣ ея другъ за другомъ, и всѣ отражались на ея миловидномъ личикѣ.
   Она съ самаго утра не видала Жана. Чаще всего думала она о немъ: тогда въ чертахъ ея выражалось нѣжное чувство. Она любила Жана глубокой, истинной любовью; а Жанъ былъ такъ несчастливъ!
   Но Гертрудѣ было шестнадцать лѣтъ. Въ эту пору жизни, печаль неустойчива: ее спахнётъ первая мимолетная радость. томъ, Гертруда думала, что ста-двадцати франковъ, скопленныхъ ея бережливостью, достанетъ мамѣ-Реньйо, чтобъ умилостивить своихъ преслѣдователей.
   Время-отъ-времени, задумчивое, наклоненное лицо Гертруды вдругъ оживлялось. Она поднимала голову. Веселый блескъ игралъ въ глазахъ ея.
   Тогда она опять являлась тою рѣзвой дѣвочкой, какою мы видѣли ее въ первыхъ главахъ нашего разсказа, -- веселою, доброю дѣвочкой, съ открытымъ сердцемъ, съ открытой душой: это былъ хитрый, острый ребенокъ, любящій смѣяться и играть мимолетной радостью.
   Въ эти минуты, когда лицо ея сіяло, и съ живыхъ, яркихъ глазокъ слетало облако задумчивости,-- въ эти минуты она все оглядывалась на дверь. Она ждала кого-то, и этотъ кто-то медлилъ, при всемъ ея нетерпѣніи.
   Наконецъ, послышались шаги на дворѣ, потомъ на лѣстницѣ.
   -- Я это знала! пролепетала Гертруда съ торжествующей улыбкой.
   До-сихъ-поръ, ей не приходило въ голову пѣть; но теперь -- она принялась за свое вышиванье и затянула какой-то куплетъ на удачу.
   Стукнули въ дверь.-- Гертруда продолжаетъ пѣть.
   Стукнули посильнѣе.
   -- Гертрудочка! послышался голосъ за дверью: -- мнѣ будетъ слышнѣй, если вы отворите.
   Гертруда перестала пѣть и захохотала.
   -- Кто вы? спросила она не вставая.
   Голосъ за дверью принялъ жалобный и вмѣстѣ насмѣшливый тонъ:
   -- Мамзель Гертруда, я -- бѣдный Жанъ, вашъ сосѣдъ; я пришелъ...
   -- Тсс! закричала Гертруда, покраснѣвъ, и встала изъ-за работы.
   -- Я, пожалуй, замолчу, продолжалъ голосъ: -- но если вы не отворите, я вамъ съиграю Parisienne на своей дикой шарманкѣ.
   Гертруда уже не смѣялась. Лицо ея вспыхнуло и глаза гнѣвно сверкнули. Но она отперла дверь.
   Францъ вбѣжалъ, и помирая со смѣху, поцаловалъ ее разомъ въ обѣ щеки.
   Гертруда отскочила и нахмурилась.
   -- Батюшки нѣтъ дома, сударь, сказала она.
   -- Тѣмъ-лучше, отвѣчалъ Францъ, запирая дверь: -- мой другъ Гансъ былъ бы для насъ съ тобой лишнимъ въ нынѣшній вечеръ, Гертрудочка... Намъ съ тобой нужно переговорить бездну секретовъ.
   -- Не мнѣ, по-крайней-мѣрѣ, возразила Гертруда, потупивъ глаза. На прекрасномъ лицѣ ея выражался гнѣвъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Францъ, смутившись.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сударь.
   У Франца пропала улыбка; онъ стоялъ передъ Гертрудой опустивъ руки.
   Она сѣла за свое вышиванье, и, казалось, вся погрузилась въ работу.
   Настало долгое молчаніе.
   Помолчавъ съ добрую минуту, хозяйка незамѣтно приподняла свои шелковыя рѣсницы и вскользь взглянула на гостя.
   Глубоко-печальный видъ Франца составлялъ рѣзкій контрастъ съ его недавней веселостью. Взглядъ Гертруды, еще потупленный и гнѣвный, сталъ мало-по-малу смягчаться.
   А говорить она все-таки не начинала.
   -- Стало-быть, вы ее не видали? проворчалъ Францъ.
   -- Нѣтъ, сударь, отвѣчала Гертруда, не сводя глазъ съ своего вышиванья и рѣшившись казаться неумолимою.
   Францъ тяжело вздохнулъ.
   Снова наступило молчаніе.
   Еще прошла минута; Гертруда въ другой разъ приподняла свои длинныя рѣсницы. Францъ стоялъ опустивъ голову; его нежданныя, живыя впечатлѣнія, какъ впечатлѣнія ребенка, не знали границъ; имъ уже овладѣло отчаяніе.
   На этотъ разъ, Гертруда сжалилилась. Голосъ ея сталъ кротокъ и ласковъ.
   -- Да, проговорила она съ маленькимъ остаткомъ вражды: -- а зачѣмъ вы смѣетесь надъ Жаномъ Реньйо?
   Лицо Франца просіяло.
   -- Вы видѣли ее, вскричалъ онъ:-- вы все это говорили, чтобъ отмстить мнѣ!
   -- Нѣтъ, сударь; кому нужно трудиться, хлопотать для такого злаго...
   -- Гертруда! Гертрудочка! сталъ упрашивать Францъ:-- скажите, вы видѣли ее?
   -- Хорошо вы платите за хлопоты о вашихъ дѣлахъ!
   -- Боже мой! вскричалъ Францъ, который готовъ былъ пролѣзть въ игольныя ушки:-- этотъ бѣдный Жанъ!.. добрый Жанъ!.. да знаете ли вы, Гертруда, какъ я люблю его!.. Гертруда! пожалуйста! скажите, вы видѣли ее!
   -- Не будете надъ нимъ смѣяться?
   -- Клянусь честью -- никогда!.. Ахъ! если бы Дениза хоть въ половину такъ меня любила!..
   Францъ проговорилъ это желаніе, сложивъ руки и поднявъ глаза къ небу.
   На лицѣ Гертруды расцвѣла полная улыбка.
   -- Не знаю, любятъ ли васъ, сказала она: -- но были очень-грустны, когда я пришла; глаза раскраснѣлись отъ слезъ... Когда я заговорила о васъ, поблѣднѣли... Когда я сказала, что вы спасены, меня обняли, и съ слезами на глазахъ сложили бѣлыя, прекрасныя ручки, чтобъ благодарить Бога...
   

VII.
Фея.

   Францъ смѣялся; Францъ плакалъ и осыпалъ поцалуями руку Гертруды.
   -- И вы скрывали отъ меня все это? сказалъ онъ веселымъ и вмѣстѣ дрожащимъ голосомъ:-- о! безжалостная! безжалостная!
   -- Зачѣмъ же вы смѣялись надъ бѣднымъ Жаномъ?.. тихо проговорила Гертруда.
   -- Разскажите же мнѣ еще о ней; теперь мы помирились: разскажите все, все...
   Онъ взялъ стулъ и сѣлъ подлѣ швеи.
   -- О, да! продолжала Гертруда:-- она васъ очень любить, бѣдная барышня!.. и если бы при ней кто вздумалъ смѣяться надъ вами, она бы еще не такъ защищала васъ, какъ я защищаю Жана Реньйо... Когда она вошла въ комнату, гдѣ я ждала ее, я испугалась -- такъ она измѣнилась!.. Въ глазахъ ея было что-то странное... Вмѣсто того, чтобъ подойдти ко мнѣ, по обыкновенію, -- потому-что она всегда такъ привѣтлива и добра ко мнѣ,-- она бросилась въ кресла и закрыла лицо руками.
   "У меня слезы навернулись, господинъ Францъ, когда слушала я ея рыданія, которыя она старалась подавить...
   "-- Я къ вамъ, мамзель Дениза, сказала я:-- съ шитьемъ.
   "Она не слышала. Я тихонько подошла къ ней и сѣла на кончикъ стула подлѣ нея.
   "-- Послушайте, сказала я: -- мнѣ хотѣлось утѣшить васъ и обрадовать.
   "-- Обрадовать, отвѣчала она:-- о! бѣдная Гертруда!.. если бы ты знала!
   "Она отняла руки отъ лица и взглянула на меня... Глядя на нее можно было подумать, что она нѣсколько лѣтъ страдала.-- Видѣвъ ее наканунѣ такою веселою, такою прекрасною, я не узнавала ее... Ахъ, господинъ Францъ! вы должны ее очень любить, и любить всегда!.."
   Францъ взялъ руку Гертруды и приложилъ къ своему сердцу, которое сильно билось. Дѣвушка улыбнулась.
   -- Я не знала, какъ начать, продолжала она:-- потому-что старая служанка ежеминутно входила въ сосѣднюю комнату... а оставить ее въ такомъ мучительномъ положеніи я не могла.
   Я взяла ея холодную руку и согрѣла въ своихъ рукахъ.
   "-- Я знаю, отъ-чего вы плачете, сказала я: -- онъ долженъ былъ сегодня по утру драться на дуэли.
   Она съ изумленіемъ взглянула на меня и сказала:
   "-- О комъ говоришь ты, Гертруда?
   "Я наклонилась къ ея рукѣ и долго цаловала ее, чтобъ не видать, какъ она покраснѣетъ... потомъ, собралась съ духомъ и отвѣчала:
   "-- Я говорю о господинѣ Францѣ.
   Рука ея дрожала у меня въ рукахъ; я боялась взглянуть на нее, чувствуя, что она наклонилась надо мною. Рука ея обвилась вокругъ моей шеи; она прижала меня къ своей груди, которая билась такъ же, какъ теперь бьется ваше сердце...
   "-- Гертруда, Гертруда! говорила она: -- мы въ дѣтствѣ были друзьями; я и до-сихъ-поръ люблю тебя...
   Она остановилась; я думала, что оскорбила ее, но когда я хотѣла поднять голову, горячая слеза упала мнѣ на лицо.
   "-- Разскажи мнѣ все, сказала она: -- не знаю, какъ ты отгадала мое чувство; но это правда, Боже мой! я люблю его... О! я люблю его, и никогда, никогда не полюблю никого, кромѣ его!
   "-- Слава Богу, милая барышня! вскричала я, поднявъ уже голову: -- господинъ Францъ охотно бы выдержалъ завтра другую дуэль, чтобъ услышать то, что я теперь слышу!"
   -- Ты мой добрый ангелъ, Гертруда! прервалъ Францъ, привскакнувъ на стулѣ: -- ну, что жь Дениза?
   -- Сначала она не поняла меня, продолжала Гертруда:-- какъ-будто боясь ошибиться... потомъ, глядя съ вопросительнымъ видомъ, она покраснѣла... это ободрило меня.
   Я смотрѣла на нее улыбаясь, и уже отгадывала ея вопросъ.
   "-- Голубушка моя барышня, сказала я съ такимъ удовольствіемъ, какъ еще никогда не говорила: -- я видѣла господина Франца послѣ дуэли.
   "-- Онъ живъ?.. вскричала она: -- и не раненъ?
   Послѣ моего отвѣта, она замолчала, сложила руки и какъ-будто стала молиться.
   Если бъ вы видѣли, господинъ Францъ, какая она была хорошенькая!..
   Я ей разсказала все, что знала о вашей дуэли, что вы только о ней и думаете, и что я пришла къ ней по вашей просьбѣ...
   Она была счастлива. Пока я говорила, щеки ея мало-по-малу покрывались свѣжимъ румянцемъ, заплаканные глаза прояснялись.
   Она радовалась какъ ребенокъ; обнимала меня какъ сестру, удивлялась моей работѣ; воздухъ, небо... все казалось ей прекраснымъ, все веселило ее. Потомъ вдругъ лицо ея опять отуманилось.
   "-- Бѣдный братъ мой! проговорила она:-- онъ пріѣхалъ сегодня утромъ, и я еще не видала его... Боже мой! я совсѣмъ растерялась отъ страха..." и убѣжала.
   -- И, уходя, ничего вамъ не сказала? спросилъ Францъ.
   Гертруда едва не засмѣялась.
   -- Не довольно ли, сударь? сказала она съ улыбкой.
   -- О, да! отвѣчалъ Францъ: -- я вамъ такъ благодаренъ, Гертруда, моя добрая сестрица!
   Въ-продолженіе всего разсказа Гертруды, Францъ былъ молчаливъ. Глубокое, серьёзное чувство смѣнило обыкновенное беззаботное выраженіе лица его. Нѣсколько минутъ еще онъ спокойно упивался своимъ наслажденіемъ; но это не могло быть продолжительно; его пылкой душѣ нужно было излиться, дѣйствовать.
   -- Благодарю васъ, сестрица, сказалъ онъ веселымъ, живымъ голосомъ: -- я, право, люблю васъ въ десять разъ больше, нежели сколько нужно любить, чтобъ называться вашимъ братомъ... Какая вы милашка, добрая!.. Дайте мнѣ поцаловать эти ручки, которыми согрѣвались ея ручки!
   Гертруда не находила тутъ ничего дурнаго; но Францъ, поцаловавъ ручки вмѣстѣ и порознь каждую, протянулъ голову, чтобъ поцаловать Гертруду въ лобъ. Она покраснѣла и откачнулась.
   -- Не бойтесь ничего, Гертруда! сказалъ Франць, сдѣлавшійся въ эту минуту сантиментальнымъ:-- вѣдь сюда упала ея слезинка... помните?
   Гертруда засмѣялась.
   -- А вы, сказала она:-- что вы мнѣ хотѣли сказать?
   -- О! я, отвѣчалъ Францъ:-- это все продолженіе моей фантастической исторіи... Кажется, право, я сдѣлаюсь важной особой!.. Вы помните мои похожденія сегодня ночью?
   -- О, да! отвѣчала Гертруда, и на свѣженькомъ личикѣ ея выразилось живое любопытство.
   -- Ну! это все продолжается... говорилъ Францъ: -- чудо за чудомъ... Я точно сынъ какого-нибудь принца!..
   -- Принца! простодушно повторила Гертруда.
   -- Если только, продолжалъ Францъ полу-серьёзно, полу-смѣясь:-- какая-нибудь фея не взялась мнѣ покровительствовать... Во всякомъ случаѣ, я рѣшительно теряюсь и объявляю, что не умѣю разрѣшить этой загадки... Вотъ, какъ это было, Гертруда; посмотримъ, вы не отгадаете ли... Помните тотъ подарокъ, что таинственная рука положила мнѣ въ карманъ на балѣ у Фаваръ?
   -- Полный кошелекъ золота? сказала Гертруда.
   -- Ну, да!.. Видите ли, я еще не очень-старъ и не горжусь великою мудростію... Но этотъ кошелекъ заставилъ меня задуматься о тайнѣ моего рожденія; я былъ увѣренъ, что за этимъ первымъ подаркомъ скоро послѣдуетъ другой... и потому цѣлые сутки посвятилъ на то, чтобъ дѣлать шалость за шалостью...
   -- На это васъ взять! сказала Гертруда.
   -- Вы правы, сестрица, потому-что въ подобныхъ вещахъ я никогда не задумаюсь.
   -- Вы прокутили все, что было въ кошелькѣ?
   -- Фи!... и истратилъ въ-четверо больше и, конечно, еще не обзавелся всѣмъ необходимымъ!
   -- Что жь вы будете дѣлать? спросила Гертруда.
   -- А! вскричалъ Францъ: -- а фея-то на что?.. Послушайте!.. Я заказалъ хорошенькую мебель у Монбро. Хотя я плохой наѣздникъ, но у Кремье держалъ пари за маленькаго Англичанина, которому нѣтъ подобнаго на Елисейскихъ-Поляхъ; потомъ бросилъ денегъ еще тамъ-и-сямъ и возвращался съ удовольствіемъ удовлетворенной фантазіи и съ нѣкоторымъ угрызеніемъ совѣсти: -- еще такъ недавно я разбогатѣлъ! Прихожу домой въ Улицу-Дофине, иду къ привратницѣ, чтобъ взять ключъ отъ своей комнаты и думаю: зачѣмъ я не взялъ получше квартиры!...
   Францъ пожалъ плечами съ такою простодушною надменностью, что, конечно, никто не упрекнулъ бы его за нее. Теперь онъ сидѣлъ Мондоромъ въ этой самой комнатѣ, куда вчера приходилъ со всѣмъ гардеробомъ подъ мышкой, и толковалъ о расточительныхъ шалостяхъ, о рѣдкой мебели, о лошадяхъ,-- едва извинялъ себя, что не нашелъ дворца для своей пышной особы. Но все это было сказало такъ весело, такъ добродушно; смѣхъ, которымъ онъ сопровождалъ эти выходки, былъ такъ чистосердеченъ... Слова то же, что нѣкоторые наряды, въ которыхъ дурное становится еще безобразнѣее, а красивое еще прекраснѣе.
   Гертруда была далека отъ подобныхъ мыслей; въ ней не было даже и впечатлѣнія, которое бы могло породить ихъ; заинтересованная первымъ разсказомъ Франца, она теперь слушала отъ всего сердца. Кромѣ любопытства, въ ней было только участіе къ расказчику и немного нетерпѣнія; она походила на тѣхъ неумолимыхъ читателей, которые возмущаются каждый разъ, когда драма замедляется и страсть успокоивается.
   -- А безъ квартиры, продолжалъ Францъ: -- куда бы я дѣлъ мебель Монбро?
   -- Конечно, сказала Гертруда, чтобъ положить конецъ его разсужденіемъ.
   -- Я былъ изнуренъ усталостью, говорилъ Францъ: -- не все вдругъ... я откладывалъ это распоряженіе на завтра.
   "Вхожу.-- Привратница, женщина важная, которая до-сихъ-поръ оказывала мнѣ нѣкоторое пренебреженіе и явное свое превосходство, вдругъ встала съ кожаныхъ креселъ и вѣжливо махнула очками.-- Она обыкновенно привѣтствуетъ такъ только важныхъ посѣтителей.-- Мужъ ея пересталъ работать и даже съ почтеніемъ приподнялъ картузъ,-- тогда-какъ этотъ человѣкъ, занимаясь починкою старыхъ башмаковъ, обладаетъ въ высшей степени сознаніемъ собственнаго достоинства и еще никогда не снималъ передо мною шапки. Игравшіе въ углу ребятишки затихли, и, выпучивъ глаза, смотрѣли на меня съ почтительнымъ удивленіемъ.
   "Это было вечеромъ, около половины седьмаго, или, можетъ-быть, и въ семь часовъ... А Гансъ когда вышелъ изъ дома, Гертруда?
   -- Въ половинѣ шестаго, отвѣчала дѣвушка, не понимая, къ чему клонился этотъ вопросъ.
   -- Можетъ-быть, и онъ... тихо сказалъ Францъ послѣ минутнаго молчанія.-- Но съ какой стати?..
   "Подобный пріемъ отъ привратниковъ, громко продолжалъ онъ: -- былъ такъ необыкновененъ для меня, что я растерялся и, кланяясь, думалъ, не смѣются ли они надо мною.
   "-- Я пришелъ, за ключомъ, пробормоталъ я.
   "-- Развѣ вы хотите идти на верхъ? спросила привратница.
   "-- Надѣюсь, душа моя...
   "Привратница улыбнулась; привратникъ тоже улыбнулся, и дѣти улыбнулись.
   "Я готовъ былъ разсердиться.
   "-- Я полагала, что вы сегодня перейдете въ свою квартиру, сказала привратница.
   "-- Въ мою квартиру? повторилъ я.
   "-- Вы изволили нанять покои въ первомъ этажѣ... шесть чистыхъ комнатъ недавнo-отдѣланныхъ, съ террассою на дворъ...
   "-- О-го! подумалъ я: -- это вторая глава маскарада... Идетъ! можно надѣяться!-- И чтобъ не стать ниже своего положенія, я, какъ слѣдуетъ жильцу перваго этажа, надѣлъ шляпу.
   "-- Хорошо, голубушка, сказалъ я съ небрежнымъ видомъ: -- только они, кажется, слишкомъ поторопились исполнить мое приказаніе... Покажи-ка мнѣ, пожалуйста, квартиру.
   "Привратица, съ очками въ рукѣ, пошла впередъ по лѣстницѣ, обращаясь ко мнѣ на каждой ступени съ пріятной улыбкой.
   "Я шелъ за нею очень-хладнокровно и важно.
   "Дверь отворилась. Комнаты были красивы, чисты, веселы, приличны для жильца, но немножко скромны.
   "-- Тѣсно, кажется, сказалъ я привратницѣ.
   "-- Ваша комната... начала-было она.
   "Я понялъ, и грозный взоръ мой поразилъ ее такъ, что она, казалось, хотѣла уйдти въ землю.
   "-- Смѣю надѣяться, бормотала она:-- что я не оскорбила...
   "Я махнулъ рукой, и она замолчала. Чтобъ развлечь мои мысли, привратница отворила въ стѣнѣ маленькій шкафъ и достала бумажникъ.
   "-- Вы изволите знать, что это такое? Тутъ банковые билеты, сказала она, подавая мнѣ бумажникъ.
   "Пусть меня повѣсятъ, Гертруда, -- я ничего этого не зналъ.
   "-- Хорошо, хорошо, знаю, голубушка, сказалъ я и положилъ бумажникъ въ карманъ, не взглянувъ въ него.
   "Что вы скажете объ этомъ, Гертрудушка?
   -- Странно! отвѣчала дѣвушка, которая слушала разсказъ Франца, не обращая вниманія на его фарсы.
   -- Конечно, продолжалъ онъ:-- въ квартирѣ можно будетъ разставить мебель Монбро... я оставилъ ее за собою... но не въ томъ дѣло. Мнѣ хотѣлось вывѣдать что-нибудь отъ привратницы; но какъ было это сдѣлать въ принятой мною роли? Я выдавалъ себя знающимъ все, хозяиномъ; все было сдѣлано по моему приказанію: какъ спросить послѣ этого? Къ-счастію, чтобъ развязать языкъ подобнымъ людямъ, нужно только не мѣшать имъ; а разъ начавъ, они Богъ-знаетъ чего не разскажутъ. Такимъ-образомъ, безъ особенныхъ дипломатическихъ усилій, я узналъ, что мои предполагаемые агенты ушли только-что передо мною. Ихъ было двое: одинъ оставался у воротъ въ каретѣ, а другой нанялъ отъ моего имени квартиру и заплатилъ впередъ за двѣ трети. Дѣло сдѣлано съ нѣкоторою торопливостью и, какъ замѣтила привратница, повѣренный точно опасался, чтобъ я не возвратился раньше. Онъ обѣжалъ комнаты, быстро осмотрѣлъ все и положилъ въ шкафъ, подъ особенное сбереженіе привратницы, бумажникъ съ банковыми билетами; потомъ ушелъ, какъ пришелъ, приказавъ мнѣ кланяться и не сказавъ своего имени...
   Францъ замолчалъ.
   -- Потомъ? спросила Гертруда, ожидавшая еще чего-то.
   -- Все.
   -- Больше ничего не узнали вы объ этихъ двухъ мужчинахъ?
   -- Ничего.
   -- И не подозрѣваете, кто бы это былъ?
   -- Нисколько, отвѣчалъ Францъ.
   Хорошенькая Гертруда стала слушать внимательнѣе. Она ждала съ нетерпѣніемъ, чтобъ Францъ высказалъ свои догадки о тѣхъ незнакомцахъ, которые взяли на себя трудъ нанять для него квартиру въ Улицѣ-Дофина и перенести его пенаты изъ мансарды въ первый этажъ.
   Францъ нѣсколько времени молчалъ. Онъ пробѣгалъ въ памяти то, что передумалъ прежде, и искалъ новыхъ заключеній.
   -- Положимъ, проговорилъ онъ наконецъ:-- въ одномъ изъ нихъ я подозрѣваю... даже больше, почти угадываю...
   -- Кого? спросила нетерпѣливо Гертруда.
   -- Но эта разгадка, продолжалъ Францъ: -- не поведетъ меня далеко, потому-что я не знаю имени этого человѣка... Нужды нѣтъ! можно попытаться... Знаю только, что, судя по описанію привратницы, человѣкъ, остававшійся въ каретѣ, одно лицо съ моимъ видѣніемъ на балѣ Фаваръ.
   -- А! произнесла Гертруда, открывъ ротикъ.
   -- Именно, мой замѣчательный Нѣмецъ, прибавилъ Францъ: -- Испанецъ, Армянинъ... это таинственное существо, которое преслѣдуетъ меня своими милостями.
   -- А другой? спросила Гертруда.
   Францъ заикнулся и посмотрѣлъ ей въ лицо.
   -- Другой, проговорилъ онъ: -- этотъ труднѣй... Если вѣрить разсказамъ моей привратницы, его имя должно быть намъ коротко знакомо, а вамъ, сестрица, знакомѣе, нежели мнѣ.
   Любопытство Гертруды усилилось.
   -- И костюмъ и наружность, продолжалъ Францъ: -- все совершенно-сходно съ человѣкомъ, о которомъ я говорю... и лѣта его... даже выговоръ немножко-нѣмецкій... Что касается до физіономіи, мнѣ сказали, что это воплощенная честность; и чѣмъ больше я думаю, все больше узнаю въ немъ... вашего отца, Гертруда.
   -- Моего отца! вскричала изумленная дѣвушка.
   Это слово вызвало Гертруду изъ фантастической области, куда залетѣло-было ея нѣмецкое воображеніе; имя отца воротило ее въ міръ дѣйствительности.
   Съ перваго раза она изумилась, потому-что мысль объ отцѣ была безконечно-далека отъ прихотливыхъ, странныхъ представленій, пробужденныхъ въ ней разсказомъ Франца. Теперь она ощутила что-то похожее на чувство ребенка, неожиданно встрѣтившаго близкое, знакомое ему имя на чудесныхъ страницахъ Тысячнодной Ночи.
   И еще къ большему удивленію, она вспомнила, что происходило въ тотъ день утромъ. Это странное существо, которое Францъ называетъ Нѣмцемъ... отецъ знаетъ его, любитъ его и почитаетъ какъ господина.
   Непривыкшее къ притворству лицо Гертруды измѣнилось; эта перемѣна не ускользнула отъ Франца, который все время смотрѣлъ на нее пристально.
   -- Пожалуйста, проговорилъ онъ: -- скажите мнѣ, Гертруда... какъ вы думаете, можно предположить, что это былъ вашъ отецъ?
   Дѣвушка открыла-было ротъ, чтобъ отвѣчать утвердительно; но въ ту же минуту въ нее закралось робкое сомнѣніе.
   Отецъ, можетъ-быть, имѣетъ причины скрываться; можетъ-быть, даже нельзя было сдѣлать иначе, потому-что онъ окружилъ себя глубокой тайной.
   Гертруда проникла эту тайну неумышленно, случайно; но поступки Ганса Дорна утромъ, глазъ-на-глазъ съ Францомъ, казалось, властительно начертали правила и для ея дѣйствій.
   Отецъ ея не говорилъ; на вопросы Франца онъ былъ вполнѣ безотвѣтенъ; Гертруда рѣшила, что и ей должно также молчать.
   Надо было притвориться незнающей. Но когда она подумала объ этомъ дѣлѣ, ей показалось невозможнымъ даже сомнѣваться.
   Странная исторія, разсказанная Францомъ, приняла въ ея глазахъ видъ разительной истины. Таинственный дѣятель этого чуда былъ рѣшительно ея отецъ подъ вліяніемъ Нѣмца.
   Утромъ они говорили о Францѣ.
   Какая неизъяснимая любовь проявилась въ Гансѣ Дорнѣ къ этому безродному юношѣ! Еще, въ концѣ ихъ разговора, Нѣмецъ спросилъ адресъ Франца. И сама же она, Гертруда, достала этотъ адресъ отъ мамзели д'Одмеръ.
   И не смотря на все, отвѣтъ срывался у нея съ языка. Она не смѣла говорить; яркимъ румянцемъ горѣло ея благородное, неумѣвшее лгать личико.
   Потупленные глаза боялись встрѣтить взоръ Франца.
   Францъ продолжалъ внимательно слѣдить за нею. На лицѣ его выражалось что-то сложное, что трудно было опредѣлить.
   Можно было подумать, что это -- сильная радость, сдержанная, скрытая подъ наружной досадой.
   -- Вы не хотите мнѣ отвѣчать, продолжалъ онъ печально: -- и вы... и вы меня обманываете, Гертруда!
   Гертруда еще больше покраснѣла, но ничего не отвѣчала. Она видимо страдала; она стояла между отцомъ и Францомъ: Францъ называлъ ѣѣ сестрой, она любила его съ каждой минутой больше, и больше; отецъ... любимое существо, каждое желаніе котораго было для нея священнымъ закопомъ.
   У Гертруды было доброе, нѣжное сердце; но въ ней сильно развилась рѣшительность дѣвушки, воспитанной мужчиною. Что разъ было рѣшено ею въ самой-себѣ, въ томъ воля ея была тверда и неизмѣнна.
   Но если у ней доставало воли не уступать,-- за то въ искусствѣ дипломаціи была она несильна. Ей казалось, что положить конецъ вопросамъ Франца, отказавшись отвѣчать на-отрѣзъ, положительно, значитъ геройски исполнить свой долгъ и ненарушимо сохранить отцовскую тайну. Она не знала, что много есть такихъ обстоятельствъ, гдѣ отказаться отвѣчать -- все равно, что двусмысленно признаться; она не знала, что первое правило скрытности, какъ искусства,-- есть умѣнье мило и ловко лгать.
   -- Послушайте, господинъ Францъ, сказала она, не поднимая глазъ, но съ видомъ немножко-рѣшительнымъ, отъ котораго стала еще милѣе;-- если вы хотите, чтобъ мы остались друзьями, не спрашивайте меня объ этомъ... Одинъ разъ навсегда: я ничего не знаю, ничего не предполагаю, и мнѣ нѣчѣго вамъ отвѣчать.
   На губахъ Франца мелькнула улыбка.
   -- Хорошо, сестрица, сказалъ онъ покорно: -- если хотите, не будемъ говорить объ этомъ... Дорого бы я далъ, чтобъ узнать... Но вижу, что вы не сговорчивы, гдѣ дѣло идетъ о скромности.
   Глубокій вздохъ облегчилъ грудь Гертруды; въ душѣ, она наивно торжествовала: она сдержалась, не сказала ничего...
   Францъ, съ своей стороны, не казался безутѣшнымъ, какъ слѣдовало бы побѣжденному. Послѣдній отказъ, которому онъ покорился, не навелъ на него слишкомъ-горькаго унынія. По лицу его, даже посредственный наблюдатель догадался бы, что онъ уже зналъ почти все, что хотѣлъ узнать.
   Такимъ образомъ, два ребенка были оба въ восторгѣ: Гертруда сберегла тайну; Францъ разгадалъ ее. Счастливая битва, гдѣ не было ни побѣдителя, ни побѣжденнаго; гдѣ оба войска, какъ бываетъ на болѣе-обширныхъ сценахъ, вмѣстѣ воспѣвали хвалу Богу!
   -- Я вамъ повинуюсь, сестрица, говорилъ Францъ, между-тѣмъ, какъ успокоившаяся Гертруда смотрѣла на него съ улыбкой: -- бросаю въ сторону всѣ вопросы, которые вамъ не нравятся... кромѣ ихъ, у насъ есть о чемъ говорить!.. Этотъ человѣкъ, который, конечно, не отецъ вашъ, не оставилъ никакихъ слѣдовъ въ моей квартирѣ; не знаю, смогу ли я когда-нибудь отъискать его... впрочемъ, въ сущности, что мнѣ до того за дѣло?.. Поступки ихъ со мной что-нибудь да значатъ: ясно, что тутъ скрывается мой отецъ,-- такъ не станутъ дѣйствовать съ мальчикомъ, котораго намѣрены потомъ бросить.
   -- Я увѣрена... съ живостью начала-было Гертруда, потомъ снова покраснѣла, смутилась и замолчала.
   Францъ какъ-будто и не замѣтилъ ея смущенія.
   -- Вотъ я богачъ! продолжалъ онъ.-- Это хорошо... Вы, сестрица, не можете себѣ представить, какъ ко мнѣ идетъ богатство!.. Боже мой! я не очень люблю деньги, не думаю быть скрягой... но еслибъ у меня была комната, доверху насыпанная золотомъ, я былъ бы счастливѣйшій человѣкъ въ мірѣ.
   -- Ахъ, Господи! вскричала Гертруда: -- что жь бы вы стали дѣлать съ этимъ золотомъ?
   -- Я отворилъ бы двери и окна, возразилъ Францъ.
   Потомъ, въ глазахъ его показалась задумчивость, и онъ прибавилъ важнымъ голосомъ:
   -- Знаете ли, Гертруда, какъ это должно быть пріятно!.. Я видѣлъ нищету въ глаза; знаю, что терпятъ бѣдные въ Парижѣ.... О! какая чудная была бы жизнь! всегда имѣть возможность помогать... осушать всѣмъ слезы... Вотъ блѣдная дѣвушка на колѣняхъ предъ жесткимъ ложемъ старика-отца, -- она встаетъ и улыбается... Такъ счастливы цвѣты, растущіе на безплодной землѣ;, когда освѣжитъ ихъ капля росы! А вотъ -- и сильный человѣкъ, но голодъ довелъ его до отчаянія, до преступленія... онъ отворачивается отъ бездны и опять гордо несетъ бремя жизни... Вездѣ умолкаютъ жалобы и рыданія: во всемъ, что только можно окинуть, во что можно проникнуть взоромъ, все начнетъ улыбаться счастіемъ... О! да, Гертруда! золото -- чародѣй-могучій!.. Я желалъ бы имѣть мильйоны!
   Гертруда съ чувствомъ смотрѣла на него. Францъ тихо привлекъ ее къ себѣ и сталъ нѣжно ласкать ея руку.
   -- Сколько радостей можно купить за горсть золота! снова началъ онъ тихимъ голосомъ, въ которомъ звучала какая-то гармонія:-- сколько позора слыть! сколько проступковъ искупить, сколько обидъ сгладить!.. Но послушайте, милая сестрица, зачѣмъ отъискивать сцены страшной нищеты, кроющейся въ Парижѣ, которыя иногда удивляютъ и пугаютъ богатаго человѣка; бываетъ и другое горе, также невѣдомое чужому сердцу -- и это горе надобно перемѣнить на радость! Я знаю одного молодаго человѣка... онъ прекрасенъ, великодушенъ, твердъ; онъ поддерживаетъ бѣдную семью; онъ любитъ милаго ребенка, свою сосѣдку... Гертруда потупила глаза.
   -- Этотъ ребенокъ, продолжалъ Францъ:-- платитъ ему за любовь любовью... Она сама мнѣ сказала... Они съ-дѣтства играли вмѣстѣ, никогда не разставались другъ съ другомъ... Еслибъ они женились, во всемъ огромномъ Парижѣ не нашлось бы людей счастливѣе ихъ... потому-что, повторяю вамъ, Гертруда, они любятъ другъ друга любовью истинной, какъ могутъ любить только прекрасныя души: у юноши благородное сердце; дѣвушка -- ангелъ!
   Францъ улыбался: румянецъ Гертруды отъ самаго лба разлился до горлышка, плотно подхваченнаго ея шерстянымъ платьемъ.
   -- Она мила какъ вы, примолвилъ Францъ: -- прекрасна какъ вы, добра какъ вы!..
   Онъ наклонился и губы его коснулись лба Гертруды.
   -- Не краснѣйте, сестрица, шепнулъ онъ ей на ухо:-- все это -- вы; да вы еще лучшіе... Вотъ видите ли! прибавилъ Францъ, вдругъ приподнявъ голову въ порывѣ горячности: -- если я буду такъ богатъ, какъ думаю, кто помѣшаетъ мнѣ подѣлиться съ молодымъ человѣкомъ по-братски?.. Развѣ онъ не братъ мнѣ, Гертруда?.. вѣдь онъ васъ любитъ и вы его любите!
   Голосъ Франца придалъ этимъ словамъ чудную нѣжность. Прекрасные глаза Гертруды были въ слезахъ.
   -- Бѣдный Жанъ!.. прошептала она: -- но... онъ гордъ, и я тоже горда, господинъ Францъ...
   Вѣтеръ перемѣнился уже въ головѣ Франца.
   -- Тамъ увидимъ! сказалъ онъ, вдругъ перемѣнивъ тонъ: -- вообразите, Гертрудочка, я жду-не-дождусь, когда у меня будетъ мебель Монбро!.. Право, вчера у меня не было такой заботы; богатство тоже имѣетъ свои неудобства... Но о чемъ вы думаете, сестрица? вы такія грустныя!..
   Гертруда думала о Жанѣ.
   -- Ну! развеселитесь же! говорилъ Францъ, лаская Гертруду.-- Даю вамъ честное слово, что мы всѣ будемъ счастливы.
   И пока онъ говорилъ такъ весело, съ улыбкой на губахъ, на прекрасное лицо его опять набѣжала задумчивость.
   -- Прошло ли два часа съ-тѣхъ-поръ, какъ все это со мной сталось? прошепталъ онъ: -- и сколько мыслей въ эти два часа!.. Иногда мнѣ еще кажется, что это сонъ... Этотъ человѣкъ... не отецъ ли мой, Гертруда?.. Въ прошлую ночь, я его видѣлъ на балѣ; гордая, смѣлая душа у него въ глазахъ; я, кажется, полюбилъ бы его... А моя мать... О, я вижу ее, прекрасную, праведную!.. Францъ замолчалъ въ какомъ-то восторженномъ созерцаніи.
   -- А можетъ-быть, это только посланный отъ моего отца, быстро примолвилъ онъ: -- почему знать?.. Бываютъ минуты, когда кровь во мнѣ горитъ огнемъ... Мнѣ кажется, что отецъ мой долженъ быть принцъ!
   Гертруда улыбнулась. Францъ какъ-будто очнулся.
   -- Принцъ ли, нѣтъ ли, вскричалъ онъ: -- но я не промѣняю своей судьбы ни на чью!... Я молодъ, счастливъ!... Чего же мнѣ ждать въ будущемъ, кромѣ радости?
   -- Богъ слышитъ васъ, г.Францъ, проговорила Гертруда:-- вы добры, вы думаете о тѣхъ, кто страдаетъ... Вы стоите счастья.
   -- Нужно ли мнѣ желать больше счастья? возразилъ Францъ:-- не вы ли сами принесли мнѣ его сегодня, сестрица?.. Вы мнѣ говорили о ней, вы сказали, что она любитъ меня...
   -- Я вамъ сказала, что думала, прервала Гертруда:-- но бѣдный Жанъ и я -- мы тоже любимъ другъ друга, а все-таки несчастливы.
   Словно холоднымъ дождемъ окатило энтузіазмъ Франца.
   -- Вы правы, сестрица, произнесъ онъ, и въ голосѣ его слышалась скорбь: -- я былъ слишкомъ-веселъ; вы хорошо сдѣлали, что разбудили меня. Да, я знаю, еще много преградъ между мной и Денизой... и если я потеряю Денизу, утѣшутъ ли меня чужія радости!...
   Голова его склонилась. Переходя всегда изъ одной крайности въ другую, онъ на нѣсколько минутъ какъ-будто изнемогъ, такъ-что Гертруда, замѣтивъ его внезапную грусть, раскаялась въ словахъ своихъ.
   Но не успѣла она открыть рта, чтобъ утѣшить и ободрить его, какъ грустная туча пронеслась. Францъ по-прежнему довѣрчиво взглянулъ на свѣтъ.
   -- Надо бороться, сказалъ онъ рѣшительно: -- это ясно!... и у меня есть оружіе... Да и то сказать, Гертруда, вчера я не отчаивался; а на сколько измѣнилось мое положеніе со вчерашнихъ поръ!... Наконецъ, есть ли у меня хоть одинъ порядочный соперникъ?
   -- А господинъ кавалеръ Рейнгольдъ?...
   -- Живая каррикатура!... старая кокетка въ мужескомъ родѣ!
   -- Онъ богатъ. Бѣдненькій господинъ Францъ... онъ дворянинъ.
   -- Ну, что же? а я?
   Гертруда тихонько покачала прекрасной головкой.
   -- Кто еще знаетъ... прошептала она.
   Францъ съ дѣтской досадой топнулъ ногой.
   -- Вы злы! сказалъ онъ.
   Привѣтливая улыбка Гертруды опровергла это восклицаніе.
   -- О, господинъ Францъ, возразила она: -- я обѣщалась очень любить васъ обоихъ, и васъ и мадмуазель Денизу... только... я боюсь.
   -- Боитесь... чего? вскричалъ Францъ съ такимъ жаромъ, какъ-будто все дѣло зависѣло отъ воли Гертруды: -- сколько еще мнѣ нужно времени, чтобъ добраться до своей родни?... Волей или неволей, но даю вамъ слово, что не пройдетъ мѣсяца, какъ я узнаю имя своего отца... и это имя, я увѣренъ, стоитъ имени кавалера Рейнгольда... А что до богатства, то, судя по началу, оно у меня должно быть велико... и притомъ, у меня еще есть протекція у виконтессы: ея сынъ мнѣ другъ.
   -- Вы разсчитываете на него? спросила Гертруда.
   Францъ съ минуту колебался.
   -- Теперь нѣтъ, сказалъ онъ наконецъ: -- но когда я буду въ состояніи доказать...
   -- Когда вы будете въ состояніи доказать, перебила Гертруда: -- тогда вы не будете нуждаться въ помощи виконта д'Одмера... Но до того еще... кто знаетъ?...
   -- Гертруда, Гертруда! перебилъ въ свою очередь Францъ: -- вы хотите привести меня въ отчаяніе!...
   -- Я хочу васъ приготовить.
   -- Но развѣ у меня нѣтъ опоры въ самой Денизѣ?... Я ее увижу...
   -- Господинъ Францъ, сказала Гертруда, и въ голосѣ ея отзывалась легкая насмѣшка: -- троттуаръ передъ домомъ д'Одмеръ невѣрное мѣсто для свиданій!...
   Францъ закусилъ губы, и брови его хотѣли нахмуриться. Но вмѣсто того онъ, играя, обхватилъ талію Гертруды.
   -- Хорошо, сеотрица, вскричалъ онъ: -- если вы непремѣнно хотите, чтобъ я сказалъ... я полагаюсь на васъ, и ни на кого, кромѣ васъ, не полагаюсь.
   -- Ахъ, Господи! сказала смѣясь Гертруда: -- какая у васъ сильная защита, господинъ Францъ.
   -- Самая лучшая; вы это знаете, потому-что сами отвергли всѣ другія... У васъ такое прекрасное сердце...
   -- Хорошо! перебила Гертруда: -- теперь ужь я не злая... Начинаются комплименты...
   -- Вы знаете, что я васъ люблю, возразилъ Францъ:-- и очень былъ бы радъ, еслибъ и вы меня любили!
   Гертруда всѣми силами старалась удержать свой насмѣшливый видъ; но Францъ былъ счастливецъ: его голосъ инстинктомъ зналъ извилистый путь къ женскому сердцу.
   Когда онъ хотѣлъ -- ему не противились.
   Впрочемъ, на этотъ разъ, онъ имѣлъ много выгодъ на своей сторонѣ. Гертруда была душою предана Денизѣ, и ничто не побуждало ее бороться съ чувствомъ, которое влекло ее къ Францу. Ея чистая, добрая душа рвалась наружу.
   -- Вы пойдете къ ней, говорилъ Францъ: -- я знаю, что вы пойдете, сестрица... вы скажете ей, какъ мнѣ горько безъ нея, какъ мнѣ нужно ее видѣть...
   Въ эту минуту, въ улыбкѣ Гертруды мелькнуло лукавство, потому -- что висѣвшая на стѣнѣ кукушка слегка зашипѣла, что предвѣщало минуты, черезъ двѣ бой.
   Она взглянула на циферблатъ: стрѣлка подвигалась къ девяти часамъ.
   Францъ нѣ могъ отгадать, что значитъ этотъ взглядъ и эта улыбка.
   -- Вы будете просить ее, продолжалъ онъ:-- вы будете умолять ее за меня на колѣняхъ...
   -- О, сударь!.. Какъ вы торопитесь!..
   -- Что это? Вы мнѣ отказываете?
   -- Кажется.
   -- Гертруда!..
   -- Господинъ Францъ...
   -- Сестрица!..
   -- Бѣдный господинъ Францъ...
   Кукушка пробила девять. Съ первымъ ударомъ, послышался глухой, отдаленный стукъ экипажа на Площади Ротонды.
   -- Слушайте! сказала Гертруда, схвативъ за руку Франца.
   Оба замолчали. Въ эту безмолвную минуту, до слуха ихъ въ первый разъ дошелъ тотъ слабый, послѣдовательный стукъ, который мы, съ Жаномъ Реньйо, слышали на лѣстницѣ.
   Ни Францъ, ни Гертруда нѣ обратили на него вниманія.
   Экипажъ быстро приближался. Наконецъ, онъ остановился какъ-будто у самаго входа въ пассажъ, ведущій къ Гансу Дорну.
   Гертруда захлопала въ ладоши и хорошенькое личико ея расцвѣло. ,
   -- Вотъ точность-то! проворчала она.
   -- Вы ждете кого-нибудь? спросилъ Францъ.
   -- Да, отвѣчала Гертруда.
   -- Не надо ли мнѣ уйдти?
   -- Нѣтъ!.. Вы не будете лишнимъ, и, можетъ-быть, этотъ визитъ касается немножко и до васъ... Потрудитесь только уйдти въ батюшкину комнату.
   -- Да кто же это? спросилъ Францъ, вставая.
   Легкій шумъ шаговъ послышался на дворѣ.
   Францъ хотѣлъ повторить вопросъ; но Гертруда толкнула его въ комнату Ганса Дорна и заперла за нимъ дверь.
   

VIII.
Дениза.

   Только-что Францъ вошелъ въ комнату Ганса, какъ слышавшіеся на дворѣ легкіе шаги заглохли на ступеняхъ лѣстницы. Черезъ минуту, стукнули въ дверь и, на этотъ разъ, Гертруда не заставила ждать себя.
   Двѣ двери приходились одна противъ другой. Когда та изъ нихъ, которая вела на лѣстницу, растворилась, Францъ, смотрѣвшій въ замочную скважину, чуть не опрокинулся назадъ. Гертруда такъ упорно отказывалась отъ его порученія, что онъ какъ-будто настроился въ ожидаемой особѣ узнать мадмуазель д'Одмеръ.
   Вошла Дениза. Разговоръ Франца и Гертруды былъ прерванъ стукомъ кареты виконтессы, въ ней Дениза, съ неразлучной спутницей, старой Маріанной, ѣздила къ одной изъ своихъ пріятельницъ, и на возвратномъ пути изъявила желаніе заѣхать къ швеѣ, чтобъ провѣдать о разныхъ вещахъ, заказанныхъ къ блестящему празднику въ замкѣ Гельдберга.
   Дениза, прежде равнодушная ко всѣмъ удовольствіямъ, въ этотъ день съ утра была проникнута внезапнымъ энтузіазмомъ къ обѣщанному празднику; она долго говорила о немъ съ матерью, которая очень любила этотъ разговоръ. Ее, казалось, все забавляло: и обѣщанные балы, и охота, и далекія прогулки по дикимъ горамъ, которыми, говорятъ, окруженъ древній замокъ Гельдберга.
   Виконтесса не узнавала ея. Иногда она пыталась объяснить счастливое расположеніе Денизы пріѣздомъ брата Жюльена; но это объясненіе было не довольно-естественно для такой тонкой наблюдательницы, какъ виконтесса д'Одмеръ. Ея опытность не позволяла ей смотрѣть на вещи съ такой общей точки зрѣнія; она лучше любила объяснять факты чѣмъ-нибудь невѣдомымъ: погодой, нервами, фантазіей.
   И, въ глубинѣ сердца, она повторяла любимое восклицаніе:
   "О, молодыя дѣвушки! молодыя дѣвушки!.."
   Это восклицаніе виконтесса немножко употребляла во зло; но будто нельзя ее въ томъ извинить? Кто нашелъ одно такое могучее, глубокое, всесвѣтное словцо, которое на все отвѣчаетъ, все объясняетъ, которое идетъ въ какомъ угодно задорномъ спорѣ, рѣшаетъ какія угодно мудреныя задачи, которое одно стоитъ двухъ-трехъ философскихъ системъ, кто нашелъ такое дорогое словцо, тотъ можетъ безъ грѣха пристраститься къ нему.
   Подобное словцо разгоняетъ вліяніе размышленія и страхи: это -- мягкая подушечка, на которой спокойно почиваетъ лѣнивый умъ.
   Тѣмъ больше слѣдуетъ придерживаться этихъ безцѣнныхъ формулъ, что на нихъ-то именно успоконвается большинство добрыхъ людей. Можно ихъ и пересчитать!
   Такъ, кромѣ: о, молодыя дѣвушки, молодыя дѣвушки!, есть еще: о, женщины, женщины! у старыхъ холостяковъ: о, дѣти, дѣти! у наставниковъ-воспитателей: о, глупость, глупость! у изгнаннаго изъ порядочнаго круга фанфарона, освистаннаго актёра, обруганнаго автора, у писателя, именующаго себя литераторомъ, которому неблагодарная публика упорно отказываетъ въ своемъ удивленіи...
   И, если окинуть глазомъ пошире, въ ту ли, въ другую ли сторону, нападешь на тотъ же рядъ мыслей, и выведешь по истинѣ богатые результаты. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Весь день виконтесса д'Одмеръ провела съ дочерью; праздникъ предвѣщалъ чудо, которому въ грядущихъ вѣкахъ не будетъ подобнаго. И, по поводу праздника, виконтесса очень-ловко ввернула нѣсколько словъ о томъ, какой любезный, очаровательный этотъ добрый кавалеръ Рейнгольдъ...
   Дениза была въ такомъ чудесномъ расположеніи духа, что не нашла ни одного возраженія на панегирикъ кавалеру.
   И восхищенная виконтесса, сквозь блистательный праздникъ Гельдберга, уже прозрѣвала другой скромный праздникъ, на которомъ она играла главную роль: ей мечтались свадьбы, букетъ померанцевыхъ цвѣтовъ, мильйоны, и много другихъ пріятныхъ вещей...
   Вечеромъ, Дениза выѣхала подъ прикрытіемъ Маріанны. Окончивъ визитъ, она велѣла кучеру везти себя на Площадь-Ротонды.
   -- Сударыня, сказала Маріанна:-- господинъ кавалеръ ужь долженъ быть теперь у насъ.
   -- Милая моя, возразила Дениза:-- надо же немножко подумать о праздникѣ!.. Если не поторопить Гертруды, мнѣ прійдется быть въ замкѣ Гельдберга во всемъ старомъ!..
   И Дениза, по-крайней-мѣрѣ на нѣсколько дней, нашла себѣ аргументальную подушечку, на которой преспокойно почивала. Знаменитый праздникъ отвѣчала за все. Убѣжденная Маріанна замолчала.
   Когда карста остановилась у дверей Ганса, Дениза вышла.
   -- Если хотите, останьтесь, душенька Маріанна, сказала она:-- я сію минуту ворочусь; я только на два слова.
   Маріанна была стара; въ этотъ часъ, она обыкновенно лол;илась спать; а въ каретѣ такія мягкія, покойныя подушки!.. Дениза была совершенно-увѣрспа, что застанетъ ее спящею. Она вошла въ пассажъ Ганса Дорна.
   Посѣщеніе это было условлено у Денизы съ Гертрудой еще съ утра. Гертруда не могла ей пересказать всего, потому-что сперва казалось не достанетъ времени, а послѣ потому, что еще не знала до конца всей исторіи Франца. Она обѣщала ей опять увидѣться съ нимъ и еще разузнать; особенно хотѣла разспросить, не можетъ ли имѣть какихъ-нибудь послѣдствій дуэль, и совершенно ли Францъ внѣ всякой опасности.
   Это былъ предлогъ, которымъ Дениза убаюкивала свою совѣсть, точно такъ, какъ заказанная работа была предлогомъ, убаюкавшимъ Маріанну въ каретѣ. Въ сущности, Дениза знала почти все, что могла знать; но ей хотѣлось еще поговорить о Францѣ, еще услышать его имя; она столько страдала въ прошлую ночь, столько перенесла мучительнаго страха!
   Вошедъ, Дениза протянула руку Гертрудѣ; Гертруда граціозно присѣла. Несмотря на то, что въ дѣтствѣ онѣ вмѣстѣ играли, Гертруда, обладавшая всевозможнымъ тактомъ, никогда не думала о недостижимомъ для нея равенствѣ и свою сердечную привязанность прятала подъ форменнымъ почтеніемъ. Дениза, напротивъ, охотно и съ радостно сглаживала разстояніе, положенное между ними общественнымъ бытомъ.
   Гертруда уже давно перестала говорить Денизѣ "ты"; но Дениза постоянно употребляла съ хорошенькой швеей это дружеское слово.
   Обѣ онѣ были въ своихъ роляхъ. Онѣ любили другъ друга; ихъ доблестныя души и характеры осуществили трудную задачу -- сблизить богатую дѣвушку съ дочерью человѣка, живущаго трудами рукъ своихъ.
   Въ этомъ союзѣ не было ни зависти съ одной стороны, ни гордости съ другой; отъ него не страдали даже безсмысленно-тѣсныя условія свѣта, потому-что каждая изъ двухъ подругъ была совершенно на своемъ мѣстѣ; а если иногда и выступали онѣ на шагъ изъ строго-очерченнаго круга условныхъ приличій, то этотъ смѣлый шагъ никогда не бывалъ ей стороны Гертруды.
   -- Я еще не поблагодарила тебя хорошенько, добрая Гертруда, сказала Дениза: -- за радость, которую ты принесла мнѣ утромъ. Еслибъ ты знала все, что онъ говорилъ мнѣ вчера вечеромъ!.. Трудно мнѣ было сохранить какую-нибудь надежду...
   Какое-то смущеніе видно было на лицѣ Гертруды; какъ-то неловко было ей, чего-то не доставало въ ея пріемахъ, всегда открытыхъ и ласковыхъ.
   Можно было подумать, что она боится, или совѣсть немножко упрекаетъ ее.
   Она подвинула кресло; Дениза сѣла.
   Скрывавшійся за дверью Францъ сейчасъ же узналъ мадмуазель д'Одмеръ. Въ первую минуту, онъ совершенно изумился; потомъ напала на него радость; наконецъ -- нетерпѣніе. Не прошло двухъ-трехъ секундъ, какъ вошла Дениза, а у Франца уже всѣ ногти были обгрызаны; онъ чувствовалъ, какъ росло въ немъ неодолимое желаніе отворить разлучницу-дверь.
   Ему не видно было Денизы. Замочная скважина позволяла видѣть только предметы, находившіеся на прямой линіи между двумя дверьми; а Дениза помѣстилась въ сторонѣ.
   Ему хоть бы послушать, за невозможностью поглядѣть; но у Ганса Дорна была добрая дверь; а дѣвушки, конечно, говорили тихонько; по-крайней-мѣрѣ, бѣдному Францу ничего не было слышно.
   Между-тѣмъ, какъ онъ проклиналъ свое горе, Гертруда сѣла возлѣ подруги, и онѣ стали разговаривать:
   -- Видѣла ты его? спросила Дениза.
   -- Видѣла, отвѣчала Гертруда.
   -- Ну?...
   Вмѣсто отвѣта, Гертруда бросила бѣглый взглядъ на дверь. Новыя мысли родились въ головѣ ея. Она не смѣла... Это свиданіе, съ такою радостію приготовленное, теперь начинало пугать ее.
   Она дивилась, какъ этотъ страхъ не пришелъ ей прежде въ голову. Какъ-то прійметъ Дениза ея смѣлую выходку? И какъ сказать ея, что Францъ здѣсь?
   А утаить его присутствіе Гертруда не надѣялась. Она такъ живо представляла положеніе молодаго человѣка, какъ-будто онъ стоялъ передъ ней въ эту минуту. Она видѣла его лицо, на которомъ грозное нетерпѣніе росло съ минуты на минуту.
   Онъ еще молчитъ; за дверью ничего не слышно; но, вѣроятно, сейчасъ заговоритъ; по-крайней-мѣрѣ, зашевелится и привлечетъ вниманіе Денизы.
   И если Дениза разсердится!.. Гертруда винила себя; бѣдная дѣвушка! она горько каялась.
   Пока не пріѣзжала мадмуазель д'Одмеръ, она только и думала о томъ, какъ ей весело будетъ увидѣть ихъ обоихъ вмѣстѣ; какъ они изумятся, покраснѣютъ; какъ они будутъ лепетать и улыбаться... Теперь, сомнѣнія одолѣли ее; не знала она, нѣтъ ли чего-нибудь оскорбительнаго въ ея усердіи.
   Она сидѣла возлѣ подруги краснѣя, не смѣя взглянуть отъ стыда и страха.
   -- Ну, что же? повторила Дениза.
   -- Боже мой! сударыня... возразила испуганная Гертруда:-- право, я хотѣла сдѣлать все къ лучшему!
   Голосъ ея немножко дрожалъ. Дениза взглянула, и въ глазахъ ея мелькнуло безпокойство.
   -- Не случилось ли несчастія? прошептала она.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! съ живостію подхватила Гертруда:-- я видѣла господина Франца; ему рѣшительно нечего бояться... напротивъ, я думаю, онъ очень доволенъ.
   -- Ты меня не обманываешь, Гертруда?
   -- А, сударыня!..
   Въ этомъ восклицаніи слышался упрекъ; но Гертруда все-таки не поднимала глазъ.
   Дениза съ минуту смотрѣла на нее молча. Она замѣтила, что взоръ ея хорошенькой швеи изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ часто забѣгаетъ на дверь Ганса Дорна.
   -- Что съ вами, Гертруда? проговорила она: -- я васъ никогда не видала въ такомъ безпокойствѣ...
   Съ-давнихъ-поръ, въ первый разъ Дениза отбросила свое ласковое ты. Но эта перемѣна не успѣла опечалить Гертруду, потому-что въ эту минуту въ комнатѣ Ганса послышался шорохъ: коротенькое терпѣнье Франца приходило къ концу.
   Гертруда двинула стуломъ и закашляла; ея смущеніе становилось все замѣтнѣе.
   -- Гертруда, сказала Дениза, которая не преминула подумать, что пріятельница за нее тревожится:-- я тверда, вы это знаете... пожалуйста, не скрывайте ничего!
   -- Я ничего не скрываю отъ васъ, сударыня, отвѣчала Гертруда,
   Она хотѣла продолжать; но мысль о Францѣ, засѣвшемъ въ сосѣдней комнатѣ, перервала рѣчь ея. Она не хотѣла, по-крайней-мѣрѣ, лгать.
   Дениза взяла ее за руку. Неизвѣстность тревожила ее больше всего.
   -- Добрая Гертрудочка, сказала она умоляющимъ голосомъ: -- я знаю, что ты меня любишь... Изъ дружбы ты не хочешь сказать мнѣ правды... Но умоляю тебя, говори! Еслибъ ты знала, какъ ты пугаешь меня!
   -- Боже мой! Боже мой! шептала бѣдная Гертруда, у которой сквозь печаль и боязнь пробивалась улыбка.
   Еслибъ посторонній человѣкъ, не зная положенія дѣла, вошелъ неожиданно, онъ бы никакъ не понялъ, что происходитъ между двумя красавицами. Глаза Денизы были сухи, но поблѣднѣвшее лицо ея съ каждой минутой становилось печальнѣй. Гертруда, напротивъ, вся горѣла яркимъ румянцемъ; изъ потупленныхъ глазъ, казалось, готовы были покатиться слезы; но бѣглый взглядъ прокрадывался иногда къ гансовой двери, и за слезой, которая будто стояла на краю вѣкъ, пробивалась лукавая улыбка.
   Гертруда колебалась еще нѣсколько минутъ, но когда Францъ слышнѣй зашевелился въ своей засадѣ, она вдругъ подняла голову съ видомъ отчаянной рѣшимости.
   -- Ну, что дѣлать! вскричала она: -- ужь лучше все сказать, нежели оставлять васъ въ такомъ безпокойствѣ... Если разсердитесь, мнѣ будетъ горько... пусть же мнѣ, а не вамъ будетъ горько.
   Она оборотилась къ двери Ганса, но уже не украдкой, а съ смѣлымъ взглядомъ и гордо-поднятой головой.
   -- Онъ тамъ, сказала она, собравъ все свое мужество.
   Летучая краска выступила на щекахъ Денизы; она встала и тихо проговорила:
   -- Я хочу его видѣть.
   Гертруда готова была расцаловать ее за это слово: оно какъ бальзамъ кануло ей на сердце.
   Легко и весело бросилась она къ завѣтной двери и быстро растворила ее. Вошла. Дениза слѣдовала за ней.
   Францъ стоялъ передъ дверью. Его застали въ-расплохъ; онъ растерялся.
   -- Дениза! бормоталъ онъ.-- Мадмуазель...
   Дениза протянула ему руку; онъ взялъ и не смѣлъ даже поднести ее къ губамъ.
   На Франца напала робость. Только-что передъ тѣмъ, въ минуту жаркаго нетерпѣнія, одна мысль пронеслась у него въ головѣ, -- одна изъ тѣхъ мыслей, которыя въ такую яркую краску вводятъ гордаго юношу,-- ужасная мысль: страхъ показаться смѣшнымъ въ глазахъ любимой женщины!
   Вспомните свою молодость: не безпокойство, а глубокая тоска нападала на васъ иногда стремительнѣе и неотразимѣе существенныхъ бѣдствій.
   Глупое ли слово сорвется, или выдастся неловкое движеніе, неосторожность -- и сердце сожмется, и потъ прошибетъ васъ: вы страдаете, страдаете такъ, какъ-будто-бы васъ мучила нечистая совѣсть.
   Дверь отворилась въ ту самую минуту, когда эта мысль, этотъ страхъ, такъ легко проникающій въ молодое сердце, пронизывалъ Франца острыми шпильками. Несчастный соображалъ свое положеніе, и его била лихорадка. Даже ночное свиданье, о которомъ память недавно берегъ онъ какъ святыню, теперь показалось ему пошлымъ.
   Что за роль, Боже мой! что за жалкая роль! Во всѣхъ водевиляхъ, въ самыхъ ничтожныхъ водевиляхъ -- взрослый малый обѣщается умереть, выманиваетъ признанье и -- не умираетъ!
   Этотъ фактъ уже обратился во всеобщее достояніе: всѣ знаютъ, что малой не умретъ; всѣ знаютъ, и народъ смѣется надъ нимъ.
   Францу хотѣлось умереть.
   Когда Дениза появилась въ дверяхъ, вмѣсто того, чтобъ обрадоваться, ему захотѣлось спрятаться.
   Еслибъ въ эту минуту онъ встрѣтилъ хитрую улыбку Гертруды, я не знаю, до какой бы крайности не довело его отчаяніе.
   Но Гертруда стояла задомъ и приготовляла освѣщеніе на конторкѣ Ганса.
   Дениза не раздѣляла смущенія Франца; она даже не замѣчала этого смущенія. Она молчала, но молчала отъ-того, что сердце ея было полно. Она видѣла Франца, спасеннаго отъ страшной ночной опасности,-- спасеннаго еще отъ другой опасности, которую замѣшательство Гертруды вызвало-было въ ея воображеніи.
   Давно уже они любили другъ друга. Они встрѣтились въ то время, когда Дениза вышла изъ пансіона, встрѣтились, въ кругу богачей... Чтобъ не сказать дурнаго слова объ этихъ питомцахъ банка, ограничимся только тѣмъ, что Францъ не былъ похожъ на нихъ.
   Въ кругу этихъ людей, гдѣ самый безсильный владѣлъ отъ ста до шести сотъ тысячь франковъ, бѣднаго конторскаго прикащика было и не видно. У него не было ни лошадей, ни жокеевъ; у него не было даже той всесвѣтной вещи, которую и мулаты придаютъ себѣ: имени, титла, этого жалкаго прививка!
   Онъ былъ точь-въ-точь въ сомнитѣльномъ положеніи тѣхъ древнихъ пастушекъ, которыя выходили за мужъ за царей: у него нѣ было ничего, кромѣ добраго сердца и хорошенькаго личика.
   Еще, правда, было у него что-то, чего мы не умѣемъ съ точностью опредѣлить: очаровательный талантъ, врожденное отличіе, и кроткое и гордое; даръ не знаю чего-то, что нравится, что имѣетъ вліяніе.
   Еслибъ дѣло шло о лошади, Джентльмены назвали бы это кровью или породой.
   У Денизы была натура любящая, стремящаяся любить все прекрасное. Доблесть увлекала ее; она сама была -- превосходный типъ той изящной простоты и кротости, тайною которыхъ владѣетъ истинная аристократія.
   Въ ней не было и признака кокетства, въ простонародномъ смыслѣ этого слова. Она ничего не скрывала, ни въ чемъ не притворялась; случайно-услышанное слово не вызывало на лицѣ ея того пугливаго румянца, который претендуетъ на значеніе стыдливости, а между-тѣмъ означаетъ только весьма-достаточную опытность. Прекрасные глаза ея съ свѣтлымъ, спокойнымъ взоромъ, не слишкомъ-часто прятались подъ рѣсницы. И на лицѣ и въ глубинѣ души, все у ней было чисто и натурально.
   Она не умѣла играть той старой роли съ гримасами и поддѣлками, которую рутина внушаетъ дѣвушкамъ; она всегда была сама собою, то-есть, граціозною, скромною, непорочною.
   Въ свѣтѣ, куда ввела ее мать, было, конечно, много и блестящихъ красавицъ, и красавцевъ неотразимо-обольстительныхъ; но Дениза,-- была ли она слишкомъ-разборчива, или вкусъ у ней былъ такой несчастный,-- только она ни къ кому изъ окружавшихъ не почувствовала симпатіи, кромѣ двухъ существъ: Ліи Гельдбергъ -- такой же доброй, открытой души, какъ она, и Франца.
   Во всѣхъ прочихъ, она видѣла только милые глазки, милыя личики, милыя платья, милые усики, милые жилеты -- и больше ничего!
   Развѣ не было у ней на столько опытности, чтобъ отличить истинное отъ поддѣльнаго?
   Она избрала Франца въ этой блестящей толпѣ. Хотя воспитаніе и обстоятельства странно сгладили въ немъ тотъ тонкій оттѣнокъ, о которомъ мы сейчасъ говорили, но Дениза отличила его отъ большинства добрыхъ дворянчиковъ, которые сердятся, когда ихъ назовешь отцовскимъ именемъ. Подъ его ребяческимъ фанфаронствомъ она предчувствовала инстинкты рыцарской доблести.
   Они тогда же полюбили другъ друга, не сказавъ о томъ ни слова. Признаніями обмѣнялись они только въ послѣднее свиданіе; но обмѣнъ сердцами совершился еще за нѣсколько мѣсяцевъ.
   Мы говорили, что въ лицахъ Франца и Денизы было большое сходство, которое становилось еще разительнѣе, когда случайно выражалось на нихъ одно и то же чувство. Въ нравственномъ отношеніи, между ними не было ничего общаго, кромѣ ихъ одинаково-открытыхъ душъ. Характеры ихъ были не противоположны, но и не сходны. Францъ быль живъ, рѣзокъ, смѣлъ; Дениза больше тиха и робка. У Франца веселость доходила до безразсудства; Дениза была серьёзна. Но извѣстно, что природа создавала людскіе характеры, не слѣдуя правиламъ поэтическаго искусства. Человѣкъ безпрестанно измѣняется сообразно обстоятельствамъ. Черты, которыми обрисовали мы Франца и Денизу, могли, какъ все на свѣтѣ, измѣняться, пока не установились, не достигли полнаго равновѣсія.
   На-примѣръ, въ настоящую минуту, переходя за условную грань свѣтскихъ приличій, робкая Дениза не чувствовала никакого замѣшательства. Она была въ полномъ довольствѣ, тогда-какъ Францъ, отважный пажъ, потерялся, разстроился.
   Чѣмъ дальше тянулось молчанье, тѣмъ сильнѣй томило Франца его ребяческое горе.
   -- Дениза, лепеталъ онъ. полу-поднявъ глаза: -- что бы вы ни сказали мнѣ, ничто не сравняется съ упреками моей совѣсти... я -- съумасшедшій! Изъ жалости, не считайте меня низкимъ человѣкомъ!..
   Гертруда слушала и старалась удержаться отъ смѣха, чему, конечно, помогала глубоко-безутѣшная мина бѣднаго Франца.
   Что касается до Денизы, можно было подумать, что она ничего не слыхала.
   Она продолжала держать Франца за руку и оглядывала его съ головы до ногъ своимъ очаровательнымъ взглядомъ.
   -- Францъ, сказала она наконецъ тихо, не думая скрывать выразившагося въ глазахъ ея глубокаго волненія: -- я очень счастлива, что опять васъ вижу!..
   Столько любви было въ этихъ простыхъ словахъ, что безсмысленный стыдъ Франца исчезъ, какъ-будто его не бывало. Онъ ужь не думалъ о своемъ воображаемомъ преступленіи и совершенно оправился.
   Взглянулъ онъ, наконецъ, на Денизу и прикоснулся губами къ ея мягкой ручкѣ. Дениза улыбалась; они стояли очень-близко другъ къ другу, и глаза ихъ вели между собой бесѣду.
   Гертруда, сама не зная почему, чувствовала, что краснѣетъ. По какому-то безсознательному движенію, она пошла къ двери, чтобъ уйдти въ переднюю комнату.
   Францъ, также, можетъ-быть, не зная почему, слѣдилъ за ней глазами и одобрялъ ее.
   Но когда хорошенькая швея сбиралась переступить за порогъ, Дениза обратилась къ ней:
   -- Останься, добрая Гертруда, сказала она кротко и спокойно:-- ты между нами нелишняя.
   Гертруда пошла за-работой, и, воротясь, сѣла къ рабочему столу Ганса.
   Дениза и Францъ сѣли другъ возлѣ друга. Послѣднія слова дѣвицы д'Одмеръ, сказанныя самымъ невиннымъ тономъ и которыя можно бы принять только за желаніе показать довѣренность къ Гертрудѣ, придали, однако, свиданію нѣкоторую важность. Оно могло уже быть только бесѣдой, правда, очень-дружественной, но не свиданіемъ съ глаза на глазъ. Денизѣ стоило сказать одно слово, чтобъ отнятъ у этого положенія всю его двусмысленность и неловкость. Безъискуственная простота, это неодолимое и нѣжное очарованіе, въ рукахъ Денизы была истиннымъ талисманомъ.
   Ея кроткое лицо не выражало ни безпокойства, ни волненія; взоръ ея обращался на Франца съ невозмутимымъ счастіемъ; и хотя губы ея шевелились отъ мимолетнаго дуновенія мысли, но то была тайная молитва къ Богу, который послалъ ей это счастіе.
   Францу, можетъ-быть, хотѣлось бы побольше раманическаго. Онъ ощущалъ и какое-то непонятное чувство любви и вмѣстѣ съ тѣмъ досаду, что чудесное и романическое исчезало. Дениза проясняла все; всякій путь передъ ней становился ровнымъ. Отъ одного только звука ея голоса, отъ одного слова, сказаннаго съ откровенной простотой и достоинствомъ, всякая интрига теряла свою насмѣшливую двусмысленность. Теперь здѣсь была только прекрасная молоденькая дѣвушка съ ясной и нѣжной улыбкой, а Францъ чувствовалъ, какъ-будто у него удила въ зубахъ. Уединеніе этой комнатки внушало ему какую-то почтительную робость, которой не могъ бы поселить въ немъ никакой свѣтскій этикетъ.
   Дениза первая прервала молчаніе.
   -- Я не знала, что встрѣчу васъ здѣсь, Францъ, сказала она:-- но если бы и знала -- все-таки пришла бы... потому-что мнѣ и нужно и пріятно видѣться съ вами.
   -- Какъ вы добры!... прошепталъ Францъ.
   Онъ приноровилъ свой голосъ такъ, чтобъ слова не достигали до слуха Гертруды. Онъ все еще не разставался съ мыслію о свиданіи безъ постороннихъ, съ глаза на глазъ.
   Голосъ Денизы, напротивъ, былъ звученъ и спокоенъ.
   -- Мнѣ хотѣлось увидѣть васъ, потому-что вчера вы заставили меня заглянуть въ самую глубь моего сердца... Я давно знала о вашей любви, Францъ, давно подозрѣвала и свою... но старалась сомнѣваться.
   -- Развѣ такое большое несчастіе любить меня? спросилъ съ упрекомъ Францъ.
   Голубые глаза Денизы приняли задумчивое и важное выраженіе; улыбка ея исчезла.
   -- Не знаю, отвѣчала она, невольно опустивъ глаза: -- я слишкомъ-молода, я незнакома еще съ жизнію... И вы, Францъ, и вы еще не ребенокъ ли?
   Это слово всегда какъ-то неловко звучитъ въ ушахъ двадцатилѣтняго юноши. Францъ бросилъ исподлобья взглядъ на Гертруду, чтобъ узнать, слышала ли она.
   На хорошенькомъ личикѣ швеи, которая страшно серьёзничала, проглядывала плутовская улыбка. Она какъ-будто старалась обмануть торопливостью, съ которою бѣгала ея иголка; но длинныя черныя рѣсницы не совсѣмъ скрывали искорки ея веселенькихъ глазъ.
   Съ той минуты, какъ Дениза вошла въ комнату продавца платья, не слышно стало того стука, о которомъ мы нѣсколько разъ говорили и который слышалъ Жанъ Реньйо на лѣстницѣ. Теперь онъ послышался опять, но такъ слабо, что наши влюбленные и не обратили на него вниманія. Одну Гертруду поразилъ онъ; она подняла голову и стала вслушиваться. Стукъ былъ въ углу комнаты, примыкавшей къ перегородкѣ прихожей, гдѣ стояла кровать Ганса Дорна. То былъ глухой и непрерывный скрипъ, раздававшійся въ проходѣ за кроватью. Казалось, работа шла съ наружной стороны стѣны.
   Гертруда съ безпокойствомъ прислушивалась съ минуту; но, снова отвлекаемая разговоромъ влюбленныхъ, она увѣрила себя, что стукъ этотъ былъ гдѣ-нибудь у сосѣдей. Въ Тамплѣ столько разнородныхъ ремесленниковъ!
   -- Не знаю, повторила Дениза, опустивъ голову: -- если я хотѣла поговорить съ вами, Францъ... это для того, чтобъ... я вамъ сказала вчера правду, я люблю васъ... Но чего мы можемъ надѣяться?
   Лицо Франца просіяло.
   -- Вчера, возразилъ онъ: -- въ тѣ минуты блаженства, подобный вопросъ привелъ бы меня въ отчаяніе, потому-что я не зналъ бы, что отвѣчать; но сегодня, еслибъ вы знали, какъ все перемѣнилось! Еслибъ вы знали, сколько у меня надеждъ въ будущемъ... Но это длинная исторія...
   -- Да и времени нѣтъ, прервала Дениза.
   -- Наша добрая Гертруда все знаетъ, продолжалъ Францъ:-- я ей разсказалъ свой секретъ; она вамъ передастъ его.
   -- Поэтому, вы съ Гертрудой, спросила мадмуазель д'Одмеръ, ласково взглянувъ на швею:-- давно знакомы?
   -- О, да... вскричалъ, не подумавъ, Францъ; но потомъ остановился, пораженный громкимъ хохотомъ Гертруды.
   -- О, да! повторила она: -- наше знакомство надо считать не недѣлями, не мѣсяцами, не годами!
   -- И я не знала! прервала Дениза.
   -- Я такжѣ, сказала Гертруда:-- и господинъ Францъ... увѣряю васъ... Мы вчера въ первый разъ увидѣлись.
   Францъ покраснѣлъ до ушей. У него и въ умѣ не было лгать: такимъ давнишнимъ другомъ казалась ему Гертруда.
   -- И ужь повѣряются тайны? проговорила съ удивленіемъ Дениза.
   -- О! перебила Гертруда: -- со вчерашняго дня было столько приключеній! Господинъ Францъ подвергался смерти... а это можетъ идти за десять лѣтъ.
   При послѣднихъ словахъ, на лицѣ этой дѣвушки выразилось глубокое чувство. Потомъ она снова опустила глаза на вышиванье. Дениза, казалось, хотѣла расцаловать ее. Францъ все еще не опомнился отъ своей невольной лжи.
   -- Клянусь честью, сказалъ онъ: -- я не думалъ васъ обманывать; у меня нѣтъ друзей ближе Гертруды и отца ея... Мнѣ кажется, что они всегда любили меня, какъ любятъ теперь, и если я сказалъ вамъ неправду, то невольно...
   -- Благодарю, моя добрая Гертруда, сказала Дениза:-- я не знала, что обязана тебѣ такою благодарностью.
   -- О! я теперь богатъ друзьями, подхватилъ Францъ съ внезапнымъ порывомъ радости.-- Я вамъ объясню, Дениза, все въ двухъ словахъ: я богатъ и дворянинъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? съ удивленіемъ проговорила Дениза.
   -- Но всего дороже для меня то, продолжалъ Францъ: -- что вы полюбили меня, еще бѣднаго и безъ имени.
   Въ словахъ его было столько увѣренности, и въ чувствѣ, съ которымъ онъ проговорилъ ихъ, такъ вѣрно высказывался человѣкъ, обрадованный неожиданнымъ счастіемъ, что въ Денизѣ не могло родиться и тѣни сомнѣнія.
   Гертруда, напротивъ, не смотря на свое незнаніе свѣта, смутно предугадывала, сколько можетъ быть препятствій и неизвѣстности между настоящимъ положеніемъ Франца и его ожидаемымъ счастіемъ. Сердце ея сжималось отъ такой довѣрчивости Франца. Внутренній голосъ, какъ зловѣщее эхо, возставалъ въ ней и говорилъ: "горе порывамъ радости!" И она, всегда такая веселая, сама не понимала, отъ-чего эти радостныя восклицанія такъ фальшиво звучатъ и наводятъ на нее тоску.
   -- Вы правы, Францъ, сказала Дениза: -- я васъ любила бѣднымъ, любила бы и всегда... но теперь... надо благодарить Бога, потому-что я никогда не ослушалась бы маменьки, и намъ съ вами не видать бы счастья.
   Францъ потиралъ руки, какъ-будто вспомнивъ, что опасность миновалась, -- онъ сталъ еще счастливѣе.
   -- Боже мой! сказалъ онъ, глубоко сочувствуя вчерашнему своему положенію:-- не понимаю, какъ могъ я тогда надѣяться! Вы, Дениза, подкрѣпляли меня; я зналъ ваше сердце, зналъ, какое оно благородное и доброе... Безразсудный, я не думалъ о своей нищетѣ! Мнѣ не приходило въ голову, что вы виконтесса, потому-что я думалъ только о васъ-самихъ... Но теперь, прибавилъ онъ важнымъ тономъ: -- надобно смотрѣть серьёзно... Когда дѣло идетъ о васъ, Дениза, тогда легкомысліе преступно... Послушайте: черезъ нѣсколько дней я узнаю имя моего отца; до-тѣхъ-поръ буду молчать, и только съ полною увѣренностью, явлюсь представиться виконтессѣ д'Одмеръ.
   Умно было придумано, и Дениза одобрила Франца наклоненіемъ головы.
   -- Но какъ вы думаете, Дениза, не-уже-ли, представясь со всѣми титлами и богатствомъ, я получу отказъ?
   -- Маменька очень-добра, отвѣчала Дениза: -- я ей скажу, что люблю васъ...
   Францъ прижалъ ея руку къ губамъ своимъ.
   -- Когда вы такъ говорите, сказалъ онъ:-- я всегда боюсь, не сонъ ли это счастливый... Но нѣтъ, вы тутъ! это правда! Все, о чемъ я безумно мечталъ, Богъ исполнилъ... О! какъ вы прекрасны, Дениза! Какъ мила мнѣ жизнь.... Мы еще молоды, и будущность стелется предъ нами на цѣлое столѣтіе, и ни одного облачка! Вездѣ, всегда ваша небесная улыбка! Счастье безконечное!..
   Онъ остановился; сердце его было слишкомъ-полно. Ему не доставало словъ высказаться. Съ минуту онъ, молча, погруженный въ самого-себя, съ тайнымъ восторгомъ любовался Денизой. Дениза также смотрѣла на него: она была вполнѣ увлечена и убѣждена. Ни малѣйшее сомнѣніе не представлялось уму ея. Заразительное очарованіе души Франца перешло въ ея душу, и, восхищенная, она лелѣяла въ себѣ сладкія надежды. Она уже ни о чемъ не спрашивала; она вѣрила; она была такъ счастлива этой вѣрой.
   Стулья ихъ какъ-то сдвинулись. Они очутились такъ близко другъ къ другу, что головы ихъ касались, и свѣтлорусыя кольца волосъ ихъ съ легкимъ оттѣнкомъ сливались въ одинъ цвѣтъ: то была картина нѣжная, какъ улыбающаяся надежда юности.
   Съ перваго взгляда можно было подумать, что это -- братъ съ сестрой. Но отуманенные взоры Франца сверкали иногда молніей, и въ томныхъ, подернутыхъ усталостью глазахъ Денизы отражалась страсть. Любовь проникала ихъ,-- та плѣнительная, юная любовь, которая украшаетъ все, даже самую красоту... Такъ прелестный цвѣтокъ, распустившійся въ тѣни, поразитъ васъ новыми переливами и оттѣнками, когда солнце, вдругъ пронизавъ надъ ними густую тѣнь деревъ, коснется золотымъ лучомъ своимъ его дѣвственнаго вѣнчика...
   Гертруда не смѣла взглянуть на нихъ. Стыдливымъ румянцемъ горѣло ея лицо, и тяжело было у ней на сердцѣ.
   Глухой, постоянный, однозвучный стукъ все раздавался изъ прохода за кроватью Ганса Дорна...
   -- Помните ли вы, Дениза, медленно проговорилъ Францъ: -- тотъ балъ, на которомъ я увидѣлъ васъ въ первый разъ?.. Мнѣ казалось тогда, что я изнемогаю, а когда раздался вашъ голосъ, думалъ, что умру... Тогда я былъ еще ребенкомъ, и прежде того не поднималъ глазъ ни на одну женщину... Знаете ли, отъ-чего я полюбилъ васъ?
   -- Не знаю отъ-чего, я сама съ трепетомъ слушала ваши первыя слова?.. прошептала Дениза.
   -- Отъ-того, что тутъ есть что-то чудное! продолжалъ Францъ.-- Я полюбилъ бы васъ и безъ того, потому-что такая любовь не можетъ родиться безъ воли Бога... Вы такъ похожи на мать мою!
   -- На вашу мать?.. повторила Дениза.
   -- Я не зналъ ея, снова продолжалъ Францъ, грустно опустивъ голову:-- не портретъ ея висѣлъ за моей кроватью, какъ святыня... и долго онъ былъ единственнымъ предметомъ любви моей... Когда я увидѣлъ васъ, Дениза, мнѣ показалось, что я вижу ее. До-тѣхъ-поръ, она мнѣ рисовалась въ воображеніи ангеломъ, а тутъ я увидѣлъ ее въ васъ... та же красота -- спокойная и ясная, та же нѣжная, непринужденная откровенность, тотъ же взглядъ, высказывающій сердце. Да, Дениза, это судьба наша! Съ того перваго дня, образъ вашъ глубоко напечатлѣлся въ душѣ моей, и когда я возвращался вечеромъ домой, не увидѣвъ васъ во весь день, тогда любовался вами въ портретѣ матери...
   Онъ остановился; улыбка счастія показалась на губахъ его. На глазахъ у Денизы навернулись слезы.
   -- О, да! вскрикнулъ весело Францъ:-- я не думалъ тогда о препятствіяхъ, которыя насъ разлучали... я думалъ только о томъ, что вы прекрасны, и хотѣлъ хоть издали любить васъ... Я счастлива., Дениза, я увидѣлъ опасность только теперь, когда моя добрая звѣздочка уже помогаетъ мнѣ одолѣть ее... Я слышалъ, что кавалеръ Рейнгольдъ получилъ отъ виконтессы д'Одмеръ обѣщаніе отдать ему вашу руку; но воображеніе нарисовало мнѣ вашу открытую, чудную головку, ваши голубые глаза, ваши свѣтлые локоны, Дениза, которые какъ сіяніе, какъ прелестная рамка, обрисовываютъ ваше личико и грезятся мнѣ всегда во снѣ; я подносилъ этотъ портретъ къ уродливому лицу Рейнгольда и говорилъ себѣ: это невозможно...
   Францъ снова остановился, опустилъ глаза и поблѣднѣлъ.
   -- Боже мой! произнесъ онъ съ невольнымъ трепетомъ:-- однакожь это было возможно!.. Но зачѣмъ грустить? прибавилъ онъ, стараясь разогнать тоску.-- Дениза, Дениза! намъ ужь нечего бояться!.. Вы еще не знаете всего: вашъ братъ мнѣ другъ; черезъ нѣсколько дней, когда я узнаю имя отца моего, онъ, Жюльенъ, представитъ меня вашей матушкѣ.
   Дениза молчала; но за нее говорило лицо ея, озаренное счастьемъ. Она въ душѣ благодарила Бога. Она, вмѣстѣ съ Францомъ, была полна какой-то вѣры. Каждое слово его разгоняло ея сомнѣнія. Когда она ѣхала къ Гертрудѣ, ей чуть-чуть мелькала какая-то неясная надежда; теперь страхъ казался ей уже невозможнымъ.
   Время летѣло; Дениза забыла о Маріаннѣ, сидѣвшей въ каретѣ; забыла все и убаюкивала себя тишиною счастья. Францъ обнялъ ея талію, и задумчивая, наклонившаяся головка ея покоилась у него на плечѣ.
   Забылись бы они такъ надолго, потому-что какое-то невѣдомое, несознанное ими чувство отгоняло отъ нихъ мысль о разлукѣ. Гертруда разбудила ихъ. Она кончила вышиванье воротничка, который служилъ поводомъ пріѣзду Денизы. Когда она дошивала послѣдній листокъ узора, стукъ изъ-за кровати отца послышался ей сильнѣе и ближе. Она тихо подошла къ кровати и просунула голову за занавѣски: кровать, о которую она оперлась ногой, вдругъ подломилась и ударилась объ стѣну...
   Стукъ замолкъ...
   Гертруда прислушивалась еще немного у отцовской кровати, потомъ воротилась къ Денизѣ и Францу, которые, впрочемъ, не замѣчали ея; и она, чтобъ разбудить ихъ, шутя накинула воротничекъ на плечи Денизы.
   -- Вотъ вамъ отговорка, сказала она:-- вы какъ-будто ждали воротничокъ, хотѣли взять его съ собой.
   Дениза вздрогнула и встала.
   -- Развѣ я такъ долго здѣсь? робко проговорила она.
   -- Четверть часа... сказалъ Францъ.
   -- Да! больше часа! подхватила Гертруда:-- но какъ вамъ это нравится, господинъ Францъ?
   Францъ пристально вглядѣлся въ тонкую, прекрасную работу ея.
   -- Восхитительно! сказалъ онъ.
   -- Ты волшебница, Гертруда! примолвила Дениза, любуясь шитьемъ.-- Но мнѣ ненавистенъ этотъ воротничокъ, прибавила она съ глубокимъ вздохомъ.
   -- Отъ-чего?
   -- Отъ-того, что онъ напоминаетъ мнѣ тотъ праздникъ въ замкѣ, въ Германіи... и долгій путь...
   -- О, бѣдняжка господинъ Францъ! сказала Гертруда:-- двѣ недѣли въ разлукѣ!..
   Францъ, казалось, ничего не понималъ. Гертруда поправляла складки воротничка съ кокетствомъ автора, читающею свое сочиненіе.
   -- Я слышала сегодня, что приглашенія скоро будутъ разосланы, продолжала Дениза: -- а за приглашеніемъ скоро и отъѣздъ.
   -- И вы непремѣнно должны быть на этомъ праздникѣ? спросилъ Францъ.
   -- Ужь мѣсяцъ, какъ маменька считаетъ дни, отвѣчала Дениза: -- мы заранѣе приняли приглашеніе и совершенно приготовились въ дорогу.
   -- Говорятъ, онъ будетъ чудесенъ! примолвила Гертруда, и въ голосѣ ея слышалось немножко зависти.
   -- Какъ охотно я уступила бы тебѣ свое мѣсто! возразила Дениза.-- Это будутъ дни тяжелые; я не могу подумать о нихъ безъ страха... Вы не успѣете, Францъ, получить тѣхъ счастливыхъ извѣстій, которыя могутъ доставить вамъ пріемъ у маменьки... Желаніе ея выдать меня за Рейнгольда ускоритъ нашъ отъѣздъ... а тамъ, въ этомъ семействѣ Гельдберговъ...
   При послѣднемъ словѣ, Францъ быстро поднялъ голову, которая опустилась-было при первыхъ словахъ Денизы.
   -- Праздникъ будетъ въ замкѣ Гольдберговъ? спросилъ онъ.
   -- Да; и вы, конечно, догадываетесь, что меня обступятъ, будутъ осаждать... Еслибъ это было въ Парижѣ, еслибъ я могла иногда васъ видѣть, мнѣ было бы легче... но одна!
   -- Нѣтъ, прервалъ Францъ: -- это будетъ лучше, чѣмъ въ Парижѣ: вы будете видѣть меня безпрестанно; я думаю тоже ѣхать въ замокъ Гельдберга.
   Гертруда посмотрѣла на него искоса, не поднимая головы.
   -- Но, сказала Дениза:-- ваше отношеніе къ Гельдбергамъ...
   Францъ покраснѣлъ: ему пришла на мысль Сара.
   -- Но я буду приглашенъ, возразилъ онъ: -- даю вамъ слово, что мы увидимся на праздникѣ.
   -- Если онъ сказалъ, то сдѣлаетъ, насмѣшливо воскликнула Гертруда.-- Господинъ Францъ съ-тѣхъ-поръ, какъ разбогатѣлъ и сдѣлался принцемъ крови, обѣщаетъ, пожалуй, если хотите, перескочить черезъ Сену!.. А кто знаетъ, можетъ-быть, и сдѣлаетъ, примолвила она, вдругъ понизивъ голосъ, какъ-будто мысль ея была поражена чѣмъ-то сверхъестественнымъ:-- со вчерашняго дня съ нимъ случилось столько чуднаго, что если подумаешь -- голова вкругъ идетъ...
   Въ это время, Жанъ Реньйо въ первый разъ постучался въ дверь. Гертруда не слыхала. Жанъ принужденъ былъ постучаться въ другой и третій разъ. Услышавъ наконецъ, Гертруда бросилась въ прихожую и затворила за собою дверь комнаты, гдѣ сидѣли Францъ и Дениза. Это вѣрно Гансъ Дорнъ: Гертруда не смутилась, потому-что совѣсть ея была чиста. Она торопливо отворила дверь и протянула голову, ожидая отцовскаго поцалуя. Жанъ и не думалъ воспользоваться такою неожиданною милостью.
   -- Простите, мамзель Гертруда, сказалъ онъ, не входя въ комнату:-- что я такъ поздно безпокою васъ; но у меня до васъ большая просьба...
   Бѣдный Жанъ въ этотъ разъ былъ застѣнчивѣе обыкновеннаго; а когда Гертруда, узнавъ его, невольно отшатнулась назадъ, онъ еще больше смутился. Разставаясь съ Политомъ на Площади-Ротонды, онъ весь былъ проникнутъ надеждой; онъ хотѣлъ играть, выиграть и спасти маму-Реньйо, которую такъ любилъ; онъ былъ наэлектризованъ краснорѣчіемъ любимца г-жи Батальёръ. Но вотъ уже больше двухъ или трехъ минутъ онъ не слышалъ этого подстрекающего краснорѣчія. Горячность его остывала, застѣнчивость брала верхъ. Привѣтливый и дружескій пріемъ Гертруды, бывало, скоро разгонялъ робость шарманщика; по теперь Гертруда, казалось, также была смущена не меньше его. Жанъ преодолѣлъ свою робость и началъ говорить, хотя краснѣя, но свободно. Послѣ нѣсколькихъ словъ, рѣчь его спуталась: онъ бормоталъ что-то... не зналъ...
   -- Говорите скорѣе, Жанъ, что вамъ надобно? тихо сказала Гертруда:-- мнѣ некогда.
   Шарманщику хотѣлось бы уйдти; только мысль о старой мамѣ могла остановить его.
   -- Господинъ Дорнъ ужь воротился? спросилъ онъ тихо, потупивъ глаза.
   Гертруда покраснѣла и замялась. Ей казалось, что Жанъ услышитъ шопотъ изъ второй комнаты. Чтобъ объяснить ему эти голоса, стоило только сказать, что отецъ дома; но она не умѣла лгать.
   -- Нѣтъ еще... отвѣчала она.
   Лицо Жана прояснилось.
   -- О, стало-быть, не все еще потеряно! вскричалъ онъ.-- Добрая мамзель Гертруда, вся моя надежда на васъ... одолжите мнѣ до завтра панталоны, жилетку и фракъ...
   -- Зачѣмъ это? съ удивленіемъ спросила Гертруда.
   Жанъ не отвѣчалъ. Гертруда вспомнила, что въ тотъ день былъ чистый понедѣльникъ.
   -- Не сбираетесь ли вы на балъ? снова спросила она съ возрастающимъ удивленіемъ.
   Жанъ взглянулъ на нее сквозь слезы.
   -- На балъ!.. повторилъ онъ.
   Въ этомъ словѣ было столько болѣзненной жалобы, что Гертруда испугалась.-- Жанъ, бѣдный мой Жанъ! сказала она, взявъ его за руку: -- я глупа!.. Но не понимаю, зачѣмъ вамъ теперь такъ поздно нужно нарядное платье?
   Жанъ покачалъ головой и снова потупилъ глаза.
   -- Мнѣ бы не хотѣлось, мамзель Гертруда, чтобъ вы меня разспрашивали, потому-что вы, можетъ-быть, и не одобрите... Но я ничего отъ васъ не скрываю, вы знаете; если вамъ угодно выслушать, я скажу вамъ...
   Глаза Гертруды заблистали любопытствомъ... Но въ комнатѣ Ганса Дорна въ эту минуту послышался стукъ отодвигаемыхъ стульевъ. Гертруда забыла-было о Францѣ и Денизѣ. Она вдругъ перемѣнилась.
   -- Я вѣрю вамъ, вѣрю, добрый мой Жанъ, торопливо проговорила она:-- да и къ-чему мнѣ знать?.. Подождите, я сейчасъ принесу все, что вамъ нужно.
   -- Впрочемъ, если вы желаете, мамзель Гертруда, знать...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Подождите, я сейчасъ ворочусь.
   Она поспѣшно дошла до двери гансовой комнаты; но, взявшись за ручку, остановилась въ нерѣшимости. Глаза Жана слѣдили за нею, полные благодарности и любви. Но эти-то глаза и остановили ее, потому-что въ той комнатѣ былъ огонь, и Жанъ могъ увидѣть въ отворенную дверь Денизу съ Францомъ. Впрочемъ, надобно было рѣшиться, и она придумала средство такое же наивное, какъ душа ея, а между-тѣмъ вѣрное, потому-что Жанъ былъ самаго покорнаго характера.
   -- Послушайте, Жанъ, сказала она, принимая немного-важный тонъ:-- я, пожалуй, схожу за платьемъ: но вы должны оборотиться спиной къ этой двери; вы не должны видѣть, что тамъ есть... это тайна батюшки.
   Жанъ ту же минуту послушно обернулся къ лѣстницѣ. Гертруда взяла свѣчу и оставила его впотьмахъ. Она торопливо вошла въ комнату и думала, что затворила за собой дверь; но язычокъ стараго замка не попалъ на мѣсто, и половинка осталась полуотворенною. Дениза и Францъ, держа другъ друга за руки, тихо разговаривали. Они почти не замѣтили Гертруды, проходившей мимо ихъ въ самую заднюю комнату, откуда утромъ Гансъ Дорнъ досталъ весь гардеробъ для Франца. Гертруда поставила свѣчу на сундукъ и начала прибирать Жану платье по его росту.
   Жанъ все стоялъ лицомъ къ неосвѣщенной лѣстницѣ, вовсе не думая проникнуть мнимую тайну Ганса Дорна. Стукъ, слышанный Гертрудой за кроватью и Жаномъ на лѣстницѣ, теперь затихъ. Жану послышалось только, какъ-будто кто отпиралъ изнутри дровяной чуланъ. Онъ хотѣлъ-было идти развѣдать, что это былъ за стукъ, какъ вдругъ другой предметъ отвлекъ его вниманіе. Съ лѣстницы подулъ сквозной вѣтеръ, и дверь, которую Гертруда не заперла, понемногу стала растворяться; тогда Жанъ услышалъ какой-то невнятный шопотъ. Сначала, онъ ничего не разобралъ; но потомъ отличилъ мужской голосъ. Первая вспышка ревности обожгла ему сердце; глаза его загорѣлись; кровь похолодѣла въ жилахъ. Ему нужно было принудить себя, чтобъ не оглянуться назадъ. Но онъ противился искушенію и стоялъ неподвижно. Между-тѣмъ, Гертруда напрасно старалась изъ кучи платья выбрать полный, удобный для Жана костюмъ. Она теряла терпѣніе; а извѣстно, что при нетерпѣніи всегда, какъ на зло, дѣло не подвигается впередъ.
   Гертруда не возвращалась. Въ ушахъ Жана все еще раздавался подозрительный шопотъ. Лихорадочнымъ жаромъ горѣла у него голова; передъ глазами его тянулись видѣнія, созданныя ревнивымъ воображеніемъ. И въ ту минуту, когда онъ уже совсѣмъ готовъ былъ поддаться новому увлеченію, но еще держался за инстинктивное чувство доброты, ему послышался звукъ поцалуя. Онъ вздрогнулъ, какъ-будто его укололи, обернулся, вперилъ жадный взоръ въ комнату Ганса, увидѣлъ тамъ бѣлокурую голову юноши, склоненную надъ бѣлой женской ручкой, и снова услышалъ поцалуй. Лицо этого юноши поразило Жана; оно было ему знакомо; но онъ не могъ вдругъ припомнить, гдѣ видѣлъ его. Перегородка мѣшала ему видѣть лицо женщины, чью руку цаловалъ молодой человѣкъ; но Жанъ и не заботился о томъ: ему не приходила на умъ ни одна женщина, кромѣ Гертруды... Сквозной вѣтеръ подулъ назадъ, половинка двери затворилась; Жанъ машинально повернулся и сталъ въ прежнее принужденное положеніе. Онъ стоялъ безъ мысли, какъ-будто ошеломленный ударомъ въ голову.
   -- Вотъ, Жанъ, возьмите, сказала Гертруда, воротившаяся наконецъ съ платьемъ:-- но батюшка скоро прійдетъ; уйдите же скорѣе, а платье принесите завтра утромъ какъ-можно-раньше.
   Жанъ не трогался, и только молча, сдѣлавъ полуоборотъ головой, вперилъ въ нее глаза свои, мрачные и неподвижные.
   -- Ну, что же?.. сказала Гертруда, подавая ему узелъ.
   Жанъ медленно поворотился и посмотрѣлъ на затворенную дверь. Гертруда топнула ножкой отъ нетерпѣнія.
   -- Гертруда, Гертруда! пробормоталъ Жанъ, сложивъ руки съ умоляющимъ видомъ:-- ради Бога! сжальтесь надо мной!..
   Гертруда не поняла причины этой внезапной скорби; притомъ, когда она проходила гансову комнату, Дениза сказала ей, что сбирается ѣхать. Она сунула въ руки Жана узелъ и шутя протолкала его до лѣстницы; потомъ заперла дверь.
   Жанъ медленно, какъ-будто считая ступени, съ неповоротливостію автомата, двигаясь по данному направленію, спустился съ лѣстницы. Вышедъ на дворъ, онъ закрылъ руками свое пылающее лицо. Новая мысль блеснула у него въ головѣ; память его просвѣтлѣла. Здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, онъ видѣлъ въ первый разъ того молодаго человѣка; и Гертруда была тутъ же!.. Онъ бросилъ взоръ на освѣщенное завѣтное окно своей милой, и пустился бѣжать, скрѣпя свое занывавшее сердце.
   Минуту спустя, Францъ и Дениза также вышли изъ квартиры Ганса Дорна.
   -- Дай Богъ, чтобъ ваши надежды сбылись, Францъ! говорила мадмуазель д'Одмеръ, входя въ аллею:-- но будете ли вы счастливы, или нѣтъ, я обручена съ вами... буду -- или ваша, или -- ничья.
   Старая Маріанна очнулась отъ сна, когда Дениза садилась возлѣ нея въ карету.
   -- Молодость-то легче мотылька! пробормотала она: -- я бы и не повѣрила, что можно такъ скоро взбѣжать и сбѣжать по лѣстницѣ!..
   Гертруда осталась одна въ комнатѣ и поправляла свою чистенькую постельку.Ганса Дорна еще не было. Не было никого ни на лѣстницѣ, ни на дворѣ. Нѣсколько минутъ спустя, дверь дровянаго чулана медленно отворилась и опять заперлась безъ шума. Черная тѣнь скользнула въ темнотѣ и ползкомъ спустилась съ лѣстницы. Она перешла дворъ, потомъ темную аллею и вышла на Площадь-Ротонды. Газовый свѣтъ издали упадалъ на безжизненное лицо идіота Геньйолета. Въ рукѣ у него былъ огромный, покрытый известковою пылью гвоздь. Онъ сѣлъ на мостовую, прислонясь спиною къ стѣнѣ; вытащилъ изъ кармана лоскутокъ, служившій ему носовымь платкомъ, отеръ имъ потъ съ лица и внимательно смѣрилъ рукой длину забѣлившейся части гвоздя.
   -- Крѣпко! бормоталъ онъ:-- руки болятъ!.. а дира ужь вотъ какая!
   И онъ началъ точить свой гвоздь о камни мостовой; скрипъ и визгъ желѣза мѣшался съ хриплымъ, однозвучнымъ пѣніемъ Геньйолета. Начальныхъ словъ не было слышно: такъ глухо и отрывисто выговаривалъ онъ ихъ; но потомъ, возвысивъ голосъ, онъ внятно запѣлъ:
   
   Я видѣлъ, какъ старый Гансъ шкапъ отворялъ!
   Онъ ящикъ-то спряталъ высоко, высоко!..
             А завтра я диру проверчу,
             Да желтушки найду!..
             Ай-да дѣльцо! ай-да ну!
   

IX.
Игорный домъ.

   Игорный домъ баронессы Сен-Рошъ, въ Улицѣ-Пруверъ, былъ притономъ средней-руки и слишкомъ отзывался близостью торговыхъ площадей и Улицы-Сен-Дени.
   Для наполненія своихъ залъ, баронесса принуждена была принимать у себя весьма-мелкихъ посѣтителей, что, конечно, тяжело бываетъ подобнымъ ей людямъ.
   Двери ея дома были открыты для гулящихъ кассировъ и прикащиковъ, для мелкихъ барышниковъ, и небогатыхъ, но разгульныхъ сынковъ, которые развратничаютъ трусливо, разсчитывая каждую копейку.
   Къ-счастію, близкое сосѣдство Пале-Руаяла доставляло ей нѣсколько посѣтителей постоянныхъ и съ вѣсомъ: то были провинціальные франты, блестящіе искатели приключеній; наконецъ, иностранцы -- эта завидная добыча, которую перебиваютъ другъ у друга всѣ игорные домы.
   Разумѣется, тонкому плуту, выдающему себя за графа, неловко же сѣсть бокъ-о-бокъ съ какимъ-нибудь бухгалтеромъ Ломбардской-Улицы; но игорные домы на высшую ногу стали рѣдки; а полиція чутка, какъ бѣсъ. Выбирать не изъ чего. Счастливые дни рулетки миновались, и игрокъ, какъ наблюдательный философъ, предвидитъ, съ стоически-затаеннымъ горемъ, минуту, когда безвинно-преслѣдуемый бубновый король принужденъ будетъ скрывать свою побѣдную голову въ постыдной дали квартала Сен-Марсо. Если нужно, его будутъ преслѣдовать даже до Бьевра. Но бубновый король и въ изгнаніи найдетъ себѣ вѣрную дружину.
   Игорный домъ Улицы-Пруверъ былъ ещ е далекъ отъ такихъ крайностей. По нынѣшнимъ плохимъ временамъ, домъ этотъ могъ считаться заведеніемъ очень-удобнымъ. Игру тамъ вели большую, а если иногда и встрѣчалась голь, за то были также и маркизы и прелестницы. Притомъ, обстоятельство весьма-утѣшительное: баронесса Сен-Рошъ еще ни разу не имѣла дѣла съ полиціей.
   Она была, какъ не трудно отгадать, вдова, и вдова значительнаго человѣка; она испытала большія несчастіо; непрерывная цѣпь плачевныхъ обстоялельствъ поставила ее въ настоящее положеніе, для котораго, конечно, она не была создана.
   О! если умершіе могутъ слѣдить за дѣлами на землѣ, то покойный баронъ Сен-Рошъ долженъ быть самый несчастный покойникъ! По-крайней-мѣрѣ, его благородная вдова старалась сохранить, въ своемъ несчастіи, все возможное достоинство. Помощники у ней были люди замѣчательные: правая рука ея, банкометъ въ тридцать-и-сорокъ, былъ не кто иной, какъ господинъ де-Наварэнъ, заслуженный штаб-офицеръ, службы греческаго короля, украшенный на полѣ знаменитаго сраженія собственноручно славнѣйшимъ изъ Эллиновъ -- великимъ Колокопуло!
   Мы еще не имѣли случая говорить о господинѣ Наварэнѣ; что же касается до баронессы Сен-Рошъ, намъ она уже извѣстна подъ именемъ Жозефины Батальёръ, тампльской торговки.
   Кромѣ господина Наварэна, Батальёръ пользовалась помощью и совѣтами другой особы, которая, казалось, была рождена для этого рода дѣлъ. Госпожа де-Лорансъ мѣшалась во все, и вездѣ видна была ея опытная рука. Снаружи, ничто не показывало промысла этого дома. Онъ съ-виду былъ степененъ и чистъ; сосѣди, вѣроятно, и не подозрѣвали, что происходитъ у нихъ подъ бокомъ.
   Входъ былъ съ Улицы-Пруверъ, но былъ также и другой выходъ, на птичій торговый рынокъ. Скромно освѣщенная лѣстница не бросалась въ глаза тѣмъ обличительнымъ газовымъ свѣтомъ, который сдѣлался вывѣскою всякаго публичнаго дома. Вошедшій сказывалъ смиренному, получающему хорошую плату, швейцару, фамилію баронессы и шелъ въ первый этажъ. Въ дверяхъ встрѣчалъ его старый слуга, въ сѣрой ливреѣ, съ почтенной наружностью, лысымъ лбомъ и патріархально-простодушною улыбкой.
   Этотъ почтенный человѣкъ былъ, такъ-сказать, контролеръ заведенія. Онъ принималъ надежныхъ и отказывалъ подозрительнымъ. Получившіе отказъ уходили въ полномъ убѣжденіи, что они не туда зашли.
   Такой почтенный старикъ могъ ли служить церберомъ у дверей игорнаго дома? Этого драгоцѣннаго служителя отъискала Малютка.
   При входѣ, не слышно было никакого шума; развѣ иногда долеталъ едва-внятный говоръ, когда голоса игроковъ случайно становились громче.
   Но это рѣдко случалось, потому-что вывѣшенное въ залѣ на стѣнѣ объявленіе предписывало строгіе законы, требовало, чтобъ люди и разорялись безъ шума. Но еслибъ и случилось кому за шумѣть, то крики теряли свою рѣзкость, проходя сквозь двери, обитыя шерстяными матеріями. Они достигали до уха непосвященнаго въ таинства дома не больше, какъ отголоски гостинаго дамскаго разговора.
   Не было слышно ни звона золота, ни тѣхъ монотонныхъ, завѣтныхъ возгласовъ банкомета, которые поражаютъ всякаго при входѣ въ игорный домъ.
   Гость, впущенный старикомъ, вступалъ въ прихожую, по-видимому принадлежавшую благородному дому: въ ней было очень-ограниченное число вѣшалокъ; но въ сторонѣ находилась другая комнатка, въ которой всѣ стѣны были унизаны гвоздями и вѣшалками.
   За прихожей слѣдовала небольшая зала. Тутъ нѣсколько молоденькихъ и большею частію хорошенькихъ дамъ, казалось, собрались провести въ пріятной бесѣдѣ вечеръ.
   Это дамское общество, безъ сомнѣнія, было тутъ для отвода глазъ полиціи въ несчастномъ случаѣ, а можетъ-бытъ, имѣло и другую цѣль.
   Въ третьей комнатѣ стоялъ столъ для ланцкнехта, въ который играли подъ надзоромъ довѣреннаго отъ дома лица.
   Въ четвертой и послѣдней -- большой, длинный, четвероугольный, обтянутый зеленымъ сукномъ столъ, окруженный въ четыре ряда игроками, служилъ для игры въ тридцать-и-сорокъ.
   Въ этой комнатѣ присутствовала сама баронесса Сен-Рошъ и ея оффиціальная правая рука -- господинъ де-Наварэнъ, заслуженный штаб-офицеръ.
   Три первыя комнаты меблированы были довольно-просто; послѣдняя была почти вовсе безъ мебели. По голымъ стѣнамъ, она походила на бильярдную залу. И дѣйствительно, въ ней не было ни картинъ, ни гравюръ; только двѣ палисандроваго дерева рамки, какъ во всѣхъ кофейныхъ домахъ; да горка съ двумя дюжинами кіевъ и другими принадлежностями. На одной изъ рамокъ были три связки маленькихъ нанизанныхъ шариковъ, для отмѣтки числа очковъ; на другой -- законы бильярдной игры.
   Не было только самого бильярда.
   Кромѣ этихъ двухъ рамокъ, назначенія которыхъ нельзя было угадать съ перваго раза, еще двѣ особенности дѣлали эту комнату не совсѣмъ-похожею на залу, назначенную для игры въ тридцать-и-сорокъ, какія бывали въ прежнихъ публичныхъ игорныхъ домахъ.
   Во-первыхъ, сзади банкомета была приставлена къ стѣнѣ огромная, обтянутая зеленымъ сукномъ, широкая доска. По обѣимъ сторонамъ ея стояли неподвижно два видные лакея.
   Во-вторыхъ, рѣшетчатая ложа какъ-то неловко нарушала симметрію комнаты. Въ этой ложѣ могло помѣститься три или четыре человѣка. Она была совершенно закрыта снутри шелковыми занавѣсками и задней стороной своей примыкала къ стѣнѣ, имѣвшей, вѣроятно, въ этомъ мѣстѣ отверстіе для выхода изъ ложи; передняя часть этой ложи выступала до игорнаго стола и приходилась на самой серединѣ его.
   Баронесса Сен-Рошъ всегда помѣщалась между ложей и Наварэномъ, который, какъ банкометъ, сидѣлъ противъ середины стола.
   Баронесса по временамъ наклоняла голову и приставляла ухо къ ложѣ. Безъ-сомнѣнія, она слушала чьи-нибудь слова, которыхъ никто, кромѣ ея, не могъ слышать. Игроки привыкли къ этому явленію, и потому не удивлялись.
   Снаружи въ ложѣ было устроено небольшое отверстіе или форточка, отворявшаяся прямо на столъ; въ эту форточку иногда просовывались бѣлыя женскія руки, сыпали золото или бросали банковые билеты на ставки.
   Изрѣдка изъ форточки показывались и мужскія руки.
   Никто изъ гостей не могъ проникнуть тайны этой ложи, принцессиной ложи, какъ ее называли. Она занимала всѣ бывшія въ домѣ головы,-- и какихъ предположеній не сочиняли на ея счетъ эти головы!
   Счастливые игроки поглядывали на ложу съ довольной улыбкой, какъ-будто она скрывала какое-нибудь благосклонное божество; несчастливые бросали на нее сердитые взгляды и, казалось, обвиняли ее. Наконецъ, люди безъ предразсудковъ полагали, что за этими занавѣсками скрываются какія-нибудь знатныя особы..
   И загадка эта, никогда неразгаданная, не только не вредила пользамъ заведенія, но даже служила ему приманкой. Эта бѣлая ручка, такъ часто игравшая банковыми билетами, сводила съ ума самыхъ хладнокровныхъ: иные даже и приходили только для ложи, къ ней только и обращались съ своими рѣчами. Одни воображали за занавѣсками прелестное личико, другіе -- лицо старой герцогини-мильйонерши. И всѣ мечтали о побѣдѣ надъ воображаемой женщиной, Всѣ мечтали объ обольщеніи принцессы, и исторія съ Францомъ, приглашеннымъ въ ложу, оправдывала эти надежды и мечты, которыя, слѣдовательно, были не совсѣмъ же несбыточны.
   Было около половины одиннадцатаго. Игорное собраніе было въ полномъ своемъ составѣ. Господинъ де-Наварэнъ, заслуженный штаб-офицеръ, занималъ свое мѣсто справа отъ ложи; подлѣ него стояла касса, а. далѣе за кассой какой-то господинъ, державшій талію.
   Господинъ де-Наварэнъ имѣлъ видъ вмѣстѣ и воинственный и мягкій. Пріемы его были полны достоинства, важны и очень-вѣжливы; особенно манера, съ которой онъ сгребалъ золото со ставокъ, показывала человѣка какъ-нельзя-болѣе благороднаго.
   На немъ лежала не одна обязанность. Кромѣ важной и оффиціальной должности содержателя банка, исполняемой имъ совершенно-удовлетворительно, онъ же, своими сѣдыми усами, внушалъ почтеніе и ограничивалъ порывы -- или слишкомъ буйныхъ игроковъ, или еще неопытныхъ новичковъ, которые иногда порывались оспоривать опредѣленіе судьбы.
   Въ случаѣ тревоги, опять онъ же, господинъ де-Наварэнъ, долженъ былъ спасать отечество, съ помощію двухъ рослыхъ, въ сѣромъ ливреѣ, лакеевъ, которые стояли за нимъ. Малютка совершенно-справедливо говорила Эсѳири, что у ней въ игорномъ домѣ приняты всѣ возможный предосторожности. Подъ рукой у господина де-Наварэна въ столѣ была мѣдная ручка, которую мы можемъ сравнить съ предохранительнымъ клапаномъ пароваго котла. Дѣйствовалъ ею г. де-Наварэнъ просто и легко. При малѣйшемъ подозрительномъ шумѣ, игроки должны были встать; заслуженный штаб-офицеръ давилъ ручку и скрытая пружина поднимала со всѣхъ четырехъ сторонъ стола бильярдные борты, а рослые лакеи брали огромную доску, обтянутую зеленымъ сукномъ, и, опустивъ ее между бортами, совершенно закрывали весь игорный столъ съ деньгами, картами и всѣми обличительными признаками.
   Въ то же время, ложа, отъ одного толчка, неслышно вкатывалась въ сосѣднюю комнату, и оставляла вровень съ стѣной только наружную свою сторону, представляющую деревянную рѣшетчатую дверь.
   И вмѣсто этого вертепа, гдѣ тридцать-и-сорокъ пересыпали столько золота, въ одно мгновеніе являлась самая невинная бильярдная зала.
   Безчисленное множество репетицій совершенно пріучили всѣхъ къ этой перемѣнѣ декорацій; для нея, на-самомъ-дѣлѣ, было нужно ни болѣе, ни менѣе четверти минуты.
   Впрочемъ, мы уже сказали, что всѣ эти мудрыя предосторожности были до-сихъ-поръ безполезны. Полиція ни разу еще носу не показывала въ домъ баронессы Сен-Рошъ.,
   Въ настоящій вечеръ, игра шла какъ-нельзя-лучше; игроки все больше тѣснились около стола. Золото сыпалось, лилось и переливалось; шелковистые, прозрачные и мягкіе листочки банковыхъ ассигнацій тамъ-и-сямъ лоснились при огнѣ. Форточка ложи еще не открывалась; принцесса, вѣроятно, еще не пріѣхала.
   Баронесса Сен-Рошъ, во всемъ блескѣ своего убранства, предсѣдала съ истиннымъ величіемъ. Человѣкъ, метавшій карты, бывшій прежде въ долѣ у Фраскати, исполнялъ свою должность какъ виртуозъ, и однимъ взглядомъ окидывалъ всѣ ставки.
   Около стола не было недостатка въ странныхъ лицахъ. Демонъ игры одушевлялъ всѣхъ своимъ дыханіемъ то безобразно-смѣшнымъ, то ужаснымъ. Одни бросали горстями, съ какимъ-то безумнымъ мужествомъ, луидоры; другіе робко ставили скромный пятифранковый экю; третьи, благоразумные, только издали слѣдили за игрой и прилежно отмѣчали на картахъ свои воображаемые выигрыши. Подобныя лица очень-хорошо знакомы всякому, кто хоть разъ былъ въ игорномъ домѣ. Это важные, угрюмые сумасброды, истые философы, упрямыя головы, которыя грезятъ о невозможномъ, строятъ фантастическіе выводы, хотятъ даже остановить самое движеніе. Въ золотыя времена Пале-Руаяля ихъ бывало много; и они-таки выигрывали франковъ по десяти въ вечеръ. Теперь они, несчастные, въ упадкѣ; прозябаютъ въ ожиданіи великаго реформатора, который возстановитъ рулетку.
   Изъ всей этой внимательной, жадной толпы, кромѣ баронессы Сен-Рошъ, намъ знакомы еще два лица: водевилистъ Амабль Фисель, авторъ Бутылки Шампанскаго, и Пиладъ его, графъ Миремонъ, пришли сюда убить, по-обыкновенію, время и занять чѣмъ-нибудь свое скучное бездѣлье.
   Ни тотъ, ни другой изъ нихъ не былъ игрокомъ; но погода была холодная, и притомъ надо же что-нибудь дѣлать. Они стояли, взявшись, по-обыкновенію, подъ руки, въ заднемъ ряду, съ лорнетами въ глазахъ.
   -- Вотъ какъ, говорилъ Фисель:-- и вы получили посланіе изъ дома Гельдберга?
   -- Посланіе съ нарочнымъ.
   -- А о чемъ оно?
   -- О! оно очень-любезно!.. Дѣло идетъ объ этомъ великолѣпномъ праздникѣ, о которомъ столько толковъ... знаете, тамъ въ замкѣ, въ Германіи...
   -- Какъ не знать!
   -- Вамъ тоже пишутъ о немъ?
   -- Конечно!.. Безъ меня и не думали обойдтись!.. Я не зналъ, что будутъ писать намъ обоимъ и хотѣлъ васъ представить.
   -- И я также, другъ мой, сказалъ нѣсколько-обидѣвшійся Миремонъ: -- впрочемъ, благодарю за намѣреніе.
   -- Ну, да! прибавилъ Фисель:-- я вижу, на насъ смотрятъ какъ на истинныхъ друзей... я, по своему письму, угадываю содержаніе вашего... На васъ, конечно, разсчитываютъ, чтобъ веселѣй было на праздникѣ..
   -- Разумѣется, отвѣчалъ Миремонъ: -- чтобъ, такъ-сказать, увлечь все это!
   -- Чтобъ оживить праздникъ...
   -- Согрѣть...
   -- Чтобъ говорить и дѣлать какъ-можно-больше глупостей...
   -- Наконецъ, чтобъ потѣшить всѣхъ этихъ богачей!
   Оба друга переглянулись и обмѣнялись неизмѣримыми зѣвками. Таковы ужь парижскія знаменитости. Никто не зѣваетъ шире тѣхъ, которые слывутъ за отъявленныхъ весельчаковъ. Знаменитое своимъ раннимъ цвѣтомъ каштановое дерево въ Тюильри, прозванное "деревомъ 25 марта", едва раскрываетъ свои достославныя почки, а его безвѣстные сосѣди ужь въ полномъ цвѣту.
   -- И вы придумали что-нибудь? спросилъ Миремонъ.
   -- Тысячу вещей!
   -- Чортъ возьми!.. надо бы намъ согласиться, если вы хотите: у меня пока ничего нѣтъ въ головѣ.
   -- Мы подѣлимся, сказалъ великодушный Фисель: -- прежде всего нуженъ театръ...
   -- Разумѣется... и труппа!
   Фисель съ видомъ глубокаго превосходства пожалъ плечами.
   -- Надо веселить весь этотъ людъ, прибавилъ онъ: -- а молоденькія банкирши и баронессы лучше захотятъ сами играть, чѣмъ слушать парижскихъ актёровъ... Положимъ, найдется по десяти импровизированныхъ актёровъ и актриссъ... выйдетъ двадцать счастливыхъ людей!
   Миремонъ, казалось, не убѣдился.
   -- Подумайте! сказалъ Фисель:-- какой прекрасный случай разрядиться въ перья, цвѣты, брильянты!.. А потомъ, первые любовники... въ обтяжку панталоны, франтовскіе башмаки!..
   -- Съ одной стороны правда! прошепталъ Миремонъ:-- этимъ будетъ забава, а другимъ?
   -- Ну, положимъ, другихъ наберется до шести-сотъ... Съ одной стороны, будетъ двадцать избранныхъ счастливцевъ, которые рады будутъ выставить себя на всеобщее удивленіе; съ другой, шесть-сотъ зрителей, довольныхъ какъ боги Олимпа; они будутъ безпощадно грызть избранниковъ и единодушнымъ приговоромъ признаютъ ихъ смѣшными.
   -- Амабль, сказалъ Миремонъ:-- когда вы не пишете, сколько у васъ ума!.. Но что же играть?
   -- Во-первыхъ, Бутылку Шампанскаго...
   -- Да это старо!
   -- Я перемѣню имена дѣйствующихъ лицъ, и пріищу другое названіе... напримѣръ, Торжество Шампанскаго и Любви... какъ это вамъ нравится?
   -- Сантиментально, но мило... Смотрите... вотъ принцесса!
   Дѣйствительно, форточка таинственной ложи отворилась и показалась дивная ручка съ банковымъ билетомъ...
   Едва произнесъ графъ Миремонъ: "принцесса", какъ слово это пробѣжало по всѣмъ устамъ вокругъ стола. Всѣ глаза уставились на ложу.
   Впрочемъ, тутъ не было ничего необыкновеннаго., Почти каждый вечеръ открывалась форточка и показывалась та же самая ручка; но много мѣсяцевъ прошло уже съ-тѣхъ-поръ, какъ загадка эта въ первый разъ запала всѣмъ въ головы и, повторяясь каждый вечеръ, оставалась еще неразгаданною; а время всегда придаетъ важность таинственному. Догадки и толки растутъ, разнообразятся; правдоподобіе въ заключеніяхъ теряется, и головы самыя положительный впадаютъ наконецъ въ романическія предположенія.
   На-счетъ принцессы ходили тысячи исторій, и появленіе ея всегда приводило въ волненіе общество. Баронесса Сен-Рошъ крѣпко сопротивлялась нападеніямъ любопытныхъ. Ее осаждали, преслѣдовали... къ ней подступали со всѣхъ сторонъ... Старые, привычные уже гости, сдѣлавшіеся друзьями дома, подъѣзжали къ ея сердцу. За иностранцевъ хлопотали ихъ кошельки, какъ доказательства самыя неотразимыя; но ничто не брало: стойкость баронессы выдерживала всѣ возможныя аттаки, и любопытные -- оставались при своемъ любопытствѣ. Когда нападающіе слишкомъ подступали, хитрая баронесса дѣйствовала какъ старые олени, которые поднимаютъ своихъ самокъ и сбиваютъ со слѣда собакъ: она сама пускала въ ходъ какое-нибудь новое предположеніе и запутывала дѣло такъ, что самые искусные люди совершенно терялись въ догадкахъ.
   Съ минуту (а это не мало въ подобномъ мѣстѣ) кругомъ стола носился какой-то невнятный шопотъ, и игра пріостановилась. Скромная часть общества, какъ-то: мелкіе торговцы, разгульные прикащики и прочіе имъ подобные, сильно таращили глаза и, казалось, пожирали эту просунувшуюся изъ ложи ручку. Нѣкоторыя, сидѣвшія кое-гдѣ около стола дамы, чувствуя, что звѣздочки ихъ тускнѣютъ и гаснутъ, закусили губки и тихонько утверждали, что принцесса должна быть -- какое-нибудь старое чудовище, которому нельзя и показаться. Извѣстно, что и у старой женщины могутъ быть хорошенькія руки. Иностранцы не опускали лорнетовъ; Англичане, всегдашніе посѣтители игры, ощупывали свои бумажники и преважно сами себѣ задавали вопросъ, до какой крайности способны дойдти они въ этомъ случаѣ.
   Но нечего дѣлать! Баронесса молчала, не смотря на британскіе бумажники, и лучшія двойныя театральныя трубки не могли проникнуть сквозь шелковыя занавѣски.
   -- Ну же, ну! господа! сказалъ заслуженный штаб-офицеръ греческаго короля: -- извольте заниматься игрой, если угодно играть.
   Но это воззваніе мало имѣло успѣха; всѣ были слишкомъ-сильно заняты ложей.
   -- Чортъ возьми! эта рука должна быть мнѣ знакома, сказалъ Миремонъ Фиселю.
   -- Удивительно, прошепталъ Фисель: -- тутъ цѣлый водевиль и водевиль съ успѣхомъ.
   -- Разсмотрите хорошенько, Амабль: это рука молодой маркизы де-Вьё-Льё.
   -- Я вижу, отвѣчалъ Фисель: -- водевиль... три дѣйствія... мужъ ищетъ свою жену и находитъ ее невинною въ этой ложѣ... Какой-нибудь Арналь занимается отмѣткой счастливыхъ картъ... честный, но слабый кассиръ теряетъ честь...
   -- Но нѣтъ, прервалъ Миремонъ: -- у маркизы рука больше... да, я держу пари, это маленькіе пальчики виконтесы де-Лонире.
   -- Хорошенькіе куплеты, продолжалъ Фисель: -- остроты... немного сердечной теплоты... О, да! двадцать-пять представленій непремѣнно!
   Водевилистъ протяжно вздохнулъ; лицо его сіяло. Не всякій день случалось ему нападать на мысль.
   Пока онъ восхищался самъ собой, а изобрѣтательный Миремонъ пріискивалъ третье имя для обладательницы бѣленькой ручки, тишина воцарилась около стола, и игра начала мало-по-малу брать свое.
   Господинъ де-Наварэнъ только-что сбирался подать сигналъ къ начинанію таліи, какъ вдругъ, среди этой тишины, предшествующей обыкновенно приговорами фортуны, дверь отворилась. Прежде, въ подобную торжественную минуту, самъ король могъ бы войдти, не обративъ на себя вниманія; но въ этотъ вечеръ, казалось, и воздухъ волновался какимъ-то увлеченіемъ; у всѣхъ нервы были потрясены, и всѣ невольно обратились къ двери.
   Вошелъ человѣкъ высокаго роста. Изящный костюмъ его былъ полонъ благородства и строгой простоты. Онъ былъ молодъ и съ замѣчательно-прекраснымъ лицомъ. Никто не зналъ его. Сама баронесса Сен-Рошъ не могла скрыть своего изумленія.
   Гордо и спокойно приблизился онъ къ играющимъ; потомъ обошелъ кругомъ стола, остановился по лѣвую сторону ложи (правую замыкала баронесса) и отъискалъ себѣ мѣсто въ первомъ ряду игроковъ.
   Рука таинственной женщины все еще покоилась на столовомъ сукнѣ; незнакомецъ наклонился впередъ и прикоснулся къ ней; рука съ трепетомъ отдернулась назадъ.
   Это всѣхъ поразило; игра остановилась. Англичане и прикащики разинули рты. Фисель забылъ о водевилѣ, и Миремонъ уже не пріискивалъ четвертаго имени... Послышалось легкое движеніе внутри ложи и баронесса Сен-Рокъ, вѣроятно по условному знаку, приставила ухо къ занавѣскѣ. Черезъ двѣ или три секунды, она встала и подошла къ незнакомцу.
   -- А, завязывается! сказалъ Фисель.
   -- Что бы это значило? шепталъ Миремонъ.
   Баронесса сказала нѣсколько словъ на ухо незнакомцу; онъ поклонился въ знакъ согласія. Потомъ, она пошла къ боковой двери; незнакомецъ послѣдовалъ за ней и вышелъ, какъ вошелъ, не проронивъ ни одного слова.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ежедневные посѣтители игорнаго дома Улицы-Пруверъ дали рѣшетчатой ложѣ такое точное названіе, которое стоило всякихъ описаній.
   Во внутренности ея былъ микроскопическій будуаръ, изящный какъ игрушка, весь убранный шелковой матеріей, украшенный со всевозможнымъ кокетствомъ.
   Въ ту минуту, какъ незнакомецъ, дерзнувшій коснуться безъ церемоніи бѣленькой ручки, выходилъ изъ залы за баронессой, Малютка была одна въ ложѣ. Она стояла опершись рукой на ручку креселъ, въ положеніи безпокойнаго ожиданія.
   Внутренность ложи была гораздо-темнѣе залы; она освѣщалась только свѣтомъ зальной люстры, проникавшимъ туда сквозь занавѣски.
   При этомъ полусвѣтѣ, Малютка могла все видѣть, а сама оставалась невидимой. Любопытные взоры игроковъ никакъ не могли проникнуть сквозь занавѣски темной ложи, тогда какъ Сара, зная мѣста, гдѣ раздѣлялись эти занавѣски, свободно окидывала взоромъ весь столъ.
   Когда собиралось общество извѣстнаго рода, и Малюткѣ приходила въ голову мысль явиться между игроками, тогда наказъ о пріемѣ гостей дѣлался гораздо-строже, и Сара, измѣнивъ свою наружность театральнымъ переодѣваньемъ, смѣло приходила въ залу и садилась за зеленый столъ. Баронесса Сенъ-Рошъ обладала драгоцѣннымъ даромъ убирать голову и замаскировывать лицо. И дѣйствительно, подъ ея рукой, г-жа де-Лорансъ такъ преобразовывалась, что могла обмануть даже близкихъ друзей своихъ; но она была крайне-благоразумна въ своихъ выходкахъ и всегда дѣйствовала навѣрняка.
   Въ этотъ вечеръ г-жѣ де-Сен-Рошъ не было надобности заниматься туалетомъ Сары; присутствіе водевилиста и графа де-Миремона, принимаемыхъ въ домѣ Гельдберга, не позволяло ей показаться въ залѣ. Незнакомецъ, знавшій, вѣроятно, условныя для входа слова, явился въ игорномъ домѣ черезъ нѣсколько минутъ послѣ ея пріѣзда.
   Малютка не замѣтила его прихода. Она въ это время задумалась о происшествіяхъ того дня. Рука ея машинально поднялась и открыла стоявшій возлѣ нея превосходной работы ящикъ, служившій ей кассой. Она вынула изъ него банковый билетъ и, просто по привычкѣ, просунула его въ форточку. Она участвовала и играла на своемъ столѣ, гдѣ содержатель банка распоряжался ея же деньгами, играла изъ дѣтской прихоти, понятной въ опытномъ игрокѣ. Настоящая война была между Наварэномъ и всей толпой, а не ею. Играя противъ него, она играла противъ себя. Но заслуженный штаб-офицеръ греческой службы утверждалъ, что эта невинная игра была не вовсе-безполезна: ея банковые билеты привлекали чужіе билеты; раскрывались бумажники, и игра оживлялась.
   Если Сара хотѣла играть сама, и не шутя, то садилась за ланцкнехтъ, и присутствіе ея тамъ всегда знаменовалось грудами золота.
   Но въ этотъ вечеръ въ головѣ у нея была не игра. Память ея была полна, и мысль работала неусыпно. Сколько происшествій въ двадцать-четыре часа, не считая даже приключеній на балѣ Фаваръ! Болѣзнь мужа, но-видимому дошедшая до крайняго развитія; дуэль Франца, вышедшаго побѣдителемъ -- оставшагося для нея живымъ упрекомъ; наконецъ дочь ея -- бѣдный ребенокъ, слабый и блѣдный, котораго она видѣла у Араби сквозь дурно-сколоченныя доски.
   Юдиѳь, единственная дочь знатной дамы, наслѣдница всѣхъ этихъ тщательно-скрытыхъ мильйоновъ, Ноно-Гилифарда, раба ростовщика, мученица идіота, несчастное твореніе, которое, не успѣвъ развиться, чахло, окруженное презрительнымъ сожалѣніемъ тампльскихъ нищихъ!..
   Юдиѳь, которая завтра же, можетъ-быть, промѣняетъ свой разостланный на каменномъ полу тощій тюфякъ на великолѣпное ложе, свое запачканное, истертое ситцевое платье на кружева и бархаты, свои слезы на улыбки, свое блѣдное, худощавое личико на прелесть счастливой юности!..
   Да, она была прекрасна даже въ этомъ болѣзненномъ положеніи!
   Сколько лучей невѣдомыя ей теперь радости зажгутъ въ ея томныхъ глазахъ! Какъ богато заблестятъ ея теперь-нечесанные волосы! Сколько граціи будетъ въ изгибѣ этой таліи, теперь уничтоженной нуждою, прикрытой отвратительными лохмотьями!
   Сара улыбнулась. Никогда еще она не видѣла ее такъ хорошо; никогда она сама не погружалась такъ глубоко въ страшную нищету, въ которой гибла дочь ея,-- и все это наканунѣ освобожденія, наканунѣ дня торжества и радости!
   Юдиѳи нѣтъ еще пятнадцати лѣтъ. И цѣлая жизнь счастія за нисколько лѣтъ тяжелыхъ! Пройдетъ нѣсколько дней, и она забудетъ свои страданія: вновь расцвѣтетъ она, и минувшее горе превратится въ очарованіе...
   Такъ думала Сара. Она устроивала прекрасную, спокойную, блестящую будущность дочери съ такою нѣжною предупредительностью, отъ которой материнское сердце дѣлалось какъ-бы гнѣздомъ, гдѣ находится мысль о ея дитяти...
   Потомъ приходили ей другія мысли; какая-то тѣнь набѣгала на ея улыбку, лобъ морщился, въ лицѣ выражалась угроза. И все за Юдиѳь!..
   Она думала о господинѣ де-Лорансѣ, стоявшемъ живою преградой между Юдиѳью и жизнью; думала о Францѣ, который, погубивъ мать, можетъ разрушить всю будущность дочери.
   И лицо ея становилось страшно; подъ полуопущенными рѣсницами таился холодный, неумолимый взглядъ.
   Для обороны нужно было убійство...
   И сквозь эти мысли пробивались другія -- легкія, соблазнительныя. Душа этой женщины была -- хаосъ. Тамъ смѣшались всѣ степени зла и не могли погасить одной искры божествеинаго огня.
   Г-жа де-Лорансъ думала о Ліи, своей меньшой сестрѣ. Ліа была счастлива, а Юдиѳь терпѣла горе. Ліа была прекрасна какъ ангелъ и душа у ней была ангельская... Бѣдная Юдиѳь! изъ-за нея же г-жа де-Лорансъ ненавидѣла Лію, -- изъ-за нея, которая страдала такъ тихо, которую страданія не научили ненавидѣть.
   За Ліей -- Эсѳирь. Эсѳирь -- графиня, вдова. Ей только двадцать-пять лѣтъ... Во всемъ этомъ Сара завидовала ей. Но, кромѣ зависти, въ сердцѣ ея крылся еще инстинктъ пропаганды, который западаетъ въ сердце вмѣстѣ съ порокомъ. Перевоспитаніе Эсѳири уже было начато; Сара не хотѣла ее оставить на полдорогѣ.
   Эсѳирь, докторъ, весь свѣтъ, все... все мѣшалось въ мечтахъ Сары.
   При первой ставкѣ, мысли ея набрели на барона Альберта Родаха, который такъ странно являлся ей въ домѣ Гельдберга. Со вчерашняго дня, она встрѣтилась съ нимъ три раза -- сначала въ Тамплѣ, потомъ на балѣ Комической-Оперы, а наконецъ въ домѣ отца. Онъ знаетъ Эсѳирь. Сара старалась угадать, какъ попалъ онъ къ Гельдбергамъ, и вдругъ рука ея, машинально просунутая въ форточку, почувствовала прикосновеніе другой руки.
   Она очнулась и быстро осмотрѣлась. Налѣво отъ ложи стоялъ высокій человѣкъ съ протянутой еще рукой. Сара взглянулаь на него сквозь занавѣски и узнала барона Родаха. Невольный страхъ охватилъ ее.
   -- Опять онъ!.. прошептала она.
   

X.
За занавѣской.

   Баронъ Родахъ неподвижно стоялъ подлѣ ложи и, не сводя глазъ, смотрѣлъ на рѣшетку. Случай направлялъ взоръ его прямо на то мѣсто, гдѣ была Сара: онъ, казалось, видѣлъ ѣѣ сквозь занавѣску.
   Малютка, замѣтивъ его, наклонилась въ другую сторону и тихо подозвала Батальёръ. Послушное ухо баронессы Сен-Рошъ прильнуло къ рѣшеткѣ. Малютка что-то сказала ей, и г-жа Сен-Рошъ встала, чтобъ исполнить приказаніе, т. е. привести барона въ ложу.
   Выходъ Родаха такъ же заинтересовалъ игроковъ, какъ и приходъ его. Нѣсколько минутъ они ждали, не возвратится ли онъ.
   -- Пожалуйста, пожалуйста, господа, сказалъ заслуженный штаб-офицеръ:-- займемся своимъ дѣломъ... Ставка кончена... ничего больше?..
   Темныя карты выстроились въ шеренгу.
   Г-жа Сен-Рошъ и баронъ шли корридоромъ въ сосѣднюю съ залой комнату, изъ которой былъ входъ въ ложу, и въ которую она, въ случаѣ нужды, вкатывалась.
   Малютка уже отворила дверцу ложи и стояла на порогѣ; въ лицѣ ея выражалось сильное смущеніе. Увидѣвъ г-жу Сен-Рошъ, шедшую впереди, она повелительнымъ жестомъ остановила ее и сказала:-- хорошо, голубушка Батальёръ, оставьте насъ.
   Баронесса остановилась и поворотила налѣво-кругомъ. Родахъ, догнавшій ее въ эту минуту, при имени Батальёръ быстро обернулся. Торговка была уже въ концѣ корридора. Онъ стоялъ неподвижно, устремивъ глаза на дверь, въ которую она исчезла.
   Малютка замѣтила это и, сама не понимая почему, еще больше смутилась.
   Г-жа Сен-Рошъ, напротивъ, не зная, какой эффектъ произвело ея имя, спокойно возвратилась въ игорную залу и сѣла на свое мѣсто.
   -- Куда она провела его? спросилъ Миремонъ водевилиста.
   Фисель указалъ на ложу.
   -- Гы, гм! пробормоталъ графъ.-- Вотъ прекрасная мысль!.. далъ бы я что-нибудь, чтобъ знаъ, дѣйствительно ли бѣлая ручка принадлежитъ маркизѣ или графинѣ...
   -- Вотъ бы сцена!.. сказалъ Фисель:-- только ложу-то нельзя поставить на театрѣ!..
   Молчаніе воцарилось вокругъ стола; игра шла своимъ чередомъ; ничто болѣе не развлекало игроковъ.
   Насмотрѣвшись на дверь, въ которую вышла Батальёръ, баронъ Родахъ обратился къ г-жѣ де-Лорансъ и съ важною вѣжливостью поцаловалъ у ней руку. Малютка еще не успокоилась отъ своего смущенія; брови ея морщились, она краснѣла. Это смущеніе, котораго она не могла преодолѣть, еще замѣтнѣе было предъ яснымъ спокойствіемъ прекраснаго лица Родаха.
   -- Вы, кажется, не ждали меня, сказалъ онъ выпрямившись.
   Глаза Сары опустились; она не вдругъ отвѣчала.
   -- Альбертъ! Альбертъ! проговорила она наконецъ голосомъ, въ которомъ слышно было смущеніе:-- вы странный человѣкъ!.. Кто васъ привелъ сюда? какъ вы прошли?.. Не-уже-ли вы меня искали здѣсь?
   Баронъ холодно улыбнулся.
   -- Сколько вопросовъ! Будемъ отвѣчать по порядку... Привелъ меня сюда не столько случай, сколько собственное желаніе... Прошелъ я сюда, сказавшись другомъ г. Наварэна и произнеся почтенное имя баронессы Сен-Рошъ...
   Сара блѣднѣла, слушая его.
   -- Что касается до третьяго вопроса, продолжалъ баронъ:-- то не-уже-ли вы сомнѣваетесь, что я искалъ васъ?
   -- Только... проговорилъ онъ послѣ минутнаго молчанія, съ неуловимымъ оттѣнкомъ ироніи: -- можетъ-быть, я пришелъ и еще для чего-нибудь...
   -- Что жь это что-нибудь?.. спросила Малютка, стараясь улыбнуться.
   -- Это моя тайна, отвѣчалъ баронъ съ почтительнымъ поклономъ.
   Малютка взглянула на него, какъ-будто стараясь угадать его мысль по глазамъ; но глаза Родаха, гордые, блестящіе, выразительные, были въ эту минуту зеркаломъ, въ которомъ ничего не отражалось.
   Малютка обыкновенно играла примадонну въ комедіяхъ; но какую роль взять теперь? Мысль барона была неуловима. Малютка не знала, дѣйствовать ли съ нимъ какъ съ другомъ, или какъ съ врагомъ. Мысль объ опасности никогда не приходила ей въ голову. Но она знала Альберта живымъ, веселымъ, безпечнымъ, быстрымъ въ словахъ и на дѣлѣ, теперь онъ былъ важенъ и холоденъ... Это маска, конечно, и для такого человѣка маска тяжелая; между-тѣмъ, Альбертъ такъ свободенъ въ ней, какъ-будто никогда не снималъ ея. Вчера вечеромъ, она видѣла его въ бальной толпѣ, въ его настоящемъ видѣ, и слышала только остроумныя, веселыя выходки своего прежняго поклонника. Въ нѣсколько часовъ все измѣнилось: сегодня, въ отели Гельдберга, Альбертъ былъ уже холодно-суровъ. Теперь, эта холодность, казалось, еще болѣе увеличилась; въ улыбкѣ барона Сара видѣла что-то язвительное...
   Сначала она думала-было прибѣгнуть къ испытанному оружію своего кокетства; потомъ пришла ей мысль противопоставить холодности холодность:-- она знала всѣ роды битвъ и умѣла повергнуть мужчину къ ногамъ своимъ.
   Тайное предчувствіе отнимало у нея бодрость. Она не рѣшалась. Родахъ, обладавшій большею частью ея тайнъ, казался ей слишкомъ-силенъ и опасенъ для рѣшительнаго нападенія.
   -- Боже мой, какъ я глупа -- ломаю себѣ голову! сказала она, стараясь смѣяться:-- вы, конечно, пришли сюда не для меня одной, Альбертъ... сестра, которую вы почти такъ же хорошо знаете, какъ и меня, уже открыла мнѣ загадку: вы игрокъ.
   Родахъ молчалъ.
   -- Ну! весело продолжала Сара: -- однимъ общимъ чувствомъ больше между нами... зачѣмъ же вы скрывали это отъ меня?
   -- А вы, отвѣчалъ Родахъ: -- вы такъ много отъ меня скрывали!..
   Малютка слегка наморщила брови.
   -- Но вы аттакуете меня, проговорила она.-- Послѣ такой долгой разлуки, вы не находите ничего, кромѣ упрековъ... У меня леденѣетъ сердце, между тѣмъ, -- такъ мало нужно, чтобъ сдѣлать меня счастливѣйшею изъ женщинъ...
   Голосъ Малютки былъ нѣженъ; въ послѣднихъ словахъ ея слышалась мольба; взоръ ея блестѣлъ изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ.
   Баронъ не былъ тронутъ и этимъ.
   Малютка сдѣлала нетерпѣливый жестъ.
   -- Что жь! вскричала она: -- если вы меня не любите, зачѣмъ же преслѣдуете?.. Съ вчерашняго вечера вы всюду за мною... Вспомните, что только любовь можетъ извинить человѣка, старающагося проникнуть извѣстныя тайны...
   Родахъ не отвѣчалъ.
   -- Послушайте! продолжала Сара, и въ глазахъ ея сверкнула ненависть:-- берегитесь... До-сихъ-поръ, у меня не было враговъ, которые бы не раскаялись въ-послѣдствіи!..
   -- Я знаю это, проговорилъ баронъ:-- и никто столько не раскаивался, какъ тѣ, кто любилъ васъ...
   Сара вздрогнула. Ротъ ея открылся; она замолчала и потупила глаза.
   Баронъ взглянулъ на нее съ холоднымъ, презрительнымъ видомъ; потомъ, какъ-будто пересиливъ невольное отвращеніе къ роли, которую долженъ былъ принять, взялъ руку Сары и поцаловалъ ее.
   -- О, да! сказалъ онъ нѣжнымъ голосомъ: -- любившіе васъ -- страдаютъ... и есть человѣкъ, который бы дорого даль, чтобъ не знать васъ;
   Родахъ зналъ больше, нежели одного такого человѣка, и при воспоминаніи о разговорѣ съ докторомъ Хозе-Мира, голосъ его невольно сдѣлался язвительнымъ: докторъ многое разсказалъ ему;
   -- Кто жь этотъ человѣкъ? спросила Малютка; не поднимая глазъ.
   -- Вы знаете его, отвѣчалъ баронъ:-- знаете, что я пріѣхалъ изъ Германіи, чтобъ васъ увидѣть.
   Малюткѣ нужно было употребить всѣ усилія, чтобъ не обнаружить своего восторга. Опасность превратилась для ней въ побѣду. Еще рабъ! она не сомнѣвалась -- она рождена, чтобъ быть обожаемой.
   -- Послушайте, Сара, продолжалъ Родахѣ медленно:-- скоро наступить день, когда вы узнаете, что дѣлается въ душѣ моей... вы узнаете, что заставило меня приникнуть въ вашу тайну.
   -- Отъ-чего же не теперь? спросила г-жа де-Лорансъ;
   -- Потому-что сегодня я хочу говорить о себѣ... только и васъ и о себѣ... Я знаю всѣ ваши тайны, кромѣ одной... и ее-то хочу узнать.
   -- Всѣ мои тайны! Повторила Сара съ новымъ ужасомъ. Она украдкой смотрѣла на барона.
   Родахъ, казалось, задумался.
   Глядя на него, Малютка какъ-бы мѣрилась силами съ человѣкомъ, который осмѣлился сказать ей: "я знаю всѣ ваши тайны..."
   Не ошибается ли онъ?
   По мѣрѣ того, какъ она думала, взоръ ея прояснился, лобъ разглаживался.
   Всѣ ея тайны! Какая глупость! Притомъ, она думала, что Родахъ еще любитъ ее: она была слишкомъ-увѣрена въ своемъ могуществѣ; развѣ опытъ не доказалъ ей, что она способна овладѣть и забавляться каждымъ сердцемъ, которое слѣпо ей поддается?.. Развѣ не обольщала, не побѣждала она всю жизнь?.. Развѣ она знала, что такое слабые и сильные? Не клонились ли подъ ея игомъ самые могучіе характеры?
   Съ увѣренностью въ побѣдѣ, впрочемъ, готовая на все, она ждала.
   -- Сара, сказалъ Родахъ послѣ минутнаго молчанія:-- откровенность можетъ все загладить... сердце часто заблуждается, а кто умѣетъ любить, тотъ умѣетъ и прощать... Зачѣмъ вы сегодня были у этого юноши въ Улицѣ-Дофина?
   Малютка рѣшилась ничему не удивляться и, не смотря на то, изумилась.
   -- Какъ! вы и это знаете?..
   -- Этого-то я и не знаю, это-то я и хотѣлъ бы объяснить себѣ въ вашу пользу, отвѣчалъ баронъ:-- вотъ почему я рѣшился... Кажется, только любовь...
   Сара привольно вздохнула.
   -- Вы ревнивы, сказала она.
   -- Развѣ я не имѣю повода къ этому? спросилъ баронъ.
   Правду сказать, если роль и была тяжела для него, то тѣмъ не менѣе онъ разъигрывалъ ее безъ особеннаго труда. Сара, сама не понимая того, помогала ему. Она задумалась, потомъ вдругъ что-то вспомнила.
   -- Вотъ что! вскричала она, захлопавъ въ ладоши:-- Боже мой, какъ же это раньше не пришло мнѣ въ голову!.. Не запугали бы вы меня какъ дѣвчонку, Альбертъ, своими строгими выходками!.. Теперь я помню, что видѣла васъ у англійской кандитерской. Съ-тѣхъ-поръ, конечно, лицо ваше такъ вытянулось... Не правда ли?
   Родахъ сдѣлалъ двусмысленный жестъ, какъ человѣкъ, который, не зная о чемъ идетъ рѣчь, хочетъ казаться знающимъ.
   Малютка приняла это замѣшательство Родаха за досаду на открытую тайну. Она слишкомъ любила свою идею, чтобъ потерять ее изъ вида хотя на минуту.
   -- Вотъ причина вашего театральнаго появленія въ отели моего отца, продолжала она:-- васъ мучитъ ревность, бѣдный Альбертъ! баронская, студенческая ревность!.. Фи! идетъ ли вамъ, донъ-Хуанъ! кончать тѣмъ, чѣмъ начинаютъ пастушки... И послѣ визита въ отель, вы были какъ грѣшникъ въ аду... вы слѣдили за мной изъ дома къ Батальёръ, къ Францу...
   -- А! прервалъ Родахъ, притворяясь незнающимъ:-- его зовутъ Францомъ!
   -- Вы все меня слѣдили... Что же касается до того, какимъ образомъ вошли сюда, какія употребили средства, чтобъ узнать имена банкира и баронессы, я не знаю; впрочемъ, не надо быть ворожеей, чтобъ отгадать это!
   Родахъ не мѣшалъ ей говорить и, казалось, не хотѣлъ возобновлять ея опасеній.
   -- И... вы любите этого Франца?.. сказалъ онъ съ притворнымъ недоумѣніемъ.
   -- Можетъ-быть, отвѣчала Сара, покачивая головкой.
   Черныя брови Родаха сдвинулись.
   -- А еслибъ я его и любила, продолжала Малютка съ пріятной, вызывающей улыбкой:-- что бы вы сдѣлали, Альбертъ?
   Родахъ опустилъ глаза и произнесъ съ мрачнымъ видомъ:
   -- Я убилъ бы его!
   Малютка съ явнымъ удовольствіемъ украдкой смотрѣла на него минуты двѣ; потомъ взяла его за руку и увлекла въ глубину ложи, сѣла подлѣ него и наклонила голову къ нему на плечо.
   Роскошные черные волосы ея разсыпались шелковыми волнами по груди Родаха; глаза въ полумракѣ ложи блестѣли страннымъ блескомъ. Она была прекрасна.
   -- Еслибъ кто исполнилъ то, что вы сказали, проговорила она тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ:-- я принадлежала бы ему всю свою жизнь!..
   Въ этихъ словахъ, произнесенныхъ нѣжнымъ голосомъ, съ-улыбкой, звучала такая непреклонная воля, что баронъ невольно вздрогнулъ. Онъ не зналъ г-жи де-Лорансъ такъ коротко, какъ она думала; но судилъ о ней по этой первой встрѣчѣ; онъ угадывалъ, какой энергическій характеръ скрывался подъ прекрасной наружностью. Эта женщина пугала его гораздо-больше, чѣмъ Рейнгольдъ и Мира: она была самымъ опаснымъ врагомъ изъ всѣхъ жаждавшихъ крови Франца.
   Сара не совсѣмъ обманывалась, говоря, что баронъ ее преслѣдовалъ; дѣйствительно, онъ слѣдилъ ее, но не отъ англійской кандитерской, а отъ дверей Франца; за нею вошелъ онъ и въ игорный домъ, хотя, конечно, нашелъ бы туда дорогу и безъ нея, -- потому-что въ дружеской бесѣдѣ съ докторомъ Хозе-Мира онъ узналъ многое, а между-прочимъ и имена Наварэнъ и баронессы Сен-Рошъ.
   Вышедъ изъ отели Гельдберга въ половинѣ шестаго, Родахъ провелъ около часа у Ганса Дорна; вмѣстѣ съ нимъ отправились къ Францу; тамъ они безъ него наняли квартиру, къ величайшему удивленію привратницы, въ первомъ этажѣ. Имъ, казалось, не хотѣлось встрѣтиться съ юношей: такъ они торопились. Гансъ Дорнъ едва успѣлъ осмотрѣть квартиру. Возвращаясь, баронъ разсказывалъ торговцу, что дѣлается въ Германіи, и старый блутгауптскій служитель быль тронутъ до слезъ.
   -- Ребенокъ будетъ счастливъ! говорилъ онъ.-- Богъ милостивъ къ-нему, потому-что Онъ сохранилъ для него вашу любовь... Пусть Жиды дѣлаютъ, что хотятъ... Говорятъ, портреты старыхъ графовъ перевернуты лицомъ къ стѣнѣ... Мать пресвятая Богородица! найдемъ мы ихъ; увидятъ они своего сына въ баронскихъ креслахъ передъ каминомъ.
   Благородное сердце Ганса сильно билось при мысли объ освобожденной родинѣ. Родахъ слушалъ его молча.
   Они разстались, когда баронъ вошелъ въ свою квартиру, въ первый разъ по пріѣздѣ въ Парижъ.
   -- Больше всего, другъ мой, сказалъ Родахъ:-- береги ларчикъ, который я тебѣ далъ: въ немъ, можетъ-быть, вся будущность Франца...
   Родахъ былъ изнуренъ отъ усталости. Три ночи провелъ онъ не смыкая глазъ. Два часа оставалось для отдыха. Онъ легъ не раздѣваясь, и когда будильникъ, поставленный въ изголовьи, прозвонилъ, онъ вскочилъ съ постели и вышелъ. Карета отвезла его въ узкую, грязную Улицу-Пьер-Леско, гдѣ жилъ храбрый боецъ дома Гельдберга.
   Какъ всѣ ему подобные, Вердье перебивался со-дня-на-день: игралъ, пилъ; нормальный бытъ его былъ бездомье и безденежье. Рана, приковавшая его къ постели, застигла его въ такомъ обыкновенномъ, но тѣмъ не менѣе бѣдственномъ положеніи. Разсчитывая на плату за поединокъ, онъ наканунѣ прокутилъ послѣдній экю. Рана его была неопасна, но, оставаясь безъ всякихъ пособій, причиняла ему страшную боль. Подлѣ кровати, на соломенномъ стулѣ стояла чашка съ какимъ-то напиткомъ, котораго теперь уже не оставалось ни капли. У него была лихорадка; темная, пустая комната, казалось ему, была наполнена призраками. Задыхающимся голосомъ звалъ онъ друзей своихъ: никто не отвѣчалъ. Онъ дрожалъ и думалъ о предсмертной минутѣ.
   Баронъ, отворивъ дверь, не зналъ куда идти. Отчаяніе задушило стоны больнаго; въ темной комнатѣ слышно было только неровное, тяжелое дыханіе.
   -- Вердье! окликнулъ баронъ.
   -- Кто тутъ? спросилъ хриплый голосъ:-- не-уже-ли это вы наконецъ, кавалеръ Рейнгольдъ?
   Родахъ ощупью подошелъ къ кровати.
   -- Охъ! какъ я страдаю! какъ ослабъ! говорилъ Вердье:-- чортъ знаетъ, хорошо ли, что вы какъ собаку бросили меня умирающаго!.. Оставилъ бы я вамъ предъ смертью на память кое-что... Пить, пожалуйста, пить; я задыхаюсь!
   -- Гдѣ достать огня? спросилъ баронъ.
   -- Есть огарокъ на коробкѣ за дверью... Спички на стулѣ подлѣ меня; не разбейте трубки! Охъ, охъ! Хорошо вы сдѣлали, что пришли, потому-что мнѣ такъ же нуженъ королевскій прокуроръ, какъ и лекарь!
   Родахъ зажегъ спичку, и голыя, грязныя стѣны освѣтились. Вердье съ усиліемъ приподнялся и сѣлъ.
   -- Мнѣ грезится! это дьяволъ!.. пробормоталъ онъ, увидѣвъ Родаха, и снова упалъ на подушки.
   Между-тѣмъ, Родахъ искалъ, чѣмъ бы утолить жажду больнаго.
   -- Пейте, сказалъ онъ, подавая ему полную чашку.
   Вердье, блѣдный не столько отъ болѣзни, сколько отъ страха, оборотился, выпилъ и отдалъ чашку барону, не смѣя взглянуть на него.
   -- Благодарю васъ, господинъ Гётцъ, прошепталъ онъ: -- конечно, сдѣлавъ мнѣ столько зла, вы не захотите уморить меня?..
   -- Такъ кавалеръ Рейнгольдъ не приходилъ? спросилъ Родахъ вмѣсто отвѣта.
   -- Дрянная тварь! вскричалъ Вердье, оживленный негодованіемъ:-- подлый барышникъ!.. Еслибъ вы знали, господинъ Гётцъ!..
   -- Я все знаю, прервалъ Родахъ.
   -- Стало-быть, вы знакомы съ нимъ?
   -- Я сейчасъ отъ него.
   -- Получилъ онъ мое письмо?
   -- Да.
   -- Вы пришли, можетъ-быть, по его порученію?
   -- Нѣтъ.
   Вердье, казалось, ждалъ дальнѣйшаго объясненія. Сдѣланное имъ усиліе тотчасъ послѣ лихорадочнаго припадка утомило его и онъ ослабѣлъ еще болѣе.
   -- Я былъ у Рейнгольда, когда принесли ваше письмо, продолжалъ Родахъ.
   -- Что же онъ сказалъ?
   -- Немного... что вы плутъ, кажется, и что не умѣли заработать обѣщанной платы.
   -- И все?
   -- Почти... Бросилъ ваше письмо въ огонь, сказавъ, что не дастъ ни сантима.
   Вердье сжалъ кулаки.
   -- Еслибъ я могъ задушить его! сказалъ онъ, скрежеща зубами.
   -- Вы можете, по-крайней-мѣрѣ, погубить его, отвѣчалъ баронъ.
   Вердье приподнялся; глаза блестѣли страшнымъ огнемъ.
   -- Послушайте, продолжалъ Родахъ съ своимъ обыкновеннымъ хладнокровіемъ: -- вамъ извѣстно, что я знаю васъ съ головы до ногъ, и что у меня есть ваши росписки, которыя стоютъ галеръ... вы къ моихъ рукахъ: больше мнѣ не нужно... и потому прямо совѣтую вамъ принять мое предложеніе безъ торга.
   -- Я не знаю какое? проговорилъ Вердье съ безпокойнымъ видомъ.
   Родахъ вынулъ изъ кармана бумажникъ.
   -- Сколько вамъ обѣщалъ Рейнгольдъ за сегодняшній подвигъ? спросилъ онъ.
   -- Двѣ тысячи франковъ, отвѣчалъ Вёрдье.
   Баронъ вырвалъ изъ бумажника листокъ и написалъ на немъ нисколько словъ карандашемъ.
   -- Я плачу за него, если вы подпишите эту росписку, сказалъ онъ, подавая бумажку Вердье, который прочелъ:
   "Получилъ отъ господина кавалера Рейнгольда по условію пятьсотъ франковъ въ счетъ платы за дуэль съ господиномъ Францомъ.
   "Парижъ, 6 февраля 1844 г."
   -- Я не могу подписать этого, сказалъ онъ.
   -- Послушайте! отвѣчалъ баронъ, пожимая плечами:-- на что мнѣ это, еслибъ дѣло шло не о васъ же самихъ?.. Повѣрьте мнѣ, подпишите, подпишите.
   -- Но, добрый господинъ Гётцъ!..
   Баронъ вынулъ кошелекъ и, отсчитавъ двадцать-пять золотыхъ монетъ, положилъ ихъ на стулъ, замѣнявшій ночной столикъ.
   Нравственно и физически Вердье былъ въ крайне-слабомъ состояніи; онъ съ жадностію посмотрѣлъ на золото.
   -- Клянусь вамъ честью, продолжалъ баронъ: -- я никогда не употреблю этой расписки противъ васъ.
   -- Видите ли, говорилъ Вердье въ раздумьѣ:-- вотъ что...
   -- Полно!.. Рейнгольдъ, который такъ подло поступилъ съ вами, будетъ наказанъ...
   -- О! подлецъ!.. бормоталъ Вердье.
   -- Эти двадцать-пять луидоровъ вамъ...
   -- Какъ они мнѣ нужны, то одинъ Богъ знаетъ!..
   -- Если не хотите, я возьму назадъ деньги; Рейнгольдъ не будетъ отмщенъ, и я донесу на васъ, какъ на поддѣлывателя...
   Въ подтвержденіе послѣдней угрозы, баронъ Родахъ вынулъ изъ бумажника четыре или пять очевидно-поддѣльныхъ векселей на имя Лафита и съ подписью на оборотѣ Ж. Б. Вердье.
   Больной хотѣлъ еще обдумать; но мысли путались въ слабой головѣ его; онъ махнулъ рукой и подписалъ странную квитанцію; потомъ опустился, вытянулся во всю длину и затихъ.
   Родахъ положилъ бумажникъ въ карманъ и, сбѣжавъ съ пятаго этажа, отправился за докторомъ.
   Квитанція должна была также поступить въ ларчикъ, отданный на сохраненіе Гансу Дорну.
   Изъ Улицы-Пьер-Леско Родахъ поѣхалъ въ квартиру Франца, надѣясь встрѣтить здѣсь Ганса; но вмѣсто его увидѣлъ, чрезъ окошечко привратнической канурки, Сару.
   При видѣ г-жи де-Лорансъ, въ головѣ его родился цѣлый рядъ мыслей: это новая опасность, можетъ-быть, а можетъ-быть и новое оружіе...
   Нужно было удостовѣриться, и онъ велѣлъ кучеру ѣхать за коляской Малютки.
   Двѣ или три минуты въ ложѣ господствовало молчаніе; Родахъ былъ подъ вліяніемъ послѣднихъ словъ Сары, которыя поразили его, какъ страшная угроза.
   Онъ опустилъ голову и какъ-будто обдумывалъ что-то; голова Сары лежала еще на плечѣ его. При слабомъ свѣтѣ, проникавшемъ въ ложу сквозь занавѣски, Малютка казалась дѣвочкой въ цвѣтѣ первой красоты. Въ позѣ ея было что-то необыкновенно-привлекательное, въ полузакрытыхъ томныхъ глазахъ блестѣла такая нѣга... такъ очаровательна была ея улыбка... тонкіе бѣлые пальцы ея скользили въ темныхъ кудряхъ Родаха. Глядя на это ангельское личико, съ такою кроткою, спокойною улыбкой, можно было усомниться въ смыслѣ послѣднихъ словъ ея объ убійствѣ.
   -- Какъ ты прекрасенъ, мой Альбертъ! сказала она вкрадчивымъ, нѣжнымъ голосомъ: -- и какъ я безумна, оцѣняя чувство, которое меня влечетъ къ тебѣ!.. Что бы ты ни дѣлалъ, развѣ я могу не любить тебя?
   Родахъ опустилъ глаза и медлилъ отвѣтомъ.
   -- А между-тѣмъ, какъ бы я увѣрена была въ твоей рукѣ, Альбертъ!.. Ты такъ отваженъ!.. Въ Баденѣ ты усмирилъ такихъ разбойниковъ!..
   Малютка взяла его руку и сжала въ своихъ рукахъ; потомъ заманчиво вздохнула и продолжала:
   -- Какъ бы я любила тебя!..
   -- Такъ вы очень его ненавидите? проговорилъ Родахъ.
   Малютка выпрямилась, откачнулась къ спинкѣ креселъ и измѣнившимся голосомъ сказала:
   -- О, другъ мой, ты ошибаешься... я никого не ненавижу... но, тихо прибавила она:-- есть люди, которые мнѣ мѣшаютъ...
   -- Въ томъ числѣ и этотъ юноша?
   -- Да, баронъ.
   -- Такъ вы любили его?
   -- Ревнивецъ! произнесла Малютка съ кокетливой улыбкой: -- но, безъ шутокъ, я не умѣю отвѣчать серьёзно... я не любила его, какъ васъ, Альбертъ; однакожь...
   -- Однакожь?.. повторилъ Родахъ.
   -- Ну! вскричала Малютка съ притворнымъ жаромъ: -- еслибъ ты любилъ такъ другую женщину, мой Альбертъ, она пугала бы меня!.. Видишь, какъ я откровенна? Боже мой, я ничего не могу скрывать отъ тебя...
   Это была формальная, краснорѣчивая уловка, достойная стараго адвоката. Вопросъ, представленный прямо, былъ отклоненъ. Родахъ съ невольнымъ ужасомъ смотрѣлъ на хладнокровіе, съ какимъ эта женщина подавала ему кинжалъ, стараясь какъ-бы опьянить его, подобно обыкновеннымъ убійцамъ, которые предъ роковой минутой ищутъ бодрости въ винѣ.
   Барону тяжела становилась его роль; негодованіе возмущало его, и онъ долженъ былъ употребить усиліе, чтобъ сохранить наружное спокойствіе.
   -- Вы откровенны, отвѣчалъ онъ съ нѣкоторой злобой, которая, впрочемъ, не могла удивить Сару:-- но мнѣ надо знать больше... Зачѣмъ вы были у него сегодня?
   Малютка опустила глаза, стараясь покраснѣть.
   -- Ты видишь, что я не могу всего сказать, тихо отвѣчала она: -- этотъ юноша можетъ не сохранить тайны, погубить меня... и, еслибъ ты зналъ все, что я передумала, увидѣвъ тебя, мой Альбертъ!.. До твоего пріѣзда, я едва осмѣливалась мечтать объ этомъ... Для моего полнаго блаженства, должна я принадлежать тебѣ одному, и юноша пугаетъ меня.
   Въ это время, дверь игорной залы отворилась съ необычнымъ шумомъ; вошли два новые посѣтителя, непоходившіе на прочихъ серьёзно-важныхъ игроковъ. Они обошли рука объ руку вокругъ стола и подошли къ баронессѣ Сен-Рошъ.
   Малютка сильно сжала руку Родаха и вздохнула, устремивъ взоръ на новыхъ посѣтителей.
   Глаза Родаха оборотились въ ту же сторону.
   -- Не онъ ли это? спросилъ баронъ.
   -- Это онъ! отвѣчала Сара какъ-бы съ сожалѣніемъ.
   -- Который?
   -- Поменьше.
   -- Но это ребенокъ!
   -- Ребенокъ, который сегодня утромъ убилъ на дуэли перваго парижскаго бойца!.. отвѣчала Сара.
   -- О-го! вскричалъ Родахъ съ улыбкой, которую не могъ удержать при мысли о Вердье:-- посмотримъ! каковъ-то онъ на дѣлѣ! Но этотъ несчастный боецъ... также не изъ числа ли вашихъ друзей?
   Малютка на этотъ разъ дѣйствительно смутилась.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она тихимъ голосомъ:-- но, признаюсь, Альбертъ, эта дуэль заставила меня задуматься... я разсчитывала...
   -- Вы разсчитывали?..
   -- Повѣрь мнѣ, прошу тебя, это было для тебя, чтобъ принадлежать тебѣ, тебѣ одному навсегда!.. Я богата... отецъ мой дастъ праздникъ въ Германіи, въ замкѣ Гельдберга... я разсчитывала...
   Родахъ понялъ и вздрогнулъ.
   -- Такъ у васъ есть другой боецъ, кромѣ меня? спросилъ онъ, стараясь сохранить свое хладнокровіе.
   -- Я богата! повторила Сара: -- и теперь можно сказать... я была у него сегодня, чтобъ пригласить его на гельдбергскій праздникъ.
   Она не замѣтила блѣдности, покрывшей лицо Родаха.
   Баронъ, надо думать, зналъ замокъ Гельдбергъ. Онъ содрогался при мысли объ опасности, которой никакое благоразуміе не могло ни предвидѣть, ни избѣжать.
   Онъ сдѣлалъ усиліе, взялъ руку Сары и поднесъ ее къ своимъ губамъ.
   -- Благодарю! прошепталъ онъ:-- тысячу разъ благодарю васъ... Наконецъ, вы освободили меня отъ сомнѣнія, которое такъ меня тяготило! Но увѣрены ли вы, что онъ будетъ по вашему приглашенію?
   Сара надменно улыбнулась.
   -- Онъ любитъ меня какъ ребенокъ и безъ ума отъ меня! отвѣчала она.
   -- Итакъ, сказалъ баронъ:-- если вы позволите, я также буду на праздникѣ въ замкѣ Гельдбергъ!
   Сара, внѣ себя отъ радости, подставила ему свой лобъ; Родахъ поцаловалъ ее. Договоръ былъ заключенъ; Вердье замѣненъ другимъ.
   Между-тѣиъ, Францъ жалъ руки направо и налѣво, какъ человѣкъ короткій въ домѣ; дружески поздоровался съ заслуженнымъ штаб-офицеромъ греческой службы и представилъ баронессѣ Сен-Рошъ своего товарища, молодаго виконта Жюльена д'Одмеръ.
   -- Кажется, сказалъ Миремонъ Фиселю: -- лица какъ-будто знакомыя.
   -- Который повыше -- женихъ графини Лампіонъ, отвѣчалъ водевилистъ:-- что касается до другаго...
   -- А! помню! вскричалъ графъ:-- другой -- это молокососъ, что вчера вечеромъ бралъ урокъ фехтованья у Гризье... Видно не убили сегодня по утру!
   -- Ныньче чистый понедѣльникъ, позавтракали...
   -- Луиза здѣсь? спросилъ Францъ баронессу Сен-Рошъ.
   (Имя Луизы, какъ уже извѣстно, принимала въ извѣстныхъ случаяхъ г-жа де-Люрансъ.)
   -- Нѣтъ, мой птенчикъ, отвѣчала красная торговка, едва удерживаясь отъ смѣха при мысли о большомъ господинѣ, котораго проводила къ Сарѣ.
   -- И туть никого нѣтъ? еще спросилъ Францъ, взглянувъ на ложу.
   -- Никого, голубчикъ.
   Францъ поворотился на каблукахъ.
   -- Любишь ты, Жюльенъ, тридцать-и-сорокъ? продолжалъ онъ.
   -- Меня это усыпляетъ... Съиграемъ въ ланцкнехтъ.
   -- Идетъ, ланцкнехтъ! сказалъ Жюльенъ,
   Во взглядѣ Франца сегодня было что-то самодовольное, торжествующее, несносное въ другихъ; но къ нему это шло. Открытое, умное лицо его блестѣло удовольствіемъ; въ немъ во всемъ выражалось счастье и удовлетворенное самолюбіе.
   Онъ не могъ повѣритъ Жюльену свою тайну; нужно было тщательно скрыть отъ него приключенія нынѣшняго вечера, которыя бы онъ разсказалъ съ такимъ удовольствіемъ. Отъ-того сердце его какъ-бы переполнилось; онъ чувствовалъ потребность двигаться, говорить, жить.
   Въ юности, такое состояніе обыкновенно обнаруживается шумною, проказливою дѣятѣльностью.
   Францъ оперся на руку виконта д'Одмера и вошелъ въ сосѣднюю залу испанскимъ пѣтухомъ, какъ маленькій студенть, корчащій негодяя. На него нельзя было смотрѣть серьёзно; но въ возбужденной имъ улыбкѣ не было бы ни сожалѣнія, ни насмѣшки. Такой прекрасный ребенокъ! Эти большіе, голубые, плутовскіе и вмѣстѣ кроткіе глаза смотрятъ такъ откровенно, такъ добродушно!
   Сколько въ немъ молодости, сколько прелести! Онъ нравился всѣмъ и всѣхъ привлекалъ къ себѣ. Женщины любовались имъ, думая, какъ прекрасно онъ долженъ быть воспитанъ; мужчины не завидовали ему, потому-что онъ былъ слишкомъ еще молодъ; старики бодрились, глядя на него и воображали себя также восьмнадцати-лѣтними.
   -- Господа, сказалъ онъ, входя въ залу, гдѣ играли въ ланцкнехтъ; -- предупреждаю васъ, я сегодня въ ударѣ... я уже, выигралъ столько, что всю жизнь можно быть, счастливымъ!
   -- Ну-ка, господинъ Францъ! сказалъ оффиціальный представитель баронессы Сен-Рошъ; -- присядьте... проиграете, что выиграли.
   Францъ сѣлъ, оставивъ подлѣ себя мѣсто для Жюльена д'Одмера.
   Игроки знали его и всѣ привѣтствовали, кромѣ одного молодаго человѣка въ черномъ фракѣ, который сидѣлъ прямо противъ него, и которому, казалось, было неловко въ нѣсколько-широкомъ платьѣ. Онъ сидѣлъ на кончикѣ стула неподвижно, какъ идолъ; лицо его было блѣдно, разстроено; капли пота выступали на вискахъ. Передъ нимъ лежала довольно-почтенная груда золота -- около двухъ тысячь франковъ. Онъ игралъ съ постояннымъ счастьемъ и въ-продолженіе получаса, съ-тѣхъ-поръ, какъ пришелъ, не проигралъ еще ни разу. Никто не зналъ его. Вошелъ онъ въ комнату застѣнчиво и неразвязно; за нимъ слѣдовалъ молодой человѣкъ однихъ съ нимъ лѣтъ, дурнаго тона, съ пошлыми ухватками; этотъ молодецъ и теперь стоялъ сзади его. Первый же, когда вошелъ, сѣлъ на первое свободное мѣсто, вытащилъ изъ жилетнаго кармана шесть золотыхъ монетъ и выложилъ на столъ. Игралъ онъ сперва слушая наставленія товарища, потомъ слѣдуя собственному увлеченію -- и безпрестанно выигрывалъ.
   Отъ застѣнчивости или скупости, но съ самаго начала до-сихъ-порь онъ упрямо не отрывалъ взора отъ своей небольшой казны, которая между-тѣмъ все увеличивалась. Рѣсницы его не поднимались; никто не могъ всмотрѣться въ цвѣтъ глазъ его. Даже шумное появленіе Франца не отвлекло его вниманія отъ денегъ.
   Еслибъ даже сама хорошенькая Гертруда нечаянно попала сюда, въ домъ г-жи Сен-Рошъ, и она не узнала бы Жана Реньйо въ этомъ мрачномъ, поглощенномъ своимъ занятіемъ игрокѣ. Не столько переодѣванье, сколько внутреннее волненье произвело въ немъ эту перемѣну; онъ непохожъ былъ на самого-себя.
   Жанъ весь поглощенъ былъ своей игрой; на лицѣ его было написано сильное напряженіе усталаго мозга; онъ видимо страдалъ, боролся съ чѣмъ-то -- и... ужь не существовалъ:-- онъ игралъ!
   Мысль, заставившая его войдти въ этотъ домъ, исчезала предъ невѣдомою еще страстью. Золото, лежавшее передъ нимъ, ужь не казалось залогомъ счастія бабушки; золото стадо просто золотомъ; демонъ сдѣлалъ свое -- воздухъ игорнаго дома заразилъ бѣднаго Жана. Онъ былъ въ лихорадочномъ жару и игралъ уже для игры.
   Стоявшій сзади его Политъ едва удерживалъ порывы его радости; онъ и самъ старался бытъ хладнокровнымъ, потому-что это въ тонѣ порядочнаго общества.
   Однимъ краемъ глаза искоса посматривалъ онъ на ростущую груду золота и не думалъ останавливать Жана. Эта груда, однакожъ, могла бы спасти старуху Ренѣйо, и сверхъ-того накормитъ пріятелей завтракомъ въ лучшемъ ресторанѣ. Но Политъ совершенно полагался на повѣрье, которое сулитъ всегда вѣрный выигрышъ новому игроку въ первую его игру. А первая игра не повторится -- пустъ же за одно: пустъ растетъ груда! Политъ рисовался, драпировался, запускалъ свои красно-загрубѣлые пальцы въ всклоченные волосы и крѣпко жалѣлъ, что законы дома принудили его еще въ прихожей разстатѣся съ тростъю, у которой набалдашникъ красовался гальванической позолотой. Онъ лорнировалъ сомнительнаго поведенія дамъ, сидѣвшихъ кое-гдѣ около стола, корчилъ бывалаго -- и былъ невыносимъ.
   По-временамъ, онъ на ципочкахъ проходилъ по комнатѣ и отворялъ немного дверь, чтобъ броситъ робкій взглядъ на играющихъ въ тридцать-и-сорокъ.
   Батальёръ -- его повелителѣница, была тутъ! А Батальёръ строжайше приказала ему ноги не заноситъ въ игорный домъ.
   Политъ, по слабости своего пола и не желая потерятъ мѣста, никогда не смѣлъ преступитъ этотъ наказъ своей владычицы. Теперъ -- онъ былъ тутъ, какъ запрещенный товаръ. Одинъ разъ Батальёръ, по примѣру Юпитера, который обольщалъ дочерей смертныхъ, показываясъ имъ во всей своей славѣ, вздумала ослѣпитъ Полита, ошеломитъ, уничтожитъ его, и -- посадивъ съ собой въ карету, свезла въ Улицу-Пруверъ, въ игорный домъ, гдѣ предсѣдала она подъ благороднымъ именемъ баронессы Сен-Рошъ.
   Эта выдумка произвела свое дѣйствіе; Батальёръ объявила свое командирское слово, наказавъ любимцу никогда не переступатъ за порогъ Тампля. Но праздношатающійся Политъ узналъ дорогу и средства попастъ туда... и доволѣно.
   Появленіе Франца не разстроило счастъя Жана Ренѣйо. Впрочемъ, и Францъ не ошибся; ему также везло, и скоро его груда золота сравнялась съ грудой Жана. Кромѣ ихъ, почти всѣ прочіе проигрывали.
   Но если счастъе было у нихъ одинаково, за то наружности ихъ совершенно разногласили.
   Францъ былъ веселъ до дурачества: онъ смѣялся, шутилъ, острилъ, такъ-что даже на лицахъ у проигравшихся исчезали морщины. Жанъ Ренѣйо, напротивъ, рта не открывалъ; во все время, онъ только одинъ разъ рѣшился на движеніе -- когда нужно было поднятъ упавшій на полъ луидоръ; и въ томъ, правду сказать, Политъ предупредилъ его, положивъ монету въ свой карманъ.
   Жанъ тяжело дышалъ; брови его нахмурились; волосы на лбу растрепались. И по мѣрѣ увеличенія выигрыша, лихорадочный жаръ все сильнѣе палилъ мозгъ его: онъ уже не помнилъ себя.
   Два банковые билета прибавились къ его золотой грудѣ; выигрышъ его простирался уже почти до четырехъ тысячь.
   Политъ наклонился сзади къ его уху.
   -- Ты чертовски наработалъ, дружокъ, прошепталъ онъ: -- но не надо увлекаться!.. Послушай, бьетъ двѣнадцать часовъ... Начался другой день... значить, ты ужь не первый день играешь: счастье можетъ повернуться...
   Жанъ, съ видомъ нетерпѣнія, пожалъ плечами.
   -- Извини! проговорилъ Политъ: -- видно у всякаго своя голова... Такъ-какъ я тебѣ больше ненуженъ... я не мѣшаюсь... раздѣлывайся, какъ знаешь!
   Политъ оставилъ свой постъ сзади Жана и подошелъ къ двери взглянуть на игру въ тридцать-и-сорокъ. Каждый разъ, взглядывая на красную, жирную, цвѣтущую и пламенѣющую Батальёръ, онъ чувствовалъ себя счастливымъ и гордился положеніемъ, которое занималъ въ свѣтѣ.
   Францъ въ эту минуту держалъ банкъ и выигрывалъ съ необыкновеннымъ счастьемъ; ставка его, немаловажная и съ самаго начала удвоивавшаяся безпрестанно, возрасла до значительной суммы, такъ-что игроки, чтобъ противостать ему, поднимались со всѣхъ концовъ стола: всѣмъ доставались доли и всѣмъ доставался на долю проигрышъ -- и первымъ и послѣднимъ.
   Однакожь, передъ этимъ счастливымъ банкомъ фортуна Жана еще не преклонялась: онъ уже не выигрывалъ, но и проигрывалъ самые пустяки.
   -- Идетъ тысяча франковъ, сказалъ Францъ.
   Проигравшіеся уже разстроивались; сумму эту набрали съ трудомъ. Францъ выигралъ.
   -- Двѣ тысячи франковъ! воскликнулъ онъ весело и взялъ новую колоду изъ огромнаго запаса картъ.
   Послѣ многихъ толковъ, собралось двѣ тысячи. Францъ выигралъ и двѣ тысячи.
   -- Четыре тысячи франковъ! вскричалъ онъ.
   -- Я ставлю сто франковъ, сказалъ его сосѣдъ.
   -- Я триста.
   -- Я пятьдесятъ...
   И такъ далѣе. Очередь перешла всѣхъ. За послѣдней ставкой сосчитали: не достаетъ еще цѣлой четверти всей суммы.
   Уже двѣ или три минуты Жанъ ничего не выигрывалъ. Безумная ярость кипѣла въ немъ. Ноги его тряслись; руки судорожно искали какого-нибудь предмета... Невозможность продолжать игру длила остановку. Жанъ горѣлъ, кипѣлъ отъ нетерпѣнія.
   -- Что жь это? сказалъ Францъ.-- Васъ пугаютъ двѣсти луидоровъ... Стыдъ!
   Глаза Жана, которые онъ отрывалъ до-сихъ-поръ только на середину стола, теперь поднялись и остановились на грудѣ золота, лежавшей передъ Францомъ. Въ ушахъ шарманщика зазвенѣло; онъ обернулся, какъ-бы ища опоры въ Политѣ. Но Политъ былъ на другомъ концѣ комнаты. Взоръ Жана, какъ-будто отъ упругой пружины, воротился на блестѣвшую передъ нимъ груду луидоровъ; ноздри его расширились; изъ груди вырвался сильный, громкій вздохъ.
   До-сихъ-поръ, онъ пускалъ свои ставки скромно и неговоря ни слова: вдругъ посреди всеобщей тишины раздался еще никому незнакомый голосъ и заставилъ всѣхъ игроковъ поднять головы.
   Политъ вздрогнулъ, остановился на серединѣ комнаты и потомъ въ три прыжка очутился на своемъ прежнемъ мѣстѣ.
   -- Я ставлю все! сказалъ Жанъ отрывисто, сиплымъ голосомъ.
   -- Вотъ какъ надо! вскричалъ Францъ.-- Вотъ человѣкъ храбрый!
   Прочіе игроки сняли свой ставки и приготовились смотрѣть; это былъ любопытный поединокъ. Талія началась; Съ первой карты, Жанъ какъ-бы опьянѣлъ; кровь бросилась ему въ голову, въ глазахъ потемнѣло. Онъ жаднымъ взоромъ ловилъ карты, таращилъ глаза и ничего не видѣлъ. Что-то красное заслоняло отъ него карты. Политъ неподвижно, затая дыханіе, смотрѣлъ за двухъ.
   Пролетѣло двѣ или три секунды въ ожиданіи -- два столѣтія!-- потомъ говоръ раздался около стола:
   -- Выигралъ!
   -- Кто? спросилъ Жанъ слабымъ голосомъ.
   Между игроками поднялся хохотъ, и проклятіе, вырвавшееся у Полита сквозь зубы, открыло Жану истину.
   Онъ поблѣднѣлъ и зашатался на стулѣ.
   -- Сосчитай, сказалъ Политъ: -- у тебя, можетъ-быть, больше четырехъ тысячь.
   Жанъ сталъ считать; руки его тряслись и нѣмѣли... оказалось меньше четырехъ тысячь.
   -- Все кончено, пробормоталъ уничтоженный Политъ.-- У тебя ничего не осталось! Уйдемъ!
   Жанъ не трогался съ мѣста; казалось, онъ ничего не понималъ. Но когда, лопаточка повѣреннаго дома загребла всю его груду и потащила ее къ Францу, Жанъ слѣдилъ за ней безсмысленнымъ взоромъ.
   Вокругъ стола раздавался еще громкій смѣхъ. Въ простодушномъ отчаяніи этого бѣдняка было что-то чрезвычайно-странное.
   -- Пойдемъ! повторилъ Политъ.
   Жанъ понялъ наконецъ. Передъ нимъ на столѣ ничего не было. Онъ провелъ рукою по лбу и поднялъ глаза.
   Взоръ его искалъ побѣдителй.
   -- Восемь тысячь франковъ! говорилъ Францъ съ беззаботной веселостью.
   -- Посмотри, сказалъ ему на ухо Жюльенъ: -- какъ этотъ молодой человѣкъ на тебя смотритъ!
   Жюльенъ говорилъ о Жанѣ Реньйо, котораго огненные большіе глаза впились въ Франца съ страшною ненавистью.
   Щеки шарманщика были блѣдны; онъ едва дышалъ сквозь стиснутые зубы.
   Прекрасное, улыбающееся лицо Франца показалось ему лицомъ демона: то была бѣлокурая голова, которую онъ видѣлъ въ комнатѣ Ганса Дорна. Поцалуй, звукъ котораго уязвилъ его сердце какъ лезвее кивала, былъ поцалуй этихъ розовыхъ губъ!
   И какъ счастливъ, кажется, этотъ красавецъ отъ ег о несчастія, отъ его отчаянія!..
   Глаза ихъ встрѣтились. На лицѣ Франца выразились состраданіе и жалость; онъ не узнавалъ шарманщика, но видѣлъ его смущеніе и отъ чистаго бы сердцѣ возвртилъ ему выигранныя деньги.
   Жанъ понялъ; сердце его сжалось отъ подавленной, ядовитой злобы; судорожно сжатыя руки его впились въ столъ. Мускулы его съёжились, какъ-будто онъ хотѣлъ броситься на своего противника.
   Онъ вспомнилъ о Гертрудѣ, которая, можетъ-быть, обманула его, о мамѣ-Реньйо -- больной, которую бы спасло это золото!..
   Ему стало страшно самого-себя; онъ предчувствовалъ ту минуту, когда ярость преодолѣетъ его, когда онъ бросится на человѣка, вырвавшаго у него послѣднюю надежду. Онъ всталъ и выбѣжалъ.
   

XI.
За-полночь.

   Съ полчаса уже какъ пробило полночь. Въ улицахъ, сосѣднихъ съ торговою площадью, Царствовала глубокая тишина. Тамъ-и-сямъ, не смотря на полицейскій надзоръ, виднѣлись полуотворенныя двери кабаковъ и только изрѣдка заблудившійся пьянчуга терся объ стѣны вдоль пустыхъ троттуаровъ. Въ Улицѣ-Ферронри и во всю длину Рынка-Невинныхъ до угла Saint-Eustaclie, торговцы спали между своими корзинами. Было холодно. Привилегированные харчевники угощали своихъ многочисленныхъ посѣтителей.
   Два человѣка шли въ темнотѣ подъ галереею рынка. Они были печальны и разстроены. Одинъ шелъ качаясь, какъ человѣкъ, котораго одолѣлъ хмѣль, такъ что товарищъ долженъ былъ его поддерживать.
   То были Жанъ Реньйо и Политъ, шедшіе изъ игорнаго дома баронессы Сен-Рошъ.
   Въ Политѣ не было уже той торжественности, которая такъ нравилась г-жѣ Батальёръ. Онъ забылъ надвинуть шляпу на ухо, и трость его вертѣлась мельницей только изрѣдка, робко. Но смущеніе его было ничто въ сравненіи съ отчаяніемъ Жана Реньйо. Когда свѣтъ газа падалъ на его блѣдное, разстроенное лицо, можно было подумать, что это привидѣніе. Онъ шелъ опустивъ глаза; на лицѣ его не было ни мысли, ни жизни. Онъ не отвѣчалъ на болтивые упреки Полита, даже не слыхалъ ихъ.
   -- Извѣстная вещь, печально говорилъ тампльскій левъ: -- нельзя выигрывать два дня сряду!.. Началъ въ понедѣльникъ вечеромъ, а кончилъ поутру во вторникъ... Мнѣ бы надо было взять тебя за воротъ и увести силой... но мнѣ что-то не по себѣ въ этомъ домѣ... Если бы я зашумѣлъ, призвали бы Жозефину и тогда -- прощай!..
   Жанъ былъ похожъ на лунатика, который идетъ ничего не слыша и не видя.
   -- Слыханное ли дѣло, продолжалъ Полить: -- проиграть четыре тысячи франковъ на одну карту... четыре тысячи вѣрныхъ денегъ, которыя бы можно было положить въ карманъ и унести преспокойно!.. И еслибъ еще меня не было, чтобъ зажать тебѣ ротъ и закричать: не слушайте его, онъ съ ума сошелъ!.. потому-что ты, пріятель, дѣйствительно рехнулся... честное слово.
   Жанъ вздыхалъ.
   Они вошли въ Улицу-Рамбюто.
   Между-тѣмъ, какъ Полить болталъ безполезные упреки, въ душѣ шарманщика произошла перемѣна: его отчаяніе снова смѣнилось лихорадкой. Онъ мало-по-малу одумывался: медленные, тяжелые шаги его оживлялись; онъ бормоталъ несвязныя слова и сопровождалъ ихъ судорожными жестами.
   Чрезъ четверть часа, онъ остановился на грязной мостовой Тампльской-Улицы.
   -- Я вернусь, сказалъ онъ, сильно сжавъ руку товарища.
   Полить прервалъ свою безконечную рѣчь.
   -- Куда это? спросилъ онъ съ изумленіемъ
   -- Онъ еще долженъ быть тамъ, продолжалъ Жанъ: -- я хочу убить его!
   -- Кого убить?
   Жанъ обернулся и пошелъ назадъ. Политъ погнался, чтобъ удержать его.
   Жанъ отбивался; лицо его было красно, глаза глядѣли безсмысленно.
   -- Я хочу убить его! повторилъ онъ: -- убить его!.. Еслибъ ты зналъ, что я видѣлъ вечеромъ!.. онъ сидѣлъ подлѣ нея и цаловалъ ея руку... Я знаю, это мой злой духъ... Мама-Реньйо умретъ на соломѣ, въ тюрьмѣ... а Гертруда! о, Гертруда не будетъ любить меня!..
   Двѣ слезы скатились на его разгорѣвшіяся щеки.
   -- Вотъ оно, я и не думалъ, что говорю правду, думалъ Политъ:-- бѣдняжку хоть сейчасъ въ домъ сумсашедшихъ!... Пойдемъ, Жанъ, голубчикъ, будь уменъ, пойдемъ спать.
   Жанъ сдѣлалъ послѣднее усиліе, чтобъ вырваться, но отчаяніе снова оставило его; скоро онъ пересталъ отбиваться, опустилъ голову на грудь и безсознательно пошелъ за Политомъ, который велъ его къ Тампльскому-Кварталу.
   Денди уже не ворчалъ болѣе; ему жаль было Жана; онъ устремилъ свое краснорѣчіе на то, чтобъ ободрить шарманщика.
   -- Дѣло непропавшее, говорилъ онъ: -- это приходитъ и уходитъ... Застигнемъ счастье, такъ ужь не сдѣлаемъ глупости!.. Эхъ, Господи! прибавилъ онъ въ сторону: -- этому человѣку надо бы выпить немножко... Хочешь пить, Жанъ?
   -- Да, отвѣчалъ шарманщикъ, положивъ руку на стѣсненную грудь: -- очень хочется!
   -- Вотъ оно какъ сходится!.. я бы тоже рѣку выпилъ... Да чортъ знаетъ, не заперто ли все... и притомъ пусто, рѣшительное отсутствіе всякой монеты!
   Они прошли чрезъ Улицу-Персё и вышли на Площадь-Ротонды. Слонъ, Два Льва и другія харчевни были заперты.
   Политъ опустилъ руку въ карманъ жилета.
   -- Еслибъ пять франковъ, продолжалъ онъ: -- нашелъ бы. я что надо у Четырехъ Сыновей Эймона... тётка Табюро всегда пустить знакомаго человѣка... А то пять су!
   Политъ остановился и вскрикнулъ отъ радости; пальцы его ощупали на днѣ кармана луидоръ, захваченный со стола во время ланцкнехта.
   -- Вотъ чѣмъ платятъ за музыку! вскричалъ онъ, припрыгивая.-- Ура, Жанъ!.. свадьба на большую ногу, съ пирогомъ, бѣлымъ виномъ и для десерта пуншъ... угостимся какъ слѣдуетъ, будемъ пить до завтра.
   Жанъ стоялъ неподвижно.
   -- Пить! повторилъ онъ про себя: -- старый Фрицъ всегда говоритъ, что онъ пьетъ, чтобъ забыть... правда ли, что пьяный ничего не помнить?
   -- Гэ! сказалъ Политъ съ изумленіемъ: -- развѣ ты никогда еще не былъ пьянъ?
   -- Никогда... Мы уже такъ давно обѣднѣли!
   -- Ну, сынъ мой! вскричалъ Политъ:-- я посвящу тебя въ это наслажденіе... Когда на душѣ тяжело, видишь ли, тогда только и есть хорошаго, что вино. Пріятно такъ, отрадно; воображаешь себя помѣщикомъ; никакому богачу не позавидуешь!.. Эхъ!.. чудная вещь!
   -- Да правда ли, что все забывается?
   -- Все!.. отвѣчалъ Политъ и пустился-было въ поэтическое описаніе опьянѣнія; но Жанъ прервалъ его.
   -- Когда такъ, сказалъ онъ, схвативъ его за руку: -- пойдемъ пить!
   Политу того только и надо было. Чрезъ нѣсколько минуть, они уже шли по темному проходу, передъ которымъ еще тускло свѣтился раскрашенный фонарь.
   Политъ постучалъ палкой въ дверь-бильярдной залы.
   -- Кто тамъ? спросили изнутри.
   -- Свои, отвѣчалъ Политъ.
   -- Что надо?
   -- Закусить немного, старый балагуръ Франсуа... Холодно; отворяй дверь!
   Служитель вдовы Табюро замялся-было, но минуты черезь двѣ дверь отворилась.
   Бильярдная была пуста, какъ и прежде, когда мы въ первый разъ вошли въ харчевню Четырехъ Сыновей, Эймона; но прежняго шума, толкотни и веселости въ сосѣдней залѣ теперь и слѣдовъ не было. Вмѣсто яркаго бальнаго освѣщенія, на конторкѣ стояла тусклая, закопченая лампа, которая только пыталась, такъ-сказать, разогнать темноту.
   Столы были пусты: на двухъ или трехъ изъ нихъ покоились головы заснувшихъ питуховъ. Только и слышно было, что глухой, протяжно-тяжелый храпъ.
   Съ перваго взгляда, бросались въ глаза только заснувшіе на столахъ; но при внимательномъ обзорѣ, можно было различить въ полумракѣ мужчинъ и женщинъ въ маскарадныхъ костюмахъ, лежавшихъ кто гдѣ попалъ, на скамейкахъ, на составленныхъ табуретахъ и даже на полу. Всѣ они лежали въ такихъ странныхъ позахъ, что, казалось, невидимая сила разбросала ихъ. Питуа, по прозванію Барсукъ, лежалъ на спинѣ, съ сложенными на груди руками. Потъ катился съ него градомъ, потому-чт Графиня, упавшая на него поперегъ, затрудняла ему дыханіе. Малу, болѣе счастливый, пировалъ особо; граціозная головка Золотой-Пуговки, спавшей дѣтскимъ, сладкимъ сномъ, едва касалась плеча его.
   Другіе лежали гдѣ и какъ кого засталъ побѣдоносный хмѣль. Въ комнатѣ было темно, душно.
   Г-жа Табюро, дочитавъ свой журналъ и допивъ послѣднюю каплю пунша, вышла изъ-за конторки и оставила заведеніе подъ надзоръ Франсуа, предоставивъ ему право отворять дверь для алчущихь и жаждущихъ знакомыхъ гостей.
   Кромѣ Франсуа, въ залѣ были еще два неспавшіе человѣка, сидѣвшіе предъ графиномъ водки въ самомъ темномъ углу комнаты.
   Уходя съ кавалеромъ Рейнгольдомъ, Іоганнъ сказалъ Питуа и Малу, чтобъ они сберегли для него Фрица: они и сберегли Фрица.
   Два человѣка передъ графиномъ водки были Іоганнъ и старый блутгауптскій курьеръ.
   Іоганнъ взялся достать четырехъ доброхотовъ, знающихъ нѣмецкій языкъ и годныхъ для дѣла, которое должно было свершиться по -- ту-сторону Рейна. Изъ четырехъ онъ нашелъ только двоихъ и теперь удилъ третьяго.
   Фрицъ былъ несчастный, у котораго ежедневное пьянство подавило всѣ способности; нельзя было узнать, каковъ онъ былъ прежде; знавшіе его въ молодости говорили, что Фрицъ честенъ и уменъ. Но какъ имъ повѣрить! въ немъ ничего не осталось, кромѣ безпрерывнаго желанія пить. Фрицъ былъ красивъ собою, теперь это -- развалины, страшныя, отвратительныя. Двадцать лѣтъ уже никто не видѣлъ улыбки на лицѣ его, двадцать лѣтъ, съ той ночи наканунѣ праздника всѣхъ-святыхъ, когда послѣдній изъ графовъ Блутгауптовъ умеръ отъ старости подлѣ жены своей... Въ ту ночь, Фрицъ возвратился изъ Фраикфурта-на-Майнѣ, куда былъ посыланъ. Его напоили во Франкфуртѣ, и онъ пилъ всю дорогу. Ночь была темная, буря свистѣла между деревьями аллеи, ведшей къ замку. Фрицъ вспомнилъ о страшныхъ легендахъ про старый замокъ. Проѣзжая мимо пропасти, называемой Блутгауптскимъ Адомъ, онъ увидѣлъ, какъ двѣ тѣни скрылись между деревьями, и ему стало страшно: дворецкій Блазіусъ часто разсказывалъ, какъ Рудольфъ Блутгауптъ, Черный-Графъ, умершій въ смертномъ грѣхѣ вовремя крестовыхъ походовъ, ловить въ бурныя ночи заблудившихся путниковъ и ведетъ ихъ къ пропасти...
   Фрицъ испугался. Не надѣясь на усталую лошадь, онъ спрятался за толстымъ деревомъ. Вдругъ, среди ночной тишины, раздался предсмертный крикъ, крикъ раздирающій душу, ужасный, который потомъ не разъ повторялся въ грезахъ Фрица. Въ то же время луна блеснула изъ-за облаковъ и онъ увидѣлъ лицо Чернаго-Графа. То былъ кавалеръ Рѣпньйо, одинъ изъ друзей управителя, Цахеуса Несмера.
   Фрицъ былъ свидѣтелемъ страшнаго, позорнаго убійства.
   Онъ спустился подъ гору и на гейдельбергской переправѣ нашелъ трупъ. Фрицъ жилъ въ замкѣ графа Ульриха. Въ бездушномъ трупѣ онъ узналъ Рэмона д'Одмеръ, мужа молодой грифини Елены.
   Послѣ этой ночи, господиномъ Фрица сдѣлался Цахеусъ Несмеръ и его компаньоны. Убійца былъ одинъ изъ нихъ: Фрицъ не смѣлъ донести и молчалъ. Но съ той поры, совѣсть не переставала мучить его, и онъ старался заглушить ѣѣ въ безчувственномъ опьянѣніи.
   Трое знали его тайну: сначала Іоганнъ и кавалеръ Рейнгольдъ, который отъ времени до времени платилъ ему за молчаніе; третій былъ Отто, побочный сынъ графа Ульриха, которому Фрицъ самъ открылъ свою тайну.
   Таковъ былъ человѣкъ, котораго Іоганнъ хотѣлъ завербовать въ полчище своего хозяина. И, сказать правду, это не слишкомъ-трудно было сдѣлать: у Фрица была добрая душа; въ сердцѣ его еще сохранилась преданность къ роду Блутгауптовъ: то былъ какъ-бы темный, смутный инстинктъ любви и почтенія, который, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, могъ дойдти до преданности, но могъ и омрачиться, исчезнуть, забыться и обмануться.
   У Фрица не оставалось ничего для нравственной борьбы; онъ потерялъ тотъ умъ, который освѣщаетъ битву, и ту волю, которая беретъ верхъ.
   Одна защита его была -- остатокъ религіознаго чувства, того слѣпаго, суевѣрнаго чувства, которое призываетъ Божество только для заклинаній отъ нечистой силы.
   Іоганнъ зналъ Фрица, какъ свои пять пальцевъ. Въ полночь, затворивъ свою харчевню, онъ возвратился къ Четыремъ Сыновьями Эймона. Фрицъ храпѣлъ въ углу бильярдной. Виноторговецъ растолкалъ его и довелъ до стола, у котораго они теперь сидѣли за графиномъ водки.
   Уже съ полчаса сидѣли они тутъ, когда вошли Политъ и Жанъ Реньйо.
   Іоганнъ пилъ, чтобъ заставить пить Фрица, и, встрѣтивъ неожиданное сопротивленіе, сидѣлъ облокотившись на столъ, красный, полупьяный.
   Фрицъ былъ мраченъ и молчаливъ, какъ всегда. Тусклый свѣтъ лампы едва освѣшалъ это впалыя щеки съ красными пятнами, обросшія щетинистой густой бородой.
   Фрицъ пилъ; мутные, безсмысленные глаза его были уставлены на Іоганна.
   -- Ну, старикъ, говорилъ Іоганнъ: -- видишь, дѣло такое, что будетъ на поживу.
   -- Германскіе судьи приговорятъ къ смерти такъ же, какъ и французскіе, отвѣчалъ блуттауптскій гонецъ.
   Іоганнъ пожалъ плечами.
   -- Да боишься что ли ты смерти? спросилъ онъ со смѣхомъ.
   Гонецъ вздрогнулъ и проглотилъ стаканъ водки.
   -- За смертью адъ, пробормоталъ онъ: -- адъ, гдѣ жгутъ вѣчнымъ огнемъ!.. Еслибъ я не боялся, то, дядя Іоганнъ, давно бы не видать вамъ бѣднаго Фрица на тампльскомъ рынкѣ.
   -- Отъ-чего такъ?..
   -- Отъ-того, что часто, когда идетъ онъ ночью по набережной, то наклоняется надъ Сеной... О! еслибъ смерть была только сонъ, продолжалъ онъ съ жаромъ:-- какъ скоро заснулъ бы я, дядя Іоганнъ!.. Но сатана смѣется подъ зеленой водой... адъ ждетъ меня... я не хочу умирать!..
   И голова его опустилась на грудь.
   -- Экая дурь на человѣка напала! вскричалъ Іоганнъ: -- вспомни-ка, товарищъ, что ты видѣлъ въ Блутгауптской пропасти въ ночь на всѣхъ-святыхъ?
   Фрицъ вздрогнулъ.
   -- Ну! продолжалъ Іоганнъ: -- а кавалеръ Рейнгольдъ развѣ умеръ отъ того? Двадцать лѣтъ прошло, а онъ себѣ здоровъ, какъ ни въ чемъ небывалъ!.. Въ Германіи есть судьи, какъ и во Франціи; да нѣмецкіе-то судьи не видятъ дальше своего носа... Ужь повѣрь мнѣ, старикъ, не захотѣлъ бы я сдѣлать зло старому товарищу... Бояться тутъ нечего, а дѣло золотое... Можно на тебя разсчитывать?
   Фрицъ тихо покачалъ косматой головой.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ.
   Іоганнъ топнулъ съ нетерпѣніемъ ногою и безсознательно выпилъ полный стаканъ водки.
   Жанъ и Политъ вошли и сѣли у ближайшаго къ конторкѣ стола, не замѣтивъ двухъ другихъ собесѣдниковъ, которымъ, напротивъ, стоило только поднять глаза, чтобъ ихъ увидѣть; но Фрицъ никогда не обращалъ вниманія на окружавшихъ его, а Іоганнъ былъ такъ занятъ въ эту минуту, что не могъ обратить на нихъ вниманіе. Шумъ, произведенный Политомъ, привлекъ-было на минуту его взоръ; по скоро онъ опять занялся своимъ дѣломъ.
   -- Живѣй, Франсуа! живѣй! кричалъ Политъ въ лучшемъ расположеніи духа:-- итальянскихъ пирожковъ, студени, сардинокъ въ маслѣ и запечатаннаго вина! Цѣна ничего не значитъ... за деньгами дѣло не станетъ!
   Франсуа, который спалъ стоя, пошелъ и принесъ все, что было съѣстнаго въ заведеніи вдовы Табюро, откупорилъ двѣ бутылки вина, нарицаемаго Бордо, и пирушка началась.
   Политъ ѣлъ одинъ, но ѣлъ за двоихъ; Жанъ пилъ усердно.
   -- Захлопотался! говорилъ Политъ:-- сегодня не то, что прежде!.. Кушай же, Жано: фрикасе такое, какого не найдешь у Ванданжъ де-Бургонь!
   -- Пью, пью, отвѣчалъ Жанъ съ закраснѣвшимися уже щеками:-- а все не забываю.
   -- Постой, дружище, еще забудешь; не выпилъ еще и бутылки... пей, знай!
   Жанъ пилъ; глаза его блестѣли; щеки были красны.
   -- Я не забылъ ничего... ничего!.. говорилъ онъ, поднося ко рту стаканъ уже дрожащей рукой.
   На полу и на скамьяхъ ноги шевелились, руки выпрямлялись; сквозь храпъ слышались смутные голоса, болтавшіе во снѣ.
   Въ другомъ концѣ залы, Іоганнъ дѣлалъ свое дѣло.
   -- Жалко смотрѣть, бѣдный Фрицъ, на твои лохмотья!.. говорилъ онъ:-- подумаешь, какъ прежде-то ты хаживалъ!..
   Фрицъ стыдливо посмотрѣлъ на свое оборванное сѣрое пальто.
   -- Денегъ немного, отвѣчалъ онъ:-- а каждый день надо фляжку водки.
   -- Понимаю... еслибъ дѣло-то наше сладилось, товарищъ, достало бы каждый вечеръ хоть на бутылку... и одѣлся бы ты порядочно.
   Фрицъ провелъ рукою по лбу.
   -- Послушай, Іоганнъ, сказалъ онъ:-- черезъ тебя я уже доставалъ денегъ, и съ-тѣхъ-поръ, какъ взялъ ихъ, меня совѣсть мучить еще больше... Иногда, подъ пьяную руку, хочется мнѣ поджечь твой домъ, потому-что я черезъ тебя получилъ кровавую плату. До-тѣхъ-поръ, я былъ еще не совсѣмъ проклятъ... берегись; я чувствую хмѣль... убирайся!
   Торговецъ вина невольно отодвинулся и искоса взглянулъ на Фрица. Двадцать пьяныхъ годовъ сдѣлали Фрица нѣмымъ; но онъ былъ сильный малый: Іоганнъ зналъ это.
   -- Что тебя кольнуло, товарищъ? ласково проговорилъ онъ.-- Я для тебя же стараюсь... хочу, чтобъ тебѣ досталась пожива: вотъ въ чемъ дѣло... Еслибъ ты разъ обзавелся порядкомъ, торговля твоя пошла бы какъ по маслу... И повѣрь мнѣ, когда человѣкъ счастливъ, да есть ему на что погулять съ пріятелемъ... такъ надъ прошлыми грѣхами... развѣ только посмѣешься.
   Негодованіе Фрица исчезло такъ же скоро, какъ и пришло. Глаза его, заблестѣвшіе на минуту гнѣвомъ, снова потускли, снова сдѣлались безсмысленны.
   Онъ налилъ стаканъ и разомъ опорожнилъ его.
   -- Какъ зовутъ того, кого хотятъ убить? спросилъ онъ тихимъ, беззвучнымъ голосомъ.
   -- Петромъ, Павломъ, Яковомъ, отвѣчалъ виноторговецъ:-- что тебѣ въ этомъ?.. ты не знаешь его.
   -- Молодь онъ?
   -- Довольно.
   -- Счастливъ?
   -- А я почемъ знаю... Вотъ въ чемъ дѣло, пріятель: ты поѣдешь... поставятъ передъ тобою кого бы то ни было... ты выстрѣлишь и возвратишься съ барышомъ... согласенъ?
   Фрицъ не отвѣчалъ; онъ, казалось, думалъ о другомъ и не понималъ Іоганна.
   -- Приходитъ мнѣ въ голову, проговорилъ онъ послѣ минутнаго молчанія:-- что еслибъ была подлѣ меня жена, молодая, ласковая, кроткая, добрая, я былъ бы не такъ несчастливъ.
   -- Я думаю! прерваль Іоганнъ, увидѣвъ въ этомъ новый путь къ соблазну.
   -- Она бы, можетъ-статься, полюбила меня, продолжалъ бывшій блутгауптскій курьеръ, и въ смутномъ взглядѣ его выразилась какая-то нѣжность: -- я бы слушалъ, какъ она молится... она бы стерегла меня отъ ночныхъ страховъ...
   Іоганнъ, закрывшись стаканомъ, смѣялся.-- Вишь, старый чортъ! думалъ онъ.
   -- Правда, товарищъ, громко сказалъ онъ, удерживаясь отъ смѣха: -- мнѣ бы въ голову не пришло... Тебѣ надо жену; а чтобъ имѣть жену, нужны деньги.
   Въ это время, подлѣ конторки возвысился голосъ Полита. Великолѣпный левъ былъ за третьей бутылкой. Ему становилось чрезвычайно-весело. Онъ уже запѣвалъ куплеты, которыми обыкновенно оглашалъ за десертомъ покои своей владычицы; -- чтобъ быть фаворитомъ значительной женщины, еще недостаточно быть хорошимъ малымъ, нужно владѣть пріятными талантами.
   Этотъ шумъ снова обратилъ вниманіе Іоганна, который теперь уже узналъ Жана Реньйо.
   -- Э-ге-ге! произнесъ онъ, ставя на столъ опорожненный стаканъ: -- этотъ что тутъ дѣлаетъ?
   Онъ ненавидѣлъ бѣднаго Жана, какъ соперника племянника своего, Николая, имѣвшаго виды на хорошенькую Гертруду, и пока онъ смотрѣлъ на него, отъискивая, въ чемъ бы обвинить его, счастливая мысль мелькнула въ головѣ его.
   -- Э-ге-ге! повторилъ онъ:-- молодецъ долженъ знать по-нѣмецки... Гертруда вѣрно выучила его... и деньги ему нужны... не попытать ли?
   Съ этой минуты, продолжая убѣждать Фрица, онъ уже не терялъ изъ вида Полита и его собесѣдника.
   -- Пейте, голубчики, думалъ онъ:-- пейте побольше: намъ будетъ полегче съ вами ладить...
   Политъ и Жанъ не нуждались въ приглашеніи; особенно Жанъ, который осушалъ стаканы свои съ какимъ-то увлеченіемъ..
   Когда левъ окончилъ куплетъ, они чокнулись.
   -- Если я буду богатъ, сказалъ Политъ:-- возьму къ себѣ Жозефину Батальёръ чистить сапоги... ха! ха! ха! вотъ разъярится-то старая!.. знаешь ты Гюффе, Жанъ?
   -- Я, кажется, тону, бормоталъ шарманщикъ:-- я задыхаюсь!..
   -- Надо пить!.. Гюффе была за казакомъ... несчастіе постигло ее!.. Когда сапоги будутъ нехорошо вычищены, я заставлю Жозефину драться съ Гюффе... ха! ха! ха!.. вотъ потѣха-то будетъ!
   У Полита навернулись слезы.
   -- У меня голова кружится, говорилъ Жанъ:-- а я все еще не забываю!.. вонъ мама-Реньйо на постели... Вонъ Гертруда поднимаетъ руку... слышу... поцалуй...
   Онъ судорожно сдавилъ себѣ грудь.
   -- А вотъ, это развѣ не онъ передъ нами? вскричалъ онъ: -- я знаю: это его наглая улыбка, длинные, женскіе волосы... А! онъ очень-красивъ, очень-богатъ!.. Гертруда, Гертруда, Богъ тебя проститъ!..
   Онъ погрозилъ привидѣнію кулакомъ; хотѣлъ встать, но не могъ и тяжело опустился на табуретъ.
   Политъ пѣлъ во все горло; Фрицъ стоялъ посереди комнаты и, покачиваясь на длинныхъ ногахъ, грезилъ какъ сонный.
   -- Ну, старикъ, продолжалъ Іоганнъ:-- будемъ искать жонку... есть у тебя какая на примѣтѣ?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Фрицъ.
   -- А что ты скажешь о Гертрудѣ, дочкѣ пріятеля Ганса?..
   -- Милашка! проговорилъ курьеръ.
   -- Да еще какая, дружище!
   -- Она такая добрая, невинная!.. Не коснулся бы страхъ ея изголовья...
   -- И говорить нечего!.. и есть-таки кое-что у дяди Ганса, въ хорошихъ рукахъ... Не одинъ изъ тампльскихъ молодцовъ зарится на нее... а ужь если кому достаться ей, такъ вѣрно тебѣ.
   Въ первый разъ послѣ столькихъ лѣтъ, показалась улыбка на безжизненномъ лицѣ бывшаго Блутгауптскаго курьера.
   -- Гертруда! проговорилъ онъ: -- она хороша и добра, какъ ея мать, и еслибъ не пріѣхалъ Гансъ Дорнъ, мать ея полюбила бы меня...
   Іоганнъ раздѣлилъ остатокъ водки на оба стакана. Голова его кружилась; онъ упорно, машинально продолжалъ начатое дѣло, но былъ пьянѣе своего товарища.
   -- За твое здоровье, старикъ! весело продолжалъ онъ: -- и за здоровье твоей невѣсты... Ужь положись на меня -- все слажу, и на свадьбу вино ставлю даромъ.
   Фрицъ пилъ медленно и улыбался. Вѣки его дрожали; онъ какъ-будто заснулъ.
   -- Хорошій сонъ! говорилъ онъ:-- сегодня утромъ, я ее видѣлъ въ Ротондѣ... врядъ ли не получше матеріи... за эту цѣну, я, кажется, остальную душонку отдамъ тебѣ, сатана...
   Брови его сдвинулись, и онъ оперся обоими локтями на столъ.
   -- Такъ дѣло слажено, товарищъ? спросилъ Іоганнъ.
   Фрицъ не смотрѣлъ на него и утвердительно покачалъ головою.
   Пока виноторговецъ жалъ ему руку въ зпакъ заключеннаго торга, Фрицъ уснулъ.
   -- Трое! сказалъ Іоганнъ, приподымаясь съ усиліемъ на ноги: -- я не укралъ у хозяина... Гдѣ жь бы добыть теперь четвертаго?.. Кажется, былъ кто-то.
   Мутнымъ взглядомъ окинулъ онъ залу и началъ считать по пальцамъ: Малу сначала, потомъ Барсукъ, потомъ Фрицъ.
   -- Только трое, ворчалъ онъ, осматривая пустой графинъ: -- а! а! знаю! и глаза его попали на Полита и его собесѣдника.
   Политъ заснулъ почти въ одно время съ Фрицемъ; онъ пытался курить, но расколотый чубукъ остался у него въ зубахъ.
   Жанъ Реньйо, съ смутнымъ желаніемъ возвратиться домой, старался встать.
   -- Выпилъ, голубчикъ! подумалъ Іоганнъ; -- теперь я, пока не совсѣмъ пьянъ, сдѣлаю изъ него, что захочу.
   Жанъ, шатаясь, шелъ къ двери въ бильярдную; Іоганнъ осторожно пробирался за нимъ между разбросанными членами спавшихъ посѣтителей, задѣлъ руку, щеку, наступилъ на грудь и наконецъ, безъ дальнѣйшихъ приключеній, вышелъ на чистое мѣсто.
   Они почти вмѣстѣ вышли на Площадь-Ротонды; свѣжій воздухъ пахнулъ на нихъ и довершилъ опьянѣніе.
   Іогапнъ взялъ подъ руку Жана, который не узналъ его, и оба отправились черезъ площадь, толкая другъ друга и описывая безчисленные повороты.
   У каждаго изъ нихъ была своя постоянная мысль: Іоганнъ думалъ заработать плату; а Жанъ повторялъ сквозь стиснутые зубы:
   -- Обманули! ничего не забывается... ничего!
   -- Такъ-какъ ты знаешь по-нѣмецки, началъ Іоганнъ:-- то это кстати тебѣ, пріятель... и если хочешь работать какъ слѣдуетъ, твоя бабушка не останется въ нуждѣ.
   Жанъ остановился и выпрямился.
   -- Это не Политъ! пробормоталъ онъ съ изумленіемъ:-- куда же я дѣлъ Полита?..
   -- Только надо держать тайну! продолжалъ Іоганнъ съ таинственнымъ видомъ, думая, что отвѣчаетъ на вопросъ Жана:-- а легко... Убить человѣка -- не значить самому умереть, любезный...
   -- О! есть человѣкъ, котораго бы мнѣ хотѣлось убить! вскричалъ шарманщикъ, судорожно сжимая кулаки.
   -- Ладно! того-то и надо!.. его-то и надо... говорилъ Іоганнъ. Жанъ не слушалъ.
   -- Я найду дорогу, думалъ онъ въ слухъ: -- укралъ мои деньги... деньги, которыми я спасъ бы бабушку... это еще ничего... Развѣ не видѣлъ я, какъ онъ поцаловалъ руку Гертруды!
   -- Дѣйствительно такъ, говорилъ Іогаипъ:-- недурно, недурно!..
   -- Гертруда! повторялъ Жанъ жалобнымъ голосомъ:-- моя единственная отрада!.. Она не любитъ меня... Ты видишь, надо убить его!
   -- Непремѣнно надо, сказалъ Іоганнъ: -- да еще разомъ зашибешь двѣ пешки; и тысячу франковъ получишь безъ хлопотъ!
   -- Тысячу франковъ! вскричалъ Жанъ, какъ-бы опомнившись:-- что ты говоришь мнѣ о тысячѣ франковъ?
   -- Потому-что тотъ же и насъ обокралъ.
   -- И вы хотите убить его?
   -- Именно...
   Жанъ выдернулъ свою руку.
   -- Убирайтесь, сказалъ онъ:-- я васъ не знаю.
   Они были на углу рынка передъ лавкой Реньйо.-- А съ тѣмъ, что останется отъ тысячи франковъ, старуха опять бы завела торговлю... А? или тебѣ лучше кажется оставить красавчика, чтобъ онъ цаловалъ хорошенькую Гертруду?..
   Жанъ снова схватилъ его руку.
   -- Кто вы? вскричалъ онъ задыхаясь:-- о комъ вы говорите? И, не дожидаясь отвѣта, продолжалъ: -- онъ похожъ на женщину?.. бѣлое лицо, розовое, длинные волосы локонами?..
   -- Оно такъ! думалъ Іоганнъ съ изумленіемъ:-- если это въ-самомъ-дѣлѣ онъ! Онъ точь-въ-точь такой, прибавилъ въ слухъ виноторговецъ.
   -- Улыбается такъ, продолжалъ Жанъ: -- словно переодѣтая дѣвочка...
   -- Ну, да! да! -- Давайте же деньги, вскричалъ шарманщикъ, сжимая руку Іоганна:-- я убью его.
   Іоганнъ былъ не въ такомъ состояніи, чтобъ обдумывать, какъ ничтожно безумное обѣщаніе пьянаго ребенка; ему казалось, что онъ такой ловкій и смѣтливый. Онъ подвелъ шарманщика къ фонарю и показалъ ему свое лицо.
   -- Не забудешь, другъ? сказалъ онъ:-- завтра увидимся.
   Онъ возвратился въ свою харчевню; а Жанъ, идя по темному проходу домой, уже ничего не помнилъ. За то улыбающееся лицо Франца не оставляло его; злоба его усиливалась, и онъ ворчалъ тономъ угрозы:
   -- Я ничего не забылъ... ничего!..
   

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

I.
Огюи!

   Было утро во вторникъ на первой недѣлѣ поста. Улицы Предмѣстья-Сент-Оноре, еще спокойныя и безлюдныя, имѣли свой вседневный видъ. Не было еще никакихъ признаковъ приближающагося праздника; благородный кварталъ оставался безъучастнымъ къ наступающему народному веселью: онъ спалъ, утомленный своимъ собственнымъ карнаваломъ, -- такимъ благовоннымъ карнаваломъ, такимъ пышнымъ, раззолоченнымъ. Онъ врядъ-ли и зналъ, что въ этотъ день двѣсти тысячь Парижанъ побѣгутъ любоваться упитаннымъ быкомъ, сопровождаемымъ веселой толпой молодыхъ мясниковъ.
   Около девяти часовъ; въ густомъ туманѣ, солнце безъ лучей вырѣзалось алымъ дискомъ. По троттуарамъ мелькаютъ только рабочіе, прячащіе носы свои въ блузы, да кой-какіе должностные люди, съ прижатыми къ сердцу портфёлями.
   Въ домѣ Гельдберга двери отворены; этотъ домъ, какъ мы уже говорили, могъ назваться образцовымъ; онъ требовалъ, чтобъ у него прикащики были люди необыкновенной честности.
   Передъ воротами дома, на противоположной сторонѣ улицы, уже нѣсколько минутъ медленно прохаживался какой-то человѣкъ, закрывшись отъ холода воротникомъ плаща. Два или три раза подходилъ онъ къ подъѣзду и заглядывалъ во дворъ, гдѣ нѣсколько слугъ отправляло свои утреннія обязанности. Казалось, онъ искалъ кого-то, и не находилъ.
   Заглянувъ во дворъ, онъ опять переходилъ черезъ улицу и снова начиналъ гулять по троттуару.
   Гуляя по троттуару, онъ не переставалъ заглядывать во дворъ, и глаза его останавливались поочередно на каждомъ изъ закрытыхъ окопъ дома.
   Такъ прошло минуть десять. Незнакомецъ, наконецъ, замѣтилъ, что его упрямое хожденіе начинало обращать вниманіе шевелившихся на дворѣ людей и проходившихъ въ домъ чиновниковъ.
   Кажется, это вниманіе было не по немъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, онъ повернулъ за уголъ Асторской-Улицы и вошелъ въ длинный пассажъ, выходившій на Улицу-д'Аижу и примыкавшій къ стѣнѣ гельдбергова сада.
   Отсюда ему видны были окна задняго фасада и два павильйона: онъ началъ внимательно озирать ихъ.
   Напрасно, на всѣхъ окнахъ были до низу спущены жалюзи, и съ этой стороны домъ казался совершенно-безлюднымъ.
   Надо было или дать о себѣ знать, или продолжать до безконечности эту утреннюю прогулку; между-тѣмъ, нашему незнакомцу время было дорого, а съ другой стороны, важныя причины не позволяли ему въ эту минуту войдти въ домъ Гельдберга. Это былъ -- баронъ Родахъ.
   Ему хотѣлось увидѣть Лію Гельдбергъ, или, по-крайней-мѣрѣ, передать ей, что нужно, черезъ Клауса.
   Было два человѣка въ Парижѣ, которые глубоко изумились бы, увидѣвъ въ эту минуту барона Родаха въ пассажѣ д'Анжу. Еслибъ вы съ клятвою стали увѣрять ихъ, что это баронъ Родахъ и указали бы на него издали, они пожали бы плечами; еслибъ вы, наконецъ, отвернули воротникъ этого плаща и показали имъ мужественное лицо Родаха, они все-таки усомнились бы, и усомнились бы не на шутку.
   Они бы подумали, что это призракъ, что это имъ снится...
   Два лица, о которыхъ мы говоримъ, были -- Рейнгольдъ и Авель Гельдбергъ.
   Вообразите! Авель только-что сейчасъ спрыгнулъ съ сѣдла своей породистой кобылицы: онъ воротился изъ Люзарша, первой станціи но дорогѣ въ Голландію, гдѣ, послѣ жаркихъ объятій, проводилъ онъ барона Родаха въ Амстердамъ.
   И тутъ не могло быть заблужденія или обмана: Авель провожалъ барона, цѣлые полтора часа сидѣлъ съ нимъ рядомъ въ Почтовомъ экипажѣ, передавалъ всѣ свѣдѣнія, необходимыя для успѣшной сдѣлки съ Фабриціемь фан-Прэттомъ.
   Какъ тутъ обмануться. Онъ только наканунѣ узналъ Родаха: впечатлѣніе, произведенное на него этимъ страннымъ существомъ, было такъ живо, такъ свѣжо; Авель не могъ такъ скоро забыть его.
   Смѣшно, невозможно было бы сомнѣваться. Авель воротился домой, довольный барономъ, а еще довольнѣе самимъ-собою.
   Онъ показалъ такую оборотливость! представился такимъ тонкимъ, хитрымъ дипломатомъ! Дѣло сдѣлано: теперь онъ вполнѣ могъ заснуть съ сладкой беззаботностью, могъ спокойно раздѣлять свою нѣжность между кобылицей и танцовщицей.
   Что касается до кавалера Рейнгольда, онъ ни ѣздилъ, такъ далеко, какъ Авель: его путешествіе простиралось только до почтоваго двора, гдѣ посадилъ онъ Родаха въ дилижансъ. Кавалеръ не разстался съ этимъ дворомъ до-тѣхъ-поръ, пока не увидѣлъ собственными глазами, какъ пятерка лошадей во всю прыть помчала дилижансъ по дорогѣ въ Булонь.
   И кавалеръ возвращался въ Улицу-Ниль-Левекъ съ такимъ же торжествующимъ духомъ, какъ Авель Гольдбергъ; Родахъ теперь показался ему еще воинственнѣе, нежели наканунѣ, это, былъ именно такой человѣкъ, какого нужно было подсунуть къ суровому Маджарину.
   По-крайней-мѣрѣ, Рейнгольдъ былъ такъ же увѣренъ въ своемъ дѣлѣ, какъ молодой Гельдбергъ. Послѣ мы увидимъ, кто изъ нихъ ошибался, или оба они ошибались.....
   Извѣстно только, что въ нихъ была могучая, на ясныхъ причинахъ основанная увѣренность, по мнѣнію одного, баронъ скакалъ въ Амстердамъ; по мнѣнію другаго -- баронъ летѣлъ въ Лондонъ. А по нашему мнѣнію -- баронъ, отложивъ эту двойственную поѣздку, гулялъ пѣшкомъ въ пассажѣ д'Анжу, позади дома Гольдберга.
   И еслибъ кто заглянулъ за воротникъ его плаща, поднятый, конечно, въ защиту отъ рѣзкаго утренняго холода; еслибъ кто посмотрѣлъ на его мужественное, благородное лицо, то не почелъ бы его способнымъ сплести тройную нить этой странной комедіи. Въ-самомъ-дѣлѣ, продѣлка предполагала дьявольскую интригу; а въ ясныхъ, прекрасныхъ чертахъ Родаха не видно было и тѣни коварства.
   Что же это значило?...
   Баронъ подождалъ еще нѣсколько минуть: онъ все надѣялся, не попадется ли какъ-нибудь на глаза Клаусъ, не мелькнетъ да въ окнѣ милое личико Ліи. Но ни Ліа, ни Клаусъ не являлись; а изрѣдка проходившіе по переулку пѣшеходы начинали поглядывать на него съ любопытствомъ.
   Ничтожное обстоятельство могло навести на это мѣсто кого-нибудь изъ тѣхъ лицъ, отъ которыхъ барону необходимо было ускользнуть.
   Онъ дошелъ до конца пассажа и оглянулся по сторонамъ. На углу улицъ Асторской и Виль-Левекь сидѣлъ разнощикъ.
   Барону того и нужно было. Онъ вырвалъ бѣлый листокъ изъ своей записной книжки, чтобъ начертить карандашомъ нѣсколько словъ Клаусу.
   Когда онъ писалъ, положивъ листокъ на колѣно, назади послышался легкій скрипъ.
   На башнѣ дома прозвонилъ послѣдній девятый ударь.
   Родахъ оглянулся. Въ садовой стѣнѣ тихо отворилась прежде-незамѣтная дверь.
   Въ дверь просунулось сперва желтое, сморщенное лицо, осѣненное огромнымъ козырькомъ кожаной фуражки; за нимъ, тощая фигурка, закутанная въ мѣховое полукафтанье, прикрытое короткимъ плащомъ.
   Родаху стоило только мелькомъ взглянуть, чтобъ въ этой фигуркѣ узнать того страннаго старика, который наканунѣ показался ему въ корридорѣ, когда онъ выходилъ изъ комнаты Ліи.
   Въ другой разъ появленіе старика было чѣмъ-то таинственнымъ: ясно, что тутъ была дверь; но Родахъ до-сихъ-поръ не замѣчалъ ея.
   Въ другой разъ появился старикъ со страхомъ на лицѣ. Онъ бросилъ изъ-подъ своего длиннаго козырька косвенный, быстрый взглядъ въ ту и другую сторону; но, замѣтивъ Родаха, привскакнулъ и скрылся въ стѣнѣ.
   Дверь затворилась какъ-будто волшебной силой.
   Съ минуту стоялъ Родахъ, уставивъ глаза на эту затворившуюся дверь; на думномъ лицѣ его выражалось изумленіе.
   Мысли его измѣнили направленіе.
   Онъ разорвалъ начатую записку, вышелъ изъ пассажа и спрятался за уголъ.
   Родахъ ждалъ. Онъ стоялъ на открытомъ мѣстѣ; его видно было всѣмъ, кто проходилъ въ домъ Гельдберга; ему необходимо было остаться неузнаннымъ; но, не смотря на то, онъ упорно держался избранной позиціи, укрывшись сколько могъ подъ широкими полями своей шляпы.
   Прошло двѣ или три минуты -- дверь не отворялась. Наконецъ послышался тотъ же легкій скрипъ; дверь растворилась, и старичокъ показался на порогѣ.
   Робкимъ взглядомъ обвелъ онъ пассажъ -- въ пассажѣ на этотъ разъ никого не было. Старичокъ проворно затворилъ за собой дверь и торопкой походкой отправился по направленію къ Улицѣ д'Анжу.
   Родахъ оставилъ свою засаду и пошелъ вслѣдъ за нимъ.
   Старикъ шелъ согнувшись и подбирая изъ всѣхъ силъ складки своего полукафтанья. Невѣрные, трепетные шаги его писали зигзаги по узкому пассажу; казалось, того-и-гляди, при малѣйшей неровности, онъ оступится и полетитъ на земь; но его сѣрые острые глазки были исправнѣе ногъ: благоразумно обходилъ онъ всѣ препятствія и продолжалъ путь, грозя на каждомъ шагу паденіемъ и не упавъ ни разу.
   Родахъ употреблялъ всѣ средства, чтобъ шаги его были не слышны, -- напрасно! Каблуки его звонко раздавались по сухой, мерзлой мостовой. На половинѣ пассажа, старикъ послышалъ этотъ звукъ; онъ вздрогнулъ, но не оглянулся; въ походкѣ его стала замѣтна нерѣшительность, безпокойство.
   Долго не смѣлъ онъ оглянуться. Родахъ видѣлъ, какъ кожаный картузъ его поворотился направо, потомъ налѣво. Старикъ не рѣшался. Наконецъ, добравшись до поворота, онъ бросилъ быстрый взглядъ на пройденную дорогу...
   Сбылись его страхи: посрединѣ пустыннаго пассажа возвышалась длинная фигура Родаха. Движеніе старика въ эту минуту могло напомнить бѣдную клячу, выбившуюся изъ силъ подъ тяжелой кладью, когда она, протянувъ голову, едва держится на ногахъ, и вдругъ вспрянетъ, почуявъ въ боку острую шпору. Старикъ плотнѣй запахнулъ полы полукафтанья и -- откуда взялась у него прыть и жизненность!-- его согбенное туловище распрямилось, и онъ пошелъ сѣменить мелкой дробной рысью, будто козочка; даже зигзаги его вытянулись почти въ прямую линію.
   Къ-несчастью, споръ былъ неравенъ: чтобъ не отстать отъ проворнаго старичка, барону нужно было лишь немножко пошире шагать.
   Они вышли изъ пассажа и направились вдоль по Улицѣ-д'Анжу. Старикъ поминутно оглядывался, и Родахъ подъ его козырькомъ успѣлъ замѣтить странную гримасу, напечатлѣнную отчаяннымъ смущеніемъ.
   Однако путь продолжался, съ одной стороны съ легкостью, съ другой съ отчаяніемъ. Какъ ни бился добрякъ въ полукафтаньѣ, онъ не могъ выиграть ни пяди пространства передъ барономъ. Видно было, что онъ начиналъ упадать духомъ.
   Пробѣжавъ такимъ образомъ шаговъ около трехъ-сотъ, старикъ распахнулъ полы своего короткаго плаща, разстегнулъ полукафтанье и отеръ лицо клѣтчатымъ бумажнымъ платкомъ. Онъ шелъ все еще также скоро; но усилія его становились судорожны; ужъ онъ и не шелъ, а какъ-то порывался впередъ.
   На углу Улицы-д'Анжу, онъ въ послѣдній разъ оглянулся: на лицѣ его выражалось тоскливое отчаяніе. Онъ повернулъ за уголъ; Родахъ на минуту потерялъ его изъ вида и пошелъ скорѣе.
   Но старые олени, у которыхъ не стало проворства въ ногахъ, умѣютъ по-крайней-мѣрѣ скрадывать слѣдъ. Когда Родахъ въ свою очередь повернулъ за уголъ -- старичка какъ не бывало!
   Хотя улица была не совсѣмъ-пуста, но на ней не было еще толпы, въ которой могъ бы потеряться изъ вида человѣкъ; баронъ глядѣлъ во всѣ стороны, и не могъ понять, куда исчезъ таинственный старикъ.
   Съ минуту стоялъ онъ, какъ-будто сбившись съ дороги. Вблизи не было ни переулковъ, ни пассажей; кругомъ всѣ дома заперты, какъ обыкновенно бываетъ въ Кварталѣ-Магдалины.
   Это былъ истинный театральный эффектъ. Родахъ, не понимая внезапнаго исчезновенія старика, внимательно заглядывалъ во всѣ ворота, въ каждый уголокъ, за каждый выступъ, ожидая съ минуты на минуту встрѣтить желтое, сморщенное лицо подъ тѣнью огромнаго козырька.
   Нѣтъ, и слѣдъ простылъ! Потерявъ надежду. Родахъ воротился-было къ дому Гольдберга.
   Но, прошедъ нѣсколько шаговъ, онъ одумался, взглянулъ на часы и вспомнилъ, что наступила пора иной заботы. Вблизи стояла ситадина съ опушенными сторами; лошади, оставленныя на произволъ судьбы, завтракали-себѣ на просторѣ изъ длиннаго холстиннаго мѣшка.
   Родахъ посмотрѣлъ кругомъ -- кучера нѣтъ. Онъ взялся за ручку дверцы.
   -- Здѣсь есть сѣдоки, послышался изъ ситадины старушичій голосъ.
   Родахъ рѣшилъ, что ждать больше нечего, и пошелъ къ бульвару.
   Лишь только онъ скрылся изъ вида, дверца ситадины тихо, медленно отворилась. Добрякъ въ полукафтаньѣ выставилъ свой безконечный козырекъ, изъ-подъ котораго выглядывала лукавая улыбка.
   Ему видимо хотѣлось еще немножко посидѣть въ своемъ тайникѣ; но кучеръ ситадины, совершивъ въ ближней харчевнѣ свое утреннее возліяніе, возвращался къ лошадямъ.
   -- Мошенникъ, пожалуй, заставитъ меня заплатить за проѣздъ! проворчалъ добрякъ, завидѣвъ вдали кучера.
   Онъ вышелъ и пустился въ путь ускореннымъ шагомъ, чтобъ наверстать потерянное время. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ Тамплѣ была страшная давка. Наступилъ часъ той странной ярмарки, на которой парижское пройдошество сваливаетъ кучи свого тряпья, гдѣ нищая спекуляція строитъ свои обороты на лоскутьяхъ, точь-въ-точь какъ богатая спекуляція -- на мильйонахъ существенныхъ или воображаемыхъ.
   Съ перваго взгляда можно подумать, что эти лоскутья -- по-крайней-мѣрѣ, дѣйствительные лоскутья; но, увы! гдѣ спекуляція наложитъ свою руку -- стоитъ ли дѣло мѣднаго ліарда ила банковаго билета -- тамъ атмосфера принимаетъ свойство обманчивой призмы, и введенному въ заблужденіе глазу все представляется въ ложномъ видѣ...
   О вы, нагіе, имѣющіе законное желаніе прикрыть наготу свою! не ходите, не ходите въ Черный-Лѣсъ, на этотъ опасный рынокъ, обиталище подклѣенныхъ чулокъ, картонныхъ башмаковъ, подкрашенныхъ фраковъ, стаченныхъ изъ окончательно-вытертаго сукна, на которое ловко наведенъ такой обольстительно-шелковистый ворсъ! Не ходите: эти панталоны, которые такъ лукаво соблазняютъ васъ -- мечта; этотъ жилетъ, такой приличный -- не существуетъ: онъ -- ничтожество, уснащенное заплатками; эта блестящая шляпа -- пустяки: при первомъ дождѣ изъ нея выйдетъ сущій беретъ; этотъ подвощенный галстухъ сообщитъ вашей шеѣ то, чего ему самому не достаетъ: цвѣтной прочный колеръ; наконецъ, о, позоръ! эта рубашка!..
   Нѣтъ, не ходите! увлечетесь, попадете въ просакъ: тамъ -- соблазнъ неотразимый; чародѣи-лоскутники вамъ глаза отведутъ; опасныя сирены-лоскутницы нитки на васъ не оставятъ, а вы того и не замѣтите!
   Тамъ все поддерживаетъ другъ друга; все враждебно покупщику: это -- дружная ассосіація, у которой основное правило -- война всѣмъ профанамь. Завернитесь въ дырявый плащъ подобно греческому философу; облекитесь, по примѣру Шодрю Дюкло, въ собственную бороду; но, ради Бога, не ходите въ четвероугольникъ Тампля!..
   Нельзя знать не видавъ. Есть, конечно, фанфароны, которые говорятъ: я не поддамся... Невозможно не поддаться!-- Какъ только вы попали между Ротондой и Чернымъ-Лѣсомъ, такъ и найдетъ на васъ слѣпота: всѣ груды ветоши преобразуются, украшаются: изъяны пропадаютъ, пягна стираются, прорѣхи заростаютъ, будто волшебною силою.
   Невообразимыя рубища принимаютъ затѣйливо-нарядный видъ; отрепій -- какъ не бывало!..
   Все кипитъ вокругъ бѣднаго простака: съ конца въ конецъ сыплятся коварныя рѣчи; со всѣхъ сторонъ раздается обманчивый арго, перекидываются предательскія метафоры. Напрасно бѣдилкъ силится удержаться: чары совершились -- онъ купилъ, вымѣнялъ. И то сказать, лестно возобновить свой гардеробъ на какихъ-нибудь сотню су!
   Вотъ онъ и промѣнялъ кукушку на ястреба; а воротить нелегко!..
   Само-собою разумѣется, что во вторникъ на первой недѣлѣ поста самый богатѣйшій торгъ въ цѣломъ году. Во время карнавала, Тампль переодѣнетъ васъ во что угодно: тамъ всегда можете на свой сюртукъ вымѣнять прекрасный маскарадный костюмъ.
   Въ то время, какъ мы вышли на Площадь-Ротонды, продавцы и покупщики толкались со всѣхъ сторонъ; сильно слышался жидовско-нѣмецкій выговоръ лоскутниковъ: одинъ до нельзя выхвалялъ eine hapit, другой превозносилъ до небесъ eine bandaln. На этотъ пріятный языкъ откликался носовой голосъ Нижне-Нормандцевъ, которые также наполняютъ Тампль, предлагая "господину" всѣ возможныя принадлежности туалета по честности, безъ обмана!
   Двери харчевниковъ то-и-дѣло ходили на петляхъ. Торжествующія лоскутницы сносили туда свою добычу; одно мгновеніе имъ нужно было, чтобъ ободрать покупщика съ головы до ногъ; другое -- чтобъ примѣрить на немъ его новый костюмъ.
   Все шло какъ-нельзя-лучше; не случилось ни одного промаха.-- Знатокъ-харчевникъ произносилъ свой судъ надъ вновь-пріобрѣтеннымъ, говоря, что вещь пришлась не въ убытокъ.
   Въ шумной толпѣ мы узнаёмъ много знакомыхъ лицъ.-- Вотъ, въ самой густой свалкѣ, г-жа Батальёръ, неутомимая, разбитная въ дѣлахъ, раскидываетъ плисовые панталоны и другія принадлежности мужскаго туалета; она продаетъ, покупаетъ, мѣняетъ, не дорожа славнымъ именемъ Сен-Рошъ, которымъ украшается послѣ восьми часовъ вечера. Она не гнушается собственноручнымъ трудомъ, она смѣло соперничаетъ съ лоскутницами, сама примѣряя свои товары.
   Ея нарядъ сообразуется съ обстоятельствами: вмѣсто шелка, теперь на ней ситецъ; а великолѣпный чепецъ, убранный лентами огнистаго цвѣта, замѣненъ небрежно-повязаннымъ платкомъ.
   Она работаетъ отъ всего сердца, не пренебрегая никакой прибылью: это идеальная торговка, воплощенное торгашество, которое, за неимѣніемъ золота, ласкаетъ и голубитъ тяжелые су.
   На порогѣ Двухъ-Лъвовъ показалось блѣдное, безсмысленное лицо Фрица; никто у него не покупалъ; онъ погруженъ былъ въ мрачную безчувственность. Онъ ужь выпилъ свою утреннюю порцію, и шальной разсудокъ его блуждалъ въ какомъ-то снѣ.
   Немного-подальше, подъ перистилемъ, Малу, по прозванью Зеленый-Колпакъ, и Питуа, именуемый Барсукъ, братски продавали общую собственность -- краденые панталоны; вокругъ нихъ тѣснилась цѣлая толпа дэнди, потому-что ихъ панталоны были и хороши и дешевы. И Политъ былъ тутъ. Завистливымъ глазомъ озиралъ онъ тонкое сукно и горько ропталъ на разсчетливость своей владычицы.
   Въ прошлую ночь, Политъ слишкомъ-сознательно ластился къ жирнымъ столамъ харчевни Четырехъ-Сыновей. Локти его носили на себѣ страшныя язвины; многочисленныя пятна украшали жилетъ, такъ-что его можно было почти принять за какого-нибудь заштатнаго принца.
   Тамъ-и-сямъ, въ толпѣ виднѣлись -- Германъ и другіе Нѣмцы, частые посѣтители Жирафы; всѣ они вели каждый свой торгъ съ большимъ или меньшимъ счастіемъ.
   Въ концѣ рынка прохаживался Іоганнъ, важно и гордо, какъ прилично человѣку такого сана. Онъ отвѣчалъ на поклоны знакомыхъ, но умѣренно, безъ фамильярности; онъ уже гордился своими будущими доходами.
   На другой сторонѣ Ротонды, Ново, малютка Галифарда, принявъ обычную милостыню отъ Гертруды, въ ожиданіи хозяина подметала лавку.
   Араби замѣтно опоздалъ; -- странно: въ большіе торговые дни онъ, бывало, всегда приходилъ рано.
   Нѣсколько бѣдняковъ-заемшиковъ уже являлись въ лавчонку ростовщика; Галифарда принуждена была отказать имъ.
   Напрасно смотрѣла она вдаль, въ Улицу-Птит-Кордрй; напрасно настороживала слухъ, не послышится ли отдаленный шумъ дѣтскаго хохота и громкихъ насмѣшекъ, который очень-часто возвѣщалъ приближеніе Араби.
   Наконецъ, казалось, она заслышала этотъ шумъ, предтечу хозяяна; Галимрда приподнялась на цыпочки, -- въ-самомъ-дѣлѣ на углу площади кипѣла веселая толпа, изъ которой раздавались восклицанія и хохотъ.
   -- Огюи! {Мѣстное тампльское восклицаніе. происхожденія котораго мы не будемъ возводить ко временамъ друидовъ. Дѣти сопровождали его особой мимикой, состоявшей въ свернутіи конца блузы за подобіе свинаго уха. Восклицаніе и жестъ, вмѣстѣ взятые, составляютъ смертельную обиду.} Огюйи!.. кричали ребятишки: -- о! у! старый дѣдъ Араби!..
   Въ эту минуту, Гансъ Дорнъ вышелъ изъ пассажа, ведущаго въ его квартиру; съ нимъ былъ Родахъ; у входа въ пассажъ стояла карета барона.
   Стая ребятишекъ неслась сквозь толпу шагахъ въ пятидесяти отъ нихъ.
   Имя Араби нѣсколько разъ долетѣло до слуха барона; казалось, въ немъ наконецъ возбудилось вниманіе: онъ повернулъ голову въ ту сторону гдѣ шумѣла удалявшаяся процессія.
   Гансъ указалъ ему вдаль; слѣдя по направленію его пальца. Родахъ увидѣлъ что-то рыжее, болтающееся надъ толпою недалеко отъ Ротонды.
   Онъ не могъ ничего распознать. Между-тѣмъ, добрякъ Араби, изнемогшій отъ усталости, согнувшись вдвое, едва держась на хрупкихъ, дрожащихъ ногахъ, нырнулъ между столбовъ перистиля и исчезъ въ своемъ шалашѣ.
   Толпа маленькихъ гонителей еще нѣсколько минутъ тѣснилась передъ лавчонкой, потомъ разбѣжалась, разразившись послѣднимъ восклицаніемъ:
   -- О! у! Араби! Огюи!.. Огюи!..
   

II.
Колоколъ.

   Послѣ безъуспѣшной погони за старикомъ въ пассажѣ д'Анжу, баронъ Родахъ пришёлъ въ Тампль въ половинѣ десятаго. Проходя дворомъ, гдѣ жили семейство Реньйо и продавецъ платья Гансъ Дорнъ, баронъ замѣтилъ трехъ человѣкъ съ зловѣщей наружностью, которые, казалось, стерегли входъ въ квартиру Реньйо.
   Въ сторонѣ отъ лѣстницы, Геньйолетъ, сидя верхомъ на скамьѣ, смотрѣлъ на эту группу съ безсмысленной улыбкой.
   Надо, сказать, что баронъ уже не думалъ о бѣдной женщинѣ, которую встрѣтилъ наканунѣ въ передней Гельдберга. Впрочемъ, онъ и не зналъ, гдѣ живетъ г-жа Реньйо.
   Взглянувъ мелькомъ на трехъ человѣкъ, у которыхъ на лицахъ, казалось, написано было крупными буквами: съищикъ, -- баронъ пошелъ по лѣстницѣ къ Гансу; между-тѣмъ, Геньйолетъ импровизировалъ новый куплетъ на случай прибытія черныхъ людей, ищущихъ его бабушку, и исчезновенія брата Жана, котораго не видалъ со вчерашняго вечера.
   Въ заключеніе, идіотъ пропѣлъ:
   
   Подожду, да убѣгу.
   Гдѣ кладутъ покойниковъ;
   Посмотрю, не тамъ ли онъ,--
   Не утопленникъ ли онъ,
   Угадаю, какъ взгляну...
   Ай-да любо! ай-да ну!..
   
   Геньйолетъ, по примѣру Гомера, перелагалъ исторію въ пѣсни. Выпучивъ на съицщиковъ свои шальные глаза, онъ съ наслажденіемъ держалъ подъ блузой большой гвоздь, наточенный о мостовую Тампля. Это было его оружіе; нетерпѣливо ждалъ онъ удобной минуты, чтобъ употребить его въ дѣло.
   Не одинъ Гегньйолетъ смотрѣлъ на съищиковъ: съ самаго ихъ прихода слѣдили за ними другіе глаза, другіе -- прекрасные, полные простодушнаго страха и сердечной печали глаза.
   Гертруда стояла за занавѣской; она пыталась проникнуть за бѣдную рѣдинку, развѣшенную на окнѣ Жана.
   Отъ-чего не видно Жана? Гертруда догадалась, зачѣмъ пришли сюда эти люди съ недобрыми лицами... Отъ-чего же нѣтъ Жана? онъ такъ любитъ свою бабушку!
   Что случилось въ прошлую ночь? Гертруда горько упрекала себя за вчерашнее равнодушіе. Увлекшись обязанностію -- сохранить тайну Денизы д'Одмеръ, она такъ непривѣтливо поступила съ Жаномъ. Живо представлялся ей послѣдній взглядъ бѣднаго шарманщика: въ немъ было страданіе; Жанъ ревновалъ.
   На утро онъ не исполнилъ обѣщанія -- не пришелъ возвратить взятое платье... Онъ такъ несчастливъ! Гертрудѣ стало страшно.
   О, какъ теперь хотѣлось ей взглянуть на негоі улыбнуться ему, ласками унять его слезы! Сколько у ней было наготовѣ рѣчей ласковыхъ, утѣшительныхъ, чтобъ согрѣть и успокоить его бѣдную, объятую холодомъ душу!
   Но рѣдинка съ загнувшимся уголкомъ не шевелилась; комната Жана пуста,-- а страшные незнакомцы о чемъ-то совѣщаются. Гертруда сообразила ихъ жесты и угадала слова. Они сбирались войдти, схватить старуху въ постели и тащить ее въ тюрьму.
   Когда вошелъ баронъ, у Гертруды не нашлось для него улыбки. Она указала ему пальцемъ на дверь Ганса и съ тоскливой заботливостью повернулась къ окну.
   Продавецъ платья наверстывалъ вчерашній прогулъ и сводилъ дневные счеты. При входѣ Родаха, онъ закрылъ свою толстую книгу и почтительно встрѣтилъ его.
   -- Другъ Гансъ, сказалъ баронъ сѣвъ:-- вотъ теперь-то будетъ нужна мнѣ твоя помощь... Они уѣхали, я одинъ, и опасность, которую мы считали минувшей, становится грознѣе прежняго... Мы не знали еще одного, самаго страшнаго врага нашего Франца.
   -- Это не тотъ ли, что хотѣлъ погубить его съ помощію Вердье?
   -- Это женщина... Женщина, которую онъ любилъ... которую, можетъ-быть, еще и теперь любитъ...
   Гансъ, который съ безпокойствомъ нахмурилъ-было брови, весело улыбнулся.
   -- Послушайте, сказалъ онъ:-- моя дочь вчера вечеромъ видѣла Франца, и, мнѣ кажется, я знаю, кого онъ любитъ.
   -- Мадамъ Лорансъ?.. проговорилъ баронъ.
   -- Мадмуазель Д'Одмеръ, перебилъ Гансъ.
   Лицо Родаха на минуту просіяло.
   -- Дениза, прошепталъ онъ:-- я когда-то ее видѣлъ... Она, дитя, напомнила мнѣ прекрасныя черты Маргариты...
   -- Когда они вмѣстѣ съ Францемъ, такъ и кажется, будто видишь брата съ сестрой.
   -- И они любятъ другъ друга!.. тихо произнесъ баронъ.
   Медленно опустились его рѣсницы: онъ мечталъ.
   Сквозь тревожное опасеніе свѣтилась въ умѣ его мысль о тихомъ, безмятежномъ счастьи: на мгновенье спало передъ нимъ мрачное покрывало съ далекой будущности, и ока улыбнулась ему.
   Чѣмъ-то дивно-прекраснымъ казалась ему эта любовь; онъ видѣлъ въ ней волю тайной судьбы.
   Ему казалось, что рука Божія вела другъ къ другу этихъ дѣтей жертвъ: дочь Раймоида д'Одмера и сына Маргариты Блутгауптъ.
   Пламенная молитва слагалась въ душѣ Родаха; но вдругъ мелькнула мысль о хлопотливой дѣйствительности -- снова набѣжали морщины на лицо его, и голова тяжело опустилась.
   -- Нѣтъ, не о Денизѣ я говорю, сказалъ онъ: -- нѣтъ, другъ Гансъ, горячая, безпокойная кровь течетъ въ жилахъ ребенка... Родовые пороки кипятъ въ немъ; безумная молодость безсознательно увлекаетъ его во всѣ роды наслажденій... Я ужь знаю его, какъ-будто-бы онъ былъ у меня на глазахъ съ самаго ранняго дѣтства... Это прекрасное, гордое сердце, но голова беззаботная... Его кипучія чувства никогда не знали узды; онъ съ роду не слыхалъ отцовскихъ совѣтовъ... Вольныя страсти, тревожныя, непокорныя желанія, живая горячка юности!.. Гдѣ жь было ограничиться одною любовью этой душѣ полной силы и жизни?
   Въ полу-потупленныхъ глазахъ Родаха, противъ его воли, просвѣчивалась гордость.
   -- Больше ли бы любилъ я его благоразумнаго? примолвилъ онъ.-- Не такимъ ли рисовали мнѣ его мои одинокія ночи, отважнымъ, пылкимъ, беззавѣтно-расточительнымъ, все приносящимъ въ жертву женщинамъ, игрѣ, веселымъ похожденіямъ?.. Мы исправимъ его, другъ Гансъ; да и что толку въ смирной, объѣзженной лошади, которую и взнуздывать не нужно?..
   -- Иногда, печально проворчалъ Гансъ: -- иногда черезъ-чуръ горячая лошадь несется безъ памяти и не видитъ рва подъ ногами...
   -- Мы здѣсь, произнесъ Родахъ, гордо приподнявъ голову:-- и Богъ, который хранилъ въ темной нищетѣ отрасль благородныхъ графовъ, не оставитъ воли своей не совершенною... Будемъ только готовы, другъ Дорнъ, будемъ бодрствовать.
   Гансъ положилъ руку на сердце.
   -- Господинъ баронъ, сказалъ онъ: -- я готовъ; располагайте моей жизнью.
   -- Женщина, о которой я говорю, возразилъ Родахъ:-- любила его изъ прихоти, отъ пресыщенія... она его боится. Это одно изъ тѣхъ существъ, мощно сформированныхъ для зла, которыя глубокій разсчетъ нажитаго опыта устремляютъ на преступленіе... Я оставилъ Германію, чтобъ разъиграть битву въ Парижѣ; но, кажется, все-таки прійдется намъ воевать въ Германіи... Мы сильны; случай и моя воля дали намъ въ руки страшное оружіе... Я боюсь только этой женщины, которая съумѣетъ увлечь Франца въ западню и погубить его въ самую минуту нашего торжества.
   Гансъ Дорнъ не понялъ, и ждалъ объясненій.
   Родахъ, разсказалъ, что происходило наканунѣ вечеромъ въ игорномъ домѣ, въ Улицѣ-Пруверъ, между имъ и Малюткой. Гансъ услышалъ Наконецъ и о достославномъ праздникѣ Гельдберга. Морозъ пробѣжалъ у него по кожѣ при мысли о старомъ замкѣ и дикихъ облегающихъ его горахъ.
   -- Надо, чтобъ маленькій Гюнтеръ остался въ Парижѣ, вскричалъ онъ, назвавъ Франца въ эту минуту волненія именемъ, которое обѣщалъ никогда не произносить:-- о, послушайте!.. Не пустимъ его въ этотъ проклятый замокъ, который знаетъ тайну столькихъ преступленій... Есть такія недобрыя мѣста, въ которыхъ не минуешь бѣды!
   Нѣсколько минутъ Родахъ сидѣлъ въ раздумьи.
   -- Парижъ великъ, сказалъ онъ наконецъ: -- за деньги можно найдти въ немъ руки, способныя на все... Еслибъ я могъ остаться здѣсь и беречь Франца, я, конечно, послушался бы тебя... Но мы всѣ будемъ на этомъ праздникѣ.
   -- Вы говорите про меня? спросилъ изумленный Гансъ.
   -- Я говорю и про тебя и про всѣхъ твоихъ земляковъ, которые остались вѣрны памяти Блутгауптовъ... Безъ насъ, можетъ-быть, найдется другой Вердье: чья шпага заслонитъ тогда грудь ребенка отъ мѣткаго лезвія убійцы?.. Францъ долженъ ѣхать въ замокъ Блутгауптъ.
   Продавецъ платья молча поклонился; но на его открытомъ, незнающемъ притворства лицѣ выражались сомнѣніе и страхъ.
   -- Онъ долженъ ѣхать въ замокъ Блутгауптъ! повторилъ баронъ: -- больше всего надо бояться неизвѣстной опасности... и я знаю, какія мѣры приняты къ этому германскому празднику... Презрѣніемъ пріобрѣлъ я довѣренность старшей дочери Моисея Гельда; она сказала мнѣ и свои намѣренія и намѣренія трехъ компаньйоновъ... Тѣ все еще идутъ путемъ своего перваго злодѣянія: теперь они вербуютъ убійцъ, которые также должны бытъ на праздникѣ... На твоего товарища Іоганна возложена эта обязанность.
   Глаза Ганса сверкнули негодованіемъ.
   -- Я бы долженъ былъ усомниться, проговорилъ онъ мрачнымъ голосомъ.-- Много лѣтъ я звалъ его другомъ... Но когда-нибудь мы встрѣтимся лицомъ-къ-лицу, и тогда... да проститъ ему Богъ!
   -- Что касается до жены биржеваго агента Лоранса, возразилъ Родахъ: -- она не ограничилась участіемъ въ замыслѣ компаньйоновъ: она дѣйствуетъ еще сама, независимо; она повезетъ въ замокъ Франца, и въ то же время заманитъ въ Германію человѣка, который прославился своими дуэлями...
   -- Опять неравный поединокъ! перебилъ Гансъ.
   -- Она на него разсчитываетъ.
   -- И вы думаете ей воспрепятствовать?
   -- Надѣюсь.
   Гансъ покачалъ головой.
   -- Надо полагать, она невиданная красавица: кто полюбитъ ее, тотъ и совѣсть потеряетъ.
   -- Тотъ, о которомъ я говорю, прервалъ баронъ, и на губахъ его мелькнула улыбка: -- не любитъ ея... Но не въ томъ дѣло; у этой женщины желѣзная воля: если не найдется для нея мужской руки, она сама возьмется за кинжалъ...
   -- Господинъ баронъ, произнесъ Гансъ, поблѣднѣвъ при мысли объ этой женской рукѣ, которая кроетъ смерть подъ прелестью страстной ласки:-- опасность есть вездѣ, я это знаю; но въ Парижѣ, теперь, когда мы уже предупреждены, -- мы можемъ сторожить надъ нимъ день и ночь... а тамъ, въ этой дикой сторонѣ...
   -- День и ночь будемъ сторожить надъ нимъ, перебилъ Родахъ.-- Помни, другъ Дорнъ, что мы идемъ не только беречь одну жизнь: мы сбираемся завоевать благородное наслѣдство. Какая нужда, что живъ Блутгауптъ, если онъ живетъ въ ничтожествѣ, въ загонѣ!.. Въ Германіи, во владѣніяхъ древнихъ графовъ, хочу я открыть поле битвы... Тамъ, на горахъ, есть еще люди, которые помнятъ Блутгауптовъ... Между сильныхъ враговъ и вѣрныхъ друзей да сохранитъ Богъ дитя наше!.. Онъ останется въ отцовскомъ домѣ... побѣдителемъ или мертвецомъ.
   Лицо Родаха было гордо, величественно; только голосъ измѣнялъ ему: въ немъ слышалось глубокое волненіе.
   Руки у него были сложены крестомъ на груди. При послѣднихъ словахъ, онъ поднялъ къ небу глаза съ выраженіемъ пламенной молитвы.
   Гансъ Дорнъ слушалъ его сложа руки и опустивъ голову.
   Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе.
   -- Но зачѣмъ говорить о смерти? вскричалъ Родахъ, измѣнивъ тонъ:-- не скажутъ ли, что мы оставили его безъ защиты, на произволъ случая, въ этой борьбѣ, которая должна рѣшить участь Блутгаупта?.. Я хочу, чтобъ онъ былъ открытъ врагамъ, какъ прилично дѣтямъ отцовъ его; но напередъ надо дать ему крѣпкую броню... Другъ Дорнъ, я безпрестанно объ этомъ думаю; когда сонъ закроетъ глаза мои, мнѣ снится то же. Каждую ночь вижу я его нѣжную мать Маргариту; съ довѣрчивой улыбкой она говоритъ мнѣ: "Надѣюсь на тебя; молюсь за тебя Богу. Съ послѣднимъ вздохомъ вылетѣло изъ устъ моихъ твое имя... О, трудись! трудись! ты спасешь его!.."
   -- Она очень любила васъ, прошепталъ Гансъ Дорнъ, и на глазахъ его навернулись слезы: живо припомнилась ему блѣдная какъ мраморъ женщина на смертной постели.
   -- И я, возразилъ баронъ дрожащимъ голосомъ:-- развѣ не любилъ я ее, одну ее, съ самаго дѣтства!.. Какой братъ ласкалъ и лелѣялъ сестру съ такой святой, благоговѣйной любовью?..
   Глаза его блуждали въ пространствѣ; въ нихъ выражалось какое-то неясное угрызеніе совѣсти.
   -- Правда, продолжалъ онъ, какъ-будто говору самъ съ собой: -- другой образъ возникаетъ и растетъ въ душъ моей!.. Ліа, моя Бѣдная Ліа, которой я готовлю такое страшное горе!.. Я любилъ ее... О, я люблю ее!..
   Родахъ закрылъ лицо руками.
   Гансъ смотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ.
   -- Сестра! сестра! произнесъ Родахъ, и на лицѣ его изобразилась горькая тоска: -- если это преступленіе, прости меня!.. Ты видишь мою борьбу, тоску мою!.. Одна надежда была у меня въ жизни, одно счастіе!.. Я откажусь отъ него.
   Потъ выступилъ на блѣдномъ лицѣ барона; лихорадочнымъ огнемъ горѣли его мрачные, блуждающіе глаза.
   -- Я откажусь отъ нея! вскричалъ онъ въ какомъ-то восторженномъ порывѣ:-- изгоню этотъ образъ оттуда, гдѣ нѣтъ ему мѣста; сдавлю свое сердце, выжму изъ него послѣднее воспоминаніе.
   Онъ опять закрылъ лицо, и руки его судорожно дрожали: продавецъ платья слышалъ, какъ рыданія разрывали грудь его...
   Гансъ стоялъ печально, молча: онъ не смѣлъ спросить...
   Съ минуту продолжалась болѣзненная борьба Родаха; потомъ онъ поднялъ свою прекрасную голову: лицо его было ясно и кротко.
   -- Поговоримъ о Францѣ, сказалъ онъ:-- не будемъ говорить ни о чемъ, кромѣ Франца... Судя по тому, что я узналъ вчера, Гельдберги должны торопиться этимъ праздникомъ: онъ имъ нуженъ для того, чтобъ отвести общее вниманіе отъ ихъ коммерческихъ дѣлъ... Приглашенія будутъ неожиданны: а близкіе знакомые, говорятъ, предупредятъ большую часть общества и отправятся въ началѣ будущей недѣли... Надо сдѣлать такъ, чтобъ Францъ не выѣхалъ изъ Парижа прежде насъ.
   -- Францъ нетерпѣливо ждетъ отъѣзда, отвѣчалъ продавецъ платья: -- а мамзель д'Одмеръ, безъ сомнѣнія, будетъ въ числѣ первыхъ гостей.
   -- Мы найдемъ средство задержать его, Вѣдь и мы съ своей стороны приготовились дѣйствовать... Сильны они были противъ Франца бѣднаго, безвѣстнаго: посмотримъ, каковы-то будутъ противъ блестящаго молодаго человѣка, окруженнаго дивною роскошью, княжескимъ великолѣпіемъ! Броня, о которой я сейчасъ говорилъ, другъ Дорнъ, эта броня -- богатство... Правда, до-сихъ-поръ разсчетъ ихъ былъ вѣренъ... Одинокій ребенокъ, который живетъ въ бѣдной мансардѣ, безмѣстный прикащикъ, котораго никто не знаетъ, которымъ никто не занимается, -- убьютъ ли его, зарѣжутъ ли, кому какое дѣло! никто не обратить вниманія!.. Но молодой сумасбродъ, который горстями сыплетъ золото, предметъ общаго говора, юноша, на котораго смотрятъ тысячи изумленныхъ глазъ,-- его погубить не такъ легко. Женщины не спускаютъ съ него глазъ, мужчины ревнуютъ, такъ-что каждая царапина на его пальцѣ будетъ событіемъ, которое ни отъ кого не скроется...
   Гансъ улыбался съ наивнымъ изумленіемъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ такъ, проворчалъ онъ:-- но мнѣ бы этого никогда и въ голову не пришло......
   Вдали послышался звукъ колокола, возвѣщавшій открытіе ежедневнаго торга въ Тамплѣ.
   

III.
Лавка Араби.

   При звукѣ колокола, Гансъ всталъ по инстинкту, по привычкѣ каждый день повиноваться этому сигналу. Онъ взялъ въ углу комнаты холстинный мѣшокъ и надѣлъ шляпу, потомъ вдругъ покраснѣлъ и торопливо снялъ ее.
   -- Извините, господинъ баронъ, сказалъ онъ:-- этотъ колоколъ.
   -- Время торга? спросилъ Родахъ вставая.
   -- Точно такъ, отвѣчалъ Гансъ Дорнъ, бросивъ мѣшокъ: -- я было забылъ, что я ужь не продавецъ платья, а по-прежнему блутгауптскій слуга... въ другой разъ не забуду.
   Говоря это, Гансъ съ нерѣшительнымъ видомъ вертѣлъ въ рукахъ шляпу.
   -- Впрочемъ, продолжалъ онъ:-- если сегодня не пойдти, друзья встревожатся; а этотъ негодяй Іоганнъ, пожалуй, еще и не вѣсь что подумаетъ...
   -- Ты полагаешь, что онъ еще ничего не знаетъ? спросилъ баронъ.
   -- Конечно... когда вы, вечеромъ, вошли въ харчевню "Жирафы", Іоганнъ ходилъ за виномъ... и когда воротился, товарищи ничего ему не сказали... До-тѣхъ-поръ не было причины отъ него таиться; но видно Богъ кладетъ печать на лицѣ измѣнника: никто его не любить; когда онъ уставить свои сердитые глаза,-- какъ-то и языкъ не ворочается.
   -- А другіе узнали меня? спросилъ Родахъ.
   -- Всѣ, сударь, даже несчастный Фрицъ!
   -- И ты теперь увидишь ихъ на рынкѣ?
   -- Они ходятъ каждый день.
   Родахъ пошелъ къ двери.
   -- Ну, другъ Дорнъ! сказалъ онъ: -- побудь еще сегодня продавцомъ платья. Проведи этого Іоганна и увѣрься въ помощи другихъ блутгауптскихъ служителей.
   -- Они хорошіе люди, отвѣчалъ Дорнъ:-- за нихъ можно поручиться.
   -- Предупреди ихъ; они должны быть готовы по первому знаку отправиться въ Вюрцбургъ...
   -- Будутъ готовы.
   Баронъ и Гансъ прошли чрезъ комнату Гертруды. Она, по обыкновенію, поцаловала отца, который не замѣтилъ слезъ, блестѣвшихъ у ней на рѣсницахъ.
   Гертруда все еще ждала бѣднаго Жана. Жанъ не являлся. Три черные, зловѣщіе человѣка наконецъ скрылись на узкой лѣстницѣ старой мамы Реньйо.
   Что-то будетъ?..
   Родахъ и продавецъ платья прошли чрезъ опустѣвшій дворъ.
   -- У меня еще есть кое-что тебѣ сказать, продолжалъ баронъ: но -- мы увидимся сегодня. Нужно мнѣ теперь денегъ... и много денегъ!..
   Гансъ остановился.
   -- Живя въ Парижѣ, я собралъ порядочную сумму... въ приданое моей Гертрудѣ... Но Блутгауптъ важнѣе всего, сударь! извольте располагать приданымъ Гертруды.
   Родахъ взялъ его руку.
   -- Благодарю! сказалъ онъ съ чувствомъ:-- Богъ наградитъ тебя, товарищъ. Но твои деньги -- какъ капля въ морѣ: мнѣ нужны огромныя суммы... Когда я пріѣхалъ сюда, мнѣ казало сь, что я очень-богатъ, но въ три дня моя казна почти совсѣмъ истощилась... Еслибъ ты зналъ, какъ летятъ у меня деньги!.. Надо поддержать домъ Гельдберга, который падаетъ...
   -- Домъ Гельдберга! вскрикнулъ Гансъ съ изумленіемъ:-- домъ заклятыхъ враговъ Блутгаупта!..
   -- Послѣ, я тебѣ объясню это... Притомъ же, надо будетъ обзавести Франца экипажами на аристократическую ногу... въ четверкъ, кажется, я достану... а до-тѣхъ-поръ...
   Они вышли на Площадь-Ротонды. Разговоръ ихъ былъ прерванъ крикомъ ребятишекъ, бѣжавшихъ толпой за добрякомъ Араби.
   -- Кто это? спросилъ баронъ.
   -- Это человѣкъ, который бы могъ помочь вамъ, отвѣчалъ Гансъ Дорнъ улыбаясь:-- дайте только залогъ.
   Родахъ старался разсмотрѣть, но видѣлъ только клочокъ мѣха, болтавшійся надъ головами ребятишекъ и направлявшійся къ Ротондѣ.
   -- Это великій тампльскій банкиръ!.. онъ скупаетъ краденыя вещи и даетъ деньги за десять процентовъ въ недѣлю. Это -- Араби, ростовщикъ.
   -- Я ужъ нѣсколько разъ слыхалъ объ немъ, отвѣчалъ Родахъ, продолжая всматриваться.-- Имя Араби должно быть вымышленное?
   -- Не знаю... Онъ слыветъ подъ этимъ именемъ съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ открылъ свою лавчонку.
   -- Откуда же онъ взялся?
   -- Неизвѣстно.
   -- И никто не знаетъ?
   -- Никто.
   -- Но у него должны быть друзья; знакомые, по-крайней-мѣрѣ?
   -- Кто ни бывалъ въ его лавчонкѣ, всѣ проклинаютъ и ненавидятъ его... Въ Тамплѣ много несчастныхъ; а ни одинъ не протянетъ ему руки.
   -- Богатъ онъ?
   -- Говорятъ.
   Родахъ взглянулъ на Ганса и задумался.
   -- Досадно, что я не могъ его разсмотрѣть, сказалъ онъ, думая вслухъ.-- Опиши мнѣ, другъ Дорнъ, что это за человѣкъ?
   -- Не-уже-ли вы въ-самомъ-дѣлѣ думаете къ нему обратиться? спросилъ Гансъ.
   -- Можетъ-быть.
   Продавецъ платья махнулъ головой съ недовольнымъ видомъ.
   -- Напрасный трудъ! сказалъ онъ:-- Араби даетъ деньги только подъ залогъ и притворяется бѣднякомъ, какъ вся его братья.
   -- Но ты мнѣ не отвѣчаешь?.. прервалъ Родахъ.
   -- Мнѣ почти нечего отвѣчать. Я случайно видалъ изъ-подъ его длиннаго козырька часть желтаго, сморщеннаго лица...
   -- Шапка на немъ кожаная? спросилъ Родахъ съ возрастающимъ любопытствомъ, которое было непонятно для Ганса.
   -- Шапка кожаная.
   -- Потомъ?
   -- Онъ невысокъ; худой, дряхлый, трясется...
   -- Далѣе?
   Вопросы Родаха быстро слѣдовали одинъ за другимъ, и взглядъ его становился отъ часу нетерпѣливѣе.
   -- Полукафтанье такое же старое, какъ самъ онъ, отвѣчалъ Гансъ:-- а сверху коротенькій плащъ...
   Родахъ опустилъ голову и минуты двѣ или три о чемъ-то думалъ; потомъ вдругъ выпрямился и сказалъ:
   -- Отведи меня къ этому человѣку.
   -- Господинъ баронъ, проговорилъ Гансъ:-- не-уже-ли вы вправду думаете?..
   Повелительный жестъ Родаха остановилъ его; Гансъ молча, повиновался.
   Они шли чрезъ говорливую, суетливую, шумную какъ рой толпу, разсыпавшуюся въ странныхъ метафорахъ тампльскаго нарѣчія.
   -- Вонъ онъ, сказалъ Дорнъ, указывая подъ перистиль Ротонды на узкій проходъ въ лавку Араби.
   Родахъ нагнулся, чтобъ пройдти въ дверь, и исчезъ въ полумракѣ.
   Въ передней комнатѣ, гдѣ обыкновенно ждутъ ростовщика бѣдные заемщики, никого не было, кромѣ Ноно-Галифарды, которую въ Тамплѣ привыкли не считать ни за что.
   Сидя на полу у двери корридора, ведущаго въ задній магазинъ, дрожа отъ холода, она ожидала приказаній своего хозяина.
   Баронъ Родахъ, вошедши, не замѣтилъ ее, и малютка могла спокойно смотрѣть на человѣка, который съ своимъ гордымъ, смѣлымъ видомъ нисколько не былъ похожъ на обыкновенныхъ посѣтителей Араби.
   Бѣдная Галифарда была очень-слаба; она еще была подъ вліяніемъ холода и сырости прошедшей ночи. Отъ времени до времени, болѣзненный кашель, который она старалась удерживать, судорожно сжималъ ея грудь.
   Голова Галифарды была прислонена къ двери; растрепанные волосы путались на впалыхъ щекахъ, запятнанныхъ лихорадочнымъ румянцемъ.
   Она страдала молча, безъ ропота на своего хозяина; страданіе было ея жизнью; она не знала радости; она ничего не жалѣла, ни на что не надѣялась.
   Можетъ-быть, порою, въ сладкихъ, игривыхъ дѣтскихъ сновидѣніяхъ, ей грезились материнскіе поцалуи; можетъ-быть, она предугадывала наслажденіе любить и быть любимой. Но то были краткія минуты. Отъ этихъ грезъ существенность становилась еще печальнѣе, еще нестерпимѣе, и Галифарда отказалась отъ нихъ, не хотѣла имъ вѣрить. Истиной были для нея въ этомъ мірѣ только холодныя ночи, суровость хозяина и неумолимыя жестокости ея преслѣдователя, идіота Геньйолета.
   Одно существо было къ ней благосклонно: безъ доброй Гертруды, которая часто утѣшала ее и научила молиться Богу, смерть давно положила бы конецъ томительнымъ страданіямъ несчастной дѣвочки.
   Еще помнила Галифарда другое женское, привѣтно-улыбавшееся ей лицо, которое было еще прекраснѣе лица Гертруды; но она рѣдко его видѣла. Одинъ разъ, когда она отъ усталости заснула въ лавкѣ г-жи Батальёръ,-- о! этого она не могла забыть!-- горячій поцалуй разбудилъ ее. Она открыла глаза -- и видитъ прекрасную, незнакомую женщину, -- знатную, безъ сомнѣнія, потому-что она была въ бархатѣ и атласѣ, и Батальёръ обращалась къ ней съ почтеніемъ.
   Сердце Галифарды сильно билось при мысли объ этой женщинѣ; улыбка незнакомки глубоко врѣзалась въ ея памяти. И сколько сдадкихъ сновъ! сколько радостныхъ надеждъ!..
   Но это было уже давно! Галифарда сохранила смутную привязанность къ незнакомкѣ, но перестала надѣяться.
   Нищета медленно убивала ее; она привыкла страдать; она почти не чувствовала приближенія смерти, которая уже наложила печать на ея щеки и поразила гибкость ея дѣтскихъ членовъ...
   Родахъ прямо подошелъ къ маленькому окошечку, служившему ростовщику коцторкои, нагнулся къ полукруглому отверстію и хотѣлъ заглянуть за перегородку; но добрякъ былъ постоянно на сторожѣ и уловка барона не имѣла успѣха: онъ увидѣлъ только двѣ сухія руки, поставленныя вѣеромъ передъ окошечкомъ.
   Съ минуту онъ не зналъ, что ему дѣлать теперь; наконецъ сказалъ на удачу:
   -- Я, кажется, имѣю честь говорить съ г. Араби?
   Отвѣта не было.
   Родахъ вынулъ изъ кармана полдюжины совереновъ и положилъ ихъ на полочку.
   -- Мнѣ бы хотѣлось размѣнять это золото на французское серебро, сказалъ онъ.
   Морщинистая рука протянулась, захватила соверены и пересчитала ихъ. Внутри послышался легкій шумъ вѣсковъ, потомъ рука просунулась сквозь отверстіе и положила на полочку нѣсколько пятифранковыхъ экю съ баснословнымъ вычетомъ за промѣнъ.
   Чтобъ начать разговоръ, баронъ хотѣлъ-было придраться къ этому обстоятельству; но при первомъ его словѣ морщинистая рука сдѣлала движеніе, и окошечко закрылось.
   Это былъ формальный отказъ, но баронъ былъ не изъ тѣхъ людей, которые легко оставляютъ свои намѣренія.
   Подумавъ немного, онъ рѣшился ждать прихода новаго просителя.
   Галифарда, задерживая кашель, робко жалась къ двери; до чрезъ нѣсколько минутъ раздраженная грудь ея быстро, судорожно заколыхалась, и баронъ, до-сихъ-поръ не замѣчавшій ее, оборотился.
   Увидѣвъ бѣдняжку, онъ вздрогнулъ, какъ-будто неожиданная мысль поразила его. Чтобъ разсмотрѣть ребенка, онъ отсторонился отъ свѣта. Двѣ или три минуты смотрѣлъ онъ на нее молча; въ его взглядѣ выражалась глубокая, задумчивая жалость.
   Ноно-Галифарда опустила глаза и не смѣла поднять ихъ.
   -- Бѣдный ребенокъ! безсознательно проговорилъ баронъ:-- что за сердце у этой женщины!..
   Дѣвочка робко, украдкой взглянула на него; но выраженіе жалости уже исчезло съ лица Родаха, и онъ снова думалъ о цѣли своего прихода.
   -- Дѣвочка! сказалъ онъ ласково-холоднымъ тономъ: -- скажи своему хозяину, что мнѣ надо переговорить съ нимъ... Возьми вотъ, прибавилъ онъ, снимая съ руки кольцо:-- и спроси, что онъ дастъ за это.
   Галифарда повиновалась и вышла. Родахъ слышалъ за перегородкой смутный шопотъ; потомъ окошечко открылось.
   Желтая рука держала кольцо и внимательно взвѣшивала его.
   -- Я даю за это три луи, сказалъ ростовщикъ, послѣ минутнаго осмотра.
   Голосъ старика живо поразилъ Родаха; нѣсколько времени онъ напрасно старался припомнить, гдѣ его слышалъ, и уже готовъ былъ отказаться и отвѣчать на предложеніе ростовщика, какъ вдругъ память его освѣтилась. Этотъ голосъ слышалъ онъ поутру, на углу Улицы-д'Анжу, за спущенными занавѣсками ситадины, когда преслѣдовалъ маленькаго старичка изъ дома Гельдберга, исчезнувшаго такимъ страннымъ образомъ.
   Именно этотъ слабый, дрожащій голосъ принялъ онъ за голосъ старухи. Теперь онъ объяснилъ себѣ внезапное исчезновеніе добряка въ полукафтаньѣ. Но эта мысль только пролетѣла въ его головѣ: онъ думалъ о другомъ.
   Опустившаяся голова Родаха поднялась; гордая улыбка показалась на губахъ его. Рука его скользнула подъ плащъ и вытащила изъ портфёля связку бумагъ, покрытыхъ различными надписями и клеймами.
   То былъ переводный вексель во сто-тридцать тысячъ франковъ, просроченный и протестованный на Гельдберга, Рейнгольда и компанію.
   Родахъ взялъ назадъ кольцо и положилъ на конторку вексель.
   -- Почтеннѣйшій, оставимте эти мелочи... не угодно ли вамъ разсчитать мнѣ вотъ это?
   Голова Араби, все еще покрытая мѣховой шапкой, высунулась до половины въ окошечко, чтобъ разсмотрѣть бумагу, которую показывали ему издали. Античная шапка и длинный козырекъ тряслись. Потомъ все это ушло въ отверстіе и раздался тихій стонъ.
   Морщинистая рука выставилась раза два или три и нерѣшительно возвратилась назадъ.
   Окошечко закрылось до половины, открылось и снова закрылось. Волненіе старика очевидно доходило до послѣдней степени.
   Родахъ положилъ руку на развернутый вексель и ждалъ.
   Чрезъ двѣ или три секунды, окошечко совершенно закрылось, и почти вслѣдъ за тѣмъ за перегородкой застучала толстая задвижка. Узкая дверь медленно отворилась.
   Старикъ показался на порогѣ, держась обѣими руками за косяки двери.
   Ноги измѣняли ему.
   Долго смотрѣлъ онъ на Родаха изъ-подъ огромнаго козырька. Нижняя часть лица его судорожно подергивалась; морщины встрѣчались другъ съ другомъ и смѣшивались; нѣсколько невнятныхъ словъ сорвалось съ его губъ какъ-бы случайно.
   -- Вотъ три раза! проговорилъ онъ наконецъ: -- три раза вижу этого человѣка, который такъ преслѣдовалъ меня въ грёзахъ!.. Не предвѣстіе ли это Божіе? или искушеніе Сатаны?..
   Слабое, дряхлое тѣло его качалось отъ сильнаго впечатлѣнія. Раза два или три Родаху казалось, что онъ опрокинется.
   Наконецъ старикъ окрѣпъ на ногахъ; у него достало силъ пройдти по маленькой передней и запереть наружную дверь лавки.
   -- Войдите! сказалъ онъ Родаху, возвращаясь къ своей конторкѣ.
   Родахъ вошелъ первый.
   Онъ очутился въ очень-темной и тѣсной комнаткѣ, вся мёбель которой состояла въ ветхомъ креслѣ, хромомъ столѣ и небольшой плавильной печи, безъ всякихъ, впрочемъ, признаковъ огня, не смотря на холодное время. Эта комнатка, по своимъ скуднымъ размѣрамъ, отчасти напоминала магазинъ Моисея Гельда, ростовщика Жидовской-Улицы во Франкфуртѣ-на-Майнѣ.
   И здѣсь та же невзрачность голыхъ стѣнъ, которыя паукъ мирно устилалъ своей тонкой, пыльной тканью; тотъ же пожелтѣвшій неровный потолокъ; тотъ же полъ, покрытый толстымъ слоемъ пыли.
   Вдоль стѣнъ висѣла ростовщичья добыча; тамъ и сямъ, въ углахъ и за печкой, разные предметы, которыхъ не описать бы въ цѣломъ томѣ, лежали ворохами; вообще это были безобразныя развалины, ничего-нестоющее тряпье.
   Влѣво отъ двери, одинъ ворохъ поднимался выше всѣхъ другихъ; онъ занималъ уголъ и вмѣщалъ въ себѣ по-крайней-мѣрѣ возъ лоскутьевъ.
   И это еще не настоящій магазинъ добряка Араби: назади у него была другая лавчонка.
   Араби, вмѣсто того, чтобъ сѣсть въ кресло, униженно предложилъ его барону, а самъ прислонился къ печкѣ.
   -- Я бѣдный старикъ, сказалъ онъ, заикаясь и уставивъ глаза въ землю:-- по волѣ Божіей, у меня умъ слабѣетъ на старости лѣтъ... Скажите поскорѣе, кто вы и что вамъ нужно; потому-что у меня въ головѣ темно и мысли мѣшаются, будто въ бреду...
   -- Вамъ, конечно, кажется, проговорилъ баронъ, устремивъ строгій, неподвижный взглядъ на смущенное лицо ростовщика: -- вамъ кажется, что предъ вами опять человѣкъ, который не долженъ бы возвращаться?..
   -- Правда, прошепталъ старикъ растерявшись, не имѣя силъ притворяться.
   -- Убитые лежатъ въ могилѣ, продолжалъ Родахъ.-- Вамъ страшно... кровавое пятно опять закраснѣлось на вашей совѣсти!
   -- Такъ это вы?.. произнесъ ростовщикъ чуть-слышнымъ голосомъ.
   Тѣнь презрительнаго состраданія мелькнула въ глазахъ Родаха.
   -- Я пришелъ сюда не за тѣмъ, чтобъ отвѣчать на ваши вопросы, господинъ Моисей, возразилъ онъ: -- мнѣ нужно сто-тридцать тысячѣ франковъ.
   При имени Моисей, глубже обозначились морщины на лицѣ Араби; но слова: "сто-тридцать тысячъ франковъ", казалось, дали противный толчокъ его ощущеніямъ и пробудили разсудокъ его, отуманенный какимъ-то сномъ.
   Онъ въ-половину приподнялъ вѣки, и искоса взглянулъ на барона.
   -- Ужь двадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ! думалъ онъ: -- а этотъ человѣкѣ еще такъ молодъ... Я съ ума схожу отъ старости!.. Господи! Господи! какъ похожъ!.. Но мертвецы всегда являлись по ночамъ; а теперь день!
   -- Мнѣ некогда, сказалъ Родахъ.
   Араби сдѣлалъ движеніе, какъ-будто просилъ потерпѣть. Видно было, какъ черты его мало-по-малу измѣнялись: вмѣсто суевѣрнаго ужаса, выступало въ нихъ ненасытное скряжничество и старинное лукавство.
   Сто-тридцать тысячъ франковъ!.. Это могучее число трубой прозвучало у него въ ушахъ и разогнало его мертвенную агонію.
   Онѣ пришелъ въ себя; онъ чувствовалъ, что возродилась въ немъ страсть торговаться, лукавить, обманывать.
   -- Не всякій день отворяется эта дверь, сказалъ онъ, съ намѣреніемъ льстить:-- немногимъ удается побывать на мѣстѣ, гдѣ вы теперь сидите, мой почтеннѣйшій... Если бъ было что-нибудь въ этомъ бѣдномъ углу, я предложилъ бы вамъ хлѣба-соли, въ знакъ моего глубочайшаго уваженія... Но, видитъ Богъ, какія ныньче тяжкія времена! Деньги совсѣмъ перевелись, и съ моимъ ли несчастнымъ промысломъ нажить безбѣдное пропитаніе?
   -- Въ этомъ мы съ вами ровны, господинъ Моисей, возразилъ Родахъ:-- мнѣ нужно денегъ.
   Араби попробовалъ улыбнуться.
   -- Денегъ! повторилъ онъ: -- къ-чему смѣяться надъ убогимъ стариковъ?.. Посмотрите кругомъ, почтеннѣйшій... Что видите,-- вотъ и все мое богатство!
   Регдахъ оъднялъ руку съ переводнымъ векселемъ, за которымъ добрякѣ Араби не переставалъ слѣдить глазами.
   -- И такъ, сказалъ онъ:-- вы не можете мнѣ этого разсчитать? Ростовщикъ сложилъ руки; пальцы его колотились съ шелестомъ истертаго пергамента.
   -- Господи! Господи! прошепталъ онъ:-- если продать все, что здѣсь есть, не сберешь и сотой доли того, что нужно.
   Баронѣ вынулъ бумажникъ и открылъ его.
   -- Постойте! постойте! продолжалъ старикъ:-- домъ Гельдберга, Рейнгольда и Комп.-- богатый домъ; такихъ домовъ не много, Почтеннѣйшій... во снѣ ли я видѣлъ, или вы мнѣ сказали, что вексель протестованъ?
   Между ними уже не было перегородки, которая бы могла помочь увернуться. Родахъ протянулъ вексель; старикъ жадно бросился къ нему.
   Араби насадилъ на носъ свои широкія круглыя очки, и сталъ щупать бумагу, повертывать ее, пытать, такъ-сказать, всѣми чувствами, подробно, мѣшкатно.
   -- И Гельдбергъ допустилъ это протестовать! проворчалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ:-- домъ Гельдберга!.. Славный домъ Гельдберга!
   Старикъ замолчалъ; голова его опустилась.
   -- Въ мое время, продолжалъ онъ, говоря самъ съ собою: -- Цахеусъ Несмеръ былъ нашимъ должникомъ!.. Они не хотѣли, неблагодарныя дѣти!..
   -- Ну, что жь?.. сказалъ Родахъ.
   Ростовщикъ ступилъ шагъ впередъ, продолжая держать въ рукѣ вексель.
   -- Невозможная вещь! ворчалъ онъ сквозь зубы:-- сто-тридцать тысячъ франковъ!.. Это -- сущая бездѣлка для кассы Гельдберга! Тутъ что-нибудь кроется; вы не все мнѣ сказали, почтеннѣйшій!..
   -- Кроется, возразилъ Родахъ, встрѣчая невозмутимымъ спокойствіемъ возрастающее волненіе старика:-- кроется то, что касса пуста, что я этимъ векселемъ могу ввести домъ въ банкротство.
   -- Боже мой! Боже мой! бормоталъ старикъ: -- столько нажитыхъ сокровищъ!.. Чего они мнѣ стоили!.. О, дѣти! дѣти!..
   -- Въ такихъ обстоятельствахъ, возразилъ баронъ, голосъ котораго становился тѣмъ спокойнѣе, чѣмъ больше голосъ Араби дрожалъ:-- мнѣ надо было размыслить... судомъ дѣло идетъ медленно... Я думалъ, что, обратясь къ старинному главѣ дома Гельдберга...
   Араби задрожалъ всѣмъ тѣломъ; по какому-то инстинктивному движенію, онъ пытался скрыть лицо подъ своимъ длиннымъ козырькомъ.
   -- Я худо разслышалъ, проворчалъ онъ:-- почтеннѣйшій, я васъ не понимаю... Что вы говорите о главѣ дома Гельдберга?
   Родахъ всталъ; Араби хотѣлось убѣжать, но ноги его не двигались, будто свинцовыя. Когда рука Родаха упала ему на плечо, казалось, онъ потеряетъ равновѣсіе и опрокинется навзничь.
   -- Вы господинъ Гельдбергъ? произнесъ баронъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! лепеталъ старикъ.-- Клянусь пресвятымъ Богомъ...
   -- Не богохульствуйте!
   -- Клянусь!..
   -- Взгляните на меня.
   Ростовщикъ не хотѣлъ взглянуть на Родаха.
   -- Я Араби, говорилъ онъ въ отчаяніи: -- я бѣдный Араби... спросите у всѣхъ тампльскихъ!
   -- Взгляните на меня, повторилъ Родахъ строгимъ голосомъ.
   Араби поднялъ наконецъ глаза, но не выдержалъ и зажмурился.
   -- Видите, сказалъ Родахъ, не измѣняя своей безстрастной холодности:-- могъ ли я забыть васъ!
   Старикъ закрылъ лицо руками и упалъ на колѣни.
   Суевѣрный ужасъ охватилъ его сильнѣе прежняго. Передъ нимъ стояло привидѣніе, тѣнь убитаго человѣка!
   -- Графъ Ульрихъ, лепеталъ онъ, ползая у ногъ барона: -- сжалься!.. все это было для нихъ, для дѣтей моихъ!.. Богъ знаетъ, какъ я любилъ ихъ!..
   Минуты двѣ лежалъ онъ, припавъ лицомъ къ полу.
   Родахъ молчалъ.
   -- И за вашу любовь, сказалъ онъ наконецъ, невольно уступивъ какой-то горькой жалости: -- они прогнали васъ, бѣдный старикъ!
   -- Нѣтъ! о, нѣтъ! вскричалъ ростовщикъ, въ-половину приподнявшись: -- они добрыя дѣти... добрыя дѣти! они любятъ меня... Я такъ счастливъ!.. Авель, сынъ мой, гордый, что вашъ дворянинъ... Эсѳирь -- вдова христіанскаго графа... А Сара... мой ангелъ, мое милое сокровище! Сера, перлъ семьи моей; она одна могла бы сдѣлать меня счастливѣйшимъ изъ отцовъ!
   Брови Родаха сдвинулись; страшное слово готово было сорваться у него съ языка; но въ немъ оставалось еще состраданіе: слово не было произнесено.
   -- Что мнѣ за дѣло до всего этого! быстро проговорилъ онъ: -- въ послѣдній разъ спрашиваю: хотите ли разсчитать этотъ вексель?
   -- Хотѣлось бы, отвѣчалъ старикъ, снова побѣждая страхъ своей ростовщичьей натурой:-- еслибъ я имѣлъ эту сумму, я бы вамъ вручилъ ее; но у меня ничего нѣтъ... рѣшительно ничего... я все имъ оставилъ!
   -- Это ваше послѣднее слово? спросилъ Родахъ.
   Араби обвелъ кругомъ глазами.
   -- Хотите вы, чтобъ я все это продалъ? вскричалъ онъ, указывая на кучи тряпья:-- ну, хотите?..
   -- Я хочу сто-тридцать тысячь франковъ.
   Ростовщикъ сжалъ руки и проговорилъ со стономъ:
   -- Господи! Господи!
   Родахъ пошелъ къ двери.
   Съ рыданьемъ, съ крикомъ отчаянія бросился за нимъ Араби, и, какъ убитый, упавъ на колѣни, схватилъ его за полу.
   Онъ умолкъ, онъ плакалъ. Можно было подумать, что этотъ отецъ убиваетъ себя, прося пощады своимъ дѣтямъ.
   Голосъ его былъ такой непритворный, рѣчи такія жаркія, одушевленныя! Онъ любилъ дѣтей; въ нихъ была вся жизнь его, -- жизнь, кровь, душа! Можно ли подумать, чтобъ онъ колебался пожертвовать для нихъ своимъ золотомъ?..
   О! старикъ бѣденъ! У него ничего нѣтъ!..
   Странная была сцена! Родахъ нѣсколько разъ готовъ былъ поддаться краснорѣчію этой отцовской любви.
   Но среди страстныхъ порывовъ, вдругъ проявился ростовщикъ; Родахъ охладѣлъ, окрѣпъ; онъ насквозь проникъ эту комедію. Скряга, желая лучше съиграть роль, самъ сбился и проигралъ. Сколько было усилій! Утомясь мольбами, судя по себѣ о чужомъ сердцѣ, онъ прибѣгалъ ко всѣмъ возможнымъ уловкамъ. Онъ метался, измѣнялся, какъ Протей, предъ крѣпкой неподвижностью противника, и, десять разъ побѣжденный, снова пытался, съ ребяческой хитростью, увернуться и забѣжать.
   Молча, холодно смотрѣлъ Родахъ на всѣ его продѣлки. Онъ ждалъ, пока старикъ утомится своими безполезными усиліями, доводами, притворствомъ, обѣщаніями, просьбами, даже угрозами.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, разсудокъ бѣднаго Араби слабѣлъ и колебался точно такъ же, какъ его дряхлое тѣло. Мысль о разореніи усилила нравственное потрясеніе, которое произвелъ на него видъ барона, и смутила его послѣдній изношенный умъ; онъ впадалъ то въ безумный ужасъ, то въ ребяческій гнѣвъ, наконецъ сталъ на колѣни, утихъ и молился.
   Все это продолжалось десять минутъ, въ-теченіи которыхъ Малютка Галифарда, приложивъ ухо къ двери магазина, слушала, недоумѣвала и старалась понять, что тамъ происходитъ.
   Наконецъ Родахъ высвободился изъ умоляющихъ рукъ Жида и ровнымъ шагомъ пошелъ къ двери.
   Араби ползъ за нимъ на колѣняхъ до-тѣхъ-поръ, пока баронъ не взялся за ключъ. Тогда старикъ быстро вскочилъ на внезапно-окрѣпшія ноги.
   -- Будь же ты проклятъ! закричалъ онъ, скрипя зубами: -- ты, который хочешь вырвать у меня сердце.
   Ключъ повернулся, Араби кинулся впередъ.
   -- Слушай, произнесъ онъ, задыхаясь:-- я хочу тебѣ заплатить... Я поищу... попытаюсь... Подожди до завтра.
   Родахъ отрицательно покачалъ головой.
   -- До вечера, продолжалъ ростовщикъ.
   Тотъ же отказъ.
   -- Подожди одинъ часъ!..
   -- Ни минуты, отвѣчалъ Родахъ твердымъ голосомъ: -- я ужъ долго ждалъ; и если выйду отсюда съ пустыми руками...
   Не нужно было оканчивать фразы -- Жидъ понялъ. Кожаный картузъ слетѣлъ на землю; открылся черепъ голый, блестящій, желтый какъ слоновая кость. Зубы у старика стучали; потъ струился по его морщинамъ; подъ бѣлыми густыми бровями мрачнымъ ореолѣ горѣли глаза; вся фигура его выражала сдавленную, скопившуюся ярость.
   -- Останься, пробормоталъ онъ отрывисто:-- останься!.. ты сильнѣе!.. О! еслибъ рука моя могла владѣть оружіемъ!.. Съ роду не бралъ я шпаги въ руки... но тебя! тебя, который пришелъ мнѣ на пагубу, тебя -- я убилъ бы!..
   И онъ съ истинно-ребяческой глупостью показалъ Родаху кулакъ; потомъ оборотился въ тотъ уголъ, гдѣ куча тряпья возвышалась чуть не до потолка.
   Родахъ съ любопытствомъ слѣдилъ за нимъ глазами.
   Галифарда продолжала слушать. Съ-тѣхъ-поръ, какъ находилась она въ услуженіи у Араби, никогда еще человѣческая нога не переступала за порогъ еro святилища.
   Ростовщикъ на минуту остановился передъ пыльнымъ ворохомъ. Искоса взглянулъ онъ на барона и началъ складывать рухлядь, штуку за штукой.
   Онъ дѣлалъ это медленно, скрѣпя сердце; когда же снялъ дюжины изорванныхъ панталонъ, заплесневѣлыхъ сапоговъ, негодныхъ для употребленія фраковъ, -- изъ-подъ послѣдняго тряпья показался черный уголъ большаго желѣзнаго сундука.
   Араби остановился, едва переводя духъ.
   -- Что жь? сказалъ Родахъ.
   Араби звѣрски взглянулъ на него.
   -- Издохнуть бы тебѣ! бормоталъ онъ, засунувъ руку подъ мѣховое полукафтанье, вытащилъ изъ-за пазухи ключъ и вставилъ его въ замочную скважину сундука; замокъ заскрипѣлъ.
   Ростовщикъ обѣими руками схватился за грудь: этотъ скрипъ былъ для него какъ-бы предсмертнымъ хрипѣніемъ друга. Сердце его разрывалось.
   -- Ну же! сказалъ Родахъ.
   -- О! завопилъ ростовщикъ: -- еслибъ у меня была ядовитая пасть змѣи!.. еслибъ когти тигра!..
   Онъ опустилъ руки въ обширный сундукъ и долго шарилъ въ углахъ; потомъ желѣзная крышка снова заскрипѣла на своихъ петляхъ.
   Араби возвратился къ конторкѣ со связкой подъ мышкой.
   -- Сюда, сказалъ онъ Родаху.
   Оба нагнулись, и ростовщикъ развязалъ пачку банковыхъ билетовъ.
   Счетъ былъ труденъ и продолжителенъ; не разъ Араби схватывалъ свое сокровище, какъ-будто не могъ съ нимъ разстаться. Дыханіе его было тяжело; жгучія слезы засыхали на безволосыхъ вѣкахъ.
   Порою, замѣняя тактику, онъ пытался обмануть, обсчитать. Всѣ соображенія его были сосредоточены на одномъ желаніи: утаить билетъ хоть бы въ пять-сотъ франковъ! Хоть бы этимъ утѣшиться...
   Но Родахъ внимательно слѣдилъ за нимъ, и легко обнаруживалъ его отчаянныя попытки.
   Когда сто-тридцатый билетъ былъ выложенъ, Родахъ передалъ вексель; Араби въ изнеможеніи упалъ въ кресла.
   -- Когда все выйдетъ, сказалъ онъ:-- я опять зайду къ вамъ, господинъ Моисей.
   Араби не шевельнулся отъ этой угрозы: теперь его уже ничто не трогало.
   То было скорбное, отвратительное зрѣлище. Старикъ тусклымъ, страстнымъ взоромъ слѣдилъ за своими любезными билетами, представителями столькихъ терпѣливыхъ жестокостей, столькихъ неумолимыхъ грабительствъ, столькихъ хитростей, скупости, усилій! На нихъ была кровь многихъ тысячъ жертвъ...
   И отъ этого сокровища, такъ нѣжно любимаго, собраннаго по су съ такимъ наслажденіемъ, надо было отказаться; не видѣть, не считать этихъ мягкихъ бумажекъ, отъ прикосновенія къ которымъ такъ радостно содрогаются нервы, не считать ихъ въ уединенномъ восторгѣ... Никогда, увы! никогда!
   Старикъ думалъ, что онъ не переживетъ этого.
   -- Убирайся! сказалъ онъ изнеможеннымъ голосомъ, не имѣя силъ долѣе выносить мученій.
   Родахъ молча повиновался. Когда онъ отворялъ дверь въ переднюю комнату, порывъ вѣтра отворилъ дверь въ магазинъ, гдѣ Галифарда подслушивала.
   Араби поднялся; на разстроенномъ лицѣ его выразилась злобная радость -- онъ жаждилъ мести.
   Баронѣ забылъ про Галифарду; увидѣвъ ее за дверью, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ назадъ.
   -- Моисей Гельдъ, сказалъ онъ: -- ты очень любишь старшую дочь свою Сару, не правда ли?
   -- Убирайся! убирайся! повторилъ старикъ.
   -- Если любишь, продолжалъ Родахъ: -- будь человѣкомъ съ этимъ бѣднымъ ребенкомъ...
   Ростовщикъ не отвѣчалъ; но эти слова навели его на мысль, что Родахъ хочетъ покровительствовать дѣвочкѣ.
   Онъ силился улыбнуться.
   -- Я добръ, отвѣчалъ онъ сладкимъ, родительскимъ тономъ:-- моя Ново счастлива со мною... Не правда ли, Ноночка?
   -- Да, отвѣчала дѣвочка, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Родахъ, занятый другими болѣе важными мыслями, удовлетворился и ушелъ.
   Араби выпрямился, заперъ дверь и пальцемъ подозвалъ Галифарду.
   Онъ еще улыбался, но зубы его скрипѣли.
   Ноно подошла вся въ слезахъ.
   Когда она приблизилась, ростовщикъ схватилъ ее за волосы и опрокинулъ на полъ. Ярость имъ овладѣла. Онъ вытянулся во всю длину подлѣ своей жертвы. Изо рта его показалась пѣна; костлявые члены судорожно сжимались.
   Галифарда закрыла глаза и въ страхѣ сдержала дыханіе. Еслибъ Араби не былъ такъ хилъ, онъ убилъ бы ее.
   Но ему не доставало силы. Онъ могъ только вцѣпиться своими кривыми пальцами въ тѣло ребенка, бѣдной жертвы тирана, неоказывавшей ни малѣйшаго сопротивленія.
   Онъ царапалъ ее. Кровь текла по его мохнатымъ рукамъ.
   Онъ хохоталъ въ безсильной ярости, ругался... Пронзительный, отвратительный голосъ его заглушалъ жалобы слабой жертвы. Въ безсмысленномъ припадкѣ старикъ бормоталъ слова, которыя еще. болѣе раздражали его, отъ которыхъ когти его становились еще острѣе:
   -- Сто-тридцать тысячъ франковъ!.. Сто-тридцать тысячъ франковъ!..
   

V.
Тампль.

   На площади Тампля не слышно было ни хриплой злости Араби, ни жалобъ малютки Галифарды.
   А еслибъ и слышно было, конечно, никто бы не шевельнулся. Тампль -- философъ и ни во что не вмѣшивается; впрочемъ, на этотъ случай въ его кодексѣ есть опредѣленная статья:
   "Каждый хозяинъ имѣетъ право бить своего ученика."
   А такъ-какъ эти несчастные не негры, то ни одинъ поэтъ-академикъ, ни одинъ депутатъ или слезливый филантропъ еще не успѣлъ оплакать ихъ участи.
   Не смотря на несовершеннолѣтіе, они все-таки французы и граждане. Развѣ они не имѣютъ великаго. права оставить угнетающаго ихъ тирана и -- умереть съ голода на мостовой?..
   Въ это утро на рынкѣ, право, было не до мелочей. Дѣла шли превосходно, и на богатомъ неожиданными метафорами тампльскомъ языкѣ не доставало выраженій для изъявленія радости. Продавали, покупали, примѣривали, торговались...
   Надо идти въ Тампль въ подобный день сильнаго торга, чтобъ узнать этотъ метафорическій, смѣлый языкъ, который дѣлаетъ краснорѣчіе перепродавцевъ такимъ непреодолимо-увлекательнымъ. Есть обороты такіе живописные, такіе живые, что жалѣешь, отъ-чего ихъ нѣтъ въ обыкновенномъ языкѣ. Прислушайтесь... Между выраженіями гнусно-уродливыми, вы найдете могучіе образы, комическое и ужасное, такъ-сказать, живописную рѣчь и даже грацію!
   Хотите ужаснаго? Этотъ хладнокровный убійца, который повернулъ ножъ въ нанесенной имъ ранѣ -- просто сдѣлалъ пол-оборотъ ключа (demi-tour-de-clef); другой, размозжившій голову товарищу, только раздавилъ кокосовый орѣхъ (dévisser le coco).
   Хотите комическаго? Банкротъ, убѣжавшій въ Батиньйоль (въ Тамплѣ Бельгіи не знаютъ), нарядился оленемъ (s'est déguisé en cerf); молодецъ, обманутый своей женою и не смѣющій жаловаться, вх дѣтскомъ чепчикѣ (s'est collé le béguin). Бродяга, обѣдающій на счетъ другаго, поѣхалъ въ Шотландію (fait un voyage en Ecosse), гдѣ, какъ извѣстно каждому, гостепріимство никогда не продается.
   И сколько вѣрныхъ выраженій въ нѣкоторыхъ метафорахъ! Напримѣръ, какъ обрисована ревность жаднаго торговца въ этомъ выраженіи: задернуть занавѣску, что значитъ обступить покупщика, чтобъ не пустить его къ сосѣду. Вотъ еще въ двухъ трехъ словахъ выражается удовольствіе торговца, выручившаго разомъ сто на сто: перекувырнуться (fairé la culbute) или выскочить въ окно (sauter par la fenêtre).
   Но довольно. Если говорить все, то никогда не кончишь. Знаменитый филологъ сказалъ: "Тампльскій арго есть усовершенствованный французскій языкъ".
   Сквозь говорливую, спорливую толпу молча пробирался пасмурный Жанъ Реньйо. Глаза его были окружены синевой; ноги едва передвигались, будто хмѣль еще не прошелъ у него.
   Онъ проснулся на разсвѣтѣ у лѣстницы своей матери, на маленькомъ дворѣ, куда выходили окна квартиръ Ганса и Реньйо. Когда первый дневной лучъ упалъ на лицо его, онъ приподнялся, съ пустой головой, съ разломанными членами: ночной холодъ пробралъ его до костей.
   Въ первую минуту, инстинктъ и привычка естественно толкнули его на лѣстницу, ведшую въ его жилище; но едва разбитыя ноги его перешли двѣ или три ступени, какъ вдругъ какое-то темное, непріятное чувство остановило его.
   Сердце его сжалось; что-то шептало ему, что онъ ужь не можетъ воротиться къ своей матери.
   Онъ спустился съ лѣстницы и вышелъ на Площадь-Ротонды; на ней не было ни души. Смутныя воспоминанія толпились въ умѣ Жана; тяжелая голова его горѣла; онъ чувствовалъ болѣзненное изнуреніе, непремѣнное слѣдствіе первой оргіи.
   Долго бродилъ онъ безъ цѣли по пустымъ улицамъ; вмѣсто того, чтобъ припоминать все, что происходило наканунѣ, онъ силился продлить туманъ, который носился въ головѣ его: онъ боялся сознанія, ему не хотѣлось вспоминать.
   Но память то же, что совѣсть: она говоритъ независимо отъ воли. Черезъ часъ, шарманщикъ принужденъ былъ сѣсть, потому-что ноги у него ослабѣли.
   Голосъ раздался въ душѣ его; бѣдствіе предстало предъ нимъ: не было средствъ дольше закрывать глаза, отталкивать пробивающійся наружу свѣтъ.
   Какъ-будто книга раскрылась передъ нимъ; листы перевертывались другъ за другомъ. Жанъ просилъ пощады; листы продолжали перевертываться.
   Старуха Реньйо, тюрьма, сто-двадцать франковъ, невѣрная Гертруда! Все разомъ возникло въ памяти Жана и, среди хаоса страшныхъ мыслей, рисовался одинъ смѣющійся образъ: шарманщикъ видѣлъ лицо юноши, прекрасное, веселое, улыбающееся, осѣненное густыми, блестящими кудрями.
   Сердце его запрыгало отъ гнѣва: этотъ юноша съ бѣлокурой, женственной головкой, былъ для него зловѣщимъ демономъ!
   Онъ видѣлъ эти свѣжія розовыя уста, съ трепетомъ прильнувшія къ рукѣ Гертруды; видѣлъ эти большіе голубые глаза, которые горѣли такимъ весельемъ въ роковой часъ, когда судьба вырвала у него выкупъ бабушки!
   Эта бѣлая, женская рука похитила у него сокровище, спасеніе убитой нищетой семьи!
   О, теперь онъ вспомнилъ, вспомнилъ все съ мельчайшими подробностями! Сердце его заныло. И чудно казалось ему, какъ онъ тогда же не бросился, не задушилъ этого ребенка, виновника его мучительной скорби!
   По мѣрѣ того, какъ свѣтлѣло въ памяти Жана, ему хотѣлось распознавать все больше и больше. Страшно было забыть что-нибудь; но по странному дѣйствію, какое производитъ иногда опьянѣніе, воспоминанія его вдругъ перервались на томъ самомъ мѣсіѣ, когда онъ потерялъ сознаніе въ харчевнѣ Четырехъ Сыновей Эймона. Жанъ искалъ -- и ничего не находилъ. Изрѣдка мелькало передъ нимъ что-то какъ блѣдная искра, и, казалось, наводила на путь его мысли; но черезъ минуту она гасла, и все опять тонуло въ непроницаемой темнотѣ.
   Онъ помнилъ, только смутно, безотчетно, что кто-то предлагалъ ему средство спасти бабушку.
   Кто это былъ, и что за средство предлагалъ онъ? Какъ ни бился Жанъ, не могъ отъискать отвѣта на вопросъ.
   Уставъ понапрасну ломать голову, онъ насильно заставилъ себя перейдти на другія мысли: ему пришло въ голову наняться въ солдаты. Но эта мысль являлась ему не въ первый разъ; онъ уже справлялся: цѣна очень-дешевая...
   Что дѣлать? Не запродать ли свою выручку на сколько-нибудь лѣтъ ростовщику Араби? Трудно было надѣяться, чтобъ старикъ, подозрительный, недовѣрчивый, согласился на подобную сдѣлку; но въ совершенной крайности, человѣку самое пустѣйшее средство кажется спасительнымъ; Жанъ рѣшился попытать счастья. Онъ всталъ и пошелъ къ Тампльскому-Рынку. Араби только-что заперъ дверь своей лавки, чтобъ укрыть отъ любопытныхъ ушей свой разговоръ съ Родахомъ.
   Какъ убитый, остановился Жанъ передъ запертой дверью; какъ-будто какая-нибудь вѣрная надежда вдругъ обманула его.
   Таково свойство несчастья!
   Жанъ принялся бродить подъ перистилемъ. То-и-дѣло бѣдные люди, нишіе торгаши, съ залогами подъ мышкой, подходили къ лавчонкѣ ростовщика, и каждый охалъ, плакался, приходилъ въ отчаяніе отъ неожиданнаго отсутствія добряка Араби, безжалостнаго кровопійцы, который сосалъ ихъ безъ стыда, безъ совѣсти.
   И вотъ въ комъ нищета принуждена искать себѣ спасенія!
   Несчастные увивались вокругъ лавчонки, стучались въ дверь, растерянные, въ изнеможеніи садились на порогъ. Отсутствіе Араби для большей части обитателей Тампля было существеннымъ бѣдствіемъ.
   Добрякъ для своихъ кліентовъ былъ то же, что опіумъ для Китайцевъ, которые медленно убиваютъ себя любимымъ зельемъ, а между-тѣмъ умрутъ, если его отнять у нихъ.
   Жанъ весь былъ погруженъ въ свои черныя мысли; бнъ бродилъ взадъ и впередъ отъ лавки Араби до Двухъ-Львовъ, гдѣ Фрицъ, стоя на ногахъ и прислонясь къ стѣнѣ, высыпался отъ перваго графина водки, вытаращивъ на толпу свои безжизненныя глаза.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, Малу, по прозванью Зеленый-Колпакъ, и Питуа, именуемый Барсукъ, окруженные плотною толпой, спокойно вели торгъ свой. Полицейскіе агенты шныряли кругомъ; но у обоихъ панталонныхъ воровъ блестѣли на груди широкія бляхи, въ знакъ права на торговлю платьемъ. За ними Графиня и малютка Золотая-Пуговка, смѣнивъ свои бальные костюмы на болѣе-скромное одѣяніе, отъ всего сердца набивали цѣну.
   -- Ахъ, что за прелесть! Я съ роду не видывала такихъ панталонъ! съ восторгомъ говорила Золотая-Пуговка.-- Мило!.. Ну, конечно, не для всѣхъ... въ этихъ панталонахъ только бы пройдтись по бульвару!
   -- Я хоть сейчасъ дамъ два крестовика (12 франковъ), прибавила Графиня.
   Барсукъ отдернулъ панталоны съ презрительнымъ видомъ.
   -- Два крестовика, да прикинь къ нимъ два филиппика, красавица, возразилъ онъ:-- на охотника эта вещь -- восьмнадцать франковъ.
   Политъ грустно смотрѣлъ на панталоны.
   -- Но правдѣ сказать, вещь деликатная! ворчалъ онъ съ умиленіемъ:-- досадно, что я все прокутилъ.
   Въ эту минуту явилась Батальёръ въ сопровожденіи мадамъ Гюффе.
   -- О-го! вскричалъ Зеленый-Колпакъ:-- вотъ она, что не дока-то!.. пройдоха, сокрушительница... куда тебѣ!.. Эту не обратаешь!! Два сухенькіе крестовика, мамочка Батальёръ, да пол-сетьё на двѣ порціи, чтобъ торгъ смочить.
   Батальёръ щелкнула сукномъ изъ-подъ пальца.
   -- Ну же, мать моя, примолвилъ Малу:-- купите, утѣшьте Политочку: онъ такой милый малый!
   -- Одинъ крестовикъ дамъ, отвѣчала Батальёръ, нисколько но думая конфузиться.
   -- Два крестовика, возразилъ Малу.
   -- Филиппикъ прибавлю...
   -- Ну, что съ вами дѣлать! прикиньте еще франкъ, да и по рукамъ!.. Я знаю, дружокъ-Политъ не то бы мнѣ далъ, да...
   -- Гэ! перебила Золотая-Пуговка съ невыразимымъ жестомъ:-- у него нѣтъ ни горошенки, бѣдный милашка!..
   Батальёръ взглянула на Полита; Политъ стоялъ опершись на трость. Мадамъ Гюффе имѣла честь сдѣлать ему издали глубокій реверансъ.
   Батальёръ заплатила десять франковъ, и всѣ пошли гурьбой примѣрять панталоны въ общую залу Двухъ-Львовъ.
   У Тампля нѣтъ ни слабостей, ни жеманства.
   -- Вотъ не плошаетъ малый! ворчалъ Питуа, развертывая другіе панталоны:-- цѣлый Божій день ничего не дѣлаетъ, ѣстъ, пьетъ, ходитъ щеголемъ, вечеромъ лихо танцуетъ въ веселой компаніи.
   -- А еслибъ я была мужчина, мнѣ бы такая жизнь была не по вкусу! шаловливо подхватила Золотая-Пуговка.
   Услышавъ такую ересь, всѣ окружающіе пожали плечами. Барсукъ бросилъ презрительный взглядъ на дѣвочку, чуть непристыженную такою сорвавшеюся съ языка неприличностью. Бросивъ презрительный взглядъ, Питуа обратился къ публикѣ съ панталонами.
   Въ это время Жанъ, прошедъ въ двадцатый разъ мимо замкнутой двери добряка Араби, случайно замѣтилъ на углу Чернаго-Лѣса угрюмый профиль харчевника Іоганна.
   При видѣ этого лица, что-то будто толкнуло его. Смутясь, онъ остановился какъ вкопанный; руки у него опустились, глава неподвижно уставились на винопродавца.
   Іоганнъ, казалось, искалъ кого-то въ толпѣ.
   Жанъ, посмотрѣвъ на него съ минуту, вдругъ выпрямился; задумчивые глаза его заблистали; летучій румянецъ вспыхнулъ на блѣдныхъ щекахъ.
   Сквозь густую толпу, онъ бросился прямо къ Іоганну, который не замѣчалъ его.
   -- Вы говорили со мной ныньче ночью, не правда ли? сказалъ онъ, схвативъ харчевника за руку.
   Іоганнъ обернулся и смѣрилъ его двусмысленнымъ взглядомъ съ головы до ногъ. Потомъ на губахъ его мелькнула улыбка, въ которой просвѣчивался лукавый умыселъ.
   -- Быть-можетъ, молодецъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Это вы... о, да! это вы! вскричалъ шарманщикъ:-- вы говорили со мной на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы теперь стоимъ.
   -- Я не отпираюсь, дитя мое... только, пожалуйста, не кричи!..
   -- Вы мнѣ говорили, какъ спасти матушку...
   -- Ну?.. произнесъ Іоганнъ, не могши удержаться отъ нетерпѣливаго движенія.
   -- Ну! продолжалъ шарманщикъ, схватившись за голову:-- больше ничего не помню!
   У Іоганна отлегло отъ сердца. Тонкія губы его растянулись безмолвной улыбкой.
   -- Бѣдный мальчикъ! проворчалъ онъ:-- пьянёхонекъ ты былъ въ прошлую ночь!.. Но въ карнавалъ о чемъ станешь разговаривать!.. Правда, я-таки сказалъ слова два-три о твоей бабушкѣ... только ты ужь черезъ-чуръ хватилъ... я сказалъ, что попытаюсь... а остальное тебѣ пригрезилось.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ Жанъ:-- я не грезилъ...
   -- Тише, мой милый! пьянымъ лѣзутъ въ голову удивительныя грезы!
   Іоганнъ посмотрѣлъ въ лицо шарманщику, потомъ опустилъ глаза.
   -- Прежде надо все знать, прошепталъ онъ:-- если можно тебѣ будетъ отлучиться на нѣкоторое время изъ Парижа...
   -- Мнѣ все можно, лишь бы выручить изъ бѣды бѣдную бабушку!..
   -- Ну, въ добрый часъ!.. а то, видишь ли, есть такіе люди, у что не любятъ путешествовать... Тебѣ вотъ нравится, тебѣ ни почемъ этакъ прокатиться въ Германію, прогуляться немножко... а между-тѣмъ, тамъ... безъ большаго труда, играючи, пріобрѣтешь кое-что.
   -- Но вѣдь для этого нужно работать?..
   -- Немножко...
   -- Что же такое?
   Въ другой разъ, Іоганнъ бросилъ кругомъ пугливый, безпокойный взглядъ и остановилъ его на лицѣ шарманщика.
   -- Послѣ поговоримъ объ этомъ... проворчалъ онъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! закричалъ Жанъ:-- говорите сейчасъ!.. Я часто слышалъ, что вы жестокій, безжалостный человѣкъ, сосѣдъ Іоганнъ... У откупщика мильйоны; еслибъ не вы, онъ и не подумалъ бы сажать въ тюрьму несчастныхъ бѣдняковъ...
   -- Пусть такъ!.. произнесъ Іоганнъ.
   -- Слушайте! я буду вѣрить, что у васъ доброе сердце, если вы обнадежите меня хоть однимъ словомъ... Вы погубили мою бабушку; не отпирайтесь, я это знаю!.. помогите же мнѣ выручить ее изъ бѣды, и я все забуду, сосѣдъ Іоганнъ... забуду, какъ, бывало, по вечерамъ бродилъ я предъ дверьми Жирафы: забуду, какъ старался я переломить себя, удержаться, чтобъ не заставить васъ поплатиться за кровавыя слезы моей матери!..
   Лицо шарманщика, всегда кроткое, боязливое, вдругъ преобразилось. Въ глазахъ его, вперенныхъ на Іоганна, горѣла мрачная, свирѣпая угроза.
   Харчевникъ отвернулся въ сторону, чтобъ не видѣть этого взгляда.
   -- Я все забуду, примолвилъ Жанъ: -- только говорите скорѣе, потому-что сегодня мнѣ очень-тяжело; не знаю, что такое дѣлается у меня въ головѣ!..
   Толпа заколебалась и невольно увлекла ихъ за собою: они очутились между квартирой Ганса Дорна и зданіемъ Ротонды. Іоганнъ оглянулся во всѣ стороны, ожидая, не подоспѣетъ ли случайно, на его счастье, какая-нибудь встрѣча, которая могла бы избавить его отъ собесѣдника. Но Жанъ держалъ его за руку и, казалось, не вдругъ думалъ отвязаться.
   Іоганнъ очень-хорошо помнилъ ночное свиданье и предложенія, которыя онъ, съ-пьяна, надѣлалъ молодому человѣку. Іоганнъ былъ скептикъ: онъ охотно отвергалъ въ другихъ возможность честности, которой ему самому не доставало. Натощакъ, ему, можетъ-быть, и въ голову бы не пришло подговаривать Жана на славный замыселъ въ замкѣ Гельдберга; но, уже сдѣлавъ шагъ, теперь онъ не очень раскаявался. И что жь такое, вы-самомъ-дѣлѣ? доставить деньги человѣку нуждающемуся: предосудительнаго тутъ ничего нѣтъ.
   Но, среди этой любопытной толпы, отвсюду распустившей уши, Іоганну было какъ-то неловко. Одно схваченное на-лету слово могло накликать на него страшную бѣду. Между-тѣмъ, Жанъ являлся ему въ этотъ разъ не такимъ, какъ прежде, и разговоръ ихъ, казалось, принималъ задорный оборотъ.
   Харчевникъ долго не отвѣчалъ; потомъ попытался придать своему жесткому лицу выраженіе доброты и взялъ Жана подъ руку,
   -- Видишь ли, мой милый, сказалъ онъ: -- я промышляю какъ могу... Не обдѣлывай я дѣла откупщику, нашелся бы другой на мое мѣсто, и мама Реньйо все-таки не была бы богаче... А что до нашей встрѣчи въ прошлую ночь,-- ты былъ пьянъ, я тоже; если я и обѣщалъ что-нибудь -- мнѣ простительно... Но не въ этомъ дѣло: я тебя знаю съ-дѣтства; ты всегда мнѣ нравился, и кое-какія признанія, которыя ты сдѣлалъ мнѣ ныньче ночью...
   -- Признанія! прошепталъ изумленный Жанъ.
   Харчевникъ подмигнулъ глазомъ.
   -- А, а! вскричалъ онъ: -- винцо мадамъ Табюро развязало тебѣ язычокъ!
   -- Что же я говорилъ?..
   -- Такъ, кое-что... ребячество... красотка-Гертруда даетъ цаловать свою ручку...
   Жанъ опустилъ глаза.
   -- А одинъ человѣкъ, продолжалъ Іоганнъ:-- въ желтыхъ перчаткахъ, такъ разогорчилъ тебя, что ты ему хотѣлъ...
   Іоганнъ остановился и, наклонясь къ уху шарманщика, шепнулъ:
   -- Задать карачунъ, голубчикъ мой!
   Жанъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Потъ каплями выступилъ у него на вискахъ. Хотя глаза его были прикованы къ землѣ, но по лицу можно было видѣть, какимъ неотразимо-яркимъ свѣтомъ вдругъ озарилась его память.
   Мысль объ убійствѣ вонзилась ему въ душу, и въ ту же минуту разлетѣлся туманъ, застилавшій его воспоминанія.
   Онъ быстро вырвалъ свою руку изъ-подъ руки Іоганна и отступилъ назадъ.
   -- Правда, произнесъ онъ измѣнившимся голосомъ:-- я ненавижу его, смертельно ненавижу; должно быть, я говорилъ про убійство... но и вы, теперь я вспомнилъ,-- деньги, которыя вы предлагали мнѣ, это -- плата за убійство...
   Іоганнъ бросился къ нему.
   -- Молчи, ребенокъ! молчи! шепталъ онъ: -- я честный человѣкъ... ты ошибаешься...
   -- Нѣтъ, не ошибаюсь! возразилъ Жанъ, протянувъ руку, какъ-будто на присягу: -- ваши слова у меня и теперь, въ ушахъ звѣнятъ... убійство, убійство, гдѣ-то далеко, должно выручить изъ бѣды мать мою...
   Жанъ стоялъ скрестивъ на груды руки; глаза его снова опустились.-- Іоганнъ пристально смотрѣлъ на него, пытаясь разгадати его мысли.
   Въ эту минуту они были немного въ сторонѣ отъ толпы, возлѣ самыхъ домовъ, составляющихъ продолженіе Улицы-Птит-Кордри.
   Іоганнъ размышлялъ. Теперь онъ раскаявался въ своемъ безразсудствѣ; страшно становилось ему при видѣ морщинь, набѣгавшихъ на лицо шарманщика; но дѣло начато: идти впередъ -- опасно, воротиться -- невозможно.
   И Іоганнъ такъ разсуждалъ самъ съ собой:
   -- Еслибъ только заманить, мнѣ туда молодца, чорта съ два, сталъ бы я его бояться!.. ему заплатятъ по заслугамъ; а если озлится -- уймутъ... Но здѣсь мудрено скрутить дѣло!.. Этотъ сорванецъ безъ ножа зарѣжетъ меня... а ну! потолкуемъ!
   Еслибъ въ это время Жанъ могъ проникнуть, что дѣлается въ душѣ харчевника, ему стоило бы сказать только одно слово, чтобъ завоевать выкупъ бабушки.
   Но голова Жана была полна тревоги и тоски; лихорадочный жаръ палилъ ее: онъ терялся, мучился размышленіями трудными, невозможными для человѣка, которому кажется, что онъ судитъ, между-тѣмъ, какъ онъ бредитъ.
   Жанъ былъ дитя; онъ былъ слабъ; горе убило его. Онъ не видѣлъ случая, который представлялся ему выручить изъ бѣды свою семью; а еслибъ и видѣлъ, то не знаю, съумѣлъ ли бы имъ воспользоваться. Іоганнъ, напротивъ, былъ опытенъ во всемъ, и не зналъ никакихъ нравственныхъ стѣсненій. Пока тянулось ихъ молчаніе, винопродавецъ воротилъ свое хладнокровіе и сталъ пристальнѣе наблюдать за товарищемъ; онъ растолковалъ по-своему безмолвное смущеніе шарманщика; онъ разгадалъ, онъ ясно увидѣлъ, что въ глубинѣ мыслей Жана былъ самъ Жанъ.
   И то, что сейчасъ казалось ему безразсуднымъ промахомъ, теперь принимало видъ ловкой продѣлки. Хмѣль кстати подслужился: Іоганнъ протянулъ руку на удачу, и какъ разъ попалъ въ цѣль. Сверхъ-того, Жанъ, можетъ-быть, въ этомъ случаѣ былъ для него самый удобный человѣкъ.
   -- Ну, сказалъ онъ довѣрчиво-вкрадчивымъ голосомъ: -- такъ какъ ты ужь половину припомнилъ, то я не хочу ничего отъ тебя скрывать... только смотри, будь уменъ! Помни, что одно слово можетъ погубить тебя!
   -- Погубить меня! повторилъ Жанъ.
   -- Дитя мое, продолжалъ Іоганнъ родительскимъ тономъ: -- я вижу, что ты не знаешь, до чего докутился въ прошлую ночь... мы были не одни... нашъ разговоръ слышали, и если донесутъ, то не на меня!
   Жанъ выпрямился съ негодованіемъ.
   -- Дай кончить, спокойно продолжалъ Іоганнъ: -- я не угрожаю, слышишь ли? я только разсказываю... Вотъ эти два человѣка, видишь тамъ (онъ указалъ въ толпѣ на Малу и Питуа), -- они стояли за тобой, когда ты говорилъ; эти люди -- мои...
   Жанъ видѣлъ этихъ людей при слабомъ полу-свѣтѣ въ харчевнѣ Четырехъ-Сыновей; онъ смутно помнилъ ихъ: онъ повѣрилъ Іоганну.
   -- Ты говорилъ мнѣ, продолжалъ харчевникъ:-- что для миленькой Гертруды, которая любитъ тебя, и для матери -- готовъ на все... Я сжалился надъ твоемъ отчаяніемъ и далъ тебѣ средство сдѣлаться счастливымъ... ты поклялся.
   -- Что толку въ такой клятвѣ! вскричалъ Жанъ.
   -- Толку въ ней немного, возразилъ Іоганнъ: -- если не заставятъ сдержать ее.
   Жанъ посмотрѣлъ ему въ лицо и тихо покачалъ головой....
   -- Слишкомъ-несчастливъ я, сказалъ онъ:-- не запугаешь.
   -- Это твое дѣло... но напередъ говорю, что мы сильны, а ты -- самъ знаешь, какъ слабъ... То, что ты зовешь своимъ несчастіемъ, можетъ сейчасъ же превратиться въ счастье... Что тебѣ мѣшаетъ жениться на Гертрудѣ? денегъ, что ли, нѣтъ?-- будутъ деньги...
   Жанъ схватился обѣими руками за свою пылающую голову.
   -- Гертруда такая кроткая, милая -- какое счастье она принесла бы тебѣ!.. проговорилъ Іоганнъ.
   -- Оставьте!.. оставьте? меня!.. бормоталъ Жанъ.
   -- Что тебѣ нужно, чтобъ выручить бабушку? немножко денегъ?-- У тебя ихъ будетъ много.
   У Жана занялся духъ.
   -- Твоя бѣдная бабушка! продолжалъ Іоганнъ:-- такая добрая, и такъ несчастлива!.. Разъ какъ-то я видѣлъ ее на улицѣ... какъ она, бѣдная, дрожитъ! сѣдая голова ея такъ и клонится! И глаза-то она всѣ выплакала!.. Охъ! всѣ говорятъ, что эта тюрьма ее совсѣмъ доконаетъ!..
   Двѣ горячія слезы катились по помертвѣвшимъ щекамъ шарманщика.
   -- Нѣтъ!.. нѣтъ!.. проговорилъ онъ, собравъ всѣ свои чтобъ устоять: -- Господи! сжалься надо мной!..
   Съ злобной радостью смотрѣлъ на него Іоганнъ; по его мнѣнію, теперь оставалось только нанести послѣдній ударъ.
   Но когда онъ сбирался снова начать рѣчь, бѣдный Жанъ кое-какъ оправился и, шатаясь, потупивъ голову, пошелъ-было прочь.
   -- Гертруда! шепталъ онъ съ растерзаннымъ, изнывающимъ сердцемъ:-- Гертруда! матушка!.. о, я подниму на себя руки; но на другаго... нѣтъ!..
   Іоганнъ насупилъ брови, замѣтивъ, что добыча уходитъ изъ рукъ; но вдругъ торжествующая улыбка стиснула его тонкій губы.-- Смутный шумъ послышался съ той стороны, гдѣ жилъ Гансъ Дорнъ, и смѣющаяся, болтающая толпа, тѣснясь кучами, бѣжала въ ту сторону.
   Іоганнъ въ два прыжка догналъ удаляющагося шарманщика и схватилъ его за руку.
   -- Смотри! сказалъ онъ, указывая пальцемъ на входъ къ Гансу.
   Жанъ взглянулъ. Глухой хрипъ вырвался у него изъ груди; ноги его подкосились и онъ упалъ на колѣни, какъ громомъ пораженный...
   Въ веселой толпѣ кричали:
   -- О! у! смотрите, добрые люди!.. гэ!.. Вотъ берутъ въ тюрьму бѣдняжку Реньйо!..
   -- Взяли Реньйо!..
   Въ-самомъ-дѣлѣ, любопытное было зрѣлище; стоило посмотрѣть. Продавцамъ, покупщикамъ и всему тампльскому люду было отъ чего засуетиться! Не каждый день увидишь такія страданія, и, чтобъ посмотрѣть вблизи на первое отчаяніе, весьма-позволительно сдѣлать нѣсколько шаговъ.
   Плаксивые театры отворяются только вечеромъ; а когда можно съ утра захватить клочокъ драмы -- чудная пожива! День начинается хорошо; страстный до бѣдствій народъ бѣжитъ за воплями и охотно платилъ бы за мѣста на утреннихъ торжествахъ вкругъ гильйотины. Онъ съ участіемъ смотритъ на злодѣя, идущаго подъ жандармскимъ конвоемъ, спѣшить въ Сите, чтобъ быть поближе къ позорному столбу и ассизному суду. Сердце его бьется тихо на холодномъ порогѣ тюрьмы. Блеснетъ ли преступный ножъ въ малодушной рукѣ и падетъ окровавленный человѣкъ -- улица наполняется народомъ, бѣгутъ, тѣснятся; разгорается любопытствомъ счастливое лицо сплетницы, и цѣлую недѣлю будутъ навѣдываться, не осталось ли на мостовой какого кроваваго пятна...
   Французы -- самая нѣжная нація въ свѣтѣ; что испанскія корриды, гдѣ убиваютъ бѣдныхъ быковъ! что британскіе бойцы! чтѣ отчаянныя битвы, гдѣ два несчастные пѣтуха, вооруженные вострыми когтями, терзаютъ другъ друга наповалъ! наши сердца слишкомь-мягки для подобныхъ жестокостей... Но еслибъ можно было, въ нашъ свѣтлый вѣкъ, сжечь кого-нибудь, какъ во времена варварства; еслибъ -- не въ безсмысленной ипотезѣ дѣло,-- на Марсовомъ-Полѣ воздвигнуть костеръ и устроить вокругъ мѣста отъ двухъ луидоровъ до двухъ су... конечно, можно бы собрать мильйоны!
   Мы добродушны, цивилизованы, сострадательны; но посмотрѣть, какъ жарятъ человѣка -- любопытно...
   На Площади-Ротонды не было ничего подобнаго; но зрѣлище всегда имѣетъ цѣну и театры не пустѣютъ, хотя полный успѣхъ бываетъ не часто. То была драма, въ нѣкоторомъ родѣ, внутренняя; страданія темныя, безмолвныя; впрочемъ, народъ эклектикъ въ своихъ звѣрскихъ инстинктахъ: онъ почти такъ же любитъ слезы, какъ и кровь.
   Два безстрастные исполнителя торговыхъ законовъ влекли въ тюрьму бѣдную, старую женщину, полумертвую отъ горя, которое вырывалось изъ нея раздирающимъ душу рыданьемъ.
   Мертвая блѣдность покрывала лицо ея. Видно было, что въ рѣшительную минуту она не въ силахъ была сохранить спокойное достоинство несчастія; она была такъ стара! Казалось, разсудокъ ея не устоялъ передъ страшнымъ горемъ.
   Видно было, что бѣдная женщина противилась и рвалась изъ рукъ стражей закона; головной уборъ ея свалился, сѣдые волосы рѣдкими прядями падали на искаженное испугомъ лицо; мутные, какъ-бы ослѣпленные глаза были обращены на толпу; стражи тащили ее, и только по-временамъ употребляла она тщетныя усилія освободиться.
   Изъ груди ея вырывались глухія жалобы, отъ которыхъ застывало сердце, какъ отъ хрипѣнія умирающаго.
   На углу Улицы-Дюпти-Туаръ, прямо противъ лавки, которую мама Реньйо занимала тридцать лѣтъ, ждалъ фіакръ.
   Отъ воротъ до фіакра было недалеко, но старуха шла такъ тихо! Толпа любовалась на свободѣ...
   -- Вотъ она какова, наша участь-то! говорила рыночная вдовицa: -- видѣла я ее во времена Лудовика XVIII!..
   -- Бываемъ и высоко и низко, классически отвѣчала г-жа Гуффе:-- и я сама занимала мѣсто... а теперь у другихъ живу!
   -- Какая она больная!
   -- Гляди! гляди! то же черное платье, которое я знаю уже лѣтъ пятнадцать! сказалъ супругъ Батальёръ.
   -- Хотѣла быть всѣхъ честнѣе на свѣтѣ, отвѣчала торговка изъ Чернаго-Лѣса.
   -- Ломалась -- и все дѣло испортила, прогнусѣлъ толстый племянникъ Николай.
   -- Правда ли, спросилъ Малу:-- что она поддѣла хозяина и что онъ быкъ въ 800 франковъ, голубчикъ?
   -- Весемь-сотъ франковъ, да издержки.
   -- Гэ! такъ нечего и думать, чтобъ она вернулась!
   -- Да плачетъ ли она, по-крайней-мѣрѣ, плачетъ ли?
   -- Плачетъ, и Викторія тоже!
   -- Даже Геньйолетъ!.. вскричалъ Барсукъ: -- утирается платкомъ -- право-слово!..
   -- Только Жанъ, шарманщикъ, видно, ушелъ, чтобъ не видать.
   -- Не дуракъ!
   И между тысячами подобныхъ прибаутокъ хоръ повторялъ торжественный припѣвъ:
   . -- Вотъ оно что значитъ ломаться-то!
   За мамой Реньйо шла ея невѣстка, Викторія, сложивъ руки и стараясь тронуть мольбами глухія сердца стражей. Отъ времени до времени, глаза ея, залитые слезами, обращались на толпу и искали -- конечно сына; но она ничего не видѣла.
   За нею шелъ Геньйолетъ, съ изумленнымъ лицомъ, полунагой, смотрѣвшій на все безсмысленнымъ взоромъ.
   У него въ рукахъ былъ холстяной лоскутокъ, которымъ онъ, подражая другимъ, теръ себѣ глаза.
   -- О! о! о! бормоталъ онъ:-- это ей для сырнаго вторника!.. мама Реньйо ужь не вернется!..
   На это-то зрѣлище харчевникъ Іоганнъ указывалъ шарманщику.
   Жанъ уже былъ истерзанъ горемъ. До-сихъ-поръ, жизнь его текла печально, но спокойно; каждый день повторялось одно и то же горе; онъ привыкалъ, и улыбающаяся юности надежда дѣлала бѣдность сносною. Истинныя страданія начались для него съ той минуты, когда онъ узналъ отчаянное положеніе бабушки; онъ хотѣлъ противиться, удвоилъ усилія; его шарманка пѣла въ богатыхъ кварталахъ съ ранняго утра до глубокой ночи: безполезный трудъ! его усилія походили на борьбу несчастнаго матроса въ залитомх трюмѣ, который все еще откачиваетъ воду и тщётно борется противъ побѣднаго плеска волнъ.
   Онъ, кроткій, добрый ребенокъ, полный отваги, пока оставалась какая-нибудь надежда, но слабый, безоружный въ отчаяніи. Его задумчивый, нѣжный характеръ, въ которомъ преобладалъ родъ мечтательной поэзіи, не былъ твердъ; послѣднія страданія какъ-бы отуманили умъ его. Къ этому нравственному ослабленію присоединилось теперь тяжелое тѣлесное разстройство, причиненное усталостью предшествовавшей ночи, когда, за потрясеніемъ въ игорномъ домѣ, послѣдовала роковая оргія.
   Съ-тѣхъ-поръ какъ Жанъ проснулся, въ головѣ его бродили только смутныя идеи; умъ его былъ въ лихорадочномъ усыпленіи; и только сжимавшееся отъ страданія сердце напоминало ему, что онъ живетъ.
   Зрѣлище, которое онъ теперь увидѣлъ, было для него то же, что послѣдній ударъ для солдата, уже покрытаго ранами; пораженный, уничтоженный, онъ упалъ на колѣни; дыханіе замерло въ груди его.
   Іоганнъ наблюдалъ его любопытнымъ взоромъ, отчасти безпокойнымъ, но безжалостнымъ. Пока шарманщикъ былъ у ногъ его, онъ нѣсколько разъ заглядывалъ, далеко, ли плачевная процессія, которую онъ выбралъ для себя оружіемъ; но потомъ приближеніе несчастной, старухи испугало его; онъ боялся пробужденія Жана; онъ еще не былъ увѣренъ въ своей побѣдѣ. Наступалъ часъ, въ который онъ обѣщался кавалеру Рейнгольду набрать комплектъ доброхотовъ для гельдбергскаго праздника; дѣло, начатое подъ пьяную руку и веденное сперва очень-хладнокровно, становилось серьёзнымъ. Чѣмъ болѣе подвигался день, тѣмъ менѣе оставалось Іоганну времени, чтобъ отказаться отъ начатаго; награда, обѣщанная за усердіе, была такъ велика, что нельзя было искать предлога для разрыва. Люди, подобные кавалеру, способны раздумать, а дѣло шло о достояніи Іоганна.
   Въ сущности, что ему было нужно? Нуженъ былъ человѣкъ, знающій нѣмецкій языкъ и готовый отправиться въ Гельдбергъ. А что будетъ дѣлать этотъ человѣкъ послѣ? Свободнаго времени оставалось еще много...
   Жанъ не вставалъ; старуху, не смотря на ея сопротивленіе, влекли къ фіакру. Крикливый говоръ толпы долеталъ до перистиля и враждебно поразилъ слухъ Жана. Онъ нѣсколько приподнялся и началъ прислушиваться, какъ-бы съ-просонья. Толпа повторяла имя его бабушки и тюрьмы.
   Блѣдныя щеки его побагровѣли, закраснѣлые глаза отуманились; онъ вспрыгнулъ и быстрѣе молніи охватилъ руками шею Іоганна.
   Виноторговецъ пытался закричать, но Жанъ душилъ его съ силою сумасшедшаго.
   -- А! ты хотѣлъ, чтобъ я убилъ!.. говорилъ онъ, впиваясь въ Іоганна пальцами: -- хорошо, я убью тебя!.. Моя мама Реньйо умретъ въ тюрьмѣ... но ты умрешь прежде ея!
   Жанъ смѣялся, губы его покрылись пѣной. Онъ прижималъ Іоганна къ колоннѣ. Взоры всѣхъ были обращены къ фіакру, и для этой сцены не было зрителей.
   Лицо Іоганна посинѣло, глаза выкатились; онъ не защищался. Жанъ давилъ его, давилъ изо всей силы.
   Вдругъ шумная толпа стихла; Жану послышался жалобный голосъ старухи; взоръ его оторвался отъ Іоганна и устремился по направленію къ фіакру.
   Среди движущагося кружка головъ, онъ увидѣлъ маму Реньйо, хватавшуюся окоченѣлыми пальцами за платье стражей.
   Іоганну отозвалось это зрѣлище; глаза его налились кровью, языкъ высунулся изъ посинѣлаго рта...
   Еще минуту -- и смертная угроза свершилась бы; но Жакъ вдругъ отнялъ руки и положилъ ихъ на плечи харчевника.
   Въ лицѣ его уже не было злобы. Въ смутной головѣ его явилась новая мысль и пересилила все прочее.
   Пока Іоганнъ отдыхалъ, шарманщикъ пристально смотрѣлъ на него блистающими, открытыми глазами.
   -- Сосѣдъ Іоганнъ, сказалъ онъ, дипломатически настроивъ лицо и голосъ:-- если я дамъ вамъ обѣщаніе отправиться туда, дадите вы мнѣ чѣмъ выкупить бабушку?
   Іоганнъ, застигнутый въ-расплохъ, не могъ противиться; онъ бы принялъ и болѣе-тяжкія условія. Онъ сдѣлалъ головою утвердительный жестъ.
   -- Хорошо, сосѣдъ Іоганнъ, продолжалъ Жанъ, не отпуская его отъ колонны: -- я иду!... Дьяволъ сильнѣе... святое слово -- иду!
   -- Увезли ее? спросилъ Іоганнъ хриплымъ, едва внятнымъ голосомъ, не могши самъ заглянуть на процессію.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сосѣдъ Іоганнъ! вскричалъ юноша:-- ея еще не увезли... Еслибъ увезли, вы отправились бы въ адъ.
   Брови его сдвинулись, и онъ сурово прибавилъ:
   -- Торгъ заключенъ, давайте деньги!
   У Іоганна былъ въ карманѣ банковый билетъ, который кавалеръ Рейнгольдъ наканунѣ далъ ему въ залогъ обѣщанной платы.
   Онъ вынулъ его. Съ силами возвращалось и присутствіе духа. Онъ былъ гораздо-сильнѣе шарманщика, и пока Жанъ съ жадностію смотрѣлъ на билетъ, ему было-пришла мысль отмстить; но выгода говорила громче оскорбленія, и онъ удержался.
   -- Ты, пріятель, плотно-таки приласкался ко мнѣ, сказалъ онъ съ принужденной улыбкой: -- но, кажется, ты еще не совсѣмъ протрезвился; я не сержусь.
   -- Давайте... давайте! вскричалъ Жанъ, горя нетерпѣніемъ.
   Іоганнъ сильно оттолкнулъ его.
   -- Подожди минутку, пріятель! отвѣчалъ онъ:-- теперь не время дѣйствовать руками; я дамъ тебѣ тысячу франковъ, если это мнѣ будетъ выгодно... договоримся!
   Жанъ сдѣлалъ движеніе, чтобъ снова броситься на него.
   -- Смирно! хладнокровно сказалъ Іоганнъ: -- не то я размозжу тебѣ голову объ стѣну! и, говоря это, онъ схватилъ шарманщика за обѣ руки.
   Жанъ отбивался, скрипя зубами.
   -- Успокойся, голубчикъ! продолжалъ Іоганнъ: -- ты получишь свои деньги, мы условились... только черезъ часть я буду ждать тебя здѣсь, чтобъ отправить въ путь... въ полдень ты поѣдешь въ Германію.
   -- Такъ скоро?.. пробормоталъ Жанъ.
   -- Такъ-то... ты не хочешь?
   -- Я согласенъ... только давайте, давайте!..
   Іоганнъ протянулъ-было билетъ, но когда шарманищкъ готовъ былъ схватить его, онъ опять отнялъ.
   -- Безъ глупостей! продолжалъ онъ тихимъ голосомъ и наморщивъ брови: -- за тебя мнѣ ничто не ручается, кромѣ клятвы... и я хочу хорошую.
   -- Клянусь всѣмъ, чѣмъ хотите! вскричалъ Жанъ, почти въ безпамятствѣ отъ нетерпѣнія.
   -- Ты очень любилъ твоего отца, говорилъ Іоганнъ, устремивъ на него глаза: -- обѣщай мнѣ ѣхать черезъ часъ памятью твоего отца!
   -- Клянусь памятью отца!
   Іоганнъ отдалъ билетъ. Жанъ, опустивъ голову, бросился въ толпу
   -- Я клялся ѣхать, думалъ онъ теперь внѣ себя отъ радости:-- но я не клялся убить!..
   Іоганнъ, потирая шею, смотрѣлъ ему въ слѣдъ.
   -- Конечно, не одного изъ нихъ прійдется тамъ бросить, бормоталъ онъ:-- во всякомъ случаѣ дѣло сдѣлано; мои денежки заработаны!
   Толпа подвигалась шагъ за шагомъ за мамой Реньйо; и процессія была уже почти подлѣ фіакра. Сцена Іоганна съ шарманщикомъ продолжалась не болѣе минуты.
   Число зрителей постепенно увеличивалось, и теперь образовался плотный, густой кружокъ.
   Жанъ подвигался медленно, хотя всѣ давали ему дорогу. Поздній приходъ его произвелъ сценическій эффектъ и оживилъ мало-по-малу холодѣвшую толпу; можно было ждать скандала: каждый предполагалъ развязку драмы по-своему.
   -- Посторонитесь! пропустите! кричали съ заднихъ рядовъ кружка: -- пропустите малаго, онъ развѣдается съ этимъ вороньёмъ!
   -- Смѣлѣй, Жанъ, пріятель! Не забудь хватить подъ подбородокъ... языкъ прикусятъ!
   -- Пяткой подъ колѣнки... свалятся!
   -- Пропустите! эй, пропустите!
   Впереди еще не знали о приходѣ Жана; но тамъ и безъ того было забавно.
   Съ первыхъ мѣстъ можно было видѣть страданія, выражавшіяся на лицѣ старухи, отчаянныя слёзы Викторіи и печальное изумленіе идіота, который въ первый разъ въ жизни чувствовалъ какее-то неопредѣленное сожалѣніе.
   Можно было видѣть усилія и смущеніе исполнителей правосудія, которые почти стыдились своей роли и, конечно, сочувствовали несчастной болѣе, нежели девять-десятыхъ любопытныхъ.
   И такъ весело начинался послѣдній день карнавала!
   Мама Реньйо была уже подлѣ фіакра и, слѣдовательно, противъ бывшей своей лавки. Увидѣвъ мѣсто, гдѣ она жила такъ долго,-- съ которымъ для нея связано было столько сладкихъ воспоминаній, мѣсто, гдѣ окружала ее нѣкогда многочисленная семья, гдѣ она была богата, счастлива, уважаема -- она не вынесла этого тягостнаго ощущенія; отчаянная скорбь одолѣла ее; судорожнымъ усиліемъ вырвалась она изъ рукѣ стражей; толпа завопила:
   -- Браво!
   -- Поймаютъ ее! кричалъ Питуа.
   -- Не поймаютъ! возразила Графиня. И толпа во весь ротъ повторила:
   -- Поймаютъ!
   -- Не поймаютъ!
   Идіотъ плакалъ; но, увлеченный радостными криками, и онъ бормоталъ сквозь зубы:
   -- Вечеромъ пойду... стѣна почти пробита... возьму желтяки, куплю водки и бутылокъ для водки... и большой погребъ -- поставить бутылки... если останутся желтяки, дамъ мамѣ Реньйо, чтобъ вышла изъ тюрьмы...
   Онъ вскрикнулъ и сдѣлалъ прыжокъ отъ радости.
   -- Браво, Геньйолетъ! закричала толпа.
   Старуху поймали; она съ слезами отб ивалась передъ подножкой фіакра и хорѣ продолжалъ въ тактъ:
   -- Войдетъ!
   -- Не войдетъ!..
   Въ эту минуту, Жанъ, покрытый потомъ, оборванный; пробился чрезъ послѣдніе ряды любопытныхъ.
   -- Сынъ мой!.. сынъ мой!.. кричала старуха въ изнеможеніи.
   Этотъ отчаянный вопль относился не къ Жану, не къ другой, увы! все еще любимому сыну, безчувственность котораго убивала ея старость, къ Жаку Рейьйо, къ отцеубійцѣ, -- къ кавалеру Рейнгольду!
   Запыхавшись, Жанъ сильно оттолкнулъ стражей и съ поднятымъ челомъ, съ расширившимися ноздрями, сталъ передъ бабушкой.
   Толпа была внѣ себя отъ радости.
   -- Будетъ жарко, сказалъ Питуа:-- хвати, голубчикъ, хвати помолодецки.
   -- Ну, Жанъ!
   -- Жанъ, угости ихъ!
   -- Нагрѣй имъ подзатыльники-то, котёночекъ мой!..
   Золотая-Пуговка прыгала на носкахъ отъ нетерпѣнія; Графиня тряслась; Батальёръ готова была заплакать; а г-жа Гуффё, забывъ собственныя несчастія, безсознательно присѣдала во всѣ стороны.
   Но это былъ еще не послѣдній предѣлъ веселости: толпа обомлѣла отъ восторга, когда Жанъ представилъ выкупной билетъ и такимъ-образомъ сдѣлалъ развязку по всѣмъ правиламъ.
   Всѣ умилились до крайности; насмѣшки забыты, и каждый питалъ горячее, живое участіе къ этимъ бѣднымъ людямъ.
   -- Такая славная, добрая женщина! говорила Золотая-Пуговка, со слезами на глазахъ.
   -- Такой честный народъ -- никогда никому зла не сдѣлали! прибавила съ участіемъ другая чувствительная насмѣшница.
   -- Въ воду грачей! кричалъ Питуа.
   Грозный, всеобщій крикъ сопровождалъ поспѣшное бѣгство несчастныхъ стражей.
   И между-тѣмъ, какъ семейство Реньйо удалялось въ свое жилище, Геньйолета съ тріумфомъ несли вкругъ Площади-Ротонды...
   Гансъ Дорнъ ничего не зналъ объ этой сценѣ; съ Германномъ другими знакомыми намъ собесѣдниками Жирафы, онъ сидѣлъ въ особой комнатѣ у Двухъ-Львовъ, и исполнялъ тамъ послѣднія приказанія барона Родаха.
   Онъ спрашивалъ всѣхъ германскихъ выходцевъ, прежнихъ блутгауптскихъ служителей, готовы ли они оставить Парижъ для сына ихъ господина -- и всѣ обѣщали содѣйствовать ему, всѣ безъ исключенія, такъ-что еслибъ убійцы отправились по дорогѣ къ замку Гельдберга, то они встрѣтили бы тамъ вѣрныхъ защитниковъ, и бой убійцъ стараго Гюнтера съ служителями его сына былъ бы равный.
   Въ бѣдной комнатѣ мамы Реньйо происходила сцена нѣмаго счастья, которую смущало только пасмурное, озабоченное лицо шарманщика. Онъ, который спасъ свою любимую бабушку, которому слѣдовало бы такъ радоваться, былъ холоденъ и печаленъ; на страстныя ласки матери, онъ отвѣчалъ молчаніемъ.
   Старуха, сидя въ ногахъ своей постели, отдыхала, и недавнее горе казалось ей давнишнимъ сномъ. Безсознательно шептала она благодарственную молитву; но все еще не могла совершенно опамятоваться отъ сильнаго потрясенія.
   Викторія покрывала лицо Жана поцалуями, прижимала его рукы къ своему сердцу и говорила:
   -- Дитя мое! милое дитя мое! какъ милосердъ Господь, что избралъ тебя нашимъ спасителемъ!..
   Въ первую минуту, она не думала спрашивать юношу, гдѣ онъ такъ кстати досталъ денегъ. И прошло уже съ полчаса, когда эта мысль пришла ей въ голову.
   Она спросила. Вмѣсто отвѣта, Жанъ всталъ и обнялъ ее.
   Потомъ сталъ на колѣни передъ бабушкой и поцаловалъ ея руку.
   Потомъ... Викторія, въ испугѣ, съ тяжелымъ предчувствіемъ на сердцѣ, видѣла, какъ онъ отворилъ дверь и исчезъ, не сказавъ ни слова.
   Еще полчаса оставалось ему. Вмѣсто того, чтобъ идти по проходу, ведшему на улицу, онъ быстро взбѣжалъ на лѣстницу Ганса Дорна.
   Гертруда оставалась дома одна съ-тѣхъ-поръ, какъ отецъ ея ушелъ вмѣстѣ съ барономъ Родахомъ. Она уже отошла отъ окна, у котораго долго сторожила Жана. Она не видѣла ни плачевнаго выхода, ни радостнаго возвращенія семейства Реньйо.
   Сложить руки на колѣняхъ, печально опустивъ голову, сидѣла она на своей кровати.
   Бѣдный Жанъ! Можетъ-быть, съ нимъ случилось какое несчастіе! Вчера онъ хотѣлъ что-то сказать ей; и она сама, Гертруда, она сама, безжалостная, не хотѣла его выслушать!
   Боже мой! чего бы не отдала она сегодня, чтобъ узнать!..
   Она сильно боялась; Жанъ обѣщалъ прійдти, и не являлся! У Жана слабый характеръ; отчаяніе -- злой совѣтчикъ...
   Она раскаивалась. Не разъ уже на прекрасныхъ главкахъ ея навертывались слезы. Ей бы хотѣлось воротить прошедшіе часы и снова, какъ вчера, быть лицомъ-къ-лицу съ Жаномъ.
   Какъ-бы она измѣнилась теперь! какъ-бы нѣжна была, любопытна! какъ-бы разспрашивала его!
   Но -- поздно жалѣть: вчера она предалась Денизѣ, отвергла Жана,-- и Жанъ не возвращался.
   Безпокойство Гертруды увеличивалось съ каждой минутой. На хорошенькомъ личикѣ ея, всегда такомъ шаловливо-веселомъ, наивномъ, выражалась теперь тяжелая скорбь и родъ ужаса. Она предчувствовала невѣдомое, роковое бѣдствіе.
   Но, среди скорбнаго раздумья, лицо ея вдругъ оживилось и въ глазахъ загорѣлась радость.
   На лѣстницѣ послышались шаги... Гертруда узнала бы ихъ изъ тысячи.
   Она встала. Слезы исчезли съ глазъ. Проворно, не дожидаясь стука, она отворила дверь.
   -- Жанъ! бѣдный Жанъ! вскричала она, сходя по лѣстницѣ на. встрѣчу шарманщику:-- что съ вами было?.. Откуда вы?.. Войдите! войдите скорѣе... Ахъ! какъ вы напугали меня!
   Она подставила свой лобъ и Жанъ коснулся до него губами. Лѣстница была темная; она не видѣла, какая горькая скорбь выражалась въ чертахъ юноши.
   Она взяла его за руку, ввела въ комнату, сѣла подлѣ, совершенно подлѣ, и сжала его руку въ своихъ рукахъ.
   Жанъ не говорилъ. Чрезъ двѣ или три минуты, въ которыя она еще не могла опомниться отъ радости и счастья, она подняла на шарманщика блестѣвшіе удовольствіемъ глаза и вздрогнула,-- розовыя щечки ея снова поблѣднѣли.
   -- Что съ вами, Жанъ? проговорила она въ испугѣ.
   Жанъ старался улыбнуться.
   Гертруда два раза повторила свой вопросъ, но отвѣта не было. Съ нетерпѣніемъ осматривала она Жана съ головы до ногъ. Платье на немъ было оборвано отъ вчерашней оргіи и недавней тѣсноты въ шумной толпѣ; волосы растрепаны, впалые глаза -- мутны, щеки -- болѣзненно-блѣдны.
   -- Ради Бога, сказала она:-- говорите, я хочу все знать!:=
   Въ смущеніи Жана было что-то принужденное; его глаза, казалось, избѣгали взоровъ Гертруды.
   -- Я пришелъ сказать вамъ, проговорилъ онъ съ усиліемъ: -- что если я возвращаю платье не въ томъ видѣ...
   -- Я не о томъ васъ спрашиваю, прервала его Гертруда съ слезами на глазахъ:-- я хочу знать о васъ!
   -- Обо мнѣ? повторилъ Жанъ, и въ голосѣ его слышенъ былъ упрекъ.
   Онъ остановился на минуту, потомъ продолжалъ, тихо качая головой:
   -- О, мамзель Гертруда! зачѣмъ мнѣ надоѣдать вамъ собою? вчера вечеромъ...
   -- Не-уже-ли вы за это на меня сердитесь, Жанъ? Еслибъ вы знали, какъ мнѣ тяжело было сегодня!
   -- Я не сержусь на васъ, холодно отвѣчалъ шарманщикъ:-- вы имѣли право на то, что сдѣлали. Говорятъ, нѣтъ ничего легче обѣщаній женщины... Вы богаты, а я бѣденъ, мамзель Гертруда... я былъ глупъ и наказанъ за то, что надѣялся!
   Слезы, блестѣвшія на глазахъ Гертруды, покатились крупными каплями.
   -- Развѣ вы меня уже не любите, Жанъ? сказала она.
   Несчастіе дѣлаетъ жестокимъ. Жанъ отвѣчалъ, отворотивъ голову:
   -- Кажется, что я уже не люблю васъ.
   Рыданіе вырвалось изъ груди Гертруды. У Жана сжималось сердце, но онъ не сказалъ ни слова; казалось, онъ съ дикимъ наслажденіемъ глядѣлъ на ея страданія.
   Тайный голосъ говорилъ ему, что Гертруда невинна, что онъ долженъ просить объясненія; но Жанъ противился и какъ-будто радовался, что страдаетъ не одинъ.
   Нѣсколько минутъ они молчали; потомъ шарманщикъ зашевелился на стулѣ и началъ вертѣть въ рукахъ шляпу.
   -- Теперь, мамзель Гертруда, сказалъ онъ:-- я прошусь съ вами.
   -- Вы идете? спросила дѣвушка, едва выговаривая отъ слезъ.
   -- Я ухожу, отвѣчалъ Жанъ:-- надолго, можетъ-быть... кажется, мы болѣе уже не увидимся.
   Голосъ его дрожалъ, и чувство наконецъ одолѣвало притворную холодность.
   -- Кажется! продолжалъ онъ: -- еще вчера, эта разлука была бы для меня несчастіемь... но сегодня... О! Гертруда! Гертруда! Богъ васъ проститъ!.. Другой не будетъ васъ такъ любить, какъ я любилъ васъ!
   -- Но зачѣмъ вы мнѣ такъ говорите? вскричала Гертруда, растерзанная горемъ:-- что я вамъ сдѣлала? что я вамъ сдѣлала?..
   Брови Жана наморщились; потомъ въ глазахъ его, устремленныхъ на Гертруду, выразилось умиленіе.
   Онъ всталъ.
   -- Вы мнѣ ничего не сдѣлали, мамзель Гертруда, сказалъ онъ:-- на что мнѣ жаловаться?.. вы были свободны!.
   Бѣдный ребенокъ не понималъ.
   Жанъ пошелъ къ двери.
   -- Да куда же вы идете, ради Бога? сказала она: -- сжальтесь надо мною! скажите мнѣ что-нибудь, не оставляйте меня такъ!
   Жанъ въ нерѣшительности остановился на порогѣ.
   -- Послушайте, тихо сказалъ онъ:-- я васъ такъ любилъ, что не могу забыть въ одинъ день... еще долго буду я о васъ думать, и это будетъ для меня самымъ жестокимъ мученіемъ!.. Прощайте, Гертруда, я.иду далеко... Впрочемъ, участь моя покрыта тайной, которой не узнаютъ и мои родные... но что бы ни случилось, не думайте, что я могу сдѣлаться преступникомъ!
   Это слово, связывавшееся съ тайными мыслями Жана, изумило и ужаснуло Гертруду.
   -- Преступникомъ!.. повторила она.-- Какъ же могла бы я васъ считать преступникомъ?..
   Жанъ безразсудно высказалъ слишкомъ-много; ему хотѣлось продлить прощанье. Онъ покраснѣлъ; онъ не могъ и не хотѣлъ отвѣчать, проговорилъ какія-то несвязныя слова, въ послѣдній разъ взглянулъ на Гертруду и сбѣжалъ съ лѣстницы.
   Гертруда звала его ослабѣвшимъ голосомъ и, не слыша отвѣта, также спустилась съ лѣстницы и пошла по его слѣдамъ.
   Въ концѣ прохода, она встрѣтила Геньйолета, возвращавшагося съ тріумфа домой.
   -- Видѣлъ ты брата? спросила его Гертруда.
   -- Меня носили, отвѣчалъ идіотъ съ довольнымъ, торжествующимъ лицомъ:-- носили на головахъ, кругомъ площади... кричали; виватъ Геньйолетъ!.. всѣ слышали!
   -- Видѣлъ ли ты брага? повторила Гертруда, тряся его за руку.
   -- Не дотрогивайтесь до меня! вскричалъ идіотъ съ повелительнымъ жестомъ: -- не то я имъ скажу, чтобъ они васъ прибили... они дѣлаютъ все, что я ни захочу!
   -- Геньйолетъ, душенька! повторяла Гертруда: -- я дамъ тебѣ денегъ. Видѣлъ ты брата?
   При словѣ "деньги" идіотъ сдѣлался внимателенъ.
   -- Да, отвѣчалъ онъ, указывая на Ротонду: -- я его видѣлъ, онъ тамъ.
   -- Ну, такъ бѣги же за нимъ, мой Жозефинька!.. слѣди за нимъ... узнай, куда онъ идетъ... если ты узнаешь, я тебѣ полныя пригоршни дамъ денегъ.
   Геньйолетъ сложилъ длинныя безобразныя руки, какъ-бы примѣряя, сколько онъ получитъ.
   -- Хорошо, пока до желтяковъ... идетъ! пробормоталъ онъ и пустился бѣжать, раскачиваясь во всѣ стороны своимъ неуклюжимъ тѣломъ. Скоро скрылся онъ въ толпѣ, еще наполнявшей рынокъ, а Гертруда вошла въ пассажъ и въ изнеможеніи прислонилась къ стѣнѣ.
   Пока Геньйолетъ пробирался сквозь толпу, братъ его Жанъ пришелъ на мѣсто свиданія, назначенное ему харчевникомъ Іоганномъ.
   Мѣсто это было подъ перистилемъ Ротонды, съ той стороны, гдѣ находилась лавка добряка Араби.
   Двери ростовщика были отворены: теперь онъ по обыкновенно ждалъ посѣтителей, сидя за перегородкой въ полусвѣтѣ своей скудной конторы; но торгъ уже приходилъ къ концу; отвергнутые заемщики, найдя утромъ дверь запертою, успѣли занять что нужно въ другомъ мѣстѣ.
   Несчастливое утро выдалось добряку: долго ждалъ онъ, и ни малѣйшая добыча не утѣшила его за страшный изъянъ, нанесенный его потаенной казнѣ.
   Скорчившись на своемъ дряхломъ креслѣ, онъ печально высчитывалъ, сколько грубыхъ су нужно сорвать ему съ нищеты, чтобъ пополнить сто-тридцать тысячъ франковъ.
   Сто-тридцать тысячъ франковъ!..
   Въ углу дрожала отъ холода Ноно, малютка Галифарда; лицо и шея ея были покрыты слѣдами скотскаго изступленія ростовщика; она съ ужасомъ уставила глаза на хозяина, не смѣла жаловаться, боялась перевести духъ.
   Іоганнъ и Жанъ встрѣтились передъ дверьми лавки. Харчевникъ успѣлъ навѣдаться о своихъ молодцахъ: всѣ были готовы. Фрицъ ужъ опорожнилъ графинъ водки, и два неразлучные друга, Малу и Питуа, только-что продали послѣдніе краденые панталоны.
   -- Вотъ что называется аккуратность! сказалъ Іоганнъ: -- знаешь, дружокъ Жанъ, у тебя-таки изрядная ручка; долго не пройдутъ у меня знаки твоихъ ласокъ!.. Ну, да что объ этомъ толковать! время дорого; тебѣ готово мѣсто въ дилижансѣ.
   -- Я обѣщался ѣхать, отвѣчалъ Жанъ: -- и поѣду.
   Въ это время появился идіотъ, услѣдивъ брата чутьемъ, какъ гончая собака. Онъ усѣлся-было послушать за одной изъ колоннъ перистиля, но Іоганнъ и шарманщикъ говорили тихо, прохаживаясь взадъ-и-впередъ шага по три, по четыре. Геньйолетъ насторожилъ ухо, но не поймалъ ни одного слова.
   Другой на его мѣстѣ отказался бы отъ попытки, видя невозможность подойдти ближе. Но Гертруда безъ умысла удачно выбрала посланца. Геньйолетъ, какъ большая часть подобныхъ ему идіотовъ, обладалъ той инстинктивной сметливостію, которая въ иныхъ случаяхъ даетъ перевѣсъ дикарю надъ человѣкомъ образованнымъ. Онъ всю жизнь, какъ хищный звѣрокъ, таился въ засадѣ, жадно сторожилъ добычу, лазилъ по норамъ какъ змѣя.
   И такъ-какъ никто не обращалъ вниманія на его глупое лукавство, то онъ былъ сокровище между шпіонами.
   Минуты двѣ или три слѣдилъ онъ глазами за Іоганномъ и брптомъ, съ свойственнымъ ему хитрымъ терпѣніемъ; потомъ, видя безполезность своихъ усилій, быстрымъ взглядомъ оглянулъ сцену дѣйствія, выбирая мѣстечко гдѣ-нибудь поближе. Въ его глазахъ, всегда мутныхъ, вдругъ летучей искрой блеснула дикая понятливость.
   Ни одного темнаго уголка не видно было подъ перистилемъ, но взглядъ идіота остановился на растворенной двери Араби.
   Мѣсто это было ему знакомо. Нѣсколько мѣсяцевъ онъ состоялъ въ должности Галифарды у Араби, и съ-тѣхъ-поръ, какъ малютка Ново смѣнила его, каждое утро сторожилъ онъ бѣдную дѣвочку съ намѣреніемъ прибить ее, или отнять у нея завтракъ.
   Улучивъ минуту, когда Іоганнъ и шарманщикъ повернулись спиной, идіотъ однимъ прыжкомъ перескочилъ перистиль. Когда они оборотились, онъ ужь укрылся за дверью ростовщика.
   Отсюда ему было слышнѣй.
   Когда разговаривающіе проходили мимо двери, слышался голосъ Іоганна. По-видимому онъ отвѣчалъ на какой-то вопросъ шарманщика касательно путешествія.
   -- Ты успѣешь все это узнать дорогой, душа моя, говорилъ онъ: -- я посажу тебя съ однимъ молодцомъ, который объяснитъ тебѣ, въ чемъ дѣло... работа, повѣрь мнѣ, не море переплыть; ты шутя выручишь плату.
   Они стояли другъ противъ друга; положенія ихъ были отчасти сходны. Дѣло шло объ убійствѣ, о которомъ Іоганнъ, конечно, думалъ не шутя, но на шарманщика въ этомъ случаѣ онъ ни сколько не разсчитывалъ: въ его глазахъ, Жанъ былъ лицо, служившее дополненіемъ шайки, которое онъ завербовалъ для того только, чтобъ имѣть право на обѣщанную награду.
   Когда есть въ виду два такіе посланца, какъ Малу и Барсукъ, не говоря о честномъ Фрицѣ, бѣдный мальчикъ, въ родѣ Жана Реньйо, составляетъ ужь истинную роскошь.
   Но кавалеръ хотѣлъ, чтобъ было по-крайней-мѣрѣ четверо; надо же было исполнить его желаніе изъ собственныхъ выгодъ.
   Только подъ вліяніемъ водки Четырехъ Сыновей Эвмона отважился Іоганнъ на эту почти-безполезную побѣду; натощакъ онъ, можетъ-быть, поступилъ бы иначе. Но начавъ дѣло, онъ рѣшился вершить его, съ тѣмъ ли, съ другимъ ли -- все равно. Жанъ зналъ по-нѣмецки, и Іоганнъ не безъ удовольствія думалъ о томъ, что отсутствіе шарманщика развяжетъ руки племяннику Николаю въ видахъ его на миленькую Гертруду.
   Іоганнъ чувствовалъ глубочайшее почтеніе къ хозяйству дяди Ганса.
   Что касается до Жана, мы знаемъ, что отчаянная крайность научила его хитрости и что съ совѣстью своей онъ ужь учинилъ сдѣлку. Мысль объ убійствѣ была безконечно далека отъ него.
   Не смотря на то, очень-естественно, что они съ Іоганномъ сейчасъ говорили объ убійствѣ. Геньйолетъ перехватилъ на лету нѣсколько словъ изъ этого разговора и затвердилъ ихъ въ памяти.
   Минутъ черезъ десять, онъ увидѣлъ, что Іоганнъ, вынувъ изъ кармана кошелекъ, отдалъ его Жану и, вслѣдъ за тѣмъ, оба собесѣдника удалились.
   -- О-го! ворчалъ идіотъ, прокрадываясь за ними издали: -- я все разскажу Гертрудочкѣ...
   Іоганнъ и Жанъ Реньйо нашли Фрица на порогѣ Двухъ-Львовъ. Іоганнъ сказалъ ему нѣсколько словъ, и бывшій блутгауптскій курьеръ, ужь ошеломленный утренними возліяніями, молча послѣдовалъ за нимъ.
   Всѣ трое, постоянно преслѣдуемые Геньйолетомъ, достигли сыраго, грязнаго пассажа, ведущаго въ харчевню Четырехъ-Сыновей.
   -- Гей! крикнулъ Іоганнъ, не входя въ харчевню: -- гей, друзья! въ путь!
   На этотъ зовъ явились Малу, держа Золотую-Пуговку, а Питуа Графиню.
   -- Мы готовы, сказалъ Малу: -- веди!
   -- А ваши пожитки? спросилъ Іоганнъ.
   -- Что за пожитки! отвѣчалъ Барсукъ: -- у насъ все тутъ: паспорты отличной работы, да жены.
   -- Какъ! вы не одни поѣдете? проворчалъ харчевникъ, нахмуривъ брви.
   Золотая-Пуговка и Графиня засмѣялись. Малютка, сдѣлавъ граціозное движеніе польки, примолвила:
   -- А тебѣ это въ диковинку, старый хрѣнъ? Какъ поживаетъ Амуръ въ парикѣ?
   Іоганнъ съ возрастающимъ недовольствомъ покачалъ головой.
   -- Этого не было въ уговорѣ, сказалъ онъ.
   -- Это мы такъ порѣшили, мой теленочекъ, возразила Золотая-Пуговка.
   -- О чемъ ты хлопочешь, дядя Іоганнъ? примолвилъ Малу: -- этимъ дамамъ хочется побывать на берегахъ Рейна.
   Іоганнъ пожалъ плечами и пошелъ впередъ; ватага за нимъ.
   Жанъ шелъ рядомъ съ Фрицомъ. На лицѣ у него выражалось отвращеніе. Можно было подумать, что желѣзное кольцо каторжника скрѣпляло руку его съ рукой молчаливаго спутника.
   За ними слѣдовали двѣ четы веселыя, болтливыя. Онѣ щебетали какъ птички, пѣли отъ всего сердца и, гдѣ было можно, галопировали по троттуару. Судя по ихъ любезности, по ихъ очаровательнымъ характерамъ, надо было ожидать, что имъ предстоитъ препріятное путешествіе.
   Назади, вдоль стѣнъ, пробирался Геньйолетъ; съ любопытствомъ смотрѣлъ онъ на эту процессію и очень забавлялся.
   Пришли на почтовый дворъ. Малу и Питуа съ своими подругами ловко взмостились на мѣста, Фрицъ и Жанъ помѣстились внутри и остались тамъ одни.
   Геньйолетъ, вмѣшавшись въ толпу зѣвакъ, продолжалъ свою шпіонскую роль.
   -- Какъ-только пріѣдете на мѣсто, говорилъ Іоганнъ Малу: -- пріостановитесь въ окрестностяхъ замка и дайте гельдбергскимъ людямъ приглядѣться, къ вашимъ лицамъ... Старайтесь держать себя какъ слѣдуетъ, чтобъ прежде времени не испортить дѣла!
   -- Смекаемъ, дядя Іоганнъ! отвѣчали воры.
   -- Все по дѣламъ Амура! примолвила Золотая-Пуговка.
   Іоганнъ вошелъ внутри дилижанса.
   -- Ты, Фрицъ, сказалъ, онъ: -- ты будешь въ своихъ краяхъ; знаешь какъ обходиться... Поможешь немножко другимъ; да учи разуму этого малаго: я его тебѣ поручаю.
   Фрицъ, по обыкновенію, выпучилъ свои безцвѣтные глаза на харчевника и ничего не отвѣчалъ.
   Хлопнулъ бичъ почтальйона; кондукторъ затрубилъ, искусно вывелъ дюжину переливовъ, и дилижансъ въ пять лошадей запрыгалъ по мостовой.
   Іоганнъ и Геньйолетъ, каждый своимъ путемъ, отправились обратно къ Тамплю.
   Жанъ много разъ видѣлъ Фрица въ Тамплѣ, но не говорилъ съ нимъ. Какъ только они выѣхали, Фрицъ завалился въ уголъ дилижанса, закрылъ глаза и задремалъ.
   Жанъ принялся его разсматривать, и жалкій видъ новаго товарища нисколько не уменьшилъ его отвращенія. Онъ замѣнилъ его убогое, замасленное одѣяніе, замѣтилъ его щетинистую, всклоченную бороду, къ которой, казалось, цѣлыя десять лѣтъ не прикасался гребень, замѣтилъ истасканное лицо его и глубокія впадины глазъ, и мертвенно-блѣдныя щеки, и скулы съ кровавыми пятнами болѣзненнаго румянца.
   Окончивъ осмотръ, Жанъ задумался, и грустныя мысли зароились въ головѣ его. Припомнились ему всѣ недавнія страданія, и сердце его сжалось, когда онъ представилъ, что еще долженъ перестрадать.
   Среди этихъ черныхъ мыслей, налегалъ на него какой-то неопредѣленный ужасъ. Іоганнъ отказался отъ всякихъ объясненій; Жанъ ничего не зналъ и могъ разгадать только то, что онъ находится въ шайкѣ подкупленныхъ убійцъ.
   Что-то будетъ происходить въ этомъ отдаленномъ замкѣ? Жанъ, рѣшился хитрить: притвориться вѣрнымъ соумышленникомъ и, при первомъ случаѣ, продолжая играть роль убійцы, разрушить страшный умыселъ. Но все было для него тайной: онъ не зналъ, что ждетъ его на мѣстѣ. Отъ безпрестаннаго напряженія, голова его мало-по-малу разгоралась; одиночество увеличило волненіе, и утренняя лихорадка охватила его съ новою силой.
   Отъѣхавъ нѣсколько льё отъ Парижа, Жанъ растолкалъ Фрица.
   -- Вамъ велѣно учить меня, сказалъ онъ: -- я ничего не знаю; говорите... за чѣмъ мы ѣдемъ въ Германію?
   Фрицъ медленно открылъ глаза и снова защурилъ ихъ.
   -- Проснитесь! проснитесь! кричалъ шарманщикъ, раскачивая его: -- я не могу больше оставаться дуракомъ ничего незнающимъ!
   Фрицъ опять проглянулъ и тупо уставилъ глаза на товарища.
   -- Я зналъ одного человѣка, проворчалъ онъ глухимъ, невнятнымъ голосомъ: -- ему очень бы хотѣлось быть дуракомъ, но... нельзя!
   Отяжелѣвшія вѣки его, казалось, готовы были опуститься.
   -- Мнѣ снилось, продолжалъ онъ какъ-будто про себя.-- Все одинъ и тотъ же сонъ!.. Два человѣка на краю ада... Блѣдный мѣсяцъ бѣжитъ за облаками... вдругъ крикъ... охъ!.. этотъ крикъ все сердце изрѣзалъ!..
   Жанъ слушалъ открывъ ротъ; онъ не понималъ, но дрожь пробѣгала у него по жиламъ.
   -- Ты молодъ, продолжалъ Фрицъ: -- тебѣ еще остается много лѣтъ вспоминать... Я былъ почти твоихъ лѣтъ, и не мой былъ грѣхъ... а все-таки этотъ грѣхъ какъ тяжелая льдина лежитъ у меня на совѣсти... Я не знаю кто ты, но... мнѣ жаль тебя...
   Жанъ молчалъ; что-то мѣшало ему говорить.
   -- Мы пріѣдемъ опять туда, говорилъ Фрицъ, и сонный языкъ его едва шевелился.-- Опять я увижу Адъ и кустарникъ, гдѣ нашелъ лоскутъ отъ плаща... Я пойду туда вечеромъ, въ такую же пору, при такомъ же мѣсяцѣ... стану на колѣни подъ лиственницей и... попробую молиться Богу, чтобъ увѣриться, точно ли я проклятъ...
   -- Да о чемъ вы говорите? проговорилъ Жанъ.
   Фрицъ разстегнулъ свое истертое пальто, вытащилъ огромную бутыль, оплетенную ивовыми прутьями, которая была прицѣплена у него на поясѣ. Въ бутыли была водка; Фрицъ приложился къ горлышку и началъ тянуть большими глотками. Выпивъ добрую порцію, онъ протянулъ бутыль Жану.
   -- Дѣлай по-моему, сказалъ онъ:-- если ужь нужно что забыть.
   Жанъ отвелъ рукой бутыль; Фрицъ прицѣпилъ ее по-прежнему на поясъ и запрокинулся въ уголъ дилижанса.
   Жанъ опять остался одинъ. Фрицъ захрапѣлъ. На имперіалѣ, Малу и Питуа съ своими супругами распѣвали во все горло. Веселые голоса ихъ долетали въ безмолвную внутренность дилижанса.
   Жанъ снова впалъ въ тяжелое раздумье; время шло; день кончался; наступала темная, холодная ночь.
   Разсудокъ Жана былъ потрясенъ: черныя мысли толпились у него въ головѣ; въ потьмахъ мерещились ему страшные призраки. Въ его семьѣ уже было одно несчастное, безумное существо: можетъ-быть, и голова Жана была не такъ надежна, какъ у другихъ людей. Бѣды, нещадно налетѣвшія со всѣхъ сторонъ, истощили его силы; онъ чувствовалъ, что мысли его начинали путаться, колебаться, какъ во вчерашнемъ похмѣльѣ.
   Онъ далъ бы все на свѣтѣ, чтобъ имѣть въ эту минуту друга-помощника.
   Но онъ былъ одинъ. Подлѣ него спалъ человѣкъ, у котораго муки совѣсти вырывали въ просонкахъ страшныя рѣчи. Жанъ слушалъ, изрѣдка разбиралъ невнятныя слова, все одни и тѣ же слова; "грѣхъ! адъ! убійство!"
   У Жана кружилась голова.
   На вискахъ его выступилъ холодный потъ; кровавый заключенный имъ договоръ вдругъ представился ему во всемъ ужасѣ, невозвратнымъ, неизбѣжнымъ. Онъ раскрылъ дрожащую руку, какъ-будто хотѣлъ выбросить рукоятку ножа...
   Онъ уже не видѣлъ Фрица, но слышалъ его хриплое дыханіе, и воображеніе рисовало предъ нимъ испитою, печальную фигуру спутника. Когда дилижансъ пріѣзжалъ на станцію, свѣтъ фонарей западалъ внутрь дилижанса. Безжизненная фигура Фрица выступала изъ темноты, и Жанъ видѣлъ его глаза, открытые, неподвижные, будто мертвые.
   Когда карета отъѣзжала, и темнота наставала еще гуще, холодъ пробѣгалъ по жиламъ шарманщика: эта страшная, скрывающаяся въ темнотѣ голова возникала предъ нимъ въ неясномъ свѣтѣ. Жанъ закрывалъ глаза; но видѣніе не исчезало; онъ видѣлъ его закрытыми глазами; хотѣлъ молиться и не могъ;-- вздумалъ о демонѣ и, въ безумномъ страхѣ, ему показалось, что сатана утверждаетъ его договоръ, что тутъ же, рядомъ съ нимъ, сидитъ адское существо.
   Потомъ настигали его другія грезы. Непрерывный шумъ колесъ казался ему глухимъ ропотомъ заливающаго его моря.
   Вслѣдъ за тѣмъ слышались тысячи смутныхъ, неясныхъ голосовъ и безчисленная толпа появлялась вокругъ, тѣснилась къ нему, душила его. Среди этого страшнаго говора, пѣсни, долетавшія съ имперіала, какъ-то заунывно звенѣли у него въ ушахъ, терзали ему душу, какъ адскія насмѣшки.
   Жанъ приходилъ въ себя и чувствовалъ, что онъ одинъ, озябшій, дрожащій; кругомъ глухая, полная страховъ темнота.
   До Бога не доходили его жалобы. Лихорадка била его; зубы у него щелкали.
   О! далеко, далеко, въ мерцаньи прозрачной парижской ночи, видѣлись ему два туманные призрака: они носились передъ нимъ, смущенные, обнявшись, потупивъ глаза и слившись устами...
   Онъ не зналъ; онъ хотѣлъ сомнѣваться; но двойственное видѣніе близилось, близилось... Какъ они были хороши! Какъ они были счастливы!..
   Желѣзной рукой повело по сердцу Жана... То была Гертруда, все еще любимая Гертруда; то былъ юноша съ свѣтлыми кудрями, съ женственной улыбкой,-- юноша, котораго голосъ ругался надъ его муками!
   Еслибъ въ эту минуту Жанъ ощутилъ въ рукѣ рукоятку ножа, онъ не упустилъ бы случая.....
   Вдругъ Фрицъ вскочилъ.
   -- Кажется, моя постель катится, сказалъ онъ въ испугѣ:-- что за ночь! Сколько я видѣлъ крови съ-тѣхъ-поръ, какъ закатилось солнышко!..
   Онъ ощупалъ вокругъ себя стѣнки кареты, бормоча несвязныя рѣчи. Потомъ Жанъ почувствовалъ, что теплая, влажная рука схватила его за шею.
   -- А! поймалъ я тебя! кричалъ Фрицъ.-- Тебя-то я видѣлъ во снѣ!.. Это ты пустилъ мнѣ сѣдину въ бороду! Ты насыпалъ мнѣ, пеплу вмѣсто сердца!... а! убійца! убійца!
   Жанъ бился; у него духъ захватывало.
   Пальцы курьера вдругъ разжались.
   -- Да я не на своей постели, проворчалъ онъ: -- помню! мы ѣдемъ въ Германію... Надо пить, чтобъ забыть!
   Винный запахъ распростерся въ дилижансѣ. Фрицъ молчалъ съ полминуты: онъ пилъ.
   -- Хочешь? сказалъ курьеръ, не затыкая бутыли.
   Жану что-то жгло въ горлѣ; безсознательно протянулъ онъ въ потьмахъ руку и приложился губами къ бутыли. Онъ пилъ до-тѣхъ-поръ, пока ему духъ не захватило.
   Въ минуту изнеможенія, винные пары вдругъ кинулись ему въ голову и отняли у него послѣдній разсудокъ.
   Онъ захохоталъ какъ безумный.
   -- Правда, пробормоталъ онъ: -- этакъ можно забыть!.. А! а! изъ-за чего же я мучился?..
   -- Когда ты убьешь, шепнулъ ему Фрицъ: -- тебѣ понадобится не одинъ глотокъ...
   Жанъ пожалъ плечами и, поймавъ на лету какой-то мотивъ изъ веселой пѣсни, которую пѣли сидѣвшіе на имперіалѣ, онъ задремалъ, мурлыча:
   
   На голосъ: тра-ла-ла,
   На голосъ: тра-ла-ла!
   На голосъ: тра, дери-дери!
             Ла-лала!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Идіотъ Геньйолетъ нашелъ Гертруду на томъ же мѣстѣ, гдѣ они разстались: на порогѣ пассажа Ганса Дорна. Завидѣвъ своего посланца, она бросилась къ нему.
   -- Гдѣ онъ?..
   -- Я хочу су! отвѣчалъ Геньйолетъ.
   Гертруда утащила его въ свою комнату и отсыпала цѣлыя пригоршни су.
   Идіотъ испустилъ радостный крикъ.
   -- У-у! произнесъ онъ: -- вотъ они! Яски-то!.. Ай да Гертрудочка! добрая!.. Братъ въ дилижансѣ, какъ баринъ.
   -- Въ какомъ дилижансѣ?
   -- Говорятъ, что онъ ходить въ такую землю, что называется Германія, далеко, далеко отсюда!
   Гертруда сложила руки.
   -- И ты больше ничего не узналъ? прошептала она задыхающимся голосомъ.
   -- О, какъ же! возразилъ идіотъ:-- онъ поѣхалъ туда убить человѣка.
   Гертруда зашаталась.
   -- Онъ поѣхалъ, со старымъ лоскутникомъ Фрицомъ, продолжалъ Геньйолетъ:-- у котораго сѣрое изорванное пальто, который тянетъ горькую каждый день... а дядя Іоганнъ далъ ему денегъ за то, чтобъ онъ тамъ... хватилъ.
   Гертруда упала на стулъ; глаза ея сомкнулись.
   Геньйолетъ смотрѣлъ на нее секунды двѣ или три; потомъ на лицѣ его выразилось странное лукавство.
   -- Вона, вона! подумалъ онъ:-- видишь, какъ крѣпко спитъ...
   Онъ прошелъ по комнатѣ на цыпочкахъ и тихо отворилъ дверь къ Гансу Дорну.
   Быстрымъ взглядомъ окинулъ онъ комнату.
   -- Желтяки тамъ, проворчалъ идіотъ, указавъ пальцемъ на шкафъ:-- а дира за кроватью... вечеромъ сдѣлаю!..
   Онъ прошелъ мимо лежавшей въ обморокѣ Гертруды, не взглянувъ даже на нее, и спустился съ лѣстницы, побрякивая въ карманѣ тяжелыми су.
   

V.
Утро Малютки.

   Когда харчевникъ Іоганнъ сбиралъ и провожалъ въ путь свою дружину, у мадамъ де-Лорансъ еще не начиналось утро. Въ прошлую ночь она очень-поздно воротилась и теперь отдыхала отъ двойной усталости -- на балѣ Фаваръ и въ игорномъ домѣ въ Улицѣ-Пруверъ.
   Часы давно пробили полдень; но плотные занавѣсы не пропускали блѣдныхъ солнечныхъ лучей; среди дня, у Малютки были сумерки.
   Въ комнатѣ ея царствовала глубокая тишина, которая не нарушалась даже неизбѣжнымъ громомъ каретъ, безпрерывно снующихъ по улицамъ Парижа. Биржевой агентъ де-Лорансъ устроилъ предъ своимъ домомъ деревянную мостовую, чтобъ ѣзда не безпокоила Сары.
   Внимательность эта была тѣмъ болѣе кстати, что прелестная женщина обыкновенно покоилась въ то время, когда проснувшаяся улица приходила въ самое неугомонное, шумное движеніе.
   Двери были затворены; въ комнатѣ не было ни души; но пріятный огонекъ, пылавшій въ каминѣ, доказывалъ, что нѣжная заботливость лелѣяла сонъ Сары...
   Она спала за полу-откинутыми занавѣсками. Ея небрежное положеніе выражало ту тихую истому, которая всегда слѣдуетъ за волненіемъ перваго сна. Она лежала лицомъ къ свѣту; изъ-подъ кружевнаго чепца выпадали великолѣпные черные локоны и густыми волнами разсыпались по бѣлой подушкѣ;. обнаженная, свѣжая, художественно-отлитая рука, откинувшись въ теплой атмосферѣ, повисла съ постели.
   Полусвѣтъ, съ трудомъ проникая, сквозь плотную матерію занавѣсокъ, падалъ прямо на лицо Малютки: въ эту минуту она улыбалась такъ ясно, весело.
   Ровное дыханіе тихо лилось изъ ея полуоткрытыхъ устъ; ни одной морщинки на лбу, ни одной впадинки вокругъ рта.. Не зная ея лѣтъ, можно было подумать, что это чистый сонъ дѣвственницы, невинная душа которой улыбается прекраснымъ сновидѣньямъ.
   Вы поклялись бы, что это -- цвѣтъ красоты, на который еще не падалъ жаркій лучъ полуденнаго солнца. Все въ ней было очарованіе; молодость такъ и брызгала съ этого чудеснаго личика; Малютка была высоко-прекрасна; никакое поэтическое воображеніе не могло бы ничего прибавить къ ея обольстительной прелести.
   Можетъ-быть, помогалъ тому полу-свѣтъ; можетъ-быть, то былъ обманчивый миражъ, отраженіе одной изъ тѣхъ крылатыхъ грезъ, которыя взлетаютъ надъ временемъ и уносятъ съ собою насъ, внезапно помолодѣвшихъ, въ счастливую пору юности,-- все можетъ быть, но въ этой дѣвственной красотѣ ничто, рѣшительно ничто не обличало опытной женщины, давно упившейся, пресыщенной запрещеннымъ плодомъ,-- женщины, которая уже все узнала, все испытала, которая вся отдалась наслажденію, изощрилась въ порокѣ, какъ старый, пережившій желанія развратникъ. Порокъ, порокъ и время -- скользнули по ней безъ слѣда, безъ признака; сны ея улыбались, какъ мирное успокоеніе.
   Всякій, кто не зналъ прошлаго Сары, упалъ бы на колѣни передъ ея постелью въ благоговѣйномъ восторгѣ, какъ передъ лицемъ праведницы.
   Но внѣ самой г-жи Лорацсъ всѣ окружающіе ее предметы составляли такую картину, которая очень-скоро могло всякаго вывести изъ заблужденія, Комната Малютки была убрана съ удивительнымъ вкусомъ; но въ ней все дышало пламенной, страстной фантазіей, все противорѣчило первому впечатлѣнію,-- все, при первомъ взглядѣ, прогоняло мысль о невинности: можно было изумиться и почувствовать смущеніе...
   Свѣтскія женщины: обыкновенно скрываютъ то, что любить, набрасываютъ скромное покрывало на свои слабости. Часто въ будуарѣ и красуется молитвенникъ, и грѣшное ложе осѣняется благодатью иконы. Но Сара берегла свое лицемѣріе для свѣта. Никто, кромѣ мужа, не входилъ въ ея комнату; она устроила изъ этой комнаты святилище, въ которомъ: грація и сладострастіе сливались въ восхитительныхъ, прихотливыхъ формахъ.
   Нѣсколько богатыхъ картинъ представляли тѣ милые предметы, которые такъ нравятся холостякамъ, передъ которыми женскія опахала превращаются въ экраны. Очаровательныя картины! Нагота выступала на драгоцѣнномъ полотнѣ; въ немъ дышала любовь, то странная, то наивная. Рыцарскія нѣжности мѣшались съ утонченностью античной поэзіи; Анакреонъ подавалъ руку армидиной лѣвицѣ; геній живописи, казалось, разсыпалъ здѣсь всѣ свои розы въ ихъ полномъ, обольстительномъ развитіи.
   Алкивіадъ избралъ бы эту комнату капищемъ обожаемой Венеры.
   Самыя соблазнительныя картины, на которыхъ разоблачались самыя пламенныя таинства, висѣли за занавѣсками алькова. Ихъ заслоняло широкое зеркало, помѣщенное въ промежуткѣ между стѣной и кроватью. Теперь въ этомъ зеркалѣ отражалось покрывало, облегавшее чудный контуръ.
   Г-жа Лорансъ собственно для себя собрала этотъ странный музеумъ; надо отдать ей справедливость; ни одинъ мужчина не входилъ къ ней въ домъ, нарушителемъ супружескихъ уставовъ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не одинъ ложный или фантастическій вкусъ заставлялъ ее такъ смѣло выступать изъ границъ женской стыдливости. У ней, безъ сомнѣнія, были прихоти; но за каждой изъ этихъ прихотей непремѣнно скрывалась, тайная цѣль.
   Она обдуманно, съ мыслью убирала свой храмъ. Это было чрезъ нѣсколько лѣтъ послѣ ея замужства, когда, г. де-Лорансъ былъ еще молодъ и силенъ.
   Ибо давно уже тянулось, его медленное убійство!
   Малютка хладнокровно разсчитала средства обольщенія и вѣрно направила орудія своей любви; ея комната была -- пылающій горнъ, въ которомъ несчастный биржевой агентъ, истерзанный ревностію, безпрестанно разжигалъ свои усталыя страсти, и снова находилъ силы подносить къ губамъ полную чашу яда...
   Нѣсколько минутъ Малютка покоилась тѣмъ тихимъ сномъ, въ которомъ мы ее застали; потомъ видѣнія ея, казалось, измѣнились и явственнѣе обнаружили существо ея натуры. На блѣдной щекѣ красавицы заигралъ румянецъ; дыханіе стѣснилось и горячей струей излетѣло изъ открытыхъ устъ; ноздри расширились, и вся она задрожала подъ покрываломъ.
   Она поворотилась, запрокинувъ прекрасную головку въ густыя волны волосъ; приподняла руки и сложила ихъ на трепещущей груди.
   Теперь на лицѣ ея выражалась страсть; губы ея блѣднѣли, изъ груди вырвался стонъ, въ которомъ слышалось имя Франца.
   Въ эту минуту, она была дивно-прекрасна; можетъ-быть прекраснѣе, нежели подъ обманчивой маской, которая сейчасъ была случайно на нее надѣта.
   Зеркало отражало чудный контуръ ея лица и формъ, обозначавшихся подъ тонкимъ покрываломъ.
   Прошло еще нѣсколько минутъ, и лицо Малютки снова измѣнилось.
   Щеки ея поблѣднѣли; брови сдвинулись; около рта образовались морщины, и губы судорожно сжались.
   Она быстро, энергически отвернулась. Ее стало видно только въ зеркало: въ немъ отразилось лицо, вспыхнувшее гнѣвомъ.
   Цѣлая пропасть была между ея улыбкой кроткой, ясной,-- и другой, сладострастной улыбкой; и еще такая же пропасть лежала между ея сладострастной улыбкой и выраженіемъ внезапнаго пылкаго гнѣва, нагнавшаго морщины на чело, неизмѣнно-прекрасное. Руки ея безсознательно шевелились; она захватила край покрывала и стиснула его такъ, что потомъ онъ остался смятымъ, какъ-будто скрученнымъ.
   Казалось, Малютка искала оружія.
   Будуаръ сохранялъ видъ сладострастной нѣги; пріятный, робкій свѣтъ скользилъ по соблазнительнымъ картинамъ; кругомъ разливался теплый воздухъ, въ которомъ не слышно было никакого пошлаго аромата съ сомнительной сладостью; но было въ немъ какое-то дыханіе, раздражающее, неопредѣленное, тонкое, проницательное, которое, казалось, отдѣлялось отъ самой красавицы.
   Это былъ все еще храмъ любви; но богиня уже превращалась въ Фурію; Венера нахмурила брови, и на челѣ ея, вмѣсто цвѣтущаго вѣнка, очутились трагическія змѣи.
   Она силилась; виски ея стали влажны; изъ сжатыхъ губъ вырывались невнятныя полуслова.
   Между этими полусловами опять мелькнуло имя; нельзя было разобрать его, но то было имя мужчины.
   И -- горе этому ненавистному мужчинѣ! горе!.. Злобенъ былъ сонъ Сары; ея пылающія уста, казалось, просили крови.
   Волненіе Малютки увеличивалось; она сбирала, казалось, усилія. Шея ея выпрямилась, и медленно приподнялась голова, могучая и страшная.
   Она сжала руки такъ, что суставы хруснули, какъ-будто силилась задушить врага. Изъ сжатыхъ губъ ея опять вырвалось имя, на этотъ разъ оно произнесено было внятно.
   -- Францъ!.. сказала она.
   Брови ея сдвинулись, голова въ изнеможеніи опустилась на подушку. То былъ отдыхъ послѣ побѣдной борьбы.
   Такъ лежитъ пантера безпечная, граціозная, когда добыча ея перестала шевелиться.
   Вся жизнь Малютки отразилась въ этихъ трехъ фазахъ сна,-- та странная жизнь, которая въ свѣтѣ улыбалась невинная, спокойная, та жизнь втайнѣ, жаждущая наслажденій, которая отъ страстной нѣги путемъ порока доходила до преступленія.
   Подъ маской невинности скрывался розовый вѣнокъ вакханки, подъ облетѣвшими розами -- золото и кровь!..
   Сара проснулась. Взоръ ея упалъ на зеркало, въ которомъ отражалось лицо, полное усталости; она приподнялась и съ безпокойствомъ подняла голову вплоть къ самому зеркалу.
   Она посмотрѣлась пристально, -- и вдругъ печаль набѣжала на чело ея: морщинка тонкая, чуть-замѣтная, обозначилась у ней на вискѣ...
   Въ ужасѣ Малютка опустила влажные глаза и нѣсколько секундъ оставалась неподвижною, боясь взглянуть въ обличительное стекло. Потомъ на щекахъ ея выступилъ легкій румянецъ; казалось, она возмутилась оскорбленіемъ, которое нанесло ей зеркало; она бросила на него вызывающій взглядъ, -- морщинка исчезла.
   На губахъ ея мелькнула гордая улыбка; она откинула назадъ свои пышные черные волосы и сѣла на постелѣ.
   -- Нина! проговорила она.
   Это имя, произнесенное почти шопотомъ, казалось, замретъ между занавѣсками; не смотря на то, дверь въ одну минуту отворилась, и молодая, стройная дѣвушка приблизилась къ постели безъ малѣйшаго шума. Ея легкіе, мягкіе шаги были не слышны на пухлой шерсти ковра.
   Обшитый кружевами пеньюаръ накрылъ плечи Сары, а босыя ноги помѣстились въ бархатныя туфельки.
   Начался туалетъ. Теплая вода струилась по ея изящному тѣлу и сбѣгала въ благовонный бассейнъ.
   Нина, живая, ловкая, казалось, играла вокругъ своей госпожи; рука ея быстро скользила по юному, свѣжему существу Сары.
   Мадамъ Лорансъ еще не нуждалась въ томъ драгоцѣнномъ, чудесномъ искусствѣ, предъ которымъ исчезаютъ морщины, измѣняется цвѣтъ волосъ и даже на увядшихъ щекахъ выступаетъ свѣжая, живая, краска. Но года уходили; близился день, когда полезный даръ Нины могъ сдѣлаться неоцѣненнымъ для Сары.
   И Нина едва-ли не была любимицей: Сара питала къ ней лестную довѣренность, соообщала ей рѣшительно все, что не слишкомъ-нужно было скрывать.
   Остальное, можетъ-быть, Нина угадывала...
   При ней одной совершались первыя подробности туалета; потомъ, когда другой пеньюаръ теплой тканью обхватилъ освѣженныя плечи Малютки, Нина тронула колокольчикъ, и въ спальню вошла еще дѣвушка.
   То была камеристка втораго разряда, непосвященная въ сокровенныя таинства вставанья; она никогда не замѣчала этой непріязненной морщинки, которую Нина, входя неожиданно, не разъ поставляла на видъ.
   Сара сидѣла плотно закутанная въ складки своего пеньюара. Дѣвушки собрали густые волосы ея косы, которая подъ ловкимъ гребнемъ струилась нисходящими кольцами. Двѣ блестящія плетеницы, длинныя, тяжелыя, свернулись назади, а впереди остались обильныя смоляныя пряди, какъ изящная рамка вокругъ личика красавицы.
   Сара, безпечная, какъ-бы утомленная, спрятала подъ пеньюаръ свои зябкія руки. Глаза ея были вполовину опущены, и на щекахъ шелковистою бахрамой лежали рѣсницы; казалось, она лѣниво продолжала начатую нѣгу.
   Когда камеристки кончили свое дѣло, Малютка разсѣянно взглянула въ стоявшее передъ ней зеркало. Вѣрное стекло показало ей блистательную красоту ея головки.
   Камеристки ждали. Малютка слегка кивнула головой въ знакъ одобренія, и дѣвушки улыбнулись отъ удовольствія.
   Потомъ Сара какъ-будто нехотя встала. Пеньюаръ упалъ; узкій корретъ обрисовалъ всю прелесть тонкой, гибкой таліи.
   Надъ корсетомъ гармоническими складками легло утреннее платье, изъ-подъ котораго кокетливо выходила сильфидина шейка.
   Туалетъ конченъ. На устахъ Малютки еще лежала та гордая улыбка, съ которой она любовалась своей красотой.
   -- Хорошо ли на мнѣ?.. прошептала она.
   Камеристки принялись льстить; но зеркало, незнавшее лести, говорило больше ихъ.
   Сара была прелестна, и сознаніе собственной красоты сіяло на лицѣ ея ослѣпительнымъ ореоломъ.
   Туалетъ продолжался съ часъ, и во все это время Малютка не говорила ни слова.
   Только тогда, какъ Нина накинула ей на плеча богатый индійскій кашмиръ, она спросила наконецъ о здоровьѣ мужа.
   -- Г. де-Лорансъ очень-боленъ! отвѣчала Нина.
   -- И ты не сказала мнѣ! вскричала Малютка, переставъ улыбаться и выразивъ на лицѣ сильное безпокойство: -- стало-быть, онъ дурно провелъ ночь?
   -- Очень-дурно, возразила камеристка, копируя своимъ плутовскимъ личикомъ выраженіе лица Сары.
   -- Боже мой. Боже мой! проговорила Малютка: -- чего бы не дала я, чтобъ воротить ему здоровье!
   Нина потупила глаза, какъ-бы боясь ихъ неумѣстной откровенности. Другая, не столь довѣренная камеристка, была простодушно тронута и отъ всего сердца сочувствовала тоскливому безпокойству г-жи Лорансъ.
   -- Два доктора съ самаго утра тамъ, сказала Нина:-- человѣкъ г-на де-Лоранса говоритъ, что они, по-видимому, очень-встревожены.
   -- Я должна его видѣть! вскричала Сара, бросивъ свою граціозную безпечность:-- бѣдный Леонъ!.. А я -- преспокойно сплю!
   Она съ живостью бросилась къ двери, которая вела въ комнату биржеваго агента; но, переступивъ за порогъ, дала знакъ Нинѣ. Наперсница подошла.
   -- Вели закладывать, шепнула ей Сара.
   -- Пару? спросила дѣвушка.
   -- Пару.
   Биржевой агентъ Леонъ де-Лорансъ лежалъ на постели, блѣдный, съ лицомъ искаженнымъ страданіями.
   У изголовья сидѣлъ его постоянный врачъ, г. Сольнье, ученый молодой человѣкъ, подававшій большія надежды; докторъ Хозе-Мира подкрѣплялъ собрата силою своей огромной опытности.
   Мира уже не занимался практикой; но имя его было почти-славно въ наукѣ, и молодой врачъ съ благодарностью принялъ бы его совѣтъ, еслибъ дѣло шло и не о членѣ семейства Гельдберга.
   Уже больше часа шло между ними серьёзное совѣщаніе; они слѣдили за больнымъ и шопотомъ сообщали другъ другу свои замѣчанія.
   Когда Мира смотрѣлъ на биржеваго агента, въ глазахъ его было какое-то неизъяснимое любопытство, и въ этомъ суровомъ, всегда холодномъ лицѣ теперь выражалось непонятное волненіе.
   Была ли это обыкновенная озабоченность, которой предаются врачи въ трудныхъ случаяхъ?-- или не инстинктивный ли это внутренній взглядъ.на самого-себя?
   Мира самъ страдалъ, страдалъ жестоко, съ давнихъ лѣтъ!
   Та же рука, которая приковала Леона де-Лоранса къ смертной постели, ранила и его, -- и эта рана, старинная, кровавая, еще горѣла у него въ сердцѣ.
   Этотъ умирающій человѣкъ былъ ему собратъ по страданію.
   И передъ лицомъ этого человѣка уже не было мѣста ревности. Докторъ забылъ, что Леонъ де-Лорансъ -- мужъ Малютки: онъ видѣлъ въ немъ только жертву.
   Конечно, его нельзя было упрекнуть слишкомъ-мягкимъ, слишкомъ-жалостливымъ сердцемъ; въ этомъ умирающемъ, побѣжденномъ, павшемъ подъ тяжестью муки онъ видѣлъ самого-себя и -- сочувствовалъ ему.
   Биржевой агентъ лежалъ съ закрытыми глазами и, казалось былъ погруженъ въ безчувственную дремоту. Дыханіе его было слабо, и еслибъ не вздрагивали иногда отброшенныя на покрывало исхудавшія руки, можно было бы почесть его за мертвеца.
   Мира и молодой врачъ изрѣдка переговаривались въ полголоса.
   -- Нужна цѣлая жизнь, чтобъ изучить всѣ проявленія нервной системы, говорилъ Сольнье: -- вотъ ужь десять лѣтъ я тружусь, и -- чувствую себя ребенкомъ передъ этой странной болѣзнью!.. Третьяго-дня я считалъ его спасеннымъ; мы вмѣстѣ долго гуляли и, казалось, всѣ несчастные симптомы совершенно исчезли... А сегодня ему хуже, нежели было когда-нибудь.
   Докторъ-Португалецъ кивнулъ головой въ знакъ согласія; онѣ не сводилъ глазъ съ больнаго.
   -- Между-тѣмъ, прибавилъ Сольнье:-- вы могли слѣдить за моими дѣйствіями... Вы знаете, что я преслѣдовалъ эту болѣзнь, такъ-сказать, шагъ за шагомъ съ самаго ея зародыша... Я исключительно посвятилъ себя нервическимъ болѣзнямъ, и притомъ пользовался вашими превосходными совѣтами...
   Мира снова кивнулъ головою.
   -- Странное дѣло! продолжалъ молодой докторъ: -- этотъ человѣкъ богатъ, занимаетъ положеніе въ свѣтѣ истинно-завидное, наслаждается почти-небывалымъ счастьемъ... и при всемъ томъ можно подумать, что онъ умираетъ съ печали!
   Мира отвелъ на минуту глаза отъ испитаго лица Лоранса и посмотрѣлъ на товарища.
   -- Кромѣ его, вы никогда не видали умирающихъ съ печали?.. прошепталъ онъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Сольнье.
   -- А я -- много жилъ и многое видѣлъ!.. Печаль похожа на медленный и вѣрный ядъ, который терпѣливая рука вливаетъ мѣрными, разсчитанными пріемами..
   Докторъ замолчалъ и опустилъ глаза.
   -- Да, это правда! прибавилъ онъ, какъ-будто невольно: -- я видѣлъ то и другое... и та и другая смерть -- сходны между собою... Только одна еще страшнѣе другой! Я зналъ на своемъ вѣку человѣка, который въ-продолженіе цѣлыхъ мѣсяцевъ каждый день вливалъ по нѣскольку капель смертнаго напитка въ чашу бѣднаго старика... Нужно было для этого безжалостное сердце!.. Но какъ ни загрубѣлъ этотъ человѣкъ, не знаю, достало ли бы у него духу вести до конца отраву печалью.
   Мира снова замолчалъ; потомъ, на тонкихъ губахъ его показалась глубоко-горькая улыбка, и онъ примолвилъ:
   -- Для этого была бы нужна женщина!..
   Молодой врачъ слушалъ съ изумленіемъ и терялся, желая разгадать тайный смыслъ этихъ словъ.
   -- Женщина? проговорилъ онъ: -- въ-самомъ-дѣлѣ, можно привесть на это чудовищные примѣры; но въ настоящемъ случаѣ мы видимъ женщину, которая дѣлаетъ честь своему полу... я видѣлъ, докторъ, какъ она наклонялась къ этому изголовью.. Это ангелъ!
   Сардоническимъ блескомъ сверкнули глаза Португальца.
   -- Притомъ, разсказывали, что этотъ человѣкъ -- демонъ!.. проворчалъ онъ.
   -- Кто?
   -- Отравитель, который цѣлый годъ умерщвлялъ старика... И нуженъ очень-зоркій глазъ, чтобъ проникнуть въ глубину женскаго сердца!
   Изумленіе Сольнье возрастало съ каждымъ словомъ его собрата. Онъ все еще не хотѣлъ понять; но въ умѣ его невольно прояснялось...
   Онъ съ безпокойствомъ глядѣлъ на доктора; ему и хотѣлось и страшно было услышатъ его объясненіе.
   Но докторъ молчалъ; казалось, онъ бесѣдовалъ съ тяжелыми, внезапно-вызванными воспоминаніями.
   Въ эту минуту дверь отворилась: мадамъ Лорансъ, прелестная, съ выраженіемъ нѣжной заботливости на лицѣ, тихо вошла въ комнату.
   Когда послышался шорохъ, Мира поднялъ глаза. Сольнье, продолжая наблюдать за нимъ, слѣдилъ за его взглядомъ, и вздрогнулъ, когда этотъ взглядъ, горькій, обличительный, упалъ на прекрасное лицо Сары.
   Этотъ взглядъ стоилъ всякихъ объясненій. Теперь уже нельзя было не понять тайнаго смысла послѣднихъ словъ доктора.
   Онъ самъ намекнулъ на таинственное преступленіе, о которомъ одна мысль приводила въ ужасъ молодаго врача.
   Что подумать? Сара подходила на ципочкахъ; въ прекрасныхъ глазахъ ея выражалось нѣжное безпокойство, и, казалось, по этимъ блѣднымъ щекамъ сейчасъ только катились слезы.
   Это была женщина любящая, существо доброе, благородное, непорочное!
   Сердце молодаго человѣка забилось отъ негодованія: оскорбительна была клевета у постели умирающаго, предъ лицомъ скорбной супруги!..
   Онъ взглянулъ на Хозе-Мира съ рѣшительнымъ негодованіемъ; но физіономія доктора вдругъ измѣнилась: Сольнье не нашелъ въ ней и слѣдовъ того, что такъ возмущало его.
   Мира стоялъ; онъ почтительно поклонился и на холодномъ лицѣ его появилась улыбка.
   Когда мадамъ Лорансъ проходила мимо его, онъ взялъ ея руку поднесъ къ губамъ съ видомъ глубокой преданности.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   У биржеваго агента были тѣ странные припадки нервныхъ потрясеній, которые по временамъ даютъ больному видъ здороваго, и вслѣдъ за тѣмъ вдругъ повергаютъ его на смертное ложе. Такъ-какъ эти страданія не обнаруживаются никакими видимыми признаками въ тѣлѣ, то обыкновенно въ такихъ случаяхъ -- равнодушные сомнѣваются, невѣжды смѣются, и всѣ шепчутъ слово: мнимый больной.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, эти страшныя, нервическія муки, которыя одинаково крутятъ и сильнаго и слабаго, которыя въ малый срокъ убиваютъ самые мощные организмы, эти муки по-видимому вовсе не смертельны: одержимая имя жертва можетъ прозябать до послѣднихъ предѣловъ человѣческой жизни.
   Народное повѣрье даже надѣляетъ несчастныхъ, пораженныхъ этой язвой, даровымъ патентомъ на долголѣтіе.
   Нѣсколько дней сряду вы видите страдальца, убитаго рядомъ мучительныхъ кризисовъ, помертвѣвшаго, изломаннаго, съ остолбенѣвшими глазами, съ обезображеннымъ лицомъ:-- назавтра, Послѣ одной спокойной ночи, онъ уже ходитъ на солнышкѣ, и вы находите въ немъ такую перемѣну, какъ-будто ему вчера только слегка понездоровилось.
   Кажется, будто болѣзнь играетъ этими людьми, какъ тигръ своей добычей; неумолимая рука ея безпрестанно бросаетъ ихъ на край гроба и потомъ снова поднимаетъ на ноги.
   Отъ этого зла искусные практики не знаютъ средства; они еще ищутъ его, а въ ожиданіи, рекомендуютъ развлеченіе, предписываютъ счастье, ибо, по ихъ мнѣнію, эта болѣзнь -- ясный признакъ и прямое слѣдствіе сильной душевной скорби.
   И вотъ почему состояніе г. де-Лоранса было необъяснимо для доктора Сольнье.-- Чего не доставало этому счастливцу? Онъ былъ богатъ; его уважали, ему завидовали; у него была дивно-прелестная жена, которая ухаживала за нимъ съ такой заботливостью, съ такой любовью!..
   Дѣйствительно, была ли то уловка со стороны Малютки, или просто случай, только съ-тѣхъ-поръ, какъ болѣзнь биржеваго агента сдѣлалась опасною, молодой докторъ всегда заставалъ Сару у изголовья мужа.
   И что за нѣжная внимательность! что за очаровательныя опасенія! что за восхитительная преданность!
   Сейчасъ только Сольнье, въ разговорѣ съ Хозе-Мира, назвалъ ее ангеломъ, и, конечно, въ этомъ словѣ не было преувеличенія!
   Это былъ сущій ангелъ доброты, прелести, кротости!
   И докторъ Сольнье былъ сердечно оскорбленъ скептической гримасой, которою Португалецъ встрѣтилъ энтузіазмъ его.
   Когда эта гримаса вдругъ исчезла съ лица Хозе-Мира и вмѣсто ея явилась почтительная улыбка, Сольнье подумалъ, что онъ ошибся; ему показалось невѣроятнымъ, чтобъ могъ человѣкъ сомнѣваться въ достоинствахъ Сары! .....
   Она подошла къ постели, проворно, но граціозно, и даже не успѣла отвѣтить на поклоны докторовъ.
   При видѣ мужа, на лицѣ ея изобразилось горькое состраданіе; можно было подумать, что у ней сердце разорвалось.
   -- Скажите мнѣ правду, прошептала она, выговаривая слово за словомъ: -- о! не скрывайте отъ меня ничего!.. Опасенъ онъ?..
   -- Нѣтъ еще, холодно отвѣчалъ Мира.
   Малютка оглянулась на него; въ глазахъ ея выражалось что-то неопредѣленное.
   Сольнье, замѣтивъ мелькомъ ея взглядъ, увидѣлъ въ немъ благодарность и какъ-будто боязливое сомнѣніе.
   -- Надѣйтесь, сударыня! сказалъ онъ:-- здоровье г. де-Лорацса все въ томъ же положеніи; вы знаете, что его сильно разстроиваютъ эти припадки.
   -- Что за ужасная болѣзнь! проговорила Малютка сквозь слезы:-- Боже мой! Боже мой! Тебѣ не угодно спасти его!.. Вчера, послѣ васъ, докторъ, прибавила она, обращаясь къ Сольнье:-- я думала, что могу уйдти... онъ былъ такъ хорошъ; казалось, совсѣмъ не страдалъ... а теперь, черезъ нѣсколько спокойныхъ часовъ, его едва можно узнать!..
   Малютка закрыла лицо руками и извлекла изъ груди своей тяжелый вздохъ.
   -- О!.. о!.. произнесла она, какъ-бы не имѣя силъ говорить больше: -- я не переживу этого!..
   Сольнье бросилъ на Португальца взглядъ, который значилъ:
   -- Видите ли?.. и эту женщину вы вздумали обвинять!
   Мира опять скорчилъ свою горькую улыбку, потому-что Малютка стояла къ нему спиной.
   Больной слабо пошевелился и открылъ немного глаза. Малютка наклонилась къ изголовью, взяла его руки и стала грѣть въ своихъ рукахъ.
   Конечно, Сольнье думалъ такъ, какъ всякій подумалъ бы на его мѣстѣ, а Португалецъ имѣлъ свои причины строить гримасы: всякій сказалъ бы, что Сара -- кроткій ангелъ, слетѣвшій облегчить и утѣшить страдальца.
   Между женщиной, которую мы недавно видѣли въ будуарѣ, въ опытныхъ рукахъ двухъ камеристокъ, и женщиной, склонявшейся теперь надъ этимъ страдальческимъ ложемъ, -- была неизмѣримая разница. Вы пожелали бы эту вдругъ преображенную красоту украсить благочестивымъ чепчикомъ сестры милосердія: робкіе лучи трепетали въ зрачкахъ красавицы; казалось, это лицо неспособно выражать ничего, кромѣ неутомимаго терпѣнія и набожной сострадательности сидѣлки.
   Замѣтивъ ее, биржевой агентъ сдѣлалъ усиліе приподняться,-- но не могъ, потому-что былъ слишкомъ-слабъ. Голова его тяжело лежала на подушкѣ. Благодѣтельное вліяніе присутствія Сары скоро обнаружилось: морщины на лбу больнаго мало-по-малу пропали; сжатыя брови раздвинулись; онъ продолжалъ лежать съ полузакрытыми глазами, какъ-будто еще не очнувшись отъ сна и боясь, чтобъ не исчезло милое видѣніе.
   -- Каково тебѣ, другъ мой? тихо сказала Малютка.
   При звукѣ этого голоса, больной задрожалъ и открылъ глаза.-- Онъ взглянулъ на жену, и въ этомъ взглядѣ видна была робкая радость. То былъ рабскій взглядъ: въ немъ высказывалась покорная душа, упорная любовь, которую не могли побѣдить долгія муки.
   -- Мнѣ было тяжело нынѣшнюю ночь, отвѣчалъ онъ слабымъ, измѣнившимся голосомъ.
   -- Зачѣмъ же было не позвать меня? проговорила Малютка тономъ упрека.
   Г. де-Лорансъ потупилъ глаза и ничего не сказалъ.
   Сольнье подошелъ.
   -- Теперь лучше, сказалъ онъ: -- кризисъ кончился, и если не случится ничего особеннаго, день будетъ хорошъ.
   -- Будетъ то, что будетъ! проворчалъ Португалецъ.
   Онъ продолжалъ смотрѣть на Малютку съ холоднымъ любопытствомъ; но сквозь эту наружную безчувственность уже проникала проснувшаяся страсть.
   Сара была -- судьба его; онъ склонялся предъ ея волей, какъ склоняется мусульманинъ предъ буквой Корана.
   Онъ одинъ зналъ все, что существуетъ между ей и мужемъ:-- онъ одинъ могъ проникнуть въ глубину души Малютки.
   Сольнье взглянулъ на Мира, ожидая его мнѣнія; но прежде, нежели Португалецъ собрался говорить, Сара просіяла отъ радости.
   -- Какъ мнѣ было страшно, сказала она: -- мой бѣдный Леонъ, когда ты лежалъ на этой постели неподвижный, блѣдный!
   -- Благодарствуй, прошепталъ биржевой агентъ: -- постараюсь увѣрить тебя, что я счастливъ.
   Сольнье изъ скромности отступилъ назадъ, и потому ничего не слышалъ; но разговоръ этотъ долетѣлъ до слуха Хозе-Мира, который стоялъ на прежнемъ мѣстѣ.
   И Хозе-Мира спрашивалъ самъ себя:
   -- Какой смертельный ножъ кроется подъ этими ласками?..
   Незамѣтный знакъ, сдѣланный ему Малюткой, быль какъ-будто отвѣтомъ на этотъ вопросъ.
   -- А я шла сюда говорить объ удовольствіяхъ, веселостяхъ, сказала она:-- ты не знаешь? отъѣздъ нашего семейства ускоренъ нѣсколькими днями... и ныньче все утро, думая о тебѣ, я говорила: бѣдный Леонъ! я должна кое-что загладить передъ нимъ; часто мои фантастическія прихоти мучили его, и можетъ-быть... ужасная мысль!.. можетъ-быть, и я была немножко причиной этой болѣзни, которая приводитъ насъ въ отчаяніе.
   -- О!.. произнесъ биржевой агентъ, думая, что онъ бредить, между-тѣмъ, какъ слабость одолѣвала его:-- болѣзнь -- Божіе наказанье, Сара... а ты... ты утѣшеніе, услада!
   Малютка нѣжно пожала руки своего мужа.
   Португалецъ нахмурился; онъ какъ-бы предчувствовалъ что-то страшное.
   Докторъ Сольнье любовался издали и раздумывалъ, какимъ образомъ привилась къ г-ну де-Лорансу, человѣку счастливѣйшему въ мірѣ, болѣзнь, свойственная только уязвленной душѣ...
   -- Тамъ, продолжала Сара: -- въ замкѣ Гельдбергъ... я скажу тебѣ все, что я думала сегодня утромъ, Леонъ!.. Мы будемъ одни среди толпы... то будутъ прекрасныя минуты!
   -- Это будетъ для меня рай!.. проговорилъ г. де-Лорансъ въ восторгѣ.
   -- Но ты такъ страдаешь, такъ слабъ! сказала Сара, взглянувъ искоса на Мира: -- перенесешь ли ты эту поѣздку?
   Взглядъ, брошенный на Мира, былъ приказаніемъ; Португалецъ притворился, будто не понялъ.
   -- Чтобъ быть съ тобою, отвѣчалъ г. де-Лорансъ:-- у меня на все достанетъ силы...
   -- Невозможно! сухо прервалъ Мира.
   Малютка вздрогнула, какъ вождь, пораженный съ тылу своими же солдатами.
   Сольнье приблизился.
   -- Не произнося такого рѣшительнаго приговора, сказалъ онъ:-- я думаю, что далекое путешествіе можетъ имѣть непріятныя послѣдствія.
   -- Не говорите этого! вскричалъ больной, и щеки его покрылись легкимъ румянцемъ:-- вы, опытные врачи... вы все знаете... но моей болѣзни не знаете!
   -- Дѣйствительно, прервалъ опять Португалецъ тѣмъ же сухимъ, рѣзкимъ тономъ.
   Лорансъ взглянулъ на него съ испугомъ. Малютка не шевелилась и сидѣла къ нему спиной.
   Но она старалась преодолѣть себя. Губы ея невольно сжимались, и нервическая гроза обнаруживалась въ ней судорожными движеніями пальцевъ.
   Лорансъ покачалъ головой, не отдѣляя ее отъ подушки.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мой другъ! тихо сказалъ онъ, обращаясь къ Хозе-Мира: -- вы не знаете, чѣмъ я страдаю, и этотъ ангелъ, котораго Богъ послалъ утолять мои мученія, Сара -- не разгадала тайны моего сердца...
   Въ этихъ словахъ была такая горькая неправда, что сама Сара, никогда незнавшая угрызеній совѣсти, смутилась; но смущеніе ея было минутное.
   Едва опустила она глаза, какъ тотчасъ же подняла ихъ съ улыбкой.
   Съ нѣжною, дивно-поддѣльною признательностью, прижала она руки больнаго къ груди своей.
   И Лорансъ улыбался; по какая горькая скорбь скрывалась подъ этой улыбкой!..
   Онъ сбиралъ всѣ усилія, чтобъ сохранить послѣднее достояніе, какое только оставалось ему: мнѣніе свѣта о его счастіи.
   Молодой врачъ ничего этого не видѣлъ: но Мира, какъ въ книгѣ, читалъ въ душѣ больнаго.
   Нечего говорить, какое истинное участіе возбуждали въ немъ эти страданія. Но чувство его было преимущественно эгоистическое; онъ самъ страдалъ еще, страдалъ отъ подобной же язвы; жестокая рука, казалось, тяготѣла надъ нимъ, и онъ пытался мстить.
   -- Не надо мнѣ говорить, продолжалъ биржевой агенть, притянувъ къ груди своей руку Сары:-- что это путешествіе можешь быть вредно для меня... Парижъ меня убиваетъ!.. Я знаю это, я чувствую... У меня еще найдутся силы, когда эта желѣзная рука, которая давить мнѣ душу, оставитъ меня въ покоѣ... Когда мы уѣдемъ?
   -- Надо знать... началъ -- было Сольнье, не смѣя произнести мнѣнія противъ опытности своего собрата.
   Лорансъ сдѣлалъ нетерпѣливый, сердитый жестъ.
   Малютка воспользовалась случаемъ, удобнымъ для ея комедіи.
   -- Успокойся, другъ мой, ласково сказала она: -- г. Сольнье говоритъ правду... Докторъ Мира намъ совершенно преданъ, ты это знаешь, и мы должны быть увѣрены въ его знаніи... Если, въ-самомъ-дѣлѣ, это путешествіе...
   -- Я думаю... въ третій разъ прервалъ Португалецъ тѣмъ же рѣзкимъ, сухимъ тономъ.
   Прежде нежели онъ высказалъ свою мысль, Малютка спокойно, чрезвычайно-натурально обратилась къ нему; но когда она обернулась, лицо ея приняло то поразительно-страшное выраженіе, которое мы уже не разъ видѣли; бѣлыя губы ея дрожали; неподвижные глаза, горѣли и леденили того, на кого были устремлены.
   Мира пытался выдержать этотъ взглядъ; но чрезъ минуту вѣки его опустились, будто яркій свѣтъ поразилъ ихъ, и руки его безсознательно зашевелились, какъ-бы отъискивая опоры.
   Онъ повернулся въ креслахъ; кашлянулъ и обратился за помощью къ огромной золотой табакеркѣ, которую умѣлъ открывать съ такимъ докторскимъ видомъ. Ничто не помогло: очевидное, непреодолимое смущеніе замѣнило на его лицѣ суровую безчувственность.
   А между-тѣмъ, глаза его невольно смотрѣли на Малютку.
   Ротъ Сары открылся, губы зашевелились и, не издавъ ни звука, сказали:
   -- Я хочу!
   Не дожидаясь отвѣта, Малютка отвернулась.
   Послѣдовало минутное молчаніе; потомъ Хозе-Мира, едва переводя духъ, продолжалъ прерванную фразу:
   -- Я думаю, повторилъ онъ заминаясь и придумывая новую фразу: -- мнѣ кажется, что я высказалъ свое мнѣніе слишкомъ-рѣзко... Можетъ-быть, путешествіе и не будетъ вредно, если сообразить все... можетъ-статься даже, что оно подкрѣпитъ здоровье нашего друга...
   -- Я именно такъ думалъ, сказалъ Сольнье.
   -- Всѣ противъ меня, продолжалъ Мира, стараясь улыбнуться:-- охотно уступаю и отъ всего сердца даю свое согласіе.
   Лицо больнаго прояснѣло отъ удовольствія. Сара наклонилась къ дему и поцаловала его въ лобъ.
   -- Мы отправимся на-дняхъ, сказала она.
   Биржевой агентъ смотрѣлъ на нее въ восторгѣ.
   -- Сара!.. Сара! говорилъ онъ:-- сжалишься ли ты надо мною?..
   -- Тс!.. увидишь!.. отвѣчала Сара пугливымъ тономъ.
   -- Ты такъ часто говорила мнѣ, что не можешь любить меня!
   -- Не всегда говорятъ правду... иногда ошибаются...
   -- Такъ я могу надѣяться?
   Сара улыбнулась упоительно-привѣтно.
   Леонъ де-Лорансъ, утомленный сильными ощущеніями, закрылъ глаза. Ему хотѣлось продлить это мгновеніе, единственное въ его жизни, но слабость одолѣла его; мысли его отуманились, -- онъ затихъ.
   Блѣдное лицо больнаго сіяло довольствомъ; надежда, какъ бальзамъ, исцѣлила его раны своимъ прикосновеніемъ. Онъ былъ счастливъ.
   

VI.
Утро Франца.

   Францъ проснулся не такъ рано, какъ Малютка; его ночь протянулась за полдень; но Боже мой, какъ несходны были его сны съ грезами г-жи де-Лорансъ!
   Ему снились -- радость, веселье, проказы; можетъ-быть, роскошныя воспоминанія приводили къ его устамъ и Сару; но съ этимъ прекраснымъ именемъ, конечно, Никакъ не вязалась мысль мщенія, и во снѣ у Франца было такъ же мало трагическаго, какъ и наяву.
   Любовь свѣжая, прекрасная, дѣтское тщеславіе, золото, великолѣпіе, улыбки...
   Онъ проснулся счастливымъ, взглянулъ на свой пышный альковъ, пощупалъ богатый шелковый занавѣсъ, и голыми ногами вскочилъ на мягкій коверъ.
   Какъ все это прекрасно, какъ все хорошо!.. Фи! вчерашній чердакъ!
   Развѣ Францъ когда жилъ на чердакѣ? Онъ, право, не помнилъ!
   Онъ созданъ былъ для этой блестящей роскоши; это богатство такъ шло къ нему! тутъ онъ былъ въ своей сферѣ, и прошлая бѣдность казалась ему оскорбительнымъ сномъ.
   Зимнее солнце пробивалось сквозь вышитый тюль, драпировавшійся на окнахъ. Свѣтъ игралъ на новомъ коврѣ и оживлялъ его свѣжіе цвѣта; небо, казалось, улыбалось... О! какъ прекрасна жизнь!...
   Сердце Франца сильно билось; радость тѣснила грудь его.
   Мёбель Монбро, разставленная безъ него вчера вечеромъ, красовалось изяществомъ формъ и отдѣлки. Францъ ходилъ изъ комнаты въ комнату, останавливался, предъ художественными группами Кумберворта или Прадье, любовался, ложился на диваны, вскакивалъ, и не зналъ, куда дѣть свою веселость...
   Слуги еще не успѣли достать ему; онъ былъ одинъ въ своей обширной квартирѣ.
   Намявъ диваны, наскакавшись на коврахъ, онъ возвратился въ спальню и сѣлъ передъ палисандровымъ столикомъ, до которомъ вчера разбросалъ свой выигрышъ, золото и билеты, запахнулъ атласные отвороты пышнаго халата и началъ любоваться своими соровищами.
   Съ лихорадочнымъ жаромъ принялся онъ за работу, тщательно, въ симметріи разставлялъ столбики луидоровъ и считалъ какъ кассиръ, вычисляющій дневной барышъ.
   Но на половинѣ счета, внезапная мысль блеснула въ головѣ его; вычисленія кончены; онъ сильно ударилъ кулакомъ по столу, и шеренги смѣшались.
   Золото и ассигнаціи разсыпались въ миловидномъ хаосѣ. Безпорядокъ иногда бываетъ кстати, и настоящій любитель, скупецъ-артистъ, съ удовольствіемъ опускаетъ дрожащія руки въ звонкую груду...
   Но Францъ былъ далеко не скупецъ: онъ бросилъ на свои сокровища разсѣянный, утомленный взглядъ, и уже не думалъ о нихъ.
   Опустившись въ кресла Помпадуръ, онъ началъ мечтать.
   Къ нему воротились мысли, которыя вчера такъ занимали его голову: отецъ, семейство, имя, богатство; и этимъ размышленіямъ Францъ не видѣлъ конца: то были предположенія, возможности, упоительныя надежды, въ которыхъ не было ничего вѣрнаго.
   Францъ былъ въ безпечномъ расположеніи духа; онъ отбросилъ эти трудныя размышленія и предался мыслямъ о Денизѣ.
   Тутъ только кротость и радость! Францъ откинулъ голову; глаза его были полузакрыты, ротъ полуоткрытъ; онъ бесѣдовалъ съ вчерашними веселыми воспоминаніями, и чѣмъ болѣе думала онъ о Денизѣ, тѣмъ болѣе любилъ ее. Онъ видѣлъ ее, благородную, откровенную; прекрасный образъ ея былъ напечатлѣнъ въ душѣ Франца, и ясный, спокойный свѣтъ окружалъ ея головку. Вчера, можетъ-быть, Францу хотѣлось чего-нибудь болѣе романическаго, нежели свиданіе у Ганса Дорна; теперь онъ безсознательно радовался, теперь онъ былъ счастливъ тѣмъ, что чистый покровъ дѣвственницы сохранился незапятнаннымъ.
   Но развѣ могла она поколебаться или впасть въ заблужденіе? Францъ трепеталъ отъ удовольствія и самолюбія каждый разъ, когда говорилъ себѣ: "она меня любитъ!.."
   Дениза представлялась ему единственнымъ въ мірѣ перломъ; онъ воспользовался бы урокомъ Гризье противъ каждаго, кто вздумалъ бы утверждать, что есть на свѣтѣ женщина, подобная мамзель д'Одмеръ.
   И эта женщина любила его, -- любила не съ той только поры, какъ счастіе улыбнулось ему, какъ сдѣлался онъ сыномъ принца, но давно, давно; она любила его бѣднаго, ничтожнаго, безъ имени!
   Радость его соединялась съ серьёзною, глубокою признательностью; вѣтренный ребенокъ дѣлался человѣкомъ и углублялся въ мысль, которая, какъ молитва, стремилась къ Богу.
   Потомъ шаловливая веселость блестѣла въ глазахъ его; въ мечтахъ его являлась живая, милая Гертруда.
   Вездѣ вокругъ него пріятные образы, вездѣ дружескія лица!
   Звонокъ, дернутый робкою рукой, зазвенѣлъ тихо; Францъ не слыхалъ. Позвонили въ другой разъ, потомъ въ третій; наконецъ, ключъ довернулся въ передней двери, и кто-то вошелъ безъ его немощи.
   Францъ не думалъ о предосторожностяхъ. Только сладкій, пріятный голосъ привратницы вывелъ его изъ размышленій.
   Добрая женщина остановилась на порогѣ спальни и, увидѣвъ разбросанное на столѣ золото, почтительно сняла очки.
   -- Извините, сударь, сказала она съ глубокимъ поклономъ: -- что я вошла, отворивъ дверь своимъ ключомъ... но вы не изволили слышать звонка.
   Франкъ выпрямился на своихъ креслахъ; привратница продолжала:
   -- Что и говорить! молодость, такъ молодость и есть! Не то, что тѣ старше скряги, -- мужчина съ дамой лѣтъ пятидесяти или пятидесяти-пяти, можетъ-быть и шестидесяти, -- которые здѣсь прежде жили... гдѣ имъ было такъ убрать комнаты! Какъ можно! У нихъ была старая мёбель, коммоды, столы съ змѣйками на ножкахъ, стулья соломенные, кресла допотопныя!..
   -- Вы вѣрно пришли сказать мнѣ о слугѣ, о которомъ я васъ просилъ? сказалъ Францъ.
   Привратница надѣла очки, чтобъ опять почтительно снять ихъ.
   -- Прекрасно! продолжала она, осматривая комнату: -- прекрасно! прекрасно!.. Ахъ, Господи, какъ прекрасно!.. Какъ же вамъ странно должно быть все это послѣ...
   Она не кончила; дипломатическій инстинктъ говорилъ ей, что фраза выйдетъ опасная.
   -- Наверху, на чердакѣ? спросилъ Францъ, улыбаясь.
   Привратница распустила огромный синекрасный клѣтчатый шатокъ и громко утерлась имъ, чтобъ скрыть свое смущеніе.
   -- Ахъ, какъ прекрасно! продолжала она: -- честь дѣлаетъ дому такой жилецъ... и экипажи у воротъ останавливаются!
   Вдругъ привратница вскрикнула:
   -- Ахъ, какая я глупая! и забыла про экипажъ-то! А эта дама тамъ ждетъ!
   -- Какая дама? быстро спросилъ Францъ.
   Маленькіе глаза привратницы пріятно заморгали.
   -- Прекрасная дама, отвѣчала она: -- она непремѣнно желаетъ васъ видѣть.
   -- Зовите.
   Прежде, когда Францъ былъ тамъ, наверху, ему объявили, что въ домѣ дамъ не принимаютъ; но эта строгость нравовъ простиралась только на чердаки; добродѣтель въ Парижѣ сурова только къ маленькимъ жильцамъ.
   Въ первомъ этажѣ прилична свобода нравовъ; съ одной стороны оно и выгодно, а съ другой какъ человѣку, платящему двѣ тысячи экю въ годъ, высказывать истины, расточаемыя жильцамъ въ пятьсотъ франковъ?
   Неприлично!
   -- Я такъ и думала, что вы пріймете, продолжала привратница, придавая своему морганью плутовское значеніе: -- впрочемъ, не смѣла себѣ позволить...
   -- Зовите, зовите, повторилъ Францъ.
   Привратница сдѣлала поклонъ туловищемъ, головой и очками.
   Францъ едва успѣлъ повязать галстухъ, какъ привратница снова вошла въ сопровожденіи дамы съ опущеннымъ вуалемъ.
   -- Два письма, про которыя я было-забыла, сказала она, положивъ ихъ на столъ, и скромно удалилась.
   Францъ оставилъ письма, чтобъ принять прекрасную посѣтительницу, которую онъ узналъ и подъ вуалемъ.
   Это была г-жа де-Лорансъ.
   Вошедши, Сара съ невыразимымъ изумленіемъ увидѣла окружавшую ее роскошь. Она никогда не была у Франца, но знала, что онъ бѣденъ; она думала найдти его въ бѣдной комнаткѣ школьника, съ тощею постелью, съ хромымъ бюро, разноклинными стульями, съ графиномъ на окнѣ и трубками.
   Она даже разсчитывала на эту скудость для эффекта своего прихода; она думала уничтожить, поразить, ослѣпить.
   Не смотря-на то, Малютка была такъ опытна, что не обнаружила своего непріятнаго изумленія; когда она подняла вуаль, въ лицѣ ея изображалось нѣжное, заботливое участіе.
   Францъ подвелъ ее къ дивану и сѣлъ подлѣ нея.
   -- Вы не ждали меня? сказала она.
   -- Признаюсь... началъ-было Францъ.
   -- Вы удивились, увидѣвъ меня?
   -- Я особенно счастливъ...
   Сара коснулась рукою его лба.
   -- Двадцать-четыре часа не слышать васъ! продолжала она.-- Когда я узнала, что ваша жизнь въ опасности... ахъ, Францъ, вы не можете себѣ представить моего безпокойства!
   Францъ покраснѣлъ; онъ дѣйствительно не представлялъ себѣ ничего и въ глубинѣ сердца каялся.
   Сара томно взглянула на него своими большими черными глазами; Францъ еще никогда не видѣлъ ее такою прекрасною.
   Онъ пробормоталъ какое-то несвязное оправданіе.
   -- Вамъ не надо оправдываться, Францъ, сказала Сара печальнымъ голосомъ: -- я отгадываю ваше оправданіе... вы не любите меня.
   -- И вы думаете!..
   -- Я давно уже боюсь этого!.. Вы ребенокъ передо мною; такія преступныя связи всегда кончаются несчастливо!
   Францъ былъ застигнутъ въ-расплохъ. Въ первую минуту, у него не достало хладнокровія на то, чтобъ разгадать притворство подъ искусной игрой Сары; онъ только защищалъ свое постоянство и клялся изъ всѣхъ силъ, что никогда еще такъ не любилъ, какъ теперь...
   И можетъ-быть говорилъ правду. Онъ былъ молодъ, пылокъ, легкомысленъ, а, Сара дѣйствовала на это открытое сердце оружіемъ испытаннымъ.
   Какой юноша устоитъ противу жалобъ любви!
   Притомъ, всѣ выгоды были на сторонѣ Сары: жалобы ея изливались со всѣмъ искусствомъ и прелестью, какими только она могла владѣть. Ничто не развлекало ея; ничто не давало ей повода думать, что она забыта, и роль Аріадны играла она по разсчету.
   Она, напротивъ, думала, что пылкая молодая любовь Франца пережила бы даже ея капризы. Она слышала смутные толки объ ухаживаніи Франца за мамзель д'Одмеръ; но Сара, созданная для побѣдъ, могла ли опасаться соперницъ?
   Францъ былъ молодъ, добръ, откровененъ. Малютка проникла жъ самыя глубокія тайны его жизни...
   Не она, а Францъ долженъ былъ любить послѣдній.
   Разсчитывая такимъ образомъ, всегда получишь вѣрный результатъ, какъ въ четырехъ правилахъ ариѳметики. Малютка была увѣрена въ своемъ дѣлѣ.
   Но и въ самую ариѳметику вкрадется погрѣшность, если пренебречь какимъ-нибудь элементомъ вычисленія. Малютка не приняла въ разсчетъ возможности другой любви.
   А между-тѣмъ, смущеніе Франца заставило ее задуматься, потому-что она была еще болѣе искусна, нежели довѣрчива; она замѣтила, что Францъ защищался дурно, и начала сомнѣваться.
   Притомъ, чѣмъ больше она обдумывала, тѣмъ сильнѣе возбуждала въ ней безпокойство эта роскошь, которую она встрѣтила у него такъ неожиданно.
   Обманывалъ ли ее Францъ, или это богатство очень-недавно досталось ему?
   Въ томъ и другомъ случаѣ скрывалась тайна, и, какъ бы то ни было, Малютка все болѣе и болѣе убѣждалась въ необходимости достигнуть своей цѣли -- привлечь юношу на гельдбергскій праздникъ, гдѣ интрига должна была получить роковую развязку.
   Опытный умъ ея проворно работалъ: она видѣла, что роль жертвы могла отклонить разговоръ и отдалить результатъ; она измѣнила маневръ, конечно не вдругъ, но притворившись мало-по-малу убѣжденною.
   -- До-сихъ-поръ я ждала, мой бѣдный Францъ, продолжала она:-- и съ какимъ нетерпѣніемъ!.. Я надѣялась получить отъ васъ хоть одно слово!.. Ничего небывало... Боже мой! какъ я страдала!.. Наконецъ не вытерпѣла, велѣла закладывать карету и...
   -- Какъ я вамъ благодаренъ, Сара! сказалъ Францъ.
   Это было холодно. Вмѣсто того, чтобъ воспламениться,-- юноша, казалось, удерживался.
   Малютка пристально посмотрѣла на ре то, стараясь прочесть задушевную мысль на его лицѣ.
   Эта задушевная мысль была внезапное недовѣріе. Францъ вдругъ вспомнилъ послѣднюю встрѣчу свою съ г-жею де-Лорансъ; онъ вспомнилъ слова ея, произнесенныя въ англійской кандитерской въ концѣ ужина. Малютка приподняла тогда край завѣсы, покрывавшей ея сердце, и Францъ ничего не видѣлъ тамъ, кромѣ сухаго цинизма и глубокаго равнодушія.
   Когда онъ объявилъ ей о своей дуэли, теперь ожили въ его памяти всѣ эти подробности,-- прекрасный ротикъ Малютки открылся; самъ не зная почему, онъ не вполнѣ повѣрилъ ея искренности. Конечно, ему не приходила въ голову мысль о цѣли, къ которой стремилась г-жа де-Лорансъ; но тайный инстинктъ заставлялъ его если не притворяться, то по-крайней-мѣрѣ не довѣрить ей.
   -- Я не такъ виноватъ, какъ вы думаете, сказалъ онъ, принимая снова свое хладнокровіе: -- вчера я былъ въ Улицѣ-Пруверъ, чтобъ видѣть васъ.
   -- Я была тамъ и ждала васъ.
   -- Баронесса Сен-Рошъ сказала мнѣ, что васъ нѣтъ... я пришелъ поздно, надѣясь все-таки васъ застать. Сегодня я еще не выходилъ и, конечно, прежде всего былъ бы у васъ.
   Онъ вѣжливо цоцаловалъ ея руку.
   Малютка, опустивъ глаза, слушала эти объясненія; она ждала чувства и видѣла только любезность.
   Съ-тѣхъ-порь, какъ Сара пустилась въ ежедневныя битвы кокетства, въ которыхъ побѣда никогда не оставляла ея, теперь, въ первый разъ, она какъ-будто предчувствовала пораженіе.
   Брови ея невольно нахмурились.
   Итакъ, ребенокъ противился ей! Сара была унижена.
   Но скоро ей стало совѣстно самой-себя. Что жъ тутъ было такого въ сущности? Она покраснѣла, какъ храбрый солдатъ, у котораго при первомъ выстрѣлѣ родилась мысль о бѣгствѣ.
   -- Я ошиблась, продолжала она, поднявъ блестѣвшіе удовольствіемъ глаза:-- вы не были виноваты, Францъ... какъ я рада, что заблуждалась!.. Теперь, когда я въ васъ увѣрена, мнѣ остается обратиться къ вамъ съ просьбой... потому-что я пришла къ вамъ по двумъ причинамъ.
   Фраццъ наклонился и приготовился слушать.
   -- Я хочу пригласить васъ, продолжала Сара: -- на сельскій праздникъ, который даемъ мы въ замкѣ отца моего.
   Послѣ свиданія съ Денизой, Францу сильно хотѣлось получить приглашеніе на праздникъ Гельдберга; но въ эту минуту его тревожило безотчетное враждебное чувство къ Сарѣ. Впрочемъ, дѣти почти такъ же кокетливы, какъ женщины.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ онъ: -- но...
   Францъ остановился; онъ не зналъ, что сказать.
   -- Вы не хотите? сказала Сара, и легкая краска выступила у ней на лицѣ.
   -- О! напротивъ, отвѣчалъ Францъ, жеманясь:-- я цѣню... мнѣ лестно... я благодаренъ вамъ...
   -- Но вы отказываетесь?
   -- Я этого не смѣю сказать... я не знаю...
   Сара сдѣлала движеніе, чтобъ встать: такъ была она взволнована! Но она преодолѣла себя, и на лицѣ ея снова явилась та же задумчивая улыбка, съ которой вошла она.
   -- Прежде, проговорила она:-- иначе приняли бы вы случай меня видѣть.
   -- Но пожалуйста, не думайте, что я измѣнился, отвѣчалъ Францъ:-- еслибъ были только вы одни...
   Малютка ждала окончанія, но Францъ молчалъ; лицо ея прояснилось; ей показалось, что она опадала.
   -- Не-уже-ли вы сердитесь? сказала она: -- не-уже-ли хотите мнѣ платить за извѣстныхъ членовъ дома Гельдберга?
   Францъ и не думалъ объ этомъ; онъ самъ не зналъ причины своего отказа; онъ походилъ на ребенка, который говоритъ "нѣтъ" и, отворачивая голову, протягиваеть руку, чтобъ взять то, что ему предлагаютъ.
   Но необдуманныя слова Сары открыли ему цѣлый рядъ мыслей; на губахъ его показалась горькая, язвительная улыбка.
   -- Къ чему вспоминать объ этомъ, отвѣчалъ онъ:-- съ людьми бѣдными и слабыми можно все дѣлать; такъ принято въ извѣстныхъ слояхъ общества; я былъ тогда такъ ничтоженъ и бѣденъ!
   -- Развѣ теперь вы богаты?.. спросила Сара.
   Этотъ вопросъ сорвался у нея съ языка; она хотѣла остановиться, но уже было поздно.
   Францъ, взволнованный непріятными воспоминаніями, всталъ и началъ ходить но комнатѣ.
   -- Да, я богатъ... отрывисто отвѣчалъ онъ:-- и буду еще богаче... я благородный!.. и тѣ, которые презирали меня въ несчастіи, охотно бы присоединились теперь къ моему богатству...
   Безсознательно взялъ онъ со стола принесенныя привратницей письма и смялъ ихъ.
   Г-жа де-Лорансъ тяжело вздохнула, и головка ея опустилась на грудь.
   -- Еслибъ я знала, что вы богаты, сказала она тономъ обиженнаго: -- я бы не пришла къ вамъ.
   Францъ остановился; ему показалось, что у Сары навернулись слезы.
   -- Я виноватъ, вскричалъ онъ:-- я съумасшедшій, Сара!.. простите меня!.. Вы, кромѣ добра, ничего мнѣ не сдѣлали!.. Я буду! я поѣду!
   Сердце Малютки запрыгало отъ радости; но она подавила это ощущеніе, и на лицѣ ея ничего не отразилось.
   -- Вы не съумасшедшій, Францъ, сказала она:-- и я отъ всего сердца благодарю васъ, если вы для меня забываете ссору.
   -- Для васъ однѣхъ, Сара!
   -- Тотъ, кто оскорбилъ васъ, будетъ просить у васъ извиненія...
   -- Кавалеръ Рейнгольдъ? прервалъ Францъ: -- онъ слишкомъ -- старъ, слишкомъ-сморщенъ, слишкомъ-раскрашенъ, слишкомъ-лысъ, слишкомъ-трусливъ!.. я не хочу!
   Онъ приблизился къ Малюткѣ и машинально распечаталъ одно изъ двухъ писемъ.
   -- Какъ хотите! будетъ по вашему, продолжала Сара: -- но я ненавижу этого человѣка за то, что онъ съ вами сдѣлалъ, и мнѣ пріятно было бы видѣть его униженнымъ передъ вами... И такъ, вы принимаете мое приглашеніе, Францъ? Поговоримъ же о дѣлѣ и пріймемъ свои мѣры... Праздникъ будетъ значительный; гости поѣдутъ на будущей недѣлѣ; но семейство наше и близкіе друзья оставятъ Парижъ въ воскресенье или понедѣльникъ... Хотите быть нашимъ?
   Францъ не отвѣчалъ. Распечатавъ письмо, онъ развернулъ его и разсѣянно пробѣжалъ. По странному стеченію обстоятельствъ, въ письмѣ говорилось о гельдбергскомъ праздникѣ и о посѣщеніи Сары.
   Еще страннѣе: оно предсказывало въ точныхъ выраженіяхъ послѣднее предложеніе Сары.
   Рука была незнакомая и въ первую минуту Францъ не нашелъ подписи.
   Вотъ содержаніе письма;
   "Человѣкъ, имѣющій свои причины принимать живое участіе въ г-нѣ Францѣ, долгомъ считаетъ предупредить его, что въ скоромъ времени онъ будетъ приглашенъ на праздникъ, который даютъ банкиры Гельдбергъ, Рейнгольдъ и Комп. въ своемъ германскомъ замкѣ.
   "Принять это приглашеніе г. Францъ можетъ безопасно; но что касается до ранняго отъѣзда изъ Парижа съ семействомъ Гельдбергъ,-- то тутъ опасность, опасность смертельная!"
   Этимъ словомъ оканчивалась фраза и страница.
   Францъ смялъ письмо и положилъ его въ карманъ.
   Голова его опустилась; странное согласіе словъ письма съ словами Сары изумило его.
   -- Такъ какъ же?... сказала Сара.
   Францъ хотѣлъ отказать; но все еще не отвѣчалъ.
   Онъ мечталъ и, въ задумчивости, распечаталъ второе письмо такъ же безсознательно, какъ первое.
   -- Странное время выбрали вы читать письма!.. сказала Сара съ улыбкой.
   Францъ не слыхалъ. Онъ пробѣжалъ глазами второе письмо, которое состояло только изъ двухъ строкъ, написанныхъ тонкимъ, мелкимъ почеркомъ. Лицо его измѣнилось, щеки покрылись румянцемъ.
   -- Такъ что же?.. повторила Сара: -- я жду вашего отвѣта, Францъ...
   Юноша еще не рѣшался.
   -- Я васъ спрашиваю, хотите ли вы?.. прибавила Сара.
   -- Слышу, слышу! быстро прервалъ Францъ: -- я согласенъ и тысячу разъ благодарю васъ... Буду! о, непремѣнно буду!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прошло минутъ десять, какъ уѣхала г-жа де-Лорансъ. Францъ держалъ второе письмо въ рукѣ и глаза его, казалось, не могли оторваться отъ этого письма.
   Послѣ ухода Малютки, онъ два или три раза подносилъ его къ губамъ и нѣжно цаловалъ. Впрочемъ, въ письмѣ не было рѣчи о любви; оно содержало въ себѣ слѣдующее:
   "Д... д'О... предупреждаетъ г. Франца, что она уѣзжаетъ изъ Парижа нѣсколькими днями ранѣе, вмѣстѣ съ семействомъ Гельдберга."
   -- И я также! говорилъ Францъ:-- какъ все устроивается для меня въ эту счастливую недѣлю!.. Я поѣду, увижу ее...
   Минуты двѣ или три стоялъ онъ задумчивый, теряясь въ игривыхъ мечтахъ; потомъ лицо его отуманилось.
   -- Но другое письмо!.. думалъ онъ: -- что значитъ этотъ грозный совѣтъ, и отъ кого онъ?
   Онъ искалъ письма на столѣ и на диванѣ, гдѣ сидѣлъ подлѣ Малютки, и наконецъ нашелъ его смятымъ, обезображеннымъ въ карманѣ, халата,-- развернулъ и тихо, со вниманіемъ прочелъ въ другой разъ.
   Странно! странно! Письмо предсказывало все, и угроза была тѣмъ достовѣрнѣе, чѣмъ болѣе оправдывались на дѣлѣ прочія обстоятельства.
   Но отъ кого же оно?
   Францъ посмотрѣлъ адресъ, и, конечно, ничего не узналъ. Какъ смыслъ кончился на первой страницѣ, то Францъ и не думалъ искать продолженія.
   Въ эту минуту, совершенно-случайно, онъ перевернулъ листокъ, -- вскрикнулъ.
   На оборотѣ было еще нѣсколько словъ и подпись.
   Францъ жадно прочелъ слѣдующее:
   "Г. Францъ, можетъ-быть, пренебрежетъ этимъ совѣтомъ, потому-что онъ отваженъ и любитъ опасности; но здѣсь опасность грозитъ не ему одному? мадмуазель Д... д'О... отправляется также съ семействомъ Гельдберга; она будетъ раздѣлять эту опасность, и неблагоразуміе г. Франца обрушилось бы и на нее."
   -- Все знаетъ!.. пробормоталъ Францъ, остолбенѣвъ.
   Случай, казалось, нарочно подтверждалъ слова неизвѣстнаго: онъ предвѣщалъ визитъ г-жи де-Лорансъ, и г-жа де-Лорансъ была; онъ предсказывалъ приглашеніе,-- приглашеніе было сдѣлано почти словами письма; онъ наконецъ говорилъ о Денизѣ,-- и Дениза сама удостовѣряла въ истинѣ словъ его.
   Францъ не рѣшался; онъ не зналъ, что ему дѣлать, и эта нерѣшительность нисколько не была обдуманною; юноша не думалъ и не могъ думать.
   Большіе открытые глаза его были устремлены на подпись письма.
   Это было не имя, а два слова; въ которыхъ для него заключались всѣ ощущенія предшествовавшихъ дней; два слова, которыя мучили его, отъ которыхъ бились жилы на его вискахъ, Которыя ставили его въ самую средину тайны, покрывавшей его будущность.
   Эти два слова были: "Нѣмецкій кавалеръ."
   

VII.
Три посланника.

   Иногда самыя обыкновенныя житейскія вещи кажутся намъ сверхъестественными. При извѣстномъ сочетаніи, достаточно двухъ или трехъ случаевъ, чтобъ показать человѣка или происшествіе въ фантастическомъ свѣтѣ.
   Баронъ Родахъ, нѣмецкій кавалеръ, представлялся Францу и преимущественно Гертрудѣ, которая все знала черезъ Франца, лицомъ совершенно-чудеснымъ.
   Францъ отвергалъ это впечатлѣніе всѣмъ скептицизмомъ своего парижскаго воспитанія; Гертруда, напротивъ, Предавалась съ какимъ-то страхомъ чарамъ своего нѣмецкаго воображенія. Она дѣлала прибавленія къ странной исторіи Франца, дополняла легенду, представляла ее себѣ въ тѣхъ неопредѣленныхъ оттѣнскахъ, образующихъ какъ-бы покрывало, подъ которымъ германская поэзія выводитъ свои ночные фантастическіе образы, переходила изъ живаго міра въ другой, наполненный существами сверхъестественнными, незнающими житейскихъ препятствій, Для которыхъ все возможно, которые все отгадываютъ, и таинственная исторія которыхъ описана въ старыхъ балладахъ.
   Францъ не заходилъ такъ далеко; но при мысли, о нѣмецкомъ кавалерѣ не всегда могъ освобождаться отъ суевѣрнаго ощущенія. Тутъ была и надежда и что-то страшное.
   Онъ большею частію смѣялся надъ собою и, презрительно улыбался, сознавая свою слабость: но упорная мысль возвращалась, и философъ пускался въ чудесныя мечты точно такъ же, какъ Гертруда.
   Да; нѣмецкій кавалеръ и былъ-таки очень-странное существо! Онъ являлся Францу всегда такъ неожиданно, въ такихъ странныхъ обстоятельствахъ! Притомъ, и Францъ принималъ все на свой счетъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прошло двое сутокъ; былъ четверкъ 8 февраля. Баронъ Родахъ далъ торжественное обѣщаніе явиться къ г-жѣ де-Лорансъ въ Парижѣ, къ мейнгерру фан-Прэтту въ Амстердамѣ и синьйору Яносу Георги въ Лондонѣ.
   Обѣщать -- уже много; но исполнить...
   Подобной штуки и самъ Фабрицій фан-Прэттъ не рѣшился бы объявить своей публикѣ, когда онъ былъ физикомъ-воздухоплавателемъ.
   Это ужъ черезъ-чуръ; что желѣзныя дороги, путешествующіе голуби и самые телеграфы! Коротко сказать: это или нелѣпость, или волшебство...
   Но въ наше время какъ проведешь колдовствомъ? Его показываютъ на улицахъ за деньги, и наука въ этомъ отношеніи далеко отстала; наши колдуны не превратятъ верблюда въ лягушку.
   Какъ бы то ни было, баронъ Родахъ сдержалъ тройственной обѣщаніе.
   Въ полдень 8 февраля, грумъ Маджарина Яноса, Голландецъ добраго Фабриціуса фан-Прэтта и слуга г-жи де-Лорансъ торжественно возвѣстили своимъ господамъ:
   -- Баронъ Родахъ!
   И баронъ Родахъ вошелъ, и не слышно было ни малѣйшаго сѣрнаго запаха.
   Объясненіе, конечно, было бы здѣсь мелочно и даже невозможно; мы скажемъ только одно,-- именно: въ трехъ визитахъ своихъ, баронъ Родахъ умѣлъ придать лицу своему различные оттѣнки выраженія; казалось, онъ поддѣлывалъ свою физіономію, смотря по характеру хозяина. Въ Парижѣ, въ кокетливо-убранномъ салонѣ г-жи де-Лорансъ, онъ былъ важенъ, ловокъ и холоденъ. Въ Амстердамѣ, въ зажиточномъ, измыленномъ, накрахмаленномъ домѣ достойнаго Голландца, принялъ нѣсколько-тяжелый, апатическій видъ Голландца. Онъ не могъ, утратить своей благородной красоты. Но такъ-сказать выпускалъ ее черезъ кранъ; онъ, казалось, дѣлалъ съ своимъ лицомъ то же, что нѣкоторыя лоретки дѣлаютъ съ своими головными уборами: уборъ одинъ, но съ множествомъ концовъ; шляпка роскошная, съ граціозно-колеблющимися перьями, когда термометръ любви въ экипажѣ; шляпка скромная, когда дама по инфантеріи... Въ этой странѣ трубокъ и пива, отъ барона пахло солодомъ и табакомъ.
   Въ Лондонѣ, напротивъ, предъ воинственнымъ Маджариномъ, онъ былъ фанфарономъ, отъ взгляда котораго, казалось, дрожали окна; но надъ гордо-топорщившимися усами глаза его смотрѣли моложе, живѣе, веселѣе; физіономистъ почелъ бы его повѣсой, волокитой и рубакой.
   Изъ этихъ трехъ качествъ, второе обнаружилось тотчасъ же, какъ-только Родахъ вошелъ въ переднюю синьйора Яноса. На порогѣ онъ увидѣлъ мелькнувшую хорошенькую женщину, и какъ ни коротко было это свиданіе, онъ успѣлъ послать ей поцалуй. Мужчина прекрасный,-- женщина также успѣла улыбнуться.
   Впрочемъ, кромѣ этихъ подробностей, поведеніе Родаха было одинаково въ Лондонѣ, Парижѣ и Амстердамѣ: вездѣ онъ требовалъ особой аудіенціи и вездѣ получилъ ее.
   Послѣ свиданія съ нимъ, г-жа де-Лорансъ съ гнѣвомъ и ужасомъ на лицѣ сѣла въ карету и отправилась въ Тампль, гдѣ заставила г-жу Батальёръ оставить ея постъ для важнаго совѣщанія.
   У Фабриціуса фан-Прэтта и Маджарина Яноса все смутилось и пошло ходенёмъ послѣ визита барона; фан-Прэттъ, всегда такой спокойный, былъ въ ярости; Маджаринъ одурѣлъ отъ бѣшенства.
   Надо думать, что съ ними обоими случилось что-то одинаковое, потому-что оба принялись сбираться въ дорогу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Черезъ день настала и суббота, которую съ такимъ страхомъ ожидали въ домѣ Гельдберга, какъ критическую минуту.
   Контора наполнялась съ утра; удивительно-аккуратно собрались всѣ служащіе къ мѣстамъ своимъ. Всегда гельдбергскіе комми содержались превосходно и вошли въ пословицу въ высшемъ торговомъ кружку; но теперь все было изъисканно, роскошно. Можно было подумать, что историческіе львы Гандскаго-Бульвара переселились въ улицу Виль-л'Эвекъ.
   Лакированные сапоги блестѣли; желѣзными перьями водили руки въ новыхъ перчаткахъ; атласныя подкладки фраковъ ярко отдѣлялись отъ кожаныхъ табуретовъ. Всѣ въ узкихъ панталонахъ, въ изящныхъ жилетахъ; и только два или три фантастическіе шарфа нарушали торжественное однообразіе бѣлыхъ галстуховъ.
   И слѣдовъ не было критическаго положенія дѣлъ Гельдберга, Рейнгольда и Комп.; но въ торговлѣ, какъ въ жизни, не успѣетъ еще болѣзнь наложить роковаго пятна на жертву смерти, а организмъ уже страдаетъ, и страшная вѣсть чрезъ каждую вену доходитъ до отдаленнѣйшихъ членовъ.
   Смутная молва уже пронеслась въ конторѣ Гельдберга. Откуда выходятъ подобные слухи -- Богъ-знаетъ; но они расходятся, скользятъ, расползаются. Ничего положительнаго, вѣрнаго; полуслова, безсмыслица!
   И потомъ находитъ страхъ. Весь домъ какъ-бы содрогается: будто сонъ, вѣщунъ смерти, представился здоровому человѣку.
   Никому не приходило въ голову, что 10 февраля 1844 года, послѣ пятнадцатилѣтняго существованія, наканунѣ открытія одной изъ важнѣйшихъ желѣзныхъ дорогъ, домъ Гельдберга, Рейнгольда и Комп. прекратитъ платежъ своихъ векселей; а между-тѣмъ, въ конторѣ всѣ такъ думали.
   Они сами не знали, почему именно такъ думали; одинъ человѣкъ могъ логически объяснить имъ дѣло -- кассиръ Моро; но онъ былъ скрытенъ, какъ камень.
   Но мы уже сказали, что эти слухи выходятъ Богъ-знаетъ откуда; несчастныя новости выползаютъ изъ земли и, таинственнымъ газомъ распространяясь въ воздухѣ, доходятъ до ушей.
   Что-то торжественное было въ конторѣ Гельдберга. Предсмертный часъ всегда торжественъ! Писцы важно и печально сидѣли передъ своими пюпитрами въ ожиданіи предвидѣннаго происшестія; въ залахъ была тишина; только изрѣдка и то отрывистыми, робкими словами мѣнялись между собою сосѣди.
   Каждый разъ, какъ-только новый посѣтитель подходилъ къ кассѣ, всѣми овладѣвалъ томительный ужасъ; потомъ надежда возвращалась, и общее безпокойство, можетъ-быть, и кончилось бы, еслибъ кто-нибудь изъ членовъ дома показался въ конторѣ.
   Но въ этотъ день, какъ нарочно, никто не видалъ ихъ...
   Начали поговаривать, что они, можетъ-быть, уѣхали заранѣе...
   Но это было заблужденіе. Три компаньйона съ утра собрались въ конференц-залѣ. Неясное безпокойство конторщиковъ для нихъ, конечно, было гораздо-чувствительнѣе.
   Первые часы собранія были пасмурны и печальны; шумъ отворявшейся и затворявшейся двери въ кассу, расположенную подъ ними, болѣзненно отзывался въ глубинѣ сердецъ ихъ.
   Время шло; но они не разувѣрялись; страхъ ихъ не уменьшался, но росъ съ каждой минутой. Отъ времени до времени, они посматривали на богатые стѣнные часы, и глаза ихъ опускались въ отчаяніи.
   Они ни слова не сказали другъ другу; глубокое молчаніе царствовало въ конференц-залѣ.
   Да и какъ бы сообщили они другъ другу свои мысли? Они старались провести другъ друга, и общаго между ними было только -- вѣроломство и отвращеніе.
   Каждый имѣлъ въ запасѣ надежду, но надежду для одного себя, нисколько несвязанную съ цѣлями компаніи. Впрочемъ, не ожидаемая катастрофа ихъ ужасала, а молчаніе человѣка, который обѣщалъ каждому изъ нихъ дать оружіе противъ другихъ компаньйоновъ.
   Они ждали или отвѣта отъ барона Родаха, или его самого.
   Не тутъ-то было! Часъ вѣсти прошелъ -- нѣтъ ничего!
   Они уже начинали совершенно отчаяваться, какъ въ комнату вошелъ слуга Клаусъ съ тремя письмами въ рукѣ.
   Рейнгольдъ, Авель и самый Мира не могли удержаться отъ лихорадочнаго нетерпѣнія. Всѣ трое встали и разомъ спросили:
   -- Ко мнѣ?
   Отвѣтъ былъ удовлетворителенъ для всѣхъ: было письмо и доктору Хозе-Мира, и Авелю Гельдбергу, и кавалеру Рейнгольду.
   Одно изъ этихъ писемъ было изъ Парижа, другое изъ Амстердама, третье, наконецъ, изъ Лондона.
   Компаньйоны съ такимъ нетерпѣніемъ торопились узнать содержаніе писемъ, что не замѣтили одного обстоятельства: письма, кромѣ различія штемпелей, были совершенно сходны и, очевидно, писаны всѣ одной рукой.
   Прочитавъ, каждый быстро смялъ полученное посланіе. Они въ одинъ разъ распечатали письма, въ одинъ разъ прочли и въ одинъ разъ положили ихъ въ карманы, точно по командѣ.
   Каждому хотѣлось вывѣдать тайну сосѣдей; и такъ-какъ эта мысль пришла всѣмъ троимъ въ одно время, то быстрые, лукавые взгляды ихъ встрѣтились.
   Они знали другъ друга, и потому каждый отгадалъ благосклонное желаніе товарищей. Ни одинъ не смутился, ни одинъ не удивился.
   Письменное тріо произвело въ нихъ сильную перемѣну. До прихода Клауса, они были разстроены и печальны; теперь, казалось, теплый, свѣжій воздухъ пахнулъ имъ въ лицо. Рейнгольдъ снова пріосанился фанфарономъ; пошлое лицо молодаго Авеля сіяло довольствомъ; у самого доктора разгладились морщины.
   Нѣсколько минутъ молча смотрѣли они другъ на друга; потомъ кавалеръ Рейнгольдъ, какъ человѣкъ нескрытный и откровенный, заговорилъ первый.
   -- Итакъ, сказалъ онъ, потирая руки и смотря на часы, на которыхъ было три часа: -- черезъ часъ касса запрется, и мы спасены!
   -- О-го! сказалъ молодой Гельдбергъ: -- спасены! Какъ вы это понимаете?
   Страхъ былъ великъ, но объ немъ уже не было и помина.
   -- Я понимаю, отвѣчалъ Рейнгольдъ съ довольнымъ видомъ: -- что безъ меня домъ, вѣроятно, теперь бы уже не существовалъ.
   Авель пожалъ плечами.
   -- Вотъ какъ! повторилъ онъ: -- съ своей стороны, я не боюсь Маджарина Яноса... Истинная опасность грезила со стороны фан-Прэтта; онъ человѣкъ денежный... И если домъ дѣйствительно клонился къ паденію, я поддержалъ его.
   -- Юный другъ мой, отвѣчалъ Рейнгольдъ съ насмѣшливыхъ поклономъ: -- я и не ожидалъ менѣе отъ вашей просвѣщенной скромности.
   Споръ дѣлался жаркимъ.
   -- Успокойтесь, господа, сказалъ докторъ: -- время, конечно, идетъ; но до четырехъ часовъ еще Богъ-знаетъ что можетъ случиться!
   -- Со стороны Маджарина мы безопасны! вскричалъ Рейнгольдъ.
   -- Увѣрены ли вы въ этомъ?
   -- Совершенно.
   -- Намъ нечего опасаться и мейнгера фан-Прэтта, гордо произвесть Авель.
   -- Это ужь рѣшено? спросилъ докторъ.
   -- Надѣюсь!
   Мира взглянулъ на обоихъ; на его неподвижномъ лицѣ было какое-то изумленіе.
   -- Славно! сказалъ онъ, стараясь скрыть порывъ любопытства: -- какъ же свели вы свои счеты? ни тотъ, ни другой изъ васъ не выѣзжалъ изъ Парижа?
   -- Есть маленькія средства, отвѣчалъ Рейнгольдъ съ значительнымъ видомъ.
   -- Пословицы глупы, прервалъ молодой Гельдбергъ; -- и самая глупая изъ всѣхъ та, по которой слѣдуетъ самому исполнять свои дѣла... когда есть хорошій посолъ...
   -- А!.. прервалъ Мира: -- Вы вели переговоры съ фан-Прэттомъ черезъ посла?..
   На лицѣ молодаго барона выразилось самое великолѣпное самодовольствіе. Онъ утвердительно качнулся.
   -- И вы также?.. спросилъ Мира, обращаясь къ Рейнгольду.
   -- Рѣшительно также, отвѣчалъ кавалеръ: -- и едва-ли посолъ нашего молодаго друга годится въ подметки моему послу.
   -- А если я вамъ назову его!.. сказалъ-было сгоряча Авель, но вдругъ принялъ притворно-таинственный видъ.
   -- Я молчу, продолжалъ онъ, закусивъ губы: -- прибавлю только, что вашъ знаменитый посредникъ и вы, господинъ Кавалеръ, отворили дверь ужь отпертую...
   -- Посмотрѣлъ бы я на васъ! проворчалъ Рейнгольдъ, у котораго лицо отуманилось при одной мысли о ярости Маджарина.
   -- Э! воскликнулъ Авель: -- еслибъ дѣло шло о томъ, чтобъ образумить этого стараго рубаку, конечно я никому бы не уступилъ этой чести.
   -- Дѣйствительно, другъ мой, отвѣчалъ Рейнгольдѣ нѣжно-ѣдкимъ тономъ: -- это дало бы вамъ случай доказать хоть одинъ разъ то, что вы утверждаете такъ часто, именно -- что вы очень-храбры.
   Авель вспыхнулъ.
   -- Милостивый государь! вскричалъ онѣ, заикаясь отъ ярости: -- еслибъ я думалъ, что вы хотите оскорбить меня!..
   -- Тсс! тсс! важно произнесъ докторъ: -- вы оба поступили одинаково прекрасно, потому-что при настоящемъ положеній кассы нельзя бы удовлетворить ни того, ни другаго кредитора. Вы дѣйствовали искусно, и я, съ своей стороны, весьма вамъ благодаренъ... но, кажется, я сдѣлалъ еще лучше вашего.
   -- А-га! вскричали разомъ Рейнгольдъ и Авель.
   -- Судите сами, продолжалъ Мира: -- по вашей милости домъ спасенъ на сегодня... но завтра?
   -- Завтра впереди... хотѣлъ-было сказать кавалеръ.
   -- Позвольте, прервалъ докторъ: общими мѣстами не прибавишь къ кассѣ и четверти экю... Чтобъ существовать, нужно имѣть фонды... а ваши ходатаи, какъ ни искусны, не доставили вамъ ни одного.
   -- А вы нашли денегъ? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Завтра мы получимъ сто тысячъ экю, отвѣчалъ докторъ.
   Прочіе два компаньйона подняли головы, и презрительное хладнокровіе замѣнилось на ихъ лицахъ жаднымъ удовольствіемъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?.. проговорилъ кавалеръ.
   -- Сто тысячъ экю? сказалъ Авель.
   -- Сто тысячъ экю, важно повторилъ Мира.
   -- Какимъ образомъ?
   Мира невольно понизилъ голосъ и произнесъ имя г-жи де-Лорансъ.
   Рейнгольдъ и Авель забыли раздоръ и принялись смѣяться отъ чистаго сердца.
   Мысль о ста тысячахъ экю довершила ихъ пріятное расположеніе духа.
   -- Вамъ яблоко, докторъ! вскричалъ Рейнгольдъ: -- между вашимъ поступкомъ и нашими такое же различіе, какъ между положительнымъ и отрицательнымъ. Но какимъ бѣсомъ вы рѣшились?..
   -- Да, прервалъ Авель: -- вы обыкновенно не очень-храбры передъ моей возлюбленной сестрицей...
   Мира почти улыбнулся.
   -- Э! господа! сказалъ онъ: -- развѣ у васъ однихъ только посланники?
   -- Право! вскричалъ молодой Гельдбергь.
   -- Рѣшительно, прибавилъ Рейнгольдъ: -- да здравствуетъ дипломація!
   Они подали другъ другу руки, и въ первый разъ, можетъ-быть, безъ скрытной мысли: энтузіазмъ проникъ даже въ сердце доктора.
   -- Мы спасены! сказалъ онъ: -- спасены совершенно!.. и эта катастрофа сдѣлаетъ насъ только благоразумнѣе... Теперь, прошу васъ, нѣсколько словъ о нашихъ двухъ важныхъ дѣлахъ.
   -- О праздникѣ и желѣзной дорогѣ! вскричалъ Рейнгольдъ: -- праздникъ идетъ... и вчера вечеромъ, тихо прибавилъ онъ, наклонясь къ уху доктора:-- я досталъ четверыхъ въ одной тампльской харчевнѣ.
   Мира вопросительно взглянулъ на него.
   Рейнгольдъ значительно мигнулъ.
   Авель не видѣлъ этого: онъ всталъ съ своего мѣста и, стоя у бюро, перебиралъ бумаги.
   -- Что касается до желѣзной дороги, то это дѣло идетъ на всѣхъ парахъ! сказалъ онъ издали, и, остановившись на минуту, чтобъ посмѣяться надъ своей остроумной шуткой, продолжалъ:
   -- Съ понедѣльника будетъ запросъ на десять тысячъ акцій... прежде самой публикаціи!.. Это удивительно!..
   -- Черезъ недѣлю, прибавилъ Рейнгольдъ:-- капиталъ удвоится.
   -- Черезъ мѣсяцъ увеличится вдесятеро! отвѣчалъ молодой Гельдбергъ.
   -- А по возвращеніи изъ замка, продолжалъ кавалеръ: -- наши акціи пойдутъ двумя-стами пятьюдесятью франками выше!..
   Глаза доктора заблистали; -- веселость сіяла на разгорѣвшихся лицахъ прочихъ компаньйоновъ.
   Било четыре часа.-- Всѣ трое разомъ встали: то былъ часъ закрытія кассы.
   До-сихъ-поръ, удовольствіе ихъ еще было несовершенно.
   -- Кончено! вскричалъ докторъ: -- цѣлая стѣна отдѣляетъ наше прошедшее отъ будущаго!.. Сама судьба безсильна противъ дома Гельдберга!
   Прежде, нежели другіе два компаньйона успѣли отвѣтить на этотъ возгласъ и часы пробили въ послѣдній, четвертый разъ, вдругъ въ передней раздался шумъ.
   Въ то же время кто-то сильно ударилъ въ маленькую дверцу съ особой лѣстницы, по которой кассиръ Моро проходилъ въ сосѣднюю съ конференц-залой комнату.
   Эта дверь была заперта изнутри; чтобъ избѣжать безполезныхъ посѣщеній, компаньйоны, дѣйствительно, оставивъ для роковаго дня свое обычное эгоистическое пронырство, съ общаго согласія отдали по-утру въ кассу все, что было у каждаго изъ нихъ.-- На случай бѣды, у нихъ уже ничего не было болѣе.
   Улыбка застыла на губахъ Португальца. Авель и Мира стояли съ открытыми ртами, съ помутившимися глазами.
   Шумъ въ передней увеличивался.-- Громовой голосъ приказывалъ слугѣ отворить.
   Рейнгольдъ поблѣднѣлъ какъ смерть при звукѣ этого голоса.
   Потомъ слышался мягкій, ласковый голосъ -- и Авель выпучилъ глаза въ изумленіи.
   Наконецъ, за дверцой кассира возвышался третій голосъ, -- голосъ женскій, безпокойный, сердитый, внятно произносившій имя доктора Хозе-Мира.
   Трое компаньйоновъ неподвижно стояли передъ каминомъ, какъ-бы пораженные громомъ...
   Авель и Рейнгольдъ смотрѣли на главную дверь; Мира украдкой заглядывалъ въ маленькую комнату, гдѣ за нѣсколько дней предъ тѣмъ баронъ Родахъ засталъ врасплохъ кассира Моро въ тайномъ совѣщаніи съ его патронами.
   Шумъ въ передней становился все сильнѣе. Слышенъ былъ могучій, страшный голосъ, похожій на гласъ трубный.
   Онъ грозилъ, проклиналъ. Сторожевой слуга защищался робко, и въ голосѣ его болѣе-и-болѣе слышался страхъ.
   Въ то же время усиливались и учащались удары въ маленькую дверь на лѣстницу кассы.
   Авель и Рейнгольду посмотрѣли другъ на друга.
   -- Узнаёте вы этотъ голосъ?.. пробормоталъ молодой Гельдбергъ.
   Зубы кавалера стучали; онъ не могъ отвѣчать.
   -- Отоприте! кричали съ лѣстницы кассы:-- господинъ докторъ! Я знаю, что вы здѣсь; я вамъ приказываю отворить!..
   -- Это сестра! сказалъ Авель: -- пусть ее воетъ и колотить, сколько угодно...
   Совѣтъ, можетъ-быть, и благоразумный; но докторъ былъ неспособенъ ему слѣдовать. Непреодолимая, таинственная сила, казалось, тяготѣла надъ его волей; каждый разъ, какъ слова ея долетали до его ушей, онъ незамѣтно отступалъ и невольно приближался къ сосѣдней комнатѣ. Что-то влекло его въ ту сторону, что онъ ни дѣлалъ, сопротивленія были напрасны; надобно было сдаться.
   Послѣдній, четвертый ударъ стѣнныхъ часовъ еще гудѣлъ въ комнатѣ. Не прошло и минуты, а веселаго энтузіазма на лицахъ трехъ компаньйоновъ и слѣдовъ не осталось.
   Молнія ударила въ самую середину этой веселости. Они стояли, какъ представляютъ Бальтасара, съ глазами, неподвижно-устремленными на божественную угрозу, оледенившую опьянѣніе послѣдней оргіи.
   Авель и кавалеръ не шевелились; но докторъ, покоряясь таинственному ужасу, который привлекалъ его къ тому мѣсту, откуда выходилъ нетерпѣливый голосъ раздраженной женщины, уже прошелъ безсознательно почти черезъ всю конференц-залу.
   -- Отворите! отворите же! кричала Сара, и, не щадя своихъ рукъ, стучала въ дверь.
   Еще минуту докторъ колебался; потомъ -- махнулъ рукой и переступилъ въ другую комнату.
   Въ это время сильный ударъ поколебалъ рѣзную главную дверь.
   -- Это онъ! о! это онъ!.. шепталъ кавалеръ.
   -- И онъ не одинъ! прибавилъ Авель, который, благодаря своей вялой, лѣнивой натурѣ, не такъ сильно чувствовалъ этотъ неожиданный ужасъ; притомъ же, онъ имѣлъ дѣло съ слабой стороной.
   -- Кажется, лучше бы отворить, сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ! нѣтъ! вскричалъ Рейнгольдъ: -- дверь крѣпка... можетъ-быть они и не сломаютъ ея!
   Онъ такъ оробѣлъ, что даже мысль о побѣгѣ не приходила ему въ голову.
   Онъ стоялъ пораженный, уничтоженный; ноги гнулись подъ тяжестью его тѣла.
   Послѣдовалъ второй ударъ, сильнѣе перваго, дверь подалась; при третьемъ защелка замка выскочила, и на порогѣ явились три человѣка; одинъ изъ нихъ, стоявшій спиною, былъ въ гельдбергской ливреѣ и упорно защищалъ проходъ.
   Въ одно мгновеніе, онъ свалился на полъ -- и остальные двое вошли.
   Они представляли собою совершенный контрастъ: первому было лѣтъ пятьдесятъ; онъ былъ высокъ, сложенія атлетическаго; плотно-обтянутая венгерка выказывала широкую грудь; на немъ была мѣховая шапка съ красными отворотами, изъ-подъ которыхъ падали густыя кудри черныхъ глянцевитыхъ волосъ съ рѣдкою просѣдью.
   Огромные закрученые усы были какъ смоль черны.
   Тѣ, которые знали Маджарина Яноса Гебрги, когда онъ жилъ въ Германіи, тотчасъ узнали бы его. Двадцать лѣтъ не произвели въ немъ той рѣзкой перемѣны, которой обыкновенно подвергаются люди въ-теченіе такого продолжительнаго періода. Роскошный станъ его не опалъ; глаза не потеряли прежняго суроваго блеска. Онъ ничего не потерялъ, но за то ничего и не выигралъ; умственный элементъ никогда не преобладалъ въ этой гордой стати.
   Товарищъ его былъ толстый, приземистый старикъ, круглый, цвѣтущій, съ четвернымъ подбородкомъ и совершенно сферическимъ брюхомъ; у него было мало волосъ, и эти ярко-бѣлые волосы произрастали на красномъ черепѣ.
   На щекахъ его играло здоровье; мирное довольство отражалось въ улыбкѣ; глаза, казалось, ласкали все, на что ни обращались; маленькій розовый ротикъ былъ точно вырѣзанъ искусной рукой изъ большой вишни.
   Это былъ Фабриціусъ фан-Прэттъ, экс-физикъ-воздухоплаватель, имѣвшій отъ роду шестьдесятъ-семь лѣтъ.
   Сколько злости и надменной угрозы было въ лицѣ Маджарина, столько же снисходительной вѣжливости въ пріятномъ лицѣ мейнгера фан-Прэтта.
   Эти два человѣка, какъ мы сказали, представляли безусловный контрастъ... Нечего говорить о томъ, что взломилъ дверь и сбилъ съ ногъ гельдбергскаго лакея не почтенный фан-Прэттъ. Онъ, напротивъ, вошедъ въ конференц-залу, изъ предосторожности затворилъ ту самую дверь и тщательно заперъ ее.
   Маджаринъ былъ уже передъ каминомъ и положилъ широкую руку на плечо Рейнгольда.
   -- Векселя мои!.. сказалъ онъ съ явнымъ усиліемъ воздержаться.
   Кавалеръ пробормоталъ нѣсколько невнятныхъ словъ.
   -- Мой векселя!.. повторилъ Яносъ глухимъ голосомъ, и на лбу его вздулись толстыя жилы. Рука его давила плечо Рейнгольда, который смогъ только испустить болѣзненный вздохъ.
   Несчастный кавалеръ былъ еле-живъ; опасность, которой онъ подвергался вчера въ харчевнѣ Четырехъ Сыновей Эймона, была ничто въ сравненіи съ этимъ ужаснымъ происшествіемъ. Кровь стыла въ его жилахъ; онъ видѣлъ свой послѣдній часъ у себя на носу.
   Добрый фан-Прэттъ подоспѣлъ къ нему на помощь.
   -- Ну, другъ мой, Яносъ, сказалъ онъ, переходя комнату мелкимъ, торопливымъ шагомъ: -- зачѣмъ такъ горячо приниматься съ перваго раза, право? Шестьдесятъ лѣтъ слишкомъ я веду свои дѣла одинаково кротко и тихо, и никогда не раскаивался.
   Маджаринъ снялъ руку съ плеча Рейнгольда, который, такимъ-образомъ, лишившись опоры, упалъ въ кресла.
   Ему стало легче. Неожиданная помощь Голландца произвела на него такое же дѣйствіе, какъ удачная микстура.
   Голландецъ подалъ одну руку Авелю, другую Рейнгольду.
   -- Здравствуй, юный другъ, сказалъ онъ:-- здравствуй, старый товарищъ!.. Мы съ синьйоромъ Яносомъ издалека пріѣхали къ вамъ въ гости... и вѣрно добрымъ порядкомъ повершимъ свои маленькія недоразумѣньица.
   -- Я пріѣхалъ за сто-двадцать льё за своими векселями, сурово прервалъ Маджаринъ:-- мнѣ ихъ надо сейчасъ же.
   Фан-Прэттъ успокоилъ его движеніемъ руки и смягчилъ пріятной улыбкой.
   -- Я не знаю, сколько именно льё отсюда до меня,-- да и что нужды близко ли, далеко ли, когда ѣдешь къ другу!.. Вѣрно только одно, что и я также пріѣхалъ за своими маленькими векселями, которые вы мнѣ возвратите, а я получу!
   -- Изволите видѣть... началъ-было Авель.
   -- Вы позволите мнѣ сѣсть, другъ мой? прервалъ фан-Прэттъ: -- я подъ-старость растолстѣлъ, и усталъ съ дороги.
   Онъ вынулъ изъ кармана огромный платокъ и отеръ лобъ, покрытый потомъ.
   -- Гэ!.. продолжалъ онъ, складывая мясистыя короткія ноги свои одну на другую: -- знаете ли, вы сдѣлались прекраснымъ мужчиной, любезный Авель!.. Каково здоровье вашего почтеннаго батюшки?.. Но вотъ какія бываютъ странныя встрѣчи! прибавилъ онъ, не дожидаясь отвѣта:-- пріѣзжаю изъ Амстердама, и первое лицо, которое увидѣлъ въ гостинницѣ -- прекрасный, лучшій другъ мой, Яносъ, только-что пріѣхавшій изъ Лондона!..
   Въ порывѣ симпатіи, онъ протянулъ руку Маджарину, который нехотя подалъ ему одинъ палецъ. Яносъ былъ пасмуренъ; брови его сдвинулись; болтовня Голландца очевидно утомляла его.
   Фан-Прэттъ отъ всего сердца пожалъ палецъ Яноса.
   -- А теперь, друзья мои, продолжалъ онъ:-- поговоримъ о дѣлѣ, если хотите... Почтенный другъ мой, Яносъ, требуетъ съ васъ около мильйона-ста-тысячь франковъ по переводнымъ парижскимъ векселямъ, которые похищены такимъ средствомъ, котораго мой мирный умъ не позволяетъ назвать.
   -- Наглымъ воровствомъ! сказалъ Маджаринъ, посмотрѣвъ на Рейнгольда и Авеля.
   Кавалеръ силился подобострастно улыбнуться; молодой Гельдбергъ потупилъ глаза.
   -- Это, можетъ-быть, уже слишкомъ-рѣзко, продолжалъ мейнгеръ фан-Прэттъ:-- но, кажется, довольно-вѣрно... Я самъ точно въ такихъ же обстоятельствахъ... и, кромѣ удовольствія васъ видѣть, пріѣхалъ спросить у васъ свои... мильйонъ-триста-пятьдесятъ тысячъ франковъ по векселямъ, которые похищены у меня однимъ изъ вашихъ агентовъ.
   -- А я, произнесъ третій голосъ съ порога сосѣдней комнаты:-- я пришла также требовать триста тысячъ франковъ, которые другой вашъ агентъ укралъ у меня самымъ гнуснымъ образомъ.
   Всѣ обернулись, -- г-жа де-Лорансъ медленно приближалась къ камину.
   Еслибъ добрый Голландецъ не говорилъ безъ умолка двѣ или три минуты съ ряду, то въ это время можно было бы слышать тихій разговоръ въ сосѣдней комнатѣ.
   Докторъ отворилъ Малюткѣ въ то время, когда Маджаринъ проломилъ дверь.
   Съ полминуты Португалецъ употреблялъ все свое краснорѣчіе, чтобъ отклонить Сару отъ намѣренія идти далѣе; но гнѣвъ Сары никогда не зналъ препятствій; притомъ же ей хотѣлось узнать...
   Она вошла въ конференц-залу. Щеки ея были блѣдны, губы стиснуты. Изъ ежедневныхъ отчетовъ, которыхъ она постоянно требовала отъ Мира, ей нѣсколько извѣстны были отношенія дома къ фан-Прэтту и синьйору Георги. Она слышала угрозы Маджарина, и хотя не знала причины этого шумнаго гнѣва, но за то знала довольно-многое другое, и могла понять, о чемъ идетъ дѣло.
   За нею шелъ докторъ Мира рабомъ, побѣжденнымъ; бой его съ Малюткой былъ непродолжителенъ, но упоренъ. Сара была обманута; ея тайна передана человѣку постороннему, который эту тайну употребилъ оружіемъ противъ нея.
   Ужь два дня Сара искала доктора, и докторъ, чувствуя собственную слабость, избѣгалъ встрѣчи, прятался, какъ тѣ неопытные должники, которые еще не научились бодро выносить суровые взгляды кредиторовъ.
   Съ перваго взгляда, Яносъ и фан-Прэттъ не узнали въ немъ того суроваго и надменнаго алхимика, у котораго каждое слово было апоѳегмой, который, бывало, никогда не оставлялъ строгаго педантизма.
   Онъ шелъ опустивъ голову; схоластическая важность исчезла, и на лицѣ его отражалась одержанная надъ нимъ тяжелая побѣда.
   Счастливѣе всѣхъ, безъ сомнѣнія, былъ Авель, у котораго противникомъ былъ Фабриціусъ фан-Прэттъ, олицетворенная кротость и обходительность.
   Что касается до двухъ остальныхъ, то трудно было рѣшить, кому изъ нихъ хуже; Маджаринъ былъ человѣкъ ужасный; да и Сара никому не уступала, когда дѣло шло о томъ, чтобъ насолить кому-нибудь.
   Увидѣвъ ее, фан-Прэттъ, Рейнгольдъ и Авель -- встали и поклонились; Маджаринъ нехотя послѣдовалъ ихъ примѣру; ему теперь крайне-непріятно было присутствіе женщины.
   Рейнгольдъ, напротивъ, отрадно улыбнулся: то была перемѣна, а всякая перемѣна для него была хороша. Чѣмъ больше людей въ комнатѣ, тѣмъ меньше опасности; онъ мало-по-малу приходилъ въ себя, и взоръ его готовъ былъ принять прежнее наглое выраженіе.
   -- А! да это наша прелестная Сара!.. вскричалъ Фабриціусъ.-- Я васъ видѣлъ ребенкомъ, и вы уже были прекрасны... Кажется, почтенный другъ нашъ, Моисей Гельдъ, называлъ васъ сокровищемъ...
   На этотъ монологъ г-жа де-Лорансъ отвѣчала церемоннымъ поклономъ, котораго послѣдняя половина относилась къ Маджарину. Яносъ кусалъ усы, грызъ удила.
   Рейнгольдъ предложилъ Малюткѣ свой стулъ и помѣстился за нимъ, какъ за щитомъ отъ своего противника.
   Послѣ этого благоразумнаго и ловкаго манёвра, для него наступило то мгновеніе наивнаго самодовольства, которое ощущаетъ преслѣдуемый страусъ, когда ему удается спрятать голову за голышъ.
   Г-жа де-Лорансъ сѣла на кресло, которое предложилъ ей Рейнгольдъ.
   -- Я пришла сюда, сказала она, какъ-бы чувствуя потребность объяснить свое присутствіе: -- вмѣсто моего мужа, съ которымъ такъ низко поступили эти господа... Притомъ, я имѣю право занять здѣсь мѣсто, какъ дочь и наслѣдница Моисея Гельда, прибавила она, обращаясь къ Маджарину, который продолжалъ коситься и хмуриться.
   Яносъ безстрастно, сухо поклонился, какъ воспитанникъ Политехнической Школы.
   -- Э! любезное дитя! вскричалъ фан-Прэттъ: -- позвольте мнѣ Васъ такъ-называть: вѣдь я васъ няньчивалъ... Боже мой! да развѣ кому можетъ быть непріятно ваше милое присутствіе?.. Здравствуйте, учтенный докторъ... сказать не могу, какъ радъ васъ видѣть?.. Ну! вотъ мы всѣ вмѣстѣ, исключая Моисея Гельда, нашего почтеннаго вдовца, который, надѣюсь, наслаждается счастливой старостью, и бѣднаго Цахеуса Несмера (фан-Прэттъ отеръ дѣйствительную или мнимую слезу)... Могу васъ увѣрить, друзья мои, что мы явились сюда совсѣмъ безъ враждебныхъ мыслей...
   -- Говорите за себя! сухо прервалъ Маджаринъ.
   -- Фи, синьйоръ Яносъ! отвѣчалъ безподобный Голландецъ, котораго рѣчь становилось все слаще и слаще:-- не портьте дружескаго характера этой счастливой встрѣчи... Я, кажется, догадываюсь, что наша милая Сара точно въ такомъ же положеніи, какъ и мы... Увы! Разсчеты вѣчно расторгаютъ семейныя узы!.. Только если ея дѣло такъ же просто, какъ наши, то мы въ десять минутъ все покончимъ.
   Онъ сладко улыбнулся г-жѣ де-Лорансъ.
   -- Будемъ дѣйствовать систематически, и, какъ между нами есть дама, то пусть она говоритъ первая: этого требуетъ приличіе.
   -- Общество, кажется, приняло за правило, отвѣчала Малютка свободнымъ, твердымъ голосомъ, который сдѣлалъ бы честь любому Адвокату:-- отдѣлять каждому изъ своихъ членовъ исключительное занятіе однимъ или нѣсколькими разсчетами...
   -- Совершенно-справедливо, прервалъ фан-Прэттъ: -- потому-что, послѣ удаленія отъ дѣлъ почтеннаго Моисея, я велъ сношенія съ однимъ моимъ юнымъ другомъ Авелемъ.
   -- Я имѣлъ несчастіе вести дѣла съ этимъ! прибавилъ Яносъ, безъ церемоніи указывая пальцемъ на кавалера Рейнгольда.
   У кавалера достало духа улыбнуться.
   -- А я, продолжала Сара:-- я была въ прямыхъ сношеніяхъ съ докторомъ Хозе-Мира, и должна сказать, что имѣла къ нему слѣпое довѣріе... Вотъ что произошло: докторъ притворился отсутствующимъ; откомандировалъ ко мнѣ агента, которому предварительно сообщилъ нѣкоторыя тайны по счетамъ господина де-Лоранса...
   Малютка не смутилась, произнося эти слова.
   -- Господина де-Лоранса! продолжала она холодно, одушевляясь: -- страдальца, при смерти больнаго, объ опасномъ положеніи котораго докторъ Мира, какъ врачъ, зналъ лучше, нежели кто-нибудь... А! сударь! прибавила она, обратившись къ доктору:-- не могли вы дать ему спокойно окончить тяжелую, страдальческую жизнь! ему осталось нѣсколько дней пробыть на этой землѣ, и вы отравили ихъ!
   Она остановилась, какъ-бы задыхаясь отъ волненія.
   Эти слова произвели явное впечатлѣніе на Маджарина; ослѣпленный дивной красотой Малютки, онъ смотрѣлъ на нее и на минуту забылъ собственную злобу, упиваясь гнѣвомъ Сары.
   Рейнгольдъ втайнѣ радовался такому результату.
   Добрый Фан-Преттъ отиралъ сухіе глаза огромнымъ фуляромъ.
   -- Господа, продолжала Сара, обращаясь къ двумъ посѣтителямъ: -- вы старинные друзья моего отца... я считаю васъ своими... предъ другими, у меня бы достало силы принудить себя молчать; но я знаю, что говорю передъ вами... Да, вотъ человѣкъ выбралъ подобнаго себѣ коварнаго лжеца... онъ послалъ его ко мнѣ, ко мнѣ, бѣдной, довѣрчивой женщинѣ!.. Я съ ужасомъ увидѣла въ рукахъ незнакомца тайны, которыя могли погубить моего мужа!... Онъ грозилъ мнѣ, -- я уступила, и теперь у господина-доктора должны быть сто тысячъ экю, похищенные у женщины, бывшей его другомъ.
   Голосъ Малютки, въ которомъ слышались слезы, былъ краснорѣчивѣе самыхъ словъ.
   -- Это гнусно, низко! вскричалъ Маджаринъ, сжимая кулаки. Рейнгольдъ и Авель молчали.
   -- Ахъ, докторъ! любезный докторъ! проговорилъ фан-Прэттъ: -- не-уже-ли вы способны на такое черное дѣло?
   Докторъ потупилъ глаза; слова тѣснились на его побѣлѣвшихъ, дрожавшихъ губахъ; но онъ энергически удерживался и казался мрачнымъ, важно-покорнымъ.
   Комизмъ невольно пробивался сквозь эту сцену, которая такъ сильно клонилась къ драмѣ. Странная вещь! говорили о воровствѣ; а между-тѣмъ, это слово, принятое съ негодованіемъ покрайней-мѣрѣ половиной присутствовавшихъ, слѣдовало бы написать красивыми золотыми буквами на стѣнѣ залы.
   Обвинители и обвиненные въ этомъ отношеніи были равны: ни для одного изъ нихъ слово "честность" не имѣло опредѣленнаго смысла.
   Дѣйствительно, на совѣсти Авеля Гельдберга не было никакого преступленія; но это, можетъ-быть, отъ-того, что не было случая. Искать чего-нибудь похожаго на сердце между этими шестью собесѣдниками, можно было развѣ въ звѣрской груди Маджарина.
   Онъ убилъ, обокралъ; но не всѣ чувства замерли въ глубинѣ его души; притомъ же у него была хоть и разбойничья, а все-таки отвага.
   Прочіе, кромѣ Малютки, были столько же робки, какъ и испорчены.
   Они были въ роляхъ: одни играли хорошо, другіе посредственно; но ни одинъ въ подметки не годился записной актриссѣ.
   Докторъ былъ правъ, скрываясь и убѣгая: онъ, конечно, былъ сильнѣйшимъ изъ трехъ компаньйоновъ; но и всѣ они, вмѣстѣ съ свирѣпымъ Маджариномъ и извилистымъ Фабриціусомъ, не устояли бы противъ одной Сары. Малютка теперь молчала; прекрасная грудь ея колебалась подъ тканью платья; она, казалось, ждала отвѣта доктора.
   Мира не открывалъ рта.
   -- Такимъ-образомъ, сказалъ фан-Прэттъ съ своею неизмѣнною мягкостью:-- мы расположились весьма-симметрически: трое противъ троихъ... дѣло нашей милой Сары, кажется, обсужено... она права, тысячу разъ -- права... Ваша очередь, благородный Яносъ!
   -- Я уже сказалъ, отвѣчалъ Маджаринъ: -- и не люблю говорить два раза... Впрочемъ, со мной такая же исторія, какъ съ дочерью Моисея Гельда. Человѣкъ, котораго я даже и имени не знаю, пришелъ ко мнѣ отъ Реньйо...
   -- Рейнгольдъ... пробормоталъ кавалеръ.
   -- Рейнгольдъ или Реньйо, грубо произнесъ Яносъ:-- имя гнуснаго негодяя!.. Не прерывать меня! Этотъ посланный употребилъ со мною такія средства, которыхъ я не хочу объяснять...
   Голосъ его слегка задрожалъ, и лобъ еще больше наморщился. Онъ надвинулъ свой колпакъ на густые волосы и, поднявъ голову, продолжалъ:
   -- Дѣло не въ подробностяхъ!.. эти векселя въ Парижѣ у моего повѣреннаго, и сегодня именно, въ случаѣ неуплаты, слѣдовало подать ко изъисканію... Вашъ посланный, господинъ Реньйо, успѣлъ взять отъ меня росписку на полученіе векселей отъ моего повѣреннаго... и когда, въ-слѣдъ за мошенникомъ, я пріѣхалъ въ Парижъ, уже было поздно!
   Не смотря на страхъ, Рейнгольдъ едва не захохоталъ: такъ понравилась ему эта продѣлка.
   -- Дѣло рѣшено! сказалъ толстый фан-Прэттъ, принявшій на себя роль предсѣдателя.-- Что касается до меня, то мое положеніе рѣшительно одинаково съ положеніемъ доблестнаго Яноса... Кажется, общество имѣетъ много прекрасныхъ агентовъ... тотъ, который у меня былъ, не совсѣмъ незнакомъ мнѣ; надо признаться -- малый чрезвычайно-искусный!.. Онъ у меня выпросилъ власть, подобную той, о которой сейчасъ говорилъ синьйоръ Георги, потому-что мои векселя были также въ Парижѣ у повѣреннаго, и сегодня ихъ слѣдовало представить ко взъисканію... Мы съ любезнымъ Яносомъ были въ сношеніяхъ по этому предмету и дѣйствовали единодушно. Эту власть, такъ или иначе, а я далъ... и когда слетѣлъ какъ снѣгъ на голову къ моему повѣренному, векселя мои уже пошли гулять вмѣстѣ съ векселями синьйора Яноса.
   Фан-Прэттъ отеръ лобъ и сдѣлалъ окончательный жестъ.
   -- Я предлагаю вотъ что, продолжалъ онъ, переводя духъ:-- безъ шума!.. къ чему шумѣть..? Мы -- старые товарищи. Любезный докторъ отдастъ сто тысячъ экю Малюткѣ Сарѣ; Рейнгольдъ возобновить векселя почтеннаго Яноса; другъ мой Авель возвратить мнѣ мои... и вечеромъ пообѣдаемъ вмѣстѣ съ почтеннымъ Моисеемъ Гельдомъ, чтобъ отпраздновать нашу встрѣчу.
   Мнѣніе, конечно, совершенное во всѣхъ отношеніяхъ, достойное мудрости царя Соломона; тѣмъ не менѣе -- ни одинъ изъ трехъ парижскихъ компаньйоновъ не хотѣлъ принять его.
   Маджаринъ ждалъ цѣлую секунду, послѣ которой терпѣніе его лопнуло.
   Отстегнувъ отвороты своей венгерки, онъ открылъ пару богатыхъ пистолетовъ...
   Рейнгольду хотѣлось теперь быть въ Канадѣ.
   -- Дѣлайте, что хотите, сказалъ Яносъ:-- а мои векселя возвратите сейчасъ же; не то, я раздѣлаюсь съ вами по-своему!
   Онъ взялъ одинъ пистолетъ.
   Рейнгольдъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, спрятался за кресломъ Малютки.
   Фан-Прэттъ снова вступился.
   -- Успокойтесь! сказалъ онъ.-- Успокойтесь, благородный Яносъ.. Запахните венгерку и спрячьте эти инструменты: они здѣсь неумѣстны... Мы въ Парижѣ, любезный товарищъ; а въ Парижѣ можно вѣдаться и безъ огнестрѣльнаго оружія.
   -- Я люблю самъ вѣдать свои дѣла, отвѣчалъ Маджаринъ: -- пусть онъ сейчасъ же говоритъ; не то -- я размозжу ему голову!..
   Онъ взвелъ курокъ пистолета, и по глазамъ Венгерца видно было, что угроза его не пустая.
   Съ нимъ нельзя было разсчитывать ни на страхъ, ни на благоразуміе. Какова бы ни была опасность, но когда онъ хотѣлъ, для него все было возможно.
   Грозная опасность развязала языкъ кавалеру. Увидѣвъ, что Маджаринъ сурово оттолкнулъ фан-Прэтта, онъ приподнялся на своя дрожащія ноги, испуганнымъ взоромъ обвелъ вокругъ,-- надежды на помощь нигдѣ не было. Авель Гольдбергъ, блѣдный и неподвижный, судорожно держался за ручки креселъ; Мира все еще стоялъ, опустивъ глаза въ землю и даже не видѣлъ опасности, висѣвшей надъ головою кавалера.
   Что касается до г-жи де-Лорансъ, она сидѣла небрежно-граціозно, прислонясь къ спинкѣ креселъ: она смотрѣла на Маджарина, и въ глазахъ ея выражалось то любопытство, тотъ пріятный страхъ, которые ощущаетъ зритель драмы, когда актёру на сценѣ угрожаетъ мнимая опасность. Было въ глазахъ у ней, можетъ-быть, кое-что и другое, потому-что Маджаринъ былъ въ эту минуту величественъ.
   -- Клянусь честью! пробормоталъ Рейнгольдъ, задыхаясь: -- я не получалъ вашихъ векселей, синьйоръ Яносъ...
   -- Ты врешь! вскричалъ Маджаринъ, поднимая пистолетъ;
   Малютка сдѣлала знакъ рукою, конечно, не для того, чтобъ защищать кавалера, но она хотѣла говорить.
   Пистолетъ Маджарина покорно опустился.
   -- Не знаю, сказала Малютка:-- говоритъ ли кавалеръ правду, или нѣтъ... но нетерпѣніе синьйора Яноса помѣшало доктору отвѣчать на мой вопросъ.
   -- И другу моему Авелю -- на мой, прибавилъ фан-Прэттъ: -- надо для каждаго по-немножку.
   -- Господинъ докторъ, продолжала Сара язвительнымъ тономъ:-- можеть-быть, также не получалъ моихъ ста тысячь экю?
   -- Клянусь! отвѣчалъ Мира, не поднимая глазъ.
   -- Эге-ге!.. а вы, мой юный другъ? сказалъ фан-Прэттъ.
   -- Честное слово, отвѣчалъ Авель: -- я еще не видѣлъ барона Родаха!..
   При этомъ имени, произнесенномъ случайно, всѣ подняли головы. Потомъ всѣ обратились къ Авелю съ вопросительными, изумленными взорами, кромѣ, впрочемъ, достойнаго фан-Прэтта, который оставался хладнокровнымъ.
   Послѣ двухъ или трех-минутнаго молчанія, произошла странная сцена. Три пары соперниковъ какъ-бы забыли на минуту свою вражду.
   Малютка и докторъ обмѣнялись быстрыми взглядами.
   Самъ Маджаринъ взглянулъ на Рейнгольда безъ злобы.
   Мира заговорилъ первый.
   -- Вы, Авель, сказали: "баронъ Родахъ!" произнесъ онъ, какъ-бы думая, повторивъ это имя, исправить ошибку молодаго человѣка.
   Сара, Рейнгольдъ и Маджаринъ жадно навострили уши.
   -- Да, отвѣчалъ Авель:-- я сказалъ: "баронъ Родахъ".
   -- Въ такомъ случаѣ вы ошибаетесь, нетерпѣливо возразилъ Яносъ.
   Фан-Прэттъ улыбнулся.
   -- На этотъ разъ, любезный товарищъ, тихо сказалъ онъ: -- я съ вами не согласенъ... Другъ мой Авель правъ...
   -- Не можетъ быть! вскричала Малютка.
   -- Не можетъ быть! повторили Рейнгольдъ и Мира.
   Маджаринъ поднялъ плечи.
   -- Отъ Амстердама до Лондона далеко, сказалъ онъ: -- а какъ баронъ Родахъ былъ у меня въ четверкъ, то онъ не могъ быть у васъ...
   -- Это ясно! пробормоталъ Рейнгольдъ, довольный случаемъ -- поддержать сторону своего ужаснаго противника.
   Удивленіе Малютки и доктора превратилось въ остолбенѣніе.
   -- Увѣрены ли вы въ томъ, что говорите? безсознательно говорила Сара.
   -- Это такъ вѣрно, какъ... начали-было въ-разъ Авель и фан-Прэттъ.
   -- Постойте! прервалъ Маджаринъ:-- вы, господинъ Реньйо, послали ко мнѣ этого Родаха?
   -- Да, отвѣчалъ Рейнгольдъ,
   -- Ну! стало-быть, я его принялъ... я видѣлъ его... Это такъ! Что вы на это скажете?
   -- Что я послалъ его къ мейнгеру фан-Прэтту, робко отвѣчалъ Авель.
   -- И что мейнгеръ фан-Прэттъ видѣлъ его, какъ онъ теперь видитъ васъ, прибавилъ Голландецъ.
   -- И еще, сказалъ докторъ, устремивъ глаза на Сару: -- что этого самого барона Родаха я послалъ, я -- къ г-жѣ де-Лорансъ.
   -- И что я также видѣла его, продолжала Малютка: -- и что онъ былъ у меня, въ Парижѣ, въ прошедшій четверкъ, 8 февраля.
   -- Не можетъ быть! вскричали вдругъ фан-Прэттъ и Маджаринъ.
   -- Оно такъ?
   Всѣ думали, что они грезятъ.
   -- Въ Парижѣ!.. въ Лондонѣ!.. въ Амстердамѣ! бормоталъ фан-Прэттъ, уже не улыбаясь.
   Яносъ наморщилъ брови, силился уразумѣть; но въ головѣ его былъ глуббкій мракъ.
   Компаньйоны украдкой обмѣнялась вопросительными взглядами.
   Напрасно: тайна была необъяснима.
   -- Этого быть не можетъ! заключилъ Маджаринъ послѣ нѣкотораго молчанія: -- тутъ новыя козни.
   -- Что касается до меня, сказалъ Рейнгольдъ:-- я имѣю доказательства... У меня есть письмо барона изъ Лондона.
   -- У меня изъ Амстердама, продолжалъ Авель.
   -- У меня изъ Парижа, прибавилъ докторъ Мирй.
   И всѣ трое вынули изъ кармановъ письма, полученныя за часъ предъ тѣмъ.
   Собрались въ кружокъ; положили письма рядомъ. Водворилось глубокое молчаніе; у зрителей занялся духъ.
   Потомъ послѣдовалъ глухой шопотъ:
   -- Это волшебство!
   -- Письма писаны одной рукой!
   Опять молчаніе. Всѣ остолбенѣли. У всѣхъ умъ за разумъ зашелъ.
   Какъ объяснить?..
   Явился безотчетный страхъ. У нѣкоторыхъ невольно проб удились мысли о сверхъестественномъ.
   -- Еслибъ были колдуны!.. тихо проворчалъ фан-Прэттъ.
   -- Въ Парижѣ! въ Лондонѣ! въ Амстердатѣ!.. медленно повторилъ Маджаринъ.
   -- Съ ума сойдешь! сказалъ молодой Гельдбергъ.
   Мира, Малютка и Рейнгольдъ, опустивъ глаза, молчали.
   -- Въ Парижѣ, въ Лондонѣ, въ Амстердамѣ!.. повторялъ Яносъ: -- это дьяволъ!
   При этомъ словѣ, присутствующіе вздрогнули, какъ отъ электрическаго удара. Дверь кассы съ шумомъ отворилась, и Клаусъ, остановившись на порогѣ, громко произнесъ:
   -- Господинъ баронъ Родахъ!..
   

VIII.
Человѣкъ или дьяволъ?

   День вечерѣлъ; конференц-зала освѣщалась только послѣдними лучами сумерекъ, съ которыми мѣшался красный блескъ топившагося камина.
   Неясныя тѣни ложились вдоль панелей и, увеличиваясь, дрожали на потолкѣ.
   Тутъ, передъ каминомъ, собрались пятеро мужчинъ и женщина, давно отвергнувшіе божество и часто смѣявшіеся надъ жалкими, слабыми умами, вѣрующими въ загробную жизнь.
   А между-тѣмъ, всѣ эти люди дрогнули отъ суевѣрнаго страха, услышавъ имя барона Родаха.
   Впрочемъ, невѣріе не уничтожаетъ суевѣрія, и никто такъ не трусливъ, какъ умныя головы.
   Говорили, толковали, догадывались.
   Что думать? Человѣкъ ли это чудное существо, которое играетъ самыми строгими законами природы, для котораго не существуетъ ни пространства, ни времени?
   Одни, какъ Малютка и докторъ, упорно отбивались отъ побѣднаго ужаса, и, дрожа всѣмъ тѣломъ, смѣялись надъ собственнымъ страхомъ; другіе не оспоривали самихъ-себя, холодѣли и не искали ледяной руки, давившей имъ грудь.
   Одинъ, самый храбрый изъ всѣхъ, который не поблѣднѣлъ бы ни передъ какимъ земнымъ ужасомъ, не могъ развѣдаться съ своимъ страхомъ. Въ душѣ Маджарина Яноса, сына страны, гдѣ религія кроется подъ туманнымъ покрываломъ средневѣковаго мистицизма, роились забытыя повѣрья. Предъ нимъ вставали изъ мрака герои легендъ, которыми убаюкивали его юность; давно-забытая струна звучала во мракѣ его невѣжества.
   Онъ думалъ о демонѣ, о черныхъ духахъ, парящихъ надъ преданіями дряхлой Венгріи.
   Рука его машинально хваталась за пистолеты; онъ инстинктивно искалъ оружія противъ невѣдомой опасности; пальцы его дрожали, волосы подымались на влажномъ черепѣ.
   Клаусъ вышелъ.
   На порогѣ маленькой сосѣдней комнаты, въ которую выходила лѣстница изъ кассы, показался черный силуетъ человѣка высокаго роста.
   Присутствовавшіе, блѣдные, неподвижные, едва дыша, ждали. Глубокое молчаніе царствовало вокругъ камина.
   Черная тѣнь медленно приближалась, и каждый придавалъ ей воображаемый, фантастическій цвѣтъ.
   А между-тѣмъ, каждый сомнѣвался, отвергая въ душѣ невозможное...
   Гость все приближался и, наконецъ, вошелъ въ свѣтлый кругъ, отброшенный отъ камина.
   Задержанный вздохъ вырвался изъ груди каждаго.
   То былъ баронъ Родахъ.-- Тайныя надежды обмануты.-- Ошибки тутъ не было.
   Авель, Рейнгольдъ и Мира,-- каждый узналъ въ немъ своего повѣреннаго.
   Чудо было тутъ во плоти и казалось еще страннѣе, еще загадочнѣе!
   Баронъ остановился прямо передъ каминомъ; прекрасное, энергическое лицо его рѣзко отдѣлилось отъ окружавшаго мрака; казалось, свѣтлый дискъ окружалъ его голову.
   Но и безъ фантасмагоріи, это было дивное, благородное лицо. Все дышало въ немъ силой и отвагой; роскошный станъ надменно возвышался предъ собесѣдниками; спокойная увѣренность его взора заставила ихъ потупить глаза.
   Родахъ молча поклонился. Компаньйоны робко отвѣтили на поклонъ его.
   Авель, сидѣвшій ближе всѣхъ къ двери, всталъ и предложилъ ему свое кресло.
   Баронъ окинулъ взоромъ присутствовавшихъ. Онъ узналъ Маджарина, мейнгера фан-Прэтта и г-жу де-Лорансъ. Изъ положенія ихъ и пріемовъ прочихъ трехъ компаньйоновъ, онъ догадался, что дѣло шло объ немъ, и если внутренно смутился, то никто не могъ этого замѣтить: лицо его было неизмѣнно.
   -- Я пришелъ, сказалъ онъ:-- отдать отчетъ въ трехъ порученіяхъ, которыми почтили меня члены дома Гельдберга... Если присутствіе мое стѣсняетъ кого-нибудь, я готовъ удалиться.
   Этотъ простой вопросъ нѣсколько времени оставался безъ отвѣта, -- такъ смущены были присутствовавшіе. Кавалеръ Рейнгольдъ, который, за нѣсколько минутъ, передъ угрозой Маджарина трусилъ какъ заяцъ, теперь ободрился первый.
   Опасность если не прошла, то измѣнилась, и въ новомъ видѣ казалась кавалеру меньшею: -- больше всего на свѣтѣ не любилъ онъ направленныхъ на него пистолетовъ.
   Приключеніе Родаха хотя пугало его въ извѣстной степени, но оно произвело для него счастливый оборотъ дѣла: -- оно поглотило совершенно мысли Маджарина, и Рейнгольдъ уже дышалъ свободнѣе.
   Онъ теперь былъ отважнѣе, развязнѣе всѣхъ.
   -- Господинъ баронъ, вы никогда не можете быть лишнимъ въ домѣ Гельдберга, отвѣчалъ онъ съ обычнымъ любезнымъ видомъ...-- И если позволите, я готовъ сказать, что вы принадлежите къ семейству.
   Большею частію бываетъ немного нужно, чтобъ вывести людей изъ самаго тяжелаго состоянія; но первое слово часто труднѣе перваго шага.
   Стоитъ произнести его...
   Слова, сказанныя Рейнгольдомъ, имѣли благотворное дѣйствіе на прочихъ собесѣдниковъ; у всѣхъ отлегло отъ души; тѣ, у которыхъ была сильнѣе воля, скоро совсѣмъ оправились.
   Докторъ опять закрылся суровой маской; фан-Прэтть опять сталъ добродушнымъ толстякомъ; на лицѣ г-жи де-Лорансъ опять явилась прелестная улыбка.
   Одинъ Маджаринъ еще въ остолбенѣніи смотрѣлъ на Родаха.
   Толчокъ для него былъ слишкомъ-силенъ; мысли возвращались къ нему медленно; но по мѣрѣ того, какъ онъ приходилъ въ себя, гнѣвъ зажигался въ неподвижныхъ глазахъ его.
   Баронъ сѣлъ.
   -- Я не думалъ найдти здѣсь такое многочисленное общество, сказалъ онъ: -- синьйоръ Яносъ, мейнгеръ фан-Прэттъ и мадамъ де-Лорансъ, прибавилъ онъ, вѣжливо наклоняясь:-- люди, которыхъ удается встрѣчать не часто... Не прикажете ли вы, господинъ кавалеръ, подать намъ огня, чтобъ мы могли видѣть другъ друга?
   Это требованіе непріятно звучало въ ушахъ собесѣдниковъ; у каждаго было какое-нибудь ощущеніе, которое хотѣлось скрыть; а въ темнотѣ это такъ удобно.
   Но отказать было невозможно.-- Кавалеръ повиновался, позвонилъ -- и чрезъ минуту конференц-зала ярко освѣтилась.
   Этоіъ внезапный свѣтъ произвелъ такое же дѣйствіе, какое производятъ первые лучи солнца на стаи ночныхъ птицъ.-- Присутствовавшіе опустили глаза, не зная, на что взглянуть; они были въ затруднительномъ положеніи и не смѣли посмотрѣть другъ на друга, не взглянувъ прежде на Родаха.
   Баронъ былъ одинъ противъ всѣхъ; но и всѣ были другъ противъ друга.
   Родахъ, оглянувъ собраніе въ другой разъ, увидѣлъ только одни открытые глаза, и то моргавшіе отъ яркаго блеска свѣчей:-- глаза Маджарина Яноса, въ которыхъ выражались и страхъ и злоба.
   Баронъ не хотѣлъ принимать предосторожностей.
   -- Присутствіе г-жи де-Лорансъ и господъ, продолжалъ онъ:-- кажется, избавляетъ меня отъ подробнаго отчета въ моемъ тройственномъ посланничествѣ.
   Три парижскіе компаньйона старались украдкой отъ гостей сдѣлать утвердительный знакъ.
   -- Вамъ, докторъ, медленно продолжалъ онъ: -- конечно, извѣстно уже, что я получилъ отъ г-жи де-Лорансъ небольшую часть извѣстной суммы...
   Малютка измѣнилась въ лицѣ, но губы ея не разжимались.
   -- Вы, господинъ Авель Гельдбёргъ, продолжалъ баронъ: -- знаете также, что я успѣлъ склонить мейнгера фан-Прэтта передать мнѣ векселя, которые слѣдовало сегодня представить ко изъисканію.
   -- Любезный баронъ, тихо проговорилъ Голландецъ:-- я не сомнѣваюсь, что эти векселя все-таки составляютъ мою собственность...
   -- Я думаю иначе, отвѣчалъ Родахъ.
   Цвѣтущее лицо Голландца слегка побагровѣло; онъ хотѣлъ что-то сказать, но Родахъ движеніемъ руки остановилъ его: Голландецъ замолчалъ.
   -- У васъ, господинъ Рейнгольдъ, продолжалъ баронъ: -- дѣло совершенно-подобное съ синьйоромъ Гебрги... и вы знаете, что оно кончено.
   -- Слава Богу! подумалъ кавалеръ и робко взглянулъ на Яноса.
   Щеки Маджарина были мертвенно-блѣдны, брови сильно сдвинулись. На сжатыхъ губахъ его видно было проклятіе и угроза.-- Можетъ-быть, въ первый разъ въ жизни пытался онъ воздержать свой гнѣвъ, и попытка была не легкая!
   Кавалеръ, надежный въ подобныхъ случаяхъ наблюдатель, дивился отъ чистаго сердца, что гроэа еще не разразилась.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, развѣ талисманомъ какимъ можно было удержать эту грозу.
   Но она еще не миновала; облака сдвигались на лбу Маджарина.
   Рейнгольдъ трепеталъ, но теперь ему было все не такъ страшно; баронъ былъ для него щитомъ противъ звѣрской ярости Маджарина. Еслибъ Яносъ вздумалъ снова взяться за свои пистолеты, то конечно обратился бы съ ними къ барону.
   Родахъ былъ совершенно-спокоенъ, какъ-будто его окружали друзья.
   Онъ молчалъ, какъ-бы ожидая благодарности за такое счастливое выполненіе порученій.
   Съ-глазу-на-глазъ, его осыпали бы привѣтствіями; но здѣсь привѣтствія были опасны: всѣ молчали; даже взглядами говорили неопредѣленно.
   -- Доволенъ ли мною домъ Гельдберга? спросилъ наконецъ баронъ.
   -- Конечно!.. шопотомъ произнесъ докторъ.
   -- Безъ-сомнѣнія!.. пробормоталъ молодой Гельдбергъ.
   Рейнгольдъ осмѣлился кашлянуть утвердительно.
   -- Здѣсь можно сказать, замѣтилъ мейнгеръ фан-Прэттъ: -- что на весь свѣтъ нельзя угодить.
   -- Меня удивляетъ, прибавила г-жа де-Лорансъ: -- что баронъ Родахъ потѣшается своей побѣдой въ присутствіи тѣхъ, кого онъ обобралъ. Непонятно, право!
   -- Сударыня, отвѣчалъ Родахъ: -- дому вашего отца слишкомъ-нужны деньги... вспомните, что вы только исполнили долгъ дочери -- и это васъ успокоитъ.
   -- Это справедливо, сказалъ фан-Прэттъ: -- и наша любезная Сара всегда можетъ разсчитывать на наслѣдство отца... но мы!
   -- Вы -- неразрывные союзники дома, отвѣчалъ Родахъ: -- вы заблуждались... и я только исправилъ вашу ошибку.
   Маджаринъ еще молчалъ. Кромѣ собственныхъ усилій, казалось, еще какая-то таинственная рука удерживала его.
   Онъ теперь былъ смущенъ больше всѣхъ. Всегда отважный взоръ его только украдкой обращался на барона.
   Отъ времени до времени, въ глазахъ Яноса выражался непреодолимый ужасъ. Въ эти минуты онъ быстро отворачивался, какъ-будто неотвязчивый призракъ преслѣдовалъ его; какъ-будто онъ видѣлъ за Родахомъ другое лицо, живо рисовавшееся въ его воображеніи.
   Фан-Прэттъ дивился его молчанію и думалъ: люди шумливые съ пистолетами да саблями всегда первые сдаются. Сара съ презрительнымъ изумленіемъ смотрѣла на атлетическія формы Маджарина.
   Что касается до трехъ гельдберговскихъ компаньйоновъ, -- удовольствіе ихъ росло съ каждой минутой; ихъ положеніе дѣйствительно становилось превосходнымъ; дивный союзникъ превратилъ ихъ пораженіе въ побѣду.
   Теперь они уже радовались приходу гостей, который сначала казался имъ роковой случайностью:-- вѣдь рано или поздно, надо же было вынести этотъ кризисъ; а въ присутствіи барона -- все сдѣлалось къ лучшему.
   Какое сокровище этотъ человѣкъ! Сара и фан-Прэттъ едва осмѣливались бормотать шопотомъ легкіе упреки; а Маджаринъ, самый страшный проповѣдникъ, молчалъ совершенно.
   Какъ-будто волшебной палочкой кто дѣйствовалъ на нихъ! За нѣсколько минутъ предъ тѣмъ, компаньйоны склоняли головы предъ грозными противниками; они были буквально опрокинуты.Теперь крѣпкая стѣна защищала ихъ, и они уже разсчитывали на едва-неотбитую у нихъ добычу.
   Не надо забывать, что каждый изъ нихъ былъ связанъ съ барономъ тайнымъ договоромъ; каждый надѣялся сдѣлаться единственнымъ хозяиномъ дома Гельдберга.
   Баронъ самъ вывелъ ихъ изъ заблужденія.
   -- Вамъ, господа, извѣстны наши условія, сказалъ онъ, обращаясь къ нимъ:-- ваши мысли такъ согласны между собою, что, собственно говоря, у васъ одна мысль... Съ удовольствіемъ говорю, что въ каждомъ изъ васъ я нашелъ одинаковое самоотверженіе и благородство.
   Мира, Рейнгольдъ и Авель недовѣрчиво посмотрѣли другъ на друга.
   -- Прежде порученія мнѣ самыхъ важныхъ дѣлъ общества, продолжалъ Родахъ: -- вы говорили всѣ трое, что вамъ бы пріятно было, еслибъ я, по возвращеніи, принялъ на себя управленіе дѣлами.
   Родахъ замолчалъ. На лицахъ компаньойновъ выразилось общее безпокойство.
   Съ одной стороны, они отгадывали, что измѣнили другъ другу, и это ихъ не удивило; съ другой -- что баронъ Радахъ, доставая изъ печи каштаны, имѣлъ въ виду не одно только ихъ благосостояніе.
   Никто не противорѣчилъ ему.
   Между-тѣмъ, г-жа де-Лорансъ придвинулась къ мейнгеру фан-Прэтту, и они стали шопотомъ говорить между собою.
   -- Я не совершенно согласенъ на ваше предложеніе, продолжалъ баронъ:-- общій ходъ дѣлъ такъ хорошъ въ вашихъ рукахъ, что никакъ не думаю принимать на себя этой обязанности... Только не удивляйтесь, если я говорю такъ передъ г-жею де-Лорансъ и этими господами. Я долженъ былъ объяснить имъ свою послѣднюю встрѣчу съ вами, мои отношенія къ покойному Несмеру, къ вамъ; только, говорю я, опытъ научилъ меня разсчитывать на человѣческую слабость; я оставлю у себя обезпеченіе, случайно попавшее въ мои руки...
   -- Я, говорила между-тѣмъ г-жа де-Лорансъ фан-Прэтту: -- я женщина... я ничего не могу сдѣлать... во вы!..
   -- Э-эхъ, дитя мое! отвѣчалъ Голландецъ:-- что же я-то сдѣлаю съ этимъ демономъ-человѣкомъ?..
   Сара быстрымъ движеніемъ головы указала на Маджарина: онъ сидѣлъ опустивъ голову на грудь; судорожна сжатые кулаки его лежали на колѣняхъ.
   Неясныя мечты поглотили его; онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на окружавшихъ.
   -- Онъ!.. отвѣчалъ фан-Прэттъ: -- когда бы дѣло шло о кулакахъ, сабляхъ или пистолетахъ!
   -- Что жь? когда нѣтъ другаго средства... шопотомъ произнесла Малютка.
   -- Э! вы женщина твердая!.. улыбаясь сказалъ фан-Прэттъ:-- говорили ужь мнѣ... да послушаемъ, что говоривъ баронъ: это, кажется, и до насъ касается.
   Они начали слушать.
   -- Векселя мейнгера фан-Прэтта и синьйора Яноса, продолжалъ Родахъ:-- я положилъ вмѣстѣ съ векселями моего патрона Цахеуса Несмера въ тотъ извѣстный вамъ ларчикъ, который, конечно, въ вѣрныхъ рукахъ!.. Теперь въ немъ есть многое; и еслибъ вашъ здравый смыслъ не ручался мнѣ за ваши миролюбивыя намѣренія, я безъ большаго труда далеко бы повелъ васъ.
   -- А деньги? сказалъ Мира.
   -- Деньги -- обезпеченіе другаго рода... Притомъ, еслибъ дѣло шло только объ уплатѣ векселей моего патрона, я удержалъ бы эти деньги, и дѣло кончено... но вы мнѣ предложили участіе въ обществѣ... Сверхъ того, я особенно забочусь о благосостояніи дома Гельдберга, и потому -- не уплачиваю себѣ, а жду... Эта сумма сполна будетъ посвящена настоящимъ потребностямъ общества, котораго съ этой минуты я дѣлаюсь единственнымъ кассиромъ.
   Затрудненіе трехъ компаньйоновъ увеличилось очевидно; они дорого бы дали, чтобъ переговорить другъ съ другомъ; но невозможно было.
   -- Я какъ-то плохо понимаю, пробормоталъ фан-Прэттъ: -- не вижу его цѣли!.. не-уже-ли для денегъ онъ завязалъ такую интригу?..
   Родахъ, не дожидаясь отвѣта компаньйоновъ, всталъ: онъ сказалъ; его желаніе было законъ...
   Увидѣвъ, что онъ намѣренъ удалиться, Сара толкнула фан-Прэтта.
   -- Господинъ баронъ, сказалъ Голландецъ, на этотъ разъ уже безъ милой улыбки: -- изъ вашихъ словъ мы должны заключить, что вы принимаете на себя всю отвѣтственность по нашимъ дѣламъ?
   -- Совершенно всю, милостивый государь, отвѣчалъ Родахъ.
   -- Такъ-что, продолжалъ Голландецъ:-- если мы будемъ жаловаться...
   Губы Родаха незамѣтно стиснулись.
   -- Совѣтую вамъ, мейнгеръ фан-Прэттъ, прервалъ онъ:-- не обращаясь къ правосудію, посовѣтоваться съ этими господами, и даже, если вы имъ уже не довѣряете, то -- съ г-жею де-Лорансъ, которая, конечно, отклонить васъ отъ намѣренія вѣдаться со мною судомъ.
   -- Мое право очевидно...
   -- Я и не спорю... но попросите г. Рейнгольда объяснить вамъ, что содержится въ ларчикѣ, о которомъ я сейчасъ говорилъ...
   -- Но вы жестоко пользуетесь выгодами своего положенія! замѣтила Сара.
   -- Сударыня, отвѣчалъ Родахъ, наклонясь къ ней:-- развѣ уже не великодушно мое молчаніе?.. то, что я знаю, дороже ста тысачь экю!
   Онъ выпрямился, между-тѣмъ, какъ Сара, напротивъ, опустила голову и невольно откачнулась и такимъ-образомъ приблизилась къ неподвижному Маджарину, который, казалось, былъ глухъ и нѣмъ.
   -- Впрочемъ, продолжалъ баронъ, обращаясь къ ней и къ фан-Прэтту:-- вы еще не навѣрное теряете... Не-уже-ли, сударыня, вамъ такъ непріятно поддержать домъ вашего батюшки?.. а вамъ, мейнгеръ фан-Прэттъ,-- помочь старымъ друзьямъ?
   -- Я умѣю, баронъ, понимать насмѣшки, печально отвѣчалъ Голландецъ:-- но здѣсь шутка слишкомъ-дорога!
   -- Я никогда не насмѣхаюсь, мейнгеръ фан-Прэттъ... вы въ такомъ же положеніи, какъ и я... вы такой же кредиторъ, какъ и я... Когда мой долгъ будетъ уплаченъ, уплатится и вашъ.
   -- А это будетъ?..
   -- Скоро, увѣряю васъ!.. Предоставляю этимъ господамъ, моимъ новымъ компаньйонамъ, объяснить вамъ наши огромныя надежды и пригласить васъ на праздникъ въ замокъ Гельдберга... Пріискъ неистощимый: остается разработать его... Остается еще отдѣлаться отъ врага, который и вамъ также врагъ...
   -- Мнѣ?
   -- Я кончаю... Не имѣя возможности объяснить лучше, отвѣчаю вамъ, что вы будете удовлетворены такъ же, какъ и всѣ кредиторы Гельдберга, по смерти Сына-Дьявола.
   Фан-Прэттъ вздрогнулъ при этомъ словѣ. Произнося его, Родахъ невольно или съ намѣреніемъ взглянулъ на г-жу де-Лорансъ.
   Она отворотилась, какъ-будто тайный голосъ обвинялъ ее въ убійствѣ.
   -- Развѣ ребенокъ еще живъ? спросилъ фан-Прэттъ.
   -- Мадамъ де-Лорансъ и эти господа, отвѣчалъ Родахъ: -- все вамъ разскажутъ.
   Онъ пошелъ къ двери.
   Нѣмая злоба грызла сердце Малютки; въ первый разъ она была побѣждена; она была подлѣ Маджарина; у ней блеснула надежда.
   -- О! еслибъ я была не женщина, сказала она, глядя на Яноса:-- этотъ человѣкъ не вышелъ бы живой отсюда!..
   Янесъ быстро выпрямился. Эти слова упали какъ искра на порохъ.
   Однимъ скачкомъ сталъ онъ между барономъ и дверью. Пистолеты у него были въ рукахъ.
   -- Я мужчина, я! вскричалъ онъ, безсознательно отвѣчая на слова Малютки, которыя онъ слышалъ какъ-бы во снѣ:-- я не о деньгахъ говорю тебѣ, баронъ Родахъ!.. ты оскорбилъ мою честь!.. Ты не выйдешь отсюда!
   Всѣ встали; никто не понималъ этого новаго обвиненія.
   Родахъ стоялъ сложивъ руки на груди. Лицо Яноса судорожно подергивалось, жилы на вискахъ вздулись какъ рога; большіе глаза налились кровью.
   Пистолетъ дрожалъ въ его рукѣ, на два пальца отъ груди Родаха.
   Баронъ бровью не шевельнулъ; онъ былъ, какъ всегда, спокоенъ и прекрасенъ.
   Маджаринъ, казалось, искалъ роковаго мѣста для своей пули.
   Вдругъ въ глазахъ у него потемнѣло. Онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ. Внезапный ужасъ охватилъ его.
   Призракъ, который онъ видѣлъ сейчасъ въ своихъ грезахъ, теперь стоялъ передъ нимъ. Онъ тихо произнесъ имя Ульриха...
   Вѣки его опустились на минуту.
   Этого было довольно...
   Руки Родаха раскинулись быстрѣе молніи и соединились за плечами Яноса.
   Маджаринъ испустилъ яростный вопль, который перешелъ потомъ въ глухой, хриплый стонъ; лицо его помертвѣло, языкъ повисъ между посинѣлыми губами.
   Пистолетъ выпалъ.
   Бой былъ непродолжителенъ; но схватка такъ сильна, что Маджаринъ опустился на колѣни, когда Родахъ выпустиль его изъ своихъ объятій.
   Всѣ присутствовавшіе остолбенѣли отъ изумленія.
   -- Убей меня! пробормоталъ Яносъ, голова котораго качалась на плечахъ: -- убей меня, потому-что ты человѣкъ, а въ другой разъ я не промахнусь!..
   Родахъ хладнокровно поднялъ пистолеты и отбросилъ ихъ.
   -- Ты не хочешь убить меня! продолжалъ Маджаринъ, поддерживаясь на локтяхъ:-- ты хочешь драться?..
   -- Можетъ-быть, отвѣчалъ Родахъ.
   Яносъ сдѣлалъ усиліе, чтобъ встать.
   -- Когда? вскричалъ онъ.
   Родахъ остановился на минуту.
   -- Черезъ мѣсяцъ, спокойно отвѣчалъ онъ:-- у меня много дѣла!.. Подожди и ты также.
   Онъ взглянулъ на Сару.
   -- Ждать! Чего? проревѣлъ Яносъ, который, стоя на колѣняхъ и рукахъ, походилъ на дикаго звѣря.
   На этотъ разъ, въ голосѣ барона Родаха слышна была иронія, хотя онъ повторилъ прежній отвѣтъ:
   -- Смерти Сына-Дьявола! медленно произнесъ онъ, обернулся и вышелъ.
   

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ПОБОЧНЫЯ ДѢТИ БЛУТГАУПТА.

I.
Кладъ.

   Наступила вторая половина февраля мѣсяца.
   Парижъ весь былъ занятъ торжественннымъ праздникомъ въ замкѣ Гельдбергъ, о которомъ молва предсказывала что-то чудесное.
   Волненіе, которое производятъ у насъ иныя событія, не всегда зависитъ прямо отъ важности самихъ событій. Въ наше время, каждую вещь нужно непремѣнно пустить въ ходъ. Классическая трагедія, карло изъ Канады, англійскія сигары, малолѣтный пьянистъ, актёръ, писатель, изобрѣтатель, герой гражданскій или военный, полька, мазурка, академическія засѣданія, министерскія рѣчи, -- все, всякій человѣкъ, всякій предметъ униженно вымаливаетъ пошлаго пособія публичности.
   Одно, что можетъ обойдтись безъ вседневной трубы, въ которую такъ усердно кричитъ новѣйшая слава, это -- вѣсти о великихъ бѣдствіяхъ.
   Тутъ газеты могутъ молчать,-- напрасный трудъ: крики ихъ ничего не прибавятъ къ всеобщему говору. Слушайте! Тамъ-то двадцать человѣкъ убито, пятьдесятъ ранено! Здѣсь бѣдныя малютки-дѣти мрутъ на рукахъ у матерей! И вотъ -- ноги подкашиваются... и слезы, и кровь!..
   Слухъ съ быстротой электрическаго телеграфа пролетѣлъ всюду; все почувствовало, все угадало; камни возопіяли. И всѣ власти земныя, вмѣстѣ взятыя, не преградятъ пути этимъ траурнымъ вѣстямъ, до которыхъ внутренно каждый лакомъ.
   Онѣ переходятъ изъ устъ въ уста; ихъ слушаютъ съ трепетомъ; ихъ повторяютъ, варіируютъ, разлагаютъ; и если чудовище одарено приличнымъ ростомъ, свѣтъ пріобрѣтаетъ ту несомнѣнную выгоду, что два или три мильйона праздныхъ проведутъ день не скучая.
   Но всякая другая новость непремѣнно нуждается въ помощи, и отъ типографскаго станка зависитъ извѣстность или неизвѣстность факта.
   Совершаются великія дѣла, и никто не подозрѣваетъ ихъ; явится ничего-незначащее событіе, и всѣ заговорятъ и захлопочутъ.
   Кто хочетъ заставить говорить о себѣ, не подвергаясь непріятности топиться, вѣшаться, не полагая, во цвѣтѣ лѣтъ, живота своего подъ развалинами рухнувшаго дома, тотъ долженъ стараться пріобрѣсть благорасположеніе какого-нибудь журнала.
   Кого журналъ взялъ подъ свое покровительство, тотъ, вѣрно, обезсмертитъ себя на двадцать-четыре часа... немаловажное дѣло! Иной модный говорунъ можетъ даже, если захочетъ, прославить васъ на цѣлую недѣлю. Наконецъ, тотъ, кого публика избрала въ привилегированные менторы, тотъ, кто силою мысли, одушевленія и слога захватилъ въ свои руки завидныя бразды современной критики, какъ, на-прим., Жюль Жаненъ, такой человѣкъ, понатужившись, продлитъ, пожалуй, ваше существованіе и до конца мѣсяца.
   Журналистика удостоила своимъ высокимъ благоволеніемъ праздникъ Гельдберга. Благодаря графу де-Миремонъ, славившемуся между квази-литературными дѣйствователями, великолѣпіе древняго германскаго замка изумило весь Парижъ; Исидоръ Шовинель и Сигизмундъ Кокленъ, два толстяка, еженедѣльно возвѣщающіе купцамъ и ихъ сидѣльцамъ о всемъ, что дѣлается въ высшемъ свѣтѣ, два раза говорили о дивной новости въ своихъ фельетонахъ.
   Припадки англоманіи, со всѣмъ ихъ заученнымъ бредомъ, миновались: бульварные львы стали озадачивать добрыхъ людей уже не англійскими, а нѣмецкими барбаризмами.
   Первый шагъ сдѣланъ, и Парижъ пришелъ въ страшную суматоху! Гельдбергъ произвелъ фуроръ; чудесные, фантастическіе разсказы разнеслись отъ блестящихъ салоновъ до самыхъ темныхъ заднихъ лавчонокъ.
   Приличіе требовало знать; незнаніе не допускалось. Кто сказался бы непричастнымъ дѣлу, того сейчасъ назвали бы дикаремъ или обитателемъ Муфетарскаго-Квартала.
   Еслибъ Гримъ существовалъ въ то время, вы навѣрное прочли бы одно изъ тѣхъ ловкихъ, очаровательныхъ писемъ, появленіе которыхъ составляетъ истинный праздникъ для избранныхъ читателей; но Гримъ долженъ былъ возникнуть только въ концѣ 1845 года...
   И правду сказать, предметъ стоилъ толковъ! Парижъ часто приходилъ въ волненіе отъ вещей гораздо-меньшихъ; а въ этомъ праздникѣ заключалась роскошь царская, способная изумить нашъ разсчетливый вѣкъ.
   Скажемъ только одно: домъ Гельдберга разослалъ многочисленныя приглашенія лучшему парижскому обществу: общество это, помнится, состояло изъ нужныхъ людей, акціонеровъ; въ спискѣ приглашенныхъ стояли все имена герцоговъ, маркизовъ, генераловъ, пэровъ Франціи; какіе нибудь виконтики составляли уже оборышъ, мелюзгу.
   Нѣкоторые отказались; но многіе приняли приглашеніе. Въ назначенный день, почтовые экипажи, взятые отъ самаго дома, появились передъ отелями приглашенныхъ. Почтовые экипажи,-- замѣтьте, какая тонкая деликатность!-- были украшены фамильными гербами тѣхъ, для кого были назначены на одинъ этотъ день.
   По дорогѣ, во Франціи и Германіи, всѣ гостинницы были заняты; вездѣ роскошные обѣды, изготовленные поваренными знаменитостями столицы, ожидали проѣзда благородныхъ путешественниковъ.
   Повторяемъ еще разъ: пышность была царская, и люди, развернувшіеся такъ широко, -- капиталисты они, или нѣтъ,-- стоили во всякомъ случаѣ гремѣвшихъ вокругъ нихъ криковъ.
   Еще ли не полонъ былъ успѣхъ дѣла, когда дамы носили шляпы à la Гельдбергъ; мужчины застегивали фраки à la Гельдбергъ?..
   Появились конфекты, шарлоты и разныя сладости à la Гельдбергъ.
   Искали часовъ, туалетовъ, креселъ, всего -- à la Гельдбергъ.
   Въ магазинахъ эстамповъ красовались виды древняго фамильнаго замка; какой-нибудь Штраусъ заранѣе публиковалъ вальсъ подъ названіемъ Souvenir de Geldberg, а великій Мюзаръ украсилъ именемъ Гельдберга заглавіе одной изъ самыхъ блестящихъ своихъ кадрилей.
   Гельдбергъ! Гельдбергъ! Вездѣ только и слышалось, только и вмдѣлось одно это имя. Это былъ фуроръ въ полной мѣрѣ...
   Печально, скорбно, застѣнчиво тянулись въ Парижѣ балы и концерты; люди, постигающіе искусство жить, стыдились показываться на нихъ, ибо это значило сказать: мы не у Гельдберга.
   На Итальянскомъ-Булѣварѣ появлялись только два раза надѣванныя палевыя перчатки, да ресторированные лаковые сапоги; Опера опустѣла; Парижа не было въ Парижѣ!
   Когда парижская аристократія переносится гурьбой въ какую-нибудь страну земнаго шара, оставленная столица ощущаетъ пустоту не отъ одного ея отсутствія: есть много такихъ скудныхъ, достигнутыхъ нуждою господъ, которые, не обрѣтая въ своихъ опустошенныхъ кошелькахъ средства расправить крылышки и вспорхнуть за удалившеюся знатью, довольствуются тѣмъ, что спускаютъ у себя жалюзи и какъ-будто замираютъ на время. Но остроумнѣйшіе изъ нихъ пользуются подобными случаями, чтобъ подышать чистымъ воздухомъ городскихъ окрестностей.
   Эти несчастные львы относятся къ истиннымъ львамъ, какъ сурки къ ласточкамъ.
   Дѣйствительно, ласточки и сурки исчезаютъ въ-продолженіе полу-года: ласточки улетаютъ подъ теплое солнышко, оцѣпенѣлые сурки говѣютъ въ норахъ.
   Наконецъ, приглашенные раздѣлялись на два класса. Во-первыхъ, избранные, которымъ расточаемы были всевозможныя почести: и гербовыя кареты для переѣзда, и великолѣпное помѣщеніе въ стѣнахъ обновленнаго замка, по пріѣздѣ.
   Само-собою разумѣется, что число этого рода гостей было довольно-ограниченно. Напротивъ, количество посѣтителей втораго класса простиралось до безконечности.
   Этимъ разсылались просто пригласительные билеты на балы, большія травли, спектакли и вообще на всѣ тѣ эпизоды праздника, въ которыхъ нужна была толпа.
   Нельзя было придумать никакой продѣлки съ письмами, адресованными лично избраннымъ друзьямъ дома; зато приглашенія втораго разряда послужили обильной пищей человѣческой ловкости, и спекуляція съ жаромъ бросилась на нихъ.
   Они продавались точно такъ же, какъ асфальтъ и земляныя копи. Лишь-только они появились, съ первыхъ же дней курсъ ихъ сильно поднялся. Потомъ день-ото-дня становился онъ все выше и выше, и наконецъ, въ то время, когда происходило наше дѣйствіе, остававшіеся въ обращеніи билеты достигли неимовѣрной цѣны.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, ихъ уже невозможно было достать ни за какія деньги. Напрасно какой-нибудь Англичанинъ вскрывалъ свой бумажникъ, начиненный банковыми билетами; и какой-нибудь князёкъ, потомокъ Богъ-знаетъ какихъ сановитыхъ предковъ, тщетно сулилъ баснословную плату...
   Разсказывали столько неслыханныхъ вещей! Прошло уже больше недѣли, какъ начался праздникъ, и по мѣрѣ того, какъ вѣсти о немъ долетали въ Парижъ, возбужденныя желанія переходили въ лихорадку.
   Отъѣзды продолжались. По дорогѣ въ Германію безпрерывно сновали всѣхъ родовъ путевыя вмѣстилища. Мецскіе дилижансы оказались слишкомъ-малыми для перевозки всѣхъ пассажировъ, которые, истощивъ всѣ свои денежныя силы на покупку билетовъ, стали вдругъ чрезвычайно-разсчетливы въ дорожныхъ издержкахъ.
   Странно, что волненіе, произведенное этимъ изящнымъ праздникомъ, проникло всюду, даже въ самые неизящные углы Парижа.
   Ни одинъ кварталъ города не чувствовалъ его такъ живо, какъ Тампль.
   Не потому, конечно, чтобъ бѣдный рынокъ насчитывалъ много своихъ покупателей въ числѣ счастливыхъ гостей Гельдберговъ, но потому-что интересы многихъ обитателей Тампля, тѣмъ или другимъ образомъ, тѣсно соприкасались съ праздникомъ.
   Мы уже видѣли, какъ отправились въ Германію Малу и Питуа съ своими любимыми одалисками, въ сопровожденіи Фрица и Жана Реньйо.
   Спустя около недѣли послѣ ихъ отъѣзда, мы могли бы присутствовать при миленькой сценѣ, которая предвѣщала Тамплю потерю одного изъ его вѣрныхъ сподвижниковъ.
   Это было въ девять часовъ утра. Добрякъ Араби, прибывъ въ свою лавку, тотчасъ же отдалъ изумленной Галифардѣ приказаніе запереть дверь съ улицы.
   Когда она исполнила волю повелителя, старикъ взялъ ее за илечи и втолкнулъ въ тѣсную кладовую, наполненную одними безобразными лохмотьями, которыхъ продать уже было совсѣмъ невозможно.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, уже съ недѣлю, какъ Жидъ былъ преданъ какой-то неразсчетливости; всякій вечеръ уносилъ онъ подъ полами своего истертаго полукафтанья больше, нежели могъ. Днемъ посылалъ онъ Ноно-Галифарду искать своихъ привычныхъ покупщиковъ и продавалъ, продавалъ безъ устали.
   Что касалось до заемщиковъ, имъ приходилось плохо: Араби не давалъ больше взаймы.
   Не къ-чему было предлагать ему какія-нибудь чрезвычайныя вознагражденія: онъ не поддавался никакимъ обольщеніямъ!
   Всякій день, за часъ или за два до ухода, онъ закрывалъ лавку и на-крѣпко запирался въ своей конторкѣ.
   Сама Ноно, какъ ни пыталась, увлеченная дѣтскимъ любопытствомъ, подсмотрѣть тайну старика, никакъ не могла догадаться, что дѣлалъ онъ въ-продолженіе этихъ двухъ часовъ.
   Въ дверную скважинку она могла только разсмотрѣть, что хозяинъ мелькаетъ въ томъ углу конторы, гдѣ возвышалась до потолка лоскутная куча.
   Но взоръ малютки ни разу не могъ проникнуть въ самый уголъ; добрякъ пропадалъ у нея изъ виду посреди комнаты, и за тѣмъ она слышала что-то, но ничего не понимала.
   То былъ послѣдовательный глухой стукъ, который продолжался до-тѣхъ-поръ, пока не пробьетъ четыре часа.
   Въ четыре часа, старикъ являлся на своемъ всегдашнемъ мѣстѣ; Ноно видѣла, что онъ, измученный, отиралъ дрожащею рукой катившійся по лицу потъ. Потомъ, отдохнувъ нѣсколько минуть, Араби выбирался, по обыкновенію, задними выходами Ротонды.
   Нечего говорить о томъ, что онъ никогда не забывалъ запереть дверь конторы.
   Въ то утро, о которомъ мы говоримъ, Араби не посылалъ за покупателями: продавать уже было нечего.
   Уединившись въ своей конторѣ, старикъ подошелъ къ кучѣ лоскутьевъ, подъ которыми скрывалась его касса, и раскидалъ ихъ такимъ же образомъ, какъ въ тотъ день, когда баронъ Родахъ приходилъ къ нему просить сто-тридцать тысячъ франковъ.
   Но теперь онъ раскидалъ эти лоскутья не на томъ же самомъ мѣстѣ; теперь онъ дорылся не до сундука, а до пола.
   Съ помощію стараго желѣзнаго клинка, онъ вынулъ двѣ рядомъ лежавшія плиты, которыя не были связаны никакимъ цементомъ.
   Подъ плитами лежали на-крестъ двѣ палки. Араби поднялъ ихъ.
   Открылась довольно-глубокая яма, вырытая собственными его руками. Вотъ чѣмъ занимался онъ въ-продолженіе восьми дней передъ уходомъ изъ лавки!
   Подлѣ ямы еще видна была выброшенная изъ нея земля.
   Араби всталъ и открылъ сундукъ.
   Онъ запустилъ въ него вздрагивавшія по временамъ руки, которыя, казалось, сообщали всему тѣлу какія-то нервическія сотрясенія.
   Онъ вынулъ изъ сундука все скрывавшееся въ немъ сокровище, состоявшее изъ пяти или шести небольшихъ, тщательно-увязанныхъ свертковъ.
   Самый плотный изъ этихъ свертковъ былъ очень-увѣсистъ; кажется, въ немъ было золото. Другіе состояли изъ однѣхъ бумагъ -- можетъ-быть, банковыхъ билетовъ, потому-что добрякъ смотрѣлъ на нихъ съ странной любовью.
   Нѣсколько минуть стоялъ онъ надъ своимъ сокровищемъ, какъ стоить иной, безмолвно и грустно, передъ снарядившимся въ дорогу другомъ.
   Уста не шевелятся, чтобъ промолвить прощальное слово...
   На лицѣ старика выражалась печаль глубокая, торжественная.
   Онъ сложилъ руки; изъ груди его вырвался тяжелый вздохъ;-- тихо проговорилъ онъ нѣсколько словъ по-нѣмецки... въ голосѣ его слышалось что-то нѣжно-задумчивое.
   То была скорбь матери надъ колыбелью умершаго ребенка.
   Араби взялъ свертки и уложилъ ихъ одинъ за другимъ на дно ямы съ такою осторожностью, какъ-будто боялся ихъ паденія. Опустивъ послѣдній свертокъ, старикъ наклонилъ надъ ямой свою сѣдую голову.
   -- О!.. о!.. простоналъ онъ: -- если я не найду васъ!..
   Онъ ласково кивнулъ головой и послалъ рукой послѣдній поцалуй дорогому сокровищу.
   Въ двѣ или три минуты, яма была закидана землей.-- Теперь старикъ дѣйствовалъ рѣшительно, съ какой-то болѣзненной, тревожной торопливостью.
   Наконецъ, и плиты легли на свое мѣсто. Самый любопытный, самый опытный глазъ не вдругъ открылъ бы слѣды того, что сейчасъ происходило.
   Араби затеръ пылью все мѣсто вокругъ своей сокровищницы и сѣлъ на ветхое кресло, не потрудившись даже запереть опустѣвшій сундукъ.
   Когда онъ усѣлся передъ конторкой у закрытаго оконца, крупныя слезы катились по его морщинистому лицу.
   Прошло еще нѣсколько минуть въ безчувственномъ отчаяніи.
   Потомъ старикъ отворилъ дверь къ своей маленькой прислужницѣ.
   -- Лѣнивица! сказалъ онъ по обыкновенію: -- что дѣлала ты сегодня? за что тебя хлѣбомъ-то кормить?.. лѣнтяйка! жадная!
   Наружность испитой, чахлой малютки достаточно отвѣчалъ по-крайней-мѣрѣ на послѣднее обвиненіе.
   -- Бѣги скорѣе, продолжалъ Араби: -- съищи мнѣ покупщика, что скупаетъ старое желѣзо.
   Галифарда вышла.
   Араби нахлобучилъ свою кожаную шапку и пустился черезъ площадь Ротонды, направляясь въ самый центръ рынка.
   Никогда не бывало, чтобъ Араби въ такую пору, среди бѣлаго дня, показывался въ народѣ. Явленіе тѣмъ болѣе странное, что онъ и лавку свою оставилъ отпертою, на произволъ перваго приходящаго.
   Тампльскіе мальчишки встрѣтили его, но обыкновенію, шумною свитой; когда онъ вступилъ въ рынокъ, всѣ торговки ни барышники присоединились къ дѣтямъ и привѣтствовали явленіе Араби.
   Безстрастный среди гремящихъ восклицаній, согнувшись вдвое, онъ продолжалъ свой путь шаткими, невѣрными шагами.
   Наконецъ добрался онъ до центральнаго строенія, въ которомъ помѣщается инспекторская контора.
   Въ конторѣ есть такая же передняя, какъ въ любомъ министерствѣ. Униженный, терпѣливый Араби умѣстился въ углу и ждалъ очереди.
   Когда пришла его очередь, онъ приблизился къ чиновнику и вынулъ изъ кармапа небольшую исписанную бумагу.
   -- Милостивый государь, сказалъ онъ, приподнявъ до половины фуражку: -- я заплатилъ одинъ франкъ шестьдесятъ-пять сантимовъ за свое мѣсто на нынѣшнюю недѣлю; между-тѣмъ, обстоятельства принуждаютъ меня отлучиться сегодня же.
   -- Ну, что же? спросилъ инспекторъ.
   -- Почтеннѣйшій, остается еще три дня... мѣсто стоить двадцать три и пятьдесятъ семь сотыхъ сантима въ день, что, умноженное на три, составляетъ семьдесять и семьдесять одинъ сотыхъ сантима... я такъ бѣденъ, что не могу даромъ бросить вамъ эти деньги.
   -- Вы должны знать, замѣтилъ инспекторъ, что недѣля уже началась...
   -- Я долженъ получить пятнадцать су, перебилъ старикъ:-- говорю:-- пятнадцать су, потому-что семьдесятъ-одну сотую уступаю.
   -- Правительство не можетъ...
   -- Правительство богато, почтеннѣйшій, а я едва добываю кусокъ насущнаго хлѣба!
   -- Кто еще есть? возгласилъ инспекторъ.
   Араби уцѣпился обѣими руками за край загородки, отдѣлявшей инспектора отъ просителей.
   -- Вы не можете отказать мнѣ въ этомъ! закричалъ онъ:-- достояніе бѣдняка не пойдетъ въ прокъ... Да, я хочу воротить свое... дайте мнѣ пятьдесятъ сантимовъ и -- дѣло кончено!
   Чиновникъ, махнувъ нетерпѣливо рукой, отошелъ.
   Сосѣди Араби, которые также пришли съ своими просьбами, взяли его за плечи и вытолкали вонъ.
   Араби проворно обошелъ строеніе со стороны Ротонды и уставилъ свое морщинистое лицо въ открытое окно.
   -- Почтеннѣйшій! закричалъ онъ плачевнымъ голосомъ: -- я уступаю за восемь су!
   Инспекторъ всталъ и затворилъ окно.
   Скорченные пальцы ростовщика принялись колотить въ раму.
   -- Ну, слышите ли, шесть су! кричалъ онъ сквозь стекло: -- шесть дрянныхъ су!
   Никто не отвѣчалъ, и низкопоклонство старика превратилось въ гнѣвъ. Онъ заскрипѣлъ зубами, сжалъ свои изсохшіе кулаки и призвалъ Всевышняго въ свидѣтели людской неправды.
   Мальчишки окружили его и дергали за растрепанное полукафтанье, восклицая:
   -- Огюй!.. огюй!..
   Видя безполезность домогательствъ, онъ отправился въ обратный путь къ Ротондѣ, грозясь кулакомъ на преслѣдователей и ворча себѣ подъ носъ проклятія.
   Покупщикъ стараго желѣза ждалъ его въ лавкѣ.
   Послѣ упорнаго, продолжительнаго торга проданъ былъ желѣзный сундукъ и окружающее его старье.
   Потомъ Араби остался одинъ въ своей опустѣвшей лавкѣ.
   Малютка Галифарда прижалась на своемъ вседашнемъ мѣстѣ, за дверью магазина, уставивъ на старика большіе испуганные глаза. Она угадала въ чемъ дѣло -- и ужаснулась. Она предчувствовала близкое бѣдствіе безпріютности и нужды.
   Араби ходилъ по своей пустой конторѣ; таинственная сила еще влекла его къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ сундукъ; онъ бормоталъ несвязныя рѣчи; въ жестахъ его было что-то безумное.
   Двадцать разъ подходилъ онъ къ двери и двадцать разъ возвращался въ любезный уголъ, гдѣ погребена была душа его.
   Наконецъ, сдѣлавъ надъ собой страшное усиліе, Араби переступилъ за порогъ.
   Ноно бросилась къ нему со слезами.
   -- Вы уѣзжаете? сказала она: -- вы не воротитесь!.. что со мной будетъ?..
   Старикъ оттолкнулъ ее, но безъ грубости.
   -- Лѣнтяйка! проворчалъ онъ: -- а все-же нельзя мнѣ оставить ее такъ, безъ помощи...
   Онъ засунулъ руку въ карманъ полукафтанья и вытащилъ щепотку су.
   Внимательно пересмотрѣвъ эти су, онъ выбралъ изъ нихъ самый тощенькій, самый гладенькій.
   -- Возьми, сказалъ онъ съ отеческой добротой: -- лѣнтяйка! вотъ тебѣ и достанетъ, пока съищешь другое мѣсто.
   Араби поспѣшно удалился. Боялся ли онъ поддаться новому порыву неслыханнаго великодушія, или, можетъ-быть, хотѣлъ ускользнуть отъ благодарностей Галифарды -- неизвѣстно.
   Ему было семьдесять лѣтъ; это была первая монета, которую онъ подарилъ въ своей жизни!
   Въ этотъ день, тампльскіе мальчишки въ послѣдній разъ съ хохотомъ и крикомъ провожали добряка Араби.
   Съ-этихъ-поръ ужь не пробирался онъ по утрамъ вдоль улицы Птит-Кордри.
   До конца недѣли лавочка его стояла пустою, потомъ поселился въ ней новый жилецъ.
   Этотъ новый жилецъ, котораго всѣ знали какъ бѣднаго человѣка, не долго оставался въ лавочкѣ. Недѣли черезъ двѣ, онъ исчезъ; послѣ многіе разсказывали, будто встрѣчали его въ блестящемъ экипажѣ.
   Но летучая молва безсмысленна. Въ тотъ самый день, какъ добрякъ Араби оставилъ Ротонду Тампля, нашелся же какой-то разнощикъ, который утверждалъ, будто-бы онъ встрѣтилъ его, Араби, въ великолѣпной почтовой каретѣ, которая неслась по дорогѣ въ Германію!..
   Карету будто-бы мчала четверка красивыхъ коней, а добрякъ Араби, одѣтый бариномъ, небрежно раскинулся на подушкахъ между двухъ или трехъ прекрасныхъ дамъ.
   Очень-много смѣялись надъ этимъ разнощикомъ, который, вѣроятно, подгулялъ въ тотъ день. Ну, посудите сами: добрый Араби въ почтовой каретѣ, съ хорошенькими дамами!..
   Какъ бы то ни было, а исторія новаго жильца, преемника Араби и его экипажа, пронеслась по всему Тамплю. Стали говорить рѣшительно, что старый ростовщикъ зарылъ въ своей лавкѣ кладъ, что экипажу-дескать не откуда взяться.
   И всѣ бросились нанимать благодатную лавочку.
   Каждый новый жилецъ, немедленно по вступленіи ни мѣсто, считалъ долгомъ съ благоговѣніемъ переворачивать весь полъ.
   Но... ничего не нашли. Можетъ-быть, совсѣмъ и не было клада, а можетъ-быть, человѣкъ въ экипажѣ все взялъ.
   Человѣкъ въ экипажѣ именовался Римлянинъ, по прозванью Батальёръ: то былъ бывшій супругъ Жозефины, владычицы Полита, мелочной торговки Пале-Руаяля.
   Что касается до добряка Араби, никому больше не удалось его видѣть послѣ знаменитой встрѣчи въ почтовой каретѣ.
   Никто въ Тамплѣ не забылъ его.
   Одни говорили, что онъ умеръ. Другіе же разсказывали, что иногда, въ полночь, при трепещущемъ газовомъ свѣтѣ, по пустынной площади Ротонды бродить сгорбленный подъ прямымъ угломъ старикъ и ищетъ на мостовой потерянныя деньги...
   

II.
Передъ отъѣздомъ.

   Спустя дня четыре послѣ отъѣзда Араби, г-жа Батальёръ поспѣшно шла изъ квартала Фриволите подъ перистиль Ротонды; она получила письмо изъ Германіи.
   Передъ запертой лавкой стараго ростовщика, на порогѣ, она увидѣла малютку Галифарду.
   Бѣдная Ноно, казалось, была хилѣе, слабѣе обыкновеннаго; раскраснѣвшіеся глаза ея опухли отъ слезъ.
   Правда, она была очень-несчастлива, когда добрякъ, бывало, каждый день приходилъ въ Тампль; но тогда было у ней убѣжище и кусокъ хлѣба, а теперь ничего, и безъ помощи хорошенькой Гертруды она умерла бы въ эти четыре дня.
   Въ лавкѣ ростовщика торговалъ ужь другой, который до-тѣхъ-поръ еще позволялъ ей ночевать въ передней; но гостепріимное терпѣніе новаго хозяина скоро истощилось: въ этотъ вечеръ онъ объявилъ малюткѣ, чтобъ она искала себѣ для слѣдующей ночи другаго пристанища.
   Къ довершенію несчастія, Гертруда, принесши свою ежедневную милостыню, говорила о далекомъ, продолжительномъ путешествіи, и отъѣздъ ея былъ назначенъ въ этотъ самый день.
   Галифарда не плакала: она сидѣла печальная, опустивъ голову, съ сложенными на колѣняхъ руками. Глядя на нее, такую хилую и блѣдную, можно было предвидѣть близкій, роковой конецъ ея земныхъ страданій.
   Мы ужь говорили, что изъ тампльскихъ торговцевъ, г-жа Батальёръ обнаруживала къ ней болѣе всѣхъ участія. Ноно любила ее.
   Впрочемъ, одно это участіе не заставило бы г-жи Батальёръ оставить свое мѣсто въ рабочую пору, еслибъ тутъ не было яругой побудительной причины.
   У нея въ рукахъ было письмо отъ г-жи де-Лорансъ, которая, не высказывая ничего опредѣлительнаго, звала ее въ замокъ Гельдбергь и просила привезти съ собою бывшую прислужницу ростовщика Араби.
   Малютка всегда была чрезвычайно-нѣжна къ маленькой Галифардѣ и объясняла эту нѣжность, говоря, что Ноно какъ двѣ капли воды похожа на Юдиѳь, таинственное дитя ея, о мѣстопребываніи которой никто ничего не зналъ.
   Но отъ этой неопредѣленной привязанности большой дамы далеко до мысли о просьбѣ привезти бѣдную дѣвчонку въ замокъ Гельдбергъ.
   Можетъ-быть, это былъ капризъ, но капризъ странный, -- и всего болѣе удивлялъ г-жу Батальёръ выборъ времени: праздника, на которомъ будетъ лучшее парижское общество.
   Торговка не знала, что думать. Приходило ей въ голову, что Ноно дочь Сары, но потомъ -- она съ ужасомъ отступала предъ отвратительной картиной, представлявшей счастливую, богатую мать, бросившую свое дитя на голодную смерть...
   Дитя -- единственное существо, которое любила на землѣ эта женщина!
   Тутъ противорѣчіе, нелѣпость!..
   Впрочемъ, Батальёръ, конечно, не могла не сомнѣваться; умственное око ея было не такъ проницательно, чтобъ могло разгадать все, происходившее въ душѣ Сары; она знала только, что въ этой душѣ бездна.
   Какъ бы то ни было, но преданность ея г-жѣ де-Лорансъ представляла столько выгодъ, что нельзя было колебаться ни минуты.
   Госпожа де-Лорансъ приказывала, благоразуміе заставляло повиноваться. Батальёръ тотчасъ же отправила Гюффе взять два мѣста въ дилижансѣ Лафитта и Кальяра.
   Въ полсутки можно было успѣть передать текущія дѣла въ надежныя руки и дать необходимыя наставленія касательно игорнаго дома г-ну де-Наварэнъ, заслуженому штаб-офицеру греческой службы.
   Оставить милаго Полита; но сердца иныхъ женщинъ умѣли жертвовать любовью политикѣ. Всѣ знаютъ, какъ поступали въ важныхъ случаяхъ Семирамида и Елисавета съ своими фаворитами.
   Несчастный левъ далеко не подозрѣвалъ этого; но жребій брошенъ...
   -- Ну, дѣвчурка, сказала г-жа Батальёръ, потрепавъ Галифарду по щекѣ:-- такъ мы въ большомъ горѣ?..
   -- Меня прогнали отсюда, отвѣчала дѣвочка съ слезами на глазахъ,-- сегодня буду спать на улицѣ!
   -- О! зачѣмъ, продолжала Батальёръ улыбаясь: -- на улицѣ холодно, моя конопляночка.
   Ноно вздрогнула всѣмъ тѣломъ.
   -- Да... да, бормотала она:-- на улицѣ очень-холодно!
   Торговка наклонилась и взяла ее за руку.
   -- Все это пустяки, дѣвчурка! сказала она.-- Мнѣ кажется, ты будешь спать на славной постели... Я пришла за тобой; хочешь идти ко мнѣ?
   Ноно подняла на Батальёръ свои большіе черные глаза, заблестѣвшіе отрадной надеждой. Но въ этой надеждѣ еще было много страха;-- она такъ привыкла страдать!
   -- Къ вамъ?... робко повторила она.
   -- Не хочешь?
   -- Ахъ, Господи! вскричала дѣвочка, сложивъ руки на груди: -- еслибъ я была у васъ, я бы такъ васъ любила!
   Госпожа Батальёръ была тронута; она приподняла дѣвочку на руки и громко чмокнула ее въ лобъ.
   -- Ну, не жалость ли это? пробормотала она:-- успокойся, дѣвчурка, не будетъ ни холодно, ни голодно!
   -- И кто-нибудь будетъ любить меня? сказала малютка съ блеснувшей сквозь слезы улыбкой.
   -- Конечно, кто-нибудь будетъ тебя любить, вскричала Батальёръ:-- если ужь не я, моя дѣвчурка!
   Ноно обвилась рученками вокругъ шеи торговки, и въ порывѣ радости осмѣлилась поцаловать ее.
   Батальёръ отерла глаза съ недовольнымъ видомъ ворчуна, у котораго невольно навернулись слезы.
   -- Я тебѣ говорю, что все это вздоръ, повторила она:-- довольно!.. пойдемъ!
   Она взяла Галифарду за руку и увела ее, не заходя въ Тампль, прямо въ улицу Вербуа.
   Тутъ начались серьёзныя приготовленія къ отъѣзду.
   И Богъ-знаетъ, сколько снурковъ пришлось насучить бѣдной г-жѣ Гюффр! Въ этотъ, день она жестоко чувствовала потерю положенія, которое нѣкогда занимала въ свѣтѣ.
   Къ-счастію еще, что за этимъ собачьимъ днемъ должны были наступить добрыя двѣ недѣли совершеннаго бездѣйствія, потому-что поѣздка г-жи Батальёръ не могла продлиться менѣе двухъ недѣль. Какое пріятное время для мадамъ Гюффе и для кота Мине, ея Полита!..
   И такъ, Тампль лишился двухъ знаменитостей; ростовщика Араби и г-жи Батальёръ.
   Сверхъ-того, онъ жалѣлъ объ отсутствіи харчевника Іоганна, хозяина Жирафы, который предоставилъ управленіе заведеніемъ племяннику своему, Николаю.
   Если прибавить къ этимъ тремъ еще Жана Реньйо, Малу, Питуа и Фрица, то окажется, что мы были правы, говоря, что гельдбергскій праздникъ имѣлъ вліяніе и на Тампль.
   Но мы еще высчитали далеко не всѣхъ торговцовъ, отправившихся въ Германію. Принимая въ разсчетъ сравнительныя массы, тряпичный рынокъ доставилъ для блистательнаго праздника гораздо-болѣе посѣтителей, нежели кварталъ Шоссе-д'Антонъ, или благородныя предмѣстья.
   На-примѣръ, Германъ и всѣ прежніе блутгауптскіе служители, которые наканунѣ воскресенья пировали въ залѣ Жирафы...
   Эти добрые ребята также устроили свои дѣла и приготовились, какъ говорилъ Гансъ Дорнъ.
   Они были не богаты и рисковали лишить семейства свои способовъ существованія, оставляя поденную работу; но они были преданы, и сердца ихъ сильно бились при мысли о родинѣ.
   Гансъ Дорнъ, какъ предводитель, не могъ оставить ихъ безъ себя. У него въ домѣ все было вверхъ дномъ, и пока онъ сводилъ послѣдніе счеты, Гертруда укладывала и увязывала узлы.
   Она никогда не выѣзжала изъ Парижа; дорога казалась ей чѣмъ-то необыкновеннымъ и таинственнымъ; она стояла на томъ, чтобъ снабдить отца всѣми возможными запасами на такой далекій путь -- набивала чемоданъ платьемъ, бѣльемъ и горевала только о томъ, что онъ слишкомъ-малъ; еслибъ можно было, она положила бы туда стулья, столъ и кровать.
   Въ дорогѣ все это можетъ понадобиться.
   Съ платьями отца Гертруда укладывала свои платья, фартуки, косынки, чепчики, свѣженькій туалетъ достаточной швеи.
   Для нея также было взято мѣсто въ дилижансѣ.
   Думая о предстоявшихъ обязанностяхъ своихъ въ замкѣ Гельдбергъ, продавецъ платья долго не рѣшался взять съ собою Гертруду.
   Но какъ оставить ее одну въ Парижѣ?
   Притомъ, Гертруда такъ просила его! она не хотѣла разстаться съ нимъ, и тайный голосъ звалъ ее въ Германію, гдѣ былъ бѣдный Жанъ Реньйо.
   Давно уже она ничего не знала о немъ. На веселомъ, свѣжемъ личикѣ ея видны были слѣды страданія. Тяжелыя мысли прошли по этой молодой головкѣ, и розовыя щечки ея поблѣднѣли отъ невѣдомыхъ дотолѣ безсонныхъ ночей.
   Но теперь этихъ мрачныхъ мыслей уже не было; Гертруда хлопотала, суетилась, ходила изъ комнаты въ комнату, все передвигала, и все еще ей чего-нибудь да не доставало. Дѣятельность заглушала горе; порой даже, въ энтузіазмѣ хлопотливости, Гертруда запѣвала любимыя пѣсенки; но скоро глаза ея потуплялись; начатый куплетъ замиралъ на губахъ, и на внезапно-омраченномъ лицѣ ея выражался родъ угрызенія совѣсти. Бѣдный Жанъ, въ томъ видѣ, какъ онъ былъ у нея въ послѣдній разъ, представлялся ея воображенію. Что теперь онъ дѣлаетъ? гдѣ онъ? Не-уже-ли, въ-томъ-дѣлѣ, мысль объ убійствѣ загнѣздилась въ эту добрую душу?..
   О, какъ горько упрекала себя Гертруда за невольный порывъ веселости!
   Нѣсколько разъ уже искала она Геньйолета, чтобъ еще разспросить его подробнѣе; но идіотъ все забылъ.
   И Гертруда должна была таиться съ своимъ тоскливымъ безпокойствомъ; она не могла высказать его даже отцу, который до-сихъ-поръ всегда былъ повѣреннымъ всѣхъ тайнъ ея.
   Теперь эта довѣренность была бы обвиненіемъ на Жана Реньйо.
   Бѣдный Жанъ! онъ поторопился! Еще нѣсколько дней -- и не было бы необходимости въ такой жестокой жертвѣ: черезъ нѣсколько дней, небольшое довольство водворилось въ бѣдномъ ихъ домѣ.
   Братъ Викторіи, старый торговецъ, умеръ и оставилъ ей небольшое наслѣдство. Гертруда часто поглядывала на окна Реньйо. Лоскутъ дырявой серпянки въ окнѣ Жана замѣнился бумажной сторой.
   Это не богатство, но и не нищета; бѣдный шарманщикъ былъ бы теперь очень-счастливъ!..
   Впрочемъ, Гертруда не совсѣмъ сберегла свою тайну: какъ-то утромъ, она перешла черезъ дворъ и явилась къ старой мамѣ Реньйо.
   Гертруду всѣ любили въ этомъ скудномъ жилищѣ; тамъ ее всегда встрѣчали съ радостью; но въ этотъ разъ посѣщеніе ея навело слезы.
   И долго послѣ ея ухода мама Реньйо и ея невѣстка смотрѣли другъ на друга молча, какъ убитыя.
   Онѣ не знали до-сихъ-поръ, что сталось съ Жаномъ; Гертруда объяснила имъ.
   Наконецъ, Викторія схватила холодную руку старухи.
   -- Матушка! сказала она:-- Богу угодно было призвать къ себѣ моего брата, и у насъ завелись теперь деньги... я поѣду въ Германію.
   -- И я съ тобой, подхватила старуха.
   Недавнія происшествія сильно потрясли ее; она казалась при послѣднемъ издыханія.
   -- Ты очень-слаба, матушка, возразила Викторія: -- а я еще сильна и...
   -- Я хочу видѣть Жана... я скоро умру, бормотала старуха:-- слаба я... правда... не долго мнѣ жить... за тѣмъ-то я и хочу идти къ нему на встрѣчу, чтобъ успѣть повидаться.
   -- Но вѣдь у насъ есть еще другой ребенокъ... Если мы все уѣдемъ обѣ, кто будетъ смотрѣть за нашимъ несчастнымъ Жозефомъ?
   -- И онъ поѣдетъ съ нами... это будетъ дорого, да... Но я столько перетерпѣла гори!.. Прошу у тебя только одной радости: дай мнѣ еще хоть разъ передъ смертью увидѣть моего ненагляднаго Жана.
   Викторія не нашла возраженій, и отъѣздъ былъ назначенъ завтра.
   Геньйолетъ былъ гдѣ-то тутъ же, въ углу, подслушивая однимъ ухомъ и дремля однимъ глазомъ.
   Онъ проскользнулъ въ дверь и сѣлъ на пыльныя ступени лѣстницы.
   Въ потупленныхъ глазахъ его блистало что-то похожее на мысль.
   Онъ вынулъ изъ кармана большой острый гвоздь, запачканный въ алебастрѣ.
   Послѣ того вечера, когда, въ отсутствіи Гаиса Дорна, происходило свиданіе у Франца съ Денизой, Геньйолету рѣдко удавалось работать. Онъ былъ благоразуменъ и терпѣливъ; не смотря на пламенное желаніе, онъ умѣлъ ждать.
   -- Я не уѣду не кончивъ, бормоталъ онъ, вставая съ ступеньки и садясь верхомъ на перила...-- А дядя Гансъ сидитъ дома безвыходно!..
   Онъ сдѣлалъ недовольную гримасу и ударилъ кулакомъ о перила.
   -- Ба! старый хрѣнъ!.. вскричалъ онъ. Потомъ запѣлъ глухимъ голосомъ:
   
             Еслибъ сила-то была.
   Подстерегъ бы за постели старика.
             Руки всунулъ бы въ диру.
             Да за горло бы его!..
   Ужь я знаю, какъ душить;
   Удушить, такъ удушить...
             Ай, да-дѣльцо! ай, да-ну!
   
   Губы его раздвинулись въ улыбку; дикій, блуждающій огонь блеснулъ въ глазахъ его, -- потомъ, онъ вдругъ спустился внизъ и сѣлъ на корточки за наружной дверью. Неподвижный, притворившись спящимъ, онъ прислонился къ стѣнѣ.
   Это было еще утромъ; въ такомъ положеніи онъ оставался до вечера, когда услышалъ на дворѣ голосъ Ганса Дорна.
   -- Ложись пораньше, дочка... дорогой плохой сонъ... Я вернусь, можетъ-быть, поздно: не жди меня...
   Продавецъ платья вышелъ на площадь Ротонды, а Гертруда, проводивъ его, воротилась домой.
   Сердце идіота сильно забилось. Онъ подождалъ еще съ полчаса и потомъ, прокравшись вдоль стѣны, взошелъ босикомъ на лѣстницу Ганса Дорна.
   

III.
Почтовая карета.

   Около полуночи идіотъ вернулся съ лѣстницы Дорна и ползкомъ пробрался домой.
   Руки его были въ крови, платье все въ мѣлу.
   -- Нѣтъ желтяковъ! бормоталъ онъ съ недовольнымъ видомъ: -- не на что купить бутылокъ!..
   Онъ легъ; но ложась засунулъ подъ солому, служившую ему изголовьемъ, небольшую связку, завернутую въ платокъ, который бы Гансъ Дорнъ, конечно, узналъ. Узелъ содержалъ въ себѣ что-то угловатое, похожее на связку бумагъ.
   -- Гвоздики!.. бормоталъ Геньйолетъ, засыпая.-- Позолоченые гвоздики; а я думалъ, что желтяки!..
   На слѣдующее утро, между-тѣмъ, какъ Гертруда укладывала чемоданъ своего отца, Викторія также кончала дорожные сборы.
   На Геньйолета надѣли новую жилетку, и онъ отъ радости себя не помнилъ.
   Подъ этой жилеткой отдувался вчерашній узелъ.
   -- Что у тебя тамъ, Жозефъ? спросила его мать.
   Идіотъ покосилъ глазами и убѣжалъ въ другой уголъ комнаты.
   Викторія хотѣла подойдти; но онъ сдвинулъ брови и вооружился своимъ огромнымъ гвоздемъ, острымъ, какъ кинжалъ.
   Около четырехъ часовъ послѣ обѣда, бабушка, Викторія и Геньйолетъ отправились на почтовый дворъ.
   Чрезъ нѣсколько минутъ, вошелъ и Гансъ Дорнъ съ дочерью въ контору дилижансовъ Лафита и Гальяра, гдѣ они нашли Германа и его товарищей.
   На почтовомъ дворѣ, пока семейство Реньйо располагалось въ дешевыхъ мѣстахъ, Жозефина Батальёръ, баронесса Сен-Рошъ, овладѣвала уголкомъ внутри кареты и принимала изъ почтительныхъ рукъ мадамъ Гюффа скромную дорожную провизію -- чудовищную корзину, едва проходившую въ дверцы, и заключавшую въ себѣ телятину, курицу, окорокъ ветчины, пирогъ, вино, ликёры, сыръ и другіе припасы, по разсчету, на двух-недѣльное путешествіе.
   Уже затворили дверцу за Батальёръ и Галифардой, которая была мила, какъ ангелъ, въ новенькомъ платьицѣ съ прекрасными, въ первый разъ еще заплетенными косичками. Мадамъ Гюффо оканчивала послѣдній реверансъ и подготовлялась къ прощальнымъ слезамъ; почтальйонъ уже сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, все было готово, какъ вдругъ Политъ, растерянный, запыхавшись, уцѣпился за дверцу своими широкими руками.
   -- Жозефина, Жозефина! сказалъ онъ, едва переводя духъ: -- если ты оставишь меня, я надѣлаю бѣдъ!
   Жозефина отворотилась; Политъ хотѣлъ взять ее за руки: она отняла ихъ.
   У тампльскаго льва оторвалось сердце: чтобъ понять его страданіе, нужно представить себѣ подпрефекта, отставленнаго отъ должности.......
   -- Жозефина, Жозефина! повторялъ онъ раздирающимъ душу голосомъ:-- такъ тебѣ нужды нѣтъ, если я погибну?..
   Батальёръ еще хотѣла противиться, но не могла удержаться, чтобъ не взглянуть: взглянула -- и дѣло рѣшено.
   Политъ былъ завитъ, въ пунцовомъ галстухѣ, въ фіолетовой манишкѣ, въ синемъ фракѣ, желтомъ жилетѣ и зеленыхъ панталонахъ, купленныхъ у Малу и Питуа!
   Его помѣстили между Батальёръ и изумленной Галифардой.
   Дилижансъ тронулся съ мѣста.
   Мадамъ Гюффа пожала плечами.
   -- Слыханное ли дѣло, бормотала она:-- чтобъ люди, занимавшіе положеніе въ свѣтѣ, служили такимъ женщинамъ!..
   Она, древняя Аріадна, не подумала, чего бы стоило ей, въ подобномъ обстоятельствѣ, отсутствіе кота Мине!..
   Дилижансы изъ улицы Нотр-Дам-де-Виктуаръ и Сент-Оноре съѣхались, по обыкновенію, за четверть версты отъ заставы, и укротивъ блестящій галопъ, подъ которымъ изнывала мостовая Парижа, поѣхали спокойно тихой рысцой, одинъ за другимъ.
   Казалось, лошади, кондукторы и ямщики спокойно и терпѣливо наслаждались медленной ѣздой.
   Дилижансъ Лафитта и Кальяра, гдѣ былъ Гансъ Дорнъ съ своими друзьями, ѣхалъ впереди; во стѣ шагахъ за нимъ королевскій дилижансъ съ г-жею Батальёръ, ея фаворитомъ и запасной корзинкой.
   Отъ времени-до-времени, почтовыя кареты безъ труда перегоняли тяжелый поѣздъ.
   Смеркалось; путешественники были въ четырехъ или пяти льё отъ Парижа. Вдругъ, по правую сторону поѣзда, вихремъ пронеслась послѣдняя почтовая карета.
   Отъ покрытыхъ пѣною лошадей летѣлъ паръ; колеса катились съ непостижимою быстротой, какъ паровозъ, пущенный полнымъ ходомъ.
   Пассажиры послѣдняго дилижанса едва замѣтили, какъ карета мелькнула предъ ними въ облакѣ пыли. Но имъ показалось въ ней странное что-то; сторы были герметически опущены и, кромѣ ямщика, нагнувшагося впередъ и хлыставшаго лошадей, никого не было видно.
   Поравнявшись съ вторымъ дилижансомъ, карета незамѣтно уменьшила быстроту; красная стора поднялась, и въ окнѣ показалась рука, сдѣлавшая какой-то знакъ.
   Германъ и сидѣвшіе на имперіалѣ Нѣмцы вскрикнули въ одинъ голосъ.
   Гансъ высунулся до половины въ дверцу и прижалъ руку къ груди.
   Красная стора опустилась. Почтовая карета какъ ласточка исчезла въ полумракѣ наступившей ночи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ночь почернѣла; почтовая карета съ опущенными сторами неслась съ прежнею быстротою.
   Хотя гельдбергскій праздникъ былъ уже близко, но на Дорсетѣ еще много было запоздалыхъ и отсталыхъ гостей, особенно богатыхъ экипажей, которыхъ почтовая карета все-таки обгоняла. Днемъ въ толкахъ и догадкахъ не было недостатка; эта закупоренная карета, несшаяся во весь опоръ, возбуждала вообще любопытство.
   -- Пари, что это Англичанинъ, задушенный сплиномъ, забрался въ деревянный коробъ, какъ летучая мышь въ свою нору; банкротъ, удирающій за границу... Наконецъ, воображеніе болѣе цвѣтущее, представляло хорошенькую чету, летящую по пути блаженства: хорошенькій мальчикъ, гвардейскій капитанъ, чиновникъ Государственнаго совѣта, или пѣвецъ итальянской оперы -- три соблазнительныя мѣста на свѣтѣ.
   Представляли себѣ хорошенькую дѣвочку, раскраснѣвшуюся отъ стыдливости и удовольствія, колеблющуюся отъ чистаго сердца между слезами и улыбкой; или знатную вдову, закутанную въ шелкъ, съ перьями, удачно сохранившую свою молодость и гордящуюся обольщеннымъ теноромъ; шестнадцатилѣтній ребенокъ, или женщина лѣтъ подъ пятьдесятъ, -- вѣдь только имъ и можно скакать въ почтовыхъ каретахъ!
   Однѣ похищаются, другія похищаютъ.
   Такъ разсуждали въ экипажахъ и говорили много остроумнаго, потому-что ныньчѣ свѣтъ становится наблюдателемъ и, вмѣсто добродушныхъ толковъ о прекрасной погодѣ и ненастьѣ, наши разговоры превращаются въ нравоописательные романы.
   Почтовая карета неслась своимъ дьявольскимъ лётомъ, конечно, нисколько не заботясь о томъ, что говорятъ про нее.
   На станціяхъ рука высовывалась изъ дверцы и щедро платила прогоны; невидимыя уста приказывали новому ямщику гнать изо всѣхъ силъ, обѣщая на-водку.
   И странно: въ-продолженіе послѣднихъ двухъ недѣль, по дорогѣ къ Мецу, отъ множества проѣзжающихъ, часто случалась остановка въ лошадяхъ. Почтовое вѣдомство не знало, что и дѣлать. Кареты, не взирая на качество содержавшагося въ цихъ, часто такъ долго ждали на станціяхъ, что и дилижансы догоняли ихъ. А для нашей кареты подобныхъ непріятностей будто не существовало: всюду ждали ее свѣжія лошади, точно ловкій курьеръ ѣхалъ впередъ и подготовлялъ все.
   Банкротъ, Англичанинъ съ сплиномъ, или любовная контрабандада; кто бы тамъ ни быль, но желанія путешетвениковъ исполнялись какъ-нельзя-лучше.
   Въ три часа они сдѣлали почти пятнадцать льё.
   Выѣхавъ изъ Сен-Жан-ле-да-Жюмо, карета покатилась по голымъ полямъ. Сторы разомъ поднялись съ обѣихъ сторонъ.
   Ночь была безлунная. Среди черныхъ полей, едва виднѣлась сѣрая полоса дороги; совершенный мракъ царствовалъ внутри кармы; еслибъ любопытный взоръ и заглянулъ, то развѣ только отличилъ бы три человѣческія фигуры. Къ-тому же, эти фигуры только изрѣдка шевелились, а въ спокойномъ состояніи смѣшивались съ перегородками кареты.
   Уши открыли бы тутъ больше, нежели глаза. Три пассажира дѣйствительно говорили между собою, и, казалось, многое хотѣли разсказать другъ другу. Такъ, ухомъ узнали бы вы, что тутъ не было женщинъ: слышались три голоса, хотя различной интонаціи, но всѣ рѣзко-мужскіе.
   -- Какъ ты хочешь, Отто, говорилъ одинъ съ легкимъ откликомъ апатіи: -- а я полюбилъ его еще больше съ-тѣхъ-порь, какъ узналъ, что онъ игрокъ!
   -- Ты будешь дурачиться всю жизнь, отвѣчалъ важный, звучный голосъ тономъ упрека, въ которомъ слышалась снисходительная нѣжность: -- Фи! Гётцъ!.. Что же, игра развѣ принесла тебѣ счастье!.. А ты, Альбертъ, будешь также хвалиться женщинами?
   -- Э, э!.. разомъ произнесли оба.
   -- Я часто выигрывалъ! прибавилъ Гётцъ.
   -- И ко мнѣ немногія женщины были жестоки, отвѣчалъ Альбертъ, который вѣроятно въ эту минуту крутилъ черный или русый усъ, если только онъ носилъ усы.
   -- Но по милости игры, можетъ-быть, ты, Гётцъ, продолжалъ тътъ, котораго звали Отто:-- а ты, Альбертъ, по милости женщинъ, конечно, забыли въ послѣдніе дни самую важную свою обязанность!.. И кто знаетъ, какая опасность въ эту минуту виситъ надъ головою ребенка!..
   Двѣ тѣни, которыхъ звали Адьбертъ и Гётцъ, въ одинъ разъ тяжело вздохнули.
   -- Странное дѣло! сказалъ Гётцъ принужденнымъ голосомъ:-- Во всѣхъ странахъ свѣта я игрокъ... а только почую парижскій воздухъ, схожу съ ума отъ нихъ!
   -- И со мною то же, продолжалъ Альбертъ:-- только въѣду въ Парижъ, кажется, такъ бы во всѣхъ женщинъ влюбился!.. Гризетки, купчихи, большія дамы,-- все хорошо, безъ выбора!..
   -- Тутъ не то, что гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ!.. Открылъ я въ Пале- Руаяльскомъ-Кварталѣ игорный домъ: ну, право, проигралъ бы въ немъ послѣднюю рубашку съ удовольствіемъ.
   -- Я наложилъ руку на маленькую графиню!..
   -- Банкометъ понравился мнѣ съ перваго взгляда... чудный человѣкъ!
   -- Дивное созданьице!...
   -- Мосьё де-Наварэнъ, старый полковникъ, чортъ возьми!.. я сдѣлался его другомъ.
   -- Я сдѣлалъ почти столько же: моя... но вы чувствуете, что я не могу вамъ сказать ея имени...
   -- Вотъ! вскричалъ Гётцъ:-- не все намъ равно... Въ первый разъ, когда я вошелъ къ этой баронессѣ, -- истая баронесса содержитъ заведеніе...
   -- Баронесса Сен-Рошъ... произнесъ изъ своего угла Отто.
   -- О-го! ты знаешь? сказалъ Гётцъ.-- Да, впрочемъ, кого ты не знаешь?.. Такъ, въ первый разъ, когда я пришелъ къ этой баронессѣ, -- отгадай, кого я тутъ, увидѣлъ?.. нашего Гюнтера, съ измятыми воротничками, въ прическѣ à la diable!..
   -- И я его видѣлъ, сказалъ Альбертъ:-- объ руку съ самой лучшей женщиной, какую я только обожалъ когда-нибудь!..
   -- Съ Сарой!.. тихо прервалъ Отто.
   -- Клянусь честью, ты немножко ворожея; отъ васъ трудно укрыться... Дѣйствительно, ее зовутъ Сарой... и еслибъ это былъ не ребенокъ, я приревновалъ бы, потому-что четыре или пять дней я искалъ ее какъ мученикъ.
   -- И увидѣлъ на балѣ Фаваръ?..
   -- Да, на одну минуту.
   -- И ты еще любишь ее?
   -- Не знаю, право... Съ нею, видишь ли, всегда можно надѣлать глупостей.
   -- Непонятно, сказалъ Гётцъ: -- какъ нашъ Альбертъ, съ его умомъ, говоритъ только о любовныхъ похожденіяхъ... А! хорошая недѣлька, друзья!.. какое бордо, какое шампанское въ этомъ Парижѣ!.. Мнѣ кажется, что и рейнвейнъ тамъ лучше, нежели у насъ... Но будетъ о красавицахъ, Альбертъ; а я перестану говорить о картахъ и винѣ -- хорошія вещи, впрочемъ!-- Отто выше человѣческихъ слабостей и соболѣзнуетъ о насъ... Отто, ты еще сердишься на насъ?
   -- Я васъ люблю, отвѣчалъ Отто смягченнымъ голосомъ, послѣ минутнаго молчанія: -- я знаю, у васъ хорошее сердце! Но вы не постарѣли послѣ нашей молодости... Вы все еще вѣтреные гёттингенскіе и гейдельбергскіе студенты... Прежде, когда мы жили только своей жизнью, каждый изъ насъ могъ засыпать передъ опасностью. Но теперь -- мы не принадлежимъ себѣ... И больно думать, что вы оба разомъ забыли про сына нашей сестры.
   Отто говорилъ такъ тихо, что шумъ колесъ по песку почти-совершенно заглушалъ его голосъ.
   Еслибъ нечаянный свѣтъ освѣтилъ внутренность кареты, то мы увидѣли бы, что два слушателя покраснѣли и сидѣли, печально опустивъ головы.
   

IV.
Экарте.

   Альбертъ и Гётцъ слушали съ покорнымъ, печальнымъ видомъ; и ни тотъ ни другой не думали возражать на упреки, которые нашли отголосокъ въ ихъ сознаніи.
   -- Это правда, сказалъ наконецъ съ смиреннымъ видомъ Альбертъ: -- мы отклонились отъ своей обязанности.
   -- Не исполнили порученій, прибавилъ Гётцъ растроганнымъ голосомъ.
   Они искали въ темнотѣ руки Отто.
   -- Братъ, сказали они: -- прости насъ!
   -- Прости насъ, продолжалъ Альбертъ.-- Богъ надѣлилъ тебя благоразуміемъ за всѣхъ насъ, и если когда сдѣлали мы что-нибудь хорошаго, то это -- исполняя твои приказанія.
   -- Тебя тамъ не было, продолжалъ Гётцъ:-- ты весь день былъ въ домѣ Гельдберга... А что мы безъ васъ?.. Старыя дѣти, которыя еще не научились вести себя.
   Что-то необыкновенно-трогательное было въ этой покорной просьбѣ людей сильныхъ, просившихъ прощенія и нестаравшихся оправдываться.
   Отто былъ тронутъ, но не отвѣчалъ ни слова, и братья думали, что онъ еще сердится.
   -- Клянусь честью, продолжалъ Альбертъ: -- Гётцъ и я, мы ходили каждый день утромъ и вечеромъ въ Улицу-Дофина, спрашивали г. Франца и намъ говорили, что онъ еще въ Парижѣ... Можетъ-быть, слѣдовало подробнѣе разузнать...
   -- Да, да, прервалъ Гётцъ: -- и особенно я могъ бы даже догадаться; потому-что нашъ Гюнтеръ не являлся къ ланцкнехту.
   -- Хуже всего то, заключилъ Альбертъ, вздыхая: -- что всю недѣлю мы дѣлали изъ ночи день, живя Богъ-знаетъ гдѣ, и убѣгали тебя, Отто... Надо во всемъ признаться; мы не хорошіе люди!.. мы думали: изъ этого мѣсяца свободы возьмемъ восемь дней, -- восемь дней забытья, опьянѣнія, веселости!.. поживемъ еще недѣлю предъ безконечнымъ томленіемъ въ неволѣ... Поблаженствуемъ, запасемся веселыми воспоминаніями на все время, которое приведется потомъ тянуть до смерти во Франкфуртской тюрьмѣ.
   Альбертъ замолчалъ; они ждали рѣшенія брата.
   Отто слегка пожалъ ихъ руки.
   -- Богъ видитъ наши сердца, проговорилъ онъ:-- и знаетъ, что для меня еще нужнѣе прощеніе... потому-что я также имѣлъ слабость... я допустилъ къ сердцу мысль, противную долгу... Мы всѣ трое, друзья, не устояли; загладимъ слабость и будемъ дорожить каждой минутой.
   -- Клянемся! вскричали Гётцъ и Альбертъ.
   -- Черезъ недѣлю, продолжалъ Отто: -- мы не будемъ считать себя въ живыхъ: на восьмой день дадимъ и должны выиграть послѣднюю битву... Будемъ готовы и тверды!
   -- Мы готовы, отвѣчали братья.
   -- Я провелъ послѣднею ночь любви, прибавилъ Альбертъ.
   -- Я выигралъ послѣднюю партію, сказалъ Гётцъ съ легкимъ вздохомъ: -- и выпилъ послѣднюю бутылку бордо...
   -- Теперь, дай только Богъ пріѣхать во-время!
   -- Развѣ опасность такъ велика? спросилъ Альбертъ дрожащимъ голосомъ.-- Ты не сказалъ намъ содержанія нынѣшняго письма; мы звали только, что Францъ уже съ недѣлю отправился въ Блутгауптъ.
   -- Сегодняшнее письмо отъ Готлиба, отвѣчалъ Отто.-- Онъ по моему приказанію отправился на родину; онъ долженъ сообщать внѣ все, что дѣлается за праздникѣ... Письмо его длинно... на нашего Гюнтера уже было разставлено нѣсколько сѣтей, онъ несовершенно избавился отъ нихъ и ничего не подозрѣваетъ. Легкая рана, которую онъ получилъ, почти зажила; но не въ этомъ дѣло. Послѣдняя часть письма, Готлиба ужасаетъ меня... онъ еще самъ не довольно ясно узналъ, но говорятъ, что подслушалъ нѣсколько словъ изъ разговора, веденнаго за блутгауптскимъ рвомъ кавалеромъ Рейнгольдомъ съ двумя иностранцами, которыхъ тамъ никто не знаетъ.
   "Они говорили тихо, и Готлибъ изъ-за кустовъ слышалъ только отрывочныя фразы.
   "Вотъ что онъ могъ понять:
   "Въ замкѣ приготовляется большой фейерверкъ: -- Францъ, котораго окружаютъ всею заботливостью и всякаго рода угожденіями, долженъ держать фитиль...
   "И нѣсколько штукъ, приготовленныхъ заранѣе..."
   Отто не кончилъ, -- Альбертъ и Гётцъ вздрогнули.
   -- И этотъ фейерверкъ, проговорилъ послѣдній, -- будетъ?..
   -- Завтра.
   Послѣдовало долгое молчаніе.
   Колеса кареты застучали по неровной мостовой Монмираля.
   Сторы упали.
   Проѣхавъ городъ, когда карета снова покатилась по песку пустынной дороги, Отто опять заговорилъ:
   -- Богъ дастъ, мы пріѣдемъ во-время, сказалъ онъ, стараясь ободриться: -- мы летимъ какъ вихрь; нѣтъ еще и четырехъ часовъ, какъ мы выѣхали изъ Парижа.
   -- Да, проговорилъ Гётцъ: -- но до Блутгаупта еще далеко!
   -- Не трусь, отвѣчалъ Отто; -- я какъ-то увѣренъ, что мы поспѣемъ.
   Братья привыкли повиноваться этому голосу, какъ оракулу; притомъ, не смотря на различіе своихъ натуръ, они имѣли одно общее свойство: беззаботность.
   Черезъ пять минутъ, они были уже почти-покойны.
   -- Въ послѣднюю недѣлю, сказалъ Отто:-- я васъ почти не видалъ, братья... Знаю только, что Гетцъ обдѣлалъ дѣло въ Голландіи, а Альбертъ въ Англіи... и ничего больше. Теперь, можетъ-быть, мнѣ прійдется встрѣтиться съ Маджариномъ и фан-Прэттомъ; поэтому, мнѣ необходимо знать нѣкоторыя подробности... На-примѣръ, Маджаринъ говорилъ объ оскорбленіи... Ты, Альбертъ, конечно, можешь мнѣ объяснить это.
   -- Ничего нѣтъ легче, отвѣчалъ счастливый человѣкъ голосомъ, въ которомъ слышалось самодовольство.
   -- А ты, Гетцъ, объяснишь мнѣ, почему мейнгеръ фан-Прэттъ шопотомъ просилъ не открывать, какъ я,-- или скорѣе, какъ ты, взялъ у него довѣренность на полученіе отъ его агента знаменитыхъ векселей?
   Гетцъ залился простодушнымъ смѣхомъ.
   -- Ну, да, да! сказалъ онъ: -- я вамъ могу объяснить... это вамъ докажетъ, по-крайней-мѣрѣ, вещь важную въ нравственномъ отношеніи -- что вино и карты могутъ быть полезны... Но прежде, кажется, полезно было бы посовѣтоваться съ нашими съѣстными припасами. Для насъ на этой негостепріимной дорогѣ нѣтъ гостинницъ, а я ужь часовъ шесть не ѣлъ.
   Онъ вытащилъ изъ кармана кареты наскоро-захваченные припасы и ощупью устроилъ себѣ закуску на колѣняхъ.
   Альбертъ и Отто послѣдовали его примѣру.
   -- Если угодно, сказалъ Гетцъ съ полнымъ ртомъ: -- я начну.
   "По-утру во вторникъ, разстался я съ тобою, запасшись наставленіями на-счетъ будущей роли и двумя письмами твоей руки, Отто, адресованными къ Авелю Гельдбергу и помѣченными отъ 8 февраля.
   "Авель, чтобъ удостовѣриться въ дѣйствительности вашего отъѣзда, проводилъ меня до первой станціи..."
   Ночь скрыла улыбку на лицѣ Отто; Альбертъ и Гетцъ громко засмѣялись.
   Послѣдній продолжалъ".
   -- "Ты, вѣрно, наканунѣ, наговорилъ молодцу слишкомъ-много любезностей, потому-что во всю дорогу онъ разъигрывалъ самую пріятную роль скромнаго человѣка... Я былъ не въ ударѣ и съумѣлъ только оказать ему одну вѣжливость -- предложивъ въ Люзаршѣ стаканъ пунша; но онъ отказался, говоря, что еще не завтракалъ... Я подозрѣваю, что этотъ гусь завтракаетъ кофе со сливками. Онъ далъ мнѣ кое-какія наставленія и я имѣлъ удовольствіе съ нимъ проститься.
   "Остановившись на пол-часа въ Компьенѣ, я спросилъ страсбургскій пирогъ, и хозяинъ сказалъ мнѣ, что у него въ погребѣ есть шамбертэнъ 1827..."
   -- Мимо, прервалъ Отто.
   -- Ну, мимо, если угодно, отвѣчалъ Гётцъ: -- только, выпить шамбертэнъ, который былъ удивителенъ!...
   Въ память шамбертэна, Гётцъ выпилъ стаканъ бордо.
   -- Кажется, съ тобою, продолжалъ онъ:-- надо приступить прямо къ цѣли путешествія.
   "И такъ, мы въ Голландіи, въ чистомъ, опрятномъ городѣ Амстердамѣ.
   "Входимъ въ чистый, опрятный домъ, вымытый, какъ котелъ, съ чердака до фундамента; лакей-Батавецъ спросилъ мое имя и валомъ повалилъ къ дверямъ своего господина, гдѣ прогнусѣлъ:
   "-- Геръ фон-Родахъ!..
   "Иду, и чортъ возьми, еслибъ кто-нибудь узналъ этого круглаго, румянаго, какъ восковая кукла, старика, котораго я видѣлъ только одинъ разъ, тамъ, въ замкѣ Блутгауптъ, двадцать лѣтъ назадъ.
   "Старикъ, напротивъ, узналъ меня съ перваго взгляда -- конечно, потому-что ты былъ у него какъ-то въ качествѣ повѣреннаго Цахеуса Несмера.
   "Онъ принялъ меня самымъ радушнымъ образомъ. Сѣли обѣдать. Пожалуйста, не прерывай меня... Обѣдъ составляетъ здѣсь главную, необходимую часть моей исторіи.
   "Онъ начался въ половинѣ перваго, а кончился въ четыре часа, потому-что мейстеръ фан-Прэттъ заснулъ подъ столомъ.
   "Кажется, это-то обстоятельство и хотѣлъ почтенный держать въ тайнѣ! Такой грѣхъ въ-самомъ-дѣлѣ!..
   "Надо сказать, впрочемъ, что онъ премилый собесѣдникъ и человѣкъ превосходнаго характера; особеннаго почтенія заслуживаетъ его погребъ. Онъ пьетъ сухо, говоритъ хорошо и охотно играетъ за дессертомъ.
   "Мы были съ нимъ въ самыхъ пріятныхъ сношеніяхъ и ни на минуту не оставляли дружескаго тона.
   "Когда подали какую-то рыбу съ варенымъ картофелемъ и растопленнымъ масломъ, онъ откупорилъ первую бутылку портвейна.
   "-- Господинъ баронъ, сказалъ онъ:-- вы не изъ окрестностей ли Гельдберга?
   "-- Точно такъ, мейнгеръ... я родился близь прекраснаго замка Ротъ, который теперь принадлежитъ компаньйонамъ Моисея Гольда....
   "-- О! о! вскричалъ онъ: -- прекрасный замокъ Ротъ недолго, впрочемъ, будетъ въ ихъ владѣніи... равно какъ и прекрасный замокъ Блутгауптъ!.. Но говорятъ, что гельдбергскіе уроженцы первые питухи въ свѣтѣ, послѣ старыхъ Голландцевъ... Не хотите ли, баронъ, попытаться противъ меня?
   "Я отвѣдалъ портвейна, -- хорошъ, и отвѣтилъ какъ слѣдовало на любезный вызовъ почтеннаго Фабриціуса.
   "На краю стола уже выстроилось девять бутылокъ, а пріятель не моргнулъ. Онъ ѣлъ основательно, не торопясь... наконецъ пересталъ говорить, изъ чего я заключилъ о его опытности, потому-что слова опьяняютъ почти такъ же, какъ и вино.
   "Съ начала обѣда, я пилъ отъ всего сердца, но десятая бутылка показалась мнѣ двойною. Я струхнулъ, и въ первый разъ въ жизни мнѣ пришла мысль сплутовать въ игрѣ...
   "Слуга-Батавецъ привязалъ мнѣ на шею огромную салфетку. Подставляя стаканъ, я отпустилъ узелъ, такъ-что между салфеткой и подбородкомъ образовалось свободное пространство.
   "Конечно, я не могъ быть равнодушенъ къ потерѣ такого славнаго портвейна; но надо было рѣшиться, потому-что -- еще два стакана, и я бы провалился.
   "Вино текло у меня по груди."
   -- И фан-Прэттъ не замѣтилъ? прервалъ Альбертъ.
   -- Между его глазами, блестѣвшими какъ карбункулы, и моимъ мокрымъ платьемъ была салфетка, отвѣчалъ Гётцъ.-- Послѣ этого, мнѣ, конечно, не трудно было держаться противъ почтеннаго Фабриціуса, который за одиннадцатой бутылкой звалъ меня отцомъ роднымъ... за двѣнадцатой съ горькими слезами жаловался, что Англичане, послѣ бельгійской революціи, ловятъ устрицъ до самаго Остенде... за тринадцатой поставилъ локти на столъ и сталъ разсказывать, какъ добывали они золото съ старымъ Гюнтеромъ Блутгауптъ...
   "Эта исторія, которую онъ разсказалъ мнѣ только потому, что я былъ его отцомъ, вызвала у него продолжительный смѣхъ... я еще никогда не видывалъ Голландца счастливѣе! Онъ подпиралъ бока руками, пряталъ носъ въ стаканъ, бросалъ въ потолокъ салфетку, которую слуга-Батавецъ почтительно ловилъ и возвращалъ ему.
   "-- А! славное время было!.. сказалъ онъ наконецъ, изнуренный судорожнымъ смѣхомъ.-- Пріятно будетъ теперь взглянуть на эти блутгауптскія стѣны... Да вы, господинъ баронъ, пьяны какъ бургомистръ!.. Вы что-то корчитесь!.. Вы упадете.
   "Мой жилетъ проглотилъ огромный глотокъ.
   "-- О! о! воскликнулъ Фабриціусъ:-- такъ-какъ у васъ четыре руки, то вы можете пить въ два стакана... Но мнѣ бы совѣстно было, еслибъ я такъ опьянѣлъ!
   "-- Пьянъ или нѣтъ, отвѣчалъ я: -- бьюсь объ закладъ, что объиграю васъ.
   "Гэй! Корнель! вскричалъ онъ, силясь подняться:-- картъ, сынокъ!.. принеси карты... Я выиграю у него рубашку.
   "Принесли карты .Фан-Прэттъ дрожащей рукой распечаталъ колоду.
   "-- На что хотите? сказалъ онъ.-- Я не плутъ... Вы пьяны, а я хладнокровенъ.
   "-- Чортъ побери! вскричалъ я, нарочно раскачиваясь: -- я теперь ставлю свое имя за рюмку хереса!
   "-- О!.. о! храбрый товарищъ! пробормоталъ фан-Прэттъ:-- жаль, что у него такая слабенькая головёнка!
   "Ну! у меня уши горятъ отъ такихъ прибаутокъ, старый Силенъ!..
   "Онъ поджалъ бока и захохоталъ, качаясь на стулѣ во всѣ стороны.
   "-- О-го! вотъ онъ меня зоветъ старымъ пьяницей, Корнель! сейчасъ заговоритъ на ты!
   "-- Посмотримъ, продолжалъ я, ударивъ кулакомъ по столу:-- скорѣй!.. Я богатъ, чортъ побери! и вы тоже... оба мы не мошенники... хотите играть на подпись?
   "Онъ захлопалъ въ ладоши и испустилъ веселое рычаніе.
   "-- Бумаги, Корнель! вскричалъ онъ:-- бумаги, перо, чернильницу... Выйдетъ голубчикъ чище сокола отсюда!
   "Корнель положилъ на столъ письменныя принадлежности, и мы оба подписались на чистыхъ листахъ.
   Добрый Фабриціусъ едва держался на стулѣ; покраснѣвшіе глаза его выходили изъ орбитъ.
   "-- Скорѣй, сказалъ онъ: -- не то, вы замертво повалитесь не кончивъ игры.
   "-- Я сдалъ карты; онъ минуты двѣ разсматривалъ свои карты, потомъ снесъ короля и двухъ козырей.
   "Въ первый разъ я выигралъ.
   "-- Закури трубку, Корнель, сказалъ онъ:-- бѣднякъ не умѣетъ играть; жаль выиграть у него!
   "Послѣ вторичныхъ двухминутныхъ усилій, онъ далъ мнѣ пять картъ; густой клубъ табачнаго дыма скрылъ насъ другъ отъ друга.
   "У меня былъ король, я укралъ.
   "-- Гляди, Корнель! вскричалъ онъ, опрокидывая пустой стаканъ надъ разинутымъ ртомъ:-- четыре сдѣлано!.. Гэ, гэ! что-то будетъ въ бѣдняжкой!
   "Я сдѣлалъ пятую взятку.
   "-- Вы проиграли, сказалъ я.
   "-- Ха!.. ха!.. ха! бормоталъ онъ.-- Слышишь, Корнель, онъ говоритъ, что я проигралъ... положи его въ постель и ступай за лекаремъ... Ха, ха! пьяные люди!..
   "Трубка выскользнула у него изъ рукъ и упала на полъ; бросивъ на меня сострадательный взглядъ, онъ закрылъ глаза, скатился съ креселъ на полъ и на половинѣ пути уже захрапѣлъ.
   "Я положилъ въ карманъ его бланкетъ, а свой разорвалъ.
   "Возвратившись домой, я написалъ на эгомь листѣ приказаніе агенту о выдачѣ векселей и вмѣстѣ съ заготовленнымъ къ вамъ письмомъ отправилъ въ Парижъ по почтѣ.
   

V.
Танцовщица.

   Гётцъ замолчалъ. Не нужно было смотрѣть на его лицо, потому-что въ голосѣ звучало самодовольство побѣдителя.
   -- А ты, Альбертъ, продолжалъ онъ, захвативъ кусокъ пирога:-- посмотримъ, какъ-то ты отличился!
   -- Конечно, отвѣчалъ Альбертъ съ притворною скромностью:-- я сдѣлалъ, что могъ, но надо признаться, что Маджаринъ Яносъ не такъ мягко сложенъ, какъ твой почтенный хлѣбосолъ фан-Прэттъ. Въ результатѣ я достигъ почти того же, чего и ты, но мнѣ помогъ случай... и еслибъ не встрѣтился я съ одной дивной женщиной....
   -- Хе! хе! прервалъ Гётцъ: -- конечно, безъ женщинъ дѣло не обойдется!
   -- Точно такъ, какъ не обошлось и твое дѣло, Гётцъ, безъ вина и картъ, сказалъ Отто.
   -- Не смѣйся, сказалъ Альбертъ: -- для меня женщины были всегда добрыми геніями!.. Помните, сколько хорошенькихъ ручекъ работало за меня для нашего побѣга изъ германскихъ, тюремъ!.. Были бы мы и теперь во Франкфуртѣ, еслибъ не дочь тюремщика!..
   -- Гм! несчастную-то пилку она дала!.. сказалъ Гётцъ:-- между -- тѣмъ, какъ вино и карты доставили намъ довѣріе достойнаго Базіуса.
   -- Всякій порокъ имѣетъ свои достоинства, хладнокровно замѣтилъ Отто:-- ими можно жить, пока не умрешь отъ нихъ... а дальше!..
   -- Разставшись съ кавалеромъ Рейнгольдомъ, который проводилъ меня до почтовой конторы, продолжалъ Альбертъ:-- я былъ въ затруднительномъ положеніи: его наставленія объяснили мнѣ отношенія дома Гельдберга къ Маджарину, но нисколько не надоумили, какъ преодолѣть трудность. Я отправился, разсчитывая на авось и на счастливую звѣзду.
   "Почти въ десять часовъ сошелъ я въ лондонскую таможню, времени оставалось еще довольно, и я отправился пѣшкомъ.
   "Проходя подлѣ одной католической капеллы, я увидѣлъ предъ собою маленькую женскую ножку, приготовившуюся перескочить съ подножки экипажа на лѣсенку капеллы.
   "То была ножка не Англичанки, а довольно-маленькой, легкой женщины, почти совершенно закрытой блондовымъ вуалемъ.
   "У меня столько пріятныхъ воспоминаній, прибавилъ Альбертъ имѣясь: -- что все путается въ головѣ! Я не всегда вспомню имя, увидѣвъ хорошенькое знакомое личико, въ которое когда-то былъ влюбленъ...
   "Осанка этой женщины мнѣ была знакома; я гдѣ-то видѣлъ ее и, вѣроятно, обожалъ...."
   -- Но Маджаринъ Яносъ? сказалъ Отто.
   -- Эта женщина въ моей исторіи играетъ такую же роль, какъ обѣдъ въ повѣсти Гётца... это главное.
   "Я остановился, чтобъ полюбоваться ею, стараясь прояснитъ свою память. Она обернулась на самомъ порогѣ капеллы, и мнѣ показалось, что глаза ея искали меня.
   "Въ свою очередь, я также поднялся на крылечко и вошелъ. Она стояла на колѣняхъ за колонной. Изъ-подъ откинутаго вуаля я увидѣлъ дивное личико и -- узналъ...
   "Вы, конечно, слышали въ Вѣнѣ о хорошенькой Венгеркѣ, которая танцовала первое на польки на придворномъ императорскомъ театрѣ,-- блондиночка Евва, отъ которой вся Австрія съ ума сходила? Я былъ въ Вѣнѣ въ самый разгаръ ея тріумфа. Однажды, когда, при выходѣ изъ театра, ее несли на рукахъ, я увидѣлъ ее и влюбился..."
   -- Ты объяснился, и это чрезвычайно польстило ей, пробормоталъ Гётцъ.-- Вы влюбились другъ въ друга, какъ тигры, на тря дня, и потомъ оба перешли къ другимъ упражненіямъ... Стало холодно; какъ въ Сибири, и я бы теперь далъ два луидора за стаканъ пунша!
   -- Въ томъ, что ты сказалъ, Гётцъ, есть нѣсколько правды, продолжалъ Альбертъ: -- только добрыя двѣ недѣли поставь вмѣсто трехъ дней... Это, клянусь, была побѣда не будничная! Волосы русые, глаза чёрные, улыбка волшебная, талія божественная, какая только когда-нибудь была на сценѣ!.. Она любила меня до обожанія. Чрезъ двѣ недѣли, ее увезъ членъ англійскаго парламента, и полька едва не сгибла.
   "Потомъ я слышалъ въ Баденѣ, что членъ парламента издержалъ на нее мильйончикъ и убить на дуэли съ однимъ изъ богатѣйшихъ лондонскихъ негоціантовъ, который спокойно женился на ней..."
   Отто сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ.
   -- Сметливыя танцовщицы, классически продолжалъ Альбертъ: -- всегда такъ почтенно оканчиваютъ свои похожденія. Замѣтьте, что связь моя съ Еввой разорвалась въ блистательную для нея пору, когда еще равнодушіе не замѣнило страсти.
   "Встрѣтивъ ее такъ неожиданно, я нашелъ, что она стала еще прекраснѣе, и прежній капризъ возобновился... Сказать правду, я чуть-было не забылъ и гельдбергскія дѣла и Маджарина Яноса.
   "Выжидая взгляда Еввы, я прислонился къ колоннѣ и рѣшился оставить для нея все.
   "Она молилась долго. По усердію или случайно, но она ни разу не, обернулась, и глаза наши встрѣтились тогда только, каи она выходила изъ капеллы.
   "Лицо ея вспыхнуло; она быстро опустила вуаль и ускорила шаги.
   "Я шелъ за нею. Когда карета готова была тронуться, бѣлая ручка высунулась изъ дверцы и сдѣлала мнѣ знакъ.
   "Этого было довольно; я забылъ все. Карета быстро покатилась; я хотѣлъ поспѣть за нею пѣшкомъ и черезъ десять минутъ, измученный, остановился на перекресткѣ.
   "Экипажъ Еввы скрылся за угломъ улицы, и догнать его было невозможно.
   "Я очнулся, вспомнилъ о Маджаринѣ и печально отправился по адресу, данному мнѣ молодымъ Гельдбергомъ.
   "Яносъ живетъ въ одной изъ тѣхъ улицъ, которыя вертятся и путаются за Церковью-Святаго-Павла.
   "Глядя на эти узкіе, сырые переулки, такъ и хочется пожалѣть о несчастныхъ, которыхъ судьба заставляетъ здѣсь жить; а между-тѣмъ, эти несчастные почти всѣ мильйонеры.
   "На звонокъ вышелъ огромный грумъ, одѣтый Венгерцемъ, залитый съ головы до ногъ золотомъ, и торжественно спросилъ, кто я и зачѣмъ пришелъ.
   "Домъ синьйора Георги содержится на военную ногу; все тамъ напоминаетъ осаду и битвы. Вслѣдъ за грумомъ я прошелъ рядъ комнатъ, въ убранствѣ которыхъ было что-то восточное. Маджаринъ не послѣдовалъ лондонскимъ модамъ: среди пошлаго, однообразнаго комфорта англійскихъ жилищъ, онъ устроилъ себѣ домъ на венгерскій манеръ.
   -- Подождите здѣсь, сказалъ мнѣ грумъ, вошедъ въ послѣднюю великолѣпно-убранную комнату, изъ которой сквозь дверь видны были голыя стѣны фехтовальной залы:-- я вернусь къ вамъ.
   "Я остался одинъ въ комнатѣ о четырехъ дверяхъ; одна въ фехтовальную залу, изъ которой долеталъ до меня стукъ клинковъ и наступательные крики; другая, въ которую я вошелъ, и еще двѣ двери, симметрически-расположенныя направо и налѣво.
   "Грумъ вышелъ направо. Глаза, мои, окинувъ комнату, остановились на двери влѣво со спущенной до полу портьерой.
   "Мнѣ показалось, что шелковая занавѣска слегка зашевелилась; я всмотрѣлся: сквозь раздвинутое драпри выставилась головка.
   "-- Евва!.. вскричалъ я и бросился къ ней.
   "Занавѣски закрылись; я раздвинулъ ихъ, и въ роскошномъ будуарѣ, на подушкахъ, увидѣлъ Евву.
   "Она приложила палецъ къ губамъ и послала мнѣ рукою поцалуй.
   "Въ сосѣдней комнатѣ раздался звукъ шпоръ лакея-Венгерца; я быстро задернулъ драпри.
   "-- Пожалуйте, сказалъ мнѣ грумъ.
   "Стукъ клинковъ затихъ въ фехтовальной залѣ; меня ввели черезъ дверь направо въ кабинетъ синьйора Георги.
   "Маджаринъ сидѣлъ передъ своимъ бюро; онъ не успѣлъ снять кожаной жилетки, изсѣченной ударами сабли, и вытиралъ напотѣвшій лобъ и волосы.
   "-- Я васъ узнаю, сухо сказалъ онъ, не предложивъ стула: -- помню, вы хотѣли испугать меня сходствомъ съ кѣмъ-то... Что вамъ надо?
   "Пріемъ неодобряющій, тѣмъ болѣе, что Отто совѣтовалъ вести переговоры миролюбиво .Фан-Прэттъ не такъ принимаетъ своихъ посѣтителей!..
   "Я началъ отъ имени дома Гельдберга, и пока говорилъ, Маджаринъ нетерпѣливо поглядывалъ въ фехтовальную залу.
   "Когда я кончилъ, онъ всталъ.
   "-- Старый Гельдбергъ плутъ, сказалъ онъ: -- но все лучше своихъ компаньйоновъ... Реньйо особенно -- первый негодяй въ свѣтѣ! Если это оскорбляетъ васъ, я могу васъ удовлетворить...
   "Мнѣ сильно хотѣлось придраться къ слову и показать этому дикарю, что я тоже что-нибудь смыслю.
   "Но при случаѣ я умѣю быть великодушнымъ; я воздержался и съ улыбкой отклонилъ его любезность.
   "-- Синьйоръ Яносъ, сказалъ я: -- еслибъ дѣлу нашему пришлось принять враждебный характеръ, то у меня есть оружіе противъ васъ, кромѣ сабли... Такъ-какъ вы помните меня, то не могли забыть, что я былъ довѣреннымъ лицомъ у Цахеуса Несмера, и потому многое знаю...
   "Дикарь сдвинулъ густыя брови.
   "-- Надо быть слишкомъ-самонадѣянну или глупу, проворчала онъ: -- чтобъ прійдти съ угрозами ко мнѣ въ домъ! Послушайте, баронъ Родахъ: въ нашей сторонѣ, каждый переступившій черезъ порогъ защищенъ долгомъ гостепріимства... а я остался вѣренъ обычаямъ моей родины... Буду отвѣчать словами на ваши угрозы; но при другихъ обстоятельствахъ я поступаю иначе... Если вы имѣете средство дѣйствовать на меня, то совѣтую вамъ употребить въ дѣло ваше оружіе, потому-что по доброй волѣ я ничего не сдѣлаю... Я ненавижу и презираю тѣхъ, которые васъ прислали, -- вотъ отвѣть на ваше посольство! Если что знаете о моей прошлой жизни -- дѣйствуйте! Я натурализованный Англичанинъ; въ Лондонѣ есть суды, гдѣ принимаютъ жалобы... Только я не люблю судейской болтовни, и, въ случаѣ нужды, покажу вамъ, какъ оканчиваю свои дѣла...
   "Съ этими словами, онъ отворотился отъ меня, и чрезъ минуту и услышалъ въ фехтовальной залѣ стукъ сабель, которымъ былъ встрѣченъ при входѣ.
   "Грумъ чрезвычайно-понятнымъ жестомъ указалъ мнѣ на дверь"
   "Я былъ срѣзанъ. Первою мыслью было ворваться въ фехтовальную залу и отплатить дикому негодяю его же монетой; пальцы мои дрожали. Но надо сознаться, что я выше своей репутаціи, и когда у меня въ головѣ наставленія брата Отто, тогда я благоразумень какъ дипломатъ.
   "Проходя чрезъ комнату, изъ которой видѣть Евву, я невольно взглянулъ на опущенныя занавѣски.
   "-- Это комната госпожи? спросилъ я грума.
   "Грумъ не удостоилъ меня отвѣтомъ.
   "Я вышелъ на улицу; дверь Маджарина затворилась за мною. Визитъ мой продолжался десять минутъ, и не было никакой возможности возобновить его.
   "Опустивъ голову и размышляя о своей неудачѣ, я вернулся къ св. Павлу.
   "Подлѣ церкви мнѣ надо было посторониться, чтобъ дать дорогу каретѣ, ѣхавшей по направленію къ Странду. Колесо едва не задѣло меня, и къ ногамъ моимъ упала записка"
   "Экипажъ, летѣвшій во весь галопъ, поворотилъ въ Улицу Флитъ.
   "Въ запискѣ рукою Еввы было написано:
   "La signora di Mantova, Gres ven or-place, 3, Pimlico".
   "Я вскочилъ на извощика и чрезъ полчаса былъ по ту сторону Сен-Джемскаго-Парка.
   "Синьйора Мантова содержитъ маленькое кокетливое заведеніе, которому нѣтъ подобнаго въ цѣломъ Лондонѣ. Евва ждала меня въ своемъ будуарѣ.
   "О! что это за дивная женщина! Я, кажется, снова забылъ о своемъ посланничествѣ...
   "Если кому простительно имѣть свой особый уголокъ, то это, конечно, замужней танцовщицѣ.
   "Сколько ласкъ и объятій!.. Я видѣлъ, что она никогда не переставала любить меня.
   "-- Что съ тобой, мой Альбертъ? сказала она, когда, послѣ первой минуты восторга, лицо мое снова приняло озабоченное выраженіе.
   "-- Я пріѣхалъ въ Лондонъ, отвѣчалъ я:-- чтобъ отсрочить платежъ векселей твоего мужа, который враждуетъ съ нашимъ домомъ.
   "-- Право... и ты не успѣлъ?
   "-- Нѣтъ.
   "-- Бѣдный Альбертикъ!.. ну, какъ тебѣ отказать въ чемъ-нибудь!.. Будь спокоенъ; я это улажу.
   "Я покачалъ головой и наморщился больше прежняго.
   "-- Ты будешь желать, отвѣчалъ я съ тяжелымъ вздохомъ:-- но не успѣешь!..
   "-- Такъ надо очень-скоро?
   "-- Сегодня же!
   "Евва задумалась.
   "-- Надо, продолжалъ я: -- ныньче вечеромъ отправить съ почтою ордеръ синьйора Яноса, чтобъ онъ поспѣлъ въ Парижъ къ субботѣ... иначе будетъ поздно.
   "Евва быстро встала и обвилась руками вокругъ моей шеи.
   "-- И успѣхъ очень бы обрадовалъ тебя? сказала она, устремивъ на меня живые, улыбающіеся глаза.
   "-- О! я былъ бы счастливъ!
   "-- Такого письма, продолжала она: -- онъ не напишетъ... но если я достану его бланкетъ?
   "-- Это все равно.
   "-- Такъ я достану бланкетъ.
   "-- Стало-быть, Маджаринъ имѣетъ къ тебѣ большое довѣріе, Евва?..
   "-- Онъ обожаетъ меня.."
   "-- А ты?
   "-- Онъ меня бьетъ.
   "Въ глазахъ ея блеснула ненависть, потомъ она дико захохотала.
   "-- Не надолго! сказала она, надѣвая шарфъ и дѣлая живые, веселые па.
   "Поцалуй раздался у меня на лбу, и Евва была уже на порогѣ.
   "-- Черезъ два часа! кричала она издали:-- у почты...
   "Я вышелъ вслѣдъ за нею, не зная, вѣрить ли этому странному обѣщанію.
   "-- Въ четыре часа я былъ у почты, вошелъ напротивъ въ кандитерскую и сѣлъ у окна, не сводя глазъ съ улицы.
   "Время шло, факторы приходили одни за другими съ звонками и мѣшками.
   "Оставалось еще нѣсколько минутъ!..
   "-- Она не успѣла, думалъ я, приготовляя къ тебѣ, Отто, письмо съ извѣщеніемъ о неудачѣ. Какъ глупъ я былъ, что повѣрилъ!..
   "-- Легкая ножка скользнула по троттуару... я побѣжалъ, и въ моихъ рукахъ уже была бумага.
   "-- До завтра! за мною слѣдятъ!.. быстро проговорила она.
   "Она исчезла, и на противоположной сторонѣ мелькнулъ высокій, гордый Маджаринъ Яносъ..."
   

VI.
Малютка.

   Почтовая карета все еще неслась какъ вихорь.
   Ночь была темная.
   Отто подавилъ пружину своихъ часовъ; было два часа утра.
   -- Чего бы не далъ я, чтобъ знать навѣрно, гдѣ мы! проговорилъ онъ.-- Боже мой, если мы опоздаемъ!
   -- Если насъ не задержатъ на границѣ, сказалъ Гётцъ:-- и если найдемъ лошадей подлѣ Обернбурга, то ручаюсь, что поспеемъ во-время.
   -- Дай Богъ! сказалъ Отто.
   Потомъ, какъ-бы желая ободрить себя, онъ прибавилъ:
   -- Ну, Альбертъ, кончай свою исторію.
   -- Она кончена, отвѣчалъ Альбертъ.-- Теперь вы знаете, почему Маджаринъ говорилъ объ оскорбленіи... Бѣдная Евва! Можетъ-быть, ей дорого обошлась ея преданность!..
   Онъ тяжело вздохнулъ.
   -- Бѣдная Евва, продолжалъ онъ:-- я сказалъ ей: до завтра! Но дни наши сочтены; надо было ѣхать, и я уже никогда не увижу ее!
   -- Э! полно! вскричалъ Гётцъ: -- выпей стаканъ, братъ!.. кто знаетъ, что ждетъ насъ въ будущемъ?.. Чрезъ недѣлю, правда, мы будемъ сидѣть подъ запорами; да вѣдь только съ того свѣта нѣтъ выхода!
   Альбертъ отказался отъ вина; Гётцъ выпилъ за него.
   -- А ты, Отто, сказалъ онъ: -- когда другіе работаютъ, ты не любишь сидѣть безъ дѣла... Что съ тобою было?
   -- Пока вы разъигрывали мою роль въ Лондонѣ и Голландіи, отвѣчалъ Отто:-- я разъигрывалъ немножко ваши роли въ Парижѣ... ходилъ въ игорный домъ въ улицу Пруверъ, Гётцъ, и явился на свиданіе къ твоей чаровницѣ, Альбертъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ?.. разомъ спросили братья.
   -- Именно. Сверхъ-того, получилъ сто-тридцать тысячъ франковъ по векселю съ тампльскаго тряпичника... какъ только могъ, сторожилъ нашего Гюнтера... и дай Богъ никому не передавать впередъ этой обязанности.
   "Вы уже знаете, какъ я сдѣлался съ тремя гельдбергскими коипаньйонами, и потому разскажу только о свиданіи съ альбертовой возлюбленной, которая заплатила мнѣ за визитъ сто-тысячь экю на поддержку дома...
   -- Чортъ возьми! сказалъ Альбертъ:-- я и не подозрѣвалъ, что около меня такія сокровища!
   -- Это Сара, о которой мы недавно говорили, сказалъ Отто.
   -- Сара де-Линьи?..
   -- Сара какъ угодно... У ней много такихъ фамилій, но я могу сказать вамъ фамилію ея мужа и отца.
   "Слушай внимательнѣй, Альбертъ: потому-что тебѣ прійдется встрѣтиться съ этой женщиной."
   -- Въ замкѣ?
   -- Въ замкѣ... но, право, чѣмъ больше думаю, тѣмъ больше нахожу въ себѣ сходства съ Ловласомъ -- на вашъ счетъ, братья... Я видѣлъ и твою возлюбленную, Гётцъ.
   -- Мою? сказалъ игрокъ:-- да у меня ихъ нѣтъ.
   -- Графиня Эсѳирь.
   -- А!.. добрая дѣвчонка! прервалъ Гётцъ, какъ-будто говоря о самой либеральной лореткѣ:-- она также будетъ въ замкѣ?
   -- Безъ сомнѣнія... но тамъ будетъ немножко адскаго и вальтасаровскаго пира... За тебя, Гётцъ, я не боюсь женщинъ.
   "Моя исторія относится больше къ Альберту.
   "Эта Сара была прежде въ интригѣ съ докторомъ-Португальцемъ Мира, однимъ изъ убійцъ нашего отца и сестры.
   "Тогда ей было не больше семнадцати лѣтъ. Докторъ, приверженецъ ихъ семейства, безъ сомнѣнія поступилъ низко. Плодомъ этого союза была бѣдная дѣвочка, которой теперь лѣтъ пятнадцать...
   -- Гм! семнадцать да пятнадцать, сказалъ Альбертъ:-- почтенныя лѣта!
   -- Она хороша, а у тебя есть слабость, отвѣчалъ Отто нѣсколько-суровымъ голосомъ:-- берегись!..
   "Послѣ она вышла замужъ и переходила отъ интриги къ интригѣ; но умѣла постоянно сохранять вліяніе на перваго своего поклонника, который, какъ вамъ извѣстно, стоитъ во главѣ дома Гельдберга и всегда имѣлъ право брать деньги изъ кассы.
   "Сара была ненасытна! Португалецъ давалъ, давалъ: Сара продолжала требовать! Такимъ-образомъ, въ ея руки перешли огромныя суммы; докторъ считалъ мильйонами.
   "Авель отправилъ меня въ Амстердамъ, Рейнгольдъ въ Лондонъ; докторъ поручилъ застращать Сару, пристать къ ней, какъ говорится, къ горлу.
   "Это -- женщина твердая и хитрая, но она окружена преступленіями.
   -- Преступленіями?.. сказалъ Альбертъ.
   -- Самыми гнусными! У нея двѣ сестры: графиня Эсѳирь, которую она погубила, и бѣдный ребенокъ съ ангельской душой, которую напрасно старалась погубить.
   "У этой женщины есть мужъ, который любитъ ее, и котораго она убиваетъ!
   "У нея, мильйонерки, есть дочь, которая въ ея глазахъ умираетъ съ голода!..
   "Послѣдній поклонникъ ея былъ прекрасный, отважный юноша, съ довѣрчивой, пылкой душой... Утромъ въ чистый понедѣльникъ онъ долженъ былъ погибнуть отъ руки наемнаго рубаки; она знала это, и ты видѣлъ ее, Гётцъ, въ англійской кофейной, спокойную, обольстительную...
   -- Это былъ Францъ?.. пробормоталъ Альбертъ въ изумленіи.
   -- Францъ! Вмѣсто нетвердой руки юноши, рубака встрѣтилъ руку мѣткую -- и упалъ. На другой день, эта женщина нашла другаго поклонника, сильнаго и отважнаго, который истратилъ свою отвагу на глупости и который слыветъ за рубаку... Альбертъ Блут......
   -- Меня?.. сказалъ Альбертъ съ удивленіемъ.
   -- Меня, отвѣчалъ Отто:-- она приняла за тебя!
   "И еслибъ ты зналъ, сколько обольщенія, сколько разсчитаннаго упоенія, сколько любви, сколько лести и нѣжности!..
   "Она хотѣла, чтобъ ты, Альбертъ, взялся за обломанную шпагу рубаки и довершилъ начатую битву -- чтобъ покончилъ то, чего Вердье не могъ сдѣлать..."
   Ночь скрыла мертвенную блѣдность Альберта.
   Онъ любилъ эту женщину. Сейчасъ еще воспоминаніе о нец вызвало на его лицо сладкую улыбку.
   -- И что жь ты? проговорилъ онъ.
   -- Я обѣщалъ, холодно отвѣчалъ Отто: -- и Сара ждетъ тебя, Альбертъ, въ замкѣ Блутгауптъ.
   "Это все происходило въ твоемъ игорномъ домѣ, Гётцъ... Замѣтилъ ты тамъ рѣшетчатую ложу?..
   -- А!.. ложу принцессы! Наварэнъ никакъ не хотѣлъ мнѣ объяснить... А! такъ эта-то проклятая женщина и есть принцесса!..
   -- Она самая!.. мы были съ-глазу-на-глазъ.
   "Вошелъ Францъ. На его губахъ играла довѣрчивая улыбка нашей счастливой Маргариты. О! клянусь вамъ, замѣтивъ, какими змѣиными глазами впилась въ него сквозь занавѣску эта женщина, я испугался въ первый разъ въ жизни...
   "Я подумалъ: она хороша, глаза ея ослѣпляютъ, ея ласки отуманиваютъ; если мы не устережемъ нашего Гюнтера..."
   Онъ не кончилъ.
   Среди послѣдовавшаго за тѣмъ молчанія, слышно было тяжелое дыханіе братьевъ.
   -- Боже, пощади насъ! сказалъ Альбертъ:-- если мы виноваты, то наказаніе слишкомъ-жестоко!..
   Часы Отто пробили половину четвертаго.
   -- Какъ летитъ время! сказалъ онъ: -- и какъ тихо мы ѣдемъ!
   Лошади мчались; но ему, въ нетерпѣніи, казалось, что карета едва движется.
   -- Я пришелъ къ ней, продолжалъ Отто:-- въ полдень, въ четверкь, 8-го февраля. Я хорошо понималъ, какъ опасно нарушить съ ней миръ; но домъ готовъ былъ пасть, а нашему Гюнтеру надо доставить достояніе его предковъ.
   "Она подошла ко мнѣ съ улыбкой, въ полной увѣренности, что я ея поклонникъ.
   "-- Цѣлые два дня я васъ не видала!.. Знаете ли, что это очень-много, сказала она:-- я думала, что вы забыли меня!
   "-- Я пришелъ не по призыву любви, отвѣчалъ я: -- а по порученію доктора Хозе-Мира, или, лучше, по порученію дома Гельдберга.
   "Она посмотрѣла на меня съ изумленіемъ.
   "-- Я перехожу отъ удивленія къ удивленію, проговорила они послѣ минутнаго молчанія, придавая своему голосу презрительный тонъ:-- Альбертъ, гордый, вѣжливый!.. Альбертъ въ званіи агента торговаго дома!.. Я дѣйствительно ждала и готовилась говорить о дѣлахъ... но, конечно, никакъ не думала увидѣть васъ въ этой роли!
   "Она указала мнѣ на стулъ и сѣла; на губахъ ея явилась насмѣшливая улыбка; можно было видѣть, какъ мало боялась она послѣдствій этого свиданія.
   "-- Не правда ли, продолжала она: -- что я теперь въ положеніи знатной водевильной дамы, которая, влюбившись въ красиваго юношу, узнаётъ въ немъ своего обойщика?.. Дама вѣрно бы сдѣлала такую же гримасу, какъ я, и заговорила бы о мёбели... будемъ говорить о дѣлахъ.
   "Она откинулась къ спинкѣ креселъ. Я стоялъ неподвижно ждалъ.
   "-- Я, кажется, отгадываю цѣль вашего посланничества... Хозе-Мира слѣдовало прислать мнѣ сегодня мильйонъ луидоровъ долгу...
   "-- Онъ вамъ долженъ?
   "-- Долженъ ли онъ мнѣ, повторила она тономъ увѣренности: -- онъ не смѣлъ самъ прійдти, чтобъ. просить отсрочки, и вы явились вмѣсто его... вы, конечно, получили мѣсто компанѣйона въ домѣ Гельдберга?
   "-- Я взялъ на себя должность кассира, сударыня, отвѣчалъ я.
   "Насмѣшливая улыбка ея слегка измѣнилась.
   "-- Домъ Гельдберга, продолжалъ я:-- долженъ мнѣ, или скорѣе наслѣднику Цахеуса Несмера, моему воспитаннику, довольно-значительныя суммы... Съ помощію обстоятельствъ, которыя для васъ не могутъ быть интересны, я убѣдился, что домъ готовъ впасть въ банкрутство. Сообразивъ выгоды и невыгоды, и увидѣвъ, что еще можно многое сдѣлать, я рѣшился поддержать этотъ домъ.
   "-- Какъ вы добры!..
   "-- Дѣло въ томъ, что я бы могъ его раздавить безъ пощады... но, обдумавъ хорошенько отношенія дома къ вамъ, я началъ дѣйствовать рѣшительно.
   "До этой минуты Сара была совершенно спокойна. Какъ могла она подозрѣвать, чтобъ докторъ, ея соумышленникъ, ея рабъ, осмѣлился говорить?
   "Но при послѣднихъ словахъ, въ глазахъ ея выразился испугъ.
   "-- Я васъ не понимаю, сказала она.
   "-- Постараюсь объясниться... Докторъ считаетъ около двухъ мильйоновъ пяти-сотъ тысячъ франковъ, взятыхъ изъ кассы Гельдберга, Рейнгольда и Комп.
   "-- Это сумасшествіе!..
   "-- Онъ, правда, не имѣетъ росписокъ въ полученіи; но, вмѣсто недостающихъ квитанцій, разсчитываетъ на вашу совѣсть болѣе всего...
   "Сара пожала плечами.
   "-- Потомъ на нѣкоторые маленькіе секреты, извѣстные ему...
   "Сара старалась подавить возраставшее смущеніе.
   "-- Стало-быть, Хозе-Мира объявляетъ мнѣ рѣшительную войну? сказала она.
   "-- Именно.
   "-- И вы, Альбертъ, съ нимъ за одно?
   "-- До извѣстной степени...
   "Во всемъ, что касается дома Гельдберга, интересы наши очевидно общи; но во всемъ прочемъ, и особенно въ-отношеніи къ тому юношѣ, о которомъ вы мнѣ вчера говорили, я держу вашу сторону... тѣмъ болѣе, что существованіе этого юноши угрожаетъ успѣхамъ Гельдберга, а вмѣстѣ и моимъ видамъ...
   "-- Виды!.. виды!.. О! баронъ, я знала васъ такимъ небережливымъ!
   "-- Опытъ учитъ людей...
   "-- Но докторъ развѣ все открылъ вамъ?
   "-- Онъ мнѣ объяснилъ нѣкоторыя обстоятельства. Но я долженъ сказать, что зналъ уже весьма-многое по тѣснымъ связямъ съ Цахеусомъ Несмеромъ.
   "-- Стало-быть, вы знали все это, когда встрѣтили меня въ первый разъ?
   "-- Я зналъ все, кромѣ вашего настоящаго имени, которое вы отъ меня скрывали.
   "Она задумалась, можетъ-быть, разсчитывая, въ какой степени я могу быть ей опасенъ, или буду ли я годенъ ей противъ Франца, еслибъ она побѣдила меня во всемъ прочемъ.
   "-- Такъ въ чемъ же состоитъ порученіе доктора? спросила она послѣ минутнаго молчанія.
   "-- Дому необходимо сегодня вечеромъ, отвѣчалъ я: -- триста тысячъ франковъ.
   "Она такъ сильно ударила ногой о зеленый коверъ, что кресла откатились назадъ.
   "-- Что жь мнѣ за дѣло до этого? вскричала она:-- положимъ, что я и получила деньги, развѣ я буду держать ихъ въ коммодѣ?..
   "-- Вы сдѣлали гораздо-лучше... думаютъ, что на имя Батальёръ вы имѣете болѣе четырехъ мильйоновъ...
   "Брови ея наморщились, и кровожадный гнѣвъ загорѣлся въ глазахъ.
   "-- А!.. я вижу, онъ разсказалъ вамъ всѣ свои грезы! проговорила она:-- вы знаете все, что онъ предполагаетъ!.. Онъ отъ васъ не скрылъ бредней, которыми наполнена больная голова то... Это -- человѣкъ сумасшедшій!.. У меня ничего нѣтъ, и мужъ мой скоро будетъ банкротъ...
   "-- Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго... отъ двухъ мильйоновъ пяти сотъ тысячъ франковъ, взятыхъ изъ кассы Гельдберга, до вашихъ четырехъ мильйоновъ -- еще полтора мильйона... а можетъ-быть, у васъ и болѣе... Во всякомъ случаѣ, этого достаточно, чтобъ объяснить упадокъ вашего мужа.
   "-- Послушайте!..
   "-- Сударыня! сколько номпю; третьяго-дня я говорилъ вамъ, что приближается тотъ день, когда я скажу вамъ все, что знаю о васъ: день этотъ наступилъ, и я готовъ сдержать обѣщаніе.
   "Глаза ея не вынесли моего взгляда и опустилось.
   "-- Ну! говорите! сказала она.
   "-- Не буду распространяться, продолжалъ я: -- о томъ, что знаю изъ вашей пріятной жизни... о вашихъ любимцахъ, о вашемъ игорномъ домѣ -- все это ничтожно въ сравненіи съ прочимъ... Не буду говорить даже о графинѣ Эсѳири, о воспитаніи которой вы заботились такъ настойчиво, и которая безъ васъ была бы прекрасной женщиной!.. Начну съ вашей меньшей сестры Ліи...
   "-- Лицемѣрки, которая ненавидитъ меня и способна очернить... Но позвольте узнать, откуда вы о ней узнали?
   "-- Оттуда же, откуда и все прочее. Этотъ ребенокъ...
   "-- Невинный, какъ апселъ, не правда ли? прервала она насмѣшливымъ тономъ.
   "-- Какъ ангелъ, сударыня!.. И передъ ея невинностью разрушились всѣ ваши ковы!
   "Она силилась засмѣяться.
   "-- Впрочемъ, письма были не вашей руки, баронъ, сказала она:-- слѣдовательно, вашъ эптузіазмъ совершенно безпристрастный... Но какъ знать? У этихъ невинненькихъ иногда бываетъ много поклонниковъ... одни пишутъ, другіе дѣйствуютъ...
   "Я вспыхнулъ отъ негодованія...
   Тутъ Отто остановился, какъ-бы опасаясь, не слишкомъ ли много сказалъ.
   Албертъ и Гётцъ еще не знали фамиліи Сары и не знали ея сестры. Они не понимали ничего лишняго въ исторіи, которой Отто не хотѣлъ объяснять.
   Они едва замѣтили, что голосъ брата сдѣлался особенно-одушевленнымъ.
   Онъ продолжалъ, но уже холоднымъ, спокойнымъ тономъ.
   -- Сара прервала меня съ большой ироніей:
   "-- Довольно, баронъ, объ этой невинности, которой я не могла уберечь... Дальше?
   "-- Дѣйствительно довольно, отвѣчалъ я:-- потому-что людскіе законы здѣсь безсильны... Обратимся къ вашему мужу, котораго Вы разоряли съ такимъ постояннымъ стараніемъ и убиваете съ такою варварскою изобрѣтательностью!..
   "-- Клевета и дерзость, сударь!.. Довольно!
   "Она уже не смѣялась, и губы ея дрожали.
   "-- Довольно; перейдемъ къ нашей дочери...
   "Она вскочила; глаза ея горѣли; тяжелая рука, какъ рука мужчины; закрыла мой ротъ.
   "-- Тсс! сказала она, стиснувъ зубы и поблѣднѣвъ какъ полотно:-- она страдаетъ!.. О! Но я люблю ее!..
   "Она закрыла лицо руками.
   "-- Ступайте! вы сильны, я вижу это; противиться вамъ было бы безразсудно!.. Въ-послѣдствіи... но послѣдствія рѣшатъ все!
   "-- Вы не отвѣчали на мой главный вопросъ, сказалъ я, отступая къ двери.
   "-- Черезъ часъ вы получите ваши триста тысячъ франковъ.
   "Я вышелъ.
   "Черезъ часъ Батальёръ принесла ко мнѣ сто тысячъ экю.
   "Послѣ того, я видѣлъ Сару, гордую, надменную съ докторомъ, который дрожалъ передъ нею, видѣлъ ее въ домашнемъ кругу -- г-жу Сару де-Лорансъ, старшую дочь Моисея Гельда.
   Два брата зашевелились отъ удивленія.
   -- Любить такую женщину! сказалъ Альбертъ, опустивъ голову:-- это кара неба!
   -- И графиня Эсѳирь сестра ея! спросилъ Гётцъ:-- добрая дѣвочка, впрочемъ... и красавица!
   -- А теперь, продолжалъ Отто:-- она въ замкѣ Блутгауптъ съ нашимъ Гюнтеромъ, который ничего не подозрѣваетъ и, можетъ-быть, любитъ ее... Между-тѣмъ, какъ Рейнгольдъ, Маджаринъ и другіе компаньйоны разставляютъ ребенку сѣти, она также работаетъ, и работаетъ безъ отдыха... Молитесь, братья, потому-что сыну сестры нашей грозитъ смертельная опасность.
   Въ каретѣ воцарилось молчаніе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Была еще ночь, когда почтовая карета, проскакавъ Мецъ, своротила съ большой дороги къ границѣ. Между Сент-Авольдомъ и Форбахомъ, братья вышли изъ кареты и пошли пѣшкомъ, черезъ поля, подъ предводительствомъ туземца.
   Пустая карета ѣхала своей дорогой. Туманная ночь не позволяла ничего видѣть за десять шаговъ; они перешли черезъ границу, не слыхавъ даже ни одного сторожеваго оклика.
   За пол-льё отъ границы, ихъ ждала карета. Они расплатились съ вожакомъ.
   -- О-го! вскричалъ онъ, взвѣшивая на рукѣ двѣ золотыя монеты:-- у васъ подъ плащами, господа, видно много добраго!
   -- Три пары добрыхъ рукъ, товарищъ, отвѣчалъ Альбертъ: -- съ тремя добрыми шпагами.
   -- И аппетитъ есть, прибавилъ Гётцъ.
   -- Все это не касается Таможеннаго-Союза, подумалъ проводникъ.
   Мало-по-малу, свѣтъ началъ проникать сквозь опущенныя сторы. Можно было разглядѣть трехъ дремавшихъ мужчинъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   День прошелъ.
   Сумерки сильно темнѣли.
   По дорогѣ отъ Обернбурга къ замку Блутгауптъ неслись во весь опоръ три всадника...
   

VII.
Живая лѣстница.

   Обыкновенно-пустынная дорога отъ Обернбурга къ замку Блутгауптъ оживилась въ этотъ вечеръ.
   По ней катились всѣ возможные экипажи, отъ парижской коляски до древней колесницы. Нѣсколько почтенныхъ обернбургскихъ гражданъ ѣхали верхами на рабочихъ лошадяхъ, вмѣстѣ съ своими подругами.
   Тамъ-и-сямъ встрѣчались торопливо-шедшія толпы крестьянъ.
   И все это тянулось по одному направленію къ старому замку Блутгауптъ.
   Недѣли двѣ уже, какъ эта сторона пришла въ лихорадочное состояніе. Скромный Обернбургъ, гдѣ недавно еще каждый проѣзжій производилъ эффектъ, теперь былъ наполненъ гостями и не зналъ, какъ размѣстить ихъ. Тоже было и во всѣхъ сосѣднихъ, съ замкомъ городкахъ и деревняхъ.
   На гельдбергскій праздникъ было приглашено, какъ мы сказали, два рода посѣтителей: гости перваго класса помѣщались въ замкѣ; прочіе искали убѣжища гдѣ могли, и то была истинная благодать для края, -- такая благодать, что граждане Эссельбаха цѣлую недѣлю искали минеральнаго и желѣзнаго источника, который бы каждый годъ привлекалъ къ нимъ милые кошельки посѣтителей.
   И, дѣло совсѣмъ не такое трудное. Найдется у кого грязный колодезь, можно сказать, что онъ какъ рукой снимаетъ ревмативцы, и радикально исцѣляетъ желудочныя болѣзни.
   Нельзя обойдтись только безъ рулетки, общей залы и объявленій въ французскихъ журналахъ.
   Весь этотъ людъ, шедшій и ѣхавшій, толковалъ объ одномъ. Только и слышно было: "Гельдбергъ! Гельдбергъ!" только и говорили, что о предстоявшемъ фейерверкѣ подъ стѣнами замка.
   Тутъ нельзя было ждать чего-нибудь обыкновеннаго. До-сихъ-поръ, все дѣлалось на большую ногу, и потому надо было надѣяться на великолѣпное зрѣлище.
   Наши три всадника выѣхали изъ Обернбурга въ сумерки и смѣло скакали въ темнотѣ. Дорога близь города -- широкая; заслышавъ стукъ копытъ, прохожіе оборачивались; что-то пролетало мимо ихъ стрѣлой и исчезало.
   Ночь, какъ и наканунѣ, была безлуннная; люди зоркіе видѣли трехъ всадниковъ; но какого цвѣта были на нихъ плащи, нельзя было распознать.
   Отъѣхавъ около льё отъ города, всадники остановились передъ толпой крестьянъ, и одинъ изъ нихъ спросилъ:
   -- Въ которомъ часу будетъ фейерверкъ?
   -- Вотъ этотъ хоть говоритъ, какъ надо, по-нѣмецки! послышалось въ толпѣ.
   -- Фейерверкъ, почтенный господинъ, отвѣчалъ одинъ изъ крестьянъ: -- должно быть скоро зажгутъ... Говорятъ, издали будетъ видно; а мы идемъ такъ, не то, чтобъ поспѣть во время; -- вотъ вы, другое дѣло: у васъ кони добрые.
   Всадники взвились и "спасибо!" прилетѣло издали, когда крестьянинъ еще не успѣлъ кончить своей фразы.
   Кажется, нечего говорить, что всадники были -- три пассажира, ѣхавшіе въ почтовой каретѣ съ опущенными сторами.
   Изъ Парижа до границы ихъ вездѣ ждали готовыя лошади; но въ Германіи скоро не ѣздятъ. Они безъ сомнѣнія боялись полиціи, потому-что не разъ сворачивали съ большой дороги.
   Они опоздали часомъ противъ своего разсчета; въ этотъ часъ могла пропасть самая драгоцѣнная надежда; преступное, низкое злоупотребленіе могло восторжествовать надъ правомъ, могъ погибнуть человѣкъ!
   Они скакали, наклонившись впередъ, какъ скачутъ жокеи на аренѣ; шпоры впивались въ покрытые пѣной бока лошадей; оны не сводили глазъ съ той стороны, гдѣ долженъ былъ вспыхнуть фейерверкъ.
   Вдругъ на темномъ небѣ взвилась огненная стрѣла и остановилась звѣздой.
   Сердца всадниковъ замерли.
   -- Впередъ! вскричалъ Отто измѣнившимся голосомъ, и шпоры его впились сильнѣй въ бока лошади: -- впередъ на спасеніе или на месть!
   Лошади бросились; они летѣли во весь духъ, по обширной равнинѣ, оставивъ въ право большую лиственичную аллею, которая вела къ Аду.
   Послѣ первой ракеты, все оставалось въ прежнемъ мракѣ: это безъ сомнѣнія былъ только сигналъ.
   Чрезъ нѣсколько минутъ, всадники спѣшились, а измученныя лошади упали на траву.
   Братья были теперь позади замка, на голой платформѣ.
   Предъ ними темной массой подымался замокъ съ едва-виднѣвшимися въ темнотѣ безчисленными выступами.
   Въ окнахъ, чрезъ низкія въ этомъ мѣстѣ укрѣпленія, виднѣлись тамъ-и-сямъ огни.
   На луговинѣ, казалось, никого не было. По другую сторону широкаго и глубокаго рва они замѣтили какой-то слабый свѣтъ, медленно двигавшійся въ разныхъ направленіяхъ.
   Хотя въ темнотѣ нельзя было ничего распознать, но легко было разсчитать, что этотъ свѣтъ двигался ниже стѣнъ по открытымъ камнямъ, служившимъ фундаментомъ для укрѣпленій.
   Нашимъ странникамъ некогда было разсуждать и догадываться, какимъ-образомъ этотъ свѣтъ висѣлъ надъ пропастью.
   На башнѣ часы пробили три раза: это было три четверти восьмаго. Въ сосѣднемъ кустарникѣ послышался какой-то шумѣ, который то стихалъ, то становился громче.
   Отъ времени до времени раздавался то смѣхъ, то жалкій крикъ.
   Братья были какъ-бы среди огромной залы; невидимый театрѣ возвышался прямо передъ ними; они, сами того не зная, шли чрезъ огромную толпу зрителей, разсѣянныхъ около замка.
   Тѣ изъ зрителей, которые видѣли нашихъ всадниковъ, предполагали, что это вѣрно везутъ какія-нибудь забытыя принадлежности къ фейерверку, занимавшему исключительно умы нетерпѣливыхъ блутгаунтскихъ посѣтителей.
   Предполагая, что Францъ въ замкѣ, братья хотѣли къ нему пробраться.
   Со стороны платформы скрывался крутой берегъ рва подъ густыми вѣтвями кустарника.
   Братья разошлись вдоль рва, на нѣсколько шаговъ другъ отъ друга, припали на колѣни и стали ощупывать землю и кусты.
   -- Ужь двадцать лѣтъ мы не ходили этой дорогой, Сказалъ Гётцъ: -- наша тропинка легко могла зарости.
   -- Едва рука проходитъ сквозь эту чащу! отвѣчалъ Альбертъ, -- Нашелъ ты, Отто?
   -- Ищу... хоть бы мѣсяцъ выглянулъ!..
   Еще съ минуту поиски продолжались молча.
   Потомъ Отто всталъ.
   -- Разбѣжимся и соскочимъ, сказалъ онъ:-- живые или мертвые будемъ во рву.
   Альбертъ также всталъ и отошелъ нѣсколько шаговъ назадъ, какъ-бы желая броситься первымъ.
   -- Постой, сказалъ Гётцъ: -- вотъ какая-то маленькая щель.
   Альбертъ и Отто приблизились къ нему.
   -- Это тропинка, сказали они въ одинъ голосъ: -- она заросла; но, сбросивъ впередъ плащи, мы пройдемъ.
   Отто приблизился-было къ отверстію; Гётцъ удержалъ его и пошелъ впередъ.
   -- Ты голова, Отто, сказалъ онъ: -- дай работать рукамъ!
   Онъ схватился обѣими руками за траву и спустился задомъ въ отверстіе. Слышно было, какъ, цѣпляясь за сучья, затрещало на немъ платье; онъ выпустилъ изъ рукъ траву и исчезъ.
   Отто и Альбертъ просунули головы въ отверстіе. Изъ глубины рва слышенъ былъ голосъ Гетца.
   -- Чортъ возьми; если на мнѣ осталось четверть кожи!... Альбертъ, Отто, ступайте!... Я толще васъ; вамъ будетъ свободнѣе спускаться.
   Альбертъ также задомъ вошелъ въ отверстіе и исчезъ. Потомъ и Отто.
   Гётцъ мылъ окровавленныя руки въ каналѣ.
   -- Цѣлы вы? спросилъ Отто.
   -- Тсс! сказалъ Гётцъ, указывая на свѣтъ, который теперь качался прямо надъ ихъ головами:-- тамъ говорятъ... И что-то работаютъ!
   Альбертъ и Отто подняли глаза и, всмотрѣвшись, увидѣли при свѣтѣ три двигавшіяся тѣни, которыя, казалось, висѣли на воздухѣ. Снизу нельзя было разобрать, что дѣлаютъ эти таинственные работники. Порой, слышался скрипъ винта или бурава, и потомъ долетали слѣдующія отрывочныя слова:
   -- Еще разъ, Барсукъ! говорилъ веселый голосъ.-- Зацѣпись за камень, что высунулся, и помаши немного вправо.
   Отвѣта Барсука не было слышно; только заскрипѣлъ невидимый буравъ.
   Братья, притаивъ дыханіе, слушали.
   -- О! о! дядя Іоганнъ! говорилъ первый голосъ: -- палятъ на веревку -- низко спустилъ.
   -- Ну, чертямъ только и пушкарить на лету!... ворчалъ другой хриплый голосъ.
   -- Слышите? проговорилъ Отто.
   -- Я не понимаю... отвѣчалъ Гётцъ.
   -- И я не понимаю, сказалъ Альбертъ.
   -- Намъ нельзя идти нашимъ обыкновеннымъ путемъ, продолжалъ Отто: -- осталось нѣсколько минутъ, и кто знаетъ, поспѣемъ ли во-время!.. Бѣда-то здѣсь!
   Онъ указалъ на работавшихъ вверху.
   -- Мы вѣдь не птицы, сказалъ Гётцъ.-- Я часто ходилъ на приступъ, прибавилъ счастливецъ: -- но всегда была или шелковая лѣстница, или что другое, на что можно поставить ногу!...
   -- У насъ есть кинжалы, сказалъ Отто, накинувъ свой плащъ на голову и бросаясь первый въ холодную воду канала.
   Нѣсколько взмаховъ, и онъ уже былъ на другой сторонѣ; братья послѣдовали за нимъ.
   Дрожа подъ измокшимъ платьемъ, они начали подыматься на противоположный берегъ.
   Они молчали, потому-что приближались къ таинственнымъ работникамъ.
   Путь былъ почти-отвѣсный и скользкій; они подвигались съ трудомъ, стараясь не производить никакого звука.
   -- Это должно быть тутъ, Зеленый-Колпакъ! говорилъ надъ ихъ головами Питуа.
   -- Когда я былъ въ артиллеріи, отвѣчалъ Малу:-- лучше меня никто не наводилъ пушки... еслибъ мы не бѣжали, я теперь вѣрно былъ бы капитаномъ... Ужь будетъ хорошо, отвѣчаю... прямо, какъ по ниточкѣ! мальчикъ разлетится на три тысячи кусочковъ...
   Братья были уже не болѣе, какъ въ тридцати футахъ отъ работавшихъ и могли различать всѣ ихъ движенія.
   Они остановились -- сердца ихъ замерли...
   Прямо подъ фонаремъ, висѣвшимъ на веревкѣ, увидѣли они родъ мортиры, прикрѣпленной къ выдавшемуся камню.
   Работники держались также на канатахъ, прикрѣпленныхъ къ верху стѣны. Они были въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ни одна человѣческая нога не могла спуститься безъ особой помощи.
   Фонарь отбрасывалъ блѣдный свѣтъ вокругъ туаза на два, и освѣщалъ сѣрую стѣну. Вверху былъ глубокій мракъ.
   -- Понимаете теперь? сказалъ Отто тихимъ голосомъ.
   Гётцъ и Альбертъ мѣрили глазами разстояніе, раздѣлявшее ихъ отъ работниковъ; они стояли, какъ громомъ пораженные, и не отвѣчали.
   -- Готлибъ писалъ!.. продолжалъ Отто:-- Францъ долженъ держать фитиль, и теперь, можетъ-быть, онъ уже на своемъ мѣстѣ!.. Во всякомъ случаѣ извѣстно, гдѣ онъ остановится... и на это мѣсто, конечно, наведена пушка.
   -- Ну, живѣй, дядя Іоганнъ! закричалъ Малу, какъ-бы дополняя объясненіе: -- давай колбасу, я привяжу ее какъ слѣдуетъ... пусть Франтикъ заваритъ себѣ послѣдній супъ... вотъ умора-то будетъ!
   Братья снова начали подниматься, еще футовъ пятнадцать они могли ползти съ помощію своихъ кинжаловъ; но поднявшись на маленькую площадку, на которой можно было стоять прямо, увидѣли, что дальше идетъ отвѣсная стѣна!
   На этомъ самомъ мѣстѣ они исчезли въ ночь Всѣхъ-Святыхъ въ 1824 г., когда, увы! опоздали на помощь сестрѣ своей Маргаритѣ...
   Отто приподнялся на носки и ощупывалъ камень, выставлявшійся надъ его головою.
   -- Надо взлѣзать! сказалъ онъ.
   У Альберта и Гётца руки опустились.
   Уже двадцать лѣтъ, какъ, они не видѣли этого мѣста, и въ памяти оно представлялось имъ не такимъ недоступнымъ, какъ теперь.
   Надо было имѣть крылья...
   -- Войдемъ, сказалъ Альбертъ: -- если Францъ на стѣнѣ, мы найдемъ его!
   -- Нашъ потаенный путь слишкомъ-дологъ, отвѣчалъ Отто сдавленнымъ отъ ужаса голосомъ: -- а какъ знать, осталась ли еще минута!.. Надо взлѣзать наверхъ.
   Въ это время раздался голосъ Малу:
   -- Гей! дядя-Фрицъ! верти колесо!.. дѣло слажено.
   Надъ стѣной раздался пронзительный, пискливый звукъ; работники начали медленно подниматься.
   -- Верти! верти! скорѣй, дядя-Фрицъ! говорилъ Барсукъ шутливымъ и вмѣстѣ боязливымъ голосомъ: -- у меня безъ двухъ минуть восемь часовъ, а я не хочу, чтобъ подложили огонь, пока мы не будемъ наверху!
   -- Двѣ минуты, повторилъ Отто, съ возрадовавшейся, бодростью: -- если Богъ поможетъ, то времени слишкомъ-довольно!
   Онъ вытащилъ Гётца на площадку и поставилъ его прямо подъ мортирой.
   -- Сдержишь ты насъ обоихъ, братъ? сказалъ онъ.
   -- Постараюсь, отвѣчалъ Гётцъ.
   -- Лѣзь, Альбертъ! продолжалъ Отто.
   Албертъ повиновался.
   Гётцъ стоялъ твердо; но онъ былъ такъ-далеко отъ выставлявшагося въ этомъ мѣстѣ камня, что не могъ на него опереться.
   -- Достаешь ты до карниза? спросилъ Отто, когда Альбертъ взлѣзъ на Гётца.
   -- Достаю, отвѣчалъ Албертъ: -- и эта проклятая мортира не больше, какъ фута на три отъ меня!.. Эхъ еслибъ можно! еслибъ можно было!..
   Онъ дрожалъ отъ волненія, забывъ, что ноги его стояли на плечахъ Гётца.
   -- Стой крѣпче, братъ, сказалъ Отто послѣднему: -- ты, Альбертъ, схватись за карнизъ и не шевелись.
   Онъ перекрестился и произнесъ имя сестры Маргариты, какъ призываютъ имена святыхъ.
   На площадкѣ царствовало глубокое молчаніе.
   Гётцъ почувствовалъ на плечахъ удвоившуюся тяжесть:-- колѣни его дрожали; сердце перестало биться.
   И ни луча, который бы освѣтилъ ихъ! ни нитки, которая бы могла поддержать!..
   Холодный потъ выступалъ на вискахъ Отто. Онъ медленно подымался по дрожавшимъ членамъ братьевъ.
   Гётцъ стоналъ отъ тяжести:-- руки Альберта судорожно цѣплялись за скользкій камень; Отто забылъ о пропасти и не упадалъ духомъ...
   -- Скорѣй, Отто! говорилъ Гётцъ, подавленный не столько тяжестью, сколько страхомъ рѣшительной минуты: -- я слабѣю!
   Отто становился колѣномъ на плечо Алберта: живая лѣстница заколебалась подъ нимъ.
   Онъ поднялъ руки и, схватившись за камень, прицѣпился въ ему изо всей силы; потомъ повисъ на рукахъ и поднималъ уже ногу на камень.
   Гётцъ вздохнулъ свободнѣе.
   Отто искалъ въ потьмахъ колбасы, про которую говорилъ Молу -- и не нашелъ; въ торопяхъ, онъ оперся обѣими руками на края отверстія мортиры; которая, скрипя, повернулась на оси своей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Съ другой стороны рва также замѣтили свѣтъ, блуждавшій по стѣнѣ.
   Зоркіе глаза различили бы двѣ человѣческія фигуры, висѣвшія между небомъ и землею.
   Больше ничего нельзя было разобрать.
   Предполагали, что устроивается какая-нибудь дивная штука для фейерверка.
   И потому глаза всѣхъ устремлены были преимущественно на это мѣсто; когда фонарь поднялся, уже ничего не было видно; но зрители боялись отвесть глаза и смотрѣли въ темноту, откуда, вѣроятно, посыплятся огненныя чудеса.
   Хотя время было холодное, и февральскій вѣтеръ нисколько не смягчился для торжественнаго случая, но вокругъ рва гуляло безчисленное множество народа.
   Гости привилегированные, оставивъ теплыя залы, правда, немножко дрожали подъ деревьями аллеи; но, въ сущности, они приняли благоразумныя предосторожности противъ холода. Кавалеры застегнули до верху свои парижскія пальто; дамы закутались въ нѣжные мѣха и надѣли на свои большія и маленькія ножги вновь-изобрѣтенныя галоши, чрезъ которыя не слѣдовало проходить сырости.
   Гости втораго порядка, гораздо-многочисленнѣйшіе, пріѣхавшіе изъ сосѣднихъ городовъ, гдѣ остановились на квартирахъ, старались смѣшаться съ героями праздника и подвигались какъ-можно-ближе къ почетнымъ мѣстамъ; нѣкоторые даже, пользуясь мракомъ, насильно занимали кресла, приготовленныя для значительныхъ акціонеровъ.
   (Не надо забывать, что дѣло шло все-таки объ акціяхъ на сто-восемьдесятъ мильйоновъ).
   Наконецъ, по опушкѣ сосѣдняго кустарника бродила другая толпа гостей, совершенно-неприглашенныхъ.
   То были граждане Эссельбаха, Обергбурга и др., съ ихъ семействами, окрестные крестьяне и старые блутгауптскіе фермеры.
   Гости перваго класса носили въ сердцѣ мысль объ обществѣ; ихъ угощали по-царски и обѣщали огромныя выгоды: они не могли нахвалиться честностью банкировъ, которые умѣли сдѣлать такое благородное употребленіе изъ своего капитала.
   Въ этомъ отношеніи и Предмѣстье Сен-Жерменское и Шоссе-д'Антенъ и Предмѣстье Семт-Оноре были одинаковыхъ мнѣній.
   Люди историческіе,-- а такихъ было тоже довольно, -- милостиво снисходили на предложеніе утроить свои капиталы. Пары и избирательная палата, бывшіе въ полномъ комплектѣ, съ трогательнымъ единодушіемъ обѣщали содѣйствовать.
   На этомъ семейномъ праздникѣ, конечно, не было духа партій: тутъ можно было съ удовольствіемъ замѣтить, что аристократы и демократы способны понимать другъ друга, когда дѣло дойдетъ до желѣзныхъ дорогъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Надо умѣть смягчать запальчивость мнѣній для блага родной земли; а кто отвергнетъ пользу желѣзныхъ путей?
   Не совершенно-одинаково думали гости второклассные; но въ ихъ мнѣнія вкрадывалась зависть. Кромѣ Англичанъ, купившихъ билеты за неистовыя цѣны, тутъ были большею частью львы сомнительнаго свойства, люди праздные, упрямые поклонники изящества -- словомъ, люди второстепенные.
   Признавая праздникъ великолѣпнымъ, они говорили о приманкахъ, уловкахъ, сѣтяхъ, подкопахъ...
   Что касается до природныхъ Вюрцбургцевъ, тѣ заходили еще дальше.
   Воспоминаніе о знаменитомъ родѣ Блутгауптовъ, погибшемъ за двадцать лѣтъ назадъ, было неизгладимо.
   Забыли только одно, именно: что послѣдній графъ былъ человѣкъ слабый и ничтожный.
   Всѣ прочіе Блутгаупты съ незапамятныхъ временъ были истинно-великіе владѣльцы -- кроткіе къ слабымъ, строгіе къ сильнымъ, великодушные, добрые, благотворительные...
   И такъ несчастливы!...
   Говорили объ Ульрихѣ, павшемъ отъ неизвѣстной руки; говорили о трехъ незаконныхъ дѣтяхъ Блутгаупта, юношахъ-герояхъ...
   Съ ними связано было странное повѣрье; имена ихъ произносились тихимъ, таинственно-дрожащимъ голосомъ.
   Участь ихъ рода тяготѣла и надъ ними. До лго говорили о ихъ странныхъ похожденіяхъ, гордой отвагѣ, о томъ, какъ они переодѣвались, какъ побѣждали опасности, какъ таинственно исчезали.
   И число этихъ приключеній не могло увеличиться: уже годъ, какъ тяжелыя двери Франкфуртской тюрьмы затворились за ними!
   Не видать больше ни благороднаго Отто, ни прекраснаго Альберта, при имени котораго такъ сильно бились женскія сердца, ни веселаго Гетца.
   Изъ-за двойныхъ желѣзныхъ дверей Франкфуртской тюрьмы еще никто не выходилъ: Отто, Альбертъ и Гётцъ будутъ жить за ними до смерти!
   О! какъ ненавистны скупые торгаши, заступившіе ихъ мѣсто! Великолѣпный праздникъ былъ для туземцевъ кровавымъ сарказмомъ.
   Теперь Гельдбергь бросаетъ не добромъ нажитое золото; но вчера онъ тиранилъ своихъ бѣдныхъ фермеровъ и завтра потребуетъ отъ нихъ расплаты за свою безумную роскошь.
   Когда Богъ хочетъ жестоко наказать страну, онъ убиваетъ ея истинныхъ владѣльцевъ и ставить торгашей на ихъ мѣсто.
   Но развѣ не говорили,-- кто старше двадцати-пяти лѣтъ, тотъ помнитъ,-- что послѣдній Блутгауптъ не умеръ?
   Развѣ не говорили о ребенкѣ, первый крикъ котораго вызвалъ послѣднюю улыбку на лицѣ прекрасной графини Маргариты, -- о сынѣ, котораго небо даровало подъ старость графу Гюнтеру, и котораго злые блутгауптскіе служители прозвали сыномъ дьявола?..
   Кто знаетъ? Провидѣніе иногда долго терпитъ неправду...
   Съ-тѣхъ-поръ, уже ничего не слышно было объ этомъ бѣдномъ ребенкѣ, невидавшемъ ни отца, ни матери.
   Но не теряли надежды.
   Были старики, которые, крестясь, говорили, что красные-люди, три духа, стерегшіе судьбы Блутгауптовъ, иногда не являлись на землѣ по двадцати-одному году, и просили Бога дожить послѣдній годъ, въ который, безъ сомнѣнія, случится много чудеснаго.
   Въ Вюрцбургскихъ-Горахъ еще слушаютъ стариковъ, и потому... ждали.
   Среди черной ночи, окружавшей теперь старый замокъ, крестьяне невольно впадали въ суевѣрныя германскія грёзы.
   Отъ развалинъ старой деревни до площадки замка, только и говорили о тайныхъ судьбахъ блуттауптскаго рода; вездѣ толковали о трехъ красныхъ человѣкахъ.
   Въ темнотѣ, эти таинственныя легенды возбуждали еще большій интересъ и приливали все ближе и ближе къ замку; изъ толпы крестьянъ переходили онѣ къ второкласснымъ посѣтителямъ, а второклассные посѣтители, перелѣзая черезъ загородки, заносили ихъ въ центръ общества.
   И мѣсто было удобное, и время благопріятное: надо же чѣмъ-нибудь заняться въ ожиданіи фейерверка.
   Уже двѣ недѣли, какъ гости собрались въ замкѣ. Было много намековъ, и каждый хоть мелькомъ, слышалъ о трехъ блутгауптскихъ демонахъ. Любопытство давно было возбуждено.-- Всѣ эти Парижане, какъ Алкивіады, мѣняются, перемѣняя мѣсто; подъ сѣнью Пантеона они скептики и ни чему не вѣрятъ; въ дали, въ глуши они дѣлаются романтиками.
   Имъ страшно ночью на пустынныхъ тропинкахъ; крикъ совы ускоряетъ біеніе ихъ пульса; никогда не учась, съ перваго раза способны они надумать такихъ ужасовъ, что и сама Анна Радклейфъ перепугалась бы.
   Они были въ самой глубинѣ Германіи. Туманная поэзія проникала въ нихъ вмѣстѣ съ воздухомъ, которымъ они дышали. И какая прекрасная ночь для разговоровъ о печальныхъ предметахъ: высокія деревья качаетъ вѣтеръ; небо одѣто трауромъ, и древній замокъ рисуется во мракѣ!
   -- Такихъ прекрасныхъ преданій вы не найдете въ домахъ мелкихъ людей, говорила маркиза Ботраверъ, опираясь съ удовольствіемъ на руку Авеля.-- У меня въ замкѣ, въ Пикардіи, есть также невѣроятныя исторіи.
   Для большой барыни это могло быть и нескромностью; но Авель принялъ эти слова за лестную для себя любезность.
   -- Вы знаете, сказалъ онъ: -- что всѣ эти легенды собственно не относятся къ намъ, Гельдбергамъ... Это все о Блутгауптахъ... Но мы были въ близкомъ родствѣ съ Блутгауптами.
   -- Два рода, достойные другъ друга, сказала маркиза.-- Да въ чемъ же собственно состоитъ исторія объ этихъ трёхъ красныхъ?..
   Граоиня де-Тартари, развалина имперіи, вдова знаменитаго воина и родная тётка благодѣтеля лошадинаго рода, спрашивала о томъ же доктора Хозе-Мира.
   Хорошенькій львенокъ опернаго балкона обращался съ этимъ вопросомъ къ г-жѣ де-Лорансъ, которая, бѣдняжка, была очень-печальна, потому-что у нея умиралъ мужъ.
   И вездѣ было то же. Мирелюнъ бился до кроваваго пота, поясняя легенду пятнадцатилѣтней дѣвочкѣ, Атенаизѣ Шокаръ, у которой, говорили, было семь шифровъ за успѣхи въ наукахъ.
   Водевилистъ Фисель боролся съ тяжелымъ разумѣніемъ огромной супруги значительнаго торговца изъ Улицы-Лафитъ, у котораго онъ обѣдалъ каждую недѣлю.
   Когда торговля покровительствуетъ искусствамъ, для нея все ни-по-чемъ!
   -- Вы, графиня, говорилъ Мира своимъ важнымъ, мѣрнымъ голосомъ: -- такъ образованны, что поймете меня съ перваго слова.
   Военная вдова почти умѣла читать, и, при достаточномъ стараніи, подписывала свое имя довольно-четко.
   -- Какъ вамъ извѣстно, продолжалъ докторъ: -- эти вещи, въ строгомъ смыслѣ слова, не суть историческія... а между-тѣмъ, гербъ графовъ Блутгауптовъ, который вы вѣрно замѣтили въ одной изъ залъ, кажется, подтверждаетъ странныя преданія... Это оружіе à enquerre,-- простите, графиня, за техническое выраженіе...
   -- Мы это знаемъ, докторъ, гордо возразила вдова героя: -- у насъ, слава Богу, гербовъ -- хоть продавай, и мой сынъ охотно бы нарисовалъ гербъ на своей шляпѣ.
   -- На этомъ гербѣ, продолжалъ докторъ:-- три головы съ разинутыми пастями!..
   -- Фи! вскричала графиня съ негодованіемъ:-- можно ли говорить о такихъ пустякахъ!..
   -- Увѣряю васъ, сударыня, разсказывалъ поодаль молодой Гельдбергъ:-- я позволилъ себѣ сказать, что эти три красные человѣка были три Блутгаупта, отличившіеся, во время крестовыхъ походовъ, противъ Сарацинъ... Простой народъ разсказываетъ, чуо, въ воздаяніе за ихъ подвиги, Богъ позволилъ имъ по смерти приходить иногда на землю...
   -- И кто-нибудь видѣлъ ихъ? спросила маркиза де-Ботраверъ.
   -- Какъ, кто-нибудь?.. Вы найдете здѣсь сотню людей, которые встрѣчались съ ними лицомъ-къ-лицу... Да вотъ, Гертъ,-- знаете, этотъ старый конюхъ, который теперь ходитъ за королевой Викторіей съ-тѣхъ-поръ, какъ она захворала?.. Ну, онъ видѣлъ, въ ночь на Всѣхъ-Святыхъ, трехъ человѣкъ въ огромныхъ, красныхъ, какъ огонь, мантіяхъ: они скользнули подъ стѣнами замка и въ сумерки ушли въ землю...
   -- Какъ это наивно, граціозно, прелестно! сказала маркиза.-- Ахъ, Германія!..
   Авель обдумывалъ сильную любезность.
   -- Германія имѣетъ своихъ выходцевъ съ того свѣта, отвѣчалъ онъ:-- Англія своихъ лошадей, Страсбургъ -- пироги, Бордо -- свое вино, Пекинъ -- свой фарфоръ; но Парижъ, прибавилъ онъ съ важнымъ удареніемъ: -- Парижъ имѣетъ своихъ прекрасныхъ женщинъ!..
   -- Я бы желалъ быть поэтомъ, декламировалъ, между-тѣмъ, Мирелюнъ, нѣжно сжимая руку Атенаизы Шокаръ:-- и такъ-какъ этотъ сюжетъ вамъ нравится, то я написалъ бы для васъ однихъ балладу.
   Щеки Атенаизы сдѣлались багровѣе мантіи красныхъ людей.
   -- Если мы ихъ увидимъ!.. прошептала она, дрожа всѣмъ тѣломъ:-- о! какъ я испугаюсь!
   -- Чтобъ подойдти къ вамъ, сударыня, сказалъ отважный Мирелюнъ:-- они должны будутъ перейдти черезъ мой трупъ!..
   -- Наконецъ, скажите же, говорила дородная супруга значительнаго торговца:-- такіе ли же они люди, какъ вы и я, господинъ Амабль?
   -- И да и нѣтъ, отвѣчалъ Фисель:-- впрочемъ, все это не ново... Я могу вамъ указать на многія сочиненія... Я, который говорю съ вами, я самъ представилъ на театрѣ Комической-Оперы, когда онъ былъ тамъ, гдѣ теперь биржа, большое сочиненіе въ трехъ дѣйствіяхъ...
   -- Но, наконецъ, вы вѣрите этому, вы?
   -- Пфе! это удается и не удается, сказалъ водевилистъ:-- Фантастическое истерлось!.. Нужны бѣдствія и слезы... публика становится все черствѣе и черствѣе.
   -- Все равно, сказала толстая дама:-- а я бы дорого дала, чтобъ увидѣть это.
   -- Я не говорю, отвѣчалъ Фисель:-- талантливый актёръ и хорошія декораціи...
   Условный часъ приближался; еще нѣсколько минутъ оставалось до сигнала.
   Но этотъ предметъ разговоровъ, распространившійся какъ зараза, чрезвычайно ослабилъ общее нетерпѣніе. О фейерверкѣ уже не думали; всѣхъ занимали три красные человѣка.
   Толки росли, предположенія путались и сцѣплялись; многія дамы, любительницы чудеснаго, думали, что, для полнаго праздника, Гельдберги должны предъ отъѣздомъ представить трехъ красныхъ людей. Дѣйствительно, неловко было воротиться въ Парижъ, не видавъ никакого призрака!
   Мимоходомъ., кавалеръ Рейнгольдъ, шедшій съ виконтессой д'Одмеръ и Денизой, остановился подлѣ Сары.
   -- Какъ тянется эта четверть часа! сказала она.
   -- Терпѣніе! отвѣчалъ Рейнгольдъ: -- стоитъ подождать.
   Сара снова заговорила съ львенкомъ, а Рейнгольдъ продолжалъ говорить пошлости виконтессѣ.
   Дениза молчала. Ей какъ-то страшно становилось при мысли, что Францъ будетъ зажигать фейерверкъ.
   Во воемъ сборищѣ, можетъ-быть, только она да Жюльенъ д'Одмеръ, тихо бесѣдовавшій съ прекрасной графиней, не говорили о трехъ блутгауптскихъ демонахъ.
   Съ башни раздался первый ударъ восьми часовъ.
   Это былъ сигналъ; взоры всѣхъ устремились на замокъ.
   На Рейнгольда, Мира и г-жу де-Лорансъ -- этотъ ударъ произвелъ особенное впечатлѣніе.
   Сара быстро оставила руку своего львенка, Рейнгольдъ оставилъ изумленную г-жу д'Одмеръ, а докторъ, уступивъ разсѣянности, весьма-нелестной для графини де-Тартари, оставилъ этапъ древній памятникъ побѣдъ.
   Увлекаемые непреодолимой силой, они бросились впередъ и встрѣтились у загородки.
   На двѣ или на три секунды всѣ разговоры были прерваны.
   Свѣтъ блеснулъ подъ стѣнами; руки доктора, кавалера и г-жи де-Лорансъ соединились въ тѣни; они не говорили, не дышали... Свѣтъ быстро описалъ кривую линію, и дюжина огненныхъ фонтановъ брызнули во всѣхъ направленіяхъ, чертя въ воздухѣ блестящія линіи.
   Одна изъ этихъ линій опускалась прямо ко рву; когда она достигла своей конечной точки, раздался сильный грохотъ.
   Охолодѣвшія руки соумышленниковъ сжались.
   

VIII.
Фейерверкъ.

   Выстрѣлъ раздался и повторился эхомъ замка и лѣса.
   Какъ-будто отъ удара волшебнаго жезла, мракъ исчезъ, и толпа, собравшаяся вокругъ замка, освѣтилась. Знакомый всѣмъ пейзажъ представился въ новомъ, странномъ цвѣтѣ. Ночь, отступившая на минуту, окружала картину какъ бы огромной стѣной...
   Надъ головами, небо окрасилось въ темный пурпуръ; замокъ, пылавшій съ низу до верху, исчезъ за огненнымъ дождемъ, который тысячами искръ падалъ, подымался и опять опускался. Казалось, фонтаны огненной влаги били миріадами трубъ, разбрасываясь, мѣшаясь въ летучемъ вихрѣ. Цвѣта измѣнялись; густой, но свѣтлый дымъ переливался тысячами оттѣнковъ.
   Пурпуръ боролся съ лазурью и отбрасывалъ кровавый отсвѣтъ на обнаженныя вѣтви деревьевъ; подымались зеленоватыя облака, медленно переливаясь то въ изумрудъ, то въ горючее золото. То былъ роскошный хаосъ, гигантскій пожаръ, невыразимо-торжественное смѣшеніе движущихся тѣней и лучезарнаго свѣта.
   Въ первую секунду только и слышны были взрывы ракетъ, сопровождавшіеся гуломъ эха.
   Потомъ -- въ шумной толпѣ поднялся крикъ. Тысячи голосовъ съ таинственнымъ страхомъ повторяли:
   -- Вотъ они! вотъ они!..
   Трое соучастниковъ, блѣдные, стояли впереди. Они не говорили: "вотъ они!" но "вотъ она!"
   И на ихъ лицахъ видно было невыразимое оцѣпенѣніе.
   Глаза ихъ были устремлены не туда, куда смотрѣли всѣ прочіе: они смотрѣли въ ту сторону, гдѣ Францъ долженъ былъ зажечь фитиль, который подведенъ былъ къ мортирѣ, устроенной Питуа и Малу у подножія укрѣпленій.
   Малу былъ когда-то артиллеристомъ; орудіе, конечно, наведено было мѣтко, и Францъ долженъ былъ исчезнуть отъ выстрѣла въ самую великолѣпную минуту фейерверка.
   Г-жа де-Лорансъ, Рейнгольдъ и Мира не вѣрили глазамъ своимъ; орудіе произвело свой эффектъ; среди хлопанья ракетъ они слышали полный, громовый выстрѣлъ, -- и, сквозь первыя облака дыма, видѣли Франца, стоявшаго на своемъ мѣстѣ, -- Франца цѣлаго и невредимаго, Франца, улыбавшагося и раскланивавшагося издали собранію.
   Развѣ магическій панцырь защищаетъ эту грудь?
   Они смотрѣли. Вокругъ нихъ шумѣла толпа; всѣ бросились впередъ, платформа наполнилась народомъ.
   Приглашенные перваго класса, второстепенные и крестьяне -- все смѣшалось на луговинѣ съ задняго фасада замка. Волненіе становилось сильнѣе и сильнѣе.
   Со всѣхъ сторонъ повторяли:
   -- Вотъ они! вотъ они!
   -- Три красные человѣка!!!
   Сара, Рейнгольдъ и докторъ теперь были позади, и мало-помалу остались одни съ фан-Прэттомъ и Маджариномъ.
   Они, наконецъ, перестали смотрѣть на Франца и искали причины волненія.
   Сара первая вскрикнула и, поднявъ руку, протянула ее къ тому мѣсту, гдѣ прикрѣплена была мортира. Мира и Рейнгольдъ стояли неподвижно, разинувъ рты.
   Огненные каскады падали съ верху стѣнъ и образовали въ этомъ центральномъ мѣстѣ какъ-бы пламенную раму.
   Среди этой огненной рамы, на которую нельзя было долго смотрѣть, не зажмурившись, гордо, въ надменно-угрожающей позѣ, стояли три высокіе человѣка, совершенно-похожіе другъ на друга, въ длинныхъ красныхъ плащахъ. Окружавшій ихъ движущійся огонь придавалъ имъ неестественные размѣры.
   Толпа все-еще повторяла имена трехъ красныхъ; нѣкоторые изъ приглашенныхъ старались представиться скептиками и говорили, что это приготовленное явленіе и составляетъ принадлежность фейерверка. Но большая часть дрожала отъ невольнаго, постепенно-увеличивавшагося страха.
   Огненный дождь пересталъ; наступилъ короткій антрактъ. Тѣнь снова охватила лѣсъ, кусты, поля и замокъ.
   Всѣ въ-полголоса говорили о трехъ красныхъ человѣкахъ, и не сводили любопытныхъ глазъ съ того мѣста, гдѣ они должны были снова явиться при первой вспышкѣ.
   Показался огонь и разлился алмазами по стѣнамъ замка и укрѣпленій. Все было иллюминовано, ясно, свѣтло; между-тѣмъ жадные взоры напрасно искали трехъ огромныхъ призраковъ. Они исчезли.
   Подъ ними была пропасть; а къ верху подымалась неприступная стѣна укрѣпленія.
   Надо было, чтобъ земля раздалась у нихъ подъ ногами и приняла ихъ въ свои нѣдра.
   Дивно веселились у Гельдберговъ. Это не то, что у торгашей, у которыхъ скупость постоянно борется съ тщеславіемъ, которые, разославъ тысячи приглашеній, морятъ голодомъ и жаждой несчастную толпу гостей.
   Все было устроено, какъ слѣдуетъ; скука не могла прорваться сквозь рядъ искусно-сцѣпленныхъ удовольствій. Каждый день было что-нибудь новое, великолѣпнѣе вчерашняго.
   Всѣ были довольны; никто не думалъ торопиться отъѣздомъ, успѣхъ былъ совершенный, такой совершенный, что литературные зародыши, маленькіе сварливые люди, которые все бранятъ -- у Гельдберговъ ѣли, пили и молчали, а въ короткія досужія минуты даже начинали писать диѳирамбы въ честь амфитріоновъ.
   Но блистательное торжество не нуждалось въ ихъ возгласахъ. Его торговая цѣль съ самаго начала была вполнѣ достигнута, и въ Европѣ ни одинъ торговый домъ не пользовался такимъ кредитомъ, какъ домъ Гельдберга.
   Конечно, въ числѣ приглашенныхъ были маклеры, долженствовавшіе дѣйствовать и говорить въ пользу дома. Но это были не обыкновенные агенты, которые подогрѣваютъ предпріятія на биржахъ,-- тутъ дѣйствовали люди большаго свѣта, люди значительные,-- маклеры, предки которыхъ управляли провинціями и одерживали побѣды.
   И если бъ вы знали, что такое подобный маклеръ! Одинъ стоитъ десяти обыкновенныхъ...
   Они ростутъ сплошь въ двухъ благородныхъ предмѣстьяхъ; у нихъ для заслуженныхъ знаковъ отличій мѣста не достаетъ на груди.
   Они -- иногда графы, маркизы; -- несчастныя времена оставили ври нихъ два или три замка, но весьма-мало избъ.
   Въ нашъ свинцовый вѣкъ всѣ должны работать, чтобы заработать, и самое пріятное изъ ремеселъ, изобрѣтенныхъ нашей цивилизаціей, это, безъ сомнѣнія, ремесло банкирскихъ крикуновъ.
   Съ этимъ ремесломъ, безъ предразсудковъ, всякій получитъ четыре, пять тысячъ экю въ мѣсяцъ; а никакой герой не выработаетъ больше двадцати тысячъ франковъ въ годъ.
   Большая разница!
   Графъ или маркизъ, конечно, не забылъ о славѣ своихъ предковъ; но, вмѣсто того, чтобъ поддерживать ее, онъ пользуется ею.
   Надо же и изъ нея извлечь какую-нибудь пользу!
   Гельдбергъ, какъ всѣ сильные торговые доны, умѣлъ набрать порядочное количество такихъ благородныхъ маклеровъ; были между ними мужчины, были и изъ прекраснаго пола.
   Но, кромѣ торговыхъ дѣлъ, было довольно хорошаго и дурнаго въ частныхъ дѣлахъ компаньйоновъ. Кавалеръ Рейнгольдъ оставался въ наилучшихъ отношеніяхъ съ виконтессою д'Одмеръ, которая положительно обѣщала ему руку дочери; Жюльенъ былъ безъ ума отъ графини Эсѳири.
   Впрочемъ, онъ не совсѣмъ забылъ о таинственной запискѣ, полученной на балѣ Фаваръ, и которая такъ встревожила его за нѣсколько недѣль предъ тѣмъ.
   Онъ помнилъ странное извѣщеніе, обвинявшее кавалера Рейнгольда въ убійствѣ его отца, и набрасывавшее вообще подозрительный колоритъ на семейство его невѣсты. Онъ не разъ перечелъ записку и помнилъ наизусть ея содержаніе:
   "Сестра твоя выходитъ за убійцу твоего отца,-- а ты женишься на дочери..."
   Онъ помнилъ сомнѣніе, мучившее его на другой день послѣ опернаго бала, когда въ вчерашней сосѣдкѣ своей онъ готовъ былъ признать графиню Эсѳирь.
   Но съ откровеннымъ, пылкимъ сердцемъ Жюльена соединялась слабая воля; онъ любилъ Эсѳирь и употреблялъ всѣ усилія,, чтобъ отдалить отъ себя эти тяжелыя воспоминанія.
   Все, что онъ могъ сдѣлать, это -- исполнить свое обѣщаніе въ -- отношеніи къ тремъ незаконнымъ дѣтямъ Блутгаупта, своимъ дядьямъ. Онъ сказалъ: я ихъ увижу, я узнаю, что они знаютъ о смерти моего отца.
   На пути изъ Парижа въ Германію, онъ дѣйствительно остановился въ вольномъ городѣ Франкфуртѣ-на-Майнѣ. Онъ просилъ позволенія видѣть трехъ братьевъ; но братья были въ секретномъ отдѣленіи, и Жюльену отказали въ его просьбѣ.
   Для иныхъ цѣлей, г-жа де-Лорансъ, докторъ Мира и кавалеръ Рейнгольдъ, проѣзжая чрезъ Франкфуртъ, просили дозволенія видѣть незаконныхъ дѣтей Блутгаупта.
   Можетъ-быть, смутное сомнѣніе уже пробудилось въ нихъ; они хотѣли удостовѣряться... и не были счастливѣе молодаго виконта Жюльена. Впрочемъ, по уваженію, которымъ они пользовались въ Германіи, имъ удалось проникнуть во внутренность тюрьмы, и они удивлялись порядку, въ какомъ она содержится.
   Тюремщикъ говорилъ, что онъ еще не помнитъ, чтобъ кто-нибудь когда бѣжалъ изъ Франкфуртскихъ укрѣпленій.
   Сара, докторъ и Рейнгольдъ пересчитали стражей и осмотрѣли толщину стѣнъ.
   Старый блутгауптскій мажордомъ, Блазіусъ, провелъ ихъ во корридорамъ и показалъ три двери, за которыми заключены были три брата.
   Но предъ этими дверьми и должны были прекратиться всѣ изслѣдованія: за нихъ нельзя было проникнуть. Впрочемъ -- столько прекрасныхъ замковъ и запоровъ!..
   Малютка и ея спутники успокоились.
   Успокоилась совѣсть и Жюльена д'Одмеръ. Онъ сдѣлалъ все, что могъ...
   Въ замкѣ виконтъ нашелъ Эсѳирь и скоро забылъ все, кромѣ любви ея.
   Итакъ, дѣла Гельдберговъ шли какъ-нельзя-лучше. Общій энтузіазмъ увлекъ даже фан-Прэтта и Маджарина Яноса: сто-восемьдесятъ мильйоновъ акцій подписано въ нѣсколько недѣль! Взглядъ самый недальнозоркій увидѣлъ бы такой успокоительный результатъ...
   Старый союзъ снова сплотился, и два выбывшіе члена замѣнены новыми: Цахеусъ Несмеръ -- барономъ Родахомъ, который, оставаясь въ Парижѣ, аккуратно высылалъ необходимыя для праздника суммы, а Моисей Гельдъ -- г-жею де-Лорансъ.
   Сара, по-видимому, по-крайней-мѣрѣ, забыла возстаніе доктора и помирилась съ нимъ; а Португалецъ снова сдѣлался рабомъ ея.
   Ужь если дѣло зашло о мильйонахъ, такъ нечего возиться изъ какихъ-нибудь ста тысячъ экю!
   Особенно, когда эта ничтожная сумма была употреблена на общую пользу. Баронъ Родахъ, въ-самомъ-дѣлѣ, съ удивительною аккуратностію исполнялъ должность кассира; благодаря пріобрѣтеннымъ чрезъ него деньгамъ, кризисъ повелъ къ лучшему, и въ Парижѣ всѣ платежи производились правильно, безостановочно, хотя въ замкѣ Гельдберга также не чувствовали недостатка.
   Этотъ баронъ, дѣйствительно, дорогой человѣкъ, и безъ него домъ Гельдберга, можетъ-быть, теперь уже не существовалъ бы!
   Можно было принять его въ число компаньйоновъ на мѣсто патрона его, Цахеуса Несмера.
   Итакъ, ихъ опять было шестеро; какъ при началѣ этой исторіи -- молодой Гельдбергъ оставался внѣ тайнаго союза.
   Теперь, какъ прежде, всѣ они ненавидѣли другъ друга, не довѣряли другъ другу и стремились извести человѣка.
   Впрочемъ, было различіе между настоящимъ и прошедшимъ; и эти различіе состояло въ отношеніяхъ барона Родаха къ прочимъ собратамъ, изъ которыхъ каждый, кромѣ синьйора Яноса, пытался изъ-подъ-руки заключать съ барономъ особый мирный договоръ.
   Г-жа де-Лорансъ, докторъ Мира, Рейнгольдъ и даже прекрасный фан-Прэттъ заискивали въ этомъ человѣкѣ, наводившемъ на нихъ страхъ своимъ энергическимъ могуществомъ.
   Въ то же время, всѣ они вмѣстѣ вели заговоръ противъ него; въ сердцѣ каждаго изъ нихъ была инстинктивная ненависть, которую удерживалъ только страхъ сильнѣйшаго.
   Что-то говорило имъ, что для общей ихъ пользы необходимо уничтожить барона; но они не смѣли; а еслибъ и осмѣлились, то какъ это сдѣлать?
   Между ними и барономъ была какъ-будто крѣпкая стѣна; они дрожали при одной мысли о нападеніи.
   Этотъ человѣкъ передъ ихъ глазами доказалъ могущество, переходящее предѣлы воображенія.
   Всѣ видѣли, что онъ сдѣлалъ, и никто не могъ объяснить себѣ, какъ онъ это сдѣлалъ.
   Когда задача рѣшительно неразрѣшима, утомленная мысль отдаляется отъ нея, и надежда ищетъ убѣжища въ неизвѣстной будущности. Среди настоящихъ успѣховъ, компаньйонамъ непріятна была мысль о баронѣ, и они ждали для него гибели отъ случая. Одинъ только изъ нихъ разсчитывалъ на себя и вызывалъ на битву, да и то не всегда.
   Были минуты, когда и синьйоръ Яносъ чувствовалъ слабость и напрасно искалъ своей неукротимой отваги. Его ненависть была стремительна, потому-что онъ былъ оскорбленъ; но страхъ въ немъ былъ сильнѣе, потому-что онъ вѣрилъ въ сверхъестественъ мое.
   Онъ сдѣлался мраченъ, молчаливъ и проводилъ дни, блуждая по окрестностямъ стараго замка. Не разъ, въ вечернее время, запоздалый крестьянинъ съ ужасомъ крестился, замѣтивъ въ блутгаунтскомъ лѣсу эту высокую тѣнь, махавшую руками и произносившую невнятныя слова.
   Онъ шелъ медленно, опустивъ голову; послѣдніе лучи солнца освѣщали его странный, короткій нарядъ, отъ котораго онъ казался еще выше. Иногда онъ останавливался, закинувъ назадъ красное сукно своего колпака, и протягивалъ впередъ руки, какъ-бы отталкивая страшный призракъ.
   Иногда, среди пустой аллей, онъ вынималъ свою саблю, и свѣтлое лезвіе ея блестѣло въ воздухѣ.
   Прочіе компаньйоны не старались разсѣивать его мрачнаго расположенія духа и продолжали свое кровавое дѣло.
   До-сихъ-поръ, праздникъ достигъ только одной изъ двухъ предположенныхъ цѣлей: кредитъ поднялся на незыблемомъ основаніи; но Францъ былъ живъ.
   Съ пріѣзда въ Германію, ни одного дня не прошло въ бездѣйствіи; работали по совѣсти; каждый исполнялъ свою обязанность, Малу, называемый Зеленый-Колпакъ, и Питуа-Барсукъ оба оказали почтенные таланты въ искусствѣ убійства; Фрицъ, пьяный съ утра до вечера, дѣлалъ что могъ.
   Самъ несчастный Жанъ Реньйо, послѣ нѣсколькихъ дней бѣгства, проведенныхъ въ лѣсу, въ дикомъ состояніи, наконецъ возвратился, гонимый холодомъ и голодомъ..
   Харчевникъ Іоганнъ, шефъ гельдбергскихъ наемщиковъ, принялъ его съ отверстыми объятіями, какъ заблудшую овцу, возвратившуюся къ паствѣ.
   Жанъ, не зная самъ что дѣлалъ, оказалъ тамъ-и-сямъ маленькія услуги. Тяжелый туманъ лежалъ надъ его головой; онъ уже не думалъ...
   Но, не смотря на всѣ эти усилія, Францъ здравствовалъ всѣмъ на диво.
   Два или три ничтожныя паденія, царапина на плечѣ, -- вотъ единственный результатъ такого напора силъ.
   Предъ нимъ блѣднѣла звѣзда Гельдберговъ. Францъ былъ камнемъ преткновенія для счастливой ассоціаціи.
   Дѣйствовать противъ него, какъ думали, прямо, безъ околичностей, было невозможно. Хотя баронъ Родахъ и не успѣлъ выполнить своихъ плановъ въ-отношеніи Франца и поставить его на ногу принца, однако юноша занималъ довольно-блистательное мѣсто въ замкѣ Гельдберговъ.
   Гансъ Дорнъ, его парижскій банкиръ, снабдилъ его значительными суммами, особенно по состоянію заимодавца и кредитора, изъ которыхъ одинъ былъ бѣдный продавецъ платья, а другой голый сирота; но ни тотъ, ни другой не считали денегъ.
   Впрочемъ, иногда Гансъ Дорнъ и отказывалъ въ требованіяхъ ребенка, какъ онъ называлъ его; только это было не въ деньгахъ. Францу хотѣлось узнать причину внезапной преданности къ нему продавца платья. Онъ разспрашивалъ, выпытывалъ; но ни въ чемъ не успѣлъ.
   Впрочемъ, хотя Гансъ Дорнъ и молчалъ, но Францъ видѣлъ въ немъ агента таинственнаго человѣка, котораго онъ зналъ подъ именемъ "нѣмецкаго кавалера", и котораго считалъ или своимъ отцомъ, или посланнымъ отъ отца. Онъ видѣлъ его два раза: на балѣ Фаваръ въ трехъ различныхъ костюмахъ и въ Булоньскомъ-Лѣсу со шпагою въ рукѣ, и живо помнилъ прекрасныя, благородныя черты лица его.
   Во Францѣ боролись два чувства: неудовольствіе покинутаго сына и первые порывы страстной нѣжности къ узнанному отцу.
   Чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ глубже укоренялось въ немъ это чувство.
   Нѣмецкій кавалеръ былъ безпрестанно у него на умѣ: Францъ думалъ о немъ съ уваженіемъ и любовью, и надѣялся на него.
   Это, впрочемъ, не помѣшало Францу пренебречь его совѣтомъ и отправиться въ замокъ Гельдбергъ съ первыми приглашенными, жъ числѣ которыхъ была Дениза.
   Францъ не сказалъ о своемъ отъѣздѣ ни Гансу Дорну, ни Гертрудѣ, отъ которой ничего не скрывалъ.
   Онъ хотѣлъ ѣхать, а нѣмецкій кавалеръ былъ противнаго мнѣнія. Францъ имѣлъ свои причины думать, что въ крайнемъ случаѣ нѣмецкій кавалеръ могъ бы употребить и силу, чтобъ удержать его отъ поѣздки.
   Онъ отправился довольный какъ школьникъ преждевременнымъ отпускомъ; гардеробъ его былъ въ роскошномъ состояніи, кошелекъ полонъ.
   Дѣйствительно, это уже былъ не мелкій гельдбергскій комми. Надежда придавала ему особенный вѣсъ, который выказывался еще болѣе при внезапномъ обогащеніи.
   Мысль барона Родаха почти-совсѣмъ осуществилась безъ его содѣйствія.
   Францъ произвелъ эффектъ въ блестящемъ обществѣ, собравшемся въ замкѣ. Онъ былъ молодъ, хорошъ собою и, какъ надо было думать, богатъ.
   Женщины очень занимались имъ и тѣмъ породили къ нему зависть въ мужчинахъ,-- а что можетъ быть выше этого для юноши съ новорожденными усиками и львинымъ сердцемъ?
   Францъ былъ въ модѣ; надо было измѣнить съ нимъ тактику. Нельзя было просто сторожить его, какъ дичь, и пустить ему пулю въ затылокъ.
   Это надѣляло бы слишкомъ-много шума. Все общество пришло бы въ движеніе, и слѣдствій подобнаго убійства нельзя было вполнѣ предвидѣть.
   Компаньйонамъ нужно было хитрить; разставили сѣти: Францъ миновалъ ихъ.
   Большая часть попытокъ почти удавалась, особенно одна. Однажды вечеромъ, Францъ возвращался въ замокъ блѣдный, окровавленный.
   Охотились на кабана, и Францъ въ чашѣ лѣса получилъ рану въ плечо.
   Какой-нибудь неловкій стрѣлокъ...
   Эта рана доставила ему много чувствительныхъ взглядовъ и усугубила нѣжное вниманіе прекрасной половины общества.
   Мало того: въ-продолженіи двухъ или трехъ дней, въ которые онъ долженъ былъ оставаться въ своей комнатѣ, за нимъ ухаживали Ліа Гельдбергъ и Дениза.
   Дениза -- для Франца, а Ліа -- для Денизы.
   Пребываніе въ замкѣ сблизило двухъ дѣвушекъ.
   Страдавшей Ліи нужна была подруга.
   Она не видѣла Отто послѣ счастливой и вмѣстѣ тягостной встрѣчи въ отели Гельдберга. Отто убѣгалъ ея: она сама не знала, почему, при воспоминанія о послѣднихъ минутахъ свиданія съ нимъ, у нея сжимается сердце.
   Съ-тѣхъ-поръ не покидало ее какое-что предчувствіе близкаго несчастія.
   Она не жаловалась; всѣ страданія замирали у ней въ душѣ; она ничего не говорила о нихъ даже Денизѣ.
   Кто видѣлъ ея кроткую, задумчивую улыбку, тотъ могъ подумать, что это одно изъ тѣхъ слишкомъ-счастливыхъ существъ, которыя ищутъ воображаемыхъ несчастій, одна изъ тѣхъ живыхъ элегій, которыя покоятся въ грустныхъ мечтахъ, вызываемыхъ ни произволу. Одинъ Богъ видѣлъ ея слезы.
   Дениза разсказывала ей тысячи подробностей счастливой любви, удерживаемой семейными препятствіями. Ліа слушала внимательно, съ участіемъ, и забывала свое горе для радостей подруги,-- горе, которое, потомъ, въ уединеніи, становилось еще тяжеле.
   Печаль ея никогда не тяготила другихъ; она умѣла улыбаться къ самыя горькія минуты; даже Дениза не подозрѣвала ея душевныхъ страданій.
   Денизѣ нельзя было бы одной прійдти къ изголовью Франца; во роль сидѣлки шла къ дѣвушкѣ-хозяйкѣ, и, весьма-натурально, подруга ея раздѣляла съ нею эту обязанность.
   То были чудные три дня! Францъ притворялся, чтобъ продлить эти счастливыя минуты.
   Какъ бы онъ влюбился въ Лію, еслибъ не любилъ Денизы!
   Они говорили; его обычная веселость оживляла эти разговоры; настоящее было прекрасно, будущее обѣщало такъ много; въ цѣломъ замкѣ, исполненномъ праздничныхъ мыслей, не было мѣста, гдѣ бы время шло веселѣе, какъ въ комнатѣ раненнаго.
   Всему есть предѣлъ, и для прекраснаго, увы! срокъ самый короткій. Виконтесса д'Одмеръ, можетъ-быть, въ угожденіе кавалеру Рейнгольду, для котораго Францъ представлялся болѣе и болѣе опаснымъ соперникомъ, заставила Денизу прекратить эти продолжительныя бесѣды.
   Дениза никогда не ослушалась матери. Въ этой крайности, Ліа сдѣлалась добрымъ геніемъ влюбленныхъ. Ея комната въ замкѣ отдѣлялась отъ комнаты Франца капитальною стѣною; но смежныя окна ихъ выходили на ту луговину, гдѣ мы видѣли зрителей во время фейерверка.
   Это былъ задній фасадъ замка. Проходящіе здѣсь были рѣдки.
   Францъ садился къ своему окну, Дениза облокачивалась на окно Ліи, и такимъ-образомъ они могли говорить.
   Большая комната Франца была съ готическими украшеніями и выходила окнами на поля и на главный дворъ замка.
   Онъ лежалъ на большой кровати чернаго дерева, стоявшей на возвышеніи.
   На стѣнахъ видны были свѣтлые четвероугольники и надъ ними огромные гвозди, доказывавшіе, что на этихъ мѣстахъ висѣли прежде картины.
   По сторонамъ входной двери стояли военные трофеи.
   На почернѣлыхъ отъ времени украшеніяхъ виднѣлся гербъ графовъ: въ черномъ полѣ три человѣка.
   Мы уже видѣли эти гербы, когда еще на нихъ блестѣла позолота и когда въ длинный ноябрскій вечеръ на нихъ отражался огонь топившагося камина. Мы видѣли длинные занавѣсы кровати, за которыми слышались жалобные стоны...
   Францъ былъ въ комнатѣ, гдѣ умерли старый Гюнтеръ Блутгауптъ и прекрасная графиня Маргарита.
   Двадцать лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ въ этой самой комнатѣ были убиты графъ Блутгауптъ и жена его; но, кромѣ золотыхъ рамъ, похищенныхъ жадной или завистливой рукой, время ничего не измѣнило.
   Вокругъ огромнаго камина мы узнали бы кресла, на которыхъ въ роковую ночь наканунѣ Всѣхъ-Святыхъ сидѣли суровый управитель Блутгаупта, Цахеусъ Несмеръ, толстый физикъ Фабриціусъ фан-Прэттъ и докторъ, Португалецъ Хозе-Мира, приготовлявшій свой жизненный эликсиръ.
   Направо стояло высокое кресло съ гербами, обыкновенное мѣсто графа.
   Въ амбразурѣ окна, выходившаго на дворъ, мы узнали бы мѣсто, гдѣ пажъ Гансъ Дорнъ и служанка Гертруда разговаривали между-тѣмъ, какъ графиня Маргарита стонала за занавѣсками.
   Наконецъ, среди комнаты мы нашли бы на паркетѣ то темное пятно, на которое дрожащей рукой указывала Гертруда пажу, и которое означало то мѣсто, гдѣ три красные человѣка, однажды ночью, вышедъ изъ земли, убили таинственнаго блутгауптскаго гостя, называвшаго себя барономъ Родахомъ.
   Въ-теченіе двадцати лѣтъ, густой слой пыли закрылъ роковой слѣдъ; но когда, для праздника, возобновляли замокъ, кровавое пятно обнаружилось.
   Маленькая дверца бывшей молельни графини была заперта изнутри и Францъ не зналъ, куда она ведетъ.
   Еслибъ по-утру, когда первые лучи солнца освѣщали спавшаго Франца, какой-нибудь вѣрный блутгауптскій васаллъ могъ проникнуть въ эту комнату, то странныя мысли пришли бы ему въ голову.
   Не во снѣ ли промелькнули для него двадцать лѣтъ? Это нѣжное, кроткое, улыбающееся сонное лицо, окруженное длинными, свѣтлыми локонами -- не Маргарита ли это?...
   Маргарита, счастливая, молодая, еще неиспытавшая горечи слезъ?
   Конечно, не кавалеръ Рейнгольдъ, и не другой кто изъ умышленниковъ выбралъ для Франца бывшую комнату графини.
   Подобныя сближенія тягостны для самыхъ черствыхъ душъ, тутъ нельзя было предполагать ничего, кромѣ случайности.
   Комната Ліи была почти такая же, только-нѣсколько меньше отдѣлана зіново. Она также съ одной стороны выходила на поле, съ другой -- на внутренній дворъ, на которомъ возвышалась полуразрушенная капелла графовъ.
   Дѣвушка сама выбрала эту комнату, и выбрала ее, конечно, потому, что искала уединенія, ибо прочіе члены семейства заняли противоположный флигель замка. Гельдбергъ и его компаньйоны расположились въ комнатахъ Цахеуса Несмера.
   Если Ліа дѣйствительно искала уединенія, то ей трудно было найдти что-нибудь лучше: въ сосѣдствѣ съ нею была только комната Франца, отдѣлявшаяся толстою стѣною. Впрочемъ, она была совершенно уединенна и составляла оконечность замка со стороны лѣсовъ, окружавшихъ бывшую блутгауптскую деревню.
   Яснѣе, одно изъ ея оконъ было прямо надъ укрѣпленіемъ, гдѣ гельдбергскіе гости, во время фейерверка, видѣли фантастическое явленіе трехъ красныхъ человѣкъ.
   Днемъ, Ліа не пользовалась этимъ уединеніемъ. Она должна была слишкомъ-часто являться къ гостямъ; а когда и могла уйдти, не нарушая приличій, то къ ней тотчасъ приходила Дениза.
   Но вечеромъ она была одна. Когда залы замка горѣли огнями, въ окнѣ ея виднѣлся слабый свѣтъ.
   Въ эти минуты, она была одна. Счастливая Дениза находила Франца среди вечернихъ удовольствій, и уже не нуждалась въ Ліи. Ліа могла запереть свою дверь на замокъ.
   Она била такъ далеко отъ праздника, что даже эхо веселаго шума не долетало до нея.
   За этой запертой дверью царствовало глубокое молчаніе; предъ окнами пустыя, черныя поля, пустой дворъ, да заунывные порывы вѣтра, который гулялъ подъ сводами старой капеллы.
   Все это было очень-печально; но не отъ того сжималось сердце бѣдной дѣвушки.
   Едва переступала она за порогъ своей комнаты и затворяла за собою дверь, поддѣльная бодрость ея исчезала. Она садилась, растерзанная, въ ногахъ своей постели, и недавно-улыбавшіеся глаза ея вдругъ заливались слезами.
   Она твердила то имя, которое съ такой пламенной радостью произносила, увидѣвъ въ отели отца барона Родаха.
   -- Отто! Отто!..
   Боже мой! за что ей суждено такъ страдать!..
   Отто больше не любятъ ея; она помнила его послѣдній взглядъ, въ которомъ ничего не было, кромѣ суроваго состраданія. И съ-тѣхъ-поръ прошло нѣсколько недѣль, а она видѣла его только одинъ разъ, въ среду на первой недѣлѣ поста, когда онъ ходилъ вокругъ отели!
   И онъ не вошелъ, и ни слова съ-тѣхъ-поръ!
   Она не забыла, какъ омрачилось лицо Отто, когда онъ узналъ, кто ея отецъ... А прежде, бывало, онъ такъ весело встрѣчалъ ее!
   Не тайное ли проклятіе тяготѣло надъ именемъ Гельдберга?.. То, что знала Ліа о своемъ возлюбленномъ и его намѣреніяхъ! открывало вредъ нею цѣлый рядъ мыслей; но она съ ужасомъ отвращалась отъ нихъ, не хотѣла догадываться, боясь узнать причину, по которой Отто оставилъ ее.
   Иногда (и это были лучшія минуты ея уединенія) она отвергала ненавистныя подозрѣнія. Моисей Гельдъ такой почтенный человѣкъ! Это святой старецъ! патріархъ!..
   Отто прійдетъ, Отто любитъ ее! О! она такъ молилась!..
   Блѣдныя руки ея сжимались на груди; черные глаза подымались къ небу; слезы высыхали на горячихъ щекахъ.
   Она была прекрасна съ этой молитвой; дивное совершенство было въ чертахъ ея, когда она повѣряла свою скорбь Богу, какъ самую чистую, священную жертву. Она была прекрасна, такъ прекрасна, что невольно становилось грустно на душѣ, глядя на нее.
   Поэты говорятъ, что слишкомъ-совершенная красота, какъ слишкомъ-сильный геній, есть предвѣстіе несчастья на нашей бѣдной землѣ.
   Возвышенный геній и божественная красота, кажется, ошибкой являются въ этомъ неродномъ для нихъ мірѣ; задумчивые и гордые, они проходятъ, тая въ себѣ страданія, и жаждутъ смерти, какъ другіе жаждутъ счастья...
   Въ коммодѣ Ліи былъ маленькій ящикъ изъ розоваго дерева, который мы видѣли открытымъ на столѣ, въ лѣвомъ павильйонѣ отели Гельдберга. Въ часы уединенія, Ліа открывала этотъ ящикъ и искала въ немъ утѣшенія перечитывая письма, давно-затверженныя на память, въ которыхъ Отто говорилъ о любви.
   Какъ онъ умѣлъ говорить о любви! какъ быстро проникало и душу каждое его слово!
   Усталая толпа уже искала сна послѣ забавъ, а Ліа всё еще сидѣла въ своей комнатѣ, и при свѣтѣ лампы перечитывала обожаемыя страницы.
   Десять или двѣнадцать первыхъ дней ничто не смущало ея уединенія въ замкѣ. Однажды вечеромъ, она остановилась въ испугѣ на половинѣ письма, лучшаго, самаго любимаго изъ всѣхъ писемъ, въ которомъ Отто у ногъ умолялъ ее любить.
   Это было во время великолѣпнаго фейерверка.
   Ліа по обыкновенію удалилась, чтобъ Предаться мыслямъ, которыхъ не раздѣляла съ нею толпа посѣтителей.
   Она сидѣла спиной къ окну, предъ которымъ горѣли блистательные потѣшные огни.
   Въ ту минуту, когда огненные фонтаны исчезли на нѣкоторое время, ей послышался странный шумъ подъ ея ногами. Что-то похожее на тотъ шумъ, который она слышала въ Парижѣ подъ своимъ павильйономъ.
   Именно, то же самое; глухіе, медленные шаги раздавались подъ паркетомъ.
   Дрожа всѣмъ тѣломъ, она встала. Ослабѣвшія силы ея не могли бороться съ страхомъ.
   Въ Парижѣ, она ночью оставляла свой павильйонъ и переходила въ жилыя комнаты; здѣсь нельзя было ждать никакой помощи.
   Шумъ слышался нѣсколько секундъ, потомъ все смолкло.
   Въ то же время, фейерверкъ снова вспыхнулъ и освѣтилъ укрѣпленія. Отдаленный говоръ толпы теперь уже долеталъ до ушей внимательной Ліи.
   И больше ничего.
   Но съ-этихъ-поръ, она слышала тотъ же шумъ каждый день и каждую ночь,-- не въ одно и то же время, какъ въ Парижѣ, а иногда, передъ свѣтомъ, засыпая отъ утомленія, она вдругъ просыпалась отъ этого непонятнаго шума.
   Какъ въ Парижѣ разспрашивала она садовника, такъ и здѣсь обратилась къ старымъ служителямъ замка.
   Отвѣтъ былъ тотъ же: ничего не было подъ ея комнатой, которая выходила выступомъ и стояла на каменномъ фундаментѣ.
   Между-тѣмъ, это была не игра, воображенія; часто, вмѣстѣ съ шумомъ шаговъ, она слышала какъ-будто тихій голосъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Впрочемъ, вотъ какое преданіе ходило между безчисленнымъ множествомъ другихъ легендъ въ той сторонѣ о древнемъ родѣ Блутгауптовъ.
   Знаменитый Черный-Графъ, Рудольфъ Блутгауптъ, тотъ воплощенный дьяволъ, который вредилъ всѣмъ дочерямъ своихъ васалловъ, чрезвычайно уважалъ жену свою, графиню Берту, которая была святая.
   Это уваженіе, конечно, не мѣшало графу оставлять свою графиню; и Берта жила въ совершенномъ забвеніи.
   Но въ Черномъ-Графѣ было хоть то хорошо, что онъ старался; скрывать отъ жены свое безпутство...
   Каждый вечеръ приказывалъ онъ съ шумомъ запирать ворота замка; на башнѣ билъ урочный часъ успокоенія, и сторожевому на подъемномъ мосту приказано, было убиватьп на смерть каждаго, кто покусится выйдти -- хотя бы то былъ и самъ графъ.
   Говорятъ, что Берта спала покойно, полагаясь на отважнаго сторожа.
   Когда сосѣдніе добряки разсказывали ей о ночныхъ похожденіяхъ ея супруга, она лукаво улыбалась и указывала бѣлымъ пальчикомъ на сторожевую башню, гдѣ стояли ночные стражи.
   Добрякамъ становилось неловко; но дьяволъ, въ-самомъ-дѣлѣ, ничего не терялъ отъ этого.
   Каждый вечеръ, чрезъ часъ послѣ сторожеваго колокола, графъ тушилъ свою свѣчу, чтобъ думали, будто онъ легъ спать.
   Вмѣсто того, тихонько отворялъ онъ дверь и, съ четырьмя или пятью конюхами, такими же какъ онъ нехристями, но веселыми гуляками, отправлялся въ капеллу.
   Быль подземный ходъ, который начинался гдѣ-нибудь въ самой капеллѣ или въ погребальныхъ склепахъ, и выходилъ неизвѣстно куда.
   Въ дополненіе къ этому неопредѣлительному преданію, скажемъ, что подземелье выходило за замкомъ, подъ укрѣпленіемъ, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ наши три пассажира почтовой кареты становились другъ на друга, чтобъ достать мортиру, наведенную на Франца.
   Отсюда графъ, съ своими проклятыми конюхами, отправлялся въ сосѣднія деревни, гдѣ цѣлыя ночи проводилъ въ безпутствѣ, и окрестныя дороги были наполнены нищими мальчиками, безъименными дѣтьми графа.
   Черный-Графъ умеръ, какъ умираютъ и злые и добрые. На смертномъ одрѣ, онъ покаялся Бертѣ въ своихъ грѣхахъ и открылъ ей потаенный ходъ.
   Эта тайна переходила въ родѣ Блутгауптовъ отъ отца къ сыну, и никто, кромѣ ихъ, не зналъ о существованіи подземелья.
   Но для предупрежденія безпорядковъ, подобныхъ тѣмъ, какіе производилъ Черный-Графъ, Берта завѣщала, чтобъ каждый разъ, когда старшій въ родѣ, знающій секретъ, женится, водилъ новобрачную въ первую ночь въ капеллу и тамъ, безъ свидѣтелей, ставъ на колѣни предъ гробницею Берты, вручалъ ржавый ключъ отъ подземелья молодой супругѣ.
   Этотъ обычай религіозно соблюдался со временъ Берты до Гюнтера, который передалъ ключъ графинѣ Маргаритѣ.
   Они умерли оба, и всѣ думали, что тайна о подземельѣ потерями навсегда.
   Но, при жизни Маргариты и Гюнтера, старый графъ, ненавидѣвшій и презиравшій незаконныхъ дѣтей Блутгаупта, запретилъ впускать ихъ на дворъ своего замка.
   У Маргариты только и было три брата, которыхъ она любила. Робкая и слабая, она не смѣла прямо противиться волѣ мужа; и вотъ -- ловчій Клаусъ однажды принесъ тремъ братьямъ пакетъ съ большимъ ржавымъ ключомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ то время, когда Ліа въ первый разъ услышала непонятный шумъ, прервавшій ея чтеніе и напугавшій ее, три брата графини Маргариты, Отто, Альбертъ и Гётцъ, вошли въ замокъ Гельдбергъ тайнымъ ходомъ Чернаго-Графа.
   

IX.
Пѣсня Гертруды.

   Празднества продолжались. За фейерверкомъ послѣдовало большое драматическое представленіе. Первоклассные артисты, приманенные золотомъ, собрались на домашней сценѣ Гельдберга.
   Успѣхъ былъ совершенный: пьесы и актёры приняты съ оглушительными рукоплесканіями. Всѣ были въ такомъ пріятномъ расположеніи духа, что даже Triomphe du Champagne et d'Amour, пущенное находчивымъ авторомъ, Фиселемъ, вслѣдъ за большою пьесой, возбудилъ нѣсколько снисходительныхъ браво!
   Это былъ второй успѣхъ этой пьесы. Двадцать лѣтъ назадъ, ее дали подъ названіемъ la Bouteille de Champagne, и она была освистана не совершенно.
   Ужь двѣ недѣли, какъ гости пировали въ звмкѣ. Двѣ недѣли праздника -- весьма-довольно; но время прошло незамѣтно, и почти еще никто не скучалъ.
   Впрочемъ, программа истощилась. Чрезъ нѣсколько дней надо было отправляться въ Парижъ, и многіе ужь предчувствовали скорое окончаніе праздника.
   Только двѣ вещи поддерживали раззадоренное любопытство гостей: говорили о большомъ маскарадѣ и объ охотѣ съ факелами въ старомъ графскомъ паркѣ.
   Балъ долженъ былъ превзойдти великолѣпіемъ все предъидущее. Каждый могъ видѣть приготовленія въ огромной залѣ съ готическими колоннами, гдѣ графы Блутгаупты чинили судъ и расправу.
   Эта зала, въ которой, при началѣ нашего разсказа, мы видѣли служителей замка, теперь отдѣлывалась роскошными украшеніями, приноровленными къ античному стилю ея архитектуры.
   Что касается до ночной охоты, то главныя подробности ея были опредѣлены напередъ въ неоднократныхъ таинственныхъ засѣданіяхъ. Распорядители праздника, подъ предсѣдательствомъ Авеля и при участіи Мирелюна и Фиселя, были подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ страницъ прекрасной книжки Леона Гозлана, въ которой живописно и чрезвычайно-энергически описаны блистательныя черты подобной охоты.
   Это была копія, но большая и богатая копія, съ дикою природой Вюрцбурга вмѣсто тощаго цивилизованнаго парка, въ которомъ напрасно старалась заблудиться свита Лудовика XIV.
   Фисель, Мирелюнъ и ихъ товарищи этимъ и удовольствовались; Мира, Рейнгольдъ и г-жа де-Лорансъ, не говоря ужь о фан-Прэттѣ и Маджаринѣ Яносѣ, видѣли въ охотѣ еще нѣчто.
   Въ крайности, она представляла случай поправить неудачи, и компаньйоны Гельдберга мечтали сдѣлать въ эту освѣщенную ночь такое, чего, конечно, не могли найдти въ фантастическомъ описаніи Гозлана...
   Маскарадомъ и охотой должны были заключиться празднества.
   Гости болѣе ужь ничего не ждали.
   Прошло дня два или три послѣ фейерверка. Не смотря на предосторожности компаньйоновъ, которые распространили слухъ, что странное явленіе Трехъ красныхъ было приготовлено нарочно, -- ' гости были не совершенно-спокойны.
   Внѣ замка это волненіе было еще сильнѣе; слухи распространялись со всѣхъ сторонъ; старые васаллы графовъ, которыхъ была довольно въ окрестностяхъ, постоянно ждали чего-то сверхъестественнаго.
   Кромѣ появленія трехъ демоновъ, еще не забыли, какъ бюрмбургскіе крестьяне съ ужасомъ смотрѣли нѣкогда на свѣтъ, блестѣвшій надъ самой возвышенной сторожевой башней замка.
   Этотъ свѣтъ, по общему повѣрью, былъ жизнь стараго Гюнтера и душа Блутгаупта.
   Душа Блутгаупта погасла въ ночь на Всѣхъ-Святыхъ въ 1824 году.
   Люди достовѣрные говорили, что недавно видѣли слабый дрожащій свѣтъ за позеленѣлыми стеклами старой башни.
   Видно, зажигается таинственный огонь! видно оживаетъ душа Блутгауптовъ!
   Говорили объ этомъ шопотомъ, вечеромъ. Приверженцы стараго времени надѣялись. Родилось смутное предчувствіе опасностей и побѣдъ..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   На дворѣ было холодно, туманно; гости не думали выходить изъ теплыхъ комнатъ.
   Одинъ Францъ спустился въ садъ, чтобъ освѣжиться, а можетъ-быть и въ надеждѣ встрѣтить Денизу, за которой теперь виконтесса д'Одмбръ слѣдила безотлучно.
   Онъ былъ въ охотничьемъ платьѣ, съ ружьемъ на плечѣ.
   Онъ прошелъ по большимъ аллеямъ, заросшимъ высокою травою. Садъ былъ совершенно пустъ; Францъ перелѣзъ, черезъ ветхую рѣшетку и началъ спускаться съ крутой горы.
   Онъ шелъ опустивъ голову, забывъ о дичи и о ружьѣ своемъ.
   Отъ времени, до времени разсѣянно оглядывался онъ на замокъ, острыя крыши котораго были покрыты бѣлымъ инеемъ.
   Онъ не давалъ себѣ отчета въ своихъ впечатлѣніяхъ, посердцу его билось сильнѣе и мечты заходили глубже, когда глядѣлъ онъ на величавый силуэтъ замка.
   Невѣдомыя мысли роились въ головѣ его. Онъ думалъ о замкѣ своихъ предковъ; хотя, послѣ отъѣзда изъ Парижа, не случилось ничего, что бы могло оживить его надежды, но онѣ у наго разростались съ каждымъ днемъ.
   Человѣкъ, въ которомъ онъ подозрѣвалъ своего отца, былъ Нѣмецъ. Германія, можетъ-быть, его отечество, и мысль его, привыкшая блуждать въ странныхъ грезахъ, невольно сравнивала огромный, рисовавшійся предъ нимъ замокъ съ жилищемъ его родителей.
   Какъ, вѣроятно, знатны были прежде эти графы Блутгаупты, когда воспоминанія объ нихъ до-сихъ-поръ такъ живы въ этой сторонѣ!..
   Францъ часто разговаривалъ съ туземными жителями; онъ зналъ исторію старинныхъ укрѣпленіи и тысячи легендъ, ходившихъ въ народѣ о старыхъ графахъ.
   Нѣтъ наслѣдниковъ для этой славы...
   Францъ вздыхалъ и медленно шелъ по первой дорожкѣ, ведшей отъ укрѣпленія къ деревнѣ.
   Мечты его становились все грустнѣе и грустнѣе; онъ думалъ о бѣлокурой Нѣмочкѣ, послѣдней графинѣ, умиравшей плѣнницею за этими мрачными стѣнами. Ей не было и двадцати лѣтъ; старики, видѣвшіе ее, говорили со слезами о ея кротости, о ея ангельской красотѣ.
   То не мрачная трагедія прежнихъ вѣковъ: едва прошло нѣсколько лѣтъ съ-тѣхъ-поръ, какъ свершилась эта плачевная легенда, и еще много жило очевидцевъ, которые могли разсказать о прекрасной Маргаритѣ и Гюнтерѣ Блутгаупгѣ, этомъ странномъ старикѣ, предавшемся магіи и проводившемъ ночи надъ составленіемъ золота.
   Францъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ тропинка, вдругъ измѣнивъ направленіе, огибала заброшенную каменоломню; отсюда онъ увидѣлъ замокъ съ той стороны, гдѣ былъ фейерверкъ.
   Надъ низкой стѣной замѣтилъ онъ окно Ліи,-- то окно, изъ котораго каждый день улыбалось ему чудное личико Денизы.
   Прощайте, мечты и легенды! Лучъ солнца пробился сквозь пасмурный туманъ; все, казалось, оживилось вокругъ Франца; сердце его забилось я надеждой и радостью.
   Дениза любитъ его. Это далекое окно казалось ему свѣтлой точкой среди мрачныхъ укрѣпленій.
   Восходящее солнце едва виднѣлось въ туманѣ и отражалось на узкихъ окнахъ розовымъ отливомъ.
   Окно будто улыбалось ему.
   Францъ поднялъ голову; онъ забылъ свою грусть, послалъ рукою поцалуй къ окну и весело продолжалъ свой путь, напѣвая безсознательно любимый куплетъ Гертруды.
   Вдругъ онъ остановился: пѣсня его будто повторялась слабо и таинственно внизу, среди орѣховаго кустарника, надъ которымъ еще лежалъ туманъ.
   Дорога снова поворачивала, и онъ былъ ужь по другую сторону каменоломни, въ четверти мили отъ замка.
   Предъ нимъ направо, въ четырехъ или пятистахъ шагахъ, виднѣлись сквозь туманъ хижины новой блутгауптской деревни; налѣво -- только нагроможденные камни, за которыми шелѣ лѣсъ, огибавшій гору и подходившій къ развалинамъ старой деревни и къ обернбургской дорогѣ.
   На томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ Францъ, были также большіе, покрытые мхомъ камни, между которыми росли тощія сосны.
   Дорожка шла зигзагами по крутому скату; но прямо къ лѣсу вилась маленькая тропинка.
   Францъ остановился; на удивленномъ лицѣ его выражались радость и безпокойство.
   Пѣсня его повторялась свѣжимъ, молодымъ голосомъ внизу за камнями, подлѣ опушки лѣса. Францу показалось, что это голосъ дочери Ганса Дорна.
   Но возможно ли это?
   Первый куплетъ кончился руладой, которую такъ хорошо дѣлала Гертруда и отъ которой онъ вздрогнулъ, какъ-будто въ трехъ шагахъ отъ него было хорошенькое личико пѣвуньи.
   Онъ наклонился надъ тропинкой и, прислушиваясь, старался разсмотрѣть что-нибудь сквозь туманъ, покрывавшій долину.
   Ничего не видно. Среди этихъ, скалъ незамѣтно было и слѣдовъ человѣческаго жилища.
   Но до него долетѣлъ и второй куплетъ пѣсни.
   Францъ еще прислушался; потомъ не удержался, и изо всей силы запѣлъ припѣвъ.
   Все стало тихо; эхо замолкло; Францъ стоялъ середи дороги, неподвижно, съ полураскрытымъ ртомъ, не зная, на яву или не снѣ все это дѣлается.
   -- Гертруда!.. Гертруда!.. закричалъ онъ.
   Отвѣта не было.
   Францъ пожалъ плечами; ему стало совѣстно, изъ Германіи звать Гертруду, которая была въ Парижѣ!..
   Не смотря на такое заключеніе, онъ, вмѣсто того, чтобъ идти къ новой деревнѣ, началъ спускаться, почти на четверенькахъ, по крутой тропинкѣ.
   Солнце подымалось; туманъ исчезалъ мало-по-малу.
   Онъ уже сдѣлалъ шаговъ сто между камнями, лежавшими у подошвы горы, какъ слабый крикъ раздался позади его...
   -- Батюшка!.. батюшка!.. говорилъ знакомый голосъ: -- идите скорѣй!.. вотъ г. Францъ.
   Францъ быстро обернулся и подлѣ огромнаго камня увидѣлъ домикъ почти одного цвѣта съ скалою, мимо котораго онъ прошелъ не замѣтивъ его.
   Гертруда стояла на порогѣ и кому-то махала рукою.
   Францъ бросился, и черезъ минуту уже стоялъ между Гертрудою и Гансомъ Дорномъ.
   Онъ смѣло пожалъ руку продавцу платья и по обыкновенію громко поцаловалъ Гертруду.
   Гансу Дорну было не до того; онъ во всѣ глаза смотрѣлъ на Франца и не могъ насмотрѣться.
   При приближеніи юноши, онъ снялъ шляпу и теперь стоялъ съ открытой головой.
   -- Ну, дядя Дорнъ! сказалъ Францъ: -- что это вы, чиниться что ли со мной вздумали?.. Не думалъ я васъ здѣсь увидѣть!..Зачѣмъ вы попали сюда?
   На лицѣ продавца платья, видно было смущеніе.
   -- Я родился въ блутгауптскихъ помѣстьяхъ, отвѣчалъ онъ: -- пріѣхалъ повидаться съ своими.
   -- А посмотрите-ка, батюшка, вскричала Гертруда:-- какъ перемѣнился г. Францъ!
   Хотя Францъ и исцѣлился совершенно отъ раны, но все еще былъ нѣсколько-блѣденъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, проговорилъ Гансъ Дорнъ: -- здѣшній воздухъ ему не годится... и еще слава-Богу, что я, нашелъ его хотя на столько здоровымъ...
   Францъ расхохотался и погрозилъ.
   -- А! дядя Дорнъ! сказалъ онъ: -- это стоитъ совѣта!.. Вы, я думаю, не безъизвѣстны о тѣхъ безъименныхъ предостереженіяхъ, которыя я получилъ передъ отъѣздомъ въ Германію.
   -- Я васъ не понимаю, отвѣчалъ Гансъ.
   -- Хорошо, хорошо!.. вы человѣкъ скрытный, дядя Дорнъ. Ну, да мы поговоримъ объ этомъ послѣ?.. Вы таки дали мнѣ знать съ вашимъ грознымъ письмомъ отъ нѣмецкаго кавалера; я дрожалъ добрыя десять минуть -- не за себя, а за другаго человѣка, про котораго тоже говорилось въ письмѣ... Ха! ха! хорошо придумано!.. Только я, слава Богу, уже не ребенокъ, дядя Дорнъ... и не смотря на таинственныхъ соглядатаевъ, которые справлялись обо мнѣ у привратника каждый вечеръ, вырвался-таки на волю.
   -- Пріѣхали одни, сказалъ Гансъ Дорнъ: -- одни, безъ предосторожностей, среди вашихъ враговъ!..
   Францъ пожалъ плечами и оборотился къ Гертрудѣ, которая, улыбаясь, смотрѣла на него.
   -- Слушайте, вотъ, сестрица, вскричалъ онъ: -- честное слово! еслибъ я хотя сколько-нибудь былъ склоненъ къ самоубійству, то могъ бы подумать, что я какой-нибудь наслѣдникъ Блутгауптовъ!..
   Еслибъ въ эту минуту Францъ взглянулъ на Ганса Дорна, его поразило бы дѣйствіе, произведенное на продавца платья послѣдними словами.
   Гансъ отвернулся; онъ былъ блѣденъ; вѣки его дрожали.
   Но Францъ, хотя въ извѣстныя минуты и заносился въ своихъ мечтахъ въ самыя безумныя крайности, теперь упалъ весьма-низко. Онъ думалъ, что сказалъ такую несообразность, на которую нечего и ждать отвѣта.
   -- Еслибъ у меня голова была еще немного-послабѣе, примолвилъ онъ:-- то въ эти три недѣли Богъ-знаетъ что бы изъ меня сдѣлалось!.. Лучшіе друзья мои хотѣли, конечно, отъ чистаго сердца, увѣрить меня, что я окруженъ тайными убійцами!..
   Когда Францъ говорилъ это, Гертруда съ изумленіемъ смотрѣла на отца. Волненіе Ганса Дорна при имени Блутгаупта, которое случайно произнесъ Францъ, было для нея значительнымъ намекомъ; до-сихъ-поръ, отецъ ничего не открывалъ ей: тайна не ему принадлежала.
   Отъ времени до времени, въ задумчивости, онъ произносилъ слова, которыя рождали въ ней подозрѣніе: но она не знала ничего опредѣлительнаго, и сомнѣвалась.
   Имя Блутгауптовъ связано было въ ея памяти съ мыслью о далекой родинѣ и о матери.
   Мать ея была, блутгауптскою служанкой, и имя прекрасной графини Маргариты постоянно возбуждало въ ней уваженіе.
   Въ послѣднее время, Гансъ Дорнъ не заговаривалъ о прошломъ; но все, что знала Гертруда о родѣ Блутгаунтовъ, представлялось ей въ стройной формѣ чудесныхъ разсказовъ. Она не могла привыкнуть относить къ настоящему эти исторіи, предшествовавшія ея рожденію. То были старинныя преданія, и ей не приходило въ голову связывать ихъ съ настоящимъ.
   Только теперь, въ первый разъ, и все еще смутно мелькнуло въ ея головѣ объясненіе загадки.
   Мысли ея какъ-будто прояснились; она вспомнила о нѣмецкомъ кавалерѣ, героѣ фантастическихъ разсказовъ Франца, о человѣкѣ, котораго такъ уважалъ ея отецъ.
   Кому, кромѣ сына Блутгаунта, могъ такъ слѣпо повиноваться Гансъ Дорнъ?
   Ей казалось странно, отъ чего она прежде не догадалась; причина необъяснимой привязанности Ганса Дорна къ юношѣ теперь сдѣлалась для нея понятною.
   Она поняла теперь и свою безсознательную привязанность къ Францу, родившуюся съ первой встрѣчи съ нимъ.
   Она покраснѣла... Не-уже-ли она въ эту минуту стояла передъ своимъ господиномъ? Этотъ неизвѣстный молодой человѣкъ, который въ первый разъ пришелъ къ нимъ бѣдный, съ просьбою къ ея отцу,-- не-уже-ли это былъ наслѣдникъ того славнаго поколѣнія, къ которому она съ-дѣтства привыкла питать глубокое уваженіе?
   Не-уже-ли это сынъ графини?..
   Въ первую минуту, въ глазахъ ея выразился почтительный страхъ; ей чудилось, что улыбающееся лицо Франца какъ-будто въ сіяніи; потомъ, въ умиленіи, она опустила глаза, потому-что въ сердцѣ у ней, точно такъ же, какъ въ сердцѣ ея матери, было больше любви, нежели уваженія.
   Между-тѣмъ, Гансъ Дорнъ старался оправиться. Чѣмъ больше убѣждался онъ въ вѣтренности и безразсудствѣ Франца, тѣмъ сильнѣе опасался довѣрить ему собственную его тайну. Францу нельзя было служить иначе, какъ тайкомъ. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые, играя съ плутами, открываютъ свои карты.
   Францъ не замѣтилъ смущенія Ганса Дорна; а что касается до Гертруды, то онъ не обратилъ вниманія на ея замѣшательство и приписывалъ это радости неожиданнаго свиданія. Въ этомъ отношеніи, онъ былъ человѣкъ самый безопасный.
   -- Уѣзжая изъ Парижа, продолжалъ Францъ: -- я думалъ, что укроюсь отъ этихъ предостереженій, которыя, конечно, вогнали бы меня въ горячку... Отъ Улицы-Дофине до замка Гельдберга далеко!.. Не знаю, какъ, это сдѣлалось, но извѣщенія и угрозы и тутъ нашли меня... Я встрѣтился здѣсь съ хорошимъ человѣкомъ, -- или скорѣе съ полдюжиной добрыхъ людей, которые начали заботиться обо мнѣ еще усерднѣе парижскихъ доброжелателей... такъ-что еслибъ ихъ слушать, мнѣ бы нельзя было шага сдѣлать!..
   -- Но съ-тѣхъ-поръ, какъ вы пріѣхали въ замокъ, сказалъ Гнасъ Дорнъ: -- развѣ съ вами мало было приключеній, которыя оправдали опасенія вашихъ друзей?
   -- Вы уже знаете мои похожденія? спросилъ Францъ, устремивъ на бывшаго пажа проницательный взглядъ.
   -- Нѣтъ; я васъ спрашиваю, отвѣчалъ пажъ.
   -- То-то, дядя Дорнъ! вы, кажется, многое знаете! продолжалъ юноша: -- во всякомъ случаѣ -- это ничего больше, какъ случаи.
   -- Случаи... случаи! повторилъ продавецъ платья.
   -- Разскажите же намъ все, господинъ Францъ, сказала Гертруда въ любопытствомъ и страхомъ.
   -- Несчастія, сестрица!.. право, не стоить дѣлать такое серьёзное лицо... да я и пересчитать не съумѣю всѣхъ моихъ предполагаемыхъ опасностей... Постойте! Сначала, я едва не погибъ отъ руки моего друга Жюльена д'Одмеръ!
   -- Брата г-жи Денизы? съ изумленіемъ спросила Гертруда.
   -- Я ходатай предъ вами за этого бѣднаго виконта, сказалъ Францъ тономъ важной ироніи: -- я имѣю поводъ опасаться, что онъ, какъ слѣдуетъ, тоже въ нѣкоторыхъ случаяхъ держитъ мою сторону.-- Онъ значительно взглянулъ на Гертруду.-- Но по чести и совѣсти, предъ Богомъ и людьми говорю, что онъ не хотѣлъ моей смерти.
   -- Видите ли, добрые друзья мои, продолжалъ онъ ласково-соcтрадательнымъ голосомъ:-- когда захочешь видѣть вездѣ Чудовища, такъ чего-чего не прійдетъ въ голову! Самое простое приключеніе представится ужасной драмой... Мы съ Жюльеномъ просто задумали помѣряться въ фехтованьи. Мнѣ хотѣлось узнать, что пріобрѣлъ я отъ достопамятнаго урока Гризье!.. У Жюльена рапира сломалась... Добрый малый, Малу, который прислуживалъ намъ, подалъ другую рапиру; въ попыхахъ, мы не осмотрѣли ея.
   -- Въ Парижѣ, кажется, я слышалъ это имя -- Малу, сказалъ Гансъ Дорнъ.
   -- Бѣднякъ страшно перепугался, продолжалъ Францъ: -- увидѣвъ, что у меня пошла кровь при первомъ ударѣ... Рапира случайно была отточена...
   -- Случайно!.. съ горестью повторилъ-Гансъ.
   -- Боже мой! ну, да... На слѣдующій день, была охота съ собаками... тутъ я встрѣтилъ въ первый разъ доброжелателя, котодой послѣ того слѣдилъ меня какъ дичь... Онъ нашепталъ мнѣ, что меня хотятъ убить и что во время охоты со мною случится несчастіе... Мнѣ дали прекрасное нѣмецкое ружье; я отправился... При первомъ выстрѣлѣ, ружье разорвало.
   -- Господи!.. и ранило васъ? вскричала Гертруда въ испугѣ.
   Гансъ Дорнъ поблѣднѣлъ.
   -- Даже не оцарапало! подхватилъ Францъ: -- а еслибъ и ранило, то чья вина?.. Не запретишь Нѣмцамъ-классикамъ дѣлать плохія ружья!
   -- Ранили меня на другой охотѣ -- за кабаномъ... Я до-сихъ-поръ не могъ добиться, кто бы изъ этихъ господъ такъ уловчился мнѣ въ плечо... Впрочемъ, я самъ былъ виноватъ, потому-что сошелъ съ своего мѣста. Стрѣлокъ, вѣроятно, принялъ меня за звѣря.
   Гансъ Дорнъ уставилъ глаза въ землю и нахмурилъ брови.-- Гертруда сложила руки.
   Францъ съ возрастающею веселостью продолжалъ:
   -- Когда Парижане пустятся на охоту, у нихъ всегда выйдетъ что-нибудь такое... Но былъ со мною другой случай, котораго бы я и за большія деньги не уступилъ, хотя сильно хочется заплатить вамъ мой долгъ, дядя Дорнъ... У меня всегда было желаніе встрѣтиться какъ-нибудь съ германскими разбойниками, которыми такъ расцвѣчаются зарейнскіе романы и драмы... и какъ-бы вы думали -- желаніе мое исполнилось!
   -- На васъ напали? вскричалъ продавецъ платья.
   -- Довольно-удачно, отвѣчалъ Францъ:-- въ удобное время и въ удобномъ мѣстѣ напали на меня три молодца въ костюмахъ послѣдней моды господъ-бандитовъ.
   Гертруда дрожала: такой опасности не приходило ей на умъ.
   Гансъ слушалъ, стоя неподвижно; у него сжалось сердце.
   -- Было уже темно, продолжалъ Францъ, стараясь на этотъ разъ придать разсказу своему интересъ:-- это было въ самой глуши лѣса, который идетъ между Эссельбахомъ и Гейдельбергомъ... Я шелъ одинъ куда глаза глядятъ, и думалъ о такихъ вещахъ, которыхъ вамъ, Гертруда, не нужно говорить; а васъ, дядя Дорнъ, онѣ мало интересуютъ.
   "Вдругъ,-- въ черной, какъ адъ, чащѣ, слышу свистокъ... честное слово, свистокъ!
   "Превосходный свистокъ!
   "Надо быть очень-молоду, чтобъ не знать, что это значитъ... Останавливаюсь... и страшно, и любопытно.
   "О! дивные разбойники, Гертрудочка!.. чудные разбойники, дядя Гансъ!
   "Въ черныхъ маскахъ, шляпы съ перьями, за поясами пистолеты, сапоги съ раструбами.
   "Я думалъ, что я въ театрѣ, и удивлялся, отъ-чего не было ритурнели, которою обыкновенно возвѣщаютъ выходъ актёровъ..."
   Францъ остановился,-- Гертруда и Гансъ ждали съ нетерпѣніемъ и страхомъ.
   -- Ну?.. произнесла наконецъ дѣвушка, едва переводя духъ.
   -- Ну! печально повторилъ Францъ:-- всегда кто-нибудь да помѣшаетъ!.. Съ полдюжины дровосѣковъ завыли нѣмецкую пѣсню... мои бѣдные разбойники разсыпались, не спросивъ у меня даже кошелька... Я бы прибилъ дровосѣковъ!
   Гансъ испустилъ продолжительный вздохъ; Гертруда невольно улыбнулась.
   -- Потомъ, продолжалъ Францъ съ видимымъ сожалѣніемъ: -- разъ пять или шесть я ходилъ отъискивати моихъ бандитовъ, но ужь не встрѣчался съ ними... Чортъ возьми, потерять такой случай!..
   Гансу Дорну становилось досадно; такая безпечность переходила всякія границы.
   -- Богъ противъ вашей воли спасъ васъ, вскричалъ онъ:-- Онъ ослѣпилъ вашихъ преслѣдователей... потому-что, право, г. Францъ, васъ легко было убить.
   -- То-то и есть, что за убійцами дѣло стало, возразилъ Францъ: -- иначе, мое дѣло было бы ясно... Ну, дядя Гансъ, вы человѣкъ благоразумный, къ чему толковать о такихъ вздорахъ?.. Германскіе разбойники въ Европѣ извѣстны, какъ рейнское вино.
   Сначала у Ганса наморщились брови, какъ-будто эти слова усилили тягостное впечатлѣніе; но скоро лицо его прояснилось, по тому-что утѣшительная мысль блеснула у него въ головѣ.
   -- Теперь мы здѣсь!.. подумалъ онъ.
   Онъ былъ на порогѣ своей избушки:-- Францъ и Гертруда стояли внѣ.
   Было прекрасное зимнее утро; солнце мало-по-малу разсѣяло туманъ, и косвенные лучи его бросали палевый, золотистый отсвѣтъ на грани камней и голыя вершины горъ.
   Съ одной стороны лежала полукруглая долина, на которой мѣстами свѣтлѣлись луговины; а тамъ, гдѣ долина скрывалась за новою деревней, виднѣлась бѣлая, гладкая какъ стекло плоскость.
   То былъ гельдбергскій прудъ, походившій скорѣе, на озеро.
   Съ другой стороны, на вершинѣ горы, подымался замокъ, на которомъ лучи солнца играли разными отливам и по кровлѣ и окнамъ.
   Между замкомъ и хижиной лежали уступами утесы, о которыхъ мы уже говорили и которые скрывали отъ Франца жилище его друзей, когда онъ услышалъ пѣсню Гертруды.
   Футахъ во стѣ подъ хижиной лежало четыре или пять камней, изъ которыхъ одинъ, отличавшійся своей величиной и почти-сферической формой, казалось, висѣлъ надъ скатомъ и готовъ былъ оторваться.
   Издали, этотъ камень походилъ на огромную голову.
   Онъ былъ черный, между-тѣмъ, какъ прочіе камни отъ покрывавшаго ихъ моха казались бѣловатыми.
   Туземцы звали этотъ камень Негровой-Головой.
   Говорили, будто въ сильныя бури, когда вѣтеръ свистѣлъ на горѣ, огромный камень качался на своемъ узкомъ основаніи.
   Но тщетны были усилія вѣтра: -- камень стоялъ тутъ съ незапамятныхъ временъ, и качался; но ни бури, ни землетрясенія не могли нарушить его грознаго равновѣсія.
   Когда Францъ оканчивалъ свои разсказъ о разбойникахъ, Гертруда случайно взглянула на Негрову-Голову, и въ глазахъ ея вдругъ выразилось изумленіе.
   Со стороны, на которую падала тѣнь отъ камня, ей показался какой-то человѣческій силуетъ.
   Это было на одно мгновеніе.
   Она хотѣла всмотрѣться, но силуетъ исчезъ за камнемъ.
   Гертруда подумала, что она обманулась.
   -- И все?.. сказалъ Гансъ, который теперь, казалось, уже смягчился къ счастью.
   Гертруда снова устремила глаза на Франца:-- она уже и не думала о призракѣ, показавшемся ей изъ-за чернаго камня.
   -- Право, отвѣчалъ юноша: -- я, кажется, кончаю мой свитокъ... Постойте, продолжалъ онъ, считая по пальцамъ:-- отточенная рапира, разорванное ружье, рана въ плечо, разбойники... кажется, еще что-то было!
   -- Бездѣлицы! продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: -- сущія бездѣлицы... и, не смотря на предубѣжденіе, вы, дядя Дорнъ, согласитесь, что тутъ не было ничего, кромѣ случайности... Я плохой наѣздникъ; въ первую прогулку, когда мы ѣздили по окрестностямъ, меня посадили на такого дьявола, на какомъ развѣ только гулялъ Мазепа... Я не хотѣлъ сказать напередъ, что не умѣю ѣздить.... Только-что выѣхали въ аллею, я пришпорилъ обѣими ногами, и мой дьяволъ взвился какъ вихорь! Уздечка оборвалась... и ужь тутъ-то стоило посмотрѣть, какъ мы мчались по горамъ и доламъ!..
   ."Что за благородное животное!.. Вытянуло шею, изъ ноздрей дымъ... и летитъ какъ вѣтеръ!
   "Я вцѣпился въ гриву и только смотрѣлъ, въ какую яму свалимся мы оба.
   "Не пугайтесь, сестрица! Черезъ часъ, бѣсъ мой почуялъ конюшню и спокойно остановился передъ гельдбергской рѣшеткой...
   "Я поплатился своимъ чуднымъ охотничьимъ платьемъ, которое разлетѣлось лоскутами по заборамъ, шляпой, зацѣпившей за сукъ, да полдюжиной царапинъ.
   "Что вы скажете на это, дядя Дорнъ?"
   -- Я скажу, что у васъ счастливая звѣзда, господинъ Францъ, и что дикая лошадь могла привести къ гельдбергской рѣшеткѣ вашъ трупъ...
   -- Другая странная опасность! вскричалъ Францъ: -- и еслибъ я быль мнителенъ, то могъ бы дѣйствительно перепугаться! Было катанье на саняхъ и бѣгъ на конькахъ по гельдбергскому пруду, который, говорили, покрылся толстымъ льдомъ. Наканунѣ, я встрѣтилъ въ развалинахъ старой деревни -- что близь оберцбургской дороги -- одного изъ своихъ доброжелателей.
   "Онъ своимъ манеромъ сказалъ мнѣ:-- Берегитесь! ледъ толстъ, но вѣроломство глубоко... не останьтесь на днѣ гельдбергскмъ пруда!
   "Я освѣдомился о чемъ слѣдовало, и на другой день выбралъ превосходную пару коньковъ.
   "Еслибъ вы меня видѣли, сестрица!.. какъ плохо я катаюсь на лошадяхъ, такъ же хорошо летаю на конькахъ!.. всѣхъ парижскихъ денди оставилъ я позади себя... за мною поспѣвалъ только этотъ лихой Малу, который, разумѣется, былъ не съ нами, но катался особо.
   "Чортъ возьми, какъ летаетъ!.. наконецъ перегналъ меня и увлекъ далеко отъ другихъ, гдѣ ледъ, казалось, былъ еще лучше.
   "Мы неслись какъ на парахъ, шагахъ въ десяти другъ отъ друга....
   "Вдругъ Малу круто поворотилъ и пустилъ меня впередъ.
   "Ледъ затрещалъ подо мною, но я несся такъ быстро, что онъ не успѣлъ подломиться.
   "Вѣроятно, это мѣсто было вырублено за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ..."
   -- И вы сомнѣваетесь, что это ловушки? вскричалъ продавецъ платья.
   -- Рѣшительно сомнѣваюсь, отвѣчалъ Францъ: -- тѣмъ болѣе, что бѣдный Малу, увидавъ, что я пролетѣлъ чрезъ опасное мѣсто, не хотѣлъ остаться назади и покатился за мною.
   "Но у него не было того раската: тонкій ледъ подломился подъ нимъ... и онъ принялъ такую холодную ванну, что мое почтеніе!"
   -- И вы вытащили его? прервалъ Гансъ Дорнъ.
   -- Еще бы!.. Разумѣется!
   -- Ну! увѣряю васъ, что этотъ Малу не оказалъ бы вамъ подобной услуги!
   -- Не-ужь-то? Г-жа де-Лорансъ, которая больше всѣхъ ухаживаетъ за мной съ самаго начала праздника, такъ въ немъ увѣрена, что предлагала мнѣ взять его къ себѣ въ каммердинеры!
   Гавсъ покачалъ головою и замолчалъ.
   -- Да, вы забрали одну мысль себѣ въ голову и не выходите изъ нея... что касается до меня, то я не вѣрю этимъ глупостямъ... Я увѣренъ, что совѣтчики мои искренно желаютъ мнѣ добра: вотъ все, что могу сказать объ нихъ... Боже мой! да еслибъ я повѣрилъ, мнѣ бы осталось только повѣситься, чтобъ не быть убитымъ!.. Они умѣютъ самыя простыя вещи превращать въ ужасныя опасности!.. Развѣ они не пророчили мнѣ, что я разлечусь какъ граната, если возьмусь за фитиль, чтобъ зажечь фейерверкъ?..
   "Зажегъ, и вотъ -- цѣлъ и невредимъ!"
   Францъ сложилъ руки и смотрѣлъ въ лицо продавцу платья:-- лицо его оживилось отъ разсказа и выражало характеризовавшую его слѣпую отвагу.
   Гертруда любовалась имъ отъ всего сердца, потому-что женщины любятъ даже и безразсудную храбрость.
   -- Цѣлъ и невредимъ! медленно повторилъ продавецъ платья, послѣ минутнаго молчанія: -- опасность миновала, такъ вы и вѣрить ей не хотите... Увѣрены ли вы, господинъ Францъ, что другая спасительная рука не отклонила отъ васъ этой опасности?..
   Францъ смутился нѣсколько: голосъ Ганса Дорна былъ важенъ и твердъ.
   -- Вы можете заставить меня вѣрить въ эту спасительную руку, проговорилъ юноша: -- скажите, были ли вы здѣсь во время фейерверка?..
   -- Меня здѣсь не было, отвѣчалъ Гансъ Дорнъ.
   -- Ну! такъ кто же?.. вскричалъ Францъ.
   -- А кто отвратилъ отъ вашей груди шпагу Вердье? сказалъ продавецъ платья тономъ строгаго упрека: -- вѣдь не я же!..
   Францъ покраснѣлъ и потупилъ голову.
   Онъ задумался на минуту и стоялъ насупивъ брови:-- потомъ вдругъ выпрямился.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! сказалъ онъ: -- изъ меня хотятъ сдѣлать труса, мнительнаго!.. Чортъ возьми! прибавилъ онъ, указывая пальцемъ на Голову-Негра, -- еслибъ теперь этотъ камень свалился на меня, вы бы тоже стали обвинять моихъ воображаемыхъ враговъ!..
   Онъ хотѣлъ продолжать, но слова замерли у него на губахъ; глаза открылись; онъ поблѣднѣлъ какъ полотно.
   Въ то время, когда онъ говорилъ: "еслибъ теперь этотъ камень свалился на меня", голова Негра начала замѣтно колебаться.
   Казалось, таинственная, могучая рука толкала ее впередъ.
   Ужасъ охватилъ Франца; онъ не могъ ни вымолвить слова, ни пошевельнуться.
   Гансъ и Гертруда, ничего не замѣчая, не могли себѣ объяснить его внезапнаго смущенія.
   Голова Негра лежала такъ, что, свалившись внизъ, раздавила бъ не только нашихъ трехъ собесѣдниковъ но и самую хижину.
   Чрезъ четверть секунды, сильнѣйшій толчокъ поколебалъ нависшій камень: -- Францъ открылъ ротъ и поднялъ руку.
   Гансъ Дорнъ и дочь его взглянули на верхъ и вскрикнули въ отчаяніи.
   Негрова-Голова, сорвавшись съ своего основанія, съ трескомъ прыгала по скату горы.
   Въ порывѣ необдуманнаго великодушія, Францъ бросился между громадной массой и Гертрудой, какъ-будто хотѣлъ заслонитъ ее отъ опасности, противъ которой не могла устоять никакая человѣческая сила.
   Скала, прозваная Негровой Головой, сдвинувшись съ основанія, на которомъ въ-продолженіе цѣлыхъ вѣковъ сохраняла свое колеблющееся равновѣсіе, сначала перевернулась раза два-три медленно; потомъ, усиливая быстроту паденія пропорціонально пройденному пространству, полетѣла внизъ какъ пушечное ядро.
   Она прыгала по скату, раздробляя въ прахъ все, что встрѣчалось на пути.
   Если бъ Францъ, съ своей безразсудной отвагой, не бросился къ Гертрудѣ, и не оставилъ такимъ-образомъ того мѣста, гдѣ стоялъ,-- онъ быль бы въ полномъ смыслѣ слова уничтоженъ...
   Негрова-Голова ринулась какъ молнія на это самое мѣсто, раздробивъ въ куски груду крупныхъ камней, заслонявшихъ порогъ домика,-- и продолжала свой страшный путь на дно долины, сравнивая съ мѣстъ другія скалы, ломая какъ солому вѣковые пни, разбросанные по скату.
   Видно было только, что чаща лѣса раздалась широкимъ проломомъ -- и скала исчезла за деревьями.
   Гансъ Дорнъ, Гертруда и Францъ съ минуту стояли какъ неживые, безъ словъ, безъ дыханія, уставивъ неподвижные глаза, прикованные будто волшебною силою къ зіяющему слѣду, который скала оставила въ опушкѣ лѣса.
   Все это продолжалось нѣсколько секундъ; наконецъ Францъ опомнился, опять напалъ на свою неизмѣнную беззаботность и поднялъ глаза на пустое мѣсто, гдѣ недавно лежала Негрова Голова.
   Тамъ была небольшая площадка, окруженная средней величины утесами, между которыми виднѣлись узкія разсѣлины.
   -- Да! сказалъ Францъ:-- ловко мы увернулись!.. Одинъ шагъ лѣвѣе -- и быть бы намъ теперь на томъ свѣтѣ!
   -- Васъ не ушибло, г. Францъ? пробормотала Гертруда, у которой лицо было бѣлѣе ея воротничка.
   -- А! проклятые негодяи! ворчалъ Гансъ, приподнявшись и посмотрѣвъ въ свою очередь на площадку, съ которой скатилась Негрова-Голова.
   Долго стоялъ онъ, не сводя глазъ съ этой площадки; потомъ промолвилъ:
   -- Убѣжали!.. вотъ и еще помиловалъ васъ Богъ, господинъ Францъ!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, возразилъ Францъ съ своей всегдашней, непринужденно-веселой улыбкой: -- что ни говори, а это не шутка!-- Едва-ли когда смерть была такъ близко отъ насъ.
   Продавецъ платья и его дочь перекрестились.
   Францъ, подражая имъ, сдѣлалъ серьёзную мину.
   -- Благодарю Бога, что Онъ пощадилъ васъ, сестрица, сказалъ онъ:-- потому-что я бы не могъ васъ защитить.
   Гансъ продолжалъ смотрѣть на площадку; онъ не могъ выговорить слова отъ внутренняго волненія.
   -- Hy, ну, дядя Гансъ! сказа.гь Францѣ, вдругъ перемѣнивъ тонъ: -- не смотрите такъ въ ту сторону, а главное -- не употребляйте во зло доказательства, которое вамъ доставляетъ случай!.. Я отгадываю что вамъ теперь представляетъ какіе воображеніе: оно представляетъ вамъ людей, разставленныхъ за камнемъ, которые раскачиваютъ его, чтобъ бросить мнѣ въ голову, какъ щепку!.. Все это грёзы, добрый другъ мой!.. камень упалъ, потому-что время подрыло его основаніе.
   Гансъ важно покачалъ головою.
   -- Я ничего не скажу, отвѣчалъ онъ: -- я не умѣю слѣпыхъ дѣлать зрячими... только впередъ буду смотрѣть за васъ...
   Изъ хижины чей-то голосъ произнесъ имя Ганса Дорна; Францъ оборотился и въ полусвѣтѣ сѣней увидѣлъ крестьянина съ длинными волосами, манившаго пальцемъ продавца платья.
   Францъ быстро отступилъ назадъ.
   -- О! о! вскричалъ онъ: -- въ какія же сѣти попалъ я!.. такъ вы заодно съ моими преслѣдователями, Гертруда?
   -- Отъ-чего это? спросила изумленная дѣвушка.
   -- Отъ-того, что этотъ почтенный Готлибъ дѣйствуетъ въ главѣ моихъ совѣтчиковъ...
   Онъ замолчалъ и взялъ Гертруду за руку.
   -- Вашъ отецъ уходитъ, сестрица, продолжалъ онъ: -- намъ можно будетъ поговорить о Денизѣ; мнѣ надо многое разсказать вамъ.
   Они отошли въ сторону.
   Гансъ ушелъ на зовъ крестьянина Готлиба, который чрезъ переднюю провелъ его въ другую комнату, гдѣ сидѣло человѣкъ шесть или семь.
   Всѣ они были безъ шапокъ, кромѣ одного, который стоялъ нѣсколько поодаль отъ прочихъ.
   Мы бы узнали тутъ Германа и другихъ собесѣдниковъ харчевни Жирафы. Человѣкъ, стоящій посереди комнаты, быль баронъ Родахъ...
   За хижиной, Францъ и Гертруда вели между собой бесѣду. Они перешли дорожку, которая вела въ хижину, и очутились между скалъ, разсыпанныхъ съ этой стороны по всему подножію горы.
   -- Я все надѣюсь, говорилъ Францъ:-- надѣюсь больше, нежели когда-нибудь, потому-что она меня любить!.. Но что всего досанѣе, моя бѣдная Гертруда!.. не достаетъ пустяка, чтобъ сдѣлаться вполнѣ счастливымъ: имени да богатства!
   -- По-вашему, это пустякъ?.. проговорила Гертруда.
   -- Будь она бѣдная, дочь какого-нибудь нищаго, возразилъ Францъ: -- какъ бы хорошо мнѣ было любить ее!
   Подобныя слова всегда прямо падаютъ на женское сердце.
   -- Вы добры, г. Францъ, сказала Гертруда,-- мнѣ что-то говоритъ, что вамъ не долго мучиться... только, пожалуйста, не пренебрегайте совѣтами тѣхъ, кто васъ любить!.. берегитесь!..
   -- И вы то же! перебилъ Францъ, съ упрекомъ.
   Потомъ, лукавая улыбка озарила его милыя черты.
   -- Послушайте, сестрица, сказалъ онъ:-- вы моя повѣренная... отъ васъ я ничего не скрою... По правдѣ сказать, не слишкомъ забочусь я объ этихъ опасностяхъ, дѣйствительныхъ, или воображаемыхъ; но, впрочемъ, не такъ же я и слѣпъ, какимъ хочу казаться... Не довѣряя тому, что меня окружаютъ убійцы и разставляють мнѣ сѣти на каждбмъ шагу, я начинаю однако думать, что есть у меня враги... и это поддерживаетъ во мнѣ тѣ надежды, которыя вы прежде готовы были считать за сумасбродство...
   -- Мои мысли измѣнились, сказала Гертруда, не думая.
   Францъ посмотрѣлъ ей въ лицо, но не сдѣлалъ вопроса.
   -- Мой естественный врагъ, продолжалъ онъ: -- конечно, кавалеръ Рейнгольдъ... я думаю, что этотъ человѣкъ способенъ на все... а онъ имѣетъ причину меня ненавидѣть!.. Я бы также убилъ того, кто вздумалъ бы отнять у меня сердце Денизы!
   Нахмуренныя брови его раздвинулись.
   -- Бѣдный кавалеръ! продолжалъ онъ насмѣшливо-веселымъ тономъ: -- я побѣдилъ его, не смотря на бѣлила и румяна, на ватные панталоны, корсетъ и русый парикъ!.. Такъ вотъ чта, Гертрудочка! я притворялся невѣрующимъ предъ вашимъ отцовъ, чтобъ вывести его изъ терпѣнія и заставить говорить.
   -- Видите ли! сказала Гертруда, взглянувъ на него.
   -- Только плохой я дипломатъ, говорилъ Францъ: -- и ничего не могъ сдѣлать противъ скрытности Ганса Дорна... Посмотримъ; сестрица, прибавилъ онъ вкрадчивымъ, ласковымъ голосомъ: -- съ вами я не притворяюсь... васъ я просто прошу сказать мнѣ, что вы знаете.
   -- Я ничего не знаю, отвѣчала Гертруда, краснѣя.
   Францъ покачалъ головою.
   -- Вы знаете, печально продолжалъ онъ: -- но не хотите сказать... а мнѣ теперь нужно утѣшеніе!.. Кромѣ Денизы, весь свѣтъ противъ меня... Виконтесса все больше и больше бѣснуется отъ кавалера Рейнгольда, одного изъ будущихъ директоровъ знаменитой желѣзной дороги... Самъ Жюльенъ, мой старинный другъ, въ числѣ моихъ противниковъ; Графиня Лампіонъ совершенно покорила его! ихъ свадьба -- дѣло рѣшенное; балъ въ половинѣ поста будетъ вмѣстѣ и торжествомъ ихъ помолвки.
   "У этихъ Гельдберговъ столько денегъ! а я, не смотря на мои расходы, все-таки бѣденъ... Жюльенъ и виконтесса смотрять на меня, какъ на препятствіе, лишающее Девизу огромнаго состоянія.
   "Они стерегутъ меня, слѣдятъ за мною... Я не могу подойдти къ Денизѣ безъ того, чтобъ не подошелъ и виконтъ съ наглой улыбкой подъ усами, готовый на каждомъ шагу завести со мной ссору.
   "Клянусь честью, я умеръ бы съ горя, еслибъ не этотъ добрый ангелъ, Ліа, которая утѣшаетъ насъ и помогаетъ намъ!
   "Но Дениза начинаетъ тревожиться; изъ всего, что ни обѣщалъ я ей при васъ, въ Парижѣ,-- ничего не сбылось!
   "Я сказалъ ей, что буду богатъ, знатенъ; узнаю, кто мои отецъ... Увы! сестрица, я не лгалъ! но порой у меня сжимается сердце, внутренній голосъ говорить мнѣ: ты ошибаешься!.."
   Горькая безнадежность слышалась въ голосѣ бѣднаго Франца.
   Онъ, какъ милости, просилъ надежды и утѣшенія.
   -- Еще время не потеряно, отвѣчала Гертруда: -- едва прошло двѣ недѣли...
   -- Почти три, сестрица, прервалъ Францъ: -- завтра половина поста, и ничего! ни одной вѣсти! Я въ томъ же положеніи, въ какомъ былъ до отъѣзда въ Германію... Не знаю, какъ успокоить Денизу; воображеніе мое истощилось, и я теряю все присутствіе духа.
   Францъ глубоко вздохнулъ; но Гертруда еще не успѣла задумать успокоивать его, какъ онъ уже откинулъ назадъ свои густые длинные волосы и поднялъ голову. На лицѣ его играла улыбка. -- Ба!.. сказалъ онъ:-- на что же я жалуюсь!.. она любитъ меня: чего же мнѣ еще надо?
   Онъ взялъ Гертруду подъ руку.
   -- Только я страшный эгоистъ, сестрица! продолжалъ онъ:-- я все говорю о себѣ, все о себѣ... Скажите поскорѣе, что было съ вами съ-тѣхъ-поръ, какъ мы не видались... что бѣдный Жанъ Реньйо?..
   Францъ не докончилъ, потому-что рука Гертруды вдругъ сильно задрожала въ его рукѣ.
   Онъ поднялъ глаза и безпокойнымъ, вопросительнымъ взоромъ смотрѣлъ на нее.
   Гертруда поблѣднѣла, какъ въ ту минуту, когда катившійся камень готовъ былъ уничтожить ее; посинѣлыя губы ея дрожали. Не-уже-ли вопросъ Франца произвелъ на нее такое глубокое, тяжелое впечатлѣніе?
   Они были не болѣе, какъ въ пятидесяти шагахъ отъ хижины, Скрывавшейся за грудами камней. Имъ видно было мѣсто, гдѣ прежде лежала Негрова-Голова, и на это-то мѣсто были устремлены неподвижные, изумленные глаза Гертруды.
   -- Ужь не другой ли камень падаетъ на насъ? сказалъ Францъ, глядя по тому же направленію.
   Гертруда не отвѣчала.
   Францъ, окинувъ быстрымъ взглядомъ пустую платформу, оборотился опять къ Гертрудѣ; она еще дрожала, на лицѣ ея выражались страданіе и ужасъ.
   Францъ не понималъ причины этого внезапнаго, необъяснимаго смущенія.
   -- Что съ вами, сестрица? проговорилъ онъ.
   Гертруда молчала; колѣни ея подгибались.
   Въ то время, когда Францъ говорилъ о своихъ опасеніяхъ и надеждахъ, она случайно взглянула на то мѣсто, гдѣ была прежде Негрова-Голова.
   Вдругъ изъ-за возвышенія окраины увидѣла она бѣлый лобъ съ растрепанными волосами, потомъ и все лицо, блѣдное какъ смерть.
   Францъ произнесъ въ эту минуту имя Жана Реньйо.
   Голова показалась на одну секунду, и когда Францъ оглянулся, ужь ничего не было видно.
   Но Гертруда успѣла узнать Жана Реньйо.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   

X.
Негрова-Голова.

   Поутру, когда Францъ вышелъ изъ замка, за нимъ слѣдовалъ невидимый спутникъ, уже не въ первый разъ подсматривавшіій за его уединенными прогулками.
   Іоганнъ, харчевникъ Жирафы, слѣдилъ за нимъ съ самаго верха горы до-тѣхъ-поръ, пока онъ не дошелъ до порога домика Готлиба.
   Тогда онъ быстро взбѣжалъ на гору и скрылся въ замкѣ.
   Вѣроятно, былъ праздникъ у Малу и Питуа, потому-что Іоганнъ, которому такъ нужна была ихъ помощь, не нашелъ ни того, ни другаго.
   Нѣтъ ветерановъ, такъ по неволѣ обратишься къ конскриптамъ.
   Нѣсколько минутъ спустя, Іоганнъ, въ сопровожденіи Жана Реньйо, уже показался на спускѣ горы.
   У каждаго на плечѣ было по желѣзному лому.
   Дойдя до каменоломни, они убавили шагу и начали остерегаться. Іоганнъ пошелъ впередъ и, вмѣсто того, чтобъ идти по прямой тропинкѣ къ хижинѣ Готлиба, спустился по скаламъ къ Негровой-Головѣ.
   -- У меня это мѣсто замѣчено, пробормоталъ онъ, опираясь плечомъ объ огромный камень, покачнувшійся при этомъ въ сторону.-- Подвинься ко мнѣ. Жанъ, дитя мое... дёшево прійдутся тебѣ сегодня деньги!
   Жанъ Реньйо не заставилъ себя дождаться: какъ автоматъ слѣдилъ онъ но пятамъ за винопродавцемъ.
   Онъ былъ худъ и безобразенъ; нельзя было узнать его; на немъ видна была бѣдность, которая возбуждала состраданіе.
   Его тусклый взглядъ металъ по-временамъ искры; измѣнившееся лицо выражало усыпленіе умственныхъ способностей.
   Довольно было взглянуть, чтобъ угадать состояніе души его. Это было бѣдное существо, уничтоженное страданіями,-- дитя, не столь сильное, чтобъ противостать несчастію, но старавшееся сдѣлаться безчувственнымъ, чтобъ не чувствовать порывовъ своего отчаянія.
   Тѣ, которые знали его семейство, могли бы подумать, что провидѣніе поразило его, какъ прежде поразило его меньшаго брата, и сдѣлало изъ него идіота.
   Но, видно, еще не совсѣмъ погасъ въ немъ лучъ разума, потому-что въ первые пять или шесть дней, по прибытіи въ замокъ Гельдбергъ, онъ скрывался въ лѣсахъ, живя Богъ-знаетъ какъ, но по инстинкту избѣгая исполненія кроваваго договора, связывавшаго его съ винопродавцемъ Іоганномъ.
   Въ Германіи, какъ и въ Парижѣ, говорилъ онъ себѣ: "умру, но не убью!"
   А все-таки мысль объ убійствѣ не оставляла его ни днемъ, ни ночью.
   Для Жана было въ этомъ мірѣ существо страшное, о которомъ одна мысль приводила его въ изступленіе, отнимала у него послѣдній разсудокъ.
   Этотъ человѣкъ былъ его злымъ геніемъ, этотъ человѣкъ отнялъ у него любовь Гертруды, его единственную свѣтлую надежду; не видалъ ли онъ, какъ этотъ человѣкъ, веселый и прелестный, касался устами руки молодой дѣвушки!..
   И потомъ, черезъ нѣсколько часовъ, въ игорномъ домѣ, когда случай бросилъ ему груду денегъ, которая должна была спасти его бабушку, онъ встрѣтилъ опять того же прелестнаго юношу!
   И въ ту минуту, когда онъ узналъ его кроткія, улыбающіяся черты, счастіе повернулось, луидоры и банковые билеты исчезли какъ очарованные!
   Мама Реньйо, которая за мигъ могла быть спасена, теперь упала на дно бездны несчастія!
   А на другой день Жанъ продалъ свою совѣсть.
   Это былъ онъ, это былъ тотъ проклятый. юноша, который довелъ его до преступленія, отнявъ у него напередъ всѣ лучшія надежды.
   Жанъ не хотѣлъ исполнить своего обѣщанія достать денегъ, какъ говорилъ Іоганнъ; его рука дрожала отъ ужаса при мысли объ одномъ прикосновеніи къ кинжалу.
   Но это было только тогда, когда онъ вспоминалъ о неизвѣстной жертвѣ, преслѣдуемой хозяиномъ Жирафы.
   Когда же мысли Жана переходили на его соперника, когда воображеніе рисовало передъ нимъ картину, случившуюся въ чистый понедѣльникъ въ домѣ Ганса Дорна: руку Гертруды, звукъ поцалуя, торжествующую улыбку незнакомца, -- его пальцы трепетали, и то былъ трепетъ какого-то самодовольнаго ожиданія, и рука искала ненавистнаго кинжала!
   О! нѣтъ пощады! его ненависть смертельна, -- онъ столько перенесъ!
   Въ-продолженіе пяти или шести дней, скитаясь въ гельдбергскихъ лѣсахъ, онъ терпѣлъ стужу и голодъ. По-временамъ, появлялся онъ у дверей одной изъ окрестныхъ хижинъ, прося куска хлѣба и крова.
   Его слабый духъ не могъ противодѣйствовать томительному вліянію продолжительнаго уединенія, исполненнаго грёзъ и страшныхъ мыслей.
   Нравственная природа его не вынесла этого состоянія. Въ шесть дней у него не стало ни воли, ни силъ.-- Іоганнъ его встрѣтилъ и увелъ какъ плѣнника, безъ малѣйшаго сопротивленія.
   Сегодня утромъ, онъ слѣдовалъ за Іоганномъ, потому-что ему было такъ приказано; единственное усиліе, на которое онъ былъ еще способенъ, -- было стараніе затемнить свое сознаніе, спрятаться отъ своей совѣсти.
   Но среди мрака, въ которомъ засыпала душа его, у него была рѣшимость, неопредѣленная, но непоколебимая: -- Жанъ не хотѣлъ убивать.
   Іоганнъ поставилъ его за Негровой-Головой и подсунулъ свой ломъ подъ скалу.
   -- Дѣлай и ты то же. сказалъ онъ.
   Жанъ не колебался; онъ не спрашивалъ о цѣли этой странной работы; тьма, которая была у него въ головѣ, не позволяла ему размышлять; а любопытство въ немъ молчало.
   Ломы дѣйствовали дружно и скала непримѣтно подвигалась къ окраинѣ площадки.
   Іоганнъ улыбался.
   Черезъ нѣсколько минуть, онъ пересталъ работать, чтобъ отереть лобъ, покрытый потомъ.
   -- Идетъ! бормоталъ онъ: -- идетъ! Да этимъ можно раздавить тридцать такихъ, какъ онъ!..
   Жанъ уронилъ свой ломъ и посмотрѣлъ въ лицо винопродавцу.
   -- Такъ внизу есть человѣкъ? спросилъ онъ глухимъ голосомъ.
   -- Бери твой ломъ, любезный, и не разговаривай: -- работы осталось минуты на двѣ!..
   Жанъ не двигался.
   -- Я больше не работаю, сказалъ онъ.
   -- Какъ! закричалъ разгнѣванный Іоганнъ: -- ты колеблешься?
   -- Я больше не работаю, повторилъ Жанъ безжизненномъ голосомъ: -- мнѣ кажется, что внизу есть кто-то... я посмотрю.
   Негрова-Голова заходила далеко за площадку въ томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ Жанъ Реньйо:-- съ намѣреніемъ выбралъ для него Іоганнъ это мѣсто.
   Чтобъ посмотрѣтъ внизъ, надобно было помѣняться мѣстомъ съ Іоганномъ.
   Онъ было и попробовалъ, но тотъ оттолкнулъ его.
   -- Послушай, сказалъ шарманщикъ: -- если ты мнѣ не дашь посмотрѣть, я закричу.
   -- А я тебя убью! отвѣчалъ Іоганнъ, махая тяжелымх ломомъ.
   -- Тѣмъ лучше, сказалъ измученный Жанъ.
   Руки харчевника опустились: -- онъ посторонился.
   -- Смотри же, теленокъ, сказалъ онъ: -- я одинъ справиться не могу... и если по твоей милости дѣло не удастся, то у меня еще будетъ время съ тобой расправиться!
   Жанъ выставилъ голову за скалу и оглядѣлъ все пространство до дверей домика Готлиба.
   Онъ не видалъ ни Гертруды, ни Ганса Дорна, заслоненныхъ отъ него навѣсомъ, но увидѣлъ Франца.
   Какъ огонь покраснѣли его блѣдныя щеки.
   Онъ отскочилъ назадъ и сталъ передъ Іоганномъ.
   Лицо его выражало мрачное оцѣпененіе. Но страшная борьба была у него на сердцѣ; и цвѣтъ лица его безпрерывно измѣнялся.
   Казалось, онъ хотѣлъ говорить: ротъ его раскрывался, но изъ него не вылетало ни малѣйшаго звука.
   Іоганнъ оттолкнулъ его въ сторону, иначе снизу могли его увидѣть. Жанъ не противился.
   -- Ну, что жь? сказалъ харчевникъ, горѣвшій нетерпѣніемъ продолжать работу: -- видѣлъ ли ты?
   Жанъ сдѣлалъ головой едва-замѣтное движеніе.
   -- Кончилъ ли ты? спросилъ опять Іоганнъ.
   Нахмурились брови Жана; ужасъ заблисталъ въ глазахъ его; двѣ слезы скатились на его щеку.
   Іоганнъ сталъ думать, что бѣднякъ теряетъ разсудокъ.
   Жанъ закрылъ лицо руками и шопотомъ проговорилъ:
   -- Это онъ! я узналъ его!..
   -- Кто? спросилъ винопродавецъ.
   Вмѣсто отвѣта, Жанъ поднялъ влажные глаза къ небу и произнесъ имя Гертруды.
   Іоганнъ стоялъ въ радостномъ удивленіи.
   Спустя немного, онъ расхохотался.
   Онъ вспомнилъ свой разговоръ съ Жаномъ, на Площади-Ротонды, послѣ оргіи въ харчевнѣ Сыновей Эймона.
   Не-уже-ли эта сумасшедшая мысль, высказанная пьянымъ шарманщикомъ, была чѣмъ-то дѣйствительнымъ?
   -- Какъ! возразилъ онъ, поддакивая шарманщику: -- ты еще на зналъ этого? да вѣдь я же тебѣ говорилъ объ этомъ еще на верху!
   -- Боже мой! Боже мой! шепталъ Жанъ: -- такъ далеко отъ Парижа!.. возможно ли это?
   -- Тебѣ стоитъ только взглянуть, дитя мое... но вѣрно то, что Гертруда влюблена въ него... и что онъ дѣлаетъ съ ней все, что ему угодно!...
   -- Онъ ее обманывалъ?.. проговорилъ Жанъ.
   -- Немножко, дитя мое... Все ли теперь?
   Жанъ схватилъ съ земли ломъ и мгновенно выпрямился: въ эту минуту онъ былъ силенъ, какъ исполинъ.
   Глухой стонъ вырвался изъ груди его, и онъ подложилъ ломъ подъ скалу.
   Іоганнъ не отставалъ.
   Негрова-Голова, которая уже чуть держалась, потеряла равновѣсіе и свалилась.
   Въ минуту паденія, Іоганнъ схватилъ шарманщика и повалилъ на землю.
   Послышался крикъ со стороны долины, потомъ все затихло. Жану хотѣлось посмотрѣть туда: но крѣпкія руки винопродавца притиснули его къ землѣ.
   -- Я для твоей же пользы держу тебя, сынъ мой, говорилъ онъ: -- ты хорошо работалъ; но, если мы промахнулись, онъ взглянетъ на верхъ и... не хорошо будетъ, если насъ замѣтитъ!
   Послѣ тщетныхъ попытокъ, Жанъ остался неподвижнымъ; совѣсть его заговорила; онъ былъ подавленъ угрызеніями.
   Нѣсколько минутъ не выпускалъ его Іоганннъ: -- и въ то же время прислушивался. Ни малѣйшаго звука не было слышно внизу; онъ начиналъ убѣждаться, что дѣло сдѣлано...
   -- Если сердце твое того хочетъ, сынъ мой, прошепталъ онъ наконецъ: -- подвинься и посмотри. Но будь остороженъ! выставь только голову!...
   Вмѣсто отвѣта, Жанъ поползъ по площадкѣ и спустилъ голову за край утеса.
   Его жадный взглядъ прямо упалъ къ дверямъ домика Готлиба: -- тамъ уже никого не было.
   Жанъ почувствовалъ холодъ на сердцѣ. Этотъ ребенокъ, который недавно былъ такъ счастливъ, такъ прекрасенъ, теперь -- трупъ, разможженный скалою, неоставившій и слѣдовъ своего существованія!
   Жанъ схватился обѣими руками за край площадки; голова у него кружилась, его тянуло впередъ.
   Онъ забылъ свою ненависть; лихорадка прошла, но ее замѣнило страшное изнеможеніе.
   -- Ну, что? спросилъ Іоганнъ.
   -- Я ничего не вижу, отвѣчалъ шарманщикъ.
   -- Даже красноты передъ домомъ?
   Жанъ вздрогнулъ и снова упалъ, на землю. Іоганнъ выставилъ голову и посмотрѣлъ внизъ.
   -- Какъ это очистило мѣсто! пробормоталъ онъ.-- Вѣрно, малаго-то унесло въ кустарникъ... Ну, вотъ Жанъ, сынъ мой, теперь этотъ уже никогда больше не поцалуетъ Гертрудочки!
   Жанъ приподнялся на локтѣ, между-тѣмъ, какъ винопродавецъ отошелъ назадъ.
   -- Ничего не видать, шепталъ онъ: -- ни капли крови!.. нѣтъ ли надежды на спасенье?
   Іоганнъ расхохотался.
   -- Школьникъ ты, Жанъ! смѣшишь ты меня своими надеждами!.. Однако довольно, пойдемъ; эта работа возбудила во мнѣ дьявольскій аппетитъ... пріидешь ты завтракать?
   -- Я не голоденъ, прошепталъ Жанъ.
   Іоганнъ приподнялся на колѣняхъ, потомъ всталъ на ноги и спустился между двухъ утесовъ на прямую дорожку, которая вела къ каменоломнѣ.
   -- Я пойду тихонько, чтобъ ты догналъ меня, сказалъ онъ.-- Не забудь лома; я свой взялъ.
   Онъ кивнулъ головой Жану и скрылся въ узкомъ проходѣ; сотрудникъ его все еще лежалъ на землѣ.
   Давно безобразное лицо Іоганна не выражало такого удовольствія.-- Тысяча экю годоваго дохода даютъ вѣсъ въ обществѣ, а Іоганнъ теперь добилъ до этой суммы.
   Между-тѣмъ, какъ онъ подымался къ замку, Жанъ лежалъ въ какомъ-то онѣмѣніи.-- Его большіе, открытые глаза пристально смотрѣли въ пустоту: -- онъ не двигался.
   Онъ не чувствовалъ холода, который костенилъ его члены; -- еслибъ болѣзненное дыханіе не подымало по временамъ его сжатой груди, можно было бы принять его за безжизненный трупъ.
   Время шло; черезъ четверть часа раздался въ узкомъ проходѣ легкій шорохъ.
   Жанъ ничего не слыхалъ.
   Но вдругъ, какъ-будто наэлектризованный внезапнымъ испугомъ, онъ приподнялся: чей-то палецъ прикоснулся къ плечу его: Ему показалось, что убитый вышелъ изъ земли; онъ испустилъ глухой крикъ...
   Сквозь полуопущенныя рѣсницы, онъ взглянулъ -- и отшатнулся назадъ, схватясь руками за трепещущую грудь.
   -- Гертруда!.. прошепталъ онъ, будто во снѣ.-- О! Богъ наказалъ меня... я сумасшедшій!
   Гертруда стояла подлѣ него; Она была блѣдна; лицо ея такъ измѣнилось, что не мудрено было принять ее за призракъ.
   

XI.
Жанъ и Гертруда.

   Гертруда стояла подлѣ Жана; руки ея были опущены; пропала съ лица ея беззаботная улыбка, которая, бывало, такъ оживляла его унылая, однообразная блѣдность смѣнила на щекахъ ея веселый румянецъ.
   Тотъ, кто видѣлъ Гертруду веселою и счастливою въ отцовскомъ донѣ, теперь не узналъ бы ея съ перваго взгляда.
   Казалось, цѣлые мѣсяцы, цѣлые годы пережило съ-тѣхъ-поръ это дѣтское личико; она была прекрасна, какъ прежде; но красота ея получила другой характеръ.
   Взоръ ея не былъ по-прежнему веселъ и прозраченъ; онъ не былъ теперь зеркаломъ, въ которомъ, бывало, отражались счастье и молодость; зрачки подернулись какой-то пеленой, вѣки печально опустились.
   И не въ одномъ лицѣ, во всемъ ея существѣ замѣтно было такое же измѣненіе. Легкіе, скорые шаги замѣнились медленной походкой; станъ ея потерялъ прежнюю гибкость; чело склонилось подъ тяжкимъ горемъ.
   Въ страданіи только можно узнать настоящій характеръ человѣка! Изъ этихъ бѣдныхъ дѣвочекъ, которыхъ столько встрѣчается на парижскихъ троттуарахъ, изъ этихъ существъ, извѣстныхъ подъ именемъ гризетокъ, въ минуту горести могутъ выйдти женщины съ характеромъ прекраснымъ, трагическимъ.
   Нельзя всегда представлять ихъ себѣ утирающими заплаканные глазки угломъ бумажнаго передника. Страдалецъ дѣлается благороднымъ. При сильныхъ сердечныхъ переворотахъ, гризетка превращается въ женщину, которую Поль-де-Кокъ уже не посмѣлъ бы взять за подбородокъ...
   Молча, съ опущенной головой стоялъ Жанъ передъ Гертрудой. Она смотрѣла на него съ видомъ глубокой задумчивости, сквозь которую просвѣчивалась по временамъ безпредѣльная нѣжность.
   -- Жанъ, сказала она наконецъ:-- ты обѣщалъ мнѣ не доходить до преступленія!
   Шарманщикъ закрылъ лицо руками.
   -- Такъ это не сонъ! прошепталъ онъ.-- Боже мой! Боже мой!..
   -- Все, что ты прежде любилъ, собралось теперь здѣсь, сказала Гертруда.-- Зачѣмъ скрывать несчастіе?.. Чтобъ отъискать тебя, мать твоя и бабушка пріѣхали въ Германію.
   -- Не-уже-ли онѣ знаютъ?.. прошепталъ Жанъ, опустивъ руки.
   -- Все знаютъ.
   На лицѣ оторопѣвшаго шарманщика выразилось изумленіе.
   -- Кто имъ сказалъ?.. шепталъ онъ.
   -- Я, отвѣчала Гертруда.
   Жанъ обратилъ на нее свой томный, безсмысленный взглядъ.
   -- И ты?.. продолжалъ онъ.
   -- Я тебя любила, Жанъ! проговорила Гертруда дрожащимъ голосомъ:-- отъ меня ничто не скрылось... Когда, послѣ нашего разговора, котораго я никогда не забуду, который былъ страшнѣе смерти для души моей, ты меня покинулъ, я пошла за тобой слѣдомъ... сама я не могла поспѣть за тобой, и потому взяла помощника, который не покидалъ тебя ни на шагъ, слѣдилъ за твоими поступками отъ Тампля до почтоваго двора... Помощникъ этотъ былъ твой братъ Жозефъ: онъ пересказалъ мнѣ разговоръ, который ты велъ въ Оотондѣ съ Іоганномъ... онъ все слышалъ.
   -- Все! машинально произнесъ шарманщикъ.
   -- Все! повторила Гертруда.-- Ты ѣхалъ въ Германію, чтобъ добыть денегъ; условіемъ добычи было -- убійство...
   Рыданія рвались изъ груди Гертруды; но ни одна слеза не канула изъ глазъ ея.
   Жанъ ломалъ себѣ руки.
   -- Боже мой! Боже мой! повторялъ онъ безсознательно:-- еслибъ ты знала!..
   -- Я не хотѣла вѣрить этому убійству, продолжала Гертруда слабѣющимъ голосомъ.-- За тебя, Жанъ, и за себя молилась я Богу... Но Богъ не услышалъ моей молитвы... Не изгладитъ время изъ памяти моей того, что я видѣла.
   -- О!.. о! прошепталъ шарманщикъ: -- сжалься надо мной, Гертруда! Еслибъ ты знала! еслибъ ты знала...
   Горькая улыбка выразилась на устахъ Гертруды.
   -- Я знаю, проговорила она:-- и знаю слишкомъ-много!..
   Ея голосъ дрожалъ, она остановилась.
   Кровавыя слезы скопились въ глазахъ Жана.
   -- О! всегда такъ бываетъ, продолжала Гертруда, бросивъ на небо взглядъ упрека:-- было только одно существо, которое принимало участіе въ нашей бѣдности, въ нашей любви... Одно, Жанъ, въ цѣломъ Парижѣ!.. онъ былъ добръ, откровененъ, великодушенъ... Онъ былъ членъ благородной фамиліи; но сильные враги хотѣли его смерти, чтобъ завладѣть его наслѣдствомъ...
   -- А!.. простоналъ снова Жанъ, терзая руками горячее лицо свое.
   -- Они богаты, продолжала Гертруда: -- имъ есть чѣмъ заплатить убійцамъ!..
   Жанъ сдѣлалъ умоляющій жестъ.
   -- Гертруда! Гертруда! вскричалъ онъ страшнымъ голосомъ: -- я согласился, чтобъ спасти мать... бабушку, которую тащили въ тюрьму!.. О! еслибъ ты видѣла ее, плачущую!.. плачъ ея растерзалъ мнѣ душу; я одурѣлъ... я обѣщалъ... но, клянусь тебѣ святымъ именемъ Бога, не хотѣлъ исполнить обѣщанія...
   Гертруда покачала недовѣрчиво головой.
   -- Вѣрь мнѣ!.. вѣрь... хоть изъ состраданія! говорилъ Жанъ съ умоляющимъ видомъ.-- Ты... такъ глубоко знаешь мое сердце, и вѣришь, что я способенъ на преступленіе?
   -- Я видѣла... проговорила Гертруда.
   Жанъ сдавилъ руками свои слабые, трепещущіе виски.
   -- Правда... пробормоталъ онъ; глаза его блуждали:-- я убійца и нѣтъ мнѣ больше надежды!.. но выслушай меня, Гертруда... Ты могла спасти меня однимъ словомъ; еслибъ половину того, что я теперь отъ тебя слышалъ, сказала ты мнѣ въ ту минуту, когда я покидалъ тебя, я не убилъ бы бѣднаго молодаго человѣка, я не былъ бы преступникомъ!
   Онъ остановился, чтобъ перевести духъ; Гертруда молчала.
   -- Я былъ бѣденъ, продолжалъ Жанъ:-- я ужь былъ очень-несчастливъ, Гертруда... а когда одно только благо и остается на землѣ, страшно потерять его!..
   "Я ревновалъ!.. О, теперь не то! цѣною собственной своей крови хотѣлъ бы я воротить ему жизнь!
   "Я ревновалъ!.. я видѣлъ, что мнѣ далеко до тебя, Гертруда; мнѣ казалось, что я такъ униженъ!
   "Помнишь, вечеромъ, я пришелъ къ тебѣ? ты оставила меня въ передней, велѣла не оглядываться.
   "Я бы послушалъ тебя, Гертруда, я привыкъ тебя слушаться; но послышался въ комнатѣ твоего отца звукъ поцалуя.
   "Я невольно обернулся и увидѣлъ, что этотъ человѣкъ наклонился надъ твоей рукой..."
   -- Надъ моей рукой?.. повторила изумленная Гертруда.
   -- Наканунѣ я ужь видѣлъ васъ вмѣстѣ.
   -- Но въ комнатѣ моего отца, кромѣ меня, была еще другая женщина.
   Жанъ прислонился къ скалѣ; ноги его подгибались, но на устахъ появилась улыбка.
   -- Это будетъ мнѣ утѣшеніемъ въ послѣднюю минуту жизни, прошепталъ онъ,-- но и ужасною карою за преступленіе... Гертруда! Гертруда! ты не переставала любить меня?
   -- И знаетъ Богъ, что кромѣ тебя я не могла бы никого полюбить! отвѣчала Гертруда, и щеки ея покрылись легкимъ румянцемъ.
   Жанъ кончилъ свое объясненіе: онъ не говорилъ ничего о происшествіи въ игорномъ домѣ, ни слова не сказалъ о припадкѣ ярости, овладѣвшей имъ, когда въ человѣкѣ, вырвавшемъ у него золото, узналъ онъ мнимаго любовника Гертруды.
   Этотъ гнѣвъ былъ непродолжителенъ; одна ревность увлекла его.
   -- Меня привели сюда, прибавилъ онъ хладнокровно: -- мнѣ дали въ руки этотъ желѣзный ломъ... я ужь говорилъ тебѣ, что умереть было для меня легче, чѣмъ убить... Но это былъ онъ, я узналъ его... я ужь такъ много терпѣлъ!..
   "Не знаю; что со мной сдѣлалось, я не могу безъ ужаса объ этомъ вспомнить..."
   Онъ снова остановился, приподнялъ голову и пристально посмотрѣлъ на трепещущую дѣвушку.
   -- Ты добра, Гертруда, продолжалъ онъ: -- ты простишь мнѣ, когда меня не будетъ... Тебѣ поручаю утѣшить мою матушку... бабушка очень-стара, не говори ей, отъ-чего я умеръ!
   Гертруда хотѣла говорить, но голосъ измѣнилъ ей.
   Она схватила Жана за руку.
   Жанъ прижалъ ее къ пламенной груди и поцаловалъ въ лобъ побратски.
   Потомъ, оторвавшись отъ нея, перекрестился.
   -- Прощай! проговорилъ онъ и твердыми шагами пошелъ къ краю площадки.
   Трудно представить положеніе, въ которомъ была въ эту минуту бѣдная Гертруда.
   Одного ея слова довольно было, чтобъ остановить Жана, но она не могла издать ни малѣйшаго звука.
   Не могла даже броситься къ нему... Она стояла, какъ статуя.
   Тысячу разъ въ-продолженіе одной минуты чувствовала она приближеніе смерти; она употребляла отчаянныя усилія, но всѣ ея способности замерли; ноги приросли къ одному мѣсту, языкъ не шевелился.
   Жанъ готовъ былъ броситься. Гертруда видѣла дикую рѣшимость на лицѣ его; еще мгновеніе -- и будетъ поздно!
   Сердце ея разрывалось; она считала себя единственною причиною его смерти; она сказала ему, что Францъ погибъ...
   И Жанъ гибнетъ, потому-что не можетъ пережить своего мнимаго преступленія.
   Это ужасно! это невыразимо-мучительно!
   Жанъ сдѣлалъ послѣдній шагъ; остановился на краю площадки и смѣрилъ глазами глубину пропасти.
   Станъ его наклонился впередъ; но въ эту минуту, когда онъ ужъ почти падалъ, изъ груди Гертруды вырвался предсмертный крикъ.
   Жанъ удержалъ равновѣсіе.
   Въ это время раздался свѣжій, веселый голосъ.
   Онъ свободно напѣвалъ любимый мотивъ хорошенькой швеи.
   Жанъ прислушался; изъ всѣхъ мотивовъ, которые наигрывала его шарманка -- это былъ его любимый.
   Прислушиваясь болѣе и болѣе, онъ наконецъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и отскочилъ назадъ.
   Онъ увидалъ Франца, который выходилъ изъ домика Готлиба, съ ружьемъ на плечѣ, съ беззаботною пѣснію на устахъ.
   Жанъ стоялъ неподвижно; онъ не смѣлъ вѣрить глазамъ своимъ.
   Гертруда стояла на колѣняхъ у ногъ его.
   -- Я не могла! о, я не могла! прошептала она.
   Потомъ замолчала и стала горячо молиться Богу.
   Жанъ не сводилъ съ нея вопросительнаго взгляда.
   -- Я не могла! повторила Гертруда: -- желѣзная рука давила мнѣ горло... Жанъ, любовь слѣпа!.. Слушай: камень прокатился мимо его... убилъ бы онъ его, не было бы и меня на свѣтѣ: я стояла съ отцомъ подлѣ самого Франца...
   При мысли объ этой ужасной, неожиданной опасности, Жанъ сталъ еще блѣднѣе.
   Онъ упалъ на колѣни подлѣ Гертруды и нѣмая молитва ихъ понеслась на небо.
   Въ это время вдали послышался грубый голосъ Іоганна.
   -- Жанъ! Жанъ! кричалъ онъ.
   Шарманщикъ прикоснулся губами къ челу Гертруды, и быстро вскочилъ.
   -- Не-уже-ли ты опять пойдешь къ этому человѣку?... спросила испуганная дѣвушка.
   -- Да, отвѣчалъ Жанъ.
   Его станъ выпрямился, и смѣлая рѣшимость выразилась въ глазахъ.
   -- Жанъ! Жанъ! кричалъ снова харчевникъ.
   -- Не здѣсь мое назначеніе, продолжалъ шарманщикъ, помогая Гертрудѣ приподняться.-- Прощай, Гертруда!.. я заглажу свой проступокъ, или ужь никогда больше не увижу тебя...
   Онъ бросилъ ей издали послѣдній поцалуй и скрылся между скалами.
   Давно ужь не было Жана, а Гертруда, неподвижная, задумчивая все еще стояла на площадкѣ.
   Въ эти послѣдніе полчаса столько случилось новаго. Въ головѣ ея путалось столько событій. Сердце ея сжалось, не смотря на счастливую развязку свиданія съ Жаномъ.
   Она стояла у той же пропасти, гдѣ готова была смерть бѣдному шарманщику. Она была на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ прежде возвышалась Негрова-Голова, это гигантское орудіе, которымъ изступленный Жанъ чуть не совершилъ убійства.
   Ей надо бы радоваться: и Жанъ и Францъ живы; но нельзя и не скорбѣть: Жанъ -- преступникъ!
   Она стояла опершись на одинъ изъ огромныхъ камней, служившихъ прежде поясомъ Негровой-Гововѣ. Слезинка висѣла на ея полуопущенной рѣсницѣ, и задумчивая головка склонилась на руки.
   Среди этого грустнаго раздумья пришла ей мысль, отъ которой она улыбнулась.
   -- Бѣдняжки! проговорила она: -- ищутъ со вчерашняго дня... Какъ я ихъ обрадую!
   Она вспомнила о Викторіи и мамѣ Реньйо, которыя, благодаря тщетнымъ, но продолжительнымъ поискамъ въ дорогѣ, только наканунѣ пришли къ замку.
   Старушка тотчасъ же отправилась въ замокъ, всѣхъ разспрашивала о своемъ внучкѣ Жанѣ, но никто не хотѣлъ ей отвѣчать.
   Этотъ поискъ только возбудилъ грубыя насмѣшки дворни, всегда готовой обижать слабаго.
   Гертруда видѣлась съ ней наканунѣ вечеромъ и ободряла ее.
   Мама Реньйо жила въ одной изъ деревенскихъ хижинъ. Гертруда не воротилась къ домику Готлиба, гдѣ жила она съ отцомъ, но по прямой тропинкѣ пошла къ селенію.
   Поровнявшись съ каменоломнею, она услышала вправѣ хриплый, старый голосъ, который напѣвалъ знакомую ей пѣсню.
   То была пѣсня идіота Геньйолета.
   Гертруда остановилась, потомъ подошла къ плетню и раздвинула его колючіе сучья.
   Идіотъ пѣлъ:
   
   Дядя Гансъ поставилъ ящичекъ
   У себя въ шкапу, за самомъ верху.
   
   По временамъ онъ останавливался и напряженно смѣялся. Пѣніе заинтересовало Гертруду: но до слуха ея доходили только отрывки; наконецъ ей удалось посмотрѣть сквозь плетень.
   Она увидѣла, что идіотъ сидитъ на землѣ, подлѣ большой кучи мѣдныхъ монетъ, и страстно ласкаетъ ихъ рукою.
   Въ другой его рукѣ была бутылка горлышко которой часто ныряло въ его широкій ротъ.
   Блѣдное лицо Геньйолета было покрыто багровыми пятнами; онъ былъ пьянъ.
   Переставая пить, онъ снова обращался къ мѣдной кучѣ и пѣлъ, покачивая своею безобразной головой:
   
   Мнѣ дала Гертрудочка,
   Да стянулъ у Галифарды;
   А еще больше досталось
   Отъ стараго господина
   Съ фальшивымъ тупеемъ...
   Вотъ тебѣ и радость!
   
   Онъ растянулся на землѣ и положилъ голову на деньги. Потомъ снова обратился къ бутылкѣ.
   Но бутылка была пуста; Геньйолетъ съ негодованіемъ бросилъ ее въ пропасть.
   -- Горло горитъ, бормоталъ онъ, ползая, какъ звѣрь, на четверенькахъ.
   Положивъ въ карманъ своей новой куртки горсть мѣдныхъ монетъ, онъ вырылъ въ землѣ яму и высыпалъ туда остальную часть сокровища:
   Во время работы, онъ повторилъ какія-то несвязныя слова, изъ которыхъ Гертруда могла разобрать только имя своего отца.
   Окончивъ работу. Геньйолетъ въ одинъ скачокъ очутился за плетнемъ и побѣжалъ къ селенію; дорогой спотыкался, падалъ и кричалъ во все горло:
   -- Будетъ у меня водка; сколько захочу, столько и будетъ... Кути, голова!
   

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ

БАРОНЪ РОДАХЪ.

I.
Комната Цахеуса.

   Въ то же самое утро, большинство компаньйоновъ собралось въ одной изъ комнатъ, гдѣ нѣкогда жиль блутгауптскій управляющій Цахеусъ Несмеръ, прямо противъ комнаты Франца, на другомъ концѣ замка. Однимъ окномъ она выходила на въъзжій дворъ, а другимъ на большую лиственичную аллею, простиравшуюся до гельдбергской дороги.,
   Во время оно, въ счастливую пору ассосіаціи, когда Моисей Гельдъ, ростовщикъ Жидовской-Улицы, подъѣзжалъ вечеромъ съ своими товарищами къ замку, привѣтный огонекъ горѣлъ въ этомъ окнѣ. Тутъ было любимое мѣсто уединенія управляющаго; въ этой комнатѣ такъ дружно, такъ весело сидѣли они за ужиномъ наканунѣ Всѣхъ-Святыхъ въ 1824 году!
   Въ этихъ старыхъ стѣнахъ пили, ѣли отъ всего сердца, между-тѣмъ, какъ графиня Маргарита и старый Гюнтеръ, на другомъ концѣ замка, ждали послѣдней своей минуты.
   Въ этой комнатѣ съ начала праздника поселился добрый фан-Прэттъ. Всѣ единогласно избрали ее мѣстомъ собраній, потому-что, за отсутствіемъ Моисея Гельда, первое мѣсто по лѣтамъ и по старшинству званія между компаньйонами занималъ превосходный Фабриціусъ.
   Веселый огонёкъ горѣлъ въ каминѣ. Съ одной стороны сидѣла г-жа Де-Лорансъ, закутавшись въ теплую мантилью и положивъ ноги на мѣдную рѣшетку; а съ другой -- добрый Фабриціусъ, спрятавъ пухлыя руки въ широкіе рукава халата, спокойно переваривалъ завтракъ.
   Противъ камина сидѣли докторъ Мира и синьйоръ Яносъ Георги.
   Хозе-Мира былъ по обыкновенію важенъ и угрюмъ, но въ эту минуту уступалъ своему сосѣду Маджарину, на лицѣ котораго выражалась какая-то тяжелая апатія; щеки его, прежде часто румяныя, были блѣдны; густыя брови сдвинулись надъ потухшими глазами; онъ, казалось, страдалъ.
   Недоставало для полнаго собранія Авеля Гельдберга и кавалера Рейнгольда; кавалера ждали, а юноша не былъ и приглашенъ.
   Съ пріѣзда въ замокъ, въ присутствіи фан-Прэтта и Маджарина часто завязывались такіе разговоры, при которыхъ сынъ Моисея Гельда былъ бы лишнимъ.
   Конечно, онъ былъ однимъ изъ первыхъ лицъ дома; но этотъ остракизмъ не могъ оскорбить его, потому-что вся заботливость его сосредоточивалась на больной Королевѣ Викторіи.
   Поджидая Рейнгольда, говорили о томъ, о семъ, а слуга Клаусъ убиралъ завтракъ Голландца.
   Этотъ Клаусъ былъ уже давно въ домѣ; на него можно было положиться, и передъ нимъ не стѣснялись.
   Не смотря на то, разговоръ шелъ вяло; Мира былъ молчаливъ по обыкновенію; Маджаринъ, погруженный въ мрачныя размышленія, не говорилъ ни слова.
   Съ отъѣзда изъ Франціи, его еще ни разу не видѣли веселымъ; за столомъ онъ пилъ молча, и напившись становился еще мрачнѣе.
   Въ промежуткахъ, блуждалъ онъ одинъ по лѣсамъ, и если случалось завидѣть кого-нибудь на дорогѣ, уходилъ въ глубокую чащу.
   Охота, балы, прогулки -- не нарушали его уединенія, не выводили изъ мрачнаго расположенія духа.
   Замокъ Гельдбергъ, казалось, съ самаго начала произвелъ на него роковое впечатлѣніе. Рейнгольдъ, любившій подслушивать у дверей, разсказывалъ, что не разъ слышалъ ночью, какъ онъ говорилъ самъ съ собою.
   Голосъ его былъ страшенъ; онъ произносилъ имя Блутгаупта, просилъ Бога о помилованіи...
   Произносилъ онъ еще другое имя, -- имя женщины, жалобнымъ, глубоко-растроганнымъ голосомъ.
   -- Онъ женатъ, говорилъ Рейнгольдъ:-- онъ обманулъ, какъ обманываютъ всѣ эти сорванцы съ усами... Мужчины извѣстнаго роста привлекательны для женщинъ!.. И бьетъ себя въ грудь, какъ несчастный... и думаетъ, что этотъ промахъ есть прямая кара за давнишнія дрязги...
   Все это Рейнгольдъ говорилъ такъ, на удачу; но его предположенія были близки къ истинѣ. Кромѣ мрачныхъ воспоминаній, вызванныхъ блутгауптскимъ замкомъ, Яносъ былъ пораженъ въ сердце.
   Всѣ свои надежды онъ сосредоточивалъ на любви женщины, и нѣсколько часовъ, проведенныхъ барономъ Родахомъ въ Лондонѣ, разрушили его счастіе однимъ ударомъ.
   Кромѣ угрызеній совѣсти, у него была еще мысль: мщеніе. Онъ ждалъ барона Родаха.
   Оставалось вести разговоръ г-жѣ де-Лорансъ и доброму Фабриціусу.
   Но Сара въ это утро была не въ духѣ; она лѣниво раскинулась въ креслахъ; полузакрытымъ глазамъ ея, казалось, представлялись любимыя формы; на губахъ порой являлась улыбка.
   Тѣломъ она была тутъ, но мысли ея гуляли далеко.
   Одинъ достойный Фабриціусъ долженъ былъ говорить: трудъ не тяжелый для такого краснорѣчиваго Голландца!
   Онъ позавтракалъ и былъ въ томъ счастливомъ настроеніи, когда люди говорятъ, не заботясь о слушателяхъ.
   Впрочемъ, если компаньйоны и не слушали его, то по-крайней-мѣрѣ ни слова не проронилъ изъ его рѣчи внимательный Клаусъ, важно и медленно убиравшій со стола.
   Никто никогда еще не замѣчалъ, чтобъ Клаусъ былъ человѣкъ любопытный, и потому медленность его никого ни безпокоила, ни удивляла; его не опасались.
   -- Странная вещь, говорилъ фан-Прэттъ, грѣя туфли: -- какъ сильно дѣйствуетъ воспоминаніе!.. Когда я просыпаюсь въ этихъ знакомыхъ стѣнахъ и входитъ Клаусъ, мнѣ всегда хочется спросить у него о Цахеусѣ... Клаусъ въ то время былъ уже въ замкѣ... Вы помните его, докторъ?
   -- Да, отвѣчалъ Мира.
   -- А! славно, бывало, проводили мы здѣсь вечера! продолжалъ Фабриціусъ:-- Несмеръ былъ не то, что называютъ веселымъ собесѣдникомъ, а пилъ какъ губка, и ни въ одномъ глазѣ... Пріятно видѣть человѣка, котораго вино не одолѣваетъ!.. Ха! ха! докторъ, вы совсѣмъ не пьете, а подчуете!.. Безъ смѣха вспомнить не могу этого жизненнаго эликсира!..
   Сухое лицо Португальца съёжилось.
   -- А моя лабораторія!.. продолжалъ фан-Прэттъ.-- Ноги у меня отяжелѣли, и я все еще не собрался на башенку... а надо взлѣзть, взглянуть на мои тигли и реторты.
   -- "Я думалъ, что вы ужь были тамъ, проговорилъ Португалецъ.-- Крестьяне говорятъ, что въ послѣднія ночи видѣнъ свѣтъ въ сторожевой башнѣ...
   -- Право? вскричалъ Голландецъ.-- Можетъ-быть, тамъ помѣстили какого-нибудь лакея.
   -- Я справлялся... нѣтъ.
   Клаусъ слушалъ и исподлобья взглядывалъ на собесѣдниковъ.
   Фан-Прэттъ потиралъ руки.
   -- Гэ! сказалъ онъ:-- эта исторія вамъ кажется не по сердцу?.. Можетъ-быть, тамъ дьяволъ поселился?
   Маджаринъ зашевелился въ своихъ креслахъ, и опустивъ глаза, еще больше наморщился.
   -- Но вѣдь мы собрались не для этой чепухи, продолжалъ фан-Прэттъ:-- что жь Рейнгольдъ... Вѣдь онъ насъ сзывалъ.
   -- Отгадать не трудно, для чего онъ сзывалъ, сказалъ докторъ:-- поговорить, потолковать еще объ этомъ мальчишкѣ, который скользитъ у насъ между пальцевъ какъ моль!.. Если бы поменьше говорили, можетъ-быть, больше бы сдѣлали.
   -- Клянусь! отвѣчалъ фан-Прэттъ:-- мальчикъ меня собственно не стѣсняетъ; но вы, докторъ, говорите объ немъ, кажется, съ удовольствіемъ! Рейнгольдъ и наша милая Сара сдѣлали, что могли!
   Госпожа де-Лорансъ, услышавъ свое имя, быстро подняла задумчивую голову; Фабриціусъ сдѣлалъ ей дружескій жестъ.
   -- Что такое?.. спросила она.
   -- Мы говоримъ объ этомъ Францѣ, отвѣчалъ Голландецъ: -- я говорю, что съ своей стороны охотно держу за него тысячу флориновъ пари... Мы называемъ его Сыномъ Дьявола, и это имя, кажется, посчастливилось ему, -- господинъ его родитель чрезвычайно заботится объ немъ...
   -- Есть другіе покровители! сказала г-жа де-Лорансъ.
   -- Э, эхъ! еслибъ у меня была сила нашего храбраго друга Маджарина, отвѣчалъ Голландецъ: -- не оставилъ бы я общества въ такомъ затруднительномъ положеніи!.. Чортъ возьми, чтобъ я не нашелъ случая повздорить съ этимъ негодяемъ и отправить его на тотъ свѣтъ!
   Эта выходка такъ не согласовалась съ обыкновеннымъ сладкимъ тономъ рѣчи Фабриціуса, что Мира и Малютка въ одно время посмотрѣли на него.
   Онъ лукаво мигнулъ имъ; ему очевидно хотѣлось раззадорить Маджарина.
   Но Яносъ, казалось, не слыхалъ; онъ сидѣлъ неподвижно, погруженный въ свои мрачныя мысли.
   Голландецъ съ досадой пожалъ плечами.
   -- Знаетъ ли кто изъ васъ, вдругъ спросила г-жа де-Лорансъ: -- о пріѣздѣ сюда барона Родаха?..
   Клаусъ, медленно складывавшій скатерть, вздрогнулъ.
   Фан-Прэттъ и Мира съ изумленіемъ посмотрѣли на Сару.
   -- Барона Родаха!.. повторили они въ одинъ голосъ.
   -- Вы думаете, моя красавица? продолжалъ Фабриціусъ: -- не далѣе какъ вчера получены деньги и письмо отъ барона изъ Парижа.
   -- Такъ что жь? сказала Сара.
   -- Мнѣ кажется...
   -- На фокусы онъ мастеръ! Развѣ вы забыли эту странную фантасмагорію, которая до-сихъ-поръ осталась для насъ необъяснимою?..
   -- Парижъ, Лондонъ, Амстердамъ!.. произнесъ Маджаринъ глухимъ голосомъ, не сводя глазъ съ Сары.
   -- Если бъ я самъ, проѣзжая чрезъ Франкфуртъ, не удостовѣрился, что три незаконные Блутгаупта тамъ... проговорилъ докторъ...
   -- Но вы удостовѣрились, прервала Малютка:-- вы, Рейнгольдъ и я... Гораздо-легче быть въ одно и то же время въ Парижѣ и Гельдбергѣ, нежели въ Лондонѣ, Амстердамѣ и Парижѣ.
   Яносъ сдѣлалъ довѣрчивый, утвердительный знакъ головой.
   -- По логикѣ, сказалъ Фабриціусъ: -- отъ одного чуда о другомъ не заключаютъ.
   -- Но кто вамъ это сказалъ?.. началъ-было докторъ, обращаясь къ Сарѣ.
   -- По моему мнѣнію, прервала она твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ адвоката:-- баронъ Родахъ пріѣхалъ въ замокъ вслѣдъ за нами.
   -- Но что ему въ томъ за выгода? сказалъ Хозе-Мира.
   Малютка остановилась на минуту.
   -- Я долго колебалась, отвѣчала она:-- вашъ вопросъ, докторъ, я, сама не разъ задавала себѣ... и не могу отвѣчать на него. Но съ-тѣхъ-поръ, какъ мы въ замкѣ, между нами и Францомъ есть какой-то таинственный щитъ, противъ котораго мы ничего не можемъ сдѣлать, не смотря на всѣ свои усилія.
   -- Не случай ли все это?.. замѣтилъ фан-Прэттъ.
   -- Положимъ, продолжала Малютка:-- случай есть во всемъ, и Францъ счастливь, я знаю... Но случай для всѣхъ одинаковъ, и еслибъ только отъ него все зависѣло, то изъ столькихъ попытокъ мы хоть бы разъ выиграли... Послушайте! Если нужно только доказательство въ постороннемъ покровительствѣ, то вспомните фейерверкъ. Не-уже-ли вы думаете, что случай отворотилъ мортиру, направленную искусной рукой?.. Не-уже-ли случай выставилъ тогда передъ нами трехъ красныхъ человѣкъ?
   фан-Прэттъ и Мира не находили возраженій; Маджаринъ слушалъ внимательно.
   Клаусъ искалъ что бы поправить, прибрать, или какимъ-нибудь образомъ остаться подольше въ комнатѣ.
   -- Вспомните, продолжала Сара:-- дуэль Вердье въ Булоньскомъ-Лѣсу была именно въ то время, когда пріѣхалъ баронъ въ Парижъ... Это было поутру въ чистый понедѣльникъ, а въ полдень баронъ Родахъ явился въ первый разъ въ отели Гельдберга.
   -- Правда, сказалъ докторъ:-- но нужны другія доказательства... этотъ человѣкъ такъ сильно помогалъ намъ!..
   -- У насъ, женщинъ, отвѣчала Малютка:-- доказательства располагаются не въ томъ порядкѣ, какъ у васъ: мы часто ставимъ на первомъ планѣ то, чѣмъ вы пренебрегаете, и часто еще принимаемъ за доказательство тѣ внезапныя, блуждающія мысли и тайныя предчувствія, которыя вы отвергаете съ презрѣніемъ... Мнѣ нечѣмъ убѣждать васъ; только, когда я вспоминаю одно свиданіе съ барономъ въ Парижѣ, и тѣ подробности, на которыя тогда почти не обратила вниманія... Мы говорили о Францѣ и о Вердье.
   -- Какъ это могло случиться? презрительно, спросилъ докторъ.
   -- Случилось... и я припоминаю, что въ этомъ человѣкѣ было что-то такое, что во мнѣ произвело инстинктивный страхъ... Онъ далъ мнѣ обѣщаніе драться съ Францемъ... И это-то самое обѣщаніе, какъ оно было дано, составляетъ главное основаніе моего убѣжденія... Вѣрно то, что онъ обманулъ насъ всѣхъ, -- васъ, докторъ, васъ, мейнгеръ фан-Прэттъ, васъ, синьйоръ Яносъ!..
   Маджаринъ опустилъ глаза, какъ-будто сильный лучъ свѣта поразилъ его; изъ груди его вырвался глухой стонъ.
   -- И кавалера Рейнгольда, продолжала Сара: -- и брата моего Авеля... и меня!
   Злобный огонь загорѣлся въ глазахъ ея.
   -- И послѣ этого, мы еще будемъ сомнѣваться, что онъ нашъ врагъ?
   -- Онъ надѣется быть нашимъ компаньйономъ, сказалъ докторъ.
   -- Нашимъ наслѣдникомъ скорѣе, отвѣчала Сара.-- Онъ поддерживаетъ насъ, чтобъ получить больше наслѣдства... Послушайте: здѣсь происходятъ странныя вещи; между старыми блутгауптскими фермерами ходятъ слухи, и эти слухи, грозящіе всѣмъ намъ, сколько насъ ни есть, смертью, не изъ земли вышли: ихъ распустили.
   -- Кто же?
   -- Кавалеръ это знаетъ такъ же хорошо, какъ и я... Вы, докторъ, кажется, сейчасъ говорили, что крестьяне увѣряютъ, будто видѣли свѣтъ въ сторожевой башнѣ!
   -- Да, я, отвѣчалъ докторъ.
   -- Ну, зная эти старыя и нелѣпыя преданія о древнихъ владѣльцахъ замка, вы, конечно, знаете самое старое и самое нелѣпое изъ нихъ... будто этотъ свѣтъ есть душа Блутгаупта!..
   При этомъ словѣ, Клаусъ опять вздрогнулъ.
   Яносъ слушалъ, наставивъ уши и разинувъ ротъ.
   -- Я помню, сказалъ фан-Прэттъ, въ мое время говорили это...
   -- Говорятъ и теперь, продолжала Малютка: -- и я еще не сказала вамъ самаго важнаго, можетъ-быть: въ лѣсахъ и деревняхъ видѣли людей изъ Парижа.
   -- А!.. вскричалъ докторъ.
   -- Изъ Тампля! продолжала г-жа де-Лорансъ:-- тѣхъ Нѣмцевъ, которые нѣкогда удалились изъ Вюрцбурга, чтобъ не служить убійцамъ Блутгауптовъ.
   Мира, фан-Прэттъ и даже Маджаринъ невольно оглянулись, чтобъ посмотрѣть не слушаетъ ли ихъ кто-нибудь.
   Клаусъ только-что передъ тѣмъ вышелъ..
   Ни одинъ изъ компаньйоновъ не замѣтилъ, что дверь была не плотно затворена.
   -- Эти люди, продолжала г-жа де-Лорансъ:-- по словамъ Іоганна, душой и тѣломъ преданы памяти прежнихъ своихъ господъ, и я думаю, что баронъ, измѣнивъ тактику, соединился съ этимъ Францемъ для того, чтобъ раздѣлить съ нимъ добычу послѣ побѣды.
   Фан-Прэттъ вынулъ руки изъ халата, докторъ обратился къ своей золотой табакеркѣ.
   Маджаринъ, казалось, сдѣлался по-прежнему холоденъ.
   -- Но въ такомъ случаѣ, сказалъ Мира:-- юноша долженъ узнать о своемъ происхожденіи?
   -- Опасаюсь за это, отвѣчала Малютка.
   -- И мы не могли!.. со вздохомъ произнесъ фан-Прэттъ.
   -- Еще попытаемся, отвѣчала г-жа де-Лорансъ съ отважностью: -- еслибъ я была мужчина, не сдѣлали бы мы болѣе одной попытки!
   фан-Прэттъ взялъ Маджарина за руку.
   -- Яносъ, мой храбрый товарищъ, сказалъ онъ:-- слышите ли?.. Вспомните, что опасность и вамъ также угрожаетъ!
   Яносъ поднялъ голову и снова посмотрѣлъ на г-жу де-Лорансъ.
   -- Но я жду, сказалъ онъ голосомъ, готовымъ разразиться громомъ: -- я готовъ... я жду, чтобъ мнѣ сказали, гдѣ этотъ человѣкъ!
   -- Браво, Яносъ! сказалъ Голландецъ:-- я узнаю васъ, мой храбрый другъ!..
   -- Вы спрашиваете, гдѣ онъ, продолжала Сара: -- но вы каждый день бываете подлѣ него... Помните, вечеромъ, за столомъ, между имъ и вами сидѣла только моя меньшая сестра, Ліа.
   На лицѣ Яноса, сіявшемъ дикою свирѣпостью, вдругъ выразилось отвращеніе и презрѣніе.
   -- Вы толкуете все-еще объ этомъ ребенкѣ?.. проговорилъ онъ.
   -- О комъ же мнѣ и говорить?
   -- А я думалъ о другомъ.
   Яносъ сложилъ руки на груди и замолчалъ. Въ эту минуту на правильномъ, мужественномъ лицъ его явилась непривычная мысль: онъ, казалось, предался воспоминаніямъ.
   -- Я убилъ, сказалъ онъ наконецъ съ мрачно-гордымъ видомъ: -- и не раскаяваюсь!.. Но спросите, сударыня, Фабриціуса фан-Прэтта и Хозе-Мира, развѣ тотъ, кого я убилъ, не могъ защищаться?.. То былъ человѣкъ во всей силѣ, крѣпкій, отважный какъ левъ, и вся Германія знала, какъ владѣлъ онъ шпагой! Вамъ, можетъ-быть, сказали, сударыня, что насъ было шестеро въ ту ночь въ комнатѣ графа Ульриха Блутгаупта: вамъ солгали!.. За мною было пять рукъ, пораженныхъ страхомъ... Спросите у Хозе-Мира и Фабриціуса фан-Прэтта... они оба были тутъ, но тряслись!
   Ни докторъ, ни Голландецъ не сочли нужнымъ возражать Маджарину.
   -- Одинъ на одинъ, продолжалъ Яносъ:-- одинъ противъ одного!.. Крѣпкая шпага противъ моей сабли... Такъ я убиваю, сударыня; но дѣтей я не убиваю!
   фан-Прэттъ и Мира обмѣнялись недовольными взглядами, осуждавшими такое романтическое ученіе объ убійствѣ.
   Сара смотрѣла на Маджарина, какъ женщина, понимающая дѣло; Яносъ былъ дико-величественъ въ эту минуту.
   -- Синьйоръ Георги, сказала она послѣ минутнаго молчанія: -- я не сегодня только узнала вашу неустрашимость... Я часто слышала о васъ, и чтобъ сомнѣваться въ вашей храбрости, надо не быть дочерью отца моего.
   Лицо Яноса прояснилось и закраснѣлось: такъ чувствителенъ онъ былъ къ женской лести...
   -- Вы не хотите имѣть дѣла съ тѣмъ, кто слабѣе васъ, продолжала Малютка:-- это, можетъ-быть, уже слишкомъ-великодушно... по не въ томъ дѣло. Францемъ могутъ заняться другіе... но баронъ Родахъ также нашъ непріятель.
   Яносъ всталъ и оттолкнулъ назадъ свое кресло.
   -- О! тутъ я не замѣшкаюсь, сказалъ онъ блѣднѣя.-- Можете ли вы сказать мнѣ, гдѣ онъ?
   -- Кажется, могу, отвѣчала Малютка.
   -- Минуту! вскричалъ фан-Прэттъ: -- не надо дѣйствовать слѣпо... у этого человѣка, кромѣ шпаги, есть противъ насъ другое оружіе.
   -- Ларчикъ!, пробормоталъ докторъ.
   Маджаринъ пожалъ плечами; Сара также сдѣлала нетерпѣливый жестъ.
   -- Противъ этого ни одинъ изъ насъ ничего не можетъ сдѣлать, сказалъ докторъ, обращаясь къ Малюткѣ: -- вы знаете, этотъ ларчикъ въ вѣрныхъ рукахъ въ Парижѣ... въ немъ есть бумаги, которыя могутъ погубить насъ!
   -- Васъ, чѣмъ васъ погубить?.. возразила Сара.
   -- Милая красавица, тихо сказалъ фан-Прэттъ:-- насъ и вашего почтеннаго родителя Моисея Гельдберга...
   Сара опустила голову и наморщилась.
   -- Что мнѣ до того за дѣло! вскричалъ Маджаринъ, топнувъ ногою: -- этотъ Родахъ оскорбилъ меня... онъ сдѣлалъ изъ меня несчастнаго!.. Еслибъ даже въ этомъ ларцѣ былъ смертный приговоръ...
   -- Есть кое-что въ этомъ родѣ, храбрый Яносъ, произнесъ у двери тонкій голосъ кавалера Рейнгольда: -- но не отчаивайтесь... вашъ и наши смертные приговоры теперь въ хорошихъ рукахъ.
   Всѣ обернулись и увидѣли кавалера Рейнгольда, стоявшаго съ торжественной улыбкой.
   Подъ лацканами бѣлаго пальто его была толстая связка.
   

II.
Находка.

   Кавалеръ Рейнгольдъ былъ въ чрезвычайно-веселомъ расположеніи духа. Проходя черезъ переднюю, гдѣ Клаусъ все-еще прибиралъ что-то совершенно-прибранное, онъ щипнулъ важнаго Нѣмца за ухо, какъ щиплютъ профессоръ! вертлявыхъ школьниковъ.
   Но онъ не остановился, потому-что за дверью слышалъ голосъ своего страшнаго друга Маджарина.
   Яносъ и мейнгеръ фан-Прэттъ съ пріѣзда въ замокъ сдѣлались добрѣе на зло судьбѣ; объ огромныхъ долгахъ и помина не было.
   Этотъ вопросъ былъ отложенъ до окончанія празднествъ: всѣ занялись дѣломъ, нетерпящимъ отлагательства -- надо было сбыть съ рукъ Франца. Синьйоръ Яносъ не хотѣлъ мѣшаться въ дѣло; впрочемъ, мѣры, принятыя домомъ Гельдберга, были такъ удачны, поколебавшійся кредитъ высился на такомъ широкомъ основаніи, что синьйоръ Яносъ нисколько уже не заботился о своихъ векселяхъ; въ головѣ у него засѣла иная мысль.
   Но при всей снисходительности къ дому Гельдберга, злоба его не остывала къ несчастному кавалеру Рейнгольду.
   Кромъ презрѣнной продѣлки съ векселями, Яносъ былъ оскорбленъ лично: баронъ Родахъ обманулъ его съ помощью его собственной жены.
   Яносъ страстно любилъ эту женщину . Кавалеръ Рейнгольдъ все-таки былъ виновникомъ его позора.
   Богъ-знаетъ, какихъ средствъ не принималъ бѣдный кавалеръ, чтобъ затушить эту вражду. Всѣ возможныя ласкательства, робкая лесть -- все пущено было въ ходъ, и ничто не имѣло успѣха; Маджаринъ смотрѣлъ холодно, презрительно, враждебно.
   И Рейнгольдъ чувствовалъ, что, при первомъ толчкѣ, надъ нимъ обрушилась бы вся тяжесть задержанной злобы.
   Онъ удвоивалъ стараніе; страхъ придавалъ ему и умъ и находчивость.
   И какъ, по его мнѣнію, опаснѣе всего было обнаружить свой страхъ, то онъ никакъ не покидалъ своего довольнаго вида.
   Впрочемъ, онъ вертѣлся какъ флюгеръ -- куда вѣтеръ подуетъ: то снисходилъ до изъисканной угодливости, былъ послушенъ, покоренъ, пресмыкался; то дѣлался шутомъ, старался занимать и нравиться; то, наконецъ, входилъ въ роль человѣка необходимаго и суетился такъ, какъ-будто только его геніемъ и спасенъ домъ.
   Наконецъ, черезъ долгіе промежутки, приходила къ нему бодрость: онъ являлся въ двойственномъ качествѣ дворянина и начальника банкирскаго дома, мильйонера. То была странная борьба гордыхъ претензій и страха; съ надмѣннымъ видомъ выслушивалъ онъ насмѣшки и шелъ на встрѣчу презрѣнію съ тою гордою трусостью, съ которою люди подымаютъ носъ, потупивъ глаза.
   Но въ это утро, онъ не задумывался, какую избрать роль; радость одолѣвала его, все существо его выражало совершенное довольство.
   Онъ вошелъ, не давъ себѣ труда затворить за собой дверь.
   Вошелъ и остановился на порогѣ.
   -- Тысячу извиненій, что заставилъ ждать себя, сказалъ онъ: -- впрочемъ, надѣюсь на прощеніе, потому-что не совершенно-напрасно потерялъ время.
   -- Что вы говорили о ларчикѣ? спросили въ одинъ голосъ фан-Прэттъ и Мира.
   -- Я говорилъ о ларчикѣ? небрежно произнесъ кавалеръ: -- да! легко можетъ статься.
   -- Нельзя ли..? начала-было г-жа де-Лорансъ.
   -- Сударыня, прервалъ Рейнгольдъ: -- минуту отдыха, умоляю васъ!.. Еслибъ вы знали все, что я сдѣлалъ сегодня утромъ, вы бы сжалились надо мною!..
   Онъ вынулъ изъ кармана батистовый платокъ и началъ махаться съ граціозностью кокетливой красавицы.
   -- Но вы сказали?.. продолжалъ фан-Прэттъ.
   -- Прекрасный другъ мой, сжальтесь!.. Я сказалъ, что храбрый Яносъ теперь можетъ смѣло драться съ этимъ тройственнымъ негодяемъ Родахомъ.
   Онъ улыбнулся съ самодовольствомъ и продолжалъ:
   -- Именно тройственнымъ, не правда ли? говорилъ онъ, пройдя по комнатѣ и опершись на каминъ.
   -- Ради Бога, объяснитесь! сказала Сара.
   Маджаринъ приготовился слушать и смотрѣлъ на Рейнгольда жаднымъ, вопросительнымъ взоромъ.
   -- Не прежде, какъ освѣдомившись о вашемъ драгоцѣнномъ здоровьѣ, сударыня, отвѣчалъ кавалеръ съ живописнымъ поклономъ.
   Сара съ нетерпѣніемъ наморщила брови; улыбка Рейнгольда еще болѣе расширилась.
   -- Здравствуйте, мейнгеръ фан-Прэттъ: -- какъ ваше здоровье, синьйоръ Георги? Вы, докторъ?
   Онъ опустилъ большой и указательный пальцы въ золотую табакерку Мира и сдѣлалъ видъ будто нюхаетъ, поправилъ свое жабо съ торжественностью актёра въ роли придворнаго.
   Онъ подвинулъ стулъ и сѣлъ между Малюткой и докторомъ.
   Всѣ устремили на него нетерпѣливые взоры. Онъ былъ въ восторгѣ.
   Компаньйоны, знавшіе его ребяческую натуру какъ свои пять пальцевъ, молчали; лучшее средство заставить его говорить было -- не спрашивать.
   -- Да, друзья мои, сказалъ онъ: -- кажется, я сегодня сдѣлалъ хорошее дѣло, т. е. не кажется, но я увѣренъ!..
   Онъ остановился; казалось, внезапная мысль мелькнула у него въ головѣ. Согнувшись и выдвинувъ плечи напередъ, онъ началъ ходить по комнатѣ, дѣлая странныя судорожныя ужимки, и, ходя, запѣлъ задушевнымъ голосомъ:
   
   Дядя Гансъ поставилъ ящичекъ
   У себя въ шкапу, на самомъ на верху...
   
   Компаньйоны посмотрѣли другъ на друга.
   -- Это что такое? прошептала г-жа де-Лорансъ.
   -- Онъ съ ума сошелъ! сказалъ фан-Прэттъ.
   Кавалеръ разразился хохотомъ.
   -- Уу, бубу!.. закричалъ онъ.
   -- Чортъ побери! загремѣлъ Маджаринъ: -- смѣяться, что ли, онъ хочетъ надъ нами?
   Страиная веселость кавалера вдругъ исчезла, какъ-бы по волшебству.
   -- Мнѣ кажется, сударыня, сказалъ онъ, избѣгая грознаго взгляда Яноса: -- что вы не расположены смѣяться.
   Говоря это, кавалеръ чинно занялъ свое мѣсто.
   -- И такъ, продолжалъ онъ: -- безъ шутокъ!.. притомъ -- дѣло дѣйствительно важное... Но вы мнѣ простите этотъ порывъ невинной веселости, когда узнаете мои похожденія... честное слово! Изволите видѣть -- вещь фантастическая, и подобныя вещи только со мной и случаются.
   -- Мы прощаемъ васъ, сказала Сара: -- только не заставляйте насъ ждать дольше.
   -- Сударыня, я къ вашимъ услугамъ... Представьте себѣ... вышелъ я сегодня поутру, чтобъ поговорить съ Іоганномъ и навѣдаться о нашихъ молодцахъ, потому-что дѣло тянется несносно; и если мы теперь упустимъ нашего юнца, то Богъ-знаетъ, когда еще заманимъ его!
   -- Другъ мои, прервалъ фан-Прэттъ: -- все это мы сами знаемъ; что же далѣе?
   -- Терпѣніе!.. Іоганнъ ушелъ разузнавать мѣстность, равно какъ и Малу и Питуа,-- оба болтуны, страшно много говорятъ и мало дѣлаютъ... Я нашелъ только бѣдняка Фрица, впрочемъ, уже готоваго... я оставилъ его съ бутылкой и спустился къ деревнѣ, въ надеждѣ найдти молодцовъ тамъ.
   "На половинѣ дороги, сквозь туманъ, замѣтилъ я у каменоломни такое странное съ вида существо, что сначала не повѣрилъ глазамъ своимъ.
   "Это былъ ребенокъ лѣтъ двѣнадцати или тринадцати, одѣтый какъ одѣваются парижскіе ремесленики; сейчасъ я пытался представить вамъ его походку.
   "Онъ повторялъ этотъ припѣвъ:
   
   Дядя Гансъ поставилъ ящичекъ...
   
   -- Я не могу придумать, господинъ кавалеръ, прервалъ докторъ: -- что тутъ можетъ быть для насъ интереснаго?
   Рейнгольдъ снова самодовольно улыбнулся.
   -- Увидите, отвѣчалъ онъ.
   Кавалеръ ударилъ рукой по выставлявшемуся изъ-подъ пальто узлу.
   -- Увидите! повторилъ онъ:-- по-мѣрѣ-того, какъ я приближался, мнѣ казалось, что я гдѣ-то видѣлъ это безобразное существо... наконецъ, вспомнилъ, что встрѣчалъ его въ Парижѣ, въ Тамплѣ. Докторъ Хозе-Мира... начинаетъ ли это васъ заинтересовывать?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ важный Португалецъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Рейнгольдъ: -- умалчиваю о подробностяхъ, чтобъ не терять золотаго времени.
   -- Касается ли ваша исторія барона Родаха? спросилъ Яносъ.
   -- Весьма, любезный синьйоръ.
   -- Такъ я васъ слушаю... продолжайте!
   Это суровое одобреніе Рейнгольдъ принялъ за самое лестное привѣтствіе.
   -- Чтобъ удовлетворить вашему любопытству, синьйоръ Яносъ, буду говорить короче; по предупреждаю васъ, что моя исторія удовлетворитъ не одному любопытству... Узнавъ этого несчастнаго мальчика, который идіотъ и питій, и котораго зовутъ страннымъ прозвищемъ Геньйолета, я удвоилъ шаги, чтобъ догнать его и былъ уже близко, какъ вдругъ въ тощій мозгъ его пришла крутая мысль; перескочивъ черезъ плетень, окружавшій каменоломню, онъ повалился на мокрую траву.
   "Меня отдѣлялъ отъ него одинъ плетень, и я могъ слѣдить за его движеніями.
   "Онъ уже не пѣлъ, но, приставивъ ко рту горлышко бутылки, начала, жадно нить.
   "Потомъ вытащилъ изъ-подъ блузы связку бумагъ и разбросалъ ихъ около себя по травѣ.
   "Я просунулъ голову сквозь плетень... и -- держу тысячи пари, если вы отгадаете, что я увидѣлъ!.."
   -- Пощадите насъ, кавалеръ, сказала г-жа де-Лорансъ.
   -- Я жду!.. прибавилъ Маджаринъ, сдвинувъ свои густыя брови.
   Рейнгольдъ колебался съ минуту между желаніемъ угодить Яносу быстрымъ повиновеніемъ и охотой растянуть свой разсказъ по всѣмъ правиламъ романа.
   Онъ былъ увѣренъ въ успѣхѣ, но ему хотѣлось полнаго успѣха.
   Сказать правду, слушатели его были не изъ числа благосклонныхъ; Малютка, Мира и Маджаринъ безъ околичностей обнаруживали нетерпѣніе.
   Только превосходный и любезный фан-Прэттъ казался долготерпѣливымъ.
   Рейнгольдъ обратился къ нему съ признательной улыбкой.
   -- Однимъ словомъ, продолжалъ онъ:-- эти бумаги были такого рода, что я бы сейчасъ же далъ пятьдесятъ тысячь экю, чтобъ имѣть ихъ.
   -- Гм! воскликнулъ фан-Прэттъ.
   -- Какая-нибудь глупость!.. проворчалъ Португалецъ.
   -- Я рѣшительно перелѣзъ черезъ заборъ съ намѣреніемъ захватить идіота врасплохъ.
   "Онъ не испугался, увидѣвъ меня, и лежалъ среди своихъ бумагъ.
   "-- Гэ, гэ, сказалъ онъ:-- вотъ и хозяинъ...
   "Такъ зовутъ меня въ Тамплѣ.
   "Гдѣ ты взялъ эти бумаги, Геньйолетъ? спросилъ я его строгимъ голосомъ.
   "Онъ окинулъ меня дикимъ, злымъ взглядомъ.
   "-- Я больше васъ, проворчалъ онъ:-- если вы хотите мнѣ больно сдѣлать, такъ я васъ брошу въ яму!
   "-- Я не хочу тебѣ зла, бѣдный ребенокъ... но я очень люблю старинныя бумаги, и если хочешь, куплю у тебя вотъ эти.
   "-- Сколько? вскричалъ идіотъ, и глаза его заблестѣли.
   "-- Сколько хочешь.
   "Онъ сложилъ руки пригоршнями, но, находя это недостаточнымъ, покачалъ головою и, снявъ шляпу, закричалъ:
   "-- Я хочу полный картузъ су!"
   "Хорошо, сказалъ я и вынулъ изъ кармана три или четыре пятифранковыя монеты, которыя, конечно, по-крайней-мѣрѣ равнялись запрошеной цѣнѣ.
   "Но идіотъ считалъ не такъ.
   "Онъ важно покачалъ головою и показалъ на свою шапку.
   "Я долженъ былъ бѣжать на сосѣднюю ферму и размѣнять тамъ свои монеты на су."
   -- И, возвратившись, получили бумаги? сказала Малютка.
   -- Подождите, сударыня!..
   -- Нѣтъ, я не хочу ждать! прервалъ Маджаринъ.
   У Рейнгольда уже готовы были и фразы и краски для этой части разсказа; онъ жалобно взглянулъ на Маджарина и не смѣлъ ослушаться.
   -- Ну! сказалъ онъ, стараясь улыбнуться: -- я одинъ противъ четверыхъ.
   И съ видимымъ неудовольствіемъ открылъ полы своего бѣлаго пальто.
   -- Эти бумаги, сказалъ онъ: -- вотъ онѣ... это просто то, что хранилось въ знаменитомъ ларцѣ...
   Если Рейнгольдъ сомнѣвался въ эффектѣ, то теперь долженъ былъ разувѣриться. Всѣ четыре компаньйона встали.
   -- Въ ларцѣ барона! вскричали Мира и Малютка.
   -- Съ моими векселями? вскричалъ фан-Прэттъ.
   Только Маджаринъ не произнесъ ни слона.
   Бумаги были выложены на столъ и осмотрѣны жадными взорами. Зоркій фан-Прэттъ разомъ узналъ свои векселя среди этой кучи и положилъ ихъ въ свой бумажникъ. Мира въ глубинѣ души негодовалъ на неблагоразуміе кавалера.
   Яносъ съ меньшею торопливостью захватилъ свои векселя. Эта неожиданная находка, казалось, мало тронула его.
   Рейнгольдъ распыжился какъ павлинъ.
   -- Я вамъ говорилъ, господа, сказалъ онъ съ торжественнымъ видомъ:-- что баронъ нисколько не преувеличивалъ, говоря, что въ этомъ ларцѣ былъ приговоръ всѣмъ намъ. Вотъ вся наша переписка 1824 года, которую онъ нашелъ въ бумагахъ своего патрона Цахеуса... Храбрый Яносъ, это ваше письмо!.. Вотъ ваша подпись, достойный фан-Прэттъ!.. вотъ моя!.. А что касается до васъ, сударыня, это посланіе, за которое можно попасть на висѣлицу, писано все отъ начала до конца рукою почтеннаго вашего родителя!.. Ха, ха! съ-тѣхъ-поръ, какъ существуетъ общество, кажется, никто еще не оказалъ ему подобной услуги!
   -- Вы, г. Рейнгольдъ, дѣйствительно имѣете полное право на нашу благодарность, сказала г-жа де-Лорансъ.
   -- Я всѣмъ готовъ для васъ жертвовать, мой добрый другъ и товарищъ, вскричалъ фан-Прэттъ, умиленный мыслью о своихъ векселяхъ.
   Мирѣ молчалъ; онъ думалъ, что кавалеръ могъ бы все это найдти и хранить при себѣ.
   -- Теперь, продолжала Малютка, не упуская изъ вида своей идеи: -- г. Родахъ обезоруженъ... ничто не мѣшаетъ прямому нападенію на него... Синьйоръ Яносъ, вы еще не оставили своего намѣренія?
   -- Пусть скажутъ мнѣ, гдѣ онъ, отвѣчалъ Маджаринъ:-- и черезъ часъ я увижу его кровь.
   Сара медлила отвѣчать, и кавалеръ улыбнулся еще съ большимъ самодовольствомъ.
   -- Вижу, сказалъ онъ:-- что мнѣ еще разъ приходится вывести васъ изъ-затруднительнаго положенія... Еслибъ вы не помѣшали мнѣ разсказать мою исторію, не пришлось бы вамъ дѣлать такого вопроса.
   -- Вы знаете, гдѣ онъ?.. быстро спросилъ Яносъ.
   -- Не многое укрывается отъ меня, синьйоръ Георги... и не смотря на легкость, съ которою со мною иногда обращаются, я при случаѣ могу оказать кое-какія цѣнныя услуги.
   -- Говорите, прошу васъ вскричала Малютка, пожирая его взоромъ.
   -- Теперь необходимо меня выслушать?.. какое благополучіе!.. Ну! я не жестокосердъ: вотъ что мнѣ извѣстно:
   "Мой Геньйолетъ былъ сегодня въ весьма-общительномъ положеніи духа... даже прежде моихъ привлекательныхъ су, бутылка настроила его на такую откровенность, что онъ разсказалъ бы все, что зналъ, первому встрѣчному. Онъ не говорилъ иначе, какъ на тампльскомъ арго, но этотъ языкъ мнѣ знакомъ нѣсколько, и я понялъ его совершенно.
   "Его семейство, кажется, живетъ по сосѣдству съ однимъ продавцомъ платья, Гансонъ Дорномъ, про котораго Іоганнъ давно говорилъ мнѣ, какъ про самаго ревностнаго партизана Блутгауптовъ.
   "Мимоходомъ замѣтить, этотъ Гансъ Дорнъ по всей вѣроятности теперь въ Германіи.
   "Идіотъ Геньйолетъ смотрѣлъ въ окно, когда поутру, въ чистый понедѣльникъ, высокій господинъ вошелъ къ сосѣду Гансу Дорну. Онъ зналъ, что въ Тамплѣ шла молва, будто продавецъ платья прячетъ деньги.
   "А Геньйолетъ любитъ деньги, на которыя наполняютъ его бутылку.
   "Изъ своего окна онъ часто смотрѣлъ въ комнату Ганса Дорна.
   "Въ то утро, онъ видѣлъ, какъ высокій господинъ вытащилъ изъ-подъ пальто что-то такое свѣтлое, что онъ принялъ это за золотыя монеты.
   "Это былъ ларчикъ, обитый мѣдными гвоздями.
   "Гансъ поставилъ его въ свой шкапъ на верхнюю полку. На самомъ на верху, какъ пѣлъ идіотъ...
   "Геньйолетъ, каналья, пробилъ стѣну, вошелъ Богъ-знаетъ какъ, открылъ ларчикъ не разломавъ его и пришелъ въ отчаяніе, увидѣвъ тамъ, вмѣсто желтяковъ, однѣ бумаги.
   "Съ досады, онъ взялъ, закрылъ ларчикъ, наклавъ туда золы изъ печки, и ушелъ черезъ свою диру.
   "И теперь у барона Родаха страшный ларецъ съ золою!.."
   -- Но изъ этого еще не видно, гдѣ самъ баронъ, сказала г-жа де-Лорансъ.
   -- Дайте свободу Геньйолету!.. это нашъ оракулъ... Геньйолетъ не болѣе двухъ дней какъ пріѣхалъ въ Германію, а уже три раза видѣлъ высокаго господина, который приносилъ ларчикъ къ Гансу Дорну...
   -- А!.. вскричалъ Маджаринъ, весь превратившійся въ слухъ.
   -- Видите ли, какъ я отгадала, что онъ здѣсь!.. сказала Малютка.
   Фан-Прэттъ связывалъ бумаги, бывшія въ ларчикѣ и въ которыхъ теперь не доставало только лондонскихъ и амстердамскихъ векселей.
   Мира смотрѣлъ на пачку съ прискорбіемъ; еслибъ это оружіе попало въ его руки, не легко бы разстался онъ съ нимъ!
   -- Я думаю, что другъ мой Геньйолетъ все это разсказалъ мнѣ за деньги! продолжалъ Рейнгольдъ торжественнымъ голосомъ.
   -- Не сказалъ ли онъ вамъ главнаго-то? спросила г-жа де-Лорансъ: -- гдѣ скрывается баронъ Родахъ?
   -- Терпѣніе, сударыня... Всѣ три раза, когда Геньйолетъ встрѣчалъ барона, высокій господинъ выходилъ изъ домика подъ горою, прямо противъ камня, который здѣсь зовутъ Головой-Негра.
   -- Это домъ Готлиба, сказалъ фан-Прэттъ: -- добрый малый, который еще въ мое время былъ блутгауптскимъ васалломъ.
   -- Ну, такъ тутъ-то, вѣроятно, и скрывается баронъ, прибавилъ Рейнгольдъ.
   Фан-Прэттъ открылъ свое бюро и положилъ туда тщательно-связанную пачку.
   Яносъ, не говоря ни слова, пошелъ къ двери.
   Кавалеръ Рейнгольдъ открылъ-было ротъ, чтобъ спросить что-то, но Малютка сильно пожала ему руку.
   -- Молчите! прошептала она:-- онъ идетъ за своими пистолетами...
   Когда Маджаринъ вошелъ въ переднюю, Клаусъ вышелъ оттуда въ противоположную дверь.
   Съ прихода Рейнгольда, Клаусъ былъ тутъ и подслушивалъ.
   Онъ быстро сбѣжалъ съ лѣстницы и пустился по длинному корридору, соединявшему оба флигеля замка.
   Въ концѣ корридора онъ отворилъ тяжелую дверь, выходившую на маленькій пустой дворъ, который съ одной стороны примыкалъ къ укрѣпленіямъ, а съ другой къ заднему фасаду капеллы.
   Клаусъ безпокойно осмотрѣлся кругомъ. На дворѣ никого не было. Онъ вошелъ въ развалившуюся капеллу, взлѣзъ на хоры, отворилъ маленькую дверцу, приходившуюся за алтаремъ, и спустился по сырой подземной лѣстницѣ въ склепъ, гдѣ стояли гробницы Блутгаупговъ.
   Блѣдный свѣтъ лампадки, стоявшей на одной изъ гробницъ, освѣщалъ статуи графовъ, лежавшихъ съ сложенными на груди руками.
   Клаусъ перекрестился.
   -- Вы здѣсь? прошепталъ онъ.
   Отвѣта не было.
   Гробница, на которой стояла лампадка, представляла три статуи изъ краснаго порфира, лежавшія рядомъ одна подлѣ другой.
   То были три сына Чернаго-Графа, тѣ самые, которые, какъ говорила легенда, отъ времени-до-времени приходили на землю, чтобъ праздновать рожденіе или смерть Блутгауптовъ,-- три красные человѣка.
   -- Вы здѣсь?.. повторилъ Клаусъ, едва переводя духъ отъ страха.
   Отвѣта опять не было.
   Но въ глубинѣ склепа послышался глухой шумъ, и слабый свѣтъ лампы освѣтилъ три человѣческія фигуры...
   

III.
Сторожевая башня.

   На другой день, въ четверкъ на четвертой недѣлѣ поста, назначенъ былъ знаменитый маскарадъ, о которомъ гельдбергскіе гости мечтали съ самаго пріѣзда.
   Парижане, расположившіеся въ Обернбургѣ, Эссельбахѣ и другихъ городахъ, торжествовали въ этотъ день. Имъ было холодно, и кислая капуста пріѣлась; билеты, купленные большею частію по дорогой цѣнѣ, до-сихъ-поръ давали имъ только право любоваться издали великолѣпіемъ Гельдберга: жаловаться собственно было не на что, потому-что все было прекрасно, роскошно, величественно; но они начали замѣчать, что изъ всего этого для нихъ не было ничего, и что они жили остатками блюдъ, приготовленныхъ для привилегированныхъ гостей, что они служили только декораціями, прибавленіями къ празднику. Ихъ приглашали только, когда надо было имѣть свиту, наполнить театральную залу, составить толпу. Они не заставляли упрашивать себя и являлись по первому звонку, чтобъ вазнаградить чѣмъ-нибудь свои протори и убытки; ихъ принимали прекрасно, но проходила нужда -- и про нихъ забывали.
   Щекотливѣе всего было то, что въ этихъ сосѣднихъ городкахъ они смѣшивались съ различными приглашенными изъ Франціи торговцами, доставлявшими для праздника все необходимое. Львы и львицы втораго разряда сталкивались, увы! съ портными, парикмахерами и модистками!
   Но въ этотъ благополучный четверкъ, аррьергардъ гостей будетъ за все вознагражденъ; всѣ приглашены на балъ; нѣтъ болѣе различія между привилегированными и приглашенными extra muros!
   Этотъ гостепріимный балъ, и завтра еще большая охота съ факелами -- могли вознаградить за много дней досады и ожиданія.
   -- Ахъ! это прекрасно!.. это прекрасно!.. Ахъ, милый, -- или милая,-- какъ жаль, что вы не видѣли этого!.. Такіе случаи рѣдки!
   И описанія! и разсказы! и цѣлый романъ! Чудеса видѣли; можно поговорить: это честь дѣлаетъ. Кто станетъ допытываться, сидѣли ли въ креслахъ въ залѣ, или стояли у двери въ переднюю?..
   Въ замкѣ съ самаго утра все зашевелилось. Въ корридорѣ бѣгали озабоченные слуги и запыхавшіяся камеристки; каждый готовилъ все заранѣе; то была борьба внутренняго съ внѣшнимъ, и дамы вооружались съ ногъ до головы для этой борьбы роскоши и кокетства.
   Что касается до самаго дома Гельдберга, то всѣ приготовленія къ балу были совершенно окончены; все было готово, и зала, запертая наканунѣ, скрывала свои невиданныя чудеса великолѣпія.
   Впрочемъ, гельдбергскіе люди не были праздны; хотя всѣ мѣры были приняты заранѣе, но у нихъ все-таки оставалось много заботъ.
   Нѣкоторые изъ приглашенныхъ, самые почетные, пріѣхали только наканунѣ маскарада. Отъ-того произошло страшное затрудненіе, потому-что замокъ былъ полонъ съ верху до низу.
   Тутъ случилось маленькое приключеніе, породившее въ лакейскихъ странные толки, эхо которыхъ дошло и до компаньйоновъ.
   Слѣдовало помѣстить одного господина безсемейнаго, который весьма-любезно объявилъ, что удовлетворится малѣйшимъ уголкомъ.
   Прекрасно, но надо отъискать такой уголокъ.
   Обратились къ кавалеру Рейнгольду, и онъ обозрѣлъ всѣ невозобновленныя комнаты; но всѣ онѣ были заняты: нигдѣ не оставалось мѣста.
   Въ крайности, кавалеръ заговорилъ о забытой комнатѣ въ верхнемъ этажѣ сторожевой башни, гдѣ нѣкогда старый Гюнтеръ занимался таинственными опытами.
   Въ числѣ слугъ, двое или трое были временъ графовъ, и потому гельдбергскій людъ зналъ всѣ легенды о погасшемъ родѣ Блутгауптовъ.
   Большая часть парижской прислуги совершенно не довѣряла этимъ стариннымъ исторіямъ, но чортъ отъ-того ничего не терялъ.
   Послѣ легенды о трехъ красныхъ человѣкахъ, первое мѣсто занимали разсказы о томъ, какъ послѣдній графъ, съ помощью чорта, добывалъ золото въ сторожевой башнѣ.
   Эта фантастическая исторія распространилась еще болѣе потому, что въ послѣдніе два или три дня разнесся слухъ, будто душа Блутгаупта зажглась на башнѣ...
   Когда посланный отъ Рейнгольда вошелъ въ переднюю и приказывалъ приготовить комнату въ сторожевой башнѣ, то недовѣрчивыхъ не нашлось ни одного.
   Никто не думалъ идти наверхъ, подвергаться невѣдомымъ опасностямъ въ этомъ чортовомъ убѣжищъ.
   Между-тѣмъ, надо было дѣйствовать.
   Пять или шесть слугъ и столько же служанокъ, вооруженные палками и столовыми ножами, отправились по лѣстницъ стройною арміей.
   На первомъ поворотъ лѣстницы еще улыбались; на второмъ поглядывали другъ на друга; на третьемъ каждый машинально сжималъ въ рукъ свое оружіе и чувствовалъ вліяніе черныхъ мыслей.
   Лѣстница была освѣщена слабо.
   На послѣднихъ ступенькахъ третьяго поворота батальйонъ остановился. Оставался еще одинъ этажъ.
   Переговорили между собою, и когда пустились снова въ походъ, то сказать правду -- къ стыду мужскаго ополченія, горничныя пошли впереди.
   Армія достигла маленькой дверцы, на которой видны были слѣды какой-то надписи.
   Горничныя стали шарить, и одинъ изъ слугъ началъ пробовать ключи,-- рука его сильно дрожала.
   При шумъ перваго ключа, за дверью послышался какъ-бы шелестъ.
   Всѣ поблѣднѣли.
   Мужчины хотѣли вернуться; но камеристки, въ которыхъ любопытство преодолѣвало страхъ, стояли твердо.
   Нина, хорошенькая горничная г-жи де-Лорансъ, вырвала у трусливаго лакея связку ключей и бодро заступила его мѣсто.
   Пока они примиряли ключи, раздался, но на этотъ разъ уже явственно, стукъ разбитаго стекла.
   Ключъ нашелся, замокъ щелкнулъ, ничто болѣе не удерживало двери. Нина рѣшительно толкнула дверь, но дверь не шевелилась.
   -- Чортъ сзади держитъ! прошепталъ голосъ на льстницъ.
   -- Помогите мнѣ, сказала Нина:-- стоитъ только толкнуть... Горничныя, послѣ минутнаго раздумья, робко толкнули дверь. Дверь стояла плотно.
   -- Надо ломать! сказала камеристка г-жи де-Лорансъ.
   Эта мысль была принята съ истиннымъ энтузіазмомъ; всѣ побѣжали за ломомъ: нашли ломъ, но никто не вернулся къ двери.
   Кавалеръ Рейнгольдъ, услышавъ объ этомъ, съ презрѣніемъ пожалъ плечами и приказалъ послать за рабочими.
   Пошли за рабочими, и всѣ узнали о страшной исторіи, какъ за дверью слышенъ былъ шумъ и какъ кто-то держалъ ее изнутри.
   Охотниковъ на осаду не нашлось ни одного.
   Новому гостю отдали комнату Фиселя, а сторожевую башню оставили въ покоѣ до завтра.
   Странное дѣло! около полудня Клаусъ отправился по винтовой лѣстницѣ, хотя его никто не просилъ.
   Онъ несъ корзинку, наполненную, вѣроятно, съѣстными припасами.
   Онъ, конечно, зналъ завѣтное слово, потому-что дверь отворилась передъ нимъ даже безъ ключа.
   Когда онъ возвращался, корзинки уже съ нимъ не было.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   День прошелъ; вечеромъ, когда къ замку подъѣзжали первыя кареты съ второклассными гостями, г-жа де-Лорансъ была въ своей спальнѣ одна съ Жозефиною Батальёръ, которая -- уже дня два или три, какъ пріѣхала изъ Парижа. Съ-тѣхъ-поръ, г-жа де-Лорансъ удалила отъ себя и Нипу и другую камеристку, и велѣла приготовить для Батальёръ кровать въ сосѣдней комнатѣ.
   Тампльская торговка привезла съ собою ребенка, котораго называла своею дочерью.
   Это было хорошенькое, болѣзненное, кроткое существо; въ замкѣ видѣли ее только одинъ разъ при проѣздѣ; съ-тѣхъ-поръ, она не выходила изъ комнаты Батальёръ.
   Сара еще не кончила своего бальнаго туалета, при которомъ Батальёръ безъ урона занимала мѣсто двухъ камеристокъ.
   Чтобъ придать балу болѣе характеристики, гости заранѣе сговорились о костюмахъ.
   Сара и сестра ея Эсѳирь принадлежали къ кадрили, составленной изъ главныхъ лицъ "Тысячи и Одной Ночи"; на ней была богатая вышитая куртка прекрасной Зобеиды и кашмировое платье, убранное каменьями; изогнутый кинжалъ висѣлъ на поясѣ; не доставало только высокаго тюрбана, на который Батальёръ прикалывала великолѣпный фермуаръ.
   Малютка въ ожиданіи сидѣла передъ зеркаломъ. Этотъ костюмъ такъ гармонировалъ съ ея восточной красотой, что Батальёръ смотрѣла на нее съ удивленіемъ и гордостью...
   Глаза Малютки были обращены на зеркало, но она не видѣла себя; мысль ея была далеко отъ праздника. Она мечтала, и мечта ея была грустна въ эту минуту: тонкія, черныя какъ агатъ, брови ея по временамъ двигались; на губахъ скользила злобная, ѣдкая улыбка.
   Комната ея была убрана со вкусомъ, по нисколько не напоминала эротическаго великолѣпія ея парижскаго будуара. Чрезъ отворенную дверь видна была комната г-жи Батальёръ, и въ ней двѣ кровати, изъ которыхъ одна скрывалась до половины за длинными спущенными занавѣсками.
   Взоръ Сары часто обращался къ этой кровати, и тогда выраженіе лица ея смягчалось даже до нѣжной любви.
   -- Вотъ тоже, сказала Батальёръ, примѣряя тюрбанъ на рукѣ: -- такую вещь не въ каждомъ парижскомъ магазинѣ найдешь!.. Надѣюсь, моя дорогая госпожа не будетъ сожалѣть о своихъ двухъ жеманныхъ горничныхъ!
   -- Нѣтъ, разсѣянно отвѣчала г-жа де-Лорансъ.
   -- А-га!.. примѣряйте-ка?
   -- Нѣтъ еще, сказала Сара:-- успѣю.
   -- А! еслибъ я была на вашемъ мѣстѣ, какъ бы торопилась я посмотрѣть на все это!.. Стоитъ ли хлопотать, Господи! какъ подумаешь! вотъ, вѣдь, когда мой Политъ выйдетъ въ своей роли, надо будетъ взглянуть на него!
   -- Увидимъ, душа моя.
   -- Ахъ, сударыня! онъ хорошъ будетъ въ своемъ огромномъ плащѣ... Онъ не глупъ, Политъ, хоть и кажется съ перваго раза...
   Малютка встала и, не отвѣчая, вышла въ комнату Батальёръ, освѣщенную одной свѣчой, стоявшей на столѣ. Сара подняла занавѣску и открыла лицо спавшей дѣвочки.
   То была наша тампльская знакомка: Ноно, бѣдная служанка добряка Араби.
   Она спала, положивъ головку на худощавую руку. Лицо ея было очень-блѣдно; только на выпуклостяхъ щекъ виднѣлись два ярко-красныя пятна.
   Дыханіе ея было ровно, но тяжело; можетъ-быть, это вліяніе сна; она, казалось, страдала...
   Но какъ прекрасна она на этой бѣлой постели! какъ красивы эти длинные волосы, разбросанные по кисейной подушкѣ!
   Черты ея лица были чрезвычайно-нѣжны и напоминали Сару; больно было думать, какая страшная судьба прежде тяготѣла надъ этимъ прекраснымъ, слабымъ созданіемъ!
   Сара съ упоеніемъ смотрѣла на нее сложивъ руки, какъ-будто слова молитвы невольно ложились на разсѣянно-полуоткрытый ротъ.
   -- Скрывать всегда!.. всегда! шептала она: -- такъ, есть муки безконечныя!..
   Батальёръ шла за нею на цыпочкахъ, чтобъ не разбудить ребенка.
   -- Не знаю, сказала Сара съ опечаленнымъ видомъ: -- теперь она, кажется, еще болѣзненнѣе... Докторъ Сольнье былъ?
   -- Жду его, отвѣчала Батальёръ: -- ну, да въ эти лѣта всегда есть средства помочь!.. А если дѣвочка узнаетъ, что она дочь знатной дамы,-- это ее такъ оживитъ, что чудо! вдругъ выздоровѣетъ.
   -- Когда же она узнаетъ это? прошептала г-жа де-Лорансъ, опустивъ голову.
   -- Ахъ, Господи!.. голубчикъ -- хоть дьяволъ будь, такъ не долго удержится.
   Сара сложила руки; грудь ея сильно подымалась подъ роскошнымъ нарядомъ.
   -- Есть проклятіе надо мною! сказала она тихимъ голосомъ: -- ничто мнѣ не удается!.. Бѣды скопляются вокругъ меня... и какая-то таинственная рука противится исполненію моихъ желаній... Если есть Божество!..
   Она остановилась и провела рукою по лбу.
   -- Когда я писала къ тебѣ, продолжала она: -- чтобъ привезти ребенка, я думала, что къ твоему пріѣзду все кончится... Господинъ де-Лорансъ былъ въ такомъ положеніи, что оба доктора признали крайнюю опасность... Но странная эта болѣзнь... На другой день ему стало лучше, нежели когда-нибудь... И кто знаетъ, можетъ-быть, мы всѣ умремъ прежде его!
   -- Ну, ну! сказала Батальёръ.
   Малютка покачала головой.
   -- У меня никогда не было предчувствій, проговорила она: -- я всегда смѣялась надъ необъяснимыми вещами; но въ эту недѣлю сны мучатъ меня... приходятъ въ голову небывалыя мысли... Мнѣ дѣлается страшно!
   -- Лихорадочка... отвѣчала торговка.
   -- Можетъ-быть, не то ли это, что называютъ угрызеніями совѣсти!.. говорила г-жа де-Лорансъ какъ-бы самой-себѣ.
   У Батальёръ не было иныхъ утѣшеній; она замолчала.
   Малютка также замолкла, наклонилась надъ спящей дочерью и поцаловала ее въ лобъ.
   -- Какой жаръ у нея! продолжала она.-- А! это отъ-того, что она столько перетерпѣла!.. Если я лишусь ея, знаете ли, что я буду самая несчастная женщина... потому-что буду причиною ея смерти?
   -- Гм!.. оно немножко-такъ! отвѣчала Батальёръ.
   Сара съ отчаяніемъ взглянула на нее.
   -- Нѣтъ... о! нѣтъ! бормотала она:-- не я... Развѣ не знала ты, какъ я люблю ее?
   -- Изволите ли видѣть, сударыня...
   -- Ты хочешь убить меня?.. Но она не умретъ!.. она такъ молода! Это ребенокъ!.. Ахъ, какъ счастливы тѣ матери, которыя умѣютъ молиться!.. говорила она, опустивъ руку на распущенные волосы дочери.-- Юдиѳь! Юдиѳь! мое милое сокровище!.. какъ охотно пожертвовала бы я своимъ богатствомъ, чтобъ возвратить тебѣ жизнь и силы!
   На полуоткрытыхъ губахъ Галифарды явилась игривая улыбка.
   -- Она какъ-будто слышитъ меня?.. вскричала въ восторгѣ г-жа де-Лорансъ.-- Взгляни: она уже не страдаетъ. Какъ хороша она будетъ черезъ годъ!.. Какъ глупо думать о смерти!
   Въ это время кто-то постучался въ дверь комнаты.
   -- Это вѣрно докторъ, сказала Батальёръ.
   Малютка поспѣшно удалилась въ свою комнату: предъ докторомъ нечего было дѣлать у постели дочери тампльской торговки. Между-тѣмъ, чего бы не дала она, чтобъ слышать, что онъ скажетъ.
   Она стала за дверью и прикладывала къ замочной скважинѣ то ухо, то глазъ.
   Докторъ вошелъ и сѣдъ у кровати ребенка. Сара видѣла, какъ онъ взялъ свѣчу, пристально посмотрѣлъ въ лицо Юдиѳи, и нѣсколько минутъ изучалъ пульсъ; потомъ видѣла, какъ онъ покачалъ головою, какъ шевелилъ губами, но что говорилъ онъ -- Сара не слыхала... но думала, что отгадала.
   Докторъ отдалъ свѣчу Батальёръ, еще посмотрѣлъ на Юдиѳь и поднялъ покрывало.
   Сара вся превратилась въ зрѣніе; но Батальёръ, случайно или умышленно, стала между дверью и кроватью,
   Сара болѣе ничего не видѣла.
   

IV.
Разспросы.

   -- Давно болѣнъ этотъ ребенокъ? спрашивалъ докторъ Сольнье г-жу Батальёръ.
   -- Да... отвѣчала Батальёръ, неловко разъигрывая роль матери: -- кажется, не такъ давно...
   -- Вы навѣрно не знаете? спросилъ удивленный докторъ.
   -- Чего?... ну, ужь!... смѣшно было бы, еслибъ я не знала. Сольнье, пощупавъ пульсъ спящей Ноно, поднялъ глаза на торговку.
   -- Лечилъ кто-нибудь ее въ Парижѣ? спросилъ онъ.
   -- Да... нѣтъ... какъ же! отвѣчала Батальёръ.
   Сольнье не понималъ затрудненій этой женщины, и въ немъ родилось смутное подозрѣніе. Въ эту-то минуту Сара видѣла, какъ онъ покачалъ головою.
   -- Веселаго характера былъ ребенокъ?.. продолжалъ онъ, смотря на Юдиѳь.-- Счастлива она была?
   -- Не очень, бѣдняжка! отвѣчала Батальёръ.
   -- Она очень-больна! прошепталъ Сольнье.
   Энергическое бранное слово сорвалось у Батальёръ съ языка.
   -- Надо посмотрѣть грудь, сказалъ докторъ: -- подержите свѣчу...
   Слово грудь, произнесенное медикомъ, звучитъ страшно, раздираетъ сердце матери.
   По какому-то теплому инстинкту Батальёръ хотѣла скрыть отъ г-жи де-Лорансъ предстоявшую сцену: она стала между дверью и кроватью.
   Докторъ Сольнье поднялъ одѣяло и приложилъ руку, а потомъ ухо къ груди спавшей дѣвочки. Чтобъ пополнить свои наблюденія, онъ развязалъ снурокъ у рубашки Юдиѳи; но, обнаживъ грудь, отступилъ съ нахмуреннымъ лицомъ.
   -- Это что такое? сказалъ онъ, указывая на синія пятна, испещрявшія грудь ребенка.
   Свѣча дрожала въ рукѣ Батальёръ.
   -- Это вы? проговорилъ Сольнье съ видимымъ отвращеніемъ и негодованіемъ.
   -- Я? вскричала Батальёръ:-- еслибъ попался мнѣ тотъ, кто это сдѣлалъ, я бы задушила его!
   -- Такъ ваша дочь не у васъ жила въ Парижѣ?
   -- Мы не мильйонеры; ребенокъ былъ на мѣстѣ... О! старый дьяволъ Араби!
   Сольнье съ состраданіемъ смотрѣлъ на больную.
   -- Это не вы, сказалъ онъ, обращаясь къ Батальёръ: -- я увѣренъ... Надо быть звѣремъ дикимъ, чтобъ такъ истерзать это слабое созданіе!... Сегодня ночью нечего дѣлать... я прійду завтра поутру.
   Онъ пошелъ къ двери.
   -- Вы думаете, что это опасно? спросила торговка, провожая его.
   -- Она слаба! отвѣчалъ Сольнье: -- но въ эти лѣта... Завтра увидимъ.
   Онъ торопливо вышелъ, чтобъ избѣжать разспросовъ.
   Сара вбѣжала въ комнату.
   -- Что онъ говорилъ? сказала она: -- вспомни все, что онъ говорилъ, Жозефина; перескажи мнѣ все слово въ слово!
   -- Господи! отвѣчала Батальёръ:-- эти лекаря, извѣстно, странные люди; немного отъ нихъ узнаешь...
   -- Но все-таки?...
   -- Говорилъ то, да сё... глупости!
   -- Ахъ!.. ты мучишь меня! вскричала Сара.
   -- Ну! что вамъ надо?... сказалъ, что такъ прихворнула... что маленькая лихорадочка...
   -- Право?...
   -- Ну!... сказалъ, что дѣвочка не крѣпкаго сложенія... мы это прежде его знали... но безпокоиться не объ чемъ.
   -- Онъ сказалъ это?
   -- Сказалъ.
   Г-жа де-Лорансъ тяжело вздохнула. Глаза ея были устремлены на ребенка, и потому она не замѣтила на смѣломъ, по обыкновенію, лицѣ Батальёръ нерѣшимости и принужденія.
   -- Боже мой! сказала она, улыбаясь: -- еслибъ ты знала; моя милая, какія глупыя мысли приходили мнѣ въ голову, когда я была тамъ за дверью!... Мнѣ казалось, что докторъ грозилъ чѣмъ-то... Эти минуты показались мнѣ цѣлымъ вѣкомъ!
   Она вдругъ остановилась и пристально посмотрѣла на Батальёръ.
   -- Но отъ-чего онъ покачалъ головою? спросила она.
   -- Покачалъ головою?... повторила торговка.-- Ахъ, да! помню; эти доктора изъ всего сдѣлаютъ Богъ-знаетъ что... подушечка лежала низко; онъ поднялъ.
   Сара опять обратилась къ дочери. Сонь ребенка быль спокоенъ въ эту минуту; -- Малютка не смѣла поцаловать ее, чтобъ не разбудить; но она ласкала ее взоромъ.
   -- Какъ подумаю, шептала она: -- что сейчасъ могла услышать вѣсть, которая убила бы меня! и что, вмѣсто того, такая радость!-- вѣдь ты, конечно, не обманываешь меня, милая Батальёръ?... ты правду мнѣ сказала?-- Впрочемъ, развѣ я сама не вижу?... Посмотри, она точно улыбается, и личико такое свѣжее стало!...
   Торговка искала въ головѣ какого-нибудь отвѣта, но напрасно; употребляла всѣ усилія, чтобъ казаться веселой, но была какъ на иголкахъ.
   -- Кончили бы вы свой туалетъ, сказала она, желая положить конецъ этой сценѣ.
   Малютка забыла про балъ; она печально посмотрѣла на свой костюмъ.
   -- Какъ бы охотно осталась я здѣсь на всю ночь! сказала она:-- смотрѣть на нее!... сидѣть у ней!... отгадывать ея сны...
   Она медленно отодвинула свои кресла: потомъ, какъ-бы обрадовавшись блеснувшей мысли, снова подошла къ постели.
   -- Я все думаю, сказала она: -- зачѣмъ докторъ открывалъ одѣяло?...
   -- Я не видала... проговорила торговка съ возрастающимъ смущеніемъ.
   -- А я видѣла, продолжала Сара: -- но ты помѣшала мнѣ видѣть больше.
   Пальцы ея сжимали одѣяло съ какою-то завистью.
   -- Мы дѣлаемся дѣтьми, когда любимъ, говорила она: -- мнѣ хочется посмотрѣть ея маленькую, бѣлую шейку!... ея голыя ручки розовыя!... Я никогда еще не видѣла... у своей дочери.
   Она сдѣлала движеніе, чтобъ поднять одѣяло.
   Батальёръ бросилась, чтобъ остановить ее.
   -- Полноте, сударыня, здѣсь холодно, а ребенокъ въ поту!
   -- Холодно?... повторила Сара: -- отъ-чего же мнѣ жарко, когда я почти раздѣта?... Впрочемъ, взглянуть недолго!...
   Батальёръ положила руки на одѣяло, которое Сара хотѣла поднять.
   -- Пусти, сказала г-жа де-Лорансъ съ легкимъ нетерпѣніемъ: -- пусти!
   Торговка не шевелилась.
   Брови Сары слегка наморщились; на лицѣ выразилось безпокойство.
   -- Пусти! сказала она нѣсколько повелительнымъ голосомъ.
   И, какъ торговка не повиновалась, то она прибавила уже измѣнившимся голосомъ:
   -- Ты заставляешь меня подозрѣвать несчастіе... Пусти, говорю я!
   -- Послушайте, бормотала Батальёръ:-- когда у дѣтей такая лихорадка... не надо... почемъ я знаю?...
   Эта фраза окончилась глухимъ шипѣніемъ.
   Сара повторила приказаніе.
   Батальёръ не смѣла противиться, но, сложивъ руки, машинально шептала:
   -- Пожалуйста... повѣрьте мнѣ... не смотрите!...
   Это значило дуть на огонь, чтобъ погасить его.
   Энергическимъ жестомъ Сара подняла одѣяло, по оно тотчасъ опять упало изъ оцѣпенѣвшей руки ея.
   Она увидѣла синія пятна, покрывавшія шею и руки Галифарды. Она сначала поблѣднѣла; потомъ лицо ея побагровѣло и вдругъ опять покрылось смертною блѣдностью.
   Сара тряслась всѣмъ тѣломъ; черты прекраснаго лица ея судорожно сжимались, глаза горѣли; она была такъ страшна, что сама Батальёръ задрожала.
   -- Я говорила вамъ...
   Суровый жестъ Сары остановилъ ее.
   Послѣдовало долгое молчаніе; г-жа де-Лорансъ снова подняла одѣяло, чтобъ разсмотрѣть пятна, и по-мѣрѣ того, какъ всматривалась, мускулы лица ея медленно удлинялись; вѣки быстро подымались и опускались; двѣ горячія слезы скатились на щеки.
   Въ одно мгновеніе, эти слезы исчезли, и глаза заблестѣли страшнымъ огнемъ.
   -- Кто это сдѣлалъ?... проговорила она глухимъ, хриплымъ голосомъ.
   Батальёръ колебалась. Г-жа де-Лорансъ схватила ея руку и сильно сжала ее.
   -- Кто это сдѣлалъ? повторила она изступленнымъ голосомъ.
   Торговка пробормотала имя... Араби.
   Зубы Малютки заскрипѣли; она выпустила руку Батальёръ, на которой остались отпечатки ея пальцевъ.
   -- Араби!.. повторила она съ невыразимой яростью: -- Араби!... Араби!!...
   Она прижала сжатые кулаки къ головѣ своей.
   -- Тигръ... Тигръ! говорила Сара въ бѣшенствѣ:-- и нѣтъ его здѣсь! не могу я отмстить ему!
   Глаза ея обратились на ребенка, который съ полуоткрытымъ ртомъ слабо стоналъ, потому-что холодъ охватывалъ его обнаженную грудь.
   Сара опустилась на колѣни; безпредѣльная скорбь пересилила ея злобу. Она прижала голову къ постели и какъ-бы предалась отчаянію.
   Странно было видѣть этотъ кокетливый костюмъ, возбуждавшій соблазнительныя мысли, и слышать глухіе, болѣзненные стоны отчаянной матери.
   Торговка не смѣла ни промолвить слова, ни шевельнуться. Ребёнокъ закашлялъ -- Сара вдругъ поднялась. Она молчала, но въ лицѣ ея выражалась глубокая, боязливая скорбь, -- и вдругъ глаза ея загорѣлись.
   -- Араби! сказала она: -- о! я найду его... Но не онъ одинъ!... я отомщу за нее!
   "Это онъ, онъ не хотѣлъ! онъ заставилъ меня затворить ей двери моего дома!.. Безъ него не попала бы она въ когти этого чудовища?.. А! я думала, что нельзя болѣе ненавидѣть его!"
   Она обернулась и пошла къ своей спальнѣ.
   -- Пойдемъ, милая, сказала она не дрожавшимъ уже голосомъ:-- я замѣшкалась... окончи мой туалетъ.
   Батальёръ думала, что все ей грезится. Это спокойствіе, такъ быстро смѣнившее страшную злобу, окончательно сбило ее съ толка.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Туалетъ Сары былъ конченъ; она взглянула въ послѣдній разъ въ зеркало и улыбнулась. На лицѣ ея ужь не было и слѣдовъ недавней печали. Она была прекраснѣе, нежели когда-нибудь, и, конечно, никто бы не отгадалъ, что дѣлалось у нея на сердцѣ. Только по-временамъ изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ блестѣлъ суровый взглядъ.
   Она вышла изъ комнаты, не сказавъ ни слова Батальёръ.
   Докторъ Сольнье занималъ комнату подлѣ г. де-Лорансъ.
   Сара вошла къ нему.
   -- Докторъ, сказала она:-- я въ страшномъ безпокойствѣ.
   Сольнье, удивленный этимъ нежданнымъ посѣщеніемъ, молча подалъ ей стулъ.
   Мы уже знаемъ, что молодой врачъ считалъ ее ангеломъ кротости и добродѣтели.
   -- Я пришла просить вашего совѣта, продолжала Сара, опускаясь въ кресла.
   -- Для себя, сударыня?
   -- Нѣтъ, -- я все о моемъ бѣдномъ Леонѣ, который постоянно страдаетъ и которому мы не можемъ помочь.
   -- Надо надѣяться, сударыня... началъ докторъ.
   -- Чтобъ не забыть, прервала Малютка съ живостію человѣка, поймавшаго блеснувшую мысль на лету: -- очень-рада, что могу обратиться къ вамъ съ вопросомъ... Мы сейчасъ возвратимся къ настоящему предмету моего посѣщенія.
   -- Къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ Сольпьё.
   -- Садитесь тутъ, подлѣ меня, докторъ... Вы были сегодня вечеромъ у этой женщины, которую я недавно взяла къ себѣ?
   -- Съ четверть часа не болѣе, какъ я пришелъ отъ нея.
   -- Бѣдная Батальёръ!.. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ она мнѣ служитъ, и я особенно интересуюсь ею... Вы видѣли ея дочь?
   -- Да, сударыня.
   -- Ну, докторъ, продолжала Сара незамѣтно-измѣнившимся голосомъ: -- со мною вы можете быть откровенны... Бѣдной матери нельзя всего говорить... Но я...
   Она остановилась и продолжала съ усиліемъ, которое, впрочемъ, трудно было замѣтить:
   -- Я, вѣдь, не мать: отъ меня нечего скрывать.
   -- Зачѣмъ же бы мнѣ и скрывать отъ васъ? отвѣчалъ Сольнье, ничего не подозрѣвая.
   -- Безъ-сомнѣнія... сказала Малютка, притворяясь хладнокровною.-- Это до меня не касается; я только принимаю участіе въ этой несчастной женщинѣ.
   -- У васъ, сударыня, превосходное сердце!..
   -- Что вы думаете о малюткѣ?
   Сольнье покачалъ головою; Сара готова была потерять надъ собою власть. Она ждала приговора на жизнь или смерть для себя.
   -- Я опечалю васъ, сударыня, продолжалъ докторъ: -- потому-что вы принимаете участіе въ матери... бѣдный ребенокъ чахнетъ отъ грудной болѣзни.
   Глубокое отчаяніе, давившее душу Сары, не отразилось на блѣдномъ лицѣ ея. Она смотрѣла холодно; ни одинъ мускулъ не шевельнулся у ней.
   -- Но... сказала она медленно, равнодушнымъ тономъ: -- есть, конечно, надежда спасти ее?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ докторъ.
   Голова Сары опустилась на грудь.
   -- "Какъ она добра и сострадательна!.." думалъ докторъ, глядя на нее.
   Съ минуту Сара оставалась въ этомъ положеніи, подавленная нѣмою скорбію. Потомъ необыкновенная сила ея воли взяла верхъ.
   -- Зачѣмъ думать о несчастіи другихъ, сказала она:-- когда сами мы въ такомъ жалкомъ состояніи!.. Докторъ, меня мучатъ сомнѣнія... Глядя на себя въ бальномъ нарядѣ, я чувствую угрызеніе совѣсти... Въ эти веселыя для меня минуты, мой бѣдный Леонъ страдаетъ...
   -- И постоянно эта мысль! шепталъ докторъ.-- О! вы его сильно любите, сударыня!
   -- Люблю ли я его! отвѣчала Малютка, сложивъ руки и поднявъ глаза къ небу: -- послушайте, я скажу вамъ, что меня привело сюда... Это, можетъ-быть, глупость, но я перестала жить сѣтѣхъ-поръ, какъ эта мысль пришла мнѣ въ голову... Когда имъ овладѣваютъ эти страшные припадки и нѣтъ никого подлѣ него...
   -- Это невозможно! прервалъ докторъ.
   -- О! дайте мнѣ кончить... я такъ несчастна, когда эти мысли меня преслѣдуютъ... Если случится, что онъ будетъ звать къ себѣ, и никто не услышитъ его слабыхъ криковъ!..
   -- Это невозможно, сударыня, повторилъ докторъ:-- вы пугаете себя воображаемыми опасностями... Жерменъ, слуга г. де-Лорансъ, такъ преданъ ему... онъ понимаетъ, какая отвѣтственность лежитъ на немъ.
   Малютка не могла удержать нетерпѣливаго движенія.
   -- Но наконецъ?.. сказала она настойчиво.
   -- Вы ставите меня въ затруднительное положеніе, отвѣчалъ докторъ съ явнымъ смущеніемъ: -- съ своей стороны, я нисколько не безпокоюсь... а впрочемъ, мой отвѣтъ необходимо долженъ усилить ваши опасенія...
   -- Такъ есть опасность?.. тихо проговорила Малютка, притворяясь чрезвычайно-испуганною.
   -- Опасности нѣтъ, потому-что фактъ невозможенъ, сказалъ докторъ съ убѣжденіемъ: -- но, прибавилъ онъ голосомъ не столь твердымъ:-- если это возможно...
   Онъ боялся кончить.
   -- Ну?.. сказала Сара.
   -- Ну!.. было бы опасно!..
   -- Очень-опасно?..
   -- Внезапная смерть!
   Г-жа де-Лорансъ глубоко вздохнула -- это могъ быть вздохъ испуга...
   

V.
Женское оружіе.

   Жерменъ, каммердинеръ г-на де-Лорансъ, не имѣлъ отвращенія отъ рейнскаго вина.
   Прошло нѣсколько минутъ послѣ визита къ доктору; Малютка употребила ихъ какъ слѣдуетъ.
   Она была въ комнатѣ своего мужа. Жермена не было; онъ воспользовался присутствіемъ Сары и спустился въ людскую, чтобъ взглянуть на живыхъ людей: -- тутъ встрѣтился онъ съ Малу, который былъ дивный товарищъ во всемъ и, казалось, ждалъ его.
   Малу подружился со всѣми въ замкѣ: -- съ старыми служивыми легко дружатся.
   Откупорили фляжку. Бѣдный Жерменъ! онъ день и ночь сидѣлъ на привязи и подобные случаи удавались рѣдко...
   Малютка стояла, опершись на карнизъ камина, и по очереди грѣла свои ножки, обутыя въ вышитыя жемчугомъ туфли.
   Можно было подумать, что она нарочно выбрала эту позу, чтобъ выказать всѣ прелести своего стана и лица.
   Биржевой агентъ смотрѣлъ на нее съ упоеніемъ.
   Онъ всталъ съ постели съ утра; кризисы его возвращались не такъ часто: пребываніе въ замкѣ было для него, сравнительно, счастливѣе; Сара казалась кроткою и онъ по-видимому находилъ наслажденіе въ жизни, надѣялся на выздоровленіе.
   Сарѣ становилось жаль его; любовь иногда приходитъ и такимъ путемъ. Но всѣ его прошедшія страданія еще были недостаточной цѣной любви Сары.
   Глядя на нее, такую красавицу, онъ чувствовалъ жизнь въ сердцѣ; кровь разгорячалась въ его жилахъ; онъ молодѣлъ и крѣпъ.
   -- Какъ вы добры, что пришли ко мнѣ! сказалъ онъ: -- я не надѣялся васъ видѣть, Сара.
   -- Не-уже-ли бы я пошла на балъ, не увидѣвъ васъ? отвѣчала она.
   Но подъ этой привѣтливостью таилась какая-то другая мысль; Сара хотѣла улыбаться, но въ этой улыбкѣ было -- странно -- что-то желчное...
   Биржевой агентъ видѣлъ въ ней только безпримѣрную доброту, и красоту, дѣлавшую изъ него раба.
   -- Такъ вы уже не ненавидите меня, Сара? прошепталъ онъ, вызывая нѣжное слово.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Малютка.
   Этого слова было очень-мало, а между-тѣмъ душа г. де-Лоранса была полна радости.
   Будущность! будущность!-- Ненависти уже нѣтъ; любовь прійдетъ... о! какъ упоительна любовь послѣ такихъ долгихъ мученій!
   Лорансъ улыбнулся; потомъ лицо его отуманилось.
   -- Вы будете очень-хороши на этомъ балѣ, сказалъ онъ: -- и я васъ не увижу... Я часто повторялъ вамъ, но всегда правду, Сара: этотъ костюмъ болѣе всего идетъ къ вамъ; вы еще никогда не были такъ прекрасны!
   Малютка кокетливо поправила свой тюрбанъ.
   -- Лесть!.. сказала она.
   -- Нѣтъ, о! нѣтъ!.. Всѣ, кто васъ видитъ, должны обожать васъ... и на этомъ вечерѣ вы, Сара, будете прекрасны для всѣхъ, кромѣ меня...
   Онъ всталъ, какъ-бы желая испытать свои возвращавшіяся силы; колѣни его не дрожали.
   -- Еслибъ я смѣлъ, робко произнесъ онъ: -- я бъ признался вамъ въ своемъ глупомъ намѣреніи, Сара... Мнѣ хочется идти на балъ...
   -- Почему же нѣтъ? отвѣчала Малютка разсѣянно.
   -- О! вы не подумали, продолжалъ биржевой агентъ: -- вы добры, а присутствіе бѣднаго больнаго испортило бы ваше удовольствіе.
   Сара взглянула на г-на де-Лоранса.
   -- Нѣтъ, сказала она: -- ваше присутствіе доставило бы мнѣ особенное удовольствіе... Если вы чувствуете себя въ силахъ, приходите.
   Биржевой агентъ колебался.
   -- Я прошу васъ, ласково прибавила Малютка.
   Лорансъ поцаловалъ ея руку съ восторженною благодарностью.
   -- Благодарю!.. благодарю! говорилъ онъ: -- вы ангелъ доброты... но надо имѣть костюмъ.
   -- Больному!.. отвѣчала Малютка: -- впрочемъ, у васъ прекрасный халатъ... надѣньте маску...
   -- Дѣйствительно, дѣйствительно! отвѣчалъ биржевой агентъ.
   Онъ бросился, въ полномъ смыслѣ этого слова, къ своему кабинету.
   Малютка слѣдила за нимъ глазами, и брови ея наморщились.
   Чрезъ нѣсколько минутъ, Лорансъ возвратился.-- Широкій халатъ скрывалъ его худощавость, лицо его сіяло удовольствіемъ; онъ былъ прекрасенъ, выпрямился и нисколько не походилъ на больнаго.
   Малютка скрыла ѣдкую улыбку, невольно явившуюся на ея лицѣ.
   -- Пойдемте, сказала она: -- пора.
   Сара подала руку биржевому агенту, и они вышли.
   Вмѣсто того, чтобъ идти къ залѣ, Малютка шла въ свою комнату.
   И, чтобъ объяснить это, она сказала:
   -- Я забыла свой вѣеръ, да притомъ вамъ надо дать маску.
   Батальёръ отворила дверь; Малютка сдѣлала ей знакъ, чтобъ она удалилась, и какъ торговка хотѣла идти въ свою комнату, то Сара сухимъ, повелительнымъ тономъ сказала ей:
   -- Не туда!.. Эсѳирь вѣрно ждетъ меня, прибавила она, опомнившись.-- Ступайте, милая, скажите, что я сейчасъ явлюсь.
   Биржевой агентъ остался наединѣ съ своею женой; они сѣли рядомъ.
   Знавшіе г-жу де-Лорансъ догадались бы, всмотрѣвшись въ ея лицо, что въ ней разъигрывалась гроза. По-временамъ, губы ея сжимались и блѣднѣли; брови шевелились, какъ-бы стремясь сдвинуться. Она опускала вѣки, чтобъ скрыть невольно-блестѣвшій въ глазахъ огонь.
   Агентъ, видѣлъ только ея красоту и улыбку.
   Сара, казалось, удерживалась и чего-то ждала. Она длила свое положеніе съ тою скупостью кошки, которая бережетъ наслажденіе послѣдняго удара.
   Сердце ея было исполнено ненависти; она и сама страдала; ей нужно было употребить всѣ усилія, чтобъ сохранить спокойную наружность. Въ этотъ вечеръ, страшныя язвы открылись на самой чувствительной части ея сердца: она страдала и хотѣла мучить другихъ.
   -- Леонъ, сказала она, откинувъ голову къ спинкѣ кушетки: -- ты кажешься десятью годами моложе сегодня.
   -- Я не разъ говорилъ тебѣ, Сара, отвѣчалъ биржевой агентъ: -- что ты владычица моей жизни и можешь сдѣлать чудеса своимъ ко мнѣ состраданіемъ.
   Малютка погнулась впередъ и положила свою бѣленькую ручку на плечо мужу.
   -- Такъ я тебѣ причинила много страданій?.. шептала она, -- между-тѣмъ, какъ изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ ея сверкало злобное пламя.
   -- Страданій?.. О! да, я много страдалъ!.. Но развѣ это твоя вина, Сара?.. Зачѣмъ я не умѣлъ тебѣ нравиться!
   -- Бѣдный Леонъ! продолжала очаровательница, слегка касаясь его волосъ; -- а ты прекрасенъ!.. Гдѣ жь были у меня глаза, и чего не достаетъ тебѣ?
   Лорансъ не зналъ, вѣрить ли ушамъ своимъ; не сонъ ли это?-- Онъ боялся проснуться.
   Сара, улыбаясь, наклонилась къ нему.
   -- Боже мой! продолжала она: -- ты молодъ... намъ еще было бы время вознаградить прошедшія мученія.
   -- О!.. вскричалъ биржевой агентъ: -- еслибъ Богъ ниспослалъ мнѣ такое блаженство!
   -- Знаемъ ли мы самихъ-себя, продолжала Сара легкимъ, убаюкивающимъ голосомъ: -- знаемъ ли мы, что у насъ дѣлается на душѣ?.. Я часто спрашиваю себя и остаюсь безъ отвѣта... спрашиваю себя, Леонъ, ненавижу ли я тебя, или люблю.
   Ужасъ и надежда поперемѣнно выражались на лицѣ де-Лоранса.
   -- Женщина -- странное существо!.. говорила Сара еще болѣе-мечтательнымъ тономъ.-- Мы часто поражаемъ свой кумиръ, Леонъ... Во мнѣ есть голосъ, который часто произноситъ твое имя...
   Томный взоръ ея былъ полонъ нѣжности... Лорансъ пьянѣлъ.
   -- А если я люблю тебя?.. спросила она, подставляя свой лобъ къ губамъ мужа.
   -- Боже мой!... Боже мой! бормоталъ биржевой агентъ въ восторгѣ.
   Сара улыбалась.
   Лорансъ наклонялся къ ней тихо, ротъ его округлялся, -- онъ рѣшался поцаловать...
   Сара еще улыбалась; но едва Леонъ коснулся губами до ея лба, она вспрянула, какъ соскочившая съ шпеньки стальная пружина.
   Малютка стояла передъ мужемъ, который уже не могъ узнать ее: такъ сильно измѣнилось выраженіе ея лица. Улыбка ея сдѣлалась злобна, жестоко насмѣшлива, глаза были неподвижны, безчувственны; все выражало ненависть холодную, долгую, непреклонную.
   -- Какъ вы безразсудны! сказала она:-- такъ вы все забыли!..
   Голова биржеваго агента упала на грудь, изъ которой вырвался тяжелый стонъ.
   -- Вы забыли о ребенкѣ! продолжала Сара: -- такъ вы болѣе не помните, что поразило меня въ сердце, и что я еще ничего не прощала въ моей жизни!
   Она гордо подняла прекрасную, какъ трагическій ужасъ, голову; голосъ ея былъ еще тихъ, но пронзителенъ.
   -- Я думалъ, бормоталъ Лорансъ: -- что вы наконецъ сжалились...
   -- Жалость!.. повторила она, схвативъ его за руки: -- что значитъ это слово на вашемъ языкѣ?... Пойдемте!
   Она сдернула его съ кушетки и повела въ комнату Батальёръ.
   Остановившись передъ кроватью, она протянула руку и указала на блѣдное лицо Галифарды.
   -- Жалость!.. повторила она: -- смотрите!
   Биржевой агентъ стоялъ, какъ пораженный громомъ; мысли мѣшались въ головѣ его; онъ смотрѣлъ то на дѣвочку, то на Сару.
   Потомъ потухшій взоръ его вдругъ зажегся слѣпою злобой.
   Онъ потерялъ разсудокъ.
   Онъ узнавалъ ребенка по сходству съ матерью.
   То было какъ-бы первое звено въ цѣпи обрушившихся надъ нимъ несчастій.
   Только одно существо ненавидѣлъ онъ въ этомъ мірѣ -- дочь Сары. Безсмысленно протянулъ онъ судорожно-сжатыя руки къ постели...
   Но Сара стала передъ нимъ и съ силою мужчины удержала его. Лорансъ даже не пытался противиться.
   -- Пятнадцать лѣтъ страдаетъ она! говорила Малютка, обратившись къ ребенку съ внезапно-умиленнымъ взоромъ: -- пятью годами больше, нежели вы, сударь... а чѣмъ заслужила она эти страданія?
   Лорансъ не отвѣчалъ и, казалось, едва понималъ.
   -- Ей пятнадцать лѣтъ, продолжала Сара:-- дѣти несчастныя не ростутъ... тѣ, которые никогда прежде не видали ея, говорятъ, что ей едва есть десять лѣтъ... Она столько плакала!.. Еслибъ вы дали ей мѣсто въ домѣ ея матери, она была бы теперь большая... о! большая... и какъ прекрасна была бы она!..
   Лорансъ былъ неподвиженъ.
   Сара отступила назадъ и стала у изголовья дочери, которая спала спокойно.
   -- Не знаю, помните ли вы, сказала Малютка: -- Юдиѳи было четыре года... я пришла къ вамъ, умоляющая, покорная; я просила сжалиться надо мною и ею... надо мною, какъ надъ жертвой низкаго обмана; надъ нею, потому-что она даже не знала несчастія своей матери!.. Вы были молоды; вы чувствовали, что сильнѣе меня, и знали, что законная власть мужа надъ женою безотчетна...
   "Вы отвергли мою просьбу,-- вы были непреклонны!..
   "Любили вы меня тогда? я думаю... Надо было подавить эту любовь, сударь!
   "Какъ безразсудны и глупы вы были! По вашему кодексу, вы имѣли право презирать меня, прогнать, -- а вы еще болѣе привязались ко мнѣ!..
   "Вспомните, сударь, что я только разъ въ жизни просила васъ; съ-тѣхъ-поръ, жребій нашъ былъ брошенъ, -- я ни разу не произнесла имени моей дочери; въ глазахъ свѣта я была вашей преданной. любящей женою; только предъ вами однимъ иногда выказывала я ненависть, которая поселилась въ моемъ сердцѣ, -- только передъ вами, ни передъ кѣмъ болѣе... ни передъ кѣмъ, слышите ли вы, и судите, какъ я страдала! Я не могла обнаружить любви къ своему ребенку..."
   Въ первый разъ пробѣжала легкая судорожная дрожь по лицевымъ мускуламъ биржеваго агента.
   Чувствуя, можетъ-быть, приближеніе припадка, онъ обернулся, чтобъ уйдти въ свою комнату.
   -- Постойте! сказала Малютка.-- Лорансъ повиновался.
   Предъ этимъ несчастнымъ, который не защищался и былъ страдательно-покоренъ, можно было подумать, что гнѣвъ Сары опадетъ.
   Но въ сердцѣ этой женщины былъ какъ-бы неизсякаемый источникъ непреклонной твердости; притомъ, она была подлѣ постели Юдиѳи, Юдиѳи, за которою возставалъ въ ней пронзительный голосъ совѣсти!..
   Надо было кричать громко, чтобъ не слышать этого голоса.
   То была роковая минута; она почти боялась ослабѣть; она нарочно растравляла свои раны, чтобъ усилить злобу. Она представляла себѣ роковыя пятна на тѣлѣ своего ребенка, повторяла это слово, которое убивало всѣ ея надежды и становилось страшной казнью долгой, преступной жизни:-- чахоточная!..
   И, не смотря на отсутствіе противодѣйствія, злоба ея росла.
   -- Постойте! повторила она: -- надо, чтобъ вы все узнали сегодня... Вы разорены, сударь; въ эту минуту, можетъ-быть, кредиторы продаютъ ваше имущество... Ну! а у меня нѣсколько мильйоновъ... и нельзя мнѣ ничего сдѣлать, будьте покойны; я спрашивала, я знаю законы! Мои богатства такъ же далеки отъ васъ, какъ еслибъ они были зарыты на сто футовъ въ землѣ!
   Лорансъ давно считался въ Парижѣ однимъ изъ достойнѣйшихъ негоціантовъ. Не смотря на безукоризненное поведеніе, онъ видѣлъ, однакожъ, какъ кредитъ его падалъ съ каждымъ днемъ. Сара ничего не прибавила къ тому, что онъ зналъ онъ зналъ, что причиной его разоренія была жена его
   Онъ былъ торговецъ и сынъ торговца, и потому паденіе для такого человѣка было болѣе, нежели разореніе безчестіе.
   Онъ страдалъ такъ, что эта мысль не могла сильно увеличить ею горя; впрочемъ, Сара видѣла въ чертахъ его лица болѣе-явственныя содроганія; онъ оперся рукою на кровать Юдиѳи.
   -- Это для нея, сударь, продолжала Сара, глядя съ нѣжностью на ребенка:-- все богатство, собранное мною на вашъ счетъ,-- оно для моей дочери, которая не ваша... Моя ненависть къ вамъ -- это любовь къ ней... Не время ли перемѣнить роли? Вчера у васъ былъ домъ, который вы жестоко для нея затворили; завтра у нея будетъ дворецъ: -- не прійдете ли вы къ намъ просить убѣжища?..
   Биржевой агентъ сильнѣе оперся на кровать.
   У него начался припадокъ.
   Слова Сары все болѣе и болѣе раздражали его напряженные нервы.
   -- У меня еще пока достанетъ силы дойдти до моей комнаты, сказалъ онъ:-- поторопитесь... пусть не знаетъ свѣтъ, по-крайней-мѣрѣ!..
   Сара съ презрѣніемъ пожала плечами.
   -- Свѣтъ! прервала она: -- вы очень-хорошо знаете, что свѣтъ глухъ и слѣпъ! У него есть глаза только для самообольщеній, и уши для лжи... Свѣтъ считаетъ меня вашимъ провидѣніемъ... если онъ увидитъ васъ мертваго у ногъ моихъ, на мою долю достанется ничтожная выгода его сожалѣнія... Подождите еще немного!
   -- Я не могу... не могу! бормоталъ Лорансъ, хватаясь посинѣлой рукою за кровать.
   -- Я хочу этого!
   -- Вы хотите убить меня?..
   -- Да, отвѣчала Малютка съ страшнымъ спокойствіемъ.
   Она смотрѣла ему въ лицо; онъ качался; зрачки глазъ его тонули подъ дрожавшими вѣками.
   Сара пристально, съ страшнымъ хладнокровіемъ слѣдила за ходомъ этой агоніи.
   -- Вы отгадали, продолжала она:-- я хочу васъ убить!.. я давно хочу этого... и исполню.
   Лорансъ хотѣлъ что-то сказать, но у него вырвалось только глухое хрипѣніе.
   Сара одушевлялась своимъ чудовищнымъ дѣломъ: глаза ея постепенно разгаралисъ. Наступало бѣшенство.
   -- Я хочу васъ убить, повторяла она глухимъ голосомъ:-- убить васъ!.. убить васъ!! О, какъ я отмщу за тебя, дочь моя! вскричала она, обращаясь къ Юдиѳи съ восторженнымъ жестомъ: -- смотри на него!.. ты будешь такъ счастлива, какъ онъ несчастливъ теперь!.. Ноги его гнутся подъ тяжестію его тѣла; а ты молода и сильна!.. Смотри, продолжала она, обращаясь къ ребенку, лицо котораго выражало только невинность и кротость:-- смотри на этого человѣка, который сдѣлалъ тебѣ столько зла!.. Онъ борется съ своею карой... а для тебя кончились дни страданій... ты будешь жить только счастьемъ... О! какъ я люблю тебя, дочь моя! и какъ ненавижу его!..
   Лорансъ закачался и готовъ былъ упасть Сара бросилась, чтобъ поддержать его...-- Я отведу васъ въ вашу комнату.
   Дѣло извѣстное, что въ нервическихъ болѣзняхъ сильное напряженіе воли можетъ отдалить неминуемый припадокъ. Биржевой агентъ съ помощію жены шелъ къ двери; -- они вышли.
   Ноно-Галифарда не знала, бѣдный ребенокъ! что происходило у ея изголовья; она еще спала спокойнымъ, тихимъ сномъ.
   Проходя корридоромъ, г-нъ и г-жа де-Лорансъ встрѣтили нѣкоторыхъ изъ гостей, шедшихъ въ бальную залу.
   Малютка поддерживала слабаго мужа съ нѣжною заботливостію; всѣ были тронуты, видя ее, такую прекрасную, привязанную по обязанности къ этому столько лѣтъ умирающему человѣку.
   Что бы ни говорили поэты о женскихъ добродѣтеляхъ, подобная преданность не часто встрѣчается. Нѣжность истощается; самоотверженіе ослабѣваетъ, -- а Сара такъ давно была въ странной своей роли!
   Вошедъ въ свою комнату, биржевой агентъ еще успѣлъ подняться на постель; но едва коснулся онъ головою подушки, какъ припадокъ начался, припадокъ страшный, какого еще съ нимъ не бывало.
   Жерменъ еще не возвращался; Сара была одна въ комнатѣ больнаго. Въ-продолженіе всего припадка, на лицѣ ея не показалось ни тѣни состраданія.
   Черезъ полчаса, конвульсіи прекратились, и Лорансъ, по обыкновенію, лежалъ неподвижный, какъ трупъ.
   Сара положила руку на его сердце; оно почти не билось; она спустила занавѣски.
   Въ это время постучали въ дверь: то была графиня Эсѳирь съ своимъ женихомъ, Жюльеномъ, и еще двумя или тремя гостями, которые пришли за Сарой: безъ нея нельзя было составить великолѣпной кадрили изъ "Тысячи-Одной-Ночи".
   -- Ну, Малютка, мы цѣлый часъ ждемъ тебя!
   -- Тсс! сказала Сара, указывая на постель: -- я не люблю оставлять его, пока онъ не заснетъ.
   -- О! мы знаемъ, сказалъ Жюльенъ1--что вы перлъ женщинъ.
   -- Но теперь, прибавила Эсѳирь:-- пойдешь ты?
   Сара повторила первый жестъ, потомъ на ципочкахъ подошла къ постели, открыла занавѣски и сдѣлала видъ, будто съ заботливостію заглянула туда.
   Лорансъ не шевелился.
   Она опустила занавѣски.
   -- Я иду вслѣдъ за вами, сказала она улыбаясь:-- онъ спитъ...
   Всѣ переступили за порогъ. Сара, выходя послѣ всѣхъ, заперла за собою дверь на ключъ.
   Чрезъ нѣсколько минутъ возвратился Жерменъ: онъ былъ въ полпьяна, остановился передъ запертой дверью и потомъ снова ушелъ, довольный предлогомъ выпить другую бутылку.
   Въ комнатѣ г. де-Лоранса еще можно было разслышать слабые стоны; они продолжались двѣ или три минуты.
   Послѣ того водворилось молчаніе, прерывающееся только веселыми аккордами, долетавшими изъ бальной залы.
   

VI.
Пустынникъ.

   Зала, описанная нами въ началъ этого разсказа, какъ сборное мѣсто блутгауптскихъ слугъ, прежде служила мѣстомъ графскаго суда. Теперь, когда Сара вошла въ нее, она была дѣйствительно-великолѣпна; огни обрисовывали архитектуру вычурныхъ пилястровъ; безчисленныя жирандоли стояли фестонами вдоль стѣнъ, обитыхъ бархатомъ.
   Все это было ослѣпительно свѣтло; золото отражалось въ хрусталѣ; у входа казалось, что дождь искръ льется въ этой благовонной атмосферѣ.
   Потомъ, когда глазъ привыкалъ къ этому блеску, представлялась живая часть картины. Толпа двигалась въ этомъ свѣтѣ: мужчины, залитые золотомъ, въ костюмахъ всѣхъ временъ и народовъ; женщины, осыпанныя брильянтами, блестѣли такъ же, какъ люстры.
   Гостямъ необходима была эта роскошь, чтобъ фантастическое великолѣпіе залы не подавило ихъ туалета, а эта роскошь залы была необходима, чтобъ соотвѣтствовать фантастическому великолѣпію нарядовъ.
   Было четыре кадрили, изъ которыхъ костюмы одной взяты были изъ волшебныхъ сказокъ добряка Галлана; другой изъ вычурной фантазіи портныхъ-мандариновъ Небесной-Имперіи; третьей въ странномъ вкусѣ возрожденія, четвертой, наконецъ, отчаянной изъисканности царствованія Лудовика XIII.
   Четыре главныя группы составляли картину. Вокругъ нихъ свободная фантазія образовала движущу юся рамку.
   Это не походило на наши парижскіе балы, гдѣ переодѣтая толпа пятнается печальнымъ, пошлымъ чернымъ цвѣтомъ. Пекеновъ не было; самое домино, уродливая и прекрасная вещь, было совершенно изгнано; придворныя дамы Маріи Медичи, персидскія княжны, жертвы директоріи, Андалузянки, Гречанки, Шотланцки, Абд-эль Кадеръ, Шамиль, Ибрагимъ-Паша, Jo-me-me, Юпитеръ Мухаммедъ, Наполеонъ, Антихристъ.
   Все это танцовало, вальсировало, полькировало подъ звуки музыки.
   Зала была полна движенія, жизни и свѣта.
   Съ перваго взгляда, нельзя было ничего распознать; лица исчезали подъ масками, а эксцентричность костюмовъ скрывала прочіе признаки; но, всматриваясь пристальнѣе, мы узнали нашихъ знакомыхъ.
   Докторъ Хозе-Мира, въ длинной мантіи съ высокимъ колпакомъ магика, держалъ подъ руку античную каррикатуру въ фижмахъ и фалбалахъ, которая была не кто иная, какъ графиня де-Тартари, красавица 1809.
   Рейнгольдъ, въ костюмѣ Фигаро, шнырялъ, какъ бабочка, вкругъ г-жи д'Одмеръ, которая казалась еще красивѣе въ туалетѣ Помпадуръ.
   Дениза и Францъ участвовали въ кадрили Лудовика XIII.
   Эсѳирь и Жюльенъ мѣшались въ восточной группѣ.
   Авель Гельдбергъ одѣлся жокеемъ: красный казакинъ, бѣлый токъ, зеленый поясъ, брюки тельнаго цвѣта, сапоги съ бѣлыми отворотами.
   Онъ былъ кавалеромъ маркизы де-Ботраверъ и, держа ее подъ руку, искренно жалѣлъ объ отсутствіи Королевы Викторіи.
   Пятнадцати-лѣтняя дѣвочка, предъ которою Мирелюнъ съ солидною цѣлью разсыпался мелкимъ бѣсомъ, была въ соломенной шляпкѣ съ свѣтло-голубыми лентами; она читала Флоріана потихоньку.
   Дородная банкирша изъ Улицы-Лафитъ, у которой часто обѣдалъ Фисель, была одѣта одалиской.
   Потомъ, отъ времени до времени, то тамъ, то тутъ, показывалась группа, производившая на гостей сильное впечатлѣніе.
   Эта группа хотѣла, конечно, представить суевѣрное, извѣстное всѣмъ гостямъ преданіе. Она состояла изъ трехъ человѣкъ, державшихъ другъ друга за руки и одѣтыхъ въ длинные красные плащи.
   Они весьма-точно напоминали то странное явленіе, которое гости видѣли во время фейерверка; поговаривали, что это и есть тѣ самые призраки. Поэтому женщины, при приближеніи ихъ, весьма-мило пугались.
   Они были не равнаго роста; двое болѣе рослые ходили съ отвагой; третій, казалось, путался въ своемъ костюмѣ, который, впрочемъ, онъ несъ съ торжественностью павлина, распустившаго хвостъ
   Всѣмъ очень хотѣлось узнать этихъ трехъ человѣкъ, и никто не могъ догадаться.
   Прошло уже съ часъ, какъ балъ былъ въ самомъ разгаръ; оркестръ смолкъ, въ толпѣ быль родь молчанія, сопровождавшагося безпокойнымъ любопытствомъ.
   Каждому хотѣлось посмотрѣть и подойдти поближе.
   Въ заду вошелъ старый Гельдбергъ, безъ маски, одинъ среди тысячей закрытыхъ лицъ. Въ-продолженіе всѣхъ праздниковъ, онъ показывался рѣдко, и то въ извѣстныхъ случаяхъ Но потому-то его появленіе и производило огромный эффектъ и придавало семейству совершенно-патріархальный характеръ.
   Еще источникъ кредита.
   Въ этотъ вечеръ, старый, сѣдоволосый Моисей медленно проходилъ чрезъ залу, поддерживаемый подъ руки двумя старшими дочерьми.
   Сзади его несся благоговѣйный шопотъ: какой дивный типъ почтеннаго человѣка, мирно достигшаго вечера своей жизни!
   И такъ, онъ вознагражденъ!.. Есть ли въ мірѣ семейство болѣе добродѣтельное, лучшее, нежели его семейство?-- Эти двѣ молодыя женщины, красавипы, опоры его старости,-- его дочери; этотъ прекрасный ребенокъ, который идетъ за нимъ объ руку съ г-жею д'Одмеръ -- это Ліа, милый цвѣтокъ: она обѣщаетъ то, что другія выполняютъ; это -- тоже его дочь.
   Вокругъ него компаньйоны: суровый и ученый докторъ Мира, добрый, благотворительный кавалеръ Рейнгольдъ, Фабриціусъ фан-Прэттъ, образецъ торговой честности, гордый Маджаринъ Яносъ, и наконецъ, даже Авель Гельдбергъ представляютъ собою какъ-бы гвардію.
   Всѣ эти люди привязаны къ нему почтеніемъ и безпредѣльною любовію.
   Богатый, счастливый старикъ шелъ, улыбаясь всѣмъ такъ привѣтливо, такъ добродушно...
   Углубляясь въ эту матерію, всѣ говорили, что такого семейства, какъ гельдбергское. нѣтъ въ мірѣ; сколько благочестивой нѣжности въ заботливости этихъ двухъ прекрасныхъ женщинъ! и сколько яснаго счастья на почтенномъ челѣ этого старца!
   Небо посылаетъ такое счастливое спокойствіе за чистую, безукоризненную жизнь...
   Дошедъ до середины залы, Гельдбергъ сдѣлалъ знакъ -- и танцы снова начались еще веселѣе прежняго.
   Когда оркестръ игралъ модную кадриль, вошелъ никѣмъ-незамѣченный высокій человѣкъ, съ лицомъ совершенно-закрытымъ и съ длинною бородою, спускавшеюся отъ маски до груди.
   Этому человѣку, молча пробиравшемуся сквозь толпу, суждено было скоро произвесть впечатлѣніе почти такое же сильное, какое произвели три красные человѣка и самъ старый Гельдбергъ.
   Онъ былъ одѣтъ въ длинный тиковый капуцинъ, подпоясанъ конопляною веревкой; первые, замѣтившіе его, назвали его пустынникомъ, и мы будемъ называть его также.
   Старый Моисей, казалось, былъ счастливъ окружавшимъ его весельемъ; умильно, добродушно смотрѣлъ онъ на великолѣпіе бала: -- дивный старикъ! достойный человѣкъ! истый патріархъ!-- Дамы и кавалеры, танцуя, сыпали перекрестнымъ огнемъ похвалы ему, онъ былъ левъ; все собраніе платило дань его тріумфу.
   Говорили: "Взгляните, сколько доброты на этомъ лицѣ! Посмотрите, какая чистая совѣсть отражается въ этой прекрасной улыбкѣ!..." До Моисея долетали нѣкоторыя изъ этихъ фразъ; изъ всего этого ѳиміама онъ вдыхалъ то, отъ чего можно было тихо опьянѣть. Счастіе опираться на руки своихъ дочерей увеличивалось справедливою гордостью.
   Эти минуты останутся въ его воспоминаніи въ числѣ счастливѣйшихъ минутъ его жизни.
   Пустынникъ съ длинною бородою медленно пробирался сквозь толпу и направлялся прямо къ группъ Гельдберговъ.
   Никто не думалъ обращать на него вниманія.
   Онъ подошелъ уже къ Авелю, который загородилъ ему дорогу.
   Пустынникъ высвободилъ руку изъ складокъ своего платья и хотѣлъ отстранить молодаго Гельдберга.
   -- Вамъ нельзя пройдти, сказалъ Авель.
   -- Но я хочу пройдти, отвѣчалъ пустынникъ.
   Авель принялъ видъ хозяина.
   -- Развѣ вы не видите, съ кѣмъ имѣете дѣло? сказалъ онъ, приподнимая свою маску:-- привилегіи бала не имѣютъ силы, сударь, когда дѣло идетъ о моемъ отцѣ.
   Пустынникъ положилъ руку на грудь Авеля и безъ усилій отодвинулъ его, какъ ребенка.
   -- Позвольте! говорилъ онъ, идя далѣе: -- надо, сударь, ближе засвидѣтельствовать почтеніе вашему почтенному родителю.
   Авель безпокойнымъ взглядомъ посмотрѣлъ вслѣдъ пустыннику; этотъ голосъ вызвалъ въ немъ смутныя воспоминанія.
   Но подъ маской голоса измѣняются; онъ не зналъ, что подумать.
   Пустынникъ прошелъ между г-жею де-Лорансъ и докторомъ Хозе-Мира и остановился прямо предъ старымъ Моисеемъ, скрестивъ на груди руки.
   Старикъ, въ упоеніи довольства, добродушно смотрѣлъ на этого незнакомца и ждалъ новыхъ привѣтствій.
   Потомъ, когда пустынникъ сдѣлалъ послѣдній шагъ къ нему, добрякъ снисходительно наклонилъ голову, чтобъ лучше слышать.
   Пустынникъ, тихо -- такъ, что никто, кромѣ Гельдберга, не могъ его слышать -- произнесъ слово, одно только слово...
   Но это слово, вѣроятно, имѣло волшебную силу, потому-что добродушная улыбка старика смѣнилась гримасой ужаса. Онъ сдѣлалъ шагъ назадъ, и неподвижные глаза его остановились на пустынникѣ. Колѣни его подгибались, губы зашевелились, не производя никакого звука. Эсѳирь и Сара, поддерживавшія его, почувствовали, что худыя руки его судорожно дрожали.
   Между-тѣмъ, слово, произнесенное пустынникомъ, было просто имя стараго тампльскаго ростовщика.
   Пустынникъ, наклонившись къ главѣ знаменитаго рода Гельдберговъ, тихо сказалъ:
   -- Араби!...
   Эти три звука раздавили старика, какъ обрушившаяся скала.
   -- Помилуйте, сударь! вскричали въ одинъ голосъ Эсѳирь и Сара:-- что вы сказали батюшкѣ?
   Пустынникъ посмотрѣлъ на нихъ обѣихъ и вѣжливо поклонился той и другой.
   -- Сударыня, отвѣчалъ онъ, обращаясь къ графинѣ, такъ-что она одна могла его слышать:-- я сказалъ, что обрученіе не всегда предшествуетъ браку...
   И пока Эсѳирь, смущенная, успѣла отвѣчать, онъ обратился къ Сарѣ и примолвилъ еще тише:
   -- Я сказалъ, сударыня, что иногда нельзя съ разу убить человѣка!... Вы избрали вѣрный ядъ; но какъ долго приходится вамъ ждать, не правда ли? и какъ долго не закрывается эта открытая могила!..
   Кружокъ Гельдберговъ въ эту минуту былъ предметомъ для всѣхъ взоровъ. Каждый могъ замѣтить внезапное, глубокое смущеніе стараго Моисея и дочерей его.
   Эсѳирь и Сара молча опустили головы. Старикъ робко, безсмысленно озирался кругомъ.
   Кругомъ всѣ спрашивали:-- кто этотъ пустынникъ? что могъ онъ сказать? что такъ разстроило добраго Гельдберга?
   Пустынникъ сдѣлался дѣйствующимъ лицомъ; на него смотрѣли съ возраставшимъ любопытствомъ. Мира, Рейнгольдъ и фан-Прэттъ глядѣли на эту сцену съ безотчетнымъ ужасомъ.
   Одинъ Маджаринъ ничего не опасался. Онъ стоялъ предъ кружкомъ, въ своемъ воинственномъ венгерскомъ костюмѣ, который быль только богаче обыкновеннаго. Маска не совершенно скрывала мрачное выраженіе лица его.
   Онъ думалъ и не видѣлъ ничего, что дѣлалось вокругъ него.
   Старый Моисей, слабый, едва-державшійся на ногахъ, опирался на руки дрожавшихъ дочерей своихъ.
   -- Уйдемъ, шепталъ онъ едва-внятнымъ голосомъ.-- Уйдемъ... Господи! Господи! помилуй меня!...
   Эсѳирь и Сара повиновались. Они прошли, опустивъ головы, мимо пустынника, который стоялъ неподвижно, скрестивъ на груди руки.
   Они были на срединѣ залы, и до дверей было недалеко.
   Толпа разступилась передъ ними.
   Кругомъ слышался говоръ изумленія.
   Всѣ пожирали глазами пустынника; всѣ чего-то ждали; странная сцена должна же была безъ сомнѣнія имѣть развязку, должна была объясниться.
   За старикомъ и его дочерьми, шли Дениза и Ліа, которыя не понимали ничего изъ происшедшаго.
   Пустынникъ взялъ руку мамзель д'Одмеръ, которая робко отступила, и поцаловалъ ее.
   -- Любите его всѣмъ сердцемъ, дитя мое, сказалъ онъ: -- сдѣлайте его счастливымъ, когда будете его женою...
   Дениза вспыхнула подъ маской; этотъ человѣкъ находилъ въ каждомъ сердцѣ самую задушевную мысль...
   Когда дѣвушки готовы были пройдти мимо его, онъ загородилъ имъ дорогу, и сталъ передъ Ліей.
   Нѣсколько секундъ онъ молчалъ; казалось, тяжелый камень лежалъ на груди его.
   Онъ не коснулся руки Ліи, но наклонился къ ней на ухо.
   -- Бѣдный ребенокъ! прошепталъ онъ глубоко-трогательнымъ голосомъ: -- завтра ты потеряешь вѣру въ земное счастье; надѣйся на Бога!
   Онъ быстро отвернулся... голосъ его замеръ отъ внутренняго волненія.
   Между-тѣмъ, Моисей Гельдбергъ и двѣ дочери его шли къ дверямъ залы.
   Умы всѣхъ работали надъ разгадкою этой сцены. Доходили до фантастическаго. Менѣе-странное предположеніе состояло въ томъ, что этотъ пустынникъ былъ старый блутгауптскій капелланъ, пришедшій Богъ-знаетъ откуда, чтобъ произнесть на ухо старому Моисею имя своихъ прежнихъ владѣльцевъ -- ибо всѣ болѣе или менѣе слышали о трагической кончилъ послѣдняго Блутгаупта. Обвиненій не было: этимъ старымъ исторіямъ охотно придавали оттѣнокъ невѣроятости;-- но подозрѣніе оставалось.
   Возбужденное вниманіе очевидно не нравилось членамъ гельдбергова семейства. Малютка подозвала кавалера Рейнгольда и сказала ему нѣсколько словъ шопотомъ.
   Кавалеръ поднялся на ципочкахъ и сдѣлалъ знакъ музыкантамъ. Зала наполнилась гармоническимъ шумомъ. Оркестръ заигралъ прелюдію.
   Всѣ зашевелились; балъ снова ожилъ.
   Не смотря на то, длинная шеренга любопытныхъ осталась на пути, гдѣ прошли Гельдберги. Былъ и предлогъ хорошій: нельзя было не проводить почтеннаго старца, тѣмъ болѣе, что пустынникъ, отставшій-было на минуту, снова подвигался къ удалявшейся группѣ. Маленькая драма, казалось, достигла втораго дѣйствія.
   Сказавъ нѣсколько словъ Ліи, пустынникъ остановился, какъ бы подавленный собственнымъ чувствомъ.
   Гельдберги были уже на половинѣ пути, какъ вдругъ онъ очнулся и устремился за ними, пробираясь сквозь толпу, снова двинувшуюся за Моисеемъ.
   Предъ старикомъ были докторъ Хозе-Мира, кавалеръ Рейнгольдъ и Маджаринъ Яносъ.
   Пустынникъ прошелъ не останавливаясь подлѣ Эсѳири и очутился сзади доктора.
   Всѣ видѣли, какъ вздрогнулъ Хозе-Мира.
   Пустынникъ довольно-небрежно отсторонилъ его рукою, и тихо сказалъ ему:
   -- Посторонитесь, ученый изобрѣтатель жизненнаго напитка!...
   Мира помолодѣлъ двадцатью годами: -- онъ видѣлъ предъ собою стараго Гюнтера, державшаго нетвердой рукой золотую кружку, наполненную ядомъ.
   Пустынникъ прошелъ впередъ не прибавивъ ни слова, и взялъ подъ руку кавалера Рейнгольда.
   -- Конечно, сказалъ онъ ему: -- вы, господинъ кавалеръ, бѣдный человѣкъ! не безъ нужды украли вы то, что было въ ларчикѣ...
   Зубы Рейнгольда стучали, холодный потъ смочилъ ленты его маски.
   -- Повѣрьте... началъ-было онъ.
   -- Молчите! прервалъ пустынникъ, сжимая его руку, а Рейнгольдъ не смѣлъ даже взглянуть кругомъ, чтобъ поискать защиты.
   Пустынникъ откинулъ полу своего платья, и кавалеръ думалъ, что онъ ищетъ кинжала
   Еслибъ онъ не отворотился, то увидѣлъ бы подъ грубыми складками мантіи пустынника богатый осыпанный камнями шелковый костюмъ временъ Елисаветы.
   Но движеніе пустынника было такъ быстро, что кавалеръ не видѣлъ ни каменьевъ, ни шелка.
   Между-тѣмъ, пустынникъ доставалъ не кинжалъ, а связку бумагъ.
   -- Идіотъ Геньйолетъ крадетъ не въ одномъ Парижѣ, сказалъ онъ: -- его ключомъ отпираются многіе замки!.. Бѣдный глупецъ! Вы оставили у меня все, что можетъ погубить васъ, и похитили то, что могло бы васъ спасти!.. Здѣсь не достаетъ только просроченныхъ векселей на имя дома Гельдберга.
   Рейнгольдъ хотѣлъ произнести имена фан-Прэтта и Маджарина. но страхъ мѣшалъ ему говорить.
   Такъ ничего нѣтъ выше власти этого человѣка!
   Ужасъ его былъ такъ очевиденъ, что любопытный кружокъ былъ внѣ себя. Толпа приближалась все ближе и ближе.
   Въ прочихъ частяхъ залы весело танцевали.
   Гельдберги были уже въ нѣсколькихъ шагахъ отъ двери, и Маджаринъ, чуждый всего происходившаго, былъ почти у порога.
   Когда онъ готовь былъ выйдти, пустынникъ быстро выпустилъ руку Рейнгольда, оттолкнулъ толстаго фан-Прэтта, заступавшаго ему дорогу, и коснулся плеча синьйора Георги.
   Яносъ обернулся.
   Оба они были высокаго роста и крѣпкаго сложенія. Любопытные предвидѣли, что эта послѣдняя сцена не будетъ походить на предшествовавшія, потому-что до-сихъ-поръ пустынникъ, казалось, поражалъ, но не былъ поражаемъ.
   -- Одно слово, синьйоръ Георги, сказалъ пустынникъ, выходя до половины изъ залы, чтобъ стать противъ Маджарина.
   -- Что вамъ угодно? спросилъ Яносъ.
   -- Я хочу вамъ сказать, что со вчерашняго дня вы весьма-отважно ищете того, кто былъ у васъ въ Лондонѣ...
   Яносъ выпрямился, какъ лошадь, почувствовавшая шпоры.
   Пустынникъ продолжалъ:
   -- И который употребилъ орудіемъ вашу жену, чтобъ...
   Онъ не успѣлъ кончить: Яносъ съ неистовымъ воплемъ ярости схватилъ его за руки.
   -- Не выпускайте! сказалъ Рейнгольдъ ему на ухо: -- это баронъ Родахъ.
   -- Попался ты мнѣ наконецъ! закричалъ Яносъ изступленнымъ голосомъ.
   Это было первое слово, которое услыхали любопытные гости.
   Первое -- и послѣднее.
   Не смотря на видимую мощь Маджарина, пустынникъ безъ усилія высвободился изъ его рукъ.
   -- Еще не время, сказалъ онъ: -- и пустился по корридору.
   Маджаринъ бросился вслѣдъ за нимъ.
   Нѣсколько минуть онъ слѣдилъ его по освѣщеннымъ галереямъ; но пустынникъ, казалось, хорошо зналъ замокъ.
   Послѣ многихъ поворотовъ, онъ очутился въ узкомъ, темномъ корридорѣ. Маджаринъ видѣлъ его уже какъ тѣнь, бѣгущую передъ собою.
   Въ совершенно-темномъ мѣстѣ раздался голосъ пустынника.
   -- До завтра!.. сказалъ онъ.
   Тѣнь исчезла какъ-бы по волшебству...
   Маджаринъ, запыхавшись, стоялъ у маленькой винтовой лѣстницы, которая вела на сторожевую башню.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Яносъ нѣсколько мѣсяцевъ занимался дѣлами у Цахеуса Несмера въ то время, когда фан-Прэттъ и Мира ухаживали за больнымъ Гюнтеромъ Блутгауптомъ. Тогда онъ хорошо зналъ расположеніе замка, но съ-тѣхъ-поръ прошло много лѣтъ; онъ могъ забыть.
   Въ томъ мѣстѣ, гдѣ исчезъ пустынникъ, было совершенно темно. Только слабые лучи свѣта отъ лампы, горѣвшей за поворотомъ корридора, едва проникали сюда. Галерея тянулась, казалось, до безконечности и по-видимому не имѣла боковаго выхода.
   Это внезапное исчезновеніе пустынника походило на волшебство, и у Маджарина мелькнула мысль, что онъ провалился сквозь землю.
   Съ пріѣзда въ Германію синьйоръ Георги страдалъ душевнымъ разстройствомъ. Воспоминаніе о невѣрной женѣ жестоко мучило его, и жизнь его текла между порывами злобы и мрачною грустью.
   Но это еще не все; другія воспоминанія, болѣе-отдаленныя, связывались съ тяжелымъ чувствомъ ревности. Сонъ его былъ тревоженъ: ему грезились привидѣнія, и онъ думалъ о мщеніи неба.
   Въ настоящую минуту, воображеніе его было взволновано болѣе обыкновеннаго. Ему казалось, что онъ грезитъ; предъ нимъ подымались привидѣнія,-- распростертый трупъ съ всклоченными волосами представлялся ему...
   Онъ схватился руками за горѣвшую голову; имя Ульриха умоляющей жалобой вырвалось изъ устъ его.
   Онъ не смѣлъ сдѣлать шагу, чтобъ узнать, куда скрылся пустынникъ.
   Положивъ руку на саблю, Маджаринъ отступалъ, напрасно стараясь вызвать отвагу противъ невѣдомыхъ враговъ.
   На концѣ корридора онъ вздохнулъ свободнѣе, потому-что при яркомъ свѣтѣ лампы привидѣнія его исчезли.
   На противоположномъ концѣ галереи послышались шаги.
   Маджаринъ продолжалъ подвигаться и скоро встрѣтился лицомъкъ-лицу съ фан-Прэттомъ, Рейнгольдомъ и Мира, которые шли къ нему на встрѣчу въ сопровожденіи вооруженныхъ слугъ.
   -- Вы не догнали его? спросилъ Рейнгольдъ.
   Фан-Прэттъ поднялъ свой фонарь и освѣтилъ лицо Яноса.
   -- Какъ вы блѣдны, сказалъ онъ: -- мой храбрый другъ!.. Въ первый разъ вижу я васъ въ такомъ положеніи...
   Маджаринъ хотѣлъ выпрямиться, но голова его опять опустилась на грудь.
   -- Я думаю, мои добрые товарищи, что онъ обошелся съ вами не лучше, какъ и со мною, продолжалъ фан-Прэттъ, понизивъ голосъ, чтобъ слуги не могли его слышать: -- онъ говорилъ мнѣ о моихъ тигляхъ и ретортахъ!.. онъ все знаетъ!
   -- Все! повторилъ докторъ скорбнымъ голосомъ.
   -- Но гдѣ же онъ? спросилъ Рейнгольдъ:-- насъ много, и, можетъ-быть...
   -- Пойдемте! прервалъ Маджаривъ.
   Образъ любимой имъ Еввы мелькнулъ въ его умѣ, и гнѣвъ побѣдилъ ужасъ.
   Онъ твердо пошелъ назадъ.
   Фонарь фан-Прэтта скоро освѣтилъ маленькую винтовую лѣстницу на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ исчезъ пустынникъ.
   Земля не разступилась подъ его ногами.
   -- Тутъ! сказалъ Маджаринъ, какъ-бы негодуя на свои опасенія.
   Мира, Рейнгольдъ и фан-Прэттъ посмотрѣли другъ на друга: -- винтовая лѣстница вела на сторожевую башню.
   -- Чортъ побери! вскричалъ Голландецъ: -- плохое помѣщеніе для благороднаго барона!.. но на войнѣ надо умѣть довольствоваться малымъ...
   -- Точно ли вы увѣрены, что онъ здѣсь исчезъ, синьйоръ Яносъ? спросилъ Рейнгольдъ.
   -- Я увѣренъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ кавалеръ, робко понизивъ голосъ: -- онъ въ нашихъ рукахъ.
   Компаньйоны вспомнили странное приключеніе, случившееся поутру. Теперь объяснилось, почему слуги не могли отворить двери сторожевой башни; объяснилось также и то, что значила молва о зажегшейся на башнѣ душѣ Блутгаупта.
   Фан-Прэттъ, Мира и Рейнгольдъ поговорили между собою и послали человѣка за Іоганномъ, Малу и Питуа.
   Маджаринъ, услышавъ это приказаніе, покачалъ головою.
   -- Если онъ захочетъ пройдти, говорилъ онъ: -- ваши люди съ ножами ничего не сдѣлаютъ... онъ пройдетъ!
   -- Посмотримъ, мой неустрашимый другъ! отвѣчалъ фан-Прэттъ. Іоганнъ съ двумя товарищами былъ поставленъ внизу лѣстницы: -- компаньйоны возвратились въ бальную залу.
   

VII.
Что значитъ заинтриговать.

   На балѣ уже забыли о непріятномъ впечатлѣніи. Говорили еще кое-гдѣ о странномъ человѣкѣ, произведшемъ какое-то смущеніе, но маленькая таинственность никогда не мѣшаетъ, особенно на маскарадѣ. Подобныя приключенія придаютъ интересъ празднику. Притомъ, странная сцена продолжалась именно столько, сколько нужно было для того, чтобъ возбудить любопытство, не утомивъ вниманія зрителей.
   Старый Моисей удалился; но нельзя было удивляться этому, потому-что вообще появленія его были такъ же коротки, какъ и рѣдки Авель, Эсѳирь и Сара, казалось, сдѣлались еще любезнѣе. Кавалеръ Рейнгольдъ буквально расширилъ предѣлы любезности; самъ Мира сдѣлалъ нѣсколько довольно-несчастныхъ попытокъ на любезность.
   Балъ, какъ мы сказали, имѣлъ предлогомъ обрученіе второй дочери Моисея Гельда, прекрасной графини Лампіонъ, съ молодымъ виконтомъ Жюльеномъ д'Одмеръ. Бракъ назначенъ былъ чрезъ нѣсколько недѣль въ Парижѣ. Обрученные принимали поздравленія. Партія казалась всѣмъ прекрасною.
   Виконтесса принимала поздравленія съ сіявшимъ отъ удовольствія лицомъ. Этотъ бракъ былъ ея любимою мечтою; она не помнила себя отъ радости. Ей хотѣлось также поспѣшить бракомъ Денизы съ кавалеромъ Рейнгольдомъ.
   Но -- молодыя дѣвушки! молодыя дѣвушки!..
   Танцы шли еще живѣе. Изъ-подъ снятыхъ масокъ показались тамъ-и-сямъ хорошенькія личики, блѣднѣвшія отъ усталости.
   Балъ достигъ того періода, когда оживляются самые хладнокровные. Вездѣ смѣхъ и сладкія мечты; -- здѣсь веселость, тамъ первые вздохи;-- робкое признаніе невинной дѣвочки, и отважный, вѣчно-счастливый Донъ-Хуанъ;-- вездѣ немножко любви.
   Эсѳирь и Сара еще не разлучались: Эсѳирь признавалась сестрѣ, что въ послѣднее время Жюльенъ совершенно овладѣлъ ею, и что отъ этого брака зависитъ счастіе ея жизни. Малютка насмѣшливо поздравляла ее.
   Дѣйствительно, такое вѣрное и такое близкое, какъ казалось, счастье возбуждало въ Малюткѣ зависть.
   Онѣ обмѣнялись своими тайнами. Эсѳирь повторила слова пустынника не безъ содраганія; а г-жа де-Лорансъ, чтобъ не остаться въ долгу, выдумала какую-то басню: она не могла повѣрить своей тайны объ этой медленной смерти биржеваго агента, о которой говорилъ ей пустынникъ.
   -- Мнѣ страшно, сказала Эсѳирь.-- Кто бы такой это былъ?.. если угроза его исполнится!..
   -- Какой-нибудь завистникъ! отвѣчала Сара: -- а что касается до угрозы, то не безпокойся... Жюльенъ любить тебя, и ты богата.
   Дениза д'Одмеръ и Ліа также были подъ вліяніемъ предсказаній пустынника.-- Ліа явилась на балъ по приказанію. Она была слаба и страдала; встрѣча усилила ея разстройство.
   Она оперлась на руку также взволнованной Денизы, и съ помощію ея вышла.
   Когда Дениза, проводивъ ее, входила одна въ залу, Францъ мимоходомъ сказалъ ей нѣсколько словъ на ухо.
   За ними смотрѣли, -- г-жа д'Одмеръ, въ восторгѣ отъ первой удачи, стерегла свою дочь для кавалера Рейнгольда. Жюльенъ помогалъ матери, потому-что онъ съ ногъ до головы сдѣлался Гельдбергомъ, и намѣренія Франца казались ему смѣшнымъ романомъ.
   Въ-продолженіе бала, Дениза и Францъ никакъ не могли сблизиться. Жюльенъ быль въ нѣсколькихъ шагахъ; виконтесса издали безпокойными взорами искала дочери. Надо было пользоваться случаемъ, но не забываться.
   Въ отвѣтъ на свои нѣсколько словъ, Францъ получилъ да, произнесенное весьма-тихо; сквозь блонду маски видна была прекрасная улыбка.
   Дениза подошла къ матери, Францъ отправился въ противную сторону.
   Кто-то взялъ его подъ руку.
   -- Вы очень-довольны! сказалъ знакомый ему голосъ.
   Францъ покраснѣлъ.
   Въ простотѣ души онъ искренно сожалѣлъ о г-жѣ де-Лорансъ; онъ винилъ себя, что оставилъ ее. Любя страстно и будучи любимъ, онъ отгадывалъ, какъ горько должно быть тому, кого не любятъ.
   Онъ думалъ, что жестоко оставилъ Сару. Эта женщина, глубоко страдавшая, по его мнѣнію, производила въ немъ грустное впечатлѣніе.
   А она-то именно и взяла его подъ руку.
   -- Какой дивный вкусъ у васъ! пробормоталъ онъ, чтобъ сказать что-нибудь: -- и какъ вы прекрасны въ этомъ нарядъ!
   Малютка отвернулась.
   -- Я думала, что вамъ некогда было этого замѣтить, отвѣчала она, какъ-бы въ раздумьѣ: -- послушайте, намъ надо откровенно объясниться... Сомнѣніе мучительнѣй горькой извѣстности.
   -- Я васъ не понимаю... прошепталъ Францъ.
   -- Вы сейчасъ назначили свиданіе мамзель д'Одмеръ.
   -- Что за мысль!
   -- Я знаю.
   -- Увѣряю васъ...
   -- Зачѣмъ обманывать?.. Я знаю, что вы ее любите.
   -- Но... нисколько!
   Глаза Сары блестѣли; она, казалось, видѣла лицо Франца сквозь его маску.
   Они остановились у колонны.
   Вокругъ нихъ двигалась и шумѣла толпа.
   Только одинъ человѣкъ по другую сторону колонны стоялъ неподвижно.
   Этотъ человѣкъ имѣлъ горькую фантазію нарядиться привидѣніемъ.
   Бѣлый длинный вуаль покрывалъ его съ головы до ногъ.
   Онъ недавно явился въ залѣ. На веселые вопросы, съ которыми по-временамъ обращались къ нему, онъ не отвѣчалъ ни слова и строго выполнялъ роль привидѣнія.
   Онъ ходилъ по залѣ тихо, нетвердой походкой, и, казалось, искалъ кого-то.
   За минуту предъ тѣмъ, онъ остановился у колонны и не спускалъ глазъ съ Сары и Франца.
   -- Такъ вы не любите ея? продолжала Сара послѣ минутнаго молчанія.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Францъ.
   -- Это правда?
   -- Потому-что я утверждаю...
   -- Ну, докажите мнѣ это!.. Я держу пари, что вы назначили ей свиданіе завтра во время охоты.
   -- О какомъ свиданіи говорите вы?.. началъ Францъ.
   Сара прервала его.
   -- Это такой удобный случай! сказала она насмѣшливымъ тономъ: -- но есть средство разувѣрить меня...
   -- Какое?
   -- Да вы не употребите его!
   -- Скажите...
   -- Къ-чему?
   Францъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
   Привидѣніе стояло неподвижно, опершись о колонну. Его бы можно было принять за надгробную мраморную статую, еслибъ слабыя сотрясенія отъ времени до времени не обнаруживали въ немъ жизни.
   Изъ-за колонны выступала только одна его голова, покрытая саваномъ; ни Сара, ни Францъ не замѣчали его.
   -- Послушайте, продолжала Малютка:-- если я ревнива, то потому-что до-сихъ-поръ люблю васъ!.. Я боюсь; изъ состраданія разувѣрьте меня!..
   "Мнѣ кажется, что эти часы охоты вы отдали другой; если вы посвятите ихъ мнѣ, я не буду бояться, и буду счастлива..."
   Изъ-подъ покрывала вырвался слабый, подавленный, жалобный стонъ.
   -- Эти часы, какъ и вся моя жизнь, принадлежатъ вамъ, отвѣчалъ Францъ, не зная, какъ вывернуться изъ затруднительнаго положенія: -- гдѣ прикажете ожидать васъ?
   -- Позади замка, отвѣчала Сара, улыбаясь подъ маской; -- на полѣ, гдѣ развалины старой блутгауптской деревни.
   -- Въ какое время?
   -- Чрезъ полчаса послѣ начала охоты.
   -- Буду, отвѣчалъ Францъ.
   Сара граціозно кивнула ему головкой и замѣшалась въ толпу.
   Подъ саваномъ привидѣнія какъ-бы глухимъ эхомъ отозвались послѣднія слова Франца.
   Привидѣніе оборотилось въ ту сторону, куда пошла Сара, и скоро, медленными, невѣрными шагами, отправилось къ одной изъ дверей залы.
   Оно прошло по длиннымъ корридорамъ, поднялось на лѣстницу къ комнатѣ биржеваго агента Леона де-Лоранса, вынуло изъ кармана ключъ, и отперло дверь, которую Сара заперла на два поворота.
   Привидѣніе вошло. Упавшій саванъ открылъ изнуренное болѣзнью лицо самого Леона де-Лоранса.
   Онъ опустился на возвышеніе у своей постели и долго оставался недвижимъ, какъ пораженный молніей.
   Потомъ, изъ впалыхъ глазъ его медленно скатились двѣ слезы. Грудь его подымалась, блѣдныя губы были полуоткрыты, и раздирающимъ воплемъ вырвались у него слова:
   -- Я еще люблю ее!..
   Оставивъ Франца, Малютка подошла къ кавалеру Рейнгольду.
   -- Завтра, сказала она ему: -- послѣ начала охоты онъ будетъ у развалинъ старой деревни.
   -- Одинъ? спросилъ кавалеръ.
   -- Со мною... пріймите мѣры.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   -- Взгляните, говорилъ Авель маркизѣ де-Ботраверъ, своей привилегированной дамѣ: -- мнѣ кажется, если глаза не обманываютъ меня, -- наши красные люди выросли въ-теченіе вечера дюйма на три или на четыре.
   Маркиза навела свой лорнетъ.
   -- А, дѣйствительно! отвѣчала она: -- одинъ изъ нихъ проходилъ мимо меня и показался мнѣ гораздо-меньше... но скажите, пожалуйста, кто это такіе?
   Авель закрутилъ усъ.
   -- Это тайна! сказалъ онъ: -- даже мнѣ самому не довѣрили ея. Но посмотрите: одинъ подошелъ къ виконтессѣ д'Одмеръ.
   -- А вонъ другой, вскричала маркиза:-- взялъ за руку графиню, вашу сестрицу!
   -- Браво! продолжалъ Авель: -- ихъ полный комплектъ! Вотъ третій подцѣпилъ этого мальчишку Франца!
   Все это было дѣйствительно такъ. Три красные человѣка, игравшіе сначала пассивную роль, нисколько-несоотвѣтствовавшую ихъ фантастическимъ костюмамъ, наконецъ улучили время.
   Завязались три сцены, нѣсколько напоминавшія любопытнымъ страннаго пустынника. Тѣ, къ которымъ подошли три красные человѣка, казалось, были странно заинтригованы.
   Первый тронулъ Франца за плечо и отеческимъ тономъ сказалъ ему:
   -- Вы, другъ мой, вѣтрены и мучите благоразумныхъ людей, которые во сто разъ лучше васъ!
   Францъ остолбенѣлъ.
   Между-тѣмъ, другой красный человѣкъ говорилъ на ухо брату Денизы:
   -- Г. д'Одмеръ, вы происходите отъ прекраснаго, благороднаго рода... я зналъ вашего родителя и былъ его другомъ...
   -- Кто бы вы ни были, милостивый государь, прервалъ Жюльенъ: -- вы говорите слишкомъ-серьёзно для вашего костюма и бала.
   -- Мнѣ нельзя было выбирать ни времени, ни костюма, господинъ виконтъ... хоть я дѣйствительно намѣренъ говорить съ вами о важномъ предметѣ...
   Третій красный человѣкъ остановился передъ виконтессой и такимъ образомъ отрѣзалъ ее отъ толпы.
   -- Графиня Елена Блутгауптъ, сказалъ онъ ей важнымъ и суровымъ тономъ: -- вы, кажется, забыли?..
   Дениза танцовала; кавалеръ Рейнгольдъ любезничалъ въ другомъ концѣ залы; красный человѣкъ выбралъ минуту, когда виконтесса осталась одна.
   Фамилія Блутгауптъ, которую она такъ давно уже перемѣнила, вызвала въ ней цѣлый рой воспоминаній.
   Не смотря на лѣта, она сохранила остатки своей холодной красоты. До-сихъ-поръ, изъ-подъ маски ея видѣлся молодой, розовый цвѣтъ лица: она была счастлива бракомъ сына! Удовольствіе дѣлало ее моложе двадцатью годами.
   Первыя слова таинственнаго вопроса сильно поразили ее: она вдругъ поблѣднѣла.
   -- Кто вы? спросила она въ смущеніи.
   -- До этого нѣтъ дѣла, отвѣчалъ третій красный человѣкъ: -- я голосъ, который говоритъ вамъ о насильственной смерти вашихъ родныхъ.
   Виконтесса вздрогнула; но голова ея поднялась; она хотѣла противиться.
   -- Я уже слышала нѣсколько главъ изъ этого нелѣпаго романа, сказала она насмѣшливымъ тономъ: -- вы, конечно, говорите отъ лица моихъ братьевъ?
   -- Я говорю отъ лица вашего отца, сударыня, отвѣчалъ красный человѣкъ, еще болѣе-медленнымъ и болѣе-торжественнымъ голосомъ: -- графа Ульриха Блутгаупта, вашей сестры, графини Маргариты, и вашего супруга, Реймона д'Одмеръ,-- всѣ трое умерли насильственною смертью!
   Виконтесса хотѣла сдѣлать презрительный жестъ; но голова ея опустилась, щеки покраснѣли.
   -- Оставьте меня, милостивый государь, прошептала она:-- прошу васъ, оставьте меня!..
   -- Сказать правду! говорилъ между-тѣмъ первый красный человѣкъ, державшій за руку Франца: -- вы, безъ хлопотъ съ своей стороны, могли бы лежать теперь трупомъ гдѣ-нибудь въ блутгауптскомъ лѣсу!
   -- Гэ! прервалъ Францъ: -- вы поете старую пѣсню, я знаю ее какъ пять пальцевъ.
   -- Самонадѣянъ и вѣтренъ! пробормоталъ красный человѣкъ: -- это ужь въ крови!.. Чортъ возьми, сынокъ мой, прибавилъ онъ въ-слухъ: -- мнѣ уже говорили, что вы ни въ чемъ не сомнѣваетесь!.. Между-тѣмъ, люди, которые берегутъ васъ, точно будто проволоку раскручиваютъ...
   -- Кто же имѣетъ право беречь меня? спросилъ Францъ съ вызывающимъ видомъ.
   -- Простите за самоволіе, монсеньёръ!.. Осмѣлились взять это позволеніе, и вѣрно еще не разъ возьмутъ его... Боже мой! еслибъ оставить васъ, вы бы смѣясь бросились въ первую ловушку!
   Францъ нетерпѣливо топнулъ ногою.
   -- Я не люблю этого тона, сказалъ онъ: -- ничто такъ не бѣситъ меня, какъ когда обращаются со мною будто съ ребенкомъ.
   -- Не сердитесь, другъ мой, ради Бога, не сердитесь! отвѣчалъ красный человѣкъ тѣмъ же откровенно-насмѣшливымъ тономъ: -- съумѣютъ спасти васъ и безъ вашего позволенія... и еслибъ вы остереглись только до завтрашняго вечера...
   -- О-го! прервалъ Францъ полу-веселымъ, полу-недовольнымъ тономъ:-- вы, кажется, весьма-многое обо мнѣ знаете!..
   -- Весьма-многое! Но, послушайте... добрый совѣтъ, чтобъ не забыть!.. не ѣздите завтра на охоту.
   -- Вотъ еще!.. началъ Францъ, разразившись громкимъ смѣхомъ.
   -- Я ждалъ этого... Ну! если поѣдете, обѣщайте, по-крайней-мѣрѣ, не отдаляться отъ толпы.
   -- Почему?
   -- Потому-что ружье, изъ котораго послали вамъ пулю въ плечо, успѣли снова зарядить...
   Другой красный человѣкъ стоялъ лицомъ-къ-лицу съ Жюльеномъ.
   Судя по открытой части лица Жюльена, на немъ выражались неудовольствіе и гнѣвъ. Казалось, вызовъ готовъ былъ сорваться у него съ языка.
   Красный человѣкъ говорилъ холоднымъ, спокойнымъ тономъ:
   -- Я говорю, господинъ виконтъ, не для васъ, но для вашего отца, который былъ моимъ благодѣтелемъ... Я не говорю вамъ, какъ прежде, что вы берете за себя дочь убійцы...
   -- Прежде?.. повторилъ Жюльенъ.
   -- Да... я не въ первый разъ предупреждаю васъ... Въ Парижѣ, въ ночь на чистый понедѣльникъ.
   -- На балѣ Фаваръ?.. прервалъ Жюльенъ.
   Красный человѣкъ поклонился.
   -- А!.. вскричалъ виконтъ, подходя къ нему:-- такъ это были вы?
   Въ голосѣ его и позѣ выражалась энергическая угроза.
   Красный человѣкъ дѣлался все болѣе и болѣе спокойнымъ.
   -- Я не о прошедшемъ говорю вамъ, продолжалъ онъ: -- но о настоящемъ... Женщина, съ которою вы обручены...
   -- Замолчите, милостивый государь! прервалъ Жюльенъ, схвативъ его за руку.
   -- Эта женщина, невозмутимо продолжалъ красный человѣкъ:-- одна изъ...
   Рука Жюльена судорожно прижалась къ губамъ краснаго человѣка.
   Онъ спокойно отнялъ ее. Сквозь отверстія своей маски онъ смотрѣлъ на молодаго виконта съ видимымъ сожалѣніемъ.
   -- Такъ вы очень ее любите?.. прошепталъ онъ.
   -- Какъ никогда не любилъ ни одной женщины! отвѣчалъ Жюльенъ д'Одмеръ.
   Красный человѣкъ, казалось, колебался.
   Въ эту минуту, въ залѣ произошло нѣчто странное. Между-тѣмъ, какъ оркестръ порывистыми аккордами увлекалъ танцующихъ въ мазуркѣ, три таинственные красные человкка, произведшіе при началѣ бала такой эффектъ, казалось, явились въ двухъ экземплярахъ.
   Большая часть присутствовавшихъ не замѣчала этого страннаго явленія, но въ залѣ было шесть красныхъ человѣкъ. Шесть человѣкъ въ фантастическихъ плащахъ демоновъ чудной легенды.
   Зала была огромна и полна. Красные люди разбрелись по разнымъ угламъ, и никто не думалъ считать ихъ.
   Три сцены, начатыя нами, продолжались; Францъ, Жюльенъ и виконтесса д'Одмеръ смущались все болѣе и болѣе.
   -- Оставьте меня, сударь! говорила виконтесса.
   -- Когда я отойду отъ насъ, отвѣчалъ третій красный человѣкъ медленнымъ, суровымъ голосомъ: -- вы останетесь съ своей совѣстью, виконтесса... Но сознайтесь, что я правъ, вы все забыли... вы здѣсь улыбаетесь и веселитесь двѣ недѣли, въ этомъ замкѣ, гдѣ убиты Гюнтеръ Блутгауптъ и сестра ваша Маргарита...
   -- Клевета!.. пробормотала виконтесса.
   -- О! вы говорите это не отъ чистаго сердца, графиня Елена!.. вы боитесь вѣрить, но надо убѣдить васъ!.. Послушайте; не выходя изъ залы, я могу показать вамъ главныя дѣйствующія лица этой кровавой драмы...
   "Видите вы этого человѣка, котораго надменная голова возвышается выше другихъ (онъ указалъ на Маджарина Яноса)? Этотъ человѣкъ, двадцать-два года назадъ, поднималъ саблю надъ графомъ Ульрихомъ, вашимъ отцомъ..."
   Виконтесса дрожала, едва переводя духъ. Она хотѣла освободиться отъ этой нравственной осады; но красный человѣкъ отдѣлялъ ее отъ толпы.
   -- Вы нѣкогда очень любили сестру свою Маргариту, графиня Елена!.. Взгляните на этого старика, продолжалъ онъ, указывая на доктора Хозе-Мира;-- онъ былъ блутгауптскимъ домашнимъ лекаремъ... бѣдная Маргарита лежала блѣдная, въ страшныхъ мукахъ... Помните вы, какъ она была добра и прекрасна?.. Этотъ старикъ, вмѣсто лекарства, далъ ей яду!..
   Колѣни виконтессы подгибались.
   -- О! это ужасно! прошептала она: -- оставьте меня! оставьте!.. Оркестръ заглушилъ ее.
   -- Я еще не кончилъ, продолжалъ красный человѣкъ, указывая на кавалера Рейнгольда:-- это послѣдній... избранный женихъ вашей дочери, виконтесса... я вамъ уже не разъ говорилъ, что виконтъ Реймонъ д'Одмеръ, вашъ мужъ, палъ отъ руки его.
   Виконтесса должна была опереться на кресло.
   -- Какъ вѣрить такой неправдѣ? проговорила она.
   -- Предъ свидѣтелемъ злодѣянія, виконтесса... слушая разсказъ человѣка, который, полумертвый, преклонялъ колѣно на краю пропасти и первый сказалъ вѣчную память Реймону д'Одмеръ.
   Голосъ виконтессы такъ ослабѣлъ, что почти нельзя было разслышать ее.-- Я вамъ не вѣрю! съ усиліемъ сказала она.
   Красный человѣкъ откинулъ полу своего плаща и вынулъ маленькій бумажникѣ, на которомъ были написаны начальныя буквы имени Реймона д'Одмеръ. Подъ длиннымъ краснымъ плащомъ открылся нарядъ, блестѣвшій золотомъ и каменьями. Это было дѣло одной секунды. Полы плаща запахнулись; виконтесса не обратила вниманія на нарядъ.
   -- Двадцать лѣтъ назадъ, продолжалъ красный человѣкъ стѣсненнымъ голосомъ: -- въ ночь всѣхъ-святыхъ, я нашелъ на гейдельбергской дорогѣ трупъ... этотъ бумажникъ былъ на немъ... Виконтесса, узнаёте ли вы?..
   Увидѣвъ бумажникъ, она отвернулась, и маска не могла совершенно скрыть ея смущенія.
   -- Я не былъ свидѣтелемъ убійства, продолжалъ красный человѣкъ:-- и не зналъ имени убійцы... но Богъ послалъ мнѣ на помощь стараго слугу графа Гюнтера, который случайно былъ на краю Ада въ минуту преступленія... Кровавая тайна отяжелѣла на душѣ бѣднаго человѣка... онъ открылъ мнѣ, и я повторяю вамъ его слова: вотъ убійца Реймоеа д'Одмеръ.
   Онъ показывалъ рукою на Рейнгольда, который весело вертѣлся въ толпѣ, не подозрѣвая, что происходило подлѣ него.
   Не смотря на предубѣжденіе, виконтесса была глубоко тронута. Слова незнакомца затронули въ ней струну давно нѣмую, но ещё чувствительную. Она нѣкогда страстно любила своего мужа.
   Послѣдовало молчаніе. Голова виконтессы опустилась; дыханіе ея было тяжело; она, казалось, была въ сильномъ недоумѣніи.
   Незнакомецъ стоялъ неподвижно и ждалъ.
   -- Но... сказала наконецъ виконтесса, съ трудомъ сбирая силы:-- этотъ человѣкъ... старый служитель моего дяди Гюнтера... гдѣ же онъ?
   -- Если вамъ угодно, завтра, чрезъ часъ послѣ начала охоты, прійдти въ лиственичную аллею, которая ведетъ къ Блутгауптскому Аду... свидѣтель преступленія покажетъ вамъ мѣсто, откуда свалилась лошадь Реймона д'Одмеръ.
   -- Я пріиду... отвѣчала виконтесса.
   Мазурка кончилась. Движеніемъ толпы, Рейнгольдъ и Хозе-Мира приблизились къ виконтессѣ, въ которой, послѣ минутнаго вліянія страшнаго открытія, снова пробудилось недовѣріе. Какъ молнія блеснула у ней въ головѣ мысль о завистливой интригѣ, хотѣвшей препятствовать браку ея сына и дочери. Забывъ все, она уже видѣла въ незнакомцѣ человѣка, который, употребивъ во зло свою маску, разъигрывалъ вѣроломную комедію.
   Ей хотѣлось узнать клеветника.
   -- Мосьё Рейнгольдъ! закричала она.
   Красный человѣкъ какъ-будто изумился. Но не успѣлъ еще никто замѣтить этого, какъ онъ снова принялъ свою гордую, твердую позу.
   На зовъ виконтессы подошли Рейнгольдъ и Мира. Всѣ, слышавшіе этотъ зовъ, въ которомъ было что-то трагическое, съ любопытствомъ приблизились и окружили незнакомца.
   По странному стеченію обстоятельствъ, то же самое повторилось еще въ двухъ мѣстахъ залы.
   Собрался кружокъ около перваго краснаго человѣка, котораго Францъ безъ околичностей схватилъ за воротъ; окружили и втораго краснаго человѣка, которому Жюльенъ д'Одмеръ громко и внятно сказалъ:
   -- Вы лжете!..
   Вдругъ три такія интересныя сцены -- истинно-драматическія, а между-тѣмъ, безъ несносныхъ сценическихъ кинжаловъ!
   Разговоръ Франца съ его собесѣдникомъ продолжался своимъ чередомъ до той минуты, когда послѣдній сказалъ нѣсколько словъ, изъ которыхъ видно было, что онъ зналъ таинственную судьбу юноши.
   Воображеніе Франца вспыхнуло, какъ фитиль. Его фантастическія воспоминанія послѣднихъ дней въ Парижѣ, его безумныя надежды, желанія, опасенія, мечты,-- все разомъ проснулось въ головѣ его.
   -- Я хочу знать!.. сказалъ онъ.
   -- Узнаете завтра, отвѣчалъ красный человѣкъ.
   -- Сегодня!.. сейчасъ! вскричалъ Францъ внѣ себя:-- безъ того я васъ не выпущу!..
   Что касается до Жюльена, то мы оставили его уже въ томъ расположеніи духа, изъ котораго можно было предвидѣть его оскорбительную фразу.
   Въ красномъ человѣкѣ, казалось, пробудилась жалость; но, безъ сомнѣнія, дѣло его было слишкомъ-важно, потому-что, послѣ минутнаго молчанія, онъ продолжалъ начатое. Жюльенъ слушалъ и блѣднѣлъ.
   -- Не-уже-ли у васъ такая короткая память, говорилъ незнакомецъ:-- что вы забыли тотъ веселый ужинъ въ Англійской-Кофейной, господинъ виконтъ?.. Съ вами была прехорошенькая собесѣдница!
   Жюльенъ вспомнилъ свои сомнѣнія; онъ предчувствовалъ роковую вѣсть; онъ бы охотно убилъ этого человѣка, чтобъ не слышать его.
   -- Но подобныя собесѣдницы, продолжалъ красный человѣкъ:-- не достойны носить имя вашего отца... тѣмъ болѣе, что воспоминанія о нихъ иногда удивительно-многосложны... Кстати, виконтъ, если вы сомнѣваетесь, попробуйте спросить графиню Эсѳирь о нѣмецкомъ баронѣ Гетцѣ...
   Жюльенъ хотѣлъ говорить, но не могъ.
   -- Веселый малый этотъ Гётцъ! продолжалъ красный человѣкъ:-- графиня понимала его, хотя барону никакъ не приходила въ голову шутовская мысль жениться на ней!.. и я могу вамъ разсказать...
   Жюльенъ убѣдительнымъ и вмѣстѣ грознымъ жестомъ просилъ его замолчать.
   -- Нѣтъ! сказалъ незнакомецъ, отвѣчая на этотъ жестъ:-- я не могу не докончить... потому-что я остался тѣмъ же другомъ виконта Реймона по смерти его, какимъ былъ при жизни... И не могу не предупредить сына что, что онъ женится на женщинѣ потерянной!
   Жюльенъ вспыхнулъ.
   -- Вы лжете! вскричалъ онъ, занося руку къ маскѣ незнакомца, который спокойно отклонилъ ее.
   Но подобная фраза слышится далеко.
   Любопытная толпа собралась.
   Такимъ-образомъ, въ огромной залѣ каждый даромъ былъ зрителемъ интересной сцены. Здѣсь оскорбленная виконтесса; тамъ Францъ, державшій человѣка за воротъ, какъ вора; тутъ Жюльенъ д'Одмеръ, дрожавшій отъ ярости предъ своимъ соперникомъ.
   Красные люди всѣ трое были высокаго роста, и головы ихъ возвышались надъ толпою.
   Они какъ-будто согласились дѣйствовать за-одно: завернулись въ свои плащи и готовились къ отступленію.
   Они были окружены со всѣхъ сторонъ; но, слѣдя за движеніями толпы, можно было замѣтить, что у нихъ много помощниковъ.
   Жюльенъ, Францъ, докторъ и другіе хотѣли силой загородить имъ дорогу. Вдругъ сдѣлался шумъ; люди, никому неизвѣстные, пробрались сквозь толпу и съ притворною неловкостью стали предъ Жюльеномъ, Францомъ и всѣми, пытавшимися удержать красные плащи. Дамы въ испугѣ кричали; мужчины, не зная, чего хотятъ онѣ, засуетились, затолкались.
   Рейнгольдъ отъискивалъ синьйора Яноса, помощь котораго была такъ полезна въ подобныхъ обстоятельствахъ; но Маджаринъ уже съ часъ какъ возвратился въ свою комнату.
   Три красные человѣка медленно дошли до главной двери подъ прикрытіемъ кружка неизвѣстныхъ людей, которые шумѣли и дѣлали видъ, будто сопротивляются, и вышли.
   Толпа, подъ предводительствомъ Франца и Жюльена, бросилась по слѣдамъ ихъ въ переднюю.
   Таинственная когорта разсѣялась.
   Передняя и корридоры наполнились масками.
   Вдругъ раздались голоса:
   -- Вотъ они! вотъ они!
   Жюльенъ, Францъ и самые пламенные преслѣдователи, никакъ не подозрѣвая обмана, возвратились.
   Посреди передней, толпа обступила трехъ человѣкъ въ красныхъ плащахъ, которые напрасно старались вырваться.
   И всѣ говорили:
   -- Это они! это они!
   Ихъ держали за ноги и за руки. Открылся свободный проходъ для виконтессы, Франца и Жюльена.
   -- Снимите ему маску! вскричала мадамъ д'Одмеръ, устремляясь къ самому высокому.
   Прочіе два достались на долю Франца и Жюльена.
   Маски упали.
   Виконтесса стояла лицомъ-къ-лицу съ графомъ Мирелюномъ.
   Жюльенъ узналъ въ своемъ противникъ Амабля Фиселля, автора Тріумфа Шампанскаго и Любви, и многихъ другихъ водевилей.
   Францъ стоялъ, опустивъ руки, предъ покраснѣвшимъ и сконфуженнымъ милымъ Политомъ, питомцемъ г-жи Батальёръ.
   Преслѣдователи и преслѣдуемые были поражены одинаково.
   Въ толпѣ раздался отчаянный хохотъ.
   Заговорили-было, что эти три красные человѣка не настоящіе красные люди, но оркестръ заглушилъ всѣхъ. Гости почтенные начали находить неприличнымъ такое странное искаженіе легенды и каждый думалъ о красныхъ людяхъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Черезъ часъ послѣ этого приключенія, которое большая часть гостей сочла заранѣе-придуманною, не совсѣмъ-удачною комедіей, гельдбергскіе компаньйоны составили кружокъ и разговаривали въ полголоса.
   -- Очевидно, сказалъ Рейнгольдъ: -- что ни Фиселль, ни Мирелюнъ, ни этотъ бѣдный малый Политъ, что ли, какъ его зовутъ, не причастны тутъ ни душою, ни тѣломъ... Впрочемъ, у воротъ всѣхъ узнали.
   -- То-есть, пытались узнать, возразилъ фан-Прэттъ:-- я былъ у окна и видѣлъ, какъ всѣ вошли толпою... Одни снимали маски, другіе проходили такъ. Никого не останавливали, и этихъ трехъ молодцовъ легко могли не замѣтить.
   -- Ихъ и другихъ... прибавила г-жа де-Лорансъ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать?
   -- Я хочу сказать, что эти три человѣка были не одни... Неуже-ли вы не замѣтили, что за ними всюду ходилъ цѣлый охранный отрядъ?..
   -- Держу пари, что это наши негодяи Нѣмцы изъ Тампля.
   -- При выходѣ можно дѣйствовать строже, нежели при входѣ сказалъ докторъ Мира:-- и поставить у воротъ надежный караулъ.
   -- Я поставлю Іоганна, прибавилъ Рейнгольдъ: -- на него можно положиться въ этомъ случаѣ.
   -- Конечно, онъ будетъ не одинъ и захватитъ всѣхъ, кто вошелъ, не имѣя на то права...
   -- Такимъ-образомъ, мы узнаемъ, кто наши красные люди!
   Это происходило почти въ центрѣ залы.
   Недалеко отъ нихъ сидѣла виконтесса д'Одмеръ между сыномъ и дочерью. Францъ вертѣлся около Денизы; Эсѳирь говорила съ Жюльеномъ, который послѣ разговора съ незнакомцемъ былъ задумчивъ и мраченъ.
   Онъ машинально повторялъ про-себя имя Гётца. Ему хотѣлось объясниться съ Эсѳирью; но онъ не смѣлъ, потому-что былъ слабъ и предпочиталъ сомнѣніе извѣстности.
   Компаньйоны продолжали свою дружескую бесѣду -- старались отгадать, кто такіе были актёры этой странной драмы, и имя барона Родаха невольно приходилось въ отвѣтъ на эти вопросы.
   Балъ былъ по-прежнему шуменъ и веселъ. Нѣкоторые молодые люди, въ томъ числѣ и Авель Гельдбергъ, для большаго эффекта, уже два или три раза перемѣнили костюмы.
   Но, не смотря на свои усилія, молодые люди, желавшіе произвести эффектъ, и даже самъ Авель Гельдбергъ, радикально затмились появленіемъ какого-то кавалера двора Елизаветы, въ великолѣпномъ костюмѣ котораго было что-то царское.
   Концы его бѣлой атласной тоги поддерживались огромными брильянтовыми пуговицами. Спускавшаяся по груди лента Золотаго-Руна блистала каменьями. Орденъ-Подвязки обхватывалъ шелковый чулокъ, а рубиновая, горѣвшая огнемъ пряжка придерживала на шляпѣ длинное перо.
   Подъ этимъ костюмомъ обозначались благородныя и вмѣстѣ могучія формы.
   Дамы не сводили съ него глазъ; усилія молодыхъ людей пропали по-пустому; четвертый костюмъ Авеля остался совершенно-незамѣченнымъ.
   Кавалеръ двора Елизаветы ходилъ по залѣ и не говорилъ ни слова.
   Два или три раза прошелъ онъ мимо компаньйоновъ. Кто-то изъ нихъ произнесъ имя барона Родаха...
   -- Кто говоритъ о баронѣ Родахъ? спросилъ онъ гордымъ, звучнымъ голосомъ.
   Гельдберги остолбенѣли.
   Все смолкло въ залѣ. Всѣ смотрѣли.
   Кавалеръ двора Елизаветы сталъ между компаньйонами.
   Онъ снялъ маску и всѣ увидѣли прекрасное лицо самого барона Родаха.
   Каменья и костюмъ придавали чертамъ его дивное выраженіе. Гордое, блѣдное лицо его, казалось, сіяло. Компаньйоны опустили головы.
   Въ залѣ раздался глухой шопотъ удивленія, и всѣ слышали два восклицанія:
   -- Гётцъ!.. сказала Эсѳирь.
   -- Мой братъ Отто! блѣднѣя проговорила виконтесса д'Одмеръ. Францъ подошелъ ближе, и, будто сквозь сонъ, пробормоталъ;
   -- Нѣмецкій кавалеръ...
   Восклицаніе Эсѳири какъ кинжалъ впилось въ сердце Жюльена.
   Восклицаніе виконтессы заставило вздрогнуть компаньйоновъ дома Гельдберга.
   Все обнаружилось. Враги ихъ были между ними. Они имѣли дѣло съ страшными сыновьями графа Ульриха...
   Баронъ Родахъ почтительно поклонился сначала графинѣ Эсѳири, потомъ виконтессѣ д'Одмеръ, наконецъ обратился къ компаньйонамъ, которые избѣгали его взоровъ.
   Лицо его было по-прежнему спокойно и ясно.
   -- Теперь скажите, господа, довольны ли вы мною?..
   Рейнгольдъ пробормоталъ непонятный отвѣтъ..
   -- Я не хотѣлъ, чтобъ праздникъ прошелъ безъ меня, продолжалъ баронъ Родахъ.-- Торговый кризисъ кончился... мое присутствіе болѣе не нужно въ Парижъ... я пріѣхалъ раздѣлить радость съ вами, друзья мои и компаньйоны!
   -- И хорошо сдѣлали, баронъ! отвѣчала г-жа де-Лорансъ, первая пришедшая въ себя.
   -- Мы счастливы... началъ фан-Прэттъ.
   -- Одолжены... мрачно произнесъ докторъ.
   -- Въ восторгѣ!.. весело возразилъ Рейнгольдъ съ улыбкой, которая скорѣе походила на гримасу.
   -- Но, продолжала г-жа де-Лорансъ: -- я надѣюсь, что вы не захотите огорчить насъ и остановитесь въ замкѣ... Вы здѣсь у себя, баронъ, и я велю приготовить вамъ комнату.
   -- Тысячу разъ благодарю, отвѣчалъ Родахъ нѣсколько-насмѣшливымъ тономъ:-- за ваше любезное предложеніе; но не могу принять его...
   Онъ сталъ между Рейнгольдомъ и Мира.
   -- Вы, вѣроятно, помните, что я сказалъ вамъ при первомъ нашемъ свиданіи, прибавилъ онъ:-- вы спрашивали мой адресъ, и я отвѣчалъ, что "люблю таинственность... это моя слабость". Я не измѣнился съ-тѣхъ-поръ... позвольте мнѣ держать въ тайнѣ мѣсто моего убѣжища.
   Оркестръ заигралъ вальсъ.
   Родахъ взялъ руку г-жи де-Лорансъ.
   -- Угодно вамъ имѣть меня своимъ кавалеромъ? сказалъ онъ.
   Сара, блѣдная, трепещущая, положила руку на плечо его.
   Она едва дышала.
   Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ смотрѣли имъ вслѣдъ.
   Францъ стоялъ неподвижно и не сводилъ глазъ съ этого человѣка, который, казалось, произвелъ на него такое странное, сильное впечатлѣніе.
   -- Пойду разбужу Маджарина, сказалъ въ-полголоса Рейнгольдъ.
   -- Его нельзя выпустить живаго изъ замка! прибавилъ докторъ.
   

VIII.
Гробницы.

   Ліа Гельдбергъ была одна въ своей комнатѣ. Она давно уже ушла изъ бальной залы. Въ послѣднія двѣ недѣли, надежда оставляла ее мало-по-малу, она начинала опасаться; сегодня пришло отчаяніе. Въ глубинѣ ея сердца звучали еще слова пустынника; онъ сказалъ, чтобъ она надѣялась на Бога, потому-что на землѣ для нея нѣтъ болѣе счастія...
   У Ліи была прекрасная, кроткая, сильная душа; но этотъ послѣдній ударъ жестоко поразилъ ее. Твердость ея колебалась. Нужно время, чтобъ пріобрѣсть ту мрачную устойчивость, какая иногда является въ безнадежномъ положеніи.
   Ліа лежала на постели въ своемъ свѣжемъ, граціозномъ бальномъ костюмъ. Прекрасныя формы ея обрисовывались подъ бѣлымъ, еще застегнутымъ платьемъ, и на блѣдной головкѣ надѣтъ былъ роскошный вѣнокъ.
   Тѣло ея горѣло.
   Она начинала молоться; но, увы! въ первыя минуты скорби душа ослабѣваетъ, и мысль о божествѣ является какъ-будто въ туманѣ; языкъ напрасно ищетъ утѣшительныхъ словъ молитвы.
   Бѣдный ребенокъ, она стояла на колѣняхъ, безмолвно, съ слезами на глазахъ, съ однимъ именемъ на сердцѣ -- съ именемъ Отто, любовь къ которому усиливалась въ ней по-мѣрѣ-того, какъ ослабѣвала надежда.
   Не желая думать о любви на молитвѣ, она встала и сѣла на свою кровать.
   О! какъ горьки тѣ часы, когда въ первый разъ увидишь, что разсыпаются и бѣгутъ, будто жемчужины съ оборваннаго ожерелья, всѣ любимыя надежды!..
   Каждая счастливая мечта превращается въ язву; воспоминанія отравлены, и каждая прошедшая улыбка вызываетъ новую слезу.
   Ліа, опустивъ голову, сложивъ руки на колѣняхъ, вспомнила прошедшее,-- бѣдная дѣвочка! Счастливая юность ея протекла такъ близко отсюда, въ окрестностяхъ Эссельбаха...
   Пріѣхавъ въ Гельдбергъ, она узнала громадный, гордый замокъ, предъ которымъ мечталъ изгнанникъ, когда она увидѣла его въ первый разъ.
   Въ сосѣднихъ поляхъ узнала она знакомыя тропинки, на которыхъ Отто говорилъ ей о любви.
   Отто былъ для нея тамъ, подъ этими высокими деревьями, гдѣ они сидѣли вмѣстѣ, оба взволнованные, полные надеждъ на будущее.
   Едва нѣсколько мѣсяцевъ прошло съ-тѣхъ-поръ, и будущее теперь представлялось ей цѣлой жизнью траура!
   Подавленная горемъ и усталостью, она хотѣла заснуть; но глаза ея не смыкались.
   Она встала и открыла окно, выходившее на поляну.
   Была прекрасная зимняя ночь: луна высоко скользила по безоблачному небу; смутно-освѣщенный пейзажъ терялся въ туманной дали. По скату горы лежали длинныя тѣни высокихъ лиственницъ; на обернбургской дорогѣ бѣлѣлись развалины старой блутгауптской деревни и казались гробницами, разсѣянными по огромному кладбищу.
   Все это спокойно, пусто, молчаливо. Безпривѣтной грустью дышала эта нѣмая величественность.
   Холодъ сначала какъ-будто освѣжилъ горѣвшее лицо Ліи, но скоро охватилъ ее своимъ мертвящимъ прикосновеніемъ; внутренній болѣзненный жаръ усиливался; несвязныя странныя идеи роились въ головѣ ея. Она оперлась на окно; необъятная пустота привлекала ее.
   Вдругъ она выпрямилась. Въ комнатѣ ея послышался шумъ, тотъ самый, который она уже часто слышала, и который, казалось, преслѣдовалъ ее въ Германіи такъ же какъ въ Парижѣ.
   Дрожа всѣмъ тѣломъ, она остановилась и начала прислушиваться. Теперь, смущенная, она испугалась болѣе обыкновеннаго, отворила дверь и бросилась въ корридоръ.
   На башнѣ пробило четыре часа. Въ корридорѣ слышно было отдаленное эхо бальной музыки. Ліа безсознательно направилась на эти звуки, насколько ободрившіе ее.
   Она спустилась по лѣстницѣ, выходившей въ ту галерею, въ которой Клаусъ исчезъ послѣ совѣщанія компаньйоновъ въ комнатѣ фан-Прэтта.
   Налѣво, этотъ корридоръ кончался маленькою дверью, чрезъ которую Клаусъ вышелъ на дворъ капеллы. Направо, эта галерея вела въ жилыя комнаты замка; тутъ Ліа ходила обыкновенно, и, можетъ-быть, не знала даже о выходѣ къ развалинамъ капеллы.
   Когда, спустившись съ лѣстницы, она поворотила направо, мимо нея быстро пробѣжалъ кто-то. Лампа, горѣвшая въ концѣ галереи, нисколько не освѣщала мѣста, гдѣ была Ліа; бѣжавшій не замѣтилъ ее за выступомъ лѣстницы.
   Но Ліа видѣла его лицо.
   Въ изнеможеніи она прислонилась къ стѣнѣ.
   Слышно было, какъ дверь на дворъ отворилась и затворилась.
   Ліа выпрямилась подъ вліяніемъ внезапной мысли.
   Она направилась также къ двери. Отворивъ ее, она увидѣла маленькій дворъ, заросшій травою. Налѣво подымалась толстая стѣна укрѣпленія; направо -- развалившаяся капелла, которою Ліа такъ часто любовалась изъ своего окна.
   Ліа перешла дворъ и вошла въ капеллу чрезъ то же отверстіе, чрезъ которое наканунѣ прошелъ Клаусъ.
   Блѣдный лунный свѣтъ проходилъ въ капеллу чрезъ обрушившійся куполъ и окна; въ нишахъ виднѣлись бѣлыя статуи святыхъ; легкія колонны группами подымались кверху, хотя надъ ними не было другаго свода, кромѣ синевы небесной.
   Въ то время, когда Ліа входила въ капеллу, слышно было, какъ позади хоръ со скрипомъ затворилась дверь.
   Ліа дрожала; но таинственная сила влекла ее впередъ. Чтобъ не видѣть бѣлыхъ, освѣщенныхъ луною статуй, она опустила глаза и шла на скрипъ двери.
   Послѣ нѣсколькихъ усилій, она отворила дверь и очутилась передъ лѣстницей, высѣченной въ камнѣ.
   Ліа спустилась по ней -- и очутилась въ погребальномъ склепъ графовъ.
   Прежде всего бросилась ей въ глаза огромная гробница, на которой лежали рядомъ, одна подлѣ другой, три статуи рыцарей. На гробницѣ горѣла лампадка и неясно освѣщала статуи другихъ гробницъ.
   Подлѣ гробницы трехъ рыцарей стоялъ человѣкъ, спиною къ свѣту.
   Это былъ именно тотъ, кого видѣла Ліа въ корридорѣ; за нимъ-то шла она такимъ страшнымъ путемъ; но теперь она не рѣшалась приблизиться, потому-что не видала лица его.
   Можетъ-быть, она обманулась.
   Она колебалась между страхомъ и желаніемъ, которое влекло ее впередъ.
   Человѣкъ, стоявшій у гробницы, отиралъ лобъ; онъ, казалось, усталъ, и высокій станъ его опускался подъ складками широкаго краснаго плаща.
   Онъ сѣлъ на гробницу трехъ рыцарей, и лучи лампы освѣтили лицо его; крикъ замеръ въ груди Ліи.
   Теперь уже она не сомнѣвалась: это было благородное лицо Отто. Сердце ея сильно забилось; страхъ исчезъ; могла ли она бояться?
   Она бросилась впередъ... и вдругъ остановилась, какъ громомъ пораженная.
   Изъ темнаго пространства выступилъ другой человѣкъ, совершенно-сходный съ Отто.
   Не сонъ ли это? не бредъ ли лихорадочнаго припадка?
   Пока она задавала себѣ этотъ вопросъ, выступилъ третій человѣкъ, совершенно-похожій на двухъ первыхъ.
   Тѣ же черты, прекрасныя, благородныя; тотъ же ростъ, одинаковые плащи. Сходство было такъ совершенно, что Ліа не знала, котораго изъ нихъ такъ пламенно она любитъ!
   Она схватилась руками за голову, стараясь собрать разстроенныя мысли; она думала, что потеряла разсудокъ.
   Два послѣдніе человѣка наклонились и взяли съ гробницы сыновей Чернаго-Графа заступы и лопату.
   Первый взялъ лампадку, и они пошли къ пустому пространству на срединѣ подземелья, гдѣ стоялъ маленькій деревянный крестъ.
   Ліа, дрожа всѣмъ тѣломъ, прижалась къ холодной колоннѣ.
   Человѣкъ, державшій лампадку, поставилъ ее на-земь, взялъ также заступъ, и всѣ трое начали копать землю.
   Долго работали они молча, и вырыли пять могилъ одну подлѣ другой.
   И по окончаніи каждой, голосъ произносилъ:
   -- Это для Фабриціуса фан-Прэтта.
   -- Это для доктора Хозе-Мира.
   -- Это для кавалера Рейнгольда.
   -- Это для Маджарина Яноса Георги.
   При послѣдней голосъ сказалъ:
   -- Это для стараго Моисея Гельдберга.
   При имени отца, Ліа упала на колѣни.
   Три человѣка оперлись на заступы и съ минуту стояли неподвижно.
   -- Двадцать лѣтъ назадъ, братья, сказалъ первый печальнымъ, торжественнымъ голосомъ: -- мы копали другую могилу на этомъ же мѣстѣ... мы были молоды; у насъ была еще сестра!.. Въ эти двадцать лѣтъ приходила ли вамъ когда-нибудь мысль прочесть молитву за упокой души несчастнаго барона Родаха?
   -- Онъ хотѣлъ обезчестить сестру нашу! отвѣчали братья мрачнымъ голосомъ.
   -- И мы убили его! отвѣчалъ первый: -- того требовала справедливость; но надо молиться за тѣхъ, кого такъ отпускаютъ на судъ Божій, не давъ времени раскаяться. Я часто молился, братья, потому-что мы ограбили этого человѣка и подъ его именемъ долго скрывались отъ враговъ своихъ.
   Съ этими словами, говорившій перешагнулъ черезъ могилы и сталъ на колѣни передъ деревяннымъ крестомъ: другіе двое послѣдовали его примѣру.
   Среди мертваго молчанія склепа раздались погребальные голоса: de pro fundis.
   Потомъ, три человѣка встали.
   -- Для этой ночи мы кончили свое дѣло, сказалъ первый: -- пойдемъ успокоиться: скоро намъ нужны будутъ всѣ наши силы... Завтра, если Богъ поможетъ, эти могилы закроются, и блутгауптскіе слуги поклонятся потомку графовъ!
   Они потушили лампадку и всѣ трое пошли къ лѣстницѣ.
   Ліа, едва дыша, слѣдовала за ними.
   Они прошли капеллу и дворъ.
   Когда первый готовъ былъ войдти за двумя другими въ корридоръ, гдѣ Ліа прежде увидѣла его, онъ почувствовалъ, что кто-то держитъ его за полу плаща.
   Онъ обернулся: Ліа стояла у ногъ его на колѣняхъ.
   Между-тѣмъ, дверь въ корридоръ затворилась за двумя братьями.
   -- Отто... прошептала она едва-внятнымъ голосомъ: -- я была тамъ... въ склепѣ... я все видѣла... я все слышала!.. Я знаю, что уже не могу принадлежать тебѣ...
   Слеза скатилась по щекѣ ея.
   -- Но, умоляю, прибавила она, сложивъ руки: -- пощади моего бѣднаго отца.
   Свѣтъ луны падалъ на лицо ея, и она казалась еще прекраснѣе. Въ болѣзненно-горестномъ голосѣ ея звучала глубокая преданность судьбѣ.
   Отто въ смущеніи не находилъ словъ; изъ всѣхъ испытаній, это было, можетъ-быть, самое горькое въ его жизни.
   Онъ поднялъ Лію и прижалъ ее къ своему сердцу.
   -- Боже! говорилъ онъ: -- сжалься надъ нею и надо мною!
   -- Ліа! сказалъ онъ послѣ долгаго молчанія:-- я люблю васъ... о! очень люблю!.. Никогда другая женщина не замѣнитъ васъ въ моемъ сердцѣ... Пусть сдѣлаетъ васъ Богъ счастливою и удвоитъ мои страданія!
   Голова Ліи прильнула къ его груди; она рыдала.
   -- Прощай! продолжалъ Отто, стараясь высвободиться изъ ея объятій:-- мы не увидимся болѣе въ этомъ мірѣ, Ліа...
   -- Мы увидимся тамъ! прошептала Ліа, указывая на небо.
   Отто толкнулъ уже дверь; она остановила его.
   -- Мой отецъ!.. ты не обѣщалъ мнѣ пощадить его!
   Отто остановился въ нерѣшимости.
   -- Я обѣщаю вамъ, Ліа, сказалъ онъ наконецъ: -- но, можетъ-быть, смерть была бы для него легче...
   Дверь захлопнулась за нимъ.
   

IX.
Охота.

   На другой день, въ замкѣ Гельдберга встали изъ-за стола въ седьмомъ часу вечера.
   Обѣдали рано по случаю охоты, съ такимъ нетерпѣніемъ ожидаемой въ-продолженіе трехъ недѣль. То было послѣднее дѣйствіе праздника; приглашенные должны были на другой день возвратиться въ Парижъ.
   Нечего говорить о прекрасномъ обѣдѣ. Пили и ѣли до крайности, подъ предлогомъ прощанья; дессертъ принялъ трогательный характеръ, и литературныя насѣкомыя, разгоряченныя шампанскимъ, продекламировали нѣсколько злыхъ стишковъ, въ перемѣсь между грушами и сыромъ. Они издали слышали знакомый имъ запахъ кухни, и запасались съѣстными припасами, какъ верблюдъ, готовящійся проходить пустыню.
   Гости были взволнованы. У всѣхъ раскраснѣлись лица.
   Оставляя залу, ноги графа Мирелюнъ легко и пріятно колебались. Что жь касается до Фиселля, -- онъ былъ на-веселѣ, но на-веселѣ такъ, какъ человѣкъ, серьёзно занимающійся куплетами.
   Онъ связывалъ одинъ съ другимъ всѣ каламбуры изъ своихъ водевилей, и направлялъ ихъ къ ушамъ своего женскаго мецената, толстой жены значительнаго торговца въ Улицѣ-Лафитъ.
   Въ началѣ обѣда можно было замѣтить, что члены гельдбергскаго дома были чѣмъ-то заняты, но они успѣли скрыть это.
   Г-жа де-Лорансъ никогда не была такъ мила, кавалеръ Рейнгольдъ никогда не былъ такъ веселъ.
   Только Эсѳирь была печальна: Жюльенъ за столомъ сидѣлъ не подлѣ нея. Прекрасная графиня постоянно старалась ловить взоры своего жениха, который, казалось, избѣгалъ этого.
   Жюльенъ сидѣлъ подлѣ матери, которая исключительно занималась кавалеромъ Рейнгольдомъ и углубилась въ задумчивое молчаніе.
   На блестящемъ лбу ея были легкія пятна; но никто и хъ не замѣчалъ, и общая радость отъ этого не уменьшалась.
   Черезъ полчаса послѣ обѣда, толпа гостей спускалась по лѣстницамъ замка на главный дворъ, гдѣ слышенъ былъ шумъ. То были крики охотниковъ и стременныхъ, раздѣльныя поты пробуемыхъ роговъ, лай собакъ и ржанье лошадей, которыя отъ нетерпѣнія рыли копытами землю.
   Молодой Авель Гельдбергъ сидѣлъ на лошади у въѣзда во дворъ. Этотъ вечеръ долженъ быть памятенъ въ его жизни. Въ качествѣ наѣздника, онъ быль директоромъ и главою охоты.
   Въ ту минуту, какъ первыя дамы входили во дворъ, онъ подалъ знакъ и затрубилъ. Раздались веселые звуки.
   На дворѣ толпились многочисленныя своры, и, по нѣмецкому обычаю, гремѣли охотничьи экипажи.
   Дамы, которыхъ прилично бы назвать наѣздницами, вскочили на рьяныхъ, способныхъ пасгичь звиря, лошадей; другія, хотя одѣтыя въ амазонки, сели на смирненькихъ, или даже на мягкія подущки въ каретахъ.
   Ворота отворились, и охота тронулась. Ночь была темная, но сухая; черныя тучи безъ дождя покрывали небо.
   Выѣхавъ на улицу, гости увидѣли передъ собой восхитительное зрѣлище.
   Пейзажъ, видный днемъ съ вершины горы, рисовался ночью длинными, свѣтлыми линіями. Лѣсъ освѣтился: каждое дерево имѣло свой огненный поясъ. По всей дорогѣ, назначенной для охоты, иллюминація бросала кривыя линіи свѣта.
   И всѣ эти огни, умножающіеся до безконечности, теряли блескъ свой въ глубокой темнотѣ. Они блестѣли какъ звѣзды, но издали, казалось, не освѣщали окружающихъ предметовъ.
   Каргина имѣла видъ огромной арабески, начертанной брильянтовыми точками на гигантскомъ черномъ бархатномъ грунтѣ.
   Вѣроятно, чтобъ избавиться отъ контраста, начальники охоты оставили въ тѣни скатъ горы, на которой находился замокъ Гельдбергъ. Иллюминація начиналась въ концѣ большой аллеи.
   По этой дорогѣ началась охота. Гости и хозяева собрались тамъ толпою, одни пѣшкомъ, другіе въ экипажахъ. Дамамъ кричали ура, и процессія спустилась внизъ по аллеѣ.
   Еще не расходились.
   Женщины трусили, потому-что въ гельдбергскомъ лѣсу было много опасныхъ переходовъ, и какъ ни роскошна была иллюминація, но, не видавъ ея, невозможно было повѣрить, чтобъ она могла замѣнить дневной свѣтъ.
   Поѣздъ подвигался медленно и съ какимъ-то затрудненіемъ. Тамъ-и-сямъ лакеи махали красными факелами. Лошади пугались; удивленная толпа собиралась въ кучу и не рѣшалась подвигаться впередъ.
   Молодой Гельдбергъ, въ англійскомъ костюмѣ, выкроенномъ по совершеннѣйшему образцу, былъ главою кавалькады. Онъ пустилъ Королеву Викторію рысью, принявъ то болѣзненное, вялое положеніе, которое замѣняетъ у насъ, благодаря успѣхамъ коннаго искусства, гордую осанку древнихъ рыцарей.
   Онъ много хлопоталъ, командовалъ голосомъ отрывистымъ, наполеоновскимъ; иногда припоминалъ и британскія слова, которыя въ такихъ обстоятельствахъ производили необыкновенный эффектъ.
   Вообще, это былъ очень-порядочный молодой человѣкъ, и Королева Викторія сдѣлала честь его искусству.
   Первый привалъ былъ въ концѣ аллеи, между гельдбергской дорогой и опушкой лѣса.
   Гости мужескаго пола окружили молодаго Гельдберга, какъ хорошо-выученная свита толпится, въ торжественный часъ битвы, вокругъ полководца.
   Сынъ Моисея Гельда началъ говорить громкимъ и твердымъ голосомъ.
   Ни разу не сдѣлавъ промаха, онъ раздѣлилъ мѣста охоты между присутствующими такъ умно, что всѣ отдали ему должную честь. Онъ въ нѣсколькихъ словахъ очертилъ маршрутъ дамамъ, и подалъ знакъ къ рѣшительному отправленію.
   Поле охоты подготовлено было утромъ. Оленя вогнали въ чащу, прилегавшую къ гельдбергскому пруду. Въ-продолженіе цѣлаго дня не выпускали его изъ глазъ и были увѣрены, что поймаютъ.
   Дѣйствующая часть охоты должна была ѣхать къ долинѣ и гельдбергскому пруду. Дамамъ и лѣнивымъ назначены были мѣста у нѣкоторыхъ перекрестковъ, такъ, чтобъ они могли видѣть, гдѣ пройдетъ олень.
   Въѣхали въ блестящій кругъ иллюминаціи. Ночь уже была далеко отъ въѣзда. Собаки и лошади, обманутыя этимъ искусственнымъ днемъ, оживились какъ-будто при наступленіи утра.
   По данному знаку, охота пустилась вихремъ; экипажи и пѣшеходы разсыпались по разнымъ направленіямъ.
   Мѣсто, гдѣ была стоянка, осталось пустымъ въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ.
   Черезъ четверть часа, можно было видѣть тѣнь, проскользнувшую въ чащу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ опушки, и безмолвно облокотившуюся на дерево.
   Тому, кто не замѣтилъ прежде, теперь невозможно было распознать этого человѣка, защищеннаго отъ взоровъ тѣнью пня лиственицы и какъ-бы составлявшаго одно цѣлое съ деревомъ, на которое онъ облокотился.
   Изрѣдка слышенъ былъ вдалекѣ конскій топотъ, лай собакъ и пріятные звуки трубъ.
   Воздухъ былъ холодный, но плотный и спокойный; ни одна свѣча не потухла на деревѣ, и пейзажъ сохранялъ неприкосновенно свое чудесное убранство.
   Шаги лошади раздавались въ аллеѣ, и силуетъ всадника показался смутно вдали. Онъ ѣхалъ посреди дороги и, по мѣрѣ того, какъ приближался, свѣтъ выказывалъ его все яснѣе и яснѣе.
   Въ двадцати шагахъ отъ стоянки можно было узнать, по изъисканному костюму и росту, кавалера Рейнгольда.
   Подъѣзжая къ тому мѣсту, гдѣ передъ тѣмъ останавливалась охота, онъ приложилъ къ глазамъ руку, чтобъ разсмотрѣть предметъ, движущійся по гейдельбергской дорогѣ.
   Это была та же лошадь съ всадникомъ, въ которомъ Рейнгольдъ, казалось, съ перваго взгляда узналъ доктора Мира въ его длинномъ кафтаяѣ.
   Онъ произнесъ имя Португальца,-- никто не отвѣчалъ.
   Кавалеръ ошибся поломъ. Вмѣсто предполагаемаго всадника, была женщина въ амазонкѣ изъ тонкаго сукна. Густой вуаль покрывалъ лицо ея. Подъ этимъ вуалемъ скрывались блѣдныя, озабоченныя черты виконтессы д'Одмеръ, которая оставила охоту, преслѣдуемая словами краснаго человѣка, и ѣхала одна къ Блутгауптскому-Аду.
   Ея воспоминанія долго дремали; она добровольно предалась довѣрчивости; но кровь отца пробуждалась въ ней, и сердце ея говорило въ-продолженіе предъидущей безсонной ночи.
   Она хотѣла знать, чего бы ей это въ-послѣдствіи ни стоило!
   У подошвы горы она своротила съ гейдельбергской дороги и поднялась одна, съ стѣсненнымъ сердцемъ, по узкой тропинкѣ, ведущей къ пропасти.
   Было еще далеко, а храбрость ужь оставляла ее.
   Кавалеръ остановился на перекресткѣ. Вѣроятно, тутъ было назначено rendez-vous, потому-что онъ ждалъ.
   Черезъ минуту послѣ проѣзда виконтессы, другая амазонка, слѣдовавшая также по гейдельбергской дорогѣ, скакала легкимъ галопомъ на прекрасной лошади. Эту невозможно было принять за доктора Хозе-Мира: атласный шпенсеръ обхватывалъ ея гибкую, тонкую талью; то была молодая дѣвушка, и, по всѣмъ вѣроятностямъ, прекрасная молодая дѣвушка.
   Она проскользнула въ полу-свѣтѣ и продолжала свой путь.
   Кавалеру пришла мысль, что это Дениза д'Одмеръ; но можетъ ли это быть? Онъ оставилъ Денизу между Жюльеномъ и матерью, среди толпы, на дорогѣ къ гельдбергскому пруду...
   Дениза ли то была, или нѣтъ, но амазонка поѣхала не по той дорогъ, по которой виконтесса; она оставила вправѣ тропинку, ведущую къ пропасти, и продолжала спускаться по гейдельбергской дорогѣ.
   -- Я думаю, что и первая была женщина! пробормоталъ Рейнгольдъ.-- Куда жь это онѣ ѣдутъ?..
   Онъ не успѣлъ кончить этихъ словъ, какъ третья амазонка, ѣхавшая, подобно двумъ первымъ, отъ гельдбергскаго пруда, круто поворотила въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него и пустилась большимъ галопомъ по аллеѣ.
   Она проскакала такъ близко отъ Рейнгольда, что на него даже пахнуло вѣтромъ.
   -- Къ развалинамъ... сказала она.
   Рейнгольдъ узналъ г-жу де-Лорансъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ пріѣхали и люди, которыхъ онъ ждалъ. Это были: Португалецъ и Фабриціусъ фан-Прэттъ.
   -- Право! сказалъ Голландецъ, вытирая лобъ:-- вотъ прекрасный праздникъ... Мнѣ пришла мысль, пока я галопировалъ на этой скверной лошади... Можно бы сдѣлать шаръ...
   -- А, а! прервалъ Рейнгольдъ, не будучи въ состояніи удержаться отъ улыбки, вспомнивъ о прежнемъ ремеслѣ Фабриціуса.
   -- Шаръ, повторилъ фан-Прэттъ: -- подобный тому, который я изобрѣлъ въ Лейденѣ въ 1820 году... Это былъ аэростатъ овальной формы, въ центрѣ тяжести котораго была привязана веревка, поддерживавшая колеса...
   Хозе-Мира пожалъ плечами.
   -- Мы пришли сюда говорить не о глупостяхъ, сказалъ онъ.
   -- Любезный другъ, живо прервалъ Фабриціусъ: -- наука аэростатики не глупость... и ты увидишь, что шары замѣнять желѣзныя дороги... Впрочемъ, ты немного правъ... Поговоримъ о настоящемъ... Мы не увидимъ Маджарина?
   -- Маджаринъ не хочетъ мѣшаться въ это дѣло, отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- сверхъ-того, у него совсѣмъ-другое въ головѣ.. Съ окончанія бала, онъ стоить на часахъ, со шпагой въ рукѣ, на лѣстницѣ въ сторожевую башню.
   -- Онъ ждетъ барона? спросилъ Мира.
   -- И будетъ ждать его двѣ недѣли, если будетъ нужно! отвѣчалъ кавалеръ:-- его лакей Венгерецъ стоитъ подлѣ него и держитъ саблю и заряженные пистолеты... Если баронъ въ башнѣ, то, мнѣ кажется, дѣло его ясно.
   -- А гдѣ бы онъ могъ быть? спросилъ фан-Прэттъ.-- Стража, которую вы поставили у забора, около замка, во время бала, надежные люди?
   -- Весьма-надежные, отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- и всѣ снимали маски... Ясно какъ день, что Родахъ не могъ оставить Гельдберга.
   -- По крайней мѣрѣ, онъ намъ не будетъ мѣшать въ нашемъ походѣ! пробормоталъ докторъ. Что же наше дѣло-то?-- Рейнгольдъ потиралъ руки.
   -- Если охота на оленя такъ же хорошо улажена, какъ наша, отвѣчалъ онъ: -- то мнѣ жаль бѣдное животное... Это чудесно устроено!.. Онъ попадетъ если не въ Сциллу, то въ Харибду.
   -- Я отвѣчаю за его мѣсто на охотѣ, сказалъ Мира: -- я самъ поставилъ тамъ извѣстнаго вамъ человѣка.
   -- Я, прибавилъ фан-Прэттъ: -- я говорилъ съ Питуа подъ Негровой-Головой, противъ дома крестьянина Готлиба, куда Францъ такъ часто ходитъ...
   -- А я, возразилъ Рейнгольдъ: -- я поставилъ Малу въ развалинахъ старой деревни, и сейчасъ видѣлъ г-жу де-Лорансъ, скакавшую во весь опоръ на свиданіе... это и есть и приманка... Я ручаюсь за развалины!
   -- Я -- за охотничій постъ, сказалъ докторъ: -- это на берегу пруда; тамъ есть старая ива, за которою чудесно спрятаться.
   -- А я за Негрову-Голову! прибавилъ фан-Прэттъ: -- еслибъ вы видѣли, какъ мой Питуа хорошо будетъ помѣщенъ между двумя скалами!
   -- Фрицъ, мальчишка-шарманщикъ и Іоганнъ, отвѣчалъ Рейнгольдъ:-- составляютъ легкій батальйонъ... Они ищутъ... и чортъ возьми, еслибъ мы проиграли съ такой хорошей игрой!
   -- Намъ осталась только одна ночь, ворчалъ докторъ:-- если мы ее потеряемъ...
   -- Ба! воскликнули вмѣстѣ Рейнгольдъ и Фабриціусъ.-- На равнинѣ послышался звукъ трубъ. Три товарища съ минуту прислушивались, потомъ пустились большой рысью по направленію къ охотѣ.
   -- Если мы растеряемся, сказалъ Рейнгольдъ:-- черезъ два часа сойдемся на этомъ перекресткѣ.
   По отъѣздѣ трехъ товарищей, мѣсто, гдѣ они стояли, оставалось пустымъ въ-продолженіе одной или двухъ минутъ. Тогда топотъ ихъ лошадей смолкъ, легкое движеніе послышалось въ густотѣ лѣса. Большая тѣнь, которую мы видѣли облокотившеюся на пень лиственницы, медленно отдѣлилась отъ дерева, и пронзительный крикъ раздался въ лѣсу.
   Этотъ крикъ былъ страненъ. Мы его ужь два раза слышали; первый разъ въ ту минуту, когда блутгауптскіе братья бѣжали изъ Франкфуртской тюрьмы; въ другой разъ на балу Комической-Оперы, тогда-какъ въ глазахъ Франца разъигрывалась эта странная комедія Нѣмецкаго кавалера, Испанца и Армянина. Этотъ крикъ былъ давно условнымъ знакомъ трехъ братьевъ.
   Не прошло одной секунды, какъ такой же крикъ раздался далеко въ чащѣ; третій откликъ, такой слабый, что едва можно было услышать, отзывался со стороны долины.
   Притаившійся въ лѣсу молчалъ и ждалъ.
   Первымъ слѣдствіемъ его призыва было появленіе человѣка, одѣтаго по-крестьянски и державшаго въ поводу лошадь.
   Черезъ нѣсколько минутъ, послышался двойной галопъ, и два всадника остановились посреди стоянки. Ихъ лица исчезали подъ большими шляпами; они были закутаны въ красные плащи. Нашъ лѣсной человѣкъ былъ въ такомъ же костюмѣ.
   -- Другъ Дорнъ, сказалъ онъ мужику: -- ты останешься здѣсь, потому-что они возвратятся;-- ты, Гётцъ, на берегу пруда... ты, Альбертъ, подлѣ дома Готлиба подъ Негровой-Головой; я у развалинъ деревни...
   Они поскакали; блескъ иллюминаціи обозначилъ на одну минуту пурпуровыя складки вьющихся по вѣтру плащей.
   Потомъ они исчезли, каждый въ данномъ направленіи.
   Гансъ Дорнъ, оставшись одинъ, вышелъ изъ свѣтлаго круга, и оперся въ свою очередь на пень лиственницы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Между-тѣмъ, какъ Альбертъ пробирался около замка къ домику Готлиба, а Гётцъ мчался галопомъ къ равнинѣ, Отто ѣхалъ по аллеѣ, ведущей къ развалинамъ старой блутгауптской деревни.
   Хотя поле, на которомъ стояли эти развалины, и было въ сторонѣ отъ дороги, приготовленной для проѣзда охоты; но свѣтъ отъ близкой иллюминаціи доходилъ и до него.
   Не доѣхавъ до поля шаговъ на двѣсти, Отто остановился, слѣзъ съ лошади и привязалъ ее къ стволу старой сосны. Пѣшкомъ сталъ онъ пробираться къ развалинамъ и чѣмъ болѣе къ нимъ приближался, тѣмъ осторожнѣе ступалъ на кремнистую почву, какъ-бы досадуя на шорохъ своихъ шаговъ.
   Онъ зналъ, что госпожа де-Лорансъ была уже на мѣстѣ свиданія, и что Малу, по прозванію Зеленый-Колпакъ, наблюдалъ за ней изъ какого-нибудь укромнаго уголка.
   Тихо пробрался Отто за уцѣлѣвшій обломокъ давно-обрушившейся стѣны и началъ осматривать мѣстность.
   Ослѣпительна была блестѣвшая вдалекѣ огненная полоса, опоясывавшая мрачное въ центрѣ поле; но широкіе края шляпы помогли наблюдателю устранить отъ себя этотъ блескъ и разсмотрѣть окружавшіе его предметы.
   Шагахъ въ пятидесяти ходила медленно взадъ и впередъ г-жа де-Лорансъ, останавливаясь по-временамъ, чтобъ бросить безпокойный взглядъ на ярко-освѣщенную тропинку; въ томъ мѣстѣ, дальше котораго не простирала она шаговъ своихъ, увидѣлъ Отто черную, полузакрытую развалинами тѣнь, держащую въ рукахъ что-то такое, въ чемъ слабо отражались огни отдаленной иллюминаціи; больше всего это было похоже на ружейный стволъ.
   Отто вынулъ изъ-за пояса два большіе пистолета и надѣлъ на нихъ новые пистоны.
   Во время этихъ приготовленій, онъ замѣтилъ, что подлѣ него, у той же самой стѣны, былъ еще кто-то; конечно, это былъ лишній свидѣтель.
   Незнакомецъ стоялъ опершись обѣими руками о камень и казался истомленнымъ, усталымъ. Было такъ темно, что Отто сначала не могъ разсмотрѣть лица его. Но послѣ нѣсколькихъ попытокъ, ему показалось, что это былъ биржевой агентъ де-Лорансъ.
   Отто подошелъ къ нему и пальцемъ прикоснулся къ его плечу.
   Лорансъ обернулся и задрожалъ.
   -- Не пугайтесь, сказалъ ему Отто какимъ-то, кроткимъ, братскимъ голосомъ:-- тайна, которую я узнаю, не перестаетъ быть тайною, потому-что я уже почти не принадлежу къ этому міру... Мнѣ жаль васъ, г-нъ де-Лорансъ; желалъ бы я вамъ помочь.
   -- Я васъ не знаю, проговорилъ изумленный биржевой агентъ.
   -- А я васъ знаю, отвѣчалъ побочный сынъ Блутгаупта:-- мнѣ жаль васъ, и я готовъ служить вамъ, какъ служу всѣмъ жертвамъ этой женщины...
   Лорансъ опустилъ голову.
   -- Какой женщины? шепталъ онъ.
   Отто показалъ рукой на Сару, въ походкѣ которой замѣтно было возрастающее нетерпѣніе.
   Лорансъ покачнулся въ сторону и, не поднимая головы, продолжалъ:
   -- Я очень боленъ!.. У меня потемнѣло въ глазахъ... мнѣ кажется, что это не она.
   Сердце Отто наполнилось состраданіемъ.
   -- А все-таки это она, проговорилъ онъ:-- старшая дочь Моисея Гельдберга.
   Въ это мгновеніе глухой стонъ вырвался изъ груди биржеваго агента.
   Отто продолжалъ:
   -- Такъ вы ее очень любили, господинъ де-Лорансъ?..
   Биржевой агентъ не отвѣчалъ; по голова его поднялась вверхъ, и двѣ слезы скатились на блѣдныя его щеки.
   Послѣдовало молчаніе.
   -- Послушайте, продолжалъ Отто: -- съ-тѣхъ-поръ, какъ вы уѣхали изъ Парижа, я заступилъ мѣсто главы дома Гельдберговъ... Я долженъ былъ заняться вашими дѣлами... Ужь съ давнихъ поръ принимаю я въ васъ участіе. Я поднялъ вашъ кредитъ, и, благодаря этому, вы сдѣлались богаче прежняго.
   -- Что мнѣ до того! отвѣчалъ печально Лорансъ, снова опершись на камень.
   Потомъ, вдругъ приподнявшись, онъ прибавилъ:
   -- Но не его ли я тамъ вижу?
   -- Кого? спросилъ Отто.
   -- Того, кто долженъ былъ прійдти...
   Биржевой агентъ засунулъ руку за пазуху и судорожно сжалъ рукоятку кинжала.
   Отто скрестилъ на груди руки и съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на отчаяніе несчастнаго Лоранса.
   -- Такъ вы на немъ хотите разразить свое мщеніе? сказалъ онъ.-- Да вѣдь это ребенокъ!.. Развѣ, въ свои лѣта, онъ могъ устоять противъ обольщеній этой женщины?..
   -- Она любитъ его! вскричалъ. Леопъ де-Лорансъ.
   -- Она его любитъ? съ горестью повторилъ Отто: -- о! такъ вы еще не вполнѣ постигли эту женщину!.. Выслушаете меня; быть-можетъ, еще не ушло время для вашего исцѣленія... ваша страсть не погасла при видѣ коварнаго порока... даже, быть-можетъ, преступленія; но вы еще никогда не видали этой страсти до такой степени запятнанною, униженною, посрамленною!..
   -- Молчите!.. прервалъ биржевой агентъ: -- я люблю ее; я уже вамъ сказалъ, что я ее люблю!
   Отто взялъ его за холодныя руки и крѣпко пожалъ ихъ.
   -- Вы меня выслушаете, продолжалъ онъ:-- хотя бы мнѣ пришлось даже и силой васъ къ тому принудить!
   Еще съ минуту колебался Лорансъ, потомъ остался неподвижнымъ.
   Отто началъ говорить. Рѣкой лился краснорѣчивый разсказъ изъ его воспламененнаго сердца.
   Онъ началъ съ самыхъ юныхъ дней этой женщины и представилъ Лорансу жизнь ея во всей наготѣ.
   Задыхавшійся биржевой агентъ просилъ пощады; но Отто дѣйствовалъ какъ опытный врачъ, разрѣзывающій живое мясо, чтобъ излечить застарѣлую болѣзнь.
   Отнявъ у Сары ея очаровательную оболочку, оборвавъ одну за одною ея обманчивыя прелести, представилъ онъ душу ея обнаженною и указалъ на ея гнусную испорченность, которой теперь уже нельзя было скрывать за лукавымъ покрываломъ чистой, невинной улыбки.
   Этотъ разсказъ долженъ былъ возбудить ужасъ, стыдъ и омерзѣніе.
   Окончивъ, Отто пустилъ руки де-Лоранса.
   -- Ну, что жь? сказалъ онъ: -- не-уже-ли вы и теперь еще ее любите?
   Биржевой агентъ закрылъ лицо руками.
   -- Не знаю... рыдая проговорилъ онъ:-- Боже мой! Боже мой! еслибъ я могъ умереть въ эту минуту!..
   Францъ не являлся; Сара сердилась; Малу скучалъ, сидя на своемъ посту и насвистывая "ля-ри-фля", любимую свою мелодію...
   Со стороны равнины послышался безпорядочный, все болѣе и болѣе возраставшій шумъ. Съ быстротою стрѣлы промелькнуло что-то вдоль по иллюминованной дорогѣ.
   Шумъ обратился въ трескъ. Свора собакъ, а за нею куча всадниковъ пролетѣли по пятамъ этого "что-то", которымъ былъ олень, выгнанный на равнину, покрытую кустарникомъ.
   Бѣдное животное, казалось, неслось послушно по предназначенной для него дорогѣ Выбѣжавъ разъ за загородку, оно уже несмѣло изъ нея выйдти. Двойная стѣна иллюминаціи была для него непроходимою преградою.
   Оно жалось посрединѣ дороги, откинувъ назадъ роскошные рога свои. Его обманывалъ этотъ непривычный свѣтъ, позади котораго густѣла черная мгла.
   Охота шла превосходно. Всадники удачно маневрировали, и собаки не отставали.
   Быстро пронеслась кавалькада. Голосъ молодаго Авеля Гольдберга, повторявшій заученые наизусть охотничьи термины, раздавался поминутно.
   Лай собакъ началъ удаляться. Раздалось еще нѣсколько слабыхъ аккордовъ охотничьяго рога.
   И все затихло.
   Ужь съ полчаса виконтесса д'Одмеръ разговаривала на краю Ада съ Фрицомъ, старымъ блутгауптскимъ курьеромъ.
   Подлѣ Фрица стояла огромная походная фляжки, изъ которой онъ поминутно потягивалъ.
   Онъ былъ пьянъ.
   На лицѣ виконтессы лежала смертная блѣдность.
   -- Ну, слушайте, проговорилъ Фрицъ глухимъ голосомъ:-- если вамъ ужь непремѣнно хочется знать!.. Мнѣ же лучше; чѣмъ чаще я буду объ этомъ разсказывать, тѣмъ легче будетъ у меня на совѣсти!.. Они, видите, хотятъ, чтобъ я убилъ ребенка, который ужасно-какъ похожъ на портреты графовъ... Ужь не разъ я въ него цѣлилъ... Не знаю, какъ-то не выстрѣливается...
   -- А Реймонъ д'Одмеръ? прервала виконтесса.
   -- Реймонъ д'Одмеръ?.. это былъ красивый господинъ!.. Ужь какъ я его помню!.. Онъ пріѣхалъ въ замокъ Рогъ жениться на старшей дочери графа Ульриха... на этой хорошенькой графинѣ Еленѣ... То-то было у нихъ тогда веселье!.. Ну, зачѣмъ ты, бѣдняга Фрицъ, живешь, когда всѣ эти господа перемерли!..
   Фрицъ поднесъ ко рту полуопустѣвшую фляжку.
   -- Именемъ Бога умоляю тебя! сказала виконтесса:-- назови мнѣ убійцу Реймона д'Одмера!..
   Фрицъ съ безпокойствомъ посмотрѣлъ крутомъ себя.
   Вся эта часть горы была во мракъ; только сквозь перепутанные сучья голыхъ кустарниковъ виднѣлся ярко-освѣщенный перекрёстокъ гельдбергской дороги.
   Съ зоркими глазами можно было даже различить молодаго человѣка и молодую дѣвушку, сидѣвшихъ въ глубинѣ отверстія и разговаривавшихъ между собою.
   Но ни Фрицъ, ни виконтесса не были расположены замѣчать подобныя картины.
   -- Говорите тише!.. сказалъ бывшій блутгауптскій курьеръ: -- еслибъ вы знали, какъ слышно изъ-за этихъ деревьевъ!.. Видите вонъ эту большую лиственницу?.. Вотъ, какъ ее, такъ и меня Богъ проклялъ!.. Вѣтви ея попадали одна за другою, потому-что она была свидѣтельницею этого грѣха... Я былъ тамъ, за нею, и трепеталъ. Лошадь Реймона д'Одмера остановилась на самомъ томъ мѣстѣ, на которомъ мы стоимъ теперь...
   Виконтесса въ ужасѣ попятилась назадъ.
   -- Тотъ, котораго теперь зовутъ кавалеромъ Рейнгольдомъ, продолжалъ Фрицъ:-- ѣхалъ за виконтомъ...
   -- Такъ это правда? прервала г-жа д'Одмеръ.
   Фрицъ еще выпилъ водки.
   -- Его звали Жакомъ Реньйо, продолжалъ Фрицъ.-- Онъ толкнулъ лошадь, лошадь сдѣлала скачокъ, и я услышалъ этотъ крикъ, за которымъ и пошло мое проклятіе!.. Но я не убью ребенка, потому-что онъ похожъ на старые портреты графовъ...
   Виконтесса стала на колѣни и начала молиться.
   Окончивъ молитву, она хотѣла ете что-то спросить у Фрица; но онъ уже спалъ, растянувшись на холодной травѣ.
   Блѣдная, какъ статуя, виконтесса сѣла опять на лошадь и спустилась съ горы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Гансъ Дорнъ былъ на своемъ посту.
   Онъ слышалъ, какъ голосъ запыхавшагося человѣка со стороны перекрестка звалъ его по имени.
   Онъ подошелъ къ окраинѣ и тотчасъ же узналъ въ человѣкѣ, бѣгущемъ во всю прыть по дорогѣ, своего сосѣда на Площади-Ротонды, Жана Реньйо.
   Жанъ былъ безъ шапки; иллюминація освѣщала его разстроенную голову и покрытое крупнымъ питомъ лицо.
   -- Гансъ Дорнъ!.. Господинъ Гансъ Дорнъ! кричалъ онъ изнемогая:-- гдѣ вы?
   Гансъ показался; задыхающійся Жанъ прислонился къ дереву.
   -- Ступайте скорѣй! проговорилъ онъ.-- О! ради Бога! ступайте скорѣй!.. Іоганъ убьетъ его!..
   -- Кого?.. спросилъ затрепетавшій продавецъ платья.
   -- Господина Франца!.. О! ради Бога, ступайте скорѣй!..
   Увлеченный инстинктомъ, Гансъ бросился впередъ; но, отбѣжавъ нѣсколько шаговъ, онъ остановился и грустно посмотрѣлъ вокругъ себя.
   -- Мнѣ сказано было остаться здѣсь, прошепталъ онъ:-- что, если это новая ловушка!..
   Жанъ тащилъ его за полу платья.
   -- Идите же! вскричалъ онъ: -- бѣдный юноша сидитъ съ своей возлюбленной въ отверстіи Ада, не думая ни о какихъ замыслахъ!.. Іоганнъ карабкается на гору... и когда онъ достигнетъ до края пропасти... господинъ Гансъ, да проститъ васъ Богъ за вашу медленность!
   Гансъ шелъ впередъ, но тихо; въ его взглядѣ, обращенномъ на шарманшика, изображалась недовѣрчивость.
   -- Такъ вы мнѣ не вѣрите? началъ опять Діанъ.-- Боже мой! что жь мнѣ вамъ сказать?.. Вы отецъ Гертруды, которую я такъ люблю!.. Ахъ, еслибъ у меня было ружье, я не пришелъ бы за вами!.. Но я былъ одинъ и притомъ безъ ружья... Я вспомнилъ, что вы сейчасъ только прошли черезъ перекрёстокъ, ведя подъ уздцы какую-то лошадь... Я прибѣжалъ, я отъискалъ васъ, и вы теперь отказываетесь спасти господина Франца!
   -- Ступай!.. сказалъ Гансъ Дорнъ, вскинувъ ружье на плечо.
   Жанъ бросился на ту самую тропинку, ведущую къ вершинѣ горы, по которой поѣхала г-жа д'Одмеръ.
   Путь былъ труденъ; Гансъ Дорнъ употреблялъ всѣ силы, чтобъ скорѣе добраться до своей цѣли.
   Но Жанъ былъ постоянно впереди,-- лѣта сдѣлали отца Гертруды неповоротливымъ.
   Жанъ говорилъ:
   -- Быть-можетъ, мы еще поспѣемъ... Іоганнъ сначала остановился-было на перекресткѣ, но тамъ было слишкомъ-свѣтло, и я видѣлъ, какъ онъ вскарабкался на гору... на этомъ нути ему будетъ много преградъ; чтобъ не надѣлать шуму, онъ долженъ идти тихо-тихо . Но поскорѣе, господинъ Дорнъ, ради Бога поскорѣе!
   Гансъ дѣлалъ нечеловѣческія усилія; перегибаясь то назадъ, то впередъ, какъ молодой человѣкъ, взбирался онъ по голой скалѣ; но онъ не могъ придать своимъ мускуламъ прежней ихъ гибкости.
   Шарманщикъ опередилъ его на довольно-большое разстояніе и остановился.
   -- Послушайте, сказалъ онъ:-- дайте мнѣ ваше ружье... я пріиду прежде васъ.
   -- Я прійду прежде тебя, проговорилъ Гансъ, сдѣлавъ послѣднее усиліе.
   И дѣйствительно, на минуту онъ опередилъ шарманщика; но у него начало захватывать духъ, и это заставило его умѣрить шаги.
   -- Дайте мнѣ ваше ружье! повторилъ Жанъ:-- кто знаетъ, сколько намъ осталось еще времени!..
   Гансъ отдалъ ему свое ружье; Жанъ схватилъ его и побѣжалъ, оставивъ далеко за собой утомленнаго продавца платья.
   Гансъ Дорнъ видѣлъ, что вся надежда была теперь на этого мальчика.
   -- Жанъ! кричалъ онъ ему издали: -- не робѣй, дитя мое! Если ты спасешь его, Гертруда будетъ твоя! Клянусь, что будетъ!
   Жанъ подскокнулъ, какъ-будто-бы эти слова придали ему крылья.
   Блутгауптскій-Адъ открывался, какъ было сказано въ началъ нашего разсказа, сверху, на площадкѣ, посреди длинной аллеи изъ лиственничныхъ деревьевъ.
   Когда продавецъ платья дошелъ до одного конца этой аллеи, Жанъ былъ уже далеко.
   Гансъ Дорнъ не переставалъ за нимъ слѣдовать.
   Дошедъ почти до средины этой аллеи, онъ былъ остановленъ громомъ раздавшагося выстрѣла.
   Огонь вспыхнувшаго заряда освѣтилъ стоявшихъ на краю Ада двухъ вооруженныхъ людей.
   Одинъ изъ нихъ держалъ дуло своего ружья по направленію къ отверстію; другой, стоящій на колѣняхъ, казалось, цѣлилъ въ голову своему товарищу.
   Меньше секунды продолжалось это освѣщеніе, и странная картина исчезла...
   Но выстрѣлъ человѣка, стоявшаго на колѣняхъ, снова освѣтилъ ее.
   Спустя минуту, Жанъ Реньйо уже бѣжалъ назадъ, помахивая ружьемъ надъ своей головою...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ужь съ полчаса бесѣдовалъ Францъ въ глубинѣ Ада съ Денизою. Тамъ назначили они наканунѣ, на балѣ, другъ другу свиданіе.
   Давно ужь имъ не случалось оставаться наединѣ. Они были вполнѣ счастливы.
   Надежды и опасенія были предметомъ ихъ разговора; они старались разогнать страшныя мысли и рисовали передъ собой счастливую будущность.
   Выступы, углубленія и груды обвалившихся скалъ защищали ихъ отъ слишкомъ-яркаго свѣта иллюминаціи; охота могла пройдти мимо и не замѣтить ихъ.
   За то, сверху ихъ было ясно видно.
   Но если они боялись чего-нибудь, такъ ужь конечно не думали, чтобъ опасность была съ этой стороны...
   Молча сидѣли они другъ подлѣ друга; все выразимое словами было ими переговорено, -- они вели теперь нѣмую бесѣду взорами.
   На вершинѣ Ада раздался выстрѣлъ, и пуля просвистала между головъ Франца и Денизы.
   А близко были одна отъ другой эти двѣ головы; даже ихъ свѣтлые полосы перемѣшались...
   Францъ вскочилъ на ноги; Дениза испустила отчаянный крикъ.
   Въ эту минуту, раздался звукъ другаго выстрѣла, и эхо Ада много разъ повторило его.
   На этотъ разъ, свистъ пули не достигъ до ушей любовниковъ; но въ кустарникахъ, растущихъ по стѣнамъ бездны, послышался глухой трескъ.
   Что-то неподвижное, тяжелое упало къ ногамъ Франца.
   Это былъ трупъ Іоганна, харчевника Жирафы.
   

X.
Изголовье Франца.

   Было около полуночи.
   Охота еще продолжалась, во, казалось, подходила уже къ концу, потому-что звонокъ на спускъ воды уже раздался въ сторонѣ гельдбергскаго пруда.
   Г-жа де-Лорансъ была одна въ большой залѣ замка. Не снимая амазонки, сѣла она передъ каминомъ въ старинное кресло, въ которомъ утонулъ ея граціозный станъ.
   Долго, разсѣянно смотрѣла она на большія головни, дымившіяся въ самой глубинѣ камина.
   Вошелъ лакей.
   -- Вы звонили, сударыня? сказалъ онъ.
   -- Да, отвѣчала Малютка: -- когда господа де-Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ возвратятся съ охоты, ты скажешь имъ, что я въ залѣ.
   Слуга вышелъ.
   Сара снова предалась грустнымъ мыслямъ.
   Время-отъ-времени, взоръ ея обращался съ нетерпѣніемъ къ стрѣлкѣ старинныхъ стѣнныхъ часовъ.
   Спустя четверть часа, послышался скрипъ отворяющейся рѣшотки.
   Она встала и подбѣжала къ окну.
   Это были три гельдбергскіе компаньйона; Сара видѣла, какъ они слѣзли съ лошадей и прошли черезъ дворъ. По ихъ живому разговору и въ-особенности по жестамъ кавалера де-Рейнгольда, можно было догадаться, что онъ сообщалъ своимъ спутникамъ добрую новость.
   Съ досадой пожала Малютка плечами и возвратилась на прежнее мѣсто.
   Спустя минуту, вошли три компаньйона.
   -- Прелестная Сара, произнесъ громко и торжественно Рейнгольдъ, опережая своихъ спутниковъ: -- я хочу первый сообщить вамъ важную новость!..
   -- Побѣда! побѣда! сказалъ въ свою очередь фан-Прэттъ, переступая черезъ порогъ.
   Боязливо и холодно смотрѣла на нихъ Малютка.
   -- Радуйтесь, прелестная Сара, продолжалъ Рейнгольдъ.-- Ваши переѣзды кончены... Долетѣлъ ли до васъ звукъ двухъ выстрѣловъ на горѣ?
   Сара утвердительно кивнула головой.
   -- Ста золотыхъ пуль стоитъ для насъ каждая свинцовая, блестѣвшая въ этотъ моментъ, продолжалъ Рейнгольдъ.-- Теперь намъ нечего бояться, сударыня... Францъ спитъ въ глубинѣ Блутгауптскаго-Ада!
   При этихъ словахъ, компаньйоны начали самодовольно потирать руки.
   -- Да вѣдь ужь и не безъ труда было! сказалъ Фабриціусъ фан-Прэттъ.
   -- Я-было уже терялъ надежду, примолвилъ докторъ.
   На лицѣ Сары выразилась горькая и вмѣстѣ презрительная улыбка.
   -- Поберегите свои восторги до другаго раза, сказала она.-- Францъ въ эту минуту здравъ и невредимъ, и спитъ спокойно на своей постели.
   Отпечатокъ самодовольства сгладился съ лицъ Мира и фан-Прэтта.
   Рейнгольдъ засмѣялся.
   -- Вамъ не увѣрить меня въ этомъ, прелестная Сара, сказалъ онъ: -- я почти былъ свидѣтелемъ случившагося... Бродя часу въ десятомъ по гейдельбергской дорогѣ, я встрѣтилъ Іоганна. Онъ заставилъ меня слѣзть съ лошади, чтобъ взглянуть на любопытную картину, которая, впрочемъ, съ перваго взгляда меня не слишкомъ-то восхитила. Это было tête-à-tête мадмуазель д'Одмеръ съ этимъ негодяемъ Францемъ.
   "Я удаляюсь, сказалъ я Іоганну: дѣлай что можешь...
   "На дорогѣ было свѣтло какъ днемъ; Іоганнъ вскарабкался на вершину Ада, чтобъ на случай несчастія имѣть безопасное убѣжище.
   "Не прошло и десяти минутъ, какъ раздались два выстрѣла, и я галопомъ возвратился на прежнее мѣсто.
   "Огни по дорогѣ и у краевъ отверстія были погашены. Нельзя было не узнать въ этомъ благоразумной предусмотрительности Іоганна.
   "Я подскакалъ къ тому самому мѣсту, гдѣ прежде видѣлъ Франца съ мадмуазель д'Одмеръ; но нашелъ только одинъ трупъ..."
   Кавалеръ произнесъ эти послѣднія слова такимъ тономъ, что возражать было рѣшительно невозможно.
   Госпожа де-Лорансъ не перерывала его рѣчи до самаго конца.
   -- А взяли ли вы на себя трудъ слѣзть съ лошади, сказала она:-- чтобъ поближе разсмотрѣть убитаго?
   -- Это было опасно, возразилъ кавалеръ: -- меня могли захватить...
   -- Вы оплошали, г. Рейнгольдъ! Это избавило бы васъ отъ огорченія, которое вы сейчасъ должны будете испытать... По всѣмъ вѣроятностямъ, трупъ, который вы видѣли въ глубинѣ Ада, былъ ни чей иной, какъ вашего друга Іоганна.
   -- Какъ можете вы знать это?
   -- Я только-что встрѣтила у рѣшотки замка Франца, который возвратился вмѣстѣ съ Денизою д'Одмеръ.
   -- Возможно ли? пробормоталъ изумленный кавалеръ.
   -- Я видѣла, отвѣчала холодно г-жа де-Лорансъ.
   Послѣдовало молчаніе. Сара углубилась въ свое громадное кресло и не переставала смотрѣть на угасающій въ каминъ огонь.
   Лица компаньйоновъ становились съ каждой минутой серьёзнѣе. Рейнгольдъ молчалъ.
   -- Но въ такомъ случаѣ мы пропали!, проговорилъ наконецъ фан-Прэттъ.
   -- И я то же думаю, сказала Сара.
   Потомъ, медленно приподнимаясь, она прибавила:
   -- Тѣмъ болѣе, что въ настоящую минуту Францъ уже, быть-можетъ, знаетъ какъ имя своего отца, такъ и причину, заставляющую насъ противъ него дѣйствовать.
   -- Почему вы это думаете? спросилъ докторъ.
   -- Я не знаю... такъ... догадываюсь!.. Проходя мимо, онъ на меня такъ странно посмотрѣлъ... Кто спасъ его, тотъ могъ ему и разсказать.
   Съ поникшими головами стояли компаньйоны, не имѣя силъ возражать.
   -- Я еще не все высказала, прибавила Малютка.-- Вы вѣрно замѣтили, что на площадкѣ передъ замкомъ много народа; въ ихъ тихомъ говорѣ есть что-то таинственное; они все смотрятъ на старинныя башни замка.
   -- Это меня не безпокоитъ, возразилъ Рейнгольдъ:-- это просто крестьяне, которые ожидаютъ возвращенія охоты.
   -- Да, г. кавалеръ, это дѣйствительно крестьяне... но, клянусь вамъ, они не думаютъ о возвращеніи охоты: они не сводятъ глазъ съ вершины сторожевой башни... Этотъ блестящій огонекъ., они ждутъ возрожденія души Блутгаупта...
   -- Нелѣпость! проговорилъ сквозь зубы кавалеръ.
   -- Нѣтъ, сударь, все это очень-важно! На легковѣрный умъ этихъ людей уже успѣли подѣйствовать... Не даромъ провелъ нѣсколько часовъ въ окрестностяхъ Блутгаупта тотъ человѣкъ, котораго мы называли барономъ Родахъ!.. Наши темныя дѣла погубятъ насъ всѣхъ отъ перваго до послѣдняго, если намъ не удастся однимъ ударомъ довершить ихъ!
   Компаньйоны не могли скрыть своего ужаса; одна Сара была спокойна и холодна.
   Въ эту минуту можно было оцѣнить всю силу и крѣпость ея погибшей души.
   -- Но что же дѣлать? прошепталъ наконецъ фан-Прэттъ.
   Сара вскочила.
   Въ ея маленькомъ станѣ выразилось что-то чрезвычайное; ее можно было сравнить съ любымъ изъ лицъ, которыхъ древняя трагедія представляетъ намъ въ борьбѣ съ богами.
   -- Надо побѣдить! сказала она твердымъ, сильнымъ голосомъ.-- Мы знаемъ, гдѣ наши враги... Этотъ свѣтъ, который суевѣрный народъ принимаетъ за душу Блутгаупта, эта лампа освѣщаетъ барона Родаха, Отто -- а можетъ-быть и его братьевъ... они заключены въ этой маленькой безвыходной комнаткѣ. И если поджечь башню во второмъ этажѣ, всѣ они исчезнутъ съ лица земли, не оставя послѣ себя ни малѣйшаго слѣда.
   -- Это правда! прошепталъ докторъ.
   -- А между-тѣмъ, подхватила снова г-жа де-Лорансъ: -- мы могли бы отправиться въ комнату Франца: онъ спить... И всѣ наши враги могутъ разомъ погибнуть.
   Компаньйоны колебались.
   Сара смотрѣла на нихъ съ презрѣніемъ.
   -- Вамъ нуженъ человѣкъ, который бы велъ васъ, сказала она: -- который бы нанесъ ударъ?.. Пойдемте же просить Маджарина Яноса!
   Быстро прошла она черезъ залу и вошла въ корридоръ; фан-Прэттъ, докторъ и Рейнгольдъ слѣдовали за нею съ поникшими головами. Отвращеніе выражалось на ихъ лицахъ.
   -- Малу и Питуа, вѣроятно, ужь возвратились, сказала Сара, обращаясь къ кавалеру: -- не угодно ли вамъ будетъ пойдти за ними, г. де-Рейнгольдъ? ихъ помощь намъ будетъ необходима.
   Рейнгольдъ удалился.
   Малютка съ двумя компаньйонами шла далѣе.
   Никого не было въ длинныхъ корридорахъ замка; вся гельдбергская челядь была на охотѣ.
   Внизу у лѣстницы сторожевой башни нашли они синьйора Георги, въ полномъ вооруженіи; онъ былъ похожъ на воина, готовящагося къ битвѣ.
   -- Синьйоръ Яносъ, сказала Малютка: -- намъ угрожаетъ погибель... не прійдетъ человѣкъ, котораго вы ожидаете... отъ-чего бы вамъ не пойдтт къ нему самимъ?
   Маджаринъ побагровѣлъ.
   -- Ужь не разъ я подбирался къ этой проклятой двери, отвѣчалъ онъ запинаясь: -- я силенъ, но я человѣкъ; а какъ намъ знать, что находится на вершинѣ этой башни?
   Эти слова были понятны для Малютки: она такъ хорошо знала характеръ Яноса и старалась показаться удивленною.
   -- Могу ли я подумать, сказала она вполголоса:-- что синьйоръ Георги труситъ?
   Маджаринъ нахмурилъ брови, по не отвѣчалъ.
   -- Это меня пугаетъ, продолжала г-жа де-Лорансъ: -- я начинаю сомнѣваться, чтобъ вы исполнили то, о чемъ пришли мы васъ просить, синьйоръ Яносъ... тутъ не безъ опасности...
   Маджаринъ выпрямилъ свой гигантскій станъ...
   -- Я готовъ, отвѣчалъ онъ: -- готовъ сражаться хоть разомъ противъ двоихъ?
   -- Увидимъ, отвѣчала Малютка:-- вы вооружены... этотъ юноша Францъ, котораго вы прежде такъ презирали, нашелъ себѣ могучихъ защитниковъ.
   -- Ведите меня, прервалъ Яносъ:-- и покажите мнѣ моихъ противниковъ!
   Въ это время пришелъ Рейнгольдъ; Малу и Питуа, неуспѣвшіе еще спрятать своихъ охотничьихъ ружей, слѣдовали за нимъ.
   -- Ступайте по этой лѣстницѣ, сказала Малютка, показывая имъ на лѣстницу сторожевой башни.
   Потомъ, обратясь къ Маджарину, прибавила:
   -- То, что мы теперь предпринимаемъ, слишкомъ-неважно, и потому я не буду просить вашего содѣйствія, синьйоръ Яносъ; останьтесь здѣсь... я не заставлю васъ долго дожидаться!
   И она побѣжала по лѣстницѣ вслѣдъ за тампльскими ворами.
   Мира, фан-Прэтгъ и Рейнгольдъ не знали, что дѣлать: остаться съ Яносомъ, или слѣдовать за Сарой.
   Уходя, она обратилась къ нимъ и сказала:
   -- Мнѣ васъ не нужно... лучше позаботьтесь, покуда я буду наверху, о томъ, чтобъ достать себѣ оружіе.
   По приказанію Малютки, Малу и Питуа остановились на лѣстницѣ у того этажа, который предшествовалъ лабораторіи стараго Гюнтера.
   Не безразсчетны были дѣйствія Малютки. Ужь болѣе двухъ часовъ прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ она покинула мѣсто, назначенное ею наканунѣ для свиданія Францу. Ей было время размыслить и приготовиться.
   Хозяинъ этого этажа былъ, вѣроятно, на охотѣ; Малютка запаслась заранѣе ключомъ. Она отворила дверь и впустила въ комнату обоихъ своихъ спутниковъ.
   -- Могу ли я положиться на вашу преданность? сказала она, окинувъ комнату бѣглымъ взглядомъ.
   -- Кажется! отвѣчалъ Малу.
   -- Видѣли ли вы, подходя къ замку, продолжала г-жа де-Лорансъ:-- эту свѣтлую точку, которая блеститъ на вершинѣ сторожевой башни?
   -- Чорта съ два! отвѣчалъ Питуа:-- на эспланадѣ собралось человѣкъ двадцать пустоголовыхъ болтуновъ, и увѣряютъ, что наверху живетъ старый колдунъ... ничего не слыхать!
   Сара стала прислушиваться.
   -- Ничего не слышно, сказала она: -- но я все-таки увѣрена, что кто-нибудь тутъ есть... и даже не одинъ... а все люди, которые намъ очень мѣшаютъ.
   -- Извѣстно!.. пробормоталъ Малу: -- да дверь-то выломать опасно...
   -- Слушайте, храбрые товарищи, сказала Малютка: -- я бы не хотѣла васъ подвергать ни малѣйшей опасности... нельзя ли какъ-нибудь сладить это дѣло?.. еслибъ, на-примѣръ, пламя обхватило эту комнату!..
   -- Лихо! закричалъ Питуё: -- стѣны башни сложены изъ тесанаго камня; довольно будетъ огню къ нимъ прокрасться, чтобъ дѣло было для нихъ кончено!
   -- А главное то, прибавилъ Малу: -- что этакъ мы ихъ изжаримъ безъ большаго шума!
   -- Можете ли вы исполнить это? начала опять г-жа де-Лорансъ.
   -- Какъ вамъ не стыдно! перервали ее въ одно слово оба вора, какъ бы обиженные этимъ сомнѣніемъ.
   Потомъ Зеленый-Колпакъ примолвилъ:
   -- Не мало мы упражнялись въ пожарахъ на Западѣ у знаменитыхъ прежде... Барсукъ наметался въ этомъ дѣлѣ, сударыня.
   Питуа пріосанился.
   -- Да заплатятъ ли намъ? спросилъ онъ.
   -- Вы получите вдвойнѣ обѣщанное вамъ за все путешествіе, отвѣчала Малютка.
   -- Вотъ это дѣло! проговорилъ Малу, разворачивая постель. И въ одно мгновеніе набитый соломой тюфякъ очутился на срединѣ комнаты.
   -- Это намъ необходимо! прибавилъ онъ:-- все ли теперь, сударыня?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Сара.-- Когда огонь будетъ подложенъ, вы затворите дверь и останетесь на лѣстницѣ съ заряженными ружьями... И если кто-нибудь выйдетъ изъ верхней комнаты...
   -- Мы его спустимъ, перервалъ Малу.
   Сара сдѣлала утвердительный знакъ головою.
   -- Не забудьте закричать караулъ, прибавила она:-- да погромче.
   Посѣтители Сыновей Эймона единодушно расхохотались.
   -- Какъ же это, спрашивали они:-- стало-быть, подумаютъ, что верхніе негодяи сами подожгли?.. Вотъ славная выдумка, особливо для вашихъ лѣтъ, сударыня, и при вашей неопытности въ этомъ дѣлѣ!
   -- Ну, сынъ мой, къ дѣлу!
   Тюфякъ былъ распоротъ сверху до низу, и начинка его навалена грудой подлѣ самой постели.
   Сара сошла въ низъ.
   Въ корридорѣ встрѣтила она компаньйоновъ Гельдберга: Рейнгольдъ, Мира и фан-Преттъ были вооружены шпагами.
   Сара не думала, чтобъ это оружіе пригодилось: здѣсь нуженъ былъ кинжалъ; но необходимо было увѣрить Яноса, что все готовилось къ неизбѣжной битвѣ.
   Маджаринъ былъ нуженъ, чтобъ идти впередъ и хоть немного придать храбрости тремъ компаньйонамъ.
   -- Ступайте, сказала Малютка: -- я буду вашей путеводительницей!
   И дѣйствительно, она пошла впередъ; иллюминованная деревня открывалась передъ глазами молчаливой процессіи всякій разъ, когда равнялись они съ однимъ изъ оконъ галереи.
   Послѣднее окно было отворено; черезъ это отверстіе попадали въ галерею, вмѣстѣ съ вечернею прохладою, и слабые звуки рога.
   Эти звуки съ другой стороны гельдбергскаго пруда возвѣщали погибель оленя.
   -- Они не знаютъ того, что однимъ камнемъ попадаютъ въ два мѣста! пробормоталъ фан-Прэттъ съ своей всегдашней улыбкой:-- они возвѣщаютъ только объ одной смерти...
   -- Поскорѣй, сказала Сара: -- охота кончается; время для насъ дорого!
   Безъ шума взобрались они на лѣстницу, которая вела къ комнатѣ Франца.
   Осторожно отворила Сара дверь и потомъ посторонилась, чтобъ дать дорогу своимъ спутникамъ.
   Маджаринъ вошелъ первый; въ рукахъ у него былъ кинжалъ; за нимъ вошли и компаньйоны, вооруженные саблями.
   Сара переступила черезъ порогъ послѣднею, какъ дѣлаютъ тѣ храбрые вожди, которые хотятъ загородить дорогу трусливымъ бѣглецамъ.
   Комната Франца была освѣщена лампою, висящею высоко надъ каминомъ. Францъ вѣрно забылъ потушить ее.
   Чтобъ различать предметы, свѣту было довольно: комната была наполнена старинною мёбелью; по обѣ стороны дверей стояли двѣ полныя желѣзныя рыцарскія одежды, и въ глубинѣ комнаты виднѣлась огромная постель, задернутая занавѣсками.
   Быстро оглянулъ Яносъ всю комнату; ему нужно было отъискать непріятеля, а не разсматривать его.
   Но, увидѣвъ рыцарскія одежды, онъ задрожалъ и сдѣлалъ шагъ назадъ.
   -- Здѣсь!.. прошепталъ онъ съ ужасомъ.
   Блѣдные, трепещущіе Мира, Рейнгольдъ и Фан-І1рэттъ молчали.
   Всѣ четыре компаньйона вдругъ узнали эту комнату, которая была свидѣтельницею убійства и въ которую въ-продолженіе двадцати лѣтъ ни одинъ изъ нихъ не входилъ.
   Яносъ взглянулъ на дверь; казалось, онъ хотѣлъ уйдти; онъ былъ подавленъ страшными воспоминаніями.
   Но на пути встрѣтился ему суровый, холодный взглядъ госпожи де-Лорансъ.
   Онъ остался неподвиженъ.
   -- Ну, что жь?.. сказала Сара.
   Маджаринъ не шевельнулся.
   Сара подошла къ нему и крѣпко сжала его руку.
   -- Такъ ты боишься! сказала она тихимъ, но внятнымъ голосомъ.
   Яносъ не двигался.
   -- Вотъ двадцать лѣтъ, думалъ онъ, и думалъ въ-слухъ, быть-можетъ забывъ, что не одинъ въ комнатѣ: -- и въ эту ночь мнѣ кто-то сказалъ: "такъ ты боишься, Яносъ?.." и я пришелъ на то самое мѣсто, на которомъ стою теперь... и моя шпага ударилась о шпагу покойника...
   Сара сдѣлала гнѣвное движеніе и обратилась къ тремъ другимъ компаньйонамъ.
   -- А вы?.. сказала она.
   Никто не отвѣчалъ.
   Она выхватила кинжалъ изъ лѣвой руки Рейнгольда.
   -- Подлецы! предатели!!! повторяла она: -- женщина стыдитъ васъ...
   Съ этимъ словомъ она подняла кинжалъ вверхъ и твердымъ шагомъ пошла къ постели.
   Побагровѣло блѣдное лицо Маджарина.
   Только два слова проговорилъ онъ:
   -- Назадъ, женщина!
   Съ изступленіемъ бросился онъ къ постели и отдернулъ занавѣсъ.
   Но тутъ его рука, уже готовая разить, внезапно опустилась; компаньйоны и сама Малютка испустили отчаянный крикъ...
   Ужасно было явленіе, и не удивителенъ былъ испугъ присутствовавшихъ.
   Передъ постелью Франца, гельдбергскіе компаньйоны, черезъ двадцать лѣтъ, на томъ самомъ мѣстѣ, увидѣли то же привидѣніе, которое видѣли они у колыбели сына графини Маргариты:
   Явились три человѣка, гигантскаго роста, въ длинныхъ красныхъ плащахъ, съ обнаженными шпагами.
   Но на этотъ разъ широкія поля шляпъ не закрывали ихъ лицъ. Головы ихъ были открыты.
   То были три благородныя, гордыя, важныя лица. Но между ними было такое сходство, которое одно, само-по-себѣ уже дѣлало существованіе ихъ невѣроятнымъ.
   Всѣ трое были неподвижны; они гордились прелестью своего величія и смотрѣли прямо въ лицо убійцамъ.
   За ними въ тѣни рисовались юныя, прелестныя черты улыбающагося во снѣ Франца.
   Первою мыслью Рейнгольда, фан-Прэтта и Мира было бѣжать; но дверь за ними затворилась, и Гансъ Дорнъ стоялъ на порогѣ.
   Въ то же время полурастворилась дверь въ молельню графини Маргариты и открыла мужественныя лица Германа и другихъ тампльскихъ Нѣмцевъ.
   Одинъ изъ красныхъ людей сошелъ съ эстрады, которая была передъ постелью, и сдѣлалъ шагъ къ Маджарину:
   -- Яносъ Георги, произнесъ онъ глухо и медленно: -- я сказалъ тебѣ, что ты найдешь сегодня того, кого искалъ... Брось твой кинжалъ и вынимай саблю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ старыя канделябры передъ каминомъ вставлены были факелы; ихъ яркій, красноватый святъ озарялъ вся закоулки комнаты Франца.
   Страшная была борьба. Четыре трупа были распростерты на полу; Рейнгольдъ, Мира и фан-Прэттъ плавали въ крови.
   Маджаринъ былъ опрокинутъ на спину, и полураскрытые глаза его все еще, казалось, грозили. Шпага Отто осталась въ груди его...
   Только одинъ остался здѣсь изъ побочныхъ дѣтей Блутгаупта, и именно тотъ, котораго мы въ нашемъ разсказѣ называли барономъ Родахъ.
   Но дверь въ молельню все еще была полурастворена, и можно было догадаться, что другіе недалеко.
   При шумѣ битвы, Францъ проснулся. Опершись на локоть, съ изумленіемъ и ужасомъ смотрѣлъ онъ то на гиганта Отто, стоявшаго къ нему спиной, то на четыре трупа, распростертые по землѣ.
   Госпожа де-Лорансъ упала въ кресла; она была блѣдна; лобъ ея былъ наморщенъ, но голова поднята вверхъ.
   За ней сестра ея Эсѳирь пряталась, чтобъ не видать крови.
   Какъ громомъ пораженный, стоялъ подлѣ двери, опершись объ стѣну, Авель Гельдбергъ.
   Полумертвый отъ испуга, старикъ Моисей, прижавшись въ углу, не смѣлъ ни дышать, ни шевелиться; слышно было, какъ верхніе зубы его стукались объ нижніе...
   Но эти три лица пришли сюда не по своей охотѣ; посланные, ходившіе за ними, еще стояли подлѣ каждаго изъ нихъ.
   Это были тампльскіе Нѣмцы.
   Тишина и неподвижность царствовали въ комнатѣ. Отто стоялъ передъ побѣжденнымъ Маджариномъ скрестивъ на груди руки.
   Трепетъ пробѣжалъ по членамъ присутствовавшихъ, когда онъ началъ говорить. Въ его голосѣ было что-то повелительное.
   -- Здѣсь еще не всѣ, сказалъ онъ:-- позвать виконтессу д'Одмеръ вмѣстѣ съ ея сыномъ и дочерью!
   Одинъ изъ Нѣмцевъ вышелъ.
   -- Позвать, продолжалъ Отто: -- и этихъ бѣдныхъ торговцовъ Тампля, госпожу Реньйо и дѣтей ея... они должны быть въ замкѣ... Гансъ предупредилъ ихъ.
   Вышелъ другой посланный.
   -- Пусть кто-нибудь идетъ, продолжалъ Отто:-- въ комнату госпожи де-Лорансъ; тамъ есть ребенокъ, слывущій за дочь служанки, но имѣющій право быть въ нашемъ кругу.
   Блѣдность Сары дошла до крайности.
   Когда третій посланный уже готовъ былъ перешагнуть черезъ порогъ комнаты, Родахъ позвалъ его назадъ и сказалъ ему нѣсколько словъ на ухо; Сарѣ послышалось имя ея мужа.
   Въ нѣсколько минутъ собрались всѣ, за кѣмъ было послано. Каждый разъ, когда отворялась дверь, раздавался крикъ, исполненный ужаса и удивленія; потомъ тишина снова водворялась, ибо вновь-пришедшій подвергался тому же онѣмѣнію, въ которомъ находились и прочіе зрители этой кровавой сцены.
   Пришло семейство виконтессы д'Одмеръ, пришли Реньйо, за ними дочь Ганса Дорна, и наконецъ крестьянинъ Готлибъ, опершись на малютку Галифарду.
   Всякій старался стать подальше отъ труповъ.
   Одна лишь мама-Реньйо, заливаясь слезами, стала на колѣни подлѣ своего сына.
   Она приложила руку къ охладѣвшему сердцу кавалера. Слабый стонъ вырвался изъ груди ея. Нѣжно поцаловала она въ лобъ покойника и осталась неподвижною посреди комнаты.
   Подъ гнетомъ ужаса, всѣ чего-то ждали, никто не смѣлъ ни спрашивать, ни жаловаться.
   Францъ проглядѣлъ глаза, но все еще не убѣждался, былъ ли это самый необыкновенный сонъ, или просто дѣйствительность.
   Среди этой глубокой тишины, раздался наконецъ спокойный и важный голосъ барона.
   -- Вотъ двадцать лѣтъ, сказалъ онъ:-- какъ эти люди, обратившіеся теперь въ четыре трупа, умертвили цѣлое семейство, Ульриха Блутгаупта, Гюнтера Блутгаупта и жену его, графиню Маргариту... Здѣсь, между вами, есть еще и пятый виновникъ, который могъ бы подтвердить справедливость словъ моихъ.
   Старикъ Моисей сложилъ съ умоляющимъ видомъ руки и прошепталъ:
   -- Синьйоръ! синьйоръ!.. Это для моихъ бѣдныхъ дѣтей!..
   -- Кинжалъ убійцъ, продолжалъ Родахъ: -- остановился передъ колыбелью, въ которой спалъ послѣдній наслѣдникъ Блутгаупта.
   "Сынъ Гюнтера и Маргариты былъ спасенъ.
   "Графиня Елена, твои братья должны были отмстить за это убійство; но видитъ Богъ, въ этотъ разъ не мщеніе водило ихъ шпагами..."
   Онъ показалъ на трупы четырехъ компаньйоновъ.
   -- Пока жили эти люди, продолжалъ онъ:-- гроза была постоянно надъ головою послѣдняго графа, нашего владѣтеля... Не разъ незаконныя дѣти Ульриха заслоняли его своей грудью отъ смерти... Но какъ знать, долго ли бы еще они прожили?.. Гюнтеру Блутгаупту надо было пройдти земное поприще, не встрѣчая на каждомъ шагу открытой вражды!
   Францъ пожиралъ каждое слово.
   Торжественность этой минуты была такъ велика, что присутствующіе боялись нарушить ее даже своимъ дыханіемъ.
   Эсѳирь и Авель опустили головы; Сара старалась сохранить наглое положеніе.
   Жанъ Реньйо открылъ свои большіе глаза; свѣтъ началъ проникать въ сознаніе Денизы.
   Геньйолетъ, вскарабкавшійся на стулъ за своей матерью, вытягивалъ свою безобразную фигуру, чтобъ посмотрѣть на трупы; онъ бормоталъ:
   -- Ого!.. ого!.. четыре сразу!.. и господинъ-то съ тупеемъ здѣсь!
   Ноно, малютка Галифарда, дрожа и опираясь на Гертруду, посматривала боязливо на Сару, которая не замѣчала ея.
   Кромѣ голоса Отто Блутгаупта, раздавались въ комнатѣ только рыданія молящейся за сына мамы-Реньйо.
   -- Но... прошептала виконтесса: -- знаете ли вы, гдѣ теперь сынъ сестры моей.
   -- Знаю, отвѣчалъ баронъ:-- ужь двадцать лѣтъ мы съ братьями караулимъ его.
   "Людская справедливость бываетъ часто немощна...
   "Все, что мы съ братьями дѣлали,-- дѣлали сознательно... Могилы для этихъ людей заранѣе вырыты подъ часовней..."
   Онъ обратился къ Францу, который лежалъ подъ одѣяломъ, совершенно-одѣтый.
   -- Встаньте, Гюнтеръ Блутгауптъ! сказалъ онъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ прочихъ частяхъ замка и на дворѣ была ужасная суматоха.
   Крестьяне, собравшіеся на эспланадѣ, смотрѣли съ самаго начала ночи съ какимъ-то суевѣрнымъ ожиданіемъ на этотъ огонекъ, который блисталъ въ окнѣ лабораторіи графа Гюнтера, на вершинѣ сторожевой башни.
   Госпожа де-Лорансъ угадала. Въ окрестностяхъ распространенъ былъ слухъ, что въ эту ночь случится что-то необыкновенное.
   Старые арендаторы Блутгаупта, угнетенные Гельдбергами, желали, чтобъ это что-то было -- перемѣна владѣльца.
   Собравшись теперь, они толковали, что если душа Блутгаупта, послѣ двадцати-лѣтняго промежутка,-- снова появилась на вершинѣ сторожевой башни, такъ это не даромъ...
   Они видѣли въ этомъ предзнаменованіе!
   Вдругъ яркій свѣтъ показался въ одномъ изъ оконъ башни; но это было не на самомъ верху, а въ предпослѣднемъ этажѣ.
   Свѣтъ все болѣе и болѣе увеличивался и распространялся. Скоро онъ сталъ похожъ на пожаръ, -- и въ этомъ огненномъ полѣ шевелились, какъ демоны среди ада, двѣ черныя человѣческія тѣни.
   Но никому не пришло въ голову, чтобъ этотъ пожаръ былъ слѣдствіемъ естественныхъ причинъ. Фантазія играла у простаковъ. Пробило полночь: насталъ часъ привидѣній.
   Ужаснулись старые блутгауптскіе арендаторы, когда густой дымъ обхватилъ старую башню. Съ этой башней соединено было для нихъ много таинственныхъ воспоминаній; то была какъ-бы священная часть стараго пепелища.
   Но вотъ -- послышался изъ толпы голосъ:
   -- Это горятъ грѣхи стараго графа Гюнтера. Не будетъ комнаты, гдѣ онъ грѣшилъ,-- не будетъ въ нашемъ славномъ Блутгауптѣ и мѣста для сатаны!
   Всѣ начали креститься: всѣ ожидали съ возрастающимъ нетерпѣніемъ предсказаннаго чуда, началомъ котораго они считали пожаръ.
   Внутри замка все суетилось -- слуги тушили пожаръ. Охота кончилась, и рукъ было довольно. Одно лишь было удивительно, что не показывались сами владѣльцы замка.
   Тушившіе огонь попали на Малу и Питуа. Они все еще были на самомъ мѣстѣ пожара.
   По словамъ этихъ чудаковъ, поджечь башню велѣли имъ сами Гельдберги, чтобъ избавиться отъ спрятавшихся въ верхнемъ этажѣ разбойниковъ.
   Кто могъ имъ вѣрить! Къ-тому же, полъ верхняго этажа только-что провалился, и не было слѣдовъ мнимыхъ разбойниковъ.
   Малу и Питуа, въ ожиданіи справедливаго возмездія за изобрѣтеніе новой оборонительной системы, были, однакожь, на всякій случай, заперты въ безопасное мѣсто.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Францъ съ потупленными глазами стоялъ подлѣ побочнаго сына Блутгаупта. Въ чертахъ его замѣтно было сильное волненіе; но осанка выражала благородство.
   Тѣла убитыхъ понесли въ часовню.
   Германъ, Готлибъ и другіе Нѣмцы изъ Тампля вытирали окровавленный полъ.
   -- Моисей Гельдъ! сказалъ баронъ Родахъ: -- признаешь ли ты этого юношу за сына Гюнтера Блутгаупта и графини Маргариты?
   Старикъ повелъ глазами, но не отвѣчалъ.
   -- Моисей Гельдъ! началъ опять Родахъ: -- я не убилъ тебя, потому-что ангелъ сталъ между тобои и моей шпагой... Притомъ, мнѣ нуженъ свидѣтель того, что случилось двадцать лѣтъ назадъ... Но знай, что для тебя у меня есть оружіе страшнѣе шпаги!.. Признаешь ли ты этого юношу за сына Гюнтера Блутгаупта и графини Маргариты?
   Сара обратилась къ отцу, какъ-бы съ намѣреніемъ поддержать въ немъ упорство; но старикъ помнилъ сцену въ Ротондѣ: это было выше силъ его.
   -- Да... проговорилъ онъ едва-внятнымъ голосомъ.
   Въ виконтессѣ и въ Жюльенѣ замѣтно стало какое-то движеніе; до-сихъ-поръ, они все еще сомнѣвались. Смущеніе Денизы дѣлало ее еще милѣе. Ужасное впечатлѣніе при входѣ въ комнату уже исчезло. Она думала только о Францѣ; счастливая, она смотрѣла на него украдкой. Сердце ея дрожало радостью и надеждой.
   Цѣлый міръ мыслей тѣснился въ головѣ Франца.
   Баронъ Родахъ продолжалъ:
   -- Здѣсь столько свидѣтелей, что вамъ невозможно взять свое слово назадъ, Моисей Гельдъ... и это слово имѣетъ силу акта, удостовѣряющаго рожденіе, потому-что вамъ только однимъ было бы выгодно отвергать истину... Теперь безъ словъ понятно, что сынъ Блутгаупта долженъ вступить въ права своихъ предковъ.
   Авель, Эсѳирь и Малютка посмотрѣли другъ на друга.
   -- Сынъ Блутгаупта, какъ вы его называете, сказала Сара: -- получитъ замокъ Гельдбергъ и замокъ Ротъ.
   -- Этого мало, сказалъ баронъ.-- Блутгауптъ владѣлъ всѣмъ пространствомъ отъ Эссельбаха до Обернбурга, и надо вполнѣ возстановить права его!
   Сара не могла скрыть своего гнѣва.
   -- Всего нашего состоянія не достало бы на это, сударь, прибавилъ робко Авель.
   -- Это должно быть!.. проговорилъ Родахъ.
   Потомъ, показывая на часы, онъ сказалъ:
   -- Мнѣ время дорого... даю вамъ минуту на совѣщаніе... Госпожа де-Лорансъ, которая знаетъ, что находится въ одной шкатулкѣ, можетъ вамъ дать въ этомъ случаѣ превосходный совѣтъ.
   Эсѳирь, Авель и Сара, воспользовавшись позволеніемъ барона, начали между собою шептаться.
   Во время ихъ разговора, старикъ Моисей выползъ изъ угла и какъ-бы украдкой пробрался въ средину говорящихъ.
   -- Дѣти мои!.. бѣдныя мои дѣти! сказалъ онъ: -- не отказывайте ни въ чемъ этому человѣку; онъ могучъ и безжалостенъ!
   Эсѳирь и Авель колебались.
   -- Допустить наше разореніе! подумала вслухъ г-жа де-Лорансъ... Брови ея были нахмурены, зубы стиснуты.
   -- Слушайте, дѣти! продолжалъ старый Гельдбергъ, дрожащимъ, по исполненнымъ нѣжности голосомъ: -- если бъ вы знали, какъ я люблю васъ, бѣдные птенцы мои!.. Ничего! вы все еще не будете нищими!.. Я вамъ припряталъ нѣсколько сотъ тысячъ франковъ... все вамъ отдамъ!.. все!.. ничего себѣ не оставлю!
   -- Ну, что жь?.. сказалъ Родахъ.
   -- Они согласны! торопливо отвѣчалъ старый Гельдбергъ.
   Молчаніе дѣтей подтвердило слова его.
   Въ глазахъ барона, которые въ эту минуту были устремлены на старика, выразилось состраданіе. Но оно было мгновенно; онъ скоро принялъ свой прежній холодный, повелительный видъ.
   -- Еще одинъ вопросъ надо рѣшить, продолжалъ онъ:-- какъ объяснимъ мы смерть этихъ четырехъ человѣкъ?
   -- Мнѣ кажется, что вы одни... начала г-жа де-Лорансъ.
   -- Вы ошибаетесь, прервалъ Родахъ: -- это прямо до васъ касается!.. Слушайте меня и не старайтесь возражать. Этотъ старикъ подверженъ припадкамъ сумасшествія...
   Изумленный Моисей выпрямился.
   -- Вы прикажете запереть его, продолжалъ Родахъ:-- а какъ на сумасшедшаго можно все свалить...
   Моисей снова опустилъ голову; онъ понялъ, что собственныя его дѣти будутъ сейчасъ его судьями.
   Это униженіе было свыше силъ дѣтей Гельда.
   -- Милостивый государь!.. милостивый государь!.. заговорилъ Авель.
   -- Судите сами, прервалъ Родахъ: -- развѣ можно допустить, чтобъ въ здравомъ разсудкѣ мильйонеръ, носящій имя господина Гельдберга, пошелъ продавать тряпки въ ротондѣ Тампля, или бы сдѣлался ростовщикомъ подъ низкимъ именемъ Араби?..
   При этомъ имени, на лицахъ Ганса, Гертруды и всѣхъ парижскихъ Нѣмцевъ выразилось удивленіе.
   Вопрошающіе взоры Эсѳири и Авеля были обращены на Моисея.
   Неподвижно, безмолвно стоялъ онъ, и не отпирался...
   Сара къ чему-то готовилась. Ея дикіе, огненные взоры были устремлены на отца.
   -- А!.. сказала она глухимъ голосомъ:-- такъ это васъ называютъ Араби!..
   Съ быстротою мысли бросилась она къ спрятавшейся за Гертрудою Галифардѣ и подтащила ее къ старику.
   -- Правда ли это, Юдиѳь? спросила она.
   -- Да, тихо отвѣчалъ ребенокъ.
   Сара сорвала съ ея шеи шелковую косынку и открыла грудь дѣвочки, еще испятнанную знаками жидовскаго тиранства.
   Сара задыхалась; ярость кипѣла въ глазахъ ея; мрачный, кровавый взоръ переходилъ то къ израненной груди ребенка, то къ лицу испуганнаго Жида.
   -- Такъ это вы сдѣлали! произнесла она съ усиліемъ: -- она умретъ! вы убили ее!.. О! я не дочь Араби, тряпичнаго торгаша!.. а какое дѣло дѣвицѣ Гельдбергъ до того, что посадятъ въ Шарантонъ тампльскаго ростовщика!
   Глаза старика налились слезами.
   -- Сара! шепталъ онъ: -- милое дитя мое!.. вѣдь это было для тебя!..
   Онъ ловилъ ея руку; но г-жа де-Лорансъ безжалостно оттолкнула его.
   -- Вы сумасшедшій!.. сказала она.
   Несчастный старикъ, покрытый смертною блѣдностью, съ сложенными на груди руками, подползъ къ другимъ дѣтямъ... И тѣ отъ него отвернулись.
   Холодъ охватилъ сердца зрителей этой ужасной сцены.
   Остолбенѣлъ Моисей Гельдбергъ и съ минуту былъ неподвиженъ; потомъ глаза его, наполненные слезами, обратились къ небу.
   -- Боже мой! шепталъ онъ:-- я всѣмъ для нихъ пожертвовалъ!.. для нихъ рѣшился я на жизнь, исполненную трудовъ и преступленій!.. Боже Всевышній! правосудный Творецъ! Ты не отвергнешь прибѣгающаго къ Тебѣ отца!.. Дѣти неблагодарныя, я проклинаю васъ!..
   Выпрямился его колеблющійся станъ; какъ ни было низко его паденіе, но въ эту минуту въ немъ было что-то важное, торжественное.
   Эсѳирь и Авель были также неподвижны и безмолвны. Сара, пожимая плечами и отвѣчая наглою улыбкой на отцовское проклятіе, хотѣла-было обратиться къ своей дочери.
   Но невинный ребенокъ зналъ по инстинкту человѣческое сердце. Дѣвочка постигла, какъ ужасна должна быть дочь, отвергающая отца.
   Госпожа де-Лорансъ, въ свою очередь, почувствовала боль той раны, которую за минуту передъ тѣмъ сама открыла въ груди отца своего.
   Она видѣла, какъ дитя отступило отъ нея съ ужасомъ и отвращеніемъ.
   Этотъ ударъ, можетъ-быть, впервые пробудилъ въ ней совѣсть; она поблѣднѣла, и наглый взглядъ ея подернулся туманомъ.
   Сама того не чувствуя, проговорила она то же, что ей сказалъ отецъ:
   -- Дочь моя, это было для тебя!..
   Одна, всѣми оставленная, стояла она посреди комнаты.
   Въ эту минуту отворилась дверь и вошелъ послѣдній изъ призванныхъ барономъ Родахомъ.
   Это былъ биржевой агентъ Леонъ де-Лорансъ. Медленнымъ шагомъ прошелъ онъ чрезъ комнату и сталъ подлѣ жены.
   Онъ коснулся плеча ея.
   Сара обернулась.
   Съ минуту смотрѣли они молча другъ на друга; въ глазахъ ихъ выражалось взаимное негодованіе.
   Господинъ де-Лорансъ ужь былъ не тотъ человѣкъ. На лицѣ его выражалась суровость. Онъ былъ похожъ на судью и повелителя.
   Сара старалась выдержать его взглядъ, но не могла; глаза ея опустились.
   -- Сударыня, сказалъ наконецъ биржевой агентъ:-- я не люблю васъ больше!
   Въ этихъ словахъ выразилась цѣлая будущность, исполненная страшныхъ мученій...

-----

   -- До расточительности доходитъ гостепріимство нашихъ амфитріоновъ, говорили гости, съѣхавшіеся въ Гельдбергъ, гуляя по корридорамъ замка.
   Праздникъ долженъ былъ кончиться охотой съ факелами; охота прошла, но вотъ заговорили о чемъ-то новомъ!
   Дѣло было въ торжественной церемоніи; разсказывали о какомъ-то отъискавшемся сынѣ Блутгаупта.
   Двери Францовой комнаты были растворены настежь; толпами входили туда гельдбергскіе гости.
   Молодой Авель провозглашалъ громкимъ и внятнымъ голосомъ:
   -- Нашъ возлюбленный родитель нашелъ наконецъ то, чего искалъ такъ долго: онъ нашелъ сына своего благодѣтеля и друга, Гюнтера Блутгаупта!
   Францъ былъ на эстрадѣ передъ постелью. Стоящіе вокругъ него старые блутгауптскіе арендаторы били челомъ новому господину.
   Когда привѣтствія васалловъ были кончены, Гётцъ и Альбертъ, въ красныхъ плащахъ, вышли изъ молельни. Они стали подлѣ Отто и всѣ трое вмѣстѣ, съ о бнаженными шпагами въ рукахъ, преклонили колѣни.
   Не слыхать было въ концахъ залы словъ, которыя произносили они; но видно было, какъ молодой графъ Гюнтеръ Блутгауптъ, поднимая, заключалъ каждаго поочереди въ свои объятія.
   -- Честное слово, сказалъ Мирелюнъ: это почти трогательно!..
   -- Вздоръ!.. проговорилъ водевилистъ:-- нашли пропавшаго сына... да это вещь самая обыкновенная!..
   -- Говорятъ, мильйонъ годоваго дохода! шептала маркиза де-Ботраверъ.
   Графиня де-Тартари вытирала глазки, думая о римскомъ царѣ.
   Между-тѣмъ, госпожа д'Одмеръ подошла съ своими дѣтьми къ Францу.
   Смущенный Жюльенъ пожалъ старому товарищу руку.
   -- Графъ! сказала госпожа д'Одмеръ, ловко обративъ на себя его вниманіе:-- я не забыла своего происхожденія... вы глава семейства: на васъ лежитъ обязанность выдать замужъ дѣвицу д'Одмеръ.
   Краска выступила на лицахъ Франца и Денизы; невыразимою радостью наполнены были сердца ихъ; улыбка невольно показывалась на устахъ.
   Въ другомъ концѣ залы, добрый продавецъ платья Гансъ Дорнъ соединялъ руки Гертруды и Жана Реньйо. Малютка Галифарда Ноно дополняла эту группу, въ которой были у ней и отецъ и сестра. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Давно погасла иллюминація въ мало-по-малу успокоившейся деревнѣ.
   Все спало.
   Не видать было свѣта ни въ одномъ изъ оконъ замка.
   Предразсвѣтный мракъ начиналъ уже съ восточной стороны проясниваться.
   Среди этого соннаго царства, позади замка, на площади, гдѣ за нѣсколько дней предъ симъ былъ фейерверкъ, раздался шумъ.
   Нашлось существо, которое услыхало этотъ шумъ. Бѣлая тѣнь показалась въ окошкѣ Ліи Гельдбергъ.
   Въ то же почти время, три человѣка появились, одинъ за другимъ, на той самой маленькой платформѣ, на которой когда-то побочныя дѣти Блутгаупта устроивали живую лѣстницу, чтобъ отвратить отъ Франца висѣвшую надъ головой его смертельную опасность.
   Выступъ горы заслонялъ этихъ людей отъ оконъ замка.
   Они спустились внизъ и потомъ вскарабкались на противоположный утесъ.
   Гансъ Дорнъ стоялъ на полянѣ и держалъ подъ уздцы трехъ осѣдланныхъ лошадей.
   Всѣмъ тремъ поочередно подставилъ онъ стремя, и у всѣхъ троихъ поцаловалъ почтительно руку.
   -- Да сохранитъ васъ Богъ, добрые господа мои! произнесъ онъ печально.
   Съ словомъ "прощай" -- всадники тронулись съ мѣста.
   Слабо и жалостно повторилось это слово въ сторонѣ блутгауптскаго замка.
   И бѣлая фигура, стоявшая у окна Ліи, въ одно мгновеніе исчезла.
   Три всадника скакали молча по направленію къ Обернбургу.
   

ЭПИЛОГЪ.

Господинъ Блазіусъ.

   Это было въ послѣднихъ числахъ февраля. Пробило шесть часовъ, и хриплый звукъ колокола Франкфуртской темницы затихъ.
   Главный тюремщикъ, господинъ Блазіусъ, сидѣлъ одинъ меланхолически за обѣденнымъ столомъ, едва подымая бутылку, чтобъ отъ-времени-до-времени подливать себѣ рейнвейну.
   Онъ разсуждалъ самъ съ собою:
   -- Да и всего-то, велика птица, побочныя дѣти! Оно, конечно, было примѣшано въ ихъ жилы и блутгауптской крови!.. да все равно!.. я этого отъ нихъ не ожидалъ!.. Надѣлать столько хлопотъ старому дворецкому!..
   Онъ глубоко вздохнулъ и выпилъ огромный стаканъ вина.
   -- Я медлилъ сколько могъ! продолжалъ онъ: -- ну, да вѣдь завтра все ужь пріидутъ посмотрѣть... непремѣнно!... а ихъ тамъ и нѣтъ!.. Чортъ побери! вѣдь этотъ сенатъ способенъ посадить меня на ихъ мѣсто!..
   Онъ оттолкнулъ тарелку и положилъ на руки свою плѣшивую голову.
   -- Ахъ, господинъ Блазіусъ! Вотъ вы, господинъ Блазіусъ! бормоталъ онъ жалобнымъ голосомъ:-- вотъ сколько глупостей заставляетъ васъ дѣлать на свѣтѣ ваше доброе сердце!..
   -- Васъ спрашиваютъ, господинъ Блазіусъ! сказалъ въ это время караульный, высунувшись изъ-за двери.
   -- Зови сюда! отвѣчалъ старшій тюремщикъ съ безпечностью убитаго человѣка.
   Дверь растворилась, и вошли три человѣка въ красныхъ плащахъ.
   Они остановились у порога; одинъ изъ нихъ сказалъ:
   -- Тридцатый день еще не кончился, господинъ Блазіусъ.
   Тюремщикъ протеръ глаза. На его добромъ лицѣ выразилось удивленіе, смѣшанное съ радостію.
   -- Я зналъ, что этотъ славный народъ возвратится! проговорилъ онъ:-- здравствуйте, господинъ мой, Отто!.. Здравствуйте, добрые друзья Гётцъ и Альбертъ!.. А! каковы! Ну, да я и не сомнѣвался въ томъ, что вы сдержите свое слово!
   Онъ всталъ, чтобъ поздороваться съ вошедшими.
   -- Вы устали, дѣти мои! продолжалъ онъ, запирая за ними дверь на замокъ.-- Ну, чортъ меня возьми, если я впущу васъ въ ваши клѣтки, не распивъ съ вами прежде бутылки хорошаго вина!.. Садитесь, друзья; выпьемъ хоть разъ какъ истинные Нѣмцы!
   Три брата сѣли. Господинъ Блазіусъ досталъ изъ шкафа четыре бутылки рейнвейна.
   -- Еще времени довольно, продолжалъ онъ:-- лишь бы мнѣ васъ къ утру разложить по постелямъ, и все будетъ ладно; за это я отвѣчаю!
   Онъ наполнилъ стаканы и выпилъ всѣ одинъ за другимъ, за здоровье своего господина, Отто, и своихъ добрыхъ друзей, Альберта и Гётца.
   Эти три тоста еще больше развеселили его.
   -- Mein Herr Отто, сказалъ онъ:-- наскучался я по вечерамъ съ-тѣхъ-поръ, какъ вы уѣхали. Самъ чортъ не съищетъ въ этой тюрьмѣ порядочнаго негодяя, чтобъ хоть приличнымъ образомъ въ имперіалъ поиграть!.. Экой вы народъ-то любезный, дѣти мои!.. Да здравствуетъ Отто за свой умъ! Гётцъ за умѣніе выпить, а Альбертъ за любовныя интриги!.. Пейте, дѣтушки, пейте; вѣдь вы здѣсь дома, чортъ побери!.. Ну, я пари держу, что вамъ пріятно видѣть стараго товарища!..
   Вотъ ужь это было весьма-сомнительно.
   Господинъ Блазіусъ подкрѣплялъ увѣщаніе примѣромъ и пилъ отъ души.
   Вдругъ онъ ударилъ себя по лбу.
   -- Да! сказалъ онъ: -- я вспомнилъ... вѣдь вы не гулять ѣздили, братцы... вѣдь вы хотѣли вернуть Блутгаупта въ замокъ его предковъ... Ну-ка, поразскажите, что изъ этого вышло!
   -- Еслибъ мы не успѣли въ своемъ предпріятіи, господинъ Блазіусъ, отвѣчалъ Отто:-- не видать бы вамъ насъ за своимъ столомъ; мы всѣ погибли бы въ дѣлѣ.
   Тюремщикъ поставилъ стаканъ на столъ и разинулъ ротъ.
   -- А-га! а-га!.. сказалъ онъ:-- такъ вы баталію-то выиграли!.. Ну, и посадили графа въ стѣны стараго замка?..
   -- Настоящаго графа, господинъ Блазіусъ:-- молодаго, прекраснаго, храбраго и богатаго!
   Лицо тюремщика измѣнилось. Въ его манерахъ сквозь покровительственную фамильярность начало проглядывать почтеніе.
   -- Такъ-что если вы когда-нибудь отсюда выйдете, продолжалъ онъ: -- вы ужь не будете искателями приключеній, у которыхъ, какъ говорится, ни кола, ни двора?
   На этотъ косвенный вопросъ не отвѣчалъ ни одинъ изъ братьевъ.
   Старый Блазіусъ допилъ свой стаканъ и почесалъ затылокъ.
   -- Что хочешь говори, пробормоталъ онъ про-себя:-- а куда не кстати быть тюремщикомъ тому, кто прежде имѣлъ честь служить у графовъ и кто носилъ серебряную цѣпочку!.. Скажите, господа, какъ вы думаете, прійметъ Блутгауптъ къ себѣ стараго своего слугу, или нѣтъ?
   -- Я думаю, отвѣчалъ Отто, переглянувшись съ своими братьями.
   До-сихъ-поръ, лица трехъ братьевъ выражали только холодную беззаботность отваги. Въ эту минуту, глаза ихъ заблистали, какъ-будто лучъ надежды проникъ въ сердца ихъ.
   -- Пейте! началъ снова главный тюремщикъ:-- а право, иногда вспомнишь прошедшее... привольный воздухъ вюрцбургскихъ лѣсовъ куда лучше тюремной атмосферы!
   Онъ нахмурился и ударилъ кулакомъ по столу.
   -- Мнѣ бы сказать: "нашей тюремной атмосферы", потому-что я, чортъ возьми, такой же плѣнникъ, какъ и другіе!.. Мнѣ бы хотѣлось знать, есть ли у Блутгаупта дворецкій...
   -- Вотъ этого я еще не знаю, отвѣчалъ Гётцъ.
   Старикъ Блазіусъ улыбнулся: онъ попалъ нечаянно на любимую свою мысль.
   -- Эхъ, господа! продолжалъ онъ:-- вы такъ добры!.. вы вѣрно не откажетесь помочь бѣдняку, который никогда не дѣлалъ вамъ зла!...
   Почтеніе все болѣе и болѣе отзывалось въ его голосѣ.
   -- Развѣ вы хотите просить насъ о чемъ-нибудь, господинъ Блазіусъ? сказалъ Отто.
   -- Не ровенъ часъ, добрый господинъ мой... старость приближается... а мнѣ бы хотѣлось умереть на родинѣ... Господа! скажите мнѣ по чистой совѣси: любить ли васъ столько сынъ вашей сестры, чтобъ по вашей просьбѣ отдать мнѣ мое старое мѣсто дворецкаго?
   -- Навѣрное, отвѣтили въ одно слово Альбертъ и Гётцъ.
   -- Если этого довольно, чтобъ сдѣлать васъ счастливымъ, господинъ Блазіусъ, прибавилъ Отто голосомъ, исполненнымъ доброты и истины: -- я обѣщаю вамъ отъ своего собственнаго имени мѣсто дворецкаго въ замкѣ Блутгауптъ.
   Старый тюремщикъ схватилъ-было свой стаканъ, но потомъ оттолкнулъ его; онъ былъ взволнованъ, онъ колебался. Послѣ минутнаго молчанія, онъ снялъ свою ермолку и облокотился на столъ.
   Прищурившись и улыбаясь, посматривалъ онъ въ лицо каждому изъ трехъ братьевъ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ, почтенные господа, сказалъ онъ наконецъ:-- вамъ можно будетъ и во второй разъ уйдти отсюда... Да ужь какъ будете уходить, не погнушайтесь взять съ собой бѣднаго старика, который страхъ-какъ добивается чести попутешествовать въ вашей компаніи...

[Пер. А. У. Порецкого и?]
(К NoNo 10--12 1846 г. и No 1 1847 г.).

"Отечественныя Записки", NoNo 5--8, 10--12, 1846, No 1 1847

-----

   Первые четыре части романа печатались в отделе "Словесность" No 5--8 "Отечественных записок" за 1846 г., а пятая--восьмая части печатались в приложении к No 10--12 за 1846 г. и No 1 за 1847 г. Принадлежность перевода А. У. Порецкому пятой-восьмой частей романа устанавливается по его письму к А. А. Краевскому от 9 сентября 1846 г.: "Помещаемый в "Отечественных записках" мой перевод V-й и последующих частей романа Поля Феваля "Сын тайны" предоставляю в Вашу собственность навсегда" (ГПБ, ф. 73, No 1211). Переводчик первых четырех частей -- неизвестен.
   
   
   
/dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов